Никто, ни до, ни после, так и не узнал, откуда и зачем он приходил. Но когда он вышел из тумана, спустившись с холмов, сердце екнуло у многих, кто его увидел. А почему — никто тогда не знал.
Он вошел в деревню с юга, хотя потом многие готовы были поклясться, что видели его входящим по северной дороге. А старый пасечник всё утверждал, что человек этот пришел с запада. Он бы и сегодня настаивал на своем, если бы был жив.
Говорят, первой его встретила молочница Кайлин, что вечно будит весь поселок спозаранку своими деревянными башмаками, которые стучат так, что черти в аду просыпаются, и мертвые в могилах возятся и ругают ее почем зря самыми черными словами. Но сама Кайлин отказывалась от этой чести, хотя и неохотно — ведь кому не приятно быть первой — и утверждала, что в то утро видела, как старый чокнутый Ирвин следил за этим человеком из–за плетня возле дома угольщика Порди. Порди, когда услышал об этом, едва не побил Ирвина, потому что во–первых, он его терпеть не мог, а во–вторых, у него как раз в то утро пропал горшок, который его жена накануне надела на плетень — сушиться. Ирвин оправдывался, божился, что он этот горшок и пальцем не тронул, а снял его с плетня, будто бы, тот человек, да только кто ж поверит Ирвину — ведь все знают, что он не в своем уме и любит приплести чего никогда не было. И уж когда его совсем приперли к стенке и деваться ему было некуда, только тогда старый дурачок сознался, что видел, как рыжая Лоэлин палкой разбила этот горшок вдребезги, чем и разбудила его, потому что дом Ирвина стоит аккурат рядом с задним двором угольщика Порди. А ведь всему поселку известно, что Лоэлин терпеть не могла жену угольщика и что она — ведьма. А если ведьма спозаранку разобьет буковой палкой горшок на плетне у чьего–нибудь дома, то непременно быть в этом доме покойнику. Так оно и вышло, потому что жена Порди на третий день умерла в горячке.
А в тот раз Навин, жена–то угольщика, услышав о таких делах, сразу побежала к Лоэлин, чтобы повыдергать ей все волосы и насыпать стружек ей под порог — отвести от себя беду. Стружек–то она насыпала, да только Лоэлин дома не застала, потому что та к тому времени уже висела на старом ясене, что растет у поворота к роднику. Потому стружки и не помогли, потому Навин и слегла в горячке в тот же вечер, а на третий день и отдала богу душу.
А про смерть Лоэлин разные слухи потом ходили. Говорили, что после того, как она горшок разбила, то взяла один черепок да пошла на кладбище — закопать. Ведь мало горшок разбить, нужно еще закопать хотя бы один его осколок под кладбищенскими воротами, для верности.
Это уж потом стало известно, что ведьма пошла на кладбище, уж когда Кати созналась, что они с Лливином видели ее по дороге к погосту, с черепком в руке.
А что Лливин с Кати делали чуть свет вдвоем, на западной дороге, о том рассказывать не надо было, то и так было ясно. Ох и ярился тогда угольщик Порди, отец Кати! Оно и понятно, кому же будет приятно узнать, что его дочь по ночам со вдовцом гуляет, при живом–то муже! И как тогда Лливин ни отказывался, как ни говорил, что Кати приврала, чтобы досадить Тиму, муженьку ее, который накануне был замечен с Ниеми, только угольщик и слушать не стал — насадил Лливина на его же вилы.
А Тим хотел уж было Кати порешить, да только старуха Дали, жена пасечника, вовремя призналась, что это она разбила горшок, а не Лоэлин. Ей сначала верить не хотели, но она тогда и доказательства представила: повела людей к погосту и при всех вырыла из–под ворот черепок. А чтобы, говорит, никто не догадался, если случайно встретит ее, так она, говорит, выкрала у Лоэлин ее синий платок да завернулась в него получше, как на кладбище идти. А Кати, дескать, видела ее, да, но только была она не с Лливином, и не на дороге к погосту, а выходила из дома молочницы Кайлин.
Вот как старуха Дали во всем призналась, тут только до Кайлин и дошло, кто ей буян–травы в молоко подбросил. Ох и напустилась она тогда на Кати, ох и вцепилась ей в щеки! Изуродовала бы, наверное, девку почем зря, если бы Мерлин, сын Ирвина, не признался, что это он сказал Кати, будто молочница звала ее, потому что ему нужно было срезать у них веревку для белья, а Кати все толкалась во дворе и сразу бы увидела его проделку. Тогда Тим, муженек Кати, стал спрашивать мальчишку, зачем это ему веревка понадобилась. Но пока за ухо не схватил, Мерлин все никак не сознавался, что его Лоэлин послала.
Вот тут, как все опять к Лоэлин свелось, пошли ее искать да и нашли на старом ясене, что растет у поворота к роднику. На той самой веревке она и висела. А ведь каждому известно, что если на твоей веревке кто повесится, то тебе того человека и хоронить. Да только кто ж станет хоронить ведьму, если еще из ума не выжил! Все знают, что если ты человека схоронил, а он оказался ведьмаком или ведьмой, то уж не жилец ты больше — уведет тебя покойник за собой в могилу.
Ну, тут и порешили, что раз уж из–за старой Дали все несчастья, то ей и хоронить Лоэлин. Только Дали не смогла этого сделать, потому что тут же и умерла от страха.
А как веревку отрезали, то и увидели опять того человека, что пришел с холма. Ну, понятное дело, все тут про Лоэлин забыли, да так и бросили ее возле дерева, с веревкой на шее. Ясно же, что всем любопытно было, что это за человек такой странный и откуда.
Тут Мерлин возьми да и скажи, что уже видел этого человека раньше, в доме Лоэлин, что он ее сын, а живет в Карнаваре. Тогда и Ниеми вспомнила, что был у Лоэлин сын, и что ведьма говорила, будто сын этот у нее от угольщика Порди. А Навин, жена его, как услышала такое, так и закричит сразу мужу: «Будь ты проклят! Я всегда знала, что ты с ней греховодничал!» И тайком на его следы могильной земли насыпала — это Тим потом признался. Она же цыганка была, Навин–то, а всем известно, что у цыган это лучшее средство привести человека к могиле. Так что Порди жену не пережил — когда она на третий день в горячке сгорала, он уже сутки в реке плавал утопленником. Говорили, что утонуть–то ему сумасшедший Ирвин помог. Точно, вроде, никто не знал, но будто бы в тот вечер они пили вместе, а потом разодрались. Ирвин, будто, возьми да и ударь Порди бутылкой по голове. Тот и ухнул в реку с моста, а плавать не умел. Да и какой из пьяного пловец, если б даже и умел! Говорили, что Ирвин всё это специально устроил, чтобы отомстить ему за Лливина, который был его зятем. Но только это вряд ли — тут, скорей всего, землица могильная свое дело сделала.
Тим–то хотел, было, отомстить за отца и явился к Ирвину в тот же день. Только Ирвина дома не было — он как раз Лливина похоронить отправился. А была там Ниеми, которая зашла вернуть ему должок — крупу, что еще у Дали брала взаймы. Ну, в общем, там же они с Тимом и согрешили. Не даром же Кати их подозревала!
Так бы всё и кончилось, да только Мерлин сболтнул Кати, что видел Тима с вилами идущим к дому Ирвина. Та зашлась сразу в страхе, что возьмет муженек грех на душу, побежала к Ирвину, чтобы Тима остановить. Там и увидела в окно, как муженек ее с Ниеми милуется. Не долго думая, взяла она его вилы, дверь подперла, соломы к стене набросала да и подпалила.
Чокнутый Ирвин как вернулся домой, а дома–то и нет. Бросился он сына искать, Мерлина. Хотел уж сгоряча убить его, думая, что это он дом спалил. Ну, Мерлин ему и рассказал, что тут на самом деле случилось. Что оставалось делать сумасшедшему–то? Ясное дело, взял он со двора косу да пошел убивать Кати. А та как раз над матерью плакала, над Навин.
Ирвин как вошел, так сразу с порога голову–то ей и снес. А потом тут же напился вдрызг, да так напился, что черти его и взяли. Известное дело, нельзя пить в доме, где убийство случилось, потому что в такой дом черти со всех окрестностей сходятся. А пьяная душа черту на один коготь.
Мерлин, когда видел, как отец его за косу взялся, побежал к молочнице, Кайлин, потому как она полюбовница Ирвина была. Только Кайлин не успела до дома угольщика добежать — когда прибежала, уж все кончено было.
Что тогда ей оставалось делать? Взяла она Мерлина за руку да и пошла из деревни.
Там–то, как выходить на восточную дорогу, они и повстречали того человека из Карнавара. Испугалась Кайлин и говорит: «Давай–ка, дружок Мерлин, не станем идти по этой дороге, пойдем лучше через лес».
Пошли они через лес, да больше уж никто их и не видел. Это уж потом их нашли мертвых да синих — от гадючьих укусов.
А полиция так и не дозналась, в чем дело было и отчего вся деревня в несколько дней кончилась. Того человека из Карнавара нашли, да только он тут был совершенно ни при чем.