Красная палата

fb2
Сухов Григорьевич Федор

Драматическое повествование в стихах о протопопе Аввакуме.

Драматическое повествование

ЗЕЛЕНЫЕ СВЯТКИ

Вышли на свет цветы и травы. Оправились, повеселели зеленя. Облиствились деревья: березы, осины, ясени. Люди вышли к завалинкам, среди них много ряженых, много святошников.

 Одна из святошниц Я вчера была у кума, Увидала Аввакума. Аввакум ходил-похаживал, Бороду свою показывал. Борода-то длинным Раздождилась ливнем, По всему по раннему Спящему заречью Расшумелась бранною, Непотребной речью. По такому поводу, По такому случаю Никакую бороду Больше я не слушаю. Аввакум (Из окна своей избы.) Слопал бес. И не оставил косточек, Духа не оставил человечьего. Пожалеть бы, да жалеть не хочется, За язык сама себя повесила. Вытянула длинный свой язычище, Клюнула на дьявольскую удочку… С нас со всех когда-нибудь да взыщется, Долго не гулять коню без удержу, Без уздечки не гулять, без оброти. Святошники Закрутило утицу В крутояром омуте. Укачало озеро Молодого селезня, Все оно березово, Солнечно разведрилось. Встрепенулся селезень, Громко крикнул утицу… А мы просо сеяли, Рассевали у лесу. Аввакум Марковна, Схожу-ка я на улицу, Подышу ромашками да кашками. Марковна Аль какую заприметил утицу? Аль обольстился сказками? Аввакум Бабьей дурью маешься. Не сказками — Скоморошьими я обольстился песнями. Святошники Расщедрись, весна, Днями красными, С речного дна Взыграй перстнями, Росой смочи Ветку-веточку, Подбери ключи К лету-летечку! Один из святошников Не гром гремит И не дождь идет, Аввакум шумит, Бородой трясет. Аввакум Подобру, без злого умысла К вам пришел я, слуги бесовы. (Обращаясь к одной из прихожанок.) Что ты, умница-разумница, Что не тешишь себя песнями? Что не радуешь нечистого Скоморошьим наваждением? Али кровушка вся выстыла От греховного радения? Так ли говорю, Прасковьюшка? Прасковья Слово попусту не молвится, Издрожалась, изболелась кровушка, Вся-то я — как упокойница. На могилки голосить пойду. Аввакум                                 Не велено, Мертвых полошить не надобно. Ты смотри, как весело, как зелено, Как господь землицу-то обрадовал! По его всевышней милости Каждой твари по заслугам воздано.

Прасковья замечает местного колдуна Протаса, быстро убегает к кладбищу, к своим могилкам.

Протас (Подходя к Аввакуму.) Аввакум, отколе смог ты вылезти Наподобье червяка навозного? Аввакум Чирей на язык тебе, безбожнику, Жалкому исчадью адову!.. (Размашисто крестится.) Яблоньки цветут… Как по снегу Я хожу и сердце радую. Упаси меня, о господи, От греха, от духа подлого И от сатанинской гордости Нечестивца бесомордого, Удержи от искушения… Протас Аввакум, ты не удержишься, Не найдешь себе спасения От зазывной песни девичьей. Прасковья (Голосит на кладбище.) Не ужился с иволгой соловушка, Что-то не слыхать его, залетного. Голова ли ты, моя головушка, Не ищи ты больше зелья приворотного. Не томи, не изводи себя бессонницей, Неприкаянной не убивайся странницей. Во поле трава по ветру клонится, Что с травою, что с зеленой станется? Резвые утихнут колокольчики, Над дорожной отзвенят обочиной, Хрустнут бедные дитячьи косточки Под косой, безжалостно наточенной. Никуда-то от косы не денешься, Никуда-то от нее не скроешься. Красная себя сгубила девица, Сгасла зоренька за дальнею околицей. Потемнело, свечерело поле чистое, Облилось оно росой студеною, Чтоб трава, как реченька речистая, Пала в ноги ветру полуденному. Чтоб коса еще жаднее зарилась На мою на травушку-муравушку, Чтоб туманом, как водою, залило Землю всю от краешка до краюшку… Аввакум Спать пойду. Протас                 Иди да не сворачивай К молодым ромашкам на обочину. Аввакум Без указа твоего собачьего Разгляжу дорогу К дому отчему. Протас Нет, не разглядишь. Очутишься, По веленью моему окажешься Там, где крякает ночная утица, Где русалочья вскипает кашица. В озере, на кочке на лягушечьей Будешь петь свою заутреню, Будешь звать под тальниковой кущицей… Аввакум Не твою ль лодчонку утлую? Не твоей ли бесомордой милости Буду кланяться я, кучаться? Господи! Когда успела вырасти Эта ивовая кущица? И вода, когда она нахлынула? Яблоневым белым цветом вспенилась, Неуемных соловьев да иволог Колдовское расплескала пение. Будто вправду взволновалось озеро, На меня, на грешного, разгневалось, Ну а я — я вроде с острова Зрю разгневанную невидаль. Зрю я ивовую кущицу, Небо зрю над этой кущицей, Слышу — петуха аль курицу? — Петухом пропела курица. Быть беде. Тут не Протасова, Не его тут прихоть видится, — Дьявол вздумал позлорадствовать Над речушкою извилистой. Над моей смиренной Кудьмою Вздумал сатана потешиться, Норовит ударить в грудь мою Острыми рогами месяца. Стрелами пускает молоньи, Бесперечь глаголят всполохи, Будто поднятыми волнами Пал нечистый прямо под ноги. Порешил на мне он выместить Злобу злючую, шипучую… Я к твоей взываю милости, Господи! Тебе я кучаюсь, Проведи меня до колышка, До незримого мной пряслица. (Видит идущего по призрачной воде человека.) Это, кто это? Прасковья                 Прасковьюшка, Это я хотела спрятаться. Аввакум От кого, скажи, родимая? Прасковья От ликующего месяца, От его от света дивного, Что в глазах моих мерещится, Что мою холодит кровушку. Аввакум Всюду сатана злорадствует… Ты спровадь-ко меня к колышку, К моему родному пряслицу. К Марковне моей. А Марковна, Как воззрится, горемычная… Знать, зоря восходит. Маково По всему по небу выцвела. А воды-то вроде не было, Вроде я ступаю посуху. Яблоньки цветут. И непогодь К моему не липнет посоху. Так ли говорю, Прасковьюшка? Прасковья Говорит, глаголет истина. Аввакум Значит, не сробела кровушка, Значит, вся она не выстыла…

ЧЕТВЕРОНОГИЙ ПРИХОЖАНИН

Стоящая на отшибе деревянная церквушка. При церквушке кладбище, могилки. Прошедшая между могилок Прасковья ступила на паперть, тронула приоткрытую церковную дверь.

 Аввакум Входи, мой свет, Прасковьюшка, входи, Врата в храм божий всякому открыты. Уж коий час я воздаю один, Всевышнему творю свои молитвы. Святому духу возношу свою В грехах погрязшую живую душу, Присягу нерушимую даю, А глядь-поглядь, Возьму да и нарушу. Велик соблазн, Хитер нечистый дух, Везде свои он расставляет сети… Ведь рек господь, как пропоет петух, И ты забудешь о своем обете. И не с того ли торжествует бес, Что я взываю и радею всуе. Неотвратимый, зримый мною перст, Он на меня всечасно указует. И, указуя, он глаголет: зри Стези свои, заблудший человече, В тартарары ведут твои стези, Твои пустые, суетные речи. Прасковья Уж больно страшно баешь, Аввакум. Аввакум Себя страшу, дабы не ведать страха, Дабы не дать нечистому врагу Восстать из торжествующего мрака. Дабы цветущих яблонь красоту Не обращал он в пакостную лужу… Я указующему говорю персту: Великого обета не нарушу! Прасковья На улице-то сызнова красно. Аввакум Возликовало, устоялось лето. Прасковья Ходила я прогалиной лесной, Давно такого не видала леса… Неразговорчивый какой-то стал, Какой-то тайной опечален думой, Сомкнул свои зеленые уста, Ни кленом не обмолвился, ни дубом. К рябине подходила. А она Не ворохнулась, горькая рябина. Такая, видно, наша сторона, Ее как будто молоньей убило. Аввакум Бог наказует за грехи. А грех От человеков завсегда исходит, От бога отступился человек, Погряз в своем греховном огороде, В своей гордыне дьявольской погряз. Прасковья Я только-только вылезла из грязи, Нарошно будто, будто напоказ Нечистый дух везде набезобразил, Всю улицу изрыл, исколесил, Дороги все избил, исколобродил. Аввакум Проложенные господом стези, Они не сгинут ни в каком болоте. Они сухими выйдут из воды, Ходи, Прасковья, тропками сухими. Прасковья Ведь от своей-то не уйдешь беды, Настигнет посуху и помокру настигнет. Ой, Аввакум, какая страсть!!!

Прасковья, приседая, прячется за спину Аввакума, с ужасом озирая неслышно вошедшего в церковь матерого медведя.

 Аввакум                                 Изыдь, Нечистый дух, я говорю: изыди! Скорей сокройся, дьявольская сыть, Сквозь землю провались, лохматый злыдень!

Медведь согласно мотает головой, принимает благостный вид.

 Прасковья На образа воззрился и — молчит. Аввакум Святое слово возымело силу. Ни лютый зверь, ни лютый тать в ночи Не тронут робко стихшую осину. Ее знобящую не тронут дрожь — На силу только налегает сила. Не колотись, Прасковья, аки дождь, Своею робкой не трусись осиной. Цветущей яблонькою вознеси Себя над этой моросящей дрожью, Дабы светлее стало на Руси, Дабы не шла она по бездорожью, По выбитым колдобинам не шла… Что я глаголю? Что я возвещаю? Ликующего повсеместно зла Не укротить воркующей печалью, Цветущей яблонькой не укротить. Прасковья (Оглядывая смирно стоящего медведя.) Он подаянья, милостыни просит. Аввакум Есть и в медвежьей дремлющей крови Добра и света алчущие грозди. Не в звере — зверь. Зверь в человека влез, Между собой грызутся человеки, Всяк поедом — кого? — себя же ест, Свои — до дна — опустошает реки. Прасковья (Все еще боязливо наблюдая за медведем.) Он вроде слезы вытирает. Он Скорбящие горе возводит очи. Аввакум Он мудростью великой наделен, К святому духу приобщиться хочет. Прасковья Потребно ли такое говорить, Сама себя не чует животина, Не прогневить бы господа, не прогневить Отца святого и святого сына. Аввакум Зиждитель милосерд, он дивно благ, Ко всякой твари он любвеобилен, Поднимет длань — и исчезает мрак, Светлей становится его обитель. Возложит вещие свои персты На дикий камень — оживает камень, Береза подоконняя свой стыд Прикроет вдруг ожившими листками. Уста отверзнет — возгрохочет гром, Зиждитель скажет праведное слово, Воспрянет ото сна живая кровь Под прошлогодней мертвою соломой. Ужом прошелестит и прошипит, Живая кровь лягушкой возликует! Сам сатана ее не усыпит, Она притихших взбудоражит куриц. И разрешится курочка яйцом, Убудет малость горюшко людское… Прасковья Воззрись-ка, Аввакум! Аввакум                             С святым отцом Глаголю я, и ты нишкни, Прасковья.

Аввакум как бы не замечает ворвавшихся в церковь своих недоброжелателей. Они науськивают на него ими же спущенного с цепи медведя. Медведь противится, начинает дико реветь.

 Прасковья Зверь вправду в человека влез. Аввакум                                 Нишкни. Да образумятся лихие тати, На страшный грех их дьявольской грызни Да снидет свет небесной благодати. Разъяренные голоса — Он со своею потаскушкой здесь! — Она, В олтарь вошла она. Ух, потаскуха! Аввакум (Выпуская в потайную дверь Прасковью.) Расправить, что ли, ширше рамена Во имя сникшего святого духа, Во имя сникшей голубицы. Стой! Умри на месте, Иродово семя!

С великим трудом изгоняет богохульствующих охальников. Отбивает от них медведя. Глядя на него, тяжело вздыхает.

 К добру взываю. Токмо добротой Тьму полунощи мыслимо ль развеять? Не разумеют люди, что творят, Во тьме кромешной пребывают люди. Егда, о господи, рука твоя Нас, окаянных, праведно рассудит? Он близок, судный час. Неотвратим Тот трубный глас над грешной головою. (Обращаясь к медведю.) Заступник мой, а ты, мой побратим, Иди-ко, миленький, иди на волю. Ступай себе, живехонько ступай, Вон этим темным топай перелеском, Не то какой пистолыцик-шалопай Тебя свинцовым угостит орешком. Аль вдругорядь на чепь тебя возьмут, А на чепи-то, чаю, не малинно… От погани от всякой, от прокуд Тебя давно в дремучий лес манило, Рудой высокой сосенкой звало, Черемуховой подзывало веткой. (Долго глядит на убегающего медведя.) Зело мудрен. И яко зверь, зело Он в человеке чует человека.

БЫСТЬ ЗНАМЕНИЕ

Бедная, но чисто прибранная изба. На прилаженном к потолку очепе покачивается зыбка. Марковна только что разрешилась, родила сына. Младенец смирно покоится в зыбке.

 Марковна Тихонький какой. И не подаст, Своего не выдаст голосочка. Не в родителя. Родитель-то горазд, Больно прыток на сердце. Не раз Молоньи метал. Не зря Протас С лягушачьей познакомил кочкой. Посадил на кочку молодца, Баял сам, как куковал на кочке, Как вода рвалась из-под моста, Белые показывала кости. Натерпелся страху Аввакум, Знать, такая выпала планида… Белый свет, он на сто верст вокруг Человечьего лишился вида.

Младенец подал голос. Заплакал.

 Испугался, родненький. Слезой, Первою слезиночкой пролился, Будто пал серебряной росой На мои осиновые листья, На полынь на горькую мою, На лесную нашу луговину.

В избу вбегает Прасковья.

 Прасковья Марковна, Христом тебя молю, К потайному убегай овину Аль в подполье хоронись. Марковна Почто хорониться-то? Скажи, голуба. Прасковья Марковна, Молю тебя Христом, Худо будет. Марковна                 И худое любо, Ежели так повелел господь… (Смотрит в окошко.) А роса-то на траве — как ладан, Как моя тихохонькая плоть, Как моя тихохонькая радость. (Умильно смотрит на младенца.) Прасковья Ради утренней своей росы, Ради маковой своей росинки В рожь спровадь себя, спровадь в овсы, В лес спровадь по горькие осинки, Упаси-ка, Марковна, себя И младеня упаси от глума. Марковна Упасет всевышний, возлюбя Душу светленького воробья, Нас с тобою возлюбя, голуба. Прасковья Ироды! Они приволоклись, С шелепугами стоят у дома, Подали свой сатанинский клич… Марковна Ничего не говори худого, Пусть потомошатся, пусть Беса веселят в себе. Прасковья                         Гляди-ка, Аввакума бьют. Марковна                     Не убоюсь, Дикого не устрашусь я крика. (Берет на руки младенца, выбегает на улицу.) Прасковья Марковна, младеня упаси… Аввакум (Увидя Марковну.) Настенька, последний час наш пробил, Дивное творится на Руси, Нету удержу собачьей злобе, Нет узды на дьявола. Поди Собирай-ко, Настенька, пожитки.

Разъяренная орава под предводительством местного властелина Ивана Родионовича удивленно смотрит на Марковну, на прижатого к ее груди младенца.

 Иван Родионович Люди баяли: у попадьи Титек нету, есть у ней и титьки… Аввакум Не соромь подружие! Голоса — Соромь! — Оскоромь Горячими блинами! Аввакум Господи! Где молоньи, где гром? Где твои зарницы отпылали? Прогневись и потемней лицом, Тучей громыхающей пролейся, Ропщущей расшевелись листвой Чутко настороженного леса. Умири безумство сатаны, Покарай разбойничьи набеги, Белым лебедем речной волны Поднимись и упади на берег. На песок горючий упади, Охлади ликующую нехристь… Заплутали! Есть у попадьи Крылья ангела, да вот, поди, Этим крыльям раскрылиться негде. Расступитесь, нелюди! Свои Шелепуги опустите наземь… (Про себя.) Надо бы молитву сотворить, День-то больно благодатно-красен! (Громко.) Аз же, грешный, лаю, яко пес, На зверей — спускаю с чепи зверя, Страшен он, он неуемно-борз, Зверь — неужто моего? — безверья. Верую, о господи, тебе, Одесную все свои напасти, Не темней лицом и не темней Луговинами небесных пастбищ. Марковна Аввакум, воззрись на небеса. Аввакум Божий свет из глаз моих уходит…

Пораженно стоит с опущенными руками, с запрокинутой в небо головой, долго глядит на ущербленное, кроваво-зловещее солнце, пораженно стоят и недоброжелателя своего духовного пастыря, только младенец на руках Марковны бьется ножонками, подает живой голос.

 Марковна Ягодка моя, моя роса… Аввакум Холодит как будто, непогодит. Марковна Завопил, заголосил петух… Аввакум Час великой кары возвещает. Марковна Крест на церковке твоей потух. Аввакум Сам стою с потухшими очами… Сам во тьму кромешную иду, Человечьего лишаюсь лика, Сам накликал страшную беду, Пагубу великую накликал. Прогневил всевышнего. А гнев, Он на солнце красное пролился. Затемнилось солнце. Больше нет Над землей встающего провидца. Благодетеля-то больше нет. Что глаголю? Что я возвещаю? Вправду помутился белый свет, Черной закручинился печалью. Мертвые выходят из могил, Желтые показывают зубы, Не петух — архангел Гавриил Протрубил в серебряные трубы. Марковна Из лесу загыкала сова. Аввакум Не сова — сам сатана хохочет, В пасть свою не устает совать Человечьи мослаки да кости, Грызть не устает, не устает глодать… Марковна Звезды на небе расшевелились. Аввакум Господи! Смени на благодать, Страшный грех обороти на милость, К падшим милосердие яви — Обнищали разумом и духом. На колени, нехристи! Свои Длани не тяните к шелепугам.

Все недоброжелатели Аввакума падают на колени, опускается на колени и сам Аввакум. Марковна тоже опускается на колени.

 Аввакум Опускаюсь — возношу себя, Высоко младеня возношу я. До еще не стухшего серпа, Что, о сгибшем солнышке скорбя, Над березовым слезится шумом, Льет печаль последнюю свою На еще не стихшие глаголы… На коленях пред тобой стою, Светлую пролей струю, Господи, поставь стопу свою На проглоченные тьмою горы. В долы снидь, дабы развеять темь, Дабы к свету луговины вышли, Дабы пястью ивовой плетень Не держал ни яблони, ни вишни, Соловья за горло не держал. Марковна Солнышко-то вроде прозрело. Иван Родионович Всех зову, всех поведу в крижал, Все свое выкатываю зелье. Бочку непочатого вина Ставлю на олтарь земли и неба. Аввакум Прикуси язык свой, сатана, Устрашись карающего гнева, Указующего устрашись перста, Перст на велий грех наш указует… Лживые обуглятся уста, Водяные испарятся струи, Реки испарятся, а моря, В соль они, моря-то, обратятся, Упадет она, и не моя — Божья длань падет на святотатца. Марковна Солнышко-то спрятало свой лик, Грозовою тучей замутило. Аввакум Грех велик, сором земли велик, Отвернулось от греха светило. От сорома дикого оно Отвратило, опустило вежды, Не с того ль прогрохал озорно Ливня очистительного вестник? Молоньи зеленые пустил, Значит, нет, не испарятся реки. Алчущий души моей пустырь Человека узрит в человеке. Так ли, Родионыч, говорю? Иван Родионович Так сказать, сам бог тебя сподобил… Аввакум Свет весь превратится в головню, Ежли дьявольской предаться злобе. Иссушит, испепелит она, Окаянная гадючья злоба. Иван Родионович Ставлю бочку красного вина Ради баско сказанного слова! Веселитесь, люди! Аввакум                         А с чего Веселиться-то? Болози нету. Марковна Небушко-то сызнова черно, Ясному и не пробиться свету. Новая надвинулась напасть.

Молния. Гром.

 Господи! За что такая кара? (Утешая младенца.) Успокойся, родненький, не плачь… Аввакум Плачь, Настасьюшка, слышнее плачь, Небо-то тебя не услыхало, Не узрело нашу лебеду. Марковна Моего не разглядело лиха…

От удара молнии загорелась изба Аввакума. Из избы выбежала Прасковья. Она недоуменно смотрит на вылетающее из трубы пламя.

 Аввакум (Опустив голову.) Сам накликал страшную беду, Пагубу великую накликал.

В ПРИТВОРЕ КАЗАНСКОГО СОБОРА

Сбежавший в Москву Аввакум произведен в протопопы. Под духовным покровительством своего наставника Ивана Неронова приютился в Казанском соборе. Аввакум рад такому приюту, он подолгу беседует со своим духовным отцом, внимает каждому неторопливо сказанному слову.

 Отец Иван Мор на Москве. Великий мор идет. Повсюду Вопит честной народ. Сама земля вопит. Пасть норовит в лихой соблазн, в прокуду, Кипит невыплаканной горечью обид. Вечор был на Пожаре я. А на Пожаре Народ не жалует и самого царя. Свет Алексей Михайлович, в него бросали Такие камушки, что и сказать нельзя. Воспламенится, устыдится небо, Святые лики отвернутся от меня. А люди ведают: я никогда не гребал Словцом, что вышипит гремучая змея, Что обжигает подзаборною крапивой, — Я сызмальства себя крапивою обжег… Зоря-то, Аввакум, как дико окропила, Охолодила мой заветный посошок, Меня охолодила.                     Зябок стал я, робок. Она, зловещая, легла на дровяник. И не зоря — как ненасытная утроба, Как будто волчья пасть всю. землю кровенит. Не зря вещало знаменье. Не зря затмилось, Средь бела дня все кануло, все в нощь ушло. Содетель милосерд, он гнев сменил на милость, Добром хотел известь непопранное зло. В нощь канувшему дню он даровал зеницы, Прозренье даровал. «Да будет свет!» — сказал. Дозде мне видится, как крылышки синичьи Вернули синее обличье небесам. Но обессилело добро. И обессилел Свет, изнемог в единоборстве с сатаной. Мор на Москве. Великий мор идет, мой сыне, И не понять, какой — холерный аль чумной? Кого бы попытать, спросить кого — не спросишь, Одни лишь тати шастают в глухой ночи… (Долгое молчание.) А тут еще беда — преставился Иосиф, Святейший патриарх вдруг в бозе опочил. Одначе не бывать святому месту пусту, Собор святых отцов решит, соблаговолит.

В дверях притвора неожиданно появился Никон. Внешне он развязно-прост, но внутренне чутко-насторожен.

 Никон Здорово, земляки! Отец Иван Садись. Не богохульствуй. Держи себя в узде смиренья и молитв. Никон Держу, отец Иван, ношу во рту железо, Аз, яко конь, свои кусаю удила. Отец Иван По лесу скачешь и не хочешь видеть леса, Сдавна привык не удивляться — удивлять. Так удиви скорей, благочестивый Никон, Скажи, какие сны твой будоражат сон?.. Сам государь изволит зрить тебя владыкой. Да будешь на престол великий возведен. Услышат люди и не в колокольном звоне, Услышат божий глас во вздохе воробья… Благочестивый муж святой отец Афоний, Он разглядел, он первый угадал тебя. Я дело говорю аль, может быть, не дело? Никон Пустое говоришь. Отец Иван                     Напраслину плету, Снаружу сам себя пред непорочной девой, Скверню Иосифа могильную плиту. Я имя царское упоминаю всуе, Не так ли, Аввакум? Аввакум                     Не так, отец Иван. Кому не ведомо: напрасно не бушует, Без ветра не вскипает море-океан. Отец Иван По всем святым обителям гуляет ветер, Его глаголящие не унять уста. Свет Алексей Михайлович давно приветил Тебя монаршим мановением перста. Тебя светлейшее давно узрело око, Так что ж ты, Никон, прячешь самого себя?! Никон Аз пасть боюсь. Бо вознесенному высоко Не может пухом быть сырая мать земля. Отец Иван Отколе пасть? С полатей сверзится аль с печи? Никон (После некоторого замешательства.) Давным-давно не леживал я на печи… Отец Иван Поди ложись… Никон                 Усну — проснутся тотчас беси. Возьмут да выкрадут потайные ключи. Отец Иван И в партиарши не войти тогда хоромы. Никон Не обольщен хоромами — тянусь к избе, К соломе я тянусь,                     вздыхаю по-коровьи, Утробой всей тоскую о ржаном тепле. В нижегородские опять хочу пределы, Хочу на Сундовик, к Макарию хочу… Ах други малолетства, где вы нынче, где вы? Вы освежающую слышите ль грозу? Она уже гремит своею колесницей, Своей невиданною упряжью слепит, Дорожной непроглядью весело клубится Из-под серебряно подкованных копыт. И волны белыми вздымает парусами, И ходят волны по клокочущей реке, Рассыплется, и не горохом — бубенцами, Дождь в придорожном раззвенится ивняке. Сквозь солнышко в березняке моем прольется, В черемухе — черемухой взыграет дождь, Он обернется в ягоды ее. Бересте Он возвратит певучую живую дрожь. Тогда и радуга, она вратами рая Явит себя,             в озерном отразит стекле. И — ни вороньего, ни галочьего грая, Одни лишь ластовицы ластятся к земле. Да благовонят, говорят между собою, Цветы на ангельском глаголят языке. Отец Иван Велеречив ты, Никон. Никон                         Давнею любовью Зело пристрастен к книжной письменной строке. Зане без книги, без писмен невзвидеть света, Во тьме кромешной наша пребывает Русь. Отец Иван Взутрело вроде. Никон                     Свежим потянуло ветром, Но ветер древлюю не растревожит грусть. Он почивающую Русь не растревожит, Потребен гром, великая нужна гроза. Святым Иосифом опущенные вожжи, Они без крепких рук не стоят ни гроша. Пойду я на подворье. Отец Иван                         Будь благоразумен, Смотри бедою моровой не надышись.

Никон уходит.

 Аввакум Нашел кого учить! Он весь — как в конской сбруе, Как жеребец стоялый. Отец Иван                         Больно голосист, Басен стал больно наш благочестивый Никон Подмаслиться хотел и распустил язык. Хлебнем мы, Аввакум, такого хватим лиха. Аввакум Привык, отец Иван, Я ко всему привык.

ВОСПРЯНУВШИЕ ГОЛУБИ

Паперть Казанского собора. Аввакум, стоя на паперти, трогаем посохом тела умерших прихожан. Среди умерших много живых нищих, они или крепко спят, или не могут поднять головы, не могут шевельнуться.

 Аввакум Как мухи люди мрут. Они как мухи, Не шевелясь, лежат они. А я Суетствую, глаголю все про муки Греховного земного бытия. Досадствую на что-то. А на что бы, Досадствовать на что мне? Несть конца Ни царствию надутой спесью злобы, Ни умствованию мудрого глупца. И несть конца томлению души. (Заметив поднятую голову нищей прихожанки.) Душа еще не отошла от тела, На подаянья жалкие гроши, Как на свои на слезы, поглядела. В останный раз сама себя в купель Своей земной печали опустила И к небу подняла двух голубей, От искушения уберегла… А солнце-то как все окровенело, Как нехотя из красного угла Выходит на хмуреющее небо. Нищая прихожанка Поставлю свечечку. Аввакум                     Не отошла, Видать, отудобела голубица. Да убоится всякая душа, Греховного соблазна убоится! Да выпьет чашу горечи до дна, До самой капельки последней выпьет! (Обращаясь к нищей.) Воспряла, бедная? Нищая                     Одна, как есть одна. И ты один. Аввакум                     Един. Как шпынь на дыбе. Сама-то здешняя? Нищая                     Издалека. Аввакум Откудова господь тебя сподобил? Нищая Большая есть, есть малая река, Я речку малую брала в ладони, Я, сладкую, ее пила, Ее водицей душу освежала, А рядом будто в воздухе плыла, Березовая трепетала заросль. А чуть подале яблони. Они Зимой пуржились на пороге лета. И весь-то сад так дивно гомонил, Так лепо пел, благоухал так лепо. И ничего не нужно. И не нужно Мутить вошедшей в берега реки. Аввакум Прасковьюшка, Неужто ты? Прасковья Неужто Ты, Аввакум? Аввакум Мои вопят грехи. Прасковья Виденье дивное меня позвало, К Москве меня взяло да привело, Сплела себе неведомый, незнамый, Колючий — из шипарника — венок И, осененная венком колючим, Пробилась сквозь лесную непролазь. А лучше было бы, а может, легше, Когда б такая не случилась блазнь… Настраховалась я. Такие гласы Со всех сторон кидались на меня, Что замирали, становились глаже, Взъерошенные никли зеленя. Трава к земле встревоженной припала, А что-то колотиться начало… Тогда и уязвила я шипаром Долоныо не прикрытое чело. И не от боли плакала — от страха К всевышнему взывала. И тогда Из непроглядного лесного мрака Пресветлые восстали города. А посреди-то красная палата, Высоко поднялась она. Она Вся в серебро, вся в расписное злато, Как царская невеста, убрана. Ввели меня в палату. А в палате, А на столах-то постлано бело. Блюда стоят. А блюд-то этих хватит, На все на наше разноси село. А чьи блюда? А чья она, палата? Глаголят — Аввакумова она. Я на пол глянула. И ни одна-то Соринка на полу-то не видна. Приглядно все. И все-то так порато, Умильную я пролила слезу… Аввакум (Раздумчиво глядя на Прасковью.) Она и впрямь красна, моя палата, Куда я дену эдаку красу? (Глядя на тела усопших прихожан.) Так купно опадающие листья, Куда снесу их тлеющую плоть? Прасковья Всевышний не оставит без жилища, Нас всех… Аввакум             Призрит и приютит господь, Своею милостью не позабудет, Воздаст за наши тяжкие труды, Мы все-то человеки, все-то люди, Юдоли горькой горькие плоды… (Надолго умолкает.) Скажи, Прасковьюшка, а как она, Покинутая мною Палестина? Как ваша Кудьма? Прасковья                     Извелась до дна, До капельки останной изгрустилась. Истосковалась. Не понять с чего Песком горючим вся-то обложилась. Аввакум Пошли, о господи, и на ее чело Свою, никем не попранную милость. Прасковьюшка, я так ли говорю? Прасковья Глаголет красная твоя палата… Аввакум Земному кланяется ковылю Перед восставшим над землей Пилатом.

ДЬЯВОЛЬСКАЯ КОЛЕСНИЦА

Став патриархом, Никон взял в свои руки не только отпущенные святым Иосифом вожжи, он самовластно управлял всей государственной колесницей, решительно и жестоко расправлялся с неугодными ему людьми, с тайными или явными противниками широко вводимой им церковной реформы.

 Отец Иван Гибнет Русь! И никуда не денешься, Никуда не скроешься от гибели. Душу холодеющего деревца Дьяволы алкающие выпили. До последней зеленинки выжрали Луговины стынувшего пастбища, Никакими силами всевышними От нечистой силы не избавишься. Сам Агафаил в обличье пастыря Самочинно ходит луговинами, Широко разинутую пасть свою Набивает жертвами невинными. Бедные похрустывают косточки На зубах ликующего дьявола. Море выплаканной небом горечи На виду оно, оно воочью явлено. Вдоль и поперек лодьями утлыми Из конца в конец оно исхожено. Аввакум, Звони давай к заутрене Ради небушка погожего. Может, поубудет горюшко, Может, прояснится небушко. Аввакум (Обращаясь к Прасковье.) Никуда не уходи, Прасковьюшка. Прасковья Подивлюсь пойду. Отец Иван                     Дивиться не на что. Гибнет Русь. Не от поветрия, От неслыханного поругания. В дьявола она поверила, Зелья напилась поганого. Плачь слышнее, Аввакумушко, Крепче бей в зазывный колокол! Разручьись по переулочкам, Растекись по тихим горенкам. К царской припади хоромине, Вразуми высокую хоромину, На самой Москве ли, на Коломне ли К вздоху пригорнись холопьему. Дабы знала Русь вся, дабы ведала, Как ее рыдают каменья… Гибнет бедная не от поветрия — От неслыханного поругания. Прасковья Подивлюсь пойду. Отец Иван                     Не потеряйся, белица, Поживее возвращайся к пристани, А не то твой протопоп рассердится, По ночам нутро свое все выстонет. Прасковья К Марковне пойду. Отец Иван                     Иди-ко к Марковне, Бедную обрадуй протопопицу.

Прасковья уходит.

 Вороны кружат у самых маковиц, Черные,           кружат они непопусту. Не с того ль запала думушка, Будит сердце вещим всполохом… Плачь слышнее, Аввакумушко, Крепче бей в зазывной колокол! Да услышат, да увидят люди добрые, Что творится, что на белом свете деется. Нет его! Все вылакали, все-то допили, Без души осталось деревце. Воронье одно накликано Раскопытившимся дьяволом, Каждый ворон смотрит Никоном, Патриархом новоявленным. И, во все-то горло каркая, Дико расчадились вороны, Облились смолою жаркою Эти тлеющие головни. Ополчились на святые храмины Древлего святого благочестия, Воздивила даже каменье Новоявленная бестия! Злые силы Агафаиловы Под себя все подкопытили. (Обращаясь к вступающим на паперть прихожанам.) Загляните, люди милые, В очи плачущей обители. Зналась бедная с Батыевой И с иной лихой опричиной. Прихожане — Чай, язык-то доведет до Киева. — Доведет… до первой пыточной. — Ты слыхала ли про дьякона? — Про какого? — Да про Федора. — Отглаголил, откалякал он Про страдальца преподобного, Про блаженного Григория. Отец Иван Люди добрые, Мне колесница подана, Сам Агафаил ее огоревал, Никон сам без роздыха сколачивал, Колеса железом окузнечивал, Наподобие хвоста собачьего, Спину гнул он От утра до вечера. Весь-то день от зорюшки до зорюшки. Все-то дни без отдыха, без роздыха Капли пота — как льняные зернышки — С патриаршего катились посоха. Натрудился патриарх, намучился, Бедного и пожалеть-то некому! Пожалею — соберу имущество Да отправлюсь в услуженье к нехристю.

Оборотясь к собору, хотел было пройти в его притвор, но сразу же был задержан служивыми людьми.

 Волей не берете, так берите нехотью, Волоките на чепи скаженника! Все равно — не поклонюсь я нехристю, Не надену на себя ошейника. Кукишем не осеню себя. Нечистого Ересью поганой не обрадую. Осеняюсь нерушимой истинной, Троеперстьем сложенною правдою. (Крестится.) Освещаюсь и в кромешной невиди — Божий зрак полуночью не выхлестать… Прихожане — И перекреститься не дали… — Дождались пришествия антихриста. — За грехи за наши. — Небожители, Что творят они, что делают! Отец Иван Душу вылакали, выпили, С непорочной переспали девою, Божью матерь обесчестили И на поруганье отдали В лапы бесомордой бестии Вместе с тихими угодьями, С луговинами заречными Да с заречными полянами… (Обращаясь к служивым.) Что ширяете зловещими Бурколами оловянными? Окаянными гляделками Чт© вы крутите, что вертите, Как гуляющими девками В язвах черного поветрия? Что стоите, бритоликие, Аль в Христа опять поверили? Сам смирю себя веригами, Утону в железном вервии. (Сам садится в телегу, опутывая себя железными цепями.) Гибнет Русь не от поветрия — От неслыханного поругания.

ПРИШЕСТВИЕ АНТИХРИСТА

После заточения отца Ивана Аввакум, не принимая официально вводимых церковных новшеств, стал совершать тайные службы. Он совершал их на сушилах (на сеновале), во дворе своего мятежного наставника.

 Старица Анисья Грядет, Прасковьюшка, давно грядет, Знаменье-то, оно не зря оповещало, На много зим вперед, на много-много лет, Как будто в вещее провидело зерцало. Старец Петр Грядет… И не грядет — уже нагрянул он, Он во плоти своей, в своем обличье явлен, Пожрал в грехах своих утопший Вавилон И Рим пожрал с корнями непорочных яблонь. На поруганье велие отдал Царьград, Не солнце — месяц светит над святой Софией, Колокола             как безъязыкие, не говорят, Они уязвлены насмешкою совиной, Совиным хохотом они уязвлены, Слепым безумствием сошедшей наземь нощи… И на святой Руси, объевшись белены, Сам царь безумствует, сам сатана хохочет. Старица Анисья Ты про царя-то больно не шуми. Старец Петр                                     Шуми И про царя глаголь, егда пришла погибель. Нет, лучше умереть и не зверьми-людьми Принять распятие на непокорной дыбе. В купели огненной себя испепелить И пепелесо вознести себя на небо, Цветущим духом здравствующих лип Познав всю лепь земли и всю ее нелепость. Нелепо немотой томить свои уста, Немотствует лишь червь да раб презренной плоти! Есть даже в персти падшего к ногам листа Тот дивий вопль, тот плач, что темный лес холодит. Вопи, Анисьюшка, Прасковьюшка, вопи, Да захолонет кровь лихого супостата! Во имя высшей правды и святой любви Спасай Христово обездоленное стадо. Себя, Анисьюшка, Прасковьюшка, себя спасай. Прасковья Я упасла себя — в купаву обернулась. Старица Анисья Счастливица, нага-то вся она, боса… Старец Петр И не горюет. Не стоит она понуро. Не клонит долу светлую свою главу, Чела не тяготит ночной ненастной думой. Блажен, кто обернулся заживо в траву, Кто стал березою, кто разветвился дубом. Кто на лугу аль в полюшке широком встал, Корнями крепко врос в суглинок али в супесь, Раскрыл невинные зеленые уста, С зорею утренней христосуясь, голубясь. Любуясь дивною небесною красой, А в красный день жнитва аль обмолота, Как ладаном, животворящею росой Врачуя горечь солонеющего пота, Даруя сень благословенному труду, Рукам натруженным давая сладкий роздых, Ловя в зазывно вечереющем пруду Святым крещением трепещущие звезды… Старица Анисья Сама не видела, а люди говорят: Звезда хвостатая по небу проходила, Не зря ведь говорят, Прасковьюшка, не зря Средь бела дня такое расхвостилось диво. Старец Петр И не по небу расхвостилась — по земле, Блажен, кто в дуб али в березу обернулся! Се сам антихрист на запечном помеле, Его хохочущее вылезло безумство. И никуда не скроешься, и никуда От вельзевуловой не спрячешься печати, На что пронырливая прыткая вода, И та в смиреннейшей безмолвствует печали. Аввакум Не то глаголешь! Не смирюсь! И не смирится Вода,         она из тихих выйдет берегов. Ты сам глаголил: даже в падшей персти листьев Кипит не падшая, бунтующая кровь. Кричит она, живая кровушка кричит: Да как это? Да что это, какой-то инок, Какой-то черемис прибрал к рукам ключи, Дабы пречистую поганить бы невинность! Покаюсь, повинюсь: я тоже приложил, Аз, грешник, сам к блевотине приляпал руку, А нынче под замшелой кровлею сушил — Воочью вижу — сатанинскую поруху. Не я один, всяк видит, всяк воочью зрит, Какое чудище на белый свет явилось, В каком она дерьме, в какой она грязи Утопла, дивная пречистая невинность. Благочестивая утопла Русь.                                 Прольюсь Потоком очистительным, паду на землю, Живой водой невинную омою Русь, Ее, омытую, всей кровью восприемлю. И яко таинство, молитву сотворю На утешение людской вопящей скорби, Войду в палату превысокую свою К своей возвышенно пирующей Прасковье. Котыгу старую повешу я на гвоздь, На чистый пол поставлю ноженьку босую. Старица Анисья А Марковну-то, Марковну куда? Аввакум                             Под хвост, Антихристу под хвост                             возьму ее да суну. Старец Петр Копыта вельзевуловы стучат. Аввакум                                 Должно, Услышан благовест вздыхающего сена. (Выходит на улицу.) Томленье скощенной травы, оно дошло, Коснулось зелено прозябшего посева. Взошедшей озими коснулось. И тогда Железом кованные стукнули копыта, В глубоком озере притихшая вода Какой-то стала неприветливой, сердитой. Стемнела ликом. И час от часу больней, До дна до самого заметней студенеет, Й стаи диких белокрылых лебедей Умчались в пасмурно затученную невидь. Глубокая обезголосела вода И обескрылела,                 зело отяжелела, Зато, натягивая туже повода, Всполошно бьющая копытами беда, Она, бриластая, несется ошалело. Не убоюсь. Не устрашусь. Сам восприму Самим спасителем завещанные муки…

Спрыгнув с резко остановившейся колесницы, служивые люди набрасываются на смирно стоящего Аввакума, начинают ломать, закручивать за спину ни в чем не повинные руки.

 Везите к дьяволу, хоть к черту самому, Но токмо руки…                   Не выламывайте руки! Голос с сушил Прости нас, Аввакум!.. Аввакум Нас всех простит господь. Один из служивых И одарит красно ликующей палатой…

Сушилы воспламеняются.

 Аввакум Нишкни, презренный тать! Горит живая плоть, Встань на колени, сатанинский прелагатый! Сызволь передохнуть убитому коню, Копыта-то слышней колоколов гудели… (Оглядывая опадающие деревья.) Вся Русь горит! Вся предалась она огню, Вся в огнеликой убивается купели…

ПУТЬ В СИБИРЬ

Так уж получилось, опять перед неведомой дорогой Марковна обременила свои руки еще одним младенцем. Она сидит с ним в телеге вместе с другими детьми — пятилетним Прокопием, девятилетним Иваном, восьмилетней Агриппиной. Позадь телеги Аввакум и его единомышленник поп Лазарь, в некотором отдалении — колодники с клеймеными лбами и вырванными ноздрями.

 Колодники (Затягивая песню.) Свяла травушка, свяла на поле — Студена роса пала на поле… Все-то утицы летят на полдень, Один селезень летит на полночь. Навстречь селезню облака плывут, По земле они низко стелются, Частым дождичком льются-капают, Придорожное гасят деревце. Навстречь селезню холода идут, Нестерпимыми бьют морозами, И не дождичек — снеги падают, Плачут, белые, под полозьями. До костей продрог бедный селезень, Опустил себя в снеги белые, Притаил себя в тихой берези, Спрятал крылышки оробелые. Растопился снег, располоводился, Угомону нет, нету удержу… Серокрылая вернулась вольница, Утица окликивает утицу. Утица окликивает селезня, Только селезень не откликается… Никнет травушка, никнет шелестно Над дорогою над ухабистой. Марковна (Успокаивая младенца.) Растревожили, расковелили. Аввакум Внутренности вынули. Поп Лазарь                         Гляди, Ливень надвигается. Аввакум                         Не ливень — Камни заворочались в груди. Камнями заплакала земля, Валунами горько прослезилась, Паутиной пал на зеленя, Расхолстился по полю зазимок. Поп Лазарь А ведь вправду сделалось свежей. Аввакум Есень расходилась по дорогам, В небо поднимает журавлей, Распускает языки сорокам. Улетают в небо жорова, Вертихвостят бесперечь сороки, Тронутая морозью трава Ловит чьи-то пасмурные вздохи. Не твои ли, Лазарь? Поп Лазарь                         Не мои, Хлюпкого не оброню я вздоха, Верю в свет врачующих молитв, В зори, восходящие с востока, Верю в кровь распятого Христа. Аввакум А рябина-то как полыхает, Красные ее уста Как красно глаголют над лугами! Надо всей заречной стороной Красные уста глаголют. Опьяняет радостью земной Жарко полыхающая горечь. Поп Лазарь Что-то Марковна шумит. Пойду Сведаюсь. Аввакум             Поди проведай. Бедная, весь день на холоду И без завтрака, и без обеда. Один из колодников (Приближаясь к Аввакуму.) Волей аль неволей волочишь, На полночь свои пожитки тянешь? Аввакум От волков бегу да от волчиц… Неуемными стучу костями, Коий день без роздыху стучу. (Помолчав.) Отдохнут измученные кости, Скажут свое слово палачу. Колодник На погосте? Аввакум               Нет, не на погосте. Час придет — и позовет труба, Мертвых и живых она разбудит. И — ни господина, ни раба, Равноправные воспрянут люди. Даже царь и тот уже не царь, Так себе, плюгавый мужичишка, Может, малость повидней с лица, А душой — такой же коротышка. Да и нету у царя души. «Где она, твоя душа-то?» — спросит Тот, кто правде истинной служил, Кто вот эти выпестовал рощи, Кто вот эти расстелил луга, «Где она, твоя душа-то?» — спросит. Колодник Ты овчиной волка не пугай, Поземнее говори, попроще. Прямо говори: когда конец Нашим бедам, нашим тяжким мукам? Аввакум Сам бедую. Колодник               Сам-то на коне И небось идешь с набитым брюхом? Аввакум Бестолочь глаголешь. И глаголь. Брюхо-то, гляди-ко, как набито. (Показывает пустой живот.) Конской не умять его ногой, Никакое не возьмет копыто. Колодник По дороге извелся? Аввакум                       Одна Нас с тобой умаяла дорога, До Сибири довела она, До царева довела острога. Колодник А Сибирь-то, где, Сибирь? Аввакум На твоих ногах она, Сибирь-то. Порешил кого? Кого убил? Колодник Замышлял великое убийство, Самого царя хотел убить. Аввакум Как ты? На кого ты замахнулся? Колодник Может, меньше стало, может быть, Наше лето не знавало б гнуса… Комаров да мошек не терплю, От царя все комары да мошки. Аввакум Плюнь на них. Колодник                   Поди-ко плюнь… (Получает удар нагайкой от неожиданно налетевшего конвойного.) Конвойный (Угрожая Аввакуму.) Уноси свои святые мощи! Аввакум (Догоняя свою телегу.) Не понять — в себе аль не в себе? Будто и в себе и не в себе он. От царя все комары… Сробел, Обессилел и умом и телом. А идет куда-то, а бредет… Сам куда иду, куда бреду я? В студень нестерпимый, в лед Волочусь бедуя, голодуя. Жертвую, и не собой — тобой, Марковна, тобой пренебрегаю. Где он там? Какой он там, Тобольск? Припаду ли я к его дыханью? И не припаду, не добреду… (С ужасом оглядывает одиноко белеющие человеческие кости.) Нет! Свои доволочу я кости, Неминучую оборочу беду В жарко полыхающие грозди. В гроздь рябины я оборочу, Кровь свою в рябине я услышу, — Не отдамся в лапы палачу, Не предамся никакому шишу! И тогда-то на всю Русь она, Кровь моя, всполошно возглаголет, Будет всякому она слышна, Жарко полыхающая горечь. До царя до самого дойдет, Самого царя она разбудит, Распешнит безмолвствующий лед, Усмирит безумствующий студень! Светлая возрадуется Русь, Возликует звонкими ручьями, Я и сам не удержусь, прольюсь, Сладкими возрадуюсь слезами!

ОСЛЕЗИЛ, РАЗЗОРИЛ, УМУЧИЛ…

Пользуясь неограниченной светской и духовной властью, Никон обзавелся «патриаршими стрельцами», они зорко следили за духовными лицами, провинившихся жестоко наказывали, волокли на патриарший двор. Приволокли и дьякона Федора, с ним пожелал поговорить сам патриарх.

 Никон (С грамотой в руках.) Ослезил… раззорил я… умучил, Яко волк, всю-то Русь искогтил, Образа православные в мусор, В щепки мелкие исколотил. И персты свои в кукиш слагаю, Троеперстно знаменье творю… Постигаю великую тайну, Вижу, господи, тайну твою! А тебе открывается тайна, (Обращаясь к дьякону.) Ты-то видишь, какая она?

Дьякон молчит.

 Превеликая и пресвятая, Эта тайна тебе не видна.

На глаза дьякона навертываются слезы.

 Яко червь, пребываешь в кромешной, Непроглядной копаешься тьме, Ни звезда никакая, ни месяц Даже втай не заглянут к тебе. Белоликие стихнут березы, Не прольются кипящей рекой… На-ко чти что ты сам наволозил, Наваракал поганой рукой.

Подает грамоту. Дьякон не берет ее.

 Что, страшишься? Яви в себе мужа, Воя истинной правды яви! Ослезил… раззорил я… умучил… Да, умучил я длани свои! Темь из ваших голов выбиваю, Зизании расцвесть не даю, Дабы небессловесною тварью Приходил ты в обитель мою. Что немотствуешь? Али отбило Громом, что ли, отшибло язык?

Дьякон харкает в лицо Никона. Никон видит во рту дьякона обрубок языка. Надолго умолкает.

 Быдло… быдло… Неправда, не быдло, Я великую тайну постиг.

Дьякона уводят.

 Токмо я не постиг государя, Охладел государь, оскудел, Стень на тихие воды кидая, Ясноликий затучился день. Жорова на болоте кричали, Выли волки в озябшем лесу, И от воющей этой печали Я нигде себя не упасу. Никуда-то себя я не спрячу, Волчья кровь завывает во мне, Поднимаясь клыкастою пастью К высоко вознесенной луне. Нестихающей душит обидой, Может, вправду спознался с зверьми?.. Быдло… быдло… Неправда, не быдло, Аз есмь божия длань на земли, Аз есмь воли всевышней десница, Одесную тебя, государь, Коль нога твоя не поленится Вновь обрадовать мой Иордань. Аль гордыня,                 она обуяла, Породила Саула она, Не с того ль так злорадствует дьявол, Умиляется сам сатана, Ухмыляются слуги Саула, Всяк дремучей шумит бородой, Патриарший поносит проулок, Обливает поганой водой. Усмири, государь! Ни бояре, Ни какие князья не вольны, Даже втай, а уж ежели въяве Нас поносят князья и бояре — Несть на свете греховней вины! Отойду от греха, дабы зримо Воспринял ты погибель свою… Потому ты стоишь нерушимо, Что и я нерушимо стою. Почитаю тебя государя, Так с чего охладел, оскудел? Стень на тихие воды кидая, Ясноликий затучился день.

К одиноко пребывающему Никону вошел «патриарш человек», побитый царским окольничьим.

 Патриарш человек Князь Богдан уязвил… Прямо по лбу. Никон Не тебя, а меня уязвил. Подло, князь! И не князь он, оболтус, В непролазной утопший грязи. Патриарш человек Говорю: послан с делом, непраздно Сам себя ожиданьем томлю, До царевича, до Теймураза Объявляю бумагу твою. Говорю: от владыки бумага. «Я владыкою не дорожусь» — Так ответствовал князь. И с размаха Прямо по лбу… Никон                 Не устрашусь, В сатанинские лапы не дамся, Вновь реку я тебе, государь: Небо выше земли, выше царства Голубеющий мой Иордань. А уж ежели ты супротиву Воли божьей задумал пойти, Твоему не препятствую диву, На твоем я не встану пути. Отойду от греха, дабы зримо Ощутил ты погибель свою… Потому ты стоишь нерушимо, Что и я нерушимо стою. И стоял бы, да нету опоры, Нету твердой земли под ногой, Нет дороги в зазывное поле, Колокольчика нет под дугой…

ПО ПОВЕЛЕНИЮ ГОСУДАРЯ

Уязвленный охлаждением государя, Никон самоустранился, тайно надеясь, что государь прослезится, вновь будет умолять «собинного друга» занять патриарший престол, но события повернулись по-другому, они-то и позволили вспомнить сосланного в Сибирь Аввакума.

 Боярин Ртищев Государь повелел возвратить протопопа. Боярыня Морозова Не Ивана Неронова? Боярин                         Нет, не Ивана. Аввакума Петрова. Давно он утопал, Коий год пребывает в незнаемых странах, Во Сибири самой протопоп пребывает. Боярыня Жив ли родненький? Боярин                     Думаю, вживе. Буря кряжистых сосен не ломит, не валит, Живущой протопоп, он коряжист, он жилист. Он и сам, наподобие бури, неистов, Неуемен,           очами — как молоньи мечет. А когда усмирится, доверчиво, чисто Глянет так, как глядит убывающий месяц. Боярыня Ну а Никон-то сверзился, что ли? Боярин                                     Спознался, С превеликой гордыней сдружился владыка, Возомнился,               на все-то позарился царство Выше царства себя почитающий Никон. На бояр, на князей ополчился, поносит, Самого государя изволит печалить, Свечерели его, государевы, очи, Еще больше стишал, опустился плечами. Боярыня Что-то дальше-то будет?… Неужто антихрист До скончания века останется в силе? Тут и впрямь свечереешь, душою утихнешь, Уподобишься зябко дрожащей осине. Евдокия, сестрица моя, говорила, Будто греки,                 они будто воду-то мутят, От Паисия будто бы, от Лигарида Сатанинская эта исходит премудрость, Вся латынщина эта от греков исходит. Боярин Бью челом я твоей неуемной сестрице, Подтверждаю: поют и в моем огороде Иноземные — сладкого голоса — птицы. Боярыня Знаю: обасурманился Федор Михайлыч, От себя самого отступился боярин, Ходят в дом твой скобленые, бритые хари, Что над всей-то Москвой насмехаются въяве. Не по нраву Москава, вся-то Русь не по нраву Иноземщине этой, всей этой немщине. По какому такому особому праву Нехристь всякая лоб свой брезгливо морщинит? Православную веру всяк сволок поносит. Боярин Греки, что ли, поносят? Боярыня                           А может, и греки. Навалились кромешней египетской ночи На российские наши раздольные реки, Взбаламутили чистую, зрячую воду. Боярин Так сестрица твоя говорила? Боярыня                               Сестрица, Что сестрица? Сама говорю в неугоду Ночи той, что неясытью дикой грозится. Ежеутрь, ежедень говорю в неугоду Не кому-то нибудь — самому государю. По его повелению мутят-то воду, По его-то хотенью сады увядают. Не улыбься, Михайлыч! Ни яблок, ни сливин Не отведают больше твои басурмане. Аль своей романеей ты их осчастливишь, Родостамой поганую голь отуманишь? Боярин Я тебя осчастливлю своей романеей, Оскоромься, Федосьюшка. Боярыня                           Не оскоромлюсь. Боярин (Доставая из поставца играющее на солнце вино.) Посмотри, как горит, как красно пламенеет, Как играет зазывно ликующей кровью! Не стерплю. Оскоромлюсь. Себя осчастливлю. (Пьет из полно налитой чаши.) Боярыня Не себя — осчастливишь нечистого духа, Он, подобно весеннему буйному ливню, Расхохочется всею утробой, всем брюхом, Всей своей преисподней взликует нечистый. Боярин Пусть ликует, веселье, оно не помеха, Луговой колокольчик и тот не дичится, Не чурается чисто звенящего смеха, Сам смеется упавшей на землю росою. Боярыня Не слыхала. Боярин               А я-то, Федосьюшка, слышал. Боярыня Пустословишь без устали. Боярин                           Не пустословлю, Вон на небушко месяц смеющийся вышел. Боярыня Припозднилась. Пойду-ка скорее до дому. Боярин Не спеши. Посиди. Боярыня                     Я и так засиделась. Поразмыкала горькую долюшку вдовью, Отдохнула своим стосковавшимся телом. А когда Аввакум-то прибудет? Боярин                                 Прибудет. Государь повелел возвратить протопопа. Может быть, от мятухи сибирской, от студи Он уже на Москву незаметно притопал. И не слышно, не видно живет-поживает. Боярыня Евдокия б, сестрица моя, услыхала.

Из боярской опочивальни выходит Аввакум. Он неузнаваемо изменился, исхудал, поседел. И только в глазах те же до поры до времени затаенные молнии.

 Аввакум Буря кряжистых сосен не ломит, не валит… Чую дщери Христовой святое дыханье, Вижу красного лета высокое небо, Что зорюет в моей неутихшей рябине… Боярыня Где, Михалыч, она, где твоя романея?! Боярин Романею мою басурмане допили…

АЗ ЕСМЬ АВВАКУМ

В окна боярской горницы сине уставилось погожее весеннее утро, но никто не встает со своего места, все слушают Аввакума, даже свечи и те остались непогашенными, они, догорая, тихо потрескивают, становятся незаметными в свете восходящего солнца.

 Аввакум И отдали меня Пашкову Афонасью, Суровый человек — всех мучит, всех-то бьет, Не государевой — своею судит властью, Как глянет — ледяной охватывает пот. Как с чепи спустится — душа уходит в пятки, А шпагу тронет — разлучишься с головой… Как дикий зверь, на кровь людскую падкий, Он, Афонасий, как он измывался надо мной! «Ты поп или распоп?», — рычал, играя шпагой. «Аз есмь по божьему веленью Аввакум»… И тут-то вся она показывалась, пакость, И тут-то сатанинский сказывался ум. Двух немощных вдовиц отдать надумал замуж, Аз воспрепятствовать, усовестить посмел И, дабы не было неслыханного сраму, Готов был воспринять насильственную смерть. И воспринял,                 перетерпел такие муки… Боярыня Морозова За веру православную перетерпел. Аввакум Он, Афонасий, ухватил меня за руки, Весь распылился он, он весь рассвирепел. А я-то думаю: пришла моя погибель, Прощаюсь с Марковной, прощаюсь сам с собой И не пойму: то ль снег, то ль белая как кипень Пуржит черемуха над потайной тропой, Мою последнюю стезинку заметает, Мою останную слезинку холодит И о невидимой рассказывает тайне, Врачует горечь нестихающих обид. Обидно, и не за себя — за человеков, За что изводит человека человек? Заглянешь в темный лес — в лесу полно орехов И всякой ягоды — не переесть вовек, Всего полным-полно, и тем благословенна, Красна дарованная нам земля! Не порешил убивец. Марковна, наверно, Она, болезная, молилась за меня. Боярыня Страдалица… А где она, голуба? Марковна Я здесь, Прокопьевна. Боярыня На свет пройди, на свет. Аввакум И впал убивец в озорство, а может, в глупость, Решил зверьми меня дремучими известь, Услать решил в сплошные дебри, горы, Зверья-то там — не счислить всех зверей И птиц не счислить. Есть такие, кои Дитяти малого доверчивей, добрей. Есть утицы, они-то сами в руки, В долони сами тычутся. Упас господь, От соблазнительной упас меня порухи: Аз неразумную не обездушил плоть, Себя не обездушил. А соблазн-то мучил, На воеводских-то оголодал харчах. Марковна Скажи про курочку. Аввакум                     Про курочку-то лучше Сама скажи. Марковна                 Добра была. (Заливается слезами.) Аввакум Была в свой срок, в свой час. В бескормицу была она, добруха эта, Егда все снегом замело, заволокло, Все нестихающею падерой отпето, Егда скудеющая леденела кровь. Тогда-то и раздобрилась она, чернява, Яичко за яичком клала под скамью. И всякий раз не забывала — возвещала, Дабы светло обрадовать всю собь мою, Настасьюшку обрадовать, ее детишек, Детишки-то, они малы еще, глупы, Рассядутся в кути — один другого тише, — Свои голодные повыставят пупы. И смех и грех… Яичко-то узрят и сразу Слезами глупыми друг друга обольют. Молодший-то не выжил: с гладу то ли с глазу В земле незнаемой нашел себе приют. (Горестно посмотрел на Марковну.) Да и середненький сгиб, не утерпел, Ослаб, сердешный, и ногами и руками. Боярин Ртищев А где он, как он, указующий твой перст? Аввакум На превеликие он указует камни. И, указуя, он глаголет: Аввакум, Будь яко камень,                     неподатлив будь, железен. Не уступай ни в чем ни другу, ни врагу, Егда нечистый дух повсюду куролесит. Боярин А вот Неронов-то Иван, он уступил. Боярыня Как уступил? Боярин                 Смирился. Приобщился. Боярыня К антихристу?!                 Ссылай, гони меня в Сибирь, А я не верю, нет.                 Тут что-то, брат, нечисто… Нечисто тут, Михайлыч. Боярин                         С грязью не обвык, Со дня рождения я с нею не возился. Аввакум (Воззрясь на образа.) Прости, отец Иван. Оплакать бы, обвыть, Ослобонить тебя из дланей лихоимца. Аз зрю, как когти сатанинские впились В твое умаянное, немощное тело, Как присмирел пришибленный морозом лист Стеной кирпичной огороженного древа. Отговорило, отглаголило оно, Как колокол всполошный, отгудело. Всему свой час, свой срок. Боярыня                                 Мудрено-мудрено Ты, Аввакумушка, калякаешь про древо… Аввакум И не про древо… Человек великий сгиб, Сгубили, ироды, какого человека! Боярыня Уж лучше б затворился, удалился в скит. Боярин В скорлупку кинутого вокшами ореха… Боярыня Михайлыч, не язви. Ты видишь, кто стоит? Боярин Очами не ослаб, гляжу и все-то вижу. Боярыня Не басурмане бритоликие твои Под басурманскую пожаловали крышу. Пожаловала Русь сама. Перед тобой Стоит, страдалица, и горько слезы ронит, А ежли что, пойдет на плаху, под топор, Черно окарканная сборищем вороньим, Светло оплаканная добрыми людьми… Идем-ка, Аввакумушка, в мои покои, Аввакум Аз ухожу к распятой на кресте любви, Безвинно пролитой, зело вопящей крови. Вопит она, невинная, зело вопит, И этот вопль не заглушить и не утешить, Давясь невыплаканной горечью обид, Никто себя не успокоит, не удержит, Аз сам себя не удержу, не усмирю, Кому-кому, а мне-то ведомо, какую Сызволил государь обрадовать змею, Сблаговолил какую осенить прокуду. Боярин На государя не кидайся. Государь Изволит лицезреть тебя. Аввакум                             Реку заране: Не покорюсь. Не усмирюсь. Себя не дам, Ни обротать не дам себя, ни заарканить. Аз кукишем не оскверню свои персты, Латинским крыжем уст своих не опоганю, Цветущих яблонек беленые холсты Не отдадутся дьявольскому поруганью.

УГОВОРЫ

«Царь на меня кручиноват стал, — рассказывает Аввакум, — и мне от царя выговор был». А за выговором — новая ссылка, на этот раз «повезли на Мезень»… Через полтора года Аввакума привезли в Москву на Соборный суд, привезли скованного и поместили в Пафнутьевском монастыре. И снова уговоры. Среди уговаривающих старец Семион (Полоцкий), боярин Матвеев.

 Старец Семион Острота ума! И острота Молнией разящего глагола! Боярин Матвеев Правду повествуешь. Неспроста Во железо тяжкое закован… Аввакум Кто закован? И не заковать, И не ожелезить протопопа, Дондеж не поникнет голова, Не смирится с дьявольской утробой. Дондеж в душу не пущу свою Три перста, три Никоновых жабы. Не обасурманюсь — устою, Упасусь от сатанинской свадьбы. Сатана сам окрутился, сам Обручился с Никоновой чадью. Се и луговинам, и лесам, Всей земле моей и небесам Болью всей, всей скорбью возвещаю! Старец Семион Да услышат глас твой небеса… Аввакум Верую: услышат. И тогда-то Дышащая ладаном роса Охладит лихого супостата. Боярин Матвеев Прыть твою умерит, протопоп… Аввакум Прыть мою Сибирь охолодила, Собью всей, всем существом утоп В белое, взметеленное диво. И не волосы на голове — Иней трогаю. А этот иней — Жития крутая коловерть, Что любого горюшка полынней. Боярин Матвеев Сам себя изводишь… Старец Семион                     Сам себе Склеп копаешь. Аввакум                 Замолчи, папежник. День — орлу, а ночь, она — сове, Соловью — возлюбленные песни. Аз всей кровью возлюбил свою, Русь мою всей собью ощущаю, За нее — родимую — стою, С Никоновой состязаюсь чадью, С преисподней тяжкий бой веду. Боярин Матвеев Государя, протопоп, печалишь. Старец Семион Омрачаешь светлую звезду Буйственными дерзкими речами. Аввакум Не таюсь. Реку. Аз обуян Словом, воздыхающим глубоко, Бо свидетельствует Иоан: Слово — бог.                 А что превыше бога?! Государь? Хвала ему и честь. Токмо возвещаю: есть В чистом поле травушка худая… Боярин Матвеев Не упорствуй. Приобщись. Смирись. Аввакум Не смирюсь с поганою травою. Старец Семион Отлетающий от древа лист Норовит отдаться своеволью. Своевольничаешь, Аввакум, В буйство превеликое впадаешь. Аввакум Ересь несусветную реку, Непотребь кричу о государе. Возвожу великую хулу Да на все-то царство-государство. Больно неразумен, больно глуп, Наважденью вражьему отдался… Не таюсь, признаюсь: не обвык, Виршами речей своих не крашу, — Возлюбил природный наш язык, К клюквенному припадаю квасу. Молоком березовым свою Услаждаю пасмурную душу, На земле отеческой стою И ее обета не нарушу, Языка ее не уроню, Вещего не уроню глагола. Боярин Матвеев Далеко не ускакать коню, Ежли конь твой негодью подкован. Старец Семион Пастырь не отыдет от овец, На коня строптивого не сядет. Аввакум От кощунственных твоих словес Загодя ускачет на осляти. Боярин Матвеев Дерзостные говоришь слова. Старец Семион Нечестивые глаголешь речи. Аввакум Тяжкие подъемлю жернова, Дабы неутешная вдова Распрямила сгорбленные плечи, Дабы Русь моя могла вздохнуть Всеми весями и городами, Дабы никакая нудь Нашей русской не коснулась Дарьи, Марфы не коснулась… И к моей, К Марковне моей, не прикоснулась. Тяжелее мельничных камней Ивушки плакучая понурость. Старец Семион Очи разума затемнены… Боярин Матвеев Бредит о смутьянщиках-поморах. Старец Семион Аще солнце супротив луны, Облик дня печалит велий морок… Велие затмение ума. Аввакум У кого? у вас аль у меня? Старец Семион Побрели, боярин, восвояси.

Уходят.

 Аввакум (Один.) Ждет зорей разбуженного дня Древорубом высмотренный ясень. Придет день — оскалится топор На зеленое лесное диво, И тогда-то сникнет протопоп, Усмирится буйная строптивость. Нет, не усмирится — устою, Упасусь от сатанинской свадьбы, Дондеж в душу не пущу свою Три перста, три Никоновых жабы.

СОБОРНЫЙ СУД

17 июня 1667 года «поставили» Аввакума перед прибывшими в Москву вселенскими патриархами — Макарием Антиохийским, Паисием Александрийским. «И наши все тут же, что лисы сидели, — вспоминает Аввакум. — Велико антихристово войско собралось! Мне, бедному, горько, а делать нечева стало. Побранил их, побранил, колько мог, и последнее слово рекл: лутше един творяй волю божию, нежели тьмы беззаконных!»

 Паисий Лигарид (Переводя говорящего по-гречески патриарха Макария.) Кирелеисон! — глаголет кир Макарий, Господи помилуй, — воздыхает кир. Киру ведомо, как ангелы махали, Полыхали светом голубиных крыл. Звали ангельские крылья в дальний полис, В полуночные российские края, Невеликую рассказывали повесть, Ничего не укрывая, не тая. И тогда подъятый устремился парус К берегам во грех впадающей земли… Аввакум (Про себя.) Сами, во грехах своих купаясь, Ядовитым курослепом зацвели. Паисий Лигарид (Продолжая переводить своего соотечественника.) Аквой Понта омывался кир Макарий, Освежался он и волжскою водой, Волжскими он дивовался берегами, Упивался полуночной красотой. Желтоводскую он посетил обитель, Благолепие великое узрел, Торжище необозримое увидел, Множество плывущих видел каравелл. А когда к Москве приблизился, умильно Прослезилась восходящая заря, Ради попранной любви и ради мира Навстречь вызвала светлейшего царя, И во все колокола она забила — Благочинная встревожилась Москва. Аввакум А поникшая рябинушка-рябина Кровью плакала у каждого моста, Возле каждого крылечка кровенела… Паисий Лигарид Патрис жаждет нерушимой тишины. Да услышет голубеющее небо, Как анафемствуют Авгия сыны, Как они из подворотни, из конюшни На Москву на всю, на полис весь смердят… Аввакум (Спокойно.) Головой тебя да прямо в папский нужник. (Распаляясь.) Что глаголешь, окаянный супостат?! Паисий Лигарид И не унимаются они. Заразу Дикой ереси повсюду разнесли, Потеряли, и не только веру — разум, Объявили явью дьявольские сны. Не с того ли занемог он, занедужил, Православья обескрыленного дух, Пал на обескрыленные души Сумасшедшего кликушества недуг. Кир Макарий зрил и кир Паисий видел, Как опальный бесновался протопоп… Поп Лазарь Аввакумушко, не дай себя в обиду. Аввакум Аз и впрямь в конюшне Авгия утоп. Дай мне руку, Лазарь, дай силу, дай мне… Господи, не дай мне потерять себя! Паисий Лигарид Обновленная великими трудами, Да воспрянет вся российская земля! Да очистится она от всякой скверны… Аввакум Очищаюсь я от конского дерьма, Приобщаюсь… Паисий Лигарид               К непорочным, к правоверным. Аввакум Приобщаюсь к зову своего ума, К зову собственного сердца приобщаюсь, Ретивое-то зовет оно, зовет, Всею горечью своей и всей печалью Все-то тянет на поруганный народ, На людях бы все ему да на раздолье… Голоса — Ну а мы-то нелюди? — Не человеки мы? Аввакум Видеть хочется, как ивушка по-вдовьи От студеной закручинилась зимы. Разметелилась она, охолодила, Лето красное завьюжила зима, Отродясь не видывал такого дива, Эдакая и не снилась кутерьма! Наважденья эдакого не бывало. Голоса — Что кликушествуешь? — Что ты говоришь? Аввакум Жадной пастью ненасытного Ваала Сожран древа облетающего лист, Облетающее высосано древо, Всем нутром оно иззябло, извелось. Голоса — Дело говори! Аввакум                 А разве я не дело Про нахлынувший калякаю мороз! Истину глаголю. И не убоюся, И не устрашуся истинных речей. Распузыренное Никоново брюхо Лопнуло от сатанинских калачей, Смрадом растеклось. И от такого смрада Псы и те воротят чуткие носы. Пастырь… Патриарх… Он не Христово стадо — Самого себя на небо возносил. Государем возомнил себя, владыкой… Голоса — Бьет лежачего. — Лежачего не бьют! Паисий Лигарид Осужден, разоблачен, развенчан Никон. Аввакум Вас на окаянный вызываю суд! Вас сужу,           всей вашей преисподне Приговор неотвратимый выношу. Не замедли, господи, сверши, исполни… Голоса — К буйству кличет! — Призывает к мятежу! — Выдворить мятежника! — Обезъязычить! — В цепи заковать! — Анафеме предать! Аввакум Верю, господи, не позабудешь, взыщешь, Попранная возликует благодать! Алчущую душу напоит живою, Дикой ересью не тронутой водой. Не свою — твою я выполняю волю, Господи, не дай поникнуть головою, Дай с антихристовой справиться ордой! Дай испепелить себя. А пепел, Обратится он в неустрашимый гнев… Что пришипились? Что не куете чепи? Аль железа нету? Наковальни нет? Токмо пакостным воняет мотылом… Паисий Лигарид Патрис жаждет нерушимой тишины, Кир Макарий говорит: такого дива Даже дьявольские не являли сны.

АНАФЕМА МАРАНАФА

Преданный Вселенским собором анафеме (анафема маранафа), Аввакум одиноко ждет своего рокового часа. Пригретая боярыней Морозовой, опечаленная Марковна горестно повествует о выпавших на ее долю и на долю ее мужа мытарствах.

 Марковна «Доколе муки, протопоп, сии?» — «До смерти, Марковна, до самой смерти», — Сказал и очи опустил свои — Скорбящие глаза мои заметил. «Измучил, Марковна, и не себя — тебя, Детишек неразумных обездолил». И тут-то он, как малое дитя, Уткнул себя в иззябшие ладони. И всей-то, всей спиною заходил, Всей собью, всей-то скорбью прослезился, Как будто он на весь-то свет один Средь неумолчного остался свиста. Вокруг-то и свистело и драло, Такая поносуха колотилась! Казалось: с протопопом заодно Весь белый свет, давным-то он давно Пал у царя небесного в немилость. А я-то что, я вроде в стороне, Души моей никто не замечает, — И тут-то он приблизился ко мне, И тут-то протопоп воспрял очами. «Поволоклись», — промолвил протопоп. «Добро, Петрович, побредем помалу», — Сказала я, и чрез сплошной сугроб К неведомому двинулись урману, К реке оледенелой и по ней Недели две аль, может, три скользили, И что ни день, печалились больней По гибнущей по нашей по России. Не чаяли добраться до ее Неугасимого живого света, — Впадало в ярость дикое зверье От только что проложенного следа. Скулило, голосило по ночам, Звездой падучей пасти обжигало… «За что, Петрович, — не могла смолчать, - Невыносимая такая кара?» — «Не говори-ко, Марковна, не говори, Любая кара на земле не внове…» Боярыня Морозова Дай, матушка, облобызать твои Святые, измозоленные ноги. (Припадает к ногам Марковны.) Марковна Прокопьевна, да что ты? Что с тобой? Боярыня (Подходя к раскрытому окошку.) Иван, корету выкатит! (Возвращаясь к Марковне.)                         В карете Прокатимся и не в Тобольск, Себя в московском покупаем ветре. (Выходя на улицу.) А ветер-то, а ветер-то какой! (Садясь в карету.) Гони, Иван, на горы Воробьевы! (Обращаясь к Марковне.) Подышим, матушка, Москвой-рекой, Речной водицей ноженьки обмоем. Марковна На Аввакума поглядим. Боярыня                         К нему, К нему и катимся, моя голуба, В его узилище, в его тюрьму Войду и упасу его от глума, От поруганья упасу. Аввакум                         На чепь Антихристовы слуги посадили. И на чепи дышу. Иду не на ущерб, — Доднесь в великой пребываю силе! Доднесь в себе не потерял себя, От непогоди не стемнели очи… Аз ведаю: чем студеней земля, Тем веселее муравеет озимь, Рябина полыхает веселей. А ведь она и вправду полыхает, Во мраке холодеющих ночей Червлеными ликует петухами, Неугасимую благовестит зарю, Да снидет свет небесной благодати! Что я глаголю? Что я говорю? Не образумятся лихие тати. Сам царь отдался в лапы сатаны, Антихристовы обратали слуги. Они все слышат, и они сильны, А мы-то немощны, а мы-то глухи. И убоялись немощи моей, В железо взяли, в узы заковали, Они владыки рек земных, морей Рябины полыхающей моей, Ее-то устрашились ликованья! Ее-то благовеста не смогли Перенести всеслышащие уши… Аз, яко божий промысел, свои Железные воспринимаю узы. И верую: ослобонит господь От тяжкого греховного недуга, — Изнемогающая в муках плоть Родит величье страждущего духа. Явит…         Явил, не позабыл он, нет, Меня во тьме кромешной не оставил… Дай припаду, мой незакатный свет, К устам твоим греховными устами. (Припадает к крепко запертой двери, к ее железной скобе.) Как будто меду напился. Давно Такого не отведывал я меда. Совалась в щель мою, в мое окно Малаксой опечатанная морда. Смердящим духом стухшего смолья Рыгала пасть лихого супостата. Прасковьюшка, а как она, моя Ликующая красная палата? Егда войду в высокую, егда Поставлю на пол ноженьку босую? Наполненные яствами блюда, Егда и одесную и ошуюю? Немотствуешь, родимая? Немотствуй… (Прислушивается к едва слышным за крепко запертой дверью торопливым шагам.) Опять идут мучители, опять Сухую земь копытами долбят, Опять они, мучители, опять По плачущему топают помосту. Оборони, господь, и упаси, Не дай живой души обезъязычить, Понеже тщусь я и на небеси Поведать, что творится на Руси — Аз есмь ее глашатай и повытчик! Аз есмь ее ходатай. И ниже Сам царь меня не сдержит. И ниже Сам сатана не остановит. Нету, Не может быть поруганной душе Ни царского указу, ни запрету. (Слышит скрип тяжело открываемой двери.) Боярыня Живой ли протопоп? Аввакум                     Не протопоп — Расстрига я! Мятежник я! Отлучник! Аз, яко тать, весь во грехах утоп, Аз яко щур из тальниковой лужни. Боярыня Гы, яко агнец, непорочен, чист. Аввакум Прасковьюшка, не велено глаголить… Боярыня Очнись-ка, Аввакумушка, очнись, Со мною нету никакой Прасковьи, Со мною Марковна. Марковна                     Была она, была И во Сибири, бедная, казалась. Аввакум А рядом будто в воздухе плыла, Березовая трепетала заросль.

ПОСЛЕДНЯЯ ПРИСТАНЬ

Покровительство влиятельных лиц (боярыни Морозовой, княгини Урусовой, самой царицы) спасло Аввакума от немедленной казни. Вместе со своими ближайшими сподвижниками (попом Лазарем, дьяконом Федором, старцем Епифанием) он был сослан в Пустозерск, где и обрел свою последнюю пристань.

 Аввакум Обнажаюсь и душой своей и телом, Выворачиваю все свое нутро, Перед непорочной выкладаю девой Сокровенное потайное добро. А добра-то кот наплакал. А добра-то Токмо нагота одна да босота. Красная — не мне — дарована палата, Поднебесная — не мне — сияет высота. Копошусь в глубоко выдолбленной яме, Света вольного не ведаю, не зрю, Токмо слышу — не во сне — как будто въяве Ощущаю восходящую зорю. И рябину ощущаю. И рябину Всею собью слышу, внутренностью всей. Почеши-ко, Федор, поскреби мне спину, Побольнее налегай, повеселей… Хватит, миленькой. Благодаренье богу Возвещаю я за все твои труды. И реку тебе: доходят понемногу Наши вздохи до холопьей колготы, До сермяжного они доходят люда… А воды-то сколько наслезилось, набралось! На дворе-то — чудится — не больно люто, Мнится: стихший пригорюнился мороз. Так ли я глаголю, Епифаний?                                 Так ли, Лазарь — отзовись! — я так ли говорю? Чую дух паленой, осмоленной пакли, Слышу чадно дышащую головню. И не слышу,               уст твоих не слышу, Лазарь, Всю-то Русь обезглаголил сатана, Светлый — у родимой — помутился разум, Безъязыкая, немотствует она. Вся-то Русь немотствует.                             Аз самовидец Мук твоих, обезъязыченная Русь. Слуги дьявола! Понеж аз есмь — молитесь, Придет день — грозой великой разражусь. Бездной громыхающей пожру вас. Чую, Как вошли в меня и небо и земля, И вся тварь вошла. Неслыханному чуду Подколодная дивуется змея, Вся-то тварь,                 дивуется она, понеже Аз реку: — Немотствующий, говори! Обличай сидящую на тронах нечисть, Рци,       егда земные кобствуют цари! Рци всей грязи этой, рци всей этой коби, — Устрашится дел своих вся эта кобь. Братья по кресту! Родимые по крови! Возговорит с уст стекающая кровь! Все-то реки возглаголят. И тогда-то Просияет восходящая зоря, Возликует красная моя палата, Дивного она познает соловья, Сладким гласом возвестит о благодати — Небывалые раскроются цветы. Хватит, родненькие! Говорю вам: хватит, Не печальтесь скорбью сгорбленной ветлы. Так ли я глаголю, Епифаний?                                 Так ли, Лазарь — отзовись! — я так ли говорю? Чую дух паленой, осмоленной пакли, Слышу чадно дышащую головню.

Дьякон Федор силится что-то сказать, но не может, не может ничего сказать и обезъязыченный поп Лазарь, и только старец Епифаний выдавил из своего рта одно слово: горим…

 Кто горит? И не горю — вхожу в свою Красную — краснее солнышка — палату, Из нее, из красной, руку подаю На земле моей оставленному брату. © Сухов Федор Григорьевич, текст, 1979?