После бала

Комедия в трех действиях, двенадцати картинах

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Лучшие люди колхоза:

Маша

Дудкин

Кисетов

Аграфена Матвеевна

Лагута

Лизавета

Николай Кременской — начальник политотдела.

Вельтман — сотрудница.

Руководят колхозом:

Адам Петрович

Тимофеич

Ворон

Бессмертный

Девушкин

Старухин

Людмила Адамовна — агроном и секретарь комсомольской ячейки.

Барашкин — сторож в саду.

Евдокия — мать Маши.

Скрипач — зоотехник.

Распорядитель на балу.

Буфетов.

Соскин.

Зимовеев.

Музыканты, подруги Лизаветы, колхозники на балу и в поле.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

КАРТИНА ПЕРВАЯ

Большая зала.

Кременской. Первый колхозный бал объявляю открытым!

Музыка и танцы. На первом плане в пантомимических сценах Дудкин приглашает и ведет танцевать Лизавету. Барашкин картинно и долго раскланивается перед Людмилой, наконец она соглашается танцевать.

Старухин. Кругом все танцуют, а я? Кто желает танцовать с председателем? Неужели никто?

Кисетов. Ты заболел, что ли? Тебе бы лучше спать уйти.

Лагута. Эх, ты, председатель председателевич!..

Кисетов (интимно). На тебя люди смотрят с неудовольствием. Смойся от стыда.

Старухин. А что такое? Неужели я в плохом виде? (Группе пожилых гостей.) Разве это вам не картина? Все на свете выполнил досрочно, и я вам плохой вождь? Бал с брагой, с музыкой, с тарелками, с кушаньем, с вилками, с компотом — и я вам не председатель? Братья мои и сестры, завтра будем продолжать нашу самокритику, а сегодня — мир, любовь и веселье до утра.

Кисетов (отходит). Ну, просто Лев Толстой.

Лагута. Бал — и ничего не скажешь… (Ушел за Кисетовым.)

Адам Петрович. Тимофеич, какая дочь у меня… как огонь горит!

Тимофеич. Видная… Слыхал, в политотдел переезжает. Как у вас, у коммунистов, сватаются или молчком?

Адам Петрович. О чем ты, друг, спрашиваешь?

Тимофеич. Друг, а скрываете. По нашему мнению, Людмила Адамовна выходит замуж за Кременского.

Адам Петрович. Знаю, Тимофеич… я, брат, все это знаю. Они друг другу давно симпатизируют на моих глазах… А что же, плохой мужик Кременской?.. Этот высоко летать будет.

Тимофеич. Я вас как бы поздравить хотел.

Адам Петрович. Спасибо.

Тимофеич. Что вы сказали?

Адам Петрович. Спасибо, говорю.

Тимофеич. А… Ну, на здоровье.

Адам Петрович ушел.

Ладно… Эх, дела! Ни плохо, ни хорошо, а жить можно. Пойду с мужиками выпью, если принесли.(Ушел.)

Кременской (увидев Машу). А ты почему не танцуешь?

Маша. Неохота.

Кременской. Молодые люди не зовут?

Маша. Фу, счастье!

Кременской. А со мной танцевать пойдешь?

Маша. Ну да!.. Вы же начальник политотдела.

Кременской. Поэтому я должен танцевать лучше всех.

Маша. Неужели?

Кременской. Вашу руку. Маша. Неужели?

Кременской пошел с Машей, и эта пара принимается присутствующими как зрелище. Идет распорядитель.

Распорядитель. Граждане, не галдите все разом, не сбивайте музыку! Граждане, не топчитесь на одном месте, а разойдитесь на кучки. Предупреждаю — старики, беременные и с грудными поедят первыми и пойдут спать. Предупреждаю тех, которые принесли выпивку: с бала будем выгонять.

Кременской (остановился). Что такое?

Маша. Это распорядитель по балу.

Распорядитель. Граждане, петь вольные песни и обниматься, как на улице, воспрещается. Граждане, что вы мыкаетесь туда-сюда, как угорелые? Соблюдайте движение! Каким пришла пора ужинать — становитесь в хвост.

Кременской. Откуда он взялся? Товарищ, подожди… замолчи! Это же бал! Пойми, голова, — бал! Веселье!

Распорядитель Я понимаю. Граждане, это вам бал, а не…

Кременской. Стой! Что ты в колхозе делаешь?

Распорядитель. Ветеринарным пунктом заведую.

Кременской. Чорт возьми! Милый, сядь и молчи. Не надо руководить.

Распорядитель. А кто же их подстегивать будет?

Кременской. Старухин, что это за распорядитель?

Старухин. Я назначил парня покрепче, чтоб подстегнуть мог.

Кременской. У тебе в голове не мозги, а гвозди на гроб. Убери распорядителя.

Старухин. А мы хотели устроить игру — культурная копка картофеля… Вот руководство.

Кременской. Ты с похмелья? Ты мне вечер закопать хочешь?

Старухин. Нет, я вполне.

Кременской. Убери распорядителя! Постой, почему мужики в коридоре шмыгают друг за другом?

Старухин. Где?.. Ах, подлецы! Выпивают из-под полы. Сейчас я их разгоню.

Кременской. Стой! Я сам.

Старухин. Бал… Что же это за бал? Есть, пить, танцовать. А где же польза? (Ушел.)

Кременской. Эй, родственник, почему людей выводишь наружу?.. Родственник, не моргай, подойди ко мне скажи, я по-нашему понимаю.

Подходит Кисетов.

Выпить с собой захватил?

Кисетов. Откуда такой отзыв на нас?

Кременской обнял его и, ощутив за пазухой бутылку, ловко извлекает ее оттуда.

Это вчерашнее. Это для растирки. Это по рецепту.

Кременской. Эх, ты! И кисет у тебя малиновый с бахромой и рубаха шита петухами, а пить не умеешь. Пей по-французски.

Кисетов. За что?

Кременской. Раз уж принесли, то делите на круг, что принесли. Ну-ка, давайте вместе выпьем… За чье здоровье?

Кисетов. За твое… Ура!.. Или не надо?

Кременской. Вопи во весь голос.

Старухин (наблюдает). Пьет или не пьет? Все равно, я зажмурился, я не знаю, пускай сам несет ответственность.

Вошли Людмила и Адам Петрович.

Адам Петрович. Людмила, и тебе не стыдно?

Людмила. Что такое?

Адам Петрович. Тебе не стыдно смотреть мне в глаза?

Людмила. Ты скажи, что случилось?

Адам Петрович. Молчала, скрывала… И от кого скрывала? От своего родного отца.

Людмила молчит.

Ты росла моим другом, Людмила.

Людмила. Папа, ты напрасно так волнуешься, ничего нет страшного. Нечего скрывать…

Адам Петрович. Обманываешь… До чего дошло! Мне, мне, твоему другу, твоему отцу, чужие люди рассказывают и открывают глаза… Разве это не удар?

Людмила. Чужие люди рассказывают?

Адам Петрович. Да, Людмила, чужие люди.

Людмила. Тогда вот что… Ты, милый, на сплетни внимания не обращай… Подожди, я тебе сама все расскажу. Мне давно уже пора посоветоваться с тобой… Не сердись же, ну не сердись же, дорогой мой! Пойми, что трудно девушке разговаривать о таких вещах, а матери у меня нет.

Адам Петрович. Это, конечно, верно, но…

Людмила. Завтра, завтра… не сегодня… Обо всем, до конца… Все точки поставим.(Поцеловала и убежала.)

Адам Петрович. Отбивается от рук девка, растет. Выросла. В одно прекрасное время вильнет хвостом — и поминай как звали… Кременской — человек серьезный, на хорошем счету, образованный… Надо подумать… Зять будет на высоком посту. Это верно. Это очень верно.(Ушел.)

Кременской снова отыскал Машу.

Кременской (продолжает). Постой, Маша! Мы тебя два раза премировали платьями, да швейной машиной, да библиотекой, да шефы премировали, да колхоз. Маша, сколько у тебя платьев?

Маша. Сколько? Девять. Два кашемировых, три шелковых, одно шерстяное, одно газовое.

Кременской. Газовое?

Маша. Зато два ситцевых.

Кременской. А ситцевые уже, наверно, не носишь?

Маша. Нет, когда на собрания — надеваю.

Кременской. Девять платьев, а такая сердитая! Сядь, послушай меня серьезно. Ты же еще девчонка… Сколько тебе лет дать? А под твоим руководством сколько человек?

Маша. Пятьдесят.

Кременской. Шутка! Под ее руководством бригада в пятьдесят душ. Ты член правления, ты первый человек в колхозе. Ты знаменитость по району: у нас на съездах, на слетах в Москве, среди лучших людей — ты!

Маша. Я в делегации и со Сталиным Иосифом Виссарионовичем беседовала, четыре раза на вопрос отвечала.

Кременской. К тому я и говорю… Почему ты всегда смотришь исподлобья, будто обиженная или чужая? Бал, а ты сердитая.

Маша. Так… Я, наверно, нездоровая.

Кременской. По лицу не видно. Нет, ты постой… У вас что-то случилось нехорошее?

Маша. Нет, обыкновенно.

Кременской. А я вижу, что необыкновенное. Я по приезде заметил. Пойдем-ка в сторону… У тебя у самой ничего не вышло неудачного?

Маша. У меня — нет.

Кременской. Значит, вы что-то от меня скрываете. Это мне не по душе. Мой актив, мои ребята, комсомольцы, опора… Так дело не пойдет.

Маша. Бал портить не хочется.

Кременской. Опять председатель что-нибудь натворил?

Маша. Конечно, опять. Он тип и алкоголик. Он вчера проехал в Ме-Те-Се за английскими поросятами и вам рапорт повез… Знаете? Ага. Как же, знаете! Он напился, как самый последний тип, из саней выпадал и на четырех ногах шел, пока лошадь не стала. Ну, ладно уж, пускай на карачках идет, но он же в лесу всех английских поросят потерял, а приехал без памяти — и что же? Портфель свой тоже потерял, колхозную печать тоже потерял и партийный биле! потерял. «Отчего ты, Маша, сердитая?» «Сколько у тебя платьев?..» Бросьте, товарищ Кременской! Я не девочка г скрывать ничего не стану. Вот! (Ушла.)

Кременской. Старухин, иди сюда, давай с тобой пошутим. Ты мне бала не порть. На нас люди смотрят. Изобрази веселую рожу, будто я тебе анекдоты рассказываю Улыбайся. Поросят потерял? Старухин (деланно улыбаясь). Потерял.

Кременской. Хохочи, Старухин. Колхозную печать то же потерял?

Старухин (смеется). Виноват… Утратил.

Кременской. Предъяви партбилет.

Старухин (заплакал). Тоже срыв… срыв биографии. (Закрыл лицо руками, плачет.)

Адам Петрович. Товарищ Кременской, зачем сейчас? Ах, Машка, ах, злобная душа!..

Кременской. Не ахай, Адам Петрович! Жаль, что вы по-свойски, по-дружески от меня скрываете. Его под суд отдать надо, а он у вас на бал явился. Над нами же люди смеются, и правильно делают.

Адам Петрович. Что же предпринять?

Кременской. Снять.

Адам Петрович. Не сейчас же?

Кременской. А почему не сейчас?

Адам Петрович. Как же это сделать?

Кременской. Очень просто… Музыка, прошу одну минуту перерыва! Товарищи, прошу собраться всех сюда! Голоса. Начальник зовет! Просят всех…

Собрались. Насторожились.

Кременской. Я имею экстренное заявление. Здесь у нас почти весь колхоз налицо. Голос. Подавляющее…

Кременской. Прошу правление выступить вперед.

Тимофеич. Члены правления, выходите!

Те вышли.

Кременской. Речь идет о председателе. Тут у вас с председателем вышел вроде конфуз. Докладывать? Или без меня знаете, о чем говорю? Голоса. Знаем… — Все знают.

Кременской. Конфуз не первый, и у вас и у нас все меры терпения переполнились. Дело ясное. Давайте тут же и снимем нашего председателя, как говорится, с музыкой. Правление имеет свое слово.

Правление устремляет взоры на Тимофеича.

Тимофеич (поднял руку). За!

То же сделало правление.

Кременской. Голосуйте с активом. Голоса. Нечего голосовать. Ясно. Благодарим. Кременской. Что поделаешь, больно рассеянный парень Старухин. Может быть, ему партийный билет не нужен, раз он его потерял, а вот английские поросята колхозу необходимы. Пойди домой, Старухин, сообрази там, как доставить колхозу поросят. Не обижайся… такой случай. Музыка, давай дальше!

Старухин ушел.

Кисетов. Ну, начальник, до того ты нас удивляешь, что мы веру в свои глаза потеряли! Это ведь арабские сказки. Бова-королевич. Клянусь духом! Не то что на работе, а на живой душе человека… слышишь, начальник, на душе человека отражается политотдел.

Кременской. Отражается?

Кисетов. Убийственно. Я — что такое? Арабская сказка, темный Магомет. Я до тридцать второго года баклуши бил. Нынче же иду в шеренгах… Спросите нашего бригадира, красноармейца товарища Дудкина… Дудкин, скажи, кто я в колхозе?

Дудкин. Это самый злой ударник, товарищ Кременской.

Кисетов. Но был я — враг! На собраниях лампы тушил, петухом кричал, головой бился о стену до ужаса, и оратор не мог говорить. Есть в моей душе тайна? Есть. Что за тайна? Открыть?

Кременской. Открой, открой, раз на то пошло.

Кисетов. Но — наедине. Только наедине.

Кременской. Давай.

Кисетов. Вот вы меня премировали костюмом с жилеткой. Заслужил, благодарю. Но почему я, Кисетов, только кандидат в члены правления, а, скажем, не председатель? Почему я хожу рядовым колхозником? Почему у нас в правлении сидят одни оболдуи? Что же я. Кисетов, — дурак, плохой хозяин, вор, пьяница? Скажу откровенно, почему мы еще подлецы, и я тоже. Нет в нас чести… честности в нас нет. А колхозная честность — жестокая. У, какая жестокая!

Кременской. Знаю, брат, знаю! Но ты рассказывай.

Кисетов. Например, бригадирша наша — Машка, лицо тебе известное?

Кременской. Еще бы!

Кисетов. Это же, просто сказать, извините, самая вредная девка, но для нашей колхозной жизни — прекрасная барышня. А вот комсомольский секретарь, агрономша Людмила Адамовна — просто сказать, прекрасная барышня, а для нашей колхозной жизни человек неподходящий.

Кременской. Отчего же ты их так разделил?

Кисетов. Для твоей приглядки. Приглядись. А там кто его знает?

Явился Лагута.

Лагута. Перебить могу?

Кременской. Здравствуй, Лагута! Какая будет зима?

Лагута. Зима будет вострая. Но ты дай вас перебить. Могу?

Кременской. Перебивай.

Лагута. Позвольте вас поблагодарить за такое честное и роскошное препровождение нашего председателя от имени нас.

Кременской. Старикам понравилось?

Лагута. То есть скажи сейчас: молитесь на меня — будут молиться, но только стесняются, конечно. Нет, ты просто как угадал, что у нас болит, и сделал всем роскошный праздник.

Маша с молодежью уводит Кременского.

Маша. Наши старики танцуют. А то скоро умрут, не увидите.

Кременской. Пойдем со стариками танцевать. (Кисетову.) А ты хорошо рассуждаешь, товарищ. Надо тебя порекомендовать в председатели. (Ушел.)

Кисетов (Лагуте). А что, и запрягут?

Лагута. Конь важный.

Кисетов. Нет, я повешусь, а в председатели не пойду!

Лагута. Кисетов, ты наш Кисетов, оставь темные слова говорить, давайте сегодня гулять. Наша жизнь!

Кисетов. Пока не пропал, погуляю модным кавалером. Стань, Лагута, вроде ширмы, я новые штаны со складкой надену. Премия! (Тут же, под прикрытием Лагуты, переоделся.) Просто сказать: испанский барон. Как по-твоему?

Лагута. Да… Инженер, блондин… (Вдруг.) Наша жизнь!. Пойдем гулять.

Кисетов. Пойдем плавно.

Лагута и Кисетов, обнявшись, ушли. Явились Кременской и Людмила.

Кременской. Вы сегодня прекрасны, Людмила Адамовна. Вы камертон бала. Я вас вижу, как парус, играющий с волнами.

Людмила (в тон шутки). А вы… ослепили всех наших дев, пленили дам и навсегда покорили стариков. Сколько любви одному! Я завидую и тоскую.

Кременской. А что? Вышел бал? Вышел?

Людмила. Ну, вышел.

Кременской. А ты спорила, что не выйдет.

Людмила. Спорила… А кто, позвольте узнать, все это устраивал, придумывал, ночей не спал?.. Жди от таких нахалов благодарностей!

Кременской. Мы тебе в золоченом багете пришлем похвальный лист с печатью на сургуче. Нет, Людмила, хорошо. Молодцы ребята! Слушай, Люда, ты не хочешь выйти на воздух, голова у тебя не заболела?

Людмила. Голова у меня кругом идет, но уходить неудобно.

Кременской. Почему неудобно?

Людмила. Некрасиво.

Кременской. Почему некрасиво?

Людмила. Почему, почему!.. Я лучше тебя знаю, что удобно и что красиво. Сядь, пожалуйста, и скажи: зачем ты им пить разрешил? Начальник политотдела делает смелые жесты? Так? По-моему, это неприлично.

Кременской. Правило деления знаешь?

Людмила. Ну?

Кременской. Каждый из принесших вино выпил бы свою бутылку за дверью наедине с самим собой, а теперь надо делить на всех. Я лучше тебя знаю, что прилично и что неприлично. Меньше строгости, Людочка, проще относись к людям.

Людмила. Все у тебя просто. Устройте ему колхозный бал. «Это очень просто». Все ясно, все просто, все просто, как картошка.

Кременской. Людмила, я смотрю — ты что-то невесела стала. Напутали? Бал не ладится? Не понравилось, что я Старухина прогнал?

Людмила. Не то… Жизнь у меня не ладится.

Кременской. С отцом поссорилась?

Людмила. Отец узнал, обиделся — и прав. Вот что досадно!

Кременской. Я тебе тоже хотел давно сказать: не нравятся мне эти твои тайны. Во-первых, ничего не скроешь — и зачем? Мы решили жить вместе, мы любим друг друга. Пока нас разделяет наша работа, тебе надо сидеть на: участке, ты агроном, а я больше всего сижу в седле. Разве мало людей, которые видятся со своими женами раз в месяц? Чего же тут скрывать?

Людмила. Отцу не нравится, тебе не нравится. Спасибо! Кременской. Скажи, зачем ты скрываешь? Объясни спокойно и просто.

Людмила. Все у тебя спокойно, просто, точно.

Кременской. Ну, давай будем рыдать.

Людмила. Именно рыдать! Мне до слез больно, а ты не видишь… Как хотелось устроить все красивее, праздничнее. Эх, чорт! Устроились бы наши дела, уехала бы я к тебе, собрали бы мы с тобой твоих друзей, твоих родных, всех наших ребят и объявили: вот мы с тобой муж и жена. Ура! И тогда целуйся напропалую. А то безо времени отец узнал, пойдут объяснения… Он прекрасный человек-правда, ноне вышло так, как я задумала.

Кременской. Подумайте, какое горе! Больно до слез — у нее свадьба не вышла.

Людмила. Не свадьба, а праздник моей личной жизни.

Кременской. На этих свадьбах больше порнографии, чем праздника… «Горько!..» Пошло оно к чорту!

Людмила. Ты не понимаешь меня и, пожалуйста, не высмеивай. Для меня это принципиальный вопрос.

Кременской. Ничего принципиального здесь нет. Брось, Людмила! И жить будем вместе, и вечеринку устроим, и не о чем тут болеть, и незачем ссориться. Кончено!

Людмила. Отец идет… Ладно. Я о тобой тоже по этому поводу поговорю. Ты не понимаешь меня, Николай. Ты на многие вещи смотришь не так, как привыкла смотреть я. Вот у тебя хорошее'1 настроение, а у меня в душе плохо. Отец идет.

Подходит Адам Петрович.

Папан, подвыпил?

Адам Петрович. Не могу скрыть… (Кременскому интимно.) Ну, она-то еще девчонка, пороть надо, а ты взрослый человек и скрывал от меня… Хорошо, не обижаюсь, понимаю. Молодость всегда вне закона. Целую. (Ушел.)

Людмила. Удивительный старик.

Кременской. В самом деле, на чорта ты скрывала? Неумно.

Людмила. Перестанем, наконец, ругаться! Не хочу! А то возьму и при всех тебя поцелую…

Кременской, Ну, это ты брось… брось…

Людмила. Не беспокойся, я лучше тебя знаю, что красиво, что некрасиво.

Явились Маша, Лизавета, Дудкин, Барашкин.

Барашкин (поет). «Снился мне сад в подвенечном уборе…» «Ах, снился мне сад в подвенечном уборе…» «Снился мне сад…»

Маша. Снился, снился, а дальше?

Барашкин. Забыл… Кто желает игру «Флирт»? Ловите момент, — женюсь.

Людмила. Барашкин, что с вами? Как вы оделись?

Барашкин. Мода… Женюсь. Нам что? Кто желает «Флирт»? Играю насерьез.

Дудкин (рассматривает игру). Поди ж ты, слова какие… Ну-ка, клюнем разок. Кому же отдавать?

Маша. Кому? Кукла! С кем хочешь флиртовать. А еще галстук надел!

Барашкин (Людмиле). Резеда… Со значением.

Дудкин (Лизавете). На… да никому не говори.

Лизавета. На, на!.. А где читать? Какой фант?

Дудкин. Ага! Теперь и я допер. Дай сюда! Погоди… Ге-ли-о-троп… посередине. Никому не говори.

Лизавета (убегает в сторону, читает по складам). Ка… как… вы… смо-три-те… на брачные узы Ги-ме-н-е-я? (Таинственно ищет ответ.)

Маша. Товарищ Кременской, вы, пожалуйста, не уходите, я вам пришлю сейчас один флирт.

Кременской. Вот как!.. Ну, давай.

Людмила. А ну, пофлиртуемся! (Барашкину.) Роза.

Барашкин (прочел молча'). Тонко ходите. Но я не обидчивый.

Маша (Кременскому). Прочитайте гиацинт.

Кременской (читает вслух). «Не будьте холодны, как лед океана…»

Маша. Читайте на-уме. Разве можно тайны открывать?

Кременской. Виноват! Читаю на-уме. Значит, надо ответить?

Людмила. Еще бы!

Барашкин (Маше). Одуванчик, со значением.

Маша. Одуванчик? Замазали его как! (Читает отойдя.) «Ваши глаза меня пленяют, но вы подобны коварной царице Тамаре». А что? Я тебе дам! (Ищет ответ.)

Лизавета (Дудкину). Настурция.

Дудкин. Как? Ладно, найду. (Волнуется.) Игра вроде, а… (Читает.) «Уйди, уйди! К чему мольбы и слезы?» (Фыркнул.) Игра вроде, а потеешь. (Сел, напряженно ищет ответ.)

Маша (Барашкину). Прочтите-ка левкой.

Барашкин (прочел). Вы шутите или вполне?

Маша. Вполне.

Барашкин. На флирт не обижаюсь, но зря не цените. (Лизавете.) Вербена, со значением.

Лизавета (отбегает, читает по складам), «Ку… Ку-пи-дон пронзил мне сердце раскаленной стрелой».

Дудкин мрачно читает карточки.

Кременской (Маше). Тубероза.

Маша. Сейчас… (Читает шопотом.) «Я труп давно. Душа моя остыла, а в сердце мрак и тишина». (Кременскому.) Как же! Так я вам и поверила!.. Труп!

Кременской. Нет, ребята, я над этим делом моментально усну. Валяйте… Пойду к нашим мужикам. (Дудкину.) Василий, конь в порядке? А то мне к утру.

Дудкин. Только мигните.

Кременской. Ладно. (Ушел.)

Дудкин (Маше). Отдай ей примулу.

Маша. Кому — ей?

Дудкин. Лизавете.

Маша. Что отдать?

Дудкин. Примулу, говорю.

Маша отдала.

Лизавета (так же в стороне читает). «Я вас люблю, как ангел бога, я вас люблю, как брат сестру, я вас люблю, как в саду роза, и больше не могу любить».

Барашкин (Лизавете). Я ожидаю ответа насерьез.

Дудкин. А ты, Васька, не подначивай, а то шутки шутками… Я не посмотрю, что штаны бутылками надел.

Людмила. Дудкин, это флирт. Это значения не имеет.

Дудкин. Знаем!.. (Лизавете.) Отвечай.

Лизавета (Дудкину). Нарцисс. (Барашкину.) Незабудка.

Дудкин. Ишь ты, разошлась как! (Читает.) «Но я другому отдана и буду век ему верна».(Пораженный, молча вырвал у Барашкина карточку.) А ему — незабудка? (Читает.) «Мое сердце подобно блуждающему огню. Успокойте его». (Лизавете:) Так? Да? На Вальку меняешь?(Бросил карточки.) Васька, идем на улицу… а то отнесу!

Барашкин. Скажите ему, что он тогда не кавалер.

Идет колхозница с подносом.

Колхозница. Дорогие гости, кто не откушал медового компота? Густой компот, сладкий, с курагой.

Дудкин. Я не кавалер? Да? А ты кавалер? Да?! (Схватил с подноса стакан с компотом и выплеснул его в лицо Барашкину.) Флиртуй теперь!

Барашкин. Борта… Борта пропали! Кто за борта отвечать будет? Я в суд подам! Позвали на бал, а потом компотом обливаете.

Дудкин. Идем на улицу!

Барашкин. Не надо. Мы не желаем скандалить. Мы утремся. Мы молчим. Мы борта новые поставим. Мы на это дело смеемся и поем: «Снился мне сад в подвенечном уборе…» (Засмеялся и ушел.)

Людмила (Дудкину). С таким дураком… И не стыдно?

Лизавета (Дудкину). Вон вы какой… Скандальный! Или помирись с Барашкиным, или я выйду замуж за Васю Барашкина.

Кременской (вернулся). Почему тихо? Почему не поете? Бросьте эту бузу с маслом!.. Музыка, давайте самое веселое! Людмила, пойдем танцевать! Маша, Дудкин, красавицы, цвет колхозов, разводите веселье до утра!

Снова, как и вначале, музыка, танцы.

КАРТИНА ВТОРАЯ

В доме Маши в ту же ночь. Маша, Людмила, Евдокия.

Евдокия. Мало гуляли, не по-нашему празднуете. То-то мы!

Маша. То-то вы!.. Сама говоришь — к рождеству побираться ходили.

Евдокия. Это ж в молодости было. Я говорю, как после замужества мы жили.

Маша. Жили! Если бы не Адам Петрович, мы бы с тобой с голоду пропали. Если бы не они (указала на Людмилу), мы бы теперь на кладбище лежали.

Евдокия. Это, милая, уже при твоих большевиках.

Маша, А до моих большевиков соль занимали. Сама рассказывала. Спи, мать!

Евдокия. Заносчивая, модная, как барыня! Платье какое, всю облегло… как нагую. Тьфу! Я б такого платья в молодости никак не надела. Тьфу! (Ушла.)

Маша (Людмиле). Чего молчишь? Пришла, села, подперлась рукой, как старуха, и смотрит на меня, как будто не видала. Какая у тебя прическа трудная… как срисованная. Ты плоишься?

Людмила. Маша, не говори «плоишься» — это дурацкое слово.

Маша. Хорошо. Спать ляжешь?

Людмила. Нет, пойду, на улице постою. Голова болит.

Маша. Ты меня всегда учишь, как слова говорить, какие книжки читать, а вот про любовь ничему не научишь.

Людмила. Меня самое надо учить.

Маша. А по этому делу инструкций каких-нибудь, тезисов, что ли, нету?

Людмила. Каких тезисов?

Маша. Словом, руководящего материала для любви нету?

Людмила. Ты же Пушкина у нас читаешь, ты «Евгения Онегина», по-моему, уже наизусть выучила. Там очень много руководящего материала для любви.

Маша. Это само собой. А ты скажи мне лучше вот что. Если свободная барышня пишет, свободному кавалеру письмо, то это и теперь неприлично или только при старом режиме?

Людмила. Видишь ли…

Маша. Нет, ты мне скажи: да или нет?

Людмила. В самом деле, написала бы я? Нет.

Маша. Значит, я бы написала. И знаешь, почему? Ты обманываешь. Ты бы написала. Я тебя тоже знаю. Я тебя тоже понимаю. Ну, дорогая, ну, засмейся, ну, давай говорить про любовь!

Любви все возрасты покорны; Но юным девственным сердцам Ее порывы благотворны, Как в бури…

Думаешь, не знаю? Да, да… Как бури… Сейчас вспомню.

Как бури внешние полям… Ее порывы благотворны…

Людмила. И не внешние бури, а вешние. Читаешь, а не понимаешь смысла.

Маша. Конечно, вашего Пушкина нам нельзя понять. Прочитай, Маша, роман «Лапти». Если для нас, то «Лапти», а если для вас, то Стендаль.

Людмила. Как ты сказала?

Маша. Стендаль.

Людмила. Где Стендаль? У кого ты видала?

Маша. Кременской перед балом принес книжку, а ты и не знаешь?

Людмила. Где? (Взяла книгу.) Вот милый.

Маша. Ага, милый!

Людмила. Что?

Маша. Жук пролетел.

Людмила. Ворчишь?

Маша. Ворчу. (Ворчит.) А говорит — нет… Милый!.. Уходишь? Голова болит?

Людмила. Да, болит. Поцелуй меня.

Маша. Пожалуйста. (Целует.) Только ты меня не унижай. Не такая я темная, и Пушкина я теперь понимаю. Не все, конечно. Чего не разберу — узнаю.

Людмила ушла.

«Милый!..» Какое вам дело, что он милый? Пожалуйста, без милых!.. Мы сами знаем, что он милый. И вот сейчас возьму первая и напишу ему письмо, что я его очень люблю. Да. Легко сказать… А что? Если бы это было нарочно, а то… Как же я ему первая напишу? «Уважаемый товарищ Кременской, я вас второй месяц…» (Хохочет.) Вот, скажет, дура! Может, написать «Любви все возрасты покорны»? И выйдет, что я несовершеннолетняя. Окончательно не знаю, как ему написать. Не голова, а редька! Все-таки не писала же я таких писем, и никто нас этому не учил. «Еще кланяемся, с тем до свиданья». «И еще кланяюсь вам, товарищ Кременской… С тем до свиданья…» А как на Самом деле составляла Татьяна письмо Евгению Онегину? Как она возвышала любовь? Татьяна была поумнее меня, можно сказать… Куда она прячет сочинения Пушкина? Сейчас был здесь. (Ищет.) Где же Пушкин? Надо же мне учиться сейчас. Вот он-сам Пушкин. (Перелистывает.) «Уж небо осенью дышало…» «Деревня, где скучал Евгений…» Дальше: «Он слушал Ленского с улыбкой…» «Сердечный друг, ты нездорова…» «Оставь меня, я влюблена…» Вот оно, начинается!

Письмо Татьяны предо мною: Его я свято берегу.

Фу, у меня даже сердце трепещет! Я тоже нездорова. Вот оно…

Я к вам пишу — чего же боле? Что я могу еще сказать? И складно и трогательно. Теперь, я знаю, в вашей воле Меня презреньем наказать.

Зачем же? Зачем же так прибеднячиваться? Это уж, знаете, я в корне несогласна! Презреньем… наказать… Это у меня никак не получается.

Хоть каплю жалости храня, Вы не оставите меня.

Какая-то она угнетенная, что ли, а ведь жили богато. Зачем вы… Ах, как хорошо! Ах, как подходит для моих чувств!

Зачем вы посетили нас? В глуши забытого селенья Я никогда не знала б вас, Не знала б горького мученья.

Нет, не подходит. Теперь нет забытых селений. Теперь все селенья на учете. Это письмо отсталое. Мученья хотя подходят…

То в высшем суждено совете… То воля неба: я твоя…

Что же это? Совет и небо… религия… Вот обидно!

Кто ты, мой ангел ли хранитель, Или коварный искуситель?..

Ангелы-хранители… Смешно. Искуситель коварный… Что такое искуситель? Чорт? Татьяна, а мне не подходит. Пушкин, а мне не годится. Вот обида! Может, я зарвалась и считаю себя культурнее такой знаменитой барышни? (Вдруг.) Пишу! Пишу это место своими словами, как она!

Вообрази, я здесь одна, Никто меня не понимает… Правда, очень правда. Рассудок мой изнемогает, И молча гибнуть я должна.

Это очень прекрасно. Но только Татьяна была опять-таки малоактивная. Разве можно так опускаться? «И молча гибнуть я должна». А если поставить вопрос ребром — и молча гибнуть я должна? «Люблю» — пожалуйста, но без этих «молча», без разных «я вас люблю», без всяких писем. Подумаешь — Пушкин! Тоже, наверно, были хорошие цацы со своим Евгением Онегиным! Конечно, они беспартийные, помещики… А Николай Кременской… Прискачет он на рассвете в поле, сам веселый, и он всех знает, и все мы знаем его. Нет, он наш, и он у нас герой… вот как я его обожаю. Я тоже, наверно, несчастная. Ах, милый, дорогой Пушкин! Написать? Да?

Я вас люблю, чего же боле, Что я могу еще…

Правильно. Рассудок уже не работает.

Вошла Людмила.

Людмила. Машка, пойди глянь на барометр у отца.

Маша. А что?

Людмила. Снег пошел.

Маша вышла, вернулась.

Ну, что там?

Маша. Что, что!.. Все равно что.

Людмила. Машка, что ты как пьяная?

Маша (обняла). Людмила, я влюбленная…

Людмила. Машка, в кого? В кого?

Маша. В товарища Кременского.

Людмила. Ты ополоумела!

Маша. Знаю.

Людмила. Я так и ждала. Машка, ты ополоумела!

Маша. Знаю уже.

Людмила. Он очень любит тебя. Ты у него на особом учете. Но нельзя же нам понимать любовь наших руководителей как чисто половую любовь.

Маша. Чисто половую… Иди ты, бессовестная! Я его, как на картине, люблю.

Людмила. Машка, выкинь из головы любовь… Это не любовь, а простуда, глупости, романтика. Я в институте по двум профессорам подряд убивалась.

Маша. И по двум прошло?

Людмила. Давно забыла.

Маша. Тогда не жалко. Тогда пускай проходит. Хорошо тебе жить — большой, умной, начитанной. Романтика… Спасибо тебе за руководство. Эх ты, душа моя!.. Ну, спелись! Чего ты прибежала? Снег?.. Понимаю.

Людмила. Машка, свеклу копать утром надо, а то в земле померзнет. Машка, девять гектаров, ты знаешь?

Маша. Сейчас надену сапоги.

Людмила. Я всех комсомольцев на балу мобилизую. Машка, выведешь свою бригаду?

Маша. Выведу. Сейчас сапоги надену. (Снимает платье.) Какое легкое… как цветок… «Маша, сколько у тебя…»

Людмила. Маша, ты еще поспи с будильником.

Маша. Где там! Четвертый час. Беги, а то пойдут парами — не найдешь.

Людмила ушла.

Девять гектаров… Свекла полусахарная, на работу самая тяжелая. Симку, Лушку, Нюшку, Аграфену… Ох, и ругаться будет Аграфена Матвеевна!.. Тринадцать душ на полусахарную свеклу, самых цветущих колхозниц, самых цветущих и сознательных, я пошлю на полусахарную. (Над своей папкой с бумагами.) А этих куда? Пяльцына, Ласточкина, Козырькова, Бухвастова… Эти неповоротливые, эти печальные, теплые. Мамаши! Их тоже вместе с цветущими, пускай худеют. На кормовую — стешкино звено. А самое легкое — свекла египетская. На египетскую выйдут у нас тощенькие, старые и ледащие. По этому плану мы их распишем на три отряда. (Садится, пишет, углубилась. Вдруг вскочила и прочла.) «Я вас люблю, товарищ Кременской, и больше ничего мне не надо ни от вас, ни от себя. Пожалуйста, не смейтесь и никому не говорите. С комсомольским приветом. Я». Романтика?.. Ну что же! И не боюсь. И пошлю ему по почте лично и не погибну никогда.

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

На улице в ту же ночь. Явился Тимофеич.

Тимофеич. Адам Петрович, где вы? Вот вам, растерялись! Значит, у меня уже голова запьянела. Нет, прошу покорно, я все взвешиваю… Адам Петрович, это вы идете? Куда вы пошли?

Адам Петрович. Называйте меня человеком пустым и легковесным, а я дальше пойду прожигать жизнь.

Тимофеич. Боже мой, ум работает, а в глазах крутится… Постойте, Адам Петрович, постойте, дорогой мой.

Адам Петрович. Опять ты будешь меня увещевать?

Тимофеич. Не понимаю вашего расстройства. Почему бы вам не сесть в председатели? Такой подходящий человек, но темный. Сколько лет я тебя знаю, и все же вы загадочная птица.

Адам Петрович. Ты, Тимофеич, наивный старик. Тимофеич. Приехали вы к нам с дочкой вроде дачника, рыбу ловил, потом оказался экспортным уполномоченным, потом сделался коровьим специалистом. Стали у нас фермой заведовать, теперь около партии околачиваешься, а работать не желаешь.

Адам Петрович. Не желаю в председатели итти, желаю в Москву.

Тимофеич. Поймите, Адам Петрович, этот колхоз, имеющий шестьдесят дворов с таким дружным, безобидным населением, я бы назвал красным раем. Что вам надо, скажите? Вы /ке знаете, Адам Петрович, что я здесь пуп земли. Вы поглядите. Вот оно — идет правление. Вот вам первый Модест, по фамилии Ворон. Глухой, как дырка, но дурак еще глубже. Это звезда, бессменный член правления.

Явился Ворон, остановился.

Ворон. Вы меня приглашаете? Куда?

Тимофеич. Женить думаем.

Ворон. Ты мне в левое ухо крикни. В левое.

Тимофеич. От него теперь не отвяжешься. (Кричит в ухо.) До свиданьица!

Ворон. А-а-а… Протоколы подпишу. Там буквы не такие проставлены. Буквы проставлю.(Ушел.)

Тимофеич. Писарем в старой армии служил, но человек честный. Вы постойте! Вот для вас еще член правления, одинокий пролетарий, колхозный чеботарь Степа Бессмертный. Не знаю почему, но испуган судом. Суда боится до болезни живота. Хотите, я его напугаю?.. Степа, поди-ка к нам. Степа, судом пахнет. Старухина-то — тю-тю, к прокурору.

Бессмертный. За… завлекаете меня… Игнорируете прокурором… А Старухина уже увезли?.. Да нет, вы завлекаете… По какой же его статье взяли? По глазам вижу, что игнорируете. А ведь вполне возможно… все под судом ходим. Планета..(Ушел.)

Тимофеич. Побежал баню топить. Белье сменит, три дня худеть будет. А ведь парень неглупый, но лишь шепни ему про суд — что хочешь сделает, жену бросит. А Девушкина знаете? Как же, скопец. Усы белесые растут, но все равно скопец.

Идет Девушкин.

Девушкин, куда?

Девушкин. Спать к жене.

Тимофеич. Ты свеклу копать выходи.

Девушкин. Мне все равно.

Тимофеич. Вот вам и весь парад!

Адам Петрович. А Машка? Это у тебя как?

Тимофеич. Это для газеток, для удивления. Адам Петрович, мы люди пожилые, кусаные. Девчонка… какой у нее ум? Дважды два — три? В поле — да, как в аптеке работает, чортов глаз; но может ли она жизнь различить, как мы?.. Не-ет! Я творец в колхозе, и уж если вы со мною боитесь работать, то с кем же вы не побоитесь?

Адам Петрович. Сядь здесь, поближе, я тебе, приятель мой, скажу про мою душу. Хочется мне сказать тебе правду, раз уж выпили мы с тобой за верность. У меня душа фронды, я по натуре версальский француз. Вот что я такое… Убедился?

Тимофеич. Француз, а Петрович… Не может быть…

Адам Петрович. Я француз условно, француз душой. Кто здесь знает, в каком городе, на какой улице жил Адам Петрович и в чьем особняке? Может быть, по мне где-нибудь давно панихиду отслужили, а я за всю революцию даже толком не голодал, ибо я сибарит. Дочь у меня устроена, я еще молод, у меня прекрасная внешность. Четыре верных хода — и мне будут в Москве по утрам подавать автомобиль. (Вскочил.) Постой, постой, что это я наплел! Положим, он о фронде и о сибаритах ничего не знает, а сообразить может. Молчит, подлец. И мужик свой, а боюсь — вдруг брякнет… (Сел.) Тимофеич, выпили мы с тобой… хе-хе-хе… пьяны, милый мой старик, а я тебе тут хвалюсь небылицами. Заврался Адам, до француза дошел. Раскуражился… «Не желаю в председатели итти, желаю в Москву!» Чепуховина! Хоть завтра сажайте меня в председатели. Беру колхоз и говорю при свидетелях.

Идет Маша.

Давай на этом пожмем руку. Руку, приятель! Давай же! Что такое? Спишь? Ты спал? Он спит?.. Маша. Тимофеич сел и спит, вот красиво.

Маша. Чего же тут красивого? Напился, как зюзя, и спит.

Адам Петрович. Он очень милый старик.

Маша. Напрасно вы с ним водитесь. Он хоть от кулаков отказался и первый все колхозу сдал, но руки у него зудят.

Адам Петрович. Руки — не душа. Он душой колхозник. Ах, Мэри, Мэри, ничего ты не знаешь! Ты еще тот же самый ребенок, которого я учил читать: бе-а — ба, бе-а — ба. Ба-ба. А ты учишь меня! Неужели ты меня не уважаешь как отца?

Маша. Уважаю… и мне жалко.

Адам Петрович. Что тебе жалко?

Маша. Что вы пьете. А вам теперь пить совсем невозможно. Вас хотят поставить председателем. И еще вам скажу: мне будет очень обидно, если на вас покажут пальцем, потому что вы мне, правда, за отца… Как сказать это? Вроде за знакомого отца.

Адам Петрович. Тронут! Это важное соображение. На меня пальцем показывать нельзя. Иду домой молча и трезво. Людмила дома?

Маша. Нет, на балу комсомольцев мобилизует.

Адам Петрович. Скоро вернетесь с ней?

Маша. Она — скоро, я — нет. Я еще Дудкина покараулю, он где-то тут поблизости за Лизаветой убивается.

Адам Петрович. Цветите, дети! Какая ночь… как арфа!

Расходятся. Тимофеич встал.

Тимофеич. Сибарит. Си-ба-рит. Си-би-ряк. Сибирская язва! (Ушел.)

Явились Дудкин и Маша.

Дудкин. Маша, разбей у них этот кувшин. Она ведь дура здоровая, лупоглазая. Чем она прельстилась? Пузырями на штанах. Она сердца моего не чувствует. Она — мертвая оглобля, бессмысленный валенок. Вот что такое она!

Маша. А зачем же ты ее любишь?

Дудкин. По вкусу она мне. Миловидная она. Глаза навыкате. Статная. Ух! Роза! Маша, дружба моя! Был я работником на мельницах, с мышами жил. В Красной Армии научили уважать себя, и оттуда я дал себе старт на достоинство жизни. Ты сейчас приди ко мне: у меня кровать лучше, чем у наивной девушки, я математику учу, как проклятый, я по утрам, голый, водой обливаюсь… Я строю социализм, но на кровати я один. Маша, прости меня, я пьяный!.. Васька, Васютка… жалко, что я его компотом облил. Жалею. Надо было бы керосином облить и поджечь. Маша, пускай я сознательный человек, но я ему ноги переломаю. Нечего ему будет вставлять в штаны с пузырями… нечего!

Маша. Дудкин, а ведь свеклу копать надо.

Дудкин. Ты меня на дисциплине не проверяй. Я пьяный? Не спорю. Но я буду трезвый. Я пойду за угол, побуду там один и стану трезвый. Неохота мне сейчас быть трезвым, но наша свекла не пропадет, а любовь моя пропадет.

Маша. Не пропадет, сам увидишь.

Дудкин. Скажи!

Маша. Не скажу. Иди за угол.

Дудкин. Маша, скажи, умоляю!

Маша. А за угол пойдешь?

Дудкин. Пойду.

Маша. Васька ко всем девчатам наперебой пристает, и ко мне тоже. Я его завлеку до сватовства. Я его для тебя отобью у Лизаветы, нарочно. Теперь иди.

Дудкин. Ну, Маша, смотри! Вот перед тобой я. Если Лизавета изменит, то, клянусь тебе, я, Дудкин, сделаюсь таким бабником, таким сердечным соблазнителем, что у меня под окнами очередь стоять будет, что весь мир удивится и скажет: вот это да! (Ушел.)

Маша. А я так не страдала ни разу. Это, наверное, оттого, что я еще моложавая.

Идут женщины, весело поют.

Аграфена Матвеевна…

Аграфена Матвеевна. Манечка, умница! Вот, женщины, кого я люблю во всем нашем колхозе! Правдивая, любезная и миловидная наша умница. (Целует.)

Маша. Аграфена Матвеевна, свеклу копать пойдем?

Аграфена Матвеевна. Ты не осатанела, бывает? Бабы, потрогайте у нее затылок. А спать когда? Посмотрите, она уже сапоги надела, со списком ходит! Завидно вам стало, что народ возвеселился, зло взяло? Сразу его в грязь носом? Видите чертовку! Чего ж ты носом шмыркаешь, дура чертова?

Маша. За что ж я дура?

Аграфена Матвеевна. За то… за… у тебя глаза бессовестные.

Маша. Почему же глаза у меня бессовестные?

Аграфена Матвеевна. Ты настырная. Вот! Ты вредная и настырная.

Маша (вдруг резко). Зачеркнуть? Аграфену Матвеевну зачеркнуть? Иди, спи. Кто тут еще из моей бригады? Тетя Нюша, вы как?

Нюша. Я — как многие.

Маша. А тетю Нюшу не зачеркнуть. Я светом за вами сама зайду. Спасибо, тетя Нюша! А то ведь я другую ночь не сплю. Мне трудно со всеми ругаться. (Ушла.)

Женщины расходятся. Явились Лизавета, Барашкин и девушки.

Барашкин (поет). «Снился мне сад в подвенечном уборе…»

Лизавета. А дальше как?

Барашкин. А дальше не знаю.

Лизавета. Значит, песня ни к чему, раз без конца.

Барашкин. Нет, у этой песни есть конец, только не знаю, какой. Я не зря пою, я со смыслом пою.

Лизавета. Вы же в саду караульщиком были. Вы сады любите.

Барашкин. Сады люблю. Всю жизнь караулил бы сады, и больше ни черта мне не надо. «Снился мне сад…» (Хохочет.)

Лизавета. А чему гогочете?

Барашкин. Душа у меня простая.

Лизавета. Тогда давайте наши песни играть. Девки, давайте!

Запели песню. Явилась Аграфена Матвеевна.

Аграфена Матвеевна. Ах вы, лошади! Я вторую ночь не сплю. Я студень всю ночь на бал варила. Я пироги пекла. Я опять иду первая, а вы здесь песни поете! Мне трудно со всеми ругаться, надо выходить свеклу копать.

Лизавета. Копать?.. Ну, пойдем свеклу копать! Сейчас? Ну, пойдем сейчас!

Запели, ушли. Явилась Маша.

Маша. Аграфена Матвеевна! Вы пойдете с нашими цветущими ударницами на полусахарную, а немощных и ледащих я пущу на египетскую. Вы понимаете мой план? Мы опять будем первыми, Аграфена Матвеевна. (Уходит.)

Аграфена Матвеевна. Виду не подаст, что я ее ругала. Бровью не поведет. Люблю, хозяйка! План. Люблю.

Маша вернулась.

Маша. Я вам, Аграфена Матвеевна, на бригаде проголосую строгий выговор.

Аграфена Матвеевна. Что?..

Маша. Меня дурой можно называть вдвоем, меня на людях дурой называть невозможно. Меня тогда слушаться никто не будет, Аграфена Матвеевна.

Аграфена Матвеевна (подумав). Голосуй выговор. Хоть вредная ты, но склоняюсь, уважаю. Люблю.

КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ

В доме Маши. Маша, Людмила, Евдокия. Людмила прихорашивает Машу.

Евдокия. Ну, к чему, бессовестные вы, петрушку представляете над парнем? Моя уж так и быть — юродивая, а ты, Людмила, девушка порядочная, взрослая.

Маша. Ты, мать, ничего не знаешь. Васька — хлюст.

Евдокия. У-у, голова с опилками! Я в твои годы по второму ребенку насносях ходила.

Людмила. Это, Евдокия Поликарповна, счастье общедоступное. Вы завидуете Маше.

Евдокия. Мы были положительные, смирные. А это что ж такое? Завлекла парня, к дому прибила. Чулки принес…

Маша. Я чулки у него не взяла.

Евдокия. Шелковые чулки парень принес, в коробке, а она их ему в морду швыряет. Швырять швыряй, но к чему доходить до того, чтобы молодой человек тебя подарками зазывал?

Людмила. Машка, а ты действительно пикантная.

Маша (вскочила, танцует). Пик-пук… (Людмиле) Извините, больше не буду. Сижу пикантная.

Евдокия. У, бессовестная! Парень за это время сомлел, а они что устраивают над ним? Они его на сватовство подманули.

Маша. Пускай не задается. Пускай Дудкину дорогу не перебивает.

Евдокия. Чорт убогий, тебе дело какое?

Маша. Такое! Дудкин — наш дорогой товарищ, а этот — пришлый элемент.

Евдокия. «Элемент»! Все порядочные люди у вас элементы.

Маша. Васька — порядочный?.. Людмила, скажи ей, а я пойду руки вымою для пикантности.(Ушла.)

Людмила. Мамаша, он частный сторож.

Евдокия. Частный, да честный.

Людмила. А откуда у него стали деньги?

Евдокия. Заработал.

Людмила. Мы знаем, как сторожа зарабатывают. Артель взяла у колхоза сад в аренду и прислала своего сторожа. Пришел смирный парнишка Васютка Барашкин, иногда на улицу ходил, а теперь какие-то необыкновенные костюмы носит, с девушками обнаглел, женится направо и налево.

Евдокия. Как же с вами не обнаглеть, когда вы над ним измываетесь, как чорт над грешной душой? Он за этим столом белугой ревел, жалился мне: смеются, а ему жениться край надо. Он же всерьез на Машку полагается. Он же свататься сейчас придет, сами говорите.

Людмила. Вот в этом и весь фокус.

Евдокия. А парень миловидный. Я б за него замуж разом пошла.

Явилась Маша.

Маша. Мать, выходи замуж, надевай газовое платье!

Евдокия. У, юродивая!.. Пришишикалась, как настоящая. Так убраться, так принежиться — и зря, как в пустой мешок. Тьфу на вас!

Маша. Жених идет… Мать, прячься! Людмила, прячься!

Евдокия. Не девушки вы, а уроды!

Евдокия и Людмила ушли. Через некоторое время явился Барашкин.

Маша. Здравствуйте!

Барашкин. Покорно благодарим.

Маша. За что?

Барашкин. Так… к примеру.

Маша. Садитесь, если пришли.

Барашкин. Покорно благодарим.

Маша. Вы на дух выпили?

Барашкин. Немного есть.

Маша. Утрите губы, а то мокрые.

Барашкин. Покорно благодарим.

Маша. Что ж теперь делать? Поразговаривайте.

Барашкин. Печеньица хотите погрызть?

Маша. Давайте.

Барашкин. Штампованное, с буквами. Заместо семечек. Нам что!

Маша. Конечно.

Молча грызут печенье.

Барашкин. Я сейчас вас приворожу.

Маша. Что такое?

Барашкин. Сейчас найду. Тетенька из комода дала.

Маша (насторожилась). Тетенька! Не знала я, что у вас тут живет тетенька.

Барашкин. Мы — не бобыль.

Маша. Может быть, есть у вас здесь и дяденька?

Барашкин. Есть… но нет, но я с ним не вожусь. Он на меня сердитый.

Маша. Позвольте! А дяденька ваш не Тимофеич ли, заместитель председателя правления?

Барашкин. Не родной… так… далекий…

Маша. Почему же далекий, когда у вас и у него одна фамилия — Барашкины. Он вашему папаше брат? А папаша у вас где?

Барашкин. Я сирота, а Тимофеич мне хуже, чем никто.

Маша. Никто?

Барашкин. Фамилия одна, а кровь разная.

Маша. Тогда так… какое мне дело! Ухаживайте еще.

Барашкин. Что нам родственники, верно?

Маша. Само собой.

Барашкин. Берите подношения.

Маша. Что это?

Барашкин. Серьги с индейским камнем… на золоте.

Маша. У меня уши не проколоты.

Барашкин. Значит, некуда надеть?

Маша. Некуда.

Барашкин. Ну, все равно.

Маша. Конечно.

Барашкин. Любовь — дело такое.

Маша. Какое?

Барашкин. Любовь, говорю, дело такое. Вы без привычки?

Маша. Без.

Барашкин. Обнять, что ли, вас или пока не надо?

Маша. Обойдется.

Барашкин. Я так, к примеру.

Маша. Вы дурачком прикидываетесь или на самом деле.

Барашкин. Откровенно?

Маша. Само собой.

Барашкин. Немного есть.

Маша. Почему спешите? Барашки н. Обязанность природы требует, а я привлекательный, избаловаться могу.

Маша. За женой в колхоз войти хотите?

Барашкин. Душевно хочу, Мария Никаноровна.

Маша. Я бескоровная.

Барашкин. Купим… за наличные.

Маша. А деньги где? Заводите?

Барашкин. На другой день своим молоком напою… Я ваш.

Маша. Я немку думаю взять тысячи за три, на выплату, с фермы.

Барашкин. Против немки деньги кладу. Отвечайте — и концы в воду!

Маша. А что вы еще умеете делать, например?

Барашкин. С нами не пропадете. Гляньте в глаза попристальнее и скажите: где ж тут дурь?

Маша. Гляжу.

Барашкин. Третий месяц вы меня режете. Зачем же теперь вы убрались? Я вам из любви все сказал, теперь отвечайте — когда?

Маша. Стыжусь.

Барашкин. Я на стену глядеть буду.

Маша. Глядите.

Барашкин. Весь — ваш звук голоса.

Маша. Вот когда. К весне… в мае-июне… лучше после уборки, на тот год в эту пору.

Барашкин. Мина! Насмешка! Подкоп! Мне говорили, но я не полагал. Мне говорили, что вы с Дудкиным уговорились меня от Лизаветы отвадить. Все кругом у меня разбить хотите? Но я сажусь. Я тоже вас поставлю в положение. Платите деньги.

Маша. За что?

Барашкин. Я вам кулек поднес? Поднес при свидетелях. Семь с полтиной.

Маша. Заплачу.

Барашкин. В цирк со мной ездили в город?

Маша. Лошадь наша, колхозная.

Барашкин. Не спорю. А за два места по три рубля — шесть рублей — тоже колхозные? Бутерброды с холодной печенкой по семьдесят пять копеек — полтора рубля — тоже колхозные? Лимонад не считаю, — вы не пили.

Маша. За одно место получите, а бутерброд я выкинула.

Барашкин. Теперь торгуетесь?

Маша. У меня деньги трудовые.

Барашкин. Не спешите, мы все вспомним. А чулки я вам приносил? Тридцать рублей.

Маша. Я их вам вышвырнула.

Барашкин. Это не считается. Расход ради вас.

Маша. Кто же вас, такого, вывел?

Барашкин. Не сбивайте… Неужели весь баланс? Нет, еще был расход. Бумажка дома осталась. Там проставлено… Мамашу вашу я вином поил? Поил. «Карданаха» сладкая — двенадцать рублей. Яблоки непокупные, хотя в городе каждому цена полтинник. Баланс — тридцать семь рублей пятьдесят копеек.

Маша. Выдам сейчас.

Явилась Евдокия.

Евдокия. Что? Ты сам вино выхлестал. Я его в рот не беру.

Барашкин. Это не считается. Расход ради вас.

Евдокия (схватила что-то). А это считается?

Барашкин. Пожилая дама, а угрожает предметом.

Евдокия. Пошел за порог, за порог… за порог!

Барашкин. Нужны мне ваши деньги! Я вашу дочь унизил за месть. Я и от вас ухожу пышно. Смотрите! (Важно ушел.)

Явилась Людмила.

Людмила (хохочет). Какой дурак!.. «Ухожу пышно»! Пышно!..

Евдокия. И смех и грех.

Маша. Дурак?.. Как бы не так!

Людмила. Как жаль, что я всего объяснения не слыхала! Как жаль, что я захватила только финал!.. «Деньги обратно». Любовь, гони деньги на бочку!

Маша. Это, Люда, шутки плохие… Чего вы смеетесь? Этот Барашкин не такой дурак, я вам говорю.

Людмила. Машка, ты не чувствуешь соли… ты неостроумная девка.

Маша. Какого чорта вы смеетесь? Уходите, пожалуйста, от меня!

Евдокия. Женишка жалко?

Маша. Да не в том же, не в том дело!

Людмила. Машка, что ты!.. Жених ушел пышно… Не горюй!

Маша. Я давно думала одна. Я думала, что они из нас всех дураков делают. Они зловещие — враги.

Людмила. Кто зловещие? Что ты, Машка?

Евдокия. Посмотрите на дуру — плачет.

Маша. Я сама собой чувствую, но сообразить не могу, просто не могу сообразить, до слез!

Людмила. Маша, что с тобой? Что тебе надо сообразить?..

Маша. Постой, не обнимай-ка… Стойте!.. Васька мне сейчас проговорился, что Тимофеич — его родной дядя. А Тимофеич… нет… А Васька… нет, не так я соображаю… Тимофеич, значит, и Васька, значит…

Людмила. Ну, что же это значит?

Маша. Ничего сообразить не могу! Смеетесь?.. Хорошо. Только вы подождите, не смейтесь, не смейтесь еще! Пусть я не могу вам этого сейчас выразить красноречием, но я его выражу потом. Даю вам честное слово!

ЗАНАВЕС

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

КАРТИНА ПЯТАЯ

В доме Лизаветы. Лизавета с подругами. Играет патефон.

Лизавета. Вот жених! Чулки в коробке принес и музыку купил. В Москву за музыкой ездил. Завидно?

Подруга (со вздохом). Нет.

Лизавета. Ну да!

Подруга. Не ты ему манишься, а колхоз. В колхоз он хочет пролезть.

Лизавета. Говоришь от зависти. Не слушаю.

Подруга. Одна прогнала, другая приняла. Будешь теперь Барашкиной, и прозовут тебя овцой.

Лизавета. Он не будет Барашкин, ему эта фамилия теперь не нравится. Он будет регистрироваться на мою девичью фамилию.

Подруга. За что ж ты его полюбила?

Лизавета. Не бреши! Не я его полюбила, а он меня полюбил.

Подруга. Что ж, ты замуж выходишь для потехи?

Лизавета. Я замуж выхожу себе на уме. Постойте, вы все ахнете.

Подруга. Ахнем, да отчего?

Лизавета. Завидно?

Подруга. Вот нисколько!

Лизавета. А поддеваете.

Явилась Маша.

Маша. Лизавета, идем семенную картошку перебирать, а то попреет.

Лизавета. Разве вы не видите, что я просватана?

Маша. Ну, Лиза, я думала, ты умнее, а ты вконец идиотка.

Лизавета. Идиотка?.. Хорошо! Подруги, выйдите пока за порог.

Те вышли.

Маша. Ну?

Лизавета. Думаешь, я драться буду?.. Ни за что. Я тебе выскажу.

Маша. Выскажи.

Лизавета. Отбила Васю? Облизнулась?.. Я тысячами буду владеть, а не ты! У нас осталось чистого капитала двадцать тысяч рублей, а на тот год будет сорок. Он еще раз яблоки с сада соберет и уедет со мной на Дальний Восток. А вы со своим Дудкиным ахнете!

Маша. Он, значит, сам яблоки с сада собирает?

Лизавета. Ахнете, ахнете, ахнете!

Маша. Сядь, не бегай.

Лизавета. Есть из-за кого бегать! (Села.)

Маша. Тогда смотри, Лиза: деньги отберут, его в тюрьму посадят, тебя из колхоза вышвырнут.

Лизавета. Кто сказал?

Маша. Я.

Лизавета. Разбиваешь вторично?

Маша. Деньги от сада?

Лизавета. От сада. А что?

Маша. Ах ты, малограмотная! Чей сад? Наш. Чьи деньги? Наши. Я такие деньги в руки не возьму, и ты будешь как самая потерянная, если возьмешь эти деньги.

Лизавета. Нет, он не дает.

Маша. А если вас посадят на десять лет вместе с твоим мужем за грабеж нашего колхоза?

Лизавета. Ну его к чорту! Может, Васька — разбойник?

Маша. Хуже.

Лизавета. Убийца?

Маша. Хуже! Теперь я здесь все поняла… Лиза, отдай ему эту музыку обратно, а сама без скандала отдались от него и на километр к нему не подходи.

Лизавета. Подойти — не подойду, а музыку не отдам.

Маша. Отдай.

Лизавета. Дулю с маком.

Маша. Чулки он тебе принес?

Лизавета. Чулки отдам, а музыку оставлю у себя.

Маша. Хотя… ну-ка, закрути.

Лизавета завела патефон.

Знаешь что, Лиза? Лучше ты ему музыку не отдавай. И молчи.

Лизавета. Про что молчать?

Маша. Про сад. Бойся слово проронить.

Лизавета. Скажи обстоятельно, а то разбила свадьбу и молчишь.

Маша. Ты на язык придурковатая. Он же тебя просил про деньги молчать?

Лизавета. Он с образа на своей шее клятву снимал.

Маша. А ты проговорилась.

Лизавета. Я на иконы не молюсь, мне клятвы не жалко.

Маша. Верь — я не зря. Мы с тобой однолетки. Мы — одна семья. Мы за тебя болеем. А Дудкин… Коварная ты женщина! Как он тебя полюбил! Плакал.

Лизавета. Сколько?

Маша. Пять минут.

Лизавета. Завлекательно.

Маша. И сказал, что ты роза.

Лизавета. Зови его сюда! Раз я приготовилась замуж выходить, то буду по старой любви. Маша, не надо сегодня картошку перебирать. Хочу я Дудкина видеть. Соскучилась, как бешеная. Заплакать или не надо?

Маша. Теперь я счастливая совсем. Отпускаю! Целуйтесь. (С порога.) Ну, Тимофеич, имела я на вас длинный глаз, и не ошиблась. (Ушла.)

Явились подруги.

Лизавета. Девки, идите новости узнавать. Я за Ваську не выхожу.

Подруга. Очень напрасно.

Лизавета. Я за Дудкина выхожу.

Подруга. Тогда — да.

Явился Барашкин.

Лизавета. Без скандала, тихо, мирно — уходите обратно. Я к вам на один километр не подойду.

Барашкин. Ха-ха! Дураков мало.

Лизавета. Подруги, выйдите за порог.

Те вышли.

Нате ваши чулки, смотрите — ни разу не надевала, нате полкулька вашего печенья, нате ваши индейские серьги, нате ваш наперсток с бирюзой — все равно на палец не лезет.

Барашкин. Это где же я? Во сне снюсь? Кто меня преследует? Тень привидения? Зачем я пошел на этот проклятый бал? С тех пор как меня облили компотом, фортуна исчезла из моих рук. Не сдаюсь! Не той я масти. Проживу — и до своего времени доживу. И не заплачу ни на этом месте и ни на каком другом… Лиза, отвернитесь от окна ко мне, скажите по-божески: кто встрял между нами?

Лизавета. Мой будущий муж.

Барашкин. А я — дым, тень, привидение?

Лизавета. Не мое дело.

Барашкин. Я вам плохого не сделал, и вы мне плохого не делайте. А про деньги мои, хоть я и натрепался вам, забудем. Патефон возьмите с пластинками — я вам дарю. С «Черными глазами».

Лизавета. Не нуждаюсь ни в глазах, ни в патефоне. Убирайтесь с вещами, а то Дудкин сюда через дорогу переходит.

Барашкин. Любовь встала опять… тогда мне нечего беспокоиться. Я думал, что другое. Ха-ха!.. Что на что променяли! Чего лишились! (Берет патефон.) Триста восемьдесят пять рублей с пластинками… «Ах, снился мне сад…» Бросаю жениться — и так обойдусь. (Ушел.)

Явились подруги. Через некоторое время пришел Дудкин с патефоном, раскрыл, завел.

Дудкин. Прощаю, мирюсь и дарю.

Лизавета. Подруги, выйдите за порог.

Те вышли.

Кто я, Вася?

Дудкин. Ты вроде блудного сына.

Лизавета. Вася, кто я?

Дудкин. Повторяю тебе — блудный сын.

Лизавета. Или скажи «роза», или заплачу…

Дудкин. Бутон, роза! Полный букет!

Лизавета целует Дудкина.

Вот это — да!

КАРТИНА ШЕСТАЯ

В конторе колхоза. Тимофеич за работой. Кисетов, Лагута, распорядитель.

Лагута (рассматривает большую картину, изображающую прекрасного коня). Ах, до чего хороша кобылка! Английская.

Распорядитель. Это не английская, это орловская. Только не кобыла, а жеребец. Не понимаешь — очки надень.

Лагута. Художники пошли — такого наработают, что бабу с мужиком спутаешь!

Распорядитель. Очки надень. Нету — купи.

Явился Адам Петрович.

Председатель, у нас производитель заболел, ничего не жрет, только воду хлещет, как с похмелья.

Адам Петрович. Что же я с ним могу сделать? Позовите ветеринара.

Распорядитель. Ветеринар подводу просит, а я лошадей держу на упитанность.

Адам Петрович. Лошадей гонять нельзя. Сев. Директива.

Кисетов. За директиву производителю дохнуть?

Лагута. Мы богатые, другого купим.

Тимофеич (распорядителю). Какого дьявола спрашиваешь? Сам запряги и пошли подводу.

Распорядитель. Утром — «не посылай», к вечеру — «пошли». (Идет.) Орет тоже! Хозяева с подпорками! (Ушел.)

Адам Петрович. Тимофеич, давай денег, спешу.

Лагута (Кисетову). Опять улетит. Начинай говорить.

Тимофеич. Зачем деньги?

Адам Петрович. Кур еду покупать. Ноские. Красношапочные.

Кисетов. Адам Петрович, мы про сад слово к вам имеем.

Адам Петрович. Некогда, но слушаю…

Кисетов. Сдаем мы сад чужим людям за алтын, а свой садовод без дела сидит.

Адам Петрович. Свой садовод? Кто?

Кисетов. Вот он, Лагута. Тоскует человек.

Лагута. Я тебе за одно лето с нашего сада десяток таких кобыл или жеребцов в колхоз куплю. Я этот сад знаю.

Тимофеич. Надо подумать. Лагута зря не говорит. Знаем.

Адам Петрович. Как вам не стыдно, товарищи колхозники! Мы по дворам ходим, просим помощи в работе. Отсиживаетесь… Почему бы вам с осени не сказать?

Тимофеич. Поздновато хватились.

Адам Петрович. Сад сдан той же артели.

Тимофеич. Договор подписан. Могу показать.

Адам Петрович. Нет, все-таки подумать надо. Может, как-нибудь увильнем. Подумаем, Тимофеич?

Тимофеич. На правлении потолкуем. И как я, старый дурак, про Лагуту забыл. Память!.. Запишу.

Адам Петрович. Деньги приготовил? Кур покупаем. Красношапочные. Сколько здесь? Все. После распишусь. Стыдно, товарищи колхозники, оставлять без опоры свое руководство! (Ушел.)

Кисетов (про себя). Кур покупаем, а яиц что-то ни у кого не видать.

Лагута. Я тебе, дура, еще на балу про сад говорил.

Кисетов. Ты про яблоки буровил.

Лагута. Потом у Зимовеевых говорили.

Кисетов. У Зимовеевых мы про телок ругались.

Лагута. Нет, у Туркиных — про телок, а про сад — у Зимовеевых.

Явилась Аграфена Матвеевна.

Аграфена Матвеевна. Мы мужиков ищем, мы свои плечи оттерли, а они тут, как апостолы, прохлаждаются!

Тимофеич. Граждане!..

Аграфена Матвеевна. Черти невзрачные, табак тут глотаете, а мы носим…

Тимофеич. Граждане, бога ради, оставьте комнату, дайте работать! Сами кричите, почему год не сведен, а разве его сведешь в таком гаме!

Аграфена Матвеевна. Почему мы носим, а они не носят?

Кисетов. Что вы носите?

Аграфена Матвеевна. Что?.. Чорта!.. Картошку.

Тимофеич. Граждане, идите ругаться в залу.

Аграфена Матвеевна. Идите за мной!

Лагута (Аграфене Матвеевне). Только не брызгай, не брызгай.

Аграфена Матвеевна и Лагута ушли.

Тимофеич (со счетами). Сорок и сорок — рупь сорок, рупь… Куда девался хлеб, который сеял нам на пробу самолет? Черти с квасом съели!.. Сорок и сорок — опять рупь сорок.

Явился Дудкин.

Дудкин. А-а!.. Рад, что тебя застал. Женюсь. Деньги требуются. Здравствуй, Тимофеич!

Тимофеич. Здравствуйте! Руки не подаю. Пальцы в чернилах. Пишу документ.

Дудкин. Я для вежливости, как подобает культурным людям.

Тимофеич. Надоело, слыхал! Культурные люди… Глаза бы мои не видели, уши не слыхали! Галстуки носят, галстуки… Вы подумайте: русский мужик, какой-нибудь Стенька Разин — и в галстуке! Ведь это ужас на всю Европу! Не могу!.. Уходи, не засть свет глазам.

Дудкин. Зачем уходить? Не слышишь, что ли, — женюсь. Мне деньги надо.

Тимофеич. Женишься? На Лизавете? Знаю. Ну, и женись, а я тебе не сват.

Дудкин. А расчет?

Тимофеич. Это какой расчет?

Дудкин. Ты мой хлеб продал?

Тимофеич. Продал.

Дудкин. А деньги мне отдал?

Тимофеич. Неужели не отдал? Что ж это я! Твоего хлеба мы отвезли рублей на пятьсот.

Дудкин. Не менее.

Тимофеич. И не более. Эх, замечу я тебе, будто я твой отец: жалко деньги! Дайте вам, между прочим, пятьсот рублей, дайте вам, между прочим, выходной день — вы хотите надеть галстук. Пороть мало!

Дудкин. Не между прочим, а всерьез — женюсь.

Тимофеич. Все равно, пороть мало.

Дудкин. Ругайся. Ты человек старого покроя.

Тимофеич. Подымай расписку.

Дудкин. Не пойму, как подымать.

Тимофеич. Подымай документ. Так говорится в конторах, а ты никогда не слыхал. А поднял документ — отправь таковой по назначению… Что такое назначение? Я. Кто я такой? Юридическое лицо, член правления, зампредседателя, завхоз.

Дудкин. На то тебя и поставили, что ты владеешь. Нате! (Отдает расписку.)

Тимофеич производит над распиской различные манипуляции, в конце концов пробует на зуб и вдруг начинает жевать.

Э-э-э-э! Дядя, товарищ! Что ты делаешь? Остановись! Не может быть… Съел?..

Тимофеич. Съел.

Дудкин. Как же ты ее съел? Зачем?

Тимофеич. Как съел, никто не видал. А зачем? А вот зачем. (Меняет тон.) Гражданин Дудкин, оставьте учреждение.

Дудкин. А деньги?

Тимофеич. Подыми документ.

Дудкин. Вон где, вон как, вон что!.. Кровь у тебя кипит при виде Дудкина. Он галстук надел, руки вымыл? Да? Пороть его мало? Вон где твои тайные мысли!.. Ну, я тебя сейчас подыму вместе с документом.

Тимофеич. За драку в присутственном месте…

Дудкин. Ты подведешь… Но я пойду… Я скажу, я найду, что сделать с тобой. (Ушел.)

Тимофеич. Пойди, найди!.. Ну, слава тебе господи! Другой бы по морде бил, а этот отходчивый. Не может ли чего-нибудь выйти?.. Нет, без документа ничего не может выйти… Фу, чорт, расписка, видать, была грязная, еще отравишься. Молока попить надо. (Пьет из бутылки молоко, принимается считать.) Сорок и сорок — рупь сорок.

Явились Дудкин и Маша.

Дудкин. Вот он, кто свои расписки поедает. Смотри!

Тимофеич. Может, задом повернуться для прелести?

Дудкин. Тимофеич, замолчи, а то стукну!

Тимофеич. Для того и свидетеля привел. Умный!

Дудкин. Маша, что же ты молчишь? Неужели ты не видишь, как они зарвались?

Тимофеич. Маша? Маше здесь делать нечего. Две собаки грызутся — третья не встревай.

Маша. Я хоть и не видела, а все равно знаю, что вы расписку съели.

Тимофеич. Умна. От вчерашнего дня осталась с запахом.

Маша. Это вы от вчерашнего дня остались.

Тимофеич. Слыхал! Надоело! Уступаю. Садись на мое место.

Дудкин. Ты об этом брось, ты мои деньги отдай.

Тимофеич (вынимает деньги). Давайте расписку! Я вам казенный человек или лотерея? Где у тебя, товарищ Дудкин, расписка? Существует? Нет.

Дудкин. Ты же ее сам съел.

Тимофеич. Факт не известный, а проверить нельзя. Глупый ты до сожаления! Комик! Что мне придумать с тобой? Пятьдесят процентов до отыскания документа я тебе дам, и то ради твоей ударности.

Маша. Мириться начнете?

Дудкин. Подумаем.

Тимофеич. У нас тоже не чешется.

Дудкин. У кого как.

Тимофеич. Соплей помажь — отойдет.

Дудкин. Маша, выйди на минутку… выйди скорее.

Тимофеич. Ну и дурак! Бить человека надо строго и при подходящих обстоятельствах.

Дудкин. Каким молоком тебя выпоили? Какая низкая тварь тебя воспитала? Видал я разных змей и скорпионов, но ты хуже этой нечисти.

Тимофеич. Хорошо говоришь, давай без сдачи.

Дудкин. Чтоб у тебя коловоротом мои деньги вышли! Чтоб у твоих детей они язвой сибирской взыграли! Чтоб ты с твоей мамонской жадности собачьим дермом насмерть подавился! (Передохнул.) Давай деньги! Давай хоть половину!

Тимофеич. Тебе бы в театре представлять злого комика или какого-нибудь безземельного царя. Вот смеху было бы!

Дудкин. Давай деньги!

Тимофеич. Нет, постой! Мне интересно — ты никогда не был нищим, побирушкой?

Маша (вдруг). Дудкин, приостанови беседу. Дудкин… (На-ухо.) Он сейчас картошку смотрит. Беги быстро, пока не уехал.

Дудкин. Правильно! Побегу. Сейчас. (Ушел.)

Тимофеич. Однако надоело прохлаждаться. (Торопливо собирается уходить.)

Маша. Прошу вас не вставать.

Тимофеич. Не потешь старика, юродивая!

Маша. Сиди, как полагается, старый жулик! Я тебе покажу, какая я юродивая!

Тимофеич. Свят, свят!.. Осатанела! Однако я тебя просто за уши выдеру.

Маша (взяла карабин из угла). Прошу вас не вставать!

Тимофеич. Оставь винтовку, героиня, она без патронов.

Маша (щелкнула затвором). Там видно будет.

Тимофеич. Курок не трогай, курок… (Кричит.) Отведи от меня дуло!

Маша. Она же без патронов.

Тимофеич. Опусти дуло — убьешь!

Маша. Убью, когда надо.

Тимофеич. Это что ж такое!.. Меня, Тимофеича, почтенное лицо, ты будешь унижать, как китайца, ничтожное отродье? Стреляй мне в глаза! Бей в мое сердце!

Маша. Вот бы тебе в театре представлять злого комика.

Тимофеич. Нате, проглотите! (Бросает деньги.) Чтоб такого позора никто не видал! Отодвинь винтовку. Пусти, собака! Все отдаю. Слышишь?

Маша растерянно подымает деньги. Тимофеич бросается прочь.

Маша. Фу, как я вся перепугалась! (Поставила карабин.) Фу, как страшно бороться с классовыми врагами!.. Чего же я тут наборола? Эх ты, чорт, смешно! Ружье взяла, а оно незаряженное. А хоть бы и был патрон — разве стрельнешь? Не борец я, а… запятая. До чего обидно, до чего стыдно сейчас! Знаю, что не так надо делать, а не умею. Мало я еще живу при революции и все равно дура… Ну, вон идет Кременской… Что я ему скажу, что я ему отвечу?

Явились Кременской и Дудкин.

Кременской. Действительно, арабские сказки! Где же этот бумагоглотатель?

Дудкин. Здесь сидел.

Кременской. Дудкин, постой-ка… (Подошел ближе.) Нет, ты в порядке.

Дудкин. Маша, где же он? Что же ты растерянно смотришь? Чьи это деньги?

Маша. Твои.

Дудкин. Ты ему сказала, что начальник здесь?

Маша. Ничего я ему не сказала… только… Тут мне нечего говорить.

Кременской. Непонятная у вас несуразица. Разыграл тебя завхоз.

Дудкин. Как разыграл?

Кременской. Посмеялся… Здравствуй, Маша! Давно не видались. Опять ты у нас мрачная?

Дудкин. Разыграл… Ничего под него не подберешь. Ну, ладно! Мы его тоже когда-нибудь разыграем. (Ушел.)

Кременской. Маша, что у вас произошло?

Маша. Так.

Кременской. Вижу, что не так.

Маша. Ничего.

Кременской. Поссорились вы с завхозом? Подозреваете его?

Маша. Это особо.

Кременской. Смотрите, ребята, мы вам доверяем, но не забывайте, что на слете говорилось.

Маша. Помню.

Кременской. Ударник в колхозе — это первый человек во всем. Человек без задоринки. По вашим делам жизнь организуется, люди растут. И уж если вы станете устраивать свои дела, сводить свои личные счеты, то вы перед колхозом опозорите себя, высокое имя ударника. Смотри, Маша, я тебе одной это говорю.

Маша. Мне сейчас нечего вам сказать, нечего… Только я борюсь за то, чтобы колхозники были зажиточными, а колхозы — большевистскими. Я не знаю, какое такое свое поле, свой двор или свои расчеты… Вот. Мне не за что больше бороться.

Кременской. Я так тебе сказал оттого, что ты заупрямилась. Ты сейчас что-то скрываешь от меня. Ты в чем-то ошиблась?

Маша молчит.

Завхоз мне тоже не нравится, и правление у вас ни к чорту, но, ребята, ведите строгую, осторожную линию и беспощадно бейте, когда нет никаких сомнений. А если еще раз что-нибудь скроешь от меня, я на тебя лично обижусь.

Маша. Сейчас мне нечего сказать.

Кременской. Хорошо. Верю. Стой! За спасение семенной картошки тебя благодарить надо. Так и должны действовать наши хозяева. Боевое дело. Стой еще! Что-то я еще сегодня заметил?.. У вас на свинарке поросята не растут. Что за чорт? Нет ли там вшей?

Маша. Помыть поросят?

Кременской. Мы с тобой в этом деле ничего не понимаем. Мобилизуйте на это дело старух, злых старух, которые колхозы ругают. Всё… Нет, погоди еще, Маша. Мне некогда было приехать к вам, и вот не мог я тебе сразу сказать. Я твою записку ко мне после бала получил, прочитал. Это, Маша, правильно, хорошо и ничего тут смешного нет. Только разве ты не знаешь, что Людмила моя… ну, невеста… жена.

Маша. Она сама жена?.. Зачем же она мне тогда не сказала?

Кременской. Не знаю.

Маша. Тогда бы зачем же я писала? А то я вас люблю, но не вас… Как это сказать? Вас и не вас, а-вас.

Кременской. Понимаю. Так что все в порядке. Ты нам обещала в газету писать, а не пишешь. За что же мы твои портреты печатаем?

Маша. Я пойду.

Кременской. Давай руку-то.

Маша. Ладно.

Кременской. Значит, в газету будешь писать?

Маша. Буду. Только я одну правду буду писать.

Явилась Людмила.

Мне лгать вам не для чего, никогда…

Людмила. Маша, куда ты спешишь?

Маша. Голова у меня болит, на воздухе постою. (Ушла.)

Людмила. Что такое?

Кременской. А где председатель?

Людмила. Отец?

Кременской. Тебе — отец, мне — председатель.

Людмила. Уехал. Куда — не сказал.

Кременской. Слушайте, друзья, мне это дело начинает надоедать. Вы колхоз заваливаете. До чего дошло у вас! Если бы Маша не хватилась, то весь бы семенной картофель попрел.

Людмила. Ты больше ко мне придираешься, а не говоришь по-человечески.

Кременской. Кто агроном на участке? Маша? С нее спрашивать?

Людмила. Надоело: Маша, Маша! Что ты мне Машу в пример ставишь?

Кременской. Приходится, знаешь.

Людмила. Машу я воспитала. Больше тебя знаю ее и люблю.

Кременской. «Люблю»… Зачем ты девчонку поставила в оскорбительное положение? Ты думаешь, это не отразится на ее душе?

Людмила. О чем ты говоришь?

Кременской. Вот о чем. (Подал записку.)

Людмила. При чем я? Девушка…

Кременской. Ты скрыла от девушки. Ты вдвойне оскорбила ее. Ты мне моих ребят береги, Людмила.

Людмила. Что я сделала?

Кременской. Ты понимаешь, что Маша уже не знает своего поля, своего двора. Ты понимаешь, как должна быть устроена душа этого человека?

Людмила. Это не по существу, Николай. Это пустяки, мы помиримся.

Кременской. Зачем вообще-то скрывать?

Людмила. Не нравится? Я не хочу, не могу и не буду продолжать. К чорту! Устраивай мне переезд в район, и будем жить вместе. Николай, дорогой мой Николай, — вместе!.. Ты представь!

Кременской. Представлял. Эх, чорт, действительно плохо! Дважды два — три, как говорят у вас. Кстати, твой отец с Тимофеичем очень дружен?

Людмила. Николай!

Кременской. Да. Представлял я все, моя Людка… (Поцеловал.) Разве место здесь обниматься? Но не выходит наше дело. Нельзя перед самым севом снять с участка агронома-комсомолку и посадить в район.

Людмила. Да, нельзя. Мучительно, но верно. И о Машиной душе ты верно говорил. У тебя всегда все верно… Знаешь что, Николай?..

Кременской. Не знаю.

Людмила. Этого нельзя говорить в глаза, но тебе можно. Ты приедешь, распушишь всех нас… а как здорово после этого себя чувствуешь! Это даже мужики говорят. Я очень люблю тебя, Колька!

Кременской. Ну вот, и разоружила.

Людмила. Скажи, когда вы отца от председательства освободите?

Кременской. И не думаем.

Людмила. Это надо сделать. Как ты не понимаешь, что он неправильно используется? Он прекрасно знает экспортное дело, его зовут в другую организацию. Наконец, по-человечески, ему в тягость работать. Он уже пожилой…

Кременской. А в партии — молодой. Пусть проявляется. Вообще папы-мамы… Оставим этот разговор. Выговор мы ему опубликуем. Мне надоело.

Людмила. Николай, не надо выговор. Я прошу — не надо!

Кременской. Папа?

Людмила. Да. Отец. Какого чорта ты смеешься?.. Я, кроме отца, никого из родных не знала. Хорошо — у тебя дюжина братьев и сестер. В любви к отцу я не вижу ничего отрицательного.

Кременской. Опять любовь! Меня любишь, Машу любишь, папу любишь. Универмаг чувств.

Людмила. Грубый ты… бессердечный.

Кременской. Чорт его знает, может быть, со стороны я грубый, не знаю. Кто как видит. Приезжай под выходной день, поговорим на эти темы. Ждать? А то пойду в два кино.

Людмила. Жди. Со мной пойдешь в два кино.

Кременской поцеловал ее, ушел.

КАРТИНА СЕДЬМАЯ

В доме Маши. Маша одна, пишет.

Маша. Не может этого быть, чтобы наш Адам Петрович стал против колхоза! Это я уже чересчур переборщила. Товарищ Кременской нас очень хорошо учил, что если бывают сомнения… Нет, так про Адама Петровича писать в газету невозможно… Но какие же сомнения? Ездил на сад гулять, и не один раз, первый друг Тимофеича — и ничего не знал? Как же… Нет, надо лучше всего пойти сейчас же и еще посоветоваться с Дудкиным. Тут я одна заблужусь в мыслях.(Одевается.)

Вбежала Людмила.

Людмила. Что он наговорил! Что он наплел! И как его покрыли, как его высмеяли — и кто? Наши комсомольцы, деревенские парни!

Маша. А ты не волнуйся… Ты все скрываешь. Вчера вечером ходила заплаканная.

Людмила. Маша, милая Маша! Может быть, только ты мой единственный друг.

Маша. А то кто же?

Людмила. Ты да еще…

Маша. Это само собой.

Людмила. Матери нет дома? Пойди запри дверь, чтоб не вошли.

Маша ушла.

Как высмеяли отца! Какую ахинею он плел о посевной кампании! Срам, глупость, чушь! Неужели он глуп, просто глуп, как все глупые?

Маша (вошла). Если бы ты считала меня за такую же большую да не скрывала от меня…

Людмила. А ведь мы с тобой, Маша, вместе выросли. Десять лет назад яблоки в сад воровать вместе ходили.

Маша. Отчего ты сама не своя? Мать говорит, что нынче есть не стала.

Людмила. Не в этом дело… Маша, дай мне честное слово, что все, что я тебе скажу, останется у нас в доме, как в родной семье. Это наше дело. Дай мне честное слово.

Маша. Даю честное слово.

Людмила. Я не доверяю своему отцу. Вчера утром я повезла его осматривать поля и разозлилась на него. Я ему говорю об опытах, о показательном поле твоей бригады, я загорелась… и вот вижу, что ему наплевать и на мои опыты и на твое показательное поле. Я разозлилась на него впервые в жизни и сказала ему, что это безобразие. Я стала ругаться, просто ругаться, впервые в жизни, с ним. Я обиделась, у меня подступили к горлу слезы…

Маша. Конечно.

Людмила. И он мне сказал, что он не верит в это дело, что все это у нас шито белыми нитками. Как дочери, откровенно он это сказал. Не столь страшно, какие слова он говорил, страшно, что это мой отец говорит, друг, дорогой мне человек!

Маша. Значит, Адам Петрович против колхозов?

Людмила. Да… То есть нет… Тут сложнее.

Маша. Ты скажи прямо: да или нет?

Людмила. Он не может работать, не верит, неспособен.

Маша. Ну, значит, против колхозов… Тогда я напишу.

Людмила. О чем напишешь? Машка, куда ты напишешь?

Маша. В политотдел, в газету.

Людмила. Машка, а твое слово?

Маша. Разве что… Я дала тебе честное слово. Правда. Хотя это сюда не касается.

Людмила. Не касается? Предать?.. Я тебе рассказала, как сестре, о своем родном отце… Предать?

Маша. Постой, ты еще ничего не знаешь? Ты прочти-ка сама, что тут написано, тогда ты тоже узнаешь… Что ты смотришь на меня? Не будешь читать? Ладно, я тебе сама скажу. С каждого нашего колхозного двора наши враги украли по пятьсот рублей. Вот вам! Никакой артели не было. Васька Барашкин не был караульщиком в саду, а был он сам арендатором. Сад сдали в аренду на мошенстве, за две тысячи рублей. Яблок продано в Москве на тридцать тысяч рублей. Васька — племянник Тимофеича, а Тимофеич твоему отцу первый друг. Вот вам!

Стучат. Маша вышла.

Людмила. Неужели правда? Какой ужас! Я же сама, как агроном, дала одобрительное заключение по договору на сад. Как это было тогда, весной?.. Да, отец… он принес вечером договор… Я впервые встретила тогда у нас Кременского… Да, мой отец принес мне этот договор и сказал, что он сам… что-то такое он сам сделал, что-то хорошее, полезное, и я под его диктовку написала утверждение. И если теперь вышло так, как она сказала, Николай никого не пощадит. Уголовщина, расхищение, позор!.. Зачем я расквасилась? Зачем я ей рассказала об отце? Она, как маньяк, помешана на лозунге зажиточности… Что я говорю? Кто маньяк? Ничего не понимаю! Ни одной мысли! Не знаю, что делать. Убежать бы отсюда навсегда!

Явилась Маша.

Маша. Мать там воду носит… Да, Людмила, тридцать тысяч рублей, по пятьсот рублей каждому двору, а ты говоришь про честное слово!

Людмила. Допустим…

Маша. Допустили уже.

Людмила. Не перебивай, пожалуйста! Допустим, что это мы проверим и все подтвердится. Хорошо. А при чем мой отец? Он в колхозе заведовал молочной фермой. Старухин тогда договора заключал.

Маша. Оставьте на Старухина валить.

Людмила. «Оставьте», «вот вам»!.. Кому — нам? Ты и меня пачкаешь? Мало тебе отца — и меня?

Маша. Ты на меня не кричи. Я на тебя никогда не кричала… Постой, ты всегда меня учишь — совесть прежде всего, а я ради тебя, ради твоей, просто сказать, любви и моей любви… нашей дружбы ради, написала еще не все, что думаю и вижу и многие думают и видят.

Людмила. Ты уже написала?

Маша. Вот же, смотри…

Людмила берет статью.

А как твой Адам Петрович на сад ездил пьянствовать с Тимофеичем, я не написала, например. А раз он даже против колхозов… Как же я буду молчать, когда председатель колхоза против колхозов?

Людмила (прочла, отложила статью). Маша, эту статью нельзя посылать в политотдел.

Маша. Нельзя? Как же так нельзя?

Людмила. Я старше тебя.

Маша. Теперь этим не меряют нас.

Людмила. Маша, ты часто за дружбой забываешь, что я секретарь ячейки.

Маша. Секретари есть и повыше тебя, не обижайся.

Людмила. А кто тебя воспитал? Кто сделал из тебя нашу лучшую, нашу первую комсомолку? Когда ты не имела башмаков бегать в школу, отец сам учил тебя грамоте. Он тебя, чужую деревенскую девчонку, любил, как меня, свою родную дочь. Это не правда?

Маша. Правда.

Людмила. Маша, вспомни, что мы сделали для вас с матерью. В тиф, в голод… Я сама, восьмилетняя девочка, по ночам сменяла отца, сидела около вас. Я делила с тобой последний сухарь. Я никогда не забуду, как твоя мать впервые встала с постели и передо мной упала на колени с рыданьями, что не было для нее людей роднее нас.

Маша. Да… Но, Люда, это правда… и клянусь тебе… Не дрожи… Ну, что это такое?

Людмила. За все годы, сколько мы жили здесь, была ли я невнимательна к тебе или груба, или я обидела тебя, или сделала зло? За что же мне зло?

Маша молчит.

Почему же мне, твоему лучшему другу, ты не веришь и не понимаешь меня?

Маша. Не знаю, что это такое… Людмила, не плачь ты передо мной. Не надо этого, не надо мне!

Людмила. Маша, я прошу тебя во имя моей жизни…

Маша. Ну хорошо… Ну, как же… вот я сейчас сразу скажу… (Кричит.) Мне больно в груди!

Людмила (на коленях). И до последней минуты я останусь твоим… Маша, тебе воды дать, воды?

Маша. Ничего этого мне не надо. И воды не надо. Я здоровая.

Людмила. Маша! (Схватила статью.) Уничтожить? Да? Скажи — да?

Маша. Нет.

Явилась Евдокия.

Евдокия (со слезами). Марья, я ведь все слышу. Дикий зверь, и тот чувства имеет.

Маша. Лучше задушите меня все вы, лучше затопчите меня, только не надо этого требовать, не надо… Мне больно… мне… (Плачет.)

Людмила. Ты ревнуешь низко, подло! Ты тайком от меня писала Николаю. Теперь ты мне мстишь. (Схватила статью, рвет.) Ложь, дрянь, клевета, донос! (Истерически плачет. Ушла.)

Евдокия. Я задушу тебя, змея!

Маша. Души!

Евдокия. Пусть над головой твоей будет вечное материнское проклятье. И помни мои слова, проклятый выродок, что душа твоя почернеет до времени и сгниешь ты, ненавистная людям! Не дочь, не дочь… Уходи отсюда! Я с ними останусь кухаркой, рабой. Уйди, ненавистная собака! (На плач Людмилы.) Людушка, милая!.. (Убежала.)

Маша открыла сундук, вынула красивое, легкое газовое белое платье, подняла на руке. Вдруг заплакала, бросила крышку сундука, отчего старинный сундук издал звон, надела платок, сапоги, рабочую свою куртку; не оглядываясь, пошла. Пробежала Евдокия, вернулась с полотенцем и водой, ушла к Людмиле. Маша остановилась на пороге.

Маша. Хотя… (Быстро уложила свои платья, посчитала.) Девять. Это же мои премии.(Поверх платьев положила книги с полки и большой, известный зрителю том Пушкина.) А Пушкин не ложится… Ну, не надо… (Взяла книгу подмышку, идет через комнату, остановилась.) Не надо меня здесь?.. Значит, не надо.

ЗАНАВЕС

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

КАРТИНА ВОСЬМАЯ

В политотделе. Кременской, Адам Петрович.

Кременской. Да, я возмущаюсь. Да, я буду кричать!.. Ты второй раз приезжаешь ко мне без единого практического вопроса и просишь, чтоб тебя немедленно сняли. Ты неспособен работать? Почему неспособен? Я не понимаю коммунистов, которые неспособны работать, я беру под подозрение такую неспособность.

Адам Петрович. Я неспособен летать, я не учился, например, летать, но за это…

Кременской. Бросьте эти разговоры! Партия знает, кому надо летать, а кому плавать…

Вошла Вельтман.

Вельтман, ты слышишь эти разговоры? Он развалит колхоз, он пойдет под суд, он неспособен в самые боевые дни.

Вельтман. Товарищ Кременской, приехала колхозница, — ее муж избил.

Кременской. Вот тебе: я способен разбираться в таких делах?

Вельтман. Ты не уходи, надо сделать выводы. Хорошо?

Кременской. Хорошо.

Вельтман ушла.

Адам Петрович. Я способен отдать жизнь за партию.

Кременской. Да.

Адам Петрович. Если я, как шкурник, убегу от исполнения своего партийного долга, меня надо поставить к стенке.

Кременской. Да.

Адам Петрович. Мне ясен мой долг, но я знаю и свое право честно заявить партии, когда меня неправильно рассматривают, когда я объективно приношу вред.

Кременской. Ты самовольно демобилизовался. Ты наедине решил, что ты неспособен. Ты не просишь помощи, ты объективно не хочешь работать, ты прямо саботируешь… Вот как я стал на вас смотреть, Адам Петрович.

Адам Петрович. Я просил дочь сказать вам, что у меня ничего не выходит. Я думал, что некоторые понятные человеческие моменты в нашей жизни позволят вам помочь мне. Это жизнь, от нее никуда не денешься.

Кременской. Дальше.

Адам Петрович. Разве у членов партии нет жен, нет детей, нет отцов и не должно быть человеческих чувств?

Кременской. Все есть — и жены и дети, и отцы есть, и чувства, которые неотделимы от партийности. Что за чорт, о чем мы говорим!.. Товарищ Вельтман, кто там избил колхозницу? Давайте его сюда.

Адам Петрович. Что же будет дальше?

Кременской. После этих разговоров я не знаю, что будет дальше.

Адам Петрович. Валите вы меня, топчите… (С порога.) Подумайте обо мне. Я много пользы могу принести, много сделать для партии.

Кременской. Подумаем.

Явились Лизавета и Вельтман.

Вельтман. Вот избитая мужем колхозница.

Кременской. Ага. Ну, здравствуйте!

Лизавета. Сесть или постоять?

Кременской. Садитесь, расскажите.

Лизавета. Я уже стала спокойная, а то я навзрыд плакала.

Кременской. Понимаю. За что избил-то?

Лизавета. Я стояла и нагнулась, а он избил на пятой неделе жизни.

Кременской. Так. Недавно поженились?

Лизавета. Я как была, так и ушла от них, и мне сразу сказали в правлении: поезжай сама в политотдел… Довольно.

Кременской. Во двор вошла? Свекры живы?

Лизавета. Нет, он одинокий. Он с Машкой жить остался.

Кременской. С Машкой? Знаю Машу.

Лизавета. Она к нам жить перешла и встала за него.

Кременской. Как зовут мужа? Чей?

Лизавета. Зовут Вася, а так — Дудкин.

Кременской. Бригадир Дудкин?

Лизавета. Конечно.

Явился Дудкин.

Кременской. Ты откуда?

Дудкин. Следом гнался.

Кременской. Бить жену?

Дудкин. Не бить, а бороться.

Вельтман. Кулаками или палками?

Дудкин. Не кулаками, а классовым оружием.

Кременской. Дудкин!

Дудкин. Слушаю.

Кременской. Избил женщину?

Дудкин. Никогда!

Лизавета. И скажешь — не ударил, да?

Дудкин. Да.

Вельтман. Ну, ясно, знаем это.

Дудкин. Тогда пускай она вам при мне скажет, как я ее ударил и куда. За что сразу позорить меня? Кто я — старый зверь? Товарищ Кременской, спросите строго у нее… вы еще ничего не подозреваете.

Вельтман. Строго?.. Не запугивай.

Лизавета. Ударил раз.

Кременской. Дудкин, а мы тебя за лучшего колхозного человека считали.

Дудкин. Товарищи… Товарищ Вельтман, вы же сами мою биографию списывали, вы мне сами записку дали патефон купить… Клянусь вам своей честью, что не ударил я ее, а шлепнул ладонью, и по чем… по заду.

Вельтман ушла.

Кременской. Правда это?

Лизавета. Не отрицаю.

Дудкин. А она схватила патефон и ударила меня патефоном по голове, так что пружина назад отошла, и побежала с подозрением, что я с Машкой живу.

Лизавета. Не отрицаю.

Кременской. Некрасиво, ребята! Молодые люди, цвет колхоза…

Лизавета. Да, нехорошо… а Машка хорошая?… Осталась и за него стоит. А я на-и-вная… Что это такое на-и-вная?

Кременской. Почему Маша у вас живет?

Дудкин. Я вам сейчас подам ее статью. Вы узнаете, куда повернулись разные люди… Шлепнул жену, но от какого чувства? Она на подозрении к Машке стала классовых врагов защищать. Машка из дому ушла к нам и попросила меня отвезти и лично вам сдать ее статью, а эта против: «Не моги!» — «Почему?» — «Я не желаю, я твоя молодая жена». (Подал статью.) Вы прочтите — вы ахнете. Как же тут на молодую жену не цыкнуть, когда она поперек борьбы становится? Она во зле пошла в контору к нам, а там смекнули и сразу ей в газету заявление настрочили… Выходит, что мы с Машей живем, а эту избили и выгнали, как низкие негодяи.

Кременской. А как у них с агрономом, с Людмилой Адамовной? Они не поссорились?

Дудкин. Не знаю.

Кременской. Это очень важно, товарищ Дудкин.

Дудкин. Видать, что нет. Маша ничего не говорила… Про мать сказала. Мать у нее старого покроя. Кременской. Значит, с Людмилой они не поссорились?

Дудкин. Видать, что нет.

Кременской. Хорошо… (Читает статью). Вот что выходит! Тимофеич… Опять про него! Сад… Помолчи-ка, товарищ Дудкин.

Дудкин (тихо). Лиза…

Лизавета. Я с тобой не живу.

Дудкин. Вспомни те ласки…

Лизавета. Не помню.

Дудкин. Глянь на меня.

Лизавета. Не буду.

Дудкин. Значит, я кот?

Лизавета. Не отвечаю.

Кременской (взял телефон). Земельное управление. Заведующего. Томилин?.. Кременской. Узнай сейчас, кому колхоз «Маяк» в этом году сдает сад в аренду. Подробно и точно. Очень важно. Трубку не бросаю.

Лизавета. Заплакать или подержаться?

Кременской. Подержитесь.

Лизавета. Ревновать на Машку или бросить, раз вы так серьезно?

Кременской. По-моему, бросить.

Лизавета. Значит, я опять сделалась, как дура?

Дудкин. Ты не дура, ты наивная.

Кременской (у телефона). Да, да, очень серьезно… Слушаю.

Лизавета (тихо). Вася…

Дудкин. Я твой.

Лизавета. Я тоже.

Дудкин. Сиди и не колыхайся.

Лизавета. Не могу… Вася, выдь в коридор… (Вскочила.) Выдь скорее ко мне! (Ушла. За ней Дудкин.)

Кременской. Понимаю… В прошлом году сад сдали артели. (Ирония.) Сад числится в запущенном состоянии. А в этом году? Опять той же артели. Кто сдавал, кто утверждал — это в другом месте разберут. Ты мне скажи: оговорен караульщик, садовник? Оговорен. Кто? В. В. Барашкин. Все в порядке. Остальное меня не интересует.

Явились Лизавета и Дудкин.

Ну, молодожены, примирились?

Лизавета. Если я виновата, то я покаюсь и никогда теперь не буду наивная.

Кременской. Вам еще каяться!.. Не надо каяться. И шлепать, Дудкин! Смотри, изобразим в газете насмех всему району. Учти.

Дудкин. Учту.

Кременской. Все это прекрасно. Передай Маше, что мы статью опубликуем. Вокруг этого дела подымем массы. Пусть там она сама выступит на собрании, пусть она с активом подготовит лучших людей в правление, пусть действует… Скажи — пусть действует попрежнему. В канун выхода в поле я к ночи сам подъеду к вам.

КАРТИНА ДЕВЯТАЯ

В комнате Кременского. Празднично одетая Людмила приятно убрала стол, села за пианино, играет на слух что-то лирическое. Вдруг ударила всеми пальцами по клавишам, уронила голову на руки. Прислушалась, вскочила, поправила прическу у зеркала. Вошел Кременской.

Кременской. Вино есть, и выпить охота. Отдыхаем. Здравствуйте, Людка! Здравствуй, дорогая!.. Дорогая! (Целует.)

Людмила. Еще.

Кременской. На всю пятилетку… раз… два… три… Людмила. Извините, пятилетка в четыре года, извините…

Кременской. Извините, любовь не планируется… (Бросил целовать, вынул платок.)Единственный вред, который нам приносит химическая промышленность, — это губная помада.

Людмила. Зато красиво.

Кременской. На глаз хорошо, а на вкус плохо. Не понимаю, зачем ты их ваксишь. Губы и со стороны внешней рекламы и со стороны качества вполне кондиционные.

Людмила. Какую ахинею ты несешь!

Кременской. Хорошо, я тебе буду читать стихи:

Ах, мимозы, водовозы, Туберозы, паровозы, Розы, слезы и завхозы, В голове телячьи грезы.

Людмила. Ты притворяешься грубым. А Пушкин?

Кременской. Пушкин из чернильницы создал поэзию, а у нас из чудес энтузиазма и ума создают… (На ухо.) Поняла? «Большой конвейер громыхал». Я и без вас знаю, что большой конвейер громыхает.

Люблю тебя, Петра творенье, Люблю твой строгий, стройный вид.

Эх, Людмила, если б Пушкин написал о Днепрострое…

На берегу пустынных волн Стоял он, дум великих полн, И вдаль глядел…

Людмила. Вот где вы раскрываетесь! Ты поэт?

Кременской. Я начальник политотдела.

Людмила. Ну, начальник политотдела, давайте выпьем за начальника политотдела!

Пьют, поцелуи.

Ты прелестный парень, и сегодня ты в ударе.

Кременской. А почему мне не быть в ударе? Ко мне приехала любимая девушка…

Людмила. Жена, Николай.

Кременской. До сорока лет ты мне будешь девушка, после сорока — женой, а после шестидесяти — старой большевичкой. За старых большевиков!.. Стой, а вина мало… Жена, сходи возьми в распределителе бутылку кислого. Как?

Людмила. Когда сходи, то жена… Все вы… Ладно.

Кременской. Право, мне неудобно. Обыватели… городишко… сплетни… Ну их!

Людмила. Сидите, эксплоататоры в душе… (Надевает боты.)

Кременской. Весь вечер хочу спросить у тебя и забываю. Почему Маша из дому ушла? Мать добила?

Людмила. О Маше мы будем с тобой говорить безапелляционно. Твое особое внимание Маша понимает как любовь. Написала же она тебе хоть дурацкое, а все-таки письмо? А ты еще упрекал меня, зачем я скрывала от нее наши отношения! Пока она ничего не видела, мы жили с ней дружно. Она училась у меня. Да, Николай, Маша — дело моих рук. Теперь узнала — и возненавидела меня. А знаешь, как деревенские девки ревнуют — коромыслом.

Кременской. Подрались?

Людмила. Нет, она культивировалась. Она статейки научилась писать.

Кременской. Да.

Людмила. Какой-то косвенный донос на отца, подловатый намек, построенный на ерунде. Старухин в свою бытность что-то такое напутал с садом. Старухин свое получил. Дело кончено. Но сейчас мой отец председатель, так почему бы меня не ударить? Я тебе подробнее расскажу сегодня. Но финал… Она со мной разругалась. Это неприятно, тяжело… Знаешь, как деревенские девки ругаются?

Кременской. Да.

Людмила. Ушла к парню, который недавно женился, и там уже чорт знает что произошло… Сошлась с ним. Он жену выгнал, потом он ее выгнал…

Кременской. Неужели ты мне лжешь, Людмила?.. Постой уходить, скажи — ты мне лжешь? А я думал, ты руководила Машей в этом деле.

Людмила. Николай, романтический тон не по тебе.

Кременской. Значит, лжешь… Иди, а потом будем говорить.

Людмила. Коля, не надо больше вина.

Кременской. Пожалуй, уже не надо вина. Мне грустно… Мне давно грустно за тебя, Людмила… Брось своего отца. Твой отец — клякса, которую надо стереть или вытравить. Мелкий и темный человек.

Людмила. Отца, который…

Кременской. Авраам роди Исаака, Исаак роди…

Людмила. Пошлость!

Кременской. Отца, который проник в партию благодаря дочери, — тоже пошлость?

Людмила. Это не пошлость — это гадость.

Кременской. Исключительная даже. Его рекомендовали ребята, которые лучше знали тебя, чем его, а ты этого не понимала.

Людмила. Я буду спорить где угодно, но сейчас к чему ты оскорбляешь отца?

Кременской. Он, — ну его к чорту, — оскорбляет твою биографию… Я не знаю, что с тобой делать. Ты запуталась, ты мне стала лгать, а мне ты… Мы статейку Маши пустили в газету. Это важнейший политический материал, а не ерунда.

Людмила. Пустили? Напечатали?

Кременской. А что же?..

Людмила. Кто же я тебе?.. Любимый друг? Почему же ты не подумал хотя бы позвонить мне, проверить?

Кременской. Подумал — и раздумал.

Людмила. Ей ты больше доверяешь?

Кременской. Да.

Людмила. С каких пор?

Кременской. Постепенно.

Людмила. Вот вы как умеете любить — с прищуренными глазами?

Кременской. Нет, с раскрытыми глазами.

Людмила. Николай, подожди… Это же раздор, разрыв… Милый, зачем?

Кременской. Как зачем?

Людмила. Да?

Кременской. Да.

Людмила. Для уютных выходных, для веселых ночей, для… по-мужицки, сапогом в спину, когда стало неудобно?

Кременской. Если бы я по-свойски замял это дело с садом, если бы кривя душой поверил всей твоей лжи, а заодно придавил Машу — подумаешь, тля, смеет бороться с женой начальника! — если бы тебя, дорогая, устроил здесь, в район при себе, а папашу — куда он метит, — вот тогда бы ты сказала: какая высокая любовь!.. Я плюю на такую любовь! А теперь я советую тебе, как старший товарищ: честно и твердо проверь своего отца и материал о нем передай мне. Слушай меня. Ты погибнешь с твоим отцом.

Людмила. Ты страшный человек, ты каменный, ты мертвый! (Ушла.)

Кременской. И вина нет и пить не к чему.

КАРТИНА ДЕСЯТАЯ

Ночь весной, улица в колхозе. Людмила вышла из повозки.

Людмила. Дальше я одна пойду… Куда же мне пойти? Сюда или туда? Выросла здесь, а будто не узнаю.

Явились Тимофеич и Барашкин.

Тимофеич. А мы все караулили на краю с коих пор. Прослышали, что вы туда поехали, вот и караулим.

Людмила. Как — туда? Зачем прослышали? Кто вы такие?

Барашкин. Оставьте не узнавать.

Тимофеич. Не узнаете своих людей? Жалко, конечно… только я — Тимофеич, а это — Васька, племяш.

Людмила. Чего вам надо?

Тимофеич. Как же, Людмила Адамовна, чего нам надо? Это вопрос неподходящий. По нашему теперешнему делу много пословиц можно высказать, да забыл. Не до умственности, когда у комара портки печет. Вы, конечно, девица молодая, не такая, как мы, — понимаем… однако тихонько послушайте меня. Я раза в три больше вас землю топчу. Зря скандал вы затеяли с Машей. Вот что. Шукнуть следовало мне через вашего папу полслова, бред, вздох, а до времени и кокнуть бы можно ее… как говорится, рыбьим жиром попоить… Что поделаешь, Людмила Адамовна! Своя жизнь — сегодняшняя, а чужая — она вчерашняя.

Людмила. Чего вы хотите от меня?

Барашкин. Три тысячи брала — чего хотим, не спрашивала.

Тимофеич. Расписки целы. Не три, а шесть.

Барашкин. Я за прошлый год считаю.

Тимофеич. Через папу вашего сданы деньги в форме пожертвования на беспризорных детей. Формально. Три — за прошлый урожай с сада, три — вперед, под новый договор. Мы, конечно, неизвестны, — может, ваш папа поступил с вами не по-родительски и денег вам этих не отдал, а мы вам платили, Людмила Адамовна, за вашу визу над договорами, хотя второй договор по старой визе пошел.

Людмила молчит.

Будто даже вы и выдумали, чтоб была артель… Нет, вы уж подарите словом, Людмила Адамовна. Мы понимаем, скверно вам об этом говорить. Вы в намеке пустите конец, за какой хватиться. А мы хватимся и, может, вас вытащим… У вас деликатные дела с большим человеком, скажу по-мужицки — рука. Когда другой договор составляли, на то и уповали, смело шли. Теперь получилась статья в газете… Нет, думаю, не может же быть, чтоб человек сам себе яму рыл. Тут скрыт конец. Обнаружьте. Барашкин. Чего же молчишь? Давай совет.

Тимофеич. Конечно, уж если садиться, то на одну постельку, под одними свечками. Мил — не мил, а венчаться иди.

Людмила бросается прочь, убегает.

Барашкин. Убегаешь? Страховку получила у любовника на подушках? (Свистит.) Тю-тю!

КАРТИНА ОДИННАДЦАТАЯ

В доме Маши. Вбежала Людмила.

Людмила. Кто дома? Адам Петрович, вы здесь?

Вошла Евдокия.

Евдокия, Адам Петрович еще не приходил?

Евдокия. Обед перепрел… Жду.

Людмила. Значит, сейчас придет. Студень варила?

Евдокия. Стоит. Покормить?

Людмила. Он обожает студень с хреном. Значит, скоро придет… Мать, пойди к соседям ворожить.

Евдокия. Какая теперь ворожба! Утро, народ в поле выходит.

Людмила. Утро… в поле… Огни горят, шатры поставлены, кухарки котлами звенят… Ничего не понимаю! Что же вы стоите, Евдокия? Я не хочу студня с хреном. Я хочу верхом в поле — картошку печь. Уйдите из дома на полчаса.

Евдокия. Чего ты меня гонишь? Кому я здесь мешала? (Обиделась, вышла.)

Людмила. Я его все равно здесь убью, на пороге… в лицо… Эта старая растрепа кашляет… Слушайте, Евдокия!

Евдокия вошла.

Пойдите, пожалуйста, в кооперацию и купите там…

Евдокия. Кооперация в этот час закрылась.

Людмила. Ну, возьмите эти деньги себе… Возьмите! Понимаете, мне надо, чтобы вы пошли. Что, что? У меня секретное свидание. Я буду переодеваться.

Евдокия. Свет горит, окна раскрыты. Я вот и раму для воздуха открыла.

Людмила. Я потушу свет и буду все равно… (Всучила деньги.)

Евдокия. Бешеные, капризные… У Кисетовых дрожжей занять? Сейчас приоденусь. (Ушла.)

Людмила. Потушу свет… Без света стрелять на пороге, по кашлю, в белое пятно с трех шагов… (Прислушалась.) Входит? Он входит?.. (Убежала к себе, вернулась с револьвером, потушила электричество.)

Голос Евдокии. Ай уже переодеваешься?

Людмила включила свет.

То-то. А то уж больно скоро.

Людмила. За твою… (Смотрит в упор кому-то и шепчет.) За то, что я… (Происходит то же. И вдруг.) Галлюцинация? Никто не приходил? Галлюцинирую?.. Надо закурить. (Пошла к себе, вернулась с папиросой и, не закуривши, вскрывает конверт. На пол из конверта что-то выпало. Читает и роняет из рук бумагу.) Тетя Авдотья, не уходите, не надо… Скорее! Не надо… Скорее!

Евдокия (вошла). Да что ты! Прямо безумная стала.

Людмила (подняла с пола кандидатскую карточку). Вот его кандидатская карточка. Видите?

Евдокия. Вижу. Билет.

Людмила. Отец бежал… (Тихо. Упали из рук карточка и папироса.) Жмут башмаки? Качаешься? Жмет сердце? Жмет горло?.. Что же ты не кричишь, Евдокия? Он с тобой жил? Что же нам с тобой отворачиваться от собственной… Не лги передо мной, не отворачивайся! Ты в поездах просила хлеба с Машкой, ты была красивой, тонкой женщиной, тебя присмотрели… Зачем? Умоляю, скажи мне, зачем он сюда приехал? Может быть, этот добрый человек когда-нибудь сказал тебе, почему он такой добрый? Может, он сказал тебе, кто он такой? Бывший поп? Фабрикант? Князь?.. Пойми меня, Евдокия: у твоей дочери есть биография, у меня этого нет. У меня нет родственников. У меня был один отец, я его пяти лет увидала. У меня нет биографии!

Евдокия. Прости меня, Людушка… Не жил со мною он, баловался иногда спьяна… Прости, я за кусок хлеба… я вечно вам благодарна… Прости! Больше не умею тебе сказать.

Людмила. Баловался?.. И со мной, значит, только по-другому, баловался… Это же правда, что я его ввела в партию. И не я, а Машка помешала ему баловаться, потому что Маша не позволит баловаться ни в каком смысле. Да, да, ее… Мать, беги за ней, что хочешь скажи ей, солги… нет, проси у нее прощения, приведи насильно ее.

Евдокия ушла.

А где же я? Кто это сказал такую глубокую и беспощадную формулу о партийных ошибках? Кто-то большой человек сказал, что одна ошибка — это ошибка, и две ошибки — это тоже ошибка, но три ошибки-это уже линия. Какая же у меня линия? Невыносимые слова Кременского были невыносимой правдой… Милый, скорее что-нибудь… (Кричит.) Я не резонирую! Этот прекрасный организм с мускулами, счастьем и душой не резонирует. Меня не воспринимает эхо, меня не слышит Николай… Это же мой Николай! А воры слышат, воры свистят…

Резкий сигнал автомобиля на улице.

(Очнулась.) Он к нам приехал?.. Массовый выход в поле… а я? Я агроном. Он скажет: «У агронома сбежал папа, ничтожнейший прохвост, и агроном распустил слюни». Покурить охота… Закурить и сделать правильные выводы. (Подняла папиросу, закурила.) Это чепуха, что меня будут судить… Исключат? Наверно… Ах, не об этом надо думать! Надо сделать правильные выводы. Сейчас явится ко мне Маша. Я ее уважала, но свысока, через плечо, а Коля ее уважает прямо. Узнай, пойми, скажи, что это значит?.. Почему свысока и почему прямо? Надо сделать правильные выводы.

Стук в окно. Окно открылось.

Я… Кто зовет меня?

Голос Тимофеича. Людмила Адамовна, выйдите еще раз ко мне… Я один здесь. Я, конечно, понимаю, Людмила Адамовна, но что же вы делаете со стариком?

Людмила (захлопнула окно, схватила револьвер). Маша, скорее!.. Николай!.. Я не знаю, что у меня в душе.

Опять открывается окно, опять голос Тимофеича.

Голос Тимофеича. Людмила Адамовна, выйдите, богом молю!

Людмила. Скорей кто-нибудь… (С револьвером отступает от окна до другой комнаты, кричит.) Маша! Коля! Друзья мои!.. Что я сделала!..

Выстрел. Людмила упала.

Голос Тимофеича. С нами пресвятая троица!..

Явилась Маша.

Маша. Что-то дым какой нехороший… сладко… Сами позвали, а говорить не идут… Людмила Адамовна, я — вот она! Если надо, то давайте, а то нам в поле ехать пора. (Пошла к дверям.)Мама!.. (Отскочила.) Мамочка дорогая, она ползает по полу в крови!.. Людочка, что это!.. Чего же я боюсь-то? Она живая лежит. (Идет.) Люда, кто тебя ударил? Куда же они тебя ударили?(Увидела револьвер.) Людмила, ты сама?.. Адам Петрович, где же вы есть?.. Наша Людочка навеки. У нее пальцы на руках дергаются… Навеки…

Звук сирены. Под окном останавливается автомобиль. Появился Дудкин.

Дудкин. Где ты есть целый вечер? Говорят — на собрании. Поехал — кончили. А она вон где, сосульки считает… Ты плачешь? Почему? Скажи, почему, а то шлепну.

Маша. Молчи… Уходи…

Дудкин. Я ведь жалостливый, у меня сердце узкое, — разревусь с тобой навзрыд, а сеять будет за нас товарищ Кременской.

Маша. Он приехал?

Дудкин. Хватилась, птица небесная! Все правление в поле вызвал. Заседание будет прямо в шатре. Вон как у нас!.. Да ты ж сама туда людей звала. Тебя ждут, ты у нас первый боец в полку.(Наблюдает.) Что у тебя, апендицит? Скажи — вылечим.

Маша. Не гавкай же ты, не гавкай!

Дудкин. Машка, за тобой Кременской машину прислал. Серчает.

Маша. Надо же ему знать сейчас.

Дудкин (обнял). Эх, Марья Никаноровна, как это говорится: посади мужиков на тракторы, баб — на автомобили, а огольцов — на дирижабли… А ты плачешь, колхозная королева!

КАРТИНА ДВЕНАДЦАТАЯ

В полевом шатре в ту же ночь.

Кременской. Что там за возня? Из-за этого одного колхоза у меня ломается к чорту весь план до утра. Меры тонкости исчерпаны. Если люди не поддаются внушению, на них воздействуют. Если воздействие встречает сопротивление, тогда логика требует силы репрессий. Адама Петровича я отдам под суд. Его заместителя сегодня возьму под стражу. С собой ли у меня дневник? (Нашел тетрадь.) «Ноябрь, первые дни…» «Осень, праздничные дни. Был в колхозе. Запомнить разговор с колхозником Кисетовым, проверить. Был середняком, дальновидный хозяин, предан». (Закрыл тетрадь.) Кисетова надо будет сажать на хозяйство колхоза вместо Тимофеича. В правлении будут наши молодые люди, один старик и непременно женщина… А председатель? Есть люди, рассчитанные и на настоящее и на будущее, надо очень серьезно подумать о них. А председателем поставим нашего бригадира Машку. И наконец…

Явилась Маша.

Кременской. Наконец, дорогие ударники! Что же вы думаете, я у вас ночевать останусь? Рядовые колхозники в поле, а вы? Где ты была? Где председатель? Где агроном?

Маша. У нашей Людмилы отец убежал и выбросил партийный билет, а Людмила в нашем доме на пороге застрелилась.

Кременской. Постойте, ребята!.. Ее отец убежал, бросил партийную книжку, а она… Нет, я понимаю… Постой, ты мне пока не рассказывай, ты тут побудь. В эту ночь у нас с тобой массовый выход в поле.

Маша. Да, зарёй.

Кременской. Найди мне Дудкина в два счета. Ты там не шуми, тихо найди и приведи сюда. Ты не беспокойся, Маша.

Маша ушла.

Отец… Проклятая свора, вы еще заражаете людей — и своих, и наших, и всех. Трудно мне, ребята, трудно мне смотреть кругом…

Вошли Маша и Дудкин.

Постой-ка, Василий, я сейчас тебе напишу распоряжение. (Пишет.) Вот как надо сделать, Василий: ты сейчас возьми верхового коня, не седлай — некогда — и позвони из нашей конторы в город, кому, тут указано, и передай, что я тебе прочту. Стань рядом, смотри… (Читает.) «Немедленно прислать следователя. Принять меры на дорогах к аресту здешнего председателя. Труп ночью перевезти в район, похоронить без обычных почестей». О чем идет речь, понимаешь?

Дудкин. Понимаю.

Кременской. Спросят — ответишь точно?

Дудкин. Отвечу.

Кременской. Скачи — и сразу обратно сюда.

Дудкин. Слушаюсь. (Ушел.)

Кременской. Я уйду на короткое время, Маша. Я пойду взгляну на…

Маша. Что же будет у нас, товарищ Кременской? Что они с нами сделали? Никого же нет в такие часы, все разбилось, как в насмешку, как назло.

Кременской. Мы не застрелимся с тобой. Маша.

Маша. Как это можно? Как можно так сделать?

Кременской. Не плачь.

Маша. Не могу я, когда я сама ее увидала… А вы еще приказываете — без почестей… Всё мне обидно, всё!

Кременской. Сядь… Мне тоже обидно. Ты еще мало знаешь обиды и тоску взрослых людей, оттого спрашиваешь у меня. Я бы шел за ее гробом и бессменно стоял в карауле у ее помоста, но теперь мне нечего делать с людьми, которые убивают себя. Ты думаешь, во мне борется ум коммуниста с душой человека? Так не бывает, Маша. Может быть, когда-нибудь и сама ты узнаешь это… Хотя ты уже знаешь. Ты сама кричишь: «Что они сделали с нами? Что они разбили всё, как назло?..» Скажи — мы им изменили или они нам? Мы им солгали или они нам?.. Лгут, изворачиваются, из кровной дружбы делают средство для ничтожных своих выгод — и знают, что у нас так жить нельзя, и видят, что дела их отвратительны в нашей жизни, но не идут за нами, а мстят нам выстрелом, петлей, ядом, требуя от нас слез, прощения… Пойми теперь, Маша, что борется во мне, когда я иду проститься с любимой девушкой. Но не мы ее хороним без почестей. Это их отцы, их свора, их племя уходит в могилу. Нам с тобой в эту ночь мучительно горько и тяжело, но мы не застрелимся с тобой, Маша… Я уйду на короткое время, ты подежурь здесь до прихода и только на людях не теряйся, не плачь.

Кременской ушел.

Маша (берет какую-то бумагу со стола, читает, отбросила). Все это бумага. Не в том дело сейчас.

Вошел Дудкин.

Дудкин. Сделал, как приказали… Нету начальника? Ну, Марья, беда! То было люди песни играли, гармонисты тут заливались, пляс шел, а как узнали — все настроение рассыпалось. Пошли невероятные выдумки, слухи, разброд… Марья, ты думаешь?

Маша. Думаю.

Дудкин. Мы с тобой как-никак передовые, как-никак ответственные. Марья, скажи!

Маша. Липовое наше дело! (Плюнула зло.) Иди к массе. Да сам нос утри и сделай вид.

Дудкин. Масса у нас раскорячилась… Ладно, пойду, ударю по одному шептуну. Я его знаю… гада. (Ушел.)

Маша. Не буду я здесь сидеть одна, хоть зарежьте! Люди песни играли, гармонисты заливались… А постойте-ка! А если? А ну-ка, бежим в самом деле. (Ушла.)

Явились Кременской, Кисетов, Аграфена Матвеевна, Лагута.

Кременской (продолжает). Нет, нет, вы не извиняйтесь. Это хорошо, что вы меня повстречали. Очень хорошо!.. Ну, ладно. Значит, вы делегация от массы? Говорите, слухи разнеслись? Паника? Понятно. Будем говорить, что надо сделать самое главное. Слушаю.

Лагута (Кисетову). Говори прямо, ну? Что же ты? Шел — руками мотал. А то я скажу.

Кисетов. Говори ты. Я добавлю.

Лагута (приготовившись). Вот ведь… Скажите вы, Аграфена Матвеевна, — дело ведь резкое.

Аграфена Матвеевна. Сразу скажу. Воры — раз, воры — два, воры — три. Требуем новых на смену.

Лагута. Сказала! Кого «новых»? Опять воров?

Аграфена Матвеевна. Я не могу говорить правильно. Я вся дрожу.

Кременской. Давайте спокойно и точно. Маша! Где же она? Ушла?.. Ну, хорошо. Речь идет о новом правлении, как я понимаю?

Лагута. Вот верно.

Кременской. И, пользуясь моим присутствием, колхоз хочет организовать немедля свое руководство?

Кисетов. Точно так.

Кременской. Перейдем к делу. О каких людях думаете? Кого метите? Называйте имена. Я людей плохо знаю.

Аграфена Матвеевна. Нашу бригадиршу, опять. Стоим!

Кременской. Запишем: первый кандидат Маша. Еще?

Лагута. Да ведь есть люди… торговаться неохота.

Кременской. Торговаться сейчас не время. (Кисетову.) Чей? Фамилия?.. Узнаю — Кисетов. Или ошибаюсь?

Кисетов. Звали так. А к чему вопрос?

Кременской. Тебя, Кисетов, выставим на место Тимофеича. (Лагуте.) Как старики думают?

Лагута. Сходятся.

Кременской. У меня — тоже.

Кисетов. Ты людей плохо знаешь! С бала на меня прицелился. Добрался-таки. Вмазал.

Кременской. Запишем.

Кисетов. Надеваю хомут. Ладно. Дай хоть руку на привет.

Кременской. На! И держись всегда… Кто же еще?

Аграфена Матвеевна (опасливо). Я пойду к народу. Что я тут с моим умом?

Кременской (знаками указывая на Аграфену Матвеевну). Ее стоит?

Кисетов отрицательно покачал головой.

Лагута. Чересчур огненная. Нельзя.

Аграфена Матвеевна (Лагуте). Прошло?

Лагута. Прошло. Иди спокойно.

Аграфена Матвеевна. Спасибо, товарищи, великое вам спасибо! Ведь у меня семь душ, семь галчат, и, может, я для них за колхоз на ножи иду. Благодарствую! (Уходит.)

Кременской. Дайте сигнал с базы на экстренный сход.

Аграфена Матвеевна. Слушаю. (Ушла.)

Кременской. Дудкина советую в правление.

Лагута. Пошел!

Кременской. И одного старика. Старика непременно. Есть у меня здесь один любимец, мудрец, полевой агроном и садовод…

Лагута. Будя!

Кременской. Пошел!

Лагута. Будя!

Кременской. Нет, пошел!

Лагута. Помилуйте!

Кременской. Записали? Красивый список. Колхоз поздравить можно.

Тогда Лагута вынул из мешка горсть земли, поднял ее, как дар, на ладони.

Лагута. Гляди! Не земля, а девка полная, паровая, духовая, удобренная с серебром, сама просит: давайте, я вам рожу пышное счастье…

Вдали сигнал.

Кременской. Верно — удобренная, пышная. Пойдем на сбор.

Уходят. Осторожно выходит Маша, за ней двое гармонистов — братья Венцовы, скрипач без скрипки, малец с трензелем и парень с бубном.

Маша. Ушли… Тихо говорите.

Скрипач. Ваше счастье, что наша старшая корова родила теленочка, а то бы вы меня не нашли. Какой теленочек… це-це! Ах, Марья Никаноровна, разве я музыкант? Я зоотехник. Специалист из жизни животных.

Маша. Не кобеньтесь, товарищ зоотехник… Братья Венцовы, поймите, что я серьезно вас прошу, глубоко прошу вас… Такой случай большой! Бросьте пока зевать, все равно спать не придется.

Первый брат. Брат, подай ноту.

Второй брат покорно исполняет.

Маша. Ну, где же ваша скрипка, товарищ зоотехник? Скрипач. За скрипкой побежал мой ученик, будьте спокойны за скрипку… Ах, Маша, у вас еврейская голова, вы смотрите на вещи хитро.

Парень. Мы бы пошли по своим местам.

Маша. Вы будете играть от имени бюро. Если не понимаете, что делается, то молчите. Только бы все вышло к месту.

Явился посланец со скрипкой.

Скрипач. Вот и Страдивариус, товарищ Маша. (Посланцу.) Спасибо. Но где же ноты?

Маша. Какие тут ноты! Играйте прямо. Скорее!

Скрипач. Экстренная гастроль? Хорошо. (Посланцу.) Идите смотреть за бычком. Укройте его одеялом. Я сам приду утром… Итак, маэстро, что же мы будем играть?

Маша. Это…

Первый брат. Брат, подай ноту.

Второй брат также исполняет.

Маша. Вальс.

Скрипач. Какой? Я серьезно спрашиваю.

Маша. Не помню его фамилию. Скорее!.. Вальс композитора… вот.

Скрипач. Это уже несерьезно. Скажите, что вам подходит?

Маша. Страус.

Скрипач. Повторите!

Маша. Не смейтесь же вы, не смейтесь!.. Вальс… на балу играли… называется Страус.

Скрипач. Поставьте сначалу букву «Ш», и все будет в порядке. Я не смеюсь, это моя природа. Я вас понимаю, но скажите, что же мы будет играть?

Маша. Вот же… Штраус.

Скрипач. Иоганн Штраус написал два миллиона вальсов.

Маша. Пускай, а мне надо один… На балу играли, всем понравилось… Потом дома пели.

Первый брат. А ты нам на голос… мелодию.

Скрипач. Вы мотив помните?

Маша. Как же!.. Сейчас… (Запела.) Ля-ля-ля-ля…

Первый брат. Брат, подай ноту.

Второй брат дает, и все они подыгрывают под пение, которое не имеет мотива.

Скрипач. Нет, это похоронное бюро.

Маша. Я ж его с Кременским танцевала. Он же всем понравился. Мужики — и то говорили… Такой длинный сначала… (Поет.) Тра-ля… Потом тонковатое идет… (Поет.) Ти-и-и… Потом как ахнет — бум! И пошло и полилось без остановки. (И сама она пошла под воображаемые звуки и по ассоциации тихо запела памятный вальс.)

Скрипач. Продолжайте, умоляю вас!

Первый брат (шепотом). Брат, подай ноту.

И весь этот оркестр заиграл вальс.

Маша (жестикулирует). Тише.

Скрипач. Пиано.

Маша. Еще тише.

Скрипач. Пиано… пиано… пианиссимо…

Очень тихо, почти на шелесте, звучит музыка.

Маша (в стороне слушает). «Мы не застрелимся с тобой, Маша»… (Вдруг быстро.) Ребята, дорогие, спрячьтесь пока! И если у нас ничего не получится, то промолчим, а если… Скорей отойдите!

Оркестр прячется. Идет Кременской.

Кременской. Где ты была? Почему тебя не нашли? Ты не слыхала сбор? Видишь, народ идет. Недовольны тобой. Тебя выбрали председателем, просят выступить, а ты скрылась.

Маша. Меня утвердили? Меня — без меня? Я ничего не знаю… Я буду…

Кременской. Подтянись.

Маша. Хотя… (Приосанилась.)

Кременской. Иди. Стоят люди, смотрят, молчат. Стыдно за тебя. Коротко скажи. Поблагодари, особенно стариков. Козырем, председатель, голову выше! Пошли вперед! Слово даем нашему новому председателю.

Два-три хлопка.

Мал у нас председатель, дайте ему на что-нибудь подняться.

Лагута. Мал золотник…

Женский голос. Верно.

Маша. Благодарю за доверие, и особенно благодарю людей старых и пожилых.

Одобрение.

Сегодня я ничего не скажу. Видите — небо светает, а мы с вами шуршим, как сонные мухи. Почему вы сбились стаей? Кто, где, за что отвечает — ничего не разберешь. Сколько у нас бригад?

Дудкин. Четыре.

Маша. Одна огородная, три полеводческих. Становитесь отрядами, старшие вперед. Голос. Это зачем?

Маша. Не понимаешь — у дяди спроси… Мужики, качайтесь! Что, вы снизу подмерзли? Или забыли, как мы сеять выходим?

Люди делятся на группы.

Бригадир Соскин, выдь сюда на вид!

Соскин вышел.

Где у тебя огородники? Перемерзли за зиму?

Соскин. Разбрелись… которые за копачами пошли.

Маша. Сам ты разбрелся. Подбери губы на людях. Имя колхоза унижаешь. В прошлом году свеклу поморозили, за твои растрепанные губы восемнадцать тысяч рублей у нас в земле сгнили. Треплетесь, клянетесь, знаменами машете! Советские нахлебники! Барахло!

Дудкин. Ты, Маша, жестко берешь.

Маша. Не мешай! Мы с тобою не в куклы играем, мы делаем свою жизнь. Заря на дворе, а у него люди разбрелись, от него водкой разит. Уходи с виду!

Соскин. Снимаете, значит?

Маша. Снимаем! Аграфена Матвеевна, бери огороды. Золотое дно доверяем. Покажи, как с душою работают люди… кончено это дело! А у вас почему пяти человек нехватает? Голос. Зеньковы не вышли, у них дед помирает.

Маша. Своим двором жили — сеяли в срок. Не маленькие: видим, куда Зеньковы глядят. Спросить у них: станут сеять или не будут? И сказать им, что мы и без них сработаем и без них соберем. Около деда можно сноху оставить… План будет на словах? Я сама и три члена правления берут в руки бригады. Лагута, ты постой!

Лагута. Одурел на старости. Не гожусь.

Маша. Постой, не гуди! Старик Буфетов Агап Агапович здесь?

Буфетов. Здесь я.

Маша. Зимовеев старший здесь? Зимовеев. Вот он.

Маша. Вы, старики, комиссия по качеству. Вы наши глаза… (Кременскому.) Ну как, получилось что-нибудь?

Кременской. Получилось. Действуй дальше.

Маша. И когда здесь вырастили меня, поставили вперед и утвердили, то я поведу свой колхоз на сев, как на прекрасный бал…

Явились музыканты.

Кременской (весело). Второй колхозный бал объявляю открытым!

Маша. Музыка, Штрауса!

ЗАНАВЕС