Книга посвящена событиям из истории церкви, касающимся вопросов придания канонического статуса книгам Нового Завета. Формирование канона было долгим и постепенным процессом отсеивания десятков евангелий, посланий и иных книг, имевших местное или временное признание; некоторые из них мы смогли прочесть только недавно, благодаря открытиям Наг–Хаммади. Профессор Мецгер поднимает и другие вопросы, например, какой вариант текста следует считать каноническим; завершено ли формирование канона; следует ли искать канон внутри самого канона; и «является ли канон сборником авторитетных книг или авторитетным сборником книг».
Книга адресована преподавателям, студентам, священнослужителям, катехизаторам.
«Взгляды Мецгера благоразумны и сдержаны… Аккуратно организованная фактологическая информация со множеством деталей, подробная библиография делают эту книгу чрезвычайно полезной и важной».
Journal of Theological Studies
«Очень ценная книга, и не только потому, что это тщательное историческое исследование, но и значительный вклад в современную науку».
American Historical Review
«Эта книга, как и предыдущие работы Мецгера по текстологии и ранним рукописям, обречена стать стандартом в своей области».
Restoration Quarterly
Допущено Советом по теологии Учебно–методического объединения по классическому университетскому образованию в качестве учебного пособия для студентов высших учебных заведений
Предисловие к русскому изданию
Я с радостью откликаюсь на просьбу издателей написать краткое предисловие к русскому переводу моей книги, посвященной канону Нового Завета. Теперь у меня появилась возможность, в дополнение к списку литературы, указанному в главе И, указать несколько важных книг и статей, появившихся уже после публикации английского издания моей книги.
У. Кинзиг (W. Kinzig) прослеживает развитие термина «Новый Завет» во II и III столетиях: «The Title of the New Testament in the Second and Third Senturies», Journal of Theological Studies, 45 (1994), pp. 519–544.
Дэвид Тробиш в своей книге « Paul's Letter Collection: Tracing the Origins» (Minneapolis, 1994) рассматривает первые четыре — в нашем издании — Павловы послания (Римлянам, 1–е и 2–е Коринфянам и Галатам) как сборник, составленный и подготовленный
Стивен Вурвинде (S. Voorwinde) в кратком обзоре «The Formation of the New Testament Canon» в «Vox Reformata: Australian Journal of Christian Scolarship» 60 (1995), pp. 4–29, излагает богословское и историческое видение формирования канона Нового Завета.
В диссертации «Die Endredaktion des Neuen Testaments: Eine Untersuchung zur Entstehung der christlichen Bibel» (Fribourg, 1996) Д. Тробиш утверждает, что Новый Завет в той форме, в которой христианство признало его каноническим, не есть продукт многовекового развития, он появился в определенный момент ранней христианской истории (до конца II века).
В книге «The Spirit and the Leter: Studies in the Biblical Canon» (London, 1997) Джон Бартон (J. Barton) исследует сложные взаимоотношения между каноническими текстами Ветхого и Нового Заветов.
В заключение я хочу высказать благодарность всем, кто принимал участие в работе над русским изданием моей книги.
Предисловие
Эта книга задумана как введение в такую богословскую тематику, которая, несмотря на свою важность и обычный свойственный к ней интерес, редко удостаивается внимания. Всего несколько работ на английском языке посвящены одновременно и историческому развитию канона Нового Завета, и тем сохраняющимся проблемам, которые связаны с его значением.
Слово «канон» греческого происхождения; его использование в применении к Библии относится уже ко времени появления христианства; а идея канона Св. Писания зародилась в недрах иудейской религии. На этих страницах мы раскроем оба этих тезиса, уделяя преимущественное внимание раннему святоотеческому периоду.
Формирование канона было неразрывно связано с историей древней Церкви — как ее институтов, так и литературы. Поэтому нам показалось необходимым представить здесь не только списки тех людей, которые в древности пользовались некоторыми документами, впоследствии признанными каноническим Писанием. Это особенно важно тем читателям, которые мало знакомы с деятельностью Отцов Церкви. Такие биографические сведения обретают подобающее им место в том историческом и географическом контексте, в рамках которого происходило становление канона. И хотя, как выразился однажды Доддс (Dodds), «в истории периодов нет, они есть только в головах историков», — нетрудно с достаточной ясностью выделить те этапы, когда в разных частях древней Церкви стали различать канонические и апокрифические документы.
Мне хотелось бы поблагодарить многих людей и целый ряд учреждений, в той или иной форме принявших участие в создании этой книги. В течение многих лет сменяли друг друга студенты разных лет в моем докторском семинаре по канону в Принстонской богословской семинарии. Там мы читали и обсуждали основные греческие и латинские тексты, имеющие отношение к истории новозаветного канона. Я благодарен тем университетам и семинариям в Северной Америке, Великобритании, Австралии и Южной Африке, которые приглашали меня читать лекции по материалу, представленному на этих страницах. Роберт Бернард и Лорен Стакенбрек напечатали черновую рукопись; первый к тому же составил Указатель. За просмотр окончательного варианта и ценные комментарии я должен благодарить моего коллегу, профессора Раймонда Брауна из Объединенной богословской семинарии. Вновь я должен выразить признательность издательству Оксфордского университета, принявшему эту книгу. Она завершает собой трилогию, посвященную текстам, ранним редакциям и канону Нового Завета. Моя глубокая благодарность и жене Изобель, чью неоценимую поддержку в течение многих лет невозможно передать словами.
Введение
Определить канонический статус некоторых книг Нового Завета стало возможным в результате продолжительного и постепенного процесса, в ходе которого ряд писаний, признанных авторитетными, был отделен от гораздо более обширного корпуса раннехристианской литературы. Хотя это — один из наиболее важных итогов развития мысли и практики древней Церкви, достоверно установить, кто, когда и как это сделал, невозможно. Наверное, в истории христианской Церкви мало найдется таких удивительных загадок, как отсутствие описания столь важного процесса.
Принимая во внимание недостаточность необходимых сведений, не стоит удивляться тому, что исследовать процесс канонизации новозаветных текстов очень трудно. Немедленно возникает множество вопросов и проблем. Одни из них — сугубо исторические. Например, интересно было бы проследить за той последовательностью, с которой некоторые части Нового Завета обретали статус канонических; каковы были критерии при определении каноничности той или иной книги и какую роль сыграли Маркион и другие еретики в стимулировании процесса. Другие носят чисто текстологический характер. К ним относятся, например, вопросы о том, действительно ли так называемый западный вариант новозаветного текста создавался как средство передачи канонического текста и какие тексты из обильного числа рукописных вариантов можно рассматривать сегодня как канонические. Есть проблемы, которые требуют сугубо богословского решения, причем некоторые из них могут иметь далеко идущие последствия. Центральный здесь — вопрос о том, нужно ли считать канон Нового Завета окончательно сформированным и продуктивно ли искать канон внутри самого канона. Не менее важен и такой вопрос: принадлежит ли канонический авторитет каждой из новозаветных книг по отдельности или же он был придан их собранию. При этом в обоих случаях в силе остается еще один аспект, требующий разрешения: можно ли считать, что канон отражает божественный замысел в контексте истории спасения?
Очевидно, что о таких вещах легче спрашивать, чем находить на них ответы. Может статься, что ответов и нет или ни один из них нельзя признать удовлетворительным.
Несмотря на полное молчание святых Отцов о том, как проходила канонизация, современные ученые единодушны относительно ряда факторов, которые могли способствовать созданию новозаветного канона. Но перед тем, как рассматривать письменные свидетельства и связанные с ними исторические проблемы, полезно будет, хотя бы кратко, остановиться на наиболее надежно установленных вехах, иначе все это может показаться лишь нагромождением разрозненных и неизмеримых деталей.
Отправной точкой нашего исследования будет попытка установить список признанных начальным христианством авторитетов и проследить за тем, как возрастает их влияние.
(1) С первых же дней своего возникновения христианская Церковь располагала каноном священных книг — иудейских писаний, изложенных на древнееврейском языке и широко использовавшихся в греческом переводе, названном Септуагинтой. В то время точные границы иудейского канона могли быть еще окончательно не установлены[1], но входящие в него книги уже обладали соответствующим статусом, на них принято было ссылаться как на «Писание» (ή γραφή) или «Писания» (αί γραφαί), а цитаты из них вводились формулой «как написано» (γέγραπται).
Будучи благочестивым иудеем, Иисус принимал эти Писания как слово Божье и нередко ссылался на них в Своих проповедях и спорах. В этом Ему следовали и христианские проповедники, и учителя, обращавшиеся к Писаниям для того, чтобы выдержками из них подтвердить несомненность христианской веры. То высокое значение, которое придавали в первоначальной Церкви Ветхому Завету (если пользоваться традиционным христианским названием иудейских писаний), обязано прежде всего тому, что современники не сомневались в его боговдохновенном содержании (2 Тим 3:16; 2 Петр 1:20 и далее).
(2) Наряду с иудейскими писаниями для древнейших христианских общин существовал и другой авторитет — слова Самого Иисуса, передаваемые изустно. Во время Своего общественного служения Иисус не раз подчеркивал, что авторитетность Его высказываний ни в чем не уступает древнему закону, и, располагая их рядом с его предписаниями, говорил, что те исправляются ими, исполняются и даже отменяются. Это ясно видно на таких примерах, как Его мнение о разводе (Мк 10:2 и далее или в параллельных местах) или о нечистой пище (Мк 7: 14–19). Все они подкреплены так называемыми антитезами, собранными Матфеем в Нагорной проповеди (Мф 5: 2148: «Вы слышали, что сказано древним… а Я говорю вам»).
Поэтому неудивительно, что в ранней Церкви слова Иисуса заучивали наизусть, их бережно сохраняли и цитировали. Они обладали приоритетом по отношению к закону и пророкам, им приписывался равный и даже больший авторитет. Именно к «словам Господним» убежденно обращается, например, апостол Павел — для подтверждения своего учения (1 Кор 9:14; ср. Лк 10:7), для разрешения какого–нибудь вопроса (1 Фес 4:15; 1 Кор 7:10) или для установления обряда (1 Кор 11:23)[2].
Сначала наставления Иисуса передавались от одного слушателя к другому изустно — они–то и стали первоосновой нового христианского канона. Позже были составлены письменные повествования, где собраны не только запомнившиеся Его высказывания, но и воспоминания о Его делах — милосердии и исцелениях. Часть этих документов и легла в основу известных нам Евангелий. О них–то и говорится в прологе к третьему Евангелию (Лк 1:1–4).
(3) Параллельно с наставлениями самого Иисуса имели хождение апостольские толкования Его деяний и личности, раскрывающие верующим, что значат они для их жизни. Как и проповеди Христа, они адресовались прежде всего тем общинам, которые были созданы в начальный период миссионерства. Более того, именно благодаря таким посланиям можно было до известной степени направлять жизнь этих общин уже после того, как оттуда ушли апостолы, или же отсылать их верующим тех городов, которые они еще не посещали (например, Послания к Римлянам и Колоссянам). Даже критики Павла из коринфской общины признавали, что такие послания были «строгими и сильными» (2 Кор 10:10).
Если Павлу иногда приходилось разрешать какой–либо вопрос, к которому нельзя было непосредственно применить слов Иисуса, он ссылался на свое призвание одного из «получивших милость от Господа быть Ему верным» и «имеет Духа Божия» (1 Кор 7:25,40). Апостол утверждал, что его наставления и распоряжения исходят от Господа (1 Кор 14:37), Сам Господь говорит его устами (ср.: 1 Фес 2:13).
Не стоит обсуждать здесь, когда и как обрел Павел столь глубокое осознание своей силы, присущей всему его апостольскому служению (Рим 11:13); но важно напомнить о поворотном событии его жизни, к которому он постоянно это служение возводит (Гал 1:11–16). Сознавая силу своего призвания, Павел претендовал даже на то, что он может предавать анафеме любое благовествование, исходящее не от Господа (Гал 1:7–9; ср.: 2 Фес 3:17). То же можно сказать и о других учителях апостольского века (Евр 10:26–27; 13:18–19; 3 Ин 5–10).
Послания Павла начали распространяться еще при жизни автора[3]. Это видно, например, из апостольского распоряжения о том, что колоссянам и лаодикийцам следует обмениваться посланиями, может быть — в копиях (Кол 4:16), а в Послании к Галатам он обращается к «церквам Галатийским» (Гал 1:2) и настаивает на том, чтобы Первое послание к Фессалоникийцам было прочитано «всем святым братиям» (1 Фес 5:27). Из этого следует, что в то время, очевидно, уже существовало несколько «домашних церквей».
Авторы апостольских посланий убеждены в авторитетности своих слов, но не уверены в том, что их воспримут как неизменный постулат учения и руководства для обустройства христианской жизни. Они писали о насущных, с их точки зрения, проблемах, обращаясь как бы к своим непосредственным слушателям. Естественно, эти послания бережно сохраняли и многократно перечитывали и в тех общинах, которые были первыми их адресатами, и в других, куда доставляли копии этих ценных свидетельств апостольского века[4].
(4) С годами увеличивалось количество христианской литературы и расширялся регион ее распространения. Так, в конце I века по P. X. Климент Римский обратился с посланием к Коринфской церкви, а в начале II века св. Игнатий, епископ Антиохии, на пути к своей мученической кончине в Риме разослал шесть коротких посланий различным церквам и одно — Поликарпу Смирнскому. В этой, а чаще — в более поздней христианской литературе II века[5] мы встречаем знакомые нам рассуждения и фразы из апостольских посланий, цитируемых порой особенно выразительно. Каково бы ни было отношение ее авторов к этим апостольским документам, ясно одно — с самого начала те определяли их образ мыслей.
Особую значимость посланий апостолов, которые были соратниками Христа и создавали свои произведения так близко от времени Его земного служения, постоянно подчеркивали, а это способствовало вычленению и объединению этих документов в отдельный корпус писаний, который позволил надежно изолировать их от творений более поздних авторов. Например, послания Климента и Игнатия явно проникнуты духом после–апостольских времен. В них чувствуется некоторая авторитетность, но сознания апостольского приоритета здесь уже нет. Авторы постоянно ссылаются на глубоко почитаемых апостолов, как на столпов уже минувшего века (1 Клим 5:3–7; 42:1 и далее; 47:1 и далее; Игнат Тралл 2:2; Магн 6:1; 7:2; 13:1). Вполне очевидно, что современники могли распознавать тон документов; да так оно и было. Поэтому одни стали идентифицировать как канонические, а другие относить ко все возрастающей группе патристической литературы.
(5) Во II веке выражением «Господь и апостолы» начиналось любое определение, касающееся вероучения или практических проблем. По всей вероятности, вначале местные церкви могли располагать лишь отдельными апостольскими посланиями и, может быть, одним–двумя Евангелиями. Но постепенно к формируемому собранию священных книг, куда входили Евангелия и Послания, добавили две другие — Деяния святых Апостолов и Откровение Апостола Иоанна Богослова. Каноничность первой доказывалась тем, что она продолжала более раннюю книгу евангелиста Луки (Деян 1:1 и далее), а вторую причисляли к священным на том основании, что в ней провозглашалось благословение тем, кто читает, слушает и соблюдает «слова пророчества сего» (Откр 1:3).
Именно такое публичное чтение христианских книг упоминал св. Иустин Мученик около 150 г. по P. X. Он пишет, что по воскресеньям на литургии принято читать воспоминания апостолов (т.е. Евангелия) или писания пророков (
(6) Во II и III веках появились переводы апостольских писаний на латынь и сирийский, а частично — и на коптские диалекты[7]. Своим происхождением они, несомненно, обязаны богослужебным нуждам, поскольку за чтением небольших отрывков на греческом следовал их перевод на понятный язык. Вначале перевод был устным, но вскоре христиане получили и письменный. Собрание переведенных таким образом книг составляло корпус Св. Писания в данных регионах, хотя иногда туда включали книги, не признанные священными повсеместно. Например, в Сирийской и Армянской церквах в канон включалось Третье послание апостола Павла к Коринфянам (см. ниже, гл. IX. II).
Так, бок о бок со старым иудейским каноном, никоим образом не замещая его, сложился новый канон, христианский[8]. История его формирования — не серия случайных событий, а длительный и последовательный процесс. Тогда стояла задача не просто собирать, но и отбирать, и даже отвергать. Канон Нового Завета принимали не индивидуальным или соборным волеизъявлением на заре христианской эры — отбор новозаветных книг происходил постепенно, в течение многих лет и под давлением различных обстоятельств, и внешних (см. гл. IV) по отношению к жизни общин, и внутренних (см. гл. XI. I). В разное время и в разных местах давали о себе знать, соответственно, разные факторы. Воздействие некоторых из них было постоянным, другие проявлялись лишь время от времени. Какие–то были местного масштаба, другие действовали всюду, где бы ни пускала корни Церковь.
Данные, подтверждающие вышеприведенные соображения, собраны в главах второй части. Это — свидетельства из писаний Отцов Церкви, характеризующие те этапы, которые прошел процесс канонизации. В раннем периоде, так называемом апостольском веке, обнаруживаются лишь свидетельства о том, что в различных местах существует одно из Евангелий или новозаветных Посланий. В жизни следующих христианских поколений постепенно из общей массы выделяются Евангелия и ряд посланий, приписываемых апостолу Павлу и другим руководителям апостольской Церкви. Наконец, после многих лет, в течение которых появлялись и исчезали книги местного или временного значения (см. гл. VII), впервые был поставлен вопрос о границах новозаветного канона — в Пасхальном послании Афанасия, епископа Александрийского, написанном в 368 г. Однако, как следует из наших дальнейших рассуждений, не все в Церкви были готовы принять канон в редакции Афанасия; в последующие века наблюдались незначительные колебания и на Востоке, и на Западе. Таков сюжет долгой и увлекательной истории о том, как формировался и признавался канон Нового Завета.
Часть Первая. Обзор литературы о каноне
I. Литература о каноне, изданная до XX века
В средние века вопросом о числе книг, составлявших Новый Завет, задавались редко. Правда, в эпоху Возрождения и Реформации возникали редкие дискуссии (например, Эразма и Каетана) об авторстве Послания к Евреям, некоторых Соборных посланий и Апокалипсиса, но даже тогда никто не осмеливался всерьез оспаривать их каноничность. Лютер посчитал четыре книги Нового Завета (Послание к Евреям, Послание Иакова, Послание Иуды и Апокалипсис) менее значимыми, чем остальные, но ни он, ни его последователи не отважились исключить их из своего перевода.
Однако к концу XVII века сомнения относительно канона вызвали к жизни подъем деистского движения. Одним из его ярких лидеров в Англии был Джон Толанд (1670–1722), который родился ирландским католиком и стал протестантом в шестнадцать лет[9]. Успешно пройдя обучение в Глазго, Лейдене и Оксфорде, он мгновенно привлек к себе всеобщее внимание, издав книгу под названием «Христианство без таинственности»
Сам Толанд бежал в это время в Англию, спасаясь от ареста. Вопросы об аутентичности некоторых книг Нового Завета стали предметом публичного обсуждения в атмосфере резкой полемики. Тон новым спорам задало место из другой книги Толанда — «Жизнь Джона Мильтона» (
Отпор был дан в проповеди 30 января 1699 г., которую произнес перед палатой общин преподобный Оффспринг Блэколл (Blackall), один из капелланов короля Вильгельма, впоследствии епископ Эксетерский. Он обвинил Толанда в том, что своей книгой тот сеет соблазн. Проповедник сказал, что «благочестивые намерения его слушателей искоренить пороки и безнравственность ни к чему не приведут, если сами основы религиозных откровений будут так открыто подвергать клевете, подрывать и тем ослаблять»[11].
Толанд постарался защититься в следующей книге, «Аминтор, или В защиту "Жизни Мильтона"»
Аргументы и выпады Толанда мгновенно вызвали ответы защитников веры. Это — Сэмюэл Кларк (S. Clarke)[13], настоятель собора Св. Иакова в Вестминстере, Стефен Най (S. Nye)[14], ректор церкви Литтл Хормед в Хэртсе, и Джон Ричардсон (J. Richardson)[15], выпускник Эммануил Колледжа в Кембридже. Доводы Ричардсона обосновывались разумной посылкой: «Что действительно написано апостолами, а что нет, можно выяснить не иначе, как из свидетельств их современников и наследия тех, кто жил непосредственно после них». «Не должно поэтому удивлять, — продолжает Ричардсон, — что некоторые книги жившие в разных местах христиане, члены единой Церкви, признавали каноническими раньше, а другие позже. Ведь сами книги или свидетельства, подтверждающие их апостольское происхождение, могли до разных Церквей доходить в разное время, как скорее всего и было. Зависело это от того, насколько удалены они от городов или местностей, где новозаветные книги написаны или где их хорошо знали»[16].
В некоторых из этих публикаций главное внимание уделяется тому или иному патристическому свидетельству о каноне Нового Завета. Полемика нередко язвительна и даже враждебна[17]. Куда более обстоятелен и при этом сдержан труд уэльсского священнослужителя–нонконформиста Иеремии Джонса (J. Jones, 1693–1724). Рукопись, получившая название «Новый и исчерпывающий метод установления каноничности Нового Завета»
Весь огромный объем трехтомника — более тысячи страниц — занимает исследование сохранившихся апокрифических Евангелий, Деяний и Посланий. Надо отметить, что Джонс впервые перевел на английский язык, то есть сделал доступными, десятки апокрифических писаний[18]; труд его много лет оставался единственным в своем роде и исчерпывающим для своего времени обзором апокрифических текстов.
Одним из курьезов в истории изучения канона стала позиция Уильяма Уистона (W. Whiston, 1667–1752). Этот эксцентричный и эрудированный ученый, сменивший в 1703 г. сэра Исаака Ньютона на кафедре математики (Lucasian Chair) в Кембридже, заявил, что в канон Нового Завета нужно включить Апостольские постановления. Во втором томе своей книги «Возвращение к изначальному христианству»
Трезвее построил свое исследование защитник нонконформизма Натаниэл Ларднер (N. Lardner, 1684–1768), опубликовавший серию из 14 выпусков под названием «Достоверность евангельского повествования» (
В это же время внимание к проблеме канона Св. Писания начинают проявлять и в континентальной части Европы, в частности во Франции. Так, Ришар Симон (R. Simon, 1638— 1712), «отец библейской критики», в дополнение к своим эпохальным работам о Пятидесятнице, за которые он лишился сана, затронул указанные проблемы в книге под названием «Критическая история текста Нового Завета, или Установление истины относительно деяний, на которых основана христианская религия»[20].
Вскоре после выхода в свет этой монографии крупный протестантский историограф Жак Баснаж де Беваль (J. В. de Beuval, 1653–1723) посвятил проблеме канона главу в своей «Истории Церкви от Христа до наших дней»[21]. Он находит, что в первые три века христианства не существовало определения о границах новозаветного канона. Местные церкви имели право включить в канон или отвергнуть ту или иную книгу. Эта свобода особенно заметна у Восточных церквей, нередко исключавших из канона Апокалипсис.
Выдающийся французский богослов Луи Элл и дю Пэн (L. Е. Du Pin, 1657—1719) опубликовал свою «Dissertation preliminaire ou prolйgomиnes sur la Bible» (в 2–х т., Paris, 1699), которая вскоре вышла в английском переводе под названием «А Compleat History of Canon and Writers of the Books of the Old and New Testament, by way of Dissertation» (2 т., London, 1699, 1700). Название предполагает всестороннее исследование проблемы канона как такового, но том о Новом Завете разочаровывает читателя, ибо главным образом он посвящен текстологической критике книг Нового Завета, а также исагогике, то есть языковым особенностям и вариантам текста.
В Германии в эпоху Просвещения заявил о себе пионер библейской критики Иоганн Саломо Семлер (J. S. Semler, 1725–1791). В четырех томах своей сумбурной работы, носящей название «О свободном исследовании канона»[22], Семлер формулирует два программных тезиса, открывающих путь к «свободному исследованию». Они базируются на предпосылках исторического и догматического свойства. С одной стороны, Семлер полагает, что Слово Божье и Св. Писание не идентичны, так как последнее содержит в себе такие книги, как Руфь, Эсфирь, Песнь Песней и Апокалипсис. Семлер считает, что они имели значение только для своего времени и не могут служить в наши дни «нравственному росту» личности. Вследствие этого христиане ни в коем случае не могут признать все канонические книги одинаково боговдохновенными, равно как и одинаково значимыми.
Второй тезис гласит, что вопрос о принадлежности той или иной книги к канону имеет сугубо исторический смысл. Канон, как его понимает Семлер, возник по соглашению части тогдашних клириков. Они санкционировали использование упомянутых книг в церковном чтении и для наставлений. На первых порах единообразия не было: в отношении некоторых книг существовали не столько даже колебания, сколько тенденция отказывать им в каноничности и даже в подлинности апостольского происхождения. Палестинские христиане признавали писания тех апостолов, которые осуществляли свое служение среди евреев, незнакомых с Павловыми Посланиями. Те же, кто был обращен проповедью апостола Павла, хорошо знали, что им не адресовывались Послания Иакова, Петра и Иуды, и не имели возможности распространять их в своих общинах.
Работа Семлера, развернувшая наступление широким фронтом, вынудила других богословов второй половины XVIII века обратиться к проблеме канона. Обстоятельный и подробный труд Шмида[23] изыскивает возможность защитить традиционную точку зрения; Корроди[24] развил идеи Семлера дальше; Вебер[25] занимал промежуточную позицию. После того как улеглись догматические столкновения, спровоцированные книгой Семлера, Фридрих Люкке опубликовал трезвый, критический анализ Евсевиева свидетельства о каноне Нового Завета — знаменитого отрывка из
Эйхгорн — уже в первой половине XIX века — включает в свое «Введение в Новый Завет»[27] обсуждение вопроса о новозаветном каноне. Он первым приписал Маркиону инициативу собрать писания Нового Завета и настаивал на том, что ядро будущего канона сформировалось к 175 г. по P. X. Де Ветте расширил временные границы постепенного формирования канона до 400 г.[28], в то время как Шлейермахер, начав с конца, то есть с 400 г., направил свое исследование назад в «непроглядную тьму второго века»[29]. Кирхгофер, пользуясь ларднеровским собранием святоотеческих трудов, издал объемное собрание документов по истории канона со времени возникновения до Иеронима. Впоследствии, в гораздо более расширенном и дополненном варианте и с подробным введением, его издал А. Г. Чартерис (Charteris)[30].
В Соединенных Штатах Америки первая книга, всецело посвященная библейскому канону, написана Арчибальдом Александером (1772–1851), основателем (1812) и первым профессором Принстонской семинарии[31]. В основу своей работы он положил метод исторического анализа, предложенный Джонсом, с параллельным использованием святоотеческих свидетельств, собранных Ларднером. В качестве критерия принадлежности канону Нового Завета он выдвинул апостольское происхождение той или иной книги, прямое или косвенное (последнее относится к Евангелиям от Марка и от Луки). Устанавливается оно на основании исторически проверенных патриотических свидетельств первых веков христианства. Что до вопроса о каноничности Евангелий, важное место занимает косвенно затрагивающая его трехтомная работа Эндрю Нортона (А. Norton) «Свидетельства в пользу подлинности Евангелий» (
После смерти Александера профессором кафедры Нового Завета в Принстонской семинарии стал его сын, Джозеф Эддисон Александер (J. A. Alexander, 1809–1860), который также занимался проблемой канона. В посмертно опубликованных записках[33] он рассуждает о семи новозаветных книгах, каноничность которых оспаривалась в ранней Церкви: Послание к Евреям, Послание Иакова, 2–е Послание Петра, 2–е и 3–е Послания Иоанна, Послание Иуды и Апокалипсис. В своем анализе патристических источников, касающихся употребления этих книг, Александер был осторожнее отца и не замалчивал в свою пользу, что ранних свидетельств о некоторых из этих посланий очень мало. Это он относил на счет, во–первых, ограниченного числа произведений, дошедших до нас с тех времен, во–вторых, отсутствием быстрых средств коммуникации, в–третьих, тем, что верховный авторитет был за устным преданием.
Ближе к концу XIX века о разных аспектах проблемы канона писали два других выпускника Принстонской семинарии (оба окончили ее в 1876 г.), которые стали впоследствии ее профессорами.
Бенджамин Б. Уорфилд (В. В. Warfоeld) пытался подтвердить достоверность и каноничность 2–го Послания Петра[34], а в 1888 г. Джордж Т. Первс (G. T. Purves) прочитал цикл лекций (L.P. Stone lectures), опубликованных под названием «Свидетельство Иустина Мученика о раннем христианстве» (
Среди монографий, появившихся в континентальной Европе в середине XIX века, одной из наиболее заметных стала работа Карла Августа Креднера фон Гизена (К. А. С. von Giesen). Его «Историю новозаветного канона»
Из британских ученых XIX века существеннейший вклад в изучение канона внес Брук Фосс Уэсткотт (В. Ε Westcott) своей книгой «Общее обозрение истории новозаветного канона»
Гораздо меньше по объему — хотя она и посвящена и Ветхому и Новому Заветам — книга Сэмюэла Дэвидсона (S. Davidson) «Библейский канон. Формирование, история, отступления»
Тем временем на континенте в начале 1860–х гг. появились изданные на французском языке книги, представляющие два разных подхода к проблеме канона. Луи Госсен (Louis Gaussen), профессор догматического богословия в Женевской богословской школе и энергичный пропагандист реформирования традиции, опубликовал книгу «Канон Священного Писания с точки зрения науки и с точки зрения веры»
Еще несколько исследователей — Схолтен[45], Хофстеде де Грот[46] и Крамер[47] — писали о разных аспектах истории канона. Франц Овербек (F. Overbeck), радикально перетолковывая Церковную историю, подробно остановился на спорах о том, возможно ли включить в канон Послание к Евреям, и на свидетельствах канона Муратори[48].
К этому времени увидела свет анонимная работа в трех томах под названием «Сверхъестественная религия»
Оксфордское общество исторического богословия, подстегиваемое брожением умов[51], начавшимся после публикации «Сверхъестественной религии», назначило небольшую комиссию, чтобы подготовить к изданию сборник тех фрагментов раннехристианских писателей, которые указывали на их знакомство с той или иной книгой Нового Завета (на самом деле про многие фрагменты так думали безосновательно). Через несколько лет появился том под названием «Новый Завет у мужей апостольских»
Среди тех, кто писал о Новом Завете в связи с проблемой канона, стоит назвать Генриха Хольцманна, Бернхарда Вайсса, Адольфа Юлихера (H. Holtzmann[52], В. Weiss[53], A. Julicher[54]). По Юлихеру, признание христианских писаний каноническими напрямую связано с их использованием в литургических чтениях
Кроме того, невозможно обойти исключительно информативный двухтомник Теодора Цана (Т. Zahn) по истории канона Нового Завета[55], равно как и девять томов изданных им «Исследований…»[56], посвященных различным аспектам проблемы канона. Подробное изложение зрелых взглядов Цана на эту проблему содержится в его «Очерке новозаветного канона»
Спор между ним и Гарнаком о том, когда именно завершилось формирование канона, был скорее спором об определениях, чем о фактах. Гарнак понимал новозаветный канон как собрание книг, пользовавшихся авторитетом потому, что их считали Св. Писанием. Соответственно он и относил время появления канона Нового Завета к концу II века. Цанн тоже полагал, что канон — это собрание книг, имеющих силу авторитета, но не считал нужным непременно увязывать ее с тем, что «Новый Завет — это Святое Писание». Его вполне удовлетворяло, например, что Четвероевангелию придавалось такое значение, поскольку в нем содержатся слова Господа. Поэтому он мог говорить, что канон Нового Завета существовал на сто лет раньше, чем думал Гарнак. Реальные факты практически не затрагивались — вполне могло быть так, что небольшие евангельские подборки и апостольские послания составлялись в разных местах до конца I века, и только последующие поколения христиан стали воспринимать их как канонические и потому имеющие исключительный авторитет боговдохновенного Писания. Короче говоря, выражение «каноническая книга» означает, что она пользуется авторитетом; а «канон» исключает то, что авторитетом не пользуется. Сам факт употребляемости еще не делает книгу каноничной, хотя определенная форма использования, которая исключает все остальное, может означать именно это.
II. Литература о каноне, изданная в XX веке
При обзоре основных трудов нынешнего столетия, посвященных канону Нового Завета, стоит, сохраняя по возможности хронологическую последовательность, группировать некоторые работы по темам или по национальному признаку. Например, голландские, южноафриканские, скандинавские и японские ученые написали довольно много работ, а потому целесообразно дифференцировать их по странам. В середине века возрос исследовательский интерес к герменевтическим проблемам, и оптимально было бы проследить развитие дискуссии о «каноне внутри канона» как части более общего вопроса о единстве и разночтениях в Писании. Оценке вклада в решение той или иной современной проблемы канона отведена заключительная глава.
Первым значительным событием XX века в изучении канона стали труды египтолога Иоганна Лейпольдта (J. Leipoldt). В 1907–1908 гг. он издает двухтомную историю новозаветного канона[59], в которой описывает его развитие от начала до конца XIX века. Он исходит из предположения, что основу новозаветного канона составили первые христианские апокалипсисы, поскольку пророки и их послания пользовались особым уважением.
Затем стоит упомянуть Каспара Рене Грегори (С. R. Gregory), американца по рождению, который был учеником и помощником Чарльза Ходжа, известного богослова из Принстонской богословской семинарии. В 1907 г., будучи профессором кафедры Нового Завета в Лейпцигском университете, он опубликовал в «Международной богословской библиотеке» (International Theological Library) труд под названием «Канон Нового Завета»
В первой половине нашего века в Англии и Германии появились более краткие и менее специальные работы. Среди них «Возникновение Нового Завета» Дэвида Маззи (
Уместно вспомнить здесь и «Формирование Нового Завета», которую прочитал в Страсбурге, в церкви Св. Николая, Генрих Хольтцман (Н. J. Holtzmann)[68], ведущий в своем поколении специалист по Новому Завету, а также цикл из пяти лекций под общим названием «Как книги Нового Завета стали Св. Писанием?»[69]. Их прочитал в Бонне группе учителей из Рейнланда и Вестфалии многообещающий ученый из Йены Ганс Лицман (Lietzmann). В обоих случаях весьма доступно дан серьезный обзор имеющегося исследовательского материала.
Менее привычен подход Иоганна Бестмана (J. Bestmann), который в основном сосредоточился на том, как писались поздние книги Нового Завета и как они связаны с Песнями Соломона, 4–й Книгой Ездры и Заветами 12 патриархов[70]. Более традиционны публикации Пауля Эвальда (Р. Ewald)[71], Пауля Дауша (P. Dausch)[72] и Натана Бонвеча (N. Bonwetsch)[73].
Продолжал заниматься каноном и Гарнак (см. окончание предыдущей главы). Наиболее значимой стала его книга «Возникновение Нового Завета и важнейшие последствия нового творения»
Среди книг, рассчитанных на широкого читателя, стоит упомянуть «Формирование Нового Завета» Эдгара Гудспида
Широкий спектр работ о каноне, посвященных как историческому, так и богословскому аспекту проблемы, появился в Голландии. Из ранних отметим докторскую диссертацию Нэда Стоунхауза (N. В. Stonehouse) о каноничности Откровения св. Иоанна Богослова[81], выполненную под руководством Гросхайде (Grosheide) в Свободном университете Амстердама. Де Зван из Лейдена заключает размышления о каноне таким признанием: «Среди различных документов раннехристианской литературы Новый Завет выделяется тем, что представляет собой единство особого характера»[82]. Безвременно скончавшийся Ван Юнник из Утрехта касался различных проблем, связанных с каноном, придерживаясь филологического подхода. В своем анализе отрывка из книги Евсевия
Гросхайде, рассуждая в богословском ключе, отвел первую часть своего очерка «Канон и текст Нового Завета»[86] полномасштабному анализу такого мнения: «Понятие канона связано с представлением о Боге, ибо Бог есть P kanun»[87]. Некоторые авторы — Грайданус[88], Риддербос[89], Арнтцен[90], Кампхаус писали о каноне в связи с вопросом об авторитете Писания. Кампхаус выпустил в свет книгу под названием «Свидетельства церковной истории о будущем и о каноне»[91]. В глубокой работе о том, как и почему определенные книги стали каноническими и ныне признаны частью Св. Писания, Ф. И. Тенис (F. J. Theunis)[92] исследует употребление выражений «вера как канон» и «истина как канон» у Отцов Церкви. При этом он обращается не только к доктринам, но и к «конкретной церковной действительности» («живому» канону), прототипу канона письменного. Перу доктора Вербурга (J. Verbьrg)[93], ученого пастора из Гааги, принадлежит серьезный труд «Канон или символ веры». Он содержит широкий и при этом исчерпывающий анализ взаимодействия устной традиции с формирующимся каноном Писания (в принципе открытым) и его влияния на экзегетику, этические представления и церковную жизнь.
Южноафриканские исследователи уделяли незначительное внимание этим проблемам. Вспоминаются имена Груневальда[94], Юберта[95], Дювенажа[96], Боты[97], чья инаугурационная лекция при назначении на должность профессора Нового Завета в Южноафриканский университет затрагивает все возможные грани вопроса о каноне, и, наконец, Рикерта (Riekert)[98], который, оппонируя Сандбергу (Sundberg), настаивает на несостоятельности различения между каноном и Писанием. Дю Туа (А. В. Du Toit) из Претории утверждал на страницах объемистого учебного пособия по канону, что внутреннее свидетельство Св. Духа еще не создает Писанию должного авторитета; оно только средство, благодаря которому верующие воспринимают его
Среди трудов скандинавских исследователей отметим работы Фридрихсена[100], Удланда[101], Турма[102], Хартмана[103] и Линдблума[104]. Многие из них появлялись в связи с изданием вводных трудов о Новом Завете. В ценной статье Стена Бугге (S. Bugge)[105] исследуется вопрос об объеме канона Несторианской сирийской церкви в Китае.
А вот имена японских ученых, занимавшихся разными аспектами проблемы новозаветного канона, — Ватанабе, Секине, Араи и Такемори. Последний опубликовал на английском языке обзор трудов, написанных [106]коллегами.
Перейдем к наиболее значительным трудам католических ученых. В прекрасно написанной книге аббата Жакье[107] представлено широкое историческое полотно; подробные данные расположены в соответствии с территориальным устройством ранней Церкви. Вдохновенный труд Лагранжа по ранней истории канона[108] нередко выражает частное мнение автора, оставаясь, однако, в общепринятых догматических границах[109]. Внушительнее по своим размерам труд Царба (Zarb) — о каноне Ветхого и Нового Заветов[110]. В диссертации Николаса Аппеля (N. Appel), выполненной в университете Падерборна, рассматривается вопрос о взаимоотношениях «канона и Церкви»[111]. Олиг (Ohlig), задавшись вопросом: «Из чего проистекает авторитет Библии?»[112], предлагает систематический анализ «богословских основ новозаветного канона в древней Церкви»[113]. Небольшая книга Шарансоля (Charensol) «Рождение Нового Завета»[114] обнимает историю развития канона до конца II века. Возвращаясь к теме своей диссертации, Аппель пишет книгу «Канон Нового Завета. Исторический процесс и свидетельство Духа»[115]. В чем–то с ней схожа по ориентации статья Роберта Меррея «Как Церковь определила канон Нового Завета?» (R. Murrey,
Ко второй половине XX века в Европе набирает силу интерес к определенным богословским аспектам канона. Вначале он выражался в новом взгляде на отношения между Писанием и Преданием в ранней Церкви. Доктор Эллен Флессеман ван Леер (Ε. F. van Leer) сделала обзор всего, что сказали об этом мужи апостольские и апологеты, а также Ириней и Тертуллиан[122]. Р. П. С. Хансон (R. Р. С. Hanson) продолжил эту работу, остановившись на трудах Оригена[123]. Кроме упомянутых в предыдущем абзаце монографий Аппеля и Охлига, важной в богословском отношении стала работа Дима, который пытался определить достоверность канона[124], и Франка, рассматривавшего «значение формирования канона». По Франку, «основания Св. Писания Нового Завета присутствуют в Дидахе (ок. 100 лет по P. X.)»[125].
Расхождения акцентов в разных книгах Нового Завета и даже в пределах одной и той же книги привлекали исследовательское внимание Эрнста Кеземана[126], Курта Аланда[127], Вольфганга Триллинга[128], Вилли Марксена[129], Джона Чарлотта[130] и других. Присутствие в книгах Нового Завета того, что стали называть «ранним католицизмом»[131] (в связи с чем встает еще и проблема оправдания[132]), побудило богословов, главным образом лютеранских, поискать «канон внутри канона»[133]. Крайняя форма применения Павлова принципа оправдания верой выражена Шульцем (Schulz)[134], который не требовал изъять «вторые» Послания Павла, Деяния и Соборные послания из состава Нового Завета, но считал, что надо противиться тому, чтобы тексты эти использовали в проповеди!
Напоследок отметим еще полдюжины недавно опубликованных работ по канону, где к предмету исследования применяются различные подходы. Особенно важна здесь магистерская диссертация фон Кампенхаузена[135] о развитии христианской Библии до времен Оригена. В рамках этого значимого, но короткого промежутка он сосредоточился на истории понятий «Писание» и «канон», приложив к своим рассуждениям обширную подборку документов о том, какую важную роль сыграли люди, определяющие Церковь того времени.
Следующей по степени важности стоит компиляция работ, написанных с 1941 по 1970 г. авторами, занимавшимися главным образом каноном внутри канона[136]. Ее составил Эрнст Кеземан. Два автора — католики[137]; среди протестантов больше экзегетов, чем богословов и историков Церкви, вместе взятых. Редактор живо разбирает и критикует каждый очерк, тщательно зондируя допущения и основные идеи экзегетов, выдвигая претензии экзегетического же характера.
В книге с подзаголовком «Экуменический подход»
Особняком стоит попытка Антона Майера (Mayer) показать, как Павел, Лука и другие авторы Нового Завета подвергли цензуре и «депролетаризировали» подлинные изречения Иисуса и как потом их писания были канонизированы благодаря политической хитрости. Связывает он все это с проблемой социального неравенства, полагая, что в результате восторжествовали сексизм, антисемитизм и капитализм![139]
Бревард Чайлдс в книге «Введение в канон Нового Завета» (В. S. Childs,
Книга Гарри Гэмбла «Новозаветный канон, его возникновение и значение» (H. Y. Gamble,
В работе «Псевдонимы и канон» Дэвид Мид (D. G. Meade,
Еще одно издание, Джозеф Ф. Келли, «Откуда взялся Новый Завет?» (J. F. Kelly,
Часть Вторая. Формирование канона
III. Подготовительный период: мужи апостольские
Термин «мужи апостольские»[145] принято употреблять по отношению к тем авторам, которые лично знали некоторых апостолов, но сами не принадлежали к их числу. Сначала Отцами апостольского века называли пятерых писателей, чьи труды в 1672 г. впервые объединил патролог Котелье (J. В. Cotelier). Это издание включало писания Варнавы, Климента Римского, Ермы, Игнатия и Поликарпа[146]. В 1693 г. Уильям Уэйк (William Wake) издал английский перевод некоторых документов под общим названием «Подлинные послания апостольских Отцов»
Титул «мужи апостольские» не принадлежит древнему преданию — нет каких–либо точных указаний на то, что в древности существовали собрания их писаний. У каждого из них своя история. Они появились в период с 95 по 150–е гг. по P. X. и свидетельствуют о наличии различных трактовок и форм христианства. Ведь это было то время, когда оно получало все большее распространение, а его сторонники начинали консолидироваться. Поэтому христианство мало–помалу приобретало черты общественного института, и его лидеры всячески старались подчеркнуть, как много значит церковная организация для жизни общества. Кроме существенных местных отличий, были и определенные различия в самом характере вероучения, то есть апостольские мужи имеют в виду христианство, развивавшееся в иудейской среде, и его эллинистическую форму.
У мужей апостольских редко используются прямые цитаты из новозаветных текстов, но довольно часто (это особенно справедливо для евангельских повествований и поучений Самого Христа) встречаются такие ссылки и реминисценции, которые не всегда просто идентифицировать или истолковать. В большинстве своем они сообщают читателям той или иной местности определенный (а скорее — неопределенный) набор сведений о некоторых документах I века, которые потом и стали частью того, что мы сегодня называем Новым Заветом[149].
I. КЛИМЕНТ РИМСКИЙ
Текст, озаглавленный «Первое послание Климента Римского», представляет собой письмо, написанное около 95–96 г. по P. X.[150] от имени Римской церкви, которое традиционно приписывается Клименту, одному из выдающихся епископов Рима. Суть его такова. Несколько новых членов коринфской общины восстали, как можно предположить, против некоторых пресвитеров и сместили их. Когда весть об этом дошла до Рима, Климент затеял длительную переписку, призывая раскольников к покаянию. Бог, говорит он, требует порядка во всем, и настаивает на том, чтобы отставленных пресвитеров восстановили в правах и им — законным главам общины, поставленным апостолами или их преемниками, беспрекословно повиновались. В заключение Климент выражает надежду на то, что его гонец вскоре возвратится с доброй вестью о мире.
В тексте послания Климент часто приводит многочисленные цитаты из Ветхого Завета, проводя между ними параллели, и выдержки из некоторых новозаветных книг[151]. Ветхозаветные высказывания нередко предваряются такими общеизвестными выражениями[152], как «Писание говорит» (ή γραφή λέγει), «написано» (γέγραπται), «то, что написано» (τό γεγραμμένον). Большинство из них приводится с большой точностью по греческому тексту Септуагинты.
Немногие цитаты из Нового Завета приводятся совсем иначе. Вместо традиционных предварительных вступлений, указывающих на наличие письменного текста, Климент дважды призывает своих читателей «вспомнить слова Господа Иисуса». Например, в xiii, 2 Климент причудливо сочетает фразы, обнаруживаемые в Евангелиях от Матфея и от Луки и вообще не имеющие точных параллелей в Четвероевангелии. Так, он пишет:
В особенности же вспомните слова Господа Иисуса, которые он произносил, уча мягкосердечию и долготерпению. Ибо Он говорил так: «Будьте милосердны, чтобы и к вам были милосердны; прощайте, и вы будете прощены; как вы поступаете с другими, так и с вами будут поступать; как вы даете, так и вам давать будут; как вы судите, так и вас будут судить; как вы бываете добрыми, так и вам будет явлена доброта; какой мерой вы меряете, такой мерой и вас мерить будут.
Какие–то из этих фраз можно найти в Мф 5:7; 6:14–15; 7:1–2, 12; Лк 6:31, 36–38, но не все есть в наших Евангелиях. Климент мог цитировать по памяти или пользоваться записанным, а может быть, даже незаписанным сборником (катехизисом) поучений Иисуса, употреблявшимся в Римской церкви[153]. Дело осложняется еще и тем, что аналогичный набор выражений мы встречаем у Климента Александрийского
Другая ссылка на поучения Иисуса появляется в xlvi. 7–8, где Климент пишет так:
Вспомните слова Господа Иисуса; Он говорил: «Горе тому человеку. Лучше было бы ему не родиться вовсе, чем соблазнить (σκανδαλίσαι) кого–нибудь из избранных Моих. Лучше, если повесили бы на него мельничный жернов и бросили в море, чем совратить (διαστρέψαι) одного из избранных Моих.
Здесь сразу же вспоминаются слова Иисуса Христа из Мк 9:42; Мф 18:6–7; Лк 17:1–2; однако прямого соответствия этой фразе в евангельских текстах мы не найдем. Очевидно, Клименту известна традиция, в которой эти слова сохранились. Нельзя с уверенностью утверждать, что, составляя свое послание, Климент не пользовался каким–либо списком одного из синоптических Евангелий или, если так оно и было, что он считал себя обязанным точно воспроизводить тексты.
Кроме этих двух прямых ссылок, у Климента есть один–два примера возможных ссылок на синоптиков. В этой связи, вероятно, больше всего заслуживает внимания то, как он использует образы из притчи о сеятеле (Мф 13:3; Мк 4:3; Лк 8:5) в своей проповеди на 1 Кор 15:36 и далее: 14:5. Однако трудно сказать определенно, опирается он здесь на письменный текст или на устное предание. В любом случае показательно уже то, что как абсолютный авторитет слова Иисуса Климент использует лишь дважды, а на книги Ветхого Завета ссылается более 100 раз.
Свидетельство Климента относительно некоторых Павловых посланий звучит более ясно. Так, в гл. 47 он призывает своих коринфских читателей поучаться Посланием, с которым «благословенный апостол Павел» к ним обратился. По тому, как Климент пишет об этом, можно предположить, что список этого Послания был доступен в Риме. В других местах автор вполне определенно ссылается и на другие Послания — Римлянам, Галатам, Филиппийцам и Ефесянам. Это позволяет с уверенностью говорить о том, что у него был сборник Павловых посланий. Следует заметить, что Климент обращается к ним как к полным благих советов писаниям человека, к которому коринфские христиане, безусловно, должны прислушаться, но не свидетельствует об их абсолютном авторитете. Например, пересказав в 35:5–6 отрывок из Рим 1:29–32, он пишет: «…ибо Писание говорит…», и цитирует Пс 1:16–23. Это подводит нас к выводу, что для него Павловы послания не идентичны Св. Писанию, хотя очевидно, что он считает их весьма авторитетными.
Помимо ссылок на указанные ранее Послания Павла есть и неоднократные аллюзии на Послание к Евреям. Разбросаны они по всей первой части его письма (17:1,5; 21:9; 27:2), но кульминация приходится на 36:2–5 — место, почти дословно повторяющее Евр 1:1–3. В других местах Климент вставляет фразы, которые наводили многих на мысль, что ему были известны и Деяния, и Послание апостола Иакова, и Первое послание Петра.
Подводя итог, мы можем сказать, что для Климента Библия — это Ветхий Завет, который он неоднократно называет Писанием (γραφή) и цитирует более или менее точно. Встречаются редкие ссылки на определенные изречения Иисуса, они для него авторитетны, но его вовсе не занимает вопрос о том, как доказывается их достоверность. В двух или трех случаях, когда он призывает коринфян вспомнить «слова Христа» или «…Господа Иисуса», кажется, что память его хранит записанные где–то поучения, но он не называет их Евангелием. Ему известны отдельные Послания апостола Павла, и он высоко их ценит. То же справедливо и в отношении Послания к Евреям, с которым он конечно же хорошо знаком. Хотя все эти книги, несомненно, имеют для него большое значение, он никогда не отсылает к ним как к Писанию.
II. ИГНАТИЙ АНТИОХИЙСКИЙ
Согласно Оригену, Игнатий был вторым епископом Антиохии, то есть преемником апостола Петра. Евсевий же сообщает, что Игнатий был лишь третьим после Петра, наследуя Евводию. О его жизни ничего не известно, кроме разве того, что он под конвоем был препровожден из Антиохии в Рим, где его ждала мученическая кончина. Это произошло при императоре Траяне около 110 г. по Р.Х.
На скорбном пути в Рим Игнатий написал семь писем — четыре из Смирны и три из Трои[154]. В первых трех письмах он обращался с поддержкой к Эфесской, Магнезийской и Траллийской церквам, расположенным в Малой Азии. В четвертом письме, адресованном Римской церкви, он просит не лишать его мученичества и не хлопотать за него перед языческими властями. Получив в Трое известия о прекращении гонений в Антиохии, он написал Филадельфийской и Смирнской церквам и отдельно Поликарпу, епископу Смирнскому, где попросил направить гонцов с поздравлением христианам Антиохии, поскольку восстановлен мир.
Стиль этих писем неподражаем. Написанные отрывистым, несколько туманным языком, перегруженные метафорами и сложными риторическими образами, они тем не менее являют такую глубокую веру и всеобъемлющую любовь Христову, что по праву считаются одним из сильнейших свидетельств христианства во II веке. В них мало цитат, да и те коротки, но это объясняется тем, что Игнатий наверняка приводит их по памяти, а прежде всего виной обстоятельства, в которых он пишет, и, безусловно, самый его стиль.
В письмах автор часто использует выражения, которые очень напоминают нам характерные фразы из Павловых посланий[155]. Потрясенный тем, что Павел называет себя «прах (περίψημα), попираемый всеми» (1 Кор 4:13), Игнатий дважды применяет это к себе в
Я нестоящий, наименьший из всех, изверг, но я обрел милость быть кем–то (Рим 9:1).
Я — наименьший из верных (Еф 21:2).
Я недостоин называться членом [церкви Сирийской], будучи наименьшим из них (Тралл 13:1).
Я недостоин называться членом (Магн 4:1).
Я недостоин принадлежать к ней (церкви), будучи наименьшим из них. Но Бог судит мне быть достойным, не по свидетельству моей совести, но по благодати Божией (Смирн 9:1).
Можно предположить, что Игнатий был знаком и с Посланиями апостола Павла к Римлянам, к Ефесянам и Филиппийцам, на что указывает сходство фразеологии. Вполне вероятно, что ему было известно и Послание к Евреям, а также Первое послание Петра, хотя четких подтверждений мы не находим.
Теперь попробуем выяснить, насколько хорошо Игнатий знал об Иисусе и Его служении и опиралось ли его знание на записанные Евангелия или только на устное предание. Предупредим сразу, что свидетельства весьма скудны.
Что касается синоптических Евангелий, наиболее точные параллели прослеживаются у Игнатия с Матфеем, а не, например, с Марком или Лукой. Тщательно пересказывая христианское учение в начале
Эти упоминания, как и примеры явных сопоставлений с Евангелием от Матфея (например, к Поликарпу 2:2 — Мф 10:16; к Ефесянам 5:2 — Мф 18:19–20), привели многих исследователей к выводу, что Игнатий знал или само Евангелие от Матфея, или хотя бы документ, очень близкий к нему[156].
Ответ на вопрос, знал ли Игнатий Евангелие от Луки, во многом зависит от того, к какому выводу мы придем, рассмотрев такие отрывки:
Для себя я знаю и верю в то, что Он был во плоти даже по воскресении. И когда Он явился им с Петром, Он сказал им: «Дотроньтесь до меня и осяжите меня, и увидите, что я не призрак (daimTnion) бестелесный».
Посмотрите на руки Мои и на ноги Мои; это Я Сам; осяжите Меня и рассмотрите, ибо дух (pneama) плоти и костей не имеет, как вы видите у Меня.
Трудно со всей определенностью сказать, цитирует ли здесь Игнатий Луку или какой–либо другой источник, устный или письменный.
Если ассоциации с синоптическими Евангелиями весьма малочисленны, то отголоски четвертого Евангелия слышны довольно часто[157]. Ниже приводим некоторые из наиболее показательных примеров.
1) В письме
2) В письме
3) В письме
4) В письме
Такие параллели слов, а иногда и идей показывают, что Игнатий хорошо знал Иоанново богословие, и позволяют предположить, что узнать его он мог, только прочитав четвертое Евангелие. Отсутствие какой–либо явной цитаты вполне согласуется с упоминавшимися выводами о стиле автора и об обстоятельствах, в которых ему приходилось писать.
Епископ из Антиохии всего трижды употребил формулу «как написано» (γέγραπται), причем все три раза — в отношении Ветхого Завета. Дважды о книге Притч (Магн 12:1 и Еф 5:3; это могло основываться на 1 Петр 5:5), а третья ссылка появилась в связи с очень сжатым и интригующе неопределенным сообщением о споре, который вышел у него с иудейскими христианами в Филадельфии (Филад 8:2–9:1). Оппоненты заявили (согласно интерпретации, принимаемой большей частью комментаторов[159] этого места), что если они не найдут этого в «древних писаниях» (άρχείοις здесь относится к Ветхому Завету), то они не поверят этому и в Евангелии (εύαγγέλιον). Когда же он ответил, что Писание скорее на его стороне («Но ведь написано», γέγραπται), они ответили: «В этом–то и состоит вопрос». Другими словами, они оспаривали мессианское значение, которое он приписывал текстам–доказательствам, извлеченным из «древних писаний» Ветхого Завета.
Отрывок заканчивается страстными словами, которые мало что добавляют к сказанному, но сам автор считает их важными для того, чтобы поставить точку в споре: «Для меня этот источник Иисус Христос; неизменный источник — Его крест, Его смерть и воскресение, и вера, которая через Него, — этим я желаю оправдываться по вашим молитвам. Священники [олицетворяющие Ветхий Завет] хороши, но Первосвященник [Иисус Христос] выше». Здесь «древнее» (αρχεία) и Евангелие (τό εύαγγέλιον) противопоставлены как Ветхий Завет — Новому. Таким образом, тем, кто хотел получить подтверждение из прошлого, Игнатий отвечает, что основы христианской веры надо искать не в Ветхом Завете, а в учении Христа, праведность Которого намного превосходит ветхозаветную.
В итоге главным авторитетом для Игнатия выступает апостольское свидетельство о жизни, смерти и воскресении Иисуса Христа, причем не так уж важно, в устной или письменной форме. Он, безусловно, знает собрание Павловых посланий, включавшее (в порядке убывания частоты, с какой они упоминаются) Первое послание к Коринфянам, Ефесянам, Римлянам, Галатам, Филиппийцам, Колоссянам, Первое послание к Фессалоникийцам. Не исключено, что ему были известны Евангелия от Матфея и Иоанна, а может быть, и от Луки. Но нет достаточных свидетельств, что он рассматривал какое–либо Евангелие или послание как «Писание».
III. ДИДАХЕ
Вопросы, связанные с установлением авторства, даты и места происхождения
Наставление состоит из 16 коротких глав. В первых шести описывается «путь жизни» и «путь смерти»; с седьмой по пятнадцатую содержатся наставления о крещении, посте, молитве, евхаристии, о том, как следует относиться к пророкам, епископам и диаконам. В главе 16 помещено пророчество об антихристе и втором пришествии Христа. Автором этих наставлений, как видно из подзаголовка, считается не кто иной, как Иисус, говоривший через апостолов. Однако слова «апостол» в тексте нет, кроме 9:3–6, где оно относится не к Двенадцати или к Павлу, а к странствующим проповедникам. Поэтому представляется, что подзаголовок добавлен уже после того, как составили документ.
Что до письменных источников, мы находим две цитаты из Ветхого Завета (Мал 1:11–14 и 14:13; Зах 14:5 и 16:7), две из Нового, обе — из Матфея, и одно, вероятно, из неизвестной апокрифической книги (1:6: «Сказано, пусть милостыня запотеет в руках ваших, пока вы не узнаете, кому подаете»). Вот цитаты из Матфея: «Не молитесь как лицемеры, но как Господь заповедал в своем Евангелии, молитесь так, «Отче наш, сущий на небесах… ибо Твоя власть и слава вовеки» (8:2, из Мф 6:5 и далее) и «Никто да не ест и не пьет вашу евхаристию, кроме тех, кто был крещен во имя Господа; ибо к этому применимы слова Господа: «Не давайте святыни псам» (9:5, из Мф 7:6).
Кроме них в
В евхаристических молитвах (гл. 9–10) заметны едва различимые следы евхаристических отрывков из четвертого Евангелия (6:25–58) и молитвы Иисуса из Ин 17, но они не настолько четки, чтобы можно было с уверенностью говорить, что автор читал список Евангелия от Иоанна. Скорее всего, они отражают общую для автора
В вопросе об использовании Павловых посланий «заняты» почти все промежуточные позиции между мнением Гарнака, который не сумел обнаружить ни одного ясного свидетельства, и Дж. Э. Робинсоном (J. А. Robinson), который, напротив, считал, что автор
Итак, можно сделать вывод: согласно
IV. ПАПИЙ ИЕРАПОЛЬСКИЙ
Одним из первых, кто проявил интерес к ранним христианским писаниям наравне с устной традицией, был Папий, епископ Иераполя во Фригии, городе, где христианская церковь появилась благодаря усилиям Епафраса, одного из соратников апостола Павла (Кол 4:12–13). О жизни Папия мало что известно, кроме разве слов Иринея (
Если появлялся кто–нибудь, кто был последователем пресвитеров[165], я исследовал слова пресвитеров, что говорил Андрей, или Петр, или Филипп, или Фома, или Иаков, или Иоанн, или Матфей, или кто другой из учеников Господних и что говорили Аристион и пресвитер Иоанн, ученики Господа. Ибо я не думал, что сведения из книг помогут мне так же, как речь живущих и по сей день людей[166].
Из этой цитаты видно, что отбираемые для толкования слова Господа Папий черпал не только из письменных документов, но и из устной традиции. О том, что говорили Андрей, Петр, Филипп, Фома, Иаков, Иоанн и Матфей или Аристион и пресвитер Иоанн, он, вероятно, узнавал от своих основных информаторов — палестинских христиан, переселившихся в Малую Азию после падения Иерусалима в 70 г. Возможно, они были на особом положении лишь потому, что жили в той же стране, что и Иисус, а посему считались носителями особо драгоценной и аутентичной традиции. Таким образом, Папий признавал два источника христианства: одним было устное слово, другим — записанные свидетельства. То, что он предпочитал первое, объясняется скорее психологическими, нежели догматическими причинами. Заметим, что позднее, во II веке, предпочтение будет отдано уже письменным источникам[167].
Содержание некоторых устных преданий весьма драматично[168]. Например, по Евсевию
Помимо устных преданий, которые Папий любил собирать, он включил в свои
Эти таинственные слова принято относить к одному из источников канонического Евангелия от Матфея. Они могут означать, что собрание изречений Христа приписано Матфею, потому что он, сборщик податей, конечно же умел писать[170].
Принято считать, что в словах «Матфей записал на «еврейском наречии» (Έβραΐδι διαλέκτφ) последние два означают один из семитских языков, иврит или арамейский. Предположение о том, что это означает «написанное по–гречески, но в стиле, характерном для еврейской литературы»[171], не принимает в расчет указания на трудности, с которыми сталкивались переводчики текста.
Идея об импровизированных переводах с семитского оригинала могла возникнуть тогда, когда потребовалось объяснить различия, бросающиеся в глаза при сопоставлении Евангелия от Матфея с Евангелием Евреев или другими арамейскими или греческими Евангелиями. В том, как Папий рассказывает о деятельности Матфея, можно разглядеть апологетическое намерение.
Намерение это еще отчетливее выступает в его словах о Марке, что, судя по цитате из Евсевия, свидетельствует о куда более сильном критическом отношении к Марку, нежели к Матфею
Пресвитер говорил так: «Марк, став переводчиком Петра (ερμηνευτής могло означать еще «секретарь»), аккуратно записал все, что делал или говорил Господь, как запомнил [из проповедей Петра] , но не по порядку (τάξει), ибо сам не слышал Христа и не ходил с Ним. Позднее он сопровождал Петра, который говорил, сообразуясь с обстоятельствами (προς τάς χρείας)[172], а не излагая слова Господа по порядку (σύνταξιν). Поэтому Марк нисколько не погрешил в том, что записал все, как запомнил. Он заботился только об одном: как бы не пропустить или не исказить ничего из того, что он слышал.
По этим словам можно установить три аспекта критики Евангелия от Марка: а) Марк не слышал самого Иисуса и не ходил с Ним; б) он записывал без какого–либо порядка, смыслового или хронологического[173], и в) его Евангелие неполно.
В ответ на эту критику Папий заявляет, что подлинность Евангелия гарантирована самой личностью Петра, отсутствие же должного порядка объясняется условиями, в которых оно создавалось, а наличие пропусков говорит прежде всего о честности Марка, записавшего только то, что проповедовал Петр.
Другие разбросанные свидетельства, зафиксированные Евсевием, Иеронимом, Филиппом Сидонским и некоторыми более поздними св. Отцами, показывают, что Палию были известны четвертое Евангелие, Первое послание Петра, Первое послание Иоанна и Апокалипсис. Что касается Евангелия от Луки и Павловых посланий, в уцелевших отрывках об этом ничего не сказано[174].
Подводя итог, скажем, что Папий как бы перекидывает мостик между этапами передачи евангельской традиции — устной и письменной. Хотя при написании книг он пока еще отдает явное предпочтение устной форме, но уже заметны причины, по которым в дальнейшем авторы все чаще будут отказываться в пользу писаний от устных свидетельств. В целом же Папий дает нам представление не только о развитии канона Нового Завета, но и о реальной жизни общин, в рамках которой приверженность устной традиции препятствовала становлению ясных представлений о каноничности.
V. ПОСЛАНИЕ ВАРНАВЫ
Варнава часто цитирует Ветхий Завет, очень точно воспроизводя хорошо известные места из Псалтири и Исайи. Однако нередко, полагаясь на собственную память, он не особенно заботится о точной передаче оригинала. Можно насчитать около 100 примеров, когда за формулой, обычно предваряющей искаженную цитату, следует весьма расплывчатый и неясный по своей принадлежности к Писанию текст: «сказано в Писании», «как написано», «пророк говорит», «так говорит Господь (или Бог)», «там говорится (он сказал)». Иногда он ссылается на книгу того или другого библейского автора — Иакова, Моисея, Давида, Исайи, Даниила. Но нередко Варнава цитирует авторов и других книг, придавая им значимость пророческих: Премудрости Соломона (2:12), Вторая книга Ездры (12:1), Вторая книга Варуха (11:9 и далее). Заметим, что две последние относятся к раннехристианской литературе. К тому же для подтверждения пророчества о последних временах он не только привлекает книгу Еноха, но и приводит выдержку из нее (1 Енох 16:5–6) после оборота «ибо сказано в Писании». Ясно, что Варнава — в отличие от других мужей апостольских, таких, например, как Ерма, — «муж ученый». Он много читал и цитирует широкий спектр произведений. Но возникает вопрос: использовал ли автор какие–либо книги из Нового Завета?
Что касается Евангелий, то некоторые ученые указывают на три отрывка, которые, по их мнению, свидетельствуют о том, что Варнава был знаком с Евангелием от Матфея:
1) В 7:3 утверждается, что, когда распинали Иисуса, «дали Ему пить уксуса (οξος) с желчью (χολή)». О том, что так оно и было, упоминается во всех четырех Евангелиях, но лишь Матфей (Мф 27:34) говорит о «вине, смешанном с желчью». Не исключено, что Варнава в поиске подходящих образов и пророчеств скорее находился под влиянием 69–го псалма: «И дали мне в пищу желчь, и в жажде Моей напоили меня уксусом» (69:22).
2) В 4,14 Варнава увещевает своих читателей остерегаться, «чтобы случайно не оказаться (вне), как написано (ώς γέγραπται), много званых, но мало избранных» (πολλοί κλητοί, ολίγοι δέ εκλεκτοί). Это напоминает цитату из Мф 22:14, но, возможно, как считают некоторые, Матфей и Варнава заимствуют это выражение из одного и того же источника. Представляется, что притчевый характер этой фразы подтверждается тем, что она во многих рукописях добавлена к Мф 20:16 (С D N W Q Fam. I Fam. 13 и др.).
3) Знает Варнава и то, что Иисус «пришел призвать не праведников, но грешников» (5:9), и это дословно совпадает с Мф 9:13 и Мк 2:17.
Гораздо менее ясно, известно ли Варнаве четвертое Евангелие. В контексте рассуждений о медном змее, которого Моисею повелевалось вознести на шест (Числ 21:7 и далее), Варнава говорит, что здесь мы вновь встречаемся со «славой Иисуса» — довольно прозрачная аллюзия на Ин 3:14.
Знал ли Варнава другие новозаветные книги? Некоторые исследователи обнаружили в тексте места, созвучные Первому и Второму посланиям к Тимофею. Слова об Иисусе, призывающем грешников, а к их числу относятся и апостолы, которые «были беззаконны по множеству прегрешений» (5:9), напоминают о других: «Христос Иисус пришел в мир спасти грешников, из которых я первый» (1 Тим 1:15). Утверждение же, что, согласно словам ветхозаветных пророков, положено было, чтобы «Господь явился во плоти» (5:6), можно сопоставить с первой строкой отрывка, который принято считать ранним символом веры, зафиксированным в 1 Тим 3:16: «Он явился во плоти, оправдал Себя в Духе…» и т. д. По всей вероятности, Варнаве было известно и Второе послание к Тимофею, поскольку его слова о «явленной благодати» и «разрушении зла» (5:6) напоминают об аналогичном сочетании слов в 2 Тим 1:9–10. Вспоминается текст этого же Послания, когда Варнава говорит о Сыне Божьем как о Господе и «Судье живым и мертвым» (2 Тим 4:1;
Среди других достойных упоминания примеров следует сказать о слове ποδήρη. Оно встречается у Варнавы в описании Иисуса, когда Он придет в день судный, облаченным в алую ризу, «закрывающую стопы» (7:9). Употребление этого слова как существительного в Новом Завете отмечено только однажды, в Откр 1:13, при описании Христа Небесного. Это дает основание предполагать, что Варнава мог находиться под влиянием Апокалипсиса.
Итак, на основании вышеизложенного можно констатировать: для Варнавы Писание — это то, что мы называем Ветхим Заветом, включая некоторые книги, не входящие в иудейский канон. Большая часть встречающихся у него совпадений с синоптической традицией ограничивается простыми предложениями, которые могли быть известны христианину той поры изустной традиции. Единственный случай использования формулы «как написано» вводит фразу «много званых, но мало избранных». Объясняется это обычным небрежением к Новому Завету. С другой стороны, если трактат написан незадолго до 130 г. или сразу же после него, то главная его цель отнюдь не предполагала частое цитирование новозаветных книг; конечно, лишь в том случае, если ему действительно были известны многие из них. При любых обстоятельствах мы ничего, или почти ничего, не можем почерпнуть здесь, чтобы узнать о развитии новозаветного канона.
VI. ПОЛИКАРП СМИРНСКИЙ
Послание, написанное Поликарпом, епископом Смирнским, христианам в Филиппах, обязано своим появлением письмам Игнатия, тесно связанным с его мученической кончиной. Следуя в Рим, Игнатий проезжал и Смирну. Здесь его приветствовала местная церковь во главе с епископом. Потом он под конвоем был препровожден в Филиппы, где его посетили руководители местной церкви. После его отъезда они написали Поликарпу, прося того прислать им копии писем, которые епископ написал ему и некоторым церквам Малой Азии. Поликарп исполнил эту просьбу, приложив в пояснение собственное письмо (см. 13:2). В нем он призывает своих адресатов твердо стоять в вере (гл. 4–6), избегать еретических учений (гл. 7), держать пред своим взором подвижничество Игнатия и других мучеников (гл. 9), утверждаться в человеколюбии и доброделании (гл. 10). В заключение он пишет, что, посылая филиппийцам копии писем Игнатия, просит их направлять ему последние новости о нем и его спутниках (13:2).
Когда прочитаешь письмо, возникает одно недоразумение: последняя просьба, которая предполагает, что Игнатий и «те, кто с ним»
Несмотря на очевидное родство душ, одинаковую силу духа Поликарпа и Игнатия, их близость по времени, первый менее ориентирован на вопросы церковного устройства, но при этот обнаруживает более глубокое знание новозаветного текста. Пропорционально объему их посланий у Поликарпа в два–три раза больше новозаветных цитат и ссылок. Из 112 ссылок на Библию около 100 относятся к Новому Завету и только дюжина — к Ветхому. Ниже приводятся цитаты из Поликарпа, позволяющие составить ясное представление о том, что он почитает за авторитет.
Во–первых, это духовные нормы христианской жизни. Их три:
Поэтому «давайте служить Ему (Христу) со страхом и всяческим трепетом», как Он сам нас призывает, как делали апостолы, проповедавшие нам Евангелие, как пророки, заранее предвозвестившие пришествие нашего Господа (6:3).
В этом отрывке четко видно смещение акцентов: авторитет пророков постепенно переходит к Евангелию. Теперь они значимы лишь постольку, поскольку возвестили о Нем, тем самым их почитание делается производным. Что касается апостолов, то они становятся посредниками между благовествованием Господа и верующими.
По другому отрывку Поликарпа можно судить, что основное ядро вероучения, напоминающее Нагорную проповедь, было известно церкви в Филиппах в устной или письменной форме:
Вспомните, чему учил Господь, когда говорил: «Не судите, да не судимы будете; прощайте, и вы будете прощены; будьте милосердны, и вы будете помилованы; какой мерой вы меряете, такой и вас мерить будут». И еще: «Блаженны бедные и гонимые за праведность, ибо их есть Царство Небесное» (2:3).
Здесь объединены цитаты из Мф 7:1–2 и Лк 6:36–8, но есть выражения, которые не встречаются ни в одном из канонических Евангелий. Во второй части фрагмента мы видим две заповеди блаженства (Мф 5:3 и 10), которые соединены в одну фразу. Для нас важно то, что в обоих случаях текст цитируется как слова Иисуса, а не как Писание. Поликарп не видит необходимости подтверждать эти фразы авторитетом евангелистов.
В следующем примере текст цитируется дословно:
Будем же пребывать в посте и молить всевидящего Бога «не ввести нас в искушение», потому что даже Господь сказал: «Дух бодр, плоть же немощна» (7:2).
Последнее выражение взято из Мф 26:41 и прямо указывает на то, что это слова Господа. Важно и то, что в предыдущей фразе Поликарп воспроизводит прошение из молитвы Господней, не называя источника. «Слово Господне» само по себе придает авторитетность и своим содержанием, и тем, что оно исходит от Господа.
По обращению Поликарпа к другим новозаветным писаниям мы узнаем, что ему известно Послание к Римлянам, Первое послание к Коринфянам, Галатам, Ефесянам, Филиппийцам, Второе послание к Фессалоникийцам, Первое и Второе послания к Тимофею. Отсутствие ссылок на Второе послание к Коринфянам, к Колосянам, Первое послание к Фессалоникийцам, к Титу и Филимону, по всей видимости, случайно.
Из других новозаветных посланий Поликарпу почти наверняка известно Послание к Евреям, поскольку автор называет Христа «вечным Первосвященником» (12:2;ср.: Евр6:20; 7:3), кроме того, у него слышны отголоски Евр 12:28 («Давайте служить Ему со страхом и всяческим почитанием», 6:3). Итоговое предложение в его предостережении против ересей: «Всякий, кто не исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, есть антихрист», очевидно, взято из Ин 4:2–3. В письме много ссылок и на Первое послание Петра, которое он, вероятно, знал почти наизусть.
Принимал ли Поликарп эти апостольские слова за Писание? Возможно, так и было, когда автор замечает: «Как сказано в этих писаниях, «гневаясь, не согрешайте» и «солнце да не зайдет в гневе вашем» (12:1). Первое высказывание — цитата из Пс 6:5, а обе эти фразы встречаются в Еф 4:26 — послании, которое он хорошо знает и к которому обращается в различных местах. Употребление словосочетания «эти писания» и объединяющего союза «и», на наш взгляд, предполагает, что Поликарп думает, будто приводит две отдельные цитаты. Может быть и так, что объединение этих двух фрагментов в обоих случаях обязано цитируемому Посланию к Ефесянам. Так или иначе, он называет последнее Писанием. Поскольку это единственный раз, когда Поликарп слова из Нового Завета назвал Писанием, некоторые исследователи посчитали, что он, цитируя по памяти, ошибочно отнес оба фрагмента к Ветхому Завету[177]. Трудно выбрать из этих вариантов интерпретации слов Поликарпа, но у первого то преимущество, что он позволяет понимать их в обычном значении[178].
В итоге можно сказать, что довольно небольшое по объему
VII. ЕРМ РИМСКИЙ
Одной из наиболее популярных книг, появившихся в ранней Церкви, был
Несмотря на то что Ориген и Иероним считали автором
Личность Ерма ясно определяется из самой книги. Он открыто и многословно перечисляет подробности своей жизни и жизни его семьи. Мы узнаем, что, будучи христианином–рабом, он был продан в Рим некой женщине по имени Рода, которая потом отпустила его на свободу. Став свободным, он женился, был удачлив (хотя и не всегда в ладах с законом), но из–за неудач снова обеднел. Ерм рассказывает, что во время гонений его дети отступились от веры, предали собственных родителей, вели нечестивый образ жизни. Давая себе характеристику, пишет о том, что он тугодум, но человек неуемного любопытства (
У Ерма отсутствуют прямые цитаты из Ветхого или Нового Заветов. Но в то же время то здесь, то там видны следы выражений и мыслей из Св. Писания, используемые автором для того, чтобы включить их в новый контекст. Ему, по всей видимости, известно Евангелие от Иоанна и как минимум какое–то одно из синоптических[184], кроме того, как будет ясно из нижеследующих цитат, Послание к Ефесянам и Послание Иакова. Заявление в
Похоже, что место из Послания к Ефесянам (Еф 4:3–6), в котором соединены мир и единство в одном теле и одном Духе, стало для Ерма источником его представлений об идеальном состоянии членов Церкви. В
У Ерма много совпадений с текстом Послания Иакова — порой кажется, что целые части
Итак, вполне очевидно, что Ерм редко цитирует источники. Единственная книга, высказывания из которой упоминаются и доподлинно приводятся в
VIII. ТАК НАЗЫВАЕМОЕ ВТОРОЕ ПОСЛАНИЕ КЛИМЕНТА
Сочинение, известное как
Когда и где написано это послание, установить трудно, поскольку отсутствуют прямые указания на какие бы то ни было современные автору события. Можно только определить его место в общем развитии христианской вероучительной доктрины. На этом основании его принято относить ко времени между 120 и 170 г. Внутри этих рамок наиболее часто принимается 150 год[188]. Еще туманнее место происхождения. Аналогия с Первым посланием Климента предполагает Рим, поэтому Гарнак приписал его папе Сотеру (166–170). Другие же (например, Ф. Функ, Г. Крюгер — Funk, Krьger) полагают, что это популярная среди коринфян проповедь, которую читали вместе с Первым посланием Климента, и стали ассоциировать с этим именем. Однако третья группа ученых (Дж. Харрис, Дж. Бартлет, Б. Стритер — Harris, Bartlet, Streeter) считает местом ее появления Александрию, так как неизвестный автор приводит цитаты, напоминающие текст Евангелия Египтян и греческого Евангелия Фомы. Как первое, так и второе — египетского происхождения. Нам же представляется, что ни одно из этих предположений не опирается на достаточно убедительные свидетельства, которые позволили бы сделать однозначный вывод. Поэтому проблему исторического контекста придется оставить неразрешенной.
Главная цель автора — внушить мысль о личной святости. В обоснование своего учения он часто обращается к Ветхому Завету и словам Господа. Приводя цитаты из Ветхого Завета, он иногда упоминает имя автора, например «Исайя» (3:5) или «Иезекииль» (6:8). При обращении к Новому Завету он никогда не ссылается на явно известные ему Евангелия от Матфея и от Луки как на повествования евангелистов. В этом случае он предпочитает пользоваться формулой «Господь говорит». Так, в поддержку своего увещевания делать добрые дела он цитирует изречение «не всякий, говорящий мне «Господи, Господи», спасется, но тот, кто поступает праведно» (4:2). Здесь, безусловно, видна традиция, зафиксированная во фразе из Нагорной проповеди в передаче Матфея (Мф 7:21).
Чуть дальше от того, что сохранили канонические Евангелия, отстоит утверждение «сказал Господь: «Мои братья те, кто исполняет волю Отца Моего» (9:11). Перед нами явная контаминация Лк 8:21 («Матерь моя и братья мои, слушающие слово Божье и исполняющие его») и Мф 12:49 и далее («Вот матерь моя и братья мои; ибо, кто будет исполнять волю Отца Моего Небесного, тот мне брат, и сестра, и матерь»).
Сходным образом во
В других местах послания как слова Господни приводятся отдельные фразы и даже целые предложения, которых нет ни в одном каноническом Евангелии. Например, в 7:5 мы читаем:
Господь говорит в Евангелии: «Если вы не сохранили малое, кто даст вам великое? Ибо Я говорю вам, что верный в малом и в большом будет верен».
Хотя последнее предложение полностью совпадает с Лк 16:10, но первая часть цитаты отсутствует в текстах нынешних Евангелий.
Еще более характерна следующая цитата из 5:2–4:
Ибо Господь говорит: «Вы будете как агнцы посреди волков». А Петр в ответ говорит ему: «А если волк задерет агнцев?» Господь сказал Петру: «Пусть агнцы не боятся волков после своей смерти; и вы не бойтесь убивающих вас и не могущих ничего более сделать вам, но бойтесь того, кто после вашей смерти будет иметь власть над вашими телами и душами, чтобы ввергнуть их в геенну огненную» (5:2–4).
Вот я посылаю вас как агнцев посреди волков (Лк 10:3).
Не бойтесь убивающих тело и потом не могущих ничего более сделать. Но… бойтесь того, кто по убиении может ввергнуть в геенну (Лк 12:4–5);
(«…бойтесь того, кто может и душу и тело погубить в геенне» Мф 10:28; «геенна огненная» Мф 5:22; 18:9).
Очевидно, что выражения из Луки и Матфея перемешаны и помещены в более широкий контекст, напоминающий диалог Иисуса с Петром об агнцах в Ин 21:15–17. Но мы не располагаем данными, чтобы определить источник этих слов. Их размер и стиль указывают лишь на то, что они заимствованы не из устной традиции, а из письменного документа, но ни в одном из известных нам нет следов такого диалога.
Весьма далека от канонических текстов такая цитата:
Ибо когда самого Господа спросил некто, когда наступит Его Царство, Он сказал: «Когда двое станут одно, и внутреннее как внешнее, и мужчина и женщина уже не будет ни мужчиной, ни женщиной» (12:2).
Она напоминает логию 22 из Евангелия Фомы:
Они (ученики) говорят Ему: «Войдем ли мы, будучи детьми, в Царство?» Иисус сказал им: «Когда вы два сделаете одним, а внутреннее как внешнее и внешнее как внутреннее, и верхнее как нижнее, и когда мужское и женское соедините в одно, так что мужское не будет мужским, а женское женским».
Поскольку часть этого выражения мы находим в Евангелии Египтян[189], где оно несколько шире и представлено как ответ Иисуса на вопрос Саломеи, можно предположить, что
Остается еще одно место, где приводятся слова Иисуса; в отличие от всех, прежде рассмотренных, автор отождествляет его с Писанием. Приведя отрывок из Ветхого Завета (Исайя 54:1), автор продолжает: «В другом Писании также сказано (και ετέρα δέ γραφή λέγει): «Я пришел призвать не праведников, а грешников» (2:4). Поскольку эти слова точно совпадают с Мф 9:13 и Мк 2:17, можно предположить, что автор
Проводя аналогию с апостольскими посланиями, мы видим, что автор в 9:7 говорит об обетовании, «которое ухо не слышало, глаз не видел и на сердце человеку не приходило» (1 Кор 2:9). Его утверждение ( 14:2) «живая Церковь есть Тело Христово» напоминает Еф 1:22, а слова в 16:4 «любовь покрывает множество грехов» (αγάπη καλύπτει πλήθος αμαρτιών) в точности совпадают с 1 Петр 4:8 (и с 1 Климента 49:5). Фраза «Верен тот, от кого обетование» (11:6), по–видимому, заимствована из Евр 10:23.
В 14:2 мы находим важную, но несколько нечеткую отсылку к авторитетам, у которых автор
Итак, неизвестный автор
IX. ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Писаний мужей апостольских сохранилось относительно немного — в общей сложности они составили бы том приблизительно такого же объема, что и Новый Завет. Кроме
Несмотря на большое различие между писаниями мужей апостольских — не только географических, но, что гораздо важнее, идеологических, — можно сделать ряд обобщающих выводов. Естественно ожидать того, что отношение к Ветхому Завету и к различным книгам Нового Завета (насколько они могли быть известны) будет различным в зависимости от происхождения некоторых авторов. Для первых иудеохристиан Библия состояла из Ветхого Завета и некоторых апокрифических иудейских книг. Параллельно этому писаному авторитету существовала традиция, преимущественно устная, в которой сохранялись слова, приписывавшиеся Иисусу. С другой стороны, авторы, принадлежавшие эллинистическому крылу Церкви, чаще обращаются к тем писаниям, которые позднее были включены в Новый Завет. В то же время, однако, они редко признавали эти документы Писанием.
Кроме того, тогда еще не существовало жесткой нормы цитирования книг, которые еще не были в полном смысле слова каноническими. Поэтому иногда довольно трудно определить, какие книги Нового Завета были известны раннехристианским авторам[192]. Неясность часто сохраняется вплоть до конца II века.
Итак, и иудейская и эллинистическая группы авторов знают о существовании определенных книг, которые позже войдут в Новый Завет. И те и другие неоднократно выражают свои мысли посредством выражений, заимствованных из этих писаний. Эти ссылки показывают, что ощущение авторитетности этих писаний появилось раньше соответствующей теории. Однако эта авторитетность не имела свойств исключительности.
С другой стороны, мы видим, что словам Господа приписывается верховный авторитет. Иногда их цитаты совпадают с текстами Четвероевангелия, но бывают и расхождения. Уже во времена Папия явно зарождается склонность, вначале — бессознательная, подчинить авторитетность слов Иисуса гарантии, основанной на том, что эти слова сохранены в таких–то и таких–то книгах, заслуживающих доверия.
IV. Различные влияния на развитие канона
Свидетельства, собранные в предыдущей главе, можно расценивать как указания на то, что существовали и до известной степени распространялись раннехристианские писания определенного типа в форме благовествований и посланий. Они почти не признаются Св. Писанием. Однако к концу II века появляются контуры того, что уже можно назвать ядром будущего Нового Завета. Рамки зарождающегося канона оставались неопределенными еще много лет, но среди очень разных и рассредоточенных по миру общин нарастало единодушие относительно большей части Нового Завета. Это справедливо не только для Средиземноморья, но и для территории, простиравшейся от Британии до Месопотамии. К концу III — началу IV века подавляющее большинство из тех 27 книг, которые чуть позже будут широко признаны как канон Нового Завета, почти повсеместно приобретают авторитет священных. Безусловно, в то время ходило довольно много конкурирующих документов, пользовавшихся временным или локальным авторитетом, но в течение жизни последующих поколений рамки канона становились все более четкими.
Перед тем как рассказать эту увлекательную историю, мы должны прежде всего рассмотреть деятельность нескольких движений, отдельных личностей, а также иные явления, заставившие древних христиан уточнить, какие же книги имеют силу авторитета в вопросах веры и жизни. Одни обстоятельства, оказывавшие давление извне, имели религиозную природу; другие носили социально–политический или в более широком смысле культурный характер.
I. Гностицизм
Одним из главных противников христианства был гностицизм — синкретичная философско–религиозная доктрина, бурно развивавшаяся параллельно христианству в течение первых четырех веков по P. X. В то время существовало несколько разновидностей гностицизма, но для большинства из них характерно убеждение, что избранные души, будучи божественными искрами, временно плененными физическим телом в результате катастрофы, предшествовавшей появлению космоса, могут обрести спасение через особый
В Новом Завете есть несколько указаний на то, что атака гностицизма на христианство уже началась. То здесь, то там мы находим острую полемику с теми, кто искажает учение, настаивая на верховенстве знания (Кол 2:8 и 18; Тит 1:16; 2 Тим 3:7), приспособив под это термин
До 1945 г. для реконструкции гностических систем мы располагали только цитатами Отцов в сочинениях, направленных против оппонентов. Но в том году несколько крестьян наткнулись в Наг–Хаммади, на восточном берегу Нила в Верхнем Египте, на то, что, как выяснилось потом, было гностической библиотекой. Рукописи датируются 400 г. и позже и включают около 50 трактатов на коптском языке, сведенных в 13 рубрик. Общий объем составил около тысячи страниц. Большинство из них представляют собой первоисточники, существенно дополняющие наши знания о гностицизме, почерпнутые из писаний Отцов. В целом вновь открытые документы не только подтверждают наше предыдущее впечатление о гностицизме как об утомительно многословной доктрине, но и доказывают, что Отцы не выдумывали. Искажения — следствие не вымыслов, а сознательного отбора цитат.
По таким источникам мы можем полнее представить себе проблемы, стоявшие перед Церковью. Мы не собираемся здесь установить и проследить, как развивались все школы гностического богословия. Важно отметить три черты, которые кажутся нам характерными для некоторых систем. Это, во–первых, философский дуализм, отвергавший видимый мир из–за его иноприродности по отношению к высшему Богу; во–вторых, вера в подчиненного бога (Демиург), который сотворил мир; в–третьих, некоторые системы проводили принципиальное разграничение между Иисусом и Христом, выводя отсюда, что Христос Искупитель имел реальное бытие только по видимости (докетизм, от δοκείν — «казаться»).
Цель настоящей главы определить, насколько глубоко гностики интегрировали писания Нового Завета и как далеко они зашли в сочинении подложных евангелий, деяний и апокалипсисов. Чтобы воспрепятствовать всему этому, Церковь была вынуждена: а) привести свое собственное вероучение в строгую систему, чтобы опровергать ложный
Церковь возражала притязаниям гностиков, утверждая, что их системы нельзя обнаружить в Четвероевангелии, Деяниях, Посланиях апостола Павла в том виде, в каком их использовали общины. Гностики соглашались, но говорили, что это учение Господь возвестил не широким массам, а только самым приближенным ученикам. В доказательство они ссылались на «евангелия», написанные ими для этой цели. Эти гностические «евангелия» часто охватывают период между воскресением и вознесением Христа, о котором в канонических Евангелиях сказано очень мало. Гностики сочинили и другие тексты, в которых апостолы передают то, что им тайно возвестил Господь. Естественно, гностики утверждали, что истинное учение воскресшего Господа отчетливее всего выражено в этих писаниях, а не в Евангелиях и посланиях, используемых во вселенской Церкви. Параллельно «тайным» преданиям гностики знали и даже вобрали в свое учение и собственно церковные книги, которые интерпретировали в своей весьма специфической манере.
Церкви непросто было защититься от гностицизма. Определенные элементы в самой евангельской традиции казались очень схожими с притязаниями гностиков. Например, в повествовании о преображении говорится, что Иисус, открыв свою мессианскую славу трем ближайшим ученикам, приказал им никому не рассказывать того, что они видели, пока Сын Человеческий не воскреснет из мертвых (Мк 9:9). Точно так же в начале Книги Деяний (1:3) упоминаются распоряжения воскресшего Господа своим ученикам, но без дальнейших разъяснений. Это можно понять так, что именно тогда Он и сообщил тайное учение. Именно с такой преамбулой даже в нееретической книге
По–видимому, защищаясь от гностицизма, Церковь должна была определить, что именно входит в состав истинного благовествования и подлинных апостольских писаний. Стремясь предотвратить спекулирование тайными преданиями, которые практически невозможно проконтролировать, она бдительно следила за тем, чтобы не признать своим ничего, что не имело гарантии апостольского происхождения. Косвенным последствием стало то, что обесценилась устная традиция, которую, как мы видели, Папий около 130 г. все еще предпочитает книгам. С другой стороны, чтобы предотвратить искажения смысла Писания, Церковь настаивала на соблюдении «правила веры» как нормы для истолкования Библии.
Одним из самых ранних ученых–гностиков был Василид, учивший в Александрии в правление императора Адриана (117–138). Ириней[193] и Ипполит[194] по–разному передают содержание его учения, однако большинство ученых согласны в том, что Ипполит делает это аккуратнее, в то время как Ириней дает популяризованную форму системы Василида. Поскольку гностические доктрины постоянно и быстро эволюционировали, церковным полемистам не было дела до исторических разысканий. Они разоблачали учения в тех формах, в которых те влияли на жизнь Церкви.
В 30–е гг. II века Василид написал значительный труд в 24 книгах под названием «Экзегетика». До нашего времени дошло лишь несколько фрагментов. Согласно Гегемонию[195], в 13–й книге толковалась притча о богаче и Лазаре (Лк 16:19–31). Климент Александрийский цитирует несколько отрывков из 23–й книги, где Василид, говоря о грехе и страдании, делает безошибочную ссылку на Нагорную проповедь, а именно на слова о прелюбодеянии и убийстве (Мф 5:21–30)[196]. Здесь же он приводит утверждение из Послания апостола Павла к Римлянам: «Я жил некогда без закона» (7:9)[197]. Ориген замечает, что Василид толковал отрывок из Послания к Римлянам о твари, которая совокупно стенает и мучается, ожидая откровения сынов Божьих (8:19)[198].
У Иринея мы узнаем
Карпократ, платоник из Александрии, в начале II века основал, согласно Иринею
Недавно опубликован фрагмент письма, приписываемого Клименту Александрийскому, который касается Евангелия от Марка, имевшего хождение среди карпократиан (см. с. 133–134, ниже). Издатель отобрал некоторые выражения из этого письма, чтобы доказать, что в секте практиковались ночные гомосексуальные обряды инициации в подражание тайному учению Иисуса, которое было возвещено ночью воскрешенному молодому человеку.
Гораздо большее влияние на развитие гностического богословия оказал Валентин, основатель секты валентиниан, привлекший многих последователей. Согласно Иринею, Валентин был уроженцем Египта. Впоследствии он перебрался в Рим, где основал большую школу. Его учение распространилось на Западе (140–165). Он утверждал, что узнал его от Феоды (или Февды), ученика апостола Павла[200]. Еще он претендовал на то, что получал откровения от Логоса в видениях. Затем он домогался епископского сана, «пользуясь силой своего ума и красноречия»[201], но был отвергнут. Вследствие этого Валентин порвал с Церковью и покинул Рим, отправившись, вероятно, на Кипр.
Система Валентина — тщательно разработанная теогоническая и космогоническая эпопея. В трех ее действиях описаны творение, грехопадение и искупление; сначала на небесах, а затем на земле. Духовный мир, или плирома, объемлет 30 эонов, образуя последовательность пар (сизигий). Видимый мир обязан своим происхождением падению Софии («премудрости»), чей отпрыск, Демиург, идентифицируется как Бог Ветхого Завета. Люди делятся на три категории: духовных (пневматики, или истинные гностики), тех, кто наделен лишь душой (психики, или заурядные, непросвещенные члены церкви), и остальных, кто только материален (илики) и обречен на вечную погибель.
Валентин создал свое учение, основываясь отчасти на своем богатом воображении, отчасти на восточной и греческой мысли (включая элементы пифагорейства), отчасти же и на христианских идеях. Климент Александрийский
Валентин написал множество сочинений, при этом он пользовался наряду с каноническими еще и так называемым
Влияние Валентина заметно в древнейшем комментарии на книгу Нового Завета. Это работа его ученика, Гераклеона, который, возможно — в начале второй половины II века, написал подробный комментарий на Евангелие от Иоанна. Многие его отрывки сохранил Ориген, который критиковал этот труд в собственном толковании на четвертое Евангелие[206]. Здесь автор развивает свою аллегорию так, что, например, Демиург говорит через Предтечу, а самаритянка предстает женщиной–пневматиком, которую не устраивает более ветхозаветный колодец Иакова, и она обращается к живой воде
Другой ученик Валентина, Птолемей, известен как автор открытого письма богатой и высокопоставленной христианке по имени Флора, которую он пытается обратить в валентинианство[208]. Говорит он главным образом о том, могло ли сотворение мира и заключение Ветхого Завета быть делом Всевышнего Бога. Он обращается к апостольской традиции и к словам Христа, который единственный знает Отца и первым открыл Его. Птолемей неоднократно ссылается на то, что сказал «наш Спаситель», цитируя слова Иисуса в том виде, как они представлены в Евангелии от Матфея. Однажды он ссылается на Павла, а несколько раз, не называя посланий, приводит цитаты из текстов Послания к Римлянам, Первого к Коринфянам и к Ефесянам. Цитирует он и Иоанна 1:3, приписывая текст «апостолу», но не называя его имени.
Другими выходцами Валентиновой школы были Марк и его последователи, маркиане. Марк был старшим современником Иринея и говорит о нем так, будто тот еще жил и учил в долине Роны
Они [маркиане] приводят в качестве доказательства бесчисленные апокрифические и фальшивые писания, которые они же сами и подделали, чтобы сбивать с толку простаков… Среди прочих они выставляют ложный и злобный рассказ, в котором рассказывается о том, как наш Господь, будучи еще мальчиком, учил буквы. И будто бы, когда учитель, как это водится, сказал ему: «Произнеси альфа», — он ответил: «Альфа». Когда учитель попросил его сказать «бета», Господь ответил: «Сперва объясни мне, что значит альфа, а потом я скажу тебе, что такое бета»[209].
Эта секта пыталась, применяя систему гематрии, показать, что небесный Христос вошел в земного Иисуса в виде голубя, когда тот крестился в Иордане. «Доказательством» считали то, что числовое значение букв в греческом слове «голубь» (περιστερά) равно 801. Такое же число получается и из слов Христа в Апокалипсисе (Откр 1:8) «Я есмь Альфа и Омега» (при использовании букв в качестве числительных α обозначает 1, а ω–800)[210].
Как отмечалось выше, в библиотеке гностических документов, обнаруженной несколько лет назад в Египте, сохранились доныне неизвестные труды, имевшие хождение в сектах гностиков в первые века христианства[211]. Хотя коптские манускрипты датируются не ранее 400 г., греческие оригиналы гностических трактатов можно отнести и к III, и ко II веку. Всего в находке 52 трактата, 6 из которых повторяются в разных кодексах. К немногим уже известным трудам (на греческом, латинском и коптском) библиотека Наг–Хаммади добавляет 30 более или менее полных текстов и десять фрагментарных.
Что касается богословского содержания, то большинство текстов Наг–Хаммади откровенно гностические (39 трактатов), при этом около половины можно назвать христианско–гностическими. Кроме этих еще три могут считаться христианскими, а не подчеркнуто гностическими
Если говорить об использовании Ветхого Завета[212], то чаще всего ссылаются на первые главы Книги Бытия, изредка встречаются ссылки на пророков и почти нет ссылок на исторические книги. Как и ожидалось, прослеживается тенденция аллегорического истолкования.
Что касается использования книг Нового Завета, обнаруживается большое разнообразие. В некоторых трактатах, о чем можно догадаться на основании вышесказанного, нет ни цитат, ни ссылок, ни даже каких–либо отзвуков евангельских текстов. С другой стороны, в ряде рукописей есть немало параллелей к отрывкам из Евангелий и посланий, входящих в наш канон Нового Завета. Больше всего соприкасается с каноническими Евангелиями
Критическая оценка этих отрывков порождает множество проблем. В большинстве случаев там, где параллельные отрывки очень похожи, почти не возникает сомнений в том, что вариант Фомы вторичен. В других случаях, однако, сравнение заставляет думать, что логия из Фомы происходит из источника, общего для Фомы и канонических Евангелий. Выясняется, что составитель Евангелия Фомы, который, вероятно, записал его в Сирии около 140 г. по P. X., пользовался также
Его ученики сказали:
В какой день ты откроешься нам и в какой день мы увидим тебя? Иисус сказал:
Когда вы будете раздеваться без стыда и бросать свою одежду под ноги как малые дети и наступать на нее, тогда [вы увидите] Сына Единого Живого и не будете бояться.
Иисус сказал:
Я свет, который над всем. Я есть все, и все от Меня изошло и ко Мне все вернулось. Разрубите (кусок) дерева; Я там. Поднимите камень, и вы найдете Меня там.
Симон Петр сказал им:
Пусть Мария уйдет от нас, ибо женщины недостойны жизни. Иисус сказал:
Нет, Я буду вести ее, чтобы сделать ее мужчиной, чтобы и она могла стать живым духом, похожим на вас, мужей. Ибо всякая женщина, делающая себя мужчиной, войдет в Царство Небесное.
В кодексе, который содержит
Присутствие Нового Завета варьируется здесь от ясных и безошибочных цитат до неясных воспоминаний. Согласно реестру, составленному Уилсоном, из четырех Евангелий автор явно предпочитает Матфея и Иоанна, хотя там есть по меньшей мере одна ясная ссылка на Луку; при этом нет никаких свидетельств о том, что он знает Марка. С четвертым Евангелием можно связать несколько ссылок на 1–е Послание Иоанна, кроме того, есть одна точная цитата из 1–го Петра. Из Павловых посланий автору известны к Римлянам, 1–е и 2–е к Коринфянам, к Галатам и к Филиппийцам[215].
Автор Евангелия Филиппа не называет ни одного из цитируемых источников[216] и не применяет никаких формул цитирования (типа «как написано»). Часто аллюзии вплетены в контекст так, что их язык естественно выражает авторские идеи[217].
Все это предполагает, конечно, что он уделил серьезное внимание некоторым книгам Нового Завета и нашел удобным воспринять их мысли и иногда и фразеологию.
Трактат, озаглавленный
В конце трактата автор воспользовался цитатой из Ин 6:44, чтобы проиллюстрировать, что обновление души «обязано не механически заученным фразам, или профессиональному мастерству, или книжному знанию», но есть дар благодати; «потому Спаситель воскликнул: «Никто не может прийти ко Мне, если не привлечет его Отец и не приведет ко Мне, и Я сам воскрешу его в последний день». Автор ставит вслед за этим еще три цитаты из Нового Завета:
«Спаситель сказал: «Блаженны скорбящие, ибо они будут утешены, блаженны алчущие, ибо они насытятся» (135. 15–19, цитата из Мф 5:4 и 6);
«И опять Он сказал: «Если кто не возненавидит души своей (то есть себя), он не может последовать за Мной» (135. 20, цитата из Лк 14:26); и
«Поэтому: «Прежде нежели явился Христос, пришел Иоанн, проповедуя крещение покаяния» (135. 23–25, цитата из Деян 13:24).
В отличие от уже рассмотренных писаний из Наг–Хаммади, в других трактатах из этой библиотеки меньше ассоциаций с книгами Нового Завета, и они менее отчетливы. В
Поучения из
Барбелогностический трактат
Трактат
Из–за недостатка места мы можем упомянуть здесь еще только один трактат из библиотеки Наг–Хаммади —
Подытоживая, можно сказать со всей ясностью, что разные вожди гностицизма пользовались Евангелиями и Посланиями из Нового Завета, чтобы обосновать свое учение; при этом нет или почти нет свидетельств об использовании Книги Деяний. Уже около 130 г. Василид ссылается на места, которые обнаруживаются у Матфея и Луки, а Гераклеон был первым, кто счел важным истолковать Евангелие от Иоанна и написал свой комментарий на него. Возможно, за исключением Валентина, никто из гностиков не составлял канонического списка. Среди разных сообществ наблюдались значительные различия во мнениях о том, какие книги принимать за авторитет. С одной стороны, у Маркиона (которого, как мы увидим, нельзя считать вполне законченным гностиком) был закрытый канон. С другой — Марк и маркиане обращались к широкому спектру авторитетных книг. В целом роль гностиков в развитии канона главным образом в том, чтобы спровоцировать реакцию вселенской Церкви, стремившейся яснее определить, какие книги и послания передают истинное евангельское учение.
II. МАРКИОН
В конце июля 144 г. по P. X., в Риме, Маркион, богатый судовладелец, христианин, происходивший из Синопа, малоазийского порта на Черноморском побережье, предстал перед пресвитерами, чтобы изложить свое учение и завоевать ему новых сторонников. Несколько лет он был членом одной из римских общин и подтвердил искренность своей веры весьма значительными пожертвованиями. Он, несомненно, был уважаемым членом христианского сообщества.
Но то, что он рассказал пресвитерам, было так чудовищно, что они пришли в ужас. Взгляды Маркиона они отвергли, его отлучили от причастия, а внесенные им большие деньги возвратили. С этого времени Маркион пошел своим путем, энергично проповедуя странную разновидность христианства, которая быстро пустила корни в обширных областях Римской империи и к концу II века стала серьезной угрозой христианской Церкви.
Маркион написал единственную книгу, которую он назвал
Главными положениями Маркионова учения[221] были: отвержение Ветхого Завета и различие между Верховным Богом добродетели и подчиненным Богом справедливости, который был Творцом и Богом евреев[222]. Христа он считал посланцем Верховного Бога и настаивал на том, что Ветхий и Новый Заветы примирить нельзя. Ключевая заповедь Моисея — «око за око»; Христос от нее отказался. Елисей сделал так, что медведица задрала детей; Христос же сказал: «Не препятствуйте малым детям приходить ко Мне». Иисус (Навин) остановил солнце, чтобы продолжать избиение врагов; Павел цитирует Христа, заповедавшего: «Солнце да не зайдет в гневе вашем». В Ветхом Завете разрешены развод и полигамия; в Новом Завете они запрещены. Моисей настаивал на соблюдении иудейской субботы и закона; Христос освободил от этого верующих.
Даже в пределах Ветхого Завета Маркион находил противоречия. Бог заповедал, чтобы никакая работа не совершалась в субботу, но при этом приказал израильтянам семь раз в субботу пронести ковчег вокруг Иерихона. Никаких идольских изображений делать нельзя, и все же Моисею приказано сделать медного змея. Бог, открывшийся в Ветхом Завете, не мог быть всеведущим, иначе он не спросил бы: «Адам, где ты?» (Быт 3:9).
По этим причинам Маркион отвергал весь Ветхий Завет. Более того, по его мнению, двенадцать апостолов неверно поняли учение Христа и, принимая Его за Мессию еврейского Бога, извратили Его слова. Маркион объяснил это искажение истинного Евангелия на основании Послания к Галатам, где Павел подчеркивает, что есть только одно благовествование (то, которое провозглашено им, Гал 1:8–10), и утверждает, что лжебратья пытаются отвратить от него верующих (1:6–9; 2:11). Убежденный в том, что из видных апостолов только Павел понимал значение Иисуса Христа как посланника Верховного Бога, Маркион признавал авторитетными девять Посланий, направленных Павлом семи церквам, и одно — Филимону. Эти десять Посланий стали для него источником, гарантом и нормой подлинного учения.
Что же касается Евангелий, ходивших в церквах, Маркион доверял только Евангелию от Луки. Мы не можем определенно утверждать, почему он остановился именно на этом Евангелии; вероятно, он думал о том, что Лука — ученик Павла, и более верен преданию, чем другие евангелисты. Как бы то ни было, именно оно было для Маркиона Евангелием, без идентификации автора. За эту неполноту Тертуллиан жестоко критикует его
Но даже краткий, двухчастный канон, в который входит только «Евангелион» и «Апостоликон», нуждался в сокращении и редакторской правке. То, что Маркион считал только иудейскими интерполяциями, которые вставили в текст лжеапостолы, нужно удалить, чтобы вновь стал доступен достоверный текст Евангелия и
Что касается Посланий, Маркион удалил все, что считал интерполяциями, то есть все, что не согласовывалось с его пониманием Павла. Так, в Послании к Галатам место 3:16–4:6 было опущено из–за упоминания Авраама и его потомков; а 2 Фес 1:6–8 — потому, что Бог не связан с «пламенем» и наказанием.
Не вызывает сомнений, что Маркион искренне намеревался восстановить Евангелие от Луки и Павловы послания в том виде, какой он считал их первоначальной и аутентичной формой[224]. Однако его критерии были субъективны, он приспосабливал тексты к своим идеям. Если бы он достиг своей цели, доступ к источникам христианства был бы навсегда заблокирован.
Подготавливая к изданию
Многие списки латинской Вульгаты, включая знаменитый Фульденский кодекс 546 г. по P. X., содержат краткие прологи к некоторым Павловым посланиям, в которых дается краткое рассуждение о том, кто был адресатом каждого из посланий и что побудило апостола написать их. Исследовательская работа, в итоге которой прологи квалифицированы как «Маркионовы», обязана наблюдениям, сделанным ранее бенедиктинским ученым Донатьеном де Брюйном (D. de Bruyne)[227], который полагал, что их выдают маркионитские черты. Одна из ведущих тем этих прологов — противопоставление Павла иудаизированному христианству. В большинстве прологов подчеркивается, что адресаты получили от Павла слово истины
Наконец, в подтверждение отрицательного свидетельства, de Bruyne указал на то, что, хотя этот характерный язык присутствует во всех семи прологах, в прологах ко 2–му Посланию к Коринфянам, 2–му к Фессалоникийцам, к Евреям и трем пастырским посланиям и к Филимону он или модифицирован, или отсутствует. Поскольку Маркион отвергал Пастырские послания (а Послание к Филимону — частное письмо, не имеющее вероучительного содержания), эту разницу можно объяснить предположением, что прологи были добавлены позднее, к полному корпусу Павловых посланий, который теперь включал и их. Более того, после того как набор Павловых посланий к семи церквам (в котором один пролог предварял 1–е и 2–е Послания к Коринфянам и еще и 1–е и 2–е Послания к Фессалоникийцам) расширился до 13 (14) посланий, очевидно, возникла необходимость в дополнительных прологах. Последним из них (вероятно, не ранее 350–380 гг. по Р.Х.) был пролог к Посланию к Евреям, слог которого заметно отличается от других рукописей; до нас дошло по крайней мере шесть различных вариантов.
Сразу после публикации исследований де Брюйна его теорию приняли такие ученые, как Дж. Харрис, Адольф Гарнак, Ф. Беркитт (J. R. Harris[228], A. Harnack[229], F. С. Burkitt[230]). Появились новые свидетельства в пользу того, что ранний свод прологов первоначально записан по–гречески. Не зная о статье де Брюйна, Петер Корссен (P. Corssen)[231] независимо от него пришел к аналогичному выводу, а еще раньше Шефер[232] вновь подтвердил и усилил эту теорию. В результате этих исследований маркионитское происхождение прологов стало общим мнением, так они идентифицированы в большом издании Вульгаты Уордсворта и Уайта (Wordsworth and White).
С другой стороны, взгляды де Брюйна встретили возражения у Мундле[233], Лагранжа[234], Фреде[235] и недавно у Даля[236]. Последний приводит вкратце главные аргументы каждой стороны, а затем предлагает иную интерпретацию:
Наиболее очевидный аргумент в пользу маркионитского происхождения происходит из порядка Павловых посланий церквам, предполагаемый прологами. Равным образом очевидно, что их представленность в церковных библейских рукописях препятствует этой гипотезе. Почти все исследователи не обратили существенного внимания на возможность того, что прологи предполагают издание, очень напоминающее
Несмотря на то что сила и слабость аргументов в споре обращает на себя внимание, они (прологи) заслуживают изучения. В течение веков они были неотъемлемой частью латинского Нового Завета и сохранились в простонародных версиях Библии предреформационной эпохи. Как сопутствующее обстоятельство процесса канонизации Нового Завета, они помогают понять конфликт в раннем христианстве между Павлом и лжеапостолами. Короче говоря, они относятся к раннему периоду формирования второй половины Нового Завета.
Основой для Маркионова издания Евангелия от Луки и десяти Павловых посланий послужил так называемый западный текст, который, по–видимому, был самым распространенным и популярным текстом Нового Завета во II веке. В дополнение к выпуску всех мест, оправдывающих Ветхий Завет и Бога–творца иудеев, Маркион модифицировал текст перестановками и случайными вставками, чтобы восстановить то, что он считал первоначальным смыслом. Последующее влияние Маркионова текста оставило свой след то здесь, то там на передаче (немаркионитских) копий Луки и Павла[238]. Хотя специалисты по библейской критике расходятся в мнениях о том, сколько рукописных вариантов Нового Завета несут на себе отпечаток Маркионова издания, немногие сомневаются, что, по крайней мере в некоторой степени, его тень нужно иметь в виду при оценке следующих отрывков:
а) Лк 5:39 («старое вино лучше» (молодого) — опущено Маркионом, может быть, потому, что, как ему казалось, здесь Ветхий Завет превознесен над Новым. Аналогичное опущение наблюдается в MS D и в
б) в Рим 1:16 («во–первых, иудею, потом и эллину») опущено «во–первых» в некоторых документах (В G Old Lat Sah), может быть, под влиянием Маркиона, для которого привилегированность иудеев была неприемлема;
в) в Лк 11:2 MSS 162 и 700 сохраняются Маркионовы формы прошений в молитве Господней: «Да сойдет Дух Святой на нас и очистит нас», замещающие прошение о Царстве.
Другой значимой чертой Маркионовой концепции Писания была органическая связь и сбалансированное взаимоотношение, в котором находились две его составные части,
О том, предшествовал ли канон Церкви канону Маркиона, все еще спорят. По свидетельству Отцов Церкви, Маркион отверг одни книги и отобрал другие из состава более полного канона Церкви. С другой стороны, Гарнак развивает положение о том, что Маркион первым составил оформленный канон христианского Св. Писания, а Церковь последовала за ним, приняв 4 Евангелия и 13 Посланий Павла в дополнение к другим книгам[240]. Джон Нокс, следуя предложениям Ф. Баура и других, пошел еще дальше, заявив, что Маркион располагал чем–то вроде Протоевангелия от Луки, которое Церковь расширила ради антимаркионитской полемики. В результате современная версия Луки сформировалась, по его мнению, после 150 г. по P. X.[241] Ему не удалось, однако, показать, что во второй половине II века в Церкви создались преимущественные условия для того, чтобы все немедленно признали заново отредактированное Евангелие.
Подобные оценки влияния, оказанного каноном Маркиона, сопровождаются неспособностью отличить саму идею каноничности от составления конкретного списка канонических книг. Канон Четвероевангелия уже находился в процессе становления, авторитет же апостольских писаний начинали ставить в один ряд с евангельскими текстами. Канон Маркиона мог быть первым публично заявленным каноном, но из этого никак не следует, как верно заметил Evans, «что, не будь необходимости противостоять ему, Церковь не выработала бы в какое–то время свой канон или что введение Петровых и Иоанновых частей продиктовано тем, чтобы дать противовес влиянию Маркиона и св. апостола Павла»[242]. Ближе к истине считать, что канон Маркиона ускорил процесс определения церковного канона, который уже начался в первой половине II века. Противостоя критике Маркиона, Церковь полностью признала апостольские писания как свое наследие. Как удачно выразился Грант (Grant): «Маркион заставил ортодоксальных христиан проверить собственные установки и четче определить то, во что они уже верили»[243].
III. МОНТАНИЗМ
Существенным фактором, способствовавшим «отвердению» канона Нового Завета, было влияние монтанизма, апокалиптического движения, вспыхнувшего во второй половине II века. Оно зародилось во Фригии, удаленной от побережья области Малой Азии, и быстро распространилось по всей Церкви, и восточной и западной. Оно претендовало на роль религии Святого Духа и характеризовалось экстатическими всплесками, которые считались единственно истинными формами христианства[244].
Монтанизм впервые появился, согласно Епифанию, в 156 г. или, если следовать Евсевию, в 172–м[245]. Движение началось в Ардобане, деревне на границе между Мизией и Фригией. Здесь Монтан, которого иногда называют бывшим служителем Кибелы[246], вскоре после своего обращения впал в транс и заговорил языками. Он объявил себя боговдохновенным орудием нового излияния Святого Духа, «Утешителя», обещанного в Евангелии от Иоанна (14:15–17; 17:7–15). К Монтану примкнули две женщины, Приска (или Присцилла) и Максимилла. Потрясенные его пророческим вдохновением, они оставили своих мужей и присоединились к миссии.
Фундаментальным убеждением нового пророчества в его наиболее ранней форме было то, что небесный Иерусалим скоро должен сойти на землю и замкнуться в границах небольшого фригийского городка Пепузы, отстоявшего миль на двадцать на северо–восток от Иераполя[247]. Здесь они втроем обосновались и начали изрекать пророчества. Их прорицания записывали и собирали как священные документы, наравне со словами ветхозаветных пророков и изречениями Иисуса.
Некоторые тексты сохранились. Они ясно показывают экстатический характер этой формы изречений. Пророк здесь говорит не от своего имени, как человек, но от Духа Святого.
Епифаний цитирует Монтана, говорившего: «Я не ангел и не посланник. Но я Господь Бог, Отец, который пришел»[248]. Дидим передает другое изречение Монтана: «Я Отец и Сын и Утешитель»[249]. Взгляд Монтана на божественную деятельность выражен такими словами: «Вот, человек как лира, а я палочка (плектра), скользящая по нему. Человек спит, а я бодрствую. Смотри, это Господь удаляет сердца людей и дает им (другие) сердца»[250]. Вожди движения считали свою миссию последней фазой откровения. «После меня, — возвещает Максимилла, — не будет больше пророчеств, наступит конец»[251].
Такие восклицания впечатляли еще и тем, как они обставлялись. Согласно Епифанию, в церквах Пепузы часто устраивались церемонии, когда семь девственниц, одетых в белое и несущих светильники, входили и начинали вещать общине пророчества. Он комментирует это так: «Они являют некую форму энтузиазма, который, пленяя присутствующих, доводит их до слез, приводя к покаянию»[252].
Вдобавок к напряженному ожиданию скорого конца света монтанисты вскоре ввели у себя черты аскетики и дисциплинарный ригоризм, противопоставляя его обмирщению вселенской Церкви. Другую особенность монтанизма можно было бы назвать демократической реакцией на клерикальную аристократию, которая со времен Игнатия становилась все более институционализированной. Некоторых во вселенской Церкви шокировало, что они женщин допускали к руководящей роли[253].
Движение распространилось быстро. Монтанистов вскоре можно было встретить и в Риме, и в Северной Африке. Западный темперамент привел к тому, что восторженности стало меньше, на первый план вышли этические требования. Около 206 г. монтанизм завоевал Тертуллиана, который стал энергично защищать строгую и твердую дисциплинарную систему.
Вначале Церковь была в недоумении. Она просто не знала, как далеко она может шагнуть навстречу новому движению. Интуитивно люди понимали, что проповедь Монтана не может быть от Св. Духа; однако Церковь не располагала средством защиты от нового движения. Пытались изгнать духов из двух пророчиц в момент экстаза. Когда же это не удалось, стали созывать соборы, чтобы обсудить, какие меры тут помогут. В конце концов епископы и соборы малоазийских церквей, хотя и не единогласно, объявили новое пророчество бесовским и отлучили монтанистов от церковного общения.
Судьба их была предрешена. Вначале, после некоторых колебаний, епископ Рима, а за ним — епископ Карфагена вместе с остальными африканскими епископами последовали примеру своих коллег из Малой Азии и объявили «катафригийцев» (οί κατά Φρύγας) еретической сектой.
Теперь проследим влияние монтанистов и их трудов на развитие новозаветного канона. Оно было двояким: создавались новые «священные» книги и возрастало недоверие в Церкви к апокалиптической литературе, включая даже Откровение св. Иоанна Богослова. Некоторые отрицали еще и Послание к Евреям, поскольку монтанисты часто цитировали стихи 6:1–6.
Духовные прорицания главных монтанистских пророков были собраны и записаны почти сразу. Ипполит, преувеличивая, пишет о «неизмеримом» числе изречений, приписанных «Утешителю»[254]. Одно из собраний было составлено «согласно Астерию Орбану» (κατά Άστέριον Όρβανόν)[255] — так выглядит название канонических Евангелий (наше
Существовало и «соборное послание», сочиненное неким Фемисо (или Фемисоном), видным монтанистом, который, вероятно, выдвинулся в руководители секты после смерти Монтана и двух пророчиц. О нем и его окружном послании мы узнаем по фрагментам работы Аполлония Эфесского, написанной, как сообщает Евсевий, спустя 40 лет после того, как Монтан начал свои ложные пророчества. Извлечения, приводимые Евсевием, посвящены персональным нападкам, или, как сам Аполлоний это называет, «распознаванию дерева по его плодам». Он так говорит о Фемисо:
Фемисо… хвалясь, тем, что он мученик, дерзнул, в подражание апостолу, сочинить «соборное послание» (καθολικήν έπιστολήν), в котором поучал тех, чья вера лучше, чем его собственная, и пустопорожними словами и кощунственными высказываниями пытался соперничать с Господом, апостолами и Святой Церковью[258].
Какого апостола осмеливался имитировать Фемисо, нам неизвестно; может быть, это апостол Павел, на которого часто ссылались просто как на «апостола»[259]. К сожалению, Аполлоний больше заинтересован в обличении Фемисо, нежели в том, чтобы сообщить, что написано в послании. Однако, поскольку Фемисо «дерзнул … поучать тех, чья вера лучше его собственной», его послание адресовано всей Церкви, а не только монтанистским общинам. То, что он «кощунствовал против Господа, апостолов и Святой Церкви», должно означать, что в послании представлено как учение, имеющее силу, все то, что характерно для монтанизма.
До какой степени Фемисо претендовал на особую боговдохновенность своего послания, мы не знаем. Как бы то ни было, оно, как и другие писания, в которых монтанисты пересказывали свои видения и истории о своих мучениках, имело широкое хождение внутри секты; его читали вслух на богослужениях.
Степень положительного влияния таких документов на новозаветный текст и канон оценивают различно. Рэндел Харрис думал, что он мог бы выявить до дюжины промонтанистских изречений, сохранившихся в так называемом западном тексте (кодекс Безы). Большинство из них содержит дополнительные указания на действие Св. Духа в Книге Деяний[260], но неизвестно, несут ли они на себе отпечаток монтанистского учения. Показательно, конечно, то, что отмечает фон Кампенхаузен:
Нигде мы не слышим, чтобы эти писания называли «Новым Евангелием». Их цитировали как «писания» или добавляли как третью часть к обычной Библии, чтобы составить новый, монтанистский, канон… Реальным авторитетом, к которому обращались в монтанистских кругах, был не новый канон, а Дух и его «дары», именно их признания требовали от Церкви[261].
Если монтанистское влияние очень незначительно или вообще не отразилось в Новом Завете, то этого не скажешь об отрицательном влиянии антимонтанистской реакции. Конечно, когда ортодоксальные христиане и последователи Монтана просто спорили[262], то бурные всплески можно было погасить. Но в Церкви развилось серьезное недоверие ко всем недавним писаниям пророческого характера. Это не только преуменьшало значение некоторых апокалипсисов, которые складывались в разных частях Церкви; как мы уже говорили, даже на Откровение св. апостола Иоанна иногда падала тень подозрения, поскольку им часто пользовались для поддержки «нового пророчества».
Один из примеров такой подозрительности явил пылкий противник монтанистов Гай (или Кай), который, по словам Евсевия, «был очень образованным»
Кроме полемики Гая с Проклом мы узнаем о замкнутой группе христиан в Малой Азии, которую Епифаний
Еще одним критиком монтанизма был анонимный автор опровержения, написанного в 192/3 г. Выдержку из него приводит Евсевий
Не из–за неспособности опровергнуть лживость или свидетельствовать об истине, но из страха и понимания того, что могу случайно показаться некоторым людям человеком, прибавляющим новое слово или правило к Новому Завету благовествования (τω της του ευαγγελίου καινής διαθήκης λόγω), к которому никто, избравший жизнь по самому благовествованию, не может ничего прибавить и ничего у него убавить.
Греческие слова в скобках можно перевести и так: «слово Нового Завета благовествования», и тогда все выражение, независимо от перевода, как замечает ван Унник (van Unnik), впервые «недвусмысленно увязывает καινή διαθήκη и христианскую литературу»[265]. Анонимный автор явно говорит об относительно закрытом собрании книг, в то же время допуская, что его собственный труд предположительно можно туда включить. Он не раскрывает содержания этого «слова» (λόγος), а говорит только, что оно включает выражение «новый завет». Здесь мы наблюдаем переход от послания, заключенного в ή καινή διαθήκη του ευαγγελίου, к собранию книг, которое вскоре будет называться Новый Завет.
Таким образом, можно сказать, что влияние монтанистского движения на представление о каноне было противоположным тому, которое оказал Маркион. Тот как бы помог Церкви признать расширенный корпус авторитетных книг; тогда как монтанисты, настаивая на непрерывном даре боговдохновенного пророчества, заставили Церковь подчеркнуть окончательную авторитетность апостольских писаний как правила веры. Отрицая экстравагантные излишества монтанизма, Церковь сделала первый шаг к тому, чтобы принять закрытый канон Св. Писания.
IV. ГОНЕНИЯ И СВ. ПИСАНИЕ
Помимо давления гностических и монтанистских сообществ, в периоды гонений другие обстоятельства заставляли верующих уточнить, какие книги считать Писанием, а какие нет. Когда имперская полиция стучалась в двери христиан, требуя выдать священные книги, делом совести стал ответ на вопрос, можно ли отдавать Евангелие от Иоанна или Евангелие от Фомы, не заслужив обвинения в кощунстве[266]. В такой судьбоносный момент большинство христиан были очень осторожны и постарались обрести твердую почву для точного ответа на вопрос, за верность каким книгам они готовы пострадать. Гонения при Диоклетиане, можно сказать, привели к тому, что элементы канона, до них — нечеткие, обрели свои точные законченные формы.
Ситуация в 303 г. по P. X. была очень серьезной. 23 февраля в Никомидии был обнародован императорский эдикт, предписывающий сдать и затем сжечь все экземпляры Св. Писания христиан и их богослужебные книги. Все храмы должны были быть разрушены, а всякие христианские богослужебные собрания прекращены[267]. За сопротивление эдикту грозило тюремное заключение, пытки, иногда и смерть.
В некоторых документах, главным образом в мученических актах и свидетельствах, относящихся к началу донатистского раскола, подробно описывается та тщательность, с которой искали христианскую литературу. Существует, например, отчет о полицейском рейде в Цирте, столице Никомидии (ныне территория Алжира), который приводится в
Бывало и так, что верующие оказывали более упорное сопротивление. В рапорте о мученичестве Агапии, Ирины и Хионии[269] во время допросов, следовавших один за другим, префект Дульциций из Фессалоник спрашивал: «Есть ли у вас какие–нибудь записи, пергаменты или книги (υπομνήματα ή διφθέραι ή Βιβλία) нечестивых христиан?» Хиония ответила: «Нет, господин. Нынешний император их у нас забрал». На следующий день, когда Ирину вновь привели в суд, префект сказал: «Кто посоветовал тебе сохранять эти пергаменты и записи (τάς διφθέρας ταύτας και τας γραφάς) до нынешнего дня?» — «Всемогущий Бог, — ответила Ирина, — Который завещал нам любить Его до самой смерти. По этой причине мы не посмели сделаться предателями, но предпочли быть сожженными заживо или пострадать иным образом, чем выдать их (προδοΰναι αύτάς)», то есть писания.
Приговорив Ирину к тому, чтобы ее обнаженной поместили в блудилище, префект распорядился публично сжечь все принадлежащие ей рукописи (τα γραμματεία) из шкафов и ящиков. Рапорт заканчивается описанием того, как в марте и апреле 304 г. все три стали мученицами за веру. Их сожгли на костре.
V. ДРУГИЕ ВОЗМОЖНЫЕ ВЛИЯНИЯ
1) Одна особенность древнего книгопроизводства могла до некоторой степени повлиять на то, что четыре Евангелия были собраны вместе, в один корпус, или что соединили Послания Павла. Дело в том, что к концу I — началу II столетия в христианской среде знаменитые в свое время свитки сменились кодексами, то есть книгами из сшитых листов. Максимальная длина удобного для употребления свитка едва превышала 10 метров в длину[270]. (Подсчитано, что для Евангелия от Луки или Книги Деяний потребовалось бы от 9 до 9,5 метра). До тех пор, пока христиане пользовались свитками, четыре Евангелия или Павловы послания можно было объединить, только храня свитки в одном ящике. Когда же появились кодексы, можно было соединить в одном томе несколько частей или даже все части того, что потом стали называть Новым Заветом[271]. Более того, такая форма утверждала последовательность документов, включенных в собрание[272].
2) Некоторые важные собрания книг и списки «канонических» авторов были составлены и евреями, и язычниками в первые века христианской эры. Хотя в большинстве случаев прямое влияние Церкви не вызывает сомнений, можно заметить, что эта деятельность развивалась более или менее параллельно появлению новозаветного канона. Точные границы иудейского писания определились, видимо, к концу I христианского века. После падения Иерусалима в 70 г. по P. X., и раввинистическая школа (Бейт ха–Мидраш), и верховный суд (Бейт Дин или Санхедрин (синедрион) перебрались в Ямнию (иначе называемую Иавнея или Явне), город в 15 километрах к югу от Иоппии. Среди тем, обсуждавшихся здесь годами, был и статус некоторых библейских книг (например, Экклезиаста, Эсфири и Песни песней). Вопрос об их принадлежности канону все еще оставался открытым[273]. Широко распространено мнение, что особый Санхедрин (синедрион) в Ямнии, созванный около 90 г., окончательно установил границы ветхозаветного канона. Споры, как думает Бенцен (Bentzen), касались «не столько включения в канон определенных писаний, сколько
К 200 г., в основном благодаря деятельности раввина Ехуды ха–Наси, появились различные собрания устного мишнаитского материала (мишнайот). Они увенчали собой записанную Мишну, которая обрела всеобщий авторитет[275]. При небольших разночтениях она стала основой для палестинского и вавилонского Талмуда.
На Западе в III веке собирался весьма разнообразный материал благодаря прославленному римскому юристу Ульпиану. Неутомимый Ульпиан собирал объемистые законодательные акты ранних императоров и конспектировал их. Извлечения из его работы на треть сформировали внушительный кодекс Юстиниана.
Возможно, куда большее значение для выработки форм и видов канонизации христианских писаний имел александрийский обычай составлять список авторов, чьи труды для данного литературного жанра считались образцовыми. Эти экземпляры назывались «канонами» (κανόνες). Ученые, работавшие в библиотеке и музее Александрии, включая Зенодота Эфесского (ум. ок. 285 до P. X.), Аристофана Византийского (ум. ок. 195 до P. X.) и Аристарха Самофракийского (ум. ок. 185 до P. X.), собирали труды более ранних авторов, составляли исправленные варианты текстов и публиковали то, что потом считалось стандартным изданием, параллельно с отдельными комментариями к тексту. Так был составлен «Александрийский канон» (автор и дата появления точно не известны). Содержал он список «стандартных» эпических поэтов, ямбических поэтов, поэтов–трагиков, комических поэтов, историков, ораторов и философов[276]. Что касается канона десяти аттических ораторов, «свидетельства говорят в пользу того, что канон лишь незначительно изменился в греческом и римском аттическом движении и не достиг окончательной и застывшей формы до II столетия нашей эры»[277]. Вопрос о том, в какой степени образованные христиане могли испытывать влияние Александрийского канона греческих классиков, почти не имеет значения, так как какое–то время они складывались параллельно.
Собирать орфические фрагменты начали очень рано, Климент Александрийский хорошо знает, что идут споры о подлинности употреблявшейся в его время орфической литературы[278]. Сам Орфей не писал практически ничего, и почти все в орфической традиции — предмет дискуссии.
Имеющие авторитет магические тексты окончательно собрали, вероятно, к концу II века, что сохранилось в большом Парижском магическом папирусе (Bibl. Nat., suppl. Grec 574), созданном около 300 г. по P. X. Его назначение в том, чтобы показать сходство (внешнее) с появившимися письменными канонами[279]. В этой связи любопытно такое наблюдение: под воздействием появившегося христианского канона стали носить из суеверия амулеты, содержащие библейские тексты[280].
V. Развитие канона на Востоке
За периодом мужей апостольских мы попадаем в новую эпоху в истории новозаветных книг. Теперь уже Церковь признает канонические Евангелия закрытым собранием, и в такой форме оно принимается повсеместно. Послания Павла тоже признаются боговдохновенным Писанием, и то здесь, то там так начинают относиться и к Книге Деяний и Апокалипсису. Несколько других книг еще на границе канона и признаны не всеми. Это Послание к Евреям, Послания Иакова, Петра, Иоанна и Иуды. Теперь рассмотрим, как относились к этим книгам в тех регионах, куда уже проникло христианское вероучение.
I. СИРИЯ
Восточносирийские церкви Осроенского царства, по–видимому, были первыми, которые появились в стране, находившейся вне эллинистического влияния. Политическая судьба Эдессы, столицы Осроены, очень отличается от судьбы других центров раннего христианства. До 216 г. по P. X., то есть при императоре Каракалле, Эдесса не входила в состав Римской империи. Христианство достигло долины Евфрата, вероятно, к середине II века, когда страна была независимым государством. Родным языком его населения, в отличие от грекоязычных западных сирийцев с центром в Антиохии, был сирийский. Неудивительно, что развитие христианства шло здесь своим путем, не испытывая смешанного влияния греческой философии и римских методов управления, которое превратило раннее христианство Запада в то, что определяется термином «кафолическое» (вселенское).
Согласно древним преданиям и легендам, обработанным в
Закон, пророки и Евангелие, из которых вы ежедневно читаете перед народом, Послания Павла, присланные нам Симоном Кифой из города Рима, и Деяния двенадцати апостолов, которые прислал нам Иоанн, сын Зеведеев, из Эфеса, — из этих книг читайте в церквах Мессии и, кроме них, не читайте больше ничего[281].
Здесь, помимо других деталей, ошеломляет термин «Евангелие», который в этом контексте указывает на
1. Татиан
Личность Татиана остается таинственной. Единственный его полностью сохранившийся труд —
В 1933 г., во время раскопок древнеримского города–крепости Дура–Европос в низовьях Евфрата, был найден отрывок
Левая граница пергамента повреждена, и первые 6 букв в начале нуждались в восстановлении. В нижеследующем переводе восстановленные части заключены в квадратные скобки, а современные ссылки — в круглые:
… мать сыновей [Зевед]ея (Мф 27:56) и Саломея (Мк 15:40) и жены [тех, кто] следовал за ним из [Галиле]и, чтобы увидеть распятого (Лк 23:49). А в этот [де]нь было Приготовление; [начиналась суббота. И когда настал вечер (Мф 27:57) Приготовления], т.е. день перед субботой (Мк 15:42), [пришел] человек (Мф 27:57), [быв]ший членом совета (Лк 23:50), из Аримафеи (Мф 27:57), го[ро]да [иудейского (Лк 23:51), по имени Ио[сиф] (Мф 27:57), до[б]рый и пр[аведный] (Лк 23:50). Будучи учеником Иисуса, но та[йн]о, из страха перед [иуде]ями (Ин 19:38), он ожидал Щарства] Божьего (Лк 23:51). Этот человек не [учас]твов[ал]в [деле их ] (Лк 23:51)…
Около 172 г. Татиан возвратился на Восток, где стал основателем секты энкратитов (то есть «воздержников»). Они отвергали брак как прелюбодеяние, осуждали какое бы то ни было употребление мяса, зашли так далеко, что заменяли вино на евхаристии водой.
Там, на Востоке, Татиан переводил свой труд с греческого на сирийский[286] и вводил его в употребление. Мы не знаем, были ли отдельные Евангелия уже переведены на сирийский; в любом случае Татиан полагал, что, сводя четыре Евангелия в одно, легче и удобней представить евангельское повествование, чем запутывать народ, предлагая четыре параллельных и более или менее разнящихся друг от друга текста. Влияние Татиана в Эдессе было, вероятно, значительным — книгу его читали в тамошних церквах, а впоследствии и во всем регионе (см. гл. IX. II).
Что касается остальной части Нового Завета, то из предисловия Иеронима к комментарию на Послание к Титу мы узнаем, что Татиан, подобно Маркиону, отрицал некоторые Послания Павла, хотя принимал Послание к Титу. Конечно, отвержение брака, мяса и вина привело Татиана к тому, что он отверг 1–е Послание к Тимофею, где они разрешены (4:3; 5:14; 5:23). Что же до Послания к Титу, возможно, как считает Грант (Grant)[287], Татиана привлекало в его тексте слово εγκρατής (1:8) и то, что автор отвергает «иудейские басни» (1:14) и «родословные» (3:9).
В его
В трудах Феофил а упоминается Западная Сирия, страна эллинистической культуры, один из самых древних центров христианства. Именно здесь, согласно Деян 9:26, последователей Иисуса впервые назвали христианами. По Евсевию
Феофил чрезвычайно чтил иудейскую Библию — святые писания, как он часто ее называет. Именно благодаря чтению «священных книг святых пророков, которые Святым Духом предсказывали будущее», он и обратился (1,14). Во второй книге он называет пророков «носителями Святого Духа» (2, 9), которых вдохновил и умудрил Бог.
В таком же стиле, хотя и нечасто, он упоминает и цитирует Евангелие от Матфея и Иоанна. Один раз он приводит (2, 13) слова из Луки (18:27). По его убеждению, евангелисты не меньше, чем ветхозаветные пророки, исполнены Святым Духом: «Подтверждения можно найти и у пророков, и в Евангелиях, потому что они все говорили, исполненные единым Духом Божьим» (3, 2). Евангелие от Матфея для него «святое слово» (άγιος λόγος, 3, 13). Феофил открыто называет Иоанна среди «тех, кто был исполнен духом» и добавляет слова из Пролога к Евангелию, иллюстрируя свои поучения: «Так же и священные писания (αί άγιαι γραφαί), и все духоносные мужи (πάντες οι πνευματοφόροι), один из которых, Иоанн, говорит: «В начале было Слово, и Слово было у Бога», — показывая, что первоначально Бог был один, и Слово было в Нем» (2, 22).
Что касается Павловых посланий, то в разных местах «Писем» мы находим больше дюжины ссылок на Послание к Римлянам, 1–е и 2–е к Коринфянам, Ефесянам, Филиппийцам, Колосянам и три пастырских послания. Неизвестно, относил ли их Феофил к Св. Писанию. В статье, посвященной именно этому[290], Гарнак утверждал, что нет, — во–первых, потому, что Феофил никогда не цитировал Павла как Писание, и, во–вторых, потому, что нет никаких свидетельств III века о том, что эти Послания признавали Писанием. С другой стороны, Феофил называет поставленные рядом выдержки из Тит 3:1, 1 Тим 2:2 и Рим 13:7–8 «божественным словом» (ό θειος λόγος, 3, 14). Как считает Грант[291], он признавал их боговдохновенными и по крайней мере полагал, что они могут стать Писанием.
О Книге Деяний можно сказать, что Феофил имеет ее в виду, когда цитирует отрицательную формулу «золотого правила». Это место можно найти в западном тексте постановлений апостольского Собора (Деян 15:20 и 29), на которое он, возможно, и ссылается в 2, 34.
Ссылки на Послание к Евреям и Соборные послания в сохранившихся трудах Феофила не обнаруживаются. Согласно Евсевию
Подытоживая сказанное, можно сделать вывод, что во времена Феофила Новый Завет в Антиохии состоял по крайней мере из трех или четырех Евангелий, Деяний святых апостолов, собрания Павловых посланий и, возможно, Апокалипсиса. Священное Писание иудеев пока еще занимает первенствующее положение, но Евангелия и Послания Павла также признаются боговдохновенными, и Феофил находит возможным поставить их в своей апологии, адресованной Автолику, в один ряд с иудейским каноном.
Около 200 г. Серапион, преемник Феофила на антиохийской кафедре, рассматривал, возможно ли богослужебное чтение книги, вызывавшей дискуссии. Незадолго до этого, во время посещения Россы, киликийской деревни на сирийском побережье Исского залива, епископ узнал о разногласиях среди верующих по поводу евангелия, которое приписывали Петру (см. гл. VII. 1, 4, ниже). Сам он не стал его тщательно рассматривать, но довольно поспешно разрешил, чтобы книгу и дальше читали. По возвращении в Антиохию, когда экземпляр попал к нему, он написал церкви, что нашел в ней привкус докетизма: «Большая часть ее действительно соответствует учению Спасителя, но некоторые вещи прибавлены к этому учению, которые мы для вашей пользы перечисляем ниже». К сожалению, Евсевий, которому мы обязаны этой цитатой из письма Серапиона, не счел необходимым привести эти возражения. Ясно, что Серапион хотел приостановить чтение книги, пока снова не приедет (этого, как он замечает, можно было вскоре ожидать) и, вероятно, не велит прекратить ее употребление.
В начале письма Серапион указывает на трудности, которые создает для православных христиан такая «пограничная» литература: «Что до нас, то мы принимаем, братья, и Петра, и других апостолов как Христа; но, будучи людьми опытными (έμπειροι), мы отвергаем эти писания, которые ложно названы их именами, так как знаем, что они не были переданы нам»[292].
Это кое–что говорит нам о том, как представляли себе авторство и стандарты Нового Завета в конце II века. Серапион принимает писания Петра и других апостолов как слова Христовы, но отвергает приписываемые им писания, поскольку ему известно, что они не подтверждены признанным преданием. Теоретически такой критерий годился, а на практике сталкивался с определенными трудностями.
II. МАЛАЯ АЗИЯ
Вскоре после мученичества, которое претерпел за веру Поликарп, героический епископ Смирны (22 февраля 155 или 156 г.), соседняя церковь Филомелы в Писидии, поблизости от Фригии, запросила у верных из Смирны полный рассказ об этом. Составленный тогда документ часто включают в корпус мужей апостольских, но автор его, названный в конце (гл. 20) Маркианом или Маркионом[293], явно выпадает из списка мужей апостольских (апостольских Отцов).
Евсевий сообщает о мученичестве Поликарпа короче и компактней
Эту гипотезу тщательно проанализировали Барнард[295] и Дехандсшуттер[296]. Оба находят, что нынешний текст
Несмотря на то что в
1) «Что я могу разделить… в чаше твоего Христа» (14, 2 Евс. IV. 15, 33) указывает на Мф 20:22 и 26:39.
2) «То, что ухо не слышало, и глаз не видел, и сердце человеческое не переживало» (2, 3) — взято из 1 Кор 2:9.
3) «Нас учили воздавать честь… управителям и властителям, которых поставил Бог» (10, 2; Евс. IV. 15, 22) — представляется воспоминанием Рим 13:1 и 7, Тит 3:1.
4) «Что мы должны последовать Его примеру, помня не только о себе, но и о ближнем» (1,2) — напоминает одно из увещеваний Павла в Флп 2:4.
5) Фраза «Христос… Единственный невинный за грешников» (18, 2) может быть реминисценцией 1 Пет 3:18.
6) Начальное предложение
Словом, можно сделать вывод, что автор
Одним из наиболее плодовитых писателей своего времени был Мелитон, епископ города Сарды, столицы Лидии, творчество которого достигло расцвета в правление Марка Аврелия (161–180 гг. по P. X.). Ему принадлежит множество трудов, однако, к сожалению, в большинстве случаев до нас дошли лишь названия из списка, который Евсевий скопировал, вероятно, из собрания библиотеки в Кесарии. Его книги свидетельствуют о широкой сфере интересов, от сочинения «Диавол» и Апокалипсис Иоанна[299] до целого ряда других, написанных на такие темы: «Церковь», «истина», «творение», «крещение», «Рождество Христово», «гостеприимство», «День Господень» и даже «материальность Бога».
В XX веке обнаружены два папирусных сборника, которые, как оказалось, содержат две проповеди об иудейской пасхе[300]. Это — обращения, отрывистые и выразительные фразы, нередко сопровождающиеся антитезами и повторами[301]. Мелитон толкует иудейскую пасху символически, как прообраз искупительного дела Христа. В этом духе он говорит об убийстве египетских первенцев и о неприкосновенности иудейских. Мелитон утверждает, что иудейский закон был лишь временным наброском будущего христианства, которое и есть истинное и непрерывное дело Бога. Страдания Христа предвосхищены страданиями многих ветхозаветных праведников. В проповеди слышны отголоски новозаветных выражений, но нет прямых указаний на сами книги Нового Завета.
Из приводимого Евсевием
Подводя итог, скажем, что скудные остатки его литературного творчества не дают прямых цитат из Нового Завета. Однако Мелитон интересуется аллегорическим толкованием Ветхого Завета в связи с ранними событиями Иисусова служения и стремится уточнить канон Ветхого Завета, а потому мы можем предположить, что он занимался и тем, чтобы выявить подлинные новозаветные документы.
III. ГРЕЦИЯ
Дионисий был епископом в Коринфе в третьей четверти II века, приблизительно до 170 г. по P. X. Он был знаменит, его высоко ценили как автора пастырских и Соборных посланий (καθολικού έπιστολαί), адресованных широко разбросанным по империи общинам, включая церковь Афин, Никомидии, Рима, Лакедемона (Спарты), Гортины на Крите. Все они утрачены. Исключение составляют лишь краткое изложение семи из них, сделанное Евсевием, и четыре отрывка из послания Римской церкви, адресованное Сотеру, который тогда был епископом[302].
Среди приведенных Евсевием материалов
В другом месте Дионисий пишет о собственных письмах, сожалея, что их искажают вкраплениями и сокращениями:
Когда братья просили меня писать письма, я это делал. Но апостолы диавола наполнили их плевелами: одно выбросили, другое прибавили. Горе им[303].
Слово «горе» может означать тяжкое наказание, которым Апокалипсис угрожает тем, кто «прибавляет или убавляет» (22:18 и далее). Дионисий продолжает так:
Неудивительно, что некоторые попытались подделать и Писание Господне (των κυριακών γραφών), если замышляли худое против писаний куда менее важных.
Здесь видно, что «Писание Господне», то есть Евангелия (может быть, Евангелия, известные и употреблявшиеся во времена Дионисия), во–первых, отличаются от других книг, «менее важных»; во–вторых, что их ревностно оберегали, и, в–третьих, что их подделывали еретики.
Несмотря на то что мы располагаем менее чем восемью строчками текста, сохранившегося из всей обширной переписки Дионисия, то, что нам доступно, представляет древнейшее для нас свидетельство (хотя только косвенное) о регулярном богослужебном чтении Посланий Павла. Кроме того, Дионисий знал, по–видимому, те угрозы, которые помещают в конце Апокалипсиса (22:18,19).
Виднейшим христианским апологетом II века был Афинагор, который в самой ранней рукописи его сочинения назван «христианским философом из Афин»[304]. Владевший ясным стилем и приводивший веские аргументы, Афинагор первым разработал методы философской защиты христианского вероучения о Едином Троичном Боге.
Около 177 г. по P. X. Афинагор направил
Я говорю вам, любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, молитесь за гонящих вас, чтобы вам быть сынами Отца Вашего Небесного, который заставляет светить солнце над злыми и над добрыми и посылает дождь на праведных и нечестивых (Мф 5:44–5; Лк 6:27–8).
Другие отрывки из Матфея (5:28) и Марка (10:11) со словами Иисуса о разводе Афинагор приводит после простой формулы φησί, которая может означать: «Сказано в Писании», но более вероятно другое: «он говорит» (32, 2 и 5). Есть еще несколько имплицитных указаний на четвертое Евангелие, такие, как «Слово» (10, 1; ср. Ин 1:3) и «знать истинного Бога и его Слово, знать единство Сына с Отцом» (12, 3; ср. Ин 1:1 и 17:3).
Что касается Павловых посланий, Афинагор приводит фразы из Рим 1:27
Другое сочинение Афинагора[306],
Получается, что для целей, которые преследовал Афинагор, он считал неуместным часто цитировать Ветхий или Новый Завет. Тем не менее он пользуется имплицитными указаниями на тексты Матфея, Марка и Иоанна, а также некоторых Посланий Павла.
Самая ранняя апология христианства из дошедших до нас —
Эта
Главная тема
Рассуждая о языческих заблуждениях (3), Аристид пользуется выражениями, которые кажутся заимствованиями из Посланий Павла. Вот несколько примеров:
1) «И все вещи Им (Богом) стоят» (δί αύτοΰ δέ τα πάντα συνέστηκεν, 1, ср. Кол 1:17, και τα πάντα έν αύτω [во Христе] συνέστηκεν, и δι αύτοΰ в 1:16).
2) Варвары, не уразумевая Бога, идут вслед начал мира [ср. Кол 2:8] ; и они стали поклоняться сотворенным вещам вместо Творца» (3).
3) Греки, хотя и называют себя мудрыми, оказались глупее халдеев» (σοφοί λέγοντες είναι έμοράνθησαν, 8; ср. Рим 1:22, φάσκοντες είναι σοφοί έμοράνθησαν).
4) Греческие философы «ошибаются, ища возможности уподобить их [т.е. языческих богов] Богу, которого никто из людей не видел, и никто не может увидеть, каков Он» (13, сирийский текст; ср. 1 Тим 6:16).
Из этих примеров видно, что, хотя Аристид и не цитирует прямо книги Нового Завета, в его речи то здесь, то там проскальзывают следы апостольских выражений. Однако он нигде не ссылается на эти писания как на канонические. Очевидно, они полезны как источник знаний, но христианство, на его взгляд, достойно императорского внимания потому, что исключительно обоснованно и дает стимул и силу жить праведной жизнью.
IV. ЕГИПЕТ
Александрия, основанная Александром Великим в 331 г. до н. э. в устье Нила, была столицей Египта, но ей выпало стать одним из главных центров христианства, конкурентом Антиохии и Рима. Со времен первых Птолемеев тут гордились двумя крупнейшими хранилищами мудрости, музеем и библиотекой[311].
В Александрии встретились религиозная традиция Палестины и греческая интеллектуальная культура. Здесь проникли они друг в друга, в потому — открылась возможность того, что впоследствии осуществилось в виде первой христианской богословской школы. Первоначально она предназначалась только для практических нужд — готовить новообращенных к крещению. Огласительное училище (το της κατηχήσεως διδασκαλείον) находилось в ведении епископа. Но в городе, который был родиной Филона, гностических систем и философии неоплатонизма, школа вскоре приобрела новое свойство, став и чем–то вроде богословского учебного заведения. Вначале там был один преподаватель, потом — два, но без постоянного жалованья; не было и специальных зданий. Учители вели занятия в свободной форме, по домам. Чаще всего занятия эти были построены по образцу античных философов. Неудивительно, что многие ее главы могут поведать нам о становлении канона.
Первым известным нам главой катехизической школы был Пантен, согласно Евсевию
Несмотря на то что ни одно из его сочинений не сохранилось, нам известна его точка зрения на тот вопрос, который много обсуждался в древней Церкви; речь идет об авторстве Послания к Евреям. Согласно Евсевию, сообщающему мнение «блаженного пресвитера», который и есть Пантен, это труд апостола Павла, но тот предпочел сохранить анонимность:
Так как Господь, Апостол Всемогущего, был послан к иудеям, то Павел, посланный к язычникам, не стал по скромности называться апостолом евреев, из почтения к Господу, а также потому, что он написал к евреям в дополнение к своей деятельности, ибо он был проповедником и апостолом язычников
Мнение Пантена, которое приняли Климент Александрийский и Ориген, было попыткой примирения. Ведь существовало два типа
Тит Флавий Климент, преемник Пантена, вероятно, был афинянином, из семьи язычников. Хорошо начитанный в греческой литературе и прекрасно разбираясь во всех существовавших тогда философских системах, он не нашел во всем этом ничего, что могло бы дать постоянное удовлетворение. Уже взрослым он воспринял христианство и в дальних странствиях на Запад и Восток искал самых мудрых учителей. Приехав в Александрию около 180 г. по P. X., он стал учеником Пантена. Плененный личностью своего учителя, которого он привык называть «блаженный пресвитер», Климент стал пресвитером в Александрийской церкви, помощником Пантена, а около 190 г. — его преемником во главе катехизической школы.
Климент продолжал трудиться в Александрии. Он обращал язычников и просвещал христиан до тех пор, пока гонение при императоре Септимии Севере в 202 г. не вынудило его бежать, чтобы никогда не вернуться. В 211 г. мы вновь встречаемся с Климентом, участвующим в переписке епископов Кесарии Каппадокийской и Антиохии. Примерно через пять лет христиане оплакивали его кончину[313].
Возглавляя катехизическую школу, Климент наложил на нее свой отпечаток, стараясь объединить библейское и эллинистическое мировоззрение своей глубокой и изысканной мыслью. Это был век гностицизма, и Климент соглашался с гностиками в том, чтобы держаться «гнозиса» — т.е. чтобы религиозное знание или просвещение были главным средством совершенствования христиан. Однако для него «гнозис» предполагал предание Церкви (παράδοσις).
Труды Климента показывают нам, как прекрасно он знал греческую и библейскую словесность. На каждой странице находим точные цитаты из самых разных книг. Согласно подсчетам Штелина, всего в трудах Климента процитировано 359 классических и других нехристианских источников, 70 книг библейской традиции (включая апокрифы), 36 патристических и новозаветных апокрифических сочинений, включая еретические[314]. Общее число цитат достигает почти 8 тысяч, при этом более трети приходится на языческих авторов. Кроме того, статистика показывает, что он цитирует Новый Завет в два раза чаще Ветхого.
Климент 21 раз в разных сочетаниях пользуется словом «канон» («канон истины», «канон веры» и «церковный канон»), но не применяет его к собранию книг. В то же время он явно различает книги, которые имеют для него силу авторитета, от тех, которые этим авторитетом не обладают. Между ними располагается небольшая, колеблющаяся в числе группа.
В книгах Климента есть цитаты из всех книг Нового Завета за исключением Послания к Филимону, Послания Иакова, 2–го Петра и 2–го и 3–го Иоанна[315]. Как можно ожидать, тип новозаветного текста, с которым знаком Климент, принадлежит древней александрийской группе[316]. Отрывок из его утраченного сочинения
Климент знает и о существовании других евангелий. Согласно списку Штелина, он восемь раз обращается к
В 1958 г. Мортон Смит (Morton Smith) нашел в монастыре Св. Саввы в Иудее часть письма, чье содержание выдавало, что оно адресовано Климентом некоему Феодору[319]. Написано оно почерком, характерным для XVIII века, на нескольких пустых страницах в конце книги, напечатанной в 1646 г. Из письма следует, что Клименту были известны три версии Марка,
Как и следовало ожидать, цитат из Павловых посланий у Климента меньше, чем из Евангелий, но не намного (около 1575 и 1375 соответственно). Что касается Послания к Евреям, он принимает теорию Пантена (см. выше), дополняя ее мыслью, что перевел его Лука.
Климент сознает, что всякое знание истины боговдохновенно, и выводит отсюда, что все писания, то есть все их части, параграфы, отдельные предложения, которые содержат нравственную или религиозную истину, тоже боговдохновенны. Он называет Орфея «богословом», о Платоне говорит, что он «исполнен божественного вдохновения». Даже эпикуреец Митродор произносил иногда слова, «божественно одухотворенные» (ένθέως)[322]. Неудивительно, что он может цитировать как боговдохновенные отрывки из послания Климента Римского и Варнавы,
Кроме ссылок на слова Иисуса, записанные в канонических Евангелиях, Климент иногда пользуется и другими изречениями, приписываемыми Ему, которые называются аграфами (άγραφα, «незаписанные», то есть не зафиксированные в канонических Евангелиях). Вот три таких цитаты из первой книги его
Можно сказать, что Климент свободно пользовался незаписанным преданием и так же цитировал широкий круг христианских и языческих книг, а Писание, имеющее силу авторитета, составляли, по его мнению, четыре Евангелия, 14 Павловых посланий (включая Послание к Евреям), Деяния, 1–е Петра, 1–е Иоанна и Апокалипсис. Относительно других Соборных посланий Климент колебался. В целом же можно говорить о том, что его представление о Писании предполагало «открытый» канон[325].
Среди доникейских писателей Восточной церкви величайшим был Ориген, и как богослов, и как выдающийся исследователь Библии. Он родился в Египте, в христианской семье, вероятно, около 185 г. Большую часть жизни провел в Александрии, где был учителем. Кроме того, он побывал в Антиохии, Афинах, Аравии, Эфесе и Риме, довольно долго жил в Кесарии Палестинской.
В 203 г., всего восемнадцати лет от роду, Ориген был представлен епископу Деметрию как возможный преемник Климента во главе катехизической школы. Двенадцать лет он успешно трудился на этом поприще. Учеников стало больше. Однако в 215 г., при жестоких гонениях императора Каракаллы на александрийских христиан, деятельность его была прервана, и он покинул город.
Ориген нашел убежище в Кесарии Палестинской и проповедовал там в церквах по просьбе епископов Иерусалима и Кесарии. Поскольку он был мирянином, епископ Деметрий счел это нарушением церковной дисциплины. Его отозвали в Александрию, где он снова возглавил школу.
В 230 г. Ориген предпринял путешествие в Грецию по церковным делам. По дороге он остановился в Кесарии, где был рукоположен во пресвитера все теми же дружественными епископами, которые приглашали его проповедовать еще тогда, когда он впервые побывал в этих местах. Когда Деметрий узнал об этом, он обиделся и, по возвращении Оригена, отстранил его от преподавания, а также отлучил от причастия в Александрийской церкви на том основании, что его неправильно рукоположили.
Ориген снова переехал в Кесарию, где открыл новую библейско–богословскую школу, которая вскоре затмила александрийскую. Здесь он продолжил свою литературную деятельность, почти ежедневно проповедуя, растолковывая смысл Писания. В 250 г., во время гонений Деция, его схватили, подвергли жестоким пыткам и приговорили к сожжению. Хотя перед самой казнью он был помилован императорским указом, в 253 или 254 г. он умер, возможно — вследствие перенесенных мучений.
Ориген был настоящим ученым–библеистом. Кроме эпохальной работы по текстологическому изучению Ветхого Завета (Гексаплы), известно, что он составил комментарий ко всем библейским книгам, причем комментарий состоял из трех частей. Во–первых, он написал краткие аннотации (схолии), вовторых, составил пространный и глубокий комментарий, в–третьих, проповедовал в собраниях. До нас дошла только малая часть его трудов, но и это целые тома. Не менее важна и та часть его наследия, которая связана с Новым Заветом (см. Приложение IV. 2). Изрядно попутешествовав, он получил возможность наблюдать церковные обычаи не только в Египте и Палестине, но и в Аравии, Малой Азии, Греции и Риме.
У Оригена мы находим деление новозаветных книг на две части: Евангелие (или Евангелия) и Апостол (или Апостолы), подобно тому, как бывало и до него. Однако теперь он объединяет их под общим названием «Новый Завет» и утверждает, что это — «божественные Писания», написанные евангелистами и апостолами, а они водимы тем же Духом, исходящим от того же самого Бога, Который открывался в Ветхом Завете
Свидетельство Оригена прямо и откровенно: нужно отличать Евангелия, бесспорно принимаемые всей Церковью, от евангелий еретических. В комментарии на Матфея, созданном незадолго до смерти (после 244 г.), он утверждал, что только Евангелия, написанные Матфеем, Марком, Лукой и Иоанном, «непререкаемы (αναντίρρητα) в Церкви Божьей под небесами»[326]. С другой стороны, среди евангелий, отвергаемых им как еретические, он называет Евангелие от Фомы, Матфия, Двенадцати апостолов, Василида и Евангелие египтян. Авторы этих евангелий, по его словам, «поспешно бросились писать, не имея благодати Святого Духа». Он признает, что читал эти евангелия для того, чтобы «мы не выглядели незнающими чего–либо ради тех, кто думает, что владеет некоторым знанием, потому что знакомы с ними. Но во всем этом мы ничего не принимаем сверх того, что приемлется Церковью, то есть только четыре Евангелия достойны признания»
Тем не менее Ориген от случая к случаю то цитирует какое–нибудь евангелие, не входящее в список четырех, «принимаемых Церковью», то ссылается на них (иногда поощрительно).
Среди них
Важно и то, что Ориген, как и Климент Александрийский, нередко пользуется незаписанными словами Иисуса, такими, как, например, хорошо известное и, возможно, подлинное изречение, «да будут оправданы менялы», называя его «заповедью»
Свидетельства Оригена о Книге Деяний и Посланий (и Павловых и Соборных) разбросаны по разным книгам. Как и следовало ожидать, Деяния апостолов он приписывает Луке, автору третьего Евангелия. Ориген часто цитирует Послания Павла, включая даже короткое Послание к Филимону. Он часто пользуется формулой «Павел говорит» или «Павел сказал», иногда добавляя имена тех, к кому обращается апостол. Только о 2–м Послании к Тимофею Ориген замечает: «Некоторые осмеливались отвергнуть это Послание, но у них это не получилось»
В отрывке из пятой книги
Что касается Послания к Евреям, то Ориген в общей сложности цитирует его более 200 раз, и в большинстве случаев он вполне согласен с авторством Павла. Однако к концу жизни (после 245 г.), в одном фрагменте из
Хотя Послание Иакова Ориген цитирует несколько раз, в своем
Из сказанного следует, что Ориген не сомневался в большинстве новозаветных книг. Исключение составляют Послание Иакова, 2–е Петра и 2–е и 3–е Иоанна. Он не цитирует и не упоминает 2–е Петра и два малых послания Иоанна ни в одном из дошедших до нас трудов на греческом языке.
Иначе обстоит дело в его
Так же и Господь наш Иисус Христос… послал своих апостолов, подобно священникам, несшим трубы. Первой зазвучала священническая труба Матфея в его Евангелии. Затем Марк, Лука и Иоанн вострубили в свои священнические горны. Две трубы Петра звучат в двух его посланиях[330]; так же Иаков и Иуда. Но это еще не все, и Иоанн вступает со своими трубами через послания [и Апокалипсис][331]; затем Лука, описывая деяния апостолов. Позднее всех заявил о себе тот, кто сказал: «Я думаю, что Бог поставил нас апостолами в конце всего» (1 Кор 4:9). Прогремев четырнадцатью трубами своих посланий, он разрушил стены Иерихона до основания, то есть все средства идолопоклонства и философские догмы
Как отнестись к свидетельству, представленному в этой проповеди, где Ориген как будто упоминает все[332] книги Нового Завета? Не исключено, что Руфин изменил слова Оригена так, что они стали отражать более поздний (IV века) взгляд на состав канона. Но, как указывал Гарнак[333], расположение Деяний в списке говорит не в пользу такого предположения. Можно предположить, что различия связаны с целями Оригена и особенностями его аудитории. В контексте проповеди Ориген перечисляет писания, которые не приобрели всеобщего признания, но могли использоваться для научения верных; в более специальных дискуссиях он, как правило, различает две разновидности книг.
Так или иначе, список этот представляет интерес для истории канона. Во–первых, в нем помещены вместе, без упоминания других книг и без какого–либо различения, такие книги, которые в 325 г. Евсевий бы назвал «омолегумена» и «антилегомена» (см. с. 201)[334], а Афанасий в 367 г. перечислил бы их как составляющие Новый Завет (см. с. 208–209). Во–вторых, обращает на себя внимание порядок следования книг. Здесь три группы: Евангелия; Соборные послания с Апокалипсисом и Деяниями; Послания Павла. Такое расположение Апокалипсиса (если только Ориген включил его в список) и Деяний встречается еще (только) в Кларомонтанском списке (см. Приложение IV. 4), который также составлен на Востоке.
За всю свою исследовательскую деятельность Ориген проанализировал и процитировал множество книг, если они в каком–либо отношении были полезны для той проблемы, которая его занимала. Он обращается, например, к некоторым писаниям, чьих авторов сейчас принято называть мужами апостольскими. Четырежды он цитирует
Ориген решительно отвергает подлинность книги под названием
Трудно кратко подытожить взгляды на канон, которые принадлежали такому плодовитому и широко мыслящему уму. Определенно можно сказать, что Ориген считал закрытым канон четырех Евангелий. Он признает 14 Посланий Павла, Деяния, 1–е Петра, 1–е Иоанна, Послание Иуды и Апокалипсис, оставляя дискуссионным вопрос о включении в канон Послания Иакова, 2–го Петра и 2–го и 3–го Иоанна. В разное время Ориген, как до него Климент, считает христианским свидетельством любой документ, который он находит убедительным и притягательным. Иногда он даже называет такие писания «боговдохновенными»[335].
Можно проследить определенную эволюцию его взглядов, по крайней мере в том, как он их выражал. Преподавая в александрийской школе, он готов использовать неканонические тексты, а позже, в контексте толкований на Библию, которые появились в Кесарии, становится осторожней и осмотрительнее. Это особенно заметно на примере
VI. Развитие канона на Западе
Христианство возникло на Востоке, но вскоре проникло на Запад. В Книге Деяний говорится, что первым человеком, обращенным в новую веру на европейской земле, была Лидия, женщина из города Фиатиры в Малой Азии. В то время она торговала багряницей в Филиппах, в Македонии (Деян 16:14). Другие части Балканского полуострова были евангелизированы во время второго миссионерского путешествия апостола Павла, когда Лидия и обратилась; позднее он предпринял путешествие в Иллирик (Рим 15:19) — современную Югославию. Одновременно с этим другие, неназванные люди принесли Благую весть в Рим. Возможно, это произошло тогда, когда некие иудеи, жившие в Риме, возвратились из Иерусалима уже как иудеохристиане, обращенные проповедью Петра в день первой Пятидесятницы (Деян 2:10). Так вполне могло быть, потому что ко времени, когда Павла доставили в Рим, на суд кесаря, там уже было довольно много христиан. В Деяниях сообщается о том, как группы христиан приходили из города в 60 километрах от Рима, чтобы встречать его на Аппиевой площади у трех таверн — перевалочных пунктов Аппиевой дороги (Деян 28:15). К 70 г. число христиан в метрополии привлекло внимание императора Нерона, и Тацит
I. РИМ
Из ранних христианских апологетов — то есть тех, кто вызывался защищать христианство от нападок, — одним из самых выдающихся был Иустин Мученик. Он родился в начале II века в Палестине, в Сихеме, самарийском городе, который был разрушен около 70 г. по P. X., а впоследствии отстроен и заселен римлянами и греками.
Перебрав несколько философских доктрин, Иустин обратился в христианскую веру около 130 г. Вскоре он стал христианским учителем в Эфесе, где вступил в полемику с иудеем по имени Трифон (ок. 135 г.). Через несколько лет он перебрался в Рим и основал там христианскую школу. Ему сурово противодействовал философ–киник Крискен, чья враждебность побудила его написать «Апологию» (απολογία), или аргументированное сочинение в защиту христианской веры. Она появилась около 150 г. в форме прошения, адресованного императору Антонину Пию. Через некоторое время он опубликовал
В
Иустин был самым плодовитым христианским писателем своего времени; его
Обратимся теперь к тому, что знал Иустин о Новом Завете. О нем он говорит как о «Воспоминаниях апостолов», используя то же слово, что и Ксенофонт — «Воспоминания о Сократе» (Απομνημονεύματα Σωκράτους)[338]. «Эти «Воспоминания», — сообщает Иустин своим нехристианским читателям, — были названы Евангелиями». (
Иустин сообщает нам об этих воспоминаниях то, что показывает, как они важны для древней церкви. Описывая воскресное богослужение, он говорит, что «там читают Воспоминания апостолов или писания пророков столько, сколько позволяет время. Потом чтец останавливается, а предстоятель произносит наставление и призывает подражать этим благим вещам, а мы все встаем и молимся» (
Некоторые примеры того, как цитирует Иустин в «Воспоминаниях», позволят продемонстрировать такое положение. В
В других местах Иустин пользуется обычной формулой, предваряющей цитаты, — «как написано».
В Евангелии написано (γέγραπται), что он сказал: «Все предано мне Отцом Моим» и «никто не знает Отца, кроме Сына; и Сына никто, кроме Отца, и кому Сын хочет открыть»
В других примерах — их больше всего — Иустин обходится формулой, которая отсылает к написанным «Воспоминаниям» или Евангелию и просто вводит слова Христа фразой «так сказал Христос», или «учил», или «призвал», то есть слова Христа сами служат себе обоснованием. В этих случаях его цитаты часто выглядят как согласование Матфея и Луки или как согласование Марка с другим синоптическим Евангелием[339].
Немногие свидетельства о том, что Иустин знал и использовал Евангелие от Иоанна, — и слишком общие, и слишком частные. Свидетельство общего характера включает учение Иустина о Логосе, которое предположительно получено или от Иоанна, или от Филона, может быть, через платоников. Между двумя учениями о Логосе есть заметная разница, причем отличает их воплощение. Поскольку о предсуществовании Христа нигде в синоптических Евангелиях не говорится, надо полагать, что именно в четвертом Евангелии Иустин нашел идею, выраженную в таких словах: «Христос есть первородный всей твари, будучи Логосом, которому причастны все роды. Так нас научили»
Другая, явно Иоаннова, идея выражена так:
Я уже показал, что Он — единственный, Кого родил Отец вселенной, родил особым образом, как Слово (Логос) и Силу, и Кто стал впоследствии Человеком через Деву, как учат нас Воспоминания
О девственном рождении можно узнать из Воспоминаний Матфея и Луки, но представление о Христе как единородном Сыне заимствовано, по–видимому, из четвертого Евангелия[340].
Помимо этих общих свидетельств есть и вполне ясная цитата, которая, вероятно, восходит к четвертому Евангелию (3:3,5): «Христос также сказал: «Пока не родишься снова (άναγεννηθήτε), не войдешь в Царство Небесное»
Вдобавок к отголоскам и цитатам из «Воспоминаний апостолов» Иустин пользуется посторонними преданиями о жизни Иисуса, возможно — устными. Вероятно, вам уже бросилось в глаза, что, цитируя Мф 2:1 и далее, Иустин говорит, что волхвы пришли из Аравии
Вдобавок к дюжине подобных примеров[342] Иустин цитирует еще два неканонических изречения (аграфа). Первое: «Господь наш Иисус Христос сказал: «В чем застану вас, в том и судить вас буду»
Кроме Евангелий единственная книга Нового Завета, которую Иустин называет, — Апокалипсис. Правда, он его не цитирует, а только указывает на него, утверждая, что в Церкви есть пророческая сила:
Более того, один из нас, человек именем Иоанн, один из апостолов Христовых, пророчествовал в откровении, данном ему, что те, кто поверил нашему Христу, проведут тысячу лет в Иерусалиме; сразу после того настанет общее или, иначе говоря, вечное воскресение и суд для всех
Хотя Иустин нигде прямо не цитирует Послания Павла, его полемика с Маркионом должна означать, что он был знаком по крайней мере с некоторыми из них. Некоторые специфически Павловы выражения и поучения показывают, что апостол язычников помогал сформироваться его вере и языку[344].
Подводя итог тому, что мы сказали об учении Иустина, можно констатировать, что ветхозаветных пророков он признавал авторитетами самих по себе; Евангелия же — постольку, поскольку это свидетельства о жизни и учении Иисуса. Синоптиками он пользуется намного чаще, чем четвертым Евангелием. Привлекает он и различные предания о жизни Иисуса, которые были частью апокрифических евангелий. Это похоже на то, как к цитатам из Ветхого Завета он добавляет отрывки из Мидрашей. И там и здесь он не придает им силы, сопоставимой с авторитетом «Воспоминаний», которые читают в собраниях в День Господень во время богослужений. Иустин не обращается к авторитету апостола Павла, но Апокалипсис Иоанна считает и апостольским писанием, и пророчеством.
Неутомимый Ипполит, епископ Римский (ум. 235), был плодовитым писателем. По разнообразию интересов и числу трудов (но не по их глубине и самостоятельности) его можно сравнить с Оригеном. Последователи воздвигли в его честь, возможно — на месте погребения, знаменитую мраморную статую, которая была найдена в 1551 г. при раскопках на виа Тибуртина[345]. Голова и верхняя часть тела не сохранились, но мраморное седалище оказалось очень важной находкой, поскольку на его спинке выгравирован список его трудов, включая таблицу пасхалии.
О начале жизни Ипполита, родившегося около 170 г., известно очень мало. Согласно Фотию
Впоследствии Ипполит поссорился с папой Каллистом (217–222) из–за церковной дисциплины и с несколькими своими приверженцами отделился от Церкви. Небольшой, но очень влиятельный круг избрал его римским епископом. Так он стал первым антипапой. Под конец жизни, однако, Ипполит примирился с Церковью. Он умер как мученик и причислен к святым.
Литературная деятельность Ипполита занимает период с 200 по 235 г. Он был последним христианским писателем Рима, который пользовался греческим языком. Написал он более 40 трудов, включая толкования на Библию, полемические и вероучительные сочинения, труды по церковному праву, проповеди и хроники.
Что касается канона Нового Завета, то мы застаем Ипполита в полемике с римским христианином по имени Гай о том, принадлежит ли Апокалипсис апостолу Иоанну (см. с. 105–106, выше). Ради этого Ипполит написал «О Евангелии от Иоанна и Апокалипсисе»; этот заголовок есть в списке на мраморном стуле. Согласно сирийцу Ебедиесу
Хотя он и не приводит никакого списка новозаветных книг (если только, как думают некоторые, Мураториев канон — не латинский перевод какого–то его труда), из его писаний, если прочитать их внимательно, можно почерпнуть немало сведений об объеме Нового Завета, принятого в Риме. Он признает Писанием четыре Евангелия и принимает 13 посланий Павла, исключая Послание к Евреям. Принимает он и Деяния, и три Соборных послания: 1–е Петра и 1–е и 2–е Иоанна. Все это вкупе со страстной защитой Откровения св. Иоанна доводит общее число книг до 22. Хотя он не отнес Послание к Евреям к Писанию, он часто его цитирует, особенно в
Ипполит был знаком с многочисленными христианскими писаниями I и II века и от случая к случаю цитирует
С Ипполитом закрывается занавес за грекоязычным христианством в Риме. Расставаясь с ним, как с вехой в формировании новозаветного канона в первой трети III века, стоит отметить, что, описывая конец света, он говорит: «Общее богослужение упразднится, пение прекратится, Писания не будет слышно»
II. ГАЛЛИЯ
Миссионеры, основавшие церковь в Лионе, откуда христианская вера постепенно распространилась в другие районы Галлии, пришли туда из Малой Азии. Многие члены Лионской церкви носили греческие имена. Ириней (Ειρηναίος «Мирный»), происходивший из Малой Азии и представлявший восточную традицию, был живым связующим звеном между Азией и Галлией. Более того, церковь в Лионе пользовалась греческим языком, хотя родным языком почти всего населения был кельтский диалект.
Ранним летом 177 г. по Р.Х. жителей Лиона охватила ненависть к христианам[349]. Сначала им запретили появляться в банях и на рынках, потом — во всех общественных местах. Наконец, когда управляющий провинцией был далеко от города, на улицы вышла толпа; христиан оскорбляли, били, побивали камнями. После его возвращения над христианами был учинен публичный суд.
На суд привели и других христиан, которых травили собаками, изгоняя из соседнего города Вьена. Всех страшно пытали, чтобы сломить их и принудить к отречению. Одной из жертв допроса был епископ Пофин, девяностолетний старец, уже очень слабый. В конце концов управитель приказал обезглавить всех римских граждан, а остальных бросить диким зверям.
Когда гнев толпы улегся и христианская жизнь возобновилась, выжившие написали письмо своим церквам–матерям в Малой Азии. Ириней, видимо, отсутствовал во время бед, но, по всей вероятности, участвовал в составлении письма. В любом случае нам надо благодарить Евсевия за то, что он поместил копию письма в свою
Послание церкви Лиона и Вьена знаменательно разнообразием и точностью ссылок на новозаветные тексты. Мы находим здесь отголоски фраз, явно заимствованных из Деян, Рим, Флп, 1 и 2 Тим, 1 Пет и Евр. Более того, в нем представлено (V. 1, 15) изречение Господа, которое мы знаем только по Евангелию от Иоанна («Настанет время, когда всякий, кто убивает вас, будет думать, что служит тем Богу», Ин 16:2). Есть там даже одна прямая цитата, поданная как выдержка «из Писания (γραφή)» (V. 1, 58). Эта цитата, свободная по форме, взята из Апокалипсиса («Неправедный пусть еще делает неправду, праведный да творит правду», Откр 22:11).
Трудно сделать однозначный вывод о том, какой авторитет приписывали авторы Новому Завету, но можно вполне точно определить, какую роль он играл в благочестии и богословской мысли лионских и вьенских христиан[350].
О жизни Иринея известно относительно немного. Еще мальчиком, как он сам восторженно подчеркивает, он слушал проповеди великого епископа и мученика Поликарпа Смирнского, в котором видели ученика самих апостолов. Здесь он узнал, по его словам, «подлинное и неизменное благовествование», которому остался верен в течение всей своей жизни. Возможно, он даже сопровождал Поликарпа в Рим, когда шел спор о праздновании Пасхи (154 г. по P. X.). Позже он отправился проповедовать в Южную Галлию и стал пресвитером в Лионе.
Гонение достигло апогея, когда Ириней отсутствовал. По–видимому, галльские церкви послали его в Рим, поговорить с папой Елевферием, возможно — в связи с монтанистскими спорами. Очевидно, в Риме он оставался недолго; вскоре после окончания гонений мы вновь видим его в Лионе преемником епископа Пофина (178 г.). Нам неизвестно, где и как он умер. Иероним и другие утверждают, что он принял мученическую смерть во время гонений императора Септимия Севера (202 г. по P. X.), но в подлинности этого предания уверенности нет.
Короче говоря, Иринея мы знаем практически только по его писаниям, из которых до нас дошли далеко не все. Его главный труд
Ириней первым из Отцов использовал весь Новый Завет без изъятий. Мужи апостольские отражали устное предание; апологеты (такие, как Иустин и Афинагор) удовлетворялись цитированием ветхозаветных пророков и слов Господа из Евангелий, чтобы подтвердить божественность Откровения; Ириней же в противоположность гностикам, противопоставлявшим их друг другу, показывает единство Ветхого и Нового Заветов. В отличие от предшественников, Новый Завет он цитирует чаще, чем Ветхий. В своем труде
Согласно Иринею, одно и то же благовествование было возвещено и передавалось устно, а потом было записано и бережно сохранено во всех апостольских церквах через непрерывное преемство епископов и пресвитеров. Неустойчивым и противоречивым мнениям еретиков он противопоставляет неизменную веру кафолической Церкви, основанной на Писании и предании, которую удерживает в единстве епископат
В противоположность гностикам, сочинившим множество новых евангелий, Церковь ко времени Иринея признавала только четыре, или даже, как он сам говорит, единственное Евангелие в четырех формах (τό εύαγγέλιον τετράμορφον).
Выбор и число их окончательны:
Невозможно, чтобы Евангелий было больше или меньше, чем сколько их есть сейчас, как есть четыре стороны света и четыре главных ветра… Четыре живых существа [из Откр 4:9] символизируют четыре Евангелия… и было четыре завета с человечеством, с Ноем, Авраамом, Моисеем и Христом
Итак, для Иринея канон Евангелия закрыт, а его текст священен. Канон же апостольских писаний еще не закрыт. Когда он обращается к их названиям или к вопросу о принадлежности Павлу двенадцати посланий, ему не приходит в голову пользоваться теми же аргументами, что и в случае с Евангелиями.
После Поликарпа, когда писатели Малой Азии пренебрегали апостолом Павлом, считая, что его послания скомпрометировали еретики, Ириней это изменил. Вместо того чтобы отдать Павла еретикам, он решил показать, что правильное толкование его посланий подтверждает учение Церкви.
Не только Евангелия в качестве Св. Писания присоединяются к Ветхому Завету. Один раз (III. 12, 12) Ириней перечисляет Послания Павла наряду с Евангелием от Луки как Писание и подчеркнуто применяет (III. 12, 9) к Деяниям термин «Писание». Тогда неудивительно, что в I. 3, 6 он располагает «писания евангелистов и апостолов» в одном ряду с «законом и пророками». Он никогда не цитирует Павла после формулы «как написано», но это ни о чем не говорит, поскольку применительно к новозаветным писаниям он пользуется очень неофициальным оборотом «Иоанн говорит…», «Павел учит…». Евангелисты только дважды цитируются после слов «как написано» (II. 22, 3 и 30, 2).
Вместе с тем Ириней называет Писанием еще и два апокалипсиса,
Словом, в трудах Иринея мы обнаруживаем свидетельство, что к 180 г. в Южной Франции был известен канон из трех частей, включавший, вероятно, 22 книги. Общее число будет колебаться в зависимости от того, включать или не включать в канон Послание к Филимону (скорее всего, да) и Ерма (что менее вероятно). Важнее, чем вопрос о точном числе, то, что у Иринея уже четко определено собрание апостольских книг, которому он придавал равное с Ветхим Заветом значение. Его принцип каноничности двояк: во–первых, апостольское происхождение писаний, во–вторых, соответствие преданию, сохраняемому в Церкви.
III. СЕВЕРНАЯ АФРИКА
Акты, написанные просто и на удивление трезво, — самый древний документ в истории Латинской церкви. Собственно, это — относительно краткий отчет о суде над семью мужчинами и пятью женщинами из местечка Сцилий в Нумидии (современный Тунис), который проходил в здании карфагенского сената 17 июля 180 г. Открыто исповедав свою веру, они отказались принести жертвы богам и поклясться «гением» римского императора. За это их приговорили к казни и вскоре обезглавили.
Латинский рассказ об их мученичестве содержит интересный отрывок, имеющий отношение к употреблению христианских книг. Во время суда проконсул Сатурнин задает среди прочих такой вопрос: «Что у тебя в сумке
Возникает вопрос, почему этих христиан спросили о сумке? Может быть, они особенно бережно относились к ее содержимому? А может, судья хотел получить улику, показывающую, что обвиняемые — христиане и в момент ареста располагали запрещенными книгами?
В любом случае знаменательно то, что у обвиняемых в сумке были Послания Павла наряду с «книгами», или (поскольку в латыни нет определенного артикля, а тогда не было и различения между строчными и прописными буквами) «этими Книгами»[355]. Таким образом, здесь такое слово («Писание») особо применено к Посланиям Павла. Упомянутые книги вряд ли могли быть чем–то иным, нежели частями Ветхого Завета и Евангелия или, если кто–то считает маловероятным, что там были ветхозаветные книги, — только Евангелия. Послания Павла представляли собой естественное дополнение к Евангелиям и Ветхому Завету, что, по крайней мере, объясняет, почему они содержались как священные книги в особом хранилище.
Такое толкование ответа поддерживает несколько расширенный рассказ, помещенный в современном латинскому тексту греческом переводе. Переводчик — в более выигрышном положении, в греческом языке артикль есть, ему проще адекватно передать это значение. В греческой редакции сказано, что на вопрос проконсула Сперат ответил: «Обычные наши книги и послания Павла, достойного человека, которые тоже к ним относятся» (αί καθ' ημάς βίβλοι και ai προς έπι τούτους έπιστολαι Παύλου του όσιου ανδρός)[356]. Таким образом, переводчик не отделяет Павловы послания от «Книг», а связывает их воедино.
Поскольку маловероятно, чтобы сцилийские христиане, явно малокультурные плебеи, могли читать по–гречески, нам приходится заключить, что они располагали латинской версией по крайней мере Посланий Павла. А если Послания Павла в латинском переводе имели хождение в 180 г. по P. X., то остается мало сомнений в том, что существовала и латинская версия Евангелий.
Тертуллиан, как однажды заметил T. R. Glover, был «первым гениальным латинянином, который стал последователем Иисуса Христа и передал его учение на родном для этого народа языке»[357]. Оценивая вклад Тертуллиана в развитие новозаветного канона, мы должны учитывать не только тот объем книг Нового Завета, который он принимал, но и его роль в борьбе с каноном, который составил Маркион.
Тертуллиан родился в Карфагене в семье язычников в середине II века. Он получил хорошее образование (литература, право, риторика), хорошо знал греческий язык, стал профессиональным юристом и, переехав в Рим, приобрел репутацию хорошего адвоката. После обращения в христианство в 195 г. он вернулся в Карфаген, где пылко проповедовал свою новую веру. Через несколько лет (ок. 205 г.), «разочарованный завистливостью и распущенностью римских клириков», как писал о нем Иероним[358], он присоединился к монтанистам и стал их лидером в Африке.
Тертуллиан был самым плодовитым из латинских Отцов доникейского времени. Все его труды, а они затрагивают обширный круг тем, отмечены ярким отпечатком его личности. Выражая свои мысли ярким и витиеватым стилем, он смело внедрял в латынь новые слова[359]. Некоторые были восприняты следующими богословами и остались в лексиконе христианской догматики. Одним из терминов, который он употреблял с подчеркнутой решительностью, был термин «правило веры»
Новый Завет, принимаемый Тертуллианом, практически не отличается от того, которым пользовались прежде. Его прибавление в том, что он придал авторитету канона юридический характер. Из всех латинских эквивалентов греческого слова «Библия» (βιβλία), которыми пользовался Тертуллиан и другие латинские авторы на Западе, самыми важными и содержательными были слова
Разоблачая Маркиона, Тертуллиан упрекает его в том, что тот не принимает Деяний апостолов, лишая себя сведений о деятельности апостола Павла
В другом сочинении Тертуллиан цитирует отрывок из Послания к Евреям (6:4–8), которое он приписывает Варнаве, «человеку, которого Бог удостоил большой чести, так как Павел поставил его следующим после себя»
Мнение Тертуллиана о Ерме с годами менялось. В ранних произведениях он высоко оценивает
Словом, Тертуллиан цитирует все книги Нового Завета за исключением 2–го Послания Петра, Иакова и 2–го и 3–го Иоанна. Два последних, из–за малого объема и небольшого богословского значения, он мог просто опустить; ниоткуда не следует, что он не знал об их существовании. Писание Ветхого Завета он считал богоданным, а Евангелиям и апостольским посланиям придавал силу, равную закону и пророкам. Устно передаваемое «правило веры» и Писание он ценил одинаково; поэтому ни одна книга не могла быть признана Писанием, если не соответствовала «правилу веры».
За те 70 лет, что прошли со времени первого упоминания о христианстве в Северной Африке (история со сцилийскими мучениками, 180 г. по P. X.) до смерти Киприана, епископа Карфагенского (258 г. по P. X.), Церковь необыкновенно выросла. К середине III века Церковь в Северной Африке насчитывала 250 епископов. Рост был не только количественным; возрастала и внутренняя убежденность, и верность христиан.
История жизни Киприана показывает со всей ясностью, как сильно все изменилось в Северной Африке. Фасций Киприан родился между 200 и 210 г. Он происходил из состоятельной и, по–видимому, знатной семьи. Получив хорошее образование, он начал преподавать риторику и ораторское искусство в Карфагене. Однако он разочаровался в удовольствиях языческого мира, где есть только роскошь, порок и низость. Столкнувшись с носителями новой веры, особенно с пресвитером Цецилианом, Киприан обратился около 246 г. по P. X. Он продал имущество и раздал все бедным, дал обет безбрачия и крестился, приняв в знак благодарности своему духовному отцу имя Цецилий.
Отныне Киприан всецело посвятил себя аскетическим подвигам, изучению Писания и ранних Отцов, особенно Тертуллиана. Однако такой человек не мог долго оставаться в тени. Всего через два года после крещения, невзирая на протесты, его по воле народа поставили епископом Карфагена. Так он стал во главе всего североафриканского клира.
Почти 10 лет, вплоть до своего мученичества в 258 г., Киприан энергично и мудро управлял Карфагенской церковью. За эти годы он написал много трудов. До нас дошли 65 его писем, некоторые весьма длинные, и 12 сочинений, касающихся практических проблем Церкви тех времен. Во всех своих произведениях Киприан часто и легко цитирует Писание. Так и кажется, что он заучил все священные книги, имевшие хождение в Карфагене, а то, как он ими пользуется, говорит о глубоком понимании.
По подсчетам фон Зодена (von Soden)[364], Киприан цитирует 886 из 7966 стихов Нового Завета, то есть девятую часть всего объема. Согласно реконструкции из этих цитат, его Новый Завет включал в себя: четыре Евангелия, Послания Павла, 1–е Петра, 1–е Иоанна и Апокалипсис, которым он пользовался очень свободно. Он не цитирует Послание к Филимону, к Евреям, Иакова, 2–е Петра, 2–е и 3–е Иоанна и Иуды[365].
Возможно, он знал, что существует Послание к Евреям, так как Тертуллиан (труды которого он изучал) о нем говорит, приписывая его Варнаве, но явно не причислял его к каноническим. Что касается других книг, цитаты из которых у него отсутствуют, возможно, что он случайно пропустил то или иное короткое послание, скажем — к Филимону, которое из–за своей краткости не располагало к тому, чтобы на него ссылаться.
Киприан редко цитирует Писание без вводной формулы, отделяя тем самым саму цитату от собственных комментариев. Чаще всего употреблял он выражение самих авторов новозаветных книг: «Как написано»
Согласно подсчетам Fahey, Киприан приводит 934 библейских цитаты (480 ветхозаветных и 454 новозаветных). Эти цитаты использованы 1499 раз (701 — ВЗ и 798 — НЗ) в различных контекстах. Он ясно отражает предпочтение, оказываемое в древней Церкви Евангелию от Матфея, которым он пользовался чаще (178 раз), чем любой другой книгой Библии. Следующими по степени важности книгами Нового Завета для Киприана были Евангелие от Иоанна (117 раз), от Луки (84 раза), 1–е Послание к Коринфянам (80), к Римлянам (53) и Апокалипсис (53)[366].
В разных местах Киприан говорит о числе Евангелий или посланий в Новом Завете, которое, по его убеждению, заранее установлено при помощи таинственных соответствий. По его мнению, Евангелий — четыре, подобно четырем рекам в раю (Быт 2:10)[367]. И Павел и Иоанн пишут семи церквам, как было проречено семью сыновьями, о которых говорится в песни Анны (1 Царств 2:5)[368]. Вероятно, как Иринею до него, Киприану нравились такие соответствия.
Под таким названием (лат.
В конце автор разражается благородным и красноречивым призывом:
Так стань же не игроком в кости, а христианином
Некоторое время эту проповедь приписывали Киприану, но сейчас от этого взгляда повсеместно отказались из–за разницы стиля. В начале своего исследовательского пути Гарнак приписывал ее папе Виктору I (189–199 гг. по P. X.), делая ее древнейшим фрагментом латиноязычной христианской литературы[369]. Однако дальнейшие исследования заставили и его[370], и других ученых[371] объяснять очевидную связь с Киприаном только тем предположением, что автор часто читал труды карфагенского епископа. Сейчас принято считать, что автором был епископ, писавший в Северной Африке после Киприана, вероятно около 300 г. по P. X.
Проповедь написана не очень изящным, но сильным и одухотворенным языком, в очень глубоких нравственных тонах. Ее язык — разговорная латынь римского и африканского населения, где один падеж нередко заменяется другим, путаются формы рода и времени[372].
В ней есть семь цитат из Ветхого Завета и двадцать две из Нового. Используемая версия близка к старолатинской или Итале[373]. Автор часто цитирует Евангелие от Матфея, несколько раз — от Иоанна. Из Павловых посланий упоминаются Послание к Римлянам, 1–е к Коринфянам, к Галатам, к Ефесянам (?) и 1–е и 2–е к Тимофею. Видно также, что он знаком с 1–м Иоанна и Апокалипсисом. Цитаты предваряются формулой: «Господь говорит в Евангелии»
Стоит отметить и то, что в главе 2 автор цитирует отрывок из
VII. Книги, входившие в канон лишь в определенном месте и в определенное время: апокрифическая литература
Вдобавок к книгам, которые повсеместно стали принимать как канонические, существовали десятки писаний, которые в некоторых частях Церкви, некоторое время, также считались каноническими[374]. Однако с течением времени их по разным причинам признавали негодными для того, чтобы включать в постоянный список авторитетных писаний, принимаемых всей Церковью как Священное Писание. Некоторые из них получили название «апокрифов». Это слово греческого происхождения, означающее «утаенный, скрытый» (απόκρυφα). С точки зрения тех, кто принимал эти книги, они были «скрыты» или изъяты из общего употребления, поскольку считалось, что в них содержится тайное или эзотерическое учение, слишком глубокое для того, чтобы сообщать его кому–либо, кроме посвященных. С другой точки зрения, однако, считалось, что такие книги надо «скрывать» потому, что они подложные или еретические[375]. Таким образом, у этого термина первоначально было и весьма высокое значение, и умаляющее в зависимости от того, кто им пользовался.
Очевидно, громадное большинство апокрифических книг пыталось как–то воспроизвести те литературные формы, которые оказались включенными в Новый Завет, то есть евангелия, деяния, послания и апокалипсисы. Посланий — меньше всего, так как ясно, что написать послание, напоминающее настоящее, намного труднее, чем повествование о событиях, герои которых — Иисус и разные апостолы.
Конечно, мы не можем в этой работе дать хотя бы краткий очерк всех христианских книг, которые в какое–то время верующие той или иной части Римской империи считали авторитетными. Однако мы попытаемся кратко описать несколько примеров, которые принадлежат каждой из нескольких категорий таких писаний и некоторое время оставались на границе канона. (См. также все, что сказано о трактатах Наг–Хаммади в гл. IV. 1, 4, выше.)
I. АПОКРИФИЧЕСКИЕ ЕВАНГЕЛИЯ
Желание писать евангелия могло проистекать от того, что мы находим в конце Евангелия от Иоанна: «Много сотворил Иисус пред учениками Своими и других чудес, о которых не написано в книге сей» (20:30) и «Многое и другое сотворил Иисус; но, если бы писать о том подробно, то, думаю, и самому миру не вместить бы написанных книг» (21:25). Апокрифические евангелия бывали двух видов: одни стремились дополнить, другие — заместить четыре Евангелия, принятые вселенской Церковью[376]. Членам древней Церкви особенно хотелось узнать о тех сторонах жизни и служения Иисуса, о которых канонические Евангелия не рассказывали ничего или почти ничего. Это, во–первых, детство и отрочество (только у Луки есть один рассказ 2:41–51); во–вторых, то, что делал Иисус после смерти на кресте до воскресения. Когда людьми владеет любопытство, они обычно стремятся его удовлетворить. Поэтому нас не должно удивлять, что члены древней Церкви составляли рассказы о том, что, по их мнению, происходило[377]. Среди таких апокрифических евангелий, написанных во II, III и последующих веках, —
1. Фрагменты неизвестного евангелия (папирус Эгертона 2)
Важное приобретение Британского музея стало известно в 1935 г., после публикации нескольких фрагментов очень древнего и прежде неизвестного евангелия[379]. На основе палеографического анализа издатели датировали фрагмент серединой II века, а так как нет оснований считать его оригиналом, составление евангелия отнесено «не позднее чем к 110–130 гг. по P. X.»[380].
В двух фрагментах представлены параллели к повествованиям в синоптических Евангелиях, в третьем есть отголоски Евангелия от Иоанна, а в четвертом пересказано апокрифическое чудо, которое сотворил Иисус на берегах Иордана. Стоит обратить внимание на две синоптические перикопы, которые повествуют об исцелении прокаженного и о словах по поводу сбора податей, потому что они указывают на взаимодействие с синоптической традицией.
В качестве образца можно привести выдержку из фрагмента I, строки 5–19, где он перекликается с Евангелием от Иоанна:
И, обратившись к начальствующим в народе, Он [Иисус] сказал так: «Исследуйте писания, в которых[381] думаете, что имеете жизнь, — они свидетельствуют обо Мне (Ин 5:39). Не думайте, что Я пришел стать вашим обвинителем перед Моим Отцом; Моисей, на которого вы возложили ваше упование, свидетельствует против вас (Ин 5:45). Но потом они сказали: «Да, мы знаем, что с Моисеем говорил Бог, но мы не знаем, откуда ты» (Ин 9:29). Иисус отвечал им: «теперь ваше неверие обличает вас …»
Автор не приводит никаких свидетельств того, что он использует какое–либо из четырех Евангелий в записанной форме. По–видимому, он воспроизводит материал по памяти. Поэтому, как указал Иеремиас, «возможно, перед нами пример взаимного наложения устной и письменной традиции; хотя предание уже зафиксировали письменно, оно все еще широко воспроизводилось по памяти, и в этом случа[382]. Другими словами, неизвестное Евангелие отражает ситуацию, не похожую на ту, что рисует Папий; здесь евангельские книги уже в ходу, но устная традиция все еще высоко ценится, поэтому два вида источников накладываются друг на друга[383]. Следует отметить, что создание евангелий и других апокрифов не сдерживало формирование новозаветного канона, они не мешали друг другу. Благочестию простых людей вполне соответствовал устойчивый поток романтических и замысловатых писаний, историческая ценность которых в лучшем случае скромна[384].
В писаниях разных Отцов Церкви мы встречаем цитаты из других древних евангелий и ссылки на них, датируемые II и III веками. Такой материал позволяет нам оценить употребимость апокрифических книг и то, какое значение им придавали.
К числу этих писаний относится иудеохристианское евангелие под названием
Иероним живо интересовался этой книгой; ее арамейскую копию он обнаружил в знаменитой библиотеке Кесарии Палестинской[385]. Неоднократно (и с большой гордостью) он сообщает, что переводил ее на латынь и греческий. К сожалению, эти переводы утрачены, и все, чем мы сегодня располагаем, — это несколько цитат у Климента Александрийского, Оригена, Иеронима и Кирилла Иерусалимского.
Время и место появления
В двух комментариях (на Ин 2:6 и Иер 15:4) Ориген приводит цитату из
Другая интересная выдержка, сохраненная Иеронимом
Теперь Господь, который отдал погребальные одежды слуге священника, пошел к Иакову и явился ему. Ибо Иаков поклялся, что не будет есть хлеба с того часа, когда он испил из чаши Господней, до того времени, пока не увидит его вновь восставшим из спящих. И опять, чуть позже, рассказывается, что Господь сказал: «Принеси стол и хлеб». И тут же прибавлено: он взял хлеб и благословил, и преломил его. И дал его Иакову Иусту, и сказал ему: «Брат мой, ешь твой хлеб, ибо Сын человеческий восстал из спящих».
В коптской версии проповеди о Богородице, которая приписывается Кириллу Иерусалимскому[386], автор вкладывает в уста предшественника ереси эвионитов цитату из
Написано в [Евангелии] евреев, что когда Христос захотел сойти на землю к людям, Благой Отец избрал великую Силу на небесах, которая была названа Михаилом, и предоставил Христа его (или ее) заботам. И Сила сошла в мир, и назвалась Марией, и [Христос] был в ее утробе семь месяцев.
По этим цитатам мы можем видеть, что
Следующим по степени важности после
В другом фрагменте Саломея снова задает вопрос, когда произойдут те вещи, о которых она спрашивала. Господь отвечает: «Когда ты растопчешь оболочку стыда, и двое станут одним, и мужское и женское уже не будет ни мужским, ни женским»
До 1886 г. ученые, хотя и знали о существовании
Зимой 1886/87 г. в гробнице монаха в Ахмиме (Северный Египет) был найден большой фрагмент
Сохранившийся текст повествует о страстях, смерти и погребении Иисуса и дополняет рассказ о воскресении рассказом о чудесах, которые с ним связаны. Ответственность за смерть Иисуса возлагается исключительно на иудеев, Пилат оправдан. То здесь, то там видны следы докетизма, и, может быть, поэтому вопль Христа на кресте («Боже мой, Боже мой, для чего Ты меня оставил?») передан так: «Сила моя, Сила моя, для чего ты меня оставила?»[390]
Написанное, вероятно, в Сирии около середины II века (или даже раньше)[391],
Проанализировав его текстовые соотношения с различными группами новозаветных рукописей, Ваганэй показывает, что в значительном числе случаев оно согласуется только с древне–сирийским типом текста[393]. Согласно исследованию Денкера[394], почти все повествование о страстях составлено на основе отсылок к Ветхому Завету, в основном к Исайе и Псалмам. Денкер полагает, что
Характерные особенности этого Евангелия[395] можно видеть в повествовании о воскресении Христа:
35. И вот в ночи, в которой воссиял День Господень, когда солдаты караулили по двое в каждую стражу, раздался гром небесный. 36. И увидели они, как разверзлись небеса и два человека сошли оттуда вниз, объятые сиянием, и подошли ко гробу. 37. И камень, который был привален ко входу в гроб, сам откатился на сторону, и гроб открылся, и оба человека вошли внутрь.
10. 38. Когда солдаты увидели все это, они разбудили сотника и старейшин, потому что те тоже сторожили там. 39. И когда они рассказывали им все, что видели, явились три человека, выходящие из гроба, и двое поддерживали третьего, а за ними следовал крест. 40. Головы этих двоих доставали до небес, но голова того, которого они вели, была превыше небес. 41. И услышали они голос с неба, воскликнувший: «Проповедал ли Ты тем, кто спит?» 42. И слышен был ответ с креста: «Да».
В заключение скажем, что, если сравнить предыдущие, весьма употребительные апокрифические евангелия (и расходящиеся с ними образцы из Наг–Хаммади; см. гл. IV. 1, 4), то можно оценить разницу между характером канонических Евангелий и почти банальным содержанием большинства апокрифов II и III веков. Хотя некоторые из них претендовали на апостольское авторство, а два канонических Евангелия не носили апостольских имен (из числа 12), эти четыре, и только они, покоились на прочном основании. Причина, возможно, в том, что именно их признали достоверными, причем достоверными в двух смыслах. Во–первых, события, о которых в них рассказывается, повсеместно оценивались как подлинные; во–вторых, толкование этих событий было признано истинно апостольским. Даже
II. АПОКРИФИЧЕСКИЕ ДЕЯНИЯ
Из–за того что в канонических Деяниях упомянута миссионерская деятельность только немногих апостолов, авторы II и последующих веков считали нужным составлять другие
Человек небольшого роста, лысый, с кривыми ногами; в добром здравии; со смыкающимися бровями и довольно крупным носом. Он исполнен благодати, иногда выглядит как человек, а иногда похож на ангела[399].
Среди эпизодов этого цикла, вероятно, самый занимательный тот, где говорится о том, как Павел крестил льва. До 1936 г. он был известен по скудным упоминаниям в патристической литературе. В том году был опубликован его полный текст, обнаруженный незадолго до этого на греческом папирусе, который содержал подробный рассказ о встрече Павла со львом в эфесском цирке[400]. Может быть, впечатлительный автор прочитал риторический вопрос Павла[401] в 1 Кор 15:32: «По рассуждению человеческому, когда я боролся со зверями в Ефесе, какая мне польза…?» и, желая добавить подробностей к этому исключительно скупому упоминанию, решил вставить в свою повесть рассказ о происшествии с неустрашимым апостолом. Интерес читателя подогревается тем, что незадолго до него Павел в пустынном месте проповедовал этому самому льву и крестил его. Неудивительно, что в цирке лев не тронул апостола[402].
Другую часть
Несмотря на то что содержание
Цель
Автор
Иногда, когда я думал прикоснуться к Нему [Иисусу], я встречался с вещественным плотным телом; но в другой раз, когда я осязал Его, Он был бестелесен и нематериален, как если бы Его не было… Когда я ходил с Ним, мне часто хотелось увидеть Его следы, появляются ли они на земле (ибо я видел, как Его ноги поднимаются от земли), но я их не видел.
Автор сообщает, что Иисус постоянно менялся, становясь то маленьким мальчиком, то взрослым красавцем; то лысым и длиннобородым, то юношей с едва пробивающимся пушком (пар. 87–89).
В книгу включен длинный гимн (пар. 94–96), который, несомненно, использовался как литургическое песнопение (с ответными возгласами) в некоторых Иоанновых общинах[405]. Перед тем как идти на смерть, Иисус собирает апостолов в круг, и, пока они, держась за руки, ведут вокруг Него хоровод, Он поет гимн Отцу. Терминология гимна тесно связана с Евангелием от Иоанна, особенно с прологом. В то же время автор придает всему докетическое звучание.
Кроме пересказа богословски выраженного учения, автор умеет рассказывать таинственные и занимательные истории. В книге есть, например, долгий рассказ о набожной Друзиане и ее верном возлюбленном Каллимахе (пар. 63–86), который, несомненно, должен был составить альтернативу широко известной и непристойной истории об эфесской вдове и страже могилы ее покойного мужа. Для более легкого развлечения автор забавляет своих читателей смешным рассказом о клопах (пар. 60–61).
Несмотря на то что
Самое раннее прямое свидетельство о
Основная часть книги, сохранившаяся в латинском переводе, повествует о том, что Павел покинул римских христиан и отправился в Испанию, что Симон Волхв прибыл в Рим и ошеломил верующих своими чудесами, что Петр отправился в Рим и с помощью говорящей собаки победил мага. Документ завершается рассказом о мученичестве Петра, в который вошла и легенда «Камо грядеши?»[409] и распятие Петра вниз головой по его собственной просьбе. Перед своей смертью Петр произносит длинную проповедь о кресте и его символическом значении, в которой заметно гностическое влияние. Аналогичное влияние видно в проповеди Петра против брака и его призыв к женам оставить своих мужей.
Сохранился коптский папирус с фрагментом (Берлин 8502), в котором описывается чудесное исцеление парализованной дочери Петра. В присутствии большой толпы он поставил на ноги больную дочь и заставил ее ходить. Но после того как народ воздал Богу хвалу, Петр повелел дочери снова лечь, сказав ей так: «Возвратись к своей немощи, ибо это полезно и тебе и мне». Она тотчас вернулась в прежнее состояние, толпа оплакала такой поворот событий, а Петр объяснил, что, когда его дочь родилась, ему было открыто в видении от Бога, что она «принесет вред многим душам, если ее тело будет здоровым» (т.е. привлекательным для мужчин). Поэтому Петр принимает как волю Божью болезнь своей дочери.
К IV веку количество источников, упоминающих
Хотя некоторые апокрифические
Если сопоставить несколько апокрифических
III. АПОКРИФИЧЕСКИЕ ПОСЛАНИЯ
Не всегда замечают, что из четырех разных литературных форм новозаветных книг (евангелия, деяния, послания и апокалипсис) больше всего посланий. Из 27 книг Нового Завета 21, или семь девятых общего числа, относятся к посланиям. С другой стороны, однако, среди новозаветных апокрифов посланий, как уже отмечалось, относительно мало. Несомненно, это объясняется тем, что нелегко написать послание, которое бы в достаточной мере напоминало подлинное.
Одним из наиболее интересных документов, опубликованных в нашем столетии, стало
Книга открывается списком одиннадцати апостолов. Первым назван Иоанн, потом — Фома и Петр, а последним — Кифа[418], который описывает разные чудеса, совершенные Иисусом с детства и в годы земного служения. Через несколько страниц форма документа меняется от послания к апокалипсису, в котором воскресший Господь отвечает на вопросы апостолов о времени своего второго пришествия[419], воскресении плоти, Страшном суде, судьбе проклятых, искуплении через превечно существующий Логос, сошествии во ад, миссионерстве апостолов и миссии Павла. В конце описано вознесение, которое сопровождалось грозой и землетрясением.
Для нашей цели важно, что здесь присутствуют многочисленные следы всех четырех Евангелий, а также других книг Нового Завета. Очевидно, что автор был хорошо знаком с синоптической традицией[420]. Ясно и то, что его язык и представления испытали влияние главным образом Евангелия от Иоанна. Вдобавок автор опирается на многочисленные извлечения из Ветхого Завета, Книги Деяний и др. Цитаты вольные, и некоторые из них трудно идентифицировать.
Автор без колебаний пользуется приемом, который стал популярным у гностиков: для пропаганды собственных идей в уста Иисуса вкладываются эзотерические поучения. В то же время, хотя гностические мотивы и присутствуют, автор, в отличие от гностиков, настаивает на воскресении во плоти, а Симона Волхва и Керинфа объявляет лжепророками. Вкратце этот документ являет резкую атаку церковного христианина на гностицизм, но пользуется излюбленной литературной формой гностиков — «откровениями».
Это апокрифическое послание, как отмечалось в этой главе, — часть
В заключении Послания к Колоссянам апостол Павел просит читателей: «Когда это послание прочитано будет у вас, то распорядитесь, чтобы его прочитали и в Лаодикийской церкви; а то, которое из Лаодикии, прочитайте и вы» (4:16). Это указание (неясное в том отношении, что непонятно, кто кому[421] писал) соблазнило неизвестного автора сочинить текст Послания Павла к Лаодикийцам[422], которые были соседями с общиной колоссян.
Послание написано, вероятно, к концу III века[423]. К IV веку, как сообщает Иероним, «некоторые читали Послание к Лаодикийцам, но его все отвергают»
Хотя возможно, что послание первоначально написано на греческом языке, оно дошло до нас в латинских рукописях[424] Библии (всего более 100), относящихся ко времени от VI до XV века и представляющих все большие страны Запада — Италию, Испанию, Францию, Ирландию, Англию, Германию и Швейцарию. Когда Писание стали переводить на европейские языки, это послание иногда входило в переводы (см. с. 236–237).
Апокрифическая переписка из 14 писем между стоическим философом Сенекой (8 писем) и апостолом Павлом (6 писем) дошла до нас в более чем 300 рукописях[425]. Некоторые письма посвящены обращению апостола, стилю его собственных писем, гонениям на христиан при Нероне и назначению Сенеки проповедником Евангелия при императорском дворе! Из–за этой переписки Иероним включил Сенеку в свой список христианских святых
IV. АПОКРИФИЧЕСКИЕ АПОКАЛИПСИСЫ
Во II и последующих веках имели хождение несколько апокалипсисов, конкурировавших с каноническим Апокалипсисом Иоанна, которые приписывались другим апостолам[427].
Самая важная из апокрифических книг —
Части этой книги на греческом языке найдены в 1886–1887 гг. в христианской могиле в Ахмиме (Северный Египет), а полный текст на эфиопском языке обнаружен в 1910 г. В библиотеке Бодди есть небольшой лист пергамента, содержащий 26 коротких строк на греческом языке, и двойной лист в коллекции Райнера (Rainer) в Вене, который некоторые ученые относят к этому же кодексу. Сравнение эфиопского и греческого текстов говорит о том, что последний представляет собой сокращенный и несколько переиначенный вариант книги.
Апокалипсис Петра начинается рассказом о том, как Петр и другие ученики, собравшись на Масличной горе, спрашивают Иисуса о знамениях, которые возвестят Его пришествие в конце времен. Иисус отвечает им примерно так, как в четырех Евангелиях. Фрагмент из Ахмима, который начинается с середины Его слов, описывает видение солнцеподобного света и отошедших святых, а затем — место наказания и сами наказания грешникам. В эфиопском тексте представлена другая последовательность описаний. Сначала говорится об аде, а уж потом, в связи с рассказом о преображении, — о рае. Показательно, что в обоих вариантах описание мучений занимает гораздо больше места, чем повествование о восторгах райской жизни. Наказания разных грешников приведены в большее или меньшее соответствие с природой их греха, как видно из следующего отрывка:
И увидел я другое место, стоявшее над тем, очень грязное; это было место наказаний. И те, кого наказывали, и наказующие ангелы носили темное одеяние, в соответствии с духом того места.
Некоторых вешали за язык; это были те, кто кощунствовал о пути праведности. Под ними был разложен костер, ярко вспыхивавший и мучивший их.
И были там другие, женщины, повешенные за волосы над закипавшей болотной жижей, — это те, кто запятнал себя прелюбодеянием.
А мужчины, соучаствовавшие с ними в прелюбодеянии, были подвешены за ноги, головами в эту жижу. Они вопили: «Мы не думали, что попадем сюда» (пар. 21–24).
Неизвестный автор, который ответствен за то, что первым внедрил языческие идеи об аде и рае в христианскую литературу, произвел свою концепцию будущей жизни от различных дохристианских традиций. Это и картина, включенная в одиннадцатую книгу
В древней Церкви имело хождение несколько сочинений под названием
Во времена консулата Феодосия Августа–младшего и Цинегия [т.е. в 388 г.] в Тарсе, в доме, который некогда принадлежал святому Павлу, жил один уважаемый человек. Однажды ночью ему явился ангел с откровением. Он приказал хозяину сокрушить основание дома и предъявить народу то, что он там найдет. Ему все это показалось наваждением.
Но ангел явился в третий (?) раз и бичевал его и принудил сломать основание. Когда он подкапывал дом, он обнаружил мраморный ящик с надписями по стенкам. В нем было откровение святого Павла и его сандалии, в которых он ходил, проповедуя слово Божье.
Созомен, который повторяет этот рассказ в своей
Это сочинение тесно связано с
После этого блаженного путешествия ангел показывает Павлу страдания осужденных в аду. По просьбе Михаила и других ангелов и ради самого Павла Христос дарует осужденным отдых от мучений по воскресеньям (пар. 31–44)[430].
V. РАЗНООБРАЗНЫЕ ПИСАНИЯ
Некоторые писания мужей апостольских какое–то время признавали в разных местах авторитетными. Климент Александрийский и Ориген пользовались
Текст (Первого) послания Климента вместе с частью так называемого
Постепенно были составлены и списки апокрифических книг, предостерегающие верных от того, чтобы принимать их за часть Св. Писания. Один такой список вошел в ранний латинский документ, так называемый Decretum Gelasianum, который рукописные источники приписывают одновременно папам Дамасу, Гормизде и Геласию. Документ состоит из пяти частей, в одной из которых дан список книг, относящихся к Ветхому и Новому Заветам (в последний не включен Апокалипсис). В другой части приведен длинный список апокрифов (62 названия) и еретических писателей (35 имен). Согласно фон Добшютцу (von Dobschьtz)[431], этот труд не имеет к папам никакого отношения, а представляет собой частную компиляцию, составленную в Италии (но не в Риме) в начале VI века.
Более поздние канонические списки —
VIII Два ранних списка книг Нового Завета
К концу II века начали складываться списки книг, которые стали воспринимать как христианское Св. Писание. Иногда они включали лишь те писания, которые относились только к одной части Нового Завета. Например, как выше отмечалось, в первой книге
Среди более полных списков новозаветных книг наиболее древний — канон Муратори, который на основании внутреннего свидетельства датируется концом II века[437]. За этим анонимным каталогом через век с лишним последовал еще более полный список новозаветных книг, подготовленный Евсевием Кесарийским после довольно продолжительных изысканий. Оба списка заслуживают подробного анализа. В них можно открыть важные вещи, которые помогут понять, как развивался канон Нового Завета.
I. КАНОН МУРАТОРИ
Канон Муратори — один из наиболее важных документов для ранней истории канона Нового Завета. Он включает 85 строк, написанных на варварской латыни с орфографическими ошибками. Названный по имени своего открывателя, видного итальянского историка и богослова Людовико Антонио Муратори[438], он был опубликован в 1740 г. Это — образец небрежности, с какой переписчики средних веков копировали рукописи[439]. Кодекс, в котором сохранился список, представляет собой рукопись VIII века, ранее хранившуюся в древнем монастыре в Боббио, а ныне — в Амброзианской библиотеке в Милане (MS J. 101 sup.). В ней 26 листов (27х17 см) на довольно грубом пергаменте. Она содержит несколько богословских трудов трех Отцов Церкви IV и V веков (Евхерия, Амвросия и Златоуста), и несколько ранних символов веры. Очевидно, рукопись была обиходной книгой некоего монаха, который переписывал в нее разнообразные тексты из разных источников.
Список канонических книг начинается с середины предложения вверху десятого листа и прерывается на 23–й строке правой страницы 11–го листа. Остальная часть этой страницы и правая страница 12–го листа содержат отрывок из св. Амвросия, 30 строк которого переписчик по невниманию скопировал дважды. Это повторение вкупе с частыми разночтениями в двух копиях одного и того же материала явно демонстрирует небрежность переписчика[440] и показывает, что многочисленные орфографические ошибки принадлежат ему, а не автору оригинала. Это стало еще заметнее по следующей находке в Монте Кассино — небольшие фрагменты того же текста[441], включенные в четыре рукописи Посланий Павла, которые относились к XI— XII векам и не были списаны с миланского манускрипта. Даже после сличения текстов остается множество вопросов, которые можно решить только путем предположений. Разные черты латинского текста привели многих ученых (но не всех[442]) к выводу, что это более или менее адекватный перевод с греческого оригинала[443]. Фонетические и морфологические особенности латинского текста и перекличка с Иеронимовой Вульгатой (1 Ин 1:1–4 в строках 33–34) говорят за то, что латинский перевод был сделан после начала V века[444].
Вопросы о месте и времени происхождения, а также об авторстве списка широко дискутировались. Аргументы Сандберга[445], пытавшегося доказать его восточное (Сирия–Палестина) происхождение, убедительно опровергнуты (если не сказать — разбиты) Фергюсоном (Ferguson)[446], поэтому их нет нужды здесь повторять. Именование Рима не только как
Относительно авторства списка предлагалось много разных версий. Чаще всего назывался Ипполит (170–235), образованный и плодовитый автор Римской церкви, писавший по–гречески[448]. Против этого: а) то, что автор обходит полнейшим молчанием Послание к Евреям, которое было очень важно для Ипполита, и б) мнение, что Апокалипсис написан раньше Посланий Павла, тогда как Ипполит, так же, как и Ириней, считал, что он написан при императоре Домициане. По–видимому, об авторе можно достоверно утверждать одно: он был членом Римской церкви или общины, располагавшейся неподалеку от Рима, и к концу II века составил на греческом языке свод писаний, который признавали Новым Заветом в той части Церкви, к которой он принадлежал.
1. Содержание канона Муратори
Канон Муратори (см. Приложение IV. 1) в собственном смысле слова не канон. Он представляет собой не простое перечисление названий, а своего рода введение в Новый Завет. Вместо обычного именования книг, принимаемых Церковью в качестве авторитетных, составитель рассуждает о них, снабжая их исторической информацией и богословскими размышлениями. Эти комментарии позволяют нам сделать некоторые выводы о том, как автор представлял себе мотивы и нормы, определявшие формирование Нового Завета[449].
а)
Хотя начало списка повреждено, можно легко убедиться в том, что вначале было названо Евангелие от Матфея, а первую из сохранившихся строк занимает Евангелие от Марка. Поврежденная строка могла гласить, что Марк не был очевидцем всему, о чем рассказывает, а написал свое Евангелие на основании свидетельств одного или более реальных очевидцев.
О Луке говорится без оценки, что он не был очевидцем, но через некоторое время после вознесения, будучи помощником апостола Павла[450], написал третье Евангелие под его духовным руководством, начав его с рассказа о рождении Иоанна Крестителя. Кроме того, что он назван врачом (как в Кол 4:14), большая часть сообщенных о нем сведений взята, по–видимому, из пролога к его же Евангелию (Лк 1:1–4).
Краткое, но содержательное описание происхождения четвертого Евангелия дано в строках 9–16: «Когда соученики Иоанна и епископы попросили его написать, он сказал: «Поститесь со мной трое суток с сегодняшнего дня, и да расскажем мы друг другу все, что откроется каждому из нас за это время». В ту же ночь Андрею, одному из апостолов, было открыто, что Иоанн должен написать все от своего имени, а все другие — проверить»[451]. Очевидно, идея автора — в том, чтобы приписать Евангелие от Иоанна двенадцати апостолам.
В списке есть свидетельство о том, что собрание Евангелий завершалось Евангелием от Иоанна, которое заключало все собрание. Более того, оно имело особое значение, так как в нем синтезировано учение Двенадцати, тогда как другие Евангелия (если судить по тому, что сказано о Луке) свидетельствуют о разности преданий.
б)
Автор фрагмента упоминает Книгу Деяний, приписывая авторство Луке и утверждая, что «деяния всех апостолов записаны в одной книге». Этот тезис может быть косвенно направлен против Маркиона, который настоящим апостолом считал одного Павла. Кроме того, оно могло быть инвективой против растущего числа апокрифических Деяний. Автор как бы имеет в виду, что ни в одном из них нет необходимости, достаточно прочитать повествование Луки. В то же время он признает, что Лука рассказывает не обо всем, что относится к апостолам; его выбор ограничен только тем, что известно именно ему. Поэтому он ничего не говорит о мученичестве Петра и путешествии Павла в Испанию.
в)
В списке упоминаются 13 посланий Павла. Их посылали церквам, как утверждает автор, в следующем порядке: к Коринфянам (1–е и 2–е), к Ефесянам, к Филиппийцам, к Колоссянам, к Галатам, к Фессалоникийцам (1–е и 2–е) и к Римлянам. Как бы в скобках автор замечает, что, хотя Павел для исправления дел в общинах дважды писал к Коринфянам и Фессалоникийцам, он назвал в своих посланиях только
Иоанн своим обращением к семи церквам в Апокалипсисе показывает, что в действительности он адресует свой призыв единой вселенской Церкви, «распространенной по всему миру». Кроме этого, продолжает составитель списка, Павел написал еще четыре послания отдельным лицам — Филимону, Титу и два Тимофею. Они продиктованы его «личной привязанностью», но позднее «стали почитаться Церковью как священные, важные для регулирования церковного устройства».
Выделив таким образом 13 подлинных посланий, автор упоминает еще два, в которых развивается еретическое учение Маркиона и которые, он уверяет, были ошибочно приписаны Павлу. Они не должны приниматься Церковью, ибо «желчь негоже смешивать с медом»[453]. Одно из них называется Посланием к Лаодикийцам, а другое — Послание к Александрийцам. Известно, что Маркион озаглавил свою версию Послания к Ефесянам «Послание к Лаодикийцам» и что есть еще два хорошо известных более поздних псевдо–Павловых послания с таким же названием. Однако ничто не дает возможности узнать, что скрывается под названием «Послание к Александрийцам». Часто предполагают, что это другое название Послания к Евреям; однако последнее нигде не идентифицируется с Посланием к Александрийцам, не содержит Маркионовой ереси и не «приписано ложно апостолу Павлу». Трудно принять мнение, что автор ссылается на несохранившееся писание.
г)
Следующими в каноне Муратори упоминаются Послание Иуды и два Послания Иоанна. Вопрос о том, какие именно послания Иоанна здесь имелись в виду, 1–е и 2–е или 2–е и 3–е, обсуждали довольно много. Вполне вероятно, что автор, уже упомянув 1–е Послание в связи с Четвероевангелием, здесь счел возможным ограничиться только двумя малыми. Может быть и то, что, согласно остроумному предположению, в тексте греческого оригинала эта фраза выглядела так: «два в дополнение к соборному [посланию] »[454].
Затем следует неожиданное упоминание книги «Премудрости, написанной друзьями[455] Соломона в его честь», т. е. Нечто подобное торжественному посвящению. Почему это любопытная книга включена в список христианских канонических писаний, остается загадкой.
д)
Список завершается упоминанием двух апокалипсисов, Иоанна и Петра, «хотя некоторые из нас не желают, чтобы последний читался в Церкви». Это, конечно, означает, что текст читали в собраниях. Вместе с этими двумя апокалипсисами составитель называет и
Можно проследить интересный путь развития, состоящий из трех этапов. На первом было три апокалипсиса (Иоанна, Петра и Ермы), на втором — только два (Иоанна и Петра); наконец, книгой апостольского происхождения признается только Апокалипсис Иоанна. Первый этап для автора списка уже пройден — невзирая на свою симпатию к Ерму, он принимает только два апокалипсиса. В указании на тех, кто принимает только Апокалипсис Иоанна, есть намек на третий этап. Хотя составитель и не разделяет этой точки зрения, он не ищет оснований для того, чтобы ее опровергнуть. Кажется, что у него просто нет точных критериев для решения проблемы.
е)
Текст последних строк документа сильно поврежден, его очень сложно прочитать, но можно разобрать названия некоторых книг, которым отказано в каноничности. Среди них писания Арсиноя и Мильтиада[456] (двух крайних еретиков) и книги Валентина. Упомянуты и те, кто написал «новую книгу псалмов для Маркиона». Заключительные слова, которые не заканчивают предложения, — о Василиде и катафригийцах (т.е. монтанистах) из Малой Азии.
2. Значение канона Муратори
Говоря в целом о каноне Муратори, прежде всего необходимо отметить, что он распределяет книги по четырем категориям. В первую входят те, которые получили повсеместное признание. Это четыре Евангелия, Книга Деяний, тринадцать посланий Павла, Послание Иуды, два (а возможно, и три) послания Иоанна, книга Премудрости Соломона и Апокалипсис Иоанна. Ко второй следует отнести спорную книгу, Апокалипсис Петра, которую некоторые христиане отказываются читать в церкви. В–третьих, есть
Самый обычный термин, который употребляется по отношению к книгам, признаваемым каноническими, — глагол
В списке канона Муратори отсутствуют 1–е и 2–е Послания Петра, Послание Иакова и Послание к Евреям[460]. Удивительнее всего то, что опущено 1–е Послание Петра. Принимая во внимание довольно широкое использование этой книги некоторыми древними писателями, как западными, так и восточными, можно предположить вслед за Цаном и другими, что первоначально в этот список включалось и 1–е Послание Петра, но из–за небрежности переписчиков его впоследствии пропустили.
Следует отметить и то, что тон всего документа не претендует на установление нормы, а скорее объясняет более или менее сложившееся положение вещей. Есть только один пример различия во мнениях членов Церкви, который касается того, употреблять ли Апокалипсис Петра в богослужении. Совершенно очевидно, что автор придает исключительное значение четырем Евангелиям, а апокрифические лишь упоминает, отрицая их. При этом заметен и апологетический пафос, с которым автор говорит о том, что все четыре согласуются между собой по существу[461]. Согласие это достигалось, как он думает, тем, что писатели вверили себя руководству Св. Духа
В рассказе о создании четвертого Евангелия можно, по–видимому, усмотреть ответ: а) ал огам — еретикам из Малой Азии, которые приписывали авторство Евангелия и Апокалипсиса Иоанна некоему гностику по имени Керинф, и б) Гаю из Рима, который гипертрофировал различие между началом четвертого Евангелия и началом Евангелий синоптических. Кроме того, явное отрицание различных писаний как еретических указывает на полемическую направленность работы.
В разных местах подчеркивается мотив вселенскости. Дважды автор обращается к авторитету вселенской, или кафолической, Церкви и один раз (строка 69) слово
Наконец, нельзя не заметить замечания в связи с Посланием к Римлянам: «Христос — начало
II. КЛАССИФИКАЦИЯ НОВОЗАВЕТНЫХ КНИГ ЕВСЕВИЯ КЕСАРИЙСКОГО
Имя Евсевия Кесарийского часто упоминалось на страницах этой книги. Его
Хотя Евсевий и не был выдающимся экзегетом или апологетом христианства, у него, с другой стороны, было одно качество, которое отсутствовало у всех его предшественников и современников, — чутье к историческому поиску. Пользуясь блестящим собранием библиотеки в Кесарии и Иерусалимской христианской библиотекой, основанной в предыдущем веке епископом Александром
Евсевий, родившийся около 260 г. по Р.Х., стал епископом Кесарии до 315 г., а умер около 340 г. Свою
Книги первой категории он называл «омологумены», т.е. принимаемые единодушно повсюду (ομολογούμενα). Таких насчитывается 22: «святая четверица» Евангелий, Деяния Апостолов, Послания Павла[466], 1–е Петра и 1–е Иоанна. В «дополнение к ним, — продолжает Евсевий, — должен быть назван, если его все же правильно считать подлинным (εϊ γε φαινείη), Апокалипсис Иоанна, относительно которого мы еще приведем разные мнения в надлежащее время». Несмотря на последнее предложение, Евсевий заключает список словами: «Эти книги относятся к числу общепризнанных».
Книги, относящиеся к третьему (промежуточному) классу, Евсевий обозначает словом «антилегомена», т.е. «спорные книги, хотя и приемлемые для большинства членов церкви» (αντιλεγόμενα γνώριμα δ' οΰν όμως τοις πολλοίς). В эту группу он зачисляет Послания Иакова, Иуды, 2–е Петра и 2–е и 3–е Иоанна[467].
Книги, подпадающие под категорию отвергнутых, Евсевий называет «незаконными» или «подложными» (νόθα)[468]. К ним относятся
В заключение Евсевий перечисляет книги, «выставленные еретиками под именами апостолов». Эти, считает он, хуже ложных и «должны быть отвергнуты и как бесполезные, и как нечестивые». Среди них он числит Евангелия от Петра, Фомы, Матфия, Деяния Андрея, Иоанна и других апостолов.
Несмотря на благие намерения, Евсевий не сумел сформировать устойчивый список. Хотя соотносительные термины («признанный» и «спорный») достаточно ясны, он смешивает их с другими категориями, относящимися к другому понятийному аппарату. То, что при первом чтении воспринимается как четкое построение, при более внимательном взгляде оставляет в недоумении.
Трудности при анализе вызывает, как заметил Добшютц[471], мысленная борьба между Евсевием–историком и Евсевием — церковным деятелем. Сначала Евсевий классифицирует книги по их каноничности/неканоничности; затем, в зависимости от их содержания, он делит их на церковные и нецерковные. К первым относятся
Таким образом,
Такая интерпретация позволяет нам понять, как Евсевий мог поместить Апокалипсис Иоанна условно в два разных класса. Как историк, Евсевий принимает то, что Апокалипсис широко признан, но, как церковный человек, он раздражен той экстравагантностью, с которой его использовали монтанисты и другие милленаристы, и потому рад сообщить в своем труде, что другие считают Апокалипсис неподлинным[472].
Почему Евсевий не упоминает в своем списке Послание к Евреям, в свое время широко обсуждалось. Самое простое объяснение в том, что он включил его как каноническое среди Посланий Павла, при этом не идентифицируя. Правильно и то, что авторство Павла оспаривалось; Евсевий в ряде мест приводит различные гипотезы, которые предлагали для объяснения стилевых отличий от других посланий Павла[473]. Но, поскольку в этом месте Евсевий всего лишь констатирует в более или менее упорядоченной форме, какие книги к какому классу принадлежат, и не обсуждает природу и происхождение этих писаний, он мог совершенно спокойно включить его в число Посланий Павла, так как сам относил его к ним.
В заключение мы должны признать, что Евсевию, может быть, и не удалось достичь стандарта, приемлемого в современной историографии, но его метод перечислений, учитывая пестроту жизни в древней Церкви, замечательно прост и практичен. Он старается точно передать принимавшееся в то время всей Церковью мнение относительно числа и названий книг Св. Писания. Недостаток уверенности говорит нам о честности Евсевия и о его нежелании навязывать более стройную, но искусственную классификацию. Его труд убеждает нас в том, что вскоре появится и более строгий, закрытый список книг.
Прежде чем проститься с Евсевием, мы рассмотрим еще одно свидетельство, имеющее отношение к теме канона, хотя, может быть, мы и не знаем, как его правильно истолковать. Около 332 г. император Константин, стремясь развивать богослужение и организуя его во всевозрастающем числе храмов своей столицы, распорядился, чтобы Евсевий составил 50 экземпляров Св. Писания. Опытные писцы (καλλιγράφοι) должны были их записать на хорошо обработанном пергаменте. В письме[474], которое дошло до нас, император сообщает ему, что все необходимое для этой работы передается в его распоряжение, включая два экипажа, чтобы доставлять готовые рукописи императору. Константин собирался лично все проверять. «Таков был приказ императора, — говорит Евсевий, — после которого работу незамедлительно начали. Вскоре мы отправили ему великолепные книги, тщательно связанные в тройной или четверной форме» (τρισσα και τετρασσα διαπεμψάντων ημών).
Хотя точное значение этих слов истолковывалось по–разному[475], интереснее всего вопрос (на который в тексте нет никакого ответа): какие книги и в какой последовательности были включены в эти собрания? Удивительно, что тот же Евсевий, который постарался достаточно подробно рассказать о колебаниях по поводу некоторых апостольских или считавшихся таковыми книг, ни словом не обмолвился о том, как отбирались писания в этом важнейшем случае. 50 первоклассных унифицированных экземпляров не могли, конечно, не оказать огромного влияния на создание будущих книг, по крайней мере в пределах Константинопольского патриархата. Они, несомненно, содействовали тому, чтобы на Востоке появился общепринятый канон Нового Завета[476].
Сегодня мы располагаем двумя греческими рукописями Ветхого и Нового Заветов, которые некоторые исследователи числят среди 50, созданных по приказу Константина. Как бы там ни было (а их принадлежность к александрийскому типу текста делает такое предположение маловероятным), они, по–видимому, написаны приблизительно в то же время и поэтому представляют особый интерес. Один из документов — Синайский кодекс. Весь его корпус Нового Завета и часть Ветхого сейчас хранятся в Британской библиотеке. Новозаветный раздел состоит из четырех Евангелий, 14 Посланий Павла (с Посланием к Евреям, располагающимся между 2 Фес и 1 Тим), Книги Деяний, семи Соборных посланий, Апокалипсиса,
IX. Закрытие канона на Востоке
I. ОТ КИРИЛЛА ИЕРУСАЛИМСКОГО ДО ТРУЛЛЬСКОГО СОБОРА
Как мы видели в предыдущей главе, Восточная церковь, по свидетельству Евсевия, около 325 г. еще сомневалась в том, насколько авторитетно большинство Соборных посланий и Апокалипсис. В этом же веке, чуть позже, это пытались преодолеть такие разные церковные деятели, как Кирилл Иерусалимский, Афанасий Александрийский, Григорий Назианзин, Амфилохий Иконийский, Дидим Слепец и Епифаний Саламийский, составили несколько списков священных книг. Свидетельства прежних поколений в большинстве своем представляли собой эпизодические утверждения и случайные ссылки; эти же списки выглядят как суждения, призванные очертить границы канона.
Главное из сохранившихся произведений Кирилла Иерусалимского (315–386) — его
Отметим, что в число книг Нового Завета не попал Апокалипсис. Так обстояли дела с каноном в Иерусалимской церкви к середине IV века.
Здесь следует упомянуть о Соборе, на котором обсуждался канон, хотя трудно с определенностью сказать, как все это было в действительности. Состоялся Собор в Лаодикии; город этот расположен в малоазийской провинции Фригии Пакатании. На нем обсуждали канон, но точного решения на этот счет мы не знаем. В заключении соборных правил (или «канонов»), которые приняли тридцать с небольшим[479] клириков, сказано: «В церквах да не читаются ни псалмы частного сочинения, ни неканонические книги (ακανόνιστα βιβλία), а только канонические писания (τα κανονικά) Нового и Ветхого Заветов». Это постановление с незначительными изменениями присутствует во всех отчетах о Соборе. Однако в более поздних рукописях за ним следует список ветхозаветных, а затем и новозаветных книг. Последняя часть совпадает с нынешним каноном за исключением Апокалипсиса (см. Приложение IV. 7). Поскольку в большинстве латинских и сирийских версий этого документа списков нет, большинство ученых считает, что их прибавили после 363 г. Вероятно, какой–нибудь редактор решил, что необходимо поименовать книги, которые можно читать. Как бы то ни было, ясно, что Лаодикийский собор не сделал никаких попыток утвердить новый канон. Постановление, принятое на нем, просто признает, что определенные книги повсюду признают достойными того, чтобы их читали во время церковного богослужения, и книги эти известны под названием «канонических». Если списки подлинные, они лишь перечисляют названия книг, уже признанных авторитетными писаниями в тех церквах, которые были представлены на Соборе.
Самый знаменитый богослов IV столетия, Афанасий Александрийский (296–373), вероятно, получил образование в огласительном училище родного города. Как диакон и секретарь епископа Александра, он участвовал в Никейском соборе (325), где приобрел известность своей полемикой с арианами.
Афанасий стал преемником Александра на епископской кафедре в 328 г. Из того, что нам известно, Афанасий был первым клириком, который воспользовался своим положением главы большой и важной епархии для того, чтобы разобраться с проблемой библейского канона.
Епископы Александрии по древнему обычаю обращались, если можно — каждый год, сразу после Богоявления с так называемым Праздничным посланием (`Επιστολή εορταστική) к церквам и монастырям Египта, находившимся в их ведении, сообщая о дне Пасхи и начале Великого поста. Тем самым это ежегодное послание устанавливало все даты христианских праздников на год.
Принимая во внимание репутацию александрийских ученых, которые питали пристрастие к астрономическим вычислениям[480], можно не удивляться, что остальные части христианской Церкви стали опираться на это сообщение из Египта. Западная церковь узнавала его от римского епископа, а Сирийская — от епископа Антиохии.
Естественно, такое послание давало возможность обсуждать и другие вопросы, кроме дня Пасхи. С 329 г. Афанасий написал 45 посланий[481], из которых особенно важно 39–е (367), поскольку оно содержит список канонических книг Ветхого и Нового Заветов[482]. Из Ветхого Завета Афанасий исключает второканонические книги[483], рекомендуя их как душеполезное чтение. Только 27 книг, составляющих современный Новый Завет, считаются каноническими (см. Приложение IV. 8); они расположены в такой последовательности: Евангелия, Деяния, семь Соборных посланий, Послания Павла (с Посланием к Евреям, вставленным между 2–м к Фессалоникийцам и 1–м к Тимофею) и, наконец, Апокалипсис Иоанна. «Это, — говорит Афанасий, — источники спасения, и те, кто жаждет, насытятся словами жизни. Только в них возвещено божественное учение. Никто да не прибавляет к ним ничего и ничего не убавляет».
Итак, в 367 г. впервые отмечено, что объявленный канон Нового Завета в точности совпадает с теми 27 книгами, которые и теперь признаны каноническими. Однако не каждый был готов принять точку зрения александрийского епископа. Например, видный богослов и современник Афанасия Григорий Назианзин (ум. в 389 г.) к концу своей жизни составил в стихотворной форме (возможно, для лучшего запоминания) каталог библейских книг (см. Приложение IV 10). Относительно Ветхого Завета он согласен с Афанасием, но в том, что касается Нового, он располагает Соборные послания после Павловых и, что существеннее, опускает Апокалипсис. Затем он говорит: « [В этих книгах] есть все. Если что–то найдется за их пределами, это не подлинное [писание]». Хотя Григорий исключает Апокалипсис, он знает о нем и в других своих произведениях изредка его цитирует.
Другой список библейских книг, тоже в стихах, относится приблизительно к тому же времени. Он включен в поэму, которую обычно приписывают Амфилохию (ум. после 394 г.), каппадокийцу по рождению, адвокату, а затем епископу Иконийскому в Ликаонии. Эту поэму, которая называется
Касаясь перечня книг Нового Завета, Амфилохий сообщает о недавних спорах по поводу Послания к Евреям, Соборных посланий и Апокалипсиса. Он не только говорит о чужих сомнениях, но и сам отвергает 2–е Послание Петра, 2–е и 3–е Иоанна и Иуды и почти наверняка — Апокалипсис. Любопытнее всего, что, усомнившись в праве некоторых книг быть включенными в Св. Писание, автор заканчивает невероятными словами: «Это, возможно, самый надежный [буквально «самый неложный»] канон боговдохновенных писаний» (οΰτος άψευδέστατος κανών αν εϊη των θεοπνευστών γραφών)! Присутствие слова κανών, то есть «каталог» или «перечень», едва ли здесь важнее неопределенного тона. Другими словами, мы видим, что у епископа из Малой Азии, друга двоих Григориев и Василия, нет четкого представления о точном объеме канона!
Другой прославленный учитель, более полувека возглавлявший Александрийскую катехизическую школу, — Дидим Слепец (ум. ок. 398 г.). Несмотря на то что он был мирянином и лишился зрения в четырехлетнем возрасте, он заучил большие части Св. Писания, а потом надиктовал секретарям многочисленные экзегетические труды. В 1941 г. к югу от Каира случайно обнаружили папирусные кодексы, которые относятся к VI или VII веку и насчитывают более 2 тысяч страниц. Благодаря этой находке стало известно еще полдюжины комментариев этого плодовитого автора. Хотя все они посвящены книгам Ветхого Завета, Дидим включает в свои толкования сотни цитат из Нового. Они извлечены практически из всех новозаветных книг, кроме Послания к Филимону и 2–го и 3–го Посланий Иоанна. Отсутствие ссылок на первое можно объяснить его краткостью, но то, что Дидим, цитируя 1–е Послание Иоанна, называет его Посланием Иоанна, а не 1–м Посланием, должно означать, что он не принимает канонического статуса 2–го и 3–го Посланий.
Стоит отметить, что Дидим неоднократно цитирует 2–е Послание Петра, признавая его и подлинным, и авторитетным. Это вынуждает иначе смотреть на суждение из комментария на семь Соборных посланий, который обычно приписывался Дидиму. Сохранился он только в латинском переводе. Рассуждая о месте 2 Пет 3:5–8, которое автор комментария не приемлет, говорит: «Нельзя упускать из виду, что послание поддельное. Хотя его и читают публично [в церквах], оно не входит в канон»[484].
О том, что в Александрийской церкви второй половины IV века еще существовали колебания относительно границ новозаветного канона, говорит не только отсутствие упоминаний о 2–м и 3–м Посланиях Иоанна, но и то, что Дидим эпизодически цитирует книги мужей апостольских как имеющие авторитет Св. Писания. Согласно недавнему исследованию Эрмана (В. D. Ehrman)[485], в недавно найденных комментариях Дидима есть пять ссылок на
Теперь мы переходим к Епифанию, епископу Саламийскому с Кипра (ум. 403 г.), которого прозвали «сторожевым псом, вынюхивающим ереси». Он несколько раз упоминает число священных книг Ветхого Завета. Что касается Нового, то в своем объемистом
Одним из наиболее заметных экзегетов антиохийской школы был Иоанн Златоуст (347–407), которого против его желания в 398 г. поставили патриархом Константинопольским и часто называли христианским Демосфеном (за свой проповеднический дар он и заслужил прозвище «Златоуст», Χρυσόστομος). Последующие поколения часто использовали его проповеди и трактаты для толкования Библии. Согласно Сюйсеру (Suicer), именно он дал Библии ее нынешнее название — τα βιβλία, то есть Книги[486]. Среди 11 с небольшим тысяч цитат из Нового Завета, согласно Бауру, у него нет ни одной из 2–го Послания Петра, 2–го и 3–го Иоанна, Иуды и Апокалипсиса[487]. Другими словами, его канон Нового Завета совпадает с версией Пешитто — сирийского перевода, который имел хождение в Антиохии в его время (см. ниже с. 216). С этим согласуется и
Феодор, епископ Мопсуэстийский из Киликии (ум. в 428 г.), тоже был представителем антиохийской богословской школы, то есть отвергал александрийский подход аллегорического толкования и в своих комментариях использовал исторический и филологический метод толкования. К сожалению, до нас дошли лишь фрагменты его пространных комментариев на Иоанна и Павла и Псалтирь на греческом, латинском и сирийском языках. Из наличного материала нельзя понять, какова его позиция в отношении Соборных посланий. Леонтий Византийский (конец VI века) обвиняет его в том, что Феодор отвергал Послание Иакова и следовавшие за ним Соборные послания (και τάς εξης καθολικάς)[489]. Трудно понять, значит ли это, что Феодор признавал только 1–е Петра и 1–е Иоанна (как предполагал Westcott) или он целиком придерживался формы сирийского канона до времени Раббулы и появления версии Пешитто, в котором отсутствовали все Соборные послания. В пользу последнего предположения говорят слова Ишодада из Мерва о том, что Феодор не ссылается на три главных Соборных послания[490].
Последний из представителей антиохийской школы, которого надо упомянуть, — Феодорит (ок. 393 г. — ок. 466 г.). Когда он стал епископом маленького города Кирр, расположенного на Евфрате, к востоку от Антиохии, он начал изымать из обихода
В заключение этой части главы можно обратить внимание на крайне удивительное постановление Трулльского собора, который состоялся в конце VII века. В 691 и 692 гг. этот Собор восточных епископов работал в башне
Принимая во внимание эту особенность постановлений Трулльского собора, затрагивавших вопросы канона, не приходится удивляться, что в последующей истории Библии на Востоке все еще видны неопределенность и колебания. Согласно таблицам, составленным Уэсткоттом (Westcott)[492], в X веке в Греческой церкви было не менее шести разных списков канонических книг Ветхого и Нового Заветов.
Этим мы завершаем рассказ о том, как рассматривали канон Писания соборы и отдельные лица на Востоке, и обращаемся, наконец, к сохранившимся с византийского периода вариантам греческой Библии. По статистическим данным, собранным Институтом исследований текстов Нового Завета в Мюнстере[493], на 1980 г. части Нового Завета были представлены в греческих рукописях следующим образом:
Судя по этим цифрам, свидетельства сохранившихся рукописей более красноречивы, чем святоотеческие, и более определенны, чем соборные решения, относящиеся к канону. Очевидно, канон не был догматическим постановлением, в котором все разделы текста рассматривались как одинаково необходимые (Евангелия существуют в 2328 экземплярах, а Апокалипсис — только в 287). Более низкий статус Апокалипсиса на Востоке виден и в том, что он никогда не включался в официальные лекционарии Греческой церкви, как Византийской, так и современной. Важно и то, что, судя по общему числу сохранившихся экземпляров, лишь малая часть христиан могла иметь или хотя бы видеть полный канон Нового Завета.
II. КАНОН В НАЦИОНАЛЬНЫХ ВОСТОЧНЫХ ЦЕРКВАХ
За шесть первых веков христианства было создано пять или шесть версий Св. Писания на сирийском языке, что говорит о жизнеспособности и образованности сирийских христиан. Эберхард Нестле напоминает нам: «Ни одна из ветвей древней Церкви не сделала так много для перевода Библии на национальный язык, как сироязычная. В наших европейских библиотеках хранятся рукописные экземпляры сирийской Библии из Ливана, Египта, Синайского полуострова, Месопотамии, Армении, Индии (Малабарская церковь) и даже Китая»[494]. Как мы видели (гл. V. 1 ), древнейший канон в восточных сирийских церквах состоял из «Евангелия, Посланий Павла и Книги Деяний»; то есть вместо четырех отдельных Евангелий использовался
Что касается корпуса Павловых посланий, то в национальной Сирийской церкви в III и IV столетиях не признавали Послание к Филимону. С другой стороны, Ефрем знал и считал каноническим апокрифическое 3–е Послание Павла к Коринфянам (см. гл. VII. 3, 2). Это письмо, которое вошло в состав
К началу V века, если не раньше, сформировалась сирийская версия Библии, так называемая Пешитто. В ней сирийский канон Нового Завета согласован с греческим. 3–е Послание к Коринфянам выпущено, а к 14 Посланиям апостола Павла (включая Послание к Евреям, следующее за Посланием к Филимону) добавлены три больших Соборных послания: Иакова, 1–е Петра и 1–е Иоанна. Четыре более коротких Соборных послания — 2–е Петра, 2–е и 3–е Иоанна и Иуды и Апокалипсис в сирийской версии Пешитто отсутствуют, таким образом, сирийский канон Нового Завета содержал только 22 книги. Для большей части Сирийской церкви это означало закрытие канона, так как после Вселенского собора в Эфесе (431) восточные сирийцы отделились, как несториане, от Великой Церкви.
Однако у западных сирийских монофизитов были более тесные связи со своими соседями, и в следующем веке было проведено дальнейшее согласование канонов. В 508 г. Филоксен, епископ Маббугский в Восточной Сирии, отдал распоряжение Поликарпу, своему хорепископу, выверить Пешитто по греческим манускриптам. Это стремление получить более точный перевод, несомненно, подразумевает и включение (по–видимому, впервые в сирийских версиях) четырех малых Соборных посланий и Апокалипсиса. Поскольку вариант Филоксена был выполнен в яковитской церкви, его приняла только монофизитская часть сироязычных христиан. Правда, даже с учетом этого в Западной сирийской церкви не торопились пользоваться этими разделами Нового Завета, а несториане, как ранее отмечалось, продолжали признавать только 22 книги в редакции Пешитто. В середине VI века видный несторианский богослов Павел, известный учитель в Низибии — тогдашнем центре богословского образования на Востоке[496], в лекциях, прочитанных в Константинополе[497], утверждал, что непререкаемый авторитет имеют четыре Евангелия, Деяния, 14 Посланий Павла, 1–е Петра и 1–е Иоанна. Меньшее значение имеют Послание Иакова, 2–е Петра, Иуды, 2–е и 3–е Иоанна и Апокалипсис. Около 850 г. Ишодад из Мерва, епископ Хадасы на Тигре, написал комментарий[498] на 22 книги Нового Завета, в котором утверждал, что три больших Соборных послания спорны. Последним видным богословом этой церкви был Эбедиезу, митрополит Низибии и Армении (ум. в 1318 г.). Среди его многочисленных произведений есть список 22 книг Нового Завета в следующей после довательности: четыре Евангелия, Деяния, Послание Иакова, 1–е Петра, 1–е Иоанна, 14 Посланий Павла, причем последним расположено Послание к Евреям[499].
И сегодня в официальных лекционариях Сирийской православной церкви с центром в Коттаяме (Керала) и Халдейской сирийской церкви, известной также под названием Церковь Востока (несторианская), с центром в Трихуре (Керала) представлены чтения только из 22 книг Пешитто — источника, на который там принято ссылаться при обсуждении вопросов вероучительного характера. Правда, некоторые клирики иногда произносят проповеди на тексты из пяти неканонических книг, которые есть в изданиях библейских обществ на национальных языках Индии.
В некоторых документах, которые анализируются ниже, обнаружены и другие расхождения с сирийским каноном и западных сирийцев, и несториан.
А) Все семь Соборных посланий и Апокалипсис отсутствуют в двух сходных списках, один — на сирийском языке — входит в рукопись из монастыря Св. Екатерины на горе Синай[500], а другой — в анонимную арабскую хронику IX–X веков, которая теперь хранится в Берлине[501]. В арабском списке, с которого мы начнем, перечислены книги Ветхого Завета, а затем названы «новые книги, а именно, Евангелие, состоящее из четырех частей, каждая восходит к одному из четырех учеников — Матфею, Марку, Луке и Иоанну. За Евангелием следует Книга Деяний (praksis)[502], то есть послания учеников и другие писания, адресованные друг другу. Затем книга Павла, апостола».
В списке сирийской рукописи перечислены книги Ветхого и Нового Заветов с указанием числа стихов в каждом. После четырех Евангелий там поименованы Деяния (praksis)[503] апостолов и Послания Павла в следующей последовательности: к Галатам, 1–е и 2–е к Коринфянам, к Римлянам, к Евреям, к Колоссянам, к Ефесянам, к Филиппийцам; еще одно к Филиппийцам[504], 1–е и 2–е к Фессалоникийцам, 2–е к Тимофею, к Титу и к Филимону (этот порядок совпадает с тем, в котором их комментировал Ефрем). Подобным образом и порядок следования первых четырех совпадает с их расположением в каноне Маркиона. Несомненно, что пропуск 1–го Послания к Тимофею каким–то образом связан с повторным упоминанием Послания к Филиппийцам (при разном количестве стихов).
Б) На знаменитом несторианском монументе, воздвигнутом в 781 г. в Сиань–фу, в Китае, сохранилась пространная надпись на китайском языке и более краткая сирийская. В первой так говорится о Христе: «После завершения своих великих дел, Он восшел в полдень в Свое истинное жилище. Он оставил 27 священных книг [или «после этого осталось 27 книг»]». Неясно, относится ли это к книгам Нового Завета или к другим христианским документам[505]. В скрупулезном исследовании разрозненных и отрывочных данных о пришествии христианства в Китай в VI веке Бугге (Bugge)[506] приходит к такому выводу: упоминание о 27 священных книгах относится не к реальному собранию документов, доступных в то время китайцам, а скорее означает, что кто–то из Сирийской церкви в Китае знал о существовании в Церкви 27 книг, которые могут находиться в других местах. Он называет их число, во–первых, для того, чтобы сообщить, сколько есть священных книг, а во–вторых, чтобы указать на связь с Западной церковью[507].
В) В 1170 г. переписчик Сахда из монастыря Map Силиба в Эдессе выполнил копию Гарклийского Нового Завета на сирийском языке (ныне хранится в библиотеке Кембриджского университета, Add. MS 1700), которая включала 1–е и 2–е Послания Климента, причем расположены они не в конце, как в греческом Александрийском кодексе V века, а между Посланием Иуды и Посланием к Римлянам. Книги в рукописи следуют в таком порядке: 1) четыре Евангелия, после которых помещено повествование о Страстях, составленное на материале всех четырех; 2) Деяния и семь Соборных посланий, сразу за которыми идут два Послания Климента к Коринфянам; 3) Послания Павла, включая Послание к Евреям, которое стоит последним (Апокалипсиса нет). Переписчик мог считать Послания Климента каноническими, и подтверждается это тем, что он разделил их текст на смысловые отрывки (перикопы), пронумерованные так же, как и остальные книги этого второго раздела. Известно, что 1–е и 2–е Послания Климента переводились кем–то другим с перевода гарклийской редакции[508].
Армении принадлежит честь быть первым царством, принявшим христианство как государственную религию[509]. Согласно Евсевию
Очень рано перевели с сирийского на армянский
Страна, известная в древности под названием Иверия, приняла христианство около середины IV века[513]. После изобретения грузинского алфавита на этот язык к середине V века перевели Евангелия и другие части Нового Завета. Точно неизвестно, послужил ли источником переводов прямо греческий текст или армянская версия; как бы то ни было, Апокалипсис дожидался перевода на грузинский до X века[514]. Переводчиком был св. Евфимий, который кроме перевода агиографических и гомилетических сочинений пересмотрел и дополнил грузинский вариант Нового Завета. Его перевод Апокалипсиса завершен до 987 г. — даты самой ранней из известных рукописей Апокалипсиса на грузинском языке.
Происхождение церкви в Египте скрыто во тьме веков[515]. Тщетно будем мы искать каких–нибудь определенных сведений о распространении христианства на берегах Нила до начала долгого епископства Деметрия Александрийского (188/9–231), о котором достаточно обстоятельно рассказывает Евсевий. Считается, что первые египетские христиане говорили по–гречески, но вскоре у новой веры появились приверженцы, которые знали только коптский язык, произошедший от древнеегипетского. И среди первых, и среди вторых ходили не только книги Нового Завета, но и многочисленные апокрифические евангелия, деяния, послания и апокалипсисы.
Афанасий опубликовал свое 39–е Праздничное послание не только на греческом, но и на коптском языке, правда — в чуть измененной форме, хотя списки из 27 книг Нового Завета абсолютно совпадают на обоих языках. Проблематично, однако, насколько этот перечень был авторитетным для коптов. Коптский (бохайрский) перевод свода правил, известных как 85 Апостольских постановлений[516], завершается перечислением книг Нового Завета в другой последовательности, причем к ним добавлены еще две: четыре Евангелия; Деяния; 14 Посланий Павла (без отдельных названий); два Послания Петра; три Иоанна; одно Иакова; одно Иуды; Апокалипсис Иоанна; два Послания Климента. За словом «Климент» в коптском тексте следует фраза
Трудно установить, когда и как появилась церковь в Эфиопии. Предания доносят до нас противоречивые сведения о евангелизации этого региона, приписывая ее разным апостолам и другим евангелистам[521]. Как бы то ни было, во время, когда существование церкви в Эфиопии хорошо просматривается, мы обнаруживаем, что, подобно Западносирийской и Коптской церквам, ее считают монофизитской. Поскольку до 1959 г. Эфиопская церковь находилась в юрисдикции Абуны, или главы, Коптской церкви, неудивительно, что ее канон Св. Писания должен был в каком–то отношении совпадать с коптским[522]. Однако при попытке выявить список книг, которые считались каноническими, мы сталкиваемся с трудностями. Обычно таких книг Ветхого и Нового Заветов насчитывается 81, но это число получают разными путями[523]. Различия отражены в рукописных вариантах Библии, ни в одной из которых нет полного Нового Завета. Вдобавок современный исследователь сталкивается с наложением текстов в 27 книгах Нового Завета, вследствие чего их трудно правильно идентифицировать.
Согласно многочисленным исследованиям Библии на древнеэфиопском языке (геэзе), которые проводил Каули, и святоотеческим и современным комментариям на народном, амхарском языке[524], в «широкий канон» эфиопского Нового Завета входят следующие 35 книг:
четыре Евангелия
Деяния
семь Соборных посланий
14 Посланий Павла
Апокалипсис
Синод (в четырех частях)
Климент
Книга Обетования (в двух частях)
Дидаскалия
Переходим к содержанию последних четырех разделов списка[525].
Синод (Σύνοδος)[526] — книга о церковном устройстве, в которой собраны многочисленные каноны, молитвы и распоряжения, приписываемые Клименту Римскому.
Климент (Qälementos) — книга в семи частях[527], представляющих собой письма Петра к Клименту. Это не письма к римлянам и коринфянам, не одна из трех частей Синода, которые иногда называются 1–й, 2–й и 3–й Климент, и не часть сирийского восьмикнижия Климента[528].
Книга Обетования
Эфиопская Дидаскалия
X. Закрытие канона на Западе
В Римской церкви сознание необходимости строго очертить рамки канона было, в общем, сильнее, чем у греков. Здесь меньше, чем в Греческой церкви, чувствовали духовную значимость тех книг, которые признаны, и потому часто утверждали, что те книги, которые отвергаются, не имеют никакой духовной ценности. В поисках верховного авторитета Запад гораздо сильнее стремился достичь бескомпромиссного выбора между «да» и «нет». Поэтому классификации вроде той, которую составил Ориген или тем более Евсевий, здесь просто невозможны.
I. ОТ ДИОКЛЕТИАНА ДО КОНЦА АНТИЧНОСТИ
Начавшееся в самом начале IV века гонение Диоклетиана (303) побудило четче определить границы канона Св. Писания. Первый эдикт императора велел сровнять с землей все церковные здания и сжечь священные книги (Евсевий,
В этой связи следовало бы рассмотреть два латинских списка книг Ветхого и Нового Заветов, хотя место и время их происхождения остаются неопределенными. Кто–то вставил в двуязычную рукопись Посланий Павла, известную как Кларомонтанский кодекс, относящийся к VI веку (MS D), текст более древнего списка библейских книг, поместив его между Посланиями к Филимону и к Евреям (см. Приложение IV. 4). Список названий неизвестный составитель дополнил стихометрическими данными, то есть сообщил о количестве строк (stichoi) в каждой книге в соответствии со стандартным размером строки — 15–16 слогов.
У этого списка есть несколько особенностей. Евангелия расположены в следующем порядке: Матфей, Иоанн, Марк, Лука. За ними следуют Послания Павла в необычной последовательности: к Римлянам, 1–е и 2–е к Коринфянам, к Галатам, к Ефесянам, 1–е и 2–е к Тимофею, к Титу, к Колоссянам и к Филимону. Отсутствие Послания к Филиппийцам, 1–го и 2–го к Фессалоникийцам и к Евреям можно, вероятно, объяснить ошибкой переписчика (или переводчика?). Может быть, взгляд его соскальзывал с «Εφεσίους» на «Εβραίους». То, что переписчик не был слишком внимателен, видно по тому, что он продолжает этот список 1–ми 2–м Посланиями Петра, за которыми следует Послание Иакова, 1–е, 2–е и 3–е Иоанна и Иуды. Завершают список
Согласно Цану и Гарнаку, греческий оригинал этого канона был составлен в Александрии или в соседнем регионе около 300 г., поскольку по содержанию он занимает промежуточное в истории развития канона место, располагаясь между Климентом Александрийским и Оригеном, с одной стороны, Евсевием и Афанасием — с другой[531]. Свидетельствует он о влиянии Востока, которое пробивало себе дорогу на Запад[532].
Другой латинский список библейских книг происходит, вероятно, из Северной Африки и относится к началу второй половины IV века (ок. 360 г.). Он интересен тем, что свидетельствует о конфликте между двумя мнениями об объеме канона. Одна сторона хочет расширить его по сравнению с предыдущим веком, а другая, представляющая более консервативную партию, этому противится (см. Приложение IV. 6). Список, обнаруженный немецким ученым–классиком Теодором Моммзеном, включен в рукопись X века, которая входит в собрание Филиппса (Philipps Collection), хранящееся в Челтнэме (Cheltenham), в Англии[533]. В нем, как и в предыдущем списке, даны справки об объеме каждой книги в строках (stichoi)[534].
Порядок следования Евангелий и нескольких других книг также необычен. Евангелия располагаются так: Матфей, Марк, Иоанн и Лука[535]; вслед за ними упоминаются 13 Посланий Павла, Деяния Апостолов и Апокалипсис. Список завершается таинственными строками:
Три послания Иоанна [содержащие] 350 строк
только одна
Два послания Петра [содержащие] 300 строк
только одна
Что означает «только одна»?[536] Предложение Гарнака[537], поддержанное Юлихером[538], совершенно невероятно — он считает, что вторая строка относится к Посланию Иакова, а четвертая — к Посланию Иуды. Поистине необычный способ привлечь внимание к священному характеру этих Посланий.
Эти слова выглядят как выражение в тексте двух мнений. Автор кажется приверженцем консервативных взглядов, поскольку он опускает Послание к Евреям, Послания Иуды и Иакова. Что же касается замечаний о Посланиях Иоанна и Петра, то объяснить их можно следующим образом: составитель переписал первую и третью строки из более древнего источника, а сам считал, что к собственно Писанию можно относить только 1–е Иоанна и 1–е Петра, и потому добавил в каждом случае слова «только одна». Но почему же он написал «Три послания Иоанна» и «Два послания Петра»? Почему бы ему не написать просто «Одно послание» в каждом случае? Причина может быть в количестве строк, которое увязывает в один блок 1–е, 2–е и 3–е Иоанна, равно как и 1–е и 2–е Петра. Поскольку он не мог точно знать, какое количество строк нужно вычесть, если опустить 2–е и 3–е Иоанна и 2–е Петра, ему, так сказать, пришлось переписать первую и третью строки без изменений. Но, прибавив слова «только одна», он сумел выразить собственную позицию, исключавшую более краткие послания из числа канонических.
При обращении к отдельным представителям «золотого века» латинской христианской письменности мы попробуем суммировать мнение ведущих писателей о книгах, отсутствующих в каноне Киприана, но включенных в современный текст Нового Завета. В каноне Киприана не было (Послания к Филимону)[539], к Евреям, Иакова, 2–е Петра, 2–е и 3–е Иоанна и Иуды. Наверное, стоит отметить, что ни одну из книг, признанных Киприаном, не отвергал впоследствии ни один из западных Отцов.
Иларий, епископ Пиктавийский (совр. Пуатье) (ум. в 368 г.), которого часто называли Афанасием Запада, связывает собой Восток и Запад. Защитой православия в спорах с арианами на Соборе в Селевкии (359) он снискал репутацию самого уважаемого латинского богослова тех лет. В прологе к
Люцифер Каларийский (Кальяри) с Сардинии (ум. в 370 или 371 г.), вполне ортодоксальный и крайне антиариански настроенный богослов, цитировал большинство книг Нового Завета, включая Послание к Евреям. В своем трактате против еретиков (гл. 15) он приводит почти все Послание Иуды, выпустив лишь отрывок, заимствованный из Успения Моисея (стих 9) и цитату из книги Еноха (стихи 14–15).
Филастер, епископ Брешии (ум. в 397 г.), между 385 и 391 гг. написал трактат из 156 глав, призванный опровергнуть 28 иудейских и 128 христианских ересей[540]. В этом труде, получившем название «Книга о ересях»
Тиранний Руфин родился около 345 г. в маленьком северном итальянском городке Конкордия, в северной точке Адриатики, чуть дальше на запад от Аквилеи. Сын родителей–христиан, он был юношей послан в Рим, чтобы завершить образование. Среди его однокашников, с которыми он вскоре подружился, был и другой северянин, Иероним из Далмации. Позднее Руфин несколько лет учился в Александрии под руководством Дидима Слепца. Несмотря на то что Руфин сам был оригинальным писателем, он больше всего интересен как переводчик греческих богословских трудов на латынь в то время, когда знание греческого на Западе стало исчезать.
В своих
Особый интерес представляет то, что Руфин охарактеризовал одну группу священных книг как «церковные» в отличие от других, которые назвал «каноническими» (гл. 38). Это
Особого упоминания заслуживают два западных христианина: один — потому что был крупнейшим толкователем Библии, другой — потому, что он играл исключительную роль в церкви своего времени и последующих веков. Это Иероним и Августин.
Иероним родился около 346 г. в христианской семье в Стридоне, в провинции Далмация. В двенадцать лет он переехал в Рим, где изучал греческий, латынь, риторику и философию под руководством знаменитого Элия Доната. Крестился Иероним в девятнадцать лет. Он путешествовал в Галлию, а позднее на Восток, где какое–то время жил аскетом в пустыне близ Халки. В 373 г., после жестокой болезни, он решает посвятить себя изучению Св. Писания. Рукоположенный во пресвитеры в Антиохии (379 г.), он какое–то время провел в Риме, а затем, с 386 г. до смерти, жил в Вифлееме. Нас в первую очередь интересует его редакция (Вульгата) конкурирующих латинских переводов Нового Завета. Ее евангельский раздел Иероним в 384 г. послал папе Дамасу. Хотя вопрос о том, в какой степени он редактировал остальные части Нового Завета и когда эта работа была завершена[544], остается дискуссионным, Новый Завет Иеронима содержит те книги, которыми мы пользуемся сейчас. Его все шире воспринимали как главную латинскую версию, и книги, которые содержались в нем, стали повсеместно принятыми священными книгами Западной церкви.
В трудах Иеронима есть несколько каталогов священных книг; один из них — полный, охватывающий всю Библию. Он представлен в его
В разных трудах Иеронима мы находим эпизодические замечания о семи книгах, вызывающих сомнение. Говоря об Иакове, «которого называли братом Господним», он пишет: «Он написал только одно послание, которое числится среди семи Соборных посланий, но и про него некоторые думают, что кто–то опубликовал это послание под именем Иакова, а с течением времени оно приобрело авторитет»
О 2–м и 3–м Посланиях Иоанна Иероним говорит, что «их считают сочинением Иоанна пресвитера», тогда как апостол Иоанн был автором того послания, которое начинается словами «О том, что было от начала…» (там же, 9). О 2–м Послании Петра у Иеронима есть особое предположение
Об оставшихся спорных книгах, Послании к Евреям и Апокалипсисе, Иероним рассуждает в письме, написанном в 414 г. патрицию Клаудиену Постуму Дардану:
Послание, называемое «к Евреям», признают писанием Павла не только церкви на Востоке, но и все грекоязычные церковные писатели до наших дней, хотя многие считают, что оно принадлежит Варнаве или Клименту. Не так важно, кто его автор, если оно написано церковным деятелем и читается на богослужении в церкви. Латиняне не числят его среди канонических писаний, но греки не принимают Апокалипсис Иоанна. Мы же признаем обе эти книги, в чем поступаем не по обычаям сегодняшнего дня, а следуем древним писателям, многие из которых ими пользовались, причем не так, как апокрифами или даже мирскими книгами, но как каноническими и церковными.
По этому отрывку можно видеть, что, несмотря на свою склонность к полемике и изрядную раздражительность, Иероним, когда речь заходит о Новом Завете, соглашается со списком, который используется повсюду. Пример его расхождений с общим мнением — его взгляд на 2–е и 3–е Послания Иоанна.
Довольно странно ведет себя Иероним в отношении к
Примерно так же Иероним проявляет пристрастие к
С Августином, чье влияние на Западную церковь было еще значительнее, мы подходим к концу нашего очерка о спорах по поводу новозаветного канона. Августин родился в Тагасте, в Нумидии, в 354 г. Отец его был язычником, мать — праведной христианкой. После беспутной юности и полуязыческой молодости Августин подпал под влияние Амвросия, епископа Медиоланского (Миланского), и крестился накануне Пасхи 387 г. Вернувшись в Африку убежденным христианином, он в 395 г. стал помощником Валерия, епископа Гиппона. С этого момента можно говорить о том, что он все больше влияет на Африканскую церковь.
Трактат Августина
Перед списком библейских книг Августин помещает критическое рассуждение, в котором признает, что некоторые книги пользуются более весомым авторитетом, чем другие. «Христианский читатель, — пишет он, — скорее будет придерживаться этого критерия в оценке канонических писаний, предпочитая те из них, которые принимаются всеми частями Вселенской церкви, другим, не получившим такого признания. Выбирая из последних, принимаемых не всеми, он предпочтет те, что признаны в большем числе церквей и используются в самых влиятельных церквах. Но если окажется, что одни книги признает больше народу, а другие — более авторитетные церкви (хотя это вряд ли возможно), я думаю, что следует признать их равенство»
Великие споры многих поколений богословов практически закончились; но кто–то должен был во всеуслышание сказать, что это так. И вот Августин, пользуясь своим весом, добился признания 27 книг на трех местных Соборах: в 393 г. — в Гиппоне; в 397 г. — в Карфагене и в 419 г. — снова в Карфагене. Определение канона открывается прямым и недвусмысленным указанием: «Кроме канонических Писаний ничего не должно читаться в церкви под именем божественного Писания»[547]. Затем следует список канонических книг. Книги Нового Завета располагаются в следующем порядке: Евангелия, Деяния, Послания Павла, 1–е и 2–е Петра, 1–е, 2–е и 3–е Иоанна, Послание Иакова, Иуды, Апокалипсис. Единственное отличие постановлений Соборов 393 и 397 гг. от варианта 419 г. состоит в ином звучании одной фразы. В первом случае — «Тринадцать Посланий Павла и его же Послание к Евреям», а во втором — «Четырнадцать Посланий Павла» (см. Приложение IV. 12).
Отныне 27 книг, не больше и не меньше, становятся своего рода паролем в Латинской церкви. Однако мы бы ошиблись, представив, что вопрос о каноне был окончательно решен во всех христианских сообществах к началу V века. Рукописи Посланий Павла (равно как и всей Библии) без Послания к Евреям не были мгновенно дополнены, тем более замещены полными вариантами, чтобы поставить его на то место, которое за ним официально закреплено. Например, в греческом и латинском кодексе Boernerianus (MSG) IX века Послания к Евреям нет. С другой стороны, обнаруживаются рукописи, содержащие Послание к Лаодикийцам. Таким образом, несмотря на влияние Иеронима и Августина и постановления трех Соборов, мы неоднократно сталкиваемся в последующие века с разночтениями в каноне, которые создаются то дополнениями, то отсутствием некоторых книг. Однако рассказ об этих различиях станет темой следующего раздела.
II. СРЕДНИЕ ВЕКА, РЕФОРМАЦИЯ И ТРИДЕНТСКИЙ СОБОР
В средние века в Западной церкви был принят латинский текст Нового Завета в той форме, в которой он достался от Иеронима. Канон очень редко обсуждали — однако мы видим и некоторую гибкость в отношении границ Нового Завета. Об этом свидетельствует то, что Послание Павла к Лаодикийцам есть в более чем 100 рукописях латинской Вульгаты (включая древнейший знаменитый кодекс Fuldensis, 346 г.), а также в старых альбигойских, богемских, английских и фламандских манускриптах.
Иногда возникали споры о Посланиях Павла. В конце X века Эльфрик, монах из Дорсета, написал трактат на англосаксонском языке о Ветхом и Новом Заветах. В нем утверждалось, что апостолу Павлу принадлежит 15 Посланий[548]. В приводимый перечень он сразу за Посланием к Филимону поместил и Послание к Лаодикийцам. Около 1165 г. Иоанн Солсберийский в своем письме о каноне, адресованном Генриху, графу Шампанскому
Послание к Лаодикийцам включено во все 18 долютеровских изданий немецкой Библии, начиная с первого, опубликованного Менталем (Johann Mental) в Страсбурге в 1488 г. В нем Павловы послания, включая Послание к Евреям, идут сразу за Евангелиями, а Послание к Лаодикийцам располагается между Посланием к Галатам и к Ефесянам. В первой чешской (Богемской) Библии, изданной в Праге в 1488 г. и несколько раз переизданной в XVI и XVII веках, Послание к Лаодикийцам следует за Посланием к Колоссянам, предшествуя 1–му к Фессалоникийцам[550].
Таким образом, как об этом писал епископ Лайтфут[551], «в течение более чем девяти веков это поддельное послание то милось на пороге священного канона, не будучи ни окончательно принято, ни категорически исключено». Только на Флорентийском соборе (1439–1443) Римский престол высказал однозначное суждение о каноне Св. Писания. В цепи усилий, предпринятых на этом Соборе для воссоединения с Восточной православной церковью, которая искала у Запада поддержки против турок, придвинувшихся вплотную к Константинополю, папа Евгений IV издал буллу. В ней представлено учение о единстве Ветхого и Нового Заветов, боговдохновенности Писания, а также определен его объем. В списке из 27 канонических книг Нового Завета Посланий Павла четырнадцать. Последним в их ряду стоит Послание к Евреям, а Книга Деяний непосредственно предшествует Апокалипсису. Легко заметить, что Послание к Лаодикийцам там даже не упоминается.
Во времена Ренессанса и Реформации всплыли давние неясности, касающиеся достоверности некоторых книг Нового Завета. Якоб Томас де Вио (1469–1534), по прозвищу Гаэтано или Каетан (Gaetano или Cajetan), которое он получил по месту своего рождения (Gaeta), написал серию библейских комментариев, в которых предложил весьма просвещенную критику неожиданно «модернистского» характера. Касаясь спорных книг Нового Завета, он отказал Посланию к Евреям в авторстве Павла. Кроме того, он подверг сомнению апостольское происхождение Посланий Иакова, Иуды и 2–го и 3–го Посланий Иоанна. Однако в отношении 2–го Послания Петра он не поддался заблуждениям прошлого и отстаивал его достоверность. Нам неизвестно, что он думал об Апокалипсисе, так как он уклонился от обсуждения этой книги, признаваясь, что не может проникнуть в ее тайны.
Оговорки, высказанные великим гуманистом Эразмом Роттердамским (ум. в 1536 г.), похожи на взгляды кардинала Каетана. В комментариях, которые он разместил перед каждой книгой Нового Завета в своем издании греческого текста (Базель, 1516), он открыто отрицает, что Павел написал Послание к Евреям, и сомневается в том, что Послание Иакова принадлежит апостолу. Открыто ставится под вопрос и традиционное авторство 2–го Петра, 2–го и 3–го Иоанна и Иуды. Что касается Апокалипсиса, стиль этой книги побуждает Эразма воздержаться от того, чтобы приписывать ее автору четвертого Евангелия. Правда, с течением времени Эразм обнаружил, что его откровенность не очень угодна Церкви, и стал несколько осторожнее выражать свои взгляды. Так, отвечая на критические выпады богословского факультета в Париже, он сказал: «Если бы Церковь объявила, что их (нескольких новозаветных книг) названия так же каноничны, как и их содержание, я бы сам осудил собственные сомнения, ибо решения Церкви для меня ценнее человеческих доводов, какими бы они ни были»[552].
У отцов–реформаторов мы видим известную откровенность при обсуждении канона и переоценке спорных книг (antilegomena)[553]. Андреас Боденштайн (Bodenstein) из Карлштадта (1480–1541), известный по названию своего города, вначале был другом Лютера, но с развитием Реформации разошелся с ним по богословским вопросам. Когда они еще действовали вместе, а сам он был архидиаконом Виттенберга, он опубликовал в 1520 г. краткий трактат, посвященный проблеме канона, De canonicis libris libellus[554], за которым в следующем году вышел его вариант на немецком языке (Welche Bucher heilig und biblisch seind, Wittenberg, 1521). Отвергая Соборные постановления, Карлштадт отстаивал независимость авторитета Св. Писания. Он разделил книги Нового Завета на три класса по степени достоинства, замечая, что все они превосходят любые другие писания. В первый класс вошли Евангелия и Деяния; во второй — Послания Павла бесспорного авторства, а также 1–е Петра и 1–е Иоанна; третий образовали семь спорных книг — Послание Иакова, 2–е Петра, 2–е и 3–е Иоанна, Иуды, Послание к Евреям и Апокалипсис. Рассуждая о спорных книгах, Карлштадт говорит, что авторство Послания Иакова точно неизвестно, 2–е и 3–е Иоанна принадлежат не евангелисту, а другому Иоанну — пресвитеру; Послание к Евреям написано не Павлом, а для включения Апокалипсиса в канон слишком мало оснований. В немецком резюме своей книги он добавляет еще и группу апокрифических книг Нового Завета — окончание Евангелия от Марка и Послание к Лаодикийцам[555].
Немецкий перевод Нового Завета, выполненный Лютером, был опубликован в сентябре 1522 г.; второе издание, куда были внесены стилистические коррективы, вышло в декабре[556]. То, что Лютер невысоко ценил четыре книги Нового Завета, видно из оглавления, где первым 23 книгам, от Матфея до 3–го Послания Иоанна, присвоены порядковые номера, тогда как Послание к Евреям, Иакова, Иуды и Апокалипсис расположены без номеров после пропуска за столбцом с пронумерованными названиями[557]. Эта же последовательность, которая не подтверждена ни в одной рукописи, выдержана и в самом тексте Нового Завета.
В предисловиях, которыми Лютер снабдил и весь Новый Завет, и каждую книгу в отдельности, давались исторические и богословские сведения, которые должны были помочь читателю лучше понять Библию. В рассуждении под заголовком «Каковы подлинные и самые почитаемые книги Нового Завета» Лютер различает три их типа. К первому относятся те, «которые показывают вам Христа и учат вас всему, что вам необходимо знать для вашего спасения, даже если вы не увидите или не услышите никакой другой книги или учения». Таковы Евангелие от Иоанна и его же 1–е Послание, Послания Павла, особенно к Римлянам, к Галатам и Ефесянам, а также 1–е Петра. Следующую группу составляют синоптические Евангелия, остальные Послания Павла, Деяния, 2–е Послание Петра и 2–е и 3–е Иоанна. В третью входят те четыре книги, которые Лютер поместил в конце своего издания: Послание к Евреям, Иакова, Иуды и Апокалипсис.
В предисловиях к этим четырем писаниям он изложил причины, побудившие его усомниться в их апостольском и каноническом характере. Так, Послание к Евреям, восходящее ко второму поколению, в противоположность Павлу учит, что за грех после крещения раскаяния быть не может. Послание Иакова, «легковесное по сравнению с другими»[558], противоречит Павлу тем, что учит об оправдании делами; Послание Иуды производно от 2–го Петра, и там цитируются апокрифические книги; наконец, Апокалипсис перенасыщен видениями, пересказ которых не может быть задачей апостола, и более того — автор превозносит свою книгу, а Христа ясно не показывает[559]. Правда, Лютер несколько непоследовательно оговаривается, что не желает навязывать свое мнение другим или удалять эти четыре книги из Нового Завета.
Итак, мы видим, что, настаивая на первостепенной значимости веры, как апостол Павел, Лютер утверждает, что всякая книга Нового Завета, выдвигающая (буквально «вводящая») на первый план самого Христа, — апостольская, независимо от своего авторства: «Все, что не учит Христу, апостольским быть не может, даже если это учение св. Петра или св. Павла. А всякая проповедь Христа — апостольская, даже если проповедником был бы Иуда, Анна, Пилат или Ирод». Иногда Лютер рассуждает о том, когда и кем написана та или иная книга, основы ваясь на свидетельствах древних Отцов, но основной критерий каноничности — в богословской ее ценности[560].
Следуя Лютеровой классификации книг Нового Завета, некоторые другие деятели Реформации выступили с похожими оценками и даже объявляли какие–то книги Нового Завета «второканоническими» или «апокрифами»[561]. Иоганн Эколампадий (Oecolampadius, 1482–1531), который в 1515 г. был назначен кафедральным проповедником в Базеле, говорил, что реформаторы признают все 27 книг Нового Завета, но при этом «мы не сравниваем
XXVII глава Вюртембергского исповедания (1531), составленная Иоганном Брентцем (Brentz), который учился у Эколампадия, гласит: «Мы называем Священным Писанием те канонические книги Ветхого и Нового Заветов, чей авторитет никогда в Церкви сомнению не подвергался»[563]. Хотя Брентц и не предлагает совершенно отвергнуть спорные (antilegomena) книги, он спрашивает, по какому праву они должны ставиться на один уровень с каноническими Писаниями[564].
Исключительно неожиданное отступление от Лютеровых изданий Библии произошло в 1596 г., когда Якоб Люциус (Lucius) опубликовал в Гамбурге Библию, где четыре спорные книги сведены под рубрикой «апокрифы» с пояснением: «То есть книги, которые не равны остальному Св. Писанию». В том же году Давид Вольдер (Wolder), пастор церкви Св. Петра в Гамбурге, опубликовал трехъязычную Библию: на греческом, латинском (в двух версиях) и немецком языках. В оглавлении эти четыре книги названы «неканоническими». В 1614 г. подзаголовок Люциуса вместе с пояснением вновь появляется в Библии, изданной в Госларе (Goslar) Фогтом (Vogt). В шведской Библии Густава Адольфа (Stockholm, 1618) не только воспроизведено выделение четырех «сомнительных» книг в конец оглавления, но им еще и присвоен ярлык
Во всех Библиях, изданных под опекой женевских реформаторов и их последователей, книги Нового Завета представлены традиционным образом, в соответствии с официальными декларациями этой ветви Реформации[566]. Согласно мнению Жана Кальвина, выраженному в его влиятельном труде
Разрушительное влияние взглядов на Писание, обнародованных такими людьми, как кардинал Каетан и Эразм, не говоря уже о немецких, швейцарских, французских реформаторах, побудило папу Павла III созвать Тридентский собор, чтобы выяснить, нужны ли Католической церкви нравственные или административные реформы. Первая сессия Собора открылась 13 декабря 1545 г., и к 12 февраля 1546 г. было издано его предварительное определение о Св. Писании. На Соборе велись серьезные споры о том, сколько категорий библейских книг следует различать: две — канонические и апокрифические — или три: а) признанные, б) спорные в прошлом книги Нового Завета, но признанные ныне, и в) апокрифы Ветхого Завета. В конце концов в апреле 1546 г. 24 голосами при 15 против и 16 воздержавшихся Собор издал указ
В некоторых последующих протестантских исповеданиях перечисляются названия 27 книг новозаветного канона. Это Французское исповедание веры (1559), Бельгийское исповедание (1561) и Вестминстерское исповедание веры (1647). Хотя в 39 постановлениях, изданных Церковью Англии в 1563 г., книги Ветхого Завета и перечисляются отдельно от апокрифов, оба списка завершаются словами: «Мы принимаем все общепризнанные книги Нового Завета и считаем их каноническими» (постановление VI). Ни в одном из исповеданий, опубликованных несколькими лютеранскими церквами, нет упорядоченного списка канонических книг[571].
Часть Третья. Исторические и богословские аспекты проблемы канона
XI. Трудности определения канона в древней Церкви
I. КРИТЕРИЙ КАНОНИЧНОСТИ
Выше (в гл. IV) уже обсуждались те внешние факторы, которые, вероятно, способствовали тому, чтобы некоторые документы постепенно обретали уникальный статус священных и авторитетных книг Церкви. Помимо этого внешнего влияния нам следовало бы выявить те критерии, которыми руководствовались древние христиане, когда определяли возможность включить в такое собрание ту или иную книгу. Древние Отцы иногда пользовались более или менее очерченными основаниями для установления каноничности
1) Главной предпосылкой, позволяющей причислить текст к разряду канонических, было его соответствие тому, что называлось «правилом веры» (ό κανών της πίστεως,
Кроме «правила веры» использовались и другие термины со сходным значением. Выражение «правило истины» (ό κανών της αληθείας,
2) Другим критерием, применявшимся к книге, чтобы выяснить, можно ли ее включить в Новый Завет, был вопрос о ее апостольском происхождении. Когда составитель канона Муратори протестует против того, чтобы принять
3) Третий критерий авторитетности книги заключался в том, что ее признают и широко употребляют в Церкви. Это, конечно, основывалось на том принципе, что у книги, которую долго принимали во многих церквах, положение куда прочнее, чем у той, которая признана только в немногих общинах, и не очень давно. Провозгласил этот принцип Августин (см. с. 234), подкрепил — Иероним, который подчеркивал значимость именитости и древности автора. «Неважно, — говорит он в письме Дардану, префекту Галлии, — кто написал Послание к Евреям, ибо в любом случае это труд церковного писателя
Эти три[576] критерия (соответствие вере Церкви, апостольское происхождение и согласие церквей) помогали церквам распознавать авторитетные для всей Церкви книги и со II века уже не пересматривались. Однако применялись они по–разному. Конечно, их никогда не применяли механически. Существовали разные точки зрения на то, какой из них надо считать самым весомым. Нередко всё определялось мнением наиболее уважаемого епископа или традицией главной церкви данного региона. Другими словами, установление канона опиралось на диалектическое взаимодействие исторического и богословского критерия[577]. Неудивительно поэтому, что в течение жизни нескольких поколений статус ряда книг колебался. Гораздо важнее (как мы уже говорили), что, хотя границы новозаветного канона оставались неопределенными в течение нескольких веков, по поводу большей части Нового Завета уже в первые два века достигли взаимного согласия очень разные и удаленные друг от друга общины, разбросанные не только по Средиземноморью, но и на куда более обширной территории, от Британии до Месопотамии.
II. БОГОВДОХНОВЕННОСТЬ И КАНОН
Нетрудно заметить, что в обсуждении критериев, которыми пользовались древние христиане при определении границ канона, ничего не сказано о боговдохновенности. Это кажется странным, однако есть причина. Отцы, несомненно, соглашались с тем, что Св. Писание Ветхого и Нового Заветов боговдохновенно, но не считали это основой их уникальности. Боговдохновенность, признаваемая ими за Св. Писанием, — лишь одна из сторон многогранной деятельности Св. Духа в Церкви[578]. Например, Климент Римский говорит о Св. Писании (в данном случае о Ветхом Завете) как «истинном и преданном через Духа Святого» (63, 2), в то время как автор
В каком–то смысле исполненными этого вдохновения считали себя не только ранние церковные писатели; преемники их говорили так о своих предшественниках и даже о современниках. В письме, которое Августин написал Иерониму, епископ Гиппонский говорит
Боговдохновенность Писания считалась одной из форм многообразной деятельности Духа; это видно по тому, как употребляли слово θεόπνευστος («исполненный божественного духа»). Слово это, которое употреблено во фразе «все Писание богодухновенно» (2Тим 3:16), использовал и Григорий Нисский, когда отзывался о «Шестодневе» Василия Великого, своего брата, как о «боговдохновенном толковании… [восхищающем] не менее, чем слова самого Моисея»
Такое же впечатление складывается и в отношении слова «невдохновенный». Отцы неоднократно применяют представление о боговдохновенности к Св. Писанию, а иногда книги, не включенные в него, называют «невдохновенными». Различение это делается тогда, когда речь идет о подложных или еретических писаниях, но не о церковных сочинениях. Другими словами, понятие «боговдохновенности» в древней Церкви не было основанием для разграничения канонических и неканонических книг.
Короче говоря, Св. Писание, по мысли Св. Отцов, действительно боговдохновенно, но из этого еще не следует, что оно авторитетно. Авторитетно оно и потому — канонично, ибо представляет собой прямое или косвенное апостольское свидетельство, на котором стоит все последующее свидетельство Церкви.
Однако с течением времени церковные богословы стали обращать внимание на особый характер вдохновения библейских авторов[579]. Теперь считают, что канонические книги — одновременно и книги боговдохновенные. Дю Туа (Du Toit) пишет об этом так:
Термины эти обозначают два разных подхода к библейским книгам. В слове «канонический» акцент ставится на нормативности, слово «боговдохновенный» превратилось в технический термин, указывающий на то, что рассматриваемое писание создано Богом через Духа Святого. Эти два представления совпадают, поскольку оба они относятся к одним и тем же книгам, отличая их от всех других писаний[580].
Есть смысл и в том, что говорит другой реформатский богослов, Огюст Лесерф (A. Lecerf): «Мы не отрицаем того, что Бог вдохновлял и другие писания, кроме составивших канон»[581]. Таким образом, хотя и правильно то, что библейских авторов вдохновлял сам Бог, это не критерий каноничности. Писание канонично не потому, что автор был исполнен божественного вдохновения; скорее автор считается исполненным вдохновения, поскольку написанная им книга признана канонической, то есть авторитетной для Церкви.
III. КАКУЮ ЧАСТЬ НОВОГО ЗАВЕТА РАНЬШЕ ВСЕГО ПРИЗНАЛИ АВТОРИТЕТНОЙ?
Мнения о том, какая часть Нового Завета раньше всего получила всеобщее церковное признание, расходятся. Гарнак[582] считал, что ядром канона были Евангелия, к которым вскоре при соединились Послания апостола Павла. Деяния Апостолов были добавлены главным образом для того, чтобы подтвердить апостольское достоинство Павла и защитить право для его посланий стоять в одном ряду с Евангелиями.
С другой стороны, Гудспид[583], а вслед за ним Барнетт[584] и Миттон[585] настаивали на том, что первое собрание новозаветных книг свел воедино неизвестный христианский писатель [позднее Нокс (Knox)[586] предположил, что его звали Онисим], чей интерес к личности апостола Павла был вызван чтением Деяний, обнародованных чуть раньше (вскоре после 90 г.). Он составил предисловие в виде письма (которое нам известно как Послание к Ефесянам)[587] и издал в Эфесе сборник из десяти посланий (то есть всех, кроме пастырских). Это побудило создать другие книги в форме послания, а именно 2–ю и 3–ю главы Апокалипсиса, Послание к Евреям, 1–е Петра и
Другую гипотезу предложил Уиндиш[588], который, развивая предположение Лайпольдта[589], решил, что автор Апокалипсиса — основатель канона, поскольку в этой книге в сжатом виде содержится весь канон Нового Завета, а именно слова Иисуса, будущая история Царства и семь посланий. Таким образом, эта книга послужила образцом для канонизации документов каждого из этих жанров.
Из этих трех теорий о хронологических и географических основаниях последняя наименее правдоподобна. Послания Павла и синоптические Евангелия были известны и почитались за несколько лет до того, как Апокалипсис приобрел свою нынешнюю форму в последнюю декаду I века[590]. Кроме того, как мы уже отмечали, на Западе Апокалипсис был принят со времен Иустина Мученика, а на Востоке признание его натолкнулось на большие трудности. Апокалипсис действительно вобрал в себя несколько жанров, но это не дает никаких оснований для того, чтобы признать в нем образец и стимул в процессе становления канона.
Что до обращения христианских документов в течение I века, нам известно, что экземпляры Евангелия от Марка[591], написанные, вероятно, в Риме, могли стать доступными через странствующих христиан[592] авторам Матфея и Луки — где бы они ни жили — по крайней мере в 70–е и 80–е гг. О том, что Послания Павла стали циркулировать очень рано, ясно свидетельствует предостережение о некоем другом послании, претендующем на его авторство (2 Фес 2:2), и просьба о том, чтобы Послание к Колоссянам переслали в Лаодикию в обмен на другое (Кол 4:16). Кроме того, сам Павел обращался к «церквам» галатийским (Гал 1:2), а в заключение 1 Фес распорядился, чтобы «его прочитали всем братьям» (5:27), имея в виду то, чтобы оно стало доступно в любой домовой церкви этой общины. Когда 2–е Послание Петра рассылалось неопределенной читающей аудитории как соборное, автор его мог сослаться на то, что «возлюбленный брат наш Павел, по данной ему премудрости, написал вам, как он говорит… и во всех своих посланиях» (3:15–16). Значит, автору было известно, что по крайней мере три послания Павла уже циркулируют и, возможно, даже собраны вместе[593].
Вопрос о том, сколько посланий было включено в самое древнее собрание Посланий Павла, вызвал разнообразные ответы. Против теории Гудспида о десяти посланиях выступил Вальтер Шмитхальс (W. Schmithals)[594]. Сравнив последовательность Посланий Павла в древних списках и в
Другую теорию о происхождении
В противоположность Гудспиду, Шмитхальсу и Шенке, которые полагаются на историко–критический анализ, Курт Аланд (К. Aland) рассматривает вопрос о формировании
У нас есть средство, которое позволяет определить сравнительную степень авторитетности Евангелий и посланий[601] в древней Церкви, — мы можем сравнить частоту, с какою теми или другими пользовались древние церковные писатели. Грубую оценку можно получить, воспользовавшись I томом
Матфей — | около 64,5 страницы |
Марк — | около 26,5 страницы |
Лука — | около 59 страниц |
Иоанн — | около 36,5 страницы |
Деяния — | около 12,5 страницы |
к Римлянам — | около 16,5 страницы |
1–е к Коринфянам — | около 30 страниц |
2–е к Коринфянам — | около 7,5 страницы |
к Галатам — | около 7,5 страницы |
к Ефесянам — | около 10 страниц |
к Филиппийцам — | около 3,5 страницы |
к Колоссянам — | около 4,5 страницы |
1–е к Фессалоникийцам — | 2 страницы |
2–е к Фессалоникийцам — | 1 страница |
1–е к Тимофею — | около 4,5 страницы |
2–е к Тимофею — | около 2,25 страницы |
к Филимону — | около 0,25 страницы |
к Евреям — | около 5,25 страницы |
Учитывая эти статистические данные и разницу в объеме книг, можно заключить, что из четырех Евангелий чаще всего цитировалось Евангелие от Матфея. Остальные располагаются в таком порядке: Лука, Иоанн и Марк. Из Посланий Павла самое цитируемое — 1–е к Коринфянам, за которым следует к Римлянам, к Ефесянам, к Галатам. Эти цифры свидетельствуют о том, что Евангелия признавались авторитетными раньше Посланий Павла.
IV. МНОЖЕСТВЕННОСТЬ ЕВАНГЕЛИЙ
Церковь принимает четырехчастный канон Евангелий как должное, и это мешает увидеть, что множественность авторитетных евангелистов считалась в древней Церкви богословской проблемой. Как показал Кульманн (О. Cullmann) в своем глубоком исследовании[603], когда установленного канона еще не было, считалось естественным, чтобы о жизни Иисуса сложилось несколько разных и даже слегка расходящихся[604] повествований, которые бы пользовались одинаковым авторитетом. Недовольство порождено мнением: если необходимо иметь несколько рассказов о Его жизни (которые должны стать основанием христианской веры), мы признаем тем самым, что ни один из них не совершенен.
Параллельно с тенденцией к тому, чтобы Евангелий было много, которая заявила о себе с самого начала (Лк 1:1–3), существовала и противоположная — свести их все к одному.
Чтобы защитить Четвероевангелие древней Церкви, Ириней искал возможности показать значение числа «четыре» и в природе, и в деле искупления. Он говорит о четырех сторонах света, которые соответствуют четырем главным ветрам. В своем спасительном промысле Бог заключил четыре завета: с Ноем, Авраамом, Моисеем и Христом. Затем Ириней весьма изобретательно рассуждает о четырех животных из видения Иезекииля (1:10) и Апокалипсиса (4:7). В них он видит символы четырех Евангелий; идея эта впоследствии сильно повлияла на христианское искусство.
Однако Ириней выпускает из поля зрения сугубо человеческий фактор, который играл основную роль до того момента, когда Евангелий стало несколько. Есть основания думать, что довольно долго, до окончательного формирования канона, в некоторых церквах использовалось только одно Евангелие. Выясняется, что в Палестине широко известно было лишь Евангелие от Матфея, в Малой Азии с самого начала пользовались только Евангелием от Иоанна, и так же обстояло дело в других местах с Евангелиями от Марка и от Луки. Ириней не заметил того, на что указывает Кульманн:
Неизмеримость истины о Христе, Который пришел во плоти, не может быть исчерпана евангелистами, поскольку они — по–человечески несовершенные орудия божественного откровения. Поэтому было абсолютно необходимо собирать все возможные свидетельства о жизни Христа апостольских времен… Четыре
V. ОСОБЕННОСТИ ПОСЛАНИЙ ПАВЛА
В отличие от проблемы, которую создавало наличие нескольких Евангелий, множество Посланий Павла трудностей не вызвало. Как указал Даль в своей тонкой работе[606], было не очень легко понять, почему послания, адресованные конкретным церквам по определенному поводу, нужно признавать авторитетными для всех и читать повсюду. Проблема решалась двояко — через попытку богословского обоснования с использованием числовой символики и через редактирование текста.
Числовая символика отражена в специфических выражениях канона Муратори. При обозрении строк 49–50 подчеркнуто, что Павел, как и Иоанн в Апокалипсисе 2:3, написал семи церквам, а значит — всей Церкви. Это соображение повторяется у Киприана, Викторина Петтауского[607] и более поздних авторов.
После того как Послание к Евреям включили в корпус посланий, стало трудно сохранить в неизменном виде идею о том, что Павел написал семи церквам. Теперь обычно указывали на то, что число посланий равно 14, т. е. 24 7. Кроме того, в каноне Муратори предлагается особый аргумент в пользу соборности посланий, адресованных отдельным лицам: хотя Павел и писал из любви к Филимону, Титу и Тимофею, «они все по оценке Церкви священны и соборны, так как устанавливают правила ее жизни» (строки 62–63). Этот аргумент почти или совсем невозможно приложить к вопросу о беглом рабе Онисиме; а Послание к Филимону представляет собой единственный известный случай, когда послание Павла открыто отвергали[608] только из–за малого объема.
Другой способ, за счет которого несколько Павловых посланий обрели статус общецерковных или «соборных», состоял в коррекции текстов. Пропуск слов «в Риме» в Рим 1:7 и 15 в некоторых греческих и латинских рукописях, а также сложные текстовые проблемы, связанные с местом славословия (Рим 16:25–7) и окончанием послания, обычно считаются аргументом в пользу существования нескольких версий Послания к Римлянам, одна из которых получила общецерковный статус[609].
Маловероятно и то, что географического указания в тексте Послания к Ефесянам 1:1 не было в тексте оригинала. Возможно, экземпляры послания были разосланы нескольким разным общинам, но отсутствие адреса можно истолковать и как результат вторичного «воцерковления».
Такую же тенденцию, по–видимому, можно выявить в тексте 1–го Послания к Коринфянам. Фраза «вместе со всеми…», которая не совсем к месту появляется в 1 Кор 1:2b, часто считается указанием на то, что послание предназначалось более широкому церковному кругу читателей.
В заключение Даль пишет:
Особенности посланий Павла ощущались как проблема со времени, предшествовавшего опубликованию
XII. Проблема канона в наши дни
I. КАКАЯ ФОРМА ТЕКСТА КАНОНИЧНА?
Текстуальные расхождения в рукописях Нового Завета — факт, хорошо известный. На их основании различаются несколько характерных типов текста, важнейшие из которых александрийский, западный, и византийский или церковный[611]. Как же расценивать в связи с каноном эти типы текстов новозаветных книг? Надо ли считать один из типов каноническим, и если да, какой авторитет имеют в этом случае версии, расходящиеся с ним?
Сто лет назад англокатолический церковный деятель Джон Уильям Бергон (Burgon) оспаривал принципы, основываясь на которых Уэстскотт и Хорт подготовили свое критическое издание греческого Нового Завета (Westcott, Hort, Cambridge, 1881), и утверждал, что именно ту форму греческого текста, которая нашла широкое признание в церкви в ходе веков, нужно признать единственно аутентичной. Аналогичной точки зрения и сегодня придерживаются Ходжес и Фарстад (Z. С. Hodges и A. L. Farstad), издатели недавно опубликованного
Прежде всего надо отметить, что в Византийской церкви, как показал фон Зоден (von Soden), существовал не единственный, монолитный текст Нового Завета, а несколько. Отличаясь друг от друга незначительными деталями, все они имели хождение в Восточной церкви и считались одинаково авторитетными.
Гораздо серьезней различия между так называемым западным типом Нового Завета и всеми остальными типами текста. Например, западный текст Книги Деяний почти на 8,5 % длиннее того, который обычно считается канонической формой. В XVIII веке Уильям Уистон (W. Whiston)[613] опубликовал текст, который он считал единственной достоверной формой Нового Завета. Это был английский перевод, опиравшийся на два главных источника западного типа — кодекс Безы (Bezae) и Кларо–монтанский кодекс (Claromontanus).
Более 50 лет назад Роупс (J. Н. Ropes) предположил, что западный текст Нового Завета был создан в начале II века как промежуточное звено формирующегося канона Нового Завета[614]. Предположение это интересно, но Роупс не привел никаких фактов в его поддержку. Более того, практические усилия по созданию канонических текстов главным образом связываются с учеными Александрии, а так называемый западный текст никогда не проявляется в документальных свидетельствах, ассоциирующихся с Египтом, что подрывает вероятность этой теории.
Совсем недавно Чайлдс (Brevard S. Childs) рассуждал о значении новозаветной текстологии с точки зрения герменевтики[615]. Стремился он, по его словам, создать наиболее приемлемый текст, а не авторскую версию:
Канонический аспект текстологической критики предполагает продолжение поисков, чтобы выявить наиболее приемлемый текст. Он должен идти от внешних параметров общецерковной традиции, обнаруживаемой в
К сожалению, Чайлдс не проводит анализа специфически текстологической проблемы и не говорит, как он толкует слова «наиболее приемлемый текст». Трудно понять и то, что означает «продолжение поисков». Имеется ли здесь в виду, что у нас нет канонического текста, и мы должны его искать? Как «канонический аспект текстологической критики» отличается от обычной текстологической критики (существует ли, например, канонический аспект новозаветной лексикографии или грамматики?)
Оставляя в стороне эти вопросы, на которых ответа нет, следовало бы рассмотреть отношение Св. Отцов к вариативности текстов Нового Завета. С одной стороны, когда разночтения касались значимых моментов вероучения, Отцы обычно утверждали, что еретики изменили точный вид текста. Однако вопрос о каноничности документа не поднимался при обсуждении таких разночтений, даже если они казались значительных объемов текста. Теперь мы знаем, что последние 12 стихов Евангелия от Марка (16:9–20) отсутствуют в древнейших греческих, латинских, сирийских, коптских и армянских рукописях, а в других помечены специальными символами, указывающими на их сомнительность или недостоверность. Евсевий и Иероним, хорошо знавшие о таких расхождениях, специально размышляли о том, какую форму текста следует предпочесть. Стоит отметить, что никто из Отцов не называл одну форму канонической, а другую — нет. Этого мало; признание того, что канон в целом закрыт, не повело к рабской консервации текстов канонических книг.
Итак, понятие «канонический» оказалось достаточно широким, чтобы вобрать в себя все варианты текстов (как и вариативные пересказы в ранних версиях), появившиеся в ходе передачи новозаветных документов, пока была еще жива апостольская традиция[617], со свойственным ей взаимопересечением устных и письменных форм. Уже во II веке так называемое «длинное окончание» Евангелия от Марка было известно Иустину Мученику и Татиану, который включил его в свой
Труднее убедительно определить статус другого окончания Евангелия от Марка, которое присутствовало в некоторых поздних греческих и переводных рукописях: «Но они коротко пересказали Петру и тем, кто был с ним, все, что услышали. И после этого сам Иисус разослал через них повсюду, от Востока до Запада, священное и нетленное свидетельство о вечном спасении». В древнейшей латинской рукописи
Короче говоря, вопрос о каноничности имеет отношение к документу как целому, а не к данной конкретной его версии. В переводе на современную терминологию Церковь принимает разнообразные современные версии как канонический Новый Завет, хотя они различаются не только формой передачи, но и наличием или отсутствием некоторых стихов в нескольких книгах (кроме окончания Евангелия от Марка, есть и другие значимые различия: Лк 22:43–44, Ин 7:53–8:11[618] и Деян 8:37).
II. ЗАКРЫТ ИЛИ ОТКРЫТ КАНОН?
Слова «канон открыт» означают, что сегодня Церковь может или добавить в канон одну или несколько книг, или, напротив, — какие–то изъять, хотя до сих пор они и считались каноническими. Какими могли бы быть теоретические и практические предпосылки таких действий?[619]
(1) Во–первых, в какой степени можно рационально обосновать включение в канон Нового Завета дополнительной книги? Когда говорят, что канон можно расширить, включив туда другие «боговдохновенные» книги, древние и современные, не понимают, что такое Новый Завет. Это не антология боговдохновенной литературы, а собрание книг, которые свидетельствуют о том, что через жизнь, дела, смерть и воскресение Иисуса Христа и через создание церкви действовал сам Бог Духом Святым. Вскоре после убийства Мартина Лютера Кинга в 1968 г., группа священнослужителей всерьез предложила добавить в Новый Завет его «Письмо из Бирмингемской тюрьмы»[620]. Все мы признаем, что это письмо, написанное в апреле 1964 г., когда он сидел в тюрьме за участие в акциях протеста — пророческое свидетельство, которое толкует волю Божью в духе Христа. Однако отличие его от книг Нового Завета — и по возрасту, и по содержанию — настолько велики, что очень немногие, если вообще кто–то, способны отнестись серьезно к такому предложению.
Что можно сказать о возможности прибавить к канону
Можно спросить и о том, что должна делать Церковь, если обнаружится доныне неизвестный документ, чью принадлежность, например, апостолу Павлу можно установить, пользуясь безупречными внутренними и внешними критериями[622]. Видимо, следует принять в расчет его содержание. Очевидно, трактат о шитье палаток останется вне границ апостольского свидетельства о христианской вере. Даже если будет филологически доказано, что новооткрытый документ — подлинное письмо апостола Павла, например, афинским христианам, Церкви необходимо будет рассудить, насколько его содержание способно добавить что–то новое к тому, что есть в тех его посланиях, которые давно признала вся Церковь.
Из наших рассуждений следует, что с чисто теоретической точки зрения сохраняется возможность включить в канон Нового Завета дополнительную книгу или новое послание, но весьма проблематично, чтобы какое–либо писание отвечало необходимым для этого критериям, древним или современным.
(2) Можно поставить и вопрос о том, возможно ли и желательно ли исключить одну или несколько книг из тех 27, что составляют канон Нового Завета. Связана ли нынешняя Церковь соответствующими решениями Церкви древней?
Необходимо признать, что неуклюжие, а иногда — и шокирующие попытки исключить некоторые книги, которые предпринимались во времена Реформации, в контексте церковного противостояния, вынуждают нас к особой осторожности в оценке наших собственных мотивов и критериев, а также — самого канонического статуса некоторых книг Нового Завета. Насколько просто впасть здесь в заблуждение, видно по несостоятельным рассуждениям Лютера о посланиях Иакова, Иуды, к Евреям и Апокалипсисе. В этих книгах он не видел христианского благовествования, а к другим был пристрастен. Цвингли отрицал библейский характер Апокалипсиса из–за противоречий своего времени, порожденных тем, что, на его взгляд, было лишь всплеском языческих суеверий. Когда он осудил призывание ангелов, ему указали на то место в Апокалипсисе, где ангел возлагает на жертвенник перед небесным престолом молитвы всех святых (Откр 8:3–4). Тогда, на Бернском диспуте (1528), он объявил Апокалипсис небиблейской книгой. Когда–то Евсевий развенчал Апокалипсис из–за толкований превозносивших его древних хилиастов; так и Цвингли позволил себе скоропалительное суждение, чтобы подтвердить свое отношение к содержанию книги, которую признавали канонической на всем Западе.
В свободные от жарких богословских споров и куда более спокойные времена тоже поднимался вопрос о том, не будет ли исключение некоторых книг из новозаветного канона способствовать единству Церкви. В докладе на II Международном конгрессе по исследованиям Нового Завета, который состоялся в Оксфорде в 1961 г., Курт Аланд (К. Aland) предложил провести широкое межцерковное обсуждение — не надо ли создать более краткий и унифицированный канон, способствующий объединению церквей?[623]
Поначалу кажется, что в таком предложении есть своя правда. Однако по внимательном размышлении придется признать, что такое дело вряд ли послужит Церкви во благо. Существуют деноминации и разные традиции внутри этих деноминаций, которые черпают вдохновение и поддержку во всех частях Св. Писания, признанных сегодня. Исключив одну или несколько книг из ныне действующего канона, мы подвергнем суровому испытанию узы, связывающие разные сообщества верующих, а это почти наверное повлечет за собой еще большее дробление Церкви.
Кроме того, изъяв одну или несколько книг из канона после столь длительной истории христианской Церкви, мы обрубим ее исторические корни, даже если такое предложение нашло бы всеобщую поддержку. Вместо того чтобы стать шагом к единству, это обеднит вселенскую Церковь.
Все, что мы до сих пор говорили, лежит преимущественно в теоретической плоскости. Практически же вероятность реальной ревизии канона крайне мала. Иногда предлагают, например, послания Игнатия добавить в канон, а 2–е Петра и/или Иуды изъять. Но в церквах нет влиятельных сил, которые желали бы изменить канон в сторону расширения или сокращения. Можно предсказать, что индивидуальные взгляды и предложения умрут естественной смертью[624].
Итак, мы приходим к выводу, что, хотя с теоретической точки зрения канон Нового Завета следует считать открытым, его реальное изменение вряд ли можно признать осуществимым или желательным. Одно дело — сказать, что канон пересмотреть можно, совсем другое — сказать, что его пересмотреть нужно. Канон, с которым Церковь жила столетиями, сложился в ходе истории как результат долгого и постепенного процесса. Конечно, в этом каноне есть части, которые не так основательно подкреплены извне, как другие. Но они сцементированы тем, что приняты и употребляются в Церкви. Она признавала и признает, что Бог говорил и говорит с ней через это собрание древнехристианских документов. Этот социальный фактор свидетельствует о том, что ничего изменить нельзя; Церковь получила канон Нового Завета таким, каков он сегодня; как и синагога завещала ей канон иудейский. Короче говоря, канон нельзя переделать по той простой причине, что нельзя переделать историю[625].
III. СУЩЕСТВУЕТ ЛИ КАНОН ВНУТРИ КАНОНА?
Недавно, главным образом — в континентальной Европе, вновь оживилась дискуссия о «каноне внутри канона»[626]. Слово «канон» употреблено здесь в двух разных значениях. Во втором случае оно обозначает все, что входит в Новый Завет, а в первом — центральную или стандартную его часть. Исходя из этого, обнаружить канон внутри канона значит найти такой принцип толкования, который позволил бы разделить то, что в каноне авторитетно, и то, что авторитета не имеет. Таким образом, эта дискуссия воскрешает предпринимавшиеся во времена Реформации попытки определить, что в Новом Завете относится к собственно христианству.
Какие же здесь предпосылки? Для Кюммеля[627] «канон», который надо извлечь из канонических книг, охватывает три сферы: а) миссию и личность Иисуса, как они представлены в древнейших формах синоптической традиции; б) в древнейшей керигматической традиции первоначальной Церкви, разъясняющей значение Его жизни и смерти и свидетельствующей об Его воскресении; в) в первых попытках богословского осмысления этой церковной проповеди у апостола Павла. Браун[628] считал, что «канон внутри канона» сосредоточен в поучениях Христа, посланиях Павла и в четвертом Евангелии.
По мнению Марксена[629], «канон внутри канона» намного более ограничен. На его взгляд, ни одну из книг Нового Завета нельзя назвать подлинно канонической: «Настоящий канон первичнее Нового Завета; ближе всего к нему источники, которыми пользовались синоптики, а не сами синоптические Евангелия». Это единственный известный ученый, который счел возможным искать подлинное апостольское свидетельство за пределами Евангелий. Но даже если оно будет обнаружено, его еще нельзя считать авторитетом для нас, поскольку, согласно Марксену, «ни одна из книг Нового Завета не адресована современному читателю», и «используя их так, мы противоречили бы намерениям их создателей». Для него нет сомнений в том, «что у Павла, Марка, Матфея, Луки или Иоанна было, что мне сказать. Вопрос в том, может ли форма, в которой они обращались к читателям своего времени, считаться адресованной и мне»[630]. Другими словами, настоящее основание для того, чтобы отличить подлинно авторитетное писание, — то, насколько оно действенно для меня в моем нынешнем положении.
Что можно сказать о таком аргументе? Если к нему отнестись серьезно, никакую часть Нового Завета нельзя считать авторитетной, поскольку не бывает одинаковых жизненных ситуаций, а уж тем более, когда мы и апостолы разделены столькими веками[631]. Кроме того, аргумент Марксена (ни одна из книг Нового Завета прямо не адресована современному читателю и т.д.) можно обратить против него самого — точно так же справедливо и то, что никто из авторов новозаветных книг не собирался дать пособие по жизненным ситуациям, которое могло бы удовлетворить экзистенциальные запросы читателей XX века. Кроме того, евангелисты и не представляли, что то, что они собрали и/или отредактировали, «обойдут сзади», стремясь установить их источники и внося множество своих корректив. Получается, что аргумент Марксена сам себя опровергает.
Большего внимания заслуживают соображения Харбсмайера[632], Фильхауэра[633], Кеземана[634] и всех тех, кто говорит, что необходимо искать «канон внутри канона». По мнению этих ученых, противоречия между книгами Нового Завета и даже внутри них, побуждают нас установить критический канон внутри канона. Например, они утверждают, что эсхатологию Луки–Деяний нельзя привести в соответствие с эсхатологией Павла, и попытки сделать это заканчиваются тем, что искажается существо христианского благовествования. Еще пример: описание ветхозаветного закона в Послании к Римлянам явно расходится с описанием в Мф 5:18 («Ни одна йота или черта не прейдет из закона, пока не исполнится все»). Более того: Павел отвергает Моисеев закон, как средство оправдания, но подрывает это своими же пастырскими посланиями, которые, сохраняя эту формулировку, так сказать, «парализуют» ее своим морализаторством и рационализацией веры. Послание Иакова противоречит учению Павла об оправдании только верой. Эти и похожие примеры, говорят названные ученые, указывают на то, что в каноне нет единства, и напрасно ждать, что Церковь может его обрести на такой основе. Поэтому как отдельным христианам, так и всей Церкви, в широком смысле слова, нужно пользоваться «каноном внутри канона». В этом случае канон остался бы в своем нынешнем виде, а адекватное толкование отставило бы или развенчало некоторые его части и выделило другие, в которых была бы представлена «сердцевина»[635].
На первый взгляд, предложение это может показаться до некоторой степени убедительным. Действительно, следует признать, что внутри Нового Завета есть разные традиции и невозможно искусственно их устранить. Однако, почему Новый Завет должен быть вполне однообразен? Почему все его авторы обязаны мыслить одинаково, чтобы их книги включили в канон? Само стремление искать «сердцевину» в Новом Завете не вызывает возражений. В истории Церкви всегда существовали излюбленные книги Св. Писания и ключевые фрагменты в каждой книге, чье влияние было сильнее.
Вряд ли можно отрицать, что, оценивая авторитетность той или иной канонической книги, любая попытка объявить единственно верным критерием какой–нибудь один принцип или учение, всегда приводила к односторонности и к нарушению равновесия в Церкви, а в результате — к выхолащиванию христианской веры и жизни. Маркион возвел в норму своего канона одни лишь книги апостола Павла, сами по себе — безукоризненные; в целом же этот шаг не смог воспрепятствовать превращению христианской общины в антииудейскую, гностическую секту. Богатое многообразие древнехристианской мысли, где уживались и иудейская, и греческая традиции, отражено во всем спектре 27 книг нашего нынешнего канона. Это, конечно, не означает, что все новозаветные книги имеют одинаковое влияние. Нужды вселенской Церкви исторически менялись — и в вероучительном, и в практическом аспекте христианской жизни; и для всей Церкви, и для отдельных ее членов — а разные части Св. Писания отвечали этим запросам. Причина церковных разделений сегодня — не столько существующие различия между книгами Нового Завета или даже между писаниями одного автора, сколько отражения богословского плюрализма, существовавшего в древних христианских общинах[636]. Лозунг «древнее (или «раннее») католичество»[637], который не так давно привел к серьезным заблуждениям в систематическом богословии, на самом деле говорит о различиях между апостольскими свидетельствами и даже внутри них. Если мы признаем существование и «древнего католичества» и «древнего протестантства» в Новом Завете, мы получаем основание находить и явную православную тенденцию, особенно — в Евангелии от Иоанна и его посланиях. Представление о формировании канона, вбирающего в себя все три тенденции как одинаково значимые и оправданные образы христианской мысли и жизни, дают нам возможность понимать христианство в самом широком его измерении.
Пока основные учения и образцы христианской жизни и мысли в Новом Завете хотя бы направлены в одну сторону и не расходятся далеко друг от друга, они могут сосуществовать в границах одного канона. Внутреннее единство канона не нарушается даже тем напряжением, которое существует внутри Нового Завета. Но мы не преувеличиваем его до степени противоречий, неверно понимая разницу ситуаций в древней Церкви, о которых думали и писали древние авторы. Поэтому сокращение канона в соответствии с произвольно выделенным «каноном в каноне» кончится лишь тем, что в общем хоре свидетельств, которые долгое время Церковь считала подлинными, прозвучат лишь несколько голосов, да и то фальшиво. Даже наиболее явное из так называемых противоречий — между Павлом и Иаковом — находит разумное разрешение, если принять во внимание, что два апостола рассуждают о вере в разных полемических ситуациях[638]. Иаков старается показать, что признавая Бога одним умом, мы имеем ту веру, какая, по его словам, есть и у бесов (2:18), ничуть не меняя их природы; вера эта — не действенна, если не побуждает богатых христиан практически заботиться о благополучии бедных братьев и сестер. Павел, подчеркивая, что спасается человек одной только верой, признает, что вера — не самодостаточна, но сопровождается делами милосердия, подтверждая этим свою реальность и жизненность (Гал 5:6).
Некоторые современные ученые продолжают настаивать на том, что послания Павла и Иакова нельзя богословски объединить, но несомненно, что каждый апостол своей исторической индивидуальностью оградил другого от крайностей неверного толкования. Оба подтвердили свою приверженность целостности вселенской Церкви[639]. Точно так же, отмечает Эрнст Бест (Best), «и Евангелие от Луки и пастырские послания со своим неэкзистенциалистским уклоном явно отвечали запросу, существовавшему в I и начале II века, и по всей вероятности, нуждам многих христиан с той поры»[640]. Другими словами, так называемые «древнекатолические» писания Нового Завета помогали и помогают Церкви приспосабливаться к повторяющимся в истории практическим запросам верующих[641]. Короче говоря, канон признает ценность богословского разнообразия и обозначает его пределы в Церкви.
Можно сделать вывод: при попытке установить «канон внутри канона» возникают две опасности. Во–первых, разные ученые толкуют это понятие по–разному, причем со временем их представления меняются[642]. Изменчивый «канон» не может называться каноном. Во–вторых, пользуясь «каноном внутри канона», мы помешаем услышать и другие части Нового Завета. Вместо того чтобы сосредотачивать усилия на установление некоей нормы внутри канона, исследователям Нового Завета лучше подумать об ответственности за свое церковное служение, видеть его в изучении, понимании и разъяснении всего смысла каждой канонической книги, а не только тех, которые популярны в определенных кругах и в определенное время. Это способствовало бы развитию христианской жизни. Только так Церковь сможет услышать Слово Божье во всей его глубине.
Канон вечно напоминает некоторым церквам о том, что нужно критически анализировать собственное толкование и возвещение апостольского свидетельства, и внимательно прислушиваться к толкованиям, которые предлагают другие верующие. В этом случае та динамическая закваска, которая есть во всем каноне Нового Завета, будет способствовать созиданию и внутри церквей, и в отношениях между ними. Единство будет достигнуто не за счет предварительного соглашения, а потому, что верующие захотят возрастать, по–новому, обновленно, понимая те традиции, которые есть во всем новозаветном каноне.
IV. ПРИНАДЛЕЖИТ ЛИ КАНОНИЧЕСКИЙ АВТОРИТЕТ КАЖДОЙ КНИГЕ В ОТДЕЛЬНОСТИ ИЛИ ВСЕМ ИМ ВМЕСТЕ?
В большинстве исследований и обсуждений нашей проблемы почти или совсем не придают значения главному вопросу: принадлежит ли канонический авторитет каждой из новозаветных книг в отдельности или же им обладает полное собрание? Эти две формулировки имеют фундаментальное различие и предполагают совершенно разные исходные представления.
(Третья формула — канонический авторитет принадлежит и собранию книг, и отдельным книгам — всего лишь модификация второй, и ее можно из обсуждения исключить.)
У слова «канон» в греческом, в латыни или в английском много разных значений. Если речь идет о развитии новозаветного канона, в греческом, среди нескольких главных значений (см. Приложение I) для ясности надо различать два. В активном значении это слово обозначает книги, которые очерчивают норму христианской веры и жизни; но у него может быть и пассивное значение, т. е. оно может обозначать книги, отобранные Церковью как нормативные[643]. Разницу между этими словоупотреблениями можно кратко выразить двумя латинскими причастиями:
В первом случае книгам, входящим в собрание, свойственно значение, которое они приобрели до того, как их собрали вместе, и авторитет их опирается на их собственное содержание. Во втором случае авторитет им придает само собрание, а до включения его не было; другими словами, канон обретает догматическое значение по мере нарастания процесса «канонизации». В одном случае Церковь признает авторитет, свойственный Писанию, в другом — придает этот авторитет сама тем, что собирает его воедино и ставит на нем печать каноничности.
Если авторитет новозаветных книг объясняется не тем, что их включили в собрание, составленное Церковью, а каким–то предшествующим им источником, можно считать, что Новый Завет в основном был завершен уже тогда, когда были написаны все те его части, которые из этого источника происходят. Другими словами, когда было определено принципиальное свойство канона, тогда его объем и был зафиксирован, и канон был завершен тогда, когда были написаны книги, соответствующие главному принципу.
В действительности же канон создавался долго и этот сложный исторический процесс развивался совсем не гладко, а скорее зигзагообразно. Результат, которого Церковь в конце концов достигла[644], складывался в течение длительного времени, когда действовали разные силы и находили выражение очень разные мнения.
Таким образом, при обсуждении notae canonicitatis необходимо отличать основание самой каноничности от оснований для убеждения в каноничности. Первая имеет дело с понятием канона и относится к сфере богословия; второе связано с объемом канона и оказывается прерогативой историка. Эти основания по–разному интерпретировались в различных частях древней Церкви, и границы канона оставались до некоторой степени неопределенными несколько столетий. В Церкви было две тенденции — к максимизации и к минимизации. В Александрии, например, где некоторое время ходило много «боговдохновенных» книг, процесс этот развивался как отбор, т. е. шел от большего числа книг к меньшему. В других регионах, например, в Сирии, Церковь долго удовлетворялась каноном из 22 книг. И в одном, и в другом случае убежденность в каноничности основывалась на длинном ряде критериев — литературных, литургических, вероучительных — связанных с авторством, содержанием и употреблением конкретной книги. Короче говоря, статус каноничности не внешне демонстрируемый признак, а выражение христианской веры. Она не зависит от факторов, открытых для суждений, например — от авторства или подлинности документа; псевдоэпиграф не обязательно надо исключать из канона[645].
Здесь уместно рассмотреть еще один аспект развития канона — его случайный характер[646]. У некоторых ученых эта кажущаяся случайность при определении границ канона вызывает неприятие. Иногда спрашивают, как можно видеть в каноне особый Божий дар Церкви, когда его развитие от «расплывчатого» к «твердому» протекало столь нецеленаправленно и действительно носило случайный характер. По мнению Вилли Марксена, «с исторической точки зрения фиксация канона Нового Завета — дело случайное»[647].
Не вдаваясь в дискуссию об антиномии «двойного делания», т. е. о том, что события, происходящие с людьми, имеют своей причиной и Бога, и конкретного человека[648], уместно все же спросить, насколько здесь прав Марксен. Его вывод опирается не столько на тщательное историческое рассуждение, сколько на философское размышление. Нет исторических данных, которые помешали бы покориться Церкви, уверенной в том, что, несмотря на сугубо человеческие факторы
Иначе говоря, вместо того чтобы утверждать, что некоторые книги случайно включены в канон Нового Завета, а другие случайно из него исключены, в последнем видя здесь дело отдельных людей или соборов, правильнее сказать, что некоторые книги сами себя исключили из канона. На фоне более чем десятка евангелий, циркулировавших в древней Церкви, вопрос о том, как, когда и почему были отобраны наши четыре Евангелия, может казаться таинственным, тогда как на самом деле, это очевидный пример того, что выживает самое жизнеспособное. Рассуждая о каноне, Артур Нок (Nock) говорил своим студентам в Гарварде: «Лучшие дороги в Европе — те, по которым много ездят». Уильям Баркли (W. Barclay) говорил об этом еще определеннее: «Новозаветные книги стали каноническими потому, что никто не мог им в этом помешать»[649].
Различение новозаветных книг и последующей литературы основывается не на произвольных суждениях; тому есть исторические причины. Послеапостольские поколения свидетельствовали о воздействии определенных книг на их веру и жизнь. Самоочевидная действенность слова подтверждала божественное происхождение Благой вести, породившей церковь; это и говорит апостол Павел Фессалоникийцам: «Посему и мы непрестанно благодарим Бога, что, приняв от нас слышанное слово Божие, вы приняли не как слово человеческое, но как слово Божие, — каково оно есть по истине, — которое и действует в вас, верующих» (1 Фес 2:13). Во II и последующих веках эти слова, исполненные авторитетной силы, находили не в поучениях современных руководителей и учителей, а в апостольском свидетельстве, содержавшемся в определенных древнехристианских писаниях. С этой точки зрения Церковь канона не создавала, а только признала, приняла и подтвердила самоочевидную ценность определенных документов[650]. Если мы это игнорируем, мы войдем в серьезное противоречие не с догмой, а с реальной историей.
Если мы примем во внимание ставшие недавно доступными десятки евангелий, деяний, писем и апокалипсисов из библиотеки Наг–Хаммади, мы уверенней, чем когда–либо, сможем сказать, что ни одна книга или собрание книг древней Церкви не могут сравниться с Новым Заветом по степени своей важности для истории и вероучения христианства. Уверенность в том, что в нашем Новом Завете содержатся лучшие источники о жизни Иисуса, — самое ценное знание, которое только можно обрести, изучая историю канона. Что бы мы ни думали о древнем христианстве, ясно, что те, кто определял границы канона, четко и уравновешенно видели благовествование Христа.
Однако такие слова излишни. Творения веры и искусства ничего не приобретают от официальной печати. Если, например, все музыкальные академии мира объявят Баха и Бетховена великими музыкантами, надо бы ответить: «Спасибо, мы об этом и так давно знаем». Члены древней Церкви, способные к различению духов, могли распознать священные книги благодаря тому, что Кальвин[651] называл внутренним свидетельством Святого Духа.
Форма, в которой слово Божье присутствует в Писании, не должна представляться статически, подобно вещественному содержанию, а как динамическое духовное действие. Слово и Писание связаны, они образуют органическое единство, относясь друг к другу как душа и тело. Однако никакая эмпирическая аналогия не в состоянии выразить взаимоотношений слова Божьего и Библии. Они уникальны и больше всего напоминают взаимодействие божественной и человеческой природы в Иисусе Христе, Слове воплощенном.
Приложение I. История слова κανών
У слова «канон» в греческом, латинском и английском языках калейдоскопическое множество значений[653]. В Оксфордском словаре английского языка
Греческое (ό) κανών (связанное с κάννα или κάνη — тростинка; ср. еврейское קכח — тростинка или палка) в первую очередь означает прямой жезл. Этот термин употребляется во множестве производных смыслов, где реализуется представление о прямоте. Поскольку его использовали для того, чтобы не стали кривыми другие вещи или как образец прямоты, κανών нередко обозначает еще и уровень, т. е. плотницкий или строительный инструмент, которым определяют прямой угол доски или строительного камня. Кроме того, κανών не должен сгибаться. Такое представление реализуется тогда, когда это слово обозначает коромысло для весов или линейку писца (в переводе на латынь —
В самом широком смысле κανών представляет собой критерий или стандарт (по–латыни
Обратимся теперь к тому, как употребляли слово κανών древние христианские писатели. В Новом Завете оно появляется только в посланиях апостола Павла, причем очень редко (четыре раза в двух разных фрагментах)[655]. Говоря «Тем, которые поступают (букв, «ходят») по сему правилу (κανών), мир им и милость», апостол употребляет это слово в обычном значении нормы или стандарта; здесь это касается христианского поведения. Более спорно его употребление в очень трудном для толкования месте 2 Кор 10:13–16. Здесь оно использовано трижды в связи с тем «уделом, который назначил Бог Павлу» в его миссионерском служении. Эта Богом данная область (κανών) относится не к сущности или направленности возложенного на Павла дела, а к очерченной рамками географической территории, на которой ему должно трудиться[656].
Что касается использования слова κανών древними Отцами, то мы не удивляемся тому, что они часто употребляют его в значении правила или нормы. Так, Климент Римский призывает своих слушателей «оставить пустые и напрасные заботы и взять за основу великое и славное правило нашей традиции (… έπι την εύκλεή και σεμνόν της παραδόσεως ημών κανόνα, 7, 2). Климент Александрийский, говоря об увещевании Павла коринфским христианам не надмеваться, и его совете «что ни делаете, все делайте во славу Божью», заканчивает призывом к верующим жить в согласии с «правилом веры» (ό κανών της πίστεως,
Мало–помалу слово «канон» стало обозначать в Церкви конкретную вещь, данное решение и даже определенного человека. Где–то с 300 г. оно стало появляться во множественном числе. Так, постановления или определения соборов принято было называть κανόνες христианского поведения. Первым Собором, который назвал свои дисциплинарные и вероучительные решения канонами, был Антиохийский собор 341 г. Недалеко отстоит и употребление слова «канон» для обозначения монашеских правил (Афанасий,
Другим направлением в развитии слова (тесно связанным с последующим обозначением книг Св. Писания) стало его применение к списку, указателю или таблице — т. е. тому, что предполагает фиксацию и стабильность, и тому, на что можно ориентироваться. Астрономические таблицы Клавдия Птолемея (ок. 150 г. по P. X.) назывались κανόνες πρόχειροι («справочные списки»). В них содержались указания на опорные пункты, с которыми связаны перемены времен года. Сходное значение имеют и 10 κανόνες, которые составил Евсевий для своего издания Четвероевангелия. Здесь имелись в виду не нормы или правила, а систематизированные списки чисел, которые соответствовали обозначенным цифрами частям Евангелий. По ним можно было быстро найти параллельные места. Метод, на основе которого они были разработаны, и инструкции к пользованию были описаны в прилагавшемся письме Евсевия своему другу Карпиану[658]. В чем–то похожие каноны составил на латыни Присциллиан (ок. 375), пересказывая послания Павла и прилагая к ним ссылки.
Слово κανών фигурирует и в актах Никейского собора (
При таком широком спектре употреблений слова κανών не вызывает удивления, что оно стало обозначать еще и список книг, которые христиане признавали авторитетными. Значение это появилось довольно поздно. Насколько мы можем судить, слово κανών и его производные, κανονικός и κανονίζειν, стали применяться к Писаниям. Первый пример — в книге Афанасия
Чтобы обозначить особый характер Св. Писания, Отцы пользовались и другими терминами. И Ориген
Подытоживая, скажем, что церковные писатели в течение первых трех веков пользовались словом κανών для обозначения того, что христиане считали своим внутренним законом, обязывающей нормой веры («правило веры» и/или «правило истины»). С середины IV века оно стало употребляться и применительно к священным книгам Ветхого и Нового Заветов. Сегодня ученые спорят о том, какое значение — «стандарта и нормы» или «перечня» в первую очередь имели в виду те, кто впервые применил это слово к Писанию. Согласно Весткотту (Westcott)[659] и Байеру (Beyer)[660], верующие стали считать эти книги «правилом» веры и жизни, основываясь на их содержании. С другой стороны, согласно Цану (Zahn)[661] и Соутеру (Souter)[662], первичным было значение «перечня», поскольку в противном случае трудно объяснить употребление глагола κανονίζειν («включить в канон»[663]) применительно к отдельным книгам или их собранию. Оба значения, и затрагивающее содержание, и формальное (список), оказались подходящими, поскольку церковное обыкновение видеть в определенной группе книг выражение стандарта или нормы веры и жизни[664] естественно привело бы к тому, чтобы соответствующие писания зафиксировать в перечне. Тем самым канон Писания стал эквивалентен содержанию книг, вошедших в такой список.
Приложение II. Различия в порядке следования книг Нового Завета
I. Порядок следования разделов
Те 27 книг Нового Завета, которые нам сегодня известны, распадаются на пять основных разделов или групп: Евангелия, Деяния, Послания Павла, Соборные (или общие) послания и Апокалипсис. Естественно, что Евангелия практически всегда располагали в начале, учитывая содержание и воздавая честь их авторам. Точно так же Апокалипсис, повествующий о «последних временах», явно тяготел к тому, чтобы располагаться в самом конце Нового Завета[665]. До изобретения книгопечатания было много вариантов следования не только разделов, но и некоторых книг внутри этих разделов.
Легко заметить, что Деяния почти всегда связывают с Евангелиями — видимо, люди ощущали, что исторические книги должны располагаться друг за другом. Однако по причинам, лучше всего известным переписчикам Синайского кодекса IV века и Фульденского (Fuldensis) — VI века, в этих рукописях Послания Павла (вместе с Евр) стоят сразу за Евангелиями, перед Книгой Деяний.
Эта же последовательность представлена в первом печатном (но не первом по времени публикации) греческом Новом Завете — томе V Комплютенской полиглотты (многоязычной Библии, 1514).
В отличие от английских Библий, практически во всех греческих рукописях Нового Завета Соборные послания расположены непосредственно за Деяниями, перед Посланиями Павла[666]. Этому порядку оказывали предпочтение частично потому, что Соборные послания приписывались апостолам из числа Двенадцати, три из которых названы «столпами» (Гал 2:9), тогда как Павел был «наименьшим из апостолов» (1 Кор 15:9), а частично — по той причине, что они обращены не к отдельным общинам, а ко всем христианам. Наличие семи общих посланий рядом с Посланиями Павла должно было зафиксировать согласие между главными апостолами в том, что касается правила веры[667].
II. Порядок следования внутри разделов
1. ЕВАНГЕЛИЯ
(а) Неизвестно, когда наши четыре Евангелия были впервые собраны в один кодекс и расположены в том порядке, который мы воспринимаем как обычный. Начало фрагмента кодекса Муратори, посвященного канону, повреждено, но, по–видимому, там представлена обычная последовательность: Матфей, Марк, Лука, Иоанн. Популяризации такого порядка, который мы находим почти во всех греческих рукописях, способствовали Евсевий и Иероним. Первый придерживался его в своих широко использовавшихся Канонических таблицах, которые впоследствии взял на вооружение Иероним для своей латинской Библии. Известны и такие варианты следования:
(б) Матфей, Иоанн, Лука, Марк
(в) Матфей, Иоанн, Марк, Лука
(г) Матфей, Марк, Иоанн, Лука
(д) Матфей, Лука, Марк, Иоанн
(е) Иоанн, Матфей, Марк, Лука
(ж) Иоанн, Матфей, Лука, Марк
(з) Марк, Матфей, Лука, Иоанн
(и) Марк, Лука, Матфей, Иоанн
Порядок (б) представлен в двух рукописях V века, кодексе Беза (Bezae) и Вашингтонском кодексе (codex Washingtoniensis — W), в рукописи X, в нескольких более древних греческих минускульных MSS, в готской рукописи, в нескольких древних сирийских рукописях версии Пешитто и в значительном количестве латинских рукописей. Видимо, он вызван стремлением поставить на первые места двух апостолов из числа двенадцати. Что же касается тех, кто считался спутниками апостолов, первенство отдается Луке, поскольку его Евангелие длиннее, чем Евангелие от Марка.
Порядок (в) представлен в каталоге неизвестной датировки, связанном с Кларомонтанским кодексом (см. Приложение IV, 4), и в одном из поздних греческих кодексов Евангелий (MS 888) XIV или XV века.
(г) обнаруживается в Куретонианской (Curetonian) древнесирийской рукописи, Челтнэмском каталоге (см. Приложение IV. 6) и в латинском переводе комментариев Феофила на Евангелия. Нам трудно судить, в какой степени версии (в) и (г) вызваны желанием поставить рядом две книги Луки.
Порядка (д) придерживается так называемый Амброзиастер (ок. 380 г.). Его находят в списке библейских книг в минускуле 498 (XIV век; см. С. R. Gregory,
Вариант (е) был известен в некоторых частях Египта. Его можно реконструировать по порядку цитирования в словаре саидского диалекта, описанном Войде[668].
Версия (ж) упоминается в
Порядок (з) из рукописи Четвероевангелия на западносаксонском языке, датируемой XII веком (British Museum MS Royal I Α. xiv). Его же мог иметь в виду создатель мозаики в мавзолее Галлы Плацидии в Равенне, датируемой 440 г. Она изображает шкафчик с двумя полками, на которых лежат четыре Евангелия, располагаясь в таком порядке:
MARCUS LUCAS
MATTEUS IOANNES
Последний вариант (и) представлен в западносаксонской рукописи ХП или ХШ века (Бодлезианская рукопись Hatton 38).
2. ПОСЛАНИЯ ПАВЛА
В традиционной версии следования Посланий Павла, те из них, которые адресованы церквам, стоят перед письмами к частным лицам. При этом в каждой группе они располагаются от более длинных к менее длинным[669], кроме Послания к Галатам, которое несколько меньше Послания к Ефесянам, но стоит перед ним.
Положение Послания к Евреям остается неопределенным[670]. В древнейшем из известных списке Посланий Павла, Библейском папирусе II из Chester Beatty (
Переписчики библейских рукописей иногда обозначали длину каждого послания в строках, называемых стихами (stichoi)[673]. Ниже приводится сводная статистическая таблица.
Из этой таблицы видно, что порядок следования посланий в Павловом корпусе строго детерминирован их объемом; при этом соблюдалось разделение на церковные и личные послания[674].
3. СОБОРНЫЕ ПОСЛАНИЯ
Соборные или общие послания называются по именам их авторов, в отличие от Посланий Павла (включая Послание к Евреям), в заглавиях которых упомянуты их адресаты.
(а) В древности все семь Соборных посланий обычно располагались в следующем порядке: Иаков, Петр, Иоанн и Иуда[675]. Он соблюдается в Ватиканском, Синайском, Александрийском кодексе, в постановлениях Лаодикийского собора (363), у Кирилла Иерусалимского; Епифания, Афанасия, Григория Назианзина и Никифора. И здесь порядок следования продиктован объемом посланий[676], при том, конечно, что послания одного и того же апостола помещены друг за другом. См. следующую таблицу:
В разные времена использовалось несколько других последовательностей соборных посланий (по–видимому, Послание Иуды никогда не стояло первым, а 1–е Петра — последним). На Западе первенство Петра зафиксировано в следующих вариантах:
(б) Петр, Иоанн, Иаков, Иуда — Карфагенский собор (397); 85–е Апостольское правило; латинский канон VI или VII века[677].
И в этом случае доминирует принцип величины объема: в 1–м и 2–м Петра в общей сложности 403 стиха, в 1–м, 2–м и 3–м Иоанна — 332, в Послании Иакова — 247 и в Послании Иуды — 71.
(в) Петр, Иаков, Иоанн и Иуда — так в кодексе Ψ, Кларомонтанском каталоге (см. Приложение IV. 4); в Decretum Gelasianum.
(г) Петр, Иоанн, Иуда, Иаков — Филастер (IV век); Августин (De doctr. Christ. 2, 13); Кассиодор.
(д) Петр, Иаков, Иуда, Иоанн — так у Руфина.
(е) Иоанн, Петр, Иуда, Иаков — так у Иннокентия I (405); Исидора Севильского. Здесь порядок отражает число посланий, приписываемых каждому апостолу. У Иоанна — три, у Петра — два, а у Иуды и Иакова — по одному.
(ж) Иаков, Иуда, Петр, Иоанн — MS 326 (XII век).
Обозрение разных вариантов последования разделов Нового Завета и книг внутри них приводит к выводу о том, что таким деталям не придавали большого значения в древней и средневековой Церкви. Они заинтересовали только поздних редакторов и издателей.
Приложение III. Заголовки книг Нового Завета
В древности заглавие книги[678] не считалось столь существенной и неизменной деталью книги, как в поздние времена, особенно начиная с изобретения книгопечатания. Мы не знаем, как именно назвал или хотел назвать Иосиф свою
В древнем книгопроизводстве название свитка, содержавшего единственное произведение, писали на полоске или ярлычке (σίλλυβος), прикрепленном к тыльной стороне папируса или тонкого пергамента. Внутри свитка заглавие помещалось еще и в конце сочинения. Обычно оно было максимально простым — имя автора в родительном падеже, само название и (если нужно) порядковый номер книги.
В дошедших до нас письмах на папирусе обычно не указывалось ничего, кроме имени адресата, к которому мог иногда прилагаться эпитет. Поскольку в Римской империи не было системы почтовых услуг, частные письма приходилось переправлять, пользуясь услугами доверенных лиц или случайных путешественников. Это значит, что доставку апостольских писем можно было доверить только христианам, причем — тем, которые при этом устно сообщали дополнительные сведения (как, например, должен был сделать Тихик — Еф 6:12 и далее).
Все сказанное означает, что ни у одного документа, входящего ныне в Новый Завет, не было того заголовка, который мы сегодня привыкли видеть в оглавлении традиционных изданий. До того как появилась необходимость отличать друг от друга Евангелия или послания, чтобы указать на содержание, достаточно было вступительных слов. Только после того как несколько Евангелий или посланий собрали вместе, возникла надобность в разграничительных указателях, чтобы можно было понять, где кончается одна книга и начинается другая. Поскольку писания всех четырех евангелистов носили одно и то же название (εύαγγέλιον), скорее всего этот общий заголовок дал им один и тот же человек[681]. Каждое из четырех Евангелий идентифицируется по словосочетанию Κατά Μαθθαίον, Κατά Μαρκον, и т.д.[682] Значение фразы «Евангелие согласно (по) Матфею» существенно отличается от «Евангелия Матфея». Как пишут Уэстскотт и Хорт во Введении к своему изданию греческого Нового Завета (пар. 423, р. 321):
Ставя слово ΕΥΑΓΓΕΛΙΟΝ в единственном числе перед четверкой Евангелий, мы хотели подчеркнуть его как их общего предтечу, что только и придает адекватное значение предлогу КАТА. Сама идея, если не термин, общего Евангелия хорошо просматривается в отрывке из третьей книги Иринея, который, несомненно, унаследовал ее от прошлых поколений. Она явно первична по отношению к производному от нее и более привычному значению термина «Евангелие», когда имеется в виду отдельно написанная версия общего, исходного Евангелия.
С течением времени переписчики расширяли этот заголовок. Сначала каждое Евангелие индивидуализировалось за счет использования определенного артикля перед словами «Евангелие согласно…», затем стали подчеркивать определенное свойство книги, добавляя прилагательное «святое» (το αγιον ευαγγέλιο ν κτλ.)[683].
Книга Деяний, как правило, озаглавлена обычным образом: πράξεις των (άγιων) αποστόλων, но иногда автор назван по имени: Λουκά εύαγγελίστου πράξεις των αποστόλων[684].
Как и в случае с Евангелиями, Послания Павла образуют особую группу, и их собрание иногда снабжали общим заголовком: έπιστολαι (του άγιου) Παύλου (του αποστόλου), тогда как отдельные послания назывались προς 'Ρωμαίους, προς Κορινθίους α' κτλ. Однако постепенно эти индивидуальные заглавия превращаются в επιστολή Παύλου προς κτλ., причем перед словом «апостол» часто появляются эпитеты άγιου, άγιου και πανευφήμου или μακαριωτάτου.
Иногда в заголовок вставлены порядковые номера, например, Παύλου επιστολή δευτέρα, α' δέ προς Κορινθίους, — «Второе послание Павла, но первое к Коринфянам».
Некоторые проблемы возникают в случае с Посланием к Колоссянам, поскольку в древнейших рукописях написано Κολασσαεις (
Соборные послания (которые, как ранее сказано, в греческих рукописях Нового Завета почти всегда следуют за Деяниями, предшествуя Посланиям Павла) редко объединяются общим заголовком, таким, например, как αί έπτά έπιστολαι. Как и в случае с Посланиями Павла, первоначально заголовки были краткими, например, Πέτρου επιστολή a, и только позднее добавляется слово καθολική. Еще позже появляются следующие расширения:
επιστολή καθολική του άγιου αποστόλου 'Ιακώβου του αδελφού θεού (MS 425)
γράμμα προς `Εβραίους Ιακώβου αδελφού θεοΰ (MS 1405)
του άγιου Ιωάννου του θεολόγου επιστολή καθολική πρώτη (MS 425)
Любопытная вариация в заглавии 1–го Послания Иоанна есть в комментарии Августина (написанном в 415 г.). Он озаглавил его
Древнейшие экземпляры Апокалипсиса носят простое название άποκάλυψις Ιωάννου, но со временем оно по–разному удлиняется: άποκάλυψις του άγιου Ιωάννου του θεολόγου или άποκάλυψις Ιωάννου του θεολόγου ήν έν Πάτμω τη νήσω έθεάσατο. Самое длинное и содержательное название находим в очень поздней Афонской рукописи (MS 1775): Ή άποκάλυψις του πανενδόξου εύαγγελιστοΰ, επιστήθιου φίλου, παρθένου, ήγαπημένου τω Χριστώ, Ιωάννου του θεολόγου, υίοΰ Σαλώμης και Ζεβεδαίου, θετοΰ δε υίοΰ της Θεοτόκου Μαρίας, και υίοΰ βροντής («Откровение всеславного евангелиста, наперсника (Иисуса), девственника, возлюбленного Христом, Иоанна богослова, сына Саломеи и Зеведея, но приемного сына Марии, Матери Божией, сына Громова»). Единственное пропущенное здесь именование (возможно, по ошибке) — «апостол».
Приложение IV. Древние списки книг Нового Завета
1. Канон Муратори
Приводимый здесь текст в основном следует тексту, изданному под редакцией Литцманна (Hans Lietzmann) —
… при которых он тем не менее присутствовал и поместил [их в свое повествование][687]. (2) Третья книга Евангелия — та, что от Луки. (3) Лука, известный врач, после Вознесения Христова (4–5), когда Павел взял его с собой как одного из ревнителей закона[688], (6) написал его от своего имени, в соответствии с [общей] верой[689]. Однако сам он не (7) видел Господа во плоти; и поэтому, поскольку он имел возможность удостовериться в происшедшем, (8) он начинает свое повествование с рождества Иоанна. (9) Четвертое Евангелие принадлежит Иоанну, [одному] из учеников. (10) Своим близким ученикам и епископам, умолявшим его [написать], (11) он сказал: «Поститесь со мной три дня, начиная с сегодняшнего, и что (12) откроется каждому (13) да расскажем это друг другу». В ту же ночь открылось (14) Андрею, [одному] из апостолов, (15–16) что Иоанн должен написать обо всем от своего имени, а другие — все это проверить. Итак, несмотря на то, что о разных (17) конкретных вещах можно прочитать в Евангелиях, (18) это не влияет на веру христиан, поскольку одним Духом все (20) было возвещено во всех [Евангелиях]: относительно (21) рождения, страстей, воскресения, (22) жизни с учениками, (23) его двойного пришествия; (24) первое — в уничижении, когда он претерпел страдания, (25) второе — славное, в царском достоинстве, (26) которое состоится в будущем. (27) Замечательно то, что, если Иоанн так тщательно (28) упоминает все это еще и в своих посланиях, (29) говоря о себе: «Что мы видели своими очами (30) и слышали своими ушами и наши руки (31) осязали, — все это мы написали вам?»[690] (32) То так он называет [себя] не только все видевшим и слышавшим, (33) но еще и писателем обо всех чудесных деяниях Господа по порядку. (34) Кроме того, деяния всех апостолов (35) записаны в одной книге. Для «достопочтенного Феофила»[691] Лука собрал (36) отдельные события, происходившие в его присутствии, (37) что ясно из того, что он опускает мученичество Петра, (38) а также отъезд Павла из города [Рима] (39), когда он отправился в Испанию. Что касается посланий (4041) Павла, они сами объясняют всем, кто хочет понять, откуда они, кому принадлежат или по какому поводу направлены. (42) Во–первых, к Коринфянам, запрещающее их еретический раскол; (43) следующее[692], к Галатам, против обрезания; (44–46) затем к Римлянам, где он подробно объяснил порядок (или схему) Писания, а также то, что основа (или главная тема) их Христос. Нам необходимо (47) одно за другим их обсудить, поскольку благословенный (48) апостол Павел сам, следуя примеру своего предшественника (49–50) Иоанна, по именам обращается только к семи церквам в следующей последовательности: к Коринфянам (51) первое, к Ефесянам второе, к Филиппийцам третье, (52) к Колоссянам четвертое, к Галатам пятое, (53) к Фессалоникийцам шестое, к Римлянам (54–55) седьмое. Правда то, что еще раз писал к Коринфянам и Фессалоникийцам для увещания, (56–57) но все же ясно видно, что есть одна Церковь, рассеянная по всей земле. Ибо Иоанн еще и в (58) Апокалипсисе, хотя и пишет к семи церквам, (59–60) тем не менее обращается ко всем. [Павел также написал] из расположения и любви одно к Филимону, одно к Титу и два к Тимофею; и все они признаны священными (62–63) по оценке вселенской Церкви для регулирования церковной дисциплины. Ходит еще [послание] к (64) Лаодикийцам, [и] другое — к Александрийцам, [оба] ложно приписаны Павлу для [распространения] ереси Маркиона, и еще несколько других, (66) которые не могут быть приняты вселенской Церковью, (67) ибо негоже желчь смешивать с медом. (68) Кроме этого еще и Послание Иуды и два вышеупомянутого (или, носящие имя) Иоанна считаются (или используются) во вселенской [Церкви][693]; и [книга] Премудрость, (70) написанная друзьями Соломона в его честь. (71) Мы принимаем только апокалипсис Иоанна и Петра, (72) хотя некоторые из нас не желают, чтобы последний читался в церкви. (73) Но Ерм написал
2. Канон Оригена (ок. 185–254)
По разным источникам, сведенным воедино Евсевием в его
В первой книге его [Оригена] Комментариев на
(4) Среди четырех Евангелий, которые только безоговорочно и принимаются в Церкви Божьей, находящейся под небом, как я узнал из предания, первое было написано по Матфею, который некогда был сборщиком податей,
(5) а впоследствии апостолом Иисуса Христа, который опубликовал для тех, кто обратился к вере из иудейства, составил его, как оно и существовало, на еврейском языке. (5) Второе, от Марка, который составил его в соответствии с наставлениями Петра, который в соборном послании называет его сыном: «Приветствует вас, избранная подобно вам, Церковь в Вавилоне, и Марк, сын мой» (1 Пет 5:13). (6) Третье — от Луки, Евангелие, которое одобряет Павел (ср. 2 Кор 8:18), и составленное для тех, кто от язычества [пришел к вере]. После всех них идет Евангелие от Иоанна».
(7) А в пятой книге своих Толкований Евангелия от Иоанна он же говорит об апостольских посланиях:
«Но он, который был удостоен того, чтобы стать служителем Нового Завета, не буквы, но Духа (ср. 2 Кор 3:6), то есть Павел, «насытивший Евангелием земли от Иерусалима до Иллирика» (Рим 15:19), не писал ко всем церквам, которые он наставлял, и даже тем, кому он написал, посылал по нескольку строк. (8) И Петр, на котором основана Церковь Христова «и врата адовы не одолеют ее» (Мф 16:18), оставил одно признанное послание, и, возможно, еще и второе, но это оспаривается. (9) Что сказать мне об Иоанне, возлежавшем на груди Христовой (Ин 13:25), который оставил одно Евангелие, хотя и признался, что мог написать так много, что даже миру не вместить бы тех книг (Ин 21:25)? Он написал еще Апокалипсис, где ему приказано было молчать и не писать о голосах семи громов (Откр 10:4). (10) Он оставил еще послание в несколько строк; и, может быть и второе, и третье; хотя не все признают их подлинными — оба вместе не превышают и ста строк».
(11) В дополнение он так говорит о Послании к Евреям в своих толкованиях на него: «В языке послания, озаглавленного «К Евреям», нет черт, свойственных речи апостола, который признавал, что «неискусен в слове» (2 Кор 11:6), то есть в умении изящно выражаться. Что послание составлено на хорошем греческом языке, признает всякий, кто способен чувствовать разницу в стиле. (12) С другой стороны, мысли в этом послании удивительные и не уступают тем посланиям, которые признаются истинно Павловыми. С этим согласится каждый, кто внимательно прочитает апостольский текст».
(13) Дальше он прибавляет: «Если бы я выражал свое мнение, то я должен был бы сказать, что мысли эти принадлежат апостолу, а стиль и композиция — кому–то, кто запомнил апостольские поучения и написал, как бы поясняя сказанное. Поэтому, если какая–либо Церковь принимает это послание за Павлово, хвала ей за это. Ибо не зря древние мужи приписали это послание Павлу. (14) Но кто на самом деле написал его, знает один Бог. По сведениям, дошедшим до нас [они двойственны], некоторые приписывали его Клименту, епископу Римскому, а другие — Луке, который написал Евангелие и Деяния».
3. Канон Евсевия Кесарийского (265–340)
Из
Здесь кажется уместным перечислить книги Нового Завета, которые мы уже упоминали. На первое место следует поставить святую четверицу Евангелий, за которыми следуют Деяния апостолов. (2) После них стоит назвать Послания Павла, непосредственно за ним известное Первое Иоанна и также признанное Послание Петра. После них должен располагаться, если считать его подлинным, Апокалипсис Иоанна, о котором мы еще приведем в свое время разные мнения. (3) Эти [следует поместить] среди признаваемых книг. Из оспариваемых, но тем не менее принимаемых большинством, Послание Иакова, как его называют, и Послание Иуды, и Второе послание Петра, и те, что называют Первым и Вторым посланием Иоанна, если они действительно принадлежат евангелисту или другому лицу с этим именем.
(4) К подложным книгам следует отнести Деяния Павла и так называемого Пастыря, и апокалипсис Петра, и в дополнение к ним известное послание Варнавы, и, как его называют, Учение апостолов, и, если я не ошибаюсь, Апокалипсис Иоанна. (Эта последняя книга некоторыми отвергается, но другие числят ее среди признаваемых книг). (5) Среди последних некоторые числят и Евангелие евреев, которое больше всего любят евреи, принявшие Христа.
(6) Все они относятся к книгам спорным; но сочли необходимым составить их список, чтобы различать между теми писаниями, которые согласно преданию Церкви истинны, подлинны и признаны, и теми, что отличаются от первых тем, что неканоничны [букв, «исключены из завета»] и спорны, хотя и известны большинству церковных писателей. [И это мы сделали] для того, чтобы мы могли знать и их, и те писания, которые еретики выдвигают под именем апостолов; это, например, такие книги, как Евангелие Петра, Фомы, Матфия или даже другие, сверх этих, Деяния Андрея и Иоанна и других апостолов. Эти книги никогда не удостаивали упоминания церковные писатели в своих сочинениях. (7) Кроме того, и язык и стиль их сильно отличаются от апостольского, а их мысли и намерения совершенно расходятся с истинным правоверием и ясно показывают, что они подделаны еретиками. Поэтому их нельзя причислять даже к подложным, а следует называть нелепыми и нечестивыми.
4. Канон неопределенной датировки и неизвестного происхождения, вставленный в Кларомонтанский кодекс
В Кларомонтанский кодекс VI века (D), греческую и латинскую рукопись Посланий Павла, неизвестный вставил между Посланием к Филимону и к Евреям список библейских книг, составленный на латыни. Zahn
[За списком книг Ветхого Завета следуют:]
Четыре Евангелия:
Матфей, 2600 строк
Иоанн, 2000 строк
Марк, 1600 строк
Лука, 2900 строк
Послания Павла:
к Римлянам, 1040 строк
Первое к Коринфянам, 1060 строк
Второе к Коринфянам, 70
к Галатам, 350 строк
к Ефесянам, 365 строк
Первое к Тимофею, 209 строк
Второе к Тимофею, 289 строк
к Титу, 140 строк
к Колоссянам, 251 строк
к Филимону, 50 строк
— Первое к
Второе к
Иакова 220 строк
Первое Послание Иоанна, 220
Второе Послание Иоанна, 20
Третье Послание Иоанна, 20
Послание Иуды, 60 строк
— Послание Варнавы, 850 строк
Откровение Иоанна, 1200
Деяния Апостолов, 2600
— Пастырь, 4000 строк
— Деяния Павла, 3560 строк
— Апокалипсис Петра, 270
5. Канон Кирилла Иерусалимского (ок. 350)
Из
А в Новый Завет входит только четыре Евангелия, а остальные носят ложные названия и вредоносны. Манихеи написали Евангелие от Фомы, которое, пороча благость имени «Евангелие», губит души простаков. Принимайте также Деяния двенадцати апостолов и с ними семь Соборных посланий: Иакова, Петра, Иоанна и Иуды; и как печать на всех них и последних трудах учеников, четырнадцать Посланий Павла.
Все остальные следует по сравнению с вышеназванными считать второстепенными. И те книги, которые в церквах не читают, не читайте их и сами, как вы уже слышали [как я говорил об апокрифах Ветхого Завета].
6. Челтнэмский канон (ок. 360)
Из списка, который был включен в латинскую рукопись X века разнообразного содержания (главным образом, святоотеческого) и хранился в библиотеке Томаса Филипса в Челтнэме, Англия (Thomas Philipps at Cheltenham). В 1886 г. он был идентифицирован Теодором Моммзеном (Th. Mommsen). См. выше, с. 227–228.
[За списком книг Ветхого Завета следует:]
Существует также и каталог Нового Завета:
Четыре Евангелия: от Матфея, 2700 строк
Марка, 1700 строк
Иоанна, 1800 строк
Луки, 3300 строк
Всего 10 тысяч строк
Послания Павла, числом 13
Деяния Апостолов, 3600 строк
Апокалипсис, 1800 строк
Три послания Иоанна, 350 строк
Только одно
Два послания Петра, 300 строк
Только одно
Поскольку точного указателя строк [= стихометрии] в городе Риме нигде не приводится и в других местах полная его форма по скупости не сохраняется, я сам решил подсчитать объем всех книг, считая в каждой строке по 16 слогов, и приложил к названию каждой книги число гекзаметров Вергилия.
7. Канон, принятый на Лаодикийском соборе (ок. 363)
Отсутствие 60–го правила во многих греческих, латинских и сирийских рукописях заставляет предположить, что оно добавлено позднее, как пояснение к правилу 59–му. См. об этом выше, с. 207.
59–е правило. Ни один псалом, сочиненный частным лицом, и никакая неканоническая книга да не читаются в церкви, но только канонические книги Нового и Ветхого Заветов.
60–е правило. [После перечисления книг Ветхого Завета правило продолжается так:] Вот книги Нового Завета: четыре Евангелия, от Матфея, Марка, Луки и Иоанна; Деяния апостолов; семь соборных посланий, а именно, одно Иакова, два — Петра, три — Иоанна, одно — Иуды; 14 посланий Павла: одно к Римлянам, два к Коринфянам, одно к Галатам, одно к Ефесянам, одно к Филиппийцам, одно к Колоссянам, два к Фессалоникийцам, одно к Евреям, два к Тимофею, одно к Титу и одно к Филимону.
8. Канон Афанасия (367)
Из 39–го Праздничного послания Афанасия (367). См. выше, с. 207–209.
… И вновь [после списка книг Ветхого Завета] не утомительно нам говорить о [книгах] Нового Завета. Это четыре Евангелия, от Матфея, Марка, Луки и Иоанна. За ними Деяния апостолов и послания, называемые соборными, семи апостолов: Иакова — одно, Петра — два, Иоанна — три и последнее Иуды — одно. Затем 14 посланий Павла, апостола, написанных в таком порядке: первое — к Римлянам, затем два к Коринфянам, после них к Галатам, следующее к Ефесянам, потом к Филиппийцам, далее к Колоссянам, два к Фессалоникийцам и к Евреям, после них два к Тимофею, одно к Титу и, наконец, к Филимону. Кроме этого еще Апокалипсис Иоанна.
Это источники спасения, и того, кто жаждет, насытят слова жизни, которые есть в них. Только в этих книгах возвещено благочестивое учение. Никто да прибавляет к ним и не убавляет…
9. Канон Апостольских правил (380)
Свод из 85 правил, приписываемых апостолам, был составлен в конце IV века редактором
Правило 85. Следующие книги да будут признаны почитаемыми и святыми всеми вами, и клириками и мирянами. [Список книг Ветхого Завета…] И наши священные книги Нового Завета: четыре Евангелия, от Матфея, Марка, Луки и Иоанна; 14 посланий Павла; два послания Петра; три — Иоанна; одно — Иакова; одно — Иуды; два послания Климента; и Постановления, которые я, Климент составил для вас, епископов, в восьми книгах; их не должно сообщать всем, поскольку в них содержатся тайны; наконец, наши, апостольские Деяния.
10·Канон Григория Назианзина (329–389)
Этот канон, помещенный среди гимнов Григория (I. 12, 5 и далее), подтвержден Трулльским собором в 692 г. Он написан ямбом. Содержание строк, без ритма, в переводе по возможности сохранены. Здесь приводится только новозаветная часть. Подробнее см. выше, с. 209.
[Список книг Ветхого Завета…]
А теперь сосчитаем еще [книги] Новой Тайны;
Матфей действительно написал для Евреев чудесные книги Христовы,
И Марк для Италии,
Лука — для Греции,
Иоанн, великий проповедник, всем, восходящим к небесам.
Затем Деяния мудрых апостолов,
И четырнадцать посланий Павла,
И семь соборных [посланий], из которых одно Иакова,
Два Петра, три снова Иоанна,
И седьмое — Иуды. Теперь у вас есть все.
Если появляется что–то сверх этого, то это не из числа подлинных [книг].
11. Канон Амфилохия Иконийского (ум. после 394 г.)
Этот канон, как и предыдущий, написан ямбом. Он составлен для Селевка, друга Амфилохия. Здесь приводится только новозаветная часть. См. выше, с. 209–210.
[Список книг Ветхого Завета …]
Время нам сказать о книгах Нового Завета.
Принимай только четырех евангелистов:
Матфея, затем Марка, к которому добавь Луку
третьим, и посчитай Иоанна четвертым по времени,
Но первым по высоте учения,
Ибо я называю его сыном грома,
Сильнее всех говорящего слово Божье.
Принимай также и вторую книгу Луки,
О соборных Деяниях апостолов.
За ним избранный сосуд,
Глашатая язычникам, апостола
Павла, мудро написавшего церквам
Дважды по семь посланий: к Римлянам одно,
К которому следует прибавить два к Коринфянам,
То, что к Галатам, и то, что к Ефесянам, после которого
То, что к Филиппийцам, затем одно, написанное
к Колоссянам[696], два к Фессалоникийцам,
Два к Тимофею, и к Титу и к Филимону,
По одному каждому, и одно к Евреям.
Но некоторые говорят, будто к Евреям подложное,
Поступая нехорошо, ибо по благодати оно подлинно.
Что же осталось? Из соборных посланий
Некоторые утверждают, что мы должны принимать семь, другие,
Что только три должно принять — Иакова одно,
Одно Петра и одно Иоанна.
А некоторые признают три [Иоанна], и, кроме них, два
Петра, и седьмым Иудино.
И еще Апокалипсис Иоанна,
Который некоторые принимают, но большинство
Считает его поддельным. И это,
Вероятно, наиболее надежный (букв, самый неподдельный) Канон боговдохновенного Писания.
12. Канон, принятый на III Карфагенском соборе (397)
Первым Собором, принявшим нынешний канон новозаветных книг, был собор Гиппона (Regius) в Северной Африке (393); однако деяния этого Собора утрачены. Их краткое изложение было зачитано и принято на Карфагенском соборе в 397 г.[697]
Правило 47. Кроме канонических книг ничего не должно читаться в церкви под именем божественного Писания. Канонические же книги следующие: [перечисляются книги Ветхого Завета]. [Книги] Нового Завета: Евангелия, четыре книги; Деяния апостолов, одна книга; послания Павла, тринадцать; его же к Евреям, одно послание; Петра — два; Иоанна, апостола, — три; Иакова одно; Иуды одно; Апокалипсис Иоанна. Касательно подтверждения этого правила (канона) следует посоветоваться с заморской Церковью. В годовщины памяти мучеников следует читать их деяния.
Согласно Цану[698], в 419 г. на другом Карфагенском соборе было добавлено следующее заключение:
… Апокалипсис Иоанна, одна книга. Все это пусть пошлют брату нашему и коллеге–епископу Бонифацию [Римскому] и другим епископам тех мест, чтобы они могли подтвердить это правило (канон), ибо это мы получили от наших Отцов для чтения в церкви.