«Вечные следы» выходят в издательстве «Молодая гвардия» сразу же вслед за книгой «Земной круг». Обе книги посвящены русским землепроходцам и мореходам. Связаны ли эти произведения друг с другом?

Да, между ними существует преемственность и связь. Но построены они по-разному.

«Земной круг», к примеру, ограничен определенными хронологическими рамками. События, рассмотренные в нем, намеренно доведены лишь до конца XVIII века.

Книга «Вечные следы» охватывает более широкий хронологический диапазон (X–XX вв.), рассказывает о подвигах русских путешественников и мореходов и заканчивается временем, в котором мы живем.

Если в «Земном круге» я рассказывал о том, как наши предки получили первые сведения о Тибете, то в «Вечных следах» я уже смог поведать не только о русских людях, проникших в XVII веке в Восточный Тибет («Золотые зерна истории»), но и о Филиппе Ефремове, Пржевальском, калмыке База Бакши, буряте Цыбикове, Роборовском, о гренадере И. Менухове — спутнике Пржевальского, дожившем до нашего времени.

В «Земном круге» я не мог уделить внимания истории русских путешествий в страны Африки. В «Вечных следах» читатель найдет рассказы о знаменитом путешественнике в Египет — Мисюре-Мунехине, Егоре Ковалевском, исследователе Африки, об Иакинфе Бичурине, Михаиле Венюкове и др.

Индия, Китай, Корея, Восточный Туркестан, Малакка, Афганистан, Бразилия, Аравия, Флорида, Тибет, Индонезия и другие страны были исследованы русскими людьми — героями книги «Вечные следы». Среди этих людей есть и ученые представители других народов России, например, казах Чокан Валиханов, друг Достоевского, и бурят Гонбочжаб Цыбиков. Валиханов и Цыбиков обрели бессмертие исследованиями недоступных для европейцев сфан — Восточного Туркестана и Тибета. Я потратил немало труда для того, чтобы привлечь внимание наших современников к этим замечательным людям. У подножия хребта Алтын-Эмель уже высится памятник Чокану Валиханову. На очереди — сооружение монумента в честь Г. Ц. Цыбикова в забайкальской Агинской степи.

Когда я писал «Вечные следы», мне приходилось работать не только над печатными первоисточниками, но и привлекать архивные данные, в ряде случаев впервые открытые мною. Об этом подробно рассказано в очерке «Клады Колумбов российских». Кроме того, некоторые архивные документы указаны в библиографии, приложенной к книге.

Я приобрел сотни бескорыстных друзей, помогавших мне в моих долгих поисках. Назвать их всех просто невозможно. Тут и мои земляки-костромичи Белоруков, Магнитский и Белоруссов, красноярец Мамеев, пскович Творогов, камчатский житель Слободчиков, калужанин Маслов, кунгурцы Сашин и Лелюхов, уралец Захаров, омич Палашенков, читинец Петряев, Черницын из Тотьмы, архангелогородец Минкин и многие, многие другие люди…

Мне удалось напечатать немало очерков и сообщений в центральных журналах и газетах, в республиканских, областных и районных изданиях. Выступления в печати тоже очень помогли делу.

Мне оказывали помощь в работе академики Л. С. Берг, В. А. Обручев, М. П. Алексеев, И. Ю. Крачковский, Д. И. Щербаков, адмирал флота СССР И. С. Исаков и многие другие советские ученые, которым я приношу глубокую благодарность.

25 августа 1972 года

Москва

В 1178 году в Исландии родился скальд Снорри, сын Стурлы.

Он был воином, поэтом, философом, историком и верным сыном своего отечества.

В 1220–1230 годах, уединясь в укреплении «Валгалла», Снорри написал обширное сочинение — «Круг земной». Затем он создал правила стихосложения для скальдов и составил сборник исландских песен и саг, известный под названием «Младшей Эдды».

«Круг земной» — самое значительное из произведений Снорри. Груд этот представляет собою свод сказаний о норвежских конунгах с древнейших времен по 1177 год.

Уже в предисловии к «Кругу земному» содержится многозначительное упоминание:

«И так Лейф открыл Винланд хороший…»

Эти строки — рассказ о том, как скандинавы достигли берегов северо-восточной Америки. Лейф Счастливый побывал на Лабрадоре и берегах теперешней реки Святого Лаврентия около 1000 года. С Лейфом были некие Биорн и Торвальд.

Но вот что приковывает внимание к этому свидетельству. В княжение Владимира, лет за двадцать до плавания норманнов в Винланд, на Руси жил некоторое время скальд Биорн, который служил по найму в дружине князя. Любопытно, что тогда же какой-то Биорн совершил путешествие в Суздаль и Биармаланд — область близ устья Северной Двины, куда его отправлял отец Лейфа, Эрик Красный.

Наемник киевского князя и участник открытия северо-восточного края Америки могут быть одним и тем же лицом. Добавим еще, что некий варяг Ждьберн, имя которого может звучать и как Биорн, помог Владимиру во время осады Корсуня-Таврического.

Вот какой ряд неисследованных и неразъясненных событий возникает при чтении «Круга земного» скальда Снорри, сына Стурлы!

Интересно повествование Снорри о бегстве в русские пределы Олафа, одного из королей Норвегии, сына Триггви. После убийства Триггви его супруга Астрида, захватив младенца Олафа, бежала в Новгород, где жил ее брат Сигурд, служивший у Владимира.

Соображаясь с обстоятельствами, можно думать, что это произошло не ранее 970 года.

Где-то в Прибалтике беглецы попали в руки разбойников. Олаф разлучился с матерью. Его продали в рабство, взяв за мальчика лишь кафтан и пояс.

Прошло шесть лет, и сын Триггви был выручен из рабства его дядей Сигурдом. Снорри сообщает, что Сигурд в то время собирал дань в Эстляндии от имени русского князя Владимира.

Сигурд увез мальчика в Новгород, где Олаф был обласкан Владимиром и впоследствии принят на русскую службу.

Надо учесть, что Владимир неплохо разбирался в иноземцах и оставлял у себя только «умных и смысленых» варягов, а остальных без стеснения высылал на родину.

Олаф пробыл у Владимира по меньшей мере до 995 года. Воспитанник русского князя мог присутствовать при взятии Корсуня. Он мог также помогать русским громить хозар, ходить в Сирию в составе русско-византийских частей, осаждать Скутари или участвовать в стремительном набеге русов на берега Испании.

Из Киева и Новгорода Олаф направился в Англию, а оттуда возвратился в Скандинавию и был признан королем Норвегии. Воспитанник русских князей стал совершать дальние морские походы.

Я обнаружил совершенно неожиданный источник по истории жизни Олафа, сына Триггви. У Жюля Верна, певца увлекательнейших путешествий и приключений, мне удалось найти описание корабля «Долгий Змей», на котором сын Триггви пенил северные моря.

Жюль Берн пишет, что на «Долгом Змее» было 32 скамьи для гребцов, команда состояла из 90 человек. У «Долгого Змея» был огромный волнорез, а нос корабля походил на шею гигантского лебедя. Эти сведения Жюль Берн почерпнул из саг Снорри и других исландских скальдов.

Через пять лет после возвращения на родину Олаф, сын Триггви, побежденный в бою конунгами шведским и датским, бросился в море.

Снорри сложил саги и об Олафе Святом и его сыне Магнусе. Сказания эти тоже имеют отношение к Руси.

Олаф Святой, сын Гаральда Гренске из Гренландии, с юных лет пребывал в морских походах. Набеги Олафа приводили в трепет Англию и Испанию. В те времена его еще не звали Святым, он был известен под прозвищем «Толстый».

В 1016 году Олаф овладел престолом Норвегии и стал бороться с королем датским. Его дальнейшая судьба роковым образом переплелась с судьбой морского разбойника Торера Собаки.

Наделенный такой многообещающей кличкой викинг отправился однажды под предлогом торговли на Северную Двину. В Биармаланде, где-то на двинском поморье, он отыскал обнесенный высокой стеной курган, рядом с которым высился идол Иомалы с ожерельем на шее. Алчный Торер убил своего спутника, чтобы безраздельно овладеть ожерельем двинского идола.

Возвратившись в Норвегию, Торер сбежал к королю Кнуту Датскому и вскоре выступил против Олафа Святого в отряде норвежских изменников и перебежчиков, посланных Кнутом в Норвегию.

Олаф Святой бежал на Русь и укрылся за надежными стенами Киева, получив приют у Ярослава Мудрого. Сын гренландца Гренске мог рассказывать киевлянам об Испании, Гренландии, Исландии и Винланде — Северо-Восточной Америке, открытой лишь четверть века назад Лейфом и Торвальдом!

Меж тем изменник и грабитель Торер Собака был отмечен милостями Кнута.

Торера послали собирать дань с финнов. Но он продолжал питать злобу к Олафу Святому, и, когда волею судеб они встретились в бою при Стикластаде, он обрушил свою двуострую секиру на голову Олафа.

В тот год, когда это случилось, на Русь бежал известный викинг Гаральд, сын Сигурда, о котором мы уже упоминали. Олафу Святому Гаральд доводился сводным братом.

Гаральд был принят Ярославом Мудрым. Киевским хлебом викинга даром не кормили. Ему пришлось служить в войсках русского князя и в 1031 году принять участие в походе на польские земли. Так повествовал Снорри о Гаральде.

Скитания и приключения Гаральда Гардара удивительны.

Вместе с русским отрядом Гаральд отправился в Царьград на помощь византийцам. Киевляне и новгородцы, в числе которых находился и Гаральд со своими воинами, помогали грекам в Италии громить норманнских рыцарей, возглавляемых Вильгельмом Железная Рука.

Затем Сирия, Африка и снова Царьград. Викинг вернулся туда, кажется, в самое неподходящее для этого время. Русские воины под предводительством Владимира, князя новгородского, бились тогда с греками у Константинополя, мстя за гибель русского представителя, убитого византийцами. Вероятно, поэтому Гаральд Гардар, слуга киевлян и новгородцев, был заключен греками в темницу. Но ему удалось бежать оттуда, и он опять оказался в Киеве Снорри Стурлезон, как и другие скандинавские историки, писал о любви Гаральда к Елизавете — дочери Ярослава Мудрого. Саги О Гаральде говорят, что множество своих подвигов он совершил только ради того, чтобы его не презирала русская девушка, украшенная золотой гривной. Сам Гаральд сложил об этом песню — гимн в честь прекрасной дочери Ярослава. И он добился руки Елизаветы.

Снорри поведал далее о том, как в 1043 году Гаральд и Елизавета поехали из Руси в Скандинавию. В Ладоге, откуда начинался их путь, в то время было пристанище русских кораблей, плававших постоянно по Онеге и Северной Двине к Белому морю, а также в страны Скандинавии — через Ладожское озеро, Неву, Балтику и озеро Меларн. Снорри составил описание Ладоги.

Корону Норвегии викинг Гаральд получил только в 1047 году. Вскоре он основал город Осло. Киевская золотая гривна сияла под сводами замка, поднявшегося над гладью лазурного фиорда. В этом замке подрастали две внучки Ярослава Мудрого.

В Киеве, Ладоге и Новгороде не раз бывал и Рогнвальд, сын Бруси, выходец с Оркнейских островов.

Оркнейские острова были присоединены к норвежской короне в конце IX века, и ярл Рогнвальд принадлежал к одному из первых поколений оркнейских викингов.

Ему тоже было суждено служить по найму в войсках Ярослава, под знаменами которого он участвовал в десяти битвах. Уроженец далеких Оркнейских островов прожил на Руси не менее пяти лет.

Когда норвежским послам нужно было вывезти в Скандинавию сына Олафа Святого, Магнуса, оставленного отцом на Руси, Ярослав поручил это Рогнвальду. Оркнейский ярл встретил послов в Ладоге, посадил их на русские телеги и сопроводил гостей ко двору Ярослава. Затем он доставил в Ладогу Магнуса, а оттуда пошел вместе с послами и сыном Олафа на корабле в Норвегию. Киевский двор помог Магнусу Доброму — так же как ранее обоим Олафам, а позднее и Гаральду Гардару, — занять норвежский престол.

Снорри рассказал и о других посольствах Ярослава в Скандинавию.

«Круг земной» Снорри ясно свидетельствует о том, что Древняя Русь знала о Гренландии, Исландии, Северо-Восточной Америке, Испании, Италии, Византии, Сирии и других странах несравненно больше, чем было известно о них в некоторых других европейских государствах. И значительная часть этих замечательных сведений была принесена на Русь викингами.

Эти люди, получая на Руси право убежища, были лишь слугами могущественной Киевской державы. Свидетельства Снорри говорят о том, что норманны никак не влияли на ее политическую жизнь. Наоборот, русские часто оказывали помощь викингам и давали им приют, когда норвежские конунги вынуждены были искать спасения то от мечей датчан и шведов, то от секир своих родовых вождей, боровшихся за власть.

Отсутствие в произведениях Снорри даже намека на имена Рюрика, Трувора и Синеуса подтверждает справедливое мнение о том, что лица эти легендарные и реально не существовали. Снорри никогда не встречал их имен ни в сагах, ни в скандинавских летописях, которые он так внимательно изучал.

Богатство и могущество славянской Киевской Руси, величие древнего Новгорода, сокровища русского Севера — вот о чем прежде всего писал скальд Снорри.

Снорри был очень образованным ученым. Он знал греческий язык и латынь, сочинения древних писателей, интересовался историей Руси, Германии, Англии, не говоря уже о прошлом Скандинавских стран.

Но жизнь его была беспокойной. Творец «Круга земного» изведал горечь изгнания. Он часто опасался не только за свой покой, но и за жизнь. Сумрачный замок «Валгалла», где трудился Снорри, охранялся почти тысячным отрядом его дружинников Но они не уберегли его…

В 1241 году Снорри был убит одним из своих родственников в самый разгар борьбы за независимость Исландии.

Великий сын Хорезма, известный ученый Абу-л-Райхан аль-Бируни (973–1048) прожил мученическую жизнь. Родина его подвергалась частым набегам иноземных захватчиков. И когда в 1017 году на Хорезм напал Махмуд Газнийский, основатель огромного государства, простиравшегося от Багдада и Грузии до устьев Инда и Дели, аль-Бируни оказался в числе пленников свирепого завоевателя.

Тринадцать лет томился в плену ученый, скитаясь по владениям Махмуда в Индии, и был невольным свидетелем того, как расправлялся тиран из Газны с индусами, грабил сокровища храмов, сокрушая индийских идолов и увозя с собой золотых истуканов с глазами из рубинов.

Поскольку Махмуд, семнадцать раз вторгавшийся в Индию, старался закрепить за собой Пенджаб, следы аль-Бируни во время его индийской ссылки следует искать в Дели, Лахоре, Пешаваре.

Абу-л-Райхан аль-Бируни мог рассказывать жителям Индии о чудесах северных стран. Едва ли не от него индостанцы впервые узнали о русах, с которыми ученый встречался в Хорезме и на Каспии. У себя на родине аль-Бируни успел собрать довольно обширные географические сведения о нашей стране и ее людях — славянах, веси, югре, булгарах. Он знал о Ледовитом океане, Прибалтике, Байкале, Славянском море (море Саклабов), Арале, Ташкенте.

Аль-Бируни составлял списки городов мира, распределяя их по климатическим поясам, указывал координаты крупных населенных пунктов.

В Индии аль-Бируни изучил санскрит и живые наречия индусов, их науки, в частности географию.

Великий хорезмен измерял высоту гор Индии, собирал данные о реках этой страны, их истоках.

Около 1030 года аль-Бируни закончил работу над сочинением «Разъяснение принадлежащих индусам учений, приемлемых рассудком или отвергаемых», более известное под условным названием «Индия». Этот знаменитый энциклопедический труд, состоящий из 80 глав, проникнут уважением к народам Индии, их культуре и науке. Есть предание о том, что индийцы считали аль-Бируни волшебником за его необыкновенную способность постигнуть суть вещей…

Аль-Бируни в своей «Индии» привел, сопоставил и объяснил воззрения множества индийских ученых в самых разных отраслях знания. В частности, он подробно осветил состояние астрономической науки в Индии.

Сочинение аль-Бируни об Индии, ее народах, их культуре, верованиях и обычаях справедливо считается непревзойденным для всей эпохи, в которой он жил.

Известный немецкий востоковед К. Э. Захау в 1887–1888 годах познакомил человечество с «Индией», издав текст и его перевод на английском языке в Лондоне.

Народам нашей страны имя аль-Бируни стало известным благодаря трудам советского арабиста И. Ю. Крачковского.

Могила Абу-л-Райхана аль-Бируни затерялась в далеком Афганистане. Он умер в Газне, куда его насильственно водворил беспощадный враг индийцев — первый мусульманский султан Индии Махмуд Газнийский.

В 1037 году князь Ярослав Мудрый выстроил в Киеве Софийский собор близ места, где за год до этого киевляне наголову разбили полчища косматых, длинноусых печенегов.

В наши годы, совсем недавно, в этом соборе под слоем краски были обнаружены замечательные изображения дочерей Ярослава Мудрого и матери их — Ирины.

Надо думать, что эти достоверные портреты были написаны между 1037 и 1050 годами, то есть когда Анна Ярославна еще жила в отчем тереме. А покинула она его, вероятно, около 1050 года, хотя западные историки по-разному указывают сроки ее отъезда из Киева в Париж. Но разница в несколько лет не меняет сути дела. Именно в это время началась история связей Киевской Руси с Францией.

В качестве сватов от французского короля Генриха I в Киев прибыли три самых образованных князя церкви — Готье Мосский, Гесселен Шалиньякский и Роже Шалонский. Примечательно, что епископ Роже попутно выполнял вполне научные поручения любознательного Одальрика из Реймса — собирал в Киеве сведения о Херсонесе Таврическом.

Епископы-сваты увезли Анну во Францию.

Молодая супруга короля Генриха I поселилась в Париже. Она не раз провожала короля французов в походы против Вильгельма Завоевателя, сына Роберта Дьявола.

В августе 1060 года парижане похоронили своего короля. Анна Ярославна осталась с тремя сыновьями — Филиппом, Гугоном и Робертом. Первенцу Филиппу тогда шел девятый год. Сыновей Генриха опекал граф Фландрский, Балдуин V.

Сама Анна на два года удалилась в монастырь близ города Санли, к северу от Парижа. Есть сведения, что незадолго до своего ухода именно она основала эту древнюю обитель. Один французский летописец сообщал, что Анна Ярославна выстроила в Санли также соборную церковь в честь св. Винцента. У входа в этот храм впоследствии было воздвигнуто изваяние дочери Ярослава с надписью: «Анна Русская, королева французов, основательница собора в 1060 году».

В 1062 году Ярославна вышла замуж за «Рудольфа, графа Креспийского и Валойского», как назван он в старых источниках. Потомок Карла Великого, он был одним из самых знатных рыцарей и вельмож Франции — Рауль, граф Валуа.

Следы дочери Ярослава ведут в город Крепи, столицу графства Валуа, к юго-западу от города Суассона.

В 1063 году Филипп I, сын Анны, выдал жалованную грамоту Суассонскому аббатству. На этой хартии наряду со знаками Филиппа I и его высших офицеров и вельмож видна четкая надпись «Анны Регины» — Анны Королевы-матери.

Так, будучи уже графиней Крепийской, дочь Ярослава, однако, подписывала важнейшие государственные бумаги на правах королевы французов. Это продолжалось по меньшей мере до 1075 года; к тому времени относится последняя дошедшая до нас грамота с подписью Анны Регины.

Со вторым мужем Анна Ярославна прожила двенадцать лет и снова овдовела. Составитель одной из французских летописей обмолвился, что после смерти Рауля Валуа (1074) Ярославна уехала в родной Киев. Но это известие нельзя считать достоверным.

…При Анне Ярославне появилась «Песнь о Роланде»! Об этой бесспорной истине не сказал ни один из исследователей «Песни». Историки считают, что она была создана в период между 1050–1100 годами. Где же, как не во владениях потомков Карла Великого, должна была она прозвучать впервые?

В парижском ли дворце, в каменном ли замке Крепи, но Анна Регина уже могла слышать строфы «Песни о Роланде», исполняемой бродячими «жонглерами».

Но откуда в «Песни о Роланде», родившейся во время Анны Ярославны, появились земля полян, печенеги, лютичи, русы, угличи? Сколько ни разъясняли нам историки текст «Песни», они обходили молчанием источники этих упоминаний.

«Четвертый полк — из диких печенегов», — пел жонглер, перечисляя союзников седого эмира Балиганта — противника Карла Великого.

Между тем Анна Ярославна не могла забыть, как выли под стенами ее родного Киева печенежские полчища.

Прочитайте в «Песни о Роланде» тирады 231, 232, 233, 234 и другие, где описаны люди полчищ Балиганта. Под знаменем чмира находились Дапаморт — царь славян-лютичей, жмудь, ляхи, пруссы, тюрки и даже «народ с пустынной Оксианы». Последнее указание на выходцев с берегов Амударьи, включенное в старофранцузский эпос, кажется на первый взгляд совершенно удивительным и необъяснимым.

Но и в этом случае след ведет в Киев времен Ярослава Мудрого. Оттуда начинался великий торговый путь в Среднюю Азию и Китай — через Итиль (Волгу), Ургенч, Отрар. В древней земле Киева не случайно отложились монеты, чеканенные в городах Средней Азии. Вести о «пустынной Оксиане» должны были достичь Киева еще при князе Владимире, хотя бы через тюркское племя огузов, с которым он дружил. В свою очередь, творец «Песни о Роланде» мог узнать об Амударье от людей, прибывших из Киевской Руси.

Общение с прибалтийскими народами, упомянутыми в «Песни о Роланде», для Киевской Руси, в частности для Новгорода и Юрьева, в земле чуди, было обычным, будничным делом. Верховным князем лютичей в те времена был не сказочный Дапаморт, герой «Песни о Роланде», а Готшалк — современник Анны Ярославны.

В тираде 78 изображен зловещий воин Чернублий с Черных гор, поклявшийся добыть Роландов меч Дюрандаль. Певец говорит, что Чернублий

Под Черными горами арабский географ Ибн-Хаукаль в свое время подразумевал Уральские горы. Другой ученый-араб, аль-Масуди, описывая русский Север, тоже упоминал о Черной горе. В Киевской Руси уже знали о Полярном Урале; туда не раз ходили новгородские дружинники.

«Русских» образов в «Песни о Роланде» немало. Ее создатель упоминает о собольей шубе Карла Великого, о соколах, которых вывозили обычно из Руси.

Представляется совершенно несомненным, что годы жизни Анны Ярославны во Франции оставили зримый след в великой поэме о рыцаре Роланде. Настало время высказать вполне законную догадку о том, что безвестный слагатель «Песни» — будь это Турольд или кто другой — слышал рассказы Анны Ярославны о ее далекой родине и окружавших Русь странах и их народах.

…Во Франции при жизни Анны-королевы поклонялись могиле Роланда и его знаменитому Олифанту.

Треснувший посередине якобы от могучего дыхания рыцаря огромный рог Олифант висел, как уверяли, в церкви приатлантического города Блей или в бордоской базилике Северина.

В обители Сен-Дени, к которой Анна Регина имела безусловное отношение, тоже хранились «рога единорога». Возможно, это были бивни мамонта.

Но как и когда попали эти бивни во Францию, если не через Киев во времена Анны? Ведь на Руси они в то время редкостью не считались, а были предметом торговли и даже вывоза в дальние страны. Кости вымерших чудовищ нередко находили и в недрах самого Киева, о чем сохранились свидетельства старых летописей.

…История помнит походы французских норманнов. Современник Анны Ярославны Рожер I разгромил сарацин в Сицилии, а Вильгельм Завоеватель покорил Британию и подчинил себе Шотландию.

Филипп I, сын Анны, вышучивал Вильгельма, называя его «брюхатым английским королем». В ответ на это Вильгельм пообещал устроить такой молебен в Париже, где вместо свечей будут сверкать острия десяти тысяч норманнских пик!

Норманны не раз тревожили своими набегами владения Филиппа и Анны. И дочь Ярослава, конечно, не могла предполагать, что ее внучка впоследствии соединит свою судьбу с норманнским вождем, завоевавшим Сирию…

Тонкая свеча в руках Анны, изображенной на стене Софийского собора, не может озарить сумерков средневековья, идущих по ее следам. Мы ничего не знаем о ее жизни после 1075 года, не знаем, когда она умерла.

Алый отсвет упал на бледное лицо Анны Ярославны, когда над ее телом склоняли стяг Дионисия — знамя Капетингов. Местом последнего успокоения Анны Ярославны, по-видимому, была усыпальница французских владык в стенах обители Сен-Дени.

Таков путь Ярославны от Киевской Софии до полей Иль-де-Франса. Какая же судьба постигла ее потомство?

Второй сын Анны, Гугон (1057–1102), стал обладателем двух родовых гнезд потомков Карла Великого — графства Валуа и Вермандуа с их столицами — Крепи и Сен-Кантеном, что на Сомме.

Когда начался первый крестовый поход, Гугону Великому было вручено багряное знамя Дионисия. Это знамя с тех пор стали называть орифламмой в честь стяга Карла Великого, воспетого в «Песни о Роланде».

Внук Ярослава собрал воинов и корабли и двинулся в путь. Италия, Албания, Византия, Сирия… Гугон участвовал во взятии Антиохии. Потом отправился во второй крестовый поход. В 1102 году он погиб от ран в городе Тарсусе, на краю Киликийской равнины, где цвели вьющиеся розы и благоухали миртовые деревья.

Крестоносцы, как известно, пронесли с собою «Песнь о Роланде» до пальмовых рощ Малой Азии и берегов Иордана.

В 1104 году Констанция, дочь Филиппа и внучка Анны Ярославны, вышла замуж за крестоносного царя Антиохии — нормандца Боэмунда I, сына Гискара Апулийского. Она разделяла с ним трудности походов против сарацин и греков. На руках жены и умер Боэмунд, когда прибыл из Малой Азии в Италию.

Железный рыцарь Танкред, князь Галилейский, воспетый впоследствии Торквато Тассо, был опекуном правнука Ярославны. Сын Констанции правил Антиохийским царством под именем Боэмунда II.

В самом начале XII века на Ближнем Востоке побывал русский путешественник Даниил. Он был с большим почетом встречен Балдуином, королем Иерусалимским — недавним соратником Гугона Великого, Танкреда и Боэмунда по первому крестовому походу. Он знал сыновей и внуков Анны Ярославны, а может быть, и саму королеву.

Король Иерусалима воздал высокие почести Даниилу и его киевским и новгородским дружинникам. Носители пламенной орифламмы встретились с кольчужниками Киева, родины королевы французов.

Все это происходило в эпоху, когда создавалась «Песнь о Роланде»…

В XIII веке на Руси жил Глеб Василькович, князь Белозерский и Ростовский (1237–1278). Жизнь его была сравнительно недолгой, но он оставил свой след в истории как первый в нашей стране строитель каналов. Это обстоятельство заставляет рассказать о Глебе Васильковиче все то, что нам известно к настоящему времени.

Он был сыном Василька Ростовского, героя страшной битвы на берегах Сити. В марте 1238 года отец Глеба был взят в плен и замучен татарами за отказ изменить родине.

В удел мальчику-князю досталось Белозеро, но жил он в Ростове. Глебу покровительствовал отец Александра Невского Ярослав, великий князь Владимирский. Еще в семилетнем возрасте Глеб совершил первое путешествие в Сарай, куда его заставил поехать Батый. Затем Глеба вместе со старым Ярославом вызвали к сыну Батыя — Сартаку.

В то время должен был взойти на престол новый властелин Монгольской империи — верховный хан Гуюк. Сартак послал Глеба и Ярослава в юрт Гуюк-хана.

Юный князь и его седой опекун были одними из первых европейцев, посетивших Центральную Азию. Волга, Яик, Иртыш, Зайсан, горные проходы между Тарбагатаем и Алтаем лежали на их пути.

Где-то на территории нынешнего Западного Китая, а по другим сведениям — на Орхоне в Монголии, Гуюк-хан с почетом принял русских князей. На обратном пути во Владимир Ярослав умер, и Глеб Василькович сопровождал на родину тело старого князя.

Один за другим следовали долгие и утомительные походы Глеба. Только в одном 1249 году он дважды побывал в Золотой орде у Сартака.

В 1251 году Глеб перешел из Ростова на Белозеро. Самостоятельное Белозерское княжество объединяло тогда вместе с Белозером Вологду, Устюг Великий, крупные села Каргополь, Андому, Вадболы.

В 1257 году татары заставили князя взять себе в жены Батыеву внучку, дочь Сартака. Она приняла русское имя Феодора.

Через два года Глеб Василькович, находясь у своего брата Бориса в Ростове, вместе с ним оказывал почести гостю из Новгорода — Александру Невскому.

В 1268 и 1271 годах Глеб вновь посетил Золотую орду. Он узнал там, что столица империи монголов перенесена в Ханбалык (Пекин), а в числе гостей Сарая стали нередко появляться послы из Египта.

В Сарае к тому времени жило много русских.

Беспощадно грабя и притесняя Русь, ордынцы вместе с тем знали силу, выдержку и уменье русских и потому набирали значительные русские отряды «с собою воинствовать», как выразился об этом древнерусский историк. Один из таких больших русских отрядов, с которым ходил Глеб Василькович, взял в 1277 году аланский город Дедяков в Южном Дагестане. Жители Ростова, Устюга, Вологды, вероятно, впервые увидели пленных аланов. (Впоследствии аланы наравне с русскими сторожили мраморные дворцы Пекина.)

В 1277 году умер брат Глеба, князь Борис Ростовский, книжник и летописец, весьма ученый для того времени человек. Тогда Глеб Василькович соединил Белозерское и Ростовское княжества, но вскоре, осенью 1278 года, умер в Ростове.

Такова краткая история, по существу, трагической жизни сына героя битвы на Сити, поневоле породнившегося с родом убийцы его отца.

Вернемся, однако, к тому времени, когда Глеб Василькович стал самостоятельным владельцем Белозерского княжества (1251 год).

Однажды, как повествует летописец, князь Глеб Василькович шел из Белозера к Устюгу Великому. Когда его ладья миновала Кубенское озеро и поплыла по Сухоне, он заметил, что река делает большой изгиб. Излучина эта значительно удлиняла речной путь. Глеб Василькович приказал перекопать землю у Святой. Луки. Сухона пошла по новому руслу!

Так был сделан первый на Руси опыт прокладки речного канала — «судоходного рва» в верховьях Сухоны.

Второй канал, или «перекоп», на Сухоне был сделан позднее — гам, где Окольная Сухона (так издревле назывался участок реки от Вологды до юга) сгибалась почти в кольцо.

Один из «судоходных рвов» долго назывался Княже-Глебовой простью.

Теперь, когда Дон и Волга — главные реки России, тысячелетиями разделенные друг от друга, соединены волей и трудом советского народа, нелишне вспомнить первого на Руси строителя речных каналов и одного из первых русских путешественников в Монголию и Западный Китай — Глеба, князя Белозерского и Ростовского.

В 1254 году Гетум (Гайтон) I, властитель Малой Армении и Киликии, отправился в Каракорум ко двору верховного хана монголов — Мангу, повторив путешествие своего брата Смбата — начальника конницы Малой Армении, который известен также и как летописец.

Столицей Армянского царства, существовавшего с 1080 года в Киликии, был тогда город Сис, стоявший на краю цветущей Киликийской равнины, между реками Сейгуном и Джейханом. Неподалеку от устья Джейхана, к слову сказать, находился богатейший город Айаз (Айяццо), связанный торговыми путями с Багдадом, Басрой, Индией и средиземноморскими странами.

К Черному морю Гетум прошел из Сиса по «землям султана Румского», то есть через владения турок-сельджуков.

Путь Гетума от северного побережья Черного моря до Дона, как и вся дальнейшая его дорога в глубины Центральной Азии, совпадал с маршрутом посла Людовика IX Гильома де Рубрука, который должен был ожидать Гетума в Каракоруме.

Как и Рубрук, Гетум побывал в области за Доном, где княжил Сартак, сын Батыев.

Летом Сартак кочевал между Доном и Волгой. Здесь проходили дороги, ведущие из Крыма, с Кавказа, из Руси и мордовских лесов. Все эти пути сходились в новой столице Золотой орды — Сарае, находившейся в низовьях Волги.

Русские люди, беспощадно угнетаемые татаро-монголами, все же сумели сохранить свои обычаи и привычные занятия. Они везли к Черному морю меха, а оттуда доставляли соль. На переправах через Дон и Волгу работали русские перевозчики.

Не покоренные захватчиками русские люди, соединившись с аланами, или асами, и венграми, бродили в степях, не расставаясь с оружием.

Из Сарая Гетум со свитой, воинами и сопровождавшим его армянским епископом двинулся к устью большой реки, впадающей в Каспий. Это был Яик.

Оттуда пошли на юго-восток. Гетум мог видеть синее Аральское море, но мог, как и Рубрук, пройти несколько севернее аральских берегов. Властитель Малой Армении, вероятно, не миновал гор Каратау и берегов Чу и мутной Или. Далее дорога в Каракорум проходила мимо громад Джунгарского Алатау, озера Ала-куль — к Черному Иртышу.

Оставив за собой землю Чагатайского улуса, пройдя земли найманов, киликийские конники вышли на просторы Монголии.

Так завершилось это долгое путешествие из Средиземноморья в Центральную Азию.

В своих записках Рубрук обмолвился, что Гетум в августе 1254 года встретился с Сартаком, тоже ехавшим ко двору Мангу. Отсюда можно предположить, что сын Батыя и Гетум прибыли в Каракорум вместе.

Город Каракорум стоял за земляным валом и стеной с четырьмя воротами. Возле ворот располагались скотный, конный и другие рынки.

На улицах города можно было видеть русских людей из Галича, Суздаля или Владимира, венгров и китайцев, индусов, арабов и даже англичан и французов, захваченных монголами в Венгрии.

Были здесь и армяне. Гетум должен был видеть монаха Сергия, былого ткача из Армении, носившего шапку с павлиньими перьями. В долине Орхона жил также и один выходец с острова Кипра.

Хан Мангу, облаченный в одежду из тюленьей шкуры, с большим почетом принял Гетума и его свиту. Армянский историк Гайтон, потомок нашего путешественника, впоследствии уверял, что Гетум убедил великого хана Мангу… креститься. Для этого Гетум и привез с собою епископа. Если верить такому известию, то армянский духовник крестил всю семью монгольского императора.

Известно, что дочь Сартака около этого времени вышла замуж за русского князя Ростовского Глеба Васильковича и приняла русское имя. Молва приписывала принятие крещения и самому Сартаку.

Ничего удивительного в этом нет. Дикие монгольские орды, поработив половину мира, часто подпадали под влияние более культурных народов — в том числе и в вопросе выбора веры.

В Каракоруме в 1254 году насчитывалось до 12 храмов различных народов, в том числе — русский. Даже дворец Мангу тоже имел вид христианского храма, и построить его мог русский зодчий, живший тогда в столице великого хана.

В какой-то связи с обращением Мангу в христианство находится то обстоятельство, что Гетум в Каракоруме собирал сведения о верованиях восточных народов. Так, ему рассказали о стране, обитатели которой чтят больших идолов «Шакмония» и бога Майтрейю и где жрецы облачены в желтые одежды. Гетум мог встретиться в Каракоруме с прибывшими туда в 1254 году послами из Индии и людьми, принесшими сведения о Тибете.

Рассказ Гетума о буддистах попал в «Историю монголов» инока Магакии Апеги.

Лишь через год Гетум I возвратился из угрюмой монгольской-пустыни в цветущую Киликию.

Можно думать, что он ехал новым путем — через теперешний Западный Китай, Ташкент, Отрар, Самарканд, Тегеран и Тавриз.

Есть отрывочные сведения, что в 1268 году Гетум снова побывал в «царстве Татарском».

Сказание о скитаниях киликийского царя было включено в «Историю Армении» Киракоса. Современник Гетума, этот писатель был в плену у монголов. Путешествие Гетума привлекло также внимание сирийского историка и врача Григория Абуль-Фараджа, жившего в Алеппо.

Но полностью поход царя Киликии не был освещен и изучен историками.

Он был одним из первых людей, проделавших едва ли не самый длинный путь в Центральную Азию. Гетума следует поставить в ряд с Константином, князем Галича-Костромского, Ярославом Всеволодовичем, Александром Невским, Глебом Васильковичем, Андре Лонжюмо, Плано Карпини, Гильомом Рубруком, Алауддином Джувейни… Они первыми побывали в загадочном Каракоруме.

Тверской купец Афанасий Никитин, вся жизнь которого нам до сих пор в подробностях неизвестна, был не просто грамотным, но и образованным человеком. В этом убеждаешься, перечитывая его путевые записки, в которых он рассказывал о климатах земного шара, сравнивая зной Багдада с жарой в Дамаске, писал о природном изобилии грузинской земли, Подолии и Валахии. Из другого места его записок видно, что он читал заметки о русских путешествиях в Царьград (Константинополь) в те годы, когда столица Византии еще не была завоевана турками.

Можно предположить, что до похода в Индию Афанасий Никитин встречался с людьми, приезжавшими из стран Востока, или ездил туда сам.

В его сочинении есть следы знакомства с восточными языками. Он знал тюркское наречие, на котором говорили купцы, бывавшие в Хорезме, в Чагатайской земле — теперешней Средней Азии. Знал Никитин немного по-арабски и по-персидски. В Индии его одно время даже называли Юсуфом Хорасани (Юсуфом Хорасанским), будто он и в самом деле был выходцем из Северо-Восточной Персии (Ирана).

Уже в те времена русские люди хорошо знали страны Востока. В 1404 году наши предки встречались в Самарканде с купцами и водителями караванов из Индии и Китая.

Лет за тридцать до начала путешествия Афанасия Никитина в Индию по Руси стали ходить списки древней книги «Сказание об Индии богатой». Она была переведена на русский язык еще в XIII веке и включалась в сборники, которые время от времени переписывались заново.

О чем рассказывали пергаментные свитки, украшенные причудливыми заглавными буквами? О чудесах, которыми славилась богатая Индия, о золотых дворцах, стоявших на червонных столпах-колоннах, о камне карбункуле, царе самоцветов, пылавшем по ночам таинственным огнем, о сказочной птице Феникс, способной после своей гибели в огне снова возрождаться из пепла; о великанах ростом в девять саженей, о людях с песьими головами, о рогатых, шестируких и трехногих уродах. Вот какие диковины были в восточной стране — родине алмазов и жемчуга!

Так гласило «Сказание об Индии богатой», возникшее в XII веке в Византии и дошедшее затем до Руси.

Русские сведения об Индии были куда достовернее старых византийских, легенд. Об этом свидетельствует, в частности, такой случай. Когда «черная смерть» — чума — опустошила страны Западной Европы, новгородская летопись уверенно сообщила (под 1352 годом), что «тот мор пошел из Индейских стран от Солнце-града». При этом указывалось, что о Солнцеграде на Руси узнали из устных сообщений. Следовательно, русские люди встречались с путешественниками, бывавшими в те годы в Индии (Солнце-град — дословный перевод названия города Сринагара в области Кашмир).

Золотая орда, собиравшая на Руси огромную дань, гнала из наших степей в Индию табуны дорогих боевых коней. Взамен золотоордынцы получали в Индии самоцветы, жемчуга, кораллы, а вернувшись назад, делились впечатлениями от увиденного в этой стране. Вести об Индии доходили до русских людей и через татарских торговцев степными скакунами.

Афанасий Никитин прекрасно знал о том, что в Индии всегда охотно покупают хороших коней.

…В 1466 году великий князь Московский Иван III отправил своего посла Василия Папина ко двору шаха страны Ширван.

В Ширван входили Баку, Дербент, Шемаха и другие богатые прикаспийские города. Афанасий Никитин, живший тогда в Твери, стал хлопотать, чтобы его отпустили на Восток с посольством великого князя.

Собирался Никитин очень тщательно: достал проезжие грамоты от великого князя Московского и от князя Тверского, запасся бумагами к нижегородскому наместнику.

Прибыв в Нижний Новгород, Никитин узнал, что Василий Папин уже проплыл мимо города к низовьям Волги. Тогда тверской купец решил дождаться посла страны Ширван. Хасан-бек, так звали посла, возвращался ко двору своего государя. Он вез в Ширван драгоценный подарок князя Московского — 90 ловчих кречетов, охотничьих птиц Севера, слава о которых долетала до Египта и Испании.

Вместе со свитой Хасан-бека и кречетниками Афанасий Никитин пустился в путь к Ширвану. С Никитиным ехали более 20 русских, в числе которых были и москвичи и тверичи. У большой мели в устье Волги караван ширванского посла нагнали люди астраханского хана Касима. Целой ордой напали они на путников, убили одного из русских и отняли у них малый корабль, на котором были все товары и имущество Никитина. В устье Волги ордынцы захватили второе судно. У путешественников осталось два корабля. Никитин плыл теперь вместе с послом на большом судне. Когда они шли вдоль западного берега Каспия к Дербенту, вдруг налетела буря. Меньший корабль выкинуло на берег и разбило у дагестанской крепости Тарки. Кайтаки, жители этих мест, не помогли пострадавшим, а, наоборот, разграбили грузы с кораблика, москвичей же и тверичей увели с собой в полон…

Единственный уцелевший корабль продолжал плавание.

Наконец вдали показались обветшавшие стены и башни когда-то грозного Дербента. В Дербенте, пользуясь короткой передышкой, Никитин попросил Василия Папина и ширванского посла, чтобы они помогли выручить русских, угнанных кайтаками в дагестанские ущелья. Его послушали. Дербентский скороход тут же побежал в ставку государя Ширвана, и тот отправил посла к князю кайтаков. Вскоре Афанасий Никитин приветствовал освобожденных русских пленников в Дербенте.

Фаррух-Ясар, шах Ширвана, любитель русских кречетов, был скуповат. Получив драгоценную соколиную стаю из Москвы, он пожалел горсти золота, чтобы помочь русским людям, раздетым и голодным, вернуться обратно на Русь. Никитин пишет, что его товарищи заплакали «да и разошлись кои куды». Те, у кого не было долгов за товары, взятые на Руси, побрели домой, другие ушли работать в Баку, а некоторые так и остались в старой Шемахе с ее знаменитыми шелковыми базарами и стенами, осевшими от частых подземных толчков.

Афанасий Никитин отправился вдоль морского берега в Баку.

Из Баку он двинулся «за море», в Чапакур, откуда начиналась иранская область Мазендаран. В этом цветущем крае Никитин прожил семь месяцев, а затем пошел на юг через Эльбрус. Миновав дышавшую вулканическими газами гору Демавенд и развалины великого города Рея, разрушенного когда-то монголами, он поднялся на Иранское нагорье и достиг города Кашана — родины цветных изразцов и шелковых тканей, где пробыл целый месяц.

Следующий месяц Афанасий Никитин провел в оазисе, центром которого был город Йезд. Здесь сходились большие торговые дороги, по которым двигались караваны с грузами шелковых тканей для рынков Индии, Туркестана, Китая, Турции и Сирии.

Покинув Йезд, тверской странник добрел до города Дара, населенного купцами-мореходами. Даром правили местные владетели, но они зависели от государя могущественной Белобаранной Туркменской державы.

«И тут есть пристанище Гурмызьское и тут есть море Индейское», — записал Афанасий Никитин весной 1469 года в своем путевом дневнике. Он пришел в Бендер, или старый Ормуз, на берегу Персидского залива. В Ормузе наш странник сделал ценное приобретение. Он достал, коня которого надеялся выгодно продать в Индии. Вскоре Никитин вместе со своим конем был уже на таве — корабле, перевозившем через море живой груз.

Шесть недель шло в морском просторе судно, пока не бросило якорь в гавани Чаул на Малабарском берегу, на западе Индии.

«И тут есть Индейская страна, и люди ходят наги все…» — записывал Афанасий Никитин. Он упомянул о том, как всюду индийцы дивились ему — белому человеку и ходили за ним толпами.

Около месяца ехал на своем коне Афанасий Никитин в город Джунир, делая, видимо, частые остановки в пути. Он указывал в дневнике расстояния между городами и значительными селениями. Джунир, вероятно, входил в состав мусульманского государства. Городом правил наместник Асад-хан, который, по словам Никитина, имея много слонов и коней, тем не менее «ездил на людях». Джунир не понравился путнику — всюду «была вода и грязь».

Пока Афанасий Никитин изучал Джунир, Асад-хан отнял у него ормузского жеребца, а затем стал принуждать его принять мусульманскую веру. Но Никитин обнаружил стойкость в религиозных убеждениях. В конце концов джунирский хан оставил его в покое и даже вернул ему коня.

Никитин продолжил свое путешествие и прибыл в столицу мусульманского государства Декан — город Бидар. Здесь торговали рабами, конями, золотистыми тканями. «На Русскую землю товара нет», — заключил путешественник. Он был огорчен тем, что Индия не так богата, как думали о ней в Европе. Осматривая Бидар, он наблюдал боевых слонов деканского султана, его конницу и пехоту, трубачей и плясунов, коней в золотых сбруях и ручных обезьян. Ему бросились в глаза роскошь жизни деканских «бояр» и нищета сельских тружеников. Знакомясь с индийцами, путешественник открывал им, что он не мусульманин, а русский. Индийцы сами вызвались проводить Никитина к их святыне — храмам Шрипарваты. Русского странника поразили огромные изображения бога Шивы и священного быка Найди. Встречи с богомольцами у кумирен Шрипарваты дали Никитину возможность подробно описать жизнь и обряды поклонников бога Шивы.

Он вернулся в Бидар. Тоскуя по родине, тверитянин отыскивал среди светил индийского неба созвездия родной стороны. В его дневнике в то время появился путеводитель с указанием расстояний до Каликута, Цейлона, Бирмы, Китая. Никитин знал, какие товары вывозятся через индийские порты Камбай, Дабул, Каликут. Самоцветы, ткани, соль, пряности были перечислены в списке путешественника. Он сообщал о хрустале и рубинах Цейлона, яхонтах Бирмы.

«Пути не знаю. И куда я пойду из Индостана; из Ормуза пойти, а из Ормуза на Хорасан — пути нет, и на Чагатай пути ист, и на Бахрейн пути нет, и на Йезд пути нет», — горевал Никитин.

Кругом шли войны между азиатскими властителями. Тверитянин описывал в дневнике их жестокие походы, указывал численность войск мусульманских и индийских князей и количество боевых слонов, попиравших окровавленную землю.

…Весной 1472 года Афанасий Никитин твердо «надумал пойти на Русь». Он вышел из ворот Бидара и вскоре очутился в стране алмазов. Пять месяцев провел он в городе Кулуре, где находились знаменитые алмазные копи и где сотни мастеров украшали драгоценными камнями ножны и рукоятки кривых мечей. Побывал он и в Голконде, которая уже тогда славилась на весь мир своими сокровищами, в былой столице Декана — Гульбарге с ее огромными мавзолеями и наконец вышел на берег моря в Дабуле, где белели паруса кораблей индийского и африканского поморья.

Корабельщик, отправлявшийся в Ормуз, взял с Никитина два золотых и дал ему место на конской таве. Бури и течения снесли корабль далеко к югу, и только через месяц наш тверитянин увидел сушу. Это была Абиссиния. Индийская утлая тава подошла к ее гористому берегу. Около недели пробыл Афанасий Никитин в эфиопской земле и, знакомясь с черными людьми, делился с ними своими скудными припасами. 20 дней он провел на острове Ормузе, а затем пошел на Шираз, Испагань, Султанию и Тавриз.

В Тавризе Никитин решил посетить ставку Узун-Хасана. Это был государь Белобаранной Туркменской державы. Он властвовал тогда почти над всем Ираном, Месопотамией, Арменией и частью Азербайджана. В его руках были подступы к Персидскому заливу и участки великих путей в Индию.

О чем беседовал Узун-Хасан с тверским гостем, навсегда осталось тайной. При дворе туркменского властителя путешественник пробыл десять дней. На Русь он шел новым путем, через Черное море. Когда-то богатый город Трапезунд, подпавший под власть турок, выглядел запущенным и опустевшим.

Много надругательств перенес Никитин от турок. Они перевернули все его скудные пожитки и унесли их «на гору», в крепость, где находились наместник и комендант Трапезунда. Роясь в имуществе путешественника, турки искали грамоты, очевидно, принимая Афанасия Никитина за московского посла ко двору Узун-Хасана. Кстати сказать, неизвестно, когда и где исчезли путевые грамоты, которые наш странник получил на Руси, отправляясь в Ширван.

Через третье по счету море поплыл Афанасий Никитин к городу Кафе (Феодосия), в то время еще колонии генуэзских купцов, позднее изгнанных оттуда турками. Ветры носили корабль по морю, отбрасывали его назад, к Трапезунду, прибивали к берегам Балаклавы и Гурзуфа. Наконец в ноябре 1472 года Никитин высадился в Кафе. Но на этом не закончились его скитания. Русь для него начиналась лишь за Смоленском, и тверитянину надо было пройти через литовские земли, где правил тогда великий князь Литовский, извечный враг Руси. Литва была охвачена военными приготовлениями к походу на Русь, и потому ничего, кроме ненависти, не мог встретить в Литве русский человек, совершивший удивительное путешествие за три моря.

Киев Афанасий Никитин, кажется, миновал благополучно, но по пути к Смоленску его следы затерялись навсегда. Где и при каких обстоятельствах он погиб? Ответить на этот вопрос невозможно.

О возвращении русского путешественника из далекой Индии не могли не знать в Западной Европе. Литва, Польша, Венеция, Генуя, папский Рим были звеньями единой цепи. Заключая военный союз с Золотой ордой, венецианцы тогда рассчитывали приобрести союзника и в лице туркменского владыки Узун-Хасана, в шатре которого незадолго перед тем побывал Афанасий Никитин. Как раз в то время, когда Никитин гостил у повелителя Белобаранной державы, там находился постоянный представитель Венеции, знаток русских дел, Иосафат Барбаро. Кто-то нашел драгоценные записки Афанасия Никитина и доставил их в Москву. В 1475 году они были включены в русскую летопись.

Через год после гибели Афанасия Никитина ко двору Узун-Хасана отправились венецианское и литовское посольства, а чуть позже и московский посол. Впоследствии знаменитый историк II. М. Карамзин открыл список «Хожения за три моря» Афанасия Никитина, и весь мир узнал об отважном тверитянине, совершившем невиданное для того времени путешествие в Индию и рассказавшем правду о ней в своем путевом дневнике.

В июне 1955 года на родине Афанасия Никитина — в городе Калинине, древней Твери, — в присутствии посла Индийской республики К. П. Шиваншакара Менона был открыт памятник отважному русскому путешественнику.

Великокняжеский дьяк, ведавший приказными делами в Пскове, Михаил Григорьевич Мисюрь-Мунехин, известный также под именем Михаила Гиреева, был одним из первых русских путешественников в Египте.

В 1493 году М. Г. Мунехин пробыл в «Египте граде велицем» (Каире) сорок дней. Мунехин оставил описание Каира. Оно известно по рукописи из собрания Ф. А. Толстого и сборнику из раздела «Софийские рукописи», № 1464, принадлежавшему когда-то библиотеке Петербургской духовной академии.

«О Египте граде велицем», — гласил выведенный киноварью заголовок. Рассказывая о городе, М. Г. Мисюрь-Мунехин сообщал, что у каирской мечети стоят «по сто столпов каменных», и на эти столпы всходят по сто человек. «А двор салтанов, рекше царев с Москвоу нашоу с Кремль», — свидетельствовал он.

Путешественник определял положение Египта («а Египет за Иерусалимом»), описывал дорогу от Египта до «махметова гроба»— Мекки, сообщая, что туда надо «поустым (пустым) местом брести на верьбоудех» (верблюдах), что там «толко небо да земле, а лесоу нету»… Описание Каира, сделанное Мунехиным, вполне соответствует истине. В нем можно угадать знаменитый храм султана Гассана, мечети Тулун и Каит-бей и другие здания, окруженные высокими колоннами.

«Двор салтанов» — крепость, господствующая над Каиром, была построена еще в XII веке и подвергалась затем переделкам при господстве мамелюкской династии. Мисюрь-Мунехин должен был видеть в Каире мамелюков — выходцев с Кавказа и Турана. Косвенное свидетельство о посещении Каира русским путешественником мы находим в более позднем рассказе Дмитрия Герасимова, хорошо знавшего Мисюря. В 1525 году, будучи в Риме, Герасимов упоминал о том, что русскую речь недавно «охотно слушали в Египте у Мемфисского султана и мамелюкских всадников». Это относится к пребыванию Мисюря-Мунехина в Каире.

В те времена, когда Мисюрь гостил в Египте, в покоях мамелюкского султана часто бывал золотобородый длинноволосый итальянец. Он расспрашивал мамелюков о Доне, Азовском море, Каспии и Кавказе. Возможно, что это был Леонардо да Винчи, собиравший сведения о «Скифии». От подножия египетских пирамид и каменных башен Каира Мисюрь-Мунехин возвратился к зубчатым стенам Московского Кремля.

Любопытно, что вскоре после поездки Мисюря в Египет на Руси появилось письменное известие о путешествии Лодовико Вартема из Болоньи через Египет в Мекку. Оно называлось «Сказание о месте Мизгит, идеже глаголют быти гробу Махмета прелестника и лжепророка»… Мисюрь в описании Египта тоже упоминал о «махметовом гробе». В 1510 году Михаил Мисюрь-Мунехин появился в стенах Пскова. Ему, как великокняжескому дьяку, было велено ведать приказные дела в управлении первых московских наместников — Григория Морозова и Челяднина. Мисюрь поселился в Среднем городе, или Застенье, где были размещены правительственные чиновники.

В Пскове Мунехин свел знакомство с историком и философом Филофеем, старцем Елиазарова монастыря. Мисюрь-Мунехин вручил псковскому ученому замечательную рукопись, каким-то образом полученную пытливым дьяком в Москве. Это был восходящий к подлиннику 1442 года большой летописный свод сведений о мировой и русской истории — так называемый Хронограф.

Старец Филофей со своими учениками взялся за переработку рукописи. Так создавался «Хронограф в псковской редакции 1512 года», как его обычно называют историки. Филофей вскоре обработал и описание путешествия Мисюря-Мунехина в Египет.

Мисюрь поддерживал политическую и философскую переписку с Филофеем. В Пскове было создано знаменитое послание Филофея к Мисюрю и великому князю Василию III. В послании этом отчетливо была выражена мысль о всемирном значении Москвы.

«…Два Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быть», — писал Филофей, уверенный в том, что Москва была и будет Третьим Римом, «благовестием цветущим». Псковский старец писал Мисюрю, что он, Филофей, «не Афинех родился, ни у мудрых философ учился». Это было излишней скромностью, ибо Филофей, учась «книгам благодатного закона», знал и творения древнего путешественника Козьмы Индикоплова, и «Шестокрыл», и сказания о поездке русских во Флоренцию и Феррару во времена Василия Темного. Однажды старец Филофей прислал Мисюрю-Мунехину сводку… землетрясений, бывших в Западной Европе в XV веке. Я попробовал проверить данные Филофея и в других источниках нашел подтверждение полной достоверности этих событий.

Так, например, в 1459 году «земной тряс» был отмечен в 50 городах Западной Европы.

В своих посланиях Мисюрю-Мунехину книжник-старец рисовал величественные картины вселенной, описывая «хитростно текущие звезды», исполненный стихий воздух, бури, сокрушающие дерева, мглу, повивающую землю, и небо, преклоненное к земле, как лук.

В те годы к Мисюрю-Мунехину был близок еще один ученый, дьяк Василий, написавший в том же Елиазаровом монастыре в 1514 году сборник «Шестнадцать слов Григория Богослова с толкованиями Никиты Ираклийского».

Это произведение вскоре изучал Максим Грек, составивший примечания к «Слову девятому» Григория Богослова, где упоминался Гибралтарский пролив. В связи с объяснением, что такое «Гадир» (Гибралтар), Максим Грек впервые на Руси сообщил об открытии Америки и Молуккских островов.

Переписывая сборник Григория Богослова, дьяк Василий сделал почему-то запись о Мисюре-Мунехине, отметив его поход «под Бряслово» зимой 1514 года. Из этой же записи устанавливается имя книгохранителя Елиазарова монастыря — Иосафа, близкого к Мисюрю-Мунехину и Филофею.

Что же касается хождения «под Бряслово» и на реку Друю, то это не что иное, как воинский поход на Западную Двину, когда псковский наместник Андрей Сабуров и Мисюрь-Мунехин сожгли Друйский городок и возвратились на Опочку.

Мисюрь-Мунехин хорошо знал князя Семена Курбского, под началом которого он одно время служил в Пскове. Семен Курбский прославил свое имя присоединением к Московскому государству Югры — огромной части Северо-Западной Сибири.

В 1517 году Мисюрь-Мунехин ездил в Москву и присутствовал при встрече известного посла и ученого, написавшего потом книгу о Московии, — Сигизмунда Герберштейна. Мисюрю-Мунехину было поручено сопровождать представителя императора Максимилиана во дворец великого князя, угощать посла и т. д.

Интересно, что Мисюрь-Мунехин участвовал в переписке по поводу… кончины мира от потопа. Живший в Москве магистр немчин Николай Любчанин, он же Булев (Бюлов), прислал Мисюрю-Мунехину сообщение о зловещих предсказаниях математика и астролога Штоффлера из Тюбингена. Штоффлер выпустил альманах, на страницах которого объявил, что особое стечение светил в созвездии Водолея в 1524 году вызовет «знамение водное» — великие дожди и наводнения, от которых и погибнет вселенная.

Псковский дьяк сообщил обо всем этом старцу Филофею.

Западная Европа была объята ужасом перед «всемирным потопом». Но русские люди в потоп не верили. Максим Грек написал отповедь против утверждений «Николая Немчина, прелестника и звездочетца».

Третий Рим — Москва — не может погибнуть и не погибнет — таково было убеждение Мисюря-Мунехина, Филофея и Максима Грека. Псковский дьяк Михаил Григорьевич Мисюрь-Мунехин, «преизящный в добродетелях», как писал о нем старец Филофей, умер в 1528 году в Пскове. Похоронили его в Печорах, в стенах монастыря, построенного самим Мисюрем-Мунехиным, на подступах к древнему Пскову.

Изучая историю знаменитого «Хожения за три моря» Афанасия Никитина (1466–1472), я решил подробнее, чем это было сделано до сих пор исследователями, раскрыть личность Василия Мамырева. Удалось установить, что Василий Мамырев, дьяк великого князя, высший чиновник правительственной канцелярии, оставил некоторые следы своей государственной деятельности во Владимире.

Известно, что в списках Львовской и II Софийской летописей перед «Хожением» Афанасия Никитина помещено вступление анонимного автора: «Того же году обретох написание Офонаса тверитина купца, что был в Ындее 4 годы…» В конце вступления указано, что рукописи Афанасия Никитина были доставлены Василию Мамыреву. Это произошло в 1475 году, когда были выкуплены русские купцы, захваченные в Крыму турками. Выкупленные «гости» возвращались на Русь через литовские в то время владения — Киев и Смоленск. Вероятно, именно от этих бывших турецких пленников и получил Мамырев «Хожение за три моря». Он, разумеется, не мог оставить без внимания столь редкостный документ. Мамырев или летописец, которому он передал «Хожение», пытались установить точные сроки скитаний Афанасия Никитича. Узнавали, когда отбыло ко двору Ширван-шаха посольство В. Папина, когда оно вернулось из Ширвана. Разыскивали, очевидно, самого Папина, но выяснили, что он был убит под Казанью (в 1470 году, как это удалось теперь мне уточнить).

Так или иначе, но для нас самым важным остается тот факт, что, по всей вероятности, при содействии Василия Мамырева драгоценные «тетради» путешественника в том же 1475 году были введены во II Софийскую летопись и таким образом получили широкую известность и бессмертие.

Говоря о Василии Мамыреве, нельзя не упомянуть о его причастности к истории города Владимира. Пожары были бедствием этого города. После одного из очередных пожаров, как свидетельствует «Летопись Русская» под 1486 годом, был «срублен град Володимер, а рубил дьяк Василий Мамырев».

Но вскоре восстановленному Мамыревым городу Владимиру снова не повезло. 25 мая 1491 года «згорел град Владимир весь, а всех церквей згорело в городе 9, а на посаде 13». Пламя угрожало даже праху Александра Невского, погребенному в городском монастыре. И снова одна из русских летописей повествует, что в 1492 году «послал великий князь дьяка своего Василия Кулешина рубити города Володимера древяна по Васильеву окладу Мамырева и срубиша его в 2 месяца».

Сам Василий Мамырев уже не мог принять участия в восстановлении недавно отстроенного им Владимира. К тому времени он находился в числе схимников Троице-Сергиевского монастыря под именем инока Варсонофия и был близок к кончине.

Чернец Варсонофий умер в 1491 году «июня в 5 день с субботы на неделю в 3 час нощи». О его смерти было помещено подробное сообщение в Вологодско-Пермской летописи.

Исследователи до сих пор не задумывались, чем объяснить, что И… М. Карамзин именно в библиотеке Троице-Сергиевского список «Хожения за три моря» библиотеке монастыря открыл древнейший список «Хождение за три моря». Варсонофий — Василий Мамырев не унес с собой в могилу тайну записок Афанасия Никитина. Между тем вполне справедливым может быть предположение, что Мамырев завещал свой личный список «Хождения за три моря» библиотеке монастыря.

В 1506 году в испанском городе Вальядолиде, в невзрачном доме с заржавленными железными балконами умер один из величайших героев истории — адмирал Христофор Колумб.

До конца своих дней он считал, что выстрелы, раздавшиеся в лунную ночь 12 октября 1492 года с борта «Пинты», возвестили миру об открытии Индии. Западную часть Кубы он принял за китайскую «провинцию Манго», а Эспаньолу (Гаити) — за остров Зипанго (Японию).

Он искренне думал, что побывал в десяти днях пути от устья Ганга.

Всю свою жизнь Колумб был уверен в том, что бросит якоря своих каравелл у мраморных набережных китайского города Квинсая (Ханчжоу) с его 1600 тысячами домов, 12 тысячами мостов и тремя тысячами роскошных бань.

Отправляясь в первый поход в 1492 году, адмирал с восторгом перечитывал данные ему верительные грамоты к «Великому китайскому хану» и иным властелинам Востока. В плавании Колумба участвовали не только знатоки золота, пряных растений и благовонных смол Китая, но участвовали и толмачи, знавшие несколько восточных языков, в том числе — что весьма примечательно — армянский.

Стараясь найти «западный» — морской и, как ему представлялось, весьма короткий путь в Индию и Китай, Колумб, конечно, знал и о «восточных», сухопутных, дорогах в эти страны.

Великий сухопутный путь в Китай начинался в Кафе (Феодосии) и Солдайе (Судаке), шел через Дон, Волгу, Астрахань, Яик, Ургенч, Отрар, Или, озеро Лобнор, реку Желтую и заканчивался у ворот Канбалыка (Пекина). Дон и Астрахань, в свою очередь, через Шемаху были связаны с Бассорой на Евфрате, откуда к устью Дона стекались сокровища Индии. Итак, знал ли Колумб что-нибудь о Руси?

Установлено, что Колумб обращался за советами к знаменитому итальянскому ученому Паоло Тосканелли, который, собирая сведения по географии Азии, виделся с русскими людьми, обитавшими «неподалеку от истоков Танаиса». Кроме того, Тосканелли пользовался устными сообщениями русских, когда вычислял протяженность материка Азии с запада на восток. Он мог поделиться полученными им сведениями с Колумбом.

Очень ценил Христофор Колумб знания Леонардо да Винчи. Гениальный ученый и художник обладал довольно обширными сведениями о пути от Гибралтара к устью Дона, интересовался Азовским, Черным и Каспийским морями. Все это было связано с поисками дорог в Индию.

Одержимый мыслью о «западном пути», Колумб ревностно изучал чертежи Земли. В его руках побывала знаменитая карта мира итальянского ученого фра-Мауро.

Начертанный в 1457–1459 годах в Эмилианских Апеннинах рукою брата Мауро земной круг поражал современников полнотой сведений. На севере мира была обозначена Пермия, на юге — оконечность Африки. Колумб впервые увидел на этой карте Волгу, Сарай, Сибирь, Самарканд и даже рисунок соляной горы на месте теперешней Илецкой защиты. Страна Монгул и «озеро Катай» неподалеку от Пекина, окраина Азии, обращенная к океану… Чертеж покрывали причудливые изображения церквей Руси, ворот Ургенча, стен Астрахани, минаретов ордынских городов. На карте были запечатлены звенья «восточного пути» в Китай и «Три Индии».

Источники карты фра-Мауро до сих пор не разгаданы. На мой взгляд, их следует связать с пребыванием русских в Этрусских Апеннинах. Это были участники Флорентийского собора, москвичи и суздальцы, хорошо знавшие историю недавних скитаний своих земляков во владениях Тамерлана.

Карту фра-Мауро в Лиссабон доставил итальянец Стефано Гривиджано. Заметим, что другой представитель фамилии Тривиджано первым описал, как выглядел Колумб. Еще одного Тривиджано мы знаем как «Тревизана», побывавшего при жизни Колумба в Москве, в Орде, на «восточной» сухопутной дороге в Индию.

Историки эпохи великих открытий и биографы Колумба должны отыскать фамильный архив дипломатов Тривиджано в Венеции. Там можно найти данные о Руси, Золотой орде, Крыме, Египте, Испании, о путешествиях и плаваниях генуэзцев и венецианцев — современников Христофора Колумба. Вполне возможно, что многое из этих сведений было известно великому мореплавателю.

Знала ли Русь во времена Колумба об открытиях западноевропейских путешественников и мореплавателей?

Да, знала. В 1484 году в Лиссабон прибыл «рыцарь длинного копья» Николай Поппель. Он еще застал Колумба в Португалии и побывал при лиссабонском дворе в самый разгар переговоров в поисках «западного пути». Поппель, очевидно, знал карту брата Мауро. «Рыцарь длинного копья» дважды посетил Москву и, разумеется, не мог не рассказать русским о морских исканиях португальцев и кастильцев.

Русь времен Колумба живо интересовалась событиями, происходившими в Испании. В 1490 году в Новгороде были записаны рассказы «цесарева посла» о победах кастильцев над маврами. Про себя заметим, что Колумб в то время уже успел побывать под стенами мавританских твердынь Малаги и Вазы.

В 1491 году прибыл в Рим «неких ради изысканий» просвещенный новгородец Дмитрий Герасимов. На родину он вернулся лишь в 1493 году и потому имел полную возможность прочесть все вышедшие в Риме издания известного письма, сообщавшего о великом открытии Колумба. В том же 1493 году московские послы Д. Мамырев и М. Докса посетили Милан и Венецию, причем виделись с кастильским посольством. Весть о подвиге Колумба, вероятно, дошла до них и была передана ими в Москву.

Последующие русские посольства в Италию, конечно, не смогли обойти вниманием остальные три похода Колумба.

В 1505 году, за год до смерти Колумба, Кастилия вступила в прямые посольские связи с Москвой, что создало условия для нового притока на Русь вестей о географических открытиях испанцев.

В свою очередь, в Испании говорили и писали о России. Так, Андрее Бернальдес, один из биографов Колумба, определяя положение «Великой Татарии», утверждал, что она граничит с «Рушией» — Русью.

Другой биограф Колумба, Агостино Джустиниани, писал о Руси в связи с поездкой в Москву знаменитого космографа и морехода Паоло Чентурионе, одного из представителей торгового дома Чентурионе и Негро, в котором когда-то служил Колумб.

Паоло Чентурионе, бывавший до этого на Черном море и в Египте, с 1519 года добивался разрешения на проезд в Россию. Он хотел сговорить великого князя на открытие нового «восточного» пути в Индию, через Ригу, Москву, Астрахань и Туркестан. В 1525 году «капитан Павел» вошел в ворота Московского Кремля.

Вскоре Чентурионе вместе с новгородцем Герасимовым поехали из Москвы в Рим. Там Герасимов высказал свою заветную мысль о достижении Золотого Херсонеса (Малакки) морским путем (от устья Северной Двины). Колумб, как известно, надеялся найти Золотой Херсонес, двигаясь в «западном направлении».

Дмитрий Герасимов подарил римскому ученому Павлу Иовию портрет великого князя Московского Василия III. Иовий собирал изображения великих людей той эпохи. В его галерее находился портрет человека с задумчивым и даже грустным лицом, со сложенными на груди руками. Это было первое достоверное изображение адмирала Океанического моря генуэзца Христофора Колумба.

Через девятнадцать лет после смерти великого мореплавателя седобородый «скиф» из Новгорода, облаченный в алую одежду, подбитую соболями, беседуя с Иовием в его библиотеке, рассматривал черты человека, открывшего Новый Свет. А в Кастилию на расписных колымагах через леса и горы уже спешили московские послы…

Было лето 1525 года. Лучи италийского солнца отражались к слюдяных стеклах крепкой московской колымаги. Она катилась по римским холмам. Седой московит в дорогом черно-красном одеянии, в шапке из белого сукна оглядывал Рим, как бы узнавая давно знакомые ему места.

Он побывал здесь впервые еще в 1491 году. Жив ли еще «книгохранитель» Ватикана Яков, который открывал перед просвещенным московитом тяжелые двери своей книжной сокровищницы? Гость из Москвы рылся тогда в греческих и латинских рукописях, делал выборки и, возможно, собственной рукой полностью переписал и перевел нужные ему сведения для сочинения «Миротворный круг».

Это была подлинно научная работа. Незадолго до того новгородские еретики распустили в народе слух о близкой кончине мира. Вселенная просуществует лишь до конца седьмого тысячелетия от «сотворения мира», говорили они. Чтобы положить конец этим опасным по своим последствиям измышлениям, на Руси было решено создать пасхалию на восьмую тысячу лет. Этим делом занялся ученый архиепископ Геннадий. Он поручил Дмитрию Герасимову достать в Риме таблицы и правила составления «Великого миротворного круга». Круг обнимал собою 532 года. Как только истекали эти годы, числа пасхи начинали повторяться в том же порядке, что и в предыдущем 532-летнем круге.

Дмитрий Герасимов первым доставил на Русь записи о вечной пасхалии. «Миротворный круг» впоследствии очень пригодился церковникам в борьбе с еретиками и вместе с тем обогатил научные познания наших предков.

В том же 1491 году в книгохранилище Ватикана работал Мартин Алонзо Пинсон, будущий спутник Христофора Колумба. Может быть, тот же книжник Яков показал Пинсону чертеж Земли, на котором был обозначен богатый остров Чипанго, к берегам которого можно было приплыть морем от Гибралтара, держа курс на запад.

Потом была Венеция, где Дмитрий Герасимов продолжал работать в библиотеках и архивах. Там уже читали напечатанное к тому времени на латыни письмо Колумба о его открытиях и отчет о путешествиях Николо де Конти в Индию, на Цейлон и Суматру.

Московиту при этом должно было быть известно одно: Индия и Китай, к которым так стремились европейцы, лежат гораздо ближе к Московии, чем к Риму, Лиссабону или Мадриду. В эти страны из Московии ведут пути, которые еще не изведаны португальцами и испанцами, генуэзцами и космографами Венеции. Золотые ключи от Индии и Китая — в руках московитов. Не зря европейцы так добивались от великого князя Московского права на проезд в страны Востока через земли Московии…

И вот сейчас вместе с русским послом в соседней повозке, стеная от частых приступов каменной болезни, по Риму едет генуэзский капитан и космограф Паоло Чентурионе. Он бывал в Египте, Сирии, на Черном море. Начиная с 1520 года Чентурионе как представитель торговых домов в Генуе ездил в Москву, где старался получить от великого князя согласие на открытие торгового пути из Риги на Москву, Астрахань, Каспий, Окс и Инд. Он не раз терзался мыслями о том, что ему никак не удается подорвать торговлю португальцев, захвативших к тому времени рынки Востока. Все притязания и чаяния Чентурионе разбивались о стены Московского Кремля. Великий князь считал неприличным предоставить иноземцу право хозяйничать в русском государстве. Так «Павел Зеневеянин» и возвращался ни с чем из Москвы, где его даже не допустили «к руке» великого князя по причине поветрия, свирепствовавшего в городах Италии.

Паоло Чентурионе мечтал вывозить индийские пряности в Западную Европу через «Сарматское море» — Балтику. Но к тому времени Дмитрий Герасимов знал путь другим морем, о котором ни испанцы, ни португальцы, ни генуэзцы не имели никакого представления…

После возвращения Дмитрия Герасимова из первой поездки в Рим были отряжены русские послы в Данию. В дороге у послов произошло столкновение с немцами города Колывани (Ревеля). Русские решили возвращаться на родину другим путем.

Посольство поплыло «на Двину около Свейского королевства и около Мурманского носу, мимо Соловецкого монастыря… а с Двины мимо Устюг к Москве», — рассказывает об этом «Архангелогородский Летописец». Грозный мыс Нордкап был обойден, русские корабли обогнули Скандинавский полуостров!

Прошло два-три года, и товарищ Дмитрия Герасимова — посольский толмач Григорий Истома снова отправился в Данию «морем Акияном да через Мурмонский нос». Он достиг Трондхейма, а оттуда добрался на оленях и лошадях до Гафнии (Копенгагена). В том же году огромная русская рать под начальством Василия Патрикеева-Косого прошла мимо сурового Нордкапа на запад — воевать Каянскую землю, примыкающую к Ботническому заливу. Шведы были разбиты, а русские воины, пройдя пространство от Торнео до Калаиоки, завоевали берега восьми больших рек на территории, где находится теперь Финляндия.

Григорий Истома бывал в Дании не раз, Дмитрий Герасимов посетил ее трижды. Оба они часто встречались с послом Сигизмундом Герберштейном, который слышал от них удивительные рассказы об огнедышащих горах Севера, извергающих дым и пламя. Речь шла о вулканах Исландии, огненном дыхании черных гор, встающих над просторами холодного океана. Русские послы говорили также, что на Севере лежит неизвестная земля Енгранеланд, которая «прежде была подвластна новгородцам». Ведь к тому времени в Европе успели забыть даже о существовании Гренландии, которую потом, как известно, пришлось открывать вторично. Московия напоминала о судьбах Гренландии!

«Гермонстер-рыцарь» при этих встречах получал сведения, которые могли бы соответствовать весу золота, если бы их можно было, как слитки, положить на весы.

В 1518 году Истома и Герберштейн встретились при дворе императора Максимилиана в Инсбруке. (Москва хотела тогда выяснить отношение Максимилиана к русско-польскому вопросу. В частности, решалась судьба Смоленска. Максимилиан был склонен к передаче Смоленска полякам и напомнил, что сам он отдал Верону венецианцам. Но получил гордый ответ: «Мы того в обычае не имеем и не имети хотим, чтоб нам своиа отчина отдавати…»)

На пути в Инсбрук русское посольство посетило вольный город Аугсбург. Ученейшие люди города выехали навстречу московитам. Возможно, что среди этих знатных горожан был и Конрад Пейтингер, городской секретарь Аугсбурга, любитель застольных речей, посвященных последним открытиям в Индии. Он был владельцем римской карты, составленной при императоре Августе, на которой можно было распознать Бессарабию, Кавказ и очертания Черного моря. Была на ней показана и Индия.

Аугсбург торговал с Сарагосой и Барселоной, откуда шли пряности, в частности шафран. Лиссабонские немцы поставляли сюда благоуханные товары Индии. Не прошло еще и четверти века с той поры, как были открыты Малакка и Зондские острова — острова Пряностей, как их называли в просторечии. И когда в беседе с послами Московии какой-то аугсбургский ученый спросил, доступно ли Ледовитое море для кораблей, один из русских ответил ему, что через Ледовитый океан можно доплыть до Восточной Индии. Приезжий, скорее всего Григорий Истома, участвовавший в открытии западной части Северного морского пути, развернул перед изумленными собеседниками карту Московии и ее владений на севере и востоке и, проведя по чертежу пальцем с запада на восток, показал возможный путь к заветным Пряным островам.

Трудно сказать, как были встречены слова московского гостя — возгласами восторга, звоном бокалов или долгим завистливым молчанием. Ведь трудной ледовой дорогой в Индию владела безраздельно одна Русь. Согласится ли она пропускать мимо своих берегов корабли европейцев?

Новая дорога в Индию проходила по стране сокровищ. Меха соболей и песцов, дорогой моржовый клык, северные кречеты были уже тогда известны Западной Европе. Московия взяла на щит Югру, водрузила свои знамена в устье Оби, овладела обширными землями на Севере. Перец и гвоздика, пушнина и драгоценная кость — было чему разжечь зависть европейских торговцев!

Так в Аугсбурге в 1518 году впервые в Западной Европе русским человеком была высказана гениальная мысль о северовосточном морском пути в заветную Индию. Какой новый Магеллан, Васко да Гама, какой неведомый Колумб пройдет на Восток через льды полярной Московии?

Русский посол к папе Клименту VII был встречен в Риме с большим почетом. Дмитрию Герасимову и сопровождавшему его книжнику Юрию были отведены лучшие покои в Ватикане. За Герасимовым заботливо ухаживали. От него ждали великих откровений и больших обещаний. Ватикан надеялся на то, что Московия заключит со странами Западной Европы союз против турок. Кроме того, папский престол лелеял заветную мысль о соединении восточной и западных церквей, возможности проповедовать католичество на Руси и в подвластных ей странах.

Но Дмитрий Герасимов не дал ответа на эти жгучие для Ватикана вопросы. Возможно, что он ссылался на болезнь. Послу нездоровилось. Ветер с понтийских болот принес ему лихорадку. Болезнь, однако, не помешала Герасимову заняться научными исследованиями. Он беседовал с монсеньером Франческо Чьерикати (Кьерикати), епископом Апрутинским и принцем Терамским. Всего лет пять назад в свите Чьерикати в Барселоне состоял рыцарь Родосского ордена, ломбардец Антонио Пигафетта. Затем он пустился в плаванье с Магелланом. Нельзя представить себе, что Дмитрий Герасимов не расспросил Чьерикати об открытиях Магеллана, тем более что Пигафетта, вернувшись на родину, жил неподалеку — в отчем доме на Лунной улице в Виченце. Незадолго до приезда московского посла в Рим родосский рыцарь здесь, под сводами Ватикана, рассказал Клименту VII об открытии Магелланова пролива. Теперь же гость из далекой «Скифии», сидя в папском дворце, утверждал новую ошеломительную истину: на северо-востоке существует проход в Тихое море! Дмитрий Герасимов, осунувшийся от малярии, ходил по Риму в сопровождении Франческо Чьерикати, покровителя Пигафетты. Чьерикати показывал московиту остатки храма Эскулапа, Колизей, место погребения Нерона, форум Трояна. Римляне диву давались, слушая величавого «скифа», Он знал историю Рима, в частности подробности нашествия варваров на «Вечный город», свободно рассуждал о готах, об их родине на севере. Знания его вполне соответствовали уровню науки того времени.

Герасимов мог с увлечением говорить и об Элии Донате, римском грамматике и риторе IV века нашей эры, ибо московский ученый составил два года назад «Донатус сиречь Грамматика и азбука…» От Доната он взял лишь форму, а на деле написал замечательную книгу о русском языке.

Можно считать, что плодом знакомства и бесед с Чьерикати был перевод печатного сообщения об открытиях Магеллана. По-русски рукопись называлась «О молукицких островех и иных многих дивных». Она появилась на Руси именно в годы посещения Герасимовым «Вечного города».

Под кровлей Ватикана в то время жил философ, историк и врач Павел Иовий Новокомский. Герасимов встречался с ним и, как я уже упоминал, видел в его портретной галерее самый первый и самый достоверный портрет Христофора Колумба. Московит подарил Иовию портрет великого князя Московского, однако главным подарком Герасимова было его участие в труде, принесшем итальянскому историку известность.

«Книга о посольстве Василия, великого государя Московского к Папе Клименту VII, в которой с особой достоверностью описаны положение страны, неизвестное древним, религия и обычаи народа и причины посольства. Кроме того, указуется заблуждение Страбона, Птолемея и других, писавших о Географии, там, где они упоминают про Рифейские горы, которые, как положительно известно, в настоящее время, нигде не существуют…»

Так написал Павел Иовий на заглавном листе своей книги. Рядом сидел Дмитрий Герасимов, разглядывая свежий чертеж космографа Баттиста Аньезе, на котором были обозначены рисунками русские города, а изображение человека, сидящего на престоле, должно было олицетворять Московское государство. Карта была составлена по рассказам Герасимова.

Стояла теплая римская осень На ученые занятия Герасимова и Павла Иовия ушло не менее трех месяцев. Иовий успел записать и сверить рассказы московского посла. Так родилась книга, автором которой несправедливо считался один Иовий.

Московия, рассказывал Герасимов, простирается от истоков Дона до самого берега Ледовитого моря, подвластного московскому князю. От великого князя уже зависят татары, обитающие в степях между Доном и Волгою. Более восточные татарские орды живут в просторах, раскинувшихся до самого Китая — «знаменитой страны на берегах Восточного океана».

Упомянув о Китае, Герасимов вспомнил Золотой Херсонес — полуостров Малакку. Послу великого князя было известно, что китайцы привозили на берега Малакки собольи меха. «Это последнее обстоятельство явно показывает, что Китай лежит недалеко от скифских берегов», — отметил Иовий, закрепляя установление новой замечательной истины. От берегов Золотого Херсонеса к Китаю и далее на север, в страну соболей, пролегала пока никем не изведанная дорога!

Рассказывая о Северной Двине, Дмитрий Герасимов убежденно заявил, что путь в Китай может начинаться от устья могучей реки.

«Достаточно известно, — записал Иовий, — что Двина, увлекая бесчисленные реки, несется в стремительном течении к северу и что море там имеет такое огромное — протяжение, что, по весьма вероятному предположению, держась правого берега, оттуда можно добраться на кораблях до страны Китая, если в промежутке не встретится какой-нибудь земли». Так изложил «доктор Павел» великую догадку русского гостя.

Герасимов впервые в Западной Европе сообщил ученому миру о лапландцах. В Ватикане, по-видимому, удивлялись, как русские управляются с этим диким народом на своей земле. Русский ученый ответил, что люди его страны считают бесполезным и бесславным для себя тревожить лопарей, жизнь которых и без того трудна и преисполнена множества лишений.

Слушая достоверные сказания Дмитрия Герасимова, Павел Иовий все же не удержался от того, чтобы не примешать старых красок к свежему и яркому повествованию, и позаимствовал у древних землеописателей легенду о щебечущих пигмеях, живущих в стране глубокого мрака за Лапландией.

Но таких мест в книге немного, и они не могут умалить значения труда Герасимова — Иовия.

Гренландия, Исландия, Лапландия, Северная Двина, Печора, снежная страна Югра… Какая широта в познании стран, прилегающих к Ледовитому морю! Оставались неизвестными лишь восточные звенья Северного пути в Китай, а путь этот можно было начинать из Атлантики, ибо сумрачный Мурманский нос (мыс Нордкап) был обойден русскими несколько раз со стороны Дании и с востока — от устья Северной Двины, как мы об этом уже говорили. После выхода книги, написанной Павлом Иовием по рассказам Дмитрия Герасимова, космограф Баттиста Аньезе начал составлять один за другим «портоланы» — морские карты, украшенные розами ветров. На этих чертежах Аньезе указывал направления океанических дорог в Азию и связывал Атлантику с Тихим океаном. Карту Московии, составленную по рассказам Герасимова, космограф включил в собрание своих любимых портоланов. На всемирной карте в атласе Аньезе показан свободный морской проход Ледовитым морем к берегам Китая.

Видения Севера, гиперборейских стран, вызванные повествованием седобородого «скифа», возбуждали интерес европейских ученых. Петр Бембо, историк, состоявший при Клименте VII, увлеченный рассказами Дмитрия Герасимова, нашел в своих старых записях сказания о людях в одеждах из рыбьей кожи. В 1508 году, гласило оно, в Немецком море была найдена лодка, в которой находились семь дотоле невиданных человеческих существ. Они жадно пожирали сырое мясо и пили кровь животных. Одного из этих людей удалось привезти в Орлеан, остальные умерли в пути… Может быть, русский, побывавший у северной оконечности Европы, разгадает тайну гиперборейцев?

Лик Московии, образ могущественной страны, уже называвшей себя Третьим Римом, был отображен в искусных рассказах московского посла. Москва, Новгород Великий и Нижний, Псков и Владимир, Тверь и Холмогоры — все это он описал подробно и обстоятельно. Герасимов гордился походами на Казань, путешествиями в страну югров и вогуличей, где, московские кречетники ловили белых как снег соколов на вершинах недоступных гор. Дивную страну соколиных угодий Аньезе впервые обозначил на своем чертеже осенью 1525 года.

А сведения об истоках Двины, Оки, Волги, Москвы-реки, Днепра, древнего Танаиса — русского Дона? Ведь о них до Герасимова можно было прочитать лишь в старинных сочинениях. Мир Птолемея померк, и на смену ему пришли новые, ясные и точные образы!

Знал Дмитрий Герасимов и страны Средней Азии, Самарканд, Астрахань, свободно излагал историю жизни Тамерлана и других завоевателей азиатских земель…

У европейцев начали слагаться представления о пути в Индию и Китай сушей через Астрахань, Самарканд или вверх по течению Иртыша, по озеру Зайсан, Черному Иртышу и просторам Восточного Туркестана.

Кто-то из римских историков составил рукописное известие о пребывании русского посла в Риме и передал эту запись для ранения в библиотеку Ватикана. Паоло Чентурионе тоже взялся за перо. Он описал свое путешествие в Москву и обратный путь с Дмитрием Герасимовым в Рим. Впоследствии эти записки имеете со сказанием Иовия о Дмитрии Герасимове вошли в известные сборники путешествий, которые издавал венецианец Батиста Рамузио.

17 декабря 1525 года русский посол в сопровождении главы будущей папской миссии в Москве — Джан-Франческо Цитуса поднимался по Лестнице Гигантов во Дворец Дожей. Его принял дож Андреа Гритти.

В качестве подарка Герасимов преподнес дожу замечательных соболей. Здесь знали, где добываются эти великолепные меха. Над главным входом в одну из зал Дворца Дожей висела карта Севера, нарисованная Себастианом Каботом. На ней была видна часть Московии с Новой Землей и Обью.

Югорскую страну теперь нередко упоминали, говоря о Пряных островах. Известно, что из Венеции в 1502 году в далекие страны Востока отправился Лодовико Вартема. Он первым посетил Мекку, а затем побывал в Индии и на островах Пряностей. Его отчет о путешествии напечатал в своих сборниках Баттиста Рано наряду — удивительное совпадение! — с рассказом о случае, когда русский человек показывал в Аугсбурге карту пути к Пряным островам через Ледовитый океан. Но это еще не все.

Именно вскоре после поездки Герасимова в Рим и Венецию русские книжники получили — по всей вероятности, от него — опись о путешествии Вартемы — Людвига Римлянина — по дальней Азии и Африке. Сообщение о странствии Вартемы вошло и русскую летопись, ходило по рукам в виде отдельных списков. (Мне известен один из списков, который хранился в Смоленске и сейчас разыскивается вновь.)

В Венеции Дмитрий Герасимов задержался до января 1526 года. Через Тревизу, Каринтийские Альпы и Вену, через Ольмюц со своими римскими спутниками он двигался к Кракову. Король Польский Сигизмунд находился в это время в Пруссии, и послов принимала королева Бона Сфорца, дочь герцога Миланского. Когда-то в Милане покровитель Леонардо да Винчи герцог Лодовико Сфорца сам ходил в гостиницу к русскому послу Даниле Мамыреву, чтобы получить от него семьдесят соболей, белого сокола, татарский лук и моржовый клык. Это было во времена первой поездки Герасимова в Рим и Венецию.

Из Кракова Дмитрию Герасимову пришлось ехать в Западную Пруссию, почти под самый Данциг, в старинный город Мариенбург, бывший ранее во владении Тевтонского ордена. В то время Мариенбург принадлежал Польше. Король Сигизмунд жил в старом тевтонском замке. Он мечтал о перемирии с Московией и, вероятно, был обрадован приезду Герасимова и переговорам с ним.

Из Мариенбурга русский посол отправился в Вильно и только в июле 1526 года прибыл в Москву.

Там уже находилось посольство Фердинанда, инфанта Испанского и эрцгерцога Австрийского, во главе с Сигизмундом Герберштейном.

Тогда и состоялись новые беседы Герберштейна с Дмитрием Герасимовым, Григорием Истомой и толмачом Власием, только что вернувшимся из Испании. Говорили о Гренландии и Лукоморье — сказочно богатой стране за Обью, о Югре и прямой дороге в Царьград, начинавшейся у города Данкова в рязанских землях, о туркестанском хлопке, который уже был хорошо известен московитам. И, конечно, Индия и Китай не сходили у собеседников с языка…

К тому времени первые сибирские землепроходцы, возможно, во главе с героем югорского похода князем Семеном Курбским составили «Указатель пути в Печору, Югру и к реке Оби».

Вспомним, что страна Югра была впервые в мире нанесена на карту после бесед Герасимова с Иовием в 1525 году. Откуда Герасимов черпал сведения о походе в Югру?

Семен Курбский, князь Ярославский, присоединивший Югру к Московии в 1499–1500 годах, перед второй поездкой Дмитрия Герасимова в Рим еще находился при дворе великого князя. Курбский дружил с В. Патрикеевым-Косым, Максимом Греком и другими людьми, окружавшими, в свою очередь, Герасимова. Седой старец, покрытый ранами, полученными в шведском, казанском, литовском, польском походах, воевода правой руки, мог по праву именовать себя князем Югорским. Вместе с Петром Ушатым, плававшим из устья Северной Двины в Каянскую землю, Курбский перешел за Каменный пояс и достиг низовьев Оби, утвердив московское знамя близ самого северного Лукоморья. Отныне Северо-Западная Сибирь принадлежала Московии.

Новые кругозоры открылись там для русских людей. Герасимов, конечно, ранее, чем Герберштейн, получил сведения, касавшиеся Югры. Герберштейн же, находясь в 1526 году в Москве, постарался увидеться с Семеном Курбским и одновременно получить русский путеводитель к Печоре, Югре и Оби… В этом дорожнике, между прочим, было написано, что с верховьев реки Оби можно пройти на «Катайское озеро», на берегах которого бывают «черные люди» и приносят для продажи жемчуга и самоцветы.

«Черные люди» могли быть жителями Восточного Туркестана, «Катайское озеро» — Зайсаном.

Москва заметно расширяла свои торговые связи. В русских руках уже было обширное, окаймленное дремучим бором Арское поле под Казанью, которым ранее владела Золотая орда. Каждый год летом там открывался огромный торг, где встречались купцы Севера и Востока. Торговые гости из Москвы, Новгорода и Пскова слышали под стенами Казани речь монголов, татар, бухарцев, бадахшанцев, китайцев и индусов.

Действительно, наступила пора ввести в круговорот мировой торговли сокровища Руси, Лапландии, Югры, Камской Булгарии, Туркестана, Китая и Индии!

Папский посол Джан-Франческо уезжал из Москвы. Объединения церквей, конечно, снова не получилось. Но после переговоров с великим князем последний дал согласие выяснить возможность торговли Южной Европы с Россией и странами Севера и Костока. С Джан-Франческо в Рим следовали послы Еремей Трусов и Ладыгин и даже особый торговый представитель Алексей Базя. В Анконе их с нетерпением ожидал тот самый Франческо Чьерикати, покровитель Пигафетты, который сопровождал Герасимова в прогулках по холмам Рима.

Папе Клименту VII в то время, по правде говоря, было не до Индии, не до Китая. Он бежал из Ватикана от воинов Карла V и отсиживался в городе Орвиенто к северу от Рима.

Однако он и там принял русских послов и заявил, что готов выдать первые охранные грамоты московским купцам для торговли в Западной Европе.

Где был тогда генуэзец Паоло Чентурионе? Теперь он мог еще надеяться на то, что ему позволят принять участие в торговле с Индией и Китаем. Он не забыл слов Дмитрия Герасимова о пути Китай через Ледовитый океан. Земляк и приятель «капитана Павла» некий Бенедетто Скотто уже написал доклад о необходимости плаваний Северным морским путем.

Книга Павла Иовия наделала много шума среди ученых, мореплавателей и купцов Западной Европы.

К Иовию стекалось множество писем и запросов. Поэт П. Курсий написал на латыни стихотворение, обращенное к доктору Павлу.

«Перечитывая твой тщательный труд о Московии, Я начал верить в иные миры Демокрита».

Приведенные в книге слова Дмитрия Герасимова о северной дороге в Китай привлекли внимание английского морехода Роберта Торна в Севилье.

Ссылаясь на книгу Павла Иовия, Торн предложил английскому королю Генриху VIII отправить на Север корабли с тем, чтобы, достигнув высоких широт, они двинулись на Восток, обогнули Московию, Татарию, Китай, Малакку, Ост-Индию, прошли мимо мыса Доброй Надежды, а оттуда — в какой-либо европейский порт. Речь шла о кругосветном плавании, причем огромная часть пути должна была проходить по Ледовитому океану. В начале похода Торн предполагал достичь Северного полюса.

Через двенадцать лет после встречи Герасимова с Иовием шведский писатель-историк Олай Магнус прилежно трудился над составлением карты Северной Европы, которая охватывала пространство от Гренландии до Лапландии и от Шотландии до Новгорода. Карта Олая Магнуса была украшена изображениями соболей и полярных соколов. Исследователи дружно утверждают, что Магнус, безусловно, был знаком с книгой Иовия, поскольку не раз говорил о возможности плаваний на Восток через Ледовитое море.

Тайно побывав в Испании, Олай Магнус добился в Севилье свидания с Себастианом Каботом. В беседах с ним Олай предлагал знаменитому мореходу совершить путешествие в Китай через северные моря.

Себастиан Кабот не забыл этих бесед со шведским историком и в свое время собственноручно написал наставление для мореходов Ченслера и Уилоби:

«…Постоянно помните о великом значении путешествия, о чести, славе, хвале и выгодах, связанных с ним…»

Английские мореплаватели, устремившись на северо-восток, на пути в Китай и Индию «открыли» мыс Нордкап, обойденный задолго до этого русскими кораблями. Более того, Ченслер «открыл» Московию, которая была описана Павлом Иовием по рассказам Дмитрия Герасимова. Дальше Двины Ченслер не дошел.

Свет восковой свечи озарял листы рукописной книги. Дмитрий Герасимов составлял для ученого митрополита Макария грандиозный биографический свод — «Четьи-минеи», или жития святых. «Посол Третьего Рима» смело вводил в духовные книги сказания о путешествиях и светские рассказы. Включил он в них и «Песнь песней», которую перевел еще в молодости, и знаменитую «Повесть о Белом клобуке», ради которой трудился в книгохранилищах Ватикана.

Дмитрий Герасимов жил и работал в содружестве с замечательными людьми: Максимом Греком, одна из статей которого содержала первые русские сведения об открытии Америки, Молуккских островов, и Вассианом (или Василием) Патрикеевым-Косым, который, как мы уже знаем, обошел на русских кораблях северную оконечность Западной Европы и повоевал Каянскую землю! Труды их перекликались и дополняли друг друга.

Писатель, путешественник, историк и поэт, Герасимов прожил долгую жизнь, полную трудов и скитаний. Дания, Швеция, Норвегия, Пруссия, Германия, Австрия, Италия, Польша, Литва, Ливония были не раз пройдены им.

В 1536 году ему пошел восьмой десяток лет. В это время он жил в Новгороде.

В 1527 году в полной безвестности и, может быть, даже в темнице умер князь Семен Курбский-Ярославский.

Этот необыкновенный человек провел всю жизнь в боях и дальних походах.

Он был неутомимым путешественником и доблестным воином. Русь обязана ему исследованием северной страны Югры, как называлась тогда большая часть Северо-Западной Сибири. О трудах Семена Федоровича Курбского я и расскажу. Семену Курбскому выпала честь не только продолжить, но и умножить дело своего отца Федора Курбского-Черного, который ходил в Югру еще в 1483 году, пленил главного князя Молдана, побывал на низовьях «Оби, реки великой», видел Тюмень и Иртыш.

В 1499 году русские люди были посланы Иваном III в Венецию, Рим, Неаполь, Константинополь, Крым, — связи Московского государства расширялись. Уже тогда Западная Европа знала от русских людей о новых землях на Севере. Ходили рассказы о золоте и самоцветах, скрытых в стране снегов, о высоких горах, о соболиных лесах. И если Колумб удивил мир попугаями, привезенными из Нового Света, то герцорг Лодовико Сфорца был рад белому соколу и моржовой кости — щедрым подаркам московских послов. Римский император примерял шубу из русских горностаев, папа Римский получал из далекой «Скифии» соболей. О «Скифии» думал тогда и Леонардо да Винчи. Итальянский гуманист Помпоний Лэт тоже твердо знал, что Крайний Север населен до самого Ледовитого океана и что этой областью владеют московиты. Так рассказывали ему русские люди, знавшие Югру и племена Заволочья.

В числе подобных сведений оказались и совершенно загадочные, тайна которых еще не раскрыта до сих пор. Так, ученый Филиппе Каллимах-Буонаккорси, живший в Польше, писал папе Римскому, что русские открыли на севере остров. «Он превосходит величиной остров Крит и показывается на картах под именем „Новая Земля“», — сообщал Каллимах.

Но что это за остров? «Новая Земля» было лишь чисто условным названием. Речь могла идти и о Шпицбергене, и о Новой Земле как таковой, а может быть, даже и о Гренландии.

В тот самый 1499 год, когда югорские соболя попали в Европу, Иван III решил окончательно покорить Югру с тем, чтобы она платила дорогую меховую дань Москве. Русские люди, прежде всего новгородцы, бывали в Югре с незапамятных времен, но теперь речь шла о прочном присоединении дальнего Севера к московским владениям. К тому же мы знаем, что в 1496 году русские корабли открыли морской путь из устья Северной Двины в Скандинавию. Почему бы не разведать берег Ледовитого океана и к востоку от устьев Двины, Мезени, Печоры?

Семен Курбский, Петр Ушатый и Василий Гаврилов (Заболоцкий-Бражник) собрали рать — около пяти тысяч воинов. В нее входили преимущественно русские (обитатели берегов Северной Двины, Пинеги, Ваги, устюжане, вятичи, вологжане), часть воинства составляли татары, вотяки и мордва. Отряды Курбского и Ушатого шли к Печоре разными путями через Устюг Великий, Северную Двину, Вычегду, Сухону, Мезень. Гаврилов плыл Волгой и Камой, а затем перешел на Печору волоком.

Войско, объединившись на Печоре, основало там Пустозерский острог, опорный пункт для занятия Югорской земли. Оттуда отряды устремились к подножью Полярного Урала. Московская пехота шла по свежему насту на лыжах. Семен Курбский впоследствии рассказывал Сигизмунду Герберштейну, что делал попытку подняться на одну из высочайших вершин, вероятно, на Саблю, Тельпос-Из или Народную, как сейчас зовутся эти высоты.

«…А Камени в оболоках не видать, коли ветрено, ино оболока раздирает, а длина его от моря до моря» — так описывали тогда суровый «Каменный пояс». «А всех по Камень шли 4650 верст. А от Камени неделю до первого городка Ляпина», — добавляют авторы «Разрядного расписания» Югорского похода.

Пробившись через засыпанные снегом ущелья, войска вышли на просторы Северной Азии.

Вскоре русское знамя взвилось над стенами главного югорского городка Ляпина. В Ляпин явились со своей ратью югорские князья с самых низовьев Оби и добровольно покорились Семену Курбскому. Из Ляпина московское войско пошло в глубину Югорской земли и взяло более тридцати укреплений.

Покорив Югорскую землю, дойдя до Оби и, может быть, даже переправившись на ее восточный берег, отряды Курбского, Ушатого и Заболоцкого-Бражника вновь сошлись в Ляпине.

Весною 1500 года Москва встречала победителей Югры колокольным звоном. В титул Ивана III было включено звание «князя Югорского, Обдорского и Кондийского».

Вероятно, между 1500 и 1517 годами участники похода в Югру, может быть, сам Семен Курбский, составили на русском языке «Указатель пути в Печору, Югру и к реке Оби». Из него видно, что наши предки уже тогда имели представление и о речном пути по Оби — Иртышу — озеру Зайсан — Черному Иртышу.

В строках «Дорожника», написанных, возможно, пером из крыла югорского лебедя, упоминалось о только что возведенном Пустозерске на Печоре, о Тюмени и до сих пор загадочных крепостях Грустине и Серпонове. Были и сказочные вести о Лукоморье и Золотой Бабе. Исследователи когда-нибудь найдут зерно истины и в этих легендах. К примеру, уж не Енисей ли сказочная река «Коссин»?

Рыцарь Герберштейн, иноземный посол, будучи в Московии, расспрашивал Семена Курбского о походе в Югру.

Полученные сведения Герберштейн использовал в своей книге о Московии, в которую он целиком включил и русский «Дорожник». На карте Герберштейна в 1549 году появились Обь, «Пояс Земли» (Уральский хребет), Иртыш, Тюмень — места, хорошо известные старому Курбскому.

Весть о завоевании Югры быстро распространилась по Западной Европе еще до выхода книги Герберштейна. Была пора четвертого путешествия Колумба и последнего похода Васко да Гамы. Шкуры югорских черных соболей появились в Польше и Испании, Германии и Италии, Англии и Литве. Император Максимилиан I и король Филипп Испанский, зять Изабеллы Кастильской, снарядили своего посла в Московию с грамотой, в которой оба европейских владыки «молили» великого князя хотя бы об одном белом кречете!

Папа Римский вновь разглядывал черных соболей. Знаменитый художник Гольбейн написал портреты английского канцлера Томаса Мора и епископа Кентерберийского, сидящих в облачениях из дорогих русских мехов. А сам Герберштейн в это время восхищался на великокняжеской охоте под Москвой белоснежными и багряными соколами и быстрыми кречетами Югории. О кречетах в Западной Европе складывали сказки: говорили, что лебеди умирали от одного взгляда грозной северной птицы.

Семен Курбский был еще жив, когда из Испании с дарами Карла V вернулось московское посольство во главе с князем Засекиным-Ярославским. По дороге из Мадрида русский посол задержался в Вене. Венский ученый епископ Иоганн Фабр записал рассказы князя Засекина-Ярославского о берегах Ледовитого моря, покоренных московитами. Записи были посланы Фердинанду, инфанту Испанскому. Так сведения Семена Курбского о Югре стали известны в европейском мире.

В Кенигсберге и Вене уже говорили, что некий Угрим Батраков, подданный московитов, совершил восхождение на высочайшую вершину Югорской земли. «Фрязин» Франческо да Колло, посол императора Максимилиана, прибыв в Москву, узнал от знакомого иноземца-звездочета из Немецкой слободы о братьях Батраковых, исследовавших Югру, и умолял великого князя вызвать Угрима Багракова в Москву.

Югра приковывала к себе всеобщее внимание наравне со странами, открытыми Колумбом, и Молуккскими островами! Югорские меха дразнили воображение купцов Аугсбурга не меньше, чем шафранный рынок Сарагоссы. После того как в 1518 году русский посол в Аугсбурге проложил на чертеже Ледовитого моря дорогу в Китай и Индию, генуэзцы, англичане, французы безуспешно попытались проникнуть в эти страны холодным «Кроновым» морем или пройти сушей через владения московитов. Попытки их были, правда, безуспешны, но европейским географам пришлось тогда пересмотреть все свои понятия о севере «Скифии» и «Сарматии». Было над чем задуматься! Великий князь Московский владел береговой полосой Ледовитого океана от «Дикой Лопи» до обского Лукоморья, держа в своих руках ключи от торговых путей в Китай! Знал ли Семен Курбский, в какие далекие страны вели следы его лыж?

После похода за Каменный пояс старый князь дрался с казанцами, охраняя переправу на Каме. В тот год решалась судьба Арского поля. На этой просторной равнине, расстилавшейся у северных ворот Казани, начиная с XIV века ежегодно собирались купцы с сокровищами Москвы, Новгорода, Пскова, Индии, Китая, Ирана. Казань, склонившая свои знамена перед Москвою, отдавала в ее руки и великое азиатское торжище на Арском поле. Семен Курбский участвовал в битвах за обладание этим торгом.

Воевал Курбский и в Литве, где его видели в 1513 году. Три года спустя он повел свой Большой полк на Витебск, а в 1519 году вместе с князем Горбатовым из Пскова гнал разбитых литовцев уже до самой Вильны. Герой Югры заложил новый город Василь-на-Суре, где одно время хотели сосредоточить всю русскую торговлю с восточными странами. (Вскоре на смену Василю была открыта ярмарка у Желтых Вод близ Нижнего.)

Семен Курбский знал ученого Максима Грека, писавшего в те годы об открытии Нового Света, был знаком с Вассианом Патрикеевым-Косым, который в 1496 году «воевал Гайскую землю» в Шведском государстве. Будучи в дружбе с Максимом Греком, завоеватель Югры знал и Дмитрия Герасимова, автора блестящих рассказов о Московии, записанных в Риме.

Может быть, во время похода Курбского и Ушатого русскими были добыты ценнейшие данные о побережье Ледовитого океана к востоку от Югорского поморья. Вероятно, эти сведения и легли в основу гениальной догадки Дмитрия Герасимова о Северном морском пути в Китай, подхваченной впоследствии географами и мореплавателями Западной Европы.

Югорский поход Семена Курбского и Петра Ушатого был одним из первых и важных шагов русского народа на северо-восток, к «Теплому морю» — Тихому океану.

В 1499 году Курбский перешел Полярный Урал, а в 1639 году томский казак Иван Москвитин со служилыми людьми вышел на берег бурного Охотского моря. В такой небывало короткий срок была пройдена русскими вся Сибирь.

«Симеон Федорович, от Курбы, своего поместья, человек старый и сильно изнуренный необыкновенно воздержною и суровою жизнью, которую он вел с молодых лет», как писал о Курбском сидевший его в 1526 году Герберштейн, прожил последние дни в опале. Открыто порицавший Василия III за развод с женой, старый герой Югры был «удален от очей» великого князя и вскоре умер.

Почему мы тревожим недобрую память беспалого пирата Фернандо Мендеса Пинто?

В записках о своих необыкновенных приключениях он привел пенные данные о связях Руси с Китаем и Монголией.

…В юном возрасте португалец Мендес Пинто бежал из Лиссабона в Индию. Оттуда он отправился в Абиссинию, но попал в руки турецких морских разбойников. Они увезли его в Мекку и продали в рабство.

Выкупившись из плена, молодой Пинто побывал на островах Ормуз, Суматра, в Сиамском заливе, а в 1540 году сам стал пиратом. Проливая чужую кровь на двух океанах, он прокрался к берегам Китая и здесь случайно нашел место, где находились семнадцать священных погребений. В поисках золота Пинто осквернил могилы и бежал с места преступления. В Кантонском заливе пират потерпел кораблекрушение, но каким-то чудом спасся и добрел в Нанкин. Там его ожидало справедливое возмездие за осквернение святынь. Согласно законам, действовавшим в то время в Китае, он был приговорен к розгам и отрезанию пальца на правой руке. Пинто отправили на каторгу. Он очутился в провинции Шень-си, где вместе с другими каторжанами принимал участие в восстановлении Великой китайской стены.

Там около 1545 года Пинто встретил русских людей. В своих записках он впоследствии упомянул, что русские рассказывали ему, как потерпели какое-то бедствие, но на помощь им пришли дружески расположенные монголы и выручили их из беды.

Вскоре после этой встречи в Китай вторгся неизвестный «татарский царь». Он освободил португальца и взял его к себе на службу. С полчищами «царя» Пинто попал в город Тюймикан, где властвовал монгольский хан.

Однажды к ханскому двору прибыли властители различных стран и областей, в том числе некий Каран, или Карао. Столица его страны находилась близ гор Гонкалидан, по некоторым признакам — в Средней Азии. В свите Карао находились русские люди.

«Они белокуры, хорошо сложены, одеты в широкие штаны, дорожные плащи с широкими рукавами и шапки, подобно фламандцам и швейцарцам, которых мы видели в Европе, причем наиболее уважаемые из них были одеты в кафтаны, подбитые соболями и другими мехами. Все они носили большие и широкие сабли…» — описывал Пинто московитов. Но самые удивительные сведения пират получил в городе, который, как надо полагать, находился на реке Хуанхэ, по которой спускался Пинто.

Город в Желторечье, о котором говорит Пинто, судя по описанию, — старинный Фоу-чэн с его каменными стенами и мостами. Осматривая укрепления, Пинто увидел метательные орудия, напоминавшие насосы. В ответ на просьбу сказать, кто изобрел такие удивительные приборы, любознательный пират получил разъяснение, что их построили люди из страны «Мускоо».

В числе пришельцев из страны «Мускоо» была женщина, владения которой раньше находились по соседству со Скандинавией. Название местности, где жила эта северянка, напоминает нам Кигор в русском Поморье. Сыновья северной княгини впоследствии переженились на родственницах «татарского» (разумеется, монгольского) владетеля страны, которую посетил Пинто. Пришельцы умели делать метательные снаряды и создали оборонительные сооружения в городе над Желтой рекой. Эти загадочные, но важные свидетельства Пинто, на мой взгляд, в какой-то мере могут перекликаться со свидетельствами XIII века о пленниках монголов — европейцах, заброшенных в глубину Азии. Тогда, а именно в 1276 году, в Китае войска великого хана Кубилая, в которых находились и русские, применили мощные метательные орудия.

Что же касается рассказа Пинто о московитах, прибывших в Китай из какой-то области, граничившей со Скандинавией, то в норвежских летописях и европейских хрониках нам удалось найти сведения о вынужденном пребывании русских в Скандинавских странах в эпоху татаро-монгольского владычества.

Так, в первой половине XIII века, когда орды Батыя залили кровью русские нивы, жители Северной Руси были вынуждены искать убежище в Дании и Норвегии. Только в одну Данию из северных частей Московии и новгородских владений прибыло тогда не менее сорока кораблей. Гакон Старый — король Норвегии — отвел берега фиорда Малангр для размещения беглецов из Руси. Следовательно, Пинто мог слышать предания о русских беглецах в Скандинавии… Испытав множество приключений, сменив наряд корсара и наемного солдата на облачение иезуита, Пинто в 1558 году возвратился в Португалию. Четверть века он провел в небольшом городе Прагаль, работая над записками о своих необыкновенных похождениях в странах Азии. Умер он в глубокой старости, прожив 84 года.

Подлинник рукописи Пинто был выкраден иезуитами, которые боялись, что бывший пират невольно проговорится о некоторых просветительных подвигах папских посланцев в странах Юго-Восточной Азии. Но все же книга Пинто была издана в Португалии в 1614 году, через тридцать лет после смерти пирата. Пинто считался первым европейцем, проникшим во внутренний Китай со стороны восточных морей. Однако до него там уже бывали русские, пришедшие в эту страну через Монголию или Туркестан.

Поход Ермака описан в сотнях книг. Я не хочу повторять того, что широко известно. Расскажу лишь о том, какие замечательные предначертания родины пришлось исполнять Ермаку, к каким целям он шел, возможно, сначала даже не осознавая их. Есть тут неразгаданные тайны — неразгаданные лишь потому, что исследователи не сопоставляли события во времени, и эпизоды оставались одинокими звеньями, не связанными в единую цепь.

Первым звеном этой цепи надо считать дошедшее до нас свидетельство о том, что Иван Грозный однажды назначил награду храбрецам, которые откроют водный путь из Руси в Китай и Индию. По времени это совпадает с поездкой некоронованного короля Прикамья, промышленника Аники Строганова в Москву. Он сообщил тогда, что из пермских строгановских вотчин в Сибирь уже ходили два отряда. Независимо от этого сохранилось сказание об одном «пермяке», который дважды ездил в Китай, насколько можно понять — сначала через Бухару, а затем — дорогой «ближе к морскому берегу» — по Оби и Иртышу. Возможно, что этот «пермяк» был близким к Строгановым служилым татарином Кайдалом (Кудаулом). Его рассказ о новых землях был записан в 1558 году в Москве и помог Строгановым получить права на новые владения.

Время благоприятствовало подобным скитаниям и открытиям. Сибирское царство было тогда под властью князя Едигера — потомка династии Тайбугидов, данника Москвы, а потомок враждебной ему династии Шейбаиидов (Кучум) еще только замышлял захват владений Едигера на Иртыше и Оби. Вражда тянулась давно и лихорадила необъятное государство потомков Чингисхана.

В те годы, итальянец Рафаэль Барберини записал в Москве рассказы русских людей о Сибири и Китае. Русские успели побывать там не раз. Именитые люди Строгановы, владея Пермью Великой (так называлось в те годы Верхнее Прикамье), укрепив Чусовую, Сылву и Яйву, обратили свой взор к Оби, Иртышу и загадочному «Катайскому озеру», о котором тогда в Европе ходило множество легенд и слухов.

Служивший у Строгановых голландец Оливье Брюнель, исследуя Обь, поднялся от ее устья и достиг второй могучей реки — Иртыша. Он рассчитывал, что этот приток мог привести к «Катайскому озеру», где, по рассказам, можно было слышать дивный колокольный звон. Но, разумеется, не один колокольный звон привлекал сюда посланца Строгановых. Столицу Китая того времени Канбалык (Пекин) европейские космографы ошибочно помещали на картах, рядом с «Катайским озером». Они думали, что в Китай можно пройти, следуя против течения великих рек, впадающих в Ледовитый океан, а также Северным морским путем, участки которого были разведаны с запада до устья Оби.

Если, как говорят летописи, Ермак Тимофеевич действительно служил у Строгановых и состоял на «стругах в работе», то как мог он не знать голландца Алферия (так звали Брюнеля русские), который жил при Строгановых, по крайней мере, с начала 70-х годов? Мог знать Ермак и о замыслах Брюнеля.

Вскоре Строгановым пришлось размышлять, что делать с Кучумом. Этот «шибанский царевич» вторгся из Средней Азии в Сибирь, умертвил своего сородича (но вместе с тем и своего кровного врага) — владыку Сибирского юрта Едигера и овладел узлом важнейших путей к Ледовитому океану, к Бухаре и Китаю. Обь и Иртыш с их притоками оказались в его руках. Затем Кучум послал своего племянника, царевича Маметкула (Магметкул), жечь и разорять русские поселения в Перми Великой. Маметкул умертвил московского посла Третьяка Чебукова, возвращавшегося из казахской орды, и, прокладывая путь огнем и мечом, прошел чуть не до Нижнего Чусовского городка.

Братья Строгановы поехали в Москву и ударили челом о защите Перми Великой от Кучума. Вскоре им дали жалованную грамоту «на места за Югорским камнем», то есть за Уралом. Строгановым приказали заселять берега Иртыша и Оби великой, разрешили беспошлинную торговлю с бухарцами и казахами.

Какие отклики в Западной Европе вызвало стремление московитов утвердиться на Оби и Иртыше! Чего стоили, например, откровения немца Генриха Штадена, который ухитрялся быть то кромешником (опричником) Ивана Грозного, то рыбинским мельником, то скупщиком мехов в русских поморских городах, выполняя в то же время обязанности соглядатая иноземных государей. Он писал, что русские города Холмогоры, Кола, Вологда, Каргополь стоят на торных путях «из еуропских стран» в Шемаху, Персию, Хиву, Бухару и в Индию. Насчет «Катайского озера» с его колокольным звоном Штаден тоже был наслышан.

Тем временем наши открыватели продвигались все далее на восток вдоль Ледовитого океана. К догадкам о возможности достижения Китая и Индии с севера стала присоединяться уже и мысль о том, что северная часть Московии может где-то граничить с Америкой. Французский космограф Андрэ Тэвэ на страницах своего фолианта, изданного в 1575 году, говорил: «Страны, расположенные ближе к Америке, гораздо холоднее, ими владеют вышеупомянутые московиты». А рыбинский мукомол и соглядатай Штаден взывал к властителям Европы — к вогезскому графу Гансу, польскому королю Стефану Баторию и самому римско-германскому императору Рудольфу: спешите захватить русский Север!

«…Из Оби-реки можно проплыть в Америку», — писал со слов Штадена Георг Ганс. И заключал: «Затем через окрестные страны можно будет пройти до Америки и проникнуть внутрь ее… причем два рейса из Колы или Оби в Америку равняются одному тому, который можно сделать туда из Испании».

Вогезский пфальцграф Георг Ганс Вельденцский был одним из самых лютых врагов Московии. Он мечтал создать пиратский флот для нападения на северные берега. За спиной Георга Ганса стояли зловещие тени короля Филиппа Испанского и его ставленника, кровавого герцога Альбы, мечтавших о мировом господстве на суше и на морях. Палач Нидерландов герцог Альба натравливал немецких владетелей на «страшных московитов».

Уже тогда королевская Испания напряженно следила за жизнью Руси. Испанские владыки считали, что в руках московитов были ключи от узорчатых ворот Китая и Индии, и мечтали переложить их в свой карман!

На русский Север зарились иноземные короли, купцы, пираты, мореходы. Различные искатели наживы и приключений выправляли себе свидетельства герцогини Пармской, открытые листы Бургундского двора, патенты Филиппа II, указы датского короля Фредерика, подорожные торгового дома «Симонсон и компания» в Антверпене только для того, чтобы предъявить их в Коле или Холмогорах как предлог для пребывания здесь. «Попутно» иноземцы жадно расспрашивали русских людей о диковинах Сибири: югорских белых соколах, священном идоле остяков — «Золотой Бабе», драгоценных соболях и о новой северной области «Молгомзее», к востоку от Оби.

Еще раньше какой-то иноземец Михель Снупс просил у Ивана III позволения пуститься в странствия «до далных земель… на великой реце Оби». Посол английской королевы Боус по чьему-то усиленному настоянию пытался добиться разрешения на беспрепятственный проход кораблей своих соотечественников в воды Печоры, Оби и «Гезленди» (по-видимому, Енисея).

В 1562 году с легкой руки космографа Джакомо Гастальди, жившего в Венеции, на картах мира появился Анианский пролив — плод умозрительных трудов европейских космографов. Пролива этого никто не открывал, но он начал свое призрачное существование как предполагаемый проход между материками Азии и Америки. В конце 70-х годов XVI века Анианский пролив можно было видеть на земных чертежах известных космографов Фробишера, Джилберта, Поркакка, Абрагама Ортелия.

Надо сказать прямо: сказочный пролив был изобретен в Западной Европе лишь после того, как там стало известно, что Иван Грозный пообещал награды за отыскание морской дороги в Китай. Пролив был нужен, его хотели видеть, и он появился, хотя пока только в воображении космографов.

Летом 1580 года английские мореходы Артур Пэт и Чарльз Джекман на кораблях «Джордж» и «Уильям» вышли на поиски пути в Китай через Московию. Им вручили наставления, написанные разными лицами, в том числе астрологом и придворным философом Джоном Ди, историком путешествий Ричардом Хаклюйтом и знаменитым космографом того времени — нидерландским математиком Герардом Меркатором.

По этим наставлениям мореходам предлагалось идти к устью Оби, а затем следовать вдоль морского берега до самого Китая.

Если же кораблям при тех или иных обстоятельствах придется зазимовать, местом их первой стоянки должна быть Обь. Пэту и Джекману разрешалось по весне плавание реками вплоть до города Сибири и даже зимовка в этом городе. Так европейцы тогда называли столицу Сибирского царства — город Кашлык. Несколько лет спустя, в 1587 году, рядом с ним русские построили другой город — Тобольск. Звездочет Джон Ди советовал путешественникам отыскать устье предполагаемой им реки Эхардес и по ней плыть к югу — до самого «славного города Камбалу», то есть Канбалыка. Другой советчик, Хаклюйт, надеялся еще и на то, что мореплаватели отыщут на востоке «пролив для прохода в Скифское море» (то есть тот же Аниан). Если такой пролив будет обнаружен, предписывалось подробно исследовать его, причем частники открытия должны были дать присягу о молчании. Меркатор же в своих наставлениях скорбел по поводу того, что «император России и Московии», как казалось космографу, будет чинить препятствия Пэту и Джекману при их плавании в сторону Китая. Ученый был убежден, что к востоку от Новой Земли простирается огромный залив, а еще восточнее к океану устремляется громадный мыс Табин. Меркатор уверял, что в залив впадают реки, проносящие свои воды через Китай. Поэтому он советовал мореплавателям занять одну из гаваней на море или новых реках и оттуда послать гонца к Великому хану Китая.

Пэт и Джекман, разумеется, не знали ничего о Кучуме и не могли представить себе условий возможной зимовки в городе Сибири. А она могла грозить им неприятностями. Но мореплаватели были готовы выполнить предписания английского двора о порядке встречи с азиатскими властителями.

Предписания гласили, что, когда азиатские гости поднимутся на борт корабля, их надо обрызгать нежнейшими духами, одарить мармеладом в изящной упаковке, напоить крепким вином и угостить бисквитами, увлажненными лучшим оливковым маслом с петрова Занте. Среди товаров, погруженных в трюмы английских кораблей, были испанские покрывала, красные матросские шапки, стеганые ночные колпаки, шелковые подвязки, зеркала, хрустальные очки. С помощью всего этого британские путешественники нанялись проложить путь в Китай.

Увы! Английские корабли смогли дойти лишь до острова Вайгач. В августе 1589 года они повернули обратно, причем в Англию возвратился лишь один Пэт, а Джекман на «Уильяме» бесследно исчез. Предполагали, что после зимовки в Скандинавии он отправился в сторону Исландии и стал жертвой океана.

Космограф Меркатор, дававший советы английским мореплавателям, чтобы помочь им опередить московитов в овладении Сибирью, сам того не ожидая, вдруг сделался советчиком Строгановых. Как это получилось? Предприимчивые Строгановы тоже был не лыком шиты. По-видимому, еще до возвращения Артура Пэт в Англию они послали Оливье Брюнеля в страны Западной Европы.

Посланец был так щедро обеспечен, что во время своего путешествия решительно ни в чем не нуждался. В одном из писем сам Меркатор свидетельствовал об этом, Строгановы, как видно, не жалели денег в предвкушении великих открытий.

В феврале 1581 года Брюнель гостил у одного из старых друзей Меркатора в прибалтийском городе Аренсбурге. Посланец Строгановых говорил, что он уже нанял на верфях нидерландского города Антверпена «охочих людей» для постройки двух кораблей на Северной Двине. В мае, уверял Брюнель, он поведет эти корабли из устья Северной Двины на восток, к Печорской губе. Залив этот очень удобен для устройства гавани и складов на большой морской дороге в Китай.

Брюнель искал возможности прохода в Обь по рекам, впадающим в Байдарацкую губу, для того, чтобы не обходить морем полуостров Ямал. Брюнель говорил, что он рассчитывает на помощь людей, населяющих обские низовья: вместе с этими знатоками края он подробно осмотрит морской залив и устье Оби, а потом двинется вверх по великой реке искать заветное «Катайское озеро». Если не удастся достичь «Катайского озера», он вернется на Печору или Северную Двину и весною 1582 года вновь повторит свое путешествие в сторону Китая. Все это во многом совпадало с мыслями Меркатора.

О том, что строгановский гонец встречался с Меркатором, можно судить и не только по этому. Вскоре письмо, в котором рассказывалось о сборах Брюнеля на Обь и в Китай, сам Меркатор подарил английским ученым, и его сравнительно быстро напечатали.

В то время, когда Брюнель столь деятельно готовился к путешествию через кучумовские земли к «Катайскому озеру», в Вологде, заново укрепленной и отстроенной Иваном Грозным, происходили удивительные события. Вологжане рассматривали невиданные дотоле корабли, стоявшие на реке против города. Их было не менее двадцати, и все они сверкали позолотой и серебром. Корабли были украшены изображениями драконов, единорогов, слонов, львов и орлов.

Представитель лондонской торговой компании Иеремия Горсей, которого на Руси звали Еремеем Горшиевым, удостоверил впоследствии в своем сочинении о России, что Иван Грозный спросил его: видел ли он вологодское диво? Получив утвердительный ответ, царь сказал, что этот флот в скором времени будет увеличен в два раза. Потом Иван Грозный попросил у Еремея рисунок английского корабля с пушками.

Что замышлял Иван Грозный? Куда хотел он послать корабли, отмеченные знаками дракона и единорога? Через своих разведчиков он, конечно, знал о том, что слуги британской короны не только вынашивают мечту о захвате русского северо-востока, но и начинают приступать к делу. Хитрый и дальновидный русский царь не хотел быть только «при сем присутствовавшим».

В Москву из знаменитого торгового города Аугсбурга по царскому заказу был привезен редкостный жезл из рога нарвала, осыпанный драгоценными камнями, — скипетр повелителя морской державы! Морской единорог и алмазы Индии были символами будущего владычества на путях, ведущих в Азию. А путь пока виделся один — Сибирь.

Могли ли московское правительство и влиятельный торговый дом Строгановых примириться с тем, что Пэт и Джекман захватят Обскую губу, укрепятся в области Пура и Таза, заявят свои права на Иртыш? Англичане хотели бы наложить руку на драгоценные меха, моржовую кость и мамонтовы бивни Севера, шелка Китая и Средней Азии.

Иван Грозный помнил о правах Руси. Еще в 1562 году он включил в свой титул слова: «… и всея Сибирские земли повелитель». А спустя пятнадцать лет полагал, что он не кто иной, как «всея Сибирские земли и северные страны повелитель и иных земель государь и обладатель». Отвечая на притязания королевы Елизаветы, Иван Грозный подчеркивал, что Обь находится в русской земле.

До сих пор нигде черным по белому не было написано о том, что поход Ермака имел связь с поисками, с морскими плаваниями к Оби, Иртышу и «Катайскому озеру». А между тем такая связь несомненна. Именно тогда, когда англичане хотели зимовать в Сибири, а Оливье Брюнель советовался с Меркатором, Ермак Тимофеевич получил приказ Строгановых пойти за Урал.

В некоторых старых легендах (да и не только легендах) Ермака Тимофеевича представляют как раскаявшегося разбойника, надеявшегося получить отпущение своих грехов ценою разгрома Кучума. Вопреки этому историк Н. Костомаров приводит веские доказательства того, что в начале 80-х годов Ермак числился на царской службе по Перми Великой и уже успел побывать за Уралом, даже зимовал там.

Ермак не мог угощать Кучума ни отменным вином, ни пышными бисквитами с оливковым маслом, не имел возможности опрыскивать «сибирского салтана» тончайшими духами или дарить ему нюрнбергские хрустальные очки. Духи и бисквиты были у Пэта и Джекмана. Ермак же, отправляясь за Урал, насушил в дорогу 800 пудов сухарей, разжился у Строгановых крупами и боеприпасами и выбросил из своих стругов все лишнее, что могло помешать в дальнем и трудном походе. «Ко славе страстию дыша» — к славе своего отечества — Ермак со своей дружиной вторгся в Сибирский юрт.

Струи Тобола вынесли казачьи струги в Иртыш. Осенью 1581 года Ермак, переправившись через Иртыш, вступил в «город Сибирь», оставленный Кучумом. Ключ к Востоку был в руках русского богатыря.

Любопытно, что на пути к Кашлыку ермаковцы для чего-то на целых шесть недель задержались близ устья Тобола и двинулись дальше лишь в сентябре. Можно предположить, что ермаковская рать дожидалась появления белокрылых строгановских кораблей, которые Брюнель собирался построить на Северной Двине и повести из Обской губы к устью Иртыша. Тогда Ермак, не дождавшись Брюнелевой подмоги, был вынужден ускорить покорение Сибири собственными силами. На опального атамана, ищущего царского прощения, это было бы непохоже.

Если Строгановы знали о намерениях Пэта и Джекмана проникнуть к «Катайскому озеру» через Кучумовы владения, то ермаковская дружина получила полную возможность убедиться в том, что англичан постигла неудача.

И все же какой-то европейский корабль прошел морем в устье Оби именно в то время, когда войско Ермака проникло на Иртыш.

Источником этого известия был не кто иной, как Маметкул, Кучумов племянник. Он все время тревожил Ермака набегами, пока не доигрался до беды: был захвачен русской дружиной в плен и отправлен в Москву. Едва ли пленник скрыл от Ермака весть, которую он вскоре передал в столице Еремею Горсею.

Маметкул рассказал, что всего «года два назад» он захватил иноземный корабль с пушками, порохом и всякими припасами. Корабельщики, по его словам, «ехали по реке Оби искать пути в Китай через северо-восток». Кучумов племянник, разумеется, не мог знать ни о плавании Пэта и Джекмана, ни о сборах Оливье Брюнеля. Он лишь сообщал о факте, совершившемся событии.

Бывалые русские мореходы с Печоры тоже передавали весть о гибели европейского корабля, пришедшего морем к устью Оби. Они считали, что судно было английское, но вряд ли печорцы могли тогда отличить англичан от голландцев, нанятых Брюнелем для его «китайского» путешествия. О трагическом событии печорцы рассказывали Антону Маршу, служащему Английской компании.

Вполне возможно, что Ермак пытался проверить тревожную новость, сообщенную Маметкулом. Известно, в частности, что ермаковец Богдан Брязга ранней весною 1583 года поспешно, даже не дождавшись вскрытия реки, устремился на Север, к иртышскому устью и к Оби.

По некоторым свидетельствам, во время этих скитаний Богдан Брязга собирал ясак (дань) с покоренных татар, воевал еще не покоренных и, между прочим, занимался поисками драгоценного остяцкого идола — «Золотой Бабы», — еще с XV века волновавшего воображение иноземных путешественников. Возможность обладания золотой статуей и собранными вокруг нее богатствами, принесенными в жертву за долгие годы, манила многих. Но Брязга мог также искать и следы иноземного корабля, погибшего на Севере. По разведанной Брязгой дороге вскоре отправился и сам Ермак. Он дошел до Казыма. Лишь 300–400 верст отделяли его от Обской губы. И это тогда, когда «царское прощение» в виде панциря с золотым орлом уже было получено Ермаком из рук его посла Ивана Кольцо!

…В последние годы жизни Ермаку пришлось без чьей-либо помощи познавать неизведанные земли Сибири и Средней Азии. Он заботился о безопасности движения караванов из Бухары по новой для русских дороге, которая, начинаясь в верховьях Ишима, направлялась к горам Улутау, шла к реке Сарысу и городу Туркестану, пересекала Сырдарью и выходила к Бухаре. В Ташкенте же начинался караванный путь в Кашгар — город Восточного Туркестана. Охранять эти пути от набегов татар Ермак считал своим долгом.

На Севере участок дороги примыкал к реке Вагай. Близ ее устья были «прокопы» — каналы, устройство которых приписывалось самому Ермаку. Здесь он и погиб, когда, спасаясь от коварного набега Кучума, бросился в реку.

Кучум пережил своего могучего соперника. Жалкий, полуослепший «сибирский салтан» метался, как загнанный зверь, то в камышах Кургальджина — казахского озера, обители розовых фламинго, то по степным просторам Барабы, то на песчаном прибрежье Зайсана. Не найдя помощи и защиты у зайсанских ойратов, он пошел к большим ногаям, а затем столкнулся с бухарцами. Они-то и заманили его вновь «в калмыки» — ойратские земли — и там «обманом убили».

Но почему же Иван Грозный не решился послать правительственные войска для защиты русского Севера от вторжения иноземцев и набегов Кучума?

В то время когда поход Ермака только начинался, у русского царя было нелегкое положение. Война с польским королем Баторием вызвала острый недостаток пороха, свинца, селитры. Грозному пришлось просить английскую королеву о помощи. Чтобы избежать возможных дипломатических осложнений, царь закрыл глаза на экспедицию Пэта и Джекмана, преследовавших определенно захватнические цели, и в то же время объявил, как известно, поход Ермака проявлением самовольства и разбоя.

Строгановы получили от него знаменитую «гневную грамоту» и попали в опалу — все из-за того же Ермака.

Получить «прощение» Ермаку и Ивану Кольцо удалось только после того, когда вопрос о том, кто хозяин Сибири, был уже навсегда решен.

Но Ермака, видимо, заботило не это. Он мыслил и действовал как государственный деятель, прокладывавший великой державе путь к Востоку.

…Они целый месяц жили в Астрахани, готовясь к дальнейшему путешествию, перегружая на морские корабли свои припасы, товары и пожитки, привезенные на московских стругах. Здесь были дорогие сибирские соболя, тяжелые моржовые клыки, диковинные часы с золотой цифирью и живые птицы кречеты — подарки шаху персидскому. На престол Ирана только что вступил новый властитель — преемник Абасса I Сефи.

Стольник Андрей Плещеев и дьяк Никифор Талызин ехали из Москвы в ставку шаха. В тот год шах воевал с Турцией, и русские послы еще не знали, где они найдут его для того, чтобы вручить ему московские верительные грамоты.

Было это в 1629 году…

Но лишь недавно в Тамбовском областном архиве была найдена переплетенная в кожу рукопись XVII века. Это «Статейный список» «его царского величества послов стольника Андрея Плещеева да дьяка Никифора Талызина посольства их Персидского лета 7137 июня 2 дня…».

Выяснилось, что «Статейный список» Плещеева и Талызина в свое время находился в богатейшем собрании рукописей М. С. Воронцова-Дашкова (1782–1856), который с 1844 по 1854 год был наместником Кавказа. Как попала эта рукопись в Тамбов — пока еще не установлено.

Послы отправились «в судех Москвою рекою», а затем шли Окой и Волгой через Касимов, Муром, Нижний Новгород, Казань, Самару и Царицын до Астрахани. Вместе с московскими послами следовали персидские купцы, закупавшие на Руси большую партию сибирской пушнины, и шахский посол Махмет Салыбек. Для торговли с «кызылбашами» в Персию ехал также «купчина» Григорий Мыльников.

В октябре 1629 года посольские корабли, пройдя Каспий, подошли к приморской Терской пристани. От Терского города русские отправились к реке Быстрой, проплыли по ней, а потом проследовали сушей к Дербенту. «Дербентский салтан» в январе 1630 года приветствовал гостей пушечным салютом с ветхих башен когда-то грозной крепости у «Железных ворот» Каспия.

Через месяц русские вступили в Шемаху, где их встретил Казак-хан. В шемаханском Шах-караван-сарае, в южной части города, можно было видеть русских купцов, торговавших соболями, оловом и медью.

Посольству оказали почет и в «Ордевиле» — Ардебиле. Плещеева и Талызина приветствовали ардебильский наместник «Чирак, ханов сын» и шахский визирь. На рынках Ардебиля встречались торговые люди из Китая, Индии, Турции.

15 августа 1630 года московские послы выехали в ставку Сефи, где и произошел обмен грамотами. Грамота шаха персидского была переведена толмачом Мустафой Текелеезым, сопровождавшим Плещеева.

Андрей Плещеев заявил, что московский царь готов закупать в Персии селитру. Русские послы просили Сефи указать пути, которыми будут впредь пользоваться московские купцы и послы для поездок в Персию. В ответ персидский шах посоветовал «…водяной им путь из Астрахани до Терека, а с Терека рекою Быстрою до тех мест, где им из судов выйтить». Русским купцам разрешалось ходить в Персию морской дорогой.

Поздней осенью 1630 года царь Михаил и его отец — патриарх Филарет слушали «Статейный список» Плещеева и Талызина. Отчет послов был встречен в Москве с большим вниманием. Ведь самая удобная дорога для вывоза персидского шелка в страны Западной Европы проходила через Русь — Астрахань и Москву.

Царь Михаил потребовал самые подробные сведения об об обстановке, сложившейся в Персии в связи с приходом к власти шаха Сефи. В кожаной тетради, найденной в Тамбовском архиве, сообщается:

«И в том списке многие статьи писаны коротко и о тех статьях указали государи Андрея и Микифора допросить и речи их записать».

Плещееву и Талызину пришлось проделать большую дополнительную работу. Из заключительных строк «Статейного списка» видно, что они успешно выполнили эту задачу.

Послы изложили новые сведения о политическом положении Персии в 1629–1630 годах, в частности о войне Сефи с турками.

Со слов Плещеева и Талызина были записаны данные о географии Персии, исторические сведения, впечатления русских послов о жизни и быте населения страны, краткий обзор торговли России с Персией.

Однако эти дополнения к основному «Статейному списку» пока не обнаружены.

Тамбовскую рукопись, о которой мы здесь рассказали, следует признать новым ценным источником по истории путешествий русских людей XVII века в страны Ближнего Востока.

В первой половине XVII века отважные русские люди совершили два удивительных путешествия в самые глубины Центральной Азии.

В славном городе Тобольске жил служилый человек Ян Куча, числившийся в так называемом «литовском списке». Он был выходцем из литовских земель, попал во время каких-то военных событий на Русь и вслед за тем был зачислен в сибирское войско. Нелегка была жизнь тех служилых людей. Они охраняли сибирские границы, ездили в соседние страны, проведывали новые земли. Верхом на мохнатом коньке или в пешем строю, на речном струге или морском коче служилые люди открывали и осваивали безграничные просторы. За это им платили скудное «государево жалованье» — зерном, крупами, толокном, солью, — которое, кстати сказать, выдавалось не каждый год.

Из древних бумаг тобольского воеводства мне удалось узнать сначала, что Ян Куча в 1613 году вместе с ротмистром Барташем Станиславовым был послан проведать «соленое озеро вверх по Иртышу». Речь идет, без сомнения, о столь знаменитом впоследствии Ямышевском озере, находящемся на земле нынешнего Казахстана. Ян Куча справился с данным ему поручением и благополучно доставил баржи с солью к тобольским причалам. Но он недолго пользовался покоем и отдыхом. Уже через год Куча был послан на «годовую службу» в Томский город под начало воеводы Ивана Куракина. Из томского гарнизона он снова вернулся в Тобольск.

Прошло четыре года, и бывалый литвин двинулся в отряде Алексея Вельяминова-Воронцова на междуречье Иртыша и Тобола, преследуя большой отряд калмыков. Произошло сражение, калмыцкие князьки были разбиты и захвачен караван в семьдесят верблюдов. Верблюды эти, или «звери», как называли их наши предки, были отправлены в Москву. Тобольское начальство отметило участие Кучи в бою с калмыками. И в то время когда диковинные живые трофеи Яна Кучи оглашали своим ревом Красную площадь, он получил новый приказ — идти к Каракуле-тайше и уговаривать его, чтоб он был «под царскою высокою рукою».

Воинственный и честолюбивый Каракула-тайша, он же Хара-Хула из дома Чорос, властитель черных калмыков (ойратов), мечтал о создании единого ойратского царства. Ядром его Хара-Хула считал свое владение. А оно находилось на берегу Или, но уже в пределах будущего Восточного Туркестана. Туда в 1619 году и двинулся Ян Куча. Подробности этого похода неизвестны, но есть сведения, что его путь к ставке Хара-Хулы внял более двадцати четырех недель. «Государева жалованья» не хватило, крупы и толокно кончились, и Куча «голод и нужду всякую терпел». Какой дорогой он шел? Известен путь от Иртыша к хребту Калба, камню Калмак-Тологой, озеру Зайсан, перевалу Хамар-Дабан и далее к реке Боротале с последующим выходом в долину Или. Возможно, что Куча воспользовался именно этой дорогой, в те времена очень трудной и опасной.

Он разыскал кочевье Хара-Хулы и выполнил все наказы, данные ему тобольским воеводой Матвеем Годуновым.

Хара-Хула счел необходимым отправить к царю Михаилу Федоровичу посольство во главе с неким Айнучаком. Оно последовало в Тобольск в сопровождении Яна Кучи. «Каракулины люди с ним Яном в Тобольск приезжали», — свидетельствует одна из грамот, написанная в 1620 году. Куча остался в Тобольске, а посол Хара-Хулы последовал в Москву, чтобы войти под своды Золотой палаты и склониться перед ступенями царского трона наравне с послами Алтын-хана, среди которых находились тибетские ламы.

Воевода Матвей Годунов решил отметить усердие Яна Кучи. Его повысили по службе, поверстали на место служивого Семейки Слонского, дали и землю, и сенокосные угодья. Но недолго прожил в почете и награде отважный землепроходец. Преемник Матвея Годунова, своенравный и алчный воевода, Павел Хмелевский, отнял у него пахотную землю и травяные луга, а самого Яна избил так, что тот едва не отдал богу душу.

Дальнейшую судьбу тобольского посла проследить не удалось. Но и то, что о нем стало известно, ярко свидетельствует о неудержимом стремлении русских людей к познанию Востока. Не прошло и сорока лет после гибели Ермака — и они достигли неведомых пространств Центральной Азии, смогли узнать нравы и обычаи народов, связанных с культурой заповедного Тибета!

В 1631 году к грозному Падунскому порогу на Ангаре пришел из Енисейска казачий пятидесятник Максим Перфильев. Он заложил возле Падуна бревенчатое укрепление, назвав его Братским строгом. Перфильев остался там на зимовку.

Туруханские и енисейские землепроходцы и до Перфильева не раз проникали на Ангару.

«Гулящий человек» Пенда, совершивший грандиозный поход от Енисея до Лены, на обратном пути перешел с ленских верховьев на Ангару и, вероятно, первым одолел ее ревущие пороги. Это было в 1618 году.

Уже тогда Енисей и Верхняя Тунгуска, как называлась Ангара от места ее впадения в Енисей, стали частью будущего пути на Лену. Русские прослышали про «Братскую землю», где обитали буряты. Вскоре туда двинулся енисейский служилый Ждан Власов (1623), а через четыре года Максим Перфильев получил «наказную память» для первого похода по Ангаре.

В 1628 году искусный рудознатец, бывший воевода енисейский, Яков Хрипунов, пройдя пороги Ангары, начал поиски серебряной руды в новом крае. Он прослышал о богатых залежах серебра в Даурии, собрался туда идти, но внезапно умер, не осуществив своего замысла. Могила первого ангарского рудознатца затерялась где-то возле устья Илима.

Одновременно с Хрипуновым «под Брацкий порог» пришел бесстрашный Петр Бекетов. В 1629 году, питаясь лишь травой и кореньями, он семь недель скитался в неизведанных землях.

В 1632 году в Братском остроге находилось около ста жителей. От сосновых ворот Братска расходились пути, ведущие к Ледовитому океану, к Амуру и Восточному морю, в Даурию, Монголию и Китай. Один за другим здесь появлялись величайшие землепроходцы XVII века — Василий Бугор, Иван Москвитин, Курбат Иванов, Иван Похабов.

Василий Ермолаев Бугор, продолжая свои странствия, дошел, отсюда до Анадыря. Иван Москвитин открыл Охотское море, Курбат Иванов первым исследовал Байкал, Иван Похабов, основав будущий Иркутск и открыв Селенгу, пошел «к мунгальскому царю к Цысану, для проведывания серебряные руды и Китайского государства». Основатель Братского острога Максим Перфильев, исследовал Селенгу, а потом поплыл к устьям великих сибирских рек. Петру Бекетову посчастливилось открыть почти непрерывный водный путь между Ангарой и Амуром.

Сразу же после основания Братского острога землепроходцы получили различные устные сведения не только о Китае, но даже о Тибете и далай-ламе. Затем, на исходе первой половины; XVII века, Братский острог перенесли от Падуна к устью Оки.

Отважные служилые люди, презрев опасности, шли на стругах и каюках к Падуну, Долгому, Пьяному и другим порогам и перетаскивали свои суда на руках через каменные гряды. Зоркие глаза путешественников различали среди бурных вод Ангары отдельные «конь-камни», «языки», «камни-лебеди», гранитные «лопатки».

На порогах Ангары и в Братском остроге побывал протопоп Аввакум — подневольный участник даурской экспедиции Афанасия Пашкова. «Горы высокие, дебри непроходимые; утес каменный, яко стена стоит, а поглядеть — заломя голову», — описывал Аввакум окрестности Долгого порога. Протопоп запомнил и «три залавка через всю реку» на Падунском пороге. Но струги Пашкова, подлинные речные корабли, вмещавшие по 50 человек каждый, миновали грозные препятствия и пошли дальше в «самые глубочайшие пределы» — Байкал, Селенгу, Хилок, Шилку, Ингоду. Ангарские пороги не могли задержать движение русских людей.

Летом 1675 года Братский острог встречал посольство Николая Спафария, спешившего в Китай. Этот ученый человек тоже осмотрел Братск и Ангару с ее сиенитовыми и гранитными теснинами. По Ангаре проплыл, направляясь в Маньчжурию, передовой гонец Спафария — Игнатий Милованов, уже успевший побывать в Пекине, в гостях у императора Кан-си.

Братский острог окружали пашни, возделанные русскими людьми и бурятами. В самой крепости стояли «многие анбары хлеба», собранного в порядке десятинной подати. Когда на Амуре и Зее были открыты «сильные, большие, неисповедимые, сильно добрые хлебородные места», даурские воеводы предлагали пашенным людям из Братского острога переселяться на эту целину.

В конце XVII века в Братском остроге появились охочие жемчужники. Первым был каргополец Семейка Васильев. Добыв на Ангаре однажды крупное жемчужное зерно и с дюжину малых жемчужин, Семен написал «скаску» о своих поисках.

«В Брацком де уезде на Ангаре реке жемчюжная раковина есть, — писал он и добавлял: — а то де место, где ныне жемчюг сыскали, будет промыслу жемчюгу прочно…»

Ввиду важности открытия Семейка ездил в Енисейск с докладом. Жемчужника вновь послали на Ангару, положив ему денежное, хлебное и соляное жалованье. Когда Васильев умер, на его место, заступили бывшие его помощники — Иван Федотов из Соли Вычегодской и Гаврила Тарасов. Ловцы жемчуга ездили из Братского острога на Ангару, Белую, Китой, озеро Проток.

Летом 1687 года к Братскому острогу приплыла невиданная дотоле воинская сила — более двух тысяч стрельцов, сопровождавших посольство Федора Головина. Он должен был заключить мирный договор с полномочными представителями богдыхана.

Вскоре наступило время, когда по Ангаре пошли струги, груженные даурским серебром и нерчинским свинцом, суда с китайским шелком и ревенем. По реке проплыл «камчатский Ермак» Владимир Атласов.

…В конце XVIII века великий илимский узник А. И. Радищев не раз беседовал с братскими лоцманами, собирая данные по истории судоходства на ангарских порогах.

Радищев сожалел о том, что судовую кладь надо было перевозить сушей вокруг Падуна и лишь после этого вновь нагружать корабли. Но он верил в будущее Ангары, считая ее главным звеном непрерывной связи России с Китаем. Радищев предсказывал, что Ангара и Иркутск со временем будут «главою сильные и обширные области».

Это были беспокойные и горячие годы. И завоеватели, и мирные открыватели новых земель на северо-востоке, разумеется, не знали, что их память будет впоследствии тревожить историков. Все было просто и буднично. Не известный никому Василий Бугор выстроил посреди Енисейска десять удальцов лыжников и, перекрестившись на восток, пошел вместе с ними искать великую реку Лену.

В том же, 1628 году братья-устюжане Ярофей и Никифор Хабаровы бродили по гиблой тундре от Мангазеи до Таймыра. Служилый человек Семейка Дежнёв тогда еще обивал пороги тобольских и енисейских съезжих изб.

На берегах Лены выросли стены первого русского острога, а вскоре казаки пришли на быстрый Анабар и Вилюй. Елеска Буза добрался по Лене до Ледовитого океана и сыскал Яну, где взял с туземцев два сорока соболей. Обо всем этом служилые люди писали в Тобольск. Из Тобольска челобитные и отписки открывателей шли в Москву, в недавно учрежденный Сибирский приказ. Многие из этих бумаг были, вероятно, известны некоему Василию Пояркову[1].

Служил ли он до 1638 года именно в Тобольске или только пришел туда в свите Головина из Москвы, мы не знаем. Ни одна сибирская летопись не дает прямого ответа на этот вопрос, и точно неизвестно, где набирались чиновники для якутского похода — в Тобольске или Москве. А Василий Поярков был именно чиновником, и довольно крупным. Он состоял для особых поручений при особе воеводы — его управляющим делами, советником.

И вот… «в 1639 году июня в 21 день ехали мимо Тобольска на великую реку Лену, в Якутский острог, первые московские воеводы, город якутской ставить, и своим столом по Государеву указу быть седоками, стольник Петр Петрович Головин, да стольник же Матфей Богданович Глебов, да дьяк Ефим Варфоломеев сын Филатьев», — говорит летописец.

Не рукой ли Пояркова была написана «наказная память» воеводы Головина на имя воеводы тобольского князя Темкина-Ростовского? Она гласила, что государь указал: «взять у вас в Тобольске, на свою государеву службу, в новую сибирскую землю, на великую реку Лену, тобольских служилых людей двести сорок пять человек, с Березова пятьдесят человек…» Отряд Глебова и Головина по тому времени был огромным. Двое воевод, дьяк, два письменных головы, пять детей боярских, трое подьячих, четыре попа, дьякон, два толмача, два оружейника. Это, так сказать, высший и средний командный состав. Он повелевал почти 400 рядовыми, добрым десятком младших командиров.

Историк Якутии Майнов считает, что эта сила была приготовлена против восьми тысяч якутов и тунгусов, спавших на копьях и ножах и все время тревоживших первых русских поселенцев. Ведь Якутск как острог существовал всего семь лет. Енисейск ишь недавно был основан, а частокол Верхоянского острога, заложенного Постничком Ивановым, только что был поставлен. Не легок, не короток был путь из Тобольска в Якутский острог!

Огромная и дикая страна, редкие поселения русских, отгородившихся высокими палисадами от неисчислимых своих врагов, смертная маета — цинга и голодовки. И наряду с этим — бесстрашие и удаль стрельцов и служилых людей. На тучных землях Сибири всходил первый ржаной колос; пахарь с пищалью в руке сторожил свои посевы на берегах Енисея и Лены. Насколько должен был быть предприимчив, тверд и бесстрашен земледелец Ленского края в то время!

Поярков и Головин встретили одного из таких людей на берегу реки Куты, при ее устье, где со дна небольшого озера били соляные ключи. Кряжистый светлоглазый устюжанин, варивший соль у себя на родине — в Устюге, Тотьме или Соли Вычегодской, придя на Куту, поставил на озере колодцы и варницы. Соль он добывал хорошую — не хуже, чем соловецкая и печенегская.

Ерофейко Хабаров — так звали солевара — возделывал здесь пашни и рубил лес. После службы в Енисейске, хождения к Мангазее и Таймыру Хабаров с братом Никифором возвратились было в Устюг Великий, но вскоре, помолившись Прокопию Праведному, подались в Сибирь снова. Они шли вслед за толпой вологодских и устюжских переселенцев, которых гнали по царскому указу вместе с двинскими девками, предназначенными в жены енисейским и ленским стрельцам.

Хлебопашцем Хабаров не стал, зато ему повезло на берегах кутского соленого озера. Он быстро богател. Возможно, что Головин поручал именно Василию Пояркову переговоры о хлебном займе у кутского солевара; хорошо известно только то, что Ерофейко дал отряду Головина около трех тысяч пудов хлеба. Первая встреча солевара с грозным воеводой Петром Головиным обошлась для Хабарова благополучно.

Отряд прибыл в Якутск, и первый воевода принял власть над острогом. Приступил к исполнению своих сложных служебных обязанностей и письменный голова Василий Поярков.

Разные дела приходилось разбирать тогда правителям острога. Некий Семейка Мотора попался в том, что обманно взял лошадь у ясачного якута Себе Даванова. Дьякон Спиридон, только что присланный в Якутск и, очевидно, пришедший туда вместе с Поярковым, подал через Головина челобитную самому государю. Спиридон просил в ней назначить ему поощрение. Исполняя службу за протодьякона, возглашая многолетие в «царские часы», дьякон помнил, что в других городах его коллеги получают не только деньги, но и «государев погреб»…

Посланец Елески Бузы из юкагирской землицы привез в Якутск первые меха с устья Яны. Принявшие его Головин с дьяконом и письменными головами повели расспросные речи о реке Яне. Почти одновременно с гонцом Бузы в Якутск пришел и Ивашко Москвитин, томский казак. Москвитин рассказывал совершенно удивительные вещи о том, как двенадцать его землепроходцев в утлой лодке прошли вдоль берега Ламского (Охотского) моря.

Это было великое событие — первое возвращение русских с просторов тихоокеанского побережья. Москвитин говорил, что они ходили с «Уди-реки по морю на правую сторону, изымали тунгуса, и тот де тунгус сказывал им про хлебную реку, и хотел их вести на ту хлебную Шилку». Шилкой был назван Амур. Так русские впервые узнали об этой реке. Москвитин рассказывал и о реке Чи (Зее), о том, что дауры — племя пока неведомое — сходятся для торга на реке Омуте. Все «скаски» Москвитина подтвердил Максим Перфильев, который явился в Якутск с Витима. Перфильев объявил воеводе о серебряной руде на «реке Уре» — притоке Зеи, а когда услышал москвитинскую «скаску» об Амуре, добавил, что Амур впадает в Ламское море. Головин с особым вниманием выслушал рассказы о зейском серебре.

В год 1641-й, когда Семейка Дежнев дрался с обитателями янского побережья, а Воин Шахов растерял половину своего отряда между Вилюем и Якутском, Василий Поярков отправился в служебную поездку. Выполняя приказ начальства, Поярков в один прекрасный день нагрянул в дом к Ерофейке и предъявил ому приказ об отдаче соляных варниц в государеву казну. Ерофейко, сжав зубы, ушел со своего пепелища на Лену, к Киренску, а Поярков помчался в Якутск с докладом своему начальству об успешном выполнении наказа.

Спустя два года, выстроив новый Якутск с острогом из пяти башен, церковью, воеводским двором, съезжей избой и амбарами, Головин вспомнил о серебряной руде на Зее, о загадочной Пегой орде. И позвал к себе Пояркова.

Отряд Пояркова был набран из промышленных и гулящих людей. В него вошли также 16 казаков и стрельцов из отряда Головина.

15 июня 1643 года Головин и Поярков осмотрели отряд в последний раз. В лодки были посажены 112 служилых и 15 охочих людей, погружены единственная чугунная пушка, свинец, порох и всякие припасы. Помощниками Пояркова были Юшка Петров и Патрикей Минин. Отряд плыл по Лене до устья Алдана, затем по Алдану до самого Учура, а по Учур-реке лодки землепроходцев попали в реку Гоному (теперь она зовется Гонам). На Гономе было много порогов — больших и малых, всех их насчитали шестьдесят четыре. Люди Пояркова волокли суда через камни и пенистые буруны, лодки колотило о пороги.

Письменному голове мерещились богатства новой страны, что лежала за диким Даурским камнем. В суме Пояркова лежала свернутая в трубку «наказная память» Петра Головина: «…и на Зие-реке будучи, ему, Василию, расспрашивать всяких иноземцев накрепко про сторонние реки падучие, которые в Зию-реку пали, как люди по тем сторонним рекам живут, седячие иль кочевые, и хлеб у них и иная какая угода есть ль и серебряная руда и медная, и свинцовая по Зие реке есть ль и что иноземец в расспросе скажет, и то записывать именно. И чертеж и роспись дорог своей и волоку, и Зие-реке и Шилке, и падучим в них рекам и угодьям, прислать в Якутский острог, вместе с ясачною казною; и чертеж и роспись прислать за своею Васильевой рукою…».

Со всем увлечением, на которое была способна твердая душа Пояркова, он принялся за исследование новой страны. Он «разведывал про руду, и про синюю краску, и про дорогие камни», гнал, торопил свою дружину, чтобы скорее пробиться за Зейский перевал. Дружинники плыли по Гономе пять недель, пока лодки еще могли двигаться сквозь молодой лед. Но вскоре Поярков увидел, как Гонома сжала обмерзшие борта судов в ледяных объятьях. Вдали высился угрюмый Становой хребет.

Поярков приказал людям строить зимовье. Нетерпеливый письменный голова двинулся к дикому Даурскому камню на лыжах и нартах и с вершины Станового хребта увидел рубежи Пегой орды. Однако добраться до Зеи всем отрядом в 1643 году не удалось.

В 1644 году на реке Умлекане, что впадала в Зею, поярковский отряд выстроил крепостцу. В наскоро сколоченном зимовье Поярков сделал записи для будущей «скаски» о владеньях Пегой орды. Он узнал о Зее, ее притоках и сам проходил устья Брянды, Гилюя и Ура (Перфильев говорил в Якутске, что именно на Уре-реке залегает серебряная руда).

В верхнем течении Зеи стояли селения и города Пегой орды. Но разве можно было назвать ордой оседлых людей-земледельцев, носящих шелковое платье?

По старой сибирской привычке Василий Поярков пытался взять заложников и скоро взял в аманаты даурского князца Доптыула. С удивлением рассматривали русские стрельцы первого увиденного ими даура — с косой на макушке, облаченного в шелковый кафтан. Поярков приставал к князцу с расспросами: где дауры берут серебро? Доптыул в ответ разъяснил, что местных руд дауры не знают и не ищут, а серебряные изделия достают из Китая.

Василий Поярков узнал, что дауры едят на серебре, ходят в шелках, ловят соболей, делают бумагу, добывают постное масло, которое куда как идет к огурцу. Кстати сказать, оголодавшие в якутской стране служилые с жадностью слушали рассказы о богатствах Пегой орды. Здесь было все — и огурцы, и дыни, и свинина, и курятина, просо и яблоки, пшеничная мука и виноград, вино. Ясно, что поярковской ватаге Даурия показалась землей обетованной.

Поярков был умен. Теребя бороду, письменный голова соображал: пусть «в даурах» он не сыщет ни дорогих камней, ни синей краски, ни серебряной руды. Но, если верить рассказам «языков», он нашел богатства куда более дорогие, чем серебро. Зачем теперь везти хлеб и другие припасы из Тобольска в Якутск? Пегая орда — ближе. Пусть на Лене хлеб тоже сеют; это не повредит делу, а в основном пшеницу можно будет доставлять в Якутск из даурских земель.

Пока Поярков обдумывал все это, у дружины не было даже куска хлеба. Воинам нечего было есть.

Понимая, что на гостеприимство даур рассчитывать пока трудно, Поярков размышлял, как продержаться у рубежа Пегой орды до ледохода, когда можно будет пригнать грузы с Гономского зимовья. Он разделил скудные остатки муки между спутниками; каждый до весны должен был кормиться 30 фунтами хлеба.

Вскоре обессилевшие люди стали есть сосновую кору, добывать какие-то коренья. Но ни кора, ни клубни из промерзшей земли не спасали от гибели. Князец Доптыул смог в конце концов бежать из умлеканского острожка. Очевидно, это он, движимый чувством мести, указал своим соотечественникам, где отсиживались голодавшие русские. К острожку все чаще и чаще стали подходить дауры.

Поярков не хотел сдаваться. Грохотала чугунная пушка, гремели пищали, и тела даур падали на мерзлый луг у стены острожка.

Люди с нетерпением ждали весны, когда можно будет есть и корни трав. Но пришла весна, зазеленела трава, а весь луг перед крепостцей вдруг выгорел от неосторожности служилого, разводившего костер среди высохшей прошлогодней травы. Сердце Пояркова все больше каменело при виде человеческих страданий.

Приди Поярков в Якутск с неудачей, покайся, поваляйся в ногах у воеводы, ему было бы прощено если не все, то многое. Поярков мог бы быть только смещен для службы в каком-нибудь Киренссе, его могли бы послать для сбора ясака на Лену… И это все.

Но Поярков не повернул обратно за Даурский камень. Как призрак, возникла его дружина над Пегой ордой. Стоя на носу дощаника, с пищалью за плечами, с длинным якутским копьем в руке, с тульским мечом за зырянским цветным поясом, Поярков оглядывал новые просторы. В острожке на Умлекане он оставил сорок трупов умерших от голода спутников.

Дауры на Зее выходили из своих городов, ругали поярковцев, не давая им высаживаться на зейские берега. Поярков сжимал зубы — слишком истощены и измучены были его люди.

Но вот впереди заблестело мощное русло новой реки. Это был заветный Шилкар, как называли его тунгусы, — это был великий Амур!

В устье Зеи поярковская вольница разделилась, и 26 отважных людей пошли вперед к устью Шилкара. Но на отряд напали воины племени джючеров, которые, подобно даурам, сеяли хлеб и разводили скот. Оголодавшие, измученные люди не могли быть хорошими бойцами, и в ожесточенной битве погибли почти все в живых осталось лишь два человека.

В глубоком раздумье сидел Поярков после того, как услышал вести о гибели «передовщиков» под мечами джючеров. Десять служилых пали у стен Молдыкидича, сорок умерли голодной смертью на Умлекане, и теперь снова тяжелая потеря…

Но Поярков не сдавался. С остатками изнуренного отряда он двинулся к устью Амура. Четыре дня плыли казаки и охочие люди мимо земель «пашенных джючеров».

Это был тот же рай земной — с грецкими орехами, яблоками и гречневой кашей. Но вскоре начались владения ачанов и катков. Кто они были? Ученые, разбирая отчеты Пояркова, впоследствии решили, что ачаны не кто иные, как гольды. Тут было все больше похоже на знакомый Пояркову сибирский Север. Та же вечная пища — рыба, то же бесхлебье, а мясо — одна лишь свинина.

Якутские удальцы видели жилища ачанов, украшенные перьями орлов, видели людей, одетых в раскрашенные рыбьи кожи. Ложем их служили груды лисьих и собольих шкур. Китайское серебро было у ачанов в ходу; они делали из него кольца, которые носили не только в ушах, но и в носу. Две недели Поярков смотрел на все эти ачанские чудеса…

Потом темная амурская вода понесла казачьи лодки мимо гиляцких земель, где жили «рыбьекожие люди» — еще непонятнее ачанов. Поярков был убежден, что эти свирепые дикари живут в великой дружбе с медведями и даже ездят на них. Где было знать письменному голове, что гиляки приручали медведей не для езды на них, а ради языческих празднеств, где рекой лилась ворвань и рисовая водка, а медведю воздавались божеские почести. После таких праздников медведя обычно сажали в сани, вывозили на речной лед и там… расстреливали из луков. Видел ли Поярков в низовьях Амура глыбу мрамора с таинственными знаками, каменный стол, осыпь древнего щебня у подножий языческих памятников? И как ни учен был для своего времени письменный голова, где ему было прочесть таинственное санскритское заклинание: «Ом мани падме хум» («О ты, сокровище, покоящееся на лотосе»), выбитое на мраморе. Скорее всего Поярков ругал «поганое» язычество, оставившее здесь столь непонятные письмена. Во всяком случае, таинственные знаки, начертанные на мраморе, существовали здесь, когда Поярков совершал свой поход к устью Амура.

…Устье амурское было не за горами. Высокие берега, покрытые лесом, песчаные наносы в протоке великой реки представились взорам якутской вольницы. Поярков долго не мог выбрать места, где можно было бы высадиться для зимовья, — вокруг были великие топи.

Но скоро на берегу Амура застучали топоры, и в дальней земле у берега Восточного океана выросло русское зимовье. Здесь Поярков мог отдыхать от даурских тягот, греться у костра, писать свои «скаски».

«Те землицы людны и хлебны, и соболины, и всякого зверя много, а те реки рыбны, и государевым ратным людям в той землице хлебной скудости ни в чем не будет», — выводил прилежным полууставом письменный голова. Он писал о том, каких неведомых людей «оленных тунгусов улагирей» довелось встретить ему на Брянде-реке, о «тунгусах-биралах» на Силимбе (Селемдже). (Это было первое сведение о народе бирарах.)

«А окончины у них бумажные…» — доносил Поярков якутским, тобольским и московским стольникам, прельщая их богатствами Пегой орды.

«Там в походы ходить и пашенных хлебных сидячих людей под царскую руку перевесть можно, и в вечном холопстве укрепить, и ясак с них собирать…»

Пояркову все мерещились даурские соболя, амурская красная рыба. Сообщал он также о «богдойском хане», до владений которого надо ехать конем шесть недель от реки Селемджи, и о силе его — «бой де у того хана огненный и лучной…».

В своих «скасках» Поярков предлагал воеводам не бросать дела с Пегой ордой, ставить в ее землях новые острожки.

Наступил 1645 год… За своими письменными занятиями Поярков не забывал и «рыбьекожих» людей гиляцкой страны. Двадцать сороков соболей, шесть собольих шуб промыслил он в ясак у гиляков.

Говорили ли ему гиляки о Торокае, или Сахалян анча гата, — острове Устья Черной реки? Туда «рыбьекожие» люди плавали на легких берестяных лодках к своим родичам — островным гилякам.

И где было Пояркову знать, что он едва не замкнул цепь первых европейских исследований на Тихом океане. Ведь он плыл по Амуру к океану навстречу голландским кораблям из Батавии, которые были посланы к Японии в тот год, когда Поярков пустился из Якутска в Пегую орду. Совсем незадолго до выхода поярковцев в устье Амура вымпелы голландских судов развевались у берегов Сахалина и посланцы Ван-Димена разглядывали темные морские просторы.

…Было ли известно о Пояркове иноземным ученым? Этого никто никогда не выяснял. А вот у японского историка Окамото Рюуносукэ я прочел поразившую меня фразу: «Русский подданный Юуфуру (?) путешествовал по Камчатке и впервые узнал о существовании этой земли, то есть Курильских островов…» Пусть Рюуносукэ спутал Курильские острова с Шантарскими, которые действительно видел Поярков (об этом мы скажем ниже), но кто этот загадочный Юуфуру?

Мне кажется, что о Пояркове могли прослышать сахалинские гиляки, они и занесли к японцам весть о таинственном русском. Имя же «Юуфуру» очень похоже на исковерканное «Юрий», уж не посылал ли Поярков верного Юшку Петрова сведать Сахалин, Шантары или Курилы? Японская запись хронологически совпадает по времени с амурским походом Пояркова.

Всю весну строил письменный голова лодки в устье Амура. На утлой посудине он пустился в открытое Ламское море и тогда-то увидел Шантарские острова. Кормчие правили все время к северу. Три месяца плыли удальцы по Охотскому морю, любуясь блеском запоздалых льдин. Лодки вошли в устье Ульи-реки, где в заброшенном зимовье Поярков нашел казаков Москвитина, обживших новый край. Прав был Москвитин, прав был и тот «язык» из тунгусов, который когда-то говорил о «хлебной реке Шилке»; москвитинцы видели теперь первых русских людей, приплывших с Амура бурным Ламским морем.

Может быть, эта песня появилась на свет вместе с возвращением поярковской вольницы в Якутск?

12 нюня 1646 года письменный голова вступил вновь на родную землю. Он рассказывал про свой обратный путь, как волокся нартами с Ульи на Маю, плыл по ней к Алдану и Лене…

Новостей в Якутске за три года было много. С тех пор как ушел Поярков, якутские землепроходцы преуспели во многом. Мишка Стадухин не только сыскал новых «неясачных людей», но и принес в Якутск весть об открытии Колымы и первый сообщил о неведомом народе, именуя его «чюхчи». Курбат Иванов пришел в Якутск с Байкала и написал «чертеж Байкала-озера и рекам, что в него падают, и землицам разным, и расспросные речи про Мугал и про Китайское государство, и про иные землицы и на Байкале, где мочно быть острогу…» Мезенский человек Исайка Игнатьев впервые пустился в плавание по Ледяному морю на восток от Колымского устья и упромыслил моржовую кость.

Несколько землепроходцев уверяли якутского воеводу, что видели большой остров в океане против устья Колымы.

Нетерпеливый Поярков жадно расспрашивал о своих друзьях. Покровителя Пояркова, воеводы Петра Головина, уже не было в Якутске. Еще в 1644 году, в сентябре, был издан указ о новых якутских воеводах — Василии Пушкине и Кирилле Супоневе.

А походы служилых людей продолжались. Мишка Стадухин пошел из устья Колымы искать загадочную «реку Погычу…». Ловцы соболей на Олекме сыскали короткий путь к Амуру — рекой Тугирь. Семейка Дежнев совершил дерзновенный подвиг, проникнув на дощатом коче в воды, разделяющие Старый и Новый Свет.

После смерти Василия Пушкина на его место был назначен новый воевода — Дмитрий Францбеков. Еще в дороге он встретился с кряжистым солеваром Ярофеем Хабаровым, который решил вернуться на родину — в златоглавый Устюг Великий. Но, вдохновившись рассказами Пояркова, передумал. Мечта о тучных колосьях в Пегой орде не давала Ярофею покоя. И он бил челом Францбекову, чтобы наместник позволил «ему, Ярофею, идти на реку Амур на своем коште, с охочими людьми, и государевым счастьем тамошние народы покорять и ясаки с них брать…».

И идут, идут русские люди на Север и Восток… В 1649 году Семейка Шелковников находит себе могилу в зимовье на берегу Охотского моря, Дежнев странствует по Анадырю. Проходит год, и Тимошка Булдаков, не ставя ни во что свою жизнь, пробиваясь сквозь плавучие льды, огибает Святой Нос, или мыс Северный.

Мы не знаем, где был в тот и последующие годы письменный голова Василий Поярков. Ушел ли он в Тобольск или Москву, но по его следу двинулся в Пегую орду такой же неистовый открыватель Ярофей Хабаров. Он проходил по улицам покинутых даурских городов, искал владения князя Лавкая, видел сады и башни Пегой орды. Устюжинский грамотей и пахарь в первых своих донесениях подтверждал все то, что до него говорил Поярков о Даурской земле: «…луги великие и пашни есть, и лесы по той великой реке Амур темные, большие, соболя и всякого зверя много».

Знал ли обо всем Поярков? Судьба его сложилась причудливо. Чернильница письменного головы, меч воина, холщовое знамя открывателя побывали в его нетерпеливых жилистых руках. Но для потомков его главная заслуга в том, что он указал русскому народу путь к Восточному океану по великой реке, открытой вольницей из Тобольска и Якутска.

До появления в Якутском остроге Семен Дежнев находился на службе в Тобольске и Енисейском остроге. Что он там делал — в точности неизвестно. Перейдя в Якутский острог, казак служил до 1640 года в крепостном гарнизоне и в дальних походах не бывал.

В зиму 1640/41 года Дежневу поручили сбор ясака (пушной подати) на реке Яне. Река эта лежала «за Камнем», как тогда назывался Верхоянский хребет. Горные громады «Камня» поднимались вверх версты на полторы. Дежнев дважды переваливал через хребет и вернулся со своими двумя спутниками-казаками, доставив в Якутский острог 340 соболей, собранных на Яне.

После возвращения с Яны Дежнев был назначен для службы на реку Оймякон, которая была открыта, вероятнее всего, в 1640 году отрядом Елисея Рожи, Третьяка Хомяка и Григория Летиева, Дежнев был одним из первых русских людей, побывавших на Оймяконе. Его товарищи, а возможно, и он сам, ходили оттуда на реку Охоту и были лишь в трех днях пути от Охотского моря. Путь к Охотскому, или Ламскому, морю от Оймякона был прегражден хребтом Джугджур, и, хотя до «Ламы» напрямик было рукой подать, идти туда было трудно. Поэтому для поиска новых земель и рек русские решили плыть с Оймякона по Индигирке.

Рушились на землю вековые сосны Оймяконского плоскогорья. Из крепкого леса казаки строили большое, поднимавшее до 2000 пудов груза и до 50–60 человек судно — коч, специально приспособленное для плавания во льдах и обладавшее килевым устройством. Паруса тогда обычно делали из оленьих шкур, снасти — из ремней, а якоря были деревянные, и к ним для тяжести привязывали камни. На таком корабле оймяконские зимовщики прошли Оймякон-реку до устья, пока их не вынесло в русло Индигирки, сжатое скалистыми берегами.

«…А по Индигирке выплыли в море», — так скупо писал Семен Дежнев о своем замечательном плавании. Дежнев становился мореходом. К востоку от Индигирки, в двух неделях плавания под парусом, лежало устье реки Алазеи. Старый приятель Дежнева Дмитрий Михайлов Зырян, он же Дмитрий Ерило, лишь незадолго до этого построил на Алазее острог. Друзья встретились там и вскоре порешили сообща идти морем к устью незадолго перед тем открытой Колымы. Михайло Стадухин, бывший тогда начальником Дежнева, дал на это согласие.

В свое время Стадухин, Ерило и Дежнев были в числе тех двенадцати человек, которые открыли Колыму. В устье реки было построено русское зимовье, куда стекались вести об окружающих землях. Русские узнали, в частности, о существовании реки Чендона (Гижиги), впадающей, подобно реке Охоте, в Ламское море. Казаки и промышленные люди старались пройти в новые края, где «зверь не прорыскивал и птица не пролетывала».

В 1646 году, спустя три года после открытия Колымы, Евсей Игнатьев Мезенец с восемью своими товарищами вышел из устья этой реки на восток и «бежал» на коче «подле Каменю» два дня. В итоге он достиг Чуанской губы, проплыв верст 400 по «большому морю». Большое впечатление на Мезенца произвело обилие дорогой моржовой кости во вновь открытых местах.

Семен Дежнев решил тоже пойти «морем вперед» на восток от Колымы и подал челобитную, в которой ручался, что на новой реке Анадырь соберет семь сороков соболей. Тогда Дежнева причислили к отряду Федота Алексеева Попова Холмогорца, под начальством которого были четыре коча. Летом 1647 года корабли вышли в плавание, но крепкие льды закрыли им путь. Федот Попов и Дежнев возвратились на Колыму и стали дожидаться более благоприятного для похода времени.

Наступило лето 1648 года, и Семен Дежнев снова получил назначение для плавания морем на Анадырь. Много огорчений доставил Дежневу некий Герасим Анкудинов, который на протяжении около десятка лет грабил торговых и промышленных людей на Лене, Яне, Индигирке и Колыме. Узнав, что Дежнев идет на Анадырь, Анкудинов собрал свою шайку. Тридцать головорезов решили разграбить дежневские кочи, и с этой целью Анкудинов присоединился самовольно со своим судном к флотилии, находившейся в распоряжении Дежнева и Федота Алексеева Попова. Вся эта история с происками Аикудинова была выяснена лишь недавно исследователем М. И. Беловым. До этого Анкудинов считался чуть ли не помощником Семена Дежнева.

В плавание к Анадырю отправилось 90 человек, считая и анкудиновских молодцов.

20 июня 1648 года семь кочей из Нижне-Колымска двинулись к «великому морю-океану».

Когда кочи шли на восток, разразилась буря, и два судна погибли. Люди сошли с разбитых кочей на берег и подверглись нападению коряков. В бою много русских было убито, а те, кто уцелел, остались жить у моря. Остальные суда продолжали свой путь. Около 20 сентября Дежнев и его спутники увидели темный и грозный Большой Каменный Нос, окаймленный полосой пенных бурунов.

«…И тот нос вышел в море гораздо далеко, а живут люди, называют их зубатыми, потому что пронимают они сквозь губу по два зуба немалых костяных», — рассказывал потом Дежнев. Теперь с бесспорной точностью установлено, что то были эскимосы, носившие костяные втулки в отверстии, прорезанном в нижней губе.

Мимо Носа прошли лишь три судна: два коча Дежнева — Попова и один — Герасима Анкудинова, потому что в пути до мыса буря вновь побила два корабля. Коч Герасима Анкудинова нашел свою гибель в проливе между Азией и Америкой. Дежневу пришлось пустить буйных анкудиновских молодцов на свой коч.

А вскоре, после 20 сентября 1648 года, исчез в Тихом океане и коч Попова. «И того Федота со мною, Семейкою, на море разнесло без вести», — поведал Дежнев.

Дежневский коч носило по морю бурей, начавшейся около 1 октября 1648 года, и выбросило «на берег в передний конец за Анадыр реку». К анадырскому устью казаки брели на лыжах десять недель. Это указывает на то, что коч погиб, возможно, где-то вблизи Олюторского полуострова. После прихода на Анадырь в отряде Дежнева осталось лишь двенадцать человек.

Эти двенадцать смельчаков сумели в весну 1649 года построить речные лодки. На верхнем течении Анадыря русские встретили кочевых анаулов — незнакомое им юкагирское племя. Недешево обошлась эта встреча Дежневу: анаулы отметили его «смертной раною», когда он стал брать с них ясак. Но Дежнев выжил и стал руководить постройкой острожка на Анадыре чуть повыше устья Майна. Русские жили теперь за крепкими стенами, срубленными из вековых лиственниц и обведенными глубоким рвом. Так началось заселение нового края.

Вскоре колымские землепроходцы узнали о том, что на Анадырь можно пройти сушей через Анюйский хребет. По новому пути двинулись отряды Семена Иванова Моторы и неутомимого Михаилы Стадухина. Достигнув Анадырского острожка, Мотора стал служить вместе с Дежневым. Стадухин же начал своевольничать и так преследовать Дежнева, что тот начал жить «бегаючи и укрываючись от его Михайловой изгони». Дежнев и Мотора однажды даже бросили острожек и ушли искать «захребетную реку Пенжин», лишь бы быть подальше от Стадухина. Но, на их счастье, Михайло сам ушел на Гижигу, Пенжину и Тауй, где находился шесть лет.

После гибели Семена Моторы в 1652 году анадырские служилые выбрали Дежнева своим начальником, «приказным человеком». В то же лето Дежнев и Никита Семенов, сплыв на кочах вниз по Анадырю, открыли в устье реки на большой отмели — «корге» богатейшее лежбище моржей. Там начался прибыльный промысел.

Дежнев стал составлять чертеж нового края — от Анюя и «Камня», от верхнего Анадыря до самого поморья — «до той корги, где вылягает зверь». Чертеж впоследствии был бесследно утрачен, но Дежнев писал о нем, отмечая, что на чертеже были изображены большие и малые притоки Анадыря. Были и записи Дежнева о границе березовых и лиственничных лесов на Анадыре, о местах «замора» красной рыбы в реке. Он усиленно собирал сведения о состоянии льдов в море между Анадырем и Большим Каменным Носом.

В 1653 году Дежнев собирался послать людей на Колыму для добычи морского зверя и успел даже построить кочи для обратного плавания проливом между Азией и Америкой. Однако плохая ледовая обстановка не дала возможности осуществить это замечательное предприятие.

Годом позже он написал челобитную в Якутск о своих трудах на северо-востоке. В ней содержалось первое описание великого плавания в проливе между Азией и Америкой. В 1659 году Дежнев сдал приказные дела на Анадыре сыну боярскому Курбату Иванову, а на следующий год пошел через Анюйский хребет на Колыму. Основатель Анадырского острожка привез в Якутск богатую «костяную казну» — запасы моржовой кости. Затем стал готовиться к поездке в Москву.

Соперник Семена Дежнева, но такой же неутомимый землепроходец Михайло Стадухин опередил его и появился в Москве раньше, распространяя новости обо всех замечательных открытиях своих современников в Сибири.

Вероятно, именно эти рассказы Стадухина вызвали весьма своеобразный отголосок в Западной Европе. Там был распущен слух, что некий португалец Мельгер совершил якобы в 1660 году плавание из Азии в Европу и прошел новым морским проливом на Севере! В том же году космограф Ян де Витт нанес на карту «пролив Аниан», издавна считавшийся легендарным, но по своему положению почти соответствовавший проливу, открытому Дежневым. Все это происходило в то время, когда брат Стадухина — Тарас — действительно находился на подступах к «Аниану», пытаясь обогнуть Большой Каменный Нос и достичь пролива между Азией и Америкой. После приезда Михаилы Стадухина в Москву там началось составление карты Сибири, которая попала в руки итальянских космографов. Чем объяснить, что почти одновременно с этим в Москву приехал какой-то венецианец для поисков пути в Индию и Китай?

А тот, кто в действительности открыл морской проход из Ледовитого океана в Тихий, писал в то время:

«…И будучи на тех твоих государевых службах в те многие годы всякую нужу и бедность терпел и сосновую лиственную кору ел и всякую скверну принимал — двадцать один год».

После рассмотрения челобитных Семен Дежнев был пожалован чином казачьего атамана Якутского острога. В марте 1665 года он снова отправился в Сибирь. Снежными дорогами, волоками и реками более года ехал и плыл он к Якутскому острогу. Там он получил назначение на реку Оленек, где и пробыл до 1669 года.

После этого Дежнева видели на Яне, он собирал там ясак. Затем ему предстоял последний в его жизни поход из Якутского острога в Москву. Воевода поручил Дежневу доставить в Сибирский приказ огромное количество соболей и красных лисиц. С этой «соболиной казной» якутский атаман в декабре 1671 года и вернулся в Москву.

Что делал Дежнев в Москве после сдачи «соболиной казны», неизвестно. Возможно, что он как сведущий человек провел весь остаток жизни при Сибирском приказе и мог видеть у подьячих приказа чертежи Сибири, на которых была явственно обозначена «каменная преграда» — мыс Дежнева. Ошибочно думать, что современники великого морехода ничего не знали о его трудах и подвигах.

«…А есть проход в Китайское царство», — обмолвился ученый-хорват Юрий Крижанич, проживший много лет в Сибири.

«…Сибирь, Даурия и Китай (или Сина) с востока омываются одним сплошным океаном», — говорил Крижанич в другом своем произведении.

Есть и еще целый ряд свидетельств русских и иноземцев, говорящих о том, что открытие Дежнева еще в XVII веке стало достоянием народа.

В архиве Сибирского приказа хранится книга, помеченная № 1344. Она содержит записи о выдаче денежного, хлебного и соляного жалованья служилым людям Якутского острога. «Семен Дежнев во 181 году на Москве умре, а оклад его в выбылых», — записано на 377-м листе этой отчетной книги. Вот и все, что мы знаем о смерти в 1673 году Семена Иванова Дежнева.

Он прожил на свете около 70 лет и добрых полвека из них отдал скитаниям. Одним из первых русских людей он побывал на Яне и Индигирке, жил на Оленеке, участвовал в открытии Колымы и строительстве там самого северного в тогдашней Руси поселения. Он открыл пролив между Азией и Америкой, отыскал и исследовал Анадырь. Возможно, им были сделаны еще и другие открытия, однако мы пока ничего не знаем о них: далеко еще не все архивы найдены и изучены нашими историками и географами.

В 1658 году ученые сочинители Посольского приказа приступили к составлению «Статейного списка» путешествия Федора Исаковича Байкова в Китайское царство.

…До отправления в Китай, как удалось мне установить, Федор Исакович Байков жил в Туруханском зимовье и усиленно занимался делами «златокипящей Мангазеи». В 1649–1650 годах ему было поручено, в частности, обновить крепостные башни и городовые стены, построить воеводский двор в Мангазейском городе.

Затем Байков был причислен к приказу Большой казны для «государева торгового промысла». Находясь в Тобольске, он получил особое распоряжение — следовать в китайский стольный город Канбалык, как назывался в то время Пекин.

Федор Байков вез «любительную грамоту о дружбе, и о любви, и о совете», обращенную к маньчжуру-императору Шунчжи, занявшему за десять лет до этого богдыханский престол. Московское правительство хотело, не обостряя отношений с Шунчжи, узнать об истинном положении дел в Китае, выяснить возможности торговых связей с этой страной.

Посольство отправилось из Тобольска в 1654 году. Вместе с Федором Байковым в Китай следовали «индейцы» и «арапы». Первые были, по-видимому, индостанские купцы, посетившие незадолго до этого Москву и Ярославль, «арапы» — вероятно, торговцы из Алеппо.

Путь пролегал по Иртышу. Байков плыл на судах до Белых вод, откуда пошел сушей к Долон-Карагаю, устью Убы, Шульбинскому бору, Лабе и реке Бешки (Албайкитка). Там находилась ставка владетельного князя западных монголов-ойротов — Аблая-тайчжи. Ему были подвластны земли, по которым проходили караванные пути в Монголию, Восточный Туркестан, собственно Китай и Тибет.

Аблай дружил с Русью. Самым примечательным было то, что властелин ойротов свято чтил память Ермака. Князь верил легенде о том, что тело Ермака после гибели было извлечено из воды и предано погребению на иртышском крутояре. Аблай-тайчжи носил на шее амулет со щепотью земли с «Ермаковой могилы» и не раз добивался от тобольских воевод, чтобы те прислали ему в вечное и почетное владение кованый панцирь — тот, что согласно поверью был на Ермаке Тимофеевиче в час его гибели.

Монгольский князь дружественно встретил Байкова с его арапами, индейцами и бухарцами и разместил их на отдых в своих владениях. Посол вручил Аблаю щедрые московские подарки.

В то время Аблай-тайчжи возводил огромный буддийский храм, окруженный стеною в 500 саженей длины. Зодчими были мастера, приглашенные из Китая. Федор Байков был живым свидетелем постройки этого замечательного памятника буддийской культуры, помещенного у подножия огромной гранитной скалы. В окрестностях монастыря обитали пашенные ухарцы, успевшие завести поливные посевы на берегах реки Бешки.

Впоследствии, при Петре Великом, на развалинах Аблайта были обнаружены драгоценные для науки письмена, начертанные на голубой бумаге и бересте.

Налюбовавшись вдоволь на творчество китайских строителей, Федор Байков в сопровождении аблаевских бывалых людей двинулся к теснинам Монгольского Алтая. «…А на том Камени лежат снега великие», — обмолвился русский посол.

В качестве своих передовых вестников он послал в «город Кокотан» Петра Малинина, бухаретина Бабра и других людей. По их следу Байков вступил в кирпичные ворота «проезжих башен» Ку-ку-хото, или Голубого города (Гуй-хуа-чен).

Недавний строитель мангазейских стен со знанием дела описал проезды в 16 саженей шириной, устроенные в толще городских башен, тяжелые крепостные ворота из дуба, одетого железной броней, причем Байкову показалось, что кукухотскне каменные гостиные дворы «деланы по-русски». Руку русских мастеров он узнал и в способе устройства двускатных кровель на кумирнях города, поблескивавших радужной муравленой черепицей. Русский посол писал, что близ Голубого города расположены каменоломни, где добывали прекрасный мрамор. Побывав в торговых рядах, Байков разузнал о местном денежном обращении, приценился к чаю, камке, шелку, железу, меди, хлебному зерну, собрал сведения о земледелии в окрестностях Голубого города.

Великую китайскую стену путешественник увидел у «заставного города Капка» — Калгана. Байков сообщил, что она «…ведена от ревенных Китай, где родится корень ревень копытчатый, из-за Сукчия города (Сучжоу. — С. М.), от моря, а ведена де та стена за то Китайское царство до моря ж, и сказывали про то Бухарцы, и Калмыки, и Китайцы»… Русский посол говорил, что Калган стоит меж каменных гор. Здесь любознательный туруханец прослышал о тибетцах, путешествующих на верблюдах и яках.

По дороге из Калгана в Канбалык русское посольство встретилось с маньчжурскими вельможами, восседавшими в паланкинах, защищенных от зноя «солнечниками» из желтой бумаги.

В пути Федор Байков насчитал 18 городов, облик которых он хорошо запомнил. Города были окружены стенами с добротными, глухими башнями без бойниц или дозорных окон. Городская стража имела на вооружении затейливые пищали о трех стволах, прикрепленных к одной, общей для них ложе. «Добре затейчиво», по мнению опытного строителя, были построены мосты, перекинутые через реки. В предместьях Канбалыка высились багряные стены и отливали золотом и лазурью крыши богатой буддийской обители. Она была построена в честь приезда в Пекин из Тибета далай-ламы Нагд Банб Бобсана Гьямцо (1617–1682), современника Федора Байкова.

3 марта 1656 года караван русского посла достиг долгожданного стольного города Канбалыка. Перед путешественниками раскинулись улицы, вымощенные «диким» серым камнем; вдоль них тянулись каналы, соединенные с озером.

Неподалеку от двора маньчжурского императора, подобно маяку, возвышался белокаменный столп высотою в шесть саженей, украшенный золотыми письменами. Несколько мостов, соединенных между собой, вели к пяти огромным воротам и стенам, за которыми стоял чертог богдыхана Шунчжи. Дворец сверкал позолотой, светился расписными стенами, украшенными цветными изразцами.

Шесть месяцев провел Федор Байков со своей свитой и торговыми людьми в Канбалыке. Он передал богдыхану ценные московские подарки — юфть и алмазы. Впоследствии Федор Исакович совершенно здраво провел грань между китайским народом и императорскими чиновниками и маньчжурской военщиной. Байков утверждал, что эти незваные пришельцы не составляют даже десятой доли населения Китая, и описал, каким образом Шунчжи захватил Китайское царство, задушив «прежнего царя» китайской династии. Байков очень искусно избежал столкновения с царедворцами Шунчжи, хотя они и пытались то уговорами, то угрозами заставить его делать то, что претило его русскому сердцу. Он наотрез отказался поклониться маньчжурским идолам и кумирням, не согласился встать на колени перед богдыханом.

Император Шунчжи не баловал своих гостей и выдавал людям Байкова — а их было не менее ста — ежедневно лишь по одному барану на всех и по чашке чая на брата. Байков все это стерпел.

Возможно, что канбалыкское недоедание вызвало у Федора Байкова повышенное внимание к съестным рынкам столицы. Он тщательно составлял обзор цен на скот и птицу, включая даже живых лебедей, продававшихся по 3–4 лана.

Изучал Байков и торговлю чаем, а также «пряным зельем» — мускусным орехом и гвоздикой, записывал цены на жемчуг и соболей, шелк и травчатый бархат. Он составил небольшой сельскохозяйственный календарь Китайского царства, приведенный к русским народным датам вроде петрова дня. В календаре были указаны сроки созревания злаков, овощей и плодов на земле Китая.

Большое уважение вызывает научный интерес Байкова к вопросу о происхождении китайских мусульман.

«А сказывают, — читаем мы в „Статейном списке“ посольства Ф. И. Байкова, — что зашли деды наши и отцы в Китайское царство с Темир Аксаком, а памятухов де ныне у нас про то нет, только де домышляемся по письмам…»

Это убедительное свидетельство о существовании письменных источников по истории китайских магометан в XVII веке в Пекине.

В Канбалыке Байков встретился с посольством голландской Ост-Индской компании, которое вручило ему грамоты. Русский исследователь получил возможность собрать сведения о пребывании в Китае французских, шпанских, голландских и иных «немцев» из разных стран, причем не забыл расспросить о морских путях, ведущих к берегам Китая из стран Западной Европы.

Федор Байков прожил в Канбалыке до осени 1656 года. Отправившись на Русь, московские послы вернулись к ставке Аблай-тайчжи. Но ойротский князь зимовал в высоких горах, и его пришлось долго разыскивать. По весне он приветливо встретил русских землепроходцев, щедро одарил их целым стадом баранов и обильными припасами.

Байков добрался до Тары, откуда сплыл по Иртышу до Тобольска. Вскоре он двинулся в Москву и сделал там отчет о своем походе.

«Статейный список», составленный в Посольском приказе, быстро сделался достоянием мировой науки. Его переводили на языки народов Западной Европы, издавали в Англии, Голландии, Германии и других странах. О посольстве Федора Байкова узнали даже ученые арабы из Алеппо. Об этом свидетельствуют записки спутника Макария, патриарха Антиохийского, побывавшего в Москве вскоре после возвращения отважного московского посла из «страны Хатай»…

В 1656 году из Енисейского острога выступила большая экспедиция воеводы Афанасия Пашкова, отправлявшаяся в «самые глубочайшие пределы, нарицаемые Дауры». В ней принимал невольное участие известный протопоп Аввакум.

Пашков получил приказ приискать на востоке пашенные места и поставить «Нерчинские и другие остроги».

В 1650–1654 годах, Когда Афанасий Пашков был на воеводстве в Енисейске, «нача проведываться Даурская земля и Китайское царство прозываться». В эти годы Петр Бекетов открыл почти беспрерывный водный путь с Енисея на Шилку.

Одна из отписок Пашкова указывает, что еще в 1652 году он поднимал сто служилых людей для дальних служб на Шилке и озере Иргень. При этом было составлено нечто вроде краткого путеводителя от Байкала до реки Нерчи.

Почти одновременно на Енисее был построен большой по тому времени флот для Даурии — 202 дощаника. За отличное выполнение «судового дела» Афанасий Пашков и его сын Еремей были награждены золотыми отличиями.

…Афанасий и Еремей Пашковы с 600 казаками и служилыми шли «против воды» Енисеем, Верхней Тунгуской и Ангарой.

Экспедиция зимовала в Братском остроге на устье реки Оби. Аввакум был поселен там в одной из двухъярусных башен, которые, кстати сказать, были целы еще в 30-х годах нашего столетия.

Дальнейший путь сорока дощаников Афанасия Пашкова лежал к Байкалу, реке Хилок, озеру Иргень, реке Ингоде, «за волоки, через хребты». По Ингоде путешественники плыли на плотах. Достигнув Шилки, а затем «сторонней реки» Нерчи, Пашков восстановил заложенный Петром Бекетовым Нерчинский острог.

«Стану паки говорить про даурское бытие», — записал Аввакум на одной из страниц своего «Жития». Для протопопа это «бытие» было крайне тяжелым. Он волочил на себе нарты, тянул судовую лямку на Хилоке, сплачивал и гнал «городовой и хоромный» лес, который Пашковы сплавляли по Ингоде, Шилке и Нерве для постройки укреплений. Пашкову приписывают основание не менее чем четырех даурских острогов.

Отряд бедствовал, зачастую питаясь травами, кореньями и основой корой. Голодовка на Нерче унесла множество жертв.

О некоторых подробностях пребывания отряда Афанасия Пашкова в Даурии лишь впервые узнал ленинградский ученый В. И. Малышев, отыскавший так называемый «Список Г. М. Прянишникова». В этой книге, заключенной в переплет из дубовых досок, обтянутых тисненой кожей, есть бывшие неизвестными до сих пор строки из «Жития». Аввакум рассказывает в них, что на пути к Иргенскому волоку путешественники страдали от болезни глаз и прозрели полностью только на Шилке.

«Приплыли Шилкою рекою на Нерчю реку, — говорит Аввакум, прибавляя далее: — И ту реку не глаголю Нерчю, но юдоль плачевная». Оказывается, что Аввакум с 70 спутниками ходил вверх по Нерче в поисках пропитания и вернулся на плоту, проделав обратный путь за пять дней. Следовательно, протопоп побывал где-то далеко в верховьях Нерчи.

Выполнив все поручения в Даурии, Афанасий Пашков двинулся по голому льду снова к Иргень-озеру. Это было в 1662 году, когда на смену Пашкову в Нерчинский острог прибрел на лыжах сын боярский Ларион Толбузин.

Сын Афанасия Пашкова Еремей предпринял с озера Иргень поход в «Мунгальское царство». С ним были 72 казака и 20 эвенков. В походе Еремей потерял всех людей, был ранен и семь дней скитался по диким горам, пока не нашел дорогу к Иргеню.

Аввакум в это время жил в убогой избенке на берегу Иргеня и, вероятно, был одним из первых рыбаков на этом озере. Промышляя даурских язей и щук, он соорудил рыболовный «ез» — плотный частокол с отверстиями для верш. Ловил он рыбу и на большом соседнем озере Шокша, из которого вытекает Хилок.

К Байкалу первым вышел Афанасий Пашков, Аввакум же месяцем позже собрал больных, раненых и увечных землепроходцев и приготовился к дальнему пути. Этому небольшому отряду удалось убить изюбря; оленины хватило до Байкала.

Аввакум обмолвился, что, когда поехал «из Даур», подарил начальнику Иргенского острога «Кормчию книгу». Вряд ли это была широко известная тогда духовная «Кормчая книга», или «Номоканон». По смыслу рассказа Аввакума речь здесь шла скорее всего о своеобразном дорожнике, или, вернее, лоции, Байкала и сибирских рек. У Байкала Аввакум застал русских людей, ловивших омуля и промышлявших соболей. Какой-то знакомый протопопа, которого Аввакум ласково называет Терентьюшкой, щедро одарил путешественников припасами.

Замечательное описание Байкала, включенное Аввакумом в «Житие», занимает всего каких-нибудь десять строк. Но сколько поэзии вложено в него!

Переплыв на веслах Байкал, протопоп со спутниками достиг Братского острога. Снова на пути перед ними встали ангарские пороги, но пройдены они были благополучно.

«Три года из Даур ехал», — вспоминал Аввакум.

Неистовый протопоп зимовал в Енисейске, затем в Тобольске, проезжал Устюг Великий и другие города Северной Руси.

Только через восемь лет после возвращения из «глубочайших пределов» Даурии и новых подневольных скитаний Аввакум взялся за перо, чтобы поведать на страницах «Жития» о своем участии в походах даурского воеводы Афанасия Пашкова.

Известно, что исследователи к настоящему времени разыскали далеко не все списки «Жития» Аввакума. Приведенный выше случай со «Списком Прянишникова» позволяет надеяться, что будут найдены новые списки сочинений Аввакума, в которых его тяжелое «даурское бытие», возможно, описано с еще большей полнотой.

В конце XVII века русские люди, жившие в Нерчинской Даурии, предприняли обширные исследования Амура и земель, примыкающих к Тихому океану. В 1681 году сибирские воеводы получили наказ из Москвы, который обязывал их «про Китайское, и про Индейское, и про Никанское царства, и про городы, и про золотую руду, и про серебро, и про жемчуг, и каменье, и медь, и олово, и свинец, и железо, и про бархаты, и про атласы, и камни и кость, и всякие узорочья расспрашивать…».

Даурский воевода, стольник Федор Воейков вызвал в съезжую избу Нерчинского острога одного из самых знаменитых землепроходцев — сына боярского Игнатия Милованова. Это был удивительный человек с интересной и славной судьбой.

В 1670 году воевода Нерчинского острога Данила Аршинский отрядил Игнатия и Василия Миловановых, Антона Хилева, Григория Кобякова и Василия Захарова «в Китайское государство к богдойскому царю в посланцах…». Они подобрали 50 выносливых нерчинских служилых и в сопровождении пекинского посла Шарандая двинулись с Нерчи к Аргуни и Науну, или Нонни, — притоку Сунгари. Пройдя Маньчжурию, служилые через две недели достигли Пекина и вскоре предстали перед богдыханом Кан-си. Тот впервые видел русских людей.

Миловановы потом рассказывали, что их провели через пять ворот внутренних укреплений Пекина и поставили на «царевом дворе», где были выстроены в ряд шесть слонов с золочеными теремами на спинах. Император принял послов, взял грамоту и даже напоил их чаем. Служилые были с почетом отпущены домой; их провожала охрана в 65 человек. В Китае послы видели торги великие, где продавались жемчуг и самоцветы, всякие узорочья и дорогие бархаты и атласы. Дивились нерчинские люди на Великую китайскую стену с ее круглыми башнями и воротами, окованными железом. Вернувшись в Нерчинский острог, они рассказывали, что стена эта «ведена по Каменю, а сказывают богдойские люди, что де тот камень залег от моря до моря…».

Миловановы и их товарищи привезли Даниле Аршинскому подарки богдыхана и представили даурскому стольнику маньчжурского «воеводу» в ранге посла — Мунгучея с его пышной витой. В 1675 году Игнатий Милованов ездил к Мунгучею, чтобы известить его о движении московского посольства Спафария от Енисейска к границам Китая. Послы шли в Пекин по пути, пройденному Миловановым пять лет назад. И вот в 1681 году Игнатию Милованову поручили новое важное дело. Он хорошо справился с ним и уже в июле 1682 года представил Федору Воейову описание своего путешествия.

Где же побывал Милованов? Опираясь на Албазин, в котором тогда начальствовал сын нерчинского воеводы. Андрей Воейков, Милованов исследовал часть Амура, Зею, Камару, Селемджу и другие реки. Он подробно описал условия судоходства на Амуре его притоках, прибрежные селения, промыслы и собрал данные для чертежей. Особенное внимание он обратил на еще не тронутые плугом земли. «…А от Зеи и от Амура за лугами ниже Тома реки, — писал землепроходец, — ялани сильные, болшие, неисповедимые, силно добрые хлебородные места…» «А ялани прежде всего непахиваны», — добавлял он, предлагая основать новые поселения близ устья Зеи. Это совпадало с намерениями Федора Воейкова, решившего селить в Приамурье пашенных крестьян из окрестностей ангарского Братского острога, славившегося обилием местного зерна.

Игнатий Милованов посетил, исследовал и нанес на карту брошенный даурами городок Айгун, стоявший в то время еще на левом берегу Амура. Известно, что вместе с Миловановым на Амуре трудился Сенотрусов. По-видимому, это был тот самый Никифор Сенотрусов, который заводил богатые хлебные пашни «в Даурах, по Уюрге речке». Есть сведения, что Сенотрусову в 1681 году удалось достичь Восточного океана и осмотреть морские побережья против острова Сахалина.

В 1684 году Игнатий Милованов работал на землях Нерчинского воеводства, отыскивая пашенные угодья «в низ и в верх по Шилке и по Нерче по Уюрге рекам». Любопытно, что, настаивая на освоении новых земель, он заботился, чтобы от этого не было «никакой тесноты» кочевым ясачным людям. Что же касается Василия Милованова, ходившего вместе с родственником или однофамильцем Игнатием в Пекин в 1670 году, то о нем известно следующее. Спустя 12 лет после поездки ко двору императора Кан-си Василий Милованов, отправившись из Аргунского острога, исследовал древние серебряные копи на речке Тузячи. Он проявил себя здесь незаурядным рудознатцем и исследователем, основательно изучив вместе с нерчинским служилым Григорием Лоншаковым найденные ими 20 старинных плавилен. Так выполнялся московский указ 1681 года.

На моем столе лежит список редкого исторического памятника. Он был включен в сборник, написанный на голубоватой бумаге начала XIX века. Сборник содержит повести о походе Стефана Батория на Псков, сказание о «прихождении свейского короля Густава Адольфа» к стенам Пскова, жизнеописание Евфросина Псковского, ходившего в XV веке в Царьград…

Сборник объединяет собою 30 разнообразных сказаний, древних жизнеописаний и других произведений. Все они относятся к истории Пскова и Псковской земли. И лишь одно сказание переносит нас в XVII век, на берега Амура, к стенам славной русской крепости Албазин. Понятно, с каким вниманием я просматривал собранные мною свидетельства о событиях в странах и областях, тяготевших к Великому океану. За много лет работы над историей подвигов русских землепроходцев мне еще никогда не приходилось встречать сведений о сибирских или дальневосточных походах и странствиях псковичей. Псковичи всегда недреманным оком следили за Ливонией, обращая свои взоры на запад. Поэтому участие псковичей в походах на северо-восток в истории до сих пор не прослеживалось. Чем же замечателен сибирский исторический памятник, открытый в Пскове? Уже первые строки сразу напоминают известные «скаски» старинных служилых людей в Сибири: «Лета 7198 (1689 г. — С. М.) октября в 23 день в Якуцком (остроге), в приказной избе, перед генералом и воеводою, перед Матвеем Осиповичем Кровковым, албазинские казаки Ганка Флоров да Митька Тушов с товарищи, семьдесят три человека сказали…» «Повесть» будто извлечена из архива служебных бумаг якутской съезжей избы!

Далее говорится, что Флоров и Тушов ходили для соболиного промысла и сбора ясака по Амуру и Уде и «по иным посторонним рекам». От отряда Флорова отделилась «станица» в 12 человек, в числе которых был какой-то Васька. К этим людям явились «со стороны» два всадника на белых конях, закованные в броню, вооруженные луками и мечами. Всадники спрашивали албазинцев, на что они хотят употребить самых добрых из добытых соболей. Албазинцы ответили, что они дали обет отдать лучшие соболиные шкуры в крепостную церковь и дар свой посвятить псковским «чудотворцам Всеволоду и Доманту». Тогда неизвестные всадники и объявили себя «псковскими чудотворцами», которых так почитали албазинские землепроходцы.

Ганка Флоров и Митька Тушов под видом «предсказаний», сообщенных им «чудотворцами», так сказать, задним числом излагали вполне достоверную историю обороны Албазина русскими людьми от несметной силы богдыханских войск…

Но кто же такой «Ганка», или «Гаврилка», Флоров — автор фантастического на первый взгляд сказания?

Он упоминается под 1683 годом в числе видных служилых русской крепости Албазин на Амуре. Есть известие, что в 1677 году Флоров даже замещал начальника Албазина.

Албазин, основанный еще во время знаменитых походов Ерофея Хабарова, был оплотом русского владычества в Даурии. Богдыхан Кан-си хотел любой ценой разгромить Албазин, и не зря военные советники из ордена иезуитов, жившие тогда в Пекине, лили пушки, изготовляли европейское оружие для китайцев. Войска богдыхана не раз угрожали крепости, но горсть отважных русских людей бесстрашно отстаивала амурскую твердыню.

В то же время Москва предписывала сибирским воеводам разведывать «про Китайское и про Индейское и про Никанскос царства, и про городы, и про золотую руду, и про серебро, и про жемчуг…». В 1681 году нерчинский воевода приказал отряду албазинцев идти по Амуру до Восточного океана для подробного исследования его берегов. Именно тогда албазиицы основали Удский острог к северо-западу от устья Амура. Там жило тогда около ста русских людей. В их числе был и Гаврила Флоров.

Из «Повести» видно, что Флоров был в какой-то ссоре с нерчинский воеводой Федором Воейковым. Летом 1683 года большой отряд албазинцев под начальством Флорова вышел из подчинения воеводе и, «не спросясь», отправился вниз по Амуру, а затем на реку Амгунь, на притоке которой было поставлено первое русское зимовье.

Вольница Гаврилы Флорова встретила в пути отряд служилых людей из Тугурского острога, тоже недовольных своим начальником И. Аксентьевым. Тугурским «беглым» отрядом предводительствовал Дмитрий Мокрошубов. Гаврила Флоров после совещания с тугурскими беглецами решил сообща с ними пойти для расправы с ненавистным Аксентьевым. Сведя счеты с приказчиком, албазинская вольница вернулась на Амгунь, но здесь столкнулась с отрядами «богдойского царя». В сражениях с китайцами были убиты одиннадцать албазинцев и тугурцев, а в их числе — Дмитрий Мокрошубов. Оказалось, что китайцы уже подступили под Албазин… Тогда Флоров забыл все распри и решил «виниться» перед якутским воеводой. Совершив часть пути Охотским морем на лодках, он пробился к родным местам. В Якутске Флоров, видимо, получил прощение и вновь пошел на Амур.

Между тем Албазин в 1685 году пережил первую осаду войсками богдыхана. Летом на Амуре показались китайские корабли, с суши на острог надвигались конники, пехота и артиллерия. Китайцы метали с особых станков на Албазин какие-то «огневые стрелы» и смогли разбить башни и стены Албазина. Воинской силы у китайцев было в десять раз больше, чем у защитников острога, к тому же строевых бойцов в Албазине насчитывалось лишь 111 человек, остальные были крестьяне и промышленные люди. Острог пал, и часть пленных русских была уведена в Пекин, где ей суждено было остаться навсегда. Но китайцы торжествовали недолго. В следующем, 1686 году русский флаг вновь развевался над кровлями Албазина, и Алексей Толбузин, а вслед за ним А. Бейтон снова отбивали одну за другой атаки китайских войск. В 1687 году отряды богдыхана были вынуждены прекратить осаду Албазина.

Об этих-то событиях в Албазине и было рассказано в старинной сибирской повести о «чуде» 1683 года, свидетелем которого якобы были люди Гаврилы Флорова. Вероятно, для того, чтобы оправдать свой самовольный поход с ватагой «воровских» людей, Гаврила Флоров и сочинил повесть в духе сказаний «вдохновенных бродяг» XVII века. Он уверял, что псковские «чудотворцы» еще раньше предсказали ему албазинские события.

«…Приидут де к ним под град китайские люди и албазинцы де град сдадут и после де того приидут русские люди и город засядут. И паки приидут китайцы и будут ко граду приступы и бои великие и на тех боях будем мы в помощь русским людям… А града китайцы не возьмут», — читаем мы в этом сказании об Албазине.

Далее следует короткое описание первой и второй осады Албазина, упоминаются «приступы великие» и рукопашные бои. Согласно воззрениям своего времени Гаврила Флоров уверяет, что Албазин выдержал осаду благодаря особому покровительству псковских «святых» — Всеволода и Довмонта. Любопытно указание на то, что в Албазине существовал культ этих «чудотворцев». Следовательно, можно предположить, что сам Флоров и часть его спутников по походам были псковитянами.

Сборник, в котором помещена албазинская повесть, имел своими основными источниками две рукописи конца XVIII века. С этих рукописей и был сделан список 1800–1810 годов. Не позднее 1845 года весь сборник был приобретен псковским купцом Иваном Михайловым.

Такова краткая история открытого в архиве Псковского музея замечательного памятника сибирской истории.

В 1701 году из Москву из Якутска приехал казачий пятидесятник Владимир Атласов. Показания Атласова о его открытиях на Камчатке были занесены на бумагу. Так возникла знаменитая «скаска» 1701 года — повествование о дальней Камчатской земле с ее огнедышащими горами и лососевыми реками. Атласовская «скаска» дополнялась данными опроса японца Татэкавы Денбея, которого Атласов вызволил из камчадальского плена и взял с собою в Анадырский острог.

Владимир Васильев Атласов был уроженцем Северо-Двинского края. На якутской службе он числился с 1673 года. Именно в тот год русские землепроходцы положили на чертеж Камчатку. Сохранились показания современников, что еще до 1692 года русские мореходы ходили в «Камчатский залив» для боя китов и моржей. Около 1697 года безвестные герои по следу Семена Дежнева прошли пролив между Азией и Америкой и достигли амурского побережья. Для этого им было нужно обогнуть Камчатку и выйти к Сахалину. Анадырский острог, основанный во времена Семена Дежнева, был важнейшим местом на средоточии морских путей к Аляске, Камчатке и устью Амура.

28 лет Владимир Атласов провел на «дальних заморских службах». Поэтому вовсе не случайно в 1695 году он был назначен приказчиком (начальником) всего «Анадырского захребетного края» и отправился в Анадырский острог.

Уже в следующем году состоялся первый поход с Анадыря для разведывания Камчатки. Служилый человек Лука Морозко-Старицын с десятью спутниками проник в самую глубину полуострова и дошел почти до реки Камчатки.

Морозко-Старицын прослышал о том, что на Камчатке совсем недавно видели иноземных людей, одетых в «азямы камчатые». Очевидно, эта весть о случайном присутствии чужестранцев в области, тяготеющей к Анадырю и вверенной Владимиру Атласову, заставила его ускорить сроки похода на Камчатку.

В 1697 году Атласов и Морозко-Старицын с 60 русскими и 60 юкагирами вышел из Анадырского острога и, преодолев «великие горы», достиг устья реки Пенжины. Оттуда казаки две недели ехали на оленях по западному берегу полуострова. Затем Атласов решил пересечь Камчатку с запада на восток, что он и сделал, выйдя на реку Олютору.

Морозко-Старицыну было приказано идти по берегу «Люторского моря». Сам же Владимир Атласов вернулся на западный берег и стал тоже спускаться к югу. На реке Палане изменники-юкагиры побили нескольких казаков и нанесли шесть ран самому Атласову. На помощь товарищам поспешил с восточного берега Морозко-Старицын.

К югу от устья Тигиля оба отряда повернули в глубь полуострова, и скоро на берегу реки Камчатки застучали тобольские топоры. Владимир Атласов утвердил в новой стране свой знак — прочный крест с памятной надписью. Это было 18 июля 1697 года.

С этого места Атласов предпринял трехдневное плавание на стругах вниз по Камчатке. Вернувшись из похода, он узнал, что коряки угнали у него всех оленей. Атласов преследовал грабителей до самого «Пенжинского» (Охотского) моря. Отбив оленей, русские направились по западному берегу полуострова к реке Иче, впадающей в Пенжинскую губу.

Ичинские камчадалы рассказали Атласову, что на соседней реке Нане живет один из тех неведомых иноземцев, которых якобы занесло морской бурей к камчатским берегам. Атласов приказал камчадалам немедленно доставить пленника к нему. Пленник был японцем.

Владимир Атласов долго считал Татэкаву Денбея «подъячим Индейского царства», тем более что тот не расставался с какой-то книгой или рукописью, по понятиям Атласова, тоже «индейского письма». Сам Денбей первое время выдавал себя почему-то за чиновника. Атласов терпеливо учил «индейца» русскому языку и всюду возил его за собой.

Очевидно, вместе с Денбеем русские ходили на юг полуострова, к рубежу земли курилов. Денбей мог указать точное место в низовьях реки Опалы, где его пленили курилы. Четыре пуда золота отобрали курилы у японцев, но, не зная ничего о назначении этого металла, отдали его на забаву детям. Разумеется, Атласов был обязан на месте расследовать все эти обстоятельства. Ведь, кроме Денбея, вывезенного кем-то на север Камчатки, в земле курилов оставались еще десять японцев. Атласов должен был разузнать об их дальнейшей судьбе, хотя Денбей и утверждал, что его спутники были через некоторое время взяты на какой-то корабль и вывезены на родину. Как бы то ни было, но поход Атласова в сторону Опалы, безусловно, был связан с проверкой рассказов Денбея.

Вернувшись из похода на юг, Атласов выстроил зимовье на реке Иче. Затем он основал Верхне-Камчатский острожек, первым начальником которого был Потап Сердюков. Оборону острожка держали лишь пятнадцать человек. Вскоре они были убиты при попытке вернуться в Анадырь. Несколько ранее погиб Лука Морозко-Старицын, верный спутник Атласова и основатель Нижне-Камчатска.

Много русских сложило голову на Камчатке во время похода Владимира Атласова. Только пятнадцать человек возвратились вместе с ним в Анадырский острог, куда был приведен и Денбей с его изрядно потрепанной «индейской книгой». Анадырцы встречали отряд 2 июля 1699 года.

Осенью Владимиру Атласову предстоял долгий путь на оленях в Нижне-Колымск, откуда на морском коче он должен был плыть из Анадырского острога до устья Лены и в Якутск с докладом о присоединении Камчатской землицы. Часть пути в Якутск была пройдена на лыжах, и японец Денбей, как сообщал Атласов, «ногами заскорбел, потому что ему на лыжах ход — не за обычай». Из-за этого Денбей был возвращен обратно на Анадырь со встретившимся приказчиком Григорием Постниковым.

Перезимовав на Колыме, Атласов пришел 3 июня 1700 года в Якутск и сделал первый отчет о своих скитаниях по Камчатке.

В самом начале 1701 года покоритель Камчатки вступил в Москву, и 10 февраля подьячие Сибирского приказа весь день скрипели перьями, занося на бумагу рассказ Атласова.

Но удивительное дело! В те же самые дни какое-то частное лицо, в котором можно угадать иноземца Андрея Виниуса, снимало с Атласова второй, более подробный допрос. И эта запись была немедленно переправлена за границу…

В записи было сказано, что Анадырский край и Камчатка соседствуют не только с Большой землей, но и с Японией, и с Курильскими островами. Камчатка — полуостров, а не остров, как думали ранее. Против Анадыря действительно лежит земля, откуда зимою по льдам проходят люди, говорящие «своим языком». Земля эта была лишь недавно «вновь проведана». Это лишнее доказательство, что русские после Дежнева не раз появлялись на Аляске.

Якутские власти немедленно приступили к снаряжению и отправке служилых людей для укрепления нового края. На Камчатку двинулся столь прославившийся впоследствии Иван Козыревский.

Первая «скаска» Атласова в Якутске была наглухо опечатана серебряной печатью с изображением орла, поймавшего соболя. Но когда Атласов прибыл в Тобольск, в декабре 1700 года, тобольский воевода решился на крайнюю меру. Он вскрыл запечатанную «скаску» и, может быть, списал ее всю от начала до конца. Сделано это было потому, что в то время сибирский географ Семен Ремезов изготовлял новые чертежи Сибири, и ему срочно понадобились свежие сведения Атласова.

Описание самой Камчатки, которое дал Атласов в «скаске» 1701 года, было непревзойденным образцом географического отчета той эпохи.

Он рисовал облик обитателей Камчатки, их одежду, жилища. Перед читателями вставала новая страна, богатая морскими бобрами, красной рыбой и «землями черными и мягкими». Казачий голова говорил о вулканах, похожих, на его взгляд, на стога и хлебные скирды, над которыми по ночам видно зарево, о ледовой обстановке у берегов Камчатки. Смысл этих рассказов был один — новая богатая Камчатская землица с трех сторон омывается незамерзающим морем.

Он изложил и всю историю появления Денбея. В то время незадачливый японский лыжник еще лечил ноги в Анадырском остроге. Сибирский приказ немедленно затребовал Денбея в Москву.

29 декабря 1701 года анадырский японец появился наконец в палатах приказа. Пусть с грехом пополам, но он уже говорил по-русски.

В книге № 1282 дел Сибирского приказа сохранилась запись сказания Татэкавы Денбея. «Скаска» записывалась, видимо, не без участия Атласова, иначе откуда у Денбея при перечислении японских рыб вдруг взялись «вологоцкие нельмушки»?

От Денбея был получен краткий очерк Японии. Через год японец предстал перед Петром Великим, и тот приказал своим слугам «его, иноземца, утешать».

Всякие сведения о Денбее обрываются в 1710 году. Известно, что он был крещен, назван Гавриилом, что его взял к себе в дом князь Матвей Гагарин, который был потом губернатором Сибирским.

В 1701 году Владимир Атласов был пожалован за свои открытия на Камчатке новым чином. С двумя пушками и новым знаменем он было отправился снова на Камчатку. Но, «по духу геройства своего», как он сам выражался, «разбил» купеческий караван Логина Добрынина на Верхней Тунгуске. На первый взгляд это выглядит простым разбоем, однако на самом деле все обстояло иначе. Незадолго до этого был наложен строгий запрет на самовольное хождение русских купцов в Китай, и Атласов лишь выполнял приказ, но действовал сообразно своему крутому нраву. За это своевольство он угодил в тюрьму, где и просидел целых шесть лет.

В 1707 году он снова прибыл в открытый им край, где не прожил, а скорее промучился еще четыре года, преследуемый доносами и угрозами. Хмельные казаки зарезали его спящего. «Так погиб камчатский Ермак», — писал А. С. Пушкин, внимательно изучавший бурную жизнь Атласова.

Остается сказать о судьбе драгоценных сведений, привезенных Атласовым в 1701 году. Вовсе не случайно кто-то из иностранцев, возможно, опять тот же Андрей Виниус, зачитал «индейскую книгу», которой так дорожил японец Денбей. Она исчезла. Что за книга это была? Корабельный журнал, дневник путешественника, заметки разведчика? О ее судьбе после 1701 года ничего не известно.

Обе «скаски» Атласова уплыли в Амстердам в руки ученого-голландца Николая Витсена, так же как и данные о японце Денбее. Повествование Денбея было передано Готфриду Вильгельму Лейбницу, который в связи с этим упоминал имя Виниуса. Лейбниц, между прочим, не раз запрашивал петровского сановника Брюса: чем закончился поход русских людей к «Ледяному мысу»? Отыскана ли водная граница между Азией и Америкой? В 1712 году Лейбниц наводил в России справки о Денбее.

У Витсена хранились данные о состоянии льдов около «Необходимого носа» за несколько лет. Из этого можно заключить, что русские в Анадырском остроге занимались постоянным изучением льдов в Чукотском море, а Атласов, как мы помним, пристально наблюдал за льдами Берингова и Охотского морей в течение всего пребывания на Камчатке.

Иноземцы тщательно следили за походами русских на северо-восток, прекрасно понимая, что эти путешествия связаны с поисками морского пути в Китай. Следили и за движением караванов в Пекин, за поездками русских послов.

В Амстердаме, Лейпциге, Лондоне, Париже, Любеке появлялись сочинения о Колыме и Камчатке, Чукотке и Большой земле, Даурии и Нерчинске. Все эти книги, статьи, географические карты были основаны на русских статейных списках, чертежах, «скасках» землепроходцев, отписках воевод. Но западноевропейские писатели и историки никогда не указывали источников, откуда они черпали драгоценные для науки сообщения. Они, эти источники, добывались зачастую тайно.

«Скаски» Атласова уже в первых десятилетиях XVIII века были использованы в печати Западной Европы.

В так называемом атласе Гоманна, изданном в Нюрнберге, на одной из карт черным по белому было написано: «Земля Камчадалия иначе Иедзо с Ламским или Пенжинским морем, которые были пройдены по воде и по суше русскими казаками и охотниками за соболями и описаны во время различных путешествий…»

Но иноземные ученые никогда ни словом не обмолвились о Владимире Атласове, Луке Морозко-Старицыне, Потапе Сердюкове и других героях, открывших Камчатскую землицу для русского государства и всего мира.

В 1701 году Семен Ремезов закончил составление знаменитой «Чертежной книги». Русская наука того времени обогатилась первым географическим атласом Сибири.

О жизни великого труженика Семена Ремезова стоит рассказать, тем более что данные о нем скудны и отрывочны и историю его деятельности приходится восстанавливать кропотливым трудом.

Советский ученый профессор А. И. Андреев сделал много для того, чтобы показать многогранное творчество сибирского самородка. А. И. Андреев установил, например, что Семен Ульянов Ремезов родился около 1663, а умер не ранее 1715 года. Предки его были служилыми людьми в Сибири. Один из них — Ремезов-меньшой — упоминается в сибирских бумагах 30-х годов XVII столетия как отважный мореход. В 1644 году он был начальником морского похода в Мангазею, куда доставлял хлебные грузы.

Сын Ремезова-меньшого, Ульян Моисеев, слыл в Тобольске волшебником и звездочетом. «Волшебник» Ульян выполнял и посольскую службу: ездил, в частности, к калмыцкому князю Аблаю-тайше с удивительным поручением — доставил ему из Тобольска «панцирь Ермака», которого тот усиленно добивался. Ульян Ремезов записал со слов тайши сказания о Ермаке и узнал о том, что во владениях калмыцкого князя преклоняются перед именем покорителя Сибири.

Ульян Ремезов стоял очень близко к тобольскому воеводе Петру Годунову, под руководством которого составлялись чертежи и описания Сибири. Петр Годунов знал о «Тангутской земле», Амуре, Монголии. В 1667–1669 годах он написал «Ведомость о Китайском государстве и о глубокой Индии». Воевода посылал отважных тоболяков в Китай и степи Средней Азии.

Юный Семен Ремезов должен был знать о Петре Годунове по рассказам своего отца.

В 1681 году молодой сын тобольского звездочета был «верстан в чин» и зачислен в число «детей боярских». Так началась служба Семена Ремезова. У «сына боярского» было много обязанностей. Тобольский воевода мог в любое время послать его в самые далекие местности для выполнения любого поручения. Но Семен был художником и «сверх служеб» занимался искусством. Так, в 1695 году он «сработал, сшил и написал мастерски» семь знамен для конных и пеших полков. Уже в то время он трудился над составлением «Истории Сибирской» и украшал страницы своей летописи рисунками.

В 1696 году Сибирский приказ предписал: «…в Тобольску велеть сделать доброму и искусному мастеру чертеж всей Сибири». Одновременно следовало составить описание сибирских и пограничных народов. Семен Ремезов расспрашивал сведущих людей о степях «Казачьей орды», о путях из Сибири до Большой Бухарии и Хивы, до Яика и Астрахани. Бывалые люди рассказывали «знаменщику» о Селенге и Амуре, о Мангазейском море и земле каракалпаков. Так был создан чертеж части Сибири и окрестных стран Азии. К чертежу было приложено его описание, включавшее целый ряд научных статей. «О значении имени Тобольского града» называлась одна из них.

Составил Семен Ремезов и отдельный «Чертеж земли всей безводной и малопроходной Каменной степи». Для этого ему пришлось опрашивать сына боярского Федора Скибина, который в 1694 году ездил из Тобольска в глиняный город Туркестан. С другими путешественниками Ремезов говорил о «славном Алтае камне» и даже об индийской реке Ганг. Чертеж безводной земли был еще весною 1697 года отправлен в Москву.

На этом замечательном чертеже было показано — правда, не полностью — «море Хвалынске». Как считает академик Л. С. Берг, Ремезов был первым русским ученым, сделавшим самостоятельное изображение Каспия на географической карте. Кроме того, Ремезов впервые показал, что Амударья и Сырдарья впадают в Аральское море.

Осенью 1697 года сын боярский Афанасий Денисов повез в Москву, в Сибирский приказ первый чертеж Семена Ремезова, изображавший Тобольскую землю с тяготеющими к ней областями вплоть до просторов «Казачьей орды», которую так хорошо знал Федор Скибин.

Сибирский приказ дал высокую оценку работам Семена Ремезова и прислал ему похвальную грамоту. Вскоре ученые Сибирского приказа занялись составлением особой «Окладной» книги, в которой можно было найти материалы по сибирской истории, справки о Китае и описание 19 городов Сибири. Можно думать, что при работе над книгой составители имели под рукой свежие труды тобольского «знаменщика».

Ремезов между тем уже был занят новым важным делом. Он составлял чертежи для построения «каменного» Тобольска. Большой город много раз горел. Во время пожара 1686 года в огне погибли 600 домов, мосты и вся Татарская слобода.

Ремезов писал «розметную роспись» — смету для каменного строительства, измерял площади для будущих зданий. В августе 1698 года он перешагнул порог Сибирского приказа в Москве. Строительные росписи были рассмотрены, а сам Ремезов определен в Оружейную палату. В Москве тобольскому искуснику был оказан почет, и жил он в доме «ближнего» боярина Михаила Черкасского, который впоследствии был правителем Сибири. Оружейная палата ведала в то время и делами «каменного строения», и Ремезов проходил там зодческую науку вместе со своими сыновьями.

Ремезовы (отцу помогали сыновья) между тем успели по указу царя завершить важную работу. На куске китайки длиною в четыре и шириною в два аршина был исполнен «всех городов обращатый чертеж». Это и была первая ремезовская карта всей Сибири. Но этим не ограничился тобольский географ. Он написал на лощеной бязи шестиаршинный чертеж всех сибирских земель для кремлевской Дубовой палаты. Копию с первоначального «обращатого чертежа» Ремезовы изготовили также для себя, затем они перерисовали 18 чертежей сибирских городов. Все это богатство Семен Ремезов взял с собою в Тобольск.

Но огромный чертеж для украшения Дубовой палаты не дошел до нас… Куда же он исчез? Ответ на этот вопрос хранится в делах архива баварского города Амберга. В 1698 году в Москве побывал Игнатий Христофор Гвариент, военный советник императора Леопольда I. Он не без умысла дружил с Андреем Виниусом, сановником Сибирского приказа и крупным предпринимателем. Андрей Виниус прекрасно знал все труды Ремезова и имел полный доступ к ним. Сразу же после того, как Ремезов составил свои сибирские чертежи, Виниус препроводил Гвариенту «карту всей Сибири» для того, чтобы чертеж был предан тиснению.

После этого уже не покажется удивительной та легкость, с которой Гвариент сумел в этот свой приезд добыть планы новых укреплений Азова. (Город был взят Петром Великим у турок в 1696 году и после этого вновь укреплен.) Виниус мог показывать Гвариенту свежий чертеж работы Ремезова как последнюю новинку. Прежние чертежи не могли иметь большой цены! Гвариент крупно поживился в Москве.

Вернувшись из Москвы в Тобольск, Ремезов-старший взялся за построение каменного города. Семь лет он не знал покоя — «работал усердно» и от всего этого «обнищал и обезножел», как сам писал об этом впоследствии.

Вероятно, с 1699 года семья Ремезовых завела особую «Служебную чертежную книгу», которая пополнялась записями вплоть до 1730 года. Эта своеобразная летопись трудов Семена Ремезова и его сыновей была обнаружена недавно профессором А. И. Андреевым.

В 1701 году состоялся пуск большого Каменского завода, построенного Петром Великим на Урале. Если Семен Ремезов и не принимал прямого участия в строительстве завода, то, во всяком случае, бывал там и сделал рисунок, изображающий возведение плотины на заводе. Этот рисунок вошел в «Чертежную книгу» Сибири вместе с видами Нерчинского сереброплавильного завода и Оружейного двора в Тобольске.

И снова мы должны здесь упомянуть Андрея Виниуса. Достаточно известно, что он снабжал русскими сведениями Николая Витсена, бургомистра города Амстердама и автора книги «Северная и Восточная Тартария». В одном из изданий труда Витсена можно найти вид Каменского завода и гравюры, изображающие сибирские города. Города зарисованы как бы с птичьего полета, и при одном лишь взгляде на эти рисунки невольно вспоминаются Семен Ремезов и его приемы.

Какой-то голландец был одним из первых читателей «Чертежной книги Сибири». Сборник Семена Ремезова покрыт голландскими надписями…

«Чертежная книга» Сибири была закончена Семеном Ремезовым в январе 1701 года. Бесценные сведения приводились в этом замечательном атласе. Для составления новых карт тобольский искусник вновь расспрашивал «всяких чинов русских людей», пришельцев, старожилов, жителей поморских городов, «памятливых бывальцев». Он беседовал со знаменитым открывателем Камчатки Владимиром Атласовым, когда тот проезжал через Тобольск в Москву, встречался с отважным казаком Дмитрием Потаповым, который еще в 1696 году ходил по берегам Камчатки и достигал области, населенной коряками. Сыновья, Леонтий, Семен и Иван, помогали Ремезову в его трудах.

«Чертежная книга Сибири» состояла из 23 листов и открывалась тобольским чертежом, за которым шли чертежи земель отдельных городов.

Семен Ремезов был первым русским картографом, обозначившим на карте Корею, «остров Апонию», Чукотский полуостров. Была в «Чертежной книге» и карта расселения народов и племен Сибири.

Вскоре после окончания работы над «Чертежной книгой» Сибири Семен Ремезов получил еще более ценные данные, которые он отразил в своих новых трудах. В «Служебной чертежной книге» Ремезовых (1699–1730) были найдены чертежи, содержащие ошеломительные сведения.

Семен Ремезов уже знал о близости Северной Америки к материку Азии! На так называемом «Траурнихтовом» чертеже, составленном вскоре после возвращения Владимира Атласова с Камчатки, против изображения Чукотской земли виден большой остров с надписью: «Землица вновь проведана», а вблизи него — три острова, соответствующие современным островам Диомида в Беринговом проливе. На одном из четырех первых чертежей Камчатки, содержащихся в «Служебной чертежной книге», около Анадырского моря показана «Новая Земля» — намек на Аляску. Свежие данные для составления «Чертежа вновь Камчадальские земли» Семен Ремезов получил от землепроходцев, в частности от якутского пятидесятника Владимира Кубасова, ходившего на Камчатку в 1701 году. В «Служебной книге» Ремезовых мы находим пять чертежей Китая, названного «Хинским повелительством» и «Китайским царством». На одной из них указан, видимо, Тибет под именем «Земли тангутской». За Великой китайской стеной на этой карте простирается «море пещаное», а в самой стене явственно видны «ворота от Московской дороги». Чертеж относится приблизительно ко времени поездки в Китай Венюкова и Фаворова (1686). Кстати сказать, их сведения были использованы, очевидно, не без помощи со стороны Виниуса — тем же Николаем Витсеном, о котором мы уже говорили…

Трудясь над постройкой каменного Тобольска, Семен Ремезов занимался и другими делами. В 1703 году он исследовал чудо сибирской природы — Кунгурскую пещеру и сделал зарисовки образцов древних «чудских», как он считал, письмен, открытых им в Кунгурской земле. О судьбе этих зарисовок мы еще расскажем.

Семен Ремезов интересовался также пушечными делами. В 1703–1705 годах Каменский завод расширял и улучшал стрелецкий голова Иван Аршинский из Тобольска. Вероятно, это был тот самый Аршинский, один из открывателей «малопроходной каменной степи», который в 1674 году ездил послом к калмыцкому князю Дундуку на верховья Ишима и к Каркаралинским горам. Теперь Ремезова и Аршинского связывали другие дела. По заказу Каменского завода тобольский искусник изготовил пятнадцать чертежей пушек и мортир по присланным из Москвы образцам.

В то время на воеводстве в Тобольске сидели отец и сын Черкасские. Боярин Михаил Яковлевич знал Ремезова еще в Москве. Сын воеводы Алексей помогал отцу в управлении Сибирью, и оба они строили новые железные заводы, надзирали за работой Оружейного двора в Тобольске, искали в Сибири залежи селитры. Алексей Черкасский учредил в Тобольске особую Бронную слободу, в которой жили мастеровые люди. Семен Ремезов в те годы был деятельным помощником Черкасских. Он изображал на бумаге виды будущих слобод, делал расчеты для постройки заводских печей, сараев, составлял чертежи железных, селитряных, пороховых, сереброплавильных заводов.

Я предполагаю, что Ремезов в то время руководил и постройкой каменных общественных зданий в Тюмени, потому что никто лучше его не мог в то время творить известь, бить сваи и устраивать подъемные приспособления для подачи леса и камня «на гору».

В одном издании я нашел чертеж Тюмени и план постройки тюменского Благовещенского храма, возведенного «на анбарах». Сводчатые подвалы церкви служили складами государственных ценностей. И в этих чертежах (1701–1705) видна рука Семена Ремезова…

Между тем Андрей Виниус еще в 1703 году продолжал снимать копии с чертежей Ремезова. По приказу думного дьяка «чертещик» Артиллерийского приказа Иван Матвеев перерисовал чертеж части Сибири и Верхотурского уезда. А Верхотурье ведало тогда уральскими железными заводами. В 1703 году звезда Виниуса закатилась. Он запутался в денежных делах, пытался откупиться от сыска, но в конце концов попал в опалу. Не подлежит никакому сомнению, что за долгие годы своей службы Андрей Виниус переправил за границу немало русских чертежей, научных трудов, списков с посольских бумаг.

Наконец на смену Виниусу пришел пленный швед Филипп Табберт, впоследствии известный под… именем Страленберга. Он появился в Тобольске в то время, когда Семен Ремезов составлял описание Тобольского и Тюменского уездов и жил «во всякой скудости без жалованья». В руки Табберта попали многие чертежи Ремезова, на основе которых он составлял свою карту Сибири, впоследствии получившую мировую известность.

Доктор Даниил Готлиб Мессершмидт, прожив года полтора в Тобольске, тоже прилежно перерисовывал чертежи Ремезова и даже раздобыл один подлинник, на котором был изображен Якутский уезд. После смерти Семена Ремезова у Мессершмидта оказались зарисовки «чудских» письмен на камне и виды уральских пещер.

Большим успехом в Западной Европе пользовалась карта Исбранта Идеса, посла московского в Китае в 1692–1695 годах. Идес был знаком с Андреем Виниусом и только через него мог получить чертеж всей Сибири, составленный в 1698 году. (В это время Идес был крупным подрядчиком по постройке кораблей в «Казанском кумпанстве».) Используя работу Ремезова, Исбрант Идес вычертил карту, которая в основном исправляла ошибки Николая Витсена и поэтому приобрела большую известность. В «Служебной чертежной книге» хранился «Чертеж посланника Елизара Исбранта» вместе с какой-то картой Сибири, списанной с «немецкого печатного листа». Исследователи нашего времени считают, что «немецким листом» была карта Витсена. Но оба эти листа в одно прекрасное время исчезли из «Служебной чертежной книги» в числе четырнадцати ценнейших чертежей, среди которых были общие карты Сибири. Следы их не найдены до сих пор…

В 1701 году в Архангельске иноземный путешественник записал устные рассказы одного из бывалых русских людей Михаила Астафьева, который 14 лет провел в путешествиях в Китай через Сибирь.

Михаил Астафьев беседовал с прибывшим в Россию голландским ученым и художником Корнелием де Брейном (Бруином). Де Брейн направлялся в Персию, Индию, на Цейлон и Яву и получил от наблюдательного Астафьева ценнейшие для того времени свидетельства.

Русский землепроходец привел целый перечень хорошо известных ему северных народов.

Астафьев рассказал о жизни, быте и верованиях якутов, ламутов, юкагиров, коряков, чукчей. Он совершенно правильно отметил тюркское происхождение якутов и разность языков у остальных перечисленных им народностей. Ему была известна численность ламутов, обитавших между Леной и Амуром. Астафьев знал и об эскимосах, которых он называл чукчами, указывая, однако, что они носят в прорезах, сделанных в щеках, «зубы» из моржовой кости. В этом рассказчик перекликался с Семеном Дежневым, когда-то повествовавшим и о «зубатых чукчах» на островах в проливе между Азией и Америкой.

Михаил Астафьев в своих скитаниях посещал поселения приморских чукчей, которых он называл «лежачими» в отличие от чукотских оленеводов-кочевников. Видимо, Астафьев побывал на берегах пролива, названного впоследствии именем Беринга.

Очевидно, тот же Астафьев сообщил Корнелию де Брейну и о том, что «не далее как 7 лет тому назад открыт был остров у левого берега Китая, который и подчинен власти Московского царя… Остров этот изобилует соболевыми и другими мехами…». Речь идет об открытии Камчатки. Примечательно то обстоятельство, что Астафьев относит это открытие еще к 1694 году, хотя ранее всегда считалось, что Камчатка была впервые исследована отрядом Владимира Атласова только в 1697 году. Но ведь известно и другое обстоятельство, что Камчатка появилась на русских чертежах именно в виде «острова» еще до похода Атласова… Следовательно, в словах Астафьева нет расхождения с истиной.

Стоит вспомнить, что именно из Архангельска еще до 1692 года голландский ученый Николай Витсен получил сообщение о том, что русские казаки «обогнули на судне Ледяной Нос и достигли границ Китая». В 1692–1695 годах московский посол в Китае Исбрант Идее на основании русских сведений подтверждал, что русские из Якутска плавают в Камчатский залив. А попасть туда из устья Лены можно, только пройдя по следу Дежнева в Берингов пролив.

В 1698 году Витсен вновь получил из Архангельска письмо, в котором сообщалось, что в 1697 году в Москве видели русских мореходов, которые «обогнули мыс (мыс Дежнева. — С. М.) и достигли границ Китая». Несколько ранее бывший воевода в Великом Устюге и Тобольске Степан Салтыков высказал твердое убеждение в том, что из устья Лены до Амура можно пройти морским путем. Рассказы Михаила Астафьева становятся в ряд с этими свидетельствами времени об открытом морском пути в Китай вокруг Чукотского полуострова Камчатки.

По моим предположениям, Михаил Астафьев не кто иной, как Михаил Астафьев-Гусельников, происходивший из крестьян Юрьева Наволока в Велико-Устюжском уезде. В начале XVII века там жил Федот Минин с сыновьями — Василием, Астафием, Афанасием и Гурием Федотовыми-Гусельниковыми. У Астафия был сын Михаил. Это герой нашего очерка.

В 1629 году шайка разбойников напала на деревню Омельяновскую и разорила родовое гнездо Гусельниковых. При этом был убит Астафий Федотов. Осиротевший Михаил, видимо, был взят на воспитание братьями его отца. Старший из Гусельниковых — Василий Федотов поехал в Сибирь, где вскоре стал одним из самых знаменитых торговых «гостей». Он получил прозвище «Скорая Запись». Василий — Скорая Запись путешествовал по Сибири, торговал соболями, искал новые привольные места для промыслов, посылал своих людей на Амур. Известный землепроходец Михайло Стадухин был его родственником. В летописях не раз упоминается племянник Василия — Скорой Записи — Михаил Стахеев; возможно, что это все тот же Михаил Астафьев. Он водил в Мангазею морские кочи, привозил соболей в Якутск.

В составе отряда Семена Дежнева было два гусельниковских приказчика. Оба они погибли после того, как коч прошел проливом между двумя великими материками.

Василий — Скорая Запись был купчиной торговой сотни, а затем таможенным головой в Архангельске. Он умер «у государевых дел», во время чумы 1654 года. Гусельников выполнял важную работу, скупая в казну соболей и моржовую кость, привозимые с северо-востока Сибири, из областей, открытых его земляками — Дежневым, Стадухиным и другими землепроходцами. Этот дорогой товар шел в Индию, Персию и другие страны Востока. Некоторые купцы, как, например, Василий Шорин, пытались тогда установить прямые торговые связи с Индией.

Когда Василий — Скорая Запись умер, к Афанасию Гусельникову перешли не только все дела старшего брата, но и прозвище, которое умерший носил еще со времен Мангазеи. Афанасий — Скорая Запись украшал родной Устюг Великий замечательными каменными зданиями и умер там около 1683 года.

Можно подумать, что Михаил Астафьев-Гусельников, живя в Архангельске, продолжал дело своих родичей после их смерти и торговал с Сибирью и Китаем. Отсюда понятна и та широкая осведомленность, которую он проявил в беседах с Корнелием де Брейном.

Примечательно то, что голландский путешественник, записав от некоторых архангелогородцев рассказы о жизни и обычаях ненцев, после этого обратился к Михаилу Астафьеву с просьбой проверить достоверность этих сведений. Это наводит на мысль, не был ли Астафьев, в свою очередь, составителем сочинения «Описание самоедов Новой Земли», которое попало в руки к голландскому ученому Николаю Витсену около 1692 года. Это сочинение было написано в Архангельске.

Корнелий де Брейн еще до своего путешествия по России знал Витсена и, отправляясь в Архангельск, мог знать о существовании Астафьева, столь хорошо знавшего европейский и азиатский Север России.

Остается сказать, что по возвращении в Голландию Корнелий де Брейн выпустил в 1711 году свое «Путешествие через Московию».

В этой книге приводились и рассказы Михаила Астафьева.

В 1701 году в Россию из Голландии морским путем прибыл путешественник Корнелий де Брейн (Бруин).

До 1693 года он побывал в Малой Азии, посетил Палестину. Египет, Сирию, острова Родос, Кипр и Хиос. Некоторое время он жил в Венеции, где совершенствовался в живописи. Впоследствии, во время путешествия по Руси, де Брейн сделал множество зарисовок, которые включил затем в свою книгу (Амстердам, 1711).

Ученый-голландец ездил по России до весны 1703 года, а затем отправился в дальнее путешествие по Персии, Ост-Индии, Цейлону и Яве.

Летом 1707 года, возвращаясь из этих стран, он появился в Астрахани, откуда осенью двинулся в Москву через Саратов.

Именно тогда он посетил Пензу, Инсар, Троицк и другие города и селения Пензенского края.

В 1873 году известный исследователь сказаний иноземцев о России П. П. Барсов (1844–1881) перевел и издал «Путешествие через Московию» Корнелия де Брейна. Это было первое полное русское издание записок голландского путешественника о Московии. В главе XXI этой редкой книги мы находим описание пути де Брейна от Саратова до Москвы через Пензу.

Из Астрахани де Брейн следовал вместе с посланником Грузии, ехавшим ко двору польского короля. Обоз путешественников состоял из 23 повозок. 10 октября 1707 года, миновав на рассвете селение Поповку, де Брейн прибыл в Пензу со стороны Петровска.

«Город очень большой и лежит на запад-юго-запад от реки Пензы, и частью на горе; в нем есть кремль, довольно большой и обнесенный деревянной стеной с башнями. Улицы в нем широкие, и имеется несколько деревянных церквей. Он простирается значительно в длину, довольно красив и приятен по множеству деревьев, которыми окружен; многие дома лежат на другом берегу реки, и расстояние его от Петровска считают в 60 верст», — описывает Корнелий де Брейн Пензу того времени. Он замечает, что в городе ему пришлось менять подводы, а так как их надо было собирать по окрестным деревням, то любознательный голландец мог осматривать Пензу целый день. Заслуживает внимания свидетельство де Брейна о том, что он видел в Пензе много пленных офицеров-шведов, высланных Петром Великим в глубь страны.

Из Пензы путешественники ехали через деревни Пяшино, Першино и Пятину — на Иссе и 13 октября 1707 года прибыли в Инсар. Де Брейна поразила дешевизна цен на съестные припасы в Инсаре. Они были раз в пять ниже, чем в Архангельске, который был описан исследователем в главе о русском Севере.

Де Брейн увидел в Инсаре «кремль» с деревянной стеной, «снабженной множеством башен», как он записал в путевом дневнике. Но сам город был «во всем похож на село». В Инсаре голландец пробыл два дня. Далее он пишет о селах Ямское и Кочолаево, о большом каменном мосте через реку Мокшу, а также о Троицке. Этот городок неподалеку от Краснослободска замечателен тем, что уже упоминался — как крепость в Мещерской области — в самом начале XVII века.

На границе Пензенского и Тамбовского краев де Брейн проезжал через деревни Балчалино и Оброчное, Михайловку или Песочную Лосевку-на-Мокше. Все эти поселения тяготели к Краснослободску. Далее путешественник описывает «множество рощиц», среди которых протекала Мокша, довольно широкая в тех местах, и мост перед Темниковом. Отсюда начинались уже тамбовские земли. Из Темникова путники направились на Касимов и Владимир. За Владимиром, на переправе через реку Воршу, обоз де Брейна догнал «пензенский губернатор», спешивший с двумя спутниками в Москву. «Губернатор» Пензы, всего вероятнее — пензенский воевода, принял приглашение пообедать с путешественником по Индонезии и Цейлону.

Таковы краткие свидетельства де Брейна о Пензе и Пензенском крае того времени. В его записках упоминается и мордовский народ, который ученый-голландец по примеру других западноевропейских путешественников ошибочно отождествлял с татарами.

Переводчик книги де Брейна замечал, что в описании России де Брейн «обнаруживает замечательную наблюдательность и редкое в иностранце беспристрастие и правдивость».

Для современного читателя будут особенно ценны те строки книги де Брейна, в которых он описывает посещение им в 1703 году Иван-озера. Оно находилось у самых истоков Дона. Из Иван-озера вытекает река Шать, впадающая в приток Оки — Упу. Здесь Петр Великий решил строить канал для соединения Дона, Оки и Волги. У Корнелия де Брейна мы находим подтверждение того, что Петр Великий лично исследовал берега Иван-озера, причем проделал это дважды. Путешественник видел семь ивановских шлюзов «длиной в 80 шагов и шириной в 14», построенных из дикого серого камня. Он счел их за «доведенную до совершенства работу».

С личного разрешения Петра Великого де Брейн осмотрел также новые шлюзы на Дону возле Воронежа. В его сочинении мы находим известие о том, что на донских стройках действовали тогда особые машины, поднимавшие почву со дна реки.

В октябре 1708 года Корнелий де Брейн возвратился в Амстердам, снова совершив путь морем из Архангельска и закончив свои почти восьмилетние странствия по свету.

Мне удалось отыскать некоторые забытые факты о связях петровской Руси с Нидерландской Индией, как называлась тогда Индонезия.

Начнем с того, что царь-плотник Петр Великий, находясь в 1697 году в Амстердаме, посещал голландские корабли, возвращавшиеся из Ост-Индии, и встречался с людьми, жившими на Зондских островах. Именно тогда Петр нанял к себе в услужение искусного живописца Яна Тютекурена, впоследствии изготовившего для Оружейной палаты стол «ост-индской работы».

В том же году несколько русских людей впервые очутились — правда, не по своей воле — в Ост-Индии. Случилось это так. Несколько сановников, сопровождавших Петра в его поездке по Западной Европе, — князья Шаховские, Нестеров и Леонтьев были уличены в нерадивости. Разгневанный Петр Великий решил казнить провинившихся, но городские власти Амстердама, узнав о крутом приговоре царя, умолили его отменить казнь и сослать князей куда-нибудь в Батавию или на Целебес, что и было сделано…

После возвращения из Голландии царь приблизил к себе художника и ученого Корнелия де Брейна, вскоре совершившего большое путешествие по Азии, начатое из Москвы. Через четыре года де Брейн снова очутился в Москве, где имел возможность рассказать царю о чудесах цветущей Явы.

Тем временем Петр Великий уже успел «прорубить» пути в страны Востока.

Передо мной лежат письма иезуитов, усиленно изучавших в то время связи Руси со странами Азии. Они сообщали Ватикану и своим собратьям по ордену очень любопытные вести: об отправлении русских торговых караванов в Китай, о пребывании в Москве торговцев из Эфиопии, о постоянных связях российских и татарских купцов с Тибетом. Вызывает интерес донесение о том, что в 1702 году в Шемахе умер возвращавшийся из Индии человек, посланный туда по приказу Петра.

В числе этих, первостепенной важности, тайных сообщений папских разведчиков, которые говорили про себя, что они как сетью вылавливают необходимые им данные, есть любопытная реляция, помеченная 1709 годом.

В ней рассказывается, что в Москве появились купленные когда-то голландскими купцами «индейцы» с «островов, лежащих около Новой Батавии». Добрая половина этих людей приняла русские обычаи. Из письма иезуита можно понять, что в Москве рабы нидерландцев обрели свободу.

Несколько индонезийцев, живших, как и остальные иноземные пришельцы, в Немецкой слободе, там и умерли. Среди них, как повествовал иезуит, был один знатный юноша «родом из царства Макассарского». Само «царство Макассарское», которое, как мы знаем, находилось на Макассарском полуострове, в южной части острова Целебес, было завоевано голландцами в 1668 году. На полуострове в те времена существовало еще несколько зависимых королевств, как, например, Тоа, Таннет. Так или иначе, но около 1709 года в Москве находился уроженец одной из областей юга далекого Целебеса…

Позже, уже в Санкт-Петербурге, в 1725 году, отыскивается след «индейца Лаладжетуча», тоже принявшего русские обычаи и получившего свободу. По некоторым данным, он имел отношение к Адмиралтейству, где тогда работали новокрещенцы из числа азиатских иноземцев.

Следует учесть, что пребывание людей из далекой Индонезии неминуемо должно было привлечь внимание русских ученых, ратовавших за установление морского пути в Ост-Индию, о котором всегда мечтал сам Петр Великий.

И потому знатного юношу «из царства Макассарского» в Москве, конечно, не раз расспрашивали о природе и людях Целебеса.

Такова была одна из нитей, связывавших петровскую Москву со странами Южных морей…

Осенью 1711 года в Большерецкий острог, что на Камчатке, вернулись храбрые исследователи, пробывшие в походе около пятидесяти дней.

Этому предшествовали следующие события.

Годом ранее землепроходцы обнаружили японцев, принесенных морской бурей к восточному побережью Камчатки. Это были наемные мореходы из города Кинокуни, доставлявшие своему хозяину грузы вина, табака и гороха. Во время жестокого шторма судно японских моряков лишилось мачты, парусов и якоря. Корабль долго носило по морю и наконец бросило на мыс Камень. Спустя год четыре японца, спасенные камчатскими казаками, стали говорить по-русски.

«А сказывают, — записывали пытливые казаки речи японцев, — в своем государстве и в городах золото и серебро водится, камки, китайки и дабы делают; а про иные свои товары, и которые наши им удобны, сказать в достаток не знают, для того, что они к русскому всему разговору вскоре не навыкли…»

Перед русскими людьми, жившими на Камчатке, встала задача исследовать южную оконечность Камчатки, освоить Курильские острова, собрать сведения о Японии. В отношении японцев, как писалось в одном из указов, следовало выяснить, «будут ли они с российскими людьми дружбу иметь и торги водить, как и у китайцев, и что им из Сибири годно…». В указах были подчеркнуты мирные цели экспедиции на Курильские острова.

В августе 1711 года исследователи отправились из Большерецка. Начальником отряда был казачий атаман Данило Анциферов. Есаулом при нем состоял Иван Козыревский.

Казаки проплыли вдоль западного побережья Камчатки до южного окончания полуострова — мыса Лопатка. Против этого мыса лежал первый курильский остров Шумшу. Переплыв морской проток на байдарках, исследователи ступили на остров. Позднее Козыревский отметил на своем чертеже, что на Шумшу живут курилы.

«…Також из дальних островов приходят ради покупки бобров и лисиц, и орлов, и орлового перья», — сообщал исследователь. Он замечал, что обитатели Шумшу носят одежду из птичьих шкурок или нерпичьей кожи.

Вернувшись в Большерецк, Анциферов и Козыревский вручили «приказчику» (коменданту) Камчатки Василию Севастьянову Щепоткову чертеж и челобитную о своем походе к Шумшу.

Спустя пять месяцев после возвращения с Курил первые исследователи архипелага — Данило Анциферов, Матвей Дюков, Дмитрий Томский, Лука Савинский и Василий Барашков — погибли на реке Аваче. Козыревский же продолжал свои исследования. Уже в 1712 году ему было поручено измерить расстояние от Большой реки до мыса Лопатка, а через год, построив несколько легких судов, он собрал 66 человек, в числе которых был японец Сан, и вновь поплыл на Курилы.

На этот раз Козыревскому удалось достичь второго острова (Парамушира) Там он собрал драгоценные данные — «о крайнем городе Матмае», большом острове Нифоне и о морских путях к ним. Козыревский привез этнографические коллекции: «одежды крапивные, и дабинные, и шелковые, и сабли, и котлы». Он составил карту всей Курильской гряды «даже до Матмайского острова» (Хоккайдо, Иезо). А вскоре после этого на Камчатку с Курил была доставлена первая пушнина.

Иван Козыревский два года управлял Камчаткой, затем постригся в монахи под именем Игнатия, но и приняв схиму, он продолжал труд исследователя.

В 1726 году он встретился в Якутске с Витусом Берингом и передал ему свой драгоценный труд — «Чертеж как Камчадальскому носу, також и морским островам, коликое число островов от Камчадальского носу до Матмайского и Нифону островов».

В «доношении» и чертеже И. Козыревского как в зеркале была отражена история исследования Камчатки и Курильских островов и приведены богатейшие данные о Японии. Этот замечательный документ был найден недавно.

Вскоре исследователь поехал в Москву хлопотать по делам Камчадальской земли и здесь стал жертвой тайного доноса. Лишь недавно были обнаружены свидетельства о его гибели в 1734 году в темнице страшного Преображенского приказа.

Так окончил свою жизнь замечательный исследователь Курильских островов, первым описавший и положивший их на карты.

В 1777 году в Екатеринбурге (ныне Свердловск) умер замечательный исследователь Оренбургского края и смежных с ним областей Средней Азии Петр Иванович Рычков.

Родился он в 1712 году в Вологде. Отец Рычкова торговал поташом и смолой, отправляя суда в Архангельский порт. Занятие это оказалось невыгодным, семья Рычковых разорилась и переехала из Вологды в Петербург.

Юный Петр Рычков обладал замечательными способностями. Овладев грамотой, он самостоятельно изучил иностранные языки настолько хорошо, что начал работать переводчиком в торговых конторах и портовой таможне.

Известный географ и писатель Иван Кирилов взял Рычкова на службу в Оренбургскую экспедицию. Она была учреждена по почину Кирилова «для отворения свободного пути» из России в Бухару, Индию, Балх, Бадахшан. Обстановка на Востоке складывалась тогда очень благоприятно для России. Казахи Младшей орды сами просили о русском подданстве и снаряжали своих послов в Петербург.

Казалось, что могло быть общего в работах Оренбургской экспедиции и Великой Северной (Камчатской) экспедиции Беринга и Чирикова? А между тем их деятельность направлялась как бы по единому руслу. В то время речь шла вообще о поисках возможных удобных сообщений с Индией. И для этого были избраны Северный морской путь и дороги через просторы Средней Азии.

Поэтому и неудивительно, что Петр Рычков, работая вместе с Кириловым, составил план установления связей с Индией. Одновременно с этим в Оренбургской экспедиции был разработан один из проектов достижения Ост-Индии Северным морским путем.

В Камчатской и Оренбургской экспедициях нередко трудились одни и те же люди. Ученые моряки, спутники Беринга, при составлении карт учитывали данные съемок, проведенных в Азии сотрудниками Ивана Кирилова и Рычкова.

В таком воистину грандиозном предприятии принимал деятельное участие молодой Петр Рычков. Начиная с 1734 года он, по его словам, находился при Кирилове «во всех походах безотлучно». Он вел всю переписку экспедиции.

31 августа 1735 года пушечный салют, прогремевший над азиатской степью, возвестил о закладке девяти бастионов Оренбурга. Город был основан в устье реки Ори, там, где теперь находится Орск (Оренбург впоследствии был перенесен на место Бердянской крепости).

Уже в 1736 году к стенам кириловского Оренбурга пришел первый торговый караван из Ташкента.

От Оренбурга потянулись дороги к новым городам. Верхнеяицк, Троицк, Бузулук, Красноуфимск и другие крепости были построены и заселены в очень короткий срок.

Когда в 1737 году умер Иван Кирилов, Рычков продолжал службу в Оренбургской экспедиции под начальством не менее знаменитого историка и географа Василия Татищева. Он, как и Кирилов, был одним из питомцев Петра Великого.

В 1740 и 1741 годах из Оренбурга в Хиву ходили Гладышев и Муравин, открывшие древний город Джанкент на Сырдарье. Петр Рычков, имея доступ к донесению исследователей Хивы, составил извлечения из их отчета. Это и была, кажется, первая работа Рычкова как историка.

В 1752 году геодезист Иван Красильников составил 12 карт Оренбургского края. Карты эти готовились как приложение к большому научному труду П. И. Рычкова «Топография Оренбургская». Готовя свою «Топографию», Рычков обращался за советами к М. В. Ломоносову, который успел прочесть всю первую часть книги и дать ей оценку. Исследователь Азии был избран первым русским членом-корреспондентом Академии наук. Он состоял также в Вольно-Экономическом обществе.

В 1759 году Рычков написал «Историю Оренбургскую». Затем последовали «Опыт Казанской истории древних и средних времен», «Введение к Астраханской топографии» и другие труды. В журналах появились статьи П. И. Рычкова о хлопке, верблюжьей шерсти, о размножении лесов и земледелии в азиатских степях и т. д.

Прослужив около сорока лет в новом крае, Рычков в 1770 году был назначен правителем соляных дел в том же Оренбурге. Это дало ученому возможность создать первое описание промыслов Илецкой Защиты.

Когда грянула пугачевщина, историк оказался в осажденном повстанцами Оренбурге. Впоследствии А. С. Пушкину пригодились записки Рычкова «О яицких казаках и об осаде Пугачевым Оренбурга». Рычков виделся с Пугачевым, и тот, прикованный к стене, не то с издевкой, не то по простодушию приглашал ученого разделить с колодником свой скудный обед.

Несмотря на тяжелое увечье (он раздробил кость ноги так, что не мог передвигаться без посторонней помощи), Рычков за год до смерти составил часть исторического и географического словаря Оренбургского края — на буквы от А до М.

Назначенный главным командиром уральских горных заводов, былой спутник Ивана Кирилова отправился в Екатеринбург, где и застала его смерть.

Сын исследователя Николай Рычков продолжал дело отца и с успехом изучал Киргизскую степь.

Целых два века отделяют нас от времен самоотверженной деятельности Петра Ивановича Рычкова, но его труды сохраняют свое научное значение и по сей день.

В 1724 году «капитан от артиллерии» Иван Унковский, вернувшийся в Петербург из путешествия по Азии, представил русскому правительству карту пройденного пути в бассейнах Иртыша и Или. Чертеж содержал также сведения о городах Восточного Туркестана.

Первая четверть XVIII века была ознаменована замечательными походами в страны Востока. Так, «сибирский дворянин» Трушников в 1713 году проник в область голубого озера Куку-нор на самых подступах к Тибету и вывез оттуда образцы золота. Проезжая через Восточный Туркестан, путешественник обследовал золотоносные берега речки Алтын-Гол. Спустя год в Тобольск были доставлены из Яркенда образцы золотой пыли и получены сведения о золоте на реке Яркенд-Дарья, зарождающейся в самой глубине Центральной Азии.

В 1714 году Петр Великий повелел начать исследование путей в город Яркенд. Через пять лет отряд И. Лихарева переплыл озеро Зайсан и в течение двенадцати дней шел по Черному Иртышу уже в пределах Джунгарии. На обратном пути И. Лихарев основал севернее озера Зайсан Усть-Каменогорск.

В то же время к юго-востоку от современного Омска на Иртыше была построена Ямышевская крепость. Первые ее обитатели получили приказ начать торговлю с Джунгарией, Восточным Туркестаном и Тибетом. По всему верхнему и среднему течению Иртыша были возведены русские укрепления.

Иван Унковский, направленный послом к властителю Джунгарии Цэван-Рабтану, путешествовал в Азии в течение двух лет (1722–1724). Все это время исследователь вел путевой журнал. (Сопровождавший Унковского «геодезии ученик» Григорий Путилов делал съемку пройденного пути и составлял карту. На ней были показаны «железные заводы», «теплые лекарственные воды» и прочее. Впервые на карту было положено озеро Иссык-Куль. Исследователи побывали на Иртыше, затем прошли оттуда на берега Или и рек Джаргалан и Тюб, впадающих с юго-востока в Иссык-Куль. Унковский посетил берега реки Алимту в том месте, которое находится между современной границей Синьцзяна и Кульджой. В двух верстах от стоянки русского каравана лежали развалины богатого древнего города Алмалыка. В развалинах часто находили золото и южные кораллы.

На месте слияния Иртыша с Черным Иртышом Унковский хотел построить крепость, чтобы утвердить русское влияние на берегах Зайсана, и был увлечен осмотром «тех мест, где удобно крепостям быть, а особливо чтоб в тех местах, где может найдена быть руда и коммуникация с Сибирью, особливо ж водным путем…».

Российский посол ставил перед собой и политические цели. Ом вел переговоры с джунгарским ханом Цэван-Рабтаном. Цэван-Рабтан в то время владел Туркестаном и Семиречьем и неоднократно вторгался в кочевья киргизов и казахов. Оба этих народа просили у России защиты от джунгарского поработителя.

Находясь во владениях Цэван-Рабтана, путешественник собрал сведения о судьбе 419 русских пленных из отряда И. Бухгольца, уведенных джунгарами в Семиречье и Восточный Туркестан. (Пленники потом были возвращены на родину.)

Знаменательно, что после 1724 года чертеж Ивана Унковского и Григория Путилова был использован в качестве источника участником Великой Северной («беринговской») экспедиции мичманом Петром Чаплиным, который составлял карту верхнего течения Иртыша, Оби, Енисея, Лены, Алдана, а также Камчатки и Чукотки. Петр Чаплин счел своим долгом нанести на карту и области, исследованные Унковским. Это обстоятельство подтверждает тот факт, что все географические искания русского народа с начале XVIII века не были изолированы одно от другого, а проводились как бы по одному плану, в котором Камчатка и Чукотка не отрывались от Иссык-Куля, Или, Амударьи.

Карта Ивана Унковского и Григория Путилова была издана лишь в 1887 году, само же путешествие их прочно вошло в историю изучения Центральной Азии.

Я написал книгу «Идущие к вершинам».

Это научно-художественное повествование о бесстрашных исследователях просторов Казахстана и Средней Азии, теснин Тянь-Шаня, благодатных оазисов Западного Китая. Герои книги, начиная от Чокана Валиханова и П. П. Семенова-Тян-Шанского, преодолевали высочайшие перевалы, покрытые вечным снегом, спускались на альпийские луга, переходили вброд пенистые реки, грохочущие по валунам. Я рассказывал о забытых, а иногда и неизвестных до недавнего времени путешествиях по Азии; рядом с именами ученых-исследователей в книге зачастую стоят имена никому не ведомых людей, испытавших многие опасности и приключения.

Изучая старинные документы, я обратил внимание на «Материалы по истории Сибири», собранные в свое время Г. Н. Потаниным, знаменитым русским путешественником.

Григорий Потанин вместе со своим другом Чоканом Валихановым, офицером русской службы, казахом по происхождению, чуть ли не целый год разбирал архив, помещавшийся в ордонанс-гаузе Омской крепости. Так были открыты ценные свидетельства связей России с Джунгарией и Кашгарией.

Однажды, когда я обрабатывал находки Григория Потанина и Чокана Валиханова, в списке путешественников, побывавших в Джунгарии, мне впервые встретились упоминания о торговых людях из Вологды и Великого Устюга.

Рассказ о них я начну с того, что осенью 1745 года в Таре и Тобольске появился устюжанин Лука Жаравин. Он заявил, что пришел из владений джунгарского хана Галдан-Церена, где несколько лет занимался купечеством.

В далеком городе Яркенде, окруженном глинобитными стенами с решетчатыми башнями, жило немало русских людей. В числе их были и земляки Луки Жаравина: Иван Дмитриев Мыльников — приказчик Шапкина из Вологды; устюжане Иван Степанов Шубин и Терентий Судаков. Всех своих земляков Жаравин, конечно, запомнить не мог, но зато называл фамилии тобольских, гарских, томских, иркутских торговых и мастеровых людей, живших в то время в «урге» — ставке хана Галдан-Церена, а также в Яркенде, Кашгаре, Аксу и в других городах Восточного Туркестана, находившегося тогда под властью джунгар.

Сибирские власти в Тобольске придали большое значение рассказам русских скитальцев по Джунгарии. Лука Жаравин и другие выходцы из Яркенда были допрошены в Сибирской губернской канцелярии. Расспросные речи были подробно записаны и тщательно обработаны. Благодаря этому до нас дошел драгоценный исторический источник, позволяющий представить себе картину жизни русских людей, заброшенных в самую глубину Центральной Азии.

Лука Жаравин, как и остальные русские странствующие купцы, находился в Джунгарии в течение шести-восьми лет подряд. Раздав товары в долг, они собирали деньги, разыскивая своих клиентов по всей Джунгарии и посещая крупные города, населенные кашгарцами — подданными Галдан-Церена.

Сам Галдан-Церен жил в двух разных ставках. Летняя «урга» хана помещалась в долине реки Текес, возле северных склонов исполинской горы Хан-Тенгри. Зимняя же, «Большая урга» Галдан-Церена находилась у реки Или, западнее теперешней Кульджи, и местности, известной под названием Хоргос. Там высились глинобитные стены, за которыми вставали цветущие сады джунгарского властителя.

Путь в обе «урги» со стороны Сибири был долог и опасен. Наши вологжане, как и остальные путешественники, ехали в Джунгарию из крепости Семипалатной вверх по реке Чар-Гурбану, преодолевали горный хребет Калба, шли через Зайсанскую котловину и достигли перевала Хамар-Дабан. У подножия перевала путники были вынуждены разбирать телеги, вьючили их на «зверей», как тогда назывались верблюды, и проводили караваны до реки Эмель, где телеги вновь ставились на колеса.

Только преодолев три горных перевала, путешественники выходили в долину Или и направлялись к хоргосским садам Галдан-Церена.

В случае необходимости русские купцы ехали отсюда в летнюю ставку хана, на Текес, к подножию Хан-Тенгри. Они оказывались и самом сердце Тянь-Шаня!

От подошвы величественной треугольной вершины «Царя духов» на благодатные равнины Кашгарии — к Аксу, Кашгару, Яркенду и другим городам «Малой Бухарин» можно было проникнуть лишь по опасным ледяным ступеням, вырубленным на склонах тянь-шаньского перевала Мус-таг, где верблюдов и вьючных коней нередко спускали вниз на длинных арканах. Не менее опасным был и обратный путь из кашгарских городов к Текесу.

Лука Жаравин и его товарищи, возвратившиеся в 1745 году на родину, рассказали, что в древнем Яркенде, кроме уроженцев Вологды и Великого Устюга, жили и другие русские — разные мастеровые люди.

Какой-то Ефим Вяземский — по слухам, беглый мастеровой из алтайского Колыванского завода — завел в Яркенде плавильню для добычи серебра. Одновременно он промывал из каменной дресвы золото. В качестве доказательства прибывший вместе с Лукою Жаравиным тарский разночинец Иван Ушаков предъявил в Тобольске слиток, выплавленный из яркендской серебряной руды. Он уверял, что «по реке Яркене» есть уже немало заводов по добыче и плавке золота и серебра и все эти промыслы устроены русскими людьми.

Но самые удивительные сведения относились к урочищу Табак-Темурлян, близ Или, в одном дне езды от зимней «урги» Галдан-Церена.

Там в 1745 году находился русский мастер Иван Михайлов. Вместе с Ефимом Вяземским он не только построил медеплавильню на Или, но занялся и более сложными делами. Один из документов, помеченный тем же 1745 годом, так повествует о занятиях русских на Или:

«…Копают руду, пробурят буром и насыпают пороху и от того де вырывает из земли руду, и плавят де медь, и сделаны де меха и дуют водой, и делают трубы и тазы ламские, да делают те же бомбы, что насыпают в них пороху и запаляют фитилем и несет ее кверху высоко и разорвет; и у них де топоры и весь завод своим мастерством сделан… а работают де у них по другой год по три тысячи человек да по четыре тысячи быков… и в Иркене де другой завод завели…»

Свидетельство об изготовлении ракет русскими людьми, жившими в XVIII веке на берегах джунгарской реки Или, уникально.

Джунгары ценили высокое искусство Ивана Михайлова. Обращаясь к другим русским обитателям Или, они говорили: «Такие де мастеровые люди и вашей государыне надобны…»

Русские люди, жившие в Джунгарии и Кашгарии, оказывали большое влияние на коренное население страны, завоеванной джунгарами. Об этом свидетельствует хотя бы такой пример.

Через четыре года после возвращения Луки Жаравина из Джунгарии и Восточного Туркестана в Колывано-Вознесенский завод, что на Алтае, прибыл житель «Малой Бухарин» Адам Хозекельдин. Он привез написанное по-русски письмо, скрепленное подписями двенадцати правителей Яркенда, Кашгара, Хотана, Аксу и других городов Кашгарии. Кашгарцы посылали богатые дары — самоцветы, серебро, златотканые одежды — и просили русских оказать помощь и покровительство кашгарскому народу. Посол кашгарцев рассказал в Тобольске, что письмо в Россию составлено было при помощи русских купцов Алексея и Герасима, с которыми кашгарцы держали совет, прежде чем обратить свои взоры к России.

В «джунгарских» документах, открытых Г. Н. Потаниным и Чоканом Валихановым в омском ордонанс-гаузе, мелькают десятки имен русских людей, побывавших в далеких от их родины странах и не раз переходивших ледяные твердыни Тянь-Шаня.

Среди этих людей и оказались бывалые вологжане.

До последнего времени историкам не был известен год рождения героя исследования Тихого океана — Алексея Чирикова. Лишь недавно были найдены документы, говорившие о том, что Алексей Ильич Чириков родился в 1703 году.

Он закончил петровскую математико-навигационную школу в Москве, а затем обучался в Петербургской морской академии, где впоследствии сам стал преподавать кораблевождение.

Отличный морской офицер, Алексей Чирикав в 1725 году был назначен в экспедицию, отправлявшуюся на север Тихого океана. Этот поход возглавлял Витус Беринг.

На пути к Камчатке Чириков определял широту и долготу сибирских городов. Зимуя в Илимске, он деятельно занимался постройкой судов для следования экспедиции в сторону Якутска. Прибыв в Якутск, Чириков произвел там астрономические наблюдения, собрал данные о климате края.

Из Якутска в Охотский острог надо было доставить множество грузов. Летом 1727 года Чириков привез туда запасы продовольствия и отправился на Камчатку.

Силы экспедиции были сосредоточены в Нижне-Камчатске, на восточном берегу полуострова, где с великими трудами был построен корабль «Святой Гавриил».

На этом боте Витус Беринг, Алексей Чириков, Петр Чаплин и Мартын Шпанберг вышли в море для того, чтобы определить водный рубеж между Азией и Америкой.

Алексею Чирикову к тому времени уже были известны народные сведения о Большой земле, как называли тогда Аляску, лежащей к востоку от Чукотского Носа. Некоторые камчатские и анадырские землепроходцы утверждали, что на Большой земле еще в давние времена бывали русские люди, даже основавшие там свое поселение. Чириков знал, что Большая земля богата лесом, потому что к берегам Камчатки и Карагинского острова выбрасывало волнами стволы могучих хвойных деревьев.

Поэтому Чириков предлагал Берингу в случае необходимости зазимовать на земле, где «имеется лес», но ни в коем случае не оставлять попытки достижения Ледовитого океана и устья Колымы со стороны Камчатки. По его мнению, только так можно было решить вековую загадку о разделении морем Азии и Америки.

Но «Святой Гавриил» в 1728 году поднялся лишь до 67°18′ с. ш. и повернул обратно.

Правда, в 1728 году мореплаватели обошли «Чукотский угол» и убедились в том, что к нему «никакая иная земля нигде не подошла», открыли остров Святого Лаврентия, бухты Преображения и Святого Креста на азиатском берегу.

На обратном пути был найден один из островов Диомида (Гвоздева). Но, находясь в самой узкой части пролива между двумя материками, мореплаватели не видели американского берега!

Если бы Беринг прошел несколько восточнее, Северо-Западная Америка была бы открыта еще в 1728 году.

Удивительные противоречия! Уже в 1728 году русские — мореплаватели знали, что между Азией и Америкой существует только «малой переезд через море». Но Беринг, боясь превысить полномочия, не разделил того творческого горения, которым был охвачен Чириков.

«Святой Гавриил», возвратившись из похода, зазимовал в Нижне-Камчатске. Мичман Петр Чаплин составил карту плавания.

Летом 1729 года «Святой Гавриил» отправился с Камчатки и три дня шел к востоку. Исследователи надеялись достичь земли, которую обитатели Камчатки в погожие дни иногда видели «чрез море». Речь шла об острове, на котором потом нашел себе могилу командор Беринг!

Но налетел ветер, а за ним сгустился туман. Беринг круто повернул к югу и двинулся вдоль камчатского берега до его южного конца, обогнул Лопатку и достиг Большерецкого устья.

Перейдя Охотское море, «Святой Гавриил» закончил плавание в Охотске. Экспедиция возвратилась в Россию.

Несмотря на то, что данные похода считались государственной тайной, они были похищены иноземными разведчиками.

Чертеж похода был отправлен из Петербурга… польскому королю и попал в руки иезуита Дю-Гальда, сведущего в делах Китая и Тихого океана.

«Карта Чаплина», в составлении которой должен был принимать участие Чириков, очутилась в Королевской библиотеке в Стокгольме, другая «чаплинская» карта попала в библиотеку университета в Геттингене.

…В 1730 году Витус Беринг заявил: «Признаю, что Америка или иные между оной лежащие земли не очень далеко от Камчатки». Он предложил строить корабль для плавания от Камчатки в сторону Северной Америки.

Вскоре началось снаряжение Великой Северной экспедиции, которая намечала охватить своими исследованиями огромные пространства от Архангельска до Тихого океана. Отряду Беринга и Чирикова было поручено искать северо-западную окраину Америки.

Но не зря старался астроном Жозеф Николя Делиль, живший в Петербурге и, кроме «списыванья эфемерид», занимавшийся выкрадыванием русских карт! Не только на правах самонадеянного наставника Делиль сочинил для Чирикова и Беринга карту севера Тихого океана, на которой к югу от Камчатки была показана фантастическая Земля Жуана де Гамы.

Этой картой неукоснительно должны были руководствоваться русские моряки.

По Делилю выходило, что Земля Жуана де Гамы соединяется с Америкой и, в свою очередь, с «берегом полунощным», к северу от Калифорнии, при легендарном проливе, якобы открытом каким-то Мартином да Гиллером. Делиль исказил весь север Тихого океана!

Доводы Чирикова разбивали делилевский вымысел. Русский мореплаватель говорил о том, что Америка находится «не весьма далече от Чукоцкого восточного угла», ссылался на вести о Большой земле, полученные от землепроходцев капитаном Дмитрием Павлуцким в Анадырском остроге.

«…может быть, что от Павлуцкого слышится о самой Америке», — говорил Чириков и убежденно заявлял, что для «уведомления Америки» незачем ходить так далеко на юг, как этого хочет Делиль.

Алексей Чириков не сомневался в том, что при условии тщательной подготовки можно пройти из Ледовитого в Тихий океан. В связи с этим он правильно полагал, что морской отряд, посланный от устья Лены к Камчатке, «может свидетельствоваться, что Азия с Америкой разделяется водою…».

Но глубоко продуманные Чириковым предначертания для открытия Северного морского пути, пролива между материками и северо-западного берега Америки не были утверждены Адмиралтейств-коллегией.

Берингу было предложено пролагать свой путь по карте Делиля. Кроме того, русской экспедиции, вероятно тем же Делилем, были вручены рисунки, изображавшие виды Земли Иезо, которой никто никогда не видел. На них были указаны якорные стоянки, заливы, даже исчислены морские глубины! Возможно, что эта, с позволения сказать, «лоция» была составлена самим Делилем.

Земля Жуана де Гамы, Земля Иезо, Земля Компании — вот три кита, на которых держались все «познания» Жозефа Николя Делиля относительно севера Восточного океана.

Кроме всего, Делиль пристроил к Великой Северной экспедиции своего сводного брата Людовика Делиля де ла Кройера, бывшего офицера французской службы в Канаде.

Де ла Кройер носился с картой и фантастическими картинками Жозефа Делиля, убежденный в том, что он послан для указания русским морякам пути к берегам Северной Америки!

Уже на Камчатке, в мае 1741 года де ла Кройер, присутствуя на совещании русских офицеров, настоял на том, чтобы они продолжали придерживаться карты Делиля.

…Вечно похмельный от самогона из камчатской «сладкой травы», француз был в разочаровании. Летом 1741 года корабли Чирикова и Беринга не нашли никакой Земли Жуана де Гамы на месте, указанном Делилем.

Зато в ночь с 14 на 15 июля Алексей Чириков ранее Беринга достиг островов у побережья Северной Америки.

Он дошел до 55°36′ с. ш. и открыл область теперешнего острова Баранова (Ситха).

Оттуда корабль «Святой Павел» двинулся на северо-запад, вдоль архипелагов и побережья южной части Аляски и прошел четыреста верст подле матерой земли — мимо исполинских снежных гор, глубоких заливов и ледников, сползавших в море.

В правой руке оставались залив Якутат, остров Каяк, устье реки Медной, Чугацкий залив, Кенайский полуостров.

От Кеная Алексей Чириков спустился к острову Кадьяку, затем вышел к гряде Алеутских островов.

Здесь, у острова Адах, русские люди впервые встретились с алеутами, которые показались Чирикову «мужиками рослыми». Командир «Святого Павла» выменял у алеутов древко стрелы, шляпу, образцы сурьмы. Людовик де ла Кройер позабавил Чирикова неожиданным заявлением, что он сразу же «узнал» в алеутах… жителей Канады.

Тем временем на борту «Святого Павла» начались тяжкие бедствия. Голод, жажда и цинга мучили офицеров и матросов корабля.

Вскоре Чириков так ослаб, что был «по обычаю приготовлен к смерти». Но он был из тех людей, которые «изнемогают, однако же трудятся». Чириков, лежа на корабельной койке, вел журнал и отдавал приказания штурману Ивану Елагину.

«Святой Павел» шел сквозь «шторм великой с дождем и градом», а с 5 октября корабль окружила «великая стужа».

От цинги умерли офицеры Иван Чихачев и Михаил Плаутин. У самых берегов Камчатки закончил свой путаный земной путь и Людовик Делиль де ла Кройер…

12 октября 1741 года открыватели Северо-Западной Америки вошли в гавань Петра и Павла на Камчатке.

В декабре Чириков отправил донесения в Петербург. В них он сообщал, что еще в начале похода «открылось, что земли Ианн де Гамма нет». Зато на 55°36′ с. ш. мореплаватели «получили землю, которую признаваем без сумнения, что оная часть Америки».

Чириков исчислил в русских верстах расстояние от Камчатки до Америки, а открытые им земли привязал на карте своего плавания к Камчатке и Калифорнии.

Тяжко больной, покрытый цинготными пятнами, Чириков размышлял: не являются ли Алеутские острова продолжением Северной Америки?

Для того чтобы проверить это, он в 1742 году совершил плавание к острову Атту.

Взяв пеленги, исследователь убедился, что Атту — остров, а не «соединительная к Америке большая земля». Возвращаясь от острова Феодора, как он назвал Атту, Чириков увидел «остров святого Юлиана» (остров Беринга).

Люди «Святого Павла» не могли подозревать, что корабль проходит мимо свежей могилы Беринга и жалкого убежища его еще живых спутников!

Пакетбот Чирикова находился в каких-нибудь четырех милях от острова Беринга, но в это время берег закрыло густым туманом.

Чириков возвратился из похода. В августе 1742 года он был уже в Якутске. Оттуда он послал в Петербург документы своего похода в Северо-Западную Америку.

Только в 1746 году Алексей Чириков был вызван в Петербург. До этого он продолжал свои труды по Великой Северной экспедиции в глухом Енисейске.

В столице он написал предложения для Адмиралтейств-коллегий. Он хотел, чтобы был основан город в устье Амура, устроены корабельные пристани на Пенжинском море, заложены крепости в Новой России, как он хотел назвать Северо-Западную Америку.

Чириков составлял общие карты великих русских открытий на северо-востоке. Эти чертежи 1746 года были разысканы лишь советскими исследователями.

О своих огромных заслугах он ничего не говорил, но с гордостью писал, что благодаря подвигам русских мореплавателей «открылось на малой части земноводного глобуса много земель и островов, о которых до упомянутого времени не было известно…».

Алексей Чириков, открыватель Северо-Западной Америки, умер в 1748 году в болезни и нужде, прожив на свете всего сорок пять лет.

Почти двадцать лет его жизни прошло в скитаниях и опаснейших походах, давших блистательные плоды.

Каждый человек нашей страны должен знать имя этого героя русской науки. Имя Алексея Чирикова должно быть на страницах учебников, на бортовой надписи советского корабля, в названии нового города…

В XVIII веке русские мореходы из Охотска и Камчатки совершали отважные плавания к Алеутским островам и Аляске, а в самом начале XIX столетия, заселив Аляску, достигли солнечной Калифорнии и кораллового берега Сандвичевых (Гавайских) островов. Среди первых исследователей севера Тихого океана были и уроженцы бывшей Владимирской губернии.

В моей «Тихоокеанской картотеке» собраны сведения об одном из них — купце-мореходе Степане Постникове.

В 1759 году Степан Постников жил в Большерецке на юго-западном побережье Камчатки. Войдя в долю с Семеном Красильниковым, Семеном Кульковым и Степаном Тюриным, предприимчивый владимирец построил на реке Камчатке судно. В качестве опытного морехода был приглашен Степан Черепанов. В сентябре 1759 года корабль «Захария и Елисавета» вышел в море «для изыскания новых островов и народов», как говорил тогда о подобных походах знаменитый камчатский мореход Степан Глотов. На борту судна было сорок два промышленника.

Путешественникам пришлось зазимовать на Командорах. Судя по очень толковому описанию, составленному впоследствии со слов Черепанова, они побывали на острове Беринга. Мореход описал Саранное озеро на северном побережье острова, живо рассказал об охоте на морских коров, которые еще водились тогда у Командорских островов. Люди с «Захарии и Елисаветы» кололи огромных животных железными спицами на длинных древках. Каждая морская корова давала до 150 пудов чистого мяса, не уступавшего по вкусу говядине, и более пятидесяти пудов жира.

Насушив мяса и натопив впрок жира, мореплаватели направились к Алеутским островам, где начали промысел морских бобров. В описании Черепанова можно узнать остров Атту, самый крупный среди Ближних островов, с его труднодоступными для высадки скалистыми берегами и снежными горами. Русские промышленники внимательно наблюдали жизнь алеутов Ближних островов, и Черепанов записал много ценного о жизни, быте и верованиях обитателей Атту.

«…Когда станем есть же, что сами едим, то и тем алеутцам уделяем, не минуя никогда…» — рассказывал потом Черепанов о своей дружбе с туземцами. Мореходы помогли одному из алеутов вылечить тяжелую рану на руке, и в знак благодарности тот принял русское имя — Леонтий.

В 1762 году путешественники вернулись с Алеутских островов, доставив 1750 бобров.

Одновременно с «Захарией и Елисаветой» у Ближних островов находился корабль «Адриан и Наталья» под командой знаменитого Андреяна Толстых. На корабле служил суздальский крестьянин Иван Кокин, который участвовал в замечательном походе Толстых к Андреяновским островам (Канага, Б. Ситхин, Танага, Атха, Амля, Адах).

На острове Атха, увенчанном высоким вулканом, Иван Кокин отыскал алеута-подростка, круглого сироту, и с согласия тойона (старшины) острова взял мальчика к себе, назвав его Фомой. Алеут Фома впоследствии обучился русскому языку и долго жил среди камчатских мореходов. Суздалец, очевидно, воспитывал и другого алеутского мальчика — Стефана. Стефан был «пленником незнаемых народов» и бежал к русским, как только узнал, что они высадились на одном из островов. В 1764 году корабль, на котором находился Иван Кокин, возвратился на Камчатку.

В 1762 году Степан Постников вместе со своими компаньонами послал корабль для зимовки на остров Уналашка. Судном командовал мореход Петр Дружинин. Промышленники разделились на три отряда: первый остался в Кошигинской гавани на Уналашке, второй зимовал в заливе Калехта, а с третьим пошел на остров Сиданак сам Дружинин. Замечательно, что Дружинин с 30 товарищами построил на месте зимовки небольшую крепость, вероятно, первую во всей будущей Русской Америке. В это предприятие была вложена какая-то часть средств и Степана Постникова.

Поход стоил больших жертв. Сам Дружинин погиб на Сиданаке, а его корабль, зимовавший на Уналашке, сгорел. Кажется, это был именно «Захария и Елисавета».

В 1764 году один из Кульковых, компаньонов Степана Постникова, побывал в Петербурге и рассказал там подробно о последних открытиях на Алеутских островах. Его рассказы стали известны М. В. Ломоносову, который в то время писал одно из своих сочинений — «О северном мореплавании на восток по Сибирскому океану».

Между тем остальные участники мореходного товарищества Постникова продолжали свою деятельность. Один из них, Степан Тырин, в том же, 1764 году посылал корабль «Св. Петр и Павел» к острову Атту, где мореходы Тырина встретились с доблестным Андреяном Толстых.

Мореход с «Захарии и Елисаветы» Степан Черепанов с 1768 по 1773 год находился в плавании к Ближним и Андреяновским островам на корабле «Николай».

Семен Красильников, участник компании Постникова и Кульковых, посылал за бобрами, котиками и песцами судно «Владимир» с мореходом Тихоном Сапожниковым. Сапожников позднее прославился тем, что однажды, потеряв в открытом море ориентиры, проплыл от берегов Аляски до тропиков.

Наконец, на самом исходе XVIII века и в начале XIX столетия нам встречается имя суздальского купца Петра Кутышкина. От него остался весьма своеобразный документ.

После смерти знаменитого основателя Русской Америки, открывателя острова Кадьяка и части материка Аляски, Григория Шелехова, Кутышкин подал царю прошение, в котором уверял, что является одним из основателей мореходно-промышленной компании Шелехова.

Суздальский купец добивался, чтобы его признали участником Российско-Американской компании и разрешили воспользоваться долей в ее богатых прибылях. Прошение Кутышкина и переписка учреждений по поводу этого прошения недавно были найдены.

Разумеется, именами Степана Постникова, Ивана Кокина, Якима Карнаухова и Петра Кутышкина нельзя исчерпать список выходцев из Владимирской губернии, так или иначе участвовавших в замечательных открытиях на севере Тихого океана. Я рассказал об этих людях в надежде, что дальнейшие поиски в архивах Владимира пополнят наш скромный список отважных владимирских мореходов и наши знания об их деятельности.

Известный путешественник И. П. Фальк проезжал в 1772 году через Тобольск и встретился там с необыкновенными ямщиками Черепановыми. Фальк рассказывал, что Козьма Черепанов был талантливым резчиком и зодчим, имел библиотеку в четыреста книг и владел познаниями в области математики, механики и истории. Его брат Иван Черепанов, ошибочно названный у Фалька Ильей, ревностно собирал исторические сведения о Сибири и пограничных с нею странах. Иван Черепанов читал не только петербургские газеты и журналы, но следил и за научной литературой того времени — знал, в частности, ряд изданий Российской академии наук. Этот удивительный человек «сочинил сибирскую летопись и, занимаясь ею, не покидал своего ремесла», — свидетельствовал И. П. Фальк. Сибирскую летопись ямщик-ученый закончил в 1760 году, когда ему было 36 лет.

Доктору исторических наук А. И. Андрееву удалось разыскать остававшуюся почти неизвестной рукопись «№ 2214» из собрания бывшего Румянцевского музея. В отличие от остальных известных к настоящему времени списков «Черепановской Летописи», эта рукопись содержит наиболее полный текст произведения трудолюбивого сибирского ямщика. Это большая книга в 509 листов, украшенная киноварными начальными буквами. Часть ее переписана на бумаге тобольской фабрики Корнильевых.

А. И. Андреев считает, что именно эту рукопись и показывал путешественнику Фальку ученый ямщик в 1772 году. Вся книга переписана одним почерком и, кроме того, имеет предисловие и послесловие, составленные Черепановым. В вводной части своего труда летописец говорит, что он изучал творения Птолемея, Платона, читал сочинения греческих и латинских древних писателей и восточных историков. Черепанов был знаком с летописями основоположников сибирской истории — Саввы Есипова и Семена Ремезова.

Ученый ямщик впервые использовал в своем труде такой ценный источник, как «Краткое известие о народе остяцком…», хранившееся в рукописи в Тобольске. Он хорошо знал также архивные данные об открытиях русских в Центральной, Восточной и Северо-Восточной Азии. Кроме печатных и архивных источников, собранных лично, Иван Черепанов использовал для работы различные свидетельства своих современников, их личные дневники.

«Летопись Сибирская» представляет собой, по существу, энциклопедию жизни Сибири в 1578–1760 годах. Исследователи считают, что особенно ценна она в той части, где Черепанов описывает события после 1612 года. Тобольский ямщик оказался великолепным историком, труд которого пережил века.

В свое время мне посчастливилось найти в архиве Северодвинского музея в Устюге Великом записи «великоустюжского штаб-лекаря, Академии наук корреспондента Якова Фриза».

Штаб-лекарь в 1793 году встретил в Устюге участника похода Никиты Шалаурова, слепого старца Максима Старкова, и записал с его слов интересные сведения. О записях Фриза мы еще скажем подробно, а пока попробуем, насколько это представляется возможным, установить, как начиналась героическая жизнь Шалаурова.

В златоглавый Устюг Великий — город, откуда вышли Дежнев, Атласов, Хабаров, Булдаков и другие смелые путешественники, — Шалауров пришел из Вятки. Это было, очевидно, в те годы, когда в Устюге Великом были получены первые сведения об открытии русскими Аляски, Алеутских островов и Командор. В Устюге или уже в Сибири судьба столкнула Шалаурова с Афанасием Баховым — «природным устюжанином», как его называет Фриз.

Вокруг Бахова, считавшегося поверенным соль-вычегодского купца-морехода Жилкина, объединились Шалауров, якутский купец Новиков и другие лица. Они соорудили утлый шитик — кораблик, сшитый китовым усом, — и пустились к острову Беринга. Это было в 1748 году, через семь лет после гибели великого командора.

В этот поход Шалауров и Бахов видели берега Америки — всего вероятнее, гору св. Илии, открытую русскими. У Командор кораблик Шалаурова потерпел крушение, и его выкинуло на острые скалы острова Беринга. Выброшенные на камни Бахов и Шалауров лежали, может быть, на том месте, где голодные песцы когда-то глодали ботфорты еще живого Беринга! Мореходы целых два года терпели огромные бедствия и лишения — голод, холод, болезни. Но мужественные люди не покладая рук работали над восстановлением разбитого судна. Используя части пакетбота Беринга «Святой Петр» и обломки своего шитика, они терпеливо строили новое суденышко. Когда оно было готово, отважные мореходы вернулись в Охотск.

Так начал свои скитания Никита Шалауров. Не там ли, у могилы Беринга, упорный исследователь решил «найти проход из Атлантического океана в Великий и открыть путь через Северный океан в Индию»? Шалауров копил силы для новых подвигов.

…В 1757 году дочь Петра Великого Елизавета возвратила шпагу Федору Соймонову и произвела его в сибирские губернаторы. Бывший каторжник, ввергнутый в опалу челядью Анны Иоанновны, когда-то блестяще образованный ученый и прекрасный моряк, Соймонов снял каторжное платье и сел за стол своей канцелярии в Тобольске.

Соймонов с огромной энергией начал исследовать и преобразовывать Сибирь. Из записок Фриза видно, что он поддержал дерзновенный замысел Шалаурова (с которым мог встречаться еще в Охотске, когда работал там как каторжник на солеваренном заводе) искать путь в Индию вокруг Северной Азии. Во время похода Петра на Дербент Соймонов сам говорил великому шкиперу, что «Сибирские восточные места и особенно Камчатка, от всех тех мест и Японских, Филиппинских островов, до самой Америки по западному берегу остров Калифорния найтится может, и поэтому много б способнее и безубыточнее российским мореплавателям до тех пор доходить возможно было против того, сколько ныне европейцы, почти целые полкруга обходить принуждены…».

Петр Великий «прилежно слушать изволил» эти слова своего любимого адмирала. И каторжник, у которого спина еще не зажила от кнута надсмотрщика, еще не закрылись изъеденные солью раны на руках, вместе с простым незнатным вятичем и устюжанином разработали план похода в Индию из Сибири. Неукротимая жажда искательства охватила Шалаурова. Он отдал деньги на постройку корабля, постиг сложную науку мореходства. Шалауров стал первым помощником Афанасия Бахова.

«…В бытность Тобольского губернатора Федора Ивановича Соймонова согласились два купца, первый вышеозначенный Шелагуров, а второй природный устюжанин Бахов, с 75 человеками, спускаясь вниз по реке Лене и по восточным сибирским берегам с намерением пробраться, ежели возможно будет», — повествовал устюжский штаб-лекарь Яков Фриз.

«Прозимовав на устье Лены, отправились они своим судном, 1758 года, 20 июля, до устья Яны, отстоящей от Лены на 405 верст, куда и пришли в исходе сентября. Пробыв же здесь два года, продолжали свой путь 1760 года, в июле, к устью Индигир-реки, расстоянием от Яны 565 верст, отсюда отправились они до реки Колымы, по расстоянию 760 верст, куда прибыв в сентябре, жили тут паки два года. А между тем Бахов пришел в несогласие со своим товарищем и остался на месте. Шалагуров же один, не оставляя предприятия, отправился 1762 года, 20 июля, от Колымы до Шелагского мыса, следовательно, под 74° широты и 190° долготы, от Колымы же 420 верст. Тут будучи он притеснен 16 суток ужасным льдом от 4 до 15 сажен толщины, принужден был по оному бечевою далее тянуть свое судно, но, нашед невозможность, возвратился в Колымское устье, где Бахова нашел умершим…» Шалауров сложил руки? Нет, он мчится через всю Сибирь в Тобольск к Соймонову, а оттуда в Петербург и добивается содействия правительства, написав свое знаменитое «Доношение» о четырехлетних скитаниях во льдах. Вдохновенный простолюдин не теряет надежды пробиться сквозь ледяные стены Сибири к просторам Тихого океана! Снарядив судно, Шалауров пошел вдоль необитаемого берега между устьем Колымы и Шелагским мысом. В тот год в морях южного полушария плавал сэр Байрон — дед великого поэта, в России снаряжалась экспедиция Чичагова для похода с русского Севера в Индию, а Степан Глотов открыл остров Кадьяк у берегов Северной Америки.

Никита Шалауров пробился за Баранов Камень и вскоре увидел долгожданный Шелагский мыс. Но, как пишет Яков Фриз, Шалауров, «перебравшись за Шелагский мыс, безвестно пропал и уповательно около тех самых мест, где капитан Кук, пройдя с другой стороны Чукотский нос, нашел непреодолимую невозможность. Спустя же некоторое время про судно Шелагурова (Яков Фриз упорно зовет нашего героя почему-то Шелагуровым! — С. М.) от коряков слышно было, что оное найдено сожженным и многие из людей его мертвыми… Путешествия шелагуровского до Шелагского мыса участник, Великоустюжской округи, окологородного Спас-Щекинского прихода крестьянин Максим Старков, отойдя от его сотоварищества, возвратился сухим путем из Колымы через Верхне-Анадырский острог в Камчатку, а оттуда — домой. Сей осьмидесятилетний старик еще и поныне здоров и крепок, но только лишился зрения, будучи в Сибири», — заключает свой рассказ устюжский летописец.

День гибели Шалаурова в 1764 году неизвестен.

Воля Шалаурова, его вера в победу заставляют думать, что он до конца не выпустил из рук колеса штурвала. Яков Фриз написал о Шалаурове далеко не все. Он, например, не упоминает, что знаменитый мореход открыл залив Чаунская губа к востоку от Колымы и впервые описал его.

Выходец из народа выполнил непосильную по тому времени задачу, пройдя от устья Лены до Шелагского мыса и лишь немного не пробившись до Чукотского и Берингова морей. Позднее русские мореходы сомкнули цепь исследований Шалаурова, достигнув Шелагского мыса с востока. Но Шалауров раньше многих, гораздо ранее Кука, хотел найти путь из ледяной Сибири в Индию.

В начале прошлого века русские исследователи на побережье восточнее Шалагского мыса нашли место предполагаемой гибели отважного морехода — остатки его избы. Ранее, в 1785 году, Биллингс и Сарычев разыскали стоянку Шалаурова в восточном устье Колымы, рядом с сигнальной башней Дмитрия Лаптева.

О судьбе замечательного морехода знал А. С. Пушкин. Повесть о Шалаурове лежала в библиотеке великого поэта в числе книг о замечательных русских открывателях на северо-востоке Азии. Знаменателен острый интерес Пушкина к Ермаку, Атласову, Федоту Алексееву, Крашенинникову, Шелехову, герою Аляски А. Баранову и другим. Пушкин изучал историю деятельности этих безгранично храбрых и предприимчивых людей.

Шалауров был достойным их представителем.

Некоторые открытия сначала совершаются за письменным столом. Это относится и к архивным поискам, что хорошо знакомо тем, кому приходилось ими заниматься. В моей Тихоокеанской картотеке несколько лет лежали и дожидались своей очереди материалы об Илларионе Рассохине (Россохине), русском знатоке Китая, прожившем долгое время в Пекине.

Однажды, просматривая эти материалы, я подумал, не найдется ли в них путеводной нити к новым данным о Рассохине.

В одном из источников мелькнуло короткое указание о связях Рассохина с Казанью. Поскольку в Казани в разное время жили замечательные ученые — знатоки Востока, архивы города должны были содержать богатые сведения о восточных странах. Я сообщил директору библиотеки Казанского университета М. К. Андрееву свои соображения о «китайских» материалах и попросил их поискать.

Скоро из Казани пришли исписанные крупным почерком листки с перечнем русских рукописей о Китае. И в этом списке был упомянут Илларион Рассохин!

Вот что мне было известно к тому времени об Илларионе Рассохине.

Уроженец Сибири, он юношей поступил в «монгольскую» школу, открытую в 1725 году в Иркутске. Бурятский лама Лапсан, впоследствии — Лаврентий Нерунов, и Николай Щелкунов учили Иллариона Рассохина монгольскому письму. Прошло два года, и юношу решили послать в Пекин вместе с двумя другими учениками ламы Лапсана.

В 1727 году в Китай отправился торговый караван под начальством Л. Ланга и Дмитрия Молокова. С этим караваном и отправились в путь трое юношей из «монгольской» школы в Иркутске. На второй день рождества 1727 года русские путешественники пришли в Пекин.

В столице Китая вскоре был утвержден русско-китайский договор о вечном мире, о границах, торговле, о постройке в Пекине русского посольского и торгового подворья. В договоре был пункт, прямо касавшийся юного ученика из «монгольской» школы в Иркутске: русские получили право держать в Пекине трех священников и шесть молодых людей «для узнания китайского языка». Русская Духовная миссия в деле изучения Китая и его культуры намного опередила Западную Европу.

Илларион Рассохин обучался вместе с Иваном Быковым, впоследствии выдающимся знатоком маньчжурского языка; в Пекине тогда жили также Михаил Позняков, Герасим Барщиков, Алексей Владыкин, Иван Пухарт. Они прибыли из России позже Рассохина.

В одной из бумаг архива Академии наук под 1734 годом есть упоминание о том, что в Пекине живет русский студент, «который в сочинении китайского лексикона в Китайской земле трудится». Речь, видимо, идет либо о Рассохине, либо об Иване Пухарте.

В так называемых «Портфелях» Миллера лежит помеченный 1736–1737 годами план Пекина. На нем обозначены посольский двор, кладбище и русские церкви. Вместе с планом Пекина в этих бумагах хранился и «журнал» похода русского каравана в Китай «через Наунскую дорогу», то есть через Маньчжурию, и возвращение его другим путем — пустыней Гоби на Кяхту. Рассохин писал примечания к «Журналу».

В 1737 году Илларион Рассохин со своим старым знакомым Л. Лангом и «комиссаром» каравана Ерофеем Фирсовым вернулся на родину.

Затем Рассохин, вероятно, вместе с Фирсовым отправился из Чикойской Стрелки (русская крепость на реке Чикой, неподалеку от Кяхты) водой на Иркутск и Москву. Четыре дощаника были нагружены самоцветами, шелком, серебряной и золотой утварью и слитками, чаем — «джуланом» и «манихвалом», финифтью… Среди этих даров Китая находились четыре больших ящика с пекинскими книгами и рукописями. Трудно сказать, что именно было и этом плавучем книгохранилище. Но, без сомнения, Рассохин вез в Россию отпечатанное в Пекине в 1723 году описание путешествия китайского посольства к хану волжских калмыков Аюке. Примечательно, что это посольство, пропущенное через Сибирь с согласия Петра Великого, возглавлялось начальником русского каравана Петром Худяковым. Об этом свидетельствует статья в третьем томе известного словаря Плюшара.

Отчет о походе из Пекина на Волгу был составлен китайским толмачом и историком Тулишеном, сопровождавшим посольство к Аюке в 1712 году. К сочинению была приложена редкостная карта Сибири. Впоследствии Илларион Рассохин перевел записки Тулишена, надписи на карте и напечатал их в «Ежемесячных сочинениях» (1764). Забавно описывая ископаемых сибирских мамонтов и считая, что они обитают в подземных норах, Тулишен лишь повторял слова своего августейшего покровителя китайского императора-маньчжура Кан-си (1662–1723), который в одном из своих сочинений писал о Фен-шю — подземной крысе Севера величиною со слона.

Сразу же после возвращения на родину Рассохин был произведен в прапорщики «за сыскание географической карты всего Китайского государства и за перевод ее». Произошло это в 1738 году, а карта Кан-си, как уже сказано, попала в Россию еще до смерти Петра. Какую же карту «сыскал и перевел» Рассохин? Нам это пока неизвестно, одно лишь несомненно — Рассохин привез ее в Петербург ранее, чем она попала в Западную Европу.

Позднее, в 1745–1746 годах, Рассохин перевел вместе с Василием Кузнецовым и Егором Павинским новую большую карту Китая, а спустя три года — атлас китайских земель из четырехтомной книги Дюгальда.

…Все началось с того, что в 1747 году в Нежин приехал купец Иван Шереметцов, родом из города Севска, что в Орловской губернии. Севск славился торговлей конопляным маслом, пенькой, паклей.

У Шереметцова были кое-какие деньги, которые он намеревался вложить в выгодное дело. В Нежине в то время находился грек Дмитрий Цыпоев. Познакомившись, оба купца объединили свои капиталы, и бывалый грек поехал для торговых дел в Персию, но там пропал без вести.

В 1760 году в Россию прибыла сестра Цыпоева и заявила в Коммерц-коллегии, что ее брат в 1755 году умер, и не в Персии, а в далекой Индии. Гречанка появилась затем в Севске и Нежине и вручила местным магистратам указы из Петербурга. Указы повелевали отыскать капитал и пожитки Цыпоева в Индии.

Ивану Шереметцову тоже хотелось вернуть свою долю, вложенную в общее торговое дело. С этой целью он вошел в соглашение с купцом Николаем Ивановым Челобитчиковым из Трубчевска, который подрядился ехать в Индию.

Весной 1760 года Челобитчиков двинулся в путь через Киев, Яссы, Бухарест и вскоре очутился в Константинополе. В 1761 году он двинулся из Турции в Месопотамию, затем плыл по Тигру до Багдада, а далее пошел сушей до берегов Евфрата. Там он сел в почтовую лодку и добрался на ней до Бассоры. Оттуда открывался прямой корабельный путь «Персидским заливом в Большой океан в Бангальское владение, до назначенного мне города Кальката», — писал впоследствии сам Н. И. Челобитчиков.

Вскоре он очутился в Калькутте, где узнал, что грек Дмитрий Цыпоев действительно умер там в 1755 году. В тот год восставший в Калькутте народ лишил англичан их капиталов и имущества, и только спустя два года английские купцы утвердились здесь снова.

Челобитчиков стал хлопотать перед английским губернатором о возмещении ему убытков. И хотя все векселя и торговые бумаги Цыпоева исчезли, купцу удалось вернуть часть цыпоевского наследства.

Три года пробыл Челобитчиков в богатом и шумном индийском городе и, порядком истратившись, решил двинуться в обратный путь. В Бенгальском заливе он сел на корабль Ост-Индской компании и отправился в Мадрас.

Вернувшись в Россию, трубчевский купец предпринял в 1765 году «для примечания ост-индской коммерции» путешествие в Малакку, которой в то время владели голландцы. Собрав сведения о торговле в стране пряностей, Челобитчиков проехал в Кантон.

1766 год застал любознательного путешественника на острове Святой Елены, где в порту Джемстоун в трюмы кораблей грузили бычьи кожи и китовый ус. Отсюда неутомимый трубчевец направился в Лондон, но долго там не задерживался, решив плыть в Лиссабон, чтоб «снискать лучшее познание о коммерции». Через год путешественник появляется в Гавр-де-Грассе, посещает Руан и Париж.

Из Франции Челобитчиков возвращается в Лондон и в 1768 году заканчивает свои путешествия на берегах Невы, где до этого ни разу еще не бывал.

О скитаниях Н. И. Челобитчикова по земному шару стало известно лишь недавно, когда в Центральном государственном архиве древних актов был найден документ, написанный им лично. Это была челобитная о приеме его в санкт-петербургское купечество. Челобитчиков считал, что накопленные им знания о «коммерциях» в Индии и странах Западной Европы позволят ему быть, как говорим мы сейчас, специальным консультантом по вопросам заграничной торговли.

Мы не знаем, чем кончились хлопоты Н. И. Челобитчикова — остался ли он в «Северной Пальмире» или возвратился в родной Трубчевск.

Но только теперь стало известно, что Челобитчиков побывал в Индии гораздо ранее нашего русского путешественника Филиппа Ефремова; посещение же им Малакки и Кантона в те времена, на мой взгляд, является событием совершенно исключительным.

В начале прошлого столетия в Бухтарминской крепости появился человек, на вид лет пятидесяти. На правом виске у него был виден глубокий шрам, на лбу белел рубец от удара копьем, на левой руке отсутствовал большой палец.

Этого человека звали Филиппом Сергеевичем Ефремовым. В чине коллежского асессора он занимал должность директора Бухтарминской таможни.

Необычайные приключения уроженца города Вятки, сына стряпчего духовной консистории Филиппа Ефремова начались в 1774 году. Тогда ему исполнилось двадцать четыре года, и он имел чин сержанта Нижегородского пехотного полка. С двадцатью казаками и солдатами при одном орудии Ефремов был послан на заставу Донгуз, верстах в тридцати к югу от Оренбурга, неподалеку от Илецкой Защиты.

Вскоре пятьсот пугачевцев, напав на заставу, пленили Ефремова с его солдатами. Пугачевцы, по выражению сержанта, не знали «военных предосторожностей» и потому не поставили караула. Ефремову удалось бежать.

Он добрел почти до самого Оренбурга, но попал в руки кочевников, которые увезли Ефремова и двух его товарищей в степи, а затем отправили в Бухару, где пленников продали некоему ходже Гафуру. Гафур же в припадке родственных чувств подарил Ефремова своему тестю, правителю Бухары — Данияль-бию, которого Ефремов в своих записках всюду называл Даниар-беком.

Всесильный вельможа Бухарского ханства, носивший титул аталыка — «отца многих», задумал обратить Ефремова в магометанство. Пожаловав бухарскому пленнику суконный кафтан и два с половиной червонца, Данияль-бий не пожалел для Ефремова и пуда соли. Когда тот отказался принять мусульманство, аталык приказал развести соль в горячей воде и после того, как крепкий рассол остынет, вливать его Ефремову в рот. Подобную пытку редко кто выносил; люди на второй день после истязания обычно умирали, если их сразу же не отпаивали топленым бараньим жиром.

Аталык увидел, что все «мучения недействительны» и Ефремов непоколебим. Не успело на губах пленника застыть прогорклое сало, как Данияль-бий дал Ефремову чин лензибаши-сержанта. Пленник скрепя сердце согласился служить в бухарской армии в расчете, что ему рано или поздно представится случай бежать.

Он побывал под стенами Самарканда, ходил в Мерву и вскоре был уже в чине юзбаши (сотник). Под началом Ефремова состояло сто всадников, в том числе двадцать русских людей.

К тому времени он успел хорошо изучить Бухару, ее жителей и впоследствии составил описание «Бухарии». Особенно знаменательна в этом сочинении глава «О пребывании в сих местах россиян».

Филипп Ефремов узнал, что во времена Петра Великого в Хиву отправилась миссия Александра Бековича-Черкасского, которая вскоре была почти целиком истреблена. Но Ефремову все же удалось отыскать нескольких столетних стариков, в молодости своей служивших в злополучном отряде Бековича-Черкасского.

Оказалось, что в свое время владетель Хивы отправил их в числе ста пленников в Бухару. Хан Бухарский Абдул-Феиз (1711–1747), отдавая должное отваге и мужеству русских людей, поручил им охрану своего дворца. Одному из русских был дан чин гопчибаши — полковника. Вскоре он получил во владение город Ванкент со всей его округой, а затем был поставлен на княжение в городе Шаршаузе. В Ванкенте русские построили какой-то каменный круглый «столп» высотою в 50 саженей. Русский князь Ванкента и Шаршауза был убит в 1756 году по приказанию Муххамед-Рахима, персидского военачальника, захватившего власть в Бухаре.

…Филипп Ефремов страдал от бухарского зноя и плохой питьевой воды. Он сорок три раза заражался риштой — подкожным червем-волосатиком — и выгонял его из своего тела, прикладывая тутовые листья, сдобренные постным маслом.

Несмотря на тяжелые испытания, пленник прилежно изучал климат Бухары, сельское хозяйство, шелководство, состояние военного дела.

Когда Ефремов вернулся в Бухару из похода на хивинцев, в него влюбилась персиянка, ключница Данияль-бия, которая уговорила своего суженого бежать вместе с ней из постылой бухарской неволи. Ефремов за 100 червонцев подкупил правительственного писаря, и тот составил подложную грамоту; согласно ей Ефремов якобы отправился в Коканд в качестве бухарского посла. Ключница выкрала у аталыка, когда он спал, ханскую печать, и заговорщики скрепили ею грамоту. Через два дня Данияль-бий отрядил Ефремова в Хиву, но тот повернул к Коканду. С ним ехали два русских спутника. Поддельная грамота открывала беглецам ворота любого города.

По-видимому, уже тогда Ефремов вел свои записи о Нарбутбии, владетеле кокандском, заключившем союз с китайцами. Недавний бухарский пленник исчислял расстояние от Бухары до Самарканда, Ура-Тюбе, Ходжента, Коканда, Маргелана, Оша.

В Маргелане Ефремов узнал, что местные купцы хотят ехать в «город Кашкар». Он закупил на рынках города товары и сказался «ногаем» — татарином, ибо торговые татары из России обычно ходили в Кашгар. Очевидно, Ефремов неплохо говорил по-татарски.

Любознательный путешественник установил, что в горах между Ошем и Кашгаром кочуют гиргизы — «от киргиз-кайсаков особливого роду». Это чрезвычайно ценное наблюдение, так как даже в XIX столетии ученые часто не видели различий между двумя этими народами.

В пределы Восточного Туркестана беглец вступил через перевал Терек-Даван и пошел далее на Иркештам, Мин-юл и Янги-шар. На горных высотах умер один из русских спутников Ефремова.

В пути Ефремов видел разработки свинца в урочище Кургашин-каны, которые добрых сто лет спустя были описаны другими русскими путешественниками.

Наконец Ефремов достиг Кашгара. Он осмотрел «городовые ворота» крепости и описал «великий торг», куда съезжались купцы из России, Коканда, Бухары, Китая и других стран. Из Кашгара странник вознамерился ехать в Яркенд.

«От Кашкары до города Ярканту езды 5 дней, дорога песчаная в нем городовых ворот 5. У рынку круглый каменный столп вышиною в 40, а толщиною в 2 с половиной сажени, и небольшая речка проточная. Вообще, в сей стране 5 городов, под покровительством китайского богдыхана. Возле тех городов находятся малые местечки, в коих живут только китайцы», — писал Ефремов.

В Яркенде путник не только вновь закупил товары, но ничтоже сумняшеся приобрел себе «слугу черного арапа». Товары Ефремову были нужны для оборотов в Тавате. Так он называл Тибет, о котором прослышал на яркендских рынках.

Неистощимая любознательность влекла бывшего бухарского невольника к новым горным высотам. За ними лежала уже совсем неведомая европейцам страна.

Тридцать пять дней провел в пути Филипп Ефремов, питаясь пшеничным толокном и чаем. Он простодушно обмолвился, что дорога лежала между горами «по косогорью», а в середине гор протекала река Атак. Это Ак-Таг, один из истоков реки Яркенд, прорывающийся сквозь горные теснины.

Через какие же «косогоры» проходил странник? Иного пути ему в Западный Тибет не было, кроме как через перевалы Карлик-Даван (17 300 футов), Сугет (17 600) и страшный, усеянный костями павших животных, перевал Каракорумский на высоте в 18 550 футов; за ним лежало пустынное Каракорумское нагорье.

На пути в Западный Тибет Ефремов преодолел очень высокий перевал. Определить его я затрудняюсь; возможно, это был Кардунг. Горное удушье, по выражению путешественника, захватывало дух «человек и лошадям». На этом, самом гибельном косогоре умер второй товарищ Филиппа Ефремова. Он по русскому обряду похоронил тело погибшего и продолжал путь. Лошади пали. Ефремов брел со своим арапом среди каменных россыпей и, преодолев еще несколько высоких перевалов, вступил в Ладак — страну, орошаемую верховьями Инда. Он не мог миновать Лех — главный город Ладака. Некоторые исследователи считают, что Ефремову даже удалось пройти гораздо южнее Леха, до города Зангла, где путешественник пробыл двадцать пять дней.

Там Филипп Ефремов собрал первые данные для будущего точного «Описания Тевату, или Тибету»; оно начиналось с перечисления названий Тибета, существующих у различных народов.

Как исследователь Ефремов был очень честен перед собой. Он никогда не утверждал того, чего не знал, и говорил, например, прямо: «Просторная Тибетская земля, коей окружность мне неизвестна, отчасти гориста, а отчасти состоит из пространных равнин и песчаных мест».

Путешественник дал описание высочайших вершин Тибетского нагорья, рассказал о земных богатствах страны — золоте, серебряных рудах, железе, меди, сере и селитре, горном хрустале и мраморе. Глава «О зверях» содержит сведения о яках, диких ослах — куланах, кабарге.

Характеризуя народы Тибета, бухарский пленник подробно осветил верования и обычаи тибетцев, рассказал о далай-ламе.

Наблюдательность и осведомленность Филиппа Ефремова поразительны. К примеру, он пишет о «гау» — ладанках с изображением божеств, о живой богине Тибета, жившей на острове посреди озера Ямдок. Все эти сведения вполне достоверны; они были подтверждены исследователями, посетившими Тибет спустя сто с лишним лет после Филиппа Ефремова.

В Тибете он повстречал трех нищих странников-мусульман, направлявшихся в Мекку, и присоединился к ним.

«Из сего места имели путешествие пешком, ибо там ни под каким видом на лошадях не можно ездить ради великих пропастей и весьма худой дороги», — вспоминал Ефремов.

Не так-то легко поднимать дела почти двухсотлетней давности и мысленно следовать за Филиппом Ефремовым по всем «косогорам», ведущим в благодатный Кашмир!

Восемь дней шел Ефремов до берегов Джелама, самой западной, из рек, давших название Пенджабу — Пятиречью, затем спустился в цветущую Кашмирскую долину, где стоял город Солнца — Сринагар. Ефремов называл его «местечком Кашмиром», очевидно, понимая под этим всю долину, окруженную отрогами Гималаев. В лоне долины лежали «плавающие сады»; на озере Даль добывали шафран.

«Чем Кашмир изобилен, каков воздух и жители» — так начал Ефремов свои заметки об этой стране.

Кашмир зависел тогда от власти Афганистана, и Ефремов совершенно правильно отметил: «Кашмир же под владением Овгана Темурши». Путешественник описал занятия жителей Кашмира, выделывавших тончайшие шерстяные ткани «шал»; от них ведут свое название русские шали. Белую суконную одежду кашмирцев, с косым воротником, Ефремов сравнивал с нарядом русских крестьян. О Руси напоминали здесь также соломенные крыши кашмирских сельских хижин. Там беглеца из Бухары угощали рисом, сдобренным чесноком и топленым маслом.

Покинув шафрановый Кашмир, Филипп Ефремов и «черный арап» пять дней брели до берега реки Джаноп (Чинаб). Они сели в подвесную деревянную люльку, сновавшую по толстенному канату, переброшенному через бурный Чинаб, и мигом очутились на земле Индии.

Один за другим перед путником открывались города Пенджаба, в том числе Амритсар, Пиллаур на реке Сатледж, Карнал.

За Карналом начинался собственно Индостан. На пятый день пути по индостанской земле Ефремов увидел издали город Великих Моголов — Дели.

«Владелец здесь родом из самаркандских ходжей, имя же ему Алигангар», — сообщал Ефремов, обратив внимание на страшные следы опустошения, причиненного цветущему городу иноземными захватчиками двадцать с небольшим лет назад.

Мусульманские нищие — пилигримы, пришедшие вместе с Ефремовым в Дели, скрылись от него. Ефремов скитался со своим «арапом» по городу, не зная, где приклонить голову. На улице он случайно повстречал выходца из Армении по имени Симеон. Угадав в паломнике русского человека, Симеон привел странников в свой дом, накормил и уложил спать. Наутро гость во всем открылся Симеону, и тот пообещал недавнему бухарскому невольнику отправить его во владения Ост-Индской компании, а оттуда в Россию.

Ефремов снова пустился в путь. Он пошел на какой-то город «Карачун», достиг «реки Ганги» и вскоре очутился в караван-сарае города Лакхнау. Здесь беглец попал из былого бухарского огня в английское полымя: британский комендант города Медлигом пытался насильно забрить Ефремову лоб, и тот насилу избавился «от комендантской наглости».

Двое суток просидел Ефремов под стражей в цитадели Лакхнау. На допросе пленник заявил коменданту Медлитому, что он русский майор и родственник графа Чернышева. Все переменилось! Комендант подал Ефремову и его «арапу» индийскую повозку, похожую, по словам странствователя, на «чухонскую телегу», но только с зонтом.

В городе Канпуре путешественник пересел в лодку. Волны Ганга понесли ладью к низовьям реки, сливающейся с Джумной, на которой стоял Аллахабад.

Бенарес, Патна, Калькутта… В Калькутте жил какой-то «мистр Чамбер», от которого зависела судьба Филиппа Ефремова. Чамбер отказал в бескорыстной помощи русскому и стал вымогать у него «черного арапа». Только получив эту живую мзду, Чамбер устроил Ефремова на корабль, отплывший из Калькутты в Западную Европу.

В 1782 году закончились удивительные странствия и приключения вятского уроженца Филиппа Сергеевича Ефремова, бывшего сержанта Нижегородского полка, бухарского юзбаши и скитальца по Китайскому Туркестану, Западному Тибету и землям Индии.

Через год ему пожаловали чин прапорщика, даровали личный герб и определили для службы в Коллегию иностранных дел.

Вскоре Филипп Ефремов выпустил первое издание своей книги. Она называлась:

Книга эта выдержала при жизни Ефремова три издания.

Ее успех объясняется, помимо прочего, и тем, что в самом начале XIX века Павел I затеял было поход на Индию с целью освобождения ее от власти британской короны. В Омск были уже доставлены гаубицы и каронады, которые должны были заговорить под стенами Дели и Калькутты. Естественно, что Филипп Ефремов при подготовке к этому походу мог быть полезен как сведущее лицо, знаток народов Индии.

В Петербурге Ефремову не сиделось. Тибетский странствователь жил то в Вологде, то в Астрахани, то в Моздоке и Кизляре…

Для историка особенно важна деятельность Ефремова в качестве директора пограничных таможен, в том числе Бухтарминской. В старых бухтарминских архивных делах должны храниться деловые бумаги, составленные или подписанные им в первое десятилетие прошлого столетия.

Находясь в Бухтарминской крепости, Филипп Ефремов, возможно, был знаком со знаменитым собирателем сведений о русских путешествиях в страны Востока — неутомимым Григорием Спасским, жившим в те годы в Горном Алтае. Спасский знал о походе Григория и Данилы Атанасовых, побывавших в Бухаре, Кашмире, Индии, Западном Тибете, Восточном Туркестане и возвратившихся через Кульджу в Семипалатинск.

Путь Ефремова повторил и Рафаил Данибегов, вернувшийся в Семипалатинск через Яркенд и Кульджу. Есть еще одно крайне загадочное известие, что правительство Павла I в 1801 году посылало неизвестного русского исследователя из Семипалатинска на индийскую границу. Он возвратился, составил отчет и карту, по эти драгоценные материалы очутились в распоряжении ориенталиста Г. Ю. Клапрота, вскоре посетившего Семипалатинск, и были навсегда утрачены для России.

В 1802–1805 годах, по-видимому, в Семипалатинске было составлено описание путешествия по Восточному Туркестану и вычерчена карта этого похода. К сожалению, имя исследователя нам неизвестно. Года через три этот маршрут был переведен и сопровожден посвящением… Наполеону Бонапарту.

Работая в Бухтарминской таможне, Филипп Ефремов не мог не слышать и об отважных колыванских берг-гешворенах Бурнашеве и Поспелове, ходивших в Бухару и Ташкент в 1794 и 1800 годах.

Тибетом семипалатинское начальство занялось после того, как Ефремов закончил свое пребывание в стенах Бухтарминской крепости. В 1820 году из Семипалатинска в Тибет и Кашмир был отправлен коммерции советник Мехти Рафаилов. Он умер в трех днях пути от Кашмирской долины, возможно, неподалеку от реки Джелам.

Открытые недавно новые свидетельства говорят о том, что Мехти Рафаилов ездил из Семипалатинска в Западный Китай, Тибет и Кашмир еще в 1808 году. По времени это путешествие еще более приближено к срокам пребывания Ефремова на Бухтарме. Мы вправе предполагать его участие в подготовке первой экспедиции Рафаилова.

После пребывания в Бухтарминской крепости Филипп Ефремов попал в Саратов, а потом — в Казань, где жил в 1810–1811 годах.

Розыски, произведенные мною в казанских архивах, пока не дали никаких новых данных, проливающих свет на историю последних лет жизни Филиппа Сергеевича Ефремова, успевшего осуществить в Казани новое издание своего знаменитого «Странствования». До сих пор никто не знает, когда и где именно умер пот необычайный человек, начавший свой путь у Илецкой Защиты и в степях Казахстана, прошедший высочайшие «косогоры» Тибета, горы и долины Индии.

И все же можно надеяться, что в старинных архивах Семипалатинска, Омска, Бухтарминской крепости, горной Колывани могут быть еще обнаружены неизвестные до сих пор сведения о русском путешественнике по странам Азии.

Около 1805 года вернулся на родину российский татарин Габайдулла Амиров, пространствовавший свыше тридцати лет по Средней Азии, Афганистану и Индии.

Приключения его начались во время восстания Емельяна Пугачева, когда Габайдулла Амиров не своей волею попал в Бухару. Прожив там года два, он «из собственного любопытства, а более для пропитания себя» пустился в далекое странствие. Произошло это, вероятно, около 1777 года.

По горячим туркменским пескам путешественник добрел до Мерва, а оттуда прошел в Герат. Так началось первое знакомство Амирова с природой и людьми Афганистана.

В Герате, состоявшем «под владением Кабульским», путник запомнил городской кремль, крепостную стену с шестью воротами, три караван-сарая, где продавались русские, индийские и среднеазиатские товары. Не будучи ни историком, ни археологом, Габайдулла Амиров осмотрел и описал остатки древних строений близ Герата.

Через десять дней показался Кандагар с его высоченной башней, стоявшей на перекрестке двух главных улиц города. Оттуда через Шикарпурские ворота отважный татарин двинулся дальше к югу «по Кабульскому владению». Сам Кабул до времени остался с левой руки…

Преодолевая скалистые преграды, Амиров шел от одной афганской деревни до другой. Здесь он впервые повстречался с белуджами. Их страна очень понравилась путнику своими порядками; он заметил, что проезжающие не терпят никаких обид от местных жителей. По дороге к Инду, в горах, Габайдулла любовался золотыми фазанами, наблюдая, как высокогорные снега постепенно сменяются спелыми нивами.

Странник достиг Инда, а оттуда добрался до Ганга и очутился в Калькутте. Но он не успокоился на этом и вскоре предпринял поход в Дели, а оттуда — на северо-восток Афганистана. В Лахоре он видел великолепные булатные клинки, посещал хранилище арабских и персидских книг и рукописей. Амиров простодушно считал, что к востоку от Лахора лежит Джунгария. Но он не пошел туда. Выйдя к берегу Инда, он повернул на Пешавар.

«Места не слишком гористы, рек довольно, по дороге и по берегам рек все жилья, а жители все авганны», — рассказывал впоследствии Амиров.

Через восемь дней пред ним открылся Пешавар. Город был населен индийцами, афганцами и представителями разных других народностей. Здесь Амиров собрал сведения о возделывании риса и местном овцеводстве, а затем отправился дальше.

Сам не зная того, он первым из русских путешественников, хотя и очень коротко, но зато точно описал знаменитый Хайберский проход, начинавшийся после «второго роздыха» на дороге из Пешавара в Джелалабад.

Миновав извилистое ущелье, Габайдулла Амиров вступил в «величайшие каменистые горы» и на пятый день увидел светлые каналы, по которым спускалась с гор живительная вода, питавшая столицу Афганистана.

В Кабуле оренбургский странник обошел четыре огромных караван-сарая, где встречались купцы из Индии, Кашмира, Персии и Бухары. Торговые улицы Кабула были покрыты навесами, над городом возвышались высокие красивые башни.

Сколько времени пробыл Амиров в столице Афганистана, неизвестно. Оттуда он возвратился снова на землю Индии.

…Когда загорелый от лучей индийского солнца оренбургский путешественник вернулся на родину, трудолюбивый историк Г. Ф. Гене тщательно записал в Пограничной комиссии рассказы любознательного татарина.

Амиров исчислил расстояния от Оренбурга до Кабула, Герата, Кандагара. Намечая направление трех главных дорог «из России чрез Бухарию до Калькутты», в каждом из этих маршрутов он указал города Афганистана.

Все это было помещено в XIII книге огромного рукописного свода Генса, посвященного изучению стран Средней Азии. О замечательных трудах этого собирателя узнал великий естествоиспытатель Александр Гумбольдт, вскоре посетивший Оренбург.

Сказание Габайдуллы Амирова дошло до пылкого, нетерпеливого мечтателя Ивана Виткевича, подготовлявшего свой поход в Афганистан в качестве посланца мира и дружбы с Россией.

Под конец своей жизни самобытный исследователь Афганистана и Индии Габайдулла Амиров служил толмачом Оренбургской пограничной комиссии.

Год и обстоятельства его смерти неизвестны.

Может быть, в наше время архивы откроют нам новые подробности жизни этого упорного человека, исходившего всю Индию и проложившего по каменным кручам путь к далекому Кабулу?

В 1780 году близ Серпухова под Москвой умер петровский моряк Федор Соймонов. Это был человек трудной, но блистательной жизни.

Во время персидского похода 1722–1723 годов Федор Соймонов безотлучно находился при Петре Великом и видел, как царь взял тяжелые ключи от покоренной им крепости Дербент.

Незадолго до этого состоялся знаменательный разговор. Царь обронил, что «все трудами приобретается и Америка не без труда сыскана, чрез столь далекий путь около мыса Доброй Надежды». В ответ на это Федор Соймонов стал горячо убеждать Петра проложить новый путь к берегам Северной Америки.

Надо идти Волгой в Каму, говорил Соймонов, затем Тоболом в Иртыш, оттуда по Оби и Кети достичь Маковского волока. За ним начнется плаванье по Енисею, Тунгуске и Ангаре до Байкала. Далее лежит водный путь к Яблоновым горам. Волок через хребет приведет путников к Ингоде, а там надо плыть Шилкою и Амуром до заветного Восточного океана! Соймонов уверял, что, по его расчетам, Калифорния «уповательно от Камчатки не в дальнем расстоянии найтиться может». От сибирских берегов можно начать плавания в Северо-Западную Америку, Японию и к Филиппинским островам.

Петр «прилежно» выслушал горячую речь своего любимца, но ответил, что «то далеко и не ныне». В то время у царя были иные планы. Но Соймонов, как мы видим, еще в 1772 году предсказал и экспедиции Беринга, и возникновение Нерчинской экспедиции, которой впоследствии ему пришлось руководить.

В 1726 году доблестный Ф. И. Соймонов, начальствуя над кораблями «Астрахань» и «Царицын», первым из европейских мореплавателей достиг входа в мертвый залив Кара-Богаз-Гол и впервые обошел все берега Каспийского моря.

Он был в зените заслуженной славы, когда кровавый Бирон ложно обвинил Федора Соймонова в «государственной измене». Ученый-моряк был подвергнут пыткам в застенках временщика. Героя Каспия отправили на вечную каторгу. Он отбывал ее на соляных варницах в ста верстах от Охотска.

В 1742 году «дщерь Петрова» Елизавета освободила Ф. И. Соймонова. Он по принятым тогда обрядам был прикрыт военным знаменем (что означало восстановление воинской чести), ему вернули его шпагу. Бывший капитан-командор пожелал остаться в Сибири, но где именно жил он в 1742–1752 годах и чем занимался все это время — до сих пор неизвестно. Он числился «живущим на пропитании».

В 1753 году была создана Нерчинская экспедиция. Во главе ее поставили сибирского губернатора В. А. Мятлева, но душою всего дела был Федор Соймонов. Он решил осуществить свою давнюю мечту — идти по Шилке и Амуру «в Северо-Восточное море до Японии и берегов Американских».

Весна 1754 года застала петровского капитан-командора в Томске, где под его начало поступили 60 моряков, участвовавших в походах Беринга и Чирикова.

Соймонов получил карты и судовые журналы Второй Камчатской экспедиции и двинулся из Томска в Нерчинск. Здесь моряки построили три гребных судна с палубами.

Нерчинский командор поднял свой флаг, суда двинулись по Шилке и достигли устья Аргуни, где Соймонов начал исследовательские работы. Но из Петербурга был получен приказ — от плавания по Амуру воздержаться. Экспедиция приступила к промерам на Шилке и произвела опись этой реки.

Зиму 1754 года Федор Соймонов провел в трудах. В Нерчинске была создана школа навигационных наук. Мореплаватели составляли карты Шилки и Аргуни, чертили планы Нерчинска с учетом речных подходов к городу. Здесь хотели учреждать адмиралтейство и корабельные верфи. Корабли нерчинской постройки намечалось отправлять по Амуру к Восточному океану, а оттуда — в Охотск. При этом учитывались будущие походы к берегам Северо-Западной Америки.

Есть также сведения, что Ф. И. Соймонов и В. А. Мятлев уже в то время приступили к постройке флота для Северо-Востока на Ингоде. Но разные обстоятельства помешали тогда появлению нерчинских кораблей на Амуре…

Нерчинской экспедицией Федор Иванович руководил до 1757 года, когда он был пожалован в сибирские губернаторы.

Помощником нерчинского командора стал его сын, артиллерии майор Михаил Соймонов. Он был отправлен для службы в Нерчинск, ибо имел знание «о тамошних местах и обстоятельствах».

Нерчинская экспедиция просуществовала до 1764 года. Федор и Михаил Соймоновы покинули Сибирь лишь за год до упразднения экспедиции. Свыше десяти лет они руководили исследованиями на северо-востоке.

Соймонов-отец оказывал большую поддержку русским мореходам. При нем Гаврила Пушкарев на корабле иркутянина Бечевина достиг берегов Северо-Западной Америки. Бахов и Шалауров, ободренные Соймоновым, пустились искать морской путь в Китай и Индию. Камчатские, охотские и анадырские мореходы в те годы собрали сведения о Большой земле, как называли они Северную Америку.

История Нерчинской экспедиции до сих пор еще мало изучена. Имеющиеся у нас данные позволяют предполагать, что это крупное по тем временам научное учреждение занималось не только изучением возможностей установления водного пути Нерчинск — Амур — Тихий океан. Освоение Байкала, составление карт областей, граничащих с Китаем, поиски путей с Лены к Охотскому морю, учреждение в Иркутске школы навигаторов для Тихого океана, обслуживание русских торговых караванов и экспедиций, следующих в Китай, — вот далеко не полный перечень дел, которыми занималась Нерчинская экспедиция в 1753–1764 годах. Она, без сомнения, согласовывала свои труды с работами исследователей Тихого и Ледовитого океанов. Съемки в Восточной Сибири и Забайкалье обычно увязывались со съемками, произведенными в областях, тяготеющих к Тихому океану.

Заслуги руководителя экспедиции Федора Соймонова в этих больших делах трудно переоценить.

В 1747 году в небольшом городке Курской губернии — Рыльске в семье мелкого торговца родился человек, которому было суждено стать пионером освоения Русской Америки.

Жизнь свою Григорий Иванович Шелехов начал со службы приказчиком у богатых купцов. 24 лет от роду он поехал в Сибирь. Есть сведения, что некоторое время он провел в пограничном городе Кяхте, где велась обширная торговля с купцами «Небесной империи». Китайцы продавали здесь шелк и чай, а от русских купцов получали меха дорогих морских бобров и котиков. Меха эти добывались на севере Тихого океана, их свозили на Камчатку и в Охотск, а оттуда — в Кяхту.

В Охотске в то время жил богатый купец Оконишников, приехавший туда из Вологды или Великого Устюга. Шелехов поступил к нему на службу приказчиком. Он должен был отправлять и встречать корабли Оконишникова, пересчитывать и хранить шкуры бобров, котиков, песцов.

Несмотря на занятость, Шелехов неустанно пополнял свои знания. Углубившись в журналы и книги, он изучал жизнь и былую историю Китая, Ост-Индии, Филиппин, Японии, Америки, интересовался историей мировой торговли.

В 1773 году Шелехов вошел в компанию с охотскими купцами. Они сообща построили корабль «Прокопий» и отправили его па промысел под начальством опытного морехода Ивана Соловьева. Судно возвратилось в Охотск с добычей, состоявшей из 250 шкур морских бобров. Выручив деньги, Шелехов построил корабли «Святой Павел» и «Святая Наталья». «Святую Наталью» он вверил штурману Михаилу Петушкову. Этот искусный мореплаватель зимовал на одном из южных островов Курильской гряды, совсем недалеко от Японии, и добыл тогда на Курилах много бобров и песцов.

Так успешно начинал свою деятельность Шелехов. Но он был не только купцом, думавшим лишь о личной наживе, — он мечтал о славе и могуществе своего государства.

Шелехов окружил себя храбрыми и пытливыми людьми. Большей частью это были русские грамотеи-самородки. Сибирские казаки, солдатские дети, крестьяне — такие, как Антипин, Татарннов, Шебалин, — писали труды о Японии и составляли русско-японский словарь. Герасим Измайлов вычертил карты, которыми впоследствии воспользовался известный английский мореплаватель Джемс Кук. Казак-исследователь Иван Кобелев, в свою очередь, делал поправки к картам Кука.

Шелехов решил, что изучение и освоение севера Тихого океана нельзя проводить в одиночку, силами отдельных людей. С целью объединения купцов и мореходов он основал в 1781 году «Американскую Северо-Восточную, Северную и Курильскую Компанию». Уже само это название говорит об огромных задачах, которые поставил перед собой Шелехов. Нужно было заручиться поддержкой правительства и отдельных влиятельных людей. Поэтому Шелехов поехал в Петербург, где познакомился с потомком петровского кузнеца, богатым заводчиком Демидовым. Возможно, что в этот именно приезд в Петербург Шелехов сблизился с поэтом Державиным, занимавшим должность советника Экспедиции доходов.

Шелехов с великими трудами доставил сушей в Охотск якоря, пушки, уральское железо, медь, корабельные снасти, и знаменитый фонарь Кулибина.

Вскоре на шелеховских верфях были построены плоскодонные галиоты «Три святителя», «Симеон и Анна» и «Святой Михаил», вышедшие в плавание 16 августа 1873 года. На борту галиотов находилось около 200 моряков и промышленников. Шелехов командовал «Тремя святителями». Жена его, Наталья Алексеевна, сопровождала мужа в плавании. Почти одновременно с Шелеховым к берегам Северной Америки отправился мореход Потап Зайков. Его отряд состоял из 300 человек. Таких больших экспедиций еще не видело Берингово море. Перезимовав на острове Беринга, 16 июля 1784 года Шелехов пустился в дальнейший путь. Галиоты шли вдоль цепи Алеутских островов, освещенных пламенем вулканов. Наконец показался огромный остров Кадьяк, на котором до Шелехова уже побывали Афанасий Очередин и Степан Глотов.

На Кадьяке жило эскимосское племя, которое Шелехов называл «конягами». Эти люди ходили в одеждах из бобровых и собольих шкур, носили деревянные шлемы. Вооружены они были луками и копьями с железными, а иногда и каменными наконечниками. Из камня «коняги» делали домашнюю посуду, светильники, строили запруды для лова рыбы в быстрых островных реках.

Первыми союзниками Шелехова были 400 пленных, которых он освободил от рабства у эскимосов. Освобожденные невольники с радостью приветствовали своего избавителя. Эпизод этот, если учесть, что Шелехов вырос в крепостнической России, свидетельствует о передовых по тому времени его взглядах.

Обосновавшись на Кадьяке, Шелехов стал выбирать место для устройства русского поселения. Таким местом оказалась гавань Трех Святителей в южной части Кадьяка. Шелехов прожил там до 1786 года, неустанно исследуя новый край.

Кадьяк — самый большой остров у восточного побережья полуострова Аляска. Он скалист, покрыт возвышенностями, его берега изрезаны заливами. В глубине острова высятся покрытые снегами горные вершины, шумят реки. Об этом рассказывали Шелехову его неутомимые спутники, которых он рассылал для исследований во все концы Кадьяка.

Спутники Шелехова нашли на Кадьяке около десяти видов съедобных ягод, обследовали реки и узнали, что в них заходит красная рыба и даже водятся раки. Видели «черных канареек» и птиц, похожих на сорок. В кадьякских водах обитали морские бобры, сивучи, нерпы. Нередким гостем был здесь и кит.

Новые тесовые дома поселения располагались у подножия горы, возвышавшейся над просторным заливом. Рядом стояли на подставках небольшие пушки, отлитые на уральских заводах. Невдалеке от домов русских поселенцев располагались хижины алеутов. Там жили и молодые эскимосы, которых Шелехов начал обучать русской грамоте.

Материк Северной Америки от острова отделяло лишь около 50 километров водного пространства!

В те времена ближайшим к Кадьяку европейским поселением на западном побережье Северной Америки была лишь маленькая миссия испанских монахов в Калифорнии.

Весной 1785 года большой отряд шелеховцев выступил для исследования местностей между Кадьяком и Аляской. Успешно выполнив свою задачу, отряд остался зимовать на Кадьяке в новом, Карлукском поселении. В том же году двое русских промышленников и туземец-переводчик проникли на Американский материк в районе обширного Кенайского залива. Они нашли там горный хрусталь, разные руды и строительные камни и составили карту этой части американского побережья.

Шелехов отыскал на побережье Америки строевой лес. Корабельные мастера стали сколачивать вместительные морские лодки из древесины высоких аляскинских елей.

Весной 1786 года пять отважных соратников Шелехова отправились на этих лодках к величественному мысу Св. Ильи. Были заложены деревянные русские крепости на острове Афогнак и в Кенайском заливе. 40 промышленных людей Лебедева-Ласточкина поселились в новой Николаевской гавани среди краснокожих индейцев-тлинкитов. Русская Америка росла и крепла.

В 1786 году Григорий Шелехов объявил мореплавателям, что его компания назначила награду тому, кто отыщет и исследует новые земли в Беринговом море. Именно тогда Гаврила Прибылов, проплыв к северу от Алеутской гряды, открыл острова, впоследствии названные его именем. На этих островах находились богатейшие лежбища котиков, равных которым в то время не было на всем земном шаре. Потап Зайков, Луканин и другие промышленники начали здесь успешную охоту на зверя. Уже через два года на островах Прибылова было добыто 40 тысяч котиков, 6000 голубых песцов, 2000 бобров и 1000 пудов моржовой кости.

В год открытия островов Прибылова шелеховцы исследовали Шантарские острова, устье реки Уды. На Алеутских и Курильских островах и материке Северной Америки были собраны коллекции одежды, оружия и утвари туземцев.

В мае 1786 года, покидая остров Кадьяк, Шелехов поручил енисейцу Константину Самойлову управление русскими поселениями в Северо-Западной Америке. За три года пребывания на острове Шелехов успел сделать много: он посеял на Кадьяке ячмень, просо, луговые травы, первым в этих местах вырастил горох, картофель, репу и даже тыкву.

«Коняги» стали перенимать от русских полезные обычаи. Каменные орудия и утварь постепенно вытеснялись более совершенными предметами русского происхождения.

Наблюдая жизнь эскимосов, алеутов и индейцев-тлинкитов, Шелехов описал их обычаи, верования, повседневный быт.

Когда Шелехов прибыл на Камчатку, он узнал, что туда пришел первый корабль из Ост-Индии. Посетив судно, исследователь Кадьяка заключил торговую сделку с Ост-Индской компанией в лице капитана Вильяма Питерса. «Американская Северо-Восточная, Северная и Курильская компания» Шелехова заявила свое право на международные торговые связи…

Шелехов спешил в Иркутск. В пути он и его жена испытали немало трудностей: им пришлось брести пешком от Алдана до Якутска, спать на снегу, подолгу обходиться без горячей пищи. Но они несли на родину вести о том, что русские люди ступили на побережье Аляски.

В Иркутске Шелехов убедил сибирского губернатора довести до сведения правительства важные предложения об укреплении русского влияния на Тихом океане. Именно Шелехову принадлежала мысль о необходимости проложить морской путь из Балтики к берегам Аляски.

Вывезенные Шелеховым с Кадьяка алеутские мальчики уже обучались в иркутской школе «российской словесности и наукам».

Григорий Иванович был вызван в Петербург. Там его наградили грамотой, медалью и шпагой. Он вернулся в Охотск и оттуда стал руководить русскими делами в Северо-Западной Америке. Иркутские мастера по его заказу изготовили медные доски с изображением русского герба и надписью: «Земля Российского владения». Доски были зарыты в землю Аляски.

К тому времени штурман Герасим Измайлов посетил впервые залив Якутат на американском берегу. Вскоре Дмитрий Бочаров пересек полуостров Аляску, перетащив байдары по волоку через гористый перешеек. Первый русский геолог в Северо-Западной Америке — горный унтер-офицер Дмитрий Тарханов нашел там каменный уголь, железные и медные руды. Люди Шелехова исследовали часть реки Медной (Атны) в глубине Аляски.

В гавани Трех Святителей и других поселениях на Кадьяке жило тогда 300 русских людей. Затем образовалось поколение креолок. Это были дети, рожденные от браков русских с алеутками, эскимосками, индианками. Впоследствии эти северные креолы пользовались правами российских мещан.

В 1790 году Шелехов готовил корабли для плавания от Кадьяка к Северному полюсу. Одновременно он хотел послать суда из устьев Лены, Индигирки и Колымы к берегам Северной Америки и Японии. Но он не добился поддержки этих великих начинаний, и походы не состоялись. Есть сведения лишь о том, что 90 шелеховцев ходили через полярные области Нового Света для отыскания удобного пути сушей к Баффинову заливу.

В 1791 году известный книгопродавец Василий Сопиков издал в Петербурге книгу «Российского купца Григория Шелехова странствование в 1783 году». Книгу Шелехова с увлечением читал находившийся в ссылке великий русский демократ XVIII века Александр Николаевич Радищев. Изгнанник узнал о деятельности русских на севере Тихого океана, о торговле мехами в Кяхте.

В письмах Радищева из Сибири имя Шелехова упоминается несколько раз…

В 1790 году Шелехов поручил управление Русской Америкой Александру Баранову. Баранов перенес столицу российско-американских владений в Ново-Павловскую крепость на том же Кадьяке. Из Охотска на Кадьяк прибыло большое подкрепление — около 200 землепашцев, мореходов, мастеровых, строителей.

С каждым кораблем, идущим из Охотска в Северную Америку, Шелехов отправлял на имя Баранова письменные распоряжения.

В одном из них содержался приказ построить на материке Америки город Славороссию. По проекту Шелехова в Славороссии должны были быть широкие улицы, просторные площади, украшенные памятниками «в честь русских патриотов». «А для входа и для въезда сделать большие крепкие ворота, кои именовать по приличеству „Русские ворота“, или „Чугацкие“, или иначе, как то есть „Слава России“ или „Слава Америки“», — писал Шелехов. Он думал, что будущий город должен быть заселен наравне с русскими также индейцами, эскимосами, алеутами… «Американцы скорее и удобнее приучатся к нашей жизни», — утверждал он в одном из «Наставлений» Баранову.

Могучее русское слово уже звучало в лесах и тундрах Северной Америки. На берегах Аляски читали стихи Державина, историю Петра Великого. Алеутские дети изучали по русским книгам мореходное дело, ремесла, горную науку.

В последние годы своей жизни Шелехов расширил деятельность «Северо-Американской компании», как она стала называться с 1794 года. Контора компании была открыта в Иркутске, откуда Шелехов и управлял всеми делами на Тихом океане. Тогда же его внимание привлекли и страны Центральной Азии, и он выяснял возможности отправить в Тибет и Малую Бухарию (Восточный Туркестан) ученого Сиверса из Иркутска. Кроме того, Шелехов указывал на необходимость возвращения России Амура, хлопотал об учреждении русских консульств в Китае, Индии, Японии, на Филиппинах.

Тем временем Баранов, следуя его завету, расширял русские владения все далее и далее на юг по западному берегу Северо-Американского материка.

Основатель Русской Америки умер в Иркутске 20 июля 1795 года в полном расцвете сил. Незадолго до смерти Шелехов вел хлопоты об отправлении большой научной и торговой экспедиции в Японию. Он надеялся возглавить этот поход.

«Колумбом Росским» назвал Державин Шелехова. Эти слова были начертаны золотом на уральском мраморе, который украсил могилу Шелехова.

А в августе 1812 года русский флаг взвился над бревенчатыми стенами форта Росс в Калифорнии.

В 1749 году в Ярославской губернии родился замечательный русский востоковед Герасим Степанович Лебедев. Бедность мешала ему учиться в школе, и только на пятнадцатом году жизни он самостоятельно овладел начальной грамотой. Затем он стал обнаруживать большие способности как певец и музыкант.

В 1775 году Герасим Лебедев попал в капеллу при русском посольстве и вместе с ней отправился в Неаполь. Русский певец выступал в театрах Вены, Парижа, Лондона.

Наконец судьба закинула Герасима Лебедева в далекую Ост-Индию, в Мадрас, на Коромандельском берегу, где тогда начинали укрепляться англичане. Это произошло в 1785 году. Постоянно общаясь с индусами, Лебедев постепенно нашел главную цель своей жизни: певец и музыкант стал изучать жизнь и языки туземного населения. Два года ушло на овладение языками тамили и телугу, на которых говорили племена Юго-Восточной Индии. «По любви к отечеству приобретения» — так называл Лебедев свои научные изыскания в Индии.

Через два года Герасим Лебедев переехал в Калькутту, где ученый брамин Шри Голок Нат Даш преподавал своему русскому другу древний язык санскрит и современные наречия бенгали и гинду. Особое значение имело изучение бенгали, на котором говорило более 20 миллионов индусов.

Лебедев прилежно собирал эти «словесные гиндостанские жемчужины» и достиг таких успехов, что в скором времени смог перевести ряд древних рукописей, составить грамматику и толковый словарь бенгальского языка, написать диалоги. Ученые индусы охотно содействовали Лебедеву в его трудах и приезжали из дальних углов Бенгалии в Калькутту для встреч с ним.

В то время в Калькутте уже существовало британское научное Азиатское общество во главе с верховным судьей Бенгалии, известным ориенталистом Вильямом Джонсом. Позднее Герасим Лебедев выступал в печати с критикой научных положений Джонса, который тогда считался в Западной Европе непогрешимым знатоком санскрита и новых языков Индии.

Двенадцать лет жизни в Индии (1785–1797) прошли для Герасима Лебедева в ученых занятиях и тяжелой борьбе за кусок хлеба. Он подвергся травле со стороны агентов английской Ост-Индской компании.

Индийский народ был обязан Герасиму Лебедеву созданием нового национального театра. В 1795 году Лебедеву удалось открыть театр на 400 зрителей. Русский лингвист ставил в нем пьесы, переведенные им самим на язык бенгали, причем героями постановок были индусы, а действие происходило в Калькутте и Лукноу (Лакхнау).

Но калькуттские англичане, целиком зависящие от Ост-Индской компании, — «компанейские сосуны», как называл их русский ученый, — старались сжить Лебедева со света. Клевета, искусно затеянная судебная тяжба, отказ печатать его сочинения, попытка поджога созданного им театра сделали невозможным его дальнейшее пребывание в Калькутте.

Лебедев умолял русского посла в Лондоне С. Р. Воронцова защитить его от преследований Ост-Индской компании (в то время враги уже грозили ему тюрьмой). В письме С. Р. Воронцову русский ученый особенно тревожился по поводу того, что его труды могут остаться неизвестными родной стране.

Оставляя постылые владения Ост-Индской компании в 1797 году, Г. С. Лебедев думал о том, что он мог бы сделать для родины. Он был готов открывать морской путь из Индии в Россию, просил два корабля, «чтобы оные под флагом российским и с должными привилегиями из Индии, из реки Ганга чрез Балтическое море мною введены могли быть в Неву».

Умный и дальновидный, С. Р. Воронцов добился издания в Лондоне на английском языке первого труда Герасима Лебедева «Грамматика чистых и смешанных ост-индских диалектов» (1801).

Родина встретила Герасима Лебедева заботами и поддержкой его научных исследований. В Петербурге на средства государства по почину Лебедева была основана типография с санскритским шрифтом.

В 1805 году на русском языке была напечатана книга Лебедева «Беспристрастное созерцание систем Восточной Индии брагменов, священных обрядов их и народных обычаев». Этот труд навсегда вошел в историю.

В конце своей жизни Герасим Лебедев служил в Петербурге в министерстве иностранных дел. Умер он в 1818 году, прожив на свете 69 лет. Подобно его далекому предшественнику, первому европейцу в Индии Афанасию Никитину, Герасим Лебедев был пытливым ученым-самородком. Обладая талантом истинного исследователя, он много времени и сил отдал изучению Индии и сделал большой вклад в сокровищницу европейских знаний об этой удивительной азиатской стране.

Скудный огонь одинокой свечи освещал страницы книги в кожаном переплете. И хотя чтению мешала перекличка часовых и бой крепостных часов, узник темного каземата долго не расставался с книгой. На ее титульном листе были изображены два корабля с распущенными вымпелами. В заглавии было четко напечатано: «Путешествие флота капитана Сарычева по Северовосточной части Сибири, Ледовитому морю и Восточному океану…»

Место и год издания — Санкт-Петербург, типография Шнора, 1802…

Перед узником вставали синие валы Восточного океана.

Книги имеют свою жизнь, и в истории печатного труда Сарычева есть одна замечательная подробность. Эту книгу читал декабрист Вильгельм Кюхельбекер в своем долголетнем заключении перед отправлением на поселение в Сибирь.

Многие из декабристов бывали в кругосветных плаваниях, а вернувшись в Петербург, дневали и ночевали в здании Российско-Американской компании, что у Синего моста. Брат Вильгельма Кюхельбекера, Михаил, мог рассказать, как он на крейсере охранял границы Русской Америки от нападений английских и американских пиратов. Владимир Штейнгель, декабрист-моряк, спустя много лет после похода Биллингса перевооружал корабль «Слава России» для защиты русских границ на Восточном океане. Он знал лично некоторых героев книги Сарычева.

И естественно, что настроению декабристов-моряков были созвучны строки, которыми начиналась книга Гаврилы Сарычева:

«…Нет морей менее известных в нынешние времена, как Ледовитое море и Северо-Восточный океан, и нет государства, которое бы более имело причины, как Россия, оные описывать и более способов и удобностей к исполнению сего полезного дела».

Как возникла эта книга?

В 1785 году русское правительство составило указ, которым морскому ведомству предписывалось исследование устья Колымы, всего берега Чукотского полуострова с теперешним мысом Дежнева и ряда островов в Восточном океане, «к американским берегам простирающихся». От экспедиции требовалось совершенное познание «морей между матерою землею Иркутской губернии и противоположенными берегами Америки». И это была лишь часть будущих работ на Северо-Востоке.

Начальником экспедиции, ставившей такие грандиозные цели, был назначен англичанин Иосиф (Джозеф) Биллингс, недавний мичман. Когда-то он был юнгой на корабле Джемса Кука.

Молодой русский лейтенант Гаврила Андреевич Сарычев к 1785 году успел совершить плавание в порты Италии, походы в Балтике, произвести работы по описи Днестра. Он был назначен под начало Биллингса вместе с лейтенантами — английским подданным Романом (Робертом) Галлом и Христианом Берингом, внуком известного мореплавателя.

Весной 1786 года Сарычев добрался до Охотска. Из Якутска он ехал гиблыми дорогами через Алдан и область Полюса холода. Охотск был столицей края, в который входили Камчатка, Алеутские и Курильские острова и все морское побережье до самого Чукотского Носа. Все тяготы похода и подготовки морского плавания легли на плечи Сарычева. Поиски корабельного леса, заготовка съестных припасов, перевозка тяжелых грузов — всем этим пришлось заниматься молодому русскому офицеру.

Сарычев привлек к участию в экспедиции знающих людей. В числе их были гижигинский капитан Тимофей Шмалёв, составитель описаний и карт Чукотки, Камчатки и Аляски; храбрый мореход Гаврила Прибылов, незадолго до этого открывший на севере Тихого океана острова с несметными пушными богатствами; сотник Иван Кобелев, исследовавший Берингов пролив, и казак-чукча Николай Дауркин, располагавший богатыми сведениями об Аляске. Были в экспедиции и другие скромные труженики, беззаветно помогавшие Сарычеву в его почетном деле.

Экспедиция прибыла в Нижне-Колымск, построила там два корабля и летом 1787 года вышла из устья Колымы в океан. Но обогнуть Чукотский полуостров и выйти в Берингов пролив не удалось. По приказу Биллингса корабли вернулись от Баранова камня обратно. Сарычев же настаивал на продолжении плавания в Тихий океан и разведывании пути сквозь льды на байдарах.

Сарычев высказал догадку о связи Ледовитого океана с океаном Восточным. У Баранова камня он нашел древний русский крест, приметный знак мореходов, которые около 1640 года плыли отсюда на кочах к Тихому океану.

Мечта открыть морскую дорогу в Индию и Китай из полярной Сибири не покидала Сарычева. Перейдя с Колымы на Индигирку, он подсчитал, что оттуда до берегов Индии пять тысяч верст. Это расстояние можно было преодолеть на корабле при хорошем попутном ветре в тридцать дней.

Между Индигиркой и Алданом лежала необитаемая область, где возвышался дикий Верхоянский хребет… Этим путем Сарычев ехал в Якутск. Биллингс, как и раньше, налегке обогнал своего трудолюбивого помощника.

В Якутске Сарычев встретил нежданного гостя из Америки. Капрал в английской экспедиции Кука, а теперь — полковник армии Соединенных Штатов, некий Ледеард, или Ледеардс, задумал якобы пешее путешествие вокруг света. До Якутска он прекрасным образом, не потрудив ног, доехал, пользуясь добросердечием русских ямщиков. Жители Якутска кормили и поили Ледеарда, дали ему теплую одежду. Он уверял всех, что дойдет до Берингова пролива и через Аляску и Канаду вернется в свое второе отечество.

Кончилось пребывание этого «пешехода» в Якутске тем, что, облагодетельствованный простодушными горожанами, он тем не менее «стал говорить обо всех худо и обходиться дерзко». Дебоши Ледеарда всем надоели, и якутский комендант потребовал, чтобы заморский гость вел себя более пристойно. Тот прикинулся оскорбленным и вызвал коменданта Маркловского на поединок. Биллингс, спасая Ледеарда от неприятных последствий, немедленно повез его в Иркутск.

Сарычев принялся за подготовку плавания к Берингову проливу и Америке со стороны Охотска. Это был самоотверженный и героический труд, сопряженный с опасностями и тяжкими лишениями. Поездка на устье реки Май, возвращение в Якутск, новый поход в Охотск, постройка кораблей, опись устьев Охоты и Кухтуя и части морского охотского побережья, составление плана Охотска…

Осенью 1789 года на корабле «Слава России» Сарычев вместе с Биллингсом вышел из Охотска. На пути к Курильским островам был открыт остров Св. Ионы в Охотском море. Достигнув Камчатки, Сарычев провел там значительные исследования. Описав просторы Авачинской губы, ученый моряк наметил ее в качестве порта для будущей торговли со странами Америки, Ост-Индией, Китаем, Японией. Во всем этом было видно влияние мыслей Ломоносова!

1790 год застал экспедицию у берегов Алеутских островов. Сарычев делал промеры заливов, посещал поселения русских промышленников и алеутские деревни Унимак, Уналашка, Шумагинские острова, Кадьяк и, наконец, Кенайский и Чугацкий заливы на побережье Северо-Западной Америки… Экспедиция достигла острова Каяка, где исследователь увидел исполинскую гору Св. Ильи на американском берегу.

Далее Сарычев намеревался изучить южную часть Аляски, но Биллингс отдал распоряжение возвращаться на Камчатку. Сарычев воспротивился этому и сказал, что он готов остаться на всю зиму в Чугацком заливе с тем, чтобы продолжить исследования американского берега. Но Биллингс был неумолим, и Сарычев скрепя сердце повел корабль в сторону Камчатки. Экспедиция была обречена на бесцельную зимовку в Авачинской губе.

Плавание 1791 года началось с того, что Биллингс проложил путь корабля не по надежным русским картам, а по иноземной. В итоге «Слава России» едва не налетела на скалы острова Медного. Оказалось, что этот остров на английской карте был расположен много южнее, чем это было в действительности. Путь, избранный Биллингсом, вел корабль прямо в середину острова, то есть к верной гибели!

Посетив Уналашку, острова Прибылова, остров Св. Матфея, Сарычев подошел возле мыса Родней к берегу Аляски. Здесь русский моряк обнаружил ошибку Джемса Кука, «открывшего» несуществующий Андерсонов остров.

В плавании были случаи, когда «Слава России» уже равнялась с тем или иным островом, заливом, частью суши, которые необходимо было исследовать. В это время раздавался зычный окрик Биллингса: «Руль на ветер! К возвращению!» Сарычев был вынужден исполнять приказание начальника. Несмотря на все это, Сарычев дошел до островов Гвоздева в проливе между Азией и Америкой. Он был уже на самых подступах к мысу Дежнева, но тут Биллингс вспомнил, что в свое время капитан Джемс Кук не мог пройти этого пути.

По-видимому, Биллингс знал представления Бурнея, спутника Кука, о том, что Берингов пролив является заливом, замкнутым где-то на севере перешейком, перекинутым, как мост, из Азии в Америку. Биллингс отказался от намерения пройти на «Славе России» в Ледовитый океан!

Вместо этого он пустился в нелепое на первый взгляд предприятие — пошел сушей через Чукотку в Нижне-Колымск под благовидным предлогом пешеходной описи всего побережья Ледовитого океана. Ничего этого Биллингс не выполнил. Он сделался игрушкой в руках чукотских старшин, сопровождавших его караван. Дело доходило до того, что чукчи, якобы выполняя какой-то обряд… коптили Биллингса в дыму костра, подбрасывая в огонь жир, чтобы дым был гуще, отнимали у него запасы табака и бисера, делали ненужные частые стоянки в пути и продвигались по Чукотке со скоростью двух верст в день.

От берега моря Биллингс отклонился далеко на запад. Зачем все это было ему нужно? Единственным объяснением служит догадка, что он хотел пройти в обратном направлении тот путь через. Чукотку, который избрал было себе Ледеард.

Добравшись до Нижне-Колымска, затем до Якутска, Биллингс зажил там без забот и огорчений.

Тем временем Гаврила Сарычев продолжал свой подвижнический труд. На пути к острову Уналашка он снова «закрыл» острова, якобы найденные Куком в Беринговом море. Геодезии унтер-офицер Худяков, посланный Сарычевым, исследовал Лисьи острова и западное побережье Аляски. Сам Сарычев обошел вокруг всего острова Уналашка, подробно описал его глубокие внутренние заливы. Исследователь нередко совершал свои плавания в утлой алеутской байдарке. Летом 1792 года Сарычев возвратился на Камчатку, чтобы предпринять свой последний поход. Он побывал на южных островах Курильской гряды.

В августе 1793 года Сарычев прибыл в Якутск, где его ожидал Биллингс, проживший здесь более года. Экспедиция закончила свою деятельность и вскоре двинулась в Петербург…

Такова краткая история замечательных исследований Сарычева.

Как лицо подчиненное, Сарычев не мог выступить с прямыми разоблачениями поведения Биллингса, которому были чужды «пользы отечества», как говорил о нем декабрист Владимир Штейнгель. В записках Штейнгеля приводятся факты, которые позволили декабристу считать Биллингса «самым гнусным человеком».

Биллингс, будучи офицером русской службы, нарушил присягу. Экспедиция россиян на северо-восток была секретной, и весь ее состав дал подписку о сохранении тайны. Несмотря на это, Биллингс, доставив «пешехода» Ледеарда в Иркутск, встретился там с другим иноземцем и открыл ему секретные сведения.

Этим иноземцем был Жан-Батист Бартелеми Лессепс, участник плавания Лаперуза, возвращавшийся через Камчатку и Сибирь ко двору Людовика XVI.

Разведка в русских владениях была одной из задач Лессепса. Биллингс должен был оказывать противодействие этой экспедиции. Но что мы видим? Начальник секретной русской экспедиции искал в Иркутске встречи с Лессепсом. И после этой встречи в письме французскому морскому министру Лессепс донес о том, что ему удалось разведать о работах русской экспедиции на Тихом океане!

А два года спустя Лессепс опубликовал описание своего путешествия, «исполненное бесстыдной лжи», как писал об этом декабрист Владимир Штейнгель.

Александр Радищев дал отрицательный отзыв о книге Лессепса, а Штейнгель описал безобразное поведение Лессепса в Сибири, полное неуважения к обычаям страны, в которой тот был лишь случайным гостем. Любопытно вспомнить и то обстоятельство, что во время нашествия Наполеона на Россию Лессепс был французским полицмейстером Москвы.

Любопытно, что еще в 1789 году англичане выставили против «Славы России» и храброго Сарычева четырнадцать пушек, находившихся на борту бригантины «Меркурий». Бригантина вышла с острова Тенерифа для нападения на Русскую Америку. Командовал ею Кокс, пират южных морей, — ему было поручено разграбить и разорить именно те местности, которые должен был исследовать Биллингс.

Знаменательно, что пиратский рейд Кокса по времени совпал с походом «Славы России» к острову Каяк, когда Биллингс запретил Сарычеву дальнейшие исследования Аляски. Между тем Кокс должен был пройти к Берингову проливу, столь ненужному для России, по мнению Биллингса.

Нелишне вспомнить, что Соур, личный секретарь Биллингса, очень тепло писал о Коксе. В то же время он оскорбительно отзывался о русских поселенцах Аляски, имевших несчастье встречаться с английским пиратом. Коксу были известны цели экспедиции Биллингса. Биллингс был призван к утверждению и охране русских прав, к противодействию всем проискам со стороны иностранцев. Положение на Тихом океане в те годы было напряженным. По следам Лаперуза и Лессепса в Русскую Америку пришли испанские фрегаты из Мексики. Испанцы подстрекали индейцев к мятежам против русских.

И как раз в то время, когда поселенцы Русской Америки принимали меры к обороне Аляски от угрозы со стороны незваных гостей, Биллингс сеял рознь между алеутами и русскими.

Мне известно письмо главного правителя Русской Америки Александра Баранова (1790) с жалобами на то, что Биллингс призывал алеутов к выступлениям русских против промышленников. А ведь в то время безоружный Сарычев странствовал вместе с алеутами, и они бескорыстно помогали ему в научных исследованиях!

Верный сын родины, самоотверженный ученый, Сарычев сделал для блага отечества все, что было в его силах.

«…Если бы не он (Биллингс. — С. М.), то экспедиция сия столько же бы принесла славы и пользы России, сколько Калигулин известный поход против Британии славен был для Рима», — писал о Сарычеве декабрист Владимир Штейнгель…

22 марта 1797 года Александр Радищев, возвращаясь в Россию из ссылки в глухой Илимск, остановился в Таре. В тот же день в Тару со стороны Тобольска приехал еще один путник и задержался кормить лошадей. Узнав о том, что разделяет отдых с великим изгнанником, незнакомец пошел в дом, где остановился Радищев. Это было довольно смелым поступком со стороны поручика Василия Ловцова. Из разговора с ним Радищев узнал, что Ловцов едет в Иркутск, возвращаясь из Санкт-Петербурга. Подробности встречи до нас не дошли. Мы можем только строить догадки о значении этого знаменательного визита тихоокеанского морехода на тарский постоялый двор.

Перенесемся в Охотск 1792 года. Василий Федорович Ловцов получил приказ из Иркутска принять командование над кораблем «Св. Екатерина». Корабль с 40 матросами и первым русским посольством в Японию должен был отправиться к острову Матсмаю и там сдать японским властям трех японских моряков, когда-то занесенных штормом в русские владения. Главная цель похода заключалась в установлении торговых связей с Японией.

Инициаторами всего предприятия были Григорий Шелехов, устроитель Русской Америки и глава торговой компании, на Тихом океане, и приятель Шелехова натуралист Эрик Лаксман. Возглавлял посольство сын Лаксмана, Адам, чиновник из Гижигинска. Корабль прибыл в Японию и бросил якорь в гавани Немуро, где русские расположились на зимовку.

На следующий год Ловцов и Лаксман пошли на корабле вдоль берегов острова Матсмая до города Хакодате. Оттуда они проехали в Матсмай (к японскому губернатору) для переговоров о разрешении русским торговым кораблям посещать порт Нагасаки. Такой открытый лист после долгих переговоров японцы и выдали на имя Лаксмана и Ловцова (Радищеву Ловцов мог показывать если не подлинник, то перевод этого «свидетельства»).

«Васиреи Оромусау» — так звали Ловцова японцы — 8 сентября 1793 года возвратился в Охотск вместе со всем составом посольства. Из Японии были вывезены научные коллекции, гербарии, морские карты и т. д. Екатерина II не оценила всей важности итогов похода на Матсмай и ограничилась лишь награждением участников экспедиции (Шелехов был обойден, хотя он давно уже ратовал за установление торговых связей с Японией и осваивал Курильские острова.) Но, преодолевая косность чиновников и царедворцев, играя и на честолюбии царицы, Лаксман и Шелехов добились разрешения на второй поход в Японию, причем Лаксману поручалась научная, а Шелехову — торговая часть экспедиции.

Но в июле 1795 года Григорий Шелехов умер. Скоропостижная смерть застигла и Эрика Лаксмана: он скончался в январе 1796 года на дороге, в 119 верстах от Тобольска.

…Все эти новости Радищев узнал от Ловцова в Таре. Погребенный заживо в Илимске, изгнанник, конечно, до этой встречи не мог знать ничего о походе Ловцова и Лаксмана.

Теперь уместно вспомнить о литературно-научных занятиях Александра Радищева в Илимске. Известно, что он наряду с историческими работами занимался и исследованием торговли с Китаем в Кяхте и вообще русской торговли со странами Востока.

В 1791 году в Иркутске, когда Радищев ехал в Илимск, он встретился с самим «Колумбом Российским». В тот год Эрик Лаксман выехал в Петербург вместе с японцами, которых потом отправили на «Св. Екатерине» в Японию. По всей вероятности, Радищев узнал от Шелехова о плане первого похода русских к японским берегам. Об этом свидетельствует тот факт, что о встрече с Шелеховым Радищев писал 14 ноября 1791 года — спустя два месяца после того, как иркутский губернатор Пиль — получил указ об организации экспедиции Лаксмана. Другим важным известием, которое мог получить в 1791 году Радищев от Шелехова, было сведение о том, что за год до их встречи (1790) в Кяхте снова возобновилась торговля с китайцами. Шелехов, видимо, делился с изгнанником своими заветными планами о торговле с Кантоном. Во всяком случае, встреча с Шелеховым была для Радищева весьма интересной.

В письме об этой встрече Радищев отмечает Шелехова не только как предприимчивого человека, но и как автора книги о своих приключениях в Русской Америке.

Великий революционер был сыном своего века. Радищев проявил огромный интерес к стремлениям передовых людей типа Шелехова, старавшихся расширить связи России со странами Востока и Тихого океана.

Таков смысл встречи двух людей в маленьком, занесенном снегом сибирском городке 22 марта 1797 года.

В 1697 году открыватель Камчатки Владимир Атласов первым увидел одинокий остров-вулкан Алаид, вершина которого была покрыта снегом и озарена огнем.

Алаид принадлежал к Курильским островам. О нем еще до Атласова слышали русские люди; он стоял несколько в стороне от гранитной цепи островов. А с последнего «камня» на мысе Лопатка — южной оконечности Камчатки — казаки увидели за узким проливом берег другого острова. Это был самый северный, «Первый», остров Курильской цепи — Шумшу (Сюмусю).

В том году казакам не удалось побывать на Курилах. Не смогли сделать это и Василий Колесов с Михаилом Наседкиным, которые пришли на мыс Лопатка в 1706 году и увидели «за переливами» землю. Уже тогда они сказали, что к югу от «переливов» лежит «Матмасское и Апонское государство». Наседкин очень печалился, что ему «проведать де той земли не на чем». В те же годы пытался достичь Японии через Курилы казак Сорокоумов, но поход его тоже не удался. Первым ступил на берег острова Шумшу в 1711 году Иван Козыревский. Одновременно он построил крепость на реке Большой, куда приходили морские корабли. Оттуда Козыревский и стал плавать к Курильским островам «проведывать Апонского царства».

А. С. Пушкин пишет, что Козыревский в 1713 году «покорил первые два Курильские острова и привез Колесову известие о торговле сих островов с купцами города Матмая…». Из сибирских же летописей мы знаем, что Иван Козыревский привез с Курил «одежды крапивные и дабяные и шелковые, и сабли, и котлы». Замечательно, что в том же году он составил чертежи островной гряды «даже и до Матманского острова» (Хоккайдо, Иезо).

Посланные Петром Великим мореплаватели Иван Евреинов и Федор Лужин на большой «лодии» ходили к Курильским островам в 1719–1721 годах. С ними находились матрос-иноземец Буш и опытный архангельский кормчий Кондрат Мошков. По свидетельству А. С. Пушкина, Лужин и Евреинов доходили почти до Матсмая. Известно, что они побывали у «Шестого» Курильского острова — Харимкотана, увенчанного действовавшим тогда вулканом. Здесь во время бури «лодия» потеряла якорь, и судно отнесло к «Второму» острову (Парамушир).

К 1725 году русские знали не менее двадцати островов Курильской гряды. На основании русских данных на карту Камчатки в «Большом атласе» И. Д. Гоманна (1725) были нанесены Курилы и северная часть Японии. А спустя пять лет «Санкт-Петербургские ведомости» объявили о подвигах И. Козыревского, который в то время принял монашество под именем Игнатия, что, однако, не помешало ему продолжать плавания к Курилам. Об Игнатии писали, что он «о пути к Япану и по которую сторону островов итти надлежит, такожде и о крайнем на одном из оных островов имеющемся городе Матмае или Матсмае многие любопытные известия подать может…». Игнатий был причислен к экспедиции Витуса Беринга.

В 1730 году Беринг поставил вопрос об исследовании морских путей между Охотском, Камчаткой, устьем Амура, Курилами и Японией. В тот год Василий Шестаков с двадцатью пятью служилыми побывал на первых Курильских островах — Шумшу, Парамушир, Ширинки (Дьякон), Маканруши и Онекотан.

Степан Крашенинников (1713–1775), знаменитый исследователь Камчатки, в 1737 году начал сбор сведений для описания Курильских островов. Через год его помощник Степан Шишкин вывез двух курильцев с островов Шумшу и Парамушир.

Искусный мореход архангелец Никифор Треска, посланный на Камчатку еще Петром Великим, к 1738 году хорошо знал морской путь вдоль Курил вплоть до «Восемнадцатого» острова (Уруп) с его удобной корабельной гаванью, множеством бухт и залежами железной руды. Никифор Треска и курилец Липага сопровождали капитана М. Шпанберга во время его плавания к берегам Японии. Шпанберг и Вальтон изучали Курильскую гряду в 1739 году. 27 февраля 1740 года парижане читали в газетах сообщение о том, что Шпанберг, морской офицер русской службы, открыл 34 острова в Курильской гряде. Летом 1741 года Шпанберг вновь побывал у берегов Курильских островов.

1742 годом помечено сообщение о Михаиле Неводчикове (род. в 1706 г.) — замечательном русском мореходе-самородке, бывшем гравере по серебру. Он состоял «в должности геодезической для рисования карт и снимания с берегов прешпектов». Неводчиков плавал «от Большерецкого устья до Японии и обратно». Где затерялись его курильские и японские чертежи?

писал Ломоносов, в 1745 году первым воспевший Курилы.

Открыв Курильские острова, русские люди стали обживать их. Японские летописцы под 1765 годом сообщили, что русские «Ивано Рээнци» и «Хасутэн». в сопровождении своих друзей-курильцев прибыли на остров. Расева («Тринадцатый», Рашау), исследовали его, побывали на Мусире («Десятый», Экакто), перезимовали там, а летом 1766 года появились на острове Итуруп («Девятнадцатый»), где обследовали весь западный берег. В изучении островов тогда принимал деятельное участие курилец Григорий, знавший русский язык и бывавший в дальних плаваниях. На острове Уруп в 1766–1767 годах выросло русское зимовье.

Так наши предки впервые подробно знакомились с южными островами каменной морской гряды. Итуруп был самым большим из них, на нем высились снежные горы. Одна из вершин всегда дымилась. На Итурупе находились горячие источники и месторождения серы. Лосось, палтус, треска водились в водах острова, богатых также и морским зверем. У скал острова Мусир слышался рев сивучей, тюлень, морской бобр и выдра встречались всюду. Русские обследовали до десяти островов на юге Курильской гряды.

Исследователи действовали по приказу сибирского губернатора Федора Соймонова, соратника Петра Великого.

В 1767 году охотский подштурман Афанасий Очередин дошел «до самого Матсмая». Почти одновременно казачий сотник Иван Черный прибыл на Уруп и Итуруп для промысла бобров и принятия курильцев в русское подданство.

писал в 1768 году пиит Сумароков о значении пребывания русских на Курилах. С тех пор люди из Охотска и Камчатки зимуют на Урупе; одни зимовщики сменяют других в гавани Ванинау, у Восточной лагуны. Японские летописцы упоминают об Иване Нииканофу (Никонове), жившем там в 1769 году вместе с первыми курильцами. Через год в Якутске уже торговали курильской морской пушниной. Русские жили в Ванинау и в 1771 году на Курильских островах. Их убежищем были пещеры на горе, куда они подняли и свой корабль, поставив его на колеса.

На острове Уруп русские мирно торговали с айнами. Штурман гукора «Св. Николай» Михаил Петушков, перезимовав на Урупе в Восточной бухте, за зиму добыл около тысячи морских бобров, до двухсот песцов и много другого зверя. С Петушковым были мореход Очередин, а также купеческий приказчик Д. Я. Шебалин, который ходил с Урупа на Хоккайдо, в гавань и город Аткис. Шебалин, между прочим, собрал от айнов сведения о Сахалине. В японских хрониках «Хоккайдоо Сикоо» есть подтверждение того, что Шебалин в 1779 году плавал с Курильских островов до местности Цукусикон в Аккэси. Это и есть Матсмай — «Двадцать второй» остров. Так русскими была пройдена вся Курильская гряда.

В 1780 году братья Шмалевы, историки Камчатского края, послали в Петербург план залива на острове Симушир.

Мирные отношения русских с курильцами раздражали японцев. Осенью 1780 года случилось страшное событие. К западному берегу острова Уруп прибило большой русский корабль, весь изрубленный и пробитый. На нем обнаружили тело обезглавленного человека; голову нашли лишь на другом конце палубы. На судне были остатки грузов — шерстяных и иных тканей, металлических изделий, бочонков с порохом. Вероятно, это был одни из охотских кораблей, а люди, находившиеся в нем, пытались завязать торговлю с японцами и были ими перебиты.

В 1785 году русские мореходы снова приплыли для зимовки на Урупе и Итурупе. Это вызвало новый взрыв ненависти со стороны японцев. Японский чиновник Могами Токунаи появился на Итурупе, где нашел трех русских и принудил одного силой уйти на Уруп, а двух вероломным образом увез с собой на остров Кунашир. Там русских подвергали ежедневному строгому допросу.

Сам ли Токунаи или какой другой самурай в том же году составил «Росия коку кимон» — «Записки о Русском государстве».

В 1790 году русский мореход Гилев сделал съемку Курил одновременно с секунд-майором Татариновым, составившим «Описание Курильских островов».

Спустя два года после этого Г. И. Шелехов предпринял попытку сельскохозяйственного освоения острова Уруп. Он послал на Уруп отряд русских промышленников под начальством Василия Звездочетова, и тот основал поселение на юго-восточной стороне острова. Невдалеке от поселения находилась корабельная гавань Тавано (Кобунэ-вар), в которую впадали два ручья. Над островом поднимались горные вершины с ледяными шапками. Русские нашли здесь напоминавшие родину березовые леса, заросли рябины и ветлы. Однако два вулкана острова не давали поселенцам забыть о том, где они живут. Японцы быстро разведали о приезде Звездочетова и записали: «в седьмом году Кансэи русский Кэретофусе Васири Корэнэници на большом корабле прибыл в Ванинау на Уруппу». Звездочетов вскоре стал торговать с айнами Матсмая.

В 1796 году вдоль Курильских островов прошел британский мореплаватель В. Р. Броутон; его сопровождал в этом плавании русский матрос, хорошо знавший Курилы.

Начальник морской стражи на севере Японии Кондоо Зюузоо Мори вскоре тайно перебрался на остров Итуруп и осквернил могилы первых русских поселенцев, срубив высокие кресты. Один из самураев, Сорисигэ, писал, что русские жили на острове около десяти лет, и айны уже успели перенять обычаи пришельцев с Камчатки. Другой японец, Морисигэ, написал несколько томов различных, сочинений, проникнутых ненавистью к нашим предкам. В Аккэси японцами была учреждена особая должность наблюдающего за Курильскими островами; ему было подчинено морское судно «Токусэи-Мару».

В Охотске была основана контора Российско-Американской компании, управлявшая Курильскими островами. В 1798 году она послала на Курилы экспедицию под начальством старого шелеховца Баннера. Отряд зимовал на островах. Вскоре в Охотске появились первые военные суда, которые крейсировали в Охотском море и охраняли Курильские острова от посягательства японцев.

Так русский народ в XVIII веке осваивал скалистые острова, открытые Наседкиным и Козыревским. Лучшая научная работа о Курильских островах того времени принадлежала перу трудолюбивого Степана Крашенинникова и была помещена в его замечательном труде «Описание земли Камчатки», который удостоился высокой оценки Ломоносова. Русская наука в те годы немало потрудилась над уточнением названий Курильских островов, было определено географическое положение главных островов гряды. Их считалось двадцать два, причем остров Матсмай (Хоккайдо, Иезо) включался в это число на том основании, что был населен преимущественно айнами.

В XVIII веке на Курильских островах были собраны этнографические и другие коллекции. Начало этому было положено еще И. Козыревским. Русский народ впервые познакомился с курильцами — айнами. Предания айнов говорили о том, что их предки жили не только на Курильских островах, но и во всей Японии и были вытеснены оттуда японцами к XII столетию нашей эры. Известно, что японцы нещадно притесняли и истребляли айнов, чего никогда не скрывали историки и географы Японии.

Айны охотно воспринимали от русских их полезные обычаи. Некоторые из курильцев селились в Охотске, на Камчатке и даже в Сибири. Русские же, укрепившись на Курильских островах, жили там до 1875 года в полной дружбе и согласии с айнами.

Василий Звездочетов, начальник русского поселения на острове Уруп, был немало разгневан, когда в 1801 году там появились японские чиновники Тоява Гэнзюуроо Ясутака и Мияма Ухэида Ун-Эи. Они приплыли в русские владения и, пользуясь малой численностью поселенцев, поставили на берегу столб с кичливой надписью: «Остров подчинений Великой Японии пока существует Небо и остается Земля». Сами японцы великолепно знали, что ни Уруп, ни Итуруп, как и другие острова Курильской гряды, никогда не принадлежали Японии.

«…С древнейших времен совсем не было японцев, которые ездили бы туда и обратно между Эторофу и Японией», — писал в 1800 году ученый-самурай Морисигэ. Этот японец бесчинствовал на Итурупе, приказывал айнам прекратить дружбу с русскими. Самураи видели Василия Звездочетова, но побоялись его тронуть. Зато они следили за каждым его шагом, и в 1805 году японский летописец с облегчением сообщил, что русский начальник Курильских островов умер. Остальные русские, обитатели острова Уруп, оставшись без средств к существованию, решили вернуться на Камчатку. Но курильцы с острова Рашау сами решили отправиться на остров Итуруп и заявить на него свои права российских подданных. В 1805 году небольшой отряд под начальством курильского старшины Максима Григорьевича (фамилия неизвестна), не раз бывавшего в различных русских экспедициях, высадился на берегу Итурупа, близ урочища Сибэторо. Однако японцы успели поставить там свою стражу, которая захватила Максима Григорьевича в плен. В то время на Итуруп прибыл знаменитый Мамия Ринзоо — астроном, историк, архитектор и шпион.

Николай Резанов, комиссар первой русской экспедиции вокруг света, узнал в 1805 году о происках японцев на Курилах. Он написал тревожное донесение в Петербург о том, что матсмайские самураи готовы захватить остров Уруп. На Камчатке еще не знали ничего об участи Звездочетова и других урупских поселенцев. Поэтому Резанов приказал мичману II. Давыдову идти к острову Уруп на корабле «Авось». Сильные ветры и штормы, начавшиеся уже за алеутским островом Уналашка, заставили Давыдова повернуть обратно к берегам Камчатки. О судьбе Василия Звездочетова узнал лишь в 1807 году Н. А. Хвостов, когда он вместе с Г. И. Давыдовым осуществил свой известный вооруженный поход на Курилы. Тогда он и нашел на острове Уруп доску с надписью об умерших поселенцах и узнал, что после смерти Звездочетова и долгих бедствий оставшиеся в живых покинули остров.

Самурай Морисигэ, осквернивший русские могилы на острове Итуруп, знал о первенстве русских людей в заселении острова. Однако к приходу Н. А. Хвостова на Итуруп японцы успели построить там подобие каменной крепости, винокуренный завод, казармы. Русские офицеры не могли спокойно смотреть на наглый захват Итурупа японцами, надругательства над русскими могилами и установку столба с хвастливой надписью. К тому же Н. А. Хвостов располагал сведениями, что около 1797 года японцы умертвили нескольких русских, потерпевших кораблекрушение возле Урупа. И Хвостов открыл военные действия против японских захватчиков Итурупа.

Впоследствии В. М. Головнин во время своего японского плена не раз видел «великого» Мамия Ринзоо, который хвастался тем, что был награжден за бегство от русских в итурупские горы. Мамия Ринзоо в те дни первым советовал начальнику обороны острова Тода Матадаю начать обстрел хвостовского корабля. Но когда Хвостов открыл огонь, самураи ринулись в бегство. Тода Матадаю сделал харакири. Доктор Таката Риссаи, убежавший на остров Кунашир, сочинил впоследствии стихи:

Военачальники бежали с Итурупа, а вслед за ними поспешили и солдаты кланов Цугару и Намбу. Хвостов разгромил итурупское укрепление японцев и отошел от острова. Осмелевшие японцы вышли из своих убежищ и обнаружили двух русских, случайно отставших от своих. Русские спали. Японский стражник заколол спящих, головы убитых отправили в Хакодате…

Хвостов и Давыдов во время похода поддерживали исключительно дружеские отношения с коренными обитателями Курильских островов — айнами. Возмездие обрушилось лишь на головы японских пришельцев, пытавшихся захватить места давнего обитания русских открывателей и поселенцев.

Стоит особо отметить выступление одного из «великих» самураев Японии — Хираяма Коозоо, считавшего себя вечным воином. Воинственный пыл его был направлен против русских. После событий на Курильских островах и Сахалине он написал огромный доклад на имя японского правительства. Для борьбы с русскими Хираяма Коозоо предлагал создать войско из разбойников, смертников, неисправимых азартных игроков, хулиганов, доносчиков…

Он убеждал в необходимости «выбирать людей сообразно с обстоятельствами» и клялся в том, что победит русских, если ему дадут хотя бы сотню таких отъявленных негодяев. Деяния Хираяма отмечены в «Драгоценном зеркале японской истории».

Бегство японских гарнизонов с Курильских островов сами самураи расценили как «большой позор для Японии, который никогда еще не имел себе равного…». Озлобленные самураи сочиняли планы нападения на… Петербург, куда они хотели послать свои корабли. Таинственная гибель Хвостова и Давыдова в Петербурге пресекла их работу над научными материалами о Курильских островах и Сахалине. В частности, они составляли карту Курильского архипелага и Матсмая (Хоккайдо). Мне известно, что в архиве Н. П. Резанова находился словарь курильского языка, собранный, возможно, именно Давыдовым и Хвостовым.

С изучением Курильских островов связано имя великого русского мореплавателя и патриота В. М. Головнина. В «архиве Юдина» в Красноярске разыскана «Выпись из донесения Охотской конторы Российско-Американской Компании от 12 августа 1811 года о взятии казенного шлюпа „Диана“, бывшего у берегов Курильских и Шантарских островов». У острова Кунашир командир «Дианы» был вероломно захвачен японцами в плен вместе с верными штурманом Хлебниковым, матросами Симоновым, Шкаевым, Васильевым. Макаровым и курильцем Алексеем. Место, где произошло это событие, было названо заливом Измены. Свыше двух лет пробыли эти люди в жестоком плену, но остались непоколебимы.

В 1828 году русские на острове Баранова в Ситхе на Аляске узнали, что у Курильских островов появились в большом количестве морские бобры. Главный правитель Аляски капитан Чистяков решил послать на остров Уруп пятьдесят «промышленных» под командой мичмана Этолина. Богатый промысел дал мехов на сумму в 800 тысяч рублей. А 9 ноября 1830 года Сибирский комитет постановил передать всю гряду Курильских островов в ведомство Российско-Американской компании и учредить торгово-промышленную контору на острове Симушир. Из Ново-Архангельска был послан отряд для поселения на берегах симуширской гавани Бротон. Вскоре был учрежден Курильский отдел Российско-Американских владений. Представление о его деятельности дает открытая в наше время в архивах Владивостока обширная переписка с управляющим Курильским отделом.

…Трудно приходилось русским переселенцам на Курильских островах. Они все время боролись с пламенными стихиями вулканов и «трясением земли». Так, в 1849 году на острове Симушир после землетрясения исчезли все источники и жители были вынуждены уйти из поселения в гавани Бротон. Через два года, когда облака вулканического пепла, рожденного жерлами огнедышащих гор, носились над побережьем острова Уруп, стада котиков и сивучей покинули его воды. Поселенцы лишились богатой добычи.

В 50-х годах XIX века на острове Уруп находилось русское поселение Явано. Вход в гавань Явано сторожила небольшая батарея, а за ней на берегу стояли дома и «главный амбар» для товаров и бобровых шкур. В 1855 году в этом складе хранилось бобров на 184 тысячи рублей. Уже тогда на этом острове находился ценный архив старых бумаг, отражавших историю жизни русских на Курильских островах.

Великий русский путешественник Н. И. Миклухо-Маклай начинал свою научную деятельность как зоолог, исследовавший морские губки Охотского моря, собранные И. Г. Вознесенским у берегов Курильских островов. Уже на своем пути в Новую Гвинею Маклай открыл на острове Питкерн, в южной части Тихого океана, морскую губку, которая водилась в большом количестве «в северных частях Тихого океана, на Курильской и Алеутской грядах», — как писал ученый в 1871 году. Несколько позже географ Лев Мечников, хороший знаток Японии, изучал жизнь обитателей Курильских островов и айнов Хоккайдо. Его рукописными заметками пользовался знаменитый землеописатель Элизе Реклю.

В 1875 году японцам удалось укрепиться на Курильских островах. Очень важно заметить, что после этого айны острова Парамушир покинули его, не желая жить под властью японцев. Спустя год в алеутской деревне на острове Уруп жило свыше 30 переселенцев с Алеутской гряды, многие из которых знали русский язык. Вторая деревня аляскинцев стояла на берегу уже знакомой нам бухты Бротон на острове Симушир; здесь тоже хорошо говорили по-русски. Профессор Позднеев в свое время описал поселение айнов на острове Шикотан, у берегов которого водились полосатые тюлени. Айны Шикотана переняли у русских религию, обычаи, одежду и свободно разговаривали по-русски. Старшина их звался Яковом. Были имена: Лаврентий, Дмитрий, Аверьян, Елисей, Прайда, Степанида.

Уже в 1899 году японец Тории Рюзоо посетил остров Шикотан и узнал, что айны здесь носили русские фамилии — Сторожев, Плегин. На острове жили айны с именами Иван, Трифон, Прокопий, Пелагея, Харитина…

В 1887 году в Токио вышла книга, изданная «императорским Японским университетом», посвященная «изучению» айнов. В этой грязной книге было написано, что айны «представляют действительно что-то переходное между человеком и зверем», что они «прямо низшая раса даже по своему физическому устройству». Это говорилось о людях, знавших русскую грамоту, живших в светлых домах, имевших русские бани.

К началу XX столетия на Курильских островах насчитывалось 2886 жителей. «Столицей» архипелага был поселок Тотори на южной оконечности острова Кунашир. Русские названия бережно сохранялись на островах, исследованных нашими мореходами, — проливы Надежды и Дианы, пик Сарычева, мыс Рикорд, пролив Головнина.

Однажды директор Карагандинского музея Л. Ф. Семенов показал мне очень редкий, не напечатанный еще нигде документ. Он был написан в 1890 году и назывался «Копия с приложения к записке о торговле Акмолинского уезда и ее направления».

Автором «Приложения» был акмолинский уездный начальник Троицкий.

Документ этот содержит много сведений о торговле Акмолинска не только с русскими городами, но и со Средней Азией и Китаем. По существу, заметки Троицкого являются своеобразным дорожником, в котором подробно описаны караванные пути от Петропавловска до Ташкента и Кашгара (Западный Китай). Маршрут до Кашгара проходил через Акмолинск, Нельдинский (Успенский) рудник, Балхаш, Пишпек (ныне Фрунзе), устремлялся к высокому перевалу Теректы и приводил путников в Западный Китай. Троицкий самым тщательным образом отмечал природные условия ряда местностей, описывал растительность, указывал на водные источники, точно исчислял расстояния между местами стоянок. О заметках Троицкого надо говорить отдельно и более подробно, но они заставили меня вынуть мои походные тетради и воскресить в памяти некоторые страницы из истории путешествий через степи Казахстана…

Следы этих путешествий теряются в глубокой древности. Так, например, еще в 569 году н. э. Земарх, посланник императора Византии, посетивший государство тукюэзцев (тюрок), пересек пустыню Бетпак-Дала. В XIII веке там прошли новые гости из далеких стран. Это были Смбат, начальник конницы Малой Армении, и властитель этого государства царь Гетум I. Малая Армения в те времена располагалась в непосредственной близости к Средиземному морю. Трудно даже представить условия, в которых протекали подобные путешествия в столицу великих ханов Монгольской империи — Каракорум, начинавшиеся от стен цветущего армянского города Сиса! Люди, ездившие ко двору монгольских ханов, не могли миновать побережий озера Балхаш. В таком случае на земле нынешней Карагандинской области в XIII веке побывали русские князья Ярослав, Глеб Ростовский, посланники французского короля, русские и западноевропейские пленные, угнанные монголами в Каракорум. Недавно мне удалось установить, что и Александр Невский не ограничился пребыванием в волжской орде. Он был вынужден ехать оттуда в столицу великого хана — в глубь Центральной Азии. На пути Невского лежал Балхаш и высились Джунгарские ворота.

…Широкому кругу читателей неизвестна история путешествия в 1800 году двух русских горняков через казахские степи в Ташкент. Это были колыванские берг-гешворены Бурнашев и Поспелов. Подлинник их путевых записок лишь недавно обнаружен в Барнаульском государственном архиве, о чем сообщил мне алтайский краевед-историк Н. Я. Савельев. Очень важно отметить, что Бурнашев и Поспелов были одними из первых геологов, исследовавших Казахстан и Среднюю Азию. Их пригласил для геологических работ правитель Ташкента Ходжа Юнус.

Казахский султан Букей предложил Бурнашеву и Поспелову сопровождать их до самого Ташкента, для чего согласился ожидать их на реке Нуре. Путешественники вышли из Семипалатинска, достигли форпоста Семиярского и двинулись в сторону Каркаралинских гор. Исследователи находили агаты и сердолики, исследовали почвы степи. Так они дошли до Нуры, где их с нетерпением ожидал Букей.

Любознательные горные мастера выполняли труд, не входивший в их прямые обязанности. Они описали хлебопашество казаков на Нуре, охоту с беркутом, обратили внимание на предметы из железа и меди, бывшие в употреблении у казахов. Из записок путешественников мы знаем, например, что на Нуре были тогда арыки. Бурнашев и Поспелов пришли к убеждению, что самые удобные для жизни места находятся между Каркаралинскими горами и берегами Нуры.

Путники обследовали курганы возле Нуры и собрали некоторые археологические предметы. На пути к Бетпак-Дала были открыты горы, сложенные из красной и зеленой яшмы.

«…В общем положении сей степи, относительно ее удобности к обитанию, надлежит исключить ту часть, которая следует к полудню, за пространством гор. Она называется Битпаком и помыта более терновником и отчасти полынного травой, по причине же неимения воды не населяется», — описывали исследователи пустыню.

Однако они оговаривали, что вода в пустыне есть всюду, на глубине не более двух саженей. Михаиле Поспелов, рукой которого были написаны путевые заметки, считал, что Бетпак-Дала начинается от гор Кок-Томбак. Исследователи выбрали самый опасный, но зато короткий путь через урочище Тюсьбулак, хотя им была известна вторая дорога — на Уванас. Они дошли до реки Чу, которую Поспелов называл «Цуя», и переправились через нее па камышовом плоту. Наконец впереди показались заветные горы Каратау. Преодолев перевал у селения Бабаты, Бурнашев и Поспелов направились к Ташкенту, куда и прибыли 28 июня 1800 года..

Русским горным мастерам была устроена торжественная встреча. Они прожили в Ташкенте три месяца, подробно ознакомились с ним. Европейская наука в те годы не имела никаких достоверных сведений о Ташкенте и его владениях, поэтому записи Михаила Поспелова приобрели огромную ценность. Рассматривая политико-географическое положение Ташкента, русские исследователи не обошли своим вниманием казахов, которые составляли тогда значительную часть населения города.

Бурнашев и Поспелов выяснили, что Ташкент закупал в русских владениях медь, железо, жемчуг, кораллы, дорогие меха котиков, сукна и другие товары, доставлявшиеся через Казахстан.

Чтобы закрепить успехи караванной торговли, горные мастера наметили удобнейший путь: Ташкент — Уванас — горы Актау — Нура — Каркаралинские горы — Беркутли — Куказлык — Биштерек — Ямышево на Иртыше. Именно этой дорогой и вернулись они на родину. Исследователи подтвердили наличие свинцовой руды в известковых толщах гор Каратау. «Их точное указание было первым достоверным сообщением об ископаемых богатствах гор Средней Азии», — пишет о Бурнашеве и Поспелове один из советских историков.

Спустя несколько лет, в 1807–1823 годах, несколько путешествий в Среднюю Азию совершил Муртаза Файзулин — «торговый татарин Казанского посада», как именуется он в старинных бумагах. Файзулин не раз проходил по суровой пустыне. Бетпак-Дала, не однажды переправлялся на камышовом плоту через реку Чу. Один любознательный русский чиновник подробно расспросил Муртазу и с его слов составил очерк пути от Ташкента до берегов Нуры и Ишима. Дорожник Файзулина описывает города Ташкент, Туркестан и Сайрам. Далее упоминается Мангат с обильными зарослями травы «дармана», содержащей цитварное семя. Оказывается, что этот продукт еще в начале XIX века в огромном количестве вывозился через Казахстан в Россию.

Файзулин видел Чудское озеро в горах Каратау, наполненное неизвестной, похожей на стерлядь рыбой. В тех же местах он обнаружил 12 древних курганов. С синих гор Каратау Муртаза Файзулин спустился в долину Сузака, откуда до Петропавловска оставалось 26 дней пути. Затем он переправился через реку Чу и вскоре очутился на пороге пустыни Бетпак-Дала.

«По степи Бит-пак земля чрезвычайно тверда, почти как камень, но она вся покрыта низким каким-то деревом баялыч, похожим несколько на можжевельник», — читаем мы в дорожнике Файзулина.

И далее:

«Здесь оканчивается степь Бит-пак. Сия прямая дорога через нее открыта киргизом одним; по прежней дороге она простиралась на 180 верст».

Двенадцатый по счету переход Файзулин завершил на Нуре, а еще через день благополучно дошел до Ишима.

…Сто с лишним лет назад неизвестный русский землепроходец, приказчик торгового каравана, сообщил П. И. Небольсину сведения о путях из Петропавловска в Ташкент. Длина маршрута составляла 1600 верст. Неизвестный путешественник шел через Акмолинск, Сарысу, пустыню Бетпак-Дала, Чу, Сузак, переваливал через свинцовые горы Каратау..

«А для русского купца Ташкент важная страна, и в Кошкар, и в Бухару почти что рукой подать. В Кошкар из Коканда каждую неделю ходят караваны и везут на потребу неизвестных нас стран, русские товары: сукно, цветной плис, коленкоры, миткаль, железо, чугун», — записал в 1851 году П. И. Небольсин.

В XIX веке Бетпак-Дала была пересечена также Ф. Ефремовым, тоже доставившим богатые сведения о Ташкенте и Коканде.

Ряд походов других землепроходцев остался неизвестным, их отчеты надо искать в архивах Ташкента, Омска, Семипалатинска и других городов Казахстана, Сибири и Средней Азии.

Григорий Шелехов и Александр Баранов давно мечтали об отправлении кораблей из Кронштадта к берегам Аляски и Камчатки. Еще в 1786 году предполагалось послать в поход «около свега» суда «Холмогор», «Соловки», «Сокол», «Турухтан» и «Смелый». Были уже назначены командиры кораблей, составлены наставления. Но турецкая и шведские войны расстроили все дело, и кругосветный поход был отложен на неопределенное время.

Лишь в 1803 году Российско-Американская компания сумела осуществить давнюю мечту Шелехова.

Николай Резанов, зять Шелехова, виднейший деятель Российско-Американской компании и недавний секретарь Гаврилы Державина, был назначен главным начальником кругосветной экспедиции и чрезвычайным российским послом в Японию.

Кораблем «Надежда» командовал Иван Крузенштерн, «Неву» вел Юрий Лисянский. Так было в действительности, хотя до самого последнего времени широко распространено ошибочное мнение о том, что первый кругосветный поход возглавлял Крузенштерн.

Перед экспедицией стояли большие задачи. Она имела политическое, экономическое и научное значение.

Во-первых, нужно было доказать возможность бесперебойной доставки жизненных припасов и оборудования для Русской Америки, Камчатки и Курильских островов морским путем Кронштадт — Петропавловск — Аляска. До этого все грузы туда отправлялись через Охотск, а к Охотску они шли сушей через всю Сибирь. Морской такелаж вели на вьюках, причем такие, например, предметы, как морские якоря и цепи, приходилось распиливать на части.

Во-вторых, Резанову, Крузенштерну, Лисянскому и торговым представителям Российско-Американской компании надлежало изучить вопрос о возможности русской торговли с Китаем. Продажа пушных богатств Тихого океана в Кяхте была невыгодной. Гораздо проще и прибыльнее было бы отправлять меха из Русской Америки морем прямо в Кантон.

И, наконец, учитывалась также возможность установления торговых связей не только с Китаем и Японией, но и с Нидерландской Индией и Филиппинскими островами.

Не были забыты и судьбы Амура и Сахалина. Амур мог стать удобным путем для сообщения с тихоокеанскими областями, в том числе с Камчаткой и Русской Америкой.

Весьма знаменательно то обстоятельство, что работы кругосветной экспедиции, безусловно, увязывались с деятельностью так называемого посольства Ю. А. Головкина в Китай.

Забегая вперед, скажем, что эта огромная сухопутная экспедиция вышла в путь в 1805 году. Кроме посольского состава, в ней участвовали виднейшие знатоки Востока, историки, астрономы, геодезисты, ботаники, языковеды.

О деятельности посольства Головкина известно до сих пор очень мало. Но вот одна примечательная подробность. Один из отрядов этой экспедиции под начальством ботаника Редовского должен был выйти через Сибирь на Тихий океан! Таким образом, на скалах Курил и у подножия камчатских вулканов должно было сомкнуться кольцо исследований. Внутри этого исполинского кольца оказались бы Сибирь, Аляска, Океания, Калифорния, Япония, Китай. Стоит пожалеть, что никто из историков до сих пор не сопоставлял, не изучал одновременно материалов первой экспедиции вокруг света и научного наследия посольства Головкина.

…В 1803 году белокрылые корабли вышли из Кронштадта и взяли курс к берегам Англии.

На борту «Надежды» находились японцы. Это были невольные гости России. Еще в 1793 году японский мореход Хэнбее и четырнадцать матросов после жестокого шторма добрались до одного из Алеутских островов. Здесь Хэнбее умер, а матросы-японцы были спасены русскими и увезены в Охотск. Часть японцев умерли, остальные прижились в Охотске и Иркутске — у крещеного японца Николая Синзоо, тоже когда-то выкинутого бурей на берега Сибири. Теперь старик Цуюдау и три матроса возвращались домой. Глава экспедиции Резанов надеялся, что доставка японцев на родину будет расценена в Японии как знак дружбы к ней со стороны России.

Осенью «россияне вступили, наконец, в другое полушарие земного круга». Так торжественно поведал об этом участник плавания Федор Шемелин, приказчик Российско-Американской компании. Записи о походе вели Резанов, Крузенштерн, Лисянский, Лангслорф, Коробицын и другие участники путешествия.

«Нева» и «Надежда» были плавучими музеями и библиотеками. Картины, статуи, машины, в том числе машина электрическая, научные приборы — все это следовало доставить в Русскую Америку. Произведения русских писателей, художников, ваятелей и мастеров-механиков совершали первый путь вокруг земного шара.

Заглянем в списки сокровищ, отправленных в Русскую Америку. Российская академия наук жертвовала русским читателям в западном полушарии 219 книг. В числе их были сочинения Михаилы Ломоносова, труды исследователя Камчатки Степана Крашенинникова, «История российская от древнейших времен» Михаила Щербатова, редкое издание «Известие о Японе…».

Один из жертвователей подарил целое собрание книг о путешествиях Кука, Ванкувера, Лаперуза, Макензи, а также книги по истории Индии, Америки, Мадагаскара, Китая, Японии и других стран. Иван Дмитриев, автор надгробной надписи «Колумбу Российскому» — Шелехову, передавал в русские владения в Северной Америке собрание своих басен и сказок. Было отправлено также издание поэм М. Хераскова и множество других книг.

Двенадцать картин лучших живописцев — Уткина, Репнина, Лосенкова и других, 58 картонов и листов рисунков, изображение памятника Суворову, принесенное в дар А. Ф. Бестужевым, отцом будущих декабристов, чугунный бюст Екатерины II — вот далеко не полный список предметов искусства, принятых на борт «Невы».

На Кадьяк отправлены были разные печати Русской Америки, медали для награждения героев исследования Аляски и пакет с указом о переименовании острова Ситхи в остров Александра Баранова.

В 1804 году впервые перед взорами русских людей открылась лазурная Полинезия. На Нукагиве (Маркизские острова) были проведены большие научные исследования. Здесь собирали коллекции, составляли словарь местного наречия. Юрию Лисянскому принадлежит честь открытия порта Чичагова и реки Невки на Нукагиве.

Во время походов русских по острову их сопровождал добровольный проводник-нукагивец Мугау. Именно от русских людей островитяне получили семена полезных растений, взошедших вскоре на земле Нукагивы. «Король» острова Танега Каттенове явился на русские корабли и выразил чувства дружбы и доверия.

В конце мая 1804 года корабли достигли Сандвичевых (Гавайских) островов. Здесь «Нева» и «Надежда» расстались… Лисянский на «Неве» задержался на островах, Крузенштерн же повел «Надежду» прямо на Камчатку, куда пришел 2 июля 1804 года.

На Сандвичевых островах русские составили словарь языка канаков, собрали данные для полного описания этих владений короля Томеамеа, или Тамагама, как называл его Крузенштерн.

Молодой островитянин Тик Кенохоя пожелал ехать в Россию. Впоследствии под именем Василия Моллера, учась в петербургской школе, он показал отличные успехи в кораблестроении. Позднее он работал на невских верфях. Это был первый полинезиец, связавший свою судьбу с Россией.

Последуем вслед за Лисянским на «Неве» к славному острову Кадьяку, что в Русской Америке. Двадцать пять дней плыли туда наши мореходы, расставшись с Сандвичевыми островами.

«Нева» вошла в Павловскую гавань. Одиннадцать пушек кадьякской батареи возвестили о приходе корабля в Русскую Америку. Разгрузив «Неву», Лисянский начал постройку дома для размещения музея и библиотеки.

«Нева» приняла участие в освобождении острова Ситхи (острова Баранова), захваченного индейскими старшинами, которыми руководили американские и английские пираты, непосредственно участвовавшие в резне и разграблении русского поселения на острове.

Русские моряки под командованием Лисянского и главного правителя Русской Америки Александра Баранова взяли приступом мятежную Ситху и основали там Ново-Архангельск — будущую столицу российских владений в Северной Америке. Над новорожденным городом развевался флаг Российско-Американской компании, а на Камне-кекуре стоял дом главного правителя Русской Америки.

«Нева» зимовала на Кадьяке. Матросы корабля давали там театральные представления. Это был первый театр в Северо-Западной Америке!

Весной 1805 года в трюмы «Невы» были погружены сокровища Аляски — шкуры котиков, морских бобров, соболей, песцов и моржовая кость.

А в августе 1805 года Лисянский пошел в Кантон, где встретился с прибывшим туда Крузенштерном.

…Расставшись в 1804 году с Лисянским, Крузенштерн достиг Камчатки и после недолгой стоянки пошел в японские воды. На пути к Нагасаки исследователи, бывшие на «Надежде», убедились в том, что плававший здесь Лаперуз ошибался. Он показывал на своих картах мифические острова, и Крузенштерн прочно «закрыл» эти мнимо открытые морские земли.

Во время пребывания в Нагасаки русский ученый Г. Лангсдорф соорудил огромный аэростат с изображением русского герба. Длина его была 18 футов. Этот прообраз нашего дирижабля витал над Нагасакским заливом на высоте двухсот саженей. Лангсдорфу японцы обязаны также первым знакомством с электрической машиной.

Николаю Резанову не удалось выполнить своих посольских задач в Японии, хотя «Надежда» пробыла там целых полгода.

В 1805 году корабль Крузенштерна покинул Нагасаки. «Надежда» шла Сангарским проливом. Крузенштерн определил положение мыса Румянцева на острове Иезо (Матсмай), открыв там залив того же названия.

На Сахалине Крузенштерн открыл реку Неву (Поронай) и определил около тридцати астрономических точек. На пути к Курилам «Надежда» встретила неизвестные острова, получившие название Каменных ловушек. Крузенштерн не раз проходил мимо туманной гряды Курильских островов.

В июне 1805 года «Надежда» пришла на Камчатку. Николай Резанов отправился сушей в Петербург, но вскоре погиб в дороге…

С Камчатки Крузенштерн пошел снова к Сахалину для завершения начатых ранее исследований. Оттуда «Надежда» отправилась к Формозе, а затем — в Макао и соседний с ним Кантон. Там и встретились осенью 1805 года «Надежда» и «Нева».

В то время когда Россию овевали февральские метели, «Нева» и «Надежда» плыли к Суматре, Яве и мысу Доброй Надежды. На подступах к берегам Африки корабли были окружены живыми трепещущими облаками. Добрый знак! Это были стаи радужных бабочек, гонимых ветром от африканской земли.

7 августа 1806 года пушки балтийской твердыни встретили салютом героев первого русского плавания вокруг света. «Нева» и «Надежда» ответили родному Кронштадту громом орудий, побывавших под солнцем Полинезии.

Это было в Петропавловске-на-Камчатке в августе 1786 года. В гавани стоял первый корабль, пришедший из Ост-Индии. Капитан Вильям Питерс с уважением разглядывал своего гостя, приглашенного на борт судна. А Григорий Шелехов, только что вернувшийся с Аляски, соблюдая достоинство, делал вид, что его нисколько не удивляет ни вид отличного корабля, построенного целиком из красного дерева и обитого латунью, ни даже письма «Индейской компании», которые он держал в руках. Шелехов учтиво спрашивал Питерса о том, как и долго ли плыть до Бенгала, какие товары покупают в Малакке и сколько стоит в Кантоне шкура бобра из Русской Америки. Говорили лишь о деле.

Вильям Питерс слышал о Шелехове много. Бывший купеческий приказчик из Охотска в три года сумел исследовать, заселить и укрепить Алеутские острова и часть Аляски. Он основал будущую столицу Русской Америки на острове Кадьяк, открыл школы, возвел крепости и положил начало правильному пушному промыслу в Новом Свете. Для всего мира стало ясно: русские — законные хозяева всей северной части Тихого океана. Теперь сбылась заветная мечта Шелехова. «Индейская компания» из Калькутты сама пришла к нему на Камчатку: англичане хотели покупать бобров и котиков у русских.

Шелехов скрывал от Питерса свою радость, но был рад первой сделке с Ост-Индской компанией. Они поладили с Питерсом. Вскоре английский капитан поднял все 28 парусов своего корабля и ушел в Индию. Может быть, в тот же день Шелехов написал несколько «Наставлений» своим соратникам (все распоряжения он делал в письменном виде).

«Города Рыльска именитого гражданина и Северо-Восточной Американской Компании Компаниона приказчику моему Федору Ивановичу Шемелину — наставление», — писал Шелехов. А наставлял он Шемелина в том, чтобы приказчик ехал из Иркутска до Москвы «с разными американскими, камчатскими, и всякими пышными товарами».

В Москве приказчик Федор Шемелин должен был снять хорошую лавку в Игольном ряду и продавать в ней аляскинских бобров и сибирских соболей. И еще ему было приказано зайти к шелеховскому дяде Федору Петровичу в дом у Калужских ворот, передать ему привет от племянника, сказать, что Григорий Иванович вернулся с Аляски живым и здоровым. А Федор Петрович в Москве должен был раздобыть книги о жизни Петра Великого, учебники рудного дела и холсты для парусов на аляскинские галиоты: старые поизносились в долгих плаваниях.

Имя Федора Шемелина впервые встречается в «Наставлении» 1786 года. С тех пор он стал служить Шелехову, а после смерти Шелехова — новой Российско-Американской компании.

Из документов архива Шелехова, найденного в 1934 году в Вологде, видно, что Федор Шемелин был родом из Тобольска, что он бывал и на Тихом океане, и на границах с Китаем — в бойкой торговой Кяхте.

К дальним странствиям он привык, и путешествие из Охотска и Иркутска до Москвы было для него простым делом, обычным в те времена.

Мы не знаем, где еще его носила судьба. Ни в одной из сотен прочитанных мною бумаг о тихоокеанских мореходах и пушных промышленниках имя Федора Шемелина после 1786 года больше не встречается. История Аляски молчит о нем до 1803 года, и хотя все эти семнадцать лет Федор Шемелин служил в Российско-Американской компании, что именно он делал — нам неизвестно.

Во время своего путешествия в Москву Федор Шемелин не мог миновать родного Тобольска. Город стоял на пути в Сибирь из Москвы и Петербурга: через Тобольск обычно ездили и в Охотск и в Кяхту, уже не говоря об Иркутске.

Древний Тобольск видел немало мореходов, гостивших здесь. В Тобольске побывал и Владимир Атласов, казак из устюжских мужиков и покоритель Камчатки, петровские геодезисты Евреинов и Лужин, которым Петр Великий поручал исследовать, «сошлась ли Америка с Азией», командор Витус Беринг. Здесь видели, как казачий голова Шестаков набирал в экспедицию к берегам «Большой земли» — Аляски — четыреста тобольских казаков. В тобольской тюрьме по ложному доносу сидел в 1735 году Михайло Гвоздев, геодезист, который за три года до заключения первым достиг вместе с Федоровым берегов Северо-Западной Америки и таким образом открыл Аляску. По улицам Тобольска когда-то ходил Алексеи Чириков, один из первых люден, видевших аляскинских индейцев. О Тобольске много знал и Михаил о Неводчиков, мастер-серебреник и исследователь Алеутских островов: прибыв в Тобольск, он прослышал впервые об Охотске и пошел туда — искать счастья на Тихом океане. Здесь, в Тобольске, в 40-х годах XVIII века затевалась беспримерная полярная экспедиция Бахова и Шалаурова для поисков путей из Сибири в Индию. И через Тобольск на Москву прошли первые обозы с тихоокеанской пушниной и повозки с китайским чаем, выменянным на эти же меха в Кяхте. Охотск — Иркутск — Тобольск — Верхотурье — Москва — Петербург — таков был путь аляскинского бобра (в Кяхте на чай выменивали далеко не все запасы охотской пушнины). Федор Шемелин, служа у Шелехова, не раз бывал на своей родине, отдыхая в Тобольске от утомительных кяхтинских и охотских странствий.

…26 июля 1803 года в 9 часов утра два корабля — «Надежда» и «Нева» — вышли из Кронштадта в первое русское путешествие вокруг света.

Федор Шемелин в этой исторической экспедиции представлял Российско-Американскую компанию, и его обязанностью было присматривать за грузами, отправленными в Русскую Америку, а также заниматься множеством хозяйственных дел.

В день отплытия Шемелин открыл первую страницу толстенной тетради:

«Журнал первого путешествия россиян вокруг земного шара».

В августе корабли пришли на копенгагенский рейд. Шемелин с волнением увидел стоящее рядом с «Надеждой» судно Азиатско-Датской компании. Оно пришло из заветного Контона с грузом хины, саго и фарфора. На корабле были китайцы, одетые так же, как пекинские купцы в Кяхте, какими их видел когда-то Шемелин.

И вот уже показались скалистые берега Англии. В порту Фальмут корабли сделали остановку, ожидая, когда Резанов вернется из поездки в Лондон. Тревожные вести были получены в Англии: русским надлежит принять меры против нападения алжирских пиратов. Но все обошлось мирно. Шемелин вместо того, чтобы стрелять в корсаров, стал управлять корабельной кухней; он и мичман Беллингсгаузен — будущий герой Антарктиды — заняли должности выборных экономов. Когда корабли достигли острова Тенерифа, Шемелин отправился на берег. Он побывал в ботаническом саду и подробно описал его в своем журнале. 14 ноября наступил торжественный час — «россияне вступили, наконец, в другое полушарие земного круга», как записал Шемелин. Переход экватора был ознаменован веселым праздником.

Вести журнал Шемелину было нелегко. То надзор за кухней и покупка припасов на берегу, то хлопоты по поводу того, что на «Неве» обнаружена «гниль в бушприте и крамболе», то неприятности из-за очередного скандала, устроенного Федором Толстым…

Вот он, зачинщик всех ссор на корабле! Дуэлянт, спорщик и драчун в Преображенском мундире каким-то образом попал в число «молодых благовоспитанных особ в качестве кавалеров посольства»… Глаза, налитые кровью, тихий, чуть окающий говорок костромича, грустная улыбка. Таков Толстой на первый взгляд. Но уже во время плавания к Тенерифу Федор Иванович пытался избить на шканцах художника экспедиции Курляндцева, а Шемелина просто пообещал выкинуть за борт. И самого Крузенштерна Толстой не раз натравливал на погруженного в дела приказчика.

Пришли в Бразилию… Шемелин уверяет, что он мог бы читать свой журнал, поднося к его страницам светящихся жуков, наловленных на острове Екатерины. Шемелин записал об этом острове все — его историю, состояние торговли, цены на рынках, сделал описание города Ностра-Синьоре-дель-Дестеро.

В таком предприятии, как первая русская кругосветная экспедиция, кроме великого, было и немало смешного, досадного и даже нелепого. Кто-то поссорил Крузенштерна с Резановым, а Толстой учинял такие скандалы, что был посажен под арест. Однако все время держать «кавалера» под замком было нельзя, и проделки неугомонного скандалиста продолжались. Однажды Толстой, заманив к себе корабельного попа Гедеона, напоил старика до бесчувствия ромом, а когда тот замертво свалился, припечатал его бороду к палубе (печать Толстой украл у Крузенштерна). Затем Толстой стал терпеливо дрессировать купленную им большую обезьяну и обучил ее наконец порвать и залить чернилами бумаги Крузенштерна. В пьянство и картежную игру Толстой втянул половину экипажа. Запасы спиртных напитков были в ведении Шемелина, и поэтому он особенно страдал от буйств Толстого.

На рассвете в один из апрельских дней Шемелин увидел буруны на кораллах Маркизских островов. Пироги туземцев окружили корабль. Здесь наш приказчик записал в свой журнал много любопытных подробностей.

На главном острове архипелага — Нукагиве — к русским явился странный белокожий туземец. Его звали здесь «Тутта-Будона», хотя раньше он носил имя Эдуарда Робертсона.

Робертсон был женат на внучке здешнего короля, «сиятельного» Танега Кеттенове, пожилого и добродушного человека. В разговорах с Шемелиным Робертсон упоминал об Ост-Индии, Китае и даже Петербурге, где он когда-то бывал. Но все это вспоминалось ему лишь как сон: слишком много лет англичанин жил на пальмовом острове.

У Робертсона на Нукагиве был враг — еще один европеец, который тоже искал встречи с русскими. Этого человека звали Жаном Жозефом Кабри, но звали так когда-то очень давно. На Нукагиве он носил имя Шоу-Цгоу, русские же матросы назвали его «диким французом». Когда он после кораблекрушения попал в плен, нукагивцы хотели его съесть, но француза спасла какая-то молодая красавица, и галантный Кабри в честь этого знакомства сделал себе роскошную татуировку.

Рассказывая свою историю, Кабри поминутно оглядывался на Робертсона. Узнав, что англичанин и француз враждуют здесь, так сказать, не в частном порядке, а как представители великих держав, Федор Толстой стал еще пуще подтрунивать над ними, а затем пожелал татуироваться, что и сделал по протекции Кабри.

Поскольку русские впервые знакомились с Океанией, для нас интересны и те бытовые мелочи, которые заметил зорким глазом Шемелин. В частности, он описал в журнале визит короля. Танега Кеттенове с каменным топором в руке прибыл на «Надежду» в сопровождении свиты в восемь человек. В кают-компании гостям подали чай, но они не знали, как его пить. Островитян поили как детей — с ложечки. Король, войдя во вкус, сам взял ложку и с ее помощью съел весь сахар, который был на столе. Старый владетель Нукагивы был, однако, себе на уме: он выпросил в подарок двух бразильских попугаев, кур и петуха…

…Русская наука обогащалась первыми сведениями об Океании. Федор Шемелин, сколько мог, помогал этому делу. Англичанин дал Лисянскому словарик местного наречия и помог собрать предметы для этнографических коллекций. Сбор коллекций был поручен Шемелину, натуралисту Брыкину, художнику Курляндцеву и егерю Петру Филиппову. Они сошли на берег и углубились внутрь острова (моряки меж тем исследовали порт Чичагова и реку Невку на Нукагиве, открытые Лисянским, а Беллинсгаузен наносил на карту новые земли). Первые русские шли по Нукагиве сквозь вечнозеленые рощи. Шемелина вел телохранитель с пращой в руке — островитянин Мугау. Приказчик из Тобольска делал на ходу заметки в своей книжке.

Русские были приняты королем Нукагивы в селении близ бухты Чичагова на 8° южной широты и 139°42′15″ западной долготы. Затем они гостили в хижинах островитян, под кровлями из листьев хлебного дерева. Шемелин удивлялся: с одной стороны — странные вкусы этих людей, с другой — радушное гостеприимство, любовь к детям и строгость нравов. В эти дни Шемелин написал целую главу о хозяйстве туземцев — «О кухне или их поварском искусстве».

На корабль путники возвратились с приобретениями для Кунсткамеры: копьями, палицами, ожерельями.

Скоро Федор Шемелин закончил описание острова Нукагивы и его жителей.

В мае корабли покинули Маркизские острова и пошли на Гавайи. Во время отплытия в прощальной суматохе на борту «Надежды» оказался «дикий француз» Кабри. Его забыли отвезти на берег. Кабри сначала рыдал, рвался назад, но вскоре успокоился и свел дружбу с Федором Толстым.

Робертсону русские оставили много семян различных культурных растений. Если он посеял их и они взошли и размножились, то можно считать, что земледелие на берегах Невки, на юге Тихого океана, обязано этому визиту русских кораблей.

В последние дни мая 1804 года русские корабли достигли Сандвичевых островов. Знойное солнце, аромат сандалового дерева, звон волн на коралловых рифах… Здесь уже не было той первобытности, которую русские наблюдали на Нукагиве.

Король островов Тамеамеа уже со времен Кука знал европейцев. Они помогали ему строить корабли, помогли и одолеть соперников в борьбе за власть. Беглый английский матрос Юнг с 1791 года жил на Гавайях, считаясь наместником короля.

Шемелин узнал, что задолго до них сюда приходил на корабле «Юникорн» ост-индский пират Барбер и рассказывал о резне в русско-американской крепости Ситха — резне, которую он сам и устроил при помощи своих лазутчиков и подкупленных индейских старшин. Сюда, на Гавайи, Барбер приходил с добром, награбленным в Ситхе. Услышав это, командир «Невы» Лисянский решил при первой же возможности пойти к Ситхе, чтобы взять ее обратно.

На Гавайях русские пробыли месяц. Лисянский составил канакский словарик, а Шемелин трудился в каюте над полным описанием Сандвичевых островов. Он побывал на месте будущего города Гонолулу на острове Оаху, видел и самого короля и его наместника Юнга.

На Гавайях к путешественникам прибавился еще один спутник: молодой канак Кенохоя, который потом стал Василием Федоровичем Моллером, пожелав ехать на «Надежде» в Россию.

Скоро перед кругосветчиками открылся берег Камчатки. Федор Толстой к тому времени успел устроить какой-то новый скандал, и Крузенштерн не замедлил в Петропавловске списать его с корабля. «Дикий француз» тоже остался здесь. Начальник Камчатки Кошелев, самодур и деспот, приютил у себя и Толстого, и Кабри.

«Надежда» направилась в Японию. Лисянский на «Неве» в это время шел на всех парусах к разоренной Барбером русской крепости Ситха.

В Нагасаки русских ждало разочарование. Письмо на право входа кораблей в Нагасаки — знаменитый документ, выданный когда-то посольству Шелехова — Лаксмана, — был отобран у Резанова японским губернатором еще при входе в Нагасакскую гавань.

Письма на имя императора Японии от русского правительства, начертанные жидким золотом и вложенные в ящик, обтянутый парчой, были отправлены к губернатору в Эдо (Токио). Затем русское посольство начало испытывать одно за другим всяческие унижения, изобретенные для них двумя нагасакскими губернаторами (бугео). Японский историк Окамото Рюуносукэ сохранял в своих архивах документы о приеме посольства Резанова. В правилах приема был даже такой пункт: русских, когда они придут, остановить на определенном месте, поставив там плевательницы…

В час змеи — по-нашему, в 10 часов утра — Резанова вызвали в канцелярию губернаторов Хида Бунго но ками и Нарусэ Инаба но ками. Оба бугео вели себя неприлично, даже ехидно подмигивали друг другу, когда Резанов заводил речь об установлении торговых связей. Подарков, например статую слона с часами, которую так берег Шемелин во время пути вокруг света, японцы не брали. Все слова Резанова они встречали с улыбочками и твердили лишь одно: русскому кораблю лучше всего уйти. Резанов зеленел от гнева, но молчал. Так ни с чем и вернулся он в замок Мегасаки, где жили все русские.

И второй визит к губернаторам окончился тем же — отказом в торговле и советом уходить как можно скорее в море. Резанов был очень расстроен.

Шемелин, как русский человек, конечно, разделил скорбь Резанова. Но Федор Иванович продолжал вести свой журнал. На его страницах мы находим любопытные записи о развлечениях, которые русские устраивали для японцев в Нагасаки. Так, естествоиспытатель Лангсдорф показывал неизвестную до тех пор японцам электрическую машину, привезенную на «Надежде». Он же соорудил из японской бумаги огромный воздушный шар. Шар вырвался, набрал большую высоту и упал в залив. Тогда натуралист построил второй шар, восемнадцати футов длиною — прообраз нашего дирижабля! Шар имел гондолу, его украшали рисунок русского герба, гирлянды из хризантем и зелени. Этот летательный аппарат парил над Нагасаки на высоте в двести сажен…

Но так или иначе Японию надо было покидать.

Федор Шемелин успел все же собрать ценные заметки о Японии, ее богатствах, полезных ископаемых, торговле.

В июне 1805 года наши аргонавты вернулись в Петропавловск-на-Камчатке, для того чтобы высадить Резанова, торопившегося в Русскую Америку, Калифорнию и затем Петербург — делать доклад о походе.

Вулканы Камчатки остались далеко позади. Крузенштерн вел «Надежду» в Китай.

8 ноября Шемелин сошел на берег в Макао и увидел каменную стену поперек узкого перешейка — границу между португальскими владениями и Китаем. Макао ютился на маленьком полуострове. Перешеек соединял город с китайским островом, который тоже назывался Макао. Город, защищенный фортами, лежал на живописных холмах, частью прятался в глубоких оврагах. Здесь Шемелин не раз беспокоился за целость компанейских товаров. Бесчисленные корсары на джонках с парусами из рогожи нападали среди бела дня на купеческие суда в гавани Вампу — прямо под жерлами макаоских батарей. Русские люди видели причину этих «разбоев»: нищета китайцев и сказочная роскошь богачей Макао и Кантона породили корсарские содружества.

Португальцы с удивлением рассматривали невиданных русских.

Вскоре в соседний Кантон пришел на «Неве» и Лисянский. Он рассказал о событиях в Русской Америке. Рыжий пират Барбер действительно натворил немало в Ситхе! Лисянский вместе с Барановым шесть дней осаживал индейцев, они стреляли в русских из барберовских пушек. Лейтенанты «Невы» Арбузов и Повалишин вместе с Барановым в теплый полдень 20 сентября пошли на взятие лиственничных стен индейского редута. Старику Баранову насквозь прострелили руку, но он не покинул рядов десанта. Ситха вновь стала русской…

Лисянский привез в Кантон меха из Русской Америки. Торговля здесь была иная, чем в Игольном ряду в Москве! Шемелин в Кантоне выручил 191 623 пиастра деньгами, более 2 тысяч мест чая, выменял на меха китайку, шелк, фарфор. Вот только когда сбылась мечта Шелехова о торговле с Китаем в Кантоне! И Шемелин погрузился в расчеты той выгоды, которую можно получить от перевозки аляскинских мехов не сушей, через всю Сибирь, а морем.

Но пытливость путешественника берет верх над расчетами торговца. Шемелин жадно изучает Кантон. Его, как и Лисянского, поражает здесь обилие нищих. Кстати, нищие корсары всего какой-нибудь месяц назад напали целой флотилией из 300 джонок на укрепления возле Кантона и разрушили форты.

Торговлей в Кантоне владели 11 «гонгов» — королей рынка. Здесь торговали всем тем, что производили земли Тихого и Индийского океанов. Шемелин терпеливо составлял таблицы цен на эти товары. Чего тут только не было! Янтарь и батавский арак, таинственный бенжамин (он же «девичье молоко») и бетель, птичьи гнезда и воск, черное дерево с Мадагаскара и броня черепахи, гвоздика и ртуть, мускус и саго… Слоновая кость, красное дерево, акульи плавники, ревень, шелка, перец…

В конторе негоциантов Билля и Мэньюка Шемелин узнал, как часто наведывается сюда враг Аляски пират Барбер. Наверное, он возил в Кантон бенаресский опиум. Город был пропитан запахом сандалового дерева. Куски его размалывали и полученный мшистый порошок сжигали у подножия кантонских идолов. Федор Шемелин бродил по Кантону, исправно записывая в свой журнал все, что особенно поражало его живое воображение.

В 1806 году, когда в России стоял звонкий синий февраль, «Нева» и «Надежда» покинули Кантон. Мимо берегов Суматры и Явы, волшебным Зондским проливом (где нашел впоследствии свою могилу Александр Баранов) шли они, держа курс на мыс Доброй Надежды. И задолго до берегов Африки корабли были окружены стаями радужных бабочек. Ветер гнал от африканской земли эти живые трепещущие облака…

От мыса Доброй Надежды Лисянский повел «Неву» прямо в Англию, а Крузенштерн взял курс на остров Св. Елены. Шемелин занес в свой журнал впечатление о диком острове с раскаленной землей, подробно описал Сент-Джемс.

Кто мог знать тогда, что эта суровая земля станет могилой Бонапарта? Тогда на, острове Св. Елены осталась русская могила. 25 апреля второй лейтенант корабля «Надежда» Головачев в припадке умоисступления покончил с собой выстрелом из пистолета. Шемелин описал печальную сцену похорон на чужбине. Губернатор острова обещал поставить памятник на могиле русского мореплавателя.

Вскоре «Надежда» бросила якорь у стен Кронштадта. С этого времени до 1816 года мы снова ничего не знаем о Шемелине.

В нашем повествовании названо немало имен. Расскажем о судьбах некоторых людей, о событиях, происшедших за десятилетие между 1806 и 1816 годами.

Н. Резанов, посетив Русскую Америку и Калифорнию, вернулся в Охотск и помчался в Петербург. Где-то на Алдане, ночуя на снегу, он жестоко простудился и заболел. Умирал он очень тяжело. Схоронили его в Красноярске.

И. Крузенштерн, прибыв на родину, принялся писать книгу о походе славных кораблей.

Ю. Лисянский тоже здравствовал. В 1812 году он выпустил описание плавания «Невы».

Жив был в то время и легендарный правитель Русской Америки Александр Андреевич Баранов. Он успел подружиться с королем Тамеамеа, и тот прислал русскому другу мантию, в которой ходили только гавайские короли.

Ф. Толстой по приезде в Россию угодил за все свои грехи прямо в Нейшлотскую крепость, куда его отвез фельдъегерь, встретив у петербургской заставы. Через год Толстого вернули в полк. Но он снова подрался с кем-то на дуэли и опять был посажен, но уже в Выборгскую крепость. Во время Отечественной войны в битве на Бородинском поле Толстой показал чудеса храбрости.

«Дикий француз» Кабри устроился на должность учителя плавания в Кронштадтской морской школе. Почтенный наместник короля Сандвичевых островов Юнг продолжал свою деятельность.

Молодой канак с Гавайских островов Василий Моллер в 1810 году блестяще закончил штурманское училище в Кронштадте и сделал особые успехи как кораблестроитель на петербургской верфи.

Печальной и глубоко назидательной была судьба Барбера. Видя, что Баранова взять не просто, Барбер прикинулся лисой. Он привел в Кадьяк корабль «Мирт» и предложил Баранову купить это судно. Ничего не подозревавший правитель Русской Америки заключил сделку с Барбером, и тот отправился на Камчатку для того, чтобы получить часть платежа за «Мирт» в Петербурге. Но на Камчатке каким-то образом выяснилось, что корабль Барбер просто где-то украл. Не из страха позора или потери чести, а из-за боязни, что его «коммерция» раз навсегда лопнет, пират покончил с собой. Так оборвалась темная, грешная, исполненная разбоями жизнь.

Но где был тогда наш герой — простой, уже преклонный годами приказчик из Тобольска? В 1816 году, спустя тридцать лет после того, как он вез шелеховскую пушнину и ост-индские, товары в Тобольск и Москву, Шемелин подготовил к печати свой «Журнал первого путешествия россиян вокруг земного шара». В предисловии он писал:

«…Доверша теперь повествование мое о славном путешествии сем, поставляю себе обязанностью посвятить оное Российско-Американской Компании».

В том же году шемелинский журнал был отпечатан двумя томами. В этих книгах Шемелин просто, бесхитростно, хорошим русским языком рассказывал о походе «Невы» и «Надежды». Записки тобольского самоучки имели немалый успех. Позднее Шемелин был забыт, как забывали раньше многих русских замечательных людей. Его имя лишь мелькало кое-где в архивах. Часть бумаг Шемелина попала в личное собрание документов Резанова. Как мне удалось установить, в этом собрании хранилась рукописная копия шемелинского журнала, письма Шемелина из Бразилии, его донесения из Петропавловска-на-Камчатке.

1816 год — последняя и наиболее важная дата жизни Шемелина. Архивы последующих лет упорно молчат о человеке, нога которого ступала и на древнюю землю Тобольска, и на желтый песок Кяхты, и на коралловую твердь Полинезии… Старые историки не беспокоили себя изысканиями о жизни Шемелина. Кому интересна была судьба тобольского приказчика и надсмотрщика над поварами корабля «Надежда»? Потомки не знают, где его могила, не знают, как и где окончил свою долгую жизнь летописец первого русского кругосветного плавания…

Счастливый случай помог Всесоюзному географическому обществу приобрести в одной из книжных лавок Ленинграда подлинник собственноручных «Записок приказчика Российско-Американской Компании Н. И. Коробицына». Эти записки изданы в сборнике «Русские открытия в Тихом океане и Северной Америке» (Издательство Академии наук СССР, 1944).

Н. И. Коробицын был участником первого кругосветного плавания русских кораблей «Нева» и «Надежда».

В 1795 году Коробицын отправился с берегов Сухоны в Сибирь с товарами купца Чаплина. Он посетил Иркутск и ряд сибирских городов, а через год отправился в Кяхту, на границу с Китаем, где в те годы процветала русско-китайская ярмарка. Охотск, Томск и Иркутск — вот где успел побывать Н. И. Коробицын до 1801 года. В 1801 году он поступил на службу в Российско-Американскую компанию. Ему пришлось совершить несколько путешествий в Охотск для доставки товаров, назначенных к отправлению на Аляску. В 1802 году директор Российско-Американской компании М. М. Булдаков, родом, как и Коробицын, из Великого Устюга, пригласил земляка участвовать в первом русском походе вокруг света и поручил заведовать товарами и всей хозяйственной частью на корабле «Нева».

Н. И. Коробицын вел свои записки в продолжение всего похода 1803–1806 годов. В них мы находим подробные описания Копенгагена и других портов, затем — Канарских островов и острова Св. Екатерины близ берегов Бразилии. В 1804 году русские корабли посетили и остров Пасхи. Н. И. Коробицын описал этот остров Полинезии, известный исполинскими каменными статуями, и его жителей.

Затем Н. И. Коробицын составил «Описание местоположения острова Нушагивы, находящихся при оном бухтах и о обычаях народов». Это очень интересный отчет о пребывании русских кораблей в заливах Вашингтоновых островов, населенных первобытными племенами.

В главе «Примечания острова Овигии» Н. И. Коробицын рассказал о людях и природе Гавайских (Сандвичевых) островов. На Гавайях он был занят торговлей с туземцами — менял топоры и тюменские ковры на съестные припасы для экипажа «Невы».

1 июля 1804 года «Нева» бросила якорь в Павловской гавани острова Кадьяка у берегов Аляски, где в то время существовали поселения Российско-Американской компании. Н. И. Коробицын подробно обрисовал эти поселения и быт русских промышленников. Особый интерес представляет описание известной битвы русских с индейцами за остров Ситха, где сразу же была основана крепость Ново-Архангельск. Этому событию Коробицын отвел отдельную главу «В бытность нашу в Ново-Архангельске». С Аляски «Нева» пошла в китайский порт Кантон, где Коробицын с успехом продал местным купцам аляскинские меха, а от них получил китайский чай, фарфор, жемчуг и разные ткани. В главе «Примечания китайского портового города Кантона» И. И. Коробицын подробно описывает город, его жителей, их нравы и обычаи, делает обзор состояния «коммерции кантонской»..

23 июня 1806 года был закончен исторический поход «Невы». Н. И. Коробицын свидетельствует, с каким восторгом население Кронштадта встречало героев первого плавания русских вокруг света. Вскоре автор «Записок» получил награду за свои труды по участию в экспедиции — золотую медаль на алой ленте.

В 1807 году И. И. Коробицын закончил службу в Российско-Американской компании и через Шлиссельбург, Ладогу и Тихвин поехал в Вологду. Из Вологды он направился в Великий Устюг, куда прибыл 19 июня. В родном городе Коробицын не был двенадцать лет. За эти годы он успел побывать в Европе, Азии, Америке, в приполярных и экваториальных странах. Он видел снега Якутска и тропических летающих рыб, суровую природу Охотска и вечные сады Сандвичевых островов.

Можно думать, что именно в Великом Устюге Н. И. Коробицын начал работу над своими дневниками.

Записки Коробицына не были изданы, и толстую рукопись лишь случайно нашли в Ленинграде в 1944 году. В качестве приложения к запискам в книге «Русские открытия в Тихом океане и в Северной Америке в XVIII–XIX веках» напечатана инструкция Главного правления Российско-Американской компании «великоустюжскому мещанину Николаю Ивановичу Коробицыну», в которой подробно изложены его обязанности во время плавания «Невы».

Записки Коробицына — ценнейший исторический документ.

В 1804 году начались долгие скитания холмогорца Ивана Петровича Спехина. Вот что известно о его жизни до 1804 года.

Родился Спехин в 1785 году в Холмогорском уезде. В возрасте десяти лет он лишился родителей. Но способный мальчик самостоятельно выучился грамоте. Прошло еще три года, и он поступил торговым учеником в лавку одного купца в Верхневажском посаде.

На 16-м году жизни Спехин перебрался в Архангельск и нанялся камердинером к состоятельному чиновнику. 1804 год застал Спехина в Архангельске. Молодой холмогорец подрядился матросом на корабль предпринимателя Ермолина. В трюмы судна грузили пшеницу, которую должны были доставить в Англию.

Вскоре Иван Спехин очутился в Лондоне. Из-за какой-то несчастной случайности он отстал от своих земляков. Корабль ушел в Архангельск. У Спехина не было ни копейки денег, и он не знал ни одного иностранного языка. К тому же он попал в руки какого-то проходимца. Этот мнимый благодетель заманил холмогорца в дом Ост-Индской компании и обманом продал Спехина за десять фунтов стерлингов в матросы на корабль компании.

Его было уже отправили в Британскую Индию, но Спехин сумел задержаться на мысе Доброй Надежды. Там он, однако, попал из огня да в полымя. Его сделали солдатом английской армии…

В то время англичане вели войну с голландцами за обладание Капштадтом, который британцы и захватили в 1806 году. Иван Спехин был живым свидетелем этих событий.

По случайному совпадению в те годы на мысе Доброй Надежды жил Иван Сезиомов, или Сеземов, выходец из Нижнего Новгорода, бывший русский матрос, также обманом захваченный на голландский корабль. Этот пленник рабовладельцев XIX века побывал в Индии и Японии. В 1806–1808 годах Сеземов жил в «Готтентотской Голландии». Возможно, что Спехин и Сеземов знали друг друга.

Если Спехину англичане навязали имя Джона Патерсона, то голландцы прозвали Сеземова Ганцем Руссом. Так и жили эти пленники двух Ост-Индских компаний — английской и голландской — на далеком от их родины мысе Доброй Надежды.

Спехина назначили сначала денщиком к английскому офицеру, по года через два поставили в строй и угнали в страну ураганов — на остров Барбадос, что в Вест-Индии. Там разводили сахарный тростник, индиго, лимоны и апельсины. Поскольку Спехин служил одно время в военном госпитале, надо думать, что жил он в городе Бриджтауне, где размещался островной гарнизон и возвышался форт Св. Анны. Город был столицей Барбадоса.

Вырваться с далекой и постылой чужбины холмогорцу Спехину удалось только в 1815 году. Два года он добирался до Петербурга, куда прибыл вместе с эшелонами русских солдат, раненных в Западной Европе во время похода на Париж.

На родине Ивана Спехина ожидало новое поприще. Он начал учить холмогорских крестьянских детей чтению, письму и арифметике. Детей бедняков былой пленник Ост-Индской компании не только бесплатно обучал, но и кормил за свой счет. Своим юным ученикам он не раз рассказывал о подневольных скитаниях по далеким морям и пальмовым островам Вест-Индии. Так продолжалось сорок восемь лет. Умер Иван Петрович Спехин в 1873 году, 88 лет от роду.

Залив Коцебу лежит как раз напротив крайнего мыса Азии; если бы этот мыс можно было передвинуть еще к востоку, через пролив, то границы мыса совпали бы с береговыми очертаниями залива Коцебу.

Мыс Крузенштерна, бухта Доброй Надежды, губа Эшольца — вот какие названия можно найти на карте ледяного залива. А ледяным он может быть назван с полным правом. Через залив Коцебу проходит Полярный круг. Береговые мысы залива состоят из древних ледников, покрытых мощным слоем ила, тоже древнего. На поверхности ила растут зыбкие ивы, полярные мхи и лишайник. В пластах его покоятся кости мамонтов, мускусных быков и оленей.

На берегах ледяного залива живут эскимосы, родственные канягмютам (или конягам) острова Кадьяка в бывших российско-американских владениях. В XIX веке жители залива Коцебу еще пускали стрелы с метательных досок и носили железные ножи длиною в два фута.

Несколько к востоку от залива высятся открытые русскими горы Румянцева. Они лежат между берегом Ледовитого океана и мощным руслом Юкона.

Единственный остров залива труднодоступен с юга; там высятся гранитные скалы, выступающие с морского дна. Мореплавателям всего мира, особенно русским мореходам XIX века, этот Пустынный остров известен под именем острова Шамиссо. Это памятник одному из замечательных людей XIX века.

…Когда в Париже стучал нож гильотины и санкюлоты везли на казнь врагов революции, французский аристократ Шамиссо бежал вместе с семьей в Пруссию.

В семье беглеца рос сын Адальберт, родившийся в 1781 году. Адальберт Шамиссо, как мы увидим впоследствии, не разделял убеждений отца. Но потеря родины мучила будущего аргонавта. Молодого Шамиссо тянуло во Францию. После 1802 года он побывал в Париже, посетил Швейцарию. Тем не менее он действительно утратил родину. Натурализировавшись в Пруссии, Шамиссо помнил о своем французском происхождении, но во Франции он был чужим: сказывалось прусское воспитание. Молодой Шамиссо был в числе прусских буршей, сражался в рядах немецкой армии с Наполеоном. К Бонапарту Шамиссо, по его словам, питал ненависть как к тирану.

Француз по рождению, прусский лейтенант, естествоиспытатель немецкой школы, Адальберт Шамиссо и поэтом стал немецким. И все же утрата родины была для него трагедией. Многие исследователи полагают, что именно поисками утраченной отчизны можно объяснить происхождение «Чудесной истории Петера Шлемиля», изданной в 1814 году. Это была романтическая сказка о бедном немецком бурше, заключившем сделку с дьяволом.

Явившись к студенту в образе учтивого и степенного господина, дьявол предложил буршу продать ему, дьяволу, собственную, студентову, тень за бездонный кошель с золотом. Обрадованный бурш уступил свою тень дьяволу и, жадно пересчитывая адские червонцы, думал о счастливой и независимой жизни богача. Но счастья студент не нашел, как не нашел и покоя в обладании богатством. Простые, обычные люди, каждый из которых имел свою тень, были счастливее богача без тени. Мучимый богатством и неравноправным положением в обществе людей с тенью, Петер Шлемиль решил расстаться с сокровищами. Он бросил дьяволам бездонный кошелек, добыл семимильные сапоги и пустился странствовать по свету.

Только обойдя весь земной шар, Петер Шлемиль успокоился и вернулся на родину счастливым и навсегда умиротворенным…

Биографы Шамиссо видели в этой сказке прозрачную аллегорию, ясный намек на неравноправное положение в обществе самого Шамиссо, утратившего родину. Как бы то ни было, а через год после выхода в свет сказки о Петере Шлемиле Шамиссо, как и его герой, отправился в далекое странствие…

Поход Крузенштерна, Резанова, Лисянского вокруг света положил начало регулярным плаваниям русских кораблей из Кронштадта в Ситху (Ново-Архангельск). Русские моряки начинали изучать Океанию, а владения Российско-Американской компании достигли берегов Калифорнии, где в 1812 году Иван Кусков, мещанин из города Тотьмы, заложил поселение Росс.

В 1809 году, в то время, когда Греч в Петербурге стал издавать «Журнал Новейших Путешествий» (отклик на запросы времени!), пост государственного канцлера России занял Н. П. Румянцев, старший сын Румянцева-Задунайского. Он покровительствовал делам Российско-Американской компании и заметно интересовался кругосветными походами, снаряжавшимися за счет компании. В 1811 году храбрый кругосветный капитан В. М. Головнин был предательски взят в плен японцами, но неудачи, подчас бедствия, не останавливали русских мореходов. Корабли под флагом Российско-Американской компании ходили в просторах тропических и северных морей. 21 апреля 1815 года Комитет министров рассматривал проект очередной кругосветной экспедиции на корабле «Рюрик» за счет самого Н. П. Румянцева.

Румянцев не был безучастен еще и к первому походу русских вокруг света в 1803–1806 годах. Напутствуя Крузенштерна, Румянцев предлагал ему искать безвестные острова от тропика до 48° с. ш. — по параллели, где якобы живут люди, «белые взрачные, кроткие, в градожительстве просвещенные», которые добывают золото и серебро. Комитет министров утвердил план новой экспедиции и вынес решение о том, что на корме «Рюрика» должен быть русский военный флаг.

Молодой прусский естествоиспытатель Адальберт Шамиссо был приглашен принять участие в походе «Рюрика» в качестве натуралиста.

Шамиссо с восторгом принял предложение Румянцева и Коцебу. Участие в походе, кстати говоря, собирался принять и один из братьев Бестужевых — Николай. Коцебу мог показать Шамиссо полученное им письмо от Николая Бестужева.

«…Я бы желал иметь надлежащее понятие о том, что мы предпринимаем учинить, — писал Бестужев Отто Коцебу, — и, хотя мы с Вами о сем говорили, но разговор был вскользь и столь кратковременен, что я не имел случая об оном распространяться и теперь останавливаюсь только на химерическом предприятии графа отыскать Берингов пролив. Скажите, каким образом мы к оному пройдем, по Северному океану мимо Белого моря или, совершив окружное путешествие, зайдем с другой стороны? Оное покушение составляет ли всю цель нашего путешествия или нам предложат иные какие-нибудь открытия?»

По целому ряду причин Николай Бестужев не мог разделить с Коцебу и Шамиссо почетной задачи этого плавания. Но Шамиссо хорошо запомнил рассказы Коцебу о братьях Бестужевых. В том же 1815 году «Рюрик» отошел от Кронштадтского порта.

Поэт-аргонавт пробыл на борту «Рюрика» три года. Это было время, когда русские моряки, ободренные успехами кругосветных походов, делали попытки укрепиться в Полинезии.

Во время рейса «Рюрика», в 1816 году, король крайних Сандвичевых островов Томари заявил о том, что он принимает русское подданство. На островах Томари развевался русский флаг, цвели русские плантации, возводились русские крепости. Тогда индейские вожди калифорнийского берега сами просили у губернатора Сан-Франциско не препятствовать росту торговли в кусковском селении Росс, и испанский король Фердинанд VII примирился с соседством русских в Калифорнии.

…Поход «Рюрика» обогатил русскую географическую науку. Достаточно сказать, что Коцебу открыл в 1815–1818 годах 399 островов в Тихом океане и залив своего имени с островом Шамиссо. Шамиссо в этом походе проявил себя как неутомимый следопыт.

Он видел племена Океании, острова Восточной Микронезии, охваченные пенными бурунами и покрытые вечнозелеными рощами. На архипелаге Ратак Адальберт Шамиссо нашел 59 видов растений и собрал великолепный гербарий, высоко оцененный позднейшими исследователями. В сопровождении своего приятеля Каду, туземца Каролинских островов, Шамиссо исследовал Маршалловы острова. Поэту-аргонавту в его трудах пришлось делить и радости и горе с «дикими» обитателями Полинезии. Он отмечал высокую одаренность жителей Маршалловых островов, их любовь к путешествиям, замечательное знание географии Океании, смелость, проявляемую в далеких морских походах.

Шамиссо был свидетелем того, как полинезийцы выдалбливают каменным долотам лодки и на этих первобытных судах совершают опасные плавания. Натуралист с корабля «Рюрик» описал нравы и обычаи жителей Микронезии: мистические церемонии, обряд нанесения татуировки. Он видел примеры высокой дружбы, верности и любви среди «дикарей», видел, как женщины Маршалловых островов шли в бой рядом с мужчинами, как женщины наперебой старались усыновить детей, оставшихся без матери.

Поэт и естествоиспытатель дал науке полные сведения о Маршалловых островах, исследованных русской экспедицией. В сиянии тропических вод, окаймленные бурунами, лежат острова Беринга, Хромченко, Чичагова, Румянцева, Суворова, Римского-Корсакова…

Во время похода «Рюрика» Адальберт изучал также звучный язык гавайских племен. Мерцание Южного Креста и величественный ледяной огонь северного сияния, Полинезия и Аляска, Чили и Камчатка, Ява и Сибирь с одинаковой силой влекли к себе пытливого путешественника.

Поэт-аргонавт был признанным ученым, директором Ботанического сада, доктором философии и членом Академии наук в Берлине. Имя Шамиссо прочно вошло в историю науки.

Талантливый натуралист был и замечательным поэтом.

Исследователи творчества Шамиссо относят его к числу немецких романтиков, но оговариваются, что он внес в немецкий романтизм французскую ясность мысли. Шамиссо воспел Байрона и его героический подвиг, пламенно приветствовал июльскую революцию 1830 года в Париже. По духу ему был очень близок Беранже, он переводил французского поэта на немецкий язык.

В 1832 году Шамиссо написал поэму о Бестужеве. Мы помним сборы Николая Бестужева в поход на «Рюрике». Декабристы, особенно Рылеев, Завалишин, Бестужевы, Штейнгель, Романов, Орест Сомов, Батеньков, стояли очень близко к делам Российско-Американской компании, организовавшей изучение дальних морских стран и кругосветные походы. Шамиссо мог слышать о Рылееве и как о поэте, и как о деятеле, связанном с морскими делами. В среде русских моряков имена декабристов были хорошо известны. Поэтому Шамиссо, прочно связанный с российским флотом, о декабристах, в частности о Бестужевых, знал давно.

А Рылеев и Завалишин перед самой декабрьской трагедией склоняли Российско-Американскую компанию к тому, чтобы она установила экономические связи со свободной негритянской республикой Сан-Доминго. Завалишина прочили в начальники морской Антильской экспедиции. Так или иначе, Шамиссо в 1832 году рассказал в своих стихах о встрече в Якутске немецкого ученого Эрдмана с декабристом А. Бестужевым, объединив в одном издании поэму об этой встрече с собственным переводом поэмы Рылеева «Войнаровский», в которой Рылеев изобразил встречу другого ученого с якутским изгнанником — Войнаровским.

Книга называлась «Изгнанники». (В 1832 году герой поэмы Шамиссо — Александр Бестужев-Марлинский был уже переведен из Якутска на Кавказ и определен рядовым в полк. Его брат Николай в это время еще был заключен в Читинском остроге.)

Шамиссо хорошо знал суровую природу полярной Русской Америки и Сибири. И он изобразил Бестужева, брошенного в глубокие снега Сибири, но гордого и не сдающегося, пророчащего близкое торжество свободы. «…Я все же чувствую себя свободным и, как соловей, пою о своих мечтах и грезах. Мне ведь только и остается, что полный звук свободного голоса — полная радость несломленного мужества. И здесь я — таков, какой и везде», — говорил Бестужев Эрдману.

«…И уже скоро будет день народов. Еще стоят весы, но уже грозит падением наполняющаяся чаша. За власть я бросил кости, но первый смелый взлет был неудачен, и под смертельным ударом оказалась обнаженная грудь.

…Я — Бестужев, которого повсюду называют сообщником Рылеева…»

«…И в песне будет жить тот, кого они думали убить. Это будет новой песнью, но не последней. Привет тому, кто сложит третью, ибо она будет называться возмездие и суд!»

Немногим из декабристов удалось обойти весь свет, подобно Шамиссо, но поэту были известны их стремления к борьбе за благо родной страны, к новым открытиям во славу России. И он со всей силой своего таланта изобразил судьбу людей, которые не увидели ни зари свободы, ни коралловых островов лазурной Океании. В наше время поэма Шамиссо о Бестужеве была переведена и напечатана в «Сибирских огнях» поэтом В. А. Вихлянцевым при участии профессора М. К. Азадовского.

Когда Пушкин в Кишиневе узнал от Павла Пестеля о смерти Александра Баранова, он написал в своем дневнике:

«Баранов умер. Жаль честного гражданина, умного человека…»

Этот необыкновенный человек познал нашу землю во всем ее многообразии — от голубых льдов Чукотки до коралловых рифов Гавайских островов, от родного Каргополя до сумрачных индейских лесов Аляски. Блистательная и трудная жизнь!

Баранов дружил с королями цветущих земель в Океании и с индейскими вождями Северной Калифорнии. Владетель Сандвичевых островов дарил ему драгоценную мантию, в которой ходили только гавайские короли. Индейский вождь Котлеян, прощаясь с Барановым, плакал как ребенок, а суровые капитаны-пираты Ост-Индской компании плыли из Калькутты к берегам Аляски иногда только для того, чтобы увидеть в Ново-Архангельске сказочного Баранова.

…Баранов не знал, что такое страх, отличался железной выносливостью и терпением. Родился он в 1746 году в маленьком, но древнем и славном городе Каргополе, у синего озера Лача. О детстве и юности Баранова сведений не сохранилось.

История его замечательной жизни начинается для нас с 1780 года, когда он переселился из Каргополя в Иркутск. Баранов занимался там торговлей, обменивая с чукчами и коряками порох, чай и муку на меха и моржовую кость. Но в этом деле ему не повезло, и он разорился. В Охотске Баранов повстречался с «Колумбом Российским», мещанином города Рыльска Григорием Шелеховым, осваивавшим Алеутские острова. Григорий Иванович и раньше звал Баранова к себе — служить в Русской Америке, но тот не соглашался. На этот раз, 15 августа 1790 года, ему пришлось принять это предложение.

Написав прощальные письма родным, Баранов отправился в путь. Он сел на утлый шелеховский корабль и пустился к берегам Нового Света.

Коренастый, плотный, белокурый, Александр Баранов выделялся, несмотря на малый рост, из толпы своих верных спутников. Он взял с собой из Охотска около двухсот бесстрашных искателей, в том числе своего помощника, мещанина из сухонского города Тотьмы — Ивана Кускова, будущего героя Русской Калифорнии.

Из письма Баранова об этом походе — пожелтевших бумаг 1790 года, найденных в Вологде, — мы узнаем, что галиот русских потерпел бедствие на пути к алеутскому острову Кадьяку. Баранова и его спутников выбросило на остров Уналашку. Они остались почти без одежды и припасов. Баранов не потерялся и, лишившись судна, стал устраиваться на зимовку в неведомой стране. Среди мерцания снегов и льда, в багряном зареве алеутских вулканов жили русские люди в земляных юртах, ели коренья, травы и гнилую китовину.

Всю зиму 1790 года Александр Баранов провел на Уналашке. Страдая от лихорадки, он, однако, терпеливо вел дневник, собирал коллекции — шкурки животных, растения, окаменелости, писал донесения Шелехову. Кроме того, он послал русских людей в кожаной байдаре на исследования к берегам Русской Америки, приказав своим посланцам составить подробные карты новой страны. И при этом велел своим людям зорко смотреть, не бродит ли в Беринговом море обшитое медью судно иноземного морского разбойника Кокса. Нельзя позволить пиратам бить бобров близ островов, открытых русскими!

Только в следующем, 1791 году Баранов добрался до столицы Русской Америки на алеутском острове Кадьяк близ Аляски. И вскоре искусный барановский мореход Бочаров, когда-то побывавший в тропических водах, составил для Баранова карты побережья Северо-Западной Америки. Через год Александр Баранов вбил в мерзлую кадьякскую землю в Павловской гавани сваи первой русской деревянной крепости. Затем он обошел на кожаной байдаре вокруг всего Кадьяка, чтобы посмотреть, как русские открыватели расставляют на побережье Американского материка железные доски с надписью: «Земля Российского владения…» Тогда же Баранов получил первые письма от Шелехова из Охотска.

В Чугацкий залив как-то нечаянно забрел мореход из Ост-Индской компании, британец Мур. Он с удивлением увидел русских поселенцев, прочно утвердившихся на холодных берегах Северной Америки. Баранов оказал мореходу рыцарское гостеприимство. Мур, вернувшись в Ост-Индию, наверное, рассказывал о чудесах Аляски: русские не только хорошо и прочно живут в ней, но и строят корабли. В новой корабельной гавани Баранов сам конопатил корабельные днища, самолично изобрел обмазку для судов, добывал скипидар, плавил первое железо из руд Кадьяка и Кепайской губы. «…Железные руды, — писал он Шелехову, — отысканы в довольном количестве и для опыта железо сковано, а поэтому и открыта надежда завести железные заводы с пользою для отечества…» В 1795 году Баранов открыл на Аляске каменный уголь и сам испытал его.

Помимо всех этих дел, Баранов работал над «Топографическим описанием здешних мест».

Безвременная смерть Григория Шелехова крайне огорчила Баранова, но он не опустил рук. Русские топоры продолжали стучать па берегах аляскинских заливов, и на суровых землях Северо-Западной Америки один за другим поднимались крепкие крепостные бастионы, сложенные из бревен исполинской сосны. Вскоре Александр Баранов с четырнадцатью русскими промышленниками и шестью женщинами основали славный город Ситху на острове близ самой «матерой Американской земли». Исполнилось пророчество Сумарокова:

Несмотря на то, что индейский вождь Ситхи Скаутлельт сам продал Баранову землю под постройку города, мореходы Ост-Индской компании забили тревогу. Еще в 1800 году они распустили слухи об иноземном военном фрегате, который якобы должен прийти, чтобы разгромить поселения Русской Америки. Баранов спокойно выслушал это известие и отправил на реку Медную храброго русского охотника — для открытий в глубине Аляски. Ост-индские пираты и завистники тревожились и кричали о «русских кознях». Неукротимая энергия Баранова вызывала зависть, тревогу и озлобление. Еще бы! Когда ученик и спутник Кука Ванкувер приходил на север Тихого океана для географических исследований, простые русские охотники-барановцы Пуртов и Куликалов давали ему различные научные сведения: Аляску они знали лучше, чем кто-либо другой. Девяносто русских храбрецов ходили в пустынях Аляски, отыскивая проход по суше и ледяному морю к Баффинову заливу. Барановец Швецов в байдарке из шкуры морского льва плавал с Кадьяка в ни кем не исследованные области Калифорнии.

Баранов укрепил Кадьяк и поставил на нем пушки. Но враги не дремали. Ост-индский мореход Барбер, известный пиратскими выходками, высадил в 1802 году на острове Ситха шесть матросов, якобы за «бунт» на корабле. Их взяли на работу в русский город. Вскоре эта челядь пирата подняла в Ситхе резню. Подкупив индейских вождей оружием, ромом и безделушками, барберовские лазутчики напали на Ситху. Шесть морских разбойников подожгли кровли города. Страшную новость рассказал Баранову… сам Барбер! Пират нагло появился у острова Кадьяка, выставив двадцать пушек с борта своего корабля — «Юникорн». Но, побоявшись связываться с Барановым, он ушел на Сандвичевы острова — торговать с гавайцами добром, награбленным в Ситхе. А на пожарище в Ситхе в то время валялись оскальпированные тела русских переселенцев! Сжав зубы, Баранов стал дожидаться времени, когда можно будет вернуть Ситху.

Затем наступил год торжества Баранова. Он узнал, что из Кронштадта вышла в море первая русская кругосветная экспедиция, и с нетерпением ожидал прихода «Невы» в Русскую Америку, занимаясь в то же время строительством целой флотилии кораблей. А когда пришла «Нева», Баранов двинулся к Ситхе и, возглавляя десант, вновь занял остров и заложил на нем недалеко от крепости, разоренной Барбером, новый город — Ново-Архангельск.

В 1807 году русские привезли Баранову привет от владетеля, Сандвичевых островов Томи Оми, будущего гавайского короля, Камемаха I. С тех пор началась дружба Баранова с населением; коралловых Гавайских островов. От алых рифов залива Гонолулу до острова Шарлотты, от Бостона до устьев Колумбии — всего за каких-нибудь пять лет — стало известно имя правителя Русской Америки.

Банкир Астор в Нью-Йорке, посылая к Баранову своих мореходов, с тревогой присматривался к росту русской торговли на Тихом океане.

А Баранов между тем неустанно трудился над исследованием Аляски и сопредельных стран. Кругосветные экспедиции вызвали ценнейшие открытия в самом сердце Океании. Русская Америка торговала с Кантоном, Нью-Йорком, Бостоном, Калифорнией, Гавайями. Старые шелеховцы распевали по праздникам сочиненную Барановым песню «Ум российский промыслы затеял…» — гимн русскому бесстрашию.

На пустынный, скалистый берег чуть севернее залива Сан-Франциско, как говорилось уже, проник Иван Кусков и основал на берегах реки, названной им Славянкой, русскую крепость — форт Росс; русские люди посещали Гавайи и устья Колумбии, Манилу и берега индейских рек. Гавайский король подарил Баранову цветущие участки на Сандвичевых островах. В годы расцвета Русской Америки Баранов не успевал принимать в Ситхе гостей. Огромная гавань была полна кораблей. А суровый правитель, окруженный седыми шелеховцами, героями, вроде приказчика Федора Шемелина, жил в Ситхе, в доме с крепкими стенами и растил сына и дочь, рожденных ему индианкой. На стене в его покоях висели портрет Суворова и панцирь, в котором ходил раньше Баранов, подобно Ермаку. Он завел в Русской Америке школы, библиотеку, музей, верфи, основал крепости, спустил на воду русские корабли.

Но у Баранова было много врагов.

Чиновники Русской Америки травили его всю жизнь, не в ситах простить ему простого происхождения, ума и кипучей энергии. Баранова постоянно преследовали ложными доносами, клеветой и скрытыми интригами. Наконец в 1818 году враги распустили слух, что Баранов «наживается» на делах Русской Америки и потому не представляет отчетов Российско-Американской компании в Петербург.

Кругосветный мореплаватель Гагемейстер получил секретное задание — сместить Баранова и принять от него Русскую Америку. Седой герой Аляски не смог перенести этого удара. Возвращаясь в Россию на корабле «Кутузов», он заболел и слег в постель, по нашел еще в себе силы, чтобы выйти на спардек, когда корабль проходил Сандвичевы острова, и взглянуть на вершину гавайского вулкана Мауна-Лоа. На Яве Баранову стало совсем плохо. Отклонив приглашение гавайского короля, который звал его к себе — провести старость под пальмовыми кровлями Полинезии, он лежал почти без сознания в грязной комнате дешевой батавской гостиницы и бредил снегами отчизны.

Умер Баранов 16 апреля 1819 года, недалеко от острова-вулкана Кракатау, на главном пути кораблей, идущих из Индийского океана в Тихий.

Тело героя Русской Америки с пушечным ядром, привязанным к ногам, опустилось на дно тропического моря. Так и не пришлось Баранову увидеть родины, занесенного снегами Каргополя, откуда он, блуждая по свету, пришел на суровые просторы Тихого океана.

После смерти Баранова выяснилось, что он сберег для родины огромные средства и что наличный капитал Русской Америки в несколько раз превосходит все размеры, о которых только могли думать.

Баранов умер нищим, его бескорыстие и самопожертвование изумили даже его врагов. Удивительная личность Баранова не могла быть оценена по-настоящему его современниками. Только великий Пушкин смог увидеть в нем незаурядного человека и гражданина.

А. М. Горький считал Баранова воплощением русской смелости, ума и размаха. В 1935–1936 годах великий русский писатель, узнав о находке писем Баранова и Шелехова в Вологде, проявил огромный интерес к личности правителя Русской Америки и всемерно поощрял предпринятые мною поиски утраченных архивных материалов о Шелехове, Баранове, Хлебникове и других «Колумбах Российских» — бесстрашных самородках, открывавших и изучавших далекие страны.

Находясь в далеких краях, Фаддей Беллинсгаузен, морской офицер русской службы, свято соблюдал обычаи России.

В декабре 1819 года, незадолго до того, как его корабли впервые торжественно пересекли Южный полярный круг, Беллинсгаузен устроил праздник в честь годовщины побед Кутузова над полчищами Наполеона.

Любовь к родине руководила знаменитым мореплавателем и тогда, когда он давал названия вновь открытым им землям.

Острова Россиян были названы им в честь Кутузова, Чичагова, Ермолова, Румянцева, Раевского. Когда нужно было выбирать названия для островов, Беллинсгаузен прежде всего вспомнил о Бородине, Смоленске, Полоцке, Березине, Малоярославце.

Теплое и заботливое отношение к своим отважным спутникам — простым и выносливым русским матросам, сочувствие к судьбам первобытных людей Австралии и островов Океании рисуют нам Беллинсгаузена как человека, замечательного во всех отношениях.

Огромная любознательность, наблюдательность, трудолюбие, проявленные при сборе и терпеливой обработке накопленных научных данных, ставят Беллинсгаузена в ряд самых выдающихся путешественников прошлого столетия.

Беллинсгаузен, Лазарев, Завадовский, Торсон, Симонов, Лесков, Новосильский, Михайлов, Порядин и другие участники первого плавания русских кораблей к суровому берегу Антарктики прочно вошли в славную плеяду замечательных русских первооткрывателей.

…В 1819 году Фаддей Беллинсгаузен находился в Севастополе. Он водил по Черному морю 44-пушечный фрегат «Флора». Командиру «Флоры» было поручено подробно исследовать черноморское побережье и составить точные карты.

Почему такой труд должен был выполнить именно Беллинсгаузен? Выбор пал на него вовсе не случайно. Кроме плавания в Англию, службы в Ревельской эскадре, командования кораблями Черноморского флота, в послужном списке капитана Ф. Ф. Беллинсгаузена было отмечено участие в первом русском путешествии вокруг света на корабле «Надежда». Карты и атласы, изданные но результатам похода 1803–1806 годов, были составлены Беллинсгаузеном. Крузенштерн давал высокую оценку деятельности того офицера флота и исследователя.

По той же причине в 1819 году командир «Флоры» был назначен начальником русской экспедиции в Антарктику. Одновременно два корабля отправлялись в Берингово море с тем, чтобы они обошли материк Северной Америки в высоких широтах и возвратились на родину через Атлантику.

Беллинсгаузен поднял свой флаг на шлюпе «Восток». Вторым кораблем — «Мирным» — командовал лейтенант Михаил Лазарев.

4 июля 1819 года[2] легкокрылые шлюпы вышли из Кронштадта и направились в далекий поход. После стоянки в Рио-де-Жанейро корабли двинулись в воды Южного Ледовитого океана.

15 декабря Беллинсгаузен и Лазарев увидели гористый берег острова Южная Георгия. У его побережья был открыт округлый, скалистый, покрытый снегом и льдом остров Анненкова. Исследуя Южную Георгию, русские моряки назвали ее мысы в честь Порядина, Демидова, Куприянова. Южный залив был назван именем Новосильского.

Так начались славные открытия на самых подступах к Антарктике.

Кругом расстилалось неведомое море, над которым нависло сумрачное небо, пронизанное крыльями голубых буревестников и альбатросов.

Последняя неделя декабря, 1819 года ознаменовалась открытием новых островов Лескова, Торсона (Высокий) и Завадовского (острова де Траверсе). Остров Лескова был покрыт льдами и снегом, остров Торсона представлял собою высокую каменную гору с неприступными склонами, а населенный пингвинами остров Завадовского оказался действующей огнедышащей горой. Венец ее был окутан смрадным паром.

В дни, когда были открыты эти острова, русские отмечали годовщину победы над Бонапартом.

Новый, 1820 год мореплаватели встречали в виду Южных Сандвичевых островов, один из которых впоследствии был назван островом Беллинсгаузена. Когда-то Джемс Кук, проходя мимо этих островов, принял морской лед за островной берег и остался в полной уверенности, что он достиг островов Сандвича. Теперь русским морякам удалось подробно исследовать эти неприступные куски суши в суровом океане.

Стоит отметить, что Беллинсгаузен, не будучи геологом, правильно установил связь между островами де Траверсе, Южной Георгией, Фолклендскими и Южно-Сандвичевыми. Все они представляли собою вершины подводных гор.

15 января 1820 года шлюпы «Восток» и «Мирный» впервые пересекли Южный полярный круг. На следующие сутки оба корабля находились близ самого материка Антарктиды, около теперешней Земли Принцессы Марты. Пасмурная погода не позволила рассмотреть неведомый берег. Спустя несколько дней шлюпы вновь приблизились к побережью Антарктики — до него оставалось менее тридцати миль.

Забегая несколько вперед, скажем, что 5 февраля 1820 года корабли Беллинсгаузена и Лазарева в третий раз подошли вплотную к Южному полярному материку. Но Беллинсгаузен еще не был уверен в том, видит ли он действительный берег материка или нескончаемые ледяные бугры.

В пору антарктического лета, в марте 1820 года, русские моряки увидели изумительную картину южного сияния, которую хорошо запомнил и описал Беллинсгаузен. В небе Антарктики вставали лазоревые столбы, каждый из которых был «шириною в три диаметра солнца».

Метели, снежные бури, ночная темнота, плавучие льды делали опасным дальнейшее пребывание в южных широтах в это время года. Беллинсгаузен решил идти в Порт-Жаксон (Сидней), где можно было запастись припасами и топливом. В конце марта якоря кораблей легли на белый песок гавани Порт-Жаксона, прямо против Сиднея. Близ места стоянки были выстроены обсерватория и русская баня.

После отдыха под небом Австралии Беллинсгаузен вновь повел свои корабли в поход. Вскоре мореплаватели увидели цветущие, берега Новой Зеландии. Корабли шли проливом, разделяющим тропическую землю на два острова. Беллинсгаузен описал быт новозеландцев, которые приветливо встретили русских и даже приняли участие в разгрузочных работах на кораблях.

В июле 1820 года к востоку от Таити, в самом сердце Океании, Беллинсгаузен и Лазарев открыли острова Россиян. Исследования начались 7 июля, когда командиры кораблей ступили на коралловый берег острова Моллера. Один за другим в океанской лазури вставали сложенные из кораллов острова Волконского, Барклая де Толли, Ермолова, Кутузова, Раевского, Чичагова, Милорадовича. Мореплаватели раздавали подарки островитянам. Андреевские флаги развевались над водами Полинезии.

Вслед за этим корабли посетили остров Таити, где Беллинсгаузен установил дружеские связи с королем таитян и получил от него подарки для передачи русскому правительству. Беллинсгаузен собрал много данных к своим будущим запискам «Замечание об острове Отаити». На пути из Полинезии в Порт-Жаксон мореплаватели открыли и исследовали острова Восток, Михайлова, Симонова. Они находились к югу от архипелага Фиджи.

В 1826 году в каменистую землю Груманта (Шпицбергена) было опущено тело одного из знаменитейших русских груманланов — Ивана Старостина.

Груманланами назывались отважные русские мореходы и зверобои, издревле посещавшие Шпицберген и зимовавшие там в своих теплых избах с нарами, покрытыми медвежьими шкурами.

Иван Старостин сочетал в себе лучшие качества груманланов. Род Старостиных начался в древнем Новгороде. Они были ушкуйниками и ходили на своих стругах по могучей Северной Двине. После переселения Старостиных в Двинской край родовое гнездо их разместилось в Велико-Устюжском уезде.

В 1780 году Иван Старостин отправился с Северной Двины в Соловецкий монастырь. Оттуда он впервые совершил плавание к Груманту, где облюбовал себе гавань Грин-Харбур. Старостин занялся промыслом белух.

На берегах Грин-Харбура Старостин провел две зимы. Вначале он плавал на Грумант через год и оставался там на зимовку, а после смерти жены уже не покидал острова, который стал для него родным домом. Так прошло пятнадцать лет. Родственники Старостина, в том числе его внук Антон Старостин, часто плавали на Грумант, доставляя старейшине груманланов жизненные припасы и забирая его богатую добычу.

Изба Ивана Старостина стояла на берегу ледяного Айс-фиорда у самого входа в бухту Грин-Харбур. Южнее располагалась обширная гавань Клок-бай, или Бельсунн. Так прозвали ее иноземны, но груманланы испокон веков знали гавань под именем Старостинской, ибо здесь жили и предки Ивана Старостина. Согласно поверью около их избы висел старинный колокол, вывезенный, возможно, еще из Новгорода. Поэтому иноземцы и назвали впоследствии Старостинский залив Клок-бай (Колокольный).

В год смерти Ивана Старостина его внук Антон Старостин в последний раз посетил Грумант. Но в 1871 году он решил возобновить дело, которым занимался славный род.

Антон Старостин подал царскому правительству прошение, в котором излагал заслуги рода Старостиных в деле освоения Груманта, указав, что его новгородские предки открыли и заселили Грумант еще до основания Соловецкого монастыря (1435 год). Потомок груманланов хотел построить промысловый корабль и восстановить древнее старостинское поселение на Груманте. Он просил льгот на промыслы, но, так и не дождавшись их, умер в 1875 году. Мечта его не сбылась.

Что же касается сроков заселения Груманта русскими людьми, в частности представителями рода Старостиных, то на этот счет есть замечательные свидетельства.

В 1601 году в старинном итальянском городе Пезаро, принадлежавшем в то время герцогам Урбино, вышла книга славянского ученого из Дубровника, которая затем была запрещена папой римским. Автор ее был известен под именем Мавро Орбини. В книге утверждалось, что русские люди открыли огромный полярный остров, «дотоле неизвестный», но уже обитаемый славянским народом. Остров этот по величине превосходил Крит. По нашим вычислениям, открытие, о котором сообщал Мавро Орбини, произошло около 1492–1493 годов. Орбини писал, что русские нашли остров уже заселенным. Есть все основания думать, что речь шла о Шпицбергене.

Русские книжники в самом начале XVII века читали рукопись «Историчное описание края Спитзберга, его первое издание, положение, натуру, зверия и прочая по ряду сказующее…». Важно, что при упоминании разбойничьих «подвигов» английских китобоев на Шпицбергене в 1615 году в этом описании названы русские «рыболовцы», бывшие в то время на Груманте.

Мы видим, что русская литература того времени дала всестороннее описание Груманта, разделенное на несколько стройных глав и «по ряду сказующее» историю освоения острова поморами.

Среди участников первого русского кругосветного плавания в 1803–1806 годах был естествоиспытатель Г. И. Лангсдорф. Он совершил огромный путь от Кронштадта до Камчатки, побывал в Японии, Калифорнии, на Южном Сахалине и вернулся в Россию по суше через Охотск, Якутск, Иркутск, посетив заодно Кяхту на китайской границе. В 1812 году вышло в свет двухтомное сочинение ученого, в котором он подводил итоги своего кругосветного путешествия.

Весной 1813 года Г. И. Лангсдорф был назначен русским консулом в Рио-де-Жанейро. Занимая эту должность, он, однако, основное свое внимание уделял научной деятельности. Лангсдорф провел ряд изысканий, составлял коллекции, изучил и описал индейское племя ботокудов, о котором ученый мир почти не имел представления. Уже в 1816 году Г. И. Лангсдорф отправил Петербургской академии наук первый ящик добытых им экспонатов: шкуру лично им убитого тапира — крупного млекопитающего животного Южной Америки и коллекцию шкурок редких обезьян и птиц Бразилии. В последующие годы он продолжал посылать такие коллекции в музей Петербургской академии, и благодаря этому петербургская коллекция экспонатов из Южной Америки вскоре вошла в число крупнейших в Европе.

В 1821 году Лангсдорф получил звание действительного члена Российской академии наук. Ему поручили совершить научное путешествие во внутренние области Южной Америки. Выполнением этого поручения ученый занимался вплоть до 1829 года. Вначале велись предварительные экскурсии и работы, главная же часть задания была выполнена после 1825 года.

В 1825 году к Г. Лангсдорфу примкнул помощник штурмана Нестор Рубцов, который прибыл в Бразилию на одном из кораблей Российско-Американской компании, совершавшем кругосветное плавание. Путешествуя с Лангсдорфом по Бразилии, Рубцов вел ежедневные записи, которые назвал «Астрономическими обсервациями». Это были результаты астрономических, метеорологических и географических наблюдений.

Сам Г. И. Лангсдорф, кроме того, занимался изучением новых, открытых им 50 видов рыб Бразилии. Он вел также дневники, которые впоследствии стали основными источниками по истории замечательных русских исследований в Южной Америке.

В январе 1827 года экспедиция Г. И. Лангсдорфа достигла города Куяба на одноименной реке. Это был «город золота», куда устремлялись старатели со всех концов Бразилии. Русские путешественники пробыли здесь до ноября 1827 года. Они совершили восхождение на вершину Сан-Жеронимо и осмотрели места добычи алмазов неподалеку от Санта-Анны. Г. И. Лангсдорф правдиво описал бесправное положение негров — искателей алмазов и зверства белых рабовладельцев.

Г. И. Лангсдорф и его спутники изучили жизнь и быт шести племен, обитавших в самом сердце Бразилии. Ученые исследовали также индейцев племен гуана и гуато. Первые обитали на восточном берегу реки Парагвай, занимаясь земледелием, рыбной ловлей, торговлей и ткацким ремеслом. Люди племени гуато почти всю жизнь проводили на воде, питаясь мясом крокодилов. На суше гуато бесстрашно охотились на ягуаров.

В апреле 1823 года Лангсдорф и его спутники достигли области, населенной индейцами апиака. В то время и долго после этого никто из ученых (кроме русской экспедиции) не посещал мест обитания этого племени. Туземцы сердечно встретили русских людей. Лангсдорф и Рубцов собрали драгоценные для науки данные об образе жизни и общественном устройстве апиака, не имевших тогда понятия о частной собственности и еще пользовавшихся каменными топорами.

В научной литературе до сих пор крайне редки описания бразильских индейцев из племени мурундуку. Изображения их совершенно отсутствуют в печати. Тем ценнее для русской науки становятся образцы украшений мурундуку, собранные Лангсдорфом, и зарисовки, сделанные сопровождавшим его художником Флорансом.

В период своих исследований Г. И. Лангсдорф неоднократно поднимал голос в защиту индейцев. Он обличал зверства португальских колонизаторов, жестоко расправлявшихся с индейскими племенами Бразилии, и в письмах губернаторам бразильских провинций обращал внимание на нужды туземного населения.

Во время плавания русских исследователей по рекам Бразилии их часто встречали ружейные салюты в честь русского флага, развевавшегося над головной лодкой экспедиции.

Осенью 1828 года бесстрашные исследователи возвратились в Рио-де-Жанейро, закончив «полное страданий, беспокойств и несчастий странствие через внутренние области обширной Бразильской империи». Лангсдорф и Рубцов в путешествии тяжело заболели тропической лихорадкой.

Через год больной Нестор Рубцов прибыл в Петербург, чтобы передать Российской академии наук научные сокровища, добытые русскими исследователями в дебрях Бразилии. Одна только этнографическая коллекция состояла из ста редкостных предметов. Огромную научную ценность представляли рисунки.

Рукописи, привезенные Рубцовым, содержали описания различных областей Бразилии, очерки об отдельных индейских племенах, словари их языков и наречий. Двадцать шесть тетрадей занимали научные дневники самого Г. И. Лангсдорфа.

Личный вклад Нестора Рубцова в эту сокровищницу состоял из рукописи «Астрономические обсервации», карты путешествия по Бразилии и объяснений к ней.

Исследования Г. И. Лангсдорфа и его товарищей внесли огромный вклад в отечественную и мировую науку. До них ученый мир имел весьма скудное представление о Южной Америке. Экспедиции, которые направлялись туда, преследовали лишь грабительские, захватнические цели; Известно, что некоторые племена, изученные Лангсдорфом (ботокуды, куана и другие), были впоследствии полностью истреблены колонизаторами Южной Америки.

Путешествие Г. И. Лангсдорфа преследовало исключительно научные цели. Для правильной оценки результатов его экспедиции достаточно указать, что многие добытые русским ученым данные об индейских племенах фактически до сих пор не превзойдены. Однако в царской России научный подвиг Г. И. Лангсдорфа был забыт.

Основные материалы экспедиции этих замечательных людей в Бразилию были обнаружены в Архиве Академии наук СССР лишь в 1930 году. Советские люди по достоинству оценили ревностное и бескорыстное служение этих путешественников русской пауке. Изучению их трудов посвящены многие работы советских историков и географов.

Немалый вклад в изучение и освоение стран Востока сделали русские казаки. Так, еще в XVIII веке офицер Волошанин составил карту Илийского края, причем обозначил на ней пашни по берегам Или до самого Боинду (Кульджа). Казак Матвей Арапов жил в ставке известного казахского хана Аблая и по его поручению выписывал в степь русских земледельцев, а также сопровождал ханское посольство в Петербург. Арапов был своеобразным советником при Аблае.

Позднее сотник из Аягуза Тимофей Нюхалов исследовал горы Алатау и реки, впадающие в озеро Иссык-Куль. Хорунжий Путинцев уже в первой половине XIX века посещал Кульджу. Казак Николай Костылецкий знал три восточных языка, собирал образцы творчества народов Востока и, в частности, записывал «Песню о Баян-Слу и Козы-Корпече». Подобные примеры можно умножить.

В 1829 году из Омска отправился в Кокандское ханство казачий хорунжий Николай Потанин, отец знаменитого русского путешественника Г. Н. Потанина (1835–1920). В путевых записках он упоминает о горе Темирчи, осмотренной им в пути от Иртыша до пустыни Бетпак-Дала. На вершине этой горы Потанин обнаружил каменный столб высотою в сажень, с изваянным на нем человеческим лицом. Точно такие же столбы пытливый путешественник отыскал и на горе Богазы-Булак. Близ высот Кызылрай исследователь открыл сооружения из поставленных на ребра четырехугольных плит, имевших отверстия для входа. Затем он описал грязевой вулкан близ горы Койлюбай-Булат.

На сорок четвертый день странствия перед путешественником открылись просторы Голодной степи.

Посетив Чимкент, Ташкент, Ходжент, казак-исследователь прибыл в Коканд — столицу одноименного ханства.

В 1829 году Коканд, по свидетельству Н. Потанина, насчитывал три тысячи домов с мужским населением в количестве 15 тысяч человек. В городе было сто магометанских мечетей, шесть рынков с каменными подворьями, четыре караван-сарая. Через реку Каратал было перекинуто два каменных моста с башнями. Один из таких укрепленных мостов находился около ханского дворца. Сам же замок хана Кокандского был окружен высокой стеной. Дворец охранялся пушками, единорогами и мортирами; правда, эти, казалось бы, грозные батареи не имели даже лафетов. Потанин видел деспота Коканда — это был очень тучный, несмотря на юные годы, человек, одетый в шубу на собольем меху, с алой чалмой на голове. Гордостью хана был индийский слон, подаренный ему эмиром Бухары.

Промышленность Коканда в то время была представлена бумажной фабрикой и пороховым заводом.

Николай Потанин собрал во время своего похода сведения и о Ташкенте. Русский исследователь побывал на огромном гостином дворе города, в пяти караван-сараях, на пяти рынках. По количеству населения Ташкент тогда значительно уступал Коканду.

В течение всего похода Потанин производил съемку местности и вел дневник. В том же 1829 году казачий хорунжий благополучно возвратился в форпост Семиярский.

Сведения, доставленные Николаем Потаниным, вскоре были дополнены другим русским казаком — Максимовым, который был в свое время взят в плен кокандцами и одиннадцать лет прожил в городе Туркестане.

Максимову удалось посетить Восточный Туркестан, где он изучал рынки Кашгара. Когда русские войска наголову разбили кокандских разбойников на реке Чу, около брода Кара-Уткуль, Максимов был освобожден из неволи. Рассказ о его скитаниях был записан и впоследствии напечатан в «Вестнике Русского географического общества».

В показаниях Максимова содержались важные свидетельства.

Он рассказывал, что в Коканде жил англичанин, принявший имя Мустафы. Видимо, именно этот агент, прибывший из далекой страны, построил в Коканде каменный пушечный завод, располагавшийся за чертой города. Во время пребывания Максимова в Кокандском ханстве Мустафа заведовал этим заводом. Максимов рассказывал также, что порох кокандцы изготовляли на заводах городов Ташкента, Коканда и Туркестана. Селитру для производства пороха привозили из районов Чу и Чимкента, серу — из Бухары, а свинец — из гор Каратау.

Максимов имел возможность видеть Мадали, тогдашнего хана Коканда, покровителя пушечного мастера из Великобритании. Русский казак описал ханский дворец, в подвалах которого был расположен зверинец.

Максимову тоже удалось осмотреть Ташкент, где он собрал сведения о торговле города с другими областями Средней Азии, о торговых путях в Восточный Туркестан.

Кокандское ханство в XIX веке было гнездом хищников, откуда постоянно предпринимались набеги на русские окраины, казахские и киргизские кочевья. Грабежи, захват рабов, угон скота были обычным занятием кокандских ханов и их слуг.

Вместе с тем Кокандское ханство еще не было достаточно изучено. С этой точки зрения исследования русских казаков, отличавшиеся большой точностью, приобретали в то время исключительное значение.

Антон Михайлович Легашев происходил из пензенских мещан и в детстве сначала увлекался музыкой и ремеслами, а потом — рисованием. В юности он попал в Петербург и стал учиться у русского портретиста и гравера на меди Александра Варника. Вероятно, Варник дал возможность даровитому юноше из Пензы совершенствоваться в Академии художеств в качестве «постороннего вольнослушателя». Как бы то ни было, но в 1824 году Антон Легашев получил за свои рисунки первую и вторую серебряные медали. Ему должны были присудить звание художника и дать чин 14-го класса. По тогдашнему положению присвоение чина и звания живописцу проходило через Комитет министров, а затем утверждалось самим царем. И тут-то молодому художнику не повезло. Несмотря на награды и хорошие отзывы преподавателей живописи, Николай I не пожелал признать способности Антона Легашева.

«…Я работу видел и нахожу, что рано давать чин…» — написал царь на «представлении» Комитета министров. Легашеву было объявлено, что он может готовить новую работу и лишь после ее удачного завершения рассчитывать на царскую милость.

Прошло пять лет… Набравшись терпения, Легашев закончил к тому времени портрет генерал-майора Хатова. Однако и после этого Николай I не дал звания художнику, подкрепив свое прежнее решение «критикой» портрета. Царь заметил, в частности, что художник плохо выписал руки генерал-майора.

Вместо звания Антон Легашев получил служебное назначение следовать с Русской Духовной миссией в Пекин и жить там до смены состава миссии.

В Китае художник пробыл десять лет (1831–1841), проживая в русском Посольском подворье. Все это время Легашев занимался живописью и гравированием.

Антон Легашев украсил своими картинами стены Сретенского монастыря и Успенской церкви в двух русских подворьях китайской столицы, затем написал, как сам об этом сообщал впоследствии, двадцать шесть исторических полотен и портреты двадцати четырех высших сановников Китайской империи.

Узнав об искусном русском живописце, в Посольское подворье, что называется, валом повалил простой народ. Китайцы толпами приходили к Легашеву, делая заказы на портреты и зарисовки. Художник выполнил такое количество различных работ, что они, видимо, не поддавались никакому учету.

Из Пекина Легашев ездил в другие города Китая. Об этом мы узнаем из свидетельства известного русского историка искусства Д. А. Ровинского. Он упоминал, что в его личном собрании находилось девять таблиц с гравюрами А. М. Легашева. В числе этих гравюр мы находим виды города Макао и сцены из жизни китайского народа.

Свои гравюры Антон Легашев травил «крепкой водкой», выполняя их в одних контурах. По любезному разъяснению московского собирателя и знатока старинных гравюр М. Л. Малашкина, с которым я беседовал о работах Легашева, гравюры русского художника в Пекине следует считать по способу выполнения скорее офортами. Сведений о том, где находятся в настоящее время произведения Легашева, собиратели, к сожалению, не имеют.

Возвратившись из Пекина в 1841 году, Антон Легашев сделал отчет о своих трудах. В Петербурге он усиленно ратовал за то, чтобы русские художники обратили внимание на состав китайских красок, отличное качество которых Легашев подробно изучил во время своей жизни в Пекине. Но эти хлопоты художника не увенчались успехом, как не удались и его попытки устроиться на службу в Академию художеств. Вероятно, и в 40-х годах в памяти академического начальства были еще живы воспоминания о «критике», которую в свое время высказал Николай I по поводу работ Антона Легашева.

В 1857 году русская печать весьма тепло вспомнила русского художника, работавшего в Пекине, и А. М. Легашев мог сам читать эти отзывы о своих трудах.

В год смерти Антона Легашева (1865) о нем писала «Иллюстрированная газета» — широко распространенный еженедельник того времени. Впоследствии Д. А. Ровинский поместил заметку о Легашеве в своем известном труде о русских граверах (1872).

Вот, по существу, и все немногочисленные печатные упоминания об Антоне Легашеве, жизнь которого, безусловно, достойна подробного изучения в наше время.

Как получилось, что труды человека, написавшего двадцать шесть исторических картин, отразившего в своем творчестве быт многомиллионного китайского народа, изучавшего в течение десяти лет Китай, остались в полной неизвестности?

Строители одной из крупнейших в мире Братской гидроэлектростанции с признательностью вспоминали имя декабриста Петра Муханова (1799–1854), внесшего свой вклад в дело изучения Ангары.

…Склонность к научным занятиям П. А. Муханов проявил еще в 1823–1825 годах, когда он выступил в печати с очерками о Грузии, Карабахе и Гандже. Перед самым восстанием декабристов в «Северном Архиве» была напечатана открытая П. А. Мухановым рукопись «Необыкновенные похождения и путешествия русского крестьянина Дементия Иванова Цыкулина». Любопытно, что примечания к этим запискам были составлены А. С. Грибоедовым, оценившим скитания Д. И. Цыкулина по земному шару как «удивительный пример ума и решительности простого русского народа».

После декабрьского восстания Петр Муханов долго томился в казематах Петропавловской крепости, Свеаборга, Выборга, Шлиссельбурга, пока не был отправлен в Восточную Сибирь, где его заточили в Читинский острог, а затем перевели на Петровский завод.

В 1832 году декабрист вышел на поселение в Братский острог на Ангаре. Там он прожил десять лет.

Братский острог в то время числился всего лишь «усадьбой» Нижнеудинского уезда. Близ устья реки Оки стояло земляное укрепление, в котором жила горсть казаков, и высились две старинные двухъярусные башни. Деревянная церковка и сотня обывательских домишек ютились близ «крепости» на Оке. В Братском остроге обитало тогда около 950 душ; основное население состояло из ссыльнопоселенцев и отставных служилых. П. А. Муханов писал, что в тридцати шагах от избы, в которой он жил, стреляли сохатых и диких коз.

Друзей у декабриста не было, кроме «одного очень честного и очень умного мужика, который хорошо знает здешний край». С этим ангарским следопытом-охотником П. А. Муханов провел много времени, прилежно слушая рассказы о поединках с дикими зверями. Узник с нетерпением ожидал разрешения выезжать за черту селения. Это случилось на втором году его пребывания в Братском остроге.

Невольно декабрист вел постоянные наблюдения за местным климатом. «Никто не помнит такого глубокого и рыхлого снега…» — писал он в ноябре 1833 года. В последующих его письмах тоже щедро рассеяны данные о погоде, дождях, летних засухах, сроках наступления заморозков. Они перемежаются со сведениями о состоянии сельского хозяйства в Братском остроге.

Из переписки П. А. Муханова видно, что он сразу же, как только добился дозволения посещать окрестности Братского острога, поспешил осмотреть знаменитые ангарские пороги. Он отправился туда на лодке, а вернулся обратно верхом.

«…Пороги опасны, но от самого главного, на котором мы и просидели два часа, можно было бы избавиться небольшим обводным каналом. От этого тридцативерстного перегона почти зависит все сибирское судоходство», — писал П. А. Муханов 26 августа 1833 года. Речь идет, по всей вероятности, о знаменитом Падуне, перегородившем Ангару во всю ширину ее русла.

Надо сказать, что почти одновременно с узником Братского острога его товарищ по сибирской тюрьме Никита Муравьев (1776–1843 гг.) тоже, находясь на поселении в Урике, написал целое сочинение о постройке водных каналов в России. Вероятно, при этом он имел в виду и сибирские реки. Сочинение Н. Муравьева до нас не дошло. Он сжег его после ареста М. С. Лунина.

Если же мы возьмем более раннее время, то в перечне вопросов, которые хотело поставить еще в 1816 году тайное общество «Орден русских рыцарей», мы найдем предложения о постройке каналов Волга — Дон и Волга — Западная Двина. Следовательно, заботы П. А. Муханова об улучшении судоходных условий на Ангаре вплоть до прокладки обводного канала на ее порогах каким-то образом перекликаются с подобными же предначертаниями «Русских рыцарей» и Никиты Муравьева, столь же радевших о пользе для родины.

…Муханов долго добивался разрешения иметь ружье, но не получал его. Декабристу пришлось заняться ловлей рыбы на Ангаре.

«В жизни моей большая деятельность, — рассказывал П. А. Муханов, — ибо я совершенно сделался рыбаком, не схожу с воды». Далее он жаловался на бурную погоду, установившуюся па Ангаре со дня вскрытия реки, писал о своих долгих скитаниях «по лесу и на водах», начинавшихся ежегодно около 1 мая.

Однажды ангарский изгнанник, получив наконец хорошую винтовку, взял рыбачью сеть и пустился в поход «по всем изгибам» Ангары. В этом путешествии он провел две недели. Муханов признавался, что только эти скитания поддерживали тогда его нравственные силы и отгоняли тяжелую тоску одиночества. Можно, однако, думать, что его приятель, зверобой из Братского острога, о котором упоминалось выше, сопровождал декабриста в его плаваниях по Ангаре и прогулках по диким лесам.

Охоту, рыболовство и земледельческие опыты в Братском остроге П. А. Муханов совмещал с научными занятиями. Известно, что он написал там краткую русскую историю, затем с увлечением дополнял «Академический русский лексикон». «…У меня готова шестая сотня слов, пропущенных в труде почтенных мужей», — сообщал декабрист. Он записывал образцы местного говора. Десять лет прожил в Братском остроге этот плечистый человек с большой головой и длинными пышными усами. Вряд ли сейчас можно разыскать ту избу, в которой он проводил студеные зимы, когда вокруг шумел «косматый снегом» приангарский лес.

Память о П. А. Муханове будет жить в новом Братске. Улица декабриста Муханова должна найти свое место в городе Братске, а советские ваятели подумают о том, какой наиболее достойный памятник смогут создать они Петру Муханову — декабристу и исследователю Ангары.

В XIX веке русские моряки немало сделали для исследования берегов Северо-Западной Америки. Они шли от полярных областей Нового Света на юг и доходили до Калифорнии. Первенство в изучении Аляски тогда, безусловно, принадлежало русским.

Осенью 1838 года закончился один из смелых походов, который предпринял Александр Филиппович Кашеваров, уроженец Аляски, по происхождению креол.

В июле того года флотский штурман А. Ф. Кашеваров покинул борт брига «Полифем» и высадился на мысе Лисбурн. Перед отважным моряком стояла задача отыскать путь для кораблей вдоль берегов полярной части материка Северной Америки.

Поход А. Ф. Кашеварова был связан с именем другого знаменитого путешественника — Джона Франклина, который в 1825 году спустился вниз по канадской реке Маккензи и, следуя на запад вдоль полярного побережья, двинулся к крайней северной точке Аляски — мысу Барроу. Кашеваров вступил в почетное соревнование с Джоном Франклином. Посадив участников экспедиции на алеутские байдарки, он поплыл к мысу Ледяному. Производя опись полярного берега Аляски, Кашеваров открыл на 71°13′ северной широты и 155°40′ восточной долготы обширный залив Прокофьева, затем залив Куприянова и мысы Степового и Врангеля. Закончив в невероятно трудных условиях опись этого важного участка северного побережья, Кашеваров вернулся к мысу Барроу.

Таким образом, силами А. Ф. Кашеварова и Джона Франклина был исследован весь полярный берег Аляски, от Берингова пролива до устья реки, где в 1792 году Александр Маккензи написал на дикой скале киноварью свое имя. Кстати, в том же 1792 году Григорий Шелехов расставил русские знаки на северо-западном берегу Америки.

На обратном пути у мыса Барроу Кашеваров встретил толпы эскимосов. Они угрожали ему каменными стрелами и копьями и, очевидно, хотели напасть на экспедицию.

Напрасно искал Кашеваров бриг «Полифем» в бухтах близ мыса Барроу. Корабль, ожидавший штурмана у северной точки Аляски, как оказалось, укрылся в заливе Коцебу — севернее Берингова пролива. Тогда Кашеваров решил продолжать свое беспримерное плавание на кожаных байдарках. Поздней осенью 1838 года люди на борту «Полифема» увидели заиндевевшие кожаные лодки, спускавшиеся к югу вдоль берегов Аляски.

Путешествие А. Ф. Кашеварова послужило основой для составленного им «Атласа вод, омывающих Восточную Сибирь и Аляску», изданного в 1843 году. Впоследствии А. Ф. Кашеваров прославился еще и тем, что принял деятельное участие в героической обороне Северо-Востока в 1854 году.

Следует упомянуть, что одновременно с Кашеваровым служащий Российско-Американской компании, креол Василий Малахов был послан исследовать область бассейна Юкона.

Малахов смело углубился в дебри Аляски и по берегам Юкона добрался до его притока Апхун, где завязал дружественные отношения с индейцами. Затем он исследовал реку Нулато, где вскоре был возведен русский сторожевой пост. Впоследствии о Василии Малахове упоминал в одном из своих рассказов Джек Лондон.

Так бесстрашные русские исследователи — штурман А. Ф. Кашеваров, зверолов В. Малахов и другие — обходили на лодках, сшитых китовым усом, северную оконечность Аляски и приплывали к жилищам неведомых племен в глубине Нового Света.

Герой моего романа «Юконский ворон» лейтенант флота Лаврентий Загоскин — историческое лицо. Создавая этот образ, я брал в основу главные достоверные события жизни замечательного исследователя Аляски. Но как писатель я заполнял некоторые «белые пятна» биографии путешественника догадками, основанными на изучении эпохи, в которой жил Лаврентий Загоскин. Изображая Виссариона Белинского в лице редактора передового журнала, показывая его связи с Загоскиным, я тогда еще не знал о том, что Белинский действительно был одним из первых читателей и критиков книги Загоскина. Так писательский «вымысел» полностью совпал с исторической правдой.

Я разыскал в архивах некоторые новые сведения о Лаврентии Загоскине, в частности его послужной список.

Лаврентий Алексеевич родился в 1808 году в Пензенском уезде. Морскую службу он начал в 1826 году, когда совершил первые плавания в Любек и Англию. Затем молодой моряк посетил на борту военного корабля персидские воды, участвовал в действиях русского флота во время войны с Персией (1828), командовал военным кораблем «Араке». В 1836 году в журнале «Сын Отечества» появились его «Воспоминания о Каспии».

В 1835 году Загоскин навлек на себя гнев Николая I и был разжалован. Некоторое время он плавал матросом второй статьи на Балтике под командой когда-то близкого к декабристам морского офицера Феопемпта Лутковского, кругосветного мореплавателя и участника битвы под Варной.

В 1839 году Л. А. Загоскин появился в Охотске и принял команду над бригом Российско-Американской компании «Охотск». Отведя бриг в порт Ново-Архангельск на Аляске, он совершил оттуда первое плавание на Алеутские острова и в Северную Калифорнию, в гавань у русской крепости Росс. С Аляски Загоскин начал посылать на родину свои статьи о Северо-Западной Америке. Уже в 1840 году в журнале «Маяк современного просвящения и образованности» были опубликованы его заметки о российско-американских владениях.

Вскоре Лаврентий Загоскин начал собираться в свою знаменитую экспедицию.

15 августа 1842 года бриг «Охотск» высадил Загоскина в Михайловском редуте, стоявшем невдалеке от устья великой аляскинской реки Юкон. Загоскин изучал историю Михайловского редута, производил опись залива Нортон, искал в устье Юкона золото, янтарь, колчедан, каменный уголь. Кроме того, он составлял словарь наречия эскимосского приморского племени кангюлит. В декабре 1842 года Загоскин вышел из ворот бревенчатого редута и направился к обледенелым берегам Юкона.

Ближайшей целью его странствия была русская зимовка «Нулатовская артель», близ устья реки Нулато. Загоскин с трудом пробивался через глубокие снега. Люди, сопровождавшие его в пути, назывались «топтальщиками». Они двигались впереди, приминая снег. По их следу шли собачьи упряжки.

Из Нулато Загоскин прошел на реку Юнна-ка (Коюкак). Весной и летом 1843 года в сопровождении калифорнийского креола Никифора Талижука он странствовал на байдаре вверх по течению реки Юкон и установил, исследовав глубины реки, что она вполне судоходна на участке Нулато — Икогмют на протяжении 220 миль. Исследователь открыл горный хребет, отделяющий Юкон от побережья залива Нортон, и высокие горы Ташатулит на правом берегу реки Кускоквим. Осенью 1843 года Загоскин поднялся вверх по Кускоквиму до Колмаковского редута и занялся сбором коллекций. Пытливый индейский мальчик Касяк помогал ему добывать птичьи шкурки.

Весна 1844 года застала Загоскина в верховьях Кускоквима. Путешественника туда провел бесстрашный русский креол С. Лукин.

В пути Загоскин не раз встречал индейцев голцан; один из них был вооружен старинным тульским карабином. Индейцы приветствовали путешественника торжественными ружейными салютами. Эскимосы и индейцы совершенно добровольно и бескорыстно помогали Загоскину в исследовании тундры и лесных дебрей. Верный индеец в русской кумачовой рубахе сопутствовал ему во время его скитаний по селениям индейцев тлинкитов, возле бревенчатых хижин которых стояли резные столбы с изображением Великого Ворона.

Особенное внимание Загоскин уделил исследованию «переносов», или волоков, между главными реками Аляски. По этим водоразделам материковые племена Северо-Западной Америки установили сообщение с Поморьем. Жители Берингова поморья были торговыми посредниками, именно через них шел обмен товарами между жителями Аляски, чукчами и даже якутами Сибири. Якутские ножи и копья, русские ружья, тобольские шапки нередко можно было встретить в самой глубине материка Северной Америки.

Во время похода Загоскин не раз выжигал концом раскаленного шомпола свое имя на огромных сосновых крестах — «голубцах», которые он ставил в качестве приметных знаков на материке Северо-Западной Америки. Один из таких крестов-маяков был воздвигнут Загоскиным в стране племени ноггой-хотана, под 64°56′ 07′′ северной широты и 154°18′45′′ восточной долготы.

Загоскин исследовал течение на протяжении 600 морских миль и лишь на этом участке своего пути определил астрономически 16 пунктов. Изучая бассейн Юкона, он прошел на сто миль вверх от устьев двух главных притоков этой реки. Результаты его исследований были обширны: Загоскин открыл реки, горы, бобровые плотины, богатства недр новой страны, он собрал более 50 видов геологических пород, нашел кости ископаемого слона, мастодонта, составил коллекцию насекомых и в довершение всего произвел топографическую съемку огромных пространств Северо-Западной Америки.

До Л. А. Загоскина никто из русских знатоков Аляски не проводил научного деления туземцев Северо-Западной Америки на народности и племена. Загоскин открыл для науки целый народ ттынай — людей из «собственно американского семейства краснокожих», — как писал он потом в своей замечательной книге. Ттынайцы украшали себя перьями орлов и ястребов, разрисовывали лица графитом и охрой, носили ожерелья из бисера и были вооружены длинными копьями и томагавками.

Загоскину удалось установить существование условного языка у торговцев мехами в низовьях Юкона.

Один год шесть месяцев и шестнадцать дней пробыл бесстрашный Загоскин в юконском походе. 21 июня 1844 года он приплыл на лодке к пристани Михайловского редута.

После этого, в 1844 году, Лаврентий Загоскин еще раз побывал в Калифорнии. Некий путешественник, называвший себя «парижанином, ставшим московитом», выпустил книгу, в которой упоминал о встрече с Загоскиным. В отзыве на эту книгу, помещенном в «Библиотеке для чтения» за 1847 год, сообщалось о том, как этот «парижанин» в Калифорнии «обедал» на корабле со знаменитым русским путешественником лейтенантом Загоскиным, который «в нашей Русской Америке открыл совсем новую Америку, целые государства с сильной пышной растительностью под широтою Архангельска, с богатыми лугами и долинами, с чудными реками и озерами, настоящий рай Ипорборейский…».

В том же 1847 году журнал «Библиотека для чтения» напечатал «Путешествия и открытия в Северной Америке» Л. А. Загоскина. А вскоре вышла и отдельная книга. «Пешеходная опись части русских владений в Америке, произведенная лейтенантом Л. Загоскиным в 1842, 1844 годах. С меркаторскою картою, гравированной на меди, Санкт-Петербург. Печатано в типографии Карла Крайя. 1847», — было указано на титульном листе книги.

«…В прошлом году журналы наши были особенно богаты замечательными учеными статьями. Назовем здесь главнейшие: в „Библиотеке для чтения“ тянулась с лишком полгода любопытная статья под названием „Путешествия и открытия лейтенанта Загоскина в Русской Америке“, вышедшая теперь отдельной книгой под другим названием». Эти строки были написаны в деревянном доме на берегу Лиговки Виссарионом Белинским. В год своей смерти он читал книгу Загоскина, развертывая карту его странствий, и приветствовал записки ученого.

Когда-то Белинский мечтал сам совершить поездку в «североамериканские российские владения» и даже поступить на службу в Ново-Архангельск..

После возвращения на родину Загоскин служил в департаменте корабельных лесов. Он состоял членом Русского географического общества.

По сведениям, добытым сотрудником Пензенского областного архива С. Кузнецовым, Л. А. Загоскин в 1847–1853 годах жил в Москве и поддерживал связи с Пензой, где находились его отец и сестра.

Будучи горячим патриотом родины, Л. А. Загоскин во время Крымской войны возглавлял рязанское ополчение.

Несколько лет жизни герой Юкона провел в глуши Рязанской губернии, где неутомимо изучал природу Мещерского края.

Умер Лаврентий Алексеевич Загоскин в 1889 году в Рязани.

Мне удалось разыскать неизвестную рукопись героя моего романа «Юконский ворон» Лаврентия Загоскина о его встречах с декабристами в Сибири.

Это совершенно новая страница из книги жизни Л. А. Загоскина. Рукопись находилась в Пушкинском доме (Ленинград) и была найдена при содействии ученого В. И. Малышева.

…«Воспоминание о кн. Марии Николаевне Волконской, рожденной Раевской» — так назвал Л. А. Загоскин свои заметки, написанные 1 октября 1876 года в Рязани.

По-видимому, незадолго до этого Загоскин прочел в «Русской Старине» за 1875 год заметку «Проводы княгини Марии Волконской» и решил поведать о личных встречах с ней.

Придерживаясь последовательности повествования Загоскина, я расскажу о содержании его записок, дополняя их данными своих последних изысканий.

Это было в 1848 году.

«…Попутный ветер нес быстро нашу маленькую флотилию по волнам Голубого Нила, на которых в первый раз развевался русский флаг» — так писал в своей книге «Путешествие во Внутреннюю Африку» Егор Петрович Ковалевский (1811–1868).

Русский геолог был приглашен египетским правителем Мегмет-Али, албанцем по происхождению, для поисков полезных ископаемых во вновь присоединенных к Египту областях Африки. Ковалевский писал, что завоеватель Аравии, Сирии, Сенаара и Кордофана проводил время в беседах с русскими гостями, расспрашивал их о жизни России и ее северных областей.

Вместе с Ковалевским в Египет прибыли сибирские и уральские штейгеры и рудокопы.

Подготовляя свою экспедицию в Африку, Ковалевский обучал на Урале двух молодых прикомандированных к нему египтян искусству поисков и добычи золота. Один из этих учеников, по имени Али, и сопровождал Ковалевского в его маршрутах по Африке.

В Нубии Егор Ковалевский совершил восхождение на Ливийские горы, а затем углубился в Большую Нубийскую пустыню.

Русские геологи прибыли в Хартум — столицу Сенаара и всего Восточного Судана. Здесь Егор Ковалевский занялся изучением истории Сенаара. Сенаар — область с городом того же названия — занимала водораздельное пространство между Белым и Голубым Нилом до их слияния у Хартума, образуя огромный треугольник. Этот треугольник Ковалевский назвал «Сенаарским полуостровом». Луга с травами в рост человека, роскошные степи, девственные леса — таков был Сенаар.

Ковалевский первым из европейцев подробно исследовал все междуречье и, между прочим, поправил известного французского путешественника Ф. Калльо, неверно определившего положение города Сенаара. В сенаарских лесах русский исследователь открыл новый вид пальмы — дулеб. Путешественник с самого начала похода занимался сбором семян и корней полезных растений.

Оставив Голубой Нил, русский отряд направился к притоку этой реки — Тумату.

В 1849 году в журнале «Современник» — одном из самых распространенных русских изданий того времени — было закончено печатание большого романа «Три страны света». Этот роман был написан Н. А. Некрасовым совместно с Н. Станицким (А. Я. Панаева).

Название романа соответствовало географическому положению, которое занимала тогда Россия, уже имевшая владения в Азии, а до 1867 года — в Северо-Западной Америке.

Герои Н. А. Некрасова и Н. Станицкого путешествуют по Европейской России, проникают в азиатские степи, посещают Русскую Америку.

В первой части повествования с большим знанием дела описаны жизнь и быт великороссов Верхнего Поволжья, столь знакомого самому Н. А. Некрасову. Значительное место отведено изображению труда сплавщиков и водителей речных караванов по каналам Вышневолоцкой системы, строителем которой при Петре Великом был инженер-самоучка «крещеный мунгал» И. Сердюков. Рассказано также о знаменитых Боровицких порогах, реке Мете.

Н. А. Некрасов и Н. Станицкий уделили большое внимание и русскому Северу. Они свободно изображали Архангельск, Беломорье и даже Новую Землю, которая в то время не была еще достаточно исследована.

Н. А. Некрасов хорошо знал историю героической жизни Петра Пахтусова (1800–1835) — прапорщика корпуса флотских штурманов. Располагая ничтожными средствами, П. К. Пахтусов начиная с 1832 года самоотверженно изучал берега Новой Земли и принес свою жизнь в жертву науке. Авторы романа рассказывают об участнике экспедиции Петре Пахтусове, храбром мореходе Антипе Хребтове, в уста которого вложено повествование о подвигах «железного штурмана». Работая над романом, Н. А. Некрасов и Н. Станицкий, видимо, изучали такие точные научные источники, как отчеты о работах П. К. Пахтусова в «Записках Гидрографического Департамента» за 1842–1845 годы. Дед Антипа Хребтова — Никита, по рассказам его внука, был одним из замечательных мореходов на севере Тихого океана. Никита Хребтов испытал множество приключений на Камчатке. Он даже побывал «по другую сторону моря, в Америке», то есть на Аляске. Там он попал в плен к конягам — обитателям острова Кадьяк.

Н. А. Некрасов и Н. Станицкий заставляют главного героя романа «Три страны света» — Каютина — вместе с Антипом совершить путешествие в российско-американские владения и описывают жизнь Ново-Архангельска (Ситхи) на Аляске в 40-х годах прошлого века.

Семейные предания Хребтовых, приведенные в рассказах Антипа, в свою очередь, дают возможность авторам показать историю Камчатки, Чукотки, Охотска, Аляски в XVIII веке. Обычаи камчадалов, чукчей, коряков, алеутов и обитателей Аляски описаны очень верно, что свидетельствует об основательном знакомстве знаменитого поэта с классическими трудами по Камчатке и Аляске, в частности с книгой Степана Крашенинникова «Описание Земли Камчатки» (1755 год). Аляску и Алеутские острова автор «Трех стран света» изучал по блестящим печатным работам архиепископа Иннокентия Вениаминова-Попова (1797–1879).

И. Вениаминов сам по себе был явлением далеко не заурядным. Этнограф, механик, географ, он большую часть своей жизни провел в Северо-Западной Америке. Знаменитая книга И. Вениаминова «Записки об островах Уналашкинского отдела» вышла в свет в 1840 году и была последней научной новинкой того времени. Не исключена возможность и личных встреч Некрасова в Петербурге с неутомимым исследователем Аляски.

«Ни в ком, кроме русского крестьянина, не встречал я такой удали и находчивости, такой отважности, при совершенном отсутствии хвастовства», — пишут авторы романа «Три страны света». Они были настолько неравнодушны к своему герою, что в заключительных строках романа обещали читателям новую отдельную книгу о дальнейших скитаниях Антипа, русского землепроходца.

Географию Азии, историю русских путешествий на Восток авторы романа изучали тоже по самым надежным источникам. П. А. Некрасову были, например, хорошо известны записки Филиппа Ефремова, побывавшего в XVIII веке в Бухаре, Коканде, Киргизии, Восточном Туркестане, Тибете и Индии.

«Три страны света» в свое время имели огромный успех у читателей. Русское общество не могло остаться равнодушным к произведению, в котором описывалась жизнь народов огромной страны на просторах Европы, Азии и Америки.

Десять лет прожил в Пекине уроженец Пензы, бывший воспитанник Пензенской гимназии, доктор медицины Александр Татаринов. Все это время, работая врачом в русской миссии, он усиленно изучал Китай, его народ и особенно китайскую медицину.

Л. А. Татаринов трудился в богатейшей библиотеке миссии, помещавшейся в Северном подворье, в квартале Бэйтханцзин, рядом с обсерваторией, основанной русскими же учеными. Здесь хранились редчайшие китайские рукописи, посвященные истории развития врачевания в Китае. Татаринов перевел на русский язык большое сочинение «Бэнь-цзяо», собрал богатейшую коллекцию произведений народного искусства, составил атлас полезных растений Китая, сопроводив его собственными превосходными рисунками.

Возвратившись на родину, доктор А. А. Татаринов поступил на должность переводчика с китайского языка в Азиатский департамент министерства иностранных дел.

В 1851 году известный дипломат, писатель и исследователь Внутренней Африки Егор Ковалевский был отправлен в Кульджу (Западный Китай) для заключения договора о русско-китайской торговле. А. А. Татаринов сопровождал Ковалевского. В Кульдже был подписан трактат, по которому Россия получила право беспошлинной торговли и содержания консулов в Кульдже и Чугучаке. Российским консулом в Кульджу был тогда же назначен известный знаток Китая И. И. Захаров, а в Чугучак — доктор А. А. Татаринов.

Чугучак лежал неподалеку от русского пограничного пункта Вахты, за перевалом Хабар-Асу. Татаринов поселился в первой русской фактории города. Здесь началась крупная оптовая торговля с купцами Западного Китая. Русские товары шли в Чугучак из Семипалатинска, куда они доставлялись, в свою очередь, с ярмарок в Ирбите и Нижнем Новгороде.

За успехами торговли в Западном Китае следило русское общество. Ссыльный Ф. М. Достоевский, живший тогда в Семипалатинске, сообщал в письмах своим друзьям о делах в Чугучаке. Китайские товары из Семипалатинска шли водой в Тобольск и Тюмень. В 1854 году, например, из Чугучака было вывезено лишь одного чая на 160 тысяч рублей. Русская фактория закупала кожи, шерсть, шелк.

А. А. Татаринов, так же как и И. И. Захаров в Кульдже, занимался в Чугучаке наряду с налаживанием торговли и научной деятельностью. В печати появились его статьи о хирургии и применении болеутоляющих средств в китайской медицине, о водолечении у китайцев и т. д.

В 1866 году А. А. Татаринов вышел в отставку. Последние годы жизни он провел в родной Пензе, где и умер в 1886 году.

Историкам и краеведам Пензы, возможно, удастся установить судьбу научно-литературного наследства выдающегося исследователя Китая. Где находятся сейчас рукописи А. А. Татаринова, а также богатейшие коллекции, вывезенные им из-за Великой китайской стены и из Чугучака?

Федор Михайлович Достоевский, еще находясь в Семипалатинске, мог познакомиться с книгой русского путешественника Петра Агеева, более известного под монашеским именем Парфения.

Это четырехтомное сочинение вышло в 1856 году в Москве и называлось «Сказание о странствии и путешествии по России, Молдавии, Турции и Святой Земле инока Парфения». Современники Парфения отзывались об этой книге с высокой похвалой, сравнивая ее с лучшими творениями древнерусских путешественников — описаниями их «хожений» на Восток.

Книга Парфения встала на полку петербургской библиотеки Достоевского. Он не расставался с ней даже во время своих заграничных поездок. В письмах и записных книжках Достоевского, в набросках к планам его романов имя Парфения встречается не раз.

Однажды я узнал, что казахстанский историк М. Б. Гренадер, работая в Центральном государственном архиве Мордовской АССР в городе Саранске, сделал совершенно неожиданное открытие. Он обнаружил письмо ученого инока Парфения с приложением повествования об удивительных приключениях семипалатинского каравановожатого Порфирия Уфимцева.

Я попросил М. Б. Гренадера прислать мне его статью о саранской находке. Статья эта была напечатана в «Ученых записках Петропавловского государственного педагогического института» и начиналась рассказом о том, как Парфений после своих путешествий по Востоку в 1847 году приехал в Томск. Там он начал писать свое «Сказание о странствии…».

Через три года состоялось знаменательное знакомство Парфения с молодым, но уже очень бывалым человеком Порфирием Глебовичем Уфимцевым, которому в то время было не более двадцати пяти лет от роду. Он служил приказчиком в кожевенной лавке.

Рассказы молодого приказчика о своих приключениях заставили Парфения просить Уфимцева немедленно засесть за их описание.

В 1851 году эта работа была закончена, и Уфимцев принес ее в «Архиерейский дом», где обитал в то время Парфений.

Что же писал о себе приказчик Порфирий Уфимцев?

Родился он в небольшом городе Туринске Тобольской губернии. Родители Порфирия, очевидно, были людьми небогатыми, потому что отдали ребенка семипалатинскому купцу С. И. Самсонову, их дальнему родственнику. Тот вел торговлю с Восточным Туркестаном и Средней Азией. Его приказчики посещали эти страны под видом татар.

С. И. Самсонов отдал восьмилетнего Порфирия под начало к одному бухарцу, и тот стал обучать мальчика татарской, казахской, узбекской и китайской речи.

На тринадцатом году жизни способный ученик бухарца стал ездить в степные аулы вместе с водителями торговых караванов.

Когда Уфимцеву исполнилось восемнадцать лет, он совершил, самостоятельное путешествие в Киргизскую степь, Бухарское и Кокандское ханства.

Покровитель юного путешественника — пытливый С. И. Самсонов заставлял своих приказчиков собирать научные коллекции. Поэтому вполне вероятно, что Порфирий Уфимцев был причастен и к такому делу, как открытие редкостного метеорита «Каракол». Он упал в полдень 9 мая 1840 года в Аягузском уезде и был доставлен в Семипалатинск, а затем отправлен в Петербург. Открытие «Каракола» совпадает с поездками Уфимцева по степи.

«…Путь в Бухарию весьма труден, все на верблюдах и песками», — писал Уфимцев в своих заметках.

Посещая Бухару, Ташкент, Самарканд, Коканд и другие города, Порфирий Уфимцев встречался там с потомками русских пленных. Они старались придерживаться обычаев своих дедов и отцов, обучали детей русской грамоте. Но у них ощущалась острая нужда в учебниках и книгах.

В одну из последующих поездок в Среднюю Азию Уфимцев доставил своим русским друзьям книги, закупленные для них на Ирбитской ярмарке.

Возвратившись в Семипалатинск, Порфирий Уфимцев рассказал, что в посещенных им городах Средней Азии он встретил не менее двухсот выходцев из России. «…Наши соотечественники претерпевают душевные скорби и недостатки вне своего благоденственного отечества», — писал о них впоследствии Парфений, ссылаясь на свидетельства Уфимцева.

В 1842 году Порфирий Уфимцев снова, уже в третий раз, отправился в Коканд и Ташкент. В стенах караван-сараев он встретил купцов из Восточного Туркестана и расспросил у них о дороге в город Кульджу.

Тридцать дней шел туда караван Уфимцева. Цель была достигнута. Обратно в Семипалатинск самсоновский приказчик возвращался снова через Коканд и Ташкент.

Через два года С. И. Самсонов решил снарядить караван из двухсот верблюдов для путешествия по кратчайшей дороге Семипалатинск — Кульджа. Но путь этот оказался не совсем коротким и прямым. По причинам, которых Уфимцев не сообщает в своих записках, он избрал более длинную дорогу и появился в Кульдже как бы со стороны… Пекина.

Надо думать, что от Аягуза он пошел на Чугучак, а оттуда стал спускаться на юг, к городу Шихо, через который проходила дорога на Пекин. Там уфимцевский караван свернул на запад, прошел мимо озера Сайрам-нор и, миновав Талкинский перевал, вскоре очутился перед крепостными воротами Кульджи.

В город караван Уфимцева не был допущен. В те времена в окрестностях Кульджи существовал так называемый «Чарбак» — значительное пространство, огороженное частоколом. Внутри «Чарбака» стояли юрты и палатки приезжих торговцев, в свою очередь, тоже огороженные. Внутри этого лабиринта и велась торговля.

В трущобах «Чарбака» произошла удивительная встреча Уфимцева с человеком лет тридцати, по виду совершенным китайцем. Неизвестный знал, что Уфимцев прибыл со стороны России; новый знакомый обмолвился, что он потомок русских людей.

Изумленный Порфирий Уфимцев выслушал рассказ неизвестного. Выдумать все это было нельзя! «Китаец» рассказал, что он — потомок русских албазинцев, живших в Пекине. Дед его не своей волей попал сюда, здесь родился отец рассказчика, а затем появился на свет и он сам.

Уверившись в том, что незнакомец говорит правду, Уфимцев распахнул на себе халат и вытащил из-за ворота красной рубахи нательный крест. Албазинец, плача от радости, стал обнимать Уфимцева. Новые друзья побратались. На следующий день семипалатинскому приказчику привели коня под раззолоченным седлом, и он поехал в гости к потомкам русских людей, жившим в Кульдже.

Кто же такие албазинцы?

В последней четверти XVII века богдыхан Кан-си стал тщательно готовиться к нападению на русскую твердыню на Амуре — укрепление, носившее имя Албазинского острога.

Гарнизон Албазина — служилые люди и казаки — героически защищал крепость. Но в 1685–1687 годах маньчжурским солдатам удалось захватить в плен свыше ста защитников Албазина. Все они были угнаны в Пекин.

Русские люди основали там свою «слободу» возле ворот Дунчжимынь в северо-восточной части города. В «слободе» была Сипайлова улица, начинавшаяся неподалеку от русской Никольской церкви. Албазинцев заставили носить китайскую одежду и зачислили в так называемые «знаменные войска».

Нам известны даже имена некоторых албазинцев. Один из них, Петр Хмелев, бывший подьячий Албазинской приказной избы, попав, как он выражался, в «бусорманскую такую богдойскую неисповедимую адову треклятую челюсть», живя в пекинской русской «слободе», написал научное сочинение, озаглавленное «Записка про Китайское царство». Он сумел передать «Записку» русским послам, посетившим Пекин в 1690 году.

Другой албазинец, Григорий Мыльников, взятый в плен еще в 1683 году, узнав о том, что на родину ему «отпуску не будет», стал устраивать в Пекине мыловаренный завод и торговую баню.

По-разному складывались судьбы албазинцев, но они были крепки в соблюдении обычаев отцов, исповедовали русскую веру, добивались присылки к ним священников из России. Они построили в Пекине Сретенский монастырь вблизи Хойтун-гуаня, или Русского подворья, где известный путешественник Егор Ковалевский в 1849 году застал сто своих соотечественников.

Потомки албазинцев дожили в Пекине до нашего времени, но отдельные потомки пекинских пленников попали в Кульджу. Кульджинский крестовый брат Порфирия Уфимцева уверял, что пятьдесят семей потомков албазинцев были сосланы в Кульджу за поднятый ими бунт.

Произошло это после того, как в захваченном и опустошенном китайцами в 1755 году Восточном Туркестане была построена богдыханская Новая Кульджа, или Хой Юань-чен. Принудительное перемещение части потомков албазинцев в новый город на Или следует приурочить к концу XVIII века, когда богдыхан усилил присылку «знаменных войск» в захваченную страну.

…Кульджинские албазинцы восторженно встречали Порфирия Уфимцева в своих домах. Он изучал их образ жизни, видел, что «живут они исправно, имеют хорошие дома и сады…».

Потомки русских были женаты на китаянках, но в семьях хранились предания о прародине албазинцев, соблюдались обычаи предков.

«Ежели бы было можно, то мы бы все бежали в Россию», — говорили Уфимцеву его кульджинские друзья.

Уфимцев прожил в Кульдже три месяца в постоянном общении с потомками русских людей. Когда самсоновский приказчик собрался в обратный путь, албазинцы проводили его «до поворота в Бухарию», так как он избрал дорогу через Ташкент.

В 1845 году Уфимцев снарядил караван для нового похода в столицу Илийского края, на этот раз — «через Семь рек».

Когда он подошел с караваном к Кульдже, албазинцы вышли из городских ворот ему навстречу.

В этот приезд Уфимцев пробыл в Кульдже почти целый год. Оставшись там на зимовку, он променял семипалатинские товары на чай и стал готовиться к возвращению в Россию.

Весною 1846 года друзья-албазинцы передали Уфимцеву тревожную весть, достигшую частоколов кульджинского «Чарбака»: неподалеку от дороги на Семипалатинск, близ берегов Или, появился мятежный казахский султан Кенесары, стремившийся пробиться в пределы Восточного Туркестана. Албазинцы посоветовали Уфимцеву задобрить Кенесары подарками, поскольку встречи с султаном избежать было нельзя.

Приказчик двинулся к ставке султана. Однако караван свой, обремененный грузами чая, Уфимцев отправил не главной, а окольной дорогой — «ближе к Китаю, между гор».

Уфимцева ввели в белую юрту Кенесары. Стены юрты были завешаны драгоценными кашмирскими шалями, султан восседал па подушке, расшитой золотом. Кругом были видны награбленные им сокровища.

Кенесары принял подарки из рук Уфимцева и завел с ним разговор. Отважный и бывалый вожатый торговых караванов так понравился свирепому султану, что он… предложил Уфимцеву отдохнуть при «дворе» мятежника.

Порфирию Уфимцеву надо было выиграть время! Его караван продвигался к родным пределам кружным путем, и Кенесары об этом не знал. Он милостиво отпустил Уфимцева, а сам приказал своим всадникам догнать караван по главной дороге и разграбить его.

В то время Уфимцев уже спешил по следу своих людей. На половине пути к Семипалатинску он увидел казачьи сотни, мчавшиеся в сторону Илийской долины для преследования грабителя Кенесары. Казаки проводили уфимцевский караван до самого Семипалатинска.

Так закончились известные нам скитания Порфирия Уфимцева по Казахстану, Средней Азии и Восточному Туркестану. В Семипалатинске он расстался с С. И. Самсоновым, поехал в Томск, где и встретился с ученым монахом-путешественником Парфением.

Парфений сообщил своему начальству об албазинцах, живущих в Кульдже, в надежде, что потомки русских людей получат покровительство России и к ним будет отправлена духовная миссия. К письму Парфения были приложены записки П. Г. Уфимцева. Эти документы и были найдены М. Б. Гренадером в Саранском архиве.

Я старался узнать о дальнейшей судьбе Порфирия Глебовича Уфимцева — остался ли он в Томске, уехал ли к себе в родной Гуринск, но в архивах не удалось найти никаких свидетельств на этот счет. Зато в некоторых исторических источниках я нашел данные, подтверждающие достоверность рассказов Уфимцева об албазинцах в Кульдже. Вот некоторые из этих свидетельств..

В свое время В. Г. Короленко издал замечательную книгу Г. Т. Хохлова «Путешествие уральских казаков в „Беловодское царство“». В ней черным по белому написано о пекинских албазинцах: «Китайцы, подозревая возмутителей, осудили немногих к казни и до пятидесяти более бунтовавших высланы в Кульджу».

Около 1886 года Кульджу посетил один из искателей легендарного «Беловодского царства», казак Анисим Барышников. Он заявил, что ему в Кульдже «встречались несомненные признаки христианских людей». Это относилось к албазинцам, обнаруженным сорок два года до этого Порфирием Уфимцевым.

Меня никогда не оставляла надежда, что рано или поздно я еще хоть что-нибудь узнаю о судьбе кульджинских потомков албазинцев.

Однажды я сидел в библиотеке Дома творчества писателей в подмосковной Малеевке, разбирая кипы журналов чуть ли не столетней давности. В руки попался сто тридцать седьмой том «Русского вестника» за 1878 год. Сразу бросился в глаза заголовок: «Первые известия о русских в Кульдже и присоединении к России Киргизской степи. Рукопись инока Парфения, сообщенная Д. Ф. Косицыным».

В небольшом предисловии Д. Ф. Косицын рассказал, что ему были переданы бумаги Парфения, скончавшегося, как видно из дальнейшего текста, после 1875 года.

Д. Ф. Косицын приводит выдержки из записок монаха-путешественника. Снова мелькают знакомые имена Самсонова и Уфимцева, повторяется рассказ семипалатинского вожатого караванов о его встречах с внуками и правнуками албазинцев в Кульдже, о русских людях, затерянных в глубинах Средней Азии.

Однако в этих заметках Парфения были и некоторые подробности, отсутствующие в рукописи П. Г. Уфимцева, переданной Парфению в 1851 году в Томске. Есть, например, описание приключений Уфимцева во время его похода из Семипалатинска в Кульджу через «Семь рек» в 1845 году, более подробно изложена история вынужденного знакомства его с султаном Кенесары Касимовым.

Но самое ошеломительное известие Парфений приберег к концу. Он сообщил, о переселении кульджинских албазинцев на русскую землю, в новый город Копал!

В 1847 году, спустя год после путешествия Уфимцева в Кульджу, у подножия Джунгарского Алатау выросли стены укрепления Копальского, будущего города Копала (кстати, героическая история его основания еще ждет своих исследователей).

Парфений пристально следил за ростом Копала. Как церковный деятель, он заботился о посылке в новый город духовных лиц из Томска. Когда же в 1871 году русские войска заняли Илийский край и разместились в Кульдже, ученый монах снова вспомнил о судьбах кульджинских албазинцев.

В начале 70-х годов Парфений встретил в Москве русских купцов, посетивших Семиречье.

«Они рассказывали, — пишет Парфений, — что новый город назван Копал, и все русские и албазинцы из Кульджи выехали в Россию и поселились в Копале, все крестились, надевали русскую одежду и ходят по-русски, говорят также по-русски и пожелали в казаки, многие поселились особыми слободами, по-тамошнему выселками».

Так вот как замкнулся круг скитаний албазинцев!

Проверяя замечательное свидетельство инока Парфения, я обратился к печатному труду семипалатинского историка Н. А. Абрамова «Город Копал с его округом». Там приведены цифры о населении Копала в начале 60-х годов. Среди жителей города числились четыреста «заграничных выходцев» (бухарцы и ташкентцы показаны отдельно). По-видимому, среди этих четырехсот пришельцев и находились потомки албазинцев, возвратившиеся на землю предков одновременно с «чалоказаками» — российскими выходцами, заброшенными судьбою в страны Средней Азии и тоже вернувшимися в те годы на родину.

В 1878. году, когда Д. Ф. Косицын напечатал в «Русском вестнике» рукопись Парфения, с этим журналом был тесно связан Ф. М. Достоевский. Великий писатель работал тогда над «Братьями Карамазовыми», отсылая роман частями в редакцию «Русского вестника».

Образ Парфения владел воображением писателя, он ценил в произведениях «афонского инока» прежде всего поэтичность и простоту описаний его странствий по Востоку.

В то время Ф. М. Достоевский задумал написать роман «Житие великого грешника» и намеревался сделать Парфения одним из главных героев этого большого повествования — «рядом с Пушкиным, Белинским и Чаадаевым», как пишет об этом Л. П. Гроссман, биограф Достоевского.

В августе 1879 года Ф. М. Достоевский послал в «Русский вестник» рукопись шестой книги второй части «Братьев Карамазовых».

«Эта глава, — писал он в сопроводительном письме, — восторженная и поэтическая; прототип взят из некоторых поучений Тихона Задонского, а наивность изложения — из книги странствий инока Парфения».

После всего этого нельзя сомневаться в том, что Федор Михайлович читал в «Русском вестнике» рассказ семипалатинского водителя караванов Порфирия Уфимцева в изложении Парфения, которому создатель «Братьев Карамазовых» уделил столько внимания.

В 1851 году в глухом Селенгинске, вблизи китайской границы, умер декабрист Константин Петрович Торсон. Он был похоронен на берегу быстрой Селенги, неподалеку от каменных курганов древних обитателей Забайкалья.

Константин Торсон окончил Морской корпус и вскоре прославился как искусный и неустрашимый флотский офицер. В 1819 году на него обратил внимание начальник русской экспедиции в Антарктику капитан Ф. Ф. Беллинсгаузен. Он зачислил лейтенанта К. П. Торсона в состав экипажа шлюпа «Восток».

В конце 1819 года русские корабли, находясь на дальнем юге Атлантического океана, подошли к земле с неприступным каменным берегом. Высокий остров находился на 56°44′18′′ южной широты и был покрыт снегом. Землю назвали в честь Торсона и лишь после событий 1825 года ее стали обозначать на картах под именем острова Высокого.

Торсон не раз высаживался на коралловые атоллы Океании, исследуя животный и растительный мир зеленых архипелагов. В 1820 году при приближении корабля к островам Россиян, он стоял на вахте и успел заметить кипевший у берега пенный бурун. Благодаря его бдительности крушение «Востока» было предотвращено.

Во время стоянки на Таити лейтенант Торсон руководил заготовкой съестных припасов для кораблей и наблюдал за меновой торговлей с туземцами, не допуская во время мены попыток даже малейших злоупотреблений. Он раздавал подарки островитянам и вел с ними переговоры. Помаре, король острова Таити, подарил Торсону дорогие ткани местного изделия.

В порту Джаксон (Сидней) на мысе Русских была устроена астрономическая обсерватория. Торсон участвовал в работах корабельных астрономов. Такие же научные наблюдения проводились и во время стоянки кораблей в бухте Рио-де-Жанейро, где обсерватория была оборудована на берегу Крысьего острова.

Исследуя лежавшие к юго-востоку от Тасмании остров Макуори, где сосредоточивались промыслы морских слонов, лейтенант Торсон добыл там животных и птиц для коллекций.

После возвращения на родину К. П. Торсон занялся изучением положения русского флота, который находился тогда в самом плачевном состоянии. Маркиз де Траверсе, занимавший пост русского морского министра, и его преемник Моллер развалили флот и подорвали морские силы великой державы. Среди русских моряков существовало убеждение, что это было сделано вполне сознательно по указке Англии.

К. П. Торсон со свойственным ему трудолюбием и обстоятельностью собрал детальные данные о состоянии русского морского флота и предложил свои способы для исправления многолетних «ошибок». В частности, он взялся оборудовать в качестве показательного судно «Эмгейтен».

Большую помощь Торсону оказывал Николай Бестужев — тоже будущий декабрист, талантливый изобретатель и художник, капитан-лейтенант восьмого флотского экипажа. Н. Бестужев не успел изготовить для «Эмгейтена» лишь усовершенствованного хронометра и астрономических часов. Завершать эти изобретения ему пришлось уже в Селенгинске, где судьба вновь свела его с Торсоном.

Морское министерство было вынуждено обратить внимание на настойчивую деятельность Торсона. Его рекомендации были рассмотрены особой комиссией и признаны весьма ценными. Он был назначен адъютантом начальника Морского штаба. Однако авторство предложений Торсона было присвоено высшим морским чинам. Что же касается образцового корабля «Эмгейтен», то эту боевую единицу отдали для личного пользования будущему палачу декабристов великому князю Николаю Павловичу.

Во время знаменитого петербургского наводнения К. П. Торсон вместе с Д. Завалишиным и Михаилом Кюхельбекером спасали погибавших на затопленных улицах столицы.

В том же, 1824 году Константин Торсон мечтал о плавании к Северному полюсу, но экспедиция не состоялась, хотя для нее уже строились два корабля. В походе к полюсу хотел принять участие и Михаил Бестужев.

Сблизившись с братьями Бестужевыми, капитан-лейтенант К. П. Торсон стал часто бывать в доме у Синего моста. Этот дом принадлежал Российско-Американской компании, и в нем жили Кондратий Рылеев, Александр Бестужев, Владимир Штейнгель. Там собирались братья Кюхельбекеры, Завалишин, Батеньков, Якубович, Муханов и другие декабристы.

В 1825 году Торсон был принят в ряды Северного общества.

К. Ф. Рылеев поручал капитан-лейтенанту захватить во время будущего восстания Кронштадт, превратив его в оплот революции. — Обсуждалась также возможность увоза всей царской семьи на военном фрегате. Это было опасное предприятие, и оно могло быть поручено только такому искусному моряку, как Торсон.

Именно К. П. Торсон вместе с Бестужевыми и Г. Батеньковым явился в дом Российско-Американской компании, чтобы сообщить Кондратию Рылееву о смерти Александра I в Таганроге. Накануне знаменательного дня 14 декабря 1825 года герой Антарктики виделся с главными руководителями восстания.

Константин Торсон был схвачен и заключен в крепостной каземат. Он содержался в Свеаборге близ Гельсингфорса и в Петровской куртине Петропавловской крепости. Вместе с тем нельзя было не учитывать его большие знания морского дела, и поэтому ему разрешалось даже в крепости составлять записки о желательных преобразованиях в морском флоте.

Тем не менее К. П. Торсон был судим «по второму разряду» и приговорен к «положению головы на плаху» и вечной ссылке в каторжную работу. Затем вечная ссылка была заменена двадцатилетней.

В 1827 году закованным в кандалы он прибыл в Читинский острог. Через некоторое время декабристов перевели в Балягинский Петровский железоделательный завод в Забайкалье, где для них была выстроена укрепленная тюрьма по образцу «исправительных домов Америки».

В этой живой могиле декабристы проявляли по-разному свои замечательные способности. Николай Бестужев и К. П. Торсон необычайно быстро восстановили и пустили в ход долго бездействовавшую водяную «пильную мельницу» завода. Несколько позже они коренным образом переоборудовали доменную печь и вдвое повысили ее производительность, облегчив труд рабочих-каторжников. Декабристы добились того, что Петровский завод стал выпускать «железо не хуже шведского».

Есть сведения, что в тюрьме Константин Торсон заносил на бумагу воспоминания о своих скитаниях в океанах. Среди узников Петровского завода было три кругосветных путешественника: сам К. Торсон, Д. Завалишин и М. Кюхельбекер. Торсон часто делился вслух воспоминаниями о походе русских кораблей к ледяным берегам Антарктики. Каторжный «досуг» он коротал также за изготовлением модели лесопильной, молотильной и жатвенной машин. Эти навыки пригодились ему, когда К. П. Торсон в 1835 году был поселен в захолустной Акшинской крепости, затерявшейся среди бурятских кочевий. Спустя четыре года его перевели в унылый заштатный городок Селенгинск, засыпанный наносами беспокойной реки. Здесь вместе жили его старые друзья и соратники Николай и Михаил Бестужевы.

Вдалеке от морей они не раз вспоминали свои замечательные плавания, утесы Гибралтара и благоухающие леса Таити. Николай Бестужев трудился в Селенгинске над своими точными морскими приборами.

Торсон думал о создании в Забайкалье небольшой фабрики машин и орудий сельского хозяйства; ему удалось построить в Селенгинске мельницу и создать молотильную машину. Занимаясь сельским хозяйством, декабристы вводили новшества в организацию овцеводства, впервые развели арбузы, дыни, огурцы. Кроме того, они вели большую просветительскую работу среди жителей Забайкалья.

К. П. Торсон прожил в Селенгинске двенадцать лет. Это были годы неустанных трудов и бескорыстного служения народу.

Алексей Коротнев, видный русский зоолог, много путешествовал. Он побывал на Шпицбергене, плавал в Индонезию, работал на Средиземном море.

Наиболее важным для русской науки было путешествие Коротнева к светло-бирюзовым ледяным скалам и вересковым полям Шпицбергена.

Летом 1898 года Алексей Коротнев, профессор Киевского университета, в сопровождении сотрудника Зоологического музея этого университета Семенкевича отправился за Полярный круг.

Исследователи решили, учитывая ряд обстоятельств, достичь Шпицбергена со стороны Стокгольма в Швеции, хотя Коротнев и делал оговорку, что путь из Архангельска на Шпицберген был бы более удобен и дешев. Осмотрев музеи и научные учреждения шведской столицы, Коротнев и Семенкевич направились по железной дороге в древний норвежский город Тронхейм. Он стоял в глубине лазурного фиорда, обрамленного каменными берегами, покрытыми зеленой хвоей. В просторах фиорда затерялось небольшое местечко Венес. Его окрестности привлекли внимание русских исследователей. Семенкевич собрал там первые ботанические и зоологические коллекции.

Впоследствии Коротнев живо описывал путь от Тронхейма на север вдоль океанского побережья. Коротнев наблюдал вершину Торгетон с причудливым сквозным отверстием, через которое были видны сумрачное северное небо и снежные венцы гор Семь сестер.

20 июля 1898 года Коротнев перешел Полярный круг на 66°32′ северной широты. Исследователь увидел самый крупный в Западной Европе Свартизенский ледник.

Но вот вдали уже показались Лофотены — высокие горы, как бы встающие прямо из морской бездны. Здесь Коротнев собрал сведения о ежегодном вылове трески, который достигал 600 миллионов штук. Русский ученый видел тяжелую жизнь отважных лофотенских рыбаков. Норвежские и лапландские рыбаки собирались в количестве до 40 тысяч человек и промышляли с января по апрель. Однажды, в 1848 году, в течение лишь одного дня в пучинах, окружающих Лофотенские острова, погибло 500 рыбаков.

Коротнев посетил город Тромсё, где внимание ученого привлекли естественноисторический музей и местный ученый краеведческий «Ежегодник». В окрестностях города Коротневу удалось посетить стойбище лапландцев, влачивших жалкое существование.

Миновав Гаммерфест и Медвежий остров, корабль подошел к берегам Шпицбергена.

Отвесные стены нежно-голубого ледника на берегах Айс-фиорда, яркие луга с лиловыми цветами шпицбергенской гвоздики и мелколистным вереском — вот что прежде всего увидел Коротнев на Шпицбергене.

В первую очередь он посетил могилу знаменитого русского поселенца Шпицбергена — Ивана Старостина, прожившего долгие годы на острове. «Что значат Нансены, Джексоны и Андре сравнительно с ним! Вот бы кому открывать Северный полюс! Кто, впрочем, знает? Может, за 36 лет он там и был, посидел, покурил трубочку и вернулся назад, не зная о совершенном подвиге…» — писал Коротнев о Старостине.

Остатки землянки великого груманлана высились на краю яркого луга, поросшего полярным маком и вереском.

Коротнев и Семенкович совершили ряд походов в глубь острова, чего не делали редкие из бывавших здесь иностранных путешественников.

На Датском острове Коротневу удалось посетить место, где был построен ангар для воздушного шара «Орел», на котором отправился в свой трагический полет шведский исследователь Андре.

Пользуясь теплыми днями и солнечной погодой, русские путешественники провели успешный сбор растений Шпицбергена. Коротнев установил, что на архипелаге произрастает 123 вида растений, среди которых было много злаков. Из древних растений здесь преобладали вереск и полярные ивы.

Была установлена любопытная подробность. Травы Шпицбергена очень напоминали растения Северной Африки. Как и их африканские собратья, они отлично приспособлялись к сухому воздуху. На западном берегу архипелага растений было гораздо больше, чем на восточном побережье.

Кроме живых растений, Коротнев изучал образцы древних деревьев полярных широт. Он нашел остатки грецкого ореха, платанов, сосен, кипарисов, вязов, липы, отыскал даже клен с уцелевшими семенами.

На основе изучения былых условий жизни ископаемых деревьев ученый сделал вывод, что в давние времена средняя годовая температура на Шпицбергене была на 17 градусов выше современной. Давно умершие листья сохранялись на Шпицбергене в нетленном виде, так что на них можно было рассмотреть каждую жилку.

Изучая животный мир, Коротнев установил, что на Шпицбергене обитают четыре вида млекопитающих суши и двенадцать видов морских животных. Среди множества крылатых преобладали птицы с черным и белым оперением. Исследователь собрал также 15 видов насекомых. Среди них была одна бабочка.

Общую поверхность Шпицбергена Коротнев исчислял в 64 тысячи квадратных миль и замечал, что она равна площади всей Баварии.

Закончив сбор коллекций, Коротнев и Семенкович решили возвратиться на материк, удержавшись от большого соблазна остаться на Груманте до весны.

На пути в Гаммерфест Коротнев изучил китобойный промысел у побережья Норвегии. Он посетил один из заводов и познакомился с условиями переработки китовых туш. Каждая из них давала от пяти до трех тысяч франков дохода.

Коротнев с негодованием писал о нашествии богатых иностранных туристов на Шпицберген. Ради этих праздных людей на мысе Нордкап был даже построен кафешантан. С большой иронией ученый вспоминал «увеселительные» поездки кайзера Вильгельма и принца Бурбонского, занимавшегося безнаказанным и бессмысленным истреблением полярных животных. Коротнев нарисовал облик темного дельца, некоего «гамбургского капитана» Бада, занимавшегося перевозкой туристов за Полярный круг и выпускавшего даже собственные почтовые марки с изображением белого медведя.

«Этот натиск буржуазной культуры показался мне осквернением и безобразным насилием над чудным, пуритански суровым Шпицбергеном», — писал киевский ученый.

Вместе с тем Коротнев очень тепло вспоминал швейцарского естествоиспытателя и исследователя Севера Карла Фогта, который был другом Герцена.

С Герценом и Фогтом Алексей Коротнев был знаком еще по пребыванию в Ницце, когда он основал прекрасно оборудованную Русскую морскую зоологическую станцию в Вилла-Франке, между Монако и Ниццей. Станция эта, содержавшаяся на средства русской науки, проводила большие исследования и просуществовала до начала первой мировой войны.

Мною разысканы печатные научные работы Алексея Алексеевича Коротнева о посещении им острова Явы, Малайского архипелага и Шпицбергена. Приняты также меры к поискам рукописного архива профессора Коротнева в Киеве и выяснению судьбы его коллекций, вывезенных из Индийского океана и арктического моря.

Имя этого незаурядного ученого-путешественника неотделимо прежде всего от истории исследования природы сурового полярного архипелага, открытого и обжитого людьми архангельского, мезенского и мурманского Поморья.

В 1852 году в захолустном Гурьеве появился пожилой человек в очках, никогда не расстававшийся с длинной трубкой. Он снял одноэтажный деревянный домик и приступил к своим занятиям.

На столе лежали груды рукописей и карт. Разбирая их, человек в очках делал пометки на бумагах, разделяя рукописи на будущие печатные тома. Два тома путешествий по Башкирии, трехтомное описание походов по Киргизской степи… Три тома были посвящены западным границам Китая. За время пребывания в Гурьеве ученый-отшельник успел написать естественноисторический очерк земель Уральского казачьего войска и сочинение «Урало-казачья фауна».

Само появление этого человека в Гурьеве было окружено тайной. Приехав туда на полгода для наблюдений за пролетом птиц, ученый навсегда остался в казачьем городке.

За десять лег до появления добровольного изгнанника произошло несчастье, которое положило отпечаток на всю его последующую жизнь. Его любимый ученик и спутник в путешествиях был послан в Петербург с важнейшим правительственным донесением о состоянии Киргизской степи и Заиртышского края. Вместе с донесением он вез семь толстых тетрадей — дневников путешествия 1840–1841 годов, когда исследователи посетили Семиречье и ряд участков границы с Западным Китаем.

В сентябре 1842 года молодой ученый, остановившийся в Арзамасе, внезапно умер. Дневники путешествий и записка на имя правительства бесследно исчезли в день смерти исследователя.

Но на этом не закончились тяжелые испытания. В 1872 году когда обитатель Гурьева, разбитый параличом, но не прекращавший своих работ, вел очередные записи, в его маленьком домишке внезапно вспыхнул пожар. В огне погибли все рукописи, карты записные книжки, дневники.

17 декабря 1872 года одного из самых замечательных исследователей Азии, Григория Силыча Карелина, настигла внезапная смерть…

Когда русские люди укрепились в Илийской долине, весь новый край состоял под управлением Западно-Сибирского генерал-губернаторства. Оно ведало гигантской территорией от низовьев Оби до окрестностей Иссык-Куля. На всем этом пространстве шла исследовательская работа. Ученые пытались увязать экономические интересы Севера с нуждами юго-восточных областей.

В 1853 году Акакий Артеев, крестьянин Ижемской волости, находившейся на крайнем востоке Архангельской губернии, подал местным властям «прошение» о соединении Печоры с Обью.

Тогда же он снарядил судно и, вверив его своему сыну и двум рабочим, послал этот речной корабль «для достоверного прознания водяного прохода через Уральский хребет на реку Обь».

Незадолго до этого ученые-исследователи установили, что Полярный Урал и береговой хребет Пай-Хой представляют собой разные горные цепи. Зная об этом, Артеев указывал место «водяного прохода» с Печоры на просторы Сибири именно здесь, на стыке двух горных систем.

Для того чтобы достичь этих мест, Артеев-сын проплыл по Ижме до Печоры, Печорой дошел до устья Усы и стал подниматься по ней. По правую сторону от него осталась вершина горы Сабли, по левую — устье реки Воркуты. Между Воркутой и Байдарацкой губой, к юго-западу от горного «перелома», светилось устье реки Сарч, или Сарчо. Артеев свободно вошел в нее и вскоре увидел каменный порог длиною в двадцать саженей. Путешественники преодолели эту преграду. Через двадцать верст лежало озеро, из которого вытекал Сарч, далее находился проток, а за ним — второе озеро. К этому водоему примыкал исток Пыр-Яги. Здесь и был «перелом» седого Полярного Урала. По реке Пыр-Яге корабль ижемских искателей спустился до самого устья и вышел на заветную Обь верстах в 80 ниже Обдорска (ныне Салехард).

Артеев-отец установил, что на будущем канале предстоят лишь сравнительно небольшие работы. Расчистить каменный порог, убрать отдельные камни в протоках между озерами — и суда даже со значительной осадкой пойдут из европейского Севера в мощные реки Азии! Речь шла лишь об устройстве короткого звена, которое сомкнет верховья Сарча и Пыр-Яги. Искатели исследовали грунт в этом месте, и старик Артеев уверял, что трудных пород там не встретилось.

Предпринятые мною поиски показали, что дело Артеевых не было предано забвению…

В те времена жил и трудился знаменитый ревнитель нужд Севера, неутомимый исследователь Михаил Сидоров. Этот бородатый, похожий на мезенского помора человек страстно отыскивал богатства русского Севера. Страна обязана ему первым открытием нефти и угля в Печорском крае.

Передо мной лежит фотография карты, хранящейся в богатейшем архиве Михаила Сидорова. Она не только доказывает, что труд ижемского мужика, повторившего подвиги землепроходцев, не пропал. Карта разъясняет значение открытия Артеева. Неважно, что у него появился невольный соперник в открытии «водяного прохода» — тоже ижемец Власов.

«Карта Западной Сибири с прилежащими владениями Восточного Туркестана, с отметкою пути зырянина Власова, проходившего в 1857 году открытые им же озера, из которых вытекает река Сарчо».

Открытия Артеева и Власова оказались привязанными к географии далекой Центральной Азии. Взглянем на карту Власова. Он преодолел пространство между Ижмой и Печорой южнее горы Сабли и вышел на Усу к избе Истомина. Прерывистая линия указывает на то, что Власов пересек далее сушей Каменный пояс, достиг селения Мужи на Оби и вернулся обратно. На притоки Оби Власов пробирался, видимо, также и из печорского села Оранец, которое, по замыслу Сидорова, должно было превратиться в важнейшую сибирскую пристань. На «Карте Власова» видны пути от Усы на обский приток Вайкар и с Печоры на Обь по берегу реки Соби. Наконец, севернее всех этих направлений на карте показаны река Сарчо, пять круглых озер, Пыр-Яга и река Щучья. Все они образуют как бы дугу между Усой и Обью. Правый конец дуги опущен в Обь ниже Обдорска.

Открытие Артеевых стало известно Сидорову и вскоре было подтверждено путешествием Власова. Но при чем здесь жаркий Восточный Туркестан или Западный Китай? Ответом на это может служить ученая деятельность революционера-петрашевца Рафаила Черносвитова, связанного с Сидоровым.

Просидев более пяти лет в Кексгольмской крепости, Черносвитов был переведен на поселение в Вологду. В то время когда Власов настойчиво осматривал печоро-обские волоки, Черносвитов в том же 1857 году написал статьи о Западном Китае, реке Или, озере Балхаш. В этом есть определенная связь с проектами Сидорова о соединении Ледовитого океана с Семиречьем, Алтаем, Западным Китаем.

Сидоров призывал к созданию огромной Северной компании, которая смогла бы овладеть богатствами Арктики и связать свою деятельность с русскими делами на Востоке. От горы Сабли до Черного Иртыша и озера Зайсан, Монголии и предгорий Тибета протягивались будущие торговые пути.

В то же время Петр Семенов, знаменитый ученый, первым увидевший Тянь-Шань, сказал об Иссык-Куле, что это озеро тем и важно для России, что оно лежит на равном расстоянии от Обской губы, Бенгальского залива, Черного и Желтого морей.

Деятели, подобные Сидорову, одновременно с ним настаивали на учреждении Российско-Азиатской компании, имея в виду опыт Российско-Американской компании, еще владевшей тогда одной пятой частью Северной Америки.

В годы настойчивых исканий на Печоре, у подножия Полярного Урала и на берегах Обской губы русские люди активно действовали в Средней Азии. Торговый договор в Кульдже открыл для русской торговли древние ворота Западного Китая.

Седой человек в монашеской одежде, перебирая железные четки, выкованные из звеньев цепей декабристов, подаренные ему когда-то Николаем Бестужевым, подолгу рассматривал древние иероглифы. Груды китайских рукописей лежали на его столе. Заточенный на весь остаток жизни в келье Александро-Невской лавры в Санкт-Петербурге, монах Иакинф самоотверженно занимался наукой.

Никита Яковлевич Бичурин, как звали Иакинфа до пострижения в монахи, к 1851 году написал свыше 15 замечательных научных трудов. С 1807 по 1821 год он жил в Пекине, в доме Русской Духовной миссии, изучая Китай, его культуру, быт населения и ревностно собирая древние рукописи, летописи, китайские географические карты. Когда Бичурин возвращался на родину, с ним следовал целый караван. Пятнадцать верблюдов несли тяжелые вьюки с книгами и рукописями.

Но приняться немедленно за обработку своих научных сокровищ Бичурин не смог. По возвращении в Санкт-Петербург ученый стал жертвой доноса. Доносители обвиняли его в безбожии, отречении от правил церкви, развале деятельности пекинской миссии и других тяжелых «грехах».

Иакинф был заточен в монастырскую темницу на глухом острове Ладожского озера. Он пробыл там с осени 1823 по конец 1826 года. Только усиленные хлопоты русских ученых заставили церковников перевести Бичурина в Санкт-Петербург, в Александро-Невскую лавру. Здесь, в новом заточении, Иакинф принялся за свои великие труды, продолжавшиеся до самой смерти в 1853 году. Он успел «один сделать столько, сколько может сделать целое ученое общество», — писал об этом удивительном человеке один из его современников.

Четыре сочинения Иакинфа были увенчаны Демидовской премией Петербургской академии наук. Он сделался непревзойденным знатоком истории жизни народов Китая и Центральной Азии: китайцев, монголов, тибетцев, чжунгаров, маньчжуров, уйгуров. «Описание Тибета», «Записки о Монголии», «Историческое обозрение ойротов», описание Пекина, на подробное изучение которого Иакинф потратил несколько лет жизни, — вот далеко не полный перечень книг, написанных им до 1851 года.

В 1851 году из печати вышел обширный труд Бичурина «Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена». До этого никто еще не знакомил русскую и мировую науку с китайскими историческими источниками непосредственно в подлинниках. Исследователи обычно прибегали к изложениям, произвольным толкованиям того или иного китайского сочинения.

Иакинф перевел и изучил «Историю Старшего Дома Хань», охватывающую время с 202 года до нашей эры по 25 год нашей эры, «Историю Дома Тхан» — от 618 до 907 года нашей эры и пять других старинных летописных источников. Огромные познания Бичурина помогали ему разбираться в сложных событиях, описанных китайскими летописцами, точно датировать эти события, что само по себе было примером поразительного трудолюбия и научного подвига.

Водопад бесчисленных ценных сведений, низвергавшийся из глубины веков, Иакинф сумел направить в строгое русло. Так создавался труд, без которого до сих пор немыслимо изучение исторического прошлого народов Китая и Центральной Азии. За столетие, истекшее со времени выхода этой книги, она стала большой редкостью.

Иакинф приводил свидетельства о жизни древних народов — хуннов, усуней, юечжей, хягасов, киданей, улоху, динлинов и других. Свидетельства эти говорят о древнейших связях Китая с народами Центральной Азии и областей Туркестана.

Около 104 года до нашей эры умер китайский путешественник Чжан-кянь, принесший в свою страну вести о «Западных странах». Он первым поведал о стране «Даюань» (Коканде), где было много золотого винограда, «небесных» коней и кормовой травы «му-су», на которой паслись чудесные кони Ферганской долины. Впоследствии в Китай были пригнаны первые табуны туркестанских скакунов, а семена травы «му-су», посеянные возле богдыханского дворца, дали обильные всходы. Тогда же в Китае были посажены и первые виноградные черенки, привезенные из Коканда. В богдыханском саду прижились вишни Кана (так китайцы называли область Самарканда), доставленные в Китай в VII веке.

Где-то в Бухарском оазисе, неподалеку от Катта-Кургана, в VII веке нашей эры стоял древний город Фумо, или Хэ, входивший в состав страны Малый Каягюй. Он находился на скрещении великих торговых путей, что было видно из стенной росписи фумосского дворца. На четырех стенах здания — возможно, караван-сарая — были нарисованы изображения ханов Средней Азии, владык Индии и Китая.

Туркестанские мастера были очень искусны. В 424 году нашей эры люди, приехавшие в Китай из страны Большой Юечжи, столица которого находилась в Хиве, обучили китайцев изготовлению цветного стекла.

Рыжие и голубоглазые обитатели страны хягасов ходили в одеждах из собольих и рысьих мехов. Татуированные воины отважно сражались с уйгурами, покушавшимися на завоевание страны хягасов. Любопытны дальние торговые связи этого народа. Один раз в каждые три года из страны Даши к хягасам приходили караваны с драгоценными аравийскими тканями. Хягасы настолько прославились в Китае, что по приказу одного из богдыханов было создано изображение «государя хягас» и составлено описание хягасской державы, простиравшейся от Енисея и Оби до Восточного Туркестана и предгорий Тянь-Шаня. Из уст хягаса Чжуву Хэ-со (Меткий Левша), побывавшего в Китае, китайские ученые узнали о быте и занятиях людей этой державы, обитавших в войлочных шатрах и ловивших рыбу на осетровых реках.

В рукописях и книгах историков Китая написано о стране Шивей, располагавшейся, очевидно, в верховьях Амура и Забайкалье. Это область суровых снегов и вместе с тем обиталище дорогих соболей. Шивейцы носили одежду, сшитую из рыбьих кож и на зиму уходили в подземные жилища. Некоторые ученые отождествляют с шивейцами тунгусов.

Иакинф поведал об обширных международных связях Китая. Китайцы еще в V–VI столетиях нашей эры знали об обитателях Северной Америки, которую они называли страной Фузан. Есть на первый взгляд фантастическое, повествование путешественника Хой Шеня, который в 502 году нашей эры явился к императору Ю-фи и доложил ему сведения о Фузане и его жителях. Сведения эти были записаны и впоследствии обработаны знаменитым ученым Ма Дуань-линем. Неважно, побывал ли сам Хой Шень в стране за великим морем. Известно другое: китайцы имели точное представление о пути в Америку через Алеутские острова и Аляску.

К 636 году относится свидетельство летописи о далекой стране Канг-Танг на самом юге Тихого океана.

В 97 году нашей эры путешественник Гань Ин сумел дойти из Китая в страну Тяочжи, к западному Великому морю (Средиземное море). Он расспросил корабельщиков о дальнейшей дороге в римские владения, и те сказали ему, что Великое море пространно, плыть по нему трудно и путники часто заболевают тоской по родине. Гань Ин, достигший Средиземного моря, вероятно через Иран, повернул обратно в Китай. «В прошлое время никто из китайцев не проникал так далеко», — замечает летописец. По возвращении на родину Гань Ин подробно описал страны, посещенные им во время похода.

В 166 году нашей эры в гаванях Аннама появился корабль из далеких стран. На нем следовал в Китай посланник западного властелина Ань-туня с подарками, состоявшими из слоновой кости, панцирей черепах и рогов нарвала. В VII веке китайцы принимали у себя посланников калифа Османа, зятя Магомета. В связи с этим посольством китайские летописцы занесли в свои книги удивительные сведения, из жизнеописания Магомета, свидетельства о походе арабов На Византию и Ново-Персидское царство.

Византия и Индия, Кашгар и Персия, Аравия и далекие острова Южного океана — вот откуда протягивались в древний Китай нити политических и торговых связей. На службе у китайского правительства в VII веке состоял алхимик Лугаидо, родом из Восточной Индии. Зверинцы богдыханских дворцов пополнялись живыми сокровищами: «говорящими птицами», львами, леопардами, «птицами-верблюдами», яками, зубрами, слонами. Золото, горный хрусталь, агат, самоцветы, шкуры львов и барсов, соболя и куницы, кораллы и страусовые перья — все это доставлялось в Китай из самых далеких стран.

Вот что можно прочитать в летописях, открытых Бичуриным в тиши пекинских библиотек и столь тщательно переведенных им.

Питая глубочайшее уважение к китайскому народу, его наукам и словесности, Иакинф сделал много для изучения китайского языка в России. В годы, когда его пальцы впервые прикасались к железным бестужевским четкам, он открыл училище китайского языка в Кяхте, а затем составил китайскую грамматику для кяхтинских учеников. Иакинф работал также над китайско-русским словарем.

Вырываясь на время из-под надзора монастырского начальства, Иакинф совершал путешествия в Забайкалье, уже знакомое ему по поездкам в Китай. Там он собирал редкие монгольские и тибетские книги в бурятских монастырях предметы восточного искусства. Часть этих коллекций хранится сейчас в научных учреждениях Академии наук СССР.

В 1831 году Иакинф составил очерк Байкала. Этот труд был отправлен А. С. Пушкину для альманаха «Северные цветы». Известно, что А. С. Пушкин высоко ценил знания Бичурина и получал в подарок от него книги с авторскими надписями.

Умер Иакинф Бичурин в 1853 году в келье Александро-Невской лавры в нищете и одиночестве. В уважение к его заслугам на скромном памятнике наряду с русской надписью были начертаны китайские письмена, которые гласили: «Постоянно прилежно трудился над увековечившими его славу историческими трудами».

На Соломбальском кладбище в Архангельске затерялась скромная могила с прахом одного из замечательных русских мореплавателей. Имя его сравнительно мало известно, хотя он оставил заметный след в истории русских морских походов.

Речь идет о Григории Ивановиче Никифорове.

Начало деятельности Никифорова относится к 1805 году, когда он получил звание штурманского помощника 14-го класса. С того времени почти 50 лет подряд он провел на морях и океанах, совершив 56 морских плаваний и два кругосветных путешествия.

Он участвовал и в военных сражениях. Одно из них было в 1807 году в Дарданеллах. Никифоров служил тогда помощником штурмана на корабле «Твердый» в эскадре известного флотоводца Сенявина. Спустя 20 лет он принимал участие в знаменитой морской битве при Наварине на корабле «Азов».

Что касается кругосветных плаваний, то самым замечательным из них было первое.

В 1817 году выдающийся русский мореплаватель и ученый Василий Головнин повел шлюп «Камчатка» из Кронштадта к берегам Северо-Западной Америки. Григорий Иванович Никифоров был на «Камчатке» штурманом. Он побывал в портах Бразилии, обошел мыс Горн и, прибыв в Петропавловск-на-Камчатке, повел шлюп вдоль гряды Алеутских островов.

Большой остров Кадьяк у берегов Аляски был в то время одним из главных поселений Русской Америки. Опытный штурман принял участие в исследованиях, которые проводил Головнин. Григорий Никифоров по поручению Головнина закончил подробную опись Чиниатского залива и Павловской гавани на острове Кадьяк. Об этом упоминает Головнин в своих записках.

«Камчатка» посетила столицу русских владений в Северо-Западной Америке — город и порт Ново-Архангельск на острове Баранова (Ситха). Оттуда корабль направился к берегам Калифорнии, где в то время существовала русская крепость Росс.

Сандвичевы (Гавайские) острова, коралловые острова Полинезии, Филиппины, остров Св. Елены — таков был обратный путь «Камчатки» к берегам родной земли. Во время этого исторического плавания Никифоров принимал участие в работах по описи приметных земель в Тихом океане.

Второе плавание вокруг света Никифоров совершил в 1821–1824 годах. В то время он был старшим штурманом 28-пушечного шлюпа «Аполлон». На борту корабля в числе ученых морских офицеров находился будущий декабрист Михаил Кюхельбекер.

Григорий Никифоров вновь увидел берега Русской Америки.

«Аполлон» целое лето нес крейсерскую службу у берегов Южной Аляски, охраняя русские владения от американских и английских пиратов. Русские моряки выяснили, что американцы не только подстрекали мирных индейцев к выступлениям против русских, но и доставляли индейским старшинам порох, пушки и ружья. Наглость пиратов дошла до того, что они однажды построили в русских владениях на Аляске свою крепость и подняли над ней флаг Соединенных Штатов Северной Америки.

Борясь с наглыми пришельцами, команда русского корабля не забывала о своих задачах по исследованию побережья и вод Русской Америки. Была произведена опись берега Южной Аляски и сделаны астрономические определения. Старший штурман Никифоров принимал участие в этих работах. «Аполлон» возвратился в Ново-Архангельск, передав охрану побережья команде корабля «Крейсер».

Нелишне заметить, что на борту «Крейсера» находились такие известные впоследствии люди, как будущий великий флотоводец Нахимов и декабрист Дмитрий Завалишин.

…В 1843 году заслуженный мореход Никифоров, имевший в то время уже чин полковника, был назначен управляющим беломорскими маяками. В то время ему было уже 62 года.

Несмотря на почтенный возраст, Никифоров продолжал плавания в Белом море. Каждой весной смотрители беломорских маяков встречали своего начальника. Никифоров не только осматривал маяки, но и производил исследовательские работы, определяя по приборам местоположение своего корабля «Полярная звезда». Во время одного из таких плаваний он заболел и скончался вскоре после возвращения «Полярной звезды» в Архангельск, в 1853 году.

Архангельские газеты и петербургский «Морской сборник» почтили память героя Дарданелл, Наварина, исследователя Океании, Берингова и Белого морей.

Гарнизон Петропавловска-на-Камчатке заметно встревожился, когда в феврале 1854 года фельдъегерь привез с зимней почтой эстафету: Англия и Франция, очевидно, в скором времени будут воевать с Россией.

Тревога усилилась, когда в марте, ранее всех сроков, в Авачинской губе бросил якорь корабль американского китобоя. Китобой привез в Петропавловск письмо из Гонолулу, от короля гавайского Камехамехи III. Король, памятуя о дружбе своих предков с русскими, предупреждал начальника Камчатки, старого моряка Завойко, что англо-французская эскадра летом намеревается напасть на Петропавловск. Полуостров мужественно приготовился к обороне.

В это же время в Иркутске деятельно разрешался столь назревший «амурский вопрос» и губернатор Восточной Сибири Н. Н. Муравьев приступал к снаряжению экспедиции на Амур. На Сахалине уже успел побывать Буссэ. На берегах Шилки уже были построены канонерки. И тогда же фрегат «Паллада», шхуна «Восток» и транспорт «Двина» — эскадра Путятина, дымя, продвигалась к Японскому морю.

Далеко от Амура, в деревянных городках угрюмой Тобольской губернии, томились на поселении декабристы. Они с жадностью ловили известия о назревавших на Востоке событиях. Еще в октябре 1853 года Николай Бестужев — вечный искатель, изобретатель, бывший моряк и историограф флота — писал Дмитрию Завалишину в Читу: «Меня оживили добрые известия о славных делах наших моряков, но горизонт омрачается. Не знаю, удастся ли нам справиться с англичанами и французами вместе, но крепко бы хотелось, чтобы наши поколотили этих вероломных островитян за их подлую политику во всех частях света…» Бестужеву нельзя было отказать в пророчестве. Это письмо предвосхищало камчатские события.

В мае 1854 года Муравьев поплыл вниз по Амуру. Но за двенадцать дней до этого события Владимир Штейнгель, сидя в Тобольске, писал большое послание Ивану Пущину в Ялуторовск. «…Из Иркутска сюда есть известие. Уже пишут, что Николай Николаевич отправится по Амуру», — сообщал он в этом письме.

Почему Дальний Восток был так близок сердцу Штейнгеля?

Сын камчатского чиновника, моряк, нищий барон, служивший за кусок хлеба в Охотске, Штейнгель знал все горести жизни на тихоокеанской окраине, но горячо любил воспитавший его край. Он знал в лицо многих камчатских и аляскинских мореходов, зверобоев: мичман Гаврила Давыдов, прославивший себя стремительным походом на Сахалин в 1806 году, был его другом.

Впоследствии Штейнгель, укрывшись под псевдонимом Тридечного (от английского «deck» — «палуба»), напечатал в «Северной пчеле» три фельетона о Русской Америке.

Посмотрите, как он засыпает письмами Пущина! Штейнгель — Трехпалубный пишет сухопутному Пущину о делах, которые волнуют сердца истых моряков.

Штейнгель выражает удовлетворение тем, что «добрый старец» Петр Рикорд, бывший начальник Камчатки и человек, вырвавший своего друга Головкина из страшного японского плена, назначен оборонять Кронштадт и Петербург от англичан. («Это истый моряк и не ударит в грязь лицом!» — восклицает Штейнгель.)

18 июня он снова пишет туда же, в Ялуторовск. Штейнгель радуется муравьевскому походу и предрекает: «На Восточном Тихом океане открывается сцена деятельности для России, с которой можно далеко идти. Меня радует перед отходом, что фантазия моей юности начинает сбываться. Если правда, что в Соединенных Штатах заказан и строится 90-пушечный винтовик, как бы хорошо провесть его в Ново-Архангельск. Дай бог, чтобы Николай Николаевич успел занять гавань, о которой вы мне, помните, писали, что найдена южнее устья Амура…»

Тут приходится поневоле изумляться. Пущин, штатский человек, на море не бывавший, не только проявляет интерес к Амуру, Камчатке и аляскинским делам, но кое-что знает даже больше Штейнгеля, годами когда-то наживавшего себе цингу в Охотске!

А Штейнгель через девять дней снова доносит Пущину: в Тобольск приехал сын иркутского прокурора, привез письмо и передал подробности отплытия флотилии Муравьева. Перед отходом будто бы отказалась работать машина парохода. Но в июле Штейнгель торжествующе сообщает, что прокурорский сын, на его взгляд, действительно заслуживает клички «Критянина», которой не зря наградил его Пущин (жители Крита в древности считались отчаянными лжецами): паровой корабль Муравьева исправен, сам Муравьев уже достиг развалин древней русской крепости Албазин на Амуре, все в порядке. Штейнгель радуется, что слухи о появлении англичан в устье Амура оказались ложными.

«Не бойтесь бледности похода Николая Николаевича, — убеждает Штейнгель Пущина. — На Восточном океане, или лучше на Тихом море, гам могут со временем совершиться великие события под русским флагом — и он будет все-таки началоположником…»

И снова письмо Пущину и очень важное сообщение о нем: китайские мандарины — «соседи» — беспокоятся, делают запрос на Кяхту: правда ли, что Муравьев уже проплыл Амур? «После утвердительного ответа замолчали».

Через месяц Пущин опять распечатывает новое письмо из Тобольска. На этот раз Штейнгель пишет:

«…О нашем Востоке, Амуре, Камчатке, Америке очень часто помышляю. Мне кажется, можно было бы усилить Путятина винтовиками[3] из Нью-Йорка или Бостона…»

Не забудьте, что Штейнгелю в 1854 году шел семьдесят второй год. В такую пору жизни, когда слабеет сердце, тускнеют орлиные глаза моряка, болит натруженное каторгой тело, Штейнгель с юношеским восторгом спешит известить друга о своем восхищении событиями на Камчатке:

«…Вероятно, вы теперь от самого героя, князя Максутова, знаете, чем ознаменовался английский поиск на Камчатке, и уже, конечно, обстоятельнее нас, и, верно, порадовались. Я той веры, что на Амуре должен быть флот и тогда Англия поплатится китайской и индейскою торговлею. Положим, что это случится и после дождичка в четверг, но мне так сдается, что этот дождик не запоздает…»

Так престарелый Штейнгель и тоже седой Пущин, которому шел тогда шестой десяток, с юным пылом воспринимали вести с Амура и далекого, но родного их сердцам полуострова на самом краю России.

Этого, однако, мало. 16 июня в Томске сидел с гусиным пером в руке Гавриил Батеньков, бывший воспитанник «военно-сиротского отделения» в Тобольске, инженер и поэт, узник равелинов, двадцать лет не видевший солнца. Он писал Пущину:

«…Летят, летят на крылах ветряных…»

Или:

«…Плывут, плывут, плывут…»

Кому посвящены эти строки? Лебедям, стаям иных птиц? Нет, Батеньков пишет о движении шилкинской флотилии к устью Амура!

Пущин, сорвав печать с письма Батенькова от 22 августа, прочел:

«Аргонавты совершили свое странствование благополучно и овладели Колхидою… Жду от Свербеича[4] обстоятельной реляции, а сам не берусь анализировать сего Агамемноновского или по крайней мере Пизарровского дела в XIX веке. Это потому, что я довольно пристрастен, по званию не имеющего чина поэта (разумеется, на Геликоне), как к геройству, так и лично к герою. Пошлая проза ничего не выразит, а все же браво!»

Так подслеповатый, почти глухой старик, сидя в Томске, выражал свои чувства в письме к другу и соратнику. Воспитание чувств — большое дело. Неравнодушие, горение Батенькова не случайны, как не случаен и пыл Штейнгеля.

Батеньков вспоминал, что первое, о чем он сам прочел ребенком, было описание Трафальгарской битвы. Работая в Сибири еще при Сперанском, инженер искал пути вокруг Байкала, сделал план топографической съемки Сибири, изучал границу с Китаем, решил задачу прокладки путей к Тихому океану. В кругу декабристов Батеньков предлагал во время восстания превратить ненавистную Петропавловскую крепость в твердыню революции, «поместив в ней городскую стражу и городской совет…». Храбрец, пятнадцать раз раненный в наполеоновскую войну, чудом оставшийся в живых, старик жил в 1854 году за Томском в лесном доме, разводя цветы. Но и тогда не остался равнодушным к судьбам родины.

Те же чувства владели и Сергеем Волконским в Иркутске. Через двадцать дней после того, как Батеньков отослал свое первое письмо в Ялуторовск, на берегу Ангары было написано новое послание Пущину. Таинственный вестник не замедлил доставить и это письмо.

«Ты желаешь знать, что происходит у нас на Востоке; плавание началось 17 мая… плавание и сношение с туземцами благополучное. Дай бог полного успеха предприятию, великого последствиями…» — писал бывший смертник и нерчинский каторжанин.

В конце августа от Волконского пришло новое письмо на имя Матрены Мешалкиной. Нам это имя ничего не говорит, но почему-то жившей в Ялуторовске Мешалкиной сообщалось:

«…Подробно положительно о совершившемся столь удачно плавании не имею достопримечательных сведений, многие возвратились мимоездом и видел их мельком. Но дело велико последствиями…»

Все дело в том, что Матреной Мешалкиной был… сам Пущин.

Декабристам при пересылке писем не раз приходилось прибегать к таким ухищрениям. Матрена Михайловна Мешалкина была прислугой в доме Пущина, и нередко письма шли на ее имя — в том случае, если люди, передававшие их, считались не вполне надежными. Обилие писем к Пущину в 1854 году заставляло его принимать меры предосторожности.

В сентябре в Ялуторовск снова пришло послание из Иркутска. Два моряка из эскадры адмирала Путятина — Савич и Крюднер, остановясь в Ялуторовске, заглянули к Пущину. Вот отрывок из письма Сергея Волконского:

«…Разговор об итоге Амурской экспедиции, о снаряжении и видах новой экспедиции по Амуру, подробные итоги и предположения плавания Путятина и все, что относится до нашей рекодорожной — от устьев Амура до Императорской гавани, — так занимательно, что взял с них слово, чтобы известный стратегический пункт Ялуторовска не миновали и хоть несколько часов у тебя и у вас отдохнули и потешили своими рассказами…»

Итак, Пущин видел участников похода Путятина, беседовал с героем обороны Камчатки (о Максутове подробнее мы скажем ниже). В «стратегический пункт» в Ялуторовске летели не только письма, но и приходили свидетели и участники русских дел на Дальнем Востоке.

Матрену Мешалкину вновь извещает из Иркутска Сергей Трубецкой.

«…Новостей много, — восклицает он. — Генерал приехал, донесение о Амурской экспедиции принято в Питере отлично, награждены Корсаков, Казакевич, Невельской — следующими чинами велено представить всех участвующих, нижним чинам дано по три рубля серебром на человека, дозволено генералу ехать в Петербург и тогда, вероятно, получит награждение — когда поедут неизвестно, поедет ли крестник с ним — неизвестно, но им очень довольны по данному ему поручению — и представили к чину…»

Крестник — не кто иной, как сын Сергея Волконского, Михаил. В то время он находился под начальством губернатора Муравьева. Крестный сын А. Пущина ездил осматривать, поселения на реке Мае и делать обследования тракта от Якутска до порта Аян на Охотском море. В августе Муравьев послал его на Амур для предварительных работ по устройству первых крестьянских поселений вдоль течения великой реки.

Известный естествоиспытатель Г. И. Радде (1831–1903), посетив Забайкалье, провел значительные исследования в бассейнах Ингоды, Онона и Аргуни, совершил восхождение на вершину Сохондо.

В Восточную Сибирь он прибыл в составе большой экспедиции Русского географического общества.

В 1855 году Г. И. Радде был занят работами на Байкале. Путешественник обошел на большой лодке северо-западный берег озера от истока Ангары до оконечности Байкала, а оттуда стал спускаться к югу для того, чтобы достичь мыса Туркинского. Таким образом, ученый исследовал большую часть западного и восточного побережий «славного моря», потратив на это три летних месяца. Он выяснял особенности строения гранитных и сиенитовых берегов.

На участке от Ангары до Ольхонского пролива Г. И. Радде установил наличие крутых обрывов, казавшихся бездонными, так как они уходили на огромную глубину. Он открыл источники на дне Байкала, отметил колебания уровня озера и произвел ряд других исследований. Затем Г. И. Радде поехал на Гусиное озеро, где с успехом наблюдал осенний перелет пернатых. Уже в конце 1855 года натуралист составил краткое описание своей поездки вдоль берегов Байкала.

Только после этого, в 1856 году, Г. И. Радде пустился в поход к горному узлу Сохондо с его отвесными порфировыми стенами. Старый эвенк и несколько забайкальских казаков согласились сопровождать ученого к вершине Сохондо, почти всегда закрытой облаками. Туземцы верили в то, что на высях Сохондо обитает грозный дух гор.

Путники шли долиной речки Агуцакан, стесненной с обеих сторон горами.

Сначала их путь лежал через пышные зеленые луга. На высоте четырех тысяч футов начались болота. Здесь был мир высокогорной тундры. Среди густых мхов и зарослей брусники блестела вода многочисленных родников.

Лишь на третий день Г. И. Радде удалось подняться на второй огромный горный уступ, усеянный глыбами гранита. На террасе светились два небольших озера. Гранитный венец Сохондо был расположен на 1500 футов выше этих водных зеркал, к которым он и низвергался крутой, почти отвесной стеной. По камням, покрытым лишайниками, путники добрались до главной вершины Сохондо.

Во время этого похода ученый собирал данные о границе распространения растений на склонах Сохондо, изучал животный мир горных высот. Так, Г. И. Радде рассказал о сеноставках, альпийских воронах, сусликах, белых куропатках, сохондской форели. Восхождение на Сохондо завершилось благополучно, хотя во время подъема раздавались удары грома и сверкали молнии.

В том же, 1856 году Г. И. Радде двинулся из Иркутска к Яблоновому хребту, пересек его, переправился через Ингоду и вышел к голубому Онону. Опираясь на казачий пост Кулузутай, натуралист предпринял несколько поездок по степям Даурии.

Г. И. Радде посетил впадины Зун-Торей и Барун-Торей, превращавшиеся во время дождей в большие водоемы.

Там ученый видел огромные скопления птиц саджей с перьями песчаного цвета, украшенными богатыми узорами. Саджи прилетали в даурские степи из Китая очень рано, еще до таяния снега. Когда снег сходил, они поселялись в углублениях среди солончаков и выводили в этих ямках птенцов ранее, чем все другие перелетные птицы. Позднее Г. И. Радде проследил появление саджей в Западной Европе, когда их стаи, пролетев над Туркестаном, Каспием, Кавказом, Дунаем, достигали Германии и острова Гельголанда.

Путешественник описал область нагорной равнины, лежащей между верховьями Газимура и рекой Онон-Борзя. Там нередко встречались джигетаи, приходившие из пустыни Гоби. Г. И. Радде провел по Онон-Борзе северную границу распространения антилоп, которых осенью видел на Аргуни стадами в 3–4 тысячи голов. Будучи неплохим рисовальщиком, натуралист заполнял альбом набросками животных и растений. Он собрал богатые зоологические коллекции.

Весной 1857 года Г. И. Радде прибыл в Читу, где стал готовиться к экспедиции на Амур. Его спутниками были три забайкальских казака и подросток-эвенк Иван. Прибыв на Шилку, они сплотили сорок надежных сосновых бревен и разместили на них припасы, промысловых собак и экспедиционное имущество.

44 дня странствовал Радде на этом плоту по системе Амура и наконец выбрал привольное место у Бурейских гор, в области диких лоз и ореховых деревьев. Решив остаться на зимовку, исследователи построили теплый дом с большой китайской печью, успели завести огород. Г. И. Радде подружился с местными эвенками-бирарами; они, как только могли, старались помочь исследователю.

Испытывая огромные трудности, следопыт амурских дебрей прожил с двумя забайкальцами 20 месяцев в диких Бурейских горах. Он изучал местный климат, собирал шкурки животных и птиц, бабочек. Среди последних попадались виды, присущие Восточной Индии.

Вскоре Г. И. Радде удалось основать на Бурее первое поселение. Туда прибыли 24 семьи сибирских казаков. Новый поселок был назван в честь Радде.

В начале 1859 года исследователь возвратился в Читу.

После отдыха в Чите неутомимый натуралист вновь поспешил к Сохондо, чтобы еще раз произвести наблюдения за границей распространения растительности. Затем Г. И. Радде поднялся на самую высокую точку берегового Байкальского хребта — Хамар-Дабан. Там он нашел крест с надписью «1831» и отметку высоты над уровнем Байкала: «5763».

По пояс в снегу исследователь прошел большой ледник Мунку-Сардык в Саянах, исследовал долины Иркута и Оки, открыл самоцветы близ берегов Слюдянки, побывал в ряде других мест Восточной Сибири.

В начале 1860 года амурские, забайкальские и восточносибирские коллекции Г. И. Радде были переданы Академии наук в Петербурге. А спустя три года было издано двухтомное описание путешествия ученого. За отчет о своих научных работах Г. И. Радде получил Демидовскую премию Академии наук.

Академия наук СССР хранит в своих архивах «Дело» о походах натуралиста по Восточной Сибири и областям, лежащим за Байкалом. Но не исключено, что неизвестные материалы этого времени могут быть найдены и в архиве Кавказского музея, директором которого был Г. И. Радде после его сибирских путешествий.

В 1857 году Петр Семенов, впоследствии получивший к своей простой фамилии гордую приставку «Тян-Шанский», закончил исследование Небесных гор.

За год до этого, прибыв в город Верный (ныне Алма-Ата). П. П. Семенов познакомился с такими знатоками Семиречья, как Михаил Хоментовский и Василий Обух. Первый был начальником Заилийского края и «приставом Большой орды». Надо сразу оговорить, что звание это не имело ничего общего с полицейской должностью. «Пристав Большой орды» заведовал делами казахов Семиречья. Блестяще образованный полковник М. М. Хоментовский считался первым русским исследователем, видевшим берега Иссык-Куля.

Храбрый русский офицер Василий Обух был первым метеорологом Верного; впоследствии он прославил себя как ученый и воин и окончил свою жизнь на штурмовых лестницах под стенами Ташкента.

Встречался П. П. Семенов и с Чоканом Валихановым.

Семенов рассказывал всем этим людям, что еще совсем недавно он беседовал в Потсдаме с великим Александром Гумбольдтом и тот сказал русскому гостю, что не хочет умереть до тех пор, пока на его рабочий стол не ляжет камень, отколотый от скал Тянь-Шаня.

Семенов горел благородным рвением увидеть громады Тянь-Шаня. Его мечта осуществилась, когда в августе 1856 года он достиг восточного берега Иссык-Куля, где перед взором путешественника возникли горные цепи, блиставшие вечным снегом.

Семенов уже тогда определил важное географическое положение озера Иссык-Куль: по словам ученого, оно находилось на равном расстоянии от Обской губы, Бенгальского залива, Черного и Желтого морей. Сопровождавшие Петра Семенова топографы Вараксин и Яновский произвели съемку восточной части озера.

Вслед за этим в том же 1856 году П. П. Семенов совершил поход в верховья Чу. Вызвано это было тревожными сведениями о нападении грабителей на русский караван, шедший из Верного в Ташкент. В Верном немедленно был собран отряд для наказания барантачей.

Четыреста казаков при двух орудиях и ракетных станках, казахские джигиты и проводники вышли в самом конце сентября из ворот Верного. С отрядом следовали П. П. Семенов, М. М. Хоментовский, В. В. Обух и Чокан Валиханов. Они прошли через перевал Кастек в долину реки Чу, в том месте, где река делала крутой поворот.

Отряд продвигался только ночами. В одну из таких ночей экспедиция, миновав ущелье Буам, прошла под пушками, глядевшими с глинобитных стен кокандской крепости Токмак. Русские всадники достигли западного берега Иссык-Куля и увидели кочевья киргизов сары-багишей, еще зависевших от власти Коканда. Семенову и его спутникам удалось установить вполне дружеские отношения с сары-багишами, и они впоследствии помогли отряду пробраться через два снежных хребта обратно в Верный.

Экспедиция произвела первые съемки местности к северу и югу от берегов Иссык-Куля. П. П. Семенов установил, что река Чу вовсе не вытекает из озера Иссык-Куль, как думал об этом известный немецкий ученый Карл Рихтер, считавшийся непревзойденным знатоком географии Центральной Азии. Исследователи отыскали место, где Чу ближе всего подходила к озеру. Чокану Валиханову удалось тогда же подняться на высоты Тянь-Шаня по реке Джиргалан.

Во время путешествия 1856 года Валиханов записал великое эпическое произведение киргизского народа «Манас», нашел следы древних «чудских копей», собрал коллекции птиц и насекомых. Чокан вел дневник поездки на Иссык-Куль.

Отряд возвратился в Верный прямым путем, пролегавшим через два горных хребта и высокие, занесенные плотным снегом перевалы Алатау.

Русские люди впервые прошли по этим горным тропам, пользуясь советами и помощью сары-багишей. Из Верного Петр Семенов вскоре поспешил в Копал, откуда ему удалось проехать в Кульджу, где тогда побывал и Чокан Валиханов, составивший описание Западного Китая и Кульджи.

…Наступил 1857 год, и Петр Семенов, склонившись над руслом теплого источника, торжественно отколол несколько образцов пород от древних скал Тянь-Шаня.

Давняя мечта путешественника сбылась! Во время этого похода исследователь проник в Тянь-Шань через проход Санташ и Заукинский перевал. Там, с высоты около четырех тысяч метров, Семенову открылся вид на обширное плоскогорье, усеянное озерами, лежавшими в оправе из чистых снегов.

Река Зауку протекала между двух высокогорных озер, грохоча по каменным грядам. Неподалеку от Заукинского, перевала зарождалась Сырдарья, известная там под именем Нарына. Первым из европейцев достиг П. П. Семенов истоков одной из великих рек Средней Азии. Углубившись затем в самое сердце горной страны, он увидел заоблачную вершину горы Хан-Тенгри, в ледниках которой начинался один из притоков Тарима.

Путешественник один за другим исследовал 23 горных прохода в Тянь-Шане, в том числе Зауку, Кок-Джар, Текес. Семенов сравнивал Алатау с Альпами, Джунгарский Алатау с Пиренеями, весь же Тянь-Шань, по мнению ученого, по высоте своей не уступал Кавказу.

Наблюдая флору Тянь-Шаня, Петр Семенов находил в ней черты, роднящие ее с растительным миром Гималайских гор.

Сопровождавший исследователя-художник П. М. Кошаров из Томска рисовал виды Тянь-Шаня, типы населения, одежду и утварь казахов и киргизов. Работы П… М. Кошарова перекликались с малоизвестными рисунками Чокана Валиханова того времени, например с портретами Бурумбая, верховного манапа рода киргизов-богинцев, кочевавших в окрестностях Санташа и Зауку. Богинцы изъявляли Семенову чувства дружбы к русским и просили о русском подданстве. Сам манап Бурумбай выезжал навстречу Семенову к горному перевалу, приглашая путника в свой замечательный сад в долине Зауку. Семенова принимал с почетом также и предводитель казахской Большой орды — султан Тезек, сын Сюка, внук Адиля и правнук хана Аблая. Впоследствии полковник русской службы Тезек-торе связал себя узами родства с Чоканом Валихановым.

В 1857 году Тезек собрал 800 казахских джигитов и приказал им сопровождать в качестве почетного конвоя П. П. Семенова во время его путешествия по Тянь-Шаню.

Дружба русского путешественника с просвещенным казахским султаном особенно окрепла после необычного случая с Тезеком.

Один из личных врагов Тезека захватил его в плен, заковал в кандалы и увез в заточение в район Заилийского Алатау. Тогда П. П. Семенов обратился за помощью к манапу Бурумбаю и к дружественно настроенным русским богинцам. Они собрали в кочевьях, подчиненных Бурумбаю, вооруженный отряд и двинулись на помощь Тезеку. Вскоре тот был освобожден из плена.

Даже враждовавшие с богинцами кокандские данники — сары-багиши в 1857 году высказывали П. П. Семенову чувства дружбы и уважения, несмотря на то, что он дружил со злейшими врагами сары-багишей — богинцами, состоявшими под началом Бурумбая.

Пребывание экспедиции П. П. Семенова, М. Хоментовского, В. Обуха и Чокана Валиханова в 1856–1857 годах на Тянь-Шане значительно содействовало улучшению отношений между местными кочевниками, которые видели в русских бескорыстных доброжелателей и мудрых советников.

П. П. Семенов не раз был гостем Умбет-Алы, сына Урмана — предводителя сары-багишей. Прошло всего каких-нибудь три года после этих встреч в Тянь-Шане, и Умбет-Алы сам стал просить о русском подданстве.

Во время похода отряда М. М. Хоментовского и В. В. Обуха была покорена крепость, построенная султаном Таучубеком в долине реки. Чу, за первым горным хребтом от Верного. По указке кокандского Худояр-хана этот султан не раз тревожил своими набегами молодой Верный, и В. В. Обуху, Г. Н. Потанину и М. М. Хоментовскому нередко приходилось укрощать его с помощью сотни казаков и ракетной батареи.

После похода П. П. Семенова в Тянь-Шань произошло знаменательное событие. Еще при первой встрече с Чоканом Валихановым Семенов подарил «принцу кайсацкому» известную книгу Карла Риттера, посвященную землеведению Азии. В то время Гумбольдт и Риттер уделяли большое внимание Тянь-Шаню. При этом П. П. Семенов сообщил, что в Тянь-Шань со стороны Индии должны будут пройти два немецких географа — братья А. и Г. Шлагинтвейты.

Адольф Шлагинтвейт исчез в Кашгаре, не достигнув Тянь-Шаня. Узнав об этом, П. П. Семенов начал настаивать, чтобы на поиски отправили сведущего и отважного человека в Кашгар из Заилийского края. Выбор Семенова пал на Чокана Валиханова, и с этого началась уже особая история замечательного пути Чокана через Заукинский перевал и Теректы в город чудес — глинобитный Кашгар, где, как вскоре оказалось, был казнен Адольф Шлагинтвейт.

Поход П. П. Семенова в Тянь-Шань дал замечательные итоги, совершившие переворот в географической науке того времени. В частности, было опровергнуто распространенное среди ученых Западной Европы убеждение А. Гумбольдта о том, что в Тянь-Шане существуют действующие вулканы. Русский естествоиспытатель собрал обширные научные материалы по географии Тянь-Шаня и Заилийского края, в чем ему помогали люди, Среди которых были Чокан Валиханов, В. В. Обух, переводчик верненского отряда А. И. Бардашев, Г. Н. Потанин, М. Хоментовский.

П. П. Семенов-Тян-Шанский тепло отзывался об этих людях — героях чудесного Заилийского края, разделявших с ним не только опасности и тревоги трудных дорог, но и радость открытий, совершенных ими в самом сердце Тянь-Шаня.

Взгляните на портрет Северцова, принадлежащий кисти Тараса Шевченко. Пытливый взгляд, большое, сильное лицо со следами от ударов узорчатых кокандских сабель…

В 1857 году Николай Алексеевич Северцов (1827–1885) совершил одно из своих значительных путешествий в пределах нынешнего Казахстана. К этому времени он успел получить большую научную подготовку. Магистр зоологии, член Общества испытателей природы, знаток жизни горных орлов и грифов, Николай Северцов обладал обширными и многосторонними знаниями.

Большое влияние на Северцова оказал Григорий Карелин, неустрашимый исследователь Туркмении и Казахстана, с которым Северцов в пятый раз виделся в 1845 году. «…С тех пор Средняя Азия сделалась научной целью моей жизни», — рассказывал впоследствии Н. Северцов.

…Поход начался весной 1857 года. Выехав из Петербурга, Н. А. Северцов прибыл в Оренбург, откуда поспешил к Эмбе, продвигаясь вдоль рек Илек и Темир.

В долине Аксу Северцову удалось открыть пласты угля. Близ Карачунгуля, в бассейне нижнего течения Эмбы — возле Манайли, Кайдарага и в других местностях — была найдена нефть.

С Эмбы экспедиция отправилась через Малые Барсуки к берегам Аральского моря и низовьям Сырдарьи. В конце октября 1857 года Н. А. Северцов, ботаник И. Боршов и препаратор И. Гурьянов достигли глинобитных ворот форта № 2 (Казалинск). Во время похода исследователи прошли 2500 верст по территории, которую еще не посещал ни один ученый-путешественник.

Ученый исследовал Мугоджары, бассейн Эмбы, собрал данные об огромном пространстве от Илецка до побережья Аральского моря.

Весной 1858 года Н. Северцов, продолжая свои исследования в Казахстане, отправился из Перовска вверх по Сырдарье. В это время в степи было неспокойно, казахи, обитавшие в Каратау, восстали против ташкентского бека — наместника хана Коканда. Близ Сырдарьи рыскали шайки кокандцев. Вскоре пятнадцать кокандских всадников, напав на Северцова и его спутников, жестоко изуродовали путешественника и увезли с собой. Израненный ученый провел в плену 31 день. Несмотря на, казалось бы, безвыходное положение, в котором находился Северцов, даже в плену он старался продолжать свои исследования.

После осады казахами города Туркестана путешественник получил свободу. В начале 1859 года он вернулся в Петербург.

Во время экспедиции 1857–1858 годов Н. А. Северцов собрал богатые зоологические коллекции, образцы полезных ископаемых Казахстана и множество другого научного материала.

Впоследствии он еще раз побывал в горах и степях Казахстана.

В 1864 году Н. А. Северцова видели в Семипалатинске, Копале, Верном. Оттуда он, присоединившись к Восточному отряду Черняева, вместе с Чоканом Валихановым прошел к Кастекскому перевалу и впервые увидел Тянь-Шань. Северцов присутствовал при закладке русской крепости Токмак в Чуйской долине, участвовал в штурме кокандского города Чимкента, за что получил орден Владимира с мечами.

После присоединения Ташкента к Русскому государству Н. А. Северцов снарядил Туркестанскую научную экспедицию (1865–1868). Он руководил всесторонними исследованиями в горах Каратау, где были открыты золото, свинцовые и железные руды и собраны палеозоологические коллекции, отправлялся из Верного на Иссык-Куль, Нарын, Аксай. Он сделал ценные наблюдения, необходимые для познания геологической истории и строения Тянь-Шаня, открыл новые виды животных и птиц, исследовал рыб высокогорных водоемов.

Н. А. Северцову удалось пересечь Тянь-Шань с юга на север и с запада на восток. После Туркестанской экспедиции ученый снова посетил Семипалатинск, Копал, Аягуз. В Семиречье он проводил наблюдения за пролетом птиц.

Многие из знаменитых ученых трудов замечательного путешественника были посвящены Казахстану, его чудесной природе и богатствам, по-настоящему освоенным лишь в наше время.

Николай Ханыков (1822–1878) посвятил свою сравнительно недолгую жизнь исследованиям стран Востока. Его считали «великим самоучкой»-ориенталистом. В самом деле, в Царскосельском лицее, где учился Н. В. Ханыков, нельзя было получить тех знаний, которые он приобрел путем самообразования. Широта кругозора Ханыкова удивляла признанных знатоков стран Азии.

Когда ему было всего девятнадцать лет, он отправился в Бухару в составе посольства Бутенева и Богословского. По тем временам такое путешествие было не только трудным, но и опасным предприятием. Произошло это в 1841 году, а через два года юный исследователь выступил в печати со своими первыми трудами. Ученый мир сразу же обратил внимание на его произведения «Описание Бухарского ханства», «О населении Киргизских степей» и «Городское управление в Средней Азии». Описание Бухары было вскоре переведено на три западноевропейских языка.

Так «гениальный юноша», как называли тогда Николая Ханыкова, начал свою ученую деятельность.

Твердо решив посвятить свою жизнь изучению стран Востока, Ханыков поехал на Кавказ и поступил на службу в Кавказское наместничество. Это дало ему возможность ознакомиться с жизнью и историей края, бытом кавказских народов.

Вскоре Николай Владимирович стал одним из руководителей Кавказского отделения Русского географического общества. Он исследовал Персидский Курдистан, составил записку о языках и наречиях народов Кавказа, написал ценные труды об изменениях уровня Каспийского моря и о старом русле Сырдарьи.

В 1853–1857 годах Ханыков был российским генеральным консулом в Тавризе. Он хорошо изучил природу и людей части Персии, примыкающей к озеру Урмия. Русский ученый устроил там метеорологическую станцию и установил постоянные наблюдения за погодой.

После пребывания в Персии Николай Ханыков получил должность переводчика в Азиатском департаменте министерства иностранных дел. Но исследователя не удовлетворяла департаментская служба. Он рвался в песчаные просторы Азии.

В 1858 году Н. В. Ханыков возглавил небывалую по размаху Хорасанскую экспедицию Русского географического общества. Она отправилась из Баку и высадилась на южном берегу Каспия.

Русские исследователи вступили в сады шаха Аббаса Великого в Ашрефе, где лишь мраморные развалины указывали на былое великолепие дворцов. Белые руины были окружены кипарисами и лимонными деревьями.

В Мазандеране и Астрабаде путешественники изучали местное плодоводство и особенно разведение апельсинов и лимонов. Была обследована также морская фауна побережья Мазандерана. Путешественники измеряли высоту, собирали растения, изучали направления ветров в Астрабадском заливе.

В Тегеране Н. В. Ханыков встретился с шахом персидским. Шах и весь кабинет министров заверили, что они всемерно помогут русской экспедиции выполнить свои научные задачи на земле Персии. Из Тегерана до самого Мешеда русских натуралистов сопровождал почетный конвой — полтораста шахских конников с одной пушкой.

Исследовательские работы Ханыкова и его сотрудников проходили очень удачно. В горах к югу от Астрабада были открыты виды птиц, присущие горам Кавказа. Между Астрабадом и Мешедом — главным городом Хорасана — русские ученые осмотрели бирюзовые копи и места добычи соли. Все время велись работы с точными приборами: исследователи изучали земной магнетизм, измеряли высоты, производили астрономические определения, выясняли геологическую историю недр.

Экспедиция направилась к Герату. Ханыков с увлечением находил и разгадывал надписи на древних памятниках. Знакомясь с племенем хезарэ, жившим на пространстве от Мешеда до самого Кабула, он открыл тайну происхождения этого племени. Хезарэ были потомками узбеков, принудительно переселенных завоевателями около 1397 года в Хорасан из Западного Туркестана.

Прибыв в Герат, путешественники подробно осмотрели реку Герируд, отводы для орошения полей, водопроводы, старинные памятники.

Город Герат называли «Жемчужиной мира». Он сторожил двери Афганистана и Индии. Недаром за два года до похода Ханыкова здесь грохотали английские пушки: англичане воевали тогда из-за «Жемчужины мира» с Персией, стараясь удержать Герат под своим влиянием. Этот город был всегда яблоком раздора между Персией и Афганистаном.

Из Герата русские путешественники отправились в пальмовые рощи Тебеса и подробно обследовали эту цветущую местность. Оказалось, что она была неправильно нанесена на карты прежними исследователями. Только русские съемки определили истинное положение Тебеса. Выяснилось, что он был закрыт горами от холодных ветров со стороны Гиндукуша, но теплый воздух свободно проникал в долину, и здесь даже осенью стояла почти тропическая жара.

На востоке владений Герата через горы пролегала прямая дорога на Кабул, которая была описана когда-то в сочинении Великого Могола Бабура, прошедшего путь от Ферганы до Индии.

Ханыков осмотрел гробницы властителей Герата и спустился в мраморные каменоломни. Оказалось, что в старину здесь добывали благородный белый камень для многих памятников и изваяний. Побывал Ханыков и в городе Керрух, по улицам которого бродили иранские кочевники — джемшиды.

Вернувшись в Герат, начальник Хорасанского похода занялся сбором древних афганских и персидских рукописей и грамот. Он обошел кладбища Герата и зарисовал надгробные надписи, которые впоследствии позволили русским ориенталистам восстановить целые страницы истории эпохи Тимуридов.

Экспедиция провела в Герате зиму 1858/59 года, занимаясь составлением плана города и определением долготы Герата. Выступая из Герата, Ханыков избрал не пройденный до тех пор никем из европейцев путь через Северный Сеистан, юг Хорасана и Кирман. Русские были первыми европейцами, пересекшими в 1859 году безводную пустыню Лют. За ней начиналась малоизвестная персидская область Кирман. Здесь Ханыков вновь осматривал древние памятники. Ученые достигли Иезда и оттуда пошли на Исфаган. На этом отрезке пути были найдены растения, характерные и для флоры Киргизской степи.

Один из участников экспедиции проник в знаменитую пещеру Тафт с ее многоверстными лабиринтами и открыл там свинцовую руду и бирюзу. Возле самого Исфагана было найдено исполинское месторождение глауберовой соли — площадь его была равна шести квадратным милям!

Ханыков обследовал памятники Исфагана — былой столицы Персии, где еще сверкала позолота куполов и кровель древних мечетей. Ученому удалось собрать здесь большое количество восточных рукописей.

Работы экспедиции приближались к концу. 7 июня 1859 года путешественники прибыли в Зергенде, где был размещен лагерь Российской миссии. Ханыков распростился со своими спутниками, оставив при себе магистра Гебеля и топографа Жаринова. Вскоре, пройдя близ восточного берега Урмийского озера, путешественники достигли русской границы.

Итоги Хорасанской экспедиции вызвали радостное удивление петербургских ученых. Ханыков исследовал площадь, равную 350 тысячам квадратных верст! От Астрабада до Герата и от Герата до русской границы было определено астрономически положение ста пунктов.

Еще в Исфагане экспедиции Ханыкова удалось связать свои работы со съемками, произведенными русскими исследователями Персии в 1852 году. Наша страна теперь имела самые обширные и точные сведения о поверхности Персии. Таких данных не было ни у одного из государств Западной Европы.

Но случилось нечто неожиданное. Русское географическое общество не имело в то время никаких денежных средств на подготовку отдельного издания трудов блистательной Хорасанской экспедиции. Не смогло оно и оплатить обработку данных, собранных Ханыковым и его спутниками. Начальник Хорасанского похода был вынужден вследствие этого опубликовать часть своих трудов на французском языке.

Виднейшие географы мира, в том числе ученый-коммунар Элизе Реклю, не раз использовали труды Николая Ханыкова в своих сочинениях. Сам же Ханыков вскоре дополнил собственными сведениями первую часть известной книги К. Риттера «Иран».

Наш очерк будет неполным, если мы не скажем о братьях знаменитого исследователя Хорасана и Герата. Яков Ханыков (1818–1862) был тоже исследователем стран Азии, составителем огромной карты Аральского моря, Хивинского ханства и смежных с ними областей. Младший брат — Александр Ханыков (1825–1853) — был участником революционного общества Буташевича-Петрашевского. Приговоренный сначала к расстрелу, он был «помилован» — приговорен к ссылке в солдаты. Умер он в Орской крепости…

Обессмертивший свое имя Хорасанским походом, Николай Ханыков скончался в 1878 году близ Парижа, где он несколько лет изучал западноевропейские источники о странах и народах Азии.

…Он знал об этих страшных восточных ветрах Джунгарии. Они подступали к горам, на время задерживаясь там лишь для того, чтобы с невиданной силой прорваться сквозь ущелья.

В долине, лежащей между Аягузом и Копалом, ветер зачастую ворочал щебень, разбивал лед, вырывал из земли и поднимал на воздух семена растений. Это был вихрь «эбэ», и его можно было сравнить лишь с порывами ураганов в Патагонии или на мысе Доброй Надежды. Человек, о котором идет речь, трудился над изучением климата Верного, сводил в таблицы данные о средней температуре воздуха в городе, стоящем у подножия Алатау. Употребляя большой отражательный круг Пистора, исследователь производил первые астрономические определения в Семиречье и некоторых местностях Западного Китая.

Это был самоотверженный ученый прошлого столетия Александр Федорович Голубев. Жизнь его была коротка, но вся она прошла под знаком бескорыстного служения русской науке.

В 1859 году капитану А. Ф. Голубеву было двадцать семь лет. На его способности обратил внимание П. П. Семенов, в памяти которого еще не могли изгладиться живые впечатления от недавнего собственного путешествия по Тянь-Шаню.

В качестве одного из руководителей отдела физической географии Русского географического общества П. П. Семенов поручил А. Ф. Голубеву исследовать область, лежащую между Балхашем, Тарбагатаем, Джунгарским Алатау и снежными цепями Тянь-Шаня. Эти работы должны были подготовить математическую основу для составления карт нового края.

Александр Голубев вместе с топографом Мотковым выехали в 1859 году в Семипалатинск и вскоре очутились в Аягузе, Копале и Верном. Из Верного они пошли к реке Чилик, преодолели перевалы Сейрак-Таш, Аир, Киик-Таш и достигли Каркаринской долины.

Путь А. Ф. Голубева совпадал с маршрутами П. П. Семенова и Чокана Валиханова, о недавнем пребывании которых там хорошо помнили.

Из Каркары А. Ф. Голубев ходил к реке Текес, а затем направился к горному проходу Санташ, через который лежал путь к устью реки Тюб, на берегу Иссык-Куля.

Иссык-Куль был средоточием загадок. Уже первые русские исследователи озера старались открыть тайны его глубин.

Так, один из русских беглых лет за двадцать до всяких ученых экспедиций, плавая на плоту по синим иссык-кульским водам, видел древние строения, покоящиеся на дне Иссык-Куля.

Хан кокандский Малибек, судя по времени, мог варить свой праздничный плов в огромных старинных котлах, найденных на Иссык-Куле и доставленных в Коканд.

Правитель киргизов сары-багишей Умбет-алы рассказывал русским путешественникам, что обитатели берегов Иссык-Куля возводили стены усыпальниц для погребения своих знатных людей из кирпичей, взятых с развалин подводных древних строений.

На северном берегу Иссык-Куля, где побывал А. Ф. Голубев, не раз находили истуканов, изваянных мастерами неизвестных племен. Здесь видели изображения воина, сжимавшего в руке меч, отыскали камень, где было высечено человеческое лицо.

Чокану Валиханову, побывавшему на Иссык-Куле в 1856 году, говорили, что в свое время там нашли огромного каменного идола.

В глубокой древности на иссык-кульском побережье располагалась ставка правителей государства усуней — город Чигу.

Завершив свои работы на Иссык-Куле, А. Ф. Голубев прошел к Каскеленскому перевалу и вскоре во второй раз очутился на зеленых улицах Верного. Почти не задерживаясь там, путешественник двинулся к Алтын-Эмелю, где тогда стоял русский пикет, миновал Борохуджир с его затейливо построенной кумирней, оставил позади Тургень, переправился через Хоргос и вскоре вступил в Кульджу — главный город Илийской провинции. Правителю ее подчинялись земли от Алатау до Памира и от Алтая до Куньлуня.

Кульджа была обведена прямоугольной глинобитной стеной толщиной в две сажени. На некотором расстоянии от кульджинской крепости, вне городских стен, находился дом российского консула, одного из виднейших знатоков и исследователей Китая того времени, Ивана Ильича Захарова (1814–1885).

Отлично зная китайские исторические источники, И. И. Захаров сделал извлечения из книги Сюй-суна, совершившего путешествие по Западному Китаю в начале XIX столетия. В книге этой были приведены сведения о загадочных истуканах и подводных городах Иссык-Куля. Лишь за год до появления А. Ф. Голубева в Кульдже И. И. Захаров составил карту всего Тянь-Шаня и Джунгарии. Вероятно, к тому же времени он закончил «Записку о торговле в Западном крае Китая»; хранится она в личном архиве, оставшемся после Чокана Валиханова, и ждет своего издания.

И. И. Захаров составил также «Описание Западных китайских владений», которое было тоже известно Чокану Валиханову.

Капитан А. Ф. Голубев получил от И. И. Захарова множество полезных советов и ценных сведений. Отражательный круг, впервые примененный в Кульдже, включил ее в число астрономических пунктов Центральной Азии.

Из Кульджи путешественник возвратился в Копал. Вскоре в изданиях Русского географического общества появилось несколько замечательных работ капитана Александра Голубева.

В кратком отчете об Иссык-кульской экспедиции он сообщал об определении астрономических пунктов, координат отдельных местностей, измерении высот. К другому своему труду А. Ф. Голубев приложил «Карту Семиреченского и Заилийского края Семипалатинской области и части Илийской провинции Китая». Путешественник делился опытом своих наблюдений и вычислений, необходимых для составления столь обширной карты.

Ученый не мог не рассказать и о людях, с которыми он встретился во время своих походов. Капитан Голубев подробно описал жизнь и быт казахов и киргизов, живших между Верным и Иссык-Кулем, сообщил о разделении Большой орды на отдельные родовые группы, рассказывал о степных батырах. Исследователь изложил сказания о происхождении киргизов Тянь-Шаня, обрисовал быт племен богинцев и сары-багишей, поведал о поверьях и обычаях людей тянь-шаньских долин. Есть в труде Голубева и данные по истории джунгар… В 1862 году А. Ф. Голубев, продолжая свои научные работы, отправился в китайский город Чугучак. Он побывал на озере Алакуль, которое в свое время привлекло внимание Григория Карелина и Чокана Валиханова. Голубев присоединялся к мнению Чокана Валиханова о том, что Алакуль в сравнительно недавнее время отделился от озера Балхаш.

Алакулю капитан А. Ф. Голубев посвятил два своих ученых труда. Он определил положение озера, измерил его уровень. Наблюдения исследователя, казахские предания, которые он собрал, доказывали, что уровень Алакуля понижается.

А. Ф. Голубевым были описаны также и реки, впадающие в Алакуль, осмотрены пашни казахов-земледельцев и поселения русских крестьян на берегах озера. Им были составлены также карты Алакуля и Балхаша и таблицы определения астрономических пунктов. Все эти подвиги были совершены больным человеком. Капитан А. Ф. Голубев страдал тяжелым недугом — туберкулезом легких. Но он не страшился ни поднимавшего камни джунгарского ветра «эбэ», ни вечных снегов, ни горного удушья, ни холода бурных рек Семиречья.

Свершив все, что было в его силах, капитан А. Ф. Голубев умер, не дожив и до сорока лет жизни, на чужбине, в Италии.

Могила героя русской науки затерялась среди пыльных лавров на римском кладбище.

Однажды ко мне пришел мой товарищ по работе в Географическом обществе СССР Виктор Максимов. Он с большим волнением рассказал о драгоценном архиве, хранящемся в Хабаровске.

Я, в свою очередь, показал В. А. Максимову редкое лейпцигское издание на русском языке со статьей из герценовского «Колокола», написанной человеком, о котором мы так долго говорили.

Максимов передал мне обширные выписки из различных трудов ученого, жизнь которого он пристально и упорно изучал уже много лет подряд. Страны Азии, Аляска, Калифорния, Дальний Восток оживали в этих произведениях.

…В 1832 году родился человек, которому суждено было стать одним из самых выдающихся ученых России прошлого столетия.

Этим человеком был Михаил Иванович Венюков, прославивший себя путешествиями по Амурскому и Уссурийскому краям, Тянь-Шаню, Кавказу, Японии, Китаю, Турции, Африке, Центральной Америке. Часть своей деятельной жизни он посвятил изучению областей, которые ныне вошли в состав Казахстана и Киргизии.

Начав свои исследования Восточной Сибири, М. И. Венюков прибыл в 1859 году в укрепление Верное, откуда направился к верховьям реки Чу и на озеро Иссык-Куль.

На основе своих астрономических работ на Иссык-Куле и съемок пройденного пути Венюков исправил карту побережий озера, составив подробное описание Иссык-Куля, и определил положение озера Сон-Куль, лежащего к юго-западу от Иссык-Куля.

Венюкову удалось проникнуть в глубь Тянь-Шаня, в сторону высочайших перевалов и горных проходов, ведущих в Западный Китай. Он собрал сведения об одном из самых трудных путей в Кашгар — через перевалы Зауку и Чакыр-корум в верховьях реки Нарын.

В 1858 году этим путем прошел в Кашгар Чокан Валиханов, тоже описавший широкую долину реки Зауки и Заукинское ущелье с горами, покрытыми пихтовым лесом. За Заукинским ущельем начинался крутой подъем на перевал высотой, как указывал Валиханов, 800 саженей.

Между Заукинским проходом и перевалом Теректы-даван лежала обширная страна Сырт с множеством озер. Там находился один из самых высоких горных проходов — Джетым-Асу.

М. И. Венюков исследовал и очень опасный перевал Чакыр-корум с его пропастями, в которых погибало много животных при перегоне их из Семиречья в Западный Китай. В этой области Тянь-Шаня путешественники, как правило, страдали от горного удушья «тутек»; избавиться от него можно было, употребляя в пищу чеснок.

Описав главные перевалы и горные проходы от Зауки до Теректы-давана, М. И. Венюков собрал, кроме того, сведения о свинцовой руде в горах севернее города Кашгара и о залежах яшмы в южной части Тянь-Шаня.

В 1860 году М. И. Венюков выступил в журнале Русского географического общества со статьей об озере Иссык-Куль и реке Кошкар (Кочкар), указав, что она является верховьем реки Чу. Река Кутемалды, как доказал исследователь, была рукавом Кочкара.

Спустя год путешественник напечатал в «Записках Русского географического общества» «Очерки Заилийского края и Причуйской страны». Описание своего путешествия он начал с Верного, который уже тогда называл «Алматами». Исследователь сообщал о торговом значении молодого города Заилийского края, о земледелии в Семиречье.

Он описывал казахскую Большую орду, рассказывал о ее внутреннем управлении. М. И. Венюкову удалось (по-видимому, от непосредственных свидетелей событий) восстановить историю гибели властолюбивого султана Кенесары, убитого выведенными из терпения тянь-шаньскими киргизами близ холма Кеклик-Сингир в долине Чу.

В очерках М. И. Венюкова были подробно описаны киргизы Причуйской страны. Он рассматривал их общественное устройство, описывал скотоводство, хлебопашество, охоту и ремесла. Путешественник приводил данные о рапсодах и хранителях преданий киргизского народа.

От внимания исследователя не укрылись и теневые стороны жизни того времени. Позже Михаил Венюков выступил в «Колоколе» А. И. Герцена с разоблачениями злоупотреблений царской администрации и самодурств пресловутого Густава Гасфорда, генерал-губернатора Западной Сибири, которому подчинялся тогда Заилийский край.

Среди множества трудов Венюкова выделяется ставшая весьма редкой книга «Опыт военного обозрения русских границ в Азии» (1873–1876). Неутомимый собиратель материалов о М. И. Венюкове и его биограф В. Максимов не поверил глазам своим, увидев эту книгу Венюкова на моем письменном столе. Оказалось, что этот труд исследователя Азии имеется далеко не во всех даже самых крупных библиотеках нашей страны. Я должен быть благодарен судьбе за то, что эта драгоценная книга только благодаря случаю попала на полку букинистического магазина, где мне и удалось ее приобрести.

«Опыт военного обозрения русских границ в Азии» — подлинная энциклопедия. В книге этой описаны исполинские просторы русской части Азии и сопредельных стран от Кавказа до Сахалина и Кореи и от Тянь-Шаня до побережья Ледовитого океана. Тянь-Шань, Киргизия, русская и китайская Джунгария, прилегающая к Семиречью часть Китая были подробно описаны М. И. Венюковым. Очень ценно то, что путешественник обнаружил и впервые использовал ряд замечательных документов того времени: отчеты путешественников, составленные ими карты походов и т. д.

В книге есть, например, указание на отчет о путешествии Бурнашева и Поспелова, посетивших в 1800 году Ташкент и пересекших пустыню Бетпак-Дала. Из другого примечания видно, что тор нашел в архиве материалы об экспедиции Проценко, проникшего в 1862 году через перевалы Тянь-Шаня в долину реки Нарына. М. И. Венюкову удалось найти отчеты топографических отрядов, исследовавших Казахстан и Киргизию. В ряде случаев автор тщательно указывает расстояния между теми или иными пунктами, перечисляет стоянки, колодцы, источники и т. д.

В книге М. И. Венюкова рассмотрены Киргизская степь, область Аральского моря, Заилийский край, Тарбагатай и другие районы теперешнего Казахстана. В историческом обзоре движения русского народа в Азию исследователь приводит замечательные данные, почерпнутые им прежде всего из первоисточников.

Удивительная память и огромная начитанность ученого поражали его современников. Однажды в 1877 году М. И. Венюков выступил на собрании в Русском географическом обществе с предложением создать книгу о «Состоянии географии русской Азии до Ермака». При этом ученый перечислял на память имена греческих, арабских и западноевропейских путешественников, древних и средневековых, оставивших свой след в деле изучения Азии до XVI века. Предложение М. И. Венюкова было горячо поддержано всем ученым собранием, но не было почему-то осуществлено, несмотря на всю важность подобного предприятия, выполнить которое никогда не поздно: оно вполне достойно нашего времени. Разве не стоило бы переиздать на русском языке такой, например, любопытный источник, как описание путешествия баварского солдата Иоганна Шильтбергера, посетившего в самом начале XV века, по всей видимости, страну, населенную уйгурами, и область к западу от излучины Желтой реки? Во время своих скитаний Иоганн Шильтбергер не мог миновать земель теперешнего Казахстана и кочевий Джагатаева улуса, располагавшегося между Или и Сырдарьей.

Если же мы вспомним о временах древних, то перед нами возникнет образ буддийского миссионера, путешественника Сю-ань Цзана, пересекавшего около 629 года нашей эры Тянь-Шань по перевалам, ведущим к Иссык-Кулю, и посетившего Казахстан, Среднюю Азию и Китайский Туркестан.

Путешествие Сюань Цзана до сих пор известно нам только по сочинению французского востоковеда С. Э. Жюльена, труды которого, кстати сказать, М. И. Венюков, должно быть, читал в подлиннике в книгохранилищах Парижа.

М. И. Венюков отрицательно относился к царскому правительству и ввиду этого был вынужден покинуть родину. Находясь за границей, он сблизился с великим французским географом, былым парижским коммунаром Элизе Реклю. Надо полагать, что поэтому в знаменитом сочинении «Земля и люди», в томе, посвященном Русской Азии и Китаю, Элизе Реклю не раз упоминает среди исследователей Тянь-Шаня и Кашгара, в частности, Чокана Валиханова. Вероятно, М. И. Венюков сообщил Реклю сведения о деятельности русских путешественников в Казахстане, Киргизии и сопредельных с ними странах. Во всяком случае, наш соотечественник постоянно писал ученым Парижа и Лондона об успехах географической науки, публиковал в Англии и Франции очерки по истории русских путешествий.

М. И. Венюков был избран членом географических обществ в Женеве, Лондоне и Париже. Уже за границей он выпустил на русском языке «Очерк политической этнографии стран, лежащих между Россией и Индией» (Спб., 1878).

Виктор Максимов, неустанно работая над историей славной жизни М. И. Венюкова, изучил его архив в Хабаровске.

Собрание бумаг исследователя огромно и богато по содержанию. В архиве этом, без сомнения, есть еще не изученные материалы, относящиеся к пребыванию Венюкова в Тянь-Шане и на Иссык-Куле. Упоминавшаяся нами статья в «Колоколе» свидетельствует о том, что он хорошо изучил экономику 60-х годов прошлого века и прекрасно знал систему управления Степным краем. Труды М. И. Венюкова напечатаны далеко не полностью. В его архиве могут быть обнаружены еще неизвестные науке рукописные и картографические материалы, относящиеся к истории изучения Казахстана, Киргизии, Средней Азии и некоторых областей Китая в первой половине прошлого столетия.

Умер Михаил Венюков в 1901 году, прожив долгую, полную трудов жизнь. Он был подлинным энциклопедистом и верным сыном своей родины. Научные заслуги его были признаны всем миром.

Это было в норвежской гавани Гаммерфест летом 1861 года. Голубая шхуна, расцвеченная флагами Дании, Швейцарии и города Франкфурта-на-Майне, бросила якорь рядом с трехмачтовыми русскими кораблями. Корабли из архангельского и кольского Поморья доставили в Гаммерфест дрова, муку, оленьи шкуры. В Норвегии русские закупали и грузили рыбу, меха, колониальные товары.

К борту шхуны подошла лодка. Сидевшие в ней русоволосые и бородатые люди привезли с собой живого бурого медвежонка. Они хотели продать его, ибо каким-то образом узнали, что на борту судна находится ученая экспедиция.

Поморы, разумеется, никак не могли рассчитывать на то, что обойдутся здесь без переводчика. Каково же было их изумление, когда они услышали чистейшую русскую речь! Высокий молодой человек, облокотясь на релинги корабельного борта, заговорил с продавцами медвежонка на их родном языке.

Так было и в Грессвере, неподалеку от Нордкапа, где необычная голубая шхуна встретилась с двумя русскими кораблями.

Когда шхуна делала стоянку у Нордкапа, молодой незнакомец рассматривал в подзорную трубу суда, шедшие в открытом море, и безошибочно определял, что они следуют под русским флагом из Архангельска в Гаммерфест.

В судовом журнале, в научных дневниках экспедиции, странствовавшей на борту лазоревой шхуны, велись записи, в которых много раз упоминалось имя русского доктора Александра Герцена.

Первенец знаменитого издателя «Колокола» Александр Александрович Герцен родился в 1839 году во Владимире-на-Клязьме Образование он получил в Швейцарии и Лондоне. Герцен-сын учился у зоолога Карла Фогта. Впоследствии с Фогтом встречался русский исследователь Шпицбергена профессор Алексей Коротнев. Он писал, что Фогт находился в дружеских отношениях и с Герценом-отцом. Старый ученый в 90-х годах любил делиться с Коротнёвым своими воспоминаниями о Герцене.

Фогт в жизни всегда держался очень независимо, и сам Коротнев был свидетелем того, как ученый-зоолог весьма резко разговаривал с принцем Монакским. Карл Фогт горько жаловался однажды Коротневу на то, что, отдав всю свою жизнь науке, он, Фогт, на старости лет не получил права даже на скромную пенсию от швейцарского правительства.

…Получив степень доктора, А. А. Герцен решил отправиться в морское путешествие, в котором принял участие и Фогт.

Начальником морской экспедиции на борту шхуны был доктор Георг Берн. В числе ученых, помимо Герцена и Фогта, был геолог А. Гресли. К ним примыкали художник Г. Гассельгорст и охотничий егерь. Команда корабля состояла из семнадцати человек.

Шхуна называлась «Иоахим Гинрих», и командовал ею капитан Ганс Штер, считавший себя старым морским волком. Он-то и выкрасил кораблик в небесно-голубой цвет, — нарисовал на его борту датский герб и вышел в плавание под тремя разноцветными флагами.

Весной 1861 года шхуна, покинув Гамбургский порт, достигла Бергена. Здесь доктор Герцен погрузился в изучение коллекций северных птиц в местном музее.

Затем Александр Герцен вместе с Фогтом провели зоологические исследования на берегах фиорда, в который впадала быстрая река Ромсдаль-эльф.

В Норвегии ученые решили совершить поездку сушей от пристани Нес внутрь страны. Это намерение было исполнено. Герцен вместе с остальными своими спутниками двинулся к подножию горы Снегестан, высота которой была равна семи тысячам футов. Там путешественники занялись охотой на оленей.

Одна из главных дорог Норвегии привела ученых в древний город Дронтхейм, расположенный на полуострове между морским берегом и рекой Нид-эльф. Отсюда путь продолжался снова морем, ибо голубая шхуна сумела прийти в Дронтхейм, пока Герцен ехал туда сушей.

Миновав Тромзе, путешественники остановились в Гаммерфесте, где Герцен и встретился впервые со своими земляками.

На полуострове Фугльнес экспедиция осмотрела памятник, изображавший земной шар. Он имел непосредственное отношение к русской науке. Монумент был поставлен в честь окончания работ по измерению дуги меридиана от Ледовитого океана до Дуная. Исследования эти были завершены русскими астрономами под руководством В. Я. Струве.

От берегов Норвегии голубая шхуна направилась к острову Ян-Майен.

распевали пассажиры лазоревой шхуны песню собственного сочинения. Вскоре они увидели первых буревестников. Киты ныряли неподалеку от корабля, густой туман нередко обволакивал судно.

Достигнув Ян-Майена с его крутыми ледниками, сползающими в темные воды океана, потоками лавы и величественно-мрачной горой Береенберг, ученые несколько раз пытались высадиться на острове. Это удалось им только однажды. Герцен собрал здесь научные коллекции, а лисицы действительно успели изгрызть одежду капитана шхуны, оставленную им без присмотра на берегу…

«Поплывем на остров, где в гейзере варится чай», — призывала другая походная песня, которую распевали Герцен и Фогт. Они плыли теперь к берегам Исландии.

Шхуна попала в жестокую бурю, ее долго носило по морю, но наконец Герцен увидел бухту Факсе, близ которой был расположен исландский город Рейкьявик. В его окрестностях Александр Герцен изучал морские окаменелости, вкрапленные в глину побережья залива Фоссфогр.

Русский исследователь принял участие в поездке по стране. Ученые посетили живописную долину Тингвалла, место народных сборищ и ярмарок, известное в истории Исландии с XI века.

Герцен осматривал гейзеры Исландии, посещал деревни рыбаков и крестьян северного острова.

Из Исландии шхуна «Иоахим Гинрих», изрядно потрепанная океанскими бурями, направилась к ирландским берегам.

«Герцен поспешит домой кратчайшей дорогой, чтобы первым рассказать о путешествии», — писал Карл Фогт в последних строках своей книги о плавании на Ян-Майен и Исландию. Книга эта вышла в 1863 году во Франкфурте-на-Майне, а затем была переведена и выпущена в великолепном русском издании в 1867 году в Петербурге. В ней помещено множество рисунков и карты Норвегии, Ян-Майена и Исландии.

Плавание, в котором принимал участие доктор Александр Герцен, вошло в историю изучения северных стран.

Вскоре после возвращения из этого похода Александр Герцен уехал во Флоренцию, чтобы успешно продолжать там свою ученую деятельность.

В 1804 году в Костроме родился Порфирий Успенский, впоследствии один из крупнейших знатоков стран Ближнего Востока.

Он одинаково хорошо знал многие страны и области: Палестину, Сирию, Ливан, Ливию, Афон, Абиссинию.

Еще в 1845 году Порфирий Успенский начал свои путешествия по Синайскому полуострову, в горах, сложенных из красного порфира и кварца и хранивших железо, медь и марганец.

У подножия вершины Джебель-Муса стоял древний, построенный в 527 году н. э. монастырь св. Екатерины, похожий на неприступную крепость. За его стенами с бойницами помещалась богатейшая библиотека. П. Успенский изучал здесь древние рукописи, часть которых вывез в Россию. Он нашел, в частности, лучший список восточной истории писателя XI века Яхьи Антиохийского.

В 1812 году, в долине Вади-Муса, лежащей к северу от Акабахского залива, ограничивающего Синайский полуостров с востока, были открыты развалины города Петры. Это была столица древнего царства набатеев, павшего под ударами легионов императора Траяна. Побывавший здесь Порфирий Успенский описал остатки былого величия города: статуи и барельефы, галереи, пробитые в диком камне, надписи на арамейском языке.

Неподалеку от Акабахского залива находился когда-то и город Елаф (Елат), столь древний, что еще библия упоминала его как средоточие торговли с Индией и Офиром. В средние века он находился одно время во власти европейских королей Иерусалима.

Порфирий Успенский не оставил без внимания знаменитые письмена и изображения, начертанные на синайских утесах, памятники времен первых фараонов Египта. Египетские властители Снефру и Хеопс были изображены там как победители бедуинов Каменистой Аравии. Позже, в 1857 году, П. Успенский изложил результаты своих наблюдений в научном труде «Письмена Кинея Манафы на синайских утесах».

Долина Письмен в Синае находилась возле урочища Магарах, где в жилах медной руды находили бирюзу. Другие надписи сохранились на скалах близ дороги в приморский городок Тор, пересекавшей пустыню. В этой же области находились и поющие пески Каменистой Аравии. После захода солнца, а иногда и после коротких дождей горные пески издавали здесь удивительные звуки. По этой причине одна из синайских гор называлась Колоколом (Эль-Пакус). Порфирий Успенский не раз бывал в черных шатрах бедуинов. Странствуя по Синаю и посещая монастырские книгохранилища, он, очевидно, вспоминал, что именно там в 547 году н. э. ученый-византиец, прозванный Косьмой Индоплавателем, написал свой огромный труд с богатейшими сведениями о Египте, Аравии, Индии и Китае.

С 1847 по 1865 год Порфирий Успенский находился в Русской миссии в Иерусалиме. Он продолжал свои путешествия по Ближнему Востоку и Африке. Так в 1850 году он объехал Египет, собирая, как и всегда, памятники древней письменности и народного искусства. Плодом этих трудов было описание Египта, вышедшее в 1856 году.

Советский академик И. Ю. Крачковский высоко оценил собирательскую деятельность Порфирия Успенского, отметив особо открытия древних хроник на арабском языке.

При Порфирий Успенском росли и украшались русский городок и подворье, что стояли за Яффскими воротами города Иерусалима. Русская библиотека, школа, а позднее — даже астрономическая обсерватория и маяк-колокольня на Элеоне («Масличной горе») за Кедроном — вот следы русской культуры той эпохи в Палестине.

В конце своей жизни Порфирий Успенский принимал участие в работах Русского Палестинского общества. Исследователь Синая немало потрудился и на Афоне, где в те времена насчитывалось до 13 тысяч редчайших славянских и греческих памятников древней письменности. Итогом этих работ явились написанные им «История Афона» (1876) и труд «Афонские книжники» (1885).

Ученым сотрудником и секретарем Порфирия Успенского был Фадлаллах Сарруф, араб из Дамаска. Любопытно, что за три года до смерти Успенского (1885) Сарруф стал читать лекции по востоковедению в Петербургском университете.

«Доктор эллинской словесности» и знаток Ближнего Востока Порфирий Успенский был связан в своей научной деятельности и с К. М. Базили, русским консулом в Сирии и Палестине (1839–1853), написавшим несколько ученых трудов по истории и географии восточных стран.

Сорок четыре года подряд Успенский вел дневники о своих путешествиях, встречах и жизненных впечатлениях. Эти многотомные записки были выпущены Академией наук уже после смерти ученого, в 1894–1902 годах.

Богатейшее собрание рукописей, рисунков, каталогов, научных описаний, принадлежавшее исследователю Синая и Палестины, хранится в Архиве Академии наук СССР и еще ждет тщательного изучения и издания.

После смерти Чокана Валиханова известный русский ориенталист И. Веселовский сравнил его деятельность с блестящим метеором, промелькнувшим над нивой востоковедения.

Но ведь метеоры сгорают и гаснут, а имя Чокана и доныне остается путеводной звездой исследователей Востока. Советские ученые продолжают дело, начатое им, дивясь его прозорливости, смелым догадкам, широте его кругозора. Жизнь Чокана была необыкновенна.

Так пробовал я воспеть Чокана, его судьбу. Этих стихов мне показалось мало, и я написал книгу о нем, о его друзьях и современниках, шедших, подобно ему, к чистым и сияющим вершинам науки.

Почему Чокан считался живым чудом?

До 1847 года он не знал ни слова по-русски, а через несколько лет в стенах Омского кадетского корпуса овладел знаниями, которые, казалось, были не под силу хрупкому подростку.

Еще совсем недавно Чокан сидел у степного очага, слушая рассказы баганалинского чародея Койлубая, который, как уверял сам чародей, имел власть над демоном Надыр-Чулаком. Из полудикой тогда степи Чокан пришел в иной мир, где люди читали Белинского и Гоголя, заучивали пламенные строки Лермонтова, увлекались романами Диккенса и Теккерея.

Когда Чокану исполнилось четырнадцать лет, ему стали пророчить славу будущего ученого. Уже тогда он писал заметки о жизни родной степи, об обычаях казахского народа. Года через два вместе со своим отцом Чингисом Валиевым он записал замечательную поэму казахского народа «Козы-Корпеш и Баян-Сулу». Кушмурунский список поэмы лежал в библиотеке юного Чокана рядом с номерами «Современника» — его любимого журнала.

Кто помогал Чокану начать путь к вершинам?

Это были передовые, просвещенные русские люди, жившие в Омске. Среди них мы находим сестру Менделеева Е. Н. Капустину, подполковника И. В. Ждан-Пушкина, преподавателя Н. Костылецкого, дочь декабриста Анненкова О. И. Иванову, К. К. Гутковского и многих других друзей Чокана, руководивших развитием необыкновенного подростка.

Позднее состоялось знакомство с Федором Достоевским, встречи с Сергеем Дуровым, Петром Семеновым, тогда еще не имевшим величественной приставки «Тян-Шанский» к своей фамилии.

В стенах Омского кадетского корпуса Чокан пробыл до 1853 года. Он получил эполеты офицера русской службы и был причислен к армейской кавалерии. Молодой офицер состоял при особе генерал-губернатора Западной Сибири Г. X. Гасфорда — человека, прославившегося на всю Российскую империю самодурством и фантастическими административными предприятиями.

Чокан стал изучать первоисточники по истории Средней Азии. Казахстана, Сибири, Западного Китая. Его волновали судьбы древних народов — юечжей, хун-ну, тукиу, жужаней, хягасов, усуней. Он читал творения Махмуда Кашгарского, изучал «Тарихи и Рашиди».

Кажется, уже тогда у него зародилась мечта проникнуть в недоступный европейским путешественникам Восточный Туркестан.

Настал 1855 год, и Чокан Валиханов совершил первую большую поездку в Тарбагатай, Семиречье, Заилийский край. Его видели в Аягузе, Копале, в благодатной долине Алматов, где в то время было основано укрепление Верный. Чокан посетил Джунгарские ворота, побывал в Каркаралах, Баян-Ауле, Кокчетаве и других местах. Он изучал развалины древних городов, наскальные рисунки, каменные изваяния, записывал предания, песни и сказки казахского народа.

Вот тогда-то и состоялась вторая встреча Чокана с Федором Достоевским, тянувшим лямку ссыльного солдата в Седьмом линейном батальоне, стоявшем в Семипалатинске.

Вскоре после этого Достоевский писал Чокану:

«…Не великая ли цель, не святое ли дело, быть чуть ли не первым из своих, который бы растолковал в России, что такое Степь, ее значение и Ваш народ относительно России, и в то же время служить своей родине просвещенным ходатайством за нее у Русских. Вспомните, что Вы первый Киргиз — образованный по Европейски вполне» (в те времена казахи тоже назывались киргизами).

В 1856 году Чокан записал по-киргизски отрывок из «Манаса» и сделал русский перевод его. Перевод этот стал нам известен по дневникам Чокана, а вот что касается записи на киргизском языке, то она оставалась неизвестной до самого последнего времени. Лишь недавно один из биографов Чокана, казахский академик А. X. Маргулан, обнаружил эту запись, и она стала достоянием науки.

Посещение страны киргизов дало возможность молодому ученому собрать воистину энциклопедический материал по истории, жизни и быту этого народа. Кроме того, во время поездки на Иссык-Куль Чокан занимался географическими исследованиями.

Затем он вернулся в Верный, а оттуда отправился в славный город Копал, после чего посетил Алакуль.

Чокан был неутомим! В том же 1856 году он отправился в глинобитную Кульджу, главный город китайской Илийской провинции, и пробыл там до поздней осени. Плодом этого путешествия была рукопись, озаглавленная: «„Хой-юань-чэн и Си-юй“. Западный край Китайской империи и город Кульджа».

Это было мастерское описание Илийской провинции, людей и нравов города Кульджи. Илийские очерки Чокана, как и другие его произведения, написаны прекрасным русским языком.

И вот приблизилось время, когда Чокан пустился в самое увлекательное и опасное путешествие, которое могло стоить ему жизни. В Западном Китае разразилось восстание мусульманских ходжей против маньчжуров. Власть в Кашгаре была захвачена безумным деспотом Валиханом-торе, среди бесчисленных жертв которого оказался немецкий путешественник Адольф Шлагинтвейт.

Петр Семенов-Тян-Шанский посоветовал генерал-губернатору Западной Сибири послать в Кашгар смелого и знающего человека, одетого в наряд азиатского купца. Так Чокан превратился в «торговца Алимбая». Презирая опасности, он вместе с торговым караваном, снаряженным в Семипалатинске, вступил в ворота Кашгара вскоре после того, как войска богдыхана жестоко подавили восстание ходжей.

Молодой «купец Алимбай», рискуя жизнью, установил подробности трагической гибели Адольфа Шлагинтвейта. Помимо этого, он собрал россыпи драгоценных сведений по истории страны Шести городов, приобретал старинные рукописи.

После множества приключений Чокан Валиханов, преодолев снова высочайшие горные перевалы, вернулся на родину.

«12 апреля 1859 года, — писал он, — я приехал в укрепление Верное. Путешествие мое продолжалось с 28 июня 1858 г. по 12 апреля 1859 г., 10 месяцев и 14 дней».

Он вернулся в Омск тяжелобольным. Друзья опасались за его жизнь, но он быстро оправился и настолько, что в конце 1859 года смог совершить долгое путешествие из Омска в Петербург.

На берегах Невы Чокан Валиханов жил напряженной жизнью труженика науки. Он принимал участие в составлении карты Центральной Азии, выступал с докладами в Императорском географическом обществе и писал свои труды о Кашгарии.

В Петербурге у Чокана появились первые признаки грозной и изнурительной болезни, которая в те времена считалась неизлечимой, — легочной чахотки. Ему пришлось вернуться на родину, в свой Сырымбет. Личная жизнь Чокана осложнилась ссорой с отцом, осуждавшим любовь его к замужней женщине, жене «тюленгута». Были и другие столкновения со средой, окружавшей молодого «торе» — принца, каким считали Чокана на родине.

Приближался роковой срок.

Чокан уехал в аул Тезек-торе, возле гор Алтын-Эмель. Это не было «бегством от культуры», как неправильно утверждали некоторые сценаристы, создавшие о нем весьма спорный фильм. Чокан до конца своих дней оставался на опасном и почетном посту. Из его писем, отправленных в это время, явствует, что он выполнял очень сложные поручения российского правительства. Находясь в Семиречье, Чокан вел переговоры с представителями богдыханских властей, принимал меры для смягчения напряженной обстановки.

Смерть застала его в апреле 1865 года в ауле Тезек-торе.

К счастью, после смерти Чокана был сохранен его богатейший научный архив — множество рукописей, заметок, путевых маршрутов и рисунков. Лишь в последние годы мы получили возможность прочитать многие из произведений Чокана Чингисовича, любовно и тщательно изданных Академией наук Казахской ССР.

Мы открываем эти голубоватые тома с золотой надписью «Ч. Ч. Валиханов» и, погружаясь в чтение, испытываем чувство благоговения. Мы ощущаем жизнь Чокана как свою жизнь, настолько он близок нам и нашему времени, хотя все это написано сто с лишним лет назад.

Благородная любовь к человеку, к родному краю, стремление изменить сложившийся уклад жизни, уважение к творчеству и труду, борьба с косностью и пережитками прошлого, безграничная преданность науке — всем этим пронизаны сочинения Чокана Валиханова. Он исполнил великий завет Федора Достоевского.

Исследователь торговли Семиреченской области, переводчик произведений Шекспира, Байрона и Шиллера, действительный член Общества любителей российской словесности, начальник русского форта Росс в Северной Калифорнии… Все эти занятия сумел совместить в себе один человек. Это был Александр Гаврилович Ротчев (1813–1873).

О Ротчеве я знал давно как о деятеле Российско-Американской компании, но его пребывание в Заилийском крае явилось для меня совершенной новостью: я не мог ожидать, что судьба закинет этого исследователя так далеко от мест, где протекала его основная деятельность.

Недавний переводчик санкт-петербургских императорских театров, А. Г. Ротчев появился в 1838 году на берегах Русской Америки, в Ново-Архангельске, в манном городе Аляски. Приезжий из Петербурга получил должность чиновника особых поручений при главном правителе российских владений в Северо-Западной Америке.

Ротчеву довелось плавать в Калифорнию — к Монтерею и в залив Румянцева (Бодего), невдалеке от которого на береговых утесах высился основанный русскими людьми форт Росс. Вскоре А. Г. Ротчев был назначен начальником этой крепости и поселился за ее стенами.

В окрестностях Росса протекала река Славянка, в долине которой находились ранчо русских людей, в том числе Черных, одного из первых поселенцев этих мест. Из ворот форта были видны горы, окруженные поясом лавровых и дубовых рощ. Русская церковь, мельница с огромными крыльями, склады, скотные дворы, кирпичный завод, жилые дома располагались внутри стен крепости, сложенных из красной сосны и увенчанных деревянными башнями.

Русская колония в Америке вызывала во всем мире такой интерес, что командир французского корабля «Артемида» Лаплас отправился к берегам Калифорнии с Гавайских островов только для того, чтобы увидеть форт Росс и его обитателей. Встретившись с Ротчевым, Лаплас поразился тому, что русский переводчик Мольера, в совершенстве знающий несколько языков, занимается наряду с поэзией постройкой загонов для скота и огородами форта.

Под начальством А. Г. Ротчева в Россе тогда находилось сорок четыре русских, шестнадцать креолов (детей от браков русских с местными жителями) и шестьдесят три алеута. Все они трудились для того, чтобы обеспечить зерном, овощами, маслом и солониной русские области суровой Аляски.

Но вскоре Росс и его обитатели пережили жестокую трагедию. Капитан швейцарской гвардии Иоганн-Август Зутер, бежавший из своей страны, появился в Калифорнии и предложил царскому правительству невероятную сделку. Зутер покупал залив Румянцева и форт Росс!

24 января 1848 года Джемс Маршал, плотник, служивший у Зутера, открыл золото в окрестностях форта Росс. Всю Калифорнию охватила «золотая лихорадка».

Дальнейшие события хорошо запомнились А. Г. Ротчеву потому, что он был живым их свидетелем. Он служил тогда торговым уполномоченным Российско-Американской компании в Калифорнии и жил в новом, бурно растущем городе Сан-Франциско, стоявшем на берегу залива, где еще недавно промышленники из форта Росс добывали морских бобров и котиков.

Толпы искателей счастья, молодцов в рубахах из красной фланели и бархатных штанах, наводнили Калифорнию. Бесчинствуя, они разорили владения Зутера и отобрали у него все, что можно было взять. Поселенцы занимали принадлежавшие Зутеру земли, на них вырастали города и поселки.

Начав бессмысленный многолетний судебный процесс, Зутер писал:

«Множество новых поселенцев поселились на моих плантациях и предъявляют на них права, тогда как я возделал весь край и скупил у уезжавших русских лучшие фермы…»

Речь шла о землях форта Росс, о русских ранчо, окруженных лавровыми рощами, о пшеничных полях и плантациях, о поселении русских звероловов на каменистом острове залива Сан-Франциско, близ самых Золотых Ворот.

А. Г. Ротчев тщетно выступал в русской печати против продажи Росса, а когда его все же продали, бывший начальник форта постарался рассказать миру всю правду об истории сделки царского правительства с Зутером. Бывший гвардейский капитан приобрел форт Росс в рассрочку на четыре года и даже не успел выплатить всех денег!

История форта Росс 30-х и 40-х годов XIX века стала еще более ощутима, когда недавно этнограф Бломквист в Ленинграде впервые опубликовала рисунки путешественника Ильи Вознесенского. Вознесенский при содействии А. Г. Ротчева исследовал Северную Калифорнию и, в частности, зарисовал виды форта Росс, русских ранчо и типы населения на берегах залива Румянцева (Бодего) и реки Славянки. Рисунки сопровождены картами, на которых впервые с полной точностью указано местоположение форта.

…После возвращения в Россию Ротчев захотел принять участие в исследовании и освоении Средней Азии. Вскоре после присоединения Ташкента к русскому государству, в год появления первых переселенцев в Семиречье, бывший начальник форта Росс прибыл в Туркестан и Заилийский край.

Вполне возможно, что именно А. Г. Ротчеву принадлежала мысль о создании большой Русско-Азиатской компании по образцу Российско-Американской компании, в которой он так долго служил.

В итоге знакомства с экономикой Казахстана А. Г. Ротчев написал «Очерки торговли Семиреченской области в 1868–1869 годах». Этот труд был напечатан в «Русском Вестнике» за 1870 год.

Возможно, что у Ротчева были и ненапечатанные работы о Средней Азии и Казахстане, оставшиеся в рукописях, но отыскать их мне пока не удалось.

Несомненно одно — образованные люди, жившие в 1868–1869 годах в Верном и Ташкенте, общались с бывшим начальником форта Росс, слышали из его уст самые достоверные рассказы о трудной, но славной жизни горстки русских людей, открывших вершину Св. Елены и долины, лежавшие к северу от залива Сан-Франциско.

В 1869 году знаменитый русский художник и исследователь стран Востока В. В. Верещагин (1842–1904) совершил путешествие по Семиречью и Западному Китаю.

В то время в Западном Китае происходили военные события: войска богдыхана усмиряли дунган (китайских мусульман), поднявших знамя восстания в провинции Шеньси еще в 1862 году. В 1865 году дунганский мятеж охватил и Кульджинский край.

На улицах Новой Кульджи (Хой-юань-Чен) лежали горы пепла и груды человеческих костей. Разрушен был Чугучак, где во всю длину большой крепостной стены простиралось изображение дракона. За русским фортом Борохудзир по пути к Кульдже лежали в развалинах когда-то цветущие города и поселения: Тургень, Джаркент, Ак-Кент, Хоргос, Алим-Ту, Чимпандзи, Чинча-ходзи, Баяндай.

Несмотря на большую опасность, Верещагин во что бы то ни стало решил пройти тогда в Западный Китай. По дороге из форта Борохудзир художник остановился в Ак-Кенте, где от всего города осталась лишь одна кумирня. Здесь Верещагина беспокоили только тигры, рев которых слышался на рассвете почти у самых стен городского храма.

Художник писал масляными красками этюды, охотился на фазанов. Известны его зарисовки молельни, дома и развалин большой кумирни в Ак-Кенте. Заболев лихорадкой, Верещагин вернулся в форт Борохудзир, откуда уже совсем было собрался уехать в Ташкент.

Но в Борохудзир прискакал казак из Лепсинской станицы с известием о том, что барантачи отбили большой табун скота у военного отряда. Командир казачьего полка, преследуя грабителей, перешел границу Западного Китая.

Лепсинский командир просил гарнизон Борохудзира выйти на поиск разбойничьих шаек. Сотня казаков и шестьдесят пехотинцев при одном орудии двинулись на восток.

В. В. Верещагин примкнул к отряду в надежде, что ему удастся рисовать во время похода. Художник побывал в местностях между Хоргосом и Большим Мазаром, где находились развалины богатого древнего города Алмалыка, в которых нередко находили золотые монеты и кораллы.

Здесь, подвергаясь смертельной опасности, Верещагин участвовал в стычках с барантачами. В походных тетрадях художника появилось много рисунков, посвященных природе и людям Западного Китая. Развалины в Чугучаке, барельеф чугучакской кумирни, китайское пограничное войско, дом по дороге в Кульджу, типы сибо и солонов (маньчжурские поселенцы в Западном Китае), китайцев и тюрков Кашгара, виды городов и селений — вот далеко не полный перечень рисунков и набросков Верещагина, появившихся в итоге его похода за реку Хоргос.

Известная картина «Апофеоз войны» была создана под впечатлением рассказа о том, как деспот Кашгара — Валихан-торе казнил европейского путешественника и приказал голову его положить на вершину пирамиды, сложенной из черепов ранее казненных людей.

Виденное и пережитое Верещагиным в Казахстане и Западном Китае было отражено им также в картинах «Нападают врасплох» и «Окружили — преследуют». Полотна изображают героизм горстки русских солдат, обороняющихся до последней капли крови от более сильного численно противника. Верещагин писал, что эти картины он создал по мотивам рассказа о нападении султана Садыка на маленький русский отряд, посланный в степь на разведку. Вероятно, художник имел в виду неравный бой сотни русских казаков под начальством Анчокова с 2000 всадников Садыка. Бой, продолжавшийся три дня, происходил в мае 1867 года близ дороги из сырдарьинского форта № 1 в Бухару. Потеряв 20 человек убитыми, сотня заставила Садыка отступить.

В городе Туркестане Верещагин заинтересовался знаменитой мечетью Хаджи Яссави. Это привело художника к созданию известной картины «У дверей мечети».

Среди произведений Верещагина, посвященных Семиречью и Киргизии, мы находим виды пограничного укрепления Нарына в Тянь-Шане, гор близ станицы Лепсинской, берегов озера Иссык-Куль, снежных вершин Киргизского хребта, долины реки Чу. Пять этюдов Верещагин создал в горах близ Иссык-Куля. Он делал зарисовки в Буамском ущелье, побывал на озере Алакуль, поднимался на высокие перевалы Алатау.

Среди сотен тысяч документов архивов старого Ташкента хранилось дело № 230 «О командировании прапорщика Верещагина в некоторые части Туркестанского края для исследования в научном отношении за границу». Эти свидетельства времени могут пополнить историю поездки неутомимого художника в Казахстан и страну, лежащую за перевалами Тянь-Шаня.

…В начале нашего столетия в деревне Котлы за московской Серпуховской заставой можно было увидеть уединенный, окруженный деревьями дом.

У огромного, во всю стену, окна стояли вечнозеленые пальмы. Под потолком как бы лишь на мгновение застыли в полете орлы Гималайских гор — искусно сделанные чучела, подвешенные в разных положениях. В большом индийском зеркале, отделанном слоновой костью и перламутром, отражались предметы, размещенные в комнате. Среди них были слоны, изваянные из черного мрамора, образцы индийской живописи, оружие индостанцев, блюда, вывезенные из Кашмира и Агры, ткани и ковры Индии, тигровые шкуры и дорогое кресло, выточенное руками индийских мастеров.

Как попали сюда все эти дары Дели, Аллахабада и Агры?

Это был дом В. В. Верещагина, не раз побывавшего в Индии.

1875 год застал художника в Сиккиме. Три месяца провел он на величайших высотах мира.

Рискуя жизнью, Верещагин поднялся на вершину Канхинджинга. Рукой, коченеющей на ледяном ветру, он писал этюды. Так создавались картина «Восход солнца в Гималайских горах» и другие замечательные полотна.

Художник посещал горные города, заоблачные буддийские монастыри. Двадцать пять носильщиков несли по горным дорогам грузы с коллекциями, собранными Верещагиным, и пятьдесят гималайских этюдов, написанных частью на досках.

Верхом на пони, подаренном художнику королем Сиккима, путешественник ехал по дорогам Индии.

Западный Тибет, Кашмир, Аллахабад, Пенджаб, Бенгалия, Раджипитана, владения разных магараджей…

Верещагин зарисовывал слонов магараджи Джайпура, джайпурских всадников, мраморные набережные Одепура, зловещую Башню Молчания в Бомбее — место «погребения» огнепоклонников, останки которых растаскивались хищными птицами. Люди, поклоняющиеся огню, носильщики, факиры, телохранители раджей, буддийские жрецы, рабочие-индусы, представители племени биль, индийские мусульмане — вот вереница образов, воспроизведенных на рисунках В. В. Верещагина.

Художник посетил знаменитые пещерные храмы на острове Элифанте и в Элуре, запечатлев исполинские изваяния, украшавшие эти подземные дворцы.

На берегах реки Джемны стояли два города — Агра и Дели, былые столицы династии Великих Моголов, предки которых жили на берегах Сырдарьи. В. В. Верещагин с увлечением работал в Агре, по нескольку раз — утром, вечером и днем — зарисовывая то со стороны знаменитого сада, то с реки великолепную усыпальницу Тадж-Махал. Ее называли Мраморным Сном! Мавзолей Джехана — пятого Великого Могола и его жены — был построен из белого мрамора и украшен узорами из сердолика, малахита и лазоревого камня, по-видимому вывезенного из Средней Азии. На самом надгробии сверкал огромный граненый алмаз.

Сочетая в своем лице живописца и пытливого исследователя, В. В. Верещагин описал Тадж-Махал, изложив сведения по истории этого удивительного памятника старой Индии.

Он изучил и запечатлел своей искусной кистью также Жемчужную мечеть в Агре, построенную в 1654 году, тронный зал Великих Моголов и другие памятники Агры и ее окрестностей.

В Дели, где дворец Великих Моголов был приспособлен англичанами для размещения войск, Верещагин написал виды величайшей в мире мечети, сложенной из камня багрового цвета. Он отметил при этом, что британцы хотели сровнять с землей храм Великих Моголов в наказание за восстания индусов против английских поработителей. Мечеть из багряного камня художник изобразил в огнях заката, пылающего над Дели.

Еще в 1875 году В. В. Верещагин сделал наброски к своей будущей, страшной по силе обличения картине «Английская казнь в Индии». Верный правилам терпеливого и пытливого исследователя, он собрал в самой Индии подробные сведения о расправах, творимых англичанами. Седобородый сипай, привязанный к дулу полевой пушки, уже тогда привиделся художнику-гуманисту.

Художник задумал тогда создать огромный цикл картин из истории порабощения англичанами народов Индии. Заметки, написанные им по этому поводу, дышат горечью и гневом.

Еще в то время, когда В. В. Верещагин, не щадя жизни, всходил на высоты Гималаев, английская газета «Пионер» в Аллахабаде поместила статью, содержавшую оскорбительные для русского художника утверждения. Великий живописец был объявлен «русским шпионом».

Позднее генерал Уокер, начальник британской Топографической службы в Калькутте, получил выговор за то, что осмелился дать В. В. Верещагину рекомендательные письма для поездки по Индии.

В 1876 году художник покинул Индостан и, прибыв в Париж, начал писать полотно «Гималайские вершины».

Прошло еще четырнадцать лет… После военных странствий по Балканам, второй поездки в Индию, путешествия в Палестину, на русский Север, Кавказ и Крым В. В. Верещагин поселился в Подмосковье, в Котлах.

Индийские пальмы и крылья гималайских орлов навевали великому художнику живые образы далекой Индии.

Весной 1869 года на залитых солнцем улицах города Суэца появился невысокий бородатый человек. Среди его дорожных пожитков были термометр, ланцеты, микроскоп Бруннера, запас бумаги и карандашей.

Он прибыл в Суэц уже второй раз.

Еще несколько лет назад Суэц представлял собою маленький белый городок с населением в 1500 человек. В его окрестностях располагались древние Моисеевы источники, упомянутые еще в библии, и развалины старинных городов.

Путешественник был знаком с трудами великих арабских географов средневековья — Идриси и Абу-л-Фиды. Он знал о руинах мертвого города Кольгума близ Суэца.

Приезжий записал в свою походную тетрадь, что в Суэцкой гавани происходит сильное обмеление. На месте глубокой бухты, где еще в 1541 году отстаивался большой флот султана Сулеймана II, теперь простирались песчаные дюны.

Путник уточнил местоположение Суэца. Во всех справочниках было указано, что город стоит на северной оконечности залива. Но оказалось, что залив простирается еще на одну милю к северу от города.

Еще севернее лежали Горькие озера. В марте 1869 года в их лоно уже пришли лазоревые воды Средиземного моря.

Шум паровых машин, грохот железных ковшей пугали розовых пеликанов, живших у Горьких озер. Но птицы уже питались анчоусами, успевшими проникнуть в озера со стороны Порт-Саида. Постройка Суэцкого канала, отнявшего жизнь у тысяч египетских феллахов, была закончена.

…Он отправлял письма на родину, и чиновники египетских контор читали фамилию отправителя, написанную латинскими буквами: «Н. Н. Миклухо-Маклай».

Где же побывал он в 1869 году?.

Пройдя всю трассу Суэцкого канала, Миклухо-Маклай проехал в аравийский город Ямбо-эль-Бар. Потом ученого видели на коралловых мелях Джедды, что в Геджасе. Он прошел и в Ходейду — город жемчужин и мирры в Йемене.

Верхняя Нубия открылась для путешественника в Суакине, славившемся страусовыми перьями, зернами кофе и камедью. Маклай побывал и на подступах к Абиссинии, в Массове, куда свозилось золото из страны галласов, перламутр и благоуханный белый воск.

В этих чудесных странах данакили охотились на страусов, зачаровывая их игрой на свирелях. В шатрах бедуинов дымили тульские самовары. Русские паломники шли к суровой вершине Синая, а в караван-сараях Джедды слышалась речь казанских татар-пилигримов, спешивших в Мекку.

Искусные водолазы добывали для Маклая морские губки. Он изучал также головной мозг рыб Красного моря.

Но было еще одно важное обстоятельство, которое и заставило нас написать этот очерк. Миклухо-Маклай придавал тогда большое значение прокладке Суэцкого канала. Ученый считал, что ему надо спешить. Природа Красного моря должна быть исследована прежде, чем наступит срок усиленного обмена вод Средиземного и Красного морей!

Он предсказывал, что в Красном море вскоре изменятся течения, температура воды и содержание солей. Поэтому Маклай, помимо изучения фауны Красного моря, проводил температурные наблюдения на рифах между Суакином и Массовой, собирая сведения о средней годовой температуре для бассейна Красного моря.

Маклай добыл богатейшие данные о жизни и быте населения посещенных им областей. Он описал города, указал на особое значение Массовы и Суакина как будущих портов Абиссинии и Судана, изучил пути, ведущие к Красному морю, и сообщения в пределах самого моря. Ученый указывал, например, на деятельность египетской пароходной компании «Азизие»; ее монополия была утверждена правительством Египта.

Самому Маклаю часто приходилось плавать на сумбуках — почти первобытных красноморских судах с высокой кормой.

Размышляя над геологической историей Красного моря, Миклухо-Маклай пришел к выводу, что берега моря находятся в стадии поднятия. Это положение касалось также и зоны Суэцкого канала. Путешественник высказал догадку о происхождении Горьких озер; Маклай считал их остатком Суэцкого залива, который в древности уходил далеко на север.

С Красного моря в Каир ученый возвращался через Суэцкий перешеек. Добравшись до Александрии, Миклухо-Маклай разыскал своего земляка Пашкова, представителя русского Общества пароходства и торговли в Египте.

Изнуренный лихорадкой и цингой, Миклухо-Маклай, уже не имевший к тому времени средств к существованию, при помощи Пашкова отправился на родину на русском пароходе «Эльбрус». Все время пути ученый тревожился за целость своих замечательных коллекций. Это были погруженные в спирт и глицерин образцы 29 видов губок Красного моря. Передавая их академику Ф. Ф. Брандту, путешественник заметил, что эта коллекция — единственная в Западной Европе.

В сентябре 1869 года Н. Н. Миклухо-Маклай, выступая в Русском географическом обществе с сообщением о своих работах на Красном море, не раз упоминал о Суэцком канале и Суэце.

Менее чем через два месяца Суэцкий перешеек огласился гудками пароходов. Суэцкий канал был открыт для движения. А молодой русский ученый, закончивший свои исследования в Суэце и горных озерах, начал собираться на Новую Гвинею.

Уже находясь на борту корабля «Витязь», Миклухо-Маклай написал труд о губках Красного моря и о своих скитаниях, начавшихся в белом Суэце.

Это был неутомимый летописец Сибири и Казахстана, географ, бытописатель северных и степных народов. Имя его — Николай Алексеевич Абрамов.

В свое время Ф. Петухов, сослуживец Абрамова еще по Тобольску, составил краткое жизнеописание историка. Я заимствовал оттуда основные факты и дополнил их сведениями, обнаруженными в редких, подчас забытых источниках.

Николай Алексеевич Абрамов родился в 1812 году в Тобольской губернии, в городе Кургане. Его отец, священник, был одновременно учителем татарского языка. Будущий историк обучался в Тобольской семинарии. Закончив ее, он сам стал преподавать татарский язык сибирским бурсакам. Постепенно Н. А. Абрамов увлекся собиранием древних монет и поисками старинных рукописей по истории Сибири.

В 1836–1842 годах тобольский следопыт был скромным преподавателем в народном уездном училище. Свой досуг он проводил в архивах былой сибирской столицы, просматривая скопившиеся там сокровища.

Однажды, в 1838 году, перебирая груды бумаг в древнем хранилище Тобольского кафедрального собора, Н. А. Абрамов нашел рукопись с тисненным золотом корешком. Она была написана на бумаге с водяным знаком, изображавшим гербовый щит и львов, вставших на дыбы. Так было открыто прославившееся впоследствии сочинение Григория Новицкого «Краткое описание о народе остяцком, иже в пределах полнощных царства Сибирского обретается», написанное в 1715 году, — ценнейший источник по истории Сибири.

Там писалось не только об остяках. Г. Новицкий приводил легендарные сведения о первом сибирском владетеле Оне, жившем на Ишиме, и его потомках, о Кучуме, пришедшем в Сибирь «от казачьей орды».

Н. А. Абрамов прилежно переписал сочинение Г. Новицкого, сделав его достоянием науки.

Спустя год после открытия рукописи Г. Новицкого неутомимый искатель обнаружил в библиотеке Тобольской семинарии рукопись под номером 1655 на 300 страницах. Н. А. Абрамов условно назвал ее «Сибирской летописью». Более поздние исследователи стали называть рукопись «Черепановской».

Постепенно была выяснена история создания этого выдающегося труда. Его написал тобольский ямщик Иван Леонтьевич Черепанов (1724–1795), который собрал у себя на дому немалую библиотеку, старинные чертежи и грамоты.

(Помимо занятий историей, И. Л. Черепанов сделал немало как незаурядный зодчий и живописец. В 1769–1788 годах он выстроил соборную церковь в Омской крепости, церковное здание в крепости Ямышевской, возвел постройки в крепости Бийской и выполнил живописные работы в Петропавловске-на-Иртыше — в крепости св. Петра.)

И. А. Абрамов установил, что тобольский ямщик-историк в начале своей летописи приводил сведения из сочинения Григория Новицкого. Но, излагая события после 1699 года, Черепанов вполне самостоятельно развивал свое повествование, зачастую пользуясь редкими источниками, не дошедшими до нашего времени. Он, например, сетовал, что его современники скупы на сведения «в рассуждении границ, которыми Азия отделяется от Америки», описывал историю открытия Камчатки, Алеутских островов и побережья Северо-Западной Америки русскими мореходами.

Иван Черепанов хорошо знал историю народов, населявших Сибирь, нынешний Казахстан, Киргизию, Джунгарию, Восточный Туркестан. Он рассказывал о походе Бухгольца из Сибири в сторону загадочного Яркенда и об основании Омской, Железинской, Семипалатинской и Усть-Каменогорской крепостей.

Черепанов располагал сведениями о необыкновенной судьбе шведского штык-юнкера Иоганна Густава Рената, полтавского пленника, жившего в Сибири и захваченного джунгарами. Ренат долгое время находился в Джунгарии и Восточном Туркестане, был выручен русскими и благополучно вернулся на свою скандинавскую родину.

Замечу, что в 1970 году г-н Гуннар Ярринг, знаток уйгуров, сообщил в научной печати примечательные подробности возвращения Рената в Швецию. Оказалось, что в 1734 году бывший штык-юнкер привез на свою родину двух уйгуров, уроженцев города Хотана, которые с тех пор навсегда связали свою судьбу со Швецией.

Рукописи Новицкого и Черепанова были свидетельствами раннего знакомства русских людей со странами Востока. И именно Н. А. Абрамов обогатил нашу науку открытием этих драгоценных источников.

Он же разыскал редкостное сочинение под названием «Книга записная», с очень длинным подзаголовком, из которого явствовало, что этот труд содержит подробнейший перечень имен сибирских воевод, дьяков, подьячих, начиная со времен Ермака по 1687 год. В книге говорилось также о поездке сибирских послов в восточные страны, отправлении караванов из Тобольска в Киргизскую степь, о торге с джунгарами и бухарцами на Ямышевском озере.

Среди находок Н. А. Абрамова достоин упоминания «Летописец тобольской о Сибирской стране» — огромный свод сведений, охватывающих время с 1588 по 1707 год. Ныне эта рукопись хранится в Ученом архиве Географического общества СССР.

В 1841 году в «Журнале министерства народного просвещения» появился один из первых печатных трудов Н. А. Абрамова — «Догадки о значении имен некоторых мест Тобольской губернии». В этой статье исследователь разъяснял происхождение названий Иртыша, Тобола, Туры. Истоки слова «Сибирь», по мнению историка, следовало искать в языках тюркских народов.

В 1842 году Н. А. Абрамов перебрался на жительство в северный город Березов и прослужил там семь лет смотрителем уездного училища.

В городке, разбросанном на трех холмах близ Сосьвы, Н. А. Абрамов встречался с интересными людьми. Он беседовал на латыни со знаменитым путешественником и величайшим знатоком угро-финских народов Матиасом Александром Кастреном, первым в мире профессором этнографии, был знаком с казахским султаном Габайдуллой Валиевым, сосланным в Березов за связи с мятежным Кенесары Касымовым и за попытку переметнуться на сторону Мадали, хана кокандского.

Служба в этом городе дала возможность Н. А. Абрамову составить научное описание Березовского края.

В 1849 году Н. А. Абрамов переехал из Березова в Ялуторовск, где в то время жили декабристы, переведенные с каторжных работ на поселение. В 1851–1853 годах Н. А. Абрамов служил в Тюмени, в той же должности смотрителя уездного училища. Оттуда он перебрался в Омск.

В Омске историк познакомился с Е. И. Капустиной, урожденной Менделеевой. Мать ее происходила из рода просвещенных тобольских купцов Корнильевых.

От внимания Н. А. Абрамова едва ли ускользнуло то многозначительное обстоятельство, что основатель рода Корнильевых, согласно семейным преданиям, был выходцем из Восточного Туркестана, принявшим на рубеже XVII–XVIII веков русские обычаи. Это был управляющий имуществом первого губернатора сибирского князя М. П. Гагарина. Потомки Корнильева имели в Тобольске богатое книжное собрание, печатали в собственной типографии журнал «Иртыш, превращающийся в Иппокрену». Старинными корнильевскими книгами и стал пользоваться Н. А. Абрамов, постоянно посещая дом Капустиных на Артиллерийской улице. Там собирались самые образованные, передовые люди того времени: ученые, путешественники, исследователи Западной Сибири.

Генерал-губернатор Г. X. Гасфорд, несмотря на свои причуды, любил оказывать покровительство одаренным людям. Он одобрил абрамовскую записку о состоянии Березовского края и принял историка на службу в Главное правление Западной Сибири на скромную должность столоначальника.

Когда была учреждена Семипалатинская область, Гасфорд назначил Н. А. Абрамова советником нового областного правления, и в 1854 году он переселился в город Семи палат. Именно там он развернул свои недюжинные способности как устроитель и исследователь края и стал собирать данные по истории Семипалатинска.

Уже в 1855 году Н. А. Абрамов присутствовал при раскопках одной из древних гробниц на месте Семи палат. На дне могилы, плотно прикрытой плитой, вытесанной из сланца, лежали диковинные находки: человеческий череп, затейливо расписанный алой, зеленой и желтой красками; череп коровы, тоже украшенный яркими узорами; сосуд с горючей жидкостью; изделия из янтаря, медная кирка и другие предметы. Н. А. Абрамов сделал описание этих находок. Впоследствии о них, вероятно, наслышался Ф. М. Достоевский, собравший в Семипалатинске археологическую коллекцию. Я еще не утратил надежды на то, что она со временем будет найдена.

Н. А. Абрамов приобрел в Семипалатинске небольшой дом, посадил вокруг него деревья, купил пахотную землю в сорока верстах от города. Вскоре он начал поездки по Семиречью.

В 1857 году Н. А. Абрамов посетил славный город Копал, где еще были живы рассказы о недавнем героическом прошлом этой твердыни, основанной у подножия Джунгарского Алатау.

Неизбежны встречи Н. А. Абрамова с основателем Копала, следопытом Джунгарского Алатау, окружным начальником С. М. Абакумовым, который был знаком с Чоканом Валихановым, Петром Семеновым и другими замечательными исследователями.

Прибыв в Копал, Н. А. Абрамов начал производить метеорологические наблюдения и отыскивать следы древних сооружений. Так были описаны древний курган «Могила. Копала» в самом городе, остатки старинной крепости на Биене, изображения на каменных плитах в Арасане, пирамидальная гробница возле речки Кзыл-Каин, в которую заключено изваяние женщины.

Н. А. Абрамову рассказали о грандиозном, казалось бы, немыслимом для древних веков сооружении — рве, следы которого прослеживались от верховьев реки Коры до берегов Или. Чокан Валиханов тоже знал об этом; по мнению Чокана, ров проходил по ущелью Ихлас к реке Или, поворачивал оттуда в сторону Джунгарии и, протянувшись на огромное расстояние, исчезал в ее пределах.

Копальцы рассказали Н. А. Абрамову, что однажды они нашли в земле глиняный сосуд; на дне его сверкал золотой перстень, осыпанный самоцветами, с надписью «Арслан». Перстень мог принадлежать Арслан-хану, властителю карлуков. В свое время Арслан-хан подчинился Чингисхану и в 1218 году сопровождал его в одном из походов. Об Арслановом перстне, найденном в Копале, упоминал также Чокан Валиханов.

Вернувшись в Семипалатинск, Н. А. Абрамов узнал, что в Тобольске начато издание «Тобольских губернских ведомостей». И начиная с 1857 года семипалатинский историк написал для этой газеты много статей, в том числе «Семь палат, давших название Семипалатинску», «Надмогильная пирамида в Киргизской степи» и другие.

В 1858–1859 годах Н. А. Абрамов опубликовал в изданиях Археологического общества две работы о каменном памятнике в честь Баян-Слу и Козы-Корпеша.

К этому времени неутомимый исследователь уже был избран действительным членом Русского географического общества. В «Записках» общества в 1861 году появился большой очерк Н. А. Абрамова «Областной город Семипалатинск». В нем рассматривались главные события, предшествовавшие тому времени, когда Василий Чередов заложил Семипалатинскую крепость на берегу Иртыша.

Н. А. Абрамов писал и о том, как в 1757 году в Семипалатинской крепости появился знаменитый джунгарский князь Амурсана, просивший убежища и защиты от богдыханских захватчиков. Историк рассказал также о зверском истреблении маньчжурскими карателями в 1758 году более чем одного миллиона джунгаров.

Изложив последовательно и подробно историю развития Семипалатинска, Н. А. Абрамов нарисовал вместе с тем широкую картину жизни города в 50–60-х годах XIX века. В очерке есть описание Казакова сада, где когда-то проводили время Ф. М. Достоевский и его друзья — любитель археологии А. Е. Врангель и верненский артиллерист В. В. Обух. Вызывает крайнее удивление, что Н. А. Абрамов никогда не упоминал в своих статьях и очерках Ф. М. Достоевского. Тем не менее предположение о связях семипалатинского историка с Ф. М. Достоевским остается в силе, и можно полагать, что еще будут найдены архивные материалы, подтверждающие это.

Мне довелось познакомиться с алма-атинским исследователем архивов Н. П. Ивлевым. Он рассказал мне, что также обратил внимание на яркую личность семипалатинского историка и начал поиски еще неизвестных данных об Абрамове. И Н. П. Ивлев нашел одно важное свидетельство. Оказалось, что Н. А. Абрамов в свое время составил описание жизни казахов Большой орды.

Очерк Н. А. Абрамова о Семипалатинске пользовался большим успехом. Уже в 1862 году он был перепечатан в «Журнале Королевского географического общества» в Лондоне.

Между тем внимание историка привлекли Кокпекты и Усть-Каменогорск. В Кокпекты Н. А. Абрамов побывал не раз, исследуя золотоносные прииски и жизнь казахов-кереев. В 1863 году в «Известиях Русского географического общества» появилась статья Н. А. Абрамова по истории Усть-Каменогорска.

В 1860 году Н. А. Абрамов вновь посетил Копал, а оттуда проехал в Верный. В октябре он провел там метеорологические наблюдения. Высокого русоволосого человека видели в Верненской крепости, в Большой и Малой станицах, в Талгарской слободке, на берегах Алматинки…

В Верном и его предместьях Н. А. Абрамов насчитал до сорока курганов, осмотрел древние могилы на озере Иссык и в Тургене, отыскал следы укрепления в Талгаре, установил, что укрепление окружено остатками старинных арыков. Он записывал драгоценные сведения о численности обитателей Верного, об их занятиях, о зачатке местной промышленности, о садоводстве и виноградарстве, о торговле с Казанью и Тюменью, Петропавловском и Семипалатинском, Ташкентом и Кульджой. Исследователь предрекал огромную будущность городу, сторожившему дороги из Семипалатинска в Кашгар и из Кульджи в Коканд..

Путешественник появлялся в аулах казахов-дулатов, кочевавших в непосредственной близости к Талгару, Узун-Агачу, Каскелену и другим приметным местам. Он подсчитал количество дулатских юрт, собрал данные об отдельных казахских родах.

Кроме того, Н. А. Абрамов определил расстояние между главными поселениями Семиречья и Киргизии, описал станицы и пикеты на тогдашних основных путях сообщения. Обо всем этом можно прочитать в замечательном очерке «Алматы или укрепление Верное с его окрестностями», напечатанном в первом томе «Записок Русского географического общества» (1867) вместе со статьями Н. А. Абрамова о реке Каратал, Копале и станице Верхнелепсинской.

На берегах Каратала путешественник изучал быт казахов и племени жалаир, перечислял имена предводителей родов. Он обращал внимание на земледельческие опыты жалаиров. И, как всегда дороги вели семипалатинского следопыта к заброшенным древностям.

В Коксуйской долине, окруженной зелеными горами, он обнаружил загадочные курганы. На склонах гор Лоба, возле речки Теректы, Н. А. Абрамов осмотрел остатки когда-то связанных между собой шестнадцати зданий, сложенных из дикого камня голубоватого цвета. На этих развалинах находили овальные медальоны с изображением венценосной женщины.

Перстень Арслана, венценосная богиня, письмена и рисунки на скалах, человеческий череп с узором, похожим на «розу ветров», были Абрамову наградами вечности за его неустанные труды.

Скончался Н. А. Абрамов в 1870 году в Семипалатинске.

Это произошло в станице Большой Алматинской на окраине старого города Верного, в доме казачьей вдовы Надежды Чукреевой. Дом находился на Пригородной улице и значился под номером 39.

Иван Куратов, истощенный застарелой лихорадкой, полученной им во время поездки в Кульджу, заболел неизлечимым недугом тружеников и бедных людей; чахотка постепенно сводила его в гроб.

Осенью 1875 года он слег. 17 ноября к Ивану Алексеевичу пришел его друг, Василий Иванович Чистопольский. Куратов пригласил гостя пообедать вместе, но за столом у поэта вдруг хлынула горлом кровь. Чистопольский бросился за лекарем, обошел весь Верный, но врача так и не привел. К вечеру Иван Куратов умер.

Я заглянул в свой архив для того, чтобы поделиться с читателями некоторыми новыми сведениями о замечательном поэте и просветителе народа коми, о его жизни в Верном.

Но приведу сначала некоторые данные из биографии поэта.

Иван Алексеевич Куратов родился в 1839 году в глухом углу Вологодской губернии, в селе Кибра, где отец его был приходским пономарем.

Детство и юность будущего зырянского просветителя проходили в горькой нужде. Подросток пришел босиком в городок Яренск, где поступил в церковноприходскую школу. Закончив ее, Иван Куратов стал учиться в Вологодской семинарии. Юноша полюбил произведения Пушкина, Лермонтова, Гоголя. Он изучил латынь, древнегреческий, французский и немецкий языки.

В 1857 году И. А. Куратов написал первые свои стихи на родном для него языке. Занявшись исследованием устного творчества народа коми, когда служил «младшим учителем» в Устьсысольске (теперь — Сыктывкар, столица Коми АССР), он напечатал в «Вологодских губернских ведомостях» свой первый труд — очерк о зырянском языке.

«По оригинальности содержания зырянский язык есть один из замечательнейших языков Европы», — писал он.

Томясь в глухом захолустье, Иван Куратов писал обличительные стихи о нравах устьсысольского «общества». Оно, разумеется, не простило поэту его выступлений. «Младший учитель» совершенно неожиданно был «определен» в военно-судебные чинов: ники и в 1865 году отправлен в Казань, в школу полковых аудиторов.

Там Иван Куратов прожил около года, после чего был назначен на службу в Семипалатинск. И удивительное совпадение: его причислили к тому самому 7-му Сибирскому линейному батальону, в котором всего несколько лет назад находился Федор Достоевский. Куратов встречался с людьми, близко знавшими автора «Бедных людей».

28 декабря 1867 года И. А. Куратов прибыл в Верный. Три года подряд он прослужил аудитором 10-го Туркестанского линейного батальона, затем стал письмоводителем различных учреждений Семиреченской области и Верненского уезда. Лишь под конец жизни Куратов «дослужился» до звания младшего чиновника особых поручений при особе семиреченского губернатора. Несмотря на столь громкий титул, поэт был всего-навсего канцеляристом военного суда в Верном.

Жизнь Ивана Куратова проходила в долгих, утомительных, а подчас и опасных разъездах по краю. Ему приходилось расследовать уголовные дела, изобличать барантачей, грабителей, растратчиков, вскрывать злоупотребления местных чиновников, бороться с произволом и взяточничеством. Лепсинск, Копал, Токмак, Усек, Борохудзир — вот далеко не полный список городов и местностей, посещенных поэтом за время его службы в Семиречье.

В 1871 году И. А. Куратов прожил несколько месяцев в Кульдже, в Западном Китае. В глинобитных стенах города он написал одно из своих стихотворений. До нас дошли свидетельства, что поэт изучал китайский язык, собирал восточные рукописи. Часть их попала впоследствии к брату писателя — Вонифатию Куратову и до 1912 года хранилась в библиотеке Троицко-Печерской школы.

Верненский военный аудитор неустанно работал над переводами. Он перевел на язык коми творения Горация, Анакреона, Гёте, Пушкина, Байрона, Лермонтова, Шиллера, Вольтера, Беранже, переводил, сербские песни, собирал казахские сказки.

В произведениях Куратова упомянуты не менее десяти различных народов России — от тунгусов (эвенков) до жителей казахских степей. Поэт изучал языки северных и приволжских народностей, исследовал древний санскрит.

В 1874 году Иван Куратов во второй раз посетил Кульджу, проехав туда со стороны Борохудзира и Хоргоса.

Архивы открыли нам одну из причин безвременной смерти поэта. Оказывается, что еще во время первого посещения Кульджи в 1871 году он заболел тропической лихорадкой, не сумел избавиться от нее и окончательно подорвал свои силы.

Когда к Куратову подкралась чахотка, на его долю выпало вести сложное и запутанное следственное «Дело Эмана и Гревеница».

Штабс-капитан Эман был отважным и исполнительным офицером. В свое время он сопровождал великого русского художника В. В. Верещагина во время его поездки по Западному Китаю. После многих приключений, схваток с тиграми и встреч с грабителями на больших дорогах Эман и Верещагин благополучно закончили поход. С тех пор прошло года три…

Однажды Эман проезжал по реке Усёк неподалеку от русского укрепления Борохудзир. Там на него напали разбойники, рыскавшие в поисках добычи между Алтын-Эмелем и Усёком.

Для расследования этого дела на место был послан верненский судья барон Гревениц. Вскоре Иван Куратов узнал, что барон обвинил в ограблении Эмана людей, к делу совершенно непричастных, а подлинных преступников постарался спасти от суда. Куратов добился того, чтобы ему было поручено новое следствие. Летом 1874 года он двинулся в укрепление Борохудзир.

Следственное «дело» об Эмане и похождениях неправедного судьи Гревеница, переданное Куратову, насчитывало около 1500 листов!

Тяжелобольной поэт сделал все от него зависящее, чтобы не допустить осуждения ложно обвиненных людей. И. А. Куратов установил, что Гревениц действительно взял под стражу нескольких жителей Борохудзира, попавшихся под его крутую руку, а подлинных грабителей отпустил с миром, хотя заранее знал, что оклеветанных им людей ожидает военный суд.

Тогда барон пошел на все, чтобы избежать ответственности и опорочить своего обличителя — Ивана Куратова. Гревениц делал отводы, писал кляузы, старался запутать следствие, отказывался отвечать на вопросы, заданные Куратовым.

Неподкупный следователь не знал покоя. Ради того, чтобы спасти ложно обвиненных людей, Куратов, по существу, поставил на карту собственную жизнь. Он недоедал, недосыпал, бросил лечение, собирая новые и новые неопровержимые доказательства преступлений продажного верненского барона.

Семиреченское областное правление было вынуждено признать всю справедливость тяжких улик, сочло отводы барона не заслуживающими никакого внимания и предписало И. А. Куратову довести до конца следствие по делу Гревеница. О «громком деле» Гревеница узнали в Ташкенте, и от Куратова стали требовать доклада об итогах следствия. И хотя поэт был в то время уже тяжело болен, он поехал в Ташкент.

Возвратившись оттуда в августе 1875 года, И. А. Куратов слег в постель и уже не выходил из дома Надежды Чукреевой. Осенью наступила развязка…

Перед смертью Куратов успел составить завещание. Душеприказчиком его был Василий Чистопольский. Он отослал братьям поэта — Николаю и Афанасию — на их северную родину часть рукописей Ивана Алексеевича. Пожитки же Куратова были оценены… в два рубля серебром.

Все творческое богатство поэта-самородка увидело свет лишь в 1932 году, когда было издано собрание сочинений И. А. Куратова на языке народа коми. Через семь лет после этого земляк поэта — вологжанин Иван Молчанов издал русские переводы стихов Куратова, к которым была приложена краткая биография этого замечательного человека.

Документы, найденные в архивах, пролили новый свет на историю пребывания Ивана Куратова в Верном. Так были обнаружены послужной список устьсысольского изгнанника, дополнения к этому списку, красноречивое «Дело об имуществе, оставшемся после смерти чиновника особых поручений Ивана Куратова» и переписка верненских канцелярий о героической борьбе этого честного человека с чиновным разбойником бароном Гревеницем.

Нам думается, что в архивах еще предстоят счастливые находки. Они помогут исследователям более подробно осветить жизнь сына народа коми, заброшенного судьбой в предгорья Алатау.

Знаменитый русский исследователь Китая Палладий Кафаров жил и трудился в Пекине в 1840–1847, 1849–1859 и 1864–1878 годах.

Это он собрал замечательные сведения об «олосах» — русских людях, составлявших в XIV веке отдельный десятитысячный полк пекинской гвардии.

Голландский историк Грунефельд, изучая историю Явы и Суматры по древним китайским источникам, вынужден был обратиться к Палладию, открывшему рукописные сокровища «Истории династий» и другие старые архивы, хранившиеся в Пекине.

Изучая «Си-юй-цзы» — «Историю Западных стран», Палладий узнал, что виноград и люцерна — «трава мусу», как и многие другие полезные растения, были перенесены в Китай из оазисов Средней Азии. Ему удалось найти в Пекине рукописи на туркестанской бумаге — свидетельства давних связей Китая с нашей страной.

Кафаров открыл, что название «Сибирь» было известно в Китае еще в XIII веке, когда отшельник Чан-чунь ездил зачем-то к Чингисхану. Так говорила «Тайная история династии Юань»… Многие из таких летописей перевел Палладий. Он прочел тысячи рукописей, сделав из них сотни извлечений и заметок.

В 1850 году Палладий опубликовал в «Записках Русского географического общества» очерк о торговых дорогах Китая и смежных с ним стран. Затем из печати вышли обширные его сочинения — «Жизнь Будды» и «Исторический очерк древнего буддизма» (1852). Одновременно Кафаров собрал исторические сведения об озере Лобнор, лежащем на пути из Китая в Тибет.

Через двадцать семь лет после этого Палладий настойчиво советовал И. М. Пржевальскому избрать дорогу в Тибет через Лобнор и сообщил великому путешественнику подробные данные об этом водоеме Центральной Азии.

Начиная с 1852 года ученый принимал участие в печатных «Трудах Русской духовной миссии в Пекине». Там можно найти, например, работу Палладия «Водяное сообщение между Цянь-цзином и Шанхаем» или его исследования о магометанстве в Китае. Несколько позже Палладий написал большой труд «Китайская литература магометан». Он разыскал в Пекине описания Средней Азии, Самарканда, Бухары. В одной из открытых ученым рукописей есть сведения о Сойфере, властителе Бухары, поселившемся в Китае около 1070 года.

Палладий разъяснил происхождение народности дунган (китайских мусульман).

В 1863 году русский исследователь китайской истории выступил в некрасовском «Современнике» с заметками «Две недели в китайской кумирне». Вероятно, именно тогда Палладий привлек внимание Н. Г. Чернышевского к русским китаеведам, ибо вскоре после этого в «Современнике» появились отзывы Чернышевского о трудах И. Гашкевича, М. Храповицкого, А. Татаринова и других исследователей Китая. Все они в то время работали в Пекине под руководством Палладия.

Тогда же была опубликована статья Кафарова «Русское поселение в Китае в первой половине XIV века». В ней содержались удивительные сведения, извлеченные из истории дома Чингизидов в Китае.

Оказалось, что в последние десятилетия власти монголов в Китае русские и аланы (предки осетин) составляли отборные части пекинской гвардии.

В числе воинов Русского полка были люди с именами Николай, Илья, Георгий, Дмитрий. Полк этот подчинялся только Высшему военному совету в Пекине и размещался в отдельном поселении. Русские воины занимались там земледелием, охотой и рыбной ловлей, имели свои сельскохозяйственные орудия. В 1331 году Русский полк был пополнен 600 воинами, а через год в Пекин прибыло 2803 русских. К 1334 году относится последнее упоминание о русских гвардейцах в Пекине.

Доктор Э. Брейтшнейдер, дополняя Палладия, извлек из «Юаньши» еще некоторые сведения о русских и аланах в Китае. Мне удалось датировать ряд событий, сообщенных Брейтшнейдером. Так выясняется, что в 1251–1259 годах алан Юваши (?), сын Ильи, доходил до Сибири. В те же годы алан Николай побывал в Юннани.

Что сделалось с русскими и аланами в 1368 году, когда монголы были изгнаны из Китая, — неизвестно. Палладий, очевидно, не обнаружил никаких сведений на этот счет в древних книгах пекинских хранилищ.

Извлечения из «Юаньши» о русских людях, их пашнях и промыслах, расположенных «между Великой стеной и Пекинской равниной», пролили свет на события, дотоле неизвестные русским историкам. В этом огромная научная заслуга Палладия Кафарова.

В 1870 году Палладий по поручению Русского географического общества выехал из Пекина в сопровождении топографа Гавриила Нахвальных. Они двинулись в Маньчжурию по Ляодунской дороге.

Нахвальных производил съемку, а Палладий неутомимо исследовал памятники старины. Он открыл их возле Мукдена, а затем на землях русского Дальнего Востока. Путешественники посетили Гирин, Цицикар, Мерген, Айгун и достигли Благовещенска. Оттуда они проследовали на тогдашнюю Хабаровку, побывали на Уссури, озере Ханка и вышли на Владивосток.

Весной 1871 года Палладий и Нахвальных отправились на шхуне «Восток» в Тихий океан и осмотрели Новгородский пост, бухту Находка, залив Ольги и возвратились через Нагасаки в Пекин.

Во время путешествия были открыты остатки старинных городов, укреплений, морских портов, былых торговых путей Дальнего Востока и собраны богатейшие данные о Маньчжурии.

«Палладий был первым русским писателем о Маньчжурии», — писал исследователь Китая, врач Русской миссии в Пекине Э. Брейтшнейдер. В русской печати появились новые труды Палладия, в том числе исторический очерк Уссурийского края, «Дорожные заметки на пути из Пекина до Благовещенска через Маньчжурию».

Палладий исследовал обычаи народностей Дальнего Востока. Открытия его иногда были неожиданными. Так, например, он установил, что маньчжуры «почитают воронов, видя в них своих предков». Подобный культ воронов, как известно, существовал у индейцев Аляски.

Путешественник сообщал много сведений о Корее, причем отмечал долголетие корейцев, среди которых ему приходилось встречать много столетних старцев.

Возвратившись в Пекин, путешественник продолжал трудиться над составлением грандиозного китайско-русского словаря. Труд этот был закончен уже после смерти Палладия служащим Русской миссии в Пекине П. С. Поповым и издан там же в 1888 году.

В этом грандиозном издании было приведено и объяснено 11 868 иероглифов. Такого словаря еще не было в русской научной литературе о Китае. Выход его в свет был расценен исследователями Китая как чрезвычайное событие.

Пекинские друзья Палладия, — китайцы — любили и уважали русского ученого. Однажды они преподнесли ему доску, покрытую 54 золотыми иероглифами. Это было похвальное слово в честь Ва, как китайцы называли Кафарова. «Желаем при этом, — было написано на дарственной доске, — чтобы выраженные в сих златых письменах глубокие чувства нашего почтения сохранялись исторически в памяти, по возможности на долгие годы, и чтобы слава о достойном любви человеке оставалась вечною и после его и нашей смерти…»

Так народ Китая почтил русского ученого, посвятившего свою жизнь изучению культуры этой страны.

Когда над Гиндукушем взошла молодая луна, афганский воин подошел к уральскому казаку и вынул его шашку из черных ножен.

— Во время этой молитвы очень хорошо иметь в руках меч друга, — сказал афганец, выполнив древний обряд и возвращая казаку златоустовский клинок.

Это было в Афганистане во время пребывания там русского посольства, проделавшего в 1878 году длинный и трудный путь от Ташкента до Кабула.

В составе посольства находился молодой врач ташкентского госпиталя Иван Лаврович Яворский — очень образованный человек, хорошо знакомый с историей стран Востока.

Послы выехали из Ташкента в конце мая 1878 года. Начальником каравана был афганец Раджаб-али, ездивший ранее в Индию и возивший письма из Ташкента в Кабул.

За Железными воротами русские повстречали и пенджабца Джанадара-тюрю — индийца, поселившегося в свое время в Средней Азии и спешившего в Мекку через Кабул и Бомбей. Ему тоже была доверена доставка русской почты на имя Шир-Али-хана, эмира афганского.

Переправившись на больших паромах через Амударью, послы вскоре прибыли в Мазари-Шериф, главный город Афганского Туркестана. Здесь И. Л. Яворский с немалым удивлением узнал, что жители Чаар-вилайета оклеивают стены… цветными обертками от русских леденцов и других конфет. Потом он увидел фарфоровые чашки с маркой фабрики Корнилова, спички «Ворожцовой и К°», екатеринбургские свечи. Позже Яворский встречал у афганцев русский сахар и железные изделия из России.

Из Кабула навстречу русским выехал министр двора афганского эмира сердар Абдулла-хан. Этот старец был живой историей связей Афганистана с Россией. Оказалось, что в 30-х годах он хорошо знал Виткевича, столь загадочно погибшего потом по приезде в Петербург. Во время пребывания в Кабуле Виткевич жил в доме Абдуллы-хана.

— Еще тогда для нас было ясно, — сказал в разговоре с гостями Абдулла-хан, — что только в союзе с Россией можно достигнуть мирного развития государства. Уже тогда эмир Дост-Магомет-хан в одной лишь России видел оплот против всепоглощающего нашествия англичан. Теперь же сын Дост-Магомета — эмир Шир-Али-хан приглашает вас к себе в Кабул как дорогих гостей — вестников мира и добра. Да даст аллах, чтоб наша дружба не имела никогда поводов к сожалению…

Гостей из Ташкента посадили на индийских слонов.

Навстречу им со стороны Кабула двигался Хабиб-Улла-хан, брат афганского эмира, ехавший на огромном слоне пепельного цвета с позолоченными бивнями. Первые сановники государства, сердечно встретив русских, проводили их до ворот Бала-Хиссара — резиденции властителя Афганистана. Шир-Али-хан принял русских облаченным в синий мундир, с красной лентой через плечо, в шишаке со страусовыми перьями. Узнав, что в посольской свите находится переводчик с английского, эмир шутя спросил, уж не англичанин ли этот толмач.

— Англичане иначе не вступают на землю Афганистана, как держа в правой руке меч, а в левой огонь, — заметил Шир-Али-хан.

Потом он стал подробно расспрашивать о России, ее населении, государственных доходах, железных дорогах. Эмиру хотелось знать, есть ли железнодорожные пути в Русском Туркестане.

Вечером 1 августа 1878 года над Кабулом взвились цветные ракеты, затрещал бенгальский огонь, засветились плошки и цветные фонари. Народ Афганистана устроил праздник в честь приезда людей с Севера.

В Кабуле послы закупали образцы афганских, кашмирских, индийских товаров и предметы искусства для музея в Ташкенте.

Переводчик Малевинский с увлечением разыскивал древние монеты, которыми так богат Афганистан, в том числе чеканенные при Антиохе Великом. Любопытно, что страстному собирателю в этом деле помогал сам афганский эмир.

Было бы нелишне теперь установить, уцелели ли все эти коллекции до нашего времени.

И. Л. Яворский собирал сведения о связях Афганистана с Русским Туркестаном. Так, например, выяснилось, что лучшие сорта грушевого дерева были вывезены в Кабул из окрестностей Самарканда. Кроме того, Иван Лаврович описал знаменитые гигантские изваяния Бамиана, составил очерк истории Бактрианы и самого Кабула.

«В то время, когда Европа знала Кабул только по слухам, — писал путешественник, — в этом городе уже были русские люди…»

Научные занятия И. Л. Яворского в Кабуле были прерваны его поездкой в Ташкент, куда он отправился сопровождать Афганское посольство.

Однако осенью 1878 года исследователь Афганистана вновь пустился в путь по хорошо знакомой ему Бамианской дороге. Русский караван и на этот раз вел афганский «баши» Нассир-хан.

Однако до Кабула И. Л. Яворский не дошел. Он узнал, что в Афганистан вторглись колонны «красных мундиров». Английские власти в Индии попытались навязать эмиру Афганистана свое посольство, но Шир-Али-хан отказался принять сэра Нэвилля Чемберлена.

Тогда англичане перешли афганскую границу, и эмир одновременно с русским посольством покинул свою столицу, удалившись в Афганский Туркестан.

Яворский нашел Шир-Али-хана в огромном белом шатре, раскинутом среди палаток лагеря афганских войск близ Ташкургана. Эмир тогда был уже болен, и Яворский приступил к лечению властителя Афганистана. Тот вел долгие беседы со своим лейб-медиком.

«…Я передаю ключи от ворот в Индию в руки дружественной мне России», — сказал эмир. Он часто вспоминал имя Петра Великого, мечтал о поездке в Петербург.

И. Л. Яворский не разлучался с эмиром до самого дня его смерти. Шир-Али-хан умер в Мазари-Шерифе в пору цветения миндальных садов. Русский врач, несмотря на все меры, которые он принимал, не смог спасти эмира от антонова огня.

В марте 1879 года Яворский прибыл в Ташкент и вскоре начал работать над книгой о своих странствиях и приключениях в Афганистане. Она называлась: «Путешествие русского посольства по Афганистану и Бухарскому ханству в 1878–1879 гг. Из дневников члена посольства д-ра И. Л. Яворского, действительного члена Императорского Русского Географического Общества, в двух томах, С.-Петербург, типография д-ра М. А. Хана, 1882–1883 гг.».

Эту книгу полезно знать советскому читателю. В ней не только подробно рассказано о нашем южном соседе. И. Л. Яворский показал в ней истоки дружбы двух народов, продолжающейся и поныне.

…Молодой харьковский ученый Сергей Алфераки долго и упорно искал встречи с Н. М. Пржевальским. Натуралист просил у великого путешественника совета: куда лучше всего отправиться для исследования природы Центральной Азии?

Пржевальский взял карандаш и набросал на бумаге маршрут от Петербурга через Оренбург, Троицк, Омск, Семипалатинск, Копал к верховьям Или и Кульдже. Этой дорогой Пржевальский ходил к озеру Лобнор.

В январе 1879 года Алфераки прибыл в Лепсинск. Здесь он был свидетелем удачной охоты на кабанов: смотритель местной почтовой станции в короткий срок успел заготовить 150 кабаньих туш. Они были отправлены вместе с огромным количеством фазанов из Лепсинска в Ирбит на знаменитую ярмарку.

Затем Алфераки побывал в Копале и у Арасанских источников, откуда пошел к перевалу Алтын-Эмель, где разветвлялись пути на Верный и Кульджу. За Кайбынским ущельем путешественник видел следы дунганского восстания — развалины разрушенных городов и поселений.

На последней перед Кульджой станции Баяндайской состоялась любопытная встреча С. Н. Алфераки с дочерью спутника Джона Франклина, поселившейся здесь. Она содержала дорожную гостиницу. Женщина рассказала, что тридцать лет назад ее отец отправился с Д. Франклином в его последний поход и пропал без вести вместе со знаменитым полярным исследователем.

С. Н. Алфераки описал Кульджу, населенную, по его словам, представителями одиннадцати разных народов. Над городом кружились летательные приборы в виде драконов и огромных бабочек, искусно изготовленные китайцами из цветной бумаги.

В Кульдже путешественник отобрал бывалых людей для своей экспедиции. В качестве переводчика он взял уроженца окрестностей города Верного — Михаила Ниязова (Манджа), знавшего русский язык и наречия семи народностей Азии. В состав экспедиции вошел также Тохта-Ахун, ходивший вместе с Н. М. Пржевальским на Юлдуз. В свое время Тохта-Ахун бежал в Кульджу из города Курля, спасаясь от произвола кашгарского тирана Якуб-бека. После этого Пржевальский приблизил к себе беглеца и однажды даже доверил ему доставку коллекций. Кроме Ниязова и Тохта-Ахуна, в экспедицию Алфераки были взяты отставной солдат Яковлев и казахский джигит Кегембек. Позже к путешественникам присоединились тогоут Очур, а также Церинджап — кочевник из монгольского племени шами.

В Кульдже С. Н. Алфераки встретил известного русского исследователя А. Регеля, аптекаря Голике, собиравшего коллекции для энтомолога Н. Г. Ершова, и исследователя местного края доктора Мацеевского. Стоит заметить, что незадолго до этого А. Регель прошел из Турфана в Урумчи, посетил Манас, Шихо, Джан-хо и другие города Кашгара.

Во время пребывания в Кульдже Алфераки изучал птиц Илийской долины и открыл новый вид рыбы, водившейся в Или.

В первых числах марта 1879 года экспедиция выступила из Кульджи. Вскоре она достигла развалин Новой Кульджи.

Стертый с лица земли город, в котором когда-то жило не менее 300 тысяч человек, был окружен заброшенными, одичавшими садами — они назывались здесь «лесами».

С. Н. Алфераки обошел развалины города по уцелевшей части крепостной стены. Внутри Новой Кульджи обитали в несметном количестве зайцы, облюбовавшие также заросли барбариса на левом берегу Или. В разоренном городе жили многочисленные стаи фазанов.

Экспедиция вновь посетила город Суйдун, в котором побывала еще на пути в Кульджу, и вышла к берегу речки Тарджи. За ней лежали пески и глинистая степь, простиравшаяся до самого Балхаша. Здесь были найдены причудливые бабочки, приспособившиеся к жизни в условиях пустыни.

Затем Алфераки исследовал русло реки Хоргос и поднялся вверх по ней до озера, служившего прибежищем для белых лебедей. На пути исследователю попадались следы больших тигров, тропы, протоптанные дикими козами.

Ученый собрал здесь много данных для очерка об илийских тиграх, напечатанного впоследствии в журнале «Природа и охота» (1882). Алфераки установил, что тигры водились более всего в области, лежащей к западу от Кульджи. В устьях Хоргоса были открыты места обитания черно-бурых лисиц и выдр. На левом берегу Или сплошные заросли камыша были перемешаны с непроходимыми кустарниками. Кроме тигров, в этих джунглях находили себе приют кабаны, ирбисы, дикие кошки. Исследователь подробно описал всех обитающих здесь животных.

В марте 1879 года экспедиция побывала на Или, где путешественники открыли новый вид рыбы-маринки длиною до одного аршина, заходившей в реку из Балхаша лишь весною.

Из Суйдуна Сергей Алфераки предпринял поездку на Сайрам-Нор через Талкинское ущелье. Потом он посетил стоявший на берегу Или сибинский городок Хайр-Сумун, у въезда в который высилась башня с деревянными колоколами. Город был окружен отличными пашнями и плантациями. Затем Алфераки возвратился в Кульджу.

Там его приветливо встретили русские обитатели города. Начальник Южного участка Изразцов помог С. Н. Алфераки совершить новую поездку за Или — к востоку от Кайнака.

Путешественник исследовал Шарбугчи — один из малых притоков Или. Ущелье к западу от этой речки Алфераки назвал «царством бабочек». Там был найден один вид, до этого наблюдавшийся только в Испании.

Исследователи, переправившись через реку Текес, начинавшуюся у подножия Хан-Тенгри, двинулись к Кунгесу и вскоре увидели необозримые заросли голубых незабудок в долине Аршан. Вблизи истоков Кунгеса была добыта бабочка-ночница, обитающая только там и… в Гренландии. Алфераки осмотрел Или-Кургесскую долину, обследовал рудный прииск на урочище Захмерке.

К югу от истоков Кунгеса, зарождавшегося среди снеговых нагромождений и диких скал, высился перевал Ат-Ункур. С его вершины путники увидели Юлдуз — Страну Звезды, прославленную со времени лобнорского похода Н. М. Пржевальского. В самом сердце Тянь-Шаня на богатых травой и фазанами необозримых лугах блестели воды множества звездообразных озер. Спустившись на поверхность Юлдуза, караван остановился на берегу горного ручья Заламту. Там когда-то стояла палатка Пржевальского.

Экспедиция исследовала северо-восточную часть Юлдуза (Малый Юлдуз) и провела почти месяц на высотах, достигавших восьми тысяч футов. Золотистые рыбы сверкали в водах ручья Заламту, в воздухе светились пунцовые крылья шелкопрядов, над травой проносилась фиолетовая саранча.

Алфераки изучил повадки горных козлов, усердно собирал бабочек, называя новые их виды в честь Пржевальского, Грум-Гржимайло, Семенова-Тян-Шанского, Регеля и других следопытов Азии. В дневнике путешественника можно найти великолепные описания лова бабочек у ночного костра.

Научные итоги похода по пути, начертанному Н. М. Пржевальским, были огромны.

С. Н. Алфераки вывез в 1879 году в Россию 12 тысяч экземпляров чешуекрылых и 500 экземпляров позвоночных. Ученый вел метеорологические наблюдения и писал путевой дневник. Труды его были напечатаны в изданиях Русского энтомологического общества.

В 1857 году в Воронежской губернии родился Нифонт Долгополов — будущий друг великого казахского просветителя Абая Кунанбаева.

Н. И. Долгополов еще студентом-медиком принял участие в революционном движении. На двадцать третьем году жизни он был выслан в Западную Сибирь и водворен в маленьком городке Кургане, где прожил около трех лет. Побывав затем в захолустном Тюкалинске и глухом Пельше, молодой революционер в 1884 году очутился в Семипалатинске. Отсюда и начиналась история дружбы Долгополова с Абаем.

Надо сказать, что к 1884 году в Семипалатинске создалась своеобразная «академия», состоявшая из ссыльных русских революционеров. Среди них был и Евгений Михаэлис, вдохновенно исследовавший ледники Алтая и геологию хребта Саур, Северин Гросс, изучавший вместе с Александром Блеком быт казахов, блестяще образованные врачи А. Богомолец и И. Виторт. Все они были друзьями Нифонта Долгополова и Абая Кунанбаева. Именно Долгополов и другие русские революционеры пробудили в Абае любовь к творениям тех поэтов, писателей и ученых, о которых Абай тогда еще не знал.

Вот один любопытный пример. Спустя год после приезда Н. И. Долгополова в Семипалатинск вышел в свет русский перевод первого тома «Истории умственного развития Европы» Джона Вильяма Дрэпера (1811–1882). Нифонт Долгополов и его друзья с увлечением читали эту новинку. В числе читателей книги Дрэпера был и Абай Кунанбаев.

Известный путешественник Джордж Кеннан, посетивший Семипалатинск именно в 1885 году, услышал от А. А. Леонтьева — скромного канцеляриста мирового судьи и исследователя быта казахов — рассказ об удивительном кочевнике, изучающем западноевропейских философов и историков. «Я экзаменовал его в течение двух часов из „Истории цивилизации в Европе“ Дрэпера, — рассказывал Леонтьев, — и должен откровенно сказать, что он обнаружил большие познания».

Долгополов познакомил Абая и с произведениями Лонгфелло.

В Казахстане Долгополов, помимо врачевания, успешно занимался антропологическими исследованиями, археологией и изучением местного края. Известно, что в 1886 году перед отъездом из Семипалатинска он совершил поездку в Катон-Карагай, на Алтай. Некоторые из его печатных работ, написанных в Семипалатинске, появлялись на страницах «Екатеринбургской недели», «Сибирской газеты» и других изданий.

Покинув Семипалатинск, Долгополов поехал в Харьков, закончил в Харьковском университете медицинское образование и занялся врачебной деятельностью.

В 1905 году доктор Н. И. Долгополов принимал участие в революционных событиях. В то время он жил в Нижнем Новгороде и пользовался любовью и уважением рабочих Канавина.

Некоторые из русских семипалатинских друзей Абая дожили до советского времени. Так, Екатерина Дическуло, хорошо знавшая Софью Перовскую, умерла в 1920 году, Александр Блек скончался пятью годами позже, а еще позднее, в 30-х годах, — Александр Богомолец.

Нифонт Иванович Долгополов умер в 1922 году в Астрахани. Портрет его можно отыскать в биографическом словаре деятелей русского революционного движения.

Верховья реки Сент-Джон в Южной Флориде (по-индейски «Вила-Ка», то есть «Цепь озер») в 1881 году были еще не колонизированы. Узнав об этом, разорившийся русский помещик П. А. Тверской, покинув родной Весьегонский уезд, отправился на берега Мексиканского залива.

Кипучей натуре переселенца не понравился захолустный город Джаксонвиль в восточной части полуострова Флориды, и летом 1881 года он решил подняться вверх по реке Сент-Джон. Воды реки кишели крокодилами, а в лиановых лесах, через которые она протекала, обитали индейцы.

Почти без гроша в кармане П. А. Тверской достиг верховья Сент-Джон, где располагалась территория вновь учреждавшегося графства Орэндж. Весьегонский Робинзон поселился во флоридском девственном лесу. Кровлю сосновой хижины поселенца осеняла листва апельсиновых деревьев.

Сначала Тверской работал пильщиком и укладчиком леса на маленькой флоридской лесопильне, но вскоре один богатый американец нанял его для постройки дома, и Тверской своими руками выполнил этот подряд, после чего выстроил еще несколько домов. Известность энергичного пришельца росла. Новые поселенцы обращались к нему за помощью. К 1884 году в лесах Южной Флориды вырос город, мэром которого избрали одного из самых деятельных его строителей, П. А. Тверского.

Весной 1883 года предприимчивый весьегонец скупил по дешевке старые рельсы, возвел насыпь — и вскоре небольшой паровоз, которым управлял сам Тверской, стал подвозить к лесопилке составы с дорогим красным деревом. Первая в глубине Южной Флориды железная дорога протянулась на несколько миль к дремучим лесным массивам. Тогда неутомимому предпринимателю пришла в голову счастливая мысль выстроить большую железную дорогу. Тверской собрал флоридских поселенцев, основал железнодорожное общество, добыл права на постройку и, утвержденный в звании главного строителя, с тремя отрядами инженеров углубился в дебри Южной Флориды…

Железная дорога, трассу которой наметил П. А. Тверской, проходила через густые леса, высокие холмы и даже озера. В одном месте строителям, например, пришлось пересечь озеро в двадцать пять футов глубины, а на юге полотно железной дороги пролегало через широкие бухты Мексиканского залива. Вдоль дороги вырастали города, рабочие поселки, почтовые станции. Через полтора года, истекшие от начала изысканий, первые трансфлоридские поезда помчались из глубины полуострова к берегу Мексиканского залива. В 1886 году П. А. Тверской основал у южного окончания железной дороги город, которому дал имя Санкт-Петербург. В короткий срок поселки, возникшие вдоль флоридской железной дороги, выстроенной П. А. Тверским, выросли в города, а Санкт-Петербург-Флоридский превратился в морской порт, и в него пришли первые океанские корабли из Вест-Индии. А по новой железной дороге к берегу залива текли сокровища Флориды: апельсины, древесина красного дерева, вишни, тополя и ясени.

П. А. Тверской учреждал новые акционерные общества и неутомимо преобразовывал богатый край. Так, он выстроил в городе Винтерпарк здание университета и отель в Саразоте, был инициатором постройки первого во Флориде вагоностроительного завода, налаживал морскую связь между Санкт-Петербургом и Антильскими островами. Он широко привлекал к строительным работам негров, которые занимали у него в строительных управлениях даже административные должности. Это очень не нравилось реакционерам-южанам, мнившим себя хозяевами Южной Флориды. Но П. А. Тверской публично заявлял, что негры «…как раса совершенно способны к восприятию высшей цивилизации» и что это «не может подлежать ни малейшему сомнению…».

Переселившись в городок Ашвилл (Северная Каролина), П. А. Тверской выстроил там здания федерального суда и городского почтамта.

Опережая практику американцев, Тверской применил новые методы в строительных работах — перевозил, например, здания по частям на большие расстояния.

Между тем гнилые болота вдоль флоридской железной дороги превращались в цветущие сады и плантации. На когда-то диких землях, пройденных Тверским, вырос один из самых крупных в мире заводов тростникового сахара.

П. А. Тверской не порывал связей с Россией. Еще до отъезда во Флориду он не раз выступал в прогрессивной печати с очерками о тверских кулаках и мироедах, о нуждах русской деревни и т. д. В Ашвилле основатель Санкт-Петербурга-Флоридского взялся за перо снова и стал писать для русских газет очерки об американской жизни. Поскольку он был сторонником Севера, южане травили его, и жизнь в Ашвилле в таком окружении стала для него невыносимой.

Тогда П. А. Тверской переселился в Лос-Анджелес, основанный на месте мексиканской деревушки всего за пятнадцать лет до его приезда.

Первый русский обитатель Лос-Анджелеса совмещал литературные занятия с управлением… паровой прачечной. К тому времени он успел изучить, помимо Флориды и Северной Каролины, еще и Канзас, Небраску, Аризону, Миннесоту, Висконсин, Северную Дакоту, Мичиган и другие области Нового Света. Он создал яркую и содержательную книгу очерков об Америке. Ее можно назвать энциклопедией американской жизни конца XIX века. Очерки П. А. Тверского вошли в ряд русских географических сборников, хрестоматий и справочников о Северной Америке. Тверской познакомил широкую русскую публику с историей крупнейших городов Америки, золотых приисков Калифорнии, дал ценнейшие сведения о стране, ее населении, промышленности, транспорте, строительном деле и т. д.

Таким был этот предприимчивый русский человек из тверского захолустья.

Когда-то, в годы своей трудной юности, этот человек мечтал о походах к истокам Белого Нила.

Однако стал знаменитым исследователем Центральной Азии.

На красноватый песок пустыни Гоби он ступил впервые в самом начале 1871 года.

Пространствовав целый год, Николай Пржевальский, вернувшись в Калган, записал отмороженными пальцами в путевом дневнике, что прошел со своими спутниками более трех тысяч верст по таинственным областям Ордоса, Ала-шаня и достиг северного рубежа Гань-су.

Осенью 1872 года русские казаки, сопровождавшие Пржевальского, поставили его истрепанную ветрами палатку на берегу соленого озера Кукунор. Путешественник подробно исследовал озеро и положил его на карту.

С Кукунора Пржевальский двинулся к перевалу Бурхан-Будда, преодолел его и вскоре вышел на берег тибетской реки Номохул-Гол. Два с половиной месяца провел он в каменистых пустынях Северного Тибета.

23 января 1873 года путешественник достиг верховьев Голубой реки, называвшейся тангутами Ды-чу.

Вокруг, подобно черным тучам, спустившимся на землю, бродили стада диких яков.

Обработав материалы, собранные во время похода на Кукунор и Голубую, Пржевальский двинулся в новое путешествие. Из глинобитной Кульджи (Илийский край) он проник на берега озера; Лобнор. Это произошло осенью 1876 года.

Затем он открыл Золотую гору — угрюмый хребет Алтын-таг, северную ограду Тибета.

Там он прошел пятьсот верст по снегу, перемешанному с соленой пылью.

Возвратившись снова на Лобнор, Н. М. Пржевальский тщательно исследовал озеро и первым из географов мира определил истинные границы этого озера-скитальца, беспрестанно меняющего свои очертания.

В 1879 году исследователь прошел в оазис Хами с его знаменитым Деревом десяти драконов. Оттуда путь лежал в середину хребта Наньшань и каменную толщу ограды Тибетского нагорья.

Пржевальскому удалось достичь перевала Тан-ла. 20 ноября 1879 года там раздался салют; звуки выстрелов облетели ущелья Тибета и замерли вдалеке, погребенные в пропастях, окованных голубым льдом.

Великий путешественник не увидел золоченых кровель столицы Тибета, но зато он снял покровы загадок с дотоле таинственных областей Центральной Азии.

Во время следующего похода (1884 г.) Н. М. Пржевальский достиг котловины Одон-Тала. В этой суровой колыбели, на высотах Тибета, рождалась величайшая река Китая — Хуанхэ. Затем экспедиция вступила в Куньлунь и открыла для человечества хребет Колумба.

Вслед за этим были открыты истоки реки Голубой, хребет Русский.

Исследование Куньлуня закончилось лишь тогда, когда путешественник взошел на вечные снега Кэрийского хребта. На родину он возвращался через Аксу.

11 ноября 1885 года на перевале Бадиль-Курган, в виду трехглавой пирамиды Царя духов — Хан-Тенгри, прогремел залп из двадцати ружей.

Пржевальский закончил свой четвертый поход в Центральную Азию.

Он был встречен почестями и осыпан наградами.

Знаменитый исследователь бежал от них на свою смоленскую родину, в лесную усадьбу Слободу, где, уединившись в бревенчатой избе, работал над книгой «От Кяхты на истоки Желтой реки» и готовился к новому, решающему, как ему казалось, походу в Тибет.

В августе 1888 года Пржевальский подошел к старому дубу, сорвал с него два желудя и спрятал эту памятку у сердца.

Прибыв в Каракол, путешественник приказал поставить свою палатку около горного ущелья. Там его подстерег нежданный недуг.

2 ноября Пржевальский приподнялся на лазаретной койке и потребовал, чтобы спутники помогли ему встать.

Он выпрямился во весь свой богатырский рост и через несколько мгновений упал, расставшись с жизнью, отданной во славу русской науки…

17 октября 1896 года калмыцкий путешественник База Монкочжуев, вернувшись на родину, закончил работу над записками о своем пребывании в Тибете.

Этот пятидесятилетний человек осуществил свою давнюю мечту, владевшую им долгие годы. Уроженец Мало-Дербетовского улуса, сын степного простолюдина, База с отроческого возраста изучал тибетскую грамоту. Он получил возможность прочесть целиком все богатейшее книжное собрание в Дунду-Хуруле. Там находился и свиток пергамента длиною в два аршина. Это была грамота седьмого далай-ламы (1708–1758), привезенная калмыками из столицы Тибета Лхасы в 1756 году. Перед тем как пуститься в дальний путь, База свернул древнюю грамоту в трубку и положил ее в дорожную суму.

В июле 1891 года Монкочжуев двинулся из Дунду-Хурула на Сарепту и Саратов. В саратовских торговых рядах он закупил несколько пар шитых золотом сапог, бирюзовые серьги, шелк и бархат. Это были подарки для тибетцев.

Путь к Байкалу проходил через Казань, Пермь, Тобольск, Томск и Иркутск. Оттуда База поспешил в столицу Монголии — Ургу (ныне Улан-Батор), куда он прибыл с двумя бывалыми бурятами.

В Урге путешественник сделал приобретение, имевшее большую историческую ценность. Ему передали изображения нескольких панчен-лам Тибета, выполненные искусным художником.

В январе 1892 года База Монкочжуев с калмыком Дорджи Улановым и тремя бурятами вышел из Урги на Алашань и Тум-бум. Достигнув Гумбума, База подробно описал этот знаменитый монастырь Северо-Восточного Тибета.

От Гумбума лежал путь к озеру Кукунор. База Монкочжуев обошел северный берег озера и вскоре очутился в безводной области Цайдам, среди солончаковых грязей и глинистой пустыни.

7 июля путники поднялись на перевал Тан-ла и увидели впереди лиловое нагорье Центрального Тибета. Любознательный База собрал сведения о «каменном граде», выпадавшем когда-то там, в горячих ключах и источниках в южной пади хребта Дан-ла.

У ворот Накчу-гомба — тибетской пограничной управы — калмыцкого путешественника приветливо встретили хранители границ «страны Цзу». Огромное впечатление на тибетцев произвела двухаршинная грамота седьмого далай-ламы, вынутая Монкочжуевым из седельной сумы.

26 июля База увидел издали золотые вершины дворцов и храмов Лхасы. Навстречу пришельцу уже спешили выходцы из России, жившие в столице Тибета.

Монкочжуев немедленно занялся осмотром и описанием главных храмов Лхасы. В августе калмыцкий пилигрим, посетив летний дворец Норбу-линка, поднес далай-ламе дары. В числе их были книга, русская золотая монета, буддийское изваяние. Червонец русской чеканки был подарен также престарелому наставнику далай-ламы.

Далай-лама, в свою очередь, пожаловал Монкочжуеву куски тибетского сукна, чай и курительные свечи. При представлении Базы далай-ламе присутствовал один из высших сановников Тибета — сойбун, или чашник далай-ламы. Этот сановник был забайкальским бурятом Агваном Доржиевым. Он облегчил Базе знакомство с народом Тибета.

Монкочжуев предпринял путешествие по Центральному Тибету. На лодке, обтянутой шкурой яка, верхом и пешком он обошел ряд примечательных мест.

Галдан-ките он осмотрел гробницу основателя ламаизма Цзонхавы; останки этого поэта и философа покоились в гробу из чистого золота. Побывав на дороге Лхаса — Пекин, Монкочжуев и Дорджи Уланов обследовали затем известное европейцам озеро Ямдок.

Путешественники представились панчен-ламе в городе-монастыре Даший-лхунбо, где возвышались тринадцать храмов, блиставших золотыми кровлями. Панчен-лама подарил гостям бур-хана, изготовленного руками одного из прежних панчен-лам.

В обители Нин-нин гомба жила Доржи-пагмайн гэгэн, девушка, считавшаяся живым воплощением индийской богини Ваджра-вахи. Она, как и ее предшественницы начиная с XVII века, носила несколько странное имя «Алмазной свиньи». Объяснялось это тем, что богиня в своем первом перевоплощении якобы совершила чудо, превратив на время в свиней обитателей монастыря Самдинг, которым угрожала смертельная опасность со стороны джунгарских завоевателей. Живая богиня Тибета обладала огромными средствами и в 1892 году владела несколькими монастырями-замками, в том числе дворцом на озере Ямдок. Европейские ученые тогда не знали о культе Доржи-пагмайн гэгэн, и База Монкочжуев был первым, кто сообщил сведения об «Алмазной свинье».

Ценны в научном отношении были также результаты встречи Монкочжуева с главою древней, когда-то могущественной секты Сакья в монастыре Шачжа.

Шачжа-панчен, облаченный в красную одежду, принял калмыков, восседая на высоком троне. В монастыре Шачжа находился самый большой во всем Тибете семиэтажный храм, пять кумирен с золотыми кровлями и богатейшая библиотека. Этот оплот «красношапочных» буддистов-сектантов в Тибете до тех пор не был описан в литературе.

Зиму 1892/93 года База Монкочжуев и Дорджи Уланов провели в Лхасе. Они продолжали свое общение с Агваном Доржиевым, бурятом-чашником далай-ламы, удивляясь могуществу, которым обладал их соотечественник в Тибете. «Не было еще человека, который так возвысился бы в Тибете, как он», — писал База.

Хранитель печати владыки Тибета, дэму-хутухта, тоже покровительствовал гостям из России. Он подарил им сочинение «Джаддомба».

Бывая в монастыре Нартан-кит, База изучил там типографское дело. Искусные мастера печатали с резных деревянных досок знаменитые книги «Ганьчжур» и «Даньчжур», являвшиеся грандиозными энциклопедическими сводами различных отраслей знаний.

Велика была радость Базы, когда он получил в подарок от далай-ламы свыше ста томов «Ганьчжура». Семнадцать человек были заняты переноской этих книг в лхасский дом, где жили База и Дорджи Уланов. Они зашивали «Ганьчжур» в тюки из бычьих шкур.

В начале 1893 года калмыки вновь побывали в чертоге далай-ламы. Он подарил гостям изваяние Сакья-Муни и еще одно тибетское сочинение. Хранитель печати преподнес Базе позолоченного бурхана.

4 марта 1893 года Монкочжуев и Уланов вышли в обратный путь. Они долго пробыли в Гумбуме и лишь поздней осенью двинулись по дороге в Пекин. В столице Китая они прожили месяц, пользуясь гостеприимством своего соотечественника бурята Гомбоева, имевшего торговое дело в Ли-гуане.

На морском рейде Ханькоу дымил русский пароход «Саратов». В конце мая корабль вышел в плавание. База и Уланов, повидав Сингапур, Коломбо, Перим, Суэц, Константинополь, высадились в Одессе. Люди, побывавшие на высотах Тибета, спешили на родину. В июне они были в Сарепте.

Вскоре Дунду-хурул встречал отважных путешественников. Земляки с удивлением разглядывали редкостные подарки далай-ламы. Двухаршинный пергамент 1766 года был снова положен на полку дунду-хурульской библиотеки.

Так закончилось это замечательное путешествие в Тибет.

Уединившись в библиотеке Дунду-хурула, путешественник начал работу над книгой. В 1896 году в калмыцкие степи приехал знаменитый русский востоковед Алексей Позднеев. Он узнал о хождении Базы Монкочжуева в Тибет и поспешил отыскать калмыцкого пилигрима.

База доверил А. М. Позднееву подлинник своего сочинения. Неутомимый русский ученый в самый короткий срок перевел и издал, сопроводив ценными примечаниями, книгу скитаний Монкочжуева. «Сказание о хождении в Тибетскую страну Мало-Дербетского База-бакши. Калмыцкий текст, с переводом и примечаниями, составленными А. Позднеевым. С.-Петербург, 1897» — так называлась она в русском издании.

Дальнейшая судьба Базы Монкочжуева, носившего также имена Бадмы и Лобсан-Шараба, неизвестна. Спутник Базы, преданный ему Дорджи Уланов, умер вскоре после возвращения на родину.

Где же находится сейчас подлинник рукописи путешественника? Где искать двухаршинный пергаментный свиток грамоты далай-ламы, хранившийся в Дунду-хуруле? А сто три тома «Ганьчжура» и другие книги и предметы, привезенные Базой из заоблачной страны?

Разрешить эти вопросы могут краеведы и историки Калмыцкой области, чтящие память своего отважного земляка, обогатившего мировую литературу по изучению Тибета правдивым сказанием о своем трудном походе в загадочную страну.

Среди бумаг знаменитого исследователя Тибета Гонбочжаба Цыбикова, хранившихся до последнего времени в селе Урдо-Ага, было найдено одно любопытное письмо. Оно совершило путь от окраины Восточного Тибета до Агинской степи и было получено там в конце июня 1839 года.

Автором письма был Будда Рабданов (1853–1923), участник экспедиции Григория Николаевича и Александры Викторовны Потаниных в Китай, образованный бурят, повидавший на своем веку немало стран и народов.

Супруги Потанины могут по праву считаться друзьями бурятского народа. Сам Григорий Николаевич во время его жизни в Иркутске в 1886–1890 годах завел знакомства среди бурятов и собирал бурятские песни, сказания и пословицы. Посещал он и дацаны, где изучал образцы буддийского искусства. Эти предметы ученый доставлял в Иркутск, где они стали основой постоянной выставки в музее.

Александра Викторовна Потанина в 1891 году опубликовала ценный, труд о бурятах, их жизни и обычаях. Она также написала большой художественный очерк «Дорджи, бурятский мальчик». И, хотя Потанина не назвала фамилии героя своего повествования, его легко угадать. Это будущий знаменитый бурятский ученый Дорджи Банзаров, посмертные издания сочинений которого редактировал именно Григорий Николаевич Потанин.

В 1892 году Потанин снарядил экспедицию в Восточный Тибет. В числе участников похода оказался бурят лет сорока на вид, спокойный и добродушный. Это был Будда Рабданов, служивший переводчиком при Забайкальском областном правлении в Чите.

Я установил, что Будда Рабданов родился в 1853 году, в местности Хурай-хилэ, в Агинской степи, в пределах нынешнего Могойтуйского района. Его отец Адуша отдал мальчика на воспитание своему брату Рабдану, и поэтому юный Будда стал носить фамилию дяди.

Будда Рабданов стремился к ученью, ему удалось закончить три класса гимназии в Чите. Кроме того, он самостоятельно овладел китайским и тибетским языками. Талантливый самоучка знал на память множество стихов русских поэтов, преклонялся перед памятью Ломоносова.

До знакомства с Потаниными Будда Рабданов совершил путешествие по Монголии в горах Большого Чингана. Поступив в экспедицию Потаниных в качестве переводчика, Рабданов отказался от всякого вознаграждения за свои будущие труды.

Совершая с Потаниным дальний поход, Будда однажды вспомнил о своем юном друге и земляке Гонбочжабе Цыбикове и отправил ему в Агинскую степь послание на русском языке, написанное китайской тушью на восьми страницах почтовой бумаги. Письмо было помечено седьмым днем мая месяца 1892 года. Много лет спустя оно оказалось у меня в руках…

«Все почти время были в дороге, лишь только 4-го минувшего апреля прибыли мы в Тарсандо, где ранее предполагали учредить главную станцию нашей экспедиции, — сообщал Будда Рабданов в письме к Цыбикову. — Можно сказать, пропахали вдоль чуть не весь Китай, через провинции Чжа (где Пекин), Хенань. Шеньси и Сычуань. Главные города их, как, например, Снань-фу и Ченду-фу, когда-то были даже столицами Китая».

Обратившись к истории этого похода Потаниных, мы узнаем, что путешественники осенью 1892 года вышли из Кяхты, достигли Пекина и оттуда двинулись к Желтой реке.

Вскоре показался город Сиань-фу. Столица провинции Шеньси была окружена укреплениями, которые по своей мощи уступали лишь стенам Пекина.

Оттуда исследователи отправились на лодках в Гуаньюань. Затем спустились в Чендуфуйскую долину и углубились в бамбуковые рощи.

В марте 1893 года был совершен переход из Ченду-фу в Я-чжоу, через перевалы высотою до девяти тысяч футов. Я-чжоу стоял на дороге из Ченду-фу в Тибет. Здесь сосредоточивалась торговля чаем, который тащили на себе сотни носильщиков.

Частые ливни обрушивались на мощеные улицы города. Чтобы дождевая вода не затопляла улиц близ северных ворот у ограды Я-чжоу, эти ворота при наступлении ливней запирали на огромные замки В Я-чжоу и его окрестностях росли благоухающие банановые деревья и чайные кусты. Отсюда была видна священная гора Оми и город Уми-шань.

Рабданов рассказывает в своем письме, что 16 марта 1893 года он и Потанин, оставив своих спутников в Я-чжоу наняли два паланкина и двинулись к юго-востоку, в сторону города Уми-шань. Часть пути была совершена на бамбуковом плоту по быстрой реке Я-гань.

Из Уми-шаня можно было следовать дальше только пешком. Впереди вздымалась громада горы Оми высотою в 6250 метров.

«Ходьба эта не так легка, — пишет Будда Рабданов. — Нужно подниматься около 50 верст по каменным ступенькам, местами взбираясь как бы на колокольню… каменная лесенка поднимается по высоким гребнистым скалам или косогорам, так что при малейшем скользновении грозит ежеминутная опасность полететь бог знает куда, в бездонную пропасть».

На склонах горы были расположены многочисленные буддийские монастыри «синей секты». За короткое время Рабданов насчитал 23 таких монастыря, где путники — разумеется, за деньги — могли получить пищу и место для отдыха и ночлега.

Когда Потанин и Рабданов начали свое восхождение, у подошвы горы зеленели деревья, земля была покрыта цветами, колосились хлеба. По мере подъема на склонах горы становилось прохладно, а затем стало холодно. Под ногами хрустела замерзшая грязь. Далее дорогу покрывал слой оледеневшего снега. Только к концу второго дня, когда уже смеркалось, путники добрались до вершины горы и расположились на ночлег в монастырской гостинице.

Проснувшись рано утром, Будда Рабданов почувствовал, что он находится как бы на холодном острове среди моря. Внизу медленно, подобно волнам, ходили серые облака. На самом обрыве вершины стоял небольшой деревянный храм, а возле него — два субургана, медные ступы.

Здесь когда-то находился храм, изваянный целиком из бронзы. Но в него несколько раз ударяла грозная молния. Исследователи видели остатки этого храма, обломки со следами многочисленных украшений. В деревянной же кумирне стояло изваяние божества Гунду-самбы, сидящего верхом на слоне. В этом обиталище молний буддисты поддерживали и культ богини Гуань-инь, считавшейся покровительницей мореходов. В ясные дни восходящее над горой Оми солнце было окружено ложными солнцами. Это редкое природное явление ламы называли «явлением Будды».

Потанин и Рабданов обходили монастыри, расположенные на склонах горы. Им удалось присутствовать на торжественных церемониях приверженцев «синей секты», где при свете свеч блестели многоликие золотые изваяния.

На обратном пути к Я-чжоу исследователи встречали множество носильщиков. Они волокли на себе тюки с чаем в сторону Тибета. «Хороший молодец тащит на спине до 8 пудов и делает в день 20–30 верст, несмотря что так трудна дорога, по которой и простые пешеходы с трудом сами тащатся. Ежедневный доход таких носильщиков — не более как 10–20 копеек. Представьте себе, даже иногда смотреть на них жалко. Сравните положение наших людей с ними», — писал Будда Рабданов.

Это письмо Рабданов написал 7 мая в городе Тарсандо. Пора сказать, что Тарсандо (Дар-чжэ-до) носит еще и название Да-цзян-лу. Он находится в области бамбуковых рощ и серебристых фазанов, на главной торговой дороге из Китая в столицу Тибета.

Через Тарсандо протекала река Дар-чу, делившая город на две части.

Путешественники жили в Тарсандо на тибетском постоялом дворе. На оконном стекле этого дома было написано, очевидно, алмазным перстнем по-русски: «Юсупова». Александра Викторовна Потанина много работала здесь, зарисовывая виды Тарсандо и, в частности, дом, в котором обитали члены экспедиции. Потанины и Рабданов хотели идти из Тарсандо к тибетским областям Литан и Батань. Но 8 мая 1893 года А. В. Потанину разбил приступ паралича, и эти намерения пришлось отложить.

В Батань для сбора коллекции был отправлен один из спутников Потаниных — В. А. Кашкаров. Сам Потанин вместе с Буддой Рабдановым посетил владение тибетского князя Чжала (Минчжена) близ Тарсандо и несколько раз прошел по окраине Восточного Тибета.

«…Оказывается, что мы попали теперь в такое ущелье, — жаловался Будда Рабданов в письме к Г. Ц. Цыбикову, — что ни назад, ни вперед и ни в стороны. Кругом снежные горы. Трудно будет нашей больной…»

Рабданов сообщал, что, как только В. А. Кашкаров возвратится из Батаня, вся экспедиция двинется к северо-востоку — на Сумпань. Тем временем, как это выясняется из письма к Цыбикову, сам Рабданов собрался идти в Лхасу. В столицу Тибета его должен был провожать один знающий человек, изучивший местные языки и бывавший до этого в Забайкалье. Но Потанин, как пишет Рабданов, не захотел отпустить своего переводчика в такое долгое и опасное путешествие.

Из письма Будды Рабданова видно, что в 1893 году молодой Гонбочжаб Цыбиков, только что окончивший гимназию в Чите, следил за путешествием Рабданова. Письмо, отправленное из Тарсандо, является ответом на не дошедшее до нас послание Цыбикова.

В конце письма Рабданов советовал своему земляку поступить в университет и просил юношу известить его о своем решении.

…Дальнейшая жизнь экспедиции Потаниных омрачилась тяжким событием. В сентябре 1893 года умерла Александра Викторовна Потанина.

Возвратившись в Агинскую степь, Будда Рабданов поселил в своем доме, в местности Хурай-хилэ близ Могойтуя, участника трех экспедиций Потанина — хара-ёгура Лобсына. Лобсын знал тибетский, монгольский, тюркский и китайский языки. Некоторые из могойтуйских жителей и теперь еще помнят этого почтенного старца по прозвищу «Тангут», одевавшегося на тибетский лад и сохранившего до конца дней своих тибетский выговор. Лобсын умер в Хурай-хилэ незадолго до Октябрьской революции.

История жизни самого Будды Рабданова совершенно не изучена и ждет исследователей.

Есть сведения, что после 1893 года путешественник ездил в Западную Европу, где, выступая в музее Гилэ в Париже, знакомил парижан с обычаями тибетцев, монголов и бурятов.

Современники, знавшие его, передают, что уже после походов с Потаниным Будда Рабданов некоторое время был российским консулом в Тарсандо. Оттуда он часто писал агинским землякам, неизменно жалуясь на тоску по родине. Люди, беседовавшие с ним, свидетельствуют, что Рабданов все же сумел побывать в Центральном Тибете, поскольку часто как очевидец описывал и Лхасу, и холм Потала, и дворец далай-ламы.

Скромный домик Рабданова, затерянный в Агинской степи, был весь завален тибетскими, китайскими и монгольскими книгами, рукописями, предметами искусства, образцами одежды восточных народов. В их числе было огромное собрание редкостных книг «Ганьчжур» и «Даньчжур». Но весь этот домашний музей после смерти исследователя был расхищен. Правда, часть его библиотеки в 1919–1920 годах была, по слухам, взята одним из друзей Рабданова — Иваном Софроновичем, учителем села Бурея, ныне Шилкинского района. Но это свидетельство требует проверки.

Недавно мне прислали фотографию Будды Рабданова и одно из его собственноручных писем из Тарсандо, хранившихся у его родственника Гарма Цыденова в Могойтуе.

Учитель Агинской средней школы Цыбикжаб Балданб (кстати сказать, самостоятельно овладевший тибетским языком) рассказал мне о таком памятном случае.

В 1912 году Ц. Б. Балдано бежал из дому, чтобы поступить учиться. На станции Могойтуй к мальчику подошел невысокого роста, полный пожилой бурят с «китайскими» усами. Ласково расспросив беглеца о том, кто он такой, старик посадил мальчика в вагон и повез «бурятского Ломоносова» в Читу. Пожилой человек оказался Буддой Рабдановым, сделавшим все для того, чтобы подросток был принят в читинскую школу.

Таким был старший товарищ знаменитого тибетолога Г. Ц. Цыбикова, ученый и путешественник Будда Рабданов.

В 1893–1895 годах Всеволод Роборовский, верный ученик и последователь великого путешественника Н. М. Пржевальского, совершил поход для исследования части Восточного Тибета и гор Наньшань в системе Куньлуня. В этой экспедиции участвовал Вениамин Ладыгин (Лодыгин), превосходный ботаник и опытный собиратель коллекции. «Именно Ладыгину русская ботаническая наука обязана обильными, неповторимыми и превосходными коллекциями редкостных растений из Кашгарии, Северного и Восточного Тибета», — писал один из биографов ученого.

Вениамин Федорович Ладыгин занимал должность начальника дунганской школы в Каракунузе, находящемся в пределах нынешнего Курдайского района Джамбулской области. Он в совершенстве знал китайский язык и обычаи народов Китая. Это была одна из причин, по которым на Ладыгина обратил особое внимание и П. К. Козлов, снаряжая в 1899 году экспедицию в пустыню Гоби, область верхнего течения Голубой и Желтой рек, на плоскогорье Тибета.

Ладыгин выехал из Семиречья навстречу П. К. Козлову и нашел экспедицию в Омске, откуда путешественники отправились в Семипалатинск на пароходе «Ольга Карпова». В Усть-Каменогорске и Катон-Карагае Ладыгин закупил верблюдов и припасы для долгого похода.

Летом 1899 года Ладыгин и поручик Казнаков отделились от Козлова и пошли к верховьям реки Кобдо и озеру Даин-нор. Они собрали богатые данные об урянхайцах, как назывались тогда тувинцы. Впоследствии Ладыгин составил этнографический очерк, где, в частности, писал о необходимости сравнения языка урянхов с уйгурским и казахскими языками.

Настал 1900 год, и Вениамин Федорович, присоединившись к основному отряду экспедиции, вскоре увидел исполинский горный вал, ограждавший Тибет с севера, — хребет Бурхан-Будда. В солончаковой впадине Цайдам в мае этого же года был поднят русский флаг над кровлей первой в этих широтах метеорологической станции.

Экспедиция П. К. Козлова выступила из Цайдама и поднялась на высоту в 15 600 футов. Перевал Бурхан-Будда был взят, и путешественники двинулись по угрюмым просторам Тибетского нагорья.

Ладыгин участвовал в съемке озера Алык-нор, охотился на медведей и косматых яков. С горных высот путешественники увидели одну из своих заветных целей — озеро Русское (Орингнор), когда-то открытое Н. М. Пржевальским. Из северного залива этого озера, устремляясь по каменистому ложу, вытекала Хуанхэ, или Желтая река.

Подробных исследований этих озер, открытых Пржевальским, после него никто не производил. Вениамин Ладыгин принялся за выполнение этой почетной задачи. Он сделал промеры озера Русского, установил температуру его зеленовато-голубой воды, определил координаты места выхода Хуанхэ.

Экспедиция, покинув западный берег озера Русского, двинулась на юго-запад и вскоре вступила в бассейн Меконга близ огромной горы Гаик-Канри, возносившей свою вершину на высоту 17 500 футов. Когда путешественники шли по одному из левых притоков Меконга, они увидели переброшенный через этот приток мост. По ту сторону моста начинались владения Лхасы.

Заметим, что через несколько месяцев экспедиция П. К. Козлова дружески встретилась с послами далай-ламы и его ближайшими советниками. В. Ф. Ладыгин принимал участие в переговорах с послами. Но в тот день, когда русская экспедиция находилась у границ земель Лхасы, у моста через Джичу, она подверглась нападению бродячих тангутов и была вынуждена отступить.

Продвигаясь по заоблачным дорогам на высоте в 13–15 тысяч футов, путешественники в самом конце 1900 года облюбовали место для зимовки в округе Лха-тог, которым правил князь Норво-даши.

Белый шатер, увенчанный русским флагом, был поставлен среди горных лугов на берегу реки Рэ-чу. Здесь в ноябре и декабре 1900 года экспедиция наблюдала падение метеоритов, сопровождавшееся громовым гулом и ярким светом, по силе подобным свету полной луны. Зимой близ Чамдо работала русская метеорологическая станция. Снег в этих местах выпадал редко. В рощах из дикого абрикоса водились обезьяны и зеленогорлые фазаны.

В пору восточнотибетской весны — в феврале 1901 года — экспедиция начала сборы в обратный путь. Тангут — проводник Нина-даши, которому в то время шел восемьдесят девятый год, указал русским новые пути к северо-востоку и северу от Чамдо.

В марте, когда в долинах Тибета уже порхали яркие бабочки, русские переправились через Голубую и вскоре встретили послов далай-ламы. Знакомство с тибетскими сановниками дало экспедиции возможность собрать необходимые сведения для описания Лхасы.

Вскоре В. Ф. Ладыгин вновь увидел затерянное меж округлых холмов и увалов озеро Русское. На этот раз к нему подошли с юго-востока. Затем перебрались к кремнистому руслу Хуанхэ, на северную сторону озера, замкнув этим звеном съемки на Тибетском плоскогорье. Было пройдено около трех тысяч километров. Исследователи определили географические координаты многих местностей, были исправлены карты бассейна Меконга, снят покров таинственности с горной области, орошаемой Меконгом, Голубой и Желтой с их притоками.

В России уже стали беспокоиться за судьбу исследователей, поскольку от них долго не поступало никаких вестей. В 1901 году Касым Ахун Абдулаганов, бывалый уйгур из Джаркентского уезда, возможно, в прошлом чем-то связанный со своим земляком Ладыгиным, был отправлен со стороны Урумчи на поиски Козлова и его спутников. К. А. Абдулаганову не пришлось ехать в Восточный Тибет. Отважные исследователи объявились сами еще в Монголии.

Нам до сих пор неизвестна судьба архива Вениамина Федоровича Ладыгина, мы не знаем, где находятся теперь его библиотека и научные реликвии, привезенные им из глубины Центральной Азии. Думается, что люди, знающие что-нибудь о Ладыгине, особенно его земляки, непременно займутся поисками этих весьма ценных для науки материалов.

В личной библиотеке выдающегося русского исследователя М. М. Бакунина хранился труд, подаренный ему одним видным европейским ученым, жившим в то время на Яве. Труд этот, посвященный истории Индонезии начиная с V века нашей эры, был основан на китайских источниках. Драгоценные свидетельства о древней Индонезии были обнаружены в архиве Русской миссии в Пекине, где в то время трудился неутомимый Палладий Кафаров. Именно он открыл для ученого, прибывшего с Явы, извлечения из «Истории династий», где говорилось о старых связях Китая с Индонезией.

Вероятно, сам М. М. Бакунин посоветовал историку с Явы ехать в Пекин и отыскать там Северное подворье, где уже много лет Палладий Кафаров терпеливо, том за томом, исследовал грандиозные собрания китайских летописей.

…В апреле 1894 года М. М. Бакунин высадился в яванском порту Танджон-Приок, а оттуда проехал в Батавию, где занял пост русского консула. Пять лет прожил он в Старой Батавии с ее деревянными домами и немощеными площадями.

Сразу же по приезде на Яву М. М. Бакунин стал собирать сведения для описания природы и людей Индонезии. По-видимому, он начал изучать малайский язык, так как впоследствии не раз приводил в своей книге образцы народной поэзии Явы, уверенно обращаясь с этим материалом.

Русский исследователь подробно изучил Батавию, состав и численность ее населения. От его внимания не укрылись контрасты жизни столицы Нидерландской Индии — роскошные особняки голландского Нового города (Вельтевредена) и жалкие лачуги «малайского квартала», где обитали подлинные хозяева страны.

М. М. Бакунин не раз посещал горный город Бейтензорг с его знаменитым ботаническим садом, где к тому времени уже успели побывать Миклухо-Маклай, Дубровин, Коротнев, Краснов и другие русские ученые. Все они знали удивительного индонезийца Па-Идана, следопыта яванских лесов, служившего простым рабочим в Бейтензорге. Па-Идан собирал для ученых редкостные растения Явы.

Высокая одаренность простых людей Индонезии не раз восхищала М. М. Бакунина. Так, в составлении и черчении карт к атласу морей, окружающих Нидерландскую Индию, который был подарен ему для отправки в Россию, принимали участие рядовые яванцы.

М. М. Бакунин уделил много времени изучению жизни и быта индонезийцев, народному искусству, ремеслам. Он осматривал также замечательные исторические памятники Явы, как, например, остатки известного древнего храма Боро-Будур с изваяниями, высеченными из вулканической породы.

Изучая экономику Индонезии, русский исследователь еще в 1896 году обратил внимание на возможность сбыта товаров Явы на русских рынках через Пекин — Ургу (ныне Улан-Батор) — Кяхту — Томск. Ему принадлежала идея переселения некоторых полезных растений Явы на русскую землю. В частности, он раздобыл 12 килограммов семян самых высокосортных табаков Явы и Суматры и отослал их одному сельскому хозяину в Черниговскую губернию.

Весьма любопытна история пребывания в Индонезии русских нефтяников. Через четыре года после приезда в Батавию М. М. Бакунин узнал, что на Суматру прибыл вместе со своей семьей инженер А. В. Рагозин, который вслед за этим выписал с Кавказа техников и рабочих по добыче нефти. В резидентстве Палембанг на Суматре стоял одноименный город, почти весь состоявший из свайных построек. В ста милях от него находились нефтеносные земли компании «Муара Элим». Там и поселились русские нефтяники, разделявшие с местными рабочими всю тяжесть труда на промыслах Суматры. Впоследствии А. В. Рагозин описал свою жизнь в Индонезии.

М. М. Бакунин не раз встречался с путешественниками, проникавшими впервые в недоступные дебри Северо-Восточной Суматры, Борнео, Калимантана. Один из таких исследователей скитался в течение шестнадцати месяцев по неизведанным рекам Борнео.

В 1898 году Бакунин записал подробное известие об открытии богатейших золотоносных жил на берегах калимантанской реки Тиламути.

Русский исследователь Явы проводил четкую границу между подлинно научными исканиями путешественников и корыстными интересами алчных колониальных деятелей Нидерландской Индии. Гак, от внимания М. М. Бакунина не укрылась попытка голландских капиталистов получить в концессию огромные территории на Новой Гвинее.

М. М. Бакунин высказал вполне трезвый взгляд на судьбы народа Индонезии. Индонезийцы испытывали двойной гнет от власти голландских колонизаторов и произвола собственных правителей. Одного из таких деспотов М. М. Бакунин видел в яванской империи Суракарта. «Император» Паку Бувоно, носивший, помимо этого, еще шесть имен, утопал в сомнительной европейской роскоши, довольствуясь жизнью «почетного пленника» голландских колониальных властей. Они платили ему 600 тысяч гульденов содержания ежегодно, но «императору» и этого было мало. «Император дерет три шкуры со своих подданных», — коротко заметил М. М. Бакунин. Его поразили нищета и грязь в столице «империи» Паку Бувоно и неисчислимое количество «бесполезного народа» — придворных и челяди.

Когда М. М. Бакунин представлялся «императору», тот жадно расспрашивал гостя о России.

Вернувшись на родину, М. М. Бакунин подготовил к печати свою работу «Пять лет на острове Ява».

Книга эта, на наш взгляд, является подлинной энциклопедией жизни Индонезии конца XIX века. Во многом она не устарела и до сих пор.

Остров Бали узким проливом отделен от восточного окончания Явы.

Рядом с Бали находится остров Ломбок. Оба они входят в цепь Малых Зондских островов. С ними связана одна любопытная история…

До самого конца прошлого столетия Бали и Ломбок были объединены под властью племени балинезцев, считавшихся потомками древних выходцев из Индии. Балинезцы поддерживали культ Сивы, воздвигали храмы в честь богини Бурги, боготворили вороного коня и белую корову, разделялись на касты.

Нидерландские власти долго не могли покорить свободолюбивых обитателей Бали и Ломбока, несмотря на то, что начиная с 1849 года оба острова числились в составе отдельного резидентства Голландской Индии.

Шелковые полотнища древних красно-бело-голубых знамен развевались над Бали и Ломбоком. Балинезские раджи держали под ружьем хорошо обученную армию. Островитяне имели даже свой морской военный флот, состоявший из нескольких корабликов европейского образца. Восстания балинезцев против голландского владычества, происходившие в 1858 и 1868 годах, были подавлены колонизаторами.

Летом 1894 года Ломбок восстал снова… Для усмирения мятежников на западном побережье острова высадился карательный отряд генерала ван-Гамма. Генерал сразу начал с того, что заранее потребовал у раджи Ломбока выплаты контрибуции в один миллион гульденов. Балинезский раджа, чтобы выиграть время, откупился монетами с изображением короля Вильгельма III, но это была лишь четвертая часть суммы, назначенной генералом.

Незадолго до этого, в том же 1894 году, из Сингапура к берегам Бали под всеми парусами шел барк с грузом пороха и свинца. На его борту можно было прочесть надпись: «Гордость океана».

Барк вели вдоль берегов Суматры и Явы трое английских моряков. Четвертый человек, не похожий на англичанина, но по виду тоже европеец, облокотившись на релинги, рассматривал надвигавшийся берег острова Бали с его высокими вулканами.

Балийский наследный принц, по имени Дьелантик, поддерживавший ломбокцев в их борьбе с голландцами, встретил «Гордость океана» и поздравил моряков с благополучной доставкой груза. Спутник англичан, познакомившись с принцем, попросил у него разрешения переправиться с Бали на Ломбок, благо до него было рукой подать. Между островами лежал пролив, всего верст в пятьдесят шириною.

На западном берегу Ломбока были сосредоточены цветущие поселения балинезцев. Там же находились богатые кратоны — дворцы раджи Ломбокского, стоявшие под защитой бастионов крепости Тякра-Негара. Ближе к морю располагался торговый поселок Ампенам, по существу бывший приморским предместьем красивого балинезского города Матарама.

Высадившийся в Ампенаме незнакомец с барка «Гордость океана» был здесь хорошо принят. Приезжий представился супруге принца Дьелантика, пребывавшей в то время на Ломбоке.

Любознательному путешественнику было что посмотреть на этом острове. Таких необъятных рисовых полей, огромных кофейных плантаций, бесчисленных каналов, наполненных прозрачной водой, благоуханных садов, пожалуй, не было на остальных островах архипелага.

Но гостю Ломбока не удалось долго любоваться экзотическими достопримечательностями острова. Началась война.

К тому времени генерал ван-Гамм, продолжая вымогать контрибуцию с раджи, действуя измором, разбил свой лагерь между приморским Ампенамом и долиной, на которой стоял Матарам. Ван-Гамм подвез туда пушки, выгруженные с кораблей, сосредоточил пехоту.

Темной августовской ночью балинезцы внезапно обрушили свои силы на голландские войска, ворвались в лагерь и закололи своими штыками и копьями самого ван-Гамма и еще десять офицеров его штаба. Укрепленный лагерь был окружен. Однако голландцам удалось вырваться из тесного кольца и отойти к Ампеиаму. Там вскоре разгорелся бой. Пятьсот нидерландских стрелков полегли на улицах города. В руках повстанцев оказалось шесть пушек с львиным гербом на стволах.

Пехотные колонны голландцев двое суток подряд сдерживали натиск ломбокских мстителей. Королевские солдаты окопались внутри самого Ампенама.

Лишь в сентябре 1894 года батавские колониальные войска, по-видимому, получив подкрепление, решились начать осаду и штурм стен Тякры-Негары. Защитники бастионов проявили чудеса храбрости. Очевидцы рассказывали, что отвагой отличились даже женщины, составлявшие «Легион телохранительниц раджи». Вооруженные лишь копьями и кинжалами с волнистым лезвием, они бесстрашно вторгались в ряды нидерландской пехоты.

Но голландцы все же ворвались в ломбокскую крепость. Опрос пленного европейца ошеломил королевских офицеров.

Незнакомец, прибывший из Сингапура на парусном барке «Гордость океана», столь хорошо принятый принцем Дьелантиком и мятежным раджой острова Ломбок, оказался русским человеком.

Пленник голландцев назвал себя Виссарионом Пантелеймоновичем Парыгиным-Папарыгой. Он рассказал, что до появления в Сингапуре был на китайском острове Амое и в Шанхае. Он состоял провожатым при русских моряках, посещавших порты Китая. Кроме этого, зная горное дело, он не раз предлагал промышленникам свои услуги для поисков ценных руд. В Китай же приехал из Сибири.

Голландские власти обвиняли Виссариона Парыгина в том, что он проник на Ломбок на корабле, доставлявшем порох мятежникам, и подсказал радже Ломбока мысль о внезапном нападении на военный лагерь близ Матарама. Ему также поставили в вину пребывание в стенах Тякры-Негары во время осады ее голландцами. Более того, кто-то обмолвился, что В. П. Парыгина даже видели на бастионах Тякры-Негары в те мгновения, когда он наводил орудия на нидерландские колонны. Русскому гостю острова Ломбока грозила смертная казнь!

Громкое дело Парыгина вызвало шум. Одна из голландских газет, издававшихся в Сурэбайе, считала Парыгина «жертвой военного управления».

Военный суд вынес Парыгину жестокий приговор, но смертная казнь была отсрочена.

Только через четыре года, продолжая находиться в голландской тюрьме, он выслушал новое решение — о двадцатилетнем заключении в «Исправительном доме» в Семаранге.

И все же русского пленника были вынуждены освободить. По какому-то совпадению он был «прощен» в один год с полинезийским белым мятежником Эженом Дегравом, тоже возвращенным тогда с кайенской островной каторги. Власти Нидерландской Индии опасались лишь того, что Виссарион Парыгин после избавления от семарангской тюрьмы вернется на жительство в Сингапур, а оттуда пустится на барке «Гордость океана» или на другом корабле к берегам Зондских островов. Поэтому бывшего узника поспешили посадить на голландский пароход, отправлявшийся в Порт-Саид.

В Египте В. П. Парыгина передали на борт русского корабля.

В 1899 году он ступил на землю России в Одессе, завершив этим полные приключений долгие скитания, начатые в Сибири и перенесенные на острова далекой Индонезии.

Дальнейшие следы Виссариона Парыгина для нас потеряны.

Но ведь у него были близкие люди, которым он рассказал, что именно его заставило отправиться на Бали и Ломбок — простая ли любознательность русского странника или стремление исследовать руды островных недр? Ведь к ним до тех пор еще не прикасался молоток геолога!

Так или иначе Парыгин был живым свидетелем последнего восстания свободолюбивых балинезцев против голландских угнетателей. Ровно через год после пленения Виссариона Парыгина батавские войска покончили с независимостью Бали и Ломбока.

Но нам нелишне знать быль о простом русском человеке, ставшем очевидцем мужественной борьбы индонезийцев со своими поработителями.

Лишь в последние годы было установлено, что Парыгин на самом деле был Василием Пантелеймоновпчем Мамалыгой (Малыгиным), родившимся в 1865 году в Бессарабской губернии.

Большое озеро Рудольф лежит к юго-западу от столицы Эфиопии Аддис-Абебы. Не всякий европеец отваживался еще в конце прошлого века посетить эти места. «Никому не удавалось пройти с севера к озеру Рудольфа или проникнуть к югу далее северных границ Каффы, недавно еще могущественного государства, завоеванного абиссинцами», — записал в свой дневник Александр Ксаверьевич Булатович (1870–1919) перед выступлением из Аддис-Абебы.

В 1897 году император Менелик, расширяя границы Абиссинии решил занять обширные земли к югу от своей столицы. Пятнадцать тысяч испытанных в боях и походах воинов под командой прославленного генерала Вальде Георгиса двинулись в путь. Многие из них были отмечены знаками высшей доблести — лентами из львиной гривы, тигровыми шкурами и серебряными шлемами. Темнокожие воины в белых плащах везли впереди огромного отряда флаг своей страны из шелка трех цветов — красного, зеленого и желтого. Рядом с темнолицым генералом ехали двое белых людей в форме русских гвардейских гусар. Один из них был поручик Александр Булатович, другой — широкоплечий богатырь-солдат Зелепукин. Русских всюду сопровождал солдат-абиссинец Вальде Тадик. Он помогал Булатовичу еще в первом его походе, когда русский путешественник достиг не исследованной европейцами реки Баро и долины Голубого Нила.

Булатович знал язык абиссинцев, ему были знакомы обычаи народа, всегда дружившего с Россией.

— Я постараюсь установить, куда течет Омо, — сказал Булатович, прощаясь с императором Менеликом. — Омо — главная река всей южной Эфиопии. Но Омо, как известно вашему величеству, считают за верховья реки Сабат. Сабат впадает в Нил… Но если Омо — самостоятельная река, я достигну ее устья, чего бы это ни стоило мне…

Русские гусары совершали одно открытие за другим. Они поднимались на вершины гор — бывших вулканов. В потухших кратерах светились небольшие озера. Из одного такого озера вытекал приток Голубого Нила — река Улука. На всем протяжении своего пути Булатович вел маршрутную съемку и определял широту и долготу примечательных мест. Кроме того, он составлял словарь языка темнокожих племен, населявших области Южной Эфиопии, и не расставался с фотографическим аппаратом, при каждом удобном случае снимая виды местности и типы населения.

Между Аддис-Абебой и озером Рудольф лежали целые страны. Цветущая страна Джимма была богата железом и тканями. Туземные короли носили копья из серебра, но король Джиммы, например, охотно сменял бы свое копье на добротный русский клинок. Трехлинейная винтовка Булатовича и его шашка из златоустовской стали восхищали воинов-эфиопов, и потому пришлось подарить одному чернокожему генералу клинок, вышедший из горнила сабельных мастеров Урала…

На пути к озеру Рудольф был открыт горный хребет, где лежала богатая страна Каффа. Почва здесь отличалась плодородием, и население страны занималось разведением кофейных деревьев и финиковых пальм. Пальмовыми стволами мостили в Каффе дороги, и гусарам не раз приходилось переезжать через гати из пальмовых деревьев. Здесь путешественники встретились впервые с людьми из племени гимиро, никогда до этого не видевшими белого человека.

Русские конники достигали вершин таких гор, откуда как на ладони были видны все двенадцать областей плодородной Каффы. Затем был открыт хребет с горой Бокан и целым созвездием других вершин. Одну из них Булатович назвал в честь императора Менелика. В этих горах можно было найти выходы медных руд, а кварцевые жилы указывали на присутствие золота. В пути Булатович заметил, что стрелка его компаса не раз «пошаливала». Это свидетельствовало о том, что в недрах африканских гор был скрыт магнитный железняк.

А отряды генерала Вальде Георгиса шли и шли на юг, занимая одну за другой области и мелкие княжества негритянских владетелей.

Поднимаясь на вершины гор и перевалы, Булатович с волнением разглядывал окружающие пространства. Еще с гор Каффы он увидел, что к югу идет огромный, не известный до тех пор ни одному географу мира хребет. Средняя высота его была две тысячи метров. Он разделял воды Омо и Сабата. Сомнений не было! Сабат и Омо были самостоятельными реками. Становая часть хребта шла вдоль течения Омо к ее низовьям.

Войско достигло устья Омо. Булатович своими глазами увидел быстрые и мутные воды реки, впадающей в залив Рус озера Рудольф. В другой, самый западный, залив вдавался большой мыс с тремя вершинами.

Булатович решал, какое название дать этому мысу. Путешественнику в это время сказали, что на берегу озера отыскали чернокожего мальчика, который потерял родителей во время переполоха, вызванного приходом воинов Менелика. На вид мальчику давали сначала года три. На шее у маленького обитателя берегов Омо было ожерелье из глиняных бусин и косточек крокодила. Русские гусары взяли мальчика к себе и дали ему имя Васька. Через несколько дней Васька оправился от испуга. Он пил из походной фляги мед, спал вместе с солдатом Зелепукиным и вскоре выучил несколько русских слов.

И Булатович нанес на карту трехрогий «Васькин мыс».

По возвращении в Аддис-Абебу император Менелик за важные научные открытия в неизвестной до того стране наградил русского путешественника золотым щитом с двенадцатиугольной звездой.

В 1898 году киевский натуралист В. А. Караваев при содействии Киевского общества испытателей природы совершил путешествие в Индонезию.

Спутником Караваева был профессор С. Г. Навашин, впоследствии известный академик.

Русские исследователи отправились из Одессы на пароходе «Кострома» в Сингапур, откуда поплыли в Батавию, на остров Ява. Главной целью поездки В. А. Караваева был горный город Бейтензорг, находившийся в двух часах езды от Батавии. В Бейтензорге когда-то работал и отдыхал после своих бесконечных скитаний в Океании Н. Н. Миклухо-Маклай. Его должен был помнить яванец Па-Идан, служитель Ботанического сада, самоучка-ботаник и проводник, обслуживший на своем веку сотни европейских путешественников.

Па-Идан сопровождал В. А. Караваева в его поездках по Яве и на необитаемый остров Ангитен-Эйланд.

Русского ученого в Индонезии привлекала не только флора, собранная в Бейтензорге, — исполинские лианы, высочайшие деревья с острова Амбоина, огромные фикусы, малиновые повилики, белые орхидеи и бамбук, высокий, как русские березы, — исследователь проявлял большой интерес к материальной и духов ной культуре островитян.

В. А. Караваев изучал жизнь и обычаи яванцев, их народный театр, музыку, устную поэзию. Он описал остров Ява, его население, собрал некоторые статистические сведения. Отмечая трудолюбие и одаренность индонезийского народа, ученый поведал о знаменитом Па-Идане, который был не только помощником ботаников и зоологов, но и народным драматургом: он писал пьесы для яванского кукольного театра и ставил их на сцене во время праздников. Другой индонезиец, Мантра Удая, знал латинские названия растений и самостоятельно составлял научные гербарии. Путешественникам довелось познакомиться с яванцами-самоучками, которые были художниками, литографами, охотниками за редкими растениями.

Научная работа В. А. Караваева на Яве была успешной. Помимо сбора флористической коллекции, он изучал экзотический животный мир. Ученому удалось привезти в Одессу редкую коллекцию живых скорпионов.

Труды В. А. Караваева явились ценным вкладом в русскую географическую науку.

…Золотом, серебром, волшебным земным корнем, пшеницей и разными плодами изобильна новая страна, лежащая между устьем Амура и Ляодуном. Она омывается двумя морями и далеко выдается в океан. Если плыть от Амура в Китай, надо затратить немало времени на то, чтобы обогнуть этот «великий нос Корей». Страна платит дань богдыхану, хотя управляет ею «особливый хан корейский» Гак писал о Корее Спафарий, глава Московского посольства, ездивший в Пекин в 1675–1678 годах.

Затем эта страна была отмечена на чертеже, составленном в Тобольске знаменитым мастером, зодчим и летописцем Семеном Ремезовым (1701 г.). Он поместил Корею между «царством Китайским» и «царством Никанским», как называли тогда русские Южный Китай.

У порога Кореи амурские казаки появились давно. В 1669 году русские землепроходцы из крепости Албазин дошли до стен маньчжурского города Нингуты на притоке Сунгари, начинавшемся, как потом стало известно, в пределах Кореи. Албазинцам уже тогда не составляло больших трудов пройти на юго-восток от Нингуты, к берегу благодатного «теплого моря». До него было лишь около 250 верст.

Во всяком случае, албазинцы должны были хорошо знать о Корее, и, вероятно, именно их сведения прежде всего легли в основу первых русских тихоокеанских чертежей XVII века, на которых, к слову сказать, появилась и Япония. Сохранились свидетельства о том, что корейские купцы в XVII веке приходили в Нерчинск и на Аргунь и приносили для продажи русским золото, шелковую бумагу, посуду, китайские ткани. В Корею они увозили дорогие сибирские меха. Представитель Петра Великого в Пекине не раз беседовал с корейскими послами и получил от них сведения о Корее.

Особое значение для развития знаний русских об этой стране имело плавание фрегата «Паллада», который прошел вдоль корейского берега. Участники плавания описали восточную часть побережья и положили этим начало научному исследованию омывающих Корею вод. «Коллежский асессор» И. А. Гончаров в письме к друзьям, отправленном с борта «Паллады», спешил сообщить как большую новость, что он «побывал в Корее». Люди с «Паллады» открыли большой залив Посьет; бок о бок с ним лежала окраина Северной Кореи. Передняя часть синего залива называлась Рейдом «Паллады».

Однако соседкой России загадочная страна, недоступная европейцам, стала только в 1860 году. Русско-корейская граница, длиною всего лишь в 23 версты, прошла близ устья реки Тумен-ула, или Туманганга (Тумынытзян). впадавшей в море южнее залива Посьет.

В 1860 году писатель-путешественник С. В. Максимов, побывав в Посьете, узнал о путях, ведущих оттуда в Корею. Спустя год русские моряки заняли остров Цусима. Только узкий Корейский пролив отделял их от Кореи. Уже тогда Лондон забил тревогу, узнав о «…русских огородах, складах и бане около цусимского города Фачу…». Поручик корпуса штурманов Григорьев, вероятно, первым из исследователей в 1861 году проплыл далеко вверх по реке Туманганг, исследовал ее берега, сделал промеры и составил карту. Подполковник В. А. Бабкин, сослуживец Пржевальского по Николаевску-на-Амуре, потратил три года (1862–1865) на исследование побережья океана от границ Кореи до 45° северной широты.

Из залива Посьет русские вначале безуспешно пытались проехать в первый корейский город на Туманганге. Начальник этого города Юнь Хаб, всего-навсего «сатти» (капитан), прославился диким самоуправством. Он рубил головы своим подданным только за то, что они ходили в гости к русским в Новгородский пост. Надо сказать, что, как только Корея стала соседкой России, корейцы стали толпами переходить в Приморье. Там не было страшных голодовок, от которых вымирала корейская беднота, не было вымогательств и поборов.

Корейские переселенцы охотно принимали русские обычаи. В 1867 году крещеный кореец Петр Семенов (Пунун-кыги) из деревни Тезен-хэ в заливе Посьет познакомился с голубоглазым русским офицером, который хотел знать жизнь и обычаи корейцев. Офицер записывал рассказы Семенова. Взяв с собой переводчика и нескольких солдат, любознательный офицер поднялся на лодке вверх по Тумангангу и высадился у стен города Кыген-Цу. «Сатти» Юнь Хаб был поражен смелостью гостя. Это был штабс-капитан Николай Пржевальский.

В то время у корейцев были основания бояться европейцев. За год до встречи Пржевальского с Юнь Хабом французский отряд вывез из Кореи богатую добычу, включая даже «Историю Кореи» в 60 томах. Народное ополчение, составленное из горцев — охотников на тигров, в 1886 году несло сторожевую службу и сражалось с французами и американцами. Американские и немецкие проходимцы разузнали о золотых погребениях корейских государей в усыпальницах Coy и готовили набег на королевское кладбище.

Но для русских исследователей и путешественников двери Кореи были открыты. В 1885–1887 годах здесь побывал Калиновский, вслед за ним из Сеула в залив Посьет прошел пешком П. Долоткевич. Хинганская экспедиция во главе с Д: Путятой, Л. Бородовским и Э. Брейтшнейдером посетила Корею в 1891 году. Два года спустя командир канонерской лодки «Сивуч» Астромов исследовал корейские воды. Недра Кореи, особенно месторождения золота, были подробно изучены А. Лубенцовым. Он посетил 35 золотых приисков, расположенных только в трех округах страны. Лишь один район Гензана ежегодно мог дать золота на 5 миллионов долларов. Корейское золото шло в Японию, как и другие дорогие товары страны.

И. Стрельбицкий, самый выдающийся исследователь Кореи, в 1895 году прошел туда от Хунчуня в Маньчжурии, посетил берега реки Амноккан (Ялу) и достиг истоков Туманганга. Он был первым европейцем, спустившимся в кратер вулкана Пектусан, где в вихрях и парах пемзовой пыли лежало загадочное озеро Дракона. На его берегах можно было найти лишь занесенные сюда, коршуном мертвые кости.

Э. Анерту, чьи труды по изучению Маньчжурии были удостоены медали Пржевальского, в 1897 году удалось подняться на вершину Пектусана и пройти по истокам Сунгари в Гирин. В. Л. Комаров был в том же году на реке Амноккан, где исследовал месторождения золота и серебра.

Орановский, Непоржнев, Сыромятников, Альфтан — вот далеко не полный список русских исследователей Кореи конца XIX века.

В России появилась литература о Корее. Еще в 1874 году вышли «Опыт русско-корейского словаря» М. Пуцилло и корейская азбука. Широкую известность получили очерки Кореи М. Поджио (1895) и описание страны, изданное русским министерством финансов. О Корее писал русский гарибальдиец Л. Мечников.

Корея всегда видела в лице России свою могучую защиту. Русские люди в Приморье спасали корейцев от голода, давали им прибежище и защиту от врагов. Страна ста городов, обнесенных, как в старину, каменными стенами, вечно была под угрозой нападения иноземцев.

Летописи открывают нам страшные свидетельства. В начале XVI века японцы заставляли корейцев платить ежегодную дань человеческой кожей, снятой с тридцати казненных. Она шла в придачу к золоту, рису и дорогой бумаге из тутовой древесины. В 1592–1598 годах в Киото, древнюю столицу самураев, было привезено 30 тысяч ушей корейцев, умерщвленных во время зверской войны.

Корею терзали китайцы, японцы, французские империалисты, американские пираты, английские купцы. За ее счет наживались иезуиты и банкиры. На золото Кореи зарились все — от «китайского Бисмарка» Лу-хун-чанга до безвестных европейских проходимцев, разграбивших гробницы корейских властителей. В 1882 году германская военщина составила план захвата Кореи и Цусимы.

Русские в Сеуле появились в самое трудное для Кореи время. В 1895 году японцы, воспользовавшись помощью изменников, умертвили королеву корейскую Мин и, скрывая следы злодеяния, в дворцовом саду облили керосином и подожгли ее еще трепещущее тело. Такая же участь могла постигнуть через год после гибели Мин и корейского короля И-Хыя. Но он бежал из своего дворца под защиту русского флага. Восемьсот пехотинцев и матросов из отряда Путяты оберегали жизнь короля. В это время в Сеуле появился некий американец корейского происхождения Ф. Джесон (Са-чжа-ниль). Надев личину борца за народную независимость, Ф. Джесон стал выступать в первую очередь против русского влияния в Сеуле, и добился роспуска надежной королевской охраны.

В Сеуле тогда существовала русская школа, которой руководил Бирюков. Русские инженеры по просьбе корейского правительства подготовили постройку железной дороги Чемульпо — Сеул, но американцы заполучили будущую дорогу в концессию. Под влиянием японских и американских агентов устанавливались ограничения для ввоза русских товаров; на них налагали высокие пошлины. Иноземцы ломились во все восемь ворот древнего Сеула. Когда король в 1897 году принял титул императора Корейского, Россия первой признала это новое звание, выражавшее по-своему идею независимости страны.

В 1895 году в Гензане (порт Лазарева) жило 1336 иностранцев, из которых 1307 были японцы. Года через два в Фузане, через который проходила лучшая в стране дорога на Сеул, насчитывалось пять тысяч японцев. В их руках были вся торговля и средства связи. Они захватили дорогу Фузан — Сеул, поставили для ее охраны свою пехоту, овладели телеграфом. Тысяча солдат была размещена в городах Кореи под видом охраны концессий и поселений японцев. В этих условиях русские исследователи продолжали свои работы в Корее.

Вероятно, никто не выразил с такой теплотой и искренностью свои чувства к судьбам корейского народа, как сделал это русский писатель-путешественник Н. Г. Гарин-Михайловский. Он создал замечательную книгу, главное место в которой занимает описание его похода по Северной Корее в 1898 году. Писатель участвовал в большой экспедиции А. И. Звегинцева. Исследователи должны были изучить водные и сухопутные дороги вдоль границы Кореи и Маньчжурии и восточного побережья Ляодунского полуострова и достичь сушей Порт-Артура.

Опытным взором открывателя новых путей окидывал Н. Г. Гарин-Михайловский залив Посьет. Он заметил, что это одна из самых огромных и удобных корабельных гаваней земного шара. Экспедиция вступила в страну «белых лебедей». Так называл Гарин корейцев за их белоснежные одеяния.

С чистым сердцем и хорошими помыслами шли русские люди по «Стране утреннего спокойствия». Они свято уважали обычаи корейцев. Проезжая мимо их жилищ, путники или слезали с коней, или выпускали ноги из стремян, как этого требовали обычаи. Н. Г. Гарин с уважением отзывался о трудолюбии, искренности и честности корейцев. Его тронули сказки народа, и он неутомимо записывал их в дымных фанзах, у походных костров, на коротких привалах. Русского писателя сопровождал сказитель, который когда-то был председателем Корейского общества любителей чтения во Владивостоке. До Гарина в русской печати появились лишь две корейские сказки, он же собрал свыше ста этих жемчужин народного творчества.

Путешественник изучал искусство древней страны. Внимание его, в частности, привлек мраморный памятник под черепичной кровлей, воздвигнутый 400 лет назад богатырю Ким Кору, победителю хунхузов.

Миновав город Кенгхын (Кыген-пу), в котором когда-то побывал И. Пржевальский, экспедиция прибыла в Хопренг. Начальник города показывал русским образцы каменного угля и просил их поскорее построить в Корее железную дорогу. Здесь Гарин узнал о страстной мечте людей, ждущих с нетерпением прихода русских: «араса» — русский человек — спасет страну от хунхузов, проложит дороги, откроет богатства недр. Гарин постоянно слышал в стране «белых лебедей» уверения в дружбе, ему говорили, что имя русского священно для корейцев.

Затем отряд двинулся через дикие леса, киноварные горы к базальтовому плоскогорью Чанбаншань. Над ним поднимался вулкан Пектусан, склоны которого были подобны серому жемчугу. На подступах к Пектусану расстилались лиловые и серые мхи, на которых были отчетливо видны следы колес и конских копыт. Это была дорога Ивана Стрельбицкого, побывавшего здесь три года назад.

Гарин и его спутники, поднявшись на вулкан, спустились в его кратер. Там они увидели прекрасное зеленое озеро — озеро Дракона. Путешественники сделали промеры, определили очертания озера.

В дороге Гарин работал над составлением карты пройденных мест. Экспедиция открыла истоки Сунгари, Туманганга и Ялу. Участники ее были первыми европейцами, прошедшими путь к верховьям Амноккана.

По пятам отряда все время шла шайка хунхузов с переносными пушками. У Гарина уже был опыт борьбы с разбойниками: в свое время при постройке Батумской дороги на него нападали турецкие головорезы. Сжато и сильно описывает он ночной бой с хунхузами, который пришлось все-таки выдержать отряду.

Часть пути была пройдена по земле Маньчжурии, а у города Ничжу отряд вновь вошел в пределы Кореи.

Н. Г. Гарин-Михайловский был в числе первых путешественников, прошедших сушей из Владивостока в Порт-Артур. Зоркий взгляд исследователя и строителя остановился на лазурной бухте Порт-Артура. Гарин пророчески заметил, что гавань не совсем удобна для прохода больших кораблей, и предложил углубить южную часть порт-артурского залива.

Дальнейший путь Гарина лежал через Чифу, Шанхай, Нагасаки, Гонолулу, Сан-Франциско, Чикаго, Париж.

Побывав в тигровых лесах Кореи, в трущобах Маньчжурии, Гарин вынес самые светлые впечатления о живущих здесь людях. Чистое сердце писателя было преисполнено любви и уважения к труженикам. Он писал, что в Китае, кроме хунхузов, есть земледельцы и рабочие. Он восставал против проявления подлинной азиатчины — казней, пыток, вымогательств, взяток и произвола правящей верхушки. Но он уважал и любил простых людей.

Благородная книга Гарина о Корее светла и безупречна по форме. Страницы ее пронизаны надеждой на лучшее будущее для человечества.

Это было 10 августа 1898 года.

Огромный лапчатый якорь опустился на дно. С борта океанского корабля на пристань Сайгона в числе приезжих сошли два широкоплечих бородатых человека в картузах с малиновыми околышами. Над Сайгоном плыл колокольный звон. Путники направились в ту сторону, откуда доносились звуки колокола, и вскоре разочарованно остановились у дверей сайгонского католического собора. Потом они побрели по вымощенным щебнем широким улицам города, осматривая столицу Кохинхины, побывали на рынке и площади с дворцом французского губернатора.

Выйдя за городскую черту, странники увидели обезьяну, сидевшую на пеньке. Они угостили ее грецким орехом и снова повернули к Сайгону, Там они искали «московского консула», но так и не нашли его. За бородатыми людьми, так же как когда-то в Индии за Афанасием Никитиным, шли толпы местных жителей.

«Вероятно, этот народ не видал русского человека, поэтому они и дивились», — записал в свою дорожную книжку один из приезжих. Возвратившись на пароход, путники сказали своему третьему товарищу, ожидавшему их, что никаких видимых признаков Беловодского царства они не нашли. Среди пассажиров парохода случайно оказался русский образованный человек. Сняв перед ним картузы, путники спросили земляка:

— Не слышали ли вы, где находится город Левек, столица Беловодья?

— Такого города нет. А на что он вам?

И три искателя Беловодья, уже в который раз, рассказали новому знакомому историю своих скитаний.

…В XVIII веке среди русских старообрядцев распространилось сказание о хожении старца Марка Топозерского в Беловодье. Марк Топозерский будто бы прошел из Сибири в «степь Губарь» (Гоби), достиг Китая и «Опоньского государства». Где-то в относительном соседстве с последним, в пределах «окияна-моря», и лежало будто бы Беловодье — заповедная страна древлего благочестия, где жили русские люди и стояли старообрядческие храмы.

Легенда о Беловодье, вероятно, была основана на действительных путешествиях русских людей в страны Тихого океана. Она определенно перекликается, например, со сказанием о древнейшем русском поселении к северу от Юкона, возникшем задолго до освоения Аляски русскими мореходами.

Беловодье приурочивали и к Гавайским островам, что несколько соответствовало истине, поскольку в первой четверти XIX века там действительно были русские поселения.

Легендарное Беловодье помещали также близ Филиппин.

Известны случаи, когда Беловодское царство искали со стороны Алтая, углубляясь в Западный Китай. Лет сто назад пятьдесят семей алтайских хлебопашцев и охотников достигли области озера Лобнор, а Рахманов, житель станицы Алтайской, дошел до северного порога Тибета.

В конце XIX века Беловодье отождествили уже с Индокитаем. Вскоре новочеркасский казак Д. П. Шапошников снарядил в Беловодье экспедицию уральца Варсонофия Барышникова, но она сумела добраться только до Бомбея и Малабарского берега.

В начале 1898 года состоялся съезд уральских казаков. Они вынесли удивительное решение — послать достойных выборных лиц «осмотреть восточный Индокитайский полуостров и прочие восточные острова». Этими исследователями и были Онисим Барышников, Вонифатий Максимычев и Григорий Хохлов — люди в фуражках с малиновыми околышами.

Уральцы отправились из Одессы в далекий путь — к «Канбойскому царству» (Камбодже), Кохинхине и далее — искать чудесный град Левек.

Любознательные странники собирали в пути ценные данные. В дневнике их путешествия — заметки о Русском подворье в Константинополе, о следах старой русской культуры на Афоне и в Салониках. Они прослышали о русском поселке близ Смирны и с удовлетворением отметили, что им не раз встречались арабы, говорившие по-русски.

Странники описали плодородие и богатство Цейлона, способы лова рыбы у его берегов. Холмы Суматры они называли на свой, уральский лад «ма́рами».

…Хотя русский знакомый на пароходе, показав казакам карту Индокитая, разуверил их в существовании мифического града Левека, они все еще надеялись достичь границ Беловодья.

Когда пароход миновал Гонконг, толщу морских вод прорезали струи мощных течений белого цвета.

— Не здесь ли Беловодье? — переговаривались странники.

Долго ли, коротко ли, но вдохновенные искатели приплыли наконец во Владивосток и через Сибирь проследовали на родину.

В 1900 году В. Г. Короленко приехал в область войска Уральского и услышал о путешествии казаков в Индокитай.

К тому времени Вонифатий Максимычев успел напечатать в местной газете и даже выпустить отдельной книжечкой описание скитаний в Индокитае, Китае и Японии. Книжечку эту жадно расхватывал простой люд.

В. Г. Короленко, оценив важность путешествия казаков, разыскал в станице Кирсановской второго участника знаменитого «хожения» — Г. Т. Хохлова. Искатель Беловодья показал писателю небольшую книжку, исписанную полууставом, — дневник путешествия 1898 года. После хлопот Короленко Русское географическое общество издало в 1903 году записки Григория Хохлова.

Через год кто-то из земляков Хохлова, а может быть, и он сам посетил Льва Толстого в Ясной Поляне. Гость рассказал великому писателю о поисках Беловодья.

Вся эта история полностью еще не восстановлена. Надо отыскать редчайшую книжечку В. Д. Максимычева, документы того времени и, объединив их с книгой Г. Т. Хохлова, издать эти свидетельства давних связей русского народа с народами Востока.

Подполковник Василий Федорович Новицкий (1869–1929) по поручению Русского географического общества совершил поход из Индии в Ферганскую область в Русском Туркестане. Этому походу предшествовала поездка Новицкого на Восток. Он выехал из Одессы в Константинополь, посетил Египет и оттуда проехал в Индию. Путешественник побывал в Калькутте, Симле и других городах, провел некоторое время в Западных Гималаях, осмотрел Северный Пенджаб.

1898 год застал В. Ф. Новицкого на пути к реке Джелам, которая разделяла Пенджаб и Кашмир. На берегах Джелама бывал в древности Александр Македонский со своими войсками.

Новицкий поднимался на лодке вверх по этой реке. Впереди были видны снежные вершины Кашмирских гор. Джелам протекала через Булар — самое большое озеро Кашмира, и Новицкий тщательно исследовал этот обширный горный водоем.

Вскоре путешественник достиг города Солнца — Сринагара, как называлась столица Кашмира. Узкие грязные улицы, но наряду с ними — великолепный дворец раджи и «плавающие» сады на озере Даль в окрестностях города, монетный двор, мастерские, где вырабатывались знаменитые кашмирские шали, — вот чем славился тогда этот город. Сринагар имел значительное население — около 100 тысяч человек. Город Солнца жил торговлей с Индией и Тибетом, продажей чеканной посуды, шерстяных шалей. Здесь В. Ф. Новицкий увидел русские самовары с маркой Тулы и вскоре убедился, что их можно встретить во всем Кашмире, так же как и русское их название.

Дальше путь шел вверх по течению реки Синда, по берегам которой росли исполинские чинары. Затем В. Ф. Новицкий собрал караван и, следуя большей частью пешком, двинулся через горы. Он вел путевой дневник, собирал образцы растений и горных пород. С высоты перевала Зоджила ему открылась новая горная страна. Это был Ладакх — одна из самых высокогорных областей земного шара, населенных человеком.

Ладакх был западным краем Тибетского нагорья, горы его высились над верховьями реки Инда. Здесь был удивительно чистый и прозрачный воздух. Жители Ладакха разводили пшеницу на высотах до 12 тысяч футов.

Новицкому запомнились некоторые обычаи ладакхцев. Горцы носили черные козлиные шкуры, которые служили не одеждой, а скорее украшением. Мужчины занимались прядением шерстяных нитей и почти не расставались с веретенами. Быстроногие гонцы, доставлявшие почту в Индию, шли по горным тропам с посохами, украшенными звонкими бубенчиками.

Древние ваятели оставили здесь образцы своего мастерства. Возле селения Мульбек русский путешественник видел исполинское изображение Будды, высеченное в скале.

Наконец караван В. Ф. Новицкого достиг берега заветного Инда. Знаменитая река катила свои быстрые и мутные волны сквозь жаркие, нагретые солнцем скалы.

Побывав в городе Лее, столице Ладакха, Новицкий направился к перевалу Кардунг, и его взору открылись равнины Кашгарии.

От Кардунга начиналась самая трудная часть пути. Перед путешественником простиралось и дикое Каракорумское нагорье, отделяющее области Индии от Восточного Туркестана. Вереница трупов павших животных, конские черепа, скелеты яков указывали, как вехи, путь караванов от перевала Кардунг до самой реки Хотан-Дарья.

Караван продвигался по местности, высота которой достигала наибольших высот Кавказа или Альп. Сверкали вечные снега, светились причудливые горные ледники. Горы Акташ вздымались на высоту 24 тысячи футов. На Каракорумском перевале Новицкий увидел одинокую могилу. В ней лежал некий Дальглей, тайный английский «наблюдатель» в Кашгаре, доносивший британскому правительству о связях русских с Западным Китаем. Дальглей однажды подрался с каким-то афганцем, сопровождавшим англичанина во время его поездок по «торговым» делам. Взмах афганского кинжала решил судьбу английского шпиона, и его тело было похоронено на Каракоруме.

Вскоре Новицкий достиг истоков реки, которая известна под названием Яркенда и Тарима. Путь по берегу реки Хотан был очень трудным. Новицкому часто приходилось разбирать речные валуны, выкладывать из камня дорогу, заваливать камнями глубокие рытвины.

Вдали уже зеленели благодатные оазисы Кашгара. Навстречу Новицкому первыми выехали на верховых конях туркестанские купцы — русские подданные, торговавшие в Западном Китае. Так было в городах Кагарлыке, Яркенде, Кашгаре.

В Яркенде купцы из Русского Туркестана имели издавна свое торговое подворье — «Андижанский караван-сарай», где маргеланские караванбаши встречались с торговыми людьми Индии. На городских рынках Кашгара в изобилии встречались самовары, тульские пряники, павловские ножи, сахар, леденцы, ткани, обувь и прочие русские товары.

В городе Кашгаре В. Ф. Новицкий был тепло встречен русскими людьми. Там жил известный русский консул в Западном Китае — Н. Ф. Петровский, прекрасный знаток стран Центральной Азии. При консульстве находилась полусотня казаков, жили сотрудники консула. «Русский дом» в Кашгаре, приветливо встретивший Новицкого, заботливо помог ему достигнуть границ родины.

Наконец караван Новицкого вступил в пограничное укрепление Иркештам, а оттуда вышел в город Ош.

На этом было закончено трудное путешествие из Индии в Ферганскую область Русского Туркестана.

Отважный русский путешественник в сопровождении двух тибетцев-проводников прошел несколько высокогорных стран, в том числе окраину Западного Тибета.

В пути В. Ф. Новицкий исправлял европейские карты пройденных им горных областей, вел метеорологические исследования, наблюдал жизнь народов и племен, собирал коллекции растений я горных пород Кашмира, Ладакха и Кашгарии.

Впоследствии Русское географическое общество издало книгу В. Ф. Новицкого о его походе в страну горных ледников.

Не веря своим глазам, с большим волнением я взял в руки маленький томик в черном клеенчатом переплете, по формату похожий на книжки малой серии «Библиотеки поэта».

Первая страница была испещрена какими-то знаками, понятными только былому владельцу томика, а вторая занята четкими, прекрасно начертанными строками тибетского текста. За листками, исписанными простым фаберовским карандашом, начались записи, выполненные черной китайской тушью, не поблекшей даже за полстолетия.

Не выцвели также и краски на богато вышитом тибетском седельном чепраке, расстеленном в комнате, где я сижу. Так же, как и пятьдесят лет назад, погружен в раздумье позолоченный идол Цзонхавы, проделавший путь от лиловых высот Тибета до забайкальской Агинской степи.

«…30 сентября 1955 года, Урдо-Ага. Начато изучение подлинника тибетского дневника Г. Ц. Цыбикова», — записал я в этот памятный день.

Оживала история удивительных странствий Гонбочжаба Цыбикова (1873–1930) по заоблачным дорогам Страны Джу, как называли тогда агинские буряты Тибет.

Книжка в клеенчатом переплете хранилась в Урдо-Аге, в доме Цыбикова, у вдовы исследователя, престарелой Лхемы Норбоевны.

Она сберегла и часть редкостей, привезенных путешественником из страны золоченых кровель: первые в мире фотографии столицы Тибета и дворца далай-ламы, уникальное печатное издание дневника путешествия Цыбикова (1919).

Потратив несколько дней на сличение текста печатной книги с рукописным дневником в клеенчатом переплете, я был обрадован интересным открытием: в книге отсутствовали многие данные, содержащиеся в дневнике!

…Записи в карманной книжке путешественник начал осенью 1899 года, когда он вместе с агинским бурятом Мархаем Санчжиевым выехал из Урги (ныне Улан-Батор) в сторону Алашаня.

В январе 1900 года Цыбиков зарисовал на странице своего дневника памятный камень между Алашанем и Китаем, в точности воспроизвел надписи, начертанные на этом знаке.

Через месяц путник описывал знаменитый город-монастырь Лавран. К этому времени относятся записи и зарисовки в карманной книжке, бывшие неизвестными до последнего времени. Вот искусно скопированные надписи на дверях лавранского храма, выполненные на четырех восточных языках (все эти языки знал Г. Ц. Цыбиков). Вот зарисовка желто-красных носилок лавранского ламы. Далее идут рисунки, изображающие орудия землепашцев в окрестностях городка Лсы, и описание этих орудий. Здесь же исследователь рассказывает о головных уборах-обручах тангутских красавиц и замечает, что среди женских украшений он видел… русский серебряный рубль чеканки 1898 года.

24 апреля 1900 года Цыбиков двинулся в Тибет. Подробные записи, сделанные им с 25 по 28 апреля, отсутствуют в его печатной книге. Зато они хорошо сохранились в клеенчатом томике.

Мы узнаем, что еще на пути в Тибет ученый начал работу над переводом «Лам-рим-чэн-по» — классического сочинения Цзонха-вы, созданного около 1402 года. Впоследствии этот перевод был издан во Владивостоке с богатыми научными примечаниями Цыбикова (1913).

В марте 1900 года Г. Ц. Цыбиков повстречал бурята Шагдура и двух русских подданных — тунгусов («хамниганов»), двигавшихся по засыпанным снегом дорогам на Тибет.

Вслед за этим Цыбиков сделал записи о нарядах и украшениях монгольских женщин, о быте обитателей местности Ехе-Цзусалан, о страшной песчаной буре, настигшей его караван на дороге от Цайдама к перевалу Найчжи.

Подойдя к этому перевалу, Цыбиков сделал привал в большой пади близ реки До-до-найчжи, поднялся на одну из ближние вершин и, выбрав приметную скалу, начертал на ней надпись:

Надпись ученый перенес в свою карманную книжку, но, очевидно, по скромности умолчал об этом в печатном отчете о своих путешествиях. Скромность также помешала Цыбикову упомянуть в книге, что в июле 1900 года он тяжело болел лихорадкой. Страдания его усилились от действия разреженного воздуха на высокогорных перевалах Найчжи, Дан-ла и Го-ла, но он продолжал путешествие.

В двенадцатом часу дня 3 августа 1900 года путник вошел в городские ворота Лхасы.

Первым, кто встретил Цыбикова на улицах столицы Тибета, был агинский бурят Гончок. Он провел земляка в Восточный дом (Чжамьян-Шаг) в центре Лхасы, где уже в течение добрых двадцати лет жил бурят Дампэл Суходоев, тоже уроженец Агинской степи.

Забежим немного вперед и, чтобы не забыть, скажем, что уже 7 сентября 1900 года Суходоев отправился из Лхасы в Россию. Он был первым гонцом, который повез почту Цыбикова, посланную на имя крупнейших русских ученых-востоковедов. С Суходоевым шло также письмо в Урдо-Агу, к отцу ученого Цыбику Монтуеву, всегда следившему за трудами своего сына.

Выяснилось, что через несколько дней путешественник свиделся в Лхасе еще с одним своим земляком. Это был Лодой Мичжитов, родом из Зуткулея, что в Агинской степи. Вскоре и этот агинец принял от Цыбикова письмо на имя известного ученого Н. И. Веселовского. Все эти подробности мы узнали впервые…

Клеенчатая книжка поведала нам также о неразлучном спутнике Цыбикова, его проводнике и переводчике Дагдане Бадмаеве. Выяснилось, что Дагдан был мужем старшей сестры Гонбочжаба Цыбикова, жившим в одной из падей близ Урдо-Аги и появившимся в Тибете в 80-х годах. Он хорошо знал тибетский язык, изучил жизнь и нравы тибетцев. Дагдан снимал квартиру у Д. Суходоева к Восточном доме.

Цыбиков долго не мог оправиться от болезни, но тем не менее предпринял ряд поездок по Тибету. Ученого сопровождали Д. Бадмаев и халхасец-монгол Иондон-джамцо.

Путешественники побывали в городе Даший-лхунбо, где обитал панчен-лама. В клеенчатой книжке рассказывается о загородном дворце панчен-ламы, приведена копия надписи, начертанной на синей доске, прибитой к воротам дворца. Тут же есть фотография, на которой Цыбиков и Дагдан Бадмаев рассматривают возле дворца тибетских медведей и индийского слона. Слон этот, замечает Цыбиков, был с ног до головы вымазан растительным маслом. Дело было в октябре, и дворецкий панчен-ламы, видимо, боялся, что слон будет плохо переносить суровые холода Тибета.

Затем старая книжка переносит нас в город Шихацзэ, откуда всего лишь один месяц пути до Калькутты. Там Цыбиков встретил мальчика-тибетца, недавно вернувшегося из Индии. Мальчик ездил туда со своим отцом, продававшим хвосты яков индийским купцам. Беседа с мальчиком увлекла Цыбикова, и он подробно записал впечатления юного путешественника.

Изучив устройство тибетского прядильного станка, осмотрев озеро Ямдок и высказав свои соображения об истинных очертаниях этого водоема, Цыбиков вернулся в Лхасу.

«Снова Лхаса», — написано в карманной книжке Г. Ц. Цыбикова 8 ноября 1900 года. В этом месяце он был свидетелем хороводов, которые водили лхасские женщины на улицах города, и женского праздника, приходившегося на дни 23 и 24 ноября. В самом конце месяца ученый отметил, что далай-лама переехал из своего загородного летнего дворца в Лхасу.

Пора сказать, что Цыбиков ежедневно делал записи о температуре воздуха, ветрах, облачности, осадках.

Он засвидетельствовал, что лето 1900 года в Тибете было особенно богато грозами, а частые лхасские дожди мешали выходить из Восточного дома.

В январе 1901 года ученый изучал сочинение Лондол-ламы, в котором излагалась история жизни восьми первых далай-лам. В это время Цыбиков не раз посещал окрестности Лхасы. Потом он делал обильные закупки на книжных развалах столицы и в типографиях города.

В феврале в Лхасу с севера вновь прибыли буряты, и Цыбиков записал, что они привезли свежие вести с родины. 14 марта исследователь отметил первый гром, пронесшийся над золотыми крышами Лхасы. Через десять дней зазеленели почки на деревьях. Вскоре вскрылись тибетские реки, и в апреле Цыбиков с Даг-даном Бадмаевым пустились в путешествие. На кожаных лодках, а частью пешком они достигли белокаменных стен Сам-ё — древнейшего монастыря Тибета, стоявшего на берегу Брамапутры. В городке Цзэдане Цыбиков вспоминал… «Мертвый дом» Достоевского: так заели путешественника тибетские клопы!

В записной книжке отмечено, что путешественник достиг самого высокого в Тибете перевала Го-ган-ла. После этого он вернулся в Лхасу и снова заболел. Преодолевая болезнь, он, однако, продолжал свои походы и побывал в местности Ярбалха, о чем в его изданной книге даже не упомянуто, а также посетил еще ряд тибетских поселений. Оттуда Цыбиков и принес золоченого идола Цзонхавы и поставил его вместе с другими приобретениями — хрустальной чернильницей и ступой — субурганом из желтой индийской меди — на свой рабочий стол в Лхасе. Ступа субурган хранится в Урдо-Аге, в доме Лхамы Норбоевны.

В июне 1901 года исследователь трудился над переводом надписи, сделанной по приказу китайского императора Кан-си в 1721 году на плите близ дворца далай-ламы в Лхасе. Насколько нам известно, ни один европейский ученый до Цыбикова этой надписи никогда не видел. Перевод письма Кан-си мы прочли впервые только в записной книжке Цыбикова. Заголовок надписи гласит: «Письмо на длинном камне об успокоении и устроении западной Тибетской страны…»

Осенью 1901 года Г. Ц. Цыбиков и Дагдан Бадмаев, взяв с собой халахасца Иондон-джамцо, собрались в обратный путь. До этого исследователь сделал в дневнике ряд записей о Лхасе, о жизни и быте ее обитателей, сопроводив их зарисовками надписей и вывесок правительственных учреждений столицы Тибета.

В дороге к рубежам родины ученый неутомимо продолжал записи, покрыв ими к тому времени свыше 200 листков своей книжки.

Мы снова видим зарисовки, изображающие орудия труда, здания, надписи на городских воротах. Цыбиков пишет о трудностях, с которыми он столкнулся в пути, когда, чтобы не умереть с голода, был вынужден добывать пищу охотой на яков и куланов.

Заметки не прерывались ни на один день. С исключительным трудолюбием и добросовестностью исследователя Цыбиков великолепным русским литературным языком излагал свои впечатления. В апреле 1902 года неутомимый исследователь прибыл в Ургу и начал разбирать тибетские книги, привезенные из Лхасы, для доставки этого драгоценного груза в Петербург.

Записи Цыбикова заканчиваются тем днем, когда он верхом на коне въехал в город Кяхту, закончив свои скитания по стране золотых кровель. Из Кяхты Цыбиков, Дагдан Бадмаев и халхасец Иондон-джамцо прибыли в Урдо-Агу.

Замечательная книжка в клеенчатом переплете более половины столетия была скрыта от взоров исследователей. Но вот я, перелистав ее и закрыв, передаю в руки Лхамы Норбоевны — хранительницы редкостного сокровища, столь счастливо уцелевшего до нашего времени…

В 1850 году в станице Алексеевской на Дону родился Иван Васильевич Мушкетов, великий геолог и исследователь горных областей России и сопредельных стран Центральной Азии. Сын бедного казака, Иван Мушкетов с пятнадцати лет добывал собственным трудом средства для жизни и ученья.

Самостоятельную научную работу Мушкетов начал еще в стенах Горного института. Блестяще закончив институт, молодой геолог отправился на Урал, где открыл мышьяковистые минералы. В Екатеринбурге он сблизился со знаменитым уральским краеведом Маркизом Чупиным.

Славная деятельность Мушкетова началась в 1874 году, когда он приехал в Туркестан. Исследования богатого края в то время только что начинались трудами русских ученых.

В 1874 году Мушкетов появился на крайнем западе Тянь-Шаня, в горах Каратау, богатых каменным углем и свинцовыми рудами. Обследовав Каратау, путешественник устремился на восток.

Поход 1875 года дал замечательные итоги. Мушкетов пересек Александровский хребет, повидал грозную вершину Хан-Тенгри, обошел вокруг лазурного озера Иссык-Куль, побывал в Западном Китае. К северу от озера Сайрам-нор, в горах Куюкты, ученый открыл месторождение графита, запасы которого составляли не менее 70 миллионов пудов. Мушкетов измерил высоту, на которой лежало окруженное суеверными легендами озеро Сайрам-нор. Вдоль берега этого озера проходила Богдыханская почтовая дорога. В двух верстах от нее путешественник нашел серебряную, свинцовую и медную руды. На высотах 6000–7000 футов, господствующих над берегами Сайрам-нора, в недрах гор проходили мощные жилы этих же руд.

Марганцевую руду исследователь нашел на реке Каптагай. На берегах реки Каш он изучал мощные залежи гипса толщиною в несколько десятков сажен.

Исследовав кульджинские угольные месторождения, Мушкетов подсчитал, что если ежегодно добывать здесь по 1 миллиону пудов угля, то запасы его будут исчерпаны лишь через три тысячи лет! Он осмотрел также залежи угля на реке Каш, в урочище Караганды и в других местностях по ту сторону Джунгарского Алатау.

Залежи магнитного железняка Мушкетов открыл на высотах в семь тысяч футов. Он исследовал три таких месторождения. В местах каменноугольных пожаров им были найдены сера и нашатырь.

Русский геолог опроверг теорию Гумбольдта о существовании в Центральной Азии вулканов. В европейской науке прочно удерживалось мнение, что действующие вулканы есть и в Восточном Тянь-Шане. «Вулканы» Гумбольдта оказались не чем иным, как подземными пожарами каменного угля, которые, как это выяснил в 1875 году Мушкетов, охватывали угольные пласты в Кульдже, на реке Каш, в Урумчи, Турфане и других местностях.

Фердинанд Столичка, сотрудник Геологической службы в Калькутте, упорно считал, что черные вершины к югу от озера Чатыр-куль на дороге из России в Западный Китай являются потухшими вулканами. Мушкетов во время своего второго путешествия в пределы Западного Китая поднялся на сумрачные чатыр-кульские вершины и доказал, что они не имеют ничего общего с вулканами. Так навсегда была уничтожена легенда об огнедышащих горах Центральной Азии, в частности об — исполинском вулкане Байшань.

Побывав в долинах Западного Китая, подробно исследовав район Кульджи, Мушкетов отправился к южному склону сверкающего льдами Джунгарского Алатау.

Здесь уместно сказать, что путешественник, выяснив историю образования Тянь-Шаня, определил положение его хребтов, разделил на главные горные цепи.

Джунгарский Алатау был самым северным звеном великой цепи Тянь-Шаня. На юго-западе его высился Алтын-Эмельский хребет. Здесь Мушкетов пересек Тянь-Шань. Исследователь был первым геологом, открывшим в Джунгарском Алатау медно-свинцовые руды, каменный уголь, жилы железного блеска в гранитных толщах. Эти открытия Мушкетова впоследствии были подтверждены работами советских геологов, после чего здесь началась добыча полиметаллических руд.

В конце 1875 года неутомимый путешественник приехал в Петербург, и вскоре Географическое общество слушало его доклад. Мушкетов знакомил ученых со своими гениальными воззрениями на геологическую историю Тянь-Шаня. Вслед за тем вышел в свет его «Краткий очерк геологического путешествия по Туркестану в 1875 году с картою Кульджинского района и таблицами». А ученый тем временем уже готовил новый труд — «О вулканах Центральной Азии».

В 1876 году знаменитый геолог поехал на Урал, где занялся изучением золотоносных жил исполинской Кочкарской системы, пронизанной золотом, алмазами и аметистами. (Впоследствии в Кочкаре действовало свыше 400 золотых приисков!)

Но покорителя Тянь-Шаня вновь тянуло в Центральную Азию. В 1877–1878 годах состоялся поединок русского ученого с такими авторитетами, как Гумбольдт, Гордон, Шау и другие. Речь шла о подлинном положении хребтов Памира, Алая и других высочайших гор.

Ущелье и трудный перевал за Маргеланом, долина Кок-су, стены Заалайского хребта… Пройдя этот хребет по ущелью, Мушкетов поднялся на перевал и вскоре оказался на «Крыше мира». На Памире в первый раз пришлось быть недолго. Исследователь вернулся в Алай и двинулся к озеру Кара-куль. На Памир он вышел вновь у берегов угрюмого озера, лежащего в оправе из ископаемого льда на высоте в 12 400 футов.

Через Алай Мушкетов прошел на Ош, откуда направился к Ферганскому хребту и пересек его. Теперь исследователь мог делать выводы о строении Памира и его северной ограды. В Фергане и на Алае он нашел медные руды.

В 1878 году Мушкетов вновь побывал в пределах Западного Китая, перейдя горы за русским укреплением Иркештам, он спустился в долину реки Кызыл-Су (на ее берегах стоит город Кашгар). Затем вернувшись в русские владения, исследователь достиг берегов озера Чатыр-куль, где высились горы южного окончания Ферганского хребта и те самые лжевулканы, о которых сообщал калькуттский геолог Ф. Столичка. В этом походе И. В. Мушкетов провел важные исследования на стыке Алайского и Ферганского хребтов.

Прошел год, и Мушкетов покинул горы, чтобы принять участие и изысканиях Средне-Азиатской железной дороги. Ученый получил возможность исследовать пески Каракумской пустыни и Кызылкум.

Его одинаково увлекли плита из нефрита, которую он видел на гробнице Тамерлана в Самарканде, границы древнего Арало-Каспийского бассейна, летучие пески Туранской низменности, старое русло Амударьи.

Выясняя происхождение величайшего нефритового монолита, он успевал в то же время определить значение эоловых образований или особенности распространения лёсса в Туркестане. Он уже знал, что пустыня Каракумы, или Туркменская впадина, представляет собою «площадь опускания», что хребет Копет-Даг служит мощной природной оградой от наступления песков. Как на раскрытой ладони, он показывал устройство поверхности Закаспийской области или аметистовых кладовых Кочкара. Все это было плодами неустанных наблюдений, накапливания точных сведений и вдохновенного обобщения данных, приобретенных ценою упорного труда, скитаний и лишений.

В 1880 году этот неутомимый человек прошел по склонам исполинского Зеравшанского ледника. Мушкетов сравнивал ледник с огромным стволом, от которого отходят две сверкающие ветви — в сторону Туркестанского и Гиссарского хребтов. Подвергаясь огромной опасности при восхождении на ледник, Мушкетов любовался открытым им громадным водопадом.

В том же году путешественнику была присуждена высшая награда Русского географического общества — Константиновская медаль. В оценке трудов Мушкетова говорилось, что его исследования охватили «почти всю нагорную часть Туркестанского края, начиная с Джунгарского Алатау и Кульджи до Северного Памира, Гиссара и северной границы Афганистана, также большую часть Бухарского ханства и пустынь Каракумы и Кызылкум». Он открывал новые страны и углублялся в их недра.

«Первый геолог» Западной Европы Эдуард Зюсс еще в 1881 году узнал об открытиях русского ученого. Через четыре года в начальном томе своей книги «Лик Земли» он напечатал целиком письмо Мушкетова о строении Тянь-Шаня.

Мушкетов, желая сопоставить Тянь-Шань с Кавказом, в 1881 году поднялся на ледники Казбека и Эльбруса. Он исследовал минеральные источники Пятигорска, тквибульский каменный уголь и столь знаменитый впоследствии чиатурский марганец. На съезде археологов в Тифлисе ученый выступил с докладом о нефрите. Несколько лет спустя он снова вернулся к истории происхождения зеленой плиты на гробнице Тамерлана и доказал, что тот нефрит был привезен с Памира, а не из Кашгара, как думал ранее сам великий знаток горных пород.

В том же году на берегах Волхова он встретился с молодым Обручевым, которому впоследствии было суждено стать одним из знаменитейших ученых-путешественников. Под влиянием героя Тянь-Шаня и Памира слагалась вся деятельность Обручева, Богдановича и других учеников и последователей Мушкетова. Не кто иной, как он, напутствовал их перед первыми походами в горы и пустыни Центральной Азии.

Важным в жизни Мушкетова был 1882 год, когда его избрали старшим геологом первого в России правительственного Геологического комитета.

В 1884 году вышла из печати знаменитая геологическая карта Туркестана, составленная Мушкетовым вместе с Геннадием Романовским, товарищем по первым скитаниям на Тянь-Шане.

Вскоре русские читатели получили книгу Мушкетова — первый том обширного сочинения «Туркестан. Геологическое и орографическое описание». Большое место в книге занимала история исследования стран Средней Азии, доведенная до 1884 года. В ней можно было найти богатые сведения о Самарканде, Фергане, Аму-дарье, Арале, Кызылкуме. Такая книга была нужна не только геологу, но и историку, географу, археологу. На нее до сих пор ссылаются ученые самых различных специальностей. В книге были подробно указаны печатные источники о Средней Азии.

Астраханские степи, Липецк, Крым с его целебными грязями, источники Ессентуков, Главный хребет Кавказа, устье Волги, северо-западное побережье Каспия, Семиречье, Забайкалье — во всех этих краях побывал знаменитый геолог в 1882–1901 годах. Свои открытия он подчинял нуждам времени. Так, например, он обратил внимание на необходимость изучения вечной мерзлоты, что имело огромное значение в годы постройки железной дороги в Сибири.

Мушкетов обменивался опытом и делился своими знаниями со скромными тружениками, исследователями родного края. В частности, он следил за деятельностью чиновника министерства земледелия Константина Россикова, изучавшего природу Кавказа, и советовался с ним как большим знатоком ледников, составляя программы наблюдений за горными льдами.

Творческие интересы связали Мушкетова и со скромным казанским преподавателем реального училища Александром Орловым. Орлов был замечательным историком землетрясений в России и двадцать лет трудился над собиранием сведений о них. Мушкетов посоветовал ему составить летописный свод известий о землетрясениях. Так был создан «Каталог землетрясений» Мушкетова и Орлова, изданный после смерти казанского учителя.

Весною 1887 года в Верном (Алма-Ата) раздались удары подземного грома. Мушкетов поспешил в город, который он знал еще в 1875 году. Бродя среди развалин, осматривая берега Большой Алматинки, посетив долину Ак-Джар, геолог, столь хорошо знавший недра Тянь-Шаня, проследил направление сейсмической волны и определил эпицентр землетрясения в горах Заилийского Алатау и к югу от Верного. Мушкетов подробно описал грозные дни 1887 года, наметил границы области распространения катастрофы от Аягуза до Кашгара и от Ташкента до Урумчи. Он также установил причины, вызвавшие верненское землетрясение. Печатная работа об исследованиях в Верном сопровождалась картами и рисунками. Все это давало полное представление о том, что происходило в Тянь-Шане весной 1887 года.

Труды Мушкетова о сейсмических явлениях в Тянь-Шане произвели переворот в отечественной науке. По его настоянию в России была создана служба постоянных сейсмических наблюдений, и он сделался ее руководителем. Он создал богатую русскую литературу о землетрясениях. Великий ученый сделал свое имя бессмертным, написав огромный труд «Физическая геология», равного которому в то время не было в геологической литературе мира (эта оценка принадлежит Д. Анучину, автору краткого жизнеописания И. В. Мушкетова).

Умер И. В. Мушкетов в 1902 году, оставив свыше 120 научных трудов.

Старинный русский род, к которому принадлежал великий путешественник и гуманист Н. Н. Миклухо-Маклай, дал нашей стране нескольких выдающихся деятелей в разных областях культуры.

Один из родных братьев путешественника, Михаил, был выдающимся геологом, а второй, Владимир, героем русского военно-морского флота.

Сын и дочь Михаила Миклухо-Маклая — Н. М. и С. М. Миклухо-Маклай поделились со мной воспоминаниями о Маклае-моряке.

Эти воспоминания, а также документы фамильного архива рисуют образ беззаветно преданного родине воина, отважного мореплавателя и революционера.

В 1871–1872 годах В. Н. Миклухо-Маклай, будучи еще воспитанником морского училища, вступил в революционное тайное «Общество китоловов».

Основателями общества были широко известные впоследствии деятели русского революционного движения Н. Е. Суханов (1853–1882) и Ф. Н. Юрковский (1851–1896).

Общество вскоре было разгромлено, а часть «китоловов» арестована.

Однако В. Н. Миклухо-Маклай не прекращал революционных связей. Известно, что молодой мичман в 1875 году получил для распространения ящик нелегальной литературы, в числе которой были брошюры о Парижской коммуне, известная «Сказка о четырех братьях» и другие запрещенные издания.

В. И. Миклухо-Маклай, как и его братья, воспитывался на произведениях Чернышевского.

В фамильном архиве Маклаев, переданном ими во Всесоюзное географическое общество, не случайно находится портрет Чернышевского работы Н. Н. Маклая.

…В качестве офицера военно-морского флота Владимир Миклухо-Маклай побывал на многих морях земного шара — от Балтики до Тихого океана.

Одно время он плавал на пароходе Добровольного флота «Москва». С. М. Миклухо-Маклай сообщила ценные сведения о деятельности В. Н. Миклухо-Маклая, относящиеся именно к тому времени. Вот один из эпизодов.

В 1882 году «Москва» доставила во Владивосток партию новобранцев и грузы для Дальнего Востока. На обратном пути пароход зашел в Ханькоу, где трюмы его были заполнены большим грузом чая. 7 июня «Москва» находилась у берегов Африки, в виду Сомалийского полуострова. Мореплаватели всего мира хорошо знают, насколько бывает опасным плавание между мысами Гвардафуй и Рас-Гафун. Именно здесь и погиб пароход. Во время кораблекрушения находившийся на «Москве» в качестве пассажира лейтенант В. Н. Миклухо-Маклай проявил величайшее мужество и распорядительность. После гибели парохода он раздавал потер певшим бедствие скудные запасы пищи до тех пор, пока к скалистому берегу Рас-Гафуна не подошли спасательные суда. Жизнь многих людей была спасена. Возвратившись в Россию, В. Н. Миклухо-Маклай узнал, что друг его юности и глава «Общества китоловов» Николай Суханов по приговору царского суда был расстрелян за крепостными воротами Кронштадта.

Вскоре был заточен в Шлиссельбург Ф. Юрковский. Но, продолжая свою службу, капитан первого ранга В. Н. Миклухо-Маклай встречался со старыми «китоловами».

Это были капитаны первого ранга Юнг и командир эскадренного броненосца Серебренников.

Академик А. Н. Крылов в биографии С. О. Макарова пишет, что знаменитый флотоводец, прибыв в 1904 году в Порт-Артур, решил заменить командира порта более достойным морским офицером.

Выбор Макарова пал на В. Н. Миклухо-Маклая, который тогда еще находился в Кронштадте.

Несмотря на настойчивые просьбы вице-адмирала, назначение Миклухо-Маклая в Порт-Артур не состоялось. Но этот случай показывает, насколько Макаров ценил способности храброго офицера.

В памяти своих родных Миклухо-Маклай остался как жизнерадостный и бесстрашный человек, наделенный к тому же богатырской физической силой.

…В 1905 году капитан первого ранга Владимир Миклухо-Маклай командовал спущенным в 1893 году кораблем «Адмирал Ушаков».

Это был броненосец береговой обороны Балтийского флота водоизмещением свыше 4 тысяч тонн и вооруженный 34 орудиями.

Утром 14 мая 1905 года «Адмирал Ушаков» вместе с остальными русскими кораблями Тихоокеанской эскадры встретил японский флот близ острова Цусима. Командир броненосного крейсера «Ивате», заранее торжествуя, подал «Ушакову» сигнал о сдаче.

В ответ Владимир Миклухо-Маклай приказал открыть огонь по японскому кораблю. Герои «Адмирала Ушакова» продолжали стрельбу до тех пор, пока славный броненосец не пошел ко дну.

Но андреевский флаг до последнего мгновения развевался на корабле.

Когда японцы стали подбирать тонущих моряков с «Адмирала Ушакова», командир героического корабля предпочел смерть плену и погиб, отказавшись от спасения.

В бою при Цусиме погибли также Юнг и Серебренников. Герои остались до конца верны родине.

Детство и юность Всеволода Роборовского прошли на берегах Невы и на лесном приволье неподалеку от Вышнего Волочка.

Школьным товарищем его был Федор Эклон, офицер Ростовского гренадерского полка, разделявший с Н. М. Пржевальским славу похода к озеру Лобнор. Былой однокашник познакомил Роборовского с великим путешественником. Молодой офицер, только что закончивший юнкерское училище в Гельсингфорсе, высказал Пржевальскому свою заветную мечту — стать ученым — исследователем стран Центральной Азии. Пржевальский счел возможным зачислить В. И. Роборовского в экспедицию, потому что тот умел делать съемки, хорошо рисовал и увлекался ботаникой.

В 1879 году Пржевальский, Роборовский и Эклон вместе с остальными участниками экспедиции двинулись из Зайсана в Джунгарию. Семнадцать слепящих бурь, через которые прошли исследователи, были первой школой Всеволода Роборовского. Перед ним открылась Хамийская пустыня, затем возник огромный хребет Нань-Шань, а затем и дикое Тибетское нагорье. На берегах Маруй-Усы, в верховьях Голубой реки, стояли черные косматые шатры тангутов.

Экспедиция достигла хребта Тангла. Он считался водоразделом рек Голубой и Желтой. Но стечение обстоятельств помешало им достичь тибетской столицы Лхасы. А до нее было всего лишь около 250 верст! В деревне Напчу Роборовский впервые увидел людей из Лхасы.

На обратном пути отряд Пржевальского посетил верховья Хуанхэ, озеро Кукунор, горы Ганьсу. Через руки В. Роборовского прошло не менее 12 тысяч образцов растений Тибета, Джунгарии и Монголии. Он вывез из этого похода множество зарисовок. Его искусный карандаш изображал людей, их жилища и наряды, растения и животных далеких стран.

…В 1883 году глубокой осенью Пржевальский, Роборовский и Петр Козлов пошли от Урги к пустыне Гоби и Алашаню. На Тибетском нагорье в пустыне лежала котловина Одонтала. Там Всеволод Роборовский вместе с другими героями похода достиг колыбели великой Желтой реки — Хуанхэ. Близ истоков ее были открыты озера Русское и Экспедиции.

Затем последовали открытия и исследования в Куньлуне. В самом сердце его находилась вершина, названная в честь Московского Кремля.

Пржевальский и Роборовский нашли удивительные растения, жизнь которых исчислялась столетиями. Роборовский продолжал сбор гербария северотибетской флоры.

После гибели Н. М. Пржевальского В. Роборовский отправился в новый поход под начальством М. В. Певцова. Вновь поднимался он на Тибетское нагорье, побывал в диких, бесплодных пустынях, измеряя высоты, делая съемку пути, занимаясь астрономическими определениями. Ученый собрал семь тысяч экземпляров растений Северного Тибета, Куньлуня и Кашгарии.

Ученик Пржевальского, недавний гельсингфорсский юнкер стал крупным и самостоятельным исследователем. В 1893 году Всеволод Иванович возглавил новую экспедицию для исследования Восточного Тянь-Шаня, Люкчунской впадины и Нань-Шаня, а также части китайской области Сычуань, граничащей с Тибетом.

Снова начались трудные переходы. Роборовский первым из европейских ученых достиг Большого Юлдуса — части огромной высокогорной долины Юлдус, лежащей в самой глубине Тянь-Шаня. Экспедиция успешно справилась и с начальными исследованиями Люкчунской (Турфанской) впадины, где была устроена метеорологическая станция. Хамийская пустыня, Сачжоу, болота и солончаки Цайдама, Нань-Шань, озеро Кукунор…

Роборовский уже двигался в сторону Сычуани, когда его настигло несчастье. Однажды ночью его подстерег неожиданный удар паралича.

После мучительных раздумий Роборовский приказал экспедиции идти обратно. И сам «шел» вместе с другими! Шел, обняв за шею преданного казака-спутника, делая по две версты в день и продолжая работать — он записывал данные о жизни и быте окрестных тангутов. Более того, когда Роборовский немного оправился от удара, он стал пускаться в разъезды. Он с увлечением осмотрел города, лежащие в лоне Люкчунской впадины, и составил ее описание, определил местные высоты.

Роборовский совершил путешествие в 16 тысяч верст, потратив на это тридцать месяцев, собрал огромные коллекции животных, растений и их семян, образцов полезных ископаемых.

Научные итоги этого путешествия отражены Всеволодом Роборовский в трех томах «Трудов» экспедиции 1893–1895 годов.

Последние десять лет своей жизни знаменитый исследователь Тибета провел в тверской усадьбе Тараки, где и умер в 1910 году.

Земляки Всеволода Роборовского почтили его памятником, установленным в окрестностях Тараков.

Отчий дом известного полярного исследователя Владимира Александровича Русанова в Орле был приютом революционеров. Юный Русанов знал выдающегося большевика Дубровинского (Иннокентия), хранил «Коммунистический манифест», выступал на рабочих собраниях. За революционную деятельность он был арестован, заключен в тюрьму и затем сослан в вологодские края.

В ссылке, в глухом Усть-Сысольске, Русанов начал заниматься научными исследованиями. Изучая жизнь народа коми, он скитался в необъятных лесах, ночуя в охотничьих избах, стены которых были увешаны клыками мамонта, крыльями лебедей и даже ископаемыми «крылатыми» раковинами. Он исследовал Камо-Печорский край и, пройдя две тысячи верст по Печоре, вышел к берегам Ледовитого океана. С удивительной прозорливостью Русанов высказал тогда соображение, что богатства Печоры использовать удобнее, проложив к ней водный путь из бассейна Волги. При этом он замечал, что нефть Ухты по своим качествам не уступает нефти Баку и Пенсильвании.

После ссылки Русанов эмигрировал за границу.

В Сорбонне он изучал геологию и наряду с этим жадно слушал лекции Жана Шарко, возвратившегося из похода в Антарктику.

В 1905–1906 годах молодой геолог был приглашён принять участие в изучении Везувия и потухших вулканов в Оверни (Франция). Но Русанов отправился на Новую Землю. Исследуя острова, он выяснил геологическое происхождение пролива Маточкин Шар, прошел вдоль пролива до побережья Карского моря, собрал образцы горных пород. Именно тогда он установил важное для науки явление отступания ледников Новой Земли.

С тех пор Владимир Русанов прочно связал свою жизнь с Севером. Через год его пригласили на должность геолога в состав французской арктической экспедиции на корабле «Жак Картье». Русанов снова шел по Новой Земле. Он пересек ее под 74 северной широты и вышел на западный берег острова. В пути исследователь открыл месторождение редчайших силурийских ископаемых животных; родственные им виды были найдены до этого в Богемии и Америке. Так установилась связь древнего полярного моря с современными ему морями Америки и Центральной Европы. В этом походе был открыт ледник адмирала Макарова, и русский исследователь первым взошел на него.

В 1909 году Русанов снова пересек Новую Землю — с запада на восток. Об этом походе он сообщает в «Отчете» за 1909 год. Русанов посетил место последней зимовки и смерти отважного прапорщика корпуса флотских штурманов А. К. Цывольки, отыскал остатки столетних флотских зимовок на полярном острове. Он поднимался на вершины гор, переходил ледники, продолжая изучение геологической истории Новой Земли.

В 1910 году парижские ученые, узнавшие об открытиях Русанова, ходатайствовали о награждении его Пальмами академии. Это была большая честь: когда-то две скрещенные золотые ветви были присуждены Пржевальскому!

Начался новый трудный, но блистательный поход Русанова на Новую Землю. Многие мореходы старались пробиться морем к мысу Желания, но льды преграждали им путь. Русанов же на малом суденышке в августе 1910 года обошел заветный мыс Желания с запада, достиг Карского моря и проплыл вдоль восточного побережья Новой Земли до пролива Маточкин Шар.

В 1911 году Русанов на моторно-парусной лодке «Полярная» совершил плавание вокруг южного острова Новой Земли.

О себе он писал в третьем лице.

Без тени рисовки Русанов вспоминал случай, когда он провалился в ледяную пещеру и спасся от гибели, выбив своим геологическим молотком ступеньки в отвесных стенах. Путешественники нашли древнее зимовье русских людей близ Черного мыса, где высились огромные кресты-маяки, поставленные поморами-староверами, открыли и описали исполинский залив Рейнеке.

Продолжая изучать природу Новой Земли, Русанов терпеливо выясняет, откуда могла появиться здесь бирюзовая стрекоза, мерцающая на диком камне острова, и делает вывод, что насекомых сюда заносит летом ветрами с материка. Он открывает торфяники, хотя такой большой ученый, как академик К. Бэр, отрицал возможность их образования в условиях Новой Земли. Русанов изучает скопления леса-плавника, который уже более двухсот лет лежит на берегах острова. И он снова открывает древние кораллы и ископаемых животных в земных слоях полярного острова. И первый говорит об асбесте и нефти Новой Земли.

В 1910–1911 годах В. Русанов выступил в печати со страстными статьями в защиту Северного морского пути.

«…Замечу только, что прочно связать наши североевропейские воды с сибирскими водами — это значит выковать первое звено той великой северной цепи, один конец которой должен быть прочно забит в гранитных берегах Мурмана, а другой — в берегах Тихого океана», — писал он.

Он горячо верил в то, что русский народ проведет свои корабли от Баренцева моря до пролива Беринга. Уже тогда Русанов настаивал на срочном судоходстве в Ледовитом океане и писал, что «на больших могучих судах, осведомляемые радиотелеграфными волнами, люди сумеют проходить через льды; они так же победят полярные льды, как победили морские волны».

В статьях В. А. Русанова читатель найдет удивительные пророчества. Он хотел, чтобы на берегах Арктики выросли маяки, станции радиотелеграфа, начала работать служба ледовой разведки; чтобы в устьях великих сибирских рек были построены морские гавани. Русанов мечтал о кораблях, оборудованных для исследований в полярных водах, и подробно перечислял виды научных приборов, которыми они должны быть оснащены.

Изучал Русанов и природу льдов и морских течений. Творческое предвидение помогло ему создать стройную для его времени теорию движения льдов из Ледовитого океана на северо-запад Атлантики. Наблюдения полярной экспедиции И. Д. Папанина и исследователей на дрейфующем корабле «Г. Седов» полностью подтвердили его выводы.

Когда В. А. Русанову предложили идти в плавание на Шпицберген, он пригласил принять участие в новом походе Александра Кучина. Онежанин А. С. Кучин, русский северный мореход, когда-то привлек к себе внимание Нансена и Амундсена. Во время плавания «Фрама» в Антарктику А. С. Кучин стал спутником Р. Амундсена.

9 июля 1912 года Русанов и Кучин вышли на небольшом корабле «Геркулес» в их последнее плавание.

«…Мной руководит только мысль: сделать все, что я могу, для величия родины», — писал Владимир Русанов перед началом похода.

«Геркулес» достиг Груманта. И снова начались скитания. Не разлучаясь с геологическим молотком, Русанов прошел в глубь острова, всюду открывая каменный уголь. Он разведал огромные угленосные площади и поставил на острове железные знаки — заявочные столбы Русского государства.

«…Много льдов. Иду на восток», — телеграфировал В. А. Русанов. Затем от него было получено еще одно известие, и вслед за этим «Геркулес» исчез. Исчезли Владимир Русанов, Александр Кучин, невеста Русанова — Жюльетта Жан, штурман, механики и матросы маленького корабля. Тайну гибели этих отважных людей не раскрыл никто… В 1934–1936 годах советские полярники нашли возле берега Харитона Лаптева, к востоку от устья Енисея, столб с надписью: «„Геркулес“, 1913 г.» и некоторые предметы, принадлежавшие участникам похода на «Геркулесе». Найдена была и тетрадь, в которой сохранилось лишь несколько страниц. На одной из них было написано: «В. А. Русанов. К вопросу о Северном пути через Сибирское море…»

На пути к Северному полюсу, в расшатанной снежной бурей палатке скончался сын азовского рыбака Георгий Седов. Его спутники, матросы Линник и Пустошный, похоронили тело начальника. Это было 5 марта 1914 года.

Я разыскал лоцмана архангельской вахты Александра Матвеевича Пустошного, и он рассказал мне о последних днях знаменитого полярника.

В 1932 году А. В. Пустошный был еще крепок для своих лет. Одетый в форму Управления по обеспечению безопасности кораблевождения в северных морях, он был по-военному подобран и краснощек.

Село Пустошь на Северной Двине под Архангельском всегда поставляло проводников кораблей северному мореплаванию. Наследственный лоцман, Пустошный в течение своей жизни провел в устье Двины около трех тысяч судов. В каждую навигацию на борту лесовозов, плавающих под флагами всех стран, многие годы была видна крепкая фигура лоцмана из Пустоши.

Лоцман часто видел, как мимо него, дымя, проходила темная громада ледокола, на борту которого было написано: «Георгий Седов».

…В 1912 году в Архангельске на квартире лоцманского командира Елизаровского появился крепкий, широкий в плечах человек в морской форме.

Скоро имя этого человека облетело весь мир. Рыбацкий сын с хутора Кривая коса на Азовском море, приказчик бакалейной лавки, ключник генерала Иловайского (насильно отдан отцом), штурманский «офицер черной кости» и, наконец, старший лейтенант Георгий Седов.

С уважением и юношеской радостью смотрел на прославленного штурмана Александр Пустошный, лоцманский ученик. Молодой человек жадно читал книги о путешествиях в ледяные страны.

Как-то, воспользовавшись тем, что Седов сам заговорил с юношей, Пустошный заявил о своем желании идти в полярный поход.

— Молод ты еще, Пустошный! — ответил задумчиво старший лейтенант, разглядывая собеседника.

— Зато крепок! — услышал Седов в ответ.

Седов кивнул головой. Вскоре после этого он уехал в Петербург, чтобы через месяц снова вернуться в Архангельск.

Начались сборы… Седов неутомимо подготовлял сложный и опасный поход. Соломбальские плотники работали над постройкой разборной бани, дома и продуктового склада. В газетах появились объявления о сборе средств. Вот одно из них:

«С разрешения Г-на Министра Внутренних Дел Архангельским Обществом Изучения Русского Севера открыт сбор пожертвований на организацию экспедиции капитана Георгия Яковлевича Седова к Северному Полюсу. Пожертвования принимаются в канцелярии Общества (здание Городской Думы, рядом с Мещанской правой)».

На кое-как собранные деньги Седов купил у купца-норвежца судно «Св. мученик Фока», на котором тот возил селедку и тюленье сало. Корабль имел тройную обшивку из дуба в 27 сантиметров толщины.

25 августа 1912 года «Фока» вышел в историческое плавание. На судне не было радио. Его оставили, потому что нужно было взять во что бы то ни стало материалы для мачт.

Седов, Кушаков, будущий профессор, а тогда студент Визе, художник Пинегин, геолог Павлов, механик Зандер, великан матрос Юган Тобиссар, Пустошный, бывший золотоискатель Линник и другие пустились в опасное и отважное плавание. На борту «Фоки» было 22 человека.

Угольные ямы корабля были полны. Поэтому взятый за морским баром[5] уголь пришлось сложить на палубе. Судно едва сохраняло плавучесть.

26 августа «Фока» снялся с якоря и попрощался с «Социал-демократом» (кличка северодвинского плавучего маяка за его две огромные буквы «С. Д.»).

У Трех островов разразился шторм. Часть палубного груза с «Фоки» смыло волной, в том числе клетку с собаками и палубную шлюпку. Судно переждало шторм.

На пятые сутки «Фока» вошел в густой торосистый лед Баренцева моря. Во льдах судно находилось около трех суток. Тогда мореплаватели решили сменить курс и идти вдоль берегов Новой Земли к мысу Желания и оттуда уже плыть на север.

В Архангельской губе с «Фоки» была снята часть команды. Седов решил так потому, что предвидел зимовку, нужно было беречь провизию.

Снова к северу вдоль берегов Каменного острова! Полтора суток спустя в проливе Горбовых островов «Фока» наскочил на мель.

Корабль не мог сдвинуться с места, пока не сняли палубного груза. Но вот лед пришел в движение и столкнул судно с мели. Показались Панкратьевские острова. Но… впереди была полоса льдов.

— Будем зимовать, — сказал Седов, видя безуспешность продвижения судна.

На карте Севера появилась бухта Фоки.

Зимовка проходила хорошо. Люди не унывали, не падали духом. Седов читал команде книги о полярных плаваниях.

Баренц, Кабот, Норденшельд — Пустошный слышал эти имена из уст неутомимого начальника. В часы досуга люди веселились. Линник превращался в неплохого актера. У берегов Новой Земли работал самодеятельный театр.

Проводились серьезные научные работы. Неутомимый Седов ходил к мысу Желания, Визе и Павлов пересекали поперек Новую Землю, лоцманский ученик Пустошный стал здесь метеорологом-наблюдателем. Его учил Владимир Визе.

Матросы «Фоки» устроили заготовки леса-плавника, складывая его на берегу, чтобы потом взять на судно. Угля оставалось мало.

— Надо вернуть обратно еще часть людей, — решил Седов.

В половине марта 1913 года 5 человек отправились в одно из новоземельских зимовий. Остальным седовцам надо было идти дальше на север. Но бухта Фоки стала капканом для судна. «Фока» вмерз в крепкий лед. Два месяца подряд полярные моряки пилили лед, пробивая канал для выхода судна. Уже наступил август. Но «Фока» был беспомощен и недвижим. Только 3 сентября вечером, после двухдневного шторма, «Фока» пришел в движение.

— Все выбежали на палубу, — рассказывал Пустошный. — Видим, ледяную бухту взломало. Наш «Фока» начинает двигаться. Идем на юг, в обход льдов вокруг Панкратьевских островов. Вскоре увидели чистую воду. Пошли курсом на мыс Кап-Флора, на юго-запад Земли Франца-Иосифа. Там был расчет пополнить запасы топлива.

И вот 18 сентября «Фока» достиг бухты и Каменного мыса, где находились шесть построек прошлых экспедиций. Седовцы взяли здесь уголь и начали охотиться на моржей. Стрелки добыли 40 зверей и сложили шкуры вместе с салом в трюм (пригодятся на топливо!).

И снова «Фока» в плавании. Он идет к северу узким извилистым Британским каналом самого северного архипелага. На широте мыса Муррей громоздятся льды. Опять неудача! Механик Зандер докладывает Седову о том, что топливо кончилось.

Корабль снова стал на зимовку в бухте Тихой, напротив Рубини-Рока, или, как называет этот утес Пустошный, Рубиновой скалы.

Команда перебралась в кормовое помещение «Фоки», перенесла туда из трюма продукты. В трюмах остались одни крысы. Их было великое множество, и они выбегали даже на вторую палубу.

За Рубиновой скалой тянулась Земля Франца-Иосифа. Линник и Коноплев первыми пошли в экспедицию для изучения неведомого архипелага.

Во второй раз Седов пригласил с собой Пустотного и Линника. Втроем они бродили по западным берегам Британского канала.

Однажды, когда они готовились к ночлегу в палатке, Седов сказал Линнику и Пустошному:

— Самая великая цель — идти к Северному полюсу. До полюса отсюда не так далеко… Только шестьсот миль нужно преодолеть нам, чтобы совершить огромное дело. Пусть мы погибнем, но наука будет обогащена нашим открытием. Пойдете ли вы со мной?

Матросы дали свое согласие. Они беспредельно верили в железную волю и отвагу начальника.

Вернувшись на судно, где уже лежали больные цингой матрос Коноплев и машинист Коршунов, Седов, Пустошный и Линник начали сборы. Они приготовили нарты, чехлы для каяков, двадцать четыре ездовые собаки, провизию на восемь месяцев, патроны, ружья, приборы и шелковый флаг для водружения на полюсе.

Между тем на судне была цинга. В декабре 1913 — январе 1914 года цингой болели матрос Шестаков, штурман Сахаров, буфетчик Казино. Слабели десны и у самого Седова.

Начальник чувствовал недомогание и отлеживался в каюте. Однако в середине января он вызвал к себе Пустошного и Линийка.

— Что сделано? Все ли в порядке? — бодро спросил Седов.

— Все готово!

— Скоро пойдем к полюсу.

— Есть идти к полюсу! — ответили матросы.

Седов приказал перевести своих спутников на усиленное питание. Перед походом он обошел судно.

— Как собаки? Все ли в сохранности? Усильте их питание. Давайте им больше моржового мяса. Не пускайте Линника и Пустошного на тяжелые работы. Берегите их. Здоров ли ты, Пустошный? А ты, Линник?

…В пасмурный, неприветливый день 15 февраля участники похода с утра уложили грузы на двое нарт и запрягли по дюжине собак в каждую нарту. Собрались в салоне на прощальный обед. В конце обеда Георгий Седов прочел приказ о выходе к полюсу. Провожали их в полдень. Экипаж «Фоки» 10 миль шел месте с отважной тройкой. Прогремел прощальный ружейный салют.

— До свиданья! Ожидайте нас в августе, — твердым голосом сказал начальник.

Они двинулись на север. Начальник говорил, что в бухте Теплиц сделают привал и как следует отдохнут. Впереди светились бесконечные льды, попадались открытые полыньи и разводья. Сорокаградусный мороз жег лицо. На вторые сутки разбили палатку.

— Господин начальник, — обратился один из матросов к Седову.

— Нет, нет! — горячо сказал начальник. — Мы трое идем к общей цели. Сейчас мы — братья. Давайте звать друг друга по именам! Вот так: Григорий, Георгий, Александр.

Седов больше молчал. Если он и оживлялся, то говорил только о полюсе.

На седьмые сутки, когда показался остров Елизаветы, Седов начал жаловаться:

— Что-то у меня устают ноги… Одышка мучает… Но ничего! — Седов улыбался. — Дойдем до бухты Теплиц и как следует отдохнем!

На девятые сутки у Седова снова начали пухнуть ноги. Утром он с усилием стащил меховые сапоги, и его спутники увидели на бледной коже черные пятна.

— Пройдет! — утешал Седова Григорий Линник.

Пустошный и Линник растерли ноги Седова спиртом.

В тот же день начальник сел на переднюю нарту. Пустошный попеременно с Линником шли около нарты Седова. Он молчал, все время держа на ладони компас, как бы не доверяя ему. Но магнитная стрелка показывала на север. Нарты продвигались вперед по нескончаемому льду.

Изредка они делали привалы и приготовляли пищу: сухой бульон Скорикова, яичный порошок пеммикан, сухое молоко. Обед парили на примусе.

За десятым по счету ужином Пустошный и Линник сказали начальнику о том, что так тревожило их.

— Георгий Яковлевич! Вам нужно вернуться на судно. Вы погибнете!

Начальник взглянул на них и громко сказал:

— Нет, друзья! Лучше умереть в пути к полюсу, чем с позором вернуться обратно. Я не так болен, как это кажется. Дойдем до бухты Теплиц. Там зимовье герцога Абруццкого. Возьмем там продовольствие и керосин…

Пустошный вспоминал, что на седьмые сутки похода у их палатки появился медведь. Седов вместе с Линником погнались за ним. Начальник провалился в полынью.

С того дня у него появились озноб и боли в груди…

На одиннадцатые сутки, когда они увидели вдали землю Александры, Седов уже не мог двигаться. Его приходилось выносить из палатки в спальном мешке и укладывать на нарты. Начальник не высказывал ни одной жалобы. Находясь все время в сознании, он смотрел на компас. Нарты прыгали по торосистому льду. Над ледяной пустыней расстилался туман. В разводьях виднелись моржи. От острова Кедлица до острова Елизаветы тянулся торосистый лед. Изнемогавший Седов все время вел дневник.

— Не падайте духом! — утешал он товарищей. — Если я погибну, продолжайте вести дневник.

Пустошный и Линник записывали в тетради все, что видели. Но горизонт был постоянно скрыт туманом, не было видно и многочисленных островов. Снежный блеск временами поражал глаза. Они надели синие очки.

Так продолжалось до 1 марта. Товарищи растирали грудь и ноги Седова спиртом. Цинготные пятна с каждым днем все увеличивались. Десны Седова слабели. Он протирал их все время чистым носовым платком. На платке темнели пятна крови.

1 марта в сильную пургу Пустошный и Линник установили палатку в трех милях от мыса Бророк, на южной оконечности Земли Рудольфа, в пятнадцати милях от желанной бухты Теплиц. Стоял мороз в 60 градусов по Цельсию. У палатки замерзли четыре собаки.

Седов лежал в спальном мешке в глубине палатки.

— Эх, эх… Все пропало! — еще в сознании говорил он.

Утром 5 марта 1914 года начальник попросил сварить ему бульон (примус горел в палатке все время, хотя запасы керосина истощались). Но когда бульон был готов, Седов отказался от обеда:

— Ешьте вы, а я подожду!

Пустошный и Линник взялись за ложки. В молчании они ели бульон и вдруг услышали странный, необычный хрип. В ужасе они повернулись к больному. Седов лежал, приподнявшись в спальном мешке, упершись головой в заднюю стенку палатки. Линник вскочил, бросил ложку.

— Георгий Яковлевич, что с вами? Что случилось? — закричал Линник и приподнял тело Седова.

Но Седов был уже мертв. Потрясенные случившимся, товарищи долго молча смотрели друг на друга.

Наконец они подошли к телу начальника. Линник вынул чистый платок и покрыл им искаженное лицо Седова. За стеной палатки бушевала вьюга.

— …Мы остались одни, — рассказывал Пустошный, — среди огромной пустыни, недалеко от полюса, который мы хотели покорить. Шестого марта, когда буря утихла, мы вышли из палатки. Собак и нарты занесло снегом. Мы отрыли их. Из двадцати четырех собак в живых осталось восемнадцать. Тело начальника было положено на нарты. Мы двинулись в бухту Теплиц, но, не дойдя до нее шести миль, увидели, что вход в нее заполнен открытой водой на пространстве, которого нельзя было охватить глазом. Изнемогая, мы кое-как добрались до мыса Бророк и увидели высокий скалистый берег и большой глетчер, спадающий в воду. В пятидесяти саженях от глетчерной морены мы похоронили тело нашего начальника. Мы опустили его между двумя валунами, прикрыли сверху плоскими каменными плитами и заполнили пустоты мелкими камнями.

Георгий Седов лежит в каменной могиле и рядом с ним — шелковое знамя…

…История гибели и поисков спутников великого Амундсена мало известна широкому читателю. Полярный исследователь Красинский, доставивший письмо Амундсена, ошибался, говоря, что тело Тессема было найдено на острове Диксон вместе с письмом.

В 1919 году, когда корабль Амундсена «Мод» шел на восток вокруг Таймыра, с его борта на сушу вблизи мыса Вильде сошли норвежцы Петер Тессем и Пауль Кнутсен. Роальд Амундсен поручил им доставить на Диксон письмо для передачи его по телеграфу в Христианию.

После высадки оба норвежца пропели бесследно.

В 1920 году норвежское правительство обратилось в Наркоминдел с просьбой организовать советскую экспедицию для поисков погибших. Норвегия в помощь советской экспедиции давала своих людей со шхуны «Хаймен».

Экспедиция была организована, причем возглавил ее старый самобытный исследователь полярных стран, бывший боцман шхуны «Заря» Никифор Алексеевич Бегичев.

Он участвовал в экспедициях барона Толя и молодого лейтенанта А. Колчака, знал окраины полярной Сибири и пользовался громадным уважением среди местного населения.

Бегичев жил в устье Енисея, в Дудинке, занимаясь охотой. Его имя было хорошо известно не только русским, но и иностранным мореплавателям и исследователям.

Экспедиция Бегичева состояла из пяти человек: боцман взял с собой испытанного товарища по охоте Егора Кузнецова и трех местных жителей.

Бегичев решил объехать на оленях океанское побережье от мыса Вильде до устья Пясины, потому что высаженные Амундсеном отважные скандинавы должны были избрать путь на Диксон только по этому глухому участку берега моря.

4 июля 1921 года Бегичев прибыл на Диксон и уже через четыре дня двинулся дальше, захватив с собою прибывших со шхуной «Хаймен» норвежцев Якобсона и Карлсена.

На мысе Вильде, вблизи столба, поставленного когда-то Отто Свердрупом, Бегичев нашел консервную банку, в которую была вложена записка:

Содержание записки ободрило Бегичева, и он решил ускорить поиски, разделив экспедицию на две партии. 20 августа 1921 года он отделился от своих товарищей и один пошел к бухте Глубокой.

Там на одном из мысов боцман увидел следы большого костра, около которого валялись остатки охотничьего ножа и гильзы патронов норвежского образца. В самом костре среди обугленных сучьев и груды золы Бегичев нашел много человеческих костей, рассыпавшихся при прикосновении к ним.

На костре был сожжен труп одного из пропавших норвежцев! В этом не могло быть никакого сомнения, и Бегичев не знал лишь, кому из двух полярных путников принадлежал этот обугленный костяк.

Бегичев решил найти следы второго норвежца, но, дойдя до Пясины, никого не встретил.

Тогда Никифор Алексеевич возвратился в Дудинку, перезимовал там, а весной снова отправился на поиски, спустившись на лодке из Норильского озера вниз по Пясине.

Теперь Бегичев пошел на запад к Диксону, чтобы обойти побережье в обратном направлении. И он не ошибся в своих расчетах, ибо скоро нашел на берегу океана письмо-телеграмму и брошенный теодолит (оставленные Тессемом и Кнутсеном).

Затем какие бы то ни было следы исчезли. Бегичев отправился на остров Диксон.

Тем временем экспедиция лишилась продовольствия. Однако старому боцману удалось кое-как привести ее на скалистый берег Диксона. Здесь была сделана небольшая остановка, и часть зверобоев во главе с Бегичевым отправилась на материк за оленьим мясом.

В это время был найден второй труп. Он лежал под крутым склоном, на берегу, всего в полутора километрах от радиостанции острова.

Около истлевшего тела не было ни лыж, ни ружья. Очевидно, человек упал вниз, оступившись на крутизне, и скатившиеся лыжи и ружье погрузились в воду. Около скелета лежали лишь карманные часы с надписью: «Тессем».

Это произошло 10 августа 1922 года. Изнемогавший Тессем оставил письмо на пути, надеясь, что его найдут бродячие охотники.

Но почему труп Кнутсена был сожжен на костре в бухте Глубокой? На этот счет существуют лишь догадки. Бегичев думал, что тело умершего от голода товарища сжег сам Тессем для того, чтобы труп не съели звери.

22 августа 1922 года боцман Бегичев закончил свою работу, полную лишений и тревог.

Во время скитаний в поисках людей Амундсена Бегичев открыл остров, названный сейчас его именем, и две реки. Остров Бегичева лежит приблизительно под 117° восточной долготы и 74° северной широты.

Такова история поисков спутников Амундсена.

Норвежское правительство оценило подвиг Бегичева, наградив его подарками и деньгами.

После окончания поисков норвежцев Бегичев возвратился в Дудинку, где вновь занялся охотой. Вскоре он организовал артель зверобоев и осенью 1926 года прибыл с этой артелью в устье Пясины. Артель состояла из дудинцев В. М. Натальченко, Горина, Сапожникова, Н. Семенова и долгана Береговой орды по имени Николай.

Зверобои за зиму добыли 300 песцовых шкур, но вернулись домой без боцмана. Натальченко привез в Красноярск печальную весть: Никифор Алексеевич умер от цинги 18 мая 1927 года, в 7 часов утра.

На могиле его сделана надпись:

Могила Бегичева видна с океана. Он похоронен на высоком холме, на пути, по которому шли когда-то храбрецы со шхуны «Мод».

В 1930 году в Тяньцзине скончался один из необычайных людей нашего времени — Николай Константинович Судзиловский, более известный под фамилией Руссель.

Родился он в 1850 году в Могилеве, в семье чиновника судебной палаты, учился в Петербурге и Киеве, где и начал свою революционную деятельность.

В 1874 году Судзиловский бежал от преследования царских жандармов. Он побывал в Женеве и Лондоне, а затем перебрался в Румынию. Там во избежание неприятностей от полиции он принял фамилию Русселя. Революционную деятельность Николай Константинович сочетал с изучением медицины и вскоре получил диплом врача.

Между тем румынские власти договорились с царским правительством о выдаче Судзиловского. Ему пришлось бежать в Болгарию, откуда он направился в Западную Европу. Доктор Руссель работал в клиниках и лабораториях Франции и Бельгии, Италии и Австрии, Испании и Швейцарии.

1887 год застал его в Сан-Франциско. Доктор завоевал огромное уважение населения бывшей Русской Америки (Аляски), русских людей, живших в Калифорнии. Его даже избрали вице-президентом «Греко-славянского благотворительного общества».

Однако вскоре Русселю пришлось покинуть Сан-Франциско.

Выступив с разоблачением грязных похождений епископа Алеутского и Аляскинского Владимира, доктор навлек на себя гнев церковников. Это отразилось на его медицинской практике — ему пришлось пойти на должность корабельного врача. Некоторое время он плавал на пароходе между Сан-Франциско и Гонолулу, а затем устроился врачом на сахарной плантации в окрестностях Гонолулу, на острове Оаху.

Николай Константинович поселился в местечке Ваинахе, в доме, окруженном кокосовыми пальмами, олеандрами и апельсиновыми деревьями. Он очень скоро сблизился с канаками и получил от них имя «доброго русского доктора» — Каука Лукини.

Во время так называемой «революции» 1892 года, спровоцированной США для того, чтобы прибрать к рукам Гавайские острова, русский революционер разъяснял островитянам истинное положение вещей, убеждал их бороться за самоуправление. Ему удалось создать партию «гомрулеров» («независимых») и стать вождем гавайских тружеников. Канаки избрали доктора Русселя сенатором, а затем первым президентом сената Гавайских островов.

Каука Лукини был единственным белым среди туземных депутатов сената и конгресса. Он продолжал отстаивать права гавайцев на самоуправление и выступал против включения Гавайских островов в состав Соединенных Штатов.

Доктор Руссель добивался отмены смертной казни, обложения плантаторов и заводчиков высоким налогом, государственного контроля над деятельностью крупных предприятий, пароходных, железнодорожных, телефонных и электрических компаний, почты и телеграфа и т. д. Он учредил бесплатные школы и библиотеки, первую для жителей Океании консерваторию, основал местные газеты, увеличил помощь прокаженным. Вместе с тем он не оставлял и врачебной деятельности. В его приемной в красивом домике в Гонолулу всегда было много народа. Нуждавшимся больным он помогал всем, чем мог.

В записках русских путешественников, ученых можно найти описания их встреч с Н. К. Судзиловским-Русселем на Гавайских островах. В разное время его посещали, например, путешественница С. В. Витковская, известный ботаник А. Н. Краснов и другие. Все они находили приют в гостеприимном доме Русселя.

Николай Константинович написал увлекательные очерки о жизни и быте канаков и природе Гавайских островов.

Когда вспыхнула русско-японская война, доктор Руссель, всей душой ненавидевший самодержавие, выступил против царизма. Он вел широкую просветительную работу среди русских пленных в Японии, издавал для них газету на русском языке и доставлял им революционную литературу. В числе сотрудников русселевской газеты был баталер с броненосца «Орел» А. С. Новиков, позже — писатель, широко известный под именем А. С. Новикова-Прибоя.

На основании новых документов, найденных в остатках Тяньцзинского архива, Русселя, установлено, что правительство-Соединенных Штатов потребовало от него через своего консула в Кобе прекратить издание газеты для русских пленных в Японии и оставить революционную пропаганду. Руссель отказался выполнить это требование. Тогда он был лишен американского гражданства и объявлен «нежелательным лицом». При этом в вину Русселю была поставлена и его деятельность на Гавайских островах. Позже Николай Константинович с горечью писал, что годы пребывания его в США «рассеяли иллюзию о свободе в Америке».

В 1910–1914 годы Каука Лукини (как называли Русселя гавайцы) жил на Филиппинских островах, где он пытался, между прочим, основать русские земледельческие поселения.

Лет за десять до своей смерти Руссель поселился в Тяньцзине, где продолжал работу в клинике и лаборатории. Здесь он написал ряд научных трудов.

Часть Тяньцзинского архива Русселя была найдена мною. Тут его портреты, письма, завещание, газетные вырезки. В архиве же находятся несколько его биографий, воспоминания дочери Флоры.

Русский революционер получал пенсию от Всесоюзного общества политических каторжан в Москве, но все эти деньги раздавал нуждающимся.

— От нас ушел великий старец, — говорили китайцы в Тяньцзине, когда умер «добрый русский доктор»…

Научный сотрудник Института русской литературы Академии наук СССР В. И. Малышев открыл и исследовал много старинных русских рукописей XV–XIX веков.

Пути научного поиска привели В. И. Малышева в одно из древнейших поселений на севере — Усть-Цыльму (село было основано в 1542 году Иваном Дмитриевым Ласткой из Новгорода).

Усть-Цыльма и окружающие ее деревни были своеобразным заповедником, в котором хранились старинные русские рукописи. В конце XIX и начале нашего столетия здесь любовно переписывались от руки более древние образцы литературы. Жители Усть-Цыльмы еще помнят писца книг И. С. Мяндина и писца-рисовальщика миниатюр Ф. И. Вокуева. Из рода в род на Печоре переходили искусно переписанные от руки и старопечатные книги. Еще недавно в Усть-Цыльме хранились такие драгоценности, как список с текста знаменитого «Хожения» Афанасия Никитина в Индию.

В. И. Малышев просмотрел в самой Усть-Цыльме и десяти окрестных деревнях свыше 300 древних рукописей и 700 старопечатных книг. Самые ценные памятники старинной письменности были доставлены В. И. Малышевым в Ленинград.

Среди этих рукописей выделяется «Хожение» Трифона Коробейникова в списке XVII века — описание путешествий в Константинополь, на Афон, в Палестину и Антиохию, совершенных в 1582 и 1593 годах. Любопытен также «Путник», рассказывающий о походе Марка Топозерского по «степи Губарь» (Гоби), Китаю и островам Тихого океана, где путешественник нашел якобы сказочную страну Беловодье. Известно, что эта рукопись дала некоторым русским людям основание для действительных походов на поиски Беловодья. В поисках мифической страны они побывали в Тибете, Китае, Индии, Индокитае, Восточном Туркестане.

Найден список повести о новгородском посаднике Шиле, восходящей к XV веку. Рукописное собрание Института русской литературы пополнилось также «печорскими» списками повестей о смерти Тамерлана и Темир-Аксаке (XVI век).

В. И. Малышев приобрел, кроме того, «Сказание о двенадцати снах царя Шаханши» в списке XIX века. Это произведение появилось на Руси еще в XIII–XIV столетиях и не раз переписывалось впоследствии.

Интересными оказались личные библиотеки местных жителей. У А. И. Носовой хранился сборник «Звезда пресветлая». На его первом листе есть надпись, что текст книги перевел с латинского языка в 1668 году московский простолюдин Никита.

М. И. Чупрова познакомила В. И. Малышева со «Сборником», содержащим миниатюры к повестям из «Великого Зерцала». Тексты «Великого Зерцала» В. И. Малышеву удавалось находить на Печоре и ранее.

Это произведение восходит к одному из средневековых латинских сборников, изданному в 1481 году в Нидерландах и затем подвергшемуся дополнениям и переделкам в XVII веке. «Великое Зерцало» содержало нравоучительные повести. Переводчики сборника постарались приблизить его содержание к русскому читателю и с этой целью удалили из «Великого Зерцала» католические образы и понятия.

В сборниках, хранящихся в Усть-Цыльме, нередко встречаются произведения известного древнерусского ученого и публициста Максима Грека. В истории русской культуры он известен, например, как автор первого сообщения об открытии Америки и Молуккских островов.

Любопытно, что, когда Максим Грек писал около 1530 года об итогах походов Колумба и Магеллана, посвящая свои сочинения московскому великому князю, он присваивал князю титул «многих иных океанских язык господина». Этим Максим Грек подчеркивал значение русских географических открытий того времени, когда владения России уже охватывали огромную по протяжению береговую полосу Ледовитого океана.

В. И. Малышев отыскал в Усть-Цыльме также сочинения известного протопопа Аввакума «Книга нравоучений и толкований» в списке конца XVII века. Это, по мнению исследователя, самый ранний и наиболее полный список произведения знаменитого писателя. В «нравоучениях» Аввакум, между прочим, излагает свои взгляды на строение вселенной. На полях книги имеется надпись о том, что книга принадлежала какому-то «Петру Нероновичу», современнику Аввакума, сожженного в Пустозерске в 1681 году. Можно думать, что произведение Аввакума было переписано вскоре после этого события.

Оценка произведений Аввакума была дана в свое время А. М. Горьким. Он писал: «Язык, а также стиль писем протопопа Аввакума и „Жития“ его остаются непревзойденным образцом пламенной и страстной речи бойца…»

В сборнике XVIII века, найденном в Усть-Цыльме, помещен текст «Повести о белом клобуке». Как известно, возникновение этого произведения связано с именем русского писателя, толмача и посланника в страны Западной Европы Дмитрия Герасимова.

В. И. Малышев составил подробное описание рукописей и старопечатных книг, найденных им в древних печорских селах. Но он считает, что поиски драгоценных памятников старинной русской письменности необходимо продолжать. Они могут увенчаться новыми ценными находками.

…На серых почтовых конвертах стоит штемпель 1951 года, обратный адрес гласит: «Почтовое отделение Четкарино Свердловской области, деревня Менухово Пышминского района, Иван Иванович Менухов».

Автором этих писем был человек, сопровождавший в путешествиях знаменитого исследователя Центральной Азии Николая Пржевальского.

Осенью 1888 года Пржевальский, прибыв в Ташкент, пошел в казармы Четвертого стрелкового полка и, как обычно, попросил выстроить солдат. Затем он вызвал охотников идти с ним в Тибет и, заметив на правом фланге стрелка-богатыря, спросил его, кто он, откуда, давно ли служит в полку. Ротный командир доложил, что молодого стрелка зовут Иваном Менуховым…

Родился Иван Менухов в 1865 году на Урале, в деревне Менухово, неподалеку от Пышмы. В Четвертом полку он находился больше года, состоял в учебной команде. Могучее сложение, расторопность Менухова, готовность отправиться в путешествие — все это пришлось Пржевальскому по душе. Он зачислил солдата-уральца в отряд, который должен был выступить из Каракола на Хотан и идти в Тибет. На пути к Пишпеку, куда Н. М. Пржевальский ехал вместе с отобранными для похода казаками и стрелками, он заболел. В Караколе великий путешественник слег, и утром 20 октября 1888 года его не стало. Верные солдаты и казаки два дня копали могилу на крутом берегу Иссык-Куля. 27 октября под гром пушечного салюта тело отважного исследователя было опущено в землю Тянь-Шаня… Все это хорошо помнил Иван Менухов.

Вскоре после смерти Пржевальского, уже в декабре 1888 года, главой экспедиции, потерявшей своего любимого начальника, был назначен Михаил Васильевич Певцов. Он пригласил к участию в походе известного геолога К. И. Богдановича и весною 1889 года выехал из Петербурга в Среднюю Азию. В Москве Певцов встретил учеников Пржевальского — Петра Козлова и Всеволода Роборовского. Прибыв в Каракол, М. В. Певцов остался доволен выбором людей, сделанным его предшественником. Иван Менухов оказался в числе «12 нижних чинов конвоя». Горсть русских людей — всего около двадцати человек — двинулась с большим караваном в далекий поход. В мае 1889 года люди М. В. Певцова были на пути в Яркенд.

Осень застала отряд в горах Куньлуня. Затем М. В. Певцов прошел в Хотан, а оттуда — на зимовку в селение Ния к северу от хребта Русского, когда-то открытого Пржевальским. Ния лежала невдалеке от окраины пустыни Такла-Макан. Целых полгода прожил отряд Певцова в оазисе Ния, чтобы в апреле 1890 года снова отправиться на исследования Куньлуня и северной части Тибетского нагорья.

Недостаток продовольствия и корма для скота не дал возможности экспедиции углубиться в Тибет далее чем на сто верст от южного склона Куньлуня.

П. К. Козлов и В. И. Роборовский не раз ходили в просторы нагорной пустыни, осматривая «невыразимо-печальную», по выражению М. В. Певцова, часть Тибета. Лагерь отряда находился тогда на берегах озера Даши-куль, на высоте 13 880 футов над уровнем моря. Озеро лежало между хребтами Русским и Пржевальского, севернее самой высокой части Тибетского нагорья.

В августовские дни 1890 года путешественники впервые увидели исполинский хребет Пржевальского и вскоре достигли его подножия. Вершины хребта почти всегда были окутаны облаками, и лишь 25 августа, когда тибетское небо внезапно прояснилось, горы Пржевальского предстали перед участниками экспедиции во всем своем величии. Отряд М. В. Певцова прошел закрывающие входы в Тибет хребты Русский, Московский, Алтын-Таг.

«…Из Тибета вернулись назад через местность Чертов перешеек», — писал Менухов. На «Чертов перешеек» — большое озеро Кара-боен в окрестностях знаменитого Лобнора — отряд пришел в октябре 1890 года, когда М. В. Певцов решил возвращаться на родину через Лобнор, Курлю, Урумчи.

3 января 1891 года М. В. Певцов вступил в Зайсанский пост.

Об итогах замечательного похода можно прочесть в книге М. В. Певцова «Путешествие в Кашгарию и Куньлунь». Экспедиция покрыла маршрутной глазомерной съемкой не менее 10 250 верст, было измерено 335 высот, определено положение многих пунктов. Путешественники исследовали природу Кашгарии и севера Тибетского нагорья, собрали богатые коллекции и изучили недра Куньлуня.

Участник славного похода Иван Менухов вернулся в свой Четвертый стрелковый полк, где прослужил еще год. Иногда он получал письма от П. К. Козлова. В 1892 году Петр Кузьмич прислал И. И. Менухову свой портрет.

Скромный труженик русской экспедиции в Тибет по представлению своих начальников получил серебряную медаль на Владимирской ленте и денежную награду. В 1893 году отставной старший унтер-офицер Иван Менухов вернулся в родную деревню.

Впервые русские люди посетили Сахалин очень давно. В 1646 году письменный голова Василий Поярков, вернувшись из своего удивительного похода, привел с собой несколько гиляков, которые издавна пробирались от устья Амура на «Большой остров» к своим сородичам — айнам. Спустя несколько лет другой русский скиталец, Иван Нагиба, плавал на коче среди морских льдов за Амуром, неподалеку от сахалинских берегов. По рассказам Пояркова и Нагибы и рождались у наших предков первые представления о Сахалине.

Иван Нагиба из своих скитаний привез столько сведений об Амуре и Сахалине, что их казалось достаточно для того, чтобы изобразить остров на карте. Однако первой научной картой Сахалина считают карту, составленную в 1752 году Степаном Крашенинниковым, знаменитым исследователем Камчатки. В основу карты он положил описи, сделанные мичманом А. Шельтингом, участником великих открытий Чирикова и Беринга.

Только после русских открытий Сахалин начали «открывать» японцы. В конце XVIII века они начали свои происки в этом районе.

В 1805 году у берегов Сахалина появился русский кругосветный корабль. Крузенштерн определил на острове около тридцати астрономических точек.

В 1849 году произошли события, которые навсегда останутся в летописях Сахалина.

Маленький худощавый человек со штаб-офицерскими эполетами на узких плечах стоял на палубе корабля, приближавшегося к северному берегу Сахалина. Здесь были спущены шлюпки, и Геннадий Невельской пустился в плавание по Амурскому лиману и Татарскому проливу. Спускаясь к югу, он достиг скалистого полуострова; его венчала седловидная вершина. Узкий пролив шириной всего в четыре мили отделял здесь азиатский берег от Соколиного острова. Унылые пески, необозримые заросли стелющегося кедровника — таким выглядел отсюда Сахалин. Приливные волны Татарского пролива омывали глинистые берега. Стало ясно, что Сахалин — остров. Это было открытие, потому что в то время Поярков и Нагиба были забыты, и ученые верили на слово Лаперузу, Броутону и Крузенштерну, которые говорили, что в этом месте Сахалин соединяется с материком.

1 августа 1850 года над Амуром взвился русский флаг, и Геннадий Невельской подписал свои «прокламации», в которых он объявил Сахалин и Татарское побережье землями Российской державы.

Невельской жил в доме, выстроенном из сырого леса на берегах залива Счастья.

Летом того же года Н. К. Бошняк увидел на одежде приезжего гиляка застежку, выточенную из каменного угля. Когда его спросили, где тот взял горючий камень, гость, показал в сторону Сахалина. Бошняк поспешил на остров, чтобы осмотреть месторождение угля.

Между тем Г. Невельской со своими сподвижниками готовил поход на Сахалин. Из Ново-Архангельска, что на Аляске, в залив Счастья пришел новый корабль — «Николай».

21 сентября 1853 года матрос с «Николая» прикрепил русский флаг к одному из столбов над, свайной пристанью поселения Томари. На другой день просторы Южного Сахалина огласились первым грохотом пушек русского гарнизона. Г. Невельской с борта «Николая» ответил на прощальный салют первого гарнизона Сахалина, и корабль поднял паруса. Начальником острова и комендантом первого укрепления, названного Муравьевским постом, был назначен офицер Н. В. Буссе. Пост вырос на южном мысу бухты Лососей в большом заливе Анива, где играли киты и слышался рев морских львов. Русские поселенцы немедленно начали осмотр Южного Сахалина.

Высокие сосны и заросли бамбука, привольные заливы и озера, горные реки — это и был Южный Сахалин. Один за другим возвращались из своих походов исследователи и снова выходили для новых подвигов из сосновых ворот Муравьевского поста.

Николай Рудановский, старший офицер с корабля «Иртыш», ходил из Муравьевского на западное побережье острова, в бухту Нотосан, где открыл хорошую якорную стоянку. Оттуда он видел высоченную гору Спанберга, стоящую как раз посредине острова. В начале 1854 года Рудановский в короткий срок исследовал двадцать два сахалинских залива, в том числе известную бухту Маука; в окрестностях ее вскоре нашли каменный уголь и железную руду.

За каких-нибудь четыре месяца в Муравьевском было составлено несколько научных описаний «страны, обитаемой айнами». На карту были положены не только берега огромного залива Анива, но и пути к Татарскому проливу, тропы на реке Найпу, по которой можно было пройти на западное побережье.

Русским помогали айны, они были хорошими проводниками. Японцы за это преследовали айнов, но те продолжали дружить с людьми из России. Айн Чокай, постоянно живший у русских, узнал однажды, что сахалинские японцы задумали убить Н. В. Буссе, и вовремя предупредил об этом начальника острова.

Трудно жилось русским на Сахалине. Уже к концу 1863 года в Муравьевском посту появилась цинга. Холмик мерзлой земли вырос над могилой первой жертвы болезни: умер матрос Сизый. Когда апрельское солнце стало чуть пригревать бревенчатые стены крепости, в цинге лежало уже сорок семь русских и лишь семнадцать человек охраняли крепость, добывали средства к существованию и исследовали Сахалин.

Начальник сахалинских японцев самурай Мару-Яма весной 1854 года вызвал с острова Хоккайдо воинский отряд. В короткий срок на Южном Сахалине собралось сотни полторы японцев. Но не приезд японцев заставил русских людей снять Муравьевский пост. Началась Крымская война, бои шли на Камчатке и в Охотском море.

Противник, появившийся в 1854–1855 годах на севере Тихого океана, думал, что Сахалин соединен с материком, как пуповиной, тонким перешейком и что находится он гораздо южнее устья Амура. Эти ошибочные представления привели к тому, что неприятель не мог обнаружить русские корабли, вышедшие из Петропавловска-на-Камчатке…

В 1856 году Н. В. Рудановский, вспоминая о гиляке с черной застежкой на шубе из собачьего меха, отправился по старым охотничьим тропам исследовать островные земли. В результате он открыл Воздвиженскую, Путятинскую и Отасуйские угольные копи. На западном побережье острова Рудановский устроил заслон против японцев. Он выбрал наиболее выгодное место, невдалеке от устья речки Косунай, где Д. И. Орловым и был заложен русский пост, почти рядом с японским — самым северным на всем острове. Морской залив близ Косуная не замерзал зимой. Теперь русские люди владели островной дорогой и хорошей гаванью на границе.

Одновременно на Северном Сахалине вырос пост Дуэ, который располагался на речке Ходже, близ богатейших залежей каменного угля, черневшего прямо в береговых обрывах. Уголь стали разрабатывать сразу же после основания поста.

Позднее к Соколиному острову пришли русские корабли «Опричник» и «Гридень». На Сахалине высадились ученые Брылкин, Шебунин, Глен и Шмидт. Они делали съемку берега, исследовали каменный уголь, собирали растения, изучали жизнь и быт айнского народа.

Брылкин составил словарь языка айнов, записал их древние предания, собрал айнские черепа для петербургского музея. Шебунину удалось составить весьма точную географическую карту Сахалина, а Шмидт и Глен изучали растения острова. Здесь возвышался бамбук в рост человека, росла железная лиственница, в речных долинах зеленел исполинский папоротник.

В 1867 году инженер И. А. Лопатин решил пересечь Сахалин от Ксуная до Мануэ. Из Мануэ он пошел на юг вдоль восточного берега и достиг залива Анива. На охотской стороне острова он нашел темный сахалинский янтарь, магнитные пески побережья. Ему удалось исследовать семь больших месторождений каменного угля. На северном берегу залива Терпения Лопатин набрел на остатки древних земляных жилищ, обломки глиняных сосудов, топоры из крепкого камня. Кроме того, он записал рассказы айнов о старинном народе тойзи, ушедшем когда-то отсюда на север.

Начав свой поход на Татарском побережье, Лопатин прошел пешком более тысячи верст и достиг долин Южного Сахалина. Затем он поднялся на главный Сахалинский хребет, проплыл по реке Найбуче, побывал на берегах широкого лимана Пороная, где летом собиралось множество айнов, гиляков и тунгусов для торжища и рыбной ловли.

В 1869 году И. А. Лопатина принял Петр Кропоткин, виднейший деятель Русского географического общества. Исследователь Сахалина был настолько болен от лишений, перенесенных им в опасных походах, что не имел сил написать отчет о своих открытиях. Тогда Кропоткин сам записал рассказы отважного ученого и огласил их в Географическом обществе. Наша наука по достоинству оценила самоотверженный труд Лопатина. Его именем названа одна из горных вершин Соколиного острова.

…Успехи русских раздражали японцев. И они старались усилить натиск на Сахалин и Курилы. В 1869 году японские корабли высадили в бухте Анива 500 новых поселенцев. Тем временем на Южном Сахалине вырос новый русский пост. Задолго до прибытия «завоевателей» в Аниву туда вошел русский корабль «Маньчжур». С него на берег сошли солдаты Восточносибирского линейного батальона, тобольские и иркутские крестьяне. И они построили Корсаковский пост, который стал владеть сухопутными дорогами из Южного Сахалина к Татарскому проливу и северной части острова. Сибирские стрелки разместились в новых казармах Корсаковского поста.

На остров приходили новые и новые самоотверженные люди. Михаил Мицуль исходил пешком земли будущих Александровского и Тымовского округов, западное побережье острова и всю его южную часть. Он вел наблюдения за дождями и грозами, сроками вскрытия рек, ледоставом. Мицуль также был одним из основателей сельского хозяйства на Сахалине. Он умер, надорвав свои силы в бесконечных и трудных походах по дикой тайге, северным болотам и песчаным долинам острова.

К началу 80-х годов первые крестьяне Соколиного острова уже обживали плодородную долину на реке Такоя. Там стояло двадцать дворов; поселенцы снимали с огородов хорошие урожаи. Из Корсаковского поста была проложена первая на острове колесная дорога. Она соединяла пролив Лаперуза с охотским побережьем и проходила по Такоя-Сусунской долине.

В течение многих лет я занимался поисками и изучением новых архивных материалов о русских открытиях на Тихом океане. Мне приходилось работать в архивах и музеях Великого Устюга, Вологды, Сольвычегодска, Каргополя. Затем я разослал множество писем в Нежин и Кяхту, Кострому и Иркутск, Рыльск и Красноярск, Курск и Владивосток, Пензу, Кунгур и другие города, где рождались, жили и умирали, возвращаясь из далеких и опасных походов, храбрые русские мореходы. Краеведы, работники архивов и музеев, местные историки и старожилы, пытливые и любознательные люди, которыми так богата наша страна, помогли найти ряд интересных документов.

Начнем с описания архива главы Северо-Восточной Американской компании Г. И. Шелехова.

Архив этот был обнаружен при совершенно случайных обстоятельствах вологодским историком и краеведом Л. И. Андриевским в сторожке огородника Иванова в Вологде. Некоторое время находка Андриевского оставалась в Вологде, но в 1933 году была перевезена в Архангельск, где поступила в распоряжение Северной базы Академии наук СССР.

В архиве Шелехова имеется документ, именуемый «Наставление Компании Судна брегантин „Святая Наталья“ якутского купца Лебедева-Ласточкина и товарищи господину штурману Петушкову».

«Наставление штурману Петушкову» — одно из многих письменных предписаний, которые выдавал своим мореходам и промышленникам Г. И. Шелехов в Охотске. Корабль «Святая Наталья», которым управлял Петушков, принадлежал «господам компанионам» Г. И. Шелехову и якутскому купцу П. С. Лебедеву-Ласточкину. В 1777 году Петушков был послан на Курильские острова с тем, чтобы не только добывать там пушнину, но и начать торговлю с японскими купцами. В «Наставлении» Шелехов подробно перечисляет «потребные для России товары»: золото, жемчуг, серебро, шелк, самоцветы и фарфор.

Петушков, неуклонно выполняя «Наставление» Шелехова, зимовал на Курильских островах, добыл около тысячи бобров, немало песцов и лисиц. Подштурманом у Петушкова был Афанасий Очередин, один из храбрых охотских мореплавателей, который еще в 1767 году доходил до японского острова Матсмай (Пезо). Очередин и в этот свой поход с Петушковым видел с моря покрытые снегом вершины Матсмая. В японских хрониках Окамото Рюу-носуке есть упоминание именно об этом приходе русских в бухты «восточных Эзосских земель».

За «Наставлением» Петушкову следует помеченное 1786 годом «Наставление» байдарщику Федору Острогину. Этот документ относится уже к истории освоения Алеутских островов и ближнего к ним берега Аляски.

27 сентября 1786 года Шелехов приказал Острогину отправиться на остров Афогнак и построить зимние жилища, приняв начальство над русскими рабочими и алеутами в Карлукском поселении. Он велел Острогину тщательно наблюдать за зимовщиками, проявлять заботу о туземных «аманатах», содержать их «в хорошем призрении, сытых…». Именно в то время отважные шелеховцы начали возводить стены бревенчатых крепостей на островах в проливах, отделяющих остров Кадьяк (Кыктак) от берега Аляски, и на самой «матерой американской земле».

В бумагах Шелехова мы находим помеченное тем же 1786 годом наставление на имя приказчика Северо-Восточной Американской компании Федора Ивановича Шемелина.

В 1786 году Шелехов приказал Шемелину ехать от Иркутска до Москвы «с разными американскими, камчатскими и всякими пышными товарами». В Москве Шемелин должен был снять хорошее торговое помещение в Игольном ряду и начать большой торг бобрами и соболями. Затем ему вменялось в обязанность навестить в Петербурге английского купца Шмидта, жившего на Малой Морской. Связи Шелехова со Шмидтом вовсе не случайны. В 1786 году глава Американской компании готовился к широкой торговле с английской «Индейской» компанией. Незадолго до этого Шелехов встретился на севере Тихого океана с британским капитаном Вильямом Питерсом, совершившим плавание из Бенгала в Малакку и Кантон, а оттуда — к берегам Камчатки на корабле «Ларк». Шелехов купил товары Ост-Индской компании и с выгодой продал их тотемским купцам Пановым.

Так шелеховская Северо-Восточная Американская компания через пять лет после основания сумела наладить деловые связи с крупнейшей Ост-Индской компанией. Именно в те годы возникали такие компании, как Мадагаскарская, Северо-Западная в Монреале, французская Индийская, Королевская Гренландская.

Шелехов в то время писал о своей компании: «…Не удостоится ли оная завести торговлю с Япониею, Китаем, Кореею, Индией, Филиппинскими и прочими островами, по Америке же с гишпанцами и американцами…»

С большой деловитостью было составлено Шелеховым наставление приказчику Выходцеву. Оно касалось будущей торговли с корабельщиками Ост-Индской компании.

Шелехов ожидал, что в мае 1787 года к берегам Сибири придет английский корабль с товарами. И он обязал Выходцева приобрести у Индийской компании определенное количество риса, разных чаев, китайский шелк, полосовое железо, крепкие португальские вина, фрукты, сукна, якоря и даже новое двухмачтовое судно из красного дерева с полной оснасткой и парусами. При этом Шелехов хотел, чтобы Выходцеву в торговле помогал Дмитрий Шебалин, очень опытный компанейский приказчик, который еще в 1778 году плавал к берегам Японии вдоль цепи Курильских островов вместе с «дворянским сыном» Антипиным.

Шебалин добыл для Шелехова сведения о Сахалине и пытался открыть для русской торговли двери в самурайскую страну. Года два скитался он с Антипиным у берегов «восточных Эзосских земель», не раз виделся с японскими чиновниками, но так и не смог получить разрешение на торговлю. Шелеховцы подвергались тяжелым испытаниям. Так, например, в 1780 году корабль Шебалина и Антипина потерпел крушение возле острова Урупу. В родные места шелеховцы вернулись на байдаре. Имя Шебалина — Мэтерия Кохэцу (Дмитрий Яковлевич) — не раз вспоминают японские историки в хрониках «Хоккаидоо сикоо», у Окамото Рюуносукэ.

Сколько простых, скромных людей, отмеченных русской отвагой и русским мужеством, упоминается в бумагах вологодского архива! Среди них — Константин Алексеевич Самойлов из Енисейска. 22 мая 1786 года он принял от Шелехова управление русским поселением на острове Кадьяк. Бумага на имя К. А. Самойлова, выданная Шелеховым, вменяла ему в обязанность «заводить артели в Кенаях и Чугучах» (то есть на побережье Аляски), «детское училище умножить», алеутов «обувать и одевать всегда, как русских, негнусно, а особливо толмачей и хороших мужиков одевать поотменнее, кормом самих и жен со всяким удовольствием питать сыто…», отправлять корабли для новых исследований за Лисью гряду Алеутских островов «к известным местам… сколь далеко тамо северное море позволит», искать на Аляске руды, горный хрусталь, слюду, точильный камень, минеральные краски, строительные материалы, «поступать расселением российских артелей для примирения американцев и прославления Российского государства по изъясненной земле Америке и Калифорнии до 40-го градуса». Выполняя предписания Шелехова, Самойлов впоследствии проник в Америку, но был убит там индейцами-кыльчанами.

В 1787 году Шелехов вручил очередное «Наставление» македонскому греку Евстрату Деларову. Это был один из виднейших деятелей Российско-Американской компании.

Как видно из «Наставления», Деларову было приказано срочно идти на галиоте «Три святителя» в новые русско-американские владения и принять участие в устройстве внутренних дел Русской Америки. Шелехов наказывал Деларову установить строжайший порядок, завести учетные и статистические книги для хозяйства. Уже в то время Шелехов заботился о развитии будущего сельского хозяйства на Американском материке. Он предлагал Деларову взять для доставки на Кадьяк коз, свиней, кроликов, семена-зерновых и огородных растений. Деларову предписывалось также открывать новые земли в океане, неустанно искать новые острова.

Известно, что в этой должности Деларов состоял до 1791 года, когда его сменил Александр Баранов.

В вологодском архиве сохранилось прошение Шелехова к иркутскому и колыванскому генерал-губернатору И. В. Якоби, помеченное 1787 годом. В нем Шелехов ходатайствует перед губернатором о содействии при отправке кораблей к берегам Аляски, о выдаче взаимообразно разных материалов, в частности снастей и пр.

В 1790 году Шелехов составил смелый план посылки экспедиций к Северному полюсу и в Ледовитый океан и настаивал на организации первой кругосветной экспедиции из Балтики на север Тихого океана.

Среди бумаг вологодского архива хранится документ, свидетельствующий о начале замечательной деятельности Александра Баранова.

«…Лета 1790 года в областном городе Охотске, — говорится в этом документе, — мы, нижеподписавшиеся рыльский именитый гражданин Григорий Иванов сын Шелехов, каргопольский купец иркутский гость Александр Андреев сын Баранов, поставили сей договор о бытии мне, Баранову, в заселениях американских при распоряжении и управлении Северо-Восточной Компании, тамо расположенной…»

Договор этот был заверен в охотском магистрате; он содержит двенадцать разных пунктов. Любопытен один из них, которым Баранов брал на себя обязательство: «…Никаких обид не допущать, но изыскивать всевозможные и на человеколюбии основанные средства со всевозможным решением ко взаимному доброму согласию, грубых же и в варварских жестокосердных обычаях заматеревших — остерегощать и проводить в познание…»

Согласно договору Баранов должен был держать около 200 русских промышленников «на матерой земле и островах» Америки.

Управляющий питейными сборами в Сибири, член Вольно-Экономического общества, торговец в Анадыре, автор нескольких технических статей, изобретатель и грамотей-самоучка Александр Баранов пришел в Сибирь из тихого олонецкого городка Каргополя.

Шелехов давно знал о Баранове, не раз приглашал его к себе на службу, но судьба столкнула их лишь в 1790 году в Охотске.

19 августа 1790 года Баранов отправился на шелеховском корабле «Три святителя» в Америку. В пути корабль потерпел крушение в бухте Кошигинской на острове Уналашке (Аналяске). Баранов лишился многих припасов, о чем он сокрушенно сообщал Шелехову: «Судьба преследовала меня несчастьями. Может быть, увенчает конец благими щедротами или паду под бременем напряженных ее ударов — все равно». Баранов голодал, но с великим терпением русского человека переносил все эти трудности. Прожив всю зиму в земляной юрте, он корпел над письмами и планами и просил, Шелехова лишь об одном: чтобы тот не забыл прислать с первой оказией новинку — «Описание жизни и всех путешествий английского морехода Кука».

В этих письмах содержится много любопытных сведений. Он, например, сообщал о смерти доблестного морехода Потапа Зайкова, одного из самых смелых пионеров севера Тихого океана. Сам Баранов весной мучился в лихорадке. Несмотря на это, он строил байдары, добывал из морской воды соль и долгое время проводил в трогательной заботе о домашних животных, которых он вез на Кадьяк «для размножения». При крушении корабля Баранову удалось каким-то чудом спасти от гибели одну курицу и свинью. Но как ни берег он курицу, ее «орел похитил окаянный»; зато свинья избегла всех опасностей, и Баранов торжествующе доносил Шелехову, что «супружница борова скоро будет мать детям». С научными целями он охотился на зверей и птиц, составлял коллекции шкурок, искал полезные ископаемые, собирал сведения о жизни и быте местного населения.

Спутником Баранова был Д. Бочаров — один из самых искусных камчатских мореплавателей. При помощи Бочарова Баранов оборудовал на Уналашке байдары и послал на них людей для описи берегов Аляски. Бочарову удалось составить карты и планы части побережья Нового Света. Вскоре Баранов добрался до Кадьяка, где и принял управление колониями от Евстрата Деларова.

В те годы Шелехов умножал славу Охотска. Знаком города стал новый герб — два якоря в голубом поле, а над ними морской штандарт. Множество всякого рода писем направлялось в Охотск к Шелехову. Канцелярия иркутского генерал-губернатора держала Шелехова в курсе многих дел, посылая ему копии наиболее полезных для него документов.

В вологодском собрании бумаг Шелехова находятся такие любопытные документы 1791 года, как «записи разговоров с китайским курьером в Иркутске» насчет возобновления торговли в Кяхте, текст соглашения с китайскими властями о способе наказания преступников в пограничных местностях.

Почему Китай и Монголия так привлекали внимание Шелехова? Дорогая морская пушнина Северо-Западной Америки, которая доставлялась в Охотск на шелеховских кораблях, одним из постоянных рынков сбыта имела Кяхту. Бобров и котиков там меняли на чай и китайские материи, которые, в свою очередь, шли для продажи в русские города. Начало русской морской славы и географических открытий на Тихом океане было тесно связано с восточной торговлей.

Знаменательно помеченное 1792 годом письмо Шелехова Баранову, в котором сообщается об известном морском походе Адама Лаксмана из Охотска в Японию. Целый ряд свидетельств говорит о том, что именно неутомимый Шелехов был инициатором и одним из организаторов плавания Лаксмана. Старый шелеховец Дмитрий Шебалин, не раз плававший в Северную Японию, и на этот раз не сидел сложа руки. Он участвовал в экспедиции Лаксмана наравне с Поломошным, который потом тоже состоял на службе у Шелехова на Аляске.

Но возвратимся к Александру Баранову.

Судя по письму его к Шелехову, написанному в 1793 году, Баранов за год до этого принял боевое крещение. Исследуя побережье Аляски, он однажды разбил свои палатки невдалеке от морского берега. Рано утром Баранов проснулся от сильного шума. Полуодетый, он выскочил из палатки и увидел страшную картину. Какие-то люди в шлемах, расписанных изображениями чудовищ, в тяжелых плащах из лосиных шкур, под которыми были видны составные панцири — «куяки», с длинными копьями в руках метались возле русских палаток. Они закалывали спящих прямо через палаточный холст. Так погибли барнаулец Котовщиков, тюменец Поспелов и девять безвестных алеутов из числа спутников Баранова. Нападавшие дрались с ожесточением. Когда русские стали стрелять в них из пушки, люди в панцирях отступили, но потом вновь пошли на приступ. В этой битве Баранов чудом остался в живых; его рубаха была проколота копьем. После этого он решил просить Шелехова о присылке панцирей и кольчуг, ружей со штыками и пушек. Баранов сообщил, что людьми в лосиных плащах были индейцы-колоши с мыса Св. Илии, которые пришли мстить враждебному им племени чугачей за какие-то обиды, относившиеся еще к 1781 году. Приняв русских за чугачей, они ринулись в битву. Трагическое недоразумение привело к жертвам с обеих сторон.

23 мая 1793 года Баранов пошел с целой флотилией алеутских байдарок и отрядом из 30 русских промышленников в Чугацкую губу. Он прошел по прибрежным тундрам, покрытым туманом, видел сквозь этот туман похожие на брезжущий свет вечно белые вершины высоких гор, между которыми лежали ледяные пропасти. Все местные жители, населявшие берега Чугацкого залива, добровольно согласились принять русское подданство.

Архив Шелехова сохранил для нас письма Баранова, относящиеся к 1795 году. В одном из них Баранов пишет: «…Железные руды отысканы в довольном количестве, и для опыта железо сковано, а поэтому и открыта надежда завести железные заводы с пользою для отечества…» Поиски руд не случайность. Разведочными работами на Аляске занимался в те времена специальный геолог, состоявший на службе у Шелехова, — «горной науки унтер-офицер Дмитрий Тарханов», автор рукописного «Журнала о странствовании», который, кстати сказать, до сих пор еще не издан, как и многие другие материалы о деятельности русских на берегах Нового Света.

Сам Баранов в то время трудился над «Топографическим описанием здешних мест», но бросил свой труд, узнав, что из печати вышла книга самого Шелехова. В другом письме Шелехову Баранов говорит об итогах своей деятельности в Новом Свете: «…Через меня впервые северная страна разведана и описана с перешейком приведена в подданство Российское поднесь пять жил[6] народов, надеясь и далее под матерой землей сделать открытия; Чугацкая губа также вся мною приведена впервые под державу Российскую и до самой бухты Якутат и за оную…»

Этот отрывок из письма Баранова требует пояснения. О каком перешейке говорит он?

Штурман Дмитрий Бочаров, начавший опись берегов Аляски в 1791 году, возвратился на Кадьяк совершенно новым путем — через неизвестный перешеек полуострова Аляски. Таким образом, он открыл самый короткий путь с северного берега полуострова на южное его побережье. Одна из бухт этого побережья находилась лишь в семи милях от острова Кадьяк, стоило лишь переплыть Кенайский пролив.

20 июля 1795 года внезапно умер в Иркутске неутомимый Шелехов. Управление компанией перешло в руки вдовы Шелехова Натальи Алексеевны, которая в свое время, в 1783–1786 годах, делила с мужем все трудности плавания к Кадьяку и жизни на острове.

В 1798 году Баранов прислал в управление компанией в Иркутск огромное донесение на 25 полулистах. В нем он упоминает о землетрясении на Кадьяке, а больше всего пишет о «приличной процессии» занятия русскими Якутата. «…Герб Российский водружен с привешенным флагом. Выступая с одетыми в лучшее платье со мною бывшими людьми, маршировкою в такт с ружьями и пушками, коими делали, сколько смыслили, воинские авалюции… стреляли фрунтом беглым огнем… провозглашено громким голосом троекратно: земля сия с народами берется во владение Российского императорского величества…»

Баранов подробно описал индейцев-якутатов, населявших берега бухты, их обычаи и нравы, вплоть до «вождя народа Котчика с долгой бородой», который имел «до десяти сынов от разных жен», и т. д. Начав основываться на новом месте, Баранов в том же году послал в Якутат скот, припасы, разные материалы. Одновременно он приступил к строительству укрепленного селения в Кенайском заливе на Аляске, а Иван Кусков, верный его помощник, заложил Констаятиновскую крепость на острове Нучек в Чугацком заливе. Русский флаг развевался теперь над тремя главнейшими заливами полуострова Аляски.

1799 год открывается для нас огромной эстафетой Баранова, адресованной в Иркутск Емельяну Григорьевичу Ларионову — одному из участников Российско-Американской компании. Рядом с эстафетой лежат письма Баранова тому же Ларионову, помеченные 1800 годом. Эти письма содержат, по существу, обзор главнейших событий на Аляске за 1798–1800 годы.

Баранов сообщает, что посетил Александровскую крепость на Аляске, где начальствовал Федор Острогин, недавний простой байдарщик. Побывал он и в заливе Нучек у Ивана Кускова, поднявшего русский флаг над крепостью Константиновской. Баранов послал Кускова вверх по течению реки Медной (Атхи) «ради разведывания тамошних к выгодам Компании предметов». Вверх по течению этой реки лежали неизведанные области, и индейцы передавали, что именно там высится огромная Гора Духов, где всегда слышатся неведомые громовые голоса и подземный гул. Отряд, посланный Барановым, занял озеро Илиамну (озеро Шелехова), «из коего, по словам Баранова, выпадает река Куйчок в северное позадь Аляксы море…». Исследование районов Медной и Илиамны — большая заслуга Баранова.

Весной 1799 года Баранов, презрев опасность, пошел на своем суденышке к острову Ситха, где основал крепость Ситху — будущую столицу русских владений в Америке. Ситхинские тойоны (старшины) Скаутлельт, Скаатагеч, Коухкан, управлявшие здешним племенем, на вполне добровольных началах отдали остров во владение Баранову.

Баранов пишет, что на земле Ситхи выросли сначала «барабора» и балаган для размещения строителей, затем — баня, без которой русскому человеку трудно было обойтись, двухэтажная казарма для будущего гарнизона с двумя «будками» для пушек по бокам. Временные поварня и кузница, скотный двор, коптильня и сушильные сараи для рыбы — все это было построено 14 русскими плотниками и 6 женщинами.

Всю зиму 1799/1800 года провел Баранов «на американских берегах под горою Ситхой, именуемой у англичан Эд-Кум». Жил он сначала в продранной палатке, потом перешел в «черную» баню возле пушек, поставленных у временных жилищ созидателей будущего города. С индейцами Баранов дружил, собирал их на общие «игрушки», на которых индейцы устраивали свои пляски.

Баранов видел все будущие выгоды от Ситхи. Он писал, что ситхинская округа даст прибыли не менее чем 4 миллиона 500 тысяч рублей в ближайшие десять лет и что за это время можно будет добыть не менее 100 тысяч драгоценных морских бобров.

Под 1801 годом в архиве Шелехова помещено известие о приходе на Кадьяк первого корабля из Соединенных Штатив. В то время в Нью-Йорке уже начинала процветать крупная моховая торговля Астора. Корабль под командой капитана Джемса Скотта был первой ласточкой будущих торговых связей русско-американских владений с Соединенными Штатами.

Любопытно также сохранившееся свидетельство Ивана Дускова о том, что европейские контрабандисты и пираты «променивают в Чилхате и прочих местах на бобры людей черных видом с африканского ли берега или Свиных островов обитателей».

Наступил славный для русского морского флота 1803 год. Сбылись мечты Шелехова и Баранова о снаряжении первой кругосветной экспедиции из Балтики на Тихий океан. Двенадцать русских крепостей высились к тому времени на островах и «матерой земле» Северной Америки. Русская морская слава росла и множилась.

Весьма интересны сохранившиеся в вологодском архиве письма Н. П. Резанова, правительственного комиссара кругосветной экспедиции на кораблях «Надежда» и «Нева». Эти письма были написаны Резановым сразу после его возвращения из плавания в Калифорнию на имя М. М. Булдакова и Российско-Американской компании с пометкой «секретно».

Из писем Резанова можно узнать, что у него созревал план распространения влияния Российско-Американской компании на Северную Калифорнию путем занятия индейских земель на морском побережье. Он хотел, чтобы русские из Ново-Архангельска основали поселение в устье реки Колумбия, куда из Ситхи не раз плавал байдарщик Сысой Слободчиков. В письмах Резанова есть много интересных подробностей быта русских колонистов в Северной Америке в 1805–1806 годах.

Много ценнейших материалов содержит архив знаменитого собирателя редких книг и рукописей сибиряка Г. В. Юдина, жившего в Красноярске (1840–1912).

Известно, что Юдин продал свою библиотеку правительству Соединенных Штатов Америки. Однако часть документов была обнаружена на даче Юдина в предместье Таракановка. Поиски были предприняты по моей просьбе известным сибирским архивистом С. Мамеевым.

В последние годы юдинский архив был перевезен в Красноярск и помещен в местное архивное хранилище.

Самый старый из всех известных нам документов в архиве Юдина относится к 1786 году. Это «Журнал, веденный от Охотского порта до Удского устья, и описание рекам и речкам, утесам, лайдам, островам… морских компанейщиков А. А. Панова, П. С. Лебедева-Ласточкина… идучи двумя байдарами на Шантарские острова, 1786 года, в разные месяцы и числа…».

«Журнал» Панова и Лебедева-Ласточкина — это морская лоция охотского берега! Ее составляли не зря. Ровно через год Шелехов написал большой проект освоения севера Тихого океана. В этом проекте он настаивал на постройке города и порта в устье реки Уды.

Иркутский губернатор Якоби поддерживал Шелехова и писал в 1787 году Екатерине II: «С основанием Удского порта устранится много затруднений, сопряженных с трудностию пути к Охотску, не говоря уже о лучших способах и защите земель при Восточном океане».

Правительство соглашалось «переместить охотские верфи и гавань к заливу, где впадает Уда и над которым с давних пор находились русские укрепления. Из Якутска можно было достигнуть этого Удского острова в продолжении 4 или 6 недель, а из Нерчинска, пользуясь Амуром». Так Шелехов хотел включить в орбиту деятельности своей компании освоение Амура.

В архиве Юдина хранится «Книга Компании рыльского купца Григ. Шелехова с товарищи на судне „Три Святителя“, в которой записываются состоящих на оном судне отличные по Компании начинания от морехода и передовщика до последнего работного, содеянные за 1783–1786 гг.». Книга «отличных начинаний» является ценным пособием при изучении деятельности русских людей на Тихом океане.

Любопытна переписка по делу некоего Петра Кутышкина, купца из Суздаля, который в 1800 году писал жалобу самому Павлу I. Кутышкин считал себя «первым основателем» (?) мореходно-торговой компании на севере Тихого океана и потому был оскорблен тем, что его не привлекли к участию в деятельности Российско-Американской компании.

К истории похода кораблей «Нева» и «Надежда» в 1803–1806 годах относится целая серия бумаг. В их числе имеется помеченная 30 июня 1803 года «Доверенность Главного Правления Российско-Американской Компании», выданная «действительному камергеру и оной Российско-Американской Компании почтенному акционеру Н. П. Резанову, отправившемуся к Японскому двору чрезвычайным министром».

Далее идут письма И. С. Захарова и Е. Б. Фукса. Иван Захаров (умер в 1816 г.) — сенатор и писатель — был автором известной в то время книги «Похвала Екатерине Великой». Он посылал свою книгу Резанову, призывая его: «…Сооруди в пределах чуждых вещества храм чудес просвещенного отечества… Патриотизм ведет ревность Вашу туда, где притупляется воображение, где ужасы многоразличных бедствий единой трепет учиняют в ней действующим. Теки, Российской Гама, теки с тем же усердием в поприще трудов и славы, с каким подвизались Колумбы…»

Егор Фукс (1762–1829), адъютант Суворова и биограф его, посылал Резанову портрет великого полководца. В препроводительной бумаге Фукс с гордостью вспоминал, что в качестве близкого спутника Суворова он был свидетелем того, что русские «на полях Ганнибаловых» «под непобедимым Суворовым карали врагов своих, презирали все опасности и умереть за отечество свое поставляли верховным благом». Первый поход вокруг света Фукс считал подвигом русского народа.

Известно, что на кораблях «Нева» и «Надежда» в Русскую Америку было доставлено много книг, картин, чертежей, карт, атласов, телескопы, электрическая машина, статуи и бюсты работы известных русских скульпторов.

«Сии драгоценности, как памятники, хранить в пристойном месте или музеуме, по поводу сему к вам уже писано, чтобы для постройки галереи для вмещения оных книг и протчего приготовили вы лес», — предписывала Баранову Российско-Американская компания в 1803 году.

Впоследствии библиотека и музей были переведены с Кадьяка в Ново-Архангельск. Там хранились книги и произведения искусства, научные приборы и т. д. Мы не знаем, что сейчас стало с ново-архангельской библиотекой. Но в середине XIX века она насчитывала не менее 1200 книг и включала большое собрание документов XVIII–XIX веков. Там лежали и подлинники писем Захарова и Фукса, о которых мы здесь говорили.

В юдияском архиве содержатся тетради Федора Шемелина — рукопись его книги «Журнал первого путешествия Россиян вокруг земного шара» и тексты его писем из Бразилии с острова Св. Екатерины.

В ноябре 1804 года Иван Крузенштерн послал в Главное правление Российско-Американской компании одно из своих донесений. Оно было отправлено с американским судном. В юдинском архиве сохранилась копия этого донесения.

Из письма Главного правления Российско-Американской компании на имя Крузенштерна от 29 апреля 1805 года мы узнаем, что Крузенштерн посылал в Петербург из Петропавловской гавани на Камчатке отчет о плавании — «экстракт», где в сжатом виде были изложены итоги похода. Российско-Американская компания писала, что ее главное правление «еще более было бы восхищено», если бы получило от него карту путешествия.

Почти одновременно с Крузенштерном обширное донесение о первых итогах похода послал с Камчатки Резанов.

В феврале 1806 года Резанов получил из Ново-Архангельека от егеря Петра Филиппова рапорт, в котором сообщалось, что за время пребывания в Ситхе егерь собрал «разного рода морских и земных птиц до 60, которые и чучелами набиты…». Это был тот самый скромный «чучельный мастер унтер-офицерского чина», который помогал Шемелину и другим спутникам Крузенштерна собирать этнографические коллекции среди людоедов острова Нукагива; Филиппов участвовал в изучении окрестностей порта Чичагова и реки Невки на Нукагиве, открытых русскими моряками.

Большой интерес представляет резановское донесение Александру I от 15 февраля 1806 года: «…О предпринятых им мероприятиях по благоустройству русского населения в приобретенных Американских владениях, с приложением списка желающим остаться награжденного к тому времени орденом Георгия за 18 морских компаний, В. М. Головкина». История его вероломного пленения японцами в заливе Измены достаточно известна.

Но очень ценное дополнение к этой истории — подробная записка, составленная в 1811 году, «Об обстоятельствах, сопровождавшихся отказом в принятии посольства Резанова». В ней указано, что Резанов в свое время «возвратился из Нагасаки с действительным отказом русским в торговле и запрещением подходить к берегам и навсегда приходить в Японию по силе коренных сей страны законов, повелевающих всех иностранцев без изъятия, кроме голландцев, допускаемых в Нагасаки, брать везде в полон и суда их не возвращать».

В архиве Юдина хранится «Донесение командира судна „Кутузов“, флота капитан-лейтенанта Л. Гагемейстера в Главное правление Российско-Американской Компании, на рейде города Каллао — о плавании в Калифорнию». Оно помечено 18 апреля 1817 года.

О каком походе к берегам Калифорнии пишет Гагемейстер?

К тому времени в Северной Калифорнии успел прочно обосноваться Иван Кусков. Он построил неподалеку от залива Бодего при речке Славянке русскую крепость и поселение Росс. Это очень не понравилось чиновникам короля испанского Фердинанда VII и монахам, и в 1817 году президент францисканских миссий Мариано Пейерас срочно основал на северном берегу залива Сан-Франциско новую свою миссию (Сан-Рафаэль) — форпост против русского влияния. И хотя земли вокруг залива Бодего никогда не принадлежали испанцам, а были уступлены Ивану Кускову индейскими старшинами, испанцы вскоре стали требовать, чтобы форт Росс был уничтожен.

Российско-Американская компания решила отстаивать свои права, и Гагемейстеру было поручено войти в переговоры с испанским губернатором Калифорнии доном Пабло Виссенте де Сола, жившим в Монтерее (недалеко от Росса), и комендантом Монтерея Хозе Мигуэлем Эстудитто. Поэтому корабль «Кутузов», отправленный в кругосветное плавание, и направлялся прямо из Каллао к калифорнийским берегам.

Гагемейстер увиделся с главными тойонами (старшинами) индейцев, обитавших в районе форта Росс, — Вале Ли Лье и Чу Чу Оаном, — и получил от них уверения в дружбе. Другие тойоны — Амат Тин и Гем Ле Ле — подтвердили, что они «очень довольны занятием сего берега русскими, что они в безопасности от других индейцев, кои прежде делывали нападения, что безопасность та началась только от времени заселения».

Эти заявления индейцев были доведены до сведения испанского наместника в Монтерее во время переговоров с ним, в которых участвовал, кроме Л. Гагемейстера, и Иван Кусков. Все было улажено, и губернатор монтерейский даже разрешил русским поселенцам торговлю с испанцами в гаванях залива Сан-Франциско.

К тому времени поселенцы Росса открыли две больших реки, впадающих в залив Сан-Франциско с севера, и залив к северу от мыса Мендосино, в который впадало пять рек, богатых морским зверем, осетрами и семгой.

В юдинском архиве хранится «Дневник путешествия Петра Корсаковского», помеченный 1818 годом.

Морской офицер Петр Корсаковский предпринял экспедицию в глубь северной части материка Аляски. Одной из причин, вызвавших этот поход, были поиски неведомых русских людей, живших якобы уже много лет на реке Хуверен. В народе ходила молва, что эти люди не кто иные, как потомки спутников Семена Дежнева, пропавших без вести во время открытия пролива, разделяющего материки Азии и Америки. Кроме того, Корсаковский должен был найти место для постройки русского редута на реке Нушагак, впадающей в Бристольский залив моря Беринга.

Потомков Дежнева отважному Корсаковскому разыскать не удалось. Зато он исследовал озеро Шелехова (Илиамну), Бристольский залив и реку Нушагак, а бывшие с ним строители заложили Александровскую крепость на Нушагаке. Начальником новой крепости был назначен русский креол Федор Колмаков — будущий исследователь великой реки Юкон. Русские открыватели проникли тогда в самое сердце снежной и неприветливой Аляски.

Надо думать, что список известных мне документов из архива Юдина далеко не полон. Ведь никто не знает содержания всего рукописного фонда Юдина. До сих пор в нем удалось отыскать только бумаги, имеющие прямое отношение к истории Российско-Американской компании. Их исчезновение до сих пор беспокоит исследователей. Лучшее, что можно сделать, — это внимательно обследовать все архивохранилище в Красноярске.

Следует рассказать об архиве и библиотеке Кирилла Хлебникова (1776–1838). К. Т. Хлебников был приказчиком Российско-Американской компании с 1801 года, затем — правителем конторы компании в Ново-Архангельске (1814–1830) и, наконец, одним из директоров Российско-Американской компании. Такой же самоучка, как Шелехов, Баранов, Кусков, он неустанно изучал Камчатку, Аляску, Калифорнию, Бразилию, Перу, Мексику, Чили и другие страны и был удостоен за научные заслуги звания члена-корреспондента Академии наук. Он собирал этнографические и зоологические коллекции, написал замечательную биографию Александра Баранова, повести о своих путешествиях. Перу его принадлежит ряд статей в «Энциклопедическом лексиконе» А. Ф. Плюшара. К. Т. Хлебников состоял в переписке с Пушкиным, хорошо знал декабриста Д. И. Завалишина.

Известно, что Хлебников дарил свои коллекции не только русским, но и иностранным музеям, в частности музею Рио-де-Жанейро.

На родине Хлебникова в уральском городке Кунгуре краеведы по моей просьбе отыскали остатки его архива и библиотеки, когда-то завещанных им родному городу. Забытое наследие Хлебникова около 100 лет находилось в Кунгуре без надлежащего присмотра.

В архиве Хлебникова хранится «Журнал, веденный на бриге „Головнин“ в 1822 году мичманом В. Хромченко». Это шесть тетрадей, состоящих из 115 листов рукописного текста. Сохранилась инструкция, выданная мичману Российско-Американской компанией, о целях этого плавания. Поход Хромченко имел большое значение в деле исследования Аляски, особенно ее северных границ. Хромченко описал в Бристольском заливе большой остров и назвал, как и отделяющий его от материка Америки пролив, в честь Гагемейстера. Кроме того, он исследовал устье реки Нушагак, проник на большую реку Кускоквим, где завязал знакомство с местными жителями. В это плавание были открыты мысы Румянцева и Ванкувера на побережье Америки, недалеко от острова Нунивок, и пролив Головкина на американском берегу Берингова моря.

В архиве Хлебникова лежат «Извлечения из путешествия прапорщика корпуса флотских штурманов Васильева по рекам Северной Америки в 1829 году…».

Васильев прошел к острову Кадьяк по побережью Аляски, а оттуда через полуостров Аляску — к Александровскому редуту на реке Нушагак. Пройдя рябиновые леса, преодолев нушагакские пороги за редутом, Васильев достиг верхнего течения реки и описал его. Затем он осмотрел озеро Нушагак, откуда начиналась река, и возвратился в редут. Несмотря на все бедствия и лишения, которые Васильев претерпевал в пути, он решил пройти через горный хребет с Нушагака на реку Кускоквим. В 1830 году Васильев двинулся туда с переводчиком-креолом С. Лукиным и четырьмя индейцами. Трудности пути были так велики, что даже индейцы отказались следовать за Васильевым к верховьям Кускоквима.

В 1831–1832 годах Кирилл Хлебников снарядил поход в Сан-Франциско за грузами пшеницы и разного продовольствия для Аляски и Сибири. Это было началом постоянной торговли с Калифорнией. При возвращении из Сан-Франциско русский корабль «Байкал» столкнулся в море с кораблем Компании Гудзонова залива «Диана». Якорь «Байкала» пробил борт «Дианы», и сцепленные корабли долго носились по бурному морю. Но Хлебников благополучно доставил хлеб в Ново-Архангельск и Охотск. Описанию этого похода посвящен ряд документов в хлебниковском архиве.

Огромную ценность представляет собрание частных и служебных писем Хлебникова разных лет, относящихся ко времени его пребывания в Новом Свете. Хлебников первый установил правильные мореходно-торговые связи с Калифорнией, Перу, Чили, Мексикой. Изучение этой торговой переписки Хлебникова дает возможность проследить развитие связей Ново-Архангельска со странами Америки. Пока учтено 122 таких документа на 234 листах. Всего же в архиве Хлебникова удалось учесть и сохранить 2081 письмо.

Письма эти еще не разобраны, но в грудах бумаг попадались письма академика Брандта и Врангеля, Муравьева, Чистякова, в разное время занимавших пост главного правителя колоний Российско-Американской компании. Далее известно, что в кунгурском архиве есть список грибоедовского «Горя от ума», 44 экземпляра морских и географических карт, виды и планы местностей Аляски, форта Росс в Калифорнии, десять записных книжек Хлебникова, 25 портретов разных деятелей той эпохи, а также личные документы Хлебникова, среди которых — диплом о награждении его орденским знаком и дипломы Академии наук и Вольно-Экономического общества.

Библиотека Хлебникова (вернее — ее остатки, уцелевшие до нашего времени) насчитывает 1051 книгу и 135 экземпляров журналов только на русском языке. Большой интерес представляют рукописные словари семи различных племен Аляски. В рукописи сохранились путевые заметки Хлебникова разных лет.

Огромная ценность архива в Кунгуре несомненна. Но материалы Хлебникова имеются не только в этом городе. В рукописном отделении Публичной библиотеки имени Салтыкова-Щедрина в Ленинграде найдены его «Письма о Камчатке», составленные им около 1816 года. В одной из глав рукописи приведен список кораблей, ходивших в Аляску из Камчатки и погибших в море за период 1806–1811 годов.

Находки документов Российско-Американской компании у нас в СССР редки потому, что весь колониальный архив был передан в 1867 году правительству США вместе с имуществом русских колоний в Америке. В данное время он находится в Национальном архиве в Вашингтоне. Поэтому все, что мы сумеем найти в наших архивах, преимущественно в не обследованных еще архивах провинциальных городов, представляет собой огромную ценность. И если где-нибудь мы найдем пусть даже не подлинники, а списки и копии документов, относящихся к истории Русской Америки, это будет большим и подлинным открытием.

В Великом Устюге мне удалось разыскать остатки огромной библиотеки Михаилы Булдакова. (В этом городе до сих пор лежат на разных складах десятки тысяч никем не разобранных бумаг и старинных книг. Никто в точности не знает, какие книги и документы входили в состав библиотеки и архива Грибанова, местного заводчика, парусными полотнами которого Российско-Американская компания торговала со странами Америки. Грибанов каким-то образом унаследовал часть имущества Булдакова.) Здесь найдено также несколько списков «Руководства к историческому и физическому описанию областного города Устюга Великого».

«Руководство…» было сочинено в 1793 году штаб-лекарем Яковом Фризом, Академии наук корреспондентом, и содержит записи разных событий. Под 1740 годом Фриз помещает в календаре Великого Устюга первые известия об островах, которые потом были названы Командорскими, и упоминает, что вскоре устюжане узнали и об Алеутских островах.

В рукописи есть глава, посвященная истории плавания Никиты Шалаурова и «природного устюжанина Афанасия Бахова» в 1764 году и рассказывающая о гибели Шалаурова недалеко от Шелагского мыса. По свидетельству Фриза, Никита Шалауров одно время жил в Великом Устюге, где был «записавшимся купцом».

Летописные показания Фриза были частично опубликованы в первой четверти XIX века. Но надо сличить эти печатные тексты с летописью, хранящейся в Великом Устюге.

В рукописном отделении музея города Тотьмы мне удалось найти выписки из «Биографии И. А. Кускова».

Герой форта Росс родился в 1765 году в Тотьме, а в 1787 году отправился в Иркутск, имея «нрав веселый, в обхождении с людьми был ласков, в исполнении верен». В 1790 году Иван Кусков заключил договор с А. А. Барановым о выезде на Аляску.

По представлению Ю. Лисянского Кусков в 1806 году получил чин коммерции советника.

Под 1812 годом в жизнеописании Кускова приведены сведения о его жене Екатерине Прохоровне — верной спутнице его в Калифорнии, «отчасти ознакомившейся с языком диких американцев». Жена Кускова была как бы посредником при его частых переговорах и встречах с калифорнийскими индейцами. Далее в рукописи есть сведения о награждении И. А. Кускова золотой медалью и о его возвращении на родину в 1822 году через Охотск и Сибирь.

К рукописной биографии Кускова приложен текст свидетельства «о благородном его поведении, высокой его честности и неуклонной ревности его на пользу общую», выданного 20 апреля 1822 года и подписанного Главным правителем Российско-Американских колоний Муравьевым и секретарем Грибановым.

Умер Кусков в Тотьме в 1823 году. Его преемники в этом году совершили поход на байдарах вверх по реке Славянке. За угрюмыми приморскими горами они открыли благодатные леса и долины, густо населенные индейцами, еще не видевшими белых людей. Это было время расцвета Росса.

В 1916 году, когда в Тотьме, казалось, сгладилась и самая память об отважном основателе и начальнике форта Росс, неожиданно отыскались его родственница Надежда Иннокентьевна Кускова. У нее хранились портреты И. А. Кускова и его жены и рукописная биография, о которой сейчас идет речь. Эта биография — единственный пока источник наших знаний о Кускове.

В свое время в Сан-Франциско вышла книга «Русские в Калифорнии», изданная Калифорнийским историческим обществом. Мы не знаем, какими источниками располагали составители этой книги. Вполне возможно, что в архивах Жюно, Ситхи, Сакраменто и Сан-Франциско сохранились русские и испанские документы, которые могли бы дать много нового по истории форта Росс. Кстати, в США существует обширная литература об Аляске 1786–1867 годов. Некоторые книги изданы на русском языке, как, например, поэма А. Алланда «Русская Америка» или отдельные работы Кашеварова по истории Аляски времен Шелехова и Баранова. В 1942 году в «Историческом журнале» Британской Колумбии было напечатано несколько статей о Российско-Американской компании и опубликованы некоторые документы. Одновременно историческое общество Британской Колумбии приступило к изучению богатых архивов Компании Гудзонова залива. Историк Дональд Дэвидсон написал работу о деловых связях Компании Гудзонова залива с Российско-Американской компанией.

Тихоокеанские архивы можно найти в городах, отдаленных на много тысяч километров от Тихого океана.

В Костроме, в старом монастыре, вход в который сторожит высокая розовая башня, помещается хранилище областного архива. Здесь среди двух миллионов архивных «единиц хранения» находится замечательный «Фонд Селифонтова».

Иван Осипович Селифонтов был весьма примечательной личностью. Мореплаватель, государственный деятель и пытливый человек, он многое повидал на своем веку.

В 1803–1806 годах И. О. Селифонтов занимал пост сибирского генерал-губернатора. В то время он бережно собирал памятники сибирской истории, видимо понимая, какую большую ценность они будут иметь для потомков. Он вывез из Сибири множество старинных и современных ему бумаг, которые хранились в семейном архиве Селифонтовых.

Мир, известный Ивану Селифонтову, был велик. Об этом свидетельствуют, в частности, путевой журнал Селифонтова 1762 года, который он вел в Англии, записки 1763 года о войне Англии с ее колониями в Северной Америке, мальтийские заметки 1765 года, журнал плаваний в Средиземном море (1772), дневники путешествия по Оке и Волге в 1797 году. Может, где-нибудь среди этих бумаг скрыты и записки о загадочной поездке Селифонтова в Ревель с каким-то совершенно секретным поручением, данным ему в 1776 году? Мы знаем об этой поездке из других источников. Обширная переписка Селифонтова с 1785 по 1806 год не только не изучена, но еще и никем не прочитана. Весь его архив насчитывает свыше 500 «единиц хранения», и, приехав в мае 1949 года в Кострому, я понял, что прочитать все это невозможно, и потому ограничился просмотром материала, касающегося Тихого океана, Монголии, Китая.

Первыми в хронологическом ряду оказались «Письма о великой Тартарии» 1703–1728 годов на французском языке. Кому они принадлежат? Кто их автор? Для меня это осталось загадкой.

В 1720 году в составе русского посольства в Китае находился Бремер, составивший на латинском языке описание своего путешествия. Перевод этого описания лежит в архиве Селифонтова рядом с заметками о «плавании Беринга между Азией и Америкой» (1723–1724) и с более поздними записями о походе Левашова и Креницына к берегам Аляски.

1757–1759 годы дают нам целое «дело» об Амурсане́ — знаменитом джунгарском хане, непримиримом враге богдыхана. В 1757 году Амурсана попросил себе убежище в России, но вскоре после этого умер. Узнав о смерти Амурсаны, богдыхан в Пекине устроил торжество и потребовал выдачи тела непокорного джунгара. Но сибирский губернатор не выдал останков Амурсаны на поругание «сыну неба».

В 1763 году полковник Иван Кропотов прибыл в Пекин с грузами русских мехов. Продать свой драгоценный товар Кропотов не смог, но ему удалось заключить договор, по которому русским позволялось вести пограничную торговлю в Цурухайту и Кяхте. Находясь в Китае, Иван Кропотов вел переписку с русским правительством. Эта переписка попала в руки И. О. Селифонтова. Как и чем русские хотели торговать в то время с Китаем?

Ответ на этот вопрос дает «Положение отправления в Пекин купеческого каравана» — документ, помеченный 1768 годом. Это примерное наставление начальникам караванов.

1783 годом помечено «Описание географическое о городе Туруханске, с уездом, учиненное туруханским городничим Богдановичем». До этого же года доведена «Летопись о городе Иркутске» неизвестного автора, начинающаяся с событий 1652 года. К 1784 году относится очень красиво переписанная тетрадь «О городе Таре». Редких рукописных источников по истории сибирских городов в архиве Селифонтова немало.

В 1789 году было написано «Краткое изъяснение посланного из Иркутска в китайские границы Даурии к тамошним амбаням надворного советника Долгополова». В конце документа мы читаем приписку: «Подана точная Долгополовым его превосходительству Гавриле Романовичу Державину». Долгополов был в Урге вместе с А. В. Игумновым (1761–1834), который давно знаком мне по моей «Тихоокеанской картотеке».

Игумнова называют отцом русского монголоведения. К 1789 году он уже успел составить словарь и грамматику монгольского языка. Деятельность свою Игумнов начал в качестве скромного толмача Пограничной канцелярии. В 1781–1782 годах он побывал в Пекине вместе с Русской Духовной миссией. Когда в 1786 году прервалась торговля с китайцами через Кяхту, Игумнов отправился в Иркутск, где сделал губернатору свои предложения по возобновлению торга с Китаем. Уже через год в одной из пограничных местностей было продано китайцам товаров на три тысячи рублей. Между тем на севере Тихого океана были открыты Прибыловы острова с их сказочными пушными богатствами. Не надеясь на полное восстановление мехового торга в Кяхте, тихоокеанские мореходы начали хлопоты об отправлении русских кораблей непосредственно в порты Китая. Одновременно Григорий Шелехов ходатайствовал о снаряжении первой русской экспедиции вокруг света..

О поездке Долгополова и Игумнова в Ургу для хлопот по возобновлению торговли Шелехов знал и напряженно следил за нею. Вот здесь и наметилась связь «фонда Селифонтова» со знаменитым архивом Шелехова, найденным в свое время в Вологде. В архиве Шелехова хранится описание приема Долгополова китайским «ургинским управителем». В 1790 году Игумнову окончательно удалось сговорить ургинских китайцев на восстановление торговых отношений. Спустя год Радищев, встретившийся в Тобольске с Селифонтовым, писал Воронцову: «Лучший товар и тот, коего требуют китайцы, поступает с Алеутских и прочих островов». К этому времени, начиная с 1747 года, с Алеутских островов было вывезено мехов на 6 310 746 рублей.

Пачка пожелтевших бумаг, помеченных 1792 годом, побывала в руках Г. Р. Державина. За год до этого он был назначен статс-секретарем Екатерины II и в числе других важнейших вопросов занялся сибирскими делами. Бумаги 1792 года представляют собою доклады о русско-китайских отношениях. Державин подробно изучал их, ибо они прежде всего касались злободневных вопросов торговли в Кяхте.

Между тем китайские чиновники распахнули перед русскими купцами резные ворота Маймачена. Архангельские, вологодские, московские, тульские и сибирские купцы, собравшись в Кяхте, образовали пять торговых компаний. Игумнов был награжден и взят на пограничную службу, с которой он совмещал свои ученые занятия. Именно тогда А. Радищев составил свое «Письмо о китайском торге». Писатель подчеркивал, что пушные промыслы «от Охотска до берегов Американских» зависят от спроса мехов на китайском рынке… Незадолго до этого Селифонтов приветил опального Радищева, когда тот задержался в Тобольске на пути в Илимский острог.

Далее идет прошение купцов, живших в разных городах России, поданное ими в 1793 году Г. Р. Державину. Михаил Щегорин, Елизар Попов, Гавриил Песоцкий, Прокопий Малышев, Иван Кузнецов просили правительство разрешить им снарядить торговый караван в Пекин. (По старому договору русские купцы имели право посылать караваны один раз в три года.) Снова перекличка с архивом Шелехова! В Кяхте в 1793 году находился приказчик шелеховской компании Щегорин. Он послал Шелехову в течение только этого года письма на 80 полулистах — подробные донесения о жизни в Пекине и Кяхте. Не мог ли Селифонтов в свое время получить часть «китайских» бумаг от самого Шелехова?

Несмотря на известные трудности, которыми сопровождались переговоры о возобновлении русско-китайской торговли, русское правительство было в более выгодном положении, чем правительство Англии. Известно, что английскому посольству Макартнея, возвратившемуся из Пекина в 1794 году, не удалось добиться торговых преимуществ для Англии в Китае.

В то же время Шелехов простирал свой взгляд на Амур и из амурского устья рассчитывал послать корабли в Тихий океан для торговли с Китаем, Индией и Филиппинскими островами. Почва для этого была вполне подготовлена. Одновременно совершалось победоносное шествие русских открывателей по побережью Северо-Западной Америки и закрепление этих новых земель за Российской державой.

Около 1795 года была составлена замечательная «Записка о путешествии Лаксмана к Японским берегам в 1792 году». Это подробное описание первого торгового плавания в Японию, предпринятого при участии неутомимого Шелехова. Знаменательно, что возвращавшийся из ссылки Радищев встретился на постоялом дворе в Таре с участником плавания Лаксмана, поручиком Василием Ловцовым. Записка о Лаксмане, хранящаяся в архиве Селифонтова, перекликается с архивными материалами, открытыми не так давно в Симферополе, в фонде В. С. Попова — личного секретаря Екатерины II.

Затем в архиве Селифонтова мы находим «Краткое описание в Российской империи при северо-восточной части Камчатской землицы, обо всех находящихся на оной вещах», составленное в 1796 году. В рукописи есть глава «О положении Курильских островов».

Далее следует подлинный рескрипт с собственноручной подписью Екатерины II от 28 июля 1796 года. Царица предписывает Ивану Селифонтову доставить в Японию пятнадцать японцев, потерпевших кораблекрушение, с тем чтобы, «пользуясь сим случаем, можно было приобрести обстоятельнейшие сведения и способствовать распространению в том крае российской торговли».

Это имеет свою историю. Еще в тот год, когда посольство Лаксмана было в Японии, на один из Курильских островов, где жили поселенцы Шелехова, море выкинуло японское судно. Русские спасли японцев и доставили их на шелеховском корабле в Охотск. Иван Селифонтов донес Екатерине II, что снаряжение второй экспедиции в Японию обойдется в 29 976 рублей, и просил прислать из Адмиралтейской коллегии опытных мореходов. Что же касается заведования торговой и дипломатической частью экспедиции, то Селифонтов хотел поручить это дело мурзе Сабанаку Кульмаметову. Это был «первого класса голова, армии капитан от сибирских старинных татар».

В архиве Селифонтова хранится пространное жизнеописание этого, казалось, ничем не примечательного капитана из татар. Но в моей картотеке под 1788 годом я нахожу оброненное сибирским губернатором Якоби замечание о мусульманах как полезных посредниках в сношениях России со странами Востока. В свете этого становится понятным такое повышенное внимание к капитану-мурзе. Одновременно И. О. Селифонтов добыл откуда-то целое сочинение о сибирских бухарцах, испокон веков знавших дороги из Сибири в Туркестан, Западный Китай и Индию.

В сибирских бумагах И. О. Селифонтова за 1802 год лежат такие жемчужины, как рукопись «Об Охоцкой дороге». Она говорит о том, что за год до снаряжения первой русской кругосветной экспедиции в Сибири уже обсуждались возможности будущей торговли с Китаем и Индией через порты Северо-Востока. Этими мыслями наполнены и «Замечания о реке Уде», устье которой еще Шелехов считал надежным пристанищем для кораблей, которые будут углубляться в просторы Восточного океана.

Мы видим, как закономерно развивалась русская мысль о мирном освоении тихоокеанских стран. А как рассказано в архиве Селифонтова о заселении русскими людьми Северо-Западной Америки? В 1802 году Российско-Американская компания писала: «Всякое устрашение, а тем паче мучительство или убийство не имели места между промышленными и дикими… Оные действия приобрели более ста тысяч подданных. Представив все сие, как патриоту, любящему славу и пользу отечества, должно представить и сравнение: если бы каковой полководец, хотя бы государственным иждивением и силою, завоевал область более ста тысяч душ народа, коликих бы он сподобился почестей и отличия…»

Большой удачей я считаю находку в архиве Селифонтова бумаг с пометкой «Письма акционеров Российско-Американской Компании» за 1788–1804 годы.

В 1804 году были написаны материалы «О положении прав России на реку Амур». Они, несомненно, связаны с поручениями, данными посольству графа Ю. Головкина установить степень судоходности Амура и добиться права для русских кораблей плавать через низовья великой реки к берегам Камчатки и Аляски. В те годы Селифонтов хранил у себя в Иркутске доказательства былой русской славы — серебряный ковш и печать, жалованные царем Алексеем Михайловичем бесстрашному гарнизону русской крепости Албазин на Амуре. Уже известный нам востоковед Игумнов находился в свите Головкина и снова ехал в Китай. С посольством Ю. Головкина прибыл в Сибирь и известный ботаник Иван Редовский (1774–1807). Помощником его был сибирский землемер, губернский регистратор Иван Кожевин. Селифонтов не только должен был знать Кожевина, но, вероятно, лично от него еще в 1806 году получил удивительную тетрадь в четверть листа, украшенную выполненными от руки цветными рисунками, изображающими сцены из жизни якутов. «Практическое географическое описание о Жиганском уезде» — так было написано на заглавном листе. Далее указывалось, что «Описание» по записям землемера Ефима Кожевина, сделанным в 1795–1799 годах, составлено его сыном Иваном. «Сеи страны Россиянами и до заведения городов Якутска и Жиганска славят проплывших в море великих кочей», — писал Иван Кожевин.

Я перелистываю рукопись и в самом ее конце на страницах 30–31 нахожу небольшую главку «Смесь о кочах». В ней изложено более подробно сообщение Ефима Кожевина. В Жиганском уезде ему рассказали, что между русскими поселенцами на Лене из рода в род передается сказание о многих «великих кочах», сплывавших в море еще до основания Якутска (1632) и Жиганска (1633). Народная молва утверждала, что три коча достигли моря. Один из кораблей зашел в устье Индигирки, где его разбило и выкинуло на скалы около села Шанского (Шанское и поныне существует на картах; оно расположено к югу от Русского Устья). Ефим Кожевин узнал, что днище огромного коча, «из самого толстого лесу строеное», долго лежало на индигирских скалах. Второй коч, как можно понять из свидетельства Кожевина, прошел устья Колымы и Анадыря, достиг оконечности Камчатки, обогнул ее и вошел в Гижигинскую губу. Это было задолго до основания Гижигинского острога (1651). «…Прочие отнесены морем к берегам Америки», — повествует: Кожевин о судьбе третьего «великого» коча. И добавляет, что у чукчей и коряков тоже существовало сказание о том, как их предки видели русских людей, огибавших на коче Чукотский нос. Это уже не первое, дошедшее до нас свидетельство о том, что русские люди, быть может, еще до Семена Дежнева проходили пролив между Азией и Америкой, заселяли Анадырь, Камчатку и Аляску. О «бородатых» людях, издревле живших на Аляске, не раз говорили в XVIII. веке и аляскинский отшельник Герман, и столетний сотник Иван Кобелев, и спутник Беринга ветеринарный прапорщик Яков Линденау. Теперь мы имеем еще одно свидетельство, заключенное в маленькой и изящной тетрадке землемера Ивана Кожевина.

Об Иване Кожевине я узнал, что он сопровождал И. И. Редовского в его путешествии на Алданский хребет, Удский острог, на Камчатку и в Гижигу. Возможно, что они побывали и на Курильских островах.

В 1806 году Селифонтов уехал из Сибири. Скончался он в 1822 году в своем ярославском имении. Однако его наследники продолжали собирать сибирские и тихоокеанские материалы, увеличивая замечательный архив. В 1838 году в архив Селифонтова поступили новые материалы об Амуре. В нем есть и бумаги 1865–1868 годов о расчетах с Российско-Американской компанией. Они относятся ко времени продажи царским правительством бывшей Русской Америки.

Надо сказать, что архивные материалы о самом Селифонтове могут иметься в Солигаличе. Совершенно необходимо выяснить, уцелела ли в Крыму недавно найденная и хранившаяся там рукопись дневника посольства Адама Лаксмана и Василия Ловцова в Японии в 1793 году. Дневник Лаксмана явился бы ценным дополнением к костромскому архиву Селифонтова.

В Рязани был найден дневник лейтенанта Лаврентия Загоскина. Л. А. Загоскин (1807–1889) прожил большую и увлекательную жизнь. В качестве морского офицера он плавал на Балтике (1826), служил на Каспии, участвовал в морских битвах при Анапе и Наварине, отличился в деле при Куринской банке (1828), не раз ходил к берегам Персии. В Новом Свете он посещал Калифорнию, исходил пешком бассейн Юкона.

Дневник Загоскина повествует о последних годах его жизни. Но много здесь и воспоминаний о славном прошлом отважного моряка.

В ту же эпоху в одной с Загоскиным губернии жил и другой носитель русской морской славы — адмирал Александр Авинов (1786–1854). Участник Наваринской битвы, он в 1819 году, подобно Загоскину, исследовал побережье Северо-Западной Америки в составе экспедиций на кораблях «Открытие» и «Благонамеренный». Мы не знаем, где находится научное и литературное наследство А. П. Авинова, к кому поступило оно из рязанской усадьбы адмирала.

В Рязанской губернии не раз бывал в своем родовом гнезде и великий мореплаватель В. М. Головнин, написавший «Воспоминания о моих путешествиях». Рукопись эта бесследно исчезла в год его смерти.

В Серпухове, вероятно, можно найти новые, свидетельства о любимце Петра Великого — Ф. Соймонове, во Владимире — о М. П. Лазареве, в Костроме — о Невельском, в Саратове — о последнем по счету начальнике форта Росс — А. Ротчеве и т. д.

Новые архивы можно также найти в городах, стоящих на бывшей великой сухопутной дороге из Москвы и Петербурга в Сибирь. В частности, в Перми надо искать материалы историка Алеутских островов В. Н. Берха.

Известно, что в Казани жил участник кругосветного путешествия Беллинсгаузена и Лазарева астроном И. М. Симонов (1785–1855). После моего запроса в Казань часть наследия Симонова была найдена в архиве научной библиотеки Татарской республики при Казанском университете. Обнаружены датированные 1831 и 1833 годами два письма адмирала И. Ф. Крузенштерна к Симонову, в которых говорится об открытиях английских моряков в Антарктиде, совершенных после плавания Беллинсгаузена. В большом томе подшитых бумаг нашлась рукопись известной книги И. М. Симонова «Шлюпы „Восток“ и „Мирный“, или плавание россиян в Южном Ледовитом океане и около света под командованием капитана Беллинсгаузена». Отсюда ясно, что казанский архив Симонова нужно исследовать более подробно.

В Иркутске удалось найти текст записи № 7 в книге красноярского Воскресенского собора о смерти и погребении «генерал-майора и кавалера Николая Петрова Резанова, 40 лет», скончавшегося «от горячки» 1 марта 1807 года. Некоторые подробности смерти и погребения Резанова приведены в дошедшей до нас копии надписи на памятнике, воздвигнутом Российско-Американской компанией.

Историей путешествий на Тихом океане интересовался А. М. Горький. Еще в 1909 году в главе своего «Курса истории русской литературы», прочитанного им в школе на острове Капри, он упоминал о русском исследователе Камчатки Степане Крашенинникове (1713–1755) — скромном герое науки, отмеченном Вольтером, Ломоносовым и Пушкиным.

А. М. Горький всемерно поддерживал работы по поискам архивов русских деятелей Тихого океана. В 1936 году мною по просьбе А. М. Горького была подана на его имя большая записка об архивах Шелехова и Булдакова, о забытых сокровищах Великого Устюга, об истории русских исследований на Аляске, Алеутских островах, в Калифорнии и на Гавайских островах. По инициативе А. М. Горького были начаты поиски дополнительных сведений в ленинградских архивах. В итоге удалось открыть большое количество новых документов.

Какие выводы можно сделать из опыта изучения архивов и музеев на местах?

Ценнейшие документы, рассказывающие о русской морской славе, надо тщательно разыскивать, изымать из общих архивных фондов, брать на строжайший учет и тщательно изучать. Мы должны знать содержание всех фондов в хранилищах архивных управлений, музеев, библиотек, научных институтов и т. д. Надо издать описи фондов, составить хотя бы краткое описание важнейших архивных документов.

Когда наши архивные находки увеличатся, можно будет думать и о создании единого Тихоокеанского архива, куда в дальнейшем должны будут поступать все свидетельства русской деятельности на Тихом океане.

Какое широкое поле для историка-открывателя — воскресить славу забытых героев, показать их дела! От древней золотистой или голубой бумаги, исписанной гусиным пером, веет не столетней пылью, а ветрами Тихого океана!

Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона, т. XXX. Спб., 1900.

Гедеонов С., Варяги и Русь. Ч. I. Спб., 1876.

Тиандер К. Ф., Поездки скандинавов в Белое море. Спб., 1906.

Рыдзевская Е. А., Сведения о старой Ладоге в древнесеверной литературе. «Краткие сообщения о докладах и полевых исследованиях Института истории материальной культуры Академии наук СССР», вып. II, 1946.

Перевалов В. А., Ломоносов и Арктика. М.—Л., 1949.

Стеблин-Каменский М. И., Мир саги. Л., 1971.

Гурвич А. Я., История и сага. М., 1972.

Аль-Бируни, Абу-Рейхан, Избранные произведения. Т. II. Индия. Ташкент, 1963.

Аль-Бируни, Абу-Рейхан. Сборник статей под редакцией С. П. Толстова. М.—Л., 1950.

Крачковский И. Ю., Избранные сочинения. Т. IV. Арабская географическая литература, М.—Л., 1957.

Энциклопедический лексикон А. В. Плюшара. Т. II. Спб., 1835.

Пашуто В. Т., Внешняя политика Древней Руси. М., 1968.

Греков Б. Д., Киевская Русь. М., 1949.

Кресальный Н. И., Софийский заповедник в Киеве. Киев, 1961.

Дробинский А. И., Русь и Восточная Европа во французском средневековом эпосе. «Исторические записки», 1948, т. XXVI.

Пти-Дютайн Шарль, Феодальная монархия во Франции и в Англии X–XIII вв. М., 1938.

Марков С. Н., Анна Ярославна. «Вокруг света», 1951, № 4.

Ладинский А., Анна Ярославна — королева Франции. Исторический роман. М., 1961.

Песнь о Роланде. М., 1958.

Песнь о Роланде. М., 1964.

Markov S., Lorsque fut. composee la Chanson de Rolanc, «Etudes sovietiques» 1962, № 175.

Небелюк M., Анна Ярославна, украiнська княжна на королiвському престолi Францii в XI столетii. Париж, 1952.

Русский биографический словарь. Т. «Романова — Рясовский». Статьи «Ростовские и белозерские удельные князья», ст. 32-я «Глеб Василькович». (Дана подробная библиография.)

Энциклопедический лексикон А. Плюшара. «Белозерское княжество» Т VIII Спб., 1836…

Муромцев И., Глеб Василькович, князь Белозерский. «Вологодские губернские ведомости», 1843, № 1.

«Армянские источники о монголах». Извлечения из рукописей XIII–XIV вв. Перевод с древнеармянского, предисловие и примечания А. Г. Галстяна. М., 1962.

Хенниг Рихард, Неведомые земли. Т. III. М., 1962. (Следует отметить, что Хенниг ошибочно именует Гайтона I «Этумом II».)

Никитин А., Хожение за три моря Афанасия Никитина. 1466–1472 гг. Второе издание, дополненное и переработанное. М. — Л., 1958. В книге приведен перечень литературы об Афанасии Никитине.

Марков С. Н., По следам Афанасия Никитина. «Вокруг света», 1950, № 5.

Осипов А. М., Александров В. А., Гольдберг Н. М., Афанасий Никитин и его время. Изд. 2-е. М., 1956.

Марков С. Н., За тремя морями. В кн.: «Под небом всех широт». Сборник очерков о русских путешественниках. М., 1961.

Крачковский И. Ю., Очерки по истории русской арабистики. М, — Л., 1950.

Малинин В., Старец Елиазарова монастыря Филофей и его послания. Киев 1901.

Будовниц И. У., Русская публицистика XVI века. М. — Л., 1947.

Иванов А. И., Литературное наследие Максима Грека. Л., 1969.

Дьяконов М., Власть московских государей. Очерки из истории политических идей Древней Руси до конца XVI века. Спб., 1889.

Шахматов А. А., Путешествие М. Г. Мисюря-Мунехина на Восток и хронограф редакции 1512 г.; Новый список путешествия М. Г. Мунехина. «Известия Отделения русского языка и словесности Академии наук» 1899 кн I; 1903, кн. 4.

Арх. Леонид Кавелин, Систематическое описание славянороссийских рукописей собрания гр. Уварова. Ч. I. М., 1893.

Преображенский И. В., Нравственное состояние русского общества в XVI веке по сочинениям Максима Грека и современным ему памятникам. М., 1881.

Марков С. Н., Псковский наместник. «Вокруг света», 1950, № 5.

Марков С. Н., От Египта до Пскова. «Псковская правда», 1953, № 211.

Тихомиров М. Н., О Вологодско-Пермской летописи. «Проблемы источниковедения», т. III. М. — Л., 1940.

Уинсон Джустин, Христофор Колумб и открытие Америки. Спб., 1893.

Верн Жюль, Открытие земли. Т. I. Л., 1958.

Морисон С. Э., Христофор Колумб — мореплаватель. М., 1958.

Новокомский Павел Иовий, Книга о Московитском посольстве. В кн.: С. Герберштейн. Записки о московитских делах. Спб., 1908.

Русский биографический словарь. Т. «Гааг — Гербель». Спб, 1919.

Алексеев М. П., Сибирь в известиях западноевропейских путешественников и писателей. Иркутск, 1941.

Пирлинг П., Россия и папский престол. Кн. I. М., 1912.

Иконников В. С., Максим Грек и его время. Киев, 1915.

Булич С. К., История языкознания в России. Т. I. Спб., 1905.

Будовниц И. У., Русская публицистика XVI в. М. — Л., 1947.

Иванов А. И., Литературное наследие Максима Грека. Л., 1969.

Берг Л. С., Очерки по истории русских географических открытий. Изд. 2-е. М. — Л., 1949.

Шаскольский И. П., Об одном плавании древнерусских мореходов вокруг Скандинавии (путешествие Григория Истомы). В кн.: «Путешествия и географические открытия в XV–XIX вв.». Сборник. М.—Л., 1965.

Казакова Н. А., Лурье Я. С., Антифеодальные еретические движения на Руси XIV — начала XVI века. М.—Л., 1955.

Белов М. И., Арктическое мореплавание с древнейших времен до середины XIX века. В кн.: «История открытия и освоения Северного морского пути». Т. I. М., 1956.

Лебедев Д. М., Очерки по истории географии в России XV и XVI веков. М., 1956.

Боднарский М. С., Очерки по истории русского землеведения. Т. I. М., 1947.

Ефимов А. В., Из истории великих русских географических открытий. М., 1971.

Аделунг Ф., Критико-литературное обозрение путешественников по России. Т. I. М., 1863–1864.

Марков С. Н., Записки родосского рыцаря. «Вокруг света», 1951, № 9.

Гамель Ю., Англичане в России. «Записки Академии наук», т. VIII., 1, Спб., 1865.

«Устюжский летописный свод» (Архангелогородский летописец). Под редакцией К. Н. Сербиной. М.—Л., 1950.

Миллер Г. Ф., История Сибири. Т. I. М.—Л., 1937.

Лерберг А. X., Исследования, служащие к объяснению древней русской истории. Спб., 1819.

Беляев И. Д., О географических сведениях в древней России. «Зап. Русск, географич. общ-ва», кн. 6, Спб., 1852.

Герберштейн С., Записки о московитских делах. Спб., 1908.

Замысловский Е. Е., Герберштейн и его историко-географические известия о России. Спб., 1884.

Бахрушин С. В., Очерки по истории колонизации Сибири в XVI и XVIII вв М, 1927.

Белов М. И., Арктическое мореплавание с древнейших времен до середины XIX века. Т. I. М., 1956. (История открытия и освоения Северного морского пути.)

Кюльб Ф. Г., Жизнеописания древних, средневековых и нового времени путешественников, посещавших Россию или говоривших о ней и других соседственных с нею странах. М., 1865.

Бейкер Дж., История географических открытий и исследований. М., 1950.

Алексеев М. П., Сибирь в известиях западноевропейских путешественников и писателей. Иркутск, 1941.

Паркер Э., Китай. Спб., 1903.

Костомаров Н. И., Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. Т. I. Спб., 1873.

Радищев А. Н., Полн. собр. соч. Т. II. М. — Л., 1941.

Берх В., Путешествие в город Чердынь и Соликамск для изыскания исторических древностей. Спб., 1821.

Далин Олоф, История Шведского государства 1747–1762 (на швед. яз).

Введенский А. А., Торговый дом XVI–XVII веков. Л., 1924; он же: Дом Строгановых. М., 1962.

Красинский Г., Покорение Сибири и Иван Грозный. «Вопросы истории» 1947, № 3.

«Собрание государственных грамот и договоров, хранящихся в государственной коллегии иностранных дел». Т. II. М., 1819.

«Дополнения к актам историческим». Т. I. Спб., 1846.

Платонов С. Ф., Строгановы, Ермак и Мангазея. «Русское прошлое» 1923, № 3.

«Казахско-русские отношения в XVI–XVIII веках». Сборник документов Алма-Ата, 1961.

«Английские путешественники в Московском государстве в XVI веке» М., 1938.

Горсей Джон, Путешествия в Московию Еремея Горсея. М., 1907.

Новицкий Гр., Краткое описание о народе остяцком. 1715 г. Новосибирск 1941.

Фиалков Д. Н., О месте гибели и захоронения Ермака. В кн.: «Материалы по истории Сибири. Сибирь периода феодализма». Вып. 2. Новосибирск, 1965.

«История Сибири». Т. I. Древняя Сибирь. Л., 1968.

Устрялов Н., Именитые люди Строгановы. Спб., 1849.

Россия. Полное географическое описание нашего Отечества. Т. 16. Западная Сибирь. Спб… 1907.

Магидович И. П., Очерки по истории географических открытий. М., 1957.

Андриевич В. Н., История Сибири. Ч. 1–2. Спб., 1889.

Мирзоев В. Г., Присоединение и освоение Сибири. М., 1960.

Андоеев А. И., Очерки по источниковедению Сибири. Вып I XVII век М.—Л., 1960.

Бестужев Н. А., Опыт истории российского флота. Л., 1961.

Воронихин А., К биографии Ермака. «Вопросы истории», 1946, № 10.

«Патриаршая или Никоновская летопись». Полное собрание русских летописей, т. XIII, ч. I. Спб., 1904.

Бэртольд В. В., Соч. Т. V. М., 1968.

«Воздвигнуть на Урале памятник Ермаку!» (Отклики на предложение С. Н. Маркова, поддержанное журналом «Уральский следопыт».) Письма и телеграммы генерала армии Ф. И. Голикова, академика А. П. Александрова, Героя Советского Союза М. В. Водопьянова, писателя В. Сафонова. Статьи К. Боголюбова «Где стоять памятнику?»; В. Сергеева, «Когда погиб Ермак?», «Уральский следопыт», 1960, № 10.

Бахрушин С. В., Научные труды, т. III, ч. I. М., 1955.

Веселовский Н. И. (ред.), Памятники дипломатических и торговых сношений Московской Руси с Персией. Тт. 1, 2, 3. Спб., 1890, 1892, 1898.

Лебедев Д. М., География в России XVII века. М.—Л., 1949.

Миллер Г. Ф., История Сибири. Т. II. М. — Л… 1941.

Андриевич В., История Сибири. Т. I. Спб., 1889.

«Материалы по истории русско-монгольских отношений». Т. I. 1607–1636. Сборник документов. М., 1959.

Бахрушин С. В., Научные труды. Т. III, ч. I. М., 1955.

Златкин И. Я., История Джунгарского ханства. 1635–1758. М., 1964.

«Русско-китайские отношения в XVII веке». Т. I. М., 1969.

Демидова Н. Ф., Мясников В. С., Первые русские дипломаты в Китае. М., 1966.

Андриевич В., История Сибири. Т. I. Спб., 1889.

«Колониальная политика Московского государства в Якутии XVIII в». Сборник архивных документов. Л., 1936.

Лебедев Д. М., География в России XVII в. М., 1949. «Красный архив», 1936, кн. 3.

Марков С. Н., У Падунского порога. «Восточно-Сибирская правда», 1956, № 88.

Копылов А. Н., Полевой Б. П., Землепроходцы XVII века и изучение Сибири. «Материалы по истории Сибири. Сибирь периода феодализма». Вып. 2. Новосибирск, 1968.

Бороздин А. К., Протопоп Аввакум. Изд. 2-е. Спб., 1900.

Спафарий Николай Милеску, Сибирь и Китай. Кишинев, 1960.

Скалон В. Н., Русские землепроходцы XVII века в Сибири. М., 1951.

Тыжнов И., Заметки о городских летописях Сибири. Записки Русского археологического общества. Т. 10, вып. 1 и 2. Спб., 1898.

«Дополнения к актам историческим». Т. III. Спб., 1848.

Бахрушин С. В., Казаки на Амуре. Л., 1925.

«Колониальная политика Московского государства в Якутии». Л., 1938.

Марков С. Н., Русские в Пегой орде. «Омская область», 1940, № 10.

«Чтения в Обществе истории и древностей российских при Московском университете», 1861, январь — март.

Полевой Б. П., Первооткрыватели Сахалина. Южно-Сахалинск, 1959.

Полевой Б. П., Забытые сведения спутников В. Д. Пояркова о Сахалине 1644–1645 гг.). «Изв. Всесоюз. географич. о-ва», 1957, т. 90, вып. 6.

«Амур — река подвигов». Хабаровск, 1971.

Миллер Г. Ф., Описание морских путешествий по Ледовитому и по Восточному морю, с Российской стороны учиненных. «Сочинения и переводы, к пользе и увеселению служащие». Кн. I. Спб., 1758.

«Дополнения к актам историческим». Т. IV. Спб., 1851.

Иорданский Н., Дежнев. Русский биографический словарь. Т. «Дабелов — Дьяковский». Спб., 1905.

Оглоблин Н., Восточносибирские полярные мореходы XVII века. «Журнал Министерства народного просвещения». Спб., 1903, ч. 347, май.

Оглоблин Н., Смерть С. Дежнева в 1673 году. «Библиограф», 1891, № 3–4.

Садовников Д., Наши землепроходцы. Рассказы о заселении Сибири (1581–1712). М., 1874.

Белов М. И., Семен Дежнев. М., 1955.

Самойлов В. А., Семен Дежнев и его время. М., 1945.

Марков С. Н., Подвиг Семена Дежнева. М., 1948.

Марков С. Н., Семен Дежнев (К 300-летию со времени открытия пролива между Азией и Америкой и 275-летию со дня смерти Дежнева). «Вымпел», 1948, № 12.

Марков О. Н., Вокруг дежневских годовщин. «Вокруг света», 1948, № 5.

Иванов П. И., Описание государственного разрядного приказа. М., 1842.

Риттер К., Землеведение Азии, Т. IV. Спб., 1877.

«Древняя российская вивлиофика». Ч. VI. Спб., 1774, ноябрь.

Миллер Г. Ф., История Сибири. Т. II. М., 1941.

Курц Б. Г., Сочинение Кильбургера о русской торговле в царствование Алексея Михайловича. Киев, 1915.

Курц Б. Г., Русско-китайские отношения в XVI, XVII и XVIII столетиях. Харьков, 1929.

«Сказания русского народа», собранные И. П. Сахаровым. Т. П., кн. 8. Спб., 1849.

Банников А. Г., Первые русские путешествия в Монголию и Северный Китай. М., 1954.

Демидова Н. Ф., Мясников В. С, Первые русские дипломаты в Китае. М., 1966.

Байков Ф. И., Путешествие Федора Исааковича Байкова в Китай с 1654 по 1658 гг. «Сибирский вестник», 1820, часть XI, кн. 8 и 9.

Марков С. Н., «Статейный список» Федора Байкова. «Вокруг света», 1954, № 2.

Марков С. Н., Строитель Мангазеи в Китае. «На боевом посту». Газета Забайкальского военного округа, 1956, № 16.

Бороздин А. К., Протопоп Аввакум. Очерк из истории умственной жизни русского общества в XVII веке. Спб., 1900.

Протопоп Аввакум, Житие протопопа Аввакума, им самим написанное, и другие его сочинения. М., 1960.

Малышев В. И., Заметка о рукописных списках жития протопопа Аввакума. «Труды отдела древнерусской литературы», т. VIII: М.—Л., 1951.

Марков С. Н., Триста лет назад. Экспедиция Пашкова в Даурию. Чита, «Забайкальский рабочий», 1956, № 104.

«Русско-китайские отношения в XVII веке». Т. I. М., 1969. Щебеньков В. Г., Русско-китайские отношения в XVII веке. М., 1960.

Спафарий Николай Милеску, Сибирь и Китай. Кишинев, 1960.

Новомбергский Н. Я., Гольденберг Л. Я., Тихомиров В. В., Материалы к истории разведки и поисков полезных ископаемых в Русском государстве XVII века. В кн.: «Очерки по истории геологических знаний», № 8. М., 1959.

Миддендорф А., Путешествие на север и восток Сибири. Ч. 1. Спб., 1860.

Скалон В. Н., Русские землепроходцы XVII века в Сибири. М., 1951.

(Спасский Г. И.) Сведения русских о р. Амуре в XVII столетии. «Вестник Русс, географич. о-ва», 1853, т. VII.

Александров В. А., Россия на дальневосточных рубежах (вторая половина XVII века). М, 1969.

«Акты исторические», т. VI. Спб., 1857.

Марков С. Н., Нерчинские землепроходцы. «Забайкальский рабочий», 1956, № 25.

«Повесть о чудеси святых благоверных великих князей Всеволода и. До-манта, во святом крещении нареченных Гавриила и Тимофея, псковских чудотворцев». В рукописном сборнике № 290 древнехранилища Псковского краеведческого музея. Копия повести любезно предоставлена автору псковским историком Л. А. Твороговым. Письма Л. А. Творогова к С. Н. Маркову. (Архив автора.)

«Сокровища старой русской книжности». Древнехранилище научной библиотеки Псковского областного краеведческого музея. Псков, 1957.

Бартенев Ю. П., Герои Албазина и Даурской земли. «Русский Архив», 1899, № 2.

Паршин В., Поездка в Забайкальский край. Ч. 1–2. М., 1844.

Вернадский Г. В., Государевы промышленные и служилые люди. «Журнал Министерства народного просвещения», 1915, № 4.

Бахрушин О. В., Казаки на Амуре. Л., 1925.

Александров В. А., Россия на дальневосточных рубежах. М., 1969. «Колониальная политика Московского государства в Якутии XVII в». Л., 1936.

Ромодановская Е. К., Сибирские повести об иконах (XVII — начало XVIII в.). Материалы по истории Сибири. Сибирь периода феодализма. XVII–XIX вв. Вып. 3. Новосибирск, 1968.

Зиннер Э. П., Сибирь в известиях западноевропейских путешественников и ученых XVIII века. Иркутск, 1968.

Голубцов И. А., История древнего Албазина. Благовещенск, 1902.

Сельский И., Последняя осада Албазина маньчжуро-китайцами в 1687 году (из древних свитков Сибири и китайских источников). «Зап. Зап. — Сибир. отдела Русск. географич. о-ва», 1858, № 5.

Оглоблин Н., Две «скаски» Вл. Атласова об открытии Камчатки. «Чтения в Обществе истории и древностей российских». Кн. 3. М., 1891.

Оглоблин Н., Новые данные о Владимире Атласове. «Чтения в Обществе истории и древностей российских». Кн. 1. М., 1888.

«Колониальная политика царизма на Камчатке и Чукотке в XVIII веке». Л., 1935.

Спасский Г., Владимир Атласов, покоритель Камчатки. «Вестник Русск. географич. о-ва», 1858, ч. XXIV.

Оглоблин Н., Первый японец в России. 1701–1705 гг. «Русская старина», 1891. кн. 10.

Белов М. И., Новые данные о службах Владимира Атласова и первые походы на Камчатку. «Летопись Севера». Т. II. М., 1957.

Рейхберг Т. Е., К истории ранних русско-японских отношений. Первый японец в России. «Уч. зап. ин-та этнических и национальных культур народов Востока». Т. 2. М., 1930.

Крашенинников С. П., Описание земли Камчатки. С приложением рапортов, донесений и других неопубликованных материалов. М.—Л., 1949.

Пушкин А. С., Полн. собр. соч. в 6 томах. Изд. 2-е. Т. 6. М., 1934.

Берг Л. С., Открытие Камчатки и экспедиции Беринга. М.—Л., 1946.

Марков С. Н., «Скаска» японца Денбея. «Вокруг света», 1951, № 9.

Марков С. Н., Камчатский Ермак. «Вокруг света», 1951, № 5.

Полевой Б. П., Новое о картографе Семене Ульяновиче Ремезове. «Изв. Всесоюзн. географич. о-ва», 1966, т. 98, вып. 4.

Полевой Б. П., Существовала ли вторая «Хорографическая книга» С. У. Ремезова? «Изв. Сибирск. отделения АН СССР», 1969, № 1, серия обществен, наук, вып. I.

Копылов А. Н., Полевой Б. П., Землепроходцы XVII в. и изучение Сибири. Материалы по истории Сибири. Сибирь периода феодализма. Вып. 3. Новосибирск, 1968.

Ремезов С., Чертежная книга Сибири, составленная тобольским сыном боярским в 1701 году. Издание Археографической комиссии. Спб., 1882.

«Русские географические атласы. XVIII век». Сводный каталог. Л., 1961.

Марков С. Н., Чертеж всей Сибири. «Вокруг света», 1948, № 8.

Берг Л. С., Открытие Камчатки и экспедиции Беринга. М.—Л., 1946.

Марков С. Н., Книга семьи Ремезовых. «Вокруг света», 1949, № 5.

Андреев А. И., Очерки по источниковедению Сибири. Вып. I., XVII век. М.—Л., 1960.

Мирзоев В. Г., Присоединение и освоение Сибири в исторической литературе XVII века. М., 1960.

Федчина В. Н., Как создавалась карта Средней Азии. М., 1967.

Токарев С. А., История русской этнографии. М., 1966.

Вишневский Б. Н., Находка описания кунгурского «чертежа» Семена Ремезова. «Труды Института естествознания и техники», т. 37. Вып. I. М., 1961.

Бахрушин С. В., Научные труды. Т. III, ч. I. М., 1955.

Греков В. И., Очерки из истории русских географических исследований в 1725–1765 гг. М., 1965.

Мартынов Л., Повесть о тобольском воеводстве. Новосибирск, 1970.

Ефимов А. В., Из истории великих русских географических открытий. М., 1971.

Гольденберг Л. А., Семен Ульянович Ремезов, сибирский картограф и географ. М., 1965.

Юрасова М. К., Любовь и подвиг беззавистно. Повесть о С. Ремезове. Омск, 1961.

Копылов Д., Прибыльский Ю., Тобольск. Свердловск, 1969.

Полевой Б. П., Новое о картографе Семене Ульяновиче Ремезове. «Изв. Всесоюзн. географич. о-ва», 1966. Т. 98, вып. 4.

Полевой Б. П., Существовала ли вторая «Хорографическая книга» С. У. Ремезова? «Изв. Сибирск. отделения АН СССР», 1969, № 1, вып. I.

Копылов А. Н., Полевой Б. П., Землепроходцы XVII в. и изучение Сибири. Материалы по истории Сибири. Сибирь периода феодализма. Вып. 3. Новосибирск, 1968.

«Путешествие через Московию Корнелия де Бруина». Перевод П. П. Барсова. М., 1873.

Энциклопедический лексикон, изд. А. Ф. Плюшара, т. 7. Спб., 1836.

Бахрушин С. В., Научные труды, т. III. ч. I; т. III, ч. 2 и т. IV. М., 1955–1959.

Александров В. А., Россия на дальневосточных рубежах. М., 1969. Марков С. Н., Северные землепроходцы. Рассказы Михаила Астафьева. «Правда Севера» (Архангельск), 1951, № 257.

Богословский М. М., Петр I. Материалы для биографии… Т. 2. М., 1940. «Письма и донесения иезуитов о России конца XVII и начала XVIII века». Спб., 1904.

Русский биографический словарь. Т. «Яблоновский — Фомин», статья «Феофил». Спб., 1913.

Крашенинников С. П., Описание земли Камчатки… М.—Л., 1949.

«Памятники сибирской истории XVIII в.». Т. 1. Спб., 1882; т. II. Спб., 1885.

Миллер Г. Ф., Описание морских путешествий по Ледовитому и по Восточному морю, с Российской стороны учиненных. Сочинения и переводы, к пользе и увеселению служащие. Спб., 1758. Т. 7, январь — март.

Андреев А. И., Русские открытия в Тихом океане в XVIII в. (Обзор источников и литературы). В кн.: «Русские открытия в Тихом океане и Северной Америке». М., 1948.

Марков С. Н., За курильскими «переливами». «Вокруг света», 1951, № 7.

Огрызко И. И., Открытие Курильских островов. «Ученые записки Ленинградского университета». Факультет народов Севера. Вып. 2. Л., 1953.

Пекарский П. П., Жизнь и литературная переписка Петра Ивановича Рычкова. Спб., 1867.

Мильков Ф. Н., П. И. Рычков, 1712–1777. М., 1953. «Отечественные экономико-географы XVIII–XX вв.». М., 1957.

Пушкин А. С., Полн. собр. соч., т. VIII. М.—Л., 1949.

Аполлова Н. Г., Экономические и политические связи Казахстана с Россией в XVIII — начале XIX в. М., 1960.

Кереева-Канафиева К., Дореволюционная русская печать о Казахстане. Алма-Ата, 1963.

«Имена вологжан в науке и технике». Вологда, 1968.

Лярский П. А., П. И. Рычков как выдающийся русский географ XVIII века. «Географический сборник», т. III. М.—Л., 1954.

Марков С. Н., Оренбургский историк. «Вокруг света», 1952, № 7.

Марков С. Н., Историк азиатских степей. «Чкаловская коммуна», 1952, № 257.

«Посольство к Зюнгарскому хун-тайчжи Цэван Рабтану капитана от артиллерии Ивана Унковского и путевой журнал его за 1722–1724 годы». Документы, изданные с предисловием и примечаниями Н. И. Веселовского. «Записки Русского географ, о-ва по отделению этнографии», т. X. Вып. 2. Спб 1887.

Бартольд В. В., Соч., т. II, ч. I. М., 1963.

Умурзаков С., Очерки по истории географических открытий и исследований Киргизии. Фрунзе, 1959.

Златкин И. Я., История Джунгарского ханства (1635–1758). М., 1964.

Мушкетов И. В., Туркестан. Т. I, ч. I. Петроград, 1915.

Гнучева В. Ф., Географический департамент Академии наук XVIII века. М.—Л., 1946.

Марков С. Н., Карты Джунгарии. «Вокруг света», 1954, № 7.

Марков С. Н., Поход Ивана Унковского. «Казахстанская правда», 1949, № 211.

«Памятники сибирской истории, XVIII в.», кн. I. Спб., 1882. «Наши сношения с джунгарскими владельцами». Сборник историко-статистических сведений о Сибири, т. 2, вып. I. Спб., 1875.

Валиханов Чокан. Собр. соч., т. III. Алма-Ата, 1964.

Потанин Г. Н., О караванной торговле с Джунгарской Бухарией в XVIII столетии. «Чтения в Обществе истории и древностей российских», кн. 2, 1868.

«Материалы для истории Сибири». «Чтения в Обществе истории и древностей российских». 1866, октябрь — декабрь; 1867, январь — март.

Слесарчук Г. И., Архивные документы по истории сношений с Джунгарией в середине XVII в. В кн.: «Вопросы социально-экономической истории и источниковедения периода феодализма в России». М., 1961.

Струве К., Потанин Г., Поездка по Восточному Тарбагатаю летом 1864 г. Карла Струве и Григория Потанина. (Приводятся обширные данные о русских людях в Восточном Туркестане.) «Зап. Русск. географич. о-ба по общей географии», 1867, т. I.

Марков С. Н., Вологжане в Джунгарии. «Красный Север» (Вологда), 1963, № 3.

Златкин И. Я., История Джунгарского ханства. М., 1964.

«Экспедиция Беринга», Сборник документов. Подготовил к печати А. Покровский. М., 1941.

Лебедев Д. М., Плавание А. И. Чирикова на пакетботе «Св. Павел» к побережьям Америки. М., 1951.

Дивин В. А., Великий русский мореплаватель А. И. Чириков. М., 1953.

Ваксель Свен, Вторая Камчатская экспедиция Витуса Беринга. М.—Л., 1940.

Юнга Е. С, Витус Ионссен Беринг и Алексей Ильич Чириков. См. сборник «Русские мореплаватели». М., 1953.

Берг А. С., Открытие Камчатки и экспедиции Беринга. М.—Л., 1946.

Марков С. Н., Алексей Чириков. «Вокруг света», 1948, № 12.

Марков С. Н., Между Азией и Америкой. «Вокруг света», 1953, № 12.

Марков С. Н., Русский мореплаватель Алексей Чириков. «Флаг Родины», газета Черноморского флота, 1953, № 288.

Берг В. Н., Хронологическая история открытия Алеутских островов, или Подвиги российского купечества. Т. П. Спб… 1823.

Макарова Р. В., Русские на Тихом океане во второй половине XVIII в. М., 1968.

Марков С. Н., Летопись Аляски. М., 1948.

«Полное собрание ученых путешествий по России», т. VI. Записки путешествия академика Фалька. Спб., 1824.

Карамзин Н., История государства Российского, т. IX. Спб., 1821.

Спасский Г. И., Известие о новейшей летописи сибирской, сочиненной Ильею Черепановым. «Сибирский вестник», 1821, кн. 6., ч. 14.

«Тобольские губернские ведомости», 1858, № 32–33; 1876, № 24.

«Летопись занятий Археографической комиссии». Вып. VI. Спб., 1877 и вып. VII, Спб., 1884.

Пуцилло М., Указатель делам и рукописям, относящихся до Сибири, принадлежащих Московскому Главному архиву Министерства иностранных дел. М., 1879.

Мартынов Л., Иртыш, Иппокрена и Лета. «Омский альманах», 1939, № 1.

Труд ямщика И. Черепанова. «Омская область», 1939, № 11–12.

Марков С. Н., Ученый ямщик. «Вокруг света», 1947, № 6.

Андреев А. И., Черепановская летопись. «Исторические записки», 1943, т. 13.

Мирзоев В. Г., Историография Сибири (XVIII век). Кемерово, 1963. (В приложении — статья «О подлиннике Черепановской летописи».)

Златкин И. Я., История Джунгарского ханства. М… 1964.

Токарев С. А., История русской этнографии. М., 1966.

Кочемадов В. И., Тобольск. Тюмень, 1963.

Берх В., Несчастное плавание якутского купца Никиты Шалаурова по Ледовитому морю. «Сын отечества», 1819. Часть 57, № 42–43.

Оглоблин Н. Н., К истории полярной экспедиции Бахова и Шалаурова в 1757–1760 гг. — «Журнал Министерства народного просвещения», 1902, ч. 341, кн. 6.

Врангель Ф. П., Путешествие по северным берегам Сибири и Ледовитому морю. М., 1948.

Боднарский М. С., Очерки по истории русского землеведения. М.—Л., 1947.

Визе В. Ю., Моря Советской Арктики. М., 1948.

Белов М. И., Новые материалы о походах устюжского купца Никиты Шалаурова. «Географический сборник», вып. III. М., 1954.

Греков В. И., Очерки по истории русских географических исследований в 1725–1765 гг. М., 1960.

Алексеев А. И., Ученый-чукча Николай Дауркин. Магадан, 1961.

Калашников И., Изгнанники. Спб., 1834.

Макарова Р. В., Русские на Тихом океане во второй половине XVIII в. М., 1968.

«Извлечения из рукописи штаб-лекаря Якова Фриза „Руководство к историческому и физическому описанию областного города Устюга Великого, сочиненное 1793 года…“» Рукопись найдена мною в Великом Устюге в 1936 году, (Архив С. Н. Маркова.)

«Описание путешествия, коим ездили китайские посланники в Россию, бывшие в 1714 году у калмыцкого хана Аюки на Волге». «Ежемесячные сочинения и известия о ученых делах». Спб., 1764, июль.

Рассохин И., Леонтьев А., Обстоятельное описание происхождения и состояния Манджурского народа и войска, осьми знаменах состоящего, в 16 томах. Спб., 1784.

Фишер И. Э., Рассуждения о разных именах китайского государства и о ханских титулах. «Ежемесячные сочинения, к пользе и увеселению служащие», 1756, октябрь; 1757, май.

Голицын Н. В., Портфели Миллера. М., 1899.

Булич С. К., Очерк истории языкознания в России. Т. I. Спб., 1904.

Русский биографический словарь, том «Притвиц — Рейс». Спб., 1910.

Веселовский Н. И., Сведения об официальном преподавании восточных языков в России. Спб., 1879.

Пуцилло М. П., Указатель делам и рукописям, относящихся до Сибири и принадлежащих Московскому Главному архиву Министерства иностранных дел. М., 1879.

Миллер Г. Ф., История Сибири, т. I. М.—Л., 1937.

Рейхберг Г. Е., О неизвестной рукописи Рассохина. «Ученые записки Ин-та этнических и национальных культур народов Востока», т. II. М., 1930.

Таранович В. П., Илларион Рассохин и его труды по китаеведению. «Советское востоковедение», 1945, № 3.

Шастина Н. П., Перевод И. Рассохина источника по истории монголов конца XVII века. «Уч: зап. Ин-та востоковедения», т. VI. М.—Л., 1953.

В кн. «Отечественные экономико-географы XVIII–XX вв.», «Никита Яковлевич Бичурин…». М., 1957.

Родосский М. И., Русский китаевед И. К. Рассохин. «Из истории науки и техники в странах Востока». Вып. II. М., 1961.

Стариков В. С., Ларион Россохин и начало изучения китайской пиротехники. «Из истории науки и техники в странах Востока». Вып. II. М., 1961.

Стронина А. В., У истоков русского и мирового китаеведения (Россохин. Леонтьев и их труд «Обстоятельное описание происхождения и состояния Манджурского народа и войска, осьми знаменах состоящего». «Советская этнография», 1950, № 1.

Токарев С. А., История русской этнографии. М., 1966.

Скачков П. Е., О неизвестных рукописях Лариона Россохина. «Народы Азии и Африки», 1965, № 1.

Скачков П. Е., История изучения Китая в России в XVII и XVIII вв. В кн.: «Международные связи России в XVII–XVIII вв». М., 1966.

Никифоров В. Н., Советские историки о проблемах Китая. М., 1970.

«Русско-индийские отношения в XVIII в.». Сборник документов. М., 1965.

Дивин В. А., Журнал путешествия мичмана Никифора Полубояринова в Индию. «Труды Ин-та истории, естествознания и техники», т. 27. М., 1959.

Перцмахер В. В., Русские моряки в Индии в 60-х годах XVIII в. (по архивным материалам). «Страны и народы Востока». Вып. V. М., 1967.

«О докладе А. И. Андреева, посвященном находке документа о Н. И. Челобитникове». В кн.: «Страны и народы Востока». Вып. II. М., 1961.

Филиппов К., Вслед за Афанасием Никитиным. «Советская Россия», 1959, № 9.

Ефремов Ф. С., Российского унтер-офицера Ефремова ныне коллежского асессора десятилетнее странствие и приключения в Бухарин, Хиве, Персии и Индии и возвращение оттуда через Англию в Россию, писанное им самим. Спб., 1786.

Ефремов Ф. С., Странствование надворного советника Ефремова в Буха-рию, Хиву, Персию и Индию и возвращение оттуда через Англию в Россию. Новое, исправ. и умнож. издание. Спб., 1794.

Ефремов Ф. С., Странствование Филиппа Ефремова в Киргизской степи, Бухарин, Хиве, Персии, Тибете и Индии и возвращение его оттуда через Англию в Россию. 3-е, вновь переделанное, исправленное и умноженное издание. Под редакцией магистра Петра Кондырева, Казань, 1811.

Ефремов Ф. С., Российского унтер-офицера, который ныне прапорщиком, девятилетнее странствование, приключение в Бухарин, Хиве, Персии и Индии и возвращение его оттуда через Англию в Россию, написанное им самим в Санкт-Петербурге 1784 года. «Русская старина», 1893, июль.

Ефремов Филипп, Девятилетнее странствование (К 200-летию рождения автора). Под редакцией, со вступительной статьей и комментариями Эд. Мурзаева. М., 1950.

Мушкетов И. В., Туркестан. Т. I, ч. I. Петроград, 1915.

Веселовский Н. И., Очерк историко-географических сведений о Хивинском ханстве. Спб., 1877.

Мурзаев Э. М., Непроторенными тропами. Записки географа. М., Гос. изд-во географ, лит-ры, 1948.

То же. Издание 2-е. М., 1950.

Марков С. Н., Бухарский пленник. «Вокруг света», 1950, № 1.

«Архив Академии наук СССР», т. IV. М.—Л., 1959. (О рукописной «Краткой биографии Филиппа Сергеевича Ефремова, хранящейся в фонде историка Вятского края П. Н. Луппова».)

Мурзаев Э. М., Удивительная судьба Филиппа Ефремова. В кн.: «Под небом всех широт». М., 1961.

Кереева-Канафиева К., Дореволюционная русская печать о Казахстане. Алма-Ата, 1968.

«Русско-индийские отношения в XVIII веке». Сборник документов. М., 1965.

«О находке экслибриса Ф. С. Ефремова в Кирове (Вятке), с приложением фотокопии экслибриса». (Письмо писателя-краеведа Е. Д. Петряева к С. Н. Маркову.)

Письмо начальника Государственного архива Вологодской. области к С. Н. Маркову в ответ на просьбу о поисках материалов о Филиппе Ефремове. Сообщается, что найдены документы 1792–1793 годов, подтверждающие службу коллежского асессора Ф. С. Ефремова в вологодской Уголовной палате и увольнение его по слабости здоровья в 1793 году. (Архив С. Н. Маркова.)

«Странствование Габайдуллы Амирова по Азии». «Азиатский вестник», издаваемый Григорием Спасским. Спб., 1825. январь — апрель.

Преображенский А. А., Коллекция Г. В. Юдина в Государственном архиве Красноярского края. «Археографический ежегодник» за 1958 г. М., 1960. (О находке фонда Г. И. Спасского в составе коллекции Г. В. Юдина в Красноярске. Коллекция Г. В. Юдина была разыскана историком-архивистом С. Н. Мамеевым по просьбе С. Н. Маркова. В коллекции Юдина, в фонде Г. С. Спасского, обнаружен оригинал рукописного «Описания тридцатилетних странствований Габайдуллы Амирова» — д. 124.)

«Описание, составленное из записок и словесных сведений, отобранных от выходца из Азии, пленного Габайдуллы Амирова». «Записки Русского географического общества», кн. X. Спб., 1855.

Небольсин П., Очерки торговли России со странами Средней Азии, Хивой, Бухарой и Кокандом (со стороны Оренбургской линии Павла Небольсина), приложение. Спб., 1856.

Люстерник Е. Я., Русско-индийские экономические связи в XIX веке. М., 1958. В приложении — «Описание, составленное из записок… Габайдуллы Амирова».

«Русско-индийские отношения в XVIII веке». Сборник документов. М., 1965.

Халфин Н. А., Странствования Габайдуллы Амирова по Индии. Ташкент, «Звезда Востока», 1956, № 7.

Соловьев О. Ф., Из истории русско-индийских связей. М., 1958.

Марков С. Н., Первое путешествие в Афганистан. «Казахстанская правда», 1960, № 266.

Петров И. И., За Гималаями. М., 1958.

Словарь исторический или сокращенная библиотека… Ч. 12. М, 1793.

Бантыш-Каменский Д. Н., Словарь достопамятных людей Русской земли. Ч. 3. Спб., 1847.

Русский биографический словарь, т. «Смеловский — Суворин». Спб., 1909.

Абрамов Н. А., Несколько сведений о Федоре Ивановиче Соймонове, бывшем сибирском губернаторе (1740–1763 гг.). «Чтения в Обществе истории и древностей российских», кн. 3. Спб., 1865.

Сочинения кн. М. М. Щербатова, т. I. Спб., 1896.

Марков С. Н., Труды Нерчинской экспедиции. «Вокруг света», 1953, № 8.

Андреев А. И., Очерки по источниковедению Сибири. Вып. 2, XVIII век. М.—Л., 1965.

Экспедиция Беринга. Сборник документов. Подготовил к печати А. Покровский. М., 1941.

Лебедев Д. М., Федор Иванович Соймонов. В кн.: «Люди русской науки. Геология, география». М., 1962.

Гончаров В. Г., Федор Иванович Соймонов — первый русский гидрограф. «Изв. Всесоюз. географич. о-ва», 1952, т. 84, № 6.

Мартынов Леонид, Стихотворения и поэмы, т. 2 («Тобольский летописец», поэма.) М., 1965.

Гольденберг Л. А., Федор Иванович Соймонов (1692–1780). М., 1966.

Петряев Е. Д., Нерчинск. Очерки культуры прошлого. Чита, 1959.

Плахотник А. Ф., Сибирь — золотое дно (К 200-летию издания одноименного труда Ф. И. Соймонова). «Сибирские огни», 1961, № 12.

Шелехов Г., «Российского купца Григория Шелехова странствования в 1783 году из Охотска по Восточному океану к Американским берегам, с обстоятельным уведомлением об открытии новоприобретенных островов Кыктака и Афагнака…» Спб., 1791.

Хлебников К. Т., Жизнеописание Г. И. Шелехова. «Русский инвалид», 1838, № 77–84.

То же. «Сын отечества», 1838, т. 2, отд. 3.

«Русские люди. Жизнеописания соотечественников, прославившихся своими деяниями на поприще науки, добра и общественной пользы». Т, 1, изд. М. О. Вольфа. Спб. — М., 1866.

Русский биографический словарь, т. «Шебанов — Шютц». Спб., 1911.

Окунь С. Б., Российско-Американская компания. М.—Л., 1939.

Марков С. Н., Григорий Шелехов, Колумб российский. «30 дней», 1940, № 9–10.

Юркевич Б., Григорий Шелехов. «Литературный альманах», кн. 2. Курск, 1940.

Рихтер Б., Григорий Шелехов. «География в школе», 1941, № 2.

Марков С. Н., Летопись Аляски (В кн. «Юконский ворон»). М.—Л., 1946.

Марков С. Н., Основатель Русской Америки. В кн.: «Под небом всех широт». М., 1961.

«Русские открытия в Тихом океане и Северной Америке в XVIII веке». Под редакцией и со вступительной статьей А. И. Андреева. М., 1948.

Полевой Б. П., Григорий Шелехов — Колумб российский. Магадан, 1960, Алексеев А., Колумбы Росские. Магадан, 1966.

Чиж Г. П., К неведомым берегам. Историческая хроника, ч. 1, «Земля Российского владения». М., 1960.

Болховитинов Н. Н., Становление русско-американских отношений. 1775–1815. М., 1966.

Марков С. Н., Памятник Григорию Шелехову. «Вокруг света», 1950, № 8.

Марков С. Н., Российский Колумб. «Советская Россия», 1958, № 200.

Григорьев В. С., Григорий Шелехов. Исторический роман. М., 1952, 1956, 1961.

Шелехов Г. И., Российского купца Григория Шелехова странствования из Охотска по Восточному океану к Американским берегам. Под редакцией, с предисловием, послесловием и примечаниями кандидата исторических наук Б. П. Полевого. Хабаровск, 1971.

Лебедев Г. С., Беспристрастное созерцание систем Восточной Индии Брагменов, священных обрядов их и народных обычаев, Всеавгустейшему Монарху посвященное. Спб., 1805. (В «Предуведомлении» к этому сочинению приведены данные к биографии Г. С. Лебедева.)

Журн. «Воспоминания на 1832 год, кн. VII. Лебедев Г. Путешествие Герасима Лебедева в Индию».

Березин И. Н., Русский энциклопедический словарь, отд. III, т. I. Спб., 1874.

Булгаков Ф. И., Герасим Степанович Лебедев — русский путешественник, музыкант в Индии в конце XVIII века. «Исторический вестник», 1880, т. III № 11.

Русский биографический словарь, т. «Лабзина — Лященко». Спб., 1914.

Булич С. К., Очерк истории языкознания в России. Спб., 1904.

Воробьев-Десятовский В. С., Русский индианист Герасим Степанович Лебедев (1749–1817). В кн.: «Очерки по истории русского востоковедения», сб. 2. М., 1956.

Гамаюнов Л. С., Герасим Лебедев — основоположник русской индологии. «Советское востоковедение», 1956, № 1.

Гамаюнов Л. С., Из истории изучения Индии в России (к вопросу о деятельности Г. С. Лебедева). В кн.: «Очерки по истории русского востоковедения», сб. 2. М., 1956.

Антонова К. А., К истории русско-индийских культурных связей. Из тетрадей Лебедева (1795–1797). «Исторический архив», 1956, № 1.

Лебедев Г. С., О нравах и обычаях индийцев. В кн.: «Глазами друзей. Русские об Индии». М., Гос. изд-во полит, лит-ры, 1957.

Штейнберг Е., Индийский мечтатель. Исторический роман. М., 1956.

Люстерник Е. Я., Русско-индийские экономические связи в XIX веке. М., 1958.

Соловьев О. Ф., Из истории русско-индийских связей. М., 1958. Петров И. И., За Гималаями. М., 1958.

«Личные архивные фонды в государственных хранилищах СССР». Указатель. Т. I. Л. — М., 1962. (Упомянут фонд Герасима Лебедева.)

Документы о жизни и творчестве Герасима Степановича Лебедева. 1796–1817 гг. В кн.: «Русско-индийские отношения в XVIII в.». М, 1965. (В предисловии — биографические данные о Г. С. Лебедеве, перечень рукописей его трудов и т. д.).

Марков С. Н., Исследователь далекой Индии (К 200-летию со дня рождения Г, С. Лебедева). Ярославль, «Северный рабочий», 1949, № 173.

Сарычев Г. А., Путешествие флота капитана Сарычева по Северовосточной части Сибири, Ледовитому морю и Восточному океану, в продолжение осьми лет, при Географической и Астрономической морской Экспедиции, бывшей под Начальством Флота Капитана Биллингса с 1785 по 1793 год. Спб., 1802.

«Личные архивные фонды в государственных хранилищах СССР», т II, «Н — Я». М, 1963. См. об архиве Г. А. Сарычева.

Штейнгель В. И., «Записки барона В. И. Штейнгеля». Под редакцией П. Е. Щеголева. В кн.: «Общественные движения в России в первую половину XIX века», т. I. Спб., 1905.

Болховитинов Н. Н., Становление русско-американских отношений. 1775–1815 гг. М., 1966. (Приводятся новые свидетельства о Ледеарде.)

Лагус В., Эрик Лаксман, жизнь, путешествия, исследования, переписка. Спб., 1890.

«Лессепсово путешествие по Камчатке и по южной стороне Сибири» ч. 1–2. М., 1801.

Петухов В., Беспокойный Ледеард. «Неделя», 1968, № 35.

Сгибнев А. С., Исторический очерк главнейших событий на Камчатке. «Морской сборник», 1869, т. 101, № 6 и 7.

Берх В. Н., Хронологическая история всех путешествий в северные полярные страны, ч. I. Спб., 1821.

Гренадер М. Б., Северо-восточная географическая экспедиция 1785–1795 гг. Петропавловск (Казахстанский), 1957.

Зубов Н. Н., Г. А. Сарычев. В кн.: «Русские мореплаватели». М., 1953.

Шведе Е. Е., Г. А. Сарычев, В кн.: «Отечественные физико-географы и путешественники». М., 1959.

Черненко М. Б., Путешествие по Чукотской земле и плавание на Аляску казачьего сотника Ивана Кобелева в 1779 и 1789–1791 гг. «Летопись Севера», т. II. М., 1957.

Алексеев А. И., Гавриил Андреевич Сарычев. М., 1966.

Марков С. Н., Генерал-гидрограф Г. Сарычев. «Вокруг света», 1952, № 1.

Лагус В., Эрик Лаксман, жизнь, путешествия, исследования, переписка. Спб., 1890.

«О первом российском посольстве в Японию под начальством Лаксмана». «Друг просвещения», 1804. ч. IV (Отдельное изд. — в 1805 г.).

Радищев А. Н., Избранные философские и общественно-политические произведения. М., 1952; Полн. собр. соч., т. 2. М.—Л., 1941.

Позднеев Д., Материалы по истории Северной Японии и ее отношении к материку Азии и России. Т. 2, части 1–3. Йокохама, 1909.

Шмаков А. А., Радищев в Сибири. Иркутск, 1952.

Богословский П. С., Радищев в Сибири. «Сибирские огни», 1926, № 3. Марков С. Н., Радищев и мореходы Тихого океана. «Омская область», 1940, № 4.

Жуков Ю. А., Русские и Япония. М., 1945.

Файнберг Э. Я., Экспедиция Лаксмана в Японию. «Труды Московск. ин-та востоковедения», сб. 5. М., 1947.

Дивин В. А., Русские мореплавания на Тихом океане в XVIII веке. М., 1971.

Крашенинников С. П., Описание земли Камчатки. М.—Л., 1949.

Головнин В. М., «Сокращенные записки флота капитан-лейтенанта Головкина, веденные в 1811 году при описи Курильских островов» (Сочинения и переводы В. М. Головкина), т. I. Спб., 1864.

Пушкин А. С., Полн. собр. соч. в 6 томах. Изд. 2-е, 1934, т. 6.

Тихменев П., Историческое обозрение образования Российско-Американской Компании…. т. 1–2. Спб., 1861–1863.

«Памятники сибирской истории XVIII в.», кн. II, 1713–1724. Спб., 1885.

Полонский А., Курилы. «Зап. Русск. географич. о-ва» по общей геогр., т. 4. Спб… 1871.

Берг Л. С., Открытие Камчатки и экспедиции Беринга. М.—Л., 1946.

Позднеев Д. М., Материалы по истории Северной Японии и ее отношений к материку Азии и России. Т. 1–2, Йокохама, 1909.

Соловьев А., Курильские острова. М.—Л., 1945.

Есаков В. А., Плахотник А. Ф., Алексеев А. И., Русские океанические и морские исследования в XIX — начале XX века. М., 1964.

Ефремов Ю. К., Курильское ожерелье. М., 1962.

Савельев Н. Я., Автобиография исследователя Средней Азии на рубеже XVIII и XIX веков Тимофея Степановича Бурнашева. «Краеведческие записки», вып. 2.. Барнаул, 1959.

«Путешествие от Сибирской линии до Ташкента и обратно в 1800 г.» (Выбрано из бумаг г.г. шихтмейстеров Бурнашева и Поспелова). «Сибирский вестник», 1818, ч. 4.

«Поездка Поспелова и Бурнашева в Ташкент в 1800 году». «Вестник Русск. географич. о-ва», ч. 1, отд. VI. Спб., 1851.

Мушкетов И. В., Туркестан, Т. I, ч. 1. Пг., 1915. Соколов Ю. А., Ташкент, ташкентцы и Россия. Ташкент, 1965.

Иванов П. П., Казахи и Кокандское ханство. «Зап. Ин-та востоковедения», т. VII. М.—Л., 1939.

Небольсин П. И., Рассказ русского приказчика о Ташкенте, сообщенный П. И. Небольсиным. «Зап. Русск. географич. о-ва», кн. II, отр. IX. Спб., 1851.

«Начало наших кругосветных плаваний». «Записки Гидрографического департамента Морского министерства», ч. VII. Спб., 1849.

Соколов Ал., Приготовления кругосветной экспедиции 1787 г. под начальством Муловского. «Записки Гидрографического департамента», ч. VI, 1818.

Крузенштерн И. Ф., Путешествие вокруг света в 1803, 1804, 1805 и 1806 годах на кораблях «Надежда» и «Нева» под начальством флота капитан-лейтенанта Крузенштерна, три тома с атласом рисунков и карт. Спб., 1809, 1810 и 1812.

Шведе Е. Е., Иван Федорович Крузенштерн. 1770–1846. В кн.: «Люди русской науки. Геология, география». М, 1962.

Лисянский Ю. Ф., Путешествие вокруг света на корабле «Нева» в 1803, 1804, 1805 и 1806 годах. В 2-х томах с атласом. Спб., 1812.

Марков С. Н., Юрий Лисянский. «Вокруг света», 1948, № 4.

Думитрашко Н. В., Юрий Федорович Лисянский. В кн.: «Люди русской науки». М., 1962.

Ивашинцов И., Русские кругосветные путешествия с 1803 по 1849 год. Спб., 1872.

Невский В. В., Первое путешествие россиян вокруг света. М., 1951. Марков С. Н., Книги Русской Америки. «Вокруг света», 1953, № 8.

Рудовиц Л. Ф., Первое русское кругосветное плавание 1803–1806 гг. (обзор научных работ). «Труды Гос. океанографич. ин-та», вып. 27 (39). Л., 1954.

Шемелин Ф., «Журнал первого путешествия Россиян вокруг земного шара, сочиненный под Высочайшим Е. И, В. покровительством Российско-Американской Компании комиссионером, Московским купцом Феодором Шемелиным». Ч. I и II. Спб., 1816–1818.

Резанов Н., Первое путешествие россиян около света, описанное Н. Резановым, чрезвычайным посланником к Японскому двору. «Отечественные записки», 1822,1823 и 1824 гг.

Русский биографический словарь. «Притвиц — Рейс». Спб., 1910. См.: «Резанов Николай Петрович».

Вигель Ф. Ф., Воспоминания о Ф. И. Толстом-Американце. «Русский вестник», 1864–1865; отдельное издание, II и III т. М., 1866.

Булгарин Ф. В., Воспоминания. Ч. V, 1848.

Вяземский П. А., Полн. собр. соч. Т. Ill, IV, VIII. Спб., 1878–1896. Остафьевский архив князей Вяземских, т. I. Переписка П. А. Вяземского с И. С. Тургеневым. Спб., 1899.

Баратынский Е. А., Собр. соч. Казань, 1855.

Граббе П. X., Записки. «Русский Архив», 1873, № 3.

Каменская М. Ф., Воспоминания. «Исторический вестник», 1894, кн. 1, 2 и 3. Пушкин В. Л., Соч. Под редакцией В. И. Саитова. Спб., 1893.

Толстой С. Л., Федор Толстой-Американец. М., 1926.

Марков С. Н., От Тобольска до Полинезии. «Омская область», 1940, № 1. Марков С. Н., Летопись Аляски. М., 1948.

Марков С. Н., Записки Федора Шемелина. «Вокруг света», 1948, Кя 9.

Стихотворение Ф. Толстого-Американца, посвященное графине Хвостовой, открытое членом Географического общества СССР В. А. Максимовым в «Тетради А. Н. Марина», хранящейся в Рязанском областном историческом архиве. Написано во время кругосветного плавания. (Архив С. Н. Маркова.)

Сообщение парфентьевского краеведа-историка Д. Ф. Белорукова о том, что он обнаружил документы, относящиеся к родословной Ф. И, Толстого-Американца. Отец Ф. И. Толстого жил в уездном городе Кологриве Костромской губернии, где занимал пост предводителя дворянства. (Архив С. Н. Маркова.)

«Русские открытия в Тихом океане и Северной Америке в XVIII–XIX веках». М — Л.; 1944.

Лисянский Ю. Ф., Собрание карт и рисунков, принадлежащих к путешествию капитана Ю. Лпсянского на корабле «Нева». Спб… 1812.

Ратманов М. И., Выдержки из дневника кругосветного путешествия на корабле «Надежда». Журнал «Яхта», 1876, стр. 424.

Марков С. Н., В первом походе вокруг света. Записки устюжанина Н. И. Коробицыиа. «Красный Север» (Вологда), 1944, № 230.

Марков С. Н., Устюжанин Николай Коробицын. «Вокруг света», 1951, № 2.

Русский биографический словарь. Т. «Смеловский — Суворина». Спб., 1909.

Головнин В. М., «Архангельские губернские ведомости», 1867, № 32; 1873, № 52.

«Путешествие российского императорского шлюпа „Диана“, из Кронштадта в Камчатку, совершенное под начальством флота лейтенанта Головнина в 1807, 1808 и 1809 гг.». Ч. I. (Сочинения и переводы В. М. Головнина, т. I. Спб., 1864).

«Иван Сеземов. Русский кузнец на мысе Доброй Надежды». «Сын отечества», 1816. Часть 27, № 3.

Марков С. Н., Невольник Ост-Индской компании. «Вокруг света», 1948, № 2.

Руднева Любовь, Полухин Юрий, Холмогоры: связь времен. Память России. «Литературная газета», 1972, № 1.

Большая Энциклопедия. Под редакцией С. Н. Южакова. Т. 20. Спб., 1909.

Коцебу О., Путешествие в Южный океан и в Берингов пролив для отыскания северо-восточного морского прохода, предпринятое в 1815, 1816, 1817 и 1818 годах, иждивением Его Сиятельства Господина Государственного Канцлера гр Н П Румянцева на корабле «Рюрик» под начальством флота лейтенанта Коцебу. Ч. 1–3. Спб., 1812–1823.

В части III см.: «Наблюдения и замечания естествоиспытателя экспедиции Адальберта Шамиссо».

Есаков В. А., Плахотник А. Ф., Алексеев А. И., Русские океанические и морские исследования в XIX — начале XX в. М., 1964.

Азадовский М., Поэма Шамиссо о декабристе Бестужеве. «Сибирские огни», 1926, № 3.

Шамиссо Адальберт, Бестужев, Перевод В. Вихлянцева. «Сибирские огни», 1930, № 1.

Вихлянцев В. А., Разговор у эстакады. Стихотворения. Новосибирск, 1914.

Хлебников К., Жизнеописание Александра Андреевича Баранова, главного правителя Российских колоний в Америке. Спб., 1835.

К. X. (Кирилл Хлебников), Баранов, Александр Андреевич. Энциклопедический лексикон А. Ф. Плюшара. т. IV. Спб., 1835.

«Биография Александра Андреевича Баранова, первого главноуправляющего Российско-Американскими колониями». «Русский инвалид», 1848, № 143–144.

«Инженерный журнал», 1864, № 4. (Данные о Баранове.)

«Записки Семена Ивановича Яновского». «Известия Калужской ученой архивной комиссии», 1911, вып. 20–22 (особое приложение) и др.

Тихменев П., Историческое обозрение образования Российско-Американской компании и действий ее до настоящего времени. Спб., 1861–1863.

Большая Энциклопедия. Под редакцией С. Н. Южакова, т. II. Спб., 1903.

Ненсберг А., Забытый (о А. А. Баранове). «Записки Приамурского отделения общества востоковедения», вып. 2, 1913.

Лагус В., Эрик Лаксман, его жизнь, путешествия, исследования и переписка. Спб., 1890.

Марков А., Русские на Восточном океане. Северо-Американские колонии. «Москвитянин», — 1849, № 8–10, 14, 16. Отдельные издания: М., 1849; Спб., 1856.

«Материалы для истории русских заселений по берегам Восточного океана». Вып. 3. Спб., 1861.

Загоскин Л. А., Песня А. А. Баранова 1799 года. Журнал «Москвитянин», 1849, № 5. См. также книгу: «Путешествия и исследования лейтенанта Лаврентия Загоскина в Русской Америке в 1842–1844 гг.». М., 1956.

Усов П., Берингово море и Берингов пролив. «Живописная Россия», т. 12, ч. 2. Спб., 1895..

Окунь С. Б., Российско-Американская компания. М.—Л., 1939.

Магидович И. П., Известные русские мореплаватели. В кн.: «Русские мореплаватели». М., 1953.

Болховитинов Н. Н., Становление русско-американских отношений. 1775–1815. М., 1966.

Беллинсгаузен Ф. Ф., Двукратные изыскания в Южном Ледовитом океане и плавание вокруг света в продолжение 1819, 1820, 1821 годов, совершенные на шлюпах «Восток» и «Мирном», под начальством капитана Беллинсгаузена, командира шлюпа «Восток». Шлюпом «Мирный» начальствовал лейтенант Лазарев. Т. 1–2. Спб., 1831.

«Жизнеописание адмирала Ф. Ф. Беллинсгаузена». «Северная пчела», 1853, № 89 и 92.

Русский биографический словарь, т. 2. Спб., 1900.

(Новосильский П. М.), Южный полюс. Из записок бывшего морского офицера. Спб., 1853.

Зубов Н. Н., Отечественные мореплаватели — исследователи морей и океанов. М… 1954.

«Русские мореплаватели». М., 1953.

Марков С. Н., Открыватель Антарктиды. «Вокруг света», 1952, № 1.

Шведе Е. Е., Фаддей Фаддеевич Беллинсгаузен. В кн.: «Люди русской науки. Геология и география». М., 1962.

Белов М. И., Шестая часть света открыта русскими моряками (Новые материалы…), «Изв. Всесоюз. географич. о-ва», 1962. т. 94. № 2.

Есаков В. А., Плахотник А. Ф., Алексеев А. И., Русские океанические и морские исследования. М., 1964.

Рукопись проф. И. М. Симонова, хранящаяся в библиотеке Казанского университета: «Шлюпы „Восток“ и „Мирный“, или плавание россиан в Южном Ледовитом океане и около света под начальством капитана Беллинсгаузена» (Письма ученого секретаря библиотеки Казанского университета М. К. Андреева к С. Н. Маркову).

Харитонов А., Архангельские промышленники на Груманте (Шпицбергене). «Отечественные записки», 1849, т. 66, № 10.

«Нечто о Шпицбергене», «Архангельские губернские ведомости», 1898, № 92.

Филиппов А. М., К библиографии Шпицбергена; Датский документ о посещении русскими Шпицбергена в XVI веке. «Литературный вестник», 1901, т. 1, кн. IV.

Тихомиров В., Из прошлого. Русские промыслы на Груманте (Шпицбергене). «Русское судоходство». 1898, июнь, № 195.

Ле-Руа, Приключения четырех российских матросов, к острову Шпицбергену бурею принесенных. М., 1955.

Огородников С. Ф., Русские на Шпицбергене в 1747–1748 гг. «Русская старина», 1889, июнь.

Щидловский А. Ф., Шпицберген в русской истории и литературе. Спб., 1912.

Гельвальд Ф., В области вечного льда. Издание 2-е. Спб., 1884.

Гартвиг Г., Природа и человек на Крайнем Севере. Спб., 1–897.

Фрумкин П. А., К истории открытия Шпицбергена (письмо Джерома Мюнцера 1493 года). «Летопись Севера», вып. II. М, 1957.

Ставницер М., Русские на Шпицбергене. М.—Л., 1948.

Бадигин К. С., Путь на Грумант. М., 1953.

Визе В. Ю., Русские полярные мореходы из промышленных, торговых и служилых людей XVII–XIX вв. Биографический словарь. М. — Л:, 1948.

«К биографии замечательного северянина С. С. Суханова». «Летопись Севера», вып. I. М. — Л., 1949.

Марков С. Н., Вологжане на Шпицбергене. Вологда, газета «Красный Север», 1951, № 242.

Марков С. Н., Отважные груманланы. «Вокруг света», 1951, № 12.

Манизер Г. Г., Экспедиция академика Г. И. Лангсдорфа в Бразилию (1821–1828). М., 1948.

Стрельников И. Д., Русская экспедиция в Бразилию академика Лангсдорфа (1821–1828). «Природа», 1929, № 1.

Шпринцин Н. Г., Материалы русских экспедиций в Южную Америку, хранящиеся в Архиве АН СССР и Институте этнографии. «Советская этнография», 1947, № 2.

Марков С. Н., Исследователь Бразилии. «Вокруг света», 1952, № 2.

Марков С. Н., Путешествие Лангсдорфа. Газета Черноморского флота «Флаг Родины», 1953, № 227.

Шпринцин Н. Г., Первая русская экспедиция в Бразилию. В кн.: «Вопросы географии». М.—Л., 1956.

Описание старинных атласов, карт и планов XVI, XVII, XVIII веков и половины XIX века, хранящихся в архиве Центрального картографического производства ВМФ. М., 1958. (Указаны карты Н. Рубцова.)

Комиссаров Б. Н., Новый русский источник по истории и этнографии Бразилии 20-х годов XIX века (Записки Н. Г. Рубцова). «Советская этнография», 1963, № 3.

Шур Л. А., Россия и Латинская Америка. М., 1964.

Алексеев А. И., Комиссаров Б. Н., Н. Г. Рубцов и его роль в исследовании Бразилии. «Изв. Всесоюзн. географич. о-ва», 1966, т. 98, вып. 6. В приложении — список карт и планов, составленных И. Г. Рубцовым в 1822–1828 гг.

Комиссаров Б. Н., Архив экспедиции Г. И. Лангсдорфа в Бразилию. В кн.: «От Аляски до Огненной Земли». М., 1967.

Алексеев А. И., Н. Г. Рубцов и карты первой русской экспедиции в Бразилию в 1822–1828 гг. В кн.: «Материалы Московского филиала Географического общества СССР. История географических знаний». Вып. 1. М., 1967.

Югай Р. Л., Карта Средней Азии, Казахстана и сопредельных с ними стран, составленная Иваном Лютовым. «Изв. Узбекистанск. филиала Географич. о-ва — СССР», т. IV. Ташкент, 1960.

Валиханов Ч. Ч., Собр. соч., в пяти томах, т. III. Алма-Ата, 1964. (Приведены маршруты Н. И. Потанина.)

Потанин Н. И., Записки о Кокандском ханстве хорунжего Н. И. Потанина. «Военный журнал», 1831, № 4 и 5; тоже — «Вести. Русск. географич. о-ва», ч. XVIII, 1856.

Катанаев Г. Е., Н. И. Потанин и его русские предшественники по разведкам в Киргизских степях и Средней Азии. «Зап… Западно-Сибирского отделения Русск. географич. о-ва», т. 38. Омск, 1916.

Мушкетов И. В., Туркестан. Т. I. ч. 1. Петроград, 1915.

Показания сибирского казака Максимова о Кокандском владении. «Вестн. Русск. географич. о-ва». 1860, ч. 28.

Марков С. Н., Индийский слон в Казахстане. «Социалистическая Караганда», 1957, № 54.

«Иллюстрированная газета», 1865, № 36.

Ровинский Д. А., Подробный словарь русских гравированных портретов. Спб., 1872.

Большая Энциклопедия. Под редакцией С. Н. Южакова. т. 12. Спб… 1903.

Марков С. Н., Антон Легашев в Китае. «Молодой ленинец» (Пенза), — 1950, № 63.

«Деятели революционного движения в России». Био-библиографический словарь. Т. I. ч. 1. М., 1927.

Попов П., П. А. Муханов в Сибири. В кн.: «Декабристы на каторге и в ссылке». М., 1925.

Сиверс А. А., П. А. Муханов. Материалы для биографии. В кн.: «Памяти декабристов». Сборник материалов Вып. I. Л., 1926.

«Декабристы на поселении». Из архива Якушкиных. Издание М. и С. Сабашниковых. М., 1926.

Кубалов Б., Декабристы в Восточной Сибири. Иркутск, 1925.

Белоголовый Н. А., Воспоминания. М., 1897.

Марков С. Н., Декабрист Петр Муханов. «Вокруг света», 1954, № 6.

Медведкова Т., Муравьев В., Повесть о декабристе Петре Муханове. М., 1966.

Магидович И. П., Известные русские мореплаватели (справка) В кн.: «Русские мореплаватели». М., 1953.

«Отрывок из дневника корпуса флотских штурманов поручика А. Ф. Кашеварова, веденного, им при обозрении Полярного берега Северной Америки, по поручению. Российско-Американской компании в 1838 году». «Санкт-Петербургские ведомости», 1845, № 190.

Кашеваров А. Ф., Обозрение берегов Северной Америки. «Сын отечества», 1840, т. I.

Марков С. Н., Поход Александра Кашеварова. В очерке: «Люди Тихого океана». «Сибирские огни», 1944, кн. 4.

Д-в Г., Героический поход Кашеварова. «Камчатская правда», 1946, 20 сентября.

Липшиц Б. А., А. Ф. Кашеваров как исследователь Аляски. «Советская этнография», 1952, № 1.

Атлас Восточного океана, составленный из разных журналов и карт А. Кашеваровым. В кн.: «Описание старинных атласов, карт и планов XVI, XVII, XVIII веков и половины XIX века, хранящихся в архиве центрального картографического производства ВМФ». М., 1958.

Пасецкий В., В погоне за тайной века. Л., 1967.

«Путешествия и открытия лейтенанта Л. Загоскина в Русской Америке». «Библиотека для чтения», тт. 83, 84, Спб., 1947.

Белинский В. Г., Взгляд на русскую литературу 1847 года. «Современник», 1848, т. VIII. Там же. М., 1960.

Нечаева В., В. Г. Белинский (О Белинском и Л. Загоскине). М., 1954.

Загоскин Л. А., Пешеходная опись части русских владений в Америке, произведенная лейтенантом Лаврентием Загоскиным в 1842, 1843 и 1844 годах Спб., 1847 и 1848.

Тихменев П., Историческое обозрение образования Российско-Американской компании и действий ее до настоящего времени. Ч. II. Спб., 1863.

Марков С. Н., Юконский ворон. М., 1946.

Марков С. Н., В. Белинский и путешественники. «Вокруг света», 1948, № 1.

Марков С. Н., Летопись Аляски. М., 1948.

Марков С. Н., Исследователь Аляски. «Молодой ленинец» (Пенза), 1950, № 37.

Марков С. Н., Лаврентий Загоскин. «Молодой ленинец», 1953, № 48. С портретом Л. А. Загоскина.

Загоскин Л. А., Путешествия и исследования лейтенанта Лаврентия Загоскина в Русской Америке в 1842–1844 гг. М., 1956. В кн: очерк М. Черненко «Лаврентий Алексеевич Загоскин».

Загоскин Л. А., Сцены на Беринговом море. «Лучи», 1853, № 2.

Марков С. Н., Исследователь Русской Америки. «Новый мир», 1957, № 6.

Биографический словарь деятелей естествознания и техники, т. I. М., 1958.

Таранович Г., Документы о подвиге ученого. «Советская Литва», 1959, № 42. (Находка новых документов о Л. А. Загоскине.)

«Декабристы в каторге и в ссылке». М., 1925. «Декабристы в Сибири». Новосибирск, 1952.

«Воспоминания и рассказы деятелей тайных обществ 1820-х гг.». Ч. I. М., 1931.

«Сибирь и декабристы». Сборник под редакцией М. К. Азадовского. Иркутск, 1925.

Щегловский В. Р., Стосемилетний старец в Петербурге. Записки о В. Р. Щегловского. Спб., 1844.

«Декабристы на поселении». Из архива Якушкиных. Л., 1926. «Находка в Пушкинском доме» (Рукопись Лаврентия Загоскина о его встречах с декабристами в Сибири). «Сибирские огни», 1955, № 5.

Марков С. Н., Декабристы и исследователь Юкона Л. А. Загоскин. Встречи в Урике и Иркутске. «Восточно-Сибирская правда», 1955, № 262.

«Путешествия и исследования лейтенанта Лаврентия Загоскина в Русской Америке в 1842–1844 гг.» (О находке в Пушкинском доме.) М., 1956.

Савин О., В поисках древних рукописей. «Пензенская правда», 1954, № 27.

Марков С. Н., Новое о Лаврентии Загоскине. «Пензенская правда» 1958, № 200.

Ковалевский Егор, Путешествие во Внутреннюю Африку. Ч. I и II. Спб., 1849.

Ковалевский Е. П., Экспедиция к золотоносным россыпям в верховьях Нила, отправленная египетским пашою под начальством русской службы подполковника Ковалевского. «Изв. Русск. географ, о-ва», 1849, вып I.

Ковалевский Е. П., Негриция. «Отечественные записки», 1849, т. 62. № 1.

Ковалевский Е. П., Собр. соч. в пяти томах. Т. 5. Изд. И. И. Глазунова. Спб., 1871–1872.

Русский биографический словарь. Т. «Киаппе — Кюхельбекер». Спб., 1903.

Вальская Б. А., Путешествие Егора Петровича Ковалевского., М., 1956.

Бабков И. И., По Африке. Путешествие Е. П. Ковалевского, В. В. Юнкера, А. В. Елисеева. М, 1949.

Марков С. Н., Путешествие Егора Ковалевского. «Невка» в Африке. «Литературная газета», 1949, № 83.

Дмитриевский Ю. Д., Русские исследователи природы Восточного Судана. «Уч. зап. Вологодск. гос. пед. ин-та», т. 10. Вологда, 1952.

Письмо начальника Государственного архива Свердловской области К С Н. Маркову о находке документа 1845 года. В нем сообщается, что на Урал из Египта должны прибыть горные мастера Али-Магаммед и Дашури для изучения способов добычи золота. Егору Ковалевскому поручено сопровождать египтян во время их поездок по Уралу. (Архив С. Н. Маркова.)

Рейнеке М., Дневниковые записки, веденные подпоручиком Пахтусовым для описи восточного берега Новой Земли в 1832 и 1833 гг. «Записки Гидрографического департамента», ч. 1. Спб., 1842..

Рейнеке М., Вторая экспедиция подпоручика Пахтусова к восточному берегу Новой Земли в 1834 и 1835 гг. «Записки Гидрографического департамента», ч. 2. Спб., 1844.

Крашенинников С., Описание земли Камчатки. Изд. 3-е. Спб., 1818–1819.

Ефремов Ф. С., Странствование Филиппа Ефремова в Киргизской степи, Бухарин, Хиве, Персии, Тибете и Индии и возвращение его оттуда через Англию в Россию. 3-е, вновь переделанное, исправленное и умноженное издание. Под редакцией магистра Петра Кондырева. Казань, 1811.

Иннокентий (И. Е. Вениаминов), Население русских владений в Америке я расселение его. «Журнал Министерства внутренних дел», 1839. № 12.

Марков С. Н., Три страны света. «Вокруг света», 1948, № 3.

Русский биографический словарь, том «Суворова — Ткачев». Спб., 1912.

Змеев Л. Ф., Русские врачи-писатели, вып. П. Спб., 1886 Селиванов А. Ф., Биографии. Пенза, 1889.

Татаринов А. А. (Некролог). «Исторический вестник», 1886, ноябрь.

Перечень научных трудов А. А. Татаринова в кн.: П. Е. Скачков, Библиография Китая. М., 1960.

Алексий (Виноградов), Китайская библиотека и ученые труды членов императорской Российской духовной и дипломатической миссии в Пекине или Бэй-Цзине (в Китае). Спб., 1899.

Валиханов Ч. Ч., Собр. соч. в пяти томах, тт. I, II. Алма-Ата, 1962.

Марков С. Н., От Пензы до Пекина. «Молодой ленинец» (Пенза), 1950, № 43.

Любарский А., Пензенец в Пекине. «Пензенская правда», 1958, 19 октября.

Краеведческий календарь знаменитых и памятных дат. 1967. Пензенская область. А. А. Татаринов. К 150-летию со дня рождения. Саратов — Пенза, 1967.

Марков С. Н., Идущие к вершинам. М., 1968.

Гренадер М. Б., Об одном из замечательных путешествий русских по Средней Азии и Западному Китаю в 40-х годах XIX века. «Уч. зап. Петропавловск, гос. педагогич., ин-та», т. 3. Петропавловск (Казахстан), 1958.

Веселовский Н. И., Поездка Н. И. Любимова в Чугучак и Кульджу в 1845 году. «Живая старина», вып. II, 1908.

Сибирская Советская Энциклопедия. Т. 3. Л. — Н. Новосибирск, «Метеориты», 1932.

Серебренников И. И., Албазинцы. Пекин, 1922.

Ковалевский Е. П., Путешествие в Китай Е. Ковалевского, т. I. Спб., 1853.

Мясников В. С., В кн.: «Русские архивные источники о завоевании Китая маньчжурами». В кн.: «Маньчжурское владычество в Китае». М., 1966.

Марков С. Н., Албазинцы в Пекине. «Вокруг света», 1949, № 1.

Хохлов Г. Т., Путешествие уральских казаков в «Беловодское царство». Спб., 1903.

Марков С. Н., В. Г. Короленко и искатели «Беловодья». «Вокруг света». 1948, № 4.

Абрамов Н. А., Город Копал с его округом в 1862 году. «Зап. Русск. географич. о-ва по общей геогр.», т. I. Спб., 1867.

Гроссман Л., Достоевский. М., 1965.

Марков С. Н., Вожатый караванов. «Казахстанская правда», 1960, № 124.

Мотырев А., От Туринска до Кульджи. «Уральский следопыт», 1968, № 11.

«Восстание декабристов», т. I. М., 1925.

«Деятели революционного движения в России». Био-библиографический словарь, т. I, ч. I. М., 1927.

Вознесенский С., Библиографические материалы для словаря декабристов Л., 1926.

Максимов С. В., Сибирь и каторга, ч. III. Спб., 1891.

«Воспоминания братьев Бестужевых». Пг., 1917.

Якушкин И. Д., Записки. Изд. 7-е. М., 1926.

Кудрявцев Ф. А., Декабрист К. П. Торсон в Забайкалье. В кн.: «Декабристы в Бурятии». Верхнеудинск, 1927.

Чуковская Л. К., Декабристы — исследователи Сибири. М., 1951.

Марков С. Н., Декабрист-мореплаватель. «Вокруг света», 1951, № 9.

Павлова Г. Е., Декабрист Николай Бестужев — историк русского флота. М., 1953.

Коротнёв А. А., Поездка на Шпицберген. Киев, 1898.

Марков. С. Н., Профессор А. А. Коротнёв. «Вокруг света», 1952, № 12.

Карелина С. Г., Г. С. Карелин, Русский человек на восточной окраине. «Русский архив», 1873. кн. 7.

Липский В. И., Григорий Силыч Карелин (1801–1872). Его жизнь и путешествия. В кн.: «Флора Средней Азии», ч. 3. Спб., 1905.

«Архив Академии наук СССР». Т. I. Л., 1933. (Описание архива Г. С. Карелина, фонд 157.)

Павлов Н. В., Действительные члены Московского общества испытателей природы Григорий Силыч Карелин (1801–1872) и его воспитанник и друг Иван Петрович Кирилов (1821–1842). М., 1940.

Мушкетов И. В., Туркестан. Т. I, ч. I. Петроград, 1915.

Карелин Г. С., Путешествие по Каспийскому морю. «Зап. Русск. географич. о-ва общей географии», т. X. Спб., 1883.

Кереева-Канафиева К., Дореволюционная русская печать в Казахстане (Глава «Г. С. Карелин в Казахстане»). Алма-Ата, 1963.

Болдырев Н., Исследователи нашего края. «Уральские войсковые ведомости», 1879, № 2–6.

Жилинский А. А., Россия на Севере. Изд. Комитета по увековечению памяти М. К. Сидорова. Архангельск, 1918.

Зенов П. М., Памяти архангельского гражданина М. К. Сидорова — стража интересов Севера России (к 100-летию со дня рождения). Пг., 1916.

Русский биографический словарь, том «Сабанеев — Смыслов». Спб., 1904.

Сидоров М. К., Север России. Спб., 1870.

Сидоров М. К., Труды для ознакомления с Севером России. Спб., 1882. «Архив Академии наук СССР». Том. 2. М.—Л., 1946. (Описание архива М. К. Сидорова, фонд 270.)

Марков С. Н., Юбилей ухтинской нефти. «Вокруг света», 1947, № 8.

Коничев К., Люди больших дел. Архангельск, 1949.

Марков С. Н., Подвиг «Утренней зари». «Вокруг света», 1952, № 4.

«Экономический указатель», 1857, № 45 (Высказывания петрашевца Р. А. Черносвитова о Восточном Туркестане, Или, Балхаше).

Финш О. и Брэм А., Путешествие в Западную Сибирь д-ра О. Финша и А. Брэма. М., 1882.

Фрейдин И. Л., Михаил Константинович Сидоров. «Летопись Севера», т. 5. М., 1971.

Утков Виктор, Люди, судьбы, события. Новосибирск, 19/0. (См. очерк «Открыватели новых дорог».)

Скачков П. Е., Иакинф Бичурин (1777–1853). Архивные материалы к биографии. «Библиография Востока», 1933 (1934), вып. 2–4. Л., 1954.

Скачков П. Е., Библиография Китая. М., 1960. (Приведен обширный список источников об Иакинфе Бичурине.)

Алексеев М. П., Пушкин и Китай. В кн.: «Пушкин и Сибирь». Москва — Иркутск, 1937.

Русский биографический словарь. Т. «Ибак — Ключарев». Спб., 1897.

Пушкин А. С., Полн. собр. соч., т. VIII. М. —Л., 1949.

Стратанович Г. Г., Никита Яковлевич Бичурин (отец Иакинф). В кн.: «Отечественные экономико-географы XVIII–XX вв.». М, 1957.

Бернштам А. Н., Н. Я. Бичурин (Иакинф) и его труд «Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена». В кн.: Н. Я. Бичурин. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена. Т. I. М. — Л., 1950.

Пантелеев Д., Иакинф Бичурин. К 150-летию со дня рождения. Библиографические материалы. «Вестник Маньчжурии», 1927, кн. 5.

Щукин Н., Иакинф Бичурин. «Журнал Министерства народного просвещения», 1857, отдел 5, август.

Бичурин О., Иакинф (Автобиографическая записка). Издано П. Савельевым. Спб., 1847. «Уч. зап. А. Н. по I и III отделениям», т. III, вып. 6. Спб., 1885.

Симоновская Л. В., Бичурин как историк Китая. Доклады и сообщения историч. факультета МГУ, вып. 7. М., 1948.

Марков С. Н., Иакинф Бичурин. «Вокруг света», 1949, № 6.

Марков С. Н., Жемчужины китайской истории. «Вокруг света», 1951, № 6.

Никифоров В. Н., Советские историки о проблемах Китая. М., 1970.

Гумилев Л. Н., Географические работы Н… Я. Бнчурина в Центральном гос. архиве Татарской АССР. В кн.: Н. Я. Бичурин (Иакинф), Собрание сведений по исторической географии Восточной и Средней Азии. Составители Л. Н. Гумилев, М. Ф. Хван. Чебоксары, 1960.

Марков С. Н., Знаток китайской истории Иакинф Бичурин. «Смена», 1951, № 175.

Марков С. Н., Собиратель сокровищ китайской истории. Иркутск, «Восточно-Сибирская правда», 1959. № 220.

Тагаров З., Документы о китаеведе И. Бичурине. «Восточно-Сибирская правда», 1952, 9 мая.

Кривцов В., Путь к Великой стене. «Нева», 1971, № 12; 1972, Ns 1. (Повесть об Иакинфе Бичурине.)

Русский биографический словарь. Т. «Нааке-Никенский — Николай Николаевич Старший». Спб., 1914.

Головнин В. М., Путешествие вокруг света, по повелению государя императора совершенное на военном шлюпе «Камчатка» в 1817, 1818 и 1819 годах. Спб., 1842.

«Начало наших кругосветных плаваний». «Записки Гидрографического департамента», ч. VII–VIII. Спб., 1849 и 1850.

Хрущев С. П., Плавание шлюпа «Аполлон» в 1821–1824 годах. «Записки Адмиралтейского департамента», ч. 10, 1826.

«Архангельские губернские ведомости», 1853, № 42.

«Морской сборник», 1853, № 12.

Магидович И. П., Известные русские мореплаватели (Справка). В кн.: «Русские мореплаватели». М., 1953.

«Летописи Литературного музея», т. III. Декабристы. М., 1938.

Тарле Е. В., Соч., т. VIII. М., 1959.

И. Д., Записки, статьи, письма. М., 1951.

Марков С. Н., Ялуторовск — Амур — Камчатка. «Омская область», 1940, № 2.

Марков С. Н., Декабристы и открыватели Амура. «Красный флот», 1944, № 299.

Голодников К., Государственные и политические преступники в Ялуторовске и Кургане. «Исторический вестник», 1888, т. XII.

«Декабристы и их время». Труды Московской и Ленинградской секций по изучению декабристов и их времени. Т. I. М., 1928.

Рощевский П. И., Воспитанник декабристов художник М, С. Знаменский. Тюмень, 1954.

Шумахер П., Оборона Камчатки и Восточной Сибири против англо-французов в 1854–1855 гг. «Русский архив», 1878, кн. 8.

Арбузов А. П., Оборона Петропавловского порта в 1854 г. против англо-французов. «Русская старина», 1870, т. I, № 1.

Сергеев М. А., Оборона Петропавловска-на-Камчатке 1854–1855 гг. М., 1954.

Мичи А., Путешествие по Амуру и Восточной Сибири А. Мичи, с прибавлением статей из путешествий Г. Радде, Р. Маака и др. с 80 рисунками. Издание М. О. Вольфа. Спб. — М., 1868.

Этцель А. и Вагнер Г., Путешествие по Сибири и прилегающим к ней странам Центральной Азии по описаниям Т. У. Аткинсона, А. Т. фон Миддендорфа, Г. Радде и др. Составили А. фон Этцель и Г. Вагнер. Спб., 1865.

Радде Г., Путешествие в юго-восточную Сибирь 1855–1859 гг. «Записки Русского географического общества», 1861, кн. IV.

Обручев В. А., История геологического исследования Сибири. Период третий (1851–1888 г.). Л., 1934.

Петряев Е. Д., Краеведы и литераторы Забайкалья. «Записки Забайкальского отдела Географического общества СССР», вып. 25, Иркутск — Чита, 1965.

Семенов П. П., Небесный хребет и Заилийский край. В кн.: «Живописная Россия», т. 10. Спб., — М, 1885.

Семенов-Тян-Шанский П. П., Путешествие в Тянь-Шань в 1856–1857 гг. М., 1948.

«Петр Петрович Семенов Тян-Шанский. Его жизнь и деятельность». Под редакцией А. А. Достоевского. Л., 1928.

Мушкетов И. В., Туркестан. Т. I, ч. I. Пг., 1915.

«Обзор русских путешествий и экспедиций в Среднюю Азию». Материалы к истории изучения Средней Азии. Ч. II, 1856–1869. Ташкент, 1956.

Азатьян А. А., Белов М. И., Гвоздецкий Н. А., Каманин Л. Г., Мурзаев Э. М., Югай Р. Л., История открытия и исследования Советской Азии М., 1969.

Алдан-Семенов А., Семенов-Тян-Шанский. М., 1965.

Чернявский В. И., П. П. Семенов-Тян-Шанский и его труды по географии М., 1955.

Марков С. Н., Идущие к вершинам. Историко-биографнческая повесть. Изд. 2-е. М., 1968.

Абрамзон С. М., Этнографический альбом художника П. М. Кошарова (1857). «Сборник Музея антропологии и этнографии АН СССР», т XIV. М. — Л., 1953.

Северцов Н., Путешествия по Туркестанскому краю и исследования горной страны Тянь-Шаня, совершенные по поручению императорского Русского географического общества. Спб., 1873.

Северцов Н. А., Путешествия по Туркестанскому краю. М., 1947.

«Русские ученые-исследователи Средней Азии», т. II. Н. А. Северцов. Сборник документов. Ташкент, 1958.

Золотницкая Р. Л., Н. А. Северцов, географ и путешественник. М, 1953.

Северцов Н. А., Месяц плена у кокандцев. С картой низовьев Сырдарьи, Спб., 1860.

А. Ч., М. Черняев в Средней Азии. «Исторический вестник», 1915, т. 140, кн. 6.

Дементьев Г. П., Н. А. Северцов (1827–1885). М., 1940.

Азатьян А., Выдающиеся исследователи природы Средней Азии (вторая половина XIX в.), ч. II. Ташкент, 1966.

Дальний Б., И. А. Северцов — путешественник и зоолог. Воронеж, 1950.

Марков С. Н., Исследователь Средней Азии. «Вокруг света», 1952, № 8.

Русский биографический словарь. Т. «Фабер — Цявловский». Спб., 1901.

Майков Л. Н., Биография Н. В. Ханыкова. «Журнал Министерства народного просвещения», 1880, отд. 4., часть 201, январь.

Энциклопедический словарь. Брокгауз и Ефрон, т. XXXVII. Спб., 1903.

Ханыков Н. В., Описание Бухарского ханства. Спб., 1843.

Ханыков Н. В., О населении Киргизских степей, занимаемых Внутренней и Малой Ордами. «Журнал Министерства внутренних дел», 1844, ч. 8. № 10.

«Хорасанская экспедиция общества и исследования ее членов в Каспийском бассейне и Арало-Каспийской низменности». В кн.: «История полувековой деятельности императорского Русского географического общества», ч. I. Спб., 1896.

Реклю Элизе, Земля и люди. Т. IX, Передняя Азия, Афганистан, Белуджистан, Персия. Азиятская Турция и Аравия. Спб., 1899.

Марков С. Н., Начальник Хорасанской экспедиции. «Вокруг света», 1953, № 2.

Марков С. Н., Путешествие по Ирану. «Комсомольская правда», 1956, № 154.

Велиханов Ч. Ч., Собр. соч. в пяти томах. Т. I. Алма-Ата, 1961.

Мушкетов И. В., Туркестан. Т. 1, ч. I. Пг., 1915.

Голубев А. Ф., Краткий отчет об Иссык-кульской экспедиции. «Вестн. Русск. географич. о-ва», ч. 28, Спб., 1860.

Колпаковский Г. А., О древних постройках, найденных в озере Иссык-Куль. «Изв. Русск. географич. о-ва», 1870, т. 6, вып. 3.

Голубев А. Ф., Отрывок из путешествия в Среднюю Азию. Заилийский край. «Зап. Русск. географич. о-ва», кн. 3. Спб., 1861.

Голубев А. Ф., Озеро Алакуль. «Зап. Русск. географич. о-ва по общей географии, т. I. Спб., 1867.

Бартольд В. В., Соч., т. IV. М»1966.

Марков С. Н., Идущие к вершинам. М., 1968.

Максимов В., Неутомимый исследователь (К 50-летию со дня смерти М. И. Венюкова). «Вокруг света», 1951, № 10.

Степанов А. А., Михаил Иванович Венюков. В кн.: М. И. Венюков, Путешествия по Приамурью, Китаю и Японии Хабаровск. 1970.

Венюков М. И., Очерки Заилийского края и Причуйской страны. «Зап Русск. географич. о-ва», 1861, кн. 4.

Венюков М. И., Путешествие по окраинам русской Азии и записка о них. Спб., 1868.

Венюков М. И., Опыт военного обозрения русских границ в Азии. Ч. 1–2. Спб., 1873–1876.

Фогт К., Путешествие на Север вдоль норвежского берега на Нордкап, остров Ян-Майен и Исландию, предпринятое с мая по октябрь 1861 г. доктором Георгом Берна в сопровождении К. Фогта, Г. Гассельгорста, А. Грессли и А. Герцена и описанное Карлом Фогтом… Спб., 1867.

Коротнев А., Поездка на Шпицберген. Киев, 1898.

Успенский Порфирий, Книга бытия моего, дневники и автобиографические записки. В 8 томах, издание Академии наук. Спб., 1894–1902.

Большая энциклопедия. Под редакцией С. Н. Южакова, т. 15, Спб., без года изд.

Крачковский И. Ю., Очерки по истории русской арабистики. М. — Л., 1950.

Архив Академии наук СССР. Труды архива, вып. I. Л., 1933.

Данциг Б. М., Русские путешественники на Ближнем Востоке. М., 1965.

Марков С. Н., Наши земляки. Знаток Каменистой Аравии. Кострома, «Северная правда», 1970, № 166.

Валиханов Ч. Ч., Собр. соч. в пяти томах. Тт. I–IV. Алма-Ата, 1961–1968.

«Увековечить память Чокана Валиханова». «Известия», 1958, 27 июля.

Марков С. Н., Памяти Чокана Валиханова. «Известия», 1958, 18 декабря.

Ахметова А., Сафронова С. С. и Семенюк Г. И., Чокан Валиханов в воспоминаниях современников. Алма-Ата, 1964.

Валиханов Чокан: Аннотированный указатель литературы. Алма-Ата, 1967.

С. М., (Марков С. Н.). По орбите вечности. «Простор», 1965. № 7.

«Блестящий метеор». «Прикаспийская коммуна», 1965, 24 апреля.

Маргулан А., Чокан Валиханов. В кн.: «Великие ученые Средней Азии и Казахстана». Алма-Ата, 1965.

Марков С. Н., Чокан Валиханов. «Омская область», 1940, № 11.

Кедрина З., По следам Чокана. «Литературная газета», 1964, 26 сентября.

Кострин К., Истоки дружбы. «Дружба народов», 1965. № 2.

Югай Р., Идущие к вершинам. «Ташкентская правда», 1964, № 37.

Югов А., Идущие к вершинам. «Наука и жизнь», 1964, № 6.

Брагин А., Алтын-Эмель (Поэма о Чокане Валиханове). «Казахстанская правда», 1956, 15 января.

Марков С. Н., Идущие к вершинам. Историко-биографическая повесть Алма-Ата, 1963.

Большая Энциклопедия. Под редакцией С. Н. Южакова. Т. 16. Спб., 1904. Русский биографический словарь. Т. «Романова — Рясовски». Петроград 1918.

«Туркестанские ведомости». 1870, № 6; 1871, № 19.

Ротчев А. Г., Новый Эльдорадо в Калифорнии. «Отечественные записки», 1852, т. 62.

Ротчев А. Г., Очерки северо-западных берегов Америки. «Сын отечества», 1838, т. I.

Ротчев А. Г., Воспоминания русского путешественника о Вест-Индии, Калифорнии и Индии. «Отечественные записки», 1854, № 2, 5.

Ротчев А. Г., Очерки торговли Семиреченской области, 1868–1869, «Русский вестник», 1870, т. 90, № 12.

Марков С. Н., Летопись Аляски. М., 1948.

Марков С. Н., Русский пионер Калифорнии. «Вокруг света», 1948, № 7.

Бломквист Е. Э., Рисунки И. Г. Вознесенского (Экспедиция 1839–1849 гг.). Сборник Музея антропологии и этнографии, т. XIII. М. — Л., 1951.

Марков С. Н., От Калифорнии до Алатау. Алма-Ата, «Ленинская смена», 1957, № 247.

Булгаков Ф. И., В. В. Верещагин и его произведения. Иллюстрированное издание. Спб., 1905.

Верещагин В. В., Путешествие в Среднюю Азию. «Сияние», 1873, № 21–37.

Верещагин В. В. и Верещагина, Очерки путешествия в Гималаи г. и г-жи Верещагиных. Изд. 2-е. Спб., 1883.

Верещагин В. В., «Ташкентский». Неизданные документы о службе В. В. Верещагина в Туркестанском крае 1867–1874 гг. с предисловием В. М. Зуммера. «Литературный Ташкент», альманах, т. II. Ташкент, 1947.

Марков С. Н., На вершинах Гималаев. «Вокруг света», 1949, № 3.

«Обзор русских путешествий и экспедиций в Среднюю Азию». Ч. II. Ташкент, 1956.

Миклухо-Маклай Н. Н., Заметки о фауне губок Красного моря (из моих путевых наблюдений). См.: Н. Н. Миклухо-Маклай, Собр. соч., т. III, ч. 2. М. — Л., 1952.

Миклухо-Маклай Н. Н., О путешествии Миклухо-Маклая по берегам Красного моря (протокольная запись). «Изв. Русск. географич. о-ва», 1869, т. V, отд. I.

Марков С. Н., Отголоски минувшего. Миклухо-Маклай на Суэцком канале. «Новый мир», 1956, № 10.

Петухов Фил., Николай Алексеевич Абрамов. Журнал «Странник», 1870, т. II.

Венгеров С. А., Критико-биографический словарь русских писателей и ученых, т. I. Спб., 1891.

Новицкий Г., Краткое описание о народе остяцком. 1715. Новосибирск, 1941. См.: Археографическое введение Н. А. Квашнина.

Андреев А. И., Черепановская летопись. «Исторические записки», т. 13, 1942.

Обручев В. А., История геологического исследования Сибири. Период третий (1851–1888). Л., 1934.

Златкин И. Я., История Джунгарского ханства (1635–1758). М., 1964.

Ярринг Г., Уйгуроведение в Швеции. В кн.: «Исследования по уйгурскому языку», т. 2. Алма-Ата, 1970.

Копылов Д., Ткалич Д., Д. И. Менделеев — почетный гражданин города Тобольска. Тюмень, 1969.

Масанов Э. А., Очерк истории этнографического изучения казахского народа в СССР. Алма-Ата, 1966.

Кереева-Канафиева К., Дореволюционная русская печать о Казахстане. Алма-Ата, 1963.

Куратов И. А., Стихи. Переводы и вступительная статья Ивана Молчанова. М., 1939.

Куратов И. А., Стихотворения. Переводы И. Молчанова; его же вступительная статья «Первый поэт народа коми». М., 1951.

Юхнин В., Иван Алексеевич Куратов. «Правда», 1940, № 1.

Марков С. Н., Судьба поэта. «Казахстанская правда», 1960, 10 февраля.

Архивные материалы о пребывании И. А. Куратова в Верном и Семиречье, любезно предоставленные П. Г. Дорониным (Союз писателей Коми АССР) С. Н. Маркову. (Архив С. Н. Маркова.)

Арх. Палладий (Кафаров). Русское поселение в Китае в первой половине XIV в. Журнал «Духовная беседа», 1863, т. XVIII, № 27; «Живая старина», 1894, вып. I.

Арх. Палладий (Кафаров). Дорожные заметки на пути из Пекина до Благовещенска через Маньчжурию. «Зап. Русск. географич. о-ва по общей географ.», т. IV. Спб., 1871.

Семенов П. П., История полувековой деятельности императорского Русского географического общества. 1845–1895. Ч. I. Спб., 1896.

Попов П. С., Кафаров Палладий. Биография. В предисловии к китайско-русскому словарю Палладия и Попова, т. I. Пекин, 1888.

Остен-Сакен Ф. Р., Дорожные заметки на пути в Монголию в 1847 и 1859 гг. архим. Палладия. Спб., 1892.

Виноградов Алексей, Китайская библиотека и ученые труды членов императорской Российской духовной и дипломатической миссии в г. Пекине пли Бэй-Цзине (в Китае). Спб., 1889.

Алексеев М. П., Сибирь в известиях западноевропейских путешественников и писателей. Иркутск, 1941.

Венюков М., Опыт военного обозрения русских границ в Азии. Спб., 1873.

Скачков П. Е., Библиография Китая. М., 1960.

Ларичев В. Е., Тайна каменной черепахи. Новосибирск, 1966.

Марков С. Н., Палладий Кафаров в Китае. «Вокруг света», 1953, № 5.

Павлов Н. Г., История Туркестана в связи с историческим очерком сопредельных стран (Персии, Афганистана, Белуджистана, Индии и Восточного Туркестана). Ташкент. Типография при канцелярии туркестанского генерал-губернатора, 1910.

В. П., За ключами Индии. «Исторический вестник», 1883, т. XI, кн. 3.

Яворский И., Русская миссия в Кабуле в 1878–1879 гг. «Русский вестник» 881, кн. 9 и 10.

Нестерович С., Русские путешественники в Афганистане. «Звезда Востока» ашкент), 1958, № 3.

Алфераки С., Кульджа и Тянь-Шань. Путевые заметки. Спб., 1891 («Зап. Русск. географич. о-ва по общей географ.», т. 23, № 2).

Большая Энциклопедия. Под редакцией С. Н. Южакова. Т. I. Спб., без года издания.

«Труды Русского энтомологического общества», т. VIII Спб. 1875; т X, 1876–1877; т. XI, 1880.

Журнал «Природа и охота», 1880, май.

«Деятели революционного движения в России». Био-библиографический словарь. Т. 3. 80-е годы. Вып. II. М., 1934.

Кеннан Дж., Сибирь. Спб., 1906.

Николаев В., Сибирская политическая ссылка и изучение местного края. «Каторга и ссылка», 1927, т. 5, № 34.

Швецов С., Культурное значение политической ссылки в Западной Сибири. «Каторга и ссылка», 1927, т. 5, Щ 34.

Марков С. Н., Золотой орел. «Литературная газета», 1945, № 10.

Марков С. Н., Абай-Ибрагим Кунанбаев. «Вокруг света», 1954, № 7.

Ауэзов М. О., Абай Кунанбаев. Статьи и исследования. Алма-Ата, 1967.

«Университет Абая». В кн.: «Семипалатинску — 250 лет», Алма-Ата, 1968.

Тверской П. А. Очерки северо-американской жизни. Спб., 1895.

Тверской П. А., Борьба на острове Куба и из-за Кубы. «Вестник Европы», 1898, № 5.

Большая Энциклопедия. Под редакцией С. Н. Южакова. Т. 18. Спб., без года издания.

Марков С. Н., Город Санкт-Петербург-Флоридский. «30 дней», 1940, № 2.

«Памяти Николая Михайловича Пржевальского». Спб, 1889.

Энгельгардт М. А., Н. Пржевальский, его жизнь и путешествия, Биографическая библиотека Ф. Ф. Павленкова. Спб., 1891.

Дубровин Н. Ф., Николай Михайлович Пржевальский. Ч. 1–2. Спб., 1890.

Зеленин А. В., Путешествия А. М. Пржевальского. Ч. 1–2. Спб., 1901.

Козлов П. К., Великий русский путешественник Н. М. Пржевальский. Жизнь И путешествия. Л., 1929.

«Великий русский географ Н. М. Пржевальский. К 100-летию со дня рождения (1839–1939)». Сборник под редакцией М. Г. Кадека. М., 1939.

Марков С. Н., Повесть о Великом охотнике. «Литература и искусство Казахстана», 1939, № 11. Отд. изд. «Люди великой цели». М., 1944.

Анучин Д. Н., О людях русской науки и культуры. М., 1950.

Мурзаев Э. М., Н. М. Пржевальский. М., 1953.

Лебедев Д. М., Есаков В. А., Русские географические открытия и исследования с древних времен до 1917 года. М., 1971.

Бартольд В., История изучения Востока в Европе и в России. Спб., 1911.

Цыбиков Г. Ц., Буддист-паломник у святынь Тибета. По дневникам, веденным в 1899–1902 гг. Пг., 1919.

«Сказание о хождении в Тибетскую страну Мало-дорботского База Бакши». Калмыцкий текст с переводом и примечаниями, составленными А. М. Позднеевым. Спб., 1897.

Бейкер Дж., История географических открытий и исследований. М., 1950.

Марков С. Н., Путешествие Базы Монкочжуева в Тибет. «Советская Калмыкия», 1957, № 73.

«Письма краеведа Б. М. Кожиева (Элиста) о связях калмыков с Тибетом». (Архив С. Н. Маркова.)

Потанин Г. Н., Очерк путешествия в Сычуань и на восточную окраину Тибета в 1892–1893 гг. «Изв. Русск. географич. о-ва», 1899, т. 35, вып. 4.

Обручев В. А., Григорий Николаевич Потанин. Жизнь и деятельность. М. — Л., 1947.

Потанина А. В., Из путешествий по Восточной Сибири, Монголии, Тибету и. Китаю. Сборник статей А. В. Потаниной. М., 1895.

Стасов В., Мои воспоминания об Александре Викторовне Потаниной. «Северный вестник», 1895, кн. 4.

Ядринцев Н. М., Подвижница пауки (Памяти А. В. Потаниной). «Книжки Недели», 1894, № 1.

Зарины В. М. и Е. А., Путешествия А. В. Потаниной. Под редакцией В. В. Обручева. С воспоминаниями о А. В. Потаниной академика В. А. Обручева. М, 1950.

Марков С. Н., Письмо из Восточного Тибета. «Известия», 1959, № 59.

Письмо академика В. А. Обручева к С. Н. Маркову, содержащее сведения о Будде Рабданове. (Архив С. Н. Маркова.)

Письмо Г. Н. Потанина, отправленное 5 октября 1893 г. из Ханькоу, брату А. В. Потаниной, жившему в Самаре, — Валериану Викторовичу Лаврскому. Описаны болезнь и смерть А. В. Потаниной. Письмо разыскано при любезном содействии ученого секретаря библиотеки Казанского университета М. К. Андреева в фонде Н. Я. Агафонова.

Козлов П. К., Вести из экспедиции П. К. Козлова. «Изв. Русск. географич. о-ва».. 1901, т. 37, вып. 4.

Козлов П. К., Монголия и Кам. Труды императорского Русского географического общества. Т. I, ч. 1. По Монголии до границ Тибета. Спб., 1905; т. I, Ч. 2. Кам и обратный путь. Спб., 1908.

Поярков Ф. и Ладыгин В. Ф., Салары. Этнографический очерк. «Экономическое обозрение», 1893, т. XVI, № 1.

Ладыгин В. Ф., Некоторые данные о положении торговли в Ганьсу, Тибете и Монголии, собранные во время экспедиции 1899–1902 гг. «Изв. Русск. географич. о-ва», 1902, т. XXXVIII, вып. 4.

Иориш И. И., Материалы о монголах, калмыках и бурятах в архивах Ленинграда. История, право, экономика. М., 1966. (Сообщается о неопубликованных рукописях В. Ф. Ладыгина.)

«Архив Академии наук СССР». Т. 2. М. — Л., 1946. (О рукописи В. Ф. Ладыгина «Мой дневник за 1900 г.», хранящейся среди бумаг В. И. Лннского (фонд № 303).

Марков С. Н., От Алтая до Меконга. «Вокруг света». 1949, № 5.

Марков С. Н., Семиречинец на высотах Тибета — «Казахстанская правда», 1957, № 269.

Бакунин М. М., Тропическая Голландия. Пять лет на острове Ява. Спб., 1902.

Рагозин А. В., По Зондским островам. «Исторический вестник», 1909, № 10, 11, 12.

Марков С. Н., У нефтяных вышек Суматры. «Вокруг света», 1948, № 3.

Бакунин М. М., Тропическая Голландия. Пять лет на острове Яве. Спб., 1902.

Давыдов К. Н., По островам Индо-Австралийского архипелага. «Изв. императорской Академии наук», 1905, т. XXII, № 4.

Марков С. Н., Быль острова Ломбок. «Советская Россия», 1960, 27 февраля.

Максимов В., Парыгин. Страница из прошлого Индонезии. «Огонек», 1960, № 8.

Черных В. А., Документы уточняют. «Вопросы архивоведения», научно-информационный бюллетень, 1961, № 1. (Автор установил подлинную фамилию «Парыгина» — В. П. Малыгин.)

Иванченко А., Пламя джунглей. «Москва», 1965, № 9.

Гордин Р. Р., Возвращение человека-тайны. Кишинев, 1967.

Гневушева Е. И., В. П. Малыгин — «возмутитель спокойствия» в Нидерландской Индии. «Вопросы истории», 1969, № 11.

Булатович А. К., С войсками Менелика II. Дневник похода из Эфиопии к озеру Рудольфа. Спб., 1900.

Булатович А. К. (Антоний), От Энтото до реки Баро. Спб., 1897.

Булатович А. К. (Антоний), Из Абиссинии через страну Каффа на озеро Рудольфа. «Изв. Русск. географич. о-ва», 1899, т. 35, вып. 3.

Козлов С. В., Замечания на некоторые части сочинения поручика Булатовича «От Энтото до реки Баро». Спб., 1897.

Козловская В., Из истории исследования природы Эфиопии русскими путешественниками XIX века. «Сборник студенческих работ Вологодск. пед. ин-та», вып. 2. Вологда, 1954.

Райт М. В., Русские экспедиции в Эфиопии в XIX — начале XX века и их этнографические исследования. М., 1950.

Марков С. Н., «Васькин мыс» в Эфиопии. «Известия», 1959, № 155.

Кацнельсон И., Человек необычной судьбы (о А. К. Булатовиче). «Комсомольская правда», 1962, 6 октября.

Давыдов Ю., О друзьях твоих, Африка. М., 1962.

Васин И. И., Русско-эфиопские отношения в 80–90-х годах XIX в, «Уч. зап. Московск. гос. ун-та. Кафедра всеобщей истории». М., 1962.

Куббель Л. Е., Материалы по социально-экономическим отношениям у народов Эфиопии в трудах А. К. Булатовича (экспедиции 1896–1897 гг.), «Советская этнография», 1967, № 3.

Кацнельсон И. С., А. К. Булатович — гусар, землепроходец, схимик. В кн.: А. К. Булатович, С войсками Менелика II. М, 1971. В очерке И. С Кацнельсона приведены неизвестные данные из биографии А. Булатовича.

Караваев В. А., Предварительный отчет о поездке на остров Яву. «Зап. Киевск. о-ва естествоиспытат.», 1900, т. 17, вып. 1–2.

Караваев В. А., Поездка на остров Яву. Впечатления натуралиста. Изд. 2-е, Киев, 1905.

Навашин С. Г., Отчет о командировке в Бейтензорг на о. Яве. «Изв. Академии наук», 1900, т. 13, № 15.

Марков С. Н., Киевлянин в Индонезии. «Вокруг света», 1948, № 5.

Максимов С. В., На Востоке в 1860–1861 гг. Т. 1 и 2. Спб., 1887.

Пржевальский Н. М., Путешествие в Уссурийском крае 1867–1869 гг. Издание автора. Спб., 1870.

Звегинцев А. И., Поездка в Северную Корею. «Изв. Русск. географич. о-ва», 1900, т. 26, вып. 5.

Альфтан, Поездка в Корею в декабре 1895 г. и в январе 1896 г. «Сборник географических, топографических и статистических, материалов по Азии», вып. 69. Спб., 1896.

Описание Кореи. Издание Министерства финансов. Спб., 1900. (В приложении — библиография о Корее.)

Марков С. Н., Золотые россыпи Северной Кореи. «Вокруг света», 1947, № 9.

Зайчиков В. Т., Корея. М., 1947.

Марков С. Н., Н. Г. Гарин в Корее. «Вокруг света», 1948, № 1.

Гарин Н. Г., Из дневников кругосветного путешествия. М., 1949.

Марков С. Н., Дневники писателя-путешественника. «Новый мир», 1950, № 2.

Марков С. Н., Писатель-путешественник. «Вокруг света», 1952, № 3.

Марков С. Н., В стране утреннего спокойствия. «Вокруг света», 1953, № 12.

Хохлов Г. Т., Путешествие уральских казаков в «Беловодское царство». С предисловием В. Г, Короленко. «Зап. Русск. географич. о-ва по отделению этнографии», т. XXVIII., вып. I. Спб., 1903.

Чистов К. В., Легенда о Беловодье. «Труды Карельск. филиала АН СССР», вып. 35. Петрозаводск, 1962.

Пропп В. Я., Исторические корни волшебной сказки. Л., 1946.

Пржевальский Н. М., Четвертое путешествие в Центральной Азии. От Кяхты на истоки Желтой реки. Спб., 1888.

Белослюдов А., К истории Беловодья. «Зап. — сиб. отделения Русск. географич. о-ва», т. XXXVIII, Омск, 1916.

«Сибирская советская энциклопедия», т. I. Новосибирск, 1929.

Никифоровский И. Т., К истории Славяно-Беловодской иерархии. Самара, 1891.

Новоселов А., Беловодье. Барнаул, 1957.

Чистов К. В., Русские народные социально-утопические легенды XVII–XIX вв., глава II, о Беловодье. М., 1967.

Окладников А. П., Земля бородатых. «Труды отдела древнерусской литературы АН СССР (Пушкинский дом)», т. XIV. М. — Л., 1958.

Марков С. Н., Хожение уральцев в Индокитай. «Комсомольская правда», 1955, № 174.

Марков С. Н., Искатели Беловодья. «В мире книг», 1962, № 12, стр. 27.

Козлов П. К., Монголия и Кам. «Труды Русск. географич. о-ва». Т. I, ч. I. «По Монголии до границ Тибета». Спб., 1905; Т. I, ч. 2. «Кам и обратный путь». Спб., 1908.

Новицкий В. Ф., Из Индии в Фергану. Описание путешествия, совершенного в 1898 году из Пенджаба через Кашмир, Ладак, Каракорумское нагорье, Раскем и Кашгарию в Русский Туркестан. Спб., 1903.

Новицкий В. Ф., По странам полуденным. Путевые очерки Египта, Цейлона и Индии. Спб., 1908.

Петров И. И., За Гималаями. М., 1958.

«Глазами друзей». Русские об Индии. Сборник. М., 1957. См.: В. Ф. Новицкий, Неделя в Бомбее; краткие биографические сведения о В. Ф. Новицком.

Марков С. Н., Из Индии в Русский Туркестан. «Вокруг света», 1948, № 2.

Марков С. Н., От Гималаев до Оша. «Вокруг света», 1950, № 4.

Цыбиков Г. Ц., Автобиографическая заметка в книге: Г. Ц. Цыбиков, Буддист-паломник у святынь Тибета, ч. II. Пг., 1919.

Цыбиков Г. Ц., О Центральном Тибете (Предварительное сообщение). «Изв. Русск. географич. о-ва», 1903, т. XXXIX, вып. III. (Из библиотеки Г. Ц. Цыбикова.)

«Русский путешественник в Тибете». «Вестник иностранной литературы», 1903, № 12.

Сообщение о присуждении Г. Ц. Цыбнкову премии имени Н. М. Пржевальского за успехи в изучении Тибета. «Изв. Русск. географич. о-ва», 1903. Т. 39, № 4.

Цыбиков Г. Ц., Путешествие в Лхасу. «Землеведение», 1903. вып. II–III.

Список к тибетским изданиям, привезенным Г. Ц. Цыбиковым в 1902 г. Азиатский музей. «Изв. Академии наук», 1904, т. XXI, № 1.

«Лхаса и главнейшие монастыри Тибета в фотографиях». «Изв. Русск. географич. о-ва», 1903, т. XXXIX. вып. III.

Уоддель Аугустин, Лхаса и ее тайны. Спб., 1906.

Цыбиков Г. Ц., Пособие для изучения тибетского языка. Ч. I, Разговорная речь. Владивосток, 1908.

Бартольд В., История изучения Востока в Европе и в России. Спб., 1911.

Цыбиков Г. Ц., Лам-рим чэн-по (Степени пути к блаженству). Сочинения Цзонхавы в монгольском и русском переводах. Вып. 1 и 2. «Изв. Восточн. ин-та». Владивосток. 1910 и 1913. Тт. 30 и 38.

Цыбиков Г. Ц., Буддист-паломник у святынь Тибета. По дневникам, веденным в 1899–1902 гг. Пг:, 1919.

Кудрявцев Ф., Г. Ц. Цыбиков. Некролог. «Бурят-Монгольская правда», 1930, № 216.

Марков С. Н., В заповедной Лхасе. «Вокруг света», 1949, № 4.

Марков С. Н., Под золотыми кровлями. Г. Ц. Цыбиков в Тибете. «Вокруг света», 1951, № 1.

Марков С. Н., В заоблачной стране. Г. Цыбиков — исследователь Тибета. «Вечерняя Москва», 1955, № 66.

Марков С. Н., В заоблачной стране. Г Цыбиков — исследователь Тибета. С послесловием Д. Б. Жигмитова. «Агинская правда», 1955, № 59.

Марков С. Н., Сокровище Гонбочжаба Цыбикова «Забайкальский рабочий», 1935, 21 октября, № 250.

«Книга о Г. Цыбикове» (Перепечатка из газеты «Агинская правда»). «Забайкальский рабочий», 1955, 22 октябри, № 251. (О С. Н. Маркове как собирателе материалов о Г. Ц. Цыбикове).

Марков С. Н., Тибетский дневник Цыбикова «Агинская правда», 1955, 22 октября, № 125.

Марков С. Н., Г. Ц. Цыбиковэй дневник, Газета «Агын унэн» 1955, 22 октября, № 125.

Жигмитов Д. Б., Первый русский исследователь Тибета. К 25-летию со дня смерти Г. Ц. Цыбикова. «Агинская правда». 1955, № 112.

«Ценные исторические находки». «На боевом посту» (Чита), 1955; 22 октября. Беседа с С. Н. Марковым о находке дневника Г. Ц. Цыбикова в с. Урдо-Ага.

Савостин Н., На родине известного путешественника. «Забайкальский рабочий», 1955, № 152. (Сообщение о том, что часть материалов Г. Ц. Цыбикова передана С. Н. Маркову.)

Семичов Б., Архив Г. Ц. Цыбикова. «Бурят-Монгольская правда», 1955, 5 ноября, № 263.

Марков С. Н., За тибетским архивом Г. Цыбикова. «Известия», 1956, № 5.

Марков С. Н., Исследователь Тибета. «Комсомольская правда», 1956, № 107.

Марков С. Н., У начала дорог в Тибет. «Литературная газета», 1956, № 33.

Марков С. Н., Тибетский дневник Г. Цыбикова. «Восточно-Сибирская правда», 1956, 18 марта.

Семичов Б. В., Архив Г. Ц. Цыбикова. «Зап. Бурят-Монгольск. науч. исслед. ин-та культуры», т. XXI, Улан-Удэ, 1956.

Хараев Ю. А., Г. Ц. Цыбиков. 1873–1930. Библиографический указатель. Улан-Удэ, 1958.

Ривош Э., Г. Ц. Цыбиков и его путешествие в Тибет. «Сибирские огни», 1958, № 7.

Марков С. Н., Русский подданный Г. Ц. Цыбиков. «Комсомольская правда, 1959. Л» 77.

Петряев Е. Д., Краеведы и литераторы Забайкалья. «Зап. Забайкальск. отдела географич. о-ва СССР», т. XXV. Иркутск — Чита, 1965.

Спектор М., Из Аги в Лхасу. К 70-летию путешествия Гомбо Цыбикова в Тибет. «Забайкальский рабочий», 1969, 4 декабря.

Парнов Е., Бронзовая улыбка. Документальная повесть. М, 1971.

Новоженов Л., По следам удивительной жизни. «Литературная Россия», 1973, 11 мая, № 19 (539).

Марков С. Н., Дневник Гонбочжаба Цыбикова. «Молодая гвардия», 1973, № 5, стр. 222–226.

Тарасов Е. И., И. В. Мушкетов. Его жизнь и деятельность. Спб., 1902.

Анучин Д. Н., И. В. Мушкетов и его научные труды «Землеведение». 1902, кн. I.

Богданович К. И., Список сочинений И. В. Мушкетова. «Изв. геологич. комитета». 1902, т. XXI, № 1.

Криштофович Н., Список ученых трудов И. В. Мушкетова. «Ежегодник по геологии и минералогии России». Новая Александрия, 1902, т. VI, вып. I.

Обручев В. А., Иван Васильевич Мушкетов. В кн.: «Люди русской пауки. Геология, география». М., 1962.

Андреев Д. Л., Матвеев С. Н., Замечательные исследователи горной Средней Азии (П. П. Семенов-Тян-Шанский, Н. А. Северцов, А. П. Федченко, И. В. Мушкетов). М., 1946.

Марков С. Н., И. В. Мушкетов в Казахстане. «Казахстанская правда», 1950, 24 мая.

Гурвич С. С, И. В. Мушкетов — геолог и путешественник. С предисловием академика В. А. Обручева. Сталинград, 1951.

Гурвич С. С., Иван Васильевич Мушкетов. 1850–1902. Библиографический указатель. М. — Л., 1953.

Маслова О. В., (сост.), Обзор русских путешествий и экспедиций в Среднюю Азию. Ч. III., 1869–1880. Ташкент, 1962.

«Русские ученые — исследователи Средней Азии». Т. III. И. В Мушкетов, Сборник документов. Ташкент, 1960.

Серебряков Э., Революционеры во флоте. «Былое», 1907, № 2 и 4.

«Моряки-народовольцы». «Красный флот», 1922, № 1.

Марков С. Н., Владимир Миклухо-Маклай. «Вокруг света», 1950, № 10.

Козлов П. К., Всеволод Иванович Роборовский. «Изв. Русского географич. о-ва». 1910, т. 46, вып. 8–10.

Козлов П. К., В. И. Роборовский. «Землеведение», 1911, вып. 1–2.

Роборовский В. И., Николай Михайлович Пржевальский в 1878–1888 гг. Воспоминания. «Русская старина», 1892, январь — март.

Роборовский В. И., Путешествие в Восточный Тянь-Шань и в Нань-Шань. М., 1949.

Юсов Б. В., В. И. Роборовский. М., 1952.

Марков С. Н., Исследователь Тибета. К 100-летию со дня рождения В. И. Роборовского. «Комсомольская правда», 1956, № 107.

Гольденберг Л. А., Неопубликованные этнографические зарисовки В. И. Роборовского. «Советская этнография», 1962, Кн. 4.

Русанов В. А., Статьи, лекции, письма. М.—Л., 1945.

Русанов В. А., О полезных ископаемых на Новой Земле. «Материалы по исследованию Новой Земли», вып. I. Спб., 1910.

Русанов В. А., К топографии Новой Земли. Северный остров. «Материалы по исследованию Новой Земли», вып. II. Спб., 1911.

Русанов В. А., К вопросу о Северном морском пути в Сибирь. «Материалы по исследованию Новой Земли», вып. II. Спб., 1911.

Русанов В. А., Об изыскании водяного пути из реки Печоры в Волжский бассейн. Вологда, 1904.

Островский В. Г., Владимир Русанов. Архангельск, 1938.

Литке Н., Сведения об экспедиции Русанова на «Геркулесе», без вести пропавшей в 1913 году. «Изв. Гос. географич. о-ва», 1935, т. 67, вып. 2.

Перваков И. Л., Владимир Александрович Русанов. В кн.: «Русские мореплаватели». М., 1953.

Марков С. Н., Книга-памятник. «Красный флот», 1945, № 166.

Архив Академии наук СССР. Вып. II. М. — Л., 1946.

Визе В., Моря Советской Арктики. М., 1948.

Марков С. Н., Владимир Русанов. «Вокруг света», 1948, № 9.

Зубов Н. Н., Владимир Александрович Русанов. 1875–1913. В кн.: «Люди русской науки». М., 1962.

Троицкий В. А., Еще о следах экспедиции на «Геркулесе» В. А. Русанова. «Летопись Севера», т. III. М., 1962.

Аккуратов В., Тайна безымянного острова. В кн.: «Под небом всех широт. Сборник очерков о русских путешественниках». М., 1961.

Пасецкий В. М., Отогревшие землю. М., 1971.

«Первая русская экспедиция к Северному полюсу». Спб., 1912.

Кушаков П., Два года во льдах на пути к Северному полюсу. Предисловие Л. Л. Брейтфуса. «Зап. по гидрографии», 1918–1919, тт. 42, 43.

Пинегин Н., В ледяных просторах. Экспедиция Г. Я. Седова к Северному полюсу. 1912–1914. Л., 1924.

Визе В. Ю., Моря Советской Арктики. Очерки по истории исследования. Л., 1936.

Марков С. Н., Есть идти к полюсу! «Советское краеведение», 1936, № 5.

«Царское правительство и полярная экспедиция Г. Я. Седова». Вступительная статья С. Нагорного. Документы. «Красный архив», 1938, № 3.

Аккуратов В., На полюс. В кн.: «Под небом всех широт». М., 1961.

Кадек М. Г., Георгин Яковлевич Седов. В кн.: «Люди русской науки. Геология, география». М., 1962.

Визе В. Ю., Георгий Яковлевич Седов. В кн.: «Русские мореплаватели». М., 1953.

С. М. (Сергей Марков), Полярная Одиссея боцмана Бегичева и долг Норвегии. Новосибирск, газета «Советская Сибирь», 1926.

Марков С. Н., Жизнь и гибель боцмана Бегичева. «Вокруг света», 1928, № 18.

Марков С. Н., Отчего погиб боцман Бегичев. «Советская Сибирь», 1928.

Устимович П. М., Остров Бегичева, его открытие и описание. «Труды полярной комиссии Академии наук СССР», 1932, № 11.

С. Map. (Сергей Марков) и Опарин Ал., Письма боцмана Бегичева. «Правда Севера», 1933.

«Из записок боцмана Бегичева». «Сибирские огни», 1935, № 2.

Болотников Н. Я., Последний одиночка. «Советская Арктика», 1936, № 6.

«Новое о Бегичеве». «Сибирские огни», 1936, № 1.

Архив Академии наук СССР, т. II. М. — Л., 1946.

Визе В. Ю., Моря Советской Арктики. М. — Л., 1948.

Болотников Н. Я., Никифор Бегичев. М., 1949.

Марков С. Н., Боцман Бегичев. «Вокруг света», 1952, № 1.

Лисовский К., Следопыт Севера Никифор Бегичев. «Сибирские огни», 1952, № 2.

Болотников Н., Никифор Алексеевич Бегичев. В кн:. «Русские мореплаватели». М., 1953.

Магидович И. П., Известные русские мореплаватели. Бегичев Никифор Алексеевич. В кн.: «Русские мореплаватели». М., 1953.

Лисовский К., Тайна мыса Входного (обстоятельства гибели Н. Бегичева). «Сибирские огни», 1956, № 5.

Лисовский К., Русский человек Бегичев. Поэма. В кн.: «Твое молодое лицо». Новосибирск, 1963.

Бабенко А. Т., Последняя страница биографии Никифора Бегичева. «Летопись Севера», т. IV. М., 1964.

Кублицкий Г. И., Жизнь и смерть последнего землепроходца. В кн.: «Все мы — открыватели». М., 1968.

Лисовский К., По следам Улахана Анцифора. Красноярск, 1970.

Андреев Л. И., Неизвестное письмо Никифора Бегичева. «Летопись Севера», т. V. М., 1971.

Биография Н. К. Судзиловского-Русселя. «Деятели революционного движения в России». Био-библиографический словарь, т. 2, 70-е годы, вып. 4. М., 1932.

Большая Энциклопедия. Под редакцией С. Н. Южакова, т. 22. Спб., 1909.

Д-р И. Б., (Судзиловский-Руссель), В океанской деревне. «Книжки Недели», изд. А. П. Гайдебурова, 1893, ноябрь — декабрь.

Д-р И. Б., Среди гавайских вулканов. Из путевых заметок. «Книжки Недели», 1895, июнь — октябрь.

Лазарев Е. Е., Гавайский сенатор и вожди русского православия. Изд. М. К. Елпидина. Каруж — Женева, 1902. (О М. К. Елпидине (Эдпидине) см.: Большая Энциклопедия, т. 21, Спб.

И. Б. (Судзиловский-Руссель), Природа Гавайских островов. В океанской деревне. По Гавайским островам. Восхождение на Килауэа. В кн.: «Австралия и полярные страны». Иллюстрированный географический сборник, составленный А. Крубером, С. Григорьевым, А. Барковым и С. Чефрановым. Изд. 2-е. М, 1907.

Лазарев Е. Е., Гавайский сенатор, «Былое», 1907, № 6/18.

Д-р Руссель Н., На политические темы. Типография товарищества «Дальний Восток», Нагасаки, 1907.

Руссель Н., Мысли вслух. 2-е, исправленное и дополненное издание. Нагасаки, 1916.

Дейч А., 16 лет в Сибири. Изд. 3-е, значительно дополненное и исправленное. М., 1927.

Гольденберг И., Воспоминания. «Каторга и ссылка», 1924, № 5.

Рахтанов И., Доктор Руссель, журн. «Молодая гвардия», 1929, № 5.

Попов И. И., Н. К. Руссель-Судзиловский. «Каторга и ссылка», 1930, № 6.

Марков С. Н., Русский на Гавайских островах. «Вечерняя Москва», 1955, № 36.

Хейфец А. Н., Революционные связи народов России и Китая в начале XX века. «Вопросы истории», 1956, № 12.

Силин А., Русский врач в Гавайском сенате (И. К. Судзиловский). «Сибирские огни», 1957, № 4.

Мельников М. Ф., Добрый русский доктор. «Огонек», 1960, Хэ 7.

Дичаров З., Николай Руссель в Сан-Франциско. «Неман», 1966, № 8.

Маргвелашвили В., Русский — президент гавайского сената. «Молодая гвардия», 1966, № 2.

Грицкевич В. П., Добрый русский доктор на Гавайях. В кн.: «Путешествия наших земляков». Минск, 1968.

Малышев В. И., Усть-цилемские рукописные сборники XVI–XX вв. Сыктывкар, 1960.

Малышев В. И., Переписка и деловые бумаги усть-цилемских крестьян XVII1—XIX вв. «Труды отдела древнерусской литературы Пушкинского дома», т. 18. М. — Л., 1962.

Андроников И., Неутомимый Малышев. «Известия», 1967, № 66.

Малышев В. И., Возможны ли еще рукописные находки в Усть-цилемском районе Коми АССР? «Труды отдела древнерусской литературы», т. XXIV, «Литература и общественная мысль Древней Руси». Л., 1969.

Марков С. Н., Современник Н. М. Пржевальского. С портретом И. И. Менухова. «Вокруг света», 1951, № 6.

Трубин Н. П., Участник последней экспедиции Н. М. Пржевальского в гостях у школьников. «География в школе», 1951, № 3.

Письма И. И. Менухова к С. Н. Маркову, переписка по поводу назначения И. И. Менухову пожизненной пенсии, портреты П. К. Козлова и И. И. Менухова и др. материалы. (Архив С. Н. Маркова.)

Хвостов Н. А. и Давыдов Г. П., Двукратное путешествие в Америку морских офицеров Хвостова и Давыдова, писанное сим последним. Ч. I. Спб., 1810.

Берх В., Сношения русских с Японией, или образцы японской дипломатики. «Северный архив», 1826, ч. 22.

Соколов А., Хвостов и Давыдов. «Зап. Гидрографии, департамента Морского министерства», ч. X. Спб., 1852.

Бошняк И., лейт., Экспедиция в Приамурском крае. «Морской сборник», 1858, № 12; 1859, № 1, 2, 3.

Кропоткин П. А., Об исследованиях И. А. Лопатина на Сахалине. «Изв. Русск. географич. о-ва», 1868, т. V, вып. 7.

Мицуль М. С., Очерк острова Сахалина в сельскохозяйственном отношении. Спб., 1873.

Никольский А. М., История исследования острова Сахалина в связи с историей присоединения его к российским владениям. В кн.: «Остров Сахалин и его фауна позвоночных животных». «Зап. императорской Академии наук», т. 60. Спб., 1889.

Л., Первые известия об острове Сахалине. «Тюремный вестник», 1893, № 4.

Краснов А. Н., На Сахалине. «Исторический вестник», 1894, кн. 2–3.

«Краткий исторический очерк открытий и описаний острова Сахалина и первых на нем русских поселений». «Сахалинский календарь на 1897 г.», отд. II, о. Сахалин, 1897.

Лобас И. С., Остров Сахалин. Спб., 1898.

Ювачев (И. П. Миролюбов), Восемь лет на Сахалине. Спб., 1901. Чехов А. П., Остров Сахалин (из путевых записок). Собр. соч., т. X. Спб., 1901.

Галкин-Враской М. Н., Поездка в Сибирь и на остров Сахалин в 1881–1882 гг. Спб., 1901.

Дорошевич В. М., Сахалин, ч. 1—II. М., 1902.

Дорошевич В. М., Как я попал на Сахалин. М., 1903.

Новомбергский Н., Остров Сахалин. Спб., 1903.

Семевский В. И., Политические и общественные идеи декабристов. Спб., 1909. О планах деятелей тайных обществ XIX века, относившихся к «острову Чока» (Сахалину).

Полевой П. И., Русский Сахалин. Пг., 1914.

Штернберг Л. Я., Гиляки, орочи, гольды, айны. Хабаровск, 1933.

Марков С. Н., Соколиный остров (Из истории Сахалина). «Вокруг света», 1946, № 4.

Луцкий С. Л., Остров Сахалин. М. — Л., 1946.

Марков С. Н., Сахалинские годовщины. «Вокруг света». 1950, № 1.

Марков С. Н., Муравьевский пост. «Вокруг света», 1953, № 2.

Рыжков А. Н., Подвиги русских людей на Сахалине и Курилах. Южно-Сахалинск, 1955.

Сенченко И. А., Очерки истории Сахалина. Южно-Сахалинск, 1957.

Алексеев А. И., По таежным тропам Сахалина. Южно-Сахалинск, 1959.

Полевой Б. П., Первооткрыватели Сахалина. Южно-Сахалинск, 1959.

«Исследователи Сахалина и Курильских островов». Южно-Сахалинск, 1961. (Очерки о И. А. Хвостове, Г. И. Давыдове, Л. И. Шренке, И. С. Полякове, А. М. Никольском, С. О. Макарове.)

Леонов П. А., Панькин И. В., Белоусов И. Е., Область на островах. Южно-Сахалинск, 1970.

(Марков С. Н.), Найден архив Булдакова. «Вестник Северного отделения РОСТА». Архангельск, 1934. Сообщение напечатано в ряде газет СССР.

К. Т. X. (К. Т. Хлебников), Биография М. М. Булдакова. См.: Энциклопедический лексикон А. Ф. Плюшара, т. 7. Спб., 1836.

Брюханов А. Ф., К судьбе архива Российско-Американской компании. «Вестник АН СССР», 1934, № 9.

Брюханов А. Ф., Интересная находка. Новые документы о Российско-Американской компании. «Правда Севера», 1935, № 105.

Map С. и Жернаков П., Где дралось племя Орла. «Красный Север» (Вологда), 1935, № 4.

Марков С. Н., Книга, сожженная палачом. Газета «Советская мысль» (Великий Устюг), 1935, № 234. (О библиотеке М. М. Булдакова в Великом Устюге.)

Марков С. Н., Колумбы российские. «Советское краеведение», 1936, № 6.

Марков С. Н., Архивы Колумбов российских. (Еще о библиотеке Г. В. Юдина.) «Омская область», 1940, № 7.

О С. Н. Мамееве (1859–1939), открывателе бумаг из архива Г: В. Юдина, см.: «Сибирская Советская Энциклопедия», т. III. Новосибирск, 1929.

Андреев А. И., Новые материалы о русских плаваниях и открытиях в Северном Ледовитом и Тихом океанах в XVIII–XIX вв. «Изв. Всесоюзн. географич. о-ва», 1943, т. 75, № 5.

Андреев А. И., Об архиве Российско-Американской компании и ее деятелен. «Изв. Всесоюзн. географич. о-ва», 1943, т. 75, № 5.

Марков С. Н., Летописи морской славы. Архивы исследователей Тихого океана. «Наука и жизнь», 1944, № 1–2.

Марков С. Н., Клады Колумбов российских. Документы о русской морской славе. «Морской сборник», 1944, № 8–9 и 10.

Марков С. Н., Летопись Аляски. «Смена», 1946. № 13–14. (Приведены сведения об архивных находках.)

Андреев А. И., Русские открытия в Тихом океане в XVIII в. (Обзор источников и литературы.) В кн.: «Русские открытия в Тихом океане и Северной Америке». М., 1948.

Чернухин А. А., Интересная находка. Саранск, «Красная Мордовия», 1949, 26 августа.

Марков С. Н., Архив Г. В. Юдина. «Вокруг света», 1949, № 11.

Марков С. Н., Архив И. М. Симонова. «Вокруг света». 1949, № 6.

Марков С. Н., Неутомимый собиратель. «Вокруг света», 1950, № 7. (О Г. И. Спасском).

Марков С. Н., От Кунгура до Гватемалы. «Вокруг света», 1951, № 3. (О коллекции Г. В. Юдина.)

Ковалкин И. Д., Ценные рукописи. «Известия», 1952, 13 января. (О коллекции Г. В. Юдина.)

Вишневский Б. Н., От Кунгура до Мексики. (По материалам архива К. Т. Хлебникова.) Кунгур, газета «Искра», 1952, № 124.

Вишневский Б. Н., Материалы архива К. Т. Хлебникова, представляющие интерес для истории географии. «Изв. АН СССР». Серия географич. 1953, № 5.

Вишневский Б. Н., Путешественник Кирилл Хлебников. Пермь, 1957.

Утков В., Судьба одного книгохранилища. «Москва», 1957, № 6.

Агранат Г. А., Новые американские работы о Русской Америке. «Летопись Севера», т. II. М., 1957.

«К истории Российско-Американской компании». Сборник документальных материалов. Красноярск, 1957.

Синельников А., Редкое собрание. «Смена», 1958, № 18.

Преображенский А. А., Документы по истории Российско-Американской компании. «Исторический архив», 1959, № 2.

«Летопись жизни и творчества А. М. Горького». Вып. 4, 1930–1936. М., 1960.

Преображенский А. А., Коллекция Г. В. Юдина в Гос. архиве Красноярского края. «Археографический ежегодник на 1958 год». М., 1960.

Преображенский А. А., Из истории библиотеки Г. В. Юдина в Красноярске, В кн.: «Вопросы истории Сибири и Дальнего Востока». Новосибирск. 1961.

Войтик П., Новые материалы о Юдинской библиотеке. «Сибирские огни», 1961, № 6.

Родионов Н., начальник ЦГАЛИ, История Юдинской коллекции, «Литературная газета», 1962, 30 января.

Баскаков Э. Г., Иевлев В. В., Кахов В. Ф., Документы Российско-Американской компании в Национальном архиве США. «История СССР». 1963, № 5.

Личные архивные фонды в государствственных хранилищах СССР. Указатель Т. II. М., 1963.

Лукин Б., Загадка исчезнувшей рукописи. «Уральский следопыт», 1966, № 9. (А. С. Пушкин и К. Т. Хлебников.)

Варзаков В., Клад воеводского дома. «Уральский следопыт», 1966, № 12. (О библиотеке К. Т. Хлебникова.)

Утков В., Книги и судьбы. М., 1967.

Ляпунова Р. Г., Рукопись К. Т. Хлебникова «Записки о колониях в Америке» как источник по этнографии и истории Аляски и Алеутских островов. В кн.: «От Аляски до Огненной Земли». М., 1967.

Белобородько В. Л., Архив русской церкви на Аляске в библиотеке конгресса США. «Вопросы истории», 1969, № 8.

Утков В., Люди, судьбы, события. Новосибирск, 1970.

Шур Л. А., Дневники и записки русских путешественников как источник по истории и этнографии стран Тихого океана (первая половина XIX века). В кн.: «Австралия и Океания». М., 1970.

Шур Л. А., Путевые записки и дневники русских путешественников как источник по истории Калифорнии. В кн.: «Американский ежегодник». М., 1971.

Федорова С. Г., Русское население Аляски и Калифорнии. Конец XVIII века — 1867 г. М., 1971.

Письмо писателя А. А. Шмакова к С. Н. Маркову о приобретении коллекции «Бумаги Гр. Шелехова». (Архив С. Н. Маркова.)

Список книг из библиотеки М. М. Булдакова в Великом Устюге. (Архив С. Н. Маркова.)

Письмо В. И. Баума (Хабаровск) о находке материалов Российско-Американской компании во Владивостоке. (Архив С. Н. Маркова.)

Опись материалов из архива К. Т. Хлебникова, составленная краеведами Н. Сашиным и Л. Лелюховым (Кунгур) в 1938 году. (Архив С. Н. Маркова.)

Письмо библиотеки Казанского университета С. II. Маркову об обнаружении рукописи И. М. Симонова «Шлюпы „Восток“ и „Мирный“, или плавание россиан в Южном Ледовитом океане и около света под начальством капитана Беллинсгаузена». (Архив С. Н. Маркова).

Письмо Рязанского краеведческого музея к С. Н. Маркову о находке рукописного дневника Л. А. Загоскина. (Архив С. Н. Маркова.)

Опись рукописей из коллекции Г. В. Юдина в Красноярске, составленная писателем-историком Г. П. Чижом. (Архив С. Н. Маркова.)

О И. О. Селифонтове см.: Русский биографический словарь, т. «Сабанеев — Смыслов». Спб., 1904.

«Русские люди». Жизнеописания соотечественников, прославившихся своими деяниями на поприще науки, добра и общественной пользы. Т. 2. Спб., 1866. (О А. В. Игумнове.)

Баснин В. Н., О посольстве в Китай графа Головкина. «Чтения в Московском обществе истории и древностей Российских», 1875, кн. IV.

Трусевич X., Посольские и торговые сношения России с Китаем. М., 1882.

Архив Академии наук СССР. Вып. I. Л., 1933. (Об архиве И. И. Редовского.)

Самойлов В. А., Из истории сношения царской России с Японией в конце XVIII в. «Исторический журнал», 1937, № 3–4.

Гнучева В. Ф., Материалы для истории экспедиций Академии наук в XVIII и XIX вв. М. —Л., 1940.

Радищев А. Н., Письмо о китайском торге. Полн. собр. соч., т. 2. М. — Л., 1941.

Файнберг Э. Экспедиция Лаксмана в Японию. «Труды Московск. ин-та востоковедения», сб. 5. М., 1947.

Марков С. Н., Предшественники Семена Дежнева. «Литературная газета», 1949, № 73.

Ефимов А. В., Из истории великих русских географических открытий. М., 1971.

Письмо начальника Государственного архива Костромской области к С. Н. Маркову о новой находке в фондах архива. Обнаружена рукописная книга: «Собрание известий о начале и происхождении разных племен иноверцев, в Иркутской губернии обитающих. О преданиях, между ними сохранившихся, и о законе и обряде их. Из разных, по большей части в Иркутское наместническое правление присланных описаний. Сочинено надворным советником Ф, Лангансом». Рукопись датирована 1784–1797 годами. Просмотрев свою Тихоокеанскую картотеку, я установил, что «костромская» рукопись Ф. Ланганса прямым образом перекликается с рукописным «Собранием известий о разных племенных иноверцах, обитающих в Иркутской губернии, помеченным 1789 годом». В этом «Собрании известий…» содержатся, в частности, данные о связях чукчей с Северной Америкой. (См.: И. С. Вдовин. Расселение народностей Северо-Восточной Азии во второй половине XVII и начале XVIII века, «Изв. Всесоюз. географич. о-ва», 1944, т. 76, вып. 5.)