Стихотворения

Сборник «ДЕНЁК» (Париж, 1949)

На всем вышеизложенном, однако,

Ни капли не настаиваю я.

А. Гингер

ЧАЙНАЯ РОЗА Чашка чайная, в чашке чаёк С отвратительной сливочной пенкой. Роза чайная, в розе жучок Отливает зловещим оттенком. Это сон? Может быть. Но так много случайностей В нашей жизни бывает за каждый денёк, Что, увидевши розу душистую, чайную, Я глазами ищу — где зловещий жучок. * * * Мальчик катит по дорожке Легкое серсо. В беленьких чулочках ножки, Легкое серсо. Солнце сквозь листву густую Золотит песок, И бросает тень большую Кто-то на песок. Мальчик смотрит улыбаясь: Ворон на суку, А под ним висит качаясь Кто-то на суку. * * * На берег бросила волна Расшитый золотом мешок. Расшитый золотом мешок На влажный золотой песок, Запенясь, бросила волна. Наверно, золото в мешке Или морские жемчуга. Или морские жемчуга, Но показались вдруг рога: Наверно, чёрт сидит в мешке. Вот шевельнулась голова, Змеею взвился черный хвост, Змеею взвился черный хвост, Коснулся в небе чистых звёзд, И закружилась голова, Пора бы спать, да только сон Меня украдкой обошёл. Меня украдкой обошёл, Вдали черемухой расцвёл Последний неизбежный сон. * * * Золотистый песок И морской ветерок — Море солнышком в зайчик играет. Вяжет кофточку мать, Ей свободно дышать — Поглядит и с улыбкой вздыхает. Дети сели в кружок На горячий песок — Строят что-то, смеются, играют. А на берег прибой Белоснежной волной Пузырёк на песочек бросает. «Ну-ка, Ваня, открой, Что в бутылочке той, Мы сию же минуту узнаем»… В ней сто тысяч чертей, И записочка в ней S.O.S., S.O.S. — погибаем! СТИХИ В АЛЬБОМ Бом, бом, бом… Вам стихи в альбом Пишут Бим и Бом, Оба сразу вместе, Женихи невесте. Бим, бим, бим… Бим написал: «Нам этой жизни мало»… А Бом сказал: «Достаточно трёх дней». А женщина привычно и устало Копировала белых лебедей. И муж ее, в блаженстве цепенея, Был в совести своей ничем не уязвим, Мерещилась развратная Помпея… «Пиши-ка ты», сказал стыдливый Бим. И видит Бом: пылающая лава (Под ней скрывается покорная земля») Кипя течет, как сладкая отрава, От стен упрямого, безумного Кремля. В набат колокола трезвонят: И бим и бом, и бим и бом… Что это, старый мир хоронят? — Нет, это вам стихи в альбом.

* * *

… и перья страуса склонённые

в моём качаются мозгу.

Страус вовсе не глупая птица Он все тайны в пустыне познал — Птице истину Бог подсказал… Он бежать от людей не стремится, Он спешит головою зарыться В раскалённый на солнце песок — Так бы сделал мудрейший пророк. То, что ищут у птицы доныне, Не в головке ее, не в груди — Ищут перья — они позади. Вот, пришпорив коней, бедуины Вскачь летят по безбрежной пустыне. А у страуса задран задок, И головка зарыта в песок. Бедуин в одеянии белом За пером на коне подскакал И перо за пером вырывал, Точно овощ какой-нибудь спелый, Бросив прочь ядовитые стрелы. А потом для забавы своей — Человек, это значит злодей — Пресмешную задумав затею, Разрубил напряженную шею. * * * Как бы мне в стихах не сбиться Лишь на то, что ночью снится. Солнца, солнца, солнца луч, Озари из тёмных туч В голове моей больной Твой прекрасный рай земной: Я прикован к гильотине, Голова моя в корзине, И от солнечных лучей Кровь немного горячей. * * * Стоит на улице бедняк, И это очень стыдно. Я подаю ему медяк, И это тоже стыдно. Фонарь на улице горит, Но ничего не видно. На небе солнышко стоит, И все-таки не видно. Я плюнул в шапку бедняку, А денежки растратил. Наверно, стыдно бедняку, А мне — с какой же стати? Фонарь на улице потух И стало посветлее, А пропоёт второй петух — В могилу поскорее. Над ней стоит дубовый крест И это очень ясно: В сырой земле так много мест И это так прекрасно!

ПЛАКАТ

Меж деревьев белый пароходик

Колесом раскрашенным шумит

Борис Поплавский

Пароход, пароход, пароходик Красным лезвием режет плакат, Пассажиры по бортику в ряд Опершись о перила стоят, Путешествию кто же не рад? Очень рад и стальной пароходик! Ах как рад, ах как рад пароходик! Красный носик, а винт позади, От земли не легко отойти, Дыму сколько из труб, погляди: Дым кругом и вода впереди. Веселее плыви, пароходик! Это новый совсем пароходик: В трюме нету всезнающих крыс, Голубеет прозрачная высь, Он далёко, далёко, вглядись — Вот и скрылся за радужный мыс. Очень нравится мне пароходик. Помолюсь за стальной пароходик. Шепчет на ухо ангел: «Не так Ты молитву читаешь, чудак. Повторяй потихоньку за мной: Со святыми Господь упокой Пароход, пароход, пароходик». * * * Что такое — денег нет? — Отыщу знакомых, А знакомых дома нет — Это будет промах. Промахнулся — не беда, Съем в кредит и сытно, Не поверят, вот тогда Это будет стыдно. Если ж вовсе не дадут Мне без денег блюда, Я с ума ведь не сойду На пустой желудок. Будет легче рассуждать О судьбе народа… Вот попробую догнать Вон того урода. Подает он мелочь мне Жестом очень важным… «Я убил его во сне» — Говорю присяжным. * * * Щи да каша — Пища наша. Щи? А поди-ка поищи Щи с капустой красной. Не ищи напрасно Щей в столице мира… Янтарями жира — Жёлтые кружочки. Ну, берите ложки! Ой, ой, ой, что это за мясо? Это же ягнёнок. Ой, ой, ой, что это за мясо? Это твой ребёнок. Аврааму слава! Исааку слава! Солнцу, звездам слава! Человеку слава! Жри его, орава… Что это за жуть? — Это райский путь. ЧИСТЫЙ СЕРДЦЕМ По канату слоник идёт — Хобот кверху, топорщатся уши. По канату слоник вперёд Сквозь моря продвигается к суше. Как такому тяжёлому Бог Позволяет ходить по канату? Тумбы три вместо маленьких ног, А четвертая кажется пятой. Вдруг в пучину сияющих вод, Оступившись, скользнёт осторожный? Продвигается слоник вперёд, Продолжая свой путь невозможный. Если так, то подрежем канат, Обманув справедливого Бога. Бог почил, и архангелы спят… «Ах, мой слоник!..» — туда и дорога! Всё на небе так сладостно спит, А за слоника кто же осудит?! Только сердце твердит и твердит, Что второе пришествие будет. * * * Фуражка, шпага и цветы, Друзей за гробом много… Но вот от нас уходишь ты — Пуста твоя дорога. С тобой ни шпаги, ни цветов, В Крыму твоя фуражка… И хор из русских голосов — Излишняя поблажка. * * * Дьявол, дьявол, сколько дашь За мою душонку? А душонка не проста, И стыдлива, и чиста — Русская душонка! «А зачем мне покупать Русскую душонку? На одном конце червяк, На другом конце дурак — Пробочка душонка. Мне забавней наблюдать За твоей душонкой: На мгновенье в вышине, На мгновенье в глубине, Самый маленький грешок Тянет книзу поплавок — Вот твоя душонка!» * * * «Весь день стоит как бы хрустальный», Я вижу ясно этот день, Деревьев стройных очертанья И веток кружевную тень. Иду тропою тихим шагом И вдруг, с кулак величиной, Каким-то бешеным зигзагом Взлетает муха предо мной. В хрусталь из душного застенка Жужжа врывается она. Зловещим натрия оттенком Сверкает синяя спина. И трупного удушье духа Всемирную колышет жуть… Огромная слепая муха В разъятую влетает грудь. * * * Возмездие — в преддверьи страха, Пред ним душа едва светла, И мысль, сожжённая дотла, Летит, как по ветру зола, Как пыль взвихрённая от взмаха Стрелой пронзённого крыла. * * * Денёчек, денёчек, вот так день! Весь день такая дребедень: В душе, на ярмарке, в церквах И в романтических стихах, В последней хате, во дворце… И точки нету на конце… Денёчек, денёчек, вот так день! Туманный день. И бездны тень В душе, на ярмарке, в церквах И в драматических стихах. А если солнышко взойдёт И смерть под ручку приведёт, То это будет всё равно — В гробу и тесно и темно. * * * Есть совершенные картинки: Шнурок порвался на ботинке, Когда жена в театр спешит И мужа злобно тормошит. Когда усердно мать хлопочет: Одеть теплей сыночка хочет, Чтоб мальчик грудь не застудил, А мальчик в прорубь угодил. Когда скопил бедняк убогий На механические ноги, И снова бодро зашагал, И под трамвай опять попал. Когда в стремительной ракете, Решив края покинуть эти, Я расшибу о стенку лоб, Поняв, что мир — закрытый гроб. * * * Мышь без оглядки от кошки бежит. Волка убьют на охоте. Птица по синему небу летит — Платят за птицу по счёту. Ясно. Все ясно. Но вот человек, Если повеситься сам не сумеет, Значит на старости лет заболеет, Станет любимцем соседних аптек, Так ли уж гордо звучит — Человек? * * * Подавайте самовар, Клавдия Петровна! Он блестит как медный шар, От него струится пар, В нем любви пылает жар… Чай в двенадцать ровно! В хрусталях блестят конфетки, На столе лежат салфетки, На салфетках ваши метки, За столом все ваши детки… Клавдия Петровна! Папа к чаю запоздал, Он всю ноченьку не спал, Все по комнате шагал, Но ведь сам же приказал: Чай в двенадцать ровно! Подошла к дверям. В дверях Обернулась. Смертный страх В помутневших зеркалах. На паркет упала… Ах! Клавдия Петровна. * * * Лишь для вас мои чайные розы, Лишь о вас все случайные грёзы. Вы с улыбкою нежной своей, Вы с изгибами рук-лебедей! Ваши волосы — шёлковый лён, Голос ваш — колокольчика звон, А глаза на прелестном лице — Две зелёные мухи цеце. * * *

В альбом Марине Померанцевой

Вот земной, Мариша, рай: Зайчик, зайчик, убегай! Но охотник злой стреляет И зайчишку убивает. Ах как жаль! Ах как жаль! Нету права на печаль. * * * Той дорогой, которой иду, Я, наверное, в ад попаду. Но оттуда по шёлковой лесенке, Напевая весёлые песенки, Я обратно на землю вернусь И на крыше в кота воплощусь. Буду жить я у девочки маленькой В ее розовой чистенькой спаленке. Буду нежно мурлыкать опять — Но о чём, никому не понять. * * * — Маменька, а маменька! Что, часы сознательны? «Ха, ха, ха, задал вопрос, Часовщик часы принес, Будь ему признательным!» — А скажи мне маменька: часовщик сознательный? «Инженер идею дал, Часовщик часы собрал, Ах ты, любознательный!» — Ну, а как же маменька, инженер сознательный? «Инженер бы сам не смог, Инженера создал Бог, И молись Создателю!» В сердце дрогнули весы, Чаша долу клонится, Мальчик смотрит на часы, Но пока не молится. * * * Кукушки водятся в часах На каждом полустанке. Живут древесницы в лесах, Но их сажают в банки. Они поют о светлых днях — Им верьте иль не верьте… Страшнее жить в стенных часах И петь всю жизнь о смерти. * * * На маятнике стрелок нет, А циферблат завешен шторой, Но знаю я, что скоро, скоро Свой нерешительный ответ Я дам за много, много лет. Тик-так, тик-так… Так это мерно, Так безразличны тень и свет, Что, может быть, почти наверно, Тик-так и будет мой ответ… Теперь, сегодня, скоро, скоро, Когда мой маленький портрет Завесит ангел чёрной шторой. * * * Из всех игрушек — лучшая волчок! Он вертится вокруг оси своей, Он песенку поет про лебедей. Закрой глаза и слышится ручей Среди водой обточенных камней. Кругом трава, цветы, лесок — Всё это — маленький волчок. Он вертится вокруг оси своей. Он песенку поёт про Бога и людей, Поёт об ангелах с крылами лебедей, О розах и о радости детей. Про красный, ослепительный цветок Рассказывает маленький волчок. Он вертится вокруг своей оси. Ах, помощи у Бога не проси. Нет ангелов с крылами лебедей, И затихает сладостно ручей… Последний вздох, последний срок И умер маленький волчок. * * * — Здравствуй, Стеша, как дела? Говорят, ты родила? «Васенька, Васенька, родила». — Родила — так родила. Как же сына назвала? «Васенькой, Васенькой назвала». — Где же, Стеша, мальчик твой, Говорят, он был больной? «Васенька, Васенька был больной». * * * Шантаж чудесное словечко (Из Франции занесено), Способно погубить оно В стадах белейшую овечку. Какая власть дана словечку! Из человека в человечка Любого превратит оно. Ему пред совестью дано Гореть как пред иконой свечка. Необычайное словечко! * * * В небе нежно-голубом Над сияющим крестом Вьется галок стая. На предельной высоте Разместилась на кресте Черных галок стая. Старушонка проходя, В небо чистое глядя, Сосчитала галок: На предельной высоте Разместилось на кресте Тридцать девять галок. * * * На Красной площади, на плахе Сидит весёлый воробей, И видит, как прохожий, в страхе, Снимает шапку перед ней. Как дико крестится старуха, Глазами в сторону кося, Как почесал за левым ухом Злодей, добычу унося. И с высоты своей взирая На этих суетных людей, Щебечет, солнце прославляя, На плахе сидя, воробей. * * * Прелесть, прелесть, тайна в ней, Прелесть в лёте голубей, В раздвоённом жале змей, Прелесть в жалобе людей. Ты, великий Бог, внемли Тихой жалобе земли. Тонут, тонут корабли, Те, что в море отошли. А в оставшихся давно Крысы съели все зерно, Сгнило крашеное дно. Где погибнуть? — Всё равно. Прелесть, прелесть, тайна в ней, Прелесть в лёте голубей, В раздвоённом жале змей, Прелесть в гибели людей. * * * Как прекрасны слова: Листопад, листопад, листопады! Сколько рифм на слова: Водопад, водопад, водопады! Я расставлю слова В наилучшем и строгом порядке Это будут слова, От которых бегут без оглядки. ПОСЛЕ ВЫСТАВКИ Марк Шагал шагал по небу — В небе млечный путь. Только чёрту на потребу Творческая жуть. Пьют поэты четверть века, Чётки шевеля. Носит бремя человека Скорбная земля. Дайте крови, дайте хлеба, Вечной жизни плод. Строгий ангел путь на небо Зорко стережёт. За чугунными вратами Райский сад растёт, В нем кровавыми слезами Дерево цветёт. Дайте денег, дайте хлеба, Дайте отдохнуть!.. Зашагал Шагал по небу Прямо в млечный путь. * * * Прасковья, Паша, Пашенька! Живет в высокой башенке. Вокруг летают голуби В глубокой синей проруби, На самой вышке башенки Скворец поет для Пашеньки, А в небе облака Белее молока. Прасковья, Паша, Пашенька! Под башней пашут пашенку, Помахивая хвостиком, Два очень смирных ослика. На этой черной пашенке Взойдут хлеба для Пашеньки. А сеет те хлеба Злодей Али-Баба. Али, Али-Бабашенька! Не тронь ты нашу Пашеньку. Над ней в небесной проруби Белее снега голуби. Скворец на вышке башенки Поет о счастьи Пашеньки. Но скисли облака — Они из молока! * * * В рай со свечкой не дойти, Правды в мире не найти… Тает свечечка в руке. Нет ли правды в кабаке? Здесь сиди да выпивай, Поднимайся к правде в рай… Нет ее и в кабаке! Где ж она? — На чердаке. Забирается чудак Выше рая, на чердак. Воск течет и с треском тает, Пламя пальцы обжигает. Ах, зачем так горяча Кем-то данная свеча. С нами Бог! — Со мной и с вами. Озаряет нежно пламя: Как в углу на чердаке На тончайшем ремешке… Свет погас. Теперь ни зги… — Пашенька, Пашенька, помоги! * * * На волне гребешок — значит женщина утонула. Черепаховый гребешок. Почему он не тонет? На волне гребешок… Ну, зачем утонула?.. Просто купалась, а гребешок из волос скользнул. Ах, нет, лежала у берега, Следила за чайками И оставила гребешок. Что на пляже кричат? И как много народа… «Пашенька, Пашенька утонула!» На волне гребешок — значит, женщина утонула. * * * А ты, Ванюша, Поди зарежь чёрного петушка. — Да с какой же стати? Петушок по утрам поёт. Да чтоб его слушать Надо живым быть, А чтоб живым быть Надо кушать. Зарезал Ванюша петушка. Вот все живы, сидят и слушают, Как курочка кудахчет, О петушке своем плачет. * * * Я себя в твореньи перерос И творца творенье пожирает, Кем-то в детстве заданный вопрос Каплей йоду душу прожигает. Куст каких-то ядовитых роз Я взрастил поэзии на смену. Мир земной, ведь это море слёз… А вот пьяным море по колено. * * * Я на старых заезженных клячах Возвращаюсь в зелёную даль, Ведь, теперь в пригородных дачах, Наверно, расцвел миндаль. И у вишни, на пальчиках тонких, Ноготок уже розовым стал, И овёс непослушным ребенком В лес зелёной тропой убежал. Солнце искрами радости блещет Сквозь решётку весенних ветвей. Зимний лист на осине трепещет, Продержавшись всю зиму на ней. Жёлтый, смятый в седой паутине, Искупает чужую вину, Но висит на весенней осине, Значит тоже встречает весну. * * * В бистро французской деревушки Смотрю в стеклянную дыру. Слежу как бродят две телушки По изумрудному ковру. Душа уснула в мудром теле, Мне ум совсем ни для чего. Что надо мне на самом деле? По совести — да ничего. Слились кошмары Скотланд-Ярда С журчанием осенних струй; И всплеск шара на дне бильярда Похож на детский поцелуй. * * * Все звёзды созданы для маленькой земли, Сплетаются в созвездия они, И с неба падают — для маленькой земли. Лишь только для того, чтоб малое дитя, С душою чистой, на небо глядя, Могло сказать: как это хорошо! Уже во сне: как это хорошо! * * * На позолоченной площадке На небе в царствии седьмом Сидит на рыженькой лошадке Вся в розовом и голубом. Над ней плывет зари багрянец В еще не замкнутом кольце, И абрикосовый румянец Горит на девственном лице. Она давно уже с площадки Мне знаки подает рукой И обещает на лошадке За мною прискакать весной. * * * Я съел во сне пирог с отравой В гостях у бабушки Яги, И с детства лучшею забавой Считал гигантские шаги. Но вот теперь хочу умерить На полпути безумный шаг, Остановиться и проверить Подобный молнии зигзаг. Я упираюсь — нету силы — Несут гигантские шаги! И вижу на краю могилы Лицо смеющейся Яги. * * * Стучит машина без отказу, Струится солнце на листы. Легко диктует строгий разум Итоги страшной пустоты: Она ушла иль умерла, Ведь это безразлично… Как прежде комната светла, А горе безгранично. Остался в комнате один ты, А за окном стоят, в горшках, Трагические гиацинты В чуть розоватых завитках. * * * Печаль, печаль, которой нет названья: Печаль сознанья красоты — Безмолвное очарованье Земной несбыточной мечты. Есть в той печали смысл глубокий И в нем потусторонний миг, Когда ты слышишь зов далёкий, Летящий из миров иных. Божественное обещанье Бессмертия в нем слышишь ты. И нет тоске твоей названья Перед сознаньем красоты.

<НЕСОБРАННОЕ>

НАТЮРМОРТ На столе стакан разбитый, Скатерть залита вином, Муха в склянке недопитой Бьётся жалобно крылом. Кто-то здесь боролся с верой, Жил, любил и вновь страдал. Лист бумаги мутно-серый Мелкий почерк исписал. Переплёт из коленкора, Недочитанный роман. Дым рассеется не скоро, Дым холодный, как туман. И свеча в бутылке тёмной Догорает в тишине, Отражая свет нескромный В незавешенном окне. Летом солнце всходит рано, И заря уже близка. И сочится кровь из раны, Из усталого виска. * * * Поздравляю всех молящихся С тем, что молятся. Поздравляю розы чайные С тем, что колются. Поздравляю всех трудящихся С тем, что трудятся. Получившего пощёчину С тем, что судится. Поздравляю неудачников, Коль не клеится. Продавца гуммиарабика, Если клеится! Поздравляю, низко кланяюсь Встречным всем наперечёт. Поздравляю, низко кланяюсь Всем, кто дышит и живёт.

1950

* * * Я недоволен медведями: «Они не сеют и не жнут», Но мёд и землянику жрут И спят в берлогах месяцами — — Я очень недоволен медведями! На небе знаки звездочёта Большой Медведицей зовут, На небе звёздочек без счета И Малые Медведицы растут. Медведь огромный вместо Бога Над миром лапу протянул, Он лермонтовским сном уснул, Пока не прозвучит тревога. Не призывайте ж имя Бога! * * * Стали подниматься на ступени Душ обезображенные тени: Жабы, крабы, змеи, попугаи, Пауков подслеповатых стаи, Всяческих размеров черепахи И за ними чёрные монахи. По ступеням солнечным всё выше… Телеграфные столбы и крыши, И лунатикам любезные карнизы — Спрятали монашеские ризы. Выше, выше! Через кантик тучи, Но чем выше, тем ступени круче. На лужайке, с розами в руках, В нестерпимо ослепительных лучах, Мальчик в рубашонке, на краю Незлобливо улыбается в Раю. * * * Ветхий, очень ветхий дом, Редкий дом, в котором ром Подают к обеду — Я туда поеду! Прохожу зеркальный зал, Император танцевал В нем с весёлой Настей, А теперь-то страсти: Посреди стеклянный гроб И в гробу несчастный Боб, Бывший сумасшедший, Свой покой нашедший. Ветхий, очень ветхий поп, Обходя раскрытый гроб, Шевелит кадило. Вырыта-ль могила? Глухо стонет ветхий дом, Пьют в столовой крепкий ром И ведут беседу… Нет уж не поеду! * * * Стрелки бывают всякой масти. Стрелок из лука очень смел: Он не боится львиной пасти Имея лук и пачку стрел. Из пистолета на дуэли Дурак стреляет в дурака. Всегда из благородной цели Он целит в лоб издалека! Стрелок-охотник забавляясь Стреляет в клубе голубей — Из клетки голубь вырываясь Летит — попробуй-ка убей! Но есть ещё стрелки иные — Глаза горят и просят дать Их руки желтые худые… А ну, попробуй отказать. Пойдет он сгорбившись обратно. Но нет обратного пути. Он только что ушел от брата И больше некуда идти. * * * В аптеке продается вата, Одеколон и аспирин. В аптеку входит бесноватый И покупает апельсин. Он получает по рецепту, Прописанному Сатаной, И, заплативши фармацевту, Идет из лавочки ночной. Луна сквозь облачную вату Мерцает зеркалом витрин. И ест поспешно бесноватый Свой ядовитый апельсин. * * * На вокзале, где ждали, пыхтя, паровозы, Вы спеша уронили три красные розы. Ваш букет был велик, и отсутствия роз Не заметил никто, даже сам паровоз. На асфальте прекрасные красные розы, Синий дым, как вуаль, из трубы паровоза. Я отнял у асфальта сияние роз И забросил в трубу — похвалить паровоз. Это редкость: прекрасную красную розу, Ожидая отход, проглотить паровозу. И по вкусу пришлося сияние роз, Как разбойник в лесу засвистел паровоз. На стеклянном, огромном, бездонном вокзале Мне три красные искры в ладони упали. Зажимая ладонь было больно до слёз — Мне прожгло мое сердце сияние роз. * * * Идут поэт и попрошайка В обнимку через Красный мост, За ними едет таратайка И зазывает на погост. Поэту холодно и зябко, Он ходит в летнем пиджаке. На попрошайке — просто тряпка И две дыры на башмаке. От смерти низкие перилы Их отделяют в эту ночь, Но нету у поэта силы Предсмертный ужас превозмочь. А друг его на таратайке Уже умчался на погост… Идет поэт без попрошайки В сияньи через Красный мост. * * * На самом дне в зеленом жбане В перелицованном жупане, Не говоря ни да ни нет, Сидит подстриженный поэт. Над ним плывут по небу тучки, Но он сложил спокойно ручки И прикусил себе язык, Сказав, что к этому привык. И лебеди в порочном страхе, И дева в ситцевой рубахе, И розы, звёзды, соловей, И с ними Дядька Чародей Бегут в неистовом испуге К уравновешенной супруге Сказать, что стриженный поэт Не говорит ни да ни нет. * * * Стоят в аптеке два шара: Оранжевый и синий. Стоит на улице жара И люди в парусине. Вхожу в аптеку и шары Конечно разбиваю, В участке нет такой жары, А цвет сейчас узнаю. Горит оранжевый рассвет На синей пелерине. Отлично выспался поэт На каменной перине. * * * Скрылись бесы под плащом зелёным Над землей застывшей навсегда И пытаются железом раскалённым Воскресить вчерашнее Ура! Тучи ос — бесовская отрада — Жалят мёртвые сердца людей, И во тьме церковная ограда Шелестит как стая лебедей. Чёрный бык, передними ногами Упершись в полузакрытый ров, Сильными короткими рогами Отрывает нужных мертвецов. Месяц светит над невестой бывшей, Освещает жёлтые поля, И в пространстве звёздочкой остывшей Вертится озябшая земля. * * * Как нежно ветер над полем стелется. На нем равноправные лежат мертвецы. Слегка по утру завеет метелица. Рцы, Господи праведный, рцы! Никто не верует да и не молится Тебе, о Господи, лишь мертвецы. Над ними месяц на землю клонится. Рцы, Господи праведный, рцы! * * * Это совсем не так, это гораздо проще: Прожил семьдесят лет и вот лежишь на погосте. И то, что было в чудесной жизни, — Наполовину фантазия. Расплескалась чаша с вином — Наполовину с отравою. Прожил семьдесят лет — И вот тебя нет. А то, что цветы на украшенной грядке, И над цветами еще мотыльки, Над мотыльками атласное небо: Это Платоновский мир, но в обратном порядке. * * *

В. Л. Книжниковой

Жизнь исчисляют не годами, Она течёт, как волны рек. В них с удивлёнными глазами Плывёт бесправный человек. Когда река, впадая в море, Влечёт усталого пловца, У всех предчувствующих горе В груди сжимаются сердца. Но руки машут над водою, Кругом знакомые места, И веет новою весною… Не ставьте над живым креста! Жизнь исчисляют не годами, Она течёт, как волны рек. В них с лучезарными глазами Плывёт бесстрашный человек. * * * Жёлтый Ангел пролетел по небу, Рисовою веткой погрозил. Спелый колос золотого хлеба Протянул ему Архангел Михаил. Леший, сидя у лесной тропинки, Яд варил для камышовых стрел И сказал пришедшим на поминки: Посмотрите, хлеб уже созрел. Зарево зари еще беспечной Нежным светом землю озарит. В нищенских дворцах Замоскворечья Не для нас ли петел прокричит? Но теперь заря уже настала, Михаил в сиянии стоит, Жёлтый ангел, опустив забрало, С диким криком на Восток летит. * * * Вечеров литературных завсегдатаи! Умирания искусства соглядатаи! Кто билетом ненавистным не гнушается, Дань отдавши, очень вежливо прощается! Те, кто слушает, всегда усердно хлопая, Кто не слушая сидит, ушами хлопая! Кто не так уже пронзительно сморкается, И при встрече у буфета улыбается! Окажите мне последнее почтение — Приходите вы ко мне на погребение, Буду я покоиться в гробу С христианской грамоткой на лбу… В ней написано всё то, о чём мечтал И чего я в жизни не сказал. * * * Луну волки съели И не на что больше выть. Поэты себя перепели, Но как же с музою быть? С божественной, беспрекословной, С золотою арфой в руках, Манящей и обещающей, На кофейной гуще гадающей: «Быть или не быть»? Нет, не на что больше выть. Но есть страна, где солнце иное, Разрезанное пополам. В нем заложено счастье земное, В нем дыры и слезы и тарра-рам. * * * С Новым годом, инженеры рукомойников! Мы поздравим розы красные, покойников, Чингис-хана поздравляем, потому что помер он, С уважением поставим первым номером. Поздравляем в небе мёртвую медведицу, И всемирную, конечно, гололедицу. Гололедица растает в марте месяце, Поздравляем тех, которые повесятся. Но есть люди, кто и горем не гнушается, Так поздравим всех, кто с этим соглашается! ПЕСНЬ О СЕВЕРНОМ СУДАКЕ В каком-то доме был чердак, Где умер северный судак. Двоюродные братья и даже просто братья! На песчаном откосе лежит судак. Это не выдумка — это так! Не на серебряном подносе, А на песчаном откосе. Лежит он смирно на боку, Теперь не нужны судаку Двоюродные братья и даже просто братья — Судак в Божественных объятьях. Он умер, не убит, И чешуя его блестит, И ангелы на чердаке Поют о мёртвом судаке. * * * Основа жизни есть сомненье, Поэзия — дитя его, Торжественное откровенье Из хаоса, из ничего. Тростник колышется в пустыне, По небу катится звезда. Всё, что свершается доныне, Сомненьем движется всегда. В сомненьи есть очарованье. О, трудная моя любовь, В ней даже первое признанье Сомненьем движимая кровь. Года, года, как страшно это, Но сердце бьётся оттого, Что даже в страшный час ответа Не изменится ничего. * * * Есть в старости свое величье, Единственная красота. Нет к людям больше безразличья, Но есть любовь и простота. Оделся старец к Литургии И напомадил два уса. Но чтоб явиться как другие, Он одевался три часа. Проходит прямо, не сгибаясь, И палкой по камням стучит. И смотрит каждый, улыбаясь, И всякий с ним заговорит. Смеются смуглые девчата: «Ведь ты наш дедушка мороз», А проходящие солдаты Отдали честь совсем всерьёз. Летя в небесной колеснице И подымая ветерок: «Что старче, ломит в пояснице?» — «Перед грозой, Илья Пророк». * * * В перетопленных залах больницы Сумасшедшие люди кричат. Но я вижу окраины Ниццы И луга, где коровы мычат. Вот приходит высокий и строгий Над людьми властелин — психиатр. Он им стукает палочкой ноги, Начиная привычный театр. Подошедши к моей вероломной кровати, Долго имя читает, поднявши очки: «Это русский? Скажите, с какой же он стати Здесь лежит?» — говорит, расширяя зрачки. И потом прибавляет, высокий и строгий, Улыбаясь концом папиросы своей: «Если русский, — наверное, думает много, Вероятно, о спутниках. Слушайте, эй!» Но я вижу поэта в приветливой Каньи: С книгой ходит, и белые чайки летят… «Эти русские, просто одно наказанье»,— Говорит психиатр, а больные кричат. * * * На палубе работают матросы, Над морем пролетают альбатросы. У печки погибают кочегары, В прохладе нежатся ленивые гагары Как пароходу минуть мины, Вокруг которых плещутся дельфины. Сам капитан в бинокль глядит И видит в море рыбу-кит. Киту привольно и отрадно, А капитану так досадно: Что море дремлет, солнце блещет, Но в лихорадке флаг трепещет. * * * Сидят надменные вельможи На тронах. Их пятнадцать тут. Один сказал: «Великий Боже, Ведь нам, пожалуй что, капут». Другой взглянул на статуэтку, Из кости жёлтого слона, Поставил в книжечке отметку И возразил: «ещё весна». А третий молвил: «Миловзоры!» Четвертый, пятый и шестой Чертили пальцами узоры На слое пыли вековой. Седьмой, восьмой и два девятых (Они ведь были близнецы) Жевали пряники из мяты И все молчали мудрецы. Одиннадцатый и другие Вдруг крикнули: «Банзай, банзай!» И за слова свои благие Живыми были взяты в Рай. * * * Сгибаясь, смуглые девицы Несут корзины спелых ягод. Из этих ягод вареницы На всю деревню хватит на год. Уселись девушки на травке, Кто ножку трёт, кто шьёт платок, А кто пришпилил на булавке К прическе розовый цветок. Опять старуха на пороге: «Эй, девки, живо за водой». И снова тянется дорога, Ведущая на водопой. Сгибаясь, смуглые девицы Несут с водою кувшины. И пением свободной птицы Все вздохи их заглушены. Они садятся не на травке, Теперь уж поздний вечерок. Ложатся в темноте на лавки, Им светит сорванный цветок. * * * Меня не любят соловьи И жаворонки тоже. Я не по правилам пою И не одно и то же. В лесу кукушка на вопрос Охотно отвечает, И без ошибки смертный час По просьбе отмечает. Но если сто семнадцать раз Вам пропоёт кукушка, Не отвечайте ей тотчас: Какая же ты душка! Наверно, врёт кукушка. * * * Я болен страшною болезнью: Но не проказой, не чумой — Еще страшнейшею болезнью — Пошел я по миру с сумой. Встречать знакомых мне не стыдно — «Ах, здравствуйте! Я очень рад. На бал собрались? это видно. Но что за странный маскарад?» А я протягиваю руку И мне, смеясь, дают пятак. Я спешно пожимаю руку И ухожу на свой чердак. По щелям шепчут тараканы: «Ну что, повесится ли он?» Заглядывают мне [в карманы] И видят — денег миллион. На эти деньги покупаю Вина, селёдки, папирос. И в полутьме своей читаю Безумный гоголевский «Нос». * * * Перед грозой родное дно Покинули большие крысы. Теперь уже давным-давно Все эмигранты стали лысы. Всё ждут: когда-нибудь потонет Сверхокеанский пароход, Он так в порывах ветра стонет, Так страшно замедляет ход. На пристани ликуют шумно, И начинаешь думать сам, Что поступили те разумно, Кто верил только небесам. Но множатся кресты Женевьевы, И лысины, среди могил, Заупокойные напевы Бормочут из последних сил. * * *

Посв. К. Д. Померанцеву

Я умираю бессловесно, Как умирает скот. Теперь давным-давно известно: Так умирал народ. На сердце каждого солдата Приколот Богом алый бант, Но почитается за брата Солдатом русский эмигрант. В раю с войною будет тесно — Апостол шепчет у ворот — Но этот умер бессловесно, Как умирал народ! * * *

<фрагмент>

Медведи стали огурцами (Я с детства к точности привык) И повторяю — огурцами. Многообразен наш язык. А сколько их в солёной бочке! В ней русский дух, в ней есть укроп. Здесь точность требовала б точки, Но — огурцы, на них укроп… Неточность вся в последней строчке: Не снят ещё стеклянный гроб. * * * Вот она, ушедшая деревня. И над ней усталая луна. Тощие, безрукие деревья, Мимо них дорога как струна. Так ушла безвременно природа! У шлагбаума туман уснул, Точно с перекисью водорода Город паклю в горло ткнул.