Четыре птицы

Давид Бурлюк

«Катафалкотанц»

Пусть свиньи топчут

побежденного рыцаря!

М. Сервантес

Comme un nageur que

poursuit un requin.

Rollinat

Осень 1915 г.

Хор блудниц

Мы всегда тяготели ко злу, Завивая свой танец нескромный, Собирался роще укромной, Поклонялись любовно козлу. И носили извивы одежд, Штоб греховней была сокровенность, Для блудящевзыскующих вежд Нежноформ обольщающих пенность — (Не луны замерзающий луч) И не мрамор блестяще каррарский Исступленною страстью тягуч Тетивы сухожилья татарской. Остролоктных угольники рук, Ненасытность и ласк и свиваний — Жгучепламенный розовый круг, Что охочей, длинней и желанней… Мы всегда прибегали козлу, Распустив свои длинные косы И нас жалили жадные осы, Припадавших истоме ко злу.

Книжная оседлость

И впредь тебе стараться надо, Не быть кочующим номадом. Слов торопящееся стадо Гони Поэзии оградам!

«Разбойники больших дорог…»

Автору «Стеньки».

Васе Каменскому

Разбойники больших дорог При свете киноварь-луны. Корчме пьянит жигучий грог Дальневосточно-стороны. Тесовой горнице купец — Набитый туго кошелек, Отбросив блеклый поставец, Ужасозрит смертенкурок. И тройка скачуща опор Лиловоискроглаз волков Снегами занесенных гор, Яблококрупных рысаков. Исходотваг — прошлостолет? Поэзия больших дорог: Кистикарминнопистолет, Корчме синедымящий грог.

Античная драма

Г.И. Золотухину.

«rien que la nuance»

Наполнив золотую ванну Плещеослиным молоком И видеть розомрамор странно, Торчащий локтя острием. Хрусталькабине благовоний, На фонебело глаз эмаль Расцвеченных взволнованно Синьиндиана шаль. Изнеженная нереида, Сидящая спина дельфин За эфиопкою сердитой, Руках утонченный графин. Брегокеан красы подушек Простерт влек, щевластный пляж. Цепей браслет, колец, игрушек, Насилий, войн обманов, краж.

Природа

Маши воздушным опахалом

Цветов, кузнечиков и пчел.

I У лона древлестарых стен Ты занялася цветоводством, Чаруя сетью тонких вен На ножек белом превосходстве Слежу, смотря тебе во след, Што ты взрастишь трудом прилежным На склоне изощренных лет, На фоне тускло-безнадежном. Вначале желтых мотыльков Развеять звонко над полями, Где снега царствует покров. «Гонимы вешними лучами» Вслед землю — Новую Данаю Низринешь цветмонетоливень. И станут дни подобны раю, Не нужен штык!.. Излишен бивень! II Земля забинтована ватой, Совсем израненный Герой. Мое согласие! права ты, — Зима, упавшая горой!.. И это, следовательно, надо, Штоб бубенцы и лет саней, И блеск, и скрежет рафинада, И лес, зеркально, без теней!.. Вошед привычку, став натурой, Лишение зеленых крас И кочек пашни темнобурой Не удивляет больше нас, — Внезапу вверженных белизны Сугробы североотчизны.

Катафалкотанц

Подумать страшно, што пучину Нисходит все, што зримое вокруг, По-днесь безвестному почину На бессловесный смерти струг. Равнялся высоким чином Простейшим нищим стариком Могил измерены аршином, Под земляной раскисший ком. И сколько было ярких песен, Любовных сожигавших чувств, Горячих лет, безмерных весен, Помпезно радостных искусств, И сколько было гордых знаний, И точно выспренных умов, Высоких скал, роскошных зданий, Все, все ушло под гнет холмов. Все стало незаметным прахом, Зловонную сочася гниль, Заране вычисленным, крахом Руководящих жизнесил!..

«Мы должны б помещаться роскошном палаццо…»

…l'artiste est… hante par la nostalgie d'un autre sincle.

Haysmans

Где друзья? — разбежались на брег океана

Где подруги? — ушли очарованный лес.

Мы должны б помещаться роскошном палаццо Апельсиновых рощ золотых Гесперид. Гармоничным стихом, наготой упиваться, Но не гулом труда, не полетом акрид. И должны бы ходить облаченные злато, Самоцветы камней наложивши персты, Вдохновенно, изысканно и (немного) крылато — Соглядатаи горних долин высоты. Глубочайшие мысли, напевы и струны Нам несли б сокровенно-упорный прилив; Нам созвездья сияют светила и луны… Каждый час упоеньем своим молчалив. А питаться должны мы девическим мясом, Этих легких созданий рассветных лучей Ведь для нас создана невесомая раса. Со земли, ведь для нас, увлекли палачей… Ароматов царицы — цветочные соки Нам — снесли, (изощренно кухонный секрет)! Нам — склоняются копья колосьев высоких, И паучья наука воздушных тенет, И для нас — эта пьяная тайная Лета Вин древнейших, — (пред ними помои — Нектар!) Нам — улыбок, приветов — бессменное лето, Поцелуи, объятья — влюбленности дар.

Редюит срамников

Заброшенной старой часовне, (Благочестия лун лишаи), Где пристрастнее, лучше, готовней Голубые цветы тишины, Под покровом нелепицы темной, Из ножон вынимая ножи, Собралися зарницей погромной Обсудить грабежей дележи. Золотая церковная утварь И со трона навес парчевой, Гнев-слепец окунув эту тварь, Злобоссорой обострили спор, Где сошлись говорить меж собой Взгляд-предатель, кинжал и топор.

Аршин гробовщика

На глаз работать не годится!.. Сколотишь гроб, мертвец нейдет: Топорщит лоб иль ягодица, Под крышкой пучится живот… Другое дело сантиметром Обмеришь всесторонне труп: Готовно влез каюту фертом — Червекомпактнорьяный суп. На глаз работать не годиться!.. И трезвый, пьяный гробовщик Не ковыряет палкой спицы Похабноспешной колесницы, Что исступленно верещит Подоплеухою денницы.

Обращенные землю

На косогоре — неудобном Для пахоты, работ, жилья, Лежит общении загробном Персон различная семья. Над каждой — холмик невысокий И шаткий перегнивший крест, Овитый высохшей осокой, (могильных угрызений перст)? Иль сплошь… лишившись поперечин, Торчит уныло черный кол — Так погибающее судно Пустую мачту кажет нудно Над зыбью влаги скоротечной, Биющей вечности аттол.

Блок колб

На пустынноулицу осени Синий и красный пузыри Протянули свои мечи; Осенили ветхие домики Горебегущие лохмы туч; Одну неделю, 2 недели, три По невылазной грязи скачи!.. Шлепает далеко эхо… Вытекает, слюнится, сочится… «Вы помните „аптеку“ Чехова»? Банок, стклянок вереница; Фигура, лица еврей аптекаря, Наливающего oleum ricini… Отраженная стекле харя; Диавол таращится синий. За перегородкой аптекарша, Сухощава: сплошная кость — Смерть — безживотая лекарша, Палец — ржавый гвоздь. Занимается готовит лекарства, Что не знает аптекарь, она знаток. Аптека грязеосеннего царства Беженцелиловопоток. Перед аптекою гробики Наструганы, сколочены кое-как. Детские гладкие лобики — Жизни безаппелляционный брак!..

Скрежет флюгарки

Попариться кровавой бане, Где время банщиком «нетребуя на чай» Намылит шею, даст холодный душ И саване пристроит на диване. Где на мозоль сочится малочай Разрезанных грудей простоволосых женщин, Где столько небо отлетело душ Студентов, босяков, наивных деревенщин. При электричестве (!) халате парикмахер, Стараясь лезвием зазубренной косы — Затылки, шеи и усы, Бесчисленно является виной, Что голова прощается спиной, Кровавая простыней потодымящий лагерь.

Георгий Золотухин

Той — коя красным вспыхнула.

Той, коей климат Москвы

Изменен до цветущего

миндалем Крыма включительно.

Ей, — радостной Евгении

Маврикиевне Ястржембской

развернувшийся автор.

Стих будущего

(Критики не поймут.

Они рабы дряхлых рифмований).

Три люстры горели. Тысяча триста свечей. Посмотри, не Заратустры горе ли Следы сечь — бриза звончей. Открыли двери музык латы. Походной веткой измаян. Вот крылья доверий музы: Пилаты. Бог годной Вед-кой из Каин — Зачаровали метаморфозами. Опять о ней мечтания. Глаза чар овал-комета морфия розами Вопят: огней мечеть дания. Быструю заворожу Диану гоньбою По пятам котов всю. Выстрою забор жути. А ну конь бою! Гроб я дам. Готовься!

Грустно девушке

Круг кружев сужен. Мне не быть невестой его. Где-то дымке прощальный ужин У Тестова. Когда еще раз грохнут Колеса Колиной колесницы? Когда выпью грог минут Холеной поясницы? Двадцати отказала. Искала лучшего. А теперь пойдет кокотка зало Жизни выплескать луч его. Сама виновата. Зачем у Тестова, Когда напилась вина, вата Вылезла из места того. Ведь мне барышни давали совет Не подкладывать бюст лишнего. Не послушалась Елизавет,— По фамилии, — Вишнева.

Когда дойду до одной…

Царь привез дочку. Не для меня-ли На голубом звездочку Измен меняли? Кармином мысль клоуна Окрашена. Заласкана, зацелована Грудь Машина. Алфавит астр осени Осенит слой похорон. Ты-проходящая-секиру гроз вини. Везет пыткам злой дог-Харон. Новая. Новая. До ската верти Ручкой-любви ручку шарманки. Раскидал на скатерти Умный шар приманки. Чашу-часы ночек Выпивают без остатка. Слышит блудный сыночек, Как выпи воют беса сладко. Но дойду до окончания. Поставлю после измен слез точку. Посижу без окон в чане я, Целую звездочку.

Не забуду…

Кричало тело: Прочь латы — He сторониться. Сколько сказок прочла ты Острой странице. Плескался бурный Терек Кормили плечей. Нагие крики берег Омыли ночей. Зобу дьявола Воткну том правил. Все забудь. Я вола Кнутом направил. Дика Фраза: Спи ты я. Пьянит гроздь новь-лица; Сердца ногами взбитые Пляшут не остановятся. Окружили череп елками И не знаем. что поем. Питьпидюмит перепелками Предрассветный водоем.

Вырван гвоздь

Четыре ока пробились тину Камней. Два ока видят Палестину. Ко мне! Четыре ока — четыре бреши Малых. Сбруя сердца серебре-же Поймала их. Припало-пало memento-mori Сонету жизни. Клубится глубь — зачатье моря — Ты не тужи с ней. Един — вне тин — у брига ворон Пронзил змею. Пустую миску приговором — Я осмею. Четыре ока пробились тину Камней. Два ока видят Палестину. Ко мне Чему смеетесь вы — подмостки Зря? Чему? Смешны гробовых хлопот доски Зрячему.

Зачатие русское

Тело зверя сжато осколками — Колкими иголками. Не выкарабкаться. Из рыка, раб. гонца — Камень сверкающий — посылает. Посол пылает. Не все-ли равно: низ-ли, высь-ли?.. Осколками — колкими иголками— Проколоты мысли.

Жильцы Белогор

Мы жильцы белогорные, Бледные боги, Скорби покорные Русские йоги. Радость райская гостья Порога хижины. Стоим погосте Слезой обижены. Смеемся редко. Печаль беспросветна. Катится каретка — Невеста не невестна. Все дале и дале До ограды агоний. Нам предки передали Испуг погони. А чего боятся?.. Остановитесь! Сзади — смех паяца. А не черный витязь. Духа сны — не вздор-ли Вытирать платками, Вечной спазмой горле Жизнь бить молотками. Русская тревога Села у крыльца. Лик бледнеет йога — Белогор жильца. Дайте нам кровинок Бодрого причастья. Засмеется инок Изумрудом счастья. Побегут по вехам Огневые токи; Заискрятся смехом Зори на Востоке. Плачет у порога Клетке — дума-птица. Дайте воле йога Ярью расцветиться.

Буря внутри…

Стихи стихийные взмету над блесками Солнцеполей. Магниты вийные льют перелесками Сон соболей. Зима зеркалится. Кибитка брошена Креста дорог. Инеет Индия. У брови брошь видна — Кристаллов рог. Иду идейною piano — поступью Велений вне. Турнира трубного Дианы тосты пью. Олень огне. Зима зеркалится, а кудри вспаханы И шелестят. Горячей сорности — могуче шаг волны. А челюсть — яд. Взмету над блесками стихи стихийные Солнцеполей. Льют перелесками магниты вийные Сон соболей.

В. Маяковскому

Икая от нагромождения потуг, Суя сумбур зловонье нарочито. Чернила гения чумазят лапы дуг. Замен орлов — у нар грачи-то — Зеленый зонт распух. И «Облако в штанах» Батисты Леды пачкает насмешкой. Кидай разнузданный поэт каштаны пах Земли, парнася головешкой. Бей беспринципных псов балдою головы Апаш, сорвав лица гнилой намордник. Покрылись тухлою водой не мало вы, Грязь съест литературный дворник.

Индианка

Загубившая двух орлов дух-индианка — Пряной спазмою — «кири». Величайшая комедиантка, Факирша низа Сибири. Бьют бубенцы по животу, Погоняя огни трезубцем, Дайте мне пажи вот ту, Что сделали меня красно-куцым. Один умер. Исходит другой. Но перед паланкина спуском, Дайте прильнуть бедру ногой, Вымыть пятку перешейке в узком.

Боится талия

Ваша талия боится пяти пальцев. Моя воля сжата спрутом свадьбы. Прилетело семь венчальцев, Кричат: — Карету позвать-бы! Хорошо. Давайте карету. Поеду любимой невестою церковь, Налить уши анахорету Звуками дымных концертов. Свечи смехом засеребрю, Вскрою синевою подголоски. Слетелись сизому сентябрю Симптомов свирельных полоски. Разрядила радость июль лица. Сердце соловьит садовницу. Колоколами клянчит улица, Поздравляя любовницу.

Бедняжка Ю.

Оклеветали Ю. Стала, как росток ал, бедняжка. Сказали — Будто в хлеве талию Сжимая ей ласке азалии Расточал бедовый Яшка. Ю все лица Не нравятся. Плачет, — Не веселится. Жесток палач лет — Нрав отца. Пошла топиться, Спозаранку, Ю — златоптица. Заплакал голубь оком, Целуя розы ранку. Утопилась. Не хочет никто везти Гроб. Без погребения Зарыли ручья слез долинных. Кончена страничка Ю повести. Много таких. не длинных. От земли до небес Бога пения.

«Лесбийская любовь лорнировала лиры…»

Лесбийская любовь лорнировала лиры Ленивых ласк, Плыли пальмы, плетя пирамидам Пальмиры Поклоны Пасх. Ноги невесты-невольницы Нила— Ныли на ней. Полымя пламенных пен полонило Плечи полей. Струили сиропы-свирели столицы. Стонали сосцы. Под платьем перьев полуночной птицы Пьянели песцы. Скоро своры солнц сожгут сильфиду Солью сомнёний. Пылит под полом пурга панихиды Палевых пений, Укусы уса — узлы у трона Уснувших уст. Цитра цитирует цирк Цицерона — Червонностью чувств. Я — златоуст.

Василиса

Кичка золотая Короны лебяжей Горит каменьях Моих молитв. Полюблю. Полюбя-же Взлетит, как стая Колокольчиков, пенье Над болело, болит. Бледный. Другой, Среди тех кто хуже. На две шелковинки Тоньше, острее; Нес под рукой Листья кружев, Зажег кровинки На костре я. Просит гордо цветка ветка Усталью лепестка Улыбнись ручью. Дрожит аккорда Белая эгрэтка: Вынул лебедь из песка Душу. Чью? Много-ли надо Капель медвяных Взлету заревому Молодых глаз. Ласку услада Подари дому, На темных полянах Звезда зажглась. Заскрипела дверка. Эй. входи-же! Кто там. Здравствуй русской кички Звонкий ободок. Сердца бутоньерка Вас зовет полетам. Мак моей петлички Выкрасил восток.

Давид Бурлюк

Давит дно дней Давид, Дымом дышать душно… Хламом холопских хламид Одеты очи отдушин. Кули, кульки из рогожи Набиты комьями глупости. Единый — не толстокоже — Разинул на лугу пасти. Давид, сжатый перегородке, Отцепил цепи угла. Прогнившая от перегара водки Снова бутоны залегла. Давид — на погосте гимны Запел свободно и внятно: Но не были гостеприимны Мертвечины рыжие пятна. Вместо бледных колыханий Молочно-розового напитка, Корове — крови лохани — Подвозила «быстрая» улитка. От холерного поклона Уфу бежала королева: Крепостью одеколона Смывать пикантности хлева. 905 плюс 10. Осанна Давиду Бурлюку! Никогда тучи не занавесят Его ясного. — «Увлеку»…

К оружью

Помни. Земля бубнит. От каменоломни Скрипят зубы гнид. Кровит развороченный желудок, Извиваются кишки. Еще… Под свист дудок Нутро нубийки жги. Гонится конница. Кто кого. Желчью последнею низкопоклонница Пачкает соки высокого. Запластанную салом Изодрали благие маты. Шумят над отекшим вассалом Орлы-нумизматы. Вчера Мы клювы о камни точили Футуризма зори и вечера Скрывали подземном бучиле, Сегодня — знамя каменоломни Выступает наружу. Последний удар — Помни… И к оружью.

Зинаиде Васильевне Петровской

Ласк ал — ладан лельй. Лилий путы Ели роз венки лучшей Травиат. Ласкал ладонь Лель ей, а лилипуты Пели: розовенький луч шей траве яд.

Дьяволобье

Детское платьице Заплатах. Стыдливо пятятся Рыцари утра латах. Обрежем кометам хвосты. Слезам-звездам, луне тупоголовой, Что знает только одно слово: стынь — Пригоршни смеха отвалим. Кто там возле прогалин. Не черти-ли Вертеле Крутятся Над костра огнем. Остро стругнем. Смех-орудьице Сдиранья бессмыслицы, Мозги залезшей. Припечалился подле виселицы Дурацкий леший. Цветах закиси обнаглели Дьяволы. Поясница хрустела. Белую думу о нагом Леле Давил лохматый груз тела. Пожалуйте превосходительства — Черти вместе. Всех вас гуртом для сожительства Вертеле поместим. Вишь животы разживотили Падалью вчерашней. Искусство объидиотили Фундаментальной башней. Жизнь покрыли Грязными слоями. Оторвали лодке крылья, Спрятали души весла яме Черные своры Ревели чащах. Поцелуем просфоры Полей звучащих. Откроем Черепные саквояжи. Мысли — мудрые мухи, роем Взыграют утреннем пляже Сорвано датское платьице Заплатах. Стыдливо не пятятся Рыцари утра латах.

Сон

Грозными воплями грозы грозили Перепелить караван. Влагой тягуче рыдала Бразилия. Небом залив сарафан. Визжала задвижка. Движение колик Душил зубами замок. Под круглой копною испуганно кролик Сжимал рыжей шкурки комок. Орел принимал за орлов перепелок, От страха зажав крепко клюв. Стекала на плечи невинные ёлок Чугунная капля сока клюкв, То ненависть резала девичьи груди Острым перочинным ножом. Молнии гулко кипели запруде, Нагло орали — подожжем! Вздрогнул на дрогах песочный мертвец — Радость рожденная страхом. Высшую вышку построил певец Утра, влетавши Аллахом.

Любовь Алексеевне Ненашевой

Дарит крепчайшее звено Сцепленье косвенных событий. Двум тонко-струнным суждено Гранить алмаз глубинных вскрытий. На черный день мы бросим сноп Улыбок, чище солнца дара. И лихорадочный озноб Согреет лаской ненюфара. Огни тумане без лучей, Но, оттого, еще заметней. Освобожденных богачей Встречала ночь печалью летней. Не плачь! Насмешка Анатэмы Не стоит грусти тихой крови: Без слез сгорают кризантэмы На бледно-голубом покрове. Они равны богам за то, что шуме встреч Сумели белизну сберечь!.. У тихой обители Вы видели Грусть… Да? Пусть…

Зарождение

Сферы тайн высоких. Где рокот громов. Спадает сок их Раздавленных умов. Стихиен крик: — Ударь его! Убийство мысль влита: Рыдает кровью зарева Надземная плита. Дождями глаз напоены Синодики имен; Стекают тихо воины Беззвучие времен. Доколе будешь мчаться ты Зловещий Жизнесек? «Лишь девятьсот шестнадцатый». «Раздавит мой набег». «Двенадцать миллионов» «Людей земле верну». «Для зарожденья звонов» «Великому зерну». «Тот сохранит от плети» «России целину», «Кто рос тени столетий» «Молясь земле-зерну». «Тот победит кто плугом» «Идет навстречу злу». «Я гимн пою над кругом» «Крестьянскому жезлу».

«Во все стороны колчьями…»

Во все стороны колчьями Мясо свежее. Началось Льежа, — и Прочими Этапами —, Давит лапами, Осточертело Германия, Свою и чужих шкуру. Скажите, каком романе я Читал про Европейскую культуру? Где она?.. У людоедов Австралии?.. Да!.. Да!!! Ведь у них только во время обедов Мясные вакханалии. Нам больно, но нельзя остановиться— Надо биться. — Последними славянинами, Не так-ли? Пока красными винами Мы не иссякли!!!

Мой дом

Ко мне открыта дверь. Пусть входит всяк: Враг, друг, откормленный и бледнолицый. Мой дом — волнах мигающий маяк, Противоядие — отравленным столицей. Шуми дворец Радушьем обесцветь Израненных кораллов пурпур сочный. Я — славянин. Пляши, пляши медведь, Свети маяк над чернотой порочной. Я знаю: дальше Тартар палачу Свезет меня ладья гребца Харона. Ну, а пока обол не заплачу — Ко мне враги-друзья — блестит моя корона.

«Рьяно Громыхают колеса…»

Рьяно Громыхают колеса истерического завода. Срезанные сердца злаков и бурьяна Выполняют роль громоотвода. Все сословия смешал длинный окоп. Слились цели. Ружейном прицеле Грандиозный подкоп Под устои железного кулака, Сжавшего дыхание. Кровавой зари жуткие облака Струят благоухание… Не ухайте совы Стоном сумасшедшего! Скрипят засовы Ворот прошедшего. Завтра новые молнии кинет гроза на весь Свет; Завтра откроет занавесь — Завет.

Perpetuum Mobile

Стучит костьми скелетов стая. Кладбище тянет, как магнит. Курган растет, но нарастая, Венок бледнеющих ланит Вплетает огневые маки. И снова день, и снова ночь — Зовет, зовет, живущих браке, Оковы тленья превозмочь. Открыв телесные кингстоны. Мы распыляем вновь курган; Любви отточенные стоны Глушат мистический орган. Любви — зародыши начала И распыление концов. Ночь — томных ласках закачала Магниты сгнивших мертвецов. Сверкающих во тьме ячеек — Вы видите-ль блестящий сноп. То стая звонких канареек Вспорхнула, чтоб низринуть гроб.

«Писки. Человеческих туш близки…»

Писки. Человеческих туш близки. Следят за мной глаза гиен Из скважин И щелей, Ждут, когда я буду убиен, Загажен Слизью ущелий… Повседневное, Хлевное Орет на перекрестках Ртом миллионности, Лживых блестках Распространяя сонности. Под сенью серенького правила Коронованной неприличности, Все-же мысль расправила Крылья личности. Поет душа гения, Зажигая искры на болоте, О соединении Святой крови и святой плоти Завывайте гробокопатели среди бездорожья… Ставьте, пахнущую язвами помеху, Мистическим слезам и смеху. Я знаю дорогу Божью.

Всегда так

От Матроны до Иакова. От Анфисы до Петра, Все страдают одинаково Под навесом злым шатра. Но у каждого запасе Есть невысказанный гнет, Даже глупом папуасе Сердце иногда вздрогнет. Миллиарде насекомых Подыскать для гнета пару, Среди моря незнакомых Для Петра найти Варвару Трудно… Шалой каруселью Проносясь без останова, Мы тоскуем снова, снова По душевному веселью. Принц мечтает о царевне И царевне лишь стремится… Где «она»? где «он»? — Деревне Городе или столице? Неизвестно. Но исканья Приведут ко дню доверий; Прекратить кровопусканье Одинаковость материй. Без ботинок, без сандалий, Окуная кровь момент, Всяк зовет из мутной дали Подходящей элемент. Коль нашел, то будь доволен, Счастья не давись слюной. Ты вчера был здорво болен, А сегодня — не больной. Вася, что ты любишь?.. — Копоть, Маша, ты?… — Капусты сок! Ну, идите вместе лопать Жир болотный, да песок! Карусель быстрее лани, Сотни остро-пылких встреч. Но. Василий для Маланьи Должен искренность сберечь. И тогда на смену хмури, Сердце вспыхнувший почин, Разбросает по лазури Звезды первых величин. От Георгия до Мани, От Катюши до Петра, Люди плавают обмане Под навесом злым шатра, Но у каждого запасе Есть невысказанный гнет. Даже глупом папуасе Сердце иногда вздрогнет…

Предисловие

Довольно быть горбатыми, Ласкать печали узкие. Над жуткими набатами Взнесем раскаты русские… Довольно гущу липкости Взаимо-раздражена Лить из бокала гибкости Кровь мозговых брожений. Ковер многострадальности Уже изъеден молью. Сквозь тернии банальностей Душа летит раздолью. Коленопреклонением Пред храмом непорочности, Веселья проявлением Раздавим злые прочности. Нас пелена завысила И расшатала поршни, Смеяться станем весело, Лазурностей пригоршни Швырнем на странно-модную Дорогу едких стонов. Отгоним мысль свободную От пошлых камертонов. Налет туберкулезности Отправив злобным лешим, Давайте-ка серьезности Сверканием потешим.

Вячеславу Иванову

Расплавили Авели Злое. Закаяны Каины Духом. Расцветает алоэ У аналоя, Снова Основа Над слухом… Камнем мрачности осиленный. Корне все-ж не обессиленный, Замирал, но жил росток. И при первом воссоздании, Первом светлом треске здания Смело глянул на Восток Солнце!.. Солнце!!! Пейте корни Влагу солнца, воздух горний!.. Буйным сонмом в недра рвитесь. Солнце ваш хранитель витязь!.. Корни!.. Музыка титана Глубоко кинжалит землю, И поют струи фонтана: — Все прекрасное изъемлю. Символ круга… Встретив Ройю — Антирройя даст бутоны. Я алмазами раскрою Зацелованные стоны. Я — Корона Бога-Света, Украшение различья, В истеченьях предрассвета — Изначалие величья. И напрасно шаль тлетвора Заволакивала Око; Нерушимо сердце взора. Безгранично и высоко. Тление — подход к зачатью. Горе радости живучей; Солнце огненной печатью Наклонилося над тучей И поет о вечно-вечном Возрождении окраски, О движеньи безупречном Бога милостивой ласки!.. Расплавили Авели Злое, Закаяны Каины Духом.. Расцветает алоэ У аналоя, Снова Основа Над слухом.

«Тает… тает лед налета…»

Тает… тает лед налета. От толпы исходит гул. Электрического взлета Ленты ринули разгул. Искр зовущие каскады Сыплет пламенность очей; И гудят кольце блокады Голоса толпы звончей… Все наглее, липче клея, Зов: — Скорей!.. Бери-же!.. Ну! И дарит, дарит аллея Мимолетную жену. Пала блеском страсть на лица. Дня рыданий сброшен гнет. Тело телом хочет слиться. Тело телу так и льнет.

З.П.М.

Я ненавижу вас за то: что был игрушкой, Что, срезав сердце, вам его принес. За то. что я рыдал над вашей подушкой Не горькими слезами. Нет. А кровью слез. Пуст пьедестал. И мрамор вашей статуи расколоть. Я злобою кормлю невыносимый голод, Я людям верить перестал. Вы — ложью смяли все мое святое. Пришли, раскрыли череп. О, все ложь! Я временно был впущен для постоя. Ушли. Ну, что-ж! Я ненавижу вас за то: что был игрушкой, Что, срезав сердце, вам его принес. За то, что я рыдал над вашей подушкой Не горькими слезами. Нет. А кровью слез!

3 мая 1915 г

Вчера. Быть может это лучшая соната. Какую пел когда-либо Орфей? Быть может я ласкал царицу нежных фей, Испил восторг созревшего граната? Загадочность агатовых очей, Игре эфирных ласк и сладких полутонов. Набеге волн — всесильно страстных стонов Шептала — Ты лишь мой, а более — ничей… О, солнце жаркое… Рассудку вопреки, Ты вешнюю любовь огнями охладило; И медленно исходят из кадила Мгновенья остывающей реки…

Не надо покора

Противно-покорны Сжатые пальцы. Разве страдальцы Минорны?.. Кричи!.. Кусай!.. Остервеневшей лапой Хватай волоса и Медленно царапай. Ты забыла, как предков груди Рвали чувств тигры? Как пещерной запруде Бурлили стихийные игры? Ты забыла, как дрожала липа. Когда у корней начала, Ты, швырнутая земли пол, Извиваясь рычала? Будь подобна телом зверю… Альков, всегда альков Любовь еле-тлеющих угольков Я не верю!.

«Да, как вы смеете сокровищницу сердца…»

Да, как вы смеете сокровищницу сердца, Где красота-художник ювелир, Из тонкостей творит искусно ожерелье. Которого не купят и столетья Руками настоящего грязнить!.. Ничтожные! Могучий крик орла, И стройное дрожание вселенной — Неуловимых тайн божественное эхо, Вы заглушить стараетесь жужжаньем И мертвой критикой надменно прекратить Стремитесь вы извивы мощного искусства… Мы — выше вас!.. А меж собой — равны!.. Мы знаем, что грядущее лишь праве — Судить певцов былого беспристрастно И честно вынести свой честный приговор Ничтожные! Назойливо смеясь Над теми, чья душа клубок переживаний, Чей час творения дороже долголетий, Вы краску фальши мерзких получувств Хотите окунуть зарю высоких знаков… Вы — куклы времени!.. Живите!.. Размножайтесь!.. Танцуйте камышах! Но наших восприятий., Надежд, исканий новых, тонких форм Не смейте трогать! Много, много раз Величье, средь непонимания пустыни, Бросало на бесплодье свой наряд, До наготы вскрывая цели жизни И что-же… Вы — крикливою толпою Съедали родника целебное начало, И гений умирал расплавленным рассудком Гораздо ранее назначенного срока… Довольно!!!.. Чистота не хочет пачкать рук Прикосновением расставленным заборам Условностей… Она живет собой, Грядущему растя свои побеги… Дрожит веселых мыслей звонкий перебой — То альфа тянется заоблачной омеге…

Василий Каменский

Солнцень-Ярцень (Застольная)

Давиду Бурлюк — Великому парню.

Солнцень в солнцень. Ярцень в ярцень. Раздувайте паруса. Голубейте молодые Удалые голоса. Славьте жизнь Привольно-вольную, Голуби иную приволь. Пойте здравицу Застольную Без шабашную раздоль. Солнцень в солнцень. Ярцень в ярцень Для венчального дворца Растворяйте-распахните Души — алые — сердца. Пусть указан путь Да будет — Хоровод звучальных дней. Друг про друга Не забудет. Кто пьет чару Всех полней. Солнцень в солнцень. Ярцень в ярцень. В песнях пьяных без вина, Разгадайте смысл чудесный. Нам ли юность не дана. Пойте крылья огневейные Взгляд бросая в небеса. Славьте дни разгульно-лейные. Раздувайте паруса. Солнцень в солнцень. Ярцень в ярцень. Закружилась карусель. Быстры круги. Искры други. Задружилась развесель. Хабба-абба, хабба-абба. Ннай-нмай-ннай. Эй, рраскаччивай. И-ювь (свист в четыре пальца).

Прощаль лебединая

(Соне Трущевой)

Гуолн-гуолн-глик. Гуолн-гуолн-глик. Зовно тает скитальческий крик. Солнятся крылья внебемолниесмежные, Печаля на веки опаловый след. Родимое озеро лебедь покинул. Прощаль незамолчную в озеро кинул. Низко сгрустились грустины прибрежные У омута слезных источников бед Нам ли легко расставаться с ласканным Певучим в любви, никогда неустанным, Им ли стройным забыть всплески крыльев С родимого озера. Гуолн-гуолн-глик — Прощай. Прилетай. Никому не легко. Загрустили луга, озимые поля, Осеннее небо, родная земля, Цветины, травины, листины, ветвины. Чистейшие слезы — святые росины — Всем жалко лебедя. Даже ветер — разгайно с расстегнутым воротом Куда-то проветрил в лесистую падь Шатанул меня — чуть не упал. Ушан-заяц за кочку припал. Нет, не вернешь. Не ветри. Не ответит. Лебедь, если собрался, улетит. Напрасны — Обещания весны И вещие сны У сосны. Лебедь покинет. В туманах предутренних Долго слышаться будут бирюзовые зовы. В грустняках перепевы. На грустиньях распевы. В зеленях перезовы — В даленях неотзовы. И каждая песня неслышной печалью Позовет нас на берег высоки. И нездешней звучальлью Упадет, зазвенит. И откликнется лебедь далекий. Он об нас не забудет На родимое озеро снова гордым возвестником Опустится в утро весеннее, И грустинам поведает тайну скитаний. А теперь ему холодно — небо осеннее. И бесприютно застыла земля. Пускай полетает, согреется. Это ничего. Ничего. Ничего. Гуолн-гуолн-глик. Прощай. Прилетай. Солнятся крылья внебемолниеснежные. Печаля на веки опаловый след. Родимое озеро лебедь покинул. Низко сгрустились грустины прибрежные У омута слезных источников бед.

Вино

(Map. Георг. Браше)

Солнцекатятся песни из Дальнии В семицветных лучах кимано. На тропическом острове Пальмии Из орехов глотают вино. Ясный взгляд, улыбаясь растениям. Видит страуса облачный бег. Райской птицы полетным цветением Расцветает в магнолиях снег. В тенеюжной прохладе бананов Музыканит звукант кокаду. С негритянкой танцуя до алых туманов В корзину маиса я с ней упаду. И на костре отомстят чернокожие тело. А кровное тело — английский бифштекс; Счастье с дымом мое улетело Я курю. И с тоской жую кекс. И смотрю, как взбираются дальние Обезьяны — матросы в звено. На тропическом острове Пальмии Из орехов глотают вино.

«Ниночка — ночка над нивой…»

(Нине Александровне)

Ниночка — ночка над нивой Невестной.— Цветет для раздолий любви. Ластится песней призывно Чудесной. Если я одинок — позови. Гордые горы горят Переливами. Где-то плывут корабли. Катятся волны звучально Разливами. Если я одинок — позови. В нездешних садах ароматные, Росные. Дороги — печали твои. Знойные ноги твои— Сенокосные. Если ты одинока — зови. Я прилечу бирюзовым Венчанием. Ветром в долину любви. Ниночка в звездную ночку Молчания, Если ты одинока — зови.

Успокойся

(Е. А. Молчановой)

Перед лампадой неугасимой, Отражая в глазах икону, С молитвой в душе носимой Отдайся земному поклону Помни: жизнь коротка и в хрустальной Ветке — величие кротости. Люби и любовью устальной В спокое травой расти. Утешай свое сердце венчалью Близко назначенных тебе Дней. Гори гордой перезвучалью Удивлением перед Богородицей, перед Ней. Посмотри утром на солнце пречистое. Птиц хоровое пойми прославление. Славь голубельное небо лучистое. У журчья на коленях прими благословение. Умойся росой-красой. Утрись концом радуги. Живи.

ΜΕΜΕΠΤΟ

(В. Маяковскому во славу)

Павлиньим хвостом Веерно день разметнулся Из запахов роз — карнавал. И ползучих растений. Американским хлыстом Полковника Годовса гений — Через Панамский канал Два разлученные брата Два океана — пирата, Океанские подали руки Во славу культуры. А вот завтра девочка В платье из тканей живописи Лентулова, Из Песен Давида Бурлюка, Из радуг Вити Хлебникова. Из мяса Маяковского, Из браслетного Георгия Золотухина Под ало-аркой А. Пластикой жестов пророческих Миру откроет судьбу Астральных слияний И не станет — ΜΕΜΕΠΤΟ Живых или мертвых. Все Души Единые, в танце Аргентинского Танго, Найдут друг потерявшего друга. И будет так — Вечность материнской грудью Накормит всех молоком Радия, Солнце обвяжет каждого Опояской энергии. Девушки побегут аэропланами Кататься на облаках, Юноши влезут на радугу Старине сядут на поляны И будут петь измайные Поэмы Василия Каменского. Это будет Первый День Начала. А сегодня — Мир на пороге Чуда Земли. Сегодня слышится одна Истина— Начинается — ΜΕΜΕΠΤΟ.

Поэмия о соловье

(Георгию Золотухину — во имя его яркое)

Соловей в долине дальней Расцветает даль небес. Трель расстрелится игральней Если строен гибкий лес. Цивь-цинь-вью — Цивь-цинь-вью — Чок-й-чок Перезвучально зовет: Ю. Наклонилась утром венчально. Близко слышен полет Ю. Я и пою: Стоит на крылечке И ждет. Люблю. Песневей соловей. На качелях ветвей Лей струистую песню поэту. Звонче лей, соловей. В наковальне своей Рассыпай искры истому лету. Цивь-цинь-ций — Цивь-цинь-ций — Чтрррь-юй. Ю. Я отчаянный рыжий поэт Над долинами-зыбками Встречаю рассвет Улыбками Для. Пускай для — не все ли равно. Ветер. Трава. В шкуре медвежьей мне тепло. Спокойно. Слушай душу разливную, звонкую, Мастер я — Песнебоец — Из слов звон кую: Солнцень лью соловью В зазвучальный ответ. Нити струнные вью. Для поэта — поэт. Сердце — ясное, росное, Звучное, сочное. Сердце — серны изгибные вздроги. Сердце — море молочное. Лейся. Сердце голубя — Сердце мое. Бейся. Звенит вода хрустальная, Журчальная вода. Моя-ли жизнь устальная, Устанет мчать года. Я жду чудес венчающих, Я счастье стерегу. Сижу в ветвях качающих На звонком берегу. Цивь-цью-чок. Чтрррь-йю. Ю Ведь есть где-то дверца Пойду отворю. Жаркое сердце. Отражает зарю. Плль-плю-ций. Ций-тюрьлью. Солнцень вью. Утрень вью. Ярцень вью. Любишь ты. Я люблю. Ю. Ций-йю-чок. Чок-й-чок.. В шелестинных грустинах Зовы песни звончей В перепевных тростинах Чурлюжурлит журчей. Чурлю-журль. Чурлю-журль. В солнцескат костер Не горит — не потух Для невест и сестер — Чу. Свирелит пастух. Тру-ту-ру. Тру-ру-у. Ту-ту-ту. Туру-тру-у. Вот еще один круг Проницательный звучно. Созерцательный друг Неразлучно. Туру-тру-у. И расстрельная трель. Ций-вью-й-чок. Чтрррь-йю, Ю. И моя небовая свирель. Лучистая Чистая Истая Стая. Певучий пастух. Соловей-Солнцелей — Песневестный поэт. И еще из деревни перекликный петух. Рыбаки. Чудаки. Песнепьяницы. Дети на кочке. Играют. Катают шар земной. Поют: Эль-лле-ле. Аль-ллю-лю. Иль-лли-ли. Ясный пастух одинокому солнцу Над вселенной глубинами Расточает-звучально любовь Как и мы над долинами, Туру-ту-ту. Туру-тамрай. Эй. соловей, полюби пастуха Позови его трелью расстрельной. Я — поэт, для живого стиха. Опьяню тебя песней свирельной. Хха-рра-мам — Иди к нам. В чем судьба — чья. Голубель сквозь ветвины. Молчаль. Все сошлись у журчья, У на горке рябины. Закачает качаль. Расцветится страна, Если песня стройна, Если струима струна И разливна звенчаль И чеканны дробины. Вот смотри: На полянах Босоногая девушка Собирает святую Траву Богородицы. В наклонениях стана, В изгибности рук — Будто песня. И молитву поет она: Бла-го-сло-ви Давайте подумаем: Если в сердце любовь затаю, Разве песня не вырвется. Все — для песни. Для песни кую. Мы — поэты. Мы — знаем. Пой соловей. Пой пастух. Я пою Ю.

Виктор Хлебников

Лучизм. Число 1-е

Черный царь плясал перед народом И жрецы ударили в там-там. И черные жены смеялись смелей И губы у них отягчал пэлелэ!. И с нескромным самоварчиком И с крылышком дитя. Оно, о солнце-старче, кум, Нас ранило шутя. Лишь только свет пронесся семь, Семь раз от солнца до земли, Холодной стала взором темь, И взоры Реквием прочли, Черный царь плясал перед народом И жрецы ударили в там-там.

В лесу. Словарь цветов

На эти златистые пижмы Росистые волосы выжми. Воскликнет насмешливо — Только? Серьгою воздушная ольха. Калужниц больше черный холод, Иди, позвал тебя Рогволод. Коснется калужницы дремя, И станет безоблачным время. Ведь мною засушено дремя На память о старых богах. Тогда серебристое племя Бродило на этих лугах. Подъемля медовые хоботы, Ждут ножку богинины чеботы. И белые ель и березы, И смотрят на небо дерезы. В траве притаилась дурника, И знахаря ждет молодика. Чтоб злаком лугов молодиться, Пришла на заре молодица. Род конского черепа кость, К нему наклоняется жость. Любите носить все те имена, Что могут онежиться в Лялю. Деревня сюда созвана, В телеге везет свою кралю. Лялю на лебеде Если заметите, Лучший на небе день Кралей отметите. И крикнет и цокнет весенняя кровь: Ляля на лебеде — Ляля любовь. Что юноши властной толпою Везут на пути к водопою Кралю своего села Она на цветах весела. Желтые мрачны снопы Праздничной возле толпы. И ежели пивни захлопали И песни вечерней любви, Наверное, стройные тополи Смотрят на праздник в пыли. Под именем новым Олеги, Вышаты, Добрыни и Глебы Везут конец дышла телеги, Колосьями спрятанной в хлебы, — Своей голубой королевы. Но и в цветы запрятав низ рук, Та, смугла, встает, как призрак. «Ты священна, Смуглороссья», — Ей поют цветов колосья. И пахло кругом мухомором и дремой, И пролит был запах смертельных черемух. Эй! Не будь сурова, не будь сурова, Но будь проста, как вся дуброва.

Лучизм 3

Усадьба ночью. Чингисхан! Шумите, синие березы. Заря ночная, Заратустра! А небо синее, Моцарт! И, сумрак облака, будь Гойя! Ты ночью, облако, Роопс! Но смерч улыбок пролетел лишь, Когтями криков хохоча, Тогда я видел палача И озирал ночную смел тишь. И вас я вызвал смелоликих, Вернул утопленниц из рек. Их незабудка громче крика Ночному парусу изрек. Еще плеснула сутки ось, Идет вечерняя громада. Мне снилась девушка лосось В волнах ночного водопада. Пусть сосны бурей омамаены И тучи движутся Батыя, Идут слова — молчаний Каины, — И эти падают святые. И тяжкой походкой на каменный бал С дружиною шел голубой Газдрубал.

«В холопий город парус тянет…»

В холопий город парус тянет. Чайкой вольницу обманет. Куда гнется — это тайна, Золотая судна райна. Всюду копья и ножи, Хлещут мокрые ужи. По корме смоленой стукать Не устанет медный укоть, На носу темнеет пушка, На затылках хлопцев смушки. Что задумалися, други, Иль челна слабы упруги? Видишь, сам взошел на мост, Чтоб читать приказы звезд. Догорят тем часом зори На смоле, на той кокоре. Кормщик, кормщик, видишь, пря В небе хлещется, и зря? Мчимтесь дальше на досчане! Мчимся, мчимся, станичане. Моря веслам иль узки? Мчитесь дальше, паузки! В нашей пре заморский лен, В наших веслах только клен. На купеческой беляне Браги груз несется пьяный; И красивые невольницы Наливают ковш повольницы. Голубели раньше льны, Собирала псковитянка, Теперь, бурны и сильны, Плещут, точно самобранка.

Написанное до войны

Что ты робишь, печенеже, Молотком своим стуча? О, прохожий, наши вежи Меч забыли для мяча. В день удалого похода Сокрушила из засады Печенегова свобода Святославовы насады. Он в рубахе холщевой, Опоясанный мечом, Шел пустынной бечевой. Страх для смелых нипочем! Кто остаться в Перемышле Из-за греков не посмели, На корму толпою вышли — Неясыти видны мели. Далеко та мель прославлена, Широка и мрачна слава, Нынче снова окровавлена Светлой кровью Святослава. Чу, последний, догоняя, Воин, дальнего вождя, Крикнул дам о князь коня я Лишь беги от стрел дождя! Святослав, суров, окинул Белым сумраком главы, Длинный меч из ножен вынул И сказал: «иду на вы!» И в трепет бросились многие, Услыша знакомый ответ. Не раз мы в увечьях, убогие, Спасались от княжеских чет. Над смущенною долиной Он возникнул, как утес, Но прилет петли змеиной Смерть воителю принес. Он был волком, не овечкой Степи молвил предводитель: Золотой покрой насечкой Кость где разума обитель. Знаменитый сок Дуная Наливая в глубь главы, Стану пить я, вспоминая Светлых клич: иду на вы! Вот зачем сижу я согнут, Молотком своим стуча, Знай, шатры сегодня дрогнут, Меч забудут для мяча. Степи дочери запляшут. Дымом затканы парчи, И подковой землю вспашут Славя бубны и мячи.

«Где в липы одетый узорный ходак…»

Где в липы одетый узорный ходак У рощи стоит одинокий хлолак. Где тени, как призраки, горестно всхлипывая, Как бабочки мчалися в заросли липовые. А тучи черньют, как будто чернеча И сразу надвинулась к нам холоднеча. Скакали и вились сплетенные пары. И пели сопилки, и пели шездары. И будто пир для черных глаз Синеет небо и хабаз. Войдем же в эту халабуду. Войди дружок, а я побуду.

«Смугла, черна дочь Храма…»

Смугла, черна дочь Храма. А в перстне капля яда. яда. Тень месяца не падай, как громада, На это узкое кольцо. Иль смерть войдет в нее неравно, И станет мелом все лицо. Стары, черны слоны из камня Их хоботы опущены во мгле А в перстне капля яда, в перстне Был кнес опутан телом гада, А ей быть жрицей Пляса надо. Она не пляшет храма вне. Был вырван длинный зуб из зева. Как зайцы, змеи добродушны. А в перстне капля яда, яда. И видя близко призрак гнева, Она туда, где смолы душны, Ушла виденьям жизни рада, Как свечи белые бела. Летят, как черный сокол, косы. Чернее ворона над снегом, А ноги черны, смуглы, босы Ведут толпу к вечерним негам. А в перстне капля яда, яда. Зачем суровая борьба Ее на землю повалила? Рука отца всегда гроба Кеда поспешно и груба, На ножик перстня надавила. Смертельный ножик с ядом жала Глухой приказ, чтоб не бежала, А в перстне капля яда в перстне Сказал старик: умри теперь с ней! Скрыв бороды одеждою стыдливой Все взятое враждебным оком; Она всегда была лишь ивой, Над смерти мчащимся потоком. А в перстне капля яда, яда. А в перстне капля яда в перстне. Быть мертвой слонихе отрада.

Бог 20-го века

Как А, Как башенный ответ который час? Железной палкой сотню раз Пересеченная Игла, Серея в небе, точно Мгла, Жила. Пастух железный, что он пас? Прочтя железных строк записки, Священной осению векши, Страну стадами пересекши, Струили цокот, шум и писки. Бросая ветку, родите стук вы! Она, упав на коврик клюквы, Совсем как ты, сокрывши веко, Молилась богу другого века. И тучи проволок упали С его утеса на леса, И грозы стаями летали В тебе, о, медная леса. Утеса каменные лбы, Что речкой падали, курчавясь, И окна северной избы Вас озарял пожар-красавец. Рабочим сделан из осей, И икс грозы закрыв в кавычки, В священной печи жег привычки Страны болот, озер, лосей. И от браг болотных трезв, Дружбе чужд столетий-пьяниц, Здесь возник, быстер и резв, Бог заводов — самозванец. Ночью молнию урочно Ты пролил на города, Тебе молятся заочно Стада Печек испуганных, доменных Но гроз стрела на волосок Лишь повернется сумасшедшим, Могильным сторожем песок Тебя зарыть не сможет — нечем. Железных крыльев треугольник, Тобой заклеван дола гад, И разум старший, как невольник, Идет исполнить свой обряд. Но был глупец. Он захотел, Как кость игральную, свой день Провесть меж молний. После, цел, Сойти к друзьям — из смерти тень. На нем охотничьи ремни И шуба заячьего меха, Его ружья верны кремни, И лыжный бег его утеха. Вдруг слабый крик. Уже смущенные Внизу столпилися товарищи. Его плащи — испепеленные. Он обнят дымом, как пожарище. Толпа бессильна; точно курит Им башни твердое лицо. Невеста трупа взор зажмурит, И, после взор еще… еще… Три дня висел как назидание Он в вышине глубокой неба. Где смельчака найти, чтоб дань его Безумству снесть на землю, где бы?

Пен пан

У вод я подумал о бесе И о себе, Над озером сидя на пне. Со мной разговаривал пен пан И взора озерного жемчуг Бросает воздушный, могуч меж Ивы Большой, как и вы. И много невестнейших вдов вод Преследовал ум мой, как овод, Я, брезгая, брызгаю ими. Мое восклицалося имя — Шепча, изрицал его воздух. Сквозь воздух умчаться не худ зов. Я озеро бил на осколки И после расспрашивал: «Сколько?» И мир был прекрасно улыбен, Но многого этого не было. И свист пролетевших копыток Напомнил мне много попыток Прогнать исчезающий нечет Среди исчезавших течений.

Звучизм 2-ой

Тихий дух от яблонь веет. Белых яблонь и черемух. То боярыня говеет И боится сделать промах. Плывут мертвецы. Эта ночь. Так было славно. Гребут мертвецы. И хладные взоры за белых холстом Палят и сверкают. И скроют могильные тени Прекрасную соль поцелуя. Лишь только о лестниц ступени Ударят полночные струи, Виденье растает. Поют о простом Алла бисмулла. А потом свой череп бросаючи в море Исчезнут в морском разговоре Белый снег и всюду нега, Точно гладит Ярославна Голубого печенега.

Смерть в озере

За мною, взвод И по лону вод Идут серые люди — Смелы в простуде. Это кто вырастил серого мамонта грудью? И ветел далеких шумели стволы. Это смерть и дружина идет на полюдье, И за нею хлынули валы. У плотины нет забора, Глухо визгнули ключи. Колесница хлынула Мора И за нею влажные мечи. Кто по руслу шел, утопая, Погружаясь в тину болота, Тому смерть шепнула: Пая, Здесь стой, держи ружье и жди кого-то. И к студеным одеждам привыкнув И застынув мечтами о ней, Слушай. Смерть, пронзительно гикнув, Гонит тройку холодных коней. И, ремнями ударив, торопит И на козлы гневна вся встает, И заречною конницей топит Кто на Висле о Доне поет. Чугун льется по телу вдоль ниток, В руках ружья, а около пушки. Мимо лиц тучи серых улиток, Пестрых рыб и красивых ракушек. И выпи протяжно ухали, Моцарта пропели лягвы, И мертвые, не зная, здесь мокро, сухо ли, Шептали тихо: заснул бы! ляг бы! Но когда затворили гати туземцы, Каждый из них умолк. И диким ужасом исказились лица немцев, Увидя страшный русский полк. И на ивовой ветке извилин, Сноп охватывать лапой натужась, Хохотал задумчивый филин, Проливая на зрелище ужас.