Аллен Гинзберг в переводах Михаила Гунина

ЗЛАТОЦВЕТ

О дорогая милая роза недоступное желание …как жаль, никак не изменить безумный культурный златоцвет, доступную реальность… и листья эпидермы ужасают — как вдохновлены они так лгать, лежа в гостиной пьяными, нагими и мечтая в отсутствии электричества… снова и снова пожирая тощий корень златоцвета, унылая судьба… собрание поколения на цветастом ложе как на берегу в Ардене — сейчас моя единственная роза — радость собственной наготы.

Осень 1953

ПЕСНЯ

Бремя мира — любовь. Под ношей одиночества, под ношей недовольства бремя, бремя, что несем мы — любовь. Кто отрицает? Во сне она касается тела, в мыслях сооружает чудо, в фантазиях страдает, пока не рождена в человеке — смотрит из сердца, горит непорочно — ведь бремя жизни — любовь, но мы несем это бремя устало, и должны найти покой в объятьях любви, в конце концов, найти покой в объятьях любви Нет покоя без любви, нет сна без сновидений о любви — безумствуй или будь холодным, преследуемым ангелами или машинами, последнее желание — любовь — не может быть горьким, нельзя отрицать и невозможно скрыть при отрицании: груз слишком тяжел — нужно отдать безвозвратно, как мысль, пришедшую в одиночестве, во всем блеске ее излишества. Теплые тела сияют вместе в темноте, рука движется к центру плоти, кожа трепещет от счастья, и душа радостно приходит в глаза — да, да, вот чего я хотел, я всегда хотел, я всегда хотел вернуться в тело, где я был рожден.

Сан-Хосе, 1954

ХАЙКУ

Пью свой чай Без сахара — Безразлично. Воробей гадит вверх ногами — а! мой мозг и яйца. Голова Майя тиха На древесном стволе — Однажды стану жить в Нью-Йорке. Оглядываюсь через плечо — мой зад укрыт вишневыми цветами.

Зимнее хайку

Я не знал имен цветов — теперь мой сад исчез. Я хлопнул комара и промахнулся. Что заставило меня? Читая хайку, я несчастлив в тоске по Безымянному. Лягушка плавает в аптечной банке: летний дождь на серых мостовых. Cтою на балконе в одних трусах; свет фар под дождем. Прошел еще один год — мир не изменился. Первое, что я искал в моем старом саду — Вишневое Дерево. Мой старый стол: первое, что я искал в моем доме. Мой старый дневник: первое, что я нашел в моем старом столе. Дух моей матери: первое, что я нашел в гостиной. Я кончил бриться, но глаза, смотревшие на меня, остались в зеркале. Безумец выходит из кинотеатра: улица в обеденный перерыв. Города парней в своих могилах, и в этом городе… Лежу на боку в пустоте: Дышу через нос. На пятнадцатом этаже Пес обгладывает кость — Визг шин такси. Эрекция в Нью-Йорке, мальчик В Сан-Франциско. Луна над крышей, черви в саду. Я снимаю этот дом.

Беркли, 1955

29 ФЕВРАЛЯ 1958

Прошлой ночью мне снился Т. С. Элиот он звал меня с собою в царство грез Кровати диваны туман над Англией Чай в его доме радуга в Челси Шторы на окнах, дым поднимается вверх по трубе, а в тихом и теплом доме невероятно милый крючконосый Элиот любил меня, приютил меня, предложил лечь на диван и поспать, был очень вежлив и слушал серьезно спросил мое мнение о Маяковском я читал ему Корсо Крили Керуака советовал Берроуза Олсона Ханке бородатая леди в зоопарке мудрая пума в Мехико Сити шестеро мальчиков из хора в Занзибаре измученно пели на разных языках суахили и пульсирующий ритм Ма Рэйни и Рэйчел Линдсей. На Королевском острове мы вели долгую вечернюю беседу Потом он накрыл меня, лежащего в красных семейных трусах на диване у камина, мягким шелковым одеялом отдал мне недокуренную трубку и с грустью отправился в постель, Сказав ах Гинзберг я так рад встретить такого чудесного юношу, как Вы. Потом я проснулся, стыдясь за себя. Так ли он добр и хорош? Так ли велик я? С чего это я вдруг мечтаю о манне небесной? Кого во всей Англии хотел поразить я? Что я сделал не так, чтобы стать совершенным пророком? Мне снится моя доброта к Т. С. Элиоту ведь я желаю быть частью истории и владеть частью его воображения — амбициозная мечта эксцентричного мальчишки. Боже, пусть не сбудутся мои злые мечты. Прошлой ночью мне снился Аллен Гинзберг. Т. С. Элиоту не было бы стыдно за меня.

ПОД МИРОМ МНОГО ЗАДНИЦ И ДЫРОК

Под миром много задниц и дырок, много ртов и членов, много спермы и много слюны, текущей ручьями, Много дерьма, текущего реками под городами, много мочи струится под миром, много соплей в индустриальных ноздрях мира, пота под железной рукой мира, крови, хлещущей из груди мира, бесконечные озера слез, моря болезненной рвоты, несущейся между полушариями, плывущей к Саргассову морю, старые жирные лохмотья и тормозная жидкость, газолин — Под миром есть боль, переломанные бедра, напалм, горящий в черных волосах, фосфор, разъедающий локти до костей, инсектициды, загрязняющие океаны, пластмассовые куклы, плывущие через Атлантику, Игрушечные солдаты, толпящиеся у Тихого океана, бомбардировщики Б-52, засорившие воздух джунглей следами выхлопа и яркими вспышками, Беспилотные роботы, проносящиеся над полями риса, сбрасывая пачки гранат, пластиковая дробь пронзает тело, противотанковые мины и огни напалма падают на соломенные крыши и буйволов в воде, осколочные бомбы, сверлящие лачуги в деревнях, траншеи, наполненные бензином-газом-ядовитой взрывчаткой — Под миром есть проломленные черепа, раздробленные ноги, вырезанные глаза, отрубленные пальцы, разорванные рты, Дизентерия, миллионы бездомных, измученные сердца, опустошенные души.

Апрель 1973

МЫ ВОСХОДИМ С СОЛНЦЕМ И ПАДАЕМ В НОЧЬ

Сфера заката, как апельсин без кожуры, освещает палисадники, голые теснящиеся ветви растут из болот — Нью-Джерси, мой отец ведет машину по шоссе к Ньюаркскому аэропорту — шпиль Эмпайр Стэйт, остроконечные вершины зданий, Манхэттен возвышается, как в глазах У. С. Уильямса, над линиями электропередач — шестиколесные грузовики размеренно движутся мимо, проезд мимо Нью-Йорка — я здесь, крошечный под солнцем в бесконечном белом небе, глазею на каркасы новых зданий, и просыпаюсь с карандашом в руке…

11 декабря 1974

ГМ… БОМ!

Кого бомбят? Мы их бомбим! Кого бомбят? Мы их бомбим! Кого бомбят? Мы их бомбим! Кого бомбят? Мы их бомбим! Кого бомбят? Бомбишь себя! Кого бомбят? Бомбишь себя! Кого бомбят? Бомбишь себя! Кого бомбят? Бомбишь себя! Что делаем? Кого бомбим? Что делаем? Кого бомбим? Что делаем? Кого бомбим? Что делаем? Кого бомбим? Что делаем? Да ты их! Ты бомбишь! Что делаем? Да ты их! Ты бомбишь! Что делаем? Да мы их! Мы бомбим! Что делаем? Да мы их! Мы бомбим! Кого бомбят? Да мы тебя! Кого бомбят? Да мы тебя! Кого бомбят? Да ты себя! Кого бомбят? Да ты себя!

16 июня 1984

ОСЕННИЕ ЛИСТЬЯ

В шестьдесят шесть только учусь заботиться о своем теле, Бодро встаю в 8 утра, пишу в тетради, встаю с постели обнаженным, оставляя голого мальчика спать у стены, смешиваю мясо, грибы, лук и зиму в кашу — завтрак, Проверяю сахар, аккуратно чищу зубы, щетка, зубочистка, нить, жидкость для рта, мажу ноги, одеваю белую рубашку, трусы и носки, одиноко сижу перед раковиной, прежде, чем причесаться, счастлив еще не быть трупом.

1992

СМЕРТЬ И СЛАВА

Когда умру я Мне плевать, что будет с моим телом бросайте пепел в воздух, рассыпьте вдоль Ист Ривер похороните урну в Элизабет, Нью Джерси, на кладбище Б'нэй Исраэл Но я хочу большие похороны Собор Святого Патрика, церковь Святого Марка, большая синагога на Манхэттене Прежде всего семья, мой брат, племянники, бодрая старая Эдит, мачеха, ей девяносто шесть, и тетя. И милая из старого Ньюарка, Кузина Минди, Доктор Джоэл, братец Джин, одноглазый, одноухий, и невестка Блондинка Конни, пять племянников, сводные братья, сестры и их внуки, мой компаньон Питер Орловски, заботливые Розенталь и Хэл, Билл Морган — Затем, дух моего учителя Трунгпы Ваджрачарьи, Гелек Ринпош, потом Сакьенг. Мифам, бдительный Далай Лама, возможность посетить Америку, Шатчитананда Свами Шивананда, Дехорахава Баба, Кармапа XVI, Дуджом Ринпоче, духи Катагири и Судзуки Роши Бэйкер, Уален, Дэйдо Лури, Квонг, Фрэйл Белоголовый Кэплю Роши, Лама Тарчен — И главное, потом, любовники за все полвека Дюжины, сотня и больше, старые парни, с деньгами и лысые мальчики, недавно встреченные в постели, толпы удивленных увидеть друг друга, несчетные, интимный обмен воспоминаниями «Он учил меня медитировать, теперь я старый ветеран тысячедневного уединения — «Я играл музыку на платформах в метро, я гетеро но любил его он любил меня» «Я получил от него больше любви в 19, чем потом от кого-то еще» «Мы лежали под одеялами, болтали, читали мои стихи, обнимались и целовались живот к животу обхватив руками друг друга» «Я всегда залезал к нему в кровать в трусах, а утром они уже лежали на полу» «Японец, всегда хотел пристроить к мастеру мою задницу» «Бывало, говорили с ним всю ночь о Кэссиди и Керуаке, сидели в позах Будды, а после спали в постели гения-поэта.» «Ему, похоже, было нужно столько любви, так стыдно не сделать его счастливым» «Я был одинок, никогда раньше не был голым в постели с кем-нибудь, он был так нежен, мой живот трепетал, когда он проводил по нему пальцем, спускаясь к бедрам — " "Я просто лежал на спине с закрытыми глазами, он доводил меня до оргазма ртом, пальцами обняв меня за талию" "Он здорово сосал" И будут слухи от любовников из 1948-го, дух Нила Кэссиди соединится с плотью и юной кровью 1997-го какой сюрприз — "Ты тоже? Я думал, ты не голубой!" "Да, но Гинзберг — исключение, мне почему-то с ним было хорошо" "Я забывал, был я гетеро, геем, забавным или странным, я был собой, нежным и любил, когда меня целуют в макушку, мой лоб, горло и сердце и солнечное сплетение, пупок, мой член, мой зад, который он щекотал языком" "Мне нравилось, как он цитировал: 'Но позади всегда я слышу/как колесница времени мне в спину дышит,' головы лежат рядом, глаза в глаза, на подушке — " Среди любовников один юный красавец бродит сзади "Я посещал его уроки поэзии 17-летним парнем, бегал по поручениям в его дом без лифта, соблазнил меня, я не хотел, заставил меня кончить, ушел домой, никогда не видел его больше, никогда не хотел… " "У него не вставал, но он любил меня," "Чистый старый человек." "Он убеждался, что я кончил первым" Скопление удивленных и гордых на почетном месте церемонии. Потом поэты и музыканты — гранджевые группы парней из колледжа — звезды старой эпохи "Битлз", честные трудяги-гитаристы, голубые дирижеры классики, неизвестные композиторы высокого Джаза, фанки-трубачи, черные гении изогнутого баса и валторны, скрипачи-фольклористы и домры тамбурины гармоники мандолины арфы свистульки и казу Затем, художники Итальянцы романтики реалисты обученные мистике в Индии в 60-е, Поздние любимцы Этрусские художники-поэты, Классики-художники Массачусетс сюрреалисты нахалы с европейскими женами, скудные альбомы гипс масло акварель мастера из американских провинций Потом, школьные учителя, одинокие ирландцы-библиотекари, утонченные библиофилы, нет движению за свободу секса армии, дамы обоих полов "Я видел его десятки раз он никогда не помнил моего имени я любил его как бы то ни было, настоящий художник" "Нервный срыв после менопаузы, юмор в его стихах спас меня от больниц для самоубийц" "Чародей, гений сдержанных манер, умывался, обедал в моей студии гостил неделю в Будапеште" Тысячи читателей, "'Вой' изменил мою жизнь в Либертвилле, Иллинойс" "Я видел, как он читал Монклера в педучилище, решил стать поэтом — " "Он завел меня, я начинал гаражным рокером, пел в Канзас Сити" "После 'Каддиша' я плакал о себе и об отце, тогда еще живом, в Неваде" "'Cмерть отца' утешила меня, когда сестра умерла в Бостоне в 1982-м" "Я увидел его слова в журнале, мне стало так светло, я понял, что есть другие люди, такие же, как я" Глухонемые барды поют при помощи рук, быстрые блестящие жесты Потом Журналисты, секретари редакторов, агенты, портретисты и фотографы ревностные поклонники, рок-критики, культурные трудяги, историки культуры приходят лицезреть исторические похороны Суперфаны, графоманы, стареющие Битники и Примыкалы, охотники за автографами, беспокойные папарацци, интеллигенты-простофили Все знали, что они были частью "Истории", кроме покойного, который никогда точно не знал, что происходит, даже когда я был жив

1997

ОРИГИНАЛЫ

An Asphodel

O dear sweet rosy unattainable desire . .how sad, no way to change the mad cultivated asphodel, the visible reality. . and skin's appalling petals- how inspired to be so Iying in the living room drunk naked and dreaming, in the absence of electricity. . over and over eating the low root of the asphodel, gray fate. . rolling in generation on the flowery couch as on a bank in Arden — my only rose tonite's the treat of my own nudity.

Song

The weight of the world is love. Under the burden of solitude, under the burden of dissatisfaction the weight, the weight we carry is love. Who can deny? In dreams it touches the body, in thought constructs a miracle, in imagination anguishes till born in human — looks out of the heart burning with purity — for the burden of life is love, but we carry the weight wearily, and so must rest in the arms of love at last, must rest in the arms of love. No rest without love, no sleep without dreams of love — be mad or chill obsessed with angels or machines, the final wish is love — cannot be bitter, cannot deny, cannot withhold if denied: the weight is too heavy — must give for no return as thought is given in solitude in all the excellence of its excess. The warm bodies shine together in the darkness, the hand moves to the center of the flesh, the skin trembles in happiness and the soul comes joyful to the eye — yes, yes, that's what I wanted, I always wanted, I always wanted, to return to the body where I was born.

Haiku

Drinking my tea Without sugar — No difference. The sparrow shits upside down — ah! my brain & eggs Mayan head in a Pacific driftwood bole — Someday I'll live in N.Y. Looking over my shoulder my behind was covered with cherry blossoms. Winter Haiku I didn't know the names of the flowers-now my garden is gone. I slapped the mosquito and missed. What made me do that? Reading haiku I am unhappy, longing for the Nameless. A frog floating in the drugstore jar: summer rain on grey pavements. On the porch in my shorts; auto lights in the rain. Another year has past-the world is no different. The first thing I looked for in my old garden was The Cherry Tree. My old desk: the first thing I looked for in my house. My early journal: the first thing I found in my old desk. My mother's ghost: the first thing I found in the living room. I quit shaving but the eyes that glanced at me remained in the mirror. The madman emerges from the movies: the street at lunchtime. Cities of boys are in their graves, and in this town… Lying on my side in the void: the breath in my nose. On the fifteenth floor the dog chews a bone- Screech of taxicabs. A hardon in New York, a boy in San Fransisco. The moon over the roof, worms in the garden. I rent this house.

Feb. 29, 1958

Last nite I dreamed of T.S. Eliot welcoming me to the land of dream Sofas couches fog in England Tea in his digs Chelsea rainbows curtains on his windows, fog seeping in the chimney but a nice warm house and an incredibly sweet hooknosed Eliot he loved me, put me up, gave me a couch to sleep on, conversed kindly, took me serious asked my opinion on Mayakovsky I read him Corso Creeley Kerouac advised Burroughs Olson Huncke the bearded lady in the Zoo, the intelligent puma in Mexico City 6 chorus boys from Zanzibar who chanted in wornout polygot Swahili, and the rippling rhythms of Ma Rainey and Rachel Lindsay. On the Isle of the Queen we had a long evening's conversation Then he tucked me in my long red underwear under a silken blanket by the fire on the sofa gave me English dottle and went off sadly to his bed, Saying ah Ginsberg I am glad to have met a fine young man like you. At last, I woke ashamed of myself. Is he that good and kind? Am I that great? What's my motive dreaming his manna? What English Department would that impress? What failure to be perfect prophet's made up here? I dream of my kindness to T.S. Eliot wanting to be a historical poet and share in his finance of Imagery- overambitious dream of eccentric boy. God forbid my evil dreams come true. Last nite I dreamed of Allen Ginsberg. T.S. Eliot would've been ashamed of me.

Under The World There's A Lot Of Ass A Lot Of Cunt

a lot of mouths and cocks, under the world there's a lot of come, and a lot of saliva dripping into brooks, There's a lot of Shit under the world, flowing beneath cities into rivers, a lot of urine floating under the world, a lot of snot in the world's industrial nostrils, sweat under world's iron arm, blood gushing out of the world's breast, endless lakes of tears, seas of sick vomit rushing between the hemispheres floating towards Sargasso, old oily rags and brake fluids, human gasoline- Under the world there's pain, fractured thighs, napalm burning in black hair, phosphorus eating elbows to bone insectiside contaminating oceantide, plastic dolls floating across Atlantic, Toy soldiers crowding the Pacific, B-52 bombers choking jungle air with vaportrails and brilliant flares Robot drones careening over rice terraces dropping cluster grenades, plastic pellets spray into flesh, dragontooth mines & jellied fires fall on straw roofs and water buffalos, perforating village huts with barbed shrapnel, trenchpits filled with fuel-gas-poisen'd explosive powders- Under the world there's broken skulls, crushed feet, cut eyeballs, severed fingers, slashed jaws, Dysentry, homeless millions, tortured hearts, empty souls. We Rise On Sun Beams And Fall In The Night Dawn's orb orange-raw shining over Palisades bare crowded branches bush up from marshes- New Jersey with my father riding automobile highway to Newark Airport- Empire State's spire, horned buildingtops, Manhattan rising as in W. C. Williams' eyes between wire trestles- trucks sixwheeled steady rolling overpass beside New York- I am here tiny under sun rising in vast white sky, staring thru skeleton new buildings, with pen in hand awake…

Hum Bom!

Whom bomb? We bomb them! Whom bomb? We bomb them! Whom bomb? We bomb them! Whom bomb? We bomb them! Whom bomb? You bomb you! Whom bomb? You bomb you! Whom bomb? You bomb you! Whom bomb? You bomb you! What do we do? Who do we bomb? What do we do? Who do we bomb? What do we do? Who do we bomb? What do we do? Who do we bomb? What do we do? You bomb! You bomb them! What do we do? You bomb! You bomb them! What do we do? We bomb! We bomb them! What do we do? We bomb! We bomb them! Whom bomb? We bomb you! Whom bomb? We bomb you! Whom bomb? You bomb you! Whom bomb? You bomb you!

Autumn Leaves

At 66, just learning how to take care of my body Wake cheerful 8 a.m. & write in a notebook rising from my bed side naked leaving a naked boy asleep by the wall mix miso mushroom leeks & winter squash breakfast, Check bloodsugar, clean teeth exactly, brush, toothpick, floss, mouthwash oil my feet, put on white shirt white pants white sox sit solitary by the sink a moment before brushing my hair, happy not yet to be a corpse.

Death & Fame

When I die I don't care what happens to my body throw ashes in the air, scatter 'em in East River bury an urn in Elizabeth New Jersey, B'nai Israel Cemetery But l want a big funeral St. Patrick's Cathedral, St. Mark's Church, the largest synagogue in Manhattan First, there's family, brother, nephews, spry aged Edith stepmother 96, Aunt Honey from old Newark, Doctor Joel, cousin Mindy, brother Gene one eyed one ear'd, sister-in-law blonde Connie, five nephews, stepbrothers & sisters their grandchildren, companion Peter Orlovsky, caretakers Rosenthal & Hale, Bill Morgan — Next, teacher Trungpa Vajracharya's ghost mind, Gelek Rinpoche, there Sakyong Mipham, Dalai Lama alert, chance visiting America, Satchitananda Swami Shivananda, Dehorahava Baba, Karmapa XVI, Dudjom Rinpoche, Katagiri & Suzuki Roshi's phantoms Baker, Whalen, Daido Loorie, Qwong, Frail White-haired Kapleau Roshis, Lama Tarchen — — Then, most important, lovers over half-century Dozens, a hundred, more, older fellows bald & rich young boys met naked recently in bed, crowds surprised to see each other, innumerable, intimate, exchanging memories "He taught me to meditate, now I'm an old veteran of the thousand day retreat — " "I played music on subway platforms, I'm straight but loved him he loved me" "I felt more love from him at 19 than ever from anyone" "We'd lie under covers gossip, read my poetry, hug & kiss belly to belly arms round each other" "I'd always get into his bed with underwear on & by morning my skivvies would be on the floor" "Japanese, always wanted take it up my bum with a master" "We'd talk all night about Kerouac & Cassady sit Buddhalike then sleep in his captain's bed." "He seemed to need so much affection, a shame not to make him happy" "I was lonely never in bed nude with anyone before, he was so gentle my stomach shuddered when he traced his finger along my abdomen nipple to hips- " "All I did was lay back eyes closed, he'd bring me to come with mouth & fingers along my waist" "He gave great head" So there be gossip from loves of 1948, ghost of Neal Cassady commingling with flesh and youthful blood of 1997 and surprise — "You too? But I thought you were straight!" "I am but Ginsberg an exception, for some reason he pleased me." "I forgot whether I was straight gay queer or funny, was myself, tender and affectionate to be kissed on the top of my head, my forehead throat heart & solar plexus, mid-belly. on my prick, tickled with his tongue my behind" "l loved the way he'd recite 'But at my back allways hear/ time's winged chariot hurrying near,' heads together, eye to eye, on a pillow — " Among lovers one handsome youth straggling the rear "I studied his poetry class, 17 year-old kid, ran some errands to his walk-up flat, seduced me didn't want to, made me come, went home, never saw him again never wanted to… " "He couldn't get it up but loved me," "A clean old man." "He made sure I came first" This the crowd most surprised proud at ceremonial place of honor — Then poets & musicians — college boys' grunge bands — age-old rock star Beatles, faithful guitar accompanists, gay classical conductors, unknown high Jazz music composers, funky trumpeters, bowed bass & french horn black geniuses, folksinger fiddlers with dobro tamborine harmonica mandolin autoharp pennywhistles & kazoos Next, artist Italian romantic realists schooled in mystic 60's India, Late fauve Tuscan painter-poets, Classicdraftsman Massachusets surreal jackanapes with continental wives, poverty sketchbook gesso oil watercolor masters from American provinces Then highschool teachers, lonely Irish librarians, delicate bibliophiles, sex liberation troops nay armies, ladies of either sex "I met him dozens of times he never remembered my name I loved him anyway, true artist" "Nervous breakdown after menopause, his poetry humor saved me from suicide hospitals" "Charmant, genius with modest manners, washed sink, dishes my studio guest a week in Budapest" Thousands of readers, "Howl changed my life in Libertyville Illinois" "I saw him read Montclair State Teachers College decided be a poet- " "He turned me on, I started with garage rock sang my songs in Kansas City" "Kaddish made me weep for myself & father alive in Nevada City" "Father Death comforted me when my sister died Boston l982" "I read what he said in a newsmagazine, blew my mind, realized others like me out there" Deaf & Dumb bards with hand signing quick brilliant gestures Then Journalists, editors's secretaries, agents, portraitists & photography aficionados, rock critics, cultured laborors, cultural historians come to witness the historic funeral Super-fans, poetasters, aging Beatnicks & Deadheads, autograph-hunters, distinguished paparazzi, intelligent gawkers Everyone knew they were part of 'History" except the deceased who never knew exactly what was happening even when I was alive