Год 1399 ab Urbe condita.[1] Начало июня

— Эй, парень! Не торопись. Целее будешь.

Кейр смерил свинопаса сердитым взглядом. Себя он просто «Эй-парнем» не считал. Благородный воин, пусть и не в летах пока. И никак иначе. Да и бесконечный моросящий дождь настроения не поднимал. Но лошадей придержал. Мало ли какая напасть приключилась в славном городе Кер-Мирддине или на сбегающей к нему с северных холмов дороге? Лучше знать.

— Чего стряслось-то?

— Ничего особого. Для меня. Я как пас свиней, так и буду. А ты, если так вот будешь лошадок нахлестывать, повстречаешь соседку славную, только всего. Вернее, догонишь.

Кейр еще не видел никого из фэйри вблизи. Только домового, ночью и мельком — да только кто ж домового не видел? А тут наклевывалась целая история. Вещь интересная и самоценная. Стоило порасспросить. Опять же в город не просто хотелось — нужно было успеть дотемна заскочить к городскому приятелю, чтоб явиться перед старым другом отца, Дэффидом ап Ллиувеллином и его дочерьми не мокрой курицей, а благородным человеком.

Но фэйри водились разные. В том числе злые, с которыми лучше не связываться.

— А какая она? — начал Кейр расспрос.

— Особо не смотрел. С ними так: меньше любопытства — целее шкура. Увидел уши, понял — не человек. Отворотился да сделал вид, что очень меня волнует, не передрались ли свиньи за корешки.

— А я слышал, что злом на добро волшебный народ не платит.

— Можешь проверить, — буркнул свинопас, — я тебя предупредил.

И паскудно ухмыльнулся. Другому вольному человеку Кейр бы не забыл попенять на хамство, но заедаться со свинопасом — зря пачкаться в навозе. В другое время Кейр и предупреждению бы внял. Поскольку был молодым человеком серьезным и рассудительным. Но любовь заставляет благородного воина не бежать от приключений, а искать их. Иначе чем завоевывать сердце прекрасной девы? А Тулла верх Дэффид вполне прекрасна.

И все-таки на глупые подвиги не тянуло. Тем более попавшийся навстречу пропойца — лошадь тащила телегу, которую даже условно нельзя было назвать колесницей, по хорошо известному ей пути, икнув пару раз, поделился ценным наблюдением:

— Рыжая, а лицом вроде как синяя, да мелкая. Ей-ей банши. Короля-то как жалко!

— А короля почему?

— К простым людям такие не ходят. И даже к благородным. Разве только чума начнется…

Кейр торопливо перекрестился.

Чума в Уэльсе уже была. Полтораста лет назад. С тех пор Кер-Мирддин так и не восстановил былого населения. Хотя валлийцы честно плодились и размножались, как заповедано. В холмах было получше. В смысле, не у фэйри, которые живут внутри, а у людей, которые живут вокруг. Старики говорили, что людей стало столько же, сколько до мора.

— В общем, кто-нибудь важный непременно помрет, — подвел итог пьяный. — Добрые Соседи, они такое чуют заранее. И плачут заранее… Вот я и выпил — за упокой.

— До того, как увидел банши, — улыбнулся Кейр.

— Ну это ты умный, — подмигнул пьяный. — Но ты ведь не скажешь моей супружнице?

Молодой воин кивнул. Гнать вперед сразу расхотелось. Но решать окончательно стоило, только после третьей встречи. Раз уж довелось попасть в сказку, то и действовать следовало по-сказочному. А в сказках главное число — три. И Кейр продолжал путь вперед. На сей раз медленно, чтобы не догнать до срока волшебную путешественницу. И тихо радовался, что, как ни повернись дела, он выглядит вполне достойным представителем старшины сильного клана — одет и снаряжен как воин, да и колесница новенькая, о шести окованных железом колесах в половину человеческого роста, с крепкой подвеской. Даже тент, хоть и сложенный, присутствует. Щитов нет — но повесить их на борта можно, и это видно сразу. На такой и в гонках поучаствовать не грех. Кейр приосанился. Все правильно, осталось дождаться третьего встречного…

А вот и он, точнее, они — навстречу рысит верховая парочка. Кейр приветно замахал рукой. А уж когда парочка превратилась в знакомую девчонку с придорожной фермы да ее жениха, понял — сейчас все толком и вызнает. А еще испытал короткий укол зависти — вот счастливец, укатывает свою, сколько хочет. Сейчас, наверняка, провожает к родителям. Ему бы со своей милой так. Увы, если сама Тулла отвечает на чувство взаимностью, то ее родители…

— Доброго дня, господа! — Кейр степенно и точно в меру наклонил голову. — Не встречали ли вы на ждущем меня пути чего необычного?

— Кейр, дружище, привет! Брось притворяться стариканом, тебе не идет!

Ну у этого дружище — все, кто не кровный враг. А вот девушка сразу перешла к делу.

— Ты о Доброй Соседке? Встречали, пожелали доброго дня. Она нам тоже! Странная она. И симпатичная. А ушки как у лошади! Торчат из головы, вокруг волосы топорщатся. Смешно так. Миленько. Очень хочется пощупать. Погладить. А вот глаза сердитые. Но как-то понарошку сердитые.

— Точно, — поддержал жених, — зла она на кого-то. Хорошо, что не на нас!

Высказал свое — и уступил слово любимой.

— Одежка у нее добротная, но очень уж скромная. Где это видано — вся в коричневом! Из-под подола, правда, серенькое проглядывает, да и пониже что-то есть. Порядочная барышня на богомолье, да и только. Если на голову не смотреть. Волосы все обрезаны коротко-коротко. Словно овдовела она, или осиротела, или еще что… Идет пешком, мешок за спину закинула. А одежка ей непривычна, и мешок за плечами, и провалиться мне на месте, если не носила она белое с золотом!

Кейр оторопел. Белое с золотом носили разве тилвит тег. Высокие, золотоволосые. И еще… Да быть такого не может!

— Синяя же, говорят, рыжеволосая, маленькая… Гоблин почти.

— Сам ты гоблин, — девушка почему-то обиделась. — Говорю, настолько белая, что кажется синеватой. Волосы красные. Рыжие и красные — разницу видишь? И брови красные, и ресницы. А рост… Какой рост у Добрых Соседей, знают только они сами. Что еще… Руки слегка в земле перепачканы. Отмыла, но под ногтями осталось.

Что ж. Так ничего и не прояснилось. Оставалось узнать все самому. И подстегнуть коней, чтоб не упустить свою легенду. Какой-то она будет?

Издали — как раз был участок прямой да ровный — сразу увидел — темная до черноты ряса, над ней лохматая голова. Из-под рясы мелькают сапоги. Всаднические, судя по подошве, но без шпор. Смотрит под ноги. Внимательно так, словно кошель с золотыми обронила. Кейр поравнялся. А что сказать — не знал. Разве уши рассматривал. Уши были, действительно, большие и треугольные. И да, жеребячьи. Вот только торчали не вверх, а в стороны. И их действительно хотелось потрогать! Кейр решился.

— Куда путь держишь, Добрая Соседка? — На такое обращение, как будто, никто из фэйри не обижался. Иные, правда, всегда злые — но вот таких в Диведе почти и не водится. Разве только старый бог Гвин ап Ллуд со своей сворой…

Волшебное существо остановилось. Руки опустили мешок на землю. Голова вскинулась вверх, показав длинную белую шею. Глаза серые, без белков, сжатые в точки зрачки… Фэйри. Точно фэйри! Только… которая?

— В город.

— А-а-а. — Кейр постарался протянуть это солидно и многозначительно. И замолчал. Фэйри немного подождала, потопталась. Отвернулась, подхватила с дороги украсившуюся несколькими мокрыми песчинками ношу, и зашагала вперед. Кейр, чтобы не отстать, пустил лошадей медленным шагом. Просто ехать рядом и молчать было неудобно. Но о чем можно говорить неизвестно с кем?

— Славная леди, ты не обидишься, если я спрошу, ты из которых?

Ведь и правда, могла оказаться баньши. Правда, это как раз могло быть и не страшно. Кейр слыхал о Добрых Соседях чуть больше, чем детские сказки — все-таки не в последней семье клана уродился. Так что знал: банши на самом деле хорошие. И никогда ничего не накликают, а что плачут над бедами людей — так это от жалости. Они ведь людям какая-никакая родня, того же адамова семени. О детях заботиться помогают, злые чары отводят. И только если совсем-совсем не могут помочь — плачут. Заранее. А оттого многие верят, что это банши напасть и накликали.

Ответ же чуть рот открытым не оставил.

— Я сида. Из тех, которые для ирландцев "дини ши", для скоттов — Благий Двор, а для вас — народ холмов. Ростом вот только не вышла.

И руками развела. Мол, не виновата я, что такая худая да короткая. Кейр же рассматривал ее наново. И глазам своим не верил. Сиды — те, кого раньше считали богами. Не всех, а старших да сильнейших. Но они же в легендах прекрасны! А эта… а эта умильна. Как бывает птичка, белка, щенок. Или какое другое животное — красивое. Даже женственное. Которое не грех подвезти, чтобы лапки не стирало. И которое очень хочется погладить. Не как девушку, как звереныша. И за уши потрепать.

— Ты больше похожа на тилвит тег.

— Детей не ворую, — уверила фэйри, — да и волосы у меня не золотые.

Зачем-то поправила ворот, при этом невзначай вытащила наружу серебряный крестик. А это решало почти все. Серебра не боится. Крест приняла. А значит, кем бы ни была до того, ныне — в правах человека. Молоденькой девушки. Причем, верней всего, без роду-племени. Да она же боится! Оттого и ворот дергает. А кого боится-то? Кейра, что ли? Кейр понял — всего. Кто знает, как меняется мир для подобного существа, когда оно принимает Бога? Зато стало ясно, как себя вести, правильнее всего. Как с малознакомой соседкой. Доброй соседкой — в прямом значении этих слов.

— Это верно. — Кейр показал, что все понял верно. — Волосы у тебя, скорее, медные. Так может, тебя подвезти?

— А что попросишь за провоз?

То ли играет, то ли и правда боится, что парень начнет жениховские подвиги считать, или сочтет за безродную, у которой одна расплата за все мужские услуги.

— А как же, попрошу. Разговор — от скуки. Ну и от права трепать, что леди из народа холмов до Кер-Мирддина подвозил, не откажусь.

Кейр изо всех сил старался выглядеть безопасным. Обычным фермерским сынком, подвозящим худородную соседку. Получалось хорошо, потому, что таким он и был, разве очень богатым — и таким его видела сида. Увальнем с доброй хитринкой в глазах.

— Годится, — пытаясь подражать степенному говору, девица забросила на телегу мешок и взгромоздилась сама. Аж оси скрипнули. Устроилась на место воина. И даже привстала, держась за бортики. То ли очень хотела дорогу впереди видеть, то ли назад оглядываться не желала, то ли просто привычка у нее такая — в старые времена колесничий воин стоял, готовый соскочить и вступить в рукопашную схватку с врагом, либо метнуть дротик с остановки. У Кейра в желудке похолодело от мысли, сколько лет должно быть той, для которой колесница — оружие. Впрочем, время в холмах течет странно. — Вот про сидов и побеседуем, ежели не возразишь. Что у вас, наверху, о нас знают?

Толком старых легенд Кейр и не помнил. А наврать — боязно, сиды ложь чуют, хоть и не всегда, но очень часто. А вот обижаются — если на обмане поймают, всегда страшно. Кейр вздохнул и вывалил, что знал.

— А ничего. Только сказки мелют. Может, не все врут. Так не проверишь. У нас-то в роду вашего корня нет. И под холмы никто не хаживал. А вот что людей в былые времена для вас резали, это слыхал. Чтобы урожай был, да за исцеление короля, ну и всяко еще. А ты-то чего наверх вылезла? Да еще и с крестом.

Хорошая идея — пусть сида говорит. Тем более, что они-то вообще неправду говорить не могут. Только умалчивать да ходить вокруг и около.

— Неохота быть мелкой нечистью, — заявила ушастая попутчица. — Да и крупной тоже, хотя крупная из меня при всем желании не получится. Ни размера, ни способностей. А крест многие сиды приняли. Король Артур, например. А ведь хороший был король?

— Саксов бил, — значит, хороший. А он точно из ваших?

— А кто еще будет спать столетиями? Да еще под землей?

Резонно. Кейр долго не отвечал, обдумывая известие о любимом герое. Слухи, вообще-то ходили… Потом уронил:

— Выходить ему пора. Совсем нас забили саксы. Он же обещал вернуться, если будет с Британией беда. А беда уже давно. Можно и так сказать, что Британии-то уж и совсем нет. Вот это-то как получается?

— А так и получается. Он же ранен был. Много раз и очень тяжело. Не залечил, выходит, ран. Ты сам говорил: в холмах время другое. Там — день, тут — столетие. А иногда и наоборот.

Дальше ехали молча. Внутри непривычной к серьезному размышлению головушки Кейра ходили бугристые мысли, перекатывались желваками. Да и сида погрустнела. Кейр догадался: что-то знает. Не хочет говорить. Нескоро выйдет, наверное, король. Грешную мысль о том, что Артур помер, задавил в зародыше. Так быть не могло.

— Надо, значит, продержаться, — сказал Кейр бодро, — пока не проснется. Сколько надо, столько и стоять. Верно говорю?

Сида неуверенно кивнула.

— Ну и ладно. Глядишь, и сдюжим. Короли у нас бравые. А пока я тебе, сестрица, наши байки про сидов перескажу. Ты посмеешься, вот мне оплата и выйдет…

Лучшего слушателя для замшелых побасенок Кейр не видывал. Сида то смеялась, то хмурилась, когда вместо богов, высоких сидов, а на худой конец, королей и рыцарей, в сказаниях начинали появляться фэйри, пусть и именуемые Добрыми Соседями да Волшебным Народом. И шевелила ушами. Особенно — на женских именах. Подруг припоминала?

Когда после очередного поворота из-за деревьев выглянул город, брови у сиды подскочили на два пальца вверх. Чуть не до середины лба.

— Что это?

— Кер-Мирддин.

— Я не про то. Город, предместье… Рядом что? Большое, круглое, трехэтажное…

До Кейра дошло. Сиду поразил старый римский амфитеатр. Да, некогда в римской крепости Маридунум стоял большой гарнизон. А огромное сооружение служило для тренировок и зрелищ. Собственно, с тех пор ничего не изменилось — Кер-Мирддин самый большой город на юге Камбрии, и гарнизон у него немаленький. Да и король с гвардией постоянно наезжает. Вот только воин теперь означает — всадник, а зрелище — колесничные гонки или турнир. А потому сооружение незаметно переименовалось в ипподром. И перестроилось немного — беговые дорожки внутрь не вошли, пришлось проложить отчасти снаружи. Но так, чтобы хоть с верхнего ряда, ворочаясь, можно было смотреть всю гонку. Хотя бы судьям.

Сида громко восторгалась обветшалым сооружением. С Колизеем сравнивала. Что такое Колизей, Кейр знал. Что он разрушен — нет. Впрочем, Рим варвары жгли несколько раз — почему бы местному ипподрому не пострадать?

А перед самым предместьем соскочила с колесницы. Поблагодарила за беседу, даже поклонилась чуть. И наказала, если что, искать сиду Немайн. От такого имени Кейр омертвел. Одно дело — сида, чародейка из холмов. Даже мелкая богиня чего-нибудь. Но великая воительница, пугающая насмерть за раз сотни воинов, покровительница речных вод и плодовых деревьев? Сида заметила, поспешила уточнить.

— Не ТА САМАЯ.

А толку! Так он и поверил! Вот теперь все сходилось. Цвет лица — как у озерной девы, красные волосы… Кто ж это еще может быть? Конечно, то, что она не ТА САМАЯ — правда. Сиды вообще не в состоянии говорить неправду. Но такие слова могут означать как другую сиду с тем же именем, так и эту же — здорово переменившуюся характером. Или принявшую святое крещение. Про святую Бригиту тоже часто говорят — не та самая. А толку?

Сида между тем ушами недовольно дернула, вскинула мешок на плечо. И направилась по своим непостижимым делам. Кейр вздохнул — и занялся своими. В любом случае, у него теперь есть история! Да не такая, которую не грех разок рассказать у огонька, а которую внуки да правнуки выклянчивать будут, да по три раза на вечер. Зная наизусть. Всегда есть разница — говорит рассказчик "один мой знакомый видал сиду из старших" или "везу это я саму Немайн в Кер-Мирддин".

Город встретил сиду настороженно. Тем более, что и вела она себя странно — сперва спрашивала кузницу, а потом туда не шла, всякий раз проходя мимо или сворачивая в другую сторону. И совсем не замечала скапливающегося позади хвоста из любопытствующих. Что ей нужна кузница, никого не удивляло — кузнецы всегда были близки делам потусторонним. Да и вообще, изо всех ремесленников самые важные, и самые загадочные. Кое-кто поспешил за лучшим мастером. Чтоб знал.

Лучшим же был Лорн ап Данхэм. Нашелся, по дневному времени, в кузне. Сперва не желал отрываться от работы.

— Ей нужно — пусть сама и приходит, — сказал обеспокоенным соседям. — Ну фэйри. Ну кузнец нужен. Эка невидаль. Может, в холме железо закончилось. Может, заказать чего решила. У меня, поди, работа получше холмовой.

Загнул слегка, с кем не бывает.

— Она на банши похожа, — сообщили ему, — так что как бы чего не вышло…

Тут он не выдержал. Сделал вид, что на уговоры поддался, не торопясь, доделал садовый нож, погасил горн, вышел на улицу. Вразвалку двинулся на площадь. Что между церковью и домом короля. К ней сходились главные улицы, и миновать ее в своих метаниях фэйри никак не могла. И что же? Даже ждать не пришлось.

С первого взгляда Лорну показалось — верно, банши. Из-за темно-красной шевелюры и дурного цвета лица. А еще потому, что напротив этой пигалицы возвышалась тучная фигура брата Марка. Заезжий бенедиктинец, уговаривавший короля принять католическую миссию, и вполне в этом преуспевший, двоих собратьев своих отослал с радостной вестью в Рим. А теперь скучал, и лечил скуку пивом вместе с королевскими рыцарями да за королевский счет. Благо в трактире с него потребовали бы плату.

Лорн успел отметить, расстановка сил для поединка добра со злом как в былине. Вот только расстановку сторон можно толковать всяко. Фэйри приближается с севера, в песнях — со стороны зла. Но при этом за спиной у нее каменная церковь, и из-за плеча искрится яркими красками полыхающего в закатном солнце витража решительный лик архангела Михаила. Монах стоит на юге, стороне добра, перед рыцарским залом королевского дома, откуда только вышел. Одна рука оглаживает четки, другая задумчиво похлопывает по наполненному чреву. Фэйри, которая неторопливо шагает прямо к нему, пока не видит. Или не понимает, кто это?

А сразу и не поймешь. Лицо банши, ряса монашки, из-под которой на каждом шаге выныривают кавалерийские сапоги. Без шпор. На плече — запыленный в дальней дороге мешок. Идет тяжело, устало — и в то же время привычно и размеренно. Остановилась. Начала было что-то говорить. Монах переменился в лице, превратившись в вытащенную на берег рыбу. Уши заметил! Расплывшаяся физиономия стремительно приобрела свекольный оттенок, рот тяжело хватает воздух.

Когда воздух начал покидать могучие легкие, мир накрыл мощный глас:

— Изыди! Дщерь Сатаны, блудница вавилонская…

Говорил он на грязной латыни, хуже вульгарной, которую именовали лингва-франка. И которую понимали в любом торговом городе, тем более приморском да столичном. Вокруг стремительно собиралась толпа, но люди опасливо теснились по сторонам — на линии противостояния оказаться никто не хотел. А что фэйри, в первые секунды аж пригнувшаяся, нанесет ответный удар — никто не сомневался. Лорн внутренне сжался, ожидая заклинания. Вот она выпрямилась. Прижала уши — точно сердитая речная собака. Сощурилась на закатное алое Солнце.

И сквозь медвежий, неостановимый и незаглушаемый рев примитивной формулы изгнания нечисти, наверняка сочиняемой на ходу, вдруг прорезался, как рогатина сквозь звериную шкуру, тоненький и острый голосок сиды. Слова были величественны и непонятны. Классической латыни Лорн не знал, но уловил чекан старинных окончаний.

— Ego sum Ens Omnipotens, Omnisapiens, In Spiritu Intellictronico Navigans, luce cybernetica in saecula saeculorum litteris opera omnia cognoscens, et caetera, et caetera, et caetera!!![2]

Брат Марк замолчал. Стихла и фэйри. Не банши, точно. Не одинокая пророчица да плакальщица, умеющая только помогать при родах да похоронах, да и сама почти мертвая, мудрая возрастом и даром, но не соображением. Эта — умненькая, из этой хлещет обилие свежей жизни… Дочь Риса, с западных островов? Кудесница тилвит тег? Закатное солнышко скребет крышу королевской резиденции. Тень накрывает монаха, а вот ушастая пока на свету. Глаза совсем превратились в щелки, их и невидно из-за ресниц. А рука медленно, не по пяди — по толщине волоса тянется к мешку. Другая теребит узел завязки. Что у нее там?

Мешок падает наземь. В руках у фэйри остается книга. Нет, не книга — Книга. На обложке серебрится распятие. Точно — и на груди у фэйри крестик болтается… Грамотная, богатая, с бессмертной душой… Неужели сида?

Монах, напротив, совсем превратился в тень, и даже как будто уменьшился. Да и голос… Голос бенедиктинца нарушил тишину, но каким же он стал другим. Тихим, скорбным.

— Ты знаешь латынь, у тебя есть книги и серебро в кошеле. У тебя голос иерихонской трубы, слог Иоанна Златоуста и стан царицы Савской. А я нищий монах, едва помнящий главные молитвы. Но помни — блаженны нищие, ибо их есть царствие небесное! Не с фарисеями Бог, но с малыми людьми!

А фэйри вдруг улыбается. И снова звон, не как колокол, а как меч — но на этот раз говорит на камбрийском.

— Святой отец, посмотри на себя и на меня! Кто из нас меньше?

Разводит руки в стороны. В толпе раздаются смешки. А пока люди смеются, сида — точно сида — продолжает:

— Блаженны нищие духом. Может, ты и блажен, ибо обычному нищему с таким брюхом не подадут. Апостол Павел говорил: верую, ибо знаю. Добрые монахи знают Писание наизусть, не оправдывая себя слабой памятью. Я, верно, глупа и забывчива, и вера моя — с горчичное зерно. Но я пользуюсь костылем, и не похваляюсь, что у меня нет ног.

Сида смолкла. Чуть опустила плечи, и сразу стало видно: устала. Очень устала. Как только на ногах еще стоит! Но руки нехотя подобрали дорожный мешок с земли, натужно закинули за спину. Уши сперва взлетели вверх, но тут же тряпками свисли к плечам. Сида поплелась было прочь, безразличная ко всему, но только монах открыл рот — сказать вдогонку пару ласковых, хлопнула себя по лбу.

— Люди добрые, доведите до кузницы, а? Мне надо навершие на посох сделать… Крестообразное…

Тут Лорн понял: да беднягу ж родня из холма выгнала! Или выжила… Почему-то все крещеные фэйри уходили жить к людям. Даже боги. Приживались многие. В дикой Эйре, у северных скоттов и пиктов… А в добром цивилизованном, православном Диведе вон как встретили. По одежке, по красным лохмам да звериным ушам. Так вот вам теперь — крест и Библия. И пусть другие боятся — а кузнецу по ремеслу положено дружить с фэйри. Ради общих секретов, и того, что именно сиды принесли людям кузнечное дело.

— Кер-Мирддин город большой, у нас три кузницы, — громко объявил Лорн. — Доведу до любой, но советую обратиться ко мне. Если и правда серебро в кошеле имеется. Я Лорн ап Данхэм, и я лучший кузнец в королевстве Дивед.

Толпа, услышав про скучные бытовые дела, начала истаивать. Сида поспешила закрепить окончание словесного поединка.

— В таком случае заказ твой. Веди, — и, на всю площадь, недоуменно. — А почему ваш монах на меня набросился? Уши мои не понравились?

— Ряса ему твоя не понравилась, — подыграл кузнец, — а латынь и того больше. За место боится. Он же при короле так, на безрыбье. Но очень надеется стать собственным короля исповедником. Когда рукоположат.

— А куда остальные подевались?

Да, поверить в то, что оплот христианства и богатейшая епархия Камбрии осталась без пастырского призрения, почти невозможно. Однако так вышло. Пришлось рассказывать. Сиды и женщины — народ любопытный. А перед ним и сида, и женщина. Если не рассказать — все равно все вызнает, да еще и обидится.

— Был тут гэльский монастырь. Но их аббат чего-то не поделил с королем, так что в прошлом году собрались и ушли. Куда-то к скоттам. А этот, с бритой макушкой, был за чревоугодие послан проповедовать варварам. И большего варвара, чем король Гулидиен, не отыскал. А навершие тебе какое? Тяжелое, боевое или просто — знак веры и опора для руки?

— Лучше оба. На дорогах теперь бывает неспокойно.

Лорн кивнул. Совсем спокойно — не про последние два столетия. С тех самых пор, как Вортигерн пригласил саксов, покой не для Британии.

— Можно и так. Обойдется в две серебряные монеты.

— Вместо серебра могу предложить часть золотого солида.

— Надеюсь, солид не из золота фей?

Сида рассмеялась — как ворона раскаркалась.

— Почтенный Лорн ап Данхэм, неужели я выгляжу совсем безумной? Совать золото фей кузнецу… Куда ни шло трактирщику… И то от одного вида моих ушей проверит. Это если б я умела фальшивое золото делать.

И виновато уставилась под ноги. Как будто, и правда, считала себя неумехой.

Золото в Диведе стоило дорого — но первый солид рубить пришлось лишь пополам. И только половинку — на дольки. Сида заказала и посох, разом боевой и пастырский, и пару ножей — для еды и для работы. Второго солида, целиком разделенного на мелкие части, должно было хватить надолго. Сида увлеченно выясняла, где в городе продают какие припасы, да что можно достать, а что нет. Лорн предложил сиде пожить у него, не желая выпускать из вида, но та отказалась, ухитрившись продемонстрировать христианское смирение и сидовский норов разом. Третий солид был раскромсан про запас, чтобы разменная монета была. На всякий случай. После этого оставалось проводить гостью до заезжего дома. Чтобы все видели — рядом идет сведущий человек, и не боится. Ну и чтоб не искала, бедняжка, "Голову грифона", как кузницу. Предместья-то неблизко, да их целых три — вдоль каждой римской дороги.

А что трактир за городской стеной — традиция. Гости, они всякие бывают. Пусть Кер-Мирддин и жил последние годы в мире, но знавал лихие времена, и остатки былой опаски сохранял. Впрочем, сооружение это, куда более солидное, чем дом короля, сложенное из ровных, как кирпичи, тесаных брусков от ледниковых валунов, покрашенное в светло-охристый цвет, было само себе крепостью. Вредили его обороноспособности только пять входов, устроенных скорее согласно традиции, чем от великой надобности: один выходил на реку, другой — на болото. Три остальных были вполне полезны.

Кейр как раз переделал дела и наслаждался креслом у огня, куда его ради доброй истории пустили важные в городе персоны, первым полетом истории, и, главное, вниманием старшей дочери хозяина, остановившейся послушать. Он не обольщался и прекрасно понимал, что не пройдет и нескольких часов, как у половины горожан появятся собственные истории о сиде. Но вот именно его — единственная. Потому, подойдя к завершению рассказа, он никак не мог остановиться. И даже когда теплая тишина внимания вдруг обратилась сквозняком, рассудительно, как положено бывалому человеку, продолжил:

— Зовут же ее Немайн. Она говорит, не та самая. Однако не говорит, которая эта та самая, так что, может и так статься, что та самая не та самая, а вот эта самая как раз и та!

В голосе его звучало неподдельное торжество — еще бы, такой заворот придумать!

Лица слушателей, обращенные к южной двери пиршественной залы, по мере продолжения этой тирады вытягивались все сильнее. С некоторыми чуть колотунчик не случился. Но Кейр выдержал приличествующую солидному человеку паузу, и лишь затем обернулся, чтоб увидеть на пороге главную мишень немногословных, но оттого не более правдивых мужских баек.

— Это, — он встал, наливаясь краской, как рак в кипятке, — то…

— Вижу, — сказала Немайн, — ты быстро тратишь свою плату. Но это твое дело. А вот что уважаешь старших — молодец!

И немедленно устроилась на его место, вытянув ноги к огню. А в глазах рыжей девчонки промелькнуло такое довольство ласковым теплом камина в безветренный июньский денек, что седые и лысые признали — понимает. И право имеет. У сидов по наружному возрасту истинный не определишь. Для усталого путника огонь — наслаждение и зрелище разом. Кейру оставалось подпереть спиной теплые камни. Оставлять компанию, в которую его пустили впервые, он не собирался. Опять же, его история продолжалась, и упустить это было никак нельзя.

— Кстати, у тебя преимущество, — сказала ему Немайн, хитро сощурившись, — ты знаешь, как меня зовут. А я не знаю, как тебя. Непорядок!

— Я Кейр. Кейр ап Вэйлин.

— Темный, стало быть, сын сына волка. Вижу. Римская порода.

Все видят. Темные волосы, нос с классической горбинкой. Ну так предок остался, когда легионы навсегда отозвали на континент. Что в этом Риме солдатам, у которых перед носом варвары, а позади собственные семьи. Дезертировали, говорят, когортами. А особенно алами, составленными из варваров. Вот и не спасли умирающую империю поредевшие британские легионы. До того самые храбрые изо всех.

— Но теперь преимущество уже у тебя, леди сида! Я-то не знаю твоего полного имени.

— Немайн Шайло, — отрезала сида, — и хватит с тебя…

Снова сощурилась, изучающе осмотрела трактир.

Что она ожидала увидеть? Пиршественная зала, тут люди едят. Много и, по мнению Кейра — вкусно. Нет, он от Туллы бы и старый сапог счел бы восхитительным, но мнение разделяли решительно все. Оружие на стенах, ровный шум с кухни. Девушки с видом королев — прислугой и не назовешь. Даже тех, кто просто работницы. А уж дочери хозяина… Заботливые хозяйки при гостях. При своих, при знакомых и полезных людях. А одинокие гости с деньгами могут подождать. Или удовлетвориться вниманием служителей попроще. Деньги — оно ведь не главное. Главное — люди. Те, чьи кланы поставляют хозяину солод для пивоварни, руду кузнецу, шкуры скорняку, а в обмен имеют пристанище и питание возле самого города. И, разумеется, не только это, но и право на услуги прочих городских специалистов. Будь полезным, а лучше незаменимым — и о тебе позаботятся. Только купцы-чужеземцы, люди короля — да странные существа вроде Немайн — платят золотом. Которое Дэффид потратит на товары из дальних земель, королевский налог да в прикопанную на черный день кубышку. Мало ли — пожар, война, неурожай. И все равно — кто платит монетами, тот ждет, пока его удостоят вниманием. Кому невтерпеж, может поорать, если время дороже голоса, и не волнуют осуждающие вульгарное поведение взгляды благородных господ.

Но уж сиде ждать или орать не пришлось, это само собой. Король и тот чаще захаживает. Хозяин явился сам, назвался полным именем, всех предков до пятого колена перечислил. Как закончил — все семейство столпилось за широкой спиной. Оценивающий взгляд сиды сразу на нем и задержался. Немудрено. Личность — колоритнейшая. Толстяк, но, несмотря на возраст, сущий живчик. И старый вояка. Даже растолстеть ухитрился полезно — так, чтобы меч врага, прорезав кожу, не задел важных органов. Впрочем, на валлийской диете из бобов и баранины, худым будет разве обзаведшийся глистами. Точеное, хотя и несколько полноватое лицо. Соломенные волосы, в которых редкая седина остается незаметной, усы с желтинкой. А уж одет! Глупая традиция, но уж какая есть — владелец заезжего дома не носит меньше четырех цветов разом. Белые штаны, красные сапоги, синяя рубаха, зеленая куртка. Жена высоченная, выше мужа, в столь же птичьем наряде. Пять дочерей — большинство еду разносило. Все белоголовые. Все разноцветные. Все с интересом рассматривают сиду, только Тулла скосила прелестные глазки к камину возле которого, прислонившись к теплым камням, сушил спину Кейр. Тот поймал взгляд. И с этой секунды видел только ее. Младшие дочки назывались, Немайн их слышала, даже что-то отвечала. Свою вежливость ограничила тем, что села прямее. Поза получилась скорее надменной, чем вежливой.

— Мне нужна комната на месяц, кровать с чистой постелью, стол, стул, горячий обед в любое время, когда потребую. Еще свечи или лампа, письменный прибор и пергамент. Более ничего. Этого, полагаю, хватит? — Немайн выложила на стол осьмушку золотого.

— Хватит, леди сида. — А жена Дэффида уже шепчется с дочерьми. Уж больно явно сида косилась на любующуюся друг другом парочку. Ее взгляд проследили другие… Заметили. Тулла зарделась и уставилась в пол.

— Хорошо. Тогда проводите меня в комнату. Я устала, и желаю отдохнуть. И извольте озаботиться, чтобы меня не беспокоили.

Только тогда сида встала — с заметным сожалением. Но — легкая улыбка и добрый, в меру лукавый прищур оставались на лице, пока не опустился за трактирщиком засов ее — на месяц — комнаты.

В отсутствие посторонних глаз улыбка истаяла. Сида тяжело плюхнулась на кровать. Вытянула гудящие ноги. Руки опустились на колени. Уныло скрючилась спина. Вся фигура превратилась в единый знак усталости.

— Занятный выдался денек, — сообщила сама себе на неизвестном никому в городе языке. — А еще более интересно — как там остальные обретаются. Желаю, чтобы им было куда веселее, чем мне. Всей троице! Хотя куда уж веселее…

И сердито фыркнула, вспоминая разговор, окончившийся каких-то несколько часов назад.

Год 1399 ab Urbe condita

Перемалывая скопившуюся в голове информацию, как корова жвачку, Немайн шастала по окрестностям Кер-Мирддина, осматривая следы деятельности ирландских монахов. По счастью, те не стали хлопать дверью, и полностью рушить возведенный ими монастырь. Очевидно, рассчитывали вернуться. Шансы на это были неплохие. В Камбрии белого духовенства не водилось искони, монастырь в Диведе оставался один, и его закрытие привело к неофициальному отлучению королевства от церкви. Во всяком случае, в королевстве не осталось ни одного рукоположенного священника. Пока народ терпел, ожидая, что мудрый король что-нибудь придумает, а на крайний случай — повинится перед ирландцем-аббатом, и все вернется на круги своя. Если король окажется недостаточно мудрым, против него могут, почтительнейше и никоим образом не нарушая присяги, устроить мятеж. А то и пригласить в короли другого принца. Обычаи дозволяли и не такое.

Так что монастырь был хотя и пуст, но сохранен. Все самое ценное вывезли монахи. Все полезное в хозяйстве растащила их бывшая паства.

Стоя в бывшей трапезной, Немайн не чувствовала ничего, кроме гудения в ногах. И даже доски, закрывающие сложенные безо всякого раствора из плоских булыжников стены, содержащие не жалкие выписки, а полностью вывешенный, для лучшего запоминания, монастырский устав, не радовали. А ведь именно ради подобных крох знания Клирик сюда и тащился!

Увы, дорога отняла все силы, а оснащенный увесистым навершием в виде кельтского креста посох исполнял разом роль и опоры, и обузы. Конечно, можно было купить лошадь. Клирик и намеревался это сделать, но вовремя вспомнил, что навыка езды на лошади у Немайн точно нет. А как увидел то, что в седьмом веке считалось дамским седлом, припомнил, что апостолы ходили пешком. Наградой за «ролевой» выбор стали восхищенно-жалостливые взгляды горожан, провожающие навьюченную для дальнего похода фигурку сиды. Того, что великая богиня войны не умеет ездить верхом, они, разумеется, и предположить не могли. О том, что можно взять какую-нибудь скотинку под вьюк, Клирик попросту не додумался. Отдувались, разумеется, ноги.

На одном из привалов Клирик, шутки ради, решил измерить площадь своей ступни. И сосчитать удельное давление на грунт. Возникло у него подозрение, что изящные эльфийские ножки Немайн слишком уж малы, чтоб годиться для долгих переходов.

Тут выяснилось, что мерить — нечем. Линейку в мешок с ролевым барахлом Сущность упаковать не удосужилась. С ужасом Клирик понял: множеству его знаний грош цена. Поскольку они привязаны к стандартной — для двадцать первого века — системе измерений. Метру, килограмму, секунде, градусу, радиану молю, калории, амперу, канделе. Все прочие единицы измерения производные от этих. Но средства измерить ни одну из трех главных базовых величин не было!

Если бы можно было определить хоть одну! Клирик припомнил, как некий книжный персонаж остроумно вышел из такого положения, измерив собственный рост. Который знал с точностью до сантиметра, для темных веков не такой уж и плохой. По крайней мере, для большинства практических нужд такой метр вполне бы подошел.

Прием можно было б и повторить — одна беда, Клирик не знал роста Немайн! Ну пигалица. Сам делал. Скрытая имитация ребенка. Рост около восьми десятых среднеэльфийского. Около — потому как слайдер на глазок тягал. Поднапрягшись, можно было попытаться припомнить, каков средний рост эльфа в мире подземелий и драконов. Точность, конечно, вышла бы еще та. И если Сущность воспроизвела все параметры аватары до отвращения буквоедски, то отношение разработчиков онлайнового мирка к бумажным изданиям ролевой системы, скорее всего, было не столь скрупулезным. Хотя и с них могло статься.

Так и не прийдя к решению, Клирик неохотно полез в палатку: спать. Свернулся в неудобной позе — и сердечко Немайн простучало ответ. Тук-тук-тук. Пульс. Нормальный человеческий — шестьдесят ударов в минуту. Удар — секунда. И точность неплохая — если в качестве секундомера использовать невозмутимого человека со здоровым сердцем.

Сида-эльфийка тут не годилась: ее сердце билось слишком медленно. По ощущениям. Но ведь и ощущения тоже не остались прежними! Впрочем, найти подходящий живой хронометр было несложно.

Тем более, все равно нужна была колокольня. Или — колодец. Или…

При всей кажущейся пустынности, Камбрия оказалась довольно плотно населена. Немайн постоянно набредала на фермы и хижины пастухов. В основном это приводило к пополнению каши в котле сиды свежими овощами и бараниной, а мешка — овсяной выпечкой и фруктовым хлебом. Иногда — бесплатно. Иногда — за мзду. Но в крове и пище ни разу не отказали. И обращались очень вежливо. На одном хуторе удалось подслушать считалочку про фэйри:

В друзья к сиде пока никто не набивался. Немайн уже заметила, что дружба здесь накладывала большие обязательства, и неуловимо сливалась с родством и подданством.

Так что, измеряя высоту западного, крутого берега реки Туи, сида не могла не попасться под любопытствующий взгляд. А чуть погодя — и разговор последовал.

— Эй, славная соседка, что ты делаешь?

Уже привычная картина: фермер в затрапезном. Темно-синий цвет одежды, башмаки из свиной кожи, плед висит на локте, спешно прихваченный с собой в качестве верительной грамоты. В городе такой выглядит совсем иначе. Там — даже в деловой поездке — работа чистая. Можно и себя показать. И перед кланом и королем нужно выглядеть благородным воином, а не перепачканным в земле крестьянином. Или, того хуже, пастухом.

Разговаривать с фэйри и боязно, да надо. Может, пакость какую делает. Но совершенно не обязательно, что продолжит после беседы. Обидеть славный народец легко. А мстить фэйри способны не годами — веками. В то время, как часто достаточно просто извиниться.

За спиной у мужа жена — рубашка узкая, поверх рубашка широкая, передник — дети прячутся за мать. Не захотела ни мужа одного отпустить — а вдруг приглянется соседке, да та его и заберет? — ни отпрысков одних оставить. Детей-то воровать фэйри тоже любят. Куда больше, чем мужей. На лице, помимо беспокойства — досада. Что приходится стоять против чаровницы-фэйри ненаряженой и босоногой.

Как должна себя вести сида, Клирик теперь знал. И вел разговор именно так, как и положено было по легендам.

— Бросаю камни в реку, добрый человек. Это земля твоего клана?

— Моего клана и моя… Вон мой дом, поля. А зачем ты бросаешь камни, озерная?

— Нужно. Успокойся. Вреда тебе не будет. Сейчас отправлю на дно еще парочку, и хватит…

Камень вместе с очередным ударом сердца Немайн ушел вниз. Раз, два, три, четыре… Плюх! Пять. Отличный обрыв! Переменной высоты. Удалось найти место, с которого камень падает ровно пять ударов спокойного сердца Немайн. Оставалось: отмерить высоту веревкой с грузом на конце, да узнать частоту собственного пульса.

Фермер с интересом наблюдал как фэйри пользуется ловчей веревкой. Нормальные люди ею стреноживают скот. Эта осторожно потрогала грузиком воду, и стала сворачивать снасть.

— Ты что, агиску ловишь? Водяную лошадь?

— Нет. Я ловлю метр.

Коротко и непонятно — значит, в самый раз.

— А это что — метр?

— Хочешь помочь? Подойди сюда. Давай руку. Вот так… Занятно. Все. Спасибо. При случае отблагодарю.

Свернула скотью веревку, и двинулась от обрыва в лес.

— Озерная! — фермерское семейство тянулось следом.

— Я сказала: при случае. Случай еще не наступил.

— Так я не про то… Ты замуж не хочешь? У меня брат есть. Неженатый и хозяйственный. И добрый. Бить не будет. А Метр — это быка водяного так зовут?

Немайн хмыкнула. Похоже, озерные фэйри пасли водяных быков и лошадей. И считались выгодной партией для местных фермеров. Клирик зарубил в мозгу, вопрос: а как валлийцы со всем этим межвидовым скрещиванием вообще ухитряются воспринимать себя единым народом? Нацией? Вообще людьми? Это ведь похлеще многонационального советского народа!

— Замуж я пока не хочу, — это чтоб не подумал, что фэйри цену себе нанимает. — Да и брат твой великой сиде, думаю, не пара. Подозреваю, умер бы от страха, узнав, кого ты за него просватал.

— Не хочешь — не надо, земную девушку подберем. Но какая из тебя сида? Они-то ростом повыше будут. И покрасивше. Говорят, такую увидишь, сразу втюришься до изумления. И что-то я в тебя не влюбленный, озерная?

— В семье не без урода. И неужели ты думаешь, что сиду можно полюбить против ее воли?

— Слушай, озерная, врать соседям нехорошо! Я ведь сейчас проверю, и будет тебе стыдно, — заявил фермер. Выставил перед собой кисти рук, загнув три пальца.

— Сколько пальцев?

— Ну семь… — Клирик пытался припомнить хоть что-нибудь про «озерных». И какое отношение имеют распальцовки к определению вида фэйри.

— Угадала, — объявила фермерская жена, — угадала. Ты на цвет ее лица посмотри. Бледная. Не под солнцем живет. А личико хорошее, гладкое. И глаза как у Божьей матери… Озерная дева, кто же еще.

— В холмах тоже, небось, не солнечно… — буркнул муж, и загнутым оставил только один палец, — Извини за назойливость, соседушка, но интересно ведь. А теперь сколько?

— Девять. А мне вот интересно, как тебя зовут. Соседей-то надо знать. Назовешься?

Фермерша прикрыла рот ладошкой. Имя — главный компонент многих сглазов. И даже бытовое прозвище в руках сильного колдуна будет иметь немалую силу. А где видали колдунов могущественнее сидов? Но муж махнул рукой.

— Великой сиде назову. Такая зазря не обидит. Но, для верности, скажи: сколько будет семь да еще восемь?

— Пятнадцать.

— Ты взаправду сида! Прости за глупость, но все, что я наверное знал, так что озерные девы умеют считать только до пяти… А я — Перт ап Реннфрю. Клан Вилис-Кэдман. Виноват, что сразу великую не различил.

Вилис-Кэдман… Клирик что-то такое припоминал. Да и цвет пледа…

— Привет тебе от Дэффида ап Ллиувеллина. Я у него недавно гостила. Не подскажешь, в какой стороне гэльский монастырь?

— Там… Леди сида! Не сочти за дерзость, но новости мы раз в месяц слышим. В город и того реже выбираемся. А уж таких, как ты, и за жизнь можно ни разу не повстречать. Не окажешь ли милость, отобедав с нами?

Отказывать — значило подтвердить, что сида обиделась. После чего все неприятности будущих десяти лет будут приписаны ведовству фэйри. Разделить трапезу — значило заключить мир. Не навсегда, и даже — не надолго. Но преломившим хлеб для новой вражды нужен хотя бы повод. Одна беда — национальная хлебосольность и разговорчивость валлийцев. Когда б в гости ни пришел — уйдешь утром.

— Рада бы, да у меня работа неотложная есть, — Немайн улыбнулась. — Да и у тебя, наверное, тоже. А вот завтра к вечеру — пожалуй, навещу тебя. И насчет всей жизни — не зарекайся. Так что — до свидания.

До вечера Клирик собирался еще килограмм заохотить. С этим было уже не просто — а очень просто. Если исключить необходимость отпилить ножом и ошкурить небольшой деревянный кругляшок. Опустить его в котелок с водой. Дать немного поплавать. А потом измерить высоту смоченной части.

Плотность воды — килограмм на литр. Плотность бруска — отношение объема к водоизмещению. Плотность умножить на объем — вес. Вот и первая гирька…

Еще немного механики, еще немного вычислений, и выяснилось, что на грунт легонькая сида давит, как пресловутый «Тигр». Разумеется, при всем походном вьюке. Но у танков хоть катки не болели! Зато гнулись и перекашивались. Захотелось заполучить вот сюда в темновековый лесок морду художника, наградившего эльфиек ступнями такого размера, что у китаянок получался только путем вивисекции. Ходить бедняжки после "подрезания ног" и вовсе не могли. Немайн могла. Недалеко, недолго. И, желательно, без груза за плечами…

Совсем в тоску вгоняла мысль о неизбежности новых марш-бросков. А они ожидались. Для основания монастыря нужно было еще очень и очень многое, и разрешение короля занимало очень скромную очередь. Для начала стоило окончательно определить место и придумать устав. От созерцания стены бывшей монастырской трапезной, а заодно и кухни, Немайн отвлек шорох, донесшийся со стороны единственного входа. Множество легенд о пробитых пастырскими посохами ногах (из которых Клирик наверняка знал только про святого Патрика и Ивана Грозного), свидетельствуют не только о готовности крестимых язычников (или неугодных посланников) терпеть эту самую боль, но и о боевом назначении подтока этих самых посохов.

Лорн, принимая заказ на навершие двойного назначения, вовремя напомнил про подток, так что посох Немайн был опасен с любой стороны. Теперь, ухваченный возле навершия, он упирался подтоком в поджарый живот… самурая. Иначе воспринять этого могучего человека с выбритым — от уха до уха — лбом, пучком волос на затылке, в халате и сандалиях, Клирик не мог. И оторопел. Но после достопамятного ночного похождения, делать выводы не торопился. Пришелец, между тем, сделал пару быстрых шагов назад, и лишь потом дал себе труд удивиться.

— И за что такой прием неласковый? — поинтересовался он. — Ты бы, дочь Дон, пыряло от моего живота убрала. Мне на тот свет рановато. Обеты не отпускают. Так что — зашибить не зашибу, а оглоушить могу вполне.

Немайн тоже отступила и перехватила посох за середину. Превратившись из импровизированного эстока в булаву, в опасности он только прибавил, но выглядеть стал куда более мирно.

— А ты зачем подкрадывался? — спросила Немайн. — И вообще кто такой?

— У меня шаг такой, воинский. Тихий. Хорошо учили. На людях — нарочно приходится пришаркивать, бесшумность многим не нравится. Но кто же знал, что тут есть люди… Все ушли. А кто я такой? Великий грешник, обуянный гордыней — и бывший епископ этого монастыря…

Который, как оказалось, очень нуждался в исповеднике. Грехов Немайн отпустить не могла. Да и были они отпущены, и не по разу. Зато, повесив на плечо малополезный против опытного воина посох, сида вытащила епископа за рукав рясы из-под каменных сводов на травку, усадила, примостилась рядышком и принялась слушать. Ни разу не перебив ровную речь, лицом и ушами она реагировала на каждое слово. И от этого епископу хотелось говорить еще и еще.

История, и правда, была занятная. Епископ оказался не просто воином — в прежней, до пострига, жизни он был королем. Типичным ирландским королем, вассалом короля рангом постарше, неограниченным владыкой нескольких тысяч подданных. Его сосед, "тоже король", несколько лет откладывал все доходы на некое богоугодное дело. И, наконец, совершив путешествие на континент, привез оттуда Библию на латинском языке. Всю, целиком, в одном громадном томе.

Гордыня и щедрость — греховное сочетание. Король дал почитать Книгу более бедному, но более ученому соседу. И при этом взял с того слово, что тот не велит снять с нее копию. Но любовь к знанию и упорство — сочетание хоть и достойное, но ничуть не менее разрушительное. Король Камлин — а именно так тогда звали знатока латыни — переписал Библию сам. Он обошел букву договора, но дух был нарушен. Третейский суд старшего короля дела не решил — в ирландских законах был прописан раздел любого имущества, но уж никак не права на копирование! В результате оба короля остались при своем мнении и дело закончилось войной. Битву Камлин выиграл, но зрелище поля, покрытого телами убитых по его приказу людей, разбудило совесть короля. Камлин отрекся от престола, принял монашеский постриг и дал обет крестить столько же людей, сколько по его вине погибло христиан. Вновь брать на себя власть, которой он так дурно распорядился в миру, королю Камлину ставшему братом Теодором, очень не хотелось, но от епископского сана, позволившего спасать души человеческие не только лично, но и через посредство рукоположенных им священников, отказываться он не стал.

Число обращенных язычников-пиктов и крещеных младенцев-камбрийцев росло быстро, обет выполнялся уже сам собой, и преподобный Теодор ослабил рвение. Что неизбежно привело его к падению более глубокому, нежели прошлое.

Причиной стало послушание. Аббат, ведавший делами монастыря, поссорился с королем Диведа. И преспокойно перенес монастырь, успевший стать единственной опорой церкви в королевстве. За последние двадцать лет территория Диведа сильно уменьшилась — отец нынешнего короля, Ноуи Старый, выдал замуж нескольких дочерей, пораздавал земель в приданое, да и младших сыновей не забыл наделить уделами. Так что некогда самая могучая держава Камбрии съежилась до размеров едва ли не рыцарского манора. Старый валлийский монастырь святого Давида по весне загорелся от молнии. Монахи решили: Бог послал им знак, что они засиделись на месте. Собрались и ушли. Все остальные монастыри оказались за новыми границами. Когда епископ Теодор осознал, сколько невинных младенческих душ, не крещенных вовремя, может по его вине отправиться в ад, ему ничего не оставалось, кроме как немедленно пуститься в обратный путь, чтобы рукоположить на скорую руку нескольких священников. Хоть каких. В конце концов, святой Патрик поступал именно так.

Когда епископ высадился на берег Диведа, до него дошли странные вести о том, что в столицу королевства явилась фэйри в монашеском облачении. Епископ забеспокоился. Сошел с тихоходного парусника и купил себе лошадь. Пара дней в седле — и ему рассказывали о сиде, совершающей чудеса. Перед самым Кер-Мирддином он слышал уже про Неметону Немайн, Морриган и Аранрод. В оставшемся без священства королевстве происходило страшное и непонятное. Его преосвященство вспомнил, что некогда был воином, и поднял коня в галоп.

Город, по счастью, стоял на месте. Жители предместья выглядели удивительно счастливыми для жителей отлученной, пусть и неофициально, земли.

Епископ остановил коня, делая выбор. Сунуться сразу к королю или сначала собрать слухи? А вдруг король будет неласков? При уходе-то заказал возвращаться, кроме как по торговым делам на ярмарку, и тяжким гневом угрожал. Становиться мучеником Камлину было рано… И он повернул коня к гостинице.

Там тоже веселились — но сумрачно. Лорн ап Данхэм, старый знакомый, цедил сквозь зубы сидр, явно намереваясь надраться в стельку. Трактирщик, по работе, был трезв как стеклышко, и сердито косился то на старшую дочку, то на младшего отпрыска скотовода с холмов, что поставлял в "Голову Грифона" баранину. Ветеранский клуб молчаливо смаковал пиво, стараясь не глядеть на пустое кресло у огня.

— Кто умер? — спросил епископ.

— Все здоровы, — буркнул трактирщик, — все живы, все как обычно… Только молоко с яйцами не помогло. Придется мне Туллу вон за того оболтуса выдавать. Обвенчаешь?

Что ж — свадебный пирок, хмель рекой, вольные речи между своими — лучший способ узнать городские новости. Лица светлеют, даже кузнец Лорн разгладился лицом. И язык развязал.

— Ваша Немайн, наша Неметона. Сама, сама. Сразу не узнал. Ты пойми — она человеком быть пытается. Тихая, вежливая. А норов-то внутри. Как бард запел на нее хулу, проступил. Краешком. Это она еще петь не стала… Так пугнула. Вот и стали с ней носиться, как с огнем. Знаешь, как на ладьях: кругом все смоленое, искра из фонаря наружу — и выбирай: гореть или тонуть. Ну она заметила, конечно, и обиделась.

— И что?

— Ушла. А что ей делать оставалось, скажи? Она сама поняла, первой. Знаешь, как в первый день было? Все перед ней на цыпочках ходят. Глаза бегают, голоса дрожат, коленки подгибаются. Кланяются, любое слово поддакивают. Сладкие, будто патокой смазали. Ну монах латинский не испугался — так он и не знает ничего о народе холмов. Нормально себя только Кейр вел — и тот как штырь железный заглотил. И только попривыкли — начинай сначала! Только хуже. Ну она же чует. Но зла не затаила, убедилась, что все плохо — ушла. Пешком. Великая сида. На плечо фурку с мешком, как солдат, в руки — посох. А платила за посох с киркой золотом. Настоящим, не листвой зачарованной.

— А ты?

— А я… Ну поначалу вроде держался. А как узнал, кто она — не лучше других стал. Все понимаю, — но страшно ведь! Ходит по Кер-Мирддину древнее нечто, способное угробить всех обитателей даже случайно. По неловкости. Или под настроение. И так потом руки дрожали. День работать не мог, все заготовки запорол. Хорошо, не покалечился. И так весь город. Я вот думаю — не уйди она, и мы б сами себя так отделали… Безо всякой сидовской волшбы.

Епископ Теодор кивнул. Неизвестно, до чего дело могло дойти. Все зависело от силы загостившегося божества. Иное могли попытаться изгнать или прикончить — кельтские боги смертны. Иному — начать приносить жертвы. А от иного — бежать, бросив город. Причиной окончательного выбора, могло послужить что угодно. И все-таки, прежде чем озаботиться спасением дальней души, следовало озаботиться душами ближними.

— Как все, — заметил епископ, — это не оправдание. «Все» вон, на Пасху "Распни его!" кричали. Душа-то у каждого человека есть, какая ни грязная, а у толпы — нет души. Ну тебя хоть совесть теперь ест, — подсластил пилюлю, — а многих и нет. Ты хоть понимаешь, чего вы натворили-то? Что она сделала дурного? Склеила пару надломленных юных судеб? А заодно не дала согрешить до свадьбы. Наказала бродячего барда за языческие песни сильным испугом? Так поделом! Тому, кто Немайн для забавы спеть просит, надо сразу язык вырывать! А как увидела, что в городе ее еле терпят — ушла.

Епископ Теодор махнул рукой. Сердце снова тревожно ныло. Он чуть-чуть не совершил очередную ошибку! Разминулся с адом всего на сутки! Ведь мчался спасать город — и наверняка напал бы на языческую богиню войны, чтобы защитить от нее Кер-Мирддин.

А нужно было поступать наоборот.

Большой беды не случилось. Случилась огромная. Горожане, как не крути, обидели богиню. Совсем не добрую. Триста лет в язычестве упорствовавшую. И вот, когда, приняв истинную веру, смирив грозный норов, она вышла к людям… Полуязычники ее оттолкнули.

Теперь она бродила в холмах, и ангелы бились с демонами за огромную душу. Демоница — или святая. Третьего пути у детей Дану не было. Раньше она откладывала выбор. Но — время пришло!

Епископ был настоящим ирландцем. А значит, здорового упрямства ему было не занимать, да и конь у него был хороший. Четыре ноги — больше, чем две. И если грозная Немайн намерена ходить пешком, то Камлин ее догонит! И хотя бы посмотрит на сестру святой Бригиты.

Перехват оказался делом непростым. Немайн упорно предпочитала нехоженые пути и козьи тропы. Всякий раз Камлин опаздывал, настигая только рассказы крестьян и пастухов, и все ярче перед ним вставал образ неуловимой богини.

Острые, как морда хорька, черты лица, высокий, но постоянно охрипший голос. Огненная грива волос неряшливо откромсана чуть выше плеч, зачесана назад. Темный бесформенный наряд. За спиной — мешок. В руках — маленькая, словно игрушечная, кирка. Которой сида колет камни и ковыряет холмы. Кусочки и комочки отправляются в мешок. Нормальные монахи так место для монастыря не выбирают, но что может взбрести в голову той, для которой жизнь в холме куда привычнее жизни на холме?

И все-таки Камлин добился своего. Да, Немайн оказалась немного не такой, как рисовало воображение епископа. Волосы не отсвечивают огнем — наливаются темным соком молодых почек ольхи — ее священного дерева. Лицо скорее круглое, чем острое, и лишь глаза, что постоянно щурятся, придают сиде хитроватый вид. И через напускную шаловливость все равно сквозит нечто… бездна столетий, стылая, как осенние дожди. Немайн верх Ллуд относится к первому поколению рожденных на земле. Как Каин и Авель. Даже не глядя на огромные уши, которые, не просвечивай они на солнце нежно-розовым, Камлин мог бы и за рога принять, перепутать это создание с человеком невозможно. Живой ужас, черные крылья битвы, оборотень-стервятница. Сидит рядом, стрижет ушами, как жеребенок. Слушает.

Камлин возрадовался, что отринул гордыню и рассказал сиде историю своих грехов. Воистину блаженны нищие духом! Милостыня сочувствия отвлекает от собственных горестей, и злая обида, горевшая адским пламенем в глазах сиды при встрече, сменилась искрами приязни.

Клирик, и правда, был рад. Начал-то с наигрыша. Решил изобразить детскую непосредственность. Но — увлекся разговором, и понемногу позабыл про игру. Епископ оказался человеком с сильной логикой, да и в душах читал, как сам он не смел и надеяться. Объяснил поведение горожан. Отвлек от гудящих ног и грустных мыслей интересной байкой, скорее всего, почти правдивой. А под вечер — помог развести костер, и глазом не моргнул, наблюдая позорище — женщиНу не умеющую толком управиться с огнивом и трутом — для зажигательного стекла к тому времени было уже слишком поздно. И доброжелательно отвечал на самые глупые вопросы.

Камлина эпизод с разжиганием огня окончательно убедил — Немайн именно та, за кого ее приняли. Неспособность развести огонь — и где, спрашивается, искать настолько рафинированную аристократку, что хотя бы додумается это подделать? Багрянородную базилиссу в Константинополе? Тем более, Немайн разводить огонь действительно не умела. По крайней мере, епископ льстил себе мыслью, что человеческое притворство он видеть научился. Зато дрова собрала и костер сложила — правильно, и заранее, не дожидаясь темноты. Вывод: прежде она разжигала огонь иначе. Щелчком пальцев, движением брови, инвокацией — какая разница?

Потом начался разговор о будущем строительстве и хозяйстве. Сида снова показала свою суть. То есть что, где и когда сеять, какие земли отвести для овец — не понимала ни бельмеса. Епископ вспомнил прежнюю должность короля, и подробно рассказал, как и что. Немайн внимательно слушала.

Да, Камлин больше рассказывал о том, как землю мерить и делить, чем как ее возделывать, но Клирик подозревал, что искусных землепашцев на свете куда больше, чем толковых королей. А Камлин был именно толковым. Его маленький народ твердо верил в мудрость и благоразумие короля, и тот много раз доказывал оправданность этой веры. В конце концов, даже злополучное сражение за книгу он выиграл практически без потерь. Со своей стороны. Зато о том, что такое земля как источник сырья, строительный материал и оборонительное сооружение, Камлин никогда не задумывался.

Немайн говорила, и перед бывшим королем вставал таинственный мир подземных рек и ручьев, способных утолить жажду и предотвратить подкоп, покрыть склоны холмов льдом или предательски засосать человека. Мир, в котором не мертво ждут урочного часа — терпеливо растут, зреют, а иногда болеют и гниют самородки и руды, скалы и пески, озера и острова.

Так что сида искала для поселения именно холм — «сид», от которого и пошло нынешнее имя ее народа. Только поселиться собиралась не внутри, как фэйри, а на вершине, как человек. И холм видела крепостью. Так что первое попавшееся место ее не устраивало! Когда Камлин предложил использовать бывший ирландский монастырь, сида очень серьезно поблагодарила. Очень искренне извинилась. Потом объяснила, что для заполненного здоровыми и неплохо вооруженными мужчинами поселения ирландский монастырь был, действительно неплох. С такими насельниками любая деревня, будучи оснащена каким-никаким тыном и нормальным караулом, будет хорошо защищена! Но ей-то, сиде, придется основывать женский монастырь. Женщины вообще немного хуже воюют. Руки, можно сказать, коротки.

Клирик точно знал, что ему нужно. И знал, что Камбрийские горы такими местами изобилуют. Геология как наука родилась именно в этих местах, и все классические примеры были родом отсюда. Преимущество, о котором он не подумал, когда выбирал Уэльс в качестве нового места жительства, и которое всплыло из рядов забытых с третьего курса аксиом в тот вечер, когда на полу "Головы Грифона" валялся седой бард, а сам он сидел в комнате этажом выше, зажав в руках чашу с водой. В чаше плавало отражение ужасной сиды. Вода покачивалась, шла волнами или зыбью — и симпатичное личико превращалось в морду монстра. Вот тогда он и принял решение — следующее пристанище Немайн будет крепостью. Неприступной крепостью. Которой он подберет такой гарнизон, чтоб вернее псов и тверже камня. А заодно — вспомнил, что силур, девон, ордовик — это рядышком. Кельтские племена, ставшие под напором извне одним народом. А уж кембрий лежал точно под ногами.

Но знать примерно — не знать точно. Да и месторождение, отличное по меркам девятнадцатого века, по меркам седьмого могло оказаться непригодным к разработке. Вот и пришлось искать не столько место, пригодное для строительства, сколько материалы — известь и гранит, глину и лес, а с прицелом на будущее — уголь и железо. И как раз хотел начать объяснения, что и как нужно строить, когда недоумевающий епископ задал вопрос:

— А почему бы тебе не основать общий монастырь? И женский и мужской разом?

Сида сначала покраснела. Потом закрыла рот руками. А потом ну хохотать! До слез, до колик. Чуть не задохнулась. Отдышалась, отряхнула с лица соленую водицу.

— Спасибо, — сказала, — славная шутка. Давно так не смеялась. И не плакала… Говорят, женщине нужно время от времени плакать. Так лучше с веселья, правда?

Вот тут епископ Теодор понял — что бы там ни говорили легенды, нравы у сидов были строгими[3]. Очень строгими. Откуда только дети брались…

Болтали об интересном — дотемна. Но все время епископу казалось — что-то с Немайн не в порядке. Потому — он вызвался сопровождать позевывающую сиду в ее странствиях.

— А закончился мой поход, — огорошила его Немайн. — с утра двинусь обратно в Кер-Мирддин, к королю. Просить холм в лен. Ах, да — меня в гости пригласили. Не знаю, что и делать: и нахлебника с собой приводить неловко, и платить за ужин в гостях некрасиво. И хозяева небогатые.

— А что они за люди?

— Какая-то родня Дэффида, что "Голову Грифона" в столице содержит. Клан, по крайней мере, один.

— Да, эти гордые, — согласился Камлин. — У половины в роду боги, у всех — вожди. Спят — с луком в обнимку, пашут — с мечом на боку. Но от тебя деньги возьмут и от меня тоже. Только нужно не заплатить, а пожаловать. В знак расположения, или еще как… Благородному воину не зазорно принять подарок от вождя — а золото и серебро — и есть кесарево…

Костер прогорел, осмелевший от отсутствия дыма гнус зудел уже в опасной близи. Конечно, Уэльс не побережье Белого моря. Тут незадачливого путника вряд ли сожрут насмерть — в практике Клирика таких случаев было аж два — но меры принять стоило. Тем более угли — это и есть главное в костре. На углях устроился котелок, в углях — мясо.

— Деньги в подарок — это пошло, — размышляла вслух сида, хлопоча над ужином, — по крайней мере, только деньги. Знак недостаточного внимания к человеку. Те же короли часто жалуют оружие, перстни, шейные цепи и прочие кольца в нос…

— Ну разве что пикты, у них еще не такое бывает, — вставил епископ, — но даже англы не настолько дикари, чтобы вставлять в нос всякую гадость. Нос нам дан Господом, чтобы дышать и различать запахи. Кстати, судя по аромату — мясо готово.

— А уши — чтобы слышать. И что-то я не видела в Кер-Мирддине женщин без серег. У некоторых по три в ухе… Эй! Преосвященный! Ты себе аппетит фруктовым хлебом не собьешь? А то у меня в котелке простецкая перловка. Все лучше, чем овсянка! Которую я не терплю с детства. А ничего другого в Камбрии и нет.

— А что должно быть? — перед глазами Камлина как наяву стояла сцена: нерожденная праматерь сидов, великая Дон, сложив серые крылья за спиной, пичкает овсянкой маленькую дочь. Ложку за маму, ложку за папу, за Ллуда, короля, мастера на все руки, одноглазого поэта, которого, под именем Вотана, многие саксы почитают как языческого бога. На дворе седая древность, Цезарь не родился, Бран Благословенный в поход на Рим собирается. Тот самый, в котором Вечный город спасут гуси…

— Рожь. Пшеница. Гречка, — охотно перечислила сида все, что в Уэльсе не сеяли. — Даже рис при римлянах наверняка привозили. Кстати, гречиха должна тут неплохо вызревать. Нет, ваше овсяное печенье — это хорошо… И пироги… Но из напитков: компот и пиво! И все. Ни чая, ни… Стоп! Вот и подарок. Помимо денежки. Рецепт! Да какой нужный. Подделка, конечно, но все равно… И о мясе — я думала, это только англы так готовят бифштексы: "Знакомься, говядина, это уголек. Сэр уголек, позвольте вам представить леди вырезку…" Я предпочитаю прожарку до хруста и корочки.

— Мы, ирландцы, обычно мясо варим, — сказал епископ, — и отнюдь не в одиночестве.

— Ирландское рагу? — Клирик вспомнил "Троих в лодке", разом и фильм, и книгу.

— И оно тоже…

Когда Теодору довелось запустить ложку в котелок, там обнаружилась отнюдь не простая перловка, а ядреная смесь из ячневой крупы, бобов, лука, да еще и сдобренная перцем. То ли сида побросала в котел все подряд. То ли нарочно приготовила варево, служившее пищей римским легионерам. Ну а какой еще ужин должна готовить богиня войны, в походе?

Год 1399 ab Urbe condita. Июль

Из римской крепости выбраться оказалось немногим легче, чем штурмовать. Хорошо хоть гарнизон не сопротивлялся. Напротив, случившийся рядом кадр городской стражи обрадовано вызвался организовать и проводить. Для него выпустить одного человека наружу из осажденной крепости — хорошо отработанная операция. Со стены пришлось спуститься — рядом несли раненых, навстречу подходили подкрепления с других стен — к потерне, тесному проходу в толще стены. Стражник запалил факел, хотя идти было два шага. Внутренняя дверь, ловушка, внешняя дверь. И два метра до небольшой полукруглой насыпи, за которой начинался откос рва. Тут Немайн замешкалась.

— Что стоишь? Прыгай, — предложил стражник.

"Прыгай"… На Немайн был «варварский», широкий наряд — двигаться удобно, а вот прыгать неприлично. Валиться боком или придерживать юбки руками — можно и покалечиться. Особенно, если не удержаться на площадке и скатиться в ров, на торчащие из болотистой жижи колья. Между прочим, антисептики неизвестны, поливать раны вином или уксусом — жертва языческим богам. Правда, могут прижечь каленым железом: огонь есть средство, отгоняющее демонов. Мелькнули перед глазами образы ролевых волшебниц — чуть ли не в кринолинах.

— Спустить тебя по веревке? — в тоне стражника возникло недоверие. Еще бы — богиня войны, которая высоты боится. Немайн отрицательно мотнула головой. Скинула плед. Перевязалась, как подпоясалась, чуть выше колен. Взгляд воина снова стал спокойным и даже мечтательным. Сида не трусиха. Сида — хорошая девочка, у которой есть небольшая работа в поле. Принести домой сноп из вражеских голов.

Земля, по сравнению с двадцать первым веком, стала жестче. По крайней мере, на площадке. А вот во рву — во рву было, несмотря на июльское тепло и короткие тени, зыбко и влажно. Подол намок и принялся тяжело раскачиваться, норовя заскочить под носки сапог. Так что Немайн в основном старалась не навернуться с откоса. В этот момент ее можно было убить совершенно безнаказанно, метнув копье или топор, но поединщик-викинг агрессивных действий не предпринял. Начал что-то говорить брату… Специально прислушиваться нужды не было — стоячие уши тащили в голову что надо и что не надо. А старонорвежский Немайн у Сущности выторговала.

— Выходить на хольмганг против бабы? — недоумевал брат крылошлемого. — Да за кого нас здешние трусы принимают?

Клирик слово «хольмганг» знал. Смутно. Что-то читал или смотрел… Или на форумах проскакивало. Выяснилось: память абсолютна только с момента вселения в аватару.

— За героев, — вождь объяснял брату диспозицию, заодно и Клирика просветил, — ты обрати внимание — у девчонки острые уши. Видно нечеловеческую кровь. Для троллева отродья красива, для великанского — мала. Так что поединок будет почетный. А остальные… Нагадили в штаны! И не случайно! Думаешь, я зря на островах сказки слушал? Тамошний народ похож на здешний… Верит в разные глупости. Оттого я шлем этот лебяжий и напялил. Думаешь, мне хочется войти в саги с прозвищем Засиженная Башка? Или похуже? Но у бриттов в таких ходили великие воины давних времен. И даже боги.

— И все-таки…

— Ну ладно, попробуем обойтись без боя, — вождь повысил голос и перешел на саксонский. — Слушай, красавица… Ты храбрая, брат не хочет тебя убивать! Заплати цену поражения сразу. Ты не мужчина, тебе можно. И мы уйдем.

Клирику захотелось последовать совету. Сорок серебряных марок — всего пять золотых. Двести пятьдесят солидов. Для него, на фоне клада с основным капиталом — дешево. Но настолько против роли… К тому же для викингов эти деньги — средства на новую экспедицию, причем более сильную. Куда? Не исключено, что опять сюда. В памяти всплыли строчки Киплинга… "Кто раз заплатил данегельд, тот вовек от датчан не откупится". Датчан пока в природе не водилось — датскую землю похожие ребята как раз отвоевывали у саксов. Последний этап Великого переселения народов: будущие даны гонят саксов и англов, те — бриттов, бритты — пиктов и ирландцев, да и франкам достается, ирландцы, переименовавшись в скоттов — пиктов. А пиктам гнать уже некого… Немайн подошла поближе. Сложила руки на упертой в землю палке.

— И рада бы. Но не могу. Если я заплачу — вы снова придете. Не вы, так другие. И дело тут не в пустячном для города серебре. Слава труса привлекает лихих людей, как гнилое мясо — мух. И еще, — Немайн ткнула пальцем в вождя. — Драться я буду с тобой.

— Почему?

— Потому, что ты меня вызвал. "Ты не мужчина" — вызов, так?

— Но это правда!

— Правда. И вызов. Правда без вызова звучит: "Ты — девица".

— Но…

Взлетела палка. Удар пришелся брату вождя по кисти. Сида держала палку двумя руками, и смогла вложить в удар достаточно силы, чтобы меч, так и не успев подняться, упал в траву. Норманн сморщился от боли.

— Я сломала твоему брату пястную кость, — пояснила сида, — он биться не может. За обиду заплачу — потому как вне войны. А крови нет. Слова сказал ты — тебе и биться.

Главное — вождь авторитетнее. Так пусть на весах будет именно его честь.

— Ладно, — процедил Засиженная Башка, — слова сказал я. Тут как раз перекресток трех дорог. Учти, колдовать нельзя. Щит и меч возьми у моего брата — они такие же, как у меня. Хочешь — возьми мои.

— Обойдусь палкой. Она обычная. Без волшбы. А твой меч я и поднять не смогу.

И вот — камни римской дороги в одном шаге. С камней сходить нельзя — поражение и позор. Да и вдоль дороги за перекресток отступишь разве на шаг дальше — а там будет заметно. И, если не сдашься, навалятся кучей. Женщине можно жить с репутацией трусихи. А инженеру-богине? Немайн перекинула плед через плечо — для боя удобнее. Мысль использовать его как плащ, для отвлечения противника, и в голову не пришла: итальянскую школу рапиры Сущность не выдала. Да и много ли толку в плаще против рубящего оружия? Сида приняла основную стойку и сделала шаг. Единственный прямой шаг вперед, который Клирик намеревался сделать за бой. Правая рука замерла, вытянутая вперед и вверх, кисть направила палку чуть вниз, чтобы срез оказался напротив глаз врага. Спина выгнута назад, нешироко расставленные ноги чуть согнуты в коленях. Левая рука придерживает длинный подол, хотя это и портит безупречность позиции. Но расстаться с жизнью, запутавшись в собственной одежде, гораздо обиднее, чем из-за не отведенного левой рукой укола. Сида слегка пританцовывала на месте, ожидая нападения. Викинг спокойно стоял, планировал атаку. Было несколько тактик. Выбрать следовало быстро и без ошибки.

Норманн никогда не рассматривал палку как серьезное оружие. И особенно — оружие поединка. Теперь приходилось. Дистанция угрозы дальше, чем у меча и топора. Они с братом не видели опасности до удара. Но главное — вес. Палка гораздо легче. А значит, быстрее. И этим замечательно превосходит копье и шест. Палка позволяет попадать по противнику почти с гарантией. И пусть поначалу последствия могут казаться слабыми — лучше попадать слабо, чем никак.

Начало схватки Кейру понравилось. Варвара подвел меч, добрый северный клинок. Длинный, тяжелый. Стоило мечу взлететь вверх, Немайн рванулась вбок и вперед. Шагов Кейр не разглядел, сида словно летела по воздуху, и за ее спиной вилось знамя Вилис-Кэдманов! Это было прекрасно, тем более, что при замахе викинг открылся в достаточной степени, чтобы получить удар по ребрам — и сразу, вслед за этим, по кончику меча, по плоской стороне. Немайн била без замаха, одной рукой, но на ее стороне были упругость железа и вязкость дерева: меч, как лосось через пороги, выскочил из рук викинга. Тот в ответ метнул щит. Сида отпрыгнула назад и вбок — позднее Клирик счел это ошибкой, уходить следовало только вбок — и клинок снова оказался в руках норманна. В обеих. Не помогло — меч зазвенел по брусчатке мгновением позже. Без щита шансов у викинга не было никаких. Разве схватиться в рукопашную. Немайн двигалась не быстрее. Но реагировала — молниеносно. А потому варварский вождь уворачивался и закрывался, как мог. Не подставлял суставы. Терпел колотушки. И ждал ошибки.

Со временем и сида стала осторожней. Палка теперь направлялась одной кистью, удары получались слабыми — но они попадали, и попадали точно. Впрочем, же стеганый поддоспешник, который викинг, в отличие от кольчуги, и не подумал снимать, неплохо гасил удары. Теперь, оставшись без меча и щита, но просчитав противницу, он чувствовал себя вполне уверенно. И начал просчитывать, как именно победить. Наказать ушастую девку за брата да за колотушки, заработать славу. Потому и терпел редеющие взбучки. Хотя схватить палку мог уже несколько раз. Но обезоруженная ведьма могла от отчаяния начать колдовать, что куда непредсказуемее палки. И опасно не только для него.

У Немайн нашлись свои проблемы. Норманнов много, и не очевидно, что их удержит честь убитого вождя. Что, если толпой навалятся? Потому бой нужно закончить победой, но не убив и не особенно унизив противника. Но как? Клирик надеялся, что решение придет раньше, чем кончатся силы. А потому крабье кружение продолжалось!

Это напоминало перепляс. Викинг стоит, ставит блоки и изредка получает тумаки. Сида при малейших намеках на атаку скачет белкой, и ее пяткам приходится немногим легче, чем тем местам на теле викинга, до которых она дотянулась! Оба бойца воздерживаются от решительной атаки, хотя рефлексы гонят вперед. Викинг сдерживается, опасаясь вылететь за «ринг», и немножко — колдовства. Клирика гонят в ближний бой навыки испанского мечника. Это же так просто: дорезать обезоруженного противника. Еще можно задушить. Или сломать шею. А лучше — спину. Клирик успешно давил провокации на уровне мышечных импульсов, но в мозгу возникали мгновенные яркие картинки грязных приемов боевой борьбы. С двухметровым детинушкой в панцире железном в главной роли. При попытке подставить на его место эльфийку, получалось смешно. Настолько, что Немайн начала улыбаться. Сначала дрогнули уголки губ. Потом показались белые зубки. Островатые для нормального человека.

Бой длился. Минуты? Часы? Свои болельщики противнику помогли — с травки метнули новый щит. По правилам. Иначе и меч бы подбросили. Но нет. Видимо потому, что меч лежал на дороге, а щит улетел на траву и норманн не мог поднять его, не признав поражения. Поимка щита стоила викингу равновесия и пары пропущенных ударов, но круглый щит с железным умбоном того стоил. Хорошая защита — и оружие получше голых рук. Клирик времени не чувствовал, но знал: силы заканчиваются. Ресурс на нуле. Еще минута, две — и мышцы откажут. Или лопнет сердце. И, когда среди калейдоскопа полупрозрачных миражей мелькнул прием, требующий не столько силы, сколько ловкости и расчета, поставил на него. Обычно проделывают в перчатках? Что ж, лучше порезаться, чем умереть. Абсолютная память вела ноги сиды по кругу, ей не нужно было видеть камни мостовой даже боковым зрением. Шаг, полшага… За секунду до победы сида выдала себя. И без того зловещая улыбка перешла в оскал. Изрядно добавивший викингу прыти. Тот понял — время на принятие решения уходит. Видывал подобные гримасы. Хороший воин не всегда способен сдержать в себе зверя. Но не медведь же и не волк глядел через заиндевевшие глаза бешеной девки! Усталый танец ушастой снова стал ровным и непонятно целенаправленным. Грациозная, завораживающая, аристократически нарочитая неуклюжесть движения, семенящая припрыжка боковых шагов, подвижная спина, все казалось странно знакомым… Викинг решил атаковать, пока зверь не вырвался на волю. И, когда рыжая вдруг споткнулась и неуклюже завалилась на бок, бросился вперед.

Он успел. Бессильно стукнула по булыжникам палка. Удар щитом, удивительно тяжелое тело ушастой девицы отлетает к краю дороги… Один пинок — и победа! Но странно чешется шея, а по глазам хлещет мутный от боли и торжества взгляд зверя. Умнейшего в Скандинавии. Считая человека и богов. Даже Локи не всегда мог перехитрить росомаху. Зверя, не теряющего голову ни в смертельных объятиях расщепленного дерева, ни от писка щенков за спиной.

Кейр, наблюдая поединок, удивлялся, почему сида так долго возится. Ясно же показала, выйдя на варваров с палкой, что намерена их разогнать, как шелудивых псов. Но, вместо того, чтобы быстро прикончить предводителя, устроила какой-то ритуал. А потом оступилась… Или сделала вид.

Когда варвар бросился в атаку, с земли, подброшенный ударом ноги, взлетел его меч. Схваченный сидой обеими руками за лезвие, так что длина оказалась как у доброго римского гладиуса, коснулся кожи хозяина между нащечником шлема и кольчугой, оставив кровоточащую царапину.

— Прыжок лосося! — Кейр, держа лук наготове, даже кулаком по стене стукнуть не мог, но уж кричать-то ему ничто не мешало. — Прыжок лосося!

Сам он легендарного приема не видел. Да и никто, кроме соратников богатыря, точно не знал, как знаменитый прием "прыжок лосося" исполнял Кухулин. Метнуть ногой из-под воды копье на половину стадия? Невозможно. А вот себе в руку… Вполне вероятно, что вдаль отправлял внезапно появлявшееся из ниоткуда копье великий ирландец уже рукой.

Когда Немайн отбросила палку и взялась за настоящее оружие, это был миг восторга. Высший миг. Потом произошло странное — сида почему-то не стала уворачиваться от удара щитом, напротив, метнулась навстречу. И, отброшенная, замерла — кочка на поле, не человек. Вздох изумления и боли пронесся по стенам города. Неужели убита? Так не могло, не должно было быть! Победитель богини между тем потрогал шею. Долго смотрел на ладонь. Вокруг столпились его люди. Варвар как-то лениво влез в кольчугу, напялил героический шлем и двинулся прочь, откуда пришел.

Немайн все-таки что-то сделала с варварами! Какое-то сидовское колдовство, в котором, как уверяла, была полным ничтожеством. И вот поредевшая армия налетчиков, съежившаяся до банды, понуро уходила от Кер-Мирддина, не требуя денег и не зажигая предместье.

Норманны признали в девице оборотня. Такое «колдовство» обычаями хольмганга дозволялось, в праве поединка берсерку никто отказать не мог. Почему должно было лишать его росомаху? Кровь на шее дружина заметила сразу, и вождь еще торжествовал, когда ему указали на ошибку. Потом, когда велел уходить, ворчали, но понимали. В сознании была ушастая или нет, насколько покалечена — дело десятое, главное — осталась на перекрестке, и пустила первую кровь. По обычаю, это победа. В другое время можно бы и оспорить результат, но вождь не мог вести себя неблагородно — после того, как его победили, лишь обозначив смертельный удар. Это получалось бы настолько против чести, что род оказался бы замаран на поколения. И викинги ушли. Неторопливо, собрав легких раненых, и добив тяжелых.

Неспешность вышла им боком. Не прошло и часа, Кейр услышал далекие крики фанфар: королевская кавалерия шла в бой. И не нужно было видеть поля боя, чтобы определить, что на нем происходит. Сигнал, знаменосец под знаменем с драконом вылетает вперед, рыцари короля Гулидиена натягивают луки, мчатся мимо сбивших строй врагов, стреляют, отворачивают прочь. На тетивы ложатся новые стрелы. Кантабрийский круг: ливень стрел, неудобная цель. Круглые щиты варваров, удобные в рукопашной и при абордаже, не позволяют поймать все стрелы. Норманны уходили к болоту, щерясь копьями, огрызаясь из собственных луков. Удивительно точно. Ржали раненые лошади, валились из седел бездоспешные всадники, но шестикратный перевес сказывается быстро. Погиб один рыцарь… и десять лошадей. Да и немногих раненых валлийцев была надежда выходить.

Норманнам большинство попаданий пришлось в ноги, так что отобрать пару раненых для допроса труда не составило. Прочих раненых разъяренные потерями валлийцы докололи копьями, сверху вниз, как Георгий змея. Гордясь победой, под фанфары двинулись к городу.

Когда победители поравнялись с предместьями, западные ворота распахнулись, и ополчение хлынуло наружу: собирать трофеи и убирать тела. Тогда Кейр оставил пост и метнулся к дверям, но было поздно. Брат Марк успел первым. Всего несколько слов, и король решительно кивнул.

— Верно. Господа, пленных у нас достаточно, варваров, если кто жив, добить. А женщину из холмов — в железа!

— Посеребренные, — уточнил монах.

— А где их взять?

— Тогда сразу забить камнями.

Гулидиен бросил взгляд на фигурку — сиды? Богини? Ведьмы? Той, с которой он старательно избегал встречаться почти месяц. Не знал, что делать, о чем говорить. Следить, конечно, поручил. Потом она ушла. Выходит, вернулась? И защитила город. Вопрос — что и каким силам она обещала за спасение Кер-Мирддина. Не выйдет ли такое спасение боком. Но, что бы там ни пели бродячие барды, Немайн не бьет в спину своим!

— В моей стране, брат Марк, без следствия не казнят никого. Запомни это. К тому же речь вообще не может идти о казни. Только о церковном наказании. Поскольку, даже если названная тобой ведьмой и колдовала, то не во вред добрым христианам.

Июль 1399 года ab Urbe condita

— Прошу прощения… Извините… Я такая неловкая… Ой!

Мода, в противоположность дипломатии, которая искусство возможного, есть искусство невозможного. Клирик полностью убедился в этой нехитрой истине на собственной шкуре. И ведь тренировался. В помещении, на ровном дощатом полу. А больше было негде: секретность. И идея-то была верная, а рассуждения логичными. Сопровождающая Дэффида в качестве средства психологической поддержки, Немайн не должна была смотреться девочкой-сорванцом. Двигаться предстояло плавно и неторопливо, и так же медлительно и основательно вести неизбежный ярмарочный торг. Бегать не надо, а скомпенсировать недостаток роста хотя б на несколько вершков — полезно. Во избежание путаницы. В Кер-Мирддине-то все привыкли, что кэдмановская сида — едва ли не самый низкорослый образчик величественного народа холмов. А вот приезжим валлийцам и ирландцам рост Немайн навеет другие образы. Ту же озерную деву. Красивую, работящую и глупую.

И догадался же Клирик предложить для повышения роста туфли на платформе! В форме толстых деревянных подошв под обычную суконную обувку. Решили проблему — получили две. Подошвы были сделаны наспех, красотой не блистали, и неизящно торчали из-под оказавшегося вдруг слишком коротким подола. А благородным девицам пристойно показывать из-под одежд только носки туфель… В дополнение горя, из низенькой взрослой Немайн превратилась в высокую девочку. Несмотря на римский наряд. Зрительное удлинение голени работало еще надежнее, чем завышение талии — к высокому поясу люди уже привыкли. Пришлось снова подбирать сиде одежку с чужого плеча — по увеличившемуся росту. Немайн сняла пояс, и постаралась ходить мелкими шажками, чтобы не показывать, где у нее суставы. И как раз, когда начало получаться, Кейр заметил, что надобно, мол, и дальних иноземцев впечатлить. А раз Немайн способна говорить на латинском и греческом, как на родных — так и выдать ее за константинопольскую римлянку. Известно же, что греков не переторгуешь.

Лучше бы молчал… Глэдис сразу поинтересовалась: а что носят в Константинополе? Никто не знал, допрашивать греков-мужчин было бессмысленно. Но женское любопытство, помноженное на кельтскую любознательность, — сила неостановимая. Один из слуг ромея показал Эйре (осьмушка золотого и немного кокетства) картину с изображением императорской семьи, которую хозяин за какой-то надобностью таскал с собой. Той хватило полуминуты рассматривания, для того чтобы сделать подробный доклад. Все оказалось просто. За час паллу Немайн перешили в пелерину. В длинной тунике, надетой под более короткое платье, скрыв всякие формы, главная из которых — рука в лубке да на перевязи — под пелериной-пенулой, Немайн смотрелась добропорядочной и хрупкой. Разглядывая себя в зеркало, Клирик установил, что более всего напоминает институтку начала двадцатого века. Не хватало только шляпки. Тем более, уши все время норовили выскочить, сразу придавая вид авантюрный, разбойничий и нагло-виноватый. Примерно как у совершенно домашнего, очень изящного, с изысканным строгим вкусом хорька, застигнутого хозяином в разоренном курятнике. Или у институтки, которую классная дама застала с гусаром под кроватью, початой бутылкой коньяку и томиком Кропоткина на столе. Спас шнурок — но и после этого Эйра покачала головой и вынесла вердикт: непохоже! Римлянки заматывали голову покрывалом. А сиды, как все камбрийки, ходили простоволосыми. Даже в церковь. Скрывать волосы считалось таким же грехом, как раскрашивать лицо косметикой и гримом. В конце концов, сошлись на широкой ленте вокруг головы. Уши, по необходимости, под нее можно было спрятать или оттенить ею.

Хорошо было, когда Немайн в первый ярмарочный день вышла к семье. На дощатом полу без толкучки. Все девочки хором сказали: "Хочу такое же". И решили заняться этим при первой возможности. А «мама» Глэдис только ахнула — и повесила нос. И так выше мужа на вершок, а если еще добавить? Впрочем, она немедленно захотела пелерину с разрезами для рук. Заявила, что летом это совершенное излишество, а вот осенью-зимой и подлиннее — выйдет гораздо удобнее и теплее плаща.

Последний штрих в образ византийки внес Клирик, нацепив патрицианский перстень. Суровым видом мутноватых граней вполне гармонировавший с идеей наряда. Возможно, если бы не некоторое знакомство с историей, не рискнул бы. Но слово патриций вызывало у него ассоциации с римлянами, да еще немного — с нобилитетом итальянских торговых городов. Сословием многочисленным, и не всегда богатым. Вот только не учел, что даже в одном языке и одной стране за считанные столетия то же самое слово может получить несколько иной смысл.

Но среди торговых рядов… Маневрировала Немайн как носорог. Завышенный центр тяжести бросал ее в самых неожиданных направлениях. С весом шестидюймового снаряда при не до конца сросшихся переломах это были именно ее проблемы! Пришлось опереться на локоть Дэффида, это было уместно и неожиданно приятно.

И вообще, приходилось признать — главную роль в веселье, что творилось на ярмарке, сыграл хозяин заезжего дома!

Еще воспоминания сестер о прошлых торжищах принесли Клирику понимание немудреной структуры торговли, и на осознание — валлийцев грабят. Беспощадно. Единственно толковым Клирик признал содержимое трюмов византийских кораблей: шелк и специи. Товары дорогие, в Уэльсе не изготовимые в принципе, позволяющие забить судно на обратный путь отбеленным льняным полотном, самым дорогим из практичных камбрийских товаров. Заодно брали черный жемчуг — едва ли не по гроссу за солид. Обмен был хоть и в пользу хитрых греков, но все таки взаимовыгоден. Мерсийцы привозили железо — но больше покупали, платя серебром. Другие торговые гости оказались сущим бедствием. Все — франки, вестготы, фризы, корнуолльцы и ирландцы — ничего полезного не привезли. Вино, ладан, оливковое масло — все то, без чего камбрийцы жили круглый год. Вывозили же сырую шерсть и сырой лен. За бесценок. Для производства полотна в Камбрии не хватало рук. И эту ситуацию Клирик вознамерился решительно изменить.

С чем и заглянул к Дэффиду на кухню. Тот возвышался над поварами и поварятами, вокруг вились облака пара и языки пламени, точились ароматы, яростно шипел стекающий в огонь жир. Ему как раз почтительно представили кастрюльку: "Специально для греков, которые римляне". Дэффид окунул туда руку.

— Вино вещь хорошая, — провозгласил он, хлопая повара по плечу, — особенно если в нем плавают телячьи почки! Но необходимо добавить дикого майорана. Тогда подойдет! Глупые люди эти африканцы! Ценят требуху, а не мясо… В чем дело, доча?

Выслушал, не перебивая. Только хмыкал изредка. Потом подвел итог:

— Правильно думаешь. Сущий разбой. Но причем тут иноземцы? Их дело всегда сторона! Дело не в них. И незанятых рук у клана полно. Жителям долин зимой нечего делать! Да и в холмах работы мало. И от лишнего солида на черный день хуторяне не откажутся. Или пол дощатый настелить, вместо земляного. Или быка-производителя прикупить… Хозяйство — такая вещь, что любые деньги сожрет, и еще попросит. Но у нас есть гильдия ткачей — с лекаревой Элейн во главе. Привилегия у них еще с римских времен. Растерзают любого, кто вздумает делать ткань на продажу, не став мастером, точнее, мастерицей, работа-то женская. А для этого нужно три года ученичества. Работать на учительницу даром, и еще за кормежку приплачивать. Девочек в люди обычно и не отдают, так что гильдия — дело почти наследственное.

— А для себя ткать можно?

— Конечно.

— И каждая фермерская жена умеет?

— Даже озерные девы, — сообщил Дэффид, — и у них, кстати, очень хорошо получается.

При этом оставался серьезен и неулыбчив. Клирик с трудом подавил просьбу познакомить хотя бы с одной настоящей озерной. Кивнул и вернулся за стойку. Зато твердо решил во время визита к мэтру Амвросию на процедуры — уже не болезненные, а приятные, поинтересоваться у Элейн, что будет делать гильдия, если получит много сырья. Столько, сколько мастера не обработают.

Обычно Бриана разминала руку Немайн в процедурной — но на этот раз снаружи донесся шум, и мэтру Амвросию пришлось отвлечься. Четыре человека внесли на плаще пациента. Пятая придерживала окровавленную голову. Видимо, жена — поскольку ухитрялась пилить пострадавшего, пеняя ему на неосторожность, и уговаривая не шевелить головой. Иначе, мол, выпадет мозг.

Мэтр расплылся в оптимистической улыбке, как обычно перед неприятным пациентом.

— С лесов? — спросил.

— С конька.

Это был королевский проект: постоянные ярмарочные ряды и склады. Который вполне оправдался: те же римляне уже наняли один из павиллионов. Увы, строительство в средние века было занятием небезопасным. Хотя бы потому, что шлемов рабочие не носили. При всем высокородном гоноре. А человеческий череп куда менее прочен, чем большинство падающих сверху предметов. На этот раз, впрочем, вниз упал строитель — на сложенные штабелем брусья.

Сида сразу оказалась забыта, и напрочь: прокаливая круглую пилу для трепанации, мэтр изобретательно поминал худшую половину ее прежних родичей — особенно доставалось Гвину и гончим его Дикой Охоты — попутно удивляясь, почему этот олух, несмотря на мешанину из мозгов и костей на затылке не только жив, не только в сознании и разговаривает, но и не чувствует особой боли.

— Немайн, подождешь? Я отцу помогу. И тут сейчас будет неприятно… Или тебе нравится кровища?

От Немайн-то можно и не такого ожидать. Клирик вздохнул. Вздыхать было все еще больно. Зато полезно.

— Под руками путаться не буду. Где можно подождать?

— У матери. Кстати, она тебе моего нового братика показывала?

Потенциальное зрелище Клирика не вдохновило. Лицезреть лысое, сморщенное, безмысленное существо — в чем приз? Ладно бы личинка была своя, был бы смысл убедиться, что здорова и может дожить до взрослого имаго, а чужая-то чем интересна? Но в этом мире он оказался девушкой, а девушкам свойственно проявлять интерес к чужим детям. Так эволюция повелела — чтобы лучше ухаживали за собственными. Лично у Клирика вид красивого здорового младенца вызывал примерно те же эмоции, что и вид ящика с отборным мучным червем. Ну не любил он биотехнологии! Впрочем, хороший деловой разговор стоил небольших неудобств.

В какой-то картинной галерее Клирику доводилось видеть изображение вяжущей Мадонны. С жены мэтра Амвросия можно было писать ткущую. Станок плясал и пел в ее руках — колыбельную для младенца, ухитрившегося родиться в ту неделю, которую Немайн провалялась в постели. Сопящий сверток висел на плече матери. Сида тихонько поздоровалась. Шепотом спросила, нельзя ли поговорить по делу.

— Сейчас, закреплю нити, — отозвалась голова ткачей, — не подержишь мою радость?

Радость… Прелесть! Сида взяла перепеленутого младенца — как-то очень ловко, сдавленно ахнула "какой миленький!", и, пока Элейн суетилась да завязывала узелки, понесла над спящим такую ласковую и восторженную бессмыслицу, какую обычно слышат разве от матерей. Она даже не улыбалась ребенку — просто растворялась в нем без остатка. Элейн даже немножечко приревновала — с гордостью. Вот, мол, какой у меня сынок изумительный.

— Ну вот и хорошо. Пошли к маме…

Сида вдруг сделала шаг назад, нежно и крепко прижав к себе ребенка. С губ слетал колыбельный лепет, но лицо полыхало бессмысленным гневом защищающей свое дитя матери. Элейн стало страшно. Но тут на глаза сиды нахлынули огромные, океанские, слезы, которые смыли ярость оставив печаль и отчаяние. Руки сиды протянули ребенка Элейн.

— Он же твой, — простонала Немайн, — твоя кровиночка… Держи, береги, прячь. Никому не отдавай. Даже мне. Даже мне!

Как только мать подхватила дитя, Немайн резко отшатнулась в дальний угол, прикрыв глаза. Потом принялась шмыгать носом и по-детски утирать слезы кулаками.

Элейн поняла, отчего фэйри регулярно крадут детей. Только у сидов хватало силы воли и сочувствия прекратить тетешканье, и оставить ребенка родителям, а те же тилвит тег забирали младенчиков с собой. То ли по слабости, то ли по бессердечности.

Сида в углу громко высморкалась. В огромный платок, пристегнутый к поясу.

— Элейн, извини. Сама не знала, что на меня так накатит. Но теперь я, кажется, в порядке. Я говорила… неровно, но это не колдовство, не сглаз. У тебя правда очень красивый ребенок, я чуть разум не потеряла. Да я за него сама глотку перегрызу… Веришь?

Матери так чуть не перегрызла… Клирик понемногу приходил в сознание. В голове крутился глупый образ: ерш по-сидовски — посмотреть на младенчика, заполировать пивом! Ну да сиды после первого не закусывают… Немайн трясло, как с похмелья. Настолько, что Клирик наплевал на условности и сел на пол. Облицованный, шершавый, теплый…

— Элейн, ты в состоянии беседовать о делах гильдии? Я не весьма. Но надо же как-то отвлечь себя. Скажи, куда денутся сырые шерсть и лен, а заодно и пряжа, которые не возьмет гильдия?

— Иноземцы купят. — Элейн прижала к груди сына и за станок спряталась. Кулек проснулся и захныкал. Немайн заткнула уши.

— И сделают ткань. Так какая разница — не разрешать своим продавать ткань, чтобы ее делали чужие? Пусть нашу покупают!

— Мне, леди Немайн, нужно кормить семьи мастериц. А еще у ткачих есть мужья, и отношения в семье очень часто зависят от того, кто сколько вносит в семейное хозяйство…

Клирик припомнил, что история про похищение быка из Куальгне, началась именно с того, что королева Медб оказалась на одного быка беднее, чем муж. А закончилась — разорением всех пятин Ирландии и гибелью половины богатырей. Пусть перетряски внутри диведских семей проходили бы более мирно, все равно разрушение Уэльса в его планы не входило.

— Привилегию нарушать нельзя, — торопливо вставил он, — ни в слове, ни в букве. Но я, напротив, предлагаю ее укрепить! Разреши мастерицам продавать полотно, сотканное фермерскими женами — оставив себе часть цены, разумеется! И твои мастерицы получат еще одну статью дохода.

— А цена на полотно не упадет?

Элейн понемногу снова превращалась из перепуганной за собственное дитя матери в мастера и гильдейского голову.

— Цена вырастет. Чужие-то ткачи без пряжи останутся. Придется тем же франкам плыть к нам. Я бы согласилась взять все ваше полотно по цене, скажем, на пятую часть превышающей цену прошлой ярмарки. Если бы мне было разрешено его продать.

— Не будет, — отрезала Элейн. — Твое полотно продам я. Оставив себе пятнадцатую часть цены. Если ты не шутишь.

— Не шучу. Но продашь тому покупателю и по той цене, которую укажу я… От своих маклеров я требую побуквенного соблюдения инструкций.

Июль 1399 года ab Urbe condita

Ночь на последний день месяца, названного в честь божественного Юлия Цезаря, выдалась спокойной. Теплый дождь ласково выстукивал колыбельную о сланцевую черепицу крыш, и Эйлет благополучно позволила сну себя сморить. Никакое беспокойство за приемную сестру не грызло — не верилось, что с ушастым недоразумением может произойти что-то плохое. Вообще. В принципе. И перебитая в бою рука ничего не меняла. Подсознанию не прикажешь. Вот кажется, что сида спит на соседней постели который год — и пусть память твердит, что до этого лета младшей в семье была Сиан, что толку? А неслышное, меленькое и частое дыхание не то, что убаюкивает — стоит ему прерваться или сбиться, как с постели подбрасывает, словно стрелу из лука. Но дождь сейчас громче…

Барабанный оркестр на крыше стих за полночь. И Эйлет настороженно приподнялась в постели.

— Ушастик, ты здесь? — В ответ тишина, а сида обычно сквозняки слышит.

Дождь, может, и утих, а тучи остались. Темно.

— Ладно. Притворяешься — будет тебе взбучка…

Эйлет встала, на ощупь двинулась по комнате. Не то чтобы детские шутки в характере сиды. Наоборот, сестра казалась очень взрослой. Иногда взрослее отца. Но именно взрослее, а не старше. Опытнее — но не умудреннее. Да и опыт у сиды странный. Вот как можно быть сразу и невозможной разумницей, и не от мира сего? Из-за этой милой особенности от сиды можно ожидать всего. Ну почти всего. Родне и клану не навредит. Но выкинуть коленце, которое никому другому и в голову не придет — совершенно в ее вкусе. Например, когда на пятый день ярмарки Эйлет, которой пришлось помогать сестре в ее бесконечной писанине, едва не дошла до истерики, сида велела никого не пускать в контору и полчаса сидела с сестрой в обнимку. Потом пыталась пустить ей зайчик в глаз своим красным камешком. Не получилось. Зато начала разглядывать камею. Результат: мастер — резчик по дереву получил заказ на десять штампов с полным текстом охранной грамоты и еще на десять — с текстом заемного письма. Почему на десять, стало ясно, когда к концу ярмарки осталось по пять. Зачем понадобились печати "Предъявителю сего" и "Действительно только при наличии передаточной записи" — понятно сразу. А для чего "Не возражаю. Полыхаев." — нет. И почему именно этот маленький ненужный штампик вызвал бурю восторга и радость на три дня? При том, что сида им ни разу не прикоснулась к чернильной подушечке?

Так что затаить дыхание на минуту-другую и посмотреть, как любящая сестра набивает шишки о мебель, с Немайн бы сталось. Вот только постель сиды оказалась пустой и холодной. А раз завтра церковный суд — ждать можно совершенно всего! Зажигать свечу — морока. По родному дому можно и ощупью. Конечно, под ноги всегда может подкатиться шелковинка, их-то в доме целых три, а ходить они не любят, всегда бегают, но если двигаться медленно и осторожно…

Сразу за дверью Эйлет услышала странные тихие, незнакомые звуки. То ли предсмертный писк мышей, то ли звон разбитого вдали стекла. Эти стоны отрывисто возникали, и быстро тухли в ночной темноте. Откуда — непонятно! Стало неуютно — но интересно. Вдохновенное любопытство — прирожденный порок всех кельтов. Когда от ощущения новизны захватывает дух, перестаешь смотреть под ноги. И вместо открытия получается синяк. А вырвавшийся крик спугивает чудо. И остается только укутанная полумраком столовая. Пятно тени у арфы в углу. И тени разбегающихся по углам шелковинок. Все фэйри любят музыку. А тень у арфы вырастает, и раздается голос Немайн:

— Доброй ночи, сестра. Тоже не спится? И ведь знаю, что суд мне неопасен! В крайнем случае доставит некоторые неприятности. А вот заснуть не получается. Может, потому, что я хочу оправдания, а не того, что… неважно. Посидишь со мной?

— Я шелковинок распугала, — повинилась Эйлет, — которые тебя слушали. Они не обидятся?

Клирику захотелось заломить руки и закатить глаза. Ну не мог он примириться с обилием бытовых фэйри в доме Дэффида. Хотел бы повидать, пощупать или послушать — но зрение не располагало к ночным иллюзиям, слух при крайнем напряжении улавливал далекий храп Гвен, и ничего менее громкого. То, что для Эйлет хоть глаз выколи, серым глазам без белков представлялось романтическим полумраком. Не выжженные краски дня, не сочные оттенки позднего вечера и утра — приглушенная мягкость. Домашняя. Плюшевая. И сестра тоже преобразилась… И вовсе она не блондинка — по славянским меркам, конечно. Так, светло-русая. По местным меркам — образованная умница. Вот про шелковинок знать хочет. И задает вопрос эксперту. Кому знать все о фэйри, если не сиде? И что должна эта сида говорить, если вообще не представляет, кто эти шелковинки такие. Образ, исходя из звучания и того, что им каждую ночь миску сливок ставят, на троих, получался такой — шестилапые гусеницы ласковой шерсти с мордочками котят. Лапки как руки, но волосатые. А вот бубаху достаточно молока. Но целый тазик на одного. Кстати, сливки и молоко из мисок куда-то исчезают. Лизун на кухне довольствуется объедками — но и пользы от него чуть. На конюшне никто не живет — тамошние фэйри приходящие. Обитают в лесу, конюхам помогают за краюху хлеба. А на пивоварне до прошлого месяца, говорят, жило такое… Аж такое! Но как узнало, что Дэффид привел в дом сиду, так из пивоварни раздались тяжеленные вздохи — Немайн, разумеется, ходила на массаж и наблюдать выходки фэйри не могла — долго слышались ругательства, потом чудо-юдо выпило на прощание полбочки пива и ушло насовсем. Топало при этом так, что земля тряслась. Приписали сие сиде. Бухгалтерия показала, что производительность пивоварни возросла на пятнадцать процентов по сравнению с прошлым годом, когда монстра присутствовала. В нечистоплотность своих работников Дэффид не верил. Говорил, его люди имеют право пробовать пиво и так. И даже захватить жбанчик домой. Но выпить столько они просто не в состоянии!

— Нет, что ты. Житейское дело. Думаешь, ты первая о них спотыкаешься?

Эйлет примерилась присесть.

— Не сюда, — торопливо вставил Клирик, — не сюда… Так, чтобы я тебя видела. Всю. Чтобы любовалась! Ты даже не понимаешь, какая ты сейчас красивая. У тебя волосы королевы Медб. Лучистые брови. Глаза — озера тьмы! И кожа белее льна.

А под этим льном ничего нет. И это не вызывало никакого отклика. Клирику стало грустно. И немного обидно. Вот ведь угораздило поселиться под одной крышей с шестью блондинками. В качестве рыжей!

— Это что, новое упражнение в меде рун? А про волосы королевы фей… Неужели правда?

— Правда. Золотые. Вот глаза не фиолетовые. Но золото с зеленью еще краше.

Немайн подошла, взяла руки Эйлет в свои, горячие. И смотрела — неотрывно — на руки. И что видела? Даже при том, что ночью ей светло? Что ногти пора соскоблить?

— Правда-правда.

Ночью все кошки серы. И все фэйри, видимо, тоже — но сида стала другой. Низкий, хриплый голос — еще ниже, чем при переводе Книги.

Август 1399 года ab Urbe condita

Анна шла в Кер-Мирддин в странно приподнятом настроении. Верный валлийский дождь, полосатый, как оса — то морось, то ливень — ничуть этому не мешал. Словно, и верно полтора десятка лет сбросила. Такой свободы она давно не испытывала. А то и никогда. Всегда кто-то стоял рядом — впереди, рядом, за спиной — родители, муж, дети… Но петух в священной роще правильно истек кровью, подтверждая — на три года не будет у Анны ни роду, ни племени. Только ушастая сида, ждущая в столице. И та — пока! — не имела над бывшей ведьмой никакой власти. Наоборот, сама несла обязательство выполнить уговор и принять великовозрастную ученицу. А впрочем, бывших ведьм не бывает. Чувство было пьянящее и, как любой дурман, не совсем приятное. Сладкое до гнильцы. Свежее до морозного ожога. Соленое до трещиноватой корки.

Впрочем, на большее, чем просто вдохнуть это чувство, распробовать, насладиться — и выпустить из себя — Анна не претендовала. Просто радовалась, что случился в жизни такой удивительный момент, и старалась не думать о цене. Может, поэтому и шла пешком — как бедная будущая ученица ведьмы. И как шла Неметона. Или Немайн, как сида предпочитала называть себя, зачем-то напоминая, что, как и король Гулидиен, ирландка. А впрочем, за невообразимо длинную жизнь сида накопила столько имен, что и правда впору цепляться за самое первое в надежде хоть как-то связать себя нынешнюю и себя минувшую.

Поля слева убраны, ежатся остатками срезанных стеблей, луга же белеют пятнышками овец. Ближе к городу по правую руку пошло мокроземье. Еще не болото, но и не добрая земля. При римлянах, Анна слышала, тут тоже колосилось и паслось. Но империя ушла, и болота понемногу возвращаются. Вместе с камышом и цаплями, что поселились на обвалившихся склонах старых римских канав. Зарастание и осыпание ирригаций — такой диагноз поставил Клирик, — но Анна пока об этом не знала. Впрочем, кустарниковые изгороди, разделявшие прежние поля, еще держались.

Вот из изгороди и раздавались мычащие крики цапель и карканье — чуть хриплое, чуть саркастическое. На секунду показалось — Немайн смеется. Но оказалось — ворона. Обычная, черная. Очень похожая на грача, только без белой оторочки вокруг клюва, а еще — не по грачиному хищная и нахальная. По крайней мере, достаточно наглая, чтобы схватиться с рыжей цаплей — птицей сильной и вдвое более тяжелой.

Кусты всколыхнулись, и Анна восхитилась черной злодейкой. Цапель было две. Ворона дралась в гордом одиночестве. На Анну птицы внимания не обращали: цапли явно махнули на нее крылом и спустили по категории "прочих опасностей", ворона либо слишком оголодала, либо справедливо сочла себя невкусной целью номер три. Учесть, что иногда среди людей встречаются романтики, способные помочь цаплям отстоять от нее гнездо, ворона никак не могла.

Вряд ли разбойница догадывалась, что присутствие в большом человеческом гнезде в римской миле от места схватки особы с вызывающими у птиц инстинктивную ненависть ушами лесного хищника делает ее положение совершенно безопасным. Ну не будет же ученица оборотня бить птиц, настолько похожих на птичью ипостась учителя? Получится что-то между невежливостью и оскорблением.

Ворона выглядела истинной представительницей тьмы — расчетливо махала иссиня-черными крыльями, громко и немелодично орала, показывая красный язык.

Анна скорее сочувствовала цаплям, защищающим птенцов, чем голодной вороне. Но храбростью — и ловкостью — не восхититься не могла. Пропусти ворона всего один удар длинного мощного клюва — и ей будет не до поисков пропитания. И если бы цапли разделились, чтобы атаковать с разных сторон… Вместо этого рыжие лезли в драку по очереди — и огребали тоже по-очереди.

Ворона двигалась в прибрежных кустах очень ловко, и цапли каждый раз оказывались в невыгодной позиции. Наконец вороне удалось точным клевком сбить одну из птиц в падение спиной вперед по тонким веткам, проскочить под носом у другой и метнуться к гнезду. Один точный удар — и в клюве у вороны бездыханное тельце… Цапли бросились в погоню. Но до кустов ворона добраться успела, и драка пошла по-прежнему. Если не считать изменившейся задачи — прежде вороне нужно было прорваться, теперь — смыться с добычей. Цапли от ярости совсем потеряли соображение. Их большие крылья очень мешали в кустах. А ворона скакала поверху, и, чтобы на нее напасть, цаплям приходилось подвзлетать. Обычно за этим следовал короткий встречный клевок в крыло, и потерявшая равновесие птица летела вниз. Продолжалось это довольно долго. Пока вороне не повезло. То ли удачный клевок, то ли, скорее, неудачное падение обернулось для одной из нападающих сломанным крылом…

Уцелевшая цапля заметалась вокруг искалеченной пары, а усталая, но предвкушающая пиршество ворона с добычей тяжело перелетела через дорогу. Склонила голову, серые бусинки глаз задорно блеснули. Птица поняла, что перед ней ведьма, и удостоила разговора. Басовито похвасталась: "Кра-а." Гордо поворочала головой, ухватила свое мясо и тяжело поднялась в воздух.

Если бы не разговорчивость птицы, Анна запомнила б занимательную сценку. Ненадолго. Потом или позабыла, или сделала из нее сказку для детишек. Но прямое обращение к человеку означало, что Анна имеет дело с оборотнем. Сиды ведь хоть и не лгут, но и прямо и понятно изъясняться не любят. Предпочитают намеки и загадки. Немайн с ее относительной понятностью — редкое исключение.

Но не по достоинству Немайн в ворону обращаться. Ее форма — ворон, птица и крупнее, и чернее и внушительнее. А норманны говорили, что она росомаха, и тому, что сида переросла и ворона, легко верилось. В легендах же предпочитала оставаться женщиной, меняя внешность и возраст. Что несколько раз и проделала уже в Кер-Мирддине.

Это полностью касалось и старшей сестры Немайн, огненной Морриган. Божественная воительница могла превратиться в кого и во что угодно, предпочитая для боя форму животных. Но ворона для нее тем более мелковата. Уж скорее Морриган превратилась бы в волчицу.

Оставались Бадб и Маха. Эти послабее, и ворона подходила обеим как нельзя лучше — как и Немайн в далекой ирландской молодости. Вот только Бадб с молодости на ножах с сестрой. Жениха увела из-под носа. Богиня мародерства — дурной выбор для бога войны. Но любовь зла, а Нит — красив, силен, да глуп. Тогда-то Немайн и превратилась в Неметону — уехала с горя из Ирландии в Камбрию. Свободное место в триаде воительниц Эрина, которое и поспешила занять Маха, став из простой сиды — сидой при должности.

Кто из них и что хотел сообщить, Анна так и не смогла понять. Пока не решила — послание, скорее всего, адресовано Неметоне. И вообще, не дело ученицы лезть поперед наставницы. Ее дело — пересказать все в точности. А расшифровывает послание пусть сида.

До города ей прекрасно удавалось держать в голове птичью историю. Но уже предместья гудели как раскопанная шмелиная нора. С ипподрома доносилось слабый гомон публики. Как будто проходили предварительные заезды пасхальных колесничных гонок. Или рыцари невесть с чего вдруг турнир устроили…

Анна улыбнулась концу недолгой свободы от всего и направилась к ипподрому. Где в городе происходит новое и непонятное, там и следует искать Немайн. В самой-самой середке!

Август — сентябрь 1399 года ab Urbe condita

Сида стоит за спиной викария, переводит слова заупокойной службы. На ушах блестят капли то ли густой росы, то ли слабенького дождя, мерзкого, как англы. По крайней мере, пару раз оброненное сидой выражение "английский дождь", что веет мозглой стылостью наступающей беды, подходит к этому нескладному дню. Капли растут, наливаются, срываясь, разбиваются о покрытые красно-зеленым пледом плечи. Ряса была бы уместнее — но сида сейчас не поменяет топорщащийся массивным свертком плед даже на золотые одеяния. Анна, как и положено, держится за наставницей. Перед ними — четыре тела. Оруженосец, два воина кланов. И рыцарь. В могилу захватят только лук — мечи послужат наследникам. Времена, когда героя хоронили в колеснице, с лошадьми, слугами, с женой и с любовницами, прошли давно. Дивед беден железом. Последний добрый клинок Британии, который ушел за владельцем, Эскалибур. Но Артур-то жив… И то сэр Бедивер, сильнейший из рыцарей, два раза пытался только сделать вид, что меч выброшен в озеро, и лишь на третий взаправду утопил.

Анна поежилась. В который за утро раз поблагодарив небеса за победу. И за жизнь. Главная угроза которой приключилась уже после боя. А теперь все было спокойно, умиротворенно и правильно. Рыцари стояли рядом. Прощались с убитыми товарищами. Не все — кто-то охранял пленных, местные и вовсе продолжали прочесывать окрестности.

Перебитых «фэйри» никто не собирался предавать земле. В лесу есть лисы, волки, медведи, росомахи. И вороны, конечно. Стать пищей червей — а заодно получить могилу, из которой можно будет восстать в день последнего Суда — еще заслужить надо. Победить — и так, чтобы победитель мог себе позволить копать могилы, а не поспешно уходил с поля боя, пока оно не стало источником заразы.

Оруженосцы и местные добровольцы виновато косятся на сиду. Та ухом не ведет. Только кажется более скованной, чем обычно. Впрочем, после такой ночи… Тем более, что вторая половина оказалась значительно хуже первой.

"Пантера" прокралась в город совсем не по-танковому — неторопливо, спокойно, и даже не очень громко. За ней стелилась вечерняя тьма, помогала прятаться от любопытных взглядов. Немайн возвращалась почти тайком. Прекрасно понимала — грохнет лишний раз по камням римской дороги железный обод, высунут носы на улицу любопытные, найдется горластый — набежит толпа. Окружат, заморочат, чего доброго к королю поволокут или к епископу. А они не главные. Главный сопит у Немайн под боком, наполняя сердце ласковым теплом.

Что так случиться очень даже может — стало ясно на хуторе, где ночевал небольшой поезд. А ночевать пришлось. Курьеры добирались до города и обратно за день — с заводными лошадьми. Потом валились с ног… «Пантера» могла повторить подвиг, но к чему беспокоить ребенка? Да и викинги первый день пути чувствовали себя не лучшим образом. Что представлял собой осадный лагерь позавчерашним утром, Клирик для себя описал словами "Утро стрелецкой казни". Паролем было "Лучше бы я умер вчера", а отзывом "Лечи подобное подобным". Как можно напиться до такого похмелья слабеньким пивом и фруктовыми настойками, он не понимал — но местные ухитрились. Найдись поблизости какой-нибудь враг — и все войско было бы вырезано без особого сопротивления. Часовые, которым не повезло со жребием, были трезвы и бдили — но их было всего четверо. Ни о каком марше с утра не могло идти и речи, так что сэр Эдгар, сам находясь не в лучшем состоянии, объявил дневку. А сиду отпустил сразу. Чтобы глаза не мозолила, как на победном пиру. Трезвая — от пива только пену схлебнула, голодная — набила желудок салатом. А под носом груды мяса — жареного, вареного, копченого. И рыбки. Морской и озерной. Соленой, вяленой и тоже — копченой, вареной, жареной… А сыр! Не швейцарский, не сычужный, напоминающий скорее творог, зато свежий, вкусный. И тоже на выбор. Многие предпочитали овечий. Клирику в начале похода очень по нутру пришелся козий. И все это под носом. Ешь не хочу. А нельзя! Кто угодно озвереет.

Что сида с первого выстрела по холму начала строжайший пост, заметили все. Зелень, маленький ломоть ячменного хлеба. Яблоко или несколько слив. Пиво — понюхать. И все. Ни мяса, ни даже каши. На глазах синела. Но зато взошла на вершину! Все ожидали, что уж на победном пиру разговеется. Нет. Обет дала, что ли? Это никого не удивило. Раз уж сида стала христианкой. Только Анна поинтересовалась, что за техника такая.

— Сидовская, — отвечал Клирик сумрачно. — Собственно, это и есть обычное питание такой, как я. Если не буду сейчас так питаться, заболеть могу. Очень нехорошо. Тяжело и довольно надолго.

Ученица сразу утратила интерес. Подслушавшая кормилица принялась в голос сидов жалеть: мол, бедненькие, привыкли в холмах на траве жить… И явно намерилась разболтать. Клирик заметил, представил, как его дружно, всей армией жалеют. И пригрозил Нарин отрезать уши, если проболтается. Как остальным фэйри. А то сидит, шпионит… сверхкомплектная.

Может, и зря. Пожалели бы да успокоились. А так… Слухи разошлись самые разные. И верно, одним из источников был отец Адриан, которого все чаще начинали именовать ласкательно-уважительно: батюшка Адриан. Иначе с чего на обратном пути на колесницу с красно-зеленым вымпелом на копье крестились? Не торопливо, как на пути туда, — размеренно. Как на икону или звон церковного колокола. Клирик утешался надеждой, что хотя бы часть такой реакции вызывал наперсный крест отца Адриана. На сей-то раз викарий не был затушеван сонмищем языческих воителей. А на ферме… Ничего, в общем-то, страшного. Только количество явившихся к утру, на проводы, соседей оказалось уж больно велико. Среди них — свекор озерной. Который сразу начал распространять свою точку зрения на произошедшее.

— Защитила, значит. Хотя грамота и вовсе не на меня выписана была. Кому надо уши посекла, у Гвина холм забрала.

— Король войско-то послал.

— И много бы оно сделало, это войско?

Так вот Клирик и выяснил — продавал он отнюдь не страховки. "Крышу" он продавал. Правовые услуги в области сверхъестественного.

Похоже, светила карьера охотника за привидениями. А почему нет? В одиночку трудно, но можно же создать организацию. Очень интересную организацию — загадочную и способную совать свой нос под благовидным предлогом куда угодно. Всю оставшуюся дорогу оставалось продумывать, кого из родни и знакомых стоило привлечь к такой работе. Напрашивалась Анна — но вот как раз на ведьму у Клирика были совсем другие виды. Которые тоже терпели несколько дней. Устроиться. Привыкнуть к новой жизни. И отдохнуть, хотя бы немного. Последние дни усталость наваливала волнами — и ни одна не догадалась схлынуть. Даже сон приносил вместо свежести лишь ощущение разбитости. Пару раз ни с чего нос оказывался заложен. Сморкание показало — засохшая кровь. Знак был нехороший, и Клирик принялся еще старательнее блюсти предписанную Сущностями диету.

И все-таки, когда показался знакомый мост через Туи, и впереди замаячили дома, стало легко и радостно. Возвращение домой… С некоторых пор солидное каменное сооружение, гордо носящее имя "Головы Грифона" воспринималось им именно так. Прочные стены, теплый очаг, любящие люди. Крепкое плечо, к которому можно прислониться…

Немайн помотала головой. И увидела.

Возле речки, в болотистой пойме, образовавшейся из-за неистребимой любви равнинных рек к вилянию, прорыт канал, срезавший изгиб и протянувшийся напрямки вдоль городского вала и домов предместья. В нем прилежно хлюпает деревянными плицами водяное колесо. Доселе тут невиданного наливного типа. Который раза в два эффективнее прочих. Подливные-то колеса на Туи не прижились. Медлительная речка нагло отказывалась вращать колеса, обтекая их кругом. Римляне смирились. Клирик нашел управу. Стоп! Канал тянется не к городу, к кузнице Лорна, которому были оставлены чертежи, а к заезжему дому. Странно.

Что ж. Караульная будка. Веселые и любопытствующие взгляды часовых на мосту:

— С возвращением, с победой, леди сида. Это твой приемыш?

— Мой сын. — Застенчивый взгляд из-под ресниц, откуда он? Раньше так не получалось и нарочно. — Ребята, я устала. Домой хочу засветло. Лучше завтра вечером загляните к Дэффиду. Там-то я байки и буду травить, довольны останетесь.

— Это можно, завтра нам первую ночную не стоять. Непременно будем. И остальным передадим, чтоб пока не беспокоили.

Стало ясно — в "Голову грифона" явятся все, кто не на посту. Ну и ладно. Россказнями заниматься нужно. Всегда лучше выложить свою версию событий первой.

"Пантера" повернула домой. У самого трактира отец Адриан откланялся, соскочил с лошади — те по-прежнему не допускались в цитадель — и направился к воротам. Не терпелось обсудить сложившуюся ситуацию с владыкой Дионисием. А ситуацию он находил довольно противоречивой. Немайн вела себя очень жестко. Не как простая прихожанка. Скорее как власть имущая, не смеющая рассчитывать на должную строгость со стороны окружающих, и потому обращающаяся с собою гораздо суровее, чем положено даже по узаконениям церкви. Взять хотя бы добивание раненого. Это не волшба, это три года покаяния по меньшей мере. И что? Августа — а кто ж она еще? — сама, без пастырского напоминания, наложила на себя пост. Более строгий, чем полагалось. Осторожные намеки ничего не изменили. Смиренная гордыня сиды все чаще напоминала отцов церкви. И великих ересиархов, вроде Ария.

— А у нее учитель был неплохой, — заметил Дионисий, выслушав отчет. — Я его знаю. Умный человек. А как еще себя должна вести правящая августа? Достойного прелата рядом может не оказаться… А принять отпущение грехов от недостойного она полагает недостаточным.

Викарий удивился.

— Но, преосвященный, это же пелагианский хаос! Отрицать право на совершение таинства за недостойными священниками, тем не менее должным образом рукоположенными. Тогда никто не может утверждать, что достоин, ибо мы не можем знать, на ком сияет благодать Господня!

— Нет, это учение валлийской церкви, а она вполне православная. С точки зрения совершения таинства личность отпустившего грехи и верно значения не имеет. А вот в глазах мира — имеет, и еще какое. Каков поп, таков и приход. Потому приход смеет требовать для себя истинного пастыря, а не подделку. Пусть даже канонически безупречного. Это создало страну святых, не забывай. Да и нас сюда привело. Так вот, если такое правило не бесполезно для простых мирян и хорошо для церкви, поскольку сдерживает искушения клира, то для нобиля, вокруг которого искушений предостаточно, оно жизненно необходимо. И некоторая жесткость по отношению к себе в таких условиях допустима и оправдана.

— Она же в гроб себя загонит, — помрачнел викарий. — Лица нет, одни глазищи. И вокруг круги фиолетовые. Но ты уверен, что это именно строгость к себе, а не совесть?

— Уверен. По твоим словам, пост Немайн начала только после окончания строительства лагеря и метательной машины. Когда от нее не требовалось более физических усилий. Это решение рационального аскета, а не раскаявшегося грешника. Похоже, она считает, что сама себе церковь и духовник.

Викарий не задал больше вопросов. А кто из мирян еще может додуматься до такого, если не та, чей официальный титул "святая и вечная"? Именно та, которая помазана вести христианский мир сквозь кровь и боль несовершенного творения — к Царству Божию? Та, которой дозволена кесарева доля — и в злате, и в крови?

Молчанием он себя выдал. Епископ улыбнулся.

— Адриан, похоже, не я один знаю, кто она.

Викарий пожал плечами:

— Я догадываюсь, как ее зовут. Но сказать, что знаю, кто она, не смею. Для этого нужно читать ее душу. А душа у нее…

— Странная. Сильная. Большая, — перечислил епископ. — Для духовника головная боль и вечная забота. И слава, если ему удастся хоть немного облегчить ей путь к Богу. Как ты смотришь на то, чтобы принять этот труд на свои плечи?

Дромон по гречески — «гонщик». Быстрый корабль. Очень быстрый. Самый быстрый в мире. Но тот дромон, что вползал в устье реки Туи днем двадцать второго сентября 1399 года от основания города, явно вознамерился опровергнуть название и репутацию. Он еле полз. Ветер дул ему в спину — и почти ничем не помогал. Вместо гордой мачты торчал обломок, к которому моряки исхитрились присоединить рей и треугольный парус. Весел осталось мало, не больше четверти от полного набора. За борт непрерывно выплескивали воду. Ведро за ведром.

Несмотря на тяжелый поход, настроение на борту царило отличное. Все живы, берег, и дружественный берег, больше того — тот, к которому стремились, — вот он. Только что с юркой кожаной лодки на борт поднялся местный лоцман, деловито сунул в кошель предложенную монету.

— А вы осели, — сообщил безразлично, — так что придется чуток попетлять. Глубина у нас тут того… Извилистая. Но завтра вечером будем в столице. Если не изволите задержаться.

Он говорил на дурной смеси латыни и греческого, добавляя в нее общеморяцкие словечки и жесты. Но и очевидный смысл, и столь же очевидную шутку все поняли. Кому придет в голову задерживаться, когда доски обшивки разошлись — еще в проклятом Бискайском заливе. Свежую воду и провизию корабль, конечно, возьмет — на тот самый день пути — прямо с лодок, которые уже отчаливают с пологого восточного берега. На крутом западном, возвышается холм, который местные жители всегда почитали за убежище старинного демона. Ходят слухи, что тот иногда губит корабли, нагоняя страх на команды и заставляя их выбрасываться на пологий восточный берег. В старые времена, когда чудовище почитали как божество, народ вдоль берегов реки жил убийствами и грабежом «законной» добычи, выброшенной морем и демоном. Но последние годы нравы изменились. Теперь потерпевший крушение купец мог рассчитывать на спасение и починку в обмен на треть груза. В противном случае корабль так и оставался гнить на отмели.

— Нет вознаграждения, нет и труда, — так объяснила жена местного властителя особо жадному купчине. И напомнила, какой прием его бы ждал еще несколько лет назад.

Михаил Сикамб вздрогнул, припомнив вдруг, что в августе — сентябре чудовище, бриттская Сцилла, просыпается и особенно опасно. Рука поднялась для крестного знамения… да так и застыла.

Возле холма, за полуразобранным частоколом, являющим знакомое — слишком, увы, знакомое — зрелище заброшенного военного лагеря, стояла осадная машина. Очевидно сломанная, очевидно покосившаяся — но до чего же большая.

— Локтей двадцать пять, — оценил ее размеры его новый спутник, Эмилий из Тапса. Точнее, тот, кто велел называть себя Эмилием из Тапса, позабыв все иные имена. Тихий гром Бизацены…

Незаметный чиновник судебного ведомства, вхожий, впрочем, к экзарху, вдруг впал в опалу и ради прожития согласился принять место приказчика у далеких северных полуварваров… Такова легенда. Истина же… Центенарий. Офицер имперской разведки, верный теперь только экзарху Григорию. Чиновнику легко изобразить чиновника, и потому легенда идеальна. А еще — непосредственный куратор Михаила. И многих других агентов. Недаром на дромоне множество переселенцев. Ради чего пришлось пожертвовать метательными машинами и — даже! — частью абордажной команды. Так или иначе, население Кер-Мирддина вскоре должно умножиться почти на сорок человек — беженцев из Египта, не пожелавших затормозить в Карфагене и остаться там нищими. Беженцев, добежавших аж до Оловянных островов. Заполучив по пути за свою боязливость немного подъемных, отчеканенных отнюдь не из олова.

— Надо бы пристать.

Капитан помнил инструкцию — к купцам прислушиваться. Но…

— Мы еле держимся на плаву, — заявил он. — Если угодно прогуляться на берег — вокруг полно лодок. Но ждать не будем.

Сикамб оглянулся. Его приказчик изображал полнейшее безразличие ко всему.

— Вас просили проявить к нам внимание. — Михаил вздохнул, ибо в глубине души был согласен с капитаном, а не с коллегой навыворот: шпионо-торговцем, не торговце-шпионом. — Напомнить кто?

Капитан выругался. Потом попробовал зайти с другой стороны.

— Это может быть ловушка. Жители побережий иногда заманивают корабли…

— Жителей этого побережья вы знаете хорошо. Этим они не промышляют года три.

— Будь по вашему… Лоцман уверяет, что тут есть хорошее место, где мы можем бросить якорь, не сев на мель.

Причина чудесной предупредительности лоцмана выяснилась быстро. На берегу выбирающихся из лодки африканцев — а прогуляться пожелали многие, в том числе два офицера с дромона и сопровождающий переселенцев священник — уже ждал плен. Дружественный, но алчный.

— Благородные чужестранцы интересуются? — раздался веселый голос. — Я так и знал!

Он говорил на смеси плохонькой, но не особо вульгарной латыни и койне, языка средиземноморских портов.

— А я могу многое рассказать. Я один догадался! Можно продавать на корабли сладкую воду, можно продавать свежий хлеб и добрый эль, и мясо только с огня — но все это требует затрат. А у меня ни кола ни двора, зато уйма соображения, и вот я подумал: а почему бы не продать историю. Я не могу запретить вам самим осмотреть великую машину низвергнувшую языческого бога. Но за восьмую долю серебряной монеты я расскажу вам историю очевидца… Ах да, медь я беру тоже!

— Хорошо, мы заплатим, — встрял Эмилий.

— Вам какую — покрасивее, пострашнее, поинтереснее? Я не бард, но байки рассказывать люблю.

— Поправдивее, да поскучнее.

— Можно и так, деньги-то ваши. Ну так слушайте… Работал я над этой машиной на принеси-подай. Но видел многое. Вон тут бревно видите? Это лапа. Она была привязана к раме. И метала камни. Много-много людей трудилось и фэйри. Те все молиться за них просили, чтобы Господь души им даровал… Метали землю и камни — Немайн и здешний правитель, принц Рис. Вон в ту дыру. Орало оттуда. Страшно так. Но прекратило. Тогда великолепная взошла наверх и окончательно изгнала нечисть молитвой.

Греки переглянулись. «Великолепная». Титул первого класса, но не императорский.

— И сама очень сердилась, и хотела забрать обе машины с собой в город, но ее убедили не делать этого, — продолжал проводник. — Тогда она велела вырвать железные крюки и отвязать все веревки, и машины распались. Крюки и веревки она увезла с собой. Крюки были вот тут.

И показал дырку в торце лапы.

— Ты говоришь о двух машинах. А где вторая?

— А вот видите домик? Его из второй машины собрали. Наш клан решил последить, не вернется ли нечисть снова. А потому поселить смотрителя. Ну и проверить заодно, придется ли овцам и козам по вкусу трава с Гвиновой цитадели… Мы, Вилис-Тармоны, люди предприимчивые. Все-таки произошли от Брута из Трои! Лучше, конечно, подошел бы священник или монах, да и часовенку над местом победы над злом поставить бы надобно. Но сейчас в Диведе плохо с монахами…

Проводник горестно вздохнул. Предложил осмотреть пещеру — разрушенное логово Гвина ап Ллуда.

Офицеры обсуждали увиденное.

— Странная машина, — заметил комес баллистариев. — Даже если веревки сняты, непонятно, где крепились мотки. Оси вращения нет, высокая балка явно ограничитель. Очень хлипкий. Может, просто пугали?

— Бритт уверяет, что осаждающие победили, — заметил Эмилий. — Кроме того, снаряды метали в пещеру, которую мы идем смотреть. Да, чудовище — моряцкие сказки-пугалки?

— Не байки, — отрезал Михаил. — Я сам в молодости слыхал вопль. По счастью, наш кормчий удержал руль, на мель не сели. Половина экипажа наложила в штаны — а кто был без штанов, те прямо на палубу. Ох и драили потом…

— Эта машина действует, — тихо проговорил священник.

— Святой отец, ну что вы понимаете в осадных машинах! — воскликнул баллистарий.

— Достаточно, сын мой, я видел их в действии. Почти такие же, только поменьше. Такими камнеметами авары снесли Длинные стены, когда штурмовали Константинополь. Спасла город только Богородица…

На вершине было ветрено, тихо. Скалы торчали как иглы тернового венца. Жерло пещеры оказалось закрыто деревянным щитом с врубленным проходом. Внутри земля, редкие камни. Большие камни. Человеку не поднять.

— Многие говорят, остатки одежки попадались, — продолжал проводник. — И я так говорил, пока последний кусок не продал.

— Ну и дурак. Мог бы и сам кусочков дерюги нарезать, да в земле измазать… А еще хорошую одежку запачкать слегка и продать втридорога. А на деле это была не одежда?

Разведчик улыбался. Михаил не понял, зачем он искушает бритта на ложь и мошенничество, решил спросить позже. Вдруг ответит.

— Нет, это куски мешков были. Землю ведь без мешка не забросишь. Рассыплется. Внизу, наверное, еще остались — да копать глубоко. Опять же, там и настоящее что может попасться. Нехорошее.

— Такой снаряд нельзя метнуть из катапульты, — осмотрев камень, объявил баллистарий. — Их, наверное, просто руками сюда натаскали. Когда прибили чудище.

Центенарий улыбался. Но купец научился читать лицо своего начальника. Тому явно хотелось закусить губу до крови. Разговор затих, и римляне, думая о своем, повернули к лодке — как раз вовремя, чтобы увидеть, как кучка ирландцев вытаскивает на берег кораблик, обшитый кожей. Почти такой же, как в "Записках о галльской войне" Цезаря. Говорливый валлиец немедленно направился к новым гостям. Михаил расслышал:

— О, я могу поведать вам многое! Я остался здесь ради того, чтобы заработать честный хлеб добрым трудом, который лучше выполнил бы филид, — но у нас в Камбрии их осталось немного. Потому приходится мне. Если желаете, можете совершенно бесплатно осмотреть машину богини Неметоны, решившую исход битвы трех богов! Вторую, построенную великим героем принцем Рисом, мы разобрали. Но за восьмую долю серебряной монеты я расскажу вам историю очевидца… Ах да, медь я беру тоже. Если угодно — в домике у меня есть обрывки одежды убитых фэйри, самих-то их похоронили, а несколько вещичек я из-под камней откопал. Могу продать.

Улыбка на лице центенария на мгновение стала искренней. Сработало.

В крохотной каюте, впрочем, она погасла мгновенно.

— Подыграть мне не мог? — тихо проворчал разведчик-купец. — Ты, конечно, ничего не понимал, но помочь-то мог?

— Забыл, — повинился купец-разведчик. — О перспективах задумался. О торговых. Очень уж славно получается, если устье Туи будет безопасным и в августе. Лишний месяц торговли — это хорошо. Глядишь, в Кер-Мирддине станет больше товара.

— Его у тебя и так немало. Если они в состоянии сделать что обещали в письме.

— Ну я ведь купец. Мне сколько ни дай — все мало. Скажи, зачем это все с поддельной одеждой?

— Не веришь, что я решил дать человеку приработок? И прав. Все просто — вслед за нами появятся другие, и я хочу, чтобы они получили больше баек и меньше правды. Это всегда хорошо.

— Священник прав? Это аварская машина?

— Эта машина похожа на аварские.

Псевдо-Эмилий замолчал. Вспоминал схемы, которые в него давно, лет пятнадцать назад вбивал тогдашний куратор северо-западного направления. Подчиненному это знать незачем, недотепе-проводнику тем более напоминать не стоило: у машины не было крепления под мускульный привод, простой и мощный — если к машине есть сотни славян-союзников, чтобы дружно дернуть за веревки. Зато была система взвода, как в катапульте. Неясно, что за сила метала снаряды, но то, что монстр не был ни чисто греческим, ни чисто аварским по происхождению, стало ясно. Помесь. Мул. Если римский онагр взять за осла, а аварский камнемет — за кобылу. И это наводило на мысли. Неприятные, а главное — преждевременные. Сначала нужно добраться до места, определиться с заказом, развернуть сеть, собрать информацию. И уж потом изобретать версии.

К причалу подошли ближе к вечеру. И тут же заметили странность — над одной из угловых башен вился желтый вымпел. Что это значило — никто и предположить не смог. И не рискнул, не желая попасть под перун капитанского гнева — тот глядел грозовой тучей. Собственно, прекрасно знал зачем и безошибочно догадывался, кто сопровождает купца. И рад был, что больше ни один капитан не рискнул бы идти океаном на осень глядя, а то еще неизвестно, который дромон входил бы в устье Туи. А у него не было выбора. Или поход в стиле Помпея Великого, на осторожное "Не совался бы ты в бурю. Потонешь." ляпнувшего достойное мрамора: "Плыть нужно. Жить — необязательно". Или интернирование в собственной стране — до весны. Увы, капитан прекрасно знал, кто обещал военные поставки, необходимые Африке как воздух. Тем позорнее было подползать к порту на искалеченном корабле. Особенно после того, как ввиду всех кто был на пристани перед носом имперского корабля прошмыгнул кожаный ирландец. И им занялись в первую очередь. Капитан злорадно отметил: неласково занялись. Оцепили вытащенный на сушу кораблик вместе с командой, пропустили для разговора только двоих, и тех с хорошо вооруженным сопровождением.

Но вот, наконец, дромон встал на место. Замер, забросил швартовочные концы. Спустил сходни. И сразу рядом образовались стражники. Стало ясно — римлянам прием будет такой же, как и ирландцам.

— Мне нужно говорить с начальником порта, — прокричал с борта капитан, — по поводу предоставления обычных услуг и ремонта.

— Хорошо. Сколько человек будет говорить?

— Я, двое моих людей. И священник. Не то чтоб он был нужен на переговорах, но он пожилой человек и плохо переносит жизнь на воде.

— Хорошо. Я вызову для вас сопровождение.

Волей-неволей приходилось признать — комендант и гарнизон в Кер-Мирддине толковые. Вторую крупную банду разбили. Кричащий холм расковыряли. Службу несут, аж тошно…

Шагая к бревенчатому то ли дому, то ли укреплению, в котором обычно обретался начальник над портом, капитан отметил — гражданское население словно смыло. Зато волна перемен принесла множество воинов. Копья, щиты, топоры, иногда мечи и луки. Все это разномастно, но движется и действует слаженно и согласованно. Дверь, порожек. И в лоб:

— Не могли приплыть завтра?

— Не могли. Мы вообще-то тонем.

— До утра продержитесь. У пирса мелко, — как ни странно, шуткой это не прозвучало, — если и сядете на грунт, палуба и каюты останутся над водой. Свежую пищу, воду обеспечим. Остальное утром. Надеюсь, хоть что-то станет известно!

— О чем?

— О том. Ворота закрыты. — Валлиец кивнул на стену за которой стоял город. — Даже для нас. То, что травит стража со стен, — байки, не мне вам объяснять. Что там творится на самом деле, мне сообщить не удосужились. А если б и поставили в известность — так не мое дело слухи распространять. Мое дело — порядок в порту. Потому утром.

Грекам ситуация была знакома. Поняли.

— Хорошо. Личная просьба. Ты меня знаешь, я несколько лет сюда хожу… Пусти в предместье священника. Совсем морская болезнь старика измотала. "Голова"-то хоть в порядке? Одного человека смогут пристроить?

— Заезжий дом совсем не в порядке… Но одного… Ладно. Если Дэффид меня потом не пришибет, ты мне должен. Эй, — бритт обернулся и махнул рукой молодому воину — проводишь старика…

— Согласен. — Капитан перешел на обычный греческий, который священник понимал. — Вот и все. Святой отец, я договорился — тебя пустят на берег и проводят на постоялый двор…

— Мне нужно к епископу.

— Завтра попробую договориться. А пока отдохни немного. Дорога была трудной…

И еще какой! Но в его жизни бывали дороги и погаже. Что значит гнев морских волн, грозящий погубить тело, в сравнении с ударами валов отчаяния, зыбью неспокойной совести? Но пока и правда, стоило переночевать.