Ему исполнилось семь лет, когда, в бархатной курточке с кружевными манжетами и воротничком, его впервые выпустили на подмостки Трокадеро в программе благотворительного концерта.
Он имел успех: его пальцы с трудом удерживали смычок.
После исполнения «Kakadu der Schneider» [Какаду-портной (нем.)] его расцеловали по очереди все члены благотворительного комитета.
Наутро его пригласил к себе господин Теодор Франц. Великий импресарио хотел видеть мальчика. Господин Эммануэло де Лас Форесас собственной персоной повез сына к импресарио. Господин Эммануэло де Лас Форесас был взволнован до глубины души. Он чувствовал, что долгожданный час пробил.
Господин Теодор Франц сидел у себя в кабинете за огромным письменным столом в своей излюбленной позе — Наполеон после битвы под Лейпцигом.
Когда господин Теодор Франц сидел в этой позе, обращаться к нему не полагалось — полагалось ждать. Все знали: в эту минуту он покоряет мир — мешать ему нельзя. Десять лет назад Аделина Патти прождала его в этом кабинете целых десять минут.
Господин Эммануэло де Лас Форесас ждал, не решаясь даже подкрутить кончики усов. Чудо-ребенок, сознавая значительность момента, молча сосал палец.
Итак, в кабинете господина Теодора Франца стояла полная тишина,— со стен смотрели фотографии мировых знаменитостей.
— Ну-с, его имя?
Господин Эммануэло де Лас Форесас вздрогнул.
Когда господин Теодор Франц открывал рот, раскаты его голоса гремели так, словно он намеревался заглушить рояль Эрара. Люди, слышавшие господина Теодора Франца в первый раз, всегда вздрагивали, как вздрогнул господин де Лас Форесас. Господину Теодору Францу это было известно, но он считал, что для пользы дела посетителю не мешает иной раз вздрогнуть.
— Ну-с, его имя?
Господину де Лас Форесасу удалось выговорить:
— Карло де Лас Форесас.
— Гм! Происхождение? — Еле заметным движением руки господин Теодор Франц указал господину де Лас Форесасу на стул.
— Благодарю вас.— Опустившись на сиденье, господин де Лас Форесас почувствовал себя более уверенно. Он поставил чудо-ребенка между своих колен и заговорил.
А говорить господин де Лас Форесас любил. Родом он из Чили. Быть может, кое-кого удивит, что испанский гранд обосновался в Чили. Однако господин Эммануэло де Лас Форесас обосновался именно там. Причиной было пронунсиаменто. В пронунсиаменто крылась тайна биографии господина де Лас Форесаса. Произошло оно в Мексике. При чем здесь была Испания, оставалось загадкой. Впрочем, когда господин де Лас Форесас рассказывал свою биографию, с какого-то момента уследить за нитью его повествования становилось довольно трудно. Очень уж бойко перемещался ои из одной части света в другую. Иной раз было не совсем ясно, на каком берегу океана он находился в данную минуту. Так и теперь нежданно-негаданно господин де Лас Форесас очутился на Канарских островах.
И вот тут-то господин Теодор Франц стукнул рукой по столу.
— Ясно! Он родился в Провансе.
Господин Эммануэло де Лас Форесас так и подскочил.
— В Провансе!
— Да, сударь мой, в Провансе. Вы, сударь мой, происходите из буржуазной семьи и родились в Провансе.
Господин Теодор Франц встал.
— Публике, сударь, надоела экзотика. Публика, сударь, больше не верит в аристократов на подмостках. Публике надоело шарлатанство. Публика ищет добропорядочности. Публика не желает, чтобы ее водили за нос.
Каждую из этих фраз господин Теодор Франц отчеканивал, точно военный приказ. И слово «публика» звучало как барабанная дробь.
— Публике все надоело. Публика жаждет благопристойности. Публику, сударь, надо завоевывать без шума.
По лицу господина Теодора Франца струился пот. Здравый смысл публики приводил его в экстаз.
Господин Эммануэло де Лас Форесас в конце каждой фразы согласно кивал головой.
Господин Теодор Франц бросил взгляд на чудо-ребенка:
— Ему семь лет.
— Недавно исполнилось.
— Мы объявим шесть. Он сойдет за шестилетнего.— Господин Теодор Франц наклонился к мальчику.
— Что это? — Он ткнул пальцем в бриллиантовую запонку за десять франков на воротничке Шарло.— Уберите.
— Фамильная драгоценность,— сказал господин де Лас Форесас.
— Сударь! — Голосу господина Теодора Франца впору было состязаться с оркестром.— Публика больше не верит в фамильные драгоценности.
Господин де Лас Форесас отстегнул запонку.
— Теперь о деле — об искусстве. Какой у него репертуар?
— Три пьесы.
— И «Kakadu der Schneider»,— добавил чудо-ребенок.
— Хорошо, сударь. Я составлю контракт. И дам вам знать.
Господин Эммануэло де Лас Форесас с чудо-ребенком вышли из кабинета.
Господин Теодор Франц вновь уселся за свой письменный стол и стал кусать ногти. Господин Теодор Франц часто кусал ногти, когда погружался в раздумье.
В этот день семья де Лас Форесас распростилась со своей чилийской родословной.
Господин Теодор Франц потерял доверие к тропикам. Публика утратила вкус к сенсациям. Господин Теодор Франц насаждал патриархальную идиллию.
Все его артисты происходили из буржуазных семей. Самый шумный успех принесла ему американка, он открыл ее в какой-то церкви, и она никогда не выступала в театре,— это противоречило ее религиозным убеждениям. Обе части света умилялись до слез, когда он по воскресеньям возил ее в церковь...
В тот же вечер господин Теодор Франц сообщил газетам, что скрипач-вундеркинд Шарло Дюпон начал брать уроки у профессора Динелли.
«Как известно, маленький виртуоз родился в Провансе в почтенной семье чиновников-орлеанистов Дюпон».
Господин Теодор Франц не мог нарадоваться словам — «семья чиновников-орлеанистов». Истинная находка. Собственно говоря, они слетели с его пера совершенно случайно. Но это была истинная находка: «семья чиновников-орлеанистов Дюпон».
За ними открывалась безбрежная перспектива честности и буржуазной добропорядочности.
Господин Теодор Франц в мгновение ока оказался на пороге успеха.
На другой день он нанес визит семейству де Лас Форесас. Он хотел посмотреть, какую сумму следует им Предложить. Господину Теодору Францу пришлось подняться на шестой этаж. Прихожая была увешана детской одеждой, поношенными пальто, купленными в магазине готового платья. Потом он ждал в нетопленной Гостиной, пропитанной запахами кухни.
Господин Теодор Франц предложил восемьсот франков в месяц на полгода вперед. Господин Эммануэло де Лас Форесас взял половину денег в задаток и согласился.
Шарло наняли учителя, который репетировал с ним три пьесы. На уроках присутствовал господин Теодор Франц. Он брал на заметку все места, где Шарло фальшивил. В этих местах мальчику надлежало улыбаться публике.
Приближался день первого концерта. Он должен был состояться в Брюсселе.
Накануне отъезда в Брюссель господин Эммануэло де Лас Форесас нанес прощальный визит господину Теодору Францу. Господин де Лас Форесас был человек покладистый— он стал орлеанистом с головы до пят: легкий намек на военную выправку, палка с золотым набалдашником, седые усы.
— Сударь,—спросил господин Теодор Франц,— почему вы не в трауре?
— В трауре?
— Да, сударь, мне помнится, я читал в газетах, что Шарло — сирота.
Когда господин Дюпон садился в поезд, его шляпу украшала креповая лента. Господин Теодор Франц принес подарок Шарло. Это был обруч с монограммой мальчика. Шарло взял его с собой в купе.
Господин Теодор Франц остался в Париже. Это был его принцип. Он всегда держался в тени.
— Импресарио отпугивает прессу, сударь,— говорил он господину де Лас Форесасу.— Господа репортеры уверены, что все только и думают, как бы их облапошить. Репортеры на редкость недоверчивый народ.
Но назавтра после концерта он получил телеграмму, призывающую его в Брюссель. Господин Теодор Франц переждал сутки, прочитал брюссельские газеты и выехал. Скрипач-вундеркинд Шарло Дюпон потерпел полный провал.
Господин Эммануэло де Лас Форесас встретил импресарио на вокзале. Он был смущен и пришиблен.
— Чего требовать от ребенка,— бормотал он.— Ну, скажите, чего? Не может же он играть, как Сарасате.
— Заткнитесь, сударь... Он играл, как осел.
Шарло был запуган до смерти. Господин Эммануэло де Лас Форесас отколотил его так, что вся спина мальчика пестрела разноцветными синяками. Он покосился на господина Теодора Франца, ожидая очередной трепки. Но господин Теодор Франц извлек из чемодана ворох парижских игрушек и разложил их по всей комнате. Шарло понял, что с этой стороны колотушек опасаться не следует.
Господин Теодор Франц раздобыл для Шарло другого учителя, и мальчик начал снова готовить все те же три пьесы. Они играли несколько часов подряд — под конец Шарло совсем валился с ног от усталости. Господин Теодор Франц расцвечивал игру улыбками и ребячливыми ужимками.
Шарло, совершенно отупев, играл, повторял все ужимки господина Теодора Франца и улыбался.
В конце концов он расплакался и, уронив скрипку, стал размазывать слезы по лицу.
— Ну-ка, еще разок.
— Я устал...— плакал мальчик.— Не хочу больше.
— Еще разок, и я тебе дам конфетку...
Шарло продолжал реветь.
— Не хочу конфету! — всхлипывал он.
— Ладно, скажи, чего ты хочешь, только будь умницей и сыграй еще раз...
Шарло поглядел на импресарио сквозь растопыренные пальцы.
— Сигареты,— сказал он.
— Гм, ну ладно, играй.
— Три,— сказал Шарло.
— Гм, ладно, пусть будет три.
Шарло отнял руки от лица.
— Я хочу посмотреть на них,— сказал он.
Господин Теодор Франц положил сигареты на стол,
и Шарло сыграл еще раз, дрожа, как в ознобе, настолько он был измучен.
В два часа урок кончался. Господин Теодор Франц сам прогуливался с Шарло по бульвару. Красивый обруч они брали с собой. Шарло с куда большим удовольствием посидел бы на скамейке: его так клонило ко сну, что у него слипались веки. Но господин Теодор Франц награждал его тумаками, пока Шарло не встряхивался и не начинал гонять обруч.
Господин Теодор Франц ласково беседовал со всеми хорошо одетыми детьми, угощал их конфетами и другими сластями. Вдобавок он то и дело затевал всевозможные игры. А если поблизости случались матери, он завязывал с ними беседу и представлял им Шарло — когда Шарло удавалось найти. Чаще всего Шарло исчезал и засыпал под каким-нибудь деревом, скорчившись и уткнувшись головой в собственные колени.
Тумак приводил его в себя. Господин Теодор Франц дрался очень больно — он бил костяшками согнутых пальцев прямо в ключицу, пока тот не встряхивался и не хватался за волчок, валявшийся рядом на земле.
— Ах, он такой непоседа,— говорил господин Теодор Франц.— На редкость шустрый мальчик!
В один прекрасный день Шарло и вовсе исчез. На бульваре его не нашли. Господа Эммануэло де Лас Форесас и Теодор Франц сбились с ног, разыскивая мальчика. Наконец они обнаружили Шарло в парке за каким-то каменным постаментом. Шарло стоял окруженный стайкой малышей. Он совал им в рот сигарету и учил «затягиваться». Малыши корчили страшные гримасы и задыхались от дыма.
Шарло сердился.
— Болваны,— говорил он. И с гордым видом выпускал изо рта огромные клубы дыма.
По возвращении домой Шарло впервые получил выволочку от с«мого господина Теодора Франца.
После недельного разучивания трех пьео маленький чудо-скрипач Шарло Дюпон любезно согласился исполнить кое-что из своего репертуара перед учениками школы господина Рошебрюна; господин Рошебрюн пригласил также на концерт матерей и тетушек избранных учеников.
Шарло исполнил две пьесы и «Kakadu der Schneider». Никогда еще школа господина Рошебрюна не слышала подобных оваций. Матери были растроганы. Шарло переходил из одних объятий в другие. А позже дамы из окна любовались, как он играет в пятнашки на школьном дворе.
Газеты поместили отклики о концерте. Чудо-скрипача пригласили выступить еще в нескольких школах.
Господин Теодор Франц вместе с Шарло нанес визиты музыкальным критикам. Шарло стал на редкость сонливым ребенком. Стоило ему очутиться в экипаже, как он тотчас засыпал в своем уголке. А когда они оказывались у чужих людей,— господин Теодор Франц ездил к критикам на дом, он ценил семейную обстановку,— мальчик не отходил от кресла господина Франца, сонно таращил глаза и изредка бормотал «да» или «нет».
Однажды они приехали в гости к господину Деланду. Господин Деланд был корреспондентом «Таймс». Господин Теодор Франц говорил под сурдинку о своем друге Амбруазе Тома,— господин Теодор Франц всегда говорил под сурдинку с представителями власти и прессы.
В соседней комнате шаловливые чада господина Де-ланда устроили кошачий концерт. Взрослые не слышали звука собственного голоса.
Господин Деланд открыл дверь и выбранил детей. Через две секунды концерт возобновился.
— Сударь, бога ради, не мешайте им играть.— Господин Теодор Франц был преисполнен умиления.— Дети есть дети.
Он бросил взгляд на Шарло, который покачивался в качалке.
— Шарло, наверное, тебе разрешат поиграть с детьми господина Деланда.
Разумеется, ему разрешили.
— Слышишь, Шарло, ты можешь поиграть с детьми господина Деланда.
Шарло не двинулся с места. Он не испытывал ни малейшего интереса к потомству знаменитого критика.
Господин Теодор Франц наклонился к Шарло и, ткнув его в ключицу, ласково сказал:
— Не стесняйся, дружок. Господин Деланд разрешил тебе поиграть с его детьми...
Шарло проворно соскочил с качалки и бросился в детскую. Рыжеволосые отпрыски господина Деланда стали ради забавы колоть незнакомого мальчика булавками.
Господин Теодор Франц и хозяин дома, стоя в дверях, с умилением любовались детьми.
Через несколько дней состоялся второй концерт маленького чудо-скрипача. Концерт имел большой успех. Ученикам господина Рошебрюна были посланы контрамарки, и они преподнесли Шарло Дюпону громадный венок.
Шарло сфотографировали,— висящий на его плечах венок казался огромной рамкой.
Это был грандиозный успех. После третьего концерта,— программа его по требованию публики была точно та же, что и на втором,— господин Теодор Франц самолично повез Шарло в Скандинавию. Господин Теодор Франц возлагал на Скандинавию особые надежды. Там чудо-скрипач получил боевое крещение. Теперь путь в Европу был открыт. В течение двух лет они объездили полсвета — добрались даже до Баку.
Шарло Дюпон приносил доход, равный доходу от Патти.
В каждом городе в день прощального концерта Шарло отмечал седьмую годовщину своего рождения. Господин Эммануэло де Лас Форесас неизменно носил на шляпе креп.
Господин де Лас Форесас был весьма доволен жизнью. Он зарабатывал много денег и вновь приохотился к кое-каким страстишкам своей молодости. Он всегда питал большую склонность к упитанным блондинкам и однажды сорвал в Бадене банк. Теперь вечерами после концертов он не отказывал себе в удовольствии сыграть партию в баккара и во время европейского турне не раз находил пышнотелых красоток для своей утехи.
Так прошло два года.
Большую часть времени компания проводила в поездах. Концерты давались ежедневно. На вокзал надо было отправляться спозаранку. Господин де Лас Форесас энергично дергал Шарло за кудрявые волосы. Мальчик спал тяжелым сном и не хотел просыпаться. Господин де Лас Форесас брызгал ему водой в лицо. Шарло плакал, сидя на постели, и, хныча, натягивал чулки. Все его тело было точно налито свинцом.
Одевшись, он сонно бродил в полумраке среди открытых чемоданов, в которые как попало запихивались вещи. Потом снова засыпал над чашкой тепловатого чая. Его расталкивали, и вся троица, посинев и дрожа от холода, забивалась в пахнущий сыростью омнибус и катила на вокзал. Сборы протекали отнюдь не миролюбиво. Господа Эммануэло де Лас Форесас и Теодор Франц постоянно бранились по утрам.
Шарло забивался в угол купе и, свернувшись в комочек, спал.
Когда Шарло просыпался, он видел перед собой на сиденье отца и господина Теодора Франца в расстегнутых пиджаках — они клевали носом. Господин Теодор Франц храпел.
Вагон раскачивался из стороны в сторону, поезд с ленивым громыханьем двигался вперед. От духоты в купе
Шарло клонило ко сну, но заснуть он не мог. Он вертелся с боку на бок, ему было невмоготу и лежать и сидеть. Тогда он становился на колени и глядел в окно. За окном было всегда одно и то же: деревья, дома и поля. Единственное, что занимало Шарло,—это маленькие щенята. На перронах он всегда рвался погладить их.
После полудня они прибывали к месту очередного концерта, незнакомые люди увозили их чемоданы. Шарло с любопытством оглядывал перрон, прижимая к груди игрушки, потом они наспех закусывали, на Шарло натягивали бархатный костюмчик, и все отправлялись на концерт. После исполнения первого номера возбуждение Шарло спадало, и он частенько засыпал в каком-нибудь углу за кулисами — его приходилось будить, когда ему вновь было пора на сцену.
Потом они отправлялись домой ужинать. Под влиянием винных паров голоса господина Теодора Франца и Эммануэло де Лас Форесаса начинали звучать громче. Шарло тоже оживлялся к вечеру. Ему наливали коньяку с водой,— разрумянившись, он сидел за столом и слушал.
Господин Эммануэло де Лас Форесас знал множество забавных историй о пышнотелых блондинках в обеих частях света. Господину Теодору Францу тоже было что вспомнить. Так Шарло почерпывал кое-какие сведения о щедротах жизни.
Обсуждали они и вопросы ремесла.
Господин Теодор Франц вытягивал ноги и, заложив руки в карманы брюк, пускался в откровенности:
— Репортеров, сударь мой, не следует угощать... Нет ничего глупее, чем угощать репортеров. Я их никогда не угощаю. Угощенье, сударь, настораживает репортеров. Наоборот — поезжайте к ним домой, ешьте жиденький суп в семейном кругу — ничего не требуйте, сударь, но зато не скупитесь на приглашения — успех вам обеспечен.
— Да, это путь верный,— поддакивал господин Эммануэло де Лас Форесас.
— Самый дешевый путь,— уточнял господин Теодор Франц.
Господин де Лас Форесас кивал головой.
— Мисс Тисберс обошлась мне дешевле бутылки бордоского... Она была особа набожная, в рот не брала спиртного,— и мы все сидели на одной водице, сударь... Под конец она зарабатывала пять тысяч франков за вечер... Вам приходилось ее слышать?
— Да.
— Тогда мне нет надобности распространяться о ее голосе, сударь.
Господин Теодор Франц помолчал.
— Подношение цветов — это тоже вздор... Публика больше не верит в цветы... Мисс Тисберс обошлась мне в двадцать шесть распятий по три франка за штуку — их ей подносила у алтаря целая депутация... Вот это был эффект, сударь... Распятый Христос в обрамлении иммортелей... Мисс Тимберс рыдала...
Они беседовали о виртуозах и певцах из разных стран мира. В этих случаях господин де Лас Форесас лишь вставлял короткие «да» или «аминь».
— Публика не любит экстравагантности, сударь. Публика добропорядочна. Надо взывать к ее сердцу — к чувству. Играть на ее чувствах. В этом весь секрет. Я спас десяток певиц с помощью «Ave Maria» в сопровождении арфы... Я берусь нажить состояние на любой девчонке, которая согласится петь под арфу...
Великих певиц господин Теодор Франц не ставил ни в грош. Они даже раздражали его.
— Да ведь это же форменное издевательство,— говорил он,— издевательство над здравым смыслом.
— Возьмите, к примеру, Патти,— говорил он.— Да, Патти, мой друг. Чистейшее шарлатанство, сударь. Патти разорила двадцать импресарио. А я не намерен заниматься благотворительностью, я человек деловой. Двенадцать тысяч франков за две арии — издевательство, да и только. Нет, моя цель создать звезду — да, да, создать. Я импресарио, сударь, а не дрессировщик слонов.
Шарло подошел ближе, остановился против господина Теодора Франца и слушал, облокотившись на стол.
А господин Теодор Франц бряцал сотнями и тысячами, так что в ушах звенело.
— Создавать, сударь, создавать — вот в чем суть искусства!..— Господин Теодор Франц откинулся на спинку стула.
Некоторое время мужчины пили в молчании. Шарло по-прежнему во все глаза глядел на господина Теодора Франца, погрузившегося в размышления.
Эммануэло де Лас Форесаса начало клонить ко сну. Когда господина де Лас Форесаса- клонило ко сну, кончики его усов уныло обвисали.
— Но хорошие времена приходят к концу — дела идут все хуже... Все гоняются за контрамарками... На концерты ходят только по контрамаркам... Слишком много развелось знаменитостей, куда ни глянешь — знаменитость... Слишком много шарлатанства... Я говорил, я говорил это господам репортерам. «Господа,— сказал я им,— вы душите искусство. Слишком много вы пишете фельетонов, господа. Слишком много лжете, господа...» Но что толку... что толку от моих слов. У них уже пальцы сводит от писанья, и все равно они пишут и пишут. Они портят нам коммерцию. Они не делают разницы... Конкуренция... Каждый старается перекричать другого... А публика не слышит ни звука... Да, сударь, больших денег теперь уже не наживешь... Через десять лет я не дам и сотни марок за знаменитость с мировым именем.— Господин Теодор Франц умолк. Его руки безвольно вывалились из карманов.— Не дам и сотни марок...
Господин де Лас Форесас вздрогнул от внезапно наступившей тишины, и тут вдруг вспомнил о Шарло, который заснул, уронив голову на край стола.
— Шарло... Ты еще не спишь... Шарло... Мы совсем забыли о ребенке.
Господин Эммануэло де Лас Форесас стал укладывать сына в постель, мальчик дремал, пока его раздевали.
Но вдруг Шарло открыл глаза и спросонья охрипшим голосом спросил:
— Отец — у нас много денег?
— Денег?
— Да.
— М-м-да, деньги у нас есть.
— А-а...— И Шарло снова заснул.
В последнее время Шарло часто задавал этот вопрос — о деньгах.
Иногда господин Теодор Франц выезжал на место концерта заранее. Тогда отец с сыном путешествовали вдвоем. В поезде господин де Лас Форесас играл с Шарло в карты.
Они играли на фишки. Позолоченные жетоны валялись вокруг них на сиденье. Господин де Лас Форесас рассказывал забавные истории. Он рассказывал о том, как он сорвал банк в Бадене.
— В ту пору, когда в Бадене еще держали банк.
И господин де Лас Форесас рассказывал об игорных притонах в Мексике,— вот где ничего не стоило сорвать куш тому, кто смыслил в этом деле. А уж господин де
Лас Форесас, поверьте, кое-что смыслил. Ну и состояния там наживали! Горы золота! Золотые слюнки текли от одних воспоминаний!..
Шарло слушал, но не спускал глаз с карт и собирал жетоны в кучку.
— А Рио... Рио-де-Жанейро! — Господин де Лас Форесас выронил карты из рук.— К утру золота уже не оставалось, и на стол сыпались бриллианты... Сотни бриллиантов сверкали на столе... А Перу! По сравнению с ним Монако — жалкая дыра! Да, хорошее было времечко... конечно, для тех, кто смыслил в этом деле...
А господин де Лас Форесас, поверьте, кое-что смыслил в годы молодости...
У него и теперь еще ловкие пальцы, пальцы хоть куда.
Был такой трюк с булавкой, сукном и шелковой ниткой,— карта исчезала из-под самого носа банкомета. Господин де Лас Форесас проделывал этот трюк в Баден-Бадене множество раз. Пожалуй, стоит попробовать, не потерял ли он сноровку.
— Попробуй, отец.
Нет, господин де Лас Форесас сноровки не потерял.
— На это нужен талант,— говорил он.— Большой талант. Он сидит в пальцах.— И господин де Лас Форесас вновь проделал все свои трюки перед Шарло.
Мальчик повторил фокус, повторил снова и снова. Господин де Лас Форесас внимательно наблюдал за ним. Он остался доволен, он поучал, он исправлял ошибки.
— Браво, браво. Еще разок.
Шарло проделал фокус еще раз.
— Молодец, правильно. Ей-богу, у мальчишки настоящий талант. Погоди... браво... браво... Да у тебя в самом деле ловкие пальцы.
Они снова начали играть. Шарло проиграл. Он пожирал взглядом каждую карту и сжимал фишки дрожащей от возбуждения рукой.
Шарло проиграл снова.
— Ты передергиваешь, отец,— закричал он, схватив отца за руку.— У тебя двойная колода.
Господин де Лас Форесас вспылил.
— С родными детьми не шулерничают!—И он отказался продолжать игру.
Но Шарло рассердился. Стал играть за партнера, разложил все карты на сиденье. Фишки так и гремели в его руках.
Право же, когда господин Эммануэло де Лас Форесас путешествовал вдвоем с Шарло, они очень весело проводили время.
Когда они бывали одни, вечером после концерта обязательно приходила какая-нибудь дама и ужинала вместе с ними. Дамы очень нравились Шарло. Они целовали его в уши, совали ему в рот свои недокуренные сигареты. На ночь они сами раздевали мальчика, и когда на нем оставалась одна ночная рубашка, кружились с ним по комнате в танце. Они во всем потакали ему.
И так щекотали Шарло, что он поднимал визг.
Шарло получал много подарков. Господин де Лас Форесас брал их на сохранение.
Иногда в поезде Шарло вдруг спрашивал ни с того ни с сего:
— Отец, а где наши деньги?
— В Париже.
— Г м. А много их у нас теперь?
— М-м-да. Матери ведь тоже приходится помогать, а это расход немаленький.
Бывали дни, когда мысль о деньгах не покидала Шарло. Потом он снова надолго забывал о них.
Миновал третий год. Господин Теодор Франц велел Шарло разучить четвертый номер — «Марш Радецкого». Шарло исполнял его на детской скрипке. В первый раз Шарло играл его в Пеште. На мальчике была мадьярская военная форма, и студенты на руках отнесли его домой.
Господина Теодора Франца всегда осеняли счастливые мысли. Он составил благодарственное письмо студентам, где было сказано, что Шарло Дюпон охотно выступит на концерте в пользу пострадавших от наводнения.
Господа Теодор Франц и Эммануэло де Лас Форесас вместе сочиняли послание.
— Разве здесь есть пострадавшие от наводнения?— спросил господин де Лас Форесас.
— Сударь,— ответил господин Теодор Франц.— В Венгрии всегда есть пострадавшие от наводнения.
Господин Теодор Франц был мастером открытых писем. Он набил на них руку. Самым большим своим успехом он был обязан открытому письму. Это было в эпоху мисс Тисберс, тогда в открытом письме к публике он просил воздержаться от рукоплесканий на концерте в церкви, дабы пощадить скромность певицы. Концерт принес двадцать шесть тысяч франков брутто. («А как вы полагаете, во что мне обошлось помещение, сударь? Ни во что! Оно мне досталось даром! За церкви не надо платить ни гроша!») И весь город, собравшись перед церковью, кричал:-«Ура!»
Господин Теодор Франц написал, что отец феноменального ребенка господин Эммануэль Дюпон, с честью служивший своему отечеству, Франции, и хранивший верность королевскому дому, герцогам Орлеанским, бесконечно счастлив, что его сыну предоставляется возможность выразить симпатию стране, которая всегда неколебимо уповала на процветание и успехи его драгоценного отечества.
Господин де Лас Форесас прослезился.
Билеты на концерт в пользу пострадавших от наводнения были распроданы еще прежде, чем открылась Контора по их продаже. Концерт закончился исполнением «Kakadu der Schneider». Когда Шарло вызвали в девятнадцатый раз, он исполнил сверх программы «Марш Радецкого».
На следующий день началась гастрольная поездка по Венгрии. Она принесла господину Теодору Францу двести тысяч гульденов.
Шарло заметно вытянулся. Над коротенькими носочками торчали худые и длинные красные ноги. Господин Теодор Франц распорядился обшить штанишки кружевом, чтобы прикрыть колени.
Как-то вечером господин Франц взглянул на Шарло, развалившегося на стуле с неизменной сигаретой в зубах, и во взгляде его выразилось огорчение.
— Сударь,— сказал он,— Шарло придется стать восьмилетним, какие уж там семь лет, когда парню впору поступать в гвардию.
Шарло было без малого одиннадцать.
Они давали концерты в Берлине. По окончании гастролей Шарло должен был вернуться в Париж и месяц отдохнуть перед поездкой в Америку.
Шел один из первых концертов. Шарло кончил играть и, стоя за кулисами, прислушивался к аплодисментам в зале. За кулисами было довольно людно.
— На сцену! На сцену!—скомандовал господин Теодор Франц.
Шарло вышел на сцену. Разразился гром аплодисмеи» тов. За кулисы — снова на сцену и потом еще раз на сцену.
Шарло стоял за кулисами, разгоряченный и взволнованный аплодисментами. В зале не смолкали хлопки.
— На сцену! На сцену!—кричал господин Теодор Франц.
Снова на сцену.
Шарло вернулся за кулисы. Он прижимал к груди целую охапку цветов, потом в изнеможении уронил их на пол и прислонился к дверному косяку.
Вдруг Шарло почувствовал, как чья-то рука провела по его волосам. Он поднял голову. Над ним склонилось ласковое, грустное лицо с большими глазами. В зале еще гремели аплодисменты.
Шарло сам не знал, почему он вдруг обвил руками шею молодого незнакомца и прижался к нему.
Незнакомец продолжал гладить мальчика по голове.
— Pauvre enfant... mon pauvre enfant К
Это был критик одной крупной газеты. С тех пор он каждый день приходил за Шарло, и они отправлялись вдвоем на прогулку. Они гуляли по аллеям Тиргарте-на. Шарло всегда держал Гуго Беккера за руку. Он, как старичок, рассказывал о своих доходах и поездках.
— А где же твои деньги?— спросил господин Беккер.
— В Париже — у...— Шарло чуть было не сказал «у моей матери».— В Париже,— повторил он.— Отец посылает их в Париж.
— Ах, вот как, значит, они у твоего отца.
Все время, пока они прогуливались по аллеям парка, Шарло не закрывал рта.
Господин Теодор Франц отбыл в Париж. Через два дня уехал и господин де Лас Форесас.
— Я должен все приготовить к его возвращению,— объявил господин де Лас Форесас.— Я должен заклать жирного тельца.— И господин Эммануэло де Лас Форесас тайком отправился в Потсдам с блондинкой весом двести двадцать фунтов.
Шарло остался с господином Беккером.
После прощального концерта господин Беккер пришел к Шарло, чтобы уложить его чемодан.
— Шарло,— сказал он,— я сэкономил для тебя немного денег... Видишь ли... Господин Теодор Франц и твой отец о них не знают... Мне удалось снять концертные залы дешевле, понимаешь... тут тысяча марок...
— Тысяча марок? Мне — мне самому...— Шарло пожирал глазами деньги.— Они мои? Все мои? — Он взял их, разложил кредитки веером на диване, и гладил их, и отходил в сторону, и любовался ими.
Он говорил без умолку. О том, что он накупит, о том, что он подарит... на все эти деньги.
Он разделил кредитки на несколько частей: вот эти — для одного, эти — для другого.
— Тут, наверное, хватит на платье для мамы... на шелковое платье...
Он долго болтал о матери и обо всех своих братьях и сестрах,— как они живут, какие они, какая у них квартира...
— Мама — она теперь часто плачет...
Вдруг он залился краской и умолк.
— Ну да... потому что...— Шарло сам едва не разревелся.— Ведь это неправда, будто мама умерла... Это все придумал господин Теодор Франц... Мама дома... Отец посылает деньги ей, чтобы она их хранила...
Они собрали кредитки и зашили в курточку Шарло, под подкладку.
— Эти деньги ты лучше отдай тете, Шарло. Пусть никто о них не знает... Тогда ты сможешь их взять, если захочешь что-нибудь купить... а не то...
— Хорошо... я отдам их тете... тогда я смогу их взять... когда захочу...
Шарло подошел к господину Беккеру и на цыпочках потянулся к нему.
— Вы так... добры ко мне,— сказал он.
— Что ты, Шарло!—Господин Беккер провел своей белой рукой по волосам мальчика.
— У вас есть дети?— спросил Шарло.
— Нет... У меня нет детей...
— Жалко...
— У меня никогда не будет детей, Шарло.— Рука господина Беккера соскользнула на плечо Шарло, и он на мгновение прижал мальчика к себе...
— А теперь пора складывать чемодан, дружок...
Прощаясь с господином Беккером, Шарло заливался
слезами.
Семья господина Эммануэло де Лас Форесаса по-прежнему ютилась на шестом этаже. Госпожа де Лас Форесас поседела. В остальном все осталось как было.
В два часа господину де Лас Форесасу подавали в постель первую чашку кофе. Потом он вставал. Госпожа де Лас Форесас помогала мужу одеться. Во время этой процедуры она дрожала, как осиновый лист, потому что по утрам муж обычно бывал слегка не в духе. Чуть что он пускал в ход щипцы для завивки. Стоило ему не угодить, и он больно тыкал ими в шею госпожи де Лас Форесас.
Вся семья замирала от страха, пока господин де Лас Форесас совершал свой туалет.
Покончив с одеванием, господин де Лас Форесас уходил из дома. А госпожа де Лас Форесас бродила из комнаты в комнату, с трепетом поджидая его возвращения.
Девять полуголодных малышей росли, как сорная трава.
Шарло сразу вошел в привычную колею. Он даже ни разу не спросил о деньгах.
В один прекрасный день в доме не осталось ни гроша. Госпожа де Лас Форесас плакала в три ручья. Ей нечего было подать мужу на обед.
Шарло пошел к тетке и взял тысячу марок. Госпожа де Лас Форесас зашила девять сотен в старую перинку.
Но в душе Шарло, точно у затравленного зверька, затаилась глубокая, тупая ненависть к отцу.
Господин де Лас Форесас часто вывозил сына в свет. Они ходили в театры и в оперу. Господин Теодор Франц предоставил им ложу. В последние дни каникул Шарло катался в Булонском лесу на двух маленьких пони. Шарло был одет в шотландский костюмчик. И пони и костюм подарил господин Теодор Франц. Добрая душа!
Госпожа де Лас Форесас приходила в парк и, сидя на скамейке, глядела, как Шарло проносится мимо в длинной цепи экипажей.
Но месяц истек, и они уехали «осваивать» Америку.
Вообще-то говоря, господин Теодор Франц Америку не любил. Америка оскорбляла его эстетические чувства. «Я не барабанщик»,— говорил господин Теодор Франц.
В Америке он нажил целое состояние.
Шарло делал все, что от него требовали. Ночи он Проводил на железной дороге и часто давал по два концерта в день. У него появился какой-то странный сонный взгляд, он ни к чему не проявлял интереса. Рот он открывал редко. Если он и думал что-то про себя, то, во всяком случае, никому не докучал своими мыслями.
Только непрерывно курил сигареты.
Час за часом прикуривал он одну сигарету от другой и, не мигая, глядел на голубой дымок. Под конец вокруг него стояло облако дыма.
Но при всем том, как уже было сказано, он шел туда, куда его посылали, и неукоснительно выполнял то, что от него требовали. И всегда чувствовал себя усталым, точно водонос.
В Чикаго ему подарили маленькую золотую скрипку, украшенную бриллиантами. Ему преподнесли ее во время концерта. В этот вечер господин де Лас Форесас не мог присутствовать на концерте — пышные формы американок все чаще отвлекали господина де Лас Форесаса от концертов сына — и он не видел скрипки.
На другое утро Шарло попросил швейцара гостиницы продать скрипку, а деньги послал матери в Париж.
За утренним шоколадом в постели господин де Лас Форесас прочитал в газетах о скрипке.
Он захотел на нее взглянуть.
— Я ее продал,— сказал Шарло.
— Что?—Господин де Лас Форесас едва не выронил чашку из рук.
— Продал..
Шарло встретил взгляд отца.
— А деньги послал домой,— сказал он.
Господин де Лас Форесас застыл с чашкой в руке и не проронил ни звука.
Очень уж странное выражение было на лице у Шарло.
Маленький чудо-скрипач рос не по дням, а по часам — господину Теодору Францу пришлось объявлять его в афишах десятилетним. Они побывали в Калифорнии, посетили Гавану, Мехико и Бразилию.
— Сударь,—- говорил господин Теодор Франц господину де Лас Форесасу.— Плюньте мне в глаза, но времена нынче такие... Сударь! Мы едем в Австралию.
Господин де Лас Форесас считал, что деньги всюду пахнут одинаково приятно. И они отправились в Австралию.
Шарло не возражал. Впрочем, его мнения никто не спрашивал.
Иногда вечером за стаканом вина, бросив взгляд на бледного Шарло, который, уронив руки, дремал на своем стуле, господин Теодор Франц говорил господину де Лас Форесасу:
— А знаете, Шарло н вправду славный малыш... Понимаете, сударь, дети хороши тем, что не ставят палки в колеса. Это вам не тенора... Они не сказываются больными— они выносливы... На них всегда можно положиться... Я вам скажу напрямик, я охотно «выпускаю» детей.
Чудо-ребенок играл как заводной. Но иногда на него находили приступы упрямства.
В один прекрасный день, упаковывая свой чемодан, Шарло вынул из него одну за другой и изломал все игрушки. Он бил ими о край стула, а потом топтал ногами. Стальной обруч он изо всех сил прижимал к стене, пока тот не согнулся,— Шарло стонал от усилия.
Господин де Лас Форесас вошел в комнату и обнаружил разгром. Шарло с пылающими щеками стоял посреди обломков.
— Что это значит? Что ты сделал с игрушками?
— Переломал,— ответил Шарло.
— Ты взбесился, мальчишка!
Шарло сжал кулаки.
— Я не возьму их с собой.— Он посмотрел в глаза отцу.— Не трогай меня, я все равно их не возьму.
У господина де Лас Форесаса случались минуты слабости: он выпустил воротник Шарло и стал подбирать обломки.
На улицах прохожие оглядывались на Шарло. Очень уж потешный был у него вид: детская курточка, длинные, болтающиеся руки, тощие ноги с голыми коленками. К тому же господин Теодор Франц всегда покупал ему детские соломенные шляпы.
Уличные мальчишки часто дразнили его.
Однажды Шарло столкнулся с целой оравой мальчишек, возвращавшихся из школы.
— Глядите-ка, маменькин сынок! Эй ты, сосуночек!— закричал один.
И вся ватага начала улюлюкать, свистеть и дразниться.
— Эй ты, где твоя кормилица?
— Небось не умеет сам штаны застегнуть..,
— Ему, наверное, нет и пяти.,.
Деточка, деточка,
Дать тебе конфеточку...—
пели они хором.
— Смените ему пеленки.
— А где его соска?
— Вытрите ему нос!
Шарло схватил камень и швырнул в мальчишек.
Но теперь он нипочем не соглашался выйти на улицу. Господину Теодору Францу пришлось пустить в ход весь свой авторитет.
— Не пойду.— Шарло прижался к стене, словно боялся, что его силой вытолкнут из дома.— Не хочу...
Господин Теодор Франц занес было руку для тумака. Шарло стоял, набычившись и сжав зубы. Глаза его пылали.
Господин Теодор Франц опустил руку.
— Не пойду в курточке,— сказал Шарло.
— Не пойдешь в курточке... Да разве...— Господин Теодор Франц взглянул на Шарло: худой, долговязый, он давно вырос из своей детской курточки.
Господин Теодор Франц понял, что номер с курточкой больше не пройдет. Шарло получил пиджак.
Ему было почти четырнадцать.
Гастрольная труппа «Шарло Дюпон» возвратилась в Европу.
Господин Теодор Франц решил составить артистический букет. Он решил соединить на одной афише шесть знаменитостей с мировым именем. Публике все приелось, ее надо ошеломить. Господин Теодор Франц разглагольствовал о сверкающем созвездии талантов, о Млечном Пути на небосклоне европейского искусства. В созвездие входил чудо-скрипач Шарло Дюпон.
Помимо него, участниками гастролей были: певица-контральто с формами во вкусе господина де Лас Форесаса, баритон, женоподобный тенор — исполнитель романсов, виолончелист и мадам Симонен, пианистка.
Они колесили по Европе с двуми программами.
— Сударь,— объявил господин Теодор Франц,— я еду в купе для курящих.
Господин де Лас Форесас тоже взял билет в купе для курящих.
Остальные ехали в общем купе.
Купе было завалено мехами и грязными подушками. Контральто снимала корсет и оставалась в одной красной блузке. Она вдавливалась верхней половиной своего туловища в груду подушек, выгибаясь так, словно вот-вот встанет на голову. Мужчины храпели, отвернувшись к стене.
Звезды и созвездия талантов господина Теодора Франца во время путешествия по Европе утрачивали признаки пола. Церемоний друг с другом не разводили.
Пианистка страдала от духоты. Она раздевалась почти догола и, свернувшись, как кошка, закидывала за голову обнаженные руки.
Шарло просыпался и оглядывался вокруг. Часами, не отрываясь, смотрел он на округлые руки пианистки.
Другие просыпались тоже. Ощущая какую-то пустоту в голове, все сидели и тупо глядели друг на друга. Пианистка упражняла пальцы на немой клавиатуре.
У гастролеров в ходу было четыре остроты, их повторяли по многу раз на дню.
Потом все снова засыпали.
Подкравшись на цыпочках к пианистке, Шарло любовался ее детским лицом с нежными веками. Теперь Шарло уже не спал так много в поезде. Он целыми часами тихонько сидел, не сводя глаз со спящей мадам Симонен.
Он сидел не шелохнувшись. Боялся, вдруг кто-нибудь проснется. А ему так нравилось одиноко сидеть в уголке и смотреть, как она спит.
Упражняясь, она позволяла ему держать на коленях немую клавиатуру.
На промежуточной станции отправлялись обедать в ресторан. Дамы два-три раза проводили пуховкой по лицу, закутывались в манто. Шарло всегда первым оказывался в ресторане. Выбрав лучшее место, он становился за стулом и ждал мадам Симонен.
Все потешались над долговязым Шарло в штанишках до колен.
Из звезд артистического созвездия господина Теодора Франца он пользовался наименьшим успехом. Он стал неуклюжим, не знал, куда девать руки, и, стоя на сцене, чуть сгибал колени, словно старался спрятать ноги.
— Как ты стоишь, как ты стоишь, я спрашиваю? — Господин де Лас Форесас кипел от негодования.— Ты что, хочешь усыпить их своей игрой? Ты этого хочешь? Идиот! На сцену.
Шарло возвращался на сцену еще более неуклюжей походкой.
Господин де Лас Форесас стоял за кулисами.
— Держись прямо! Почему ты не улыбаешься? Держись прямо! Кланяйся!
В зале не раздалось ни одного хлопка.
— Кланяйся... кланяйся...
Шарло извлекал из своей скрипки тоненькие, острые, как иголки, звуки.
Господин де Лас Форесас в ярости исщипал вундеркинда ногтями до крови.
Когда Шарло исполнял свой последний номер, за кулисами рядом с господином де Лас Форесасом вырос господин Теодор Франц.
— Как он стоит, скажите на милость? — вопросил господин де Лас Форесас.— Как он стоит в последнее время?
— Сударь, он стоит так, точно наложил в штаны.— И господин Теодор Франц удалился.
Худшей обиды господин Теодор Франц не мог нанести господину де Лас Форесасу.
Раздались жиденькие хлопки с галерки.
— На сцену! На сцену! — закричал господин де Лас Форесас.— Улыбайся, улыбайся же, черт тебя побери!
В последнее время господин де Лас Форесас не стеснялся в выражениях.
Вундеркинду вполовину уменьшили жалованье.
Для Шарло это не было неожиданностью. Он этого ждал — если вообще чего-нибудь ждал.
Но вечерами, после концертов, он часто садился на полу возле рояля мадам Симонен — это было его любимое место — ив мучительной тоске прижимался головой к инструменту.
Тоска охватывала его с особой силой, когда он глядел на нее или когда она играла. В эти минуты Шарло чувствовал себя глубоко несчастным.
Труппа кочевала из города в город. Господин Теодор Франц чаще всего выезжал вперед. В этих случаях купе для курящих делила с господином де Лас Форесасом контральто.
Мадам Симонен раскладывала пасьянсы на немой клавиатуре, которую Шарло держал на коленях.
Баритон часто рассказывал анекдоты. О каждом европейском виртуозе у него была припасена какая-нибудь скандальная история.
Мадам Симонен широко открывала блестящие глаза и хохотала — даже карты валились у нее из рук. Шарло краснел и терялся, когда она так хохотала.
— А что сделала она? — спрашивала мадам Симонен.
— Отужинала на даровщинку в тот вечер, а также в последующие... вполне невинно.
Женоподобный тенор поднимал глаза от газеты. Он вечно корпел над газетами, отыскивая в них свое имя, хотя не понимал чужого языка.
— А знаете, что рассказывают про него?—спрашивал он.
— Нет. Что именно?
— Каждый раз, когда появляется новый маленький Лизецкий, он выясняет, с кем из друзей виртуоза у него есть сходство... А потом идет к нему и занимает тысячу франков... от имени этого друга.
Шарло хотелось одного — чтобы мадам Симонен перестала смеяться.
Больше всего ему нравилось, когда она сидела тихо, сложив руки на коленях. Тогда она часто улыбалась про себя и глаза ее блестели.
В эти минуты Шарло чувствовал себя счастливым и кровь горячо приливала к его сердцу.
Шарло становился все более неловким. Он не знал, куда девать руки, и вечно спотыкался. Долговязый подросток стеснялся своей одежды — детского костюмчика с кружевами.
В гостиницах он всегда забивался в угол номера. И там час за часом неподвижно сидел, закрыв лицо руками.
Он был счастлив, когда его оставляли в покое и ему не надо было разговаривать.
В каждом городе Шарло замечал, в какое время дети возвращаются из школы. Он стоял у окна и наблюдал за школьниками, которые стайками брели домой с учебниками в ранцах. Взгляд у Шарло был неподвижный, как у слепого.
Остальные знаменитости и созвездия господина Теодора Франца беспокойно слонялись по гостинице, то и дело заглядывая в номера друг друга. Они не любили одиночества и скучали наедине со своим скудным репер
туаром из шести пьес. Брюзгливые и раздраженные, они бродили из комнаты в комнату, вечно жалуясь то на холод, то на жару.
У каждого было множество болезней и целый арсенал пузырьков с лекарствами.
Чаще всего они собирались у мадам Симонен, которая по нескольку раз на дню подсаживалась к роялю и играла гаммы.
Шарло не участвовал в общей беготне. Он устало и-неподвижно сидел в своем углу. У господина де Лас Форесаса была пропасть белья. В номере на каждом стуле валялось по грязной рубашке.
Вечером перед концертом в ожидании экипажей артисты собирались у мадам Симонен. Они суетливо метались по комнате, словно стая кур. У одного болели пальцы, у другого горло.
Во время концерта мадам Симонен и контральто за кулисами принимали газетных репортеров. Ледяным тоном светских дам они беседовали с критиками, которые томились в своих роскошных черных фраках, почтительно пялили глаза на бриллиантовое колье, украшавшее шею мадам Симонен, и глупо улыбались.
Бриллианты госпожи Симонен стоили несметных денег. Она небрежно подпирала свою детскую головку рукой, искрившейся драгоценными камнями,— ее браслет демонстрировался на всех всемирных выставках,— и улыбалась величаво и невозмутимо.
Шарло забывал обо всем на свете. Он недвижно стоял в углу и только смотрел. Смотрел как зачарованный.
Его гнали на сцену для очередного выступления. Но он возвращался назад, словно притягиваемый лучом света. Во всем мире существовала только одна она, прекрасная и ослепительная.
Приходили незнакомые дамы с цветами. Мадам Симонен принимала цветы, благодарила и целовала незнакомых дам в щеку.
После концерта господа репортеры подавали мадам Симонен и певице длинные манто, и дамы, опираясь на руку критиков, шли к экипажу.
Карета трогалась с места, и дамы улыбались из окон, держа букеты в руках.
— Идиоты,— говорила мадам Симонен.
Певица высовывала язык, и обе хохотали, как гимназистки.
Шарло чуть не плакал, когда мадам Симонен смеялась таким смехом. Он сидел в темном углу кареты и до боли в руках сжимал два лавровых венка.
Эти два венка принадлежали господину де Лас Форе-сасу. Их бросали вундеркинду после исполнения «Kakadu der Schneider».
После концерта артисты приходили в хорошее настроение. Они ужинали в неглиже у мадам Симонен. Болтали о виртуозах. А иногда о деньгах. Контральто была богата, она владела двумя миллионами и замком в Нормандии. У мадам Симонен тоже было состояние. Она экономила на грошах и сорила тысячами.
Артисты говорили о своих заработках. Они участвовали в прибылях. Иной раз они получали по пятнадцати тысяч франков за вечер.
О деньгах они говорили с откровенной алчностью.
— Искусство! — заявляла мадам Симонен.— Да найдется ли в публике десять человек, которые хоть что-то понимают в искусстве? Дамы замечают, что у меня красивые пальцы. Мужчины пялят глаза на мои плечи. Гадость, да и только! Искусство — пф! Я хочу быть богатой — вот и все!
Иногда ими овладевала неистовая скаредность, и тогда они подзывали официанта и ругались на чем свет стоит, что их обсчитали на несколько шиллингов. Они не позволят, чтобы их грабили. Они разъезжают не для собственного удовольствия, не для того, чтобы на них наживались гостиницы. Они разъезжают ради денег.
Они могли уехать из гостиницы, ни гроша не оставив на чай коридорному. А тот полночи бегал по гостинице, выполняя их поручения.
— Неужели мне всю жизнь придется терпеть этот сброд!—жаловалась мадам Симонен.— Неужели я должна мучиться до самой старости!.. Я разъезжаю ради денег...
В это самое утро мадам Симонен выкинула тысячу сто франков на кинжал из дамасской стали.
— Может, они воображают, что мне приятно смотреть, как они считают ворон,— говорила мадам Симонен.
Они перемывали косточки неудачникам, которые были бедны и, чтобы заработать на хлеб, пели, не имея голоса, или били по клавишам непослушными скрюченными пальцами.
Шарло слушал их разговоры. Не со страхом — для этого его чувства слишком притупились. Он испытывал такую усталость, что ему трудно было шевельнуть рукой.
Ложась в постель, он горько плакал. Плакал из-за своего костюма и из-за госпожи Симонен, из-за тех, кто больше ему не хлопал, и из-за того, что госпожа Симонен говорила так много гадких вещей.
Однажды вечером Шарло долго лежал в постели и глядел в пылающий камин. Потом встал, взял два высохших лавровых венка господина де Лас Форесаса и швырнул их в огонь.
Наутро после концертов гастролерам приносили газеты. Они не понимали чужого языка, но подсчитывали, сколько строчек посвящено каждому из них, и пытались догадаться о смысле рецензий. Шарло никогда не притрагивался к газетам в присутствии остальных. Но после обеда, когда все успевали забыть о рецензиях, он украдкой собирал газеты, забивался в уголок у себя в номере и, разворачивая их на коленях одну за другой, вглядывался в одну-единственную жалкую строчку с упоминанием «феномена»— Шарло Дюпона.
Однажды после ужина мадам Симонен стала перелистывать какие-то ноты.
— Красивая пьеса!—сказала она.— Будь в нашей труппе скрипач... Ах, да!— Она засмеялась.— Шарло ведь играет на скрипке. Шарло, возьмите вашу скрипку.
Шарло принес скрипку, и они стали играть дуэт.
Они проиграли несколько фраз, она кивнула.
— Подумайте — совсем недурно, право, недурно. Нет, просто хорошо. Так... так... отлично, Шарло.
Шарло играл, как во сне. Только ноты явственно стояли перед глазами — и еще ее лицо.
— Прекрасно, Шарло.
У Шарло было такое чувство, будто госпожа Симонен ведет его за собой. Он играл, и в глазах его стояли слезы. Ему казалось, еще минута, и он разрыдается.
Пьеса кончилась.
— Друзья мои, да ведь у него талант!— сказала госпожа Симонен,—Шарло, мы будем играть вместе.
Шарло и не мечтал о таком счастье. Госпожа Симонен играла с ним с утра до вечера. Глядя на него большими блестящими глазами, она улыбалась, когда все шло хорошо. Она приноравливалась к нему, помогала ему своим мастерством.
— Да ведь это смертный грех,— у мальчика настоящий талант... Мы будем вместе играть на концерте.
Они выступили вместе. Когда Шарло вновь услышал,— впервые за долгое время,— как зал разразился аплодисментами, из глаз его брызнули слезы. Они вернулись за кулисы, Шарло схватил обе руки мадам Симонен и стал покрывать их поцелуями, шепча сквозь рыдания какие-то бессвязные слова.
Номер стал гвоздем программы. Мадам Симонен потребовала, чтобы Шарло вновь платили прежнее жалованье.
Теперь Шарло не выходил от мадам Симонен. Он сидел у рояля, когда она репетировала. Она щебетала, как школьница, пока ее стремительные пальцы летали по клавишам. Она смеялась звонким детским смехом и что-то лепетала нежным голоском. Выражение ее лица каждую минуту менялось. Ох, уж эта резвушка мадам Симонен, ну просто настоящий котенок.
Для Шарло все счастье в мире заключалось в одном — сидеть у рояля, быть рядом с ней. А потом, оставшись наедине с собой, думать о ней полночи напролет и целовать цветы из ее букета, которые он хранил в медальоне, висевшем на цепочке у него на шее.
...Но вот гастроли закончились. Все разъехались кто куда.
Мадам Симонен собиралась в поездку по Америке.
Шарло не задумывался над тем, что его ангажемент кончился, что ему предстоит вернуться в Париж на шестой этаж. Ему предстояла разлука с мадам Симонен — и ему казалось, что он умирает.
Настал последний вечер. На другое утро Шарло должен был уехать. Госпожа Симонен пригласила господина де Лас Форесаса и Шарло отужинать с ней — только их двоих.
Шарло молчал и не прикасался к еде.
— Ешьте, Шарло,— говорила мадам Симонен.— Это ваши любимые блюда.
Шарло машинально повиновался.
— Спасибо,— сказал он.
Он сидел, точно окаменев, и в немом отчаянии не сводил с нее глаз.
Шарло сознавал лишь одно: его счастью пришел конец.
Сегодня, нынче вечером, все кончится, и помочь нельзя ничем, ничем.
Господин де Лас Форесас чувствовал себя глубоко уязвленным.
Господин Теодор Франц очень грубо обошелся с господином де Лас Форесасом.
— Вы покидаете моего Шарло в критическую минуту,— сказал за завтраком господин де Лас Форесас.
— Сударь,—ответил господин Теодор Франц,— неужто вы думали, что это шарлатанство будет продолжаться вечно?
По правде говоря, господин де Лас Форесас уже давно страдал от бестактности господина Теодора Франца. Неотесанный мужлан! Его манеры всегда коробили господина де Лас Форесаса.
— Он позволяет себе такие выражения... И это при мне, человеке светском...— говорил господин де Лас Форесас.
После ужина мадам Симонен села за рояль. Шарло устроился на полу, прижавшись головой к инструменту.
— Значит, вы едете в Париж?—спросила мадам Симонен.
— Да, в Париж.
— Вы там живете постоянно?
— Да,—ответил господин де Лас Форесас,— постоянно.
— Где же? Как знать, может, я когда-нибудь навещу вас...
— Бульвар Оссман.— Интонация господина де Лас Форесаса переселяла семью де Лас Форесас в бельэтаж.
Внезапно Шарло разрыдался.
На прощанье мадам Симонен сказала:
— Не забывайте меня, обещаете, Шарло?
Шарло обратил на нее взгляд, полный собачьей преданности и покорности. Но его дрожащие губы не могли выговорить ни слова.
На другое утро, когда господин де Лас Форесас ненадолго отлучился, официант сунул Шарло какой-то конверт.
— Вам лично,— сказал он.
Шарло спрятал конверт.
В нем лежал чек. На визитной карточке было написано: «Учителю, который будет учить Шарло играть на скрипке, от Софи Симонен». Когда Шарло приехал в Париж, надпись почти совсем стерлась. Так усердно целовал Шарло записку госпожи Симонен.
На шестом этаже в семье де Лас Форесас царило уныние. Поведение концертных импресарио оскорбляло лучшие чувства господина де Лас Форесаса. Никто не интересовался его чудо-ребенком.
— Сударь,— сказал господин де Лас Форесас господину Теодору Францу.— Вы, стало быть, не намерены возобновлять контракт с вундеркиндом?
— Сударь, разве я выразился недостаточно ясно? Нет! Я не намерен возобновлять контракт с господином Дюпоном.
— Стало быть, мы свободны от всех обязательств?
— От всех.
— Вот это мне и надо было установить, сударь,— заявил господин Эммануэло де Лас Форесас.— Теперь от импресарио не будет отбоя.
Господин Эммануэло де Лас Форесас поместил в «Фигаро» сообщение, что чудо-скрипач Шарло Дюпон — «наш прославленный маленький соотечественник», закончив триумфальное кругосветное турне, временно отклонил все ангажементы.
Импресарио что-то не показывались.
Господин де Лас Форесас подождал неделю, потом вторую: никто не предложил Шарло даже провинциального турне. Господин де Лас Форесас начал обивать со своим вундеркиндом пороги концертных агентств.
Они обошли все агентства. К сожалению, в настоящее время на вундеркиндов спроса не было.
Шарло, бледный, ссутулившийся, прятался за спину господина де Лас Форесаса. Он чувствовал себя кругом виноватым.
Деньги мадам Симонен были давно проедены. Госпожа де Лас Форесас, плача, ходила привычной дорогой в ломбард. Господин де Лас Форесас клял детей, которые вгоняют в гроб своих родителей.
Шарло взял несколько уроков у одного преподавателя консерватории. Профессор привязался к долговязому подростку в детском костюмчике, он находил, что Шарло делает успехи..Вскоре он добился для Шарло приглашения выступить в концертном зале господина Паделу.
У Шарло точно камень с души свалился. Ему казалось— он впервые в жизни по-настоящему счастлив. Вихрем мчался он домой по бульвару, от восторга налетая на встречных прохожих: в воскресенье оп будет играть у господина Паделу!
Казалось, семейство де Лас Форесас внезапно пробудилось от тяжелой спячки. Госпожа де Лас Форесас засмеялась,— дети никогда в жизни не слышали смеха матери,— а потом без всякого перехода расплакалась. Госпожа де Лас Форесас была слишком счастлива. Дети тоже заревели на разные голоса и стали бросаться друг на друга, как дикие звери в клетке.
Господин де Лас Форесас вернулся домой — ему сообщили новость.
— Я всегда говорил,— заявил господин де Лас Форесас.— Господин Паделу — настоящий ценитель талантов.
Шарло спал на диване в столовой. Вечером госпожа де Лас Форесас пришла к сыну. Она положила голову Шарло к себе на колени и ласкала его, как маленького. Госпожа де Лас Форесас была на седьмом небе от счастья,
— Я уже не верила, не смела верить, Шарло, нет, не смела.
— Мама...
— Как они мучили моего мальчика, как мучили... столько лет.
Госпожа де Лас Форесас сжала в ладонях голову Шарло, глядела на сына и целовала его волосы.
— Родной- мой сыночек!
Госпожа де Лас Форесас стала вспоминать то время, когда Шарло был крошкой, совсем крошкой, и она разучила с ним первую мелодию.
— Ты помнишь, это был «Der Schneider Kakadu».
Помнит ли он? Еще бы!
— Ты играл стоя и все равно еле дотягивался до клавиш... Ты был тогда совсем крошка... Но ты так быстро запоминал мелодию, у тебя был редкостный слух... Бывало, раза два прослушаешь и играешь без ошибки... без единой ошибки... А потом настали эти страшные годы... и моего мальчика таскали по белу свету... Но теперь опять все хорошо — все хорошо.
Госпожа де Лас Форесас была на седьмом небе от счастья.
— Я уж не верила, мои мальчик, нет, не смела верить. Я думала, для моего сыночка все уже кончено.
Шарло рассказывал о госпоже Симонен: она играла с ним, она говорила, что у него есть талант.
— Благослови ее бог!.. Да, благослови ее бог.— Госпожа де Лас Форесас гладила кудрявые волосы Шарло, дыхание мальчика постепенно становилось глубже, и он уснул.
Госпожа де Лас Форесас осторожно сняла руку с головы сына и встала.
Она взяла ночник и долго глядела на своего долговязого мальчика, который улыбался во сне. По щекам ее струились слезы. У госпожи де Лас Форесас глаза вообще были на мокром месте.
На другой день госпожа де Лас Форесас поссорилась с мужем. Это случилось впервые за много лет. Обычно семейные сцены сводились к тому, что муж ругал госпожу де Лас Форесас, а она молчала. Но на этот раз она набралась мужества. Госпожа де Лас Форесас решила сшить Шарло новый черный костюм для выступления на концерте.
Господин де Лас Форесас привел жену в повиновение с помощью щипцов для завивки. Госпожа де Лас Форесас заплакала и смирилась.
Шарло отправился к господину Паделу в курточке и коротких штанишках. Господин де Лас Форесас сопровождал сына.
Господин де Лас Форесас первым вошел в концертный зал. Шарло следовал за ним, неуклюжий, с футляром в руке.
Навстречу им вышел какой-то мужчина.
— Вы господин Паделу? — спросил господин де Лас Форесас.— А это вундеркинд Шарло Дюпон.
Господин Паделу даже не поглядел в сторону господина де Лас Форесаса.
— Господин Дюпон? — спросил он Шарло.
— Да.
— Сударь,— сказал он.— Как видно, произошло недоразумение. Вы пришли не на маскарад. Вы пришли в концерт. Будьте любезны, вернитесь домой и переоденьтесь.
Господин де Лас Форесас собрался было изобразить на лице глубокую обиду от оскорбления господина Паделу, но господин Паделу уже повернулся к ним спиной.
Помедлив немного, Эммануэло де Лас Форесас двинулся к выходу. Шарло, рыдая, спустился за ним по лестнице. Весь оркестр был свидетелем этой сцены.
Госпожа де Лас Форесас заняла костюм у соседей с пятого этажа, и Шарло Дюпон вновь поехал на концерт.
Эммануэло де Лас Форесас не пожелал сопровождать сына.
Господину де Лас Форесасу было больше невмоготу терпеть обращение всех этих бестактных людей.
«Господин Шарло Дюпон произвел благоприятное впечатление»,— писала «Фигаро».
Шарло Дюпон получил ангажемент в провинцию. Его выступления почти не давали сборов.
Вернувшись в Париж, он решил наняться на работу в оркестр.
Шарло явился к дирижеру и сыграл ему одну из вещей своего репертуара. Дирижер остался доволен.
— Недурно, недурно. Только звук слабоват.
— Это оттого, что скрипка мала,— сказал Шарло.
— Возможно. Как вас зовут, сударь? — спросил дирижер.
— Шарло Дюпон.
— Шарло Дюпон... Простите — знаменитый вундеркинд — это не вы?
— Я самый,— ответил Шарло.
— Ах, вот как.— Дирижер несколько смутился.— Видите ли, пожалуй, для виртуоза это место не подходит. Мы... вы сами понимаете, господин Дюпон, нам нужны люди, которые умеют работать.
И он заверил господина Дюпона, что вакансия, собственно говоря, уже занята.
У Шарло снова появился импресарио.
Путь гастрольной труппы «Шарло Дюпон» пролегал теперь по захолустным городкам. Пустые залы, неоплаченные счета, описанные за долги чемоданы, бесконечные томительные дни. Как страшно ждать, пока узнаешь, много ли продано билетов. И какое счастье, когда выручки хватает хотя бы на покрытие издержек.
Шарло Дюпон почти всегда испытывал бесконечную усталость.
В его репертуаре была элегия. Она называлась «Ла Фолия». Господин Дюпон играл ее так, что некоторые чувствительные слушатели плакали.
Но критики сетовали, что Шарло Дюпон играет недостаточно энергично и звук у него такой слабый, точно вот-вот оборвется.
В маленьких городках на первом концерте зал иногда еще бывал полон, но на остальных всегда пустовал.
Недавно Шарло исполнилось двадцать лет.