Ручейник

Тогда Гек не вытерпел, спрыгнул с крыльца и, зачерпывая снег валенками, помчался навстречу высокому, заросшему бородой человеку, который бежал впереди и кричал «ура» громче всех.

Аркадий Гайдар. «Чук и Гек».

Действующие лица:

Андрей

Илья Сергеевич

Николай

Оля

Маша

Тоня

Петрович

Андреевна

Бергер

Сумасшедший на вокзале

Отец

Сын

Агафоновцы

Сцена первая.

Небольшое помещение – редакция журнала «Евразийское обозрение» (бывшие «Вопросы религиоведения»). На стенах фотографии чудотворных икон. Имеется также большая вышитая по шелку мандала, в углу свалены перевязанные пачки свежего номера. У окна стоит стол: на нем компьютор, струйный принтер и старенький факсовый аппарат. За столом на винтовом табурете сидит бородатый Бергер, главный редактор журнала. На подоконнике, поджав под себя ноги, примостился Андрей, сотрудник журнала. Бергер выглядит колоритно: он одет в черную рубашку, черную атласную жилетку, в черные вельветовые джинсы, на ногах армейские ботинки. Андрей выглядит как обычный студент: растянутый серый свитер, белесые, некогда голубые джинсы, серые кроссовки. Бергер выключает компьютор и достает из пачки сигарету. Андрей протягивает руку с зажигалкой и дает Бергеру прикурить.

БЕРГЕР (затягивается и выпускает дым ). Ну что, по домам?

АНДРЕЙ (соскакивает с подоконника и с хрустом потягивается). Ты через центр поедешь?

БЕРГЕР. Угу.

АНДРЕЙ. Подкинешь меня?

БЕРГЕР. Да запросто.

АНДРЕЙ. Вот и славно.

БЕРГЕР. Слушай, ты не знаешь где ручейника купить можно?

АНДРЕЙ. Кого?

БЕРГЕР. Ручейника. Ну, личинка мотыля. Вот, думаю, на выходные, на рыбалку смотаться.

АНДРЕЙ. Да я ведь не рыбак. Ну, думаю, что в тех местах, где все для рыбалки продается.

БЕРГЕР. Да не так просто. Он зараза только в чистой воде живет. Аристократ блин. Проще какого-нибудь мадагаскарского таракана найти. Загадили все что могли, а клев на него знатный, мне тесть из Саратова привозил коробочку...

Раздается стук в дверь.

БЕРГЕР. Войдите!

Дверь открывается. Входят две пожилые женщины. Это Маша и Тоня. Обе одеты во все темное, на ногах кирзовые сапоги, у одной в руках спортивная сумка, через плечо второй перекинут полевой рюкзак.

МАША. Здрастете.

БЕРГЕР. Э... добрый вечер. Вы к кому?

ТОНЯ. Нам это... В газету надо. В эту...

МАША. «Еврассийско обозренье».

БЕРГЕР. Ну, правильно попали.

МАША. А кто главный здеся будет?

БЕРГЕР. Я и буду. (Встает.) Бергер Борис Сергеевич. Это Андрей Соловьев, мой помощник. Что хотели-то, бабушки?

Женщины переглядываются между собой и недоверчиво смотрят на Бергера.

БЕРГЕР. Слушаю вас внимательно.

ТОНЯ. Мы сюда из церкви пришли. Отец Дмитрий к вам направил: «Идите, говорит в «Обозренье», там вам помогут».

БЕРГЕР (со вздохом). Присаживайтесь...

Женщины садятся на офисные стулья, Бергер, тушит сигарету и плюхается на свой табурет. Андрей занимает свое место на подоконнике.

ТОНЯ. Мы из-под Кураевска приехали, село Агафоново. У нас вот дело, какое: нам святого человека нашего в святцы занести надо. В церкви говорят, что нет такого святого, а как быть, ежели святой он и вся деревня на него молится?

БЕРГЕР. Погодите, этот святой из вашей деревни?

МАША. Ну, чай не москвич.

ТОНЯ. Старший лейтенант Семенов Илья Сергеевич. Села нашего перед Господом оправдание.

МАША. За людей перед Богом сбитый и ранетый.

БЕРГЕР. Интересно.

ТОНЯ. В сорок втором над селом нашим бой воздушный был, наш-то самолет подбили, он на лес упал, а летчик на парашюте спасся. Мы жители-то летчика нашего подобрали и в бане спрятали. Ну и два года в бане и просидел, сокол наш-то. А в бане-то Библия лежала, он со скуки читать ее начал... (Старушка замолкает.)

БЕРГЕР. А дальше?

ТОНЯ. А дальше святым стал.

БЕРГЕР. Вот так прямо сразу и стал?

МАША (сурово). Вот так и сразу.

ТОНЯ. Потом когда наши-то Агафоново заняли, мы про Илью Сергеича никому рассказывать не стали, власть советская святых не признавала. До восемьдесят восьмого года святой наш-то в баньке от людей хоронился. Потом комиссия приезжала, хотели в дом сумасшедший его свезти, но как он тихий и спокойный, так нам его и оставили.

БЕРГЕР. Да-а... Так в чем же святость его, бабушки дорогие?

МАША. Про всех Илья Сергеевич ведает, все, познавши, за всех нас перед Господом ответ держит.

ТОНЯ. Во всем свете людей таких нема, как Илья Сергеевич... во всем глубину видит. Мил человек, помогни нам его в святцы записать, мы тебя всем селом благодарны будем. Продуктов привезем, молочка, творожку. Вона, какой у тебя помощник бледный, поди, внутри все от «дошираку» склеилось.

БЕРГЕР (разводит руками). Ну, бабушки мои, чем помочь не знаю. Если в церкви поворот дали, то я чего сделать могу? Был бы он старообрядец, какой, ну там не знаю... хлыст или скопец. Ну, факт интересный конечно. Видения у него были?

МАША. Что за святой без видений-то?

ТОНЯ. Ты, голубь, не сомневайся, самы лучшие видения у него. Такие видения, что рядом станешь– увидишь. Ты уж похлопочи.

БЕРГЕР (встает). Ну, хорошо. Что смогу, сделаю...

Женщины встают, кланяются, благодарят. Бергер провожает их, прощается и закрывает за ними дверь.

БЕРГЕР (возмущенно). Я митрополиту звонить буду! Ну почему они постоянно ко мне сумасшедших направляют? Я что, мать Тереза, чтобы всех выслушивать?

АНДРЕЙ. Но это ведь, правда, интересный материал.

БЕРГЕР. Ой, да брось! Ну, хорошо. Сбили летчика, прячут в бане, кругом немцы. Наверняка, когда прыгал, стресс там, невроз. А делать нечего, постоянное напряжение, здесь же Библия лежит, стал читать – атеизм начал кусками отваливаться. Дальше -больше...

АНДРЕЙ. Странно, меня зацепило.

БЕРГЕР. Поработаешь с мое. Кого только не видел, каких только телег не слышал. Да и сколько ему лет сейчас должно быть? Ну, было ему в войну двадцать, так значит сейчас восемьдесят с чем-то, наверняка уже из ума выжил. В общем клиника это...

Андрей подходит к карте.

АНДРЕЙ. Кураевск... Агафоново... Слушай, а ведь у меня скоро отпуск. Давай я за свой счет съезжу? Вдруг там, правда, что-то необычное?

БЕРГЕР. Сначала номер сдадим, а потом поезжай куда хочешь. (Смотрит на часы.) Так мне еще дочку из музыкалки забирать. Выключай компьютер, я пошел машину подгоню.

Бергер выходит из редакции. Андрей машинально складывает из бумаги самолетик, запускает его.

АНДРЕЙ. Агафоново... Кураевск...

Сцена вторая.

Железнодорожный вокзал. Зал ожидания. Андрей с туристическим рюкзаком пробирается между рядами сидений. Наконец находит свободное место, усаживается, разворачивает газету. Через несколько секунд, в проходе между рядами появляется всклокоченный мужчина, одетый в застиранную футболку и тренировочные штаны, на ногах клеенчатые тапочки, наподобие тех, что выдают в больницах. Мужчина держит в руках небольшой бумажный пакет.

СУМАСШЕДШИЙ (громко). Здравствуйте русские люди! Православные! Я обращаюсь к вам! Вчера я разговаривал с Богом! С нашим русским Богом! Вы можете не верить мне! Вы думаете, что я сумасшедший! (Начинает смеяться.) Но это не так! У меня есть доказательство! Вот оно! (Разворачивает пакет, достает наполовину оплавленную аудиокассету, поднимает ее над головой.) Я записал разговор с Богом! Люди! Православные! Мне надо уехать в Воронеж! Дайте, кто сколько сможет! В России жить – не в тапки гадить! Помогите, кто сколько сможет!

С другого конца зала к мужчине начинают озабоченно пробираться два милиционера.

СУМАСШЕДШИЙ. У меня в Воронеже мама! Ей надо услышать, как я разговаривал с Богом! (Увидев милицию, приседает и на корточках быстро удаляется из зала.) Прощайте, русские люди...

ГОЛОС ДИСПЕТЧЕРА. Объявляется посадка на скорый поезд номер тридцать шесть «Москва-Воронеж». Просим пассажиров занять свои места.

Андрей поднимается, закинув рюкзак на спину, направляется к выходу на перрон.

Сцена третья.

Агафоново. Поздний вечер. Дом Кухарешиных. За столом сидит Николай, напротив него дочь Оля. Николай, читает газету. Оля задумчиво помешивает ложкой остывший чай. Из открытой форточки слышно как где-то вдалеке лает собака.

НИКОЛАЙ (поднимает от газеты глаза). Шла бы ты спать, красавица...

ОЛЯ (сонно). Ну, щас, дай чай допить.

Николай встает из-за стола, снимает со спинки стула и накидывает на плечи пиджак. Берет со стола пачку «Примы» и спички.

НИКОЛАЙ. Иду курить, прихожу – тебя нет...

Раздается стук в дверь.

НИКОЛАЙ. А это кто еще? Входите, не заперто!

Дверь открывается, входит Андрей.

АНДРЕЙ. Добрый вечер.

НИКОЛАЙ. Добрый.

АНДРЕЙ. Простите, я хотел бы узнать... Не подскажете, у кого здесь можно переночевать? (Хлопает себя по груди.) Я заплачу. Мне всего-то одну ночь.

НИКОЛАЙ. А вы кто?

АНДРЕЙ. Я? Я журналист. Я приехал написать статью про вашу деревню.

НИКОЛАЙ. А что такого в нашей деревне?

АНДРЕЙ. Да понимаете... Мне статью заказали, про современную российскую деревню. Ну, как бы, «люди земли», и все такое. А вашу деревню случайно выбрали, редактор к карте подошел, зажмурился и пальцем ткнул. (Виновато улыбается.) Вот так у нас все, у журналистов.

НИКОЛАЙ (задумчиво). Пятьдесят не жалко?

АНДРЕЙ. Простите, чего?

НИКОЛАЙ. Полтинник за ночевку.

АНДРЕЙ. Ах да конечно-конечно. (Лезет во внутренний карман плаща).

НИКОЛАЙ (машет рукой). Успеешь. И еще это... Покажи паспорт.

Андрей достает паспорт, протягивает Николаю. Тот быстро листает его, отдает, протягивает ладонь.

НИКОЛАЙ. Николай, можно просто Коля.

АНДРЕЙ (пожимает ладонь). Андрей.

НИКОЛАЙ. Куришь?

АНДРЕЙ. Нет. Ну, могу с вами постоять, за компанию.

НИКОЛАЙ. Да ладно. Проходи, садись. Так, Оля, вскипяти чайник и марш спать. Да проходи, не стой...

Николай влезает в старые галоши и выходит на крыльцо. Андрей снимает рюкзак, вешает плащ на гвоздик. Оля зажигает газ и наливает облупленным ковшиком воду в чайник. Андрей, потирая руки, садится за стол, оглядывается по сторонам.

АНДРЕЙ. Уютно у вас. Тебя Олей зовут?

Оля кивает, ставит чайник и отходит от плиты.

АНДРЕЙ. Ой, слушай, у меня конфеты есть. Хочешь?

Оля кивает. Андрей бросается к стоящему у стены рюкзаку, открывает его, достает оттуда коробку конфет, протягивает девочке.

АНДРЕЙ. Угощайся.

ОЛЯ (берет конфету). Спасибо.

АНДРЕЙ. Да бери больше...

ОЛЯ. Я потом. Садитесь, я вам чаю налью.

Андрей садится за стол. Оля достает из буфета чашку, наливает заварку. Снимает с огня чайник, доливает в чашку кипяток.

АНДРЕЙ. А ты, Оля, в каком классе учишься?

ОЛЯ. В шестом.

АНДРЕЙ. А много ребят в твоем классе?

ОЛЯ. Я и еще трое.

АНДРЕЙ. Мало. Когда я учился в шестом классе, нас было сорок пять человек.

ОЛЯ. Я бы с ума сошла. Антонина Петровна и так от нас плачет, а тут представляю, такая кодла.

АНДРЕЙ. А после школы, куда собираешься пойти?

ОЛЯ. Известно куда. В Кураевск, на зоотехника. У нас там пятеро учатся. Куда еще идти-то?

АНДРЕЙ. Ну да конечно. Профессия хорошая. Коров будешь лечить?

ОЛЯ (кивает). Коров лечить, поросят кастрировать.

АНДРЕЙ. Поросят зачем?

ОЛЯ (смотрит как на маленького). Чтобы о глупостях не думали.

Входит Николай, скидывает галоши и садится напротив Андрея. Оля, сполоснув посуду, проходит мимо стола и, не удержавшись, тянется к конфетам.

НИКОЛАЙ. Стоп машина.

ОЛЯ. Я только вторую.

АНДРЕЙ. Что вы, Николай, пусть возьмет.

НИКОЛАЙ. На ночь нельзя – жопа слипнется.

ОЛЯ. Подумаешь...

НИКОЛАЙ. Вот и подумай. Все пока.

ОЛЯ. Спокойной ночи.

АНДРЕЙ. Спокойной ночи.

Оля уходит в другую половину дома.

АНДРЕЙ. Хорошая девочка. А ваша жена, извините, где?

НИКОЛАЙ. В городе. В разводе мы с проституткой этой. Слушай, что ты все на «вы», да на «вы»? Давай-ка, дернем...

Николай встает, достает из буфета початую бутылку, пару рюмок, банку с огурцами. Разливает.

НИКОЛАЙ. Так, держи. Ну, что? За знакомство?

АНДРЕЙ. За знакомство.

Чокаются, выпивают, закусывают огурцами.

НИКОЛАЙ. Про меня в статье напиши. Какой я водитель замечательный. Чтоб потом начальству газету в харю сунуть.

АНДРЕЙ. Ну почему бы и нет?

НИКОЛАЙ. Хотя не знаю, что про Агафоново можно писать? Ну, я понимаю, там Развиловка или Трюхачево, у них там фермеры есть, все дела. А мы что до перестройки в жопе были, так и щас там. Бесперспективняк.

АНДРЕЙ. Как?

НИКОЛАЙ. Бесперспективняк.

АНДРЕЙ (улыбается). Хорошее слово, название прямо для статьи. Неужели все так плохо?

НИКОЛАЙ. Да не то что плохо, а очень даже херово. Э, да чего говорить! Здесь раньше жизнь была. Тогда район наш на всю область гремел. По все показателям первыми ходили. А потом как перестройка началась, все и сдулось.

АНДРЕЙ. Вы... То есть ты, ты же говорил, что и до перестройки плохо было.

НИКОЛАЙ (откусывает огурец, нехотя жует). Ну да. Только сейчас как-то уж совсем прижало.

АНДРЕЙ. Народ здесь сильно пьет?

НИКОЛАЙ. Да ну как... Мы ж деревенские для запаху пьем, своей дури хватает. (Несколько раздраженно.) Не ты вот скажи, что в городе не пьют?

АНДРЕЙ. Пьют.

НИКОЛАЙ. А еще бомжи да пидарасы, да каждый день убивают кого-нибудь. Что не так?

АНДРЕЙ. Ну, бывает.

НИКОЛАЙ. Здесь хоть воздух чистый. Хотя ведь тоже что-то творится. То дожди пол-лета идут, то за всю зиму снега не увидишь. Мой дед как раньше говорил? «Будет дождик, будет гром – на хер нужен агроном». Как люди, так и природа. Ты не подумай, я не жалуюсь. Мне бы эту соплю на ноги поставить, и все – считай, свободен. (Хлопает себя по коленям).

АНДРЕЙ. Николай, я тут слышал... у вас в деревне человек один живет. Фронтовик. Он в войну летчиком был... Семенов Илья Сергеевич.

Николай сразу как-то подбирается и начинает сосредоточенно рассматривать пустую рюмку.

АНДРЕЙ. Мне про него в Кураевске рассказывали. Говорят, что необычный человек. Что-то вроде святого. Это правда?

НИКОЛАЙ. Что, правда? Дед как дед. Обычный можно сказать.

АНДРЕЙ. Вот как.

НИКОЛАЙ. Я ж тебе сказал, ничего у нас нет. Зря ты сюда приехал. Ей-богу зря. Это вон в Развиловке баптисты есть, а у нас ничего такого. Я вот завтра, хочешь, тебя к баптистам свожу?

АНДРЕЙ. Да нет, спасибо, я здесь похожу, посмотрю, а вечером уеду.

НИКОЛАЙ. Ну, как знаешь. Ладно, ты, наверное, спать хочешь?

АНДРЕЙ. Да не, я в автобусе подремал.

НИКОЛАЙ (усмехаясь). Ну, ты-то ладно, а я хочу. Я тебя здесь на диванчике положу.

Николай выключает свет и зажигает стоящую на подоконнике лампу. Уходит на другую половину дома и приносит подушку. Андрей стаскивает через голову свитер и устраивается на маленьком скрипучем диванчике, стоящем тут же возле буфета.

НИКОЛАЙ (с досадой). Вот черт, чуть не забыл! Мне до Пашки-сменщика дойти надо, насчет завтра договориться, там халтура небольшая получается. Так что давай, спи, а я быстро схожу.

АНДРЕЙ ( приподнявшись на локте). Хорошо. Спокойной ночи.

Николай снимает ватник, обувает галоши, и аккуратно прикрыв дверь, выходит из дома. Андрей выключает лампу, и некоторое время лежит в темноте. Андрею не спится. Еще в детстве он придумал прием, позволяющий быстро и глубоко заснуть. Надо было представить ночную, обезлюдевшую улицу, на которой стоял его дом. Представить как там холодно, пустынно. Тогда кровать становилась единственным в мире убежищем, теплым и уютным провалом. Андрей засыпает. За окном начинается ливень.

Сцена четвертая.

Фойе сельского клуба. Окна наглухо занавешены тяжелыми, защитного цвета шторами. По углам помещения на табуретках расставлены лампы-коптилки, сделанные из орудийных гильз. С потолка в изобилии свисают на нитках модели самолетов времен второй мировой войны. На четырех, расположенных друг за другом длинных лавках, сидят три десятка агафоновцев. Они тихо переговариваются.

– Машка-зараза никак не раздоится, умучились уже все с ней...

– А ты кипятком ошпарить попробуй...

– Говорят, на усадьбу кирпич битый завезут, надо будет с Ленькой насчет машины договориться...

– Если дождя не будет, то в пятницу в рыбу с Колькой пойдем, Лешка с Марусиным зятем с Лысовки по ведру притащили...

– Светка хочет на лето ребятишек привезти, а сама у Польшу путевку взяла, надо говорит хоть раз куда-нибудь съездить...

– ЧЁ-то у печенках так жгЁть, так жгЁть, весь вечер без работы просидела...

В помещение входит человек. Разговоры постепенно стихают. От сквозняка модели начинают раскачиваться, их тени приходят в движение и носятся по потолку огромными самолетами. Человек подходит к единственному в помещении стулу. Описать вошедшего не сложно: длинные седые волосы, аккуратно подстриженная борода, цепкий взгляд. Одетый в старенькую плащ-палатку он похож на друида из голливудского фильма. Все встают.

ВСЕ (хором). Здравия желаем, Илья Сергеевич!

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Вольно.

Все садятся.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Кто дежурный?

Встает Петрович большой, сутулый мужчина.

ПЕТРОВИЧ. Я.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Какая нынче погода?

ПЕТРОВИЧ. Нелетная.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Верно. Потому как дождь сильный и темно. А что делают авиаторы дождливым вечером? Ну-ка напомни...

ПЕТРОВИЧ (вздохнув). Мы приземлимся за столом, поговорим о том, о сем и нашу песенку любимую споем...

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Правильно. Садись. Но сегодня мы не будем петь. Сегодня мы поговорим вот о чем... Да, кстати, у кого были откровения?

Лес рук.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ (улыбнувшись). Молодцы. Так вот. Сегодня мы поговорим о том, что мешает нам стать настоящими людьми. Сегодня мы будем говорить о малодушии. Андреевна...

Встает невысокая полная женщина лет сорока.

АНДРЕЕВНА. Я.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Андреевна, что главное в жизни?

АНДРЕЕВНА. Известно, что. Звеньевого держаться.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Так. А если его из виду потеряла?

АНДРЕЕВНА. Ну, найтить надо.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. А если его сбили?

АНДРЕЕВНА (растерянно оглядывается вокруг). На базу вернуться?

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Так нет базы. Разбомбили.

АНДРЕЕВНА (в конец, запутавшись). Ну, наших искать и садиться там, где место есть...

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Садись на свое место.

Андреевна садится. Вокруг веселое оживление.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Тихо!

Все замолкают.

Илья Сергеевич неспеша прохаживается по помещению. Повернувшись спиной к аудитории, поднимает руку, касается модели У-2.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Итак. Ведомый сбит, база уничтожена. Самолет находится над территорией противника. Горючего не хватит даже до линии фронта. Наступает растерянность. В таких случаях рука сама тянется к пистолету. В таких случаях это кажется единственно правильным решением. Мы называем это малодушием. Да, выхода нет. Никто не придет на помощь. В ближайшее время засекут с земли зенитчики. И вот вспышки, сильный удар. Надо принимать решение. Надо прыгать в темноту. Что мы знаем о темноте? Темнота не есть свет. Но свет одинаков везде и имеет постоянную природу. А темнота территории противника отличается от темноты освобожденной территории, так же как отличается черное от белого, холодное от горячего, истина от заблуждения. Итак надо прыгать и неизвестно, что ждет тебя там внизу. В эти минуты надо думать о первых. Надо вспоминать тех, кто летал на кубометре реек, о тех, кого жены целовали в лоб, провожая на летное поле. Что, испытал Сергеев при перелете Москва-Петербург? О чем думал Чкалов, пролетая под мостом? Что решил для себя Талалихин? Как поступили бы они? Путь летчика лишен отступления. Летчик имеет дело с практикой, той самой практикой, которая является критерием истины и основой бесконечного познания. Бесконечного познания, целью которого является недостижимый горизонт. Многие полагают, что практика – это только количество налетанных часов. Но это только начало пути. С рождения нам говорят, что нельзя отступать, нельзя бояться и проигрывать. Но нас не учат падать, не учат признавать свое поражение. Нам советуют признавать свои ошибки. Ошибки, но не поражения! В прошлый раз мы говорили о том, что между механиком и летчиком существует огромная разница. Один остается на базе, другой улетает на территорию противника. Только там, где все против тебя, начинается практика. Только там, над территорией врага, крылья становятся золотыми. И тогда линия горизонта уходит вниз, тогда исчезают пробоины и появляется горючее. И тогда ты видишь небесную эскадрилью, и в твои наушники врываются позывные Ведомого. Но сначала нужно упасть. Упасть на мокрые сучья леса, вжаться в мох и под лай овчарок, признаться – да, меня сбили. Я потерял машину, вокруг враги. Но, во мне нет малодушия. Я убил в себе механика, убил эту тварь, живущую ради пайка и спирта. Мне не надо знать, как работает двигатель. Моя цель – это горизонт, плавно уходящий вниз.

Илья Сергеевич садится на стул.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. На сегодня все свободны. Маша и Тоня останьтесь...

Агафоновцы встают и направляются к выходу. Остаются две женщины, те самые, что были в Москве. Робко подходят они к сидящему на стуле Илье Сергеевичу.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Ну, что, подруги кудрявые? Как в Москву съездили?

МАША. Хорошо съездили, Илья Сергеевич.

ТОНЯ. Степу проведали.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Ну и как там Степа?

МАША. Учится, слава тебе Господи.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Это хорошо. Где еще были?

ТОНЯ. В Музее авиации. Ну, и на рынке.

МАША. Вот подарок тебе привезли.

Маша достает из сумки и протягивает Илье Сергеевичу коробку конструктора с изображением самолета.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ (берет коробку, рассматривает). Серьезная машина. Где еще были?

ТОНЯ. Ну, та еще на вокзале.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ (не отрываясь от коробки). А как насчет редакций газет и журналов? А?

Поднимает глаза на женщин, под его взглядом те сникают.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. А вот у Кухарешиных журналист остановился, про нашу деревню писать хочет. Как это понимать? (Внезапно, близоруко приближает коробку к лицу.) Почему два пулемета, когда один? (Переворачивает коробку.) А... китайцы делали, когда у них авиация-то своя была...

МАША. Прости, родной. Хотели в святцы тебя занести.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ (притворно растроганно). В святцы? Вот спасибо, так спасибо (Резко суровеет.) Так. Гасстело есть в святцах?

МАША. Нету.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. А Покрышкин?

МАША. Нету.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. А Жуковский, Водопьянов, Гризодубова?

Маша и Тоня подавленно молчат.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. А я значит должен. Я значит достоин. Да-а-а... Дожили. Значит так, сидеть дома и никуда не высовываться. С журналистом сам разберусь. И чтобы больше ничего такого не было. Мне сверху видно все, вы так и знайте. Кругом отсюда, шагом марш.

Женщины встают, и, неумело маршируя, направляются к выходу. Илья Сергеевич раскуривает папиросу, берет под мышку коробку конструктора, и поплотнее, закутавшись в плащ, выходит из помещения.

Сцена пятая.

Андрею снилось дерево, стоящее во дворе его дома. На самом деле его давно уже не было. С десяток припаркованных машин, разбросанные части скелета детской площадки, какие-то невнятные кусты вдоль тротуара, вот унылое лицо его двора. Но во сне было огромное, мощное дерево, с корнями, взорвавшими асфальт, словно плитку старого шоколада. Дерево существовало настолько спокойно, властно и уверенно, что окружающие его предметы казались мотыльками-однодневками, даже дом выглядел спичечным коробком, поставленным рядом для наглядности размера. И еще дерево звучало. Андрей знал, что внутри ствол полый, там сновал небольшой хорошо смазанный подъемник, работу которого выдавало негромкое жужжание мотора. Ночью, если, запрокинув голову, вглядеться в крону, то можно было заметить слабое свечение, наподобие огней появляющихся на заброшенных монастырских помойках. От дерева пахло арбузом и чем-то еще напоминающим запах старых виниловых пластинок.

Отец родился ночью, и только днем, ближе к обеду Андрею позволили взглянуть на него. Отец лежал под портретом Набокова, туго спеленатый, беспомощно щурясь от яркого света настольной лампы. На кухне бабушка и мать в четыре руки гремели посудой, ожидался приезд делегации из мэрии. Под дерево надо было вылить воду после первого купания, Андрей с полным ведром, осторожно спустился во двор. Дерево перестало гудеть, пенистая мыльная вода мгновенно впиталась, не оставив даже мокрого пятна. Андрею показалось, что где-то в пространстве с треском разошлась какая-то складка, какая-то...

– Потише, можешь? Гремишь как слон.

– Я и так все тихо делаю.

Андрей поднимает голову от подушки. Кухня залита белым, чуть дребезжащим утренним светом. Николай сидит на стуле, Оля накрывает на стол.

НИКОЛАЙ (с улыбкой). О, проснулся? Вставай, завтракать будем.

АНДРЕЙ. Да, сейчас...

Андрей встает, подходит к умывальнику, с наслаждением умывается. Оля подает ему полотенце. Андрей вытирается и садится за стол.

НИКОЛАЙ. Как спалось на новом месте?

АНДРЕЙ. Спасибо, хорошо.

НИКОЛАЙ. Это не ответ. Снилось что?

АНДРЕЙ. Да так. Плохо, что помню. Каша какая-то, ну в смысле так все, кусочками.

НИКОЛАЙ. Понятно. Оль, ну ты скоро там?

ОЛЯ (размешивая что-то на сковороде, недовольно). Подождете.

НИКОЛАЙ. Видал, какая командирша? Достанется же кому-то. У тебя семья есть?

АНДРЕЙ. Нет пока.

НИКОЛАЙ. Ну и правильно. Чего торопиться? (Глубоко вздыхает.) Здесь промахиваться нельзя.

ОЛЯ. Готово. (Ставит на стол сковороду, раскладывает вилки.) Приятного аппетита.

АНДРЕЙ. Спасибо.

Неторопливо принимаются за еду. Раздается стук в дверь. Оля встает из-за стола и идет открывать дверь. На пороге стоит Илья Сергеевич.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Доброе утро.

Николай встает.

НИКОЛАЙ. Здравия... Здравствуйте, Илья Сергеевич. Садитесь с нами завтракать.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Спасибо. Есть не буду, но вот чайку бы с удовольствием.

ОЛЯ. Я сейчас поставлю. (Отходит к плите.)

Илья Сергеевич подходит к столу.

НИКОЛАЙ. Вот знакомьтесь. Это Илья Сергеевич, а это Андрей, журналист. Приехал про нашу деревню статью писать.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ (пожимает Андрею руку). Очень приятно. (Садится.) Про нашу деревню писать? Это хорошо. У нас тут много интересного.

АНДРЕЙ. Например.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Люди. Люди у нас необычные. Вот, к примеру, Николая взять. (Николай перестает, есть, выпрямляет спину.) Один живет, дочку воспитывает. А парень-то какой, на него многие заглядываются. Хоть и тяжело ему, а ведь держится.

ОЛЯ. Да он просто боится.

НИКОЛАЙ. Ольга!

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. С характером люди у нас. Таких просто так не сломаешь. Потому что стержень есть, да и в себя люди верят.

АНДРЕЙ. Я обязательно про Николая напишу.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Деревня сейчас, конечно, не та, что раньше. Многое ушло. Но ведь и хорошего много осталось. Вы так не считаете?

АНДРЕЙ. А... Ну, в общем, я согласен.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Вот если нашу деревеньку отдельно взять. (Вытягивает ладонь, как если бы на ней помещалась вся деревня.) Ни пьянства, ни блядства. Ну, бывает иногда по праздникам, но все равно ведь без злобы, без ненависти. Я во многих местах был, лучше нашего Агафоново ничего не видел. Вот вы в городе живете и что хорошего?

АНДРЕЙ. Ну, как вам сказать...

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. А не надо ничего говорить. Вы туман давно видели?

АНДРЕЙ. Недавно, у нас торфяники горели.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. А по росе босиком давно бегали?

АНДРЕЙ. Вот это точно давно.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Ну, вот и напишите про это. Про то, как приехали и вдруг осознали, что не так живете. Неправильно.

АНДРЕЙ. Это банально. Это слишком просто. Про это все пишут. И предпочитают в городах мучаться, чтоб потом было что осознавать.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. А зачем мучаться? Бросайте все, да и переезжайте к нам.

АНДРЕЙ. Вот так вот сразу?

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. А почему нет? Вот скажите мне, что вас в городе держит?

АНДРЕЙ. У меня там работа, друзья.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Ну, работа везде есть. У нас, например, в клубе кино крутить некому. А друзья... Николай вот чем плох? Николай, ты можешь быть хорошим другом?

НИКОЛАЙ (смущенно.) Ну... чего же не быть-то? Если человек хороший...

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Ну, вот видите, Андрей, как все легко решается.

АНДРЕЙ. Да как-то слишком легко.

НИКОЛАЙ. Ты это Андрей, правда, подумай...

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. А к чему вообще сложности? Вот сейчас самолеты серьезные делают, а падают чуть не каждый день. Но что я вам советую? Вам дальше жить, вам и думать.

АНДРЕЙ. Спасибо.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Не за что. Вы не обижайтесь на меня. Все-таки я немного больше вас живу, кое-что видел, кое-что знаю. Поэтому думаю, что и подсказать могу. Скажите Андрей, вам доводилось когда-нибудь голодать? Чтобы по – настоящему до обморока?

АНДРЕЙ (после паузы). Нет. А к чему вы это?

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. А к тому, что сильно хочется есть, только первые два дня. Потом голод притупляется, потом исчезает. Моя знакомая, бывшая блокадница, рассказывала, что аппетит у нее появился только через восемь лет.

АНДРЕЙ. А мой знакомый несколько лет работал в кондитерской. Он стал похож на тюленя, от него сильно пахло корицей и ванилью. Он тоже жаловался мне, что у него нет аппетита.

Некоторое время молчат.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Ну что же, имеете право на свое мнение. Оля, чаю не надо. (Встает.) Было приятно пообщаться.

АНДРЕЙ. Мне тоже.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Погода сегодня, какая пакостная. Даже не стоит на улицу выходить.

АНДРЕЙ. Плохая? Да сегодня замечательный день.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. А я говорю плохая...

АНДРЕЙ. Что-то не понимаю я вас.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Николай.

НИКОЛАЙ. Да!

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Скажи любезный, что у нас там за окошком?

Николай встает, подходит к окну.

НИКОЛАЙ. Говно, а не погода.

Андрей недоуменно смотрит на Николая и Илью Сергеевича.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Оля, скажи дяденьке, что на улице творится.

ОЛЯ (нехотя). Ужасть что творится.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Поэтому сегодня выходить никуда не надо. Да и завтра тоже. У вас есть с собой что почитать? Если нет, то я прикажу, газет принесут, правда старые все, но хоть какое-то занятие будет.

АНДРЕЙ (привстает). И как это понимать?

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Считайте, что это домашний арест.

АНДРЕЙ. Вот так вот?

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Вы думаете, мы здесь совсем уж простота? Думаете, мы не знаем, зачем вы сюда приехали?

АНДРЕЙ. Я... я не понимаю.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. А вам пока ничего понимать не надо. Николай, за него отвечаешь головой.

НИКОЛАЙ. Так точно.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Сегодня мы будем решать, как с вами поступить. До этого будете сидеть здесь и ждать. Документы, деньги.

НИКОЛАЙ. Вот все здесь.

Николай протягивает Илье Сергеевичу целлофановый пакет с документами Андрея, тот берет его и прячет за пазухой.

АНДРЕЙ. Да как вы смеете?! А ну отдай сюда, ты полицай!

Андрей бросается к Илье Сергеевичу, но на его пути вырастает Николай и с силой толкает Андрея в грудь.

НИКОЛАЙ. Цыц!!! Ты на кого руку поднял?! Сел, успокоился!

АНДРЕЙ. Да вы что, с ума все посходили?!

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ (Николаю). Сегодня на собрание вместо тебя Оля придет.

НИКОЛАЙ. Так точно! Не волнуйтесь, Илья Сергеевич, все будет в ажуре.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Ладно. Пошел я. Ждите инструкций.

Илья Сергеевич выходит. Андрей тяжело опускается на стул.

АНДРЕЙ (трет пальцами висок). Что за дурдом?

НИКОЛАЙ. Нормально все.

ОЛЯ. Я пойду, его ботинки спрячу.

Оля подходит к порогу берет ботинки Андрея и выходит.

НИКОЛАЙ. Ты это, давай, успокаивайся...

АНДРЕЙ. Слушай, что происходит?

НИКОЛАЙ. Ты это Андрюх... Успокаивайся.

АНДРЕЙ. Да я спокоен, черт побери!!! Что происходит?

НИКОЛАЙ. Что происходит, что происходит. Шпиона поймали.

АНДРЕЙ. А вон оно, что... И что теперь со мной будет?

НИКОЛАЙ. Как решат, то и будет.

АНДРЕЙ. Ну, хоть не расстреляют?

НИКОЛАЙ. Не знаю.

Андрей молча, старательно и яростно выговаривает ужасное слово.

НИКОЛАЙ. Не ругайся. Чаю будешь?

АНДРЕЙ. Скажи, откуда вы знаете, зачем я сюда приехал?

НИКОЛАЙ (усмехается). А то сам не знаешь? Только вот не надо про статью. Из тебя журналер как из меня гинеколог. Илья Сергеевич сразу смекнул. Это ведь мозг в чистом виде, перед ним все как в телескопе.

Заходит Оля и садится рядом с Николаем.

АНДРЕЙ. Значит, никуда мне отсюда не выйти?

НИКОЛАЙ. Не брат, даже и не думай.

АНДРЕЙ. А во двор? В смысле в туалет.

НИКОЛАЙ. Оль, где там твой старый горшок. В сарае?

ОЛЯ. Я сейчас принесу.

Оля встает и выходит.

АНДРЕЙ. Господи, какой бред.

НИКОЛАЙ. Ничего, привыкнешь.

АНДРЕЙ. А если решат всю жизнь здесь мне с вами жить. Что тогда? Горшки за мной выносить будешь?

НИКОЛАЙ. Скажут, буду.

АНДРЕЙ. А убить меня? Вот ваш Илья Сергеевич придет и скажет: « Ну, Николай, кончай этого гада». Что, убьешь, да?

Николай молчит.

АНДРЕЙ. Да кто он такой вообще? Вы что, рабы его?

НИКОЛАЙ. Давай так. Ты его не трогаешь – я молчу, лучше брат не заводи меня, а то рука тяжелая...

АНДРЕЙ. А ну!

Андрей встает напротив Николая, тот медленно поднимается со стула и с хрустом потягивается. Входит Оля с горшком. Андрей вздыхает и садится обратно на свое место. Оля подходит к рукомойнику, мочит водой тряпку и с каким-то печальным скрипом протирает горшок. Андрей, подперев кулаком голову, наблюдает за ней. Оля вытирает горшок насухо и ставит на пол возле дивана.

ОЛЯ. Вот, пожалуйста.

АНДРЕЙ (с глубочайшим сарказмом). Спасибо тебе, деточка.

ОЛЯ. А вы что чай не пьете?

АНДРЕЙ. А и верно! Чей-то мы чай не пьем? Илья Сергеич приказал чай пить до посинения, а мы не пьем. Не по уставу это!

НИКОЛАЙ. Хватит паясничать. Оля, разливай.

Оля разливает по кружкам чай.

АНДРЕЙ. Ребята... Я ведь все равно сбегу.

НИКОЛАЙ (печально). Не Андрюх, только дернись, я тебя в погреб посажу. Лучше и не думай.

Сцена шестая.

Фойе клуба. На скамейке сидит актив: Тоня, Маша, Андреевна и Петрович. Илья Сергеевич прохаживается перед ними.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Что же так голова болит? Вторые сутки уже...

МАША. Так это давление у тебя Илья Сергеич.

ПЕТРОВИЧ. У меня вот тоже иной раз как придавит, так я самогоном спасаюсь. Сто грамм приму и ничего, жить можно.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Пьют слабаки и маловеры.

ТОНЯ. А то Илья Сергеич давай мы тебя на леченье отправим?

МАША. А и верно. Гроши-то ведь есть, ну эти взносы которые...

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. С ума сошли? У нас семь детей учатся... Кстати, Степа не женился там еще?

МАША. Ой, Илья Сергеич не дай-то Бог... Видал бы ты общежитие то, по коридору шалавы в полотенцах бегают и курют бляди...

ТОНЯ. Ничего, ему еще два года продержаться...

ПЕТРОВИЧ. Мужику без бабы еще можно как-то прожить, а вот бабе все – считай инвалидность.

АНДРЕЕВНА (с вызовом). Это ты про кого?

Петрович не успевает ответить. Открывается дверь и Николай вводит Андрея.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. А вот и наш лазутчик. Присаживайтесь Андрей.

Андрей кланяется всем в пояс и садится на стул напротив актива.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Андрей Антонович Соловьев, родился в 1970 году в городе Москве, где изволит проживать до настоящего времени. Работает журналистом, неженат... да, в общем-то, и все что удалось узнать из документов. Так что можно задавать вопросы.

ПЕТРОВИЧ. В армии был?

АНДРЕЙ. Нет. По зрению не взяли. Да, в общем, не очень-то и хотелось.

ПЕТРОВИЧ. Это как в армию-то не хотелось? Вот раньше если парень в армии не был, так ему потом ни одна девка не давала...

АНДРЕЕВНА. А то тебе много давали.

ПЕТРОВИЧ. Много, не много, но жаловаться не на что, и к сводне как некоторые не бегал...

АНДРЕЕВНА. А вот жалко, что ты бабой не родился.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Отставить. Давайте по существу. С какой целью прибыл, зачем и так далее. Давай, Маша.

МАША. С какой целью прибыл-то?

АНДРЕЙ. Я обязан отвечать?

ТОНЯ. Ишь ты грамотный! Спрашивают, так отвечай, а не то вон Колька живо тебе по шее накостыляет. Так ведь, Илья Сергеевич?

Илья Сергеевич молчит.

АНДРЕЙ. Я не знаю, у меня провалы в памяти. Последнее, что помню, это, как собирал рюкзак. У меня там, знаете, масса предметов. Например, немецкий бритвенный станок, очень-очень нужная вещь. Раньше я пользовался отечественным, так у меня после бритья постоянно были раздражения и порезы...

ПЕТРОВИЧ. Да ладно, немецкий! Кусок говна завернут в целлофан, напишут что индийский, вон Сашка из города спиннинг привез, так там...

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Отставить. Продолжаем допрос.

МАША. Чего приехал-то к нам?

АНДРЕЙ. Я же вам ответил, что не знаю.

ТОНЯ. Илья Сергеевич, может, он правда больной?

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Он абсолютно нормален.

ПЕТРОВИЧ. Так ты Ваньку валяешь?

АНДРЕЙ. Я буду отвечать в присутствии своего адвоката. У меня есть друг, он закончил юридический факультет, давайте позвоним ему, пусть приезжает.

Агафоновцы растерянно смотрят на Илью Сергеевича.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Адвокат, говорите... Вам бы Андрей радоваться, что вас согласились выслушать, так сказать дать какой-нибудь шанс...

АНДРЕЙ. Вы полагаете, что я виноват перед вами?

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Безусловно. И вы сами это прекрасно понимаете. Поэтому давайте все начистоту.

АНДРЕЙ. А где гарантия, что вы мне поверите?

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. А что это за слово «гарантия»? Тоня, ты знаешь что такое «гарантия»?

ТОНЯ. А пЁс его знает, что это такое.

АНДРЕЙ. Ну, извольте... Я типичный представитель потерянного поколения. Мы выросли в обстановке так сказать безверия и отсутствия духовных ценностей. Я...

МАША. Ты над нами не издевайся, а то мы тебя здесь так потеряем, что потом с собаками не сыщут!

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Замолчи. Продолжайте, Андрей.

АНДРЕЙ. Вот я с детства знал, что нельзя обижать слабых, что нельзя быть жадным, быть предателем ну очень плохо... Потом мне говорили, что все люди в сущности хорошие, что у каждого есть душа... А я всему этому верил, потом началась как бы это сказать... ну другая жизнь началась, совсем другая. Я ведь не идиот, я все понимаю... Но ведь вспомните какие снимали фильмы? А какие были книги? Там же все очень ясно было прописано, что человек это ценность и он обязан быть благородным, честным, ну и стыдиться того, что из себя выдавливает... Вот. И ни то, что вот я был такой особенно хороший, нет... Дров тоже достаточно наломано, просто мне не хочется жить, так как живут вокруг меня. Понимаете я не вписываюсь... я этого не хочу и из-за этого у меня всЁ вот так вот наперекосяк. Короче говоря, помогите мне обрести себя, простые добрые люди...

ТОНЯ. Та больной он, Илья Сергеевич...

АНДРЕЙ. У меня отец был, как бы это сказать... Идеалист. Он не то чтобы не сомневался, он все плохое старался не замечать. Ну, есть оно и есть, хорошего ведь больше... Вот помню я пошел в школу, а там все матерятся, а он говорит, « к тебе это не липнет, ты не такой»... Вот иногда думаю, а зачем он так, может как раз наоборот и надо было?

АНДРЕЕВНА. А матка твоя где?

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Так у нас допрос не получится. Господин Соловьев, не желает указывать причину своего приезда. Значит, будем решать его участь без предварительного следствия. Николай, уведи его...

Николай подходит к Андрею, тот встает, и они выходят из клуба.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Каковы будут предложения?

ПЕТРОВИЧ. Да отмудохать бы его как следует.

МАША. Пущай прощения просит, в жизни надо мной так не измывались. Как в душу наплевал.

ТОНЯ. А может в район в больницу свезти? А ну как, правда, больной? Случись что, мы же потом отвечать будем.

АНДРЕЕВНА. Ага, больной, да на нем пахать можно. Вот пусть у меня забор поправит, потом хоть на четыре стороны катится.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Ну что же, предложения поступили, теперь осталось принять верное решение. К нам однажды в полк СМЕРШ прикатил, личные дела затребовал, и мое в том числе... Так вот перед боем так ни разу не трясло, и самое главное, что ни в чем не виноват, а все равно всю ночь вспоминал, что когда неправильно сделал. Так что пусть помучается, хуже ему от этого не будет. Ладно... Пойду отлежусь, голова совсем раскалывается. Всем, до завтра.

Все встают. Илья Сергеевич выходит из клуба.

ПЕТРОВИЧ. Да... Оглоеды блядь городские... Отец у него... А мой? Пацаном с утра до ночи вкалывал, всю семью на себе тащил, на одной мерзлой капусте держались... А твой дядь Саня, а дядь Сережа? Хорошо хоть Хрущ паспорта выдал, смогли копейку на стороне зарабатывать. Да что они там в городе вообще о нашей жизни-то знают?

МАША. Ничего, осенью все за картошкой приедут.

Сцена седьмая.

Николай и Андрей сидят за столом. Перед ними бутылка водки, рюмки.

АНДРЕЙ. Господи, какой же я дурак. Ну что меня сюда потащило? (Нервно усмехается.) Навыдумывал себе фиг знает чего, а попал к полоумным селянам. Паломник хренов...

НИКОЛАЙ. Что сделал, то и сделал. Поздно уже каяться.

АНДРЕЙ. Ну да верно. Ладно. Чего-то тихо сидим. Развлекайте меня что ли.

НИКОЛАЙ. Сам ты клоун хороший. Вот зря ты так с ним. Он же с тобой поначалу по – хорошему поговорить хотел. А ты как дура на него попер. Вот про голод-то он ведь тебе серьезно говорил.

АНДРЕЙ. Ага, как же...

НИКОЛАЙ. Вот я когда в армии служил, у меня «дед» был из Украины, из Харькова. Вот такая ряха (Показывает руками.), вот такая вот шея (Показывает руками). Жрал за пятерых. Я ему все приготовлю, стою, жду. Он пожрет, на меня зенки подымет: «Шо-то я не наився». Ё-Ё-Ё-Ё! (Николай хватается за голову.) Я опять бежать за хавкой. Веришь ли, я со своего «КамАЗа» за месяц все, что можно поснимал, продал, трубки, медь. В общем, все что можно. И опять: «Шо-то я не наився». Я уже рубероид со склада стащил, покрышки загнал. И опять: «Шо-то я не наився». Я уже до дистрофии буквально дошел, спать не мог, руки тряслись. И даже вот сейчас, сколько лет прошло, какое у меня б не было настроение там хорошее, как вспомню: «Шо-то я не наився». И все, нет меня. Понял?

АНДРЕЙ. Нет.

НИКОЛАЙ. У каждого человека такая история есть. В смысле про голод. Иначе это не человек. Вот только одного хочу, чтобы у нее (Кивает на Олю.) вот такой истории не было. Но так вот не бывает.

АНДРЕЙ. Дай сигарету.

Николай протягивает пачку сигарет и спички. Андрей закуривает и медленно выпускает длинную струю дыма. Николай тоже достает сигарету.

ОЛЯ (Николаю). А ты чего? Ему можно, он пленный. А ты на крыльцо иди.

Николай со вздохом засовывает сигарету обратно в пачку.

АНДРЕЙ. Ой, аж голова закружилась. Последний раз в девятом классе курил. Домой пришел, а сигареты забыл из куртки вытащить. Сижу в комнате, и вдруг отец заходит. Пойдем, говорит, сынок, на кухне посидим. Захожу туда, а там, на столе эта самая пачка сигарет лежит. Давай, говорит, сынок, посидим-покурим. Сели. Отец берет сигарету и закуривает. А я сижу, и сказать нечего. А он молча докурил, берет другую, закуривает. Я в окно смотрю, а он курит. Штук, наверное, пять-шесть скурил. А до этого он вообще ни разу, по крайней мере, при мне. Ему вообще ничего нельзя было, он ведь сердечник...

НИКОЛАЙ (поворачивается к Оле, показывает кулак). Увижу, что куришь – убью.

ОЛЯ. Больно надо.

НИКОЛАЙ. У тебя отец жив?

АНДРЕЙ. Нет. А у тебя?

НИКОЛАЙ. И у меня.

АНДРЕЙ. Давно?

Николай кивает.

АНДРЕЙ. Слушай, а у Ильи Сергеевича дети есть?

НИКОЛАЙ. Есть. Мы. Других нету.

Сцена восьмая.

Фойе сельского клуба. Илья Сергеевич дирижирует. Агафоновцы стоят и нестройно поют песню из кинофильма «Небесный тихоход».

Пора в путь-дорогуВ дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю идем.Над милым порогомКачну серебряным тебе крылом…Пускай судьба забросит нас далеко, пускай,Ты к сердцу только никого не допускай!Следить буду строго, -Мне сверху видно все, ты так и знай!

Илья Сергеевич последний раз взмахивает рукой и хор смолкает.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Прошу садиться.

Все садятся.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Сегодня я хотел поговорить с вами. Поговорить на тему последнего выбора. Но сначала я хочу узнать. Узнать, какое, душевное качество мы полагаем важнейшим. Какие будут варианты?

Агафоновцы поднимают руки:

– Смелость.

– Упорство

– Трудолюбие

– Ряшительность.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Это так. Но вот пришло время умирать. Что делает человек? В ожидании смерти человек начинает прокручивать пленку своей жизни назад, он торопится и особенно всматриваться времени нет. Ему кажется, что иногда он видит очень важные кадры. Как светит сквозь листву солнце, как висит на стуле чье-то платье, или как кто-то первый раз с ним заговорил или последний раз обнял на прощание. И человек думает, что в его жизни что-то было. Все-таки что-то было. Потом приходит пустота. После этого он умирает.

Илья Сергеевич на некоторое время замолкает и задумчиво раскачивается.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Обычно происходит именно так. Вот ты Петрович, что ты будешь вспоминать перед смертью?

Встает Петрович и растерянно оглядывает сельчан.

ПЕТРОВИЧ. Я? Ну, как в армию меня провожали. Потом как с армии вернулся. Да, наверное, и все.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. И все?

ПЕТРОВИЧ. А что еще? Я почитай только в армии человеком-то и стал. Ну что я раньше видел? А там как привезли нас на Байкал, стою, смотрю и впрямь сердце поет. Там же все синее до горизонта! А потом в Монголии первый раз степь увидел и тоже ощущения такие... Зря вы так Илья Сергеевич про армию, она может на то и надо, чтоб человек мир посмотрел.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Сядь. Я не про это. Андреевна, ты.

Встает Андреевна.

АНДРЕЕВНА. А что мне говорить? Нечего мне говорить.

ПЕТРОВИЧ. Илья Сергеевич, она в армии не была.

Веселое оживление.

АНДРЕЕВНА. Ага. Да лучше в армию, чем с двумя одной вот так мыкаться. И к школе собрать надо и чтоб других не хуже были. Нечего, мне вспоминать, так помру.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Ладно. (Вздыхает.) Вы должны понять, что перед смертью человек пытается утешить себя. Поэтому выбирает самые красивые, самые яркие картинки. И это вместо того, чтоб признаться себе, что ничего не было. Что сейчас вот только сейчас все начнется. И когда он это говорит себе, он становится человеком. И умирает не как глупое животное, а как человек. То есть уходит от нас. Как говорят маловеры? «А все равно все умрем». Да как бы не так. На кладбище стоят два памятника. На одном написано: « Он жил как все и умер как все». На другом: «Он жил с нами и ушел от нас». И между ними огромная разница. Вы должны это понимать. Я тоже когда-нибудь уйду от вас. И я хочу, чтобы вы знали, что я не рассматривал глупые картинки, а сделал спокойный шаг. Поэтому спокойствие самое важное качество, какое только может быть у человека. На этом мы сегодня закончим.

Агафоновцы встают и начинают расходиться.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Оля, подожди, мы сейчас вместе к вам пойдем.

Сцена девятая.

Николай и Андрей сидят за столом. Перед ними бутылка водки, рюмки.

АНДРЕЙ. Понимаешь, вот когда ваши бабки у нас появились, мне показалось что это что-то важное для меня. Что я этого, может быть, всю жизнь искал, книжки все эти читал... Я ведь все перепробовал. Я, когда студентом был, с кришнаитами сошелся...

НИКОЛАЙ. С кем?

АНДРЕЙ. Ну, кришнаиты... Ну, как тебе объяснить. В общем, индийская религия, мясо нельзя, пить нельзя, а то в следующей жизни будешь свиньей или собакой.

НИКОЛАЙ. Так напьешься и при этой жизни свиньей станешь. Ты Андрюха не обижайся, ты ведь с жиру бесишься. Ты ведь здоровый мужик, у тебя квартира, зарплата. Просто туману на себя нагнал. У нас в армии молодой один пришел, он на философа учился, тоже, такой как ты был. Я помню, ночью проснулся, изжога от перловки такая, чуть не вою, набрал соды в стакан, иду в умывалку. А там этот деятель на табуретке стоит, петлю уже ладит. Я его за шиворот и по морде: «Ты чего сука?». А он: «Я жить не хочу». Я ему еще по морде, говорю: «Еще раз увижу, все прибью падла». И все. Отслужил как все. Я уже в дембель ухожу, он подошел, «спасибо» сказал, книжку подарил. Я ее в поезде выкинул, вроде по-русски, а ни хера не понятно. Понимаешь, пока ты по морде от жизни не получишь, ты ничего понимать не будешь.

АНДРЕЙ. Ну да, наверное.

НИКОЛАЙ. Да точно тебе говорю. Будь проще и смотри дальше.

АНДРЕЙ. Простота – это фашизм.

НИКОЛАЙ. Сам ты фашист.

Разливает по рюмкам. Входят Илья Сергеевич и Оля. Николай поспешно встает и загораживает бутылку.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Добрый вечер.

АНДРЕЙ. Виделись.

Илья Сергеевич подходит к столу, садится.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Да вы, ребят, допивайте, не стесняйтесь. Оля, сообрази чайку.

Николай садится рядом, Оля берет чайник идет к плите.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Ну, что делать с вами, Андрей?

АНДРЕЙ. А какие варианты?

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Да один только. (Лезет за пазуху, достает целлофановый пакет, кладет на стол перед Андреем.) Вот ваши документы, я договорился через полчаса за вами придет машина, довезет до автовокзала. На этом, как говорится, экипаж прощается с вами. Но прощается навсегда.

АНДРЕЙ. А я никуда отсюда не уеду. Мне здесь понравилось.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Андрей, это исключено. Вы должны вернуться домой.

АНДРЕЙ. Илья Сергеевич, я ведь ничего не видел! Я ведь даже не знаю, что у вас здесь происходит! Почему вы не хотите, чтобы я остался? Поверьте, я ведь не просто так приехал. Мне действительно это надо!

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Что надо?

АНДРЕЙ. Мне... Я хочу поверить.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Во что?

АНДРЕЙ. Не знаю.

Некоторое время сидят молча.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Николай, Оля, оставьте нас. Нам нужно поговорить.

Николай и Оля выходят. Андрей махом выпивает рюмку водки.

АНДРЕЙ. Вот послушайте меня. Вот я жил-жил, вырос и сейчас не знаю, как мне быть дальше. То есть я знаю, что надо жить, но вот просто так по инерции не хочется. Да не то, что не хочется. Все уже. (Проводит ладонью по горлу.) Понимаете, я не в том плане, что все опротивело, нет. Просто у меня вот здесь (Кладет руку на сердце.) пусто. Я вам сейчас открытым текстом говорю. Мне вот тридцать с чем-то, а как будто все перегорело. Я не знаю, что делать... Я раньше думал: ладно, пройдет, вот люди вокруг меня живут и вообще не задумываются. С кем ни начнешь на эту тему разговаривать, у всех одно: жить, чтобы жить. Но это ведь не так. Должно быть, что-то другое, понимаете? Вот как бы вам это объяснить? Понимаете у меня такое чувство, что где-то форточка открыта и оттуда сквозняк дует, а где она эта форточка не знаю. Такая... такая тоска по тому чего нет, оно должно быть, а этого нет. И вот это хуже всего... Вы понимаете?

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Нет.

АНДРЕЙ. Я так и думал. (Берет бутылку, наливает себе полную рюмку.)

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ (задумчиво). Когда меня здесь подобрали, я первое время совсем пустой был. Абсолютно ничего, даже страха не было. Лежал в бане, смотрел на потолок и думал, когда я начну чувствовать? А ведь я не был один, вокруг всегда были люди. Они приходили, смотрели на меня. Им самим было очень тяжело, но они приносили мне свой последний кусок. Я был для них единственной надеждой, утешением, последним, что осталось от прошлого. А смотрел на них и думал, а что я могу вам дать? Я ведь пустой. Но когда на тебя смотрят с надеждой, ты понимаешь, что не имеешь морального права быть меньше чем ты есть. И тогда во мне что-то проснулось. Я понял, что должен стать для них всем. Это оказалось совсем не сложно. Эти люди мало, что видели в жизни, и я решил, что им будет понятней, если я буду говорить на их языке. Я был воспитан и жил совсем по-другому, верить в то, во что, верят они, я не мог. Но я до сих пор считаю, что священник, прежде всего, должен уметь разговаривать с людьми...

АНДРЕЙ. И при этом может не быть верующим?

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Да. И я знаю точно, что это не проституция. Они должны знать, что кому-то нужны. Даже если это какой-то полоумный старик вроде меня. Со мной выросло уже несколько поколений, они привыкли, к тому, что я всегда рядом. И я очень боюсь, что этот мир когда-нибудь рухнет. Я пытаюсь приучить их жить самостоятельно, но мне неспокойно. Как будут они дальше, я не знаю. А вам, Андрей надо ехать домой, здесь вам делать нечего...

Открывается дверь, просовывает голову Николай.

НИКОЛАЙ. Илья Сергеевич, там это... машина приехала.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Замечательно. Заходи, на дорожку посидим.

Николай заходит, следом Оля с ботинками Андрея в руках. Садятся за стол. Андрей обувает ботинки. Некоторое время сидят молча. Илья Сергеевич смотрит в окно.

ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Ну что, пора в путь-дорогу?

Все встают и направляются к выходу. Андрей забрасывает на спину рюкзак. Последней идет Оля, она и закрывает дверь.

Сцена десятая.

Москва. Вокзал. Андрей проходит между рядов сидений к выходу в город. Внезапно на его пути вырастает сумасшедший в клеенчатых тапочках. Андрей останавливается.

СУМАСШЕДШИЙ (громко). Здравствуйте, русские люди! Православные! Я обращаюсь к вам! Вчера я разговаривал с Богом! С нашим русским Богом! Вы можете не верить мне! У меня есть доказательство! Вот оно! (Начинает рыться в бумажном пакете.)

Андрей подходит к нему, берет за локоть и отводит в сторону.

СУМАСШЕДШИЙ (плаксиво). Я только пришел, мне еще ничего не дали...

АНДРЕЙ. Не бойся, я не из милиции. Отдай мне кассету. (Андрей достает несколько купюр и протягивает сумасшедшему.) Держи вот, на билет до мамы.

Сумасшедший недоверчиво рассматривает деньги, тут же резко засовывает их за майку и протягивает пакет Андрею.

СУМАСШЕДШИЙ (воровато). У меня еще и видео есть. Хочешь, завтра принесу?

АНДРЕЙ. Приноси.

СУМАСШЕДШИЙ. А хочешь, я с Ним поговорю, он и с тобой поговорит?

АНДРЕЙ. Да очень хочу.

СУМАСШЕДШИЙ. Завтра придешь?

АНДРЕЙ. Обязательно. А ты беги сейчас в кассы, а то до Воронежа всего один билет остался.

СУМАСШЕДШИЙ. Ага, все бегу. Только ты не забудь, завтра приходи.

Радостно подпрыгивая, сумасшедший убегает в сторону буфета. Андрей подходит к урне и бросает туда пакет. Затем поправляет на плече рюкзак и уходит из вокзала.

Эпилог

Из окна кухни видно большое дерево и новенькую, выкрашенную желтой краской детскую площадку. Мужчина с озабоченным выражением лица крутит ручку настройки старенького транзистора, напротив него раскачивается на табуретке мальчик лет пяти.

МУЖЧИНА. Да, сдохло, похоже, наше радио. Все, с зарплаты возьмем хорошую радиолу. Поможешь выбрать?

Мальчик кивает.

МУЖЧИНА (продолжая крутить ручку). Интересно, оно нам что-нибудь напоследок сыграет? Какой-нибудь похоронный марш... Видно нет. Отдадим дяде Лене на запчасти. Так, постой-постой, что-то там все же хрипит. (Прижимается к транзистору ухом.) Эх ты! Вот это песня! Андрюша, сынок, иди сюда.

Мальчик подбегает к отцу и вскарабкивается к нему на колени, тот подносит транзистор к его уху.

МУЖЧИНА. Ну? Слышишь?

Мальчик неуверенно пожимает плечами.

МУЖЧИНА. Эх, жалко. Это, брат, мировая песня. А хочешь я тебе ее сам спою?

Мальчик кивает. Мужчина ставит транзистор на подоконник, обнимает мальчика и, раскачиваясь на стуле, вполголоса поет:

ЗАНАВЕС.