Сатиры. Письма. Эпиграммы. Из Анакреона

fb2
Кантемир Дмитриевич Антиох

В книгу вошли сатиры и стихотворные сочинения русского сатирика XVIII века Антиоха Кантемира. Каждая из его сатир ставит ту или иную серьезную общественную проблему и разрабатывает ее с большой яркостью для своего времени. Сатиры Кантимира интересны еще своим ярким бытовым колоритом. Невежество, низкопоклонство, жадность, лицемерие, сплетни и т. п. — все эти пороки «казнятся» Кантимиром с большой едкостью.

Примечания: А. Кантемир, П. Орлов.

АНТИОХ КАНТЕМИР

САТИРЫ. ПИСЬМА. ЭПИГРАММЫ. ИЗ АНАКРЕОНА

САТИРЫ

Сатира I

На хулящих учение

К уму своему[1][2][3][4]

 1 Уме недозрелый плод недолгой науки![5] Покойся, не понуждай к перу мои руки: Не писав летящи дни века проводити Можно, и славу достать, хоть творцом[6] не слыти. 5 Ведут к ней нетрудные в наш век[7] пути многи, На которых смелые не запнутся ноги; Всех неприятнее тот, что босы проклали Девять сестр[8]. Многи на нем силу потеряли, Не дошед; нужно на нем потеть и томиться, 10 И в тех трудах всяк тебя как мору чужится, Смеется, гнушается. Кто над столом гнется, Пяля на книгу глаза, больших не добьется Палат, ни расцвеченна марморами саду[9]; Овцу не прибавит[10] он к отцовскому стаду. 15 Правда, в нашем молодом монархе[11] надежда Всходит музам[12] немала; со стыдом невежда Бежит его. Аполлин[13] славы в нем защиту Своей не слабу почул, чтяща свою свиту Видел его самого[14], и во всем обильно 20 Тщится множить жителей парнасских[15] он сильно. Но та беда: многие в царе похваляют За страх то, что в подданном дерзко осуждают. «Расколы и ереси[16] науки суть дети; Больше врет, кому далось больше разумети; 25 Приходит в безбожие[17], кто над книгой тает, — Критон с четками в руках ворчит[18] и вздыхает, И просит, свята душа, с горькими слезами Смотреть, сколь семя наук вредно между нами; Дети наши, что пред тем, тихи и покорны, 30 Праотческим шли следом к божией проворны Службе, с страхом слушая, что сами не знали, Теперь, к церкви соблазну, библию честь стали; Толкуют, всему хотят знать повод, причину, Мало веры подая священному чину; 35 Потеряли добрый нрав, забыли пить квасу, Не прибьешь их палкою к соленому мясу; Уже свечек не кладут, постных дней не знают; Мирскую в церковных власть руках лишну чают,[19] Шепча, что тем, что мирской жизни уж отстали, 40 Поместья и вотчины весьма не пристали». Силван другую вину[20] наукам находит. «Учение, — говорит, — нам голод наводит; Живали мы преж сего, не зная латыне, Гораздо обильнее, чем мы живем ныне; 45 Гораздо в невежестве больше хлеба жали[21]; Переняв чужой язык, свой хлеб потеряли. Буде речь моя слаба, буде нет в ней чину, Ни связи, — должно ль о том тужить дворянину? Довод, порядок в словах[22] — подлых то есть дело, 50 Знатным полно подтверждать иль отрицать смело. С ума сошел, кто души силу и пределы[23] Испытает; кто в поту томится дни целы, Чтоб строй мира и вещей выведать премену Иль причину,[24] — глупо он лепит горох в стену. 55 Прирастет ли мне с того день к жизни, иль в ящик Хотя грош? Могу ль чрез то узнать, что приказчик, Что дворецкий крадет в год? как прибавить воду В мой пруд? как бочек число с винного заводу? Не умнее, кто глаза, полон беспокойства, 60 Коптит, печась при огне, чтоб вызнать руд свойства,[25] Ведь не теперь мы твердим, что буки, что веди — Можно знать различие злата, сребра, меди. Трав, болезней знание[26] — голы все то враки; Глава ль болит — тому врач ищет в руке знаки;[27] 65 Всему в нас виновна кровь, буде ему веру Дать хочешь. Слабеем ли — кровь тихо чрезмеру Течет; если спешно — жар в теле; ответ смело Дает, хотя внутрь никто видел живо тело.[28] А пока в баснях таких время он проводит, 70 Лучший сок из нашего мешка в его входит. К чему звезд течение числить[29], и ни к делу, Ни кстати за одним ночь пятном[30] не спать целу, За любопытством одним лишиться покою, Ища, солнце ль движется, или мы с землею?[31] 75 В часовнике можно честь на всякий день года Число месяца и час солнечного всхода. Землю в четверти делить без Евклида смыслим,[32] Сколько копеек в рубле — без алгебры[33] счислим». Силван одно знание слично людям хвалит: 80 Что учит множить доход и расходы малит; Трудиться в том, с чего вдруг карман не толстеет, Гражданству вредным весьма безумством звать смеет. Румяный, трожды рыгнув, Лука[34] подпевает: «Наука содружество людей разрушает; 85 Люди мы к сообществу божия тварь стали,[35] Не в нашу пользу одну смысла дар прияли. Что же пользы иному, когда я запруся В чулан, для мертвых друзей[36] — живущих лишуся, Когда все содружество, вся моя ватага 90 Будет чернило, перо, песок да бумага[37]? В веселье, в пирах мы жизнь должны провождати: И так она недолга — на что коротати, Крушиться над книгою и повреждать очи? Не лучше ли с кубком дни прогулять и ночи? 95 Вино — дар божественный[38][39], много в нем провору: Дружит людей, подает повод к разговору, Веселит, все тяжкие мысли отымает, Скудость знает облегчать, слабых ободряет, Жестоких мягчит сердца, угрюмость отводит, 100 Любовник легче вином в цель свою доходит.[40] Когда по небу[41] сохой бразды водить станут, А с поверхности земли звезды уж проглянут, Когда будут течь к ключам своим быстры реки И возвратятся назад минувшие веки, 105 Когда в пост чернец одну есть станет вязигу, — Тогда, оставя стакан, примуся за книгу». Медор[42] тужит, что чресчур бумаги исходит На письмо, на печать книг, а ему приходит, Что не в чем уж завертеть завитые кудри;[43] 110 Не сменит на Сенеку[44] он фунт доброй пудры; Пред Егором двух денег Виргилий[45] не стоит; Рексу — не Цицерону[46] похвала достоит. Вот часть речей, что на всяк день звенят мне в уши; Вот для чего я, уме, немее быть клуши 115 Советую. Когда нет пользы, ободряет К трудам хвала[47], — без того сердце унывает. Сколько ж больше вместо хвал да хулы терпети! Трудней то, неж пьянице вина не имети, Нежли не славить попу святую неделю, 120 Нежли купцу[48] пиво пить не в три пуда хмелю. Знаю, что можешь, уме, смело мне представить, Что трудно злонравному добродетель славить, Что щеголь, скупец, ханжа и таким подобны Науку должны хулить, — да речи их злобны 125 Умным людям не устав, плюнуть на них можно; Изряден, хвален твой суд[49]; так бы то быть должно, Да в наш век злобных слова умными владеют. А к тому ж не только тех науки имеют Недрузей, которых я, краткости радея, 130 Исчел иль, правду сказать, мог исчесть смелея. Полно ль того? Райских врат ключари святые[50], И им же Фемис вески вверила златые,[51] Мало любят, чуть не все, истинну украсу.[52] Епископом хочешь быть[53] — уберися в рясу, 135 Сверх той тело с гордостью риза полосата[54] Пусть прикроет; повесь цепь на шею от злата,[55] Клобуком покрой главу, брюхо — бородою,[56] Клюку пышно повели везти пред тобою;[57] В карете раздувшися, когда сердце с гневу 140 Трещит, всех благословлять нудь праву и леву.[58] Должен архипастырем всяк тя в сих познати Знаках, благоговейно отцом называти. Что в науке? что с нее пользы церкви будет? Иной, пиша проповедь, выпись позабудет,[59] 145 От чего доходам вред; а в них церкви пра́ва Лучшие основаны, и вся церкви слава. Хочешь ли судьею стать — вздень перук с узлами,[60] Брани того, кто просит с пустыми руками,[61] Твердо сердце бедных пусть слезы презирает, 150 Спи на стуле, когда дьяк выписку читает. Если ж кто вспомнит тебе граждански уставы, Иль естественный закон, иль народны правы[62] — Плюнь ему в рожу, скажи, что врет околёсну, Налагая на судей ту тягость несносну, 155 Что подьячим должно лезть на бумажны горы,[63] А судье довольно знать крепить приговоры. К нам не дошло время то,[64] в коем председала Над всем мудрость и венцы одна разделяла, Будучи способ одна к высшему восходу. 160 Златой век[65] до нашего не дотянул роду; Гордость, леность, богатство — мудрость одолело,[66] Науку невежество местом уж посело,[67] Под митрой[68] гордится то, в шитом платье ходит, Судит за красным сукном,[69] смело полки водит. 165 Наука ободрана, в лоскутах обшита, Изо всех почти домов с ругательством сбита; Знаться с нею не хотят, бегут ея дружбы, Как, страдавши на море, корабельной службы. Все кричат: «Никакой плод не видим с науки, 170 Ученых хоть голова полна — пусты руки». Коли кто карты мешать, разных вин вкус знает, Танцует, на дудочке песни три играет,[70] Смыслит искусно прибрать в своем платье цветы, Тому уж и в самые молодые леты 175 Всякая высша степень — мзда уж невелика, Семи мудрецов[71] себя достойным мнит лика. «Нет правды в людях, — кричит безмозглый церковник, — Еще не епископ я, а знаю часовник,[72] Псалтырь и послания[73] бегло честь умею, 180 В Златоусте не запнусь,[74] хоть не разумею». Воин ропщет, что своим полком не владеет, Когда уж имя свое подписать умеет. Писец[75] тужит, за сукном что не сидит красным, Смысля дело набело списать письмом ясным.[76] 185 Обидно себе быть, мнит, в незнати старети, Кому в роде семь бояр[77] случилось имети И две тысячи дворов за собой считает, Хотя в прочем ни читать, ни писать не знает. Таковы слыша слова и примеры видя, 190 Молчи, уме, не скучай, в незнатности сидя. Бесстрашно того житье, хоть и тяжко мнится, Кто в тихом своем углу молчалив таится; Коли что дала ти знать мудрость всеблагая,[78] Весели тайно себя, в себе рассуждая 195 Пользу наук; не ищи, изъясняя тую, Вместо похвал, что ты ждешь, достать хулу злую.

1729

Сатира II

На зависть и гордость дворян злонравных

Филарет и Евгений[79]

 Филарет 1 Что так смутен, дружок мой? Щеки внутрь опали, Бледен, и глаза красны,[80] как бы ночь не спали? Задумчив, как тот, что, чин патриарш достати[81][82] Ища, конный свой завод раздарил некстати? 5 Цугом ли запрещено ездить,[83] иль богато Платье носить, иль твоих слуг пеленать в злато?[84] Карт ли не стало в рядах[85], вина ль дорогого?[86] Матерь, знаю, и родня твоя вся здорова; Обильство сыплет тебе дары полным рогом;[87] 10 Ничто тебе не претит[88] жить в покое многом. Что ж молчишь? Ужли твои уста косны стали?[89] Не знаешь ли, сколь нам друг полезен в печали? Сколь много здравый совет полезен бывает, Когда тому следовать страсть не запрещает? 15 А, а! дознаюсь я сам, что тому причина: Дамон[90] на сих днях достал перемену чина, Трифону лента дана,[91] Туллий деревнями Награжден — ты с пышными презрен именами. Забыта крови твоей и слава и древность, 20 Предков к общества добру многотрудна ревность И преимуществ твоих толпа неоспорных, — А зависти в тебе нет, как в попах соборных.[92] Евгений Часть ты прямо отгадал; хоть мне не завидно, Чувствую, сколь знатным всем и стыд и обидно, 25 Что кто не все еще стер с грубых рук мозоли, Кто недавно продавал в рядах мешок соли, Кто глушил нас: «Сальные, крича, ясно свечи Горят», кто с подовыми горшком истер плечи,[93] — Тот, на высоку степень вспрыгнувши, блистает, 30 А благородство мое во мне унывает И не сильно принести мне никакой польги.[94] Знатны уж предки мои были в царство Ольги[95][96] И с тех времен по сих пор в углу не сидели — Государства лучшими чинами владели. 35 Рассмотри гербовники[97], грамот виды разны, Книгу родословную,[98] записки приказны: С прадедова прадеда, чтоб начать поближе, Думного, наместника[99] никто не был ниже; Искусны в миру, в войне рассудно и смело 40 Вершили ружьем, умом не одно те дело. Взгляни на пространные стены нашей салы[100] — Увидишь, как рвали строй, как ломали валы.[101] В суде чисты руки их: помнит челобитчик Милость их, и помнит злу остуду обидчик. 45 А батюшка уж всем верх; как его не стало, Государства правое плечо с ним отпало. Когда было выедет — всяк долой с дороги И, шапочку сняв, ему головою — в ноги. Всегда за ним выборна таскалася свита,[102] 50 Что ни день рано с утра крестова[103] набита Теми, которых теперь народ почитает И от которых наш брат милость ожидает. Сколько раз, не смея те приступать к нам сами, Дворецкому кланялись с полными руками.[104] 55 И когда батюшка к ним промолвит хоть слово — Заторопев, онемев, слезы у иного Потекли с глаз с радости; иной, не спокоен, Всем наскучил, хвастая, что был он достоен С временщиком говорить, и весь веселился 60 Дом его, как бы им клад богатый явился.[105] Сам уж суди, как легко мне должно казаться, Столь славны предки имев, забытым остаться, Последним видеть себя, куды глаз ни вскину. Филарет Слышав я важну твоей печали причину, 65 Позволь уж мне мою мысль открыть и советы; А ведай притом, что я лукавых приметы — Лесть, похлебство[106] — не люблю, но сердце согласно С языком: что мыслит то, сей вымолвит ясно. Благородство, будучи заслуг мзда,[107] я знаю, 70 Сколь важно, и много в нем пользы признаваю.[108] Почесть та к добрым делам многих ободряет, Когда награду в себе вершенных[109] являет. (Сыщешь в людях таковых, которым не дивны Куча золота, ни дом огромный, ни льстивный 75 На пуху покой, ни жизнь, сколь бы ни прохладна, — К титлам, к славе до одной всяка душа жадна.) Но тщетно имя оно,[110] ничего собою Не значит в том, кто себе своею рукою Не присвоит почесть ту, добыту трудами 80 Предков своих. Грамота, плеснью и червями[111] Изгрызена, знатных нас детьми есть свидетель — Благородными явит одна добродетель.[112] Презрев покой, снес ли ты[113] сам труды военны? Разогнал ли пред собой враги устрашенны? 85 К безопаству общества расширил ли власти Нашей рубеж? Суд судя, забыл ли ты страсти?[114] Облегчил ли тяжкие подати народу? Приложил ли к царскому что ни есть доходу? Примером, словом твоим ободрены ль люди 90 Хоть мало очистить злых нравов темны груди? Иль, буде случай, младость в то не допустила. Есть ли показаться в том впредь воля и сила?[115] Знаешь ли чисты хранить и совесть и руки? Бедных жалки ли тебе слезы и докуки? 95 He завистлив, ласков, прав, не гневлив, беззлобен, Веришь ли, что всяк тебе человек подобен?[116] Изрядно можешь сказать, что ты благороден, Можешь счесться Ектору или Ахиллу[117] сроден; Иулий и Александр,[118] и все мужи славны 100 Могут быть предки твои, лишь бы тебе нравны. Мало ж пользует тебя звать хоть сыном царским, Буде в нравах с гнусным ты не разнишься псарским.[119] Спросись хоть у Нейбуша,[120] таковы ли дрожжи Любы, как пиво, ему, — отречется трожжи; 105 Знает он, что с пива те славные остатки, Да плюет на то, когда не, как пиво, сладки. Разнится — потомком быть[121] предков благородных Или благородным быть. Та же и в свободных[122] И в холопях течет кровь, та же плоть, те ж кости. 110 Буквы,[123] к нашим именам приданные, злости[124] Наши не могут прикрыть; а худые нравы Истребят вдруг древния в умных память славы,[125] И, чужих обнажена красных перьев, галка[126] Будет им,[127] с стыдом своим, и смешна и жалка. 115 Знаю, что неправедно забыта бывает[128] Дедов служба, когда внук в нравах успевает, Но бедно блудит наш ум, буде опираться Станем мы на них одних. Столбы сокрушатся.[129] Под лишним те бременем, если сами в силу 120 Нужную не приведем ту подпору хвилу Светлой воды[130] их труды ключ тебе открыли, И черпать вольно тебе, но нужно, чтоб были И чаши чисты твои, и нужно сгорбиться К ключу: сама вода в рот твой не станет литься. 125 Ты сам, праотцев твоих[131] исчисляя славу, Признал, что пала она и делам и нраву[132]: Иной в войнах претерпел нужду, страх и раны, Иным в море недруги и валы попраны, Иной правду весил тих, бегая обиды,[133] — 130 Всех были различные достоинства виды. Если б ты им подражал, право б мог роптати, Что за другими тебя и в пару не знати. Потрись на оселку, друг,[134] покажи в чем славу Крови собой — и твою жалобу быть праву. 135 Пел петух,[135] встала заря, лучи осветили Солнца верхи гор — тогда войско выводили[136] На поле предки твои, а ты под парчою, Углублен мягко в пуху телом и душою, Грозно соплешь, пока дня пробегут две доли; 140 Зевнул, растворил глаза, выспался до воли, Тянешься уж час-другой, нежишься, сжидая Пойло, что шлет Индия[137] иль везут с Китая[138]; Из постели к зеркалу одним спрыгнешь скоком, Там уж в попечении и труде глубоком, 145 Женских достойную плеч[139] завеску на спину Вскинув, волос с волосом прибираешь к чину[140]: Часть над лоским лбом[141] торчать будут сановиты, По румяным часть щекам, в колечки завиты, Свободно станет играть, часть уйдет за темя 150 В мешок. Дивится тому строению племя Тебе подобных[142]; ты сам, новый Нарцисс, жадно Глотаешь очми себя.[143] Нога жмется складно В тесном башмаке твоя, пот с слуги валится,[144] В две мозоли и тебе[145] краса становится; 155 Избит пол, и под башмак[146] стерто много мелу. Деревню взденешь[147] потом на себя ты целу. Не столько стало народ[148] римлянов пристойно Основать, как выбрать цвет и парчу и стройно Сшить кафтан по правилам щегольства и моды[149]: 160 Пора, место и твои рассмотрены годы, Чтоб летам сходен был цвет,[150] чтоб, тебе в образу, Нежну зелень в городе не досажал глазу, Чтоб бархат не отягчал в летню пору тело, Чтоб тафта не хвастала среди зимы смело, 165 Но знал бы всяк свой предел, право и законы, Как искусные попы всякою дни звоны. Долголетнего пути в краях чужестранных, Иждивений и трудов тяжких и пространных Дивный плод ты произнес. Ущербя пожитки,[151] 170 Понял, что фалды должны тверды быть,[152] не жидки, В пол-аршина глубоки[153] и ситой подшиты, Согнув кафтан, не были б станом все покрыты;[154] Каков рукав должен быть, где клинья уставить, Где карман, и сколько грудь окружа прибавить; 175 В лето или осенью, в зиму и весною Какую парчу подбить пристойно какою; Что приличнее нашить: сребро или злато, И Рексу[155] лучше тебя знать уж трудновато. В обед и на ужине[156] частенько двоится 180 Свеча в глазах, часто пол под тобой вертится, И обжирство тебе в рот куски управляет. Гнусных тогда полк друзей тебя окружает, И, глодая до костей самых, нрав веселый, Тщиву душу и в тебе хвалит разум спелый. 185 Сладко щекотят тебе ухо красны речи, Вздутым поднят пузырем,[157] чаешь, что под плечи Не дойдет тебе людей все прочее племя. Оглянись, наместников[158] царских чисто семя, Тот же полк, лишь с глаз твоих — тебе уж смеется, 190 Скоро станет и в глаза: притворство минется, Как скоро сойдут твоих пожитков остатки. (Боюсь я уст, что в лицо точат слова сладки.) Ты сам неотступно то время[159] ускоряешь: Из рук ты пестрых пучки бумаг[160] не спускаешь 195 И мечешь горстью твоих мозольми и по́том Предков скопленно добро. Деревня за ско́том[161] Не первая уж пошла в бережную руку Того, кто мало пред сим кормился от стуку Молота по жаркому в кузнице железу. 200 Приложился сильный жар[162] к поно́сному резу, Часто любишь опирать[163] щеки на грудь белу, В том[164] проводишь прочий день и ночь почти целу. Но те, что стенах твоей[165] на пространной салы Видишь надписи, прочесть труд тебе немалый; 205 Чужой глаз нужен тебе и помощь чужая Нужнее, чтоб знать[166] назвать черту, что, копая,[167] Воин пред собой ведет, укрываясь, к валу; Чтоб различить, где стены часть одна помалу[168] Частым быстро-пагубных пуль ударом пала, 210 Где, грозно расседшися, земля вдруг пожрала; К чему тут войска одна часть в четверобочник[169] Строится; где более нужен уж спомочник[170] Редким полкам[171] и где уж отмененны силы[172] Оплошного недруга надежду прельстили. 215 Много вышних требует[173] свойств чин воеводы И много разных искусств: и вход, и исходы, И место,[174] годно к бою, видит одним взглядом; Лишной безопасности[175] не опоен ядом, Остр, проницает врагов тайные советы, 220 Временно предупреждать удобен наветы; О обильности в своем таборе печется[176] Недремительно; любовь ему предпочтется Войска, чем[177] страшным им быть и вдруг ненавидим; Отцом невинный народ[178] зовет, не обидим 225 Его жадностью, — врагам одним лишь ужасен; Тихим нравом и умом и храбростью красен; Не спешит дело начать; начав, производит Смело и скоро — не столь бегло Перун[179] сходит, Страшно гремя; в счастии умерен быть знает, 230 Терпелив в нужде, в бедстве тверд, не унывает. Ты тех добродетелей, тех чуть имя знаний Слыхал ли? Самых числу дивишься ты званий[180], И в один все мозг вместить смертных столь мнишь трудно, Сколь дворецкому не красть иль судье — жить скудно. 235 Как тебе вверить корабль?[181] ты лодкой не правил, И хотя в пруду твоем лишь берег оставил, Тотчас к берегу спешишь: гладких испугался Ты вод.[182] Кто пространному морю первый вдался, Медное сердце[183] имел; смерть там обступает 240 Снизу, сверху и с боков; одна отделяет От нея доска,[184] толста пальца лишь в четыре, — Твоя душа требует грань с нею[185] пошире; И писана смерть[186] тебя дрожать заставляет, Один холоп лишь твою храбрость искушает, 245 Что один он отвечать тебе не посмеет. Нужно ж много и тому, кто рулем владеет, Искусств и свойств, с самого укрепленных детства,[187] И столь нужней те ему, сколь вящи суть бедства На море, чем на земле. Твари господь чудну 250 Мудрость свою оказал, во всех неоскудну Меру поставя частях мира и меж ними Взаимно согласие; лучами своими[188] Светила небесные, железце, немногу От дивного камня взяв силу, нам дорогу 255 Надежную в бездне вод показать удобны; Небес положение на земле способный Бывает нам проводник и, когда страх мучит Грубых пловцов, кормчего искусного учит Скрытый камень миновать иль берег опасный, 260 И в пристань достичь, где час кончится ужасный.[189] Недруга догнать, над ним занять ветр способный[190] И победу исхитить, вступя в бой удобный, — Труд немалый. На море, как на земле, те же Прочи вождев должности: тебе еще реже 265 Снилась трубка и компас,[191] чем строй и осада. За красным судить сукном[192] Адамлевы чада[193] Иль править достоин тот, кому совесть чиста, Сердце к сожалению склонно и речиста Кого деньга[194] одолеть, ни страх, ни надежда 270 Не сильны, пред кем всегда мудрец и невежда, Богач и нищий с сумой, гнусна бабья рожа И красного цвет лица, пахарь и вельможа Равны в суде, и одна правда превосходна; Кого не могут прельстить в хитростях всеплодна 275 Ябеда и ее друг — дьяк или подьячий; Чтоб, чрез руки их прошед, слепым не стал зрячий, Стречись должен, и сам знать и лист и страницу,[195] Что от нападения сильного вдовицу Соперника может спасть и сирот покойну 280 Уставить жизнь, предписав плутам казнь достойну. Наизусть он знает все естественны пра́ва, Из нашего высосал весь он сок устава,[196] Мудры не спускает с рук указы Петровы,[197] Коими стали мы вдруг народ уже новый, 285 Не меньше стройный других, не меньше обильный, Завидим врагу[198] и в нем злобу унять сильный. Можешь ли что обещать народу подобно? Бедных слезы пред тобой льются, пока злобно Ты смеешься нищете; каменный душою, 290 Бьешь холопа до крови, что махнул рукою Вместо правой — левою[199] (зверям лишь прилична Жадность крови; плоть в слуге твоей однолична[200]). Мало, правда, ты копишь денег, но к ним жаден: Мот почти всегда живет сребролюбьем смраден, 295 И все законно он мнит, что уж истощенной Может дополнить мешок; нужды совершенной Стала ему золота куча, без которой Прохладам должен своим видеть конец скорой. Арапского языка[201] — права и законы 300 Мнятся тебе, дикие русску уху звоны. Если в те чины негож,[202] скажешь мне, я, чаю, Не хуже Клита носить ключ золотой[203] знаю; Какие свойства его, какая заслуга Лучшим могли показать из нашего круга?[204] 305 Клита в постели[205] застать не может день новой, Неотступен сохнет он, зевая в крестовой,[206] Спины своей не жалел, кланяясь и мухам, Коим доступ дозволен к временщичьим ухам. Клит осторожен — свои слова точно мерит,[207] 310 Льстит всякому, никому почти он не верит,[208] С холопом новых людей[209] дружбу весть не рдится, Истинная мысль его прилежно таится В делах его. О трудах своих он не тужит, Идучи упрямо в цель[210]: Клиту счастье служит, — 315 Иных свойств не требует,[211] кому счастье дружно; А у Клита без того[212] нечто занять нужно Тому, кто в царском прожить доме жизнь уставил, Чтоб крылья, к солнцу подшед,[213] мягки не расплавил: Короткий язык,[214] лицо и радость удобно 320 И печаль изображать — как больше способно К пользе себе, по других лицу применяясь; Честнее будет он друг,[215] всем дружен являясь; И много смирение, и рассудность многу Советую при дворе. Лучшую дорогу 325 Избрал, кто правду всегда говорить принялся, Но и кто правду молчит[216] — виновен не стался, Буде ложью утаить правду не посмеет; Счастлив, кто средины той держаться умеет. Ум светлый нужен к тому, разговор приятный, 330 Учтивость приличная, что дает род знатный; Ползать не советую,[217] хоть спеси гнушаюсь; — Всего того я в тебе искать опасаюсь.[218] Словом, много о вещах тщетных беспокойство, Ни одно не вижу я в тебе хвально свойство. 335 Исправь себя, и тогда жди, дружок, награду; По тех пор забытым быть не считай в досаду: Пороки, кои теперь[219] прикрывают тени Стен твоих, укрыть нельзя на высшей степе́ни. Чист быть должен, кто туды не побледнев всходит,[220] 340 Куды зоркие глаза весь народ наводит. Но поставим, что твои заслуги и нравы Достойным являют тя лучшей мзды и славы; Те, кои оной тебя неправо лишают, Жалки, что пользу свою в тебе презирают; 345 А ты не должен судить, судят ли те здраво, Или сам многим себя предпочтешь неправо. Над всем[221] же тому, кто род с древнего начала Ведет, зависть, как свинье — узда, не пристала; Еще б можно извинить, если знатный тужит, 350 Видя, что счастье во всем слепо тому служит, Кого сколько темен род, столь нравы развратны, Ни отечеству добры, ни в людях приятны; Но когда противное видит в человеке, Веселиться должен уж, что есть в его веке 355 Муж таков, кой добрыми род свой возвышает Делами и полезен всем быть начинает.[222] Что ж в Дамоне, в Трифоне и Туллие[223] гнусно? Что, как награждают их, тебе насмерть грустно? Благонравны те, умны, верность их немала, 360 Слава наша с трудов их[224] нечто восприяла. Правда, в царство Ольгино[225] предков их не знали, Думным и наместником деды не бывали, И дворянства старостью считаться с тобою Им нельзя; да что с того? Они ведь собою 365 Начинают знатный род, как твой род начали Твои предки, когда Русь греки крестить стали.[226] И твой род не все таков был, как потом стался, Но первый с предков твоих, что дворянин звался, Имел отца, славою гораздо поуже, 370 Каков Трифон, Туллий был, или и похуже. Адам дворян не родил, но одно с двух чадо Его сад копал, другой пас блеюще стадо;[227] Ное в ковчеге с собой спас все себе равных Простых земледетелей, нравами лишь славных; 375 От них мы все сплошь пошли, один поранее Оставя дудку, соху,[228] другой — попозднее.

1730

Петербург.

Гравюра А. Зубова. 1727 г.

Государственный музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина.

ПИСЬМА

 ПИСЬМО II[229] К стихам своим 1 Скучен вам, стихи мои, ящик, десять целых Где вы лет тоскуете в тени[230] за ключами! Жадно воли просите, льстите себе сами, Что примет весело вас всяк, гостей веселых,[231] 5 И взлюбит, свою ища пользу и забаву, Что могу и вам и мне достанете славу. Жадно волю просите, и ваши докуки Нудят меня дозволить то, что вредно, знаю, Нам будет; и, не хотя, вот уж дозволяю 10 Свободу. Когда из рук пойдете[232] уж в руки, Скоро вы раскаетесь, что сносить не знали Темноту[233] и что себе лишно вы ласкали. Славы жадность, знаю я, многим нос разбила; Пока в вас цвет новости[234] лестной не увянет, 15 Народ, всегда к новости лаком, честь нас станет, И умным понравится[235] голой правды сила. Пал ли тот цвет? больша часть чтецов уж присудит, Что предерзостный мой ум в вас беспутно блудит. Бесстройным злословием назовут[236] вас смело, 20 Хоть гораздо разнится злословие гнусно От стихов, кои злой прав пятнают искусно, Злонравного охраня имя весьма цело.[237] Меня меж бодливыми причислят быками:[238] Мало кто склонен[239] смотреть чистыми глазами. 25 Другие, что в таком я труде упражнялся, Ни возрасту своему приличном, ни чину, Хулить станут; годен всяк к похулке причину Сыскать, и не пощадят того, кто старался Прочих похулки открыть. Станете напрасно 30 Вы внушать и доводить слогом своим[240] ясно, Что молодых лет плоды вы не ущербили, Ни малый мне к делам час важнейшим и нужным; Что должность моя всегда нашла мя досужным[241]; Что полезны иногда подобные были 35 Людям стихи.[242] Лишной час, скажут, иметь трудно,[243] И стихи писать всегда дело безрассудно. Зависть, вас пошевеля, найдет,[244] что я новых И древних окрал творцов и что вру по-русски То, что по-римски давно уж и по-французски 40 Сказано красивее. Не чудно с готовых Стихов, чает,[245] здравого согласно с законом Смысла,[246] мерны две строки кончить[247] тем же звоном. Когда уж иссаленным[248] время ваше[249] пройдет, Под пылью, мольям на корм кинуты, забыты 45 Гнусно лежать станете, в один сверток свиты Иль с Бовою, иль с Ершом;[250] и наконец дойдет (Буде пророчества дух служит мне хоть мало) Вам рок обвертеть собой иль икру, иль сало.[251] Узнаете вы тогда, что поздно уж сети 50 Боится рыбка, когда в сеть уже попалась; Что сколь ни сладка своя воля им казалась, Не без вреда своего презирают дети Советы отцовские. В речах вы признайте Последних моих любовь к вам мою. Прощайте.

1743

ЭПИГРАММЫ

На старуху Лиду

 На что Друз Лиду берет? дряхла уж и седа. С трудом ножку воробья сгрызет и пол-обеда — К старине охотник Друз, в том забаву ставит; Лидой медалей число собранных прибавит.

1730–1731

Автор о себе (Эпиграмма II)

 Кто я таков — не скажу, а вот мне примета: Не русак, дик именем, млады мои лета.

1730

ИЗ АНАКРЕОНА[252]

О женах

 Природа быкам — рога, Копыто дала коням, Зайцам — ноги быстрые, Львам — свирепы челюсти, Рыбам — плавать искусство, Птицам — удобность летать, Мужам — рассуждение. Женам дала ль что? — Дала! Что ж такое? — Красоту, Вместо всякого ружья, Вместо всякого щита: Красавица бо и огнь И железо победит.

1736–1742

О себе

 Говорят мне женщины: «Анакреон, ты уж стар. Взяв зеркало, посмотрись. Волосов уж нет над лбом». Я не знаю, волосы На голове ль иль сошли, Одно только знаю то, Что найпаче старику Должно веселитися, Ибо к смерти ближе он.

1736–1742

О своей полюбовнице

 Превосходнейший меж всеми Живописцы и начальник Ты родийского искусства,[253] Ну-тко, примись напиши мне Полюбовницу отсущу[254], Такову, как я скажу ти; Напиши ты мне вначале Мягки черноваты кудри, И, буде воск[255] того сможет, Пусть те будут благовонны. Напиши от двух щек выше, Под пресмуглою косою, Чело из кости слоновой. Брови пусть не отдалены. Не близки будут друг к другу, Да не чувственное будет Что порожжее меж ними; Пусть черны будут ресницы, Огненные сделай очи, Как Минервинные серы И как Венусовы светлы. Шипки с молоком смешавши,[256] Тем напиши нос и щеки, Уста сделай таковые, Чтоб все чувства побуждали И лобзания прощали. Ниже мягкого бородка, Вокруг белой, как снег, шеи, Пусть летят все Благодати. Облачи ты ее в прочем В бледно-багряну одежду, И сквозь ту мала часть плоти Пусть видна будет, чтоб, тело Каково, с того познати. Полно столько: уж всю вижу: И вот воск говорить станет.

1736–1742

К девице

 Не бегай ты от меня, Видя седу голову; Ни затем, что красоты Блистает в тебе весна, Презирай мою любовь! Посмотри, хотя в венцах, Сколь красивы, с белыми Ландышами смешанны, Розы нам являются.

1736–1742

О любителях

 Кони убо на стегнах Выжженный имеют знак, И парфянских всяк мужей По шапке может узнать.[256] Я уже любящих тотчас, Лишь увижу, познаю; Того бо, что, бедные, В сердце скрывают своем — На лице видится знак.

1736–1742

ПРИМЕЧАНИЯ

Антиох Дмитриевич Кантемир (1708–1744) — поэт-сатирик. Родился в Молдавии в семье молдавского господаря. Отец Кантемира, задавшись целью освободить Молдавию от турецкою ига, вступил в тайные переговоры с Петром I. После неудачного Прутского похода (1711 г.) семья Кантемиров переселилась в Россию.

Первоначальное образование Кантемир получил дома под руководством бывшего воспитанника Славяно-греко-латинской академии Ивана Ильинского, пробудившего у мальчика интерес к виршевой поэзии. Позже брал уроки у профессоров и преподавателей Петербургской Академии наук. Был разносторонне образован, знал древние и новые европейские языки. Служил в Преображенском гвардейском полку. В годы реакции, после смерти Петра I, защищает его преобразования. С этой целью пишет сатиру «На хулящих учения» (1729). Был замечен Феофаном Прокоповичем и принят в его «Ученую дружину». Вместе с Феофаном Прокоповичем помогал Анне Иоанновне в ее борьбе с «верховниками», стремившимися ограничить в свою пользу власть новой императрицы (1730 г.). Однако вследствие происков тайных и явных недоброжелателей не получил за это ни наград, ни повышения в чине.

В 1732 году был направлен послом в Англию, а в 1738 году переведен в той же должности во Францию. Это была своего рода почетная ссылка писателя-сатирика. На дипломатической службе Кантемир зарекомендовал себя умным, дальновидным политиком. За границей не прекращает литературную деятельность. Вслед за пятью сатирами, написанными в России, пишет еще четыре сатиры. Однако при жизни писателя его сатиры так и не были напечатаны. Умер во Франции.

Лучшими литературными произведениями Кантемира являются его девять сатир, впервые напечатанные в России в 1762 году. Кроме того, ему принадлежат басни, эпиграммы, переводы из Анакреона Горация, Буало, а также неоконченная поэма о Петре I «Петрида». В истории русского просвещения заметную роль сыграл его перевод книги Фонтенеля «Разговоры о множестве миров», пропагандировавшей гелиоцентрическую систему Коперника. Интересен труд Кантемира по теории стиха («Письмо Харитона Макентина»), в котором он отстаивает слегка усовершенствованную им силлабическую систему.

Кантемир сопровождал предназначавшиеся для издания сочинения обширными примечаниями. Он писал: «Примечания к совершенному понятию моего намерения служат».

Произведения А. Кантемира печатаются по изданию: А. Кантемир. Собрание стихотворений (Библиотека поэта. Большая серия), «Советский писатель», Л. 1956.