По следам бездомных Аонид

…Кастальский ключ волною вдохновенья В степи мирской изгнанников поит…

(Пушкин)

«По следам бездомных Аонид…»

По следам бездомных Аонид Странствуют российские пииты Вдалеке от Родины забытой И народ их слов не сохранит. И пускай угаснут их мечты — Это только участи начало Данников стихии одичалой Созиданья тленной красоты. Чествуют покинутую Русь Бесталанною своей любовью И, по капле истекая кровью, Чувствуют убийственную грусть.

1938

«О, Русь Великая, шестая часть земли…»

О, Русь Великая, шестая часть земли И родина моей бездомной музы, Тебя сломить доселе не, смогли Ни татарва, ни ляхи, ни французы. И Ты грядешь державною стезей. Своей судьбой испытывая годы, Богатые и кровью и слезой, Достойные высокопарной оды. И день придет и над страною власть Приемлет племя молодых и смелых, Готовых за Тебя на поле брали пасть И гибнуть в тишине морей обледенелых.

1937

«Пусть Музы губят наши чувства…»

Пусть Музы губят наши чувства. Пусть это — отблеск, а не свет, Но ничего на свете нет Святее тайного искусства, Овладевая вещей речью, Слагать певучие стихи И претворять свои грехи Во что-то свыше-человечье, Во что-то без причин и цели, Во что-то данное богам, Во что-то равное громам Или пастушеской свирели.

1937

«Одна поэзия, последняя стихия…»

Одна поэзия, последняя стихия, Волнующая душу иногда. А позади остались не плохие И не хорошие, забытые года, И пустота осеннего простора И холодок иного бытия, И где-то там и дружбы и раздоры, И где-то там ребячившийся я. На сердце нет ни радости ни плача, И веры нет в устойчивую твердь. Слегка скорбя и изредка чудача, Я встречу неприветливую смерть.

1937

«По Родине тоскую, по далекой…»

По Родине тоскую, по далекой Уже давно не виданной стране. И по Тебе, родной, голубоокой. Чью память мне не утопить в вине. Так тяжко мне становится порою, Что я готов уйти в небытие, Но я живу и жизнь пустую строю, Чтобы воспеть явление Твое, Тебя, такую близкую когда-то. Твое погибшее земное естество, И роковой, непоправимой датой Отмечен стяг скитанья моего. И мне грустить о вас обоих надо, И надо мне в печали изойти, И чувствовать единственной отрадой Лишь окончанье страдного пути.

1937

«Нам суждено скончаться накануне…»

Нам суждено скончаться накануне Великого крушения миров И наша, холодеющая втуне, Не закипит по-юношески кровь. Нет, мы уже испытаны годами И новизной нас не прельщает твердь, И, не вздыхая по Прекрасной Даме, Мы встретим избавительницу Смерть. И наши одичалые потомки Забудут наш искусственный язык, И в чащах будет раздаваться громкий Воинственный и лающий их крик.

1938

«Вчитываться в книги надо…»

Вчитываться в книги надо, Надо вглядываться в свет, И людские лики надо Изучать по многу лет. И в тоске великой надо Свою гордость превозмочь, И потом склоняться надо Над бумагой, день и ночь. И тогда заплакать надо Над проклятою судьбой — Никому тебя не надо Ставшего самим собой.

1937

«Как тягостно и зреть, и сознавать…»

Как тягостно и зреть, и сознавать Над близкими нависшие несчастья И то, что мы своей словесной властью Не в силах их движения прервать, Не врачевать ни плоти, ни души, И только вяло разводить руками, И грусть свою рассеивать грехами, И все-таки испытывать в тиши. Знать, нам, мечтателям, от века суждено Быть только соглядатаями жизни И песни петь на свадьбе и на тризне, Глотая горьковатое вино.

1938

«Еще не персть, еще не горсть костей…»

Еще не персть, еще не горсть костей, А человек, волнуемый судьбою, И плоть моя — ристалище страстей, Враждующих еще между собою. И пусть на счастье я не обречен. И пусть мои минуют всуе годы, Но я уже Каменами крещен, И я приемлю дольные невзгоды. И я вкушаю вольные грехи, Которые душе моей любезны, А перед смертию я сотворю стихи О прелести сей жизни поднебесной.

1936

«Не новизна, а власть веков минувших…»

Не новизна, а власть веков минувших Прельщает обреченные умы, И нас, к земному изобилью льнувших, Настигнет холод царственной зимы. И мы, глашатаи сердечного цветенья, Приемлем этот величавый тлен, И внимем обольстительному пенью В пучинах замирающих сирен. И мы, согретые последними лучами Уже потухших некогда миров, Волнуем беспокойными мечтами Угрюмо леденеющую кровь. И жизни нашей неуютноликой, Свидетельствуя медленный заход, По наши неразборчивые клики Рождается суровый Новый Год.

1938

«Мы на земле глухи и близоруки…»

Мы на земле глухи и близоруки, Сокрытые во тьме своей тщеты, И погруженные в томительные муки Творенья искупительной мечты. И исчезают многие бесследно Из капища державных Аонид, Но кто-нибудь беспомощный и бледный В столетиях грядущих прогремит. Приемлет он причастье тайн чудесных И созидаться станет чрез сие Из смерда малодушного — кудесник, Из жизни суетной — святое житие.

1937

«Чудак уже нигде не милый…»

Чудак уже нигде не милый, Я прозябаю как-нибудь, И только думою унылой Дано мне юность помянуть. И, вольным странником кочуя По чуждым весям, я пою, Но если я душой почую, Что сковывают песнь мою, Меня кручина на смерть ранит И лира тихо отзвенит, И с нею в сон последний канет Бездомный данник Аонид.

1937

«Да, грешен я, но нет святых на свете…»

Да, грешен я, но нет святых на свете, И только человек, познавший стыд и страх, Достоин жить и в памяти столетий, И в думах ближнего, и в книгах, и в стихах. Нельзя не внять волнению земному, Нельзя не гибнуть в недрах суеты, Нельзя не знать, что нет для дерзких дома, Нельзя не рвать запретные цветы. И надо жить без лавр и без оваций, И слушаться лишь самого себя, И падать надо, надо разбиваться, И ненавидя мир сей, и любя. И надо сознавать, что неизбежно Постигнет нас забвенье, наконец, И лишь искусству посвящать прилежно Горение встревоженных сердец.

1937

«Нет для дерзающих свободы…»

Нет для дерзающих свободы Ни при царе, ни при вожде И одинаковы везде Мещанствующие народы. Всегда и в каждом мирном стане, Внушая черни злобный страх, Живут в восторженных сердцах Неотразимые мечтанья. И есть бессмертие лишь в этом Немолчном зове бытия: Ценою крови честь сия, Дана пророкам и поэтам.

1936

«Молчать, не замышляя мести…»

Молчать, не замышляя мести, Своей гордыни не щадя, Не славя ни хулой, ни лестью Деяний черни и вождя; Пускай их лица злы и жадны, Их пальцы сжаты в кулаки, Пускай волною беспощадной Нахлынут ихние полки… Молчать! Приять и срам, и муку, А сердце кроткое сберечь, Чтоб сыну передать иль внуку Меч Духа — праведную речь.

1935

«В пятом году — рабочих…»

В пятом году — рабочих, В семнадцатом — юнкеров… Нет, мы не злее прочих — Всякая льется кровь. Гибли, шутя, матросы, И сдержанно умирал, Расстрелянный так просто Правитель и адмирал. Мы — те, на устах которых Проклятья, а не привет, Но скажет седой историк: Достойней эпохи нет!

1935

«Пускай нет правды на земле…»

Пускай нет правды на земле И нет ни вечности, ни счастья — Нам тем и горше и милей Волнений жизненных причастье. Слагаем гимны мы весне, И женщин трепетных ласкаем, И улыбаемся во сне, И спорим за вином и чаем. А если властная тоска Скует наш дух печальной скукой И мы поймем, что смерть близка И что она — со всем разлука, Вздохнем и погрузимся в грусть. И нас восхитит умиленье, И мы запомним наизусть Порывы горнего томленья. Пускай конечно бытие И не узреть нам будет рая, Прелестна жизнь и лишь ее Благословим мы умирая.

1936

«В дерзаньи я презрел земное счастье…»

В дерзаньи я презрел земное счастье И горделивой мыслию пленен, Что мы ни в силах человечьей властью Остановить движения времен, И не достичь нам полного покоя, И не познать нам точного числа, И мы не справимся наверное с тоскою — Но все равно не бросим ремесла Искателей волнения пустого, Глашатаев напраснейшей мечты, Той, за которую лишь мы готовы Приять и жизнь и иго нищеты.

1937

«Мы, может быть, последние на свете…»

Мы, может быть, последние на свете Скорбящие от лишнего ума, И после нас на несколько столетий Закроют сумасшедшие дома. И толпища с тоскою незнакомых Начнут вкушать земную благодать, Когда колонии червей и насекомых Останки наши будут доедать. Но кто-нибудь, прельстившись ветхим кладом, Найдет полуистлевшую тетрадь, И мы отравим вопрошанья ядом Дотоле жизнерадостную рать.

1937

«Блаженны те, что вовремя созрели…»

Блаженны те, что вовремя созрели, Чьи вовремя надежды отцвели, А мы, еще не знающие цели, Блуждающие в море корабли. Морщинятся с годами наши лица, Но тем сильней мы веруем в мечту И все труднее нам остепениться И погрузиться духом в суету. Все чаще мы страдаем тихим гневом И, кажется, уже нам суждено Ласкаться только к легкодумным девам И пить со скуки горькое вино.

1937

«Слышатся чаще и чаще…»

Слышатся чаще и чаще Новые голоса, Не о душе скорбящей, Про земные глаза. Их не задел глубоко Русской тоски расцвет, Скажут они про Блока — Непонятный поэт. Мы, несущие знамя Жалости и стыда, Знаем: умрет с нами Прошлое навсегда.

1936

«Живем в изгнании и наша жизнь тяжка…»

Живем в изгнании и наша жизнь тяжка, И каждый день с собой приносит только тризны, И чаем мы теперь исподтишка Узреть когда-нибудь поля своей отчизны… И блажь житейская напрасно нас зовет Смириться и чуждым пенатам поклониться, Спасти от глада плоть и душу от забот, Снедающих ее, когда она томится. Пускай бессмыслен путь с безрадостным концом, Но есть величие безумья в долге этом: Остаться навсегда бездомным беглецом И становиться нищим и поэтом.

1936

«Мы мучимся бесплодными мечтами…»

Мы мучимся бесплодными мечтами И скорбью об утраченной весне, Но даже и иссохшими перстами Цепляемся за ветошь наших дней. И пусть усталых смердов Апполона Обманет к славе влекшая стезя, И нас могильное сокроет лоно, Томительным гниением грозя. И пусть не узрим светлых сновидений И нам сознанье ясное дано, Что нас постигнет полное забвенье, Как наших предков, тлеющих давно — Мы все равно не бросим милой лиры И будем рваться мыслию вперед И познавать, что вечного нет в мире, Но что искусство позже нас умрет, Что вопреки веленьям жизни куцой И быстрым струям леты вопреки, Поют в эпоху русских революций Державинскую «Пчелку» казаки.

1937

«Мы нищие, бездомные поэты…»

Мы нищие, бездомные поэты, Изгнанники творящейся страны, И нам спасенья от кручины нету, И на забвенье мы обречены. Привыкли мы к настойчивому стуку Уже неровно бьющихся сердец И лишь вином обманываем скуку, В которую мы канем, наконец. Но и живя среди народов чуждых, Теряя дар родного языка, Мы молимся о радостях и нуждах Племен российского материка.

1938

«Мы, безземельные питомцы вдохновенья…»

Мы, безземельные питомцы вдохновенья, Храним, как таинство, заветную любовь К стране, давно для нас далекой и волненье При помыслах о ней колышет нашу кровь. Нам не помочь ее неимоверной муке При созидании невиданных эпох; Изгоями слывем, но наши чисты руки От злата ворогов, и наш нездешен Бог. И чаем мы, что нас крещение не минет Глаголом праведным и боевым мечом. А если странников отчизна вновь отринет, Свою мечту о ней Россией наречем!

1938

По следам бездомных Аонид : Вторая тетрадь стихов