Конец июля, 1938 год.

Лето выдалось жаркое, слабый ветерок со стороны реки напрасно старался донести прохладу до жителей городка. Знойный понедельник сменялся не менее знойным вторником, так продолжалось уже вторую неделю. Приезжему человеку могло показаться, что в этом году в Офэнчестере осень наступила на два месяца раньше, чем обычно: трава от жары пожухла, листва деревьев приобрела желтоватый оттенок, кое–где стала опадать.

Солнце на чистом синем небе походило на бельмо, взор которого безжалостно опалял, блеклое марево лениво поднималось от каменной мостовой. Казалось, она вот–вот начнет плавиться. Когда соборные колокола возвестили о наступлении полудня, улицы опустели – их обитатели поспешили спрятаться от зноя. Округа погружалась в полуденную дрему.

На крыльцо выбежал запыхавшийся мальчишка, истошный крик огласил подворье сиротского приюта Сент–Кросс:

— То–о-ом.

Из зарослей орешника, чертыхаясь, смахивая с плеч и головы мелкие сучки и листья, выбрался бледный черноволосый парнишка, угрюмо зыркнул на голосящего.

— Что?

— Сестра Мэри Альма велела тебе явиться к ней срочно, – выпалил мальчик, оскалив щербатый рот.

Выполнив поручение, юнец скрылся в здании приюта.

Том досадно поморщился: возвращаться в приют не хотелось. Вяло заковылял к зданию; разгоряченное тело приятно заныло, стоило лишь переступить порог, в лицо дохнуло прохладой. В коридорах приюта эхом отдавались голоса и смех детей, которые, несмотря на невыносимую жару, были рады летним каникулам. Том не хотел попадаться им на глаза, на то была причина, потому предпочел шумной компании сверстников знойную тень орешника.

Миновав лестничный пролет, Том в нерешительности остановился перед дверью. «Сестра Мэри Альма. Преподаватель истории» – гласила обветшавшая табличка.

Во всем приюте не было места более таинственного. По вечерам, перед сном, Уо́рлок рассказывал страшные истории о сестре Мэри Альме. Верзила Стайн клялся, что на прошлый Хэллоуин своими глазами видел, как сестра летала на метле. Когда раскрасневшийся Стайн изображал остроконечную шляпу и мантию, которые, по его словам, были на ней в ту злополучную ночь, Том едва сдерживал улыбку. Однако не всех в приюте это забавляло: байки кочевали из комнаты в комнату, старшие пересказывали младшим, приукрашивали; малыши все без исключения боялись уроков истории. Мало кто, как Том, понимал, что эти истории не более чем вымысел. В каждом маленьком английском городке есть легенды про невинно убиенных девушек, про богатые клады в заброшенных усадьбах, которые и по сей день охраняет призрак скупого хозяина; в каждом сиротском приюте есть «ведьма», а если нет, то обязательно придумают.

Том сокрушенно покачал головой: что может напугать детей больше, нежели ведьма в одеждах монахини? И все же для него лучше разговор с сестрой Мэри Альмой, чем с отцом Настоятелем.

Он постучал в дверь, и она со скрипом приоткрылась.

— Вы меня вызывали, сестра?

Кипы бумаг и книг, громоздившихся на столе, скрывали сестру Мэри Альму с головой. Это была суховатая дама преклонных лет, строгое лицо, словно сухую землю трещины, избороздили морщины. Не замечая мальчика, она разбирала завалы бумаг на столе, ворошила, перекладывала, будто на свете не было ничего важнее.

Том неуверенно топтался у двери:

— Сестра Мэри Альма… если это из‑за Уорлока, я… меня не было…

— Проходите, мистер Реддл, – перебила сестра, взглянула на мальчика строго. – У меня нет сомнений в Вашей причастности ко вчерашнему происшествию, но вызвала я Вас не за тем. Сегодня с утренней почтой Вам доставили письмо.

Костлявая рука указала на журнальный столик из черного дерева, на котором желтел прямоугольный конверт. Том недоуменно перевел взгляд с сестры на письмо, затем обратно на сестру, но с места не двинулся.

— Не стойте как истукан, прочтите его, – велела сестра раздраженно, глаза вновь вернулись к бумагам.

Мальчик, не сводя глаз с конверта, сел в стоящее рядом со столиком кресло, взял дрожащей рукой письмо, повертел, с интересом рассматривая. На конверте из странной бумаги, какой он прежде не видел, не оказалось ни марки, ни обратного адреса. Аккуратными изумрудно–зелеными буквами выведена единственная надпись: «Мистеру Т. Н. Реддлу, графство Хэмпшир, город Офэнчестер, сиротский приют Сент–Кросс, средняя группа, комната мальчиков, дальняя кровать у окна». Том недоуменно посмотрел на учительницу – в свои неполные двенадцать он ни разу не получал писем, но знал наверняка, что никто во всей Англии, да и во всем мире, так конверты не подписывает. С обратной стороны письмо скрепляла пурпурная восковая печать, украшенная гербом с изображением льва, змеи, барсука и орла, в середине – буква «Х». Рисунок оказался таким четким, что Том невольно залюбовался.

Из‑за кипы бумаг на столе послышалось нетерпеливое сопение, и Том невольно поспешил распечатать письмо. Внутри оказалось два листа из той же желтоватой бумаги, что и конверт. Том развернул первый и прочитал:

Том хмуро улыбнулся, еще раз внимательно оглядел восковую печать и изумрудные чернила – не слишком ли мудрено? Он поднял глаза на сестру, словно ожидал объяснений. Та, забыв о бумагах, нервно перебирала пальцами, забылась, плечи вздрогнули, рассеяно взглянула на мальчика, будто только сейчас его заметила.

— Ре… гм… Том, что ты знаешь о своих родителях?

Мальчик насупился, глаза внимательно изучали узорчатый коврик под ногами. Детское личико скривилось, как от невыносимой боли.

— Отец Клемент, говорил, что мама умерла сразу после моего рождения. Об отце не знаю ничего, кроме того, что ношу его имя.

Конверт, уголок которого Том теребил все это время, не вытерпел и порвался.

— Все верно, Том, но есть… гм… детали, о которых никто в приюте, кроме меня не знает. Но теперь, – продолжала сестра, кивнув на конверт, – об этом должен узнать и ты.

Стало слышно, как за окном разгоряченный ветерок запутался в ветвях тополя, те возмущенно перешептывались, постукивали в оконную раму.

— Я знала твою мать, Том, – тяжело вздохнула сестра Мэри Альма, – она приходилась мне троюродной племянницей. Незадолго до… твоего рождения я получила письмо, в котором она просила меня приехать немедля. Признаюсь, я мало что знала о судьбе Меропы, тем более не подозревала, что она замужем. Когда я прибыла в Лондон, она находилась в положении и должна была разрешиться от бремени со дня на день. Ее состояние с каждым часом ухудшалось, бедная девочка почти не вставала с постели, но я и предположить не могла, что она… ее…

Голос пожилой женщины дрогнул. Тому прежде не доводилось видеть сестру Мэри Альму такой: плечи сникли, словно под невидимой ношей, дрогнувшие пальцы смахнули скупую слезу. Желто–зеленые глаза смотрели поверх головы мальчика, словно видели события давно минувших дней. Справившись с волнением, она продолжила:

— После того, как этот заносчивый магл Реддл отказался признать отцовство, твоим опекуном стала я. Мне удалось определить тебя в обычный магловский приют – «Сент–Кросс». Тогда я полагала, что ты, как и отец, родился маглом.

Поначалу, когда прозвучало слово «магл», Том решил, что больше не станет выходить с непокрытой головой на улицу в пекло. Но сестра так уверенно вновь и вновь произносила странное слово, что стал сомневаться в том, что страшные истории Стайна и впрямь выдумка.

Сестра Мэри Альма, не замечая растерянности на его лице, продолжала невозмутимо:

— Совы Хогвартса никогда не ошибаются, потому с первого сентября ты станешь обучаться в школе чародейства и волшебства. Но до тех пор тебе предстоит узнать о мире магов и научиться жить в нем. То, что твои ровесники–волшебники знают с пеленок, тебе придется усвоить в кратчайшие сроки. В последующие два–три дня должно посетить Министерство Магии, чтобы разобраться с завещанием Меропы. Затем купим все необходимое для школы.

Тому почудилось, что вместо головы у него кастрюля с водой, которая закипает: ворчливо лопаются пузыри, из них с шипением и свистом вырывается горячий пар. Пожалуй, он вообще не станет выходить на улицу в жаркую погоду.

— Сестра Мэри Альма, – начал он неуверенно. Том не знал, какой задать вопрос, чтобы разом убедиться во сне он или наяву: – Я, должно быть, ослышался, но Вы… назвали меня маглом, почему?

— Я считала тебя маглом, – поправила сестра. – Маглами волшебники называют простых людей, не обладающих чародейскими способностями. Твой отец – магл, а мать была волшебницей, весьма одаренной, из достопочтенной семьи. Ты унаследовал ее дар.

— Дар?

— Дар быть волшебником…

— Сестра, – перебил Том нетерпеливо, – Вы… гм… волшебница?

Ему показалось, что морщины на лице сестры Мэри Альмы стали глубже, в глазах желтела давняя обида.

— Нет, Том, я – сквиб, – объясняла она, упреждая следующий вопрос. – Иногда в семьях маглов рождаются волшебники, порой по силе и способностям не уступающие чистокровным. Но бывает наоборот – в семьях чистокровных волшебников могут рождаться дети, начисто лишенные каких‑либо чародейских навыков, их и называют сквибами.

Том открыл рот, будто хотел еще что‑то спросить, но не решился. Ощущение было такое, словно несчастная голова–кастрюля заходила ходуном: вот–вот сорвется, через край злобно выплескивался кипяток, а воображаемый пар валил не хуже чем из паровозной трубы.

На время притихший было ветерок, задул с новой силой, ветки тополя застучали требовательней теперь уже по стеклу. Сестра Мэри Альма взглянула на окно и ахнула:

— Всемогущая Моргана, совсем забыла.

Она спешно подбежала к окну, натужно скрипнули створки, и на подоконник приземлился огромный всклокоченный филин. Пока сестра отвязывала от лапы странного гостя нечто, напоминающее письмо, Том с отстраненным видом пытался припомнить, летают ли ночные птицы днем и вообще существует ли совиная почта.

Как только оставили в покое, филин зычно ухнул, широкие крылья зачерпнули поток воздуха, и птица вылетела в окно. Сестра Мэри Альма развернула доставленный филином пергамент, взгляд бежал по строчкам, а морщины на лбу разглаживались. Узловатые пальцы ловко сложили лист, загадочное послание скрылось в складках одежды.

Взгляд желто–зеленых глаз скользнул по комнате, сестра задумчиво воззрилась на книжный шкаф, припоминая.

— Что же еще?..

На морщинистом лице мелькнуло озарение.

— Ах, ну конечно!

И сестра Мэри Альма скрылась за пыльными дверцами шкафа, доносилось лишь глухое бормотание.

Том смахнул прилипшие ко лбу волосы, дышать становилось труднее. В открытое окно лениво вползал воздух, тяжелый и горячий, как от кузнечного горна. Небосвод был чистый, незамутненный, лишь на севере облака робко стягивались в тугой клубок. Мальчик хотел спросить сестру еще о чем‑то, но мысли путались, словно краски под рукой неумелого художника, расплывались и вновь смешивались. Том помнил, что еще с утра умел говорить, а теперь язык, словно к нёбу присох, не слушается.

Когда сестра Мэри Альма появилась вновь, лицо раскраснелось от натуги, в руках два фолианта. Первый в ветхозаветной обложке, когда‑то тесненной золотом, страницы лишь чудом не выпадают. Такой можно читать, только положив на колени, слишком уж огромен. Второй несколько меньше в размерах, да и, судя по виду, моложе на один–два века.

— Упреждаю Ваши вопросы в ближайшие дни, да и в последующие годы, – напутствовала сестра Мэри Альма, протягивая мальчику книги. – Привыкайте, Том, не задавать вопросов, можно прослыть глупцом, потому искать ответы нужно самостоятельно. Я советую, пока использовать для этого книги… Для начала, будьте добры, до вечернего колокола, хотя бы… проглядеть вот эти.

Детские руки неловко прижали к груди две толстенные книги, в носу засвербело от книжной пыли. Сестра вернулась к столу, столь поспешно оставленным бумагам, давая тем самым понять, что аудиенция закончена. Том, буркнув на прощание «доброго дня», толкнул дверь и кулем вывалился в коридор.

— Имейте в виду, мистер Реддл, книги я желала бы получить в целости и сохранности. Предупредите об этом Уорлока, – донеслось напоследок.

Только когда дверь кабинета закрылась за спиной, а от каменных стен пахнуло прохладой, голова понемногу стала проясняться. Можно было бы уединиться в библиотеке, подумал Том, дети редко ее посещают, но на летние месяцы она закрыта. Том поудобнее перехватил книги и направился в комнату.

Повезло, что в спальном крыле детей было мало, а в комнате и того меньше. Лишь на кровати возле двери заговорщически перешептывались Дейвис и Хоппс, да чуть поодаль Конни Кларк увлеченно рассматривал географические карты.

Том прямиком направился в дальний конец комнаты к большому окну, едва добрел до кровати. Та скрипуче взвизгнула, когда мальчик вместе с книгами рухнул на нее. Том растер затекшие руки, спину немного ломило. Он довольно обвел взглядом комнату. Его кровать занимала самое выгодное место – в углу – оставаясь незамеченным можно наблюдать за всеми. На соседней кровати, не замечая появления Тома, рыжеволосый Пиклс боролся со сном. Том хмыкнул, знал, что рыжий вновь проиграет. Тем лучше – не будет надоедливых расспросов.

Продолжая потирать поясницу, Том оглядел книги, которые дала сестра Мэри Альма. Только теперь он смог прочитать названия. На фолианте, чья обложка обветшала до неузнаваемости, а позолота осыпалась, едва заметны буквы: «Родословные волшебников сквозь века: самодополняющееся пособие». На второй готические завитки складывались в надпись «Мир Магии и Волшебства глазами непосвященных», ниже автор – Сно́биус Грин. Том подивился чудному имени – должно быть иностранец. Устроился поудобней на кровати, цапнул книгу поменьше. Ладонь ласково погладила кожаный переплет – книга благодарно распахнулась…

Стены комнаты раздались в стороны, потолок исчез, не стало слышно ни щебета сирот, ни зычного храпа с соседней кровати, ни воркования сизых голубей за окном. Даже настенные часы стали тикать тише, боясь помешать, спугнуть тишину, а потом и вовсе остановились. Все затмил тихий шепот страниц под пальцами Тома, они повествовали о том, что узнали за долгие годы. Его сердце, как былинка на ветру, не раз заходилось в восторженном трепете от неведомого ранее чувства. Страницы мелькали, знакомые чернильные закорючки превращались в образы и грезы, что бывают в детских сказках. Из клубов чародейского дыма возникали величественные седовласые маги и прекрасные волшебницы, взмах палочки и их сменяли загадочные существа, полулюди, полузвери. Но то не грезы, то мир волшебников, чарующий, пугающий своей таинственностью. Чуждый и родной.

За время его чтения солнце поумерило пыл, теперь зябко куталось в мантию черно–серых туч, неведомо откуда возникших. Задний двор за окном, над кроватью Тома, затягивало тенями: почернели ровные прямоугольники грядок, прозрачные пузыри теплиц стали меньше, словно сдулись. Вскоре все небо затянуло, на севере уже мелькали резвые белесо–желтые иглы, делали первые стежки. Дневной ветерок окреп, стал норовистым и беспокойным, задул в полную силу, уносил прочь жаркий вязкий, как кисель, воздух. Ровные кроны буков и грабов склонились к самой земле, стали похожи на рваные тряпки. Громыхнуло, шарахнуло так, что стекла боязливо зазвенели.

В комнате стало многолюднее, Конни Кларк вздрагивал от каждого раската, Гилберт Харроу боязливо перебрался к Дейвису и Хоппсу. Лампы на миг погасли, за окном блеснули ветвистые рога неведомого чудовища, кто‑то испуганно вскрикнул.

Том не замечал ни молнии, ни сверстников, ничего не видел кроме книги. Не заметил, как на полу рядом с его кроватью выросли две тени. Храп на соседней койке резко оборвался, у Пиклса появились неотложные дела, только пятки мелькнули.

Обладатель первой тени бросил насмешливо:

— А я все гадаю, отчего такая гроза разыгралась. Ты видишь то же, что и я, Дик?

— Определенно, Стью, – вторил другой. Заметил ядовито: – Наконец‑то, Ребус[2], одолел алфавит, даже книжки читает на ночь. Плохо спится, Ребусик, совесть мучает?

Когда рядом заговорили, Том вздрогнул, не отрывая глаз от книги, спросил:

— Как голова, Уорлок? Не болит?.. Пиклс говорил, что ты вчера устроил отменное родео.

Ради того, чтобы увидеть реакцию, Том даже закрыл книгу, удовлетворенно осклабился. Опухшее лицо Уорлока посерело от злости, оттеняя лиловый синяк на пол–лица.

— Так тебе Пиклс рассказал?

Уорлок озверевшими глазами оглядел комнату в поисках рыжеволосого храпуна – хотел наддать за болтливость, но того и след простыл.

Том равнодушно пожал плечами.

— Весь приют говорит об этом.

За окном вновь ярко вспыхнуло, громыхнуло, ветер подхватил эхо, завертел и унес. Стью Стайн даже не заметил, переводил взгляд с Дика на Ребуса и обратно, хмурился все сильнее. Молчание затянулось, а последнее слово осталось за Ребусом, ишь расхрабрился. Внимание Стюарда привлек потрепанный фолиант, что лежал на кровати Реддла. Стайн лениво присел на кровать, притянул к себе книгу, захватив пальцами часть страниц, ловко пролистал.

— Не тронь, – ощетинился Том.

— Иначе – что?

Том вздохнул с наигранным сочувствием:

— Иначе сестра Мэри Альма из тебя зелье сварит… Это книга ее!

Стайн отдернул руку так, словно страницы раскалились, вскочив с кровати, юркнул за спину друга, будто забыл, что тот на полголовы ниже. Уорлок вовсе взъярился:

— Стью?! Ты, что поверил ему? Он же врет.

— Может и врет, – согласился Стайн неуверенно. Покосился опасливо на книгу, добавил торопливо: – Да только Холт его полдня искал, говорил по поручению сестры М–мэри Альмы.

Стайн сделал жалобную гримасу, неуверенно потянул друга за рукав.

— Пойдем, а? Ужин скоро…

Нехотя Уорлок поддался, через плечо бросил:

— Не понимаю, Ребус, как тебе удался фокус с табуретом, но знаю, что это дело твоих рук. Я не забуду, не надейся.

Том проводил их долгим взглядом исподлобья, коричневые глаза от ярости стали совсем черными. Когда за недругами закрылись двери комнаты, прошипел презрительно:

— Маглы.

Том потянулся к распахнутой Стайном книге, с омерзением отер страницы, будто к ней прикасался не человек, а болотное чудище.

Скрипнули стрелки старинных часов, с гулом раздались удары невидимого гонга. Наступило время ужина, комната пустела на глазах, у выхода столпились мальчишки.

Том тяжко вздохнул, с сожалением посмотрел на книги. В животе урчало, со вчерашнего обеда хлебной корки во рту не было, желудок прилип к позвоночнику, а ребра торчат, как колья. Кое‑как запихнув толстые книги в тумбочку, Том припер дверку ботинком, чтоб не выпали. Только потом со спокойной душой направился со всеми в столовую.

В пустой комнате погас свет, стало тихо, только монотонная дробь яростно отбивала по оконному стеклу, дождевые капли ударялись об него, стекали беспомощными струйками.

Ужин протекал на удивление мирно, Уорлок и Стайн игнорировали его присутствие, пока в столовую не вошла сестра Мэри Альма. Не обращая внимания на учеников, что от нее шарахались, как черти от ладана, сестра приблизилась к столу, за которым сидел Том. Над столом повисла гнетущая тишина, одна из младших девочек испуганно всхлипнула. Сестра с невозмутимым видом обратилась:

— Приятного аппетита, дети.

Ответом ей был неровный гул детских голосов. Удовлетворенная ответом, сестра Мэри Альма обратилась к Тому:

— Мистер Реддл, завтра, до утренней молитвы, желаю видеть Вас готовым к отъезду: оденьтесь подобающим образом и соберите вещи, которые могут Вам понадобиться до следующего лета.

Том почувствовал себя неловко, когда ошеломленные взгляды детей обратились к нему.

— Хорошо, сестра.

Как только сестра Мэри Альма удалилась, из‑за соседнего стола донеслось ехидное:

— Ну и ну, кто же та несчастная семейная пара, что усыновила Вас, мистер Ребус?

— Кто сказал, что его усыновили, Стью? Скорее всего, его переводят в сиротский приют для слабоумных.

За соседним столом раздался дружный хохот. Том не стал оглядываться, не спеша, сосчитал зубчики у вилки, а когда они закончились, пересчитал заново. Сердце грела мысль о завтрашнем отъезде, еще никогда он не покидал территории приюта. Ради такого события Том готов отказаться от подарка на Рождество.

Вторую книгу Том решился открыть только, когда прозвучал вечерний колокол, свет в комнатах погас, дети разбрелись по койкам, теперь мирно посапывали. Фолиант, казалось, потяжелел, Том прислонил его к спинке кровати, а сам лег на живот. С головой укрылся одеялом, нажал на проржавевшую кнопку, и маленькое укрытие озарил свет старого фонарика, найденного в подвальных помещениях во время ежегодной уборки.

Страницы одна за другой мелькали перед глазами, усеянные незнакомыми, а иногда забавными, старинными и современными именами. Том и помыслить не мог, что в его обычном мире, живет столько волшебников и ведьм, их огромных семей и кланов, самые древние из которых существовали на протяжении нескольких тысячелетий. Во всем этом многообразии Том искал одно единственное имя. Фонарик стал барахлить, его свет становился то тусклее, то погасал вовсе. Веки наливались свинцом, пальцы уже устали переворачивать страницы, а книге, мнилось, нет конца.

Нужное имя нашлось, когда Том хотел уже отложить книгу и лечь спать. На одном из сучков дерева с раскидистой кроной изумрудной листвы повис клочок пергамента с надписью: «Том Нарволо Реддл. 29 октября 1926 год н. э. Волшебник». Сонливость как рукой сняло, даже фонарик, словно заинтересовался, стал светить ярче. Том ткнул пальцем в страницу, повел его от сучка со своим именем к корням дерева. Далее на ветвях нарисованного дерева повисли пергаменты с именами родителей, под именем отца чернело слово «магл». В книге присутствовали имена и маглов, и сквибов, но не всех, только состоящих в близком родстве с волшебниками. Сказывалось название книги – «Родословные волшебников сквозь века: самодополняющееся пособие».

Пока Том листал книгу, на чистых страницах, выведенные невидимой рукой, добавлялись все новые и новые записи, имена и дата. К тому времени, когда глаза Тома стали слипаться, в мире родилось шесть маленьких волшебников, несмышленых, но окруженных любовью и заботой близких.

Спалось плохо: то Пиклс громогласно всхрапывал, то часы оглушительно отбивали полночь, то капли дождя изо всех сил принимались колотить по стеклу. Том задремывал ненадолго, резко просыпался вновь, то и дело поглядывал на время, стрелки ползли медленнее черепах.

В раздражении Том накрылся с головой, прикрыл измученные глаза, открыл вновь – настенные часы показывали полпятого утра. Том подскочил как ошпаренный, даже голова закружилась, – чуть не проспал. Собрался заправить постель, да так и ахнул. Постель больше походила на берлогу медведя после зимней спячки: одеяло почти сползло на пол, простыня смялась, скрутилась в тугой жгут, из‑под нее смущенно выглядывал полосатый матрац, а подушка и вовсе отыскалась только под кроватью.

Сироты мирно досматривали последние сны, когда Том с двумя книгами под мышкой и потертым чемоданом в свободной руке притворил за собой дверь спальни. На этаже еще тихо, но скоро зазвонит утренний колокол, и сонные дети, зевая, потирая глаза, поспешат на утреннюю молитву.

Сестра Мэри Альма ожидала мальчика у своего кабинета, постукивала каблуками, руки нетерпеливо мяли пузатый саквояж. Том ухватил книги покрепче, чтоб не выронить, испугался, будто перед ним было хеллоуинское привидение. Вместо обыденной рясы, как у всех преподавателей в приюте, на сестре была бордовая мантия и остроконечная шляпа, лихо сдвинутая набок. И все же Стайн не врал, подумал Том запоздало.

Придирчиво оглядев мальчика, сестра недовольно нахмурилась: брюки на коленях протерлись, рукава замшевой куртки, изъеденные молью, заплатаны, белоснежная когда‑то рубашка стала серого оттенка. Том виновато потупился, откуда ему взять хорошую одежду? Он же не волшебник.

Дождь закончился еще ночью, теперь же на городок опустилась перина тумана, сырого и промозглого. Когда они вышли за ворота приюта, сестра Мэри Альма оглядела еще безлюдную, окутанную мглой улицу, кивнула одобрительно:

— Хороший туман.

Сизая и мохнатая пелена сонно ворочалась, норовила залезть под рубашку, отнять последнее тепло. Том зябко повел плечами, он ничего хорошего в тумане не видел, впрочем как и домов на противоположной стороне улицы.

Быстрым шагом, будто за ней гнались, сестра направилась вдоль улицы, Том едва поспевал. Иногда бордовая мантия растворялась в тумане, тогда мальчик переходил на бег, старый чемодан больно бил по коленям. Том понятия не имел, куда и зачем они идут. Наконец, когда ему удалось поравняться с сестрой, мальчик спросил тяжело дыша:

— Сестра Мэри Альма, а куда мы направляемся?

— В Лондон. И… Том, будет лучше, если вне приюта Вы станете обращаться ко мне – Крестная.

Мальчик кивнул, пожилая дама в мантии разительно отличалась от вчерашней сестры Мэри Альмы. Сутулые плечи распрямились, словно с них сняли не монашескую рясу, а целую гору; подбородок приподнят; пальцы придерживают мантию так, чтобы полы не волочились по мостовой.

За завесой тумана не было видно домов, что стояли по обе стороны от дороги, потому очень скоро Том не смог бы определить, где они находятся, – в городе или за его пределами. Лишь мостовая под ногами оставалась верной спутницей.

Далеко за спиной, подобно стону гигантского зверя, донесся колокольный набат, сиротский приют оживал, наполнялся детским щебетом.

Сестра Мэри Альма сворачивала на другие улицы, избегая пятен света от уличных фонарей, шла быстро, гулкий стук каблуков по мостовой разносился далеко, исчезал где‑то в сизой вате тумана. Он всерьез решил, что Крестная вознамерилась дойти до Лондона пешком, когда та резко остановилась. От неожиданности Том чуть не натолкнулся на нее, старенький чемодан тяжело ухнулся на мостовую, рядом с ее саквояжем.

Мальчик с интересом осматривался. Туманная завеса истончилась, если хорошо приглядеться, он мог увидеть узкие дорожки, вымощенные серым камнем, что, ответвляясь от главной дороги, вели к частным домам. Изгороди кустов, что росли вдоль низких заборов, из болотно–серых становились нежно–малахитовыми. Где‑то слева, будто подожгли, зарделась белесая пряжа тумана, таяла, стали заметны разноцветные стены ближайших домов. Алое размытое в белом мареве пятно медленно выползало на небо, приобретало ясные черты. Том недоуменно взглянул на Крестную, та беспокойно поглядывала на просыпающееся солнце, под лучами которого, словно весенний снег, таял туман.

Том продрог до костей, от сырого тумана стала влажной одежда, рубашка неприятно липла к телу. От холода в голове стало странно пощелкивать, будто кто‑то колотил грецкие орехи об мостовую. Мерный цокот стал громче, теперь он доносился с дальнего конца улицы, что все еще затянут серой мглой. Перестук приближался, в той стороне рыхлый туман стягивался, свивалась в тугие жгуты, приобретал форму. Стали различимы силуэты четырех вороных коней, запряженных в черную, как сама ночь, карету, на спицах скрипучих колес налипли клочья тумана.

Том стоял с открытым от удивления ртом, когда экипаж с тихим скрипом остановился прямо перед ними. Кучер – низенький мужчина с длинными усами, свисавшими ниже подбородка, – вежливо снял цилиндр, поприветствовал ранних клиентов.

— Доброго утречка, мисс Ско́уэлл. Чудесное утро, не правда ли?

Крестная вздернула подбородок, зачастила возмущенно:

— Оно было чудесным пока Вы, мистер Хорзмен, не испортили его своей неподражаемой пунктуальностью. С каждым разом Вы являетесь все позже и позже, солнце уже почти встало. А если маглы проснутся раньше, как я объясню свой внешний вид?..

— Прощения просим, – ответил кучер пристыжено, натянул цилиндр до бровей, отчего уши смешно оттопырились.

Мистер Хорзмен с молодецкой ловкостью соскочил с облучка, подхватил небогатый багаж. Перевел взгляд на Тома, который с восторгом крутил головой, будто старался увидеть все разом: и четверку коней, и карету с кучером.

— А кто этот молодой человек?

Шляпа на голове пожилой дамы грозно покачнулась. Том не успел ответить кучеру, Крестная решительно подтолкнула его к дверце кареты, на которой красовался герб – два гарцующих коня с крыльями за спиной, внизу надпись «Полуночный Экипаж».

Все еще продолжая отчитывать сконфуженного кучера, Крестная распахнула карету. Том с нетерпением заглянул внутрь, внутри оказалось намного просторнее, чем он предполагал. По правую и левую стороны, будто в зеркальном отражении, стояли восемь кресел с высокими спинками и широкими подлокотниками, между ними разместились тонконогие столики с лампами. Из‑под абажуров лился приглушенный оранжевый свет. Темно–красная обивка стен играла причудливыми тенями, там, где к ней прикоснулся оранжевый свет ламп, плясали языки пламени, рисуя силуэты таинственных животных и птиц.

От настойчивого толчка в спину Том едва не упал; нога соскочила с первой ступеньки, а следующая сама прыгнула под ноги. Неожиданно оказавшись внутри, Том поспешил отойти в сторону, пропуская Крестную. Изумленно проследил за пожилой дамой, которая преобразилась до неузнаваемости: даже в кресло опустилась, так будто это и не кресло вовсе, а трон королевский, не сидит – восседает.

Том выбрал место рядом с окошком, отодвинул занавеску, внутрь ворвались дерзкие рассветные лучики. Кресло оказалось великовато, когда Том вскарабкался на него, ноги болтались в воздухе, не доставали до пола. Том поерзал, устраиваясь удобнее, вдруг носки ботинок коснулись пола, подлокотники укоротились по длине руки – кресло уже не было большим и неудобным.

Крестная протянула руку к пустому столику, в пальцы угодливо скользнула свежая газета, пахнущая чернилами.

— Право не знаю, что лучше нерасторопный кучер или слепой водитель автобуса? – проворчала Крестная, разворачивая газету.

Том хотел спросить, о каком автобусе идет речь и отчего водитель слепой, но, взглянув на строгое лицо, промолчал.

Снаружи донесся посвист кучера. Лихо щелкнул хлыст, карета покачнулась, деревья и фонарные столбы за окном замелькали, как шесты на карусели. Том судорожно сглотнул, желудок медленно пополз к горлу. Он неверным движением задернул занавеску, поспешно отвернулся от окошка. Отчего‑то вспомнились крылатые кони на гербе «Полуночного Экипажа». Том мотнул головой, отгоняя непрошеную догадку.

На столике Крестной, где возникла газета, уже стояли блюдце с чашкой, от краев которой вверх вилась белая паутинка пара, по салону распространился аромат английского чая. Том зачарованно воззрился на свой столик, на котором обосновались чашка чая, розетка с ежевичным джемом и блюдце с подрумяненными тостами. От одуряюще аппетитных запахов рот наполнился слюной, а в животе зарычал голодный зверь.

Пока Крестная увлеченно перелистывала страницы утренних новостей, Том, довольно причмокивая, с нетерпением поглощал тосты. Джем, из сиротской жадности обильно намазанный на тост, стекал по пальцам. Том с аппетитом слизывал вязкие ручейки, отчего липкими стали даже губы и щеки.

Крестная выглянула из‑за газеты, морщинистое лицо брезгливо скривилось, вновь спряталась. Старческие пальцы нервно встряхнули газету, послышалось сдержанное:

— У тебя отменный аппетит, Том.

Том поднял удивленный взгляд на газету, за которой скрылась Крестная, стыдливо оглядел испачканные ладони. Не нашелся ничего ответить, кроме как:

— Спасибо.

Крестная даже газету отложила, недоуменно посмотрела на него.

— Неудивительно, что в приюте у тебя столько неприятелей: ты не считаешься с другими. Кстати о том занимательном случае в столовой… позавчера. Мне бы хотелось узнать твою версию.

Том потупился, но редкий случай – правдиво рассказал все, что знал.

Позавчера за обедом Том повздорил с Уорлоком и Стайном. Поскольку стычки происходили между ними почти каждый день, в этом не было ничего необычного. Но, на сей раз, все закончилось более чем странно.

Обозленный Том, перепачканный собственным обедом, со скоростью небесной кометы вылетел из столовой. Повседневная форма была безнадежно испорчена: жирное пятно на весь живот не оттереть вовек.

Довольный своим остроумием Дик Уорлок смеялся недолго. Те, кто сидел рядом, не сразу поняли, что происходит, но Уорлок как‑то неловко покачнулся, подпрыгнул. Стюард Стайн недоуменно взглянул на друга, табурет под которым как будто ожил. Сначала, разминая одеревенелые ножки, вертелся на месте, резво подпрыгнул, а затем, словно лихой мустанг, бросился вскачь между столов. Уорлок успел лишь мертвой хваткой вцепиться в ожившую мебель. Дети с криками разбегались в стороны. Взбесившийся табурет не различал дороги, носился кругами по столовой, препятствия, что попадались ему на пути, разлетались в стороны. На крутом вираже вокруг одного из столов деревянный жеребчик извернулся, с него кубарем полетел никчемный седок.

Когда подоспели учителя, столовая представляла собой живописную картину: в беспорядке высились баррикады поваленных столов и табуретов, пол был усыпан черепками битой посуды вперемешку с тем, что должно было стать обедом. Помятые и перепачканные дети толпились возле Уорлока, которому Стайн помогал встать. Злосчастный табурет, как и положено, скромно стоял неподалеку.

До позднего вечера, пропустив ужин, Том просидел в зарослях орешника. Когда вернулся в комнату, рыжий Пиклс шепотом поведал о случае в столовой. Том слушал с интересом – досадовал, что пропустил представление.

Лишь позже, перед сном, Том вспомнил, что прежде чем покинуть столовую зло прошипел: «Чтоб ты с табурета сверзился, Уорлок».

Щеки Тома раскраснелись, Крестная слушала молча, понимающе кивала. Несколько раз ему казалось, что старческие губы растягивались в улыбке, но движение было почти неуловимо.

— …Уорлок грозился отомстить, – опустил глаза Том, – он уверен, что табурет «испортил» я. Но честное слово я ничего не делал!

— Ошибаешься, – возразила Крестная, немного помолчав.

Том, было, открыл рот, чтобы оправдаться, но Крестная опередила, в уголках старческих глаз собрались хитрые морщинки.

— Ты пожелал.

— Разве этого достаточно?

Крестная медленно кивнула. Том перевел взгляд на полупустую розетку с ежевичным джемом, его любимым. А если бы Крестная села на его место, неужели джем появился бы?

— А джем и тосты появились тоже, потому что я захотел?

— Нет, тут другое. Угадывать желания клиента – одна из особенностей «Полуночного Экипажа». Кроме забывчивого кучера у этого вида транспорта нет недостатков.

Карета мерно покачивалась, за подрагивающими занавесками мелькали неясные очертания домов и деревьев. Том поморщился, избегал смотреть в окно. Он с легкостью назвал бы еще пару недостатков, которых не замечала Крестная.

— Но, Крестная, если достаточно всего лишь пожелать, зачем я отправляюсь в Хогвартс?

— Одного желания мало, Том, – заметила пожилая дама наставительно. – Чтобы претворять замысел в жизнь, необходимо управлять своими желаниями. Иначе ничего не выйдет.

— Но табурет ожил.

— Это единичный случай. С юными волшебниками иногда случаются подобные казусы. Даром волшебства они обладают с момента рождения, но лишь с помощью волшебной палочки, смогут творить настоящие чудеса.

На старческое лицо упал солнечный лучик, отчего глаза заблестели мечтательным желто–зеленым светом.

— Самым знаменательным событием в жизни юного волшебника является выбор палочки. От этого выбора во многом зависит его будущее.

— У меня тоже будет собственная палочка?

— Это одно из условий обучения.

Напоследок улыбнувшись одними уголками губ, Крестная вернулась к чтению.

Том завистливо покосился на газету, до Лондона далековато, подосадовал, что «Мир Магии и Волшебства…» оставил в чемодане. В тот же миг над ухом хлопнуло, на столик плюхнулся увесистый фолиант Снобиуса Грина. Том растерянно посмотрел на липкие ладони, покосился на свои видавшие виды брюки. Только приноровился вытереть, как на подлокотнике кресла услужливо свесилось белоснежное полотенце. Том улыбнулся: этот мир ему нравился все больше и больше.

Карета остановилась, снаружи послышались шаги, кучер распахнул дверь, впуская свежесть утреннего города.

— Гостиница «Золотые доспехи»! – объявил кучер торжественным тоном.

Крестная, не спеша, отложила газету, направилась к выходу. Том поднялся следом, робко выглянул из кареты. Кучер учтиво поклонился, подал руку даме, незаметно подмигнул Тому.

— Мистер Хорзмен, распорядитесь отнести вещи в номер.

Том усомнился, что обычные кони способны одолеть более двухсот миль за час, покосился на четверку вороных, запряженных в карету, но крыльев у них не оказалось.

Прямо под ногами начиналась лондонская мостовая из серого камня, в трещинах и выбоинах. Большой город уже проснулся, улицы были полны спешащих по делам горожан. Свежесть утра смешивалась с запахами кухонь и булочных, возгласы приветствий, стук каблуков по мостовой наполняли улицы жизнью.

Том удивленно распахнул рот и больше не закрывал его. Картина, что предстала его взору, вполне могла служить иллюстрацией в книге сказок: каким‑то чудом на одной из улиц Лондона вырос средневековый замок, над окованными железом воротами висела вывеска «Золотые доспехи». На самих же воротах изображен герб: на черном поле статный рыцарь в золотых доспехах, в его руках копье, на которое, как на вертел, нанизана туша кабана.

По обе стороны от замка теснились обыкновенные магловские дома и магазины, мимо сновали прохожие. Они бегло скользили взглядами по замку, будто не замечали вовсе. Том с трепетом взирал на мрачную громаду, больше похожую на крепостное сооружение, нежели на гостиницу. Сходство дополняли окна в виде бойниц и круглые смотровые башни. Хорошо, что нет насыпного вала и рва, подумал он с облегчением.

У основания серых стен настырно, цепляясь за выступы, вползая в трещинки, рос плющ. Каждое утро его немилосердно выпалывал садовник, и каждое утро плющ рос вновь. Растение веками жаждало покорить каменные уступы, такому упорству можно только позавидовать.

В громадных воротах замка была дверца поменьше, сразу и не приметишь. Возле нее, словно восковая фигура, застыл чопорный человек в одежде герольда.

— Добро пожаловать в «Золотые доспехи», мисс Скоуэлл, – поприветствовал герольд, когда Том с Крестной приблизились.

Внешне строгий замок поразил Тома внутренним миром странных, волнующих образов. На капителях и у подножия колонн, на окнах, на рельефах стен и дверей гнездились кентавры и грифоны, жуткие полуящеры–полуптицы и всякого рода химеры. Эти существа возникали из причудливо сплетенной орнаментальной резьбы, сидели на обрамленьях потолочных балок.

Пока Крестная разговаривала с метрдотелем, Том рассматривал других посетителей гостиницы. От ближайшей группы волшебников доносился сдержанный смех, Тому показалось, что слышит французскую речь. Высокий волшебник в темно–синей мантии на ломаном английском попросил у метрдотеля ключи от номера, на что последний вежливо улыбнулся, ответил на немецком.

Напротив стойки метрдотеля чернели пасти четырех каминов, настолько огромных, что в каждом из них с легкостью поместился бы «Полуночный Экипаж» с четверкой вороных и кучером в придачу. На каминной полке каждого блестела начищенная табличка с надписью – «Больница Святого Мунго», «Министерство Магии», «Косой переулок» и «Хогсмид».

С оглушительным хлопком в первом камине внезапно вспыхнуло ярко–зеленое пламя, языки жадно лизнули каминную полку. Из странного пламени возник человеческий силуэт. Пухлый волшебник с лицом зеленоватого, как и пламя, из которого он возник, оттенка, отряхивал мантию от каминной золы, тяжело вздыхая и отдуваясь. Он, неуклюже покачиваясь из стороны в сторону, поплелся к лестнице.

— Том, – позвала Крестная.

Мальчик в ожидании посмотрел на нее.

— Ключ от твоего номера, Том, – сообщила Крестная, протянула ключ с биркой. – Потерять его невозможно, равно как и украсть. Тем не менее, держи его при себе, привыкай к бережливости.

— А где будете жить Вы?

— В номере напротив. Но сегодня у меня еще дела, вернусь поздно. Будь добр, не покидай комнату без нужды. Замок очень большой, даже я не знаю всех его уголков. Обед и ужин тебе подадут в номер, я уже распорядилась. Увидимся завтра, Том.

— Доброго дня, Крестная.

Он проводил Крестную взглядом до первого камина, из которого недавно вывалился полноватый волшебник. Крестная сделала неуловимый жест рукой, высоко взвилось изумрудное пламя, что‑то хлопнуло. Том вздрогнул от неожиданности. Когда пламя осело, камин пустовал. Крестная просто исчезла, будто растворилась в зеленом дыме. Наверно Санта Клаус тоже волшебник, подумал Том ошарашено, раз путешествует по каминным дымоходам.

В сопровождении служителя гостиницы Том поспешил в свой номер, сжимая в кулаке заветные ключи. Путь от стойки метрдотеля до номера Том не смог бы вспомнить даже под пытками. Повороты мелькали перед глазами, как знойные мушки, близнецы–коридоры петляли, как лисьи следы на снегу. Внезапно перед ним выросла дверь с золотыми цифрами – два, четыре, шесть. Сопровождающий откланялся, безмолвной тенью скрылся за одним из многочисленных поворотов.

Ключ сам скользнул в замочную скважину, щелкнуло. К удивлению Тома его битый жизнью чемодан был уже в комнате, небрежно прислонившись к стене, ожидал хозяина. Том обвел взглядом номер, небольшой, по сравнению с общими спальнями приюта, но тихий и уютный. Самое главное здесь не было никого: ни Уорлока, ни Стайна, ни Пиклса с его ужасным храпом, ни других сирот.

Сердце застучало часто–часто, Том вздохнул полной грудью, с радостным криком бросился на колоссальных размеров кровать. Та даже не скрипнула – привыкла к причудам заезжих гостей. На таком ложе впору спать великанам, а не одиннадцатилетнему мальчику.

Том перевернулся на живот. Напротив кровати – небольшой камин, с заготовленными сухими поленьями, дверь слева вела в ванную комнату. Окно по размерам могло потягаться с главными воротами гостиницы–замка. Яркий солнечный свет неровно падал на ковер, полог кровати и мебель, отражался от настенного зеркала. Окно выходило на солнечную сторону, как в приюте.

Теперь он в своей комнате. В своей, улыбнулся Том случайной мысли.

В дверь громко постучали. Том с трудом разлепил веки. В дверях его комнаты стоял нескладный парень в одежде пажа, на смешно оттопыренных ушах примостился бархатный берет с красным пером. Такие уши обычно у тех, кто любит подслушивать чужие разговоры, потому как, когда попадаются, эти самые уши и дерут.

Том закрыл глаза в надежде, что дурацкое видение исчезнет. Вместо этого ломающийся мальчишеский голос произнес:

— Доброе утро, мистер Реддл. Как спалось?

— Спасибо, хорошо, – буркнул Том, натягивая одеяло на голову.

Комнату пересек глухой звук шагов, послышался шелест открываемых портьер. Том зажмурился: даже под одеялом стало нестерпимо светло.

— Пора вставать! – возвестил все тот же задорный голос. – Завтрак стынет.

Поняв, что лопоухий юноша–паж не сон, Том медленно выглянул из‑под одеяла.

Паж с интересом разглядывал гостя, на языке вертелся вопрос, но спросить не решался, только смотрел, как сова на мышь, не моргая. Черноволосый мальчик спросонья забавно таращил глаза, стеснительно прикрывался одеялом. Бледное помятое лицо недовольно хмурилось.

Том огляделся в поисках одежды. На стуле, где вчера оставил свое небогатое одеяние, аккуратной стопкой сложены новые брюки и рубашка.

— А моя одежда где? – спросил Том несколько грубо.

— Мисс Скоуэлл велела выбросить.

— Всё?

Паж презрительно скривился.

— Конечно. Такую одежду даже маглы не стали бы носить.

Том ничего не ответил, засопел обиженно. Всего несколько дней назад он был таким маглом.

Паж пялился на Тома во все глаза, нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Под этим взглядом Тому было неловко переодеваться. Казалось, назойливый взгляд вот–вот прожжет в нем дыру, размером с рогатую оленью голову.

— Что? – не выдержал Том.

— Кем ты приходишься мисс Скоуэлл? – на одном дыхании выпалил паж.

Том слегка удивился такой бесцеремонности. Но паж в ожидании ответа глаз не отводил. Чтоб хоть как‑то отвлечь от своей персоны, Том нехотя ответил:

— Крестником.

— Не знал, что у нее есть крестник. А с кем ты живешь?

— С Крестной, – пробубнил Том, чувствуя, как внутри закипает раздражение.

— Да ну. А я слышал, что мисс Скоуэлл живет в магловском… как его… приюте для сирот. Правда?

— Нет, – соврал Том, не задумываясь.

Паж приосанился, взор затянула поволока горделивости, выпятил грудь колесом.

— Я хорошо знаю всех наших посетителей. Мисс Скоуэлл у нас часто останавливается. Она конечно почтенная дама, но уж очень не словоохотливая. Ха–ха. В таких случаях отец говорит, что это я слишком болтлив. Иногда мне от него попадает за это…

Мало попадает, подумал Том с ожесточением. Теперь, когда паж увлекся пересказом свежих сплетен, он смог выскользнуть из‑под одеяла незамеченным, цапнул брюки. На миг, покуда стягивал пижамную рубашку через голову, голос пажа затих. Вновь резанул уши.

— …в прошлом году на Хэллоуин не было свободных мест. А гости все прибывали и прибывали. В итоге их оказалось столько, что отцу пришлось наколдовать пристройку. Я тоже помогал. Пристройка заняла две трети сада и была ровно в половину меньше самого замка…

Пока Том натягивал брюки, зашнуровывал ботинки, докучливый паж все продолжал бесконечный монолог. Он, судя по всему, собирался излить весь свой словарный запас. А слов очевидно знал немало.

— …идут приготовления к юбилею одной знатной дамы. Мне поручены самые ответственные дела. Да–да. Так вот, я слышал, что эта дама на пятнадцать лет старше, чем утверждает. Представляешь? О том, что она носит парик, я промолчу, потому, как это всем давно известно…

— Кому всем? – перебил Том.

Паж недоуменно похлопал глазами. Черноволосый мальчик стоял перед ним уже одетый. И когда только?.. Он и рассказать‑то ничего толком не успел.

— Всем добропорядочным семьям волшебников… Кстати о семьях, на званый ужин приглашено более…

У Тома в животе, будто проснулась голодная жаба, недовольно заквакало. Он понял, если в скором времени не избавится от болтуна, день будет безнадежно испорчен.

— Так как насчет завтрака?

— Ах да, – хлопнул себя по лбу паж. – Завтрак! Ты меня так заболтал, что я совершенно забыл, зачем пришел.

Том зло сверкнул глазами: да ему и слова вставить не дали. Паж, не замечая недовольства гостя, принял официальный вид. Руки вытянул по швам, высоко задрал подбородок, отчего бархатный берет едва не свалился.

— Я послан доложить, что Ваш завтрак подан, мистер Реддл. Прошу следовать за мной.

Том облегченно вздохнул. Лишь бы Обеденная зала была неподалеку, иначе его голова распухнет от такого объема информации.

Они не успели уйти далеко. Едва Том запер дверь номера, как…

— Арчи!!! – разнеслось по замку громовое эхо.

Разноцветные витражи на окнах звонко забренчали, ваза с цветами на ближайшем столике хрустнула, фарфор разукрасили трещины. Тома пошатнуло, он непроизвольно прильнул к стене. Рев повторился, еще более громкий.

— Бездельник!!! Ты где запропал?!

С потолка посыпалась известковая пыль. Ваза на столике звякнула, распалась, подобно открывающемуся цветку, пятью черепками. Осколки посыпались на пол.

Паж подпрыгнул на месте, некрасивое лицо перекосило от страха. И без того угловатая фигура сгорбилась, стала похожа на шахматного коня, плечи нервно подрагивали.

— Это отец, – прохрипел он сдавлено. – Опять влетит…

Паж суетливо огляделся, бросил взгляд на Тома, который изумленно взирал на осколки вазы.

— Придется тебе самому добираться, приятель. Слушай и запоминай. Обеденная зала находится на первом этаже в восточном крыле. Пойдешь по левому… – указал паж на коридор справа от Тома, затем с сомнением покрутил головой, приводя мысли в порядок. Ткнул пальцем в левый коридор. – Нет, по правому выйдет короче. Так вот от огромного, во всю стену, зеркала отсчитаешь семнадцать дверей. Справа от тебя будет такая большая двухстворчатая дверь, на ней грифоны будут… напротив нее еще коридор… Нет, туда ни в коем случае сворачивать не надо! Иди дальше. На стенах будут висеть гобелены. Сразу после гобелена с единорогами – лестница. Спустишься на этаж ниже, иди прямо, не сворачивай… комнаты по обеим сторонам. Отсчитай… дцать четвертую дверь… нее… доспехами… лифт… довезет…

Паж уже, не оборачиваясь, бежал в сторону лестницы. Последние слова Том не расслышал вовсе.

Том проводил взглядом нескладную фигуру пажа. Тот скачками, перепрыгивая по две–три ступени, припустил вниз по лестнице.

— Так двадцать или тридцать четвертая? – переспросил Том уже у пустоты.

Он огляделся: по обе стороны тянулись совершенно одинаковые коридоры с гостиничными номерами. Что‑то подсказывало, что прихоть архитектора обойдется ему не дешево. Том подосадовал на отсутствие компаса – легче найти восточное крыло замка, чем разобраться в напутствиях пажа.

Но даже с компасом и подробной картой замка, вынужденно признался Том, легче умереть от голода, чем отыскать Обеденную залу. О том чтобы добраться туда ко времени завтрака, нечего и надеяться. Вообще бы добраться…

Том недоверчиво покосился на коридор слева, который чудаковатый паж с перепугу назвал «правым». Мысленно пожелал пажу десяток подзатыльников от сурового отца, ни на секунду не задумываясь, он свернул направо. Голодная жаба в животе уже ором орала, требуя своего.

— Ты‑то хоть помолчи, – прикрикнул Том, ворчливо добавил: – Может быть, к обеду доберемся… или к ужину.

Коридор был прямой, как стрела, и темный, как глотка гигантского животного. От факелов в поставцах, торчащих из стен, пользы мало, ровное не чадящее пламя освещало лишь небольшие участки коридора. Двери номеров были настолько одинаковы, что Тому казалось, что он стоит на месте, а коридор движется. Его даже начало мутить. Попробовал считывать номера на дверях, помогало плохо, но так хотя бы знал, что движется он, а не стены. Других ответвлений не было, Том уж начал сомневаться: верно ли свернул?

После номера «158» коридор резко вильнул вправо, взору открылась хорошо освещенная зала. Том обомлел: вдоль стены залы от пола до высокого потолка сияло зеркало, переливалось холодным серебром. Где заканчивалась зеркальная стена, не видать. Мнилось, ей не было конца.

Том вздохнул облегченно: все же верно свернул.

— Послушай сплетника и поступи наоборот.

Он даже не удивился, что паж перепутал правый и левый коридоры, когда указывал направление. Тот был так перепуган, что немудрено даже свое имя забыть.

Том осторожно приблизился, заглянул за золоченую раму; из зеркала на него украдкой смотрело отражение. У отражения был настолько озадаченный вид, что Том улыбнулся. Убедившись, что вокруг ни души, показал отражению язык. К его величайшему изумлению отражение не осталось в долгу: в отместку скривило не менее обидную гримасу. Двойник из зеркала передразнил изумление на лице Тома, беззвучно расхохотался.

Зеркало – волшебное, догадался Том, как и все в замке. Только теперь он заметил, что его двойник одет иначе: черная мантия с незнакомым вензелем слева на груди. Мантия сильно походила на школьную форму Хогвартса, как на картинках в книге Снобиуса Грина.

Двойник, вволю насмеявшись, хитро прищурился, сделал приглашающий жест – звал Тома пройти вдоль зеркала. Том неуверенно шагнул следом, коричневые глаза неотрывно следили за каждым движением двойника. Тот зазывно махал руками, обезоруживающе улыбался. После дюжины шагов Тому почудилось, что спутник стал несколько выше и вроде бы взрослее.

Зеркальная гладь, словно поверхность озера, покрылась рябью. Силуэт двойника размылся, а когда волнения стихли, взору предстал подросток лет шестнадцати, он мог бы сойти за старшего брата Тома. Темные глаза юноши таинственно, будто знал какую‑то тайну, поблескивали. Движения были скупыми и размеренными, но за этим напускным спокойствием чувствовалась готовность дать отпор. С каждым шагом Тома, губы юноши все чаще кривила пренебрежительная ухмылка, такая непривычная после открытой улыбки ровесника.

Том не прошел и десятой доли всего пути, как внезапная рябь вновь тронула зеркало. Теперь там отражался немолодой волшебник в длинной черной мантии, глубокий капюшон раскинулся по плечам. Седина слегка посеребрила блестящие волосы цвета дегтя, бескровные губы плотно сжаты, черты лица, словно поверхность восковой свечи, немного смазаны. Волшебник не замечал ничего вокруг, даже Тома, смотрел только вперед, шагал уверенно. Когда темные глаза скользнули по нему, Том ощутил, как от колкого взгляда повеяло холодом. Даже зимний ветер не так холоден, от него можно укрыться одеждой. Взгляд незнакомца же промораживал насквозь. Рядом с высокой фигурой в плаще Том чувствовал себя ничтожным.

Незнакомец резко остановился, даже пошатнулся. Его тело скрутило судорогой, линия рта искривилась от боли, темные впадины глаз озарились багровым пламенем. Том почувствовал, как на затылке зашевелись волосы. Незнакомец безмолвно, как рыба на суше, разевал рот, разил предсмертные проклятья. Завитки зеленого дыма окутали согнутую пополам фигуру. Через миг видение растаяло, а на месте, где стоял незнакомец, зеркало с хрустом изрезала паутина трещин. Том с ужасом взирал на свое отражение, искаженное, раздробленное на множество мелких кусочков.

Он бросился бежать, пока зеркало вновь не ожило. Ветер ударил в лицо с такой силой, что плотно зажмуренные глаза заслезились. Он бежал изо всех сил, ноги начали уставать, от натуги заломило все тело. Дыхание вырывалось с хрипами, а злосчастной зеркальной стене все не было конца.

До того, как зеркало кончилось, боковым зрением Том увидел, как в серебристой глади скользнуло отражение, – невысокая детская фигурка в черной школьной мантии. Но Том был слишком напуган, чтобы разглядеть детали, ноги несли к коридору, который мрачно темнел впереди.

С обеих сторон вновь сомкнулись серые стены, бешено замелькали желто–оранжевые пятна факелов. После странного зеркала, Том был рад темному коридору. Пусть мрачный и холодный, но понятный: в каменных стенах нет ни тайн, ни угроз. Он на бегу отсчитывал двери, а когда поравнялся с семнадцатой, без сил повалился на пол. Ноги гудели от усталости, от частого дыхания грудь ходила ходуном, как кузнечные меха, казалось, вот–вот лопнет. Он застонал от боли, от осознания собственной слабости, с усилием перевернулся на бок. Мутный взгляд вперился в массивную двухстворчатую дверь, Том судорожно сглотнул.

На ней, как и говорил паж, вырезаны фигуры двух грифонов. Том, как не обессилел, невольно отодвинулся. Тела чудовищ переплелись в смертельной схватке: острые, будто стальные клинки, когти вонзались в тело противника, клювы распахнуты в устрашающем кличе. Потерянные в пылу битвы перья ореолом окружали грифонов, зависли в нескончаемом полете. Выпученные янтарные глаза распаленных борьбой полуптиц–полульвов недобро косились на мальчика. Звериная ярость была настолько умело воплощена в резьбе, что Тому показалось, будто слышит гневный клекот, но уже наяву.

Разгоряченную спину щекотнул неприятный холодок, Том чуть шею не свернул, так резко обернулся. Напротив двери с грифонами чернел провал коридора, ни один даже самый крошечный огонек не освещал его. Из темноты веяло сквозняком, будто в конце коридора была открыта дверь в царство Госпожи Зимы. А может быть иной госпожи… и иного царства…

— Идти дальше, – вспомнил Том. – Паж сказал, идти дальше… Не сворачивать.

Он с великим трудом поставил себя на ноги, те, словно киселеобразные, не желали держать. Шаг за шагом он удалялся от разъяренных животных и комнаты, что те стерегут. Что послужило причиной раздора чудовищ, осталось загадкой, ответа на которую Том не желал знать. Возможно, грифоны спорили, кто преданнее охраняет тайник за дубовой дверью. Плечи сами собой передернулись, Том посочувствовал смельчаку, что отважится покуситься на сокровище грифонов.

Дальше коридор посветлел, под самым потолком затейливой мозаикой мерцали окна, собранные из разноцветных стеклышек. Серых стен как не бывало, их убогость скрыли огромные прямоугольные полотнища. Гобелены, а это были именно они, пестрили многообразием средневековых сюжетов, что воспевали бродячие сказители. Но, к досаде Тома, древние мастера, все до единого, ткали белого парнокопытного оленя с лошадиной гривой и винтообразно закрученным рогом на лбу.

— Да здесь же все гобелены с единорогами! – возмутился он. – Бездарности, друг у друга подглядывали что ли?

Единорог изображался в тихом лесу или в клетке из тонких прутьев, сражающимся с разъяренным львом или с людьми и их псами. Сияющую белизну животного оттеняли цветущие луга, по которым бежали серебряные ручьи. Нитки, которыми вышивались гобелены, в основном окрашивали в синий или красный цвета. Иногда к ним добавлялись серебряные и золотые нити.

Меж тем гобелены давали лишь слабое представление о благородстве и волшебной силе единорога, мастерам не удалось передать этого. Том с грустью вспомнил резьбу с грифонами, умелец создавший их был искусней. Или дело не в искусности, а в том какие изображаются чувства. Ярость описать легче, нежели великодушие, она проста. Ярость присуща каждому, и королю, и нищему.

Все же произведения ткачей настоящее чудо, вынужденно признал Том. Гобелены были достойны самых изящных дворцов, самой изысканной публики, но по чьему‑то допущению или по прихоти пылились в пустынных коридорах.

Так незаметно для самого себя Том дошел до лестницы, что вела на нижние этажи. Краем глаза он заметил, что далее по коридору был просвет, там угадывалась еще одна лестница.

— Тупица! – чертыхнулся Том.

Во второй раз за утро Том вспомнил пажа добрым словом. Где‑то внутри медленно, как взвар в котле, закипал праведный гнев. Ругая всех и вся, он направился к лестнице, что была ближе.

Замок словно издевался над ним. Каждый коридор заканчивался тупиком, а стоило вернуться к развилке, чтобы выбрать другой путь, в итоге попадал в очередной тупик. Решив, что выбрал все же неверную лестницу, Том пытался найти ту, что вела к Обеденной зале. Но потерпел еще одно поражение, лестницы как не бывало.

Тому чудилось, будто коридоры оживают: одни внезапно возникали перед ним, другие сразу же смыкались за спиной. Серые холодные стены давили со всех сторон, в звенящей тишине слышались странные голоса и шорохи. Вконец измотавшись своими страхами, Том свернул в незнакомый коридор, побежал.

Коридор внезапно кончился. В глаза брызнул яркий свет: солнечные лучи, проникая сквозь сказочные витражи, расчертили просторную залу радужными полосами. В центре залы высилась двенадцатифутовая статуя дракона из горного хрусталя. Солнечные лучики игриво скользили по хрустальным чешуйкам волнистого змееподобного тела, отчего дракон казался то огненно–красным, как заря, то темно–синим, как морская пучина. Казалось, тело дракона собрали из частей принадлежащих различным животным: туловище змеи, рога гигантского оленя, два сомовьих усика по краям головы, львиная грива вокруг шеи, на подбородке и на каждом локте. Крыльев дракон был лишен. То ли не выросли, то ли хрусталя не хватило.

Во всем облике зверя чувствовалось поистине императорское спокойствие, только наблюдательный уловил бы буйный нрав. Когтистые трехпалые лапы с силой впивались в гранит, готовые в любой момент раскрошить на мелкие кусочки.

Возле хрустального дракона, спиной к Тому, на низкой скамье сидел мальчик с волосами цвета спелой пшеницы. Спина мальчика была выгнута дугой, он бережно над чем‑то склонился. Том шумно вздохнул, наконец‑то встретил хоть кого‑то, а то уж стало казаться, будто замок безлюден.

Золотоволосый обернулся на шум, брови изумленно взметнулись вверх.

— За тобой гнались призраки?

Том резко, будто и впрямь ожидал погони, обернулся, коридор был пуст и темен, замедленно повернулся к мальчику.

— Нет. С чего ты взял?

— Вид у тебя потрепанный, – оглядел его мальчик. – И запыхался, будто оббежал всю Англию…

Том вспыхнул, щеки предательски заалели.

— Никто за мной не гнался! Я искал… я осматривал достопримечательности замка.

— Бегом? – ухмыльнулся мальчик.

— Я торопился, – насупился Том.

Мальчик кивнул с отсутствующим видом, вернулся к своему занятию, потеряв к незнакомцу всякий интерес.

Том с выражением любопытного туриста на лице, убрал руки за спину, оглядел залу. Вдоль стены расположился ряд холодного оружия, здесь было все: от легкого стилета до фламберга; клинки, покрытые письменами, изрезанные невиданными цветами и завитушками, рукояти, обернутые мехом, ножны и эфесы, усыпанные драгоценными камнями, увитые узорами из золота.

Он по дуге стал обходить хрустального дракона, краешком глаза поглядывал на золотоволосого мальчика. Теперь Том мог рассмотреть, чем тот занимается. На коленях мальчика лежал альбом для рисования. На белоснежном листе карандаш выводил тонкие линии, которые перекрещиваясь, вились в узор. На листе рождался силуэт дракона, бледная тень того, что восседал на постаменте, искрился, лениво жмурился от солнечного света.

Том весь сжался, когда в животе тихо заурчало, закусил губу от досады, быстро глянул на художника, но тот ничего не замечал вокруг, а по–детски округлые щеки от усердия даже разрумянились. Спросить, как пройти в Обеденную залу, Том сразу не решился, вместо этого остановился у стенда с обмундированием, неподалеку от художника, стал с повышенным интересом рассматривать рыцарские доспехи с алебардой.

Том словно невзначай бросил через плечо:

— Разве в замке есть призраки?

Художник, совсем забыв о чужом присутствии, поднял на него недоуменный взгляд.

— Призраки есть везде, особенно в старых замках… – убежденно ответил он, немного помолчав, добавил: – Даже в Хогвартсе.

— В Хогвартсе? – заинтересовался Том, повернулся к художнику лицом. – Ведь это школа.

— Ну и что? Никто их не спрашивал, где и как они хотели умереть.

Во взгляде мальчика что‑то неуловимо изменилось, глаза на миг блеснули. По лицу пробежала тень, он даже альбом отложил, Том не сводил с него недоуменного взгляда. Брови художника поползли на лоб, нижняя губа безвольно подрагивала.

— Т–т-там…

Глаза мальчика полезли из орбит, тыча пальцем куда‑то за спину Тома, прошептал заикаясь:

— Там п–п-прив–вид–дение…

Том обернулся настолько быстро, что поскользнулся на надраенном до блеска полу. Уже заваливаясь на бок, попытался ухватиться за настенную портьеру, та ответила рвущимся звуком, в кулаке остался только небольшой клочок. Плечо больно ударилось о твердое, послышался металлический, словно рассыпали сотню кастрюль, звон. Части рыцарских доспехов с оглушительным дребезжанием раскатились по полу, тяжеленный щит придавил ногу, Том сдавленно охнул. Из железной рукавицы рыцаря выскользнула алебарда и, описав дугу, с хищным свистом вонзилась в хрустальную лапу дракона.

Улыбка мелькнувшая было на лице художника, мигом исчезла, в глазах промелькнул искренний страх. Алебарда с жадным хрустом впивалась в плоть дракона, поползли трещины, словно тонкие нити, опутывая скульптуру. Дракон, подобно снеговику под лучами весеннего солнца, стал оседать сверкающими осколками, через мгновение на месте статуи высилась лишь бесформенная груда хрусталя.

Том с трудом приподнялся на локтях, отпихнул ногой рыцарский щит, в голове все еще гудело, спина горела от боли.

— Где?.. – спросил он, вертя головой. – Где оно?..

— Что? – не понял художник.

— Привидение.

— Какое к черту привидение?! – рявкнул художник с горечью. Он стоял на коленях возле осколков дракона, подбирал кусочки, надеясь собрать, как мозаику. – Не было никакого привидения!

Том с ошарашенным видом посмотрел на него.

— Но ты сказал…

— Ты что не понимаешь?! Ты разбил Императорского Дракона! – причитал художник, все еще не веря в содеянное.

— Это не я, это алебарда, – попытался оправдаться Том.

В дальнем коридоре послышались поспешные шаркающие шаги.

— Что там происходит?! – раздался гневный женский голос.

Том, еще не понимая почему, живо вскочил на ноги, тело само юркнуло за ближайшую нетронутую портьеру. Успокаивая сердцебиение, услышал удивленный окрик:

— Чародеи всемогущие, ты что натворил?!

— Это не я… – послышались сбивчивые оправдания. – Это мальчик…

— Ах, мальчик?!

— Ой!..

Том осторожно выглянул, полная женщина в широком переднике и с закатанными по локоть рукавами методично драла художника за ухо. Лицо мальчика перекосило от боли, он безуспешно пытался вырваться, ухо наливалось пунцом.

— Пустите… это сделал не я, честно.

Том окинул взглядом место происшествия, ну и натворил же он дел. Среди мерцающих осколков различил полуприкрытый хрустальный глаз дракона, тот взирал с укором. Том задышал медленнее, чтобы не потревожить портьеру, ближе прильнул к стене.

— Вот паршивец‑то, – бранилась женщина громко. – Ишь чего удумал. А ну как я твоим родителям расскажу… идем–идем… там уж не отвертишься.

Она потащила художника к тому же коридору, из которого некоторое время назад пришла. Том выждал, пока звуки шагов несколько удалятся, осторожно выбрался из укрытия, бегом, перепрыгивая осколки, бросился вдогонку. Если он правильно понял, передник, что был на женщине, обычно носят кухарки. А где кухарки, там и Обеденная зала.

Здесь было легче сориентироваться. Поскольку первый завтрак плавно перетек в завтрак второй, постояльцы «Золотых доспехов» неспешно направлялись к Обеденной зале. Тому не составило труда вклиниться в общий поток. На одинокого мальчика с горящими глазами бросали любопытные взгляды, но сейчас это волновало меньше всего.

Обеденная зала при желании могла вместить все население Англии и две трети Ирландии, а уж накормить можно было жителей всего северного полушария. Как голодные блохи на псе, по зале мельтешили официанты, суетливо лавировали между столиками, услужливо кланялись.

— Не подскажите, где столик мисс Скоуэлл? – окликнул Том пробегающего мимо официанта.

— Во–о-он за той колонной.

— Благодарю.

Том не знал, как выглядит со стороны, но, судя по взгляду, которым окинул его официант, Крестная одарит таким же. Стараясь на ходу привести себя в порядок – провел пятерней по волосам, поспешил к столу, который указал официант.

Крестная смотрела, как обычно, строго и с укором. Под этим взглядом Том всегда чувствовал себя виноватым, даже если знал, что никаких проступков за ним нет. Или есть?.. Только не помнит или не считает проступками? Он мысленно чертыхнулся, этот взгляд вселял в его сердце сомнение: верно ли поступает? А сомневаться он не любил.

— Ты заставляешь себя ждать, Том.

Том пропустил упрек мимо ушей, случайно подметил, что старческая по–цыплячьи тощая грудь вздымается часто, словно Крестная села за столик недавно, опередив его лишь на доли секунд. Еще не отдышалась.

— Все дети одинаковы, – вздохнула Крестная со страдальческим видом.

На желтом от усталости лице морщины стали заметнее, со вчерашнего дня она в заботах, печется о единственном крестнике. Том, желая сменить неприятную тему, невинно поинтересовался:

— Сегодня мы отправимся в Министерство Магии?

— Боюсь, что нет, Том. Волшебный мир сейчас охвачен заразительнейшей из болезней, – поморщилась Крестная презрительно, укладывая салфетку на колени. – Синдром «Первого сентября» называется, слышал когда‑нибудь?

Том отрицательно покачал головой, голодным взглядом покосился на завтрак: таким в приюте не накормят. Он едва не застонал от нетерпения, от аппетитных блюд вился дурманящий аромат.

— Юные волшебники отправляются учиться, – объясняла Крестная терпеливо. – А их родители, бабушки и дедушки, дяди и тети, всевозможные кузины и кузены толпами носятся из одного магазина в другой, чтобы спровадить свое ненаглядное чадо в школу. Министерские служащие в свою очередь тоже родители, дяди или тети, потому‑то работа выходит на второй план. На мой взгляд, такие хлопоты бессмысленны, не так уж велик список школьных принадлежностей. Но таких как я никто никогда не слушает…

Крестная обидчиво поджала губы, но продолжала:

— Министерство я посетила вчера, тебе эти хлопоты не по годам, позже освоишь. Теперь же пора заняться покупкой школьных принадлежностей. Что‑то подсказывает мне, если уже сегодня не наведаемся в Косой переулок, завтра найдем лишь опустошенные прилавки.

На старческом лице мелькнуло некое подобие улыбки, но, заметив кого‑то в толпе, Крестная вдруг резко посерьезнела, выпрямила спину, чопорно поправила салфетку на коленях.

— Том, к нам идет мистер Руквуд. Будь добр, не чавкай во время еды и… помалкивай.

Том молча кивнул, рот был занят поглощением завтрака.

— Доброе утро, мисс Скоуэлл, – приветствовал галантный волшебник средних лет.

— И вам доброго утра, мистер Руквуд.

— Готовите юного волшебника к обучению?

Том почувствовал на себе внимательный взгляд незнакомца, что ощупал от кончиков волос до пяток. Ничуть не смутившись, Том продолжал уписывать завтрак, не удостоил мистера Руквуда даже взгляда.

Теперь Том на собственном опыте мог проверить пословицу: голод – лучшая приправа. Обыкновенную овсянку, на которую в приюте и глянуть бы побрезговал, сейчас стремительно уничтожал, ложка мелькала, как крылья мельницы. За ушами трещало так, что разговор взрослых почти не слушал, словно они сидели не рядом, а на дальнем конце залы.

Крестная тоже посмотрела на Тома, пожаловалась:

— С этим всегда столько хлопот.

— Как я Вас понимаю, – посочувствовал мистер Руквуд, присаживаясь к столу. – Мой сын в этом году тоже отправляется в Хогвартс.

— О, неужели? Поздравляю, у Вас чудный мальчик.

Мистер Руквуд прокашлялся, было видно, что ему приятна похвала, но желал это скрыть. Вновь посмотрел на Тома, что за обе щеки уминал теперь уже пирог с овощами.

— Мой «чудный», как Вы изволили выразиться, мальчик водит дружбу с внуком Долохова. Слышали о таком?

— Кто ж об этом бесёнке не слышал?

— Так и мой не отстает! Верите ли, мисс Скоуэлл? Что не день – бедствие. Намедни таких дел натворил, что теперь в приличном обществе появиться совестно.

— Отчего же так?

Мистер Руквуд, словно невзначай, огляделся по сторонам, пригнулся к столу. Крестная невольно подалась вперед, даже Том стал жевать листья салата несколько тише. Может быть, это отец того золотоволосого художника?

— Слышали о происшествии на юбилее миссис Уимбек? – спросил мистер Руквуд почти шепотом.

Том облегченно вздохнул, принялся за пирог с мясом. Крестная поспешно отпрянула, желто–зеленые глаза стали похожи на две плошки, изумленно вытаращились на мистера Руквуда.

— Помилуйте, но ведь никто не видел виновника.

— Не видел, – вздохнул мистер Руквуд, – но все знают. Впрочем, я тоже не видел, но как отец… догадываюсь.

Вскоре мистер Руквуд откланялся, ссылаясь на неотложные дела, поспешил уйти. Крестная вздохнула с облегчением, сердито шикнула на Тома: мол, вел себя недостойно, ногами под столом болтал, вилкой без нужды тарелку скоблил. Том не стал уточнять, что означает «вести себя достойно», тайком, пока Крестная отвернулась, сгреб в карман горсть галет.

Крестная буквально затолкала его в один из четырех огромных каминов гостиницы, надпись над которым гласила «Косой переулок», потом зашла сама, вопросительно глянула на него.

— Готов?

К чему, хотел спросить Том, но не успел. От порошка, что Крестная бросила под ноги, взметнулось изумрудное пламя. Том приподнял подбородок, языки пламени окутали все тело, теперь щекотали шею, жжения не чувствовал, только в носу засвербело. Началось что‑то невообразимое, Том в бессилии лишь крепче стиснул зубы. Почувствовал лишь, что земля ушла из‑под ног, а перед глазами, как в театре действия, замелькали незнакомые комнаты, только декорации сменялись уж очень быстро.

Тряхнуло с силой, Том не удержался на ногах, чихая и отплевываясь дымоходной золой, кулем повалился на деревянный пол. Комната, в которой они оказались, была проста и аккуратна, походила на магазин одежды, вдоль стен ровными рядами выстроились одетые манекены. Из глубины комнаты выбежала полная розовощекая женщина, невысокая, она ловко семенила им навстречу. Пухлые ручки обхватили Крестную, которая пыталась сопротивляться, женщина защебетала радостно:

— Мэри, сестрица! Сколько веков не виделись?! Где же…

Толстушка замолчала на полуслове, когда увидела Тома, растрепанного и перемазанного сажей, больше похожего на чертенка, чем на мальчика. Женщина смотрела на него круглыми, как блюдца, глазами, ослабила объятья, Крестная поспешно вырвалась и оправила мантию.

— Пресвятой Агриппа, – всплеснула толстушка руками, – неужели это… Том?! Подумать только, как похож на мать, просто вылитый.

Том слегка смутился такой похвале, а Крестная почему‑то вспылила:

— Не пори чепухи, Дотти. В нем от Меропы, как в курице от павлина… Черноволосый, как и отец. А глаза? Или тебе, кузина, память изменяет?.. Избавь меня от этих избитых родственных сравнений.

Толстушка умоляющими глазами воззрилась на кузину.

— Смилуйся, Мэри. Ну, хоть что‑то от Меропы в нем есть. Он ведь волшебник как никак.

Крестная недовольно повела плечом.

— Разве что это. Ты так и будешь держать нас у камина?.. Если сию же минуту мне не предложат чашечку ароматного чая, я оскорблюсь.

— Ох, ну конечно–конечно, – засуетилась толстушка. – Проходите… Том, милый идем.

На свежий воздух Том выбрался сияющий, как новенькие золотые галлеоны, что приятно оттягивали карман. Тетушка Дотти наотрез отказалась выпускать Крестную, пока та отведает ее утренней стряпни. При этом Крестная, как показалось Тому, не особенно противилась, но когда тетушка Дотти вознамерилась накормить вторым завтраком и его, вспылила. Велела кузине подобрать для Тома сносную мантию, высыпала на стол золотые, серебряные и бронзовые монеты.

Том повел плечами, бодрящий ветерок приятно колыхал подол мантии, темно–коричневой – тетя Дотти подбирала под цвет глаз. Магазин тети Дотти был одним из множества других, что ютились вдоль серой ленты мостовой, место это волшебники попросту называли Косым переулком. Том в последний раз оглянулся на вывеску магазина тети Дотти – «Sco‑Well’s clothes»[3], бодро зашагал по проулку.

Косой переулок наводнили, казалось, сотни волшебников, над крышами магазинов поднимался беспокойный шум и гвалт. С высоты птичьего полета улица походила на бурную реку с пестрыми водами, что журчала на перекатах, закручивалась бурунами, ежесекундно меняла направление. Чистое лазурное небо походило на низкий купол: чудилось, протянешь руку и коснешься, на своде возникали редкие белесые ленты облаков, тотчас таяли от легкого дуновения ветерка.

Перед глазами мелькали разноцветные мантии, накидки, плащи, от прохожих пахло засушенными травами, домашней выпечкой, благовониями и еще чем‑то незнакомым. Волшебством, определил Том. Несколько раз на глаза попадались маглы; как дети, так и взрослые, вели себя привычно, как если бы прохаживались по обычным магловским магазинам Лондона. В новой одежде он почти не выделялся из толпы обитателей переулка, разве что огоньки любопытства в глазах выдавали.

В этой толчее Том налетел на кого‑то, поспешно обернулся, чтобы извиниться, да так и обмер с открытым ртом. По спине пробежали холодные мурашки, перед ним стоял старик в помятых пропыленных лохмотьях. Скрюченная, как вопросительный знак, спина, седые неопрятные волосы космами падали на плечи и высокий лоб, из‑под кустистых бровей на Тома таращились маленькие глазки, острый, как нож, взгляд пробежался по лицу, мантии.

— Смотри куда идешь, щенок! – рявкнул старик беззубым ртом. Присел, узловатые пальцы цепляли с мостовой оброненные по вине Тома книги.

— П–простите, сэр, я случайно, – неловко извинился Том, помогая собирать книги.

— Ничего не бывает случайно! И ты здесь не случайно. – Старик подозрительно огляделся, спросил хриплым полушепотом: – А может быть ты один из них? Из этих выродков, что позорят всех добропорядочных магов?!

Том невольно отстранился, взгляд у старика был настолько безумный, что казалось вот–вот набросится, только дай повод.

— Я нет… я не из них, – оправдывался Том, еще не понимая, кто такие «они».

Но старик уже не слушал, подобрав последнюю книгу, прихрамывая ковылял к запущенного вида книжной лавке. Та больше походила на старую картонную коробку, размокшую от дождя, стены покосились, крыша чудом держалась, а в грязной витрине зияли дыры с острыми краями.

— Они уже везде… – остерегал невидимого собеседника старик, не переставая оглядываться вокруг. – Думают, что надели мантии, взяли в руки палочки, так стали волшебниками. Им никогда не стать настоящими волшебниками, я им не позволю…

Том непроизвольно передернул плечами, слова старика туманны, но угрозу в них услышит и глухой, а устрашится даже мертвый. Взгляд невольно упал на мостовую, в пыли лежала одинокая книга в невзрачной обложке.

— Сэр, постойте! – спохватился Том. – Вы обронили книгу…

Он осекся, почувствовал, как волосы на голове зашевелились. Старая, как и ее хозяин, книжная лавка исчезла. Вместо замызганной многовековым слоем грязи и пыли витрины блестели прозрачные стекла, на ветру слегка поскрипывала вывеска кузнечных дел мастера. У распахнутой двери, лениво прислонившись к косяку, стоял дюжий мужик в фартуке кузнеца, солнце задорно играло на обнаженных плечах.

Том подошел ближе, с непониманием уставился на витрину, в которой выставлено все: от обычного гвоздя до витиеватой кованой решетки.

— Что‑то ищешь, парень? – улыбнулся кузнец приветливо.

Том спросил с неуверенностью в голосе:

— Сэр, на этом самом месте была книжная лавка. Ветхая, с покосившейся дверью и разбитой витриной. Ее владельцем был старик с длинными седыми волосами. Не знаете, где он?

Кузнец обвел свой магазин ошарашенным взглядом, вновь взглянул на Тома.

— Странно, что ты спросил… Здесь и впрямь была книжная лавка. Она принадлежала какому‑то выжившему из ума старикашке. Только тебе‑то, откуда это известно? Лавку продали моей семье, сразу после смерти старика, с тех пор не меньше тысячи лет минуло.

— Тысячи?.. Но я же…

Том невольно отступил, вдруг кузнец подтрунивает над ним, но тот смотрел серьезно, даже обеспокоено, мохнатые брови сошлись на переносице. Наконец кузнец недовольно крякнул, зябко повел дюжими, будто вытесанными из гранита, плечами.

— Шел бы ты отсюда, парень. Неровен час беду накличешь.

Уговаривать не пришлось, Том сам был рад покинуть странное место. Выбросить книгу он не решился, вдруг случится вновь встретить того безумного старика, кузнец мог ошибиться. Однако в пестрой толпе волшебников, как не вглядывался, сутулая фигура в лохмотьях больше не мелькала.

Книга, которую обронил старик, оказалась вовсе не книгой, а толстой тетрадью в черном кожаном переплете, потемневшие страницы, как Том успел мельком заметить, покрывали неровные чернильные строчки.

Том остановился возле неприметного магазина с потускневшей от солнца вывеской: «Семейство Олливандер – производители волшебных палочек с 382–го года до нашей эры». Здание, на взгляд Тома, выглядело так, будто избегало ремонта с этого самого 382 года до нашей эры. Он выудил из кармана желтый лист пергамента, сверился со списком.

— Одна волшебная палочка, – прочел вслух.

Едва Том переступил порог, перед ним возник волшебник средних лет с копной всклоченных волос, необычные ясные глаза с улыбкой смотрели на Тома.

— Добрый день!

Том хотел что‑то спросить, но не в силах оторвать взгляда от странных глаз, забылся, так и застыл с открытым ртом.

— Я…

— Вам нужна палочка? Я верно понял?

Том лишь кивнул, поспешно закрыл рот. Движения волшебника были несколько суетливы, как у подмастерья в первый ответственный день работы, но тот продолжал радостно улыбаться.

— Я мистер Олливандер и сейчас мы подберем тебе самую лучшую палочку в Англии. – В его руках возникла длинная линейка с серебряными делениями. – Ты кто?

— Том.

— Нет, – неловко рассмеялся мистер Олливандер, – левша или правша?

— Правша.

Прежде чем Том успел опомниться, мистер Олливандер стал измерять его линейкой, будто хотел снять мерки для новой мантии. Как показалось Тому, волшебник сильно нервничал, будто обслуживал своего первого клиента, руки тряслись, несколько раз едва не выронил линейку. Наконец мистер Олливандер оставил его в покое, загадочно улыбнулся.

— Теперь начинается самое интересное…

Мелодично звякнул дверной колокольчик, Том обернулся. На пороге в растерянности замерла девочка, ее щеки окрасил яркий румянец, торопливо отвела взгляд, но Том успел увидеть синие миндалевидные глаза. В первый миг почудилось, что кроме этих глаз на лице девочки вообще ничего нет – совершенно белые брови и ресницы сливались с мраморной кожей, а длинные неестественного жемчужного цвета косы доходили до талии. Неожиданная посетительница неверными шагами попятилась к стене, наткнулась на тумбу, потревожив облако пыли, тут же испуганно застыла, как статуя из гипса.

Неловкое молчание разорвал оживленный голос мистера Олливандера.

— О, мисс Бо́умен, добрый день. А я Вас заждался! – воскликнул он. Ясные глаза лукаво сощурились. – Проходите, я мигом, только подберу палочку молодому человеку.

Молчунья внимательным взглядом шарила по стенам, на Тома смотреть избегала, пальчики беспокойно теребили локон. Она так и осталась стоять рядом с пыльной тумбой, незаметная и тихая, словно и не дышит вовсе.

Мистер Олливандер поспешно скрылся в лабиринте шкафов с многочисленными коробочками, лишь по шороху меж стеллажей Том догадывался, где тот находится. Шаркающие шаги то удалялись и стихали в самой глубине магазина, то раздавались где‑то рядом, за соседним стеллажом. Мистер Олливандер вынырнул неожиданно, из‑за стеллажей с противоположной стороны. Его наполовину скрывала гора прямоугольных коробочек с волшебными палочками, которую нес в руках.

Том чувствовал, что рука вот–вот отвалится, но мистер Олливандер с завидным упорством подавал все новые и новые палочки. За то немногое время, что был в магазине, Том узнал все разновидности древесины, из которой изготавливают волшебные палочки, разобрался чем вяз лучше дуба, уяснил какими свойствами обладают перо дракона, шерсть феникса и сердце единорога… Или наоборот шерсть дракона, а перо единорога, тогда сердце… Эх, да разве упомнишь.

Мистер Олливандер озадаченно чесал затылок, смешно ероша волосы и без того похожие на мочалку. Перед ним возвышался ворох из коробочек, опробованных волшебных палочек и оберточной бумаги.

— Ничего не понимаю. Может партия бракованная?

Том потирал занемевшую, теперь похожую на куриную лапку, кисть руки. Взгляд непроизвольно упал на бархатную подушку на краю стола, на ней лежали две палочки, отполированные, совсем новенькие.

— А это что за палочки? – полюбопытствовал он.

— О, это особые экземпляры! Я еще не успел их опробовать…

Мистер Олливандер еще не успел договорить, а рука Тома уже сама собой потянулась к одной из палочек. Дерево ожило под его пальцами, делясь заветным теплом. Он отработанным жестом взмахнул палочкой, с самого кончика которой посыпались красные с золотым искры. Том от неожиданности зажмурился.

— Поразительно! – захлопал в ладоши мистер Олливандер. – Кто бы мог подумать?! Тринадцать с половиной дюймов, тис и перо феникса. Блестяще! Очень мощная, крайне своенравная палочка, не думал, что удастся найти для нее волшебника. А вот ее сестра…

Мистер Олливандер бережно взял вторую палочку с бархатной подушки, любовно погладил.

— Одиннадцать дюймов, остролист и перо феникса. Жаль разлучать тебя с сестрой… разве что… Мисс Боумен, пойдите‑ка сюда!

Молчунья от неожиданности вздрогнула, все еще не веря, что обращаются к ней, робко подошла к мистеру Олливандеру. Дрожащие девичьи пальцы приняли палочку, Боумен взмахнула ей, но ничего не произошло.

— Досадно, – опечалился мистер Олливандер. – А я был почти уверен… Что ж палочке виднее.

Молчунья с трепетом разглядывала палочку в руках Тома, бросала на мистера Олливандера несмелые взгляды.

— Не расстраивайся, и тебе подберем, – подзадорил мистер Олливандер.

Покинув магазин Олливандера, Том едва сдерживался, чтобы не стать размахивать волшебной палочкой направо и налево. Останавливала мысль о возможных результатах: если уж без палочки смог оживить табурет, то теперь вдвойне опасен и для окружающих, и для себя самого.

Он старательно избегал аптек, отводил взгляд от зазывных вывесок книжных лавок. Ноги сами несколько раз сворачивали к магазинчикам, в витринах которых поблескивали телескопы, пузатые котлы, изящные клепсидры и астролябии, но Том заставлял себя проходить мимо. Он зайдет туда, но позже, когда посетит зоомагазин. Выбора домашнего питомца Том ждал с нетерпением вот уже несколько дней.

Он задержался у магазина с задорной вывеской «Бестии и Животинки. Индивидуальный подбор фамилиара на основе Вашего гороскопа и расположения созвездий». Том в предвкушении толкнул дверь зоомагазина, в нос ударил пряный запах кошачьей шерсти и птичьего корма, что после свежего утреннего воздуха казалось почти зловонием.

Чего тут только не было. К голосам посетителей примешивались урчание пушистых кошек, писк потревоженных мышей и уханье сов, ленивое шипение змей и кваканье пузатых жаб. Даже молчание пучеглазых рыб и мохнатых пауков казалось необычным.

— Папочка, давай возьмем вот этого, – плаксиво упрашивала рыжеволосая девочка.

Мужчина лишь развел руками, не в силах отказать дочери. Девчушка с радостным визгом полезла в коробку, извлекла истошно пищащий пушистый комочек, такой же рыжий, как она сама.

Две пожилые дамы придирчиво выбирали жабу, немолодой продавец никак не мог им втолковать, что бородавок от жаб не бывает. Крепкий волшебник с видом знатока склонился над стеклянными банками с пауками, что‑то негромко шептал, будто говорил с ними.

Группа малышей прильнула носами к аквариуму с радужными рыбками, восторженно указывали пальцами на самых красивых.

— Ух, ты, смотри какая! – воскликнула девочка с ямочками на щеках. – У нее чешуя бирюзовая с изумрудным оттенком.

— Нет, моя все равно лучше, – серьезно возразил невысокий мальчик. В руках он держал округлый аквариум, в котором плескалась коралловая с золотым отливом рыбка.

Том тоже с интересом понаблюдал за плавными танцами пурпурных рыбок, неспешно двинулся дальше.

— Да уймись же ты!

Возле большой клетки с совами, пыхтя и толкаясь, боролись два мальчика. Старший, на вид ему было лет пятнадцать–шестнадцать, силился оттащить от клетки меньшого, который пытался всучить лакомство сонной сипухе. Потревоженная птица возмущенно ухала, огромные желтые глаза с изумлением уставились на мальчиков. Лицо младшего раскраснелось от усердия, завитушки волос растрепались, в глазах горит азарт. Он игнорировал даже нежелание сытой сипухи брать корм. Старший мальчик, потеряв терпение, отвесил ему звонкий подзатыльник. Взлохмаченный юнец коротко вспискнул, но сдался, позволив оттащить себя от клетки. Сипуха могла вздохнуть спокойно.

Старший мальчик, озирался по сторонам, в который раз без нужды приглаживал волосы, выглядел не на шутку рассерженным. Младший тяжело вздохнул, упрямо наклонив голову, выслушивал нравоучения, на клетку с совами бросал досадливые взгляды. Том отметил, что мальчики очень похожи: у обоих ярко–голубые глаза; каштановые волосы, курчавые и всклокоченные – у младшего, коротко остриженные – у старшего. Должно быть, братья, решил он.

— Ж–ш-шарко, – прошелестело совсем рядом.

Том удивленно огляделся, вновь совсем близко вздохнуло. Том с изумлением понял, что звук исходит из небольшого террариума с ярлыком «Ancistrodon halys»[4], в котором, скрутившись неподвижными кольцами, дремала змея. Террариум был полностью залит солнечным светом, что беспрепятственно проникал через витринное стекло. Продавец, увлеченный многочисленными покупателями, совсем позабыл о пресмыкающихся, что живьем изжаривались на солнце.

Треугольная, похожая на нос корабля, голова с усилием приподнялась, змея издала шипящий звук. Том неуверенно приблизился к террариуму. Чешуя змеи была цвета мутной болотной воды, длинное тело исчертили коричневые поперечные полосы. Тусклая пленка на глазу медленно поползла вверх, вертикальный зрачок без особого интереса уставился на него. Змея вновь собралась задремать, когда Том спросил осторожно:

— Простите, Вы что‑то сказали?

Теперь змея уставилась на него обоими выпуклыми глазами, Том почувствовал себя глупо: говорить со змеями – это уже слишком.

— Понима–аешь? – удивилась змея.

— Вроде бы, – пожал плечами Том. Он сам был удивлен не меньше змеи.

Треугольная голова слабо кивнула в сторону витринного окна.

— Занавес–с-ска.

Том перегнулся через террариум, едва не упал, но задернул почти выцветшую занавеску. Часть террариума заволокла тень, в которую с благодарным шипением переползла змея. Том вдруг почувствовал взгляд, что впился между лопаток, поспешно обернулся. За ним наблюдал мальчик с взъерошенными волосами, ясные голубые, как воды молодого ручья, глаза искрились любопытством. Мальчик поспешно теребил брата за рукав мантии, что‑то бессвязно лепетал, указывал на Тома пальцем.

Том торопливо отступил от террариума, с непринужденным видом, будто и прежде стоял здесь, замер возле клеток с грызунами. Здесь же на деревянном насесте сидел, нахохлившись и подобрав лапы, крупный потрепанный ворон. Ворон, похоже, спал. Глаза были затянуты пленкой, голову втянул в плечи, от чего походил на насупленного петуха. Том сделал вид, что заинтересованно рассматривает ворона.

Рядом мгновенно возник хозяин магазина, губы растянуты в услужливой улыбке. Такая улыбка озаряла лицо хозяина, когда спешил избавиться от залежалого товара, каковым сейчас являлся ворон. Птицей мало интересовались покупатели, что доставляло немало забот.

— Отличный выбор, молодой человек! Перед вами уникальный экземпляр говорящего скандинавского ворона.

От громкого голоса ворон вздрогнул, пленка с глаз мгновенно исчезла. Черные, как угли, маленькие глазки некоторое время испытывающе буравили Тома, затем ворон тряхнул пернатым телом, нагнул, будто в приветствии, голову, из горла вырвалось хриплое карканье.

— Кор–р-рникс.

— Корникс? – переспросил изумленный Том.

— О, да так он сам себя называет, – стушевался продавец, затем почесал затылок в задумчивости, смущенно улыбнулся. – Надо признаться, я несколько удивлен. Корникс не любезничает с покупателями. Обычно молчалив, как чучело, – не поймешь то ли жив, то ли помер, – а Вам даже представился… Говорит он редко, но, как говорится, метко. Пустой болтовни от него не услышите.

— Я слышал, во́роны долго живут.

— Что верно, то верно. Я точно не знаю, сколько проживет Корникс, но в нашем магазине он более двадцати лет. И судя по всему, он еще ворон хоть куда. От деда я слышал, что во́роны живут по сто лет, а иной раз и по все сто пятьдесят.

Том еще раз внимательно оглядел птицу. По черным, как и волосы самого Тома, перьям скользили синие искорки. Ворон в свою очередь тоже приглядывался к Тому, поворачивал голову то одним боком, то другим.

— Сколько вы за него просите?

— Только учтите, ворон – птица вольная, – пояснял продавец, довольно потирая руки. – В клетке он сидеть не станет, но могу предложить насест из дуба за полцены.

— По рукам.

Правое плечо приятно оттягивала сумка, забитая школьными учебниками, на левом же устроился Корникс. Ворон, годами бездвижно сидевший в душном магазине, теперь казалось, жаждал наверстать упущенное, больно мял когтистыми лапами плечо. В первые минуты, когда Том покинул зоомагазин, Корникс вел себя беспокойно, вытягивал шею, теребил его за ухо. На свое счастье Том вспомнил о галетах, что стащил после завтрака из Обеденной залы. Корникс уничтожил все до последней крошки, но не угомонился, черные глаза–бусинки с жадностью разглядывали все вокруг.

Том с легкостью нашел дорогу обратно, но чем ближе был магазин тетушки Дотти, тем короче становились его шаги. Опыт общения с Крестной подсказывал, что за покупку бесполезного ворона не стоит ждать похвалы. Игнорируя табличку «Закрыто», Том юркнул в магазин. Из подсобного помещения доносились голоса, он как можно тише приблизился к двери, отчетливо услышал слова Крестной.

— …забот мне мало на старости лет.

— А что же Реддл? – вопрошала тетушка Дотти. – Он хоть знает о существовании сына.

Том замер в ожидании ответа, почти перестал дышать, даже Корникса придержал за клюв, чтоб не щелкал.

— Знает, а проку? – послышался раздраженный голос Крестной. – И слышать ничего не желает ни о покойной жене, ни о здравствующем о сыне. Последний раз, когда его видела, так от меня едва не крестом отмахивался, принял меня за вампира или еще какую нечисть. Они же в этом ничего не смыслят, одно слово – магл.

Том живо представил, как Крестная презрительно скривилась.

— Им что чародей, что гоблин, а суп солонее не становится.

— Бедняжка Том, – вздохнула тетушка Дотти. – Как же он теперь жить‑то будет…

— Как все, – урезонила кузину Крестная. – С сентября по июнь будет учиться в Хогвартсе, оставшиеся месяцы жить в приюте.

— А маглы ничего не заподозрят?

— Нет, не должны. Ровесники–маглы вниманием Тома не жалуют, даже не заметят его отсутствия. А Отец Настоятель убежден, что Том обучается в специальной магловской школе.

Тетушка Дотти еще раз горестно вздохнула, Том решил, что уже пора оповестить о своем присутствии, с силой надавил на половицу под ногами, пока та не заскрипела. Скулящую дверь специально отворял медленно, чтоб услышали Крестная и тетушка Дотти.

— А мы уж заждались, – воскликнула тетушка Дотти, засуетилась, как сорванец застигнутый врасплох в чужом саду с яблоками за пазухой.

В мгновение ока на столе возникла еще одна чашка, в следующий миг в ней источал приятнейший аромат горячий чай. Том неуверенно топтался у двери. Крестная смерила презрительным взглядом ворона на его плече.

— Это что за чучело?

Корникс нетерпеливо закопошился, когда тетушка Дотти выложила в вазочку галеты, больно зацарапал когтями плечо. С шелестом распахнулись крылья, ворон черным пятном спланировал на белоснежную скатерть, когтистые лапы застучали по столу. Ворон повернул голову боком, окинул блестящим глазом Крестную, хрипло каркнул.

— Кор–р-рникс. Кор–р-рникс.

Тетушка Дотти приглушенно охнула, глубже вжалась в кресло, лицо стало белее снега. Крестная же проявила бо́льшую выдержку: неспешно отсела от птицы, спросила непринужденно:

— Кто простите?

— Корникс, – ответил за ворона Том.

— Значит, Корникс? – Крестная с опаской оглядела ворона, брови сошлись на переносице. – Какая безрассудная расточительность, Том! Вот уж не ожидала от тебя такого. Было бы практичнее купить сову, та хоть письма разносит, а этот пернатый… только клещей.

— У него нет клещей, – заступился Том.

— Неужели?

— Мэри, ну что ты, в самом деле! – подала голос перепуганная тетушка Дотти. Она все еще недоверчиво смотрела на Корникса, но румянец уже возвращался на щеки. – По–моему птица благородная и… умная. Может, если приучить, он со временем станет носить и почту.

Крестная удивленно приподняла бровь, кивнула снисходительно.

— Ну, как знаете. А в чем ты повезешь его в школу?.. Том, ты купил клетку?

Том виновато опустил глаза, молча выудил насест, что прятал все это время за спиной.

— Всемогущая Моргана, – всплеснула руками Крестная, – ну ничегошеньки нельзя доверить! Все материно состояние в один день прокутит… Помяните мое слово.

Том опустил голову еще ниже, упрямо свел брови. Тетушка Дотти с сочувствием поглядела на него, на кузину. Прямо сердце разрывается, не знает, кого первым пожалеть.

— Вороны умные птицы. Говорят, хозяина чуют, даже если тот на другом конце света.

Крестная бросила на кузину прожигающий взор, обидчиво поджала губы, проговорила со все возрастающим раздражением:

— Ты что нарочно перечишь? Я слово скажу, ты – два в ответ.

— Еще чайку́, Мэри? – ласково защебетала тетушка Дотти, суетливо подхватила чайник. – Хочешь, засахаренной брусники принесу?

— Брусники не надо, не люблю сладкое, – пробурчала Крестная нехотя, – а от чая не откажусь.

Том облегченно выдохнул: гроза миновала.

— Тебя встретят на вокзале, Том, – напутствовала на прощание Крестная.

«Полуночный Экипаж» тронулся, прежде чем Том спохватился спросить, кто будет этот встречающий и как его узнать. Теперь же он затравленно озирался по сторонам, бесполезный билет на «Хогвардс–Экспресс» безжалостно скомкан в руке.

Большая стрелка вокзальных часов неумолимо приближалась к двенадцати, а человек, который должен был его встретить так и не пришел. Сперва Том сам пытался найти платформу со странным номером 9¾: все у кого он спрашивал либо недоуменно разводили руками, либо возмущались, думая, что мальчик дурачится. Ситуация становилась безвыходной.

Отчаявшись найти пресловутую платформу, Том просто стал ждать, по спине холодными пальцами щекотал страх, суета на вокзале «Кингс Кросс» усугубляла положение. Суетливые маглы напоминали безликих мокриц, что панически разбегаются в стороны, когда приподнимаешь камень. Презрительная гримаса исказила лицо Тома, одежды маглов такие же серые, как тельца мокриц, звуки шагов похожи на шуршание волосатых чешуек. Из плена неприятных размышлений его вырвал существенный толчок в бок.

— Смотри куда идешь, – огрызнулся Том, оборачиваясь к обидчику.

Перед ним стоял худощавый мальчишка. Пепельные волосы, острый вздернутый нос, тонкие губы и живые стального цвета глаза делали его похожим на корабельную крысу.

— Извини… что мало задел, – ухмыльнулся обидчик, критично оглядел Тома. – Ты, я полагаю, Реддл.

Лицо тощего время от времени презрительно кривилось, будто жевал целиком лимон, слова выплевывал, словно цедру. Том сердито насупился, в коричневых глазах разгорались искорки ярости. Так вот ты какой, долгожданный встречающий, подумал Том со странным чувством злобы.

— Смотря, кто интересуется.

Плечи тощего нервно дернулись, будто от внезапного удара, мгновение он оценивающе смотрел Тому в глаза, затем кивнул в сторону больших вокзальных часов – те показывали без десяти одиннадцать.

— Идем, иначе опоздаем на поезд. Билет при тебе?

Том нехотя разжал кулак, явленный на всеобщее обозрение смятый клочок бумаги и был билетом на поезд. Губы тощего насмешливо изогнулись.

— Поня–ятно… – хмыкнул он. Сделал знак следовать за ним, через плечо бросил: – Хорошо, что вовсе не выкинул.

Ближайшая толпа расступилась, тощий мальчик, не оглядываясь на Тома, ловко юркнул в брешь в неспокойном, шумном море маглов.

— На вокзале нет платформы с номером 9¾… я уже искал, – крикнул Том безнадежно.

Новоявленный проводник отчего‑то решил, что он главный, Том остервенело пнул свою тележку, та обиженно скрипнула. Хотелось топтать перрон, кричать вдогонку тощей спине что‑нибудь обидное, но не двигаться с места, не идти, как послушный пес на поводке. Том какое‑то время в бессилии наблюдал, как худощавая спина теряется в толпе. Тихо ругнулся и бросился догонять, упорно теснил локтями надоедливых маглов, прокладывал путь тележкой.

Тощий, словно не замечал общей толкотни на перроне, юрко проскальзывал между маглами и их громоздкими багажами. Стальные глаза что‑то выискивали, голова крутилась то налево, то направо. Когда тощий круто повернул голову, Том заметил, что губы того слабо шевелятся, будто повторяют заученную детскую считалочку.

На девятую платформу пришел поезд, маглы засуетились пуще прежнего, теперь спешили занять свои места в вагонах. На какое‑то время Том потерял из виду своего проводника, перед глазами мелькали лишь тусклые одежды маглов. Когда же увидел вновь, тощий остановился и призывно махал рукой.

— Здесь, – указал тощий на стену, когда Том приблизился.

— Где?

Том недоуменно покрутил головой, нахмурился. Перед ним был разделительный барьер из красного кирпича, по левую сторону от которого располагалась девятая платформа, по правую – десятая. Возможно, здесь должна располагаться дверь на потерянную платформу, но, он не видел ни дверного косяка, ни ручки. Рот тощего растянулся в улыбке, когда перехватил растерянный взгляд Тома.

— Он каменный, – попытался оправдаться Том.

— Это для магла он каменный, а вот для настоящего волшебника – не препятствие, – ядовито заметил тощий и начал объяснять. – Я пойду первым, повторяй за мной и не ошибешься. Не смей останавливать или сомневаться, лучше всего разбежаться. Если совсем худо, закрой глаза, и еще… прежде чем проходить через барьер осмотрись вокруг, маглы не должны этого видеть.

Сказав это, тощий быстрым шагом направился к барьеру, а через мгновение исчез, словно слился с кирпичной кладкой. Том зажмурился, мотнул головой, пытаясь стряхнуть морок, когда открыл глаза, стена из красного кирпича была на месте, целая и невредимая. Огляделся, на вокзале кроме него исчезновения мальчика никто не заметил, посадка на поезд с девятой платформы шла полным ходом.

До барьера не больше семи шагов, Том зажмурился до рези в глазах, сделал первый шаг, тележка, будто испуганная гусыня, жалобно скрипнула.

— Для настоящего волшебника – не препятствие, – прошептал, словно заклинание.

Четвертый шаг… Седьмой… На миг, словно заложило уши, смолкли звуки вокзала, затем тишину вспорол резкий стон паровозного гудка. Том вздрогнул от неожиданности, распахнул глаза. Прямо перед ним блестел алыми боками паровоз, из высокой трубы с пыхтением вырывался пар. Такой паровоз привычнее видеть на витрине магазина игрушек, от которого даже метлой не отгонишь любопытную детвору.

— Давай живее, – послышался раздраженный окрик.

Тощий проводник нетерпеливо топтался на месте.

На платформе 9¾ царила суета. Волшебники что‑то весело смеялись, давали последние наставления и обнимали детей на прощание. В эти минуты они ничем не отличались от маглов, что остались по ту сторону барьера, но Том не желал видеть этого сходства. Восхищение распирало грудь, рвалось наружу, Том едва не подпрыгивал от восторга, готовый объять весь мир, даже тощего.

— А как тебя зовут? – спросил он непринужденно.

Тощий окинул его долгим взглядом, хмыкнул.

— А́вгустус. Пошевеливайся, нужно успеть сдать багаж и найти свободное купе.

Том дернулся следом, в колене отозвалось острой болью: неловко налетел на свою тележку, – неповоротливая, она мешала идти. Он остановился, стараясь не потерять из виду Августуса, прислонил тележку к колонне, забрал чемодан.

— Ты чего отстал? – спросил Августус, когда Том его догнал.

Том открыл рот, чтобы ответить, но взгляд напоролся на знакомое лицо. Золотоволосый художник! Художник, по–видимому, заметил его раньше, сейчас приближался решительным шагом, тяжелый взгляд не обещал ничего хорошего. Том невольно сглотнул, почувствовал себя чем‑то вроде красного лоскута перед мордой разъяренного быка: ни увильнуть и не скрыться. Августус вопросительно уставился на преградившего им дорогу художника.

— Тебе чего Грандчестер?

— От тебя ничего, – процедил Грандчестер сквозь плотно стиснутые зубы.

В его глазах пылал праведный гнев, Том чуть попятился, краем глаза заметил левое ухо Грандчестера, тут же пожалел: неестественно оттопыренное оно еще помнило недавнюю трепку. Том поспешно, даже слишком поспешно, опустил глаза, уголки губ против его воли поползли вверх. Грандчестер подозрительно сощурился, затем неожиданная догадка отразилась в глазах, к лицу прилила тяжелая кровь, отчего левое ухо и вовсе запылало пунцом.

Августус настойчиво шагнул вперед.

— Тогда уступи дорогу, мы спешим.

Грандчестер даже не глянул на него, до хруста в суставах сжал кулаки.

— Иди, Руквуд. Ты мне не нужен.

Августус с непониманием посмотрел на Тома, тот рассматривал свой чемодан, губы еле заметно шевелились, то ли что‑то шептал, то ли неумело прятал улыбку.

— Грандчестер, я не знаю, какие у вас счеты с Реддлом, но ты выбрал неподходящий момент. До отправления остались считанные секунды, к тому же мне хотелось бы найти купе…

Грандчестер дернул плечом, хотел ответить резкое, но сдержался, лицо скривилось от досады. К ним подбежала запыхавшаяся девушка лет пятнадцати, на вороте черной мантии серебряной звездочкой блестел значок с большой буквой «С». Девушка несколько раз глубоко вздохнула, выравнивая дыхание, сурово свела тонкие брови, вздернула четко очерченный подбородок, отчего стала похожа на строгого учителя.

— В чем дело, Грандчестер?

— Ни в чем, – угрюмо буркнул Грандчестер. – Мы беседуем.

Девушка подозрительно оглядела мальчиков, задержала взгляд на Августусе, возразила строго:

— Беседовать будете в Хогвартсе. Займите свои места в вагонах, поезд вот–вот тронется.

Грандчестер исподлобья зыркнул на девушку, но та, по–видимому, не собиралась уходить не убедившись, что ее наставление выполнят. Грандчестер двинулся мимо, нарочито задел плечом, Том пошатнулся, но устоял, услышал злой шепот:

— Желаю попасть в Пуффендуй.

Девушка хотела сказать еще что‑то, но передумала, исчезла в ближайшем вагоне. Грандчестер уже скрылся в толпе, а Августус продолжал смотреть ему вслед, проговорил с живым восхищением:

— Ого, такой злобной рожи я даже на иллюстрациях «Бестиария» не видел. Чем ты его допек? Какой солью суп пересолил?

— Хрустальной… – прошептал Том с досадой.

— Что?

— Да так, ничего. Ты знаешь его?

Августус безразлично пожал плечами.

— Это Инимикус Грандчестер. Он мне не приятель, если ты об этом. Виделись пару раз на приемах и празднествах семейств волшебников.

Том непроизвольно оглянулся, слова художника никак не шли из головы, спросил с неуверенностью в голосе.

— Августус, что плохого в Пуффендуе?

Августус внимательно посмотрел на него, сокрушенно покачал головой.

— Да–а, а дуб‑то был высоким.

— Какой дуб? – не понял Том.

— С которого ты рухнул! Что плохого в Пуффендуе? – передразнил Августус. – А что хорошего? Там только тупицы учатся. Хотя… Грандчестер в чем‑то прав, ты просто создан для Пуффендуя.

У Тома вдруг появилось острое желание вернуться в приют, там он привык к неудачам и насмешкам, но стать изгоем и в Хогвартсе было выше его сил. Том тяжело вздохнул, быть может, повезет попасть на другой факультет.

Им все‑таки удалось пробраться в один из вагонов, дело оставалось за малым. Августус шел первым, попутно заглядывая в каждое купе в поисках свободного. У одной двери на миг задержался, а потом припустил, как ужаленный. Когда Том поравнялся с той дверью, из купе вывалился рослый конопатый мальчик с рыжевато–каштановыми волосами. Том едва успел увернуться: крепко сложенный малый вполне мог размазать его по стене, даже не заметив.

— Не проходи мимо, Ру́квуд, – гаркнул конопатый вдогонку Августусу, не замечая Тома.

Августус замер, спина ссутулилась, но когда обернулся, на лице сияла доброжелательная улыбка.

— Извини, не заметил.

— Ну да, – сощурился конопатый недоверчиво. – А чего ж деру дал? Я для тебя купе придержал, зайдешь?

Августус хотел было возразить, что купе пустует по другой причине, но весь побелел, замотал головой:

— Нет, спасибо, мне прошлого раза хватило. К тому же я не один!

Конопатый только теперь заметил черноволосого мальчика, что пытался обойти его украдкой, темно–карие глаза внимательно оглядели Тома с головы до ног.

— Я тебя раньше не видел.

— Том Реддл, – с готовностью протянул руку Том.

Конопатый хмыкнул, ответил крепким рукопожатием.

— Антони́н До́лохов, – представился он, тряхнул руку Тома так, что едва не вывихнул. – Прошу любить и жаловать. Слушай, Реддл, хочешь, интересное покажу?

— Антонин, нам некогда, – воспротивился Августус.

Продолжая криво ухмыляться, Антонин сжал руку Тома так, что тот с ужасом услышал, как захрустели его косточки. Том скривился от боли, закусил губу, чтоб не вскрикнуть, часто закивал. Антонин улыбнулся от уха до уха, не размыкая рукопожатия, затянул, как болотная трясина, Тома в купе.

— Долохов, – завопил Августус дурным голосом. – Прекрати немедленно, иначе позову старост.

Вместо ответа из купе выглянула довольная конопатая физиономия, возразила невозмутимо:

— Зови. И расскажи о досадном инциденте на юбилее миссис Уимбек. Им будет интересно.

— Что? – опешил Августус, бросил лютый взгляд на детей, что толпились в коридоре, выглядывали из соседних купе.

Августус влетел в купе, возмущенно размахивая руками, бледное лицо пошло красными пятнами.

— Это же была твоя идея!

— А кто об этом знает? Будь добр дверь закрой.

— Если ты… – пригрозил Августус, но дверь все же закрыл. – Если мой отец узнает…

— Не пи́сай, не узнает, – отмахнулся Антонин, полез на полку с багажом. – Ты же знаешь – я могила.

Едва Антонин приоткрыл чемодан, изнутри выпрыгнула огромная пучеглазая лягушка с белесым пузом, на оливковой скользкой коже расплывались неясные тёмно–бурые пятна. Лягушка приготовилась громогласно квакнуть, но из утробы вырвался странный звук, напоминающий мычание. Антонин бесцеремонно ухватил ее за склизкую лапу, сунул обратно в чемодан. Августус недоверчиво прищурился.

— Ага, могила… Моя могила! А на надгробной плите напишут: «Он связался с Долоховым, и теперь он здесь. Покойся с миром, любимый сын».

Антонин брезгливо поморщился, бросил через плечо:

— Ой, только не начинай опять.

Разминая онемевшие пальцы, Том недоуменно смотрел на Августуса. Тот жался к двери, будто выжидал момента удрать, бросал боязливые взгляды на Антонина и его чемодан. На миг показалось, что Августус опасается содержимого чемодана гораздо больше, нежели самого Антонина.

— Вот, – повернулся Антонин.

Каждая веснушка на его лице сияла, как первоцвет. В ладони Тома упал вытянутый предмет в глянцевой обертке с блестками. Августус поспешно попятился к двери, уперся в нее лопатками, спросил опасливо:

— Что это?

— Рождественская шутиха[5], – вздохнул Том разочаровано. Он ожидал увидеть что‑нибудь необычное, волшебное.

Августус нервно икнул, перевел ошалелый взгляд на Антонина.

— Т–ты… ты, где ее взял? В магазине Ловкача?.. А деньги?!

— У деда из кабинета стащил.

— А если заметит? – ужаснулся Августус.

— Ой, ли, – всплеснул руками Антонин. – Третий год таскаю – ничего, а тут прям – заметит. Скорее небеса упадут на землю.

Том без интереса вертел шутиху, подергал за тоненький крученый шнурок.

— Э–э-эй, – отскочил Антонин. Темно–карие глаза с недоверием и опаской следили за руками Тома. – Ты с ней полегче, приятель. За шнурок… э–э… не дергай.

Том изумленно посмотрел на Антонина, куда только делась его хваленая удаль и наглая ухмылка. Августус весь позеленел, вдохнул, а выдохнуть забыл. Антонин и Августус вели себя странно: один гордился обладанием обычной магловской шутихой, а другой ее опасался. Том попробовал объяснить.

— Она же не опасна, внутри простое конфетти.

Антонин недоуменно посмотрел на Тома.

— Что такое конфетти?

— Маленькие цветные кружочки из бум… пергамента.

— А–а-а, – небрежно махнул рукой Антонин. – Этот мусор я выкинул. Так и не понял, зачем он маглам. Там начинка моего собственного приготовления!

От того, каким тоном Антонин это сказал, Тома пронял озноб. Желания подергать за шнурок во второй раз не возникло. Он на вытянутых руках, бережно положил шутиху на сидение, а сам отсел. К Августусу возвращалось самообладание, с сомнением покосился на шутиху, спросил требовательным тоном:

— Что в ней?

— Увидишь, – улыбнулся Антонин загадочно.

— Не нравится мне это…

Антонин, не слыша причитаний Августуса, откинулся на сидение, с таинственным видом уставился в потолок.

— Хогвартс запомнит день поступления Антонина Долохова.

— Как бы этот день поступления не стал и днем отчисления, – заметил Августус с невинным видом, присел рядом.

—Умный, да? – глянул Антонин косо. – Что ж ты такой умный все время на месте происшествия попадаешься? Вон и лицо кривишь, когда садишься. Отец отходил?

— Не твое дело, – огрызнулся Августус. – Если бы не ты со своими сумасбродными идеями, я бы никогда не оказался на месте происшествия.

— Идеи у меня гениальные, это ты все портишь своим невезением. Оно за тобой по пятам, как тень, ходит.

Августус кивнул на шутиху.

— Это тоже одна из твоих гениальных идей?

— Ты еще не видел это чудо в действии…

В соседнем купе послышались громкие голоса. Августус заметно насторожился, затем внезапно схватил шутиху Антонина, сжал в кулаке. Едва он сел ровно, дверь в купе распахнулась, на пороге возник мальчик лет пятнадцати. Том удивленно ахнул: это был один из мальчиков, которых встретил в зоомагазине у клетки с совами. Теперь мальчик одет в черную школьную мантию, ворот, как и у строгой девушки на перроне, украшал серебряный значок с буквой «С».

Августус растянул рот в широкой белозубой улыбке, его пальцы тем временем прятали шутиху.

— Привет, Се́нектус. Как дела?

Локти мальчика, которого назвали Сенектусом, упирались в дверные косяки так, что его мантия закрывала вход. За его спиной копошилось и пыхтело, но Сенектус делал вид, что не замечает.

Юноша критически оглядел купе, пронзительные голубые глаза остановились на Августусе.

— Почему не сдали чемоданы в багажное отделение? Слишком ценное содержание, а, Руквуд?

— Ну что ты, Сенектус, я никогда… ты же меня знаешь.

— Знаю, – подтвердил Сенектус неуверенно. – И отца твоего знаю.

Августус вздрогнул всем телом при упоминании об отце, ответит угрюмо:

— Мы с Реддлом просто не успевали: на перроне нас Грандчестер задержал.

Сенектус для вида еще похмурился, затем обратился к притихшему Антонину.

— К тебе это тоже относится, Долохов. Почему чемоданы здесь?

Антонин и не думал отвечать, с интересом смотрел в коридор, его губы растянулись в хитрой улыбке:

— Рикрофт, у вас в семье все такие зануды?

Сенектус бросил на Антонина гневный взгляд, но ответить не успел. Оттеснив его в сторону, в купе протиснулась взъерошенная курчавая голова, на раскрасневшемся лице блеснули ярко–голубые глаза.

— О–о-о, не все, – возликовал Антонин. Громко провозгласил: – Вот он достойный представитель почтенного семейства Рикрофт. Привет, Элджи! Тебя что тоже в Хогвартс?! За какие же грехи?

Взлохмаченный мальчик, не заметив иронии, наивно улыбнулся.

— Антонин… здравствуй.

Сенектус побагровел, вновь одарил Антонина убийственным взглядом, недовольно прикрикнул на брата:

— Элджи, я кому велел в купе сидеть?

Элджи, не обращая внимания на возмущения брата, – не впервой – с живым интересом оглядел присутствующих. Голубые глаза широко распахнулись, когда заметил Тома, указал на него пальцем, радостно завопил:

— Сенектус, смотри! Это тот мальчик из зоомагазина. Он еще забавно шипел у террариума со змеей, помнишь?

Краска с лица Сенектуса мгновенно схлынула. От звонкого подзатыльника Элджи кубарем влетел в купе, Сенектус опасливо выглянул в коридор, закрыл дверь поспешно.

— За что? – захныкал Элджи, потирая затылок.

Сенектус медленно обернулся, заговорил почти шепотом, едва сдерживая ярость.

— Ну, и кому было велено сидеть в купе и носа не высовывать? Не слышу? Сколько раз объяснять, что нельзя таращиться по сторонам, тыкать пальцем в незнакомых и орать на всю Англию, что что‑то там слышал или видел?.. Иначе это будет последнее, что ты услышишь или увидишь.

Элджи понуро наклонил курчавую голову, не понимая, за что ругают. Антонин скривил скучающую мину так, словно не впервые наблюдал сцену братских ссор, Августус наклонился к Тому.

— Что ты такого делал, что Элджи решил, будто ты говоришь со змеей?

Том пожал плечами:

— Ничего особенного… действительно говорил с ней.

Августус резко отпрянул, из рук выпала шутиха, но он даже не заметил, Антонин нервно хохотнул, Сенектус взглянул на Тома так, будто смотрел на курящего кубинскую сигару кота. Только на лице Элджи расползалась счастливая улыбка. Мгновенно наступившую в купе тишину, нарушал лишь мерный перестук колес, в такт коленкам Тома.

Сенектус лихорадочно переводил взгляд с Элджи на Тома и обратно, словно ожидал, что один из них рассмеется и закричит: «Шутка!», в тот же миг купе окрасят разноцветные конфетти, а с багажных полок посыплются кружева серпантина…

— Ты что делал? – тупо переспросил Сенектус.

— Говорил со змеей, – ответил Том уже менее уверенным тоном. – Но ведь это же обычное дело… для волшебников. Чародеи же должны понимать язык зверей и птиц?

Сенектус покачал головой, словно отказывался верить, пытался убедить себя в том, что все это сон, и он вот–вот проснется.

— Мало кто из волшебников понимает речь животных, это редкий… дар. Я уж не говорю про… змееустов. За последнюю тысячу лет в хрониках Министерства Магии ни один не зарегистрирован.

Все еще потрясенный Августус хмыкнул:

— Еще бы. Все змееусты учились в Слизерине, а они так просто свои секреты не выдают. Козырь всегда нужно держать в рукаве, незаметно для врагов.

Антонин согласно кивнул.

— Укуси меня оборотень, если в Гриффиндоре когда‑нибудь будет учиться змееуст.

— Да уж таких чудес даже в волшебном мире не бывает.

Сенектус пустым взглядом смотрел в пол, по его лицу было видно, что о чем‑то судорожно размышляет. Он машинально подобрал шутиху, что обронил Августус, спрятал в карман, ткнул пальцем в Антонина, с отсутствующим видом предупредил:

— По приезде твой чемодан, Долохов, осмотрю лично, и только потом сдам в багаж. Приготовься… ни каких возражений! Если что найду, пеняй на себя.

С этими словами Сенектус вытолкал в коридор упирающегося Элджи, вышел следом. Сенектус несколько раз оборачивался, извивался, как уж на сковороде, будто хотел оттереть на спине пятно, а руки не дотягивались. И хотя Том не видел никакого пятна, понимал, что Сенектус чем‑то обеспокоен, но по незнанию не понимал чем именно.

— Да иди обыскивай! – храбрился Антонин, упрямо скрестив руки на груди. – Мне прятать нечего… Еще шутиху отобрал, гад! Столько труда и все впустую. Какого черта он нами командует? Он даже не староста школы.

Августус, сдерживая облегченный вздох, – хоть распределение на факультеты пройдет без сюрпризов Долохова, лишь пожал плечами.

— Придется терпеть, пока Сенектус не закончит школу.

— Три самых беззаботных года, – вздохнул Антонин с сожалением. Затем его лицо расплылось в пакостной улыбке. – Знаешь, что меня больше всего радует?.. Что у гриффиндорцев староста – Стерва[6] МакГонагалл.

Августус с мечтательным видом закинул руки за голову.

— Да–а, повезло им. По мне так лучше Сенектус.

Том с непониманием смотрел то на одного, то на другого.

— Еще неизвестно, на какой вы попадете факультет. Вдруг шляпа отправит в Гриффиндор?

Антонин посмотрел на Тома так, будто у того на голове выросли рога. Августус покачал головой снисходительно: мол, новичок, что с него взять.

— Мы точно знаем, что будем учиться в Слизерине. Наши родители там учились. А яблочко от яблони, как известно… А на каком факультете учились твои родители?

Том сразу весь сжался, он совсем не подумал о том, что станет отвечать, когда спросят о его семье. В особенности об отце и магловском приюте, Крестная не желала отвечать на такие вопросы. Отвечал медленно, подбирая каждое слово.

— Я не знаю, на каком факультете училась мама.

— А отец? – настаивал Августус.

— Отец… он учился в другой школе. В другой стране, – соврал Том, уже приготовился к новому еще более коварному вопросу.

Но вопроса не последовало, ни Августус, ни Антонин не уличили его во лжи, не стали смеяться. Оба с очень серьезным видом кивали, будто понимали, о какой школе идет речь. Том тоже с важным видом покивал, Августусу и Антонину не обязательно знать о его неосведомленности.

— Здорово, – вздохнул Антонин завистливо. – Дед всегда утверждал, что школы для волшебников на континенте лучше, чем Хогвартс. Он сам получил образование в Дурмстранге.

— Я слышал об этой школе, – заинтересовался Августус. – Говорят, там свободно изучают Черную магию.

Антонин с оживлением поведал воспоминания деда о годах обучения в Дурмстранге. О том, как дед вместе с другими учениками побывал на ферме мантикор, да ненароком выпустил из загона самого норовистого. Августус, зная деда Антонина, елейно улыбнулся, мол, ненароком ли. На что Антонин промолчал, губы скривились в ухмылке, рассказал другую историю.

Том решил помалкивать до конца поездки, чувствовал себя неловко, всё, что говорил, было невпопад. На него смотрели снисходительно, как на иностранца, который знает всего три слова по–английски, да и те произносит неправильно. И как истому иностранцу, каковым Том себя считал, оставалось лишь внимательно слушать, запоминать незнакомые слова, украдкой наблюдать за прирожденными волшебниками, на которых в тайне мечтал походить.

Августус увлеченно поглядывал через окно на пробегающие мимо деревья, высокие шпили гор, которые покрывали темно–зеленые пятна лесов. По вагонам разнесся предупреждающий возглас машиниста. Августус бросил быстрый взгляд на Антонина, губы непроизвольно растянулись в улыбке, сделал вид, что все еще смотрит в окно.

— Уже подъезжаем.

Антонин сидел мрачнее тучи, смотрел в одну точку, он уже лишился одной шутихи, перспектива потерять оставшийся запас пиротехники радости не добавляла. Когда сопение Антонина стало заглушать гудки паровоза, Том незаметно отсел, косился с опасением.

— Скоро придет Сенектус, – поддразнил Августус, – устроит досмотр личных веще–ей,

Антонин зыркнул на него люто, если бы взгляд мог убивать, Августуса размазало бы по всему купе, а то и по всему вагону. Антонин тяжелым взглядом обвел купе, задержал внимание на чемоданах Августуса и Тома, темно–карие глаза прояснились.

— Он будет осматривать только мой чемодан, верно?

— Ну, – нахмурился Августус, пытаясь сообразить, в чем подвох.

— В твой же не полезет? – терпеливо объяснял Антонин.

Августус даже подпрыгнул от неожиданной догадки.

— Ты к чему клонишь? Мой чемодан забит под завязку, свободного места нет. Даже, если было бы, помогать бы не стал!

Антонин плюнул с досады.

— Зачем нам враги, когда у нас такие друзья, а?

— И не смотри на меня так! – разозлился Августус, нервно поерзал на сидении. – Зная тебя, Сенектус может и мои вещи перерыть, а мне это ни к чему. Фасу нездоровится, кажется, простыл, его нельзя тревожить.

— Разве твой паук еще не сдох? – поинтересовался Антонин с недовольством.

— Твоими стараниями уже давно бы… но я его берегу. Другого такого у меня уже не будет.

От того взгляда, каким Антонин вперился в него, Том непроизвольно вжался в сидение.

— Что? – спросил Том, не желая знать ответа.

— А у тебя в чемодане нет никаких питомцев?

— Н–нет, у меня только ворон, но… он прилетит в Хогвартс только завтра.

— Это хорошо, – довольно потер руки Антонин. – Ведь твой чемодан Сенектус не тронет и пальцем.

— Почему? – удивился Августус.

Антонин плутовато оскалился.

— Ты что же не видел, как Сенектус побледнел, когда узнал, что Том змееуст? А как спешил выбраться из купе?..

Том с мольбой посмотрел на свой старенький чемодан: хоть бы при перевозке ни один из химикатов Антонина не взорвался.

Сенектус пришел через некоторое время, после остановки поезда, за ним со счастливым видом семенил Элджи. Без лишних предисловий Сенектус потребовал у Антонина открыть чемодан и вывернуть карманы. Том старательно отводил глаза, не желая встречаться взглядом ни с Сенектусом, ни с Антонином. Если первому боялся взглядом выдать свою провинность, то второго просто–напросто боялся. В гневе Антонин был поистине страшен, походил на разъяренного медведя, слегка неуклюжего, но могучего, даже Августус избегал на него смотреть. Антонин не долго смог поддерживать с Сенектусом безразлично–саркастический тон, вскоре надсаживал глотку на манер лесного зверя, на побагровевшем от злости лице растаяли все веснушки, ничуть не смущался любопытных, что заглядывали в купе.

Августус как можно незаметнее выскользнул в коридор, Том поспешил за ним. В вагонах началась невообразимая суета и давка. Позади еще доносились гневные выкрики Антонина и сдержанные возражения Сенектуса, когда Том и Августус покинули поезд. Они шли в последних рядах, благоразумно держались таких же первогодок.

Первый курс дружной стайкой отделился от общей массы учеников, направился по узкой уходящей вниз тропинке. Впереди в вечернем полумраке мерцало огромное озеро, вода в нем, как расплавленное серебро, лениво колыхалось рябью. Озеро постепенно чернело, погружалось в сон, все труднее стало различать вытянутые тени лодочек у берега, что смятенно качались, сталкивались бортами. На том берегу, вырастая прямо из черного тела утеса, словно в театре теней, обрисовывался контур средневекового замка. Крошечные огоньки окон походили на дырки в темном картоне, сквозь которые проникали закатные лучи.

Антонин догнал их у самого озера, раскрасневшийся, в темно–карих глазах еще полыхали ярость и унижение. За ним едва поспевал Элджи, чтоб угнаться за Антонином, перешел с быстрого шага на бег, ветер озорно растрепал и без того взъерошенные волосы.

— Мы не опоздали? – закричал Элджи еще издалека.

Августус посмотрел на Элджи так, словно меньше всего ожидал увидеть здесь именно его, Антонин перехватив взгляд, негромко процедил сквозь зубы:

— Велели присмотреть… Чтоб ему хорошо жилось, радетелю нашему.

— Ты о ком? – не понял Том.

— Угадай, – огрызнулся Антонин, свирепо зыркнул в сторону удаляющихся старшекурсников.

Том не увидел, но отчего‑то почувствовал что там, в толпе, мелькнула мантия Сенектуса, даже показалось, что слышит его уверенный голос.

— Живо все по лодкам!!! – ударил в уши зычный рев. – По четыре человека в каждую! Дважды не повторяю, кто не успеет, останется на этом берегу до следующего года!

Том поспешно обернулся, брови изумленно поползли вверх. Среди невысоких первогодок, как вяз среди пеньков, возвышался тучный волшебник с лысой, похожей на кочан, головой. Не по сезону надетый тулуп казался грязно–серого цвета, хотя в потертых местах, в подмышках и по подолу, угадывался темно–коричневый. Волшебник потрясал тяжелой резной тростью, первогодки только и успевали от нее увертываться, та со свистом, словно двуручный меч, рассекала воздух.

Антонин удивленно разинул рот.

— Это еще что за гоблинская отрыжка?

— Антонин, выбирай выражения, – вяло укорил Августус. – Это же Орр – завхоз Хогвартса. Ну что пойдем искать лодку?

Антонин с презрением оглядел стайки щебечущих первокурсников, что толпились у лодок, спешили занять лучшие места. Осенний ветер ближе к ночи крепчал, пронимал до костей, Антонин зябко втянул голову в плечи, покрепче стиснул зубы, бросил раздраженно:

— А чего ее искать? Вон та лодка наша.

Том с недоумением посмотрел на лодку, затем вновь на Антонина: не шутит ли? Возле лодки, что выбрал Антонин, уже несмело остановились три девочки, в одной из них Том запоздало узнал молчунью, что встретил в магазине мистера Олливандера, возразил слабо:

— Кажется, лодка уже занята…

Антонин, словно не слышал возражений, похожий на прозябшего, и от того еще более свирепого, пингвина, хозяйским шагом двинулся к лодке. Элджи бросился следом. Сейчас Антонин нарочно искал ссоры, чтоб хоть как‑то согреться, Том рванулся, чтобы остановить, но Августус придержал за плечо. Том уставился на него вопрошающе, Августус только слегка пожал плечами, с трудом разлепил замерзшие губы.

— Привыкай. Вот тебе урок первый: Долохову не перечь. Главное держись за его спиной, окажешься у него дороге – стопчет, Антонин сам все сделает, а ты цел останешься.

— Но ведь там девочки. Разве…

— Антонин их и пальцем не тронет, – поморщился Августус досадливо, зашагал вслед за Антонином. – Чтобы он ни говорил, никогда не тронет слабого. Вот увидишь, просто припугнет, а он это делает умело, и девчонок, как ветром… бр–р-р холодно… сдует.

— Прошу прощения, дамы, но это лодка наша! – рявкнул Антонин грозно, не доходя до лодки нескольких шагов.

Молчунья и девочка с ямочками на щеках растерянно переглянулись, не найдя что ответить, обратили просительные взгляды к третьей девочке, смуглой с черными, словно перепачканными дегтем, волосами. Та оказалась посмелее, смерила Антонина тяжелым взглядом, потом поочередно посмотрела на Элджи, Августуса и Тома, еще больше нахмурилась.

Самый сильный из них, безусловно, этот конопатый, другие либо умом, либо статью не удались. У взъерошенного взгляд как у пятилетнего, такой и мухи не обидит, а если и обидит, то обязательно прощения попросит, крылышки поможет расправить. Тот, что самый тощий пустым взглядом уставился в пространство, только ботинки с утяжеленной подошвой и держат, а так давно бы сдуло слабым осенним ветерком. Только черноволосый с бледным, словно переболел рахитом, цветом лица беспокойно поблескивает темными глазами, с ним будет посложнее.

Смуглянка быстро оглянулась, так и есть, помощи ждать не от кого: подруги совсем заробели. Одна трясется, то ли от холода, то ли от страха, другая молчит, как рыба об лед. В голове мелькнула позорная мысль: отступить?.. вот еще!.. смуглая девочка упрямо уперла руки в боки, потребовала с вызовом:

— Кто сказал?

Антонин, подражая смуглянке, упер дюжие кулаки в бока, напористо выдвинул вперед подбородок.

— Я!

Смуглая девочка вперила в Антонина черные глаза, словно надеялась прожечь дырку пошире. Антонин и бровью не повел, привычный к таким взглядам, что только искры вышибали из его дубленой, как кремень, кожи. Антонин и смуглолицая напомнили Тому двух ослов, что встретились на середине узкого моста, когда ни один, ни другой не хочет уступить дорогу противнику.

Девочка с ямочками на щеках попыталась возразить еле слышно:

— Весьма нелюбезно с вашей стороны…

Антонин, не отводя взгляда от смуглянки, хмуро буркнул:

— Любезно?.. Что ж извольте…

Антонин, смутно припомнив уроки вежливости, что в его дубовую голову наставительно вдалбливал дед, шаркнул ботинком по гальке, повел широкой дланью в сторону свободных лодок.

— Не соблаговолят ли дамы прошествовать к другой, незанятой лодке?

— Не соблаговолят, – живо отпарировала смуглянка. – Эта лодка тоже не занята, и я что‑то не вижу на ней вашего фамильного вензеля.

Антонин вздохнул тяжело, широко развел руки в стороны в извиняющемся жесте, оглянулся на друзей, мол, сами напросились, а я ведь хотел по–хорошему. Том и Элджи замерли в ожидании, Августус же наоборот поморщился, этот спектакль наблюдал множество раз, желания смотреть вновь, не выказывал.

— Чего столпились?! – внезапно рявкнул возникший неподалеку мистер Орр. – Лодок мало?!

Антонин решительно подтолкнул Элджи к лодке, тот послушно запрыгнул в нее, слабо покачиваясь добрался до поперечной доски–сидения. Смуглая девочка нарочито громко фыркнула, резко развернувшись на каблуках, направилась к другой лодке. За ней мелкими шажками заспешила девочка с ямочками на щеках, немного промедлив, следом ушла и молчунья, на прощание окинула мальчиков сожалеющим взглядом.

— Живее, мухи сонные!!! – надсаживался завхоз, подгоняя первокурсников у дальних лодок. – Ждать никого не стану!

Антонин забрался в лодку последним, оглянулся на широкую спину завхоза, криво ухмыльнулся:

— Теперь я знаю, почему у него такая фамилия…

С десяток лодок плавно поплыли к замку, словно с того берега кто‑то тянул за невидимые нити. Слышался только шорох распарываемой ткани озера, да голодный хруст огня в фонаре, что стоял на носу лодки. Огненный шар неспешно скатывался по пологому небесному куполу. За ним волочилась алая мантия, там, где заканчивался подол, расползалась бездонная чернота. Жемчужные блестки, что осыпались с парчовой мантии солнца, яркими крапинками окрасили вечернее небо.

Том поднял лицо к звездам, голова закружилась от восторга, вывалился бы за борт, если бы Антонин не ухватил за ворот рубашки.

— Осторожнее, созерцатель! Лодку перевернешь.

Августус весь скрутился винтом, чтоб хоть как‑то удержать остатки тепла, плотно прижал руки к телу, шагал мелкими рваными шажками. После лодочной прогулки он чувствовал себя сырой тряпкой, что повесили просохнуть на морозном ветру. Августус с завистью глянул в сторону пустых карет, на которых до Хогвартса по обычаю добираются все ученики, кроме первогодок, прохрипел занудно:

— А другие ученики уже в Большом зале… тёплом, уютном, светлом… тьфу пропасть!.. опять камень. Откуда они берутся?

На этот раз Августус едва устоял на ногах. С тех пор, как вышел из лодки, о камни, что острыми боками торчали из земли, часто спотыкался, лишь чудом ни разу не упал. Антонин шел впереди, отмерял расстояние до замка широким размашистым шагом, бросил через плечо ехидно:

— Под ноги смотри, тогда они исчезнут.

— Куда смо… – рявкнул Августус, едва не сорвав голос, прошептал сипло: – Куда смотреть?! Темно же.

— Уже недалеко, – подбодрил Элджи, – во–о-он Главные ворота.

Если бы Августус мог пошевелить хоть рукой, непременно отвесил бы Элджи подзатыльник. Промозглый вечер еще полбеды, но радостный Элджи под боком хуже вдвойне. Осенний ветер, словно в насмешку ему, Августусу, только добавил Элджи румянца на щеки, голубые глаза разгорелись ярче звезд, лицо от уха до уха растянула счастливая улыбка. Чему радуется, тупица? Холодно же… Августус хотел сплюнуть со злости, да в горле пересохло, только пробурчал под нос.

— Да ты прямо ясновидящий.

Замок хоть и медленно, но приближался, черные фигурки первогодок пересекли желтые прямоугольники света, что падал из окон, впереди всех хромал Орр. Завхоз больше не кричал, только дышал тяжело, от утепленной мантии валил пар, да прибавлял шагу, некоторые за ним уже не поспевали, процессия растянулась, как ящерица на солнце.

По обе стороны от Главных ворот возвышались изваяния псов из серого, что в потемках казался почти черным, камня. Антонин вытянул шею, чтобы лучше разглядеть, с восхищением выдохнул:

— Вот это зверюги! А пасти‑то, пасти… тролля перекусит.

— Это сторожевые псы Орра, – сообщил Элджи таинственным шепотом. – Сенектус говорил, что ночью они оживают, чтобы охранять Хогвартс.

Августус хотел фыркнуть, но получился только жалобный всхлип продрогшего до самых костей мальчика.

— Эти байки рассказывают всем первогодкам, чтобы остерегались бродить ночью по школе. И, как правило, большинство из них верит в эту чушь.

Антонин хитро прищурился, незаметно подмигнул Элджи, призывая слушать внимательнее, затем с невинным видом обратился к Августусу:

— Но ты к ним не относишься?

Августус напыщенно выпятил грудь.

— Разумеется, нет.

— Значит, тебе нечего бояться находиться ночью вне спальни?

— Я же сказал, разумеется, – ответил Августус раздраженно, затем насторожился. – Стоп, ты это о чем?

Антонин отвернулся, на конопатом лице мелькнула довольная улыбка, Элджи усердно прокашлялся в кулак, тоже избегал смотреть на Августуса.

— Да… слово не воробей.

Августус подозрительно сощурился, бросал то на одного, то на другого колкие, как ледяные иголки, взгляды, но так и не понял, в чем подвох.

— Не знаю что ты, Долохов, имел ввиду, но я не собираюсь делать этого… того самого… о чем ты говорил.

Августус подвигал заиндевевшими плечами, прибавил шагу, обогнав Элджи и Антонина, одним из первых взбежал по каменным ступеням, вслед за Орром юркнул в за́мок. Антонин с легкостью взлетел по лестнице, его темный силуэт растаял в свете факелов, что озарял замок изнутри. Элджи на миг задержался на пороге, вгляделся в темноту ночи, ища кого‑то в последних рядах.

— Том, не отставай!

На свет вышла съежившаяся фигура, Том на негнущихся ногах поднялся по лестнице, рассеяно пробурчал:

— Да–да, иду.

Каждый шаг давался ему с трудом. Если в лодке Том просто любовался видом замка на скалистом утесе, то, выйдя на берег, со всей ясностью осознал, что его ждет впереди. Распределение!

Каждый год в этот день в Хогвартсе новоприбывших учеников распределяли на один из четырех факультетов, что носили имена основателей школы: Гриффиндор, Пуффендуй, Когтевран и Слизерин. Каждому из факультетов, а соответственно и ученикам, что на них учились, вменялись определенные качества характера. Собственно по ним и происходила сортировка первогодок на факультеты. Считалось, что самые лучшие лекари и колдомедики оканчивают Пуффендуй, из Гриффиндора выходили маглоборцы или укротители волшебных тварей, бывшие ученики Когтеврана становились алхимиками и астрономами, а слизеринцы в последствии занимали высокие должности в Министерстве Магии либо посвящали себя Темным искусствам. Разумеется, были и исключения из правил, но волшебники не замечали их… или просто не желали замечать.

Несмотря на то, что школе было около тысячи лет, тайна распределения не покидала стен Хогвартса. И каждый год новоприбывшие, как их отцы и деды в свое время, входили в Хогвартс в совершенном неведении о том, что их ждет.

Том с некоторой завистью смотрел на новых друзей. Августус и Антонин совсем не волнуются, оба знают, какой факультет их примет, Элджи вообще ни о чем не думает, таким как он везет всегда и везде. У Тома же не было ни уверенности первого и второго, ни удачи третьего. Его начинала бить крупная дрожь, только не холодный ветер был тому причиной, а волнение. Том пытался подвести итоги того, что знает о четырех факультетах. Этого с лихвой хватало на то, чтобы уяснить, что точно попадет в Пуффендуй, хотя, по словам Августуса, туда попадают только неудачники.

Никому не хочется быть в числе неудачников, даже самим неудачникам, подумал Том с горечью. Ко всему прочему он остерегался попасть на один факультет с Грандчестером, лучше бы уж вообще не родиться.

В стенах замка прозябшие, но довольные, новички возобновили разговоры прерванные после лодочной переправы, крутили головами, разглядывая убранство замка. Высокие крепкие стены покрывали странные узоры, в которые незаметно вплетались буквы, образуя незнакомые слова и фразы, в нишах дремали каменные статуи крылатых вепрей.

Августус поджидал друзей у одной из таких статуй, ничуть не смущаясь, пританцовывал, постукивал одной ногой о другую.

— Как же я замерз–з-з.

— Чего ты все время жалуешься, – возмутился Антонин, – ты на Тома погляди. Замерз не меньше твоего, трясется, как в лихорадке, но молчит, не жалуется. Даже зубы сцепил покрепче, чтоб не стучали. Молодец, хвалю!

Антонин подбадривающе хлопнул Тома по спине, чем мгновенно вышиб из него весь дух, Том закашлялся, выдавил слабую улыбку. И вовсе я не замерз, хотел возразить Том, но передумал. Теперь он желал только одного, чтобы поскорее закончился этот вечер, уже не важно, куда определят, только бы поскорей.

Мимо грузным шагом прошествовал Орр, Элджи поспешно уступил дорогу, посмотрел вслед с опаской. Школьный смотритель, тыча дубовой тростью в каждого, пересчитал всех первогодок, затем с недовольным ворчанием направился к выходу, искать тех, что отстали.

— Всем стоять на месте, покуда не вернусь. Не разбредайтесь, сгинете – мама родная не найдет, – рявкнул Орр напоследок, добавил с ехидцей: – В прошлом году двое исчезли еще на подходе к Большому залу, так до сих пор и не нашли.

— Он это серьезно? – спросил Элджи робко.

Тому даже переспрашивать не пришлось, сразу поверил словам завхоза. Если Хогвартс хоть чуточку похож на гостиницу «Золотые доспехи», а Том в этом почти не сомневался, то затеряться в его коридорах проще, чем потерять иглу в стоге сена. Августус понемногу отогрелся, перестал трястись, как осиновый лист, теперь с живым интересом разглядывал лица других первогодок.

— Ищешь кого? – полюбопытствовал Антонин.

— Можно и так сказать… – ответил Августус уклончиво. Затем, все‑таки обнаружив кого‑то в толпе, окликнул: – Энтони!

На зов обернулся невысокий розовощекий мальчуган, растерянным взглядом обвел первогодок, но, увидев Августуса, широко улыбнулся.

— О, Августус! Привет!

— Как настроение? – полюбопытствовал Августус, при этом его губы растянулись в самой доброжелательной улыбке.

Мальчик неловко дернул плечами, признался смущенно:

— Волнуюсь немного… все ж таки первый день в Хогвартсе. Да еще эта таинственность с определением на факультеты. Не люблю неизвестность.

— Что ж удачи! – пожелал Августус бодро. – Надеюсь, попадешь на тот факультет, который сам выберешь.

— Я тоже на это надеюсь, – слабо улыбнулся мальчик.

Августус кивнул напоследок, принялся разглядывать других первогодок. Том подивился странному поведению Августуса, вопрошающе взглянул на Антонина, тот лишь отрицательно помотал головой, спросил негромко у Августуса.

— Кто он?

Августус, увлеченный своими мыслями, не сразу понял, о чем речь. Он недоуменно, словно видел впервые, уставился на Антонина, растерянно спросил:

— Ты о ком?

— О том пухлом. Ты его знаешь?

Августус кивнул рассеяно.

— Да, это Энтони Бэгмен.

— Так кто он? – настаивал Антонин, но Августус уже не слушал.

Он вновь увлеченно высматривал кого‑то в толпе, то смешно вытягивал шею, то пригибал голову, будто боялся рассечь лоб о невидимые низкие потолки. Прежде чем скрыться в толпе, брякнул:

— Сейчас вернусь…

Элджи с некоторой досадой проследил за Августусом, обменялся с Антонином подозрительными взглядами. Губы Элджи растянулись в заговорщической улыбке.

— Пойдем за ним?

— Непременно! – задорно подмигнул Антонин.

— Может не стоит, – попытался слабо возразить Том, но его уже не слышали.

Он удручающе вздохнул, все его мысли занимало предстоящее распределение. Неприятное волнение вызывало легкую тошноту, на шалости совсем не оставалось сил, на споры тоже, потому Том покорно поплелся следом. Находиться рядом с новоиспеченными друзьями было несколько спокойнее, чем в одиночестве.

Августус замер в нескольких шагах от группы мальчиков, что вели оживленный разговор, не решаясь подойти ближе. Подоспевшие Антонин и Элджи остановились несколько позади, с интересом наблюдали за другом. Элджи затаил дыхание, Антонин нетерпеливо переминался с ноги на ногу, наконец, не выдержал, приблизился к Августусу.

— Чего ждешь?

Августус не ответил, широко распахнутые глаза неотрывно смотрели перед собой. Элджи неуверенно подергал Августуса за рукав, но тот даже не шелохнулся, застыл, словно бронзовая статуя. Антонин, подозрительно сощурившись, проследил за взглядом Августуса, губы его тут же растянулись в плутоватой ухмылке. В группе непримечательных, как тусклые тени облаков в ночном небе, мальчишек ярко отличалась девочка с огненно–красными волосами. На чистом, незапятнанном веснушками лице сияла веселая улыбка, большие янтарные глаза искрились лукавством.

— Ты чего? – поинтересовался Антонин ехидным полушепотом, ткнул Августуса в бок. – Никогда не видел Лацивию?

Августус вздрогнул от неожиданности, лицо внезапно залила краска, будто у пойманного с поличным воришки, выпалил возмущенно:

— Видел, конечно!

Том привстал на мыски, чтоб лучше рассмотреть огненноволосую, которую Антонин назвал Лацивией. Элджи разочарованно вздохнул.

— Августус, так ты искал ее?

Щеки Августуса из румяного окрасились в ярко пунцовый, как броня переваренного рака. Он открыл рот, чтобы возразить, но вырвался лишь приглушенный хрип. Антонин, продолжая загадочно ухмыляться, с присущей ему добротой ответил за Августуса.

— Ее, конечно ее.

Августус безумными глазами уставился на Антонина, губы его беззвучно, как у немого, шлепали одна о другую. Наконец нашел в себе силы, с шумом, словно сдулся гигантский воздушный шар, вытолкнул весь воздух из легких.

— Ни–че–го по–доб–но–го, – процедил Августус сквозь зубы. Уши его побагровели, но уже не от смущения, а от едва сдерживаемого гнева. – И вообще я не на Лацивию смотрел.

— А на кого же? – спросил Элджи с надеждой.

— На мальчика рядом с ней. Лучше скажите, вы его знаете?

Антонин внимательно пригляделся к мальчику в очках, что стоял слева от Лацивии, возмущенно ахнул:

— Ослеп? Это же Эмулус Ингл.

— Сам вижу, что Ингл, – огрызнулся Августус раздраженно, на его щеках еще горел предательский румянец. – Я про другого, тот, что сутулится.

Антонин вновь посмотрел в ту сторону, отрицательно мотнул головой.

— Нет, этого не знаю? А зачем тебе?

— Нужно познакомиться, – нехотя пробормотал Августус.

— Зачем?

— Нужно.

Антонин задумчиво наморщил лоб, пытаясь угадать ход мыслей Августуса, но, посчитав эту задачу для себя слишком сложной, развел длани в стороны.

— Ну, если нужно, тогда пошли! Только, чур, уговор: беседу ведешь ты… я в этом ничего не смыслю. Том, ты с нами?

Том, молчавший во время всего разговора, торопливо отступил.

— Нет, спасибо, мне и отсюда хорошо видно.

Антонин согласно кивнул, подхватил упирающегося Августуса под локоть, силой потащил к группе мирно беседующих детей. Элджи рванулся следом, боясь пропустить хоть слово. Некоторые первогодки, завидев Антонина, поспешно уступали дорогу. Том, посматривая на эту процессию со стороны, невольно вспомнил разговор мистера Руквуда и Крестной о бесшабашном и избалованном внуке некоего мистера Долохова. Теперь он понимал, чем Антонин заслужил такую репутацию.

— Всем добрый вечер! – зычным голосом поприветствовал Антонин, не замечая, что некоторые боязливо попятились, а кое‑кто и вовсе сделал вид, что спешит по неотложным делам. Только трое не тронулись с места: двое – огненноволосая девочка и мальчик в очках, – по–видимому, хорошо знали Антонина, третьим же был тот самый сутулый, с которым жаждал познакомиться Августус.

Антонин кивками поздоровался с теми, кто не сбежал при его появлении, лично обратился к огненноволосой девочке и мальчику в очках.

— Как дела, Лацивия, Эмулус?

Эмулус сдержанно кивнул в ответ, крепко сжал губы, по–видимому, не желая продолжать разговор. Девочка непринужденно тряхнула огненно–рыжими волосами, что, подобно жаркому пламени, излучали тепло, с улыбкой взглянула на Антонина.

— Отлично, Антонин! Вижу, у тебя тоже настроение лучше не бывает. О, привет, Августус.

— Здравствуй, – буркнул Августус угрюмо.

Антонин бросил на друга испытывающий взгляд, но тот с повышенным интересом разглядывал каменные стены и резные колонны, молчал, как разобиженный сыч. Августус умел вести долгие и красивые разговоры, что невольно заслушаешься, но ежели замолкал, то и скупого слова из него и клещами не вытянешь. Как это не вовремя, подумал Антонин гневно, несколько неловко начал беседу.

— Мы… то есть я и Августус… ах, еще и Элджи был. Элджи, ты где?.. Вот и он. Мы проходили мимо и…

Антонин готов был сквозь землю провалиться от неловкости, на лбу даже выступила легкая испарина. На его удачу Элджи был свободен от предрассудков, в курчавой голове мысли задерживались неохотно, поскольку тут же находили реальное воплощение. Вот как сейчас. Элджи изнывал от нетерпения, совсем не понимая, чего Антонин и Августус толкуют не о том, что надо. Потому он без лишних предисловий на прямую обратился к сутулившемуся мальчику.

— Здравствуй! Я Элджи Рикрофт. А ты?

Августус и Антонин на миг оторопели от такой бесцеремонности, их недоуменные взгляды скрестились на Элджи. Лацивия наморщила красивый носик, словно Элджи произнес вслух непотребное, в отрешенном взгляде Ингла промелькнул укор. Но к всеобщему удивлению сконфуженный мальчик все же улыбнулся в ответ.

— Либелус Кохен.

— Очень приятно, – расплылся в довольной улыбке Элджи. – У тебя интересная фамилия, ты ирландец?

— Вовсе нет. Мы с мамой раньше жили в Австрии…

Первый шаг был сделан. Даже издалека Том видел, как напряженные мышцы спины Антонина понемногу расслабились, губы Августуса тронула слабая улыбка, он больше не отворачивался от Лацивии, даже завел неспешный разговор.

Бесхитростному Элджи удалось сделать то, чего не смог ни вдумчивый и рассудительный Августус, ни самоуверенный и напористый Антонин. Том в раздумье наклонил голову набок, обескуражено улыбнулся. Дружбу нельзя покорить или завоевать ни хитростью, ни силой. Иначе это будет не дружба.

— С тобой одни хлопоты! Как тебя дед терпит?

Это неистовствовал возвращающийся Августус, теперь, когда их не слышала Лацивия и другие ребята, мог высказать Антонину все, что накипело.

— Если бы ты не мешался под ногами…

Антонин многозначительно кивнул на ноги Августуса.

— Это под этими, короткими и кривыми?

— Не лезь, куда тебя не просят! – рявкнул Августус, гневно сверкая глазами. – Сам справлюсь.

— Нет, ты это слышал? – обратился Антонин к Тому, искренне возмутился: – Я ему помог, а он меня честит, как младенца.

— Ага, помог медведь соловью летать, – огрызнулся Августус. – Лучше б сидел и помалкивал. Когда молчишь, умнее выглядишь.

— Не премину воспользоваться Вашим советом, мистер Руквуд, – отпарировал Антонин. – С места с этого не сойду, – беру Тома в свидетели! – пока Орр не вернется. Делай что хочешь, а меня в свои глупости не впутывай.

— А я пойду! – встрял Элджи. – Мне интересно.

Августус застыл, как соляной столб, тупо уставился на что‑то за спиной Тома, глаза полезли из орбит, Антонин вздохнул тяжело.

— Ну, чего на этот раз увидел?

— О, нет! – простонал Августус в голос. – Я так надеялся, что он окажется сквибом.

В толпе благодаря высокому росту резко выделялся долговязый, похожий на оглоблю, парнишка. Он с живостью, словно белка на колючей еловой ветке, вертелся в разные стороны, быстро, едва не захлебываясь от избытка эмоций, тараторил какую‑то увлекательную сплетню. Вокруг толпились другие любознательные, подходили новые, внимали с интересом, даже рты пооткрывали, будто так лучше услышат.

Антонин окинул долговязого оценивающе, спросил с пониманием:

— Конкурент?

Августус презрительно фыркнул.

— У меня нет и не может быть конкурентов.

— Тогда, чего рожа стала, как гниющее яблоко?

— Это О’Бэксли. Румор О’Бэксли, – скривился Августус с неприязнью. В ожидании посмотрел на Антонина и Элджи, но реакции не последовало, тогда повернулся к Тому. – Вот тебе и второй урок: если хочешь, чтобы о чем‑то узнала вся Англия, поведай это О’Бэксли. Вмиг разнесёт, не хуже соро́ки, а может и лучше.

— Разнесёт, говоришь? – посуровел Антонин, темно–карие глаза внимательно изучали долговязого, запоминал каждую черточку лица, звук голоса, чтоб наверняка узнать при встрече, лишнего не болтать.

Августус резко развернулся, направился по лишь ему известным делам, с каждым шагом удалялся от О’Бэксли. Он переходил от одной группы ребят к другой, с кем‑то здоровался, отпускал дежурные реплики, с кем‑то знакомился на ходу. При этом с его лица не сходила дружественная улыбка, голос звучал приветливо и располагал к беседе. Элджи ни на шаг не отставал от Августуса, с интересом разглядывал лица новых знакомых. Он с жадностью следил за каждым словом, каждым жестом Августуса, но когда отчаялся понять причины столь странного поведения, вернулся к Антонину и Тому.

— Я ничего не понял. Зачем нужно знакомиться со всеми? – пожал Элджи плечами, раздосадовано надул губы. – Антонин, что с Августусом?

— А гном его знает, – раздраженно махнул рукой Антонин, у него уже начинала болеть голова оттого, что Августус постоянно мельтешил перед глазами.

Вскоре в проеме Главных ворот показались четыре силуэта. Орр дикими криками и стуком дубовой трости подгонял трех испуганных первогодок, продрогшие, они постарались как можно быстрее слиться с толпой, где уже не достанет трость сурового смотрителя.

— Все за мной! Живее–живее, курицы сонные!

Протискиваясь сквозь толпу, их нагнал Августус. Антонин, воспользовавшись моментом, коснулся его лба, Августус нервно отмахнулся.

— Что ты делаешь?

Антонин, игнорируя вопрос, обратился к Тому и Элджи, покивал с самым обеспокоенным видом.

— Температуры нет, испарины тоже. Если не предшкольная лихорадка, то не знаю что это.

— Никакая это не лихорадка! – возмутился такой бесцеремонности Августус.

— Тогда может, объяснишь свое поведение, – потребовал Антонин. – Мы уже начинаем беспокоиться за твое здоровье.

Августус тяжело вздохнул, окинул их взглядом степенного индюка, что смотрит на едва вылупившихся птенцов.

— Тебе никогда не понять этого.

Он для пущей важности даже воротник рубашки поставил торчмя, тщательно отутюженные белоснежные уголки высокомерно навострились. Антонин криво ухмыльнулся.

— Ты объясни, а мы уж как‑нибудь…

— Мы направляемся в Большой зал. Там нас расформируют на четыре факультета…

— Это я и без тебя знаю, – грубо прервал Антонин, – ближе к делу!

Августус одарил его недовольным взглядом, но продолжил:

— Когда мы окажемся в Слизерине, то мнение о нас автоматически ухудшится. Так всегда было и будет. Мне еще отец рассказывал, что ученики других факультетов к слизеринцам относятся настороженно, если не сказать больше. Верно?

— Ну–ну.

— Так вот прежде чем мы окажемся во враждующих факультетах, следует напомнить о себе. И тот же Бэгмен или Ингл будут говорить обо мне ни «очередной гадкий слизеринец», а «он мой хороший приятель»! Понятно?

— Ну, ты прохвост! – выдохнул Антонин с восхищением, по–дружески потрепал Августуса за плечо. Тот увернулся, раздраженно поправил мантию.

— Да–да, я знаю.

Впереди Том разглядел широкую мраморную лестницу, что вела на верхние этажи. Вернее сначала он заметил волшебницу весьма высокого роста, а лишь потом лестницу, на первой ступеньке которой и стояла волшебница. Том от удивления открыл рот, таких высоких людей редко встретишь в мире маглов. Как ему показалось в первый момент, если бы волшебница в погожий день прогуливалась на свежем воздухе, то облака текучим киселем плыли бы как раз на уровне ее плеч. На волшебнице была иссиня–черная, как глубокая ночь, мантия, что пестрила россыпью золотых звезд, больших и маленьких, ярких и тусклых, от некоторых тянулись рваные серебристые хвосты. При каждом движении волшебницы мантия колыхалась, создавалось впечатление, что звезды поочередно смещаются, движутся в одном им известном направлении.

Заслышав поспешные шаги множества детских ног, волшебница повернулась в их сторону.

— Отчего так долго, Ладислаус? – спросила волшебница с некоторой нервозностью в голосе. – Вся школа заждалась, мы уж отчаялись встретить вас целыми и невредимыми. Неужели Вы заставили их идти в обход озера?!

— Вовсе нет, – пробасил Орр раздраженно. – В этом году первогодки уж больно нерасторопные, покуда в лодки загнал семь потов сошло. Потом еще…

На лице волшебницы отразилось непонимание, брови изумленно изогнулись.

— С кого? С первогодок?.. Ну да, ладно. Пустое… идите в зал, Ладислаус, далее мои обязанности. Добрый вечер всем новоприбывшим! Рада приветствовать вас в стенах Хогвартса. Я профессор Клепсидра…

Антонин тихо хмыкнул:

— А я думал профессор Подзорная–Труба…

— Ш–ш-ш. Антонин! – поспешно осадили Элджи и Том.

Августус для пущего результата толкнул Антонина в бок, прошептал предостерегающе:

— Умолкни.

Антонин скривил недовольную гримасу, что красноречивее любых слов выражала его мнение о послушных учениках, которые беспрекословно подчиняются школьным правилам. Профессор Клепсидра тем временем продолжала:

— …предстоит пройти распределение на один из четырех факультетов. После того как Волшебная шляпа определит Вас, займите место за столом своего факультета. С этого момента Вы должны научиться отвечать за свои поступки, ибо любая Ваша провинность будет стоить факультету определенного количества баллов. В конце каждого учебного года по наибольшему количеству баллов выбирается факультет–победитель. Наградой ему служит Кубок школы. Однако баллы не только добавляются ученикам за хорошее поведение, но и снимаются за провинности. Проступки, за которые профессора имеют право снять с вас баллы, подробно изложены в Уставе Хогвартса, вас ознакомят с ним старосты несколько позже, а теперь прошу следовать за мной. Выстройтесь в шеренгу по два человека, ведите себя тихо и будьте дисциплинированы.

Августус с опаской оглянулся на Антонина, тому неизвестен смысл слова «дисциплина», вряд ли знает, как пишется это слово. Теперь, когда завершил все первостепенные дела, Августус старался не упускать Антонина из виду, держался вблизи. У этого конопатого непременно, если не углядишь, что‑то да взорвется, а отвечать как всегда ему. Даже в шеренге встал в пару с Антонином, а Том и Элджи шли следом, о чем‑то говорили потихоньку.

— Что такое Волшебная шляпа? – спросил Том шепотом.

— Не знаю, – ответил Элджи тоже шепотом, вид у него был задумчивый, даже несколько растерянный. – Сенектус, никогда не говорил со мной о школе. Если я пытался что‑нибудь вызнать, сердился и ругался.

Элджи с досадой почесал затылок, по которому чаще всего и доставалось от вспыльчивого брата. Том вздохнул тяжело:

— Плохо.

Антонин с повышенным интересом косился в сторону мраморной лестницы, Августус не утерпел, спросил полушепотом:

— Что ты задумал?

— Ничего. Ничего, клянусь! – развел Антонин руки в стороны, тем самым показывал, что не имеет злого умысла. Затем ухмыльнулся хитро: – Пока…

Августус вздохнул:

— Охотно верю.

Профессор Клепсидра подвела их к высокой, почти до незримого потолка, двойной двери, с тяжелыми, как ворота средневекового замка, дубовыми створками. Тому живо представились зеленокожие в неопрятных одеждах гоблины, склоненные в раболепных позах, что изо дня в день с надрывным хрипом отворяют эти тяжелые двери для учеников и преподавателей. Однако грозную и неприступную с виду дверь профессор Клепсидра распахнула без усилий, створки бесшумно раздались в стороны, открывая огромный и светлый зал. Ты же не у маглов, одернул себя с досадой Том, здесь все много проще.

— Вот это красота! – вспискнул Элджи.

Том лишь молча кивнул, в его голове не осталось слов, что могли описать увиденное. Зал озарял свет множества обыкновенных свечей, что чудесным образом парили в воздухе, огоньки на фитилях слабо колыхались. Почти все пространство занимали четыре длинных стола, за которыми замерли в нетерпении ученики, сейчас их взгляды прикипели к неровной шеренге новоприбывших, несмело вплывающей в зал. На столах, словно капли расплавленного золота, до рези в глазах сияли приборы: еще пустые тарелки и кубки.

Антонин поднял взгляд к потолку, с сердцем выругался.

— Лентяи!.. Замок построили, а нормальную крышу соорудить не смогли. Как же будем тут есть в дождь или снег?

— Это мираж, – проговорил Августус негромко, тщательно пряча лукавую улыбку. – Потолок зачарован, потому и похож на небо, что в эту минуту над нами.

Антонин сконфуженно втянул голову в плечи, стал похож на спугнутую черепаху, с упрямством глянул вверх, черное небо дразнилось, подмигивало льдистыми крапинками звезд, подражая его веснушкам.

— А–а-а. То‑то я смотрю звезды как‑то неправильно мерцают. На настоящем небе так не бывает.

Впереди, куда их и вела профессор Клепсидра, на возвышении разместился пятый стол, за ним, как поспешно догадался Том, расположились преподаватели. Он бегло оглядел незнакомые лица, теперь непомерно высокий рост профессора Клепсидры вовсе не бросался в глаза, даже несколько мерк в таком многообразии. Над кромкой стола выглядывал невысокий волшебник, он непрестанно копошился, устраивался удобнее. Том слегка наклонил голову, чтобы лучше разглядеть, отпрянул в великом удивлении: ноги волшебника не доставали до пола, а болтались в воздухе, на стуле же громоздилась пирамидка из подушек, которые и помогали волшебнику быть вровень с другими профессорами. За столом сидели и миниатюрные, и пухлые волшебницы, двое чародеев выделялись пышными шапками волос, лица скрывали такие же бороды, только один был рыжим, как осенняя листва, а другой совсем белый, как снег. Неподалеку сидел волшебник с совершенно лысой, поблескивающей в свете свечей, головой, в правом глазу грозно мерцало круглое стекло монокля.

В центре стола в золотом кресле с высокой резной спинкой сидел высохший болезненный волшебник, несколько пучков седых волос лишь слегка прикрывали, но не скрывали лысину. На плечах директора, а Том догадался, что это именно он (кому же еще позволено восседать на золотом троне?), была не по погоде теплая мантия, директор непрестанно в нее кутался, потирал озябшие руки. У него, как и у многих старых людей, с годами кровь становится холоднее. Армандо Диппет, восстановил Том в голове строчки письма из Хогвартса, – «почетный член гильдии Звездочетов и Предсказателей, Заслуженный советник Международной конфедерации чародеев».

Шеренга новичков выстроилась вдоль стола преподавателей, к четырем столам факультетов лицом. Профессор Клепсидра поставила перед первогодками высокий табурет на трех ножках, на который тяжело ухнулась островерхая шляпа, совсем серая от многолетней пыли, скопившейся на широких полях.

Августус нервно пихнул Антонина локтем, тот выглядывал из‑за его плеча, в нетерпении напирал все настырнее. Почти над самым его ухом раздался недоуменный шепот Антонина.

— Что это за тряпка? Ничего не понимаю.

— Она… – послышался сдавленный от волнения шепот Элджи, – волшебная шляпа.

Антонин презрительно смерил поношенный головной убор.

— Эта что ли? Больше похожа на носовой платок горного тролля.

На это Августус скривил брезгливую гримасу.

— Умеешь ты, Долохов, найти удачное сравнение в подходящий момент… Нам, небось, ее на голову одевать придется.

— Зачем на голову?

— А на что, по–твоему, одевают шляпы?

Антонин отстранился, обиженно засопел.

— Пустая трата времени. Я и без шляпы знаю, на каком факультете хочу учиться. И вообще, здесь примерочная магазина одежды или школа?..

— Ш–ш-ш, – рассерженно зашипел на них Том. – Из‑за вас ничего не слышно!

Профессор Клепсидра тем временем закончила объяснять роль Волшебной шляпы в распределении новоприбывших, Том с остервенением скрипнул зубами, так и не удалось расслышать ни слова. Неожиданно в зале стихли все шорохи, взгляды прикипели к поношенной шляпе. Та едва заметно шевельнулась, а в следующее мгновение по залу разнесся хрипловато–скрипучий звук, в котором с трудом угадывались слова.

— О, ужас, – тихо простонал Антонин, – она еще и поет.

Едва голос шляпы стих, в тонких пальцах профессора Клепсидры широкой желтой лентой развернулся пергамент, во внезапно наступившей тишине прозвучало первое имя.

— Андраш, Кирк.

Из шеренги почти силой вытолкнули побелевшего от волнения мальчика, тело его била крупная дрожь, трясущиеся руки поправили мантию. Едва мальчик неловко водрузил себя на трехногий табурет, профессор Клепсидра надела ему на голову ту самую ветхую шляпу, что Антонин обозвал носовым платком. И в без того тихом зале воцарилась звенящая тишина, даже фитили зачарованных свечей стали гореть безмолвно, без привычного похрустывания. Том почувствовал на шее прерывистое дыхание Элджи, тому из‑за небольшого роста пришлось приподняться на цыпочки, чтоб хоть что‑то разглядеть. Лицо Элджи отливало зеленоватым, словно при морской качке, обычно непослушные кудряшки поникли, прилипли к вспотевшему лбу. Том вздохнул с сочувствием, все‑таки холодные пальцы волнения добрались и до этого беспечного сердечка.

— Пуффендуй! – раздался внезапный выкрик.

Том вздрогнул от неожиданности. Элджи отпрянул, неуклюже пошатнулся, едва не ухнулся, но Антонин вовремя подхватил за шиворот, бесцеремонно, будто тряпичную куклу, водрузил на место.

Мальчик с тем же бледным лицом, поспешил затеряться среди учеников крайнего стола справа, его встречали радостными криками и подбадривающими похлопываниями. Следующим из шеренги по зову профессора Клепсидры вышел Ренсис Арад, шляпа после некоторого раздумья выкрикнула: «Слизерин»! Второй стол слева взорвался аплодисментами, несколько остроконечных шляп взметнулось вверх. Том бросил быстрый взгляд на Антонина, так и есть, от уха до уха конопатую физиономию располосовала довольная, как у сытого кота, ухмылка.

— Боумен, Анна, – прозвучало новое имя.

К табурету нетвердыми шажками вышла невысокая девочка с необычно жемчужными волосами. Том помнил ее – молчаливая девочка, что встретил в магазине мистера Олливандера и у озера возле лодок. Боумен втягивала голову в плечи, словно надеялась спрятаться от пристальных взглядов старших учеников и преподавателей. Том на миг представил себя на ее месте, плечи непроизвольно передернулись, приятного и впрямь мало.

Распределительная шляпа лишь слегка коснулась головы, как Большой зал огласил возглас:

— ПУФФЕНДУЙ!

Том проводил Боумен долгим взглядом до стола пуффендуйцев, она села рядом с растерянным мальчиком, что первым надевал Волшебную шляпу. Так вот они какие, пуффендуйцы, размышлял Том с внезапно нахлынувшей неприязнью. Неуклюжие, смущающиеся, никчемные, краснеющие или бледнеющие при любом удобном случае. Но он не такой, он не желает быть таким! А что если шляпа?.. закралась подлая мыслишка. Тогда завтра же вернусь в приют, твердо решил Том, плевать, что Крестная будет рвать и метать, плевать на подколки Уорлока и Стайна, терпел раньше, буду терпеть и впредь… Только теперь будет в сто раз тяжелее, подсказал все тот же услужливый шепоток в голове. Да, тяжелее, поскольку уже держал в руках волшебную палочку, вжился в черную мантию, как во вторую кожу, успел ощутить себя волшебником.

Затем получили распределение в Гриффиндор розовощекий мальчик, которого Августус называл Энтони Бэгменом, и Аврора Гловер. Следующим профессор Клепсидра объявила Инимикуса Грандчестера. Том даже вытянул шею, чтоб лучше его разглядеть.

Губы Августуса неслышно прошептали:

— Гриффиндор.

И, словно вторя ему, эхом прозвучал вердикт Волшебной шляпы:

— ГРИФФИНДОР!

— Как?.. – удивился Том, продолжая буравить взглядом спину Грандчестера. – Как ты догадался?

— Если мне не изменяет память, отец Грандчестера тоже учился в Гриффиндоре. Сыну туда дорога заказана…

Том закусил губу, с досадой обругал себя за несообразительность: так и не удосужился выведать у Крестной, где обучалась волшебству его мать. Если в Хогвартсе, то, на каком факультете?.. Зато теперь не стучалось бы так бешено сердце.

Августус тоже следил за Грандчестером до самого стола факультета Гриффиндор, ученики которого сейчас громко скандировали имя новенького, только в отличие от Тома в его глазах было не любопытство, а беспокойство.

— Что‑то гриффиндорцев многовато.

— Уже есть один слизеринец, – пробурчал Антонин за его спиной, добавил с уверенностью: – И, клянусь пустой головой гоблина, будут еще, по крайней мере, двое.

На лице Августуса, к удивлению Тома, на миг возникла искренняя улыбка, тут же исчезла, словно спугнули.

Профессор Клепсидра вновь называла имена, и новички отзывались. Бердж Д’Антонио получил распределение в Пуффендуй, а Робб Датс–Пайк в Слизерин.

— Скорее бы все это закончилось, – глухо пробормотал Том, стараясь не стучать зубами. На него вновь напала нервная дрожь, коленки с шумом бились одна о другую, если б не брюки, этот цокот услышали бы даже на том конце зала.

— Ты прав, – отозвался Антонин с ленивой неспешностью, зевнул сладко, во весь рот. – Редкостная скукотища, скорее бы добраться до моих схронов. Вот тогда повеселимся!

Августус, чтобы не слышали другие первогодки, бросил через плечо предостерегающее:

— Смотри, чтоб Сенектус не нашел твои схроны первым, иначе ближайшие семь лет веселиться будешь за пределами Хогвартса.

— Мне все равно, где веселиться, – рыкнул в ответ Антонин.

Однако Том и по интонации понял, что Антонину далеко не все равно, где веселиться, но из упрямства огрызается, спорит, доказывает, что прав.

— Долохов, Антонин, – позвала профессор Клепсидра.

Августус отступил, давая дорогу Антонину, тот, довольно ухмыляясь, шепнул напоследок:

— Ну, братья, шляпа даст – свидимся еще. Августус, я тебе место за столом займу…

Антонин совсем не переживал из‑за распределения, или только делал вид, что не переживает. Но только он не бледнел и не краснел, шаги были широкие и уверенные, как и прежде. Том с трепетом, наверно большим, чем сам Антонин, ждал решения Волшебной шляпы. Вдруг чрезмерная уверенность подведет, шляпа решит все по–своему, выяснится, что Антонин ошибался. И тогда у него, у Тома, есть шанс…

— СЛИЗЕРИН!

Не ошибался, расстроился Том. Антонин ловко соскочил с табурета, задорно подмигнул ему, и в Том ответ выдавил тусклую улыбку.

Дальше потянулась нудная вереница имен, перед глазами мелькали безликие тени, что в мгновения ока становились членами одной из четырех «семей», шеренга постепенно худела, бреши в ней становились все больше.

Берт Дьюберри, Келли Залвин, Фил Иварт–Джонс, Рэндом Ившем…

— Ингл, Эмулус.

— КОГТЕВРАН!

Том пытался отвлечься от тяжких дум, потому смотрел в потолок, что в точности повторял очертания ночного неба. Отдельные звезды гасли, через некоторое время вспыхивали вновь, только по их мерцанию Том догадывался, где и какого размера проплыло облако.

Лорна Калбрет, Гил Като, Уоррен Корбитт…

— Кохен, Либелус.

— ПУФФЕНДУЙ!

— Ого, – донеслось до Тома приглушенное, словно сквозь плотный туман, ликование Элджи. – Либелуса определили в Пуффендуй! Здорово, правда, Августус? Он ведь сам говорил, что хотел бы там учиться.

Том ничего не выражающим взглядом уставился на сутулого мальчика, что направился к столу теперь уже своего факультета. Вновь поднял взгляд к потолку, теперь уже внимательнее осмотрел заколдованные свечи, крохотные огоньки на фитилях танцевали под одним им слышимый мотив.

Уотт Кромвелл, Девон Лабруа, Лацивия Люскомб…

Том слышал, как при звуке этого имени участилось дыхание Августуса, но продолжал следить за свечами.

— СЛИЗЕРИН!

Рядом шумно выдохнул Августус, Том почувствовал, как губы расплываются в ухмылке достойной самого Антонина. Элджи изнывал от бездействия, теперь, когда шеренга потеряла правильную форму, ему надоело стоять за спинами высоких друзей, потому настырно протиснулся между Томом и Августусом.

— Майсден, Эрл.

— Слизерин!

Неподалеку без тени смущения или неловкости перешептывались две девочки–близняшки, словно точные зеркальные отражения друг друга. Элджи от любопытства едва шею не свернул, с пытливостью первооткрывателя спросил:

— Кто они?

Августус мельком глянул на беззаботно щебечущих близняшек.

— Сестры МакЭффи. Интересно, куда их определят?

— Чем интересно? – осведомился Том бесцветным голосом, продолжая созерцать звездный потолок, вовсе не глядя на сестер.

— Их старший брат, Диодор, учится в Пуффендуе, – с живостью отозвался всезнающий Августус. – Есть вероятность, что и сестры попадут туда же.

Том раздраженно поморщился, бойкий голос Августуса, словно говорливый весенний ручей, настырно нарушал его безмятежное состояние.

— Ну и что? Нам‑то какое дело?

— Никакого, – огрызнулся Августус. – Просто рассуждаю.

Августус обиженно засопел, Том все также без особого интереса осведомился:

— Есть что‑то, чего ты еще не знаешь?

Августус, не уловив иронии, ответил с серьезным видом:

— Наверно есть, но не надолго.

— Почему? – пришло время Тома удивляться, изумленно взглянул на Августуса.

— Потому что рано или поздно я узнаю и это, – последовал убежденный ответ.

К вящему интересу Августуса обе сестры, Батие́я и Ми́рина МакЭффи, попали в Когтевран. Близняшки сели рядом за столом, обнялись так, будто не виделись целую вечность, радостно залопотали о девчачьих глупостях.

— Миртл, Бонни.

От шеренги отделилась девочка с уродливыми очками в толстой оправе.

— ПУФФЕНДУЙ!

— О’Бэксли, Румор.

— СЛИЗЕРИН!

Августус неистово ругнулся, Элджи густо покраснел от услышанного. Невезение ужасная штука: мало того, что О’Бэксли оказался полноценным волшебником, так еще и попал в Слизерин.

Озрик Олбанс, Кристина Освел…

— Ранк, Маргит.

Смуглая черноволосая девочка с надменным видом прошествовала к табурету, будто к собственному трону. Старая шляпа на несколько мгновений задержалась на ее голове, затем, к удивлению Тома, громко выкрикнула:

— ПУФФЕНДУЙ!

Том с непониманием смотрел вслед смуглой девочке. Смелая и упрямая, она вовсе не походила на пуффендуйку, еще недавно для себя и подруг настырно отвоевывала у Антонина лодку. Быть может, он истолковал что‑то не так…

— Реддл, Том.

Том непроизвольно сжался, когда прозвучало его имя, сердце забилось чаще, чем у зайца перепуганного до смерти. Все вокруг померкло, очертания Большого зала размазались, сейчас ничего не было кроме него и старой Волшебной шляпы. Элджи шепнул что‑то бодрое, Августус напутствовал напоследок, но Том не услышал их слов, заметил лишь легкое движение губ. Он задержал дыхание и сделал те несколько шагов, что отделяли от трехногого стула. Только, когда профессор Клепсидра водрузила ему на голову шляпу, с шумом выдохнул.

Шляпа безмолвствовала, как ему показалось, уже очень долго. Том уж подумал, что она уснула, чего еще ждать от старой Волшебной шляпы. Внезапно над ухом тихо вздохнуло:

— Сколько веков живу, а такого не видывала. Что ж мне с тобой делать?.. Способности, несомненно, есть, но как ими распорядишься?.. Есть жажда знаний, спесивость, гордый нрав…

Волшебная шляпа все рассуждала, а Том неуверенно оглядывал столы факультетов, он не успел сделать выбор. За столом Пуффендуя заметил робкую девочку с необычными жемчужными волосами, брезгливо поморщился. Уж не в Пуффендуе, решил Том твердо.

— Что? – спросила шляпа, будто подслушала мысли. – Отчего тебе не угодил Пуффендуй?

— Все говорят, что в Пуффендуе учатся глупцы и неумехи, – ответил Том и отчего‑то покраснел.

— Глупцы? – изумилась шляпа. – Ты считаешь себя умным?

— Каждый считает себя умнее другого.

— Хм, верно рассуждаешь… Тогда может Гриффиндор?

Том посмотрел за стол гриффиндорцев, к которым недавно присоединился Грандчестер. По спине скользнул холодок, Том с уверенностью ответил:

— Нет. Не хочу в Гриффиндор, там… Грандчестер.

— Ну и ну, – подивилась шляпа. – Первый день в Хогвартсе, а уже есть недруги среди гриффиндорцев. Тогда, мой мальчик, тебе доро́га в… СЛИЗЕРИН!

Том слегка улыбнулся: из‑за стола слизеринцев ему зазывно махал Антонин.

Едва Том сел рядом с Антонином, как тот веснушчатой лапищей хлопнул по спине. Откашливаясь, Том со злостью посмотрел на счастливое лицо Антонина. Интересно, мелькнула мысль, а Антонин знает, что у него не ладонь, а совковая лопата? Конечно, знает, вон как улыбается довольно.

— Ну, как ощущения? – поинтересовался Антонин.

— Еще не понял, – растерянно пожал плечами Том, непринужденно запустил пятерню в черные, как смоль, волосы. – Но чертовски рад, что все закончилось.

Он все никак не мог поверить своей удаче: шляпа уберегла его и от Пуффендуя, и от Гриффиндора, а определила в Слизерин, вместе с Антонином, а скоро и Августус присоединится. Невиданное везение! По закону справедливости после такого ближайшие несколько лет удача вправе его покинуть. Ну и пусть, храбрился Том, дальше сам справлюсь, самое тяжелое позади.

Антонин опасливо покосился на Сенектуса, что сидел на противоположной стороне стола, но чуть впереди, шепнул Тому на ухо:

— Это хорошо, что ты попал в Слизерин. Значит, я уже сегодня смогу забрать у тебя свои припасы.

Вот и ладненько, подумал Том с облегчением, чем раньше, тем лучше.

— Рейченбах, Роланд.

— Гриффиндор!

— Рикрофт, Элджи.

Никто не отозвался, первогодки переглядывались между собой недоуменно, шеренга беспокойно заворошилась. По столам факультетов пошел взволнованный шепот: неужели произошла ошибка? Сенектус смешно вытягивал шею, на лице отразилась тревога, пытался разглядеть брата среди других новичков.

Профессор Клепсидра замешкалась, сверилась со свитком, повторила настойчивее:

— Рикрофт, Элджи!

Из группы детей запоздало вывалился взъерошенный Элджи, сделав всего несколько шагов, нелепо взмахнул руками, со звучным шлепком растянулся на полу. По Большому залу прокатилась волна смеха, даже некоторые преподаватели сдержано заулыбались. Том взглянул на Сенектуса, тот закрыл ладонью глаза, тихо постанывал:

— Неужели Пуффендуй?.. Нет–нет, только не это. Я же верно учил просить: «Слизерин, только Слизерин». Нет, не могу на это смотреть…

По обреченному тону Сенектуса, Том еще раз убедился, что стать пуффендуйцем подобно позору… или неизлечимой болезни. Слабоумию, например.

Тем временем Элджи уже вскарабкался на трехногий стул, мантия с одного плеча сползла. Ему на голову водрузили Распределительную шляпу. Разумеется, Том не слышал, что говорит шляпа, но видел, как едва заметно шевелятся губы Элджи, отвечает или упрашивает.

Широкие по́лы шляпы дрогнули, посыпалась вековая пыль, скрипучий голос огласил решение:

— СЛИЗЕРИН!

Сенектус аж подпрыгнул от неожиданности, ошалело, словно спросонок, огляделся.

— Что? Что она сказала?

К их столу с ликующей улыбкой на разрумянившемся лице уже спешил Элджи.

— Слизерин! Сенектус, я тоже в Слизерин! – зачастил Элджи, едва не повизгивая от счастья.

Ученики с интересом наблюдали за потешным мальчуганом: таких слизеринцев еще никто не видывал, да и вряд ли еще увидит. Сенектус лихорадочно огляделся, к нему вновь вернулось самообладание, шикнул на брата сердито:

— Тише, ты привлекаешь слишком много внимания.

— Молчу, – пискнул Элджи покорно, тихонько прильнул к брату, чтобы стать совсем маленьким и неприметным.

Сенектус недовольно поморщился, но не отстранился.

— Кхм–кхм, – прокашлялась профессор Клепсидра, желая вернуть внимание аудитории. Выкрикнула следующее имя: – Роджерс, Фрейзер.

После того как Роджерс с довольным видом отправился в Когтевран, профессор Клепсидра назвала…

— Руквуд, Августус.

— СЛИЗЕРИН!

— Кто б сомневался, – хмыкнул Антонин.

Августус неспешно дошел до их стола, сел на уже специально приготовленное место, между Антонином и Томом.

— Селборн, Сагита.

— Пуффендуй!

— Станц, Майкл.

— Когтевран!

— Тамиш, Тибия.

На табурет вскарабкалась девочка с ямочками на порозовевших от волнения щеках.

— ПУФФЕНДУЙ!

— Ну и долго еще этот концерт будет продолжаться? – простонал Антонин, ни к кому лично не обращаясь.

Сенектус, как примерный ученик и староста, сидел с прямой спиной, верным взглядом смотрел на преподавательский стол, порой казалось, что совсем не дышит. Элджи притомился, почти дремал, прислонившись к брату, слишком много переживаний за один вечер. Тому и самому порядком надоела процедура распределения, одно дело ждать своей очереди, и совсем другое наблюдать со стороны. Никого из оставшихся в шеренге он не знал, так не все ли равно, какой факультет их примет? Августусу, судя по всему, было не все равно, поскольку с кроличьим интересом наблюдал за распределением, боясь пропустить знакомое лицо.

Антонин нетерпеливо поерзал по лавке, сказал настойчивее:

— Мне надоело! Почему не подают ужин?

— Потому что распределение не закончилось, – парировал Сенектус, даже не поворачивая головы.

Антонин посмотрел на Сенектуса исподлобья, как можно более незаметно ткнул Августуса в бок. Августус охнул, согнулся пополам, потирая ушибленные ребра, придушенно выдохнул:

— Ты что идиот? Больно ведь…

— Тс–с-с… говори тише. У тебя есть что‑нибудь пожевать?

Августус принялся усерднее растирать бок, покосился на Антонина правым глазом.

— Нет. С чего ты взял?..

Антонин ответил тяжелым, как мраморная глыба, взглядом, прошипел непреклонно:

— Не юли. Сказки вон… Элджи рассказывать станешь, а я ни за что не поверю, что миссис Руквуд тебе ничего не всучила на дорогу. Так что у нас в меню?

Августуса перекосило сильнее прежнего, как ни старался, никогда не удавалось устоять перед обезоруживающим напором Антонина, буркнул неохотно:

— Тыквенные лепешки. Две.

— Сойдет!

Антонин сладко облизнулся, потер руки в предвкушении. Августус осмотрелся, украдкой глянул на Сенектуса, руки его с торопливостью шарили в складках мантии, через мгновение выудил сверток, от которого вился ароматный дымок свежих лепешек. Миссис Руквуд знает, как угодить сыну, как сберечь еду вкусной и теплой.

Антонин благодарно принял сверток под столом, стал аккуратно разворачивать. Том мог поклясться фундаментом старой церкви Сент–Кросс, что Антонин за это время не издал ни единого лишнего звука, ни шуршания, ни чавканья. Однако…

— Убери! – бросил Сенектус резкое, продолжая смотреть на преподавательский стол.

Том запоздало понял, что от удивления распахнул рот, поспешно закрыл. У Сенектуса, как и у любого нормального человека, не было глаз на затылке. Как же…

— Долохов! Убери сейчас же! – повторил Сенектус, только затем обернулся, голубые глаза недобро блеснули.

— Перебьешься. Я ехал в школу, а не в Азкабан… – промычал Антонин с набитым ртом, глотательным движением продвинул кусок по горлу, добавил внятнее. – Хотя даже там кормят вовремя.

— Тодд, Марисса, – вновь донесся до них голос профессора Клепсидры.

— Когтевран!

Элджи испуганно отстранился от брата, Сенектус потянулся к левому рукаву, где должно быть находилась волшебная палочка.

— Немедленно, – предостерег Сенектус почти ласковым тоном.

Они мгновение смотрели друг другу в глаза, Тому показалось, что между Сенектусом и Антонином мелькнули еле заметные разряды молний. Августус панически оглядывался на Главный стол, опасаясь, что ссору заметит кто‑нибудь из преподавателей. Антонин свирепо скрипнул зубами.

— Гоблин тебя забери!

Он со всей злости хватил по столу кулаком, золотые приборы обиженно брякнули, несколько вилок полетело на пол. Слизеринцы, что сидели неподалеку устремили на Антонина возмущенные взгляды, но, заметив разгневанного Сенектуса поспешно отворачивались. Старосте Слизерина лучше не попадаться под горячую руку.

— Феррис, Белладонна.

— Слизерин!

— Не можешь сладить с новенькими, Сенектус? – елейным голоском осведомилась девушка из‑за соседнего стола, гриффиндорского.

Том мгновенно узнал эту строгую черноволосую девушку с серебряным, как и у Сенектуса, значком старосты. Там на платформе 9¾ она помешала их разговору с Грандчестером, словно последствия такой встречи знала наперед.

Не оборачиваясь, Сенектус бросил через плечо озлобленно:

— Следи за своими, МакГонагалл.

— С моими все отлично, тишь да гладь. Только слизеринцев и слышно.

— Да неужели, – ухмыльнулся Сенектус, порывисто развернулся к МакГонагалл в пол–оборота. – А я во время поездки слышал шум из второго вагона. Дай вспомню, кто там находился… Ах да, гриффиндорцы! Тихие и спокойные, гриффиндорцы. Драка была между третьекурсником и пятикурсником, если не ошибаюсь, слышал, и новичкам досталось на орехи.

МакГонагалл оскорблено фыркнула:

— Третьекурсником был когтевранец!

— Ну конечно. Храбрый гриффиндорец задирался к умному когтевранцу, несмотря на то, что старше его на два года. Лихо, МакГонагалл! Ты Дамблдору так все объяснишь?

МакГонагалл в поисках аргументов перевела взгляд на слизеринцев, что сидели рядом с Сенектусом, цепкий взгляд остановился на Томе и Августусе. Она прищурилась, по–видимому, припоминая, где видела эти лица, тонкие губы изогнулись в торжествующей улыбке.

— Твои тоже сегодня едва не подрались. Еще до отправки поезда, на перроне.

— Грандчестер сам искал ссоры! – вмешался в разговор Августус, поняв, что запахло жаренным.

Сенектус в раздумье потер подбородок.

— Не тот ли это Грандчестер, что некоторое время назад определили в Гриффиндор?

— Он самый, – улыбнулся Антонин счастливо. Лепешки Августуса уже перекочевали в желудок, тепло сытости позволяло чуток и повеселиться.

МакГонагалл обожгла Антонина испепеляющим взглядом, но к ее досаде, тот и не поморщился, заявила с вызовом:

— Вам это не поможет, в этом году Кубок школы будет у Гриффиндора.

— Не зарекайся, МакГонагалл, – предостерег Сенектус. – Не зарекайся.

МакГонагалл демонстративно вздернула подбородок, не проронив больше ни слова, отвернулась от слизеринского стола.

— Харт, Честер.

— Когтевран!

Сенектус тоже сел как следует, спокойно посмотрел на присмиревшего Антонина, что лениво ковырял вилкой белоснежную скатерть. Кроме крошек на губах Антонина, ничего не напоминало об их недавней перепалке, Сенектус вновь повернулся к преподавательскому столу.

— Хорнби, Оливия.

— Слизерин!

На месте, где еще совсем недавно стояла стройная шеренга новичков, в одиночестве остался светловолосый мальчуган.

— Эдкок, Дариус.

— Пуффендуй!

Место возле преподавательского стола опустело, профессор Клепсидра убрала тонконогий табурет, бережно унесла древнюю Волшебную шляпу.

— Наконец‑то, – вздохнул Антонин с облегчением. – Я уж думал, помру молодым и красивым.

— Обязательно помрешь, – услужливо поддакнул добрый Элджи, – только старым и уродливым.

Антонин, подозрительно сощурившись, смерил Элджи недружелюбным взглядом, но в ясных глазах не было и намека на издевку, все от чистого сердца и с искренним недоумением, почему смотрят так грозно.

Профессор Клепсидра заняла свое место за преподавательским столом. Директор Диппет с трудом, сидящие рядом профессора даже поддержали его под руки, приподнялся с золоченного кресла, тусклый старческий голос разнесся по Большому залу:

— Я рад приветствовать новых учеников, равно как и прежних. Каждый год первого сентября Хогвартс распахивает Главные ворота, в надежде, что вы вернетесь. И тихая в летние месяцы школа вновь оживает сонмом ваших радостных голосов. Только что первогодки прошли посвящение, отныне вы приняты в нашу семью, и имя ей «Хогвартс». И как в каждой семье, здесь есть свои правила. Во–первых, всем ученикам без исключения возбраняется ступать на территорию Запретного леса. Во–вторых, запрещено творить в стенах школы безобразия. В–третьих, нельзя покидать ночью спальни, а в особенности гостиные факультетов… Что ж вижу, вы утомлены, потому не стану докучать долгими речами и наставлениями. Еще раз приветствую всех! Да начнется праздничный ужин!

Директор грузно плюхнулся обратно в кресло. Антонин встрепенулся.

— Августус, что он сказал после слов «рад приветствовать новых учеников».

Августус небрежно отмахнулся, он сам едва не уснул за тягучей, как трехдневный кисель, речью директора, перевел усталый взгляд на стол, едва не свалился со скамьи. На столе на тарелках и в кубках, что минуту назад блестели золотой пустотой, возникли блюда, которые утолили бы даже самого искушенного гурмана. Том разинул рот, прожив всю жизнь в сиротском приюте со строгим англиканским уставом, он и представить не мог, что существуют такие яства. Ветчина свежепросольная, вареная, копченая, грузди соленые, ровные горки зеленого гороха, грибы маринованные, жаренные, тушеные, колбаса свиная из ливера, кровяная, копченая, белужина и судак маринованные, сосиски свежие, рассыпчатая каша на грибном бульоне, заяц копченый, рыжики соленые, рулеты из фаршированной дрофы, сыр яблочный, сыр из слив, сыр фермерский белый, пироги с семгой и сельдью копченой, холодная говядина, котлеты из молочного теленка, копченый гусь с соусом из чернослива, всевозможные пирожки…

— Кормят на убой, – подумал Антонин вслух, после недолгого замешательства потянулся к блюду с дымящимися куриными окороками.

Том последовал его примеру, ел без спешки, но с наслаждением, пустой желудок постепенно приятно отяжелел, по телу расползлось приятное тепло. В какой‑то миг Том почувствовал, что не только сыт, а более того – лопнет, если откусит еще хоть кусочек пирога. Он отпрянул от опустевшей тарелки, обвел стол осоловевшим взглядом. К его изумлению, тарелки вмиг опустели, в следующее мгновение уже ломились от многообразных сладостей.

Том тяжело охнул, но решил, что все же не простит себе, если не отведает всего понемногу. Из десерта он запомнил только свой любимый ежевичный джем, что тоже оказался на столе, и сочные груши в меду. Названия большинства других сладостей он просто не знал, а спрашивать было некогда: все за обе щеки уплетали угощения.

Когда ужин закончился, Том с трудом отвалился от стола, теперь мечтать можно было только о мягкой кровати с теплым одеялом да о добротном сне. Сенектус встал первым.

— Первокурсники, следуйте за мной! Не отставайте!

Том поднялся вместе со всеми, двинулся за Сенектусом, что должен сопроводить их до гостиной Слизерина. Первокурсники слизеринцы дружным гуськом вслед за старостой покинули Большой зал. Рядом с Томом бесновался Августус, нетерпеливо вертел головой, даже поднимался на цыпочки, оглядывался назад. Том, наконец, не вытерпел:

— Ты чего?

— Антонина потерял, – пожаловался Августус. – Не видел? Он специально ускользнул, пока я отвлекся.

Том с недоумением приподнял брови.

— Ну, ускользнул и ускользнул. Он не маленький – не потеряется. К чему беспокоиться?

— Потеряется – это еще полбеды. Вот учудит что‑нибудь в первый же день, потом умоемся горькими слезами.

— Зря ты так, – укорил Том. – Антонин, конечно, с причудами, но даже для него это слишком.

Августус пробурчал с недовольством:

— Ты его сколько знаешь? Без малого день! А я не первый год, и мне доподлинно известно, о чем он думает и что сделает в ту или иную секунду.

Через несколько коридоров Сенектус повел их по лестницам, что спускались все ниже и ниже. Тому, казалось, что они уже давно идут по подземным переходам. Коридоры не отличались приветливостью: мрачные стены, сложенные из огромных каменных глыб, шаги учеников по таким же ступеням отдавались устрашающим эхом, из смежных коридоров доносились звуки капающей воды. Порой слышались странные стоны и перешептывания. Не на шутку перепуганный мальчуган жался к друзьям, тыча пальцем за угол, сбивчиво лопотал, что секунду назад там мелькнуло белесое тело привидения. Коридоры подземелья напоминали лабиринты, были совершенно безлюдны. Том уже стал опасаться, что Сенектус собьется с пути, и тогда они навсегда потеряются в сумрачных переходах.

Однако вскоре Сенектус сделал знак первокурсникам, остановился возле неприметной, если не считать влажные потеки и зеленый мох, каменной стены.

— Змеиная линька! – произнес Сенектус внятно.

Подземелье огласилось нестерпимым скрежетом, будто две черепахи терлись панцирями, часть стены отъехала в сторону, открывая проход в гостиную Слизерина.

Том и Августус после нескольких безуспешных попыток все же нашли незанятую спальню, в которой на удачу находились и их чемоданы. В спальне было темно. Едва Том вошел вслед за Августусом, на стенах мгновенно вспыхнули несколько факелов, в спальне ощущался приятный уют, что после долгого блуждания по подземельям был весьма кстати.

Почти угасшее в камине пламя, как показалось Тому, с их приходом радостно встрепенулось, оранжево–алые язычки беспокойно замелькали в диком танце, каждый рвался повыше, туда, где еще осталось свежее и сочное дерево, что намного вкуснее пресной золы на дне каминной решетки, поленья аппетитно захрустели. Красные всполохи вычленили из темноты пять кроватей, что расположились в шахматном порядке – две напротив трех. На кроватных шестах, словно неуклюжий громоздкий зверь на четырех деревянных лапах, навис бархатный темно–зеленый полог. Его, подобно сытым змеям, обвили гибкие изумрудные шнуры с распушенными, как на кончиках львиных хвостов, кисточками. Справа, между первой кроватью и камином, была еще одна дверь, сквозь приоткрытую щель просачивался бодрящий запах лимонного мыла и чего‑то незнакомого.

Спальня располагалась на этаж выше, чем Общая гостиная, потому в дневные часы освещалась не пламенем факелов, а солнечными лучами, что проникали через два окна с высокими подоконниками. Теперь же в окнах мерцали лишь холодные звезды, из‑за рваного облака выглядывал округлый бок стыдливой луны.

Августус, не разуваясь, повалился на кровать, возле которой аккуратной пирамидкой сложены его вещи, вздохнул всей грудью. Том присел на свою кровать, в раздумье посмотрел на старенький чемодан с выскобленными ножом инициалами «Т. Н.Р.». Куда запропастился Антонин? Ведь половина его вещей все еще в чемодане Тома, а признаться честно Том опасался открывать чемодан без Антонина. Вдруг там какие‑нибудь сюрпризы волшебного мира. Даже пижаму не вынуть, подумал Том с досадой.

Дверь в спальню приотворилась, несмело заглянул темноволосый мальчик с ямочкой на подбородке.

— Здесь есть еще свободные койки?

Августус оживился, приподнялся на локтях.

— Смелее, Гил, заходи. Еще три кровати пустуют.

Мальчик, по имени Гил, прошел по дуге мимо каждой кровати, остановился у той, что была ближе к камину, радостно охнул.

— Вот он, мой чемодан! А я уж все спальни оббегал. Испугался, вдруг по ошибке затеряли.

Гил для более удобного пользования стал перекладывать вещи, оттолкнул чемодан, принялся разворачивать пухлые тюки, где, по всей видимости, находилась пижама. Том с интересом наблюдал за действиями нового соседа, с которым предстояло жить в одной спальне ближайшие семь лет.

Дверь распахнулась от звучного пинка, Августус ошалело подскочил на кровати, Том вздрогнул от неожиданности, в спальню бесцеремонно вломился рослый конопатый мальчик. Антонин Долохов, а это был именно он, хозяйским взглядом окинул спальню, на его плечах громоздился вещевой чемодан, такой же нес в другой руке.

— Като! – рявкнул Антонин с порога. – Ты перепутал спальни, твоя далее по коридору.

Гил недоуменно хлопал глазами, смотрел то на Антонина, то на свой чемодан, возразил нерешительно:

— Но мои вещи здесь.

Антонин широкими шагами пересек комнату, прицельным пинком отправил чемодан Гила за дверь. Чемодан перелетел через порог, с чавкающим звуком распахнул пасть, извергая содержимое, по ступенькам в беспорядке рассыпались тетради и школьные принадлежности. Тому послышался звон стекла, словно разбилась чернильница.

— А теперь они там, – удовлетворенно осклабился Антонин. – Догоняй, а то растащат.

Гил открыл рот, чтобы гневно возразить, но напоролся на недоброжелательный взгляд Антонина, судорожно сглотнул.

— Умеешь ты ладить с людьми, Долохов, – задумчиво пробормотал Августус, наблюдая, как Гил спешит покинуть комнату.

Едва Гил Като скрылся в дверном проеме, там возник высокий долговязый силуэт.

— Приветствую дорогих соседей!

— Во имя всех святых, – тихо заскулил Августус. Согнувшись пополам, словно при коликах, он медленно сполз с кровати, там и затих.

Том с недоумением посмотрел на Августуса, перевел осторожный взгляд на новоприбывшего, внимательно пригляделся. Это был тот болтливый мальчик – О’Бэксли, – которого Августус советовал остерегаться. О’Бэксли прошел к свободной кровати, принялся осматривать чемоданы рядом с ней. Антонин бросил быстрый взгляд на притихшего на полу Августуса, неспешным шагом направился к О’Бэксли.

— Привет и тебе любезный. Ты часом не перепутал спальни?

Том с опаской следил за странно замедленными движениями Антонина, тот сейчас походил на дикого кота, что крадется к своей жертве.

— Нет, я уже все обошел, – беззаботно ответил О’Бэксли, широко улыбнулся. – А мои вещи все это время были здесь.

Из‑под кровати Августуса послышался жалкий скулеж:

— Антонин, почему ты не выкинул его вещи? С Като вполне можно было ужиться.

Антонин в замешательстве развел руки в стороны, на конопатом лице отразилось искреннее недоумение.

— Ну, извини, Августус, на тебя не угодишь.

Антонин неуверенно потоптался на месте, темно–карие глаза алчно ощупали чемодан Тома, словно голодный цепной пес, шумно сглотнул слюну, скосил глаза на О’Бэксли, что суетливо ворошился в своем чемодане.

Антонин внезапно хлопнул себя по лбу, воскликнул весело.

— Совсем из головы вылетело! О’Бэксли, тебя же Сенектус искал. О чем‑то важном хотел потолковать.

— О чем? – смешался О’Бэксли, отложив пижаму.

— Тебе виднее, – нагло выкрутился Антонин. – Не знаешь? Ну, так пойди и спроси! Или ждешь, что он сам придет?

Едва дверь спальни закрылась за О’Бэксли, как Антонин резвее лесной рыси бросился к чемодану Тома. Том поспешно отшатнулся, ежели этот конопатый плечом заденет – костей не соберешь. Антонин действовал молча и быстро, через пару мгновений все подозрительные свертки и бутыли со странного цвета жидкостями перекочевали в его объятья.

Августус вновь вскарабкался на кровать, отозвался вялым голосом:

— А врать – нехорошо.

— Зато эффективно… – пропыхтел Антонин.

Бережно, словно бесценную семейную реликвию, Антонин облапил свое богатство, поправил подбородком особо шаловливую пробирку, что норовила вывалиться. Только потом сообразил, что забыл открыть свой чемодан, где и собирался добро прятать.

— Том, открой мой чемодан. Живее, у меня уже руки немеют!

Том послушно щелкнул нехитрыми замочками, и тут же на него обрушилось что‑то большое и склизкое, опрокинуло на спину, стало топтаться на лице широкими перепончатыми лапами. Том с трудом отлепил от себя пузатую оливково–бурую лягушку, та смотрела желтыми выпученными глазищами с подозрением и недовольством, квакнула возмущенно. Том презрительно скривился: из огромного рта пахнуло болотной тиной и илистым перегноем. Лягушка истово затрепыхалась, била всеми четырьмя лапами, руки Тома мгновенно покрыли царапины и ссадины.

Антонин тем временем аккуратно укладывал свое богатство, бросил на лягушку и Тома беглый взгляд, проронил успокаивающе:

— Не бойся, Телёнок! Это Том, он тебя не обидит.

Лягушка, которую Антонин почему‑то назвал Теленком, совсем его не послушалась, наоборот, затрепыхалась еще сильнее, пока пальцы, что удерживали, не разжались. Лягушка с силой оттолкнулась, Том едва вновь не упал на спину – настолько сильным был толчок, – одним громадным прыжком оказалась в центре комнаты, уже оттуда одарила Тома презрительным взглядом и демонстративно повернулась толстым задом.

И впрямь телёнок, подумал Том оскорблено, раны сильно саднили и зудели, еще подхватит от этого болотного чудища какую‑нибудь неизлечимую болезнь. Бородавки или струпья. Том резво подскочил, метнулся в ванную мыть руки, Августус проводил его понимающим взглядом.

Когда Том закрыл кран, и струя воды перестала шумно бить по краю умывальника, из комнаты послышался радостный вопль.

— Ой, какая прелесть!!!

Сегодня Том уже слышал этот голос. Он неспешно вытер руки махровым полотенцем, на котором красовался герб Слизерина, вернулся в комнату. На полу на корточках сидел Элджи, лицо озаряла счастливая улыбка, в его объятьях трепыхалась полузадушенная лягушка Антонина. Бедное животное упиралось всеми четырьмя, изо всех сил отпихивалось от мучителя, из большой пасти вперемешку с бульканьем вырывались жалобные всхлипы. Лягушка бросала гневные взгляды на Антонина, выпученные желтые глаза походили на два теннисных мячика, что вот–вот лопнут. Антонин даже не смотрел в ее сторону, сидел на своем чемодане, как порядочный положил руки на колени, выпрямил спину, на скуластом лице застыла маска равнодушия.

На пороге в недоумении замер Сенектус, он переводил брезгливый взгляд с пищащих в две глотки Элджи с лягушкой на остекленевшего Антонина, что даже не пытался помочь своему питомцу.

— Антонин, я думал твои вещи в другой комнате.

— Наверно, ты ошибся, – ответил Антонин одними губами, лицо осталось бездвижно, немигающий взгляд упирался в противоположную стену.

Сенектус недоверчиво прищурился, пробормотал:

— Не мог я ошибиться. Я ведь лично… Чертовы домовые эльфы! Опять все перепутали. Их тупости даже гоблины завидуют… Элджи, немедленно отпусти эту гадость! Неизвестно, чем она болела… или еще болеет. Вон как глаза таращит. Я не спрашиваю тебя, хорошая она или нет? Я говорю, отпусти!

Элджи взглянул на брата влажными воловьими глазами, пышные, словно у девочки, ресницы часто захлопали, во взгляде читалась мольба.

— Ну, Се–е-енектус.

— Я уже пятнадцать лет – Сенектус. Оставь пучеглазую и пойди руки вымой. Про мыло не забудь!

Элджи неохотно отлепил от себя бурое чудовище, которое, напротив, безумно обрадовалось такому повороту дела, под кроватью Антонина только и мелькнул неуклюжий, покрытый крупными бородавками, зад. Элджи проводил лягушку печальным взглядом, курчавая голова поникла, послушно поплелся в ванную. Сенектус строго проследил за братом, едва оттуда донесся шум воды, не проронив ни слова, покинул спальню.

Антонин, словно терпел целую вечность, шумно выдохнул, полог над его кроватью покачнуло.

— Есть еще на свете справедливость…

Пока еще кто‑нибудь не пожелал посетить их спальню, Антонин поспешно затолкал под кровать чемодан с бесценным тайником. Ответом ему послужило рассерженное кваканье–мычание питомца, которому, видимо, не хотелось делить убежище с бесцеремонным чемоданом.

— Значит Элджи и есть наш пятый сосед, – рассуждал Августус вслух, при этом загибая пальцы. Поглядел на кулак, фыркнул: – Хорошая, однако, компания подобралась… сплетник, бедокур, умственно отсталый и… Том, а ты вообще для меня темная лошадка! Кроме имени ничего о тебе не знаю.

— Во мне нет ничего интересного, – пожал плечами Том, с непринужденным видом принялся расправлять постель.

Он почти чувствовал, как пытливый взгляд Августуса скользит вдоль его спины, словно надеясь пронзить насквозь, узнать, что скрывается за внешним равнодушием. Том крепче стиснул зубы, только бы Августус ничего не спросил. Не сейчас! Потом он придумает достоверную небылицу, в которую поверит любознательный Руквуд, но только не сейчас.

Из ванной вышел насупленный Элджи, с подбородка стекали капельки воды, мокрые завитушки волос прилипли ко лбу. Повеселевший Антонин плутовато ухмыльнулся.

— Элджи, не нужно было понимать так буквально!

— Ты о чем?

— Ну, как же. Сенектус велел, помыть руки с мылом, но ни слова не сказал о полотенце. Однако ты мог и им воспользоваться.

— Не хочу, – огрызнулся Элджи, плюхнулся лицом в подушку, затих.

Ухмылка медленно сползла с губ Антонина.

— Эй, убогий… Не дуйся, я же пошутил.

— Я не дуюсь, – приглушенно ответил Элджи, но головы не поднял.

Дверь в спальню уже в который раз за вечер отворилась. Вошел измотанный, будто обегал весь Хогвартс, О’Бэксли, грудь часто вздымалась, на лбу выступила испарина.

— Антонин, я не нашел Сенектуса.

— Правда? – изумился Антонин вполне искренне. – А он только что был здесь, вы верно разминулись. Но не беда! Сенектус просил передать, что сам тебя найдет… потом… завтра или послезавтра. Сейчас он очень занят, обязанности старосты, знаешь ли, просил не беспокоить.

О’Бэксли некоторое время недоверчиво смотрел на Антонина, затем, вроде бы поверив, поплелся расправлять постель.

Том, переодевшись в пижаму, блаженно скользнул под мягкое одеяло, усталые ноги гудели, как шмели после долгого трудового дня. Время до сна еще оставалось. Он подложил под спину подушку, неуклюжий фолиант по «Родословным волшебников…» устроился на коленях. Том с жадным нетерпением принялся перелистывать постаревшие от пыли и частых прикосновений страницы. Он не знал, да и не желал знать, родственников по линии отца–магла, изнутри изъедала жажда – найти близких в этом мире, среди волшебников. Поначалу он жадно вычитывал имена предков, изысканные и необычные, представлял их голоса и лица, чтобы лучше и как можно больше запомнить. Но когда наткнулся на уже известное ему имя «Салазар Слизерин», все другие имена предков из головы, будто ветром выдуло. Слизерин был его предком? Том несколько раз глубоко вздохнул, унимая частое, как у трусливого зайца, сердцебиение, перевернул очередную страницу.

Слизерину посвящалось целых пять страниц мелких заковыристых буковок, в то время как на основателя рода волшебников, к которому теперь причислял себя Том, не потрачено и страницы. Авторы книги высказывались устаревшим вычурным языком, многих слов Том не понимал, но то уважение, с каким они говорили о Салазаре Слизерине, было ясно даже ему. Том истолковывал такое почтение тем, что Слизерин был одним из четырех основателей Хогвартса, ведь один из факультетов носил его имя. Дальше следовал отрывок из баллады «Об основании Хогвартса», в котором Слизерин изображался своенравным и тщеславным, самым сильным волшебником из четырех зачинателей. Когда между основателями Хогвардса вышел разлад, писалось в легенде, Слизерин в гордом одиночестве покинул школу…

— Вы собираетесь спать или нет? – вспугнул мысли Тома раздраженный голос Августуса.

Комнату озаряли лишь два одиноких огонька – лампы Тома и Антонина. О’Бэксли мерно посапывал, наверно, видел уже десятый сон, а Элджи моргал все медленнее и медленнее, вскоре и с его койки послышалось ровное дыхание, какое бывает только у спящих.

— Мы тебе разве мешаем? – осведомился Антонин с невинным видом. Укутавшись одеялом так, что выглядывала лишь уморительно задумчивая физиономия, он чем‑то подозрительно шуршал.

— Какой ты догадливый, – огрызнулся Августус, – аж завидки берут. Так мы будем спать?!

— Ну и зануда же ты, Руквуд, – вздохнул Антонин, нехотя отложил порошки в тонких пергаментных конвертиках.

Том был отчасти согласен с Антонином, бросать чтение на самом интересном месте вовсе не хотелось, но рассудительный Августус как всегда прав: время позднее, а вставать рано. Он потянулся к чемодану, что устроился под кроватью, втиснул в него фолиант, напоследок, словно прощаясь, погладил по шероховатой обложке.

Свет в спальне погас.

Антонин еще некоторое время ворочался с боку на бок, но затем стих. Сон не желал приходить, Том смотрел вверх, пока глаза не привыкли к темноте, и не смог разглядеть каждую складочку полога, показалось, что даже различает его темно–зеленый цвет.

Том горько усмехнулся: в комнате царит завидная тишина, а он не может уснуть. Просто не привык к тишине, оправдывался Том перед самим собой. Каждая ночь в приюте в общей спальне полнилась многообразием звуков: храпом рыжего Пиклса; тиканьем больших настенных часов; шагами бодрствующих сестер, что совершали ночные обходы; перешептыванием Уорлока и Стайна, те вновь придумывали для него новую пакость; скрипом старых покосившихся ставен; тихими всхлипами мальчиков, что лишь несколько дней назад стали сиротами. Так вспоминая звуки прежней спальни, Том не заметил, как неслышными шагами подкрался сон.

Он проснулся от какой‑то возни в комнате. Мнилось, что это сопят и ворчат неповоротливые медвежата, словно пытаются выкорчевать столетний дуб, который рос еще до их рождения.

— Пустите, я его мигом заткну, – яростно прошипел странно знакомый голос.

Том спросонок лишь с третьего раза нащупал лампу, та мгновенно зажглась от одного прикосновения. Тусклый свет очертил три фигуры, скрученные в шевелящийся клубок. Том с изумлением уставился на них, порывисто сел.

К кровати О’Бэксли замедленно, словно в вязком киселе, шаг за шагом приближался Антонин. Лицо его в потемках выглядело свирепо, на лбу вздулась синяя жилка. На Антонине, как рождественские гирлянды на елке, повисли Элджи и Августус. Оба с раскрасневшимися от усердия лицами, упираясь ногами в ковер, зачем‑то пытались удержать Антонина, чтобы тот не сделал следующий шаг.

— Вы чего? – удивился Том.

— Он во сне разговаривает… – пропыхтел Элджи, хватаясь за Антонина вспотевшими ладонями.

— Кто?

— О’Бэксли, – прорычал Антонин, вновь шагнул вперед. – Но сейчас он замолчит навечно…

Том перевел недоуменный взгляд на кровать О’Бэксли, только теперь в шебаршении потасовки различил слабое бормотание. О’Бэксли лежал на спине, распластавшись, как морская звезда на песчаном пляже, лицо перекосила гримаса безграничного счастья, с губ срывались бессвязные реплики. По некоторым словам, которые все же удалось различить, Том догадался, что О’Бэксли во сне разговаривает с кем‑то из родителей, упрашивает о желанном подарке. Судя по довольной улыбке, О’Бэксли все‑таки удалось его выклянчить.

Том вновь взглянул на побагровевшее от ярости лицо Антонина. Удивился. Ведь Антонину сопротивления Элджи и Августуса не бо́льшая помеха, чем медведю охотничьи псы. Эти двое уже давно обессилили, Антонин может враз их смахнуть, как надоедливых блох… но нет, терпит. Не обращает внимания, хоть и надоели по глазам видно.

— Если он тебе мешает закрой уши, – убеждал Августус, из последних сил цеплялся за плечо Антонина. Уже и не понятно то ли удерживает друга, то ли сам за него держится.

— Я лучше закрою ему рот… – посулил Антонин замогильным голосом, – тринадцатью зуботычинами.

Он остановился на короткое мгновение, сделал обманный маневр, затем стремительно рванулся, Элджи и Августус едва не слетели с него.

— Том!!! – завопили они в один голос.

Том, еще не понимая зачем, в прыжке перелетев через кроватную спинку, ринулся на подмогу. Он почувствовал себя полным идиотом, когда повис, словно походный рюкзак, обхватив Антонина сзади за плечи. Ощущение было такое, будто обнял лихо обтесанную морским прибоем глыбу. Том слегка пошевелил пальцами ног, но пола так и не нащупал. Антонин захрипел, с трудом, но все же сделал еще один шаг.

Когда до кровати О’Бэксли оставалось всего несколько шагов, болтун довольно пошлепал губами, перевернулся на другой бок, потянул на себя смятое одеяло. Внезапно воцарившуюся тишину нарушало только сиплое дыхание четырех мальчиков. Антонин стал, как вкопанный, Элджи и Августус отпали, словно сытые пиявки, без сил распростерлись на ковре.

— Замолчал, – прошептал Августус благоговейно, дыхание из груди вырывалось вперемешку с птичьим клекотом.

Том разжал объятья, с осторожностью взглянул на Антонина, тот сомнительно прищурился, потер затекшие плечи.

— Может все‑таки засунем кляп в рот, чтоб уж наверняка?

— А если задохнется, – ахнул добрый Элджи.

— Ничего. Пусть ушами дышит, все равно голова полая.

— Долохов, уймись, – отрезал Августус раздраженно, на раскрасневшееся лицо возвращалась привычная бледность, а вместе с ней и рассудительность. – Завтра первый день занятий, а мы из‑за тебя не выспимся.

— Из‑за меня? – опешил Антонин. – А этот говорящий попугай не в счет?

— Где попугай? – любознательно завертел головой Элджи.

Антонин только скрипнул зубами, медленно сжал и разжал кулаки, отшагнул от Элджи, чтоб в порыве гнева ненароком не задеть. Том присматривался к О’Бэксли, но тот только беззаботно с присвистом посапывал, будто и не было ничего.

— Вроде спит.

— Конечно, спит, – ворчал Антонин, забираясь в постель. – Чего ж ему не спать? Наговорился вдоволь, разбудил всех, а теперь блаженно почивает. Чтоб ему кошмары всю ночь снились… и следующую ночь тоже… да всю жизнь чтоб снились! Пустобрех цепной!

Августус вздохнул облегченно:

— Хорошо хоть не лунатит.

Они разбрелись по кроватям, одеяла ласково зашуршали. Том все еще с осторожностью косился на кровать О’Бэксли, но оттуда не доносилось не звука.

Антонин сладко, во весь рот, зевнул, с хрустом потянулся.

— Спокойной ночи.

Едва его голова коснулась подушки, спальню огласил громогласный храп. Пологи покачнулись, как при штормовом ветре, кроватные шесты заходили ходуном. Том поспешно зажал уши, даже Пиклс не храпел так громко.

— Мамочка, забери меня домой, – простонал Августус, накрывая голову подушкой.

Том со всей ясностью осознал, что заснуть уже не сможет, потому запустил руку под кровать. Щелкнули замочки чемодана, пальцы настойчиво ощупали содержимое. Том нахмурился, точно помнил, что еще перед сном на этом самом месте оставил «Родословные волшебников сквозь века», но теперь фолианта нет. Он медленно сполз с кровати, вновь обшарил весь чемодан, под пальцы услужливо скользнула небольшая книжка в мягком кожаном переплете. Том, не раздумывая, цапнул ее.

Под оглушительные рулады Антонина и тихие ругательства Августуса, Том незаметно выскользнул из спальни. Общая гостиная, как и положено в ночное время, пустовала. Он приблизился к кожаному дивану, что лениво расположился возле камина. Совсем уснувшее было пламя вздрогнуло, словно испугавшись припозднившегося посетителя, затем разгорелось ярче. В оранжево–красных отсветах пламени диван, обтянутый кожей цвета болотной тины, казался совсем бурым, словно неведомый лесной зверь.

Том присел на диван, с интересом повертел находку – тетрадь в черной потертой обложке, та самая, что обронил чудаковатый старик в Косом переулке. Странно, что именно она попалась в руки. Насколько он помнил, тетрадка с того памятного дня пылилась на самом дне чемодана. Том, увлекшись необычными школьными принадлежностями и учебниками, совсем забыл о ней.

Побуревшие от долгой жизни пергаментные страницы покрывали мелкие, но ровные чернильные буковки. Прежний владелец использовал тетрадь в качестве записной книжки, в которой встречались цитаты и выдержки из мудрых книг, на полях стояли пометки в виде вопросительных и восклицательных знаков. Кое–где страницы выцвели, в некоторых местах чернила стерлись, на их месте расползались жирные пятна. Том несколько раз пролистал тетрадь, но те слова, что все‑таки удавалось прочесть, плохо увязывались в осмысленное описание.

— Том.

От неожиданности Том выронил тетрадь, круто обернулся. В двух шагах от дивана в полосатой пижаме стоял заспанный и растрепанный Элджи. Сонные глаза удивленно расширились, смотрели мимо, на пол возле ног Тома.

Том перехватил взгляд: на малахитовом с большим ворсом ковре почти утопала оброненная им тетрадь, незапятнанные чернилами страницы смотрели в потолок. Брови Тома взметнулись вверх, он два раза перелистывал тетрадь, но пустых страниц не было. Чистые страницы шелохнулись, невидимое перо заскребло по ним, оставляя горящий изумрудный след, что складывался в знакомые закорючки.

Элджи приблизился, в глазах не осталось и малой толики сонливости, смотрел с восторженным интересом.

— Ух, ты, а что это?

— Не знаю, – ответил Том честно.

Он странно разволновался, сердце заколотилось чаще, как, впрочем, и всегда, когда на его глазах совершалось нечто волшебное. Том чертыхнулся, разозлился сначала на себя за пугливость, затем на любопытного Элджи, которому почему‑то не спится.

— Ты чего пришел?

— Тебя позвать. Антонин уже не храпит, на другой бок перевернулся. Августус тоже уснул.

Элджи присел рядом с тетрадью, осторожно, словно боясь, что буквы разбегутся, коснулся пальцами страницы.

— Буквы знакомые, а вот слов не разберу.

Том тоже приблизился. Некоторые слова показались знакомыми, он видел такие лишь однажды – на страницах старой Библии, что бережно оберегалась отцом Настоятелем.

— Похоже на латынь.

— Жаль, что не можем прочесть, – огорчился Элджи.

Том вздохнул разочаровано, даже со словарем он вряд ли осилит древний текст. Все как‑то некстати. Тетрадь эта… уж больно странная, как, впрочем, и старик, что ее обронил.

— Вы что тут делаете?!

Возле лестницы, что вела в спальни мальчиков, стоял Сенектус. Вид у него был не самый доброжелательный, даже грозный. Том, безмолвно шлепая губами, как выброшенная на берег рыба, судорожно попытался вспомнить, что же он тут делает.

— Ой, Сенектус, – обрадовался чему‑то Элджи. – Как хорошо, что ты пришел. Ты же знаешь латынь?

Сенектус, сбитый с толку неожиданным вопросом, остановился на полдороги, с недоверием оглядел побледневшего Тома.

— Ну?

Улыбка на лице Элджи стала еще шире.

— Мы тут текст нашли, а прочитать не можем. Помоги, пожалуйста.

Сенектус с опаской принял из рук брата тетрадь, с его лица не сходило выражение высокомерности, но Том чувствовал его волнение, хотя и не мог понять, с чем оно связано. Взгляд Сенектуса скользил по пожелтевшей странице, лицо все больше хмурилось, брови сурово сшиблись на переносице. Элджи нетерпеливо приподнимался на носочки, надеясь, увидеть в непонятных буковках то же, что видит старший брат. Том не на шутку разволновался, во рту пересохло. Наконец, Сенектус нарушил молчание, спросил строго:

— Чья тетрадь?

— Его, – указал Элджи на Тома.

— Она не из списка учебников, – попытался неловко оправдаться Том.

— Сам вижу, – буркнул Сенектус, презрительно смерив потертую обложку. – Где взял?

Том едва открыл рот, чтобы рассказать о странном старике, как в разговор вклинился Элджи, дергая брата за штанину, заканючил:

— Сенектус, ну переведи. Пожалуйста.

Сенектус звонко шлепнул его по руке, подтянул пижамные штаны, что стараниями брата почти сползли.

— Отстань.

Он еще раз внимательным взглядом ощупал тетрадь, словно искал невидимый изъян, в размышлении закусил губу, затем, приняв решение, ответил с неохотой:

— Хорошо. Я переведу… но только завтра. А сейчас живо спать!

Элджи послушно рванулся к спальням мальчиков. Том уже поднимался по лестнице, когда бросил последний взгляд на Сенектуса, в душе шевельнулось что‑то недоброе. Пятнадцатилетний юноша задумчиво смотрел на потрепанные временем страницы тетради, отсветы засыпающего огня в камине падали на лицо, в этот момент Сенектус выглядел много старше своих лет, в глазах блеснуло нечто похожее на страх.

— Казарма подъем!!!

Том подскочил как ошпаренный, отчего в голове помутилось, огляделся непослушными спросонок глазами, что норовили захлопнуться вновь, спать хотелось невыносимо. И все‑таки он проспал, проспал, несмотря на многолетнюю привычку вставать на ранние молитвы.

На кровати напротив сидел заспанный мальчик с плотно закрытыми глазами, неряшливо взлохмаченные кудряшки торчали в разные стороны. Том с трудом вспомнил, что курчавого зовут Элджи. Бледное лицо Элджи напоминало пергаментный лист, измятый до неузнаваемости, пижама скособочилась, к тому же была неверно застегнута. «Неужели я тоже так выгляжу?» – подумал Том, стыдливо подтянул одеяло.

— Доброе утро, – пробубнил Элджи монотонно, даже не открывая глаз.

Августус, уже одетый и собранный, словно и спать не ложился, стоял у зеркала, тщательно причесывал спутавшиеся за ночь волосы. Он улыбнулся, заметив краем глаза отражение Элджи в зеркале.

— Смотрю на тебя, Элджи, и понимаю, что утро и впрямь доброе!

Постели Антонина и О’Бэксли уже пустовали. Из ванной комнаты выглянула конопатая физиономия, от уха до уха перекошенная омерзительно счастливой улыбкой. Антонин тыльной стороной ладони утер с губ зубной порошок, поинтересовался невинно:

— Как спалось?

— Лучше, чем в приюте, – проворчал Том под нос, с трудом подавил в душе жгучее желание вновь завалиться спать.

Элджи неожиданно взвизгнул, подпрыгнул на кровати, глаза стали похожи на плошки.

— Тетрадь!

Том недоброжелательно покосился на мгновенно проснувшегося Элджи, тот пытался выпутаться из одеяла. После нескольких минут безуспешной борьбы, Элджи резко дернулся, с ужасным грохотом повалился на пол вместе с одеялом. Бесформенный куль некоторое время елозил по полу, противно скреб ковер, пока из него, как черепаха из панциря, не возникла взъерошенная голова. Наконец сбросив с себя навязчивое одеяло, Элджи бросился к выходу.

Августус ахнул:

— Ты куда в пижаме?

— К Сенектусу, – выкрикнул Элджи торопливо и скрылся за дверью.

— Чего это с ним? – удивился Августус, замер с занесенной расческой.

— Понятия не имею, – соврал Том, с превеликой неохотой откинул одеяло, вставать все равно придется, замедленно спустил ноги на пол.

Том направился в ванную, босые ноги звонко прошлепали по нежно малахитовым кафельным плитам. Антонин всполоснул рот, выплевывая остатки пены от зубного порошка, перекрывая звук льющейся воды, прокричал:

— Куда там Элджи рванул?

Том сделал вид, что не слышит, плеснул себе в лицо пригоршню холодной воды, при этом фыркал и брызгался так, словно боялся захлебнуться. Антонин понимающе оскалился, переспрашивать не стал.

Августус вздрогнул от неожиданности, по коридору прокатился устрашающий рев, которому позавидовал бы любой хищник. Тут же за дверью послышались проворные шаги босых ног, а через мгновение на пороге возник запыхавшийся Элджи, кудряшки на голове встопорщились дыбом, глаза безумно выпучены. Он поспешно захлопнул дверь, подпер ее спиной, словно опасался, что из коридора станет ломиться тот самый дикий зверь, чей вопль слышал Августус.

Из ванной появились обеспокоенные Антонин и Том. Августус критически смерил Элджи, на губах возникла загадочная улыбка.

— Ну и как Сенектус?

— Н–ничего, – выдавил заикающийся Элджи. – Пожелал д–доброго утра. Еще велел всем первокурсникам через пять минут с–собраться внизу.

Антонин сокрушенно покачал головой.

— Ой, чует мое сердце, не к добру это.

Под саркастические замечания Антонина Августус несколько раз перепроверил школьные принадлежности, с занудным упорством осмотрел каждое перо, пролистнул каждую тетрадь, затем все аккуратнейшим образом вернул в чемодан, вздохнул горько:

— Жаль, что занятия начнутся завтра.

Антонин согласно покивал.

— Да–а, лучше бы послезавтра.

Том уже заканчивал заправлять постель, а Элджи переодевал мантию, которую сначала одел задом наперед, когда в спальню вернулся О’Бэксли. Вид у него был обеспокоенный, как у наседки, что потеряла одного птенца. О’Бэксли с задумчивым выражением лица перерыл свой чемодан, заглянул под кровать и даже под одеяло, крутанулся на месте, обозревая комнату. Его встревоженный взгляд остановился на Августусе.

— Августус, у тебя нет запасного пера?

Августус не ответил, только тощая спина напряглась так, что сквозь рубашку проступили острые бугорки позвоночника. О’Бэксли в надежде на поддержку оглядел других мальчиков, но каждый был занят своим: Антонин пытался запихнуть Теленка обратно в чемодан, Том терпеливо сглаживал складки на покрывале, Элджи копошился и надсадно сопел переодевая мантию.

О’Бэксли повторил просительно:

— Августус? Честно, я верну перо, когда найду свое. Или родителей попрошу прислать новое.

— Нет у меня ничего, – рявкнул Августус с внезапной озлобленностью. Даже Антонин вздрогнул, Теленок, уличив момент, вырвался из его рук. – Ни пера, ни почтовой совы, ни домашнего оборотня! Еще вопросы есть?

Элджи с укором посмотрел на Августуса, юркнул под кровать, а когда подошел к Румору, из маленького кулачка торчало красивое белоснежное в черную крапинку перо, некогда принадлежавшее полярной сове.

— Хочешь – возьми мое. У меня есть еще одно.

— Спасибо, – промямлил Румор неуверенно, но перо принял, попятился к выходу.

— Ты чего такой нервный, Руквуд? – спросил Антонин без тени улыбки, едва О’Бэксли покинул спальню.

Августус осведомился язвительно:

— А ты что же не помнишь, что было ночью?

— Нет, не помню, – заявил Антонин уверено. – Давно было, аж ночью… Сегодня я уже не помню, что было вчера, а завтра забуду, что было сегодня. Но точно помню, что впереди хороший день.

С этими словами он перекинул сумку через плечо, вышел следом за О’Бэксли. Августус раздраженно передернул плечами, но последовал примеру Антонина: отправился в Общую гостиную, как и велел Сенектус. Элджи на ходу поправляя неудобную мантию, пошел следом, Тома у самой двери остановил настойчивый стук в окно.

На карнизе сидел нахохлившийся ворон, ветер ожесточенно трепал дегтярные перья, отчего птица выглядела еще более грозно. Корникс взглянул на Тома левым глазом, затем правым, вновь с нетерпением клюнул оконную раму. Том поспешно пересек комнату, вскарабкался на высокий подоконник, отомкнув запоры, с силой дернул створку, та противно, словно старый пес, взвизгнула.

В лицо сразу пахнуло утренней свежестью, Том вдохнул полной грудью, запахи живо обрисовали яркую картину: алмазная крошка росы на точеных стебельках травы, первые солнечные лучи заплутали в густых кронах тополей и буков, потревоженные птахи сонно выглядывают из гнезд.

В приоткрытое окно важно, будто степенный чиновник, вошел Корникс, укоризненно зыркнул на Тома черным глазом, мол, чего так долго. Всем своим видом показывал, что он – птица мудрая, потому утренняя сырость ему противопоказана. На когтистой лапе Корникса был крепко примотан пергаментный конверт, ворон нервно потряхивал лапой, брезгливо косился на ношу. Не пристало долгоживущему ворону, словно обыкновенной сипухе, разносить почту.

Том с тяжелым вздохом закрыл окно, аккуратно освободил лапу ворона от письма, которое незамедлительно спрятал в карман, чтобы прочесть позже, только затем спрыгнул с подоконника.

— Извини, Корникс, но сейчас я занят. Побудешь один?

Ворон демонстративно повернулся к Тому спиной, со страшным скрежетом принялся чистить перья. Том двинулся к выходу, подхватил сумку, что оставил там же у двери, напоследок бросил через плечо:

— Будешь вести себя хорошо, принесу лакомство.

Дверь спальни закрылась за спиной Тома, и вспыхнувшее на миг высокомерие в черных глазах Корникса зря опалило воздух.

Все пространство возле камина в Общей гостиной занимали, похожие на стайку неуемных воробьев, первокурсники. Том различил рыжевато–каштановую шевелюру рослого Антонина, двинулся как странствующий корабль к свету маяка. Некоторые однокурсники были уже знакомы Тому, краем глаза он ухватил силуэт нескладного О’Бэксли, осторожно обошел темноволосого мальчика, в котором признал Като, что вчера едва не стал его соседом по спальне, вдалеке мелькнули огненно–красные волосы Лацивии, лица еще нескольких человек показались смутно знакомыми, наверное, запомнил во время церемонии распределения.

Том протиснулся сквозь толпу к Антонину, рядом с которым, как он и думал, стояли Августус и Элджи. Хватило одного беглого взгляда, чтобы понять, что обстановка накалена, словно заготовка меча в кузнецкой печи. Антонин, словно под невидимой ношей, слегка сгорбился, угрюмым немигающим взглядом уставился на подоспевшего Сенектуса, Августус же с наигранной рассеянностью оглядывался вокруг.

Элджи одарил Тома несчастным взглядом, кивнул на Антонина и Августуса, спросил шепотом:

— Что с ними?

— Должно быть из‑за О’Бэксли, – предположил Том тоже шепотом.

Лицо Элджи болезненно скривилось, словно собирается заплакать. Подоспевший Сенектус с недовольным видом оглядел собравшихся первокурсников, принялся неторопливо их пересчитывать. Проходивший мимо улыбчивый старшекурсник подмигнул первогодкам, подбадривающе кивнул Сенектусу.

— Чего такой кислый, Рикрофт? Ты же на целый день освобожден от занятий. Радуйся!

— Иди ты… на прорицания, Роббер, – огрызнулся Сенектус, продолжая считать. – Без тебя тошно.

Когда Сенектус убедился, что все первокурсники на месте, никто не проспал и не потерялся, возвестил деловым тоном:

— Сейчас мы все вместе поднимемся на завтрак в Большой зал. Поскольку вы еще плохо ориентируетесь в Хогвартсе, а в его стенах и профессора иногда плутают, я буду сопровождать вас целый день. Сразу после завтрака никуда не разбредайтесь, вам как новичкам следует засвидетельствовать свое почтение декану факультета Слизерина, профессору Слиппери. Затем я выдам вам расписание занятий и покажу расположение кабинетов, в которых будут проходить занятия. А теперь следуйте за мной, будьте внимательны и не отставайте.

Том сосредоточился на пути, которым их вел Сенектус к Большому залу. Не то чтобы подземелья изменились за одну ночь, но запомнить верное направление и нужные повороты оказалось легче, чем он предполагал. Элджи несколько раз в нетерпении забегал вперед, о чем‑то шепотом осведомлялся у Сенектуса, настойчиво дергал того за подол мантии, и с каждым разом лицо старосты все больше становилось похоже на багровый воздушный шар, в который накачивают летучий газ. Наконец Сенектус не сдержался, по подземелью разнеслось громогласное эхо:

— Отстань!!! Нет, я еще не перевел… и не переведу, если не отцепишься!

Элджи вернулся понурым, на вопрошающий взгляд Тома слабо улыбнулся, пробормотал извиняющимся тоном:

— Сенектус просто немного не выспался.

Том сомнительно поморщился.

— Элджи, может быть не стоит так докучать Сенектусу из‑за этой тетради. Неужели думаешь, что он станет переводить ее на ходу.

Элджи вытянул шею, с самым серьезным видом осмотрел брата, словно и впрямь надеялся увидеть в его руках таинственную тетрадь и латино–английский словарь, затем нахмурился.

— Я не подумал об этом.

— Сейчас завтрак, – продолжал объяснять Том несообразительному Элджи, – потом экскурсия по Хогвартсу, вряд ли он успеет…

— Так Сенектус не переведет текст до завтрака, – искренне ужаснулся Элджи.

Том закатил глаза к потолку, тяжело вздохнул.

— Боюсь, что нет.

— А я так надеялся.

Элджи мгновенно скис, будто бутылочное молоко под палящим солнцем, плелся за Томом, шаркая тяжелым подошвами по полу.

— И еще… – предостерег Том осторожно. – Элджи, ты не мог бы не говорить посторонним об этой тетради и исчезающей записи в ней.

Элджи молча кивнул, не отрывая унылого взгляда от грубо отесанных, покрытых кое–где зеленоватым мхом каменных плит под ногами.

У самой двери в Большой зал они столкнулись с группой гриффиндорцев–первокурсников во главе со строгой темноволосой девушкой. Сенектус кивком поприветствовал МакГонагалл, жестом пригласил войти первой, та сдержанно поблагодарила, вошла в зал, увлекая за собой гриффиндорцев.

Завтрак не был похож на предшествующий ему праздничный ужин, однако Том не жаловался. Едва сверкающие чистотой тарелки заполнили кушанья, в воздух взвились дурманящие запахи жареных сосисок, гусиного паштета с плавленым сыром, пирогов с говяжьей печенью. Том хищно облизнулся, принялся опустошать ближайшие блюда.

Завтрак еще не закончился, когда под самым потолком звякнуло, несколько окон с шумом распахнулось. По залу разнеслось хлопанье крыльев и разноголосое уханье нескольких десятков сов, филинов, сипух и даже неясытей, что бесцеремонно ворвались в открытые окна. Том, недоумевая, огляделся, все ученики тоже обратили взоры к ночным птицам, однако на их лицах вместо изумления, читалось искреннее нетерпение.

— Утренняя почта, – произнес Элджи благоговейно.

Только теперь Том разглядел в лапах крылатых гостей пергаментные свертки и письма, подумал, что самое время прочесть письмо от Крестной, что принес утром Корникс. Том выудил из кармана пожеванный конверт, бережно развернул. Письмо, подстать Крестной, оказалось кратким с черствыми рублеными фразами. Единственное, что поразило Тома, так это осведомленность наставницы, которая поздравляла его с зачислением в Слизерин.

Том тряхнул головой, отгоняя наваждение, взглянул на почту друзей. Элджи рвал глянцевую упаковку на коробочке с конфетами, которую прислали родители, Августус увлеченно читал письмо из дома. Антонин внимательно осмотрел свою почту – два конверта, – брезгливо отложил пузатый с большой красивой печатью, принялся открывать другой.

— Ух, ты, – заинтересовался Элджи необычным конвертом, на миг отодвинул коробку конфет, – какая красивая печать! Антонин, а от кого письмо?!

— От родителей, – процедил Антонин сквозь зубы, странно глянул на Элджи. – Говоришь печать красивая?

Элджи старательно закивал. Антонин грубым движением разорвал конверт пополам вместе с содержимым, целехонькая малахитовая печать дугообразно прокатилась по столу, завалилась на бок рядом с ошеломленным Элджи. Тот неотрывно смотрел на зеленое пятно печати, потом поднял на Антонина сокрушенный взгляд.

— Зачем ты порвал письмо? Ведь оно от родителей…

— Еще пришлют, – отрезал Антонин. Он обшарил придирчивым взглядом яства на столе, неожиданно рявкнул: – Румор! Там возле тебя случайно тарелка не с жареной куропаткой? Да? Тогда оставь мне немного, сейчас подойду.

Антонин подхватил свою тарелку и бокал, с невозмутимым видом пересел к О’Бэксли. Элджи ошеломленно посмотрел вслед Антонину, даже забыл о любимых конфетах.

— Чего это он, а?

Августус пожал плечами, все еще продолжая читать письмо из дома, поведал равнодушно:

— Родители Антонина – сотрудники Министерства Магии, но работают в основном за границей. С тех пор как они уехали, Антонин живет с дедом.

— И давно они уехали? – поинтересовался Том.

Августус на миг задумался, отложил письмо, что‑то подсчитал, загнул несколько пальцев.

— Кажется, Антонину было лет пять.

— Они что же в Англию больше не возвращались?! – ужаснулся Элджи.

— Нет. Только редкие письма, да посылки по праздникам.

Том с досады закусил губу, согласно покивал, только Элджи все не унимался:

— Зачем же Антонин порвал письмо?

— Да он рвет все письма от родителей, не читая.

— Не понимаю… – нахмурился Элджи озадаченно.

Том молча уставился в тарелку, понял и без объяснений, скорбно поковырял вилкой вареную картофелину. С первых дней в приюте он свыкся с мыслью, что потерял семью безвозвратно, у Антонина же есть семья, но вовсе не та о которой мечтают все дети.

Кабинет декана факультета Слизерина, как и полагается, находился в подземельях. Если Том правильно запомнил дорогу, то кабинет находился неподалеку от Общей гостиной, всего через пару поворотов.

Кабинет оказался пуст, воздух пропитался пряным запахом сухого дерева и еще чего‑то неосязаемого. На старинном секретере в ряд стояло несколько чучел птиц и мелких грызунов. Девочка с жидкими косичками взвизгнула, поспешно отпрянула от секретера. Чучело совы неожиданно зашевелилось, зычно ухнуло на учеников уставились два светящихся желтым огнем глаза. В дальнем верхнем углу кабинета, куда не проникал свет, шебаршились небольшие угловатые тени. Том с трудом сглотнул комок в горле, эти тени подозрительно напомнили ему летучих мышей на чердаке приюта.

Ученики расселись за парты, Сенектус, как бдительный страж, остался стоять у входа. Некоторое время дети вертели головами, с интересом осматривая кабинет, затем в один миг все изумленно замерли. К доске неспешно выплыла высокая исхудалая фигура, ученики не успели даже заметить, откуда она возникла. Все взгляды мгновенно прикипели к таинственному волшебнику. Мантия цвета марены на его плечах выглядит неловко, словно велика на два размера. Светлые с проседью волосы на старомодный манер разделены на прямой пробор, аккуратно прилизаны, усы же, наоборот, торчат жесткой щеточкой над широким большегубым ртом.

Волшебник замедленным движением поправил пенсне, в полной тишине его вкрадчивый негромкий голос показался громом среди ясного неба.

— Добро пожаловать в Слизерин, мои драгоценные. Я – профессор Слиппери, как вы, верно, догадались, – декан факультета Слизерин, кроме того, буду преподавать у вас Защиту от Темных искусств. Искренне надеюсь, что мы поладим.

Том во время приветственной речи декана никак не мог отделаться от его взгляда. Профессор Слиппери смотрел прямо Тому в глаза, лишь иногда бросал короткие взгляды на других слизеринцев.

Профессор Слиппери замолчал, не спеша оглядел учеников, узкие щелочки глаз лукаво сверкнули.

— Как отрадно, я вижу знакомые лица. Что ж приступим к знакомству?

Слиппери неторопливо проходил по рядам, и каждый ученик представлялся ему полным именем. Профессор мягко улыбался, для каждого у него было припасено несколько душевных слов. Как выяснилось, Слиппери знал очень многих, был знаком с родителями или другими родственниками, что начинало нервировать Тома, ведь он не имел полноценной семьи, более того воспитывался среди маглов. Однако эти переживания оказались напрасными, когда до него дошла очередь представится профессору Слиппери.

— Том Нарволо Реддл.

— О, неужели, – широко улыбнулся профессор Слиппери, при этом стекла пенсне холодно блеснули. Том от неловкости не знал, как отвести взор, чтобы не оскорбить профессора. – В прежние годы я знавал Вашу матушку, Том, добропорядочная была ведьма, смею заметить. Сколь горька для нас ее утрата. Да–да, как все это печально… но насколько мне помнится, сейчас Вас опекает мисс Скоуэлл. Дама со старомодными взглядами. Однако, немного строгости в воспитании нынешней молодежи не помешает. Вы со мной согласны? Передайте Вашей крестной мои почет и уважение. Надеюсь, Вы будете достойным учеником Слизерина.

Том заставил себя вежливо кивнуть в ответ, а профессор Слиппери двинулся далее по ряду. Боясь пошевелиться, Том так и просидел без движения до тех пор, пока Сенектус не позвал их к выходу. Том облегченно вздохнул, с трудом отлепился от стула.

— А он мне понравился, – воскликнул Антонин весело, когда шеренга слизеринцев дружно покинула кабинет декана. – На курицу–наседку похож, и с нами говорил, как будто с родными внуками.

Августус задумчиво оглянулся, пробормотал с великим сомнением:

— Я бы не делал поспешных выводов, Антонин. Слиппери не так прост, как кажется.

— Все у тебя не так просто, как кажется, – насупился Антонин. – Может у тебя зрение плохое? Так купи очки.

— Он все время смотрел на меня сквозь пенсне, – пролепетал Элджи зачарованно, неуютно поежился, тряхнул головой, словно избавляясь от наваждения. – Мне казалось, что все, что говорил профессор Слиппери, адресовано только мне, будто кроме нас двоих в кабинете нет никого.

Антонин осторожно возразил.

— Не знаю, что тебе там померещилось, Элджи, но клянусь библиотекой деда, что постоянно ловил взгляд Слиппери на себе. От этого я даже моргать иногда забывал.

— Можете смеяться, но со мной было то же самое, – пробурчал Августус хмуро.

Мальчики переглянулись, Августус нахмурился еще сильнее, вновь оглянулся на кабинет декана. Том невольно передернул плечами, о своих впечатлениях от знакомства с профессором Слиппери предпочел не распространяться.

— Хорошо же начался первый день, ничего не скажешь.

— То ли еще будет, – посулил Антонин зловеще.

Вскоре все четверо забыли о Слиппери, едва Сенектус провел их по большой мраморной лестнице на второй этаж. Только теперь Том со всей ясностью понял, насколько велик по размерам Хогвартс. Все пространство каменных стен покрывали различные по размерам картины, рамы одних были узорчаты и отделаны золотом, иные казались старше даже самого замка, требовали неотложной реставрации.

— Она мне улыбнулась, – не удержался от изумленного восклицания Том. – Дама на картине!

— И что в этом необычного? – изумился Антонин. – Разуй глаза, другие картины не только улыбаются.

Антонин оказался прав: кокетливые колдуньи и чародеи в старомодных жабо, чудные животные и резвящиеся на траве дети вели себя словно живые. В одно мгновение они покидали пределы собственных картин, а в другое – уже вели неспешную беседу за кружечкой чая в картине по соседству. Одни оживленно сплетничали, другие сердито возмущались или рьяно спорили, на картине, мимо которой проходили слизеринцы, тучный пивовар, тыча в них пальцем, разразился громоподобным смехом.

Иногда прямо из стен возникали прозрачные серебристые фигуры, как Августус объяснил Тому, это и были привидения. Каждый раз их появление сопровождалось звонким визгом какой‑нибудь напуганной девочки. Том и сам чуть не вскрикнул однажды, да только потерял дар речи, когда призрак галантно снял шляпу с пышными перьями, принося извинения за столь неожиданное появление.

Сенектус с видом опытного экскурсовода рассказывал об опасностях, что могут поджидать неопытных на каждом шагу.

— В Хогвартсе в общей сложности сто сорок две лестницы. Некоторые, как вы можете наблюдать, просторные и широкие, другие же – узкие и шаткие. Но это лишь полбеды… Осторожнее, Феррис, смотрите под ноги… Некоторые ступеньки пропадают, стоит вам ступить на них, потому пока держитесь за перила и, повторюсь, смотрите под ноги. Также лестницы постоянно меняют направление, никогда безоглядно им не доверяйтесь. Если сегодня эта лестница доведет нас до третьего этажа, то не рассчитывайте, что тоже будет и завтра… Долохов, отойди от парапета немедленно!

Антонин безбоязненно перегнулся через перила, чтобы рассмотреть, как двигаются под ними лестницы второго этажа, потом резко вздернул подбородок вверх, всмотрелся в самую черноту, где скрывался потолок замка.

— Долохов, ты глухой или притворяешься? – осведомился Сенектус настойчивее.

— Притворяюсь, – скуксился Антонин, с неохотой отошел от парапета.

Во время экскурсии Сенектус раздал им листки с расписанием занятий, причем Августус незамедлительно принялся делать в своем листке заметки. Том с интересом заглянул ему через плечо, короткие записи напротив названий уроков в основном поясняли, на каком этаже находится искомый кабинет.

Они посетили Зал наград и колоссальную, на взгляд Тома, библиотеку. Стеллажи с фолиантами громоздились на нескольких ярусах, книги на самом высоком – седьмом ярусе – предназначались для старшекурсников, там же находилась и Особая секция. Доступ к ней был ограничен, пользоваться книгами из этой секции позволялось лишь тем, кто имел специальное разрешение, подписанное кем‑то из профессоров. О том, как пользоваться библиотечными книгами, первокурсникам поведала мадам Лайбрериан. Она до противного растягивала даже самые короткие слова, плавно жестикулируя при этом, большие чуть косые глаза с обожанием смотрели на книги. К концу ее лекции о пользе чтения слизеринцы, равно как и Сенектус, изнывали от скуки, потому несказанно обрадовались, когда в библиотеку вошли первокурсники из Когтеврана, и мадам Лайбрериан переключила внимание не них.

До обеда оставалось совсем немного времени, и Том, как и его однокурсники, уже умирал от голода, но Сенектус был непреклонен. После того как он провел их по пришкольным теплицам, где в этот момент проходили уроки Травологии у третьего курса, и лишь издалека показал поле для квиддича (значения этого слова Том так и не понял). Оставалось посетить лишь Больничное крыло. Главный колдомедик Хогвартса, мадам Кохен – невысокая дама с теплой улыбкой – к большой радости изнуренных первокурсников не стала докучать длительными разъяснениями. Лишь настоятельно попросила всех запомнить, где располагается Больничное крыло, и при любой травме, пусть и не существенной, обращать к ней.

Уже в Большом зале, когда проголодавшиеся они с аппетитом уплетали обед, Антонин заглянул в листок с расписанием.

Вторник:

Завтрак

8.00 – Трансфигурация (совместно с Когтевран)

9.00 – Трансфигурация (совместно с Когтевран)

Обед

15.00 – Зельеварение (совместно с Пуффендуй)

16.00 – Заклинания (совместно с Пуффендуй)

Антонин несколько раз пробежал по листку подозрительным взглядом, как будто выискивал опечатку.

— Чего‑то странное расписание… целый день без гриффиндорцев. Даже неинтересно.

— Зачем тебе гриффиндорцы? – спросил Августус раздраженно. – Затеять ссору? А потом что? Штрафные очки, гневный выговор от Сенектуса, затем от Слиппери и в завершение – отработка после уроков.

Антонин его даже не слушал. После того, как Сенектус рассказал о системе штрафов и наказаний, многие слизеринцы приутихли, но только не Антонин. В течение дня он умудрился перекинуться несколькими оскорбительными репликами с когтевранцами и гриффиндорцами, задираться к ученикам из Пуффендуя оказалось пустой тратой времени. Когтевранцы подстать репутации факультета раскусили тактику Антонина, правильно истолковав его необоснованные обвинения, теперь попросту игнорировали. Но к великому счастью Антонина, гриффиндорцы оказались менее рассудительными и более вспыльчивыми. Теперь Долохов сиял, как керосиновая лампа в беззвездную ночь, поскольку нашел неприятелей, распри с которыми скрасят его время обучения в Хогвартсе.

Августус, оставив неисправимого Антонина в покое, бросил осторожный взгляд на Тома, спросил негромко:

— Том, что за тетрадь вы с Элджи отдали Сенектусу вчера вечером?

Том чуть не поперхнулся куском пирога с курятиной, долго прокашливался, чтобы успеть сообразить, как ответить. Августус терпеливо ждал.

— Откуда ты знаешь? – спросил Том осипшим голосом.

Августус многозначительно покосился на смутившегося Элджи, который старательно делал вид, что не замечает, как рассердился Том.

— Элджи, я же просил…

— Ты просил не говорить о тетради посторонним, но Августус и Антонин нам не посторонние. Они наши друзья, а от друзей секретов не бывает, вот, – выпалил на одном дыхании Элджи и залился краской. От неловкости он ниже склонился над тарелкой с супом, ложка в его руке замелькала, как крылья лодочного пропеллера.

— Хорошо хоть не додумался рассказать О’Бэксли, – заметил Августус разумно. – Или додумался?

Том взглянул на Элджи испытывающе, но тот головы не поднял, звучно хлюпая, продолжал поглощать луковый суп.

— Так чего там с тетрадью, – напомнил заинтригованный Антонин.

Том тяжело вздохнул, от безысходности принялся рассказывать, как столкнулся с сумасшедшим стариком в Косом переулке, и что из этого вышло. С каждым его словом лицо Августуса становилось все более задумчивым, а глаза Антонина загорелись от восторга.

— Когда я ехал учиться в Хогвартс, на такое даже и рассчитывать не мог, – заговорщически подмигнул Антонин. – Это же здорово! А когда Сенектус обещал перевести текст?

Том неопределенно пожал плечами.

— Он не оговаривал определенного времени, просто сказал «завтра»… то есть уже сегодня.

— Так чего мы сидим? – возмутился Антонин. – Может, он уже перевел.

— Нет. Элджи уже спрашивал, а Сенектус только злится, что торопим.

Августус согласно кивнул.

— Тогда разумнее всего ждать пока он сам не подойдет.

Так они и поступили. Сразу после обеда Сенектус объявил, что теперь они могут ознакомиться со школой еще раз, но теперь уже самостоятельно. Большинство однокурсников Тома не упустили такой возможности, и метнулись на свежий воздух, в сторону поля для квиддича, которое Сенектус так и не удосужился им показать. Антонин и Элджи тоже рвались со всеми, но Августус замешкался, а Том вообще не понимал, что означает квиддич.

Сенектус дождался пока первокурсники разбредутся, как бы невзначай подошел к Тому, равнодушным тоном старосты спросил:

— Кажется, ты обронил?

Он отдал злополучную тетрадь в черной потертой обложке, и, не дожидаясь ответа, удалился из Большого зала. Антонин и Элджи раздосадовано переглянулись.

— Поле для квиддича ведь никуда не денется? – спросил Элджи с надеждой.

— Определенно.

Том собрался открыть тетрадь, но Августус остановил.

— Мы же не можем читать это здесь. Вокруг преподаватели и другие ученики.

— Тогда идем в Общую гостиную, – предложил Антонин. – Наши все отправились на поле для квиддича, а другие курсы на занятиях.

К сожалению, в Общей гостиной они обнаружили Лацивию и Белладонну – девочку с жидкими косичками, – по–видимому, их квиддич не интересовал. Тогда мальчики, стараясь не привлечь внимания, поднялись в спальню, но даже она показалась ненадежным местом, потому все четверо перебрались в ванную.

Антонин недоверчиво выглянул в спальню, надежно запер дверь на щеколду, лишь затем вернулся к остальным. Том раскрыл тетрадь на нужной странице, извлек вложенный лист пергамента, на котором Сенектус и написал перевод, протянул его Августусу. Они сели в круг под шарообразным светильником, словно на тайном собрании, придвинулись ближе друг к другу, Элджи изнывал от нетерпения.

— Августус, читай же.

Августус обвел всех сдержанным взглядом, прокашлялся, потом склонился над пергаментом, и принялся читать немного нараспев:

В ванной воцарилась гробовая тишина. Том замедленно выпрямился, сквозь легкую рубашку почувствовал холод каменной стены, к которой незаметно для самого себя прислонился спиной. Этот холод настырно проникал внутрь, беззастенчиво обволакивал колотящееся сердце.

Том поморщился, надоедливый солнечный лучик всерьез вознамерился поднять его с постели. Он сладко зевнул, наслаждаясь полудремой, когда в сознании промелькнуло воспоминание о вчерашних событиях, Том едва не застонал в голос. До самого вечера Антонин и Элджи наперебой обсуждали пророчество, предлагали свои варианты трактовок, тех, кто должен снять три печати, более того – предполагали, кто такой Наследник, и вообще в чем его предназначение. Августус усердно старался делать вид, что ему все равно, но Том замечал на его лице некую задумчивость и даже рассеянность, которой не было прежде.

Том отмалчивался и постоянно думал, поскольку решительно не знал, что делать. Он так и не осмелился рассказать друзьям о том, что Салазар Слизерин является его предком, ведь тогда придется рассказать и о Крестной, и о приюте, и об отце… а этого Том хотел меньше всего на свете.

В голове занудно свербели слова пророчества Слизерина, которое он многократно перечел перед сном. «Тот, что осиротеет при живом родителе». Неполные двенадцать лет, что прожил в приюте, Том часто сталкивался с нежеланием сестер–монахинь распространяться о прежних семьях сирот. Этот негласный закон приюта «Сент–Кросс» выполнялся всеми неукоснительно, потому‑то Том никогда и не спрашивал о своих родителях. Лишь однажды усталый и потерявший бдительность отец Клемент проронил несколько скупых фраз, из которых Том заключил, что мать его умерла при родах, но успела дать ему имя и фамилию отца.

В тот же день, когда узнал, что он волшебник, Том сознательно отыскал в фолианте «Родословные волшебников сквозь века: самодополняющееся пособие» и свое имя, и имена родителей. Тогда же он понял, что отец жив и здоров, поскольку напротив имени отсутствовала дата смерти. И в голове сразу же возникло множество вопросов, на которые Том не мог найти ответов. Но лишь когда оказался невольным свидетелем разговора Крестной и тетушки Дотти, Том понял, по какой причине отец за столько лет ни разу не вспомнил о нем. Признаваться в этом Том не желал даже самому себе, и уж тем более друзьям…

Том по привычке проснулся до того, как встало солнце, покормил Корникса и вновь вернулся в постель. Он старательно делал вид, что спит, когда проснулся Румор, через некоторое время закопошились и Антонин с Элджи, затем все куда‑то ушли, в спальне вновь стало тихо. Том с сожалением выполз из постели, бросил злой взгляд на проснувшееся солнце, отправился чистить зубы. До завтрака было достаточно времени, потому он не стал будить мирно сопящего Августуса.

Уже в ванной Том поднял взгляд к зеркалу над умывальником, пытливо всмотрелся в свое отражение. «Тот, что черен, как смоль, и бел, как снег». Он коснулся кончиками пальцев своей щеки, его кожа всегда была такой бледной, сестра Маргарет говорила, что все осенние дети выглядят так болезненно. Том поморщился, нервным движением пригладил растрепанные спросонок черные, как деготь, волосы.

Когда он вернулся в спальню, Августус, сонный и растрепанный, неверными движениями пытался заправить постель. Том, не желая ни о чем разговаривать, поспешно переоделся в повседневную мантию, запихнул школьные принадлежности в распухшую сумку, торопливым шагом направился к двери.

— Августус, я подожду тебя в гостиной.

В Общей гостиной хватало других учеников, но к счастью знакомые лица не попадались, и с разговорами никто не лез. Том плюхнулся в кресло перед камином, немигающим взглядом уставился на большой портрет тут же на стене. На портрете во весь рост был изображен убеленный сединами чародей в темно–зеленой мантии и старомодном берете с пером. Вид у него был настолько заносчивый, что во всем замке вряд ли нашел бы себе достойного собеседника, потому‑то волшебник деловито карябал пером длинный пергаментный лист. Лишь однажды он оторвался от бумаг, скользнул раздраженным взглядом по шумным слизеринцам, на миг Тому показался странно знакомым взгляд пронзительных серых глаз, затем чародей отвернулся, и ощущение это растаяло.

Рядом с креслом, в котором сидел Том, возник Сенектус, обратился с невозмутимым видом:

— Том, можно тебя на минутку?

Сенектус повел его наверх, к удивлению Тома, пригласил войти в одну из спален старшекурсников. Сенектус выудил из угла комнаты два низких табурета, один обходительно предложил Тому. Том благодарно кивнул и сел, внутри возрастало волнение, потому заговорил первым.

— Ты хотел поговорить о проклятии Сли…

— Говори тише, – прервал Сенектус нервно, оглядел спальню так, словно она была до отказа забита подозрительными незнакомцами, продолжил приглушенно: – Я, разумеется, понимаю, что все это чертовски интересно: таинственная надпись, что проявляется почти через тысячу лет, Великий волшебник прошлого… Но ты должен понимать – такие пророчества таят в себе скрытую угрозу, Том.

— Почему?

Сенектус вновь огляделся, произнес с нажимом:

— Потому что это пророчество. Ты знаешь, в чем первый закон любого пророчества?

— Нет.

— Они являются лишь тем, кому предназначены, – терпеливо объяснил Сенектус.

Том невольно отпрянул.

— Нам с Элджи?

— Я в начале тоже так подумал, но ведь пророчество записано в тетради, которая принадлежит тебе, а не Элджи…

— Нет, вовсе не мне, – поспешил возразить Том, на миг мелькнула радостная мысль, что произошла ошибка, и все возможно исправить. – Тетрадь обронил старик в Косом переулке. Она принадлежит ему.

— Это уже неважно, – отмахнулся Сенектус. – Она должна была попасть к тебе. Пусть бы ее принес аист или пингвин, но тетрадь непременно оказалась бы у тебя ровно в то время, в которое необходимо. Так что тетрадь теперь твоя, а значит и пророчество предназначено для тебя. Не для Элджи и не для меня.

Том оцепенело замер, недоуменно хлопал глазами.

— И что же…

Сенектус вздохнул, вынужденно отвел взгляд, было видно, что ему тяжело говорить. Том и сам предпочел, чтобы никогда не было этого непонятного разговора. Сенектус нервозно хрустнул суставами пальцев, попытался изобразить нечто напоминающее дружелюбную улыбку, вышло неловко, поскольку глаза оставались серьезными, даже обеспокоенными.

— Знаешь, я сразу тебя заметил. Еще в зоомагазине заметил, как ты говорил со змеей, но притворился, что ничего не происходит… пока Элджи все не испортил. Даже когда мы встретились в поезде, я все не хотел верить в очевидное. Потом напрасно надеялся, что ты попадешь на другой факультет… но тут нечто большее, чем мои желания. То, что не в моих силах исправить. Если кто и может все изменить то это ты.

— Исправить? – переспросил Том. Он не понимал, что и зачем нужно исправлять, ведь еще ничего не произошло. – Как?

— Забыть, – настаивал Сенектус. – Забыть о пророчестве, и как можно скорее избавиться от тетради. Зря я вчера отдал ее тебе, ведь теперь в курсе дела Руквуд и Долохов? Не отвечай. Разумеется, это так, и уже не изменишь. Но тетрадь не должны видеть другие ученики, а уж тем более профессора. Поверь, это грозит всем нам немалыми бедами…

Том уходил от Сенектуса с тяжелым сердцем, в мозгу, словно черви–древоточцы, зудели слова предупреждения.

— Ты где был? – спросил Августус, уже поджидавший его в Общей гостиной.

Том лишь неопределенно махнул рукой, говорить было трудно.

— Пустяки.

Августус посмотрел с подозрением, но переспрашивать не стал. В полном молчании они поднялись в Большой зал, и лишь за завтраком Августус спросил неожиданно:

— А где Антонин и Элджи?

Том оторвал взгляд от яичницы, рассеяно оглядел стол, пожал плечами.

— Не знаю, они проснулись очень рано, потом куда‑то ушли.

Августус, по–видимому, не собирался оставлять это на самотек, даже дерзнул обратиться к О’Бэксли, что сидел неподалеку.

— Румор, ты Антонина не видел?

— Видел, – обрадовался новому собеседнику Румор, – он с Элджи отправился в библиотеку.

— Кто? – опешил Августус. – Антонин? В библиотеку? Ты ничего не путаешь?

— Нет. Он мне сам сказал…

— Ну, если сам, – многозначительно протянул Августус, – тогда ладно.

Том наклонился к Августусу, чтобы не услышал О’Бэксли, спросил полушепотом:

— Думаешь, Антонин соврал Румору.

— Даже не знаю, – ответил Августус тоже шепотом. – По идее должен был соврать. Во–первых, это же О’Бэксли, ему противопоказано говорить правду. Во–вторых, Долохов в первый же день занятий в библиотеке – явление крайне редкое, если быть точнее, то из разряда утопий. Слова О’Бэксли звучат неубедительно, но есть одна загвоздка…

— Какая?

— Элджи. Антонин никогда не взял бы его в сомнительное место. Так что до окончания завтрака можем не беспокоиться – стены Хогвартса не рухнут.

Однако Антонин и Элджи на завтрак не пришли, и это не на шутку обеспокоило Августуса. Лишь когда до начала урока оставалось несколько минут, в кабинет Трансфигурации влетел Антонин, а за ним и Элджи. Они сели на последней парте, поскольку первые уже оказались заняты. Августус бросил на них подозрительный взгляд, на что Антонин лишь виновато пожал плечами, а Элджи тем временем спешно вытряхивал из школьной сумки тетради.

— Где они пропадали? – изнывал от любопытства Августус.

Том сделал вид, что его это не касается, невозмутимо старался не пропустить ни слова профессора Свитча. Коренастый среднего роста волшебник с округлым брюшком, которое перевесилось через широкий кожаный пояс, с живостью рассказывал ученикам о предмете Трансфигурации. Седая аккуратно остриженная борода, что обрамляла упитанные щеки, при этом забавно топорщилась, а черные глаза весело поблескивали из‑под мохнатых бровей.

— Если вы будете прилежны и усердны в изучении Трансфигурации, то сможете добиться немалого мастерства. На высшей ступени волшебник, в совершенстве владеющий этим искусством, может развить анимагические способности. Кто‑нибудь знает, кто такие анимаги? Будьте добры, поделитесь знаниями с присутствующими. Ну же смелее… Мистер Ингл, прошу.

Из числа когтевранцев поднялся Эмулус, деловито поправил очки, выдержал некоторую паузу, только затем ответил:

— Само слово «анимаг», или «анимагус», произошло от слияния латинского корня «animal», что означает – «животное», и персидского «magus», то есть – «владеющий магией». Анимагом, как правило, принято называть чародея или ведьму, который способен трансформироваться в какое‑либо животное. Явление это крайне редкое, поскольку не каждый волшебник обладает таким талантом. Волшебник не в силах выбрать анимагическую форму по своему вкусу, обычно это происходит спонтанно, но внешне животное всегда носит черты присущие его человеческому обличию. Пытаться самостоятельно стать анимагом чревато неблагоприятными, а порой и весьма плачевными, последствиями. В связи с этим все анимаги состоят на учете в Министерстве Магии. В настоящее время зарегистрировано четверо анимагов, в архивах Министерства хранятся подробные описания внешности их анимагических животных. Если желаете, профессор, я могу перечислить этих волшебников поименно?

Августус фыркнул презрительно.

— Нет, не стоит, мистер Ингл. Садитесь, – возразил профессор Свитч терпеливо. – За ваши знания факультет Когтевран получает пять очков… Мистер Руквуд, вы хотели что‑то добавить к пояснениям вашего товарища.

— Нет, сэр. Более исчерпывающего ответа и быть не может, – произнес Августус с каменным выражением лица, а полушепотом, так что слышал только Том, добавил, – …и вообще он мне не товарищ.

Том бросил осторожный взгляд на Эмулуса.

— Откуда он это знает? В книгах за первый курс я не встречал слова «анимаг»…

— Его там и нет. Мы станем изучать анимагов только на шестом–седьмом курсе, – поморщился Августус недовольно. – Не люблю таких как Ингл, они слишком задаются, думают, будто самые умные. Самое противное, что другим это нравится.

Том удивленно приподнял брови, вновь обернулся. С Эмулусом за одной партой сидела Лацивия, и это, по–видимому, раздражало Августуса намного больше, нежели первые очки, что присудили Когтеврану, а не Слизерину.

Первый урок прошел увлекательно, Том с восхищением наблюдал, как профессор Свитч ловко трансфигурировал в разных животных предметы на своем столе. Стопка книг и несколько свертков пергамента стали гусыней, стеклянная чернильница превратилась в мохнатого паука, а маленькие кусочки мела обернулись жуками, которых профессор Свитч, к ликованию учеников, смог усмирить лишь к концу урока.

Августус проявил меньше интереса к уроку, постоянно оглядывался на Антонина, Том отказывался понимать такое пренебрежительное отношение к волшебству. Когда прозвонил главный колокол, Августус в мгновение сорвался с места, вслед за Антонином и Элджи выбежал из кабинета.

— Ну и где вы пропадали?

— В библиотеке, – ответил Антонин коротко. Вид у него был весьма довольный, даже несмотря на то, что пропустил завтрак.

— Ну, мне‑то хоть не ври, – возмутился Августус, добавил полушепотом: – То, что О’Бэксли так сказал, молодец конечно. Ну, а если на чистоту?

Антонин обезоруживающе улыбнулся.

— А я и так честен.

— Ну и что вы делали в библиотеке, позволь спросить? – сдался Августус.

— Сначала ждали мадам Лайбрериан. Я же не знал, что библиотека открывается за несколько минут до начала завтрака. Потом попросили ее помочь найти книги, связанные с пророчествами…

— Так вот зачем вы туда отправились, – протянул Том с неприятным предчувствием.

Физиономия Антонина вытянулась от удивления.

— А зачем же еще?.. Так вот оказывается, что мадам Лайбрериан знает все книги в библиотеке наизусть. Представляете? Она без труда отыскала для нас несколько томов по расшифровке и толкованию предсказаний. От себя замечу, что читать учебники нудное и неблагодарное дело. Половину ни я, ни Элджи даже не смогли перевести на понятный английский язык, но кое‑что дельное успели начеркать в блокнот, а потом рванули сюда. Едва успели до начала урока.

— И что же вы успели начеркать? – поинтересовался Августус иронично.

Том жестом прервал следующую реплику Антонина, спросил сурово:

— А вы уверены, что вообще стоит заниматься этим пророчеством?

— То есть как? – опешил Антонин, обменялся взглядами с Августусом и Элджи. – Разве тебе не интересно узнать, что за всем этим кроется?

— Нет, – ответил Том твердо. – Откуда вам знать, что пророчество – не шутка озлобленного старика? Быть может, Слизерин хотел отомстить другим основателям Хогвартса, а для мести выбрал безобидную книжонку с проявляющейся записью. Стоило ей попасть в Общую гостиную нашего факультета, как на странице проявлялись слова пророчества.

— И что в этом плохого? – не унимался Элджи.

— А то, что Слизерин наверняка предусмотрел, что найдутся такие вот глупые первокурсники, которые очертя голову полезут в неприятности. Мне помнится, в пророчестве было что‑то про Гнев и заточенный Ужас, который ждет часа освобождения. Если вас это не наводит на определенные мысли, то я умываю руки. К тому же Сенектус сказал…

— Ах, Сенектус, – перебил Августус разоблачающим тоном. – Ты сам‑то себе веришь, Том?

— Не знаю, – признался Том с неохотой. – Но у меня недоброе предчувствие.

— Да врет оно твое предчувствие! – рявкнул Антонин, но Августус зашикал, и тот заговорил тише. – Мы не нарушаем никаких школьных правил. Чего нам бояться?

Том упрямо наклонил голову, продолжал настаивать:

— Можно подумать, что самое плохое, что может с нами случиться, – это потеря баллов или отработка.

Антонин всплеснул руками, лицо его стало приобретать багровый оттенок.

— А что еще? Комнатой пыток уже давно никто не пользовался, теперь это не модно. На костре нас тоже не сожгут, хотя бы потому, что мы несовершеннолетние.

— Но могут исключить из школы…

— Тогда действовать нужно так, чтобы никто из преподавателей не узнал, – заметил Августус разумно.

Далекий звон колокола возвестил о начале следующего урока, Том бессильно махнул рукой.

— Делайте, как знаете.

Второй урок трансфигурации он просидел как на иголках. Августус негромко, чтобы не услышали посторонние, пытался его переубедить, доводы были рассудительными и вескими, но что‑то мешало Тому согласиться с ними. То, что обычно мешает маленьким детям в тайне от взрослых таскать из вазочки конфеты, которые настрого запретили трогать до обеда.

Даже когда профессор Свитч продиктовал им под запись длинную фразу на латыни, а затем велел превратить марку в лепесток розы, Том был погружен в нерадостные размышления, машинально махал волшебной палочкой. Он опомнился лишь, когда Августус ткнул в бок, с завистью кивнул на его марку, что теперь стала розовым лепестком, только прямоугольной формы и с волнистыми краями. У некоторых учеников, и у Ингла в том числе, марки тоже видоизменились, отдаленно напоминали лепестки. Августус никак не мог сосредоточится, у Элджи так тряслись руки, что неловко смахнул марку со стола, и оставшееся время провел на корточках в ее поисках. Антонин долго корпел над заданием, вконец измучавшись, облизнул оборотную сторону марки, со злым удовлетворением налепил ее на парту. К счастью профессор Свитч не заметил этого, похвалил всех, у кого хоть как‑то изменилась марка, и наградил пятью очками. Том был в числе отличившихся.

За обедом Антонин выложил блокнот со своими каракулями, в промежутках между поглощением супа принялся объяснять:

— Где же это было? Ах, вот… первое, что надо запомнить о пророчествах и прорицаниях, – их не следует понимать буквально. Еще большинство пророчеств связано с какими‑то предметами или вещами, даже если в них… как и в нашем случае!.. фигурируют неизвестные личности. Ну‑ка прочтите пророчество еще раз… тут же все понятно: «отчаянный» – это Годрик Гриффиндор, «добрейшая» – Пенелопа Пуффендуй, а «мудрая» естественно Кандида Когтевран. Помните нашу вчерашнюю прогулку по Хогвартсу? Так вот мы с Элджи сразу же вспомнили о статуях Основателей. По дороге в библиотеку мы как раз пробегали мимо Когтевран. Что скажешь, Том?

Том неопределенно пожал плечами.

— Вполне возможно.

— Так значит, нам нужно внимательно осмотреть эти статуи? – уточнил Августус.

— Выходит, что так.

Антонин восхищенно вертел листок с предсказанием, в темно–карих глазах горел азарт.

— Это становится все интересней и интересней, клянусь шевелюрой деда.

Августус подозрительно покосился на друга.

— Антонин, он же почти лысый.

— Это по линии матери, – рявкнул оскорбленный Антонин. – А по отцовской линии у деда такие волосы… такие волосы, что у расчесок зубья ломаются.

Августус принял невозмутимый вид, словно невзначай заметил:

— До начала следующего урока есть время, может осмотреть статуи прямо сейчас?

Том оглядел друзей, в задумчивости почесал подбородок.

— Хорошо. Только разделимся, а потом встретимся у лестниц, ведущих на третий этаж. Августус ты к статуе Пуффендуй, Антонин – к Когтевран, я осмотрю Гриффиндора.

— А я? – вклинился Элджи. – Я тоже хочу.

Прежде, чем Том успел что‑либо ответить, места Антонина и Августуса опустели, лишь две школьные мантии мелькнули и растворились толпе.

— Удачи в поисках!.. – бросил напоследок Антонин.

Том замедленно перевел взгляд на Элджи, хмурые коричневые глаза встретились с доверчивыми голубыми. Том глубоко вздохнул, предпринял последнюю попытку избавиться от неловкого помощника.

— Может, ты лучше уроками займешься?

— Не–а, – замотал головой Элджи. – Я еще успею. Мне Сенектус обещал помочь.

Том снова вздохнул, не говоря ни слова, направился к выходу из Большого зала, позади догоняли торопливые шаги Элджи. Еще во время экскурсии с Сенектусом Том запомнил расположение статуй Основателей Хогвартса. Так получилось, что Сенектус останавливался возле каждой, сопровождал это подробным рассказом. Так вот статуя Гриффиндора располагалась в соседнем от Большого зала коридоре слева от живописного арочного окна.

После того как убедился, что рядом нет посторонних, Том обратился строгим тоном к Элджи.

— Так, теперь слушай внимательно, пока я осматриваю статую, ты следишь за коридором. Как только кто‑нибудь появится, ты меня предупредишь. Понял?

Элджи с готовностью кивнул.

— Понял.

Том с сомнением посмотрел в ясные, не отягощенные умом, глаза, странное ощущение подсказывало, что он еще пожалеет о таком помощнике. Он вздохнул глубже, словно перед погружением под воду, с шумом выдохнул, приблизился к статуе. Возле ног Гриффиндора в величественной позе замер лев, немигающий взгляд уставился в пространство. Том скрупулезно осмотрел каждый дюйм тела льва, ощупал волнистую гриву, затем вскарабкался выше, на складках мантии и мече в руках Гриффиндора тоже не оказалось ни движущихся деталей, ни полустертых надписей. Том принялся исследовать голени сапог, когда сзади заголосило:

— Том, идут!!!

От неожиданности Том выпрямился, затылок со всего размаху налетел на бронзовую длань Гриффиндора. В голове дико загудело, словно разом ударили в десятки гонгов, количество картин на стенах умножилось, они закружились, принялись меняться местами. Том сполз с бронзового льва, опираясь о стену, попытался выпрямиться, но его штормило, как бумажный кораблик. Не в силах справиться с головокружением, он присел у статуи – будь, что будет, – спросил обессилено:

— И кто там?

— Августус и Антонин, – сообщил Элджи радостно.

— Элджи, – простонал Том, голова раскалывалась на тысячи кусочков, – клянусь Слизерином, оклемаюсь, дам в ухо… Вот только решу, которому из двух.

Элджи смотрел с непониманием, часто хлопал густыми ресницами.

— За что? Я… я же честно… Ты сам просил, предупредить.

— Сам, – согласился Том нехотя. – А где ты видел слизеринца, чтобы правду говорил?

Элджи призадумался, даже затылок почесал, чтобы мысли живее шевелились. От этого и без того лохматые кудряшки забавно взъерошились. Том чертыхнулся, сжимая руками голову, подсказал обозлено:

— В зеркале.

Через несколько секунд к ним подошел раздосадованный Антонин, следом Августус, который тотчас насторожился, заметив присевшего у стены друга.

— Том, ты чего?

— Отдыхаю… после обеда, – буркнул Том, перевел тему разговора: – Нашли что‑нибудь?

Антонин лишь скривил недовольную, словно попробовал нечто несъедобное, гримасу, Августус отрицательно покачал головой.

— А вы?

— Нет, – вздохнул Том, с усилием поднялся. – Наверно не там ищем.

— А что мы ищем? – полюбопытствовал Элджи.

Раньше Тому не приходилось никого бить, теперь же пальцы сами сжались в кулак. Он набычился, ноздри угрожающе раздулись, не сводя тяжелого взгляда с Элджи, неторопливо закатал рукав. Антонин вовремя перехватил его кулак, погладил по спине успокаивающе.

— Том, ты чего? Убогих не бьют. Может, и наш… на что‑нибудь сгодится.

Том тряхнул головой, сгоняя кровавую пелену перед глазами, с трудом разомкнул губы:

— Ага, на растопку камина. Дуб всегда хорошо горит.

— А ведь Элджи прав, – отметил Августус. – Мы сами не знаем, что ищем.

— Мы ищем подсказки, – заупрямился Том.

— Да, но как они выглядят? Может быть, они на виду, а мы не замечаем.

— Найдем – узнаем!.. Пора на Зельеварение. Еще опоздать не хватало.

И все же они опаздывали. Элджи угораздило наступить на одну из ступенек–ловушек, отчего лестница передвинулась в другом направлении, а обиженная ступенька принялась вопить дурным голосом, что никто‑то ее не понимает, только ботинками пыльными топчут. Антонин решительно подхватил за шкирку Элджи, который присел на корточки, чтобы попросить прощения у визжащей ступеньки, поволок вслед за Августусом и Томом.

— Теперь придется сделать круг, – поставил в известность Августус, обеспокоено огляделся. – Давайте бегом за мной.

Уже у самой двери в кабинет Зельеварения мальчики остановились, чтобы перевести дух, по правде – никто не хотел входить первым. Антонин обвел друзей недоумевающим взглядом, хмыкнул, настойчиво постучал в дверь.

— Войдите, – послышался оживленный голос. – Опоздать в первый же день, изумительно!

Мальчики ввалились в кабинет, неуверенно замерли на пороге. Ученики Слизерина и Пуффендуя уже прилежно расселись по местам, в проходе между рядами столов замер рослый волшебник с громадной копной рыжеватых волос и такой же бородой, озорные голубые глаза в ожидании смотрели на опоздавших.

— Ну что же вы? – улыбнулся волшебник. – Живее занимайте свободные места, пока еще кто‑нибудь не пожаловал.

Свободных столов и впрямь осталось не так уж много. Августус и Антонин направились в начало первого ряда, Том и Элджи заняли шестой стол на другом ряду, сразу перед пуффендуйками.

— Кто он? – кивнул Антонин на рыжеволосого волшебника.

— Профессор Дамблдор, – ответил Августус, от себя шепотом добавил: – Говорят, что он немного… странный.

— Брешут, – с уверенностью заявил Антонин. – Чего в нем странного? Взгляни: две руки, две ноги, одна голова. Всё как у всех.

Августус не нашелся, что ответить на такое возражение, потому многозначительно промолчал. Профессор Дамблдор тем временем продолжал вступительную речь:

— Что ж повторю для новоприбывших, что сегодня на повестке дня у нас вводная лекция и небольшое практическое занятие. Как я уже говорил Зельеварение – это наука, которая чудесным образом объединяет в себе тайны древности и достижения современности. Потому не нужно относиться к ней с пренебрежением. Если вы недооцените Зельеварение, тем хуже для вас, ибо оно не потерпит спешки или неверных решений. При изучении тайн Зельеварения вам неоднократно придется обращаться к другим наукам… таким, как Алхимия, Травология, Астрономия, Трансфигурация, Нумерология, Уход за магическими существами… Ну же, мистер Андраш, не нужно делать такое скучающее лицо!.. Могу пообещать, что вам не будет тоскливо на моих уроках. К сожалению вам все же придется осваивать унылые трактаты о предназначение зелий и снадобий, но все это с лихвой восполнят практические занятия… Кстати, мистер Долохов, смею надеяться эксперименты, которые вы будете тут ставить не разнесут мой кабинет…

Антонин широко улыбнулся.

— Я постараюсь, сэр.

— Уж будьте любезны, – прищурился Дамблдор плутовато, оглядел учеников, казалось ему самому не терпится приступить к практической части. – Ну что касается правил безопасности на моих уроках, то они заурядны. Во–первых, ни в коем случае не проверять пальцами степень закипания зелья в котле. Во–вторых, не бросать в зелье то, чего нет в списке ингредиентов. Даже если это что‑то выглядит или пахнет очень заманчиво. В–третьих, не отвлекаться от своего котла. Пока будете помогать товарищу, ваше зелье успеет поменять все цвета радуги… а такое зрелище вы должны наблюдать непременно. В–четвертых, не пробовать на вкус то, что вы приготовили, и уж тем более не пытаться угостить этим своего соседа. И в–пятых, если все‑таки произошло что‑то ужасное, кричите громче, и я приду на помощь. К моему удивлению, несмотря на простоту правил, всякий раз в числе первокурсников находятся безнадежные смельчаки… Потому запомните еще одну простую истину: «Правила безопасности начертаны кровью тех, кто их не соблюдал». Не забывайте, у вас всегда есть шанс пополнить список этих правил. Что ж, пожалуй, приступим!

Ученики сначала искренне посмеивались над словами профессора Дамблдора, но потом как‑то притихли, недоуменно переглядывались. Тому сдавалось, что преподаватель откровенно подшучивает над их неопытностью, и от этой мысли стало неловко. Неужели кто‑то из первокурсников мог вытворять нечто подобное?

По словам профессора Дамблдора, им предстояло научиться готовить множество всякой всячины: исцеляющие, или лечебные снадобья, усыпляющие зелья, яды и дурманы, оборотные и энергетические эликсиры, взрывоопасные зелья и многое–многое другое. Первый же урок был посвящен приготовлению самого простого зелья – ранозаживляющего.

Дамблдор взмахнул волшебной палочкой, школьная доска крутнулась, на оборотной стороне был написан подробный ход работы по приготовлению зелья. Том с дрожью в коленях оглядел состав ингредиентов на своем столе: кожистые продолговато–овальные листья андромеды, узловатые корневища горца и рядом черно–бурый с пряным ароматом корень реброплодника, пучок курчавой овечьей шерсти с черными и белыми прядями, чашка с кашицей из раздавленных листьев нарцисса, небольшая стеклянная баночка с чем‑то склизким и кроваво–коричневатым.

— Да–а, – протянул он задумчиво, – хорошо хоть это зелье используют для компрессов. Лучше уж умереть от ран, чем пить такую дрянь.

Лицо Элджи приобрело зеленоватый оттенок, он тоже смотрел на рабочий стол без особого воодушевления, казалось еще немного и его стошнит. Том с напускным энтузиазмом отобрал несколько прядей овечьей шерсти, чтобы потом сжечь до пепла, завел разговор на отвлеченную тему:

— Элджи, как тебя угораздило попасть в Слизерин?

Элджи поднял на него полный изумления взгляд, Том неловко попытался разъяснить:

— Разделение на факультеты происходит по качествам характера. У нас с Августусом и Антонином есть что‑то общее, но я, как ни приглядываюсь, не вижу этого в тебе.

— Я не задумывался об этом, – пожал плечами Элджи, с опаской начиная очищать корневища горца от лишних отростков.

— Но Шляпа говорила с тобой.

— Да, она спросила, чего я хочу? Я ответил, что хочу к Сенектусу, а она тут же оглушительно завопила: «Слизерин!».

— Понятно, – хмыкнул Том саркастически. – А еще говорят, чудес не бывает.

Вода в котле уже достаточно нагрелась, и Том аккуратно всыпал мелко нарезанные листья андромеды и пепел от овечьей шерсти, а затем кашицу из листьев нарцисса, склонился, чтобы перемешать. Над ухом стремительно просвистело, грузно плюхнулось в его котел. Лицо и шею окатила волна теплого варева, рубашка мгновенно промокла. Том протер ладонью глаза, с ужасом оглядел себя, зелье, которое минуту назад варилось в котле, стекало с него извилистыми темно–зелеными ручейками.

— Да что ж за день‑то сегодня такой, а? – всплеснул Том руками, с отвращением сплюнул зелье, что случайно плеснулось на губы.

Элджи обмер с открытым ртом, жестами и нервными кивками пытался объяснить, что это сделал не он, а девочки за следующим столом. Том замедленно повернулся, лютым взглядом впился в Боумен – длинноволосую пуффендуйку позади себя, – что так и замерла с медными весами в руках. В широко распахнутых глазах Боумен читался нескрываемый страх, но стоило ей перевести взгляд с котла Тома на него самого, как пухлые щеки девочки раздулись, как у жабы, она закусила трясущуюся губу, удерживая смех.

— Какого черта? – разозлился Том не на шутку. – Руками разучилась пользоваться?

Боумен прыснула, звонкий, словно весенний ручеек, смех прокатился по кабинету, уже спохватившись, прихлопнула ладонью рот.

— Что смешного? – прорычал Том, едва сдерживая ярость. – Ты мне зелье испортила.

— П–прости пожалуйста… я не нарочно, – приглушенно оправдывалась Боумен, при этом, чтобы вновь не рассмеяться, запечатала рот уже обеими ладошками.

— Это еще ничего, – пролепетал Элджи подбадривающе. – У меня так и вовсе не выходит отмерить три унции…

Том почувствовал, как к лицу приливает тяжелая кровь.

— Элджи, занимайся своим зельем… – процедил он сквозь зубы, недоверчиво прищурившись, посмотрел на Боумен. – Не нарочно, говоришь? Ну конечно, ты просто пыталась нарезать корень реброплодника новым способом, «попади в чужой котел» называется?

— Чего ты обозлился? – вступилась за подругу Маргит Ранк, которая сидела с Боумен за одним столом. – Анна уже извинилась, разве не достаточно? Если перестанешь возмущаться, то до конца урока успеешь сварить зелье заново.

Том кипел от негодования.

— Почему из‑за криворуких пуффендуйцев, я должен одну и ту же работу выполнять дважды?

— Потому что слизеринская жажда первенства не позволит получить отметку ниже, чем у криворуких пуффендуйцев, – с легкостью отпарировала Ранк, ткнула подругу под ребра. – Анна, прекрати истерику.

Увещевания Ранк возымели действие, Боумен нервно икнула, улыбка молниеносно сползла с губ, только взгляд все еще оставался насмешливым. Том открыл было рот, чтобы оспорить, но Ранк опередила, ее рука взметнулась вверх.

— Профессор Дамблдор, будьте добры, подойдите к нам!

Дамблдор оторвался от котла полноватой растрепанной пуффендуйки с толстыми очками, которой помогал приготовить зелье, с интересом окинул взглядом Тома.

— О, я вижу, вы уже перешли к стадии применения зелья. Но, мисс Ранк, не думаете ли вы, что это несколько поспешно.

— Согласна, сэр. Но это сделала не я, это Анна.

Впервые на лице Боумен промелькнуло нечто напоминающее раскаяние, Том презрительно фыркнул.

— Поскольку мисс Боумен виновата, пусть она и поможет исправить зелье, – предложил Дамблдор, переводя взгляд с Анны на Тома, и обратно. – Что скажете, мисс?

Боумен от нетерпения подпрыгнула на стуле, отозвалась с готовностью:

— Конечно, профессор…

— Ну, уж нет, – возмутился Том, живо представив такой кошмар. – Я и близко не подпущу к котлу эту растяпу. Профессор Дамблдор, позвольте, я сам все исправлю.

— Ну, вот и хорошо, – улыбнулся Дамблдор, легким взмахом палочки опустошил котел Тома. – Приведите себя в порядок, мистер Реддл.

Том тяжко вздохнул, бормоча гневное о нерадивых пуффендуйцах, у которых руки не оттуда растут, потащил котел к раковине. После некоторых неудачных попыток он впихнул‑таки котел в раковину, открыл кран, тонкая струйка звонко застучала по оловянному днищу. Том провел пятерней по волосам, усталый взгляд уставился на отражение в зеркале, щеки вспыхнули румянцем. Теперь понятно, что развеселило Боумен и вызвало улыбку у Дамблдора, Том и сам с удовольствием посмеялся бы над мальчиком в зеркале, если бы это не был он сам. Грязно–зеленые разводы исчертили бледное лицо, того же цвета разномастные пятна на черной мантии и джемпере, в волосах кое–где запутались листья реброплодника. Том опасливо покосился на других учеников, но тех занимали лишь бурлящие в котлах зелья, попытался привести одежду в подобающий вид, извлек незаметно из волос шершавые листья, после этого тщательно умылся.

В конце урока, прежде чем покинуть кабинет, ученики оставляли на столе профессора Дамблдора колбы с приготовленными зельями. Том дождался, пока класс опустеет, только затем, сконфуженно прикрывая испачканную мантию, отнес колбу с зельем, понуро направился к выходу.

— Мистер Реддл, задержитесь на минутку.

Дамблдор что‑то негромко произнес, взмахнул палочкой. Том почувствовал слабое дуновение свежести на лице, с изумлением оглядел себя, на мантии не осталось никаких следов от зелья, ни пятнышка.

— Так несравненно лучше, ты не находишь? – спросил профессор Дамблдор с улыбкой. – И, Том, постарайтесь с друзьями больше не опаздывать на уроки.

Том уронил взгляд.

— Да, сэр. Спасибо, сэр.

Антонин никак не желал униматься, оживленно рассказывал о впечатлениях от первого урока Зельеварения.

— Оказывается не такой уж трудный предмет. Все равно, что суп варить. Хоть я никогда ничего не готовил. Но все же урок закончился слишком быстро…

— Говори за себя, – проворчал Августус угрюмо.

Его зелье вышло слишком жидким, к тому же Августус забыл предварительно сжечь овечью шерсть, потому она, до конца не растворившись, так и осталась плавать на поверхности. При воспоминании о пережитом, Августус брезгливо поморщился.

— Я думал меня стошнит, когда прикоснулся к кашице из лягушачьих ошметков.

— Это были потроха ящерицы–водяницы, – поправил Антонин.

— Какая разница? Бр–р-р… все равно гадость редкостная.

— Том, а как тебе урок?

— Без пяти минут половина третьего, – ответил Том невпопад, прибавил шагу, желая избавиться от дальнейших расспросов.

К кабинету, где должны были проходить уроки Заклинаний, мальчики пришли раньше всех. Четверокурсники Гриффиндора уже расходились, последним кабинет покидал крошечного роста волшебник, в котором Том не сразу признал профессора Флитвика.

Профессор открыто улыбнулся, поправляя сползающий на глаза колпак с кисточкой, обратился к ним писклявым голоском:

— О, первокурсники, вы уже пришли? Можете проходить в класс, и дождаться звонка там. Я скоро приду.

— Не знал, что в Хогвартсе преподают гномы, – пробормотал Антонин, провожая профессора задумчивым взглядом.

— Он не гном, Антонин, а всего–навсего чародей маленького роста, – возразил Августус, добавил вполне серьезно: – Хорошо хоть среди преподавателей нет ни русалок, ни кентавров.

— Откуда ты знаешь, что нет?

— Я ни разу не видел таковых за преподавательским столом.

Кабинет оказался просторен, но пуст, стены покрывали множество деревянных табличек с надписями на латыни. Элджи с умным видом уставился на одну из таких, словно понимал, что на ней написано. Антонин с интересом огляделся.

— Интересно, а ученики когда‑нибудь теряли профессора Флитвика?

— О чем ты? – насторожился Августус.

— О его росте. Разве ты не заметил? Некоторым семикурсникам он даже до колен не достает. Как же он ведет уроки? Подпрыгивает, чтобы ученики его расслышали?

— Хорошая версия, но ложная, – возразил Том. – Взгляни туда.

Он указал на стул профессора Флитвика, на котором громоздилась стопка книг ровно такой высоты, чтобы низенький волшебник мог сидеть за столом наравне с учениками. Антонин криво усмехнулся.

— Лихо придумано… Ну что мы так и будем ждать здесь или оставим сумки и вернемся в коридор?

Августус и Том переглянулись в нерешительности. Других рациональных предложений не последовало, тогда Антонин ответил за них:

— Значит в коридор.

Он бросил сумку на парту рядом сумкой Августуса, но та ловко соскользнула с тщательно выскобленной поверхности, до мальчиков донесся шлепок упавших учебников, с тихим шорохом рассыпались перья, а чернильница–непроливайка покатилась под соседний стол.

— Вот черт! – выругался Антонин. – Это же надо… Я пока соберу, вы идите.

Том, Августус и Элджи, не дожидаясь, вышли в коридор, Антонин присоединился к ним буквально через несколько минут. Здесь уже толпились их сокурсники. Несколько пуффендуйцев играли на щелбаны, девочки азартно повизгивали. С возвращением Флитвика гомон стих, все последовали в кабинет. Ученики поспешно расселись за парты, а профессор с немалым трудом взгромоздился на стопку книг, отдышавшись, углубился в чтение журнала.

— Ну что ж давайте знакомиться, – пробормотал он. – Кирк Андраш! Покажитесь. О, да вижу вас, благодарю. Далее идет… Анна Боумен! Где вы?

Далее произошло нечто необъяснимое. Поскольку Боумен сидела за последней партой и робко тянула руку, профессору пришлось бы привстать, чтобы разглядеть ее, но этого не вышло. На лице морщинистом лице Флитвика отразилось искреннее недоумение, он вновь попытался оторваться от книги, что служила сидением, в ответ послышалось жалобный звук разрываемой ткани. Флитвик порывисто сел обратно, жгуче покраснел. Лишь одно краткое мгновение ученики с непониманием пялились на профессора, затем класс захлебнулся в повальном порыве хохота. Не зная, что предпринять, Флитвик в смятении потянулся за палочкой, но неловко покачнулся, с грохотом рухнул на пол. Оказалось, что профессор не просто приклеился к верхней книге, фолианты из всей стопки на его стуле чудесным образом слиплись. Теперь Флитвик, лежа на боку, тщетно пытался избавиться от них.

Том прыснул, с великим усилием подавил улыбку, стараясь не смотреть в сторону профессора, медленно осел на стуле, рядом без тени смущения Элджи покатывался со смеху. Августус резко побледнел, затем пошел пятнами, вцепившись в стул, прошипел одними губами:

— Долохов, ты что сделал?

Конопатая физиономия едва не светилась от счастья, но Антонин предпочел препираться.

— Я? Почему опять я? Чуть что сразу Долохов.

— А кто?

— Откуда мне знать?.. – возмутился Антонин, с наигранным беспокойством огляделся в поисках виновника. – Элджи, это не твои проделки?

Элджи выпучил глаза, хватал ртом воздух, словно захлебываясь, пытался оправдаться, но Августус даже не удостоил его взгляда.

— Долохов, ну, я же точно знаю, что это ты.

— Так иди и расскажи об этом профессору Флитвику! – рыкнул Антонин, упрямо скрестил руки на груди.

Урок был безнадежно сорван. Маргит Ранк в мгновение ока сбегала за профессором Хаммерсмит – преподавательницей латыни и по совместительству деканом Пуффендуя, – чей кабинет располагался на этом же этаже. Вскоре приковылял завхоз Орр, едва не бегом в кабинет влетела профессор Клепсидра, двух учеников отправили за профессором Слиппери и мадам Кохен. Среди учеников поднялся невыносимый шум, потому, до разрешения ситуации, профессора сошлись на том, чтобы распустить их по гостиным.

До того как колокол возвестил об окончании последнего урока в Общую гостиную Слизерина вбежал запыхавшийся Сенектус. Кроме первокурсников здесь никого не было, да и те при виде взбешенного старосты мгновенно утихли. Кто успел, постарался укрыться за спиной товарища, кое‑кто рассчитывал слиться с обстановкой гостиной. Том невольно посочувствовал Элджи, который не раз затылком испытывал приступы братского гнева.

— Меня из‑за вас прямо с урока вызвали… – негодовал Сенектус, сжимая кулаки. – Ну и кто это сделал?

— С чего ты взял, что это кто‑то из нас? – подала голос Оливия Хорнби – девочка с резкими, как и ее голос, чертами лица.

Сенектус задохнулся от возмущения.

— О, я вас умоляю. Будь у вас урок с гриффиндорцами или на худой случай с когтевранцами, еще можно было бы сомневаться. Но пуффендуйцы!.. в первый же день. Это слишком. Не хотите сознаваться – не надо, я и не рассчитывал на вашу правдивость… Потому сумки в руки и шагом марш в библиотеку. Мадам Лайбрериан уже ждет, список письменных заданий, которые вы должны выполнить до ужина, у нее.

Первокурсники разочаровано загудели, но Сенектус, словно не слышал, повысив голос, невозмутимо продолжал:

— Позже я индивидуально у каждого проверю конспекты. Если не успеете до ужина, не беда – завтра мы повторим этот эксперимент, только задания будут новыми. И так до тех пор, пока не уясните правила поведения в стенах Хогвартса. Меня все слышали?

Кхун Бохо́м – загорелый черноволосый мальчик с раскосыми глазами – злобно насупился, исподлобья взглянул на старосту.

— Это нечестно.

— Я смотрю, Бохом, ты выучил новое слово? – удивился Сенектус притворно. – Честность, я верно расслышал? Будь добр, распиши это слово столько, сколько вместится на одно–футовый пергамент. Мелким почерком, Бохом, иначе переписывать заставлю.

Других возражений не последовало, Лацивия Люскомб оскорблено фыркнула, Антонин скрипнул зубами, Бохом и другие лишь шумно сопели. Первокурсники нестройной вереницей двинулись к выходу. Том поднялся вслед за Августусом и Элджи, но Сенектус остановил их.

— А вы куда собрались?

Том замер в смятении.

— Но ты же…

— Размечтались. У вас четверых особая программа… О’Бэксли, ты забыл, где находится выход? Или надеешься найти его затылком?

Румор неловко пятился к проему в стене, что служил Общей гостиной Слизерина потайным выходом, но при этом взгляд его был упрямо прикован к Тому и остальным. После замечания Сенектуса он часто заморгал, оттолкнув Гила Като, поспешно выскочил в коридор.

Сенектус терпеливо дождался, пока Общая гостиная опустеет, жестом указал на два дивана возле камина.

— Пытать будешь? – невесело пошутил Антонин, плюхнувшись на диван рядом с Элджи.

— Зачем? Я и так знаю, что это ты приклеил профессора Флитвика к книгам. Остроумно, но не умно…

Августус неуютно поерзал в кресле.

— Почему же ты не расскажешь профессорам?

— Так мы потеряем очки, а факультету ни к чему расплачиваться за ваши глупости. Я все голову ломал, какое наказание вам придумать. Ведь парочка конспектов не усмирят Антонина Долохова, верно? Тогда я решил наказать всех… кроме вас четверых. Представляете, какая теперь у вас репутация среди однокурсников?

— А почему нас четверых? – заспорил Августус. – Виноват Антонин, вот его и наказывай. Лично я и понятия не имел о том, что он задумал.

Уши Антонина вспыхнули маковым цветом.

— Спасибо за поддержку, Руквуд.

— Всегда, пожалуйста. Я всегда твердил, что в твоих выдумках не участвую. Сам заварил кашу – сам и хлебай, а я этим сыт по горло.

Том и Элджи помалкивали, Сенектус устало поморщился, бросил на Тома колкий взгляд, затем тяжело вздохнул:

— Значит, вы все же решили докопаться до сути пророчества?

Антонин и Августус мгновенно замолчали, Элджи широко распахнул глаза.

— Откуда ты знаешь?

— Вас видели, – коротко ответил Сенектус.

— О’Бэксли, – прошипел Августус мстительно. – Соро́ка долговязая.

Сенектус вновь взглянул на Тома, который опустил глаза, порывисто хлопнул ладонью по подлокотнику дивана.

— Что ж, значит, чему быть – того не миновать. Чувствую, натворите вы дел без меня. Долохов у нас любитель попадать в переделки. Лучше уж я сам подскажу, чем по незнанию попадетесь на глаза профессорам или Орру. Дайте листок с пророчеством.

Антонин выудил из кармана скомканный пергамент, бережно разгладил, а затем подал Сенектусу. Том нервным движением провел по волосам, Элджи в предвкушении затаил дыхание, пока Сенектус несколько раз вдумчиво прочел пророчество, стал рассуждать вслух:

— Значит, вы решили, что «отчаянный» – Гриффиндор, «добрейшая» – Пуффендуй, а «мудрая»… Просто!.. это слишком просто для хитреца Слизерина. Такую загадку может разгадать любой первокурсник.

Том недовольно дернул щекой, но промолчал, неприятно сознавать, что ты обычный первокурсник, не более сообразительный, чем те же пуффендуйцы. Это движение заметил наблюдательный Элджи, но истолковал по–своему, заступился:

— Это наше первое предположение с Антонином. Никто не говорил, что оно правильное. Но так как в Хогвартсе есть статуи всех четырех основателей, мы и стали искать возле них в первую очередь.

Свою запальчивую тираду Элджи заканчивал неуверенно, почти шепотом, под суровым взглядом брата стало совсем неловко. Сенектус принял позу требовательного профессора, спросил снисходительным тоном:

— И на каких статуях вы искали подсказки?

— Ну… – растерялся Элджи, покосился на Тома, ища поддержки, но тот упрямо смотрел в пол. – Г–гриффиндор… Пуффендуй и Когтевран.

— А вам не приходило в голову, что все подсказки находятся на одной статуе – самого Слизерина? А эти прилагательные, допустим, означают части тела: «отчаянный» – сердце, «мудрая» – голова…

Сенектус задумался на мгновение, а Элджи спросил нетерпеливо:

— А «добрейшая»?

— А «добрейшая» – руки! – ответил вместо Сенектуса Антонин.

— Почему руки? – изумился Элджи.

— Представляешь сколько добрых дел можно сделать руками?

Антонин продемонстрировал широкие ладони, веснушчатые пальцы, такие вмиг шею свернут. Элджи опасливо покосился на Антонина, пересел на диване так, чтобы между ним и конопатым сорванцом находился Том.

Том недовольно поморщился от этой суетливой рокировки, оторвал взгляд от пола, коричневые глаза обратились к Сенектусу.

— Что предлагаешь ты?

— Том, я же не спорю… вполне возможно, что эти прилагательные имеют какое‑то отношение к трем основателям Хогвартса. Очень даже возможно. Вопрос в том, какое именно отношение? Пророчества составляются весьма туманно, каждое слово – метафора, которую можно трактовать по–разному. И не забывай, этому пророчеству около тысячи лет, неизвестно сколько раз его пересказывали и переписывали, приукрашивали красивыми эпитетами. Из этих кружев слов, быть может, лишь два–три принадлежат Салазару, а остальные придумал неизвестный сказитель. Нам‑то как раз важно понять, что было изначально.

Том слушал молча, непроизвольно втянул голову в плечи, смотрел, как затравленный волчонок.

— Если слова пророчества толкуются по–разному, как мы отличим правду от вымысла?

Сенектус развел руками, сокрушенно покачал головой.

— В том‑то и дело, что никак. Пока не проверим все возможные варианты.

— Так это мы до самого Рождества проверять будем, – присвистнул Антонин.

Элджи возмутился:

— Если будем сидеть да рассуждать, то и к следующему Рождеству не управимся.

В комнате стало тихо, каждый задумался о своем, только Элджи нетерпеливо ерзал, смотрел на друзей заискивающе. Ему‑то как раз все понятно: нечего рассиживаться, надо идти и искать, спотыкаться, разбивать колени в кровь, но искать. Потому что кто не ищет, тот и вовсе ничего не находит.

— Ко всему прочему, я не понимаю, кто этот Наследник? – вновь заговорил Сенектус.

Том бросил быстрый взгляд на портрет самого Слизерина, но тот даже не смотрел в их сторону.

— Хорошо… – произнес Том с трудом, задумчиво потер лоб. – Значит, мы должны узнать все, что связано с именами Гриффиндор, Пуффендуй и Когтевран: символика, растения, стороны света, зелья… да что угодно. Также хорошо бы узнать, где находятся… Общие гостиные других факультетов. Ведь и там могут находиться подсказки. Надеюсь, до этого не дойдет, но… чем Слизерин не шутит.

Сенектус кивнул одобрительно.

— Согласен. Только опять нужно распределить обязанности. Будет весьма подозрительно, если мы станем ходить гурьбой. Я беру на себя Гриффиндор…

— Почему ты? – взбунтовался Антонин.

— Потому что вам и на дюйм нельзя приближаться к гриффиндорцам. Потом мне же и придется в ваших проделках разбираться. Спасибо, мне и сегодняшней выходки у Флитвика на год вперед хватило…

— Значит, решили? – перебил его Том. – Тогда начнем завтра же, сегодня в библиотеке слишком многолюдно.

Игнорируя удивления на лицах друзей, он молча направился в спальню, усталость немилосердно свалилась на плечи. Слишком много неприятных событий за один день, голова слегка кружилась от напряжения, безумно хотелось дать отдых гудящим ногам. И все же хорошо, что Антонин сорвал урок Заклинаний, есть время отдохнуть и подумать. Друзья были шокированы его внезапным уходом, но это уже не имеет значения, он хочет тишины и покоя. Разве можно думать о чем‑то важном, когда рядом в нетерпении копошится Элджи, Антонин ежеминутно норовит отчубучить какую‑нибудь глупость, а Августус с подозрительностью следит за каждым твоим словом, каждым движением?

Том в одежде обессилено повалился на кровать, на ощупь нашел изумрудный шнур, полог, словно занавес, с шорохом сомкнулся, звуки окружающего мира стали приглушеннее. Отяжелевшие веки тут же сомкнулись, и он уснул, мгновенно и без сновидений.

Проснулся от духоты, полог заглушал звуки, но и перекрывал доступ свежего воздуха, к тому же в мантии и джемпере было невыносимо жарко. Том украдкой отодвинул край полога, в спальне царила непроглядная темнота. Он проспал до глубокой ночи!

Том беззвучно переоделся в пижаму, привязав часть полога к шесту, вернулся в уже расправленную постель. В окне виднелся кусочек ночного неба, усыпанного яркими мерцающими бисеринками, из приоткрытой щели в спальню проникали переливчатые трели сверчков и сонный шепоток листвы деревьев, черный силуэт Корникса на насесте едва заметно шевельнулся во сне. Теперь в темноте под ровное сопение четырех соседей по спальне Том мог произнести то, что не давало покоя с того самого момента, как прочел пророчество.

— Я боюсь, – прошептал он одними губами, словно просил помощи у кого‑то невидимого. – Боюсь, что все это окажется ложью. Ведь тогда станет понятно, что я никакой не Наследник, а значит…

Он внезапно осекся, произнести это вслух не хватало сил. Ведь если он – не Наследник Слизерина, значит… он – обычный мальчик. Такой же, как все, и ничем не уникальный. Стоило ли вырываться из серого магловского приюта, чтобы понять то, что и здесь, в красочной школе волшебства и чародейства, ты все та же прежняя безликая тень?

— Обычный.

Всего одно слово, но как оно ранит в самое сердце, а глаза беспричинно застилает пелена слез. Уткнувшись в подушку, Том дал себе клятвенное обещание, что как бы тяжело не было, завтра же расскажет друзьям о своем происхождении.

Тяжелая ночь прошла, и при свете дня все страхи померкли. На следующее утро Тому не хватило духа выполнить обещание, данное самому себе. Он не поговорил с друзьями об этом ни в четверг, ни в пятницу, а выходные прошли в нелегких трудах за учебниками.

Помимо накопившихся за неделю домашних работ оставалось неразгаданное пророчество, на которое и уходило все свободное от занятий время. Том потерял счет книгам, что они вместе с Элджи, перечитали или просто пересмотрели, но безрезультатно. Нет, результат все же был: большую часть из прочтенного Том запоминал с завидной легкостью, но эти знания мало помогали в разгадке пророчества.

Антонин в первый же день наотрез отказался «просиживать драгоценное время в пыльном склепе», одно дело простукивать стены Хогвартса на наличие тайников, и совсем иное «строить из себя заумника». Августус все еще злился на Антонина за сумасбродную выходку на уроке Заклинаний, и как следствие не рвался помогать с пророчеством. Том и Элджи, не сговариваясь, сошлись на том, что вмешиваться в распри давних друзей не стоит.

Дальновидный Сенектус выбрал удачное для их четверки наказание, только жаль, не на всех оно оказывало должное действие. Ведь перечить Антонину однокурсники не решались, поскольку у него от слова до дела лишь крохотный шажок, а ходить с подбитым глазом никому не хотелось, Элджи и Тома вообще обходили стороной, что нисколечко их не задевало. Августус единственный, кому наказание Сенектуса стало поперек горла, он крайне болезненно терпел недоброжелательные взгляды недавних приятелей и знакомцев. Ко всему прочему Том все чаще стал ловить на себе подозрительный взгляд Августуса, от которого внутри каждый раз шевелилось что‑то липкое.

На уроках Заклинаний было заключено негласное перемирие: Антонин больше не пытался досадить профессору Флитвику, а тот в свою очередь не злопамятствовал. Увлекательный предмет вскоре заставил всех позабыть о недавнем инциденте, все внимание учеников притягивали легкие взмахи палочкой и мудреные формулы на латыни.

Вечерние занятия с братом и чернильные шпаргалки на ладонях помогали даже тугодуму Элджи справляться с практикой на уроках Заклинаний, Трансфигурации и Защиты от Темных искусств. В такие вечера Том силком тащил в библиотеку Антонина, польза от такой компании была только одна – навязчивая мадам Лайбрериан не лезла с расспросами, да и охочий до сплетен О’Бэксли обходил стороной.

Том ходил вдоль бесконечных стеллажей, придирчиво выбирая нужные книги, Антонин с видом мученика тащил следом стопку уже отобранных фолиантов. У Тома вырывался вздох досады, когда в руках Антонина уже не было места, а на полках оставались сотни и сотни книг. Появление первокурсников на верхних библиотечных ярусах могло привлечь ненужное внимание, вызвать подозрение, потому Том с легкой завистью наблюдал за старшекурсниками.

Нагруженные книгами они устраивались за каким‑нибудь неприметным столом, куда редко заглядывали другие ученики, и Том принимался искать ключевые слова на пожелтевших страницах. Никакие стенания и скулеж не могли его разжалобить, потому, чтобы не уснуть от тоски, Антонин принимался искусно мастерить пергаментных птичек. Когда мадам Лайбрериан надоедало прибирать вокруг их стола, а Тому слушать протяжные зевки Антонина, тогда‑то ребята и покидали библиотеку.

Так незаметно пролетела первая неделя обучения. Понедельник с самого утра обещал быть скверным.

Том в задумчивости машинально кормил Корникса, когда из ванной раздался душераздирающий вопль. Вслед за воплем в комнату ворвался мокрый и всклокоченный Элджи. Размахивая полотенцем, он, словно спугнутый заяц, прыжками пересек комнату, с ходу сиганул на свою кровать.

Том с непониманием посмотрел на Элджи, грудь того часто вздымается, а глаза от страха широко распахнуты. Элджи попытался утереть пот со лба, но, заметив, что все еще сжимает полотенце, пронзительно взвизгнул. Отверженное полотенце звучно шмякнулось об каменный пол.

— Он–но шевелится… – с трудом выдавил Элджи, – и у него в–волосатые лапки.

— Элджи, у полотенец не бывает лапок, тем более волосатых.

Но Элджи не отвечал, на побледневшем лице застыло выражение крайнего ужаса. Антонин подхватил учебник по Астрономии, крадучись приблизился к полотенцу.

— Сейчас посмотрим, что у него там за лапки…

Попросту говоря, Антонин сначала хотел огреть подозрительный предмет учебником, а уж потом проверить его на наличие волосатых лапок. Том внимательно наблюдавший за полотенцем, на долю секунды заметил, что махровые складки едва заметно шевельнулись, и тут неожиданно вскрикнул Августус.

— Нет! Не тронь. Это же Фас!

Антонин замер с занесенным учебником, когда Августус рванулся к полотенцу, затем бережно отхватил от него клочок. Элджи с открытым ртом сполз по стене: клочок неторопливо сменил окраску с зеленого на черный, при этом лениво перебирая десятью кривыми лапками. Том хмыкнул: в руках Августуса был обыкновенный паук. Разумеется, если обыкновенным можно назвать паука, который при маскировке меняет окраску и имеет пять пар ходильных лап.

Августус бросил на Антонина лютый взгляд.

— Долохов, ты едва не убил моего паука.

— А нечего разбрасывать своего криволапого где попало, – рассердился Антонин. – Элджи чуть не околел от страха.

Элджи закивал часто–часто, вид у него все еще перепуганный. Августус проигнорировал колкое замечание, с заботой поглаживая, вернул свободолюбивого паука Фаса в стеклянный террариум.

Урок Травологии, что вела профессор Эплтри, проходил в больших теплицах рядом с за́мком. Три раза в неделю первокурсники спускались в теплицы для изучения волшебных трав, растений и корнеплодов, одни из которых использовались в пищу, другие служили ингредиентами в лечебных или ядовитых зельях.

Том находил предмет вполне сносным, но по понедельникам Травология проходила совместно с пуффендуйцами, а значит, следовало держаться от них подальше. В особенности от пуффендуйки по имени Бонни Миртл, та умудрялась спотыкаться даже на ровном месте. В прошлый четверг на уроке Астрономии она не понятно как изловчилась толкнуть Большой телескоп, который одним махом едва не пришиб всех первокурсников и профессора Клепсидру в придачу. Разумеется, Пуффендуй за это получил законные штрафные очки, но рассерженный Августус до самой спальни ворчал, что наказание слишком пустяковое. Его же предложения о наказании Тому больше напоминали методы средневековой инквизиции, даже Антонин смутился такой изощренности.

Вопреки плохим ожиданиям Травология, а затем и Заклинания, прошли на удивление мирно, но Тома не покидало странное ощущение, чем‑то схожее с духотой, что держится в воздухе в преддверии грозы.

Во время обеда по столам факультетов пошел взволнованный шепоток.

— Вы уже слышали?

— Нет, а что?

— Скоро будут уроки полетов на метле!

— Да ну?..

— Вот тебе и ну.

— И когда же?

— В эту среду, если не ошибаюсь…

— Да–да в среду. Я тоже слышала.

Августус оторвался от бульона, внимательно прислушался к разговорам за столом Когтеврана.

— Антонин.

— Ну?

— Ты хотел знать, когда начнутся полеты? В эту среду.

Антонин замер, как памятник голодному мальчику, с ножом в одной руке и вилкой в другой, подозрительно сощурился: Августус в первый раз за последние дни заговорил с ним.

— Серьезно? Откуда знаешь?

— Прислушайся, весь зал гудит об этом.

Антонин повертел головой, ликующая улыбка растянулась от уха до уха. Он одним махом разделался с пирогом с грибами, вытер рот тыльной стороной ладони. Августус брезгливо скривился, заметил назидательно:

— Ножом с вилкой научился пользоваться, а салфеткой нет.

— И ты туда же? Мне и нравоучений деда хватает… Элджи ты уже поел?

Элджи поднял лицо от тарелки, с набитыми щеками и жалостливыми глазами напоминал удивленного хомяка, у которого отнимают все запасы на зиму.

— Давай живее, – поторопил Антонин, – дело есть.

— Какое дело? – изумился Том. – После обеда у нас Защита от Темных искусств.

Антонин только отмахнулся, как от надоедливой мухи.

— Успеется. Дело‑то минутное… если кое‑кто пошеве́лится, обернемся задолго до начала урока… Ну, чего ты жуешь так долго? Глотай чаще, потом переваришь.

Он так и не рассказал, что это за внезапное и неотложное дело, уволок растерянного Элджи. Том неуютно поежился, за его спиной, за столом Гриффиндора, кипели взбудораженные споры о предстоящих полетах.

— Почему все так взволнованны этой новостью?

— Смеешься? – хмыкнул Августус, размешивая чай. – Несбыточная мечта любого первокурсника – иметь личную метлу, но это разрешается только ученикам со второго курса и далее. Тогда же разрешат подавать заявки в сборную по квиддичу.

Опять это непонятное слово, поморщился Том, не решаясь продолжать расспросы. По лицу Августуса нельзя было сказать, что он одобряет такое рвение к полетам на метле. Том же испытывал смешанные чувства: ни о каких полетах он понятия не имел, а нескрываемая радость однокурсников приводила в смятение.

Уже во время урока, пока профессор Слиппери разъяснял новый материал, украдкой Том попытался выспросить у Элджи, чего хотел Антонин, но тот лишь удрученно покачал головой.

— Антонин говорить не велел.

Том вяло улыбнулся, решив отложить разговор. Бесхитростный Элджи, не задумываясь, мог выложить всю подноготную, даже не подозревая, что выдает чей‑то секрет. Исключением были случаи, когда его заранее предупреждали, о чем говорить можно, а о чем – нет, тогда из Элджи и клещами нельзя вытянуть ни слова.

В нетерпении постукивая ботинками по ножкам стула, Том честно старался вслушаться в слова профессора, но смысл доходил плохо. Дверь кабинета была слегка приоткрыта, Том то и дело бросал на нее просительные взгляды, словно та могла помочь.

Звон колокола гулом прокатился по пустым коридорам школы, ученики потянулись к выходу, а профессор Слиппери принялся собирать со столов пособия, на которых изображались известные чародеи и ведьмы искушенные в Темной магии.

— Профессор, позвольте Вам помочь, – предложил Августус елейным голоском, от которого у Тома по спине побежали неприятные мурашки.

Августус проигнорировал его вопросительный взгляд, услужливо выхватил пособия у Слиппери.

— Благодарю, мистер Руквуд, похвальное рвение помогать старшим. Многие ученики забывают…

— Том, идешь? – окликнул Антонин.

Не дожидаясь друга, они отправились на Историю магии – самый нелюбимый урок Антонина, да и большинства учеников тоже. Том списывал такое отношение на счет профессора Бинса, тихий и бесцветный голос которого убаюкивал даже пауков, что прятались по углам.

Щуплый низкорослый профессор, заложив руки за спину, подобно движениям маятника, весь урок ходил вдоль доски.

— О приходе магии в наш мир повествует множество легенд и сказаний…

Элджи старательно пыхтел над пергаментом, губы шевелились, повторяя слова профессора Бинса. Он и Том были одними из тех немногих, кто упорно вели конспекты нудных лекций. Том время от времени протирал глаза, что упорно закрывались, зевота вырывалась непроизвольно.

Внезапно холодное, словно острие клинка, прикосновение между лопаток, заставило обернуться, но позади сидел только Августус, другие же ученики либо тихо перешептывались, либо откровенно дремали.

Августус поднял на него стальные глаза.

— Что?

— Ничего, – мотнул Том головой, вернулся к оставленному конспекту.

Антонин тихо посапывал в полудреме, подперев рукой щеку, та медленно сползла. Он со всего размаху хрястнулся подбородком об крышку парты, звучно клацнули зубы. Тряхнув головой, Антонин ощупал ноющую челюсть, поднял злые покрасневшие глаза на профессора Бинса, что все также невозмутимо продолжал урок.

— Интересно, а у него в роду есть валлийские ежики?

Элджи прыснул: морщинистое лицо Бинса с заостренным носом, в самом деле, напоминало любопытную мордашку ежика, а коротко остриженные седые волосы походили на иголки.

— Мне интересно другое, – отозвался Том эхом. – Сколько снотворного зелья он принимает на ночь? Доза, на мой взгляд, лошадиная.

Антонин хохотнул.

— Ага, уснет так однажды, а проснется уже мертвым…

— Потише нельзя? – перебил их Эмулус Ингл. – Я пытаюсь конспектировать…

— А ты не пытайся, – фыркнул Августус, – а конспектируй.

Ингл пронзил его убийственным взглядом, но не ответил, перо с удвоенной скоростью забегало по пергаменту. Том покосился на Августуса, зябко повел плечами, неприятный холодок все еще ощущался между лопаток.

После урока Августус был непривычно молчалив, его задумчивость и рассеянные реплики никак не давали Тому покоя. Элджи со скучающим видом шатался без дела, но стоило Тому заикнуться о библиотеке, как его и Антонина сдуло, как осенние листья неожиданным порывом ветром. Оставалось лишь заняться домашними заданиями. Оставив Августуса в Общей гостиной, Том поднялся в спальню, где было намного тише.

Вытряхнув учебники и тетради на ковер, уселся тут же, стал разбирать ворох пергаментный свитков, чтобы решить, чем заняться в первую очередь. Внезапно в спальню заглянул мальчишка с красным обветренным лицом, вопросительно уставился на Тома.

— А где Элджи?

— Я ему не нянька, – ответил Том довольно резко. – Спроси у Сенектуса.

— Его Сенектус и ищет. Так ты не знаешь, где Элджи?

— Кажется, он вместе с Антонином пошел в башню для сов.

— Но для получения почты поздновато. Том, ты ничего не путаешь?

— Робб, ты ищешь Элджи или треплешь мне нервы?

Робб Датс–Пайк на мгновение задумался, уже собрался было уходить, но спросил напоследок:

— А ты чего здесь один?

— Учу Травологию. Желаешь присоединиться?

Датс–Пайк замотал головой с такой силой, что казалось, будто та оторвется, дверь молниеносно захлопнулась. Том довольно хмыкнул: чтобы избавиться от докучливого собеседника, нужно лишь перевести разговор на неприятную для того тему. Срабатывало как всегда безупречно.

Том вновь вперился в страницу учебника. Итак, на чем он остановился? Ах да, перечник тепличный! «Столь чудное название произошло отнюдь не от слова «перец». Растение заслужило свое прозвание за стервозный нрав. Всем хорошо известно пристрастие этого растения перечить садоводам. Стоит посадить семена перечника в южной части теплицы, и они непременно прорастут на северной стороне. Полейте его, и перечник засохнет. Выполите, и он прорастет вновь. Лишь очень опытные садоводы способны управиться со столь своенравным растением. Преимущественно листья перечника используют для…»

Он тяжело вздохнул, потер уставшие глаза. Не то чтобы материал был слишком тяжел для запоминания, скорее наоборот. Чтобы выучить материал, ему было достаточно прочесть хотя бы один раз. Дело с письменными работами обстояло хуже. Том никак не мог взять в толк, зачем профессора заставляют их делать выдержки из учебников, писать сочинения и эссе? Зачем в пустую марать пергамент кляксами, если и в устной форме все отлично запоминается? Хотя некоторым такая писанина была как нельзя кстати. Элджи очень плохо воспринимал материал урока на слух, а Антонин и вовсе не выказывал никаких стремлений, лишь сочинения и могли заставить его хоть как‑то учиться.

Из Общей гостиной даже сюда проникал оживленный гомон и смех. Том упрямо подпер кулаками подбородок. Можно подумать ему не хочется дурачиться вместе со всеми… Он на мгновение прислушался к своим ощущениям. Нет, не хочется. Странно, конечно, для одиннадцатилетнего мальчика… но не хочется.

К вечеру Антонин вернулся немного раздосадованный, но вскоре уже широко улыбался и искрометно шутил. Во время ужина Августус вел себя крайне нервно, на шутки Антонина о его самочувствии отвечал грубо. Антонин вскоре сжалился, переключил внимание на пышущие жаром котлеты из молодой телятины.

Августус рассерженно посопел, с видом знатока размазывая джем по тосту, бросил как бы между делом:

— Так ты наполовину магл.

Том почувствовал себя так, будто морозной зимней ночью окунулся в холодную воду, замедленно поднял глаза на Августуса, на лице которого проступало еле сдерживаемое торжество. Мысленно Том отметил находчивость друга, время подобрано безупречно, терпеливость окупалась с лихвой, а главное, что он сам не готов к этому разговору.

Элджи застыл с открытым ртом, преданно хлопал ресницами. Том буравил Августуса потемневшим от гнева взглядом, слова с трудом слетали с непослушных губ, собственный хриплый голос показался чужим:

— Я – волшебник.

На лице Августуса не отразилось никаких эмоций, только в стальных, как холодный клинок, глазах промелькнуло что‑то напоминающее разочарование. Том не отводил тяжелого взгляда. Элджи обеспокоено заелозил на лавке, обычно легкомысленный Антонин впервые нахмурился, бегло оглядел Тома, с осторожностью покосился на Августуса.

— Кто наполовину магл?

— Том. Его отец – магл, хоть мать и была ведьмой.

Некоторое время физиономия Антонина оставалась непроницаемой, затем в темно–карих глазах блеснуло любопытство, брови поползли на лоб.

— Что, правда?

Августус не скрывал удовольствия оттого, что появился благодарный слушатель, а Том все сильнее сжимал кулаки, бледное лицо приобрело сероватый оттенок. Августус с живостью продолжал:

— А живет Том в магловском сиротском приюте вместе с крестной матерью. Она сквиб.

Тут он прервался, чтобы насладиться действием, которое возымели его слова, горделиво вздернул подбородок. Том заставил себя хмыкнуть равнодушно:

— И что все? Больше ничего не выведал?

— Больше профессор Слиппери ничего не сказал, – заметил Августус несколько огорченно. – Должно быть, сам не знает.

Том едва сдерживался, чтобы не запустить в наглого сплетника тарелкой, не в силах остановить поток злого сарказма, спросил с вызовом:

— А разве есть то, чего не знает профессор Слиппери?

Августус уязвлено закусил губу, смолчал. Том продолжил ужинать, совсем не различая вкуса еды, теперь все казалось пресным, а потом и горьким, как полынь. Смутно ощущал, как Элджи успокаивающе гладит по предплечью, заглядывает в глаза доверчиво.

Антонин кружил вокруг, как изголодавшийся коршун над сочной и лакомой добычей. Едва все еще раздраженный Том покинул Большой зал, как Антонин увязался следом. В Общей гостиной Тома не покидало ощущение, что за ним наблюдают, но стоило обернуться, как Антонин с неожиданной репликой вклинился в группу болтающих девчонок, что вызвало с их стороны шумное недовольство.

Посчитав библиотеку надежным местом, чтобы избавиться от преследования, Том ошибся. Знакомый силуэт прятался за соседним стеллажом и… о, святые!.. делал вид, что с увлечением читает книгу. Понемногу Том начинал терять терпение, по–видимому, Антонин тоже, поскольку не удержался, подошел, странно переступая ногами, будто те не сгибались в коленях.

— Том…

Непривычно видеть смущение на вечно ухмыляющемся веснушчатом лице, Антонин в глаза не смотрел, остервенело тыкал пальцем в переплет несчастной книги.

— Том. Расскажи, какого жить в мире простецов?

Том ахнул оскорбленно, он ожидал чего угодно: насмешек, глупых шуточек, но не этого…

— Издеваешься, да?

— Даже не думал, – протестующе замахал руками Антонин, глаза были честными. – Мне, правда, интересно.

Том устало окинул книги, которые намеревался прочесть до сна.

— Давай в другой раз.

— Хорошо, – вздохнул Антонин расстроено, отступил к выходу. – Только пообещай, что не забудешь.

— Обещаю, – выдавил Том с неохотой. – Э–э… Антонин, постой.

— Ну?

— Передай остальным, чтобы после отбоя собрались в гостиной. У меня есть одна версия по поводу пророчества.

Антонин коротко кивнул, глаза блеснули в предвкушении.

Том глубоко вздохнул, изможденно опустил голову на руки, пальцы с наслаждением зарылись в блестящие черные волосы. С одной стороны ему на руку то, что друзья теперь все знают. Правда реакция этих троих была какой‑то неоднозначной. А что скажет Сенектус, когда узнает?

Тем не менее, это к лучшему. Уже не нужно притворяться, кивать с умным видом, когда слышишь незнакомые слова и понятия не имеешь, что они означают. Можно напрямую спросить о том, что непонятно… Тома передернуло при мысли, как он, словно ученик начальной школы, станет тянуть руку, чтобы задать вопрос Антонину или Августусу. Нет уж, вопросы оставим при себе. Он не бестолковый Элджи, и в состоянии сам до всего докопаться и додуматься. Не хватало, чтобы на него смотрели с таким же снисходительным пренебрежением.

Ну конечно! Том не удержался, чтобы не хлопнуть себя по лбу. Элджи! Этот курчавый простачок без сомнения ответит на любые вопросы, надо лишь умело их задать. Том быстро оглядел деревянные таблички с надписями, что прикреплялись к стеллажам, пытаясь придумать, чтобы такого спросить у Элджи для проверки.

— Квиддич, – прошептали его губы. – Что такое квиддич?

Без малейшего сожаления Том стал поспешно запихивать тетради в сумку: библиотека никуда не денется, а квиддич, что бы это слово ни значило, как‑то связан с полетами на метле, что будут уже в эту среду. Откладывать нельзя.

Он бежал по коридорам, в последний момент уклоняясь от столкновения, при этом зло честил и кривые ступени, и острые углы, и непоседливого Элджи, который куда‑то запропастился. Вроде бы кто‑то возмущенно окликал, даже ругался вослед, но Том не останавливался, только при приближении профессоров вынужденно сбавлял шаг. Обыскав внутренний двор замка, заглянув в Общую гостиную и даже спальню, он по чистой случайности уловил краем уха опрометчивые слова, замер напряженно вслушиваясь.

— Хватит заливать О’Бэксли.

— Да я собственными глазами видел! Датс–Пайк говорил, что они и до ужина два раза поднимались в башню… Робб, подтверди.

Жадно глотнул воздуха, перед тем как вновь выскочить в узкие, с мрачными покрытыми зеленоватой плесенью стенами, лабиринты подземелья. Вновь перед глазами замелькали пестрые картины, черные школьные мантии, витражи окон, ступени скрипучих лестниц, затем все неожиданно замерло. Том перевел дух в изнеможении, перешел на шаг, давая ногам отдых.

На седьмом этаже, как в полуденном городишке, было пустынно, занятия здесь почти не проводились, а множество дверей запирали от любопытных глаз хранилища или заброшенные лаборатории. Отсюда выше в четыре башни вели только четыре одинаково широких лестницы. В южной башне располагался кабинет Астрономии, в башнях западной и восточной стороны Том ни разу не бывал, а вот в северной – устроились школьные почтовые совы.

Том со всей силы навалился плечом на тяжелую с виду дверь, та взвизгнула несмазанными петлями, распахнулась на диво легко. Он почти ввалился в совятню, пробежал вперед, чтоб не упасть. Тут же уши заложило от громозвучного уханья потревоженных ночных птиц, вокруг закружилось, по лицу и шее хлестнули жесткие перья, спину царапнули острые когти. Том обхватил голову, запоздало пригнулся. Когда стихло, поочередно открыл глаза, птицы уже расселись по деревянным балкам под потолком, желтые хищные глазищи смотрели недовольно и настороженно.

Рядом с узкой бойницей на клочках примятой соломы сидели окаменевшие Антонин и Элджи, смотрели очумелыми остановившимися глазами. Том суетливо стряхнул мелкие перья с головы и плеч, оправил мантию.

— Привет, – растянул он губы в неловкой улыбке.

Элджи с лицом белее первого снега нервно икнул, Антонин безмолвно шлепал губами, потом прокашлялся.

— Ну и напугал же ты нас… у меня чуть сердце не остановилось.

— Я испугался, что это Орр, – пролепетал Элджи.

Том, осторожно покосившись на сов, шагнул к друзьям.

— Если задержитесь еще немного, то и Орр может заглянуть… Вы что тут жить собрались?

Он примерился сесть на солому рядом с Элджи, но уловил еле слышимый запах перепрелости и птичьего помета, брезгливо скривился.

— О, уже и гнездо свили? Похвально.

Элджи принял его слова за похвалу, радостно улыбнулся, попрыгал, чтобы показать, как удобно все обустроено.

— Нравится? Я сам сделал, чтобы уютнее…

— А ты как нас нашел? – встрял Антонин неожиданно.

Том прислонился к каменному выступу у бойницы, скучающе окинул совятню.

— Сорока на хвосте принесла.

— Понятно, – нахмурился Антонин.

— А зачем вы здесь?

Рот Элджи распахнулся и тут же захлопнулся, глаза виноватые, как у щенка, что в отсутствие хозяев погрыз всю обувь. Том перевел требовательный взгляд на Антонина, который с отвлеченным видом подцепил кривую соломинку, хотел взять в рот, но на ней болтался крошечный паучок. Элджи посопел, ткнул Антонина в бок, тот часто заморгал, словно после сна, вопросительно взглянул на Тома.

— Что?.. Ах, зачем?.. Да тут… такое дело. Мне деду письмо нужно было отослать, но вместо совы у меня лягушка. А у Элджи есть неясыть, вот я и одолжил. Теперь ответа ждем…

— Весь день? – засомневался Том, намеренно пропустив то, что Антонин не пожелал воспользоваться одной из школьных сов. – Завтра же будет утренняя почта, вот и получишь ответ.

— Это другое, – поморщился Антонин, вновь замолчал, разглядывая паучка.

Элджи повздыхал для виду, покосился на Антонина осуждающе.

— За завтраком посылку от мистера Долохова увидят и другие ученики, и преподаватели…

— А вам это как раз и мешает, – закончил за него Том. – В посылке что‑то секретное, да? То, что искал Сенектус в твоем чемодане, Антонин?

— Нет, не то, – буркнул Антонин скупо.

Том все также, упрямо скрестив руки, стоял у стены, губы Элджи подрагивали, жалобный взгляд, как соловей в клетке, метался от одного друга к другому, при этом кончик носа подозрительно покраснел. Антонин коротко взглянул на него, тяжело вздохнул:

— Ладно, скажу… только не хнычь. Я метлу жду.

— Метлу? – переспросил Том удивленно. – Но ведь…

Антонин остановил его нетерпеливым жестом, отбросил соломинку вместе с паучком.

— Знаю–знаю. «Первокурсникам запрещается иметь собственные метлы». Читать я умею. Ну и что? Не все, что написано, надо беспрекословно выполнять, особенно если это школьные правила.

Том хранил молчание, терпеливо слушал излияния друга о бессмысленных запретах, которые зачем‑то придумывают взрослые. А бессмысленные они потому, что Антонин все равно найдет способ их обойти, а если понадобится парочку другую нарушить.

— Ко всему прочему я намереваюсь попасть в сборную по квиддичу, а для этого нужна немалая подготовка. А школьные метлы для тренировок мне никто не даст.

Глаза Тома на миг сузились, как у голодной лисицы, что после долгих трудов отыскала мышиную тропку. Он напустил на себя задумчивый вид, прикусил нижнюю губу, будто пытался припомнить что‑то важное.

— Постой‑ка, как же Белладонна это назвала? Ах, вспомнил! Она назвала квиддич «забавой слабоумных».

Антонин, словно его оскорбили, задохнулся от негодования:

— Да что эта… кукла с косичками… понимает в квиддиче?

Том крепче закусил губу, с трудом сдерживая довольную улыбку. Элджи и Антонин, перебивая друг другу, взахлеб принялись расписывать квиддич, при этом обильно приправляя рассказ жестикуляцией. Том почувствовал легкой укол досады, предположения, которые он рисовал в воображении, были куда богаче. Квиддич оказался ни чем иным как любимейшим видом спорта волшебников. Как и в магловских играх, сражались две команды, но с использованием нескольких видов мячей. Вот только борьба за первенство велась не на земле, а в воздухе… Все игроки – вратарь, три охотника, два загонщика и ловец – парили на метлах. Правила игры были просты, но самым глупым Тому показалось то, что игра заканчивалась лишь, когда ловец одной из команд схватывал снитч – самый маленький мяч в игре.

— А если ловец никогда не поймает снитч?

— Должен поймать, – пожал Антонин плечами. – Раньше ведь ловили… хотя нет, был случай, когда матч длился около трех месяцев, прежде чем снитч схватили.

За этими разговорами они не заметили, как совятню окутали сумерки, под потолком, словно городские фонари, все ярче разгорались десятки пар желтых огней. Птицы, шелестя крыльями и зычно ухая, уже собирались на ночную охоту.

Том предусмотрительно отстранился от бойницы, в которой одна за другой исчезали крылатые тени.

— И что теперь?

Антонин поскреб затылок, рыжевато–каштановые волосы потешно взъерошились.

— Эх, придется еще раз наведаться, но уже поздно ночью.

— Ты спятил? – опешил Том, замер на полпути к двери.

— Пока нет, – возразил Антонин очень серьезно. Отряхнувшись от соломы, последовал за Томом. – Но если Орр поймает меня здесь ночью, придется прикинуться… душевнобольным или лунатиком. С них всегда спрос невелик.

Элджи подпрыгнул от нетерпения, даже в потемках его глаза, как два камешка бирюзы, ярко поблескивали.

— А можно я тоже ночью?

— Можно, – разрешил Антонин великодушно, задорно подмигнул. – Тем более что тебе и прикидываться не нужно.

К тому времени, как они добрались до Общей гостиной, та опустела. Даже самые припозднившиеся уже разбрелись по спальням. В кресле у камина их ждал Сенектус, устало ворошил кочергой раскрасневшиеся угли, по соседству, на диване устроился Августус, который уже начинал задремывать. Уверенным шагом Том прошествовал мимо, сразу направляясь к спальням. Антонин и Элджи застыли, как соляные столбы, с непониманием смотрели ему вслед, Августус лишь шевельнулся лениво.

— Сейчас вернусь, – бросил Том через плечо.

Он осторожно проскользнул в темную спальню, оставив дверь чуточку приоткрытой, на ощупь добрался до своей кровати. Под ровное дыхание О’Бэксли и тоскливое кваканье Теленка Том распахнул вещевой сундук, там под пижамой хранился фолиант в ветхом переплете. С тех пор как Том в последний раз прикасался к «Родословным волшебников сквозь века», пособие значительно пополнилось новыми записями. Том почувствовал это сразу, едва попытался вынуть книгу из сундука, плечи и спина напряглись под тяжестью мудрых страниц.

Том притворил за собой дверь, опасливо съежился, когда та противно скрипнула, быстро направился вниз по лестнице, увесистая книга нарочно выскальзывала из рук.

— Вот, – выдохнул он с облегчением.

Фолиант с грохотом рухнул на низкий столик возле дивана, Сенектус заинтересованно пересел ближе.

— Что это?

Ответ не потребовался, Сенектус уже уверенно перелистывал страницы.

— Страница три тысячи восемьсот двадцать семь, – подсказал Том.

Он и сам бы открыл нужную страницу, только спина ныла, как побитая дворняга, продолжал направлять:

— Вверху справа. Чуть выше ветви семейства Скоуэлл.

Сенектус лишь мельком глянул на крохотный сучок с именем самого Тома, взгляд удивленно расширенных глаз был прикован к корням семейного древа, пробормотал хрипло:

— Слизерин?..

— Чего?

Антонин аж подпрыгнул от неожиданности, живо перебрался на диван рядом с Сенектусом, прищуренные глаза стали разбирать старомодный почерк. Элджи в нетерпении подался вперед, преданно заглядывал в лицо брату, словно там все понятнее, чем в любой умной книжке. Августус не двинулся с места, будто примерз, только щеки тронула нездоровая бледность, а нос заострился.

Пришло время бить твоим же оружием, подумал Том со злым удовлетворением. Чувствовал, как плечи сами раздаются вширь, выпячивая грудь на манер горделивой птицы.

Сенектус прокашлялся.

— Так что с пророчеством?

Том неспешно, наслаждаясь всеобщим молчанием, присел на подлокотник.

— В нем говорилось о Наследнике Слизерина, если вы помните? Прямых его потомков почти не осталось…

— Кроме тебя, – договорил Августус очень тихо. Он все еще не смотрел ни на Тома, ни на его книгу.

— Также в пророчестве, – продолжал Том так, словно его не прерывали, – упоминались трое, которые по слову Наследника один за другим снимут три Печати.

— Это‑то понятно, – зевнул Антонин нетерпеливо. – Ты знаешь, кто эти трое?

— Я лишь предполагаю. Мы ведь сошлись на мнении, что они как‑то связаны с основателями Хогвартса. А что если они их потомки?

Сенектус вновь принялся нетерпеливо листать фолиант.

— Ты нашел здесь кого‑то подходящего?

— Пока нет, – сознался Том морщась. – Нашел древо потомков Пенелопы Пуффендуй, некоторые семьи либо захирели и стали сквибами, другие живут за границей, да и возраст… то старики, то младенцы. Прямых наследников, как и у Слизерина, практически не осталось.

Тишину нарушил сладкое позевывание, Том уставился на Элджи, тот потупился смущенно:

— Спать хочу.

Сенектус раздраженно глянул на младшего, затем на часы, с великой неохотой захлопнул книгу, которую тут же уволок Антонин, с алчным блеском в глазах принялся разглядывать. Лоб Сенектуса еще покрывали задумчивые морщины, о чем‑то упорно размышлял.

— Странно… почему ты все еще живешь в приюте, Том?

— В смысле?

— Приют ведь для сирот, а у тебя столько дальних родственников, – пояснил Сенектус, отобрав фолиант у недовольно ворчащего Антонина, открыл на нужной странице. – Сам взгляни… даже если не учитывать твою крестную и ее кузину, то остается родной дядя.

Том порывисто встал, веточка семейного дерева, на которую указывал Сенектус, располагалась возле имени матери, дата смерти отсутствовала.

— Я не очень‑то приглядывался, – оправдывался Том смятенно. – Меня в основном интересовали родители, я и Слизерина‑то заметил по чистой случайности. И вообще мне достаточно Крестной с ее воспитательной муштрой. Больше наставников – больше правил.

Антонин довольно оскалился.

— Дело говоришь.

— Я хочу спать, – заскулил Элджи. Он с несчастным видом притулился к Тому, во всю таращил слипающиеся глаза.

— Да–да конечно, – поднялся Сенектус резко. – Мы и так припозднились, давайте по кроватям. Завтра все решим окончательно.

Том не чувствовал усталости. Даже когда друзья забылись сном, он безучастно наблюдал как Корникс гонит со своего насеста непрошеного гостя. Фас – паук Августуса – неизменно находил способ выбраться из стеклянного плена террариума. В разрез поведению обычных пауков, что плетут паутину по темным углам, это десятилапое чудовище в первую же ночь облюбовало насест Корникса. Каждый вечер, возвращаясь с уроков, Том находил ворона в дурном настроении за очищением насеста от липкой и на удивление крепкой паутины.

Через некоторое время с постели Антонина послышался шорох, затем осторожные шаги и нетерпеливый шепот, в ответ – вялое лопотание Элджи, который спросонок решил, что его будят к завтраку. Шуршание мантий, вновь неясное бормотание и шаги, скрипнула дверь, по лицу Тома скользнул отблеск коридорного факела, затем все стихло.

До обостренного слуха Тома донеслось шлепанье перепончатых лап по каменному полу, грузная пузатая тень с завидной легкостью сиганула на подоконник, уже оттуда послышалось слабое квакание–мычание. Теленок уныло потоптался на месте, тупая морда ткнулась в окно, проверяя на месте ли та прозрачная штука, что не пускает на волю, в родное болото, вновь утробно квакнул.

Под эти фальшивые рулады, больше напоминающие хрип испорченной волынки, Том стал задремывать. Он вздрогнул всем телом, когда за дверью раздались негромкие шаги, Теленок одним прыжком скакнул к кровати хозяина, шмыгнул в убежище.

Том невольно насторожился, приподнялся на локтях. У самой двери с нескрываемым вызовом в голосе заговорил Антонин.

— Попробуй, отними, Рикрофт.

Тут же, перекрывая его, вклинился умоляющий голос Элджи.

— Антонин, не надо. Сенектус, ну, пожалуйста…

— Долохов, гоблин тебя забери! Что ты о себе думаешь? – выругался рассерженный Сенектус, продолжал уже шепотом: – Ты хоть понимаешь, что если ее не конфискую я, то это непременно сделает Орр или кто‑нибудь из преподавателей? И тогда уже не отделаешься тихим бойкотом однокурсников.

— Плевать, это моя метла и ты ее не получишь.

— Да не нужна мне твоя метла, как ты не поймешь.

Опять зашептал Элджи взволнованно:

— Антонин, а если Сенектус прав…

— Что значит «если»?.. Мне что же, по–вашему, ночью больше заняться нечем? Кроме как грабить припозднившихся первокурсников? Долохов, повторяю в последний раз: отдай метлу добровольно. Иначе отберу силой, а потом наложу на обоих чары забвения. До самой старости не вспомните о сегодняшней ночи…

Даже через плотно закрытую дверь Том слышал тяжелое сопение Антонина, что не желал расставаться с метлой. Голос Сенектуса непривычно изменился, теперь он не угрожал, а причитал от безысходности:

— Долохов, ты сведешь меня в могилу, прежде чем я успею сдать СОВ. Неужели так трудно как все нормальные первокурсники вести себя тихо и зубрить учебники, а? Ну что тебе мешает вести себя как все…

— Дурацкие школьные правила – отчеканил Антонин громким шепотом. – Ненавижу правила! То не делай, туда не ходи, здесь не сиди солнышко припечет, а там и вовсе пятки отморозишь. На–до–е-ло.

Сенектус невнятно выругался.

— А мне надоело в перерывах между уроками справляться, как поживает Долохов, не натворил ли чего? Ты мне уже в ночных кошмарах являешься… Я тебе не приказываю, Долохов, я тебя по хорошему прошу… умерь свой пыл первооткрывателя всего на три года. Три, понимаешь? Дай мне спокойно окончить школу, а там хоть по кирпичику ее разбери…

Том с чувством выполненного долга откинулся на подушку, одеяло приятно окутало плечи, с блаженством потянулся.

Теперь они договорятся. Сенектус и так пошел на значительные уступки, вряд ли Антонин ответит отказом, разве что внесет свои поправки. Что‑то вроде запрета на досмотр личных вещей.

Еще ночью за окнами ярился сентябрьский ветер, с диким свистом терся невидимыми боками о каменную кладку, барабанил в ставни, лишь к утру притих, одиноко и тоскливо, словно голодный зверь, подвывал в печных трубах и совятне. Но едва на горизонте запестрила алая ленточка, ветер стих совсем, будто затаился в легких облаках до следующей ночи, когда уж точно покажет всю свою мощь и проворство.

С неохотой перебирая тончайшими кривыми лапками, на небо стал карабкаться янтарный паук. В его лучах желто–оранжевые опавшие листья засияли россыпью золотых галлеонов; старый тис, буки и тополя без роскошных крон теперь казались старыми иссохшими корягами с потемневшей от холодных ветров корой.

В эту среду за завтраком Большой зал, словно переполненный улей, гудел несмолкаемой болтовней и веселым смехом: первокурсники возбужденно обсуждали предстоящий урок полетов. Разговоры об этом не затихали ни на минуту.

Том очень волновался, но тщательно это скрывал. Даже похвала профессора Свитча за успешно выполненное домашнее задание не улучшила настроения. Хуже Тома, пожалуй, выглядел только Элджи, обычно румяные щеки которого то сильно бледнели, то горели пунцом. Один лишь Антонин вел себя невозмутимо, а на Зельеварении даже принялся насвистывать устаревший мотив, чем вызывал у всех, кроме Дамблдора, тихую неприязнь. Том впервые ощущал приступ мигрени, что невероятно раздражало. Ближе к концу урока, едва профессор отвернулся, в Антонина полетели дурнопахнущие коренья. Том и Элджи тоже отвели душу. Одно из корений с глухим стуком срикошетило в Августуса, которому не повезло сидеть рядом со свистуном. Августус быстро обернулся, взгляды его и Тома на миг пересеклись, так же быстро отвел глаза, уже не заметил, как Том с презрительностью оттопырил верхнюю губу.

Том старался вести себя так, ровно ничего не произошло, но в глубине души Августуса так и не простил. На уроках и в свободное от занятий время они разговаривали и шутили, как обычные друзья, и все же что‑то неуловимо изменилось. Том непроизвольно контролировал каждое свое слово, каждый поступок, будто сторонний наблюдатель. Августус же был непривычно смирен. Создавалось впечатление, что они поменялись местами, и теперь Августус опасается выслеживания Тома.

Сразу после обеда нестройные группы первокурсников, словно разноцветные говорливые ручейки, стекались к площадке для полетов. Там уже нетерпеливо поджидала мадам Трюк – худощавая волшебница с коротко остриженными волосами и желтыми, как у голодного ястреба, глазами.

— Пусть каждый возьмет из хранилища по метле. Осторожнее, не толкайтесь! Метел на всех хватит…

Толпа, как разъевшийся дождевой червь, плавно завернула к метлохранилищу. Со всех сторон толкали, сначала слабо, потом все сильнее и требовательнее, в какой‑то момент Том осознал, что со всех сторон обступили незнакомые сокурсники. Далеко впереди затерялась рослая фигура Антонина, лохматая шевелюра Элджи скрылась где‑то слева, Том чувствовал как поток учеников, подобно бурной горной реке, что всегда стремиться к океану, сам несет в нужном направлении.

У самой двери в хранилище началась невообразимая давка: каждому не терпелось почувствовать под пальцами хорошо отполированное дерево. Том с трудом протолкнулся к метлам, которые внешне оказались самыми обыкновенными: кривоватые древки, плохо увязанные неровные прутья; такими даже двор приюта подметать было бы стыдно. Сзади напирали все требовательнее. Он, не глядя, ухватил первую попавшуюся метлу, пихаясь локтями, стал выбираться из очумелой толпы.

То ли запутался в собственной мантии, то ли споткнулся о чьи‑то ноги, но Том почувствовал, что внезапно теряет равновесие. Послышался чей‑то возмущенный вскрик, а затем сочный треск ломаемых веток, словно тупой лось пер сквозь чащу. Руку, в которой сжимал метлу, резко рвануло назад, уже падая, он успел выставить вперед обе ладони. Вокруг в мгновение расступились, Том быстро огляделся, подобрал странно полегчавшую метлу. Едва вскочил на ноги, как почувствовал мощный толчок в спину, его почти выпихнули из толпы. Том свободно вздохнул.

Рядом заголосило ликующе:

— Мадам Трюк! Реддл метлу сломал!

Том успел только обернуться, чтобы увидеть, как Грандчестер растянул губы в белозубой улыбке, наслаждаясь мгновением долгожданного триумфа. Скрепя сердце Том скосил глаза на свою метлу, до ломоты в пальцах сжал кулаки: древко переломлено пополам.

— Ты…

— Мистер Реддл, вы плохо меня слушали? – резко окрикнула мадам Трюк, желтые глаза хищно сверкнули. – Я же четко объяснила, что количество метел ограничено. Сегодня я не намерена лишиться еще одной…

Том глупо развел руками, в правой ладони все еще сжимает палку, что минуту назад была метлой.

— Но…

— Довольно! – прервала мадам Трюк, раздраженно выхватила у него древко метлы. – Посидите в сторонке, мистер Реддл. Полеты на сегодня для Вас отменяются. На первый раз я прощаю эту оплошность, но имейте в виду, что Ваши родители будут уведомлены об этом. Скорее всего, им придется возместить ущерб.

— Да, мэм. Как скажете…

Мадам Трюк уже ушла, а Том все стоял, руки беспомощно опущены. В голове осталась только одна мысль: Крестная будет вне себя от ярости. Он почти видел ее письмо с холодными рублеными фразами, которые хуже любого наказания.

Грандчестер, опершись на метлу, стоял в двух шагах, наблюдал с интересом.

— Ну и какого это, Реддл? Какого чувствовать себя без вины виноватым?

Том, словно не слышал вопроса, негромко пробормотал:

— Метла не хрусталь… и стоит намного дешевле.

— Это лишь первый взнос, – пригрозил Грандчестер мстительно, последовал за мадам Трюк и другими учениками.

Том устроился на ступеньках ротонды, неподалеку от хранилища для метел, узорные листья и завитки плюща давно пожелтели и иссохли, под ними, словно скелет невиданного зверя, стыдливо проступали серые перила и колонны. Хоть он и не мог принимать участия в уроке, но наблюдать никто не запрещал.

Первокурсники долго толкались и путались, пока не выстроились в четыре стройные шеренги, мадам Трюк зычным голосом отдавала распоряжения. Всего через несколько минут Том со странным удовлетворением отметил, что далеко не все умели обращаться с метлами. Но были и те, кому задание мадам Трюк далось с легкостью. Элджи одним из первых приструнил свою непоседливую метелку, в то время как Августус продолжал надрывно выкрикивать «вверх».

Том почти сразу заприметил золотоволосого Грандчестера, крепко сжав кулаки, злым взглядом вонзился в его метлу, что, словно провинившаяся псина, металась из стороны в сторону, не подчиняясь зову хозяина. Лицо Грандчестера приобретало багровый оттенок, в глазах читалась растерянность. Он искренне не понимал, почему метла отказывается повиноваться, ведь раньше все выходило.

«Нет», – заклинал Том, едва шевеля губами. – «Не взлетай. Чтобы он не велел, не взлетай». Несколько мгновений казалось, что пока он смотрит вот так, не отводя пристального взгляда, метла не двинется с места. Только смотреть нужно не моргая, иначе все пропало…

— Что же Вы не со всеми, мистер Реддл?

Том немедленно вскочил на ноги, отряхнул мантию.

— Добрый день, профессор Дамблдор.

Дамблдор приветливо улыбнулся, хотел спросить еще, но со стороны площадки для полетов послышался отчаянный вопль.

— Это что такое? – нахмурился Дамблдор.

Широкими шагами он направился к группе всполошившихся гриффиндорцев, туда же спешила и мадам Трюк, другие ученики лишь недоуменно переглядывались. Том поднялся на несколько ступеней, чтобы разглядеть виновника переполоха. В толпе мелькнуло перекошенное болью лицо Грандчестера. Том почувствовал, как волосы на затылке зашевелились, невольно отшатнулся: правую ладонь Грандчестера покрывал страшный ожог, покрасневшая кожа пошла гнойными волдырями.

— Она обожгла меня!..

Пока мадам Трюк успокаивала перепуганных учеников, Дамблдор внимательно осмотрел метлу Грандчестера, но, судя по его озадаченному виду, она оказалась самой обычной. Мадам Трюк с беспокойством осматривала обожженную ладонь.

— Альбус, Вы хоть что‑нибудь понимаете?

— Только то, что мальчику нужна медицинская помощь. Продолжайте урок, я позабочусь об этом.

В сопровождении Дамблдора приунывший Грандчестер покинул площадку, их провожали растерянные взгляды.

Том в задумчивости опустился на ступеньку, уже не замечая первых храбрецов на метлах, которые под надзором мадам Трюк пытались взмыть в воздух. Мысли витали далеко, невольно вспомнился табурет Уорлока и другие вещи в приюте, что вели себя будто живые, когда сильно злился. Так он просидел до конца урока, резко дернулся, когда над самым ухом раздалось сбивчивое лопотание раскрасневшегося Элджи.

Чем ближе подкрадывался ноябрь, тем ночи становились холоднее.

Том, морщась от боли, растер задубевшие пальцы, изо рта вырывались клубы пара, потуже затянул шарф. Все бы хорошо, если бы не поздние уроки Астрономии, что проходили в самой высокой башне замка практически под открытым небом. Единственная польза от такой холодной погоды – чистое от серых пятен облаков звездное небо.

Том, все еще разминая пальцы, поднял глаза. На перевернутой вверх дном иссиня–черной чаше небосвода колко поблескивают звезды. Мертвенно желтый диск луны с такими же синюшными, как и на старческих руках, пятнами рассеивала вокруг блеклое сияние. Воздух свеж и прозрачен, Том вдыхал его с жадностью, как если бы в пустыне пил бодрящую воду.

Уже в который раз Том для вида поправил телескоп, металл заиндевел, при каждом прикосновении, словно кусок льда, отзывался тихим звоном. Наконец профессор Клепсидра отошла на достаточное расстояние, Антонин и Августус не сговариваясь, пересели ближе к нему, Том незамедлительно позвал:

— Элджи.

Справа шевельнулась бесформенная груда тряпок, из‑за намотанного на голову шарфа Том едва признал растерянный взгляд да покрасневшие от холода щеки и нос друга, линия бескровных губ слегка шевельнулась:

— Ну?

— Что «ну»? – переспросил Том.

— А что «Элджи»?

— Ты узнал, о чем я просил?

Элджи зажал ладони в перчатках между колен, нижняя губа выдвинулась, лоб от раздумий избороздили глубокие морщины.

— А о чем ты просил?..

— Том говорит о ночных дежурствах, тупица, – просипел Августус раздраженно, тут же зашелся в приступе сухого кашля.

Том посмотрел на него с редким сочувствием. Подземелья Хогвартса в последнее время напоминали замок изо льда, потеки на стенах и сырой мох обледенели, превратились в белоснежные узорные цветы. Каждое утро таких цветов становилось все больше. Августус всего несколько дней назад подхватил жестокую простуду, среди ночи его кашель будил даже Антонина, но и тот безропотно терпел.

— Ах, о дежурствах, – вспомнил Элджи, счастливо улыбнулся. – Так вот… Сенектус сказал, что сегодня он дежурит в подземельях и… на первом этаже до полуночи. То же самое с другими старостами. Все выходы замка к этому времени уже закроет Орр, а после полуночи вахту принимает он и преподаватели. Ах, совсем забыл… факелы гасят вскоре после того, как заканчивается урок Астрономии.

— Это нам на руку, – заметил Антонин. – В темноте преподаватели нас не увидят.

Августус скривился то ли от боли в горле, то ли от несообразительности друга.

— Так и мы ничего не увидим. А с лампой нас в два счета поймают.

Том в задумчивости покрутил циркулем по заготовке карты звездного неба.

— Жаль, что у нас только начались практика со световыми заклинаниями. Нам ведь придется разделиться, у меня‑то «Люмос» получается, а вот как с вами быть?

— Антонину только неделя упорных тренировок поможет освоить заклинание, – усмехнулся Августус. – И то неизвестно, поможет ли?

— Это что ж еще неделю ждать? – задохнулся Антонин от возмущения. – Ну, нет, братцы, вы как хотите, а мне надоело корпеть над учебниками. Я не для того здесь прозябаю…

Августус удивленно вскинул брови.

— А для чего же… Если бы ты, Долохов, удосужился прочесть письмо из Хогвартса, то понял бы, что здесь школа. А в школе положено учиться.

— Ой, – изобразил удивление Антонин, – мне послышалось или простуженный что‑то сказал? Том, давай сегодня пойдем, а? Чего ты этого хрипуна слушаешь? Я и в темноте неплохо ориентируюсь.

Позади громко чихнуло, пуффендуйка с неопрятными волосами без тени смущения высморкалась в серый засаленный платок. Том с осторожностью оглядел шмыгающего Августуса и закутанного в мантию и шарф Элджи.

— Да, наверно ты прав. Лучше сегодня. До следующей среды кто‑нибудь из нас может тоже заболеть. К тому же есть у меня одна магловская вещь… тебе, Антонин, понравится.

— А как же Румор? – напомнил Элджи, быстро зыркнул в сторону долговязого сплетника. – Ведь он может увидеть, что нас нет в спальне.

Августус помрачнел, переглянулся с Томом, Антонин с шумом почесал затылок, губы медленно растянулись в коварной ухмылке.

— А мы за ним Августуса оставим присматривать.

— Меня? – взвизгнул Августус. – Почему меня?.. Сам и присматривай.

— Я не могу, – возразил Антонин серьезно, – у меня на него аллергия. Кулаки жутко чешутся.

Он сунул Августусу под нос увесистый кулак, тот скривился, будто съел лимон и зажевал грейпфрутом. Августус перевел на Тома умоляющий взгляд, затянул нудно:

— Ну не нравится мне О’Бэксли. У меня к нему с первой встречи жуткая антипатия. Он… он… он скользкий.

— Тебя ж с ним не обниматься заставляют, – заметил Том саркастически.

— Он двуличный, – продолжал скулить Августус. – Что ни слово, то вранье.

Антонин хмыкнул.

— Сказала белая овечка и поджала волчий хвост.

Элджи сочувствующе погладил Августуса по плечу, прошептал с заботой:

— Не расстраивайся, тебе нужно лежать в теплой постели, а не бродить по холодному замку. Я потом тебе все–все расскажу. Во всех подробностях.

Августус взглянул на него, как на спасителя, в глазах блеснула надежда.

— Элджи, может ты с О’Бэксли останешься?

— Отстань от убогого, Руквуд, – рявкнул Антонин неожиданно. Странно посмотрел на Элджи, добавил серьезно: – Один раз оставь такого наедине с О’Бэксли, потом хлопот не оберешься.

Августус порывисто уткнулся в шарф, лицо покраснело от натуги, согнулся в новом приступе кашля. Когда с трудом отдышался, пробормотал сварливо:

— В «Ежедневном Пророке» писали, что погода испортится. Какой‑то странный циклон приближается.

— Тут и без «Пророка» видно, что приближается, – подметил Антонин с усмешкой, кивнул на северо–восточную часть горизонта.

Том скосил глаза, там небо почернело, пасмурное тучное одеяло медленно ползло к замку, по пути ненасытно пожирая мерцающие жемчужинки звезд. Чудилось, что слышит утробное урчание и сладостный хруст, что постепенно переходят в довольное рычание небесного зверя, откормленного на звездной пыли. Налетел неожиданный порыв пронизывающего ветра, Том едва успел прижать звездную карту к столу, некоторым повезло меньше. Профессор Клепсидра придержала островерхую шляпу, с волнением вгляделась в капризное небо.

— Класс внимание! Заканчивайте последнее созвездие и на этом урок, пожалуй, закончим. Не имеет смысла продолжать при таких погодных условиях.

— Прошла еще только половина урока, – запоздало возмутился Августус.

— Так оставайся, – предложил Антонин великодушно.

Он наспех соединил шесть звезд кривоватой линией, с удовлетворением полюбовался на шедевр, стал поспешно сметать все чертежные принадлежности в сумку. Том, заметив это, снисходительно поморщился, кропотливо вывел на звездной карте последний штрих, не понравилось, чуточку подправил.

Антонин ликовал:

— Все работает на нас! Или сейчас, или никогда… Том?

— Да, сейчас–сейчас, – отозвался Том с нервозностью. – Имей терпение, пока другие разойдутся.

— Если разойдутся, за кем же следить? – недоумевал Антонин.

Том, не отрываясь от созерцания завершенной работы, ответил негромко:

— За теми, кто останется. Отстают, как правило, самые рассеянные, такие и слежки не заметят.

Антонин тяжко вздохнул, с унынием оглядел учеников других факультетов, которые как назло не спешили разойтись по Общим гостиным, сделал вид, что зашнуровывает ботинки.

Том несколько раз глубоко вздохнул, настраиваясь на предстоящее, в памяти восстанавливались события последних недель. Сенектус со знанием эксперта заявил, что на поиски потомков основателей Хогвартса потребуется слишком много времени и еще больше терпения. Терпения у Тома и Августуса имелось с лихвой, Элджи легко поддавался их влиянию, но вот Антонин…

На библиотечных полках никогда не было книг, что содержали бы необходимые им сведения, потому Сенектус после некоторых раздумий отправил запрос в Архив Министерства Магии. Старому другу семьи, как он сам выразился. Оправдание было самое правдоподобное: написание доклада, заменяющего вступительные испытания в какое‑то привилегированное учебное заведение. Как понял Том позднее, Сенектус не солгал в своей просьбе: сразу по окончании Хогвартса он и впрямь надеялся поступить в этот колледж, вот только тема будущего доклада еще слишком призрачна.

Неспешно Том принялся сворачивать карту звездного неба. С горечью убедившись, что ночная вылазка пройдет без его участия, Августус собрался быстрее друзей, буркнул на прощание «удачи», следом за О’Бэксли направился к двери. Напоследок Том шепнул уголком рта:

— Пусть он уснет до нашего возвращения.

Августус слегка кивнул.

Том ненароком взглянул на Антонина, что в десятый раз теребил ни в чем не повинные шнурки. Именно из‑за неугомонности Антонина Том согласился нарушить в этот вечер несколько школьных запретов. Узнай об этом Сенектус, по голове бы не погладил, а потому все планировалось в строжайшей тайне. Элджи загодя выспросил у брата о ночных дежурствах, Августус выбрал удачное время, Том запасся световыми принадлежностями, а Антонин – энтузиазмом. Оставалось малое: незаметно проследить за учениками других факультетов до их Общих гостиных. К тому времени, как Сенектус узнает имена потомков трех основателей, в их руках уже будут все козыри.

Когда помимо них в башне Астрономии осталось всего семь человек, Том, уже собрав вещи, сделал едва заметный жест.

— Пора.

Элджи слабо запротестовал:

— Но еще не все…

— Пора, – повторил Том непреклонно.

Он почти бегом спустился по лестнице, одним пронизывающим взглядом живо охватил весь этаж: пусто и тихо, в поставцах еще горят факелы, но скоро и их Орр погасит. Когда за спиной почувствовал частое дыхание Антонина и Элджи, Том кивнул в сторону ближайшей ниши, все трое беззвучно скрылись в ее непроглядном лоне.

Антонин, тяжело отдуваясь, прислонился к стене, даже в темноте видно как горят глаза.

— Что теперь?

— Теперь ждем. А пока ждем…

Том опустил руку в сумку, долго копошился, пока не выудил серебристый цилиндрический предмет. Элджи охнул и отшатнулся, когда из металлического корпуса вырвался широкий луч света, на стене заплясал желтый кругляш.

— Маглы называют это фонариком. Так включен, так выключен, – объяснял Том, щелкая проржавевшей кнопкой. С настороженностью во взгляде протянул фонарик Антонину. – Проще простого, попробуй сам… И, Антонин, не вздумай его разбирать! Батарейки последние, а других у меня уже не будет.

Антонин, как заправский магловский солдат, вытянул руки по швам, вздернул подбородок.

— Как скажете, сэр!

— Ш–ш-ш. Орать потом будешь, когда слежку обнаружат. Сейчас оставь фонарик в покое, воспользуешься, только когда погаснут факелы.

— Идут, – вспискнул Элджи полузадушено: в нише слишком тесно для троих.

Он оказался прав, негромко переговариваясь из башни Астрономии, спускались первокурсники. Том дважды пересчитал, семеро, как и задумано, по гербам на мантиях различил: двое когтевранцев, четверо пуффендуйцев и гриффиндорка. Все семеро уже спускались на следующий этаж, когда Антонин воскликнул:

— Так мы их упустим.

Том спокойно посмотрел во взволнованные темно–карие глаза.

— Доверься мне.

Антонин отпрянул, но спорить не решился. Едва преследуемые скрылись из виду, Том выскользнул из ниши, но к великому удивлению Антонина и Элджи побежал в противоположную сторону. Антонин нагнал его почти сразу, прокричал над ухом с негодованием:

— Том, ты что‑то путаешь. Они ушли в другом направлении.

— Я ничего не путаю, – бросил Том на бегу. Резко остановился, слышал, как Элджи не успев вовремя затормозить, натолкнулся на Антонина. – Но неужели ты думал, что я пойду за ними следом.

Брови Антонина поползли вверх от удивления.

— А разве не так ведут слежку?

Том вздохнул, кивнул со снисхождением.

— Так. Конечно так… но только глупцы. Нам важно не только узнать, где Общие гостиные, но и остаться незамеченными. Это самое главное, всем понятно?

Антонин неопределенно пожал плечами, а Элджи яростно закивал, все еще потирая лоб: спина Антонина тверже каменной стены. Том оглядел их недоверчиво, продолжил:

— Теперь по другому пути, более короткому, спустимся на пятый этаж. Там и дождемся этих…

— Почему пятый? – осведомился Антонин как бы между делом.

— Я видел, как многие гриффиндорцы на этом этаже пропадают бесследно.

Факелы на пятом этаже, словно зная о позднем времени, изливали тусклый желчный свет. Орра пока не поднялся сюда, а значит, встреча с ним еще предстоит, мелькнула в голове Тома быстрая мысль, тут же забылась, но предчувствие опасности не покидало.

Они схоронились за двумя близкостоящими колоннами, сюда, как в ночной колодец, не проникал приглушенный свет факелов. Едва успели отдышаться, когда Антонин насторожился, взглядом указал в дальний конец коридора. Том из‑за собственного тяжелого дыхания не расслышал приближающихся шагов, а затем и уже знакомых голосов. Том спешно прильнул спиной к колонне, по стене перед глазами проползли семь изломанных теней. Шаги стали понемногу стихать. Том уже тронулся следом, когда сильная пятерня сдавила плечо, рвануло назад так, что едва устоял на ногах. Том с раздражением оглянулся на Антонина, чьи руки все еще его удерживали.

— Ты чего?

Антонин бросил коротко:

— Стерва МакГонагалл.

Из бокового коридора выплыла староста Гриффиндора, некоторое время всматривалась в удаляющиеся спины первокурсников, неуверенно двинулась следом.

— Что ей здесь нужно? – спросил Элджи.

— Забыл? Она тоже староста, как и Сенектус. Очевидно, патрулирует коридоры.

МакГонагалл направлялась в их сторону. Антонин неслышно попятился в тень, для верности прикрыл Элджи рот: вдруг да выдаст, неумеха. Том почти перестал дышать, даже сердце вроде стало колотиться тише. В это время МакГонагалл быстрым шагом прошла мимо колонны, за которой они укрылись.

— Гловер, постой! – выкрикнула МакГонагалл неожиданно громко, испуганное эхо разнеслось по пустым коридорам. – Не ты сегодня забыла в кабинете Трансфигурации учебник?

От группы первокурсников отделилась гриффиндорка, остановилась, в недоумении глядя на старосту, спросила невпопад:

— С лиловой закладкой?

МакГонагалл резко остановилась, нахмурилась, припоминая.

— Закладкой? Не знаю… идем, пока профессор Свитч не ушел, сама взглянешь.

МакГонагалл свернула в восточный коридор, увлекая с собой гриффиндорку. Том в бессилии ткнулся лбом в колонну, холодную и равнодушную, негромко выругался:

— Тьфу, пропасть. Общая гостиная Гриффиндора отменяется.

— А может я…

— Нет, Антонин, не может, – оборвал Том, вдохнул полной грудью. – Так, вы с Элджи за когтевранцами, а я дальше, за пуффендуйцами. Без шума и главное не упустите. Потом сразу же возвращайтесь в спальню, меня не ждите, если опоздаю.

Антонин хлопнул его по спине.

— Удачной охоты.

— Вам тоже.

Не оборачиваясь, он безмолвной тенью метнулся за четырьмя пуффендуйцами, что уверенно спускались все ниже. На третьем этаже факелы отчасти погасили, все больше приходилось идти в непроницаемом сумраке. Пуффендуйцы, будто опасаясь темноты, прибавили шагу, теперь Том шел не скрываясь, по каменному полу ступал беззвучно.

Только сейчас он услышал позади частые семенящие шаги, обернулся так резко и неожиданно, что Элджи со всего разбегу в него впечатался. Том потребовал рассерженно:

— Ну, и чего тебе?

— Можно с тобой? – спросил Элджи без особой надежды, весь сжался под суровым взглядом.

— Люмос, – прошептал Том, строго посмотрел в ясные голубые глаза. – Куда со мной?

— Все равно куда… – упрашивал Элджи, заламывая руки. Жалостливо всхлипнул: – Антонин такое рассказывает… у меня мурашки по спине, а в темноте видится страшное. А ты все больше молчишь, и с тобой не страшно.

По–детски округлое личико скривилось, словно Элджи собирался расплакаться, подозрительно часто захлопал ресницами. Том прислушался к удаляющимся шагам пуффендуйцев, буркнул морщась:

— Ладно, идем.

В потемках коридоров Том положился только на чутье, память великодушно подсказывала, где следующий поворот, а где пол надраен до блеска, и можно ушибиться. Из серебристых окон под самым потолком наискось, преграждая путь, спускались тончайшие нити лунного света, на черных стенах преломлялись, а по полу уже стелились жемчужными гобеленами без рисунков. Вдалеке вдоль стены замерцали пятна оплавленного металла, Том окинул беглым взглядом грозные фигуры доспехов, лезвия алебастр и острые пики, по спине пробежал внезапный озноб.

С каждым этажом полумрак становился плотнее, казалось его можно коснуться, смять в ладонях, как податливую глину, но они шли, а преграда все не возникала. На первом этаже голоса преследуемых стали неизбежно удаляться, и Тому с Элджи пришлось перейти на бег. Том ориентировался по звуку голосов пуффендуйцев, перед каждым поворотом замедлял шаг, чуткие уши ловили каждый шорох. Следом, громко сопя и отдуваясь, будто отъевшийся неуклюжий щенок, часто топотал Элджи. Том злился, рассерженно шипел, поучая бежать тише, отчего Элджи становился еще более неуклюжим, спотыкался на ровном месте, а губы выпячивались обиженно.

Однажды за спиной ойкнуло, послышался глухой звук столкновения. Том отчетливо представил неожиданную встречу Элджи с каменной стеной, вынужденно замедлил шаг, поджидая отставшего. Позади из тьмы окликнуло:

— Том. Том!

Том остановился совсем, обернулся на зов.

— Ну, чего еще?

— Я тебя потерял.

Зажигать «люмос» слишком опасно, понимал Том, со злым предвкушением бросил безжалостное:

— Иди на голос.

Из темноты доносилось осторожное сопение, несколько раз Элджи вскрикивал, по–видимому, вновь натыкаясь на неровности и барельефы. Неверные шаги медленно приближались, Элджи, выставив вперед руки, ощупывал шероховатую стену. Том в нетерпении топтался на месте, уши ловили удаляющиеся голоса пуффендуйцев, чувство беспричинной тревоги холодило изнутри.

— Элджи, давай быстрее. Уходят ведь.

Рядом с ним шевельнулся сгусток мрака, мягкие ладони коснулись груди, Том вздрогнул от неожиданности, отшатнулся, ощутил теплое дыхание.

— А я тебя нашел, – сообщил Элджи весело, и тут же пожаловался: – Я о стену ударился.

— Я так и понял. Осталось недалеко, потерпи… Ты лоб не расшиб?

— Нет, вроде. Мы их не упустим?

Том молча ухватил его за руку, рванулся с места, как спугнутый охотником олень, Элджи тихо охнул, но покорно побежал рядом.

Том уже чувствовал, что произошло непоправимое, но пока не мог объяснить что. Он резко остановился у мрачной колонны, сиплое дыхание Элджи ударило в плечо. Впереди показалось светлое пятно, забытый профессорами факел все еще горел. Сердце Тома ухнуло в пятки: на освещенное место вышел всего один пуффендуец, помедлил возле здоровенного гобелена, затем словно бы слился с ним.

Элджи прерывающимся голосом шепнул в самое ухо:

— Их же было четверо. Пуффендуйцев.

— Сам знаю, – ответил Том заворожено, не имея сил даже разозлиться. – Пока с тобой возился, трое уже испарились.

Том с великой осторожностью вышел на свет, глаза резануло острой болью, мгновенно зажмурился. У дальнего края гобелена, возле которого исчез пуффендуец, была неприметная дверь, серая, в тон каменным стенам. Такие имелись на всех этажах. Том даже не стал приближаться, разочарованно простонал.

— Туалет для мальчиков, – догадался Элджи.

— Не судьба, – вздохнул Том философски. А не оставить ли все как есть, пронеслась в голове шальная мысль, тут же затерялась среди прочих. Покорность быстро сменилась раздражением, прорычал зло: – А все из‑за тебя, мой нерасторопный друг.

Элджи насупился, носком ботинка виновато поковырял пол.

— А почему бы нам ни дождаться этого мальчика и напрямую не спросить, где находится Общая гостиная Пуффендуя?

— Элджи, ты болван?

Неожиданный вопрос поставил Элджи в тупик, лоб наморщился со всей серьезностью, на какую оказался способен.

— Не знаю. Сенектус частенько задает этот же вопрос. А я думаю…

Том в предостерегающем жесте вскинул ладони.

— Нет, только не думай. Что угодно, только не думай. Не сегодня, хорошо?

Элджи втянул голову в плечи, шумно засопел, в эту минуту напоминая рассерженного ежа.

— Что теперь?

— Обратно. Туда, где пуффендуйцы разделились. Вот теперь не смей отставать!

Последние слова прозвучали как угроза, Элджи ошалело хлопнул ресницами. Том со странной радостью вновь метнулся в темноту, намереваясь отыскать пропущенный поворот, левая ладонь скользила по холодной стене. Том уже решил, что поворот находится в противоположной стене, когда вдруг под пальцами оказалась пустота, не удержавшись на ногах, он с глухим стуком повалился.

— Том, что с тобой? – донеслось беспокойное.

— Люмос.

В небольшом клочке света Том разглядел бледное лицо Элджи, а затем потолок и стены потерянного коридора.

— Где‑то здесь… – прошептал Том в предвкушении. – Элджи, видишь что‑нибудь подозрительное?

— Дверь.

Том поспешно вскочил, между делом отряхивая мантию, приблизился к обомлевшему Элджи.

— Какая дверь?

— Открытая.

Элджи указывал на тонкую полоску света, что иногда становилась чуточку шире, и тогда через нее проникал прохладный ветер с запахами октябрьской ночи, давно проржавевшие петли при этом тихо поскрипывали. Том, превозмогая оцепенение, запахнул мантию, шагнул вперед: коридор оказался до боли знакомым тупиком, где не было ничего кроме старой слегка покосившейся двери.

— Я знаю эту дверь, – пробормотал Том задумчиво, – она ведет к теплицам. Странно, что Орр ее еще не закрыл.

— Может быть, пуффендуйцы вышли через нее.

— Зачем? – мотнул Том головой. – Им нужно в Общую гостиную. Зачем же идти к теплицам? Нет, это просто Орр забыл ее запереть.

Том, повинуясь внезапному порыву, уже отступил назад, когда Элджи возразил уверено:

— Не проверим – не узнаем.

Толкаемая порывом свежего ветра дверь протяжно заскрипела, приоткрылась на дюйм, будто приглашая их к увлекательной прогулке.

— Хорошо, – проговорил Том охрипшим голосом. Точно уговаривая самого себя, произнес тверже: – Все равно никого из пуффендуйцев мы уже не встретим, а тот мальчик теперь видит десятый сон.

Элджи поспешно выскользнул за дверь, Том на миг замешкался, холодок ночи медленно растекался по полу, щекотно коснулся лодыжек, скользнул вдоль спины. Том стряхнул непрошенное оцепенение, с отчаянностью шагнул за дверь. Лицо обдало холодным дуновением, озорной ветер принялся безжалостно трепать волосы, Том с трудом вглядывался в сумрак ночи, плечи невольно передернулись.

— Ну и темнотища… Элджи!

Рваные полоски облаков скрывали лик ночного солнца, белесый свет просеивался сквозь них многократно, потому земля оставалась в призрачной тени. Где‑то слева едва просматривались черные громады пузатых теплиц. Том прищурился до рези в глазах, впереди с трудом различил знакомый силуэт. Элджи отбежал на значительное расстояние, приплясывал на месте то ли от холода, то ли от нетерпения, курчавая голова с любознательностью вертелась во все стороны, вдруг вскрикнул:

— Ой, Том, смотри! Там у опушки…

Том взглянул на Запретный лес, но угольные, словно после сильного пожара, стволы деревьев сливались в сплошную непроходимую стену.

— Я никого не вижу. Элджи, ты уверен…

Он перевел взгляд на Элджи, но место, где тот стоял мгновение назад, пустовало, а невысокая фигурка с растрепанными волосами уже со всех ног бежала в сторону чернеющего леса.

— Элджи!

Том рванулся следом, не хватало еще потеряться в этой темени. В ушах пронзительно засвистело от встречного ветра, мантия, словно небольшой парус, вздулась за спиной, мешая бежать быстрее. Элджи неумолимо удалялся, курчавая голова мелькнула на вершине небольшого холма, резко нырнула вниз. Влажная трава и ворох гниющей листвы скользили под ногами, земля пошла под уклон, Том вынужденно замедлил бег, чтобы не поскользнуться. На миг задержался, с высоты оглядел кривоствольные деревья, но те хранили молчание, укрывая в глуши дурного беглеца, как и многие другие секреты.

Том порывисто остановился, тяжело дыша, на почтительном расстоянии вглядывался в лес, подойти ближе не решился. Дыхание постепенно выровнялось, а испуганное сердце застучало спокойнее.

— Да где же ты?.. – шепнул Том в отчаянии, сложив руки рупором, во всю мочь крикнул: – Элджи!

Ветер донес истонченное:

— Сюда!

Том кинулся на голос, клятвенно обещая отвесить Элджи подзатыльник. Страх от промерзлой темноты ночи медленно отступал, разжимал ледяную хватку, на смену ему вскипал пока слабый жар раздражения. Первый ряд мрачных деревьев нехотя, словно тяжелый бархатный занавес, раздался в стороны. Из темноты проступило до невозможного счастливое лицо с румяными щеками.

— Ты что вытворя… – осекся Том, застыл на месте. Рядом с Элджи стояла длинноволосая пуффендуйка. – Боумен? Что здесь делаешь ты?

Боумен переводила растерянный взгляд с Элджи на неспешно приближающегося Тома, ротик безвольно приоткрылся. Элджи, важно подбоченившись, ответил за нее:

— Анна пришла с подругами. Они поддревесный гриб ищут. Помнишь, мы изучали его свойства на Зельеварении?..

Том, стараясь не смотреть на провинившегося, огляделся с подозрительностью: кроме их троих у опушки леса никого.

— С подругами?.. Зачем вам гриб?

— Для эссе… – ответила Боумен негромко.

Том пожал плечами, заметил вызывающе:

— Чтобы написать эссе, необязательно отыскивать гриб. Его свойства описаны в книгах…

Боумен вздернула подбородок.

— Маргит говорит, что истинная колдунья теорией сыта не будет.

— Само собой, – кивнул Том рассеяно. – Грибной суп намного сытнее…

Боумен поджала губы, во взгляде затаилась обида. Том смотрел в сторону, хмурился, ощущение чего‑то важного, но забытого впопыхах, свербело в груди, никак не давало покоя. Мысли панически метались в голове, выстраивались в единую цепь фрагментов их пути от Астрономической башни до опушки Запретного леса. Боумен внимательно разглядывала его отрешенное лицо, затем покосилась на Элджи, что молчал, с преданностью ждал мудрых слов друга. Том неожиданно звучно прищелкнул пальцами, темные глаза блеснули догадкой.

— А как вы с подругами узнали, что дверь к теплицам открыта?

— Мы и не знали, – ответила Боумен просто, опережая следующий вопрос, добавила: – Мы сами ее открыли. Ключом…

Порыв ветра на миг замолк, и тихую ночь огласил внезапный протяжный вой, взвился над верхушками деревьев, разбился о низкие серые тучи, разлился окрест, тягучий, полный голодной злобы.

— Что это? – побледнела Боумен, отшатнулась от деревьев, словно за ними кто‑то прятался.

— Должно быть, оборотень, – фыркнул Том с наигранным равнодушием, даже удалось изобразить некое подобие улыбки.

Он едва сдержался, чтобы не броситься наутек, сердце на миг перестало биться, затем зачастило, словно наверстывая упущенное. Том ощущал, как от звериного воя стынет кровь в жилах, немеют ноги, прирастая к земле.

— Оборотень, – шепнула Боумен, лицо стало белее снега, в широко распахнутых глазах застыл страх. Пролепетала мертвеющими губами: – Там же Тибия и Маргит.

Элджи охнул, Том стоял с непроницаемым лицом. «Этого еще не хватало», – подумал он, скользнул по Элджи острым взглядом. – «Этот хоть сейчас бросится снимать котят с деревьев, спасать девочек от оборотней, человечество от злодеев… А кому потом объясняться с Сенектусом?»

Том шумно выдохнул, приняв единственно верное решение, громко скомандовал:

— Элджи, давай живо в замок. Найди Сенектуса, скажи, что девочки заблудились в Запретном лесу. Только я тебя умоляю, избегай профессоров. И Орра… тем более Орра.

Элджи растерянно хлопал густыми ресницами.

— А вы?

Том незаметно для Боумен подмигнул, пообещал:

— Мы следом… Ведь Анну кто‑то должен проводить до Общей гостиной Пуффендуя.

Уголки губ Элджи слегка дрогнули, он согласно кивнул. Том мысленно поблагодарил друга за редкую сообразительность, когда Элджи зябко повел плечами, проскулил жалостливо:

— Но в коридорах уже темно. Я не найду Сенектуса…

— Тогда дай мне свою палочку, – нашелся Том.

— Палочку? – переспросил Элджи. – Но… сегодня не было урока Заклинаний.

Плечи поникли сами собой, Том смотрел в ясные глаза, не зная как реагировать, и лишь беззвучно шлепал губами, затем прокашлялся, отыскав потерянный голос.

— Элджи… палочка не учебник, ее берут не только на уроки Заклинаний. Волшебник никогда не должен оставлять ее, понимаешь?

Элджи понимал, кивал на каждое слово, как если бы выслушивал наущения брата, но легче от этого не становилось. Он закусил губу: в мозгу уже вертелось нужное решение, но не самое приятное. Том вынул из рукава свою палочку, на остром кончике зажегся мерцающий огонек.

— Держи. Найдешь Сенектуса, отдашь ему, слышишь? Не вздумай потерять или сломать!

Трепетные ладони с бережностью приняли его палочку, Том скрепя сердце разомкнул пальцы: странное ощущение потери леденило сердце. Элджи поднял на него щенячий взгляд.

— А к‑как же вы… без света.

— Не твоя забота, – проскрипел Том с внезапной злобой. – Беги живее!

Его слова, будто хлесткая плеть, стегнули ночной воздух, Элджи, уже не оглядываясь, рванулся к замку, ветер теперь подгонял в спину, а не препятствовал. Том заворожено провожал его взглядом, когда позади подозрительно зашуршали опавшие листья, тихие шаги удалялись.

— Эй, – окликнул Том, обернувшись, но пуффендуйка не остановилась. – Боумен!

— Меня зовут Анна.

— Это я уже понял. Ты это куда?

— В лес, – последовал краткий ответ.

Том в два прыжка оказался рядом, ухватив ее за запястье, с силой рванул на себя. Боумен возмущенно взвизгнула, в синих глазах мелькнуло возмущение, Том заглянул ей в лицо, прошипел рассерженно:

— Ты в своем уме?

— Там мои подруги, – объясняла Анна, пытаясь вырваться. – Им нужно помочь…

Она осеклась, закусила губу, это Том крепче сдавил пальцы.

— Чем? – прошептал он негромко. – Помочь накормить оборотня? Не глупи, Боумен, им помогут профессора. Элджи уже побежал за помощью. Нам нужно уходить. Если нас здесь найдут, неприятности обеспечены.

— Я не могу вернуться в замок, зная, что они останутся тут, в лесу.

— Так сделай над собой усилие, – терял терпение Том. – Чем ты им поможешь? Ты ведь даже с медными весами обращаться не умеешь…

Он все еще настойчиво уговаривал, но уже видел по синим глазам, что напрасно. Том решительно шагнул к замку, намереваясь увести силой. Пусть визжит и вырывается, но ему необходимо завершить задуманное.

— Без подруг не пойду ни–ку–да, – отчеканила Боумен.

С неожиданной ловкостью она вырвалась из рук Тома, чуть тронула покрасневшее запястье, белесые брови сердито нахмурились. Прежде чем Том успел возразить, кривые ветки кустарника уже сомкнулись за ее спиной. Он на мгновение оцепенел от такого безрассудного упрямства, обессилено опустил руки. Ну и к черту это предприятие, подумал Том озлобленно, все равно день не задался. Не оборачиваясь, он уверенно зашагал к исполинскому силуэту замка.

Безжалостный ветер разлохматил волосы, Том глубже закутался в мантию, зябко повел шеей. Холодное дыхание ночи злостно подгоняло в спину, будто желало поскорее избавиться. Хмурые тучи, как остывающий поток смолы, тягуче разливались по небу, звезды при их приближении странно меркли, затем вынужденно гасли.

Теперь Том сокрушался, что отпустил Элджи одного. Перед глазами возникло лицо взбешенного Сенектуса, когда встретит младшего брата в обледенелых подземельях, он будет вне себя от их самовольства. Том почувствовал укол досады: впредь староста не будет доверять ему всецело. Мысль о предстоящем разговоре с Сенектусом вызвала немедленный приступ озноба.

Где‑то вдалеке послышался тоскливый вой одинокого зверя, Том лишь прибавил шагу. Настроение омрачалось неудачей его, Тома, замысла. Если бы не упрямство Боумен и его собственное, тщательно продуманный план не провалился бы, как грузный медведь под лед. Чтоб этим пуффендуйкам эссе боком вышло!..

С огромным трудом Том взобрался на крутой холм, влажный ковер из опавших листьев, стоило ступить, приходил в движение, ботинки скользили, словно по усердно начищенному паркету. Однажды даже пришлось цепляться за сырую землю пальцами, те одеревенели, не желали сгибаться. Том с тоской вспомнил о вязаных перчатках и зимней мантии, что томились под спудом никчемных учебников в сундуке. Но ведь этой ночью он не планировал покидать замок…

Стены школы величаво вознеслись в небо, отгородили от Тома яростный свист ветра, и он, наконец, смог вздохнуть полной грудью. В сплошной каменной стене проступила арка неприметной двери. Том, не в силах вынуть окоченевшие руки из карманов, с силой пнул дверь. Внезапная острая боль прошила ногу – от мысков до колена, – в глазах потемнело. Он рухнул как подкошенный, непослушные пальцы сами скользнули к щиколотке, сдавили, пытаясь усмирить ломоту. Том скрипнул зубами, разгоряченный лоб коснулся шершавой поверхности дощатой двери. Едва боль поутихла, трясущейся рукой Том тронул дверь, надавил сильнее, но та не шелохнулась, даже не скрипнула. Кажется, он застонал от бессилия. Губы едва шевелились, потому Том даже не услышал своего голоса, но и без этого знал, что шепчет.

— Нет. Ну, пожалуйста… откройся.

В разрыве тяжелых туч на короткий миг показался блеклый диск луны, которую еще не очернили тучи, чистенькая, будто только что умылась. Том замедлено поднялся с колен, с видом приговоренного обернулся к лесу.

И вновь в ушах засвистел дикий ветер, и вновь Запретный лес – размытое пятно из узловатых веток и черных проплешин – разрастался на глазах. В этот раз на холме он не успел вовремя затормозить, земля исчезла из‑под ног, возникла вновь, принялась обжигать бока и плечи тупыми ударами, мир перед глазами завертелся, словно гонимый ветром лист. Едва круговерть унялась, Том, слабо пошатываясь, поднялся на ноги, перед глазами все еще мелькали красные и черные мушки.

Обламывая мелкие сучья и ветки, ловко увертываясь от более крупных, Том с ходу вломился в лес. В тот же миг вокруг него немая чаща наполнилась невыносимым треском, в небо с возмущенным уханьем взмыли несколько теней ночных охотниц. Деревья раздались в стороны, перед Томом, словно из самой полумглы, возникла знакомая фигурка в школьной мантии, синие глазищи впились в его лицо.

Том, еще не отдышавшись, не смог сдержать удивленного возгласа:

— Ты… здесь? Я думал… ушла дальше… догнать… не успею.

Боумен не ответила, с испугом смотрела на его перепачканную жухлой листвой мантию, порванную о сук штанину. Том недовольно дернул щекой, пятерня сама потянулась пригладить растрепанные волосы, заговорил быстро, в голосе явно слышалось нетерпение:

— Дверь в замок заперли. Ты говорила, что у вас есть ключ. Где он?

— Ключ?.. – переспросила Анна растерянно, невольно попятилась под требовательным взглядом. – Ключ… ах, ключ…

— Да ключ! Где он? – настаивал Том. Несообразительность пуффендуйки начинала раздражать. – Он у тебя? Или у подруг…

— У подруг, – тут же выпалила Анна.

Том недоверчиво сощурился, но Анна отвела глаза, со смесью мольбы и смятения покосилась на чащу.

— А подруги в лесу, – произнес Том невесело, по разгоряченной после бега спине вильнула скользкая змейка. Прикрикнул: – Ну и чего стоишь? Веди к своим подругам, я ведь не знаю, где они.

Анна кротко взмахнула ресницами, с подневольным видом направилась в мрачную чащу первой. Том, сцепив зубы, двинулся следом, ноги отказывались слушаться, но он старался не обращать на это внимания.

«Ключ. Мне нужен ключ, – напомнил себе Том. – Первое, что сделаю, когда доберусь до спальни, – с головой укутаюсь в одеяло… Нет, сначала одену самый теплый свитер, а потом укутаюсь… Разве можно думать о чем‑то важном, когда продрог до костей. Вот отогреюсь, тогда и подумаю, почему у меня ничего не выходит. Интересно, а Антонину повезло больше?.. Ах, еще нужно не забыть задобрить Сенектуса, иначе покрывать нас больше не станет… и палочку не вернет…»

— …здесь?

Том тряхнул головой, только теперь понял, что Анна говорит с ним.

— Задумался. Ты что‑то сказала?

Анна поглядывала на него украдкой, с интересом.

— Я спросила, зачем вы здесь? Что вам понадобилось ночью вне замка?

Том, чтоб зубы не стучали, крепче сжал челюсти, с наигранным равнодушием окинул теплую одежду Анны – пуффендуйка‑то знала, куда идет.

— Мы ходили к теплицам. Элджи днем забыл там тетрадь по латыни, а завтра урок.

Анна задумалась, затем возразила неуверенно:

— Но латынь лишь третьим уроком. Зачем же ночью…

— Затем, что дел у нас невпроворот! – рыкнул Том. – До третьего урока не успели бы, а сегодня нас отпустили раньше… И вообще лучше смотри, куда ведешь. Мы хоть не заблудимся?

Анна оскорблено надулась, в голосе прозвучала обида:

— Нет, не заблудимся. Я хорошо ориентируюсь в лесу.

— Неужели, – покосился Том на спутницу. – Ты часом не из лесничих?

Пуффендуйка не ответила, шла осторожно, словно ждала засады, с опаской оглядывалась на подозрительные шорохи. Чем дальше они уходили в лес, тем мрачнее становилось вокруг, небо подозрительно быстро почернело, а деревья, словно нарочно, смыкались теснее. Кривые узловатые корни, как дождевые черви в сырую погоду, пробились на поверхность, сплетались между собой, будто гигантские серые змеи.

Через некоторое время Анна резко остановилась, с растерянным видом повертела головой, рядом, будто соляной столб, замер Том, потерянно взглянул вверх. Уже некоторое время кое–где над вершинами деревьев мелькали тоненькие белесые искорки, тучи плыли единым потоком, словно необычный черный кисель, вдали протяжно громыхнуло, будто кухарка ударила половником в чугунный котел.

— Тибия–я-я, – возопила Анна неожиданно, сложив руки рупором. – Марги–и-ит.

Том отшатнулся от нее, втянув голову в плечи, прошипел:

— Ты что сдурела? Одного оборотня тебе уже мало? Всех решила разбудить?

— Вовсе нет, – потупилась Анна, все также оглядываясь, топталась на месте.

— Ну и куда теперь? – поинтересовался Том.

Мраморное лицо Анны обратилось к нему, губы чуть шевельнулись:

— Не знаю.

Том решил, что ослышался, в старческом жесте приложил ладонь к уху.

— Что‑что?

— Этот лес… – пробормотала Анна, глаза в смятении обшаривали сумрачную чащу, – он странный.

Том сварливо скривился.

— Спасибо, это я уже заметил. Что‑нибудь еще?

Анна выглядела не на шутку испуганной, переводила взгляд с одного дерева на другое, но те, словно великаны–близнецы, стояли сплошной безмолвной стеной. Том в нетерпении сердито засопел, пуффендуйка покосилась на него с опаской, пролепетала непослушными губами:

— Но он, правда, странный… В любом другом лесу я нашла бы даже самую захудалую тропку, но здесь почему‑то не могу.

Том пустым взглядом смотрел прямо перед собой, на щеках застыли желваки, в голове царило подозрительное безразличие.

— Чудесно.

— Не злись, – упрашивала Анна, – я же не нарочно.

— Злюсь? – переспросил Том. Удивился, как всего несколько слов способны пробудить в нем тихое раздражение. – Это я злюсь? А чего мне злиться? Ты же не нарочно. Однажды испортила мне зелье не нарочно, теперь завела, гоблин знает куда, не нарочно… и смерти моей тоже не нарочно желаешь?

Его голос сорвался на крик, теперь не важно услышат их оборотни или другие лесные твари. В сумерках глаза Анны казались синими блюдцами, нижняя губка слабо подрагивала.

— И не смей реветь, – рявкнул Том.

— Я не… – всхлипнула Анна, поспешно отвернулась.

Том с немой мольбой воздел глаза к грозовому небу. В ответ ослепительно сверкнуло, Том невольно присел, по свинцовым тучам прокатился первый раскат грома, шарахнуло так, что Анна ойкнула. За кустами в нескольких шагах от них зашуршали, словно под лапками сотни крупных муравьев, опавшие листья, шорох быстро приближался, вскоре деревья с той стороны исчезли за занавесом дождя, а затем накрыло и Тома с Анной. Всего через мгновение Том понял, каково это промокнуть до костей.

В мгновение земля под ногами противно размякла, Том с брезгливостью оглядел ботинки, медленно увязающие в грязно–коричневой жиже. Над их головами ярко вспыхнуло, запоздало грохотнуло, и лес погрузился в непроглядную темноту, нарушаемую лишь шумом дождя. Том прищурился, едва разглядел ближайшие деревья, зло взвыл: холодные капли скользнули под свитер, а рубашка противно прилипла к телу.

— У тебя палочка при себе?

— Да, – послышалось негромкое.

— Вынимай.

Анна извлекла из кармана палочку, вопрошающе посмотрела на Тома, словно не понимая, что с ней делать.

— Зажги «люмос», – подсказал Том нервозно.

— Я… пока не совсем… умею.

— Да что ты вообще умеешь? – озлился Том, выхватывая палочку.

Палочка Анны долго не хотела подчиняться чужаку, Том злился, бесцеремонно тряс никчемную, в сотый раз повторяя формулу. После долгих усилий на кончике вместо привычного «Люмоса» возник клочок света, что беспрестанно шипел, как раскаленная докрасна сковорода в ледяной воде, во все стороны летели колкие искры. Том вынужденно прищурился, чтобы уберечь глаза. И все же странный огонек не гас, хоть и светил слабо, но все лучше кромешной тьмы.

— Что внутри палочки? – спросил Том все еще раздраженным тоном.

— Чешуя дракона.

— Понятно, – буркнул Том неопределенно.

Анна глянула с непониманием, но переспросить не решилась. Том втиснул палочку в ее влажные пальцы, бесцеремонно ухватил под локоть.

— Освети во–о-он ту валежину.

Чуть помедлив, Анна подчинилась, возразила осторожно:

— Но девочки ушли на восточную окраину.

— Именно поэтому мы пойдем в западном направлении. И теперь поведу я.

— Не понимаю…

— И не поймешь.

Под ногами сочно хлюпали перепрелые листья, смешанные с земляной жижей. Том морщился, от сырости саднило ногу: значит, не просто порвал штанину, а еще и оцарапаться успел. Зловещие кустарники ритмично кланялись, с дробным шумом взмахивая кривыми ветками. Том миновал с невозмутимым видом, но Анна каждый раз пугливо шарахалась, когда тяжелые капли невзначай срывались с листьев, а кусты, словно косматые чудовища, пошатывались из стороны в сторону. Однажды в глубине плотного кустарника тускло блеснуло, словно внутри затаилось серебристо–голубое облачко, Том поспешно отвел глаза, решил, что это игра света.

Косой занавес дождя застилал глаза, крупные капли прицельно били по лицу и плечам. Том машинально тряхнул головой: мокрые пряди прилипли ко лбу. Левое предплечье странно холодело, Том уже не чувствовал пальцев, запоздало понял, что испуганная пуффендуйка сама того не сознавая вцепилась в его руку.

— Ты не могла бы ослабить хватку?

— Прости…

Пальцы Анны вмиг разомкнулись, сотни игл незамедлительно впились в едва не онемевшую руку, по жилам резво заструилась горячая кровь. Том принялся спешно растирать запястье и ладонь, скривился от боли, с трудом удержался, чтобы вновь не обругать спутницу. Но даже не посмотрел в ее сторону: от одного виноватого взгляда синих, как небо, глаз колкие замечания стыли на губах холодными каплями дождя.

Анна насторожилась.

— Ты слышишь?

— Что? – спросил Том мрачно. – Дождь? Ветер? Или опять кто‑то воет?

— Нет, – выдохнула Анна еле слышно. Вновь прислушалась, добавила увереннее: – Голоса.

Том пробурчал под нос:

— Еще полчаса под октябрьским ливнем и я тоже услышу голоса.

Он с тревогой повернулся на слабый шорох, но густые заросли дикого орешника хранили молчание.

— Это девочки… – просияла Анна. – Мы их нашли!

Вопреки его ожиданиям, Анна метнулась к противоположным кустам, из‑за которых теперь уже явственно доносились голоса, и Том тоже их слышал. Он покосился на орешник, с трудом заставил ноги идти вслед за пуффендуйкой. Усталость и холод сковывали движения, в голове – сначала тихо, а теперь все громче – затеивался тихий звон, будто навязчивый комар кружил над ухом. Виски давило невидимыми тисками.

Том вовремя отшатнулся, земля из‑под ног покатилась глинистыми комьями. Перед ним открылся небольшой овраг с крутым спуском, по рыхлой от дождя земле, бурля и пенясь, стекали грязно–серые ручьи, корни деревьев, которые они омывали, походили на обглоданные кости огромного зверя. В овраге, несмотря на полумглу, Том разглядел двух девочек, но остался на возвышении, с отстраненным видом наблюдал, как Анна с ходу ринулась обнимать подруг. Тибия Тамиш замерла в растерянности, на побелевших щеках пропали веселые ямочки, во взоре испуг и недоумение.

— Анна?

Маргит Ранк вела себя более сдержано, Анну не удостоила и мимолетным взглядом, черные глаза впились в лицо Тома.

— А ты что тут делаешь?

— Прогуливаюсь, – ответил Том бесцветным голосом. – До жути, знаешь ли, люблю перед сном погулять по Запретному лесу во время грозы. Потом всю ночь сплю как убитый…

Маргит недоверчиво перекривилась, неожиданно громко прикрикнула на Анну:

— А ты чего пришла? Тебе было велено оставаться на опушке.

— Мы вой слышали, – возмутилась Анна. – И я испугалась за вас…

— Испугалась она…

— Может, хватит? – перебил Том нетерпеливо. – Дайте мне ключ от замка, и собирайте свои грибы хоть до рассвета.

Маргит осеклась на полуслове, впервые на ее лице Том заметил растерянность, оглянулась на Анну.

— Ключ? Но ведь…

Внезапно для всех Тибия пронзительно взвизгнула, будто подкошенная, упала на колени, закрывая ладонями глаза. Хоть низкие грозовые тучи все еще скрывали луну и звезды, нутро оврага осветило туманное бледно–голубое сияние. Том, насколько позволял полумрак, окинул деревья и кустарники по краям оврага, перевел взгляд на согбенную Тамиш, ее трясло как в лихорадке. Анна застыла, словно вросла в разбухшую землю, в синих глазах неописуемый ужас. Том осторожно посмотрел на Маргит, та сощурилась, пристально смотрела ему в глаза, проговорила отчетливо:

— Не оборачивайся. Он не причинит зла, если ты не…

Внутри похолодело. Том шумно сглотнул. «Он? Кто он?» Маргит крикнула предостерегающе, но он уже не слышал: голова, против его воли, медленно повернулась, до рези скосил глаза. Сердце, казалось, перестало биться. Комок влажного лесного воздуха застрял в горле. Вокруг резко потемнело. Как темнеет глубокой ночью, когда в одно мгновение гаснут все звезды, а луну проглатывает откормленная черная туча.

Но, даже будучи абсолютно слепым, Том увидел бы эти глаза, полные нечеловеческой злобы. Это они светились пронзительным голубым огнем, которые озарял чернеющее дно оврага. Зверь порывисто припал на передние лапы, из глотки вырвался полухрип–полурык, через громадное неестественно прозрачное тело Том различил размытые очертания опавших листьев, грязевых луж.

Всего мгновение они смотрели друг на друга, Том не выдержал первым, инстинктивно отшатнулся, глаза зверя торжествующе сверкнули. Он учуял страх. Грузное на первый взгляд тело растянулось в легком прыжке, холодной молнией ринулось прямо на него. В опасной близости от лица мелькнула оскаленная пасть, в лицо дохнуло смрадом, на жемчужных клыках повисли вязкие нити зловонной слюны.

Сильные лапы толкнули в грудь, под тяжестью зверя Том повалился на спину. Плечо обожгла резкая всепроникающая боль. Чей‑то душераздирающий крик ворвался в уши, кровь в жилах похолодела. Том с ужасом осознал, что это кричит он сам, горло саднило, словно туда залили расплавленный металл. Потом темнота заволокла все вокруг, хлынула под закрытые веки, растворяясь по всему телу.

В темноте он попытался нащупать одеяло, чтобы хоть как‑то согреться, но пальцы не нашли ничего кроме пустоты, пугающей сильнее, чем самый лютый холод. На короткий миг ему показалось, что слышит отдаленные голоса, удрученный мужской и взволнованный женский.

— …уму не постижимо! Гытрашу[8] все‑таки удалось его оцарапать. Это Ваше упущение, Армандо. Неужели Вы не могли предупредить учеников о тварях Запретного леса. А мне теперь приходиться лечить больного с ранами, которые оставил всего лишь бесплотный призрак. И хуже всего то, что раны глубокие, наверняка останутся шрамы.

— Да что шрамы… выжил бы.

— Вы меня оскорбляете, Армандо! Я и не такие раны залечивала, – вспылила женщина, помолчав, добавила надтреснутым голосом: – Но нужно время… много времени.

А потом все смешалось вновь, голоса понемногу стихли, отгородились завесой безмолвия.

Скромные солнечные лучи осторожно, словно боялись, что их заметят и зашторят окно, протянулись от подоконника к противоположной стене, наискось расчертили помещение золотыми полосами. В этом воздушном золоте кружатся и парят крохотные пылинки, тщетно оттягивают момент падения. Здесь тихо, как будто за окном погожий весенний денек, а не яростный северный ветер, что не затихает ни на минуту вот уже третьи сутки. Ветер напористо пригибает к земле даже самые гордые и непокорные деревья, заносчиво взвывает, когда удается вырвать с корнем молодое, неокрепшее деревце.

Но ветер там, за окном, а здесь, в кабинете Зельеварения, все иначе. На длинных столах замерли колбы, мерные весы, ложки с длинными ручками, котлы, смиренно ждут часа, когда ученики примутся терзать их, изготавливая новые, неведомые даже самым мудрым учебникам зелья.

Большая стрелка старомодных часов натужно скрипнула, будто крохотное копье, нацелилась на тощую единицу, в то время как ее младшая сестра упорно старалась дотянуться до пузатой двойки.

Дамблдор отстранил от губ чашку с горячим чаем, довольно причмокнул, аромат свежего молока приятно дразнил ноздри. В дверь негромко постучали, отлично смазанные петли даже не скрипнули.

— Войдите, – отозвался Дамблдор запоздало. На лице отразилось крайнее изумление: – Ньют? Чем обязан?

В кабинет неслышно вошел Ньют Слиппери, неуютно повел худыми плечами, словно безмятежность кабинета Дамблдора была ему крайне неприятна. Потому‑то и заходил сюда крайне редко. Тощие пальцы машинально поправили и без того безупречно прилизанные волосы, пенсне мимолетно блеснуло, но с места Слиппери не тронулся.

Дамблдор первым нарушил неловкое молчание, пригласил вежливым жестом.

— Желаешь разделить со мной чайную трапезу, Ньют?

Обычно вкрадчивый голос Слиппери прозвучал непривычно пронзительно и нервно:

— Да, благодарю. Весьма любезно с твоей стороны, ведь я с самого завтрака не мог присесть отдохнуть. Столько всего…

Дамблдор с тревогой оглядел коллегу, пальцы которого не находили покоя, скользили по складкам мареновой мантии, а глаза потеряно блуждали по обстановке кабинета.

— Странно как‑то, Альбус, – улыбнулся Слиппери вскользь, – видеть тебя среди этих… котлов и прочих атрибутов Зельеварения.

Дамблдор развел руками, вздохнул:

— И мне странно. Но думаю, что двумя годами все и ограничится: к следующему первому сентября Гораций обещал вернуться, чему я, признаюсь, очень рад. Не мое это место.

— Я слышал, Свитч уже подыскал себе новое место работы. Что‑то с маглами или сквибами, если мне не изменяет память?

— Тебе память никогда не изменяет, Ньют. Министерство уже пятый год разрабатывает этот проект, сквибы довольны – наконец‑то и для них нашлось занятие, а такие волшебники, как Эмерик, в их рядах для министерских на вес галлеона. Я бы и сам присоединился, но и здесь дел хватает…

— О, Альбус, – неожиданно спохватился Слиппери, – надеюсь, я не отрываю тебя от важных дел?

— Нет, сейчас у меня свободная минутка, – ответил Дамблдор, разливая чай по чашкам. Спросил осторожно: – Что‑то с гриффиндорцами?

Слиппери бросил на него странный взгляд, осторожно принял чашку с ароматным напитком, большегубый рот растянулся в неловкой улыбке.

— О, нет–нет. Скорее со слизеринцами… вернее, с одним из них. Полагаю, ты слышал о Реддле?

Дамблдор тоже улыбнулся, но в отличие от коллеги, душевно и с некоторой толикой снисхождения.

— В стенах школы нет ни одного портрета, что не слышал бы об этом.

— Да, конечно… – покивал Слиппери, щека при этом нервно дернулась. Выпрямленная спина и задумчивый взгляд выдавали крайнюю напряженность, Слиппери сбивчиво продолжал: – Догадки, предположения, сплетни… но я пришел говорить не об этом. Луиза старательно ищет лекарство от недугов мальчика, она и попросила меня отыскать некоторые… ингредиенты, которых не бывает на прилавках… обычных аптек. Ты понимаешь, о чем я, Альбус?

Дамблдор поднес чашку к губам, чтобы скрыть очередную улыбку, вынуждено опустил лукавый взгляд на кипу книг на столе.

— Думаю, что да. Ты нашел то, о чем просила Луиза?

— Не так много, как хотелось бы, но все же лучше, чем ничего, – пробормотал Слиппери монотонно. Постукивая каблуками, бросал на несообразительного коллегу все более требовательные взгляды, наконец, произнес с нажимом: – К сожалению, у меня уже начался урок, а Луиза просила незамедлительно…

Глаза Дамблдора, будто только этих слов и ждали, внимательно ощупали лицо коллеги, внезапную тишину нарушил его успокаивающий голос:

— Сейчас у меня нет занятий, Ньют. Если хочешь, я отнесу это Луизе?

— Правда? – изобразил удивление Слиппери, сложил ладони в благодарном жесте. – Тебя не затруднит? Я бы не хотел…

Дамблдор лишь великодушно отмахнулся.

— Ну что ты, Ньют. Я уже давно собирался наведаться в Больничное крыло, спина, знаешь ли, стала беспокоить в ветреную погоду, а тут такой удачный повод…

Слиппери с трудом скрывая радость, что избавился от компрометирующего предприятия, поспешно раскланялся. Его нетронутый чай медленно остывал под задумчивым взглядом Дамблдора. Тут же стояла оставленная коллегой небольшая шкатулка, от нее вился едва различимый запах с примесью мускатного ореха и плесени.

Дамблдор все так же неторопливо допил чай, и только тогда поднялся из‑за стола, захватив шкатулку, направился к двери.

Он осторожно заглянул в приоткрытую дверь. За столом, подперев голову кулаком, дремала женщина в белом переднике колдомедика. Сердце Дамблдора сжалось от сочувствия: на изнуренном лице мадам Кохен явно проступала усталость и безмерная тревога, что не отпускала даже во сне. Стоило ему ступить в кабинет, как врачевательница встрепенулась, замутненные беспокойным сном глаза с непониманием уставились на посетителя. Сонливость в них уступила место безотчетному смятению, порывисто привстала.

— Альбус? Что‑то случилось? С детьми?

— О, нет–нет, – возразил Дамблдор поспешно, вскинул ладони в успокаивающем жесте. – Я по поводу твоего подопечного. Ньют просил передать кое‑что.

Между бровей мадам Кохен пролегла глубокая морщинка, когда она приблизилась к Дамблдору, чтобы принять шкатулку.

— Этот трус даже не решился сам прийти. Странно, что он вообще взялся мне помочь. Как думаешь, Альбус, его не посадят в Азкабан за то, что носит устаревающее пенсне?

— Думаю, этого Ньют тоже опасается, – подыграл Дамблдор. – Но вряд ли поступится своими интересами…

— Ах, да я забыла разницу между собственными интересами и интересами окружающих.

— Как он, Луиза? – спросил Дамблдор неожиданно серьезно.

Мадам Кохен не нужно было пояснять, о ком идет речь, в ее голосе зазвучали нотки многодневного раздражения:

— А что именно ты хочешь знать, Альбус?

Дамблдор решил, что начал разговор с неверного вопроса, мгновенно поправился.

— У тебя усталый вид. Ты хорошо спишь?

— Сплю! – воскликнула мадам Кохен истерично, пальцы бегло ощупывали порошки, что передал Слиппери. – Какой может быть сон? Я ума не приложу, что делать с мальчиком. Если я не могу излечить кого‑то, у меня начинается паника. Никак не могу приучить себя к терпеливости…

Дамблдор не решился прервать этот поток жалоб направленных в пустоту, и только когда голос врачевательницы перешел на негромкое ворчание, стал рассуждать вслух:

— Насколько я знаю, на него напал гытраш. Признаться, я уже через пару дней после этого происшествия надеялся увидеть Тома на своих уроках. Однако минула целая неделя, и что‑то мне подсказывает, что выздоровление ни на йоту не приблизилось.

— Веришь ли, Альбус, но я уже не знаю, чем его лечить, – всплеснула руками мадам Кохен, бессильно опустилась на стул. – Девочек, что тоже были в ту ночь в Запретном лесу, я вскоре отпустила. У одной был небольшой насморк, у двух других – ни царапины. Но вот Реддл… дело здесь не в ранах или простуде. Он и не болен… вернее… он думает, что болен. Понимаешь меня, Альбус?

Дамблдор посмотрел мадам Кохен в глаза, усталые, но искренние. Ему не требовалось объяснять, как порой тяжело вылечить больных, что не верят в собственное излечение.

— Быть может, стоит ему разъяснить, что…

— Ты считаешь меня глупой? – обиделась врачевательница. – Думаешь, я не пыталась поговорить с ним? Пыталась! Пытаюсь… каждый день, но он не верит. Кивает, вежливо отмалчивается, делает вид, что соглашается, но я же вижу, что не верит. Прежде чем принять лекарство спрашивает его название и действие, словно ждет, что стану поить ядами.

Ее голос сорвался на крик, резко оборвался, мадам Кохен, тяжело дыша, поджала губы, пытаясь сдержать слезы оскорбления. Некоторое время они помолчали, Дамблдор, как ни старался, не мог заставить себя произнести ни слова утешения. Все они казались слишком неподходящими и пустыми.

Врачевательница взяла себя в руки, прошептала надломленным голосом:

— По ночам он иногда бредит…

— Что в том странного, многие больные бредят во сне.

Мадам Кохен, будто не слышала, немигающим взглядом смотрела на открытую шкатулку со странно смердящими порошками.

— Сначала мне казалось, что он просто дышит с присвистом, ведь так бывает при простуде. Долгое время под проливным дождем не прошло даром. Но потом я поняла, что он не просто дышит, а говорит, только слов никак не разобрать.

Дамблдор неожиданно напрягся, осторожно накрыл ладонью пальцы врачевательницы, холодные и утомленные.

— Припомни, Луиза, как именно это звучало?

— Так сразу и не скажешь. Иногда так, словно ветер шелестит в кроне, а иногда как резкий скрип, будто дверные петли не смазаны, иногда даже на шипение рассерженной змеи похоже…

— Змеи? – переспросил Дамблдор резко. – Ты уверена, Луиза?

Мадам Кохен перевела на него печальный взгляд, вздохнула измученно:

— В чем уверена, Альбус? Я не сплю третьи сутки и слишком устала. Извини, мне больше некогда болтать: еще нужно приготовить отвар для мальчика. Если желаешь, зайди к нему.

Больничное крыло никогда не могло похвастаться большим количеством посетителей. Наплыв больных, как правило, происходил сразу после квиддичных матчей. И среди пострадавших были не только члены команд, коварные бладжеры калечили всех, кто по неосторожности попадался на пути. Так будет через несколько дней, когда состоится первый матч в этом сезоне. Но пока же больничные койки пустуют. Все, кроме одной. Она стоит в самом дальнем углу, более того – отгорожена высокой ширмой. Мадам Кохен действительно опасается за самочувствие мальчика.

Дамблдор приблизился к краю ширмы, неловко улыбнулся, когда коричневые глаза осмотрели с недоброжелательностью. Белоснежное постельное белье сильно оттеняло нездоровую бледность мальчика, на лбу выступила испарина, а в каждом незначительном движении чувствовалась слабость.

Том, не отводя взгляда, замедленно прикрыл книгу, перевернул так, чтобы профессор не увидел ни обложки, ни корешка с названием. Дамблдор предпочел не заострять на этом внимания: слизеринцы всегда осторожны и недоверчивы.

— Как ты себя чувствуешь, Том?

Том ответил не сразу, словно размышлял солгать или сказать правду, затем ответил ровным тоном:

— Уже лучше, сэр. Спасибо.

— Похвальное качество, Том, – улыбнулся Дамблдор загадочно. – Ты стойко переносишь свой недуг. Немногие на это способны. И все же мадам Кохен говорит, что ты очень плох, а раны заживают слишком медленно.

Том равнодушно пожал плечами.

— Мадам Кохен сама не своя последние дни. Мне она говорит, что я совсем здоров, но упорно продолжает поить малоприятными зельями. Вам же говорит, что я болен, причем настолько серьезно, что мне об этом никто не решается сказать.

На щеках мальчика загорелся лихорадочный румянец, Дамблдор с беспокойством подступил к кровати.

— Том, ты неверно истолковал мои слова. Мадам Кохен права в одном: ты действительно здоров.

— Если я здоров, то почему меня все еще здесь держат? – поинтересовался Том язвительно.

— Ты сам должен понять, что здоров, – сказал Дамблдор мягко. – Пойми, Том, призрак не в состоянии причинить вреда человеку. Ведь он бесплотен и бессилен до тех пор, пока человек его не боится и верит в свою неуязвимость.

На лице мальчика отразилась безнадежность, а голос сочился нескрываемой тоской:

— И Вы о том же… Неужели все вокруг думают, что я это придумал? Стоит мне упомянуть о ранах, которые оставил якобы бесплотный призрак, и меня отгораживают ширмой, не пускают посетителей, смотрят как на…

Том осекся, плечи слабо вздрагивали. Дамблдор взглянул на книгу в его руках, лукаво прищурился.

— Ну, вижу, некоторые посетители у тебя все‑таки были. Ведь кто‑то же принес эту книгу.

Том с негодованием посмотрел на учителя: неуместно шутливый тон оказался во сто крат хуже заботливого лопотания мадам Кохен. Он отвернулся, губы предательски подрагивали, но ответил твердо:

— Сенектус принес учебники, чтобы я не запустил программу.

Дамблдор внимательно смотрел на замолчавшего мальчика, пальцы которого комкали одеяло, пытаясь накрыть «учебник». Дамблдор вздохнул, спросил невпопад:

— Том, а ты знаешь, что Салазар Слизерин тоже был змееустом?

Выражения лица Тома стало непроницаемым, взгляд не выражал ничего: ни интереса, ни удивления, ни раздражения. Как если бы с ним заговорили на иностранном языке, а он не понял ни слова.

— Тоже, сэр?

— Мадам Кохен сказала, что во сне ты говорил на змеином языке[9]. И мне показалось это интересным. За все то время, что я провел в Хогвартсе, ни разу не встречал змееуста, да еще вдобавок и слизеринца. Твои родители тоже умели говорить со змеями?

— Не знаю, сэр, – ответил Том холодно. – Я не знал их. Вырос в приюте.

— Печально, – покивал Дамблдор сочувственно.

Том не ответил, смотрел в сторону, всем своим видом показывая, что желает остаться один. Дамблдор в растерянности подыскивал слова утешения, что помогут мальчику отвлечься от пасмурных дум.

— Том, не стоит так переживать из‑за той ночи. Я думаю, твой страх стал причиной, побудившей гытраша напасть, более того – причинить боль. Ведь всякий первокурсник на твоем месте…

— Я – не всякий! – перебил Том дерзко. Тут же, будто испугавшись собственной смелости, опустил горящий взор, добавил бесцветно: – Простите, сэр. Я еще не вполне здоров.

— Да, пожалуй, я не вовремя, – согласился Дамблдор, сделал шаг назад. – Отдыхай и поправляйся, Том. Друзья с нетерпением ждут твоего выздоровления, особенно младший мистер Рикрофт. Его зелья выходят совсем уж неудачными на этой неделе.

Дамблдор покинул Больничное крыло с тяжелым сердцем, перед глазами все еще стояло осунувшееся лицо врачевательницы, но беспокойство вселял болезненно отрешенный взгляд мальчика. С этими раздумьями он и направился к лестницам.

За каменной статуей крылатого вепря мелькнул краешек мантии, ничто не нарушило тишину пустого коридора, но Дамблдор остановился, легкая улыбка тронула губы.

— Мисс Боумен, я Вас видел. Выходите.

Чуть выждав, из‑за статуи выдвинулась девочка, с виноватым видом убрала руки за спину, необычные жемчужные волосы заплетены в слабую косу, а синие глаза упрямо смотрят в пол.

— Разве Вы не должны быть на занятиях? – спросил Дамблдор.

Анна молча закивала, втянула голову в плечи, словно ожидая удара. Дамблдор мысленно обругал себя за нечуткость, вздохнул с раскаянием, сказал уже мягче:

— Должно быть, что‑то важное привело тебя сюда? Иначе ты не нарушила бы школьные правила.

Дамблдор сознательно не упомянул о недавней провинности Анны и ее подруг, но о наказании позаботятся Хаммерсмит и Орр, ему же важно понять, что теперь привело девочку в Больничное крыло. Он любовно погладил бороду, глаза хитро сощурились.

— Ты пришла проведать Тома?

— Да, – выдохнула Анна.

— Почему же стоишь под дверью? Ведь мадам Кохен еще не сняла запрет на посещения.

— Даже если бы сняла, сэр. Вряд ли он захочет меня видеть, – пролепетала Анна. Наконец, подняла голову, на Дамблдора взглянули большие взволнованные глаза, по щекам разлилась мертвенная бледность, продолжила сбивчиво: – М–мы, сэр… я… Боюсь, сэр, это я виновата в том, что произошло с этим мальчиком…

Дамблдор слегка нахмурился.

— Что заставляет тебя так думать?

— Ключ, – шепнула Анна одними губами. – Он с самого начала хотел вернуться в замок, просил ключ от двери, которую кто‑то закрыл изнутри. А я…

— Ты утаила его, – догадался Дамблдор.

Анна поспешно кивнула, лишь крепче сжала губы, не имея сил ответить.

— Почему? – спросил Дамблдор вкрадчиво. Чуть помолчав, сам ответил: – Хотя, я, кажется, знаю. Ты испугалась, Анна? Испугалась идти одна в незнакомый лес, подруги потому и оставили тебя на опушке с ключом, а сами ушли вглубь. С Томом было не так страшно, верно?

Глаза Анны бегали по сторонам, не решаясь посмотреть на профессора, что возвышался, будто столетний многомудрый дуб. Не нужны слова, Дамблдор понимает и без них, но Анна заставила губы разомкнуться, голос звучал хрипло:

— Да… а потом было поздно. Маргит заранее узнала, о существах Запретного леса, и нас с Тибией научила, но…

— Том этого не знал, – закончил за нее Дамблдор, продолжил почти ласково: – Анна, в этом ты не виновата, как и во всем, что произошло с Томом.

— Но ведь если бы я не побоялась идти одна…

— Наши собственные страхи частенько вредят тем, кто оказывается рядом. В этот раз все остались целы. Том жив, и в скором времени мадам Кохен поставит его на ноги. Анна, ты должна радоваться, что все так удачно закончилось… И уж тем более не вижу повода пропускать занятия. Если поторопишься, то еще успеешь на вторую половину урока. Я думаю, профессор Хаммерсмит простит тебе опоздание.

— Да, профессор.

Анна запустила пальцы в карман, затем вытянула руку вперед, на детской округлой ладошке лежал старый почерневший ото ржи ключ, сказала твердо:

— Я больше не стану покидать замок ночью, сэр.

— Очень правильное решение, Анна, – похвалил Дамблдор, принимая ключ. – Ты можешь гордиться собой.

Однако девочка не выглядела довольной, скорее смущенной и растерянной, подняла робкий взгляд.

— Сэр, Вы же никому… не расскажете о ключе?

— О каком ключе?

Синие глаза с трепетом проследили за ржавым ключом, пока тот не скрылся в многочисленных складках учительской мантии, пухлые губки удивленно приоткрылись, стыдливый румянец зажег щеки.

— Поторопись, Анна, – сказал Дамблдор с теплотой в голосе. – Не нужно испытывать доброту профессора Хаммерсмит.

— Спасибо.

Дамблдор проводил девочку взглядом, сокрушенно покачал головой, заложив руки за спину, направился к своему кабинету. Следующий урок он проводит у третьекурсников Когтеврана, нужно успеть подготовиться.

Том внезапно осознал, что уже некоторое время задумчиво смотрит на ширму, за которой скрылся Дамблдор, грудь вздулась, как кузнечные меха, тут же опала, невольно издал полувздох–полустон. Он закусил губу, чтобы не застонать вновь. В висках с силой горного потока стучала кровь. Почему они не оставят его в покое? Разве понимают они, каких усилий ему стоит спокойно терпеть их взгляды и вопросы, сносить это снисходительное обращение? Разве они понимают, что он, Том, был на волосок от смерти?

Том бросил лютый взгляд на пухлую книгу о призраках, страницы которой, как нарочно заколдованные, повторяли точь–в-точь слова мадам Кохен и профессора Дамблдора: «Гытраш не способен нанести человеку физический вред…»

— Но он нанес, – проскрежетал Том в бессилии.

Подавил жгучее желание отбросить книгу, но сдержался, ведь ее еще, как и десяток других, надо Сенектусу вернуть. Потому лишь аккуратно отложил, устало прикрыл глаза: до следующего приема зелья еще есть время вздремнуть. Смутно слышал как ширма легонько пошатнулась под весом Корникса – единственного близкого существа, – которого после долгих уговоров мадам Кохен разрешила допустить в палату.

Том помнил то утро, когда очнулся на больничной койке. Самое ужасное утро за все его неполные двенадцать лет. Первое, что он почувствовал, – это боль в груди, настолько резкая, что даже вздохнуть не получалось. Дыхание вырывалось из груди с хрипом, будто вместо легких порванная волынка. Пальцы сами невольно скользнули к груди, но наткнулись на шершавые бинты. Том проклинал тот момент, когда слабо повинующиеся глаза взглянули туда, где на белых бинтах расплывались несколько красных пятен. При воспоминании об этом даже теперь к горлу подкатывала тошнота, от вида собственной крови голова кружилась, а ноги странно немели. Повязки вскоре сменили, но перед глазами упорно стояли кровавые разводы.

Ко всем прочим телесным повреждениям Том вдобавок простыл, в горле до невозможного першило, будто изнутри драли терками. Но ледяной осенний дождь нанес вред не только ему. Том со злобным удовлетворением прислушивался к разговорам мадам Кохен и Тибии Тамиш, которая пролежала в Больничном крыле всего несколько дней. Голос девочки выдавал ее состояние, а нередкое чихание это лишь подтверждало.

Том каждый день с замиранием в сердце ждал письма от Крестной, но когда получил его, так и не понял радоваться или огорчаться. Всего несколько строк, кратко и сухо, как приказ на плацу. Но не это было причиной его беспокойства… Крестная писала, что в скором времени посетит Хогвартс, дабы лично поговорить с крестником. Том все же решил, что нужно огорчиться, поскольку предстоящий разговор внушал смятение и ноющую тревогу.

Высокая ширма, словно прочная каменная стена, отгораживала его от окружающего мира. Это и внушало спокойствие, и одновременно раздражало, ведь кроме потолка, треклятой ширмы и окна напротив он не видел ничего вот уже неделю. Нервировало буквально все: чрезмерно яркий солнечный свет и давящая ночная темень, забота мадам Кохен и не менее надоедливое жужжание потерявшейся мухи, что безуспешно долбилась об оконное стекло.

Лишь неспешные беседы с вороном чуточку успокаивали, одно присутствие птицы дарило непонятную безмятежность. Корникс по–прежнему хранил заносчивое молчание в присутствии посторонних, но стоило им с Томом остаться наедине, ботал без умолку.

Том уже начинал привыкать к картавому бухтению ворона, а когда увлекался учебниками, и вовсе не слышал.

— Глупые, глупые книжки, – каркал Корникс хрипло.

Он важно вышагивал между учебников, разбросанных на одеяле, выказывая недовольство, то и дело клевал кожаные переплеты. Корникс вспорхнул на открытый учебник по Защите от Темных искусств, по–хозяйски потоптался по странице, попробовал клюнуть корявого жучка, но тот оказался всего–навсего несъедобной чернильной буквой.

— Неужели мастер–ру Тому нр–равятся читать эти глупые книжки?

Том, не отрываясь от чтения очередного учебника, объяснил будничным тоном:

— Чтобы хорошо учиться, мастеру Тому необходимо читать эти глупые книжки.

— Зачем? – не отставал Корникс.

— Так велят профессора…

— Глупые пр–рофессор–ра, – выдал Корникс резкий вердикт. – Они дают мастер–ру Тому книжки, от котор–рых его клонит в сон.

Том перелистнул страницу, пустым взглядом уставился на ровные строчки буковок.

— Других у меня нет.

— Нужно найти, – поучал ворон тоном заправского профессора. – Нужно найти хор–рошие умные книжки.

Том отложил книгу, в упор посмотрел на напыщенную птицу.

— Угу, размечтался. Я не могу покинуть Больничное крыло, а даже если бы и смог, то на верхние библиотечные ярусы первокурсников все равно не пускают. А вот там‑то книги и впрямь поинтереснее.

— Тогда пусть кто‑нибудь др–ругой р–раздобудет эти книжки для мастер–ра Тома.

— Кто? Элджи? Антонин? А может Августус? Не смеши меня, Корникс… Разве что…

Том непроизвольно закусил губу от удачной мысли, что его посетила. Ворон с деланным равнодушием перелетел на ширму, черные глазки–бусинки хитро блеснули.

— Кор–рникс не станет досаждать мастер–ру Тому глупыми р–разговорами. Мастер–ру Тому виднее.

Мадам Кохен строго–настрого запретила друзьям его навещать, но Том и сам чувствовал, что пока не готов никого видеть. Лишь раз в два–три дня он с холодностью терпел посещения Сенектуса, который на правах старосты пробился через заграждения строгой врачевательницы. Под предлогом пропущенных больным уроков он приносил библиотечные книги, рассказывал скудные школьные новости, каковые мало интересовали Тома.

Сенектус с подозрительной чуткостью каждый раз справлялся о его здоровье. Чрезмерная опека настораживала, и Тома не покидало ощущение, будто тот что‑то недоговаривает. Вот и вчера Сенектус тоже начал издалека. Около получаса взахлеб рассказывал о предстоящем квиддичном матче между Слизерином и Когтевраном, Том слушал рассеяно, пока голос старосты не посерьезнел.

Сенектус хрустнул пальцами, как всегда делал в минуты сильного напряжения, наконец, отважился:

— Том, той ночью… когда вас нашли в Запретном лесу. Как только Элджи объяснил в чем дело, я велел ему немедленно вернуться в спальню. Потому‑то ни профессора, ни Орр не знают, что Элджи тогда покидал спальню. И я хотел… попросить тебя…

— Я понял, – перебил Том, сообразив в чем дело. – Никто и не узнает, что Элджи был вне спальни в ту ночь.

— Спасибо, – выдохнул Сенектус освобожденно, улыбнулся уголком губ.

С неожиданным стеснением он передал Тому несколько книг по Трансфигурации, и поторопился уйти, однако из вежливости спросил напоследок:

— Тебе помимо учебников еще что‑нибудь нужно?

— Да.

Том пристально наблюдал, как благодарность в глазах Сенектуса сменилась расчетливой холодностью.

— Слушаю.

Том молча протянул небольшой свиток пергамента.

— Это книги, которые я хотел бы прочесть. У меня теперь уйма свободного времени.

Сенектус бегло проглядел список, брови его медленно поползли вверх, ошарашенный взгляд обратился к Тому, который небрежно отмахнулся:

— Для общего образования.

Сенектус не сказав больше ни слова, торопливо удалился. Корникс довольно пощелкал клювом, как ни в чем не бывало, принялся чистить перья.

Том вздрогнул, когда на прикроватную тумбу с жестяным звоном опустился поднос, распахнул глаза. Мадам Кохен виновато улыбнулась.

— Извини, что разбудила, но тебе крайне необходимо поесть и принять лекарство.

Том скептически оглядел глубокую тарелку с дымящимся супом, от одного вида еды желудок возмущенно взвыл.

— Главной частью процесса исцеления, – рассказывала мадам Кохен воодушевленно, – является правильный режим питания. Также немаловажно и то, что именно ест пациент… Ой, прости. Не ушибла?

Том скривился от боли, когда угол подноса задел ноющую рану, с трудом выдавил вымученную улыбку:

— Нет, ничуть не больно. Спасибо, мэм, дальше я сам.

— Приятного аппетита, милый. Обязательно съешь весь суп, а затем зелье. Ты помнишь, какое?

Он коротко кивнул. Врачевательница бросила на него последний взгляд, полный беспокойства, который Том уверенно проигнорировал.

Мадам Кохен с ежедневным упорством повторяла, что он идет на поправку, и теперь почти здоров, Тому же казалось, будто она о чем‑то умалчивает. Раны на груди жутко чесались, особенно ночью, тогда спать становилось просто невыносимо, и он часами смотрел в мрачный потолок или вновь принимался штудировать учебники. Иногда ему удавалось заснуть, и в эти ночи, словно на сломанной карусели, которую уже не остановить, все повторялось вновь: голодный блеск в глазах пса–призрака, с морды виснет липкая слюна, внезапно перед самыми глазами возникает свирепый оскал, а лицо обдает тошнотворным зловонием…

На этом моменте Том всегда просыпался, дыша так, будто только что тонул, за окном в сыром тумане неохотно занималась заря, а мадам уже Кохен спешила с утренними настойками. Врачевательница хмурясь убирала старые бинты, и долго с непониманием смотрела на раны, что еще вечером затянулись корочкой, а теперь покраснели и воспалились, на краях ран выступила сукровица, а кое–где и кровь. Том жмурился до рези в глазах, челюсть сводило тупой болью, и все только чтобы не видеть этих уродливых порезов, что не желали излечиваться.

Последние деньки ноября таяли, как тополиный пух в жарком пламени. Все чаще при осмотре растерянность на лице мадам Кохен сменялась тихой отрадой, хотя во взгляде осталась смутная настороженность. Том ощущал, что день выписки приближается: неясное смятение отвлекало от книг, а по ночам донимало туманными образами. Тупая боль в груди и плече не беспокоила ровно настолько, насколько Том забывал о ней.

Пока Том с неохотой разглядывал остывшую яичницу, Корникс, словно обычная почтовая сова, дело коих презирал всей своей птичьей душой, принес небольшое письмо. Всего одно предложение заставило сердце Тома заколотиться учащенно: вечером приедет Крестная.

В коридоре Больничного крыла, как гром среди ясного неба, раздался звон опрокинутых доспехов. Том недовольно поморщился: с самого утра, несмотря на внушительную дверь лазарета, до него доносились завывания и улюлюканья неугомонного Пивза, порой перемежались визгом и пустыми угрозами кого‑то из учащихся.

Иногда жемчужно–белый прозрачный человечек пролетал мимо его кровати в кабинет мадам Кохен, черные глазки недобро поблескивали. Пивз вновь пролетал мимо, уже нагруженный склянками и мерными ложками, что удалось стащить у врачевательницы, большой рот растягивался до ушей, однако к больному призрак не приближался. Том не обратил бы внимания на этот гомон, но к вечеру в Больничном крыле должно царить абсолютное спокойствие, а Пивз гостеприимностью никогда не отличался.

До полудня беснующийся призрак не затихал, Тому казалось, что голова вот–вот лопнет от трескотни. Ни одно из заклинаний, которые он разучивал самостоятельно, не выходило, нужные слова терялись или забывались вовсе. После нескольких неудачных попыток Том решил за лучшее отработать жесты и взмахи палочкой, это требовало меньших усилий.

Он выждал, пока мадам Кохен отправится на обед, осторожно выскользнул из‑под одеяла. Ослабевшие ноги подогнулись, от щиколоток до коленей прошел озноб, Том бессильно привалился к кровати. Волна неожиданной слабости, которую считал давно забытой, вновь прокатилась по телу, даже в боку отчего‑то кольнуло. Том не на шутку испугался, тут же перед глазами замелькали разноцветные мушки, к горлу подкатила тошнота, безумно захотелось вернуться в мягкую постель, и больше никогда не вставать. Он постоял, привыкая к новым ощущениям, пальцы до побелевших косточек вцепились в кроватную спинку.

Том взглядом нашарил у стены чугунную бочкообразную печь, сухой жар от которой согревал все Больничное крыло в холодное время года, шагнул по направлению к ней. Перед глазами еще рябило, коленки стукались одна о другую, но теперь Том крепко стоял на ногах, хоть каждый шаг и давался с трудом.

В печи, что походила на распухшую от перекорма корову, весело мелькали рыжие языки пламени. В лицо дохнуло теплом, Том приблизился еще, невольно зажмурился, когда глазные яблоки обожгло, а волосы стали слегка похрустывать. Рядом с печью на полу лежит кочерга, совсем черная от сажи и пепла. Том, прикрывая лицо рукой, нагнулся за ней, разумно приспустив на ладонь рукав пижамы. Отскочил от печи, фыркая и отплевываясь, словно кот с опаленной шерстью. Накаленная кочерга пока еще слабо пригревает пальцы, но Том не собирался ждать, когда та обожжется, как смог размахнулся… Кочерга с гулким бумом отлетела от чугунного бока печи.

Том отшатнулся к ближайшей кровати, непроизвольно зажал уши. Едва в глазах перестало двоиться, а в голове утих гнетущий звон, Том с ожиданием посмотрел на стену рядом с печью. Там, насколько он знал, находились нежилые помещения, которые облюбовали школьные привидения. Появления одного из них Том и ждал.

Не сразу, но каменная стена покрылась легкой дымкой, словно через нее просачивался молочный туман. Том пересилил безумное желание убежать. Вскоре в том месте показался жемчужно–белый худой старик. Взгляд Тома скользнул по его мантии, на которой серебристо переливались кровавые пятна. Том заставил себя перевести взгляд с одеяния призрака на строгое лицо, выпученные глаза смотрели с крайним неудовольствием.

Скрипучий раздраженный голос, будто предрождественский мороз, пробирал до костей:

— Ты хоть понимаешь, кого побеспокоил?

— Это не я, – пробормотал Том, сползая на пол.

Кровавый Барон недоверчиво фыркнул, Том крепче сжал зубы, едва не дернулся под пронизывающим неживым взглядом. В коридоре звякнуло, гулкий перезвон, как лавина в горах, стал стремительно нарастать, но даже в этой неразберихе слышался знакомый визгливый хохот. Большие глаза Кровавого Барона в тот же миг превратились в узкие щелочки, он протянул замогильным голосом:

— Пи–и-ивз.

Тело призрака медленно, словно кисельное, вытекло из стены, повеяло холодом, Тома невольно передернуло, но Кровавый Барон, разъяренный, уже забыл о нем. Также беззвучно, как и появился, призрак скрылся за дверью лазарета… и вдруг стало тихо, настолько, что Том слышал скрип часовых стрелок из кабинета мадам Кохен. Некоторое время он завороженно смотрел на дверь, пока не почувствовал, что босые ноги замерзли, только теперь заставил себя встать, назад возвращался с чувством выполненного долга. Обессилевший Том повалился на кровать, грудь вздымалась часто, словно после бега, внутри нарастало смутное ощущение гордости за самого себя. Теперь осталось лишь дождаться вечера…

Том нахмурился, еще раз оглядел свой уголок критическим взглядом. Прикроватная тумба, будто картонная коробка под дождем, разбухла от спрятанных в ее утробе книг, на одеяле ни складочки, натянуто, как пузо сытого дракона. Корникс только после долгих уговоров покинул уют лазарета, теперь где‑нибудь на дереве мерзнет, дуется как сыч.

Время ужина давно закончилось, за окном стремительно темнело, а палату уже освещал теплый свет масляных ламп. Том огляделся, поморщился недовольно, с нервозностью переставил на тумбе бутыли с микстурами. Еще раз покосился на часы, воздух из легких вырвался с шумом: все без толку, Крестную не умилостивить идеальным порядком. Рука вновь сама потянулся к никчемным бутылям, когда Том, словно учуявший сову заяц, испуганно замер: дверные петли тихонько скрипнули. До слуха донесся знакомый голос, негромкий и сдержанный, отчего сердце, как пичуга в клетке, бешено заколотилось.

— Не беспокойтесь, я не задержусь.

Звук шагов приближался слишком быстро, Том заметался на кровати, что стала в этот момент слишком тесной и неуютной. В последний момент откинулся на подушки, крепче сцепил пальцы под одеялом, замер в ожидании.

— Том, к тебе пришли, – улыбнулась мадам Кохен с теплотой.

Крестная ничуть не изменилась: пронзительные желто–зеленые глаза, прямая спина, с вызовом вздернутый подбородок. Том с трудом подавил желание укрыться одеялом с головой, чтобы не чувствовать на себе этот пристыжающий взгляд. В горле внезапно пересохло, потому Том лишь вежливо кивнул, но Крестная уже испытывающе смотрела на мадам Кохен.

— Будьте добры…

— О, конечно–конечно, – засуетилась врачевательница, от неловкости поправила белоснежный передник. – Если понадоблюсь, я в своем кабинете. Быть может, желаете чаю, мисс Скоуэлл?

Губы Крестной сложились в тонкую линию, с трудом разомкнулись, голос прозвучал холодно:

— Нет, благодарю, я не задержусь.

— Что ж приятного вам вечера.

Том и Крестная проводили взглядами мадам Кохен, словно эта добрейшая женщина мешала их непонятным тайнам. Не в меру светлые и чистые стены лазарета давили, молчание стало невыносимым.

— Чересчур хлопотливая дама, ты не находишь, Том? – спросила Крестная неожиданно, добавила со странной обеспокоенностью в голосе: – Впрочем, все колдомедики таковы. Так как ты чувствуешь себя?

Том все еще в растерянности смотрел, как Крестная присаживается на стул рядом с его кроватью, не понимая, нужно ли отвечать. Крестная окинула его тревожным взглядом.

— Ты слишком бледный. Тебя хорошо кормят?

Том инстинктивно дернулся, когда Крестная протянула руку, сдавленно выдохнул, когда костлявые пальцы коснулись лба, от непривычно теплого ощущения по спине побежали мурашки.

— Странно. Температуры нет, но выглядишь болезненно, – удивилась Крестная. Плечи зябко дрогнули, она брезгливо повела носом. – Сама с детства не переношу лечебницы. В них душно и пахнет прокисшими зельями и использованными компрессами, в такой атмосфере невозможно быстро выздороветь.

Том невольно втянул носом воздух, но не учуял ничего кроме запаха чистого накрахмаленного белья и еще чего‑то непонятного, свежего, как спозаранку роса на траве, но Крестная продолжала возмущаться:

— Ты здесь верно один целыми днями? Это тоже не способствует хорошему самочувствию. Хотела бы я знать, кто принимает таких колдомедиков на работу… Диппет же дальше своего носа не видит.

— Крестная, – прервал Том негромко, – Вы хотели сказать что‑то важное.

Пожилая дама удивленно вздернула брови, некоторое время внимательно смотрела на Тома, будто подмечала в нем едва видимые перемены, затем резко перевела глаза на окно, нервно похлопала по коленям.

— Да, верно, Том, верно. Я уж и забыла… Сразу по возвращении в Лондон тебе следует отправиться в Косой переулок. Ты помнишь, где находится магазин Дотти? Так вот все волшебные книги и одежду оставишь у нее, в приют это везти ни к чему. А затем Дотти поможет тебе добраться до Офэнчестера.

— Мэм, но еще рано говорить о возвращении в приют. Ведь сейчас только ноябрь, а до июня…

Крестная неожиданно громко хлопнула по тумбе, словно метила в невидимую муху, Том поспешно умолк.

— Лучше раньше, чем позже, Том. К тому же я не уверена, что вернусь к июню.

— Вернетесь? – переспросил он. – Разве Вы уезжаете?

Крестная рассеянно потирала ушибленную ладонь.

— Да–да, уезжаю… но это не важно, и говорить я пришла не о том. Ты понял, что в июне должен приехать к Дотти? В мое отсутствие она станет приглядывать за тобой в волшебном мире, ну а в магловском… ты и сам знаешь, как жить. Ну что ж, полагаю мне пора. Всего доброго, Том, выздоравливай поскорее.

Том непроизвольно открыл рот, настолько действия Крестной оказывались непредсказуемыми, прошептал сипло:

— Всего доброго.

Крестная выпрямилась во весь немалый рост, вновь строгая и непреклонная, как морская скала, костлявый палец нацелился на Тома.

— И, мистер Реддл, будьте так добры, впредь не портить школьного имущества. Я не в состоянии оплачивать еще и это.

— Но я не… – возмутился Том, но вовремя понял, что препирательства напрасны, – хм… да, мэм. Извините, это больше не повторится.

Но пожилая дама не отводила требовательных желто–зеленых глаз, заметила безжалостно:

— Не это и не что‑либо еще, Том! Ты здесь, чтобы получить достойное образование. Волшебник без этого уже не волшебник.

Том воздел глаза к потолку, терпение его медленно покидало. Книги уже собраны, он давно одет, Корникс нетерпеливо сжимает когтями плечо, а мадам Кохен, словно всполошенная наседка, все не угомонится, кудахчет, мол, не поторопилась ли с выпиской, наставляет ежедневно приходить на обследование, и напоследок пытается напоить горькой микстурой.

Едва тяжелая дверь лазарета закрылась за спиной, Том облегченно вздохнул, в сердцах дал себе слово, что никогда больше и на милю не приблизится к колдомедикам.

— Привет.

Том, еще раздраженный, обернулся на голос. Августус стоял, облокотившись на колонну, такой же неподвижный, слегка сконфуженный, судя по всему ожидание затянулось.

— Как ты?.. – удивился Том, потом сообразил, криво усмехнулся: – Ах, ну конечно, ты же обо всех все знаешь, а если и не знаешь… то непременно выведаешь. Зачем ты здесь? Мне поводырь не требуется.

Августус невольно потупился, шагнул навстречу, забормотал невнятно:

— Это все Элджи… проснулся с навязчивой идеей увидеть тебя. Мы с Антонином едва его удержали. Сейчас у нас урок Защиты от Темных искусств, и мне удалось отпроситься у профессора Слиппери…

Том понимал, что это еще не все, потому молча смотрел на друга. Августус подошел почти вплотную, под тяжелым взглядом замялся от неловкости, лицо пошло пятнами, вдруг резко выбросил руку вперед.

— Вот!.. Элджи просил передать.

Том в недоумении уставился на коробку конфет, яркий бант чуть сполз, будто приглашая заглянуть внутрь. Корникс оживился, в предвкушении пощелкал клювом, черный глаз уже нацелился на красочную коробку. Том неуверенно принял конфеты, спросил удивленно:

— Его любимые? С чего вдруг?

Августус поспешно убрал руки в карманы, слабо улыбнулся.

— Извини, но из невразумительной болтовни Элджи я не понял ни слова. Только не радуйся раньше времени, прежде внутрь загляни.

Коробка оказалась опустошена на одну треть, несколько конфет надкусаны, в беспорядке скомканы обертки от уже съеденных лакомств. Корникс оскорблено отвернулся, жесткие хвостовые перья царапнули Тома по лицу.

Том невольно улыбнулся.

— Теперь больше похоже на Элджи.

Он поднял посерьезневший взгляд на Августуса.

— Что‑то еще?

Августус поспешно мотнул головой.

— Нет. Э–э-э… еще Антонин о тебе часто спрашивал. Первые дни он едва сдерживался, чтобы в одиночку не забраться в гостиную Когтеврана. Я каждую ночь дежурил, засыпал с опаской, все его сторожил, чтоб не улизнул. Теперь‑то вы вместе пойдете?

— Посмотрим, – ответил Том туманно, удобнее перехватил книги, уже собрался уходить.

— А ты теперь куда?

— В Общую гостиную. Сегодня я на занятия вряд ли пойду.

Августус коротко кивнул, неуверенным шагом направился к лестнице. Том вздохнул, позвал негромко:

— Августус.

Тот круто обернулся, будто только этого и ждал, всегда спокойные глаза взволнованно сверкнули. Том, напротив, выглядел предельно сдержанным, пробормотал:

— Поблагодари Элджи от моего имени.

Лицо Августуса сразу осунулось, посерело, во взгляде читалась странная тоска.

— Хорошо.

Едва он скрылся за поворотом, Том, словно после долгой ходьбы, без сил привалился к стене, с жадностью тонущего глотнул воздуха. Когти ворона отпустили плечо, Корникс спланировал на выпавшую из его рук коробку конфет, стал с жадностью рвать обертку. Краска внезапно отхлынула от лица, сердце колотилось с бешеной скоростью, пальцы до хруста сжались в кулаки. Увидь сейчас Августус его взбешенные глаза, ужаснулся бы.

Звон колокола застал его на полдороги к подземельям. Через мгновение из кабинетов, будто горошины из дырявой корзины, высыпали шумные ученики, запрудили весь коридор. Многоголосый гам больно резанул уши, Том невольно прибавил шагу. Как же быстро привыкаешь к тишине и покою.

Том не сразу понял, что говорят о нем, когда неподалеку оживленно выкрикнули:

— Ого, Рэндом, ты только взгляни! В Хогвартсе появилось новое привидение… и, кажется, оно из Слизерина. Ха–ха… на трупный запах даже воронье слетелось.

Корникс на плече оскорблено каркнул, угрожающе встопорщил жесткие перья. Том успокаивающе погладил птицу.

— Тише, Корникс, они всего лишь пошутили.

Он бегло оглянулся на вопящего, скривился, на что Грандчестер ответил широкой улыбкой. Том уже отвернулся, но и одного взгляда хватило, чтобы оценить неравность сил.

За плечом Грандчестера, словно мрачная тень, возвышался его немногословный друг – Рэндом Ившем, жилистый и угрюмый, с чахоточным цветом лица, глубоко посаженные глаза всегда смотрели цепко и подозрительно. Ившем разительно отличался от румяного золотоволосого Грандчестера. Как ни старался, Том так и не смог понять, что же их объединяет.

Обогнав группу нерасторопных девочек, Том сразу же затерялся среди высоких старшекурсников, с которыми оказалось по пути. На гриффиндорцев больше не оглянулся, а иначе смог бы лицезреть как с миловидного лица Грандчестера, словно талый снег с покатой крыши, сползла улыбка, уступив гримасе крайнего разочарования.

Том понял, что уже не станут окликать или догонять, против воли из груди вырвался вздох облегчения. Теперь шагал размеренно, но противное чувство, что смолчал, не ответил оскорблением на оскорбление, непреклонно зудело внутри. Корникс ворчал тихонько на ухо, порывался взлететь, отомстить нахалам. Том удерживал ворона, а в памяти сами собой всплывали отрывки формул заклинаний, нужные взмахи и пасы. Некоторые уже успел выучить и освоить, но были и такие, за которые мадам Кохен непременно отобрала бы палочку.

Том уже завернул за угол, когда внезапно остановился. Какой‑то старшекурсник натолкнулся на него, обругал рассерженно, но Том, как завороженный, невидяще смотрел прямо перед собой, уголки губ медленно растянулись в нехорошей ухмылке.

— Зря Вы попались мне на глаза сегодня, мистер Грандчестер.

Он резко повернул назад, кто‑то в испуге отскочил, но Том уже не замечал. Вновь нырнул в бурный школьный поток, с боков теснили, перед глазами рябило от одинаковых мантий, но цепкий взгляд уже вычленил из толпы золотоволосую макушку.

Том зашагал быстрее. Привычно тряхнул правым рукавом, в пальцы услужливо скользнула волшебная палочка, ухватил ее крепко, как утопающий цепляется за хлипкую тростинку. В голове, словно дождь в грозовой туче, назревал нехитрый план. Корникс притулился как безродный сирота, вжался в плечо сытым брюхом.

Впереди коридор запрудили громкие третьекурсники, Том на время потерял Грандчестера из виду, принялся яростно проталкиваться через толпу. Его грубо оттолкнули к стене.

— Смотри куда идешь, мелочь!

Корникс дернулся клюнуть обидчика, но его вместе с Томом так прижало к стене, что ворон лишь полузадушено каркнул. Том приподнялся на цыпочки, в отчаянии взглянул туда, где сейчас должен быть Грандчестер.

— Нам не догнать его, Корникс.

— Во всем виноваты эти глупые гр–рубые дети, – ярился ворон. – Гр–рызуны двуногие! Мастер–ру Тому нужно их р–разогнать.

— Я же не такой сильный как Антонин, – вздохнул Том. – Я не могу не только разогнать эту свору, но даже протолкаться через нее.

— Кар–р-р… каж–ждый делает то, что ему по силам.

Том покосился на птицу.

— По силам, говоришь?…

Он вновь приподнялся на цыпочки, но высматривал уже не Грандчестера. Вдоль противоположной стены в ряд, как слитки холодного серебра, замерли рыцарские доспехи. Том предусмотрительно огляделся: шутки шутками, а неприятностей с него хватит. Короткий взмах палочкой, с губ сорвался полушепот.

— Что мастер–р Том сделал? – полюбопытствовал ворон.

Том плотнее вжался в стену, словно желал с ней слиться.

— Смотри и увидишь.

Послышался страшный скрежет, будто кто‑то пытался разрубить тупым мечом железную кастрюлю. Послышался пронзительный визг, испуганная толпа шарахнулась от противоположной стены. Средневековые доспехи, которые всего мгновение назад стояли смирно, теперь пришли в движение, словно внутри них очутился человек. Рыцарь пока неуверенно разминал ноги, невыносимо скрипя латами, вертел шлемом из стороны в сторону, в прорези для глаз зияла пустота. Вновь раздалось несколько испуганных воплей, когда рыцарь спрыгнул с постамента, коридор в мгновение ока опустел.

Корникс от восторга распахнул крылья, Том не ощутил, как жесткие перья больно резанули по лицу, с замиранием сердца смотрел за ожившим рыцарем, что в несколько огромных шагов скрылся за поворотом. Только теперь Том пришел в себя, ринулся следом.

Догнать рыцаря не удавалось, но Том по дробному бряцанью и крикам учеников догадывался, куда его детище держит путь. Показалось, что услышал знакомый голос, наддал быстрее. Он застал Грандчестера и Ившем на пути к одной из лестниц, что вела на второй этаж. Том с разбегу налетел на парапет ближайшей из них, бессильно повис, во рту пересохло после бега.

Гриффиндорцы искренне недоумевали, почему доспехи гонятся именно за ними, когда такие же побледневшие от страха ученики жмутся к стенам. Когда оба взбежали до последних ступеней, лестница сдвинулась… и зависла на полпути, тем самым, отрезая путь к бегству. Рыцарь остановился, не ступив даже на первую ступеньку, сложил руки на груди, замер в ожидании. Том закусил губу, чтобы не рассмеяться, такой у его недругов был растерянный вид.

— Нужно уходить, мастер–р Том, – шепнул Корникс на ухо. – Скор–ро сбегутся пр–рофессор–ра.

Том машинально кивнул, алчный взгляд прикипел к двум гриффиндорцам, что метались как мыши в горящей клетке.

Наконец, Грандчестер увидел его, Том выдохнул облегченно: враг знает, кто расставил ловушку.

— Реддл!!! – завопил Грандчестер срываясь на визг.

Том улыбнулся снисходительно, развел руками, на пальцах показал, что счет теперь три к двум, и вовсе не в пользу Грандчестера. Даже издалека было видно, как миловидное лицо Грандчестера пошло пятнами. Пока Ившем метался на лестничном выступе, Грандчестер судорожно пытался вспомнить, когда это слизеринец успел сравнять счет и вырваться вперед: хрустальный дракон, метла, рыцарские доспехи… Наконец, припомнил, в бессилии лишь саданул кулаком по парапету, губы исторгали беззвучные проклятия.

Том, пританцовывая, спускался в бездушные подземелья – за недели в светлом лазарете отвык от их полумрака, – на губах блуждала плутоватая улыбка.

Спальня пустовала. Едва дверь за ним закрылась, цепкие когти отпустили плечо. Пальцы Тома невольно потянулись размять ноющие мышцы, угрюмым взглядом проводил ворона, который спланировал на насест. Тишину нарушил противный, будто нож терся об точильный камень, мерный скрежет: Корникс с невозмутимым видом принялся чистить клюв о насест, только мелкие стружки посыпались.

Том бросил книги на пол, тяжело опустился на кровать, спина сгорбилась под невидимой ношей. Долгим взглядом обвел комнату, вздохнул, внутри стало тоскливо от осознания, как давно здесь не был. Даже самому себе не хочет признаться, насколько соскучился по уютной спальне, по голосам друзей, ведь и от натянутого разговора с Августусом стало чуточку легче.

Здесь все как и прежде. Пять одинаковых кроватей в шахматном порядке, камин с черным молчаливым зевом, на стенах гобелены, иллюстрирующие уродливое создание, коего природа наградила головой петуха, хвостом змеи и туловищем жабы… Словно в порыве солидарности, из‑под кровати Антонина послышалось тихое шлепанье лягушачьих лап по каменному полу.

Том непроизвольно шевельнул пальцами, ощутил под ладонью знакомое тепло пледа. Корникс заметил это движение, в черном глазе блеснуло осуждение, приглушенно каркнул. Но Том уже не слышал, голова сама склонилась на подушку, глаза закрылись, хотелось продлить этот миг как можно дольше, обхватил себя руками. Всего через несколько часов он поднимется на обед в Большой зал, посыплются вопросы, и самый главный из них: как быть с пророчеством Слизерина?

Все еще в раздумьях Том шел на обед, взгляд, как у слепого, невидящий и рассеянный, потому‑то ноги сами отмеряют расстояние, сворачивают в нужном направлении. У дверей в Большой зал его едва не сбило с ног нечто курчавое и взъерошенное, прижалось, залопотало радостное, и потому неразборчивое. От объятий сдавило грудь, Том вздрогнул, словно окатили холодной водой, дернулся раздраженно:

— Элджи, отлепись!

Едва избавился от цепких рук, на плечи, будто каменные плиты, легли широкие ладони, над ухом прозвучало насмешливое:

— С выздоровлением, Реддл. Как голова, не кружится? Ноги держат?..

— Антонин, – оборвал Том резко. – Давай поговорим о чем‑нибудь более приятном.

Антонин хмыкнул.

— О чем, например?

Том подозрительно огляделся.

— Да ты и сам знаешь о чем. Только не здесь и не сейчас.

— Как прикажешь, – оживился Антонин, глаза блеснули недобрым. Но тут же с опаской покосился на Августуса, сказал полушепотом: – А то без тебя и мне жизни нет. Руквуд совсем затиранил.

Августус фыркнул с напускным пренебрежением.

— Просто от всех ваших затей у Руквуда самые большие неприя…

Августус запнулся на полуслове, умолк, стоило Тому на него глянуть, неуклюже пожал плечами, поспешил пройти в Большой зал. Ведь именно он, Августус, не участвовал в последней вылазке, на роли простуженного отлеживался в уютной кровати, присматривал за О’Бэксли.

Элджи не отходил ни на шаг, даже рослого Антонина оттеснил, не позволил сесть за стол рядом с Томом, сам занял это почетное место. Том не знал, куда деть взгляд, казалось, голубые глаза были везде, сияли слепым обожанием. Уже начал злиться, когда Элджи сбивчиво от волнения спросил:

— Том, а тебе конфеты понравились?

— Конфеты? – переспросил он. – Ах, да!.. спасибо, Элджи, очень вкусно.

Элджи расплылся в счастливейшей улыбке.

— Я Сенектуса заранее попросил их купить. Специально к этому дню.

— Почему к этому? – спросил Том рассеяно. – Подарил бы к Рождеству.

— Рождество само собой, но день рождения все же лучше. Все подарки только для тебя, именинный пирог…

Том напрягся, отстранил тарелку с луковым супом, переспросил негромко:

— Чей день рождения?

Элджи недоуменно похлопал глазами, подался вперед, чуть ли не шепотом ответил:

— Твой, конечно. Ты что не помнишь, какой сегодня день?

— В Больничном крыле нет календарей, – огрызнулся Том, огляделся уже привычно осмотрительно. – А Августус и Антонин? Они тоже в курсе?

Элджи вскинулся оскорблено.

— Нет!.. за кого ты меня… я и сам‑то узнал… Едва нашел, в той толстой книжке, с генеалогическими деревцами.

Он осекся на полуслове, залепил ладошкой рот, глаза испуганные. Том уточнил вкрадчиво:

— То есть, ты… рылся в моих вещах?

Элджи инстинктивно отодвинулся, под тяжелым взглядом друга щеки залились стыдливым румянцем.

— Я же с добрыми побуждениями… Мне только дату надо было уточнить, в прошлый раз я не разглядел.

Том перевел недоверчивый взгляд на тарелку, будто и от нее теперь ожидал подвоха. Когда заговорил, голос звучал ровно, точно ничего не случилось.

— Ладно… я не буду сердиться, если никто кроме тебя о моем дне рождения не узнает. Хорошо?

— А как же подарки?

— А когда они были‑то эти подарки?.. – прошептал Том тоскливо, переспросил уже требовательнее: – Так мы договорились?

Элджи согласно кивнул, принялся за еду, время от времени посматривал на Тома несмело.

Некоторое время ели молча. Том уже забылся, с оживлением осматривался по сторонам. Уже знакомые лица узнавал с трудом, словно угадывал очертания деревьев в тумане. Все казалось в диковинку, как в самый первый день в Хогвартсе. Приходилось вновь привыкать к разговорам за столами факультетов, бряцанью столовых приборов, шороху скатерти. За этим занятием Том несколько раз проносил ложку мимо рта. С искренним весельем Антонин и Элджи указывали пальцами его на щеки, там, где оставались жирные потеки.

Изредка Том бросал мимолетные взгляды на гриффиндорский стол: места Грандчестера и Ившем все еще пустовали. Также отсутствовало несколько профессоров и старосты.

Элджи поднял лицо от тарелки, радостно вспискнул:

— Ой, Сенектус идет.

— Вот и пусть идет, – пробубнил Антонин в тарелку, – мимо.

Но к его неудовольствию Сенектус не прошел мимо, потеснил брата и сел за стол. Том сразу определил, что староста чем‑то сильно раздражен, если не сказать больше – взбешен. Это заметили и другие, Августус отставил чашку с ароматным напитком, даже угрюмый Антонин соизволил посмотреть на Сенектуса.

— Что‑то случилось? – поинтересовался Элджи.

— А что по мне не видно? – взорвался Сенектус, словно только и ждал этого вопроса. – В правом крыле кто‑то оживил рыцарские доспехи! И эта ожившая груда металлолома гонялась за двумя первокурсниками гриффиндорцами. Грандчестер и Ившем! Как всегда в центре внимания. Не удивлюсь, если они сами и оживили доспехи.

— Здорово, – выдохнул Антонин восхищенно.

Сенектус покосился на него недружелюбно.

— Позволь не разделить твою точку зрения. Ничего хорошего в этом нет! МакГонагалл поручили разобраться во всем и, насколько возможно, найти виновника торжества. А я на правах старосты Слизерина должен оказывать всякое содействие. Будто бы дел у меня своих нет!

— Почему ты? – спросил Элджи, глядя на брата с жалостью.

— Потому что якобы кто‑то из присутствующих видел, что это сделал слизеринец… Вот только никто не может сказать даже с какого он был курса! Но МакГонагалл уцепилась за эту мнимую улику, теперь гнет свое. Логика проста как мозг тролля. Если в беду попал гриффиндорец, значит виноват слизеринец.

— А что же сам Грандчестер? – спросил Том осторожно.

— Да, ничего! Утверждает, что не видел виновника. Так я ему и поверил! Можно подумать рыцарь сам ожил, надоело стоять–ржаветь, вот и решил поразмяться. Кому они голову морочат? Еще и Ившем этот, тоже нем, как рыба, только глазами хлопает.

Сенектус прервал гневную тираду, взглянул на Тома так, словно только теперь заметил его присутствие, произнес сухо:

— Ты уже здесь. Это радует. Мне порядком надоело оправдываться перед Орром, как будто я нарочно прячу тебя в Больничном крыле. Ты кстати зайди к нему сегодня после ужина.

Том насторожился.

— Зачем?

— Зачем, – передразнил Сенектус. – За наказанием. Думаешь, прогулка в Запретный лес включалась в курс санаторного оздоровления? Ошибаешься! Факультету твоя выходка стоила значительного количества баллов. Вон Долохов до сих пор замаливает грехи, возмещает утраченное на уроках Зельеварения. К слову о баллах, как продвигаются успехи, Долохов?

Антонин насупился, на скулах заходили желваки, процедил сквозь зубы:

— Рикрофт, ты уже достал этим вопросом. Сколько раз повторять? Я и так все работы сдаю раньше срока. Уже чувствую себя учеником–фанатиком. Мне по ночам только пергаменты и котлы являются. Может, хватит надо мной издеваться?

— Я и не думал над тобой издеваться, – отмахнулся Сенектус. – Мне все это доставляет ровным счетом столько же удовольствия, сколько и тебе. Но учти, что потерянные по вашей милости баллы, должны быть компенсированы в двукратном размере. И не дай вам Слизерин упустить возможность получить в конце года Кубок школы… МакГонагалл постой, есть разговор!.. Том, не забудь – вечером к Орру.

Сенектус встал из‑за стола, поспешил к старосте Гриффиндора, что уже собиралась покинуть Большой зал, теперь остановилась в недоумении. Антонин злым взглядом впился в спину Сенектуса, в надежде, что хоть так отомстит за унижение.

— Ему, видите ли, не доставляет удовольствия издеваться надо мной. Упырь! Чтоб у тебя значок старосты отобрали!

— Не ори, – одернул Августус. – Услышит.

— Плевать! Хуже, чем есть, уже не будет.

Том задумчиво посмотрел на Антонина.

— А в чем заключается наказание?

Антонин пожал плечами, зашептал зловеще:

— Сам я не знаю, пока ни разу не попадался. Но старшекурсники рассказывают страшные вещи. Говорят, что глубоко в подземельях, куда даже свет не проникает, есть заброшенные камеры пыток…

Элджи охнул, побледнел со страху, Августус скептически фыркнул.

— Глупости. Это школа, а не средневековый иезуитский орден. Когда вы перестанете верить в такие байки?

— Уже сегодня вечером, – пробормотал Том безжизненно. – Вот и узнаю, правда это или нет.

Антонин посмотрел на него сочувствующе, как на муху, которую вот–вот прихлопнут.

— Не боись – отобьемся. Те пуффендуйки тоже отрабатывают наказание, а до сих пор живые. Можешь сам убедиться.

Том коротко кивнул, но смотреть на стол Пуффендуя не стал: грабли, на которые однажды наступил и расшиб лоб, всегда вызывают отвращение. Августус уперся ладонями в стол, обвел друзей вопрошающим взглядом.

— Ну что? На Зельеварение?.. Ты с нами, Том?

— Да, пожалуй, – ответил Том, первым вылезая из‑за стола. – Все лучше, чем сидеть в комнате. Не напрасно же я таскаюсь с тетрадью и учебником?

Пока искали нужную лестницу, Том заметил, что Антонин тихо шепчет под нос и при этом, словно решая задачку, поочередно загибает пальцы.

— Что он высчитывает? – поинтересовался он у Элджи.

— Баллы. Те, что Сенектус велел заработать до рождественских каникул.

— Я думал, это шутка, – пробормотал Том поражено. – Говоришь, Сенектус установил наказание, а Антонин тихо–смирно, без воплей или скандала, принял его условия? Не верю.

Августус, заинтересованный разговором, замедлил шаг, вставил веское слово:

— И все же придется поверить. Элджи все верно сказал, но упустил немаловажную подробность. Сенектус заявил, что вернет Антонину его метлу, только когда тот искупит вину.

— Тогда верю, – тут же согласился Том. – Похоже на Сенектуса, да и Антонину крыть не чем. Хуже будет, если обо всем узнает Слиппери, тогда метлу совсем конфискуют.

— Верно мыслишь. Антонин потому и терпит.

Том продолжал рассуждать.

— Вот только и Сенектусу следует опасаться. После каникул Антонин захочет отыграться за унижение.

— Антонин? – ахнул Элджи испуганно. – Нет. Он не станет обижать Сенектуса.

— Элджи опять прав, – заметил Августус. – Антонин не станет мстить, но не потому, что чересчур добросердечный, как верит Элджи, а потому что забудет об обиде. Он вообще на редкость отходчив… непростительно быстро прощает оскорбления.

По тону, которым Августус сказал последние слова, Том понял, что тот осуждает поведение друга, не удержался от вопроса:

— Ты бы не простил?

Августус внезапно стушевался, отвел взгляд.

— Н–нет наверно… но ведь всякое возможно. Иногда…

— Ясно, – отчеканил Том, поспешил прервать ненужные рассуждения Августуса. Все более чем понятно.

До звона колокола оставались считанные минуты, когда они вошли в кабинет Зельеварения. Элджи, опережая друзей, первым ринулся к шкафу с котлами, от избытка доброты решил враз унести не только свой, но и друзьям помочь. Антонин подоспел, когда раскрасневшийся Элджи уже накренился, готовясь повалиться под непосильной ношей. Он молча отобрал свой котел, направился к первому столу. Том с трудом вырвал у Элджи второй котел, рассмотрел внимательнее, отдал законному владельцу – Августусу, который тут же удалился. Стоило Тому потянуться за своим котлом, как Элджи, словно расшалившийся малыш, спрятал руки за спину.

— Не дам!

— Элджи.

Том вновь попытался получить котел, но Элджи ловко извернулся, теперь пятился к рабочим столам.

— Элджи, отдай мой котел.

— Нет, – возразил Элджи, лицо все еще покрасневшее от натуги. – Я сам донесу, мне не тяжело.

— Я рад, что тебе не тяжело. И все равно отдай.

— Зачем? Мы же сидим за одним столом.

Том вздохнул всей грудью: ну как ему объяснишь? В поисках доводов оглядел кабинет, наткнулся на любопытствующий взгляд Анны Боумен, она неловко улыбнулась.

— Привет.

Выражение лица Тома мгновенно изменилось: губы вытянулись в тонкую линию, брови сурово нахмурились.

— Затем, что отныне я буду сидеть за другим столом, Элджи.

Он воспользовался смятением Элджи: отнял‑таки котел, быстрыми шагами направился к одному из первых столов, где уже устроились Антонин и Августус.

— Антонин, – выпалил Том с ходу, – ты не мог бы поменяться со мной местами?

Антонин с деловым видом поднял на него глаза, оглянулся на застывшего с открытым ртом Элджи, затем перевел взгляд на покрасневшие щеки Анны Боумен, криво ухмыльнулся:

— Компания смущает?

Том, как завороженный, продолжал молча буравить взглядом стену чуть повыше плеча Августуса. Антонин снова ухмыльнулся, лишь развел руками.

— Извини, приятель. Мне позарез нужны хорошие отметки, иначе мне Сенектус даже на рождественские каникулы не вернет метлу.

— Я же не прошу тебя совсем выйти из кабинета.

Антонин покачал головой, любовно похлопал рабочий стол.

— Ты не понял. Это место у меня словно заговоренное, совсем родным стало, здесь у меня все получается.

Том насупился, уже отступил на шаг, когда Августус поспешно вскочил с места.

— Если хочешь, к Элджи пересяду я?

— Спасибо, – кивнул Том, спешно занял освободившийся стул.

Антонин почмокал губами, хитро улыбнулся своим мыслям.

— Зря ты так, Том. Девчонкам тоже на орехи досталось.

— Я не люблю орехи, – отрезал Том.

Ему показалось, что Антонин намеревался продолжить спор, но их прервал звон колокола. Урок начался.

После недолгих комментариев Дамблдора о нейтрализующем зелье, которое предстояло сварить, ученики принялись разжигать горелки. У раковин образовалась нестройная галдящая очередь: каждый норовил первым наполнить свой котел водой. Дамблдор с улыбкой наблюдал за этим завидным рвением к учебе, а, проходя мимо, стола Антонина и Тома, на миг задержался.

— Мистер Реддл, рад, что Вы в добром здравии.

— Благодарю, сэр, – ответил Том сухо. – Я тоже этому рад.

Том весь сжался, оглянулся вослед Дамблдору, глаза при этом затравлено блеснули.

— Чего он улыбается?

Антонин вынужденно оторвался от котла, переспросил рассеянно:

— Кто? Дамблдор? Так он всегда улыбается. Разве ты не замечал?

— Всегда да не всегда, – возразил Том, голос прозвучал хрипло: – Теперь он и смотрит иначе.

Плечи сами собой передернулись, во рту стало горько, как от лечебной микстуры. Антонин поскреб подбородок, смотрел с непониманием, буркнул:

— По–моему, ты преувеличиваешь. Дамблдор несколько чудной, согласен, но одно мне точно известно – не ищи в его поступках и словах подвох. Иначе сам свихнешься.

— Намекаешь, что задачка не по мне? – уточнил Том оскорбленно. – Не так уж и тяжело понять, что им движет. Нужно лишь узнать побольше… неспешно, с умом рассудить… муторно, конечно, да и времени много уйдет, впрочем, как и на все это Зельеварение.

— Не скажи, – возразил Антонин. – Зельеварение далеко не муторное занятие. Дамблдор преподает достаточно доступно, ведь даже Элджи понимает.

Том недовольно скривился.

— Дело не в доступности, Антонин. Того времени, что я провел на койке лазарета, с лихвой хватило на вдумчивое чтение книг, которые не входят в школьную программу. В том числе и книг по Зельеварению. И поверь на слово, чем дальше, больше убеждаюсь, что уроки Дамблдор основывает на элементарных рецептурах. Именно поэтому их понимает даже Элджи.

Том резко осекся, со смешанным чувством страха наблюдал, как Антонин отложил нож и замедленно выпрямился, голос друга прозвучал холодно:

— Хочешь сказать, что Дамблдор держит нас за тупиц?

— Ты сам это сказал, и это не далеко от истины. Зелье, что мы варили на первом уроке, под силу даже семилетнему маглу. Готов спорить, что до стоящего зелья Дамблдор не допустит нас и на выпускном экзамене.

Теперь Антонин глядел исподлобья, правая щека слегка подергивалась, лицо потемнело.

— Мадам Кохен зря выпустила тебя из лазарета. Ты бредишь.

Том невольно сглотнул, уже понял, что затеял бессмысленный разговор, но продолжал упрямствовать:

— Я говорю то, что знаю.

Антонин со свистом втянул воздух, сжал и медленно, словно нехотя, разжал кулаки, процедил:

— Никогда больше не смей заводить со мной подобные разговоры.

Он быстрым движением затушил горелку, схватил котел за витые ручки, забыв, что они накалены, шея и уши мгновенно покраснели от напряжения, но пальцев не разомкнул. Том машинально уклонился, чтобы горячие капли варева не попали на мантию, когда Антонин выбрался из‑за стола, вместе с котлом направился к последним столам.

Через мгновение Антонин вернулся с другим котлом, поставил на горелку, голубоватое пламя лизнуло днище. Следом подоспел Элджи, в руках зажаты мерные весы и нож, проводил Антонина непонимающими глазами, в ожидании уставился на Тома.

— И чего встал? – огрызнулся Том вместо объяснений. – Садись, не укушу.

Элджи послушно сел, бросил еще один тоскливый взгляд на последние столы, тяжко вздохнул. Том глубоко вздохнул, сосредоточившись только на приготовлении зелья, постарался забыть о подозрительной улыбке Дамблдора, о словах оскорбленного Антонина, что удавалось крайне плохо.

«Чего спрашивается, сцепился с Антонином? Ведь мог промолчать?.. Конечно, мог. Так в чем дело? Что за ребяческая привычка: что на уме, то и на языке?» – немилосердно ругал себя Том, покосился на Элджи. – «Вот уж не думал, что я так легко перенимаю чужие привычки. Нет, надо сводить общение с Элджи к минимуму. Так и отупеть не долго».

Элджи перехватил его взгляд, лучезарно улыбнулся. Том попытался ответить такой же искренней улыбкой, но и сам понял, что это искусство ему не под силу.

До отбоя оставалось всего несколько часов, когда Том покинул гостиную Слизерина. Чем меньше коридорных переходов оставалось до кабинета Орра, тем сильнее росло чувство обеспокоенности. Но причиной тревоги были не рассказы Антонина о пыточных камерах, не предстоящая отработка, в чем бы она не заключалась… От бесполезных раздумий стало покалывать виски, Том даже закусил губу: неизвестность или неясность всегда его пугали больше, нежели самые безвыходные ситуации. Трудно предугадать то, чего не понимаешь.

Пристанище Орра находилось в самом необитаемом закоулке Хогвартса. То ли Орр ценил уединение, то ли напротив – ученики избегали этого коридора именно потому, что здесь жил нелюдимый завхоз. Когда вместо живых красочных портретов и гобеленов по обеим сторонам все чаще стали маячить простые каменные блоки, Том понял, что близок к цели.

Он остановился в нерешительности: на миг показалось, что забрел в тупик. Коридор закончился темной нишей, неровный свет единственного факела высвечивал из угла жуткую звериную морду. Гигантский пес, похожий на тех, что Том видел у главных дверей Хогвартса, смотрел с затаенной злостью, клыки хоть и каменные наводили невольный трепет.

Том постоял без движения, словно ожидал, что пес нападет, только потом отважился осмотреть всю нишу. И не напрасно: в соседстве с неприветливым зверем широкая потемневшая от времени дверь казалась менее заметной, поросль серого мха только довершали ее превращение.

Том коротко постучал, вошел, и едва не закашлялся: от прогретого затхлого воздуха каморки в горле засвербело. В почти осязаемых клубах пыли замедленно парили клочки грязно–серой паутины. Том разом прикрыл ладонью рот и нос, желание прокашляться стало невыносимым, глаза защипало, как от едкого дыма.

В глубине каморки большим рыжим пятном расплывался пылающий камин. По углам же теснился полумрак, в котором смутно угадывались старые пустые ящики, сваленные грудой стулья со сломанными ножками, метлы, кое–где этот хлам прикрывали лоскутные одеяла непонятных расцветок. Две странные узкие доски возле каминных дров отчего‑то напомнили Тому магловские лыжи, причем одна из них оказалась сломанной.

В кресле рядом с камином зашевелилось. То, что в первые минуты Том принял за очередные скомканные одеяла, оказалось завхозом Хогвартса. Том еще крепче зажал нос: разглядел в его руке курительную трубку, к потолку взметнулось несколько колечек дыма. Лысая голова на миг блеснула, как надраенный паркет, грузный силуэт недовольно заворочался в кресле, рыкнул гулким басом:

— Кто там?

Том отстранил ладонь ото рта, разом выпалил:

— Том Реддл, сэр. Я пришел…

— Да знаю я, зачем ты пришел, – перебил Орр бесцеремонно, мутный взгляд скользнул за спину Тома. – А что других еще нет?

— Других?

Увидев смятение на лице Тома, Орр неприятно ухмыльнулся.

— А ты, верно, думал, один вину искупаешь?.. Ха–ха. Но особо не обольщайся, у них последний вечер, а тебе еще мыть – не перемыть, тереть – не перетереть. Ха–ха–ха, после твоих трудов замок будет сиять, как тыщу лет назад.

Завхоз вновь раскатисто расхохотался, размазал по щекам проступившие – то ли от дыма, то ли от смеха – слезы, затем с большим трудом поднялся. Кресло туго, как придавленный гусь, скрипнуло, ветхая обшивка треснула, изнутри тут же выпрыгнула кривая пружина, загудела, словно натянутая тетива.

Орр зло выругался на нее, с кряхтением натянул тулуп, больше похожий на шкуру линяющего медведя, с неожиданной легкость подхватил дубовую трость.

— Жди тут, – бросил он и покинул каморку.

Том, уже не сдерживаясь, прокашлялся, долго и с наслаждением, освобождая легкие от смрада. Вдыхать прокуренный воздух оказалось противнее, чем в первый раз. Том уже решил дождаться завхоза в коридоре, когда заметил в углу странный навал, не похожий на прочий хлам.

Том приблизился, осмотрительно ткнул груду носком ботинка, из‑за чего из нее посыпались мелкие камешки. Присел рядом, понизу воздух оказался чуточку чище, даже голова закружилась, словно глотнул свежей родниковой воды. При более близком осмотре Том понял, что перед ним груда камней: черных, как уголь, но крепких, на сколах виднелись множественные прожилки, белые или прозрачные. Оставалось догадываться, зачем завхозу в тесной захламленной каморке еще и недюжинная груда камней?

Рука сама потянулась к одному камешку, Том осторожно повертел его в руках, глубокая черная поверхность заискрилась золотыми отсветами. Внезапно постучали, дверь тихо скрипнула.

— Мистер Орр?

Том вздрогнул, резко оглянулся. Из‑за двери робко выглянуло округлое личико, удивленный взгляд синих глаз вперился в него.

— Опять ты… – простонал Том с мукой, отвернулся, закрыл глаза ладонью.

Анна изумленно вскинула брови, и, успев заметить его кислую мину, отвела взгляд, обиженно насупилась.

— Где мистер Орр?

Том, не поворачиваясь, буркнул:

— Куда‑то торопишься?

Из‑за двери послышались другие девичьи голоса, не менее знакомые.

— Анна, ты чего, замерзла?

— Ну, проходи же скорее внутрь. У меня от этого зверя мурашки по коже.

Том выпрямился, незаметно, пока поворачивался к двери, сунул черный камешек в карман мантии: потом на что‑нибудь сгодится.

Анна с непроницаемым лицом сделала несколько шагов вглубь каморки, демонстративно повернулась к нему спиной. Следом почти вбежала побелевшая Тибия Тамиш, с ходу плюхнулась на кривоногий табурет, только потом заметила Тома.

— Добрый вечер… Теперь и тебе назначили наказание? Несправедливо. Ты ведь едва выписался из лазарета. Кстати, как ты себя чувствуешь?

— Спасибо, уже лучше, – ответил Том, удивленный неожиданной заботой.

— Хорошо, а то мы так переживали…

— Тибия, – оборвала Анна резко.

— Фу–у, ну и вонь! – выпалила Маргит Ранк с порога, зажала пальцами нос. – Модет, пододдем снадужи?

Тибия при этих словах вздрогнула всем телом, вместе с табуретом отодвинулась подальше от двери.

— Вместе с тем чудовищным псом? Ни за что!

— Тибия, он каменный, – заметила Анна негромко.

— Зато скалится как живой. Все равно не пойду, лучше уж тут задохнуться.

Лицо Маргит брезгливо скривилось.

— Ну, как знаете, а я в кодидоде.

— Постой, Маргит, – воскликнула Анна, бросилась к подруге, – я с тобой.

Том и Тибия заворожено смотрели, как за Анной закрылась дверь. Поток прохладного воздуха из коридора резко прекратился, опять стало пыльно и душно. Тибия заговорила первой, в голосе явно чувствовалось беспокойство и страх:

— А ты не пойдешь в коридор?

Том задумчиво посмотрел на дверь.

— Теперь нет.

— Вот и правильно, – обрадовалась Тибия. – Здесь все‑таки… кхе–кхе… лучше. Мистер Орр конечно неопрятен, но его псы… верх ужаса.

— Твои подруги утверждают, что они всего лишь каменные изваяния, – пожал плечами Том. – Признаться честно, я с ними согласен.

Тибия возмущенно фыркнула.

— Ты просто не видел, как они оживают.

— А ты видела?

— Не приведи Пенелопа! – испугалась Тибия. – Мне и обездвиженных с лихвой хватает.

Тома начинал раздражать этот бесполезный разговор.

— Тогда с чего ты взяла, что они живые?

— А зачем Орру эти камни?

Тибия кивнула на груду камней в углу, тех самых, черных с прозрачными и белыми прожилками, продолжила тоном знатока:

— Эти камни, по сути, бесполезны. Они не используются ни для зелий, ни для изготовления артефактов, вообще ни для чего… кроме как для них…

Глаза Тибии опасливо зыркнули на дверь, голос тут же перешел на шепот, и Том, заинтригованный, непроизвольно подался вперед.

— Я говорю о псах, – промолвила Тибия. – Они сами вытесаны из такого же камня, хоть они и серые и на эти огрызки ничуть не похожи. Вообще каменные псы с обычными родственны только обликом, а пищей им служат мелко раздробленные камни… такие же, как и они сами, из родной горной породы.

Видимо увидев нечто настораживающее в лице Тома, Тибия задала внезапный вопрос:

— Надеюсь, ты их не трогал?

— Нет, – соврал Том торопливо. – А что это опасно?

— Конечно! Никакой – пусть даже каменный – пес не любит, чтобы таскали еду из его миски.

В третий раз за вечер дверь в каморку отворилась, вновь заглянула Анна.

— Идемте. Мистер Орр, пришел, – сказала она в пространство и исчезла в коридоре.

Том подождал, пока Тибия выйдет, покосился на груду камней, но мысли были не о том, чтобы вернуть камешек на место. Наоборот, подумал, а не прихватить ли еще парочку? Лишь с большим трудом поборол искушение, двинулся к выходу.

Под стук дубовой трости Орра и эхо, что отзывалось из темных коридоров, Том размышлял о словах Тибии. Впервые он усомнился в том, что каменные изваяния так уж неподвижны. Меж тем Орр негромко бормотал себе под нос, жаловался на холодную зиму, боль в суставах, порой издавал нечто напоминающее звериный рык. Так добрались до лестничного пролета.

Том остановился, пуффендуйки же, не дожидаясь указаний Орра, стали привычно подниматься по лестнице, что вела в библиотечное крыло.

— А вот ты обожди, – вдруг рыкнул завхоз, узловатый палец нацелился на Боумен, что шла последней. – На сегодня у тебя иное занятие.

Анна смешалась, бросила на подруг растерянный взгляд.

— Но, мистер Орр, мы с самого начала отрабатывали наказание вместе.

— А сегодня порознь! – гаркнул Орр. – В библиотеке работы осталось на пару–тройку часов, мадам Лайбрериан сказала, что сегодня и двух человек хватит. А вот в Зале Наград парнишка один не справится.

— Я справлюсь, – возразил Том лишь из чувства противоречия.

Орр зло засопел:

— А тебя не спрашивали. За мной оба!

Том с досады скрежетнул зубами, возникло дикое желание кого‑нибудь стукнуть. Анна, словно прочла его мысли, догнала Орра, пошла рядом, оглядываясь опасливо.

Орр привел их в Зал Наград. Неровный свет от округлых ламп под потолком золотыми капельками отражался на боках Кубков и поощрительных Щитов, от этого эффекта Зал казался больше и светлее, будто при дневном освещении.

— Вымыть пол, – указывал Орр. – Протереть пыль даже на самых высоких полках. Стремянка в том углу. На все про все два с половиной часа, что сегодня вдвоем не успеете, то тебе, парень, в следующий раз доделывать. Вот инструменты – приступайте.

С этими словами завхоз вынул из низенького шкафчика две швабры и два ведра, оставил и удалился, прихрамывая на одну ногу. Том вздохнул: комментарии более не требовались. Конечно, это не книги в библиотеке перекладывать, но все‑таки и не пыточная камера. В сиротском приюте и не такому жизнь учит.

Том оставил мантию на подоконнике, заправским жестом закатал рукава рубашки до локтей. Зал огласил резкий звук упавшей швабры, Том обернулся, перепуганная Анна замерла с ведром в руке.

— Ты что никогда швабру в руках не держала? – хмыкнул Том с презрением.

Анна мгновенно покраснела, глаза вспыхнули гневом.

— Раньше мне не было нужды осваивать искусство поломойки.

Том закусил губу от обиды.

— Ничего, теперь освоишь… Пошутили и будет. Теперь, Боумен, давай поиграем в игру. Простая такая детская игра, называется «Молчанка»: до конца отработки я не замечаю тебя, а ты не лезешь ко мне, даже если пол под ногами будет проваливаться. Устраивает?

— Вполне.

— Чудно.

— И меня зовут Анна.

— Я помню.

Том макнул швабру с нанизанной на нее ветошью в воду, широкими шагами пересек зал, оставляя за собой след от мокрой тряпки. Этой чертой Зал Наград оказался разделен на две половины. Дойдя до противоположной стены, Том обернулся к Анне.

— Черту видишь? Вот там твоя часть Зала, здесь моя. Вопросы есть?

Анна не ответила, молча перенесла ведро на свою половину, принялась копошиться с ветошью и шваброй, что все еще норовила вырваться из неумелых рук.

В два счета покончив с полом, Том принялся за полки и шкафы с многочисленными Наградами. Кубки школы за разные года с самого основания Хогвартса, Кубки сборным факультетов за первое место в квиддиче, личные Награды самым талантливым или отличившимся ученикам, и многое другое. Том иногда забывал, зачем сюда пришел, рука сама останавливалась, стоило взгляду остановиться на очередном Кубке или Чаше.

В сотый раз Том залюбовался Щитом Мужества, когда Зал взорвался какофонией звона. Он дернулся от неожиданности, оборачиваясь, случайно смахнул с полки какой‑то Кубок. Мимо Тома с лязгом и скрежетом прокатилось цинковое ведро, при этом расплескивая мутную мыльную воду, вслед за ним бежала Анна.

— Тебе еще не надоело? – поинтересовался Том, поднимая оброненный Кубок.

Запыхавшаяся пуффендуйка догнала‑таки ведро, смахнула пряди со лба, попыталась оправдаться:

— Оно само выскользнуло.

— Ну, разумеется, – ответил Том рассеянно, широко открытые глаза смотрели внутрь Кубка.

На дне Кубка, свернувшись, притаился небольшой, но аккуратный, лист старого пергамента. Стоило Тому протянуть к нему руку, как тот шевельнулся. Чистую желтоватую поверхность в один миг покрыли ровные нити изумрудных букв. Сердце Тома забилось чаще: уже видел эти буквы.

— Что там? – спросила Анна обеспокоено.

Том все еще околдовано смотрел на пергамент, но голос Анны подействовал, как холодная вода на сонного. Он мгновенно скомкал лист, таким и сунул в карман.

— Что где? – переспросил Том.

— То, что ты спрятал в карман.

— Тебе показалось.

Он с невозмутимым видом вернул Кубок на полку, вновь взял в руки тряпку.

— Ничего подобного, – настаивала Анна. – Ты что‑то нашел и забрал себе. Это может быть опасно…

— Ты забыла, что мы играем в «Молчанку»? Правила напомнить?

Анна нахмурилась, огрызнулась с обидой:

— Не требуется.

Остальное время отработки прошло в полном молчании. Странное послание, как будто жгло карман изнутри, Тому казалось, что ощущает это почти физически. Когда Орр, наконец, вернулся за учениками, он едва удержался, чтобы тут же не ринуться бегом в Подземелья.

Как в вязком тумане, что застилает глаза и притупляет инстинкты, Том добрался до Общей гостиной, опомнился только, когда перешагнул порог темной спальни. Мысли, словно спугнутые мухи, загудели в голове, одна другой бредовее. Но Том внезапно осознал, что не заснет, если уже сегодня не узнает смысл написанного.

После минутного раздумья, он на ощупь добрался до кровати Антонина, тронул спящего за плечо. Антонин проснулся от одного лишь прикосновения, словно всего лишь притворялся спящим, спросил зло:

— Какого беса?

— Я, кажется, нашел первую печать Слизерина, – прошептал Том дрожащим от волнения голосом.

Антонин порывисто сел на кровати, горящие любопытством глаза уставились на Тома.

— Шутишь!

— Это ты у нас мастер шутки шутить. А я более чем серьезен. Лучше разбуди Августуса, спускайтесь в гостиную. Элджи и Сенектуса я беру на себя… И тихо. О’Бэксли не разбудите.

Антонин кивнул, уже цапнул халат, миновав на цыпочках кровать О’Бэксли, стал прокрадываться к Руквуду. Том, не теряя ни минуты, принялся будить Элджи, что оказалось гораздо труднее, чем разбудить Антонина. Курчавое создание не желало просыпаться, все еще во сне вяло отмахивалось от Тома, бессвязно бормотало.

— Элджи, миленький, – упрашивал Том в приступе отчаяния. – Ну, проснись, пожалуйста. Нам к Сенектусу нужно.

Веки Элджи дрогнули, чуть приподнялись, вновь захлопнулись.

— К Сенектусу это хорошо. А зачем?

— Идем, там все расскажу.

Том требовательнее потянул его за руку. Элджи выбрался из‑под одеяла, покорно зашагал следом, глаза чуть приоткрыты и затуманены, как у сомнамбулы. Возле комнаты старшекурсников, где спал Сенектус, Том остановился, прислонил Элджи, как бесчувственное бревно, к стене рядом с дверью, сам предусмотрительно заглянул внутрь: все спокойно.

Элджи, что уже приноровился спать стоя, начал похрапывать тихо, но с присвистом. Том закатил глаза к потолку, встряхнул спящего, но без толку, тогда не удержался и отвесил две оплеухи.

— Элджи. Да проснись же!

Голубые глаза мгновенно распахнулись, в уголках от боли выступили слезы, а щеки уже пылали алым, взвизгнул:

— Ой! Ты что? Больно же.

Том притянул его за грудки, с угрозой занес руку для удара.

— Теперь проснулся?

Элджи быстро кивнул, спешно закрыл ладонями пылающие щеки.

— Уверен? – уточнил Том.

— Да–да, проснулся… больше не надо.

Том с неуверенностью опустил руку, тщательно подбирая слова, принялся объяснять:

— Ты должен разбудить Сенектуса так, чтобы другие старшекурсники не проснулись…

— Зачем будить Сенектуса? Ночь же на дворе.

— Скажешь ему, что я нашел первую печать…

Элджи даже подпрыгнул от удивления, глаза стали как блюдца.

— Ту самую!

— Ты прекратишь меня перебивать? – разозлился Том. – Разбудишь Сенектуса, скажешь ему, чтобы спускался в гостиную. Там уже ждут Антонин и Августус.

— А ты?

— А я с тобой. Кто‑то же должен тебя контролировать.

С этими словами Том толкнул Элджи в темную комнату, и шагнул следом.

По сути, он и сам мог бы разбудить Сенектуса, тогда не пришлось бы возиться с Элджи. Но, во–первых, Том не знал, на какой из пяти кроватей спит Сенектус. А во–вторых, неизвестно, какова будет реакция вспыльчивого старосты Слизерина, на присутствие самого Тома. Явление же непутевого младшего брата в такой ситуации воспримется более терпимо.

— Сенектус, – позвал Элджи шепотом, теребя брата за плечо. – А Том нашел печать.

В ответ послышался сдавленный хриплый голос:

— Какую к гоблину печать?

— Первую…

— Да хоть Соломонову! – рыкнул разбуженный Сенектус, приподнялся на локте. – Вон из спальни, немедленно. Все печати утром, после сытного завтрака, в порядке очереди…

Сенектус отмахнулся от брата, демонстративно перевернулся на другой бок. Том в нетерпении подскочил к Сенектусу с другой стороны, заглянул в помятое спросонок лицо.

— Сенектус. Я. Нашел. Первую. Печать. Понимаешь? Та, что упомянута в пророчестве.

Сенектус некоторое время тупо смотрел на Тома, потом в сонных глазах стало появляться некоторое осмысление. Он без нужды пригладил волосы, сказал уже привычно сосредоточенным тоном:

— Так, а ну брысь отсюда. Я через минуту спущусь в гостиную. Там надеюсь никого?

— Только Антонин и Августус, – ответил Элджи услужливо.

Также неслышно, как и вошли, они выбрались из комнаты старшекурсников. На обратном пути Том насторожился, когда проходил мимо своей спальни: не разбудили ли они ненароком О’Бэксли. Осторожно заглянул внутрь, темно и тихо, четыре пустых кровати, одна и вовсе не расправлена, на пятой слышится мерный сап. Со спокойной душой спустился в гостиную.

Сенектус пришел с толстым словарем под мышкой, несколькими пергаментами и пером. Том выудил из кармана смятый листок, рассказал, как его нашел. Теперь в глазах слушателей не было сонливости, все слушали внимательно, с неподдельным интересом. Едва Том закончил, Сенектус раскрыл словарь по латыни, углубился в чтение текста, время от времени подавляя непрошенный зевок.

— А как быть с другими печатями? – поинтересовался Августус негромко, чтобы не мешать Сенектусу.

Антонин тут же подхватился с кресла, затараторил возбужденно:

— У меня созрел план. Том, может тебе просто походить по Хогвартсу? При твоем приближении тайные лазейки сами откроются.

— Долохов, ты хоть периодически думай, о чем говоришь, – осадил Августус. – Легче Атлантиду со дна морского поднять.

Антонин показал Августусу язык.

— Если такой умный, сам что‑нибудь предложи.

Августус оскорблено отвернулся, на щеках заходили желваки. Сенектус оторвался от клочка пергамента, оглядел всех мимолетно.

— Все равно должна быть какая‑то закономерность. Вспоминай, Том. Любые мелочи: фазы луны, дни недели, артефакты, время суток, собственные слова или даже мысли…

— Мысли не помню… – нахмурился Том, – но точно помню, что молчал. Когда я нашел пророчество, со мной был Элджи. А сегодня в Зале Наград были только я и Боумен, Орр пришел много позже…

Августус отмахнулся:

— Элджи нам и не важен. А вот что мне действительно непонятно: почему пуффендуйка? Ведь английским же языком сказано, что «первую печать сорвет отец отчаянный». Мы же предполагали, что это связано с Гриффиндором. Пуффендуй или ее последователи должна открыть лишь вторую печать.

Элджи всполошился:

— А вдруг мы пропустили первую печать, а это уже вторая?

— Тогда получается, что пророчество неверно составлено, – рассудил Августус. – Все должно быть в свой срок: первая, вторая… и так далее.

— Я окончательно запутался, – пролепетал Элджи, сокрушенно покивал головой.

Антонин помолчал, вздохнул тяжко, затем выдал:

— Ладно. Предлагаю второй план. Действуем по практике, а не по теории. Пусть эта печать будет первой, считаем, что ее открыла Пуффендуй. Следующую, в нашем случае вторую, печать согласно пророчеству должна открыть Когтевран. Том, у тебя случайно не завалялось знакомцев в Когтевране.

— Только в Гриффиндоре двое, – ответил Том мрачно. – И вообще насчет всяких знакомцев – к Августусу. Он у нас любитель общения без границ и сословий.

Антонин и Августус на миг встретились взглядами, тут же оба отвернулись.

— Мы с ним временно в ссоре, – констатировал Антонин. – Так как вам мой план?

Том посмотрел на Антонина в упор, раздраженные слова вырвались со вздохом:

— Тебе как ответить? Честно, но грубо, или соврать, но ласково.

— Побереги слова, друг, я все понял, – сдался Антонин. Обессилено опустился в кресло, через минуту вновь вскочил на ноги. – А у меня еще есть запасной вариант. Последний, Руквуд, не кипятись!.. и самый оптимистичный. Тому вообще ничего не надо делать!

На лице Августуса отразилось искреннее удивление.

— То есть как?

— А так! Пророчество есть? Есть. А пророчества имеют закономерность сбываться. Так или иначе, но Том найдет и снимет все четыре печати. Не нужно прилагать никаких усилий. Только вспомните, сколько времени и сил мы потратили, на то чтобы найти подсказки. И безуспешно. Пророчество само нашло Тома, также как и первая печать. Точно так же найдутся и другие…

Том внезапно посуровел.

— Тебя послушать, так выходит, что в этой игре мне отведена роль марионетки? Пророчество все решит само?

— Спокойнее, Том, – вмешался Сенектус. – Долохов опять сказал не подумав. Суди сам: ты не попал бы в Зал Наград, если бы не получил наказание; да и наказания никакого бы не было, если бы тебя не понесло в Запретный лес…

— В Запретный лес я пошел по необходимости, – процедил Том.

Антонин хохотнул:

— Знаем мы твои «необходимости».

Тут глянул на Тома и резко замолчал, сник, как пышный сугроб под весенним солнцем. От этой картины на лице Августуса расплылась широкая улыбка, поинтересовался с сарказмом:

— Ну что, Долохов, идеи иссякли?

Антонин поерзал в кресле, устраиваясь удобнее, покосился на Августуса угрюмо.

— Ничего подобного, просто не хочу ни с кем ссорится.

Элджи, что во время споров внимательно наблюдал за Сенектусом, осторожно соскользнул с дивана, тихо подкрался к брату.

— Ну что там?

Сенектус сидел без движения, не отрывая взгляда от пергамента, озадачено почесал затылок.

— Одно из трех: либо у меня плохо с латынью, либо с головой…

— Либо? – полюбопытствовал Элджи.

Сенектус пожал плечами.

— Либо Салазар Слизерин был сумасшедшим.

Элджи с недоумением оглянулся на Августуса и Тома, но те выглядели не менее ошарашенными. Антонин скорчил скептическую гримасу, откинулся в кресле.

Том поинтересовался осторожно:

— С чего ты взял?

Вместо ответа Сенектус протянул лист пергамента.

— Сам прочти.

Том бережно принял покрытый кляксами лист, на котором в беспорядке были разбросаны слова, отдельные зачеркнуты по несколько раз. В самом низу нетвердым, но аккуратным, почерком написано:

Том провел пятерней по блестящим черным волосам, будто хотел убедиться на месте ли голова – не мудрено потерять при таких потрясениях, – прошептал еле слышно:

— Чушь какая‑то.

— Это самый точный перевод, какой удалось сделать, – виновато пожал плечами Сенектус. – Есть некоторые нюансы, но, на мой взгляд, они незначительны.

— Эй! – подал голос Антонин. – Я тоже желаю знать, чего насочинял старик Салазар.

— И я, – вклинился Элджи.

Том передал листок им на растерзание. Рука Антонина оказалась быстрее, первым уткнулся в пергамент. Элджи пристроился справа на подлокотнике. Августус махнул рукой на свою заносчивость, тоже метнулся к Антонину, с любопытством выглянул уже из‑за его плеча.

Том и Сенектус молча переглянулись, но каждый думал о своем.

Антонин с плохо скрываемым беспокойством смотрел на дверь ванной комнаты. Оттуда вот уже второй час к ряду не доносилось ни звука, это действовало на нервы. Том в последнее время завел привычку запираться в ванной с кипой потрепанных книг, из числа тех, что позволялось забирать из библиотеки. Молча приходил, молча запирался, на вопросы отвечал кратко и резко так, что не поспоришь.

Нельзя сказать, что Том резко переменился с того вечера, как нашли первую печать. Нет. На уроках, в перерывах или за обеденным столом он вел себя как обычно, но стоило кому‑то заговорить о печатях… Тут же замолкал, хуже того – взгляд становился другим. У Антонина мурашки побежали по коже, стоило вспомнить этот взгляд: замкнутый и не терпящий возражений.

Антонин подкрался к двери, приложил ухо, но, как и прежде, ничто не выдало действий Тома. Тогда тихонько постучал костяшками пальцев.

— Том, ты как?

— Жив, – последовал короткий ответ.

— Тебе помочь?

— Да, не беспокой меня.

Антонин приуныл от такого ответа, вернулся на прежнее место, подпер подбородок кулаком, тоскливый взгляд снова вперился в закрытую дверь. Августус проверил замки на двух чемоданах, уже забитых одеждой и прочими принадлежностями, окинул взглядом комнату, на глаза попался окаменевший Антонин.

Августус без сил опустился на чемоданы, спросил с иронией:

— Долохов, может, хватит пялиться на дверь? Она от этого не откроется.

— Что он там делает? – спросил Антонин в пространство.

Августус шумно выдохнул, повторил как для несмышленого ребенка:

— Печать разгадывает.

— А мы, что тут делаем?

Августус обвел рукой спальню.

— Собираем вещи, потому что уже завтра начинаются рождественские каникулы, и мы разъедимся по домам…

— Это я знаю, – отмахнулся Антонин. – Почему мы не помогаем Тому разгадывать печать?

— Потому что Том сам справится.

— Он уже почти три недели сам справляется! – разозлился Антонин. – А где результат?

Августус с задумчивым видом проверил крепления на верхнем чемодане, пожал плечами.

— Результат‑то может и есть, просто Том не все нам говорит.

Антонин перевел взгляд с двери на Августуса, посмотрел пристально.

— По себе судишь?.. Том не такой. Придет время, и он все нам расскажет.

Августус возражать не стал, многозначительно, будто только ему одному известна истина, подвигал бровями. В спальню зашел Элджи, быстро глянул на друзей, молча подошел и сел рядом с Антонином. Теперь вдвоем смотрели на дверь ванной.

— Молчит? – спросил Элджи.

— Молчит, – вздохнул Антонин.

— Стучались?

Августус хмыкнул.

— Дважды.

— И что? – настаивал Элджи.

— Молчит, – повторил Антонин задумчиво.

Все трое тяжело вздохнули, посидели в тишине, потом Элджи пробормотал:

— Сенектус говорит, что еще тогда предлагал помощь, а Том все равно отказался. Сказал, будто сам все разгадает.

— Скорей бы уж, – буркнул Антонин.

Опять повздыхали, но немилосердная дверь ванной так и не открылась. Ни звука, ни шороха, ни намека…

Несколько раз в спальню заходил О’Бэксли, косил назойливо–любопытным глазом на запертую дверь, мимоходом интересовался самочувствием Тома. Уж больно странно ведет себя после выписки из Больничного крыла. Одного тяжелого взгляда Августуса хватало прервать такие разговоры, и О’Бэксли тихо, словно ночные тени перед рассветом, исчезал.

Августус бормотал под нос грубое, затем вновь принимался отвлекать друзей от бесполезного уныния, грозил, а порой и упрашивал, но все без толку. А через пару часов и его терпение иссякло, на ванную поглядывал с негодованием и раздражением: сколько можно томить их в неведении?

Том вышел ровно тогда, когда уже никто этого не ждал: ни минутой раньше, ни минутой позже. Не замечая ничего вокруг, с немалой стопой книг миновал Антонина и Элджи, приблизился к своей кровати. Все еще в задумчивом состоянии положил книги на крышку сундука, машинально запустил пятерню в волосы, как бы припоминая, что же еще забыл сделать, что упустил из виду? Только потом повернулся, глаза наткнулись на обращенные к нему вопрошающие взгляды, удивленно вздернул брови.

— Что?

Антонин фыркнул разочарованно и отвернулся: такой наглости он не ожидал, вынул из‑под кровати чемодан для сборов. Элджи с неохотой сполз с кровати Антонина, двинулся к платяному шкафу, глаза оставались тоскливыми, как у обманутой собаки. Августус задумчиво смотрел в окно, лицо спокойное, но напряжение в голосе выдало неуверенность.

— Вот и рождественские каникулы… Элджи и Сенектус будут справлять их у родственников в Европе. Антонин и я – по домам с семьями…

— Я останусь в Хогвартсе, – ответил Том на невысказанный вопрос.

Антонин поднял голову.

— Почему?

— У меня еще дела здесь, – проговорил Том непонятно. – Не хочу оставлять не завершенными. Кстати о сборах, Антонин, ты мне фонарик вернул?

Антонин в великом негодовании развел руками, так будто с него снимали последнюю рубаху.

— Ну, Том…

— Ничего не знаю! – отрезал Том. – Чтоб через пять минут фонарик лежал на моей кровати, иначе Сенектус узнает о содержимом твоего чемодана.

Он вновь направился в ванную, чтобы забрать оставшиеся книги и пергамент: там слишком сыро, долго не пролежат.

— Мне и минуты хватит, – буркнул Антонин, полез под кровать.

Том склонился над книгами, стал аккуратно укладывать в стопу, под пальцы скользнул лист с английским вариантом первой печати. Колени сами подогнулись, Том сел, заворожено читая знакомые слова, уже и позабыл, зачем вернулся.

Шифр не так сложен, как показалось ему в первый раз. Под витиеватыми эпитетами сокрыта одна лишь фраза, но чтобы ее прочесть, нужно верно разгадать слова, что ее составляют. Поскольку в тексте печати присутствовало семь совершенно не связанных между собой частей, Том почти сразу определил, что фраза состоит из семи слов, и каждое из них зашифровано следующим образом:

Первое слово: «Не страшись, услышав волка песню, посвященную луне…»

Второе слово: «…и я, умолчав последний слог, вознагражу тебя почетным званием, которое другим передается по наследству.»

Третье слово: «Опасайся участи тех трех старших из пятидесяти сестер, что в подземном мире обречены вечно наполнять водой бездонную бочку.»

Четвертое слово: «И только, когда упадет первая иголка с вечнозеленой родственницы сосны и пихты…»

Пятое слово: «…и явятся три предвестника костлявой…»

Шестое слово: «Я ем. Он ест. Мы едим. Они едят. А ты?»

Седьмое слово: «…тогда сложи десять сотен и вычти последние четыре, и получишь подсказку.»

Теперь, как нелегкую мозаику, требовалось разгадать каждое слово, огранить, будто молодой алмаз, приставить гранями к другим словам, чтоб подошли и открыли свой рисунок.

Рука сама потянулась за пером и чистым листом пергамента, Том размышлял, до крови терзал нижнюю губу укусами, а затем выводил закорючки, бесчисленное множество. Некоторые осколки мозаики удалось подобрать… по крайней мере, Тому хотелось думать, что они подобраны верно. Но отчего‑то прочие не желали подходить, и общий рисунок размывался, очертания стирались. Много раз Тому казалось, что вот он уже совсем близко к разгадке, однако контуры отгадки расплывались, перед глазами упорно возникал лист желтоватого пергамента, запачканный кляксами и короткими словами.

Изможденный, он поднялся к умывальнику, чтобы смыть с пальцев следы чернил, исхудавшее лицо в зеркале смутно напомнило о том, что неплохо бы и перекусить. Хотя Том уже давно не испытывал настоящего голода: когда голова забита высокими мыслями, желудок покорно молчит. С трудом вспомнил, что и в ванную‑то вернулся лишь за тем, чтобы забрать книги. Том до покраснения растер глаза, отгоняя наваждение, мысленно велел себе немедленно вернуть книги в сундук.

В комнате было пусто и тихо, у четырех кроватей уже стояли собранные чемоданы, а у двери на корточках замер Элджи, с интересом разглядывая Тома, сказал:

— Еще минут двадцать, и ты пропустил бы обед… Как ты это делаешь?

— Что именно?

— Так точно рассчитываешь время. Каждое утро встаешь в одно и то же время, без часов определяешь время обеда и ужина, еще до звона колокола знаешь, когда окончится урок.

Том без церемоний бросил книги на кровать, пожал плечами.

— Не знаю, само выходит.

Элджи мечтательно покрутил пальцем кудряшку.

— Мне бы так, а то меня вечно старшие ругают за рассеянность…

Том оглядел себя в зеркало, обдернул джемпер, только затем приблизился к Элджи, присел напротив.

— А ты чего остался?

— Тебя ждал, – ответил Элджи просто. Внимательно оглядел его лицо, подметил с заботой: – У тебя глаза красные.

Том отмахнулся усталым жестом.

— Знаю, это от переутомления. На каникулах отосплюсь.

— Это не уроки, а печать тебя так утомляет. Может, тебе все‑таки нужна помощь? Антонин или Сенектус…

— Нет, – отрезал Том, – я сам.

— Как знаешь, – вздохнул Элджи покорно. – Мне не нравится, как на тебя действует пророчество Слизерина. Ты очень изменился за последний месяц.

— С чего ты взял, что я изменился? Может, я всегда таким был, просто раньше притворялся более умело.

Элджи яростно замотал головой.

— Нет. Ты не притворялся. С самого начала ты не хотел разгадывать пророчество, говорил, что оно принесет нам беды. Разве забыл? Ты тогда был прав, а мы с Антонином не послушали, без твоего ведома пошли в библиотеку… Теперь‑то я понимаю, что нам не стоило все это начинать. Том, может, не нужно разгадывать печати. Разве так важно, чтобы ты стал Наследником Слизерина?.. а вдруг мы ошиблись, и в пророчестве говорится совсем не о тебе…

Он осекся, уставился на щель под дверью, где скользнула размытая тень. Чуть погодя из коридора донесся странный шорох, в ту же секунду Том резко вскочил на ноги. Раздался возглас боли, от распахнутой двери отшатнулась Оливия Хорнби, потирая при этом ушибленный лоб, звук ее резкого визгливого голоса заставил Тома поморщиться.

— Р–разве вы не идете на обед?

— Что ты слышала? – спросил Том прямо.

Хорнби заворожено смотрела в покрасневшие от долгого чтения глаза Тома, на лице стал проявляться почти животный страх, тихо охнула, стала медленно сползать по стене. Тонкие девичьи пальцы суетливо царапали обивку, будто искали лазейку, чтобы их хозяйка могла укрыться.

Том сделал шаг вперед, от нахлынувшего гнева лицо опасно потемнело, черты заострились, между бровей пролегла недоверчивая морщинка.

— Ну?

Хорнби несколько раз шлепнула губами, и нервно икнула:

— Н–ничего.

— Если ничего, тогда чего так трясешься? – осведомился Том, тут же сам ответил: – Значит слышала. А вот что?

Хорнби дико мотнула головой, опять повторила:

— Н–ничего.

Пальцы Тома до хруста сжались в кулаки, взгляд Хорнби бегло коснулся их, и ее нижняя губа вдруг стала беспомощно подрагивать. Элджи с неуместным состраданием глядел на Хорнби: хоть и подслушивала, все равно жалко; а когда перевел взгляд на Тома, почувствовал, как на затылке зашевелились кудряшки, вмиг понял, отчего так перепугалась слизеринка. И было чего и испугаться: Том выглядел поистине устрашающе, один лишь взгляд примораживал к месту.

— Том, – заговорил Элджи осторожно так, как если бы успокаивал бешеного пса, – она трясется не оттого, что что‑то слышала. Она тебя испугалась.

— Чушь! Ты только посмотри в эти лживые глаза… точно подслушивала. Да, Хорнби?

— Том, оставь, – упрашивал Элджи, – пожалуйста. Ничего она не слышала, просто мимо проходила. А нам и вправду на обед пора.

Он все настойчивее теребил Тома за рукав, пока тот не дернулся, резко обернулся, ожесточенный взгляд вонзился в Элджи.

— Сколько раз повторять, не лезь под руку!

Том уже повернулся обратно к Хорнби с намерением как следует встряхнуть любопытную, но место у стены пустовало, а со стороны лестницы слышались дробные убегающие шаги.

— Элджи, чтоб тебя… – ругнулся Том со злобой, – родители в Европе потеряли. У меня уже терпения на тебя никакого нет!

— Девочек не хорошо обижать, – упрямствовал Элджи, чуть не плача.

— А подслушивать этой самой девочке хорошо?

— Может, она и не подслушивала, а Сенектус ее послал за нами?

— Элджи! Ты меня убиваешь своей глупостью. Ни Сенектус и никто другой не мог послать ее за нами. В этой части расположены спальни мальчиков, а девочкам сюда вход строго воспрещен! Теперь понял?.. Иди в Большой зал, там встретимся.

Не смотря на удрученного Элджи, Том метнулся в Подземелья в надежде догнать беглянку. Каменные стены и пол сразу подсказали, куда направилась Хорнби, ухо Тома еще могло уловить цоканье ее мелких шагов. Слишком далеко, подумал с отчаянием, уж очень прыткая попалась. И все же бросился следом.

Когда он взбежал по последней лестнице Подземелий, дневной свет показался слишком ярким, Том стал, как вкопанный не в силах сразу открыть глаза. Вприщурку огляделся, у двери туалета для девочек заметил Хорнби, которая жестикулируя и сбивчиво тараторя объяснялась с Лацивией. Завидев Тома, она громко ойкнула, загородилась Лацивией, как щитом, но, сообразив, что и это не поможет, юркнула за дверь.

Том, понимая, что уже без толку, окрикнул с ожесточением:

— Хорнби!

Лацивия все еще растерянно хлопая ресницами, преградила путь.

— Чего тебе от нее надо?

Том со злобой отпихнул Лацивию. Но она неожиданно оказалась достаточно ловкой, чтобы оказать сопротивление. Первый приступ ярости тут же схлынул, Том с едва скрываемым удивлением опустил взгляд на Лацивию, что вновь загородила дверь туалета, смотрела в глаза с явным вызовом.

— Не твоего ума дело, – ответил он несколько неуверенно, крикнул ей за спину. – Выходи, Хорнби!

Лацивия упрямо вздернула подбородок.

— Чтобы Оливия не сделала, не смей с ней говорить в таком тоне.

— Лацивия, – прорычал Том, скрежетнув зубами, – я тебя не спрашивал, что она делала, а чего нет. И правилам этикета меня учить тоже не надо. Займись, чем‑нибудь более подходящим такой умной девочке. Хорнби!.. Не заставляй меня вытаскивать тебя оттуда силой!

Глаза Лацивии недобро сузились, огненно–красные волосы встопорщились, как загривок у рассерженной кошки, прошипела:

— А ты рискни, и я позову старост.

Том некоторое время, пока раздумывал, как поступить, в упор смотрел в гневные янтарные глаза, затем посулил угрожающе:

— Она не просидит там вечно. А я терпеливый… очень терпеливый, слышишь, Хорнби?

— Ты не тронешь Оливию, – предупредила Лацивия, – даже если она выйдет.

— Нет, не трону, – согласился Том с подозрительной легкостью, быстро зашагал прочь.

У Большого зала Том случайно налетел на старшекурсника, поднял глаза, только тогда заметил, что перед ним Сенектус. Мысленно ругнулся, приготовился к очередному нагоняю от взыскательного старосты, но Сенектус спросил обыденным тоном:

— Ты чего так поздно?

— Дела.

Сенектус окинул его долгим взглядом, сразу подметил раздраженные желваки на щеках и усталые глаза, согласно кивнул.

— Ладно, вижу, нипочем не расскажешь… Подожди, у меня к тебе тоже дело. Профессор Слиппери составляет список тех, кто останется на Рождество в Хогвартсе. Ты так и не отметился, но Августус сказал…

— Он верно сказал: я остаюсь.

Том уже шагнул по направлению к Большому залу, но Сенектус его остановил нетерпеливо:

— …и еще! Вы с О’Бэксли в одной спальне, если не ошибаюсь? Передай ему, это письмо, пусть с ним же зайдет к профессору Слиппери.

— Почему говоришь это мне? – поинтересовался Том с ехидцей. – А не Августусу?

Сенектус вновь окинул Тома пристальным взглядом, ответил после недолгой паузы:

— Они не ладят. Руквуд из вредности порвал бы письмо и сделал вид, что забыл о моем поручении, только чтобы О’Бэксли провел каникулы в школе. А тебе, я так понимаю, нужна пустая комната и на сколь возможно длительный срок.

Том запихнул конверт в карман мантии, вынуждено согласился.

— Хорошо, передам. Это все?

Сенектус не ответил, заложил руки за спину, со скучающим видом направился далее по коридору.

Многие уже покидали Большой зал, оставались либо заядлые обжоры, либо, как и Том, опоздавшие. Стол Слизерина не был исключением, только трое первокурсников сидели особняком. Меж собой не разговаривали, хотя давно закончили обедать, но уходить не торопились. Один из них, худощавый и пепельноволосый, как любознательная сорока, – с таким же острым вздернутым носом, – чопорно вертел головой: до всего‑то ему есть дело, все‑то ему интересно. Второй, слизеринец более крепкого сложения, с ленцой ковырял ножом узоры на скатерти, щеки и лоб усеяны задорными веснушками, а рыжевато–каштановые волосы вздыбились, будто иголки у ежа. Третий из‑за небольшого роста казался самым младшим, на голове грива спутанных курчавых волос, лицо, словно у фарфоровой куклы, с большими голубыми глазами и румяными щеками. Он с живым восторгом, словно голодал неделю, уписывал аппетитные пирожки – по одному в каждой руке.

Том обозрел эту картину в одну секунду, быстро сообразил, что друзья ждут его, но вовсе не затем, чтобы справиться о сытости или самочувствии. Он еще не успел сесть за стол, как Антонин выпалил в нетерпении:

— Ну, как? Разгадал?

Августус с досады прищелкнул языком, демонстративно отвернулся от чересчур прямолинейного Антонина.

— Что опять не так? – возмутился Антонин, покосившись на друга. – Решили же, что спросим об этом.

— Ну, не сразу же, – буркнул Августус, не поворачивая головы. – Для начала поздоровался бы, затем несколько вопросов о погоде–учебе, а потом спокойно переходи к цели разговора… Учишь тебя учишь, кулаки болят.

Антонин с шумом вытолкнул воздух из легких, подпер подбородок кулаками.

— Тяжелый ты человек, Руквуд.

Мимо них с гордо поднятой головой прошла Лацивия. За ней робко жалась Оливия Хорнби, бросила на Тома боязливый взгляд, но он бровью не повел, так, словно ничего не произошло.

Элджи пододвинул Тому тарелку, содержимое которой больше смахивало на неудачный натюрморт: в центре жареное мясо курицы и хрустящая ветчина, по бокам несколько ложек из избранных салатов, рядом три картофелины, политые соусом, горки мелко нарезанных овощей, горошек и кукуруза, поверх всего громоздились глянцевое яблоко и кусок пирога с печенью.

Том с трудом оторвал взгляд от шедевра, посмотрел на Элджи, криво усмехнулся:

— Задабриваешь?

Элджи звучно шмыгнул носом, стыдливо покраснел.

— Забочусь.

— Хорошо хоть не стал сюда же суп наливать, – вздохнул Том, споро принялся уничтожать натюрморт.

— Он бы налил, – фыркнул Августус. – Да к его приходу супа уже не осталось.

Элджи покраснел еще гуще, видимо устыдившись былого порыва поступить, как и сказал Августус. Том поедал ветчину, хладнокровно игнорируя просительный взгляд Антонина, который даже темечком чувствовал.

— О’Бэксли не видели? – спросил, наконец, Том.

— Зачем тебе? – мгновенно насторожился Августус. Когда понял, что ответа не получит, откашлялся, сказал нехотя: – Здесь где‑то околачивался. Рожа кислая, как гниющий лимон, а глаза так и зыркают вправо–влево, ищет, кому бы нагадить напоследок. Убожество…

Антонин неожиданно грохнул кулаком по столу, глаза сверкнули решимостью.

— Том! Если тебе О’Бэксли по делу нужен, ты только скажи. Да я его мигом приволоку, пусть хоть вопить станет во всю глотку. Одно слово… да что слово… только кивни.

Том взглянул строго.

— Никого не надо волочь. Я сам найду и поговорю. Августус, ты сказал, что О’Бэксли расстроен. Случайно не знаешь чем?

— Случайно знаю, – улыбнулся Августус хитро. – Он мечтал, собственно как и все, провести каникулы дома. Извещение от его родителей то ли сова потеряла, то ли вообще не было отправлено, а, значит, теперь он останется в Хогвартсе на все время рождественских каникул. Представляю, как он огорчился, когда узнал.

— Кто бы мог подумать, – протянул Том. Краем глаза покосился на Лацивию и Хорнби, покидающих Большой зал.

Антонин долго задумчиво смотрел на Августуса, потом заметил:

— У тебя такой вид, словно нашел кошелек с новехонькими галлеонами.

— Что ж мне, по–твоему, вместе с О’Бэксли горевать?

— Ну, хотя бы не так явно радоваться.

— Отвяжись, – буркнул Августус. – Тоже мне святой нашелся.

В такой мирной приятельской обстановке Том завершил обед, после чего весьма вескими доводами попросил друзей не шататься за ним, а лучше заняться «своими делами». У каждого поворота коридора он останавливался, оглядываясь назад, но следом никто не шел. Том вздохнул, признался себе, что чуточку огорчился оттого, что друзья безропотно послушались, и вопреки его воле не рискнули проследить.

Присутствие этих троих, бесполезных и назойливых, нетерпеливо дышащих в затылок, все же крайне воодушевляло. Тому все больше нравилось, как смотрят в глазах с искательностью, так смотрят гиены на величественно пирующего льва. Специально хотелось недоговаривать и оставлять предложения незаконченными или двусмысленными, чтобы каждый раз переспрашивали, просили разъяснить. Нравилось само чувство превосходства, с высоты которого даже расчетливый Августус стоял вровень с Элджи.

В Общей гостиной царила легкая предпраздничная сумятица, у камина – на диванах и вокруг – расположились первокурсники, каждый спешил похвастаться планами на грядущее Рождество. Том осторожно подошел ближе, Гил Като и Кхун Бохом, которые стояли крайними, у спинки дивана, поприветствовали его кивками.

— Привет, Том, – улыбнулся Гил. – Присоединяйся к нам, со смеху помрешь. Феррис такое заливает… но умело, никак разоблачить не можем.

— В другой раз, Гил. Вы О’Бэксли не видели?

Гил умело изобразил рвотный рефлекс, заметив это Кхун зычно хохотнул, пояснил недоумевающему Тому:

— Румор, мягко говоря, не в духе. Я тебе по–дружески советую, не суйся к нему, мы уже пробовали. Мутный он…

Кхун неопределенно махнул рукой в сторону самого дальнего и безлюдного закоулка гостиной, там между статуей мерзкого вида химеры и кадкой с раскидистым хребтогардиусом стояло кресло, из него и торчала пара долговязых ног.

Том прищурился.

— И все же рискну. Потом расскажете, о чем врала Феррис?

— Еще как расскажем, – пообещал Гил.

В шагах десяти от кресла Том чуть помедлил, как если бы сомневался, с какого боку подойти к крайне опасному, а главное – непредсказуемому, зверю. Как там говорил Августус? «Для начала поздоровался бы, затем несколько вопросов о погоде–учебе, а потом спокойно переходи к цели разговора…» Именно так Том и решил заговорить с Румором: рыбу ловят сетью, зверя – капканом, а хитреца – хитростью.

Он вызвал в памяти искреннюю улыбку Элджи, слепил нечто подобное и на своем лице.

— Румор, а ты чего не с другими?

На него взглянули пустые и тоскливые, как у голодной жабы, глаза, Тома аж передернуло от брезгливости, но вовремя сообразил натянуть дежурную улыбку. Вид О’Бэксли даже на жизнерадостного Антонина навел бы тоску. Румор распластался в кресле, ноги вытянул, как рыболовный удочки на просушке, непомерно длинные руки безвольно свисали с подлокотников. Том мельком глянул на странный предмет, темный и шарообразный, что лежал на подлокотнике, когда О’Бэксли тоскливо выдохнул:

— Не хочется.

— Тогда извини, что побеспокоил. Я как‑нибудь в другой раз спрошу…

Но на мутном лице О’Бэксли уже проступило врожденное любопытство.

— А что ты хотел?

— Да так… – повел плечом Том, – ничего срочного.

— А у меня теперь свободного времени хоть ложкой черпай, – произнес О’Бэксли проникновенно, поднял глаза на Тома, шмыгнул носом: – Так что спрашивай, мне спешить некуда.

Том медленно прошел к подоконнику, также неспешно присел, оттягивал секунды, чтобы обдумать свои слова. О’Бэксли даже нетерпеливо поерзал, пальцы крепко сжались на шарообразном предмете.

— Румор, ты никогда не бывал в гостинице «Золотые доспехи»?

— Почему ты спросил?

— Да, тут такое дело… я хотел… ну, это неважно. В общем, ты мне до жути напоминаешь одного пажа… Арчи, кажется, так его звали?

Румор пришел в неописуемый восторг, подтянул долговязые ноги, во все глаза уставился на Тома.

— Арчер О’Бэксли. Это мой кузен по отцу. Ты знаком с ним?

Стараясь скрыть отвращение от воспоминаний о паже, Том натянуто улыбнулся.

— Поверхностно… но этого вполне хватило, чтобы заметить ваше фамильное сходство.

Румор отчего‑то принял его слова за похвалу, зарделся от гордости.

— Да, как говорит мой отец, нашу фамильную стать за милю видать.

— Трудно не согласиться, – подтвердил Том сдержанно. Решил не продолжать глупый разговор, кивнул на предмет в руке Румора. – А что это за штуковина?

Румор с непониманием перевел взгляд на шар, словно только теперь заметил, что сжимает в ладони.

— А это компас! Навигационный, старая безделушка. Он уже давно сломан, а я ношу с собой, как напоминание о мореплавателях прошлого. Ты когда‑нибудь слышал…

Продолжая с оживлением рассказывать, он протянул Тому компас. При детальном осмотре это оказалось лишь полушарие, на плоской части которого располагался циферблат с несколькими шкалами делений и множеством разнообразных стрелок: обычных, кривых, в виде серпов и молний, в форме кругов и ромбов, одни красовались инкрустированными камешками, другие отливали серебром или золотом. Том насчитал двадцать три стрелки, прежде чем сбился со счету. Перевернул компас выпуклой стороной, эта часть оказалась накрыта стеклянным куполом, внутри которого плескалась черная матовая жидкость. В ней беспорядочно плавали серые песчинки, а затем всплыл небольшой кругляш бело–молочного цвета с синими прожилками.

Том почувствовал, как к горлу подступает тошнота, судорожно сглотнул, верхняя губа брезгливо оттопырилась.

— Фу–у, что это?

— Рыбий глаз.

Румор выхватил у него компас, несколько раз хорошенько тряхнул, кругляш лениво повернулся оборотной стороной, и Том явственно разглядел замутненный рыбий зрачок.

Румор пояснил сконфуженно:

— Я же говорил, что он сломан… Вообще‑то зрачок не должно быть видно. Он всплывает, когда хозяину компаса грозит смертельная опасность. Например, перед штормом или кораблекрушением.

— Жаль, что сломан, – посочувствовал Том. – Наверно очень полезная вещь в дальнем плавании.

В глазах О’Бэксли появилось новое мечтательное выражение, с наслаждением потянулся.

— Эх, хотел бы я тоже когда‑нибудь побывать в кругосветном путешествии. А ты, Том?

— Не знаю, – произнес Том. – Меня даже в обычной карете укачивает, вряд ли я перенесу длительное путешествие по воде… По мне так лучше пешей прогулки ничего нет, а по правде я хотел бы повидать Европу… Даже чуточку завидую, Элджи и Сенектусу! Они на рождественских каникулах едут в Европу. Повезло, правда?

Румор поморщился.

— Не то слово. Мне так не повезет.

Том талантливо изобразил удивление.

— Отчего же?

— От родителей так и не пришло письмо, а без их разрешения я не могу покинуть школу.

— Письмо? – наклонил Том голову набок, вдруг брови взмыли вверх. – Ах, письмо. Тьфу, ты!.. прости, Румор, совсем из головы вылетело. Держи.

Он вынул из кармана мантии чуть помятый конверт, лицо Румора осветилось счастливой улыбкой, когда прочел имя адресанта.

— Том! Ты… ты… не представляешь… для меня это…

— Представляю, – хмыкнул Том, внезапно посерьезнел.

Глаза его смотрели поверх спинки кресла, в котором сидел О’Бэксли. Румор удивленно посмотрел на Тома, перехватил его взгляд, там, в группе сверстников, в эту минуту наступило затишье, как раз в центр круга выскочила Оливия Хорнби. Даже на таком расстоянии ее голос был до противного визглив, Румор поморщился, обернулся к Тому.

— Что‑то не так?

Том уныло улыбнулся:

— Хотел бы я решить свои проблемы также как и твои.

— Я могу помочь? – спросил Румор незамедлительно.

— Вряд ли. Хорнби ни за что не сознается.

— В чем? – настаивал Румор. – Том, только что ты мне очень помог. Я уже и не мечтал покинуть Хогвартс на каникулы, а тут… Позволь я тебе помогу.

Том нахмурился, словно еще сомневался, медленно принялся рассказывать, как застал Хорнби на половине мальчиков, как она подслушивала под дверью. Разумеется, он умолчал о сути разговора с Элджи, сослался на обычные мальчишеские секреты, которым лучше не попадать на язык болтливым девчонкам. С каждым новым, произнесенным Томом, словом на лице О’Бэксли все шире расплывалась коварная улыбка, наконец, поднялся с места.

— Задача будто специально для меня придумана.

— А если она догадается, что ты говоришь с ней по моей просьбе?

— Обижаешь, Том, – ухмыльнулся Румор лукаво. – Комар носа не подточит.

Том проводил долговязую фигуру долгим взглядом, глаза сощурились в раздумье, пальцы машинально разминали запястье.

С крана сорвалась тяжелая капля, с гулким шлепком разбилась о край умывальника. Том даже не заметил, вообще ничего не слышал, кроме скрипа пера в своей же руке. Брови хмурятся, крепко стиснутые челюсти выдают тяжкие раздумья, да и коричневые глаза от чрезмерного напряжения кажутся почти черными. Вокруг на полу разбросано с десяток внушительного вида книг, время от времени пытливый взгляд рыщет по их страницам, затем вновь возвращается к немилосердно исписанной тетради. Том чуть шевельнулся: ноги от долгого сидения почти не чувствовались, а холод от кафельных плит пронимал уже до костей.

Внезапный стук в дверь ванной заставил его вздрогнуть.

— Том, открой, пожалуйста. Мне туалетные принадлежности нужно забрать.

Том поднялся на непослушные ноги, механически подошел к двери, все еще не отрывая глаз от книжной иллюстрации, на ощупь щелкнул нехитрым замком. В едва приоткрывшуюся дверь, словно вода сквозь пальцы, просочился Элджи. Он, как вошел, сразу прижался к стене, губы растягивала широкая, но виноватая, улыбка, спиной обтирал кафель, а в руках – две подушки и пузатая школьная сумка. Том с головы до ног окинул вошедшего подозрительным взглядом, пальцы сами повернули замочный механизм обратно.

— Привет, – выдал Элджи, глупо улыбаясь.

Том затылком почувствовал едва уловимую фальшь, кинул быстрый взгляд на давно опустошенную туалетную полку под зеркалом, нахмурился.

— Элджи, тебя разве не учили, что врать – нехорошо?

Элджи пристыжено опустил глаза, поковырял носком ботинка кафельную плитку, проронил еле слышно:

— А я тебе поесть принес.

— Поесть? – переспросил Том отрывисто. – Значит, пришел надолго и уходить не собираешься?

Все так же, глядя в пол, Элджи кивнул понуро, каштановые кудри пружинисто колыхнулись.

— Ладно, – выдохнул Том, – оставайся… но один звук – и будешь полдничать за дверью.

Элджи вновь коротко кивнул, боком протиснулся в глубь ванной комнаты, Том с невольным восхищением наблюдал, как он стал приноравливаться к неуютной обстановке. Обе подушки тут же стали мягкими сидениями, причем вторая предназначалась самому Тому. Из школьной сумки прямо на пол посыпались спелые яблоки и медовые груши, из мятых свертков до ноздрей Тома доносился аромат свежего хлеба, сыра и нежирной ветчины. Против воли Том ощутил неожиданный приступ голода, рот заполнился слюной, хотя точно знал, что хорошо позавтракал и пообедал.

С нарочито строгим видом он вернулся на прежнее место, устроился на подушке так, как если бы она была здесь с самого начала, не глядя, подхватил яблоко. Элджи на такое поведение чуть улыбнулся, но чтобы Том этого не заметил, принялся смачно жевать ломтик ветчины.

Том поморщился, заглянул в свои записи.

На чем же он остановился? Нет, это просто невозможно! Теперь, чтобы вспомнить, о чем думал минуту назад, придется перечесть черновики с самого начала. Черт бы побрал этого Элджи!.. вместе с его полдником.

Том с ожесточением укусил яблоко, капельки сока попали на тетрадный лист.

Итак. Что там сначала? Ах, конечно! «Песня волка». Ну, это Том отгадал сразу. Таких песен он вдоволь наслушался, когда бродил по Запретному лесу. Кто‑то, кому медведь в детстве уши оттоптал, возможно, эти звериные вопли и примет за песню. Кто‑то весьма романтичный, кто восторженно охает любуясь круглой и желтой, как румяный блин, луной, согласится с ним, ведь именно в полнолуние волки начинают голосить, поднимая морды к звездному небу. Для Тома же все это означало всего лишь… «вой».

Далее «почетное звание, которое другим передается по наследству». Из‑за этой строчки ему пришлось перерыть далеко не тонкую книгу о сословиях Средневековой эпохи. Том примерял каждое звание: и «граф», и «герцог»; в минуту отчаяния пришлось заглянуть и в сословные звания других стран, отчего на листке появились «князья» и «бароны». Много позже Том понял, что все то, что выписывал, можно обозначить одним единственным словом – «титул». А еще если, как велит Салазар, «умолчать последний слог» – «ул», и вовсе останется только «тит».

Тяжелее всего пришлось с «тремя старшими из пятидесяти сестер, что в подземном мире обречены вечно наполнять водой бездонную бочку». Он не сразу и сообразил в какой книге следует искать подсказку, пока пытливый взгляд не прикипел к словосочетанию «подземное царство». Тогда пришлось на время покинуть ванную, чтобы порыться в сундуке, там на самом дне, под небогатым скарбом, пылились «Мифы и легенды Древней Греции». Магловская книжка, постыдная улика, потому‑то и запрятана на самое дно. Жалко было выбросить, и вот пригодилась, когда не ждали… Древнегреческих мифов несчетное множество, но существует лишь один, в котором упоминается пятьдесят сестер. В наказание за убийство в одну ночь пятидесяти своих мужей они заплатили непомерную цену – должны были в подземном мире вечно наполнять водой бездонную бочку. Тех сестер звали данаидами. Под «тремя старшими» из них подразумевались первые три буквы – «дан».

С этим вроде бы все ясно… Вот еще бы с «вечнозеленой родственницей сосны и пихты» разобраться бы. Что у нас там зимой и летом одним цветом? Его размышления прервал негромкий голос:

— Может «ёлка»? Их теперь много в Хогвартсе.

Том посмотрел на Элджи с непониманием: только теперь осознал, что уже некоторое время рассуждает вслух, переспросил:

— «Ёлка», говоришь? Нет, тогда уж «ель». Таким образом, получается, что «первая иголка с вечнозеленой родственницы сосны и пихты» – всего–навсего буква «е». Ведь «первая иголка» следует читать как «первая буква».

Том накарябал на полях аккуратное «е», отчеркнул прежние записи, нарочно пропустив предложение, переписал следующее «Я ем. Он ест. Мы едим. Они едят. А ты?». Дописывая последние буквы, Том невольно ухмыльнулся: отгадка уже вертелась на языке, но пересилил себя.

— Элджи, – позвал Том, – что я делаю?

Он выбрал самую сочную на вид грушу, с наслаждением вонзил в нее зубы, даже зажмурился от удовольствия. Элджи недоуменно похлопал ресницами.

— Ешь гру…

— Молодец! – оборвал Том, мимолетно подмигнул. – Так и запишем… «ешь».

Несколько минут Элджи походил на китайского болванчика, широко распахнутые глаза пялились на ухмыляющегося Тома. Пару раз переводил взгляд на груши, хмурился, и вновь смотрел на Тома, чем его забавлял еще больше.

— А мы на ужин пойдем?

— Элджи, ты же недавно обедал? – возмутился Том искренне. – Вроде маленький, а съедаешь больше Антонина!

— Я росту, – возопил Элджи оскорблено, надул щеки, как рассерженный хомяк. – Тебе хорошо говорить, вы с Антонином почти одного роста, ну, и Августус чуточку ниже. А я?.. тебе даже до плеча не дохожу.

Том задумчиво оглядел свои черновики, кивнул.

— Уговорил. Сейчас пойдем на ужин, только… Не знаешь где О’Бэксли?

— Я сквозь стены не вижу, – огрызнулся Элджи, тут же добавил примиряющее: – Могу поискать, если хочешь?

— Не надо, он сам меня найдет…

Замолчал, от досады закусил губу, перо в его пальцах стало выводить на листе бессмысленные завитушки, взгляд стал пустым. Сколько же драгоценного времени он потратил на то, чтобы разгадать шифр печати? А на поверку все оказалось до глупости просто. Даже Элджи с легкостью отгадывает.

В самом начале ужина, едва ученики стали рассаживаться за столы, к Тому незаметно подсел Румор. Только придвинулся в плотную, чтобы заговорить, как за его спиной возник Августус, угрожающе упер кулаки в бока.

— О’Бэксли, ты местом не ошибся? Здесь обычно я сижу.

Румор вперил в Августуса растерянный взгляд, затем посмотрел на Тома просительно. Том глубоко вздохнул, обернулся.

— Августус, позволь сегодня Румору сидеть здесь.

Августус задохнулся от такого нахальства, подозрительно сощурился:

— С чего вдруг такие почести?

— Нам нужно поговорить, – процедил Том, – не стой над душой… пожалуйста.

Последнее слово подействовало на Августуса, как очень изощренное оскорбление. Он бросил на О’Бэксли уничтожающий взгляд, с разобиженным видом сел между Антонином и Сенектусом.

Румор терпеливо дождался, пока Августус удалится, быстро глянул на Элджи, что сидел напротив, и уже с аппетитом уплетал жареную картошку. Только потом обернулся к Тому, глаза его возбужденно блеснули.

— Ну, спроси меня… спроси, что я узнал?

— Румор, – поморщился Том.

— Хорошо–хорошо, перехожу сразу к делу. В общем, староста девочек обнаружила у Хорнби книгу из Особой секции…

Том не удержался от возгласа:

— Как?..

О’Бэксли замотал головой.

— Да, никак… В общем там неразбериха вышла, когда староста пыталась вернуть книгу в библиотеку, мадам Лайбрериан уверила, что точно такая же книга стоит на положенном ей месте. Вышло, что у Хорнби оказалась точная копия.

Том необдуманно обвел настороженным взглядом слизеринский стол, пробормотал задумчиво:

— Где же она ее взяла?

— Я не интересовался, – заметно огорчился Румор, – если хочешь, сейчас узнаю…

Он сделал попытку встать, но Том ухватил за локоть, усадил обратно.

— Нет, не нужно. Лучше расскажи, о чем уже узнал.

Румор огляделся, как можно тише зашептал:

— Хоть книга и оказалась лишь копией, школьных правил никто не отменял, а там сказано, что «книги из Особой секции строго ознакомления без письменного разрешения одного из профессоров».

— Ты что устав Хогвартса наизусть учил? – хмыкнул Том.

— Не весь, – ответил Румор вполне серьезно, чем еще больше удивил Тома, – только некоторые пункты из раздела запретов. Так вот о Хорнби. Из‑за этой книги ей грозило нешуточное разбирательство, а ее родителям возможно и серьезное взыскание из Министерства. Потому Хорнби и пробралась в комнату старосты девочек…

— Но я застал ее на половине мальчиков…

— Это потом, когда она перерыла комнату старосты, но книги не нашла. Решила, что книга может находиться у Сенектуса, ведь он тоже староста. Тогда она пробралась на половину мальчиков, а пока искала его комнату, наткнулась на вас. Ее испугало и твоя подозрительность, и присутствие Элджи. Он же младший брат старосты, а, значит, неприятности гарантированны в двойном размере.

— Теперь понятно, чего его колотило, как в лихорадке, – кивнул Том, в нем проснулось невольное сочувствие к участи Хорнби. – Что ей будет за эту книгу?

Лицо Румора покрыла нездоровая бледность.

— Если честно, даже знать не хочу.

Том невольно поежился. Кто мог подумать, что из‑за хранения некоторых книг можно навлечь тяжбу с Министерством? Как ни старался, Том не смог даже приблизительно представить, о чем написано в подобных книгах. Не такие ли прячет Крестная в своем кабинете в глубине старого шкафа?

Его окружал лес, темный и скрипучий.

Черные силуэты деревьев везде, куда не глянешь, самые дальние размываются в молочном тумане, голые кривые ветки, словно бьются в конвульсиях, со свистом взбивают густой лесной воздух. Холодно и мокро. Сам воздух при вдохе леденит горло, на щеках оседает крупными каплями. Взгляд упал вниз, под ногами противно хлюпает и пузырится разжиженная грязь. Внезапно дохнуло опасностью, волосы зашевелились на затылке, очень медленно он поднял глаза, кровь ударила в голову, а в горле пересохло, – пусто. В лесу он один, но… но он точно слышит чужое дыхание, тяжелое и зловонное. Наверно за кустами, в легкой серебристо–голубоватой дымке. Рубашка на нем до противного взмокла, зубы стиснулись до боли в висках, убежать нет сил: жидкая грязь поглотила по щиколотки. Он беспомощен…

Том распахнул глаза, ошарашено оглядел зеленый полог над головой, кроватные столбы, грудь часто вздымалась, дыхание вырывалось со всхлипами.

— Добр–рое утр–ро, мастер–р Том. Р–рождественское утр–ро… хор–рошее утр–ро…

Том кое‑как отдышался, перевел взгляд на подоконник, Корникс устроился на насесте, слегка раскачивался из стороны в сторону, издавал звуки чем‑то похожие на рождественские гимны. Том закрыл ладонью глаза, вновь открыл, еще раз огляделся. Всего лишь сон, подумал с большим облегчением, а вслух сказал:

— Доброе утро, Корникс.

Он откинул одеяло, стал опускать ноги, тут же отдернул, с непониманием воззрился на красочные коробки на полу. Том нахмурился, крутанулся на кровати и спустился с другой ее стороны, прошагал в ванную.

Через несколько минут шорох из комнаты заставил вернуться: Корникс спланировал на груду подарков, принялся теребить клювом оберточную бумагу.

— Корникс, – окликнул Том рассерженно, – оставь коробки в покое. Это не нам.

Птица покосилась черным глазом, заметила разумно:

— Кр–роме мастер–ра Тома в спальне не осталось никого. Все же по домам р–разъехались.

— Значит, домашние эльфы что‑то перепутали, – возразил Том без интереса, вернулся в ванную, уже оттуда крикнул: – И все‑таки не тронь подарки, я не хочу потом перед их хозяином оправдываться за твое воронье любопытство.

Ворон чуть помолчал, стал тщательнее осматривать подарки, как если бы хотел увидеть, что внутри, сквозь упаковочную бумагу. Каркнул радостное:

— Здесь написан адр–ресат.

Том сполоснул рот от зубного порошка, вздохнул про себя:

— Вполне логично…

— Подар–рки адр–ресованы мастер–ру Тому.

Том вышел из ванной, молча приблизился к подаркам, капли воды еще стекали с подбородка.

— Ты уверен?

Ворон обиженно взъерошил перья.

— Кор–рникс пока не р–разучился читать. Он еще помнит, как пишется имя мастер–ра Тома.

Том все еще с непониманием переводил взгляд с Корникса на подарки, и обратно: никак не мог поверить собственным глазам, спросил неуверенно:

— С какого начнем?

Корникс издал восторженное «кар», стукнул клювом по самому большому подарку, казалось, в обертку его упаковывал некто очень неумелый.

— Спорим, я знаю от кого он? – улыбнулся Том ворону.

Внутри оказалась коробка с ванильным печеньем и несколько кульков со сладостями, от одного вида которых у Тома свело скулы: столько он в одиночку нипочем не съест. В последнюю очередь из коробки выкатилась небольшая баночка с ежевичным джемом, на ее крышке красовалась улыбающаяся мордашка, накарябанная неуклюжей рукой.

— Так и знал! От Элджи.

Том отставил джем подальше от алчных глаз Корникса, потянулся к следующему подарку: размером с половину книги, однотонная упаковочная бумага, без всяких вычурных бантов. Внутреннюю сторону упаковки покрывали кривые чернильные буквы:

«Все подаренные книги бросай в камин, дружище! Так от них больше пользы, да и в комнате теплее будет. Сладости, что подарил тебе Элджи, не вздумай съедать один. Я уже занял очередь на то, чтобы отведать ирландскую тянучку.

Р.S. За твоей мыслью не может угнаться рука, но может быть поспеет самопишущее перо?»

Том не удержался от улыбки: только Антонин мог понять его отвращение к письменным работам. Сначала читать, а затем и переписывать в эссе или сочинения занудные параграфы учебников, было для них верхом мучения. Но если Антонин позволял себе сократить работу до минимума, ничуть не заботясь об оценке, то Тому такая вольность не грозила, наоборот, увеличивал размеры сочинений вдвое, чем крайне радовал профессоров.

Следующий подарок цветовой гаммой отвечал всем требованиям родного факультета: тут тебе и серебряные, и изумрудные полоски, в довершение пышный темно–малахитовый бант. Внутри оказалась не менее помпезная по внешнему виду книга – «Исповедь тщеславия» Грин‑де–Вальда. Том многозначительно хмыкнул, рассматривая книгу, открыл первую страницу.

— О!.. узнаю Руквуда: здесь вроде посвящения… «Даже в Особой секции нет такой книги, потому и не подписываюсь. Она будет хорошим собеседником на случай, если все каникулы станешь отшельничать в спальне, и хорошим советником, когда отправишься в библиотеку». Да они что сговорились что ли? Корникс, неужели я такой предсказуемый?

Том с растерянным видом положил книгу на крышку сундука, и Ворон издал глухой горловой звук, что у человека, наверное, означало бы смех. Том оскорблено вздернул подбородок, отшвырнул не распакованный подарок от Крестной: и так ясно, что это книга. Демонстративно вернулся на кровать, на этот раз без мелочного страха быть замеченным – теперь прятаться не от кого – вынул из‑под матраца пергамент с текстом первой печати и черновую тетрадь.

Что у него осталось неразгаданным? Всего два слова. Итак, первое скрыто во фразе «явятся три предвестника костлявой». Хм, ничего «костлявого» в голову не шло… Разве что Руквуд, хотя маловероятно, у него нет никаких предвестников. Еще костлявой в магловском простонародье называют смерть. А у нее есть предвестники? Что‑то такое было, смутное…

Том закусил губу, чтобы вспомнить библейские писания. Нужно немного напрячь память, ведь его же, как и других сирот, заставляли наизусть учить целые параграфы. Больше всего ему нравились писания об Апокалипсисе. От них все тело пробирала сладостная дрожь, хотелось все это увидеть воочию. Итак, концу света предшествовали три всадника: страх, мор, голод и смерть. Вот и нашли «трех предшественников», но… это три слова, а нужно только одно или слог… Нет, не та степь, не та… Хорошая была догадка, жаль неверная. Попробуем старый и нудный, но верный, способ с буквами, выписываем первые три – «сме». Даже скучно стало.

Последнее: «тогда сложи десять сотен и вычти последние четыре, получишь ответ». Десять раз по сто… будет тысяча, а если вычесть четыреста, то получится шестьсот. Стоп! А зачем сначала прибавлять их, а потом отнимать? И почему «последние четыре»? Ни все ли равно первые, последние или из середины? Нет, что‑то не то… Неужели опять буквы?.. тогда… останется «ты». Что ж вполне похоже на правду.

Новой строкой в самом низу тетрадного листа Том переписал все заметки, что были на полях, вышло следующее:

вой титу дан е сме ешь ты

Том мотнул головой, вновь перечел, но уже соединяя или разделяя непослушные слоги. К его удивлению вышла вполне связная фраза:

войти туда не смеешь ты

— Ну, это не серьезно, – протянул Том разочарованно. – В Хогвартсе очень много мест, куда я не смею войти… Тот же самый кабинет директора или спальни профессоров. Да я вообще не знаю, где они находятся!

Корникс вытащил клюв из распотрошенной коробки с печеньем, внимательный глаз посмотрел на Тома.

— Все еще больше запуталось, – пожаловался Том ворону. – Что вообще это такое «не смеешь войти»? Место, где нужно искать вторую печать? Хорошо, пусть так, но согласно тексту, я не смею туда войти! Как же тогда достать вторую печать? Ничего не понимаю. Только все начало разъясняться, и на тебе!.. Сенектус был прав, назвав Слизерина сумасшедшим.

Ворон посмотрел на Тома другим глазом, многозначительно щелкнул клювом, вновь занялся крошками ванильного печенья – исклевывал лакомство с пугающим исступлением, словно глаза у мертвецов.

Том вздохнул: вопросы оставались без ответов.

Невооруженным взглядом видно, что он не сможет проломить лбом эту каменную стену. Разумнее всего присесть с ней рядом и ждать, пока от старости, ветров или обильных дождей камень не станет крошиться, тогда одного толчка будет достаточно… Тогда‑то решение само собой придет. А уж ждать‑то он умеет.

Взгляд сосредоточенно скользил по строкам, пальцы замедленно перелистывали страницы. Он вслух зачитывал короткие фразы или предложения, а ловкое перо само скользило по длинному свитку пергамента, начало этой летописи уже покоилось на полу, по ту сторону стола. За этим занятием он провел много дней, и этот свиток не был первым, другие выходили и длиннее.

Но сейчас было иначе, он невольно покривил губы, но продолжил диктовать чуть тише, прислушиваясь к окружению. К скрипу пера и звуку его голоса примешивались робкие, словно издалека, звуки шагов, неуместно веселые голоса, шорох мантий и шлепки падающих книг. Том в раздражении поднял глаза от книги, обвел библиотеку внимательным взглядом: стало подозрительно многолюдно. И, тем не менее, ученики все прибывали, по одному и группами, одни подходили к столу мадам Лайбрериан, другие бесцеремонно исчезали в лабиринтах стеллажей.

В дверях библиотеки возник улыбчивый конопатый паренек, сразу направился к его столу, Том нахмурился, с трудом припоминая имя. Они не виделись ровно столько, сколько длились каникулы, но Том за это время успел многое, а потому было ощущение, что прошел ни один год.

Он встал из‑за стола, чтобы чем‑нибудь занять руки, взял стопу уже прочитанных книг, чуть улыбнулся Антонину, который на ходу распахнул объятья.

— Том, дружище!.. Так и знал, что ты здесь. А собственно где же тебе еще быть? Представляешь, Элджи покалечился.

— Я это давно заметил, – ответил Том буднично, продолжая расставлять книги на полке.

Антонин в шаге от него застыл с разведенными в стороны руками, моргнул непонимающе.

— Да, не–е-ет… я не о его голове. Роняли его, конечно, в младенчестве, но на этот раз он сам, из саней вывалился. Хр–ряснулся как рыба об лед.

Тут Антонин продемонстрировал падение Элджи красноречивым жестом, скорчил забавную рожицу. Том закусил губу, чтобы не улыбнуться, скорее для поддержания шутливого разговора, нежели из интереса, спросил:

— Опять головой?

Антонин фыркнул, небрежно присел на стол.

— Нет, на этот раз рукой. Я толком‑то и не вникал… легкий перелом, кажется, но мадам Кохен сказала, что жить будет.

— Отрадно, – вздохнул Том, сосредоточенно оглядел стеллаж. – Так, вторая полка, пятнадцатая слева…

Перо на пергаменте послушно записало эти слова, брови Антонина удивленно приподнялись.

— Это что?

— Отмечаю, где остановился.

— Что?

Том внимательно оглядел Антонина, спросил прищурившись:

— Ты случаем сам с саней не падал?.. Отмечаю, чтобы не запутаться. Я веду учет стеллажей и полок первого яруса, книги с которых я уже прочел.

Антонин оглядел немалый ряд стеллажей по левую руку от Тома, шумно сглотнул.

— Эти, я так понял, ты уже прочел?

— Верно, понял, – кивнул Том, глянул на стеллажи справа, констатировал: – Осталось чуть меньше половины. Надеюсь, к концу февраля закончу.

Левый глаз Антонина нервно задергался, посмотрел на Тома как на умалишенного, спросил осторожно:

— А потом… что?

— Потом примусь за второй книжный ярус.

— А почему не сейчас… ну, сразу за второй?

— Всему свое время.

Видимых границ или ограждений между библиотечными ярусами никогда не было. Том сам их воздвиг, твердо решил, что не ступит на второй, пока не перечитает все книги на первом ярусе.

Колени Антонин подогнулись, на ощупь нашел пальцами табурет, пододвинул под себя и замедленно сел, с открытым ртом уставился на Тома.

— Не–е-ет, – выдохнул он несколько минут спустя, когда голос к нему вернулся, – нельзя тебя одного надолго оставлять. Совсем пропадешь. Ты имя‑то хоть свое помнишь?

Том ответил не сразу, замолчал на время, пока мимо проходили пуффендуйки. Первой с высоко вздернутым подбородком прошествовала Маргит Рант, следом, тихо пересмеиваясь, видимо, подшучивали над заносчивостью подруги, семенили Тамиш и Боумен.

— Даже если бы и забыл, – заметил Том шепотом, покосился на девочек, – то ты уже проговорился: поприветствовал меня по имени. Так что верный ответ «Том».

Антонин с трудом отвел взгляд от удаляющихся пуффендуек.

— Ладно, умник. А мое?

— Антонин, отвяжись, – рыкнул Том, беря с полки новые книги.

Антонин воздел лицо к потолку, артистично взмахнул руками.

— Слава, Агриппе! А Руквуда помнишь?.. Хотя таких личностей иногда забывать полезно.

На этот раз Том проигнорировал его слова, сел за стол, принялся листать фолианты, самопишущее перо приготовилось к конспектированию. Антонин от скуки постучал костяшками по табурету, нетерпеливо поерзал, вытянул шею, поглядывая за пуффендуйками, что устраивались за одним из библиотечных столов.

— Том, извинишь, я пойду кое–кого поприветствую…

Том поднял голову, перехватил взгляд Антонина как раз тогда, когда Анна Боумен посмотрела в их сторону, так же поспешно отвернулась.

— Кого? – опешил Том, уточнил с ужасом: – Боумен?!

— А что?

Том уткнулся в книгу, чтобы скрыть изумление, ответил нарочито безразличным тоном:

— Ничего. Просто удивляюсь, когда ты успел?

— Так на Зельеварении же… – принялся объяснять Антонин. – Помнишь, мы с тобой местами поменялись, а я теперь сижу как раз перед Анной. Скажу тебе, не ладится у нее с зельями, но в целом и общем девочка хорошая…

— Гм, даже слишком хорошая, – отметил Том скептически. – Не увлекайся болтовней, я уже скоро управлюсь.

— Я мигом.

Антонин моментально подскочил с табурета, привычно размашистым шагом. Том, не поворачивая головы, одними глазами покосился в сторону пуффендуек, с шумом выдохнул. Вновь попытался вникнуть в смысл трактата, но безуспешно, с раздражением захлопнул фолиант. Быстро скрутил свиток с конспектами, запихнул перо и чернильницу в сумку, вернул книгу на полку. Уже через минуту покинул библиотеку, и сразу направился к ближайшей лестнице.

На следующем этаже его догнал запыхавшийся Антонин.

— Ты чего так быстро? Я только поздороваться и успел…

— Я предупредил, что скоро закончу, – процедил Том. – К тому же я тебя с собой не звал, мог бы продолжать любезничать.

Антонин с изумлением посмотрел на него, но прикусил язык, умолчал уже готовую саркастичную шутку.

В Общей гостиной они нашли Августуса и Сенектуса, напротив них, на диване, устроился Элджи. Том ожидал увидеть что угодно, только не это: и с перебинтованной рукой Элджи улыбался так, будто совершил подвиг и с минуты на минуту ожидал награды.

— …последний раз повторяю, я не нанимался в няньки, – бунтовал Августус, бледное лицо пошло лиловыми пятнами.

Сенектус всплеснул руками.

— И слава всем святым, что не нанимался: в миг лишился бы гонорара. Хоть убей не пойму, как можно было не заметить…

— О чем спор? – вклинился Антонин, приблизившись.

Сенектус резко развернулся на каблуках, издал разоблачающий возглас:

— Ага!.. Долохов, а где ты был, когда Элджи вывалился из саней?

— Понеслась, – простонал Августус, без сил рухнул в кресло.

Том обошел крайне раздраженного Сенектуса, сел рядом с Элджи, спросил негромко:

— Что вообще происходит?

— Сенектус ищет виновного в том, что я покалечился.

— И кто виноват?

— Я, – ответил Элджи честно, вздохнул с грустью: – Только Сенектус и слышать об этом не хочет. Вон и у Августуса уже терпение лопнуло. А я же сам наклонился, мне показалось, что там, подо льдом, рыбки серебряные плавают…

Том слушал в пол–уха, рассеянно покачивал ногой, а Элджи, тыча в перевязанную руку, продолжал рассказывать взахлеб:

— …едва наложила бинты, и боль утихла… мадам Кохен такая хорошая… самая добрейшая врачевательница, которая когда‑либо меня лечила…

— Как ты сказал? – переспросил Том, внезапно посмотрел Элджи в глаза.

Элджи на миг замешкался, потом неуверенно повторил:

— Говорю, боль прошла, как только мадам Кохен…

— Да, нет, – отмахнулся Том. – После.

Элджи нахмурился, припоминая, каштановые завитушки на голове зашевелились от усердия.

— Ну, про врачевательницу, – подсказал Том, теряя терпение, затем добавил со вздохом: – Ладно, расслабь голову, иначе лопнет. Ты сказал, что мадам Кохен «добрейшая», понимаешь?

Элджи отрицательно помотал головой.

— Можно вас прервать? – обратился Том к распаленным спором Сенектусу и Антонину, Августус тоже поднял на него глаза. – У меня вопрос. Какую часть Хогвартса можно обозначить словом «добрейшая»?

Августус и Антонин недоуменно переглянулись, Сенектус перевел злой взгляд с Тома на Элджи, задержался на перевязанной руке.

— Больничное крыло.

— В «десятку», – ухмыльнулся Том. – Тогда «мудрая»?..

— «Мудрая»? – повторил Августус, глянул на старшекурсников за столом, на котором громоздились внушительные горы книги и кипы пергамента. – Знание в книгах, значит «мудрая» – это библиотека.

— Тогда Зал Славы – «отчаянный»! – подхватил Антонин. – Так вот почему ты нашел первую подсказку именно там. Здорово! Том, как ты догадался?

— Это не я, – признался Том неохотно, – а Элджи.

Элджи удивленно смотрел на довольные лица друзей, не совсем понимая, о чем речь. Но от похвалы Тома зарделся, улыбнулся неуверенно, голубые глаза засияли ярче обычного. Антонин усердно, словно решал сложнейшую логическую задачу, потер веснушчатый лоб.

— Все это хорошо, но как мы будем искать остальные подсказки? Осмотреть Больничное крыло не удастся, мадам Кохен нас и на порог не пустит. Я уж не говорю о библиотеке… Слизерин упаси попасться пред косые очи мадам Лайбрериан. Она же и мертвого уболтает.

Сенектус к вящему удивлению Антонина согласно кивнул, только Элджи возмущенно хмыкнул. Теперь, когда похвалили, он старался подольше оставаться самым умным и сообразительным.

— Мадам Кохен пустит любого, кто будет болен.

Но почему‑то, на его новую идею старший брат отозвался насмешливым тоном:

— Чтобы обыскать Больничное крыло, понадобится время, возможно целая ночь. Чем же ты, Элджи, собираешься заболеть, чтобы мадам Кохен оставила тебя ночевать в палате?..

Том спешно подхватил сумку, не говоря ни слова, покинул Общую комнату. Все удивленные взгляды обратились к Элджи, но тот сконфузился, лишь развел руками.

Он шел быстрым шагом, почти бежал. Кажется, спотыкался, задевал кого‑то плечом, но не останавливался, пока не закончились Подземелья, свернул наугад… Яркое пятно справа привлекло внимание – окно с мозаичным рисунком. Том приблизился, положил локти на подоконник, пальцы сами сцепились в замок.

Взгляд шарил по красочным стеклышкам, а губы слегка шевелились, будто разговаривал сам с собой, палец непроизвольно выводил на стекле узор. Разрозненные мысли, как и это витражное стекло, собирались воедино, все вдруг стало ясно и просто. Том на миг замер, с удивлением посмотрел на дело своих рук: на слегка запотевшем стекле остался круг почти правильной формы. По спине даже мурашки пробежали от внезапного озарения. Теперь он точно знает, что делать! Жаль, времени осталось мало, не успеть до конца учебного года, никак не успеть, а, значит, придется отложить… Но за это время накопится опыт и знания, и тогда он будет достоин этой разгадки.

Яркое весеннее солнце с оживленным задором слепило витражные окна замка, и если бы он мог зажмуриться, то непременно бы это сделал. Отовсюду и неоткуда стрекотали невидимые кузнечики, слух радовали заливистые трели, в голубом бездонном небе черными молниями проносились ласточки. Глухой бом школьного колокола на время заглушил все, а мгновение спустя двор Хогвартса заполонили разновозрастные ученики, к звукам весеннего дня добавились их оживленные голоса, смех, возмущенные вскрики тут и там вспыхивающих споров.

С высоты полета ласточке они напоминали муравьев, черные мантии добавляли сходства, но не делали его полным. Тем не менее даже самый ленивый ученик в эти дни штудировал учебники с упорством, присущим лишь трудяге–муравью: ведь шел третий день экзаменов. И только лоботрясы рисковали покинуть Хогвартс так и не став полноценными волшебниками, но таковых не заметил и острый глаз ласточки, она коротко взмахнула крыльями, ринулась прочь в небесную бездну.

Ученики стали разбредаться по закоулкам двора, четверо первокурсников Слизерина отделились от общей массы, направились к одной из заросших плющом ротонд. Августус поднялся по каменным ступеням, нарочно спрятался в тень, уже оттуда недовольно покосился на безоблачное небо. Том, не доходя до ротонды, как подкошенный рухнул на траву, полной грудью вдохнул пряный запах цветения, даже через рубашку и брюки солнечные лучи дарили приятное тепло, глаза сами собой лениво закрылись.

Антонин с ходу пнул каменную колонну, лицо перекривилось от боли, ухватился о поручни, чтобы не упасть, со злобой выругался.

— Как не стыдно? – укорил Том мягко, не размыкая век. – Элджи ведь услышит.

Из тени ротонды вперемешку с эхом донесся голос Августуса:

— Не услышит. Он вообще ничего не видит и не слышит. Правда, Элджи?

Элджи оторвал сосредоточенный взгляд от книги, уставился на Августуса, затем мельком глянул на гигантские часы, что украшали фасад школьного двора.

— Ровно через полчаса.

— Что через полчаса? – изумился Августус, чуть выдвинулся на свет.

— Практический экзамен по Травологии. Разве ты не об этом спросил?

Августус только фыркнул с ухмылкой, покачал головой, глядя, как Элджи с книгой в руках присаживается на траву рядом с Томом.

— Ненавижу Травологию! – выкрикнул Антонин в сердцах, крепче вцепился в поручни ротонды, словно в этом была их вина.

Том недовольно шевельнулся, чуть приоткрыл правый глаз.

— Можно подумать, кто‑то из присутствующих ее любит.

— Может ты и не любишь, – буркнул Антонин без энтузиазма, – зато готов поспорить экзамен ты сдал на «превосходно». И вообще ты даже не готовился к экзаменам! Мы с Элджи как проклятые третью ночь зубрим учебники, а ты в них даже не заглядываешь. Не честно!

Том снисходительно пояснил:

— Я эти учебники наизусть выучил, когда в Больничном крыле отлеживался, потом еще на Рождественских каникулах. Не вижу смысла перечитывать этот детский лепет.

Хмурый Антонин несколько помолчал, раздумывая, с завистью покосился на Тома, вздохнул тяжко:

— Чур, в следующем году моя очередь идти в Запретный лес.

Том слабо улыбнулся в ответ, пальцы непроизвольно коснулись рубашки на груди, там, где навсегда остались зарубцевавшиеся отметины гытраша, заметил негромко:

— Есть и иные способы хорошо учиться.

— Есть, кто же спорит? – воскликнул Антонин с чувством, обвел выразительным жестом школьный двор. – Только невозможно хорошо учиться, когда вокруг столько искушений.

Вновь из тени ротонды послышался скептический смешок Августуса, на что Антонин насупился пуще прежнего, втянул голову в плечи, лоб исполосовали задумчивые морщины, безмолвно уставился перед собой.

Августус нетерпеливо привстал на носках, покосился на дворовые часы.

— Через несколько минут начнется обед…

Добавить что‑либо еще не осмелился, в ожидании посмотрел на Тома.

Том почувствовал эту недосказанность, мысленно поблагодарил. С великим нежеланием приподнялся на локтях, оглядел вприщурку школьный двор, ноздри в последний раз вдохнули ароматы весенних трав и цветов. Будь его воля, увеличил бы количество экзаменов втрое, только бы никогда не покидать Хогвартс. Мысль о скором отъезде напоминала назойливую муху, которая жужжит над ухом, а отмахнуться от нее, нет никаких сил.

Оставалось лишь терпеливо ждать, когда эту муху отгонят сентябрьские ветра. Это ожидание было невыносимо еще и тем, что приходилось отложить разгадку Пророчества Слизерина, вне стен школы оно не имело силы.

Том поднялся первым, друзья последовали за ним.