Темп

Комедия в четырех актах, девяти картинах

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Болдырев — начальник строительства.

Валька — его сестра, медичка.

Максимка — зав. бюро рационализации.

Лагутин — секретарь партколлектива.

Гончаров — главный инженер.

Картер — американский инженер.

Груздев — инженер-технолог.

Касторкин — инженер, зав. внутри-строительным транспортом.

Данило Данилович — инженер.

Калугин Симон Симонович — инженер.

Татьяна Львовна — его жена.

Рыбкин — секретарь Болдырева.

Переводчица.

Доктор.

Сиделка.

Секретарь производственного совещания.

Председатель производственного совещания.

Строители-костромичи:

Лаптев Ермолай.

Михалка.

Артамон.

Зотов Анисим.

Суматохинов Лаврентий.

Дудыкин.

Темин Кондрат.

Грищук Фетиска.

Рабочий в розовой рубахе.

Тюша.

Краличкин — металлист.

Демин — десятник.

Комендант.

Шофер.

Кухарка.

Первая работница кирпичного завода.

Вторая работница.

Третья работница.

Первый техник.

Второй техник.

Комягин — железнодорожник.

Неизвестный пьяный.

Строители, металлисты, рабочие.

АКТ ПЕРВЫЙ

КАРТИНА ПЕРВАЯ

Кустарник. Дерево. Скамейка. За кустами рабочий барак, где ужинают строители. Предсумеречный час. Валька, Гончаров.

Валька. Вы знаете, что сегодня восьмой случай заболевания брюшным тифом по строительству?

Гончаров. Предположим, знаю.

Валька. Так вот за это «знаю» вас следует крыть. Ваши уважаемые спецы, чорт бы их взял, до сих пор не сделали хлорирование воды. Нет, вы подумайте, что это такое, — пять тысяч рабочих пьют речную воду, а вы никого не умеете подтянуть!

Гончаров. Подтянуть…

Валька. Вы знаете, чем это может кончиться? Я, как медичка, отлично понимаю. Я буду протестовать и ставить вопрос… в общественном порядке. Тут эпидемия, а вы чему улыбаетесь, товарищ Гончаров? Где тут барак сорок первый? Этот, что ли?

Гончаров. Этот.

Валька ушла в барак.

Крыть… ей дозволено крыть меня… «Спецы, чорт бы их взял…» Девушка — какой язык!

Из-за кустов выбегает Лаптев Ермолай, бородатый крестьянин с иконописным лицом.

На нем белые порты, белая расстегнутая рубаха.

Лаптев. Товарищ начальник, дозвольте сказать, что ж это…

Гончаров. Говори.

Лаптев. Как же это такое? Девка какая, чижик-девка, сквернавка, лезет ко мне с приказом: скидай порты при всех. А? Я со своей старухой тридцать годов прожил, но чтобы без портов перед ней — ни-ни! А тут же бабы, кухарки, на срамоту нас не могете выставлять. Не могете! Нет такого закону! Во!

Гончаров. Ничего не понимаю! Какой чижик? Какая девка?

Появляются строители один за другим. С ними кухарка.

Лаптев. Ишь ты, не понимаешь? Девка-сквернавка порты заставляет скидывать, а он не понимает! Вот люди добрые скажут, что понос, — не спорю. Но без портов не позволю.

Гончаров (строителям). Объясните, что у вас произошло?

Михалка. А что произошло… Мужик дело говорит. К чему такое издевательство над нами, к чему людей силком волочь? Он с артелью пришел и при артели останется. (Отходя.) Воду заразили, а теперь, как туши, в барак волокете.

Гончаров. Кто заразил воду? Что за глупость говоришь!

Кухарка. Нет, товарищ архитектор, вы уж нас не глупите. Нам по кухаркиному делу оно заметно стало.

Гончаров. Что же вам заметно стало?

Кухарка. А то, что народ травится.

Лаптев. Вот она, ваша дьявол, идет. Что она меня нюхает? Пусть кобылу понюхает. Порты скидывать не дамся. Хоть милицию позови. Нету такого закону!

Входит Валька.

Валька. Вот чудак дядя… Чего ты сбежал?

Михалка. Все мы чудаки, только вы умные.

Валька. А ты молодой, грамотный наверно, постыдился бы дурачком прикидываться.

Михалка. Дураки у кобелей хвосты крутят, а мы люди рабочие.

Кухарка. Да, да. Мы не чортовы куклы какие-нибудь… (Артамону.) Шляется… Выкаблучивается… Командует…

Гончаров уходит.

Кто она такая есть тут? Кто она такая может быть?

Артамон. Что это ты с нами хихеньки да хаханьки? Кто ты такая, девка, откедова ты представилась? Покажи бумагу, что тебе дадено право народ раздевать.

Лаптев. Что вы из нас последние кровя пьете, а? Что я вам, Ермолай Ерофеев сын, — скот али животная? Отродясь срамоты такой не видали… Ишь, какую силу взяли над простым народом! Душегубы вы, душегубы! Ох, моченьки моей нету… (Опускается на скамейку.) Горит мое нутро, огнем горит…

Валька. Товарищи, неужели вы не понимаете…

Кухарка. Всё понимаем.

Валька. Что у него тиф, брюшной тиф, что его сейчас же надо отвезти в больницу!

Артамон. А ежели человек не хочет, какое ты имеешь право над ним?

Михалка. Из артели людей не выдавать!

Суматохинов. Товарищ барышня, народ не мути, без тебя мутно нам.

Валька. Чего вы раскудахтались, точно бабы деревенские? Ваш товарищ заболел, значит его надо отправить в больницу. Только и всего. Помогите мне его довести до кареты. Не хотите — не надо. Я позову шофера. (Ушла.)

Лаптев. Братцы!.. Михал, а Михал, отведи меня на место, а то я сам не дойду никак.(Поднялся.) Сволочушку эту в барак не пущайте. Поганка проклятая. (Ушел.)

Михалка. Что же это, ребята, терпеть?

Артамон. Депутацию выбрать надо.

Суматохинов. «Депутацию»!.. Плюнут они на твою депутацию и размажут. Депутат!

Артамон. А без порядку ты не сила. Хлюст елецкий!

Михалка. Да что вы толкуете: мы не сила? Мы и есть самая первейшая сила. Допрежь такого кощунства над рабочим классом не было. Воду отравили, сукины сыны!

Зотов. Молчи, ухо свиное, молчи! Умнее тебя люди скажут. Первогодки у нас повек молчали.

Артамон. Первогодки ложки кунай за старшими… А я прямо скажу — силов нет. Вода, конешно, отравленная, народ валит на мертву постель. Насчет продукции — никакого приварку не видим. Мяса нехватает. Где это видано?

Входят Валька и шофер.

Валька. Вот здесь надо взять. Где же он?

Михалка. В нужник пошел, барышня. Просил вас немного обождать.

Валька. Если в нужник пошел, мы обождем.

Артамон. Куда бы он ни пошел, тебе его не видать, вот что!

Михалка. Артель постановила из присмотру товарищей не выдавать.

Шофер. Чего ты орешь-то, чудак-человек?

Артамон. Артель постановила — на наших глазах лечить.

Шофер. Да чего ты орешь? Говори тише.

Михалка (толкнув шофера). А ты что за валет?

Шофер. Смотри, парень, а то я могу так толкнуть, что черти из глаз посыплются.

Михалка. Ребята, он мне угрожает!

Кухарка. Ишь ты, комиссар кожаный!

Валька. Тише! Молчите! Дайте сказать!..

Михалка. Нечего говорить нам.

Суматохинов. Не мути нас, девка, без тебя мутно.

Валька. Глупости ты говоришь, товарищ!

Кухарка. Ишь ты, умница какая нашлась, сопли сама утирает!

Валька. Дура же ты, тетка! В конце концов нам говорить не о чем. Товарищ шофер, пойдем и возьмем больного.

Шофер. Пошли!

Артамон. Нет, не пошли!

Шофер. Пошли!

Артамон. А я говорю — не пошли!

Шофер. Пусти!

Валька. Убирайтесь!

Михалка. Вы силком и мы силком! (Хватает Вальку за руки.)

Суматохинов. Дай ей, чтоб помнила, как мутить!

Зотов. Мужики, упреждаю — плохое дело будет.

Артамон (шоферу). Двину!

Шофер. Двинь!

Артамон. Двину!

Шофер. Двинь!

Михалка (борется с Валькой). Ребята, помогай, бей!

Суматохинов. Наших бьют!

Кухарка (хватает кирпич, целится в голову Вальке). Я тебя угощу, шлюшка!

К кухарке быстро шагает Болдырев, выхватывает камень, отбрасывает его в сторону.

Болдырев. Что ты, баба? За это судят!

Кухарка. Матушки, Болдырев!

Все. Директор… Болдырев… Степан Семенович…

Пауза.

Зотов. Ну, Михалка, рапортуй.

Болдырев. Чего вы тут задрались, Валька?

Суматохинов. Во-во, Степан Семенович…

Болдырев. Погоди. (Шоферу.) Рубцов, в чем дело?

Шофер. Тифозного взять не дают.

Болдырев. Так что же, вы в атаку за тифозным пошли?

Валька. Без вас бы, товарищ директор, управились.

Болдырев (взглянув на кирпич). Пожалуй… Ну, ладно. Вы пока что отдохните после сражения.

Кухарка. Она, никак, жинка директорова…

Зотов. Не жена, а сестра.

Кухарка. Царица небесная!

Зотов. Вот те и царица!

Болдырев. А мы с ребятами поговорим. Да не все сразу, не все… (Михалке.) Говори ты, что ли… и нос у тебя оцарапанный кстати.

Михалка. Так я что же… Не я один… Мы все.

Зотов. Все, да не все.

Болдырев. Ну ладно, запишем, что все.

Михалка. Известно, вода отравленная… Терпения нету… Артель постановила — народ не выдавать.

Болдырев. Всё?

Михалка. Ну, и… допрежь не было такого кощунства над рабочим классом.

Болдырев. Так. А тебе, земляк, сколько годков от роду?

Михалка. Это не касаемо.

Болдырев. Нет, касаемо. Ты скажи-ка мне, сколько тебе годков будет?

Михалка. Ну, двадцать… с годом.

Артамон. Говорил первогодкам — ложки кунай за старшими.

Болдырев. Невелик коновод у вас, товарищи. Это что же уполномоченный от сорок первого барака?

Зотов. Какой он, к чорту, уполномоченный! Так, шпана.

Болдырев. Вот тебе и раз! А я с ним время теряю. Ты, парень, вечером сядь-ка со стариками да потолкуй насчет старого режима. К примеру, спроси, как бы ты прежде с главным директором разговаривал.

Зотов. Ага…

Болдырев. Да стал бы еще разговаривать с тобой директор! Ты там заикнулся бы, а тебе: бунтуешь? За порты да в конверт, под железную печать. Потолкуй со стариками, полезно будет.

Михалка. Так для чего же мы боролись?

Болдырев. Ты боролся у мамки на печке. Не срамись! Ну, ладно. А теперь я к вам слово имею. Нехорошо, ребята, нехорошо! Звонят ко мне сейчас, что, мол, сорок первый барак шумит. Сорок первый барак! Костромичи? Что такое? Являюсь сюда, а вы с девкою воюете. Смешно!

Артамон. Мы не потому. Вода отравленная… Народ валит на мертву постель.

Болдырев. Не смеши улицу, борода. Волга — не пруд. Воду весь город пьет. Неочищенная вода — другое дело. Кипятим, сколько можем. Народ сырую хватает. Животами болеют. В деревне ты что — ситро пьешь? Вот что: больного сейчас отправьте в больницу, а с ним делегата одного нарядите, пусть увидит, где и как лечим.

Зотов. Посрамились, и хватит. Эх, Михалка!.. Да где же он! Уничтожился.

Валька (шоферу). Пойдем.

Болдырев. К машине идите. Они сами принесут.

Суматохинов. Да чего его нести? Авось, ходит. Он весь народ и смутил.

Болдырев. Ну, ладно. Иди, неси. Время проводить нечего.

Многие строители уходят в барак.

Зотов (кухарке). Ты чего ждешь?

Кухарка. Прощенья бы у него попросить… Заарестует еще.

Зотов. Кишь, дура! Исчезай!

Кухарка. Как же?

Зотов. Кишь!

Кухарка ушла. Трое рабочих несут больного.

Голоса. В карете поедешь, как Чербельмен…

— Не один…

— С делегацией.

Лаптев (в бреду). Порты я ей не отдам… Порты мои ни разу не стиранные… Порты мои, мои… Эх, Михалка, Михалка, порты не выдавай!

Болдырев. Бредит.

Зотов. Видать, без памяти.

Все, кроме Болдырева, идут к автомобилю. Входит Гончаров.

Гончаров. Что тут было, Степан Семенович? Я с ними стал объясняться, но меня отвлекли.

Болдырев. Сестру поколотить собрались… Дело не в этом. Четвертый барак сегодня бунтует… одни было забастовали. Все в один голос: вода отравленная. Кто-то пустил слух, что ли… чорт его знает! Хожу, успокаиваю. Лагутин уехал. Мне бы на заседание надо. И строительство теперь бросить не могу.

Гончаров. Да, тревожный вечер.

Болдырев. Бузит народ… Металлистов бы сюда скорее… Пятьсот человек влей — и будет другая атмосфера. Ну, ладно, до свиданья!

Гончаров. Спокойной ночи!

Болдырев уходит.

Круто поворачиваем, товарищ Болдырев. При таких поворотах кучера слетают с козел, а за ними и пассажиры. Вот и пафос масс. Сегодня сестру убить собрались, а завтра — нас с вами.

Входит Зотов.

Зотов. Чему вы смеетесь, товарищ начальник?

Гончаров. Кто здесь? Чего тебе?

Зотов. А я так… иду, слышу, кто-то сам с собой говорит. А это чудно, когда человек один сам с собой в ночи говорит… Вроде заплутал.

ЗАНАВЕС

КАРТИНА ВТОРАЯ

Кабинет Болдырева. Болдырев и Максимка.

Максимка. Нет лучшей работы на свете, как работа на войне.

Болдырев. Это почему же?

Максимка. Воевал я, воевал, Степан Семенович, и убедился, что это совершенно чистое дело.

Болдырев. А заводы строить — не чистое дело?

Максимка. Ты меня не понимаешь… Тут у тебя дипломатия… На войне моя позиция определенная. Вижу перед собой врага, я с ним воюю, он со мной воюет. А у тебя есть такие кандидаты в Соловки, что хоть первым маршрутом отправляй, но я с ними должен работать как с товарищами…

Болдырев. Ну, ладно. Говори, что в твоем бюро?

Максимка. Навязал ты мне это бюро рационализации! — лучше бы каменщиком поставил.

Болдырев. Максим, разговор кончен! Давай докладывай.

Максимка. Не могу я рабо…

Болдырев. Максимка!

Максимка. Ну, садись. Принято единогласно. Слушай. Начну я с прораба пять. Ох, и гад! Четвертый раз, за подписью Гончарова, категорически предлагается ему установить подъемник.

Болдырев. Бумажки?

Максимка. А что делать, если он не ставит?

Болдырев. Ставь сам. Бери рабочих и ставь.

Максимка. Это идея!

Болдырев. Никакой тут идеи нет. Работать надо. «Темпы», кричите, «темпы», а сами со стола на стол бумажку посылаете. Дальше.

Входит переводчица.

Переводчица (с порога). Товарищ Болдырев разрешите?

Болдырев. Разрешаю, уважаемая.

Переводчица. Здесь мистер Картер, и он просит сейчас принять его.

Болдырев. Вы его привели сюда?

Переводчица. Нет, я его не вожу. Он сам ходит.

Болдырев. Что ж, входите.

Переводчица уходит.

Что-то неладно у американца.

Максимка. Саботируют его, вот увидишь.

Болдырев. Посмотрим.

Входят переводчица и Картер. Картер молча подал руку, стал.

(Переводчице.) Чем могу служить?

Картер. Tell him that some facts over which. I have no control force me to approach him on a subject, which will probably come as a complete surprise to him.

Переводчица. Мистер Картер просит передать, что он… что он силой обстоятельств, ни в коей степени от него не зависящих, вынужден беседовать с вами на тему, которая явилась для него совершенно неожиданной.

Болдырев. Я готов слушать мистера Картера. (Взглянув на Картера, встал.)

Переводчица. Не is ready to listen to you, Mr. Carter.

Картер. I have no intention whatsoever to mix into Soviet Russian politics and I am quite indifferent to the variorus trends of thought prevailing at present on your construction.

Переводчица. Мистер Картер просит передать… (подумала), что он ни в какой степени на желает вмешиваться в политические дела Советской России и что ему безразличны течения и настроения, существующие здесь на вашем строительстве.

Картер. I do not care to know what is the exact opinion of any of my Russian colleagues as regards for the rate at which the building is progressing. I want to specially emphasize this. And I am not going to take sides with any social group whatsoever.

Переводчица. И что он не желает знать, как мыслят о данном темпе те или иные из его русских коллег.

Болдырев. Понимаю.

Переводчица. Мистер Картер желал бы подчеркнуть данное обстоятельство… (подумала) и указать вам, что он не может связывать свою деятельность с какими бы то ни было. русскими общественными группировками.

Болдырев кивает головой.

Картер. I have a contract with the Soviet Government and it is this contract which will rule my every step for the whole of my stay in Russia.

Переводчица. Мистер Картер просит вам напомнить, что он заключил договор с советским правительством, и этот договор он считает для себя законом.

Болдырев кивает головой.

Картер. I wish to remind them once more that I am not a tourist and I am not on a pleasure trip in this country.

Переводчица. Мистер Картер просит еще раз напомнить вам, что он не турист и приехал сюда не на прогулку.

Картер. If my reasons for making this statement are not clear enough to him, tell him that the ten days which spent at the plant is time wasted for me as well as for them.

Переводчица. Если мистеру Болдыреву неясно, говорит мистер Картер, почему он об этом докладывает, то он просит передать, что десять дней, которые он провел на вашем строительстве, для него и для вас пропали даром.

Болдырев недоуменно качает головой.

Картер. I do not care for luxurious desk and office which were very kindly provided for me. I am neither a business man nor a theorist. I am a construction engineer and my place is in the field, right on the job, and not at a desk with the sole purpose of answering telephone calls.

Переводчица. Мистер Картер говорит, что ему не нужен тот роскошный стол и кабинет, который ему предоставили. Он не финансист и не теоретик. Он инженер-строитель и привык работать в поле, на постройке, а не за столом у телефона.

Картер. But I am forced to stick around the telephone in order to get the invariable reply, which is being repeated ad infinitum.

Переводчица. Но мистер Картер вынужден сидеть у телефона и слушать одну и ту же русскую фразу, которую ему повторяют бесконечно.

Болдырев. Какую фразу?

Переводчица. «На будущей неделе».

Картер. О, о… на будучи неделе.

Болдырев. На будущей неделе?.. Так.

Картер. На будучи неделе.

Болдырев. Кто же эту русскую фразу повторяет мистеру Картеру?

Переводчица. Who is it who always tells you that?

Картер. Engineer Goncharov.

Переводчица. Инженер Гончаров.

Mаксимка. Я тебе говорил!

Картер. I see no reasons which would prevent the development of speedy American methods of construction in Russia.

Переводчица. Мистер Картер никаких объективных причин не видит в России, которые бы мешали развитию американских темпов. Мистер Картер подчеркивает это.

Картер. I therefore very much regret but I would not take any money from the Soviet Government for wasting my time, and I see myself forced to break my contract and return to the States without further delay. I have nothing more to add.

Переводчица. Поэтому мистер Картер заявляет, что он крайне сожалеет о случившемся, получать же деньги у советского правительства за бесцельное времяпрепровождение он не может. И он находит необходимым расторгнуть договор и немедленно возвратиться в Америку. Мистер Картер больше ничего сказать не имеет.

Болдырев. Ах, сукин сын!.. (Переводчице.) Не переводите этого Картеру, я не о нем… Так… Так-с… Одну минуту. (Отвернулся к окну.) Передайте мистеру Картеру, что я сейчас дам ему вполне исчерпывающий ответ. (Пауза. Подходит к рабочему плану.) Так будет точно. Товарищ переводчик, скажите инженеру так: сейчас я отдам приказ, по которому Картер назначается производителем работ по основным цехам и подчиняется только мне.

Переводчица. Comrade Boldyrev will issue an order forthwith, by which you will be appointed in charge of a construction ипй reporting directly 'to him.

Картер. Very well, very well.

Болдырев. Хорошо. Уэл. (Протягивает руку Картеру. Переводчице.) Имеет ли вопрос ко мне инженер?

Переводчица. Have you any more questions?

Картер. No. Thank you. That's all.

Переводчица. Нет, вопросов мистер Картер никаких не имеет.

Болдырев. К работе можно будет приступить завтра же. Хау ду ю ду? Гуд-бай! В общем, до свиданья!

Картер (хохочет). So long, so long!

Переводчица и Картер уходят.

Болдырев. Максимка, зови секретаря партколлектива. Рыбкин!

Входит Рыбкин.

Товарищ Рыбкин, строчи приказ. Картер с сего, и так далее, назначается главным и ответственным производителем работ по основным цехам и подчиняется мне. Нет, не так: дирекции.

Рыбкин уходит.

Максимка (у телефона). Коммутатор, коммутатор! Товарищ барышня, чай пьете? Извиняюсь… Степан Семенович, бери трубку.

Болдырев. Ну… Да… Так… Площадь. Позвонили. А где же команда?.. Так. Кастрюлями не потушить. Ты не волнуйся и не шуми. Ступай на место. Станет серьезно — позвонишь.

Максимка. Пожар?

Болдырев. Вроде того. Лес загорелся на складах, около бараков. Кухарки кастрюлями тушат. Пожарные куда-то уехали.

Максимка. Степан Семенович, так это же не шутка.

Болдырев. С кастрюлей я туда не побегу. Зови секретаря партколлектива.

Входит Лагутин.

Да вот он и сам.

Лагутин. Болдырев, на первом участке вспыхнула щепа.

Болдырев. Неважно. Закрой дверь, садись.

Лагутин. Что ты, Семеныч! Там горит, а ты…

Болдырев. Неважно, садись. Картер отказался работать.

Лагутин. Непонятно.

Болдырев. Ты знаешь, что мне сказал американец: «Я не хочу быть причастным к различным русским общественным группировкам». Я гляжу и смекаю, что нам будут срывать темпы. Правый уклон в жизни вот тут, около нас с тобой, имеет своих деятельных последователей. Возьми Гончарова — золото инженер, но, боюсь, предаст. Видишь, он посадил мне американца за дубовое бюро, подбросил эскизиков — сиди и не шуми. Парень просидел десять дней и пришел ко мне договор расторгать.

Максимка. Ой, буза! Ой, затирается буза!.. Товарищи, на всякую бузу у меня нос, как радиоприемник, честное слово.

Болдырев. Знаешь, что я сейчас без тебя сделал, Лагутин? Я назначил Картера главным производителем работ по основным цехам. Это — шаг. Либо Гончаров мне бросит заявление об отставке и, может быть, развалится инженерный коллектив, либо американец уедет. Я убедился, что наша публика не возьмет темп. Может быть, через год, через два, но в первый год пятилетки — ни за что. А завод-то мы строим как раз на американских конструкциях.

Лагутин. Знаю. Понятно.

Максимка. Ой, буза! Ой, затирается буза!

Болдырев. Вот я думаю: подписывать приказ или не подписывать пока? Мне тяжело, Лагутин. Плечи трещат. Давай вместе решать.

Лагутин. Ты металлист?

Болдырев. Да. (Пауза.) Ну, подписывать приказ?

Лагутин. Погоди… или… Жесткая задача.

Болдырев. Подписывать приказ?

Лагутин. Давай подписывай.

Болдырев. Товарищ Рыбкин!.. Максим, открой ему дверь.

Входит Рыбкин, за ним комендант.

Рыбкин. Приказ готов, товарищ Болдырев.

Комендант. Товарищ Болдырев, пожар потушили. Понимаете, какие бабы! Прямо я озадачился. Кастрюлями, чайниками, кружками, песком действуют, как герои труда Одна юбку спалила.

Болдырев. А пожарная команда?

Комендант. Тут целая увертюра. Брандмейстеру кто-то позвонил до нас и в другую сторону его направил.

Болдырев. Максим, и ты, товарищ комендант, расследуйте это дело.

Максимка. Ясно… Пошли на коммутатор! Там наша комсомолка сидит… Черноглазая, черномазая…

Комендант и Максимка уходят.

Лагутин. Степан, а Степан?

Болдырев. Ну?

Лагутин. А ведь это — война.

Болдырев. Да. Вода не хлорируется. Узнаю — пьянствуют. Раз. Пять бараков подымают бунт. Два. Сестренку чуть не убили. Три. Американец расторгает договор. Четыре. Мы с тобой подписываем этот приказ. Пять. Поджог. Шесть. Это за восемнадцать часов, Лагутин, со вчерашнего вечера.

Лагутин. Пятилетка, Болдырев.

Болдырев. Ну, ладно. (Кричит в другую комнату.) Товарищ Рыбкин, давай смету на клопов!(Лагутину.) Пять с половиной тысяч рублей на борьбу с клопами ассигную. Клопы, брат, тоже темпу мешают.

ЗАНАВЕС

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

Часть огромного котлована. Земляные и железобетонные работы, расставлены столбики замера. Восход. На востоке яркая лента реки. Валька сидит на деревянных сваях.

Валька (поет).

Славное море — священный Байкал, Славный корабль — омулевая бочка. Эй, Баргузин, пошевеливай вал…

Входит Максимка.

Максимка и Валька. «Молодцу плыть недалечко».

Максимка (запевает).

Долго я тяжкие цепи влачил, Долго скитался в горах Акатуя. Старый товарищ бежать пособил — Ожил я…

(Срывается). Опера кончилась, начинается комедия. Наконец я вас расшифровал, Валентина Семеновна! Аврору наблюдать поздно, мечтать в тишине рано — следовательно, изучаете местность возможных боев и сражений.

Валька. И все ты болтаешь, и все ты болтаешь! Купаться хожу, пока балбесов на берегу нет. Хорошо утром на Волге, Максим! Вода синяя, как бухарский шелк, и чайки точно серебряные стрелы, падают с высоты. Темный, коричневый парус замаячит где-нибудь далеко, далеко… Да разве ты это понимаешь!

Максимка. Валя, если бы ты знала, какой я сентиментальный юноша.

Валька. Ты… Для тебя вода — влага, солнце — энергия, трава — корм для скота…

Максимка. Эх, Валька, физиономия у меня какая-то буйная, чорт бы ее взял! При такой физиономии задушевного слова не выйдет, а то бы я рассказал про себя…

Валька. Нечего тебе рассказывать. Ты что усталый какой? Болен?

Максимка. Только, пожалуйста, не зови карету скорой помощи. Пойду, вот, нырну — и воскресну. Ночь сидел: фордизм, тейлоризм, научная организация труда…

Валька. Увлекаетесь американизмом вашим. Степан по ночам английские глаголы спрягает. Эй гэф э бук, ши гэз э бук. В Америку собирается ехать.

Максимка. Американизация — это надо понимать. Если мы воспримем американизм и вложим в него коммунистическое принципиальное содержание, то…

Валька. То?

Максимка. Да что с тобой говорить! Ты же медичка! Получила? До свиданья! Наши пошли купаться.

Валька. Проваливай!

Максимка идет к реке, возвращается.

Максимка. Валь!

Валька. Ну?

Максимка. Ты знаешь, я тебе хотел что-то сказать.

Валька. Скажи.

Максимка (сел). Видишь ли, Валя, есть такие жеребята-сосунки. Ты на них похожа.

Валька. Спасибо за сравнение.

Максимка. Я очень серьезно говорю, Валя. Потом сосунки-жеребята становятся стригунками. Ты на них похожа.

Валька. А потом становятся жеребцами. Ты на них похож.

Максимка. Ну, как ты не понимаешь? Я же хочу сказать тебе образно.

Валька. Образно!.. Лошадиные у тебя образы.

Максимка. Валя, я каждый день наблюдаю тебя.

Валька. Вот оно что!

Максимка. Каждый день наблюдаю, и ты худеешь. Ты к нам приехала, как мак, а стала — как подсолнух.

Валька. Знаешь что, Максим?

Максимка. Что?

Валька. Поди окунись с головой.

Максимка. Но я от чистого…

Валька (встала). Окунись, Максим. На тебя фордизм действует очень неожиданно. Окунись и; чихни. Пройдет. (Уходит.)

Максимка. Ну, разве с такой вот проклятой физиономией можно вести нежные разговоры! Стихи, что ли, почитать какие-нибудь? (Уходит, напевая юмористически.)

Вам девятнадцать лет, У вас своя дорога, Вам хочется смеяться и шутить… А мне возврата нет, Я пережил так много…

Костромичи ведут Тюшу.

Михалка. Фамилия-то у него тихая — Тюша.

Суматохинов. Такие абрикосы весь народ и мутят. Который бы не того… а поддается.

Михалка. К директору его представить в полном виде.

Суматохинов. Мы с ним без директора управимся, своим судом… Ишь, сукин сын, собачье мясо! Четыре дня за ним слежу. Где может быть Тюша? Нету Тюши. А он, как милорд, ванны принимает, свежим воздухом наслаждается. (Тюше.) Стой перед нами! Держи ответ перед артелью.

Тюша. Братцы, только не бейте!.. Все отдам, только не бейте!

Михалка. Ай боязно?

Артамон. На артель класть пятно не боязно?

Кухарка (подбегает). Глядите на них… измыватели!

Лаптев (Тюше). Бона твоя Миликтриса прискакала… (Кухарке.) Сладенькими кусочками потчуешь его?

Кухарка. Да за что же вы его? Он же еще молоденький, розовый. Не привыкши он…

Михалка. Мы из него красного сделаем.

Суматохинов. Эх ты, Тюша, глупый ты парень!

Михалка. Мы те расцеремоним, как индейского петуха! Да что с ним прохлаждаться! В барак волоки его!

Тюша. Братцы!.. (Бросается на колени.) Родименькие, землячки, не ведите в барак!.. Артамон… Миленькие!..

Михалка. Ишь ты, «миленькие»! Москва слезам не верит. Вставай, стерва! (Кухарке.) Гони отседова к чортовой матери! А то и тебе попадет.

Кухарка (уходя). Измыватели! Измыватели!..

Входит Зотов.

Зотов. Поймали.

Артамон. Испекся, как блин.

Зотов. Вы как… не бить ли его?

Михалка. Целовать будем… В святой угол поставим!

Зотов. Михалка, отсунься… Замажь рот!

Михалка. А ты что — присяжный защитник будешь?

Зотов. Не гавчь… Битья не допущу!.. Тьма окаянная!

Суматохинов. Оно и верно. К чему бить? За что? Авось, и ты, Михалка…

Артамон (Зотову). Ты, Анисим, против артели не моги. Его нам на руки отец сдал.

Михалка. Да какого… тут алимоны разводить! Волоки в барак!

Зотов. Я не допущу!

Артамон. А я те… во! (Толкает Зотова.) Анисим, до греха не доводи.

Зотов. Гляди, бородой землю запашешь!

Артамон. Я землю запашу?

3отов. Ты.

Артамон. Михалка!

Входит Лагутин.

Лагутин. Эй, старик! (Стал между Зотовым и Артамоном.) Стыдно… что петухи! В чем дело? Что делите?

Артамон. Да как же… Вы подумайте сами! Этот вот сукин сын на артель пятно кладет. Взял привычку какую… Утром на работу придет, номерок повесит, повиляет хвостом — и будя. Через проволоку — и на Волгу, тело белое обмывать.

Лагутин. Прогульщик?

Зотов. Так они самосудом хотят…

Лагутин. Вот оно что… Этого нельзя. Да кто у вас до этого додумался?

Михалка. Ну, товарищ начальник… не знаю, по какой ты части — по партийной или по какой еще… только я прямо скажу: ничего у нас не выйдет — ни темпы, ни подтемпы. Только языком нам треплют — темпы, темпы!.. А какая это темпа, когда такие герои и от работы, как собаки от червей.

Артамон. Высечь одного, другого — вот она и получилась бы, темпа.

Михалка. Язык чешут нам только… Ладно, пущай гуляет. Мы хотели государству пользу принесть.

Зотов. Битьем не поможешь.

Лагутин. Именно. Мы этому малому должны сделать категорическое предупреждение.

Артамон. Я то же самое говорю… Оплеуху одну-другую, конешно, тоже пользительно с предупреждением.

Михалка. Ну, твое счастье, Тюша… От сердца отлегло.

Тюша. Товарищ начальник, никогда… до самой смерти, до гроба…

Суматохинов. Беги, Тюша… Беги, как ветер.

Тюша уходит.

Зотов. А вот насчет михалкиных слов и я скажу, товарищ Лагутин, — плохи делишки. С души воротит.

Лагутин. А что такое? Говори прямо.

Зотов. А что такое — по полдни на досках валяемся. За простой получаем, а оно из чьего кармана идет? Эге… Понял? Тут вот люди работают, а мы известку ждем.

Михалка. Ты, товарищ начальник, думаешь — в нас сознанья нету? Я этого обормота проклятого четыре дня следил. Наше ведь. Ты думаешь, как… Мы не так чтобы как, а вон как… То-то! Ну, и во!

Артамон. Народ, брат, он… народ. В народе сила. Ты уразумей, а мы по полдни известки ждем.

Михалка. Рабочему человеку за простой получить лихва, думаешь? Мы работать нанялись, а вы нам языком хлещете.

Зотов. Плохи делишки. Недовольство в народе замечается- На собрании одно, а пойдешь на леса… на лесах — ноль без палочки. Обрати внимание.

Входит Дудыкин.

Дудыкин. Эй, Кострома!.. Господа, лесные интиллигенты, гуляете? Монастыри вам строить, а не заводы.

Михалка (возбужденно). Вот, товарищ начальник, до чего нас окапировали. Хохочут над нами. Утираемся. И ты утрись тут с твоей темной.

Артамон. Утрись, милый, да подумай…

Строители расходятся. Входят три работницы.

Первая работница. Ты инженер или так?

Лагутин. Так.

Вторая работница. А инженеры где тут… спецы, одним словом?

Лагутин. Вам кого, собственно, надо?

Первая работница. Нам не собственно… мы замужние. Да ты не скалься!

Третья работница. Чего ты скалишься, хрен тебе в галстук! Ты что — представитель какой?

Лагутин. А вы откуда?

Третья работница. Оттуда же… откуда и ты.

Вторая работница. Нам бы теперь спеца поймать в бархатной фуражке.

Лагутин. Зачем же надо вам его поймать?

Первая работница. Мы уже знаем, зачем ловим. Мы, брат ты мой…

Третья работница. Чего ты с ним говоришь? Пойдем, бабы! Завели лясы с каким-то чудаком.

Вторая работница. Нам начальство требуется. Понял?

Лагутин. Но в чем у вас дело?

Третья работница. Сказала бы я тебе… Пошли, товарищи женщины!

Первая работница. Направо или налево?

Вторая работница. Вали прямо!

Третья работница. Уж где-нибудь кого-то мы запопадем.

Уходят.

Лагутин (идет вслед). Объясните, что такое случилось, в самом деле?

Появляются двое рабочих — Темин и Грищук.

Темин. Продолжай, пока не рано.

Грищук. Ну, ну…

Побывал бы теперь дома, Поглядел бы на котят.

Вместе. Е-го-го-го-го-го-о!

Грищук.

Уезжал, были слепые, А теперь, поди, глядят.

Вместе. Е-го-го-го-го-го-го!

Уезжал, скажем, были слепые, А теперь, поди, глядят…

Из котлована выходит Картер, сопровождаемый переводчицей.

Грищук.

Стоит дерева большая, От нее большая тень…

Вместе. Е-го-го-го-го-го-го!

Стоит дерева, скажем, большая, От нее большая тень…

В глубине проходят рабочие. Десятник молча указывает участки работ. Рабочий в розовой рубахе и Дудыкин неподалеку от поющих располагаются на земле, потягиваются, чешутся.

Грищук.

Если улица мощена — Это значит плитуар.

Картер, разговаривая с переводчицей, подходит к поющим.

Картер. What's that song they are singing?

Переводчица. Мистер Картер спрашивает у вас, что это за песня.

Грищук. А мы и сами не знаем, барышня.

Темин. Нет, ты ему поясни, ты ему скажи так: складки, мол, поем. Если барин носит шляпу — это значит без волос.

Переводчица. It is of their own composition, something to the effect that if the master is wearing a hat, that means he has no hair.

Картер хохочет, снимает шляпу.

Грищук. Слушай, ученая барышня, брехни-ка ты ему по-ихнему такое, к примеру: взял бы он нас в Америку заводы строить?

Переводчица. Хорошо. Брехну… They would 1ike to know whether you would take them to America to build plants?

Картер. No, I would not.

Переводчица. Инженер Картер говорит, что нет — не взял бы.

Темин. Рылом не вышли?

Грищук. С ихнее не сработаем, значит?

Дудыкин. У них там небоскребы.

Рабочий в розовой рубахе. Небы… скажет тоже! Цех вон какой — пять десятин размер, — управляемся.

Картер. We have plenty of unemployed of our own there. These are good men, but they do scratch themselves too much.

Переводчица. Мистер Картер говорит, что в Америке достаточно своих безработных. Вы рабочие не плохие, но много чешетесь.

Картер. Tell them not to be afraid to change their underwear occasionally. Tell them also it is already seven and time to start on their work.

Грищук. Ах, ты, мать твою в кадушку! Да как же не чесаться, передай ему, ежели вша ест?

Дудыкин. У них как… чеснись — штраф рупь.

Рабочий в розовой рубахе. Почем ты знаешь — рупь? А может, полтина?

Дудыкин. Поезжай туда и поторгуйся. Я тебе говорю — рупь, значит рупь.

Переводчица. Мистер Картер говорит, что вам следует чаще менять белье и что уже ровно семь часов, а потому надо всем приступить к работе.

Грищук. Видал! Белье чаще менять… Когда мы его с тобой меняли?

Темин. Кто его знает! Что я — записываю?

Дудыкин. Пошли-ка, Фетис!

Рабочий в розовой рубахе. Ох, дьявол, минуты не пропустит!

Дудыкин. У них, брат, как минуту пропустил — штраф рупь.

Рабочий в розовой рубахе. Да иди ты к чорту со своими штрафами!

Первая работница. Видать по очкам — спец.

Вторая работница. Конечно, спец. Главное дело — из себя видный.

Третья работница. Гражданин, а гражданин инженер, мы вас тут целое утро ищем… Разговор есть за брак… (Пауза.) Ты, товарищ, руль-то свой не поворачивай. Мы тоже не зазря бегаем.

Вторая работница. Мы, брат, представительницы.

Картер молча смотрит в свой блокнот.

Первая работница. Вот бурократы! Никакого внимания на тебя… Мы и до самого Болдырева дойдем.

Вторая работница. Мы тя заставим на производственном совещании. Там заквакаешь! (Про себя.) По морде видно — вредитель.

Первая работница. Две тысячи кирпичей нынче загубили. Слыхал? За порядком глядеть надо. Какой дурак глину с черноземом берет… И опять же, ты подумай, замачивают дикую землю…

Третья работница. Разве это работа! Это не работа, а абсюрд… абсюрд.

Картер. Абсюр русски…

Третья работница. Нечего надсмешничать над нами! Довольно!

Вторая работница. Постойте, бабы, он не глухой ли… Слушай, дядя, ты как? Чего-нибудь такое слышишь? А? Ну, конечно, он глухой. Тьфу, чорт тебя возьми, настановили каких-то дураков!

Первая работница. А может, он немец? Третья работница. Никакой не немец… так, с придурью. Пойдем!

Уходят, с большой иронией поглядывая на Картера.

Появились техники с геодезическими приборами и белыми большими зонтами. По участку друг за другом чернорабочие катят вагонетки. На первом плане быстро выкладывается кирпич.

Голоса. Замеряй!

— Двух землекопов к десятнику четыре!

— Рой на два метра!

— Через час двух бетонщиков на угол! Идет переводчица.

Переводчица. Десятник четыре, сюда!

Подбегает десятник.

Мистер Картер приказывает левую сторону котлована очистить к обеду.

Десятник. Это никак невозможно. Что он с у… извиняюсь, там на два дня работы.

Переводчица. Инженер заявляет вам, что левая часть должна быть…

Десятник. Эх, барышня, хорошо вам заявлять, а я не могу… Не первый год строим. Никак…

Входят Болдырев и Гончаров.

Болдырев (десятнику). Продолжай, продолжай…

Картер (здоровается, с пришедшими). How do you do? How do you do?

Переводчица. Товарищ Болдырев, я должна заявить, что десятник отказывается к обеду очистить левую сторону, поэтому…

Болдырев. Понимаю. (Десятнику.) Слушай, земляк! Сейчас пять минут восьмого. В двенадцать часов левый участок будет очищен.

Десятник. Не могу, Степан Семенович.

Болдырев. Не можешь?

Десятник. Никак не могу.

Болдырев. А хочешь, стану вместе с тобой и очищу?

Десятник. Так нет… так это, например, не тот… вам этим делом заниматься…

Болдырев. Хочешь, стану и очищу?

Десятник. Ладно, Степан Семенович, постараемся, авось…

Болдырев. В двенадцать часов мне доложишь. Скажите Картеру — участок очистят.(Отходит к техникам.) Ну как, ребята, новый темп?

Первый техник. Курить некогда, Степан Семенович.

Болдырев. Курить некогда? Это хорошо.

Первый техник. Честное слово! Представьте себе, только кончишь работу, только присядешь, только закуришь, к тебе несется переводчица: «Мистер Картер просит передать…»

Второй техник. Американец работает с точностью автомата. Это машина!

Болдырев. На хорошую практику попали, ребята. Жалеть не станете в будущем. (Проходя, бросает кому-то.) Красавец, так лопату не держат. У тещи учился, что ли?

Подбегают три работницы.

Первая работница. Товарищ Болдырев! Вторая работница. С ног сбились…

Говорят одновременно.

Третья работница. Абсюрд и абсюрд!..

Вторая работница. Сукин сын…

Первая работница. В кирпич — чернозем… Две тысячи коту под хвост!

Третья работница. Пояснение некому дать.

Вторая работница. Немые какие-то…

Первая работница. И опять землю замачивают.

Третья работница. В игрушки с нами играют.

Вторая работница. Вредители государства…

Третья работница. Абсюрд!..

Болдырев. Фу, застрочили!.. Вы что, заболели?

Первая работница. Заболели… Две тысячи брак, и опять замачивают.

Вторая работница. Замачивают коту…

Болдырев. Какому коту? Зачем замачивают?

Третья работница. Не коту, а тебе замачивают.

Первая работница. Судить надо!..

Вторая работница. Мы не слепые, не думай!

Болдырев. Погодите! Да погодите же!.. Мне замачивают? Говори-ка ты. Прасковья, кажется, звать?

Вторая работница. Нет, Лида.

Болдырев. Ну, трактуй, Лида.

Третья работница. Трактовать мне нечего.

Первая работница. Две тысячи кирпичу брак сегодня. Раз.

Болдырев. Почему?

Первая работница. Чернозем дали. Сейчас спешат и с черных кальеров подсыпают и замачивают. Два.

Болдырев. Ну вот. Это другой изюм. Вы делегатки?

Вторая работница. Мы — производственная комиссия кирпичного завода.

Болдырев. Прекрасно! Сейчас возьмем машину.

Третья работница. Ты на машине, а мы пешком… постройку развел — заблудишься.

Болдырев. Вместе поедем и кое-кого там замочим. Только вы не кричите, а то у меня шофер пугливый.

Вторая работница. Нет. Мы теперь нет.

Третья работница. Зло ведь возьмет… Замачивают на наших глазах…

Первая работница. И мы ведь женщины… как сказать… вообще…

Болдырев. А ты, Лида, бери лопату и стегай по чем попало.

Работницы уходят. Входит Данило Данилович.

Картер. Tell him to calculate the amount of cement required for the lefit section of the department.

Переводчица (Даниле Даниловичу). Мистер Картер просит вас сделать расчет на потребный цемент по левому участку цеха.

Данило Данилович. Передайте мистеру Картеру, что я завтра приготовлю расчет.

Переводчица. It wil be ready by to-morrow.

Данило Данилович отходит с Гончаровым.

Картер. Tell him it should be done to-day.

Переводчица. Минутку, Данило Данилович, минуточку! Так. Мистер Картер просит вам передать, что не надо завтра, надо сегодня.

Данило Данилович. Эге! Не надо завтра? Ишь, какой он у вас… острый. Ладно. Скажите, будем считать сегодня. (Отходя.) Так и скажите вашему патрону «вери уэл».

ЗАНАВЕС

АКТ ВТОРОЙ

КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ

Кабинет Гончарова. Гончаров у телефона.

Гончаров (говорит по телефону). Да. Эй, Данило Данилович!.. Да, зайдите за Картером и спускайтесь ко мне… Повторяю: мне с ним надо потолковать по техническим вопросам. Пожалуйста, без переводчика. Пожалуйста! Справлюсь сам. Все. жду. (Бросает трубку.)Квашня! Балбес! (Берет развернутый номер газеты, читает.)

Стук в дверь.

Да.

Входит Груздев.

Груздев. Добрый вечер, Юрий Николаевич!.. Разве Картер еще не пришел?

Гончаров. А разве Картер должен был притти?

Груздев. Ну вот тебе и раз! Переводчица мне сообщила, что вы просили Картера притти к вам на совещание. А Картер просил меня притти к вам.

Гончаров. Не знаю, дорогой мой, кто кого просил. Не знаю… Садитесь, коллега.

Груздев. Но будет ли у вас какое-то совещание?

Гончаров. Ничего у меня не будет… Теперь мы начали период работ без совещаний, без конференций, как говорит Картер… Напролом, после разберем. Сигару хотите? Настоящая заграничная, приятель прислал. Садитесь… Вот какой-то болван в «Правде» расписывает наши темпы, восхваляет наши дела. Товарищ Груздев и Картер, конечно, на первом плане. (Смотрит на часы.)

Груздев. Пусть пишут. Пойду.

Гончаров. Постойте! Как тиф?

Груздев. Вам слышнее.

Гончаров. Сводки дают Болдыреву. Постойте! Это правда, что сестра Болдырева больна?

Груздев. Больна… давно.

Гончаров. Так… Давно? Вы сырую воду не пейте, друг мой… Не пьете сырой воды вы, а?

Груздев. Ну, не пью. К чему вы это говорите?

Гончаров. Я по натуре профилактик, а тифом могут болеть не только люди, но даже заводы, сооружаемые нами, и целые государства…

Груздев. Юрий Николаевич, какого чорта вы все время говорите это мне? Чего вы хотите от меня?

Гончаров. Вы же энтузиаст, друг мой. Вас прославляет пресса, вы, говорят, вхожи в партийный комитет… вы не записываетесь в партию?

Груздев. Никуда я не записываюсь и не пойму, чего вы от меня хотите… от всего инжколлектива. По-моему, надо ставить вопрос прямо, а таким образом работать с главным инженером трудно… невозможно.

Гончаров. Совершенно правильно. Я полагаю, что этот темп — фокус. А я инженер, но никак не жонглер. Ясно? Куда же еще прямее сказать? И дальше, друг мой, я полагаю, что мы должны пройти путь старых промышленных стран и учиться не у Америки, а у Германии, у Англии.

Груздев. И отложить это строительство ровно на двести лет?

Гончаров. Хотя бы и так… хотя бы и так… ибо мужики, строящие завод, так же далеки от американизма, как мы с вами от психологии каких-нибудь марсиан. (Взглянув на часы.) Э, чорт!..(Торопясь.) Оттого, друг мой, мне ваш энтузиазм представляется наивным…

Груздев. Все?

Гончаров. Далеко не все.

Груздев. До свиданья!

Входит Касторкин с гитарой, навеселе, за ним Татьяна Львовна и Калугин.

Касторкин (поет). Аллилуя… ах, аллилуя… аллилуя… (Груздеву.) Ничего подобного, не до свидания!

Татьяна Львовна. И мы к вам… У Касторкина день рождения или именины, или что-то вообще.

Касторкин. Вообще… Груздев, никуда не пущу. К чорту дела! Юрий Николаевич, бутылку шампанского с друзьями! (Поет.) «Когда путейцы веселятся…» Забыл… Неважно. Мы арендуем вашу веранду, начальник. На небе четыре миллиона звезд. Калугин, действуйте! Мы сейчас их вознесем на высоты забвения. Почему молчите, главный? А-а, по лицам вижу — опять и опять политическая экономия. Одни верят, третьи сомневаются, четвертые восторгаются. Товарищи, бросьте, все равно мы ни черта не понимаем! И вы, Юрий Николаевич, ни черта не понимаете.

Татьяна Львовна. Касторкин, не хамите.

Касторкин. Неважно.

Татьяна Львовна. Юрий Николаевич, немедленно ухаживайте за мной.

Калугин (с веранды в окно). И дайте нам бокалы.

Касторкин. Не хмурьтесь, сэр… Желание дамы.

Татьяна Львовна. Да.

Гончаров. Я очень рад.

Татьяна Львовна. Как это сказано!

Гончаров. Право.

Касторкин. Груздев, не смывайтесь… Симон Симонович, закройте семафор. Вы в плену… ну, пару бокалов, ну, в чем дело? Не имеем права, что ли?.. Раз в месяц…

Груздев. Дело не в праве.

Касторкин. Ша, пошли… (Увлекает Груздева на веранду, поет.)

Ничего не снится, ничего не надо. Успокоюсь только на твоей груди. Твои очи — счастье, горе и отрада, Ты ко мне, цыганка, чаще приходи.

А сейчас придут дамы…

Татьяна Львовна. Юрий Николаевич, отчего вы такой?

Гончаров. Какой?

Татьяна Львовна. Мы помешали? Вы ждете кого-нибудь?

Гончаров. Никого, дорогая, никого не жду. Простите… сейчас все будет в порядке. Мне необходимо кое-что сообщить Болдыреву. Секретно. Вот… получил сию минуту телеграмму…. Два слова по телефону, н я свободен.

Татьяна Львовна. Ах, дела, пожалуйста! Секрет?

Гончаров. Служба, Татьяна Львовна.

Татьяна Львовна. Но лишь две минуты… смотрите. (Уходит.)

Гончаров. Этот идиот Касторкин… (У телефона.) Коммутатор… Тридцать. Да… Данило Данилович…

Данило Данилович и Картер на пороге.

Данило Данилович. Я здесь.

Гончаров (бросил трубку). И отлично. (Картеру.) Take a seat, please. (Даниле Даниловичу.)Ко мне так не во-время пришли, но в конце концов… (На веранду.) Господа, я сейчас! (Даниле Даниловичу.) Совсем не то вышло.

Данило Данилович. О чем вы думали толковать-то? Может, объяснимся кратко?

Гончаров. В конце концов мы все решим кратко. (Картеру.) Excuse me. Would you look at this album, sir? (Даниле Даниловичу.) Вы понимаете, о чем я хотел с вами беседовать?

Данило Данилович. Понимаю.

Гончаров. Вы достаточно взвесили мое письмо?

Вбегает Касторкин.

Касторкин. Аллилуя, аллилуя… А-а-а! Мистер Картер, русская водка, очень хорошо. Прошу.

Гончаров. Касторкин, я прошу тебя… десять минут… серьезный разговор.

Касторкин. К чорту серьезные разговоры! Надо тоже раз в месяц отдохнуть честному специалисту.

Гончаров. Касторкин, мы должны сейчас решить вопрос о железных конструкциях. Понятно? (Мягче.) Друг, пожалуйста, попроси Татьяну Львовну, пусть накроет сама.

Касторкин. Ежели о железных конструкциях, то я плыву… Я уплыл. (Уходит.)

Гончаров. Так вот, Данило Данилович, мне нужно теперь же знать ваше решение. Подаете вы заявление об отставке или нет? Уходите вы с этого строительства или нет?

Данило Данилович. Я уже старик, Юрий Николаевич. Многое пережил и проверил в лаборатории ума и души. Не спешите сделать вывод, что я рухлядь, оправдывающаяся только жизненным опытом. То, что вы предлагаете нам, — не ново и лишено для меня лично какого бы то ни было риска.

Гончаров. Выражайтесь ясно — отказываетесь?

Данило Данилович. Не так.

Гончаров. Как же?

Данило Данилович. Я не согласен с вашим планом принципиально.

Гончаров. Не предполагал.

Данило Данилович. Не надо горячиться, Юрий Николаевич. Отряхните прах политики и скажите: неужели вам, молодому инженеру, получившему такие возможности…

Гончаров. Вы дублируете Болдырева.

Данило Данилович. Чего вам надобно?

Гончаров. На эту тему сейчас говорить длинно и не нужно. Значит, вы… Так-с… Вы говорили с Калугиным?

Данило Данилович. Да.

Гончаров. Он…

Данило Данилович. И он тоже.

Гончаров. Принципиально?

Данило Данилович. Нет. Считает, что плеть обуха…

Гончаров. Еще бы, жена молодая, Татьяна… «Любви все возрасты покорны…» Так-то, Данило Данилович, попищали, поплакали, а потом обжились, норочки выкопали, постельки постелили, плодиться стали… Дышать можно.

Данило Данилович. Оставим этот разговор, Юрий Николаевич, и забудем о нем. Ваше письмо я уничтожил и даю вам слово…

Гончаров. Что же, вы полагаете меня вредителем?

Данило Данилович. Нет, Юрий Николаевич… оставим этот разговор.

Гончаров. Отказываетесь?

Данило Данилович. Да.

Молчание.

Гончаров. Разрешите мне переговорить с мистером Картером…

Данило Данилович. Не стоило бы, Юрий Николаевич.

Гончаров. Какой вы чудак! Вы чудак! С ним у меня иной разговор — краткое техническое интервью.

Данило Данилович. Не надо бы, Юрий Николаевич. (Встает, уходит.)

Гончаров. Калоша! С ним плакать, а не работать… Well, Mr. Carter. Садитесь… как это сказать?.. Я пользуюсь удобным моментом… Не fo!..I would like to talk to you about your work in Russia. О вашей работе в России.

Картер. Please do.

Гончаров. Корпорация технической интеллигенции интернациональна. The Corporation of the Technical intelligentia is international. Сумасшедший дом… Как по-английски сумасшедший дом?.. Our country is a lunatic asylum. Наша страна. Да. Мистер Картер, сумасшествие… We are ruled by madmen. Правители… Вы понимаете?.. Безумный эксперимент… A crazy experiment. Этот завод… фантазия. А вы содействуете… You lend a hand to maniacs. Безумцам… Я, как русский инженер… am a Russian engineer and I adress myself to you as to a colleague.

Картер. I do not think the bolsheviks are crazy. Lunatics do not build plants.

Гончаров. Да, сумасшедшие не строят заводов, but they are lunatics not in a direct sense. Not in a direct sense.

Картер. I do my employer's work.

Гончаров. Ты работаешь для хозяина. You work for your employer?

Картер. I do not care about politics.

Гончаров. И не хочешь знать политики?

Картер. Your politics affect my disposition.

Гончаров. От политики у тебя портится настроение?

Картер. You do too much talking and not enough work.

Гончаров. Мы много рассуждаем и мало работаем? Какой ты тупой идиот!

Картер (хлопает Гончарова по плечу). Русски водка корошо.

Входит Касторкин.

Касторкин. Опять и опять политическая экономия. У меня пять паровозов, и я знаю, что они все у Комягина под парами и действуют по графику. Вот и вся философия. (Поет.)

Думать нам не надо, Думать бесполезно, В опьяненьи нашем рай… Наша жизнь, как омут, Наша жизнь, как бездна, Пой же мне, цыганка…

(Гончарову.)…Не рыдай.

Касторкин и Картер уходят. Уходя, Касторкин играет и поет. На столике звонит телефон.

Гончаров. Да, квартира Гончарова… Инженера Гончарова… А зачем вам нужно инженера Касторкина?.. Пришли железные конструкции? Срочно. Я срочно зову инженера Касторкина…(Отошел к двери, вдруг остановился, вернулся к телефону.) Инженер Касторкин слушает…

ЗАНАВЕС

КАРТИНА ПЯТАЯ

Комната Вальки в квартире Болдырева. Ночь. У постели, где лежит Валька, на столе горит закрытая плотным зеленым абажуром электрическая лампа. В комнате, кроме больной, никого нет. Некоторое время сцена остается пустой. Входит Болдырев.

Болдырев. Валька, а я сегодня совершенно свободен… (Идет на носках к постели.) Что тут разлито? (Нагибается к полу.) Молоко… (Подходит к постели вплотную и долго смотрит.) Нет, это мне поглянулось. (Бросается на колени и прижимается головой к груди Вальки. Порывисто отрывается.) Валька! Ты спишь, Валька? Валечка, Валюшка, сеструшка!.. (Целует ее в губы и медленно встает, пятясь спиной от постели.) Мертвая… (Стоит темным, силуэтом посреди комнаты.) Мутно мне… Погоди, Степан, ты погоди… Ну, плачь, старик, плачь… Дайте мне кто-нибудь папироску… Вальки, понимаешь… Вальки, понимаешь ты, не будет уже!.. И все вокруг скалится, скалится… Ну, ладно. (Подходит к постели, глядит в лицо Вальки, снимает шапку, накрывает Вальку с головой.) Прощай, мой милый друг!.. Теперь куда же мне пойти?

В соседней комнате звонит телефон.

Всю ночь звонят. Всю ночь я один должен не спать… Уйду я на Волгу. Сегодня вы меня не троньте.

Звонок повторяется продолжительно, обрывается, снова трещит.

(Машинально идет в соседнюю комнату.) В чем дело?

Болдырев. Ты ко мне завтра приди, Максим… Что ты кричишь такое? Я не разберу. Ты мне говори тихо. Так, понимаю… Что ты сказал? Повтори. Как они смеют? Я расстреляю на месте!.. Остановить! Вызвать ГПУ! Погоди, ты прав… Через пятнадцать минут меня машина забросит… Что?.. Привет?.. Погоди, Максим, не болтай… Ее нету… Так… Мертвую я застал Вальку… (Пауза.)Как знаешь… Косят со всех сторон. (Положил трубку, отошел от телефона.) К тебе, Валька, друг твой придет… Небось, ждала. (Закашлялся, ушел.)

Валька некоторое время лежит неподвижно. Потом она порывисто и глубоко вздыхает, покрывало шевелится. Входит Максимка.

Валька. Максим, дай мне пить.

Максимка. Это ты, Валя, говоришь или это не ты?

Валька. Максим, не валяй, пожалуйста, дурака.

Максимка. Не будь я человеком, если это не ты… Товарищи, произошло колоссальное недоразумение!.. Валя, милая Валя, я тебя люблю как комсомолку, как товарища, как человека, как женщину, как девушку! Валя, я сейчас плакал, как сукин сын, когда мне сказал Степан, что ты лежишь мертвая… Ты подумай, — ты мертвая, ты в гробу, и оркестр играет похоронный марш на твоей могиле, а я… я стою и плачу…

Валька. Максим, дай мне пить.

Максимка. Открывайте водопроводы! Открывайте нарзанные источники! (Бегает по комнате.) Бочку боржому, дюжину пива!.. Валя, как я рад! Я могу сейчас петь романсы, оперы, прелюдии, речитативы. Нет, Валя, ты теперь с нами, и я отсюда никуда не уйду. Я сам буду ухаживать за тобой, сидеть на этом стуле и перевязывать тебя.

Валька. Максим, дай же мне пить!

Максимка. Пить?.. Мгновенно! (Бежит на кухню и поет на мотив «Смело, товарищи, в ногу».) Пить, пить, пить, пить, пить, пить, пить… (Врывается со стаканом.) Пей, пей все! Я разрешаю. У тебя совершенно здоровый вид, Валя…

Валька. Максим, ты принес сырую воду.

Максимка. Сейчас скипячу. Мгновенно!

Валька. Ты совсем с ума сошел, Максим.

Максимка. Совсем сошел с ума. Определенно!

Валька. Дай мне кипяченой воды. В кувшине, на окне.

Максимка. Мгновенно! (Выливает воду из стакана, наливает из кувшина.) Пей! Может, сбегать в город за нарзаном? Нет, я серьезно. Ну, чего ты улыбаешься, Валя? Если бы ты могла понять, как я тебя люблю! Я окончательно тебя люблю! Это брехня, что любви не существует. Я сейчас всех разгромлю, кто мне скажет, что любви не существует.

Валька. Ну и что?

Максимка. Что же мне делать теперь?

Валька. Танцуй.

Максимка. Ты вот всегда одинаковая, и даже когда больная.

Валька. Сядь здесь… ну, на кровать, что ли, сядь… Да сиди тихо, Максим. Я ведь очень слаба. Поговори серьезно и не шути. Дай-ка твою руку. Ты очень хороший парень, Максим. Я тебя тоже давно люблю.

Максимка. Валя!.. Валька!.. Валечка!..

Валька. Тихо, Максим, тихо…

Максимка (срывается с кровати). Не могу! Музыка, Вторую рапсодию Листа, Бетховена, Глазунова! (Поет нечто неизвестное, отбивая чечетку.)

Входят сиделка и доктор.

Доктор. Это что за кордебалет?

Максимка. Виноват.

Доктор. Ничего не понимаю! Вы откуда взялись, молодой человек?

Максимка. Ей-богу, не знаю, товарищ доктор. Вы не обижайтесь, такое дело! Вы ничего не знаете!

Сиделка. А, это Максим. Он здесь свой. Но она, смотрите, смеется… Валя, милая, я ведь думала, что вы… Валюша, какая радость!

Максимка. Товарищи, вы все ничего не знаете… Такое дело!

ЗАНАВЕС

КАРТИНА ШЕСТАЯ

Ночь. Рельсовые пути. Будка. Комягин тихо разговаривает с Болдыревым. Лагутин прохаживается.

Болдырев. Вот тебе и Касторкин! Вот тебе и Касторкин!

Лагутин. Степан, ты горячишься.

Болдырев. Я провожу линию крайней терпимости. Я, как нянька, ухаживаю за Калугиным, мне Гончаров крови стоит — с его принципами, с его сомнениями… Довольно! Теперь настало время ударить хотя бы по Касторкину. Тут мы проявим твердость.

Лагутин. Я считаю это мелкой местью Картеру.

Болдырев. Звенья одной цепи, Лагутин. Мне виднее, у меня эти мелочи вот тут сидят.

Входит Груздев.

Груздев. Что у вас произошло такое?

Болдырев. Шутить изволят господа техноруки.

Груздев. Бывает.

Болдырев (Груздеву). Ты у Гончарова сегодня был?

Груздев. Был.

Болдырев. Пили?

Груздев. Пили.

Болдырев. Касторкнн тоже был?

Груздев. Был.

Болдырев. Какое распоряжение он отдавал по телефону относительно погрузки частей конструкций?

Груздев. Понятия не имею.

Болдырев. Какие там у вас происходили разговоры?

Груздев. Ты, товарищ Болдырев, не тот тон берешь.

Болдырев. Из квартиры Гончарова как раз в то время, как там пили, Касторкин отдал распоряжение сгрузить железные конструкции с восьмого пути. Понимаешь?

Груздев. Понятно… Я этого не слыхал.

Входит Максимка.

Максимка. Ой, буза! Ой, затерлась буза! Пьян, как царь-Давид!

Входит Касторкин.

Касторкин. Степан Семенович, извиняюсь, я немножко выпил… но в неслужебные часы.

Болдырев. Товарищ Касторкин, вы помните, что делали сегодня на квартире Гончарова?

Касторкин. Ничего не помню.

Болдырев. А если мы вам напомним?

Касторкин. Пожалуйста.

Болдырев. Вы, как начальник транспортного отдела, на запрос дежурного Комягнна. сделанный вам по телефону на квартиру Гончарова, распорядились подать состав с железными конструкциями на восьмой временный путь.

Касторкин. Да что вы, Степан Семенович! Смешно… Разве я с ума сошел?

Болдырев. Я повторяю: распорядились вы и обещали к полуночи приехать на место разгрузки.

Касторкин. Степан Семенович, вы это серьезно?

Болдырев. Не ради же шутки мы вызвали вас в третьем часу ночи, чорт побери!

Касторкин. Степан Семенович, нет… я же сам составил план… Восьмой путь завтра снимут. Там нельзя.

Болдырев. В том-то и дело, что нельзя.

Касторкин. Не понимаю! Ничего не понимаю!

Болдырев. Нет, гражданин Касторкин, я здесь предлагаю вам выбор: либо вы сейчас расскажете все откровенно, либо я немедленно передаю это дело в ГПУ.

Касторкин. Степан Семенович, разве так можно говорить? За что же меня сажать в ГПУ? Степан Семенович, нет, я не пьян, я все помню. Я никому не звонил. Это не я, Степан Семенович… Дорогой товарищ Лагутин, войдите в мое положение…

Болдырев. Вы даже сказали, что с Болдыревым все согласовано.

Касторкин. Я сказал? Я не сказал…

Максимка. Что вы не сказали?

Касторкин. Я сказал?.. Нет, я ничего никому не сказал. Я не говорил по телефону. Это ложь.

Болдырев. Вам два раза сказал Комягин, что утром путь разберут, и вы два раза повторили ему, что никто ничего не разберет. (Комягину.) Верно?

Комягин. Верно.

Касторкин. Я два раза тебе сказал?

Комягин. Два раза сказали.

Болдырев. Тогда Комягин отдал распоряжение направить состав на восьмой…

Касторкин. На восьмой?

Болдырев. На восьмой. Но он позвонил (указывает на Максимку) заведующему бюро рационализации и сказал ему, что, повинуясь приказу начальника, он возражает против разгрузки. Если бы Комягин этого не сделал, вы бы сорвали мне темп. Конечно, Касторкин, мы друг друга поняли? Можете итти на квартиру и делать выводы на свободе.

Касторкин. Я не виноват, Степан Семенович.

Болдырев. Идите, Касторкин.

Касторкин. Не гоните вы меня сейчас. За что вы меня гоните? Степан Семенович, умоляю вас, не выдавайте меня, пощадите! У меня есть мать-старуха, она умрет, она не поверить никому… Груздев, подтвердите. Что же вы молчите? Разве можно отворачиваться от человека, которого оклеветали?

Максимка. Идите, товарищ Касторкин… К чему шуметь? Ну, там разберут.

Касторкин. Не пойду! Вы не имеете права меня отводить, вот что! Я свободный советский гражданин, я имею две благодарности за работу. Боже мой, боже мой, я день и ночь работал, создал транспорт, ввел железную дисциплину… Да, да, мне завидовали, меня называли дураком, но вы, Степан Семенович, неужели вы не цените меня?.. Ведь тут судебная ошибка. Господи, Степан Семенович, пожалейте, поймите…

Болдырев. Товарищ Касторкин, немедленно уходите.

Касторкин. Хорошо… Где моя фуражка?.. Ну, вот я и ухожу… Я, значит, должен немедленно уходить?.. Спокойной ночи. Я теперь пойду. (Уходит.)

Максимка. Определенно жалкий тип.

Болдырев. Ну, что ты скажешь, Груздев, по этому поводу?

Груздев. Я технолог, но не следователь.

Болдырев. А ты несешь ответственность за дело, вверенное тебе?

Груздев. Одиннадцать лет несу.

Болдырев. Ну, и как бы ты поступил на моем месте?

Груздев. Точно так же.

Болдырев. Значит, я прав?

Груздев. По-моему, нет.

Болдырев. Ты занимаешься софистикой.

Груздев. Я бы на твоем месте поступил точно так же, но, во-первых, я бы не признал себя правым до тех пор…

Болдырев. Понимаю.

Груздев. А во-вторых, с этим парнем я бы не поступил так резко.

Болдырев. Да, объективно это верно, конечно. Лагутин тоже говорит: не спеши. Утро вечера мудренее. Ладно! Извини, Груздев, что подняли тебя.

Лагутин. Болдырев, в восемь утра бюро.

Болдырев. Ладно.

Груздев. Ты, Степан Семенович, выпей чайный стакан водки — уснешь, а утром чаю крепкого напейся — и сразу обретешь мудрость Соломона и нервы Александра Македонского. У тебя глаза, как иллюминаторы.

Болдырев. Да, глаза режет что-то. До свиданья!

Лагутин и Груздев уходят.

Максимка (заложив руки в карманы, поет).

Вам девятнадцать лет, у вас своя, дорога, Вам хочется смеяться и шутить…

Болдырев. Чего ты дурачишься?

Максимка. В чем дело, товарищ директор? К чему здесь драмы, Степан Семенович?

Болдырев. Максим, у меня нервы плохи стали. Срываюсь я… Неприятно мне после такого дела. Может быть, это простое хулиганство… Может быть, Касторкин не виноват.

Максимка. Не понимаю, чего тут разводить психологию. С нами психологии не разводят.

Болдырев. Ну, ладно. Доделывай дело сам. И вот что… ты поедешь со мной домой к нам… ко мне…

Максимка (глядит на Болдырева и вдруг начинает хохотать.) Степан Семенович… я совершенно забыл… Степан Семенович, произошло колоссальное недоразумение! Сегодняшнюю ночь на всем земном шаре не умерла ни одна душа. Твоя сестра совершенно и абсолютно жива, и твоя сестра… Впрочем, это не касается. Заметьте себе, это вас не касается.

ЗАНАВЕС

АКТ ТРЕТИЙ

КАРТИНА СЕДЬМАЯ

Конструкция огромного цеха. Заседание производственного совещания строителей и металлистов. Здесь все действующие лица, кроме Татьяны Львовны. На помосте — председатель производственного совещания и секретарь. За столом налево — Болдырев, Лагутин. На правом плане — Дудыкин. Занавес подымается под хохот собрания и аплодисменты. Входит группа строителей.

Грищук (читает газету по складам). «Пафос масс, направленный в русло…»

Темин. И напишут же, дьявол его уходи! К чему это про понос писать?

Грищук. Понос?.. Тут сказано не понос, а пафос.

Дудыкин. Читай, ладно.

Рабочий в розовой рубахе. А непонятные слова пропущай.

Грищук. «Пафос масс, направленный в русло реки социалистического…»

Темин. Конешно, про понос пишут: в реку, мол, спущай.

Грищук. Не газеты тебе читать, а лапти плесть. Пафос, понимаешь?

Дудыкин. Видать, ученый печатал. Ничего не поймешь.

Темин. И понимать нечего.

Грищук. Ну, вот же дурак! Пафос… понимаешь? Пафос масс, направленный… Что у тебя — голова на плечах или редька?

Дудыкин. Говорит человек — пафос, значит — пафос, и не препятствуй. Читай.

Грищук (снова читает). «Пафос масс, направленный в русло реки социалистического соревнования».

Темин. Развели басню-ясню!

Дудыкин. Да замолчи ты, дьявол!

Темин. Да как же… К соревнованию чорте-что прищепили! Понос.

Грищук. Вот ведь какой ты вредный! Пафос… понимаешь?

Рабочий в розовой рубахе. Ребята, а что оно такое, пафос?

Дудыкин. Слово какое-нибудь.

Рабочий в розовой рубахе. А какое слово? К чему?

Дудыкин. Что я тебе… фершал?

Темин. Такого слова на нашем языке нету.

Грищук. А что ты их, слова, считал?

Идет Краличкин, металлист, с группой рабочих.

Рабочий в розовой рубахе. Товарищ Краличкин, ты на разные слова понятлив…

Грищук. Во-во… Про понос тут пишут или нет?

Краличкин. Где? (Взял газету.) «Пафос масс…» Ну, в чем дело? Пафос.

Рабочий в розовой рубахе. Какой в нем толк в пафо… пафосе? К чему?

Грищук. Не понимаю. Толк?

Краличкин. Погоди. (Смеется.) Ребята не понимают значения слова «пафос». Пафос — это… Я сейчас объясню… Это, как бы сказать, подъем…

Дудыкин. Гора вроде.

Краличкин. Нет, какая там гора!..Дух! Пафос — это мы… (Увидал Груздева.) Товарищ Груздев, объясните слово «пафос», а то мы все тут такие профессора, что закачаешься.

Дудыкин. Ну-ка, товарищ инженер!

Груздев. Пафос — это чувство. Это радость труда. Вот вы работаете, строите, объявили соревнование, и когда вы работаете с чувством, с сознанием, с подъемом, это и есть пафос.

Дудыкин. Когда чесаться некогда, тут тебе и пафос.

Краличкин. Наш темп — это пафос.

Грищук. А я про что читал… пафос.

Темин. Читатель! Ишь оно как. А ты плел, плел… и вышел понос.

Рабочий в розовой рубахе. А какой в нем толк! Одно присловье.

Дудыкин. Эх, ты, фитюля морская! Тебе говорят — не чешись, дьявол, в бригаде первый строй. Да разве тебя пафосом проймешь, когда у тебя повек штаны спадают, простофиля!

Рабочий в розовой рубахе. Иди ты к чорту!

Грищук. «Пафос масс, направленный в русло реки социалистического соревнования…»

Темин. Вот оно теперь все к месту.

Дудыкин. Да замолчи ты, барбос!

Темин. Нет, я не спорю. Само собой.

Председатель звонит.

Голоса. Пора!..

— Времечко…

— Отчего тянут там?..

Михалка. Не задерживай рабочий класс!

Зотов. Эх, Михалка, горласт ты…

Председатель (звонит). Тише! Продолжаем наше совещание.

На помост вышел Дудыкин.

Слово даю… Слово даю… (Оглянулся.) Хохот.

Голоса. Оратель — первый сорт! По череду… Дуй, дядя, как по святцам!

Председатель (Дудыкину). Говорите, товарищ.

Голоса. Высказывай!.. Перво-наперво утрись для важности.

Дудыкин. Вы не смейтесь. Вы вон спросите у американца нашего, он вам скажет: у них чеснись — штраф рупь, а у нас чешись, обчешись — и…

Рабочий в розовой рубахе. Никак, ты в Америке был? И обличье у тебя заморское.

Дудыкин. Ты, Фетиска, молчи, а то про тебя скажу перед товарищами. Он надо мной смеется, а у самого штаны повсегда спадают. Называется пролетариат!

Третья работница (Дудыкину). Вали, дядя, так его!

Дудыкин. Да ежели ты, фита-ижица, со штанами управиться не умеешь, то какой ты есть человек в советском государстве? Я к чему говорю… Я гляжу, не такое время пошло. Ишь вон, какую храмину укатали! Ходи зорко, а то крант башку собьет… а у тебя штаны спадают, простофиля! Вот и есть ты сам — заморская некультурная личность.

Рабочий в розовой рубахе. Сам ты крокодил!

Дудыкин. Ты, товарищ секретарь, писни там в договоре, что каменщики должны сбить артели, или, как по-вашему, бригады сбить.

Гул.

Кому не нравится — силком не поволокут, мое такое мнение. Я первый в бригаде стану, потому такое мое желание. Нам здесь развили ясно, что ежели мы захотим, то цеха до холодов перекроют, не захотим мы — значит, этим балкам зиму ржаветь. Вот как! Хороший хозяин такого позора никогда не допустит. Бригады надо, которые из отобранных ребят. Я пойду, Кондрат Темин пойдет…

Голос. Пойду.

Дудыкин. Лихоманов Игнашка, пишешься?

Голос. Пишусь.

Дудыкин. Грязевы братья пойдут. Мой племяш пойдет. Да и тот же Фетиска пойдет.

Рабочий в розовой рубахе. Ты думаешь, только ты один валет пиковый?

Третья работница (вскочила). Производственное совещание кирпичного…

Первая работница. Погоди.

Третья работница. Производственное совещание…

Первая работница. Фу, какая ты жаркая! (Усадила третью работницу.)

Дудыкин. Ты, товарищ с пером, пиши — бригады каменщиков. Не чешись там, а пиши. Как мы все тут собрались, то я скажу по этому поводу: да здравствует пятилетка!

Председатель. От заводского комсомола слово для справки даю Болдыревой Валентине.

Появилась Валька.

Лаптев (Михалке). Она?

Михалка. Она.

Лаптев. Она и есть. Ах ты, чижик-девка!

Михалка. Ты что, влюбился в нее, что ли?

Лаптев. Товарищ, дай мне сказать!

Председатель. В порядке очереди. Запишись тогда…

Лаптев. Да ведь я тогда забуду. Сделай милость. Ей-богу, забуду.

Кухарка. Я тоже.

Михалка. Ты куда выскочила?

Кухарка. Я тоже… я тоже… я тоже…

Председатель. Товарищи, мы не можем нарушать…

Лаптев. Чего там нарушать!.. Хочу сказать от души — не притесняй.

Болдырев. Ну, дай ему слово.

Председатель. Говори, да отсюда. Сюда иди.

Лаптев. На вид ставишь, чтоб без обману?

Михалка. С горы — оно чудней выходит.

Артамон. Ну, свет-кончина будет! Ермолай полез.

Лаптев. Которая сейчас тут барышня пришла, вот насчет нее слово имею. Да. Срамили мы ее… чего скрывать! Авось, не скроешь. Ведь какое было смущение — ужасть! Всему я первый зачинщик — винюсь. Приступает она до меня: так и сяк, скидай порты…

Председатель. Товарищ, мы обсуждаем договор.

Лаптев. Я к тому и говорю, ты меня не сбивай, сам собьюсь. Так она и говорит: скидай порты, однова дыхнуть… Я, можно сказать, от нее — как от чумы, а она за очкур хватает. Подлаживался ее пяткой двинуть. Девка-чижик, а с мужиков порты волокет, которые в тифу.

Михалка. Эх ты, турка, занес!..

Лаптев. Сам ты турка! Ты девку бить зачал — и молчи. А я от души говорю. Я, может, такого часа ждал не для смешков разных… Девка, она вон какая, среди простого люда ворочала, нас спасала, а мы вместо благодарности голову ей чуть не проломили… Стыдно теперь, сами говорим между собой. Вон она какая, что твой воск, по баракам день и ночь билась и свернулась, как мы. Таких на руках носить надо. Я ее век помнить буду, а ты гавкаешь, баранья голова!.. Запутал меня… Что я хотел обнаружить? Как бы сказать?.. К товарищам, которые среди нас, надо любовь иметь. Люди они вон какие… (Председателю.) Заплутали меня вы все… (Собранию.) Я первый под… как там?.. за темп пойду и под договором подписуюсь, хоть неграмотный, заковыку поставлю. Самая первая заковыка будет Ермолая Лаптева.

Председатель. Следующий — клепальщик Краличкин.

Третья работница. Почему прижимаете? Почему женщинам слова не даете?

Рабочий в розовой рубахе. Такую королеву, как ты, прижмешь…

Третья работница. Молчи, Лида!

Рабочий в розовой рубахе. Лида?.. Это не Лида, а черт!

Кухарка. Я тоже подаю…

Михалка. Сядь.

Кухарка. Я тоже подаю протест.

Артамон. Да кто ее сюда пустил?

Кухарка. Нам по кухаркиному делу…

Михалка. Закрой… закрой котелок! (Усадил на место.)

Краличкин. Мы, металлисты, вызвали строителей на соцсоревнование, потому что тот темп, который здесь взят, надо усилить еще, удвоить. Вы тут работали дьявольски. Ваш темп — небывалый, а мы как собирали конструкции? Приехал я, поглядел — полгода работы, американец говорит — девяносто пять дней. Ну, думаем, и попали ребята, — девяносто пять дней!.. Что нам товарищ Болдырев тогда сказал: «Ребята, завод в ваших руках». Мы понимаем, что на каждого из нас ложится ответственность. В конце концов мы хозяева своей страны и этого завода. Мы приняли пятилетний план, и мы его нашими руками осуществляем. Социализм к нам с неба не придет. Никакой нам чорт не поможет. Эти девяносто пять дней — политическое дело, наш вызов и удар по всем врагам. Нас считают сиволапыми, над нами издеваются, нас уверяют, что не нам догонять передовые капиталистические страны. Брешете вы, гады! Нам дали девяносто пять дней, мы дали сами себе восемьдесят дней. Конструкции стоят. Вот они! Это темп, невиданный в Америке. Мы из кожи лезли — верно, но у нас кожа прочная, не лопается. Мы вчера постановили: если увидим, что контрольные сроки сдачи металлических работ будут срываться, мы станем работать не десять часов, а двенадцать в сутки. Если бы нас капиталист заставил работать лишние полчаса, мы бы устроили ему забастовку, а здесь мы станем работать двенадцать часов. Двенадцать часов работать не сладко. Мне как клепальщику очень хорошо понятно, что это такое. После десяти часов у тебя ноги подламываются, до койки дойдешь — на жратву глядеть нет охоты, кажется, год не спал. Восемьдесят два дня проработали. Ни черта! Живем. Но наш завод, наша пролетарская гордость, наша крепость будет воздвигнута за полтора года. И тогда пусть скажет нам кто-нибудь: не вам догонять капиталистические страны. Вот почему мы, металлисты, вызываем вас, товарищи строители, на соцсоревнование. Хотите шагать вместе с нами или нет? Мы прямо ставим вопрос: подписываем договор или не подписываем? Отвечайте нам на этот вопрос по-простому, как рабочие рабочим, а ходить вокруг да около нечего. Я кончил.

Аплодисменты.

Третья работница. Товарищи! Мы, кирпичницы… производственная комиссия… Мы как глину замачивали… мы ее замачивали…

Михалка. Вот еще, пошла мочить!

Рабочий в розовой рубахе. Посадите ее там, а то она всех замочит.

Первая работница. Ты, хулиган, не выражайся.

Третья работница. Мы замачивали глину без всякого пардона.

Суматохинов. Говори по-нашему.

Артамон. Гнали бы баб отсюда, ей-богу.

Болдырев. Как тебя… Лида… погоди… Смеяться не над чем. Поняли? Я выношу глубокую благодарность работницам нашего кирпичного завода, присутствующим здесь, за сознательное, за достойное отношение к производству. Наш кирпич идет теперь на ответственную кладку. Вам надо вместе со мной благодарить их. И я говорю: ура бабам-кирпичницам!

Собрание постепенно, вслед за Болдыревым и президиумом начинает аплодировать. Работницы растерялись.

Ну, говори, Лида.

Третья работница (первой работнице). Говори ты.

Первая работница (второй работнице). Скажи ты.

Вторая работница (третьей работнице). Ты начала.

Лаптев. Ну вот, закобенились. Гляди, заплачут…

Дудыкин. Эх вы, касаточки!

Председатель (третьей работнице). Товарищ, продолжайте.

Третья работница. Да нет же… что ж уж… мы, конечно… (Вдруг резко, твердо.) Темп темпом, а вот чтоб так… (Жест.) Каждый гвоздочек вот так… (Неожиданно ехидно.) Вас учить нечего, — вы знаете, про что я говорю. (И опять застеснялась под смехом.) Нет уж, хватит, а то напутаю тут… (Села.)

Председатель. Слово имеет инженер Груздев.

Гончаров (переводчице). Евгения Эдуардовна, каково впечатление мистера Картера? Наблюдал ли он нечто подобное?

Переводчица. Did you see anything liike that before?

Картер. This unusual meeting is characteristic of the present state of things in Russia. It is very fascinating. Please do not miss anything.

Переводчица. Мистер Картер просит передать, что данное необычайное собрание, по его мнению, весьма показательно для современного строя России. Он очень заинтересовался и просит переводить каждое слово.

Груздев. Я должен сделать разъяснение. Сдается мне, что главного у вас, ребята, не сказано. Темп, темп, а что это такое — многие не представляют. Так вот, прошу послушать. (Вынул лист бумаги.) Наш нормальный, средний, российский темп по каменным сооружениям мы определяем цифрой шестьдесят. Так мы работали всегда. Управление главного инженера считает возможным усилить этот темп до восьмидесяти. Понятно?

Голоса. Ясно.

Груздев. Немецкая экспертиза, изучавшая наши условия, дает цифру сто.

Голоса. Сто?…

Груздев. И, наконец, мистер Картер настаивает на американском темпе, который означает сто двадцать. Вот, ребята, официальное заявление. Нет, нет… Должен сообщить вам, что только при американском темпе, только если дадим по каменным работам показатель сто двадцать, то с цехами до заморозков управимся. Не дадим — могила. Понятно? Ну, а теперь от себя скажу. Если вы спросите у меня, согласен ли я с Картером, я отвечу вам: да, согласен. Вас я знаю. Двадцать лет с такими, как вы, живу, слава богу. Решайте — восемьдесят, сто или сто двадцать?

Молчание. Медленно с помоста сходит Груздев.

Председатель. Слово имеет строитель Зотов.

Зотов. По-моему, не шестьдесят, не восемьдесят, не сто двадцать, а все сто пятьдесят. Понятно? (Пауза.) Сто пятьдесят. Самого вашего Картера вызываем на соревнование. Как где, а по второму участку дело решенное — показать работу советского строителя. Сто пятьдесят. На том и станем.

На помост выбегает Михалка.

Михалка. Товарищи!..

Артамон. За первогодками пошлем.

Михалка. Товарищи!..

Артамон. Первогодки ложки кунай за старшими.

Михалка. Товарищи, подержите его за губы!

Суматохинов. Михалка, гляди, от натуги лопнешь.

Михалка. Илья-пророк, не мешай темпу! Товарищи, я говорю окромя шуток, какая тут может быть оппозиция, если мы все в одной семье? Об чем заседание? Сто пятьдесят?.. Берусь враз… ну и… почем зря!..

Артамон. Эх ты… адиот!

Михалка. Товарищи! Меня товарищ Болдырев учил… наш брат тут обламывается. Илья-пророк первый делегат у нас, а в деревне год колдуном ходил. Я сам от себя выступаю и сам от себя голосую за все сто пятьдесят! Об чем волынка? Выходи по очереди наверх и пиши, кому права от народа даны. Товарищи! Эх, завод, машина… Кончай прению, товарищи!..

Зотов. Ну, говори, публицист! Мне не дал и сам заплутал.

Председатель (Михалке). Вы кончили, товарищ?

Михалка. Я… вроде кончил.

Артамон. Напрелся, аж из ноздрей пламя вдарило.

Председатель. Мы должны еще дать слово представителям инженерно-технического персонала.

Артамон. В нашем договоре про инженеров ничего не говорится. Не они нас вызвали, и не им учить нас.

Председатель. Товарищи, нас никто не собирается учить, но мы должны привлечь…

Артамон. Брось заводить! Ихнее дело работу давать, чтобы народ не стоял. А то у нас люди по полдня на досках лежат.

Суматохинов. Товарищ председатель, ты нас не мути. Нет, да ты дай мне выразить. Наше дело какое? А, скажи-ка, какое? Рабочее… вон как. Между кем спор? Опять же между рабочими. Зачем нам начальников приставлять?

Артамон. Пущай товарищи инженеры, техники какие между собой договор подпишут.

Краличкин. Товарищ председатель, одно слово! Товарищи, не то важно — выступит или не выступит сейчас представитель инженерно-технического персонала. Важно, чтобы инженерно-технический персонал без всяких речей примкнул к социалистическому соревнованию рабочих. Мы никого не отталкиваем, но и просить никого не станем. И я тут прямо скажу: всякого, кто будет сопротивляться нашему делу, мы всей пятитысячной массой заставим уважать пролетарский энтузиазм. А тому, кто с нами, — наш сердечный привет. Вот и все.

Голоса. Верно! В точку!

Лаптев. Ты, товарищ, здорово сказал… которые — во… которым — приветствие.

Кухарка. А мы, кухарки… я тоже… Кухарское дело — накормить. Уж я тоже скажу тут, как мы…

Артамон. Замолчи, утроба! Видишь, государственное дело решаем. Сядь. (Усадил.)

Председатель. Тогда я ставлю вопрос на голосование. Кто за прекращение прений? Большинство. Отлично. Теперь — кто за немедленное подписание договора? И, самое главное, за принятие темпа, предложенного вторым участком, в лице каменщика Зотова? Кто за темп сто пятьдесят?

Гончаров. Данило Данилович, вы за показатель сто пятьдесят? И серьезно?

Данило Данилович. Совершенно серьезно.

Гончаров. Вот так, смаху, без обсуждения?

Данило Данилович. А о чем тут нам еще балакать?

Гончаров. Да, нам следует молчать и поднимать руки.

Председатель. Кто против?

Данило Данилович. Берите отпуск, Гончаров, езжайте на море.

Гончаров. Не нужен? Я это начинаю понимать.

Председатель. Кто воздержался? Принято единогласно. Поэтому… (Секретарю.) Сайга, зачитай список.

Секретарь. Уполномоченных от строительных рабочих — товарищей Зотова, Дудыкина, Грищука, Говорова и Суматохинова прошу сюда, для подписания договора. От металлистов — товарищей Краличкина, Бутова, Тульского прошу сюда, для подписания договора.

На помост идут уполномоченные.

Калугин (Груздеву). Деловито у них выходит, если, конечно, так дальше пойдет. Цифру приняли… страшную.

Груздев. А металлисты? Симон Симонович, красота ребята! Сила!

Калугин. Уж вы своих металлистов… Узнаю душу цехового работника. Жестокие стервецы. Настоящее коммунистическое отродье.

Картер вынимает записную книжку и что-то вдумчиво чертит.

Данило Данилович (переводчице). Вот, мол, уважаемая, скажите: предлагаем перенести опыт в Америку. Скажите ему: не все, мол, вам нас учить.

Переводчица. Не offers to try out this experiment in America. It is not for ever that Americans will teach us. It is our turn to teach them now.

Картер. All this is qu'ite unusual and if it were not for the unnecessary political propaganda, I would join in the business part of it.

Переводчица. Мистер Картер говорит, что все это необычайно, и если бы данное собрание было лишено совершенно излишней политической пропаганды, то он принял бы участие в его деловой части.

Михалка. Суматохинов вышел! Суматохинов, свою фамилию первый ставь.

Голоса. Шапку сними, Говоров! В присутственном месте стоишь.

— Ох, браточки, и ноту же мы закатили. Америку вызвали! Сто пятьдесят!

Председатель. Металлисты подписывают договор первыми.

Артамон. На каком факте?

Председатель. Поскольку металлисты вызвали…

Краличкин. Неважно. Подписывай, ребята!

Суматохинов. Зотов, ну-ка, ты начинай.

3отов. Эх, где наша не пропадала!.. Зотов Анисим, сын Петров.

Михалка. Да какое нам дело, чей ты сын? Напишут там — сын, да отец, да как по прозвищу.

Зотов (Суматохинову). Прикладывайся.

Суматохинов становится на колени и на коленях приближается к столу.

Артамон. Да ты, никак, молиться задумал?

Суматохинов. А ежели я на ногах писать не умею.

Михалка. Не ногами пишут, а руками.

Суматохинов. Ну-ка-ся… Эх, перо-то какое… рука толста… (Выводит.) Су-ма-то-хи-нов Лаврентий…

Михалка. По прозвищу — красный нос.

Грищук. Эх ты, дурак мордастый! Чему насмехаешься в такой час? (Снял шапку, молча расписался.)

Секретарь. Дальше.

Дудыкин. Давай меня… Дудыкин… Больше ничего?

Секретарь. Ничего.

Говоров. Ну, пятый участок, на все полтораста пишусь. Не выдавайте, друзья-товарищи!

Голоса. Испужался!..

— Не выдадим!..

— А вы что думаете, шутка — нам подписаться?..

— Испужаешься…

Металлисты расписываются молча. Все уполномоченные остаются на помосте. Появляется Максимка.

Максимка. Товарищи, тишина! На левой башне, над Волгой, будет поднята красная лампочка. Слушайте, что это значит. Следите за левой башней. Как только там вспыхнет красная лампочка, это будет сигналом по строительству, что мы перегнали американский темп. Следите за левой башней, товарищи. Красный сигнал с башни будет нашей победой.

Лагутин (вскочив). От имени заводского партколлектива поздравляю вас, товарищи, с началом высокого революционного дела! Пролетарский договор подписан. И вот здесь, на этом участке социалистического строительства, горит пламя ленинских идей, здесь живет и действует ленинизм..

ЗАНАВЕС

АКТ ЧЕТВЕРТЫЙ

КАРТИНА ВОСЬМАЯ

Веранда квартиры Гончарова. Груздев один, прохаживается, насвистывает. К перилам прислонены весла. Время предвечернее.

Груздев (всматривается). То есть… не понимаю, ничего не понимаю!.. А он… конечно, он!

Стремительно входит Касторкин, обросший, одетый ветхо.

Касторкин!

Касторкин. Как на Монмартре… А вы, конечно, думали — Касторкин погиб?

Груздев. Почему же, конечно?

Касторкин. Вы же не попытались вступиться за Касторкина в тот вечер в кабинете Болдырева. Вы сразу решили: Касторкин прохвост. Неужели вы, товарищ Груздев, думали, что Касторкин мог отдать такое распоряжение по телефону?.. Я… восьмой путь… Суда не было. Инженер Касторкин на свободе и снова работает на строительстве. Я только что вышел. Это Болдырев щадит вашего Гончарова, это власти его щадят. Я все знаю, чорт возьми! Мы одни… В чем дело? Господин Гончаров изменил голос и за меня отдал распоряжение Комягину. Нам ворона на хвосте такую весточку принесла. Господин Гончаров оклеветал меня. Ишь, как он говорил на допросе: «Кажется, Касторкин разговаривал по телефону». Мерзавец!

Груздев. Так, Касторкин.

Касторкин. Вот какие товарищи пошли среди инженеров.

Груздев. Грязные ребята.

Касторкин. Извините, Гончаров дворянин. У него заграничное образование. Он на все смотрит прищурившись. Он хотел весь инжколлектив вести за собой.

Груздев. Знаешь что, Касторкин? Ты, брат, иди домой, Иди переоденься, отдыхай.

Касторкин. Я уже здорово отдохнул.

Груздев. Иди, друг… Такое дело… ты не обижайся, ты иди… Теперь мы сами будем говорить с коллегой.

Касторкин. Я пойду… Мамаша ждет меня… ждет старуха… Но я бы сейчас поговорил с ним сам. Ух, как бы Касторкин сейчас поговорил!

Груздев. Ты с ним поговоришь, это твое частное дело.

Касторкин. Поговорю! Мы предъявим свой вексель, предъявим… Пока, товарищ Груздев.

Груздев. Пока, Касторкин! Изменил голос.

Касторки и уходит.

Мелкотравчато, трусливо…

Входят Татьяна Львовна под руку с Гончаровым, Данило Данилович, Калугин. Несут свертки.

Татьяна Львовна. Вот уже и споры. Как пел наш несчастный друг Касторкин? (Напевает.)

Думать нам не надо, Думать бесполезно, В опьяненьи нашем рай…

(Хохочет.) Груздев, отчего у вас лицо, как у Наполеона? Груздев, я сейчас вас развеселю. Мы спорили о привидениях Как, по-вашему, привидения бывают? По дороге сюда Симон Симонович увидел привидение. (Хохочет.) К верхнему поселку, к зеленым корпусам, степью по бурьянам брело черное привидение. (Хохочет.) Черный человек… черный-черный… И знаете, что сказал Симочка? Он сказал, что у него военные глаза, и его военные глаза в черном человеке увидели Касторкина… (Хохочет.) Касторкин, бедняга, давно в Нарыме… Юрий Николаевич, правда ведь?.. Эх, Симочка, ты сознайся — ты уже стареешь!

Груздев. Стареть-то стареет Симочка, а глаза у него действительно военные. Привидений не бывает. То прошел живой Касторкин.

Данило Данилович. Мы шутим. Нам показалось…

Груздев. Сейчас вы узнаете, что кому показалось… Да, Данило Данилович, вы не гарантированы от того, что вам покажется, будто вы в Нарыме….

Данило Данилович. То есть… это вы к чему?

Груздев. Это я к тому говорю, что наши общие приятели, собираясь сражаться, ставят впереди себя рекрутов. Это я о вас говорю, инженер Гончаров.

Татьяна Львовна. Вот уже и споры.

Гончаров. Каких рекрутов? Что за аллегории?

Груздев. Грязное дело сделали вы, Гончаров. Я прав или мет? Симон Симонович, вы служили в гвардии, скажите, как, по старинным дворянским традициям, называли людей, которые за свои поступки заставляли отвечать товарищей? Не Касторкин говорил по телефону, а вы, Гончаров.

Гончаров. Ложь! Гнусная ложь!..

Груздев. Вы это скажите самому Касторкину: он только что вернулся сюда.

Татьяна Львовна (освободила руку из руки Гончарова). Вот тебе и раз!

Груздев. Вы могли оклеветать не Касторкина, так меня, его…

Данило Данилович. Отложим… Право, отложим этот разговор… Что же это?.. Они сами разберут… Пустяки…

Груздев. Нет, Данило Данилович, не пустяки. Инженер оклеветал товарища. Нет, это не пустяки, когда такие вот трусишки, мелкие люди волокут в клоаку преступлений честных, невинных работников. Спасибо за знакомство! (Уходит.)

Татьяна Львовна. Симочка, ты куда же уходишь?

Калугин. Я сейчас, за папиросами… (Уходит.)

Данило Данилович. Так как же… лодка ждет… поедем с нами? Что? Не состоялось? Да…(Уходит.)

Татьяна Львовна (со слезами). Эх, вы!.. Еще мужа моего называли… Эх, вы!.. (Уходит.)

Гончаров. Какой ужас!.. Касторкнн… Бежать нелепо… Бездарная история…

Идет пьяный, поет.

Пьяный.

На берегу сидит девица, Она платок шелками шьет. Работа чудная такая, Но шелку ей недостает. Белеет парус одинокий, Кораблик к берегу плывет, На берегу сидит девица, Но шелку ей недостает…

(Гончарову.) Гляжу я на вас, какой вы задумчивый… блондин или брюнет — не пойму. Слушайте, гражданин, вы не обижайтесь, пожалуйста, я к вам не пристаю, как какой-нибудь Мендель Маранц, но у меня общительное сердце, ей-богу. Представьте себе, приезжаю я в отпуск, так сказать, после долгой разлуки и не узнало окрестностей родного города. Здесь было дичайшее степное пространство, невообразимая скифская степь, так сказать. Я по натуре человек беспартийный, но под впечатлением грандиозных картин становлюсь марксистом. Посмотрите, это же не завод — это же проблема. Конечно же, я пьян, и вы меня презираете, но я тронут… Вы не думайте, что я умом тронут, — я всеми фибрами моей расположенной души. Если хотите, я замолчу, как пробка.(Пауза.) Вам, конечно, все равно, но Сергею Тишкину, который здесь воспитан ребенком, не может быть все равно… И если бы он был Бальмонтом или Владимиром Маяковским, то сочинил бы роман из жизни… Литература есть вдохновение сердца. Я, может быть, целовал эту землю, как пилигрим, а вы смеетесь надо мной… — Над пьяным всегда смеются, но пьяные, как сказал Мендель Маранц, проникают в бездну чувств, ибо… заметьте, ибо… что у пьяного на языке, то у трезвого на уме. По-моему, вы черствый человек. Ибо у вас самолюбивое выражение на лице. Сергей Тишкин психолог-иллюзионист… До свиданья, гражданин! У вас очень самолюбивое выражение па лице, но… и дальше не скажу. Ха-ха-ха! Сергей Тишкин — факир. (Поет.) «Тоска-печаль, надежды ушли…»

Гончаров. Что это я хотел сейчас сделать? Что-то такое я хотел сделать? (Встает. Через окно на столе снимает трубку телефона.) Так будет лучше.

Вошел Болдырев.

Болдырев. Вы один?

Гончаров. Садитесь, Степан Семенович. Я, знаете, только что пришел и вот скучаю.(Снимает шляпу, пальто.)

Болдырев. У вас никого нет?

Гончаров. Кому же у меня быть?

Болдырев. Ну, ладно. Мне надо с вами поговорить.

Гончаров. Да, я понимаю… Вам надо со мною поговорить…

Болдырев. Прежде всего, товарищ Гончаров, я считаю, что вам следует подать заявление об отставке.

Гончаров. Да, я подаю заявление об отставке.

Болдырев. Вот, собственно, все, что я хотел пока вам сказать. (Уходит.)

Гончаров. Сегодня он уже не подал мне руки… Сегодня мне все плюют в лицо… Интересно, что — можно ли так сказать: зенит бездны?.. Какая глупость! Какой я действительно… Где мои сигары? У меня были хорошие, крепкие сигары. (Уходит в комнату.)

В это время появился Касторкин, одетый в тот же костюм, что и на вечеринке. Касторкин выбрит, немного пьян, с гитарой.

Касторкин (пританцовывает, поет).

Я хочу забвенья… я хочу гитару… Я хочу сегодня танцевать… Милая цыганка, поцелуй мой жарок, Дай твою гитару… Пришел навестить друга… Тройка с бубенцами. В очи светит месяц. Губы, что рубины…

Три месяца не виделся с другом. И, чорт возьми, как радостно увидеть теперь друга после долгой печальной разлуки! (Поет.) Аллилуя, ах, аллилуя… Радостный фокстрот, ей-богу. Аллилуя, ах, аллилуя… Юрий Николаевич, вы дома?

Гончаров (говорит все время из комнаты). Садитесь, Касторкин. Я дома.

Касторкин. Спасибо за гостеприимство… Аллилуя, ах, аллилуя!.. А трубочку с телефона зачем же сняли? А? Не слышу… Молчите? Аллилуя, ах, аллилуя… По телефону часто звонят? Так, Юрий Николаевич?

Гончаров. Так.

Касторкин. Аллилуя, ах, аллилуя!.. Вы меня простите, Юрий Николаевич, что я у вас пою, но мне ужасно весело. Аллилуя, ах, аллилуя!.. Я три месяца не разговаривал по телефону… Аллилуя, ах, аллилуя!.. Да, аллилуя, вот, аллилуя, ах, аллилуя, ох, аллилуя!.. С тех самых пор, как вы вот у этого столика переговорили по телефону за инженера Касторкина… Помните, Юрий Николаевич?

Гончаров. Помню, Касторкин.

Касторкин. Не отрицаете, Юрий Николаевич?

Гончаров. Не отрицаю, Касторкин.

Касторкин. Аллилуя, ах, аллилуя… У меня изменился голос, вы не находите? Ах, аллилуя… Но все же меня можно узнать по голосу, не правда ли? Вас тоже узнали по голосу… Гончаров, а Гончаров… а про телефонисточку вы позабыли? Черномазая, черноглазая, комсомолка, на коммутаторе сидит… Черномазая, черноглазая… (Поет.) «Очи черные, очи жгучие…» А мы ее, Гончаров, припомнили… Аллилуя, ах, аллилуя… Мне определенно весело. Почему же вы прячетесь, как крот? Давайте споем вместе: аллилуя, ах, аллилуя, да аллилуя, эх, аллилуя… Давайте заведем граммофон. Давайте соберем друзей и дам… Я хочу продолжать веселье, которое мы прервали три месяца тому назад… Гончаров, а Гончаров! Это же невежливо. Честный, прямой, простой парень приглашает вас повеселиться. (Играет, пританцовывает.) А вы прячетесь. Вам стыдно? Вам страшно, Гончаров, страшно? Эй, философы!.. Я бы, например, желал с вами поговорить о темпе… о темпе… о моих паровозах, которые будут стоять под парами… Гончаров, но я могу вам протянуть руку, а вы мне не протянете руки, ибо вы мните себя колоколом земли русской. Инженер Гончаров, покажитесь!.. (Направляется к двери.) Аллилуя, ах, аллилуя… Эх, аллилуя!.. (Останавливается у двери, судорожно ударяет по всем струнам гитары, поднимает ее, бросает перед собой, как бы защищаясь, и пятится назад, закрывая руками глаза.)

ЗАНАВЕС

КАРТИНА ДЕВЯТАЯ

Правая и левая стороны сцены заняты выступающими углами заводских сооружений, уходящих вверх. В дымке сумерек видна вдали башня. Там же действует кран. Строители где-то наверху. На сцену выходит Болдырев. Осматривает строительство и, заинтересовавшись чем-то, садится, задумчиво смотрит. Чернорабочие катят вагонетки. Кто-то пришел к водопроводной колонке, снял рубаху, облился.

Тот, кто облился. Умная голова воду придумала. (Надел рубаху, ушел.)

Явились три работницы-кирпичницы. Они одеты по-праздничному.

Первая работница. Он! Ей-богу, он! Сидит думающий…

Третья работница. Бабы, а бабы!

Вторая работница. Ну?

Третья работница. А как он есть думающий, так нам, может, до него не прикасаться? А? А то выйдет абсюрд.

Первая работница. Ну, ты, думающий… Мало где человек думает!

Вторая работница. Конечно, голова бесплатная.

Первая работница. Ты, Лида, умеешь загимпотизировать. У тебя лицо, как бы сказать… женское… и глаза черные, вот…

Третья работница. Что же, я тебе прельщать его буду, что ли? Я женщина спокойная.

Вторая работница. Да на что нам твое спокойствие нужно?

Первая работница. Во-во! Ты ему медленным голосом и расскажи. Так, мол, и так… И мы стоим на страже. (Очень довольна.) Вот!

Третья работница (нежно). Товарищ… Товарищ директор! Это мы… Я, Лида… (Застыдилась.) Извините нас, пожалуйста. (Пауза.) Кирпич — наш. И огнеупорный — наш. Здравствуйте, товарищ Болдырев!

Болдырев. А-а… кирпич… где? А, это вы! Производственная комиссия… Здравствуй, Лида!

Первая работница (третьей работнице). Ну-ну!..

Третья работница. Мы стоим на страже… мы… (Почти со слезами.) Как ведь мы работали… здесь, подложечкой, тянет, щемит, а в глазах синие колеса ходуном ходят, вроде как пьяная…

Первая работница. Продовольствие, сам знаешь, одна кооперация, и больше ни шиша.

Третья работница. Больно было в душе, товарищ директор. Возьми ее, меня… Я перебралась за Волгу, корзину яиц купила, на базаре продала — и сыта. А вот… вот видишь… вот… вот, до слез вот… Идешь, и… как люди не видят?.. кирпич, как дите, ладонью погладишь — мой! Несчастная бабенка Лидка об этом кирпиче почти не спала… не спала… матюком инженера крыла… Мы вот… они… все мы, как в своей избе, как для детишечек наших… каждый кирпичик… Сознание в нас есть, а высказать его — не выскажешь.

Первая работница. Товарищ Болдырев, до свиданьица!

Болдырев. Это куда же уходите?

Вторая работница. Программу отликвидировали. На полную кладку сто процентов.

Первая работница. И теперь мы едем…

Болдырев. Едете? Куда же вы едете?

Вторая работница. Соцстрахом… в Крым… И для организма и за деятельность.

Болдырев. Это… я тебе завидую.

Вторая работница. Ну, уж… хоть ты, конечно, тоже для организма надо…

Первая работница. Ты, товарищ Болдырев, посинел… Мужчине в синем обличьи нельзя… А я к мужу еду, на зиму. Муж мой из Красной Армии вертается, а я отсюда вертаюсь. Он мне письма пишет. Ты меня голой рукой не трогай. Я тоже… я…

Болдырев. Ну, прощайте, милые!.. А ты, Лида, тоже к мужу едешь на зиму?

Третья работница. Я?.. (Захохотала.) Я неженатая! Я, мил, курсы проходить буду, а то мы математику, знаешь, какую понимаем? Ну, то-то! Эх, директор, товарищ… хотелось нам тебе сказать на прощанье и… слов не знаем. Прощай!

Первая и вторая работницы. Прощайте!

Работницы уходят.

Болдырев. Вон оно как… тронули.

Спускаются костромичи, с ними рабочие.

Михалка. Степан Семеныч… эх, за три часа враз!

Суматохинов. Ну и темпа!

У левого угла, поодаль от стены, сверху на канате спускается коробка. В коробке Лаптев и Картер.

Михалка. Браточки, гляди! Ермолай наш секретарем к Картеру нанялся.

Коробка стала, повисла в воздухе.

Браточки! Ермолай, как дух святой… раскрылатился.

Входит Данило Данилович.

Данило Данилович. Почему они стали?

Михалка. Я уж думаю — не на сто пятьдесят наработали, а хватай на двести.

Зотов. Пятьсот! Ты до ста двадцати доберись — пузо взопреет… Америка — она, брат, страна…

Суматохинов. Где-нибудь сукины сыны мутят. Проверить бы…

Болдырев. В чем дело? Почему люлька стала?

Михалка. Эй вы, херувимы-серафимы, на землю садиться надо.

Зотов. Дурак! Он ведь иностранец, а ты…

Михалка. Все одно ни черта не понимает по-нашему.

Артамон. Конечно, может, мы разные подобные (вертит пальцами) фасоны объясняем.

Михалка. Сдружились — водой не разольешь. На фотографии бы их снять. Один немой, другой глупый.

Зотов. Ну тебя к чорту, Михалка! Язык…

Данило Данилович. Алло, мистер Картер!.. Э… э… бреди…

Суматохинов (махнул рукой). Забредили!

Картер (из люльки). Hallo!

Данило Данилович. Алло!

Картер. Hallo!

Данило Данилович. Мистер Картер… э… как бы это сказать? Вери уэл.

Болдырев. Да что вы говорите вери уэл! Видите, канат заело, а вы… Как же быть?

Михалка. Ермолай, а Ермолай, скажи что-нибудь!

Лаптев (из люльки). Лай, лай, кобель меделянский?

Михалка. Эх ты, летчик! Об небеса макушку не разбей, гляди!

Картер вынул трубку, набивает табак.

Лаптев. Кхе… (Картеру.) Табачку не призаймете ли? Картер. How long are they going to keep me up in the air?

Лаптев. Во-во, курить охота.

Картер. Tell those damned fools to get me out of her. What the hell is the trouble about?

Лаптев (обиженно). Занес… (Очень вежливо.) Мистер, табачку призаймите… аль оставьте покурить.

Михалка. Не сватай — не даст.

Болдырев. Чего же вы стоите, Данило Данилович? Так они у нас до ночи провисят там.

Данило Данилович. Право, совершенно неожиданный пассаж.

Появляется Касторкин.

Касторкин. Степан Семенович, на семнадцати путях транспорт движется, как в кинематографе. Рационализация — как в Америке.

Болдырев. В Америке? Глянь-ка на высоту. Видишь?.

Касторкин. Вижу.

Болдырев. На высоте?

Касторкин. Определенно.

Болдырев. Шутите… Срам! Немедленно спустить люльку! Чорт знает что!

Лаптев (жестами дал понять Картеру, что хочет курить; получил табак). Покорнейше благодарю, уважаемый. Будем знакомы, как говорится.

Данило Данилович и Касторкин уходят на левое сооружение. Бежит переводчица.

Картер. Tell them I have no time to hang up in the air.

Переводчица (Болдыреву). Вот видите! Без меня он всегда попадает в ложные положения… Мистер Картер просит передать, что у него нет времени оставаться в воздухе.

Болдырев. Сейчас спустят его.

Переводчица. One moment. They will let you down..

Лаптев. Товарищ директор, оно и мне нету времени… Что ж я тут, как Михайла-архангел?.. Живот заболел вроде.

Картер. Tell them to go to blazes. Blast them. It is a disgrace, a shame.

Переводчица. Степан Семенович!..

Болдырев. Ну?

Лифт опустился. Картер, переводчица и Болдырев уходят.

Лаптев. Зачем, бишь, я спущался-то? А, вона… Михалка, а Михалка, на какую секцию кирпич пойдет?

Михалка входит с Данилом Даниловичем.

Михалка. На какую секцию заступаем?

Лаптев. Во-во… куда кирпич подавать?

Данило Данилович. На семнадцатую.

Зотов. Понятно, Ермолай, доглядывай тут, чтоб не задерживали. Пошли!

Михалка. Вот ведь чудно! Где она у них висит?

Артамон. Кто она?

Михалка. Лампа.

Зотов. От левой руки направо. Вон там…

Михалка. Прямо сказано… Как только ффу… (дует) и загорелась, а с Картера магарыч.

Уходят.

Лаптев (рабочему у лифта). Милый, пущай ее кверху, туда…

Лаптев с рабочими нагружает подъемник кирпичом. Кирпич нагружен. Рабочий у лифта возится, нажимает кнопку, разводит руками — лифт не идет.

Что ж она закобенилась?.. Ты ее подмажь, а? (Идет, смотрит.) Пойдет она у тебя али не пойдет?

Рабочий у лифта (покачал головой отрицательно). Э-э-э-э… не пойдет.

Рабочий еще проверил что-то и ушел.

Лаптев. Э-э-э-э. Стала, притомилась… (Вдруг засуетился.) Что ж это я тут прохлаждаюсь-то?.. (Кричит вверх.) Михалка!.. Михалка!..

Михалка (сверху). О-о-о?..

Лаптев. Передай там: она не идет.

Михалка. Кто не идет?

Лаптев. Машина эта самая… Взноровилась.

Михалка. Почему?

Лаптев. Не знаю, почему… Спущайся… (Осматривает лифт.) Какая оказия! Машина, а не идет.

Входят Болдырев и Лагутин.

Болдырев. Лагутин, жми на бетономешалках. Замешкиваются они. Иди, жми.

Лагутин. А на каменные карьеры ты сам поедешь?

Болдырев. Сейчас еду. Кого бы туда поставить на время?

Лагутин уходит. Идет десятник.

По бетону сведения где?

Десятник. Сейчас в контору пришлю.

Болдырев пытается уйти. Его задерживают.

Данило Данилович. Степан Семенович, я отсюда до завтра всех чернорабочих беру.

Болдырев. Куда?

Данило Данилович. Пол в кузнечном подготовить.

Болдырев. Ладно. (Увидал что-то в стороне.) Сколько раз говорил — поставьте бункер для щебня! Посмотрите, что у вас делается… (Лаптеву.) Ты, земляк, чего тут караулишь?

Лаптев. Не идет.

Болдырев. Кто не идет?

Входит Груздев.

Груздев. Степан Семенович, я к тебе по срочному…

Болдырев. Кто не идет? (Груздеву.) Что?.. Когда же я доберусь до каменных карьеров?

Входит Рыбкин.

Рыбкин. Товарищ Болдырев, вы тут?

Болдырев. Тут.

Рыбкин. Там приехали два немца и один американец-дорожник.

Болдырев. Перед немцами извинись — скажи, завтра утром приму, а американца-дорожника проси подождать… Когда же я наконец… Что еще?

Рыбкин. Телеграммы.

Болдырев. Давай… Ну, что у тебя, Груздев? (Вскрывает телеграммы, читает, слушая Груздева.)

Груздев. Цех не застеклен. Буза. Отдел труда стекольщиков не дает, а я не могу ставить станки. Оборудование заграничное, стекольщиков нет.

Болдырев. Так… Мы еще посмотрим… Так… Стекольщиков нет?..

Груздев. Цех готов по оборудованию, а в окна свистит.

Болдырев. В окна свистит? В голове у вас свистит. (Рыбкину.) Рыбкин! «Москва, Главмашстрой. Толоконцеву. Урал не прокатал рельсы, принимайте меры. Болдырев». (Груздеву.)Бери мою машину, садись, езжай в город, найди пару стекольщиков на улице, посади их в автомобиль… Понял или нет?

Груздев. Пожалуй, это выход.

Болдырев. Рыбкин, стой!.. Блокнот у тебя есть?

Груздев. Степан Семенович, еще один вопрос…

Болдырев. Погоди!.. (Рыбкину.) Пиши! «Москва, ВСНХ, Куйбышеву». А если Сталину?.. Дай блокнот. (Пишет.) Молния.

Рыбкин (взяв записку). Больше ничего?

Болдырев. Ничего.

Рыбкин уходит.

(Лаптеву.) Кого ты тут караулишь, земляк?

Лаптев. Не идет… темпа эта… воздушная машина взноровилась.

Болдырев. Не идет?.. Груздев, можешь на время взять бюро рационализации?

Груздев. Не знаю.

Болдырев. На картах ворожить будешь?.. Приказываю по совместительству. Ты отвечаешь(указывая на лифт) и за это. Понимаешь?.. Нет у меня сейчас другого человека.

Груздев. Понимаю. Но у меня еще вопрос.

Болдырев. Когда же я доберусь до каменных карьеров? (Идет.) Говори!

Груздев. Станки Смита…

Болдырев и Груздев уходят. Входят Михалка, Артамон и Зотов с рабочими.

Михалка (Лаптеву). Ермолай, ты тут жениться собрался?

Лаптев. Не идет…

Михалка. Стал подъемник?

Лаптев. Встал.

Михалка. Вот тебе и темпа! Вот тебе и жди! Кури, браточки.

Зотов. Надо заявить — кирпичу не подают.

Артамон. Мы не при чем.

Михалка. Кури, браточки!

Сели.

Лаптев. Э-э-э-э… (Зотову.) Анисим… Анисим, нежный ты стал у нас, благородный… Писались… у-у-у… писались под договором: Анисим, сын Петров, обязуюсь… обязались… Я к чему говорю? Писались! Э-э-э-э, сукины вы сыны! Не работали вы, видать, никогда… Я к чему говорю? Машина встала, а мы… Анисим, не понимаешь?

Зотов (встал и жестами показывает, что следует носить кирпич на спине). Понятно?(Указал на спину.) Понятно? (Согнулся.) Понятно?

Молча, без единого слова, встали строители, принесли приспособления для подачи кирпича на себе. Лаптев начинает нагружать.

Понятно?

В бешеном и четком темпе работают строители. В стороне Данило Данилович, кашляющий, охрипший, обращается к Дудыкину.

Данило Данилович. С главного?

Дудыкин. Так точно.

Данило Данилович. По бетонным?

Дудыкин. Так точно.

Данило Данилович. Суматохинов там?

Дудыкин. Там.

Данило Данилович. А ну, покличь.

Дудыкин (кричит). Суматохинов!

Голос Суматохинова. Я!

Дудыкин. Ну, отзывается… что еще?

Данило Данилович. Значит… (Разбирается в записной книжке.) Пусть подождет…

Дудыкин. Суматохинов, подожди.

Данило Данилович. Спроси-ка, третий квадрат по диагонали забетонили?

Дудыкин (руки рупором). Суматохинов, третий квадрат по диагонали забетонили?

Голос Суматохинова. Нет.

Дудыкин. Нет. Данило Данилович. Спроси-ка, четвертый квадрат по диагонали забетонили?

Дудыкин. Суматохинов, четвертый квадрат по диагонали забетонили?

Голос Суматохинова. Нет.

Дудыкин. Нет.

Данило Данилович. Безобразие! Они там пьяные или… Узнайте, по прямой горизонтали они забетонили?

Дудыкин. Суматохинов, по прямой горизонтали забетонили?

Голос Суматохинова. Нет.

Дудыкин. Нет.

Данило Данилович. Какие же принимать меры?.. Ничего… Понимаете?

Дудыкин. Товарищ инженер, дай я у него сам спрошу. (Рупор.) Суматохинов, я у тебя спрашиваю! Слушай ушами, а не пупком. Сколько же мы в ряд забетонили?

Голос Суматохинова. В ряд забетонили… усе, без пол-аршина.

Дудыкин. Ну, вот. В ряд забетонили усе, без пол-аршина.

Данило Данилович. Как?

Дудыкин. Русским языком человек говорит: забетонили усе, без пол-аршина. (Уходит.)

Данило Данилович. Ничего не понимаю! (Уходит)

Входит Болдырев, атакуемый переводчицей и Картером.

Болдырев. Когда же я попаду на каменные карьеры?

Входит Груздев, передает пакет Картеру. Переводчица на блокноте переписывает для мистера Картера содержание бумаги. Болдырев идет, за ним — остальные.

Переводчица. Товарищ директор, я думаю… я не имею права… (Указывает на Картера.)Он должен… Я думаю, вам следует подождать.

Болдырев. Чего?

Переводчица (нервничает). Он должен… (Торопясь, пишет.) Вот, вот, уже… (Подала Картеру бумаги — оригинал и перевод.)

Болдырев. Ну?

Картер. Tell him to stop for a moment.

Переводчица. Он просит задержаться.

Картер читает бумагу: видно, сверяет цифры на оригинале, вынимает из кармана свои записки. Всегда спокойный, методичный, американец утратил свою автоматичность. Он вдруг захохотал, как умеют хохотать эти сумрачные на вид дельцы, — во все горло, багровея, сотрясаясь. Он долго хохочет и произносит: «сволочь». Пауза.

Болдырев. Какая сволочь?

Картер. Мистер Болдырев «сволочь». (Хохочет.)

Груздев. Что он?

Переводчица. Он… он думает, что это похвально… Слышит, как вы говорите, и…

Болдырев. Но что там у вас?

Картер. На будучи недели очень плохо… на будучи недели нет… Темп Джермания, темп Англия, темп Америка… Темп Сталинград — очень корошо… (Подписал оригинал, подал Болдыреву. Переводчице.) My heartiest congratulations to everybody, I am far from politics, but I am sure such a record is outside the reach of any country with a different political organisation from the one existing here. Tell the director, that besides this paper I am glad to inform him that the figures lor the last ten days showed not a 100 or 120 or even 150, but 168 % of the programme.

Переводчица. Мистер Картер просит передать всем глубокое и сердечное поздравление.

Болдырев. Да.

Переводчица. Картер говорит, что он далек от политики, но искренне заявляет, что такой рекорд невозможен в стране иного государственного порядка.

Болдырев. Да.

Переводчица. Он, помимо этого документа, желал бы еще раз иметь честь сообщить господину директору, что последняя декада явила показатель темпов… (Нервничает.) Не сто, не сто двадцать, не сто пятьдесят, а… (шопотом) сто шестьдесят восемь.

Болдырев. Сто шестьдесят восемь.

Картер. Очень корошо… (Махнул рукой.) Сволочь. (Ушел.)

Болдырев стоит один посреди сцены. Звучит симфония ритмических звуков рокота механизмов. Она то нарастает, то откатывается, рассыпается и снова звучит мощно. На башне, в дымке вечера, загорается красный сигнал, и сразу воцаряется полная тишина. Из пролетов по сооружениям являются рабочие.

Болдырев. На шестой части суши, в муках и радостях, рождается социалистический мир.

ЗАНАВЕС

1929 г.