Выбор Дэнны

Тиамат

История любви Лэйтис Лизандер. Действие происходит в мире «Эклипсиса».

Посвящается всем моим друзьям и возлюбленным;

в каждом из моих героев есть что–то от них.

Губы, сладкие от сахарной пудры, порхающие ресницы, вздрагивающие ноздри… Рыжая голова уютно откинута на плечо с капитанскими нашивками. Медные волосы волнами струятся по белой шее, рассыпаются по зеленому сукну парадной кавалерийской униформы. Сильные пальцы, привыкшие к мечу и копью, комкают шелк платья. С приглушенным стоном она подается ближе, узкой ладонью гладит склоненный затылок, перебирает коротко стриженные пряди. Поцелуй все длится, сладкий, нежный, и не разобрать, у кого на губах была сахарная пудра.

—Рыжий эльф, — переводя дух, шепчет капитан. — Сольвейг, Соль…

Сольвейг смотрит в глаза, потемневшие от желания. Теперь они кажутся синими, и взгляд обжигает страстью. Она знает, что сейчас ее могут вскинуть на руки и унести наверх, заглушая поцелуями робкие протесты… может быть, в глубине души ей даже хочется этого… но капитан свято чтит любовные узы, вот уже три года связывающие ее с кавалером Валеска, и довольствуется редкими свободными вечерами леди Солантис, не претендуя на большее. И очередной вечер уже подходит к концу. Можно хоть вечность пролежать вот так, в объятиях возлюбленной, прижимаясь к ее плечу, вдыхая запах ее духов, но шум голосов вокруг неизбежно возвращает к действительности.

—Мне пора, — вздыхает Сольвейг. — Спасибо за чудесный вечер, любовь моя.

Сегодня они пили в «Камарго», в огромном алькове за тяжелыми парчовыми шторами, в компании других офицеров селхирского гарнизона. Многих из них Сольвейг знает в лицо. Вина уже выпито много, смех стал громче, разговоры — откровеннее. Кое–кто, забыв о присутствующих, целуется, откинувшись на подушки, как только что она сама целовалась с капитаном. Нескольких парочек не хватает — наверняка поднялись наверх, продолжить вечер в более узком кругу. У стола мальчик–официант собирает грязную посуду, изредка бросая в их сторону взгляды из–под ресниц. У него льняные волосы, собранные в хвост, слегка вьющиеся.

—По–моему, он в тебя влюблен. Каждый раз смотрит на тебя и краснеет.

—Кто? — в голосе капитана искреннее недоумение.

—Ну где же твоя наблюдательность, — улыбается Сольвейг. — Вон тот хорошенький официант. Он уже не в первый раз нас обслуживает. Вполне в твоем вкусе, ты же любишь блондинчиков эльфийского вида.

—Когда я с тобой, я ни на что не обращаю внимания.

—Так приглядись к нему, когда я уйду. Он точно к тебе неравнодушен. Не смотри на него так пристально, он смущается.

—Выдумываешь, — смеется капитан. — Мальчик просто боится пьяных кавалеристов. Они часто путают смазливых официантов с проститутками. Тогда мне приходится объяснять разницу, — капитан красноречиво ударяет кулаком в ладонь.

—Зато пьяные кавалеристы щедры и горячи в постели, — Сольвейг проводит пальцами по загорелой щеке, но капитан отстраняет ее руку и говорит мягко:

—Не дразни меня, Соль. Тебя ждет Валеска.

Сольвейг тянется к уху, прикрытому золотистыми кудрями, и выдыхает в него жарко:

—Почему ты никогда не пытаешься меня удержать?

—Я не применяю власть без уверенности, что мне подчинятся. Офицер учится этому в первую очередь, — недрогнувшим голосом отвечает капитан.

—Но как ты узнаешь, подчинюсь ли я, если даже не пробуешь?

—Я не люблю конкуренции. Тем более с тем, кто имеет передо мной заведомое преимущество в три года совместной жизни.

—Ты никогда не спрашиваешь, с кем мне лучше — с ним или с тобой.

—Это неважно. Я не хочу ставить тебя перед выбором. И тем более делать его за тебя.

—А если я выберу тебя?

Капитан слегка усмехается.

—Я тебе не позволю. Ты не тот человек, который может принадлежать мне полностью. А на меньшее я не соглашусь.

—Проще говоря, ты не хочешь, чтобы я принадлежала тебе полностью, — уточняет Сольвейг.

—Только не ты, мой рыжий эльф. Только не ты, — капитан обнимает ее за талию и целует в губы. — Власть над тобой радости мне не доставит. Я люблю тебя такой, какая ты сейчас — свободной и независимой.

—Ты даешь слишком много свободы своим возлюбленным. Кто еще отпустил бы от себя добровольно такого прелестного молодого человека, как Альва Ахайре?

В следующий миг Сольвейг понимает, что этого не следовало говорить. Капитан Лэйтис Лизандер на мгновение отводит глаза и вздыхает. Они с кавалером Ахайре расстались по взаимному согласию — но прошло только два месяца, и Лэйтис все еще скучает по нему.

—Прости, любовь моя, — с раскаянием произносит леди Солантис.

—Да брось, — капитан уже совладала с собой и теперь улыбается. — Из–за этого рыжего бесенка вся дисциплина в гарнизоне пошла псу под хвост. А если бы он попался на глаза вождю эутангов, когда тот приезжал на переговоры, то началась бы новая война. Я вовремя от него избавилась.

«Ты предпочитаешь первая рвать отношения, — нашептывает ей внутренний голос, — прежде чем это сделает другой. Но откуда тебе знать, что он стал бы это делать? Он был твоим мальчиком. Он мог остаться им еще на год, на два, на всю жизнь, если бы ты захотела. Если бы ты захотела…»

Бывают такие вещи, которые вспоминаешь не памятью, а всем телом, всеми органами чувств сразу. Запах, и вкус, и рыжие кудри на подушке, и движения бедер навстречу, и тихий стон, и закушенные губы, и нежная кожа под пальцами — все это приходит одновременно, одним обжигающим разрядом молнии. Это так невыносимо возбуждающе, что почти больно, и Лэйтис невольно вздрагивает, закрывая глаза.

Воспоминания накатывают все реже. Тело забывает Альву, и ничего с этим не поделать.

«Солнце мое, Алэ…»

На прощание они целуются так долго, что бесстыжие кавалеристы свистят и аплодируют.

—Пост сдал — пост принял! — комментирует Гудрун, наклоняя кудрявую голову. — Не беспокойся, Сольвейг, я утешу ее в твое отсутствие.

Лэйтис с шутливой укоризной говорит:

—Позор тебе, Винсенте! Сидя у тебя на коленях, она еще способна думать обо мне!

Черноволосый узколицый лейтенант философски пожимает плечами.

—Леди–капитан, разве я чего–нибудь для тебя жалел?

—Спасибо, Винсэ, но я поклялась не отбивать девушек у своих подчиненных.

—А юношей? — встревает пьяный Кунедда, прижимая к себе своего мальчика.

Кавалеристы улюлюкают, Лэйтис смеется.

—У тебя? Ты же лучший меч Селхира! Мне пока еще жизнь дорога. Давай, я лучше тебя у него отобью. Вот только леди Солантис провожу и вернусь.

К тому времени, как она возвращается, все уже разбрелись по комнатам. Лэйтис находит недопитую бутылку вина, откидывается на спинку дивана, прикладывается к горлышку.

—Вы позволите, госпожа? — тихо спрашивает мальчик–официант.

Он начинает складывать посуду на поднос.

Лэйтис молча разглядывает его профиль. А мальчишка–то красив, отмечает она с некоторым удивлением. Не его ли она пару недель назад выдирала из пьяных объятий Кунедды?

«Он наверняка знает меня. В Селхире все знают офицеров гарнизона. Я для него как звезда театра или турнирных боев для столичного жителя… Он знает, что я пью, с кем я сплю… знает, в каких походах я была, какие сплетни про меня рассказывают… и каждый подросток в Селхире мечтает если не стать кавалеристом, то влезть в постель к кавалеристу…»

Он уносит поднос, снова возвращается. Спрашивает нерешительно, не глядя на нее:

—Госпожа еще чего–нибудь желает?

—Как тебя зовут? — вместо ответа спрашивает она нетерпеливо.

—Дэнна, госпожа.

—Дэнна, а дальше?

—Я не… — он замолкает, кусая губы.

—Понятно.

Лэйтис ставит бутылку на стол, встает и подходит ближе.

—Когда кончается твоя смена?

—Кончилась час назад, — шепчет он, глядя куда–то в сторону, словно не решаясь поднять на нее глаза, и заливается румянцем. — Я задержался… чтобы обслужить вас. Я всегда вас обслуживаю.

—Понятно, — тянет она откровенно насмешливо.

Совсем смешавшись, он теребит свой белый фартучек.

Лэйтис слегка прищуривается, уголок ее рта изгибается в сдерживаемой усмешке. Она достает золотую монету, подсовывает ее мальчику под нос и кладет ему в карман фартука.

Для чаевых многовато. Даже для постоянного официанта.

Тех, кто работает в домах свиданий, разумеется, инструктируют, что делать в тех случаях, когда гости начинают предлагать крупные суммы денег. Как правило, смысл таких поступков совершенно прозрачен. Конечно, бывают еще купцы, празднующие заключение крупных контрактов, проезжие аристократы, считающие своим долгом сорить деньгами, пьяные кавалеристы, которым некуда тратить жалованье во время долгих походов.

Но Лэйтис не пьяна. Она достаточно разгорячена для того, чтобы в голову ей начали лезть развратные мысли, и достаточно хладнокровна, чтобы суметь воплотить их в жизнь.

—Сколько тебе лет, Дэнна? — спрашивает она вкрадчиво.

—Пятнадцать, госпожа, — он почти шепчет.

—Ты девственник?

Он вздрагивает.

—Нннет… то есть…

—Врешь, детка. Иначе ты бы так не смущался.

Больше, чем вино, ее опьяняет сознание своей власти. Мальчик совершенно беспомощен перед ней — и не потому, что она аристократка, капитан кавалерии, постоянная клиентка… нет, таких здесь полно, «Камарго» — самое шикарное заведение в Селхире, и любая посудомойка, не задумываясь, отбреет пьяного гостя так, что мало не покажется. Нет, он беспомощен именно перед ней, Лэйтис — ее голосом, ее близостью, ее откровенным хамством. Он словно заворожен ею, околдован, и она испытывает восхитительное ощущение вседозволенности.

—Ты правда влюблен в меня, Дэнна?

Он весь замирает, втягивая голову в плечи, как напуганный кролик.

—Смотри на меня! — требует она, беря его за подбородок, и он подчиняется.

Глаза его умоляют: ну зачем ты надо мной издеваешься, ты же сама знаешь ответ, ты же видишь, что я почти сознание теряю от стыда и возбуждения, не мучай меня, делай что хочешь, но не заставляй отвечать…

Она удовлетворенно улыбается.

—Понятно. Поцелуй меня, Дэнна.

Она знает, что он этого хочет. Непонятно откуда — просто знает. И знает, что он это сделает.

Он приподнимается на цыпочки, закрывает глаза и робко прикасается к ее губам. Губы нежные, как девичьи, и сладкие, как от сахарной пудры. Издав приглушенное рычание, Лэйтис стискивает его талию, прижимает к себе всем телом и впивается в губы.

Ах, как он возбужден, как дрожит, как постанывает в ее рот…

Оторвавшись от него, она переводит дыхание и говорит чуть хрипло:

—Снимай штаны! — и толкает его к дивану.

Дэнна покорно начинает расстегивать пояс, прикрыв глаза длинными ресницами, как будто от стыда… облизывает губы… и вдруг вскидывает взгляд на секунду — будто две стрелы срываются с тетивы. Для Лэйтис это уже слишком. Секунда — и мальчишка брошен навзничь, она сверху, целует и тискает его везде, грубо, властно, он откидывает голову и вздыхает громко… она прижимает его бедра и охватывает губами его член, и Дэнна заходится в безмолвном крике, зажимая себе ладонью рот. Пара минут — он кончает со стоном и затихает, обессиленный.

Лэйтис прикрывает его фартучком, берет со стола бутылку и выходит, не дожидаясь, пока он придет в себя. Она допивает вино у коновязи. Эстер нахально тычется ей мордой в лицо, как будто тоже претендует на глоток вина.

—Чертова шлюшка! — говорит Лэйтис вслух с отчетливым восхищением в голосе, и понятно, что она имеет в виду вовсе не лошадь.

*******

«Ты правда влюблен в меня, Дэнна?»

Как на это ответить?

«Нет, я не влюблен. Просто я не могу думать ни о чем, кроме вас… и вообще не могу думать, когда вы рядом… и не могу смотреть на вас, потому что у меня внутри все переворачивается… а когда вы смотрите на меня, мне становится жарко… но вы почти никогда на меня не смотрите… и вообще не обращаете внимания…»

Ну вот, обратила. Ты доволен?

Дэнна прижимается пылающим лбом к холодному стеклу. Похоже, ему сегодня не заснуть.

Когда она в следующий раз придет в «Камарго», она сделает вид, что ничего не произошло. Или, еще хуже, по–хозяйски потреплет его по щеке и тут же забудет о его существовании. Что тогда ему делать? Таскать туда–сюда тарелки и ждать с замиранием сердца, когда она останется одна, и ее скучающий взор снова упадет на него… но она редко остается одна, с ней рядом всегда самые изящные дамы, самые знаменитые кавалеры… такие, как Сольвейг Солантис, невеста наместника… командир гарнизона полковник Гаэрри… блестящий фехтовальщик капитан Кунедда… лейтенант Винсенте Виалла и его подруга Гудрун Гедрилейн… и конечно, столичный аристократ, сын королевского любовника, семнадцатилетний красавец Альва Ахайре…

Все началось именно с него. Дэнна все еще помнит тот день, когда он впервые увидел кавалера Ахайре в «Камарго». Он был так прекрасен, что захватывало дух. Дэнна не мог оторвать взгляда от его лица, обрамленного рыжими кудрями, от зеленых глаз, смеющихся губ… каждое движение, каждый жест юного кавалера были преисполнены очарования. Но то, что испытывал Дэнна, не было влечением. Он отчаянно восхищался кавалером Ахайре — таким ярким, веселым, остроумным и безумно сексуальным… — и в глубине души страстно желал быть на него похожим. У него было все, чего недоставало Дэнне: уверенность в себе, раскованность, любовь окружающих — и красота.

Тогда Дэнне еще не доверяли обслуживать постоянных клиентов, и он любовался кавалером Ахайре издали, на бегу, мимолетно. Иногда шторы были задернуты, и тогда Дэнна прислушивался изо всех сил, стараясь в шуме голосов разобрать мелодичный голос своего кумира. О нет, он ему не завидовал. Разве можно завидовать богам?

Достигнув четырнадцати лет, Дэнна окончательно решил, что лишен какой бы то ни было привлекательности. Внешность свою он находил бесцветной — это же Селхир, город–ярмарка, здесь в моде яркие цвета, экстравагантные прически, броская косметика. Он был робок, застенчив, легко смущался и краснел — а ведь это же Селхир, город–крепость, где в обычаях кавалерийская прямота и откровенность. Он был нерешителен, не умел добиваться своего — а Селхир уважал людей напористых и энергичных. И в довершение всего Дэнна был девственником, и ему казалось, что каждый встречный считает его неопытным и холодным. И это в городе, который был живой иллюстрацией вольных приграничных нравов!

Иногда он плакал в подушку от жалости к себе. Иногда мечтал изменить свою жизнь, но не знал, как.

Родители любили его, но… Отец был занят своей торговой компанией, мать — своей швейной мастерской… а Дэнна всегда был ребенком самостоятельным и послушным. Он не требовал к себе внимания, и они быстро к этому привыкли. Мать и не подозревала, как мучительно иногда хотелось Дэнне, чтобы она обняла его, прижала к себе, как в детстве, окутывая запахом духов, шелком платья и волной белокурых волос. Но попросить он не решался, а ей казалось, что он уже слишком взрослый для таких нежностей. Если бы он хотел, он бы сам обнял свою мамочку, правда? Ей — энергичной, волевой женщине — и в голову не приходило, что можно испытывать страх перед действием. Если она желала чего–то, она просто протягивала руку и брала это… в фигуральном смысле, конечно, но иногда и в прямом… это настолько вошло в ее природу, что она не представляла, что может быть по–другому, хотя перед ее глазами всегда был пример — Дэнна.

Ей было не понять, что можно стоять перед дверью в кабинет отца и мечтать о том, что он почувствует твое присутствие, выглянет, улыбаясь, подхватит тебя на руки… и не сметь постучать. Можно на школьном балу собираться с духом несколько минут, чтобы пригласить на танец красивую девочку… и когда ты делаешь первый шаг к ней через толпу, будто бросаясь в глубокую воду, ее вдруг уводит другой. Можно лежать без сна в своей постели жарким летним вечером, сжимая в кулаке свой член, твердый как камень, болезненно пульсирующий, и представлять себе, как кто–нибудь, все равно кто — грабитель, дикий кочевник, пьяный кавалерист — влезет в распахнутое окно и, не тратя времени даром, распластает тебя на смятых простынях, заглушая твои крики властными поцелуями, вдавливая тебя в матрас своим телом, и поимеет тебя бесстыдно и грубо… можно представлять себе это и все–таки следующим жарким летним вечером не решиться пойти на вечеринку к Маттео, где обязательно будет пара–тройка его друзей из гарнизона — сильных, горячих, изголодавшихся по сексу… способных подхватить тебя на руки и унести в дальнюю комнату… сколько твоих друзей лишились девственности именно так?

Это не имело ничего общего с трусостью. Сходить на кладбище ночью было куда проще, чем заговорить с красивой соседкой, поливающей розы. Страх он научился преодолевать лет в пять, когда с ним произошел один из тех случаев, которые становятся поворотными в развитии личности. Когда в его комнате выключали свет, в углу появлялся страшный светящийся глаз, который наверняка принадлежал прячущемуся в темноте чудовищу… Дэнна накрывался одеялом с головой, дрожа от страха, и пытался уговорить себя, что ему это мерещится, что чудовищ не бывает… и даже через одеяло чувствовал, как жжет его этот пронизывающий зловещий взгляд. Так он провел две или три ночи, пока не устал мучиться страхом неизвестности. Он откинул одеяло, спрыгнул с кровати и сделал несколько шагов навстречу опасности. Сердце его бешено билось, на лбу проступил пот, ноги подгибались, но он все–таки дошел… и облегчение было так велико, что он засмеялся и сел на пол. Глаз оказался дыркой в стене, за которой горел свет. Всего лишь! Он даже догадался, что дырка осталась от вывалившегося сучка. Конечно, это не значило, что в темноте не прячутся чудовища… но отныне он знал, что лучше встретиться со своим страхом лицом к лицу, чем поворачиваться к нему спиной.

Робость Дэнны с людьми имела совсем другую природу. Если ты проявляешь инициативу, значит, как бы навязываешь себя другому; значит, рискуешь быть отвергнутым, если он тебя не оценит. А в том, что его не оценят, Дэнна был уверен. Свою внешность он находил бесцветной… бла–бла–бла, далее по тексту. Но комплекс неполноценности, как это часто бывает, сочетался в Дэнне с некоторым внутренним высокомерием. Считать всех недоумками, неспособными постичь твою многогранную личность, твою нежную мятущуюся душу — это ли не мания величия? Мечтать о том, что рано или поздно найдется человек, который разглядит тебя и полюбит, без всяких усилий с твоей стороны, потому что расхваливать надо только плохой товар, а «хороший товар продает себя сам», как говорил его отец… — это ли не высшее проявление гордыни?

Но чтобы выиграть в лотерею, надо хотя бы купить лотерейный билет — и в четырнадцать лет Дэнна принял решение жить отдельно от родителей и самому зарабатывать себе на жизнь. Подсознательно он надеялся, что родители, услышав об этом, спохватятся, начнут уговаривать его остаться, поймут, как он им дорог, и станут более внимательными… Но они только обрадовались, что сын их стал совсем взрослым, и теперь они могут подумать еще об одном ребенке, о котором давно мечтали. Дэнна проплакал всю ночь, но у него хватило гордости не отказываться от своего решения, хотя у него внутри все сводило от одной мысли, что утром придется искать квартиру, работу, разговаривать с незнакомыми людьми. Однако эти страхи оказались сродни одноглазому чудовищу из его детства — такие же смешные и банальные при ближайшем рассмотрении. Хозяева квартир были приветливыми и доброжелательными, и к вечеру он уже перенес свои вещи в уютную квартирку под самой крышей, из окон которой была видна Белая крепость. С работой было посложнее. Если бы он еще знал, чем хочет заниматься! Можно было бы попросить содействия отца, он устроил бы его к кому–то из своих торговых партнеров… но как тогда узнать, на что способен Дэнна сам по себе?

Ноги сами принесли его к «Камарго», и он еще с час слонялся вокруг, не решаясь ни сбежать прочь, ни войти внутрь. Это была именно та работа, которой он больше всего боялся и о которой втайне мечтал. Дом свиданий, роскошь, дорогие вина, красивые певицы, богатые аристократы, золотые монеты, игривые шутки, стриптиз, эротическая музыка, стоны страсти за закрытыми дверями, аромат курильниц, обжимания в темных уголках… Он уговорил себя войти — пусть ему побыстрее откажут, но зато он будет знать, что хотя бы попытался. Управляющая рассеянно задала ему пару вопросов, сказала: «Нам нужны красивые мальчики», — он со вздохом начал приподниматься со стула, собираясь уйти… и был ошеломлен, когда она предложила ему начать работу прямо завтра. Только дома он сообразил, что эти слова относились к нему, что это его она назвала «красивым мальчиком» — и почувствовал, как жар приливает к щекам.

Потом его неоднократно так называли. Удивительно быстро Дэнна привык, что на него посматривают с интересом, подмигивают, делают недвусмысленные предложения, дают щедрые чаевые. Но никто из них не был тем, кого ждал Дэнна — тем, кто придет и займет место в его жизни, не спрашивая его согласия, не оставляя ему никакого выбора.

А теперь он стоит, прижавшись лбом к холодному стеклу, и смотрит на белеющие в лунном свете стены далекой крепости… где–то там, может быть, горит свеча, и золотоволосая кавалеристка раздевается, готовясь ко сну, и тени пляшут на ее загорелых плечах и высокой груди, как руки любовника… Вздрагивая от возбуждения, он закрывает глаза, и воспоминания захватывают его.

Все началось с Альвы Ахайре. Дэнна не мог не заметить, с кем ходит в «Камарго» его кумир — чей он мальчик, если называть вещи своими именами, потому что никто бы не усомнился в том, что он принадлежит только капитану Лизандер и больше никому. Дэнна слышал о ней, можно даже сказать, знал ее — как знал многих других офицеров гарнизона. Не только потому, что работал в «Камарго», не только потому, что его отец поставлял товары в Белую крепость, не только потому, что добрая половина его знакомых постоянно путалась с кавалеристами… просто потому, что это Селхир, приграничный город, здесь все знают офицеров гарнизона. Все знают, что они пьют, с кем спят, каким оружием лучше всего владеют, какие прозвища дают друг другу, сколько всего энкинов каждый из них убил. Мальчишки спорят до хрипоты, побьет ли в поединке на мечах Кано Кунедда вождя эутангов Агвизеля, играют в полковника Гаэрри и бой у Змеиного ручья, бегают смотреть на кавалеристов, возвращающихся из патруля, и пытаются издали угадать, кто из них кто, по масти коня, вооружению и посадке в седле.

Кавалеристы — юные боги Селхира, заслонившие его от войны своей закованной в броню грудью. Бои кипели там, в степи, еще каких–то два года назад, и раз за разом воины Белой крепости отбрасывали назад орды кочевников, обагряя кровью зеленые холмы. Здесь, в Селхире, война — всего лишь столбы черного дыма от погребальных костров на горизонте; пробитый щит на стене в кузнечной мастерской; груда аляповатых энкинских украшений на прилавке торговца; меч в ножнах у изголовья родительской кровати; комендантский час и запрет детям выходить за городские ворота; свежие могилы на кладбище; и — страшнее всего, потому что ближе, ярче, понятнее — дрожащие бескровные губы и сухие глаза Маттео, узнавшего, что оба его любовника, близнецы Сэйдар и Сэйдари, убиты в одном бою. За кавалеристами смерть ходила по пятам, и поэтому им было можно все — затевать пьяные драки на улицах, зажимать в переулках добропорядочных горожанок, на одну ночь перед походом уводить чужих жен и мужей, изменять направо и налево своим возлюбленным, устраивать оргии, соблазнять городских подростков, только–только достигших совершеннолетия… перед ними никто не мог устоять, ведь они были сильны, горячи, бесшабашны, овеяны боевой славой.

Как леди–капитан Лизандер.

«Видели этого рыжего красавчика, который пришел с Хазарат? — увлеченно шептались на кухне официанты. — Он из королевской свиты! Хазарат его похитила из столицы, он и пикнуть не успел! Держала у себя в спальне месяц, пока не приручила. Теперь как шелковый, ни на кого, кроме нее, не смотрит. Кунедда пытался его зажать в уголке, но он как даст ему коленом между ног…»

Дэнна слушал эти сплетни с жадным интересом. Какая разница, правда это или нет, главное, что увлекательно и похоже на правду. Стоило только взглянуть на леди–капитан и юного кавалера — и не оставалось сомнений в том, что они без ума друг от друга. Как ей удалось вскружить голову столичному щеголю? Он просто сгорал от страсти… все ей позволял… они же до кровати дойти не могли… как в тот вечер, в темном уголке под лестницей…

Шепот, сладкие вздохи, тихий смешок, торопливые поцелуи, спущенная с плеч рубашка. Обычное дело, официанты и не такое видят. Полагается профессионально отвести глаза и с каменной мордой пройти мимо. Но Дэнна вдруг сбивается с шага — ведь это его рыжий бог виснет на шее кавалеристки, выгибается под ее губами. Позабыв о всяческих правилах приличия, Дэнна не сводит с них глаз. Как ему хорошо с ней, как она ласкает его, откровенно, бесстыдно, властно, так что он вскрикивает и вцепляется пальцами в ее плечи… Тут кавалер Ахайре бросает взгляд поверх ее плеча на Дэнну, застывшего с подносом, что–то шепчет ей в ухо с улыбкой, и Дэнна опрометью бросается прочь. Лицо у него горит, в ушах стучит кровь, в паху горячо и тесно. Этой же ночью ему снится, как его прижимают к стене, его рот затыкают поцелуями… на простыне утром влажное пятно, а в зеркале отражается лихорадочный румянец и сумасшедший блеск в глазах, будто он всю ночь протрахался.

Неделя пролетает, как на крыльях, и сердце его трепещет от мысли, что он снова увидит их… ее.

Но через неделю их нет. Официанты шепчутся, что кавалер Ахайре бросил Хазарат и укатил в столицу. Это вранье, наверняка вранье, просто кавалеру Ахайре нужно было вернуться на службу, разве он бросил бы леди Лизандер, разве она позволила бы ему? Но та вечеринка действительно оказывается прощальной, и после нее капитан Лизандер перестает приходить в «Камарго». Дэнна чувствует странную пустоту, будто он чего–то лишился. Но как можно лишиться того, чего не имел?

Проходит месяц, потом еще один. Несколько раз он выбирается к воротам крепости, посмотреть, как кавалеристы выезжают в патруль. Однажды он видит леди–капитан Лизандер — и щеки так обдает жаром, что он поспешно отводит глаза. Ему кажется, что он не думает о ней… до того момента, как она возникает в дверях «Камарго». Одна, без обычной толпы кавалеристов. Садится в алькове, но штор не задергивает.

—Я приму заказ, — неожиданно для самого себя вырывается у Дэнны. Управляющая кивает; на лицах коллег читается удивление: «Наш–то скромник каков!» — и зависть.

Превозмогая проклятую робость, он заговаривает с леди Лизандер, и она приветливо ему улыбается. Она классно выглядит сегодня, думает он. Душа у Дэнны поет, когда он пробирается к ее столу с подносом; в голове бродят неясные, но сладостные мечты. Она рассталась с кавалером Ахайре… она сегодня одна… может быть, она пригласит его посидеть с ней — это вполне в правилах «Камарго». Может быть, даже… Тут он резко останавливается, едва не роняя поднос. Леди Лизандер поднимается навстречу высокой стройной рыжеволосой женщине, и на лице ее выражение такого восторга, что все становится ясно. Даже до того, как они целуются.

Этот поцелуй все время стоит у Дэнны перед глазами, когда он с дежурной улыбкой выполняет свои обязанности. Поздним вечером, сдав смену, он долго плачет в туалетной комнате, закрыв лицо передником. Как он мог хоть на секунду вообразить, что у него есть шанс? И как это случилось, что ему не все равно, с кем встречается леди Лизандер? И почему он не переставал исподтишка разглядывать ее, хотя видеть, как она смотрит на свою спутницу, как касается ее бедра или запястья, было просто невыносимо? И остается невыносимым через неделю и через две, когда леди снова и снова встречается со своей рыжеволосой пассией. Его не утешает то, что леди Солантис — невеста наместника и, может быть, вообще не спит с леди–капитан… она ведет себя очень сдержанно и не позволяет особых вольностей на людях. Зато леди–капитан пожирает ее глазами, и какая разница, спят они друг с другом или нет, все равно мысли кавалеристки принадлежат ей, и это причиняет Дэнне почти физическую боль.

О нем она не просто не думает — даже не смотрит. Даже когда оплачивает счет. Только на нее, на рыжую, и временами еще на своих кавалеристов, когда они пьют шумной компанией. Зато кое–кто из них смотрит на Дэнну. Ах, капитан Кунедда, разве нужен ваш щедрый рот тому, у кого на сердце царит зима, и на глаза наворачиваются слезы?

Так он его и заловил, в закутке под лестницей, где Дэнна укрылся на минутку — побыть наедине со своей печалью. Только что он один — и тут подкравшийся неслышно Кунедда лезет к нему с поцелуями, такими жаркими, что даже слезы высыхают. И Дэнна целуется с ним, пока дух не захватывает. Но потом капитан расстегивает на нем штаны, и мучительный стыд обжигает Дэнну. Вот так? Под лестницей в «Камарго», с пьяным Кунеддой, которому после кувшина вина уже все равно, кого трахать? «Нет, господин, не надо…» — шепчет он, пытаясь вырваться, но Кунедда, сильный, как дьявол, продолжает его тискать. «Надо, мой сладкий, надо!» Кричать — стыдно… ведь это просто шутка перебравшего гостя, не станет же Кунедда его насиловать, сейчас рассмеется и выпустит…

Дэнна дергается и вскрикивает, когда капитан больно сжимает его руки. Он так испуган, что не сразу узнает голос.

—Кунедда, ты что это вытворяешь?

—Пока ничего, дорогая, но ты посмотри, какой красавчик! — Кунедда вытаскивает его из тени, и Дэнна видит леди Лизандер в двух шагах от себя.

Внутри все сладко замирает. Вот теперь она на него смотрит. Очень внимательно. Потом на Кунедду. Тот широко улыбается.

—Хочешь, поделюсь? Пошли наверх.

На какую–то секунду сердце Дэнны рвется сумасшедшей надеждой. А вдруг… согласится? Вдруг… рыжая ушла, и… Ему тогда все равно, Кунедда или кто–то еще, но только с ней, рядом с ней…

—Отпусти мальчика, — говорит она ровным дружелюбным тоном.

—Не много ли на себя берешь, капитан? — вскидывается тот.

И без долгих прелюдий огребает в челюсть.

От удара Кунедда отшатывается и выпускает Дэнну.

—Сваливай, парень, я сама разберусь.

И он убегает, а сердце его выстукивает: она дралась из–за меня, она ударила капитана…

На следующий день Кунедда приходит с розами, косноязычно бормочет извинения. Потом, у себя дома, Дэнна перебирает эти розы, вдыхает их запах, прижимает нежные лепестки к губам, прежде чем засушить между страницами «Кленовых листьев». Может быть, это она их выбрала… это она отправила Кунедду извиняться, наверняка, без сомнений… и в следующий раз она улыбнется ему и спросит, понравились ли ему розы…

Но в следующий раз она по–прежнему на него не смотрит.

Однажды, запинаясь и краснея, он поверяет свою тоску Маттео. Они дружат с детства, хотя совершенно не похожи друг на друга — Маттео раскованный и компанейский парень, обожающий быть в центре внимания. В свои семнадцать он уже успел сменить десяток любовников.

—С ума сошел, сохнуть по Хазарат? — напрямик говорит тот. — Ты ей только намекни, чего ты хочешь, и она сама все сделает. Думаешь, ей зря такое прозвище дали? Ей трахнуться — как бокал вина выпить. Она только степняками брезгует, и совершенно зря, между прочим.

—Ты не понимаешь, — Дэнна мучительно подбирает слова. — Мне не это нужно. Я хочу… чтобы она сама… сама, понимаешь? Если я буду с ней заигрывать, получится… ну, как бы я сам навязался.

—Так ты ее хочешь или нет?

Лепечет, глядя в пол:

—Я не знаю…

Маттео нетерпеливо вздыхает.

—Как же с тобой иногда сложно! Тебе надо с кем–нибудь переспать, сразу все комплексы как рукой снимет.

—Все равно меня никто не хочет, — Дэнна закусывает губу.

—Глупышка! Да я бы сам тебя в постель завалил, не будь мы друзья. Ну что ты так смотришь, неужто никогда не думал? А я думал, — Маттео смеется и треплет Дэнну по плечу. — Только у нас бы все равно ничего не получилось, ты же ревнивый, как кошка.

—Я? — Дэнна потрясен еще больше, чем минуту назад, когда Маттео так спокойно признался, что был бы не против с ним переспать.

—А то нет. Это же видно. Всегда хочешь быть единственным… нет, не единственным, а самым–самым. На первом месте. Нет, это не плохо, — поспешно добавляет его друг. — Но в любви мешает. У Хазарат ты точно на первом месте не будешь. Ее в сто раз больше Агвизель волнует, или Таргай, или Тэнмару, ну, и вообще селхирские дела. Она всегда будет со своими солдатами нянчиться, а не с тобой. Слушай, ты же домашний мальчик, зачем тебе связываться с кавалеристами?

На глазах у Дэнны выступают слезы.

—Я не хочу быть домашним мальчиком, — говорит он едва слышно. — Мне надоело.

—Ну так сделай что–нибудь. Не знаю, вино на нее пролей, — Маттео хихикает, — и полапай, пока будешь вытирать. Или вот скоро у них летние учения будут, после них обычно в казармах пьянку устраивают. Я офицеров подговорю, они тебя в кисею завернут и к ней в спальню подложат, типа как подарок. Хочешь?

Дэнна мотает головой. Для Маттео все просто… он не понимает, а у Дэнны не хватает слов, чтобы объяснить. Дэнна и сам толком не понимает, чего он хочет. Наверное, чтобы все произошло само собой, чтобы не надо было думать, принимать решения.

Например, чтобы на выходе из задней двери «Камарго» на него накинули мешок, связали по рукам и ногам и отвезли в крепость, и первая, кого он увидел бы там, была леди–капитан, в кожаных штанах, в белой батистовой рубашке и с хлыстом для верховой езды в руках… Это одна из его любимых эротических фантазий. Остальные не так изощренны. Леди–капитан приказывает управляющей «Камарго» привести «вон того блондинчика» к ней в комнату… Его отправляют в крепость с какой–нибудь запиской к леди–капитан, и она решает использовать вестника по степному обычаю… Они сталкиваются на вечеринке у Маттео, и леди–капитан уводит его, хмельного и покорного, в сад…

Правду говорят: не проси ничего у судьбы, а то можешь это получить. Вот и Дэнна получил леди Лизандер — или вернее будет сказать, она получила его?

«Никто никого не получил, глупышка, — звучит у него в голове голос здравого смысла, похожий на голос Маттео. — Она и думать забыла о тебе через пять секунд после того, как ты кончил. Если ты будешь сидеть сложа руки и ждать, пока она соизволит о тебе вспомнить, то придется ждать очень долго. Не пора ли форсировать события?»

*******

Раннее утро, солнце льется в открытые окна. С плаца доносятся команды офицеров, бряцанье оружия. Для уха Лэйтис эти звуки так привычны, что она их даже не воспринимает. Ее мир сейчас состоит из аромата крепкого кофе и вычурного шрифта «Атрабет», стилизованного под эльфийские руны. Новые книжки, выписанные из Трианесса, уже кончились, остается перечитывать по десятому разу Королеву — надо же чем–то занять глаза за завтраком.

—Ну? — кричит она, отрываясь от книги. Кого там демоны принесли? Позавтракать спокойно не дадут. И что за фантазия — стучаться? Вестовые обычно влетают без стука, некогда им, а подчиненным и в голову не придет, они и так знают, когда к ней можно, а когда нельзя. Ох, не горожане ли пожаловали? Опять, небось, полковник сплавил к ней делегацию из какой–нибудь гильдии.

—Да входите же!

Но он уже вошел. Мальчишка из «Камарго», сладкий блондинчик эльфийского вида. При дневном свете он еще красивее. Лэйтис непроизвольно облизывается и, поймав себя на этом, едва сдерживает улыбку. Она придает лицу строгое выражение. «Будет клянчить денег — выебу и вышвырну», — мелькает мысль.

—Госпожа, простите мою дерзость, но я… Мне посоветовали обратиться прямо к вам… То есть этот вопрос, кроме вас, никто не может решить… — мальчишка запутывается в заготовленных фразах.

—Парень, говори толком. И не напрягайся так, я не кусаюсь.

—Леди Лизандер, позвольте мне стать вашим оруженосцем! — выпаливает он.

Она откидывается на спинку кресла и смотрит на него, слегка приподняв брови. Что и говорить, предложение неожиданное. После того вечера в «Камарго» ее не удивили бы слезы, визит родителей, намеки на финансовые трудности или откровенные предложения. Но такое ей и в голову не приходило. Что за игра, черт побери?

—А с чего ты взял, что он мне нужен? — спрашивает она и наслаждается его смущением.

—Но… капитану полагается оруженосец… а у вас его нет… я подумал… — смешавшись, он умолкает.

Глаза его прикованы к ее лицу: пытается угадать, что его ждет, и не может. Растерялся, бедняжка.

—И ты подумал, что лучше тебя на эту должность никто не подходит?

Он опускает глаза и говорит тихо:

—Это вам судить, госпожа.

—Ты, должно быть, хорошо ездишь верхом и разбираешься в оружии, — Лэйтис даже не пытается скрыть иронию. Откуда городскому мальчишке, тем более простолюдину, разбираться в оружии… они и меч–то держать не умеют.

—Я могу научиться.

—Слушай, парень, я не самый терпеливый командир. Под горячую руку попадешься, мало не покажется. Могу и по морде съездить, — с серьезным лицом расписывает Лэйтис. — Поэтому и оруженосца у меня нет, все боятся, — вздыхает она притворно.

На самом деле подчиненных она не бьет (ну, почти). Зато может и матом трехэтажным обложить, и опустить ниже сточной канавы. И оруженосца сама не берет, зачем он ей? Лишняя ответственность, еще один раздражающий фактор. Кунедда присылает своего, расторопного и бойкого мальчишку. С ним сдерживаться легче, все–таки чужой подчиненный. Да и появляется редко, хотя все равно умудряется выводить ее из себя. Только представить, своего оруженосца она иной раз будет видеть по 24 часа в сутки… Это ангел должен быть, а не человек. А ты, детка, от первого грубого слова расплачешься.

Однако на мгновение ей представляется, как мальчик застилает для нее постель, и картина эта отторжения не вызывает… даже наоборот.

—Я на все готов, госпожа, — говорит он еще тише.

—Вот как?

Она встает, подходит к нему, говорит вкрадчиво:

—Тогда ты, конечно, знаешь, что оруженосец должен выполнять все желания своего господина? — она многозначительно выделяет голосом слово «все». — И даже те, которые не записаны в уставе?

Горожане все поголовно уверены, что офицеры Белой крепости трахают своих подчиненных направо и налево, а оруженосцев держат исключительно для постели. Можно подумать, кавалеристам больше заняться нечем. Удивительно, до чего живучи мифы. Само собой, во времена Ашурран каждый уважающий себя воин таскал с собой целый гарем — они тебе и слуги, и наложники, и оруженосцы. А сейчас кавалеристы предпочитают заводить любовников на стороне — в городе или в другом подразделении. И желательно, равных. В походе, конечно, потрахиваются между собой без различия чинов и званий, но это так, минутные увлечения, никто им значения не придает.

Мальчик заливается румянцем и бросает на нее быстрый взгляд из–под ресниц. Ой, детка, не смотри на меня так…

—Госпожа, вы можете располагать мной как хотите, — он пытается говорить почтительно, но голос срывается, и выходит почти как интимное предложение.

Ух ты, как далеко все зашло. Не за этим ли ты сюда пришел? Ну–ка, попробуем сгустить краски.

—И тебе, конечно, известно, что оруженосцев принято одалживать другим офицерам… или посылать к степным вождям с письмами?

Он вздрагивает, и лицо его начинает пылать. Смотрит на нее беспомощным, затравленным взглядом. Ее ответный взгляд холоден и суров. Вот так, мальчик. Ты думал, я буду тебя щадить? Не раньше, чем ты перестанешь прятаться за вежливыми формулами и скажешь прямо, чего добиваешься.

Молчание затягивается. Крыть ему нечем. Лэйтис победила.

Улыбнувшись мальчику, она хлопает его по плечу.

—Возвращайся домой, парень. Служба в гарнизоне не для тебя. По мне, ты вполне хорош на своем месте в «Камарго».

И будь она проклята, если в ближайшее время не выкупит его у хозяев на целый вечер. Или просто украдет после окончания смены. Мало того что мальчик красив, ему еще удалось ее заинтриговать.

—Я хочу быть с вами. Хочу служить вам, — он говорит отрывисто, напряженно, почти дерзко, если учесть пропуск «госпожи», и она вдруг понимает, что он сдерживает слезы, и это стоит ему невероятных усилий. — И если вы не хотите видеть меня рядом… так и скажите. И вот еще… я собирался сделать это сразу… — он раскрыл ладонь, на которой лежала золотая монета. — Не хочу, чтобы вы думали, будто я был с вами из–за денег.

И в следующий момент он уже в ее объятиях, и монета, звеня, катится по полу.

—А из–за чего же, детка? — сладострастно выдыхает она ему в изгиб шеи ниже уха и, не дожидаясь ответа, начинает целовать нежную белую кожу.

Мальчик издает полустон–полувсхлип и вздрагивает всем телом. Как он пахнет, ммм… а какой восхитительно отзывчивый на ласки… и уже возбужден, вы только посмотрите на это… Она щелкает задвижкой и прижимает мальчика к двери. Пять минут у нее еще есть, а больше и не надо… Боже мой, эти губки, такие нежные, такие чувствительные… хрупкая фигурка, тонкая девичья талия… а вот тут у нас застежка, сейчас мы ее расстегнем… ну, не кричи так, маленький, услышат… с тобой же еще ничего не делают… а вот сейчас — будут… только рот закрыть своими губами, а руку туда, к паху, где стоит каменно–твердо, и размеры — для пятнадцати–то лет — вполне ничего… поласкать, стиснуть… вот, кажется, правильный ритм… и за талию обнять и держать, чтобы не упал… ну, кончай же, детка, ты этого хочешь… вот так, да, пламя дьявольское, вот так!

Он утыкается ей в плечо, тяжело дыша. Лэйтис подносит правую руку к губам и слизывает «сок любви». Вкусный… он же ребенок совсем, одни фрукты да шоколад на уме…

Она увлекает его к столу и сажает в кресло.

—Хочешь вина?

Он слабо кивает. Вино не ахти, но сгодится, чтобы его взбодрить. А может, налить побольше, и пусть спит до ее возращения? Словами не передать, как она это любила — возвращаться домой и находить там в постели теплого, сонного, голенького… Этот не рыжий, и бог с ним, тоже хорош, хоть зеленоглазого бесенка и не заменит. Альву вообще никто не заменит, ну так не вешаться же теперь.

Довольно улыбаясь, она проводит ладонью по его коленке.

—Что, так трудно было сказать, что ты меня хочешь? К чему вся эта пурга с оруженосцем? Только время зря потеряли.

—Я хочу остаться с вами, — говорит он пылко, уже почти не смущаясь, только щеки розовеют.

—Не вопрос. Сегодня я тебя не отпущу, а завтра с утра сбегаешь за вещами.

Он растерянно смотрит на нее:

—Но я должен работать… я живу один…

—Ты меня обижаешь, детка, я тебя что, не прокормлю? — Лэйтис смеется, но он не улыбается в ответ, а наоборот, мрачнеет.

—Я не буду жить на содержании.

—Ух, какие мы гордые. Значит, оруженосец, да? А, бес с тобой. Только учти, никаких поблажек. Смотри, как бы через месяц не захотел сбежать. Место–то в «Камарго» за тобой держать не будут.

Улыбка у него замечательная, такая теплая и открытая.

—Я не сбегу, разве что вы сами меня выгоните, — и, спохватившись, добавляет, — …госпожа.

—На людях — капитан Лизандер, наедине — Лэйтис и «ты», — говорит она и целует его. — Сейчас я тебе записку напишу, пойдешь в канцелярию, оформляться на службу. Мальчишка Кунедды тебе все покажет. И вот еще что, детка… — лицо ее становится озабоченным. — Память у меня временами ни к черту…

И, поняв с полуслова и ничуть не обидевшись, он шепчет в ее губы:

—Дэнна.

Вечером он накрывает для нее стол, и они напиваются вместе эскобарским красным, душистым и сладким. Его взгляд, полный обожания, заводит ее до потери пульса.

Поймать за руку, притянуть к себе, низким голосом скомандовать:

—Иди сюда, десерт! — и к себе на колени эту аккуратную задницу, стройные ножки.

Тяжелый… не девчонка.

Целуя его, Лэйтис нащупывает на затылке заколку, и белокурые волосы падают по обе стороны его лица, отгораживая их обоих от мира.

Мальчик постанывает, когда она ласкает языком его рот. Он даже отвечать не может — так возбужден. Для него это все внове, бог ты мой, первый девственник в ее жизни.

«Может быть, Алэ был таким же в свои четырнадцать…» — мелькает мысль, но она ее отгоняет.

Альва — прошлое, а настоящее — Дэнна. Она сама его выбрала и, похоже, не промахнулась. Теперь он ее мальчик. Он — ее, и она это знает так же точно, как то, что ее зовут Лэйтис Лизандер, и что она капитан кавалерии.

В спальню — и раздеть, сорвать эти глупые тряпки. Он смущенно опускает ресницы, стесняясь наготы, машинально пытается прикрыться, но она отводит его руку, заменяя своей. Голый он еще красивее. Раскинулся на кровати, беленький, гибкий, на щеках цветет румянец. Сбросив одежду, она раздвигает его ноги и устраивается между.

Он пытается приподняться и падает обратно на подушку, остановленный сильной ладонью Лэйтис.

—Лежать.

Ангельские крылья, какой же он чувствительный… кончиком языка по соску — вздрагивает, вздыхает, закусывает губу. Губы ниже — он выгибается навстречу. Провести мокрую дорожку по стволу, до основания и обратно, и обвить языком головку — он издает бессильный стон, и пальцы вцепляются в простыню.

Рыжий–то бесенок — дразнил, хихикал, шептал глупости, дурачился по–всякому, руки распускал. А этот — отдается, как агнец на заклание, истово, и она ловит небесный кайф от его стонов сквозь закушенные губы. Сладкая пытка, возбуждение до боли. Не могу — хочу его. Как он пахнет… нежный такой, гладкий всюду… а в паху коротенькая кудрявая шерстка, а по подушке рассыпаны белокурые волосы, что за вид, дьявольское пламя, что за вид, взять бы его сейчас, засадить до самого горла, чтоб и кричать не мог…

—Иногда я жалею, что я не мужик, — скалясь, она добавляет: — Но редко.

Развести мальчишеские острые коленки, задрать повыше. На хрена тебе, капитанша, дадены язык и пальцы? Вот ими всеми — туда, между белых трепещущих бедер. Мальчишка вскрикивает и опять зажимает себе ладонью рот. Ах ты, скромник маленький, ничего, еще будешь кричать в голос, будешь… Не сейчас, так потом… Язычком по мошонке, губами — втянуть–отпустить, лизнуть, погладить, и на каждую ласку — его сдавленный стон. И крик, когда язык касается ануса. Так тебе точно никто не делал, детка. Убойное средство. В первый раз испытано на Альве, и тому стало не до улыбок, не до распускания рук, чуть не вырубился неженка рыжий, губу себе до крови прокусил… а сладкий ее блондинчик стонет и мечется так, что приходится держать за бедра. И потом она берет его в рот, и кончики ее пальцев все еще внутри него, когда он кончает со стоном, не в силах даже кричать.

Дэнна. Мой мальчик. Мой.

*******

Тому, кто работал в доме свиданий, нетрудно освоить основные обязанности оруженосца. В мирное время только–то и надо, что мыть посуду, носить обед из кухни, накрывать на стол, бегать с поручениями, перестилать госпоже постель (не удержавшись, иногда прижимая к лицу простыню, вдыхая запах ее и свой, запах секса…). Драить полы, относить ее вещи в стирку и в починку, чистить сапоги, убираться в доме, ставить на окно свежие цветы или зеленые ветви. Даже полировать панцирь и прочую амуницию несложно, тем более что нужно это редко, раз в две–три недели, когда она возвращается из патруля. Страшновато, конечно, было в первый раз брать ее боевые мечи. Как она дерется этими тяжеленными железяками? Ох, а они еще и острые, как бритвы! Шипя, он зажимает губами порез.

Не такая уж легкая у него служба. В прошлый раз, когда он навещал в конюшне Эстер, тонконогую и нервную кобылку леди Лизандер, чей–то черный жеребец высунул башку и чуть не тяпнул его за плечо. Отойдя от испуга, Дэнна швырнул в него огрызком яблока. Попал в лоб, здорово! К Эстер он ходит, чтобы приучить ее к себе, прикармливает сахаром, иногда чистит. Оруженосец должен уметь заботиться о коне своего господина. В крепости есть конюхи, и в патруль леди–капитан его не берет, но — вдруг война?

Через пару недель на руках у него появляются новые порезы и ссадины, когда леди–капитан отправляет его учиться верховой езде и бою на мечах. «Терпи, оруженосец», — смеется она, обцеловывая его синяки на внутренней стороне бедер. Удерживать под собой верткую лошадиную спину он худо–бедно научился, а вот меч… Посмотрев на его упражнения, леди–капитан выносит суровый приговор: «Не выйдет из тебя воина, детка». В душе на миг вспыхивает обида — какой мальчишка из приграничного города не лелеет мечту стать классным фехтовальщиком? Но слова ее справедливы и честны. В нем нет жесткости воина, нет желания драться. И разве лучше, поверив в несуществующие способности, пасть в первом же бою?

О войне думать страшно. Как можно вот так надеть кольчугу, взять оружие, сесть на коня и выехать за ворота крепости — туда, где воздух рассекают смертоносные удары мечей и стрел? А она это делала, и не раз. Может быть, и ему когда–нибудь придется. Дэнна не может отогнать эти мысли, хотя леди–капитан ясно выразилась: оруженосцем он будет только в мирное время. Но как он сможет ее оставить, что ему делать без нее?

Леди–капитан. Он почти всегда ее так называет, даже про себя. И только в постели решается выдохнуть чудовищно–непристойное, вопиющее против кастовых предрассудков и оттого страшно возбуждающее «Лэйтис». Даже у Маттео не было любовника выше лейтенанта. А отец всегда говорил Дэнне: «Будь горд тем, кто ты есть, и не ищи благородства, даваемого пергаментом». Триста лет назад кусок пергамента еще имел значение, и простолюдинов от аристократов отделяла пропасть. Сто лет назад эту пропасть можно было преодолеть с помощью денег, купив себе титул. Но сейчас — какой в этом смысл? Аристократ отличается от простолюдина лишь внешней атрибутикой — двойное имя, обращение «кавалер», меч или шпага, возможность не сходить с седла в пределах города. Но именно эти атрибуты касты прочнее всего засели в сознании людей, и никого не удивит, если в постели один любовник называет другого «господин», а защитник города в военное время носит ножны с мечом в руке, вместо того чтобы ими препоясаться.

На словах–то все они равны, но взгляд отца мрачнеет при имени леди–капитан Лизандер.

Само собой, родители без восторга восприняли известие о том, что он стал оруженосцем, хотя открыто свое неодобрение не высказывают. Но Дэнна легко может прочитать по лицам отца и матери, что они думают. Белая крепость — развратные кавалеристы — постоянные пьянки — сквозняки, нерегулярное питание, тяжелая работа — бесполезные навыки, которые не применишь в семейном деле — а вдруг несчастный случай, а вдруг война, ведь он же единственный наследник! Но Дэнна заверил их, что не собирается пойти по военной стезе, и никто из кавалеристов не станет его агитировать. А если начнется какая–нибудь заварушка, его даже из крепости не выпустят, а там куда безопаснее, чем в городе. Так что это всего лишь работа, которая интереснее, чем в «Камарго», да и оплачивается не в пример лучше. «Папа, ты же сам говорил, что любое честное занятие достойно уважения!» — коварно напоминает он. Отец со вздохом соглашается. Но тут некстати встревает мать. «Сынок, а леди–капитан Лизандер… надеюсь, между вами ничего нет? Ничего серьезного?»

Чертова привычка краснеть. Конечно, они сразу все понимают. Вот тут–то отец и начинает хмуриться. Да, вольные нравы, да, равенство в правах, но все–таки приличному мальчику из купеческой семьи не к лицу путаться с аристократкой, которая старше его вдвое.

«Что у вас может быть общего?» — отец смотрит на него с легкой печалью. «Она никогда на тебе не женится», — беспомощно говорит мать. «Я люблю ее», — с вызовом отвечает Дэнна и вдруг понимает, что это правда.

Смешно… они ведь еще ни разу не трахались, в обычном понимании этого слова.

Маттео жадно расспрашивает его, с горящими от любопытства глазами. Вот он–то Дэнну не осуждает, наоборот — завидует. Он бы тоже хотел жить в крепости. «Истаю, конечно, как свечечка, — ухмыляется он. — Там столько красивых мужиков, я ж никому не смогу отказать!» «Не знаю, не замечал», — пожимает плечами Дэнна. Он и правда не обращает внимания ни на кого, кроме леди Лизандер. Кроме Лэйтис.

Лэйтис… Имя ее — как вздох страсти, как мольба вожделения.

—Лэйтис… О боже… Лэй… — так он стонет летними ночами в ее постели, орошая простыни потом и семенем.

Она словно пьет его душу поцелуями. Он и не представлял, что на свете существует такое наслаждение, когда предавался эротическим мечтам и мастурбации под одеялом. И уж конечно, сам он никогда не осмеливался трогать себя там, внутри… куда теперь так охотно вторгаются ее сильные пальцы, а иногда — горячий язык. Она готова ласкать его всюду, обцеловывать, лезть языком в каждую впадинку его тела — пупок, ушко, ключица, подмышка, пах, коленка, свод стопы… Ему остается только изгибаться покорно под ее ласками. Кусать губы, стонать, вскрикивать, шептать что–то неразборчивое. Ощущения такие сильные, что иногда на глаза набегают слезы. А иногда… ооо, этот белый огонь под закрытыми веками… звон крови во всем теле… судороги удовольствия, сдавливающие горло, не дающие кричать… стыдные, жадные движения бедер навстречу… когда она трахает его двумя, тремя пальцами, сильно, жестко, берет его, как мужчина, глубоко входя в его плоть… и он извивается, сжимая ее коленями, насаживается на ее пальцы, стискивая ладонью свой ноющий член — и кончает, взрывается семенем, а потом она слизывает белые капли с его твердого живота. А еще бывает, что она дразнит, обводит кончиками пальцев самый вход в его тело, щекочет, медленно–медленно всовывает в него два пальца, гладит изнутри и берет его член влажным ртом… и Дэнна изнемогает от сладкой пытки, от горячих волн, растекающихся по телу.

—Есть кто живой? — слышит он ее голос. Отдышавшись, он шепчет:

—Ты богиня, — и тянется к ней, не открывая глаз.

Она целует его льстивые губы и тихонько фыркает:

—Ага, точно. Хазарат.

Она никогда не отвечает комплиментом на комплимент — только улыбается, будто знает и так… наверное, ей все это говорят… но он не хочет думать обо всех, с кем она была раньше… неужели им было так же хорошо с ней?

А ей с ними?

Прежние ее любовники наверняка умели в сто раз больше, чем мальчишка–простолюдин из провинциального городка.

Разве ей с ним — хорошо? Он ведь почти не прикасается к ней… так хочет она.

Дэнна каждый раз дает себе зарок настоять на своем, но она не дает ему такого шанса — измучивает своими ласками, пока он не засыпает, обессиленный.

—Почему? Я тоже хочу доставить вам… тебе удовольствие.

—О, поверь, я его получаю достаточно.

—Но ты никогда не позволяешь… ласкать тебя…

—Нет ничего приятнее, душа моя, чем держать в руках мальчика, стонущего в оргазме.

Он краснеет и умолкает. Она смеется и треплет его по щеке.

—Ты мой оруженосец, так что должен делать, что я скажу. Налей еще вина.

И Дэнна смиряется — до очередной попытки.

Все же, когда она уставшая или сонная, она пускает его руку к себе между ног, туда, где жарко и влажно, и нежно, и трепетно — сжимается, напрягается, истекает соком, пахнущим пряно и пьяняще. Иногда кладет свою руку сверху и направляет его движения. Он целует ее лобок, твердую косточку под кожей, но когда пробует спуститься ниже, то слышит непреклонное «нет», царапающее, будто булавкой, его сердце.

Говорят же, что женщина вытравливает волосы на лобке, когда сходится с другой женщиной, чтобы язык любовницы легко находил заветный бугорок. И он, когда впервые увидел ее гладкую кожу, вспомнил об этом — и о рыжей невесте наместника. Это раньше у него были подозрения насчет нее и капитана Лизандер. Теперь их не осталось, какие уж тут подозрения, когда они запираются в спальне, и он с черной завистью прислушивается к стонам Лэйтис. Ах, если бы ему сорвать с ее губ такой стон! И, как острое жало, язвит его мысль: ей она все позволяет… ей она не говорит «нет»… и это после нее она не хочет испытать его язык… не хочет стирать память о ее прикосновениях… а может быть, просто не верит в его искусство.

—Если ты проговоришься о том, кто ко мне ходит, я прикажу выпороть тебя на плацу, — говорит она однажды. Голос ее безмятежен, будто речь идет о погоде.

Он верит. Она нежна с ним, но временами может быть и жестока.

Хазарат, убивающая любовью.

Она привыкла слушать только себя и не замечает, как ее слова могут ранить.

Да и кто он такой, чтобы она заботилась о его чувствах! Игрушка для развлечения, и только.

Почему же ему так больно, когда она говорит:

—Смотри не влюбись в меня, Дэнна. Нам это ни к чему.

И растерявшись от этого неожиданного удара, он позволяет вырваться тем словам, которых поклялся не произносить:

—А я уже…

Повисает тяжелое молчание. Она лежит на спине и смотрит в потолок.

Он отворачивается и начинает тихонько всхлипывать. Только бы не зареветь… Ее руки обнимают его, и тут он разражается рыданиями.

—Ну что ты, зайка, — ласково шепчет она. — В этом нет ничего плохого. Тебе придется трудно, вот и все. Я за тебя переживаю.

—Я тебе скоро надоем, и ты меня бросишь, — плачет он.

Она гладит его по плечу, прижимает к себе.

—Это случится когда–нибудь, но еще нескоро. Пока что я тебя люблю, солнце.

Вот так, просто и буднично… и почему–то трогает больше пылких признаний.

И слезы мгновенно высыхают.

*******

—Эй, Ди, а что ты напишешь в сочинении «Как я провел лето»?

В ответ на шутку следует взрыв хохота.

—Дураки, я уже давно школу закончил, — с достоинством отвечает Дэнна, едва сдерживая смех. — А вас к ней, небось и близко не подпустили!

Все снова ржут и наливают еще вина. Последний день недели в казармах — традиционная пьянка. Дэнна лежит головой на коленях леди Лизандер, в одной руке у него бутылка пива, в другой рыбий хвост. Его обожаемая начальница рассеянно перебирает пряди его волос и о чем–то беседует через стол с одним из эутангов, приехавших с утра в крепость. Отчаявшись разобраться в гортанном акценте и мешанине неизвестных имен и названий, он перестает вслушиваться. Рядом с ним лейтенанты Лэйтис состязаются в остроумии, и Дэнне иногда удается вставить реплику–другую.

А лето действительно кончилось, промчалось незаметно, как любое счастливое время. Дэнна уже знает про Симург–вейн, эутанги приглашают на него кавалеристов с тех самых пор, как Агвизель заключил союз с полковником Гаэрри.

—Давай с нами, Ди, там весело!

—Это уж как леди–капитан прикажет, — важно отвечает он, скрывая радостное нетерпение: она возьмет его с собой, наверняка возьмет!

Но Лэйтис вдруг говорит рассеянно:

—Я не еду. Дела. Они передадут вождю мои извинения.

И снова как будто острая игла входит в сердце. Это из–за рыжей. Она собирается снова встретиться с ней.

Дэнна закусывает губу, смотрит невидящими глазами в потолок. Все уедут на праздник, а она отправит его ночевать в пустую казарму и запрется со своей леди.

—Тогда отпусти мальчика с нами, что ему здесь торчать одному, — вступает кто–то из лейтенантов. Остальные поддакивают.

«И поеду!» — со злостью думает Дэнна. Вот тогда она узнает…

—С ума сошли, он еще ребенок.

—Мне шестнадцать скоро, — говорит он угрюмо, отворачиваясь от нее. — И меч я держать умею.

—Смотри, как бы что другое не пришлось держать. Это не эссанти, разрешения спрашивать не будут.

—Лэй, я за ним присмотрю, — раздается мягкий голос Ньярры. — Под мою ответственность.

И возразить Лэйтис нечего. Ньярра уверенный, спокойный, надежный, по–медвежьи флегматичный и такой же сильный. Если ему не доверять, то кому же?

—Ладно, черт с вами, поезжайте. Только не жалуйся потом, детка, что задница болит.

Дэнна стискивает зубы, потом принуждает себя улыбнуться и преувеличенно–весело обращается к Ньярре. На сердце у него тяжело.

Утром он просыпается в широкой постели Ньярры, без сапог и туники, но в штанах. Он не помнит даже, как здесь оказался, где–то с четвертой бутылки пива в памяти провал. Сам Ньярра уже встал, умывается над тазиком с водой, собрав волосы в узел на затылке. При мысли, что они провели ночь в одной кровати, щекам становится жарко.

—Хочешь кофе, Ди? — приветливо спрашивает Ньярра.

—Ага. А почему я здесь?

Он не помнит, как надо обращаться к Ньярре, и вообще, это первое имя или второе, а может, единственное? Но в казармах все называют друг друга по прозвищам и на «ты», разобраться невозможно.

—Ты вчера уснул за столом. Я же обещал за тобой присматривать, вот и положил у себя. Вставай, умывайся, сейчас поедем.

Дэнна решает, что к леди–капитан перед отъездом он заходить не станет. Нет сил видеть ее безмятежное лицо. Ей все равно, что они расстаются почти на неделю!

К эутангам собирается большая компания: десяток офицеров, полсотни солдат. Дэнна уже многих из них знает. К разговорам он не прислушивается, только смотрит печально на луку седла, на лошадиную гриву, на траву под копытами, изредка вздыхает. Но все время молчать скучно, и приходится завести разговор с Ньяррой, который едет рядом.

К вечеру у него уже такое чувство, что они сто лет знакомы. Без всякого стеснения Дэнна болтает с ним обо всем на свете. Пару раз, оговорившись, он даже называет его дружеским прозвищем Нийе. Невозможно не испытывать симпатию к этому большому добродушному человеку. А еще Дэнна с легким смущением думает, что, похоже, и сам нравится ему. Когда в темноте сильные руки Ньярры разминают ему ноющую с непривычки спину, он постанывает от удовольствия так бесстыдно, что кавалерист усмехается:

—А ты горячий, Ди, как я погляжу.

Сердце у Дэнны ухает куда–то в живот, при мысли, что сейчас Ньярра коснется губами его голой спины между лопатками… Но тот, посмеиваясь, хлопает его по плечу и ложится рядом, на расстеленную попону.

—Никак, совратить меня решил? Побереги силы, малыш.

—Ты что, парней не любишь? — озорно шепчет Дэнна, сам удивляясь своей смелости. Не прошли даром три месяца в крепости!

—Люблю, — с удовольствием отвечает Ньярра, закидывая руки за голову и потягиваясь. — Только постарше.

—Ну, так всегда. Думаете, раз мне двадцати нету, так я ни на что не гожусь.

—Если б так, леди–капитан не пускала бы тебя к себе в спальню.

Дэнна переворачивается на бок и проводит кончиками пальцев по груди Ньярры, там, где рубашка расстегнута.

—А ты леди–капитан боишься? Сам же слышал, ей все равно, с кем я буду спать.

—Ох, ну ты обнаглел, — говорит тот, но голос у него совсем не сердитый. — Говорю же, побереги силы. Нам еще полдня завтра ехать.

Да, похоже, он нравится Ньярре чисто по–дружески. У того даже дыхание не сбилось. Нельзя сказать, что Дэнна так уж разочарован. Первый раз с мужчиной должен быть особенным… чтобы страсть кипела, и искры проскакивали!

Хо–хо, похоже, эутанги по–другому не умеют. Вот горячий народ! В становище Дэнна едва успевает крутить головой по сторонам. Здесь все такие красивые, шумные, одеты ярко, а как развязно себя ведут! На его глазах высокий мужчина обалденной наружности обнимает Ньярру и долго целует взасос. Кавалеристы свистят и хлопают.

Они раскидывают лагерь, а Дэнна все косится в сторону становища, туда, где среди эутангов мелькает этот смуглый красавец с правильными чертами лица, с каштановыми локонами, блестящими под степным солнцем.

—Хорош, правда? — улыбается Ньярра. — Глаз не отвести.

Тут Дэнну осеняет.

—Это же Агвизель, да?

—Он самый. Но тут ловить нечего, Ди.

Дэнна и не собирался, однако для порядка выпендривается:

—С чего бы? Он, говорят, трахает все, что движется. А что не движется, то сдвинет и…

Ньярра смеется:

—Это ж когда было. Мы с ним до войны познакомились, когда он вождем еще не был. Он к нам часто приезжал.

—Нийе, признайся, — Дэнна подмигивает. — Ты с ним спал?

—Все тебе расскажи…

—Да лааадно, чего б он тогда к тебе целоваться полез. А кто кого, а? Ну, Нииийе!

—Я его, — заговорщическим шепотом говорит Ньярра. — А потом он меня. А потом пришел Кунедда, и такое началось!

От смеха они роняют опору для палатки, которую почти уже поставили.

—Почему ты сказал, что ловить нечего?

—Ну, он после войны как–то отошел от своих привычек, — с заметным сожалением поясняет Ньярра. — Может, любовника завел, не знаю.

Мысли Дэнны принимают другое направление.

—А у тебя почему нет любовника?

—А с чего ты это взял?

—Нууу…

—Подковы гну. Любопытный ты больно. Держи лучше… Ну вот, так я и знал. До вечера провозимся.

Они опять роняют опору.

—Приветствую тебя, доблестный Ньярра! Я вижу, руки твои отвыкли от мирной работы. Я пришлю тебе в помощь наших юношей, а то они скучают без дела.

К ним, улыбаясь, подходит высокий эутанга — впрочем, они почти все высокие и худощавые. У него темные волосы, собранные в конский хвост. На вид ему лет тридцать. Одет во все красное — шелковые штаны, узкие на бедрах и широкие снизу, распахнутая туника без рукавов. На предплечьях тяжелые золотые браслеты с камнями, ну, и разные украшения по мелочи — серьги, цепочки, перстни.

Они с Ньяррой обнимаются. Дэнна едва сдерживает улыбку. Что, и с этим он спал? Или тут просто принято так встречать знакомых? А мужик ничего, прямо скажем… Такой рельефный везде, где не скрывает одежда, под смуглой кожей играют мускулы. Красиво тряхнул волосами и вдруг обжег Дэнну взглядом карих глаз. Похоже, вот такой взгляд и называют раздевающим!

Вся кровь бросилась Дэнне в лицо. Силы небесные, он же глаз–то не отводит! Шарит ими по Дэнне — сверху вниз, потом снизу вверх…

—Твой мальчик?

—Капитана Лэйтис Лизандер. Она его… эээ… наставница. Она его мне… эээ… одолжила, — Ньярра подмигивает незаметно Дэнне, чтобы он не вздумал протестовать.

—Красивый. Может, и ты его кому–нибудь одолжишь, — замечает эутанга, прежде чем отойти.

—Похоже, ты произвел на него впечатление, — смеется Ньярра. — Извини, Ди, они вовсе не хамы, просто так принято — ты младший. Когда я рядом, будут обращаться только ко мне. И еще, они всегда очень откровенны, говорят без обиняков, не смущайся, ладно?

—Ладно, постараюсь. А кто это?

—Баязет. Кстати, большая шишка. Тут у них чинов нет, но он из ближайшего окружения вождя. Воин что надо. Мы с ним год назад познакомились, на прошлом Симург–вейн.

Тут их обступает несколько юношей, одни начинают споро разводить костер и подвешивать над ним поросенка, другие помогают ставить палатку, третьи расседлывают лошадей, приносят овса. Не проходит и часа, как лагерь поставлен, пахнет жареным мясом, кавалеристы рассаживаются у костров вперемешку с эутангами.

Баязет садится рядом с Дэнной, и у мальчика мурашки бегут по всему телу от его близости. Украдкой он кидает взгляды на широкие плечи, мускулистый живот, длинные босые ноги, вытянутые к огню, с узкими щиколотками, на которых посверкивают цепочки. В лицо ему Дэнна смотреть не решается, потому что сразу натыкается на тяжелый, пристальный взгляд, от которого становится жарко, и в голове мутится. И нет сомнений, что его хотят, так пылко, как только может хотеть житель степей.

Бедро Баязета касается бедра Дэнны. Случайно или намеренно?

Дэнне жарко, он хочет проветриться.

—Я пойду посмотрю, как там лошади?

И за палаткой оказывается в объятиях Баязета.

Какой же он сильный… он держит его практически на весу. И целует в губы, не давая вздохнуть. Гладит по спине, залезает под тунику горячими ладонями… Кружится голова… сладко… и страшно… Прямо сейчас с ним можно сделать все, что угодно.

В себя его приводит голос Ньярры.

—Дэнна! Куда ты запропастился?

—Тебя зовут Дэнна? — шепчет ему на ухо эутанга. — Ты красивый, я тебя хочу. Ньярра отпустит тебя со мной?

—Я н–не знаю… Мне надо идти…

Дэнна высвобождается из его рук и возвращается к костру, слегка пошатываясь. На губах все еще горят поцелуи.

Ньярра притягивает его к себе и говорит вполголоса:

—Дэнна, это не игрушки. Здесь флирта не понимают. Да приди в себя, наконец! Если не хочешь с ним спать, надо отказать сразу, и никаких обжиманий, ясно? А то не заметишь, как окажешься на спине и без штанов, а тогда он уже слушать не будет, трахнет, и все.

—А может, я этого и хочу, — глаза у Дэнны совершенно пьяные.

—Ди, ты уверен? Подумай хорошенько. У тебя же опыта немного.

—Совсем нет.

—Он осторожничать не станет. Это не ваши щенячьи игры под одеялом. Настоящий секс, жесткий. Все будет. Отказаться ни от чего не сможешь.

Дэнна томно смотрит на него, облизывая губы, откидывается назад, опираясь на локти.

—Ты хочешь сказать, Нийе, что он отымеет меня, куда захочет? В рот или в задницу? А может, и туда, и туда? Вау. Было бы круто.

Ньярра качает головой.

—Не терпится тебе, малыш. Не слишком торопишься?

—А ты против?

—Не ершись. Я тебя не отговариваю. По крайней мере, этот Симург тебе надолго запомнится. Он сейчас придет спрашивать насчет тебя. Мне сказать «да»?

—Сделай одолжение. А ты сам… не хочешь поразвлечься? Или я совсем не в твоем вкусе?

Ньярра возводит глаза к небу.

—Ох, малыш, да прекрати ты. Обязательно строить из себя шалаву? Ты не этим хорош.

—Чем же?

—Ты просто славный. Леди–капитан повезло.

—Интересно, а она об этом знает? — в голосе Дэнны против воли прорывается горечь.

Сильные руки его обнимают.

—Не грусти, малыш. Наплюй на все и развлекайся. Вот, кстати, и Баязет. Ну, держись, сейчас начнется.

—Ньярра, я покажу твоему мальчику степь?

Баязет сажает его в седло перед собой, и Дэнна оказывается прижат к нему всем телом. Одежда тонкая, летняя, и через нее чувствуется все–все… особенно как у степняка стоит. На него, на Дэнну. Он откидывает голову на плечо Баязету, смотрит на линию горизонта. Красное солнце клонится к закату. Скоро начнет темнеть.

—Я покажу тебе звезды, — говорит эутанга.

Да уж кто бы сомневался, что покажет…

Дэнна весь горит, еле дыша от волнения. Баязет его не трогает, но его напряженный член упирается прямо ему в копчик, лошадиная спина под ними покачивается… это уже становится невыносимо, скорей бы…

С ними едет еще мальчишка, примерно одних лет с Дэнной, гибкий, с россыпью тонких косичек по спине, в одних коротких штанах. Слуга или ученик Баязета? Какая разница… он не говорит ни слова, только весело посверкивает глазами на Дэнну.

Ложбинка между холмами. Они спешиваются. Мальчик расстилает на земле лохматую шкуру. Вдвоем они раздевают Дэнну, и вот он уже лежит навзничь, напряженный, вздрагивающий. К его губам подносят мех с вином, он покорно пьет, проливая вино себе на грудь, и мальчишка вдруг принимается вылизывать его быстрым языком, а рука мужчины гладит его по животу и бедрам. Дэнна чувствует, как туда устремляется кровь, и плоть его твердеет. Закрыв глаза, он отдается этим настойчивым рукам и губам, толком не понимая, что с ним делают… и покорно размыкает губы, чтобы принять в рот твердый, пахнущий пряно, солоноватый… и влажный рот смыкается на его собственном члене. Задыхаясь, он сосет… и его сосут… руки гладят его мошонку, колени, нежную внутреннюю поверхность бедер, косички щекочут кожу, пальцы вплетаются в волосы, мужчина над ним вздыхает громко, с откровенным удовольствием, приподнимает ему голову, дальше загоняя член, Дэнна складывает губы колечком, и губы на его члене сжимаются сильнее, быстрее… вскрикнув, он откидывается назад, выпуская свою добычу.

Мальчишка притягивает к себе мужчину и опускает лицо между его колен… потом ладонью охватывает влажно блестящий член, и Дэнна вдруг понимает, что во рту мальчишки было его семя, это оно будет смазкой… Дэнну переворачивают на живот, раздвигают ему ягодицы, и он снова вскрикивает, когда между ними скользит влажный язык.

Сейчас все случится… сейчас…

Он подается навстречу, приподнимает зад… Обнаженное тело за спиной… твердый член, прижатый к ягодицам… рука… пальцы… проникновение… и сразу боль такая, что подступают слезы… и не вырваться, не свести ноги, не вытолкнуть горячий ствол. За эти долгие секунды Дэнна сто раз успевает проклясть и себя, и свое любопытство, и Ньярру, и Баязета, и весь мир. Он всхлипывает и стонет, когда Баязет двигается в нем, приподнимаясь на локтях… Он словно вбивает его в землю с каждым толчком, и это чертовски больно, и… мальчик целует его зареванное лицо, и гладит его плечи, бедра, и… Баязет прижимается губами к его шее, просовывает руку под живот, вздергивает выше, и… боль уже тупая, пульсирующая, и это уже не боль, и… быстрее. Еще. Глубже.

Внутри разливается горячее, Дэнна кричит, вздрагивая всем телом, и бессильно простирается ничком, заезженный до полусмерти. Глаза сами собой закрываются, и он уже не чувствует, как его прикрывают краем шкуры.

Просыпается он уже в темноте и несколько секунд не может понять, где он… пока два тела не прижимаются к нему. Эутанга показывает пальцем в небо, произносит названия созвездий на своем языке, но Дэнна ничего не может разглядеть, потому что ладонь мужчины проводит по его соскам, и шаловливые косички касаются там и тут… И снова властные ласки, на которые не надо отвечать, и снова жар в паху, и обнаженное тело вдруг оказывается под ним, его охватывают колени, и он скользит в тесную глубину, и… сзади его снова берут, снова за спиной обнаженное тело, медленные движения втроем, и каждое отзывается невольным стоном, и он зажат между неизведанными доселе ощущениями, и… звезды. Да, звезды.

Он жадно пьет, разбавляя вино водой, закусывает мясом и еще чем–то… Потом они дурачатся, борются с мальчишкой, целуя друг друга куда придется. Потом вдвоем облизывают один член… потом Дэнна приглушенно стонет, зажатый между ними, пока его берут с обеих сторон, и в рот, и… горизонт алеет, и сознание Дэнны уплывает под ритмичные толчки эутанга, трахающего своего мальчишку, так что мотаются туда–сюда косички. Последняя мысль: «Надо будет спросить, как его зовут…»

Когда они просыпаются, уже почти полдень. Пока мальчишка седлает лошадей, Баязет раскладывает Дэнну на шкуре, закидывает его ноги себе на плечи и трахает быстро и сильно, и рукой помогает ему кончить. В седле приходится сидеть боком, потому что зад ощутимо саднит. Вчера, пока все органы чувств были оглушены крепким вином, было лучше… Дэнна прижимается к груди Баязета и дремлет, чувствуя себя легким, опустошенным. Затраханным, вот так, наверное, стоит сказать.

В становище уже начинается пир, танцы, песни, соревнования — все то, что сопровождает степные праздники. Ньярра встречает Дэнну вопросительным взглядом, и Дэнна улыбается с видом: «Ооо, ты себе не представляешь!»

Баязет надевает ему на руку золотой браслет, целует мимоходом и куда–то исчезает с мальчишкой. Дэнна слегка ошарашен: конечно, он не ждал любви до гроба, но любовник мог бы остаться с ним и подольше.

Ньярра понимает его без слов.

—Все нормально, Ди. Он от тебя в восторге, видишь, даже браслет подарил, чтоб эутанга с побрякушкой расстался, это да! Просто… Симург, полагается менять партнеров почаще. Там еще эртау приехали, может, он к ним пошел.

Во время праздника он видит, как Баязет выплясывает с одним из молодых солдат гарнизона, оба голые по пояс, возбужденные, с распущенными волосами, с кинжалами в обеих руках. Закончив танец, они целуются и уходят вдвоем. Минут пятнадцать Дэнна дуется, а потом плюет на это дело. Черт с ними, с кочевниками. Пусть трахаются, с кем хотят. А с него пока хватит.

Все сливается в пестрый шумный вихрь. Прижимаясь к Ньярре, он слушает голоса, музыку, бой барабанов. Кто–то из крепости под гитару поет любовные баллады. Он лежит и думает, не пристать ли ему к Ньярре. Нет, кажется, сил уже не хватит.

—Иди спать, малыш. У тебя глаза слипаются.

Он в палатке, раскидывается на одеяле, как вдруг темная фигура проскальзывает внутрь и прижимается к нему. Он даже испугаться не успевает, как его касаются горячие губы. И нащупав россыпь косичек, он понимает, кто это. Сон как рукой снимает… то есть именно рукой, которая ласкает его между ног. Они трахаются, как кролики, у Дэнны просто съезжает крыша от того, какой мальчишка податливый и тесный. А как он сосет, великий боже… Неудивительно, что Дэнна спит весь следующий день. Когда он открывает глаза, мальчишки рядом нет, только улыбающийся Ньярра. Дэнна вспоминает, что он так и не пришел ночевать в палатку, и приглядывается к нему. Ага, вот и свежий засос на шее. Ньярра тоже зря времени не терял.

—Кто это, Нийе? — спрашивает он, хитро улыбаясь.

—Все тебе расскажи.

—Ну, хоть женщина или мужчина?

И поняв, что спросил глупость, Дэнна заливается смехом. Нет, двое офицеров из крепости — женщины, и среди солдат их порядочно, но какой смысл приезжать на Симург и спать со своими же кавалеристами? А если кто любит женщин, то среди эутангов полно нежных женственных красавцев, которые выглядят куда шикарнее, чем кавалеристки.

Если судить беспристрастно, то Агвизель, например, гораздо красивее, чем Лэйтис Лизандер. Но дело–то не в красоте. Просто не успеваешь подумать о ее внешности, как уже влюбляешься по уши. И с тоской Дэнна думает, что скучает по ней.

Ночью юный эутанга опять пробирается в его палатку, и даже присутствие Ньярры его не смущает. Бормоча какие–то ругательства, тот заворачивается в одеяло и идет спать наружу.

К обеду лагерь сворачивают, прощаются с эутангами. Те остаются праздновать — Симург длится дней пять, не меньше. Где–то среди этой толпы два его первых любовника, но Дэнна их не видит. Ему немного грустно, но душа уже поет в нетерпении от встречи с Белой крепостью и Лэйтис. Браслет желтой змейкой сияет на запястье.

В Селхир они приезжают к вечеру. Первым делом Дэнна идет мыться, меняет одежду. А потом с замиранием сердца идет к домику леди–капитан.

Она встает ему навстречу, улыбается, наклоняя голову… и неожиданно для себя он бросается ей на шею.

—Я тоже скучала, детка, — звучит ее низкий, чуть хрипловатый голос.

И он прижимает ее к стене, и целует, и лезет под куртку руками.

—Что они с тобою сделали, радость моя? Где мой скромник Дэнна?

Он ловит губами ее сосок, и больше ничего членораздельного она не говорит.

Через пять минут они раздетые, в постели, и его язык между ее бедер, и она задыхается и бьется в судорогах: «Черт… ооо, черт… дьявольское… пламя…» И лежит с блаженной улыбкой, с закрытыми глазами. Он облизывает губы. Оказывается, вкус у нее меняется, когда она кончает.

Через секунду он лежит навзничь, и она сидит на нем, оседлав его бедра и сжав ладонью его член.

—А теперь расскажи, что там было. И кто тебе подарил золотую штучку. Думаешь, я не знаю, кому эутанги делают подарки?

И с ликованием Дэнна понимает, что железная Хазарат ревнует. Чуть–чуть — но ревнует.

—…С двумя? Ну ты даешь. Так ты теперь совсем–совсем не девственник?

—Трахни меня, Лэй. Ну пожалуйста.

—Степняков тебе не хватило?

—Не так. Ты же понимаешь… Лэй, умоляю!

Одно маленькое движение, и… Какая же она горячая…. просто обжигающая… и совсем мокрая. Их тела сами находят нужный ритм, и кончают они одновременно, она сжимает его коленями, впивается пальцами в плечи, вскрикивает еще и еще, содрогаясь с ног до головы в оргазме.

—Не зря я тебя на Симург отпустила, зайка. Ты за эти дни прямо повзрослел.

—Так ты поэтому мне не давала?

—Ну, ты был слишком нежный, робкий какой–то. Я так не люблю. Сейчас — другое дело. Осмелел… Ммм, куда это ты руки тянешь?

—Еще хочу.

—Ни хрена себе заявочки. А ну–ка, на спину и ножки в стороны. Посмотрим, как тебя растянули…

Светлое небо, как же хорошо.

*******

Осень выдается богатой на события.

После Симурга появляется на свет младший брат Дэнны. Родители дают ему имя Этери. Леди Лизандер вместе с Дэнной приходит посмотреть на младенца. Весь квартал в шоке. Родители совершенно очарованы ею. Потом она присылает подарок — обученного пса–охранника с золотистой шерстью и веселыми умными глазами.

От эутангов в крепость приезжает разодетый и увешанный золотом мальчишка, с черными волосами, заплетенными в сотню косичек. Как только он называет имя Лэйтис Лизандер, всем становится все ясно, хоть он больше не знает ни слова на всеобщем. «Я же сто раз говорила вождю: хватит с меня их дурацких обычаев!» — кричит она, врываясь в гостиную и осекается при виде того, как ее собственный оруженосец увлеченно целуется с юным эутанга. «Я не ждал вас так рано, госпожа…» — Дэнна напускает на себя виноватый вид. «Он тебе нравится? Ну, так сам его будешь трахать». Обычаи это допускают — принять посланника и тут же передать его кому–нибудь из друзей. Она быстро целует мальчишку в губы и нехитрой пантомимой показывает: ты мне нравишься, он мой любовник, спать будешь с ним. «Черт, ну не прямо же здесь…» Но мальчишка уже стоит перед Дэнной на коленях. Плюнув, Лэйтис уходит ночевать в казармы, а они кувыркаются в ее спальне и вытворяют друг с другом что–то совершенно непотребное. Леди–капитан дает ему отпуск на неделю и ключ от маленькой комнаты в казарме, и он успевает похвастаться мальчишкой перед Маттео, когда они выбираются из кровати, и вплести ему в косы несколько ниток поддельного жемчуга, и купить ожерелье из переливающихся голубых камней, на которое тот засмотрелся на рынке, и узнать, наконец, как его зовут: Джейртан.

Так же неожиданно в Белой крепости появляется кавалер Ахайре, возникает прямо на пороге дома капитана Лизандер, свежий и цветущий, как роза в третий месяц весны, и Дэнна разбивает тарелку, а Лэйтис опрокидывает кресло. «А как же Академия?» «Я ужасно соскучился по тебе…» И Дэнна даже не ревнует. Как можно ревновать к блестящему Альве Ахайре, который уже издал в столице свой первый сборник стихов и привез подписанный экземпляр леди Лизандер! Он и мечтать не может, что на него обратят внимание, и тут кавалер Ахайре говорит ему на ушко: «Дэнна, ты прелесть, правда, и я был бы совсем не против… но так уж случилось, что я дал обет не спать с мужчинами, пока не закончу Академию. Без обид?» — и целует в уголок губ. И Дэнне приходится на три дня уступить ему свои права на спальню леди Лизандер, и утешает его только то, что потом кавалер Ахайре снова исчезнет из их жизни.

Но исчезает не только он.

Она расстается с леди Сольвейг Солантис. Никто не знает, что у них там вышло, даже Дэнна. Но зато весь город узнает о пощечине, которую леди–капитан отвесила наместнику Валеска на приеме. Поединка не случилось, скандал удалось замять, но леди–капитан приходится отсидеть две недели на гауптвахте. Дэнна таскает ей из кухни всякие вкусности, и охранники иногда пускают его на ночь, в нарушение всех правил.

Выйдя с гауптвахты, она приглашает его на первое настоящее свидание — в «Камарго», и Дэнна наслаждается ошеломленными взглядами своих бывших коллег. Она снимает для них самый шикарный номер, с огромной кроватью и зеркалом на потолке, и они занимаются любовью до утра.

Наступившая зима оказывается еще более счастливым временем, чем лето. Зимой степь затихает, энкины больше не ходят в набеги, прочие племена не шлют послов, и патрули отправляются вдвое реже, и обязанности оруженосца становятся проще, и прекращаются изнурительные тренировки, и треть кавалеристов уходит в отпуска, а оставшиеся пьянствуют за троих.

Теперь они в полном распоряжении друг друга: иногда по целым дням валяются в постели, потягивая горячее вино с пряностями, лениво переговариваются, обсуждая прочитанные книжки или сплетничая. Кончается зима. Год назад Дэнна в нее влюбился. Кончается весна. Год назад они познакомились, если это можно так назвать, и он стал ее оруженосцем.

На исходе весны в гарнизон Белой крепости переводится капитан Тьерри Тинвейда. Дэнна еще не знает, какую роль в его судьбе сыграет этот человек.

*******

—Высокомерный ублюдок!

Кипя от злости, Лэйтис меряет шагами комнату Ньярры. Сам он сидит у стола, вытянув длинные ноги, улыбается насмешливо–добродушно. Она шипит и ругается, жестикулирует яростно, и «высокомерный ублюдок» — еще самое приличное, что она говорит про капитана Тинвейду.

—Дьявольское пламя, да что он о себе возомнил? Я степь поливала кровью, пока он прохлаждался на илмайрской границе! Он хоть одного–то кочевника издали видел? Хоть раз в шатре жил? А все туда же, выпендривается!

Ньярра слушает все это и говорит с удовольствием:

—Лэй, а что тебя бесит–то так — что умничает много или что в вырез тебе не заглядывает?

Останавливается, меряет его взглядом, фыркает.

—И то, и другое, Нийе. И не знаю, что больше.

—За что тебя люблю, леди–капитан — за откровенность.

—Так что ты предлагаешь, трахнуть его и успокоиться?

—Тебе решать. Что, так нравится?

Она вспоминает серые пронзительные глаза, твердый рисунок губ, кольца темных волос на висках, широкие плечи.

—Нравится, черт побери. Какого хера он на меня даже не смотрит?

—А ты что хотела, чтобы он тебе задницу лизал? Не из таких он.

—Да из каких он вообще? Не наш он, чужой, не приживется. За каким чертом он сюда перевелся? Вот не было печали. И смотрит так, будто мы дикари, а он — криданский король. А сам из провинции захудалой, и в столице–то ни разу не был, небось.

—Постой, ты что, в его бумаги залезла? Полковник тебе голову оторвет, если узнает.

Она разводит руками.

—Должна ж я была выяснить, с чего он так нос дерет. Ну воевал, да, — говорит неохотно. — На эссанти даже ходил пару раз. Правда, было это чуть не пятнадцать лет назад. А с тех пор все по мелочи — разбойники да эйхеле.

—А он тобой тоже интересуется.

—С чего ты взял?

—На тебе ж не написано, что ты у Змеиного ручья на южном фланге дралась. А он в курсе.

—И верно. Не прост капитан Тинвейда, ой не прост.

С простым они бы так не лаялись на советах. Он слова цедит холодно, равнодушно, не глядя — она сладким голосом издевается, с милой улыбкой и взглядом в упор, а скулы сводит от бешенства. Прочие офицеры веселятся, наблюдая за их словесными поединками. Впрочем, открыто они не сцепляются. Это значит признать врага, бросить вызов, и придется принять бой, а оба они пока не готовы. Приглядываются, принюхиваются, как псы перед дракой, проверяют друг друга. Рано или поздно сорвались бы, но до этого не дошло.

—Как насчет кофе, капитан Лизандер?

—Вы приглашаете или напрашиваетесь, капитан Тинвейда?

—Приглашаю. Нужно обсудить кое–что.

Губы ее норовят сами собой расползтись в улыбке. Есть! Первый сдался!

Только это, черт возьми, даже на почетную капитуляцию не похоже. Он все так же равнодушен, потягивает кофеек, ведет светскую беседу о делах крепости и на Лэйтис по–прежнему не смотрит. Она тихо злится. Был бы загляденье мужик, не будь он таким ледяным. Ведь не дурак, и язык у него как надо подвешен, и мечом владеет отлично, и в седле держится так, что залюбуешься… а ресницы, черт возьми! Вот так, когда он в профиль, они хорошо видны, и нижняя губа чуть выпяченная… и пялиться можно сколько захочешь, он и не заметит.

Обидно это — своих же братьев–кавалеристов словно и за людей не считает. Тягостна с ним беседа, не улыбается, не шутит, заинтересованности не проявляет. Здесь, в Белой крепости, к такому не привыкли, здесь все открыты и искренни, все друг другу приятели. А еще больше она не привыкла, чтобы к ней равнодушно относились. Бывали те, кто терпеть ее не мог с первого взгляда, бывали те, кто шарахался от ее кавалерийской прямоты, но больше было тех, кто смотрел на нее с симпатией, с восхищением.

Дэнну вспомнить только, мальчика своего. И взгляд его жаркий из–под ресниц, и руки жадные по всему телу, и шепот: «Богиня!»

Лэйтис вздрагивает от нахлынувших воспоминаний и не смотрит больше на капитана Тинвейду. Заканчивает разговор, прощается и уходит. «Черт с тобой, золотая рыбка!» Какой смысл терять время здесь, когда дома ждет Дэнна? Вот и свеча горит на подоконнике. Презрев дверь, она впрыгивает из сада в спальню и сразу же набрасывается на него, сонного, полуодетого, растрепанного.

И почему все–таки потом, после всего, когда она уже засыпает, уткнувшись лбом в изгиб плеча под белокурыми волосами, перед глазами на мгновение встают кольца кудрей темных, и бахрома ресниц, и нижняя губа оттопыренная?

Хорош, собака. И не только потому, что неприступен.

Когда сталкиваются друг с другом на плацу, она кивает сумрачно и проходит мимо. На советах перестает изощряться в остроумии. Да и вообще посматривать в его сторону перестает. Нет, не заводится Лэйтис на неприступных.

А потом учения летние, и становится совсем не до капитана Тинвейды. Упахивается она так, что сама по вечерам не может снять панцирь, ей помогает Дэнна. И разминает ей каменные плечи, его Ньярра научил делать массаж. Памятник лейтенанту надо поставить.

Как–то раз, после двадцать третьего учебного поединка, последнего в этот день, обнаруживается, что рядом Тинвейда, такой же замученный и потный, и у нее вдруг срывается:

—Пиво, капитан. Нас спасет только пиво.

Он кивает серьезно.

—Пошли.

И они пьют на галерее, сидя на перилах и постукивая коваными сапогами по камням. Еще обнаруживается в этот день, что у него есть чувство юмора, и шутит он вполне на уровне, почти так же непристойно, как принято в Селхире. Да и вообще — общение вдруг становится приятным. Похоже, ледяной красавец пообвык и расслабился. Они взглядывают друг на друга поверх кувшинов, говорят двусмысленности, и Лэйтис заливается смехом. Любит она мужчин, которые заставляют ее смеяться.

И уже «ты», «Тьерри» и «Лэйтис» — не сговариваясь.

Дальше странно все пошло — то ли перемирие, то ли дружба, но уж точно не роман. После рейда, после тренировок пьют вместе — то вдвоем, то в компании. На советах подкалывают друг друга, острят — но беззлобно. И встречаются почти каждый день. Офицеры перемигиваются, дразнят Лэйтис, она отшучивается: «Не со всеми же мне спать, с кем я пью!» А мысли–то не удержишь. Мысленно уже раздела и облапала всего, но дальше как–то и в мыслях не заходит — он так себя ведет, будто вовсе об этом и не думает. Может, женщин не любит? Так он и с мужчинами такой. Еще ни с кем не спал капитан Тинвейда в Белой крепости, Лэйтис знает это доподлинно. Разве что в городе кого подцепил. И с чего ему мужчин любить, такой не задержался бы на илмаэрской границе. До сих пор в Илмаэре мужскую любовь не жалуют, хоть уже лет тридцать как отменили закон против мужеложства. А спросить его прямо язык не поворачивается — подумает еще, что она себя ему предлагает. Тьфу, было бы кому, тварь чванливая!

Как–то засиделись у нее, далеко заполночь, Дэнна, отчаявшись ее дождаться, спит уже давно, а они откупоривают вторую бутылку бренди. Лэйтис жарко, и гостю ее тоже. Он раскраснелся, откинулся на спинку стула, ноги вытянул, расстегнул куртку почти до пупа. Она отводит глаза, чувствуя, что сейчас искрить начнет. Половина свечей уже погасла, в комнате полутьма, за окнами тихо и темно, только занавески шевелятся от ночного ветерка. Что за ситуация — оба молодые, здоровые, пьяные порядком, и смотрят друг на друга благосклонно, а вот поди ж ты… Дал бы он ей повод, улыбнулся похабно, в глаза посмотрел, колена коснулся — она бы сама все сделала. Уже бы смели посуду и ласкались прямо на столе. Но в нем нет и намека на желание. А скрывать — какой смысл? Видно, кровь холодная, темперамент вялый…

Так и уходит она в эту ночь в спальню, а для него бросает покрывало и пару шкур на пол. Утром забавно наблюдать за Дэнной — он подозрительно на них косится, но успокаивается, заметив, что капитан Тинвейда даже на расстояние вытянутой руки к ней не подходит.

—Тьерри, не говори никому, что мы не трахались. Репутацию мою погубишь. Ни одна собака меня больше не назовет Хазарат.

—Мне все равно не поверят. Что с тобой ночь провел и даже штанов не расстегнул.

—Уж лучше бы расстегнул. Смотри, какой мальчик без меня вчера спать лег.

—Извини, не оценю. Мальчики меня как–то…

—А девочки?

—И девочки тоже. Женщин предпочитаю. Умных.

—Только такие тебе дают, — хихикает Лэйтис.

Он ничуть не смущается.

—Вроде бы так.

—Ну, это не к нам, мы тут университетов не кончали.

А он Военную академию закончил, Лэйтис в его бумагах прочитала. А не прочитала бы, так он сам пару раз успел упомянуть, как бы невзначай. Был бы столичный идиот, кидающий пальцы почем зря — не так обидно. А Тьерри Тинвейда и правда хорош. Невыносимо видеть, как он ее ни в грош не ставит. Разве что как собеседницу уважает.

Что ж, никто в Селхире не удостоится чести переспать с капитаном Тинвейдой?

Так она и спросила, когда он позвал ее к себе на розовое крепкое эскобарское, которого бутылка стоит, как бочка пива. Она же Лэйтис Лизандер, у нее что на уме, то и на языке.

—Ну почему же, — и даже глазом не моргнул, не запнулся.

—Пять тысяч гарнизон, и ты за два месяца никого подходящего не нашел? А не слишком ли ты привередлив, капитан? А может, ты просто холодный? Или бессильный? Или обет целомудрия принес?

Он пожимает плечами невозмутимо. Лэйтис залпом допивает вино, со стуком ставит бокал.

—Мы с тобой тут одни, и у меня штаны в обтяжку, а под рубашкой соски видны. Неужто я тебя не волную?

—Волнуешь, — все с тем же серьезным видом, будто она о погоде спросила.

—А может, нам наконец трахнуться, чтобы искрить перестали, и вся крепость вздохнет спокойно?

—Неплохая идея.

И через полстука сердца она у него на коленях верхом, приподнимает ему лицо за подбородок, чтобы смотрел в глаза, не отводил взгляда.

—Что ж ты за человек такой, Тьерри Тинвейда?

—А вот такой вот.

Все–таки целует он ее — первый.

И не холодный, и не бессильный. Полно, в постели — он ли это? Уверенный, властный, неутомимый в ласках, пресекающий все попытки завалить его на спину и оседлать. Похоже, он может заниматься этим часами, и теперь она изнемогает под его длинными умелыми пальцами. «Сволочь нежная, тварь нахальная, отпусти, вздохнуть дай, в глазах уже темно…» Но вслух она говорит сквозь зубы:

—Трахаться хочу.

И он без слова ложится на нее, и она охватывает его коленями, и кончают они вместе, он со стоном, она с криком. Лежа рядом с ней, водит пальцами по ее животу, по груди, закинув вторую руку за голову. Молчит. Нет чтобы сказать: здорово было. Впрочем, и так ясно, было бы плохо, не стонал бы так. И стояло у него, будто он год не трахался, оголодал. Может, и правда?

Простыни все сбиты, подушки с одеялом на полу. Она достает одну подушку, подсовывает себе под голову.

—Что, мне только и надо было, что предложить?

—Тебе — да.

—Ты никому не отказываешь?

—Женщинам — нет.

—А мужчинам?

—Не люблю их.

—А предлагали?

—Само собой. Как такому красавцу не предложить.

Не сдержавшись, она присвистывает:

—А скромен–то как.

—Меня и женщины красивым называли.

—Твои любовницы тебя избаловали.

—Есть немного.

—Что ж, ты и комплименты говорить не умеешь?

—Умею, когда нужно.

«Ах ты сука», — думает она, прежде чем поцеловать оттопыренную нижнюю губу и положить на твердеющий член ладонь.

И спят они в обнимку. Она просыпается первая рядом с ним, дышащим неслышно. Кудри разметались по подушке, губы полуоткрыты, как для поцелуя. Опираясь на локоть, она выглядывает в окно, потом снова смотрит на него, и он поднимает ресницы.

—Что, так всю ночь надо мной и просидела?

От такой наивной гордыни она хохочет до слез, а потом кидается его щипать за бока, и они борются в постели, а потом начинают целоваться, и к бедру ее прижимается твердое, гладкое, округлое.

—Не дразни меня. Опоздаем на построение…

—Не опоздаем.

Она ныряет под одеяло и берет его губами. Утренний стояк — это просто праздник какой–то.

Управились они гораздо быстрее, чем ночью, но на построение все равно опоздали.

Никогда с ней такого из–за любовника не случалось.

Даже из–за Альвы. Ему бы она не отказала, но рыжий бесенок спал по утрам и не помышлял о сексе.

А Дэнна не посмел бы ее задерживать.

При мысли о Дэнне Лэйтис хмурится. Что ему сказать вечером? И решает не говорить ничего. А вечером он не спрашивает, и становится ясно, что догадался и так. Против обыкновения молчит и почти на нее не смотрит, накрывая стол к ужину. Когда поднимает глаза, в них поблескивает обида, и губки розовые надуты. А когда расстилает для нее постель, и она обхватывает его талию, отстраняется и роняет холодно:

—Я устал.

—С чего тебе уставать, драгоценный мой, — она изгибает бровь. — У тебя даже тренировки сегодня не было.

—Я вчера всю ночь не спал, ждал тебя.

Смотрит на нее — надеется увидеть вину в ее взгляде? Да откуда же ей взяться. Она Лэйтис Лизандер, может проводить ночи с кем хочет. И оправдываться не собирается.

—Ну так спи, раз устал, — и выпускает его из рук.

Дэнна медленно раздевается, потупив глаза. Красавчик ее соблазняет? Она тоже может быть холодной, если надо. И отводит взгляд, лишь краем глаза ловя движения стройного тела. Гасит свет, ложится с ним рядом, не прикасаясь. И ждет, прислушиваясь к его дыханию.

Ага, вот оно. Вздох, потом еще. Дыхание становится чаще и срывается. Так дышит тот, кто старается не заплакать. Что ж ты мучаешь себя, детка? Если обидела, так и скажи, не молчи. Только ведь сам знаешь: раз не требую от тебя верности, то и тебе ее дать не могу. Не хочу — так правильней. Или все же не могу?

Лэйтис Лизандер не привыкла себе отказывать. Слишком часто ей отказывали другие. И кавалер Ахайре был далеко не первым ударом, пусть и самым сильным. После него она поклялась себе: желать только того, кого может получить. Но была у этой клятвы и оборотная сторона — того, кого могла получить, она всегда желала.

И сейчас она желает кавалера Тинвейду куда больше Дэнны. Сладкий белокурый мальчик совсем не таков в постели, как взрослый воин–кавалерист.

Вот только Дэнну она любит. За этот год они словно вросли друг в друга корнями, не отодрать, а если и отодрать, то с кровью.

Отодрать. С кровью.

Как он брал ее мальчика, этот степняк черноглазый, с браслетами золотыми на руках и ногах, в ночь Симурга? Как ее мальчик отдавался ему? Дорого бы она дала, чтобы посмотреть на его наслаждение со стороны — на то, каков он в любви с мужчиной. И не ревновала бы, а сама наслаждалась. Почему Дэнна так не может? Боится, что Тьерри заменит его в постели Лэйтис? У него есть шансы, конечно. Но слишком он все–таки холоден, кавалер Тинвейда. От обожания Дэнны она никогда не откажется.

Мальчик всхлипывает уже открыто, но она не двигается с места, прикидываясь спящей. Сам обиделся на нее — сам пусть и ищет примирения. И расчет ее верен, как всегда. Он поворачивается к ней, прижимается лицом к груди, и она чувствует влагу на его щеках.

—Прости, — шепчет он. — Прости. Я ревную.

Она обнимает его.

—Я знаю, и что делать? Я всегда буду смотреть на сторону. Ты не можешь мне всех заменить. У меня и так полгода никого, кроме тебя, не было.

Ну, она чуть кривит душой. Один раз, зимним вечером, задержалась в кабинете полковника Гаэрри после совета. Пару раз в городе до беспамятства нажиралась с Кунеддой и просыпалась голая в постели, правда, не с ним, а с одним из прочих собутыльников, красивых парней, которых Кунедда просто притягивал. Пару раз в рейде звала в палатку кого–то из старых друзей. Но это так, случайные эпизоды. Постоянных связей не заводила после Сольвейг. А Тьерри… что Тьерри, с ним еще неизвестно.

Но сердцем знала: известно. С ним — надолго. Иначе не зацепило бы так его равнодушие. И не тянуло бы так к нему, будь хоть трижды тридцать раз красив. Не в этом дело. Просто во многом они друг другу подходили. Он был равным — в отличие от Дэнны. И Дэнна тоже сердцем это знал.

—Ты меня бросишь ради него.

Ах, он даже знает, кто это. Логично, черт побери. Только дурак не догадается, с кем она провела ночь. Они же два месяца друг на друга облизывались.

—Брошу, если будешь ревновать. Он меня к тебе не ревнует.

—Ну так будет, — мрачно обещает ее сладкий мальчик и с недетской силой вжимает в постель.

Что ж, и в ревности есть свои преимущества. Никогда еще Дэнна не был так смел и яростен в любви.

Утром она обнаруживает на шее здоровенный засос, поднимает брови. Мальчишка посмел ее пометить! Ангельские крылья, вот нахал–то! Нет у него прав на нее, кроме тех, что она сама дает.

Она обнимает Дэнну — мальчик за зиму вытянулся и догнал ее ростом. Целует его и кусает за губу неожиданно и больно. Он вскрикивает тихонько, но не отшатывается, а прижимается к ней сильнее.

—О том, что я твоя собственность, можешь фантазировать в купальне, пока дрочишь. А за второй такой засос я тебя выпорю.

—Выпори прямо сейчас, если хочешь, — мурлычет он, довольный донельзя, и трется об нее всем телом. Он любит грубость, и страстный напор, и ее сильные пальцы, выкручивающие ему запястья. Почему бы и плетку не попробовать — чуть–чуть, понарошку, только чтобы разжечь огонь под кожей. Они так развлекались уже, и руки она ему связывала, и ладонью раскрытой, ненапряженной хлестала по щекам и по чему подвернется, и волосы на руку наматывала. «Мой мальчик, что хочу, то и делаю!»

И снова между ними мир. Надолго ли?

*******

Она даже не понимает, как это заметно.

Стоит ей войти в комнату, сбросить пропотевшую куртку, потянуться у зеркала, поприветствовать его томно, с хрипотцой, и ему все становится ясно, и в сердце будто входит стрела с тупым наконечником, и нахлынувшая боль почти осязаема.

Боги, как это больно. Он на секунду закрывает глаза и прикусывает губу, чтобы не застонать.

Она быстро целует его и скрывается в купальне, оставляя за собой запах секса, который неуловим для любого, кроме мальчика Дэнны, сгорающего от ревности.

Она опять была у него, опять вплетала пальцы в его кудри, смыкала губы с его губами, дарила ему дружбу своих бедер, как писала Белет–Цери про Ашурран, про ее любимую героиню, шлюху и стерву, каких мало.

И когда она выходит в небрежно наброшенном халате, вытирая мокрые волосы полотенцем, и пытается его обнять, он даже не поднимает рук, чтобы отстраниться. Боль его слишком сильна, чтобы притворяться.

—Ну что еще такое?

—Вы опять были у него, госпожа.

—С чего ты взял?

Он меряет ее почти ненавидящим взглядом и отворачивается. Она даже не понимает, как это заметно. Прилежно расчесанные волосы, рубашка, застегнутая на все пуговицы — а ведь он знает, какой она приходит с плаца или с пьянки, если приходит прямо оттуда. И эта плавность движений, и взгляд, как у сытой кошки, и чуть более хриплый голос — сорвала, пока кричала под ним… — и припухшие губы — от его поцелуев. Да уж, этот плечистый кавалерист объездил ее на славу, как она любит…

—Дэнна, прекрати, — раздраженно говорит она.

—Вы спросили, я ответил, госпожа.

—Не называй меня так.

—Госпожа, как мне еще называть вас? Я ваш слуга, и вы обращаетесь со мной, как со слугой.

—Дьявольское пламя, ты просто невыносим. Не твое дело, с кем я трахаюсь!

—Ах вот как! А говорила, что любишь! — кричит он ей в лицо, и в его голосе звенят злые слезы.

—Люблю! — ноздри ее раздуваются. — Люблю! — она хватает его за плечи и встряхивает. — Ди, что тебе до него, я с ним едва ли раз в неделю по часу, а с тобой все ночи, бесовский огонь, чего тебе еще не хватает?

—Да будь твоя воля, ты бы с ним все ночи проводила, это он тебе не дает. Слишком занят для тебя, да?

—Заткнись, Ди! Я приказываю!

—Что у него такого, чего нет у меня? Член, что ли, больше? — дерзко выкрикивает Дэнна.

И ударяется лопатками о стену, еще не чувствуя боли в онемевшей щеке, но уже видя, как она опускает руку.

Она дала ему пощечину. Лэйтис, его возлюбленная, ударила его по лицу. И теперь он знает, как тяжела ее рука, когда она бьет всерьез.

А вот теперь приходит и боль, он хватается за щеку и сквозь набежавшие слезы смотрит на нее с ужасом. Она отвечает ему холодным взглядом, в котором нет ни малейшего сожаления, и ноздри ее по–прежнему раздуваются.

—Забыл, с кем говоришь, оруженосец? Я тебя предупреждала.

Всхлипнув, он бросается к дверям, и она его не удерживает ни словом, ни жестом.

На улице Дэнна глубоко вздыхает, стараясь унять подступающие рыдания, утирает рукавом слезы. Он не хочет, не может сейчас быть один. Но осознает это только тогда, когда ноги сами приносят его к двери Ньярры. Только бы он был дома!

—Что случилось, малыш? На тебе лица нет.

И неожиданно для себя он разражается рыданиями, уткнувшись в плечо Ньярры. Тот гладит его по волосам и больше ни о чем не спрашивает. Ведет к столу, наливает вина, разбавленного водой, дает платок и выставляет на стол хлеб, сыр, холодное мясо.

Как ни велика обида Дэнны, а слезы быстро кончаются. Являя собой воплощение мировой скорби, он смотрит в стол и ждет со страхом, что сейчас Ньярра начнет задавать вопросы. Но вместо этого лейтенант заводит совершенно посторонний разговор, и через несколько минут Дэнна уже робко улыбается, уплетая скромный ужин и запивая его вином. Молодой здоровый организм всегда берет свое, и у Ньярры так тепло и уютно, что даже горести Дэнны отступают на второй план.

А потом от вина начинает чуть–чуть кружиться голова, и губы будто слегка немеют, и так нестерпимо хочется тепла и ласки, что он встает, чуть покачнувшись, кладет Ньярре руки на плечи и целует его. Он готов применить сейчас все свое красноречие, весь свой небогатый арсенал приемов соблазнения, но это не требуется. Ньярра не заводит глупых песен вроде: «А ты уверен, что тебе это нужно?» или «Давай останемся друзьями». Он просто привлекает к себе Дэнну и целует в ответ. Он нежен, нетороплив, и сердце Дэнны разрывается от переполняющей его благодарной ответной нежности. Они никуда не торопятся — сначала поцелуи, потом ладони, скользящие под одеждой, осторожные изучающие ласки. Юный оруженосец не сдерживает вздохов удовольствия, тихонько постанывает, когда губы Ньярры касаются его сосков. Ему хорошо, и образ Лэйтис, с холодной яростью на лице опускающей руку, уже не стоит перед глазами.

Они в постели, и Дэнна охает от удивления, поняв, что у Ньярры все большое, даже то, что не видно сразу. Почему–то раньше он об этом не подумал.

—У тебя есть смазка?

—Малыш, а тебе так надо?

—Надо. Я хочу.

Дэнна стискивает зубы. Пусть ему будет больно, лишь так можно уравновесить душевную боль, которая его терзает. Если она хочет, чтобы он из–за нее страдал — значит, так и будет. Все это из–за нее, он в постели с этим огромным мужчиной, который может порвать его на сигнальные флажки одним неосторожным движением.

Хоть Ньярра не жалеет времени, чтобы его растянуть и подготовить, больно все равно. Конечно, и приятно тоже, но… Приятно скорее от того, как Ньярра сжимает его в объятиях, как шепчет ласковые слова на ухо, и у Дэнны на глаза наворачиваются слезы, он словно растворяется в медленных сильных движениях своего партнера. Кончив, они не расцепляют объятий, Дэнна прячет лицо на груди лейтенанта, а тот перебирает его спутавшиеся льняные локоны.

—Ну что, полегчало, малыш? — слышит он серьезный голос Ньярры и только вздыхает в ответ.

Перед тем, как заснуть, Дэнна спрашивает:

—Можно, я еще приду?

И Ньярра понимает, что он имеет в виду. Он всегда все понимает.

—Когда захочешь, малыш.

Вечером Лэйтис держится отчужденно, разговаривает сухо. Как будто он виноват и должен быть наказан. Ну что ж, Дэнна готов принять свое наказание. Разве он, в самом деле, не виноват, думает он с горечью, — вел себя непозволительно нагло со своим командиром, и какая разница, если леди–капитан ему еще и любовница, и губы ее говорили ему слова любви долгими зимними вечерами. Он хочет сказать тоном вышколенного слуги: «Ужин подан, госпожа», — и не может, в горле словно комок застрял. Руки его безвольно падают вдоль тела, он стоит молча, опустив низко голову. И тогда по полу шелестят босые ступни, высокая грудь прижимается к его спине, и две руки обхватывают его и стискивают крепко.

—Дэнна, мальчик мой… Прости…

И больше ей ничего не надо говорить.

Только такой идиот, как Дэнна, мог подумать, что после этого она перестанет встречаться с капитаном. Нет, не перестала… но поздние возвращения становятся реже, ночевки черт знает где без предупреждения прекращаются совсем. И в ответ на молчаливый упрек во взгляде Дэнны она отводит глаза, а не смотрит холодно–вызывающе. Как сытая кошка она больше не выглядит. Дэнна все чаще замечает в ней какое–то напряжение, неудовлетворенность.

Господи всемогущий, неужели она тоскует по капитану Тинвейде?

Дэнна опускается до того, чтобы проследить за ними, и узнает много нового. Кое–что из этого обнадеживает, а кое–что повергает его в печаль. Удивительно, но факт — они совершенно не выглядят, как любовники. Разговаривают ехидно, безжалостно подкалывают друг друга. При этом капитан Тинвейда не прикасается к ней, не обнимает, даже вплотную к ней не встает. И вообще он редко смотрит в ее сторону, как будто между ними не то что секса — влечения никогда не было. Если бы капитан просто скрывал их отношения, это понятно; но даже наедине они ведут себя так же. С Дэнной Лэйтис совсем не такая: проходя мимо, так и норовит ущипнуть за ягодицу, приобнять за талию, чмокнуть в щеку или в губы, заправить за ухо выбившийся локон. И на людях такое проделывает, только чуть более незаметно, и сначала еще оглядится по сторонам и состроит заговорщическую мину. А капитана Тинвейду она будто побаивается слегка, относится настороженно. Будто бы с ним она подавляет свою чувственность, приглушает щедрое тепло своей души и тела — то, что всегда так сильно действовало на Дэнну. Лишь изредка все это прорывается наружу: в улыбке, во взгляде, обращенном на капитана, в том, как она дотрагивается до его рукава.

Да, ясно, что у них что–то не ладится. И Дэнна даже не знает, радоваться ли ему. Если капитан Тинвейда оставит леди–капитан Лизандер, решит ли это его проблемы? Сомнительно. Ее гордость будет жестоко уязвлена, ведь Лэйтис гордится тем, что еще ни одному любовнику не удалось ее бросить. А вдруг она захочет для компенсации бросить Дэнну? Ему даже думать об этом страшно.

Вообще–то непохоже, что кавалер Тинвейда собирается ее оставить. Дураку ясно, что он к ней привязался. Отчасти, конечно, дело в том, что Лэйтис — одна из немногих в крепости, кто проявил дружелюбие по отношению к новому капитану. Но если бы ему было неинтересно с ней, он бы не вел длинных разговоров, не обращался к ней в любую свободную минуту, не стремился так ее развеселить и развлечь. Наблюдая за ними, Дэнна как никогда остро ощущает, что ему самому никогда не удастся так занять внимание Лэйтис. С ним она никогда не станет разговаривать часами — просто не о чем. Что он ей может рассказать? Как поварята на кухне передрались из–за того, кому нести ужин капитану Кунедде? Или как конюх споткнулся об поросенка и окатил ведром помоев жеребца самого полковника Гаэрри? Или как мстительная прачка выдала девице, отвергнувшей ее ухаживания, форму на два размера меньше? Конечно, он рассказывает ей иногда такие вещи, и она хохочет звонко и заразительно, но разве это сравнится с:

—…И тогда наш командир приезжает в лагерь эйхеле и говорит им: «Не хотите по–хорошему? Мы вас все равно поимеем, только уже без смазки. Или предпочитаете, чтобы это сделали эссанти?» Почесав репу, они ставят под наше знамя тысячу всадников, и у каждого кнут — ты видела когда–нибудь, что они вытворяют с этой штукой? Я видел, как им стрелы на лету сбивают. И в первый же месяц лета…

Она слушает капитана Тинвейду, и глаза ее смеются.

Дэнна делится своими сомнениями с Ньяррой. После той ночи они становятся еще ближе, и Дэнна частенько забегает к нему просто поболтать. А те три дня, пока Лэйтис в патруле, Дэнна ночует у Ньярры, влезая к нему в постель во всех смыслах этого выражения. Секс с Ньяррой — удовольствие довольно экстремальное, но удовольствие все равно.

—А ты соврати капитана Тинвейду, — советует лейтенант.

Дэнна недоумевает поначалу.

—Зачем?

—Разберешься, чем он так заинтересовал Лэй — раз. Научишься чему–нибудь полезному — два. Красиво отплатишь леди–капитан — три. И может быть, если все удачно сложится, они перестанут прятаться по углам и пустят тебя к себе в спальню.

—Не уверен, что я этого хочу, — вздыхает Дэнна. — Он не в моем вкусе. Насмешливый какой–то, высокомерный. Мне от него не по себе.

Ньярра улыбается.

—Не тебе одному. Мое дело предложить… Если не хочешь, пусть все остается как есть.

—Ох, Нийе, не знаю я. Вряд ли у меня получится. Он, между прочим, мужчин не любит, он сам говорил.

—Да он, по–моему, и женщин не любит.

—Спасибо, утешил, — ехидствует Дэнна.

Какое–то время он молчит, обдумывая идею, и она захватывает его все больше и больше.

—А было бы неплохо… Только я ни фига никого соблазнять не умею…

Тут Ньярра смеется и похлопывает его по голому животу.

—Малыш, а вот это будешь рассказывать кому–нибудь другому, а не мне. С какой это радости я очутился в койке с оруженосцем моего капитана? Наверное, я любитель юных белокурых эльфиков, просто раньше маскировался, ага.

Польщенный, Дэнна пытается скрыть довольную улыбку.

—Скажи еще, что я тебя в койку завалил.

—А говоришь, не умеешь.

—Все равно мне до Лэйтис далеко. Вот она точно может поиметь любого, кого захочет.

—Ооо, малыш, она просто так себя ведет. Имидж, слыхал такое слово? Представь себе, и леди–капитан отказывали, бывало.

—Да брось. Если ты про юность ее, то я в курсе, она рассказывала. Детские увлечения…

—И здесь, в крепости, тоже случалось. Только если что, я тебе ничего не говорил.

—Нийе, ты гонишь!

—Агвизеля помнишь? Ну вот.

—Он ей отказал? Агвизель? Да ладно.

—Точно. У Лэй чуть крыша на нем не поехала. Она кричала, что он единственный кочевник, которому она готова дать. Но не сложилось.

—Ни фига себе…

—Знаешь же, как это бывает. Вроде, оба не против, но ничего не получается. Может, ей хотелось, чтобы он влюбился, не знаю. Не такая уж железная наша леди–капитан, как хочет показать.

Ранним утром их будит стук в дверь и голос капитана Лизандер:

—Нийе, открой, это я.

Похолодевший Дэнна натягивает простыню до подбородка, едва преодолевая искушение укрыться с головой. Ньярра кидает ему ободряющий взгляд, влезает в штаны и идет открывать.

—Ну–ну. Так я и знала, что ты здесь. Одевайся давай, и пойдем.

Разговаривает она вполне миролюбиво. Прищурившись, наблюдает, как Дэнна одевается, и во взгляде ее ясно читается, что она готова тут же раздеть его обратно. От этого взгляда у Дэнны бегут мурашки по спине, и член заявляет о своем твердом намерении встать.

Дома она так яростно присасывается к его губам, что у него в глазах начинают плавать цветные пятна от перевозбуждения.

—Потри мне спинку, зайка.

И они трахаются прямо в купальне — мокрые, скользкие и горячие.

Дэнна готовит для нее кофе. Она садится на край стола с дымящейся кружкой, ставит его перед собой и зажимает коленями.

—А вот теперь поговорим серьезно. Мне не нравится, вернувшись из патруля, заставать дома холодную постель.

Собрав все свое мужество, Дэнна отвечает независимо:

—Я должен согревать тебе постель как оруженосец или как любовник?

Лэйтис расставляет пошире колени и устраивает ступни на его ягодицах. Это чертовски приятно, и если бы не вчерашний секс с Ньяррой и сегодняшний с ней…

—Ты должен согревать мне постель, как мой мальчик. Или ты что–то имеешь возразить?

Интересно, как можно возражать, когда она так делает?

—Ммм…

—Приму это, как твердое «да». И еще, Дэнна… Дэнна? Открой глаза. Так вот, еще мне не нравится, что ты путаешься с моим лейтенантом.

Дэнна вздыхает и бормочет:

—Ну, мы друзья… практически…

—Я сама Ньярру люблю, но…

—Ревнуешь?

—Есть такое понятие, как субординация. Ты не должен спать с моими подчиненными.

—Ага, ты, значит, спишь с кем хочешь, а я не могу?

—Я с подчиненными не сплю.

—А я?

Она морщится с легкой досадой. Крыть–то нечем, как она любит говорить.

В ее голосе слышатся почти жалобные нотки:

—Так не может продолжаться, мой сладкий. Нам с тобой нужно что–то решить. Я знаю, зачем тебе Ньярра. Не надо мне мстить, не люблю я этого.

Вздохнув, Дэнна прижимается к ее плечу, утыкается носом в шею. Она пахнет степным летом, душистым и знойным.

—А что тут можно сделать?

—Ну хочешь, я не буду с ним встречаться?

Дэнна мотает головой.

—Это еще хуже. Будешь думать о нем, когда ты со мной. Я же знаю.

И опять ей нечем крыть. И правда было такое, в начале лета, пока она слюной исходила по капитану Тинвейде.

—Или будешь к нему тайком бегать.

Теперь вздыхает она.

—Он мне никогда тебя не заменит, радость моя. Но мне с тобой тоже нелегко, пойми. Ты такой… беспомощный временами.

—Неудачник? — с горечью переспрашивает он.

—Н–нет… просто ты требуешь слишком много внимания, заботы… так хочешь на кого–то опереться. А мне тоже надо на кого–то опираться, хоть иногда.

—Вряд ли капитан Тинвейда представляет из себя такую уж хорошую опору, — говорит Дэнна не без сарказма.

Удар попадает в цель, и она замолкает.

—Извини.

—Да нет, ты прав. С ним у нас нет будущего, и я никогда жить с ним не стану. Мы даже друг в друга не влюблены. Я хочу, чтобы ты перестал на меня обижаться за то, что я иногда — ну, просто по–дружески — провожу с ним время.

—Можно подумать, у тебя других друзей нет.

—Не так их много, и почти со всеми я спала. Вот к кавалеру Ахайре ты же не ревнуешь?

—Он далеко. И ради него ты меня не бросаешь на всю ночь.

—Зайка моя, я правда не буду больше. Мне с тобой хорошо, и я не хочу тебя потерять. Но если ты не будешь играть по моим правилам, лучше расстаться.

—Буду, — шепчет он покорно. Прямо сейчас он готов согласиться на что угодно.

И слабенькая надежда, что он может совратить капитана Тинвейду и вытеснить его с поля, согревает его.

А еще — не заманчиво ли будет увидеть леди–капитан в постели с кем–то третьим?

Дэнна никогда еще не занимался сексом втроем… хм, то есть занимался, конечно, но будь там Лэйтис… если бы она смотрела на него… или он на нее…

Решено. Будет ей разврат, если она его так любит.

*******

В конце лета эутанги вслед за стадами диких быков откочевали далеко на юг, почти к самой арисланской границе. Так что на Симург к ним никто из кавалеристов не едет. Тогда у кого–то рождается гениальная в своей простоте мысль: почему бы не отпраздновать начало осени прямо в крепости? Предложение встречено всеобщим энтузиазмом. Кавалеристы ничего так не любят, как побухать и потрахаться. Торговцы везут в Белую крепость бочки с вином и пивом, гонят быков и баранов. Крепостная обслуга стоит на ушах — никогда еще не требовалось столько дров, вертелов, кувшинов с маслом, праздничных флагов и фейерверков. Оруженосец Кунедды, высунув от усердия язык, полирует на крыльце панцирь своего господина. А Дэнна слоняется без дела, потому что в предпраздничной суматохе Лэйтис Лизандер выпросила у полковника отпуск и ускакала в столицу. Обещала привезти ему оттуда поющую раковину и новых книжек.

За прошедший год Дэнна пристрастился к чтению, благо у Лэйтис книг было так много, что они лежали стопками не только на полках, но и под окном, выходящим на плац. За завтраком она по привычке вытягивала из стопки первую попавшуюся, раскрывала где придется и утыкалась в нее, прихлебывая кофе. Он удивлялся, как можно читать книги с середины, пока не понял, что она уже не раз прочла все это добро от корки до корки. А если какие книги были недостойны того, чтобы подвернуться под руку за завтраком, то Лэйтис их раздавала. Дэнна позавидовал, что эти книжки, даже читанные–перечитанные, все равно отвлекают ее внимание от более достойного предмета, каковым являлась, по его мнению, его скромная персона. И решил сам, так сказать, познать мудрость веков. Только никакая это была не мудрость веков, а только современные романы, и самый старый из них принадлежал Белет–Цери. Остальное вышло едва ли десять лет назад, и авторы все незнакомые, а некоторые даже не криданские, а не пойми какие. В школе он, конечно, учился и литературу проходил, и всеобщую в том числе. Но там все больше классику приходилось читать, то, что выдерживалось веками, как драгоценное вино. К тому же, подростков несовершеннолетних берегли, излишне откровенных романов в руки не давали. Зачем зря кровь бередить тем, кому плотская любовь еще не разрешается! А после школы стало Дэнне не до книжек. Только в доме капитана Лизандер он узнал, что такое — читать до рассвета, не в силах закрыть книгу, пока не перевернешь последнюю страницу. Не все из коллекции Лэйтис ему нравилось — но если нравилось, то до того, что оторваться невозможно. Взять хотя бы «Аланнов» — у Дэнны аж губы сводило, и руки–ноги холодели, и в паху ломило, пока он читал о постыдной изнанке великой войны, о том, что люди творили с Древними, а ведь был он уже не девственник и родился на границе, а не в мирной провинции.

Потом пару раз снились стыдные сны — например, будто он попал в плен к эутангам, и его раздевают, раскладывают на земле, ноги задирают в воздух, держа за лодыжки, мужчины развязывают завязки на штанах и ложатся с ним по очереди, и у каждого — лицо Баязета… Проснулся он с криком, рядом с сонной Лэйтис. «Я же говорила, нефиг всякую ерунду на ночь читать», — пробормотала она. На другой день, когда он рассказал ей сон, она хмыкнула: «Радость моя, если ты когда–нибудь в плен попадешь, никто тебя простым воинам не отдаст. Юн, блондинист, собой хорош — будешь жить в чьем–нибудь шатре и ублажать его хозяина. И упаси тебя Единый бог сопротивляться, потому что строптивым пленным степняки обычно режут глотку. После всех забав, естественно. А тех, кто пытается бежать, травят собаками. Ты думаешь, в этом вшивом романе реальные ужасы описаны? Автор не был на стоянке энкинов. А я была. Знаешь, кто чаще попадает в плен? Мальчишки да юноши. Энкины их щадят, потому что молодые наложники больше ценятся. А воины постарше предпочитают погибнуть в бою, потому что в этом больше чести. И оружием они лучше владеют, их можно свалить только ударом насмерть. Думаешь, я могу читать такие романы, после того как нашла парня из своей сотни: разодран до мяса кучей здоровых мужиков, челюсть сломана, и отовсюду из него льется кровь со спермой, даже из носа, а лицо черное от побоев? Прежним красавцем он так никогда и не стал. А эссанти делали то же самое с эйхеле, а эутанги — с энкинами, а если бы мы воевали с эутангами, то они делали бы то же с нашими воинами. Вот поэтому я не сплю ни с кем из Дикой степи».

Но все же держала капитан Лизандер у себя книги о войне и прочих вещах, сомнительных с точки зрения литературных традиций. То герой сына своего наложником сделает, то наоборот, выкрадет наложника и сделает своим возлюбленным; то влюбится в проститутку, то возлюбленную продаст в бордель; то преступной страстью к мужчине томится, то к женщине, если героиня; то сотню человек убьет своей рукой, не поморщившись, то с собой покончит из–за несчастной любви. И везде столько секса, что бедный Дэнна, бросив книжку, бежит в купальню, и холодная вода не всегда помогает, приходится применять более радикальные меры.

Поэтому–то он не читает книжек леди–капитан в последние дни лета — пожар в чреслах легко разжечь, а кто поможет его потушить? Ньярра занят — на него свалились обязанности Лэйтис по организации всеобщей пьянки. Вообще бы не ел, наверное, если бы Дэнна ему не приносил горячего из кухни. Быстренько покидает в себя еду, чмокнет Дэнну в губы — «Что б я без тебя делал, малыш!» — и опять унесется пинать подчиненных и торговцев. От скуки Дэнна ходит смотреть, как капитан Кунедда муштрует своих лейтенантов — они станцуют Пляску лезвий, как на столичных турнирах. А капитан Тинвейда в патруле. Когда вернется, попадет прямо с корабля на бал, как говорится.

Несмотря на дела–заботы, Ньярра не забыл ни о Дэнне, ни об их давешнем разговоре.

—Я его позову к нам, ради тебя. Напоим его хорошенько, и тут уж ты сам не зевай. Момент самый подходящий.

Офицеры пьют, спорят, смеются и снова пьют. Бутылки уже на две трети пусты, и бутылки эти не первые. Ремни уже ослаблены, и рубашки расстегнуты, у кого на пару пуговиц, а у кого совсем. Дэнна нет–нет да и скосит глаза на бюст лейтенанта Дженет Джефферсон, колышущийся от каждого движения под тонкой тканью рубашки. Рука ее соседа уже прочно обосновалась на талии леди–лейтенант. Дэнна под столом разбавляет свой бокал водой — ему нельзя напиваться, в голове и так уже шумит.

Капитан Тинвейда разговаривает с Ньяррой. Он–то наливал себе исправно, но совсем не выглядит пьяным, такой же чопорный и серьезный, как обычно. Дэнна бросает на него быстрые взгляды из–под ресниц. Что ни говори, а капитан — красивый мужчина, и сейчас, когда Дэнна слегка одурманен вином, непристойными шутками офицеров и недельным отсутствием секса, он почти верит, что хочет соблазнить капитана только ради себя самого.

—А расскажите–ка мне про Илмаэрское перемирие, — говорит Ньярра, наливая себе вина…

…и выверенным движением опрокидывает бокал на рубашку капитана.

—Ох ты черт. Прошу меня простить!

Тинвейда оглядывает багряное пятно немного удивленно, будто не понимая, что это такое, и только тогда становится ясно, что он все–таки не вполне трезв.

—У меня в комнате есть вода и полотенце. Дэнна, проводи капитана! — и подмигивает ему, когда капитан отворачивается.

У Дэнны слегка холодеет в животе от волнения, и приятная винная истома сменяется отвратительной трезвостью и полным осознанием происходящего. Когда он льет капитану на ладони воду из кувшина, руки его чуть дрожат, и он не имеет ни малейшего понятия, что ему делать. Капитан отфыркивается, встряхивает мокрыми кудрями, расстегивает рубашку, путаясь в пуговицах, и тут пальцы Дэнны как бы сами собой приходят ему на помощь. Полотенце, которым надо бы вытереть следы от вина, забыто. Кожа у капитана Тинвейды горячая, и живот поджарый, а пахнет от него вином и табачным дымом. Теперь уже совсем хорошо видно, что он порядочно пьян, потому что даже не замечает, что Дэнна прижимается к его бедру и расстегивает на нем ремень. Дэнну словно захватила какая–то сила и несет, не оставляя времени на раздумья. Узкая ладонь его нащупывает мужское орудие капитана, уже начинающее твердеть. Одно движение — и восставшая плоть буквально впрыгивает ему в руку. Капитан издает шумный вздох и хватается за его плечи, будто хочет оттолкнуть. Но не успевает — Дэнна скользит вниз, на пол, и принимает его в рот, целиком и сразу. Капитан начинает тяжело дышать, прислоняется к стене, а руки его теперь удерживают Дэнну, а не отталкивают. Так возбуждает, когда горячий ствол касается губ и неба… Дэнна быстро находит нужный ритм, и капитан кончает ему в рот с удовлетворенным стоном. Вкус терпкий, горьковатый.

Дэнна поднимается с гудящих колен, облизывает онемевшие губы, застегивает капитану ширинку — и был таков. Немного погодя кавалер Тинвейда в распахнутой рубахе появляется у стола, ошалело оглядывается, но Дэнну, забившегося в угол, не замечает. Он наливает себе вина, вяло поддерживает беседу, и вид у него совершенно офигевший. Наконец Ньярра советует ему пойти домой и провожает до двери, поддерживая за локоть.

Добредя до своего дома, капитан долго не может нашарить дверную ручку — и тут руки обвивают его шею, и губы впиваются в губы. Какое–то время капитан еще колеблется — видать, пытается понять, чье гибкое тело прижимается к нему. А потом все это становится неважно, имеет значение только нежная кожа под пальцами, сладкие вздохи, горячий рот. Проклятая ручка как–то сразу находится, и вот они уже в спальне. Целоваться–то капитан целуется, с такой силой, что они чуть не сталкиваются зубами, и шарит руками по своему ночному гостю, но никаких активных действий не предпринимает. И Дэнна укладывает его навзничь, стаскивает с него и с себя одежду, не забыв достать из кармашка смазку, и садится на него сверху. Тогда только капитана пронимает — он хватает Дэнну за бедра и пытается сам вести, а когда это не получается — просто опрокидывает его ничком на кровать и подминает под себя. Так Дэнну еще не трахали — грубо, в бешеном ритме, и он зажимает зубами уголок подушки, чтобы не завопить в голос. Чтоб он еще когда–нибудь… с пьяным кавалеристом… мамочка! Капитан вбивает его в постель последний раз и содрогается в оргазме. Стоит только измученному Дэнне выползти из–под него, как кавалер Тинвейда бормочет что–то неразборчивое и засыпает.

Морщась от боли, Дэнна находит свою одежду при свете, падающем из другой комнаты, и прихватывает с собой кое–что, принадлежащее капитану, прежде чем уйти. Ему хочется плакать, но слез почему–то нет. В доме своей госпожи он долго сидит под струящейся водой в купальне, глядя в одну точку. На бедре у него цветет роскошный синяк. Дэнна чувствует себя так, будто его поимели, использовали — но ведь он сам этого хотел, разве нет? Может, дело в том, что капитану он совсем не нравится. Не будь капитан так пьян, он и близко бы Дэнну не подпустил.

Ангельские крылья, ну зачем он в это ввязался? Даже удовольствия не получил.

Ну, хоть ясно теперь, за что леди–капитан так любит кавалера Тинвейду.

—Это ваша рубашка, господин. Я ее постирал и погладил.

Капитан Тинвейда открывает пошире дверь.

—Зайди–ка, парень. Тебя зовут Дэнна, так?

—Да, господин. Я оруженосец леди–капитан Лизандер.

—Я помню.

Капитан хмурится, отводит глаза, и видно, что ему страшно не по себе.

—Послушай, Дэнна, я вчера был пьян… — начинает он нерешительно.

—Это только моя вина, господин, — говорит Дэнна угрюмо. — Я это сделал нарочно. Извините. И леди–капитан я ничего не расскажу, не беспокойтесь.

Он поворачивается, чтобы уйти, и капитан Тинвейда удерживает его за плечо. Смущаясь, он говорит:

—Послушай, это я должен извиниться. Я не слишком опытен… с мальчиками. В смысле… наверное, все не очень хорошо получилось, ты меня извини.

—Да нет, нормально, — бурчит Дэнна. — Просто я не в вашем вкусе, да?

Капитан совершенно теряется.

—Ну… эээ… ты симпатичный парень, просто я никогда такими делами не увлекался.

Дэнна вздыхает с несчастным видом.

—Я думал, мы могли бы с вами… иногда… ну, из–за леди–капитан… вы же с ней…

Он уже толком не понимает, что говорит, потому что теперь капитан Тинвейда смотрит прямо ему в глаза, и взгляд у него… голодный и будто бы шальной слегка… И снова захваченный той же силой, которая заставляет действовать, не раздумывая, Дэнна делает шаг и поднимает лицо, и капитан наклоняет голову, и губы их встречаются.

На этот раз они никуда не торопятся. Целуются долго, медленно, лежат в постели голые, прижавшись друг к другу, капитан неловко гладит его по животу, по крепким ягодицам и берет лицом к лицу, прижав ему колени к груди. И при мысли, что так же он брал Лэйтис, Дэнну пронзает острая судорога, и он кончает на несколько секунд раньше капитана.

Лежа рядом с ним, Дэнна думает, что оттраханный мужчина ничем не отличается от оттраханной женщины. Такая же приятная расслабленность во всем теле, в голове звенящая легкость, внизу живота горячо пульсирует кровь, и в промежности мокро и скользко…

Неудивительно, что она не может от этого отказаться.

Всхлипнув, Дэнна прячет лицо в подушку.

—Эй, ты чего? — капитан кладет ему ладонь на плечо, слегка сжимает. — Больно, что ли?

—Она никогда вас не бросит, — шепчет он горько.

—Ты о чем? Ааа…

Капитан встает и начинает одеваться.

—У меня дежурство. Ты ночуй здесь, если хочешь.

Теперь Дэнна понимает, почему раньше Лэйтис называла Тьерри Тинвейду не иначе, как «высокомерный ублюдок». Как он смеет вести себя так, будто между ними ничего особенного не произошло!

Разумеется, вернувшись утром, кавалер Тинвейда застает пустую спальню и аккуратно убранную постель.

Но вечером в его дверь снова стучат, и на пороге — Дэнна. Молча капитан отступает в сторону, пропуская его, и Дэнна идет прямо в спальню, расстегивая на ходу одежду.

До приезда леди–капитан Лизандер они спят в одной постели. Кавалер Тинвейда быстро учится. Должно быть, самолюбие не позволяет ему пренебрегать удовольствием любовника — дня через три он все–таки отдает себе отчет в анатомическом отличии Дэнны от девочки и впервые касается рукой этого самого анатомического отличия. С ним и так было неплохо, а теперь становится чудо как хорошо, и на пике удовольствия у Дэнны вырывается непонятно откуда взявшееся: «Тьерри!… Ооо, Тьерри!…»

И капитан может сколько угодно напускать на себя невозмутимый вид. Все равно ему нравится держать в объятиях Дэнну — распаленного, голого, вздрагивающего в оргазме, доставлять ему удовольствие, заниматься с ним сексом, делить с ним свой ужин, ловить на себе его игривые взгляды из–под ресниц. Дэнна знает это так же точно, как будто услышал от прорицателя из Фаннешту.

Когда Лэйтис Лизандер возвращается из столицы, ее ожидает большой сюрприз.

*******

Как же хорошо дома! Здесь, в Белой крепости, и солнце по особенному светит, и запах свой, привычный, и белый камень стен под голубым небом словно шепчет: «Здесь твой дом, здесь твоя жизнь… здесь твое счастье!»

Одна из составляющих счастья носится по дому с шальными глазами, кидаясь то разбирать подарки Лэйтис, то складывать ее разбросанную одежду, то подливать ей вина. Леди–капитан ловит Дэнну за руку и тащит на колени, но он со смехом отбивается. Не ребенок уже, чтоб на коленках сидеть… Ангельские крылья, а мальчик как–то незаметно вырос. Кажется, что за время ее отсутствия в нем прибавилось независимости. Шутка ли, две недели один в притоне разврата.

—Дэнна, а Дэнна! — мурлычет она. — Как Симург без степняков, лучше или хуже?

—Лучше! — смеется он. — Не надо полтора дня на лошади трястись.

—Ну, а кто поставил рекорд по скоростному траху, Кунедда?

—Думаю, это лейтенант Джефферсон, когда я ее видел, она удалялась в казарму на плечах у троих солдат из своей сотни.

Лэйтис хохочет.

—А ты, зайка? Хорошо провел время?

И тут он вдруг мгновенно и неудержимо краснеет.

—Силы небесные, Ди! Ты завел себе дружка? Или подружку? Познакомишь?

Он смущенно улыбается и молчит. Лэйтис обнимает его, пробегает ладонями по бокам, по бедрам.

—Сейчас совращу, а кончить не дам, пока не расскажешь все в подробностях.

—Расскажу… и познакомлю… обещаю, только чуть позже, ладно? А как там было, в столице? Ты на Праздник урожая успела?

И Лэйтис расписывает ему в красках столицу, королевский двор, нахальных столичных аристократов, из которых самые нахальные — кавалер Ахайре и его приятели из Академии.

Вечером Дэнна исчезает куда–то, радостный и возбужденный. И тут очень кстати ей приносят записку от капитана Тинвейды: «Жду у себя дома». Какая прелесть. По сравнению с его обычной холодностью — не меньше, чем любовный сонет.

Лэйтис целует его на пороге, не заботясь, что кто–нибудь может увидеть. Сегодня она слишком весела и счастлива, чтобы играть в обычную игру «между–нами–ничего–нет–пока–мы–не–окажемся–в–постели».

—У меня для тебя подарок, — говорит Тьерри, и странное дело — он как будто взволнован или пьян, или то и другое сразу.

—Какой же?

—Эротический.

И без лишних прелюдий распахивает дверь в спальню. А там…

Там Дэнна. На шелковых простынях. Абсолютно голый, в одном широком ожерелье из черного агата и таких же браслетах на руках и ногах (она подарила с полгода назад…)

—Ангельские крылья! — вырывается у Лэйтис.

Больше она ничего не может сказать и только смотрит на Дэнну, а на губах ее проступает блестящая хищная улыбка.

Тьерри Тинвейда сбрасывает рубашку, садится на кровать, и два ее любовника целуются долго и с наслаждением. От этого зрелища у нее темнеет в глазах и начинает ехать крыша.

—Лэй, ты так и будешь там стоять? — говорит белокурый дьяволенок, изогнувшись чувственно.

…Отлетевшие пуговицы на ее куртке ему же самому и пришлось пришивать.

Два любовника одновременно. Один — покорный и нежный, второй — сильный и уверенный. Нет, раньше ее ласкали вдвоем, кто бы сомневался, но в первый раз это полный треугольник. В первый раз она видит, как ее мужчины занимаются сексом друг с другом. И каким! Кажется, Дэнна может принимать самые немыслимые позы и выдерживать хоть три часа непрерывного траха.

Есть что–то невыразимо трогательное и возбуждающее в мальчике, делающем минет.

Капитан Тинвейда получает доступ в спальню Лэйтис, где раньше безраздельно царил Дэнна, — там кровать шире. Засыпая между двумя горячими телами, она бормочет:

—Это мой эротический кошмар.

—А кошмар–то почему? — усмехается Тьерри.

—Потому что раньше я могла каждому из вас сказать, что пошла к другому, а сама завалиться спать в казарме!

—Не спааать! Лэй, кому говорят! Ах, вот так, значит? Эй, Ди, перебирайся сюда. Пускай она дрыхнет.

—А вот хрен вам, развратные сволочи. Разве с вами уснешь!

—Где, где хрен? Вввау! Это явно не твой! А где твой?

—Тебе мало одного? Силы небесные, и этот парень попал ко мне в дом девственником!

И опять до рассвета не спать. Как славно, когда утром не надо спешить на построение или еще куда. Они валяются в кровати втроем, периодически пытаясь выпихнуть кого–то варить кофе. Обычно это бывает Дэнна — во–первых, самый младший, во–вторых, низший по званию, а в–третьих — самый легкий. К тому же, кофе у него получается отменный, гораздо лучше, чем у самой Лэйтис. Так что грубая сила в сочетании с грубой лестью неизменно обеспечивает всю троицу божественным напитком по утрам.

Иногда они пьют втроем вино, и ее мальчик лежит головой у нее на коленях, гладит ее руку, а она слушает рассказы Тьерри, прислонившись к его плечу, и вставляет изредка ехидные комментарии. Чего ей не хватает для полного счастья? Ну, наверное, верлонского скакуна, парных мечей из кимдисской стали, чина полковника и поста командира крепости…

*******

Многие в Белой крепости, конечно, знали, что их командир, полковник Гинли Гаэрри в прошлом году закрутил роман с изящной чернокудрой аристократкой из столицы, когда проводил свой отпуск на побережье. С окончанием отпуска, вопреки обыкновению, роман не окончился, и многие опять же знали, к кому полковник ездит в столицу и посылает птиц–вестников, и видели пассию полковника, когда она гостила в Селхире. И не одному человеку приходило в голову, что вот наконец нашлась женщина, которая сможет внушить пятидесятилетнему полковнику мысли о семье и детях. Однако, когда это все–таки случилось, то для всех, за редким исключением, обернулось большой неожиданностью.

На исходе девятого месяца в крепость прикатила комиссия из столицы, и слухи о том, что полковник Гаэрри собирается покинуть гарнизон ради семейной жизни, подтвердились. Комиссия привезла королевский указ о назначении полковника Гаэрри в штаб командующего в Трианессе. Там и жалованья с почетом побольше, и до имения чернокудрой леди в окрестностях столицы совсем недалеко. Назначение вступало в силу с Нового года. За неделю предстояло провести экзамен на определение преемника кавалера Гаэрри, и еще три месяца нынешний командир должен был вводить в курс дел командира будущего.

Когда о назначении было заявлено официально, полковник вызвал к себе своих капитанов по одному и сказал им следующее:

—С тяжелым сердцем я покидаю Белую крепость на холме, ибо отдал ей тридцать лет своей жизни и обагрял степь на многие мили вокруг своей и чужой кровью. Двадцать лет я был ее командиром, ища славы не для себя, а для гарнизона Селхира и для криданской монархии, да стоит она тысячу тысяч лет. И гарнизон Селхира заменил мне семью. Однако не следует криданскому гражданину пренебрегать своим долгом по достойному воспитанию отпрысков в почтении к Единой вере и королевской власти. Пришла пора мне посвятить себя радостям семейной жизни. И теперь должно передать мой боевой пост достойному преемнику, каковым может стать кто–то из вас. Кто же это будет, пусть решит справедливый поединок мечей и умов.

По крайней мере, так записано в архиве Селхирского кавалерийского гарнизона.

Лэйтис Лизандер, скрестив руки и слегка приподняв подбородок, смотрит на Гинли Гаэрри, а полковник смотрит не на нее — на панораму крепости, открывающуюся за раскрытым окном главной башни.

—С тяжелым сердцем я покидаю Белую крепость на холме, леди–капитан. Потому, главным образом, что мне не на кого ее оставить. Иногда я чувствую себя солдатом, бросающим свой пост, чтобы сбежать к возлюбленной.

—Вы слишком строги к себе, полковник. Селхир — не слишком подходящее место для семейного человека. Да и в штабе командующего вы не перестанете приносить пользу государству.

—Не время сейчас для велеречия, леди–капитан. Я позвал вас не затем, чтобы вы утешали меня, как илмайрская монашка.

—Я полагаю, вы меня вызвали, чтобы обсудить совместную стратегию действий на комиссии. Конечно, я не жду, что вы назовете мне имя вашего кандидата, но, согласитесь, это было бы удобно для…

—Замолчите и послушайте меня. Вы все хорошие офицеры, но среди вас нет ни одного прирожденного вождя, которому я без сомнений доверил бы руководство крепостью. Все мои капитаны самонадеянны, ограниченны, поспешны в суждениях, склонны злоупотреблять властью, — сурово произносит полковник, поворачиваясь к Лэйтис. — И вы не исключение! — добавляет он, когда она открывает рот, чтобы возразить. — Но я не могу допустить, чтобы Белой крепостью командовала штабная крыса из столицы. Как тот идиот, прикативший с комиссией, который изучал военную стратегию по книжкам и не нюхал дыма погребальных костров. Мой штандарт должен перейти к тому, кто разбирается в обычаях Дикой степи и узнал жизнь гарнизона изнутри.

—Это совпадает и с моим желанием, полковник, — церемонно говорит Лэйтис, уже подавшая заявку на должность командира Белой крепости.

—Если у щенка есть хватка, то с божьей помощью из него можно воспитать отличного пса. И да поможет мне Бог, леди–капитан, потому что я буду поддерживать на комиссии вас.

Лэйтис шумно вздыхает и расцепляет руки, сложенные на груди, впившись взглядом в лицо полковника. Губы ее против воли складываются в торжествующую улыбку.

Поддержка самого полковника! Об этом она и не мечтала!

Кавалер Гаэрри между тем продолжает:

—Не думайте, что вы достойны столь ответственного поста. Это трижды тридцать раз не так, и упаси вас Единый бог думать, что вы получите мой штандарт по праву. Нет, вам придется доказывать свое право каждый день, даже если комиссия все–таки назначит вас командиром, и доказывать не только штабу, не только своим солдатам, но и самой себе. Каждый божий день, леди–капитан.

Она склоняет голову — главным образом, чтобы скрыть откровенную радость, для которой занудные наставления полковника не помеха.

—Но сначала вам придется потрудиться гораздо больше, чем вы привыкли в рейде. Зная вас, я могу сказать, что вам придется напрячь все ваши ограниченные силенки и умственные способности. Я бы даже употребил выражение: прыгнуть выше головы! Потому что я не стану вас поддерживать, если вы окажетесь негодным кандидатом. Снисхождения не ждите! И легкой победы тоже. Ваши соперники куда достойнее вас как воины и руководители. Хотя бы этот пронырливый Тинвейда, который умудрился подать заявку на месяц раньше остальных, чем и обеспечил себе, что называется, преимущество при прочих равных условиях.

—На месяц раньше? — глаза Лэйтис сужаются, и торжествующее выражение мгновенно покидает ее лицо. — Вы сказали ему, что переводитесь в столицу, месяц назад?

—Я ничего ему не говорил! — рявкнул полковник. — Месяц назад я сам еще ничего не знал! И меньше всего мне хочется, чтобы крепость перешла в руки этого смазливого хлыща из Военной академии. У него наверняка мохнатая лапа в генштабе. Я не допущу, чтобы командиром крепости вертели из столицы! Вот он — ваш самый серьезный противник! Не удивлюсь, если у него в рукаве припрятана еще не одна карта. Вы, слышно, еще и шуры–муры с ним водите. Так вот, леди–капитан — если Бог явит нам чудо, и вы выдержите все экзамены, он может опротестовать результат на основании наличия интимной связи.

—Простите мне мою откровенность, полковник, но с вами я тоже состояла в интимной связи, на основании чего…

—Входя в комиссию, я принес клятву, что не буду руководствоваться в своих решениях личными мотивами. Кто посмеет подвергнуть сомнению слово кавалера Гаэрри? А вы придержите свой язык, леди–капитан. Зарубите себе на носу: я сделаю все возможное для вашей поддержки, но от меня будет зависеть очень мало. За победу вы будете драться зубами и когтями, а если я не увижу в вас должного рвения, то до своего перевода еще успею разжаловать вас из капитанов сразу в рядовые! Вам все ясно?

—Так точно, полковник.

—И прекратите сиять, как эутангская побрякушка! Девчонка! Это вам не ожерелье на шею! И не почетная грамота! Это тяжкий груз, страшная ответственность, и когда вы взвалите ее на плечи, то вам даже не будет дано благословение свалиться под ее тяжестью!

—Я оправдаю ваше доверие, полковник.

—Слова, слова! Ступайте. Я не имею права ни о чем больше с вами говорить. Завтра с утра явитесь на беседу с комиссией. Там и посмотрим, чего вы стоите.

Наверное, она и вправду сияла, потому что встреченный по дороге Кунедда, с которым они вчера крупно повздорили, смотрит на нее странно и вдруг ухмыляется:

—Вы там что, трахались? Нашли время!

От избытка чувств она берет его в охапку, крепко целует в губы и торжественно объявляет:

—Кано, ты, конечно, полный идиот, но я тебя люблю!

Он ржет, встряхивая своей гривой, распущенной по плечам — совершенно пижонским образом и в нарушение устава.

—Ладно, так и быть, уговорила. Стану командиром крепости, сделаю тебя заместителем, а твоего мальчишку возьму в секретари.

Теперь она хохочет, так что слезы брызжут из глаз. Отличная шутка! Каждая собака в Белой крепости знает, что Кано Кунедда, пьяница и ловелас, никогда не станет ее командиром. Ему и капитана–то дали со скрипом, исключительно за доблесть, проявленную в битве у Змеиного ручья. Каковая доблесть заключалась в том, что он чуть не угробил свою сотню, кинув ее без приказа на превосходящие силы противника. Если бы Кунедда потерпел поражение и остался жив, его бы отдали под трибунал. А так он спас остатки подразделения капитана Савары, которое энкины искрошили в капусту вместе с самим капитаном и двумя его лейтенантами. Лэйтис Лизандер — тогда еще лейтенант — тоже была в этой бойне. И лежать бы ей под копытами степняцких коней, если бы не Кунедда.

—Мой мальчишка не про тебя, дорогуша.

—Не поонял! — тянет он с притворной обидой в голосе. — Тинвейде, который тут без году неделя, можно, а мне, старому другу, нельзя! Просто свинство с твоей стороны, леди–капитан!

При упоминании Тинвейды она мрачнеет. Кажется, пришла пора поговорить с любовничком по душам.

Гнев бьется и гудит в ней, как язык колокола, когда она проходит по плацу. Дьявольское пламя, так вот зачем ему все эти книжки по военной истории! Ублюдок начал готовиться месяц назад, а то и больше! И в стрельбе тренировался для этого. Может, его заодно раскладкой экзаменов в генштабе снабдили? И ведь ни разу не намекнул, сука…

Вот она у знакомой двери. Входит без стука, отпинывает попавшийся по дороге стул и нависает над сидящим капитаном, упираясь обеими руками в столешницу.

—И давно ты знаешь? — неестественно спокойным голосом. Таким она отправляла на порку заснувшего в патруле новобранца.

—Знаю что? — переспрашивает он невозмутимо и подносит чашку кофе к губам.

Но отпить не успевает — чашка, расплескивая свое содержимое, летит в угол.

—Кто тебе из генштаба донесения шлет, шурин твой или бывший хахаль какой–нибудь? А может, ты еще тогда знал, когда к нам перевелся? Полковником захотел стать, ну–ну. Знаешь, как это называется по–простому? Сраный блат это называется, вот как!

—Лэй, не кипятись, — говорит он сухо.

Но в глаза не смотрит, и это бесит ее больше всего.

—Я с тобой трахаюсь черт знает сколько времени, другом тебя считаю, а ты молчал, как степняк на допросе! Да кто тебе станет доверять после такого? Мы братья тебе, а не враги в войне за карьеру!

—Ты принимаешь все слишком близко к сердцу.

—Да, принимаю! Мне, слава богу, не все равно, кто станет командиром Белой крепости! Плевать, если не я, но человек должен быть достойный!

Капитан Тинвейда хмурится.

—Я всего лишь лучше информирован. Ты это считаешь бесчестным? Напротив, для командира лишний плюс. А экзамен я буду держать так же, как и все остальные.

—Только ты готовиться к нему начал на месяц раньше остальных!

—Иди к черту, леди–капитан! — не выдерживает он. — Это что, зависть или оскорбленная гордость? Боишься, что я тебя обскачу на экзамене? Так пойди забери заявку и не мучайся!

—А теперь послушай, что я тебе скажу. Если ты все–таки сделаешься командиром, я ни минуты здесь не останусь. Свалю хоть в логово демонов, только подальше отсюда. Туда, где командирский патент получают честно! И Дэнну с собой прихвачу. Попробуй тогда, найди, кто тебе даст во всей крепости, кисама! — от избытка чувств она уже и ругается по–степному.

Он отворачивается, но она успевает заметить, как дернулась щека и застыл взгляд серых глаз. Не дождавшись ответа, он смачно плюет на пол и выходит стремительным шагом.

Легче, конечно, не стало. Но хоть напряжение сбросила, и то хорошо.

Увидев ее лицо, Дэнна пугается.

—Заявку не приняли?

Она молча хватает его в охапку и тащит в спальню. Ах, какой же понятливый у нее мальчик. Не отбивается, не задает вопросов — без слова позволяет разложить себя на кровати. И только тогда, словно спохватившись, упирается ей ладонями в грудь. Ради удовольствия почувствовать ее стальную хватку на своих запястьях, ее властный поцелуй, грубые ласки. Она возбуждается так, что в глазах темнеет, и ярость уступает место вожделению. Скинув одежду, Лэйтис берет своего мальчика лицом к лицу, не отрываясь от его стонущего рта, сжимая его бока коленями, стискивая тонкие запястья железными пальцами. И только тогда становится легче. Волной наслаждения смывает горечь, злость и обиду. И остатки влечения к капитану Тинвейде.

—Кровь, — сообщает она задумчиво и слизывает алую полоску с губ Дэнны. — Твоя или моя?

—Моя, — вздыхает он, касаясь кончиками пальцев саднящей губы. — Хазарат чертова. Дашь медаль, за ранение на королевской службе?

—Шоколадную, — рассеянно говорит Лэйтис и тянется за одеждой. Ее мысли уже далеко от лежащего рядом Дэнны. — Черт, завтра экзамен, а я еще «Искусство войны» не открывала. Свари–ка мне кофе, зайка. С корицей и кардамоном.

—Госпожа, вам кофе в постель или в чашку? — ехидствует он, и Лэйтис наконец улыбается.

По старинной традиции, конкурс на замещение должности командира Белой крепости начинается с письменного экзамена по военной истории. Кандидатов четверо: полковник Эспада («штабная крыса из столицы»), капитан Тинвейда, леди–капитан Лизандер и капитан Кунедда. Однако всем в Белой крепости очевидно, что настоящая борьба развернется между двумя из них.

Окна учебной залы, где проходит экзамен, плотно закрыты, чтобы ни один звук не долетал ни внутрь, ни наружу. Зрители, впрочем, все равно облепили подоконники, переговариваясь шепотом. Дэнна не сводит глаз с Лэйтис. Зеленый с серебряным шитьем парадный мундир, собственноручно отглаженный оруженосцем, сидит на леди–капитан, как влитой. Она хороша до безобразия, и Дэнна с восторгом представляет на ее плечах полковничьи эполеты. Перо ее буквально летает по бумаге, и губы трогает довольная улыбка. В этот момент Лэйтис благословляет полковника Гаэрри и его занудные лекции по военной истории. И подругу, приславшую ей собрание сочинений Нэвис Новартис, непревзойденного криданского историка.

Потом комиссия, объявляя результаты, скажет, что леди–капитан Лизандер не показала столь же обширных и точных теоретических знаний, как полковник Эспада и капитан Тинвейда; но, с другой стороны, ответы ее отличались глубиной и выразительностью, она продемонстрировала яркость изложения и самостоятельность в суждениях, что и было отмечено высоким баллом.

Экзамен продолжается пять часов, и даже самые терпеливые зрители не выдерживают, разбредаются по своим делам. Уходит и Дэнна, погруженный в сладостные мечты о том, как все его друзья в Селхире умрут от зависти, узнав, что он стал оруженосцем командира крепости. И тут, наконец, до него доходит очевидная вещь: Лэйтис и Тьерри теперь соперники, и вряд ли это положительно скажется на их отношениях. А он еще удивлялся, что перед экзаменом она дружески болтала с Кунеддой, с которым в последнее время была на ножах, а в сторону капитана Тинвейды даже не взглянула. Грустно, да. Пожалуй, этот кризис будет посерьезнее любовного треугольника. И минетом в темной комнате его не разрешишь…

Дэнна идет на кухню и упрашивает повара приготовить яблочный пирог, который так любит Лэйтис. Надо же чем–то порадовать свою госпожу. Расчет его верен: за ужином леди–капитан приходит в самое благодушное настроение, кормит его кусочками пирога с рук и вслух сетует, почему в конкурс не включают экзамен по стратегии и тактике совращения красивых блондинов.

—Я тебе надоел? — притворно пугается Дэнна.

—Зайка, ты был бы моим спарринг–партнером! — смеется она.

—Так нечестно! Тебе бы даже стараться не пришлось.

У нее дергается уголок рта, и она переводит разговор на другое.

Экзамен по стратегии и тактике сдается устно. Лэйтис возвращается с него злая, как голодный демон. Оказывается, сцепилась с одним из членов комиссии по поводу оптимальной организации подвоза боеприпасов и продовольствия. И так сцепилась, что чуть до оскорблений не дошло. Говорили, за дубовыми дверями было слышно, как она стучит кулаком по столу и орет: «Знаете, что такое ползать ночью по трупам и собирать стрелы и копья? А что такое корешки степные жевать, знаете?» Потому что всего этого капитан Лизандер, тогда еще лейтенант, хлебнула довольно во время войны, которую историки окрестили «Степным переделом», а между собой называют не иначе, как «Степной беспредел».

Потом выяснится, что именно этот член комиссии, офицер из штаба криданского главнокомандующего Брано Борэссы и будущий его заместитель, поставит ей высший балл и будет рекомендовать к должности.

Третий день конкурса — конные состязания, стрельба, метание копья. Тут показывает класс Кано Кунедда, он не только лучший фехтовальщик, но и лучший наездник гарнизона. Но остальные немногим ему уступают. Иначе в кавалерии делать нечего. Зато уже разошелся слух, будто письменный экзамен разгильдяю Кунедде засчитали со скрипом, и то исключительно за красивые глаза.

Глаза у капитана Кунедды действительно красивые, пронзительно–голубые, как горный ледник.

Негоже подозревать в пристрастности королевскую комиссию, но пошляки–лейтенанты с удовольствием обсуждают, что не иначе капитана Кунедду пригласили приватно обсудить результаты письменного экзамена. В интимной обстановке. И не иначе доблестному капитану пришлось подставить задницу, чего он, по слухам, никогда не делает.

Ньярра, исполняющий на время экзамена обязанности Лэйтис, дает подзатыльник ближайшему пошляку, и увлекательный разговор обрывается.

Из примечательного — чуть было не подвергся дисквалификации полковник Эспада. В тот момент, когда он готовился перепрыгнуть через ров с барьером, какой–то шутник из толпы зрителей очень похоже воспроизвел боевой клич энкинов. Бедная лошадь полковника взвилась на дыбы, едва не сбросив седока, а потом начисто отказалась брать препятствие. Члены комиссии многозначительно переглянулись. Неудачу полковника списали на внешние помехи, разрешили ему сменить лошадь и пройти полосу препятствий заново, однако всем присутствующим было ясно, что селхирским кавалеристам он больше не соперник. Впрочем, полковник не слишком расстраивался. Сам он не горел особым желанием сменить уютный кабинет в столице на пост командира приграничной крепости. В Селхир его отправил своим приказом главнокомандующий, чтобы соблюсти правила конкурса, не допускающие участия кандидатов только одного звания или полка.

А на следующий день начинается экзамен по боевому искусству. Он проводится за закрытыми дверями, чтобы исключить пресловутые внешние помехи. Слышен только звон мечей, и время от времени измотанные, потные участники выходят, чтобы плеснуть в лицо холодной воды и принять из рук оруженосца кружку разбавленного вина. У Лэйтис лицо мрачнее тучи, на челюсти синяк — надо полагать, от латной рукавицы, по шее бежит кровавый ручеек, пятная стеганую куртку под доспехом.

—Ну как там? — тихо спрашивает Дэнна.

—Жарко, — угрюмо бросает она. — Очень жарко.

К вечеру у нее прибавляется синяков, и костяшки пальцев правой руки разбиты до крови. Дэнна перевязывает ее, стоя на коленях у кресла, пока она хлещет вино, мрачно бормоча:

—Баба, чертова баба! Правы были наши предки, что не допускали женщин до войны и власти…

И вдруг как швырнет кубок в стену.

—Дьявольское пламя, как мне с ним драться, если у Змеиного ручья он меня щитом прикрывал и рану мне плащом своим зажимал, пока подкрепление не подошло? Как мне с ним драться, если я все это вижу перед глазами, и меч опускается?

Дэнна понимает, про кого идет речь. Про капитана Кунедду, вестимо.

—Он же лучший меч Селхира, — осмеливается он сказать.

Лэйтис смотрит на него с горечью.

—Вот я и говорю, чертова баба. Хладнокровия ни на грош. Комиссия на технику смотрит, а не на результат. А этот–то, высокомерный ублюдок, в настоящем бою я б его по уши в землю вбила! Ведь прием, которым он у меня меч выбил, я же ему и показала!

И снова Дэнна понимает, о ком речь. Значит, капитан Тинвейда из «Тьерри» снова стал «высокомерным ублюдком». Комментарии, как говорится, излишни.

Сердце тоскливо сжимается. Неужели в прошлом веселые вечера и жаркие ночи втроем?

Он отгоняет воспоминания и возвращается мыслями к Лэйтис.

Леди–капитан к себе несправедлива. Проиграла она только классические поединки: с щитом и копьем, с щитом и мечом, с щитом и булавой, — и то не все подряд. Зато поединки с оружием по выбору выиграла все. Против ее двух мечей и бешеного напора не устоял ни один из противников. С Кунеддой, правда, вышла ничья, и потом он похвалялся, будто бы подыграл леди–капитан. Кто его знает, мог и подыграть. Все равно было ясно, что по очкам он уступает остальным кандидатам.

Последний экзамен — маневры. Пять сотен кавалеристов выезжают в степь походным порядком, то есть без обоза и обслуги. Леди–капитан берет с собой Дэнну, и вот тогда он понимает, что такое доля оруженосца на войне. Ему приходится всюду ее сопровождать, держа боевой штандарт, запасные копья и щит, и после целого дня в седле он едва не валится с коня от усталости. И добро бы что–нибудь интересное произошло, например, бой учебный. Нет, Лэйтис распечатывает свиток с указаниями комиссии, выстраивает кавалеристов в боевой порядок и отправляет в марш–бросок в указанное место. Там снова строит в нужном порядке и ждет комиссию. Дэнне, конечно, невдомек, насколько это трудное искусство — управлять конницей на марше и разворачивать с ходу в позицию. Приезжает комиссия, и тогда кавалеристы под командованием леди–капитан Лизандер демонстрируют атаку и отход на заранее подготовленные рубежи. Лагерь разбивают уже в темноте, разжигают костры, разогревают взятые из крепости припасы. И никакого тебе сытного супа из полевой кухни, одно вяленое мясо и сыр… Сжалившись над измученным Дэнной, Ньярра помогает ему поставить палатку леди–капитан. Сама она, скинув доспехи, уходит разбирать маневры с лейтенантами. Дэнна даже не просыпается, когда она под утро влезает к нему под медвежью шкуру и обнимает замерзшими руками. Поздняя осень в степи холодна, на пожухлую траву утром ложится иней, и солнце встает над горизонтом маленькое, негреющее.

На следующий день она ездит с комиссией, пока маневрами командует Кунедда. А Дэнну приставляет к Ньярре. Посмотрев на его посиневшие от холода губы, Ньярра отправляет его с донесением к патрулю. Начальник патруля, веселая леди–лейтенант из подразделения капитана Кунедды, давится от смеха, прочтя послание. В особо секретном донесении, после стандартного текста, приписка: «Спорю на что угодно, что у вас в заначке есть бренди. Налейте оруженосцу стаканчик и положите поспать часа на три», — и крупно, с двойным подчеркиванием: «Одного!»

Так что на исходе дня Дэнна уже сам ставит палатку и не валится в постель, а садится полировать капитанские доспехи. По совету оруженосца Кунедды он набрал в котелок углей, и теперь в палатке тепло. От костров доносятся разговоры и смех, кавалеристы пьют контрабандой пронесенное бренди, празднуя несомненный успех своих любимых капитанов. Оба любимых капитана смотрят сквозь пальцы на распитие запрещенного на маневрах крепкого алкоголя и предаются тому же греху из фляжек в рукаве.

Когда Лэйтис вваливается в палатку, она уже изрядно хмельна, и сопровождающий ее Кунедда не лучше. Они горячо обсуждают маневры, смеются, хлопают друг друга по плечам. А потом Кунедда как бы между делом обнимает Дэнну за талию. А леди–капитан подсаживается ближе и целует своего оруженосца, расстегивая на нем куртку.

Дэнна и сам нетрезв; конечно, не от бренди, налитого в патруле, — от мороза, от усталости, от возбуждения. В первый момент он еще чувствует какую–то стыдную растерянность. Но руки их так умелы, так настойчивы, что сопротивляться нет ни сил, ни желания. Уже полураздетый, он решается на скромный протест и шепчет:

—Я как–то больше привык к капитану Тинвейде…

—Забудь, — она скалится. — С Тинвейдой покончено. Пусть сам с собой трахается.

—Но…

Она стаскивает с него штаны и затыкает ему рот своими губами. Красавец Кунедда целует его в шею и в плечи, гладит в паху, и Дэнна покорно позволяет поставить себя на колени. Кунедда дает ему в рот, а попка Дэнны предоставлена в полное распоряжение Лэйтис. Сильные пальцы ласкают и растягивают Дэнну изнутри, пока он сосет крепкий, гладкий член секс–символа Белой крепости. Его партнеры меняются местами, Лэйтис пригибает его голову к своему паху, и он жадно лижет ее, дышит ею, пока Кунедда берет его сзади, медленно и плавно, и его роскошная блондинистая грива щекочет ему спину.

Лежа в объятиях капитана Кунедды, головой на высокой груди леди–капитан Лизандер, Дэнна никак не может заснуть. Чувство неловкости никуда не делось. Кано Кунедда, конечно, красив, как демон в дневном воплощении, но все–таки они с Дэнной друг другу чужие. Ему все равно, с кем трахаться, это каждая собака в Белой крепости знает. И Лэйтис ложиться с ним вроде как брезгует, хотя про них говорят, что они часто меняются партнерами. Или делят, вот как Дэнну. Она даже его согласия не спросила. Просто подложила под своего приятеля, и все.

Он одевается и идет ночевать в палатку Ньярры. Тот, как всегда, спит один.

Лэйтис он потом соврет, будто вышел по нужде и в темноте заблудился. Она, кажется, поверит.

Комиссия подводит итоги целый день. Лазутчики доносят, что в кабинете полковника спорят и ссорятся, бадьями хлещут кофе с бренди, гоняют ординарцев в архив за картами и донесениями пяти–шестилетней давности, словно задавшись целью восстановить в мельчайших подробностях военную карьеру леди Лизандер и кавалера Кунедды. Шуршат документы и свитки, королевский аудитор — леди в черном, с худым востроносым лицом, — щелкает костяшками счетов, суммируя баллы. Через щель неплотно закрытой двери долетают обрывки фраз: «…При всем моем уважении, полковник… степные обычаи… дикие кочевники… мужской авторитет… престиж Криды…» — и перекрывающий их зычный голос полковника Гаэрри: «При всем моем уважении, диким кочевникам на престиж Криды насрать! А вот на что им не насрать, так это на военные заслуги. Если кто их в бою поимел, уважать будут без различия пола и возраста. Эутанги ей своих накрашенных пацанов шлют, как мужику. Эссанти сажают у своего костра, не брезгуют. Вот вам престиж Криды! А этот, академик хр–ренов, знаток теории, за меч схватился, когда его степняк за задницу ущипнул!» Ординарцы прыскают со смеху. Полковник выглядывает в коридор, с бешеными глазами цедит: «Выпор–рю!» — и хлопает дверью. Больше не слышно ничего.

Точно, был такой случай с капитаном Тинвейдой. Насилу тогда скандал замяли. Степняк уже глаза сузил и за столовым ножом потянулся, потому как оружия при нем не было, по правилам Белой крепости. Спас положение Кунедда. Взялся за капитаново запястье да и выкрутил чуток, чтобы в чувство привести. Отодвинул его плечом и говорит степняку: «Это мой парень. Выйдем, поговорим?» Тинвейда, говорят, аж побелел от злости. А этим что, вышли, поговорили. В ближайший чуланчик. Слов, правда, слышно не было, а вот стоны — было, и очень хорошо. Степняк вернулся довольный, про инцидент больше не вспоминал. Зато капитан Тинвейда с тех пор Кунедду сильно недолюбливал. «Не, это Кунедда его недолюбливает. Каждую ночь!» — комментировали полковые остряки…

Результаты объявляют с утра, перед всем полком. Реют знамена, блестит серебряное шитье парадных мундиров, лица у всех торжественные, даже у самых отъявленных раздолбаев. Дэнна стоит на шаг позади Лэйтис, с капитанским штандартом, надев на руку ее тяжелый щит. Который полтора года назад едва поднимал. Теперь ничего, держит, разве что иногда упирает в бедро, чтобы рука отдохнула. Лица Лэйтис ему не видно, только щеку с упавшей на нее золотистой прядью. Волнуется ли она? Он сам волнуется так, что руки потеют, и сердце глухо ворочается в груди, хотя ему–то что, не его судьба решается…

Председатель комиссии долго перечисляет заслуги кандидатов, проявленные ими на экзаменах, — тянет время, нагнетает напряжение. Его послушать, так все четверо хоть сейчас готовы занять должность командира Белой крепости.

—Перед нами стояла невероятно сложная задача — из четверых более чем достойных претендентов выбрать одного. Скажу прямо: комиссия долго не могла прийти к единому решению. Случается, что в таких ситуациях прибегают к простой жеребьевке, отдавая решение на волю Единого бога. Однако полковник Гаэрри убедил нас, что молодость и некоторый недостаток теоретических знаний с лихвой компенсируется боевым опытом…

Дэнна забывает, как дышать. «Молодость»?

В голове молнией проносятся слова оруженосца Кунедды, который все про всех знает: «В двадцать семь стать командиром крепости — это, доложу я тебе, финт ушами!» А сам Кунедда старше… и служит на пару лет дольше…

Кажется, многие в полку умеют считать. По рядам проходит вздох.

Председатель обводит стройные ряды кавалеристов глазами и заканчивает:

—Леди–капитан Лэйтис Лизандер назначается исполняющей обязанности командира Селхирского гарнизона, с испытательным сроком в один год, считая с сегодняшнего дня. При условии успешного прохождения испытательного срока ей будет присвоено звание полковника и постоянная должность командира гарнизона.

И полковник Гаэрри, выступив вперед на шаг, командует:

—Вольно!

Из пяти тысяч кавалерийских глоток рвется единый неуставной клич, и в восторге Дэнна орет вместе со всеми:

—Хазара–а–ат!

Четким шагом леди–капитан Лизандер, — Лэйтис, возлюбленная его богиня, — подходит к председателю комиссии.

—Смирно! — рявкает полковник.

Замерев и, кажется, затаив дыхание, кавалеристы смотрят, как леди–капитан Лизандер опускается на одно колено и принимает из рук председателя пергаментный свиток со своим назначением. Потом встает рядом с полковником Гаэрри, и полковник жмет ей руку, а потом вдруг порывисто обнимает и хлопает по спине. И что–то говорит вполголоса.

—Что он тебе сказал? — допытывается Дэнна, когда, наконец, остается с ней наедине после бесконечных офицерских пьянок в честь нового и старого командиров.

—Как полагается, «Единый бог вам в помощь, леди–капитан!» — смеется она.

Конечно, она врет, и Дэнна понимает, что правды от нее не добиться.

На самом деле полковник сказал: «Чтоб через три года вся степь стояла в позе покорности! Покажи им, у кого тут яйца, леди–капитан!»

Так она и поступит. Долго еще потом энкины будут обходить стороной Селхир и Белую крепость, предпочитая нападать на менее укрепленные приграничные форты. И присмиреют окончательно, когда их наголову разобьют в одной молниеносной осенней кампании объединенные силы кридан и союзников–эссанти. Армией кридан будет командовать генерал Брано Борэсса, но кампания прославит имена тех, кто дрался на переднем фланге, а не тех, кто осуществлял руководство из штаба, — вождя эссанти Кинтаро и командира Белой крепости Лэйтис Лизандер. Дэнна каждый день будет бегать к офицерам связи, чтобы одним из первых читать военные сводки, и сердце его будет биться чаще при виде знакомых имен. По ночам ему будет сниться леди–полковник, в латах, с двумя окровавленными мечами, грозная и прекрасная. К тому времени их уже разделят несколько лет и несколько сотен миль. Но это будет еще нескоро. «Пока что я тебя люблю, солнце».

Селхирские друзья Дэнна действительно умирают от зависти к оруженосцу командира Белой крепости. Нового жалованья хватает, чтобы устроить для всех друзей, приятелей и просто знакомых грандиозную вечеринку в доме Маттео, с дорогими винами и с еще более дорогими актерами и танцовщицами. И впервые Дэнна понимает, что жизнь его изменилась окончательно и бесповоротно. Те, кто раньше его ни в грош ни ставил, теперь смотрят уважительно, оказывают знаки внимания. Девчонки, которые раньше в его сторону не смотрели, теперь сами липнут. И все наперебой просят рассказать о делах крепости и слушают, раскрыв рот. Просто Дэнна сам изменился. В крепости он, понятное дело, оруженосец, младший, подай–принеси, ножки раздвинь… а здесь, среди сверстников, меча не державших, в седле не сидевших, трудящихся кто в лавке, кто в мастерской, он — воин. Никто, конечно, этого словами не выразит, но все чувствуют, как от него веет уверенностью, спокойной и сдержанной силой. И в конце вечеринки именно он уводит в спальню самую смазливую актриску. Актриска стонет и мурлычет под ним, в экстазе закатывает глаза, всячески выражая восторг неутомимой его страстью, и засыпает, обессиленная, похожая на сорванную орхидею в ворохе смятого шелка. Она красива и неглупа, но не слишком ему нравится. Голод плоти, не больше — и даже загоняв ее до изнеможения, он этот голод не насытил. Все потому, что он привык уже к двум партнерам, натренированным и сильным кавалеристам… а теперь нет ни одного, про Тьерри лучше не думать, а Лэйтис две недели почти не показывается дома, принимая дела у полковника Гаэрри, и все, что достается Дэнне — торопливый поцелуй где–нибудь в переходе между оружейной и кузницей.

Натянув штаны, он спускается вниз. Гости давно уже разбились на парочки, троечки и прочие компактные группки, пригодные для секса, и разбрелись по уединенным комнатам. Кто–то спит в общем зале прямо на ковре, кто–то доигрывает партию в карты. Маттео курит на террасе, распахнув одну створку тяжелых зимних ставен. Привычку к табаку он когда–то перенял от своих любовников–кавалеристов. И узорчатую степную трубку, должно быть, они ему подарили. Маттео работает виночерпием в ночном заведении и привык ложиться под утро. Дэнна знал, что найдет его здесь. Он обнимает его со спины, ежась от холодного сквозняка, и замечает вдруг, что догнал своего долговязого друга по росту, а ведь тот старше и всегда был выше на полголовы… теперь Дэнна выше, но это потому, что на нем сапоги, а на Маттео легкие туфли.

Маттео откидывает голову ему на плечо, выпускает струйку дыма через сложенные колечком губы.

—Ты чертовски счастливый сукин сын, — говорит, не скрывая зависти. — Как бы я хотел быть на твоем месте.

—Не проси ничего у судьбы, а то можешь это получить, — философски замечает Дэнна, прежде чем прижаться губами к коже друга, к тому месту, где шея переходит в плечо.

Дыхание Маттео прерывается. Он замирает, то ли боясь спугнуть Дэнну, то ли не веря в происходящее, то ли просто не зная, что делать. «Тот, кто не знает, что делать, слушается того, кто знает», — так говорит леди–капитан Лизандер. Дэнна разворачивает его к себе лицом, целует в губы, и Маттео отзывается, постанывая, прижимаясь теснее. Блуждая по его телу, руки Дэнны натыкаются на пряжку ремня, дергают ее.

—Снимай. И руки на стену, — шепчет он в ухо другу, тем особенным, хрипло–мурлычущим шепотком, который подцепил у своей госпожи.

Маттео вздрагивает всем телом, пытается улыбнуться:

—Когда успел командирских замашек набраться? — а руки его сами тянутся к пряжке.

—Заткнись, — тем же шепотом, от которого мурашки бегут по позвоночнику. — Заткнись и делай, что говорят.

Забытая трубка дымится на подоконнике. Маттео дышит со всхлипами, закусывает губу, прижимается щекой к стене, изгибается всем телом. Тело у него отзывчивое, нежное, с ним хорошо. И сейчас, ночью. И утром, когда они просыпаются рядом на узеньком диванчике.

Но счастливым он себя по–прежнему не чувствует.

Ощущение такое, будто из его жизни вырвали кусок. Он так привык быть с ней рядом, стелить ей постель, накрывать на стол… И напрасно он уговаривает себя, что это ненадолго, что она примет дела, разберется с обязанностями, выпроводит полковника Гаэрри в столицу и снова станет… хм, доступной. Потому что невозможно для человека из плоти и крови так надрываться на работе, до поздней ночи принимать доклады у патрулей, а потом до утра просиживать над донесениями и архивными книгами.

—Хотел бы я посмотреть, как ты принимаешь доклады, — бурчит Дэнна, стараясь придать игривости своему тону. — Симпатичные–то хоть есть?

Она шутливо шлепает его по заду и снова утыкается в архивный фолиант.

Ей–богу, запирайся она в кабинете с симпатичным офицериком, он бы обрадовался. Это значило бы, что у него тоже есть шанс. Но конкуренции с магическим экраном, показывающим ей то главнокомандующего Брано Борэссу, а то и самого короля, Дэнна ну никак не выдерживал.

Тоскливо и неуютно спать одному в холодной пустой спальне, на широкой кровати, где раньше без труда помещались втроем.

Однажды ноги сами приносят его к двери капитана Тинвейды. В окне гостиной горит свет — капитан дома. Судя по всему, сменился с дежурства пару часов назад и как раз ужинает. Помедлив секунду, не больше, Дэнна стучит. Капитан открывает ему, одетый в штаны и расстегнутую рубашку. В гостиной жарко натоплено. И пол, слава богу, теплый. Именно там они оказываются через пять секунд, жадно целуясь и тиская друг друга. Даже до нормального секса не дошло, влезли друг другу в штаны и кончили прямо так, в руку, присосавшись ртом ко рту, сцепившись языками.

Как же Дэнна по нему скучал!

Конечно, он вслух этого не говорит. И так все ясно. Капитан тоже скучал, потому что сразу же тащит Дэнну в спальню и укладывает на спинку, не тратя времени на предварительные ласки. И глаза у него такие голодные, что аж жуть берет. Приятная такая, возбуждающая жуть. По ходу дела, капитан все эти два месяца без секса обходился. Без постоянного, по крайней мере, потому что в Белой крепости как никто ему не давал, так и не дает. Уважать его уважают, но не любят. За высокомерие. И к тому же слушок пробежал, что он Лэйтис на экзамене чуть не натянул, благодаря шурину в генштабе. Хоть он вел себя прилично, результаты опротестовать не пытался, поздравил удачливую соперницу вполне искренне, однако у кавалеристов, как говорится, осадочек неприятный остался.

Но прямо сейчас Дэнне все равно, кто кого натянул на экзамене, и чей он мальчик, и что происходит со всем остальным миром. Только руки капитана имеют значение, губы его и волосы, щекочущие шею, и его крепкие ягодицы под ладонями Дэнны, и член его, налитой, твердый, вторгающийся в тесную плоть. А потом капитан делает ему минет, не слишком умело, но с большим энтузиазмом, и Дэнна вопит, как резаный, кончая, и отворачивает лицо, чтобы капитан не увидел написанного на нем абсолютно неприличного сумасшедшего счастья. И они еще долго лежат, не расцепляя объятий, и руки капитана никак не могут остановиться — поглаживают Дэнну, странствуют по его телу, как большие нежные мурашки, и Дэнне так хорошо и уютно, как давно уже не было. Мысль: «Ой, что ж я сделал–то?» — появляется много позже, когда он в предрассветных сумерках бредет к дому Лэйтис, на негнущихся ногах, судорожно соображая, что ей сказать по поводу ночного отсутствия… Напрасный труд. Ее нет.

И он начинает бегать к капитану Тинвейде, иногда с беспримерной наглостью оставаясь у него до утра. Он не слишком скрывается и лгать, буде Лэйтис станет задавать вопросы, не намерен. Но вопросов она не задает, всецело занятая делами крепости, даже когда не застает его дома. «Ей все равно, — с ожесточением думает Дэнна. — Ей все равно, даже если я стану трахаться с мальчишкой Кунедды прямо на ее кровати!» Но гроза разражается, когда меньше всего ее ждешь.

Поздним вечером в доме капитана Тинвейды раздается стук в дверь. Капитан влезает в штаны и идет открывать, притворив дверь спальни. Почему–то сердце Дэнны сжимается в предчувствии беды. И не только сердце. Верно ведь говорят: как задницей чуял! Дверь спальни распахивается пинком, на пороге двое солдат.

—Одевайся, парень, пойдешь с нами. Приказ командира крепости.

За их спинами Дэнна видит капитана, и лицо у него странное — как будто он подумывает, не затеять ли ссору. Поймав его взгляд, Дэнна еле заметно качает головой. Он выбирается из постели и начинает одеваться. Солдаты беззастенчиво его разглядывают и даже, кажется, отпускают какой–то похабный комментарий вполголоса. У Дэнны кровь так стучит в ушах от волнения, что он не может разобрать слов. Лицо у него пылает, и руки чуть дрожат.

—Заковывать будете? — угрюмо спрашивает он.

—Ну, я бы тебя заковал… пару раз, — глумится один из солдат. — Жаль, не велено.

Хорошо, что темно и никто из знакомых не видит, как Дэнну ведут под конвоем через плац. Он еле переставляет ноги, придавленный стыдом и чувством вины. «Она знала. Она все это время знала», — стучит у него в голове.

Его приводят на гауптвахту и сажают под замок. Близкий к отчаянию, Дэнна бросается на узкую койку, уткнувшись в подушку. В камере горит свеча, отбрасывая неверные, колеблющиеся тени. Тепло, но Дэнну бьет дрожь. Мечты о леди Лизандер с плеткой в руках вот–вот грозят осуществиться. По крайней мере, по щекам она его точно отхлещет. Или… прикажет выпороть на плацу? От этой мысли Дэнне чуть не становится дурно. И совершенно не к месту вспоминается нашумевший трагический случай времен Степного передела. Лэйтис Лизандер, тогда еще лейтенант, приказала бить плетьми дезертира, бросившего свой пост: «по законам военного времени». А он возьми да и скончайся — сердце не выдержало. Трибунал обнаружил, что несчастный парень принят был в гарнизон за взятку, в обход установленных правил, чтобы избежать тюрьмы, и медкомиссию не проходил, а то бы его попросту не допустили до службы. Лэйтис оправдали, капитана, ведавшего набором новобранцев, разжаловали, матери погибшего назначили пенсию, как будто он погиб на боевом посту…

Единый боже, ну о чем он думал, когда собрался изменять Хазарат?

Услышав какой–то шорох, Дэнна вздрогнул, вскинул голову — и застыл, глядя на леди–капитан. Только человек, несколько лет имевший дело со степняками, умеет ходить так неслышно, даже в подбитых железом сапогах. Сколько уже времени она вот так вот стоит, прислонившись к стене?

Дэнна и не подозревает, как хорош в этот момент: растрепавшийся, в расстегнутой рубашке, лицо раскраснелось, ресницы слиплись, губы полуоткрыты в безмолвном «о!». Глаза ее зажигаются хищным огнем. Не успев пошевелиться, он схвачен в кольцо сильных рук, привычных к мечу и копью, и опрокинут на койку. Инстинктивно он делает попытку вырваться — где там, железные пальцы стискивают ему подбородок, причиняя боль, не давая отвернуть голову. Она заглушает своим ртом его протестующий вскрик и не выпускает, пока он совершенно не прекращает сопротивление.

—Сколько раз ты кончил сегодня? — она сует ему руку в штаны.

—Два, — отвечает механически Дэнна, все еще слишком ошеломленный, чтобы соображать.

—Ничего, в твоем возрасте должно хватать на больше, — сквозь зубы говорит она, работая ладонью.

—Обязательно разыгрывать со мной Ашурран? — выдыхает он, чувствуя, как напряжение в паху усиливается под ее грубой лаской.

—Ашурран бы тебя убила, щенок, — и она впивается в его рот, больно прикусив губу.

Скинув штаны, оседлав его бедра, она выжимает его досуха в такой яростной скачке, что хилая деревянная койка чуть не разлетается на куски. Как будто бы вернулись прежние дни и прежняя страсть.

—Помнишь, как я приходил к тебе на «губу»? Чуть ли не в эту же самую камеру.

—Нет, дальше по коридору, — говорит она рассеянно, начиная одеваться.

Нет, ничего не вернулось.

—Могла бы и не посылать солдат, если просто хотела потрахаться, — говорит он угрюмо.

—Я два раза за тобой посылала, и тебя не было там, где ты должен быть. Ты все еще мой оруженосец, забыл? — холодно говорит она, застегивая ремень.

—И больше ты мне ничего не скажешь? — вскидывается он.

Не ответив, она уходит. С лязгом захлопывается тяжелая дверь. Дэнна плачет, уткнувшись в подушку. Постель все еще хранит ее запах, и его охватывает беспредельная тоска. Как случилось, что они стали друг другу чужими?

Весь следующий день он слоняется по камере без дела. Посетителей нет — то ли никому нет дела, то ли леди–капитан распорядилась никого не пускать. Он находит какую–то старую хронику, забытую прежним обитателем камеры, бездумно листает страницы, не в силах сосредоточиться на чтении, чувствуя себя попеременно то невинной жертвой, то изменником и предателем. Измученный бессонницей, он засыпает беспокойным сном только к рассвету. Проснувшись, лежит и смотрит в стену безучастным взором, не умывшись, не притронувшись к еде.

И когда она приходит вечером и садится на койку, молча утыкается ей лбом в колени. Она прижимает к себе его голову, гладит по волосам.

—Прости меня, — твердит он. — Лэй, что ты со мной делаешь! Я больше не буду с ним встречаться, это все из–за того, что ты бросила меня, ты на меня вообще плевать хотела, я ведь тоже не железный…

Она раздевается и ложится к нему под одеяло, прижимаясь к его нагретому телу, и они занимаются любовью, медленно, нежно, исступленно. У Дэнны слезы текут из глаз, он прячет лицо на ее груди и шепчет еле слышно:

—Не уходи.

И она остается до утра, дышит во сне ровно, неслышно, и сердце ее бьется под ухом Дэнны, убаюкивая, усыпляя. Сколько они не спали вместе? Месяц, два?

Утром она уходит без него. Трое суток, выписанных ему в наказание, истекают в полночь. Выпускают его уже в темноте, и за воротами гауптвахты он вдруг попадает в лапы десятка солдат из сотни Ньярры, и его самого. Они хлопают его по плечам, улюлюкают; обливают яблочной шипучкой. Старинный гарнизонный обычай, и с облегчением Дэнна вспоминает, что среди раздолбаев–кавалеристов пребывание на «губе» считается не позором, а чуть ли не честью.

—Это, парень, как девственность потерять, — смеется Ньярра, ставя его на ноги и вручая бутылку.

Дэнну вскидывают на плечи и тащат в казарму. В общей комнате накрыт стол, и леди–капитан Лизандер разливает вино. Под общий хохот и приветственные крики Дэнну скидывают прямо ей на руки, и она поит его вином изо рта в рот. Немного погодя, возбужденные и пьяные, они запираются в комнате Ньярры, не в силах добраться до дома, и предаются безудержной любви. Тактичный Ньярра даже не пытается ломиться в дверь. Где он ночует — неизвестно.

*****

«Второе дыхание любви» — так это, наверное, называется. Теперь она всегда приходит ночевать домой, правда, иногда прихватывая какие–нибудь бумаги. Дэнна снова делает ей массаж и варит по утрам кофе. И иногда она позволяет ему прокрадываться к ней в кабинет во время обеденного перерыва — там такой удобный диванчик.

Но чего–то все–таки не хватает.

Немного обидно, что капитан Тинвейда даже записки ему на «губу» не прислал. И после не ищет встречи. Впрочем, он сам, первый никогда не искал. Что для него Дэнна, мальчик для секса. Так себя утешает Дэнна, но где–то глубоко в сердце будто заноза засела. «Я же с ним просто для траха встречался», — говорит он себе. Ну да, просто трах, зато какой! Простыни чуть не дымились.

Однажды утром открыв дверь и обнаружив за ней капитана Тинвейду, Дэнна жутко изумляется. И не находит ничего умнее, чем спросить, запинаясь:

—А… а ты… вы что здесь делаете?

Дурацкий вопрос. Мало ли по каким служебным делам пришел капитан.

—Я нашел у себя. Твоя? — говорит он, протягивая ладонь. На ладони сережка, одна из тех, что Лэйтис называла походно–полевыми: простенькая, мельхиоровая, без камней. Он даже не помнил, что потерял одну.

—Моя, — Дэнна берет сережку, избегая смотреть в глаза капитану. Дверь он закрыть медлит, и капитан молча отстраняет его и входит, и так же молча толкает его лицом к стене.

Они встречаются тайно, украдкой; по–быстрому перепихиваются в кладовой или в караулке, в прихожей или в конюшне. Всегда бегом, всегда с оглядкой, и Дэнна отдается капитану, дрожа от страха, что в любой момент их могут застать, что гнев Лэйтис будет ужасен, что он порочен и безнравствен до мозга костей, лгун и законченная блядь. Но ворованное удовольствие от этого кажется еще слаще.

—Я так больше не могу, — говорит он в перерывах между жадными поцелуями. — Мы не должны встречаться, я люблю Лэйтис, — и честно пытается порвать с капитаном, но проходит неделя, и его тянет к нему, будто на аркане.

Тьерри не требует ничего, ни к чему не принуждает. Он готов принять любой выбор Дэнны. А Дэнна не готов сделать выбор. Да и зачем, такое положение дел может длиться годами. Ведь может?

Вернувшись от Тьерри, он застает дома Лэйтис. Она сидит в кресле, покачивая ногой, и пьет кофе с бренди. Выражение лица у нее преувеличенно спокойное, но покачивание ноги выдает напряженность. Он хорошо ее изучил, за все то время, что прожил с ней бок о бок.

—Хорошо поразвлекся? — спрашивает она притворно–равнодушным тоном, но кажется, будто слова ее сочатся ядом. Или это говорит нечистая совесть Дэнны?

Лучшая защита — нападение, так она всегда говорила. И Дэнна переходит в нападение.

—Ты меня или его ревнуешь?

Все ее напускное спокойствие слетает в один момент. Отшвырнув кресло, она вскакивает так стремительно, что Дэнна поневоле пятится назад, прижимаясь спиной к двери. Вот она уже перед ним, заносит руку, но Дэнна, ожидавший именно этого, перехватывает ее запястье.

—Я тебе не мальчик для битья, — говорит тихо, но твердо.

—Хватит делать из меня посмешище! Это гарнизон, а не дом свиданий, а ты ведешь себя, как продажная девка!

Сильнее она, пожалуй, оскорбить бы его не смогла. Дэнна бледнеет, глубоко вдыхает через расширившиеся ноздри, отталкивает ее руку.

—Я имею право спать, с кем хочу. В этом ты приказывать не смеешь!

—Лживая тварь, ты сам сказал, что не будешь с ним встречаться! — она срывается на крик, хватает его за отвороты куртки и встряхивает так, что он чуть не стукается головой о дверь.

«Она меня убьет», — молнией проносится у него в голове. Воротничок врезается в кожу.

Главное, не делать резких движений, не распалять ее еще больше. Она может избить его до полусмерти голыми руками, если захочет. Господи всеблагой и всемилостивый, когда он стал бояться Лэйтис? Что с ним такое случилось? Сердце глухо бухает в груди, и лицо горит от прилива крови. Это уже не страх, это гнев.

—Я не могу забыть человека только потому, что ты так сказала! — выкрикивает он ей в лицо. Она сжимает кулаки, но он не отводит взгляда, смотрит ей в глаза, не мигая, и словно устыдившись, она опускает руки.

—Ты идиот. Тинвейда просто пользуется тобой, — она отворачивается, подходит к окну и смотрит на плац. Ему виден только ее затылок.

—А мне плевать. Я им тоже пользуюсь, — говорит он упрямо.

—Я не хочу, чтобы ты с ним спал.

—Потому что ты сама не можешь с ним спать? Завидуешь?

—Не нарывайся, оруженосец, — голос ее становится злым.

—Я не вечно буду оруженосцем. Могу подать в отставку хоть завтра.

—А я не подпишу.

—И что тогда? Закуешь в кандалы? Запрешь в камере?

—А хоть бы и так! Должен же кто–то вбить в твою голову немного ума! Опомнись, Дэнна, он же тебя не любит, он вообще никого не любит!

Дэнна сполз по стене, сел на пол и спрятал лицо в колени.

—По крайней мере, я не боюсь, что он меня убьет за неверность.

—Да как ты мог подумать… — в три шага она оказалась рядом, осторожно положила руку ему на плечо. — Я же люблю тебя, Дэнна.

—Буду я спать с Тьерри или не буду, это ничего не меняет. Я больше не твой мальчик, Лэйтис. Знаешь, я не щенок, которого выгоняют в прихожую, когда нет настроения играть. Щенка можно пинать, но он все равно любит своего хозяина. Только разве это любовь? Ты никогда не относилась ко мне как к равному. Ты вообще не терпишь равных. А Тинвейду послала только потому, что он чуть не оказался круче тебя. Да ты вообще когда–нибудь любила, кроме твоего драгоценного кавалера Ахайре? Ты только силу и власть признаешь!

Хлопает дверь, и он остается один.

Пошатываясь, Лэйтис идет по краю плаца, мимо кустов боярышника и лещины. Небо усыпано яркими звездами, холодный зимний воздух обжигает разгоряченные щеки. Из казармы доносится шум и смех, кто–то яростно терзает гитару и поет пропитым баритоном:

Я на тебе, как на войне,

А на войне, как на тебе.

Но я устал, окончен бой,

Беру портвейн, иду домой.

Окончен бой, зачах огонь,

И не осталось ничего,

А мы живем, а нам с тобою повезло,

Назло!

Отвернувшись к стене, командир Белой крепости леди Лэйтис Лизандер утирает рукавом горькие, злые слезы.

Домой ночевать она не приходит, устраивается на диванчике в кабинете, не снимая мундира.

Утром появляется Ньярра. Против обыкновения, невесел и с трудом подбирает слова, будто бы от смущения.

—Тут такое дело, капитан… В общем, Дэнна забрал свои вещи и перенес их в казарму. Его койка занята, так что он пока что ночует у меня. Он просил передать тебе это.

И протягивает — прошение об отставке.

—Как только ты подпишешь, он покинет гарнизон.

Лэйтис кривится, как от зубной боли, обхватывает руками голову, глядя на белый листок.

—И что он собирается делать? Он тебе сказал?

—Поживет пока у родителей, а там видно будет.

—И что, даже к Тинвейде в оруженосцы не перебежал? — ядовито спрашивает она.

Ньярра обходит стол и садится на столешницу рядом с нею. Столешница жалобно скрипит, но держит.

—Зря ты так с парнем, леди–капитан, — говорит мягко Ньярра. — Он с Тинвейдой–то из–за тебя связался. Ну, поначалу.

Она молчит, раскачиваясь в кресле. Говорит наконец:

—Вот ты мне скажи, дружище. Что мне делать? Он от меня гулял, и я же получаюсь виновата.

Ньярра разводит руками.

—Лэй, ну я–то почем знаю.

—Другая бы на моем месте хлыстом бы его отходила, и все дела.

—Ну, вряд ли так можно что–то исправить.

—Да не хочу я исправлять, — она ложится лбом на скрещенные руки. — Видеть его больше не могу. Тварь, дешевка. На любой член кидается.

—Слушай, ты что, хотела его всю жизнь на коротком поводке держать? Шаг влево, шаг вправо — стреляю без предупреждения? Это не любовь, когда заставляешь плясать под свою дудку.

—Я его разве заставляла? Он сам пришел! — огрызается она.

—Если человек сам пришел, это еще не повод вытирать об него ноги.

—А по–моему, повод, — бурчит Лэйтис.

—Вот ты сейчас, наверно, сидишь и ждешь, что он раскается и прибежит прощения просить?

—Ни черта подобного, — говорит она, хотя надежду такую питает.

—Может, хватит дергать его за поводок?

И с этими словами Ньярра уходит, оставляя Лэйтис в тяжелом раздумье.

«Если бы я хотела его вернуть, я бы знала, что делать, — думает она. — Рано или поздно приходит время, когда уже ничего не склеишь. Но где я допустила ошибку? Где все пошло не так?»

Ответа она не знает.

На следующий день к ней приходит капитан Тьерри Тинвейда — подчеркнуто официальный, одетый с иголочки.

—Леди–командир, хочу вам сообщить, что мое прошение о переводе в крепость Шахш удовлетворено. Соответствующие бумаги поступят в вашу канцелярию завтра утром.

—Шахш? Это же задница мира, — не сдержавшись говорит она.

—Там освобождается должность командира гарнизона, и я надеюсь ее занять.

—Ну, желаю удачи, капитан, — и добавляет неофициальным тоном, подмигивая. — Нам тогда придется встречаться на всяких совещаниях в столице, может, пожмем друг другу руки и забудем о наших разногласиях?

Они обмениваются рукопожатием.

—Когда думаешь отбыть? — весело говорит она.

—В конце недели. Вещи у меня уже собраны, и… И Дэнна едет со мной. Оформи его переводом, если еще не подписала отставку.

—Что за чушь? Что ему там делать?

—Я договорился, его устроят связистом, на постоянный контракт.

—Дьявольское пламя, такие вещи не делаются через голову начальника! Я сейчас же с ним поговорю…

—Не надо, Лэйтис, — Тинвейда заступает ей дорогу. — Так или иначе, он покинет гарнизон Селхира, и законным порядком, чтобы не быть обвиненным в дезертирстве.

—Пусть сам мне это скажет.

—Он уже написал прошение о переводе, оно в канцелярии. Чего тебе еще надо?

—Он что, боится со мной встречаться?

—Он не хочет, чтобы ты заставила его изменить решение.

—Да что я, пытать его буду, что ли?

Капитан Тинвейда молчит, а потом выдает неимоверно любезным тоном:

—Тебе когда–нибудь говорили, Лэйтис, что в личных отношениях ты куда более безжалостна и требовательна, чем в кавалерийском рейде?

—Я не позволю тебе вот так просто его увезти! — кричит она, вдарив кулаком по столу.

—Он не будет больше твоей игрушкой. Между прочим, Дэнна способен на большее, чем застилать постель тебе или кому–нибудь другому.

Уезжая, Дэнна оставил для нее письмо. Она носила его при себе целый день, прежде чем решилась распечатать.

Письмо короткое. Дэнна никогда не отличался умением выражать свои мысли на бумаге.

«Прости, что уезжаю, не попрощавшись. Это единственный способ вырвать тебя из сердца. Пожалуйста, не пиши мне и не пытайся связаться. Так ты только сделаешь мне больнее. Я никогда тебя не забуду; наверное, никогда не смогу разлюбить. Но быть с тобой рядом я не могу.

Это все равно, что отгрызть лапу, попавшую в капкан. Но иначе не станешь свободным».

*****

Они встретились снова только один раз — в Трианессе, жарким летом 2002 года, когда Лэйтис под предлогом служебных дел приехала вытаскивать кавалера Ахайре из затяжной депрессии.

Они столкнулись в Генштабе армии. Молодой лейтенант в мундире связиста почтительно ей поклонился. Она рассеянно кивнула и только пройдя шагов пять, сообразила и развернулась резко:

—Дэнна?

Он изменился. Возмужал, раздался в плечах, начисто утратив юношескую прелесть и свежесть. Просто молодой мужчина, каких она видела тысячи. Прежнего Дэнну напоминали, пожалуй, только волосы — все те же красивые льняные кудри, собранные в хвост. Сколько лет прошло, шесть, семь?

Стараясь скрыть разочарование, она оживленно спросила:

—Как ты здесь оказался? Перевели из Шахша?

—Приехал сдавать экзамен, — он щелкнул по лейтенантскому эполету. — У меня нет титула, так что пришлось сдавать экзамен здесь. Ну, грех жаловаться, заодно и столицу повидал. Я тут знаю за углом одно заведение. Ты позволишь угостить тебя пивом, леди–полковник?

Она хотела было отказаться, сославшись на дела, но неожиданно согласилась. То ли по умыслу Дэнны, то ли по чистой случайности заведение оказалось домом свиданий. Не «Цветок страсти», конечно, но вполне прилично.

Они взяли пива, и она, наконец, расслабилась и стала расспрашивать Дэнну. Улыбаясь, глядя ей в глаза открыто и прямо, он отвечал на вопросы. Такой спокойный, уверенный в себе. Такой умиротворенный.

—Ты случаем не женился?

—Нет. Я живу с Тьерри. Он перевез в Шахш жену и сына, они живут раздельно.

—Ну и как, ты счастлив? — с вызовом спрашивает она.

—Можно сказать и так, — он улыбается, глядя на нее, и эта улыбка озаряет его лицо будто бы светом, на миг возвращая ему обаяние юности.

Словно зачарованная, она склоняется к нему, и он тоже подается вперед, и губы их встречаются. Ощущение странное — совершенно незнакомое, словно они касаются друг друга первый раз в жизни.

Они бегом поднимаются наверх, будто бы боясь передумать, и падают прямо на покрывало, не расстилая кровать. Секс хорош, но не более. Даже с ним когда–то бывало и лучше. Это не начало чего–то нового. Это не поставленная семь лет назад точка в отношениях.

Нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Она говорит это вслух. Опершись на локоть, он смотрит на нее, словно бы хочет запомнить как можно лучше. Или тоже ищет черты, стертые временем?

—После тебя у меня не было ничего серьезного, — вздыхает она во внезапном приступе откровенности. — Ты, наверное, меня так и не простил?

—Лэй, ты же знаешь, я всегда буду тебя любить и уважать. Иногда мне кажется, что я никогда не был так счастлив, как с тобой.

—Может, ты был прав тогда. Может, я действительно никого не любила, кроме Альвы Ахайре. Только ему я готова была простить что угодно, даже то, что он меня оставил. Вот теперь он сгорает от любви, которой никогда не питал ко мне, а я не чувствую даже ревности.

Наклонившись, он целует ее. В глазах его грусть, будто предрассветный туман над водою. В глазах ее грусть, будто иней на осенней траве. Ностальгия по былому. Или тоска по несбывшемуся.

—Ты был единственным, кому удалось меня бросить.

—Прости. Это был единственный выход.

—Я не сержусь. И тогда не сердилась. Ты сделал свой выбор. Отгрыз лапу, попавшую в капкан.

—И остался на всю жизнь хромым.

—Зато теперь ты умеешь избегать капканов. А лапа… может быть, отрастет новая.

May 2003 — July 2005 No Tiamat