Стихотворения, не вошедшие в сборники и ненапечатанные при жизни

Анне Ахматовой

Над горами — спокойные вспышки зарниц. На столе — карандаш и тетрадь. Ваши белые книги и шелест страниц, — И над ними — дрожанье косматых ресниц — Разве все это можно отдать? И пушистую прядь золотистых волос, И туманное утро в росе, И шуршанье колючих цветущих мимоз, И гортанные песни, что ветер разнес По безлюдным и гулким шоссе. Разве можно не помнить о юной тоске В истомленный, полуденный зной, О шуршании шины на мокром песке, О беззвучности лунных ночей в гамаке Под широкой, узорной листвой, Это первое лето в мечтах и слезах, И зловещее солнце в крови, И какой-то наивный, ребяческий страх — Все лежит в Вашем имени, в тихих стихах, В непонятной тоске о любви.

1926

«В Люксембургском саду у газона…»

В Люксембургском саду, у газона, Против серого зданья Сената, На часы я смотрела когда-то, Притворяясь наивно влюбленной. В Люксембургском саду, у фонтана, В жаркий август (вовек не забуду!) Я поверила в яркое чудо. Было тихо, безлюдно и рано. Зелень свежая, воздух недвижный, Воробьишек пугливая стая… – Хорошо, что все это бывает Только раз в нашей маленькой жизни.

1929

«Папоротник, тонкие березки…»

Папоротник, тонкие березки, Тихий свет, вечерний тихий свет, И колес автомобильный след На пустом и мшистом перекрестке. Ни стихов, ни боли, ни мучений, Жизнь таинственно упрощена. За спиной — лесная тишина, Нежные, взволнованные тени. Только позже, на лесной опушке Тихо дрогнула в руке рука… Я не думала, что жизнь хрупка, Как фарфоровая безделушка.

1927

Терцины

Есть в лунном вечере черта, Когда кончается земное И расцветает чернота. *** Есть где-то грань в полдневном зное, Когда обычное гнетет, И рвутся мысли в роковое. * * * То — сон зовет, то — звук цветет.

Страница из дневника

Я растеряла жемчуг дней, Меня сковала непогода. Огонь горит в душе моей, Но нет, но нет ему исхода… Здесь для меня забавы нет, Я рвусь в заоблачные дали… А на руке моей — браслет, Как символ рабства и печали…

Вселенная

В. Матвееву

Небесный свод — к земле склоненный плат, Грозящий мир тысячеглазый, В немую гладь ничей пытливый взгляд Еще не проникал ни разу. Глухая даль, где каждая звезда – Великий мир, предвечный и нетленный, И мы – песчинки – падаем туда, В пасть ненасытную Вселенной. И только мысль меня одна мирит, Что все великое от века и до века – Пространство, вечность, времена, миры – Живут в сознанье человека.

9. IV. 1924 Сфаят

Россия

Россия — плетень да крапива, Ромашка и клевер душистый, Над озером вечер сонливый, Стволы тополей серебристых. Россия – дрожащие тени, И воздух прозрачный и ясный, Шуршание листьев осенних, Коричневых, желтых и красных. Россия – гамаши и боты, Гимназии светлое зданье, Оснеженных улиц полеты И окон замерзших сверканье. Россия — базары и цены, У лавок голодные люди, Тревожные крики сирены, Растущие залпы орудий. Россия – глубокие стоны, От пышных дворцов до подвалов, Тревожные цепи вагонов У душных и темных вокзалов. Россия-тоска, разговоры, О барских усадьбах, салазках… Россия – слова, из которых Сплетаются милые сказки.

Вечер

Тень упала на белые стены, Косяком уползла в потолок… Завтра синее платье надену, Руки спрячу под теплый платок. Знаю, будет неряшливо платье И растрепаны пряди волос. Все равно: в этом сером Сфаяте Только холод, туман и хаос. Дождь стучит в черепичную крышу, Я не слушать его не могу. В круглом зеркале завтра увижу Очертанья неискренних губ. Тень от полки, где свалены книги, Чернотой неподвижной легла. Знаю, силен мой образ двуликий Разделенной души пополам. Молча день наступающий встречу, Буду ждать перед этим окном, Если надо — веселые речи Разбросаю, не помня о чем. А потом, как всегда, одиноко, В непонятной тоске, не дыша, Над испытанным томиком Блока Человеческой станет душа. Вечер бросит небрежные блики В зачарованную пустоту, И проснется мой образ двуликий В соловьином, звенящем саду.

«Бьются звенящие градинки…»

Бьются звенящие градинки В красную крышу. В сердце чуть видные ссадинки Ноют всё глуше и тише. Еле заметная трещина, След одинокого горя… Светлая радость обещана Где-то за морем. Стертый, затерянный, маленький Путь мой я сделаю сказкой… Падают звонкие градинки В бешеной пляске…

Терцины

Ты говоришь – не опошляй души. Сама душа, ведь пошлая, трепещет. А разум ждет в тоскующей тиши. На сердце холод жуткий и зловещий. И как не слушать шепота земли? На свете есть диковинные вещи. Ползут в морском тумане корабли. Зачем теперь на них смотреть украдкой, Когда в душе все струны порвались? Ты говоришь: там холодно и гадко. Пусть так. Но это – темный храм. Лампадами горят мои загадки. Все чувства и мечты хранятся там. Пусть нет сокровищ там. Без содроганья Его ключей я никому не дам. А я молчу. Хочу великой дани С земли, с травы, с деревьев и с камней, Где цвел мой взгляд наивного незнанья. Да, хорошо не знать! Души моей Тогда бы яд не разделил так быстро. Но как не знать тоску весенних дней. Прильнуть к земле, холодной и душистой.

Бедуинка

Как будто на пестрой картинке Далеких, сказочных стран Красавицы бедуинки Отточенный, гибкий стаи. Из древних легенд и преданий, Из песен степей и гор Возникли синие ткани И пламенный, дикий взор. Как в статуе древней богини, В ней дышит величье и мощь. В ней слышится зной пустыни И темная, душная ночь. Над ней – колдовства и обманы, Дрожанье ночного костра, И звон, и грохот тимпана Под темным сводом шатра. И вся она – сон без названья У серых стволов маслин. Глухой Атлантиды преданье, Лукавый мираж пустынь. Блестящи на ней браслеты, И взгляд величав и дик, Как кованые силуэты Из ветхозаветных книг.

Хедди(арабский мальчик)

Кусочек природы, как ветер, как птица, Подвижный, как пламя высоких костров, Веселый, как день, никого не боится, В какие-то тряпки одетый пестро. Приветлив, как солнце, беспечный ребенок, Задорен и весел смеющийся взгляд. Осклаблены зубы, а голос так звонок, Как писк воробьев, как трещанье цикад. Как будто сошел он с рекламы летучей, Как будто бы создан из этой земли; Сродни ему змеи, и кактус колючий, И белые камни в мохнатой пыли. Простой и беспечный, как юные годы. От мыслей и фраз бесконечно далек, Он — часть этой яркой и дикой природы, Колючих растений нелепый цветок.

«Возможно ли счастье…»

Возможно ли счастье В тревоге летучей, В дыханьи весны? Душа – силуэт у стены – Порвалась, как туча, На части. Возможны ли светлые миги Здесь, в комнате странной, В просторном гробу? Я здесь истязаю судьбу. Лежат на столе деревянном Все новые книги. И кажется – света не будет. Как жалки стихов моих трели, Ушедшие сны. А там, в аромате весны, Проходят без смысла, без цели Угрюмые люди. Дрожащему сердцу не верю, Не жду сокровенного чуда, Тоске не пытаюсь помочь. Дождливая ночь, Безумие, юность и удаль – За хлопнувшей дверью.

Бизерта < 1924>

Мысли вслух

Ахматова сказала раз: «Мир больше не чудесен!». Уже теперь никто из нас Не станет слушать песен. И день настал, и пробил час, И мир покрыла плесень. И Гиппиус в статье своей С тоской твердит в газете, Что все поэты наших дней — Сплошь – бездарь или дети, Что больше нет больших людей, Нет красоты на свете… Скребутся мыши. Ночь молчит, Плывет в тоске бессвязной. Несмелый огонек свечи В углу дрожит неясно… О, злое сердце, не стучи: Жизнь больше не прекрасна!

«Не широка моя дорога…»

Не широка моя дорога, Затерянная в пыльной мгле… Да что ж? Я не одна. Нас много, Чужих, живущих на земле. Нам жизнь свою прославить нечем, Мы – отраженные лучи, Апостолы или предтечи Каких-то сильных величин. Нас неудачи отовсюду Заточат в грязь, швырнут в сугроб. Нас современники забудут, При жизни заколотят в гроб. Мы будем по углам таиться, Униженно простершись ниц… Лишь отражением зарницы Сверкнем на белизне страниц. И, гордые чужим успехом, Стихами жалобно звеня, Мы будем в жизни только эхом В дали рокочущего дня.

23 февраля 1924. Сфаят

<Неведомому другу>

Мой странный друг, неведомый и дальний, Как мне тебя узнать, как мне тебя найти? Ты мне предсказан думою печальной, Мы встретимся на вьющемся пути. Обещанный бессолнечными днями, Загаданный печалью без конца, Ты мне сверкнул зелеными глазами Случайного, веселого лица. Прости за то, что самой нежной лаской Весенних снов и песен был не ты. Прости, прости, что под веселой маской Мне часто чудились твои черты.

«Молчание мне сказку рассказало…»

Молчание мне сказку рассказало, Мне что-то нашептала тишина. Ведь для меня здесь веяла весна. Я прежде этого не понимала. Ведь для меня немая гладь канала, Веселый воздух, утро, тишина И на песок приникшая волна. Мне этого казалось слишком мало. А дома, жарким солнцем разогрета, Весь день не говорила я ни с кем. Сидела в темноте, не зажигая света. Потом я стала думать о тоске. И вот теперь – как ветер на песке – Весь вечер буду рисовать сонеты.

26-V-24

Вчера

В душе поднималась досада За тихий потерянный вечер, За то, что в томительной скуке Уходят беззвучные дни. Казалось, что солнца не надо, Не надо закутывать плечи, Сжимая распухшие руки, В зрачках зажимая огни. Смеяться задорно и смело И тихо, как будто случайно, Веселое, звонкое имя Бросать, осторожно дразня… Но все отошло, надоело… Но сердце темно и печально… И мучает вечер пустыми Мечтами сгоревшего дня. Мечтала над томиком Блока, Стихи наизусть повторяя. А после опять пробегала Знакомые строки письма. И где-то далеко-далеко Проснулась тревога глухая, И снова душа тосковала Под гордым безверьем ума. А там, за стеной, говорили. Чтоб я приходила – кричали, И как-то была я не рада Звенящему ямбу стихов . Дрожали вечерние были, Неровно, мертво и печально. В душе закипала досада На холод растраченных слов.

4-11-24

Она

Такой скучающей и молчаливой Ведет ее судьба. Она – мучительно самолюбива И жалобна слаба. Проходят дни туманной вереницей, И плачет в них тоска. По вечерам над белою страницей Дрожит ее рука. В ее глазах – бессмысленно и скучно, Душа ее – мертва. Быть может, потому так однозвучны Всегда ее слова. С гримасою развенчанной царицы Беспомощно живет. А что порой в душе ее творится – Никто не разберет Глядит на все с неискренним презреньем, С беспомощной душой. Вот почему с таким ожесточеньем Смеется над собой. Пусть говорит, что ей во всем удача, Что в жизни нет «нельзя». Ведь часто по утрам красны от плача Бесслезные глаза. Ведь жизнь одна. Ведь юность хочет дани, И… некуда идти. И даже нет лукавых оправданий Бесцельного пути.

21-VIII-24

«В тот час, когда опять увижу море…»

В тот час, когда опять увижу море И грязный пароход. Когда сверкнет надежда в робком взоре, И якорь поползет, В тот час, когда тяжелый трап поднимут, И просверлит свисток, И проскользнет, уж невозвратно, мимо Весь белый городок. И над рулем, журча, заплетет ровно Зеленая вода, – Я все прощу, я все прощу любовно, Как прежде – никогда. И, пробегая взглядом крест костела, Бак и маяк большой, – Я снова стану девочкой веселой С нетронутой душой.

11-VII-24

«А с каждым вторником Сфаят пустеет…»

А с каждым вторником Сфаят пустеет. Прощаются, спешат на пароход. Два-три лица серьезней и грустнее, – И снова время тихое плывет. Есть где-то мир, и все идут вперед…. И только, ничего не понимая, Зачем-то – сильная и молодая — Ненужным дням я потеряла счет.

5– VIII-24

«У богомольных есть красная лампадка…»

У богомольных есть красная лампадка, В углу притаились образа Пречистой. Дрожа, горит огонек лучистый. Придут из церкви – распивают чай. У домовитых во всем порядок. На окнах – белые занавески. В вазочках цветы, и ветер резкий Их касается невзначай. У вечно-мудрых есть страшные загадки, Есть толстые книги и мудрые фразы. У вечно-дерзких есть восторг экстаза, Заменяющий светлый рай. У меня нет красной лампадки, У меня нет белой занавески, Нет писаний мудрых и веских, А комната у меня – сарай. У меня есть синяя тетрадка, У меня есть белые книги, У меня зато есть пестрые миги И неистовый месяц – май.

17-V-24

Мамочке… ?

Смотри на закатные полосы, На землю в красной пыли, Смотри, как колеблет волосы Ветер чужой земли. Как сосны вершинами хвойными Колышат вихри лучей. Смотри, как лучи беспокойные Горят на твоем плече. В недвижном, седеющем воздухе Закат разлил красноту. Смотри, как арабы на осликах В закатную даль идут. Смотри, как маслины дуплистые Не могут ветвей поднять, Как искрится золотистая Волос твоих светлая прядь. И небо пурпурно-красное Горит на краю земли, И что-то хорошее, ясное Клубится в красной пыли.

28-Х-23. Тунис, Бизерта, Сфаят

Смерть друга

В пустыне странствовать — По россыпям песка, По вызолоченным солнцем травам; Встречать зарю упругим колокольцем, Ночью Увидеть в книге звезд желанный знак — Такие странствия Ведут к покою. Белый, Покрытый пылью, Я видел лик твой, Мой любимый друг, Когда лежал ты на ковре в пустыне, И к горизонту – Солнце уходило, А позади нас – оставались – степь, Пустой шатер, Два раненых верблюда И тот прозрачный И тяжелый воздух, В котором Коршуны вились над телом. Покой тебе да будет в этом мире, Песок – твоим последним нежным ложем, А слезы тех, которые любили, Воспоминаньем Хаазали-друга, Скончавшегося На пути В Багдад.

Цветаевой

Целый день по улицам слонялась. Падал дождь, закруживалась пыль. Не пойму, как я жива осталась, Не попала под автомобиль. На безлюдных, темных перекрестках Озиралась, выбившись из сил. Бил в лицо мне дождь и ветер хлесткий, И ажан куда-то не пустил. Я не знаю — сердце ли боролось, Рифмами и ямбами звеня? Или тот вчерашний женский голос Слишком много отнял у меня?

<7 февраля 1926>

В Россию

Я туда не скоро возвращусь. Ты скажи: что эти годы значат? Изменилась ли шальная Русь Или прежнею кликушей плачет? Так же ли подсолнухи лущит, В хороводах пестрой юбкой пляшет, — Вековыми соснами шумит, Ветряными мельницами машет? Край, который мыслью не объять, Край, который мне и вспомнить нечем. Там меня рождала в стонах мать, Там у гроба мне поставят свечи.

27.1. 1926

«Тогда цвели кудрявые каштаны…»

Тогда цвели кудрявые каштаны, Тогда цвели над выставкой огни, И дымкою весеннего тумана Окутывались солнечные дни. Я к вам пришла с наивными стихами. Я к вам пришла, как входят в дом чужой, С доверчиво раскрытыми глазами, С высоко поднятою головой.

7 марта 1926