Появление этого желтовато-коричневого конверта нарушило мое спокойствие, которое и без того было всего лишь внешним.

В тот воскресный вечер я в задумчивости наблюдал, как солнце постепенно исчезает за горами. Хотя я прожил в этом доме уже четыре месяца, меня все еще завораживал вид причудливых очертаний горы Монсеррат, залитой золотистым солнечным светом. Скоро наступит ночь и на небе замерцают первые звезды.

Тем не менее я был весьма далек от умиротворенности. Погружающийся в сумерки пейзаж показался мне словно бы концом периода, в который мне довелось испытать определенное счастье, и я вдруг почувствовал, что мой мир вот-вот разлетится на кусочки.

Закрывая окна балкона (еще только наступил июнь, а потому ночи были прохладными), я подумал, что подобное дурное предчувствие, по-видимому, было вызвано моей отцовской тревогой: Айна, вопреки возражениям Ингрид, поехала сегодня утром вместе с ней на автомобиле на экскурсию в Барселону, и они до сих пор еще не вернулись.

Однако когда я, зайдя в гостиную, заметил возле двери конверт, я интуитивно почувствовал, что надвигаются проблемы уже совсем другого характера. После того как я провел несколько журналистских расследований деятельности некоторых преступных группировок, люди, как я уже успел заметить, начали избегать личного общения со мной. То, что кто-то не поленился прийти к моему дому и воскресенье и, не постучав, просунул конверт в щель под дверью, являлось по меньшей мере настораживающим. Моя фамилия на конверте была не написана от руки, а напечатана, и это еще больше усилило мою тревогу.

Я взял двумя пальцами конверт, ощущая не столько любопытство, сколько страх, и на его лицевой стороне прочитал данные отправителя:

Заинтригованный, я вскрывал конверт очень-очень аккуратно, чтобы ненароком не порвать то, что находилось внутри, – а вдруг там лежал какой-нибудь важный документ? Впрочем, я весьма сомневался, что кто-то станет слать мне какие-либо ценные документы.

Внутри я обнаружил всего лишь несколько ксерокопий. Они представляли собой подборку статей и сообщений, напечатанных в местных газетах и посвященных одной теме – кражам предметов антиквариата в окрестностях Хероны. Просмотрев сообщение о банде, занимающейся обворовыванием католических часовен, я без особого интереса прочитал следующую коротенькую заметку:

Перелистывая остальные статьи и сообщения и зевая от скуки, я невольно задался вопросом, зачем антиквар прислал все это мне. Чем подобные сведения могли быть интересны для меня – живущего в Испании американца?

Ответ на вопрос находился в низу этой пачки ксерокопий: там я, к своему удивлению, обнаружил написанную мною статью, которую опубликовали три года назад в одной из газет моего родного калифорнийского города Санта-Моника. Здесь она была распечатана в том виде, в котором ее можно было найти в Интернете.

Я о ней уже почти забыл. В этой – объемом в три странички – статье говорилось о последних преступлениях, совершенных некой бандой (тогда еще только-только разоблаченной), которая занималась кражами предметов антиквариата и образцов европейского искусства с целью перепродажи их миллионерам, живущим на Западном побережье США. Бандиты действовали практически «на заказ»: клиент сообщал им, какой именно предмет хотел бы иметь в своем особняке, и они отправляли своих людей в Европу, где те выискивали место, откуда можно было бы выкрасть подобный предмет – то ли государственное учреждение, то ли музей, то ли частный дом.

Перечитав эту свою статью (из-за которой тогда в мой адрес посыпались угрозы от «клиентов» банды, не желавших признавать, что приобретенные ими предметы были украдены для них «на заказ»), я невольно вспомнил времена, когда был вконец обедневшим журналистом и находился на грани развода с матерью Ингрид.

Денежные средства на моем текущем счете в банке и ныне постоянно стремятся к отметке «нуль» – прежде всего потому, что я все еще выплачиваю ипотечный кредит, взятый когда-то для того, чтобы купить в Санта-Монике дом. Дом, который когда-нибудь станет собственностью моей дочери. Тем не менее, с тех пор как я познакомился в Барселоне с Айной, я впал в благодушие, превратившее деньги в мало что значащую проблемку. И вот теперь это благодушие – неожиданно для меня – куда-то улетучилось.

Однако настоящий сюрприз ждал меня в самом низу пачки ксерокопий. Небольшая записка, к которой была прикреплена скрепкой банкнота в двести евро, вернула мое внимание к Европе и таинственному антиквару. Записка гласила:

Я развернул сложенную вдвое желтоватую банкноту и посмотрел на нее с недоверием и изумлением. Этот антиквар не сообщил в записке ни номера своего телефона, ни адреса электронной почты, по которому я мог бы связаться с ним и подтвердить, что и в самом деле к нему приеду. Возможно, он полагал, что двести евро – это достаточно привлекательная приманка для журналиста, который дает объявления в газетах, предлагая свои услуги в качестве переводчика текстов.

Как бы там ни было, если речь пойдет о консультациях по поводу украденных художественных ценностей (впрочем, в этом вопросе я отнюдь не считал себя экспертом), я вполне могу выехать завтра с утра пораньше, чтобы к полудню уже вернуться.

Когда я сложил банкноту и засунул ее в свой бумажник, у меня возникло ощущение, что я косвенным образом заключил с Альфредом Десместре договор относительно чего-то такого, о чем я пока не имел ни малейшего представления. Если бы я знал, во что в этот момент ввязываюсь, я немедленно засунул бы банкноту обратно в конверт и имеете со всеми этими бумагами отослал бы его курьерской почтой отправителю.

Послы шалея визг тормозов, и я понял, что два моих самых близких человека приехали. Экскурсия в Барселону, по-видимому, прошла не так, как хотелось: Ингрид с сердитым видом прошагала через гостиную и стала подниматься по лестнице на второй этаж, даже и не поздоровавшись во мной. Через пару секунд дверь ее комнаты громко хлопнула.

Затем в дом вошла со слезами на глазах Айна – женщина, с которой я жил с тех пор, как переехал из США в Испанию. Она села напротив меня за стол, на котором лежал конверт, и, уперев локти в столешницу, посмотрела на меня с упреком.

– Кто-то должен научить эту дикарку хорошим манерам, – заявила она. – Ей только четырнадцать лет, а она уже считает, что ей все дозволено. Она хотела, чтобы я разрешила ей остаться на эту ночь в Барселоне, потому что она, видите ли, познакомилась с каким-то типом в кафе, в котором мы обедали. Обратная дорога превратилась а сущий ад! Она все время размахивала руками и даже ударяла кулаком по щитку приборов, из-за чего мы несколько раз едва не попали в аварию.

– У тебя тоже тяжелый характер, – сказал я, пытаясь хоть немного оправдать Ингрид, однако это только еще больше разозлило Айну.

– Лео, отнесись серьезно к тому, что я сейчас скажу: или ты поставишь эту девчонку на место, или я рано или поздно ее отлуплю. Она, по-моему, именно этого и добивается.

Я проснулся еще до рассвета – возможно, из-за ожесточенного спора, состоявшегося между мной и Айной накануне вечером. Поворочавшись в постели, я так и не смог снова заснуть.

Пришлось мне целый час лежать в постели, наблюдая за тем, как темноту постепенно сменяет тусклый свет зарождающегося утра. Я стал размышлять обо всем, что оставил там, по ту сторону океана. Я, конечно же, не поддерживал никаких отношений со своей бывшей женой, отказавшейся растить и воспитывать свою собственную дочь, однако в силу каких-то неведомых причин земля, на которой ты вырос, всегда придает тебе большую уверенность в себе.

Мой отец бросил семью и вернулся в родную для него Барселону, когда я был еще ребенком (он, кстати, попросил меня по телефону, чтобы я даже и не пытался его здесь найти), а вот для меня Испания была, в общем-то, чужим миром. Я целых шесть месяцев потратил на то, чтобы выучить местный – то бишь испанский – язык, и теперь представлял собой образец деклассированного американца, который может рассчитывать разве что на предложение преподавать английский язык в какой-нибудь общеобразовательной школе.

Отогнав от себя эти невеселые мысли, я начал разглядывать в тусклом утреннем свете Айну. Ее волосы разметались по подушке и стали похожи на золотистые морские волны. Она была старше меня более чем на десять лет, однако меня это, в общем-то, вполне устраивало. А как это может не устраивать человека, которому нечем похвастаться о прошлом и у которого не имеется сколько-нибудь четких перспектив на будущее? Уже только поэтому мне стоило держаться за эту женщину и дорожить ею.

Я поцеловал ее в лоб, затем встал с кровати, надел халат и пошел на второй этаж.

В моих ушах все еще стоял звук того, как Ингрид хлопнула вчера вечером дверью. Тем не менее, когда я увидел ее спящей с безмятежным видом в своей кровати, она показалась мне безобидным подростком, неспособным на то, чтобы начать в гневе бить посуду. Сквозь пряди светлых прямых волос – таких же, как у ее матери, – виднелась усыпанная веснушками щека. Ингрид, видимо, что-то снилось: она легонько шевелила во сне губами.

Я вышел из комнаты с ощущением того (возможно, это был всего лишь самообман), что в доме у меня все в порядке и я могу, ни о чем не переживая, отправляться в Херону.

Мы пошли по выложенной булыжником улице Форса, поглядывая на застилавшие небо низкие свинцовые тучи.

Десместре молчал и, судя по необычайно сосредоточенному выражению его лица, делал в уме какие-то сложные вычисления. Я же с интересом разглядывал узкие, темные переулки, ответвлявшиеся с обеих сторон от этой центральной улицы квартала.

Любому американцу вообще всегда в диковинку оказаться среди средневековых построек. Я поинтересовался у своего спутника:

– В этом квартале живет много евреев?

Антиквар остановился и посмотрел на меня с таким видом, как будто я задал ему нелепейший во всех отношениях вопрос:

– Уже нет. Кроме меня и Эльзы, никого больше не осталось. Если, конечно, не считать туристов-евреев, которые приезжают сюда взглянуть на Эль-Каль – именно под таким названием известен этот квартал. Здесь вы можете узнать очень многое, если вас интересует история. Эльза может устроить вам небольшую экскурсию.

– Мне не хотелось бы заставлять вашу супругу терять время только для того, чтобы удовлетворить мое любопытство, – сказал я, забывая о своем происхождении.

– Эльза не супруга, а моя дочь. Моя жена уехала в Израиль десять лет назад. Мы уже почти не поддерживаем друг с другом связь. А вот Эльза будет очень рада, если вы сводите ее куда-нибудь поужинать. Она говорит, что задыхается в этом городе. Девочка чувствует себя здесь чужаком.

Я хотел было ответить, что не собираюсь никого водить ни на какие ужины, даже если и решу остаться на сегодняшний день здесь, но не успел и рта открыть, как Десместре опередил меня:

– Думаю, она сама в этом виновата. Она немного странная.

Через несколько минут мы подошли к широченной каменной лестнице, ведущей к собору – огромному мраморному строению, горделиво возвышающемуся над городом. На самой вершине его башни виднелся какой-то странный черный ангел.

Улыбнувшись моему изумленному выражению лица (а размеры собора меня действительно поразили), антиквар легонько похлопал меня по спине, тем самым подталкивая подняться по лестнице. Посередине этой лестницы я, засмотревшись на вершину собора и не глядя себе под ноги, споткнулся о лежавшего на ступеньках пьяницу, который тут же начал ругать меня на каком-то непонятном мне языке. Мы с моим спутником были уже на верхних ступеньках лестницы, а позади все еще раздавались чертыханья потревоженного мною пьянчужки.

Эта ругань и застилавшие небо свинцовые тучи, грозившие разразиться дождем, еще больше придали окружающей меня обстановке недоброжелательный вид. Мне показалось, что даже камни под ногами – и те не рады моему появлению здесь. Я вдруг почувствовал, что оказался черт знает где и в компании черт знает с каким человеком, о намерениях которого я не имел ни малейшего представления. Уже поднявшись наверх, я напрямик спросил у своего спутника:

– А как вы на меня вышли? И зачем вы вчера подсунули эти бумаженции под дверь моего дома? – произнося эти слова, я коснулся ладонью желтовато-коричневого конверта, край которого торчал из моей кожаной сумки. – Разве не легче было бы позвонить мне по телефону? В крайнем случае, вы могли бы позвонить мне в дверь.

– Такая уж она, моя дочь Эльза, – сказал в ответ Десместре, поднимая голову и впиваясь взглядом в башню с черным ангелом. – Она ехала куда-то в район горы Монсеррат, и я, воспользовавшись этим, попросил ее заехать к вам и передать конверт с запиской. Мне дали ваш адрес в американском консульстве в Барселоне.

– А я-то думал, что эта информация конфиденциальная, – сердито пробурчал я.

– Все зависит от того, к кому за ней обращаешься.

Не дав по этому поводу больше никаких объяснений, он вытянул руку вперед и указал на каменную голову на фасаде собора. Суровое выражение на его лице при этом сменилось выражением восторга.

– Только не говорите мне, что вы этого не видите!

Я посмотрел на каменную голову, видневшуюся среди рельефных изображений святых и скульптурных украшений на фасаде. Это была голова мужчины с выпученными глазами, длинными волосами и громадными усами.

– Вижу, и даже очень хорошо, – ответил я, сам еще толком не понимая, о чем идет речь.

– Это очень странно, правда? Я имею в виду то, что этот человек изображен здесь, на фасаде XVII века. Думаю, вы его узнали.

– Откровенно говоря, нет.

– Это Дали. Сальвадор Дали!

Смутившись, я внимательнее посмотрел на эту голову, которая, казалось, выныривала из фасада над одной из его колонн. Мне, конечно же, было хорошо знакомо лицо упомянутого моим собеседником художника-сюрреалиста, и сходство данной скульптуры с ним и в самом деле было удивительным.

– Эта каменная голова вызывала всевозможные толки, – сказал Десместре. – Считается, например, что скульптор создал ее после того, как ему приснилось, что через три столетия родится этот гений. Странное предвидение, не так ли?

– А какие еще есть объяснения?

– Скептики говорят, что события происходили с точностью до наоборот. Дали, который хорошо знал этот собор, сделал себе подобные усы и прическу, чтобы они имитировали данную скульптуру, и благодаря этому создал миф о самом себе. Он даже имитировал такой же взгляд.

Уже зайдя в собор, главный неф которого был огромным, антиквар вполголоса рассказал мне о строителях собора – масонах, которые включили в религиозные изображения и статуи эзотерические символы, заметить которые, впрочем, могли лишь посвященные.

– Вот почему здесь везде так много драконов, – закончил свой рассказ Десместре. – Они символизируют собой ту силу, которая исходит из недр земли.

– То же самое мне рассказывали о монастыре Монсеррат, – сказал я, вспомнив об одном ранее проведенном мною журналистском расследовании, о котором мне, впрочем, не хотелось бы вспоминать.

– Пусть у вас на этот счет не будет никаких сомнений. Если мы отправимся в путешествие во времени, то узнаем кое-что весьма интересное. Этот готический собор был построен на месте другого аналогичного сооружения, до которого, как было выяснено, на этом месте находилась церковь, а еще раньше – древнеримский храм. Если бы мы стали перемещаться во времени и дальше, то, мне кажется, наверняка обнаружили бы языческое культовое сооружение, находившееся здесь задолго до возникновения христианства. Знаете, почему?

В ответ я ограничился лишь выжидающим молчанием.

– Потому что там, в глубине, что-то есть. Что-то достаточно могущественное, что заставляло трудиться здесь тысячи ремесленников в течение трех тысячелетий. Мы не знаем, что это, но оно находится прямо под нашими ногами.

– Вы имеете в виду драконье гнездо? – попытался сострить я.

Моя реплика, однако, ничуть не позабавила антиквара. В ответ на мои слова он кивком головы показал, чтобы я выходил вслед за ним из храма.

Когда мы выходили из собора, нас встретил оглушительный раскат грома – своего рода предупреждение о том, что начавшаяся гроза в ближайшее время не собирается утихать. Прежде чем мы зашагали вниз по улице, Десместре коснулся моего плеча и показал рукой на своеобразный водосточный желоб, выходящий из боковой стены собора. Он был выполнен в виде женщины с искаженным лицом, у которой изо рта текла вода. Скульптор специально сделал внутри своего творения такое отверстие, чтобы вода во время сильного дождя била струей.

– Это – ведьма собора, – сказал антиквар, довольный тем, что может показать эту диковинку в действии. – Существует легенда о том, что в здешних местах когда-то жила колдунья, которая настолько сильно ненавидела христианскую религию, что осыпала оскорблениями верующих и бросала камнями в храм. Так продолжалось до тех пор, пока на нее не обрушилась небесная кара и она не превратилась в каменную скульптуру, слившуюся с этой стеной. И теперь единственное, что она может делать, – так это плеваться водой.

Пока он рассказывал, я смотрел на то, как дождевые капли медленно стекают по его плечам, напоминающим своими очертаниями походную палатку. Наконец антиквар сказал:

– Надеюсь, вы не станете возражать, если мы немного перекусим в моем любимом ресторанчике. Мы там будем одни, и никто не помешает нам поговорить о деле.

– С удовольствием, – ответил я, внутренне радуясь тому, что мы наконец-таки отставим в сторону всякие мифы и легенды и перейдем к тому, ради чего я, собственно, сюда и приехал.

Ресторан находился на улице Бальестериа и имел довольно странное название – «Эль куль де ла льеона», что в переводе с каталанского языка означало «Задница львицы». Поскольку до обеда оставалось еще целых три часа, он был закрыт, однако стоило Десместре тихонечко постучать в оконное стекло – и ему тут же открыл дверь улыбающийся юноша-араб с курчавыми волосами. Судя по оливковому оттенку его кожи, он был выходцем откуда-нибудь из Марокко, Алжира или Туниса.

– Нам не помешало бы отведать в это дождливое утро чего-нибудь горяченького, – сказал антиквар певучим голосом.

Официант в ответ молча усадил нас за стол неподалеку от входа и закрыл дверь ресторана на ключ. Затем он задернул шторы.

– Я почти каждый день прихожу сюда обедать, – сообщил мне антиквар. – Позвольте мне заказать легкую закуску. Разговаривать на голодный желудок – это неправильно.

Минут через пять официант принес нам гренки с жареными помидорами и целое блюдо с местными колбасными изделиями. А еще он поставил на стол небольшую бутылку красного вина.

– Ну что ж, давайте поговорим о работе, – сказал я, беря гренку и кусочек колбасы. – Вы упомянули число из четырех цифр, которое может трансформироваться в число из семи цифр. Что вы имели в виду?

– В подобной интерпретации это звучит почти как головоломка, но я постараюсь объяснить все как можно проще. Вы слышали что-нибудь про каббалу? Эта наука развивалась в Хероне весьма интенсивно. Когда Эль-Каль переживал период наивысшего расцвета, здесь жили лучшие каббалисты Европы. Однако мы поговорим об этом как-нибудь потом.

– Да, давайте перейдем к делу, – нетерпеливо сказал я.

– Если говорить коротко, я уже лет двадцать как покинул Израиль и приехал сюда, чтобы открыть здесь антикварный магазин – тот, который вы сегодня видели.

Я, по правде говоря, не видел этого магазина, потому что его витрина была полностью закрыта огромным куском мешковины, однако я не стал перебивать своего собеседника.

– После того как этот квартал был отреставрирован, – продолжал антиквар, – город существенно обогатился. И не только благодаря хлынувшим сюда туристам. Здесь стали селиться более-менее состоятельные иностранцы, например, ваш соотечественник Лэнс Армстронг. Знаменитый американский велогонщик.

– Я знаю, кто он такой. Продолжайте, пожалуйста.

– Я, скажем так, довольно неплохо зарабатываю себе на жизнь тем, что скупаю и перепродаю старинную мебель, хотя найти подходящих клиентов зачастую бывает не так-то просто. Впрочем, следует признать, что Интернет значительно упростил весь этот процесс.

Я осушил бокал, мысленно прося небеса – все еще затянутые грозовыми тучами – о том, чтобы сидящий передо мной человек побыстрее закончил все свои преамбулы и наконец сообщил, в чем же заключается его предложение. У меня уже заканчивалось терпение. Десместре, должно быть, заметил мою нетерпеливость, потому что вдруг сказал:

– Дело в том, что я стал жертвой ужасного ограбления.

После подобного его заявления в ресторане воцарилась неловкая тишина, которую не нарушал даже ранее сновавший туда-сюда официант (а может, этот парень был хозяином данного заведения). К этому моменту он уже куда-то испарился.

– При всем моем к вам уважении, сеньор Десместре, – начал я, уже жалея о том, что сюда приехал, – могу лишь сказать, что вам следует обратиться с данной проблемой в полицию. Если я писал статьи о краже произведений искусства по заказу калифорнийских миллионеров, это еще не означает, что…

– Это означает очень многое, – сухо перебил меня антиквар. – По крайней мере, для меня. В данный момент вы являетесь единственным человеком, который может помочь мне, чтобы я не зря потратил свои деньги. И я буду очень щедрым. Более того – мы даже разделим прибыль пополам.

– Я настаиваю на том, что этим следует заниматься полиции, а не мало что соображающему в подобных делах журналисту, – ответил я, предчувствуя, что могу влипнуть в серьезные проблемы. – Если вы не доверяете правоохранительным органам, наймите частного детектива.

– В полиции уже знают об этом ограблении, – сказал Десместре, – но это вряд ли поможет мне вернуть письма. Кроме того, я даже не сообщил полицейским об их существовании.

Как я и опасался, вся эта затея, похоже, пахла какими-то большими неприятностями. Здравый смысл мне подсказывал, что нужно убираться отсюда, и побыстрее. Тем не менее я поддался своему любопытству и спросил:

– О каких письмах вы говорите? Я ничего не понимаю.

Десместре, слегка приподняв брови, уставился на меня пристальным взглядом, а его необычайно покатые плечи стали, казалось, еще более покатыми.

– Прежде чем я сообщу детали, мне необходимо знать, беретесь ли вы за этот заказ. Те, кто не имеет к этому делу никакого отношения, не должны ничего знать.

– Тогда считайте меня одним из тех, кто не имеет к этому делу никакого отношения. Я не собираюсь браться за работу, не имея представления, в чем она будет состоять. Кроме того, она, похоже, пахнет большими неприятностями. В общем, решено – обратитесь к кому-нибудь другому.

Произнеся эти слова, я вдруг почувствовал облегчение. Однако антиквар, не придав моим словам, похоже, абсолютно никакого значения, стал с невозмутимым видом объяснять:

– Обычно я покупаю товар у владельцев находящихся в окрестностях Хероны домов, в которых уже никто не живет. В старых домах, впрочем, не так часто находится какая-нибудь стоящая мебель. Если же она там имеется, то хозяева знают о ее ценности и зачастую загибают немыслимые цены. Сами понимаете, очень прибыльным бизнесом это не назовешь. Поэтому я приятно удивился, когда увидел комод в стиле модерн в партии товара, продававшегося буквально за бесценок. Раньше он принадлежал какому-то старику, который провел всю свою жизнь в квартале Эль-Каль. Старик этот в последнее время жил один, а когда такие люди умирают, их ближайшие родственники обычно стремятся мигом распродать все имущество умершего, чтобы легче было поделить доставшееся наследство…

– А вы, пользуясь этой их спешкой, приобретаете ценную мебель по бросовой цене.

– Я оказываю им хорошую услугу, поверьте мне, – стал оправдываться антиквар, ничуть не обидевшись на мои слова. – Я плачу больше, чем заплатили бы другие, и, кроме того, за особо ценные предметы мебели я отстегиваю их бывшим владельцам определенный процент от прибыли, которую мне удается получить за счет перепродажи.

– Тот комод относился к числу особо ценных предметов мебели?

– Как по мне, так пусть бы его бросили хоть в костер! – неожиданно заявил антиквар. – Он, конечно, старинный, но не очень красивый. Один из тех предметов мебели, которые изготавливали для семей с не ахти каким достатком. Кроме того, он почти сгнил от сырости.

Десместре произносил эти слова с таким видом, как будто я был простодушным владельцем какого-нибудь предмета мебели, а он, желая его у меня купить, пытается сбить цену.

– Если этот комод такая нестоящая вещь, то почему же вы тогда так сильно переживаете? Ведь у вас, если я не ошибаюсь, украли именно его, не так ли?

– Вы не ошибаетесь. Сам по себе этот комод для меня большого интереса не представляет. Если его реставрировать, то я смог бы заработать от его перепродажи всего лишь чуть больше тысячи евро. А вот то, что в нем находилось, – это уже совсем другое дело.

– И что же в нем находилось? – заинтересовался я. – Вы упоминали о каких-то письмах.

– О них и речь. Там лежала кипа хорошо сохранившихся писем, аккуратно перевязанных черным шелковым шнурком. Когда я понял, что это за письма, я сказал себе: «Альфред, тебе посчастливилось отхватить большой куш».

– Расскажите подробнее, не терзайте мое любопытство.

– Давайте-ка лучше пойдем в мой магазин, – шепотом сказал Десместре, покосившись в сторону кухни, в которой кто-то тихонечко гремел кастрюлями и тарелками. – Заодно и посмотрите, во что он превратился.

Я зашел в магазин, стараясь не наступать на валяющиеся на полу бесчисленные кусочки битого стекла. Со стороны могло показаться, что здесь недавно разорвалась небольшая бомбочка.

Осмотрев изнутри разбитую вдребезги витрину, прикрытую со стороны улицы огромным куском мешковины, я понял, что при ограблении использовали автомобиль. Я знал из прессы, что именно так частенько грабят ювелирные магазины. Этот способ позволял действовать быстро и результативно: грабители на автомобиле типа «пикап» или на микроавтобусе с разгона въезжали прямо в витрину и, снеся ее, буквально опустошали магазин еще до того, как по сигналу сработавшей сигнализации успевала приехать полиция.

– Комод в стиле модерн, похоже, не показался грабителям дешевым барахлом, если они решились на такой отчаянный шаг, – заметил я. – Они ведь при этом довольно сильно рисковали.

– Я с вами согласен, – кивнул антиквар, почесывая себе затылок с таким видом, как будто ему до сих пор еще не верилось, что подобное могло произойти. – Однако они утащили не только этот комод, но и письменный стол XVIII века, несколько средневековых картин и серебряную скульптуру. Это хорошая добыча. Я, правда, могу возместить часть стоимости утраченного благодаря страховке.

– А что это были за письма? Вы мне про них так ничего толком и не рассказали.

Десместре, скрестив руки на груди, посмотрел на меня настороженным взглядом. Здесь, в его собственном магазине, он казался мне уже гораздо менее добродушным и гостеприимным и был похож скорее на коммерсанта, который ни на секунду не перестает следить за тем, как бы его не облапошили. Тяжело вздохнув, он сказал:

– Надеюсь, я могу вам доверять.

– Можете доверять, если хотите, однако это отнюдь не будет означать, что я уже согласился на ваше предложение.

– Оно не может вас не заинтересовать, – сказал антиквар, жестом приглашая меня пройти в боковую комнату и продолжить разговор уже там.

Комната эта представляла собой небольшое хранилище, и котором жутко воняло растворителем. Запах был настолько сильным, что мне даже стало трудно дышать. Я осторожно присел на расшатанный стул, а Десместре зажег небольшой светильник и затем расположился на сундуке. Доносившаяся со второго этажа дома ария из какой-то оперы придавала ситуации некую торжественность. Антиквар начал рассказывать:

– Я вам уже говорил, что в еврейском квартале Хероны жили каббалисты, пользовавшиеся всемирной известностью. Это была своего рода столица данной науки. Здесь работали эксперты по нумерологии, которые искали в Священных Писаниях тайный код. Не знаю, известно ли вам о том, что в них имелась зашифрованная информация.

Я отрицательно покачал головой, чувствуя, как запах растворителя уже буквально жжет мне легкие.

– Подробный разговор об этом занял бы у нас довольно много времени, которым мы не располагаем, – продолжал антиквар. – Как бы там ни было, каббалисты были изгнаны из города инквизицией, а вместе с ними и все другие жители, представители еврейского народа. С тех пор деятельность евреев в Хероне была весьма и весьма незначительной – если не считать одного конкретного случая, о котором я вам сейчас расскажу. Речь пойдет о человеке по имени Исаак Каравида. Он был таким же, как я, сефардом[2] и поселился неподалеку отсюда в начале XX века. Это довольно увлекательная история, сеньор Видаль, так что слушайте внимательно.

– Я весь превратился в слух, – ответил я, стараясь не выказывать своего неудовольствия.

– Фамилия Каравида – так же как и фамилия Десместре – была весьма распространенной в эпоху процветания квартала Эль-Каль. Когда этот Исаак переехал сюда из Германии, ему, наверное, казалось, что он вернулся на родину своих предков. Он вел аскетический образ жизни, но при этом был довольно богатым человеком, хотя мне и не известно, чтобы он чем-то промышлял здесь, в Хероне. Он жил один, в таком же небольшом доме, как этот, и занимался исключительно научными исследованиями.

– Этакий каббалист XX века, который искал энергию, исходившую от его умерших предков, – добавил, усмехнувшись, я.

– Что-то вроде того, однако Исаак Каравида отнюдь не ограничивался тем, что копался в духовном наследии, оставшемся от когда-то существовавшего здесь еврейского квартала. Он был космополитом и поддерживал связь со многими выдающимися людьми своего времени. В их число входил и некий весьма необыкновенный человек, с которым он довольно активно переписывался.

– Наконец-то мы добрались до сути вопроса, – сказал я, сгорая от желания побыстрее отсюда уехать. – По всей видимости, именно этот человек и был автором тех перевязанных черным шнурком писем, которые исчезли вместе с комодом.

– Вы угадали. А ваше чутье не подсказывает вам, кто был этот человек?

– Мое чутье подсказывает мне, что тут очень сильно пахнет растворителем, который используется для протравки мебели. Рассказывайте быстрее, а то я скоро потеряю сознание и свалюсь с этого стула на пол.

Десместре был так сильно взволнован тем откровением, которым он собирался меня сейчас изумить, что даже не заметил моего ехидства. Своим певучим голосом, ставшим вдруг торжественным и печальным, он произнес:

– Карл Густав Юнг.

Затем он замолчал с таким видом, как будто только что упомянул имя мессии.

Со второго этажа по-прежнему доносились звуки оперы, казавшиеся весьма неуместными при том разговоре, который происходил здесь, в хранилище.

– Это имя вам ни о чем не говорит? – спросил, еле сдерживая негодование, Десместре.

– Мы, американцы, не такие тупые, какими вы нас считаете. Нас в университетах кое-чему учат. Я знаю, что Юнг был довольно эксцентричным коллегой Фрейда, главным образом его интересовало все, что так или иначе относится к эзотерике.

– Позвольте мне сообщить вам об этом выдающемся человеке кое-что еще, – начал горячиться Десместре. – Ему мы обязаны такими понятиями, как «интроверт» и «экстраверт», теорией архетипов, понятиями «коллективное подсознание», «синхроничность»…

– Это все замечательно, – перебил я антиквара, – однако мы здесь не для того, чтобы проводить семинар, посвященный деятельности Юнга. Давайте-ка сконцентрируемся на письмах, которые он прислал нашему каббалисту.

– Меня радует то, что вы – человек дела. Именно это мне и нужно для решения проблемы, которая у меня возникла. Итак, Каравида в течение 1913 года активно переписывался с Юнгом. В нижнем ящике того комода находилось в общей сложности шестнадцать писем, сложенных строго в хронологическом порядке. Я сверил почерк и подписи в них всех с ксерокопиями сохранившихся писем этого швейцарского психиатра и философа и пришел к однозначному выводу: письма, которые я обнаружил в комоде, написал Карл Густав Юнг.

– Думаю, они представляют собой большую ценность для тех, кто изучает его научное наследие, – добавил я.

– Гораздо большую ценность, чем вы можете сейчас себе представить, – заявил антиквар, глядя на меня горящим взглядом. – Во-первых, эти письма охватывают весь 1913 год. Каравида, по всей видимости, потерял связь с Юнгом в следующем, 1914 году, из-за начавшейся мировой войны.

– А чем, собственно говоря, был примечателен 1913 год?

– Сейчас я вам об этом расскажу. Именно поэтому я вас сюда и вызвал. В 1913 году Юнг встретился с Фрейдом в последний раз. Между ними во время той встречи вспыхнула ожесточенная дискуссия, после которой их жизненные пути окончательно разошлись.

– Отсюда следует, – начал рассуждать я, – что в переписке Юнга с Каравидой должны были найти свое отражение факторы, приведшие к разрыву между Фрейдом и Юнгом.

– А вот и нет! – восторженно воскликнул Десместре. – Юнг почти даже и не упоминает в них о Фрейде. Насколько я смог понять из этих писем, Юнг первым написал владельцу комода, заинтересовавшись неким исследованием, которое тот уже почти закончил.

– И которое, наверное, имело какое-то отношение к каббале.

– Ну конечно. Каравида поставил себе отнюдь не легкую задачу: вывести из содержания Библии закодированное в ней число всего лишь из четырех цифр – число, которое те, кто составлял Священное Писание, искусно скрыли. Чтобы узнать это число, Каравиде пришлось заняться сложнейшими вычислениями. Об этом его исследовании знал только Юнг.

– Число из четырех цифр? Я не понимаю, какая польза…

– А вы подумайте немного, сеньор Видаль, – перебил меня Десместре. – Что может состоять из четырех цифр?

– Например, 1913 год.

– Именно так. Однако вряд ли он мог иметь большое значение для каббалистического исследования Исаака Каравиды. Каравида искал в Библии гораздо более удаленный от него год. И он нашел его, причем разница составила ровно одно столетие. 2013-й. Вот он, этот год!

– Я ничего не понимаю. Что такого особенного в 2013 году?

– Абсолютно ничего особенного! – воскликнул дрожащим голосом Десместре. – Просто это год, в котором наступит конец света.

Наш разговор был прерван в его самый что ни на есть кульминационный момент зазвонившим телефоном.

Воспользовавшись тем, что Десместре пошел отвечать на звонок в соседнее помещение, я принялся рассматривать хранилище. Здесь находились два обшарпанных шкафа, искривившаяся вешалка с инкрустациями и металлическая этажерка, на полках которой лежали всевозможные предметы: мраморные курительные трубки, фотоаппарат столетней давности, различные пепельницы из зеленого стекла, миниатюрный будильник и какая-то старая фотография в рамке.

Эта фотография привлекла мое внимание, и я, поднявшись со стула, подошел поближе, чтобы получше ее рассмотреть. На ней была запечатлена молодая дама с выразительными черными глазами и красиво очерченными губами. Одета эта дама была в блузку из светлого шелка, на фоне которой четко выделялись темные волнистые волосы. Несмотря на идеальную красоту этой женщины, жившей в далекую эпоху, в ее взгляде чувствовалось что-то тревожное. Возможно, подобное ощущение возникало из-за ее сурового и одновременно бесхитростного взгляда, свойственного тем, кто пытается скрыть свою уязвимость.

Услышав приближающиеся шаги антиквара, я быстренько отошел от этажерки и снова уселся на стул – как будто только что делал нечто зазорное и не хотел, чтобы это кто-то заметил.

– Ничего нового, – сказал антиквар, имея в виду свой разговор по телефону. Ему, наверное, звонили из полиции.

– И здесь тоже нет ничего нового, – ответил я, проводя взглядом по находящимся в комнате старинным предметам.

Десместре, проигнорировав мою плоскую шутку, продолжил наш разговор прямо с того места, на котором он был прерван, – чему я даже обрадовался, потому что это избавляло меня от лишнего словоблудия.

– Мое предложение заключается в следующем, – сказал Десместре, снова усевшись на сундук. – Поскольку грабители наверняка попытаются продать то, что они похитили, в каком-нибудь другом городе, ваша задача будет заключаться в том, чтобы купить у них эти письма. Скупиться я не стану: мы предложим такую сумму, которая заставит их не побояться риска и продать нам письма уже и ближайшее время. Вам прекрасно известно, что похищенные предметы обычно очень долго «вылеживаются» в каком-нибудь укромном месте, и лишь затем их пытаются кому-нибудь продать.

Решив, видимо, что он уже объяснил все достаточно обстоятельно, Десместре стал ждать моего ответа, приглаживая свои блестящие черные волосы. У меня при этом появилось ощущение, что его лицо чем-то похоже на лицо запечатленной на фотографии красивой женщины. Возможно, это была его бабушка или прабабушка – судя по старинности вставленной в посеребренную рамку фотографии.

– А теперь скажите, – нетерпеливо обратился ко мне антиквар, так и не дождавшись ответа, – вы согласны мне помочь?

– Жаль, что приходится вас разочаровывать, однако, по моему мнению, ваш план не такой уж легко выполнимый, как вам кажется.

– А кто сказал, что он легко выполнимый? Однако поскольку вы приобрели определенный опыт, занимаясь похитителями художественных ценностей в Калифорнии, вам, возможно, известны какие-нибудь каналы, по которым можно выйти на такого рода людей. Я всего лишь прошу вас попытаться это сделать. За одно только это вы получите хорошее вознаграждение.

– Даже если я сумею на них выйти, – начал я набивать себе цену, – я, как вам известно, за покупку краденных предметов могу угодить в тюрьму.

– Только не в данном случае. Ведь эти предметы вы возвратите их законному владельцу, я же, со своей стороны, могу дать вам письменное подтверждение того, что вы действуете в моих интересах.

– Неужели вас и в самом деле так сильно заинтересовали эти письма?

– Здесь важен не столько мой собственный интерес, сколько интерес одного моего клиента. Как раз накануне ограбления я заключил на аукционе сделку о продаже этих писем.

– Однако если мы заплатим грабителям за эти письма очень большую сумму, вы от последующей продажи их своему клиенту, наверное, ничего не заработаете.

– В обычной ситуации именно так оно и было бы, – сказал Десместре, открывая свои темные глаза так широко, как будто это помогало ему лучше видеть в полумраке комнаты, – но я предполагаю, что грабители даже не подозревают о том, что эти письма могут представлять для кого-то ценность. Поэтому мы можем не проявлять особой щедрости – заплатим за письма столько, сколько грабители попросят, а затем перепродадим их моему клиенту. Если все получится, мы поделим чистую прибыль пополам. Неплохой уговор, не так ли?

– Позвольте мне подумать хотя бы до завтра, – ответил я, хотя и был уверен, что участвовать в этой авантюре не хочу. – Тут все намного сложнее, чем я предполагал.

– А вам не хотелось бы сначала узнать стоимость этих писем? – спросил Десместре с натянутой улыбкой. – Ведь при принятии решения этот фактор необходимо учитывать.

– Ну так давайте, удивите меня.

– Позвольте мне первым делом объяснить вам, каким образом проходил аукцион.

– Ох и любите вы подольше подержать своих собеседников в напряжении! – с недовольством воскликнул я. – Намного проще было бы назвать одно лишь число – и точка.

– Не будьте таким прозаичным. Кроме того, если вам станет известна вся история, возможно, у вас появится какая-нибудь зацепка.

– Ну хорошо, рассказывайте, но покороче.

– Как только я удостоверился в подлинности писем, и сообщил о своей находке в один из аукционных домов Лондона. Затем о ней были оповещены по электронной почте те клиенты, которых она могла заинтересовать. Вы можете себе представить, кто именно – государственные учреждения, общественные организации, фонды, частные лица, коллекционирующие предметы подобного рода… Затем состоялся – по всем правилам – аукцион, в ходе которого один из попечителей Британского музея предложил за эти письма пятьдесят тысяч евро. Сумма совсем не маленькая.

– Да, это верно.

– А теперь начинается самое интересное. Когда я уже собирался заключить соответствующую сделку, некое частное лицо предложило за эти письма гораздо большую сумму. Это сделал человек, который, видимо, намеревался победить в торгах во что бы то ни стало, поскольку он предложил такую умопомрачительную сумму, превзойти которую не смог бы уже никто.

– Я в Калифорнии сталкивался с подобными миллионерами. Думаю, ваш клиент удвоил предыдущую сумму, чтобы одним махом отпугнуть всех других участников аукциона.

Антиквар в ответ на мое предположение глубоко вздохнул, а затем торжественным тоном сказал:

– Если бы это было именно так, мы с вами, наверное, сейчас здесь не разговаривали.

Масштабы, которые принимало дело, заставили меня позабыть даже о запахе растворителя. Я, как будто бы уже согласился поучаствовать в этой авантюре, с деловитым видом спросил:

– И сколько вам предложило то частное лицо?

– Только не упадите со стула – два миллиона тринадцать тысяч евро. Предложение было сделано именно в этой валюте и поступило откуда-то из Северной Европы. Вам это не кажется странным?

– Скорее похоже на какую-то прихоть. К чему эта добавочка в тринадцать тысяч евро?

– Сразу видно, что вы весьма далеки от каббалы, – насмешливым тоном произнес Десместре. – Данная сумма является не только явно завышенной, но и весьма символической, потому что она перекликается с числом 2013. Тот, кто мне ее предложил, наверняка знаком с содержанием этих писем.

– Этого не может быть, – покачал головой я. – Ну, разве что в том случае, если…

– Вы догадались правильно, – взволнованно перебил меня антиквар. – Если вы и дальше будете блистать интуицией, мы, пожалуй, добьемся в этом дельце положительного результата.

– …если у покупателя имеется вторая половина переписки, – договорил я.

– Таким образом, – закивал антиквар, – данный человек уже раздобыл письма, отправленные Каравидой Юнгу, и теперь ему хочется заполучить письма, отправленные Юнгом Каравиде. Каравида, должно быть, рассказывал в своих письмах о каббалистическом исследовании, которое вывело его на число 2013.

– Этот человек хочет узнать, как прокомментировал это исследование Юнг, – добавил я. – Его это, видимо, очень сильно интересует, если он и в самом деле готов уплатить такую большую сумму.

– Поверьте мне, он на это готов. Он твердо заявил о своем намерении.

– Это, похоже, какой-то чудаковатый миллионер, – покачал головой я, – ведь вообще-то он мог добиться своей цели и без таких огромных затрат. Ему, наверное, хотелось уплатить именно эту сумму. Может, он фанатически увлечен идеями Юнга. Или предсказаниями конца света.

В усталых глазах Десместре, который, скорее всего, что-то от меня утаил, появился беспокойный блеск.

– Или же и тем, и другим, – сказал антиквар.

Потратив очень много времени на разговоры с Десместре и так и не придя ни к какому соглашению с ним, во второй половине дня я отправился в отель «Карл Великий», в котором этот докучливый антиквар забронировал для меня номер. Предыдущей ночью я не выспался, да и долгий разговор меня утомил, поэтому, почувствовав себя изможденным, я решил устроить себе послеобеденный отдых, даже и не обедая.

Я намеревался поспать пару часов, а затем сегодня же выпутаться из этой дурацкой истории с письмами. Если события и в самом деле происходили именно так, как рассказал антиквар, то попытка вмешаться в них могла закончиться для меня разве что безвременной кончиной. Даже и за гораздо меньшие деньги преступная шайка не побоялась бы взорвать к чертям собачьим весь отель, в котором я остановился.

Эта мысль напрочь отбила у меня сон, и я довольно долго лежал, глядя в потолок гостиничного номера, белизна которого в ярком свете полуденного солнца почему-то показалась мне прямо-таки вызывающей.

Хотя я провел вдали от своего дома пока всего лишь полдня, я вдруг сильно заскучал по Айне и по дочери. Сегодня был первый понедельник, в который Ингрид не нужно было идти в школу, поскольку наступили летние каникулы. Я решил позвонить на мобильник дочери, чтобы удостовериться, что у нее все в порядке.

Она, вопреки своему обыкновению, ответила на звонок буквально через несколько секунд. Это само по себе уже было для меня хорошей новостью.

– Ты где? – спросил я голосом строгого отца.

– Дома. А где я, по-твоему, сейчас могу быть?

– И что ты делаешь?

– Ничего особенного. Так, смотрю телевизор. А еще разглядываю пиццу, которую я только что вытащила из микроволновки.

– Это далеко не самая полезная в мире еда.

– А жизнь тоже не очень полезная вещь, – ироническим тоном ответила Ингрид. – От нее, как ты мог заметить, рано или поздно умирают.

– В этом ты права, – сказал я, мысленно улыбнувшись. – Как там дела у Айны? Мне очень не понравилось, что ты вчера…

– Мы с ней уже помирились, – перебила меня Ингрид. – Я просто слегка вспылила – только и всего.

– Только и всего? Ты хоть извинилась?

– Да. Больше я с тобой разговаривать не могу – по телевизору начинаются новости.

– С каких пор ты стала интересоваться теленовостями? – удивленно спросил я.

Однако вместо ответа я услышал лишь гудки: Ингрид уже нажала на кнопку прекращения разговора.

Я на пару минут задумался, ломая себе голову над тем, стоит ли мне звонить Айне на работу, и в конце концов решил этого не делать, потому что она работала в библиотеке, а библиотека – не самое подходящее место для телефонных разговоров. Я позвоню ей позже, после четырех часов, когда ее рабочий день закончится.

Мои мысли вернулись к Ингрид. Уже очень скоро нужно будет решить, что же с ней делать, когда наступит сентябрь. За то время, которое она прожила здесь, в Испании, она так и не адаптировалась к местной школе, потому что была слишком ленивой и не сумела быстренько освоить малознакомый ей язык. Позволить ей еще один учебный год провести впустую я не мог.

Если она не переменит своего отношения к учебе, то единственное, что мне останется, – это отправить ее учиться в частную американскую школу, находящуюся в пригороде Барселоны. Это был интернат, в котором с понедельника по пятницу жили и учились дети дипломатических работников. Однако обучение в этой школе стоило очень дорого, и при моем нынешнем финансовом положении заплатить за него я вряд ли бы смог.

Мысль об этом заставила меня еще раз задуматься – хотя и с неизменным скептицизмом – над безрассудным предложением антиквара. Даже если мне удастся каким-либо образом выйти на тех грабителей, будет очень нелегко добиться того, чтобы они, получив большую сумму денег, нас не обманули. И неизвестно еще, действительно ли Десместре был готов рискнуть большими деньгами.

Исходя из сведений, которые имелись у меня относительно подобных авантюр, нам придется иметь дело с посредником. Тот наверняка затребует от нас комиссионные, равные той сумме, которую мы уплатим грабителям, и при этом у нас не будет никакой гарантии, что он нас не обманет. Общие расходы легко могли дойти аж до ста тысяч евро. Кроме того, было еще неизвестно, действительно ли тот таинственный покупатель писем выложит за них два миллиона тринадцать тысяч евро, а при совершении абсолютно законной купли-продажи едва ли не половина полученной прибыли уйдет на уплату комиссионных аукционному дому и налогов.

Я подсчитал, что, если все пройдет так, как задумывалось, и грабители меня не пристрелят, мы с Десместре сможем получить чистой прибыли примерно по пятьсот тысяч евро каждый. Этих денег не хватит на то, чтобы жить на одни лишь проценты, но вот хороший дом на них купить можно, и еще заплатить за учебу дочери…

Негромкий звонок телефона прервал мой сон, в который я погрузился после своих, так сказать, «каббалистических исследований» относительно того, что может ждать меня в ближайшем будущем.

Судя по тому, что в номере было темно, я побаловал себя довольно долгим отдыхом. Уже наступил вечер. Телефон назойливо продолжал тренькать. Я рассеянно поднял трубку и поднес ее к уху. Бесстрастный голос дежурного администратора сообщил:

– Извините за беспокойство. К вам тут пришла одна сеньора.

– Я сейчас спущусь, – машинально ответил я, поднявшись с постели, но еще толком не проснувшись.

Я надел туфли и быстренько прошел в ванную, чтобы умыться. Затем я вышел из номера и направился в вестибюль, теряясь в догадках по поводу того, кому же стало известно, что я поселился в этом отеле.

Когда лифт остановился на первом этаже и его двери открылись, у меня перехватило дыхание. Я не поверил своим глазам: в вестибюле стояла, как порождение галлюцинации, та дама, которую я видел сегодня на старой фотографии. Да-да, та самая дама, фотография которой привлекла мое внимание в антикварном магазине. Она и одета была точно так же, как на фотографии, и глаза ее были такими же темными, да и взгляд, которым она на меня смотрела, был таким же тревожным.

Мне подумалось, что либо эта дама перепрыгнула через сотню лет, чтобы со мной встретиться, либо мне пришлось столкнуться с удивительно похожей на нее женщиной.

Я подошел к ней с осторожностью человека, приближающегося к призраку.

– Эй, ты, не впадай в ступор всего лишь из-за того, что я неправильно припарковала машину, – с нагловатым видом сказала мне таинственная незнакомка, когда мы вышли с ней на улицу и подошли к ее автомобилю.

Раз уж эта женщина – даже если она и была призраком – обратилась ко мне подобным образом, пришлось на это как-то отреагировать.

– Мои родители говорили мне, что я ни в коем случае не должен садиться в машину незнакомых людей, – попытался пошутить я.

– Ха-ха, – произнесла женщина в ответ хрипловатым голосом, скрестив руки на груди. – Если меня оштрафуют, я скажу своему отцу, чтобы он вычел сумму штрафа из платы за твои услуги.

Все еще пребывая в недоумении, я все-таки понял, что эта женщина – Эльза и что ужин в ее компании, о котором говорил Десместре, – уже почти свершившийся факт. Идя вслед за ней к «БМВ» с откидывающимся верхом, я невольно мысленно спрашивал себя, зачем такая грубоватая молодая женщина одевается, как дама XIX века. А еще мне, конечно же, было непонятно, как она оказалась на той старинной фотографии. Усевшись на переднее пассажирское сиденье в автомобиле, я поинтересовался, что за дама была запечатлена на фотографии.

– Так это ж я. Неужто не похожа?… Ну ты и сыщик!

С этими словами она надавила на педаль газа и стала обгонять одну машину за другой, не очень придерживаясь правил дорожного движения. Она явно хотела произвести на меня впечатление. А может, это было одно из местных развлечений – пытаться напугать иностранца, только что приехавшего в этот город.

– Я не сыщик, а журналист, – сказал я, пытаясь сохранять самообладание. – Но ведь та фотография… она уже довольно старая.

– Я же тебе сказала – тебе как сыщику над собой еще работать и работать! Логическое мышление у тебя развито слабовато. Ты разве не заметил, что там рядом лежал очень старый фотоаппарат?

– А-а, теперь понимаю! Ты сфотографировала себя этим фотоаппаратом.

– Ну да. Я обнаружила в сундуке эту старомодную одежду, и мне захотелось в ней сфотографироваться. Найти подходящую фотопленку оказалось не так-то просто, но в конце концов я ее нашла, и фотография получилась не такой уж и плохой, правда?

– А сегодня ты надела эту блузку, чтобы меня напугать…

– Нет, ею тебя не напугаешь – если, конечно, ты не трус. Или ты трус?

– Думаю, что нет.

– Тогда держись покрепче.

Она нажала на педаль газа, и мы резко свернули с центральной улицы в переулок, проехав по которому, снова оказались в квартале Эль-Каль. Хотя улицы в этот вечер понедельника были пустынными, я все время боялся, что мы вот-вот кого-нибудь собьем.

– Не будь, пожалуйста, такой бесшабашной, – попросил я. – Тебе ведь уже не двадцать лет.

Эта моя реплика ее, похоже, обидела, и она, с недовольным видом сбавив скорость, включила радио. Из колонок послышалась песня американской рок-группы «Велвет андерграунд», причем весьма подходящая для данного момента – «Femme fatale».[3]

Воспользовавшись воцарившимся молчанием, я стал рассматривать ее краем глаза в желтоватом свете мелькавших над машиной уличных фонарей. Ей было уже за тридцать. Под ее старомодной блузкой и широкой черной юбкой угадывалось гибкое и весьма молодое для ее возраста тело. Большая копна волнистых волос, рассыпавшихся по плечам, придавала ее внешности, можно сказать, классический вид и была, безусловно, главной отличительной чертой ее облика. Глаза у нее были большими и темными, нос – прямой, греческого типа. Ее полные губы все еще кривились от недовольства.

– Я вовсе не хотел обидеть тебя своими словами, – стал оправдываться я. – Мне просто очень хочется, чтобы мы никого не задавили. Кстати, а куда ты меня везешь?

Не отвечая на мой вопрос, Эльза остановила автомобиль на небольшой площади и вышла из него с самым непринужденным видом, хотя парковать машину в этом месте наверняка было запрещено. Я услышал, как ее туфли – тоже старомодные – энергично затопали по булыжной мостовой.

Я вышел из «Ле Бистро», чувствуя, что от яблочного вина у меня слегка затуманился рассудок. Хотя я и продрых всю вторую половину дня, меня снова очень сильно потянуло на сон. Я уже собирался попрощаться с Эльзой прямо у входа в ресторан, когда она вдруг прикоснулась к моей ладони своими длинными холодными пальцами.

– Мир – стар, а ночь – молода, – сказала оно обольстительным голосом. – Не хочешь еще выпить по бокальчику? Я знаю кафе с видом на реку.

Я стал лихорадочно подыскивать какую-нибудь отговорку, которая позволила бы мне отвязаться от этой женщины, но Эльза вдруг резко навалилась на меня всей массой своего тела, и я рухнул вместе с ней наземь, больно ударившись затылком о мостовую. Через секунду я почувствовал, как мостовая слегка задрожала от проехавшего по ней – совсем рядом со мной – крупнотоннажного грузового автомобиля. Нас с Эльзой, похоже, пытались сбить грузовиком.

Отпрянув от меня, Эльза, дрожа всем телом, посмотрела вслед удаляющемуся грузовому автомобилю.

– Ты спасла мне жизнь, – пробормотал я, вставая с мостовой и чувствуя, что по затылку у меня течет кровь.

– Нам очень сильно повезло, – еле слышно ответила мне Эльза, тоже поднимаясь на ноги.

Я пошел вместе с ней по улице Святого Доминика, глядя перед собой отрешенным взглядом человека, который едва не отправился на тот свет. А вот моя спутница оправилась от своего испуга удивительно быстро, однако от полученного при падении ушиба она слегка хромала.

После пары минут задумчивого молчания я сказал:

– Может, и повезло, но судьбу, как известно, испытывать не стоит. Этот неудавшийся наезд свидетельствует о том, что кто-то не хочет, чтобы мы совали свой нос в эту историю с письмами. Для меня этого предупреждения вполне достаточно.

– Не путай одно с другим, – возразила Эльза, садясь вместе со мной в свой автомобиль. – То, что только что произошло, – а точнее говоря, то, что только что едва не произошло, – не имеет к письмам никакого отношения.

Эльза слегка надавила на педаль газа, и машина тронулась с места.

– А я придерживаюсь другого мнения. Более того, вполне возможно, что это был тот же автомобиль, на котором разнесли витрину магазина твоего отца. Грабители, видимо, все еще ошиваются где-то неподалеку и замышляют нас прикончить.

– Это было бы слишком рискованно – их ведь уже разыскивает полиция. Кроме того, я знаю человека, который сидел за рулем едва не раздавившего нас грузовика.

Услышав эти слова, я молча уставился на Эльзу, ожидая, что сейчас она все объяснит.

– Месяцев шесть назад моего жениха посадили в тюрьму. Я тогда даже и понятия не имела, что он торгует наркотиками. Когда я об этом узнала, не захотела больше поддерживать с ним никаких отношений. А вот он не примирился с нашим разрывом и попросил одного из своих друзей – именно он и был за рулем автомобиля – за мной следить.

– Похоже, не просто следить, но еще и прикончить тебя, – сказал я, удивленно покачав головой. – А заодно и меня. Надо сказать, весьма решительный у тебя женишок.

– Я это поняла слишком поздно. Мне придется уехать из Хероны на довольно долгое время.

– Так для тебя, наверное, будет лучше. Что касается меня, то завтра утром я попрощаюсь с твоим отцом и вернусь домой. Уж больно плохо тут у меня все началось.

– Жаль, – вздохнула Эльза, припарковывая свой «БМВ» возле отеля. – Ты уже начал мне нравиться.

Я в знак прощания поднял руку и, выйдя из машины, неспешным шагом направился к отелю. Когда я уже подошел к его двери, два надрывных автомобильных гудка заставили меня обернуться и посмотреть на Эльзу. Она, высунувшись из окна автомобиля, крикнула:

– Что ты будешь делать завтра?

– Я уже сказал – уеду отсюда.

– Ну, это мы еще посмотрим!

Произнеся эти слова, она включила передачу и надавила на педаль газа. Автомобиль, резко рванувшись с места, унесся прочь.

Несмотря на то что я проспал в общей сложности – если считать вчерашний послеобеденный отдых и прошедшую ночь – почти двенадцать часов, проснулся я с таким ощущением, как будто меня отколошматили палками. Зуд в затылке напоминал об инциденте с грузовиком, уцелеть в ходе которого мне удалось буквально чудом.

Столь неприятное воспоминание окончательно убедило меня в том, что со всей этой нелепой авантюрой пора заканчивать. Вежливость обязывала меня пойти попрощаться с Альфредом Десместре, но я твердо решил сказать ему, что не смогу заниматься данным делом, потому что у меня возникли семейные проблемы – что, к тому же, даже не было обманом. Меня, конечно же, немного разочаровывало то, что возвращаться домой мне приходится с пустыми карманами – затраты на проезд по платным дорогам, на бензин и на ресторан уменьшили полученный мною аванс до ста евро, – однако я вполне мог увеличить количество тех уроков английского языка, которые давал в своем районе по пятнадцать евро за час.

Я спустился в вестибюль с горьким осознанием того, что в свои сорок два года вновь потерпел в этой жизни неудачу. Положив книгу с легендами обратно на стойку дежурного администратора, я зашел в ярко освещенный обеденный зал, в котором завтракали всего четыре человека. Я подумал, что это, наверное, коммивояжеры, приехавшие в Херону донимать местных жителей своими дурацкими каталогами продукции.

Уже было девять часов, а мне хотелось вернуться домой как можно скорее.

Подойдя к антикварному магазину, я с раздражением увидел, что его хозяин прикрепил к двери записку для меня:

Эта записка, которая оставила бы равнодушным любого другого человека, подойди он к этой двери, меня очень сильно разозлила: во-первых, потому что она задерживала мое возвращение домой по меньшей мере на три часа (на часах уже было почти полдесятого); во-вторых, мне не понравилось, что Десместре написал «у нас», хотя я никоим образом не давал согласия с ним сотрудничать.

Я пошел вдоль улицы Форса, не зная, как мне поступить – все-таки дождаться антиквара, чтобы с ним попрощаться, или же прямо сейчас забрать свой автомобиль с платной парковки и рвануть домой. Я уже почти было выбрал второй вариант, когда мое внимание вдруг привлекло наклеенное на стену одного из домов рекламное объявление:

Хотя мне за вчерашний день ужасно надоели разговоры о всяких-разных апокалипсисах – конец света, похоже, подстерегал меня в Хероне буквально на каждом углу, – данная вывеска меня все же заинтриговала, и я решил отправиться по указанному адресу – просто чтобы узнать, что это еще за чертовщина.

Я спросил у прохожих, где находится книжный магазин № 22, и оказалось, что идти до него совсем не далеко: мне пришлось перейти на другой берег реки – которая сегодня показалась мне еще более мелкой, чем вчера, – и затем пройти по парочке торговых улочек, прежде чем я оказался перед большим современным книжным магазином.

На витрине виднелось несколько экземпляров книги «Шкатулка конца света» – той самой, презентация которой, судя по объявлению, была запланирована на сегодняшнее утро. Почти все стулья, приготовленные для проведения презентации, уже были заняты подростками, кричащими и толкающимися локтями под неодобрительными взглядами двух учительниц с темными кругами под глазами. Было очевидно, что эту «публику» привели сюда насильно и что заставить ее вести себя тихо во время предстоящего мероприятия будет не так-то просто.

Я уже собирался повернуться и пойти прочь, когда вдруг пожилой мужчина с жизнерадостным выражением лица – видимо, хозяин книжного магазина – жестом показал мне на свободный стул в первом ряду. Я присел, отнюдь не будучи уверенным в том, что поступаю правильно. Примерно через минуту появился автор книги, отчего в зале – неожиданно для меня – воцарилась тишина.

В этом молодом мужчине чувствовалось что-то властное, позволявшее ему успокоить даже целую ораву неугомонных подростков. Выбритая наголо голова и белая хлопковая рубашка классического покроя придавали ему то ли мистический, то ли аристократический вид. В любом случае его манера держаться была таковой, что складывалось впечатление: сейчас здесь будут говорить нечто очень и очень важное.

Поздоровавшись с хозяином книжного магазина – тем самым мужчиной, который усадил меня в первый ряд, – де ла Фуэнте два раза щелкнул пальцем по микрофону. Убедившись в том, что он работает, профессор начал свое выступление следующими словами:

– Те из вас, кто сейчас держит в руках мою книгу – возможно, потому что в школе вас заставляют ее прочитать, – могут взглянуть на нее и увидеть, что издатели причислили ее к серии «Фантастика для юношества». В этом и заключается трагедия. Мне, конечно, хотелось бы, чтобы содержание книги «Шкатулка конца света» и в самом деле оказалось фантастикой, но, к сожалению, то, о чем в ней рассказывается, вовсе не вымысел, не имеющий к реальности никакого отношения, и нас ждет именно такое развитие событий – если, конечно, мы не сумеем в ближайшее время принять соответствующие меры…

До встречи с антикваром я долго бродил по кварталу Эль-Каль, не переставая восхищаться его суровой красотой. Я даже успел заглянуть в Музей истории евреев.

Я зашел туда в надежде на то, что разглядывание предметов старины прогонит пессимизм, вызванный у меня разговором с профессором де ла Фуэнте, однако, к моему разочарованию, посещение музея не улучшило мне настроения, потому что, как оказалось, пребывание евреев в Хероне далеко не всегда было для них праздником.

Судя по имеющейся в музее информации, первые еврейские семьи стали селиться в Хероне еще в IX веке. Вскоре здесь образовалась процветающая еврейская община, которая имела в своем распоряжении три действующие синагоги, а благодаря таким каббалистам, как Азриэль бен Менахем и Исаак Слепой, она стала знаменитой.

В 1348 году начали предприниматься первые попытки изгнать евреев из Хероны: их обвинили в том, что они навлекли на город мор. В1391 году евреи подверглись многочисленным нападениям, и некоторым из них, чтобы спасти свою жизнь, пришлось укрываться в местной башне. В 1492 году еврейская община Хероны вообще прекратила свое существование, после того как Католические короли[4] издали указ, согласно которому евреи должны были либо отречься от своей религии, либо покинуть территорию Испании. Жившим в Хероне евреям пришлось уехать, оставив свои дома и прочее недвижимое имущество, и Эль-Каль опустел.

Целый квартал тут же был распродан с аукциона. Христиане покупали опустевшие дома и целые улицы, становясь их новыми хозяевами, но почему-то там не селились. Из окна музея можно было увидеть одну из таких заброшенных улиц. Она, как мне показалось, представляла собой весьма мрачное и тоскливое зрелище.

Я остановился на несколько секунд перед стендом, на котором экспонировалась мезуза – прикрепляемый к внешнему косяку двери в еврейском доме свиток пергамента с написанным на нем текстом молитвы Шма.

Я прочитал на табличке перевод этого текста: «Внемли, Израиль! Господь Бог наш Господь Один. И люби Господа, Бога твоего, всем сердцем твоим и всей душой твоей и всем достоянием твоим, и да будут речи эти, которые я заповедую тебе сегодня, на сердце твоем. И повторяй их сынам твоим, и говори о них, сидя в доме твоем и идя дорогою, и ложась, и поднимаясь».

Заплатив сидевшему в будке у входа на стоянку охраннику почти тридцать евро, я подошел к своему автомобилю CEAT Ибица» и… вдруг с ужасом обнаружил, что ключей от машины в кармане моего пиджака нет. Я прекрасно помнил, что положил их именно туда.

Чувствуя, что у меня вот-вот начнется нервный припадок, я несколько раз обшарил все карманы пиджака и брюк, но ключей от машины так и не нашел. Будучи уже не в силах сдерживаться, я с досады врезал ногой по крылу своего автомобиля…

Охранник удивленно поднял брови, увидев, как я выхожу пешком с территории автостоянки.

– Похоже, я оставил ключи от машины в отеле, – объяснил я ему, не очень-то веря в то, что это мое предположение окажется верным.

Шагая под полуденным солнцем по направлению к отелю «Карл Великий», я мысленно говорил себе, что ключи, возможно, остались на столике – хотя я и не помнил, чтобы их туда клал. Еще одно возможное объяснение их исчезновения: они выпали из моего кармана в тот момент, когда я повалился наземь, едва не угодив под грузовик, перед «Ле Бистро». Если и в самом деле произошло именно так, то кто-нибудь из персонала ресторана или его посетителей мог их заметить и подобрать.

Вскоре я убедился в том, что сегодня был явно не мой день: когда я обратился к дежурному администратору отеля – молодой женщине в очках с толстыми стеклами, – она мне ответила, что я уже не могу зайти в свой номер, поскольку недавно ей позвонил Десместре и сказал, что номер уже освободился и в него можно поселять кого-нибудь другого.

– Но я ведь еще не рассчитывался за него… – запротестовал я.

– Тот, кто бронировал этот номер для вас, заплатил за ваше проживание. Мы уже все проверили: вы не брали ничего в мини-баре и не пользовались никакими дополнительными платными услугами. Так что не переживайте.

– Да при чем здесь ваш мини-бар?! – не сдержавшись, заорал я. – Мне просто нужно найти ключи от своей машины. В моем номере уже убирали?

Женщина, заглянув в шкафчик с ключами, ответила:

– Туда уже даже заселили другого постояльца.

– А вы можете спросить обслуживающий персонал, не находили ли они в этом номере ключи?

– Конечно, могу. Однако если бы они что-то нашли, то уже сообщили бы мне об этом.

Женщина набрала на телефоне какой-то номер и стала со скучающим видом ждать, когда ей ответят на другом конце линии. Затем она положила трубку и сказала:

– Вам придется подождать примерно час. Они, вероятно, пошли обедать.

Я поблагодарил ее и пошел по направлению к «Ле Бистро», теряя уже всякую надежду. Мне даже не хотелось есть. Перспектива возвращения домой на поезде – с пересадкой в Барселоне – только для того, чтобы взять запасные ключи и опять поехать в Херону, где к тому моменту уже набежит кругленькая сумма за парковку автомобиля, меня, безусловно, не радовала. Расходы на эту дурацкую поездку в конечном счете раза в два превысят те двести евро, которые мне дал на нее антиквар.

Когда я, возвращаясь ни с чем из «Ле Бистро», подходил к отелю, меня там ждала еще одна не очень приятная неожиданность: перед входом я увидел автомобиль Эльзы. К счастью, самой Эльзы в нем не было.

Опасаясь, что дочь Десместре приехала в отель по мою душу, я решил немедленно убраться отсюда – как праведник, скрывающийся от преследующего его дьявола. Однако не успел я повернуться и зашагать прочь, как мне закрыла глаза чья-то холодная и мягкая ладонь. Подумав, что это наверняка ладонь Эльзы, подкравшейся ко мне сзади (мне даже ворвался в ноздри знакомый запах ее духов), я уже хотел без особых церемоний отстранить эту ладонь от своего лица, когда вдруг раздавшееся возле моего уха позвякивание ключей подействовало на меня, как расслабляющий бальзам. К приятному для меня позвякиванию добавился хрипловатый голос:

– Я пришла, чтобы спасти тебя от тебя самого.

Эльза убрала с моих глаз свою ладонь и поднесла к ним другую ладонь – ту, в которой она держала ключи. Я так обрадовался, что вполне мог броситься ее обнимать, если бы не считал ее «роковой женщиной» – пусть она и явилась «спасать» меня в самом обычном белом свитере, джинсах и кроссовках.

– Где ты их нашла?

– В своей машине. По этому поводу стоит устроить праздничный обед, не так ли?

Положив ключи себе в карман, я посмотрел на мобильном телефоне, сколько сейчас было времени: почти три часа – и подумал, что если я выеду из Хероны, сначала пообедав, то смогу добраться домой к шести и, значит, вполне успею приготовить ужин для Ингрид и Айны. За ужином я расскажу им о своих дурацких приключениях, которые – по крайней мере, я очень на это надеялся – уже закончились.

– Пошли, – кивнул я.

Целый час я пробивался сквозь сплошную дождевую завесу, прежде чем увидел далеко впереди причудливые очертания горы Монсеррат. При таком ливне она казалась еще более впечатляющим и уму непостижимым чудом природы: ее взмывающие вверх, словно ракеты, пики застали еще тот таинственный мир, который существовал на Земле задолго до появления человечества.

Сворачивая на второстепенную дорогу, ведущую к поселку, в котором я жил, я взглянул на часы на щитке приборов: стрелки показывали пятнадцать минут седьмого. Я еще успею принять горячую ванну, прежде чем отправиться в небольшой супермаркет, в котором отоваривались жители нашего – находящегося у подножия горного массива – поселка.

Прошлым вечером мне не удалось поговорить по телефону с Айной: она была на корпоративном ужине, – однако я оставил ей сообщение о том, что сегодняшний ужин приготовлю сам.

Уже составляя в уме его меню, я, медленно отпустив педаль газа, остановил автомобиль позади своего дома. Выйдя из машины, я поспешно юркнул под выступ крыши дома, чтобы спастись от потоков воды, падающих с неба уж слишком обильно для июня.

Чувствуя, что валюсь с ног от усталости, я вставил ключ в замок. Однако стоило мне открыть дверь, как я – еще даже не включив свет – почувствовал, что меня ждет неприятный сюрприз. Кроме обычной проблемы – еле заметного запаха окурков моей дочери, упорно пытавшейся втайне от меня курить, – я уловил внутренним чутьем, что в мое отсутствие тут произошло что-то нехорошее.

Включив свет, я понял, что предчувствие меня не обмануло. На полу виднелись осколки разбитого заварочного чайника и штук десять валяющихся как попало книг – как будто возле этажерки происходила драка, и книги попадали с полок. Панораму «поля боя» завершало большое мокрое пятно на стене – по-видимому, от расплеснутой заварки.

Чувствуя, как мое сердце тревожно заколотилось, я стал звать Ингрид и Айну. Однако мне никто не ответил. Тогда я, покрываясь холодным потом, помчался через три ступеньки вверх по лестнице и, распахнув дверь комнаты дочери, заглянул в нее. Там, к моему удивлению, царил образцовый порядок. Это, однако, меня ничуть не успокоило: я все еще не разобрался, что же произошло в моем доме.

Спустившись в гостиную, я увидел на столе листок бумаги, который поначалу не заметил. Это было адресованное мне письмо Айны.

Прочитав это письмо, я почувствовал, что мне не хватает воздуха и необходимо срочно открыть окна. Пейзаж, которым мне раньше так нравилось любоваться по вечерам, вдруг показался самым тоскливым на свете.

Несколько раз безрезультатно попытавшись связаться по мобильнику с Ингрид и – один раз – с обвинившей меня во всем Айной, я повалился на диван и долго лежал неподвижно, словно живой труп, я пребывал в состоянии шока: за какие-то сутки весь мой маленький мирок рухнул. Самое же худшее заключалось в том, что я не имел ни малейшего понятия, как же выбраться из пропасти, в которой оказался.

Когда перед моим мысленным взором замелькали, вызывая душевные страдания, эпизоды нашей совместной с Айной жизни, я вдруг вспомнил о книге Алана Вайсмана «Мир без нас», которую мне подарил профессор де ла Фуэнте. Поскольку речь в ней шла о катастрофах планетарного масштаба, которые якобы должны были произойти в 2013 году, я подумал, что, читая о всеобщих катаклизмах, я, возможно, хотя бы на время позабуду о своей жалкой и, в общем-то, никчемной жизни.

Я выпил бокал вина, вытащил из своей кожаной сумки эту книгу и, снова улегшись на диван, стал ее листать. Судя по аннотации, она представляла собой умозрительные рассуждения о том, что произойдет в тот день, когда последний человек исчезнет с лица Земли.

Раньше я полагал, что исчезновение человечества – это самое лучшее, что может произойти с нашей планетой, однако Вайсман придерживается совсем иного мнения: он считает, что самое худшее для Земли начнется тогда, когда мы исчезнем с этой планеты раз и навсегда.

Сразу за страницей с оглавлением я обнаружил вырезку из газеты, сложенную вчетверо. Это была краткая статья о данном произведении, которую профессор де ла Фуэнте, по-видимому, сохранил для того, чтобы в книжном магазине показать продавцу ее название и фамилию автора. Написал эту статью философ Рафаэль Аргульоль. Прежде чем окончательно решить, стоит ли мне углубляться в чтение этой – по-видимому, довольно жуткой по содержанию – книги, я внимательно прочитал статью, чтобы узнать, что же плохого будет в том, что человечество перестанет паразитировать на планете Земля:

Еще больше приуныв, я отложил статью в сторону и стал разглядывать таблицу на задней стороне обложки книги. Она представляла собой приблизительный календарь событий, которые произойдут на Земле после исчезновения человечества.

Судя по этому календарю, через несколько тысяч лет все здания, которые к тому времени еще не развалятся, превратятся в огромные глыбы льда. Почве потребуется тридцать пять тысяч лет на то, чтобы очиститься от свинца, осевшего в ней во время индустриализации, и пройдут сотни тысяч лет, прежде чем появятся бактерии, способные приводить к разложению пластмассы. Примерно столько же времени потребуется атмосфере для достижения того процентного содержания углекислого газа, которое было в ней до появления человечества.

Через десять миллионов лет более-менее сохранятся лишь бронзовые скульптуры – свидетельство того, что на этой планете когда-то существовала человеческая цивилизация. Жизнь на Земле будет продолжаться в самых невообразимых для нас формах, пока наконец – через пять миллиардов лет – солнце не превратится в огромную ярко-красную суперзвезду и не поглотит самые близкие к нему планеты, в том числе и Землю.

После этого единственным следом, оставшимся от человечества, будут волны наших теле– и радиопрограмм, которым предстоит еще целую вечность блуждать по просторам вселенной.

«Кошмар», – подумал я, закрыв глаза и живо представив себе, что подумают о нас инопланетные разумные существа, которым доведется принять волны наших теле– и радиопрограмм.

Часа в три ночи я сквозь сон услышал, как открылась входная дверь. В обычной ситуации я вскочил бы с кровати и насторожился бы, однако на меня так сильно подействовали выпитое вино и чтение о всемирных катаклизмах, что мои мысли и дальше продолжали блуждать где-то по планете, на которой вымерли все люди.

Все еще видя сон о разрушительных взрывах и лежащих в руинах городах, в которых снова воцарился закон джунглей, я услышал тарахтенье удаляющегося мотоцикла и осторожные шаги внутри дома. Почувствовав, как чья-то холодная ладонь прикоснулась к моей руке, я открыл глаза и стал искать на ощупь в темноте выключатель настольной лампы.

Включив ее, я одновременно и обрадовался, и испугался: передо мной была Ингрид, вернувшаяся после ночной гулянки, – с синяком под глазом и с дырками на колготках. Я ошеломленно уставился на нее – словно видел первый раз в жизни. Как меня совершенно справедливо упрекала Айна, эта некогда безобидная девочка-ангелочек превратилась для меня в какого-то инопланетянина.

Прежде чем я успел хоть что-то сказать, Ингрид бросилась ко мне в объятия и начала всхлипывать:

– Папа, я тебя так сильно подвела.

Хотя от нее несло алкоголем, она так безутешно плакала на моем плече, что показалась мне самым беззащитным существом на свете. Я стал мысленно ругать себя за то, что не предпринимал достаточных усилий, чтобы уберечь ее от суровых реалий окружающего мира. Она ведь не могла позаботиться о себе сама, для этого у нее имелся отец.

Мы некоторое время посидели в молчании, которое все объясняло. Нам не были нужны никакие книги с пророчествами, для того чтобы понять: мы в этом мире абсолютно одни и спасать нас никто не придет.

Я остался один. Вернувшись из аэропорта, я вдруг осознал, что дом стал похож на пустую скорлупку, в которой уже нет ни людей, ни соответственно человеческих грез и иллюзий.

Расставаясь с Ингрид в аэропорту, я пообещал, что приеду к ней в августе, а затем мы вернемся вместе в Испанию – если, конечно, для нас еще будет смысл жить за пределами Соединенных Штатов. Того, что я зарабатывал здесь, в Испании, даже близко не хватало на оплату учебы в единственной из имеющихся здесь школ, в которой Ингрид смогли бы держать под контролем. По правде говоря, я даже не знал, как оплачу ее расходы за пользование мобильным телефоном, которые – несмотря на мои неоднократные увещевания – не опускались ниже ста пятидесяти евро в месяц.

Размышляя над множеством подобных мелких проблем, постепенно превращавшихся в своей совокупности в один огромный снежный ком, который уже грозил меня раздавить, я старался не думать о той трещине, которую дала моя жизнь после ухода Айны. По дороге в аэропорт Ингрид пыталась оправдаться за свое поведение: она даже показала мне распечатанное сообщение по электронной почте, в котором она, Ингрид, просила у Айны – хотя и в своеобразной манере – прощение.

– Если она тебя на самом деле любит, она вернется, – сказала, чтобы успокоить свою совесть, Ингрид, когда мы уже прощались у входа в зал вылетов.

Сидя теперь за столом в гостиной, я пребывал в таком сильном смятении, что даже не замечал, что лампочка на автоответчике телефона мигает еще с момента моего прихода. Сообщению, записанному на это цифровое устройство, предстояло так сильно изменить мою жизнь, что в сравнении с этим все то, что случалось со мной раньше, можно было считать всего лишь мелкими неурядицами.

Мчась ночью по пустынному шоссе, я подумал, что, если меня убьют, то я, учитывая масштабы постигшей меня жизненной катастрофы, буду за это даже благодарен. Я принял решение выехать в Херону этим же вечером, потому что очень нуждался в деньгах. Если мне на основании последнего волеизъявления Десместре и в самом деле перепадала кое-какая сумма, то я предпочитал уж лучше пойти на риск, чем сидеть сложа руки в своем опустевшем и уже опостылевшем мне доме.

Я въехал в Херону в час ночи – словно скрывающийся от правосудия преступник. Осознание того, что Ингрид находится в безопасности в Бостоне, а моя жизнь уже превращена ею в пустыню, позволяло мне без какого-либо страха двигаться навстречу неизвестности. По крайней мере, пока я буду предпринимать какие-то действия, это будет давать мне ощущение, что я к чему-то стремлюсь и в моей жизни что-то меняется. Даже если я сейчас находился в двух шагах от ада, уж лучше мне было оказаться в этом – новом для меня – месте, чем возвращаться назад.

Поскольку была ночь, я припарковал автомобиль не на автостоянке, а на проезжей части главной улицы квартала и пошел к антикварному магазину пешком. Десместре и его дочь, насколько я понял, жили на втором этаже здания, в котором находился магазин. Если Эльза не ждет меня там – значит, она горюет у гроба отца. Однако вполне возможно, что по требованию полиции – как обычно бывает в случае убийства – труп был помещен в морг с целью проведения аутопсии. Ну что ж, тогда мне, возможно, удастся уклониться от присутствия на похоронах.

Размышляя обо всем этом и прислушиваясь к эху своих шагов в глубине пустынных улиц, я поймал себя на мысли, что уже начинаю рассуждать, как расчетливый делец. Впрочем, в подобной ситуации мне именно так и следовало поступать. Оставалось лишь надеяться, что полицейские не задержат меня, чтобы допросить об убитом, еще до того, как я успею переговорить с его дочерью по поводу упомянутого ею конверта.

К своему удивлению, я дошел до улицы Форса, ни разу не сбившись с пути. По-видимому, где-то в моем подсознании сохранились маршруты, по которым я бродил по Хероне во время своего предыдущего приезда в этот город.

Слегка нажав кнопку звонка у входной двери на второй этаж – как раз над магазином, – я вспомнил о том, как Эльза заставила меня поцеловать задницу каменной львицы. Я, безусловно, рано или поздно приехал бы в Херону опять – раз уж есть такая примета, – однако мне даже в голову не могло прийти, что это произойдет при таких жутких обстоятельствах.

– Заходи, – еле слышно сказала Эльза по домофону, и входная дверь с легким жужжанием открылась.

Я распахнул дверь и зашагал вверх по узкой лестнице. Лампочка на сорок ватт – без плафона – очень скудно освещала ее, а потому придавала ей весьма мрачный вид, никак не соответствующий роскошному фасаду здания.

Пока я поднимался по потертым каменным ступенькам, у меня возникло назойливое ощущение, что я вот-вот угожу в какую-то передрягу, из которой мне уже не удастся выпутаться, однако это меня почему-то не остановило.

На втором этаже имелась лишь одна дверь, а потому я без колебаний легонько постучал по ее деревянному полотну. Дверь сразу же отворилась, и я увидел еле различимый силуэт Эльзы. Она жестом показала, чтобы я следовал за ней в глубь погруженного в темноту жилого помещения.

– А где тело? – шепотом спросил я.

– У судебного врача, – ответила Эльза, увлекая меня вслед за собой в гостиную с очень высоким потолком, но без малейшего освещения.

Хотя через окно в гостиную почти не проникал тусклый свет уличного фонаря, я все же разглядел, что Эльза одета в легкое полупрозрачное черное платье, а ее волосы заплетены в косу. «Ей, наверное, нравятся старинные наряды, – подумал я. – Неизбежное следствие того, что она – дочь антиквара. Точнее, была дочерью антиквара».

– Почему ты не включаешь свет?

– Не хочу, чтобы соседи решили, что я устроила ночью какое-то веселое мероприятие. Они могут подумать что угодно – тут ведь все меня знают.

Хотя я уже привык к тому, что Эльза всегда ведет себя немного странно, невозмутимый тон ее голоса подсказал мне, что дело тут нечисто, и персидский котик, дремавший на диване, на который я только что присел, показался мне превратившимся в кота колдуном.

– Это и есть Гарсиа? – спросил я дрогнувшим голосом, тщетно пытаясь подавить начавшее охватывать меня беспокойство.

Эльза ничего не ответила, а вот кот, услышав свое имя, отреагировал на него коротеньким мяуканьем.

Эльза погладила его по голове кончиками пальцев, а затем села на слегка заскрипевшее под ее весом кресло-качалку. Мои глаза постепенно привыкли к темноте, и я различил на ее губах легкую улыбку, отчего еще больше насторожился. Здесь происходило что-то такое, о чем я еще даже не догадывался.

Эльзу, похоже, мое замешательство забавляло: она начала легонько покачиваться, скрестив при этом ноги, отчего стали видны очертания ее красивого колена. Не нужно было отличаться особой проницательностью, чтобы понять, что эта привлекательная женщина – всего лишь приманка в чьей-то – гораздо более коварной, чем я изначально предполагал, – затее.

– Ты, я вижу, чувствуешь себя довольно раскованно, – сказал я. – Если бы убили моего отца, я вел бы себя совсем иначе.

– Откуда ты это знаешь? Критические моменты жизни позволяют нам очень многое понять: они обнажают саму суть каждого человека.

– И сейчас – один из таких моментов?

– Может, да, а может, и нет. Понимание того, что это был такой момент, зачастую приходит к нам позднее.

– Так уж созданы люди, – холодно сказал я, – однако я, как мне кажется, приехал сюда среди ночи вовсе не для того, чтобы с тобой пофилософствовать. Расскажи мне о том, что произошло.

– Он в конце концов нашел тот чертов комод, – стала рассказывать Эльза, сбросив туфлю с правой ступни на пол.

– В своем последнем разговоре со мной он упомянул об имеющихся под этим кварталом катакомбах. Комод находился там?

– Нет, хотя это было бы намного романтичнее. Знаешь, под этим еврейским кварталом находится целый таинственный мир из различных ходов и склепов. О нем известно крайне мало. В монастыре Святого Доминика, например, есть старинное подземное водохранилище с лестницей, которая спускается кругами до самого дна. И снизу видно, что потолок состоит из могильных плит. Когда находишься там, возникает ощущение, что ты попал в потусторонний мир и ходишь под могилами. Ужасно, правда?

Рассказывая обо всем этом, она босой ногой помогла себе стащить туфлю и со второй ступни. Затем она положила обе ступни мне на колени.

Никак это не прокомментировав, я отодвинулся в сторону – так, чтобы ее ступни соскользнули с моих коленей на диван. Эльзу подобные «маневры», похоже, слегка позабавили. Она явно гордилась своими длинными – как у балерины – ногами: слегка пошевелила ими, чтобы я обратил на них внимание.

– Так где же все-таки находился комод? – спросил я, заставляя себе говорить невозмутимым тоном.

– Гораздо ближе, чем мы предполагали, – на заброшенной улице в квартале Эль-Каль. Грабители после ограбления сгрузили мебель там. Они, вероятно, где-то раздобыли ключ от ворот в заборе, преграждающем вход на эту улицу. Эти ворота уже много лет никто не отпирал.

– Но ведь оставлять награбленное так близко от места преступления – очень рискованно.

– Нет, не очень – полиция вряд ли додумалась бы туда заглянуть. Люди ведь очень часто не видят того, что находится у них под самым носом.

– А твой отец, получается, увидел, – сказал я скептически. – Как ему удалось найти там комод, если улица – заброшенная?

– Ему подсказал один сосед, который видел из заднего окна своего дома, как те люди разгружали мебель, – пояснила Эльза, сгибая ноги и ставя их ступнями на свое кресло-качалку.

– И когда он явился туда, чтобы забрать свое добро, они его убили.

– Именно так. Ты будешь присутствовать на его похоронах?

– Я надеюсь, что мне не придется присутствовать на своих собственных. Ты прекрасно понимаешь, что я не верю ни одному слову из всего, что ты мне сейчас рассказала.

Едва я произнес эти слова, как зажегся свет. Альфред Десместре стоял, ухмыляясь, посреди гостиной в помятом пиджаке с залатанными на локтях рукавами – как будто он пришел на встречу с кем-нибудь не очень им уважаемым. В общем-то, так оно и было.

– Вот и хорошо, – сказал он певучим голосом, – а то я уже начал сомневаться, что вы – именно тот человек, который мне нужен.

Я сидел в этой задрипанной гостиной, глядя на Десместре и его дочь и чувствуя себя жертвой унизительного розыгрыша.

– Прошу извинить нас за это небольшое театрализованное представление. – Антиквар, отодвинув кота, сел на диван рядом со мной. – Я вообще-то намеревался честно рассказать вам о сложившейся ситуации, однако Эльза сказала, что так я вас сюда не вытащу. Поэтому я разыграл спектакль, главным персонажем которого стала моя якобы осиротевшая дочь… А вот то, что касается денег, – это уже не спектакль.

Гарсиа забрался на колени своей хозяйки, и Эльза, слегка покачиваясь в кресле, стала поглаживать хвост кота движениями, которые можно было бы счесть неприличными.

– Вы даже себе не можете представить, как сильно я жалею о том, что попался на эту удочку, – сердито пробурчал я.

– Пока вам не о чем жалеть, – сказал Десместре, доставая из буфета бутылочку ликера и два бокала. – Когда же вы узнаете, что у нас в руках, вы будете благодарить Бога за то, что познакомились со мной. Вы даже простите Эльзе ее шалости.

Дочь антиквара одарила меня улыбкой, а сам Десместре ловким движением наполнил бокал и протянул его мне.

– Это кошерное[7] вино. Давайте выпьем за то, чтобы наша затея увенчалась успехом. Начало было не очень удачным, но теперь у нас есть хорошая зацепка.

– Выпить мы можем за что угодно, но участвовать в этой вашей затее я не собираюсь, – возразил я. – Я вам об этом уже сообщил, и с тех пор ничего не изменилось.

Десместре приблизил свое лицо к моему и, приподняв брови, сказал:

– Все изменилось. Именно поэтому я вас и принудил сюда приехать.

– Вы нашли этот свой комод в стиле модерн? – спросил я, пытаясь утопить свое отчаяние в глотке вина.

– Да, – с торжествующим видом ответил антиквар. – На заброшенной улице?

– Как это ни странно, грабители оставили его именно там. Думаю, замок в воротах, через которые можно попасть на ту улицу, насквозь проржавел, а потому они легко сломали его. Они выгрузили на заброшенной улице комод и тем самым избавились от предмета мебели, который, видимо, сочли ни на что не годным. Я могу лично отвести вас туда, если вы захотите посмотреть, где этот комод сейчас находится.

– Мне это совсем не интересно, – заявил я, снова отхлебывая из бокала вино, которое было густым и немножко приторным. – Кстати, а письма в комоде вы нашли?

– К сожалению, нет. К сожалению для меня, но к счастью для вас, потому что в противном случае вы остались бы без работы.

Я хотел было что-то возразить, но Десместре жестом руки заставил меня замолчать, затем долил вина в мой бокал. Я краем глаза заметил, что Эльза, сидя в своем кресле-качалке, с интересом наблюдает за нами.

– А свою дочь вы вином почему-то не потчуете, – сказал я антиквару.

– Ей нельзя, – ответил Десместре. – Она принимает лекарства.

Произнеся эти слова, он вышел из гостиной большими шагами и через минуту вернулся, держа в руках длинный узкий конверт. Подняв его, как поднимает карточку футбольный судья, он затем положил его мне на колени и сказал:

– Загляните вовнутрь. Если мы с вами договоримся, его содержимое станет вашим.

Приоткрыв конверт, я увидел в нем небольшую пачку банкнот достоинством в двести евро, а еще листок, на котором были нечетко напечатаны какие-то цифры.

– Пересчитайте.

Я, слегка смутившись, стал пересчитывать новенькие желтоватые купюры – совсем не с той ловкостью, с какой это стал бы делать мошенник, привыкший к участию в подобных авантюрах. Всего я насчитал двадцать пять купюр.

– Здесь пять тысяч евро, – сказал я.

Эльза теперь смотрела на нас отсутствующим взглядом: раз «спектакль» уже закончился, ей, по-видимому, стало скучно.

– Это компенсация ваших расходов на предстоящую поездку. Кроме того, начиная с завтрашнего дня я буду ежедневно переводить по четыреста евро на ваш текущий счет только за то, что вы попытаетесь найти письма. Если в течение десяти дней вы их не найдете, мы откажемся от этой затеи. Мне отнюдь не хочется разориться.

Все это в корне меняло ситуацию. С пятью тысячами евро на пресловутую предстоящую поездку, уже находящимися у меня в руках (мне, возможно, удастся сэкономить половину этой суммы), и еще в общей сложности с четырьмя тысячами евро, которые «набегут» к концу этой авантюры, мне удастся решить многие из моих проблем. Поэтому я решил, что, по крайней мере, стоит выслушать, что же конкретно потребует от меня антиквар.

– Это очень щедрая оплата за десять дней работы.

– Благодарите не меня, а нашего спонсора, – восторженно воскликнул антиквар. – Он решил вмешаться, чтобы облегчить предстоящие хлопоты. Благодаря его энтузиазму и финансовой поддержке мы наверняка добьемся успеха.

– Спонсора? Я ничего не понимаю. Кого вы имеете в виду?

Эльза, распустив свои волосы – отчего те упали густыми прядями на ее плечи – и обхватив руками колени, снова начала внимательно прислушиваться к нашему разговору.

– Я имею в виду моего клиента из Северной Европы – того, который предложил за письма два миллиона тринадцать тысяч евро. Он решил принять участие в наших попытках вернуть украденные письма. После того как я сообщил ему по электронной почте о том, что произошло, он прислал мне денег, чтобы мы могли начать действовать как можно быстрее. Если нам придется заплатить грабителям за письма, он оперативно предоставит необходимые деньги – в качестве аванса, – а затем, когда письма будут уже у него, выплатит нам оставшуюся часть изначально предложенной суммы. Он свое слово держит.

– Этот человек, по-видимому, сумасшедший, – покачал головой я. – Как его зовут?

– Он предпочитает оставаться инкогнито. Для людей такого уровня это вполне нормально.

– Но вам же приходится к нему как-то обращаться! – возразил я.

– Он называет себя Кинопсом, но это всего лишь псевдоним. Главное – он платит щедро и быстро. Мы не можем его разочаровывать – уж слишком много стоит на кону.

– Но мы ведь находимся в той же самой точке, в какой находились во время нашего предыдущего разговора: я не знаю, с чего начать.

– Здесь тоже кое-что изменилось, – сказал Десместре, и его глаза засветились энтузиазмом. – Грабителям, похоже, откуда-то стало известно, что им будет предложена сделка, и они сами протягивают нам руку. Взгляните на факс, который я положил в конверт вместе с деньгами.

Я поднес листок бумаги, на котором были нечетко напечатаны какие-то цифры, к торшеру и увидел, что на нем всего лишь повторяются много раз цифры от 0 до 3:

– Это какая-то головоломка. Какой мне от нее толк?

– Откажитесь ненадолго от манеры мыслить в духе картезианской философии, Видаль. Неужели вы ничего не поняли? Набор цифр от 0 до 3 содержит все цифры, имеющиеся в числе 2013. Они пытаются вступить с нами в контакт, не привлекая постороннего внимания. Для непосвященного эта распечатка похожа всего лишь на проверку принтера.

– Даже если это и так, я не понимаю, как я смогу вступить с ними в контакт.

Тут в разговор неожиданно вмешалась Эльза:

– Ради всего святого, Лео, перестань прикидываться дураком!

Самое плохое для меня в этой ситуации заключалось в том, что я вовсе не прикидывался дураком, а действительно не знал, на что мне сейчас намекают.

– Ты прекрасно знаешь, где нужно смотреть.

И только тут я заметил, что к факсу был приколот еще один листок, на котором значилась информация о времени приема факса и о номере телефона-факса, с которого его прислали.

– Код страны – 355… – прочел я, пытаясь придать своему лицу умный вид. – Факс пришел из…

Десместре и его дочь в один голос закончили мою фразу:

– …Албании.

Вполне можно было предположить, что грабители знали о большой ценности оказавшихся у них в руках писем – по крайней мере, имели об этом какое-то представление. Раз они увезли комод, а затем бросили его на заброшенной улице – значит, они обнаружили письма уже после ограбления. Им просто улыбнулась судьба – так, как до этого она улыбнулась антиквару Десместре. Этим объяснялось и то, почему итальянцы бросили свой грузовик и вместе с добычей покинули Испанию как можно быстрее.

– Они согласны продать письма, но не хотят рисковать, – сказал антиквар, дополняя этими своими словами мои мысли. – Именно поэтому они выбрали для осуществления купли-продажи такую страну, как Албания. Думаю, там полно итальянцев, занимающихся разными сомнительными делами.

– В таком случае, на мой взгляд, вы предложили мне слишком мало денег для того, чтобы я поехал туда и стал рисковать своей жизнью.

Десместре с недоверчивым видом посмотрел на меня, а затем сердито затараторил:

– Полмиллиона евро – этого для вас мало? Примерно столько вы получите, когда все закончится!

– Я, как говорят здесь, в Испании, считаю, что лучше одна птица в руках, чем сотня таких же птиц в облаках, – заявил я, ставя бокал на пол и чувствуя, что меня начинает клонить ко сну. – Кто мне гарантирует, что наш безымянный спонсор сдержит свое слово, если письма все-таки попадут к нему в руки?

– До сего момента он демонстрировал высокую платежеспособность, – возразил Десместре. – Мы с вами, кстати, можем еще поторговаться. Я не хочу, чтобы вы ехали в Тирану без особого желания.

Я увидел, как этот пройдоха стал стряхивать пыль со своего старого пиджака. Он, наверное, уже тысячу раз проделывал это, прежде чем заключить какую-нибудь сделку. Я понял, что он получил от Кинопса солидный аванс, из которого мне хотел выделить лишь жалкие крохи. Кроме того, у меня не было никакой гарантии, что он отдаст мне мою долю, если я благополучно завершу задуманную им авантюру.

– Тирана… – вздохнул я, напряженно размышляя над тем, сколько денег можно было бы в данной ситуации затребовать. – Я не знаю ни одного человека, который бы там бывал. Как туда можно добраться?

Единственное, что я знал про Албанию, – так это то, что в ней еще сравнительно недавно существовал самый последний в мире тоталитарный режим сталинского типа и что в девяностые годы судно, забитое албанцами аж до вершины мачты, без разрешения местных властей уплыло из Албании в Италию, и там все эти албанцы попросили политического убежища.

– Спросите об этом завтра в аэропорту, – сказал в ответ Десместре, с напряженным видом ожидая, сколько денег я у него затребую.

– Не надо так спешить, – сказал я, решив потянуть время. – Мне, наверное, придется получать въездную визу, придумывать, с какой целью я туда еду – ну, и все такое прочее.

– Думаю, что не придется. С тех пор как вашего президента Джорджа Буша-младшего угораздило посетить с официальным визитом Тирану, к американцам там относятся очень хорошо.

Я не знал, говорит ли Десместре серьезно или же он просто надо мной насмехается. Чтобы наконец покончить с этим взаимным прощупыванием – на часах ведь было уже четыре часа утра, – я решил потребовать от антиквара немалую сумму;

– Кроме пяти тысяч евро на расходы во время поездки и четырехсот евро ежедневно, мне еще нужен на моем текущем счету своего рода страховой фонд в размере десяти тысяч евро – чтобы застраховаться от тех рисков, которым я буду подвергаться.

Ожидая ответа антиквара, я краем глаза посмотрел на Эльзу, которая к тому моменту уже уснула на своем кресле-качалке, склонив голову набок.

– Договорились, – сказал антиквар, протягивая мне руку для рукопожатия. – Я, правда, остаюсь практически без ликвидных средств, но мы уже не можем больше терять время.

– Да, договорились, – удивленно кивнул я, пожимая антиквару руку. – Поскольку нам придется ждать, когда откроются банки, я пока поеду в отель и несколько часов посплю.

– В этом нет необходимости, я могу предоставить вам постель прямо здесь, в этом доме. Пойдемте.

Проснулся я в одиннадцатом часу утра. Помещение, в котором я находился, при дневном свете показалось мне и вовсе убогим: стены пожелтели от старости, потолок потрескался, а обивка на диванах и стульях во многих местах превратилась в лоскутья. Последнее, по всей видимости, было делом рук – а точнее, лап – Гарсиа, который, когда я зашел в гостиную, в знак приветствия пару раз мяукнул. Его хозяев, похоже, дома не было.

По дороге в ванную я, к своей радости, обнаружил, что Десместре был настолько быстрым в исполнении обещаний, что уже положил на стол чек на десять тысяч евро, выданный банком на мое имя. Рядом с этим чеком я увидел чистый лист бумаги и шариковую ручку, которой мне, видимо, следовало написать на этом листке номер своего текущего счета.

Сгоняя со своего лица остатки сна при помощи теплой воды, я мысленно сказал себе, что данная работенка может помочь мне укрепить свое финансовое положение и благодаря этому оставаться на плаву аж до конца года. Если мои поиски продлятся десять дней и я не буду сильно тратиться, то смогу вернуться домой примерно с восемнадцатью тысячами евро – даже если и не раздобуду письма. И тогда после перелета в Бостон и возвращения оттуда вместе с Ингрид у меня останется еще вполне достаточно денег для того, чтобы не только заплатить за первое полугодие ее учебы в местной американской школе, но и произвести несколько выплат по кредитам.

Теперь, когда я остался один, без Айны, мне придется вести себя в отношении этих практических вопросов гораздо более осмотрительно, потому что мне уже не от кого было ждать помощи в том случае, если я и дальше буду сидеть на мели.

Взбодрившись мыслями о перспективах своей жизни, я вышел на улицу и отправился искать банк. После того как я обналичу чек, предоставленный мне антикваром, мне придется заняться практической подготовкой предстоящей поездки, в автомобиле у меня лежал чемодан с кое-какой одеждой – я взял ее с собой из дому, думая, что она может пригодиться, если мне придется остановиться на ночь в отеле. Возможно, мне хватит этой одежды и для моего краткого пребывания в стране, про которую я хотя и ничего не знал, но климат в которой, как предполагал, был примерно таким же, как в Испании.

Итак, у меня уже были при себе и паспорт, и деньги, теперь оставалось только найти какой-нибудь путеводитель, чтобы было легче выбрать маршрут путешествия и отель в Тиране, в котором я затем забронирую для себя номер. Пройдя по улице Бальестериа – на которой находился любимый ресторанчик антиквара Десместре, – я увидел книжный магазин, специализирующийся на книгах о путешествиях, и направился к нему.

Этот магазин – он назывался «Улисс» – занимал красивое просторное помещение с большими окнами, выходящими на реку. В это утро посреди рабочей недели он был пустым, если не считать молодого мужчины – в модных очках и с собранными на затылке в хвост длинными волосами, – который вытаскивал книги из большой коробки. Я прошелся взглядом по стеллажам, заполненным книгами о путешествиях, картами и путеводителями. Найдя секцию «Восточная Европа», я просмотрел имеющиеся в ней издания, но ничего полезного для своего предстоящего путешествия не нашел.

– Я могу вам чем-то помочь? – раздался за моей спиной голос книготорговца.

– Мне нужен путеводитель по Албании, – сказал я с легким смущением, как будто бы опасаясь, что сейчас меня начнут расспрашивать, с какой целью я туда еду.

– Есть только одно издание – на английском языке, издательство «Брадт».

Книготорговец стал ловко рыться где-то за первым рядом книг и в конце концов достал оттуда путеводитель. На фотографии на его обложке виднелось пустынное каменистое побережье. Вот туда-то мне и предстояло отволочь свои кости.

Я заплатил в кассе и снова вышел на улицу, чувствуя странное желание: мне захотелось еще раз поцеловать каменную львицу в задницу. Это желание возникло вовсе не из глубокого уважения к традициям и не из особых симпатий к этому городу – в котором, конечно же, имелись кое-какие свои прелести, – а просто потому, что возвращение в Херону после ожидавшей меня опасной авантюры означало бы, что я остался жив.

Албания, как я и предполагал, была не самой подходящей страной для исцеления от депрессии, охватившей меня после разрыва с Айной.

Стоя в очереди у стойки авиакомпании «Люфтганза» – из Барселоны можно было в любой день улететь в Тирану с пересадкой в Мюнхене, – я прочел в путеводителе издательства «Брадт», что Албания была единственной в мире официально атеистической страной, пока матери Терезе не присудили Нобелевскую премию. Албанцы, по-видимому, не смогли проигнорировать этот единственный случай проявления широкого международного внимания к представителю албанского народа – если не считать подобного внимания по отношению к диктатору Энверу Ходже, в течение сорока лет державшему Албанию в сталинистской изоляции.

Чуть меньше чем за триста евро я купил себе билет на авиаперелет с пересадкой. Общая длительность поездки составляла девять часов, поскольку мне предстояло проторчать целых пять часов в мюнхенском аэропорту имени Франца-Йозефа Штрауса в ожидании самолета на Тирану.

Стоя в очереди на регистрацию, я размышлял над тем, каким, интересно, должен быть город с таким названием – Тирана. Я уже успел забронировать по телефону номер в отеле «Калифорния», в котором, по-видимому, останавливалась большая часть тех, кто – как в данном случае и я – приезжал в Тирану с частным – и зачастую непредвиденным – визитом.

Мне невольно вспомнилась пластинка с песнями группы «Иглз» с тем же названием. Ходили слухи, что если прокрутить эту виниловую пластинку на проигрывателе в обратном направлении, то раздастся голос самого Сатаны, изображенного на обложке среди гостей многолюдного пира. Я было попытался это сделать, однако у меня ничего не получилось: когда я крутил пластинку на проигрывателе вручную в обратную сторону, раздавался лишь неприятный скрип. Если это и был голос дьявола, то говорил он на абсолютно непонятном мне языке.

Мы приземлились на территории Албании почти в полной темноте. После непродолжительного маневрирования по посадочной полосе перед зданием аэропорта наш самолет вдруг резко остановился – как будто асфальтированная поверхность неожиданно для пилотов закончилась. Минуту спустя пассажиры дружно устремились к выходу из самолета.

К моему удивлению, аэропорт «Мать Тереза» оказался маленьким, но безупречно сконструированным. Прочитав текст на памятной доске, я узнал, что этот аэропорт является подарком правительства Канады народу Албании.

Заплатив десять евро за въездную визу, я пересек главный зал аэропорта, в котором посетители, сидевшие за столиками в кафетериях, с любопытством разглядывали только что прилетевших пассажиров. Современный интерьер здания аэропорта придал мне определенную уверенность, и я – уже почти без опаски – отправился искать такси.

За рулем первого из выстроившихся в очередь такси сидел тщедушный мужчина лет шестидесяти с потухшей сигаретой во рту. Я передал ему свой единственный чемодан – чтобы он положил его в багажник, – и мы поехали навстречу тому, что ждало меня в Тиране.

Поначалу таксист вел машину молча, а я всматривался в ночной темноте в окружавшую меня действительность. Освещение здесь было большей частью скудным, а вот автозаправок имелось превеликое множество (они мелькали в окне буквально одна за другой), что мне показалось странным, потому что автомобилей по этому шоссе ехало очень мало. Еще мне бросилось в глаза то, что вдоль шоссе строится много зданий, причем некоторые из них были довольно высокими: похоже, после полувекового застоя в этой стране началось экономическое оживление.

Когда мы уже въехали на окраину Тираны, таксист, вдруг разродившись на корявую английскую фразу, спросил, откуда я приехал. Я ему ответил, что вообще-то я – из Соединенных Штатов, однако живу неподалеку от Барселоны.

– Американец хорошо, – закивал таксист. – США и Албания дружба. Буш хорошо.

– Не все американцы так думают, – сказал я, стараясь как можно четче выговаривать слова.

Однако таксист, не обращая внимания на мою реплику, продолжал говорить на ломаном английском:

– Россия, Германия, Франция…

Перечислив эти страны, он наглядно продемонстрировал свое негативное отношение к ним, сжав ладонь в кулак, а затем выставив большой палец и ткнув им куда-то вниз. Затем он со словами: «Америка, Буш», – повернул большой палец на сто восемьдесят градусов и поднял его вверх, до самого потолка салона автомобиля.

Таксисту, похоже, очень нравилось подобное общение при помощи коротких фраз и красноречивых жестов: он удовлетворенно засмеялся и сильнее надавил на педаль газа. Мы, по-видимому, уже подъезжали к центральной части Тираны. Не дожидаясь, когда он примчит меня к какому-нибудь отелю, в котором за каждого привезенного клиента ему платят определенный процент, я напомнил ему название нужного мне отеля. В ответ он неодобрительно покачал головой:

– Отель «Калифорния» не хорошо. Дорого!

– Для меня это неважно. У меня там забронирован номер, а потому отвезите меня именно туда – и точка.

Тщедушный таксист, похоже, ничуть не обиделся на мое безапелляционное заявление – он всего лишь пожал плечами, словно бы говоря: «Если ты болван, то я в этом не виноват».

Затем мы выехали на площадь, вокруг которой виднелись административные здания в советском стиле, незатейливая башня с часами и минарет. Увидев, как ярко все вокруг было освещено, я понял, что это и есть площадь Скандербега – невралгический центр албанской столицы. Поскольку мне на этой площади в данный момент вроде бы ничего ужасного не угрожало, она показалась мне даже довольно цивилизованным местом.

Однако я тут же изменил свое мнение, когда мы проехали рядом с пирамидой современной конструкции, на которой огромными буквами на английском языке было написано:

Самым забавным в этой приветственной надписи было то, что с момента приезда сюда американского президента-республиканца прошло уже довольно много времени. Мне захотелось узнать, зачем здесь построили такую пирамиду (она была похожа на огромный пирог – из тех, что пекут на день рождения) и что наобещал албанцам Буш, если его здесь так сильно зауважали – и это в стране, в которой после падения коммунистического режима большинство жителей снова стали считать себя мусульманами.

Как бы там ни было, мне становилось все более и более очевидным, что я приехал в чуждый для меня мир.

Спускаясь утром в вестибюль, я решил, что во время завтрака почитаю про Албанию – страну, в которой, возможно, скрывалось сокровище, позволяющее изменить к лучшему мою жизнь и жизнь Десместре и его дочери. Кроме восемнадцати тысяч евро, которые я должен был получить только лишь за «попытку» раздобыть эти письма, я – в случае возвращения с ними из Албании – вообще избавился бы от всех своих проблем – если, конечно, антиквар не нарушит наш с ним договор.

Ободрившись подобными мыслями, я набрал себе на стойках самообслуживания – по-спартански скудных – кое-какой еды и, усевшись за стол, открыл путеводитель. Часы показывали уже десять часов утра, а я был здесь пока единственным посетителем. На улице, на которую выходили окна обеденного зала, тоже не замечалось особого оживления.

Я прочитал в путеводителе, что Энвер Ходжа умер в 1985 году. Он вершил судьбы Албании в течение четырех десятков лет. Его преемником стал Рамиз Алия, который начал проводить политику экономической либерализации и открыл Албанию для иностранцев. Таможенники в то время стали конфисковывать у туристов путеводители, в которых говорилось, что в Албании принудительно стригут всем мужчинам длинные волосы и бороды, которые в этой стране были запрещены – как была в ней запрещена и одежда с короткими рукавами.

В 1990 году, когда лагерь социалистических стран начал разваливаться, четыре с половиной тысячи албанцев ворвались в посольства некоторых иностранных государств в Тиране, требуя предоставить им политическое убежище. После нескольких стычек этих людей с сигурими – албанской тайной полицией – правительство Албании разрешило им покинуть страну на судах, отправлявшихся в итальянский порт Бриндизи. Год спустя Албанию по данному маршруту покинуло еще двадцать тысяч ее жителей, в результате чего в Италии начался кризис.

Я хорошо помнил, как об этом рассказывали по телевидению.

После проведения в 1992 году первых выборов в Албании начался псевдоэкономический бум, приведший к катастрофическим последствиям. В течение четырех лет в стране активно возникали инвестиционные банки в форме финансовых пирамид, всячески приманивавшие к себе денежные средства албанцев. Схема была следующая: вложив все свои деньги, вкладчик должен был искать новых вкладчиков, благодаря привлечению которых он получал обещанные ему проценты. Эти «новые вкладчики», в свою очередь, искали «еще более новых». Смысл заключался в том, что чем больше вкладчиков находятся ниже тебя в этой финансовой пирамиде, тем больше процентов ты получаешь. Те, кто оказывался в верхней части такой пирамиды, могли накопить немалые деньги благодаря тому, что пирамида неуклонно росла вниз усилиями тех, кто находился в ее нижней части. Так все должно было функционировать в теории.

На практике же эти банки всячески уклонялись от выплаты процентов и в конце концов «лопались». Примерно семьдесят процентов албанцев потеряли в результате подобных афер все свои сбережения. В стране начались беспорядки, а затем – и всеобщий хаос. В течение нескольких лет Албания пребывала, так сказать, в подвешенном состоянии, пока наконец в 1999 году не произошло то, что вроде бы должно было ее окончательно добить, но на самом деле стало для нее спасением.

Летом того года началась война в Косово, и на Албанию нахлынуло целое цунами из 450 тысяч иммигрантов. В мире сильно сомневались, что бедная страна с населением в три с половиной миллиона человек сможет выдержать подобную нагрузку, однако боевые действия закончились, и население Албании стало из кожи вон лезть ради того, чтобы помочь албанцам, живущим в Сербии. Наряду с активным поступлением международной помощи данное проявление национальной гордости и самоуважения изменило психологическую обстановку в Албании: ее жители вдруг почувствовали себя способными на очень и очень многое.

Я закрыл путеводитель, задумавшись над всеми этими – мало кому известными на Западе – событиями и рассеянно поглядывая на дежурного администратора, уже убиравшего то, что осталось на стойках самообслуживания от завтрака. Это был мужчина с седыми волосами и седыми бровями, из-за чего он немного смахивал на альбиноса. Глядя, как он возится с подносами и тарелками, я подумал, что и мне пора приниматься за работу. В конце концов, я приехал сюда не за тем, чтобы изучать историю Албании.

Я показал ему телефонный номер, и он сказал мне, чтобы я следовал за ним к стойке дежурного администратора. Когда мы туда подошли, он сам набрал номер, а затем передал трубку мне.

Я взял ее, ожидая, что услышу характерный звук телефона-факса, переведенного в автоматический режим, однако вместо этого из трубки раздались какие-то слова на албанском языке: автоответчик снова и снова повторял одни и те же фразы. Прослушав их три раза, я разобрал только одно слово – «экспорт». Тогда я передал трубку дежурному администратору и попросил его перевести мне раздававшиеся из телефона фразы. Администратор со скучающим выражением лица прослушал их и затем записал на визитной карточке отеля какой-то номер.

– Это автоответчик компании «Спиро Экспорт». Он говорит, что вы можете отправить свой факс на этот номер, а еще дает другой номер для личных просьб и заказов, – пояснил дежурный администратор, кладя передо мной на стойку визитную карточку отеля с записанным им только что номером.

– А вы не могли бы от моего имени туда позвонить? – спросил я. – Мне нужно договориться о встрече с их менеджером.

– Они наверняка говорят по-английски, – сказал в ответ дежурный администратор, нехотя набирая номер. – И по-итальянски тоже. К ним приезжает по делам много иностранцев.

Я кивнул и положил на стойку купюру в пятьсот леков, равнявшихся примерно четырем евро. Седовласый дежурный администратор стал о чем-то оживленно разговаривать по телефону на албанском – как будто он был хорошо знаком с человеком, находившимся на другом конце линии. Он даже пару раз упомянул мою фамилию, что вовсе не вызвало у меня большой радости: учитывая весьма специфический характер предстоящих переговоров, мне было бы лучше фигурировать в них под какой-нибудь вымышленной фамилией.

– Я обо всем договорился, – сказал дежурный администратор, кладя телефонную трубку и засовывая положенную мною на стойку купюру себе в карман. – Господин Спиро пришлет своего торгового агента сюда, в отель. Он приедет через полчаса. Хотите еще кофе?

– Нет, спасибо. Я поднимусь к себе в номер и приму душ. Позвоните мне, когда он приедет.

То ли из-за пятисот леков чаевых, то ли из-за того, что я невольно выставил себя бизнесменом – а это могло означать, что я пробуду в отеле несколько дней, – то ли по какой-то другой причине, но дежурный администратор, похоже, вдруг проникся ко мне уважением. Прежде чем я успел направиться к лифту, он меня спросил:

– Вы оптовый торговец?

– Не совсем, – ответил я, толком не зная, о чем вообще идет речь. – я – обычный торговец. Скупаю произведения искусства для клиентов, которые не хотят заниматься этим лично, – соврал я.

– Произведения искусства? – удивился дежурный администратор. – А я думал, что вы приехали закупать вино и растительное масло. Именно этим торгует «Спиро Экспорт»…

У стойки дежурного администратора меня ждала хрупкая девушка, одетая в серые брючки и голубенькую кофточку, застегнутую до самой шеи. Ей, по-видимому, было чуть больше двадцати лет, однако благодаря стильной стрижке и макияжу она выглядела старше.

– Меня зовут Кора Андреоу, – представилась она по-английски, – но вы можете называть меня просто Кора.

– Ваша фамилия похожа на греческую, – сказал я, пожимая ей руку.

– Она и есть греческая. Я родом с южного побережья Албании, где проживает довольно много греков.

Произнеся эти слова, она жестом показала мне, чтобы я следовал за ней.

– Господин Спиро – тоже грек?

– Да, он родом из того же региона. Там очень много предприятий, созданных греками. Наше предприятие тоже изначально было создано там, но пять лет назад главный офис перенесли в Тирану. Вы не против того, чтобы пройтись пешком? у нас тут на многих улицах движение закрыто из-за строительных работ.

– Хорошо, идемте.

Я дошел с Корой до площади Скандербега, где в этот момент стали раздаваться с минарета заунывные призывы муэдзина. После нескольких десятилетий атеизма религия, по-видимому, еще слабо проникла в албанское общество: автомобили продолжали носиться по улицам с головокружительной скоростью, и сидевшие в них люди не обращали ни малейшего внимания на этот призыв помолиться и подумать о вечном.

– Водители здесь, я вижу, весьма бесстрашные, – сказал я, стараясь оттянуть тот момент, когда начнется разговор о вине.

– Они просто не умеют правильно водить – только и всего, – презрительным тоном ответила моя спутница. – Водительские права у нас начали выдавать лишь десять лет назад, а до этого никому не разрешалось иметь личный автомобиль. Кроме, конечно, правительственных чиновников.

Мы покинули центральную площадь, которая при дневном свете показалась мне довольно убогой – несмотря на величественную статую, изображающую сидящего на коне местного национального героя, именем которого и была названа эта площадь. Моя спутница – торговый агент компании «Спиро Экспорт» – повела меня по проспекту, с обеих сторон которого виднелись музеи и здания местных органов власти. На каждом из них развевался албанский флаг – черный двуглавый орел на ярко-красном фоне.

Проходя мимо пирамиды с приветственной надписью в адрес Буша, я вдруг вспомнил о том, как видел по телевидению забавный случай, происшедший с этим американским президентом здесь, в Албании. В телерепортаже сначала в различных ракурсах показывалось, как Буш жмет руки столпившимся перед ним и восторженно приветствующим его албанцам, а затем оператор взял крупным планом запястье американского президента, чтобы обратить внимание телезрителей на то, что с запястья куда-то исчезли наручные часы, которые на нем только что были. Подобный случай, конечно же, отнюдь не способствовал улучшению имиджа Албании на международной арене.

Я поинтересовался у своей спутницы, что это за современная пирамида, вокруг которой сейчас играло много детей.

– Ее спроектировали дочь Ходжи и ее муж, – объяснила Кора. – Она должна была стать музеем, посвященным отцу албанского коммунизма, однако этого не произошло. Сейчас в ней проводят различные съезды и форумы, а по вечерам устраивают дискотеки.

Я с удивлением посмотрел на беломраморные наклонные поверхности пирамиды, по которым некоторые дети, рискуя ушибиться, съезжали, как по огромной ледяной горке.

Затем мы с Корой вошли в Блоку – район, в котором когда-то жила местная коммунистическая элита и в который было запрещено заходить обычным гражданам. Район этот был отделен от остального города высокой оградой. Я ожидал увидеть в нем роскошные особняки и монументальные здания, однако в действительности он представлял собой хаотическое нагромождение многоквартирных домов. Их фасады были выкрашены в яркие цвета – иногда даже в два-три цвета, причем абсолютно друг с другом не гармонирующих.

– Думаю, подобная раскраска кажется вам безвкусной мазней, – сказала Кора, сдерживая смех. – Все это было сделано по инициативе мэра Тираны, бывшего художника. Город показался ему слишком серым, и он выделил средства на краски и на строительные леса, чтобы жители сами могли выкрасить свои дома так, как им захочется. Ну, у одних вкус оказался хорошим, у других – не очень.

Тут у нее зазвонил мобильный телефон, и ее лицо – до сего момента непринужденно улыбавшееся – вдруг стало серьезным и сосредоточенным, я догадался, что она разговаривает со Спиро – точнее, он ей что-то говорил, а она в ответ повторяла лишь одно односложное слово: «Нэ, нэ, нэ…» Когда их разговор закончился, она поправила плечики своей блузки и сказала мне:

– Мой босс ждет нас в «Скай Тауэр». Он хочет угостить вас обедом, прежде чем начать говорить о делах. А заодно вы сможете продегустировать наши вина.

С угрызениями совести человека, который заставляет тратить впустую время и деньги тех, у кого их, возможно, не так уж и много, я пошел вслед за Корой по направлению к миниатюрному небоскребу, который являлся, наверное, предметом особой гордости всей Тираны.

На его первом этаже находились торговые галереи. Вполне современный лифт поднял нас к «жемчужине» этого сооружения – ресторану, который, будучи расположенным на круглом этаже с огромными сплошными окнами по всему периметру, медленно вращался вокруг своей оси, обеспечивая посетителям круговой обзор залитого солнечным светом города. Отсюда было отчетливо видно, что Тирана представляет собой своего рода пародию на современный город, потому что в ее застройке не чувствовалось ни упорядоченности, ни, тем более, гармонии.

В ресторане сидели одетые в дорогие костюмы мужчины, некоторые из них – в компании с расфуфыренными женщинами. За одним из столов я увидел лысого человека с пышными усами. Он разглядывал панораму города из окна этого вращающегося ресторана, потихоньку прихлебывая из чашечки кофе и из стакана – минеральную воду. Я сразу же догадался, что это и есть Спиро.

– Ясас, – поприветствовал он по-гречески Кору, которая, сев за стол рядом со своим шефом, показала мне на стул прямо напротив него. – Добро пожаловать в Тирану, господин Видаль.

Я вежливо поздоровался и, сев за стол, подумал, что этот человек по своей натуре, наверное, прямолинеен и привык заключать сделки за минимально необходимое время.

– Позвольте мне заказать вам кое-какие местные блюда, – сказал Спиро, щелчком пальцев подзывая к себе официанта.

Что-то быстро протараторив ему на албанском, Спиро одним глотком допил кофе и затем освежил себе горло водой из стакана. Я к тому моменту уже приготовил в уме небольшую речь, которая, как я надеялся, должна была помочь мне выкрутиться из того затруднительного положения, в котором я оказался:

– Я слышал, что вина из области Корча – очень хорошие. Мне хотелось бы знать, сколько у вас имеется в наличии этих вин и какие на них цены, чтобы я мог сделать вам крупномасштабный заказ, после того как посчитаю, во что обойдется перевозка в пересчете на одну бутылку. Думаю, наиболее разумным будет отправить груз морским транспортом из порта Влёра или Дуррес.

Спиро слушал меня с гробовым молчанием, то и дело косясь на движущуюся в окне панораму Тираны. Когда я наконец замолчал, он посмотрел мне прямо в глаза, но так ничего и не сказал в ответ.

– А может, вы знаете, как еще лучше можно организовать транспортировку. Я готов выслушать ваши предложения.

Пока я дожидался ответа своего собеседника, официант принес нам вина. Это было как раз красное вино из области Корча – в бутылке с длинным горлышком. Официант неторопливыми движениями откупорил бутылку и налил немножко – два пальца – в бокал Спиро, а тот, даже не пригубив, в знак одобрения слегка кивнул. Затем Спиро сказал: – У меня очень простое предложение – давайте прекратим болтать о всякой ерунде и сразу перейдем к разговору о письмах.

К моему разочарованию, письма, о которых начал со мной разговор Спиро, были, судя по его словам, лишь копиями, а оригиналы он уже продал. Деньги, которые он за них получил, были, по-видимому, не очень большими, иначе он не стал бы заводить разговор о каких-то жалких копиях, желая, по-видимому, продать и их.

– Мне нужно проконсультироваться со своим клиентом, будет ли для него это ваше предложение интересным. Он вообще-то хотел приобрести именно оригиналы, и я сомневаюсь в том, что его устроят копии.

– Конечно, не устроят, потому что оригиналы сейчас находятся именно у него. Вы приехали слишком поздно.

От этого его заявления на душе у меня похолодело. А еще я, естественно, стал ломать себе голову над тем, какого черта он вообще завел разговор о копиях писем. Я ничего не понимал.

– Вы имеете в виду Кинопса? Того таинственного северянина, который предложил…

– Два миллиона тринадцать тысяч евро. Я об этом уже знаю. Да, я имею в виду именно его, – кивнул Спиро, глядя, как официант ставит нам на стол греческий салат с брынзой. – Но я этих денег не получал – даже и малой их части. Я – всего лишь бедный посредник, последнее звено в цепочке… перед вами.

Я стал добавлять приправы себе в салат, лихорадочно пытаясь понять смысл всего только что услышанного. Однако Спиро вдруг сам взялся мне это объяснить:

– Единственный комплект копий тех писем сделал Кинопс, и этот комплект, насколько мне известно, сейчас находится в запечатанной шкатулке, открыть которую можете только вы. Никто, кроме нас, не знает о ее существовании.

– Но… – пробормотал я, – если этот миллионер уже получил то, что ему было нужно, мне непонятно, зачем он заставил меня сюда приехать. И зачем нужно было отправлять факс с цифрами?

– Он сам написал набор цифр, чтобы вы, не привлекая постороннего внимания, приехали сюда за копиями писем. Вам не нужно за них ничего платить. Они – подарок Кинопса. Подарком являются и те деньги, которые он прислал вам на эту поездку. Думаю, у вас появился хороший друг.

– Теперь я уже вообще ничего не понимаю, – сконфуженно признался я. – Для чего мне могут понадобиться копии, если сделка уже состоялась?

– Все очень просто – он хочет, чтобы вы помогли ему их прочитать. Хотя он и из Северной Европы, знанием немецкого языка он, по-видимому, не блещет. А вы ведь изучали в университете в Беркли именно язык Гете, не так ли?

– Вы, я вижу, очень хорошо информированы, – ответил я, чувствуя себя еще более сконфуженным.

– Эта заслуга не моя, а Кинопса. Он предпочитает иметь подробные сведения о тех, кто на него работает.

– Насколько мне известно, я работаю не на него, а на того жителя Хероны, который отправил меня сюда.

– Десместре? Он тоже работает на Кинопса. И Кора. И я со своей компанией, торгующей вином и растительным маслом. Вот теперь и вы оказались в числе работающих на него людей – а значит, находитесь под его покровительством. Давайте выпьем за это, не возражаете?

– Еще как возражаю, – запротестовал я. – Меня заставили приехать сюда обманным путем, и поэтому я считаю, что мне здесь делать нечего. Неужто имелась какая-то необходимость в том, чтобы заставлять меня приехать в Албанию за копиями писем, не представляющих для меня ни малейшего интереса? Какой я должен видеть в этом смысл?

– У Кинопса есть дом в этой стране. Один из многих принадлежащих ему домов. Если он заставил вас приехать сюда, то сделал это потому, что ему захотелось с вами познакомиться. Я уверен, что он щедро оплатит ваши услуги по части немецкого языка. Он ведь человек весьма щедрый. Кстати, насколько я знаю, в упомянутой мною шкатулке лежат еще кое-какие деньги, при помощи которых он хочет убедить вас с ним встретиться.

Произнеся эти слова, Спиро вытащил из-под стола шкатулку из красного дерева – по размерам примерно такую, в каких хранят гаванские сигары, – и поставил ее передо мной на стол – словно бы в доказательство того, о чем он мне только что говорил. Официант тем временем забрал со стола опустевшие тарелки из-под салата и принес большое блюдо, на котором дымился чомлек – мясо, тушеное с луком.

Кора стала уплетать его с большим аппетитом – как будто ей не было абсолютно никакого дела ни до торговли растительным маслом, ни до предсказаний конца света. Спиро же, казалось, почувствовал на душе облегчение после того, как выставил передо мной на стол шкатулку, а также выложил все те сведения, которые ему надлежало мне по поводу этой шкатулки сообщить.

– Этот его дом находится в Тиране? – поинтересовался я, чувствуя, как у меня разыгрывается аппетит.

Поскольку оригиналы писем уже находились в руках их конечного покупателя, я потерял шанс заработать пятьсот тысяч евро, однако все теперь значительно упрощалось. Если изнывающему от скуки миллионеру хотелось нанять меня на временную работу в качестве переводчика, это было для меня гораздо менее опасным, чем тягаться в хитроумии с мафией. По крайней мере, мне так казалось.

– Нет, не в Тиране. Он находится неподалеку от Саранды – прибрежного городишка на самом юге Албании. Но, как бы там ни было, страна эта – маленькая, и отсюда до Саранды – не больше двухсот семидесяти километров.

– Саранда, – повторил я, чувствуя в этом названии что-то притягивающее.

– Вам там понравится. В том регионе живет много греков, и кухня там – отменная, – с меланхолическим выражением лица сказал Спиро. – Кстати, я родом из соседнего с Сарандой городка – Химары. Удивительно красивое место. Вы когда-нибудь слышали об Албанской Ривьере?

– Нет, никогда.

– Именно поэтому там все еще удивительно красиво. Когда туда начнет приезжать много туристов, от этой красоты вскоре не останется и следа. Поэтому вы не должны рассказывать никому о том, что вы там увидите.

Ощущение безопасности, появившееся у меня после прибытия в эту страну, тут же улетучилось. Мне невольно стало казаться, что данное убийство так или иначе связано с моим приездом в Тирану. Если это не было сведением счетов за какие-то темные делишки, к которым имел отношение этот человек, то тогда он, возможно, поплатился жизнью за то, что организовал мне встречу со Спиро.

Я поспешно зашагал вверх по лестнице по направлению к своему номеру, решив, что, прежде чем отель «Калифорния» превратится для меня в ловушку, из которой невозможно выбраться – такую, как в широко известной песне про одноименный отель, – мне нужно как можно быстрее собрать свои вещи и дать отсюда деру. Однако когда я распахнул дверь своего номера, стало ясно, что убийство седовласого служащего отеля – это всего лишь первое из целой череды событий, повлиять на которые мне было не под силу.

Судя по состоянию номера, кто-то заходил в него в мое отсутствие и тщательно в нем все обшарил. Матрац, стащенный с кровати и небрежно прислоненный к стене, и разбросанная по полу одежда свидетельствовали о том, что орудовали здесь отнюдь не полицейские. Не надо было обладать особой проницательностью, чтобы вполне обоснованно предположить, что тот, кто устроил здесь обыск, знал, что он ищет: он искал запечатанную шкатулку, которую я сейчас – уже с внутренним содроганием – держал в руках. И, по-видимому, именно этот человек, уже выходя из отеля, пристрелил перед его входом дежурного администратора.

Дело принимало весьма нежелательный для меня оборот, а потому я, упрятав шкатулку в чемодан (я надеялся, что найду более спокойное место и там ее распечатаю), стал поспешно собирать вещи. Заглянув в ванную, чтобы проверить, не оставил ли я там чего, я увидел нечто такое, что повергло меня в ужас: тот, кто заходил в мое отсутствие в номер, взял здесь, в ванной, гель для душа – он был красноватого цвета – и написал им на зеркале уже ставшее для меня зловещим число – «2013».

Позабыв о том, что мне нужно действовать очень быстро и решительно, я в течение едва ли не целой минуты завороженно смотрел на это послание – одновременно и незатейливое, и емкое. Хотя гель в нижней части цифр уже начал растекаться, число «2013» было еще вполне различимым.

Не став тратить время на раздумья о том, кто и с какой целью это написал, я схватил чемодан и едва ли не бегом спустился по лестнице в вестибюль, намереваясь сесть в такси и поехать прямиком в аэропорт. Единственный разумный поступок, который я мог в подобной ситуации совершить, – это побыстрее уехать из Албании и вернуться домой.

Однако на данный счет имелись и другие мнения, я убедился в этом, уже идя по вестибюлю отеля: меня там остановил и – на английском языке – попросил предъявить документы молодой полицейский, протянув ему паспорт, я сдуру стал тараторить, что, хотя я и общался с дежурным администратором во время завтрака, я могу дать подтвержденные доказательствами объяснения того, где я затем находился и чем занимался.

– И мои местные партнеры, и обслуживающий персонал «Скай Тауэр» могут подтвердить, что я обедал там во вращающемся ресторане, – заявил я, после того как полицейский расспросил меня о том, что я делал в течение последних нескольких часов. – А официанты в «Pâtisserie Française» являются свидетелями того, что я пил в их заведении кофе и читал газету, прежде чем я вернулся в отель.

Полицейский слушал меня, скрестив на груди свои худощавые руки, казавшиеся еще более худыми в чрезмерно широких рукавах его униформы цвета морской волны. Когда он, вместо того чтобы вернуть мне паспорт, положил его себе в карман, я, не сдержавшись, начал громко возмущаться.

– Не переживайте, – перебил он меня тоном, который, как ему казалось, должен был меня успокоить. – Хотя я и забрал ваш паспорт, это вовсе не означает, что вы теперь считаетесь подозреваемым, однако нам, само собой разумеется, придется проверить все, о чем вы только что рассказали.

– Это понятно, но я все равно попросил бы вас вернуть мне паспорт.

– Я обязан держать его у себя до тех пор, пока мы не разберемся, что же здесь произошло. Это будет гарантией того, что вы не покинете Албанию до завершения расследования. Совершено убийство, господин Видаль, – сказал полицейский, прочитав мою фамилию в паспорте, – и нам для выяснения обстоятельств его совершения потребуется ваше содействие. Через сорок восемь часов вы сможете забрать свой паспорт.

Ситуация все более и более осложнялась, и у меня в голове мелькнула неприятная мысль, что из-за запечатанной шкатулки, которая лежит в моем чемодане, меня, чего доброго, еще начнут считать подозреваемым. К счастью, разговаривавший со мной полицейский пока не проявлял к моим вещам абсолютно никакого интереса.

– И в чем же будет заключаться это мое содействие? – поинтересовался я, стараясь держаться уверенно. – После того что здесь произошло, мне, как вы понимаете, не очень хочется продлевать свое пребывание в Тиране.

Полицейскому, похоже, очень не понравилось это мое последнее заявление, а потому он сердитым голосом ответил:

– Можете поехать в любой другой населенный пункт, однако не покидайте территорию Албании и являйтесь в полицию по первому требованию. Я сейчас запишу номер вашего мобильного телефона.

В Тиране уже стемнело, когда я наконец разыскал то место, в котором, судя по адресу, должен был находиться отель «Эндри». Однако по этому адресу – строение номер 27 по улице Bacо Паши на окраине района Блоку – находился никакой не отель, а многоквартирный дом, причем пребывающий в довольно плачевном состоянии. Если здесь когда-то и в самом деле был отель, то от него не осталось и следа. Я поднялся по внешней лестнице на второй этаж и позвонил в первую попавшуюся дверь. Через несколько секунд она приоткрылась, и в образовавшийся просвет просунулась голова толстого мужчины в очках. Когда я спросил его про отель «Эндри», его жирное лицо расплылось в слащавой улыбке.

– Я вас сейчас провожу, – сказал он. – У меня есть свободная комната в соседнем доме.

– Вообще-то я думал, что это отель, – пробурчал я, шагая вслед за мужчиной вниз по лестнице.

– Да, это отель.

– Где же тогда его вывеска?

– Я прикрепил ее к фасаду здания, но ее зацепил проезжавший мимо огромный грузовик – она отвалилась и разбилась.

Пока толстяк отпирал входную дверь соседнего многоэтажного дома, я подумал, что у местных жителей какой-то странный менталитет: если у отеля оторвали вывеску, то они обходятся без нее – вот и все.

Мой спутник отвел меня на второй этаж, где отпер дверь в явно не отличающуюся образцовым порядком двухкомнатную квартиру, в которой на стенах висело несколько дешевых картин. Впрочем, подобная «дыра» была вполне подходящей для того, чтобы сидеть в ней и дожидаться, когда мне разрешат уехать из этой страны. В комнате, которую мне предложил толстяк, стояли две большие кровати, а ее окно выходило на внутренний дворик, в котором на веревках висело белье. Еще в этой комнате имелся телевизор, маленький холодильник и напольный вентилятор.

– Вход в ванную комнату – вон там, в коридоре, – сказал толстяк, передавая мне ключ. – Стоимость проживания – две с половиной тысячи леков в день. Сколько дней вы здесь пробудете?

– Пока еще не знаю, – ответил я, протягивая деньги за первые сутки – эквивалент двадцати евро. – Я жду, когда закончится выполнение формальностей, связанных с экспортными поставками.

Мужчина кивнул и – к моей радости – не стал больше задавать никаких вопросов. Прежде чем уйти из квартиры, он, поковырявшись в своем кармане и вытащив из него маленький фонарик, протянул его мне.

– Зачем это? – удивленно спросил я.

– Он вам понадобится, – уклончиво ответил толстяк, поворачиваясь и направляясь к выходу.

Когда он ушел, закрыв за собой входную дверь, я подумал, что лучшего места я себе подыскать бы не смог. Я ведь поселился в отеле без вывески, где у меня даже не стали проверять документы – которых у меня, кстати, при себе и не было. Получалось, что мне представлялась прекрасная возможность на время исчезнуть – и тем самым, возможно, спасти свою жизнь. По крайней мере, мне так казалось.

Настал момент узнать, что же содержалось в этих письмах такого, из-за чего поднялся настоящий ажиотаж. Я задернул шторы на окне, а затем открыл чемодан и достал из него «подарок» Кинопса – ну, или кого-то еще, кто скрывался под этим псевдонимом. Держа его в руках, я невольно вспомнил о книге «Шкатулка конца света», написанной профессором де ла Фуэнте.

Мне показалось, что я встречался с этим человеком когда-то давным-давно, хотя на самом деле с момента моего вылета в Албанию не прошло и двух суток.

Я сорвал со шкатулки намотанную на нее клейкую ленту, чувствуя себя беспомощным и обреченным – как будто я вляпался в такую передрягу, из которой меня уже никто не вытащит. В общем, так оно и было. Однако когда я открыл крышку этой шкатулки из красного дерева, все мрачные мысли тут же отошли в моем мозгу на второй план, уступив место удивлению.

Вместо копий писем Юнга Каравиде в шкатулке лежало несколько карт Таро, связанных резинкой. На верхней из них был изображен старец в монашеском одеянии, держащий в руке фонарь, – «Отшельник».

Я, почувствовав себя жертвой какого-то грандиозного розыгрыша, бросил эти карты на кровать. Получалось, что Кинопс, вопреки заявлениям Спиро, положил в шкатулку не копии писем, а карты Таро, и теперь вся эта возня показалась мне еще более странной и непонятной. На дне шкатулки, однако, я увидел сложенный вдвое небольшой лист бумаги, внутри которого лежало что-то объемное.

Я вытащил из шкатулки этот лист, и из него выпала пачка банкнот достоинством в пятьсот евро. Банкнот этих, как я тут же посчитал, было двадцать штук, однако у всех у них имелся один досадный дефект, явно являвшийся результатом чьего-то преднамеренного вредительства: у них отсутствовал нижний правый угол. Отрезанный «треугольничек» составлял не более десятой части каждой банкноты, однако этого вполне хватало для того, чтобы можно было считать их всех недействительными. Смысл всего этого был очевиден: я получу «треугольнички», при помощи которых банкноты можно будет сделать действительными, только в том случае, если приеду на встречу с пресловутым миллионером.

А чтобы я в этом уж совсем не сомневался, внутри сложенного вдвое листа бумаги лежала еще и написанная от руки записка, в которой сообщалось о месте встречи:

я понятия не имел, где находится этот театр, однако теперь у меня имелось вполне достаточно времени для того, чтобы это выяснить. Пока я оставался без паспорта, заниматься мне, в общем-то, было нечем, а потому я был вполне готов пойти даже на воскресный спектакль для детей.

Я еще раз пересчитал банкноты и затем положил их во внутренний карман своего пиджака. Если я все-таки встречусь с Кинопсом и он отдаст мне отрезанные «треугольнички», моя захиревшая индивидуальная экономика получит финансовое вливание в размере десяти тысяч евро. Если прибавить это к тем деньгам, которые я уже заработал, то я смогу оплатить все свои расходы на ближайшие месяцев шесть. Если, конечно, останусь жив.

Я развязал стягивавшую карты Таро резинку и стал разглядывать их так внимательно, как будто они могли сообщить мне что-то очень важное о человеке, приславшем эту шкатулку. Под «Отшельником» лежали «Башня, в которую ударила молния», «Дьявол» и «Безумец». Все эти карты несли в себе какой-то негативный смысл. Разложив их на кровати, я продолжал их рассматривать и вспомнил, что как-то раз слышал, что изображения на этих картах соответствуют архетипам, описанным Карлом Густавом Юнгом.

В этом, пожалуй, заключалась единственная связь, которую мне удалось усмотреть между картами Таро и перепиской Юнга с Каравидой по поводу конца света.

Решив немножко покопать в этом направлении, я взял книгу «Введение в психологию Юнга» и, раскрыв ее, разлегся на кровати. Из соседней комнаты доносилась довольно громкая классическая музыка. Я отыскал в оглавлении книги главу, посвященную архетипам, и начал читать:

Едва я прочитал этот абзац, как погас свет, и затем за дверью моей комнаты послышался звук чьих-то шагов.

Подумав, что кто-то – может, обитатель соседней комнаты – выключил рубильник, я поднялся и стал искать в темноте фонарик, чувствуя, как у меня лихорадочно колотится сердце.

Я простоял примерно минуту – которая показалась мне целой вечностью – перед дверью своей комнаты, направив свет фонарика в пол. Вспомнив о том, что произошло с седовласым дежурным администратором, я невольно ловил себя на мысли, что, возможно, могу оказаться следующим. В то же время мне было непонятно, с какой стати содержимое находящейся у меня шкатулки стало бы пробуждать в ком-то кровожадность – если, конечно, этому «кому-то» не попали в руки отрезанные от банкнот «треугольнички»…

Размышляя надо всем этим, я прислушивался, не раздадутся ли по ту сторону двери звуки каких-либо движений. Но я так ничего и не услышал. Если по ту сторону двери кто-то и был, то он стоял так же неподвижно, как и я.

Я резко распахнул дверь и выставил перед собой фонарь, чтобы напугать того, кто, возможно, вознамерился на меня напасть, однако я не увидел перед собой ничего, кроме пустого коридора. Я – при помощи света фонарика – поискал в темноте электрический рубильник, однако его нигде не было.

Немного посомневавшись, я тихонько постучал в дверь соседа – того, который только что слушал классическую музыку, – но мне никто не ответил. Наверное, после того как выключили свет, он вышел на улицу.

Устыдившись своей трусливости, я мысленно сказал себе, что не стану ложиться спать, когда на часах всего лишь пол-одиннадцатого вечера, а потому, надев пиджак, спустился на улицу, чтобы поглядеть, что там сейчас происходит.

Выйдя из подъезда, я, к своему удивлению, обнаружил, что не только дом, в котором я обосновался, но и вообще весь район погрузился в темноту. Прохожие на улицах освещали себе путь каждый своим фонариком. Я невольно удивился их предусмотрительности: свет ведь отключили совершенно неожиданно всего несколько минут назад, а они уже все идут с фонариками.

И вдруг я вспомнил слова, которые сказал толстяк, давая мне фонарик: «Он вам понадобится». О таких отключениях электричества здесь, похоже, все знали заранее. Зайдя в еще открытый продовольственный магазинчик, освещаемый газовым фонарем, я спросил у его хозяина, как долго не будет электричества.

– Может, час, а может, и два… Никто точно не знает. У нас, в Албании, электричество отключают по нескольку раз в сутки. Это обычное явление.

– Но как такое возможно? – удивился я.

– Дело в том, что наши электростанции не могут выработать необходимого количества электроэнергии, а потому случаются сбои. Если бы у меня не было дизель-генератора, я бы уже давно разорился. Почему, по-вашему, в Албании нет никакой промышленности? Все предприятия, которые здесь когда-то создавали, рано или поздно закрывались из-за отключений электричества. Из-за этого и из-за плохих дорог мы отстаем от других стран на целое столетие.

В этот момент в магазинчик зашли двое пожилых людей, и мой собеседник, прервав объяснения, отправился обслуживать клиентов.

Раз уж весь квартал погрузился в темноту, то я, подумав, что блуждать впотьмах по улицам в поисках какого-нибудь ресторанчика может оказаться небезопасным, купил немного фруктов, чтобы поужинать прямо у себя в комнате. Подобный ужин, конечно, не вызывал у меня восторга, однако ничего более интересного я придумать не смог.

Мы поужинали на открытой террасе шикарного ресторана «Вилла Амбассадор», занимавшего здание, в котором когда-то находилось чье-то посольство. Поскольку Эльза была дочерью человека, на которого я в данный момент работал, я счел своим долгом подробно рассказать ей обо всем, что произошло с момента моего прибытия в Тирану, в том числе об убийстве дежурного администратора и о запечатанной шкатулке, переданной мне от имени Кинопса неким Спиро.

Эльза слушала меня очень внимательно, потихонечку прихлебывая из бокала красное вино. Она не только была одета в облегающее платье, но еще и распустила свои роскошные волосы и накрасила глаза, отчего стала похожа на настоящую гречанку.

– Ты тоже могла бы сойти за гречанку, – сказал я Эльзе, рассказав ей о Спиро и о его помощнице – которая, наверное, все еще ждала меня в офисе.

– Или за иллирийку, – ответила Эльза, восприняв мою реплику как комплимент. – Албанцы происходят от иллирийцев, которые обосновались в здешних местах еще раньше греков. Если ты заглянешь в местный музей, то увидишь изображения девушек, похожих на меня.

– А ты откуда это знаешь? – удивился я. – Ты же приехала сюда только что.

– Я, прежде чем сюда отправиться, кое-что почитала. Я ведь от природы очень любопытная.

– Значит, ты уже разглядывала шкатулку, – сказал я, незаметно щупая рукой свой пиджак, чтобы убедиться, что банкноты с запиской и карты Таро все еще находятся в его внутреннем кармане.

– Я на нее даже не взглянула, потому что догадалась, что она уже пуста. Ты же, я думаю, не настолько глупый, чтобы выходить из отеля, оставив содержимое шкатулки в номере, – сказала Эльза, теребя локон своих волос.

– А ты догадливая. Как бы там ни было, то, что мне прислал Кинопс, имеет лишь символическое значение, – заявил я, кладя четыре карты Таро на стол. – Мне непонятно, что он хотел мне этими картами сказать.

– Будь так любезен, говори не «я» и «мне», а «мы» и «нам». Теперь мы с тобой занимаемся этим делом вдвоем. Все деньги можешь оставить себе, но я хочу сопровождать тебя везде, куда бы ты ни отправился.

– Ты приехала сюда, чтобы за мной следить? – возмутился я.

Эльза, ничего не ответив, стала очень внимательно рассматривать карты – «Отшельника», «Башню, в которую ударила молния», «Дьявола» и «Безумца». Она даже положила указательный палец на фигуру старца в монашеском одеянии, держащего в руке фонарь, словно бы желая прикоснуться к тайному смыслу, заложенному в этой карте.

– Мне кажется, что «Отшельник» – это мой отец. Он ведь и есть одинокий и необщительный человек, все время пытающийся пролить свет на прошлое.

– А остальные карты?

– «Дьявол» – это не кто иной, как Кинопс, который заманивает нас к себе.

– А «Безумец», получается, – это я, – сказал я, разрезая эскалоп, политый йогуртным соусом, – раз уж я взялся выполнять поручение самого дьявола.

Эльза прикоснулась своими длинными белыми пальцами к карте Таро номер ноль, на которой был изображен юноша, стоящий у самого края пропасти с белым цветком в руках. Рядом с ним радостно прыгала собака, тоже рискующая свалиться в пропасть.

– А что ты мне скажешь по поводу «Башни, в которую ударила молния»? – спросил я. – Надеюсь, это не символическое изображение того, что нас с тобой ждет.

Эта карта явно несла в себе дурное предзнаменование, поскольку на ней была изображена башня, из которой падали два каких-то человека.

Эльза, по-видимому, не знала, что на это ответить, а потому перестала разглядывать карты и попросила у официанта счет. Затем она, сменив тон своего голоса с шутливо-обольстительного на деловито-серьезный, сказала:

– Думаю, нам нужно увидеться с Корой. Если у нее есть для нас какие-то важные сведения, то мы, возможно, сейчас попусту теряем ценное время.

Когда мы с Эльзой уже ехали на такси в направлении офиса компании «Спиро Экспорт», адрес которого мне дала Кора, снова отключили электричество, а потому мы прибыли по месту назначения в гораздо более мрачной и зловещей обстановке, чем хотелось бы.

Взяв за проезд восемьсот леков, таксист высадил нас на одной из улочек района Блоку. В конце этой улочки виднелось узкое офисное здание, удивительно похожее на изображенную на одной из карт Таро башню. Несмотря на то что во всем районе отключили электричество, в одном из окон на верхнем этаже горел свет – что дало мне основание предположить, что Спиро был одним из тех счастливчиков, у которых имелся электрогенератор.

– Нас там ждут, – сказал я, оглядываясь, чтобы убедиться, что за нами нет «хвоста». Подобная улочка была идеальным местом для того, чтобы устроить засаду.

Я поискал на стене возле входа что-нибудь наподобие домофона, однако обнаружил лишь металлическую табличку с надписью «Спиро Экспорт». А еще у входной двери не было ни замка, ни хотя бы дверной ручки. Чувствуя на своей спине взгляд стоявшей в паре шагов позади меня Эльзы, я в течение нескольких секунд пребывал в растерянности, прежде чем до меня дошло, что эту дверь никогда не запирают и, чтобы ее открыть, нужно просто ее толкнуть.

– Может, подождешь меня здесь, внизу? – спросил я у Эльзы.

– Нет, уж лучше я поднимусь туда вместе с тобой, чем останусь на этой улочке одна.

На лестнице в здании «Спиро Экспорт» было очень душно и пахло древесным углем. Я засомневался, что в такой неприветливой обстановке можно успешно вести торговые дела, и подумал, что торговля вином и растительным маслом, которой якобы занимается «Спиро Экспорт», – не более чем ширма.

Благодаря целой пригоршне батареек, которую принес мне официант в ресторане «Вилла Амбассадор» – после того как мы дали ему весьма щедрые чаевые, – я мог освещать себе путь фонариком. Шагая с Эльзой вверх по лестнице, я чувствовал себя cпeлеолoгoм,[12] который очень сильно опасается, что потолок пещеры вот-вот обрушится прямо ему на голову.

Дойдя до третьего – и последнего – этажа, я понял, что это мое опасение было вполне обоснованным. Дверь, ведущая на этот этаж, была распахнута, а из глубины коридора доносился сильный запах гари.

– Башня, в которую ударила молния! – воскликнула Эльза.

Видя, что я остановился в нерешительности, она обогнула меня и первой вошла в коридор, ведущий к офисным помещениям.

Я закрыл себе лицо платком и зашагал вслед за ней туда, откуда тянуло дымом. Подойдя к помещению, окна которого выходили на улочку, и заглянув в него, я с ужасом увидел, что являлось источником запаха гари и дыма: в центре этого помещения на полу лежало обуглившееся тело.

Судя по росту и по узости плеч, это была Кора – а точнее, то, что от нее осталось. Ее труп лежал в согнутой позе – как будто, поняв, что ей придется умереть, она приняла форму находящегося в утробе зародыша.

Помещение было освещено желтоватой лампочкой, электрический ток к которой поступал, по-видимому, от находящегося где-нибудь в подвале генератора. Из-за этого света языки пламени не были видны с улицы, и поэтому никто не заметил, как совершалось данное жестокое и, видимо, заранее спланированное убийство. Коре, наверное, заткнули рот кляпом, чтобы она не кричала, а затем побрызгали на нее керосином – так, чтобы ее подожженное тело горело медленно. Здание не загорелось только потому, что оно состояло из бетонных конструкций, и пол в комнате был бетонным. Это убийство, конечно же, было совершено совсем недавно – через пару часов после моего разговора с Корой по телефону.

Размышляя надо всем этим и стараясь не впасть в панику, я вдруг осознал, что совсем забыл про Эльзу. Оглянувшись по сторонам, я увидел ее распростертой на полу: она, похоже, упала в обморок.

– Мне нужно выпить, – сказала Эльза. Ее нижняя губа при этом слегка подрагивала.

После того как я увидел ее лежащей без чувств на полу, мне пришлось взвалить ее себе на плечо и спуститься с ней в таком виде по лестнице – словно бы я ее похитил. Она пришла в себя только на улице. Затем мы молча зашагали с ней прочь, пока не смешались в центре района Блоку с толпой шатающихся по улицам людей. К этому моменту уже снова появился свет.

Я прислонился к дереву, чтобы немного передохнуть. Несколько мальчишек, пытаясь продать блок-другой сигарет, рекламировали свой товар такими пронзительными голосами, что иногда даже заглушали громкую музыку, доносившуюся из баров и проезжающих мимо автомобилей.

– С каждым часом я чувствую себя все ближе и ближе к преисподней, – сказал я.

Мы сейчас сидели в «Lazy Lizard»[13] – забитом посетителями рок-баре, в котором, по крайней мере, нас никто не замечал. Сбоку от его громадной стойки находилась небольшая сцена, на которой готовилась к выступлению какая-то рок-группа.

Дожидаясь, когда к нам подойдет официант, я размышлял о том, что кто-то, по-видимому, очень сильно заинтересован перекрыть мне пути, ведущие к Кинопсу. Дежурного администратора отеля убили после того, как он по моей просьбе поговорил по телефону со Спиро, а Кору та же участь постигла после того, как она попыталась со мной встретиться.

Мне, пожалуй, следовало бы выяснить, где сейчас находится Спиро и какое отношение он имеет ко всем этим жутким событиям, в то же время нам с Эльзой по понятным причинам теперь лучше было не высовываться. Самое же худшее заключалось в том, что я не мог уехать из Албании до тех пор, пока мне не вернут паспорт. Исходя из сложившейся ситуации, меня, по-видимому, ждали два – одинаково безрадостных – варианта развития событий: меня или убьют, или обвинят в совершении двух убийств и посадят в албанскую тюрьму.

Рок-группа тем временем обеспечила соответствующее звуковое сопровождение моим размышлениям над этими мрачными перспективами, начав исполнять очень даже уместную в данном случае песню Криса Ри – «Road to hell»:[14]

– Они как-то по-уродски поют эту песню! – хмыкнула Эльза, позабыв в этом шумном баре о грозящих нам опасностях.

– А мне нравится.

– Это потому что ты не слышал оригинала. Они пропускают целые строки текста! Ты разве этого не замечаешь?

Похожий на цыпленка белокурый официант принес нам две бутылки пива «Тирана». Поднеся ледяное горлышко бутылки к своим губам, я подумал, что эта марка пива является в данный момент единственным признаком того, что мы находимся в Тиране, а не в столице какой-нибудь другой европейской страны.

– Ты для меня – загадка, – сказал я Эльзе. – Общаюсь я с тобой, и у меня возникает ощущение, что твоя голова забита всевозможной никому не нужной информаций, а вот действительно полезных сведений в ней маловато.

– Просто моя память, скажем так, немного капризничает. Я без труда могу вспомнить текст какой-нибудь песни или отрывок из какого-нибудь романа, но при этом очень быстро забываю самое элементарное – например, сколько мне лет.

– Тридцать три, – не без ехидства напомнил я.

– А вот и ошибаешься! Начиная с этой полуночи, мне уже тридцать четыре.

– Поздравляю, – сказал я, легонько чокаясь своей пивной бутылкой с ее бутылкой. – Нельзя, правда, сказать, что празднование твоего дня рождения началось самым лучшим образом.

– Все еще можно исправить. Давай воспользуемся шансом, который нам дает эта ночь – она ведь может стать для нас последней в жизни.

Мы решили отправиться в Саранду первым утренним автобусом – чтобы иметь возможность осмотреться там еще за день до назначенной встречи. Кроме того, каждый новый час, проведенный нами в Тиране, увеличивал вероятность того, что мы пополним собой список погибших.

Поговаривают, что медики отличаются повышенной сексуальной активностью, потому что они, довольно часто видя то, как люди умирают, начинают очень высоко ценить земные удовольствия. Возможно, именно поэтому и я, став свидетелем двух смертей, начал поглядывать на Эльзу с постепенно возрастающим вожделением. Хотя спать нам оставалось не более трех часов, тот монах, в которого я дал себе слово обратиться сроком примерно на один год, был уже готов отречься от всех данных им обетов.

Открыв дверь своей комнаты, я с досадой увидел, как Эльза стала открывать дверь своей. Заметив на моем лице выражение разочарования, она с коварным видом спросила:

– Что с тобой случилось?

– Мне, понимаешь ли, кажется, что две большие кровати – это для одного человека уж слишком много, – ответил я, чувствуя, что выпитый алкоголь придал мне немного храбрости.

– И ты думаешь, что я займу одну из этих кроватей? За кого ты меня принимаешь?

Она произнесла эти слова негодующим тоном. Вспомнив о ее ночном визите ко мне в кровать в доме ее отца, я подумал, что либо она склонна к тому, чтобы бросаться то в одну крайность, то в другую, либо ей очень нравится надо мной зло подшучивать.

Когда я уже думал, что она вот-вот захлопнет за собой свою дверь и исчезнет, она вдруг сказала, намекая, видимо, на тот свой ночной визит:

– Я, Лео, считала тебя человеком, у которого есть определенные принципы. Принципы, заключающиеся в том, что, прежде чем затащить девушку в постель, на ней нужно жениться. Или ты не такой?

– Не совсем такой, – решил я ответить на ее шутку шуткой. – Я подобен юному дзен-буддисту, который настойчиво пытается избавиться от мучающего его желания, но это ему не всегда удается.

Эльза прислонилась плечом к косяку двери и кокетливо скрестила ноги.

– Пытается избавиться от желания… На это может уйти целая жизнь.

– А применительно к такой женщине, как ты, на это может уйти целых две жизни.

Эльза ответила на этот мой комплимент детским хихиканьем. Затем она, обхватив мою голову ладонями и наклонив ее, поцеловала меня в лоб.

– Юный дзен-буддист уже может ложиться в свою кроватку.

– Жду не дождусь того момента, когда я в нее лягу, – со всей откровенностью заявил я, – Этот город меня сильно утомил.

– А чего еще ты ожидал от Тираны?

Произнеся эти слова, Эльза помахала мне ручкой и зашла в свою комнату. Секунду позднее я услышал, как в замке ее двери провернулся ключ.

Раз уж объект моего вожделения стал для меня недоступным, я смиренно зашел в свою комнату и развалился на одной из кроватей – той, что была поближе к входу. Мне едва хватило сил на то, чтобы дотянуться до выключателя и погасить свет.

Глубоко вздохнув, я почувствовал, что погружаюсь в сон, которому предстояло быть хотя и коротким, но глубоким. Однако не успел я окончательно уснуть, как послышался негромкий стук в дверь, я так устал, что решил уже было, что притворюсь мертвым и не пойду открывать эту чертову дверь, но затем я передумал и, поднявшись с кровати, включил свет и пошел посмотреть, кто это не дает мне покоя.

Открыв дверь, я – как, наверное, и следовало ожидать, – увидел перед собой Эльзу. Она была одета в полупрозрачную ночную рубашку, однако я – все еще находясь в полусне – почти не обратил на это внимания.

– Я подумала, что мне больше нравится в твоей комнате, – заявила Эльза. – Моя – уж слишком маленькая. Можно войти?

– Можно, только дверь запри сама, – пробурчал я, снова ложась в постель.

Когда Эльза погасила свет, мне вдруг ужасно захотелось, чтобы она забралась ко мне в постель и чтобы я смог ее обнять, однако – к своему превеликому разочарованию – я услышал в темноте, как она неспешными шагами подошла ко второй кровати.

– Сейчас этого еще не может произойти, – послышался из темноты ее голос, словно бы она прочла мои мысли.

– Не понимаю, – соврал я. – О чем это ты?

– О сексе, дурачок. Поскольку мы с тобой сейчас коллеги по работе, мы должны соблюдать приличия.

– Жаль, коли так, – зевнул я. – Это было бы единственным осмысленным действием среди всей этой неразберихи.

Эльза ничего не сказала в ответ. Я, уже снова засыпая, совершенно случайно мысленно перенесся в свой поселок у подножия горы Монсеррат и вспомнил о том злополучном воскресенье, в которое она просунула мне под дверь конверт, с тех пор прошло всего лишь несколько дней, однако их вполне хватило для того, чтобы превратить мою жизнь в немыслимую и уже вышедшую из-под моего контроля авантюру.

– Подожди, не засыпай, у меня есть к тебе вопрос, – громко сказал я Эльзе. – Точнее говоря, даже два.

– Надеюсь, они нетрудные, а то мне очень хочется спать.

– Нетрудные. Вопрос номер один: что ты делала возле горы Монсеррат, когда ты, по словам твоего отца, сумела заодно и передать мне тот конверт?

– Я уединялась там на субботу и воскресенье.

– Ты была там одна?

– Ну конечно. Люди для того и уединяются, чтобы побыть в одиночестве. Ну и вопрос!

– А зачем тебе понадобилось уединяться? Ведь твою жизнь в Хероне, насколько я знаю, вряд ли можно назвать – скажем так – кипучей.

– Я должна воспринимать эти твои слова как дерзость, или это уже второй вопрос?

– Нет, второй вопрос – совсем другой. Если не хочешь, можешь мне не отвечать, но меня кое-что беспокоит. Когда я находился в вашем доме, твой отец сказал, что ты не можешь употреблять алкоголь, потому что принимаешь лекарства. Тем не менее я видел, как ты пила алкогольные напитки в «Ле Бистро», а затем здесь, в Тиране. Как такое могло быть?

– Все очень просто – я употребляю алкоголь тогда, когда моего отца нет рядом, и меня некому упрекать.

– А как же лекарства?

– Когда я уезжаю куда-нибудь из дому, я стараюсь не принимать никаких лекарств.

Услышав все это, я невольно внутренне порадовался тому, что между нами ничего не было: Эльза теперь казалась мне существом беспомощным и уязвимым.

– Но что это за лекарства? – не унимался я.

Я услышал в темноте, как Эльза глубоко вздохнула. Она, похоже, сомневалась, как ей сейчас поступить – ответить на мой вопрос или же попросту прекратить этот разговор. В конце концов она решила дать мне коротенький ответ:

– Говорят, что у меня уж слишком богатое воображение.

Я проспал чуть больше двух часов, когда меня разбудил зазвонивший будильник моего мобильного телефона, который я поставил на шесть утра. К моему удивлению, Эльза уже была одета и, сидя на второй кровати, смотрела на меня. У ее ног стоял уже собранный чемодан.

Поднявшись с кровати и отправившись в душ, я почувствовал легкое головокружение, от которого у меня стали заплетаться ноги. Уже стоя под струей горячей воды, я мысленно порадовался тому, что прямо сегодня уеду из Тираны. Я уже мечтал о пустынных пляжах, омываемых морскими волнами. Место, в котором я позабуду обо всем остальном мире, а этот мир позабудет обо мне.

Душ и перспектива кардинальной смены окружающей обстановки приподняли мне настроение. Эльза же, наоборот, казалась слегка подавленной – как будто на нее угнетающе подействовало недосыпание.

Мы взяли такси и поехали на нем на автовокзал. За рулем такси сидел пожилой, словоохотливый и неплохо говорящий по-английски мужчина, который, похоже, очень обрадовался тому, что сегодня ему в пассажиры угодили двое иностранцев. Чтобы отпраздновать данное событие, он включил автомагнитолу, и зазвучала песня в исполнении нынешней королевы албанской поп-музыки – певицы с мелодичным голосом, которая тяготела к арабским мотивам и которую звали Пони. Ее протяжное песнопение тут же возымело наркотический эффект на Эльзу.

– Поедете в Крую? – спросил таксист.

– Нет. А что это?

– Крепость неподалеку от Тираны. Там Скандербег – наш национальный герой – сдерживал натиск турок. Они осаждали эту крепость аж четыре раза! – Голос таксиста стал вкрадчивым. – Если все-таки захотите поехать, я могу отвезти вас туда за вполне умеренную плату.

– Наверное, в другой раз, – ответил я, стараясь вести себя дипломатично. – Мы хотим поехать на побережье.

– Замечательно. Если вы хотите поехать в Дуррес – или даже во Влёру, – я и туда могу вас отвезти. Не стоит ехать туда на автобусе, это уж слишком некомфортабельно.

– Вообще-то мы собираемся поехать далеко на юг – в Саранду.

– В Саранду… – задумчиво повторил таксист. – Это очень красивое место, но туда я вас отвезти не могу.

– А почему? Насколько я знаю, до Саранды отсюда двести семьдесят километров.

– Вот потому и не могу. Завтра в полдень будут крестить в православной церкви моего племянника. Я обязательно должен при этом присутствовать.

Взглянув на часы и увидев, что еще нет и семи утра, я удивился, почему, если крестины состоятся лишь на следующий день, нельзя съездить в Саранду и успеть вернуться обратно. Я в тот момент еще не знал, что представляет собой автомагистраль, связывающая север и юг Албании.

Прошло уже целых пять часов с момента нашего выезда из Тираны, а мы не преодолели еще и половины пути. После этой пятичасовой езды по не поддающейся никакому описанию албанской автомагистрали «Север – Юг» автобус остановился перед чем-то вроде комплекса обслуживания транспортных средств и пассажиров.

Здесь имелся бар, входящий в сеть баров «Господин Кофей», однако в нем, как ни странно, не подавали ни кофе, ни каких-либо других подобных горячих напитков.

– Нет электроэнергии, не на чем кипятить воду, – пояснил хозяин бара, пожимая плечами.

Я с разочарованием уселся на открытой площадке бара рядом с Эльзой, рассматривавшей окружающий пейзаж сквозь свои солнцезащитные очки. Перед нашим взором простиралась вереница красноватых гор, которые, казалось, под жарким полуденным солнцем раскалились добела.

Несколько пожилых женщин оживленно о чем-то спорили, стоя прямо перед мужским туалетом, на двери которого рядом с изображением мужской головы виднелась надпись «BURRA». На испанском языке это слово означало «дура», а вот на местном языке оно, наверное, означало, что туалет – мужской.

По другую сторону дороги из земли торчала верхняя часть бетонного бункера, похожая на громадный бетонный гриб и покрытая рисунками в стиле граффити. Я еще раньше прочел в путеводителе, что разрушить такие бункеры практически невозможно, а потому албанские власти даже и не пытаются это сделать.

Я направился было к бункеру, чтобы поразглядывать его вблизи, однако ударивший мне в ноздри омерзительный запах заставил меня повернуть назад. Кондуктор автобуса, с любопытством наблюдавший за этой сценой, громко сказал мне на корявом английском языке:

– Вы знаете, что Албания иметь самая большая в мире сеть бесплатные общественные туалеты?

Прежде чем я успел ему что-то ответить, он добавил:

– Семьсот тысяч бункеры, которые есть на вся территория Албания и в которые мочиться все кто хотят!

Произнеся эти слова, он очень громко рассмеялся, а затем помахал рукой в знак того, что пора ехать, и зашел в автобус, водитель которого уже завел мотор.

На часах было шесть вечера, до наступления темноты оставалось еще довольно много времени, а потому мы решили отпраздновать тот факт, что мы все еще живы, купанием в море. Прохлаждавшиеся днем на пляже курортники уже разошлись по своим отелям, чтобы, переодевшись, пойти на ужин, а потому мы с Эльзой, перейдя через тянущийся параллельно береговой линии бульвар, оказались на этом длиннющем пляже только вдвоем.

Мучительный дневной суховей уже сменился приятным ветерком со стороны моря. Всматриваясь в линию горизонта, я подумал, что подобную обстановку можно было бы считать идиллической, если бы не установленные на пляже громкоговорители, из которых беспрерывно доносилась оглушительная музыка. Такие громкоговорители и такая музыка, похоже, были в Албании неизменным атрибутом окружающей действительности.

Пока я терзался сомнениями, окунуться ли мне – впервые в этом сезоне – в море или же просто позагорать, развалившись на большом банном полотенце, Эльза быстренько стащила с себя свое летнее платье и побежала в купальнике-бикини к воде. Я восторженно стал наблюдать за тем, как она, ни секунды не раздумывая, окунулась в море, которое, наверное, было еще довольно холодным. Увидев затем, как она, выскочив из воды, задрожала и, чтобы согреться, обхватила себя руками, я окончательно решил, что купаться сегодня не буду.

Я расстелил на песке банное полотенце и разлегся на нем лицом вверх. Из громкоговорителей доносился хит певицы Пони – тот же самый, которым «ублажал» нас сегодня утром в Тиране таксист. Мне почему-то показалось, что столица Албании находится где-то далеко-далеко и что я уехал из нее уже давным-давно. Возможно, это были побочные психологические эффекты постоянного пребывания под угрозой того, что тебя могут убить.

Я начал размышлять над невидимым Кинопсом, над перепиской Юнга и Каравиды и над картами Таро, когда вдруг подбежавшая ко мне Эльза навалилась на меня сверху, словно какое-то влажное земноводное. Она своими конечностями уперлась в мои руки и ноги, а с ее мокрого тела на меня стали падать холодные капли морской воды.

– А ну-ка, попробуй высвободиться! – по-детски задорным голосом воскликнула она.

Даже на таком близком расстоянии от Эльзы – я лежал, а она стояла надо мной на четвереньках – ее худощавое тело показалось мне упругим, как у совсем еще юной девушки. Возможно, оно стало таким под воздействием холодной воды. Ее длинные влажные волосы щекотали мне грудь.

– Мне нужно поберечь силы для того момента, когда возникнет настоящая опасность, – ответил я, стараясь показать, что держу ситуацию под контролем. – Так что я свою энергию пока транжирить не собираюсь.

– Ну вот, в тебе заговорил юный дзен-буддист, – пробурчала Эльза. – А что ты считаешь настоящей опасностью?

– Это когда у меня уже нет возможности выбирать, вести себя пассивно или активно, потому что пассивное поведение в этом случае неизбежно приведет к смерти, в подобных ситуациях срабатывает инстинкт самосохранения – своего рода автопилот.

Эльза быстро слезла с меня и с сердитым видом улеглась рядом – как будто ей не понравилось то, что я ей только что сказал. Затем она вообще закрыла глаза и повернулась ко мне спиной.

Когда начало темнеть, мы покинули пляж и пошли побродить по тянущемуся параллельно береговой линии бульвару. Он уже был заполнен такими же, как мы, праздно шатающимися людьми. Неподалеку мы увидели небольшой парк с различными аттракционами для детей, а еще здесь везде продавали вареную кукурузу.

Большинство из идущих нам навстречу людей составляли местные жители, гулявшие по бульвару целыми семьями и, по-видимому, нацепившие ради такого случая свои самые лучшие одежды – надо сказать, большей частью довольно неказистые. Еще здесь расхаживали туда-сюда группки самоуверенных на вид молодых людей в обтягивающих джинсах и футболках. Я чувствовал себя в подобной обстановке, как в каком-нибудь маленьком захолустном американском поселке в субботний вечер.

Эльза вошла в сувенирный магазин и с восторженным видом взяла с полки белую пепельницу в форме местного бетонного бункера.

– Символично, правда? – воскликнула она. – В Париже туристам продают пластмассовую Эйфелеву башню, в Лондоне – Биг-Бен, а в Албании главной архитектурной достопримечательностью является бункер.

– В чувстве юмора им здесь не откажешь, – прокомментировал я. – А почему бы тебе не купить эту пепельницу своему отцу? в его магазине всякого барахла такой сувенирчик пришелся бы вполне кстати.

К моему удивлению, Эльза в ответ на эту мою реплику резко поставила – почти швырнула – сувенир обратно на полку. Бросив затем на меня испепеляющий взгляд, она повернулась и быстро пошла в направлении нашего отеля одна.

– Не понимаю, из-за чего ты так разозлилась, – сказал я, догнав ее и зашагав с ней рядом, – но если мои слова тебя чем-то обидели, то ты меня, пожалуйста, прости.

– Это мои личные проблемы, не обращай на меня внимания, – ответила Эльза, не сбавляя шага.

Мы шли еще минуты две молча, когда Эльза вдруг резко остановилась и с очень серьезным видом сказала:

– Я сейчас попрошу тебя кое о чем, и не спрашивай у меня, какая на то причина. Пока не закончится вся эта возня, не говори со мной о моем отце. Хорошо?

Проснувшись, я увидел, что лежу в обнимку с Эльзой, но, напрягши память, я не смог вспомнить, как такое вообще получилось. На мне была пижама, а на ней – ночная рубашка ниже колен, на основании чего я сделал вывод, что мы оказались в объятиях друг друга исключительно инстинктивно и во сне. Когда я раздумывал над этим, Эльза вдруг открыла глаза и сказала:

– Добро пожаловать в Саранду.

– А я думал, что мы приехали в нее еще вчера вечером, – сказал я.

– Наши тела приехали в нее вчера, а сами мы вот только сейчас в нее въезжаем.

Не понимая, что Эльза хотела сказать этими словами, я очень осторожно отстранился от нее и встал с кровати, готовый смело встретить все то, что ждало меня этим новым днем.

На небе не виднелось ни единого облачка, а на море почти не было волн, в это утреннее время – половина десятого – по прибрежному бульвару почти никто не ходил. я простоял десять долгих минут на балконе, прислонившись к его ограждению и всматриваясь в линию горизонта – так, как всматривается в нее в надежде на спасение жертва кораблекрушения.

Для тех иностранцев, у кого имелся при себе паспорт, покинуть Албанию из этой ее точки было проще простого: на правом краю бухты в маленьком порту сейчас пришвартовалось судно, курсирующее между Сарандой и греческим островом Керкира, причем весь путь занимал не более часа. Абсолютному большинству граждан Албании ездить на Керкиру было запрещено, а вот граждане Евросоюза могли приезжать в Саранду и уезжать из нее хоть каждый день. Мне подумалось, что подобная дискриминация, наверное, была для местного албанского населения весьма унизительной.

Это убийство, совершенное прямо среди бела дня, поставило меня прямо-таки в критическое положение. Если я не покину Албанию уже в ближайшее время, меня в конце концов постигнет судьба Спиро – или же полиция обвинит меня в совершении данного убийства.

Когда я вернулся к ожидавшим меня таксисту и Эльзе, таксист все еще читал газету, а Эльза крепко спала.

– Вы уже все осмотрели? – удивился таксист. – Чтобы обойти все в Бутринте, нужно не менее двух часов, а вы пробыли там… – он взглянул на часы на щитке приборов своего автомобиля, – всего лишь тридцать пять минут!

– Я это знаю, но меня очень сильно беспокоит состояние моей супруги, – возразил я, для пущей убедительности легонько целуя Эльзу в губы. – Мы едем обратно в Саранду. Я хочу, чтобы ее осмотрел врач.

Когда такси снова покатилось по тряской дороге, Эльза, не открывая глаз, тихонько сказала:

– Ты украл у меня поцелуй.

– А у меня украли мой покой. Нам нужно уехать из Албании, а иначе я тут рехнусь…

Когда мы вернулись в отель и зашли в свой номер, Эльза тут же разлеглась на кровати. К ней вернулся ее обычный цвет лица. Хотя день сегодня был не особенно жарким, она, похоже, стала жертвой теплового удара.

– Не понимаю, как тебе могло стать дурно в легковом автомобиле после того, как ты благополучно перенесла многочасовую тряску в автобусе, – сказал я, рассказав ей сначала о том, что произошло со Спиро.

Эльза вскоре крепко уснула – как будто та отчаянная ситуация, в которой мы оказались, лишила ее последних сил.

Поскольку Эльза была худощавой и занимала довольно мало места на кровати, я стал раскладывать на оставшемся свободном месте имевшиеся у меня карты Таро. У меня теплилась надежда, что это поможет мне собраться с мыслями.

Раскладывая карты из деревянной шкатулки рядом с теми картами, которые мне передали в отеле «Каония», я напряженно размышлял над тем, что же они все вместе означают. Первые четыре из них могли являться каким-то зашифрованным сообщением или же символизировать персонажей всего этого фарса, а вот понять смысл остальных семнадцати было довольно-таки трудно.

Тем не менее, разложив их согласно номерам, я заметил одну важную деталь, которая раньше ускользала от моего внимания: отсутствовала карта между картами «Повешенный» и «Умеренность» – двумя явно антагонистическими понятиями.

И эта отсутствующая карта была картой номер XIII.

Решив для себя, что пресловутый миллионер является – или являлся, если им был Спиро – человеком, подверженным каким-то навязчивым идеям, я собрал все эти карты в одну колоду и связал ее резинкой, а затем отправился принимать душ. Однако не успел я дойти до ванной комнаты, как раздался стук в дверь, и с другой ее стороны послышалось – зловещее для меня – слово:

– Полиция.

Когда я поворачивал ключ в замке, чтобы отпереть дверь, на моих ладонях выступил холодный пот. У меня промелькнул в мозгу наихудший вариант развития событий: какие-то случайные свидетели сообщили в полицию, что прямо перед тем, как Спиро рухнул замертво наземь, с ним разговаривал я, причем разговаривал в довольно надменной форме. В глазах случайного свидетеля я вполне мог являться тем самым человеком, который всадил в спину Спиро нож. Затем на меня «повесят» еще и два обнаруженных в Тиране трупа – а может, даже и не два, а больше, если за последнее время добавились какие-нибудь новые трупы.

Когда я наконец-таки открыл дверь, за ней, к моему удивлению, стояла молодая девушка в полицейской форме, которая сообщила мне самую радостную из всех возможных новостей.

– Главное управление полиции возвращает вам ваш паспорт, – сказала она, протягивая мне паспорт, который я принял из ее рук, словно слиток золота. – Его привез полицейский, приехавший утренним автобусом.

С добрый десяток раз сказав этой девушке «Спасибо!» и затем попрощавшись с ней, я закрыл дверь и, ликуя, разбудил Эльзу, чтобы сообщить ей об этом радостном известии.

– Все, едем домой. Меня, слава богу, не заподозрили в причастности к совершенному в Бутринте убийству. Но вот что мне непонятно – так это как полицейские узнали, что я остановился именно в этом отеле.

– Хотя мы показали дежурному администратору только мой паспорт, он, видимо, записал в журнал регистрации постояльцев и мою фамилию, и твою, – объяснила, зевая, Эльза. – Кроме того, не настолько много в Албанию приезжает иностранцев, чтобы полиции было трудно тебя найти… Мы поедем в Тирану опять на автобусе?

В тоне ее голоса чувствовалось прямо-таки разочарование оттого, что наши приключения на этом и заканчиваются.

– Нет, придумаем что-нибудь получше. Насколько я знаю, в семь часов из Саранды отплывает судно, идущее на остров Керкира. Мы могли бы переночевать на этом острове, а наутро отправиться по морю в Афины. Оттуда будет нетрудно улететь на самолете в Барселону.

Не дожидаясь, что скажет Эльза по поводу моего плана – одобрит она его или нет, – я стал наполнять ванну, чтобы купанием в горячей воде отметить возвращение мне свободы действий.

Заставляя гель вспениться под струей горячей воды, я вспомнил о своем опустевшем доме, и меня тут же охватила тоска. Меня отнюдь не приводила в особый восторг перспектива начать ничем не примечательную жизнь оставшегося в одиночестве мужчины, зарабатывающего на жизнь уроками английского языка. В моей душе все еще клокотала обида на Айну за то, что она от меня ушла, и, наверное, я был поэтому почти даже готов и дальше пребывать в обществе Эльзы – лишь бы только не чувствовать себя брошенным всеми неудачником.

Садясь в ванну, полную пены, я мысленно сказал сам себе, что у меня в любом случае нет никакого выбора. Албания едва не стала для нас с Эльзой смертоносной ловушкой. Возможно, она стала таковой для пресловутого миллионера, и ему теперь уже не удастся дожить до катастрофы, которая, если верить предсказанию, должна произойти в 2013 году.

Едва я об этом подумал, как, приподняв голову, увидел на потолке надпись, от которой у меня едва не перестало биться сердце. Пока мы с Эльзой ездили в Бутринт, кто-то проник в наш номер и написал на потолке в ванной толстым красным фломастером следующие слова:

Я целую минуту сидел, как окаменевший, будучи не в силах отвести взгляд от этого вопроса, который я теперь задавал себе уже и сам. Этот чертов миллионер был, по-видимому, все еще жив, и он снова – возможно, при помощи кого-нибудь из обслуживающего персонала отеля – попытался подцепить нас на крючок.

– Иди посмотри вот на это, – позвал я громким голосом Эльзу.

Когда уже раздались ее приближающиеся шаги, я вдруг заметил, что пена на поверхности воды довольно быстро тает, а потому я добавил в ванну геля и поболтал в воде рукой, чтобы он вспенился и получше скрыл мое голое тело.

Эльза оперлась о край ванны и с лукавым видом спросила:

– Хочешь, чтобы я потерла тебе спину? Или чтобы я залезла к тебе в ванну?

– И то, и другое, однако позвал я тебя сюда отнюдь не за этим. Посмотри на потолок.

Взглянув вверх, Эльза удивленно вскрикнула, а затем сказала:

– Ну, уже только за то, что этот вопрос кому-то удалось написать вот здесь, на него стоит попытаться ответить.

– Чтобы нас убили?

– Он уже давно бы это сделал, если бы только захотел, – возразила Эльза. – Раз уж ему удалось проникнуть в наш номер в наше отсутствие, то он точно таким же способом мог бы проникнуть в него, когда мы спали, и перерезать нам горло.

– Ты говоришь так, как будто Кинопс приходил сюда лично. По-твоему, это он совершил все те преступления? – спросил я, снова начав взбивать пену.

– Не знаю. Но в любом случае, он, похоже, хочет, чтобы мы с ним встретились.

– Если бы хотел, то сообщил бы нам, где он находится.

– Он, возможно, и в самом деле это сделал, а мы этого не заметили, – возразила Эльза, продолжая разглядывать сделанную красным фломастером надпись. – Ты разве не слышал поговорку о том, что ответ на вопрос зачастую содержится в самом этом вопросе?

Собрав свои чемоданы и рассчитавшись за проживание в отеле, мы пошли по пляжу в направлении порта Саранды. Если я не ошибался, менее чем через час из этого порта отправлялось судно в Грецию. Однако сначала нам предстояло пройти таможню.

Мне было уже даже жаль расставаться с этим маленьким курортным городишком, в котором по-прежнему надрывались неугомонные громкоговорители.

В том месте, где заканчивался пляж, мы поднялись по ступенькам, ведущим к одной из боковых улочек. Там находилось греческое бюро путешествий, в котором продавали билеты тем, кто не являлся гражданином Албании, и желал уехать из этой страны. Нас стал обслуживать пожилой мужчина с обгоревшей на солнце кожей: он очень внимательно осмотрел наши паспорта, а затем выписал билеты и протянул их нам. С билетами и паспортами в руках мы отправились на контрольно-пропускной пункт, на котором наши документы должны были проверить еще раз.

Промыкавшись четверть часа на терминале, мы наконец-таки поднялись на борт современного судна на подводных крыльях. Я, узнав там некоторых из туристов, которых видел в Бутринте, внутренне ужаснулся, но затем, правда, успокоился, заметив, что на нас с Эльзой никто из них не обращает ни малейшего внимания.

Когда на судне включились турбины, и оно начало поворачиваться, чтобы затем взять курс на Грецию, я мысленно сказал сам себе, что мы, слава богу, спасены. Я тогда не знал, что самое жуткое из этой череды злоключений еще ждет меня впереди.

По сравнению с тоскливым аскетизмом Албании Керкира показалась мне островом, погрязающим в небывалой роскоши.

Пройдя довольно нудную процедуру пересечения греческой границы, мы оказались в городе, похожем на один огромный рынок с беспрерывно тянущимися торговыми рядами. На улицах с архитектурой венецианского стиля за одним магазинчиком сразу же начинался другой, и во всех в них туристам предлагалось по довольно высоким ценам всевозможное барахло – футболки, открытки, бутылочки с оливковым маслом, мыло… В предвкушении разгара туристического сезона местные торговцы завалили витрины своих лавочек бессметным множеством различных сувениров и прочих безделушек.

Эльза из всего этого многообразия выбрала и купила две тонкие свечи из оранжевого воска и иллюстрированный справочник по православной иконографии. У меня мелькнула мысль, что страсть к различным диковинкам передалась ей, наверное, от отца.

Найдя себе место для ночлега – такое, чтобы на этот раз можно было спать каждому на отдельной кровати – и побродив в течение довольно долгого времени по улицам, мы уселись поужинать на открытой площадке таверны и заказали бутылку рецины – кисловатого греческого белого вина – и парочку салатов. Завтра утром нам предстояло вылететь на самолете в Афины.

Отхлебнув вина из своего бокала, я посмотрел на небеса и поблагодарил их за то, что мне удалось выбраться из всех обрушившихся на меня передряг живым.

– Когда я смотрю, задрав голову, на звезды, у меня кружится голова, – сказала Эльза, разламывая брынзу на мелкие кусочки. – Мне кажется при этом, что я вишу вниз головой и могу упасть в космос.

– Это может показаться странным, – ответил я, – но у меня было именно такое ощущение в последний вечер перед моим отъездом из дому, в этом, наверное, есть что-то общее.

– Ничего общего в этом нет. Окружающая нас действительность – это всего лишь иллюзия, сказка, которую мы придумали для того чтобы все мы, люди, могли чувствовать себя в безопасности. Если у тебя возникало подобное ощущение, а впоследствии – то есть сейчас – я рассказала тебе про нечто похожее, то, значит, это ощущение возникало у тебя потому, что у тебя было видение, связанное с тем, что произойдет в будущем. Будущее проскользнуло тогда через трещинку в настоящее, и в данном конкретном случае этим будущим была я.

– Ты рассуждаешь как-то непонятно. Ты и в самом деле во все это веришь?

– Не только в это, но и во многое другое. Ты разве не знаешь, что память может функционировать не только в сторону прошлого, но и в сторону будущего? По-моему, в книге «Алиса в Зазеркалье» кто-то говорит, что если память работает только в сторону прошлого, то это плохая память. Мне кажется, гораздо интереснее помнить о событиях, которые произойдут в будущем.

– Юнгу было бы очень интересно с тобой познакомиться, – сказал я, вспомнив о тех рассказанных Юнгу двумя женщинами случаях, о которых я прочел во «Введении в психологию Юнга». – Я уверен, что благодаря общению с тобой у него в мозгу возникла бы далеко не одна научная гипотеза.

– Этот тип нес всякую ахинею уж куда побольше, чем я. Для меня он – всего лишь сумасшедший, который нашел своему сумасшествию полезное применение, в результате чего его стали считать ученым.

Мне подумалось, что рецина, похоже, уже возымела свое воздействие на Эльзу, раз уж ее – обычно молчаливую и даже иногда угрюмую – сейчас вдруг пробило на несвойственную ей словоохотливость. Разговаривая со мной и поедая салат, она время от времени почему-то прикасалась пальцами к купленному ею справочнику по иконографии – как будто бы проверяя, лежит ли тот все еще здесь.

– А вообще-то Юнг в силу своего умопомрачения время от времени выдавал какую-нибудь гениальную идею, – продолжала Эльза. – Как, например, идею о существовании коллективного подсознания.

– Или о синхроничности, – поддакнул я Эльзе.

– Или об аниме и анимусе.

– А что это? – спросил я.

– Это составная часть его теории архетипов, дающая объяснение тому, почему люди друг в друга влюбляются, и основанная на идеях, выдвинутых еще Платоном в его знаменитом диалоге «Пир». Знаешь, откуда пошло выражение «моя вторая половинка»?

– Мне кажется, знаю, – ответил я, вспомнив одно из занятий в университете. – Если я не ошибаюсь, Платон разглагольствовал в диалоге «Пир» о первоначальном мире, в котором люди обладали такой великой силой и мощью, что даже задумали поднять восстание против богов. Чтобы заставить их потерять свою силу, верховный бог Зевс расколол каждого из них ударом молнии надвое и затем разбросал эти половинки по всему свету. С тех самых пор две половинки скитаются в поисках друг друга.

– Ну что ж, ты ответил на этот экзаменационный вопрос правильно, – сказала Эльза, снова наполняя свой бокал. – Юнг выдвигал такой же тезис, но только преподносил его несколько иначе. Он считал, что – по крайней мере, в мире гетеросексуалов – притяжение возникает в результате поиска анимы или анимуса. Анима – это бессознательное женское, имеющееся в коллективном подсознании мужчин, а анимус – это бессознательное мужское, имеющееся в коллективном подсознании женщин. Когда мы влюбляемся, это происходит потому, что мы нашли вторую половинку от той – мужской или женской – половинки, которая имеется в каждом из нас. Этим объясняется и то, почему мы теряем способность влюбляться по мере того, как стареем.

– Я с этим не согласен. Какое вообще отношение могут иметь к этому анимус и анима?

Эльза, прежде чем ответить, опустила голову и посмотрела на меня сквозь стекло своего стакана. Затем она сказала:

– Мужчина, который ищет свою женскую половинку в женщинах, и женщина, которая ищет свою мужскую половинку в мужчинах, пытаются наполнить свой внутренний бокал. Рано или поздно наступает момент, когда человек уже приобрел достаточно опыта с противоположным полом для того, чтобы для его анимы – или, соответственно, анимуса – наступило пресыщение. И тогда у него уже нет необходимости в том, чтобы влюбляться.

– В теории, может быть, и так, – сказал я, – а вот на практике есть люди, которые попросту не могут не влюбляться. Они всю жизнь живут в этом отношении на полную катушку, и у них никогда не наступает пресыщения.

– Значит, в их бокале есть трещинка, а потому, даже если они и встретят свою аниму или своего анимуса, их бокал никогда не наполнится, поскольку через эту трещинку из него все вытекает, и как бы они не впитывали в себя противоположный пол, они все равно остаются пустыми.

– Неплохая аргументация. Сама придумала или позаимствовала у Юнга?

– Сама, – с гордостью заявила Эльза. – Несмотря на всю сумбурность моего мышления, у меня в мозгу иногда бывают просветления. За примерами далеко ходить не надо – я только что разгадала тайну Кинопса.

Видимо, чтобы подержать меня в напряжении, Эльза категорически отказалась сообщать мне, в чем же заключается эта тайна, до того момента, пока мы не вернемся в отель, и принялась без умолку рассказывать о тех временах, когда она жила в Нью-Йорке. Там она, по ее словам, натолкнулась на сеть так называемых «печальных клубов». Они представляли собой заведения, посещаемые белокожей публикой, одетой во все черное – этих людей за глаза называли «туберкулезными меланхоликами» – и собирающейся для того, чтобы «плакаться друг другу в жилетку» и совместно планировать самоубийства.

Я легко во все это поверил, потому что мне и раньше рассказывали о существующих в Нью-Йорке ресторанах для мазохистов, в которых официанты всячески измываются над клиентами и в конце концов заставляют тех есть, сидя в клетках. Я рассказал об этих ресторанах Эльзе, и она, на пару минут задумавшись, затем сказала:

– Знаешь, что я обо всем этом думаю? В тот день, когда пороки богачей станут доступными для большинства других людей, наступит конец света.

Когда мы, плотно поужинав и выпив при этом полторы бутылки вина, вышли на улицу и побрели по направлению к своему отелю, Эльза взяла меня за руку и начала напевать песенку женщины-призрака из Хероны. Я ее терпеливо слушал, размышляя над тем, а не является ли заявление Эльзы о том, что она раскрыла тайну Кинопса, всего лишь ее попыткой создать интригу и тем самым сделать этот вечер более интересным.

Наш приезд в Грецию, похоже, оживил в ней ее склонность к различным провокационным действиям, которую я заметил еще тогда, когда находился у нее дома, потому что, едва мы зашли в свою комнату и закрыли за собой дверь, как она тут же попыталась заставить меня подчиняться каким-то ее нелепым прихотям.

– Если хочешь узнать тайну Кинопса, – заявила мне она, – тебе сначала придется раздеться догола и лечь на кровать. Я буду выступать в роли жрицы, а ты должен будешь делать только то, о чем я тебя попрошу. Договорились?

Произнеся эти слова, она зажгла свечи, расставив их с обеих сторон одной из имеющихся в номере двух одноместных кроватей, и погасила электрическое освещение. Комната наполнилась тусклым золотистым светом.

– Ну, и чего ты ждешь? – с требовательным видом посмотрела на меня Эльза.

Затем она зашла в ванную, оставляя меня в комнате одного.

Царивший в комнате полумрак снизил мою стыдливость, а желание узнать, чем же это все закончится, принудило меня без колебаний стащить с себя одежду, в которую я облачился, уезжая из Саранды. Разлегшись голым на кровати, я вдруг почувствовал себя абсолютно беззащитным.

Сладковатый запах плавящегося воска придавал окружающей меня действительности одновременно и интимный, и мистический вид.

Я пролежал неподвижно пару минут, слыша, как колотится мое сердце. Затем открылась дверь ванной, и появилась Эльза, так плотно обернувшая себя куском тонкой материи, что та казалась ее второй кожей.

– Настал момент для ничем не прикрытой правды, – сказала она, стоя передо мной, словно древнегреческая богиня, и разглядывая мое тело.

– Единственный, кто здесь совсем ничем не прикрыт, – это я. Что это ты на себя нацепила? И где ты это взяла?

– Я привезла эту материю с собой. Я использую ее в качестве простыни, когда куда-нибудь еду летом.

– А для меня чего-нибудь подобного не найдется?

– Тебе это не нужно, – возразила Эльза с коварной улыбкой. – Я хочу рассмотреть тебя обнаженным, чтобы понять, достоин ли ты того, чтобы узнать тайну Кинопса.

– Тайну Кинопса… – пробормотал я, чувствуя едва ли не разочарование оттого, что мы вернулись к этой теме. – Ты имеешь в виду тот вопрос, который был написан на потолке в ванной?

Эльза в ответ утвердительно кивнула.

– Ты сказала, что ответ заключен в самом этом вопросе, – напомнил я, пытаясь подавить начинающее охватывать меня возбуждение. – Ты нашла этот ответ? Где скрывается этот прохиндей?

– Я скажу тебе об этом только в том случае, если ты пообещаешь мне, что отправишься вместе со мной в его логово.

– А с какой стати я стану это делать? Я не хочу совать свою голову в пасть волку, чтобы меня постигла такая же участь, какая постигла Спиро и Кору. Да и тебе лучше позабыть обо всей этой истории и вернуться домой.

– Не спрашивай, почему, но я не могу этого сделать, – с удрученным видом сказала Эльза. – Мне необходимо узнать, кто такой этот Кинопс, и встретиться с ним лицом к лицу.

– Чтобы получить обещанное вознаграждение?

– Вознаграждение для меня сейчас – дело десятое, однако Кинопс наверняка осыплет тебя деньгами только за то, что ты явишься к нему на встречу, и об этой встрече не будет знать никто, кроме самого Кинопса и нас с тобой.

– Мне кажется, ты знаешь намного больше всего того, что ты мне до сего момента рассказала, – сказал я.

Эльза сделала два шага по направлению ко мне. Запах возбуждающих духов этой – кажущейся в свете свечей золотистой – Венеры проник в мои ноздри, и я почувствовал, что еще чуть-чуть – И Я уже не смогу совладать со своим телом.

– Что я знаю – так это в каком именно месте он нас ждет, – заявила Эльза. – Если тебе страшно, можешь возвратиться завтра в Барселону, а я собираюсь дойти до самого конца.

– Для этого придется вернуться в Албанию? – настороженно спросил я.

– Вовсе нет, – рассмеялась Эльза. – Нам даже не придется покидать Грецию. Но пока что я тебе ничего больше не скажу. Ну так что, я могу на тебя рассчитывать?

Я несколько секунд посомневался, а затем, поддавшись желанию разгадать эту головоломку и поучаствовать в чем-то сумасбродном, дал самый что ни на есть глупый в данной ситуации ответ:

– Да.

Эльза, как будто прозвучавшее коротенькое слово было каким-то могущественным заклинанием, тут же сбросила с себя свою «простынь» и предстала предо мной в обнаженном виде. Поскольку я смотрел на нее спереди и снизу, мне ее тело показалось еще более стройным и соблазнительным.

– Ну, раз уж ты теперь со мной, – заявила она, осознав, что победила, – я стану твоей анимой, а ты станешь моим анимусом.

Навалившись на меня сверху и тем самым наполняя меня неудержимым желанием, она добавила:

– Или же скажем по-другому – я позволю тебе наполнить мой бокал.

Тайна Кинопса так и оставалась для меня все еще нераскрытой даже и тогда, когда мы прибыли в афинский аэропорт «Элефтериос Венизелос». Там Эльза потащила меня к терминалу, с которого должен был вылететь самолет ближайшего рейса.

Хотя я прошедшей ночью и переспал с ней, она, поднявшись утром с кровати, стала вести себя так, как будто между нами абсолютно ничего не произошло: она, как и раньше, то говорила что-то странное, то ни с того ни с сего на некоторое время замолкала. Я же, безуспешно пытаясь найти для себя в подобной ситуации какую-нибудь четкую линию поведения, ограничился лишь тем, что, соблюдая данное мною Эльзе обещание, предоставил ей самой решать, куда мы теперь полетим.

Оказавшись уже в кафе в зале вылетов, я все же поинтересовался, а какой вообще конечный путь у этого нашего, так сказать, путешествия.

– Мы направляемся на Самос – греческий остров неподалеку от побережья Турции, – сообщила мне Эльза, глядя на свои малюсенькие наручные часы.

– А на основании чего ты полагаешь, что Кинопса нужно искать именно в тех местах?

– У меня нет в этом ни малейших сомнений, – сказала Эльза, вытаскивая из своего чемодана справочник по иконографии. – Я узнала об этом, просмотрев вот эту книгу.

Она открыла справочник на странице, на которой имелись фотографии нескольких икон из пещеры Апокалипсиса. На одной из них была изображена сцена противоборства святого Иоанна Богослова со жрецом Аполлона на острове Патмос. Этот жрец, судя по примечанию в нижней части страницы, был волхвом, известным под именем Кинопс.

– Святой Иоанн при помощи молитвы не позволил Кинопсу вынырнуть из моря после того, как тот нырнул в него с берега острова Патмос там, где сейчас находится порт Скала, – пояснила Эльза, – и волхв превратился в скалу. Эта скала существует и доныне. Я сегодня утром порылась в Интернете и не нашла в нем никаких упоминаний о Кинопсе, кроме тех, в которых о нем говорится как о волхве с острова Патмос.

Сделанный Эльзой вывод казался вполне логичным. Если на острове Патмос в порту Скала есть даже скала с таким названием, то на вопрос «Где находится Кинопс?» мог иметься лишь один-единственный ответ: на острове Патмос.

– Но если он ждет нас там, то почему же мы летим на Самос? – спросил я.

– Да потому, что на Патмосе нет аэропорта. Это очень маленький остров. Его население – всего лишь две с половиной тысячи человек. Мы прилетим на самолете на Самос, а оттуда отправимся по морю на Патмос.

– Как и святой Иоанн, когда его изгнали из Эфеса, – сказал я, вспомнив о том, что мне рассказывали на занятиях по религиоведению. – Его же вроде бы сослали на Патмос, и он обосновался там в пещере, где затем и написал свой Апокалипсис, да?

– Что-то вроде того.

Когда мы приехали на такси в порт Пифагорион – на этом острове родился Пифагор, – нам сказали там, что ближайшее судно отправится на Патмос лишь завтра утром, а потому пришлось остановиться на ночь в отеле.

Хотя впереди у нас был еще очень долгий день, мы ограничились тем, что расположились в кафе и стали глазеть на проходящих мимо него курортников, большинство из которых составляли немцы пожилого возраста, приехавшие сюда в составе туристических групп.

У пристани пришвартовалось множество маленьких суденышек: на них предлагалось отправиться на экскурсию, в ходе которой, кроме купания и барбекю, обещали еще и научить танцевать сиртаки. Мы с Эльзой без особого энтузиазма посмотрели на то, как возвращаются с таких экскурсий курортники – с раскрасневшимися от палящего солнца и плохого вина лицами, хлопая в ладоши и пританцовывая.

А еще на этом острове постоянно дул ветер.

– Теперь, когда мы находимся уже так близко от Кинопса, – сказал я Эльзе, держа в руках чашку чая, – каким ты его себе представляешь?

– Кого именно – того, который жил в древности, или того, который сейчас называет себя этим именем?

Не дожидаясь, когда я скажу ей то, что она и сама знала, Эльза затянулась сигаретой и ответила на мой вопрос:

– Мне кажется, что чем ближе мы к нему находимся, тем труднее представить себе, как он выглядит. До тех пор, пока мы не увидим его собственными глазами, все, что мы можем о нем предположить, скорее всего, окажется неверным, потому что у Кинопса наверняка имеется латентная мотивация.

– Латентная мотивация? Это что еще за чертовщина?

– Это скрытые причины наших поступков. Они могут быть скрыты не только от окружающих, но и от нас самих. Кинопс заставляет нас думать, что ему нужна твоя помощь для того, чтобы прочитать письма Юнга, однако в действительности он просит помощи в чем-то совсем другом, хотя, возможно, и делает это подсознательно.

– Ты говоришь так, как будто тебе это все очень хорошо известно и понятно, – обеспокоенно покачал головой я. – Почему бы тебе хотя бы разок не начать говорить коротко и ясно, чтобы доходчиво объяснить мне, что тут к чему? у меня такое ощущение, что я во всем этом запутался.

– И запутаешься еще больше, – сказала Эльза, наблюдая за тем, как ветерок развеивает дым ее сигареты. – Тебе придется окончательно запутаться для того, чтобы узнать нечто действительно важное.

– Ты начинаешь разглагольствовать, как апостол. Ты что, от близости к святым местам начала чувствовать себя принадлежащей к числу мессий?

– Кто знает, может, я от близости к этим местам немножко умнею.

– Как бы там ни было, – очень серьезно сказал я, – у меня складывается впечатление, что ты с самого начала скрывала от меня какую-то информацию.

– Только ту, которую было необходимо скрыть, – ответила Эльза, глядя мне прямо в глаза. – Бессмысленно сообщать человеку информацию, правильно воспринять которую он еще не готов. Это лишь причинило бы тебе вред.

– Ты причиняешь мне вред уже тем, что заставляешь ввязываться в эту авантюру с закрытыми глазами. Почему ты так упорно пытаешься мне лгать? Ты наверняка прекрасно знаешь, что ждет нас на Патмосе.

– Я отвечу тебе на это словами, которые как-то раз произнес Фабио Новембре, мой парикмахер в Нью-Йорке. Когда один журналист – такой же настырный, как и ты, – спросил у него, в каких случаях он считал, что ему необходимо соврать, он ответил, что сама идея лжи предполагает, что ты знаешь правду. А это – видение жизни лишь в черном и белом свете. Яркие же личности любят яркие цвета.

После плавания по морю, растянувшегося из-за сильных ветров аж на два часа, мы прибыли на остров Патмос к середине утра во вторник. Со стороны моря остров казался причудливым по форме большим сухим камнем: на нем, похоже, единственным естественным источником пресной воды были немногочисленные дожди.

После ночи, проведенной в одиночестве в своем гостиничном номере, к Эльзе вернулось хорошее настроение. А вместе с ним – и свойственная ей непринужденность. Сойдя с судна, она взяла меня под руку, и мы отправились завтракать в центральную часть портового городка Скала, где местные жители, как мы заметили позднее, то и дело друг над другом подшучивали.

Эльза была одета в коротенькую футболку и шорты, в которых ее длинные ноги казались еще более длинными, что стало поводом для далеко не одного – произнесенного громким голосом – комментария со стороны слоняющихся по местным базарчикам мужчин. Хотя мы и не понимали, что они говорят, их реплики звучали скорее как комплименты, чем как упреки, несмотря на то что мы находились на острове, считавшемся святым.

Как ни странно, жители острова, на котором впервые стало известно об ужасах конца света, отличались большой жизнерадостностью и, видимо, большой любовью к плотским утехам.

– К чему приводят все предсказания о приближающихся всемирных катаклизмах, – прокомментировала Эльза, когда я рассказал ей об этом – возникшем у меня – ощущении, – так это к повышению интереса людей к земным наслаждениям.

Эти ее слова заставили меня вспомнить о том, как после презентации книги в Хероне, послушав разглагольствования о конце света, несовершеннолетняя публика чуть ли не бегом вывалила на улицу, чтобы побыстрее предаться одному из земных наслаждений – покурить.

– Возможно, эти наслаждения являются единственной реальностью в жизни, которая возникает из ниоткуда и исчезает в никуда, – сказал я, вдаваясь в незатейливую житейскую философию. – Если, конечно, человек не верит в то, что есть и загробная жизнь.

– Те, кто верит в загробную жизнь, еще больше предаются земным наслаждениям, – возразила мне Эльза, – потому что они хотят, чтобы им на том свете было о чем вспомнить.

Ведя подобные разговоры, мы с Эльзой подошли к той части порта, в которой вроде бы и должна была находиться скала с названием «Кинопс». Однако в море ничего не было видно – если не считать покачивающегося на волнах красного бакена. Мы спросили про эту скалу у рослого рыбака, который в этот момент возился на берегу со своими сетями. Вокруг него собралось несколько котов, надеявшихся, что и им достанется какая-нибудь рыбка.

– Эта скала находится прямо вон под тем бакеном.

– Вы хотите сказать, что эта скала – подводная? – спросил я.

– Именно так. В нее ведь превратился волхв, который нырнул в глубину, но так и не смог из нее вынырнуть. Аквалангисты, которые видели эту скалу, говорят, что она по своей форме похожа на человека. Вокруг нее много осьминогов, однако их там никто не ловит.

– А почему? – заинтересовалась Эльза. – Какая на то причина?

– Местные суеверия. Люди говорят, что у осьминогов, которые прикоснулись к этой скале, мясо теряет свой вкус из-за зловредности Кинопса. Он ведь хотя и превратился в подводную скалу, но, тем не менее, остался при этом злонамеренным волхвом.

Рыбак вернулся к своей работе, а я стал размышлять над этими местными легендами. Когда мы с Эльзой уже собрались пойти прочь, я спросил у того же самого рыбака:

– А известно, где жил этот волхв?

Рыбак, похоже, очень сильно удивился такому вопросу, но затем все же ответил:

– Насколько я знаю, он жил на горе, которая находится в южной части острова и называется Генупа.

– Ну вот мы его и нашли, – прошептала мне на ухо Эльза.

Я с горечью осознал, что Эльза планировала поступить именно так еще с самого начала. То, что она сказала мне возле бухточки, было не кокетством, направленным на привлечение моего внимания, а вполне осознанным намерением: при первой же подходящей возможности она и в самом деле куда-то «улетучилась».

Пока таксист с невозмутимым видом вез меня на своем драндулете вдоль побережья Патмоса, я задавался вопросом, почему Эльза так сильно настаивала на том, чтобы я поехал вместе с ней, если затем она отправила меня в волчье логово одного. Куда она могла подеваться?

Единственное пришедшее мне в голову объяснение заключалось в том, что Эльза являлась одним из агентов Кинопса – как и несчастные Кора и Спиро, – и ее задача заключалась исключительно в том, чтобы притащить меня на этот остров. Сейчас она, возможно, уже готовит мне «прием» вместе со своим шефом, будучи из трех его помощников единственным человеком, которому удалось уцелеть.

Если это мое предположение было правильным, оставалось еще узнать, из кого состояла противоборствующая группировка, то есть группировка, убивавшая всех, кто пытался помочь установить контакт между тем миллионером и мной.

– Вот это и есть Кинопа, – сказал таксист, останавливаясь возле холма, на котором виднелась православная часовня.

– Ты можешь меня здесь немного подождать? – спросил я, надеясь, что присутствие этого типа обеспечит мне хоть какую-то степень безопасности.

– Хорошо, но только недолго.

Как и сказал мне таксист еще перед бюро по найму квартир, имевшаяся на горе Кинопа часовня представляла собой простенький храм, высеченный в скале. Она сейчас была закрыта: на окнах и двери виднелись металлические решетки с висячими замками. Волхв по имени Кинопс, возможно, и жил две тысячи лет назад на этой горе, но вот современный североевропейский миллионер наверняка бы подыскал себе какое-нибудь более комфортабельное место.

И тут мне пришла в голову мысль, что я пока еще не прибегнул к самому древнему из существующих в мире способов узнать о местонахождении какого-либо человека, заключающемуся в том, чтобы попросту порасспрашивать об этом других людей.

Таксист показался мне, в общем-то, не таким уж и плохим типом, и, глядя, как он, прислонившись задом к своей машине, закуривает сигарету, я решил порасспрашивать первым делом его.

– Я, похоже, слегка заблудился, – признался ему я. – Дело в том, что я думал, что в этом месте живет один мой друг.

– В часовне?! – удивленно воскликнул таксист. – Что это у тебя за друг? Уж не святой ли какой-нибудь угодник?

– Ну, знаешь, из тех людей, которым хочется прикоснуться к божественности такого вот места. Северные европейцы все такие: им мало просто увидеть пещеру святого Иоанна – они хотят и сами пожить так, как жил он. И даже использовать в качестве подушки, если такое возможно, тот же самый камень.

– А-а, ты имеешь в виду чокнутых.

– Ну да, – кивнул я, не обращая внимания на грубоватое поведение своего собеседника. – Мой друг – весьма своеобразный человек. Он называет себя Кинопсом – ну то есть так, как звали того волхва, – и он не дал мне точного описания того, где находится его дом, хотя и сказал, что очень хочет со мной встретиться. Такие вот у него странности. Не знаю, почему, но мне показалось, что он может жить где-то здесь.

– Но ты же сам видел, что тут находится – закрытая часовня. Если твой друг не сам Господь Бог, то ты его в этой часовне не найдешь.

Этот человек мне начинал нравиться. В его манере поведения чувствовалась какая-то бесшабашность. Решив, что здесь, на Кинопе, мне уже все равно делать больше нечего, я сказал:

– Думаю, мне придется заплатить тебе и за проезд обратно в Скалу.

– Я могу довезти тебя бесплатно в Хору, – ответил таксист, махнув рукой в знак того, что отвергает мое предложение. – Там намного приятнее, чем в порту.

– Большое тебе спасибо.

– Не стоит благодарности, это ведь мне все равно по дороге. Кроме того, Иисус ведь говорил, что, если кто-то принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два.

– Замечательный совет.

– Это совет для чокнутых, – усмехнулся таксист, садясь за руль и заводя мотор.

Я спокойно проспал аж до глубокой ночи. Снилось мне что-то тревожное и мрачное, но в памяти у меня сон не запечатлелся. Я просто закрыл глаза, а когда я их снова открыл, было уже темно.

Взглянув на часы, я увидел, что сейчас уже час ночи. В такое позднее время я вряд ли мог рассчитывать на то, что смогу где-нибудь в этом городишке поужинать, а потому я, уже выспавшись, стал раздумывать, чем же мне следует заняться в ближайшие дни. В связи с исчезновением Эльзы и отсутствием каких-либо сведений о возможном местонахождении Кинопса единственное, что я мог теперь делать, – так это транжирить потихонечку свое время и деньги в ожидании того, что дьявол появится сам.

Дожидаясь, когда мне снова захочется спать – или когда наступит рассвет, – я снова принялся читать «Введение в психологию Юнга». Я с самого начала читал ее не подряд с первой страницы, а выбирая лишь интересующие меня разделы. Вот и сейчас я стал просматривать выборочно некоторые любопытные факты из биографии Юнга.

Мое внимание привлекло то, что в 1907 году, когда Юнг впервые встретился с Фрейдом после годичной переписки с ним, они проговорили без перерыва аж целых тринадцать часов. Если учесть, что их дружба закончилась в 1913 году, то получалось, что это число – «13» – было в жизни Юнга, можно сказать, знаковым.

Похоже, одно из его достоинств, благодаря которым его приняли в узкий круг психоаналитиков, заключалось в том, что он не был евреем. Учитывая, что почти все остальные психоаналитики евреями как раз таки были, его приняли в этот круг для того, чтобы доказать всему ученому миру, что психоанализ не является каким-то извращением, интересующим только евреев.

Первые трения между Фрейдом и Юнгом начались в 1909 году во время их поездки в Соединенные Штаты, в ходе которой они должны были читать лекции по психоанализу в одном из американских университетов. Чтобы как-то скоротать время в этой долгой поездке, они начали рассказывать друг другу свои сны и затем давать им толкование. Однако Фрейд отказался сообщать мельчайшие подробности своих снов, необходимые Юнгу для того, чтобы объективно проанализировать сны отца психоанализа. Фрейд при этом заявил, что не может рисковать своим авторитетом.

Юнг же ему на это ответил: «Вот из-за такого своего поступка ты его как раз таки полностью и потерял».

В результате эти два исследователя и психоаналитика стали отдаляться друг от друга, а в 1913 году окончательно разорвали друг с другом отношения. Я с удивлением прочел, что в том же самом году Юнгу приснился прямо-таки вещий сон. Вот что он сам о нем написал:

Исследователи деятельности Юнга увидели в этом его сне предсказание ужасного события, которое произошло год спустя, – начала Первой мировой войны.

Однако с учетом того, что я живу уже в двадцать первом веке, я понял, что смысл этого сна полностью совпадал с каббалистическими прогнозами Каравиды, с которым Юнг утратил связь также в 1913 году.

Слова Юнга о море, которое, выйдя из берегов, покрыло водой равнинные земли, перекликались с предсказаниями о подъеме уровня мирового океана в результате таяния льдов, вызванного всемирным потеплением. Эти слова не имели абсолютно никакого отношения к окопной войне, которую представляла собой Первая мировая война. В них явно имелись в виду наводнения и цунами – то есть экологические катастрофы, которые стали угрожать миру столетием позже.

Получалось, что память Юнга в данном конкретном случае функционировала в сторону далекого будущего – хотя он, возможно, об этом даже и не догадывался.

В конце его биографии приводилась мысль, пришедшая ему в голову относительно того, что происходит с человеком, когда он пересекает экватор своей жизни – то есть с таким, как я:

Я решительно захлопнул книгу с чувством безутешного отчаяния. Погасив лампу, я увидел, что прямо над монастырем висит в небе растущая луна. Это могло быть для меня хорошей новостью. А может, как раз наоборот.

– Ни один здравомыслящий человек не поведет тебя на гору Пенупа, – сказал мне таксист, когда я связался с ним по телефону. – А тем более для того, чтобы спуститься в пещеру Кинопса.

– Я знаю, – бодро заявил я. – Именно поэтому я и позвонил тебе.

– Ты хочешь сказать, что я не здравомыслящий человек?

– У меня сложилось впечатление, что ты – один из тех, кто способен решиться на отчаянное дело. Ты не похож на человека, которого можно запугать какой-то нелепой легендой.

– Это – не просто легенда, – голос таксиста вдруг стал очень серьезным. – Там, на той горе, что-то есть. Я не знаю, что именно, но что-то очень жуткое.

Произнеся эти слова, таксист на несколько секунд замолчал – как будто он все никак не мог принять окончательного решения. Затем он спросил:

– А у тебя есть альпинистские ботинки?

В огороженной проволочными заграждениями запретной зоне на этой горе повсюду виднелись следы когда-то давно проводившихся здесь взрывных работ. Вместо того чтобы спуститься прямиком по склону, ведущему к кратеру, Панайотис показал мне рукой на тропинку, довольно резко поворачивавшую куда-то влево.

– Насколько я помню карту этой горы, нужное нам место должно находиться вон в той стороне.

Мы стали спускаться в настороженном молчании, и таксист при этом останавливался через каждые несколько шагов и всматривался в простиравшуюся перед нами местность. Он, похоже, пытался определять, совпадает ли она с картой, которая запечатлелась в его памяти.

Наконец он показал мне куда-то рукой и воскликнул:

– Эврика! Это вон там.

Я обеспокоенно впился взглядом в видневшуюся в склоне горы дыру, довольно скромные размеры которой не очень-то позволяли назвать ее пещерой. Она больше походила на вход в волчье логово. Тем не менее я, ничего не говоря, подошел вслед за Панайотисом к этой дыре, диаметр которой не превышал и метра.

Подсвечивая себе фонарем, Панайотис заглянул вовнутрь:

– Это наверняка и есть пещера Кинопса, – с торжествующим видом заявил он. – И она, похоже, глубокая.

Произнеся эти слова, он повесил веревку себе на плечо и жестами показал мне, чтобы я следовал за ним. Я зажег свой фонарь и полез вслед за ним в эту «пещеру», дно которой поначалу имело небольшой наклон, а затем этот наклон становился все более и более крутым, и в конце концов пещера, трансформируясь в своего рода подземный туннель, уходила далеко в глубь земли едва ли не вертикально.

– Я дальше не полезу, – сказал Панайотис. Его голос в этом подземелье звучал как-то уже совсем иначе. – У нас нет никакой гарантии того, что если мы спустимся туда, то потом сможем подняться наверх. Грунт у нас под ногами – очень скользкий.

– Тогда оставайся наверху и держи веревку, – попросил я его с решительностью, которая удивила меня самого. – Я спущусь настолько глубоко, насколько смогу.

Панайотис ответил на мое заявление почтительным молчанием. Было заметно, что подобного героизма этот грек от меня аж никак не ожидал. Один конец веревки он привязал к своему поясу, а другой – швырнул в глубь уходящего в землю туннеля. Прислонившись спиной к большому вертикальному выступу в каменистом грунте и с силой упершись ступнями в землю, он – с торжественным видом – сказал:

– Вот теперь можешь спускаться, приятель. Только делай это осторожно, а иначе ты утащишь меня вместе с собой в преисподнюю.

Ухватившись одной рукой за веревку, а другой держа фонарь, я начал спускаться по туннелю вниз. Он был достаточно широким для того, чтобы можно было тихонечко спускаться, как по детской горке, однако свет фонаря позволял видеть лишь на несколько метров вперед.

Еще до того, как закончилась веревка, длина которой в данном случае определяла и длину моего спуска, я почувствовал, что воздух становится спертым. Я уже едва мог дышать. Возможно, из-за того, что кислород почти перестал поступать мне в мозг, тем самым лишая меня возможности мыслить здраво, я, посомневавшись несколько секунд, решился на отчаянный поступок – спуститься еще дальше вниз, чтобы попытаться выяснить, куда же все-таки ведет этот – проделанный самой природой – туннель.

Из его глубины до меня начал доноситься тошнотворный запах – как будто на дне пещеры Кинопса лежали гниющие останки сотни-другой бесов. Чувствуя, что меня вот-вот стошнит, я начал было карабкаться вверх, но тут силы меня оставили, я выпустил веревку, и мое тело заскользило вниз.

Я с изумлением увидел, что Панайотиса здесь уже нет, а прямо перед входом в пещеру стоит человек с длинными светлыми волосами и слегка похожими на детские чертами лица. Как он и объявил мне, когда я вылез на поверхность, передо мной был не кто иной, как сам Кинопс.

Самое же удивительное заключалось в том, что, отдышавшись, я вдруг осознал, что его лицо мне знакомо. Мне потребовалось несколько секунд на то, чтобы вспомнить, где я его видел – на судне, на котором я плыл с Самоса на Патмос. Это был тот самый парень, который стал писать что-то авторучкой, когда зазвучала песня Джона Доуленда. Приглядевшись к его лицу, я заметил возле его глаз морщинки, свидетельствующие о том, что ему уже за тридцать.

– А где Панайотис? – ошеломленно спросил я.

– Я его прогнал, – невозмутимым голосом ответил незнакомец. – У него нет права находиться у священной пещеры.

– А у меня есть?

– Ты это право завоевал, ибо ты, чтобы добраться сюда, сумел преодолеть определенные препятствия. Считай, что ты прошел обряд посвящения. Теперь ты – полноправный член «Возрождения».

Из всего того, что я только что услышал, я понял только одно: этот тип – сумасшедший, и до тех пор, пока я не определю, насколько он может быть для меня опасен, мне лучше ему не перечить и соглашаться со всем, что он говорит.

– А Эльза тоже полноправный член «Возрождения»? – спросил я, сам не зная, о чем вообще идет речь.

– Среди избранных нет никого с таким именем, – ответил мне мой собеседник. – А теперь следуй за мной. Ты посмотришь на нашу обсерваторию.

После того, как я вылез из пещеры Кинопса, солнечный свет – хотя небо и было затянуто тучами – слепил меня так же, как до этого – кромешная тьма внутри туннеля. Мой новый знакомый терпеливо дождался, когда я привыкну к дневному свету и смогу пойти за ним.

Затем он повел меня в направлении кратера, который мы с Панайотисом видели с вершины горы.

– Начиная с этого момента, ты уже не должен звать меня «Кинопс», – сказал самоуверенным тоном мой спутник. – Это было всего лишь имя, по которому ты меня искал. Теперь, когда твои поиски успешно закончились, ты можешь звать меня Ханнес. Это мое исландское имя.

Когда мы наконец дошли до обсерватории «Возрождения», оказалось, что она представляет собой группу сборных модулей, расположенных в самом центре кратера – того самого, который я разглядывал с вершины горы Пенупа. Модули эти были выкрашены в желтовато-коричневый цвет – точно такой же, как и цвет окружающего грунта, – и поэтому я их с вершины горы не заметил.

Данный импровизированный «лагерь» напомнил мне об увиденном мною на фотографиях в каком-то журнале лагере альпинистов у подножия Эвереста. Поскольку здесь, в кратере, имелась довольно большая по площади горизонтальная поверхность, сюда, наверное, могли садиться вертолеты – что, если учесть отдаленность и труднодоступность этого места, было большим плюсом.

Мое внимание привлек какой-то слабый блеск. Всмотревшись, я различил на склоне – на довольно большом расстоянии от этого сооружения – солнечные батареи, которые, должно быть, являлись здесь источником электроэнергии. Ханнесу, похоже, понравилось, что я заметил этот – безвредный для окружающей среды – источник энергии.

– Мы здесь полностью автономны, – пояснил он. – Мы снабжаем себя водой, теплом и электроэнергией, не делая абсолютно никаких выбросов в атмосферу и вообще не засоряя окружающую среду. Мощность наших генераторов электрической энергии, правда, слабовата, и поэтому тебе поначалу, видимо, будет казаться, что освещение в помещениях обсерватории не очень-то яркое. Однако любой человек в конце концов привыкает к тусклому свету.

– Вообще-то мне необходимо вернуться в Хору, – сказал я, готовя свое отступление, хотя было уже поздновато для того, чтобы отправляться в обратный путь. – Я заплатил за эту ночь в отеле.

Ханнес засмеялся с таким видом, как будто мои слова были забавной шуткой.

– Здесь тебе понравится больше, – сказал он. – Жду тебя сегодня на ужин.

Затем он исчез в одном из модулей, представлявших собой простенькие жилые помещения со стенами из пластика. Несколько секунд спустя из другого такого же модуля появилась крупная рыжеволосая женщина. Она сказала мне деловитым тоном:

– Я провожу тебя в твою комнату. Добро пожаловать в «Возрождение».

Я в течение пары часов валялся, отдыхая, на низенькой кровати, а снаружи тем временем доносились звуки, свидетельствующие о том, что там кипит какая-то работа. Я пока еще не знал, что представляют собой остальные помещения этой обсерватории, но вот тот модуль, в котором я сейчас находился, по своему убранству ничем не уступил бы номеру в хотя и не шикарном, но вполне приличном отеле.

Кроме кровати, здесь имелся кубовидный столик, от поверхности которого исходил тусклый свет, и – в глубине модуля – еще один стол, побольше, на котором был установлен подключенный к сети Интернет компьютер с плоским монитором. Завершала внутреннее убранство модуля небольшая душевая кабинка с автономным баком с водой.

После встречи с Кинопсом, который, как выяснилось, был исландцем по имени Ханнес, я стал еще меньше понимать, какой смысл заключен в происшедших недавно драматических событиях. Мне пока было ясно только то, что Ханнес использует остров Патмос в качестве базы для современного Апокалипсиса и что, судя по оборудованию, установленному в этой бесплодной местности, он и в самом деле является очень богатым человеком. Он ведь, кстати, порывался уплатить огромные деньги за письма Юнга Каравиде, необходимые ему для его так называемого «Нового Откровения».

А вот чего я не понимал – так это того, какая могла быть связь между «Возрождением», представляющим собой сборище тех, кто верил в приближающийся конец света, и совершенными недавно убийствами. Разве стали бы причинять какой-то вред другим людям собравшиеся в этой обсерватории фаталисты, почему-то решившие, что конец света произойдет именно в такой-то год и такого-то числа, но при этом бережно относящиеся к окружающей среде?

Мне захотелось включить компьютер и попытаться войти в Интернет, чтобы узнать о событиях, происходящих сейчас далеко за пределами этого лагеря – лагеря, из которого мне не терпелось побыстрее сбежать. Однако затем я решил не трогать пока компьютер, а – в ожидании ужина – пойти погулять.

Я дошел до близлежащего небольшого холма и, взобравшись на него, стал наблюдать за тем, как золотисто-серое покрывало вечера неторопливо окутывает все вокруг. На некотором расстоянии от того места, где я находился, группа мужчин и женщин занималась оздоровительной гимнастикой тайцзицюань. А ночь тем временем постепенно выигрывала схватку с днем.

Под тусклым светом уже появившихся на небе звезд обсерватория казалась поселением людей где-нибудь на Луне.

Поспав в абсолютной тишине, царившей в обсерватории (которая, начиная с полуночи, стала похожа на кладбище), я, проснувшись утром и открыв глаза, растерянно осмотрелся по сторонам, не понимая, где я нахожусь и что я здесь делаю. Щурясь от уже начавшего проникать внутрь модуля утреннего света, я вспомнил состоявшийся прошлым вечером разговор, и он показался мне кошмаром, от которого мне захотелось избавиться как можно быстрее.

Кто-то поставил ночью на стол, на котором находился компьютер, корзинку с гренками, чашку кофе и стакан апельсинового сока.

Я поднялся с постели, чтобы позавтракать и тем самым облегчить свое винное похмелье. Уже сидя за столом, я включил компьютер, у которого имелась миниатюрная клавиатура. Набивая себе рот едой, я ждал, когда же на мониторе появится значок веб-браузера, позволяющего войти в сеть Интернет. Я уже больше недели жил фактически в отрыве от всего того, что происходит в мире.

Однако не успел я дождаться появления значка веб-браузера, как мое внимание привлек каталог с названием «Элементы для новой планетарной культуры». Наведя на него курсор, я щелкнул кнопкой мыши, и на экране появились шесть текстовых документов в формате «doc», подкаталог с видеофайлами и подкаталог с аудиофайлами. Я подумал, что это, похоже, подборка наставлений для тех, кто живет в данной обсерватории и должен досконально изучить составные части «Нового Откровения».

Я допил из стакана апельсиновый сок, а затем открыл файл с названием «По поводу синхроничности». Насколько я понял, в нем содержалась научно-популярная статья на данную тему, опубликованная в каком-то журнале:

После прочтения этой, можно сказать, забавной статьи я перестал переживать относительно замыслов Ханнеса и его сподвижников – к числу которых он причислял и меня. Я подумал, что «Возрождение» и его обсерватория всего лишь служат своего рода развлечением для разнузданного миллионера, являвшегося, возможно, взбалмошным отпрыском семьи каких-нибудь нефтяных магнатов.

Однако не успело солнце достичь зенита, как я понял, какие в действительности масштабы имеет то, что здесь происходит.

Я собирался войти в сеть Интернет, когда крупная рыжеволосая женщина – у нее была короткая стрижка и зеленая рубашка, делавшие ее похожей на военнослужащую, – зашла в мой модуль, чтобы унести из него посуду с остатками завтрака. Наверное, именно она и принесла эту еду сюда, когда я спал, и это почему-то заставило меня смутиться.

– Через двадцать минут начнется показ пропагандистского фильма, – сообщила мне женщина, кладя на мой стол плоскую картонную коробку.

– Я не смогу здесь больше оставаться, – сказал я, решив начать потихоньку отмежевываться от деятельности этих сектантов. – Я оставил все свои вещи в Хоре, и у меня там есть еще кое-какие дела.

– Это не понравится Ханнесу, – укоризненно покачала головой женщина. – Ты должен быть благодарным ему за то, что он принял тебя в «Возрождение».

– Так ведь я его об этом не просил, – стал оправдываться я. – В Тиране мне сказали, что я нужен вашему шефу всего лишь для того, чтобы перевести какие-то бумаги, написанные на немецком языке. То, что я увидел здесь…

– …превзошло твои ожидания, – договорила вместо меня женщина, и в ее глазах появился безумный блеск. – Я это знаю. Поэтому ты должен посмотреть пропагандистский фильм и послушать Ханнеса. Его устами говорит само будущее. Послушав его, ты все поймешь и станешь благодарить его за то, что попал в число избранных.

Мне захотелось добавить слово «Аминь!», однако я подумал, что уж лучше я буду играть уготованную мне роль, пока не придумаю, как мне из этой обсерватории удрать. Мне в жизни приходилось сталкиваться со многими фанатиками – в том числе и с такими, как эта – уже не молодая, но еще и не пожилая – женщина. Подобные ей люди, угодившие в какую-нибудь секту, не раз цеплялись ко мне на улице точно с таким же безумным блеском в глазах и оставляли меня в покое только после того, как я говорил им какую-нибудь грубость. Однако сейчас ситуация была совсем иной: я находился, можно сказать, на вражеской территории и пока еще не знал, есть ли у меня какая-либо свобода действий или у меня ее вообще нет.

– Хорошо, я пойду на показ пропагандистского фильма, – сказал я, чтобы закрыть этот вопрос, – но затем мне все равно придется покинуть обсерваторию.

Женщина глубоко вздохнула и, взглянув на меня суровым взглядом, сказала:

– Я ему об этом сообщу.

Когда она вышла из модуля, меня охватила растерянность: я не знал, что мне теперь делать. Здравый смысл подсказывал, что пока что мне следовало бы выказывать интерес к идеям Ханнеса и даже задавать ему соответствующие вопросы, а потом, когда представится удобный случай, дать отсюда деру.

Прежде чем пойти в модуль, в котором должен был состояться показ пропагандистского фильма, я открыл принесенную мне рыжеволосой женщиной картонную коробку. к моему удивлению, в ней лежали «треугольнички», отрезанные от банкнот достоинством в пятьсот евро, которые несколько дней назад мне передал Спиро.

«Этот Ханнес, возможно, и в самом деле сумасшедший, но зато он выполняет свои обещания», – подумал я, радуясь тому, что теперь у меня имеется десять тысяч евро.

Засовывая эти «треугольнички» себе в карман, я мысленно подсчитал, сколько времени я смогу прожить на общую сумму имеющихся у меня денег – двадцать восемь тысяч евро, – если мне все-таки удастся вернуться домой. Но тут я увидел на дне картонной коробки написанную от руки записку, которую я поначалу не заметил и которая, насколько я понимал, была посланием от Ханнеса лично мне:

Показ пропагандистского фильма должен был состояться в центральном модуле – таком же кубовидном, как и все остальные, но побольше по размерам. На стенах внутри него висели фотографии, на которых были изображены вымирающие животные. Эти фотографии в большинстве своем были сделаны с летящего самолета – в стиле телеканала «National Geographic».

В центре помещения стояла группа людей среднего и пожилого возраста, и все они оживленно разговаривали – так, как будто находились на каком-нибудь научном конгрессе. Среди них я увидел и женщину, которая заходила в мой модуль. Она с заискивающим видом беседовала с бородатым стариком, похожим на профессора.

Несмотря на весьма солидный возраст большинства присутствующих, все они были одеты в замызганные рубашки или же футболки с рисунками и надписями на экологические темы, что дало мне основание предположить, что все они имеют то или иное отношение к борьбе за экологию. Их здесь было – как я посчитал – двенадцать, а потому я подумал, что сподвижники Ханнеса собрались в полном составе.

Если меня – пусть даже и против моей воли – приняли в «Возрождение», это означало, что я стал «апостолом» номер тринадцать. Более того, мне, как и Иуде, предстояло предать мессию, то есть Ханнеса.

Подобное сравнение вызвало у меня немалое беспокойство, однако мои невеселые раздумья прервало появление лидера «Возрождения». Присутствующие с необычайно почтительным видом расступились, давая ему пройти, но при этом было заметно, что их отношения с ним основаны на дружеской доброжелательности. Возможно, он привил им всем дух товарищества, однако они знали, что в определенные моменты нужно вести себя отнюдь не панибратски. И сейчас был как раз один из таких моментов.

Ханнес поприветствовал их всех в неформальной манере, а затем освещавший помещение тусклый свет погас, и показ пропагандистского фильма начался. В модуле воцарилась полная тишина, и это придало еще большую эффектность зазвучавшей через несколько секунд музыке – музыке, которую я за последние несколько дней слушал уже в третий раз.

С первыми нотами песни Доуленда «Flow my tears» на висевшем на стене экране появились кинокадры, изображающие Лондон, погрузившийся в сумерки. На фоне этих кинокадров стала прорисовываться авторучка, которой писались какие-то неровные строчки. Я с изумлением осознал, что это была авторучка Ханнеса – та самая, которую я видел на судне, плывущем на остров Патмос. Возможно, он сам и дал тогда экипажу судна запись этой песни, чтобы обеспечить звуковое сопровождение своим бредовым мыслям, которые он пытался изложить на бумаге.

То, что и мне тоже нравились произведения Доуленда, не было просто случайным совпадением. В прочитанной мною недавно статье о синхроничности утверждалось, что схожие друг с другом люди натолкнутся друг на друга в любом уголке мира – куда бы они ни поехали. Поскольку у них одинаковые вкусы, они отдают предпочтение одному и тому же, в результате чего их жизненные пути снова и снова перекрещиваются. А вот две личности, которые друг на друга ничем не похожи, могут жить по соседству и при этом ни разу не встретиться – не встретиться даже на улице, на которой они живут, – потому что ключевым фактором случайных встреч людей является их схожесть друг с другом.

Возможно, Ханнес усмотрел между собою и мной какое-то сходство, и поэтому он решил затащить меня в созданное им общество – пусть даже это и могло данному обществу навредить.

Тоскливую песню Доуленда сменила симфония Густава Малера, посвященная красоте каналов Венеции. Это был знаменитый отрывок, использованный режиссером Лукино Висконти в его фильме «Смерть в Венеции». После этого отрывка зазвучали одно за другим различные музыкальные произведения, а на стене замелькали короткие киносюжеты о городах – Париже, Берлине, Нью-Йорке, Токио…

Во всех этих киносюжетах о мировых столицах имелось кое-что общее: ни в одном из них не показывались люди. Ханнес, видимо, специально подобрал кинокадры, на которых были запечатлены пустынные площади и улицы, чтобы проиллюстрировать ими свое представление о счастливом мире. Ему, наверное, не были известны предсказания Алана Вайсмана о том, какие ужасы ждут планету Земля после исчезновения человечества.

В конце этого странного пропагандистского фильма перед взором зрителей предстало неподвижное изображение – карта Таро номер XIII, «Смерть». Я догадался, что для Ханнеса она была – наряду с перепиской между Юнгом и Каравидой и различными предсказаниями – еще одним подтверждением того, что именно 2013 год станет годом конца света.

Возможно, чтобы как-то сгладить удручающее впечатление, производимое этой картой Таро – на ней был изображен скелет, едущий на коне по лежащим на земле трупам, – в самом конце пропагандистского фильма его сменил черный фон, на котором снова появившаяся ручка Ханнеса написала:

Эта фраза была любимым высказыванием одного моего университетского товарища, который очень рано отправился на тот свет, и потому я вздохнул с облегчением, когда показ пропагандистского фильма закончился и снова зажегся свет.

Все другие присутствующие, вероятно, были уже достаточно осведомлены относительно того, что все это означало, ибо они, поаплодировав, очень вежливо друг с другом попрощались и, покинув центральный модуль, разошлись по своим жилищам.

Я же остался в центральном модуле, невольно задумавшись о том, чем же занимаются все эти люди в таком глухом месте. Ханнес, подойдя ко мне, положил на мое плечо свою холеную руку. Он был одет в черный свитер, отчего его лицо казалось еще более бледным и болезненным.

– Уж слишком много впечатлений за такое короткое время, да? – сказал он снисходительным тоном. – Тебе понравилась концовка?

– Это была уже довольно избитая фраза.

– Как говаривал один мой друг, если хочешь чего-то новенького, обратись к классикам. А еще у Оскара Уайльда есть на этот случай подходящая фраза; «Нет ничего опаснее, чем быть модным. Все модное очень быстро выходит из моды».

– А зачем ты окружаешь себя всяким барахлом из шестидесятых годов? – поинтересовался я, удивляясь в глубине души той фамильярности, с которой я обращался с этим «гуру».

– Я имею слабость ко всему тому, чем я был окружен в своем детстве. Эти предметы вызывают у меня чувство безмятежности, потому что они напоминают мне о том времени, когда жизнь была легкой и приятной.

– Ты, наверное, с тех пор немало настрадался, – предположил я. – Если нет, то тогда мне непонятно, зачем ты затеял все это. А еще я не понимаю, чем занимаются все эти люди в лагере, оторванном от всего остального мира.

– Им нравится жить в обсерватории. Они находятся здесь добровольно. Кроме того, они выполняют очень важную задачу.

– А за какими объектами в этой обсерватории ведется наблюдение? – спросил я, уклоняясь от разговора об упомянутой моим собеседником задаче. – И при помощи чего? Я что-то не заметил здесь ни одного телескопа.

Ханнесу, похоже, нравилось, что я ему слегка перечу. Возможно, он воспринимал меня как дружески настроенного оппонента, в разговоре с которым можно проверить убедительность своих собственных идей. Он посмотрел в направлении двери, чтобы убедиться, что возле нее никого нет и что нас никто не слышит, а затем зажег сигарету и стал поучительным тоном говорить:

– Наш телескоп – это «Новое Откровение», ибо оно позволяет нам видеть очень далеко. Знание будущего делает осмысленным настоящее, дает своего рода путевой лист. Если мы живем в обсерватории, предназначенной для наблюдений за приближением конца света, это отнюдь не означает, что мы сидим здесь сложа руки.

– Насколько я понял, «Возрождение» собирается помочь Господу Богу в его благом намерении стереть человечество с лица земли в 2013 году.

– Именно так, и ты можешь считать, что тебе очень повезло – ты попал в число избранных, – сухо добавил Ханнес. – Благодаря этому ты спасешь свою жизнь.

Час спустя Ханнес вызвал меня к себе в модуль, чтобы продолжить меня инструктировать. Вскоре мне, по его словам, будет разрешено идти хоть на все четыре стороны, однако он меня предупредил, что как только я познакомлюсь с «путевым листом», я стану «цепляться» за обсерваторию, как потерпевший кораблекрушение матрос цепляется за еще не утонувшие обломки корабля.

Вернувшись после инструктажа в свой модуль, я подумал, что с каждым часом, проведенным мною среди членов «Возрождения», я мало-помалу теряю ощущение реальности. Мне уже не казалось странным то, что, пожив некоторое время здесь, в этой «обсерватории», человек невольно становится «не от мира сего» и думает только о появлении нового мира в 2013 году.

Чтобы отогнать от себя подобные мысли, от которых у меня уже даже начинала кружиться голова, я включил компьютер, намереваясь узнать, что произошло за последнее время в мире – если, конечно, в этой «обсерватории» имелась возможность это узнать.

Когда монитор компьютера зажегся, вместо каталога с названием «ЭЛЕМЕНТЫ ДЛЯ НОВОЙ ПЛАНЕТАРНОЙ КУЛЬТУРЫ» я щелкнул на иконке веб-браузера, надеясь войти в сеть Интернет. После нескольких секунд ожидания на экране появилось окошко поисковика «Гугл», показавшееся мне в этот момент огромным окнищем во внешний мир.

Пока я набирал название барселонской интернет-газеты, мне подумалось, что у Ханнеса, похоже, нет реальной возможности скрывать даже и самые важные свои секреты, раз уж он позволяет своим приверженцам поддерживать связь с остальным миром. «Обсерватория» неразрывно связана через Интернет с окружающим миром и, видимо, будет с ним связана до тех пор, пока не наступят Постапокалипсис и «эра неторопливости».

Я порыскал по различным разделам газеты – от спортивных колонок до страниц, посвященных экономике, – с приятным ощущением человека, который болел-болел, а теперь вот выздоровел и возвращается к своей обычной жизни. Быстро просматривая заголовки статей, посвященных наиболее значимым из произошедших недавно событий, я невольно зацепился взглядом за знакомую мне фамилию:

Удивившись тому, что ограблению – причем не ахти какому важному – посвящена целая статья, причем написанная через много дней после этого ограбления, я дважды щелкнул на этом заголовке, чтобы прочесть весь текст статьи:

Данное сообщение вернуло меня в безумный и опасный мир, находящийся где-то далеко за пределами «обсерватории». То, что я разделял ложе с женщиной, которая, возможно, убила своего собственного отца, встревожило меня намного больше, чем бредовые планы Ханнеса.

Раз уж Эльза в общении со мной ни разу не упомянула о смерти своего отца, то и у меня невольно возникало подозрение, что именно она его и убила. Оставалось только выяснить причину, заставившую Эльзу прикончить среди бела дня своего собственного отца – если, конечно, она не сделала это в один из случающихся у нее периодов отчуждения от окружающего мира.

У меня вдруг закололо в груди от осознания того, что ситуация складывается для меня как нельзя хуже: мне, возможно, придется еще долго торчать в этом чертовом лагере среди полусумасшедших фанатиков, зная при этом, что где-то по этому острову, возможно, бродит небезопасная для меня отцеубийца.

Такой поворот в ходе событий менял смысл всего того, что со мной до сего момента произошло. Прежде чем полезть в предыдущие номера газеты, чтобы поискать там еще какую-нибудь информацию о данном преступлении, я попытался припомнить, как вела себя Эльза во время нашего с ней пребывания в Саранде. Когда мы находились на пляже, она рассердилась на мои слова относительно настоящей опасности, при возникновении которой срабатывает инстинкт самосохранения. Затем она еще более негативно отреагировала на мою шутку относительно «барахла», которое выставляет в своем магазине на продажу ее отец.

Обе эти ее реакции, безусловно, были обусловлены убийством ее отца Альфреда Десместре, но она при этом всячески старалась, чтобы я об этом убийстве ничего не узнал. Самое же странное заключалось в том, что она наврала мне о смерти своего отца, когда тот был еще жив, а когда он все-таки отправился в мир иной, она вела себя так, как будто этого не произошло.

Либо эта женщина страдала психическим заболеванием, с которым я раньше еще никогда не сталкивался, либо от моего внимания с самого начала всей этой истории что-то ускользало…

Увидев, что в мой модуль зашла рыжеволосая – ей, похоже, поручили за мной приглядывать, – я был вынужден прервать эти свои размышления.

– Ханнес ждет тебя в своем кабинете. Можешь считать себя счастливчиком, раз уж он уделяет тебе так много внимания, – сказала мне рыжеволосая завистливым тоном.

Несколько секунд спустя я уже шагал по лагерю едва ли не строевым шагом, не глядя по сторонам и не оглядываясь.

Еще когда я только вышел из своего модуля, мне бросилось в глаза, что солнце спряталось за целое скопище густых облаков, в результате чего на территорию лагеря упала огромная тень. Сейчас, в два часа дня, в лагере царила гробовая тишина – как будто все его обитатели вдруг куда-то исчезли.

Я подошел к модулю Ханнеса с непонятно откуда появившейся у меня уверенностью в том, что данная тишина очень скоро будет нарушена.

Я не испытывал никаких особенных чувств оттого, что мне в руки наконец-таки попали эти чертовы письма. Лидер «Возрождения», когда я зашел к нему в модуль, протянул мне толстенную кожаную папку, в которой находились документы, являющиеся составной частью «Нового Откровения».

Все их страницы были тщательно заламинированы, а самые первые из них представляли собой оригиналы писем Юнга и Каравиды друг другу. При каких-нибудь других обстоятельствах я бы прочел их с большим интересом, однако та «окопная» жизнь, которую я сейчас вел, не позволяла мне концентрироваться ни на чем, что не имело непосредственного отношения к событиям, происходящим здесь и сейчас.

Прочитав в одном из писем Каравиды довольно запутанно написанный абзац, в котором речь шла о священной символике цифр, я закрыл папку и заявил:

– Поскольку ты мне довольно щедро заплатил, я могу полностью перевести для тебя все эти документы. Кроме того, я предпочитаю начать это делать как можно скорее, раз уж я именно ради этого здесь и оказался.

Ханнес, сидя в своем вращающемся кресле, слушал меня с невозмутимым видом. Возможно, из-за того, что он не любил сколько-нибудь яркого света, в его модуле – в отличие от других модулей – не было ни окна, ни даже какого-нибудь отверстия в стене, через которое внутрь модуля мог бы попасть дневной свет. В этом – оформленном в психоделическом стиле – кабинете царил сейчас такой же оранжеватый полумрак, как и прошлым вечером – словно бы его обитателю хотелось круглые сутки чувствовать, что он присутствует при закате солнца.

Лидер «Возрождения» нажал на рычажок, чтобы позолоченная пластмассовая птичка вытащила из коробочки сигарету. Затем он закурил эту сигарету при помощи своей массивной зажигалки и безмятежным тоном сказал:

– Не переживай пока по этому поводу. У нас еще целая уйма времени.

– Мне жаль, но я этого мнения не разделяю, – ответил я. – По правде говоря, я пришел проститься.

– Что ж так скоро? – тон голоса Ханнес вдруг стал циничным. – Журналист не может уехать с места событий, не набрав там материала для грандиозной статьи. Ты еще ведь даже и не прикасался к самой сладкой части пирожного – проекту «Ирод».

– Ты утверждал, что ты – человек своего времени, – возразил я, – а сам прибегаешь к древним именам типа «Ирод» и «Кинопс» и к картам Таро. Ты, видимо, делаешь это для того, чтобы скрыть, что в действительности у тебя за душой ничего нет. Ты, конечно, сможешь поморочить людям голову в этом уединенном лагере и построить из себя важную персону до 2013 года, но не более того.

Ханнес в ответ на мое провокационное заявление долго смотрел на меня пристальным взглядом, а затем, выпустив изо рта облачко табачного дыма, сказал:

– Если бы я всего лишь морочил людям голову, то здесь, на этом куске бесплодной земли, на меня не работали бы двенадцать выдающихся биологов. Я, правда, им хорошо плачу, и хотя они и являются приверженцами идей, исповедуемых «Возрождением», расходы, которые я несу по их пребыванию здесь, по уходу за имеющимся у них на их родине недвижимым имуществом и по содержанию их семей, в конечном счете намного превзойдут ту сумму, которую я уплатил за эти письма.

– А долго им еще здесь работать? – спросил я, удивляясь тому, что поселение ученых может находиться в таком удаленном от цивилизованного мира и малопригодном для проживания месте. В этом поселении, правда, имелся доступ к сети Интернет, обеспечивающий возможность скачивать информацию из различных электронных баз данных.

Главное же, что мне сейчас было непонятно, – это какими вообще исследованиями могли заниматься в своей жизни эти люди, если их исследования заинтересовали такого чокнутого приверженца идеи приближающегося конца света, как Ханнес.

– Столько, сколько потребуется, однако нам нужно получить окончательные результаты не позднее начала 2012 года. В противном случае «Предсказание 2013» не исполнится.

– Я вообще-то раньше всегда думал, что предсказания исполняются сами по себе и что им не нужны «толкачи», – сыронизировал я. – А иначе какой в них смысл?

– Смысл заключается в том, что они, как я тебе уже объяснял, предоставляют нам своего рода путевой лист. Проект «Ирод», можно сказать, обеспечивает сырье для того, чтобы можно было осуществить все, что написано в «Новом Откровении».

– А что это вообще за проект «Ирод»?

– Это – укол надежды для всех существ, обитающих на этой планете. И урок, который человечество не забудет никогда.

Прежде чем продолжить свои объяснения, исландец бросил взгляд на предметы, подвешенные к потолку модуля и болтающиеся туда-сюда, цепляясь друг с другом, а затем, отведя пряди своих густых белых волос от ушей – наверное, для того, чтобы лучше слышать самого себя, – сказал:

– Вот уже более пятидесяти лет многие страны занимаются разработкой биологического оружия, обладающего огромной вредоносной силой, но при этом стоящего не так уж и дорого. Чтобы ты имел на этот счет кое-какое представление, могу тебе сообщить, что если атомная бомба мощностью десять килотонн способна уничтожить город с населением примерно семьдесят тысяч человек – и это притом, что разработка ядерных технологий стоит очень-очень дорого, – то ста килограммов вирусов сибирской язвы хватит на уничтожение в очень короткий срок аж десяти миллионов человек. Можно объяснить и по-другому: багажа с биологическим оружием, который мы будем в состоянии унести с тобой вдвоем, хватит на то, чтобы такой город, как Барселона, полностью опустел. Теперь поговорим о стоимости. Было подсчитано, что, чтобы уничтожить все живое на площади в один квадратный километр, потребуются обычные взрывчатые вещества на сумму в несколько десятков тысяч долларов. Если же использовать с этой же целью вирусы сибирской язвы, то затраты составят всего лишь один доллар. Поэтому великие державы всегда опасались, что биологическое оружие может стать своего рода атомной бомбой в руках держав победнее.

– И чего ты хочешь с помощью этого достичь? – в ужасе спросил я.

– Ничего. По правде говоря, такое биологическое оружие, как вирусы сибирской язвы, не подходит для осуществления задач, стоящих перед «Возрождением». Оно всего лишь вызвало бы массовые страдания: большинство богачей сделало бы себе соответствующие прививки или приняло бы соответствующие таблетки, а мучиться пришлось бы, как обычно, беднякам. Так что это не очень-то подходящий способ для создания нового человечества. Вот поэтому мы и занимаемся здесь тем, что пытаемся найти «чистый» способ, который причинил бы как можно меньше страданий и позволил бы сделать разграничение между теми, кому следует умереть, и теми, кому надлежит остаться в живых.

– Согласно Апокалипсису святого Иоанна, спасутся сто сорок четыре тысячи человек, – с иронией в голосе сказал я. – А сколько людей спасется согласно Апокалипсису Ханнеса?

И только тут до меня дошло, что у лидера «Возрождения», по-видимому, точно такое же имя, как и у святого Иоанна, но только в его исландском варианте: в исландском языке, догадался я, Ханнес являлось упрощенной формой имени Йоханнес, то есть Иоанн.

– Гораздо меньше, чем то число, которое ты только что произнес, – абсолютно спокойно сказал мой собеседник. – Кстати, чтобы постепенно заселить Землю, начиная с матери-Африки, хватит и двух сотен пар молодых и здоровых мужчин и женщин, готовых исповедовать единственную настоящую религию, суть которой – преклонение перед нашей планетой.

– Однако, прежде чем начнется это возрождение, нужно еще выполнить грязную работу по уничтожению нескольких миллиардов человек.

– В этом-то и заключается суть вопроса, потому что, чтобы построить новый дом на месте дома, превратившегося в развалины, нужно сначала эти развалины полностью снести. К счастью, нам на помощь может прийти нанобиология. Знаешь, почему разработанное в двадцатом веке биологическое оружие не могло уничтожить человека как биологический вид?

Я стал молча ждать, когда он сам ответит на свой собственный вопрос. Ханнес, похоже, был рад возможности пуститься в разглагольствования по поводу своего грандиозного замысла. У меня даже начало складываться впечатление, что он затащил меня сюда только для того, чтобы у него появился в моем лице новый слушатель.

– Проблема с уничтожением человека как биологического вида заключается в том, что большинство вирусов передаются от одних людей другим только на определенной стадии развития болезни, – продолжал Ханнес, закуривая уже третью сигарету. – Например, ты подхватил вирус гриппа, однако ты станешь заражать им окружающих только после того, как эта болезнь начнет у тебя проявляться. Это дает медицинским службам время на то, чтобы при возникновении новой пандемии придумать, как с ней бороться, поскольку одни люди заболевают раньше, а другие – позже.

– Не понимаю, к чему ты сейчас клонишь, – сказал я, вдруг осознав, что Ханнес – еще более чокнутый, чем я предполагал.

– Благодаря нанобиологии, позволяющей создавать новые штаммы вирусов и бактерий, мы преодолеем это ограничение. Идея заключается в том, чтобы создать смертельный вирус с очень длинным инкубационным периодом – например, продолжительностью в один год, – который бы передавался от одних людей другим очень быстро и абсолютно для них незаметно. Если мы выпустим такой вирус на футбольных стадионах, на станциях метро и других местах массового скопления людей, он позволит нам распространить эпидемию по всей территории всех пяти континентов еще до того, как эта эпидемия будет замечена. После того, когда инкубационный период закончится, у человечества уже не останется времени на то, чтобы создать эффективное лекарство, потому что все люди на земле уже будут заражены. Произойдет то, что произошло в романе «Война миров» с инопланетянами: вредоносный биологический вид будет стерт с лица земли, как говорится, без лишней пыли.

– В этом и заключается проект «Ирод»? – ошеломленно спросил я.

– Мы окрестили его так, потому что после завершения инкубационного периода смертельная болезнь вспыхивает главным образом тогда, когда у человека увеличивается температура тела, и поэтому дети, которые постоянно бегают и вообще ведут себя физически очень активно, погибнут первыми, у взрослых, когда они занимаются любовью, будет останавливаться сердце. В общем, люди начнут в массовом порядке умирать, пока из них не останется в живых уже почти никого… в 2013 году! Это будет пандемия, жертвами которой станут исключительно люди.

– Но, если тебе и в самом деле удастся создать такой вирус, каким образом ты собираешься спасти самого себя и избранных тобой людей?

– Очень просто: параллельно с вирусом «Ирод» мы создаем вакцину, доступ к которой будет только у избранных. У остального человечества не хватит времени на то, чтобы разработать спасительное лекарство – какие бы усилия оно для этого ни прилагало. Информация о генетическом коде этого вируса будет храниться в самом безопасном в мире месте.

– В пещере Кинопса?

– Она вполне может считаться подходящим местом, однако потребуется привести ее в надлежащий вид. Ты же уже знаешь, что мне нравится придавать налет старины проектам, нацеленным на будущее. Прошлое и будущее смыкаются друг с другом, образуя замкнутый круг. После того как исполнится «Предсказание 2013», Патмос станет вдвойне священным островом, куда представители нового человечества будут совершать паломничества.

Произнеся эти слова, Ханнес откинулся на спинку своего кресла – то ли с измученным, то ли с чрезмерно взволнованным видом.

– Не понимаю, зачем ты мне об этом рассказываешь, – покачал головой я, не зная, что обо всем этом и думать. – Если проект «Ирод» реально существует, то стоит только сообщить о нем прессе – и сюда, к вам, тут же нагрянут полицейские и военные.

– Никто прессе ничего не сообщит. Кто может это сделать?

– Например, я – после того как выберусь из этой обсерватории.

– Ты ошибаешься, Лео, если думаешь, что «Возрождение» – это путешествие туда и обратно. Обратного пути нет. Если кто-то добрался до Кинопса, то он остается с ним и его бесами навсегда.

Произнеся эти слова, Ханнес достал из кармана пистолет и, вытянув руку, с невозмутимым видом направил его ствол прямо мне в лоб. Внезапно нависшая надо мной угроза смерти почему-то привела меня в состояние полного спокойствия – как будто все, что сейчас будет говориться или делаться, уже не имело для меня никакого значения. Если у человека исчезло будущее, то бояться ему уже нечего.

– Что меня в тебе раздражает, Ханнес, – так это то, что ты, чтобы отправить меня сейчас на тот свет, заставил меня совершить такое длинное путешествие. Я предпочел бы, чтобы ты прикончил меня еще в Тиране – или даже раньше, если ты знал о том, что я уже нахожусь в пути. Разве ты не это с самого начала и собирался сделать? Уничтожить всех, кому стало известно об этом предсказании, – уничтожить их ради того, чтобы они не помешали его исполнению!

– Оставить в живых стоит лишь того, кто достоин нашего великого дела. Все остальные – пособники вредоносного человеческого рода. Хочешь узнать, почему я до сих пор оставил тебя в живых?

Задав этот вопрос, Ханнес, все еще держа в правой руке пистолет и целясь им мне в лоб, левой рукой надавил на рычажок своего настольного портсигара, чтобы пластмассовая птичка вынула из коробочки сигарету. Затем он – слащавым голосом – сказал:

– Не будешь ли ты так любезен прикурить мне сигарету? Мне в данной ситуации что-то не хочется ни опускать пистолет, ни отводить от тебя взгляд.

Было очевидно, что Ханнесу нравилось оттягивать в подобных случаях развязку. Поднимая со стола изготовленную в шестидесятых годах увесистую зажигалку, я мысленно спросил себя, а не смогу ли я, запустив ее в голову Ханнеса, оглушить его еще до того, как он успеет выстрелить.

– Поскольку ты мне симпатичен, я подарю тебе еще семь минут жизни, – заявил мне исландец. – Именно столько минут уйдет на то, чтобы выкурить эту сигарету. А пока я курю, можешь спрашивать меня о чем угодно. Затем я тебя пристрелю.

Я, быстренько взвесив свои шансы, решил, что уж лучше мне еще пожить на белом свете целых семь минут, чем пытаться сейчас внезапно напасть на Ханнеса, заранее зная, что подобная попытка обречена на провал: ствол пистолета ведь направлен прямехонько мне в лоб, а указательный палец исландец держит на спусковом крючке.

Ханнес выпустил изо рта большой клуб дыма и сказал:

– Я вообще-то планировал, что прикончу тебя в порту Скала – как только ты прибудешь на Патмос, – но Доуленд тебя на какое-то время спас.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросил я, с завороженным видом наблюдая за тем, как сигарета становится все короче и короче.

– На том судне я заметил, что песня «Flow my tears» производит на тебя сильное впечатление, и мне подумалось, что человек, которому нравятся произведения Доуленда, заслуживает того, чтобы ему дали шанс выжить. Доуленд – апостол всех тех, кто о чем-то печалится, а потому мне показалось, что ты можешь оказаться достойным «Возрождения». Я еще больше укрепился в этом своем мнении после того, как ты сумел добраться до дна пещеры Кинопса. Я тогда сказал сам себе: «Это – мой человек».

– А что я сделал такого, из-за чего ты во мне разочаровался? – спросил я, с тревогой видя, что сигарета сократилась уже наполовину.

– Ты меня предал – предал, как Иуда.

– Я и в самом деле намеревался это сделать после того, как выберусь отсюда, – сказал я, решив попытаться пронять своего собеседника откровенностью, – однако пока что я еще не давал тебе оснований хотеть меня прикончить.

– Ты лжешь – а значит, ты не более чем самый заурядный человек.

Сигарета уже превратилась в коротенький окурок, которого хватит лишь на одну затяжку. Чтобы исландец не сделал эту затяжку – и, соответственно, не нажал затем на спусковой крючок, – я попытался заставить его пуститься в разглагольствования:

– Скажи мне, по крайней мере, в чем конкретно заключается моя вина.

– Тебе удалось выяснить, где находится наша обсерватория. Вчера ночью мы заметили, что возле модулей крутится какой-то посторонний человек, но поймать нам его не удалось. Однако это заставило меня принять решение о временной ликвидации лагеря. То мероприятие, на котором ты присутствовал сегодня утром, представляло собой церемонию прощания. Мы все расстаемся до тех пор, пока не создадим новую обсерваторию… Ты меня поимел, Лео.

– Я не понял ничего из того, что ты сказал, – заявил я, видя, что сигарета догорела уже до самого фильтра. – Твои слова означают, что мы с тобой остались в лагере одни?

– Я уже очень скоро смогу сказать не «мы остались одни», а «я остался один», потому что ты прямо сейчас покинешь этот мир навсегда, – сказал Ханнес.

Я, понимая, что уже вот-вот отправлюсь на тот свет, закрыл глаза. Последним, что я услышал, был оглушительный грохот.

Открыв глаза, я увидел улыбающееся лицо Эльзы. Когда ее губы на мгновение прильнули к моим, я подумал, что быть мертвым не так уж и плохо.

Мне затем потребовалось немало времени на то, чтобы понять, что я все еще жив, хотя и довольно долго пролежал без сознания на полу среди обломков того, что еще совсем недавно было модулем Ханнеса. Приподняв с трудом тяжелую голову и посмотрев по сторонам, я увидел, что остальные модули постигла примерно такая же судьба. Вся обсерватория «Возрождения» превратилась в груду развалин.

– Что здесь произошло? – спросил я, все еще будучи не в силах подняться.

– Это была очень рискованная игра, которая закончилась благополучно, – ответила Эльза, проводя ладонью по моим волосам. – Я даже и не подозревала, что ты находишься здесь, внутри!

Я вдруг вспомнил, что на вершине горы я видел табличку, в которой предупреждалось о том, что неподалеку хранятся взрывчатые вещества. Эльза, наверное, разыскала в заброшенном карьере ящики с динамитом и придумала, как этот динамит подорвать, а затем, расставив ночью эти ящики в подходящих местах, установив детонаторы и дождавшись, когда лагерь опустеет, пустила его на воздух.

Подобный смелый план ассоциировался в моем сознании скорее с деятельностью какой-нибудь террористической группировки, чем с изощренными выходками эксцентричной женщины, а потому мне невольно подумалось, что я почти ничего не знаю об Эльзе и о том, чем она вообще занимается. Кто ей в этой авантюре помогал? А может, она принадлежит к какой-нибудь организации, борющейся с «Возрождением»? Я решил, что попытаюсь найти ответы на эти вопросы как-нибудь потом, а сейчас займусь кое-чем более срочным.

– А где Ханнес? – спросил я, с трудом поднимаясь на ноги. – Он погиб?

– Задал стрекача. И нам нужно сделать то же самое, пока сюда не нагрянула полиция.

Чувствуя, что у меня болит от синяков и ушибов все тело, я – покрытый с головы до ног пылью – зашагал вслед за Эльзой по тропинке, петляющей по нижней части горы Пенупа в сторону моря. Солнце палило с такой ожесточенностью, как будто уже вот-вот должен был начаться Страшный Суд.

– А я уж думал, что мне из этой колонии сумасшедших живым выбраться не удастся, – сказал я, с трудом переводя дыхание, тянувшей меня за руку Эльзе.

Хотя она сейчас была облачена в неказистую одежду альпиниста, мне она все равно казалась весьма соблазнительной. У меня из головы, тем не менее, не выходили те новости, которые я прочел недавно в интернет-газете, а также все те странности, которыми не раз изумляла меня Эльза.

Когда далеко впереди появилось лазурным миражем море, я, остановившись, сказал:

– Я понимаю, что нам нужно побыстрее уносить отсюда ноги, но мне необходимо выяснить кое-что прямо сейчас. Твоего отца кто-то убил. Это сделала ты?

К глазам Эльзы подступили слезы, и она, едва не расплакавшись, спросила:

– Ты считаешь, что я на такое способна?

– Нет, – признался я.

– Вот и все, что мне было нужно от тебя узнать, – с этими словами Эльза, снова потянув меня за руку, пошла по тропинке дальше.

По мере того как «Боинг-767» набирал максимальную высоту, Эльза снова и снова умиленно всматривалась своими огромными глазами в облака. Мне же никак не верилось, что я все еще жив, Эльза сидит рядом со мной и мы с ней летим на север Европы, чтобы наконец-таки поставить во всей этой истории финальную точку.

Моя загадочная подруга перед нашим вылетом из Греции до самого последнего момента упорно настаивала на том, чтобы я ее в Исландию не сопровождал, заявляя, что там ее ждет нечто такое, чем она должна заняться исключительно в одиночку. Больше она ничего об этой поездке говорить не стала, однако мне, по крайней мере, удалось уговорить ее дать объяснения по поводу тех событий, которые произошли со мной в последнее время.

После того как она спасла мне жизнь, пристрелив Ханнеса из своего револьвера, мы на первом же судне покинули Патмос и отправились в Афины. Это довольно долгое путешествие по морю дало мне возможность прояснить все темные моменты недавних драматических событий, понять смысл которых я еще совсем недавно и не надеялся.

Эльза, как выяснилось, приехала в Тирану, чтобы отомстить тем, кто был виновен в смерти ее отца, – Ханнесу и его албанскому помощнику Спиро.

Лидер «Возрождения» начал целую серию своих кровавых преступлений убийством Десместре, подослав к нему наемного убийцу, которого самого потом – по распоряжению Ханнеса – ликвидировали. Антиквара убили за то, что он обратился в аукционный дом и тем самым разгласил сведения о переписке между Юнгом и Каравидой, которую Ханнес считал частью «Нового Откровения».

По мнению Ханнеса, позволить узнать о ней непосвященным означало поставить под угрозу исполнение содержавшегося в ней предсказания. Использовав обещание о щедром вознаграждении в качестве приманки, он заманил меня к себе, чтобы прикончить меня лично.

Дежурного администратора отеля в Тиране убил Спиро, получивший от Ханнеса приказ «избавляться» от всех, кто так или иначе стал свидетелем моих контактов с представителями «Возрождения». Он также уничтожил – но гораздо более жестоким способом – и свою помощницу Кору, попытавшуюся предупредить меня о том, что со мной может произойти.

Подобная вереница трагических событий показывала, что письма, найденные в старом комоде, спровоцировали настоящую кровавую резню, жертвами которой, по-видимому, стали и утащившие этот комод грабители: Спиро, скорее всего, убил их сразу же после того, как получил от них письма.

Когда мы с Эльзой приехали на такси в Бутринт и я отправился в одиночку на назначенную мне встречу, Эльза тайком пришла на развалины античного театра раньше меня, предварительно договорившись с таксистом из Саранды, чтобы он не говорил мне ничего о том, что она покидала такси. Она сказала таксисту, что хочет «сделать для меня кое-какой сюрприз». Сюрпризом же стало то, что она собственной рукой вонзила нож в спину Спиро. Убив его, Эльза быстренько возвратилась в такси и стала продолжать затеянный ею «спектакль». Таксисту она, должно быть, хорошо заплатила, однако он наверняка и не подозревал о том, какой поступок она совершила на территории развалин.

После приезда на Патмос Эльза, чтобы поквитаться с Ханнесом, раздобыла у местной мафии револьвер и множество детонаторов, за которые ей пришлось выложить немалые деньги. Примерно столько же ей предстояло потратить на перелет в Исландию, которая и была конечной целью этой ее поездки. Пока, правда, мы летели в Лондон, причем, поскольку Эльза находилась в международном розыске, она села на самолет с поддельным паспортом, который сделал для нее один греческий «спец» по изготовлению фальшивых документов.

– В Албании пришлось помыкаться без паспорта мне, а теперь та же участь постигла тебя, – сказал я ей на ухо, отрывая ее от любования облаками. – В Афинах у нас почти ничего не проверяли, а вот в лондонском Хитроу тебя, возможно, схватят за шкирку.

– А может, мне повезет, – шепотом ответила Эльза. – Меня ведь все равно рано или поздно схватят. Я призналась во всем, что совершила, в письменном виде, чтобы, если со мной что-то случится, у тебя не было никаких проблем. Письмо с моим признанием вот-вот прибудет в комиссариат испанской полиции, в котором ведут дело об убийстве отца.

– Это означает, что ты никогда не вернешься в Херону? – озабоченно спросил я.

– Никогда.

– Собираешься обосноваться в Исландии?

– Возможно. Если меня не сцапают в Хитроу. Ты ведь меня не сдашь полиции?

Она произнесла эти слова, гладя мою ладонь своими холеными пальцами – пальцами, которые держали оружие, когда она убивала Спиро и Ханнеса. И тем самым, кстати, спасала мне жизнь.

– Ты и сама прекрасно знаешь, что не сдам.

– Имей в виду, что в Исландию со мной ты не поедешь. Оставайся в Лондоне и зайди в универмаг «Харродс». Купи там что-нибудь своей дочери, выпей пару больших кружек пива и возвращайся домой. Или же поезжай за дочерью в Бостон. Теперь ты можешь позволить себе такую роскошь.

– Мне нужно экономить, чтобы хватило денег на оплату ее учебы в частной школе. А еще мне нужно погашать ипотечный кредит и платить за аренду дома. Так что жизнь у меня, как и раньше, не сахар.

– Это еще одно основание для того, чтобы ты не летел со мной в Исландию. Это самая дорогая в мире страна.

– Нравится тебе это или нет, но я обязательно полечу с тобой в Исландию, – решительно заявил я. – Мне очень хочется узнать, что ты в этой стране забыла. Кроме того, немного охладиться мне не помешает.

Зарегистрировавшись у дежурного администратора, мы поднялись на пятый этаж на лифте, в котором еле слышно звучала музыка. Прислушавшись, я узнал зловещую песню группы «Отель гуру», отчего мне невольно подумалось, что лейтмотив этого бегства навстречу будущему остается таким же, каким был и раньше.

Пока Эльза принимала душ, я, развалившись по диагонали на кровати, предавался тревожным размышлениям. Мы пересекаем Европу от Патмоса до Исландии – получается, что тоже по диагонали, – причем Эльза упорно не хочет мне говорить, зачем мы летим в такую даль.

Если любой конец является началом чего-то другого, то как бы на ледяном острове меня не ждала новая череда неприятностей. Я уже почти жалел о том, что напросился в сопровождающие к Эльзе в этой ее последней поездке.

В то же время мы все еще находились в Лондоне, и не было никакой гарантии того, что Эльзе завтра утром удастся успешно пройти паспортный контроль. Поскольку магнитная лента в поддельном паспорте вряд ли правильно сработает при сверке информации, указанной в паспорте, с информацией в соответствующей базе данных, наша попытка пройти этот контроль закончится, скорей всего, тем, что нас арестуют.

Мое настроение, однако, кардинально изменилось, когда Эльза вышла из душа в одном лишь нижнем белье, главным предметом которого была блестящая черная комбинация, подчеркивающая белизну ее кожи.

Похожая на кошку, которая всегда ведет себя так, как ей вздумается, она забралась на кровать, на которой лежал я, предаваясь невеселым размышлениям. Сев на меня сверху, она сказала:

– Если хочешь сегодня ночью насладиться анимой, тебе придется мне кое-что пообещать.

– Не возражаю, – поспешил ответить я, завороженно глядя на восседающую на мне Эльзу.

– Я хочу, чтобы в Исландии ты вел себя исключительно как наблюдатель. Ты из-за своей бестолковости запросто можешь все испортить. А нам, чтобы замкнуть круг, осталось не так уж и много.

– Обещаю, – сказал я, еще толком не понимая, о чем вообще идет речь.

– Не делай ничего, о чем я тебя не попрошу, – продолжала Эльза. – Договорились?

В знак согласия я кивнул. Эльза расстегнула застежку на своем черном лифчике и сняла его, обнажив вызывающе упругие груди.

– Я и сейчас должен подчиняться такой строгой дисциплине? – спросил я, чувствуя, как у меня от соприкосновения с телом Эльзы кое-что начинает набухать.

– Нет, пока еще нет, – улыбнулась она. – Ты ведь находишься на территории Великобритании. Здесь тебе все разрешено.

Мы покинули малюсенький аэропорт Кефлавик и, взяв напрокат автомобиль, поехали, сами, похоже, не зная, куда. Во всяком случае, я этого точно не знал. Хотя у этой поездки, по всей видимости, имелась своя «латентная мотивация», Эльза мне ничего по этому поводу не сказала – как не сказала и о том, каким будет наш маршрут.

– Мы едем в Рейкьявик? – спросил я у моей молчаливой спутницы.

– Пока еще нет, – уклончиво ответила она.

Затем она включила плеер и уставилась в окно, явно не желая разговаривать.

Пейзаж, посреди которого мы оказались, выехав на кольцевую трассу, опоясывающую остров и проходящую по его освоенной людьми прибрежной зоне, больше других когда-либо виденных мною пейзажей наводил на мысли о конце света: он представлял собой тянущуюся до горизонта каменную пустыню, на которой во многих местах виднелись искусственные нагромождения пепельно-серых камней. Исландцам, похоже, нравилось ради забавы складывать эти камни в причудливые кучи.

– Эти камни – куски застывшей вулканической лавы, – пояснила Эльза, заметив, что я с большим любопытством глазею по сторонам. – Местные жители складывают их один на другой, чтобы загадать желание. Поэтому тут так много подобных нагромождений.

– Похоже, ты неплохо знакома с Исландией, – вкрадчиво сказал я, внутренне радуясь, что Эльза снова «разговорилась». – Ты когда-то приезжала сюда в отпуск?

– Не совсем так. У меня в жизни был сумасшедший период, во время которого я зарабатывала кучу денег, а тратить их приезжала сюда.

– Ты имеешь в виду то время, когда жила в Нью-Йорке?

– Да. Мне тогда было двадцать лет, и я работала моделью. Моими работодателями были рекламные агентства высшей категории. Я в те времена общалась исключительно с другими моделями и молодыми менеджерами из Лондона и Нью-Йорка. В этой среде принято баловаться наркотиками, и далеко не один человек от них окочурился. Многие другие – как, например, я, – слегка свихнулись.

После такого неожиданного признания Эльза, замолчав, жестом показала, чтобы я поворачивал направо. Мы поехали по шоссе, пересекающем местность, на которой из грунта во многих местах поднимались клубы пара. Я разглядел далеко впереди геотермальную электростанцию.

– В той среде у всех нас имелись друзья и в Нью-Йорке, и в Лондоне. Один раз в месяц мы устраивали всенощную пирушку в месте, находящемся примерно посередине между этими двумя городами, и таким местом был Рейкьявик.

– Никогда бы не подумал, что в этой стране могут устраиваться пирушки менеджеров модельного бизнеса, – покачал я головой, подъезжая к зданию, за которым виднелись устремляющиеся высоко в воздух облачка пара.

– Не всех, а только из самых высших кругов, – уточнила Эльза, показывая мне, где припарковать машину. – Мы связывались по телефону, договаривались и в тот же вечер садились на самолет, прилетающий сюда как раз перед полуночью. Когда пирушка заканчивалась, мы садились на утренний самолет, даже ни чуточку не поспав.

– А в каких заведениях вы тут развлекались?

– Чаще всего в изысканно оформленных барах на улице Лаугавегур в Рейкьявике. Именно там я познакомилась с Ханнесом.

Я, как раз в этот момент заглушив двигатель, замер на своем сиденье от изумления.

– Ты была знакома с Ханнесом и только сейчас мне об этом сказала? – наконец придя в себя, возмутился я.

– Я не знала, что мы имеем дело именно с ним, пока не увидела, как он вылезает из-под обломков после взрыва «обсерватории». Я заметила его на судне, на котором мы плыли на Патмос, однако подумала, что он едет туда в качестве туриста, а потому постаралась не попадаться ему на глаза. Думаю, он меня тогда не заметил. Да, это, без сомнения, был именно Ханнес, с которым я познакомилась тринадцать лет назад.

– Но ты, тем не менее, в него выстрелила.

– Именно потому, что это был он, я и выстрелила. Я почувствовала, что он мысленно умоляет меня об этом. Кроме того, он убил моего отца. А еще мне, кстати, нужно было спасти твою жизнь.

– Тебе придется мне очень многое объяснить, – растерянно пробормотал я, выходя из автомобиля на свежий воздух, который в Исландии и сейчас, в июне, был едва ли не ледяным.

– Хорошо, но сначала я хотела бы побултыхаться в горячей воде. Это вызовет у меня приятные воспоминания.

Погревшись в «Blue Lagoon» – где Эльза сделала грязевую маску на лицо и мне, – мы поехали в направлении Рейкьявика, но я при этом по-прежнему не знал, что же является конечной целью нашей поездки.

– Насколько я понимаю, Рейкьявик – самый безопасный в мире город, – сказал я, разомлев после долгого пребывания в горячей воде. – Во всяком случае, был таковым до моего приезда сюда.

– И останется таковым и дальше, – сказала, улыбнувшись, Эльза (теперь машину вела она), – потому что мы объедем его стороной.

– Куда же мы тогда едем?

– Какая тебе разница? – нахмурилась Эльза. – Тебе что, здесь, рядом со мной, не нравится?

– Мои слова могут показаться банальными, но мне хотелось бы увидеть какой-нибудь гейзер. Говорил же Ханнес про меня, что я – не более чем самый заурядный человек.

Эта моя реплика тут же показалась мне неуместной, потому что драматические события произошли слишком уж недавно, чтобы по их поводу стоило шутить. А может, как раз наоборот: поскольку я все еще в какой-то мере находился в состоянии шока, то вполне мог позволить себе говорить с легкостью о событиях, весь драматизм которых я осознаю значительно позже.

– Для всего остального мира он и сам был не более чем заурядным человеком, – сказала Эльза, разомлев, так же как и я, от купания в горячей воде.

– Но не для тебя.

– Естественно. Он ведь был в меня влюблен.

– А где именно начался ваш роман? – спросил я, видя через лобовое стекло автомобиля, что лунный пейзаж сменяется зелеными лугами, на которых резвятся кони.

– Тебе может показаться странным – тем более в таком идиллическом месте, как это, – но мы поцеловались с ним в первый раз в «печальном клубе» в Лондоне, когда я приехала туда на фотосессию. Он показался мне каким-то особенным.

– Мне хотелось бы узнать побольше вон о тех убогих халупах с дерном на крыше, – сказал я, вдруг почувствовав ревность. – Ума не приложу, как в них вообще можно жить!

– Окружающая действительность здесь постепенно меняется, – Эльза закурила сигарету. – Еще совсем недавно в Исландии можно было встретить юношей и девушек в одеждах средневекового стиля, а в тавернах вместо столов зачастую использовались крышки заранее изготовленных гробов и было понаставлено множество подсвечников. Но теперь, насколько я знаю, убранство в них стало, скажем так, поизящнее.

– Кстати, а упомянутые тобой «печальные клубы» еще существуют? – поинтересовался я.

– А разве уже не осталось людей, которым есть о чем печалиться? В конечном счете, их предназначение – такое же, как и у любого другого клуба: поделиться своим взглядом на мир или же, по крайней мере, какими-то своими чувствами. Насколько я знаю, в Японии для менеджеров проводятся сеансы терапии, во время которых эти менеджеры, чтобы «спустить пар», смотрят простенькие сентиментальные корейские пьесы – такие, как «Зимний сонет», в котором рассказывается о несчастной юношеской любви. Считается, что после просмотра подобных – нагоняющих слезу – театральных постановок у менеджеров спадает психическое напряжение, накопившееся на работе. Таким образом, подобные пьески являются профилактикой инфарктов.

– Я понимаю, что уже не первый раз задаю тебе этот вопрос, – усмехнулся я, – но все-таки: откуда тебе все это известно?

– Я отвечу фразой Оскара Уайльда, – сказала Эльза, туша окурок в пепельнице автомобиля. – «Лично мне подайте то, от чего нет пользы, потому что то, от чего есть польза, может иметься у кого угодно».

– Знаешь, а ведь Ханнес мне в «обсерватории» тоже разок процитировал Уайльда.

– В этом нет ничего странного: мы с ним – родственные души. Кстати, тебе не хотелось бы узнать еще кое-какие подробности о том, что представляют собой «печальные клубы»? Я в последние дни о них кое-что прочитала.

– Расскажи, – попросил я, глядя на большое стадо низкорослых исландских лошадок, которое, начав переходить дорогу, заставило нас остановиться.

– Один из таких знаменитых клубов называется «Feeling Gloomy».[23] В нем на стенах развешены вырезки из газет за последнюю неделю, но исключительно те, в которых сообщается о самых-самых печальных событиях. Хозяин заведения разносит горячие напитки, а посетители занимаются тем, что пьют их и друг друга утешают.

– Подобное заведение может существовать только в Англии, – ухмыльнулся я. – Это вообще страна чудаков.

– Еще один широко известный клуб называется «Loss».[24] Он располагается в подвальном помещении здания XVII века, украшенном сухими цветами, подсвечниками и гнилыми фруктами. В нем также есть поломанные игрушки и мертвые бабочки. Я слышала, что обслуживающий персонал там сидит и чистит лук, а на маленькой сцене тем временем показывают самые печальные в мире представления, начиная от шедевров японской оперы и заканчивая представлениями с переодеваниями, которым позавидовала бы и Марлен Дитрих.

Припарковав автомобиль на пустынной стоянке, Эльза продолжила:

– Однако самым популярным в настоящий момент является заведение под названием «Скрэпклаб», где, заплатив за вход, посетители могут ломать все, что попадется им под руку.

Улыбнувшись друг другу, мы вышли из автомобиля и оказались перед гейзером, который назывался по-исландски «Гейсир». От этого слова, как я узнал чуть позже, и произошло наименование термических источников, из которых вздымаются фонтаны кипящей воды и пара. Лужи на поверхности земли вокруг Гейсира были чем-то похожи на горячий густой суп.

– Самый мощный гейзер сейчас закупорен, поскольку люди забавлялись тем, что кидали в него камни, чтобы посмотреть, как их уносит струей воды далеко ввысь. Таким камнем можно было потом получить сверху по башке, – рассказывала Эльза, ведя меня за руку к гейзеру под названием «Строккур», возле которого собралось больше всего туристов.

Нам пришлось прождать минут десять, прежде чем гейзер наконец-таки соизволил «ожить» и плюнул высоко вверх подступившей из глубины земли кипящей водой. Меня, впрочем, удивил не столько фонтан из воды и пара, сколько сам процесс извержения: сначала на поверхности земли образовался огромный пузырь из кипящей воды, а затем этот пузырь, лопнув, трансформировался в вертикальный фонтан.

Все это было прекрасной аллегорией того, чему вскоре предстояло произойти и о чем я еще даже не догадывался.

Со слезами на глазах дочитал я это письмо, которое нашел на коврике у входной двери своего дома.

На конверте стоял греческий штамп, что давало мне основания полагать, что Эльза послала это письмо из Афин в тот день, когда мы отправились с ней в свою последнюю совместную поездку, я тогда примерно на час потерял ее из виду – когда она покупала авиабилеты. Теперь я потерял ее навсегда.

Когда я вошел в дом, там меня ждала новость, заставившая на некоторое время позабыть о гибели Эльзы: меня «обчистили».

Возможно, потому, что в нашем поселке имелись дома, владельцы которых жили в них лишь по месяцу в году, какая-то шайка мелких жуликов, решив, видимо, что я принадлежу к числу таких жителей и появлюсь еще не скоро, утянула из моего дома всю мебель, которая была пусть и не самой модной, но все же довольно новой: я купил ее не более полугода назад. На первом этаже от всей обстановки комнаты, в которой жил я сам, осталась лишь пара разбитых декоративных ваз и несколько книг, которые валялись на полу.

Прижимая письмо Эльзы к груди, я прошел на кухню и увидел, что из нее исчезли почти все бытовые электроприборы – кроме старого и очень тяжелого холодильника, на который воры не позарились. Когда я открыл его, то впервые за долгое время обрадовался: там стояла бутылка кавы[25] – отголосок нашей с Айной совместной жизни.

Видимо, потому, что я еще не привык вести себя как холостяк, я зашел в пустую гостиную, держа в руках два больших бокала. Растягивая до максимума этот небольшой светлый промежуток в черной полосе своей жизни, я, откупорив бутылку, сел на пол и стал смотреть, как начало заходить за вершины гор солнце. Затем я наполнил один из бокалов.

Однако едва я поднес его к губам, как во входную дверь кто-то постучал. Я, устало поднявшись, поплелся ее открывать, с досадой думая, что даже спокойно насладиться глотком веселящего вина – и то мне не удается.

К моему удивлению, на пороге стояла – с дорожной сумкой в руке – Ингрид.

– Что ты здесь делаешь? – спросил я у нее. – Ты разве не собиралась пробыть у своей двоюродной бабки до конца августа?

– Мы поссорились, – сказала Ингрид, заходя – сумкой вперед – внутрь дома. – Тетя Дженни так на меня разозлилась, что даже взяла денег в долг, чтобы купить мне обратный билет.

Увидев, что в гостиной у нас теперь хоть шаром покати, Ингрид, бросив сумку на пол, всплеснула руками и расхохоталась.

– А что здесь произошло? – воскликнула затем она. – Куда ты подевал всю мебель?

– Я тут устроил себе небольшой праздничек, – сказал я, садясь на пол и наполняя и второй бокал. – Ты как, в нем участвуешь?

Ингрид села на пол рядом со мной и взяла бокал одновременно и с удивленным, и с веселым видом.

– А по поводу чего праздник? – спросила она, чокаясь со мной бокалами.

– Назовем его праздником тех, кому есть о чем печалиться. Как считаешь, нормально звучит?

– Звучит клёво, – ответила Ингрид, отхлебывая вино.

– Единственная проблема – нет музыки, – посетовал я.

– А вот и есть, – возразила Ингрид, доставая из кармана портативный медиапроигрыватель.

Я вырвал его у нее из рук и стал просматривать список имеющихся песен. Порыскав по нескольким каталогам, я наконец натолкнулся на одну из песен группы «Блэк Бокс Рекордер», показавшуюся мне очень даже подходящей для данной ситуации.

– Включи вот эту, – попросил я.

Ингрид повернула пальцем колесико на медиапроигрывателе, чтобы усилить звук. Затем она дала мне один из наушничков, а второй засунула в ухо себе.

Мы снова чокнулись бокалами и выпили, а затем стали слушать песню, символизирующую начало нашего «праздничка» и, возможно, начало совсем новой для нас жизни: