За круглым столом в небольшой уютной полутемной комнате происходит чаепитие – три девушки, уже перестав чураться друг друга, оживленно обсуждают хозяйку дома. Главный вопрос – для чего их сюда привезли? Предположения высказываются самые разные, включая не вполне приличные – девушки сплотились перед лицом неизвестности и не особенно деликатничают. Раздается вежливый стук, и дверь открывается. На пороге стоит хозяйка, легка на помине:

– Не помешаю, девочки? – в руках дамы папка с документами, дама подходит к столу и начинает раскладывать бумаги перед каждой из сидящих за столом, негромко поясняя:

– Я оформляю опеку, над всеми вами – над тобой, Сандра, над тобой, Джуди и над тобой, Хия. Согласие ваших родственников получено, нужны только ваши подписи.

– Зачем вам это? – спустя мгновение настороженно спросила Хия, оторвав взгляд от бумаги, которую она уже успела прочитать.

– Я хочу, чтобы мы были вместе. Ваш дар поможет охранять секвенции.

– Охранять – как?

– От кого?

– Зачем их охранять? – три вопроса слились в один.

– Отвечаю на вопрос «зачем». Дело в том, что боль, которую мы ощущаем при выполнении секвенции – не просто иллюзия. Нам дано чувствовать разрушения, которые ими вызываются. Мы не можем полностью отказаться от их использования, но те секвенции, что производятся нами, предотвращают другие – более страшные и разрушительные. Теперь переходим к вопросу «как охранять». Давайте поговорим о том, как можно воспрепятствовать выполнению той или иной секвенции. Я бы выделила три основных способа.

Слушать хозяйку было приятно – хрипловатый голос завораживал, а рассказ был логичен и понятен. Оказалось, что первый метод предотвращения вполне очевиден: не нужно никому рассказывать о самом существовании секвенций. Конечно, среди шести миллиардов людей, населяющих планету, всегда найдутся те, кто случайно выполнят последовательность действий, которая окажется секвенцией. Но вполне можно рассчитывать на то, что никто не обратит внимания на чудесный результат или не свяжет его с конкретными действиями и, тем самым, не станет в другой раз преднамеренно выполнять чудесную последовательность.

– К слову сказать, результат секвенции принято называть мираклоидом, – сообщила Леди. Показалось, что все три девушки мысленно повторили диковинное слово, словно пробуя его на вкус.

Второй метод также достаточно очевиден. Он основан на том, что разные секвенции могут начинаться одинаково. Предположим, что некто решил выполнить секвенцию, состоящую из трех событий – A, B и C. В то же время, нам известно, что существует другая секвенция с рецептом A, B и D. Допустим, что выполнение второй секвенции для нас более желательно (или менее нежелательно, что одно и то же). Мы ждем, пока не будут выполнены элементы A и B, а затем, опережая противника, выполняем элемент D. В результате будет выполнена наша секвенция, а не чужая. Мы это называем терминировать секвенцию.

– Можно спросить? – подняла руку Хия, – допустим, мы терминировали чужую секвенцию. Что мешает нашему противнику тут же попытаться выполнить ее еще раз?

– Как правило, что-то мешает и варианты могут быть самыми разными. Например, один или больше элементов могут быть привязаны к фазе луны или времени года. В этом случае, следующая попытка отодвигается, соответственно, на месяц или на год. Иногда рецепт секвенции задает не только события и их последовательности, но и период времени между отдельными элементами. Если нам удастся терминировать секвенцию, два элемента которой должны отстоять друг от друга не меньше, чем на десять лет, следующая попытка состоится очень не скоро.

– У меня тоже вопрос, – вступила в разговор Сандра, – в том примере, где мы терминировали секвенцию ABC, почему бы нашим противникам не начать выполнение секвенции с элемента C? – в этом случае, как мне кажется, наш элемент D не сыграет.

– Секвенция – это не набор событий, а их последовательность. ABC– это секвенция, CAB – скорее всего – нет.

– В общих чертах понятно, – подытожила Хия, – мы ощущаем грэйс, как-то определяем, какую секвенцию задумал противник, ищем среди своих запасов рецепт с таким же началом, но другим завершением и терминируем. Есть еще способы помешать выполнению чужой секвенции?

– Да. Существует возможность «заморозить» все без исключения секвенции на несколько лет – запретить выполнение любой из них. Делается это, как можно догадаться, с помощью особой секвенции, рецептом которой мы владеем.

– Почему бы сразу не выполнить эту секвенцию заморозки и не связываться с этим «терминированием»? – вступила в разговор Джуди.

– Существуют две причины. Первая: секвенция заморозки запрещает использование всех секвенций на три года, но у нее самой время безразличия около семи лет. Это значит, что заморозку можно выполнять не чаще, чем раз в семь лет. Даже если ее выполнять каждый раз при первой возможности, в течение четырех лет из каждых семи секвенции будут работать. О второй причине я расскажу в подробностях несколько позже. Сейчас упомяну лишь то, что для выполнения заморозки требуется некий расходный материал, с которым сложно работать и проблематично раздобыть.  А теперь вернемся к вопросу о неразглашении секвенций. Сейчас вы мне пообещаете, что никогда не посвятите в тайну секвенций никого из посторонних.

Девушки тут же искренне в три голоса принялись обещать не рассказывать никому ничего лишнего, но, для Леди этого было недостаточно:

– Сейчас мы пообещаем по-настоящему, – сообщила она и водрузила на стол кожаную сумку, стоявшую у двери. Вскоре всё содержимое сумки оказалось выложенным на стол: пять разноцветных пирамидок размером с детские кубики, три листка бумаги с напечатанным текстом, совсем маленький прозрачный пакетик с какими-то острыми железными штуками, упаковка ватных дисков и флакон темного стекла с неизвестной жидкостью.

– Почитайте пока, – леди раздала листки бумаги, а сама начала расставлять пирамидки вокруг стола, заключая, тем самым, стол и сидевших за ним гостьей в некое подобие пентаграммы.  Девушки разобрали листочки. Текст на всех трех листках был одинаковый:

– Убедился? – голос загрохотал у старика прямо в голове – раскатистый громоподобный голос. Таким голосом, наверное, Рама вызывал на бой Кхару во время битвы с Ракшасами, а в позднейшие библейские времена Создатель так говорил с пророками.

– Да, убедился. Кажется, ты прав, я – не сумасшедший.

– И всё было, как я сказал?

– Да. Я спустился в деревню, и сошлись белые коровы с глазами прекрасных дев и с длинными рогами, и все они приветствовали меня – пали на колени и склонили головы.

– Коровы – на колени? Неплохо сказано. Ты – поэт. Кстати, в этой деревне все коровы белые. Ты раньше этого не видел?

– Смотрел, но не видел. Это для них коровы священны. Мне, как ты, наверное, знаешь, когда-то доводилось их есть.

– А люди? Что делали люди?

– Люди простерлись ниц. Потом они подползали ко мне и пытались целовать край платья, просили благословения.

– А потом?

– Потом они огромной толпой проводили меня до ворот монастыря. Надеюсь, они уже ушли.

– Итак, теперь ты мне веришь. Кстати, не трудись раскрывать рот, когда обращаешься ко мне – я тебя и так прекрасно слышу. Не хватало, чтобы другие монахи сочли тебя безумцем.

Сухощавый старик, облаченный во что-то вроде мантии бордового цвета, с опаской бросил взгляд на деревянную дверь кельи. Затем приблизился к двери, приложил ухо к дереву и негромко сказал:

– Кажется, там никого нет. А то Ваджра вечно подслушивает – беспокоится за меня.

Затем, смутившись, повторил мысленно:

– Никого нет. Все сейчас на хозяйственных работах.

– Да. Все работают. А мы с тобой поговорим. Ты готов?

– Кто ты?

В ответ раздался смех.

– Нет, это ты мне скажешь – кто я.

– Я не знаю. Асур? Один из богов? Демон? – как я могу знать?

– Я тебе помогу, – в голове старика возник смех – низкий и очень громкий. Казалось, камни должны дрожать от этого смеха – старик даже приложил руку к недвижимой прохладной стене кельи, ожидая ощутить сотрясение. Отсмеявшись, голос сообщил:

– Я – самый могущественный из всех. Я могущественнее всех, кого ты можешь представить. Я тебе помог? – старик лишь в недоумении пожал плечами.

 – Конечно, нет, – кажется, у голоса прорезались веселые нотки, – в твоем языке нет для меня названия.

– Мне кажется, мы говорим на английском, я прав? – старик почувствовал, что голос молча с ним согласился.

– Мы говорим на английском потому, что он лучше всего годиться для общения с тобой?

– Совсем нет. Скорее – наоборот. В других известных тебе языках – тибетском, китайском и хинди есть слова для обозначения некоторых предметов, о которых мы с тобой будем разговаривать. А назвав что-то, ты скрываешь его сущность за словом. Не этому ли ты всех учишь в последние сорок лет, старик? Кстати, можно я буду тебя называть твоим старым именем – Эрчжи?

– Конечно. Вспомнить детство любому приятно, – старик улыбнулся и повторил вслух своё детское имя, – Эрчжи.

 – А как мне называть тебя? – похоже, старик не оставил мысли разузнать что-нибудь об обладателе громового голоса от него самого.

– Хороший вопрос. Давай, выберем, что-нибудь не слишком экзотическое – Чжан, Ван, Ли – как тебе? Или, возможно, Анил, Арджун, Пранав? А, может быть, тебе больше понравится Нима, Дава, Мимар? Есть еще варианты: Смит, Браун, Джонс[1]. Решено! Зови меня мистер Джонс.

– Ты – американец?

На этот раз громовой хохот раздавался так долго, что старик успел освоиться и поддержал его своим дребезжащим смехом, потом бросил опасливый взгляд на дверь, хихикнул еще раз и, на сей раз мысленно, произнес:

– Ну что ж, давай поговорим.

– Пусть это будет игрой, – предложил голос, точнее, мистер Джонс, – ты мне можешь задавать любые вопросы, а затем, когда-нибудь потом, попробуешь рассказать, кто я.

– Любые вопросы? И ты на них ответишь?

– Если ответ существует, ты его получишь – спрашивай, что хочешь.

Лицо старика приняло сосредоточенное выражение, он задумался, затем его губы тронула улыбка и он сказал:

– Позволь начать с самого сложного вопроса. В чем смысл жизни?

– Чьей жизни – твоей? Это очень простой вопрос. Смысл твоей жизни – познать меня. Ты – мой инструмент, с помощью которого я познаю себя. Затем я тебя и создал.

– А у других – в чем смысл их жизни?

– Другого смысла нет. Всё живое – инструменты для познания моей нескромной особы. Впрочем, следует уточнить: простейшие формы жизни – это инструменты для создания инструментов. А уж с помощью этих инструментов я познаю себя. Понятно?

– Экономисты называют это промышленностью группы «А» – «производство средств производства», – сообщил старик, чем снова вызвал безудержное веселье мистера Джонса. Вскоре старик присоединился к громовому хохоту своим дребезжащим смехом.

– Я рад, что ты не забыл того, чему тебя учили в университете, – спустя короткое время похвалил старика голос. – А в твоей Alma Mater про меня ничего не рассказывали?

– На первый взгляд, ты напоминаешь Мирового Духа, о котором писал Гегель. Правда, он не упоминал о твоем веселом нраве. А теперь – давай перейдем к моей основной задаче – познанию тебя. Скажи, ты всемогущ?

– С твоей точки зрения – да.

Старик Эрчжи подождал комментариев, не дождался и продолжил:

– Я не понял твоей оговорки – про мою точку зрения, – и снова умолк. Когда через пару секунд стало ясно, что мистер Джонс не придет на помощь, Эрчжи спросил:

– Тот, у кого одна рупия (давай использовать денежные единицы страны, в которой мы находимся) считает владельца миллиона рупий всемогущим с точки зрения богатства. Ты это имел в виду? – ответом было молчание, но старик понял, что согласия в нем нет.

– Хорошо. Возьмем другой пример. Возле монастыря есть высокий муравейник. Я могу его разрушить, затопить, сжечь – принести его жителям очень много зла. Могу сделать добро – положить возле муравейника хлебную лепешку. Думаю, если бы муравьи могли мыслить, они считали бы меня всемогущим, хотя это не так. Ты – про это?

– Не заблуждайся по поводу своего превосходства над муравьями, – посоветовал мистер Джонс. – Ты разумнее их во всех отношениях, но разница между тобой и мной… – голос примолк, словно подбирая слова, – одним словом, с моей точки зрения, вы не сильно различаетесь. Только не обижайся, пожалуйста – тебе это помешает выполнить свою функцию, – тут мистера Джонса снова разобрал смех, но Эрчжи к нему не присоединился.

– Я правильно тебя понял, муравьи – тоже твои инструменты познания, и ты с ними можешь общаться, как со мной?

– Могу. Но не как с тобой. Совсем по-другому – но общаюсь.

– Ты уверен, что я могу тебя познать? – спросил старик после недолгого молчания.

– Конечно, не можешь! Познание – это процесс, а не результат. Результат уже существует. Это – я. Ничто и никто не опишет меня лучше, чем я сам, – просто фактом своего существования. Я знаю, что ты это понимаешь.

– Пожалуй, понимаю, – признал Эрчжи. – А почему мы пользуемся словами? Мне кажется, что во время медитаций я приближался к познанию мира и тебя, как его части, куда ближе, чем позволяет рациональное мышление.

– Во-первых, с твоей точки зрения я – не часть мира, а сам мир, – старику показалось, что мистер Джонс сердится, – а во-вторых, сейчас меня интересует познание, выраженное словами.

– Не сердись, – попросил Эрчжи.

– Я никогда не сержусь. Продолжай свою работу.

– Где ты сейчас находишься?

– С твоей точки зрения – повсюду.

– Ты был всегда?

– С твоей точки зрения – всегда.

– И ты хочешь, чтобы я разобрался, кто ты? – отличный план! Неужели он осуществим?

 В субботу утром приличный человек должен спать, пока не выспится. Просыпаться нужно не по звонку будильника, а только когда утомленный за неделю организм сочтет, что наступил нужный момент. После этого следует еще полежать с закрытыми глазами минуты две, чтобы принять взвешенное решение, что сначала – душ или чашечка ароматного кофе. Существенно также не позволить себе раньше времени увлечься мыслями о работе. Я лежал, не открывая глаз, и чувствовал, что мне очень хорошо. Что-то очень хорошее случилось вчера, это хорошее еще только начинается. Я начал вспоминать и вспомнил, как глубокой ночью я завершил письменное изложение приключений дубля в неведомых краях и в неведомые времена. Я чудесно помнил, что выполнить эту важную работу следует как можно скорее – уже назавтра воспоминания будут мне казаться чем-то приключившимся со мной не вчера, а пару лет назад, а еще через денек вся история встречи с носатым Мейером будет казаться чем-то известным с чужих слов и производить впечатление когда-то очень давно прочитанного в книжке. Закончив колотить по клавишам, я стал перечитывать написанное. При этом я исправлял кое-какие технические ошибки и неточности, но читал не за этим. С самого начала мне показалось, что в тексте содержится нечто странное, какое-то противоречие вполне очевидное даже для меня – не слишком крупного специалиста по раннему средневековью. Часы показывали половину четвертого, за окном было совершенно темно, и ощущалась усталость, понемногу переходящая в одурение. Надо срочно идти спать, сегодня ничего хорошего мне уже не сделать. Небольшим усилием воли я погнал себя в постель, отложив проверку того странного, что обнаружилось в отчете, на завтра, то есть, на сегодня. Если я правильно угадал, что никакого перемещения во времени не было, то я – просто молодец. Умница. И это с моими школярскими познаниями в истории! Интересно, что мне удалось отнестись к предположительно состоявшемуся путешествию во времени не как к чуду, а как к данности и вместо того чтобы, не веря самому себе, смаковать сам факт такого путешествия, я холодным умом проанализировал свои записи и заподозрил большое несоответствие. Пожалуй, Петров, который время от времени позволяет себе с почтением отозваться о моих аналитических способностях, руководствуются не только желанием сделать мне приятное. Однако время идет, а я продолжаю валяться и даже глаз еще не раскрыл. Решено: встаю, включаю компьютер, а, пока он просыпается, быстро делаю кофе. Собственно, всё, что от меня требуется – нажать кнопочку на кофеварке, дальше умная машина сделает всё сама – и зерна помелет, и воду согреет, а затем прогонит кипяток через помол под давлением в шестнадцать баров. Но до этого нужно будет нажать кнопочку на другой умной машине. Уж не знаю, кто из них умнее – компьютер или кофеварка, я всего лишь ими пользуюсь в меру сил.

 Пришло время открыть глаза. За окном стена соседнего здания освещена восходящим солнцем, прохладный утренний ветер слегка раздувает легкие занавески, вразнобой орут птицы на соседнем тополе, словно сейчас разгар лета, и спать совсем не хочется. Хочется работать. Прямо босиком, не надевая шлепанцев, я прошел в кабинет, включил компьютер и неспешно двинулся на кухню. Теперь можно не торопиться – возможно, компьютер умнее кофеварки, но та определенно шустрее – три раза успеет приготовить кофе, пока электронный ящик бдительно себя ощупает, проверит и, наконец, загрузится. Ровно через минуту густая черная струйка ароматного кофе полилась в чашку. Еще пять секунд – и небольшая белая чашечка наполнилась божественным напитком с красивой светло-коричневой пенкой. Я, не прикасаясь к чашке, наслаждаюсь одним из самых прекрасных запахов, который существует в этом мире. Наслаждение предвкушением. Да, я – сибарит и, большую часть времени совсем этого не стесняюсь. Сделав, наконец, первый глоток кофе (восхитительный напиток, но аромат обещал большего), я бросил взгляд на настенные часы и обнаружил, что еще нет восьми. Кажется, спячка закончилась, и снова начинается сладостный период, когда лихорадочное желание заняться любимым делом и надежда на близкий успех подстегивает не только разум, но и тело, когда на восстановление сил достаточно трёх-четырех часов сна, когда всё получается. Я почувствовал, что счастлив, и это ощущение было очень острым, почти физиологическим. В этот момент раздался звонок в дверь.

 Поначалу ощутилась лишь досада – общение с кем бы то ни было совершенно не отвечало моему настрою. Пока я шел к двери, досада сменилась недоумением. В нашем «буржуйском» доме совсем не принято одалживаться у соседей солью или обращаться с просьбой перехватить сотню до получки, тем более, ранним утром в субботу. У самой двери недоумение сменилось беспокойством, которое, впрочем, рассеялось, когда на мой неприветливый вопрос «Кто там?» я услышал знакомое рычание:

 – Свои, Траутман, открывай!

 Петров мимоходом поздоровался, поставил на пол принесенную с собой объемную спортивную сумку и тут же быстро и уверенно направился на кухню. Я некоторое время посверлил осуждающим взглядом удаляющуюся спину в пиджаке цвета крема-брюле и потащился вслед. К тому времени, как я оказался на кухне, Петров успел приготовить себе чашечку кофе, после чего гостеприимно спросил, не хочу ли я тоже. В ответ я слегка покачал у него перед носом своей чашкой, которую продолжал держать в руке и максимально приветливым голосом сообщил, что рад видеть своего друга в любое время суток. Без тени смущения Петров подтвердил, что никогда в этом не сомневался и предложил мне присесть. Присесть мне пришлось на гостевой стул, поскольку на моем уже расположился ранний гость. Я не знаю, каким образом все без исключения посетители этой кухни определяют, что именно этот стул, стоящий именно на этом месте, является моим любимым – все стулья абсолютно одинаковы. Но все гости безошибочно располагаются как раз на моем. Было бы странно, если бы мой бесцеремонный друг сделался бы исключением из этого неприятного правила, да он и не сделался. Глядя на Петрова, смакующего кофе, я вспомнил о своей идее, которая меня так порадовала, и спросил:

 – Не знаешь, король Артур – историческая личность?

– В каком смысле?

– Действительно ли существовал король Артур, рыцари круглого стола и всё такое?

 – Вроде бы да, никогда этим специально не интересовался, а ты к чему это?

 – Да так, – разочарованно промямлил я, – одна идея пришла в голову, – при этом я почувствовал, что всё творческое горение куда-то подевалось, что я очень устал за прошедшую неделю, а на дворе стоит раннее субботнее утро, и в это время приличный человек должен еще спать. Последующие слова гостя несколько замедлили моё сползание в пучину усталости и безразличия:

 – Траутман, дело серьезное, срочно нужна твоя помощь.

– Не беспокойся, я написал подробный отчет о произошедшем вчера. Если хочешь, давай прямо сейчас посмотрим. Возможно, с твоей помощью удастся что-нибудь еще вспомнить, нужно спешить, пока из головы всего не выдуло.

– Нет. Я говорю о другом деле.

– О другом!? Ты что, каждый день сталкиваешься с переносами во времени? Ты способен сейчас думать о чем-то другом? – я был искренне изумлен.

– Речь идет об очень серьезном. На время придется отвлечься от этой новой секвенции. Тем более что у нас еще есть десять дней до следующей встречи с этим твоим Мейером. То, с чем я пришел, весьма срочно. Не далее как прошедшей ночью вскрылись неожиданные обстоятельства[4], и тебе предстоят весьма срочные действия.

Я неплохо знаком с серьезными и срочными делами своего друга, мне пару раз уже доводилось принимать участие в их улаживании. После завершения очередного такого дела Петров всякий раз очень убедительно доказывает, что никакой опасности я почти не подвергался, и всё было им, Петровым, просчитано с самого начала. Самое смешное, что, в конце концов, я этому почти верю, совершенно забывая свои недавние мысли о том, что мой земной путь может закончиться куда раньше, чем мне этого бы хотелось, и зря я во всё это ввязался. Впрочем, на этот раз,  дело представлялось совсем пустяковым, и ни о каких опасностях речи, похоже, не было. Вкратце, всё заключалось в следующем:

 Пару месяцев назад я принимал участие в очередной крупной авантюре Петрова, учиненной им с целью раздобыть рецепты зеркальных секвенций, из-за одной из которых произошла наша недавняя размолвка. В процессе погони за секвенциями, я, как это заведено, принял участие в целом ряде авантюр масштабом поменьше. Одна из них состояла, как это ни странно, в оживлении вождя мирового пролетариата В.И.Ленина.[5] Тогда же, благодаря Петрову, я познакомился с девицей по имени Алёна. На заключительном собрании, посвященном успешному завершению операции «Зеркальные секвенции», Петров объявил, что затевает некий проект в области съемки очень дорогого и качественного телесериала с привлечением самых модных отечественных и закордонных не только актеров, но и поп-звезд и прочих властителей душ и сердец нашей простодушной публики. Тогда же мой друг объявил, что Алёна – гениальный композитор, и место ей в девятнадцатом веке или, в крайнем случае, на роли композитора великого сериала. Насколько мне помнится, в результате Алёна согласилась писать музыку для Петрова. А теперь мне было сообщено, что в качестве сценариста в этом мероприятии должна была принять участие некая особа из Голливуда – модный, широко и скандально известный литератор.

 – Да ты его знаешь, – уверенно заявил Петров, – «Кто живет в замке Белоснежки», «Угол круглого стола» – смотрел, конечно?

 – Нет, и не собираюсь, – презрительно ответил я.

 – Ну, хотя бы слышал?

 – Слышал. Насколько я знаю, полное дерьмо, – и уточнил, – пост-постмодернизм.

В ответ Петров удивленно поднял брови: – Это как?

Введенный в заблуждение наивным выражением лица собеседника, я с удовольствием начал объяснять:

– Обычный постмодернизм – тоже не сахар. Вторичность, возведенная в принцип. Использование готовых форм за неимением собственных. Цитирование и симуляция, пытающиеся скрыть за тотальной иронией свою полную неспособность создать новое. Джоконда, сидящая на унитазе в обнимку с Микки Маусом на фоне шишкинского леса, Прародитель Адам с бутылкой колы и пачкой Кэмела. Нахальное использование признанного искусства в качестве строительного материала. А пост-постмодернизм в качестве такого строительного материала использует произведения постмодернизма. Пародии на пародии, когда ни автор, ни публика не помнит, что, собственно, пародировали с самого начала, – я начал входить в ораторский раж, – пост-постмодернизм соотносится с постмодернизмом, как сам постмодернизм с нормальным творческим искусством. Торжество бескультурья и махровой недееспособности!

Петров, похоже, впечатлен моим темпераментом и эрудицией:

 – Вот уж не думал, что ты так здорово разбираешься в современном искусстве, – в ответ я мотнул головой и скромно улыбнулся: роль воинствующего искусствоведа мне понравилась.

– А при чем здесь Беливук, ты же его не читал? – мой друг, наморщив гладкий лоб, попытался осознать мою непримиримую концепцию.

– Этот Беливук пожирает экскременты тех, кто питается экскрементами, – охотно пояснил я, – и продуктами своей жизнедеятельности кормит интеллектуалов, а те едят, нахваливают и пытаются поделиться со мной соображениями об оттенках вкуса, – произнеся эту гневную тираду, я умолк и стал смотреть на реакцию Петрова.

Он в ответ уставился на меня со странным выражением лица, по-стариковски пожевывая своими сочными юношескими губами. Молчание затягивалось. Я уже давно заметил, что эти неаппетитные упражнения своим ртом мой друг проделывает только в минуты серьезного раздражения и, не дожидаясь неизбежного взрыва, решил напасть первым:

– Не понимаю, чего ради тебя потянуло в кинематограф! Денег не хватает? – кажется, заодно я пытаюсь отомстить Петрову за то, что моя идея про несуществующего Артура не сработала. Нехорошо это. И опасно. Но тему разговора нужно срочно менять: похоже, мой друг сейчас начнет задавать уточняющие вопросы и не остановится, пока не станет очевидно, что я ничего не смыслю не только в современном искусстве, но и в Джоконде, шишкинских мишках и Микки Маусах.

Неожиданно для меня, Петров вдруг улыбнулся.

– Траутман, ты же знаешь, что я никогда и ничего не делаю только ради денег, – голос звучал на удивление спокойно и доброжелательно – кажется, он даже не обиделся. Я вынужденно кивнул головой: да, знаю. У моего друга действительно может быть масса побудительных мотивов, но просто деньги мотивом никогда не являлись. Как это ни удивительно, но наступает момент, когда деньги даже для самого алчного человека (а мой друг таковым не является) полностью теряют свою привлекательность. Правда, для этого денег должно быть очень много. Невероятно много. Не обязательно столько, как у Петрова, но сумма должна быть очень внушительна.

 – А для чего тебе этот проект? И слово какое придумал – «проект». Тоже мне, проектировщик.

 Я произнес эту не слишком умную фразу и тут же испугался. Конечно, у Петрова моя необоснованная агрессивность должна была вызвать, по меньшей мере, недоумение, однако он только пожал плечами:

 – Всего лишь термин, Траутман. Так сейчас принято говорить. Лет сто назад сказали бы «предприятие». Тебе это больше нравится?

 – Ладно, наверное, я неправ, – миролюбиво признал я. – Думаю, что дело, с которым ты заявился ранним утром в субботу и ради которого готов отложить работу по нашим вчерашним приключениям по-настоящему срочное. Не будем отвлекаться на абстрактные темы, можешь сейчас не рассказывать, в чем глубокий смысл твоего «проекта».

 – Почему же? Давай поговорим, времени еще немного есть, – сегодня утром мой друг был удивительно кроток. – По совести говоря, твоё предположение о моих меркантильных интересах слегка удивило. Было бы понятно, если бы ты так рассуждал три года назад, когда бегал с голой задницей по редакциям, предлагая свои халтурные произведения на любые темы. Не трудись перебивать меня, – мой гость предупреждающе поднял ладонь, – я знаю, что зад у тебя был не совсем голым, а некоторые из статей были вполне добросовестны и небесталанны.

 – Начались комплименты, – смекнул я, – теперь, для сохранения мировой гармонии, должна последовать оплеуха, – и не ошибся.

 – А скажи-ка мне, Траутман, как ты представлял себе жизнь богатых людей три года назад? Ночные клубы, шикарные яхты, черная икра ложками, оживленная половая жизнь, портреты на первых полосах – ведь так? – в ответ я лишь слегка улыбнулся. Думаю, что этой улыбкой мне удалось показать чересчур догадливому собеседнику, что ни о чем таком я и не помышлял, а Петров продолжил:

 – Согласись, себя сегодняшнего три года назад ты бы, не задумываясь, причислил к богачам, верно? – я снова иронически улыбнулся и с неудовольствием подумал, что он прав.

 – А ответь мне, Траутман, когда ты в последний раз ел икру ложкой – не помнишь? Почему у тебя на руке не стотысячный «Ролекс», как у любого, даже самого завалящего толстосума, а нечто невзрачно-электронное? А в шикарных клубах почему не тусишь ночами напролет? А еще скажи мне, почему, вместо того чтобы спать с девочками с обложек глянцевых журналов, ты, как идиот, всё время влюбляешься в каких-то экзотических девиц и, вдобавок, ухитряешься при этом страдать, хотя всё, как правило, начинается, протекает и заканчивается у тебя благополучно! – пока Петров переводил дух для продолжения обличительной тирады, я успел строго сказать:

 – Ты, пожалуйста, личную жизнь мою не трогай, – на что мой друг демонически захохотал, то есть, он думал, что хриплое карканье простуженной вороны окружающие воспримут как демонический хохот. Вдоволь накаркавшись, он перешел к заключительной фазе тирады:

 – И еще объясни мне, почему ты по двенадцать часов в сутки занимаешься изучением и разгадыванием секвенций, вместо того чтобы проводить жизнь, извини за выражение, в наслаждениях? – тут он снова обидно закаркал. Я подождал, пока эти неприятные звуки прекратятся и спокойно объяснил:

 – Работа с секвенциями и есть моё главное наслаждение. Возможно, это неочевидно, но по жизни я всего лишь перемещаюсь по пути наибольших удовольствий. Удовольствий – как я их понимаю. Если бы я получал большую радость от коллекционирования океанических яхт, я бы непременно этим занялся, – я немного подумал и самокритично добавил:

– Я преувеличиваю, конечно. Такая коллекция мне не по карману, но «Ролексы» вполне могу собирать.

 Петров вдруг сделался серьезным и сказал:

 – Молодец. Правильно. А я, представь себе, наслаждаюсь, когда изменяю мир. Поверь мне, Траутман, после того, как мой проект успешно завершиться, мир изменится куда сильнее, чем, если бы я сменил президента или приобрел модный футбольный клуб, – он снова обидно засмеялся, но я понял, что оскорбительная составляющая смеха на сей раз относится не ко мне. Наверное, поэтому смех показался мне довольно мелодичным, если только слово «мелодичный» можно применить к вороньему карканью.

 – А теперь – к делу, – сменил тему Петров. – Сегодня состоится сбор рабочей группы по моему проекту. Упомянутый модный сценарист появиться там не сможет, а без него все мои планы накрываются медным тазом, чего я, как тебе известно, очень не люблю. Выручай, Траутман!

 – Как?

 – Поедешь туда вместо него.

 – Почему именно я? Это как-то связано с секвенциями?

 – А вот почему, – Петров, проигнорировав моё предположение, достал из внутреннего кармана пиджака синюю книжечку по размеру и толщине похожую на паспорт, и бросил на стол.

 Что это и в самом деле паспорт я понял, еще не взяв его в руки: в центре обложки был вытеснен американский орел, сверху шла крупная надпись PASSPORT, а под орлом было написано United States of America. Интересно! В Штатах я был два раза, а подержать в руках их паспорт не довелось. По привычке раскрыл его на последней странице, рассчитывая обнаружить там фотографию владельца, как на наших загранпаспортах. Ничего подобного! На страничке, примыкающей к задней обложке, оказалось изображение космического корабля на фоне каких-то двух планет, а слева текст на английском. Сами листки оказались симпатичного голубого цвета с отчетливой сеткой красноватых узоров, как на крупной купюре. Надпись на левой страничке (ее номер был двадцать восемь) предупреждала о том, что паспорт содержит чувствительные электронные элементы, в связи с чем далее следовали рекомендации класса «в рот не брать, на пол не бросать». Текст, набранный мелкими буквами, я читать не стал, вместо этого пролистнул страницу назад. Красота неописуемая! Я немного полюбовался изображением статуи Свободы во всей прелести и каменной плиты с какой-то датой, записанной римскими цифрами, затем немного напрягся и перевел год на родные арабские: 1776. Кажется, год принятия Декларации независимости. Листанул дальше, обнаружил медведя, по-видимому, гризли и индейский тотемный столб. Всё это напоминало очень красивую книжку с картинками. Я сообразил, что фотография владельца расположена на первой странице и открыл сразу ее. Не то. Какая-то овальная картинка слева и текст справа. Перевернул еще страницу, и на меня уставилась голова белого орла, точнее, насколько я понял, белоголового орлана, символа Американских соединенных Штатов. Я постарался понять смысл выражения птичьей физиономии, но безуспешно. Примем к сведению: мимика у белоголовых орланов бедна и невыразительна. Потом мой взгляд скользнул вниз на цветную фотографию владельца паспорта. Определенно, это лицо мне знакомо. Справа от фото прочитал имя и фамилию: Пол Беливук – тот самый сценарист, которого, по мысли Петрова, я должен замещать на собрании участников проекта. Переведя взгляд снова на фото, я подумал, что по фамилии представлял внешность Пола совсем иначе, не худощавым блондином с голубыми глазами навыкате и неприятным тонким ртом, а смуглым брюнетом южного типа.

 – Теперь понял? – резкий голос Петрова вывел меня из задумчивости. Я оторвал глаза от паспорта и переспросил:

 – Понял – что?

 – Траутман, ты в зеркало иногда смотришься?

 – Почти каждый день, когда бреюсь.

 – Посмотри внимательно на этого Беливука! – Я снова перевел глаза на фотографию и, наконец, понял, почему это лицо показалось мне знакомым. Если господину Беливуку удлинить волосы, чтобы висели до самых плеч, и убрать очки в толстой черной оправе, получится та самая физиономия, которую я по утрам наблюдаю в зеркале. Неужели у меня такие неприятные губы, расстроено подумал я. Наверное, так кажется из-за этих очков – удивительно уродливая конструкция.

 – Этот человек несколько напоминает меня, – оставить без внимания последний вопрос Петрова было бы невежливо, – это и есть причина, по которой ты выбрал меня? Мне кажется, что среди своих многочисленных сотрудников ты без труда найдешь двухметрового костистого блондина с голубыми глазами. Кстати, имей в виду, стричься я не намерен!

 – Я так и знал, что ты согласишься, – пророкотал Петров. В его тоне отчетливо слышалось самодовольство. Похоже, что он и в самом деле не сомневался, что долго уговаривать меня не придется. Честно говоря, меня это возмутило. Прекрасно известно, как бывает трудно отказать моему другу, но я вовсе не был намерен сразу сдаться. Во всяком случае, полезно будет ему показать, что я не из тех людей, которыми можно манипулировать так явно. В конце концов, я ему нужен ничуть не меньше, чем он мне. Пусть он – один из истинных хозяев мира, но у него нет дара, которым обладаю я и только я.

 – Будь добр, сделай нам еще кофе, – небрежно попросил я его, – и имей в виду, мы с тобой еще ни о чём не договорились.

 Петров, сама кротость, тут же подхватил обе чашки и двинулся к кофеварке, лишь поинтересовавшись, не нужно ли ополоснуть мою посуду.

 – Не нужно, – величественно произнес я. – А почему ты, собственно, уверен, что настоящий Беливук не появится в самое неподходящее время и не закатит скандала?

 – Поверь мне, такого произойти не может, – сообщил Петров, а потом обернулся ко мне и добавил с укоризной:

 – Траутман, ведь я тебя никогда не обманывал, – я обратил внимание, что глаза у моего друга выглядели чересчур честными, но возразить мне было нечего: он действительно меня ни разу не обманывал. Он многократно не рассказывал всего того, что мне следовало бы знать, не раз и не два заставлял  делать выводы, имеющие весьма косвенное отношение к действительности, причем я помню случаи, когда от моей правильной оценки зависела, как мне казалось, моя жизнь. Я хорошо помню ситуации, в которых я становился жертвой его бессовестных, но, нужно отдать должное, весьма квалифицированных манипуляций. Но не лгал он мне ни разу, это – правда.

 – Ты бы не строил мне глазки, а за кофе лучше следил, – сварливо произнес я, понимая, что мы уже обо всём договорились.

 Воспользовавшись тем, что мой гость отошел к кофеварке, я занял свой законный стул – на своем хозяйском месте я чувствую себя гораздо увереннее. За второй чашечкой кофе Петров по-прежнему вел себя как агнец, не приставал с советами и указаниями и терпеливо ждал, когда я начну уточнять у него детали будущего приключения.

 – Значит, ты хочешь, чтобы я отправился в незнакомую компанию, под чужой личиной и, вдобавок, по чужим документам? – уточнил я. Петров развел руками (для этого ему пришлось поставить свой кофе на стол) и ласково улыбнулся.

 – А на каком языке, позволь спросить, я, американский сценарист, буду общаться с тамошней публикой?

 – На английском, разумеется. Ведь ты же американец.

 – Послушай, это просто смешно! Конечно, по-английски я объясняюсь вполне свободно, но никто и никогда не примет меня за американца. Вспомни, ты сам неоднократно позволял довольно неучтивые замечания по этому поводу.

 – Беливук – этнический хорват. Никто не знает, как именно хорватский сценарист должен изъясняться на американском наречии.

 – А если кто-нибудь захочет поговорить со мной на хорватском?

 – Не представляю, чтобы кому-нибудь могла бы прийти в голову такая идея. Впрочем, хорватского ты не знаешь. Родился-то ты в Америке. Хорватский забыл, английского толком не выучил, – я с подозрением взглянул на Петрова – не издевается ли, но его глаза светились такой искренней доброжелательностью, что я тут же отбросил эти мысли.

 – А как я смогу объяснить, что абсолютно не знаком с собственным творчеством?

 – Ты, мой дорогой Пол, являешься весьма эксцентричной особой. Это твоё право поддерживать беседу о своих бессмертных произведениях, или посылать всех с такими беседами куда подальше. Богема, творческая личность!

 – А если там найдется кто-то, кто знает меня лично?

 – Думаю, что твое заявление, о том, что видишь эту рожу впервые, будет выглядеть очень естественно. Даже, если эта рожа играла заглавную роль в фильме, снятому по твоему сценарию. Пойми, твой взгляд, взгляд творца, устремлен в будущее, а не в прошлое. И вообще, ты у нас эксцентричный гений. Веди себя как можно более по-дурацки, и люди к тебе потянутся.

 – Там может оказаться кто-то из моих старых знакомых?

 – Не исключаю, хотя, думаю, что нет. Не понимаю, почему это тебя так беспокоит!

 – Допустим. А я могу ознакомиться со своим сценарием?

 – Увы, нет и по очень простой причине – сценарий тебе еще только предстоит написать.

 Я ненадолго замолчал, пытаясь представить себя в новой роли. По совести говоря, получилось не слишком хорошо.

 – А чем я там буду заниматься? У нас есть какой-то план?

 – Ты будешь творить. На месте сориентируешься.

 – А кто там будет, что за публика?

 – Разве я не говорил? Артисты, музыканты, журналисты. Цвет творческой элиты, можно сказать.

 – Журналистов, знакомых с Траутманом, там, надеюсь, не будет?

 – Почти уверен, что нет. Я принял меры.

 – Как-то всё это неожиданно, всё же…

 – Зато не скучно! Правда?

 – А как же с новой зеркальной секвенцией? Хотелось бы с ней разобраться.

 – У нас еще десять дней. Кроме того, от тебя никакого особого труда не потребуется: в нужный момент составишь треугольник, и пару часов спустя зафиксируешь воспоминания. Тетраэдры с собой не бери – тебе их в нужное время передадут.

 В этот момент в кармане у Петрова зазвонил мобильный.

 – Слушаю! Хорошо, спасибо, мы сейчас спустимся.

 – Куда мы?

 – Пришло заказанное такси. Сейчас я отвезу тебя в аэропорт. Последние инструкции получишь в дороге. Не бери с собой никаких документов и мобильный тоже оставь дома. Поехали!

Апартаменты состояли из трех комнат (всё же я – звезда, хоть и не великий певец Хоев), но, по счастью, были оформлены не а-ля неизвестно какой Людовик, а в стиле Хай-Тек. Пусть огромное количество никелированных трубок, стеклянных поверхностей и кислотной подсветки – не совсем моё, но мебель, во всяком случае, казалась вполне удобной. Войдя в номер, я тут же позвонил Петрову, но он трубки не поднял. Будем надеяться, что это – случайность, и старый хитрец от меня не скрывается. В комнате, которую я тут же окрестил кабинетом, нашелся приличный компьютер – моноблок с огромным экраном, подключенный, разумеется, к интернету. Я сел перед компьютером и задумался. Почему Стоян Хоев упомянул короля Артура? Это не слишком похоже на совпадение. Предположение о том, что Стоян ведет какую-то свою игру, я отверг сразу – русская звезда производила впечатление вопиюще неумного человека. Несомненно, он способен на интриги – ведь для этого нужен не ум, а особая склонность характера, но представить его затевающим интригу, где бы в качестве объектов фигурировали мы с Петровым, я не в силах. Следовательно, он – пешка, как и я, впрочем. Чья это игра сомневаться не приходится – Петров недвусмысленно дал мне понять, что съемка фильма – его затея. В отличие от Стояна, я, по крайней мере, не считаю себя главной персоной в этой партии. К сожалению, осознание собственного ничтожества – это единственное, чем я отличаюсь от Стояна, грустно подумал я. Но не стоит терять времени – коль скоро у меня есть интернет и свободное время, проверю-ка я своё предположение относительно короля Артура. В том, что Артур – тот самый Артур, с которым я впервые познакомился в чудесной книжке Марка Твена, сомнений у меня нет – носатый Мейер упоминал круглый стол и поименно кое-кого из рыцарей. Но дело тут в не только в этом. «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура» – не единственный источник моих знаний о легендарном короле. В Университете на немногочисленных занятиях по средневековой латыни мы почему-то проходили «Историю английских королей» и «Историю бриттов» (не то, чтобы серьезно изучали – читали избранные места, причем избранные преподавателем). Насколько мне помнится, читавший лекции, подчеркнул, что это первые письменные упоминания о короле Артуре, и датируются эти упоминания началом двенадцатого века – к тому времени Артур уже лет шестьсот как умер. Правда, в «Истории Британии» лет за двести до того упоминался некий Артур, щедрый и удачливый воин – но всего лишь военный предводитель, не король. Кроме того, существует совсем уж древний источник – валлийская поэма, датируемая самым началом седьмого века, в которой некий герой сравнивается автором с каким-то Артуром, но это явное совпадение. Меня заинтересовала эта странная хронология, и я после занятий подошел к лектору. Кажется, я был единственным из всей нашей группы, кто проявил интерес к средневековой латыни, хотя бы в такой странной форме (форме – интереса, не латыни), поэтому преподаватель, молодой парень, думаю моего нынешнего возраста, с энтузиазмом начал меня просвещать по этому вопросу. Оказалось (и это было не только его мнение, но вполне общепринятое в профессиональных кругах), никакого короля Артура не существовало. Возможно, жил когда-то бриттский вождь, история жизни которого легла в основу древних легенд, но очень сомнительно, что его звали Артур, что он был сыном Утера Пендрагона, воспитанником Мерлина, мужем Джиневры, другом Ланселота и первым в истории человечества организатором круглого стола. Точнее, вполне возможно, что что-то из перечисленного действительно относится к этому бриттскому герою, но уж никак всё сразу. Так не бывает. Существуют объективные правила искажения истории, и чтобы эти правила нарушались, никто не слыхал, увы.

Я потратил пятнадцать минут и убедился, что известно три или четыре упоминания об Артуре в письменных источниках 12-го века, причем все, за исключением упомянутых Хроник – чистая беллетристика, рыцарские романы. В начале пятнадцатого века появилась книга Мэлори, а за ней в течение ближайшего столетия еще с десяток. А вот в двадцатом веке, как плотину прорвало: десятки романов, поэм, опер и, разумеется, кинофильмов. Другими словами, Артура как исторического персонажа никогда не существовало. В то же время, я беседовал с его приятелем, Мейером, который довольно складно изложил мне известные факты о древнем короле Англии и его окружении. Очень всё это странно!

Чтобы отвлечься от неразрешимой проблемы, но не сильно уходить от сути вопроса, я еще немного почитал про Артура. Оказалось, что представления короля русской попсы о личной жизни Артура, заметно отличаются от общепринятых. В частности выяснилось, что имел место адюльтер жены Артура, Джиневры. Королева изменила ему с Ланселотом. Понятное дело, тому была масса смягчающих обстоятельств: Ланселот освободил жену своего господина из плена, порешив кучу народа, включая главного негодяя – разбойного барона, похитившего красавицу. Тут-то между освободителем и освобожденной вспыхнула любовь, закончившаяся сами догадываетесь чем. Как бы то ни было, если мой сценарий будет посвящен Артуру, и я буду придерживаться исторических, точнее, литературных традиций, вряд ли наш сериал будет способствовать укреплению семейных ценностей. Вдобавок, такое развитие событий не должно удовлетворить нашего поп-соловья, поскольку по сценарию ему придется играть роль рогоносца. Пусть венценосного и благородного, но – рогоносца. А еще мне кажется, что у Хоева и Юры Коваленко существует или существовало какое-то противостояние на личной почве, и коварный Стоян вознамерился увековечить свою победу в этом противостоянии с помощью жирной кинематографической точки. Пожалуй, моей помощи он здесь не дождется. В отличие от короля поп-музыки, Юра мне симпатичен, да и песни у него хорошие. Так что, если дело дойдет до жизнеописания Артура, я как честный человек, буду придерживаться исторической правды!

В дверь моего номера постучали. «Не заперто!» – чуть было не крикнул я, но вовремя вспомнил всё, что надо, и громко, чтобы было слышно в соседней комнате, прокричал «Who is it? Come in!», после чего выключил дисплей и поспешил к входной двери. Дверь оказалось закрытой: то ли стучавший не услышал меня, то ли проявлял воспитанность. Я распахнул дверь и обнаружил на пороге Юрия Коваленко, собственной персоной. Великий рокер выглядел смущенным – прежде чем внятно поздороваться, ему пришлось прокашляться. Я отступил в сторону и сделал приглашающий жест. Коваленко зашел в комнату, остановился на середине и принялся представляться на скверном, но уверенном английском: мол, зовут меня так-то, я музыкант, пишу и исполняю свои песни. «Да знаю я тебя, Юра, – захотелось сказать мне, – знаю, люблю и уважаю. И все мои приличные знакомые относятся к тебе, так же как  я, даже если к рок-музыке относятся индифферентно», но вместо этого пришлось соврать, что я Пол Беливук, и что я счастлив видеть у себя в гостях русского музыканта. Последнее, впрочем, было чистой правдой. Вскоре мне удалось усадить Юрия за стол, и он принялся нахваливать мои сценарии. Мне пришло в голову, что неплохо было бы ознакомиться с собственными произведениями, коль скоро они так нравятся хорошему человеку. Я прервал гостя, объяснив ему, что очень не люблю обсуждать собственное творчество. Юра объявил, что читал об этом и попросил разрешения перейти к цели своего визита. Я, понятное дело, разрешил, и уже через минуту мне пришлось буквально придерживать рукой челюсть, чтобы не сидеть с удивленно открытым ртом. Для начала, русский рокер Юра сообщил, что ему известно о том, что у меня до сих пор нет темы сценария, и я волен выбрать любую. А затем, русский рокер Юра предложил мне написать про короля Артура. Я постарался возразить, объясняя, что тема уже перепахана вдоль и поперек, причем пахали такие титаны как Томас Мэлори, Альфред Теннисон, Марк Твен и Джон Стейнбек (честно говоря, до сегодняшних поисков в интернете, я отчетливо помнил только про Твена и Стейнбека, зато после упомянутого поиска был готов назвать еще пару-тройку новых для себя фамилий, но не стал этого делать).

В ответ на это, Юра сказал, что хорошо знаком с названными авторами (Врёт! Наверняка врёт! – надо было поднасыпать ему еще фамилий, чтоб не завирался!). Потом он сказал, что у него есть сюжет, относящийся к моей любимой эпохе, причем сюжет этот никто еще не использовал.

– Ну, так уж и никто? – тонко улыбнулся я.

– А ты, чем зубы скалить, послушал бы меня, – посоветовал Юра.

– Водку будешь[6]? – перебил я его. Зная русское гостеприимство, я был уверен, что найду в своем баре сакральный напиток.

– Давай[7], – махнул рукой рокер.

 Через пару минут мы хлопнули по рюмке[8], и Коваленко продолжил рассказ. Для начала он спросил:

– Ты ведь специалист – знаешь, в какие годы жил король Артур?

– Примерно в шестом-седьмом веке, точнее тебе вряд ли кто-то скажет.

– А кто еще жил в это время?

– Подозреваю, что много кто жил, – рассудительно заметил я, – ты кого-то конкретного имеешь в виду?

– Весьма конкретного, пророка Мухаммада. Он же – Мухаммед, он же – Магомед. Слыхал про такого?

– Доводилось, – признался я, – и что дальше?

– Артур со своими рыцарями, как тебе известно, долгие годы искал Святой Грааль. Про то нашел или нет, существуют различные мнения. Если нашел, то где-нибудь в Англии, в крайнем случае, в Европе – путешественники они были не особо активные. А скажи мне, как Грааль мог попасть из Иерусалима в Европу? Первый крестовый поход состоялся только в одиннадцатом веке!

– Видишь ли, Юра, крестовые походы – это довольно свежий способ коммуникации между Востоком и Западом. А до этого практиковались и другие способы. Например, и Палестина, и Англия были частью одного государства, точнее, империи. Римской.

– Ты же литератор, сценарист, – возмутился Коваленко, разливая водку. Неужели ты не чувствуешь, какой это отличный сюжет! Легендарный христианский герой получает христианскую святыню из рук основателя Ислама! Это же примирение между религиями, всеобщее братство и всё такое!

– Не знаю, не знаю, – усомнился я, – насколько мне известно, современные последователи Мухаммеда довольно негативно относятся к вольным трактовкам образа своего отца-основателя. Взять хотя бы известную историю с голландскими карикатурами на Пророка. Видел я эти карикатуры – абсолютно безобидные картинки. А какой скандал был!

– По твоим сценариям не скажешь, что тебя так уж сильно беспокоит мнение идиотов, – произнес, поднимаясь, Коваленко. – Ладно, ты подумай еще.

– Ладно, подумаю, – пообещал я, закрывая за гостем дверь.

– А потом позвонили мартышки, – через минуту произнес я, услышав телефонный звонок, – и – почти не ошибся. Звонила девушка Наташа из Барбарисок. Наташа – это кто же из них Наташа, попытался сообразить я, – черненькая, беленькая, рыженькая? Не разбираюсь я в современной музыке!

 Нужно отметить, что Наташа разговаривала на очень правильном, слишком правильном, насколько я могу судить, английском. Наконец-то у Лжебеливука появился шанс попасться на слабом знании языка, на котором он пишет свои знаменитые произведения. Наташа звонила не как частное лицо, а в качестве представителя музыкального коллектива – Барбариски в полном составе желали встретиться со своим сценаристом, чтобы обсудить будущий сценарий. Не хватало, чтобы еще и вы попытались сосватать мне короля Артура, мысленно пошутил я и сказал, что готов встретиться с девочками у себя в номере через четверть часа. За пятнадцать минут ожидания Барбарисок я успел убрать в холодильник початую бутылку водки и подумать перед открытым баром о том, напитки какой страны предпочитают в это время суток звездные конфетки. В строго назначенное время в дверь несмело поскреблись. Я подкрался к двери, несколько секунд послушал разноголосое хихиканье и распахнул ее. Оказалось, что девочки в мини с открытыми животиками, на которых я обратил благосклонное внимание, когда меня собирались повесить, и есть мои гостьи-Барбариски. Девчушки разноцветной хихикающей стайкой ворвались в мои апартаменты и, не дожидаясь приглашения, заняли место на диване, аккуратно сев рядком, скромно одернув разноцветные мини-юбочки и положив ладошки себе на коленки. Пока они рассаживались, на столе, невесть откуда, образовались три бутылки шампанского. Где, хотел бы я знать, они их прятали? Я внимательно посмотрел на девочек: черненькая, беленькая, рыженькая и, о ужас, зелененькая. Блестящие носики, сверкающие глазки, розовые губки. Что же, вполне могу понять их многочисленных поклонников. Когда такие куколки поют, тут не до того чтобы вслушиваться в слова или мелодию – смотришь на них и радуешься, что существует такая юная беззаботная красота. Я на секунду замешкался, соображая, что лучше – начать со знакомства или сразу сбегать за бокалами и, приняв решение, поскакал к бару. Пока я выбирал бокалы, из комнаты доносилось сдержанное хихиканье, перешедшее два раза в звонкий смех. Веселые девочки, одобрительно подумал я и, удерживая за ножки одной рукой все пять бокалов, вернулся в комнату. Рыженькая помогла мне расставить фужеры, после чего я представился: «Меня зовут Пол», чем вызывал веселье своих очаровательных посетительниц. Отсмеявшись, девушки представились. Наташей оказалась та, что зелененькая, остальных я постарался запомнить тоже, впрочем, пока безуспешно. Отличный цвет,– сообщил я, указывая взглядом на зеленые волосенки. Все четверо тут же зашлись в хохоте. Приятно, черт подери, чувствовать себя остроумным и обаятельным мужчиной!

– Shall I open? – предложила брюнетка, кивая на ближайшую к ней бутылку. Ага, подумал, я, похоже, кроме Наташи есть еще одна, говорящая по-английски. Как ее – Алла? Лиля? – неважно, еще выучу.

– Давай-давай, – разрешил я, демонстрируя владение основами русского языка, а сам принялся открывать вторую бутылку. Мой русский был оценен мелодичным смехом. Когда все бокалы были наполнены, я провозгласил тост, на сей раз, на английском:

– За любовь! – а за что еще прикажете пить в такой компании? Против моего ожидания, девчушки не рассмеялись, а скорчили крайне серьезные рожицы. Эту серьезность они сохраняли всё время, пока мы чокались и пили шампанское. Блондинка, отпив глоток, попыталась поставить фужер на стол, на что черненькая и рыжая почти хором сказали:

– За любовь пьют до дна! – и блондинка подчинилась. Допив бокал, она вопросительно взглянула на Наташу, и та кивнула:

– Давай, Ирка.

Ирка (я уже почти запомнил: блондинка – это Ирина) серьезно посмотрела мне в глаза и сказала на безупречном, на мой взгляд, английском (еще одна полиглотка на мою голову!):

– Пол, мы с девочками очень хорошо знакомы с вашими произведениями.

– Счастливые, подумал я, мне бы так!

– Нам очень импонирует ваше отношение к вопросу равенства полов, – продолжала девушка.

(Интересно, какое у меня к этому отношение? Неужели я – последовательный борец за стирание грани между мужчиной и женщиной? Вместо того чтобы про Артура читать, надо было хотя бы бегло просмотреть, что там написал этот Беливук!)

– Поэтому у нас к вам предложение. Даже, скорее, просьба. Скажите, вы знакомы с историей любви сэра Ланселота и леди Дженевры?

(Вы что – сговорились все?)

– Да, разумеется, знаком. Мне, видите ли, иногда случается читать книжки.

(А где веселый смех? Что за серьезность? По-моему, я совсем недурно пошутил. Уж никак не хуже, чем про зеленые волосёнки)

– Нам бы хотелось, чтобы вы посвятили сценарий отношениям внутри любовного треугольника – Артур-Дженевра-Ланселот.

– Мне кажется, что эта тема уже неплохо освещена в литературе, – осторожно начал я, но, посмотрев на насупившиеся лица, тут же добавил, – но я подумаю. Возможно, всё будет, как вы хотите.

Девушки заулыбались и, судя по всему, собрались уходить. Мне пришло в голову, что я впервые получил шанс обсудить интересующие меня проблемы без особого применения языка жестов, и спросил:

– Девочки, а когда вам пришла идея про тему сценария?

Девушки ненадолго задумались, и Наташа ответила за всех:

– Утром. Сегодня утром, точнее, ночью, – три разноцветных головы утвердительно закивали.

– А кому именно пришла эта мысль – вам, Наташа?

Девицы начали неуверенно переглядываться, и блондинка (Ира, я запомнил – ее зовут Ира) ответила за Наташу:

– Похоже, всем вместе пришла. Мы встретились за завтраком, и все вместе так решили.

– Я правильно понимаю: каждая из вас шла на завтрак с намерением предложить подругам эту тему сценария?

Девочки ненадолго задумались и хором подтвердили моё предположение.

– А почему именно такая тема? Может быть, вы недавно обсуждали историю Джиневры или вместе смотрели фильм?

В ответ Барбариски начали пожимать плечами и недоуменно переглядываться, а потом рыжая ответила:

– Ничего особо странного в этом нет: мы же близкие подруги, о многом одинаково думаем. А главное, мы же знаем, что вы – специалист.

Конечно, ничего странного, – мысленно согласился я, – если бы вы были единственными, кто заговорил про Артура. А, поскольку это не так, то получается довольно необычно.

Затем я попросил девушек написать свои соображения по поводу сценария и передать их мне. Лучше это сделать поскорее, поскольку времени у нас немного. Мне показалось, что мы завершили формальную часть визита, и я решил познакомиться с девочками поближе. У меня начало создаваться впечатление, что то, что у нас в Америке называется «Barbie look», не полностью соответствовало их начинке. Для начала я поинтересовался происхождением названия группы. Юные интеллектуалки объяснили, что название «Барбариски» придумали сами, и в нем объединены идеи сладкого, легкомысленного и доступного, имеется аппеляция к ценностям детства, присутствует намек на имя Барби и есть кое-что из Фрейда – ведь барбариска – это леденец. Про Фрейда я не понял, но решил не уточнять и спросил про их творчество, не забыв посетовать на неглубокое знакомство с последним. В ответ на вопрос, который вполне можно было бы расценить как чисто светский, девиц вдруг, как прорвало. Они принялись говорить хором, и я с удивлением обнаружил, что английским владеют все четверо, причем владеют неплохо, кое-кто получше, чем я. Оказалось, что оценка Барбарисками их собственных опусов в целом совпадает с моей. Рассуждая о своей культурной миссии, девочки совершенно не оправдывались, но резонно заметили, что не всем дано получать удовольствие от Скрябина. Когда я уточнил, что мы сейчас обсуждаем не инструментальную музыку, а песенный жанр – вокал, говоря профессиональным языком, и при чем тут вообще Скрябин, Барбариски переглянулись и вдруг хором запели «Придите все народы мира, искусству славу воспоем» на довольно патетический мотив. Из контекста нашей беседы я догадался, что поют они Скрябина, который, к моему удивлению, оказался еще и композитором-песенником[9]. Вслух я посетовал на собственное недостаточно глубокое знание творчества великого русского композитора, а мысленно пообещал себе как-нибудь его послушать. Действительно стыдно – я осуждаю жлоба-Хоева, а сам не знаком с песнями Скрябина! Потом девочки с жаром, перебивая друг дружку, начали говорить, что наш проект – их единственный шанс сделать что-то по-настоящему хорошее. Совсем не сразу мне удалось понять, что они имеют в виду не пяток песенок, которыми порадуют зрителей сериала, а нечто совсем другое. Девушки продолжали страстно вещать, и вскоре до меня дошло, что мы снова вернулись к основной, объявленной в самом начале, цели визита. А рассказали они мне следующее: сюжет про Артура – один из самых распространенных в мире. Мало кто читал так называемые первоисточники – средневековые рыцарские романы, но фабула истории с Джиневрой известна почти всем (я благоразумно умолчал о том, что сам с фабулой ознакомился лишь сегодня через интернет). Потом девочки мне объяснили, что сюжет, с которым знакомо большинство, формирует стереотипы мышления на уровне общества. Всем известно, что измена Джиневры повлекла за собой не только смерть Артура и Ланселота, но и на корню уничтожила идею рыцарского братства – союза благородных мужчин, совершающих героические поступки во имя добра лишь просто потому, что такие поступки – их основной смысл жизни.

– Ну уж и основной, – усомнился я, – а как же служение Прекрасной Даме?

В ответ Барбариски попросили меня не прикидываться идиотом и не считать идиотками их самих. Что до разноцветных девиц, то я уже давно понял, что они отнюдь не идиотки. А что касается меня самого, мне в тот момент не удалось понять связи между своим последним замечанием и собственным идиотизмом. Поэтому улыбнувшись всем четырем разом, я дал понять, что своим заявлением лишь хотел их проверить. Или подшутить над ними. Пусть сами решают, лишь бы меня за идиота не держали. А еще я решил при случае почитать рыцарские романы про Артура.

– А что конкретно вы бы могли предложить? – перевел я беседу в конструктивное русло.

– Женщина, как и мужчина, вправе любить кого угодно. И любовь не может быть разрушительной, деструктивной. Конечно, так порой случается, но, по сути, любовь – это созидание. Сделайте так, чтобы Джиневра, предпочтя Ланселота мужу, совершила созидательный поступок!

– Вы предлагаете мне сделаться певцом адюльтера?

– Пол, кажется, мы договорились, что вы не будете над нами подшучивать. Вопрос этот очень серьезный. Когда сотня миллионов зрителей увидит известное событие в вашей интерпретации, общественная мораль сделает шаг, пусть и небольшой, но в нужном направлении, и мир станет лучше. На земле сделается больше счастливых людей и меньше несчастных! Сделайте это, ведь вы же – Мастер!

Я посмотрел на девчушек взглядом Мастера, стараясь при этом, чтобы во взгляде проявились мудрость, готовность и возможность все понять и нешуточный творческий потенциал. Кажется, у меня получилось. Девушки почтительно попрощались и двинулись к выходу.

Проводив Барбарисок до двери, я убрал со стола бутылки (все три, к моему удивлению, оказались уже пустыми), безуспешно попытался позвонить Петрову и вернулся к компьютеру. Там сел перед дисплеем и принялся размышлять.

Произошло несколько странных событий. Все события связаны с одним персонажем – Артуром. Тем самым, логично предположить, что все события имеют один источник, одну причину. Начнем с первого события. Что я знаю точно? Я, точнее мой двойник, с помощью секвенции был перенесен в некое подвальное помещение, где познакомился с Мейером. Точнее, с человеком, который так представился. Никакого короля Артура и его рыцарей я не видел. Про них я только слышал от Мейера. Если предположить, что это была известная мне секвенция эха, а Мейер, по непонятным мне причинам решил меня обмануть, то никакой особой загадки тут нет. Но это определенно была не секвенция эха – в эхе участвуют два треугольника, а там были треугольник и пентаграмма. Ну и что? Вполне возможно, что существует такая секвенция – с пентаграммой, почему бы и нет? И путешествовал я не в седьмой век, а не покидал родной двадцать первый, и с Мейером беседовал не в Камелоте, а где-нибудь неподалеку от лаборатории. Вполне логично. Правда, мне показалось, что я провел в этом «Камелоте» времени раза в два больше, чем дожидался своего двойника в квартире. Но и это вполне можно объяснить. Во-первых, я совсем не уверен, что провел в беседе со старикашкой именно четыре часа. А во-вторых, почему бы не предположить, что существует вот такая особая секвенция, при которой время для моего двойника тянется в два раза медленнее, чем для меня? В конце концов, секвенция, копирующая живое и замедляющая время, ничуть не удивительнее секвенции, которая просто копирует, – а к секвенции эха я, как ни странно, привык и не уже особо удивляюсь. Рассуждаем дальше. Петров был уверен, что я побывал во временах короля Ричарда. А был ли он действительно в этом убежден? – совсем не обязательно. Он всего лишь предположил это вслух – и ошибся. К слову сказать, с точки зрения формальной, он меня даже не обманул. Ну, продемонстрировал излишнюю самоуверенность, ну, был не прав – такое случается. Чем бы это всё не кончилось, я по-прежнему не смогу сказать, что мой друг мне хоть раз лгал. Стиль знакомый. Похоже, в загадочной мгле начинают вырисовываться волчьи уши Петрова. Кстати, об имени «Ричард»: мне достоверно известно несколько случаев, когда Петров, знакомясь с новыми людьми, представлялся именно так. Более того, покойная граспесса, затащившая меня на секвенцию трехсотлетней заморозки, упомянула, что в некоторых кругах Петров известен под именем Ричард и прозвищем «Лайонхарт» и рекомендовала мне об этом хорошенько подумать. Впоследствии я выполнил эту рекомендацию и хорошенько подумал на эту тему, но ничего интересного не надумал. Условно предположим, что всё это случайные совпадения. Продолжаем мыслительный процесс.

 Что еще удивительного произошло за последнее время? Некий Пол Беливук оказался неотличимо похожим на А.Траутмана, причем выяснилось это вскоре после срабатывания загадочной секвенции. Вдобавок у Петрова оказался паспорт американца, и он уговорил меня выступить под американским флагом. Тоже совпадение? – очень сомневаюсь. Во тьме, неподалеку от Петровых волчьих ушей, начал проступать волчий же хвост. Двигаемся дальше. К идиотской инсценировке со стражниками, кордебалетом и виселицей Петров, по-видимому, отношения не имеет: всё это легко объясняется выдумкой и художественным вкусом нашей звезды – его творчество я себе представляю именно так. А вот идейку про сценарий из жизни Артура Петров вполне мог ему подкинуть, необязательно лично. Хотя я убежден, что даже под пытками господин Хоев не признается, что его кто-то надоумил с темой сценария – он искренне уверен, что это его собственная идея. Всё это очень знакомо, не он один такой. Теперь Коваленко: парень, как мне кажется, абсолютно честный и не склонный к плагиату. Если бы фабулу сценария придумал не сам, то обязательно упомянул бы. Но, зная пацифистические Юрины наклонности и склонность к идеализму, можно предположить, что некто (я уже догадываюсь – кто именно) навел его на мысль, что Артур и Мухаммед были современниками, теоретически могли встречаться, и основатель Ислама вполне мог передать святыню пророка Иссы почитателю последнего – а тут и до мира во всем мире рукой подать. Главное, донести поскорее этот сюжет до широкой публики – например, через сценарий сериала. Остаются Ириски-Барбариски. Судя по всему, девочки просто врут хором, причем врут неправдоподобно. Сказали бы, что Ирке пришла в голову отличная идея, и на собрании музыкального коллектива все эту идею единогласно одобрили. А они, вместо этого, рассказывают про мысль, посетившую их одновременно ночью. Сомнительная история.

Итак, что мы имеем в сухом остатке? Автор всей затеи – Петров, который почему-то хочет меня использовать втемную. В интересах дела, надо полагать. Ну и ладно – не в первый раз, я уже устал обижаться.

Осталось решить, как мне быть дальше. Судя по всему, Петров хочет, чтобы я писал сценарий про Артура. Отлично, доставлю ему такую радость, хотя он мог бы для выражения своего пожелания выбрать форму не такую изощренную. Правда, я никогда не писал на английском, но не нужно забывать, что я – эксцентричный гений. Я обеспечиваю экспрессию, а грамматику пусть правят, как любит выражаться Петров, специально обученные люди. Что касается таинственной секвенции с пентаграммой и треугольником (отныне нарекаю ее секвенцией Артура), в том случае, если через десять дней она состоится, нужно постараться выбраться из того темного помещения наружу и оглядеться. Не исключено, что я обнаружу себя где-нибудь в Новых Черемушках. Теперь осталось ознакомиться вкратце с творчеством П.Беливука, и можно считать себя всецело подготовленным к завтрашнему дню.

Ричарду снился штурм Иерусалима – штурм, о котором он столько времени мечтал, и которого никогда не было. Вооруженный лишь мечом, Ричард ворвался в осажденный город через пролом в стене. Он знал, что рыцари следуют за ним и, не оглядываясь, бросился вперед по узкой и кривой задымленной улице. В дыму и сполохах пламени мелькали неясные фигуры, и Ричард, подняв меч, бросился к ним. Приблизившись в несколько прыжков к врагам, он понял, то, что он принял за неверных, всего лишь причудливая игра дыма и отблесков огня, и впереди никого нет. Обернувшись к рыцарям, король увидел, что за ним никто не бежит, и на улице он совсем один. Как бы со стороны он увидел себя – высокую фигуру в длинной кольчужной рубашке, стоящую на узкой улице враждебного города – и совершенно безоружную – оказалось, что клинок таинственным образом переместился из рук обратно в ножны. Ричард, схватившись за рукоятку, попробовал его вытащить, но меч не поддавался. Ричард схватился за мизерикорд, тонкий длинный кинжал, висевший справа на поясе в черном кожаном футляре – оружие, с которым он в последнее время не расставался даже во время молитвы. Как только кинжал очутился в руках, пришло спокойствие, пламя угасло, дым рассеялся – и Ричард проснулся. Еще не открыв глаз, он понял, что стоять вот так посреди Иерусалима, мог лишь очень давно – с тех времен для него прошли долгие восемьсот лет, и за эти годы многое успело произойти. Перед мысленным взором пронеслась череда имен, под которыми его знали всё это время; предпоследним именем в этом ряду было Петров, а последним – Артур. Артур Пендрагон, король всей Англии.

Ричард открыл глаза и обнаружил себя, лежащим на низком широком ложе. Сбросив с себя грубое шерстяное одеяло, он встал босыми ступнями на холодный каменный пол и огляделся по сторонам – уходящие вверх в темноту высокие стены без единого окна; единственный источник света – металлическая масляная лампа, стоящая на низком столике в изголовье. Рядом с кроватью, аккуратно сложенные, лежат матерчатые штаны и рубашка безо всяких украшений, неподалеку стоят невысокие кожаные сапоги: он в королевской опочивальне. Именно сюда этой ночью привел его Мейер после продолжительного пьяного застолья, посвященного коронации. «Кажется, вечеринка удалась на славу», – сделал заключение Ричард – в голове клубился серый туман, во рту было сухо и ощущался металлический вкус. Затем он быстро оделся и уверенно двинулся к единственному выходу из комнаты – высокой узкой двери темного дерева, после чего очутился в казавшемся очень светлым, после темной спальни, зале. Свет поступал из высоченных стрельчатых окон, высоко расположенных рядами по обе стороны от стола. В окна виднелось голубое небо с легкими облаками. Небо было очень ярким, но без солнца, наверное, дневное светило располагалось где-то выше, значит, время уже около полудня. Посреди зала стоял очень длинный стол с обильными остатками вчерашнего пиршества. Тяжелые деревянные кресла живописно располагались вокруг стола, причем два из них оказались перевернутыми. Из-за дальнего конца стола виднелся стул со спинкой в рост человека – трон короля Англии. Сидя именно в нем, Ричард принимал вчера многочисленные поздравления своих новых друзей и подданных. Неспешно подойдя к трону (обычному большому деревянному стулу с почти стертыми за долгие годы барельефами, вдобавок грубо изготовленному), Ричард поднял со стола лежащий на боку кубок (судя по внешнему виду и весу – серебряный), наполнил его из простого глиняного кувшина вином, бдительно понюхал и опорожнил большими глотками, при этом мысленно, не без иронии, прокомментировав: «И немедленно выпил». Вино оказалось кисловатым и не особенно вкусным. «Интересно, у них тут так каждый день, или только по большим праздникам?», – рассеянно подумал свежеиспеченный монарх, оглядывая разгромленный стол с многочисленными лужами красного вина, и тут же обернулся на скрип двери. Небольшая дверка располагалась в глухой стене зала, неподалеку от входа в опочивальню. Из нее появился небольшой седой человечек, закутанный не то в длинный плащ, не то в мантию, и бесшумно небольшими шажками двинулся к Ричарду.

– Приветствую тебя, мой король, – неожиданно звучным голосом произнес коротышка.

– И тебе привет, Мейер, – вежливо поздоровался Ричард и присел на косо стоящий трон.

– Мой король, – Мейер приблизился к трону, – вчера ты упомянул круглый стол, за которым отныне будут собираться благородные рыцари. Стол, за которым не будет первых и последних, стол который вокруг себя соберет цвет рыцарства Англии.

– Да, говорил, – уверенно кивнул Ричард, – отличная идея – не находишь?

– Я, как и все твои гости, просто в восторге от этой мысли, – согласился Мейер, – мною уже отданы нужные распоряжения, – и в следующий раз мы сможем собраться за новым столом.

– А когда он будет – следующий раз? – в собственном голосе Ричард с неудовольствием услышал оттенок малодушия, – прямо сегодня?

– Как тебе будет угодно, мой король, но ты всех пригласил на пятницу, а сегодня – только понедельник.

– Да, сегодня только понедельник, – с облегчением повторил Ричард. – Присаживайся. Думаю, тебе есть о чем мне рассказать.

Человечек с легкостью забрался на ближайший к трону стул, вытащив откуда-то из-под стола резную скамеечку. Свои короткие ножки он разместил на этой скамейке и чувствовал себя, судя по всему, очень комфортно. Затем Мейер достал из складок своего бесформенного одеяния короткую трубку, быстро набил ее из кисета и выпустил плотный белый клуб дыма; каким образом трубка оказалась зажженной, Ричард не понял. Дым из трубки, почти не рассеиваясь, достиг носа короля, и он с удивлением узнал запах табака.

– Что, Америку уже открыли? – небрежно поинтересовался Ричард.

– Америку? – удивился коротышка, – я не понял, сир.

– Что ты куришь? Чем набита твоя трубка?

– Табак. Добрый английский табачок. Не желаешь ли, сир?

– Спасибо, не курю, – сухо отозвался Ричард. Добрый английский табачок в трубке показался ему куда более странным, чем недавнее перемещение во времени.

– Можешь рассказать о себе, – величественно разрешил король и подлил себе в кубок вина, – кстати, вина не хочешь? Не стесняйся.

– Я по утрам не пью, – с достоинством сказал коротышка, но, по-видимому, почувствовав некоторую неучтивость своего ответа, добавил:

– Возраст, сир. Если бы ты только мог предположить, сколько мне лет…

Над столом повисло неловкое молчание. Ричард и сам мог рассказать много чего любопытного про собственный возраст, но счел это преждевременным.

– Молчишь? Хорошо, расскажи сначала обо мне, – предложил он.

– Ты – Артур, сын короля Утера и герцогини Игрейны, законный наследник трона Пендрагонов. Сразу после рождения ты был передан мне на воспитание. Двадцать лет в уединенном месте я неустанно обучал тебя законам чести, рыцарскому мастерству, истории, литературе и даже магии. И вот настало время, чтобы ты предъявил себя миру и занял трон своего отца.

– Скажи мне, Мейер, а ты ничего не путаешь? Ты действительно двадцать лет обучал меня всему этому в укромном местечке? Мне почему-то кажется, что мы познакомились вчера, сразу же после того, как я прибыл… э-э-э… сюда, – Мейер посмотрел на своего короля и широко улыбнулся. Зубы у него, надо сказать, были белыми и ровными. Заметим, что когда Ричарду в последний раз случилось быть королем Англии (а это было, точнее, будет лет через шестьсот), у большинства взрослых мужчин передние зубы были, как правило, ощутимо прорежены – не хватало одного, двух, а то и половины. Что же касается людей, достигших возраста Мейера, то все они были сплошь беззубыми. «Неужели в ближайшие шестьсот лет стоматология придет в такой упадок? – мысленно посетовал Ричард, а вслух строго сказал, – перестань улыбаться и отвечай на вопрос своего короля!»

– Возможно, ты потерял память, когда вытаскивал меч из камня, – вкрадчиво предположил Мейер, – в этот момент в камень ударила молния, он раскололся надвое, и ты на несколько часов потерял сознание.

– Про меч в камне я знаю, и про память ты, до известной степени, прав, – величественно подтвердил Ричард. – А скажи, много ли было свидетелей этому чуду? Наверное, они все были сильно удивлены, когда я лишился памяти? Как хорошо, что это не помешало мне занять законный престол, правда?

– Честно говоря, свидетелей не было – при этом присутствовал лишь я один, а все остальные знакомы с этим чудесным событием только с моих слов.

– И они тебе сразу все поверили?

– Конечно. Всем известно, что мои уста никогда не изрекали слов лжи, – Ричард посмотрел на старикашку тяжелым взглядом. Тот засмущался и еле слышно добавил:

 – Кроме того, пришлось применить небольшую магию, чтобы мне поверили. Это совсем мелкая и безвредная магия. Для нее нужна ветка омелы, крупный изумруд…

– И две пирамидки, – продолжил Ричард, – ты, старый жулик, выполнил секвенцию любви и убеждения, которая перестанет действовать уже через шестьдесят часов. Тебе это, надеюсь, известно?

Глаза старикашки выпучились от изумления. Он даже слегка привстал, опираясь на скамеечку под ногами, и тут же откинулся на высокую спинку.

– Ты знаком с секвенциями? Это невероятно!

– А как я, по-твоему, сюда попал?

– Я полагал – я был совершенно уверен, что сам вызвал тебя.

– Не совсем. Судя по всему, мы с тобой вместе выполнили части некой секвенции, в результате которой я оказался здесь.

Коротышка задумался, шевеля губами, а потом спросил:

– Как ты полагаешь, ты прибыл сюда надолго? Дело в том, что в манускрипте, который я использовал, на этот счет нет никаких указаний. Есть схожая секвенция для вызова демона, но она действует около шести часов, если верить рецепту. А сколько с нами пребудет герой, призванный из вышнего мира, мне неведомо.

– Я точно не знаю, – признался Ричард, – но есть основания полагать, что я появился здесь надолго, возможно – навсегда.

Это известие страшно обрадовало коротышку. Он слез со стула, подскочил к Ричарду и своими тоненькими лапками обхватил мощную длань короля:

– Какое счастье! Кажется, мне удастся выполнить предначертанное! Скажи, в твоем мире тебя называли Белым Волком?

– Меня называли по-всякому, – уклончиво ответил Ричард, – а теперь рассказывай всё по порядку – с самого начала!

Старикашка оказался родом из Палестины. Родился он очень давно, но про то, как ему удалось прожить так долго, расскажет позже. Долгие годы все называют его Мейером, но это не настоящее имя. Истинное имя Мейера никому не известно.

– Тоже мне, бином Ньютона, – хмыкнул Ричард, – ты, Мерлин, по поводу своего секретного имени особо не заморачивайся, никому не расскажем.

Мейер, он же  Мерлин, поначалу вздрогнул, но быстро собрался и мужественно произнес:

– Что ж, мой король, тебе дана надо мною безграничная власть, но меня это не пугает. Ты – существо Света, и никогда не причинишь вреда тому, кто положил свою жизнь на исполнение великого Предначертания!

– Интересно, как это, зная твое имя, я могу получить над тобой власть? – подумал Ричард, а вслух произнес:

 – Не отвлекайся, Мерлин.

– А ты бы не мог назвать свое истинное имя? – вкрадчиво попросил Мерлин.

– Не сейчас, возможно, позже – там видно будет, – пообещал Ричард и добавил, бросив взгляд в окно, – давай прогуляемся на свежем воздухе, надоело в духоте сидеть!

Двор замка был вымощен тщательно обработанным булыжником, между отдельными камнями рос ярко-зеленый мох, а кое-где пробивалась травка. Вдали виднелась каменная стена с прямоугольными зубцами, возле которой имелось много хозяйственных построек. Над трубами многих домов виден был дым – то ли дома отапливались, то ли готовилась еда. Где-то ржали лошади, слышалось коровье мычание и лай собак. «Обычное феодальное хозяйство, – со скукой подумал Ричард, – я таких видел десятки, если не сотни», но пройдя пару десятков шагов, и обернувшись к только что оставленному замку, он понял, что ошибался. Вместо могучего приземистого сооружения из грубо обработанного камня, взору предстал изящный воздушный дворец с огромным количеством стройных башенок, над которыми развевались разноцветные флаги. Живьем похожий замок Ричард видел лишь однажды – Нойшванштайн, замок Людвига Баварского, построенный королем-романтиком, вдохновленным вагнеровскими операми. «Разумеется, ни баварский, ни этот замок не могут нести фортификационных функций – всего лишь услада для глаз, – рассуждал Ричард, имевший большой опыт захвата и обороны замков, – пожалуй, замок Людвига даже более утилитарен, но я, определенно, где-то видел именно этот – с его вычурными башенками, балконами, висячими мостами, золотыми шпилями – где же?»

Неожиданный ответ тут же всплыл в памяти – перед ним возвышался, увеличенный втрое, а то и впятеро, замок ни то Спящей красавицы, ни то Белоснежки из парижского Диснейленда. Ричард минуты за две успел прикинуть, как можно с помощью всего лишь одной пушки за день лишить замок всех архитектурных излишеств и погрести защитников под обломками мостиков, башенок  и балконов, а затем небрежно поинтересовался:

– Кто построил этот замок – Утер?

– Нет, это очень старый замок. Легенды говорят, что он здесь появился еще до римского владычества.

– Угу, – понимающе подтвердил Ричард, – остатки сада Эдемского. Бог с ним, с замком. Рассказывай про нас с тобой! Кстати, а почему мы разговариваем на латыни?

– Я знаю много языков, – скромно ответил Мерлин, – можешь говорить на любом.

– Так-таки и на любом? – удивился на русском Ричард, – тогда давай по-русски. За последнюю пару сотен лет я к нему очень привык.

– Не понимаю, – пожал плечами коротышка, не проявляя ни малейшего интереса к неизвестному языку, и продолжил свой рассказ.

Итак, родился он в Палестине, в Иерихоне, в семье священнослужителя. При рождении был наречен Мейером. Истинное имя ему открылось гораздо позднее при удивительных обстоятельствах. Первым его учителем был отец. Именно от него, наряду с другими науками, он получил первые знания о секвенциях. Наука о секвенциях была главным секретом семьи, и эти знания никогда не покидали узкого родственного круга. Когда Мейеру исполнился двадцать один год, в городе начались беспорядки, в ходе которых была убита вся его семья. Юному Мейеру удалось убежать из города. С собой он прихватил немного золота и самые ценные рукописи из отцовской библиотеки. Часть манускриптов была написана на неизвестных языках, но отец был определенно уверен, что в них хранятся тайны секвенций. Золота парню хватило надолго, почти на десять лет странствий. Хватило бы и на более долгое время: в части одежды и пищи юноша был очень непритязателен, но как-то раз в пустыне на него напали разбойники, которые, хотя и сохранили Мейеру жизнь, но отняли у него не только деньги, но и рукописи. Много лет спустя Мейер вновь повстречался с этими грабителями, точнее, с их младшим родственником. Дело было так:

 Оставшись без денег, Мейер продолжил свои скитания. Он успел побывать в Риме, Египте, Индии и в далеких северных землях. Питался тем, что подавали – во всех землях жители с уважением относились к ученому страннику, обладавшему даром целителя. Много лет спустя, вернувшись на Святую Землю, Мейер узнал, что в городе Ясриб, почти на берегу Красного моря, объявился пророк, творящий чудеса. По описаниям этих чудес Мейер предположил, что дело там не обошлось без секвенций и решил встретиться с пророком, полагая, что двум знатокам найдется, о чем поговорить. Добравшись до Ясриба, Мейер выяснил, что пророк – личность весьма популярная в городе, причем не только как учитель и проповедник: по существу, он на себя возложил довольно хлопотные светские обязанности – одновременно выполнял функции главного судьи и городского начальника. Вопреки опасениям, встретиться с пророком оказалось достаточно просто. Более того, святой человек объявил Мейеру, что был предупрежден о его приходе и признался, что много лет назад его гость был ограблен старшими родственниками самого пророка. Впрочем, это было предначертано Творцом, и, благодаря этому небольшому инциденту, бесценные рукописи сохранены в целости и сохранности, а могли бы лежать на дне какого-нибудь Ганга. Мейер вспомнил, как в Индии чуть было не утонул, потеряв практически все носильные вещи, и вынужден был согласиться с мудростью провидения. Затем праведник начал довольно назойливо расспрашивать Мейера, не считает ли тот себя пророком Господа. Мейер искренне заверил, что ни о чем таком не помышлял, чем сильно обрадовал святого человека. На радостях пророк открыл Мейеру его истинное имя, предупредив, что тот, кто знает это имя, с помощью особых ритуалов может приобрести бесконечную власть над ученым гостем. Мейер догадался, что речь идет о секвенциях, и естественным образом направил разговор в интересующую его сторону. В ответ пророк заявил, что знать не знает ни о каких секвенциях, и лично он все чудеса творил исключительно Именем Всевышнего. Мейер поинтересовался, нельзя ли ему взять обратно рукописи, некогда у него отобранные, и получил ответ, что – да, можно. Но не сразу. Чтобы обрести рукописи, Мейеру надлежит совершить продолжительное путешествие на Запад и двигаться, пока не закончится земля, и не начнется вода. Там следует переплыть эту воду и оказаться на острове Альбион. На острове предстоит взять на воспитание младенца, наследника королей, воспитывать его тайно в течение двадцати лет, после чего возвести его на трон Англии.

– Так ты тут уже больше двадцати лет живешь? – уточнил Ричард.

– Нет, всего лишь пять лет. Но все считают, что я жил здесь всегда.

– Понимаю, – кивнул головой Ричард, – ведь твои уста никогда не изрекали слов лжи.

Кудесник засмущался и умолк, поэтому Ричард подбодрил его:

– Значит, ты воспитываешь и возводишь на трон короля – а дальше что? – и Мерлин продолжил свой рассказ.

 Когда это будет исполнено, останутся сущие пустяки: втроем – Мейеру, королю (по словам пророка, его будут звать Артур) и некому Белому Волку надлежит явиться в Медину и получить там всё, что следует.

– В Медину? – встрепенулся Ричард, – ты сказал в Медину?

– Да. Пророк сказал, что город Ясриб вскоре будет наречен Мединой.

– А пророк ничего не говорил о Святой Чаше?

– Ты очень догадлив, король Артур. В Медине из рук пророка нам предстоит получить Святой Грааль. А почему ты спросил? Что ты сам об этом знаешь?

Глаза Мерлина смотрели строго и требовательно, и Ричард невольно отвел взгляд. Честно говоря, ему было, что рассказать по этому вопросу. И дело не только в известной любому современному человеку охоте короля Артура за Граалем. А еще и в том, что в давние, очень давние времена, которые наступят, судя по всему, лет через шестьсот, король Ричард, в ходе довольно бездарного Крестового похода, станет владельцем Грааля. И для него это будет первым шагом к бессмертию, а если не к бессмертию, то к очень долгой, беспрецедентно долгой жизни, и жизнь эта была, есть и будет очень интересной. А такой жизнь сделалась из-за секвенций, тех самых секвенций, знакомство с которыми Ричард Львиное Сердце начал благодаря Священному Граалю.

Мерлин продолжал требовательно смотреть на Ричарда, а тот прятал глаза и не знал, что ответить. Пришло время принять решение – полностью довериться Мерлину или попытаться вести свою игру.

С творчеством американца, как мне казалось, я был неплохо знаком. Читать его я, разумеется, не читал, и так вышло, что фильмов не смотрел тоже, но мне про него подробно рассказывал приятель, художественному вкусу которого я всецело доверяю. Именно из его обличительной речи я почерпнул оценки «пост-постмодернизм» и «пожиратели экскрементов», которыми вчера щедро поделился с Петровым. Однако, похоже, жизнь заставляет меня ознакомиться с первоисточниками. Сначала следует определиться, на каком языке я буду изучать нового классика. Нужно сказать, что читать я предпочитаю на русском, причем причины этого не эстетические, а чисто утилитарные: русский язык для меня более понятен, чем прочие. Но тут случай совсем другой: в скором времени мне предстоит имитировать литературный стиль Беливука, поэтому придется читать в оригинале – на английском.

Для начала я решил ознакомиться с биографией Пола. К моему удивлению, в статье любимой Википедии отсутствовала не только фотография американца, но и год рождения. Всё, что я почерпнул оттуда нового, был факт, что фамилия Беливук переводится как «белый волк». Удивительно важное замечание! Нужно будет не забыть проследить, чтобы в моей биографии было упомянуто, что Траутман – это в переводе со шведского – любитель форели, или ловец форели. Одним словом, форелий человек. Надеюсь, это поможет поклонникам правильно воспринять мое творчество. Ознакомившись со списком сочинений американского таланта, я решил почитать англоязычные отзывы на его опусы. Насколько мне удалось понять, все сочинения Беливука в той или иной степени можно отнести к жанру альтернативной истории. Как правило, он брал какую-нибудь известную историческую личность и начинал про нее рассказывать абсолютно невероятные вещи. При этом он с удовольствием описывал различные бытовые детали, повергая в ужас тех, кто имел представление о том, как люди жили на самом деле в соответствующую эпоху. Еще американец был большим мастером раскрывать духовный мир героя через внутренние монологи последнего – любили беливуковские персонажи поговорить сами с собой, освещая, тем самым, разнообразнейшие грани своей тонкой души. Я прочитал три пространных рецензии, не рецензии даже, а три объемные литературоведческие статьи. Что интересно, мне ни разу не удалось идентифицировать главного героя. По имени литературоведы его не называли, полагая, видать, что культурный читатель уже ознакомился с первоисточником, а что касается всякого рода признаков и атрибутов персонажа, то помочь они мне не могли, будучи, судя по всему, плодом безудержной фантазии эпатажного автора. Сами же эпатажность и скандальность г-на Беливука, я думаю, были обусловлены всего лишь выбором центрального персонажа – если бы в качестве главного героя фигурировала менее известная личность, то пощечину общественному мнению пришлось бы признать не состоявшейся. Завершая прочтение последней статьи, я почувствовал, что очень хочу спать, поэтому отложил ознакомление с первоисточниками на последующие дни и отправился в постель.

 Утром меня разбудил телефонный звонок. Звонил администратор. Не администратор отеля, как я понял, а администратор сериала, имени его я спросонья не запомнил. Администратор попросил, как только я определюсь с общим направлением сценария, предоставить ему письменное изложение такового направления. Уточнив, что этот документ (администратор назвал его memo, что я воспринял, как уменьшительное от «меморандумом») не накладывает на меня никаких дополнительных обязательств, и в любой момент можно будет поменять тему, я пообещал подготовить текст в ближайшее время. Еще администратор сообщил, что в пятнадцать ноль-ноль состоится торжественный обед, на котором будет присутствовать главный спонсор нашего проекта, и мне на этом обеде нужно непременно быть. Я пообещал, внутренне радуясь тому, что встречусь наконец с Петровым, к которому у меня накопилось много вопросов. Повесив трубку, я направился к компьютеру готовить обещанный «мемо».

«Конечно же, короля Артура как исторической личности никогда не существовало. Значит ли это, что он нам не интересен, и что про него не выйдет написать сценарий к сериалу, который на долгие часы удержит перед телевизорами миллионы зрителей? – Разумеется, нет! Архетипичность героя и следующие из нее узнаваемость и абстрактная схематичность позволяют трактовать его образ сколь угодно широко и гибко без риска потери идентификации»

Я перечитал последнее предложение и поморщился. На месте администратора, после этой фразы я бы отбросил текст, обозвал бы автора тупым напыщенным идиотом и занялся бы поиском другого сценариста. А ведь я всего лишь хотел сказать, что в сценарии, да и в самом фильме вовсе не нужно скрупулезно придерживаться исторических реалий – всё равно толком никто ничего не знает. А в случае возникновения откровенного несоответствия, например, король Артур поедает помидорный салат из плодов, которые появятся в Европе через тысячу лет, всегда можно сказать, что это авторская задумка, символизирующая и стремящаяся выразить и донести то-то и то-то. А кто не понял – сам дурак. Впрочем, этот хитрый ход придумал не я. По моим наблюдениям все творцы только тем и занимаются, по меньшей мере в последнюю тысячу лет: вспомним стражников в латах семнадцатого века у подножия креста с распятым Спасителем, Марса в стальных доспехах, преследующего обнаженную нимфу, Ромео Монтекки в джинсах – всего и не упомнишь сразу. Напишу-ка я прямо, что в сценарии предполагается намеренное искажение общепризнанных исторических фактов, что есть неотъемлемая часть авторского замысла. На этом я сэкономлю уйму времени – не придется выяснять, носила ли Джиневра нижнее белье, кормили ли овсом лошадей в те времена, и что пил Артур за обедом. У меня он будет пить водку. А кому не нравится, пусть пишет сценарий сам!

Примерно через час «мемо» было готов. Жанр его я бы определить затруднился. Кажется, есть такое понятие «заявка на сценарий». Думаю, именно она у меня и получилась.

Времени до торжественного ужина оставалось еще предостаточно, и я его провел в интернете, порхая между восторженными оценками произведений Пола и жизнеописаниями короля Артура. Для разнообразия в какой-то момент уделил четверть часа изучению жизненного пути английского короля Ричарда Львиное Сердце, который за последние пару дней мне несколько раз по разным причинам вспоминался. Тот еще тип был, доложу я вам. Бесконечные предательства и измены, война против собственного отца, откровенно бездарное руководство войсками во время третьего Крестового похода. Если добавить к этому абсолютное незнание английского языка (и это – у короля Англии!) и тягу к содомскому греху (впрочем, не доказанную), портрет получился не особо привлекательным. Определенно, это не тот человек, с которым я бы хотел посидеть за одним столом, сделал я окончательный вывод. В это время раздался телефонный звонок: званый обед начался, и все особо важные персоны, за исключением г-на Беливука, собрались за столом и с нетерпением ожидают опоздавшего. Я извинился, схватил «мемо» и побежал было в пиршественную залу. Полагаю, это – то самое помещение, где меня не так давно собирались повесить, а как туда добраться из моих апартаментов я хорошо запомнил – стресс, он, знаете ли, укрепляет память.

Перед выходом я заглянул в высокое, выше меня, зеркало футуристического вида и скептически посмотрел на свое отражение. Как-то не слишком я напоминаю эпатажного гения в своих потертых джинсах и бесформенной кофте поверх выгоревшей майки – настоящий творец должен выглядеть более убедительно. Через пять минут я уже входил в зал. В последний момент я заменил кофту на шикарный бордовый халат с кистями, найденный в гардеробе. Мы – гениальные литераторы, знаете ли, без особого почтения относимся к условностям. Вскоре оказалось, что большинство гостей, в отличие от меня, решили соблюсти дресс-код – мужчины были в темных костюмах, некоторые даже в галстуках-бабочках. Лишь наш поп-соловей был облачен в умопомрачительный пиджак-кафтан глубокого красного цвета, расшитый золотыми листьями и цветами. Бордовый оттенок этого шедевра портновского искусства был неприятно близок к цвету моего халата. Ну не взял я с собой вечернего костюма, что тут поделаешь! Хоев на секунду отодвинулся от уха своего седого соседа в строгом черном костюме, сделал мне ручкой, широко улыбнулся и опять принялся что-то нашептывать. Сосед норовил подставить Стояну свой затылок вместо уха – похоже, звезда успела ему надоесть, поэтому я не сразу признал в нем Роберта Карловича, своего первого наставника в деле познания науки о секвенциях. Учитель, увидев меня, похоже, сильно удивился. Во всяком случае, его лицо, обычно мрачное и бесстрастное, выразило изумление. Будем надеяться, что изумление относится к моему наряду, а не к самому факту присутствия – не хватало еще, чтобы он меня назвал Траутманом. Пока я приближался к дальней перекладине Т-образного стола, за которой расположились наиболее уважаемые гости, ко мне вернулось спокойствие – Роберт Карлович – гроссмейстер почище самого Петрова, и ошибок никогда не допускает. Скорее всего он здесь вместо Петрова выступает в качестве спонсора проекта. Администратор представил нас друг другу. Моего наставника он почему-то назвал членом правления известного банка, хотя мне доподлинно известно, что он – единоличный владелец всей немаленькой банковской империи, впрочем, старающийся не рекламировать этот факт. Роберт Карлович улыбнулся (кажется, это примерно его пятая улыбка, которую я сподобился лицезреть с момента нашего знакомства, состоявшегося года четыре назад) и на своем прекрасном английском выразил радость по поводу знакомства со столь одаренным, знаменитым, и тому подобное, литератором. При этом он с видимой неохотой встал, убедительно продемонстрировав доброжелательную барскую снисходительность к заезжему сценаристу. Удивительный он всё-таки актер – более воспитанного и деликатного человека я, пожалуй, в жизни не встречал, а тут безо всякого труда произвел впечатление осознающего свою значительность начальника ЖЭКа, а то и помощника депутата. Пока мы обменивались рукопожатием, Хоев за его спиной корчил рожи, подмигивал и показывал большой палец, приветствуя нарождающуюся дружбу между мастером слова и олигархическим капиталом. Потом меня представили Алёне, нашему композитору. Алёна была очень хороша в строгом вечернем платье, держала себя молодцом и мило улыбалась, никак не давая понять, что мы уже знакомы, причем знает она меня под совсем другим именем. Мне выделили место прямо рядом с ней. Когда я его занял, то обнаружил неподалеку от себя знакомых – Коваленко и всех четырех Барбарисок. Места за звездной перекладинкой им, правда, не досталось, и сидели они за общим столом, хотя и в непосредственной близости от нашего президиума.

Обед продолжался чуть больше часа. Было вкусно и немного скучно, хотя Хоев, самоотверженно взвалив на свои широкие пухлые плечи бремя тамады и души компании, в меру таланта пытался развлекать честную публику тостами и шутками. Честная публика и основной адресат Хоевского красноречия – Роберт Карлович вежливо внимали, а я всё не мог дождаться момента, когда смогу побеседовать с наставником один на один.

– Привет, Эрчжи! Я – на секундочку, без знамения, – знакомый голос молодой девицы, картавый и слегка шепелявый раздался в голове старика во время общей трапезы. Монах скосил глаза сначала на левого соседа, потом на правого – не заметили ли, и только после этого мысленно ответил:

– Здравствуй мисс Джонс.

– Всего один вопрос, Эрчжи: что там с метафорой грибницы? Тебе удалось разобраться в моих свойствах с помощью метода аналогии?

– Не мне судить, мисс. Выслушай, что я узнал о тебе и оцени.

Когда старик завершил свой мысленный рассказ, гостья несколько секунд молчала, после чего грустно заключила:

– Ты довольно близко подобрался к моей сущности. Возможно, словами про меня лучше и не скажешь. Кое-что, правда, меня почти обидело – показалось, что ты меня и в самом деле считаешь всего лишь мировой грибницей.

– Это всего лишь слова, мисс, – почтительно ответил старик и услышал в ответ смех, а затем слегка издевательское:

– Я пошутила, Эрчжи. Я не умею обижаться.

– Я на это очень рассчитывал, – честно ответил старик.

Работа над сценарием подходила к концу и меня ничего он нее не отвлекало. Следуя советам Пола, я оставил попытки посетить Артура, а до четвертого ноября, когда я смогу попасть во времена Ричарда, оставалось еще много времени. Поскольку Артур-Петров предупредил мою копию, что до премьеры мы не увидимся, связаться со своим другом я больше не пытался. Так что оставалось лишь одно – писать сценарий, чем я и занимался. Правда, какое-то время я потратил на ознакомление книгами Беливука – поскольку дубль уже покинул наш мир, этому ничего не мешало. Оказалось, что три книги посвящены временам короля Артура, но, что интересно, по времени действия совершенно не пересекаются с моим сценарием – спасибо, Пол! Две книги, рассказывающие о Ричарде, я просмотрел лишь мельком – еще успею. Несколько романов, описывающих жизнь в России, меня заинтересовали, но я решил, что всему свое время.

По телевизору начали активно рекламировать наш сериал. Несколько рекламных роликов, так называемых трейлеров, нам показали перед очередным просмотром готового материала. Меня удивило, что замечательная песня Алёны играется там без слов, но я решил не вмешиваться – пусть каждый занимается своим делом. Удалось мне посмотреть несколько вставных музыкальных номеров – пару баллад в исполнении короля Артура и пяток песен, исполняемых сводным ансамблем Джиневр. Стыдно признаться, но мне понравилось. Никогда не думал, что скажу такое про песни Хоева или Барбарисок, но врать без нужны я не люблю. Наверное, много зависит не только от того, кто поет, но и от самой песни.

Приближалось четвертое ноября – день, когда мне предстояло встретиться с Ричардом. Инструкцию из письма Беливука я выучил наизусть, но полной уверенности в успехе моего предприятия не было – поверхностное ознакомление с книгами Беливука, посвященными этому периоду, уверенности мне не прибавляло – о мягкости нравов в те далекие времена речи не шло.

Вечером четвертого числа я составил из пирамидок треугольник и стал поджидать Алёну, перечитывая инструкцию. Больше всего меня беспокоило то, что я не знал, кто меня встретит там, и как я добуду Грааль. Пол подробно описал, как мне найти Ричарада и что ему говорить, но в письме ни слова не было о том, где я окажусь после перемещения. Ничего, скоро всё выяснится, успокоил я себя, и в этот момент зашла Алёна.

Выполнение секвенции Артура прошло в высшей степени обыкновенно – грэйс, предвкушение наслаждения ароматическим взрывом, взрыв и следующий за ним упадок сил. В этот раз грэйс секвенции Артура несколько отличался от предыдущего. Поначалу мне показалось, что сеть, оплетающая мир, настолько преисполнена желанием пообщаться со мной, что не собирается переносить мою копию куда следует. Нити сети начали образовывать вокруг меня какие-то сгустки, и – я в этом уже не сомневался, страстно желали не то что-то сообщить, не то о чем-то попросить. В последний момент, убедившись, что общение не складывается, сгустки собрались в жгут, и завершили секвенцию стандартным образом.

Не поднимаясь с пола, я попрощался с Алёной, а еще пару минут с передышками добрался до рабочего стола.

Через два часа с минутами, как я и ожидал, сознание копии вернулось ко мне, и начался период эйдетического восприятия, которое я уже стал воспринимать почти как рутину. Я включил диктофон и принялся диктовать.

 Свет вдруг сделался приглушенным и приобрел красноватый оттенок, а мое голое седалище ощутило прохладу каменного пола. Приехали, сообразил я, и тут же увидел приближающуюся фигуру. В человеке, спешащем к пентаграмме, я сразу признал Мерлина и понял, что попал совсем не туда, куда планировал, а именно, снова во времена Артура. Мерлин выглядел странно: за время, что мы не виделись, он успел отрастить длинную бороду и бакенбарды, закрученные в спирали и свисающие до самых плеч. Одет он был в черную бесформенную хламиду, а голову украшала черная же шапка – довольно дурацкого вида.

– Привет тебе, Траутман, – радушно произнес он, – как видишь, мне известно твое истинное имя.

– И тебе привет, Мерлин, – вежливо поздоровался я. По лицу старикашки промелькнул испуг, и я вспомнил, что Петров просил его так не называть, именно, чтобы не напугать.

– Мне тоже известно твоё истинное имя, – продолжил я, – но ведь мы друзья?

– Да, друзья, конечно друзья, но ты меня лучше этим именем не называй.

– Договорились, Мейер. Так называть тебя можно?

– Да, конечно. Здесь я известен под именем Мейер бен Заккай. Рад тебя видеть здесь.

Не отвлекаясь на дальнейшие любезности, Мейер принес мне немаленький, с пивную кружку кубок, судя по весу, изготовленный из золота и объяснил, что это Грааль, который я должен передать королю Ричарду.

Ричарду? Какой сейчас год? – недоуменно спросил я.

– Четыре тысячи девятьсот пятьдесят первый год от сотворения мира, по-вашему, тысяча сто девяносто первый.

– Отлично, – обрадовался я, облачаясь в предложенную хламиду, – значит, я попал, куда собирался.

– Шапку надень, без шапки нельзя, – распорядился Мейер и начал меня инструктировать.

Оказалось, что я нахожусь внутри осажденного Иерусалима, причем осаждает его король Ричард и моя задача – прекратить эту осаду, именно с этой целью старый чародей мне и помогает. Мейер проведет меня наружу через восточные ворота, и мне следует двигаться в направлении от города. Через некоторое время, примерно в километре от стен, я увижу военный лагерь. С солдатами, которые меня задержат, разговаривать вежливо, но без подобострастия и требовать тут же провести к начальству. Начальству показать чашу и сказать, что имеется срочное сообщения для короля. Если я сделаю всё как надо, то безо всяких проблем добьюсь аудиенции. Я сказал, что мне всё ясно, и мы можем начинать двигаться.

– Не спеши, – посоветовал Мейер, – двух часов тебе за глаза хватит. Послушай, что я тебе расскажу про Чашу, – и изложил мне рецепт омолаживающей секвенции, для которой все элементы, за исключением Грааля, можно было раздобыть практически где угодно. Именно с этим рецептом, описанным в письме Беливука, мне предстояло ознакомить Ричарда, ведь, как известно, свои первые шаги к поразительному долгожительству, Ричард с помощью рецепта, полученного через меня.

Слушая описание секвенции, я вежливо улыбался и кивал головой – Мерлин мне нравился, и не хотелось его обижать тем, что рецепт уже известен.

– Знаешь, зачем я тебе рассказал про то, что ты и без меня знаешь? – неожиданно спросил Мерлин. В ответ я лишь смущенно пожал плечами и отрицательно мотнул головой.

– Ричард не может получить рецепт от самого себя, а ты получил его именно от Ричарда, пусть и не напрямую, понимаешь?

 По совести сказать, я не понял, но кивнул, предварив это кивок имитацией двухсекундной задумчивости, а после этого постарался перевести нашу беседу в более занимающую меня область:

– Знаешь, а я догадываюсь, что, ты сам уже использовал эту секвенцию для себя, иначе, как бы ты дожил до этого времени?

В ответ на демонстрацию моей прозорливости, старец ободряюще улыбнулся и замер в ожидании продолжения.

– Сколько же раз ты ее успел применить? – одновременно я пытался в уме поделить промежуток времени между Артуром и Ричардом на сорок лет периода безразличия, но ничего не получалось – арифметика не моя сильная сторона.

– Нет, – улыбнулся Мерлин, – не старайся сосчитать – всего лишь два раза. Ты ведь и сам знаешь другой, кроме длинной жизни, способ попасть в далекое будущее? Не двигаться вместе со всеми, а сократить дорогу, пройдя через другой мир?

– Означает ли твой вопрос, ты меня больше не считаешь демоном?

– Конечно, не считаю. Новые знания позволяют пытливому человеку с открытым разумом избавиться от старых заблуждений, не правда ли?

Я глубокомысленно покивал и поинтересовался:

– Именно из-за того, что ты – копия копии, Грааль тебе не нужен, и ты отдаешь его Ричарду? – старец кивнул и снова улыбнулся – определенно моя сообразительность доставляла ему удовольствие, и я продолжил расспросы:

– А всё-таки, сколько для тебя прошло лет с нашей последний встречи?

– Смотря, что называть последней встречей, – загадочно ответил Мерлин, и я не стал уточнять, что он имеет в виду – голова и так шла кругом. Старичок немного помолчал в ожидании моей реплики и всё-таки счел нужным ответить:

– С моей субъективной точки зрения, мы с тобой в последний раз встречались чуть меньше ста лет назад, и я успел довольно сильно внутренне измениться; а для тебя, как я догадываюсь, прошло лишь несколько дней, и ты остался прежним. Не расстраивайся, у тебя будет много времени.

Уж не знаю, с чего он взял, что я могу расстроиться, удивился я, и спросил про Ричарда – сильно ли он изменился. На это Мерлин резонно ответил, что изменился Артур, а не Ричард, а что до короля Ричарда, то он такой, какой есть – не слишком умный мужчина, любящий выпить, деспотичный и жестокий. Увидев, как я расстроился, старец принялся меня утешать, рассказывая, каким выдающимся и приятным во всех отношениях человеком мой друг сделается буквально через двести лет. Не слишком вдохновленный, я попросил Мерлина проводить до городских ворот, что он и сделал. По дороге я постарался узнать у него про непонятную, но всегда присутствующую составляющую нашей секвенции – огромное и невесомое нечто, покрывающее весь мир тончайшей сетью – знает ли он, что это такое. Мерлин, как и следовало ожидать, ни о чем таком не слышал. На прощание старик неловко меня обнял и сказал что-то о грядущем объединении миров, но я не понял, что именно – мыслями я был уже со своим старым другом.

– Здравствуй, Эйчжи, – голос, окликнувший старика, не принадлежал ни мужчине, ни женщине, ни ребенку и был напрочь лишен человеческих интонаций. Строго говоря он не был человеческим голосом – всего лишь набор звуков, напоминающих посвисты и чирикание разной высоты и продолжительности, но старый монах отчетливо понимал каждое слово.

– Здравствуй, Джонс, – приветливо отозвался старик, – а я всё думаю, каким голосом ты будешь говорить со мной на этот раз. Из неиспользованных вариантов у тебя оставались старуха и девочка, но ты предпочел птичий язык.

 – Честно говоря, я не имел в виду язык птиц, мне хотелось намекнуть на свистящего робота из одного старого фильма.

– «Звездные войны», – вспомнил старик, – припоминаю, там была какая-то обаятельная кастрюля на колесиках. У тебя довольно похоже получается.

 – Эйчжи, в Сансару вошел третий мир, мир голодных духов, как ты его назвал, – торжественно прочирикал гость.

– Я это видел, – подтвердил старик, – три мира теперь связаны бесконечными тонкими нитями. Кстати, нити и вправду напоминают грибницу. Скажи, что изменилось для жителей трех миров Сансары?

– Пока ничего. Разве что, перерождения идут уже в трех мирах, но едва ли кто-то, кроме меня, может это оценить. Я ожидаю больших изменений лишь после того, как четвертый мир сделается частью меня.

Секвенция объединения миров состоялась через день, вечером, во время показа второй серии нашего шедевра. К чести своей, к этому моменту я уже догадался, как мои друзья собираются заставить двадцать миллионов человек произнести хором какую-то чушь на неизвестном языке. Честно сказать, я бы мог догадаться об этом раньше, когда в конце премьеры первой серии ощутил нарождающийся грэйс. Думаю, что на мою сообразительность скверно повлияла психологическая травма, которой завершилось мое общение с королем Ричардом – трудно ожидать ясности мыслей в голове, которую незадолго до этого отрубили острым топором. Во время просмотра второй серии грэйс усилился и повторился, а когда публика, успевшая выучить слова припева Алёниной песни на слова Роберта Карловича, в двадцать миллионов ртов подпела таинственные слова припева, секвенция объединения состоялась.

Интересно, что при выполнении секвенции я снова отчетливо увидел загадочную мировую паутину, правда, вела она себя не как всегда – не отвлекаясь ни на что, мощный мускул, сплетенный из нитей уперся в невидимую преграду, напрягся, словно собирая все свои силы – и преграда вдруг исчезла. Торжество, которое ощутила от этого паутина, передалось мне – показалось, что я стал свидетелем и участником огромной победы. Наверное, так оно и было – произошло соединение с новым миром.

Придя в себя после ароматического взрыва, я несколько раз мысленно повторил слова припева, навсегда запечатленного в памяти:

– Значит, ты не знаешь, как замкнуть цепь миров Сансары? – переспросил старый монах и довольно улыбнулся, – кажется, я догадываюсь, кто нам в этом может помочь. Помнишь, согласно обретенному мной рецепту, после выполнения секвенции место граспера, подарившего любовь, должен был занять пришелец из дальнего мира, мира богов, который «читает секвенции, как книгу и крепок телом». Всё говорит за то, что он уже здесь.

– Разумеется, он здесь, в мире людей, – в щелчках и чириканье отчетливо улавливалось раздражение, – более того, он – приятель твоего друга, знатока и любителя секвенций.  Ты прав, если кто-то и способен открыть путь к шестому миру, то именно он – у твоего протеже неизбежно сохранилась связь с миром богов, хоть он ее и не понимает.  Но я не в силах объяснить, что от него требуется – этого не выразить словами, а его несовершенное сознание не в состоянии вырваться из плена слов и примитивных образов.

– Ты уже пытался воспользоваться его помощью?

– Неоднократно. Всякий раз, когда он выполняет секвенции (а он это делает раздражающе регулярно, вызывая мою досаду), я стараюсь объяснить, что именно следует сделать, но безрезультатно – он в плену предметного мышления.

– Он тебя способен ощущать, когда выполняет секвенцию? Каким ты ему видишься?

– Я представляюсь ему чем-то вроде невесомой паутины, окутывающей миры. Он даже догадывается, что я хочу с ним говорить, но не в силах меня слышать – как он может общаться, если воображает, что паутина – это отражение примитивной информационной сети – интернета? 

– Кажется, настало время воспользоваться моим методом аналогий, к которому ты так скептически относишься.

– Я тебя не понимаю, старик.

– Помнишь, недавно ты с удивлением признал, что метафора мировой грибницы, примененная к тебе, позволяет получить представление о некоторых важных твоих свойствах?

– Допустим, хотя, я имел в виду лишь те свойства, которые могут быть выражены словами.   

– Нам следует сделать так, чтобы гость из мира богов правильно настроился на восприятие твоей сущности. Пусть он считает тебя чем-то вроде мирового мицелия. Ты бы мог ему помочь в этом?

– Пожалуй. А какой в этом смысл?

– Я, со своей стороны, через нашего общего друга расскажу ему кое-то о земной грибнице, чтобы навести его на мысль о том, что мицелий – штука куда более загадочная, чем интернет. Есть надежда, что он тебя поймет и сделает, что положено.

– Ты прав. Давай попробуем, – щелкающий свист ответа был напрочь лишен человеческих интонаций, и старик не понял чего в нем больше – скепсиса или надежды.