В директорат вошел Косаку Токида. Весил он больше центнера, и в помещении стало не продохнуть.

Из всего попечительского совета НИИ клинической психиатрии в институте постоянно работали только двое – Косаку Токида и Ацуко Тиба. Их столы располагались у окна, в одном ряду еще с тремя. Стеклянные двери кабинета держали открытыми, поэтому директорат казался продолжением общего офиса.

Ацуко выложила на стол сэндвичи и поставила кофе из институтского киоска. Есть не хотелось: сколько можно обманывать желудок одним и тем же? Вообще-то в институте имелась столовая – и для сотрудников, и для пациентов,- но от их комплексных обедов воротило. Казалось бы, разве не счастье? Нет аппетита – она будет стройнее, красота не увянет, стало быть, и дальше будут приглашать в телепрограммы. Вот только Ацуко было наплевать и на собственную красоту, и на телекомпании, если это не шло на благо пациентов.

– Говорят, инфекционная шизофрения – вот все и в панике,- произнес Токида, грузно усевшись рядом с Ацуко; у одного их сотрудника проявился бред отношений.- Никто не хочет прикасаться ни к сканеру, ни к рефлектору.

– Ну и дела.- Ацуко и сама не раз испытывала такое на себе: ни для кого не секрет, что психиатры боятся заболеть шизофренией.

Некоторые даже поговаривали, что ею можно заразиться через слизистую – мол, это вроде герпеса. С тех пор как стали использовать сканеры, рефлекторы и прочую психотерапевтическую аппаратуру, страх только сгустился. Такое часто бывало с теми, кто брезговал отождествлять себя с пациентами, перекладывал всю ответственность за болезнь на них самих. Хотя подобный подход, напротив, был на руку психотерапевтам при самолечении.

В данной ситуации перекладывание ответственности – это когда целитель, не способный установить человеческие отношения с пациентом, списывает неудачу на невменяемость подопечного, и уже на одном только этом основании каких-то двадцать лет назад пациенту ставили диагноз.

– Опять курица… корень лопуха… на кунжутном масле…- Открыв крышку домашнего бэнто*, Токида недовольно выпятил толстую нижнюю губу. Он жил с матерью в доме для сотрудников.- Всякий аппетит пропадает.

Ацуко заглянула в коробку Токиды, и у нее потекли слюнки. Явно бэнто с нори**. Старинный, знакомый с детства вкус: рис укладывают на дно тонким слоем, накрывают листом нори, пропитанным соевым соусом, потом опять слой риса – и так несколько раз. Казалось, сама коробка пахнет мамой, домом, которого Ацуко так не хватало. Она отнюдь не на диете: сейчас ей очень захотелось есть.

* Бэнто (яп.) – порционный пищевой набор на основе риса, пакуемый в коробку с ячейками. Часто используется для питания вне дома, в пути, на работе. (Здесь и далее прим. переводчика.)

** Нори (яп.) – общее обозначение некоторых видов морских водорослей.

– Давай я? – собравшись с духом, предложила она и уже потянулась к плетеной бамбуковой бэнтошнице.

Токида тут же прихлопнул ей пальцы крышкой:

– Отстань.

– Сам же сказал, что не хочешь…- Ацуко вцепилась в коробку и не отпускала.

Меню столовой вряд ли могло удовлетворить Токиду, поэтому он тоже не уступал:

– Говорят тебе – отстань.

– Эй, эй! – Нахмурившись, перед ними стоял директор института Торатаро Сима.- Дожили! Дерутся за кусок хлеба. И кто? Наши главные претенденты на Нобелевскую премию по физиологии и медицине! – Он сокрушенно покачал головой.

За ним водилась такая привычка: тихонько выйти из кабинета и бродить по институту, заговаривать с сотрудниками. Нельзя сказать, что это к нему располагало. Многие пугались и подскакивали, когда Сима подкрадывался к ним со спины.

Но колкость действия не возымела – парочка не выпустила коробку из рук. Директор печально понаблюдал за ними, затем сам себе кивнул пару раз, словно бы понимая, что гениям свойственно ребячество.

– Тиба-сан, зайдите потом ко мне,- пробормотал он и, заложив руки за спину, привычно ссутулился и куда-то убрел.

– Это ведь ненормально, если у целителя схожая с пациентом бредовая идея, да? – сказал Токида, не без сожаления половиня обед крышкой от бэнтошницы.- Цумура перепутал попытку трансцендентальной независимости с экзистенциальной. Родственников пациента примерно так же часто одолевают бредовые идеи, схожие с его.

"Раз так, это еще опаснее. Потому что для пациента, без сомнения, выглядит неким обманом. Такой же обман пациент чувствует, когда семья пытается показать, будто понимает его. Надо хорошенько проанализировать этого Цумуру«,- подумала Ацуко.

В директорат они возвращались только пообедать. Ацуко обычно работала в лаборатории, примыкавшей к приемному кабинету, а там, среди аппаратуры и беспрерывно снующих ассистентов, покоя не было. Похожий «командный пункт» был и во владениях Токиды.

Возвращаясь в лабораторию, через распахнутую дверь она увидела, как в палате общей терапии о чем-то галдят несколько сотрудников – они окружили Цумуру. «Похоже, это и есть та «паника», о которой говорил Токида",- подумала Ацуко. Все они и впрямь казались крайне взбудораженными. Цумура стоял, вытянув правую руку словно бы в нацистском приветствии. Еще у нескольких человек руки тоже были воздеты. "Суета на ровном месте",- подумала Ацуко. В лаборатории молодая ассистентка – Нобуэ Какимото – следила за сном пациента в боксе. У нее на голове был шлем-коллектор, она не отрывала глаз от монитора. Взгляд ее был пуст и расфокусирован, и Ацуко она не заметила.

Та быстро остановила профиль сна и надавила на клавишу обратной перемотки. Внезапное самоустранение из бессознательного пациента опасно тем, что ассистентка может застрять в этом бессознательном. На экране его сон замельтешил от конца к началу.

– Ой…- Нобуэ пришла в себя, заметив Ацуко, торопливо сняла коллектор, вскочила.- Вы уже вернулись?

– Ты что это делаешь? Хоть думай, что творишь, а?

– Простите…- Ассистентка, похоже, не осознала, что ее затянуло в сновидение пациента.- Мне казалось, я наблюдаю объективно.

– Да нет! Это не ты подключилась к сну пациента, а он вторгся в тебя. Опасно надолго надевать коллектор для поиска снов. Или я тебе не говорила?

– Говорили…- Нобуэ Какимото посмотрела на Ацуко исподлобья.

– Пыталась подражать мне? – рассмеялась та.- Наблюдать за пациентом вполглаза?

– Ну почему у вас получается, а у меня нет? Мне не хватает навыков? – Нобуэ Какимото вернулась на место и грустно уставилась в монитор рефлектора.

Нобуэ действительно не отличалась силой духа. Но дело даже не в этом: далеко не любой специалист годится, чтобы одновременно с пациентом испытать на себе его сон, сопереживать, проникнув внутрь его бессознательного. Без подготовки и навыков можно остаться в плену бессознательного пациента навсегда, так и не найдя выхода в реальность.

– Может, и нет. Во всяком случае, будь осторожна. Вон как на Цумуру подействовал бред отношения пациента, а ведь он просто мониторил через рефлектор. Слышала?

– Да.

Пациент в боксе – мужчина лет шестидесяти – видел во сне оживленный квартал, возможно, центр города, в годы своей молодости. Хотя кто его знает, что это было за место? Квартал из сна казался вульгарным, тоскливым и запущенным. Однако стоит проникнуться чувствами пациента через коллектор, и, вполне вероятно, квартал окажется весьма приятным и желанным местом. Пожалуй, дело скорее в наивности юношеского чувственного восприятия. Или же в пейзаже сокрыто стремление вернуть утраченную связь с миром, обращаясь к прошлому, когда пациент еще был полноценным членом общества.

Ацуко собиралась попросить Нобуэ Какимото позвать Цумуру, но тут вошел молодой сотрудник – Морио Осанай. Симпатичный холостяк с докторской степенью – о нем в коллективе сплетничали все женщины, однако репутацией он не блистал – из-за своей расчетливости, часто вредившей исследованиям. Похоже, Нобуэ тоже его недолюбливала.

– Тиба-сэнсэй, кстати, о Цумуре… мне кажется, проблема не в нем, а в рефлекторе,- начал Осанай.

– Разумеется. Я просто уверена: не прикасайся он к этому рефлектору, подобного бы не случилось.

– Иными словами, на некоторых психотерапевтов бред отношения не действует даже через рефлектор? – Осанай улыбнулся с таким видом, будто знал, чем она будет крыть.

– Нечего болтать, раз понимаете,- одернула его Нобуэ. Она-то почитала Ацуко божеством.

– Только не забывайте, чем сейчас занимается институт,- процедила Ацуко. Пускаться в дебаты ей не хотелось.

– Разработкой психотерапевтической установки. Это я помню очень хорошо. Просто я имею в виду тот реальный эффект, который возникает, если наблюдать бессознательное параноика как реальный образ,- совершенно не замечая Нобуэ, намеренно протяжно, как бы передразнивая Ацуко, ответил Осанай.- Параноик же не симулирует бессознательное, как это пытается делать невротик. Он заявляет о нем во весь голос, он живет в этой роли. Поэтому не вижу смысла заглядывать в это бессознательное.

– Но это бессознательное – параноика. И поэтому необходимо выяснить особенную связь между означающим и означаемым. Вы правы, больной выбалтывает свое бессознательное прямо так, как есть, но именно поэтому, пока не заглянешь в него, не поймешь смысла его лепета.

Ацуко почувствовала себя идиоткой. Осанай высказался и теперь, ухмыляясь, смотрел в окно, всем своим видом показывая, будто совершенно ее не слушает. Под окном простирался огромный газон, за которым в ряд стояли деревья, за ними – институтская ограда, а еще дальше высились небоскребы мегаполиса.

– Ну… это ваша теория,- сказал Осанай, словно подобные теории ему были нипочем.

– Нет, постой,- сдерживая злость, ответила Ацуко. Способность сдерживаться она воспитала в себе сама. Психотерапевту нельзя иначе.- Это не просто теория, а основа теорий. Доказанная и общепринятая. Не понимаю, почему я должна тебе все это объяснять. Ладно, хватит. Приведи Цумуру, я сама возьмусь за его лечение.

Лицо Осаная стало серьезным. Похоже, он вспомнил, что вряд ли кто мог тягаться с Ацуко в искусстве пикировки.

– Ну что вы, что вы. Не так все сложно, вам совершенно не стоит беспокоиться. Цумуру можем подлечить и мы с Хасимото. Как-никак приятели.

Осанай торопливо ретировался. "Вне сомнений, всяческие слухи о заразности шизофрении распространял именно он",- подумала Ацуко. Она только не понимала, ради чего Осанай, зная, что скрытой в рефлекторе опасности можно избежать, пришел к ней и молол всю эту чушь.

– Без тщательного обследования одного лечения мало,- пробормотала она.

– Он… он, видимо, опасается, что стоит вам обследовать Цумуру, и вы запросто его вылечите,- сказала Нобуэ Какимото.

Торатаро Сима поднялся из-за стола, усадил Ацуко Тибу в кресло, а сам расположился справа – откинулся на спинку дивана так, что едва не лег. Стоило приподнять голову, и он мог при желании рассматривать в полупрофиль красивое лицо Ацуко. Торатаро Сима считал себя ее поклонником и не пытался этого скрывать.

– А к тебе заходил Осанай?

– Хотите сказать, он и здесь побывал? – спросила Ацуко и продолжила про себя: «Перед тем, как наведаться ко мне».

– Сокрушался, что коллеги не обязаны придерживаться твоей теории и способствовать получению Нобелевки,- продолжал Сима.

– Да, он заходил насчет Цумуры – давно не катил бочку на психотерапевтическую установку.

– Как бы он ни протестовал, кому-то установка помогла, и против этого не возразишь.- Сима нахмурился.- Добрая половина пациентов пошла на поправку. Разве могли мы представить, что добьемся у всех ремиссии? Так ведь, Тиба-сэнсэй? А это лишний раз доказывает правильность вашей теории.

– Ну это все благодаря разработкам Токиды: он создал установку, я лишь ее использовала… Кстати, господин директор, порог ремиссии преодолела даже не половина, а две трети стационарных больных.

– А-а. Да-да. Весьма похвально, однако…- Сима скривился.- Среди этих наших больных кое-кто отождествляет себя с директором больницы. Причем некоторые подражают мне крайне гротескно и плоско. Признаться, даже видеть все это противно, Тиба-сэнсэй.

– Ну это у них период мягкой восприимчивости. Они как глина,- хмыкнула Ацуко.- Добиваются трансцендентальной самостоятельности. Почти все врачи и медсестры видят, как больные им подражают.

Сима обеспокоенно поинтересовался:

– Вероятно, Осанай наговорил тебе всяких гадостей? – Его рассеянности как не бывало.

– Да нет,- невозмутимо соврала Ацуко.

– А то он здесь сложно изъяснялся насчет воздействия установки на больных. Я ему посоветовал обратиться к тебе напрямую. Дескать, хватит смелости – скажи ей об этом в глаза. А он вспылил, мол, ну и скажу,- и вышел. Вот я и подумал, что свалил с больной головы на здоровую. Но как бы там ни было, я психотерапевт старой закваски, за современными теориями не поспеваю. Что я еще мог ему сказать?

– Ладно, ничего страшного,- успокоила его Ацуко, окидывая взором кабинет.

Просторная комната, обставленная массивной мебелью, соответствовала директорскому уровню, но для института с мировым именем выглядела заурядно. На стенах с трех сторон под потолок громоздились книжные стеллажи, заставленные классической литературой по психиатрии. Преобладали первые издания трудов психиатров прошлого, вплоть до Крепелина, однако современные имена практически не встречались. "Пожалуй, часть книг пора бы заменить. А то бог знает, что посетители могут подумать об институте«,- промелькнуло в голове Ацуко, но вслух она произнесла:

– Сдается мне, этот Осанай что-то замышляет. Будьте осторожны. Разумеется, сам он пешка, но кто-то за его спиной, похоже, пытается вынудить вас совершить ошибку.

– Ты о моем заме? Якобы метит в мое кресло? – Торатаро Сима изменился в лице, тут же уловив в предупреждении Ацуко всю щекотливость ситуации: раскол среди подчиненных.

То были не слухи. Его заместитель Инуи действительно что-то замышлял, беседуя тет-а-тет с коллегами по руководству, о чем Сима должен был знать. Но он, Торатаро Сима – не только директор, но еще и глава попечительского совета института – похоже, оставлял это все без внимания. Косаку Токида ушел с головой в работу; выходит, беспокоится лишь она. В институте именно покровительство Симы помогало Ацуко и Токиде сосредоточиться на исследованиях. И эта благосклонность импонировала Ацуко в начальнике больше всего.

– Ладно, хватит об этом. Вот бы я вызывал тебя из-за таких пустяков.- Неверно истолковав выражение лица Ацуко, Сима встал.

Разве это пустяки? Ацуко с удивлением посмотрела на своего начальника. Поймав ее взгляд, Сима задумался, с чего начать. Предстоял серьезный разговор.

В конце концов он вернулся за стол. Ацуко улыбнулась. В ситуациях, когда требовалось навязать собеседнику свою точку зрения, Сима, руководитель слабохарактерный, садился за большой директорский стол и заводил беседу оттуда.

– Прекрасно понимаю, насколько сейчас важное время для твоих исследований. Но все-таки вынужден обратиться с просьбой, пусть и нелепой,- начал Торатаро Сима, опираясь костлявыми пальцами на столешницу.- В общем, не могла бы Паприка… так сказать, выйти на сцену?

– Ох,- обескураженно вздохнула Ацуко. В душе она была готова откликнуться на любую просьбу Симы – но только не на эту, вроде бы шутливую.- Паприка сошла со сцены навсегда.

– Знаю, знаю. Уже лет пять как. Или шесть? Но вот теперь… очень требуется ее помощь. Я бы не беспокоил тебя, но пациент – очень важная персона, и я просто не могу его гонять по клиникам.

– А разве все эти тузы не проходят теперь анализ в общем порядке?

– Видишь ли, он попал в непростую ситуацию, которая, по сути, и вызвала невроз страха. А вокруг все только и ждут его провала. Я говорю о своем однокашнике, Тацуо Носэ. Мы дружили в школьные годы, в студенчестве – и по-прежнему близки. Лет ему, как и мне, пятьдесят четыре. Входит в совет директоров автоконцерна и курирует вопросы практической реализации собственной разработки компании – экологически безопасного автомобиля. «Доброжелателей» хватает и на работе, и вне ее. Говорит, еще можно понять недовольство конкурентов, но на него поглядывают искоса даже в министерстве. Поползут слухи, что он ходит к психиатру,- и технические данные машины, пусть ее проектировал не он, окажутся под сомнением. Представляешь, во что это выльется для компании? Понятное дело, Носэ – старый лис, не раз бывал в переделках. Вот я и думаю, что основная причина его невроза – в чем-то другом.

– Возможно,- ответила Ацуко, а сама подумала: «Близкий друг… однокашник… экологичный автомобиль». Ей стало интересно.- В таком случае можно предположить саботаж со стороны окружения. Наверняка ему угрожают,- и если причина лишь в этом, пожалуй, может развиться неврастения, но никак не невроз страха.

– Вот и я подумал так же. – Торатаро Сима оживился, понимая, что заинтриговал Ацуко.- Поэтому лечение психоанализом будет самым подходящим, а я здесь, как ты знаешь, не силен. В любом случае, кто бы ни взялся его лечить, потребуется время. Именно поэтому я обращаюсь к сыщику снов – Паприке.

– Сыщику снов… если бы все было так просто. Потребуется уйма времени.

Ацуко смешалась. В этой ситуации отказать директору она не сможет. Однако стоит ей здесь и сейчас поддаться на уговоры, и ее собственное исследование прервется накануне завершения – и, возможно, надолго. Хотя в науке время – фактор непредсказуемый.

– К тому же Паприка лет шесть как не занималась поиском снов, да и годы берут свое,- добавила она.- Пусть запрет на применение психотерапевтической установки снят, этот метод лечения по-прежнему остается весьма опасен. Не знаю, удастся ли.

Торатаро Сима тоже, разумеется, должен был все это понимать. Потому и стоял, пристально глядя на Ацуко. У него даже глаза повлажнели. Он безмолвно ждал.

– Хорошо. Тогда выслушайте и мою просьбу,- сказала она.

Сима просиял и даже как-то приосанился.

– Разумеется. Если поможешь в лечении – проси чего хочешь.- Сима не оставлял себе пути к отступлению защитной фразой «если это будет в моих силах». Человек порядочный, что там говорить.

– Как его… господин Тацуо Носэ, так? Поймите, ваше положение сейчас ничем не лучше его.

Торатаро Сима с удивлением смотрел на Ацуко, ожидая, что она скажет дальше.

– Во-первых, постарайтесь наедине побеседовать с каждым членом попечительского совета. Понимаю, вы очень заняты, но все же вы неоправданно ими пренебрегаете. Во-вторых, созовите на днях попечительский совет. Повестку можно продумать позже, а пока назначьте дату.

– Хорошо,- задумчиво кивнул Сима.- Если ты настаиваешь.

«Он действительно недооценивал ситуацию». Ацуко поразилась реакции директора и, тяжело вздохнув, сказала:

– Итак, где ждут нашу Паприку на этот раз?

Сима размашисто водил по блокнотному листу толстым пером «Майстерштук» и при этом оживленно объяснял:

– На Роппонги есть один старый добрый кабачок, в него ходят только мужчины. Называется «Радио-клуб». Тихий такой, мы с Носэ любим там посидеть. Я сейчас ему позвоню, и вы можете встретиться хоть сегодня вечером.

– Ничего, если я задержусь? – Прежде чем вновь стать сыщиком снов, ей нужно было уладить текущие дела.

– Думаю, для Носэ тоже чем позже, тем лучше.

– Хорошо, тогда сегодня в одиннадцать.

– В одиннадцать – Сима черканул две записки, одну передал Ацуко, после чего извлек из ящика папку.- Это материалы Тацуо Носэ. В них история болезни, я сам составлял… И, Тиба-сэнсэй,- окликнул он Ацуко, уже выходившую из кабинета. Когда она оглянулась, Сима уже набирал рабочий номер Носэ.- До чего же я ему завидую. Его ждет встреча с той самой Паприкой.

Восемь лет назад, едва возглавив попечительский совет и заняв директорское кресло, Сима лечился у Паприки от психоневроза.

Чтобы хоть как-то бороться с толпами людей в прилегавших к Гиндзе районах, городские власти разрешили работу питейных заведений до глубокой ночи. Теперь по улицам скиталось меньше гуляк, которых вышвыривали из баров, и на Рогшонги стало спокойнее. Кроме того, резко подскочили цены на увеселения и выпивку, и молодежь держалась от этого квартала подальше. Кабачок «Радиоклуб» занимал подземный этаж высотного здания среди небоскребов. Арендная плата здесь была высока, но кабачок почти всегда пустовал. Здесь не было закрытой членской системы, но некоторые ходили сюда постоянно.

Незадолго до одиннадцати Тацуо Носэ сидел в отдельной кабинке в дальнем углу, откинувшись на высокую спинку. Кабинки размещались вдоль стены, с другой стороны тянулась стойка бара. Однако кабинка Носэ располагалась поодаль от прочих и единственная напоминала отдельный кабинет. В кабачке Носэ был один. Бармен Дзиннай, полируя за стойкой фужеры и бокалы, изредка посматривал на него, а когда взгляды их встречались, улыбался одними губами и кивал. Единственный официант – тучный Куга – стоял не шелохнувшись у двери, глубоко о чем-то задумавшись. Возможно, естественный отбор клиентов был результатом профессионализма этого пожилого тандема. Играла старая пластинка – «Р. S. I Love You».

Носэ ждал Паприку, потягивая 27-летний «Аскебаш» со льдом. Напиток рекомендовал Куга – они только что выгодно купили партию. Сима говорил Носэ, почему женщину-психотерапевта следует называть условным именем: раньше лечение психотерапевтической установкой было запрещено. Ему также пришлось выслушать, насколько эта Паприка привлекательная женщина.

Лечение чудной установкой его не пугало. Тацуо Носэ не особо верил в новейшие научные технологии, но доверял психотерапевту Торатаро Симе. В любом случае надеяться ему больше не на кого. К тому же директор Института клинической психиатрии, пожалуй, наивысший авторитет в психиатрических кругах сегодняшней Японии.

«Так, стоп! Хорош!» – сказал себе Носэ, мысленно отказываясь от второй порции «Аскебаша». С минуты на минуту ему предстояла встреча с красавицей, которой можно целиком и полностью довериться, и это никак не связано с работой. Тацуо Носэ начал приятно хмелеть, однако надо оставаться трезвым – неизвестно, что за лечение ему предстоит. Но раз Торатаро Сима выбрал местом встречи с Паприкой этот кабачок, грех не выпить. Чтобы ослабли сжимающие его тиски. В душе Носэ был благодарен Симе за такой выбор. Сюда определенно не явятся ни коллеги, ни конкуренты Носэ. Сима знал это наверняка.

Носэ надеялся, что здесь приступ беспокойства не начнется, но терять бдительности нельзя. Неизвестно, когда ждать очередного приступа. Ирония в том, что эта неопределенность – единственная известная причина невроза беспокойства. Томительный страх ожидания того, что является неведомо откуда, так же отвратителен, как и сама внезапная вспышка. Даже сильные духом переносят такое с трудом.

Первый приступ случился месяца три назад, во второй половине дня. Носэ ехал в такси, возвращался в офис. У него потемнело в глазах, в затылке и шее вдруг потяжелело, закружилась голова. Впрочем, голова у него кружилась и раньше. Но тогда он подумал, что прихватило спину, и попытался успокоиться, разминая плечи. Однако в памяти всплывали зловещие слова: инсульт, субарахно-идальное кровоизлияние… Скольких его приятелей-однокашников за последнее время свели в могилу эти напасти. Причем многие умирали от инсульта из-за так называемого выборочного невнимания к неизбежным в их возрасте симптомам. Игнорировали старость. Носэ стало совсем худо. Он может умереть прямо здесь… Его бросило в холодный пот. Сердце заколотилось. От страха сбилось дыхание, пересохло в горле. Позвать водителя? Хотя чем он может помочь? Весь сжавшись, Носэ усилием воли сдерживал крик. Никто не должен узнать о приступе. Позже, размышляя, он понял, что на первый раз выкрутился, однако вскоре все повторится. Еще повезло, что первый приступ случился в такси. Но что делать на работе?.. От одной мысли об этом становилось не по себе. Нужно что-то делать. Но что?

По закону подлости второй приступ застал его на работе. Благо он сидел у себя в кабинете. Его раздирало два желания: звать на помощь – или обойтись без свидетелей. Носэ терпел. К счастью, ему никто не позвонил, не заглянул в кабинет. Иначе он бы не сдержался – страх смерти брал верх.

Носэ знал, что психоневротикам не рекомендуется читать литературу о собственном заболевании, но все же купил несколько книжек. Украдкой изучал их по ночам, когда жена и сын уже спали. В результате лишь узнал, что у него, похоже, невроз страха. Но отчего он возникает и лечится ли самостоятельно, выяснить не удалось.

Знал он и о существовании анксиолитиков – эти препараты помогают при неврозе страха,- но понимал: чтобы их получить, необходимо идти на прием. Трудно сказать, что помешало тогда Носэ вспомнить про институт Симы. А обращаться к любому специалисту он не решался, опасаясь, что об этом станет известно в компании. Когда же он прочел, что деградация личности может повлечь за собой прогресс невроза страха, вплоть до шизофрении,- все же собрался идти к врачу. В конце концов осмотрительные поиски надежного специалиста, способного гарантировать анонимность, натолкнули его на мысль о Симе – старом приятеле, с которым он виделся один-два раза в год. Лучшего консультанта и пожелать трудно.

– Куда удивительнее, что большинство людей живет, ни о чем не беспокоясь.

Когда Сима, выслушав, иронично произнес это, Носэ тут же стало спокойнее. Как хорошо, что у него есть такой старый добрый друг. При этом он полагал, что Сима переоценивает его интеллект и силу духа. Сима утверждал, что под воздействием силы духа страх растворится – субъективный опыт будет накапливаться качественнее, и Носэ, без сомнения, выздоровеет сам по себе. К тому же Носэ уяснил из книг, что его приступы вызваны отнюдь не психологическими проблемами среднего возраста. Переход из собственного детского мира к первому родительскому опыту отношений с сыном; пересмотр своего положения и обязанностей с получением первой руководящей должности; неприспособленность на фоне технических реформ – все эти проблемы он разрешил лет десять – двадцать назад. Помимо того, он без счета оказывался в центре всевозможных житейских распрей, так что с любой нынешней проблемой должен справиться без особого труда.

После встречи с Симой Носэ переложил полученные таблетки в пузырек из-под витаминов и начал украдкой их принимать. На некоторое время позабыл о приступах, но когда лекарства закончились, на третий день по пути домой его настиг третий и весьма сильный приступ. Дело было за полночь. Он не сдержался и велел таксисту гнать в ближайшую больницу. Однако по дороге приступ миновал, и он, передумав, велел ехать к дому Торатаро Симы. Тому следовало отдать должное: похоже, он тут же все понял и пообещал немедля составить программу лечения. И вот через неделю, сегодня вечером, Носэ предстоит встреча с психотерапевтом: выдающимся, по словам Симы, сыщиком снов по имени Паприка. Как в детской сказке.

Прошло еще несколько минут, заиграла «Satin Doll». Отворилась массивная дубовая дверь, вошла девочка. В таком заведении ей было явно не место. В красной маечке и джинсах. Куга произнес: «Добро пожаловать» – тоном следователя на допросе. Но девочка дала ему понять, что ее-то и ждет Носэ, и официант замер. Носэ растерялся, а у Дзинная округлились глаза.

Девочку подвели к Носэ, и она, склонив голову, произнесла:

– Я Паприка.

Ошеломленный Тацуо Носэ поспешно встал:

– Весьма… так сказать…

– Вы господин Носэ?

– Да, да, это я…- Изумление Носэ не поддавалось описанию – девочка не вызывала никакого доверия своим внешним видом. Он показал ей на диван напротив.- Прошу.

Девчонка была симпатичной, ростом с него самого, красивое веснушчатое личико. В тусклом свете ее кожа отливала загаром. Некоторое время она ерзала – Носэ показалось, как бы не в своей тарелке.

«Интересно, кто старше – мой сын или она?» С этой мыслью Носэ обратился к девушке – та беспрестанно озиралась:

– Ну что, барышня…

– Зовите меня Паприкой,- кокетливо промолвила она.

Носэ показалось, она специально выбрала такой тон, чтобы ему проще было называть ее этим именем. И он послушно поправился:

– Ну, Паприка, что будешь пить?

– То же, что и вы.

Носэ кивнул Куге, ожидавшему у столика, и поймал на себе его неодобрительный взгляд: «Как, престижнейший виски – этой малолетке?» Однако ответил официант легким поклоном и удалился.

Паприка пришла без ничего, никакой папки при ней не было. Передал ли ей Сима историю болезни и другие материалы? Или придется объяснять все заново?

Паприка, словно вглядываясь в душу изможденного Носэ, неожиданно улыбнулась:

– Господин Носэ, говорят, вы разрабатываете экологически безвредную машину? Расскажите.

Тон бойкий, но никак не хамский. "Неглупая«,- подумал Носэ. Еще ему показалось, что она прикидывается беззащитной нарочно, чтоб ему было проще с ней говорить.

– Машины на газе с низким выхлопом существовали и раньше,- расслабившись, заговорил Носэ учительским тоном: этого она, видимо, и добивалась,- но и у них в выхлопных газах содержались оксиды азота и углерода. Так вот, наш разрабатываемый автомобиль – попытка их полностью устранить. Я сказал «разрабатываемый», хотя он уже готов.

– Выходит, вы уже создали продукт и собираетесь его продавать? И кому-то это не нравится?

– Именно. Конкуренты протестуют, внутри фирмы нападают завистники…- Носэ улыбнулся.- Но это мы как раз предвидели.- Последнюю фразу он добавил, чтобы Паприка не подумала, будто причина его заболевания лишь в этом.

Передались ли Паприке его опасения? Обронив единственное слово: "Кошмар«,- она всем своим видом показала, что корпоративные распри ее больше не интересуют. Глотнув виски со льдом, она пробормотала:

– Не может быть! «Аскебаш»!

Стоявший рядом Куга обомлел от неожиданности, но тут же почтительно склонился:

– О, вам нравится?

На первый взгляд и прической, и одеждой Паприка напоминала скорее взбалмошную девчонку, но говорила она как взрослая женщина, а в глазах светился разум.

– Ничего, если я выпью еще?

– Да, пожалуйста,- ответила Паприка. Вдруг она изменилась в лице и озабоченно спросила, явно зная, о чем говорит: – Погодите, сколько вы уже выпили? Две? Нет? Эта будет вторая? Ну, тогда, пожалуй, можно.

Носэ понравилось, что требования не строгие, и он почувствовал себя вольнее.

– Хотя ладно. Если начинать лечение, лучше ведь не пить, да?

Паприка едва заметно ухмыльнулась и оценивающе посмотрела на Носэ:

– А вы, господин Носэ, джентльмен. Я тоже не буду. Хотя, если честно, не отказалась бы повторить.

– Тогда угощу в следующий раз.- Носэ понизил голос: – Кстати, Сима не говорил, где меня будут лечить.

Паприка окинула взглядом помещение. Все по-прежнему, ни одного посетителя, но атмосфера заведения все равно не располагала для беседы с психотерапевтом. Паприка допила и слегка кивнула:

– Пойдемте отсюда.

Когда они направились к выходу, опять зазвучала «Р. S. I Love You». Пока Носэ платил по счету, Паприка вышла.

– Господин Носэ, вам нездоровится? – обеспокоенно поинтересовался Дзиннай. Похоже, он слышал обрывки разговора и своим вопросом застал Носэ врасплох.

– С чего ты взял?

– Эта особа… Она не медсестра?

Когда Носэ вышел на улицу, Паприка уже садилась в такси. Весь центр пестрел красными огоньками*. Паприка назвала адрес, и машина тронулась на Акасаку. По обеим сторонам тянулись высотные здания с престижными апартаментами на верхних этажах. В такие квартиры, как правило, либо селилось руководство экономических монстров, либо вкладывали капитал толстосумы.

* В японском такси красная лампочка означает, что машина свободна.

– Просканируем ваш сон у меня дома. Аппаратура настроена,- сказала Паприка.

Носэ поразило, какое свежее у нее дыхание, а дышит она как зрелая женщина. «И все же сколько ей лет?» – подумал он, а вслух поинтересовался:

– Мое лечение затянется? – Этот вопрос беспокоил его больше всего.

– Страх – изначальное состояние человека. Некоторые корифеи науки считают, что лучше, если страх сохраняется. Если вы приручите его, будете с ним уживаться и – более того – научитесь его использовать, надобности в лечении не возникнет. В таком случае вся наука о страхе окажется ненужной.

– Я не могу лечиться долго.

– Понимаю. У вас положение в обществе, семейная жизнь опять-таки. Однако необходимо расслабиться. Не переживайте. Потому что вы непременно вылечитесь. Если только не упустите шанс. Просто ваш, как бы это сказать… провалился за подкладку кармана. Но у подкладки есть дно, и ситуация вряд ли ухудшится, до психоза дело не дойдет.

Носэ облегченно вздохнул: «Похоже, обойдется».

Такси остановилось перед многоэтажным жилым домом в квартале Синано. Здесь жил Торатаро Сима, здесь же обитало и руководство Института клинической психиатрии. НИИ владел несколькими этажами здания.

"Выходит, Паприка тоже из руководства института. Такая квартира частнику не по карману«,- подумал Носэ и двинулся за Паприкой через вестибюль к лифту, даже не пытаясь выяснить ее настоящее имя. Торатаро Сима велел не допытываться.

Но фамилию Паприки он узнал сразу: рядом с дверью в ее квартиру на шестнадцатом этаже висела металлическая табличка: «1604 = Тиба».

Судя по размерам, квартира могла быть директорской. Из роскошно меблированной гостиной в лоджию вела стеклянная дверь от пола до потолка, и оттуда открывался вид на ночной Синдзюку.

– Смотрю, ты важная персона?

Восхищение Носэ не удивило Паприку, и она оставила реплику без внимания, пригласив Носэ в дальнюю комнату, похожую на процедурный кабинет. Помимо кушетки для пациента в ней стояли ее кровать, гардероб и кое-какая мебель. Вдоль стены перед кушеткой выстроилась психотерапевтическая аппаратура, на двух или трех мониторах светились застывшие графики. Окон в комнате не было.

– Клаустрофобией не страдаете?

– Нет, чуточку акрофобией.

– Запомню. Сможете уснуть прямо сейчас?

– Я постоянно так устаю, что могу уснуть когда угодно. Но при симпатичной девушке – право, не знаю.

Таинственность происходящего слегка пугала Носэ. Понимая это, Паприка попыталась его успокоить:

– Расслабьтесь. Или не стоит вас успокаивать? Ладно. Как бы то ни было, постарайтесь уснуть.

Сняв пиджак, он протянул его Паприке. Та повесила пиджак на плечики и убрала в гардероб. За пиджаком последовали галстук и сорочка. Паприка управлялась с вещами, как профессиональная медсестра, и Носэ без стеснения снял брюки.

– А вы щеголь. У вас вся одежда дорогих марок,- улыбнулась Паприка, когда Носэ в теплом нижнем белье лег на кровать.- Вы всегда так спите?

– Не люблю пижаму. В ней как в свитере,- ответил он.- Всегда сплю в одних трусах.

– Хорошо, если не нравится пижама, можете раздеться до трусов.

– Нет-нет, я потерплю.

Носэ рассмеялся и запустил ноги под холодную белоснежную простыню. В комнате прохладно, подушка твердая, наволочка крахмальная.

Наблюдая, как в свете мониторов Паприка заканчивает какие-то приготовления, Носэ вдруг подумал, что такое бывало с ним и прежде. Послышалась музыка – вероятно, кабельное радио, какая-то сюита Рамо.

Паприка надела на голову Носэ нечто похожее на женскую шапочку для душа: прозрачная, снаружи отпечатана электросхема, похожая на план города, из затылка тянется кабель. Носэ представлял себе это устройство как жесткий шлем, а потому облегченно вздохнул:

– Это и есть та самая «горгона»?

– Всё-то вы знаете! Но теперь у нее кабели не торчат как попало, остался один. А вскоре отпадет необходимость и в шлеме.

– А это сенсоры?

– Представьте себе, что это интерфейс высокочувствительного сенсора излучаемых мозгом волн, который соединен с основным аппаратом. Если раньше для изучения волн коры головного мозга череп пронизывали электродами, теперь достаточно надеть «горгону».

– И как, уже запустили в производство?

– Что вы! Все это еще в процессе разработки. Видите, какой кавардак?

Кто же все это разрабатывает? Если не она сама, кто-то еще приходит в эту комнату, собирает и настраивает эти приборы. Раз установка пока не готова, выходит, ученые – те самые, из Института клинической психиатрии, кандидаты на Нобелевскую премию. Эти люди заявляются в частное жилье и собирают приборы. Пытаясь совладать с нахлынувшим страхом, Носэ съязвил:

– Вот как, передовая технология?

– Да,- убежденно ответила Паприка.

От такой твердости Носэ немного успокоился и откинулся головой на подушку:

– Ну, раз «горгона» – такая надежная штука, как-нибудь усну.

– Постарайтесь. Вы сегодня выпили, хорошо бы заснуть без гипноза и снотворного.- Паприка присела на стул рядом с Носэ и спросила: – Часто видите сны?

– Вижу много, но все какие-то странные.

– Полезно часто видеть сны. От них голова работает лучше. Интересные люди видят много интересных снов, а вот у никудышных людей сны тоже сплошь ни к черту. Интересно будет посмотреть, какие сны у вас…

– Еще я слышал – ты проникаешь в чужие сны?

– У нас первый сеанс, поэтому не сегодня. Мне нужно привыкнуть к вашим снам, а то появлюсь я – новый персонаж, и вам станет неуютно.

– Кажется, меня ждет приятное лечение.

– Вы так говорите, потому что у вас болезнь не запущенная. Некоторые просто ненавидят сыщика снов. Ну что ж… похоже, мне лучше выйти. Иначе не заснете.

– Пожалуй, но я поболтал бы еще.

Паприка годилась Носэ в дочери, но не ей, а ему в тот миг требовалась ласка. Девушка улыбнулась и встала:

– Нельзя. Нужно заснуть. К тому же я хочу есть. Схожу пока на кухню.

"И впрямь хороший врач",- подумал Носэ. От одного разговора с ней ему стало спокойно на душе. Казалось, что Паприка ему, чужому человеку, какая-то родная – так она держится, такое у нее лицо. Она поднимает настроение, с ней можно говорить о чем угодно. И манера держаться у нее – не то что у нынешних женщин. Не скажет ничего неприятного, молода и красива, а сила в ней при этом чувствуется прямо материнская. Мужчина склоняется перед ней, но очень безмятежно. Довольный Носэ глубоко вздохнул. Приступ здесь не начнется. Вряд ли.

Бывало, несколько раз в месяц он возвращался домой под утро, часа в четыре-пять. Жену это не задевало – она с головой ушла в воспитание сына. Носэ знал: вернись он хоть в семь утра, жена беспокоиться не станет. К тому же кому, как не ей, знать, что он ей не изменяет.

"Потому что болезнь не запущенная",- вспомнил Носэ слова Паприки. Возможно, для психотерапевта и не запущенная. Но для Носэ – важнее некуда: он не мог успокоиться лишь потому, что болезнь не мешает его жизни в обществе. Самое главное – вернуться в строй до того, как о заболевании прознают враги.

В прежние времена раздумья обо всех этих врагах – среди своих или чужих – не давали ему покоя. Но теперь, поднаторев в такой борьбе, он с радостью вырабатывал стратегии. Без нагрузки на мозг Носэ, наоборот, хотелось спать. Сознание трещало по швам, и из всех его щелей лезло бессознательное.

Тацуо Носэ сам открыл глаза. Или только подумал, что сам, а на самом деле его разбудила Паприка. Она сидела рядом, нажимая на кнопки пульта, и стоило Носэ повернуть голову вправо, они оказались лицом к лицу. На голове у нее тоже было нечто вроде шлема – этот прибор, похоже, именовали коллектором. На лице девушки играли блики от мониторов.

– Который час?

Паприка сняла коллектор и улыбнулась:

– Еще нет двух. У вас завершилась первая фаза быстрого сна. Вы всегда просыпаетесь в это время?

– Нет, мне показалось – ты разбудила. Импульсом.

– Я ничего не делала. Хорошо, раз уж вы проснулись… Надеюсь, помните, о чем был сон.

– Ну…- Носэ приподнялся на кровати и спросил: – Откуда ты знаешь, что помню?

– Почти все, кто просыпается между фазами быстрого сна, его помнят. Ладно, сегодня проанализируем только этот.- Паприка достала из гардероба одежду и положила на край кровати.- Хотя предутренние сны зачастую интересней.

– Он был очень короткий. Неужели в нем можно хоть что-то разобрать? – спросил Носэ, неторопливо одеваясь.

– Конечно. Сны в такое время хоть и короткие, но очень насыщенные. По формату их можно сравнить с художественными короткометражными фильмами. А под утро снятся тоже художественные, но только уже развлекательные полнометражные, и длятся они примерно по часу.

– Вот как? Занимательная выходит арифметика.

– Присядьте сюда. Давайте посмотрим вашу короткометражку вместе,- предложила Паприка. На экране монитора застыл бесформенный серый узор на фоне черных бликов.

– А что, сны в цвете сделать слабо? При современных-то технологиях!

– А разве надо их раскрашивать? – Паприка нажала кнопку, и картинка зашевелилась.

Возник учебный класс. Во сне Носэ смотрит на худощавого мужчину лет шестидесяти, который говорит с кафедры. Голос неразборчив, о чем говорит – непонятно.

– Что это за класс?

– Средняя школа.- Пересматривать увиденный только что сон оказалось занятно. Только при Паприке это было как-то стыдно. Словно постороннему на глаза попались улики его рукоблудия.- Но там, во сне, казалось, будто я на работе.

– Интересно, почему? Кто тот человек за кафедрой? – Паприка остановила изображение.

– Из-за этого типа я и решил, что оказался в офисе. Это Скэнобу, один из директоров нашей компании.

– Похоже, вы не ладите?

– Скажем так, мы – враги. Этот тип опасается, что повысят меня, а не его,- ну и завидует успеху нашего детища: на пару с одной шишкой из министерства ставит палки в колеса. Утверждает, что появление новой машины неоправданно.

– Зачем он это делает?

– Метит в кресло генерального. Но ему до этого еще далеко, вот он и пасует перед молодостью. Я-то на десять лет младше.

– Чего ему опасаться?

– Боится, что умрет раньше… или его отправят на пенсию…

Возобновили просмотр. Продолжая что-то говорить, Скэнобу выводил на доске иероглифы. Слышались слова «Басе», «По тропинкам Севера», на доске появилась крупная надпись «Путники вечности»*.

* Мацуо Басе (Мунэфуса, 1644-1694) – японский поэт, сыгравший большую роль в становлении поэтического жанра хайкай. «По тропинкам Севера» («Окунохосомити») – лучший дневник Басё. В нем описывается самое продолжительное путешествие Басё вместе с его учеником по имени Сора, начавшееся в марте 1689 г. и продолжавшееся 160 дней. Первая строфа дневника начинается фразой «Путники вечности».

– Похоже на урок родного языка.

– Древняя литература. Не мой предмет. Учителя все время надо мной измывались.

– Что общего у того учителя с этим Скэнобу? – Запись опять остановилась.

– Ничего. Учителя родного языка часто менялись. Преподавали то мужчина, то женщина, один пожилой, другая молодая, и между ними не было ничего общего. Кроме одного – все они надо мной издевались.

Отжали кнопку паузы. Скэнобу с кафедры что-то спросил у Носэ, тот поднялся и отвечает. Стоп-кадр.

– На самом деле в жизни такого не было, но иероглифы, которые необходимо произносить как «долгие лета», я прочел «долгие годы». Интересно, почему? Незадолго до того я же читал этот дневник и должен был знать.

На экране Скэнобу ругал Носэ.

– Хотя… проблема в следующей сцене.

– Угу…- Носэ уже знал, что будет дальше.

В следующей сцене отчитывают Носэ, а одноклассники над ним потешаются. Их смех глухой зыбью катится по классу. Оглянувшись, Носэ замечает, что у его одноклассников звериные морды, они скалятся. Медведь, тигр, кабан, волк, гиена. Стоп-кадр.

– Почему все они – звери?

– Не знаю.

– Знакомые среди них есть?

– Среди зверей у меня нет знакомых. Разве только медведь чем-то похож на одного директора фирмы-конкурента.

– Как его зовут? – Паприка записывала все, что говорил Носэ.

– Сэгава. Но с ним у меня никогда не было проблем.

– Обычно перед пробуждением появляются те, кто проблем не вызывает. Представляете, если там объявится по-настоящему проблемный человек? Мигом проснетесь, не так ли?

– Вот как? Выходит, Скэнобу здесь особо ни при чем. Не сочтите за самоуверенность.

– Вы действительно уверены в себе, к тому же вы шишка.

– Что, шишки тоже страдают от невроза?

– Этого я не знаю.- Паприка нажала на кнопку. Новая сцена.

Похороны. Фотография мужчины средних лет, вся в цветах. Женщина в траурной одежде повернулась к Носэ и на что-то жалуется. Она молодая и красивая, чем-то напоминает Паприку.

– Кто эта женщина? – Паприка остановила кадр.

– Жена сотрудника по фамилии Намба, но я ни разу с ней не встречался.

– Хорошо. Эта женщина на кого-нибудь похожа?

– Не знаю. Хотя, если подумать… вроде бы – на тебя.

– А кто человек на фотографии?

– Это и есть Намба.

– Значит, он умер?

– Этот малый на самом деле полон сил. Видел его сегодня днем.

– Он тоже против вас?

– Как раз наоборот! Он наш начальник секции, ключевая фигура всего проекта.

– Ваш подчиненный?

– Да, но не только. Он и коллега, и помощник, а когда требуется – и оппонент.

Паприка нажала на кнопку. На мониторе лишь промелькнула траурная колонна, и кадр оборвался.

– Да, в этот момент я проснулся. Знаешь только при виде траурной процессии я осознал, что Намба мертв. И в шоке проснулся.

Паприка еще дважды пересмотрела этот короткий сон.

– Давайте, я сварю вам кофе – посидим, попьем в той комнате, – наконец сказала она и поднялась. Выглядела девушка усталой.

Носэ не возражал. Они вернулись в гостиную. Панорама Синдзюку даже глубоко за полночь оставалась великолепной.

– Дневной осадок глубокий? – поинтересовалась Паприка, выставляя на стол сервиз.

– Что такое «дневной осадок»?

– По Фрейду – остаток дневных впечатлений.

– В смысле – фирма, Скэнобу, Намба?

Паприка налила в чашку Носэ «Блю Маунтин» со сноровкой химика, переливающего остаток раствора из колбы в другую емкость.

– Вы говорили, что учитель родного языка часто измывался над вами.

– Да.

– Причем упомянули дважды. В таком случае обычно не говорят «измывался».

– Ну, раз обычно не говорят, тогда, скажем так, он часто ругал меня. Наверное, я сказал «измывался», памятуя, как на работе ко мне относится Скэнобу.

– Вы хотите сказать, этот Скэнобу измывается над вами?

У Носэ вырвался стон:

– О чем ты? Совсем нет. Нужно было сказать: "Я стараюсь постоять за себя«.- Бурая жидкость, растекаясь по телу, согревала Носэ.- Хороший кофе.

Паприка о чем-то глубоко задумалась и, не выпуская чашку из рук, безмолвно разглядывала ночной пейзаж.

– Знаешь, что я думаю? – спросил Носэ.

– Что?

– В детстве я нарочно отвечал учителю неверно, хоть и знал правильный ответ. Такую же тактику я, похоже, применяю и теперь на работе, чтобы Скэнобу ошибался. Это и дневной осадок, и в то же время так я проявляю свое над Скэнобу превосходство.

– Вот оно что,- чуть улыбнувшись, кивнула Паприка.- Тогда рассказывайте. Говорите все, что приходит на ум.

– Почему умер Намба, я не знаю. Опять-таки – почему возникла его жена, которую я и в глаза-то ни разу не видел?

– Появление незнакомой женщины во сне мужчины Юнг называет «анима».

– Что это?

– Женское начало в мужчине. Появление мужчины во сне женщины – «анимус».

– Но она была так похожа на тебя.

Паприка впервые покраснела и даже несколько растерялась.

– Просто вы приняли свое первое впечатление обо мне за «анима». Ведь это впечатление – даже не дневной осадок.

– Если представить,- тут Носэ ненароком скользнул взглядом по Паприке,- что «анима» – я сам или мой внутренний идеал женщины, то сон – опасение моего женского начала за жизнь Намбы?

– Как к нему относятся в коллективе?

– Недолюбливают. И он сам держится отчужденно. Не знаю, чем это объяснить, его «стержнем технаря» или «творческой жилкой». Упрямый, никого, кроме себя, не слышит, стратегических нюансов не понимает и даже со мной часто конфликтует.

– И у вас еще сохраняется желание его опекать?

– Теперь даже не знаю, что с ним делать. Все-таки не чужой.- Носэ заметил, что Паприка еле стоит на ногах.- Однако я припозднился. Пора и честь знать.

– Извините, мне завтра рано вставать, а еще есть дела.

– Как скажешь,- сказал Носэ и сразу поднялся.- Тогда до следующего приема.

– Я вам сама позвоню.

– Послушай, Паприка,- сказал на прощание Носэ.- Я так понял, нам удался анализ последней части сна. В смысле – чтобы я надежней защищал Намбу? У него много врагов, так?

Паприка рассмеялась, удивленно глядя на него:

– Юнг, пожалуй, расшифровал бы именно так. Но лично я считаю, что корни вашего невроза страха нужно искать в вашем отрочестве.

В лабораторию Ацуко Тиба вернулась во втором часу дня. До самого утра она готовила ответы на вопросы газет.

В два часа начиналась пресс-конференция, накануне поступили вопросы из редакций. Косаку Токида красноречием не отличатся, и подготовкой ответов обычно занималась Ацуко.

Всякий раз журналисты норовили спросить такое, чего не было в предварительном списке, а потому ей самой приходилось предвидеть нежелательные каверзы и продумывать реакцию.

Сделав две копии, Ацуко велела Нобуэ Какимото отнести их директору Симе и Токиде и налила себе кофе. Она терпеть не могла пресс-конференции. Каждый раз наглые щелкоперы из отделов науки, культуры и прочих самоуверенно задавали вопросы с бородой и при этом ждали от Ацуко адекватных и вразумительных ответов. А на сей раз, когда витали слухи о выдвижении Косаку Токиды и Ацуко Тибы на Нобелевку, тем более ожидалось нашествие писак из желтой прессы. Защита Токиды от таких нападок для Ацуко – обычное дело.

Директор Сима нередко говорил: «Важно следить, чтобы общество понимало значимость наших исследований и могло удостовериться в достигнутых институтом результатах». Однако всякий раз, оказываясь перед пресс-пулом, Ацуко ощущала себя буквально на витрине. Ей, молодой и красивой женщине, казалось, что журналисты не хотят ее видеть умнее самих себя. А потому лезут из кожи вон, чтобы вытянуть из нее пресловутую «японскую женственность».

Без пяти минут два Ацуко и сотрудник институтской канцелярии направились в конференц-зал, где их ожидали две сотни нетерпеливых журналистов и операторов. Шум и суматоха в зале только нагнетали обстановку.

Место в центре отводилось Ацуко, справа – Косаку Токиде, слева – директору. Когда-то Сима настоял на таком порядке, и с тех пор рассаживались только так. Сбоку было место ведущего – начальника канцелярии Кацураги. Ацуко села за стол последней. На ней был темно-синий костюм, подчеркнуто строгий, однако новички из отдела городских новостей, видевшие Ацуко впервые, воззрились изумленно: ее красота превзошла все их ожидания.

Встал Кацураги, объявил начало пресс-конференции и представил троих ученых. Вслед за ним витиевато поприветствовал собравшихся директор Сима. Многозначительно подчеркнул, по чьей инициативе проводится мероприятие, при этом намеренно не упомянул нобелевских соискателей. Однако стоило перейти к вопросам из зала, как один журналист тут же поинтересовался: насколько вероятно, что эти двое получат премию? Вопрос прозвучал настолько быстро и напористо, что троица растерялась, и тогда корреспондент показал пальцем на Ацуко.

– Я не обязана отвечать на этот вопрос.

– Почему?

– Потому что это не тот вопрос, на который я обязана отвечать.

Некоторые засмеялись. Встал известный корреспондент из отдела науки – с таким видом, будто извинялся за беспардонность молодого коллеги, впервые оказавшегося в стенах института.

– Вопрос господину Токиде. Насколько я понимаю, вы номинированы на Нобелевскую премию за заслуги в разработке психотерапевтической установки. Однако сколько бы я ни интересовался, никак не могу взять в толк, по какому принципу она работает. Пользуясь случаем, хотелось бы поинтересоваться еще раз. Только не могли бы вы разъяснить все простыми словами, понятными и нам, и читателям?

Такой вопрос был в списке, и Ацуко передала микрофон Токиде. Но становилось дурно от одной только мысли, как он станет популярно объяснять журналистам принцип действия установки. Он же двух слов связать не может. Кроме него самого этот принцип понимали от силы два человека в целом мире. Должно быть, те же мысли не давали покоя и директору Симе. Токида же неуверенно заговорил. Конечно, он старался излагать как можно проще, но лишь первые фразы всего его монолога обладали признаками хоть какого-то смысла.

– Значит, это… Ну, если по порядку… в начальной школе… и средней тоже… я был, как говорили в то время, отаку*. В голове одни компьютерные игры. Постепенно я стал писать для них программы… мастерить всякое из полупроводниковых схем. А отец перед смертью завещал мне стать врачом, вот я и поступил на медфак. Потом занимался психопатологией, увлекался компьютерами, заинтересовался электроэнцефалографией. Тогда и подумал: а если все это объединить? Со временем мне в голову пришла идея: не позволит ли графическая обработка изображения, передаваемого на компьютер «Float» по оптоволоконному кабелю, добиться метода неинвазивного анализа? И вот, исследовав этим методом мозг, мы получили множество других изображений помимо волн мозга.

* Отаку (яп.) – человек, который увлекается чем-либо маниакально. Обычно употребляется по отношению к фанатам аниме и манга.

– Простите, вот с этого места всегда становится непонятно,- спешно вставил корреспондент.- Что собой представляет этот самый метод неинвазивного анализа?

– Значит… как бы вам это объяснить? Главное – верно рассчитать КПД потока электронов, ну, в общем, пропорцию среднего показателя проходящего тока к бесщелевому току падающей волны на полюсе, через который проходят электроны из щели, под оптоволоконный жгут, который используется для распространения в однородном пространстве отображений знаков, преобразованных дискретным фрактальным уплотнением… В таком случае не требуется проверка на достоверность, а также отпадет надобность в отверстии и в плавающем сердечнике.

– Простите,- суетливо перебил корреспондент отдела науки,- давайте по порядку. Прежде всего, оптоволоконный – такой же, как и в гастроскопе, так? А состояние такое, при котором волокна образуют пучки?

Ацуко невольно вздохнула – но так громко, что журналисты обратили внимание.

– Ох, простите…

– Сейчас моя коллега вздохнула,- улыбнулся Токида, пытаясь выгородить Ацуко,- потому что это был лишь вводный экскурс в принцип действия психотерапевтической установки. И если уточнять всю терминологию, на это уйдет уйма времени. Что же касается оптоволоконного кабеля, то вы правы. Если сформировать из пучков волокон буферный каскад горизонтальных параллелей и выполнить совмещенное расширение в вертикальных параллелях… поле станет безграничным, и проверка вводимых данных уже не потребуется. А раз так, то отпадет необходимость в плавающих сердечниках.- Токиде показалось, что ему удалось объяснить очень просто и понятливо, и он кивнул, довольный собой.- Я вам ответил?

– Отнюдь.- Это поднялся с места пожилой журналист. Он горько усмехался.- Знаете, Токида-сэнсэй, как мы можем внятно разъяснить читателю то, в чем не " разобрались сами?

– Верно.- Токида озадаченно кивнул.

– Поэтому вы просто обязаны так объяснить, чтобы мы хоть что-то сообразили.

– Да-да, хорошо.

– Тиба-сэнсэй, надеюсь, вы меня понимаете? – Острые взоры нацелились на Ацуко.

– Полагаю, да.

– Что значит «полагаю»?

– Сама установка, как и все ее блоки,- новейшие изобретения. Они пока не имеют названий. Принцип – беспрецедентный, известных научных терминов для его объяснения тоже нет.

– Тогда мне конец. Да, кстати…- важно добавил журналист,- забыл представиться: начальник отдела культуры газеты «Синнити».

Он говорил резко, словно проверяя, как его титул подействует на Ацуко, но та мигом парировала:

– Интересно, когда вы сами это поняли?

Все посмеялись, напряжение в зале несколько спало. Лишь сам начальник отдела культуры газеты «Синнити» раздраженно повысил голос:

– Послушайте, я понимаю, что это производственная тайна, однако перестаньте юлить и морочить нам голову.

– Хорошо. Понятно,- громко сказал Торатаро Сима, осадив начальника отдела культуры.- Никакая это не тайна. И Токида, как положено, свою работу опубликовал. Ее перевели на английский для широкого круга зарубежных ученых. К тому же результатами его исследований, по сути, может воспользоваться кто угодно. Дайте срок, и вам отправят адаптированный вариант его доклада. Так вам станет понятнее.

– Я хотел это услышать непосредственно от господина Токиды…- сокрушенно промолвил журналист из отдела науки и перешел к следующему вопросу: – А вам не кажется, что с помощью этого устройства можно манипулировать сознанием не только больных? Вы не задумывались о вероятности его антигуманного применения? Полицией для поиска преступников – это еще можно оправдать, а вот если, скажем, предприятие начнет промывать мозги сотрудникам или государство примется управлять сознанием народных масс? Господин Токида, госпожа Тиба, мне все равно, кто из вас ответит.

Токида привычно всхлипнул, и Ацуко поняла: в наброски ответов он и не заглядывал.

– Это обычное дело, когда передовые научные разработки оторваны от чаяний народных масс…- плаксиво начал Токида.

– Никто не отнимает у простого обывателя право отказаться, если он против визуального сканирования сознания,- спешно вмешалась Ацуко.- Разумеется, сканирование без согласия пациента является преступлением. Круг специалистов, способных внедриться с помощью коллектора в объект, ограничен. И в настоящий момент, распознав в сознании пользователя истинную цель применения рефлектора, можно лишить его доступа.

– Я распорядился, чтобы Токида непременно снабдил такой функцией всю новую аппаратуру,- добавил директор Сима.

– Это что-то вроде трех законов робототехники Азимова.

На лепет Токиды никто не обратил внимания. Похоже, корреспонденты отчаялись услышать от него что-либо вразумительное.

– Говорят, госпожа Ацуко Тиба долгое время помогала господину Токиде в его разработках,- заговорила женщина лет тридцати в очках. В ее натянутой улыбке сквозило тривиальное любопытство.- Меня как женщину интересует, не привело ли это к роману?

Многие в зале заухмылялись. Токида был нездорово тучен, и они явно пытались как-то справиться с собственными комплексами интеллектуальной неполноценности. А заодно такой вопрос бросал тень и на Ацуко – ее красота и талант непростительно гармонировали друг с другом. Вокруг имен этих двух ученых назревал скандал.

– В вопросе из списка пресс-пула упоминается лишь о моем участии в разработках господина Токиды. Так вот, на него я и отвечу.- С лица Ацуко не сходила лучезарная улыбка.- Я училась на медицинском факультете. Меня вызвал профессор Сима и предложил стать со исследователем господина Токиды – в ту пору еще рядового преподавателя.

– Госпожа Тиба уже тогда подавала большие надежды,- добавил Торатаро Сима.

– Исследования господина Токиды подходили к концу, и я как психотерапевт лишь отбирала пациентов, чей мозг затем сканировали и делали расшифровки и анализ полученных изображений. Иногда мы сами становились подопытными, считывая изображения друг у друга. В результате мы поняли, что наиболее эффективным использование разработанной господином Токидой установки – надежного поисково-записывающего устройства в зоне ясного сознания – будет в области психотерапии.

– Получается, вы заглядывали в мысли друг другу и вас связывало нечто большее, чем обычные отношения между мужчиной и женщиной? – назойливо допытывалась журналистка.

– Ну вот! При виде неуклюжего мужчины и красавицы всегда найдутся желающие сделать мир Жана Кокто явью,- поежившись, неожиданно застонал Токида. Журналисты уставились на него.- Или мир Виктора Гюго. Я часто вспоминаю, что в детстве был таким же неуклюжим, как и сейчас. И когда меня посадили с самой красивой девочкой в классе, одноклассники надо мной насмехались. Хотя отчасти они просто пытались унизить ту девочку, она была недотрога.

Токида буквально расхныкался, выпятив блестящие толстые губы, и по рядам журналистов прокатился приглушенный смешок. Ученый явно был не одинок – многие испытали в детстве подобное и на себе.

– Думаете, мне не нравятся красивые девушки? Но когда над вами издеваются, валят вас двоих на пол и насильно заставляют целоваться – как это может понравиться ей? Я для нее был просто кошмаром. Она презирала и ненавидела меня больше всех на свете. Вот тогда-то я и ушел с головой в компьютерные игры.

Что это? Токида ломает комедию, чтобы отвлечь журналистку? Во всяком случае, его прорвало, хоть бы и в ущерб собственному реноме, и несло, пока журналисты не пошли на попятный.

– Да, теперь нам понятно. Извините за бестактность, – сказал начальник отдела культуры.

Невесело усмехнувшись, он поднялся с места и, сдерживая брюзжание Токиды, несколько раз подчеркнуто поклонился. Настырная журналистка никак не ожидала такого предательства коллеги и негодующе хлопнула по столешнице ладонью.

– Не обращайте внимания,- попросил начальник отдела науки.- Давайте продолжим. Полагаю, на начальных этапах применения установки вы действовали методом проб и ошибок…

– Первое время, записывая сны пациентов, мы познавали особенности взаимосвязи означающего и означаемого. Например, на мой взгляд, вы – начальник отдела науки «Таиландского еженедельника», а для какого-нибудь больного – скажем, иностранный шпион. Это в телевикторинах угадывают известные факты. Здесь же пациент сам не знает, как ему при слове «корреспондент» приходит в голову понятие «шпион». И если мы находим в снах у больного подобную взаимосвязь, уже это во многом помогает лечению.

– Только в одной нашей больнице двадцать пациентов пошли на поправку. Мы называем это периодом ремиссии. Это было феноменально,- с гордостью вставил директор Сима.- Для того времени – настоящая сенсация в психопатологических кругах. Да что там – во всем мире. Некоторые, надеюсь, это помнят.

– Далее мы обнаружили, что при помощи рефлектора возможен доступ к сну больного и его лечение,- подхватила было Ацуко, но ее перебил начальник отдела науки:

– Сразу после доклада на научном совете сделали вывод, что это весьма опасный метод лечения. Насколько я помню, вынос и использование психотерапевтической установки за пределами института категорически запрещались.

– Именно! – Начальник отдела культуры вдруг подскочил с места, едва не опрокинув стул.- Вот и я о том же. Мне доводилось слышать, что в период запрета установку использовали на стороне для лечения психоневрозов и душевных заболеваний.

Поднялся шум. Кто-то поддакнул, и Ацуко поняла: не обсуждаемая публично тема все же беспокоила корреспондентов. Какие-то слухи все же просочились наружу. Зная, что выбил у Ацуко почву из-под ног, начальник отдела культуры бросил на нее торжествующий взгляд: «Как я тебя?»

– Ну, что скажете? Разве помимо лечения больных шизофренией вы не использовали установку для тайных экспериментов на стороне? А это уже попахивает опытами над живыми людьми и…- Начальник отдела культуры запнулся, сообразив, что прочие эксперименты с этой установкой невозможны.- Разве такого не было?

– Я знаю, подобные слухи ходят,- не раздумывая ответил Сима и слегка улыбнулся.- Но они беспочвенны. Больше похоже на чаяния больных и их семей – вдруг лечение установкой возымеет действие.

– Вот как? Выходит, вы отрицаете? – с сожалением переспросил начальник отдела науки. Похоже, других аргументов в запасе у него не нашлось.- А мы знаем, что в определенных кругах это вызвало резонанс.

– По этому поводу,- нахально заговорил со своего места белолицый молодой корреспондент с проницательным взглядом,- в последнее время то там, то тут приходится слышать обросшие легендами кривотолки о существовании некой молодой особы. Якобы пять или шесть лет назад, в пору приснопамятного запрета, она лечила незначительные психические заболевания у сильных мира сего, которые не желали предавать свою болезнь огласке. Так вот, я кое-что выяснил. После снятия запрета с установки эта до тех пор секретная информация стала доходить и до нас. И все разговоры сводились, по сути, к одному: пресловутая героиня – красивая девушка по прозвищу Паприка. Меня это крайне интересует,- сказал он, подчеркнуто не сводя глаз с Ацуко.

– Слухи, все это просто слухи,- отнекивался Сима. Посмеиваясь, он повторял это на все методичные нападки журналистов, но голос его уже дрожал. И Ацуко поняла: ложь, которой он покрывал ее прежние незаконные махинации с техникой, оказалась для него, честного и порядочного человека, непосильным бременем.- Слухи. Такого не было. Совершенно.

– Я тоже слышал эту историю,- сказал журналист из отдела городских новостей, тот, которого интересовало, насколько вероятно Токиде и Тибе получить Нобелевскую премию.- Мол, была такая девушка по имени Паприка, выдавала себя за сыщика снов. Проникая в сновидения мужчин, вылечивала душевные заболевания виртуальным сексом.

– И я слышал,- поддакнул корреспондент отдела науки. Уже никто не вставал с мест, пресс-конференция превратилась в стихийный митинг.- Прозвище Паприка – кодовое имя, сама девушка очень красивая, ей лет восемнадцать, а еще она, как в фантастическом кино, нелегально занимается поисками снов.

– Вот только что директор Сима упоминал, что госпожа Ацуко Тиба была выдающимся психотерапевтом чуть ли не со студенческой скамьи,- собачьими глазами разглядывая Ацуко, сказал начальник отдела искусства.- Я тоже знаю легенду о Паприке – правда, я считал, что это байка, раздутая вокруг психотерапевтической установки. Но, вижу, байка стремительно обретает черты реальности. Не думал, что она будет иметь какое-то отношение к госпоже Тибе.

– Пусть госпожа Тиба скажет сама! – выкрикнула журналистка.- Прямо возьмет и скажет всем, что Паприка – не она.

От такого нахальства Ацуко едва не побледнела. Только бы ничем не выдать волнения.

– Все именно так, как утверждает директор Сима. Девушка по имени Паприка – абсолютная фантазия.

– Это правда? – Таким приемом журналисты, как правило, пользуются на пресс-конференциях актеров.

– К психотерапевтической установке имели доступ лишь я и госпожа Тиба. Так вот, мы заявляем: такого не было,- ни с того ни с сего пролепетал Косаку Токида.- Вам достаточно? Или будете копать дальше? Помимо меня и госпожи Тибы, никто не знает истинного положения вещей по этой теме. Или повторить вам то же, но другими словами? Вы знаете, я ведь могу.- Токида пожал плечами и окинул аудиторию взглядом, в котором сквозил мальчишеский вызов.

"Лучше не стоит",- читалось в усмешках журналистов.

– Говорите, девушка лет восемнадцати? – рассмеялась Ацуко.- Пять-шесть лет назад мне было двадцать четыре. К тому же в восемнадцать только поступают в институты, нет? Какие же из абитуриентов психотерапевты?

– Ну да, еще бы! Вам теперь остается получить разрешение на легальное использование установки – и можно закрыть глаза на незаконные действия в прошлом, так? – с неприятным напускным спокойствием заговорил белолицый молодой корреспондент. Его симметричное лицо походило на маску театра но.- Однако разве у института сейчас нет куда более важных проблем? Доступ к сну шизофреника при помощи психотерапевтической установки, в отличие от обычного мониторинга на дисплее, подразумевает самоотождествление врача с пациентом, верно? Не приведет ли это к шизофрении самих врачей? Я слышал, один врач из вашего института уже заразился шизофренией от больного. Это правда?

Ацуко опять стало не по себе. Заместитель директора . Сэйдзиро Инуи или психотерапевт Осанай. Бесспорно, информацию слил кто-то из них.

– Ничего подобного не было и в помине,- твердо сказала Ацуко. Но хотелось бы выяснить источник информации.- Очень даже интересно, кто вам такое наплел?

Корреспондент, не меняясь в лице, только выпятил грудь:

– Источник информации я вам назвать не могу. Но я слышал, что так оно и есть.

Аудитория зашумела. Ацуко пошла ва-банк:

– Не думаю, что кто-то из наших сотрудников мог нести такую чушь. Поэтому мне тем более не верится, что, боже упаси, журналист мог принять такой вздор за чистую монету.

Зажатый в угол журналист побагровел:

– Что вы хотите этим сказать? Я несу вздор?

– Именно.- Ацуко, улыбаясь, окинула взглядом журналистов.- Это нонсенс. Господа, неужели вы способны в это поверить? В инфекционную шизофрению?

Журналисты, не знавшие, что, хотя шизофрения не заразна, люди из окружения больных подвержены бреду отношения, громко рассмеялись.

– Но эта информация из надежного источника, прекрасно осведомленного в делах института,- негодующе повысил голос журналист.

– Прекрасно осведомленного в делах института – изнутри?

– Этого я не говорил.

Шаг за шагом прояснялось, откуда дует ветер. Ацуко жалела молодого журналиста, но продолжала давить:

– Это ведь особое право господ журналистов – настаивать на фактах, не открывая источника информации.

– Нет-нет, я не говорил, что это факт. Как раз это я и пытаюсь выяснить, разве нет?

– Я тоже хочу выяснить, источник из института говорил это вам или нет.

– Поэтому я ничего…

– Ладно-ладно, будет вам,- прервал Торатаро Сима, тем самым спутав Ацуко все карты. До разоблачения изменника оставался всего шаг.- По правде говоря, психотерапевт может оказаться под влиянием больного. Однако это касается неопытных кадров. Все психотерапевты нашего института – прекрасные специалисты, и это не про них. Опять-таки, фактов заражения от психотерапевтической установки…

– Но я располагаю информацией из надежных рук, и эта информация подтверждает факт заражения от установки.

Покрасневший корреспондент стоял насмерть, но тут Косаку Токида опять взвыл – таким тоном, будто ему все это надоело до чертиков:

– Сколько вам ни объясняй, все равно никто ничего так и не понял. Достижения передовой науки не смогут найти отклик в сознании простых масс, а вас волнуют лишь оторванные от сути побочные продукты. Сегодня никто из вас не задал действительно важных и интересных вопросов. Не подумайте, что я набиваю себе цену, но, с моей точки зрения, психотерапевтическая установка постепенно уходит в прошлое. И это нормально при нынешних темпах развития технологии.

Пока Токида брюзжал, заткнув рты корреспондентам, Ацуко Тиба, немного успокоившись, размышляла, как вычислить среди коллег крысу, подрывавшую доверие к институту.

На кухне хозяйничала собака. Кухня принадлежала многодетной незамужней мамаше. Ацуко устала от мытарств внутри этого невероятного мира шизофренического бреда с его символикой и сняла коллектор.

Временами она лечила выздоравливающих пациентов, подключаясь к их снам. Вот и сейчас она отматывала и просматривала записанный накануне сон. Всматриваясь в монитор рефлектора, Ацуко делала пометки. Программа автоматического поиска позволяла делать в записи посекундные стоп-кадры. В кабинете за стеклом на кровати лежал мужчина лет сорока.

– Этот человек говорил, что на каменной лестнице храма с ним часто здоровались собаки.- Оторвав взгляд от монитора, Нобуэ Какимото улыбнулась Ацуко.

– Он уже в шаге от снов нормальных людей. Сделай-ка мне кофе,- попросила Ацуко.- И на сегодня всё.

Однако Нобуэ, похоже, не торопилась уходить. Наливая кофе, она произнесла:

– Другие тоже стали реже отождествлять себя с предметами.

– Верно,- поддакнула Ацуко.

За чашкой кофе она поглядывала на монитор и, увидев в кадре тарелку, на которой лежала наполовину съеденная с хвоста жареная рыба и о чем-то громко говорила, вспомнила Токиду. Тот очень любил жареную рыбу. Ацуко вдруг захотелось с ним встретиться. Она удалила посекундную раскадровку на мониторе и встала.

– Схожу в лабораторию господина Токиды. Увидев Ацуко во весь рост, в темно-синем костюме,

Нобуэ Какимото не сдержалась:

– Тиба-сэнсэй, какая вы все-таки красивая! Даже неудобно, что видеть вашу красоту доводится мне одной. Вы бы чаще баловали нас появлением на телевидении.

Взгляд Нобуэ был слишком откровенен, и Ацуко быстро вышла в коридор. Никого. Десятый час вечера. Владения Косаку Токиды располагались в глубине, а от коридора их отделял проходной кабинет, в котором сидел его помощник Химуро. В полутемной лаборатории по стенам тянулись стеллажи, заставленные ящичками и коробками с микросхемами. Здесь можно было найти обычные большие и интегральные схемы от производителей, но были и те, которых не отыскать ни в одном каталоге, а также прочие разнообразные блоки и детали. На полу валялись запчасти и инструменты для ремонта электроники. На столах вдоль стены и по обеим сторонам узкого загроможденного прохода светилась схемами и графиками пара десятков кинескопов и мониторов со снятыми кожухами. Химуро сканировал какой-то чертеж, но, увидев Ацуко, весь подобрался и подскочил.

– А, госпожа Тиба. Шеф сейчас занят экспериментом. Я не могу вас к нему пропустить.

Химуро походил на Токиду, как брат,- такой же тучный, только на порядок меньше в габаритах. Упрямый, тоже из отаку, он предпочитал роль приспешника Токиды. Вот и теперь заслонил собою дверь во внутреннюю комнату, чтобы не пропустить Ацуко наверняка.

Ему было не впервой ограждать шефа от несвоевременных посетителей, и он знал, как действовать в таких случаях. Ацуко подошла к нему почти вплотную и посмотрела в упор:

– Ну-ну-ну, зачем же так напрягаться? Никто не собирается отбирать у тебя дорогого сэнсэя. – Она слегка пристукнула пальцем по кончику его носа, и Химуро тут же залился румянцем, потупился и что-то залопотал.

Кабинет Косаку Токиды выглядел примерно так же, как тамбур, только еще мрачнее: места в нем было раза в три больше, но и беспорядка – тоже. Правда, бардак тут царил особый: из бумажной тарелки с сублимированной лапшой торчал конец спирального волоконно-оптического жгута, пакет с керамическими кристаллами разорван, рядом громоздился треснутый кинескоп. В кофейную чашку навалены с горкой полупроводниковые чипы опытных монолитных схем. Повсюду разбросаны прототипы причудливых деталей и электронных инструментов. Типичная берлога гения, вот только некоторые творения выглядят так, что могут быть лишь плодами трудов совершенного психа. Повсюду светились дисплеи с чертежами, диаграммами и графиками, а посреди этого хаоса Токида мастерил нечто микроскопическое, орудуя компактным прибором для лазерной обработки поверхностей. На лбу у него блестели капельки пота.

При виде Ацуко он отшвырнул инструмент с такой быстротой, что в хрупком приборе хрустнула какая-то деталька.

– Привет.

– Я не помешала?

– Нет. Как раз собирался проветривать. Неуклюже поднявшись, он подошел к окну, отдернул

толстую штору и распахнул створки. Из окон его кабинета тоже открывался вид на просторную лужайку института, за которой в вышине мигали габаритные огни на крышах небоскребов и светились окна. В лаборатории запахло свежей травой с газонов.

– Вот… зашла сказать спасибо.- Ацуко подошла к Токиде. Тот не обернулся от окна.

– Мне? За что? – Он был очень застенчив и, не оборачиваясь, разглядывал здание вдалеке.

– Можешь повернуться. Здесь темно, моего лица почти не видно.

– Да, конечно.- Токида послушно оглянулся. Его лицо тоже было едва различимо.

– Пресс-конференцию завершили без эксцессов только благодаря твоему грандиозному лицедейству.

– Ты про то, что я там лепетал? Да, я такой.- Токида опять посмотрел на лужайку.

– Я и говорю – очень естественно у тебя получилось. Почему ты не смотришь сюда?

– Ты даже в темноте красивая. Такая, что страшно. Ацуко уткнулась в гигантскую спину Токиды, прижалась щекой к лопатке.

– Я тебе очень признательна. Спасибо. Я уже не знала, что им отвечать. Еще немного, и они бы нас раскололи.

– Ладно об этом,- помолчав, заговорил Токида.- Все-таки кто, а? Слил газетчикам… про Цумуру?

– Сам-то он вряд ли. Кстати, как он?

– Слышал, отлеживается дома, приходит в себя.

Цумура жил в одном доме с Ацуко и Токидой. За входом следила камера, и посторонних не пускали. Но даже если бы его случайно увидел кто-нибудь со стороны, выглядел Цумура вполне сносно.

– Цумура – способный врач, поэтому… все это странно.

– А травма у него осталась?

– Он же человек. Травмы психики есть у каждого. Что-то здесь все-таки не то. Кстати, хотела обсудить с тобой и это. Как считаешь, можно обнаружить следы травмы в его рефлекторе?

– Это просто. Достаточно просмотреть и изучить запись подключения Цумуры к сну больного.

– Да, точно. А можно наоборот – пока на нем коллектор, незаметно отправить в его сознание визуальное изображение этой травмы под видом сна шизофреника? .

– Легко. Если найти в сне пациента подходящие яркие кадры и написать программу для последовательной подсознательной проекции в коллектор, которым пользуется Цумура.

– Что ни возьми – все легко! – воскликнула Ацуко.- Для тебя все это просто, только я хочу спросить, может ли это сделать кто-нибудь, кроме тебя. Из сотрудников?

– Достаточно раздобыть изображение. Если вопрос лишь в составлении программы, пожалуй, справится мой Химуро. Давай я спрошу, не обращался ли к нему кто с такой просьбой.

Токида направился к двери, и Ацуко растерялась:

– Постой. Я собираюсь выяснить это тайком.

– А, нуда. Тогда… это, я сам проверю. У меня доступ ко всем его проектам.

– Будь добр.

– Одного не понимаю – зачем было экспериментировать на Цумуре? Кому-то выгодно?

– Выходит, да. Кому дурная слава об институте может сыграть на руку.

– И кто же этот человек?

– Это я и собираюсь выяснить.

– Что ж, интересно. На этот раз поиск наяву?

– Какой ты все-таки наивный,- засмеялась Ацуко.

– Может, тебе взять «Дедал» вместе с коллектором? Он почти готов.

«Дедал» – это «горгона», только уже без проводов. Оказывается, Токида его уже сделал – но времени на тесты у него, похоже, не было. Ацуко чуть не лишилась дара речи.

– Но когда ты…- все-таки вымолвила она через некоторое время.- Что ты собираешься с ним делать дальше? Зачем он?

– Хочешь знать, чего можно добиться с этим приборчиком? Можно устроить неприятности, как с Цумурой, а можно и лечить им.

– А такое… гм… лечение не слишком ли опасно?

– Знаешь же, мне эта мечта с детства покоя не дает. Вот бы научиться переходить в сны друг друга.

У Ацуко даже голова закружилась от открывшихся возможностей:

– Погоди, ты сказал – приборчик? Он что – маленький?

– То-то и оно.- Токида повеселел, поняв, что ему удалось удивить Ацуко.- Он как калькулятор. Главное – понять принцип, и тогда можно уменьшать его размеры до бесконечности. На днях я копался в Сети, взламывал чужие компы. Искал новинки и набрел на сервер биолаборатории какого-то института. Ну и поживился одним образцом, который сделал какой-то специалист по бионике. Я догадывался, что нечто подобное возможно, и сконструировал элементарный излучатель. С тем прототипом он способен обрабатывать что угодно. Теперь при желании можно любую вещь минимизировать хоть до бесконечности.

– Так ты говоришь о биочипах? Которые сами способны конструировать белок, так? И насколько они меньше нынешних силиконовых?

– Сто ангстремов, а по объему памяти – в десять миллионов раз больше.

Ацуко пристально посмотрела на Токиду.

– Ты просто гений! Представляешь, какая получится бомба, если это опубликовать?

Токида опять смутился и отвернулся к окну.

– Постарайся пока никому не рассказывать. Я рад, что ты удивилась, конечно, а выслушивать, что об этом думают другие, мне бы не хотелось. Ты же знаешь, некоторые так хотят, чтобы их достижение признали, что лишь об этом и твердят. Большего от них не дождешься – они себя исчерпали.

Ацуко снова прижалась к Токиде:

– Слова истинного гения.

Грудью она ощущала, что все тело Токиды напряглось. Похоже, он собирался сказать ей нечто важное.

– Что с тобой? – спросила Ацуко.

– Помнишь, еще помощницей… ты проникала в мой сон? Мне казалось, я способен взять тебя силой. Ведь это же сон…

Ацуко рассмеялась:

– Было такое. Но ты ведь только думал об этом.

– Знаешь, с той поры я часто вижу этот сон.

– И что – каждый раз меня насилуешь?

– Понимаю, что сон, но все равно ничего не выходит. Постой, как называется такое сопротивление? «Душевное равновесие во сне»?

– Нет, «душевное равновесие» – это когда считаешь, что раз сон, можно и насиловать. Сдерживающую силу я называю по-своему – «заповедями сна» или «рассудком грез».

– В смысле, ты хочешь сказать: «Потому что ты мне нравишься»?

Ацуко обняла Токиду еще крепче. Ее руки утонули в мягкой складке его живота.

– Да. Поэтому так и скажи прямо: ты мне нравишься,- произнесла она.

– Нет, не могу. Стоит мне собраться с духом, как вспоминаю «Красавицу и чудовище». Сегодня я уже об этом говорил.

– Мы оба все это и так понимаем. Но если придется говорить, придется мне, да? Ты, наверное, помнишь, что у меня не укладывается в голове, почему толстяки вроде тебя не хотят следить за своим весом. Да и лицом ты не вышел. Мы друг другу не подходим, вопиюще. Но ты мне нравишься, и с этим ничего не поделать. Надеюсь, ты меня понимаешь.

Косаку Токида слушал Ацуко, сдерживая всхлипы. Затем медленно повернулся.

– Понимаю, но никогда об этом не говорил.

Ацуко привстала на цыпочки и взяла его лицо в ладони. Косаку робко обнял ее за талию. Они поцеловались. Толстые слюнявые губы Токиды, такие детские и гладкие, нежно дрогнули.

Отвернувшись к окну, он виновато сказал:

– Ты поцеловала, потому что темно.

Выскользнув из банкетного зала, Тацуо Носэ зашел в туалет и, умывшись холодной водой, несколько пришел в себя. Но отражение в зеркале все равно осталось бледным.

Вместе с коммерческим директором Скэнобу Носэ составил компанию своему президенту, приглашенному на прием подрядчиков запчастей: у них вступил в должность новый директор. Праздновали в престижной центральной гостинице и, вопреки ожиданиям, устроили банкет по высшему разряду. Собрались все конкуренты. Со многими они давно не виделись, с кем-то необходимо было поговорить. Все это отвлекало и задерживало президента, поэтому и Скэнобу, и Носэ не могли уйти при всем желании. И, как назло, Носэ стало худо. Промелькнула мысль: «Еще не хватало свалиться с приступом в таком месте – на глазах у оравы соперников». Его бросило в холодный пот. Стоит промедлить – и приступ застигнет его. Предчувствуя это, Носэ быстро вышел из банкетного зала.

После того как Паприка проанализировала его сон, приступы не повторялись. Но одним сеансом синдром страха не побороть, и Носэ не давало покоя, что новый приступ может случиться в любую минуту – даже здесь и сейчас. Таблетки, которые дала ему Паприка, уже закончились.

Носэ решил не возвращаться в банкетный зал, сообщил на столе регистрации, что уходит, и получил пакет с памятным подарком. Затем присел на кожаный диван, откуда хорошо просматривался выход из зала. А пока ждал президента и Скэнобу, выкурил сигарету. В просторном фойе ему стало лучше. Вскоре вышел президент:

– А где Скэнобу?

– Я видел, как он попался на глаза директору «Аояма сэйки», и тот принялся перед ним за что-то оправдываться.

Президент сел в кресло напротив. Он сменил на этом посту основателя компании, был на пятнадцать лет старше Носэ, но выглядел прекрасно, очень моложаво.

– А что говорил этот, как его… управляющий делами «Тэйсан»?

– Господин Сэгава?

– Да-да. Сэгава.- Президент улыбнулся.- Он ведь здесь?

– Да, приехал.

Судя по улыбке, президент знал, что Сэгава – главный противник экомобиля.

И вот этот Сэгава, толстяк с короткой шеей, вышел из банкетного зала, беседуя со Скэнобу. Скэнобу взял памятный подарок, а Сэгава отказался. Носэ слышал, что Сэгава обычно уходит с банкетов последним.

Заметив Носэ, Скэнобу встревожился. Президент сидел к нему спиной и не видел такой реакции своего коммерческого директора. Сэгава, не заметив президента, подошел к Носэ, ухмыляясь, будто собирался съязвить.

– Что-то, дружище Носэ, тебя в последнее время не видно, где обычно,- «на ковре» у господина Корээда. Он говорит, соскучился по тебе.

Корээда был высокопоставленным чиновником Министерства торговли и промышленности. Президент обернулся, и Сэгава отпрянул:

– Господин президент, уже уходите?

Затем Сэгава направится в туалет. Проводив его взглядом, президент опять едва заметно улыбнулся.

– Извини, что заставил ждать,- усевшись в кресло, обратился Скэнобу к Носэ. На лысине у него выступил пот.- Вижу, ты на короткой ноге с этим Сэгавой?

Носэ ухмыльнулся, а сам подумал: «Будто ты только что с ним не разговаривал». Скэнобу переживал, что попался на глаза президенту, когда беседовал с торговым конкурентом. Такой он человек – все время беспокоится по разным пустякам. Президент тоже ухмыльнулся.

Решили выпить по бокалу и разойтись, а для этого перебраться в укромный бар на подземном этаже гостиницы. Бар оказался закрытым клубом, но у Скэнобу была членская карточка.

Расположившись в глубине, они какое-то время беседовали. В зале больше никого не было. Говорили о сбыте экологически безвредного автомобиля. Почуяв, откуда дует ветер, Скэнобу теперь стал рьяным сторонником детища Носэ.

Неожиданно Скэнобу заговорил о Намбе, который накануне опять взбрыкнул. Критикуя его безнадежный инфантилизм, Скэнобу метил в Носэ, который спускал подчиненному такое поведение с рук. Носэ дал Скэнобу высказаться и не стал ни защищать, ни оправдывать Намбу. Поддайся он на уловку коммерческого директора – наверняка сам угодил бы в ловушку. Поэтому Носэ просто сидел и улыбался, осознавая собственную силу: он умел неожиданно для собеседника перехватывать инициативу.

Президент тоже не собирался защищать Намбу и, слушая Скэнобу, временами поддакивал. Разумеется, Скэнобу завел этот разговор, прекрасно понимая, что Намба теряет доверие президента.

В тот день и сам Носэ умудрился повздорить с этим Намбой. Пришлось пойти на уступки, чтобы избежать крупной ссоры. Намба это понимал, но сам уступать не собирался. Носэ показалось, что Намба сознательно нарывался на конфликт,- иных причин для такого поведения не было. В конце концов Носэ стало противно от мелочности их спора, и он подумал, что слишком потакал Намбе. Тот же, судя по всему, просто испытывал терпение шефа.

Но все равно Носэ не считал нужным критиковать подчиненного в его отсутствие и не хотел уподобляться коллеге. Если задуматься, зачем начальнику, от которого зависит жизнь и смерть этого подчиненного, бранить его за глаза?

– Шеф, а что, если начальником секции развития назначить Кинъити? – совершенно неожиданно для Скэнобу предложил Носэ. Кинъити был племянником президента. В свое время окончил технологический факультет политеха и уже долго руководил общим отделом.

Лицо президента расплылось в неподдельной улыбке. Его племянник давно мечтал об этой должности, однако присутствие Намбы лишало его надежды.

Скэнобу на мгновение опешил от слов Носэ, но через секунду пронзил его взглядом, полным ненависти: «Что, набираешь очки?»

– О, кстати, Кинъити…- громко произнес он. Тут же почувствовал уловку и поправился: – Нет-нет, только не подумайте, что я о нем позабыл.

На самом деле он и в страшном сне не мог себе представить, что Носэ на это пойдет: он сам никогда не имел племянника президента в виду.

– Ну, у Намбы тоже немалые заслуги,- сдержанно сказал президент. Мнение двух директоров совпало, и президент, похоже, остался доволен.

"Ну, я тебе это как-нибудь припомню«,- намекнул кивком Скэнобу.

На обратном пути в такси Носэ размышлял о Намбе. Талантливый человек, но руководитель в конечном итоге никудышный. Интересно, он сам это понимает? Или . нет? Пожалуй, спит и видит себя в президентском кресле.

Носэ поймал себя на мысли, что абсолютно не собирается оберегать Намбу, какие бы результаты ни показал анализ его сна. Пожалуй, Намбу так или иначе сместили бы с должности, однако сам Носэ не задумываясь использовал своего подчиненного в карьерном гамбите. Фактически вопрос решен. При этом Носэ вовсе не считал себя виноватым. Намбе досталось поделом, и это не самая жесткая мера из тех, что ему доводилось применять.

«Намба гордый. Узнав о приказе, не станет злиться. А самовлюбленность не позволит ему пасть духом». Сделав для себя такой вывод, Носэ переключился на Скэнобу. «Тот понимает, что не он рекомендовал племянника президента на новую должность. Так, что дальше?» Вспомнив взгляд, которым его проводил Скэнобу, Носэ понял: тот уже строит козни. Достаточно знать Скэнобу, чтобы не сомневаться в этом.

Почему? Он только что понял, что не чувствует вины перед Намбой. Но отчего тогда эта внезапная тревога? Носэ боялся возможного приступа. Он часто размышлял о Скэнобу, но его никогда не волновало, что тот мог предпринять. Беседуя со Скэнобу, Носэ ни разу не испытывал беспокойства. И тем не менее – приступ!

Его прошиб пот, участился пульс. Носэ успокаивал, уговаривал, убеждал себя, что это всего лишь невроз страха, что спустя время все пройдет, но тщетно: было до смерти страшно, пронзившая его боль отметала все доводы. В душе – ни малейшей надежды. Того и гляди инсульт хватит. Только представить, что он умрет прямо здесь, в такси. Опостылевший пейзаж за окном, свет в окнах зданий. .. От мысли, что он видит это в последний раз, все сразу стало каким-то милым и дорогим. Вместе с тем Носэ разбирала злость: он умрет, а все продолжат свое невозмутимое бытие и после его смерти. Пока он столь явственно познавал нелепость и неразумность смерти, сдавило дыхание, и Носэ растерялся. Что делать? Нечем дышать. Ехать к Паприке слишком поздно. До дома же рукой подать.

– Мне… пло… хо,- собравшись с силами, выдавил Носэ водителю.- Подъедешь… позови… моих.

Носэ заметил, что голос изменяет ему. Водитель насторожился:

– Я понял.

– Об… этом… нико… никому не… говори,- сказал Носэ и понял, что, если не умолкать, он отвлечется.- Слышишь:., никому… не… говори.

– Да, я понял.

В квартале, до недавних пор считавшемся престижным, дом Носэ стоял в кольце жилых многоэтажек. Но это был отдельный дом, и даже с небольшим прилегавшим участком он мог считаться солидным жильем. Стоило водителю позвонить в домофон, выскочили жена Ито и сын Торао. Они ринулись к машине.

– Что с тобой?

Пока водитель и Торао тащили Носэ в гостиную, он молчал, стараясь дышать экономно. А жена засыпала его вопросами:

– Ты что, не можешь говорить? Да? А дышать? Тебе трудно? Тяжело?

Носэ лежал на диване, и Торао первым делом ослабил ему галстук.

– Сейчас вызову врача Курой.

Не успела жена это сказать, как Носэ прохрипел из последних сил:

– Не… зо… ви.

Ему казалось, что чета Курой завидует достатку его семьи. К тому же врач слыл болтуном. Узнает об этом приступе – и Носэ несдобровать.

– Что? Но ведь…

– Это… не… болезнь. Психи… чес… кое.

– Ты что, сошел с ума? – воскликнула Ито, отпрянув от мужа, которому вытирала с лица пот.- Почему до сих пор скрывал?

– Отец, как же быть? – обернувшись, спросил Торао – сын договаривался с таксистом, чтобы тот не уезжал.

Носэ вынул из внутреннего кармана пиджака карточку – ту, что подготовил на особый случай. На ней значился номер телефона Паприки.

– Какой ты предусмотрительный! – воскликнула жена, едва не прослезившись.

Торао позвонил из угла гостиной, объяснил, как проехать, и вернулся к дивану.

– Ответила женщина, сказала, что немедленно отправит.

«„Отправит“? Выходит, то была не Паприка. И квартира тоже не ее?» – стараясь глубоко дышать, раздумывал Носэ.

Водитель направился к выходу из комнаты, поэтому Носэ опять заговорил:

– Води… телю. Водителю.

– Что? Водитель уже ушел. Обычное такси. Проезд. За счет фирмы?

– Нет. Рот. Закрыть рот.

– Деньги? Я понял.- Торао побежал за таксистом. Паприка подъехала примерно через час. Приступ Носэ к тому времени утих.

Тацуо Носэ в одиночестве стоит посреди проселочной дороги. Ему грустно. Знакомый пейзаж: конечно, это его родина. Издалека кто-то подъезжает на красном велосипеде. Носэ становится тревожно. Паприка подключилась к его сну, пока Носэ не начал отрицать красный велосипед или того, кто на нем.

– Кто это?

– Маришка не знает? Это… Скэнобу,- детским голоском отвечает Носэ.

Маришкой Носэ называл Паприку. Вероятно, напоминала ему подружку из детства.

И в самом деле, на велосипеде ехал самолично Скэнобу – учитель родного языка из прошлого сна Носэ. Однако сам он никак не мог ехать на детском красном велосипеде по проселочной дороге: в его облике предстал кто-то из друзей далекого детства Носэ, и Маришка его прекрасно знала.

– А… это… разве не господин Скэнобу?

Его имя из уст Паприки смутило Носэ. Что? Присмотревшись внимательней, он переменил сцену.

Носэ перешел в утреннюю завершающую фазу быстрого сна. Паприка до утра выжидала момент, чтобы найти темные аспекты в его психике.

Когда позвонили из дома Носэ, Ацуко Тиба только вернулась из института домой. Она вымоталась за день, но ехать решила сразу. Однако требовалось время на перевоплощение: сменить прическу, наложить другой макияж, но самое хлопотное – нанести под глаза веснушки, которые не смывались бы при обычном умывании. Лицо менялось до неузнаваемости, молодело. Она готовилась, настраивалась на роль Паприки и пренебрегать этими минутами никак не могла.

Даже чтобы выйти из дома, требовалось соблюдать осторожность. После пресс-конференции многие журналисты начали подозревать, что Ацуко Тиба и есть та самая Паприка, хотя мало кто мог предполагать, что после высказанных подозрений она будет и дальше втайне заниматься сыском снов. Но имя Тиба значилось в списке главных соискателей Нобелевской премии, и она не имела понятия, кто и откуда мог за ней наблюдать.

В облике Паприки Ацуко вышла на улицу через гараж. Даже такси она не могла вызвать по телефону и ловила на дороге свободные.

Вернувшись с Тацуо Носэ, она опять проникла в дом с заднего входа. Без кода и отпечатка пальца это было невозможно. Дежурный привратник работал здесь давно и прекрасно знал, что связывает Паприку с Ацуко, но если за домом следят журналисты, их мог заинтересовать ее спутник.

После общего осмотра, надев на голову Носэ «Горгону», она погрузила его в сон, затем настроила дискету для пробуждения и сама глубоко заснула. В пять утра проснулась от покалывания статическим электричеством, тут же надела коллектор и подключилась к сну Носэ.

В тот миг он шагал по ночному взморью. В море, рассекая волны, несся скоростной катер необычной формы.

– Берегись, #??%! – Носэ назвал Паприку, едва вошедшую в его сон, иностранным именем, схватил за руку и повалился вместе с нею наземь ничком, опасаясь, чтобы их не заметили с катера.

– Ты чего?

– §¶,- ответил Носэ, похоже, сам толком не поняв смысла.

Хотя было невозможно разобрать, это сон Носэ или изображение на мониторе, в который уставилась полусонная Паприка, было понятно одно: Носэ видит себя как Маришку – повзрослевшую и очень высокую иностранную актрису в гидрокостюме. И даже Паприка, которая не жаловала кино такого рода, догадалась, что перед ней сцена из шпионского фильма про Джеймса Бонда.

Дальнейший приключенческий абсурд походил на безумие. Сначала они вместе прыгают в реку, похоже впадающую в море, и, то и дело заныривая поглубже, поднимаются вверх по ее течению. С верховья реки к ним приближается то ли корабль, то ли дракон. Светит перед собой глазами-прожекторами, а из пасти извергает пламя. Носэ и Паприке ничего не остается, только отстреливаться из автоматов.

– Что за дурацкий сон!

Понимая, что стала настоящей Урсулой Андресс, Паприка сосредоточилась на мыслях Носэ. Она была взволнована, а тот сном наслаждался.

Но вот из головы чудовища высовывается Намба и поливает их автоматными очередями. Тот самый человек с фотографии из сна Носэ про похороны, подчиненный, которого следовало оберегать. Он выходец из мастеровых, начальник секции развития. Однако сейчас он потешается, будто бы играя с ними в войну, и совершенно не боится застрелить кого-то или оказаться убитым самому. Возможно, и при спорах с Носэ он вел себя так же.

– Что за фильм? – интересуется Паприка.

Носэ, похоже, догадался, что видит сон: он ощутил всю нелепость происходящего и с бессмысленными криками «v?§#» выползает на коленках из воды.

Берег реки. До самых гор тянется поле. Рядом широкий тракт, вдоль него – ряд сельских магазинов. Они вдвоем стоят за табачной лавкой. Носэ, похоже, хочется скорее уйти отсюда, что-то его беспокоит. Паприка следует за ним и, обогнув лавку, видит автобусную остановку.

– Ты садился здесь на автобус? – спрашивает Паприка.

Носэ она сейчас видится милой веснушчатой девочкой, и он, кивнув, отвечает:

– Ага. Отсюда… когда учился в средней школе.

– Ах, вот как…- Паприка сама полуспит и с трудом подбирает слова.

Ей кажется, что-то связывает Носэ с этой табачной лавкой, она хочет очутиться там еще раз, однако Носэ вновь переносится в знакомый кабинет средней школы. На сей раз за кафедрой стоит крепыш с короткой шеей. Похоже, ведет урок математики.

– Кто это? – спрашивает Паприка, усевшись рядом с Носэ.

– Сэгава…

Насколько она помнит, Сэгава – один из руководителей фирмы-конкурента Носэ и в прошлом его сне предстал одноклассником с медвежьим лицом.

– Разве он… не был… медведем?

– Нет… это v?¶.

Расплывчатые лица одноклассников в кабинете различить невозможно. Сэгава, быстро черкая цифры на доске, начинает безумную лекцию:

– В арифметической прогрессии сумма натуральных чисел n, начинающихся с единицы, почти не встречается в недавних примерах, и выходит, что сумма нечетных цифр 1+2+3+…+n равняется одиночеству. Господин президент, вы уже уходите?

Похоже, и это кто-то в обличье Сэгавы. Паприка решает пощекотать чувства Носэ. Встав, она кричит:

– Кончай его! Бей!

– Есть! – отвечает Носэ и тоже поднимается. Сэгава за кафедрой, испугавшись, меняется в лице.

Оно теперь старческое. Вместо школьного кабинета – конференц-зал, похоже, какой-то фирмы. Старец заканчивает начатую ранее фразу:

– …и прочее однозначно плохо. Особенно ???%¶# в политике компании, и прочем неудовлетворительно. Если потребуются жертвы…

– Кто это? – спрашивает Паприка, однако Носэ уже не понимает, что это сон, и попросту боится старца.

– Ху из хи? – теперь по-английски, но со школярским акцентом спрашивает она.

– Хи из…- начинает было Носэ, но английские слова вылетают из головы, и он бормочет: – Так он же умер…

Исходя из означающего Носэ, старец, одержимо критикующий политику компании,- ее бывший президент.

– Так, хорошо! Снято! – неожиданно раздается чей-то крик. Незнакомый Паприке мужчина руководит съемкой сцены конференции. Оператор – Намба. Занятые в съемках малоизвестные актеры расслабились и, выйдя из образов, загалдели. Декорации шикарного банкетного зала – как в фильмах Висконти, женщин почти нет, а если судить по тому, как выглядят гости, все это больше смахивает на корпоративную вечеринку.

Режиссер – такой, как надо: в кепке, солнечных очках и с усами. Хоть самого снимай в кино. И режиссер этот – сам Тацуо Носэ. Оказывается, в детстве он мечтал стать кинорежиссером.

– Хотел снимать кино? – на всякий случай уточняет Паприка, но картина сна тут же представляется глазами режиссера.

Он оправдывается перед Паприкой:

– Потому что #??¶%?. Ладно. Тишина в студии! Опередив выкрик «Мотор!», Паприка кричит ему:

– Кто кинооператор?

По идее, Намба им быть не мог.

Это шокировало. Проговорив вслух невнятное «@!#…», Носэ проснулся. Для сыщика снов это провал, но Паприка поняла, что подобралась к сути проблемы.

– Извините, что разбудила.

Повернувшись на бок, Носэ сонно взглянул на Паприку.

– Может, попробуете заснуть еще раз?

– А-а, Паприка,- протянул Носэ, не ответив на предложение.- Ты была в моем сне. Очень приятно.

"Еще бы, это же лечение. Только размякать до такой степени не нужно«,- подумала Паприка, а вслух сказала:

– Можете лежать, а я задам несколько вопросов.

– Д-давай,- с запинкой ответил Носэ еще сонным голосом.

Паприка решила задавать вопросы в обратной хронологии. Так рекомендовала теория.

– Кинорежиссером были вы, так? Носэ застеснялся:

– Кем только себя не увидишь… в детских снах. Не упоминая Намбу, Паприка отмотала стоявшее на

паузе изображение до начала предыдущей сцены.

– Этот первый президент – он считался с вашим мнением?

– Ну, наверное. Уже лет шесть как умер. Бывший президент предпочитал без особой надобности не собирать работников и не читать им мораль.

– Вы его уважали?

– Конечно. Побольше бы мне тогда у него перенять… Бывало, критиковал политику компании – и правильно делал.

– Выходит, «мудрый старик»?

– Что это?

– Один из архетипов в теории Юнга – старец, который появляется во сне человека и дает ему очень важные наставления. Нечто вроде персонифицированного разума в подсознании человека.

– Который подсказывает, что соваться в политику компании нельзя?

– Нет, другое. Он произносил слово «жертва»?

– Произносил.- Лицо Носэ скривилось – он пытался что-то вспомнить.- Нет, не помню.

Паприка вернула запись к нелепому уроку математики господина Сэгавы.

– Да, виделись вчера на вечеринке,- рассмеялся Носэ.- Хочешь сказать, в нем причина моего «дневного осадка»?

– И в нем тоже. Но почему математика?

– Думаю, потому что он расчетливый.

– Он что, похож на учителя математики из средней школы?

– Нет, не похож.

– Тогда кто он? Попробуйте вспомнить, кто из ваших одноклассников успевал по математике и походил на медведя.

– Был один – Такао. Крепыш, решал все задачки. Но мы с ним не дружили.

Такао был просто одноклассником и вполне мог появиться во сне. А того, кто скрывался за обликом Сэгавы, Носэ вспоминать, вероятно, не хотел.

Перемотка назад.

– До этого была табачная лавка.

– Да, перед автобусной остановкой. Оттуда до дома пешком минут двенадцать…- Носэ вдруг разговорился. Может, пытается что-то скрыть?

– За этой табачной лавкой. На берегу речки. Там что-то случилось?

Носэ застонал:

– А-а. Там часто дрались пацаны.

– И кто же дрался? Такао?

– Да, и он тоже.

– И вы?

– Нет, я не дрался,- ответил Носэ, и у него на лбу выступил пот.

– Неприятно? – поинтересовалась Паприка. Давление могло запустить у Носэ защитный механизм психики, а это оттянуло бы исцеление.

Пустырь за табачной лавкой – объект сильного страха Носэ. И если бы Паприка не появилась в его сне, эту сцену он, скорее всего, подавил бы в себе и забыл сразу по пробуждении.

– У вас все лицо в поту.

– Да, я взмок, как мышь.- Носэ опять покраснел.- Извини, простыня вся сырая.

– Тогда примите душ.

– Хорошая мысль.- Носэ приподнялся и с удивлением заметил, что лежит не в больнице, а дома у Паприки.- Правда… в квартире юной леди…

– Ну и что? – Паприка лукаво улыбнулась.- Вам незачем беспокоиться.

Пока Носэ принимал душ, Паприка перестелила постель и приготовила завтрак: яичницу с беконом и тосты к кофе. Овощи закончились, поэтому салат она сделать не могла, а открыла банку спаржи. Паприке было так прекрасно, что она запела – «Р. S. I Love You». Носэ начинал ей нравиться, и по мере лечения чувство вполне могло разгореться сильнее.

– Продолжим анализ за завтраком,- предложила. Паприка, как только Носэ в халате вышел из ванной.

Он впервые увидел пейзаж за окном при свете дня и не сдержался:

– Какой прекрасный вид! – Ему снова очень захотелось узнать, действительно ли это ее квартира, но спросить он не решился.

– Вот только жаль, что из гостиной не видно рассвета. Они принялись за еду. Носэ уже переоделся и сидел

напротив Паприки.

– На завтрак все то же, что и дома,- сказал он. "Выходит, супруга овощные салаты не готовит«,- подумала Паприка.

– Как сражались вместе – помните? – хмыкнула она.

– «Джеймс Бонд»? Еще бы,- смущенно ответил он и поежился.- Это «Доктор Ноу» – первый фильм бондианы.

– Давно смотрели?

– Да, еще в школе. Специально ездил в город. Так понравилось, что остался еще на один сеанс. Потом чуть не опоздал на обратный автобус.

Носэ рассказал о родине. Он из префектуры Яманаси, из деревеньки у подножия гор Канто. Выходец из старинного рода, отец был лекарем.

Паприка вернула разговор к агенту 007:

– Там был Намба, так?

– Я с ним сражался. «Дневной осадок». Паприка ухмыльнулась, пожалев, что научила Носэ нехорошему слову. Если все сводить к «дневному осадку», анализа не выйдет.

– Кстати, перед тем ненадолго появлялась Маришка. И это была ты?

– Да, я. Красный велосипед помните?

– Угу. Отчетливо – красный цвет был очень ярким.

– Все-таки необходимо сделать рефлекторы с цветным изображением. Когда я следила на мониторе, не заметила, что велосипед – красный.

– Тебе виднее. Можно еще кофе?

– Пожалуйста. На велосипеде ехал Скэнобу. Не припомните, у кого мог быть красный велосипед?

Носэ выпрямился и перевел взгляд за окно, на квартал небоскребов Синдзюку.

– Кажется, припоминаю. У одноклассника. Как его… Сейчас. Акисигэ.

– Вы ладили?

– Еще чего. Он заправлял в классе, помыкал слабыми.

– Вот видите. И в этом смысле напоминает своим поведением Скэнобу. Помните, Скэнобу-учитель не ругал, а издевался над вами.

Носэ, прищурившись, посмотрел на Паприку.

– Верно. Вот как, оказывается, ты анализируешь сны.

– Да.

– Помнишь, я перепутал и назвал Сэгаву «Такао»?

– И что?

– Выходит, Намба тоже не Намба?

– Выходит.

Носэ задумался и пробурчал:

– Кто же он тогда?

– Этот Акисигэ издевался над Такао?

– Нет. Такао был хитер. Неплохо успевал по математике и, по идее, должен был первым получать по ушам, но он примазался к Акисигэ и сделался его прихвостнем.

– А над тобой этот Акисигэ издевался?

– Да, но не помню, чтобы сильно. Хотя нет – бывало.

Признание явно было мучительным, и на лбу у Носэ опять выступил пот.

– Помните, в прошлый раз вы заметили: лучше сказать «я стараюсь постоять за себя». Может, защищались и от Акисигэ?

– Нет, что-то не припомню. Хотя… погоди… может, и старался,- хрипло вымолвил Носэ.

– Лучше не пытайтесь вспоминать через силу. Бывает, не может человек вспомнить – и начинает выдумывать псевдовоспоминания. Хотя это верный признак того, что мы подобрались к сути. Еще тостов? Попробуйте конфитюр, очень вкусный.

– Нет, спасибо.

– Когда вы сможете остаться здесь на ночь в следующий раз?

Таким внезапным вопросом Паприка застала Носэ врасплох. Он заметно повеселел, тем самым выдав свои истинные намерения.

– Что? Так я это… когда угодно. Хоть сегодня.

– Супруга не будет волноваться?

– Позвоню ей с работы. Она же понимает, что речь идет о лечении.

– Хорошо. Тогда жду сегодня,- сказала Паприка.- Дело в том, что вы сейчас пытаетесь вспомнить свои старые душевные шрамы, говоря языком психологии – травмы. Они довлеют, раздирают душу, не дают покоя – и могут привести к приступу. Остается сделать последний шаг. Удастся вспомнить – и страх пропадет. К тому же утром вы почти привыкли к моему сыщику снов и вряд ли удивитесь, появись она там, скажем, сегодня ночью.

– Вот как? – воскликнул Носэ, и его глаза засверкали.- Так даже интересней.

– Интереснее другое: не только я в полусонном состоянии подключаюсь к вашему сну, но вы сами, понимая, что спите, в сновидении можете действовать.

– Вместе с тобой?

– Вместе со мной.

– Должно быть, занятно,- обрадовался Носэ.- И что, так бывает со всеми, кто привыкает?

– Так было с теми, у кого сильная воля и легкое заболевание,- то есть с большинством моих клиентов.

– Не думал, что лечение будет мне даваться так легко.- Носэ пристально смотрел на Паприку.- Симе, должно быть, завидно. Выходит, все твои клиенты не очень-то тебя и помнят?

– Не знаю. Мой принцип – после лечения с ними не встречаться.

– Потому что все они известные люди? – с легкой грустью спросил Носэ.

– Потому что никто не хочет, чтобы узнали об их походах к психотерапевту.

– Но ты же встретишься со мной хотя бы раз? Отметить выздоровление? Помнишь, в «Радио-клубе»… ты сама обещала мне выпить там еще раз.

– Неужели обещала?

– Обещала,- серьезно подтвердил Носэ. Сдерживая смех, Паприка встала и подошла к шкафу с лекарствами.

– Таблетки закончились? Сейчас дам на сегодня.- А сама, уверенная в собственных силах, подумала: «Достаточно и дневной дозы».

– Послушайте, а вы дружили с той девочкой… Маришкой? – спросила Паприка, когда Носэ уже стоял в дверях. Раньше этот вопрос совсем вылетел у нее из головы.

– Говоришь, Маришка? – Носэ мечтательно посмотрел вдаль.- Девочка из соседней деревни. Я ее боготворил. Она была прелесть. Но я так и не решился с ней заговорить. Так что сегодня утром во сне разговаривал впервые.- Носэ улыбнулся и глянул на Паприку.- Но то была ты.

Как только Носэ ушел, Ацуко смыла макияж и легла еще поспать. Привычка – вторая натура, теперь она могла засыпать в любой момент.

Проснувшись в десять, Ацуко Тиба привела себя в порядок. На утренний туалет ей требовалось времени раз в пять меньше, чем на перевоплощение в Паприку. Надела любимый абрикосовый костюм, спустилась в гараж и села в свой темно-зеленый «маргинал».

Приехав в институт, она с парковки для сотрудников направилась к зданию и тут заметила перед дверью молодого человека. Тот держался в тени, прикрывая лицо. Ацуко узнала в нем того журналиста, чьи вопросы заставили ее понервничать. Увидев Ацуко, он натянуто улыбнулся и, как бы извиняясь, поклонился:

– Простите, на пресс-конференции я задал вам невежливый вопрос.

– Вы ко мне? – приветливо ответила ему Ацуко. Своей улыбкой она могла обезоружить кого угодно.- Хотите еще что-то спросить?

– Нет… не совсем… я… это… хочу вам кое-что рассказать.- Он тщательно огляделся.- За то невежество… в качестве извинения… так сказать.

«Отчего-то отношение этого юноши ко мне резко переменилось,- подумала Ацуко.- Ну или у него потрясающий актерский талант».

– Я вас слушаю. Дальше посторонних не пускают, поэтому простите, что на ходу.

– Спасибо.- Журналист явно рассчитывал на язвительную отповедь, а потому свою визитку протянул ей с восторженной почтительностью.- Моя фамилия Мацуканэ, я из отдела городских новостей газеты «Биг морнинг». Так вот… дело в том, что я о Паприке…- И хотя Ацуко не изменилась в лице, молодой журналист поспешно добавил: – Нет-нет, у меня, как я уже говорил, больше нет никакого желания разыскивать Паприку. Просто…

сейчас в других газетах, включая нашу, все разговоры о том, будто Паприка совсем недавно появлялась на Роп-понги. Вот я и подумал… вам бы поосторожней…

– Так, а зачем говорить это мне, если я не Паприка?

– Да-да. Все верно.- Улыбнувшись одними губами, молодой журналист посмотрел на потолок парковки.- Поэтому-то и… одним словом… если вы как-нибудь связаны с Паприкой, передайте, чтобы она не теряла бдительности. Ну, в общем, так.

– Спасибо за любезность. Но почему вот так? Разве это не предательство коллег?

Взгляд юноши стал серьезным.

– Как я уже говорил, хотел извиниться за тот случай. Ну и… потом…- Он замолк.

– Вам остается только назвать имя сотрудника института, который рассказал вам эту странную историю.

– Об этом…- Было видно, что Мацуканэ хотел в чем-то признаться, но не решился и потупил взгляд.- Я смогу вам рассказать об этом как-нибудь в следующий раз. Выяснив достоверно. Поэтому… – Журналиста, молодого и симпатичного, переполняло сознание справедливости того, что он сейчас делал. Мацуканэ застыл, глядя прямо в глаза Ацуко.- Поэтому будьте осторожны.

– Что значит «будьте осторожны»?

– Я еще приду. Я приду.- Увидев, как на парковку для сотрудников заезжает машина, он слегка ссутулился и направился вдоль стены к выходу.

«Что он такое узнал, раз предостерегает меня?» Не зная, что и думать, Ацуко Тиба с силой распахнула стеклянную дверь.

Когда она вошла в лабораторию, смуглый молодой психотерапевт Хасимото, однокашник Осаная и Цумуры, подсев к Нобуэ Какимото, что-то нашептывал ей на ухо. Судя по тому, что при виде Ацуко он слегка растерялся, их разговор касался ее. Однако Хасимото тут же поднялся как ни в чем не бывало.

– Я помешал?

– Как обычно, но можешь не стесняться.

– Да нет, мне пора на обход.- Глянув на часы, Хасимото удалился.

Нобуэ Какимото смотрела, как Ацуко надевает халат, и в ее взгляде сквозил укор. Такое бывало редко.

– Сэнсэй, это правда, что господин Цумура не только наблюдал пациентов через рефлектор, но и использовал для лечения коллектор?

– Наверное, правда.

– Почему в других лабораториях все лечат коллекторами и только мне одной нельзя?

– Наслушалась Хасимото? Вон Цумура применял его без должных навыков, и что с ним стало? Интересно, что вас всех так тянет к этому коллектору?

– Вы мне не доверяете?

– Дело не в доверии.

Помолчав, Нобуэ Какимото решила сменить тему:

– Я прочитала в газетах о прошлой пресс-конференции и решила переодеться в Паприку и выйти в город.

Ацуко внимательно посмотрела на ассистентку, а та о чем-то задумалась.

– Зачем?

– Чтобы отвести от вас подозрения. Чтобы пресса больше не считала, будто настоящая Паприка – вы.

"Вот оно что… Девчушка хочет стать Паприкой«,- подумала Ацуко, чуть не подавившись смехом.

– Так это ты гуляла по улицам, переодевшись в Паприку? Думаешь, поверят?

– Но с тех пор за мной постоянно следят. Значит, не сбрасывают со счетов. Или вы хотите сказать, что я не гожусь на эту роль? – возразила Нобуэ Какимото и глянула на Ацуко с вызовом.

Та пристально посмотрела в глаза Нобуэ. Вряд ли за ней следил кто-то из газетчиков. Похоже, у нее мания преследования – Нобуэ Какимото говорила не то и не так, как обычно. Ацуко испугалась: «Неужели злоумышленники покопались и в рефлекторе этой девочки?» Тучи сгущались. Нужно немедля проверить оперативную память и флоппи собственных приборов – рефлектора и коллектора.

Ацуко понимала: нельзя, чтобы Нобуэ сейчас догадалась о сомнениях на свой счет,- а потому дала ей задание немедленно откопировать и переплести первый попавшийся доклад. Что угодно, лишь бы не подпускать ее к психотерапевтической аппаратуре. Работа заняла бы ее часа на три-четыре.

Ацуко купила в киоске сэндвичи и кофе и направилась в директорат. Косаку Токида уже пообедал и с недовольной миной пил чай.

– Здешний чай такая гадость,- бросил он вместо приветствия.

– Нобуэ какая-то странная,- ответила ему Ацуко. . Она переживала и не могла не поделиться с Токидой.

– И она тоже? – изумился обычно невозмутимый Токида.- Кто-то подверг Цумуру подсознательной проекции, вызвав травму очень искусно и почти незаметно: его мозг подвергался воздействию лишь пять сотых доли секунды каждые три минуты реального времени. Это называется «бессознательное диктатора».

– Кто программировал? Химуро?

– Я обнаружил эти данные в его разделе сервера. Получается, что он. Правда, ему самому программа никак не пригодится. Значит, кто-то его попросил. Стоит лишь надавить, и он тут же признается.

– Пока не стоит. Кто знает, как на это среагируют враги.

– Ты только скажи, и я ему враз шею намылю.- Видимо, Косаку Токида был не прочь дать нагоняй толстяку, так сильно похожему на него самого.- Сразу расколется.

– Не нужно.

– Хорошо. Да, кстати, о МКД… Доделал вчера вечером.

Токида произнес это непринужденно, словно речь шла о какой-то безделушке. Ацуко уже знала, что так он сокращенно называл мини-коллектор «Дедал». Токида достал из кармана конический предмет и выложил на стол перед Ацуко. Высотой около сантиметра, диаметр в основании – миллиметров шесть-семь.

– Это и есть модуль? А где к нему провода?

– Провода не нужны. Как у «Дедала».

– Ухты,- восторженно протянула Ацуко.- Значит, наконец удалось.

– Ага. Содержание снов взаимно передается друг другу, а волокнистые пучки для этого не годятся. Раз уж мы используем биочипы, лучше применить метод пропускания в форме синаптической передачи, задействовав «естественную ширину» уровня энергии живого организма.

– Извини за дилетантский вопрос: выходит, этот модуль питается биотоками?

– Да, применяются нелинейные волны, вызванные высоким напряжением индуктивности биотоков. Потому что биотоки могут воспроизводить метод коммуникации новой формы синаптической передачи за счет регулирования выходной мощности БТЕ.

– И на сколько метров действует? Без кабеля-то?

– Ну этого я пока не знаю. Даже с учетом экранирования, думаю, метров на сто, но при частом использовании, возможно, возникает анафилаксия.

– Говоришь, анафилаксия? Гиперчувствительность организма. Выходит, по мере пользования сфера эффективности модуля расширяется? И как эту штуку крепить к голове?

– Прямо так.

– Что значит «прямо так»?

– Цепляя кончиком за кожу. Нет, специально крепить не нужно. Достаточно вставить в волосы.

– А лысым как быть?

– Приклеивать лентой.

– Говоришь, МКД? И собираешься сделать отчет на совете директоров?

На час дня намечалось заседание совета.

– Да. А что, нельзя? – Токида недовольно скривился.

– Думаю, лучше не торопиться.

Ацуко только собралась разъяснить Токиде свою мысль, но тут в директорат вошел член совета директоров Овада, который также был председателем Японского общества терапевтов и владел частной больницей. В директорате у него стоял стол, за которым он никогда не . сидел. Овада подошел прямо к Ацуко и спросил:

– Как директор Сима собирается поступить с Паприкой?

– Разумеется, говорит, что будет скрывать от газетчиков.

– Ну это да. В противном случае нам несдобровать.- Шесть лет назад Овада обращался к Паприке с просьбой вылечить невроз у тогдашнего министра сельского, рыбного и лесного хозяйства. В совете директоров считался сторонником директора института.- Однако замдиректора Инуи полагает, что если директор Сима будет ее прикрывать, то Тиба-сэнсэй придется оставить должность члена попечительского совета.

– Это почему же? – слегка возмутился Косаку Токида.- Или не сами члены совета один за другим просили Паприку вылечить своих знакомых, когда такое лечение было под запретом?

– Я считаю, Тиба-сэнсэй так и должна заявить: «Уберете меня из совета – официально заявлю, что была Паприкой». Правда, единственный при этом не пострадает от огласки Инуи – он у Паприки ничего не просил.

Ацуко покачала головой:

– Этого я… делать не хочу.

– Будет большой скандал,- сказал Токида и по-детски ухмыльнулся, распустив нижнюю губу.

В директорат вошел Осанай – правая рука заместителя директора.

– А, господин Овада, вы уже здесь? Господин Инуи просил вас зайти к нему.

– Сейчас приду.

– Не поддавайтесь на уговоры,- крикнула Ацуко вслед Оваде.

Выйдя в коридор, Осанай обернулся, язвительно прищурился и ухмыльнулся.

Ближе к часу дня пришли еще два директора, и все члены попечительского совета перебрались в комнату для совещаний. Во главе стола расположился директор Торатаро Сима, рядом – начальник канцелярии Кацураги, остальные расселись, кто куда хотел. Но так получилось, что сторонники директора и его заместителя сидели по разные стороны стола: Овада, Косаку Токида и Ацуко Тиба разместились с одной стороны, а еще трое – с противоположной. Напротив Токиды оказался заместитель директора института Сэйдзиро Инуи, который также возглавлял Японское общество психопатологии. Это был худощавый человек с проседью в бороде. В его внешности угадывалась чистоплотность и праведный гнев по поводу всего на свете. Как у Линкольна.

– Так получилось, что в рассылке вопросы повестки не указали…

Едва заведующий канцелярией Кацураги заговорил, как его перебил строгий голос Инуи:

– Или не могли указать?

Сидевший справа от Инуи директор банка Айва Хотта льстиво улыбнулся ему.

– Да, это так,- сказал Торатаро Сима. Он тоже улыбался.- Но, думаю, все присутствующие прекрасно понимают, почему не могли. К тому же почти все вы настаивали на проведении этого собрания и знали, о чем пойдет разговор.

– Вот только позже, когда придется сообщать в Министерство культуры о результатах собрания – какую мы составим резолюцию? – печально произнес Кацураги и зачем-то хихикнул.

– Предвижу, занятие будет не из приятных,- не меняясь в лице, произнес Инуи.- Вообще должно быть стыдно вести разговор на такие темы: кого-то покрывать, что-то утаивать.

– Тогда почему никто не стыдился, обращаясь к Паприке за помощью? – спросил Овада.- Или не вы сами сгорали от нетерпения, желая узнать, насколько эффективно лечение психотерапевтической установкой?

– К чему ворошить прошлое? – холодно возразил Исинака. Его компания по торговле недвижимостью в свое время внесла крупный взнос в фонд института, безвозмездно предоставив просторный участок земли под строительство и квартиры для руководства в элитном доме.- Итак, пресса раздувает скандал вокруг незаконных действий Паприки именно сейчас, когда наша Ацуко Тиба стала главным соискателем на Нобелевскую премию.

– Выходит, вы, господин Исинака, тоже за то, чтобы приподнять завесу над истинным обликом Паприки? – обеспокоенно спросил директор Сима.- Не забывайте, это подмочит репутацию госпожи Тибы – кстати, члена попечительского совета. Ну и бросит тень на сам институт.

– В том-то и дело,- смущенно сказал Исинака.- И мне это ни к чему.

– Господин директор…- Инуи повернулся к Торатаро Симе.- Подобная келейность может аукнуться и в другом, вынуждая нас скрывать все новые факты. Вот и инцидент с Цумурой. Если психотерапевтическая установка опасна и мы сейчас не скажем об этом открыто, рано или поздно вам придется за это ответить.

– Психотерапевтическая установка не опасна,- опережая Токиду, сказала Ацуко.- А почему заболел Цумура, так или иначе прояснится.

– Что касается Паприки,- вкрадчиво начал Хотта,- положим, в то время Тиба-сэнсэй в попечительском совете еще не состояла. Иными словами, ее неправомерные действия можно расценивать как превышение полномочий рядовым сотрудником…

Хотта умолк, словно намекая: «Дальше думайте сами».

– Хотите, чтобы я вышла из совета? – спросила Ацуко, уставившись на Хотту. Она будто хотела удостовериться, с какой миной на лице он это подтвердит.

– Ну-ну, пока не утихнет суета с Паприкой…- Хотта несколько смутился.- На время. Ведь если Тиба-сэнсэй не будет членом совета, разоблачение Паприки никак не скажется на репутации института. К тому же срок ее полномочий подходит к концу.

– Позвольте, тогда в чем, по-вашему, заключается благодарность Паприке? – Токида вклинился в разговор, не в силах больше молчать.- Или вы забыли, какие суммы жертвовали институту ее бывшие пациенты – политики и финансисты? И как, скажите мне, можно добиться прогресса науки без риска и научных опытов, которые никогда не находили отклика в народных массах?

– Ты опять за свое? – Сэйдзиро Инуи негодующе окинул взглядом Токиду.- Вечно ты об одном и том же. Взять твою тираду или слова Тибы о ее безусловной вере в безопасность психотерапевтической установки – как специалисты, вы совсем не хотите признать, что разработка научных технологий пущена на самотек. Вам, лидерам технического прогресса, должно быть стыдно за подобную самонадеянность.

– Будет вам, господин Инуи,- широко улыбнулся Сима, обескураженный таким фанатизмом в научно-этических взглядах Сэйдзиро Инуи.- Я тоже за это в ответе. Кто, как не я, снова и снова подталкивал Токиду и Тибу к новым разработкам и требовал от них максимально высоких результатов исследований.

– Господин Инуи только что упомянул, что научные технологии пущены на самотек,- раздраженно сказал Овада.- Но ведь это не значит, что господин Токида и госпожа Тиба погрязли в одних технологических разработках. Впервые достигнуты положительные результаты при лечении шизофрении. До сих пор это считалось невозможным, поэтому Токида и Тиба стали главными претендентами на Нобелевскую премию.

– В этом вся проблема, господин Овада.- От слов «Нобелевская премия» Сэйдзиро Инуи изменился в лице. Уголки его губ приподнялись кверху, ноздри раздувались, взгляд стал прямо-таки демоническим. Казалось, он ненавидит саму Нобелевку.- Как я вам уже говорил, пациенты хоть и больны шизофренией, но они люди, поэтому методика лечения прямым проникновением в их души прежде должна со всей тщательностью выдержать полемику в смысле медицинской этики. Тем более что она применима и для обычных, здоровых людей. Тем не менее, что бы ни говорил Токида про эффект при лечении его установкой, еще ни один пациент не излечился полностью. И тем не менее он, не дожидаясь окончательных результатов лечения, принимается за разработку новой аппаратуры. Тратит на это огромные средства.

– Что? Какие огромные средства? Такого…- Токида крайне изумился от неожиданного упрека.- Ушам своим не верю!

– Вы, господин Инуи, как заместитель директора, должны были ознакомиться с финансовым отчетом на прошлом заседании попечительского совета.- Торатаро Сима тоже недоумевал.- Отчет прошел аудиторскую проверку, и его одобрили в Министерстве образования.

– Нет, мы об этом не знали. Но впоследствии господин Ямабэ сообщал нам о частых закупках больших интегральных схем и прочих деталей из компании «Токио электронике Гикэн».

Присутствующие знали, что Ямабэ – близкий к Инуи аудитор, а кроме того, советник кооператива медицинского оборудования.

– В прошлом году я особо не использовал БИСы,- потупив взгляд, неуверенно пробурчал Косаку Токида.- Они что, резко взвинтили цены? Тогда давайте больше через них не заказывать.

– Даже если вы перестанете заказывать детали через «Токио электронике Гикэн», у нас с ними по сей день существуют партнерские отношения. И впредь останутся,- усмехнулся завканцелярией Кацураги и почесал в затылке.

– Кстати, я читал отчеты о прошлой пресс-конференции. Что собой представляет новый модуль? – поинтересовался Исинака. В отличие от Инуи, он на пару с банкиром Хоттой поддерживал технические разработки Токиды.- Сложных научных терминов мне не понять, поэтому расскажите в общих чертах, как он применяется? "

– На данном этапе еще рано о чем-либо говорить,- промямлил Токида, памятуя, что Ацуко велела ему помалкивать о "Дедале«.- К тому же мне не хочется опять выслушивать от господина Инуи обвинения в сатанизме.

– Если нам, членам совета, ничего не говорят, надеюсь, директору-то докладывают. Или вы, господин Сима, тоже не в курсе исследований в стенах института? – с показным беспокойством поинтересовался Хотта.

– Ну как же! Токиде нужно только не мешать – и он горы свернет! Слыхал, он мастерит «Дедал» – «Горгону» без проводов. Вы же знаете, в великих открытиях и изобретениях гениев решающую роль зачастую играет его величество Случай.

Инуи остался недоволен таким бахвальством добродушного Торатаро Симы, который явно гордился своим учеником.

– Чем бы он там ни занимался, главное, чтоб не забывал оснащать модули функцией защиты.

От слов Инуи Ацуко Тибу словно обухом по голове хватило. Поставил ли Косаку Токида в модуле блокиратор? Он же рассеян в мелочах, так что вряд ли. Ацуко заметила, как Токида в соседнем кресле весь напрягся, и поняла, что не поставил. Преступность такой халатности она осознавала острее его самого.

– Кстати, через четыре месяца выходит срок не только у госпожи Тибы,- смягчившись, вставил Хотта.- Разумеется, мы не вправе препятствовать продлению полномочий. Но из того, что он здесь наговорил про институт, я понимаю и возмущение господина Инуи. Может, во избежание тенденциозности при исполнении служебных обязанностей господину Симе следует немного отдохнуть, уступив на один срок место директора, скажем, господину Инуи…

Вне всякого сомнения, «неожиданно» оброненная мысль планировалась заранее. Ацуко не исключала подобного и отреагировала моментально:

– А разве директора института назначает не министр образования?

– Ну, перед этим можно проголосовать за новую кандидатуру,- глухо сказал Исинака.- В таком случае министру останется лишь утвердить решение совета.

– Или я сам сложу полномочия… – С лица порядочного во всех отношениях Симы не сходила улыбка.

– Хотите сказать, что и с директором это прежде не обсуждали? – пристально глядя на Хотту, спросила Ацуко.- А то с чего бы так внезапно?

– Нет-нет, это моя безответственность. Совершенно не стоит вести этот разговор. Я просто поделился впечатлением, послушав, что здесь только что говорил господин Инуи. Непростительная оплошность, но я даже не поинтересовался мнением самого господина Инуи.- Исинака продолжал ломать комедию.- Поэтому хотелось бы, чтобы к следующему заседанию совета мы пришли к решению, проводить голосование или нет.

Овада из чувства самосохранения промолчал.

– Если господин Сима уйдет с поста директора, я, пожалуй, тоже выйду из совета,- неспешно произнес Токида.

– И я,- подхватила Ацуко.

– Это почему же? – с сухой угрозой спросил Сэйдзиро Инуи.- По какой такой причине? – Повернувшись к Симе, он повысил голос: – Избавьте нас от этих капризов, господин Сима. Теперь прекрасно видно, насколько вы потакали своим ученикам. Мало того что уйдут из совета – глядишь, вообще плюнут на институт. Современная молодежь вся одинакова. Изучают что душе угодно, не жалея средств, а чуть что не так – тут же заявление на стол и айда на сторону, прихватив результаты исследований.

Торатаро Сима от негодования подался вперед:

– Ни Токида, ни Тиба на такое не способны.

– Я оставлю вам все разработки, вплоть до психотерапевтической установки,- улыбнулся Токида.

Его спокойствие озадачило Инуи.

– Не важничай, Токида. Это само собой. Никак считаешь, будто разработал все в одиночку? Не льсти себе. Ты обязан своим успехом всем меценатам, поставщикам, всем психотерапевтам, задействованным в тестах, всем сотрудникам – от ассистентов до бабушек-уборщиц. Это не твой личный результат. Это результат всего института. Если будешь уходить, оставишь все, вплоть до последних разработок.

– Будет вам, будет,- кинулся успокаивать Инуи изумленный Исинака.- Зачем все воспринимать буквально?

– Собираясь уходить, подумайте, в какое положение поставите всех нас- Теперь и Хотта заговорил всерьез, пытаясь образумить отчаявшихся Токиду и Ацуко.- Насчет выборов еще ничего не решено, поэтому давайте не торопиться. Я лишь предложил, а вас вон куда занесло.

– Извините, не сдержался.- Инуи с усмешкой склонил голову перед Токидой и Ацуко.- Позор моим сединам.

– Слова господина Инуи проникнуты заботой об институте, поэтому не принимайте их близко к сердцу,- защищал своего зама перед учениками Сима.

– А мне что прикажете делать, господин директор? Кацураги, которого волновал лишь документ для министерства, весь подался к Симе.- Надо бы хоть какую резолюцию.

Все вопросы повестки, включая дело Паприки, отложили на потом, и разговор зашел о выборе преемника пожилому инспектору Ямабэ, подавшему заявление об уходе. Этим делом занимался Инуи, который, по слухам, уже держал кого-то на примете. Но для утверждения в должности требовалось решение всех членов совета.

– Кстати, об инспекторе,- сказала Токиде Ацуко, когда они после собрания шли по коридору.- Не хотелось бы, чтобы и здесь оказался человек Инуи.

– Это почему?

– Тебе не показались странными объемы закупок из «Токио электронике Гикэн»?

– Ну. Потому я и сказал, что больше там заказывать не буду.

– И при этих словах занервничал Кацураги.

– Разве?

– Тогда я и подумала – они мошенничали. Пользуясь твоей безалаберностью, раздували объемы закупок, да еще и на крючке тебя держали.

– Да, пожалуй.

– Необходимо, чтобы инспектором стал надежный человек. Я поговорю с директором. Буду просить, чтобы он рекомендовал того, кому доверяет сам.

– Меня больше забавляет, как они засуетились, когда мы обмолвились об уходе. Понимают, что стоит нам уйти, и исследования не сдвинутся с места. И только один заместитель, как мне показалось, не прочь устранить не только директора, но и нас с тобой. Но если только разглагольствовать, пущены технологии на самотек или нет, на одном этом институт не протянет.

– Слушай! – Ацуко вдруг будто осенило. Она остановилась в рекреации перед аптекой – оттуда их пути к лабораториям расходились. Остерегаясь взглядов снующих медсестер и психотерапевтов, она тихо промолвила: – А Инуи прежде не выдвигали на Нобелевку?

– Именно! – Токида в изумлении вытаращился на люминесцентную лампу под потолком.- Я об этом слышал. Разумеется, это было давно – мы тогда еще под стол пешком ходили.

– Между прочим, он велел тебе оставить все результаты исследований.

– Хочет приписать себе мои заслуги? Не бывать такому! – Выкрикнув, Токида быстро посмотрел по сторонам и горько усмехнулся: – Давай об этом потом, ладно?

– Хорошо.

Вернувшись в лабораторию, Ацуко пожалела, что не спросила у Токиды, поставил ли он блокиратор. Нобуэ Какимото просматривала сон тяжелобольного, записанный накануне. Доклад она так и не откопировала.

– Этот сон тебе смотреть нельзя. Слишком опасно.- Ацуко поспешно отключила монитор.- В чем дело? Доклад необходимо срочно сдать.

Нобуэ сидела, потупив взгляд, но вдруг резко встала. Со всего маху, как будто совсем спятила, она залепила Ацуко пощечину.

– Не задавайся! Красавица, мать твою!

Видимо, Паприка сообщила привратнику о визите гостя: тот сразу же пропустил Носэ. Было около полуночи. Тацуо Носэ тут же направился к лифту в глубине вестибюля.

Однако едва он нажал на кнопку шестнадцатого этажа, как вслед за ним в лифт втиснулся огромный человек. Носэ решил, что это, должно быть, и есть тот самый разработчик установки. Лицо на неразборчивых фотографиях в газетах Носэ не запомнил, но из статей знал, что ученый – тучный человек весом за центнер. Нажав на кнопку пятнадцатого этажа, толстяк подозрительно покосился на Носэ.

Тот же, улыбнувшись, поздоровался взглядом и сказал:

– Директор Сима устроил мне лечение у Паприки. Моя фамилия Носэ.

Человек, похоже, удивился:

– Паприка? Опять она за свое? Ох, не вовремя.- И он вдруг улыбнулся.

Как предпринимателя, люди вроде Токиды должны были интересовать Носэ меньше всего: обрюзгший безвольный мужчина, он с людьми и разговаривать-то не умеет толком. Но что-то в нем все равно к себе располагало. Прежде всего взгляд – ясный, благородный.

Носэ не знал, что вызвало у толстяка улыбку на словах «ох, не вовремя». Газеты, которые он читал, не опускались до публикаций слухов о Паприке, анонсы еженедельников не печатали. На пятнадцатом этаже мужчина вышел, даже не попрощавшись. Казалось, он о чем-то задумался. Носэ разбирался в людях и понял, что с ним в лифте ехала чистая и невинная душа.

На шестнадцатом этаже перед квартирой 1604 пришлось подождать. Когда Паприка открыла дверь, Носэ невольно вскрикнул:

– Что у тебя с глазом?

– Так, пустяки. Не обращайте внимания.

Под левым глазом у нее темнел синяк, а сам глаз налился кровью. Носэ подумал, что это ее приложил кто-то из больных, а вслух спросил:

– Больно?

– Да уж. Кофе будете?

Переступая порог гостиной, Носэ на мгновение усомнился в Паприке.

– Спасибо, но мне необходимо уснуть, правда?

– Верно. Тогда как насчет виски? Я подключусь к вашему сну только под утро, поэтому немного выпить можно.- Паприка достала из сервировочного столика «Джек Дэниеле» и наполнила бокалы со льдом.- Я сегодня устала и хочу поспать, но на один бокал компанию составлю.

– Что ж, неплохо,- согласился Носэ, внимательно разглядывая Паприку. Раньше в домашней одежде он ее не видел. Паприка вдруг растерялась и потупила взгляд – такого с ней не бывало уже много лет. А Носэ заметил, что перестал считать ее ребенком.- Я понимаю, тебе сейчас не до веселья.

– Ну почему? Расслабиться не помешает.

Они сидели за стеклянным столом друг против друга и пили виски со льдом. Позади Паприки расстилалась панорама ночного города. В комнате было уютно, и Носэ быстро захмелел. Паприка – вся такая домашняя. Однако Носэ показалось: что-то ее удручает и беседовать она не расположена. Время от времени она будто бы порывалась что-то сказать, но не решалась. Возможно, ей требовался совет Носэ, но она сомневалась, можно ли ему довериться. И в конце концов промолчала. Лишь поставила бокал на стол и поднялась с места:

– Вы же, наверное, тоже с самого утра на ногах. Устали? Давайте будем укладываться.

– Да, видимо, пора.

– Можете принять душ. Насколько я помню, пижаму вы не носите. В душевой есть халат.

– Хорошо.- Носэ понимал: чтобы не стеснять Паприку, будет лучше, если он уснет первым. Быстро допив виски, он поднялся.

Странное чувство. Что это? Отношения пациента и врача? Отца и дочери? А может – супругов? Или более того – любовников? Носэ не чувствовал себя дома, но и супружеской изменой тут не пахло. И уж точно не больница. Из ванной Носэ прошел в спальню, там при свете монитора разделся и в одном нижнем белье лег в постель. Потом в белоснежной ночнушке зайдет Паприка и наденет ему «горгону».

Спать не хотелось. Носэ разбирало бесстыдное желание еще раз увидеть фигуру Паприки в неглиже – пусть даже в полумраке. Из ванной доносился плеск воды.

Когда Паприка вошла в спальню, Носэ лежал с закрытыми глазами. В щелочку между век он увидел, что девушка стоит у кровати и, улыбаясь, смотрит на него. Она казалась высокой, голубой свет из-за спины пробивался через ночную рубашку, отчетливо вырисовывая грудь. Синяк под глазом был незаметен. Паприка напоминала богиню – Венеру или Харити*. Заметив пристальный взгляд, богиня погрозила Носэ пальцем и, оголив загорелые икры, легла на соседнюю кровать. Дотянувшись до аппарата, стоявшего у изголовья, вставила флоппи-диски, что-то намотала на запястье, а после укрылась простыней и затихла.

* Харити (санскр.) – буддистская богиня, покровительница детей, благополучного деторождения, воспитания, гармонии между супругами, любви и согласия в семье.

Годы берут свое. Увидев, что хотел, Носэ успокоился и, когда послышалось сонное дыхание Паприки, тоже провалился в забытье. После нескольких коротких фаз сна проснулся, снял «горгону», сходил в туалет. А вернувшись, пристально посмотрел на красивое лицо спящей Паприки, горько усмехнулся, представил, как уныло должна выглядеть сейчас его улыбка, и, умиротворенный, лег в постель. На сей раз уснул крепко.

Его несуразные похождения продолжались. Носэ наполовину осознавал, что видит сон. Похожие сюжеты снились ему часто. Он почти не ходил в кино, а когда посмотрел на видео из проката фильм «Кибер-спаситель», его приятно удивил прогресс приключенческого жанра. В нем словно возродилось ощущение прежней киношной лихорадки детских лет. И вот теперь ему снились такие сны.

Носэ шагает по лесу навстречу приключениям. На нем изрядно поношенный костюм-сафари – вроде того, который в телесериале «Джим из джунглей» носил Джонни Вайсмюллер. В знойных джунглях колышется подлесок кто-то проворно снует там зигзагами. Могут быть нищие в тряпье. Носэ необходимо успеть поймать кого-нибудь.

В погоне он ныряет в заросли кустарника вслед за беглецом. Завязывается вялая потасовка. И что он видит?

У неприятеля не лицо, а морда – то ли кабана, то ли медведя.

«Ага, это – Сэгава!» – считает Носэ, повалив довольно хилого оборотня наземь.

– Нет, не он. Но раз не Сэгава, то кто же? Кто он? – произносит Носэ вслух. Неужели он не помнит свой вчерашний сон после того, как %?:*?

– Ты прав, это не Сэгава, а Такао,- подбадривает его Паприка.

«Точно. Это не Сэгава, а Такао. Вспоминая тот сон, необходимо догадаться, кто чей №!%:*?. Так сказала Паприка, и нужно действовать безотлагательно». И вот припечатанная к земле морда неприятеля превращается в лицо мальчика, который по-детски поясняет, что он Такао. Носэ узнает его не сразу.

Носэ опять шагает по лесной чаще. Теперь – вместе с Паприкой. На ней, как обычно, красная майка и джинсы, которые Носэ в шутку называет «ее униформой». При этом он не знает, из какого сна эта Паприка: вчерашнего или проникла только сейчас.

– Прости, я только что подключилась,- улыбается она.

– Нет-нет, о чем ты? Незачем извиняться. Я рад, что ты пришла,- бормочет Носэ. А может, думает, что бормочет. Но Паприке сразу все понятно. А из окрестных зарослей за ними наблюдают оборотни – медведь, тигр, кабан, волк, гиена…

– Кто это? – равнодушно интересуется Парика.- Тоже из бондианы?

– Нет, это другие. Из «№%?:*!%*»? – Название он помнит, однако во сне произнести не удается.

– Что-что? – переспрашивает сидящая рядом Паприка.

Они вдвоем уже сидят в зрительном зале и смотрят фильм, в котором только что играли сами.

– Это «Остров доктора Моро». Я ездил смотреть его один.

– Выходит, «Доктор Ноу» и «Остров доктора Моро» смешались?

Проницательный анализ Паприки жжет желудок Тацуо Носэ почище пряностей. Может, потому у нее такое прозвище?

– Но если этот фильм я смотрел один, то на «Доктора Ноу» ходил с кем-то вместе.

Носэ со стоном отрывает взгляд от экрана и поворачивает голову направо. Ему показалось, что он увидит там что-то неприятное, и он не ошибся: вместо лица Паприки – тигриная морда.

За окном начинается поле. Носэ любуется пейзажем из окна какой-то гостиницы. Поле словно из воспоминаний о родине. Посреди него какой-то мужчина продает кому-то из клиентов Носэ овощи.

– А это кто?

Обернувшись, Носэ видит, что на татами стоит Паприка. Вместо морды тигра – ее обычное лицо. Она подходит к Носэ и садится в плетеное кресло у окна.

– Похоже, то был Намба.- Но почему он продавал овощи на поле, Носэ не знает.

В коридоре паника. Паприка усмехается:

– Говорят, в гостиницу забрел тигр.

– Похоже, они правы,- произносит Носэ, понимая, что глаза у него округлились от страха.- Караул! В гостиницу забрел тигр!

– И сюда войдет? – наивно спрашивает Паприка.

Носэ ничего не отвечает, а самому становится страшно: «Сейчас войдет тигр, и я узнаю, каково быть гладиатором».

– Как думаешь, почему я превращалась в тигрицу? Носэ не может ответить на ее вопрос – язык одеревенел.

Отодвинув в сторону фусума*, входит его сын – ему года четыре-пять, он в легком летнем кимоно-юката. Носэ понимает, что вспомнил поездку с семьей в гостиницу на горячих источниках.

* Фусума (яп.) – скользящая дверь в виде обклеенной с двух сторон бумагой деревянной рамы.

– Этот ребенок – и вправду твой сын? – спрашивает Паприка, привставая от удивления.- Тот самый, что звонил мне на днях?

– Да, он. Лет десять с лишним назад.- Носэ вспоминает важную деталь.- Кстати, его зовут Торао. Только иероглиф «тора»** пишется как в восточном гороскопе.

** Тора (яп.) – тигр.

Юный Торао сразу же куда-то пропадает. Паприка сидит в плетеном кресле, погрузившись в раздумья, а сцена вокруг опять сменяется.

Фойе на первом этаже. Никого нет. Это фирма Носэ, стеклянная дверь – автоматическая. Похожая на Паприку женщина задает Носэ вопрос. Оба не сводят глаз с автоматической двери.

– Почему ты дал сыну имя Торао, не вспомнишь?

– Мне понравилось. Почему? Не знаю. Открывается дверь, и в фойе на красном велосипеде

въезжает Скэнобу.

– Постой, то был не Скэнобу. Но раз не он, то…

– Точно,- говорит Паприка.- Акисигэ, да? Тот, что заправлял в классе и измывался над слабыми?

Скэнобу стал Акисигэ, которого Носэ не мог забыть, как ни пытался. Этот Скэнобу-Акисигэ ставит велосипед в углу, подходит к стоящему там мальчишке и заводит с ним разговор.

– Кто это? – спрашивает Паприка.

– Синохара. Из шайки Акисигэ,- отвечает Носэ и шагает вперед.- Ты спрашивала, почему я назвал сына Торао? Был у меня один хороший товарищ по фамилии Торатакэ. Наверное, я хотел, чтобы сын походил на него.

Носэ спешно выходит на улицу. Паприка догадалась: Носэ не хочет, чтобы она увидела какую-то ключевую сцену, и покидает это место с таким видом, будто пытается вспомнить нечто важное. Она притворяется, что не замечает уловки, и Носэ это понимает. Он говорил все быстрее, как будто наяву, а не во сне. Словно пытался скорее проснуться. И действительно начинает просыпаться. Потому и речь отчетливая.

– Мы с этим мальчиком часто ходили в кино. «Доктора Ноу» тоже поехали смотреть вместе. Его отец владел большим рёканом*. Мальчишка был помешан на кино. Я мечтал стать режиссером, он – оператором. Представляли, как вместе когда-нибудь будем снимать кино.

* Рёкан (яп.) – гостиница в традиционном японском стиле.

Носэ шагает по тротуару, Паприка – за ним, беспрестанно озираясь. Остановившись у перекрестка, она показывает пальцем на угол здания и громко говорит:

– Смотри, табачная лавка. Значит, Акисигэ и Синохара разговаривали здесь, за углом – «за табачной лавкой».

Они вдруг на берегу речки – на маленьком пустыре за табачной лавкой, который Носэ видел во сне накануне.

– ?¶§v•???! – Закричав нечто нечленораздельное, Носэ меняет сцену и оказывается в самом спокойном для себя месте – ресторанчике окономияки**, куда часто захаживал в студенчестве.

** Окономияки (яп.) – жареная лепешка из смеси разнообразных ингредиентов – обычно с лапшой, мясом, морепродуктами и овощами, смазанная специальным соусом и посыпанная очень тонкой стружкой сушеного тунца и зелеными водорослями.

Паприка замечает, как смутился Носэ, однако другого выбора у него нет. Но сама она менять место не хочет.

– Извини, но мы возвращаемся.- И она в полудреме жмет на кнопку обратной перемотки.

Они опять на задворках табачной лавки. Там Акисигэ вместе с Такао и Синохарой издеваются над Намбой. Тот валяется на земле, а трое обидчиков пинают его что есть сил.

– Это же не Намба. Кто? – в лоб спрашивает Паприка.

Носэ в ответ вскрикивает – и опять сбегает в ресторанчик окономияки. Возврат кадра.

Задворки табачной лавки. Теперь издеваются над сыном Носэ. Синохара валит наземь Торао и, усевшись сверху, душит его. Двое дружков стоят рядом.

– Прекрати! – кричит Носэ и бросается на Синохару. А затем уже Паприке: – Точно! Это не Торао, а Торатакэ.

Тацуо Носэ проснулся весь в поту. Паприка следила за изображением в коллекторе. Привстав на кровати, Носэ, весь в слезах, выпалил:

– Торатакэ мертв. Это я его убил.

– Извините, что сделала вам больно,- сказала Паприка, снимая "горгону«.- Пора было просыпаться, а я хотела, чтобы вы вспомнили как можно больше. Торатакэ же убили не вы, правда?

Паприка обняла Носэ, пытаясь его успокоить. Он ощутил аромат ее груди и тяжело вздохнул.

– Он покончил с собой. Все равно что сам убил.

– Не стоит так говорить. Вы все принимаете очень близко к сердцу…- Паприка успокаивала Носэ так, будто все понимала.- Ну, будет. Давайте первым делом – в душ. Потом позавтракаем и не спеша обсудим этот сон.- Как нянька с младенцем-переростком.

«Вспомнил! Все вспомнил». Под теплым душем Носэ успокоился до того, что ему уже казалось странным, почему до сих пор он не мог побороть страх. Вроде бы в тонкостях человеческой души разбирается, тертый калач, можно сказать, а в себе вот не разобрался. Испугался за свою жизнь, счел приступы следствием органического поражения мозга.

– Торатакэ был вашим лучшим другом? – спросила за завтраком Паприка.

– Да. Их семья держала рёкан «Торатакэ». Поэтому во сне и появилась гостиница, в которой подняли шум из-за тигра.

Носэ впервые в жизни ел овощи без соуса, и – удивительно – это показалось ему вкусным.

– Выходит, появления во сне тигра – воспоминания о Торатакэ? И та тигриная морда в кинотеатре – сон как бы подсказывал, что вы часто ходили в кино вместе?

– Сон с самого начала давал мне эту подсказку.- Носэ догадался, что Паприка подталкивает его к самоанализу сна.- И в том кабинете среди зверей-одноклассников тигр тоже был. А смерть Торатакэ выразилась в похоронах Намбы. И сцена нашей с Намбой лихой перестрелки на автоматах из «Доктора Ноу» – напоминание о том, как мы с Торатакэ были в ту пору близки. Но все же очень странно, почему я никогда не вспоминал о лучшем друге. Однако если задуматься, похоже, я и раньше видел сны с тигром. Да, точно. Помню, каждый раз меня окатывало то страхом, то нежностью.

– При этом похожего на медведя Такао вы вспомнили сразу.

– Ну, Такао появлялся, символизируя Сэгаву.- Носэ теперь и сам увлекся анализом.- Через связь «Скэнобу – Сэгава – я – Намба» сон давал мне возможность вспомнить, кто над кем издевался в средней школе.

– Согласна. Только сон – он должен не только напоминать. Подумайте еще. Я чувствую, что сейчас узнаю много нового.- Щеки Паприки разрумянились. Видно, докапываться до сути было ей в радость.

– И ведь сон в кинотеатре – где я режиссер, а Намба кинооператор – намекал на Торатакэ. Задворки табачной лавки – то же самое. Там Акисигэ и его шпана издевались над неугодными им мальчишками. Акисигэ терпеть не мог Торатакэ – тот учился хорошо. И вот они приказали мне привести Торатакэ за табачную лавку. Я знал, что если откажусь, они наверняка побьют и меня. Потому и привел Торатакэ. Пока над ним издевались, я стоял в стороне и глазел по сторонам,- сдавленно простонал Носэ.- Ничтожный трус! До сих пор вспоминаю эту мерзкую сцену – и стыдно.

– Возможно, вам не давала покоя ситуация с Намбой?

– Видимо, так. Очень похоже.- Носэ взглянул на Паприку исподлобья и поднес ко рту чашку – Значит, мой невроз страха из-за этого?

– Конечно. Правда, есть и другие причины. Но Торатакэ хватило и этой, чтобы покончить с собой.

– Когда Торатакэ перестали бить, он был весь в крови. Я проводил его домой, а он, зная о том, что это я его подставил, не упрекнул меня ни словом. Я тоже… ничего не смог ему сказать. С тех пор… мы перестали быть друзьями. Представляю, как потрясло его мое предательство.- Носэ вгляделся в небо за окном.- Вот оно как… Выходит, я дал сыну имя Торао, желая хоть как-то искупить вину?

– И все же предательство – еще не повод накладывать на себя руки,- пожав плечами, произнесла Паприка. Синяк под глазом только подчеркивал скепсис у нее на лице.- Вы не задумывались об этом с позиции своих нынешних взглядов и здравого смысла?

– Задумывался,- соврал Носэ и настороженно замер.- К чему ты это?

– Детские иллюзии – при всей их надуманности не покидают нас даже в зрелом возрасте.

– Но те трое и дальше измывались над Торатакэ.

– Вы это видели?

– Н-нет.

Носэ, похоже, впервые усомнился в своей памяти. Он знал такие случаи, когда идеальная, казалось бы, память опровергалась достоверными фактами, а правильными оказывались иллюзии.

– Ну допустим, Торатакэ покончил с собой. Вы ходили на его похороны?

– Нет. Не припоминаю…- Носэ опять отвел взгляд.

– Вот. А теперь задумайтесь. Вам не кажется это странным?

– Но я слышал это собственными ушами от Синохары. Точно. Он тогда позвонил мне, чтобы сказать о встрече выпускников.

– Встреча выпускников? – изумленно переспросила Паприка.

– Да. Хотя погоди! Выходит, Торатакэ умер уже после средней школы? – Носэ размышлял вслух, и уверенность постепенно возвращалась к нему.- Впервые меня позвали на встречу выпускников, когда я учился в институте. Только наша семья перебралась в Токио. Остальные мои одноклассники продолжали учиться в местной школе. Пока все жили вместе, такие встречи были ни к чему.

– И что же сказал Синохара?

– «Ты слышал, Торатакэ покончил с собой?»

– Так и сказал? – подчеркнула Паприка. Ее подозрения усиливались.

– Да. Меня шокировало, поэтому запомнил я очень хорошо.

– Ну так подумайте сами! Даже если он покончил с собой – но не в средней же школе! Ведь так? Какое отношение это имеет к вам?

Носэ опустил голову.

– Все правильно. Почему же я все время корил себя?

– Вы подавляли свою любовь к Торатакэ…- говорила Паприка, убирая со стола посуду,- чтобы подавлять любовь к Намбе. Когда внутри накапливается беспокойство, энергия возбуждения превращается в страх.

– Какого еще возбуждения? – У Носэ на миг потемнело в глазах.- Гомосексуального?

– Ну, такое может произойти с кем угодно,- спокойно заметила Паприка.- Будете еще кофе?

Посмотрев на изумленное лицо притихшего Носэ, Паприка улыбнулась – словно мать, которая видит свое чадо после первого в его жизни урока полового воспитания.

– Ну будет вам! Похоже, вас это шокирует? Но таково толкование по Фрейду. Однако причина невроза тревожности не только в этом. Методов анализа немало.- Паприка задумчиво поигрывала ложкой, затем кивнула и повернулась к Носэ.- Вам, пожалуй, окажется понятнее гуманистический подход. Рассмотрим страх в рамках человеческих взаимоотношений. В начальном периоде жизни, но не в младенчестве – там существуют лишь боль и испуг,- а в отрочестве появляется третье неприятное чувство – тревожность. Вас отверг значимый человек, коим в детстве был Торатакэ. Поэтому по мере взросления человека его страх быть отвергнутым переносится со значимых людей из детства на тех, кто появлялся с ним рядом после них, а также на безликие социальные рамки. В любом случае тревожность зародилась внутри человеческих взаимоотношений и разрастается или пропадает лишь в этом измерении.

Поразмыслив, Носэ спросил:

– В сцене похорон Намбы появилась его жена, которую я прежде не видел. Ты говорила, что это «анима».

– Да.

– Та женщина – я? В смысле, я – любящий Намбу?

– Да, женское внутри вас.

– Можно еще кофе? Выходит, мне нужно позаботиться о Намбе?

– О! Проснулась любовь,- рассмеялась Паприка и налила в чашку Носэ «Блю Маунтин».

Тот ухмыльнулся:

– Скажешь тоже. Просто Скэнобу может расправиться с ним. Он явно что-то замышляет.- И Носэ поведал Паприке о разговоре в гостиничном баре в присутствии президента компании. Паприка многозначительно улыбнулась:

– Я думаю, ответ на это тоже отыщется во сне.

– Кстати, я что – уже здоров?

– Да, лечение окончено.

От Носэ не ускользнула печаль в глазах Паприки. Он принял это на свой счет – в него не раз влюблялись молоденькие девушки.

– Все благодаря вашей силе воли и ясной голове,- сказала Паприка.- Но это еще не все: необходимо решить проблему человеческих взаимоотношений. Непременно. И выяснить причину смерти Торатакэ. Это важно. Нельзя оставлять проблемы нерешенными. Справитесь?

– Хорошо, попробую. Позвоню Синохаре. Кажется, он мне симпатизирует. Несколько раз звонил, приглашал на встречи одноклассников.

– Те, над кем издевались, помнят это всю жизнь. Те же, кто издевался сам, не помнят ничего. Как правило.

Носэ взгрустнулось от мысли, что он расстается с Паприкой. Уже в дверях он оглянулся, и взгляды их встретились.

– Мне кажется, я не смогу тебя забыть.

– Это называется «эмпатия». Когда пациент начинает испытывать любовь к врачу,- сказала Паприка, стряхивая пылинку с лацкана пиджака.- Но так бывает и с врачами. Я тоже не смогу забыть вас – вы особенный,- продолжала она, опустив глаза.- Я сейчас ужасно выгляжу, но… не могли бы вы меня поцеловать на прощание?

– Носэ сделал пожертвование на целых десять миллионов,- выложила Ацуко, едва войдя в кабинет директора Симы. Тот мгновением раньше положил телефонную трубку и расплылся в улыбке.

– Вот как? Богатей! Ну что, лечение прошло успешно? – Он встал из-за стола, чтобы усадить Ацуко в кресло, а сам, как обычно, присел на край дивана.

– Считаю, что он почти здоров.

– Вообще он доволен. Однако быстро же тебе удалось его вылечить. Еще бы – Паприка! – Сима слегка запнулся. Потом начал издалека, подбираясь к беспокоившей теме: – Как ты его лечила? Мне это очень интересно.

– Ну,- улыбнулась Ацуко, догадавшись, к чему он клонит,- во время сеансов между нами сложились хорошие отношения. Его беспокоил лишь невроз тревожности, поэтому я только анализировала сны. Не переживайте, того, что было с вами, с ним не повторилось. Разве что поцеловались на прощание.

– Что? Поцеловались? – простонал в отчаянии Торатаро Сима.- Как тогда со мной? Во сне?

– Нет, по-настоящему. Господин Носэ такой привлекательный, что я поддалась обратной эмпатии.

– Как ты могла?

– Извините.

Какой-то миг они демонстративно щерились друг другу, а потом рассмеялись. Но даже улыбкой Симе не удалось скрыть гримасу ревности.

– Господин директор.- Ацуко переменила позу.- Я хочу поговорить с вами о прошлом заседании попечительского совета.

– Ты об этом? – Лицо Симы помрачнело, и он посмотрел на Ацуко с раскаяньем.- Прости меня, старика, что доставил вам с Токидой неприятности. Даже не думал, что все так обернется. С другой стороны, хорошо, что мы провели заседание, как ты и советовала, незамедлительно.

Сима с трудом переносил склоки и старался избегать бесед на такие темы.

– Я понимаю, что эти разговоры вам не по душе,- продолжала Ацуко. Она словно бы просила прощения.- Но мы просто обязаны обсудить, как поступить в сложившейся ситуации.

– Да, конечно. Не только Цумура – теперь еще и Какимото. Разумеется, все члены совета и, конечно же, Инуи уже в курсе дела.

– Простите меня.

Нобуэ Какимото помешалась и начала буянить. Ее поместили под наблюдение в отдельную палату. Ответственность ложилась на Ацуко только потому, что Нобуэ была ее помощницей. Она прекрасно понимала, что на следующем совете с нее непременно спросят за слабый контроль над подчиненными.

– Родителям сообщили?

– Да.- Ацуко потупилась.- Думаю, это временное помешательство, поэтому про болезнь не сказали. Объяснили, что у нее накопилась усталость и ей требуется отдых.

Нобуэ Какимото снимала комнату в пригороде Токио, а ее родители жили в Аомори*. Ацуко подняла голову и добавила:

* Аомори – самая северная префектура на главном японском острове Хонсю, одноименный город расположен километрах в семистах от Токио.

– Я сама возьмусь за нее. Она у меня мигом поправится.

– Уж постарайся.- Директор умоляюще посмотрел на нее.- Не хотелось бы слышать упреки в твой адрес.

– Будьте покойны,- заверила его Ацуко, а сама подумала: "Попрошу-ка я Токиду по-быстрому сделать анализ изображения памяти из рефлектора Нобуэ«.- И вот еще что, господин директор. По поводу нового инспектора на место Ямабэ.

– Ты о поручении господину Инуи?

– Хотелось бы, чтоб вы сами подобрали кандидата. Я… как-то не доверяю вашему заместителю.

Сима хмыкнул, и его лоб прорезала глубокая морщина.

– Сдается мне, он помышляет не только занять мое кресло, но еще и выставить из института тебя и Токиду. И когда? В самый ответственный для института момент, накануне решения о вашей с Токидой Нобелевке.

– Учитель! – Так Ацуко обращалась к Симе в студенчестве и теперь подалась всем телом к нему.- Кажется, господин Инуи когда-то был главным претендентом на эту премию?

– Да, лет двадцать назад. Разработал эффективный способ лечения психосоматического расстройства, выявленного тогда у многих пациентов. Успех открывал ему прямую дорогу к Нобелевке. Однако в те времена в медицинских кругах немногие понимали истинную значимость психотерапии. В конце концов лауреатом стал английский исследователь, применивший метод Инуи в своей теории.- Пока Сима говорил, до него постепенно доходило, на что намекала Ацуко.- Так вот, с тех пор он какой-то нетерпимый, особенно к чужим. Отстаивает справедливость, врачебную этику, нравственность ученых чуть ли не с религиозным фанатизмом.- Сима поднялся с дивана.- А в последнее время стал просто невыносим. Возможно, его бесит то, что премию получить можете вы.

Ацуко уже думала об этом. Она еще ближе придвинулась к Симе и, сознавая всю силу своей молодости, а также какое действие оказывает на пожилых мужчин аромат «Пуазона», произнесла раздельно, пытаясь отчетливо донести до его сознания простую мысль:

– Воспаленное чувство справедливости господина Инуи очень опасно. К тому же его душит ревность. Не мне вам говорить, каким вздорным он стал.

– Да, ты права,- ответил Торатаро Сима. Но его взгляд был пуст, словно директор был под гипнозом.- В последнее время у него какое-то дьявольское лицо.

– Токида заказывает у «Гикэна» ничтожно мало БИСов, но объемы закупок завышаются так, что Кацураги постоянно твердит об их «непомерности». Это мошенничество!

– Ты права,- опять согласился Сима и резко откинулся.- Выходит, Кацураги с ними заодно?

– Несомненно, это их козни. А цель – заманить Токиду в западню. Хорошо, если бухгалтерские книги проверит аудитор, которому можно доверять.

Сима задумался. Ацуко стало стыдно, что она заронила сомнения в непорочную душу доброго Торатаро Симы. Но в этом кабинете ее просто переполняла энергия, и она продолжила:

– Налицо заговор. Похоже, его жертвами стали и Цумура, и Какимото. Сдается мне, кто-то покопался и в рефлекторе, и в коллекторе. Сейчас это проверяют.- Ацуко мягко тронула руку директора.- Сэнсэй, надеюсь, вы с нами?

– Да, конечно.- Сима встал и, пошатываясь, добрел до окна. Он был в смятении.- Давай подумаем. Да-да! И все хорошенько взвесим.

Уставившись в окно, директор что-то забурчал себе под нос, глубоко уйдя в свои мысли. Ацуко поклонилась его спине и на прощание сказала:

– Не смею больше беспокоить. Я буду держать вас в курсе дела.

– Хорошо.

Едва заметно улыбнувшись, Сима оглянулся, кивнул Ацуко и пошел к двери в соседнюю комнату. Там стояла кровать, на которой он отдыхал среди рабочего дня. Да и если возникали неприятности, нырял в постель – подремать. Из детской привычки вырос его собственный метод достигать душевного равновесия. Такая натура.

Однако для Ацуко Торатаро Сима был ненадежным подспорьем. Слишком мягкотел.

Идя по коридору в стационар, она вновь подумала о неизбежности предстоящего столкновения. И с досадой пожалела, что не может полагаться на директора.

Ацуко поднялась на лифте на пятый этаж. В вестибюле она подошла к окошку ординаторской и тут заметила, что навстречу ей приближается старшая медсестра этажа.

– Тиба-сэнсэй.

– А, Ханэмура. Я бы хотела осмотреть Какимото.

– Простите,- растерялась белолицая толстушка Ханэмура.- Доктор Осанай говорил, чтобы к ней никого не пропускали.

– Что? И меня?

– Да, и остальных врачей тоже. Ацуко опешила.

– Что это значит? И кто, позвольте узнать, решил, что вести Какимото будет Осанай?

– Господин Осанай ведает всем этим этажом.

Ацуко допустила промашку – недоглядела, что ее буйную помощницу в суматохе разместили на пятом этаже. При этом, понимала она, «суматоху» спланировали задолго до припадка у ассистентки.

– В любом случае Какимото – моя подчиненная, поэтому я проведу осмотр под свою ответственность.

– Я не могу вам этого позволить.- Лицо Ханэмуры залилось румянцем и плаксиво скривилось. Ацуко по слухам знала о связи этой красивой женщины с Осанаем. Ханэмура была всего чуть старше ее самой.

– Разве вам не говорили, что я имею право осматривать всех пациентов?

– Да, это я знаю, но Осанай-сэнсэй говорит, что теперь особый случай. Потому что состояние Какимото может ухудшиться именно при встрече с вами.

Значит, Осанай потрудился вложить в головы глуповатых медсестер, что виновница приступа у Нобуэ Какимото – Ацуко. Она чуть было не вспылила, однако невозмутимо улыбнулась и сказала:

– Ты заблуждаешься. Причина кризиса у Какимото – не во мне. Хотя… ладно. Я сама поговорю с Осанаем. Где у вас телефон?

Но Осаная в лаборатории не оказалось. "Вот и хорошо«,- подумала Ацуко, кладя трубку. Препирательство по телефону с Осанаем здесь, перед старшей сестрой и другими медсестрами, уже навострившими уши, только подорвало бы ее авторитет в больнице.

Из больницы Ацуко прямиком поспешила в лабораторию Косаку Токиды. Ей начинало казаться, что в погоне за славой нобелевского лауреата она, забросив исследования, разменивается на ничтожную политику. «Пожалуй, так оно и есть… Инуи по-своему прав.- Подумав об этом, она горько усмехнулась.- Раз смеюсь, значит, есть еще порох в пороховницах». С этой мыслью она вошла в распахнутую дверь лаборатории Токиды – и увидела картину, от которой ей стало совсем не до смеха.

Химуро в приемной не оказалось. По всему кабинету" разбросаны ящички и коробки, на полу рассыпаны интегральные схемы. Похоже, здесь беспорядочно что-то искали – или даже устроили небольшую потасовку. Дверь в глубине была открыта. Ацуко вошла и увидела Токиду – ученый сидел на стуле и прерывисто дышал. Здесь тоже царил кавардак.

– В чем дело? – осторожно поинтересовалась Ацуко, понимая, что здесь явно что-то произошло.

– Пропал МКД,- выдавил Токида. Ацуко впервые видела его таким: взъерошенным, с красными глазами. А перевернул все вверх дном, видимо, он сам.

– Украли,- с горечью произнесла Ацуко.- Тут и думать нечего. Искать бесполезно. Сколько их было?

– Пять. Нет, шесть. Один модуль где-то затерялся.

– Шесть штук, что ты сделал? То есть все, да? Токида беспомощно кивнул.

– Что же теперь делать? – промолвила Ацуко.- А что с Химуро?

– Не знаю. Когда я пришел утром, его не было. Искал, но нигде не нашел.- Токида был в отчаянии.- Куда он пропал?

Утром на совете директоров Скэнобу предложил назначить Намбу начальником третьего коммерческого отдела, и все, кроме Носэ, проголосовали «за». Носэ вернулся к себе мрачнее тучи. Ему, как прямому начальнику, президент поручил сообщить Намбе о переводе на новую должность. Носэ опасался, что Намба будет недоволен и даже может вспылить.

Стрелки часов подбирались к полудню. Тацуо Носэ выглянул на улицу и горько усмехнулся. Он прекрасно понимал, кто надоумил президента дать такое поручение. Несомненно, Скэнобу, как за ним это водилось, взял реванш за промах накануне. На собрании, улучив момент, он поднял вопрос о кадровой перестановке, выдав назначение племянника президента на должность Намбы за собственную инициативу. Все знали, что Намба не коммерсант, но беззубо согласились с новым назначением. Закулисные интриги Скэнобу увенчались успехом: он просто желал хоть как-то отомстить своему обидчику. Ведь только он знал, что Носэ не будет против этой кадровой перестановки. К тому же Носэ сам предложил племянника президента на должность Намбы. Президенту было приятно это услышать, и он вряд ли обратил внимание на замешательство Носэ, которому теперь предстояло объясняться с Намбой. * "Что посеешь, то и пожнешь«,- подумал Носэ. Он корил себя за необдуманный выпад против Скэнобу ради сиюминутного желания уколоть его. Но он также понимал, что рано или поздно племянник президента пойдет наверх, а Намбе придется покинуть секцию развития, и был уверен в целесообразности этой перестановки. Намба же мог реализовать свои амбиции на любой другой должности.

С другой стороны, Носэ не ожидал, что Намбу переведут в коммерческий отдел, и поразился хитроумности Скэнобу: начальник секции приравнивался к заместителю начальника отдела, поэтому в новом кресле Намба станет получать больше. К тому же с продвижением по служебной лестнице: разработал экологически безопасный автомобиль, а теперь ему оказали доверие ее же продавать. Какие могут быть вопросы? Не отрывая взгляда от окна, Носэ вспоминал, как Намба то и дело лез с советами по сбыту новой машины. Носэ тогда лишь ухмылялся и укоризненно покачивал головой.

Затем он вспомнил сон, увиденный у Паприки, в котором Намба продавал овощи, и понял: ведь тот сон предвещал перевод Намбы в коммерческий отдел. Носэ тогда с опаской ожидал, чем ему ответит Скэнобу. Но Паприка оказалась права, и ответ нашелся во сне. И если учесть, что во сне Намба торговал собственноручно выращенными овощами, сон действительно давал ответ на вопрос, что ожидает Намбу: роль продавца экомобиля.

Вдруг Носэ расправил плечи и расхохотался. Он вспомнил прозвище этого автомобиля – «Овощ» – и восхищенно подумал: «Как все-таки загадочны сны и как непостижимо воздействие бессознательного!»

Но сейчас было не до восторгов. Предстояло выполнить неприятную миссию. Вспомнив задание Паприки решить проблему человеческих взаимоотношений, Носэ велел секретарше вызвать Намбу.

Без элементарных познаний в этикете Намба, своенравный выходец из мастеровых, вряд ли сейчас работал бы начальником секции крупной производственной компании. Он не решился прийти сюда в том виде, который обычно себе позволял на рабочем месте. Сейчас он был аккуратно причесан и безукоризненно одет.

– Господин управляющий, вызывали?

– Да, на сегодняшнем собрании совета директоров принято решение о твоем переводе. Теперь ты начальник третьего коммерческого отдела,- сразу выпалил Носэ и показал на кресло.

Пока они усаживались, Носэ старался не встречаться взглядом с Намбой, а когда посмотрел, глаза у того поблескивали, выдавая волнение. Похоже, Намба не знал, как ему быть.

– Это ваша рекомендация? – напряженно спросил он.

– Наверное, ты не согласен с этим решением,- ушел от прямого ответа Носэ.

– Нет, что вы. Большое спасибо.- Ухмыльнувшись, Намба ответил легким кивком.- Как-то в разговоре я попытался намекнуть, но посчитал, что вы забыли об этом,- ни с того ни с сего оживленно продолжал он.- Чем приниматься за новую похожую модель, в идеале куда лучше податься с моим «Овощем» в коммерсанты. Потребовалось время, чтобы пойти на повышение. Даже не так – потребовалось время, чтобы продвинуть меня наверх. Хоть я об этом не просил. Конечно, я понимаю, что все это вашими хлопотами. Вы меня, конечно, простите, только я подумал, что вы забыли о той моей просьбе. И чтобы хоть как-то напомнить, доставлял вам немало неприятностей. От этого зависело мое будущее, а просить повторно было уже неудобно. Вот я и пытался донести как мог. По^ рой это могло выглядеть странно.

Намба тараторил без умолку, будто опытный торговец, словно убеждая самого себя.

Носэ не сдержался и захохотал. Он вспомнил, как еще при проектировании «Овоща» Намба намекнул, что уже разработал концепцию сбыта новой модели и был бы не прочь перейти в коммерческий отдел, если производство машины поставят на поток. Тогда Носэ посчитал его пустомелей – и, естественно, совершенно забыл об этой причуде. Стало быть, все попытки Намбы соваться в сбыт говорили о его несогласии с планами коммерческого отдела.

– Что, смешно? – улыбнувшись, встрепенулся Намба.- Представляете, каких я наломаю дров на новом месте? Может, и наломаю. Может, коммерсант из меня не получится. А вам, с вашим опытом работы, мои действия покажутся нелепыми…

– Постой-постой. Не наговаривай на себя…

– Да нет же, господин директор, я знаю свои недостатки. Знаю, но при этом все же задумываюсь о собственном будущем.

«А ведь парень не промах. Куда умнее, чем я полагал. И не прочь выбиться в люди. Догадался, что из кресла начальника секции в директоры не попадешь. Но захотел возглавить коммерческий отдел – и возглавил. А усвоит коммерческую политику и методы сбыта – на таком же порыве, на каком в свое время нырнул в исследовательские разработки, быстро разберется, что к чему, в премудростях тамошних взаимоотношений». Намба возбужденно говорил, а его глаза сияли радостью, уверенностью, надеждой. В сознании Носэ облик Намбы наслоился на образ Торатакэ и теперь казался дорогим и очень близким.

– Выходит, меня заменит Кинъити?

– Ну ты даешь! Как догадался?

– Я же не идиот,- подмигнул Намба.

Намба давно понял, что племянник президента рано или поздно займет его место, и заранее готовился к новой работе. Тот сон старался напомнить Носэ о желании Намбы продавать собственное детище – «экологически безопасный „Овощ“». Едва за Намбой закрылась дверь, Носэ догадался об изначальном смысле сна – и обмер от изумления. Не может быть – во сне все было предрешено! Муки совести утихли, и он вздохнул облегченно. "Вот и хорошо«,- сказал себе Носэ.

Теперь можно позвонить Синохаре. Несмотря на задание Паприки, он боялся узнать горькую правду и до сих пор не решался набрать его номер.

Дома Носэ проверил список одноклассников и записал в блокнот номер телефона Синохары. В последний раз они разговаривали полгода назад. Тогда Синохара приглашал Носэ на вечер-встречу выпускников. Собирались в ресторане родной деревни, ставшей теперь городом.

Синохара, унаследовавший семейное ремесло – скобяную лавку, удивился звонку Носэ и воскликнул:

– Вот так сюрприз! Как дела? Приезжай, наши будут рады встрече.

– Извини, все никак не получается выбраться,- ответил Носэ. Его неприязнь к Синохаре – обидчику из детства – улетучилась.- Хочу спросить у тебя кое о чем.

– Слушаю.

– Сколько прошло лет… после смерти Торатакэ?

– Торатакэ – чего? Носэ повысил голос:

– Ты ведь прекрасно знаешь, что мы с ним дружили. В последнее время часто о нем вспоминаю. Вот хотя бы разок сходить на его…

– Постой-постой! Ты это о чем? Торатакэ не умер. Жив-здоров. Управляет своей гостиницей.

– Что, правда? – изумился Носэ. Синохара засмеялся:

– Кто тебе сказал такую глупость, что он умер?

– Ты что, издеваешься? Разве не ты сам говорил мне об этом?

– С чего бы это я тебе говорил? Помню, звонил тебе по студенчеству, чтобы пригласить на встречу выпускников, а по ходу обмолвился, что умер Такао.

Носэ не знал, что на это ответить. Целых тридцать лет он заблуждался. Он вспомнил, что у Торатакэ имя – Такао, и они в детстве называли друг друга по именам: Такао, Торао.

– Носэ, ты, видно, что-то напутал. Носэ тихо вздохнул:

– Да, выходит, напутал.

– Торатакэ обидится, если узнает. Он все эти годы хотел с тобой увидеться.

Носэ понял: Торатакэ больше не держит на него обиды. И заблуждение о предательстве, засевшее в сознании с тех пор, как он, единственный из класса, покинул те края, уже давно перетерлось и растворилось в новых человеческих связях разношерстной компании из родной деревни его детства.

– От чего умер Такао?

– Бедняга, от столбняка.

А в памяти Носэ засело «самоубийство». Выходит, он даже не выяснил у Синохары причину смерти Такао.

Поддавшись на уговоры Синохары, Носэ пообещал приехать на следующую встречу и положил трубку. Теперь он понимал: сон намекал даже на его собственное заблуждение о смерти Торатакэ. А в облике тигра по коридору гостиницы Торатакэ блуждал не кто иной, как сам Такао Торатакэ. Носэ подумал: «Неужели в комнату вошел Такао, который ассоциировался у меня с сыном?»

Представляя встречу с Такао, Носэ мысленно перенесся в детство – и не сдержал улыбки. Захотелось хоть с кем-то поделиться радостью. Выслушать его могла одна Паприка – о встрече с ней он мечтал с их расставания. Пообещав себе, что он только поделится настроением, Носэ набрал ее домашний номер, но никто не ответил. Часы пробили полдень.

«Добродетель этого человека – хуже зла»,- в который раз подумал Морио Осанай, разглядывая в желтом свете настольной лампы лицо спящего Торатаро Симы. Осанай тайком прокрался в комнату отдыха директора, который – наивная душа,- укладываясь отдохнуть, не запирал ни ее, ни свой кабинет.

Нет более уязвимого человека, чем начальник без своей политики. Осанай ненавидел директора – считал, что Сима только стремится сохранять собственной покой, моля бога, чтобы ничего не стряслось. Глядя на умиротворенное, словно кем-то приласканное лицо спящего Торатаро Симы, чье стариковское зловонное дыхание напитало воздух в комнате, Осанай злился так, что его едва не трясло. «Какой он все-таки тупица! Позорище, а не психотерапевт».

Если беззащитность Симы – своего рода тщеславие, он должен получить по заслугам. А вместе с тем узнать, кому институт обязан своими бедами – ему самому, Торатаро Симе. Подвернулись случайно под руку два талантливых ученика – вот он теперь и рад, что взлетел на вершину фактически благодаря им. А теперь еще и захочет почивать на лаврах: педагог, воспитавший нобелевских лауреатов. Это с его молчаливого согласия те двое совершили свой дьявольский прорыв в науке и пренебрегают нормами этики. Сколько ни пытался Осанай говорить об этом директору, тот, глупец, его не понимал – даже не пытался. Осанай не мог простить этому человеку ни его характер, ни его добродетели – ничего.

Осанай достал из кармана МКД, который Сэйдзиро Инуи уже успел прозвать «дьявольским семенем», и, повинуясь наказам Инуи, без всяких угрызений совести вставил модуль размером с косточку мушмулы в волосы крепко спящего Симы.

Осанай выведал у Химуро конструкцию и способ управления «Дедалом» и прекрасно знал, что модуль не оснащен функцией защиты от проникновения извне. Модуль слабо, но держался за жидкие волосы Симы.

Осанай вышел из комнаты отдыха в кабинет, подсоединил к компьютеру Симы коллектор с записанными снами больных и подключил к сознанию спящего. Если директор и вправду переболел психоневрозом, на него должен легко подействовать бред шизофреников. Чтобы не навлечь никаких подозрений, симптомы у Симы должны проявляться постепенно, а для этого Осанаю предстояло поставить механизм замедленного действия, как это прежде он проделал с Нобуэ Какимото и Цумурой. Осанай вставил в дисковод флоппи со специальной программой для Симы, которую он принудил написать Химуро: она с интервалами проецировала сон больного с легкой формой шизофрении. После чего вышел из кабинета и запер дверь на ключ, который обнаружил в углу выдвижного ящика директорского стола. Дверь запиралась редко, но если сейчас это покажется кому-то странным, никто не станет поднимать шум из-за такого пустяка.

Возвращаясь в стационар, Морио Осанай думал об Ацуко Тибе. Он знал, что Ацуко и Косаку Токида искали пропавшего Химуро и мини-коллекторы «Дедал». Осанай злился всякий раз, когда думал о платонической связи Ацуко и Токиды. Он по-прежнему любил Ацуко Тибу, и любовь его с недавних пор разгоралась все сильнее. То была мучительная страсть, и он бесился оттого, что не мог в этом признаться Ацуко. Он прекрасно понимал, что Ацуко Тиба считала его просто-напросто врагом, правой рукой Инуи, а его чувства воспринимались как холодный расчет: все-таки ей светила Нобелевка.

Осанай заметил в аптеке Токиду, но прошел по коридору как ни в чем не бывало. Он считал Токиду гигантским комом комплексов неполноценности, а его разработки воспринимал как попытку выставить все эти комплексы напоказ. Почему он так думал? Из Токиды фонтанировала извращенная энергия, и ученый, вопреки всякой морали, выдавал на-гора модули, в которых не было ничего человеческого.

Осанай и его учитель Сэйдзиро Инуи сходились в том, что недопустимо сочетать психоаналитическую терапию с высокими технологиями. Они верили, что лечение психических заболеваний современности, во многом вызванных техногенной цивилизацией, при помощи самих научных технологий – фундаментальная ошибка, которая противоречит божьему промыслу. Разумеется, Осанай признавал эффективность психотерапевтической аппаратуры и применял ее в лечебных методиках, однако насильственные способы лечения, вроде подключений Ацуко Тибы к душам больных, он считал антигуманными и для психотерапевта неприемлемыми. К тому же если за такие методики награждать Нобелевской премией, «психология для человечества» сведется к «психологии для технологий». Пациенты превратятся в разменную монету, а пропитанное человеческой теплотой психоаналитическое лечение, которым он, шаг за шагом преодолевая трудности, овладевал, утратит под собой почву и устареет, как древняя медицина, алхимия и магия. Пока аппаратура не получит должной оценки, а методы лечения не будут применяться справедливо, Косаку Токиде и Ацуко Тибе Нобелевскую премию присуждать ни в коем случае нельзя. Осанай свято в это верил. Его убеждение было таким же непоколебимым, как и стремление Сэйдзиро Инуи вернуть институт на праведный путь.

Ацуко Осанай еще как-то мог простить, и причина здесь проста: она – женщина. Что с нее взять, раз у нее нет идеалов? Вполне объяснимо, почему ее мысли заняты лишь тем, чтобы с упоением применять новые модули, которые разрабатывает Токида. Таковы все женщины-ученые, и требовать от них большего бессмысленно. Осанай отнюдь не смотрел на слабый пол свысока – все дело в женской сущности.

Но даже с такими убеждениями Осанай не мог устоять перед женской притягательностью Ацуко Тибы. Он никогда не видел Ацуко без одежды, но представлял, какое у нее подтянутое загорелое тело, как он будет ликовать, заполучив ее в объятья. Надеясь на свой прошлый опыт с женщинами, Осанай даже не сомневался: стоит ему, оставшись с ней наедине, признаться в любви и приласкать, как Ацуко с радостью ответит ему взаимностью. Он очень красив – такого, как он, еще нужно поискать. И красота у него – не полая и беспечная, а неоспоримо интеллигентная и изысканная. Да и кто подойдет Ацуко лучше Осаная? Ацуко двадцать девять, половое влечение у нее развито – вряд ли она не позволит заключить себя в объятия после его признания. От одной мысли, что в один прекрасный день его мечты могут стать реальностью, чувство Осаная разгоралось еще сильнее. Сладкая истома переполняла его – как будто Тиба рядом. В такие минуты Осанай удовлетворял себя сам – представлял ее глаза, подернутые дымкой страсти, губы, разомкнутые в восхищении. Ее замечательный ум – в смятении от грядущих наслаждений плоти. Такое безумное блаженство несравнимо с тем, что она могла переживать с Токидой при их испытаниях психотерапевтической установки. Токида похож на бегемота… Осанай мечтал о совершенно ином сексуальном опыте, не таком, как со старшей медсестрой этажа.

Мисако Ханэмуру – эту женщину с бледной кожей и зачатками целлюлита – он мог потребовать когда угодно. Мог даже уложить в постель к похотливому холостяку Сэйдзиро Инуи. Хотя у Инуи настолько сильно половое влечение, что как ни пытался Осанай любить и уважать своего босса, он не мог удовлетворить его полностью. И, подкладывая Инуи собственную любовницу, Осанай лишь частично решал проблему любовных утех Инуи. На ее месте должен был лежать он сам. Но даже после таких вынужденных замен любовь Инуи и Осаная не давала трещин. Их взаимное чувство возникло из отношений учителя и ученика – и оно крепло, чем больше у них становилось общих тайн.

Войдя в больничный корпус, Осанай удостоверился, что за ним никто не следит, и спустился на второй подземный этаж по лестнице за кухней. В подземелье было несколько пустующих карцеров. Их обустроили еще в те времена, когда буянивших пациентов держали взаперти, но теперь почти все в институте о них забыли. Отперев огромную железную дверь, Осанай по зябкому коридору направился к дальнему карцеру. В тесной клети, полтора на два метра, на железной кровати без матраса, прямо на сетке, в белом халате спал Химуро. К голове был прикреплен МКД, на столе сбоку лежал коллектор, из которого бедняга Химуро получал регулярную дозу сна шизофреника, тщетно пытаясь погрузиться в собственный уютный сон.

Осаная воротило от уродства Химуро. Теперь он жалел, что отдавался этой свинье ради того, чтобы расположить его к себе, но, чтобы он предал Токиду, следовало удовлетворять его сексуальные прихоти. Осаная передернуло: всю оставшуюся жизнь он может видеть Химуро в кошмарном сне. "Поделом же тебе! Создал программу проекции – вот и сходи от нее с ума. И забудь при этом меня. Забудь всё",- злорадствовал Осанай.

В коллекторе было отчетливо видно, как Химуро во сне играет с живой куклой – симпатичной японской куклой в человеческий рост, с короткими волосами. А в коллектор инсталлирована программа подсознательной проекции, предназначавшаяся то ли Цумуре, то ли Нобуэ Какимото. Осанай дал команду Хасимото временно изолировать колдег-почитателей Ацуко Тибы. -

Он же принудил Химуро выкрасть МКД из кабинета Токиды, а когда тот принес модули, вместо привычной услады на диване Химуро ждал стакан с подсыпанным в напиток снотворным. Дальше все шло по плану – Осанай позвал Хасимото, они вместе перетащили Химуро в карцер, Осанай приказал Хасимото сделать подсознательную проекцию. Однако программу составили для импульса психических травм Цумуры и Нобуэ Какимото. Проекция длилась одну двадцатую долю секунды и повторялась с интервалом в три минуты, поэтому даже при наихудшем исходе для жертвы могла вызвать лишь бред отношения, а до распада личности дело бы не дошло. Многие знали, что Цумура и Нобуэ Какимото – самые преданные поклонники Ацуко Тибы в институте. Чтобы они не мешались, достаточно устранить их из лечебного отделения, вызвав у них бред отношения. А заодно и дурные слухи об институте пойдут. Но вот Химуро Осанай решил пустить в расход – он слишком много знал. Ему можно было сделать прямую проекцию сна тяжелобольного паранойей, который Осанай заранее скопировал из памяти рефлектора. Химуро опустится на самое дно бессознательного без малейших шансов на возвращение, и его личность деградирует.

Перед началом проекции Осанай на всякий случай" проверил карманы Химуро. Тот говорил, что Токида сконструировал шесть модулей МКД, а принес лишь пять. Осанай не исключал, что Химуро мог припрятать один для себя. Однако модуля не оказалось – разве что он мог прятаться в надкушенном шоколадном батончике, который лежал в кармане халата Химуро.

Когда Осанай начал проецировать в сознание Химуро сон тяжелобольного паранойей – ужасный до того, что сам он не рискнул даже мельком глянуть на монитор,- у Химуро вдруг задрожали конечности, лицо исказила скорбная гримаса, и он застонал. А спустя пару минут вдруг распахнул глаза, уставился на Осаная и заревел. Он был в глубоком шоке, как будто осознавал – человек рядом собирается его убить. Осанай вздрогнул. Химуро весь передернулся и продолжал орать. Однако вскоре закрыл глаза и, всхлипывая изредка, начал меняться. По его глупеющей на глазах физиономии становилось понятно: его затягивает в глубь бессознательного. И уже совсем скоро по лицу Химуро расползлась идиотская ухмылка – некрасивая, порочная, будто человек вкусил таких наслаждений, по сравнению с которыми меркнет любая действительность. И тут Осанай злобно захохотал.

– Конакава! Эй, Конакава! – окликнул Носэ человека, выходившего из аптеки. Он собирался улизнуть с банкета автопромышленников и направлялся в фойе.

Тосими Конакава был его близким студенческим другом – высокий, крепкий, усатый… Усы-то он носил уже лет десять, однако Носэ поразился, насколько похудел Конакава с их прошлой встречи пару лет назад.

– Что с тобой? Нездоровится? – поинтересовался Носэ, едва Конакава, слегка улыбнувшись, ответил ему легким поклоном. Этих мужчин объединяла дружба без оглядки на должности и успехи в карьере.

– Да пустяки,- ухмыльнулся Конакава и отвел глаза.- А что, заметно?

– Заметно. Ты вроде похудел. И сегодня в штатском. Что ты здесь делал?

Тосими Конакава работал в Главном полицейском управлении. Жизнь ввела его в элиту – или, как ее еще называют, привилегированную бюрократию. Университет они с Носэ заканчивали вместе, а потом Конакава выдержал государственный экзамен для старших должностных лиц, полгода стажировался помощником полицейского инспектора. Начинал карьеру инспектором, позже его перевели в Полицейское управление метрополии. И вот он стал главным суперинтендантом.

– Генерал-суперинтендант ушел в отставку,- ответил Конакава как-то неуверенно, будто чего-то стеснялся.- Здесь его… провожали в тесном кругу.

– Что, решил баллотироваться в палату представителей? И банкет уже закончился?

– Да.- Конакава опять смолк.- Мне предлагали продолжить, но я отказался.

Носэ заметил, что Конакава подавлен и постоянно отводит взгляд. Болеет, не иначе.

– А я только что ушел со своей вечеринки. Давай-ка завалимся в «Радио-клуб»? – предложил он тоном, не допускающим возражений.

Носэ показалось, что он не имеет права бросить товарища просто так. В студенчестве Носэ любил шататься с друзьями по злачным местам. Подвыпив, они, бывало, устраивали драки с якудзами, и Конакава – с его четвертым даном по кэндо – порой его спасал. Если бы не он, в одной потасовке Носэ мог бы лишиться руки. Вспоминая тот случай, он до сих пор вздрагивает.

– Может, в следующий раз? – попробовал отказаться Конакава. Прежде он был не прочь составить компанию Носэ, однако сейчас явно не мог расслабиться и предпочитал молчать.

– Да ладно тебе. На пару минут, а? Моя машина подождет. Давай, пошли. И Дзиннай, и Куга тебя заждались.

– Ну разве только их повидать.

По дороге на Роппонги Носэ допытывался у молчаливого Конакавы, за какие заслуги того повысили.

– Ого, у тебя уже три звезды? Поздравляю. Теперь ты просто обязан дослужиться до генерал-суперинтенданта, нет? – Носэ был искренне рад за друга, достигшего таких высот.

В ответ Конакава только вздохнул. Печально вздохнул, даже с неким отчаяньем, как будто его вздох прорвался с самого дна бессознательного. Носэ интуитивно почувствовал, что раздиравшие товарища сомнения как-то связаны с его повышением: «Нужно помочь Конакаве. Поговорить по душам, расспросить. Как-никак друг».

В «Радио-клубе» все было как всегда: темно-пурпурные стены, старая музыка – «Laura», «Who». И ни единого посетителя.

– Не может быть! Господин Конакава! – с улыбкой Будды произнес Куга.- Сколько лет, сколько зим!

– Ждали вас все это время,- подал из-за стойки голос Дзиннай. На смуглом лице сверкнули белоснежные зубы.

Обычно друзья садились у стойки и принимались болтать с Дзиннаем. Однако сегодня разговор по душам требовал уединения, и сообразительный Куга провел их вглубь, в отдельную кабинку.

– Ну и в чем причина? – сразу взял быка за рога Носэ. Им принесли двенадцатилетний «Уайлд Тёрки» со льдом.

– Да знаешь… не спится мне,- произнес Конакава с натянутой улыбкой, однако на его застывшем бесстрастном лице она была еле заметна.

– А от чего бессонница?

Коротко глянув на Носэ, Конакава ответил:

– Ни от чего.

– Вот как? Причина, стало быть, неизвестна? Казалось, Конакава задумался над вопросом Носэ.

Потом медленно распрямился и вяло покачал головой:

– Нет ни неизвестной причины, ни какой-либо другой. Абсолютно ничего похожего на причину.

Разбираясь в собственном состоянии, Носэ в свое время начитался книг по психопатологии и теперь сразу предположил, что у его друга депрессия. У этой распространенной в наши дни болезни есть одна особенность – она возникает без причины. Но этот единственный симптом, . известный Носэ, не давал ему права так и сказать Конакаве: э-э, так у тебя, друг мой, депрессия. К тому же из книг он помнил, что в психиатрии сообщать больному название болезни запрещено.

– Выходит, здоров?

– В смысле – организм? – переспросил Конакава.- Раз в год проводят нечто вроде регулярного медосмотра.- Он уверенно кивнул.- Нигде никаких… отклонений.

– Понятно.- Носэ и раньше подмечал за Конакавой такую немногословность.

– Ты прямо допрос мне устроил,- слегка улыбнулся Конакава.

– Бессонница – это плохо. Конакава сокрушенно кивнул:

– Да уж. А днем наоборот – хожу и зеваю. И аппетит совсем пропал.

– И аппетит? – переспросил Носэ. Теперь он понимал, отчего похудел Конакава.- Как же ты умудряешься работать?

– В том-то и штука,- подхватил Конакава так, словно подтрунивал над собой.- Таким спецам, как мы, только и расти. Если не ошибемся.

– Да… да…- Носэ рассеянно смотрел на Конакаву. Он-то понимал, что полиция не курорт. И не спецу ошибиться там можно запросто.

Некоторое время они пили молча. Куга с довольной улыбкой принес им по второй.

– Так, а на работе все в порядке?

– Как тебе сказать…- нехотя протянул Конакава.- У старого шефа были крепкие связи в правительстве. А теперь назначили его зама. Натуральный солдафон, двух слов связать не может. Вот все и просят, чтобы я замещал его на мероприятиях. Обращаются не только из управления.

– А что? Вид у тебя представительный.- Носэ оглядел ухоженное лицо Конакавы и кивнул. Раньше такой тип мужской красоты считался каноном "японской мужественности".- И всего-то?

– Это отвлекает от работы,- сказал Конакава.- Ну и… я не краснобай.

– Так это же плюс,- рассмеялся Носэ.- Не мелешь языком без устали. Разве это плохо для полицейского?

Конакава не ответил. Было видно, что он недоволен собой. Однако вскоре заговорил опять:

– Может, и неплохо. Если есть другие заслуги.

– Но у тебя ведь есть? – воскликнул Носэ.- Или не ты вычислил маньяка в том деле о серийных убийствах в Ками-Китадзава?

– То было единственное дело, которое я раскрыл,- горько усмехнулся Конакава.- И хватит мне напоминать.

– По-моему, ты слишком требователен к себе. Сам ведь только что говорил: тебе уготован путь наверх.

Конакава молчал. "Да, мне с таким не справиться",- подумал Носэ и, тщательно подбирая слова, неспешно заговорил:

– Думаю, ты понимаешь, что причина бессонницы и отсутствия аппетита как-то связана с психикой?

– Пожалуй,- уныло согласился Конакава.

– Хорошо. А лечиться собираешься?

– Конечно. Оставлять на самотек нельзя.- По глазам Конакавы было видно, что тон Носэ его насторожил.

– Тогда можешь мне довериться.

– Ты что – психиатр? – Конакава глянул на Носэ с подозрением и покачал головой.- Психоаналитик? Представляешь, что будет, если узнают о моих походах к врачам?

– Это я прекрасно понимаю,- кивнул Носэ.- Потому и говорю – доверься. Или думаешь, я не понимаю, где и кем ты работаешь? Что скажешь? Гарантирую – никто ничего не узнает ни в коем случае. Вот увидишь. Только нужно встретиться с одним человеком, я вас познакомлю.

– Уж больно ты уверен в себе,- поддаваясь уговорам, улыбнулся Конакава.- И кто этот человек?

– Психотерапевт,- придвинувшись к столу, сказал Носэ.- Паприка. Приходилось слышать такое имя?

– Нет, не припоминаю,- покачал головой Конакава. Носэ понял: газетные слухи до него не доходят.

– А Институт клинической психиатрии?

– Институт знаю.- Слегка заинтересовавшись, Конакава посмотрел на Носэ.- Слышал, психиатрическая клиника при этом институте – лучшая в стране. И потом, кажется, двух врачей оттуда прочат в нобелевские лауреаты.

– Знаешь директора Торатаро Симу? Учился на медицинском. Мой друг детства.

– На медицинском у меня друзей не было.

– Паприка – воспитанница этого Симы, выдающийся психотерапевт.

– Женщина? – с сомнением уточнил Конакава. Носэ знал, что его друг никогда не доверял слабому полу.

– Она вылечила меня – по рекомендации Симы. После такого признания Конакава не мог оставаться

равнодушным и тут же спросил:

– Так и ты болел? Что-то с психикой?

– Не переживай. Незначительный невроз тревожности.- И Носэ принялся рассказывать.

Ацуко Тиба вернулась домой к полуночи. Они с Токидой допоздна искали пропавшего Химуро, а заодно и мини-коллекторы, и Ацуко очень устала. Химуро жил в их доме вместе с родителями, и те утверждали, что с работы он не возвращался. Ацуко предполагала, что его держат где-то взаперти. Тогда она тайком вынесла из комнаты консьержа запасные ключи и проверила квартиры других сотрудников института, но Химуро нигде не обнаружила. Токида с сожалением подтвердил, что модули не оснащены функцией защиты от подключения, и Ацуко понимала, что им обоим грозит, если станет известно о потере такой опасной вещицы. Ни с кем советоваться она не могла, оставалось лишь продолжать поиски.

– Делать нечего, завтра поговорю с директором. Надежды на него мало, но если признаться, он должен понять важность ситуации. Думаю, не проговорится, но без его распоряжения не удастся обыскать неприступный пятый этаж,- говорила Ацуко Токиде по пути домой; Токида жил с матерью этажом ниже, прямо под Ацуко.

Ее не оставляли мысли о Химуро даже в ванне перед сном. Почему-то все больше ей казалось, что беднягу держат в одной из квартир дома. Его мог привести к себе хоть Осанай, хоть Хасимото – любой из преданных Сэйдзиро Инуи людей. Эти двое – холостяки, один жил на пятнадцатом, другой – на четырнадцатом этаже. Среди ведущих сотрудников института, живущих здесь, сложилось негласное правило – уважать личную жизнь друг друга и не беспокоить визитами. Поэтому Ацуко ни разу не была в одиноком жилище Симы на ее этаже и разговаривала с директором только в институте.

Но сейчас ей нужен был совет не Симы, а Тацуо Носэ – единственного, кому она могла довериться. Поддаваясь чувствам, она вряд ли переоценивала его. Ацуко видела в нем инспектора, которому можно доверить надзор за бухгалтерией института. Какие требования предъявляются к инспектору фонда, Ацуко не знала, но склонялась к мысли завтра же предложить Симе кандидатуру Носэ. Он сможет быстро вывести махинаторов на чистую воду. Сейчас ей очень хотелось рассказать Носэ обо всех бедах, навалившихся на нее, попросить совета. Возможно, подскажет, как разобраться в коллизиях взаимоотношений внутри института, среди членов попечительского совета, с перипетиями внутренних склок и дрязг. Но прежде всего Ацуко надеялась: Носэ наверняка протянет ей руку помощи.

«Нет! Нельзя!» – вдруг осадила себя Ацуко. Помощь! Вот чего она не могла себе позволить. Ведь по сей день она справлялась собственными силами. Она не должна просить о помощи у бывших пациентов. А так что получается? У Носэ – своих забот полон рот, а она, пользуясь его хорошим к ней отношением, собирается просить о помощи? Как это в духе своенравных молодых особ, избалованных обществом!

Ацуко боялась, что новые встречи с Носэ могут завести их далеко, потому и сомневалась. Она твердо решила не пускать Носэ в свое сердце.

В гостиной зазвонил телефон. Кто может звонить в такое время? Журналисты знали, что она возвращается поздно, а их навязчивые звонки в рабочее время отсекались на коммутаторе. Ацуко укуталась в полотенце и в махровых тапках подошла к телефону.

– Алло, Тиба слушает.

– Это беспокоит Носэ…

Не может быть! Тацуо Носэ будто читал ее мысли – звонил, не желая быть изгнанным из жизни Ацуко. К счастью, смертельная усталость не выдала в ней Паприку, и Ацуко ответила сипло, по-старушечьи:

– Вам Паприку? Подождите минуту, сейчас позову. Она вернулась в ванную, вытерлась и накинула халат.

Похоже, Носэ ее не узнал и ломал голову, кто снял трубку. Ацуко позабавила комичность этой ситуации, и она еще раз взяла трубку. В прошлый раз он наверняка заметил у двери табличку «Тиба» и теперь знал фамилию Паприки – но вряд ли догадывался, что ее связывает с соискателем на Нобелевскую премии Ацуко Тибой. Или он не знает о сотруднице института Ацуко Тибе – или знает все.

– Привет! Это Паприка.- Войдя в образ, Ацуко заговорила звонче. К тому же нежданный звонок Носэ ее обрадовал. Она предвидела вопрос: «Кто это был?» – и собиралась ответить, что приехала мама, однако Носэ из вежливости не поинтересовался.

– Паприка, есть серьезный разговор. Ничего, если сейчас?

– Ничего. Я все равно бездельничаю.

Она хотела спросить, откуда он звонит, однако тоже удержалась от лишних расспросов. В трубке не звучала музыка, не доносились другие голоса. Возможно, звонит из домашнего кабинета…

– Вот и чудно. У меня к тебе один вопрос и важная просьба.

– Я слушаю.

– Прежде всего должен тебя поблагодарить. Болезнь вроде как отступила. Кадровый вопрос я уладил. К тому же Торатакэ оказался жив.

– Надо же! – Ацуко, сейчас – Паприка, заразилась его радостью и сама словно бы взлетела на седьмое небо.- Выходит, тот страх – весь плод вашего воображения?

– Похоже на то.- Носэ не стал распространяться, как докопался до истины, а сразу перешел к делу: – Такая штука: у меня есть близкий друг, человек из высшего общества. И я хочу попросить, чтобы ты его вылечила.

Носэ до сих пор имел дело только с Паприкой, и наивные домыслы ему простительны: он явно считает, будто она в частном порядке практикует лечение психоанализом. К тому же с применением сложной психотерапевтической установки. Ацуко пришла в замешательство: сейчас ей не до личных просьб. Но сыщик снов Паприка – отдельная личность, поэтому отказать в просьбе предлога нет.

– А что с ним? – тут же спросила Ацуко. Возможно, удастся обойтись и без Паприки.

– По его словам, всего лишь бессонница и потеря аппетита. А по моим наблюдениям – не только. Он стал замкнутым, молчаливым, лицо – как маска. Похоже, все не так просто.

– И вы решили ему помочь?

– Мы посидели, выпили. Он рассказал о своих проблемах, я выслушал, постарался его поддержать, но он не отреагировал. Сам-то он считает, что с ним все в порядке.

Состояние типично для депрессии: не интересует ни выпивка для поднятия духа, ни развлечения. Нет реакции на поддержку и утешения. Уговоры, угрозы – все тщетно.

– Получается, он сам не сознает, чем у него вызвана депрессия?

– Именно. На мой дилетантский взгляд, одна из причин – в его повышении.

– И давно повысили?

– Недавно, но пост очень высокий.

– Депрессии возникают либо без всяких причин, либо в ситуациях, пустячных с точки зрения здравого смысла. Событие может быть и вполне радостным – например, продвижение по службе или повышение в должности.

Паприка объясняла чересчур формально, а у Носэ и так было представление об этом заболевании.

– Выходит, у него и в самом деле депрессия? – спросил он.

– Думаю, да. А вы ему об этом говорили?

– Нет.

– Это хорошо. Только я не могу поставить диагноз, пока сама с ним не встречусь.- Паприка не исключала, что Носэ сам уверовал в свой диагноз и перечисляет ей симптомы, типичные для управленцев, редко бывающих дома.

– Я тоже об этом подумал. Вот и прошу, чтобы ты с ним встретилась. Хотя у тебя, наверное, и так немало дел?

Паприка чуть не расплакалась от такого участия.

– Что с тобой?

– Хорошо, что позвонили. Если это и в самом деле депрессия, запускать болезнь нельзя. Бывают случаи, когда люди вдруг пытаются покончить с собой.

У Носэ перехватило дух:

– Доходит и до такого?

– В общем, давайте – знакомьте! – согласилась Паприка. У нее появилась возможность опять увидеться с Носэ.

А с Ацуко происходило странное. Она же намеревалась просить у Носэ помощи – но корила себя за эту слабость, и при этом была готова плакать ему в жилетку при первой же встрече. Теперь же ей стало легче: Носэ сам попросил о помощи, и она не будет у него в долгу.

– Давай завтра вечером? Как и тогда, со мной, в одиннадцать? В том же «Радио-клубе»?

Уютный бар казался достойным прибежищем.

– Идет. Как зовут вашего друга?

– Тосими Конакава. Замначальника Полицейского управления метрополии.

На сей раз дух перехватило у Ацуко:

– Замначальника… управления…

– Да, второй человек после главного полицейского Токио. Говорит, нередко приходится его замещать.

– Действительно важная персона.

– А я что говорил?

Это меняло дело. При всем желании Ацуко не могла выкладывать Носэ институтские распри в присутствии такого человека. Пусть там хоть в эти минуты бандитский налет. Не могло быть и речи о МКД – его пропажа наверняка заинтересует полицию. Да и само существование Паприки незаконно.

– Знаете, я штатный сотрудник Института клинической психиатрии.

– Да, я догадывался.

– И частная практика нам воспрещается. Носэ рассмеялся:

– Вот ты о чем беспокоишься! Конакава не чурбан. К тому же, если кто-то узнает, у кого и от чего он лечится, в первую очередь не поздоровится ему самому.

– Это я понимаю. Но он не твердолобый служака?

– Что ты! Человек благоразумный и сентиментальный. В обычной жизни даже компанейский – и вообще нормальный мужик. Часто мне помогал, еще со студенчества. И став полицейским, не отказывал в совете, часто разрешал кое-какие инциденты мне по работе.

– Тогда другое дело.

Ацуко несколько успокоилась, но совсем стряхнуть с себя бдительность не могла. При всей своей понятливости крупный полицейский чин вряд ли станет закрывать глаза на то, к каким серьезным волнениям в обществе может привести утрата МКД.

Паприка пришла в «Радио-клуб» минут за двадцать до одиннадцати.

Стоило ей появиться однажды на Роппонги, как, со слов молодого журналиста Мацуканэ, в прессе тут же поползли слухи. Хотя она вела себя крайне осмотрительно. Но Ацуко не представляла Паприку без красной майки и джинсов, поэтому решила не изменять стилю. Только теперь уже не бродила в поисках «Радио-клуба», поэтому обошлось без лишних свидетелей.

– Здрасьте.- Куга помнил Паприку и почтительно поклонился.- Давно не виделись.

– Добро пожаловать! – улыбнулся из-за стойки Дзиннай.

За стойкой сидел одинокий посетитель. Увидев девушку сомнительной внешности, он несколько опешил и стал о чем-то расспрашивать Дзинная.

– Господина Конакавы пока нет,- сообщил Куга, провожая Паприку к прежней кабинке.- А господин Носэ недавно звонил. Сегодня прийти не сможет, просил вас позаботиться о господине Конакава.

– Да-да.

Паприка расстроилась. Носэ осторожничает, поняла она. Или это обычная порядочность – не навязывать ей встречу под предлогом разговора с Тосими Конакавой. Этим он ей и нравился. Да и при полицейском обращаться к нему за советом не выйдет.

Улыбчиво жмурясь, как Будда, рядом стоял Куга и доброжелательно посматривал на Паприку. Та улыбнулась в ответ. Почему же после единственного вечера здесь ей так хорошо в этом баре? Звучала «Satin Doll».

Паприка попросила «что-нибудь вкусненькое», и Куга дважды ходил к стойке советоваться с барменом. Казалось, это официанту совсем не в тягость. Клиент у стойки очень удивлялся.

Сошлись на «Черном Джеке» из семнадцатилетнего «Баллантайна», и пока Паприка, щурясь от удовольствия, потягивала напиток, отворилась дверь. Вошел человек, в котором по описаниям Носэ она сразу узнала Тосими Конакаву. А по реакции Куги и Дзинная поняла: Конакава здесь завсегдатай.

– Здравствуйте, я – Паприка.- Она встала и вежливо поздоровалась первой. Сразу стало ясно – в отличие от Носэ разбитные девицы Конакаву не прельщают.

– Моя фамилия Конакава.- Вид Паприки удивил его не так, как других мужчин, и он ответил любезно. Паприка решила разговаривать почтительно. С пожилыми мужчинами ей было так проще.

С первого взгляда ее очаровала мужественность Конакавы. Носэ говорил, что его другу часто приходилось замещать начальника, и теперь она поняла почему: крепкий, подтянутый, лицо рубленое и смуглое, аккуратные усы. С такой внешностью – хоть в Голливуд на главные роли. Паприка повидала на своем веку мужчин, и этот ей понравился. Хоть и больной, но полицейский что надо.

– Господин Носэ сказал, что прийти не сможет.

– Вот как? – Конакава остался бесстрастен. Окинув Паприку жестким взглядом, он, похоже, потерял к ней всякий интерес и принялся обсуждать с Кугой, дожидавшимся рядом, какую выпивку заказать.

Заметив, что Конакава заказал то же, что и она, Паприка начала расспрашивать его:

– Вы, наверное, очень занятой человек?

– Да так…- усмехнулся Конакава.

– Это и немудрено. Только не подумайте, что я задаю глупые вопросы. У нас же не полицейский допрос.

– Вот как? – Конакава посмотрел на Паприку совсем другими глазами.

– Я знаю о вас только то, что рассказывал господин Носэ.

Конакава несколько растерялся. Почтительность этой девчонки сбила его с толку. Непонятно вообще, сколько ей лет.

– Тогда спрашивайте на здоровье. Постараюсь ответить,- произнес он.

Было заметно, что он вообще разговаривает через силу. Наверняка базовые приемы психотерапевта расслабить собеседника казались ему заурядными и потому не действовали. Паприка задумалась. Птица такого полета попадалась ей впервые.

Тогда она решила первым делом изгнать из него страх. Если у него действительно депрессия, рассуждала она, по своей натуре он должен отличаться высоким самомнением и требовать обильной поддержки от других.

– Не думала, что мне придется иметь дело с полицейским… да еще суперинтендантом-супервайзером. Лечить такого… будет непросто.

– Правда? – Конакава наконец-то слегка улыбнулся.

– Правда.

Вот ему принесли бокал. Разговор прервался, пара пила молча.

– Должно быть, интересная работа – быть психотерапевтом? – нарушив молчание, осведомился Конакава. Возможно, он это спросил, только чтобы успокоить Паприку: такие мужчины редко интересуются занятиями собеседника. Паприка решила, что собственную работу он интересной уже не считает.

– А у вас?

В ответ Конакава лишь ухмыльнулся, и она поняла, что была права. Накануне встречи она выяснила: суперин-тендант-супервайзер* – полицейский чин, но он не совпадает с должностью, как, например, у генерал-суперинтенданта – начальника Конакавы. Это значит, что ему приходится выполнять разные дополнительные поручения начальства.

* В полиции Японии за основу принята английская табель о рангах.

– Наверное, вам не хватает покоя? – спросила Паприка, переходя к главной теме.

– Да, это так.

– И такое у вас… впервые?

– Впервые.

– Говорите, и аппетит пропал?

– Да, и аппетит.

– И что – это как-то сказывается на работе? Тосими Конакава надолго задумался. Но думал не о том, что сказать, а как.

– Сам я,- заговорил он,- молчалив и вовсе не красноречив. Но когда надо замещать шефа, мне приходится выступать перед людьми. А из-за этой бессонницы… к несчастью… не получается говорить с вдохновением… остроумно. А от меня требуют именно этого.- Он умолк.

– Вам не нравится этим заниматься?

– Нет, но я должен.- Острый взгляд Конакавы скользнул по лицу Паприки.

Типичный характер человека, склонного к депрессии. Завышенные требования к себе, бремя заведомо недостижимых целей, стремление исправно выполнять любую . работу выше необходимого уровня. Это и есть перфекционизм. И сколько ни говори такому человеку, что это скверно, он не послушает, потому что не воспринимает работу без результата, а то, что она удалась, считает вполне естественным следствием.

– Почему вам не спится? Сами догадываетесь?

– Да. По правде говоря, не выходит из головы всякая дребедень.

– Что за дребедень? Например?

– Да пустяки,- рассмеялся он.- Такие глупости, что даже говорить не хочется.

«Так, хорошо. Возможно, для таких, как Конакава, в порядке вещей, что им стыдно говорить о таких пустяках». По другим больным депрессией Паприка знала: если, например, раздается посторонний звук, когда засыпаешь, тебе интересно, когда он повторится, и уже не до сна. Такие вот «пустяки».

Паприка пока ничего не знала о личной жизни Конакавы. Сам он неразговорчив, а если задавать вопросы, одним тут не отделаешься – будет и впрямь выглядеть как допрос. "Ладно, спрошу-ка я первым делом что-нибудь одно, а дальше – по ситуации«,- решила Паприка и поинтересовалась:

– Господин Конакава, а где вы живете?

– Тут неподалеку, в ведомственной квартире. В многоквартирном доме.- Повисла пауза, но Конакава уловил замешательство Паприки и добавил: – Мы живем с женой. А сын снимает комнату… недалеко от университета.

Выросли дети, покинули родительский дом. Канули в прошлое былые хлопоты. Супруги остались вдвоем… Все это часто предшествует депрессии. Конакава почти наверняка болен, и Паприка растерялась: его лечение займет у нее немало времени. А институт раздирают распри, у нее самой полно другой работы. Найдутся ли силы на него? С другой стороны, оставлять его в таком состоянии тоже нельзя.

– Обычно лучшее средство от болезни наподобие вашей…- Паприка запнулась.

– Какое? – По глазам Конакавы было видно, что он очень надеется на мнение специалиста.

– Это покой… несколько месяцев.

– Нет-нет.- Конакава отвел взгляд, в котором читалось: «Это даже не обсуждается».

– Не получится, да?

– Нет, никак.

– Самое простое – не пытаясь бороться с бессонницей и меланхолией, просто отстраниться от обычного жизненного уклада. Хотя вам, говорите, это не подойдет.- И Паприка опять задумалась.

Трюки вроде отдыха без отрыва от работы с такими, как Конакава, не проходят. Можно сказать, именно тут и кроются истоки заболевания. И Паприка приняла решение: не оставалось ничего другого, как встречаться с ним.

– Ну тогда остается лишь «поиск снов». Вы слышали от господина Носэ об этом методе психоанализа?

– Да,- произнес Конакава тоном, в котором сквозила безысходность. В эффективность поиска снов он, похоже, не верил.

– А для скорейшего выздоровления мы его совместим с приемом психотропных средств.

– Лекарства? – Похоже, и это было ему не по душе.

– Медикаментозное лечение, возможно, метод не из самых приятных. Однако до сих пор считалось, что в случаях вроде вашего лечение психоанализом неэффективно и необходимости в нем нет. Поэтому всецело полагались на психотропные средства.

– Снотворное?

– Антидепрессант.

– Выходит… у меня депрессия?

– Да.

Конакава сник. Избегая ученого жаргона, Паприка попыталась рассеять его страх перед лечением.

– Параллельно будем лечиться поиском снов, и я сокращу дозу до минимума.

– А все-таки… как действует это лекарство?

Паприка улыбнулась. В ее взгляде чувствовалась уверенность. Поглядывая на Конакаву, она стала доходчиво объяснять, а убеждать она умела мастерски.

– Существуют разные лекарства. Как они действуют, известно достоверно: для передачи нервного импульса от одного синапса в мозгу к другому необходимы вещества – моноамины, а их движение контролируется медикаментозно.

Нет ничего сложнее попыток быстро избавить кого-то от депрессии, не прибегая к лечению покоем. Причины возникновения депрессии не способен выявить даже психический анализ – они необъяснимы с точки зрения современной медицины. Существуют разные теории: Фрейда, Жане, но ни одна не дает исчерпывающего толкования.

Применяя психотерапевтическую установку, Паприка создала свой уникальный метод и добилась некоторых результатов. Метод же ее был прост: психоанализом она выясняла, в какой обстановке жил пациент до депрессии, затем определяла временную точку начала болезни и направляла туда свою внутреннюю энергию.

В тот вечер Тосими Конакаве предстоял первый сеанс лечения поиском снов, поэтому вернуться домой он не мог. Конакава попросил телефон у бармена «Радио-клуба» и при Паприке позвонил жене. Короткие гудки в трубке раздались раньше, чем он успел договорить, и Паприка сделала вывод, что отношения у супругов напряженные. Однако сам Конакава, похоже, отнесся к этому спокойно.

Посетителя у стойки уже не было. Когда Конакава и Паприка собрались уходить, Дзиннай тихо сказал ей:

– Позаботьтесь о нем,- а Куга тем временем шепнул Конакаве:

– Берегите себя.

Вряд ли Тацуо Носэ проболтался Куге и Дзиннаю о профессии Паприки. И пусть интуитивно распознать в ней психоаналитика было невозможно, похоже, они догадывались, что она как-то связана с терапией. Паприка же беспокоилась, что ее могут принять за малолетнюю проститутку, которую из рук в руки передают пожилые клиенты, и теперь облегченно вздохнула.

К дому Паприки ехали в такси, которое остановили прямо перед «Радио-клубом». Водитель, прислушиваясь к разговору, понял, что они не дочь и отец, и принялся подтрунивать над Конакавой. Намекал, что Конакаве не пристало покупать девчонку, которая ему годится в дочери. Таксист говорил обиняками, а Конакава держался невозмутимо, словно человеческие чувства ему вообще чужды. Есть такая особенность у депрессивных – они заложники порядка, подавляющего любые проявления малодушия. Они не желают ввязываться в споры, уступать и отходить в сторону при столкновении с кем-то. Можно подумать, что с таким характером в полиции делать нечего, но при работе с преступниками все могло оказаться иначе.

Когда они вошли в вестибюль, Конакава не особо удивился и роскоши дома. Своей бесстрастностью он как бы провоцировал Паприку: если способна вылечить мою болезнь, валяй, лечи. Однако на поверку в его состоянии не было даже такой антипатии и враждебности. Паприка понимала, что он вряд ли уснет сразу. Тем не менее она уложила его в постель.

Конакаву слегка смутило требование Паприки раздеться чуть не догола. Однако видя, с какой сноровкой она хлопочет вокруг, мужчина успокоился, принял душ и послушно лег в одном нижнем белье.

Паприка настроила память коллектора на восьмичасовой цикл. Не было смысла дожидаться, пока Конакава уснет – да еще и на новом месте, в квартире «девушки брачного возраста». Едва он погрузится в сон, сработает записывающее устройство, и содержание сна запишется в коллектор. В часы бодрствования, как бы пациент ни понимал, что психотерапевт старается ради него, его сознание отчаянно противится, и записываются лишь бессмысленные кадры.

– Понимаю, что вам не хочется спать, но все же постарайтесь.

С этими словами Паприка надела на голову Конакавы «горгону». В отличие от Носэ, он не задавал вопросов, делал то, что велят. Не будет никакого толку, если он уснет, но не увидит сон, поэтому давать снотворное нельзя. Моля бога, чтобы он непременно уснул, Паприка разместилась на диване в гостиной.

Она испробовала все методы релаксации, но никак не засыпала сама. "Снотворное скорее нужно мне",- подумала она. Ацуко Тиба до сих пор не отыскала Химуро, работа над докладом застопорилась. В спальне, где лежал Конакава, было тихо. "Наверное, терпеливо борется с бессонницей и не шевелится, чтобы не шуметь",- подумала Паприка, отметив его такт. А пока мысленно сравнивала мужское обаяние Тацуо Носэ и Тосими Конакавы – сама не заметила, как уснула.

Наутро, когда она проснулась, Конакава был уже одет и сидел за столом в гостиной. Похоже, все это время пялился на нее. От стыда она покраснела.

– Ой, здрасьте! Вы уже приняли душ? – спросила она первое, что пришло в голову. Поспешно встала с постели и сгребла в охапку одежду. Семь тридцать утра.- Вам удалось поспать?

– Да.

– Сон видели?

– Как сказать.

"Или сны его не интересуют, или он их тут же забывает«,- подумала Паприка.

– От кофе не откажетесь?

Разлив кофе по чашкам, Паприка отнесла их на прикроватный столик в спальне, а Конакава принес сахар и сливки.

– Давайте воспроизведем ваш сон,- предложила Паприка и вывела на дисплей запись из памяти коллектора.

Хронометраж в правом нижнем углу дисплея зафиксировал первый сон Конакавы – в четыре двадцать четыре. По-видимому, до этого он не спал. Кофе остывал, а они не сводили глаз с дисплея. Даже Конакава увлекся.

В самолете. Широкий салон. Похоже, это «Джамбо». Самолет несколько раз сильно кренится набок – то вправо, то влево. Пассажиры сидят спокойно, не паникуют. «Обычно в «Джамбо» крен не ощущается",- подумала Паприка. Потом кадр меняется – мы в помещении. Темная комната в традиционной японской усадьбе. Паприка и Конакава идут по коридору. Видят, как на кухне с дощатым полом женщина средних лет стирает белье.

Паприка нажала на паузу.

– О, даже такое возможно? – удивился Конакава.

– Где эта усадьба?

– Не знаю.

– А женщина кто?

– Я с ней незнаком.

– Кто-нибудь… похож на нее?

– Ну-у…

– Можете предположить, кто бы мог заниматься хозяйством на кухне такой старой усадьбы?

– Скорее всего,- спустя какое-то время заговорил Конакава,- это мать.

Однако было видно, что он сплутовал.

– Красивая женщина.

– Думаешь?

Паприка сразу поняла: Конакава не считает эту женщину красивой. Может, это его жена появилась в другом облике, но Паприка решила не уточнять, а смотреть сон дальше.

Какой-то сад. Возникла собака и тут же исчезла. Теперь комната западная. Лежит человек. По коридору течет кровь. Возможно, фасад той же усадьбы. И полыхает пожар.

Паприка подумала, что Конакаве приснилось место какого-то преступления. Но полицейский молчал, ничего не объясняя. "С ним придется нелегко",- подумала Паприка. Но опыта у нее достаточно.

Вход в роскошное здание, внутри в самом разгаре банкет. Конакава пытается туда попасть, но перед ним стоит мужчина, похожий на охранника, и не пускает.

Паприка остановила кадр.

– Кто он?

– Его помню. Это чье-то посольство. Я просил охранника, чтобы впустил, потому что в здании бомба. А он не пускал. Говорил, хочу проникнуть на банкет.

– В реальности так было?

– Нет.- Конакава постепенно становился разговорчивее.- Точно. Как назло, в тот момент я был во фраке.

– Почему?

– Меня пригласили на тот банкет. Но я, растяпа, забыл пригласительный.

– То есть охранник посчитал, что вы пытались проникнуть в зал под предлогом поиска бомбы?

– Но бомба-то действительно была,- сокрушенно произнес Конакава.

Следующая сцена. Лицо охранника вытягивается.

– Что случилось?

– Ая ему сказал, что заложил бомбу сам,- улыбнулся Конакава.

Дальше. Конакаву наконец-то пропускают, а в помещении полно гостей. И почему-то разложены книги, будто на книжной ярмарке. Вдруг Паприка заметила в толпе чье-то лицо, приблизила изображение – и изумилась. То было лицо Сэйдзиро Инуи.

– Кто это? – не сдержавшись, выкрикнула Паприка-Ацуко.

Конакава озадаченно посмотрел на нее, не понимая, что ее взволновало.

– Не знаю.

– А почему он тогда появился?

– Сейчас припоминаю, что видел его во сне. Хотя лицо незнакомое. На самом деле, похож на моего отца. Только без бороды.

Почему это изображение примешалось ко сну Тосими Конакавы? Исходя из конструкции модуля, трудно предположить фрагментарное появление записи сна другого пациента.

– Что-то случилось? – поинтересовался Конакава, бросив взгляд на изумленную Паприку.

– Подождите-ка.- Паприка еще больше увеличила лицо Сэйдзиро Инуи и распечатала на принтере.

– О, даже так умеете,- опять восхитился Конакава.

– Идем дальше.- Паприка сняла изображение с паузы.

Заметив поразительную схожесть неизвестного человека с собственным отцом, удивился и сам Конакава. На этом сон прервался и полицейский проснулся. Дальше на записи через длительные промежутки проскальзывали только обрывки снов.

– Вы почти не спали,- вздохнула Паприка.- Это тяжело, но у вас организм крепкий. У простого человека днем бы слипались глаза.

Конакава задумался, всматриваясь в портрет Сэйдзиро Инуи.

– Что-то не так? – спросила Паприка.

– Вы удивились при виде этого лица,- сказал Конакава.- Вы, похоже, знаете этого человека?

За едой Конакава был неразговорчив, и Паприке оставалось лишь самой задавать наводящие вопросы, чтобы подвести его к скрытому смыслу сна.

– А что, «Джамбо» сильно болтало?

– Да уж.- У Конакавы не было аппетита, но из вежливости он через силу ел яичницу.- Сам я на «Джамбо» летаю нечасто, но не думаю, что его может так болтать.

– Точно.

Паприка ждала, что Конакава скажет дальше, но тот жевал ветчину.

– А у вас на работе сейчас нет никакой «болтанки»? Конакава еле заметно улыбнулся. Видно, азы психоанализа ему знакомы.

– В смысле, «Джамбо» – Полицейское управление метрополии?

– И никто не замечал, что внутри все настолько шатко.

– Да уж…- только и произнес Конакава, а сам задумался, пропустив толкование Паприки мимо ушей.

Та, не получив пищи для анализа, продолжала:

– Ненадолго появлялась собака.

– Собаку держали, когда я был маленьким. Отец.

– И во сне была та же собака?

– Похоже, да.

– Вы ее любили?

– Да. Только я как-то раз вывел ее на улицу, и ее сбило…

– Она погибла?

– Н-да,- кивнул он.

Паприка присмотрелась к лицу Конакавы, но так и не поняла, по-прежнему ли он считает себя виноватым перед собакой.

– Насколько я понимаю, там проскальзывали фрагменты ваших расследований?

– Да, как только проснусь – забываются. Но я действительно их видел,- неожиданно добавил Конакава и вдруг увлеченно заговорил: – Помните громкое убийство управляющего большого поместья в Хатиодзи? По-прежнему не раскрыто. Мне случается видеть нераскрытые дела во сне. Однако странное дело: раскрытые – никогда.

Паприка улыбнулась:

– Вас так поглощает работа, что вы пытаетесь распутывать преступления даже во сне.

– Да уж.- Конакава посмотрел на Паприку. Лицо его было серьезным.- Сон ведь такая штука, верно?

– Да, есть примеры, когда во сне отыскивали ключ к раскрытию преступления.

– Я о таком слышал.- Конакава опять задумался.- Только в той усадьбе возник пожар, хотя на самом деле его не было.

– Так, пожар. Что может быть с ним связано?

– Мне не приходилось вести дела о пожарах,- ответил Конакава. Он явно смотрел на все сквозь призму работы.

– Скажем, какой-нибудь пожар поблизости от дома, пусть даже в прошлом?

– Нет, ничего.

Конакава лишь отвечал на вопросы, а сам ничего не добавлял. Некоторое время они молча пили кофе.

– Говорите, фуршет проходил в посольстве?

– Да.

– И то было настоящее здание посольства какой-то страны?

– Нет, я просто подумал во сне о посольстве.

– Что вас может связывать с этим зданием?

– Ничего особенного. Возможно, где-то видел – и только. Похожих зданий много.

Но теперь здание припоминала сама Паприка. Она только что поймала себя на этой мысли и удивилась. Где она его видела? Необходимо распечатать и этот кадр.

– Вы часто ходите на вечеринки?

– Нет, редко… хотя приглашают,- замявшись, продолжал Конакава.- Вместо меня стала ходить… жена. Там один задругам у нее появлялись новые знакомые. Теперь ее приглашали и они.

– Выходит, почти каждый вечер?

– Положим, не каждый, но часто,- усмехнулся Конакава.

– Началось недавно?

– Лет шесть-семь назад.- Конакава посмотрел на Паприку так, словно хотел сказать: «Поэтому причина бессонницы – в другом».

И раз уж полицейский отзывался, Паприке следовало вести беседу дальше.

– А раньше какие увлечения были у супруги? Конакава задумался, поэтому Паприка спросила наугад:

– Читать любила?

Конакава поднял голову.

– Действительно, в том банкетном зале мне попались на глаза стенды с книгами. Я бы не сказал, что это у жены увлечение, но прежде она любила читать. Это что же получается? Во сне проявилось мое желание, чтобы она перестала ходить на вечеринки и сидела дома – пусть даже с книжками? – Лицо Конакавы озарилось улыбкой.

– Думаю, да,- улыбнулась ему в ответ Паприка.- А, вот еще что… Кто родители вашей супруги?

– Ее отец – полицейский,- ответил Конакава с легкой гордостью.- Как, впрочем, и мой.

Паприка представила, в какой строгости воспитывали Конакаву и его жену. Диалог опять прервался – Паприка боялась показаться навязчивой, поскольку любая ее фраза непременно обращалась в вопрос.

– Ой, совсем забыла. Я же купила паприку и ветчину «Синьория». Не откажетесь?

От ее взгляда не ускользнуло, как блеснули его глаза. «А он понимает толк в деликатесах. Выговорился с утра пораньше, вот и проголодался».

– А эти поиски снов – увлекательное занятие,- разрезая ветчину, вдруг вымолвил Конакава.

– Ну, сегодня первый сеанс, поэтому ограничимся простым анализом сна.

– Носэ говорил, вы проникаете в сновидения?

– Да. Попробуем в следующий раз.

– А то лицо с распечатки,- сказал Конакава, вытирая рот платком.- Я совершенно не помню, чтобы встречался с тем человеком. Интересно, как он очутился в моем сне? Можно мне тоже копию? Хочу проверить.

– Пожалуйста,- сказала Паприка, а сама подумала: «Он что, будет искать в картотеке преступников? Только представить себе: Сэйдзиро Инуи в прошлом совершил преступление, занесен в картотеку полиции, и его дело где-то попадалось на глаза Конакаве… Ерунда какая-то».

Паприка пристально смотрела на лицо Инуи с распечатки, лежавшей на углу стола. Ему не свойственно такое выражение: Инуи слегка улыбался, глаза добрые, а взгляд – прямо-таки ласковый. Паприка ни разу не видела Инуи таким. Лицо Инуи распечаталось крупно – выше лба и ниже подбородка обрезано, и что у него сзади – непонятно. Паприка передала копию Конакаве, тот долго и пристально смотрел – и наконец серьезно сказал:

– Он не похож на преступника. Паприка еле удержалась от смеха:

– Может, чем-то напоминает вашего отца?

– Этот… строгий взгляд похож. И рот.

– А во сне вы бы признали его за отца?

– Не знаю. За отца – вряд ли. Все-таки есть в нем что-то отталкивающее.

– От этого вы сразу и проснулись, да? Конакава с подозрением посмотрел на Паприку:

– Хотите сказать, их схожесть шокировала меня самого?

– Наверное, да.

– Интересно, почему? Я часто видел отца во сне, но это меня никогда не шокировало.- Конакава опять посмотрел на распечатку и задумался.

– Еще кофе?

– Нет, спасибо.

"Ладно, на сегодня достаточно«,- подумала Паприка.

– Я дам вам лекарство. Выпейте одну таблетку прямо сейчас- С этими словами Паприка дала Конакаве недельный запас антидепрессанта.

– Когда будет следующий прием? – выпив лекарство, спросил Конакава.

– Я вот тоже думаю – когда?

– Хотелось бы вылечиться скорее, поэтому как скажете,- смущенно проговорил Конакава. Он понимал: для Паприки не секрет его полное безразличие к психоанализу – вплоть до вчерашнего вечера. Но теперь он поверил в лечебный эффект и с интересом ждал следующего сеанса.

– Хорошо, завтра, с вашего позволения, мы пропустим. Что, если послезавтра? – предложила Паприка.

– Ладно. Во сколько мне прийти? Как и вчера? Прямо сюда?

– Да, конечно. Привратнику я сообщу.

– А на сегодня прием, выходит, окончен?

– Да. На первый раз достаточно.

Конакава оглядел комнату с таким видом, будто ему чего-то не хватало. Паприка опять еле удержалась, чтобы не рассмеяться, и спросила:

– Что-то не так?

– Скажите, когда мы смотрели запись, что-нибудь выяснилось? В смысле, что может пригодиться для лечения?

– Поймите, анализ снов – это и есть лечение. И вы уже лечитесь. Кстати, как вы себя чувствуете?

– А я и не подозревал.- Конакава просиял.- Да, конечно, мне стало легче. Даже не догадывался почему. Признаться, так много я говорил о себе впервые в жизни.

«Кто бы сомневался!» – подумала Паприка, а вслух произнесла:

– Знаете, мне еще о многом хотелось вас расспросить. Чтобы анализировать сны, просто необходимо знать пациента как можно лучше. Но я подумала, что если дотошно расспрашивать вас на первой же встрече, это может выглядеть как допрос и только вызовет отторжение.

– Я вас понял. После признания становится легче на душе не только у преступников. В следующий раз поговорим на самые разные темы.

Их взгляды встретились, и они рассмеялись. Паприка почувствовала, как на нее действует обаяние Тосими Конакавы.

– На службу? – спросила она, когда Конакава встал.

– Нет, сначала домой,- ответил он.

«Хочет еще раз уснуть, но в своей постели? Или же немного расслабился и уже засыпает после бессонной ночи? Или очень плотно позавтракал? Может, хочет вернуться домой, чтобы попросту успокоить жену?» Но интуиция терапевта подсказывала Паприке, что жена Конакавы нисколько с ним не считается, и Паприку всю просто распирало от гнева. Так часто бывает у незамужних женщин по отношению к чужим женам.

Конакава надолго запомнил улыбку Паприки, провожавшей его в дверях. «Она говорила, что проникает в сон,- но для чего?» – думал он, шагая по коридору к лифту. И тут вспомнил ее фразу. «Внутри управления все шатко…» Шатко. Еще как шатко! И понимает это не только он, человек, далекий от политики.

«Она подтвердила, что ключ к раскрытию преступления удавалось получить во сне. Я сам сегодня обнаружил свой. И там чуть ли не сразу поблизости вспыхнул пожар. Когда криминалисты работали на месте преступления. Это как-то связано с убийством в Хатиодзи. Нужно проверить».

Размышляя о «висяке», он вошел в лифт и нажал кнопку первого этажа. Едва тронувшись, лифт тут же остановился на пятнадцатом.

Вошел молодой человек, и его вид ошеломил Конакаву. Ему, старому полицейскому, отчего-то показалось, будто он сам причинил кому-то зло. Такого с ним раньше не бывало. Красивый молодой человек походил на шедевр греческих скульпторов. В выражении глаз и форме рта улавливалось сходство с тем, чей распечатанный портрет сейчас лежал в кармане пиджака Конакавы. Только подбородок другой. «Парень, пожалуй, сотрудник того же института и, вполне вероятно, сын мужчины, которого я видел во сне».

Молодой человек подозрительно глянул на Конакаву. Полицейский знал, что посторонние в этот дом вообще попасть не могут, и ему стало неловко. Но он не собирался объяснять, кто он и зачем сюда пришел. К тому же стоило им посмотреть друг на друга – и попутчик почему-то оробел.

Раскрылись двери лифта, и Морио Осанай увидел человека, которого тут же принял за сыщика. Взгляд такой же, как у полицейских, проходивших в больнице медосмотр: они переутомлялись, и у них развивались неврозы. Однако от него не ускользнуло, что костюм мужчины пошит из дорогой ткани и сидит на нем идеально, а вот сам мужчина держался неуверенно. Стоило их взглядам встретиться, он почему-то встревожился. И Осанай успокоился.

«Пожалуй, родственник кого-нибудь с шестнадцатого этажа. Наверняка Ацуко Тибы или Торатаро Симы. Нет-нет. Судя по одежде и внешности, скорее всего – тайный любовник Ацуко Тибы. И время подходящее, чтобы возвращаться домой после ночи, проведенной у нее». Осанай решил не подавать виду и уставился на панель с кнопками. Однако едва он об этом подумал, взыграло любопытство, и он оглянулся – мужчина стоял, прислонившись к стенке кабины.

И очень внимательно рассматривал его. Осанай ощутил холодный блеск впившихся в него глаз и опять невольно оробел.

«Если выяснится, что он действительно любовник Ацуко, и его увидят здесь еще хотя бы раз, скажу Мацуканэ из «Биг морнинг», чтобы подкараулил его на входе с фотографом«,- злобно подумал Осанай, как только мужчина вышел из лифта в фойе.

На подземной парковке Осанай сел к себе в машину. Как он и предполагал, «маргинал» Ацуко Тибы стоял в углу парковки: хозяйка еще не выезжала. Впрочем, это Осанай в тот день дежурил с раннего утра, поэтому и ехал на работу раньше коллег.

По дороге в институт Осанай чувствовал, что за ночь нисколько не отдохнул. Видимо, перебрал накануне вечером с утехами со своим шефом.

Клиника Инуи располагалась в четырех кварталах от дома Осаная, в небольшом проулке. Холостяк Инуи жил здесь же, на верхнем, четвертом этаже, и Осанай часто приходил к нему в гости. Стоило им заполучить МКД, который Инуи окрестил «дьявольским семенем», как они тут же решили выяснить функции нового модуля. Нацепив по МКД, они до самозабвения предавались игрищам на широком ложе. И теперь, по пути на работу, Осанай представлял, что могли вытворять Косаку Токида и Ацуко Тиба, создавая свои психотерапевтические установки. Механически вращал руль, а мысли его вновь переносились к той прекрасной ночи и фантастическим ощущениям. И ему даже казалось, что стоит об этом подумать – и усталость отступает.

– Берегись!

Осанай надавил на тормоз.

– Эй! Куда прешь? Тебе что здесь, переход, что ли? Чайник! Накупят машин, а ездить не могут! Совсем нюх потеряли!

«Эй-эй, полегче. Думаешь, таксист – так можешь подрезать? Ты за кого меня держишь? Ты, дикарь! Тебе до меня, Морио Осаная, как до луны. Я выдающийся доктор психиатрических и неврологических наук, рано или поздно получу Нобелевку. На колени! Тупица! У меня за плечами Солнце. За мной стоит профессор Сэйдзиро Инуи. Он – Бог! Мир вращается вокруг него – человека-светила, он поглощает всяких Косаку Токид и Ацуко Тиб, едва те успевают чиркнуть по небосклону. А я – его первый ученик, меня он облагодетельствовал своим покровительством. Еще немного – и взойдет звезда профессора Сэйдзиро Инуи, он станет директором Института клинической психиатрии и назначит меня членом попечительского совета».

Осанай получил новый урок любви, когда проник в сон своего учителя. Пусть это было во сне, зато Осанай познал величие ума Инуи, глубину его чувственности и стальную волю. Осанай был сражен наповал. Восхищение перед учителем переполняло его сердце.

Безграничная сила интеллекта Инуи переносила Осаная в неведомый параллельный мир, и там, в мгновенья удивительных ощущений они догадались, что модуль наделен иммунной гиперчувствительностью, благодаря которой зона его действия продолжала расширяться. У Осаная отпала необходимость наведываться в обиталище учителя. Теперь он мог проникать в сон Инуи, который спал в нескольких сотнях метров от его квартиры, на расстоянии. И наоборот.

Инуи предупреждал об опасности перехвата изображения в случае, если поблизости работала психотерапевтическая установка. Однако институт с его многочисленной аппаратурой был в двух с лишним километрах, и вряд ли кто пользовался установкой в такой поздний час. Даже если аппаратура стояла в квартирах Косаку Токиды и Ацуко Тибы, они наверняка не включали ее по ночам, и когда Инуи и Осанай под покровом ночи пользовались модулями, вряд ли кто-то мог их обнаружить.

Добравшись до института, Осанай перекурил у себя в лаборатории и пошел в больницу. Там, увлекая за собой шлейф стажеров и медсестер, ожидавших его в ординаторской, совершил утренний обход. Состояние Нобуэ Какимото постепенно ухудшалось, как ему этого и хотелось. Утомление не проходило. В самый разгар осмотра больных шизофренией на него подействовало их аномальное состояние, и в паху у него потяжелело. Поверх голов стажеров он сделал знак глазами Мисако Ханэмуре – чтобы зашла в обеденный перерыв к нему в лабораторию.

В полдень Морио Осанай объявился в кабинете сотрудников – такое бывало редко. Он не мог смириться с тем, что его стол не в директорате, а здесь, поэтому канцелярию свою вел у себя в лаборатории, однако Инуи велел ему присматривать за поведением Токиды и Ацуко. Стол Осаная стоял рядом с вечно распахнутой стеклянной дверью из директората, и заходившие сюда пообедать Ацуко и Токида были у него как на ладони.

В тот день Косаку Токида обедал в одиночестве. Осанай перекинулся через проход парой фраз с Хасимото и его коллегами и изучал график работы, когда с сэндвичами и кофе вошла Ацуко Тиба. Не оглядываясь по сторонам, она подошла к своему столу, а усевшись, немало удивилась, заметив Осаная.

– Нуты даешь! – улыбнувшись, воскликнула она.- Осанай, ты чем дальше, тем больше похож на господина Инуи. Я подумала, это он сидит за твоим столом.

– Да ну вас,- отмахнулся Осанай.- Хотите вогнать меня в краску?

Они считали друг друга врагами, но при других сотрудниках старались этого не выказывать.

Осанаю пришла в голову мысль, что его лицо действительно могло измениться. Как со временем становятся схожими черты супругов, любовная связь с Инуи во сне, все ночи напролет – воистину у них медовый месяц – вероятно, пропитала все его существо.

– А это еще что такое? – вдруг выпалила Ацуко.- Бэнто из магазина?

– Мать уехала,- жалобно ответил Косаку Токида.- Умер родственник в деревне, и она отправилась на похороны. Вернется только через неделю.

– Бедненький!

– Похороны в деревне – жуткое дело.

– Куда ходишь за бэнто?

– В квартал Юракутё. Там они вкуснее всего. Правда, и очередь длинная.

– Понятное дело.

Они говорили негромко, но Осанай все прекрасно слышал. Вот только серьезных разговоров, как и следовало ожидать, не заводили. Так что никто из сотрудников еще не знал о пропаже Химуро и новых модулей.

Осанай размышлял, как бы поскорее разделаться с Ацуко и Токидой. Оставлять все как прежде нельзя. И в таком случае расправа над мелкими сошками вроде Цумуры, Химуро и Нобуэ Какимото, возможно, была ошибкой. Сейчас враги, распознав его замысел, насторожатся. Что поделать, если случай уничтожить их в первую очередь не представился? Не оставалось ничего другого, только сначала устранить помеху в лице Цумуры, Химуро и Нобуэ Какимото. Следующим на очереди был ненавистный Торатаро Сима.

Тут Осанай почувствовал удар в темя. В ушах зазвенело, помутнело в глазах. Сидевший напротив Хасимото с изумлением покосился на него.

Не понимая, что произошло, Осанай потряс головой. Затем обернулся: рядом стоял директор Сима. Осанай догадался, что это он хлопнул его по голове ладонью. Директор смотрел несколько виновато, однако его еле заметную усмешку Осанай воспринял как злорадство: мол, как я тебя? Или он стукнул из мести, догадавшись о кознях Осаная? «Не институт, а детский сад какой-то!» За Симой водилась такая привычка – подкрасться и внезапно хлопнуть по плечу. Может, на сей раз его подвела сноровка, и удар пришелся по голове. По крайней мере, все так это и поняли. Все засмеялись.

Лишь Косаку Токиде и Ацуко Тибе было не до смеха. Они с тревогой пристально наблюдали за Торатаро Симой, почувствовав неладное. Осанай, потирая голову, жалобно спросил:

– За что?

Однако Торатаро Сима только ухмыльнулся. Не пытаясь извиниться или как-то сгладить ситуацию, он, мурлыча себе что-то под нос, вышел из кабинета.

Осанай понял, что директор начал терять рассудок, и ему стало интересно, догадались ли об этом остальные. Не успел Торатаро Сима выйти из кабинета, как все опять расхохотались. Кто-то спросил у Осаная, чем он мог прогневать директора. Токида и Ацуко переглянулись.

«Что это? Выживая из ума, он все-таки раскусил мой замысел и заехал по голове из ненависти?» Но Осанай тут же отказался от этой мысли. «Нет, нет. Торатаро Сима никак не мог догадаться о подсознательной проекции „дьявольским семенем“. Он не должен был заметить, я же надел ему на голову эту штуку, пока он спал. Если б заметил – вряд ли оставил бы ее на голове. К тому же едва проекция начинается, человек сразу впадает в стадию быстрого сна и какое-то время ни за что не проснется. А когда я пришел через час снять эту штуку, он по-прежнему крепко спал».

Токида и Ацуко шушукались. «Пожалуй, сегодня опасно, поэтому в кабинет директора лучше не заходить. Если заметят, что я открыл замок и проник туда, поднимется шум. Зажарить такого пескаря, как Сима, получится когда угодно». Осанай поднялся.

Шагая по коридору, он продолжать размышлять. «Токида и Ацуко должны знать, что без функции защиты этот модуль воздействует на все, вплоть до работающего поблизости коллектора. Хотя вряд ли. У них наверняка не было времени для экспериментов, и они даже не подозревают, что на самом деле умеет эта штука. Вот уж воистину в „дьявольском семени“ кроются безграничные возможности. И я стану автором всех этих функций». Всякий раз, когда Осанай доходил в своих грезах до этого места, радость переполняла его.

Заскочив в столовую и проглотив не жуя порцию безвкусной гречневой лапши, Осанай заглянул в общий стационар, после чего вернулся к себе в лабораторию. С ним вместе там работали Цумура и Хасимото, но Цумуры в институте нет, а Хасимото с обеда дежурил в общем стационаре.

За чашкой кофе Осанай не заметил, как постепенно возбудился. Он ждал Мисако Ханэмуру. После каждой встречи с Ацуко Тибой – особенно если они оказывались вблизи – его охватывало сильное возбуждение. В такие минуты ему помогало рукоблудие. Однако сегодня подвернулась Мисако Ханэмура. Тело этой женщины помогало ему сбрасывать плотское возбуждение.

Раздался стук, и, стыдливо улыбаясь, вошла Ханэмура. Осаная она прельщала своей патриархальностью и скромностью, которых так недоставало современным женщинам. У Осаная не было с ней хлопот, и все выходило быстро и без лишних слов, как при мастурбации. Закрыв дверь на замок, Осанай, не теряя времени, усадил ее на диван. Ему нравилось, когда она оставалась в белом халате.

– Сэнсэй.- Но Осанай уже завалил медсестру на спину и, наспех чмокнув, запустил руки под юбку, стаскивая с нее колготки.- Я опять вспотею.

Она хотела снять хотя бы то, что было на ней сверху, но Осанай пропустил ее слова мимо ушей. Задрав ей юбку, он не поверил своим глазам – на Ханэмуре было двое панталон. Вскрикнув от стыда, она закрыла руками лицо.

До недавних пор Тосими Конакава сны ненавидел. Тяжкие сновидения сдавливали грудь, не давая ему покоя, но и после пробуждения неприятный осадок долго не оставлял его. Портился аппетит. Конакава не верил в сладкие сны.

Однако сейчас он погружался в сон спокойно. Он знал, что это будет не кошмар. Теперь, благодаря Паприке, он понимал, в чем смысл снов. Ему казалось, этой ночью он будет спать очень долго и крепко. Приятно здесь. Где именно – не понять. Он плавает во сне, точно плод в утробе, и вода почему-то горячая.

Похоже, это баня. На стене, выложенной плиткой, он видит рекламу банного средства. Улыбавшаяся ему с плаката красавица с раскосыми глазами – должно быть, киноактриса – превращается в Паприку. «Эй, ты что здесь делаешь? Я знал, что ты появишься в моем сне, но не рассчитывал, что в таком месте!»

– Пойми одно.- Паприка с постера, будто внимая ропоту его души, мило подмигивает, воздев палец.- Сны не всегда будут такими приятными. Тебе ведь это должно быть знакомо?

– Да. Дурные сны. Вот что, оказывается, важно,- немного огорчившись, говорит Конакава.- Но ничего, ты ведь со мной!

Конакава вспоминает, как, дожидаясь второго приема, он только и думал о Паприке. Его посещали разные мысли: «Ничего, если все помыслы пациента занимает только психотерапевт? Похоже, настолько сильно я втюрился в Паприку. И что бывает, когда пациенты вот так влюбляются в психотерапевтов? Но главный вопрос вот в чем: это нормально, если психотерапевт – настолько привлекательная женщина, что пациенты от нее без ума? И будет ли толк от лечения?»

– А может, и наоборот,- раздается голос Паприки. Конакава переносится в комнату. Обстановка – как в гостинице. Паприки нет. Где же она?

– На самом деле я не настолько выдающийся психотерапевт. Просто пускаю в ход свое обаяние. Может, поэтому и добиваюсь результатов. Не по правилам, да? – Голос Паприки слышится на фоне эстрадной мелодии.

– Ты даже читаешь мои мысли?

«Ну ладно, читает, и что с того? Это ж во сне!»

Конакава не знает, что за женщина лежит с ним в постели. Явно не Паприка. Но и не жена.

Он трясет ее за плечо. Женщина переворачивается. Конакава видит лицо. Это Сэйдзиро Инуи, которого он видел во сне и раньше.

– Почему он здесь? – рассерженно спрашивает Паприка.

Видно, что Сэйдзиро Инуи удивлен ее голосу и исчезает. Конакава в шоке, однако в появлении Инуи, похоже, нет ничего существенного. По крайней мере, эта случайность его не разбудила.

Но навеяла воспоминания об отце. Только отец не появился, вместо него выходит тесть. В каком-то крупном буддистском храме слышится глупый смех. Эхом он отдается под сводом храма. Тесть сидит на стуле в самом центре, и подходящие один за другим туристы дают ему деньги. Гора денег перед ним продолжает расти. Взглянув на Конакаву, тесть бахвалится:

– Мое воспитание. Мое воспитание.

Похоже, это он о дочери. При чем тут «мое воспитание»? Конакава сердится.

Буддистский храм сменяет биржа ценных бумаг. Раздается хор пустых голосов. Конакава видит все руководство компании по торговле ценными бумагами. Жена Конакавы покупает акции. Вот как? Вкладывает в дело полученные от туристов деньги. Помилуйте, она же скупает заведомо проигрышные акции. Это разорение! О чем она думает?

– Постой! Это мои деньги.

Во сне Конакава то и дело на кого-нибудь злится. Причем это, как правило, люди, на которых в реальности злиться не за что. Однако сейчас он по-настоящему зол на жену. Жаль, что злиться он может лишь во сне. Теперь он на лугу. Трава вокруг пожухла. Лежит, раскинувшись во сне, огромная собака.

– Супруга и вправду вкладывает деньги в акции? – интересуется собака голосом Паприки.

– Да, только ты, пожалуйста, не принимай облик всяких животных…- жалобно просит Конакава.- Так и заикой недолго стать.

От Паприки в собаке – одно лицо, что еще неприятнее.

– Эту собаку вызвал ты сам.

– Не знаю я таких огромных собак,- говорит Конакава, а самому стыдно.

– …Или я тебе не говорил, чтоб это было в последний раз? – отчитывают Конакаву. Кабинет Полицейского управления метрополии, за столом сидит его подчиненный – старший суперинтендант Кику мура.- Достаточно один раз v?§?¶?* в кладовке.

– Это что он себе позволяет? – прикрикивает на Конакаву Паприка.- Ну-ка, разберись со своим подчиненным.

Но Конакава не может шевельнуться. Тогда Паприка замахивается раскладным стулом – она готова обрушить его на голову старшего суперинтенданта Кикумуры.

– Эй! Прекрати.- Конакава хоть и понимает, что это сон, но робко пытается удержать Паприку. Однако в следующий миг они уже вместе колотят бедного Кикумуру.

– ?¶?*§v? – испуганно кричит старший суперинтендант – он даже представить себе не мог, что получит отпор.

Конакава словно воспрянул духом. Но вместе с тем ему неловко перед Кикумурой. «Зачем ударил? Он же неплохой парень».

– Но младше по званию.

В тот вечер Тосими Конакава уснул на редкость рано – около двух. Паприка неотрывно следила за его снами и под утро, когда поняла скрытый смысл одного повторяющегося эпизода, подключилась к сну Конакавы в облике девушки с плаката. Одно плохо: она не могла поведать Конакаве, страдавшему неврозом страха, о тайном смысле его сна и вместе изучить причину, как это было с Тацуо Носэ. Попытка установить причину простым психоанализом – не лечение, необходимы познания в феноменологической антропологии. Но даже если бы она отыскала абстрактную структуру, основанную на эмпирическом познании, это вряд ли пригодилось бы для лечения.

Тосими Конакава стоит на кладбище и смотрит, как горят могилы. Ему вряд ли справиться с огнем.

– Опять пожар,- намекает Паприка. Пожар – частая сцена в сновидениях Конакавы, и раньше, и сегодня.

– А-а, это пожар – v?:;«¶?%$?*.

Паприка подумала: не может быть, что пожар относится только к расследованию, которое он вел. Видимо, в далеком детстве он устроил поджог, и это случилось в кладовке. Отец его сильно отругал, как и в тот раз, когда * по его вине погибла собака. Но уточнить это у самого Конакавы Паприка не может. А надеяться, что помогла ему осознать, не годится. Поэтому остается лишь и дальше говорить намеками.

Однако Паприка знала: Конакава постепенно открывает для себя смысл «отвергнутого опыта». В тот миг, когда они с Паприкой надавали по морде старшему интенданту Кикумуре, по-отцовски ругавшему его, одновременно с муками совести он, несомненно, также почувствовал прилив сил.

Медленно, но верно лечение продвигается, считала Паприка.

В отделе женского белья универмага что-то привело Конакаву в ярость. Разбуянившись, он рвет в клочья причудливое белье. А Паприка только стоит перед ним и пытается успокоить:

– Не сердись, не сердись, носить это буду я.

Паприка в полудреме, но уверена, что поступила правильно: во сне Конакавы она обнажилась. Однако в восприятии полицейского линии ее стройного тела наслоились на обнаженную фигуру жены.

– У меня кожа не такая дряблая! – возмущается Парика – она же видит свою наготу в зеркале каждый день. Сама же тем временем надевает самое эротичное белье – розовое. И не просто розовое, а «шокирующе розового» цвета. Сама она такого не носит, но догадывается, что предпочитает жена Конакавы из соображений «стратегии соблазна».

Вздрогнув от «шокирующе розового», Конакава тем не менее не может оторвать глаз от обнаженного тела Паприки. Он в оцепенении. А будь вместо нее жена – тут же его бы упрекнули за паршивый секс, и он опять пал бы духом.

– Паприка, это ты?

Ее нагота влечет Конакаву, становясь с каждым мгновением все пленительнее, и он возбуждается.

– Да, это я.

Похоже на комнатку для прислуги: расстелен тонкий матрас, вокруг короб из камыша, корзины для одежды. Убогая обстановка лишь обостряет влечение Конакавы.

Обиду на отца за строгое воспитание дочери и моральное давление на мать жена Конакавы вымещает на нем – своем муже Тосими Конакаве. Паприка знает: в этом реакция жены на измены и пренебрежение к спутнице жизни, которые позволял себе тесть; из-за этого Конакава и не уверен в себе.

– Ничего, если я…- Конакава в растерянности от того, что обмолвился о своем влечении.

– Можно.

Среди врачей-психологов бытует мнение, что для лечения определенных форм нимфомании полезно применять соитие. На базе этого метода создано учение, статья опубликована в научных сборниках, кто-то, обобщив удачный опыт, выступал с докладами, однако подобные способы лечения по-прежнему осуждаются как нарушение этических норм.

«Однако все это – лишь во сне. Само собой – врачебная тайна». Постоянно уговаривая себя, Паприка теперь верила в это сама. С другой стороны, ей казалось, что это даже больший грех, нежели настоящий половой акт между влюбленными друг в друга пациентом и психотерапевтом. Она не находила себе места. Некоторые методы лечения из ее персонального арсенала мало чем отличались от того, чем приходится заниматься девушкам в сомнительных банях. С одной лишь разницей: те снимали сексуальную фрустрацию клиента, она восстанавливала уверенность пациента в себе.

Паприка могла без угрызений совести лечить пациентов таким способом, поскольку к ним у нее, как правило, возникало романтическое чувство, которое она называла «обратной эмпатией». Среди сильных мира сего полно нетривиальных персон, и это всегда увлекало ее до самозабвения. Несомненно, попадались и депрессивные личности – они вызывали у нее неприязнь. Таким пациентам она не собиралась отдаваться – даже во сне. Исцеление пациентов, не проходивших особый курс, обычно затягивалось.

«А если у него потом возникнут муки совести? – думала Паприка.- Когда выздоровеет, можно искренне отдаться, по-настоящему. Нет, не так – если проснется от сильного возбуждения, тогда можно позволить и ласки в реальности».

Но Конакава, как и многие пациенты до него, спал сладким сном и не думал просыпаться. Сейчас, на тонком матрасе в тесной комнатке, он мог бы запросто овладеть Паприкой, но этот последний шаг никак ему не давался. Простить и принять человека таким, какой он есть, может только любящая женщина. А постоянное недовольство жены лишало его уверенности в себе. Но Паприке нравилась его неуклюжесть – она считала, что ею он и обаятелен.

Страсть Конакавы во сне начала ее заводить, и полусонная Паприка забыла, что она психотерапевт. Даже не соприкасаясь с ним плотью, она почувствовала, как у нее влажнеет между ног.

– Паприка? Неужели это ты? – не веря своим глазам, переспрашивает Конакава.

Он боится, что Паприка превратится в самое ненавистное существо. Такое уже случалось с ним в эротических снах. Больше всего он опасался появления жены.

– Ты и вправду это делаешь. Со мной,- сказала Паприка и нечаянно вскрикнула.

Конакава отреагировал на ее голос. Ощутив вспышку его страсти, она впервые испытала оргазм во сне партнера. Как это бывает при ночных поллюциях, извергнув семя, Конакава проснулся.

– Извини.

– Ничего. Все нормально. Это же лечение.

– Я испачкал простыню.

– Не страшно.

Смущенный Тосими Конакава направился в душ, но Паприка отложила коллектор, встала и окликнула его. Два силуэта слились в поцелуе.

Неделю назад Морио Осанай, выкрав мастер-ключ, сделал дубликат. Теперь он мог проникать в любую квартиру, однако в эту ночь, собираясь навестить Ацуко Тибу, заранее позвонил ей. Он знал: достаточно сказать, что у него к ней разговор, и Ацуко не откажет ему в визите.

Позвонил в десять вечера – и застал ее дома. Она быстро согласилась, и Осанай решил, что других посетителей она не ждет. Он направился в квартиру этажом выше.

Три дня назад Осанай и Сэйдзиро Инуи, как обычно, соединились во сне при помощи модуля и занялись спиритическими изысканиями сущности глубинного характера. И вдруг оба поняли, что случайно подключились к психотерапевтической установке в самый разгар лечения: дома у Ацуко был пациент. Инуи поначалу оторопел, но тут же предостерег Осаная, и тот немедленно проснулся. Но не стал отключать МКД, продолжая тайком наблюдать, как Ацуко Тиба занимается поиском снов. Инуи тоже оставался подключенным – но так, чтобы Ацуко не обнаружила его присутствие. И вот сегодня, когда Осанай пришел в институт, Инуи велел ему:

– Ты должен взять Ацуко силой.

Приказ Сэйдзиро Инуи – закон. И вот Осанай по его приказу готов ринуться в бой – его подстегивает трансцендентальная императивность, к тому же о таком поступке он и сам давно мечтал.

Осанай и Инуи увидели в облике Паприки Ацуко, а в ее пациенте узнали мужчину из лифта – высокого полицейского чина. Им стало не по себе. У всех рыльце в пушку. Но если их противоборство всплывет на поверхность, сила будет на стороне системы. А полиция на ее стороне.

Осанай узнал, что Ацуко во сне в лечебных целях совокуплялась с пациентом по фамилии Конакава. Осанай видел происходящее то глазами Ацуко, то глазами Конакавы, но он сам сгорал от страсти к Ацуко, и увиденное его потрясло. Быть может, Инуи знал о влечении своего подручного и нарочно отдал такой приказ – решил, что в таком состоянии ему это будет по силам. Инуи со своим старомодным подходом к женщинам считал, что взятая силой женщина впредь будет плясать под их дудку. Уверенный же в собственном обаянии, Осанай был просто убежден в этом. Он просто обязан добиться ее подчинения.

Осанай нажал кнопку звонка. Ацуко вернулась домой поздно и только что поужинала.

«Нужно непременно поговорить». Когда Осанай сказал ей это по телефону, Ацуко не догадывалась, что он замышляет. Она беспокоилась за Токиду, который уже третий день не появлялся в институте, и собиралась позвонить ему домой. Теперь у нее возникло дурное предчувствие: возможно, это как-то связано,- и она решила, что встретиться с Осанаем необходимо.

В свою очередь, Осанай тоже предполагал, что рано или поздно ему предстоит разговор с Ацуко, которая догадывалась об их подключениях, пока искала сны Тосими Конакавы. Огласка похищения МКД вызовет общественный резонанс и вряд ли входит в планы Инуи и Осаная. А с учетом их конечной цели – полного господства в институте – вполне вероятно, что к ней и Токиде будет применена та или иная политика умиротворения. Однако в тот момент Ацуко еще не знала, что следующими жертвами бесчеловечного насилия станут Химуро и директор Торатаро Сима – вслед за Цумурой и Нобуэ Какимото.

– Извините, что так поздно.- Осанай улыбнулся и вошел в квартиру.

Ацуко провела его в гостиную. Осанай оценил мебель и убранство квартиры. Вальяжно развалился в мягком кресле. В просторном свитере с ярким узором Осанай выглядел совсем иначе, нежели в институте. Теперь от него веяло спокойствием.

– От кофе, надеюсь, не откажешься?

– Да, благодарю.

Осанай покосился на тележку с выпивкой, но заикнуться не решился.

– Я знала, что нам рано или поздно придется поговорить.

– Я тоже.

Ацуко ушла на кухню и разговаривала с ним оттуда. Поначалу им было удобнее сохранять расстояние, чтобы прощупать друг друга.

– Тебе зам велел ко мне зайти?

– Не без этого.

Украдкой Осанай дотронулся до МКД, предусмотрительно спрятанного в шевелюре. Применение модуля расширялось – теперь в результате анафилаксии удавалось урывками подключаться к чужому сознанию даже бодрствуя. Инуи и Осанай замышляли осуществить контакт. Инуи не смог бы сам изнасиловать Ацуко, потому и собирался, не напрягаясь, сделать это через Осаная.

– Ну и о ком будем беседовать? – поинтересовалась Ацуко, наливая кофе.

– О Токиде, конечно.

Ацуко поняла, что Осанай не собирался размениваться на слухи о пропаже Химуро, а сразу взял быка за рога. Она вернулась в гостиную с чашкой, поставила ее на стеклянный столик, а сама села на диван напротив Осаная.

– Хочешь сказать – из-за него все распри в институте?

– Хороший кофе.- Пристально глядя на Ацуко, Осанай как ни в чем не бывало пил, смакуя глотки.- Токида, несомненно, гений. Но гений очень опасный.

– Есть и другие, куда опаснее его.

Осанай пропустил мимо ушей иронию Ацуко.

– Опаснее всего его невинность, помноженная на житейскую беспомощность. Иными словами, он взрослый ребенок. К несчастью, такие нередко встречаются среди талантов. Может, поэтому он изобретает одну установку задругой. Думаю, вам должно быть понятно, насколько все это опасно.

– Ошибаешься. Опасен не сам Токида, а те, кто вокруг. Пользуясь наивностью Токиды, они злоупотребляют его изобретениями.

– Именно,- вроде бы согласился Осанай. Но «тех, кто вокруг» он тут же подменил на абстрактный "простой люд«.- Только этот простой люд Токида не понимает. Его изобретения действительно можно считать даром обществу, но они это самое общество разлагают. Его изобретения запросто могут уйти налево…

– Да, такая опасность есть, и она реальна. Именно поэтому мы должны защитить Токиду и его изобретения.

– В этом я солидарен,- улыбнулся Осанай. Свою улыбку он считал чертовски обаятельной.- Беда лишь в том, что этого не понимает господин Сима. Директор института, председатель попечительского совета – а наивный, как сам Токида. Тем и опасен. Не считаете?

– Только не пытается, в отличие от некоторых, Токиду использовать,- парировала Ацуко.- Хотя да, с его наивностью нужно быть осторожнее. Поэтому до сих пор ему и не говорили о пропаже МКД. О тех самых мини-коллекторах «Дедал», которые ты украл из лаборатории Токиды.

– Вот как они называются? Мини-коллектор «Дедал»? – Осанай как ни в чем не бывало кивнул, даже не пытаясь отрицать обвинение.- Если уж переходить на личности, их выкрал Химуро. Только такие опасные игрушки доверять ему нельзя, вот я и взял их на хранение.

"Только не горячись«,- сказала себе Ацуко и едва заметно ухмыльнулась.

– Но ты ведь не только хранишь их? Вы с Инуи балуетесь ими чуть ли не каждый вечер, да? Хотя это ваше дело.

Осанай покраснел и занервничал. Ацуко заметила, как метнулся в сторону его взгляд, и, беспокоясь, что разговор может свернуть не туда, спросила прямо в лоб:

– Так что вы хотите за эти модули? Ты же пришел сюда ради этого?

– Прошу меня простить, но пусть модули еще на некоторое время останутся у нас. О вас речи нет, но отдавать их господину Токиде крайне опасно.

– Крайне опасно оставлять их у тебя и замдиректора,- сказала Ацуко.- Нет, все-таки как же вы ими развлекаетесь? Мне интересно.

– Функции…- начал Осанай, но тут же невнятно забормотал себе под нос: – Или вот еще разработки…- Он злобно посмотрел на Ацуко.- У них даже нет защиты от подключения! – Похоже, он оправдывался.

– Верно, модули нужно довести до ума. И этим должен заниматься Токида. Вам же с Инуи такое не по зубам, правда? Поэтому верни мне их поскорее.

Осаная задели ее слова, и он по-детски надул щеки.

– Ну, тогда оговорим условия обмена. Идет?

– Идет.

– Во-первых, вы поддержите кандидатуру Инуи, когда его будут рекомендовать на должность директора. Во-вторых, функции МКД мы будем разрабатывать все вместе.

– В эти «мы» Токида не входит, так? Судя по этим условиям, вы с ним нисколько не считаетесь.

Осанай прищурился и хмыкнул:

– Вы ведь любите господина Токиду?

– Люблю.

Осанай рассчитывал смутить своим вопросом Ацуко, но она ответила спокойно. Он не выдержал:

– Этого безобразного толстяка? У него же психика ребенка! Не могу поверить. Я, наверное, ослышался? Кто это говорит, неужели Ацуко Тиба? Прекратите ломать комедию. Слушать противно.- Осанай не сдержался и ударил кулаком по подлокотнику кресла.

– С чего бы так реагировать? Осанай тяжко вздохнул.

– Из-за вас,- вымолвил он и, подняв голову, уставился на Ацуко. Затем встал.- Неужели вы считаете господина Токиду подходящей партией? – Обогнув стол, он присел рядом с Ацуко.- Или просто не замечали, что я уже давно вас люблю?

– Прекрати.- Ацуко отодвинулась в угол дивана.- К чему это? Или ты из любви все эти козни строишь?

– Эти «козни», как ты говоришь, и есть моя любовь.- И он обнял ее.

Ацуко попыталась высвободиться. Но Осанай прижал сильнее, она оказалась в его объятьях.

– Но-но! Сейчас же отпусти!

– Если потребуется, могу пустить в ход силу.

– Что значит «потребуется»? Для чего «потребуется»? Меня разозлить?

Они сцепились.

– Чтобы заставить полюбить меня.

Толкнув Ацуко, Осанай повалил ее на диван. И одно-, временно запустил руку под юбку.

– Не зли меня! – Ацуко изо всех сил оттолкнула его. Осанай был вне себя. От напряжения у него вздулись

на лбу вены.

– Это я здесь злюсь!

И он ударил Ацуко кулаком в лицо. На миг все потемнело у нее перед глазами – Ацуко без сознания осела на пол.

Через несколько секунд Ацуко пришла в себя, но Осанай успел стянуть ее трусы до щиколоток.

– Ах ты негодяй! Ты что себе позволяешь? – отчаянно выкрикнула Ацуко.- И кто ты после этого, а?

Ацуко попыталась встать, но получила толчок в грудь и снова осела на пол. Ей было трудно дышать, болела челюсть. Придерживая Ацуко одной рукой, Осанай стягивал с себя брюки. Он лишь молча сопел. Ему нечего было сказать. Нет таких слов, чтобы оправдать насилие. А если бы и нашлись, их вряд ли хватило бы, чтобы объяснить, зачем он унизил Ацуко. Что бы та ни говорила, у него не оставалось иного выбора – только взять ее силой.

Какое-то время Ацуко сопротивлялась. Осанай успел порвать на ней платье и локтем разбил губу до крови.

– Сиди тихо,- чуть ли не плача взмолился он. Ацуко удивилась: «Что это? Неужели врача шокировала кровь?» – Я не хочу делать тебе больно. Ты мне нравишься. Я тебя люблю. Прошу тебя.

Ацуко показалось, что Осанай не обманывает ее. Однако его любовь мало чем отличалась от угрозы хулигана: «Ша, а то сделаю больно». Она оценила абсурдность ситуации – и понимала: ничто не удержит Осаная, ни травмы, ни обморок. Он доведет дело до конца – хотя бы из гордости. Платье было не жалко. Однако новых увечий " она не хотела. «Пусть насилует,- решила она.- Все же не мужлан, просто юнец. Стерплю. Надеюсь, он не заразный. Изо рта не воняет, вроде чистоплотный. Да, он враг. Была бы мужчиной – наверняка стояла бы насмерть. Но я женщина и уподобляться этим баранам не собираюсь. Пусть зарубаются сами».

– Хорошо, твоя взяла.- Она похлопала Осаная по спине.- Ты получишь меня. Только успокойся.

– Неужели…- Отчаяние загнанного зверя тут же сменилось умилением. Осанай улыбнулся сквозь слезы.- Неужели ты меня наконец-то поняла?

– Да, но ты пообещай сделать мне приятно.

– Все будет нормально,- ответил Осанай, однако по лицу было видно, он в себе не уверен. И Ацуко стало смешно.

Если забыть о соитиях в снах пациентов, в объятиях мужчины она оказалась впервые за несколько лет. Ацуко целиком и полностью отдавалась своей работе, но временами и ее охватывало желание. И теперь она могла выплеснуть все накопившееся.

Пока Ацуко, сбросив одежду, снимала белье, ей начало казаться, будто она сама соблазнила и затащила в постель этого красавца. К тому же нельзя сказать, что он ее не любит. Другое дело – как. И в самом деле, возвысить себя над ней как-то иначе он и не собирался. Как она и просила, он лишь старался, чтобы ей было приятно. Такова истина мужчины в порыве соития, но это, бесспорно, его истина.

Ацуко, не сопротивляясь, улеглась на диван. Глядя на нее, Осанай опять поймал себя на мысли, что настал тот миг, о котором он так долго мечтал. В предвкушении близости его тело содрогнулось, будто от озноба. Приняв это за «дрожь самурая», он подумал: что же с моим «дружком», который поник и никак не может взбодриться? Прямо перед его взором откровенно раздвинулись бедра. "Не может быть«,- мелькнула мысль, и Осанай занервничал. Сжав «дружка» в руке, старался его укрепить. Видя, что это тщетно, он прильнул всем телом к Ацуко. Однако понял: взглянув ей в лицо, он еще сильнее оробеет,- поэтому целовать не стал, а лишь пару раз назвал ее по имени. Сэйдзиро Инуи не мог слышать его голос – он лишь отслеживал происходящее через МКД и поносил Осаная на чем свет стоит:

– Что ты с ней возишься? Остолоп! Не можешь справиться? Или дело не в ней?

Как ни старался Осанай, у него ничего не получалось. Время уходило, ее выделения густели и неприятно слипались лобковые волосы.

Ацуко разбирала злость – она знала, что происходит с Осанаем. Ей и раньше приходилось слышать, что у мужчин при первой близости с очень любимой женщиной зачастую ничего не получается. К тому же – если она красивая. Пожалуй, Осанай по-настоящему любил Ацуко и попросту робел в ее присутствии. Это лишний раз доказывало, что он признавал ее достоинства, но, с другой стороны, заводился от одной мысли о близости. И в этом смысле его беспомощность в постели с Ацуко можно было истолковать как нанесенное оскорбление.

– Ну и к чему это все? – закричала она.- Собрался – так делай. Чего сдрейфил?

– Прости,- робко сказал Осанай,- я перегорел. Оттолкнув Осаная, Ацуко оделась – душ она решила

принять потом.

– Только и можешь любить марионеток. Сосунок! У Осаная взыграло самолюбие, и он с гневом выпалил:

– Сама хороша! То строит из себя саму невинность, то указывает, что ей да как.

– И кто это говорит? Терапевт, не владеющий собственным телом? Мало того что мерзавец, оказывается, и мужик из тебя никакой.

– Прямо моими словами заговорила! – Осанай злился.- Что с того, что красивая? Разве можно назвать женщиной ту, кто может любить лишь уродов-подкаблучников да пациентов-психов?

Ацуко устала от ребяческой перебранки и принялась собирать разбросанную посуду. Осанай еще некоторое время возмущался, но вскоре ушел. Тогда она набрала ванну и, погрузив в нее нывшее от синяков и ссадин тело, принялась хладнокровно рассуждать. Как психотерапевт, она потерпела фиаско. Ей следовало бы утешить Осаная, ушедшего не солоно хлебавши. Причем утешить не из гуманных побуждений. Тут вопрос интересов – она могла бы сделать его своим сторонником. Однако, сорвав на Осанае злость, Ацуко ничуть не упрекнула себя за эту минутную слабость.

Ей не давало покоя одно – не нашлось выхода для вспыхнувшей страсти. Власть разума сдерживала плоть, и Ацуко нуждалась лишь во взрывном выплеске. Ее страсть могла бы улетучиться, точно семена бальзамина, которые разносятся ветром от легкого касания. И за этой страстью кроется столько сексуального вожделения, что его не в состоянии унять даже слабая женщина, податливая на ласки самоутешенья. Что говорить об интеллектуалке, которая обычно игнорирует и подавляет в себе такие «принципы удовольствия». Ацуко подумала о Токиде.

Если бы этой ночью Морио Осанай не сплоховал, ей пришлось бы пожалеть, что он опередил Косаку Токиду. Ацуко захотелось увидеться с Токидой, кинуться ему в объятья. Морального уродства Морио Осаная, у которого даже в гневе лицо оставалось красивым, ей хватило. Тянуло к чистоте Косаку Токиды – пусть даже он не красавец.

«Позвоню-ка я Токиде. Если мать по-прежнему в деревне, зайду к нему. Или он придет сюда. И мы проведем эту ночь вместе. Надеюсь, мое предложение не покажется ему странным, и он согласится. В конце концов, не я первая нарушила правило этого дома. Пусть предъявляют Осанаю». Ацуко поймала себя на мысли, что ради близости с Токидой лихорадочно придумывает несуразные доводы,- и рассмеялась, набирая номер Токиды.

– Минуту… Да. Слушаю. Токида у телефона,- ответила его мать. Почему-то очень взволнованная. Ацуко огорчилась.

– Матушка, что с вами? – поинтересовалась она.

– А, Тиба-сэнсэй! Сэнсэ-э-эй! – Мать Токиды узнала Ацуко и растерянно залепетала: – Сэнсэй, сэнсэй! Косаку… это… с ним… что-то странное. Что-то не так.

Она плакала. Ацуко вскочила в ванне:

– Что случилось?

– Странное. Очень странное.

Мать Токиды не могла объяснить, что случилось – заболел у нее сын или у него травма.

– Я сейчас приду.

Не успела Ацуко выйти из ванны, как от холода тело покрылось мурашками. Ее терзали вполне недобрые предчувствия. И они оправдались, едва она ступила на порог квартиры Токиды.

Мать Токиды, Макико, только что вернулась и даже еще не переоделась с дороги. Ацуко вошла вместе с ней в комнату сына. Обстановка здесь мало чем отличалась от лабораторной, только стояла большая кровать – как раз под массивное тело. Косаку сидел на этой кровати в пижаме, бесстрастно уставившись перед собой. На оклик Ацуко не отозвался.

Уложив Токиду на кровать, Ацуко отвела его мать в гостиную и там принялась расспрашивать.

– Я вернулась с полчаса назад,- плача, рассказывала та.- Косаку сидел такой же, как вы видели. Когда это с ним стряслось? Бедный мальчик.

Макико вытерла слезы. В отличие от сына, она была чересчур худой, а походили они друг на друга добрыми и спокойными глазами. Только ее теперь распухли от слез.

– Дверь была закрыта?

– Да, я позвонила, но он не открывал. Тогда подумала, что его нет дома, и открыла своим ключом.

– Выходит, изнутри дверь не закрыли на защелку?

– Да. Дверь закрывается сама, а защелку ни Косаку, ни я…

Ацуко поняла, что мать Токиды – такая же беспечная, как и он. А еще – что, пока матери не было, Косаку мог не захлопнуть дверь, и она оставалась приоткрытой. Ацуко полагала, здесь кто-то побывал без ведома хозяев. Она стояла перед Макико, но никакие причитания матери Косаку не могли сбить ее с мысли. Да и причитала Макико больше для самоуспокоения.

– Это все его исследования довели. Постоянно так ломать голову. Кто угодно спятит. А он такой наивный мальчик.

Ацуко еще раз заглянула в комнату Косаку. Там не было аппаратуры, пригодной для лечения. Такой, в которой разбиралась бы она сама. Лежали непонятные блоки электронных приборов, инструменты – все то, чему Вскоре предстояло стать последним словом техники в области психотерапии. На больших и малых мониторах светились чертежи и трехмерные изображения.

Здесь явно ничего не трогали, а довели Косаку до такого состояния при помощи МКД.

«По указке Инуи или нет – теперь неважно. Но к этому причастен Морио Осанай». Ацуко проверила шевелюру Токиды. МКД не нашла – значит, уже сняли. Если Осанай несколько раз беспрепятственно проникал в эту комнату, он мог сначала крепить, а позже снимать МКД с головы спящего Косаку. Он же вполне мог довести психику Косаку до аутизма, подключая психотерапевтическую аппаратуру из своей квартиры.

«Как они смеют! Косаку – сущий ангел!» От гнева у Ацуко защемило под ложечкой. Она еще раз осмотрела голову Косаку и обнаружила ранку на темени. К кончику пальца Ацуко прилип сгусток крови. Вполне вероятно, этот след оставили контакты конусообразного МКД. И если модуль крепили с такой силой, что оставались следы, когда его отрывали, даже мертвый бы проснулся.

Под утро Ацуко закончила лечение Косаку.

Наказав Макико непременно запирать дверь, Ацуко изловчилась и отвела Косаку Токиду к себе в квартиру. Это гигантское тело хоть и захлопнуло душу миру, но оставалось управляемым. А когда Косаку уснул, надела «горгону» и начала анализировать его сон коллектором.

Первым делом она успокоилась: до распада личности дело не дошло. Состояние Токиды соответствовало параноидальной шизофрении – но не в стадии обострения, которая наступает вскоре после возникновения. Не склонный к шизотимии, Косаку лишь вошел в неестественное бредовое состояние. Поэтому Ацуко была уверена, что даже при нынешней тяжести со временем он непременно пойдет на поправку. Необходимо лишь остерегаться повторной вспышки и перехода в хроническую форму в период ремиссии.

Косаку, скорее всего, спроецировали сон уже больного шизофренией Химуро. Отсюда детские компьютерные игры, приторные сладости, шоколадные палочки и хорошенькая японская кукла с головой вампира. Никто другой Ацуко на ум не приходил. Также она догадалась, что болезнь у Химуро вызвала прямая проекция сна какого-то тяжелобольного. Ацуко лечила того пациента и знала мир его бессознательного. Потому что японская кукла беспрестанно повторяла по-немецки: «В 60-х даже ночью выходило Солнце… Когда началась война во Вьетнаме, папаня отвел меня в дорогой ресторан, где я окунулся в атмосферу секса… Когда на залив Исэ обрушился тайфун, я оказался в сауне вместе с премьером Накасонэ* и был на седьмом небе…» Даже бодрствуя, Токида вслушивался в эту болтовню.

* Ясухиро Накасонэ (р. 1918) – японский политический и государственный деятель, в 1982-1987 гг. премьер-министр Японии.

Иными словами, преступник спроецировал сон тяжелобольного шизофренией на Химуро, сделав из него шизофреника, затем записал содержание сна Химуро на одной стадии болезни и спроецировал его на Косаку Токиду. При всей разнице в интеллекте Токида был таким же, как и Химуро, отаку, поэтому скрытое содержание сна Химуро проникло в него без особого сопротивления. Судя по талантливому коварству преступника, Ацуко не составило труда предположить, что им был Сэйдзиро Инуи.

Во время сеанса на мониторе психотерапевтической установки то и дело появлялось изображение Инуи и Осаная, которые совокуплялись при помощи МКД. Кадры с их участием были пропитаны духом язычества и эзотерики, что наводило на мысль, будто Осанай во сне берет у Инуи уроки религии через соитие. Однако утверждать это по обрывкам кадров Ацуко бы не решилась. Ее коллектор не мог подключиться к беспроводным МКД Инуи и Осаная. И чтобы выяснить, чем они занимаются во сне, ей тоже требовался МКД. Ацуко понимала, как для нее сейчас важно заполучить хоть один «Дедал». С ним она смогла бы выяснить замыслы врага и, избегая интриг, перейти в контрнаступление.

Одно печалило Ацуко: Токида, едва признавшись ей в любви, пусть ненадолго, но удалился в мир, куда не проникает ее голос. В ее душе закипала ненависть к злодеям, т обрекшим Токиду на такую участь. И сам главарь, и его приспешник знали о ее любви к Токиде. Знали, но это не помешало им совершить гнусное злодеяние. Заполучить бы только МКД. Прежде о мести она не задумывалась, но была уверена, что справится с любым противником. В такие минуты Ацуко, разумеется, забывала, что опасность может подбираться и к ней самой.

Заснула она лишь под утро, а в девять уже встала, первым делом позвонила консьержу и попросила сменить замок. Хотя могла предположить, что у консьержа есть мастер-ключ, который подходит ко всем квартирам в доме. Затем позвонила матери Токиды и попросила в ее отсутствие последить за Косаку. Она попыталась объяснить, что лучше не оставлять его одного, но этим только перепугала Макико. Не забыла она позвонить и Симе: тому могла грозить опасность. Однако тот, вероятно, уже ушел на работу и поставил телефон на автоответчик.

С тех пор как она решила встретиться с Симой для серьезного разговора, прошло несколько дней. Но проблемы возникали одна за другой, и в кабинет директора зайти никак не удавалось. Пробираясь на своем «маргинале» по столичным пробкам в институт, Ацуко намеревалась первым делом поговорить с Симой.

Однако не успела она войти в лабораторию, как узнала, что нашелся Химуро. Позвонили из больницы. Там одна медсестра заметила, как он слонялся среди амбулаторных пациентов перед регистратурой. Ацуко поспешила в больницу.

Из канцелярии доносился шум – вокруг Химуро сгрудились врачи и медсестры. От Химуро шла вонь, волосы растрепаны, словно после сна, небрит, весь грязный и в пыли. Белый халат измят и перепачкан. К тому же – без штанов и босиком. Никто не знал, где он был все этой время и как оказался в регистратуре.

К вящей радости Ацуко, Осанай еще не пришел, и она распорядилась, чтобы медсестры отвели Химуро в институт, к ней в лабораторию. Химуро никак не реагировал на суету вокруг, лишь смотрел на всех безучастно и покорно следовал за провожатыми. Но было отлично видно – он сильно осунулся, а взгляд у него стал зловещим, точно он вернулся с того света.

Выслав из лаборатории всех медсестер, Ацуко уложила Химуро на кровать, и он тут же свернулся калачиком. Затем Ацуко ввела ему снотворное и сделала развертку изображения зоны ясного сознания. Помощницы у нее теперь не было, и настройки пришлось делать самой.

Взглянув на монитор, Ацуко вздрогнула. От зоны ясного сознания Химуро оставались жалкие осколки – теперь она походила на чистый лист бумаги, и только изредка в ней мелькали разрозненные предметы: крошки миндаля, разбитый кинескоп, перламутровые пуговицы, степлер, обломок игрушки, конфетная обертка,- а также знаки: графический символ женского туалета и метро. И совсем редко в отдаленных уголках сознания Химуро ей попадалась на глаза мрачная картина: японская кукла, хмуро усмехаясь, отвешивала кроткие поклоны.

Тогда Ацуко подключила рефлектор, чтобы подробнее рассмотреть изображения внутри сознания, но результат оставался прежним: только прерывистые воспоминания о бессвязных фрагментах – и ничего похожего на мысль. Из страха она решила не использовать коллектор, посчитав, что после глубокого погружения в сознание человека, пережившего распад личности, можно спятить самой.

Ацуко была уверена: тот, кто довел Химуро до такого состояния, знал, что распад необратим, и выпустил беднягу из заточения, не опасаясь, что тот начнет давать показания. Ее интересовало, какая по силе и времени должна быть проекция, чтобы стереть из памяти человека его «я». Оставаясь в тени, злодеи вершили свои черные дела. Их преступление было сродни убийству. Еще Ацуко понимала, что положить конец злодеяниям и отвести опасность от себя можно только контратакой.

Ненадолго отлучившись, она вернулась в лабораторию и некоторое время пристально смотрела сквозь толстое стекло процедурной на мирно спящего Химуро. Затем вошла и внимательно осмотрела его голову. Преступник вряд ли выпустил его на волю, не сняв с головы МКД. Также у Химуро могли остаться на голове раны, как у Косаку Токиды.

Раздвинув редкие пряди мягких волос, она обнаружила проплешину диаметром семь-восемь миллиметров. На бледной коже проплешина отливала свинцом. Ацуко вспомнила слова Токиды о биохимической способности МКД самостоятельно конструировать белок, о возникновении биотоков при взаимном подключении. Вспомнила форму и цвет МКД.

И тут ее как осенило. Это не плешь, а днище конуса самого «Дедала». МКД долго не снимали с головы, и его затянуло под кожу. Теперь его не извлечь – МКД сросся на молекулярном уровне с черепом Химуро так, что ни один хирург не отделит. А на голове Косаку шрам – в том месте, где МКД начало затягивать с торца, но модуль выдернули силой.

Ацуко забыла обо всем на свете – и не замечала, что в лаборатории, не унимаясь, надрывался телефон.

Она вернулась в лабораторию, налила себе кофе и долго размышляла, как быть дальше. Старалась взвесить все трезво. Между делом позвонила в то отделение больницы, которым заведовала, и попросила старшую сестру этажа, чтобы Химуро перевели в отдельную палату, вымыли и накормили. Затем набрала номер директора, но Торатаро Симы на месте не оказалось.

«Да где же он?» Чувствуя неладное, Ацуко решила туда сходить, но стоило ей подняться, как зазвонил телефон.

– Полагаю, кто-то из СМИ, названивает с самого утра,- смущенно произнесла оператор.

– Тогда, пожалуйста, откажите. Как обычно.

– Говорит, это важно. Не интервью. И что вы должны его вспомнить – его фамилия Мацуканэ.

– А, такого знаю. Тогда соедините.

Не успели их соединить, как Мацуканэ из газеты «Биг морнинг» взволнованно заговорил:

– Тиба-сэнсэй, я недалеко от института. Не мог бы я с вами поговорить?

– Сейчас? Где вы? И что за разговор?

– В закусочной «Корковадо». Это перед главными воротами института. По делу, но разговор не телефонный.- Ацуко уже собралась повесить трубку, но Мацуканэ торопливо добавил:- У вас там ничего странного не происходит?

– Что вы имеете в виду… под «странным»? – насторожившись, но с напускным спокойствием переспросила Ацуко. Она никому не могла доверять, но понимала, что это нехорошо. Из-за ее слабости сторонник может превратиться во врага.

– Ну, если ничего, тогда ладно. Вообще-то сейчас по телефону могу сказать только одно: я – приятель Осаная. То есть не то чтобы приятель. Мы вместе учились в школе.- И Мацуканэ умолк, как бы намекая: «Дальше, надеюсь, объяснять не нужно?»

– Выходит, «достоверный источник» из института и есть Осанай?

– Да.

Теперь Ацуко понимала, от кого Мацуканэ узнал об истинном лице Паприки, о заражении врача шизофренией и других пикантных фактах институтской кухни.

– И вы от него… теперь узнали что-то новое? Потому и беспокоитесь за меня?

«Осанай расположен к Мацуканэ и сливает ему информацию, на которой тот зарабатывает очки,- подумала Ацуко.- А тут не сдержался и похвастал успехами их заговора».

– Ничего, что я по телефону?

– Ничего хорошего.- Ацуко не исключала, что телефонистка по привычке подслушивает.- А прямого номера у меня нет.

– Я слышал, посторонних в институт не пускают. Не могли бы вы прийти сюда?

– Если в закусочную, то не могу – там полно медсестер из больницы. Через полчаса встретимся в гараже, где мы беседовали в прошлый раз. Поговорим в моей машине, а заодно прокатимся. – Хорошо.

Ацуко положила трубку. Ей было тревожно за директора. Она вспомнила, как странно вел себя Торатаро Сима накануне в офисе для сотрудников. «Хорошо, если „странности“, на которые намекал Мацуканэ, не связаны с ним». С этими мыслями Ацуко поспешила в кабинет директора.

Дверь в кабинет Симы, по обыкновению, была приоткрыта. «Какая беспечность!» – вздохнув, подумала Ацуко. Она замечала, что с недавних пор кое-кто из института входил в этот кабинет без стука. Многим сотрудникам импонировал характер директора, что не мешало некоторым над ним посмеиваться.

Постучавшись, она отворила дверь, однако в кабинете никого не было. Кто-нибудь повернул бы назад, но не Ацуко. Она заперлась изнутри и вошла в комнату отдыха. Ее опасения подтвердились: Торатаро Сима в одном нижнем белье сидел на кровати. Так же как прошлой ночью Косаку Токида, он был в прострации и смотрел перед собой, вытянув правую руку. На оклик Ацуко не отозвался.

Симе спроецировали то же содержание, что и Цумуре. Ацуко поняла это, как только увидела, в какой позе сидит директор. Это несколько утешало: заболевание Цумуры не вызывало опасений. Ацуко осмотрела голову Симы, но следов МКД не обнаружила. Сеансы явно были непродолжительными – как и с Токидой, преступник то надевал, то снимал модуль. Выздоровление практически гарантировано.

И если разрушение личности у Химуро вызвал один, но стремительный импульс, с Симой поступили иначе: заболевание директора должно было выглядеть в глазах сотрудников вполне естественным. Его странная выходка в кабинете сотрудников оказалась злодеям только на руку – все в это заболевание поверят. Замысел удался как. нельзя лучше.

Оставлять Симу здесь в таком состоянии нельзя. Узнают, что теперь шизофренией заразился сам директор,- вспыхнет скандал, институт увязнет в распрях. Ацуко решила перевезти Симу к себе домой. «Лечение и все остальное – потом, прежде всего – спрятать». Негласная война уже объявлена, предстоит ожесточенная схватка. Тут не до сантиментов. Это схватка, обрекающая на гибель. Нужно уже сейчас предвидеть дальнейшие шаги врагов, но прежде всего – обеспечить Симе безопасность.

Ацуко позвонила с прямого телефона в справочную и выяснила телефон «Корковадо». Набирая номер, она молила, чтобы Мацуканэ был еще там. Его позвали к телефону.

– Возникла проблема. Необходимо, чтобы никто из института о ней не знал. Можете мне помочь?

– Сделаю что угодно,- с достоинством корреспондента крупной газеты и решимостью благородного человека произнес Мацуканэ.

– Я хочу вывести директора из его кабинета так, чтобы никто не заметил.

– Понятно. Вы звоните с городского номера? Что случилось?

– Какой-то он странный.

– Вот как? – В голосе Мацуканэ слышалось: "Я так и думал«.- Черт, опоздал. И что я должен сделать?

– Сесть за руль.

– Могу.

– В гараже запаркована моя машина – темно-зеленый «маргинал». Помните? Нужно подогнать ее к грузовому входу на заднем дворе института.

– Ключи?

– Я принесу в гараж. Только вот я не знаю, где ключ от этого кабинета, поэтому не могу запереть его снаружи. А оставлять директора одного надолго опасно.

– Приходите через десять минут. Я непременно буду. Кстати, как я попаду внутрь?

– Пройдете через боковую дверь. Увидите задний двор. Туда же выходит окно директорского кабинета. Я помашу рукой. Оттуда спустим его вниз.

– Понятно. Через десять минут.

После разговора с журналистом Ацуко обшарила все ящики стола Симы, но ключ не нашла. Подняв фрамугу, посмотрела во двор. До боковой двери в воротах – семь-восемь метров, до земли – метра два. Подумав о подставке для Мацуканэ, Ацуко сбросила под окно стул.

Прошло десять минут. Ацуко взяла ключ от машины, вышла в коридор и направилась в гараж. В конце коридора была стеклянная дверь в гараж, Ацуко торопилась, рассчитывая увидеть Мацуканэ. Однако его там не оказалось. Почувствовав неладное, Ацуко остановилась перед дверью и сквозь стекло окинула взглядом гараж.

Из своей машины выходил Осанай. "Из-за него-то Мацуканэ и не мог войти",- догадалась Ацуко.

– Господин Конакава, слышали, что Рюдзи Сибамата наконец-то сознался? – улыбаясь, спросил старший суперинтендант Кикумура прямо с порога. Конакаве показалось – он только и ждал, чтобы доложить об этом.

Тот самый Кикумура, который во сне громко ругал Конакаву и которого Конакава затем крепко поколотил, приняв вызов Паприки, оставался в добрых отношениях со своим начальником.

– Интуиция меня не подвела,- ухмыльнулся Конакава.- Сознался в убийстве Кумаи, так?

– И еще в поджоге и в афере со страховой премией,- кивнув, добавил Кикумура. Круглое смуглое лицо с большими глазами делало его похожим на вдруг повзрослевшего игрока университетской команды.- Сибамата сболтнул о своих намерениях приятелю Рёдзо Кумаи. Какое-то время Кумаи по-дружески поддерживал преступные замыслы Сибаматы, но когда понял, что тот всерьез собирается поджечь свой дом ради подлога со страховкой, пошел на попятную и начал отговаривать приятеля. Типично. Затеют как бы в шутку пойти на дело, а накануне подельник возьми да сбеги. Так и здесь.

– И что, Сибамата не поддался на уговоры Кумаи? Видать, изрядно нуждался в деньгах.

– Именно.- Кикумура запросто уселся на диван перед столом Конакавы.- Наши выяснили, что тот был в долгах как в шелках, но после пожара очень быстро со всеми расплатился. Привезли в контору и хорошенько допросили. Сибамата даже признался, что Кумаи грозился сообщить в полицию, если он не одумается. Потому Сибамате ничего не оставалось – только прикончить Кумаи.

– Почему же мы тогда не догадались? Ведь осматривали место убийства, пока там все горело.

Кикумура покачал головой, не соглашаясь с начальником:

– В неразберихе между жильцами того особняка сам черт ногу сломит. Это и сбило нас с толку. Причем всех. Зачем себя корить? Начальство и так в восторге от вас за проявленное усердие. Кто бы мог подумать, что вы не отступитесь от этого дела? Суперинтендант Ямадзи и другие не столько радовались заслугам, которые вы им уступили, сколько изумлялись. Еще бы – связать убийство подельника с возникшим поблизости пожаром! Признаться, когда вы в начале расследования приказали проверить Кумаи, я еще не догадывался.

– Подсказка пришла мне во сне,- стеснительно улыбнулся Конакава.- Поверишь?

Лицо Кикумуры сразу посерьезнело, и он уверенно закивал:

– Да-да, такое бывает. Я в это верю. Но и сон, получается, вы увидели неспроста. Постоянно думали о том деле – вот и приснилась подсказка.- Кикумура подался вперед. Похоже, он что-то в этом смыслил.- И что же вы видели?

Конакава несколько растерялся. Еще не хватало рассказывать свой сон подчиненному! Еще подумает – начальник разнюнился. Однако Конакава решил рассказать.

– Ну, его я видел несколько раз: место убийства рядом с тем особняком в Хатиодзи. И в конце той сцены непременно начинался пожар. В детстве я из шалости устроил небольшой пожар в кладовке нашего дома. Думал, что вижу сон про тот случай, но вдруг вспомнил, что после убийства поблизости сгорел дом.

– И это весь сон? – воскликнул Кикумура.- Выходит, вы сразу догадались, что сон может дать подсказку для раскрытия преступления?

– Да нет, с чего бы? Тогда я даже об этом не думал. Просто кое-что навело на мысль…- Конакава неожиданно для себя покраснел, пытаясь замять этот разговор. Но Кикумура не унимался:

– Вот бы все начальство занималось раскрытием преступлений так же усердно, как вы.

Кикумура намекал на полицейских чинов, с головой ушедших во внутреннюю политику управления.

Как только старший суперинтендант Кикумура вышел из кабинета, Конакава позвонил Тацуо Носэ. До сих пор он не удосужился сообщить другу о результатах лечения. Поэтому, едва Носэ поднял трубку, Конакава попросил прощения. Носэ тут же ответил:

– Рад, что ты поправляешься. Хоть заговорил, как раньше, и то хорошо!

– Да, спасибо тебе. Мне действительно стало намного лучше. По ночам опять сплю.

– Лечение закончилось?

– Как тебе сказать… Еще нет.

– Чем тебя Паприка лечит? – заинтересованно спросил Носэ.

Тацуо Носэ сам недавно вышел на работу. Несколько раз он порывался позвонить Тосими Конакаве, чтобы спросить, как у того дела. Но вечно откладывал. Носэ боялся, что Конакава догадается о его любви к Паприке – с примесью ревности.

– Да по-всякому.- Казалось, Конакава не знал, что ответить.

«Черт, явно чем-то приятным»,- подумал Носэ и, сдерживая зависть, сказал:

– Ну и как тебе лечение? Нравится?

– Да, с каждым разом становится легче,- уклончиво ответил Конакава, догадываясь о настроении друга.

– Все-таки Паприка прекрасная женщина. Как считаешь? – допытывался Носэ.

– Считаю, что да.

– Воистину загадочная. Интересно, кто она такая?

– Как? Ты что, не знал? – удивился Конакава.- Ацуко Тиба. Врач из НИИ клинической психиатрии. Они вместе с Косаку Токидой разрабатывали психотерапевтическую установку. За это их выдвигают на Нобелевку. Паприка – она и есть.

Носэ едва не лишился чувств.

– Торатаро Сима ничего мне об этом не говорил,- не в силах совладать с собой промолвил Носэ.- Вот кто она, оказывается. Я знал только фамилию. А ты что, спрашивал у нее?

– Зачем? Об этом я могу узнать и сам.

– Да, ты можешь. Но не слишком ли она молода для знаменитости?

– Ты судишь по тому, насколько она выглядит? На самом деле ей двадцать девять. Я навел справки, видел фотографию. Ошибки быть не может. Паприка – это Ацуко Тиба.

Носэ уже, в общем, не удивлялся. «Интересно,- подумал он,- улетучилась моя сказка? Или нет?» Иллюзия была сильна с самого начала, и в сердце у него по-прежнему оставалось место для Паприки – той, что существовала особняком от некой Ацуко Тибы.

– Разбил твою мечту? – спросил Конакава. Он переживал за умолкнувшего друга.

– Да нет, с чего ты взял? – ответил Носэ и тяжко вздохнул.- Представляешь, она даже голос меняла! Звоню, мне отвечает другая женщина… постарше. Но я не заметил, чтобы с ней жил еще кто-то. Мне и тогда это показалось странным…

– А скажи,- перебил его Конакава,- она не говорила о своих проблемах?

– С ней что-то случилось? Нет? Знаешь, недавно кто-то поставил ей под глазом синяк. Я подумал – может, кто из пациентов. И еще – порой мне казалось, будто она хотела мне в чем-то признаться, но потом вдруг уходила в себя.

Носэ не на шутку встревожился, пытаясь не мытьем, так катаньем выяснить, к чему клонит Конакава,- и тот рассказал ему один случай:

– В одном сне я увидел лицо – как потом оказалось, замдиректора их института. Разумеется, я видел его впервые и грешным делом подумал, что Паприке не дают покоя мысли о нем.

– Да, странно. Не припоминаю, чтобы при поиске снов той установкой сознание Парики вливалось в мое зримым изображением.

– Как-то неестественно тогда получилось.

– Согласен.

– Мне стало интересно. Тогда я попросил Паприку распечатать для меня этот портрет из сновидения и пробил по своим каналам.- За какую-то неделю Конакава изменился до неузнаваемости – он говорил красноречиво и увлеченно.- Директор психоневрологической больницы Инуи. Его больница совсем недалеко от дома Паприки. Так вот, вчера я проезжал потому кварталу на служебной машине и завернул к больнице. Здание солидное, хоть и стоит в переулке. К моему удивлению – точь-в-точь как то, что я видел во сне. Но тогда оно показалось мне посольством. Так вот, могу с полной уверенностью сказать: до вчерашнего дня я ни разу не бывал в том переулке. И вот что еще интересно – Паприка, отслеживая мой сон, совсем не заметила, что «посольство» в реальности – это больница Инуи.

– Лишний раз подтверждает, что ее сознание не вливалось в твой сон.

– Именно! Сдается мне, в институте неладно. Тебе не кажется, что ее очень сильно что-то беспокоит?

– Кажется.

– Сегодня мне в одиннадцать на очередной сеанс. Спрошу в лоб.

– А стоит ли? – возразил Носэ.- Если бы для нее это было так просто, давно бы обратилась за советом к тебе или ко мне. По-моему, так.

– С тобой она не откровенничала, верно?

– Знаешь, я чувствовал – ее что-то сдерживало. Ну и по ней было видно, что она пытается что-то скрыть. Вот я и переживал.

– Раз уже она не решилась открыться тебе, тем более не расскажет мне, полицейскому. Видимо, дело секретное.

– Ладно, раз так – слушай! Когда я сказал, чем ты занимаешься, она очень испугалась. Почему? Думаю, догадываешься: использование психотерапевтической установки за пределами института противозаконно.

– Ну, это понятно. Известный ученый, соискатель Нобелевской премии. Одни хвалят, другие хулят. Хорошо, если у нее мелкие неприятности, но вполне вероятно, что под нее копают, плетут интриги. Можно, конечно, дать команду пробить институт, выяснить, что у них там нового, однако нельзя, чтобы даже самое пустячное следствие управления как-то сказалось на ее репутации. Поэтому я подумывал прежде расспросить ее саму.

В тот миг, когда Носэ пришел в голову еще один способ – обратиться к директору Торатаро Симе, на коммутаторе загорелась зеленая лампочка секретарши.

– Подожди,- сказал он Конакаве и переключился.- Что там?

– Вам пора ехать в фирму «Аояма сэйки».

– Это где презентация новинок высокоточного приборостроения? Туда можно и не ехать.

– Но вы же обещали…

– Ах да. Тогда ладно.- Носэ распорядился подать машину, а сам вернулся к разговору с Конакавой.- У тебя сегодня вечером есть работа?

– Нельзя сказать, что нет, но ради Паприки работа подождет.

«Ага! – подумал Носэ.- Никак тоже влюбился в Паприку? Еще бы сказал: „Ради любимой Паприки“». А вслух произнес:

– Одно бесспорно – что-то не дает ей покоя, и хоть чем-то хочется ей помочь. Может, встретимся, обсудим?

– Давай.

– Тогда после ужина в девять в «Радио-клубе»?

– Идет.

Носэ положил трубку. Ему очень захотелось увидеться с Паприкой. «Я не нарочно создаю повод для встречи с ней,- уверял он себя.- Я серьезно за нее переживаю».

Водитель оказался тот же, что и в день, когда с Носэ случился приступ. С тех пор он дважды приезжал по вызову секретарши Носэ, но ни разу не обмолвился о приступе – даже не позволил себе поинтересоваться здоровьем пассажира. "Надежный мужик«,- подумал про него Носэ.

Выехав на проспект, попали в небольшую пробку. Миновали перекресток, а дальше – ни с места. По другую сторону разделительного газона сигнала светофора дожидался темно-зеленый «маргинал». Носэ бросил взгляд на машину и обомлел.

Сзади в машине сидел Торатаро Сима – но выглядел он очень странно. Носэ показалось, что Сима словно застыл, бессмысленно таращась на лобовое стекло. Его правая рука вытянулась вперед, будто в нацистском приветствии.

– Ну-ка, посигналь,- попросил Носэ водителя, открывая окно.

– Что, прямо здесь?

– Да, нужно, чтобы на нас обратила внимание вон та женщина.

Водитель дал сигнал. Машины разделяли три-четыре метра, однако Торатаро Сима даже не подал виду. Наконец взглянув на женщину за рулем, Носэ невольно вскрикнул:

– Паприка? Неужели она?

Нет, не Паприка – Ацуко Тиба. В деловом костюме, без веснушек Паприки и с другой прической – она производила впечатление элегантной женщины, но никак не обычной симпатичной девчонки. Однако интеллигентность, красота, без сомнений, ее. Носэ крикнул громче:

– Паприка!

Ацуко не услышала – она слишком глубоко задумалась. Никого и ничего не замечая вокруг, не обратила на Носэ ни малейшего внимания. Тот почувствовал неладное. Не похоже на Паприку, собранную всегда и во всем.

Машины на встречной полосе тронулись. «Маргинал» проехал перекресток, не сворачивая. Тронулась и машина Носэ. Чуть поодаль он увидел разрыв в разделительном газоне, где можно развернуться. Подавшись к водителю, Носэ крикнул:

– Пожалуйста, догоните ту машину, что стояла напротив. Вон тот темно-зеленый «маргинал».

В XV веке, на заре эпохи Возрождения, Священная Римская империя утратила прежнюю мощь, что привело к расколу в Католической церкви. По Европе прокатилась волна мятежей, призывавших к реформам. Как грибы, росли еретические секты. Антикатолическое движение XVI века вылилось в Реформацию, положив начало протестантству.

Одна из таких сект – «Тайная секта Заксен» – стремилась унаследовать культурное и идеологическое господство, утраченное Католической церковью, чтобы стать ее преемницей. Впоследствии ее деятельность ограничилась научным исследованием догм, а сама секта неоднократно подвергалась притеснениям за ультраеретические взгляды, что, несомненно, сказывалось на ее численности. Однако в разные времена секта умудрялась выживать за счет фанатичной веры, сохраняя единство, сплоченное непризнанными в мире теологами, мастерами искусств и естествоиспытателями.

В начале XX века вся атмосфера Вены была пропитана эротоманией. Хаотично переплетались концепции «молодежной культуры» свободной школьной общины Густава Виникена и идеи сексуальной свободы Фрейда. Среди студентов, буржуа – преимущественно выходцев из еврейской молодежной среды – процветала однополая любовь. Ученые и люди искусства, обнаружившие в себе склонность к гомосексуальности, присоединяясь к «Тайной секте Заксен», становились ее ключевыми фигурами и тем самым привносили гомосексуализм в ее религиозные обряды. Меж тем секта сменила название на «Мюнхенский сецессион» и под вывеской художественного общества продолжала исполнение обрядов, избегая внимания общественности, а также пристального ока ярой противницы однополой любви – Католической церкви.

Сэйдзиро Инуи узнал об этой секте, разменяв четвертый десяток. Минуло десять с лишним лет после окончания Второй мировой войны. Он проходил стажировку в Венском университете. В отдельных кругах этого вуза негласно возродился сакральный гомосексуализм. Красавец мужчина – Сэйдзиро Инуи – сам не заметил, как принял гомосексуальное крещение от одного профессора медицинского факультета, под влиянием которого вскоре вступил в секту и уже там выполнил истинно религиозный ритуал.

Нетривиальность «Сецессиона» заключалась в его мистической вере, которая зиждилась на древнегреческой культуре и идеологии. Общество проводило тайные эллинистические обряды, которые в чем-то перекликались с ритуалами Православной церкви, однако молебны сопровождались чувственной музыкой, а к возжигаемым благовониям подмешивали наркотик.

Многие верующие любили дискутировать, поэтому экзегетические споры насчет Библии, религиозных воззрений и учений не возбранялись, однако принятая единожды на сходе доктрина становилась беспрекословной догмой, обязательной для соблюдения. Диспуты вращались вокруг дилеммы, каким образом привнести в учение передовые культурные и идеологические достижения, включая учение Ницше о сверхчеловеке. Тем самым учение секты отстранялось от реальной жизни и все больше уподоблялось схоластике.

«Господствующая власть» во все времена считалась злом, следовательно, неприятие ее членами общества «Сецессион» – этими божьими детьми, этими сверхлюдьми – было в порядке вещей. Поэтому ради победы в священной войне против власти и влияния любой системы члены общества могли действовать, не разбирая средств, а завоеванная власть и влияние полностью отходили секте, где должны были служить на пользу ее членов. Сектанты даже Иисуса считали сотоварищем в борьбе с системой, а порой – и объектом однополой любви.

Сэйдзиро Инуи взошел на религиозную Голгофу, когда другой ученый-медик отнял у него Нобелевскую премию. В дальнейшем, повинуясь догме, Инуи верил: научную ортодоксальность защитит лишь священная война, пусть даже ценой попрания этической морали системы.

За время стажировки в Вене он объездил музеи искусств разных стран Европы, где упивался шедеврами еретического и гомосексуального характера. Особенно ему нравилась картина Гвидо Рени «Мученичество святого Себастьяна». Все это сказалось на выборе партнеров – красивых юношей с античными чертами. Однако, вернувшись на родину, он был в отчаянии: среди японцев такие не попадались.

Он не женился. Для отвода глаз системы браки и половые связи с женщинами не возбранялись, однако пасть жертвой женских чар шло вразрез с догмой, а значит, претило и ему самому – дитю Божьему, сверхчеловеку. Сэйдзиро Инуи использовал женщин как материю, как громоотвод собственной страсти, не заглядывая им в душу.

Любил он лишь Морио Осаная, с которым судьба его свела уже под старость. Инуи понимал: времена меняются, наконец-то его идеал красоты объявился в Японии. Он радовался, что дожил до такой поры, и вместе с тем грустил, чувствуя приближающийся закат жизни. Но Осанай уважал Сэйдзиро Инуи и вскоре откликнулся на его любовь.

Сэйдзиро Инуи добился успехов в лечении психосоматических расстройств благодаря идее, почерпнутой из тайного обряда секты, когда наблюдал за мистическими трансами одурманенных наркотиком сектантов. И когда его выдвинули на соискание Нобелевской премии, Инуи скромно осознавал, что его успех обязан стать достоянием «Сецессиона». Случилось так, что его заслуги присвоил некий английский терапевт, который недолго думая опередил Инуи, применив его опыт на практике. С тех пор Сэйдзиро Инуи превратился в дьявола, глубоко презирающего систему. Он был убежден, что лишь его собственный метод лечения вместе с теоретической основой – теорией классического психоанализа – являются в психиатрии законными. Со всем же остальным он повел борьбу как со злом, не на жизнь, а на смерть. Сейчас злейшим врагом в священной войне, бесспорно, являлись Косаку Токида, Ацуко Тиба, а также научные технологии системы, нацеленные на применение разработанной этой парочкой психотерапевтической установки в антигуманных целях. Психотерапевтическую установку, в особенности мини-коллектор «Дедал» как ее радикальную форму, Сэйдзиро Инуи, бесспорно, не отрицал. Он считал, что техника эта могла бы пригодиться на благо возвышения духа нации. В реальности, похитив у Токиды модули, он с их помощью в разгар любовных утех с Осанаем погружался в языческий экстаз. Не было средства эффективнее МКД для проповедования догм и доведения до экзальтации в трансовых состояниях. Это он и проделывал с Осанаем. В интересах секты МКД надлежало активно применять в отношении широких масс современников, но прежде всего с его помощью требовалось пробудить погрязших в системе коллег из окружения, которые действовали в угоду порочным технологиям. С легкой руки Осаная Инуи в минуты любви к своему помощнику считал свое лицо похожим на лик Христа и постепенно возомнил себя спасителем мира психотерапии.

Инуи оценил профессиональные способности Осаная с полгода назад, когда решил захватить руководство НИИ в свои руки. Первый замысел – привлечь на свою сторону Химуро – удался. Затем они удачно вызвали заболевание у слепых почитателей Косаку Токиды и Ацуко Тибы – Цумуры и Нобуэ Какимото, после чего пустили слухи об опасности заражения шизофренией. Все разыгрывалось как по нотам, ситуация изменялась даже быстрее, чем они предполагали. Заполучив МКД, они верно оценили скорость и сроки развития событий, пришли к решению одним ударом поставить финальную точку и начали действовать. Модулем «Дедал» – в коварных руках он становился «дьявольским семенем» – Инуи и Осанай вызвали заболевание у Торатаро Симы и Косаку Токиды. Оставалась Ацуко Тиба. Но она была начеку и вряд ли позволила бы застать себя врасплох. Поэтому, пока она не нанесла сокрушительный контрудар, обрушив на них всю свою неудержимую месть, им требовалось выбить у нее почву из-под ног, лишив поддержки в институте.

Когда Осанай сообщил ему о пропаже Торатаро Симы, Инуи был уверен, что директора спрятала Ацуко Тиба. Ближе к вечеру он собрал в конференц-зале института почти всех ключевых сотрудников института и больницы, психотерапевтов и старших медсестер.

– Всех вас в срочном порядке собрали в этом зале, чтобы сообщить о крайне серьезной ситуации, сложившейся в институте и подведомственной ему больнице,- обратился к собравшимся Осанай.- Как вы сами, пожалуй, знаете, в последнее время институт окружают неприятные слухи, нарушающие спокойствие, необходимое для нормальной работы и исследований. Именно в эту трудную минуту мы, со всей серьезностью оценивая сложившееся положение, обязаны приложить все усилия для его стабилизации. Слово предоставляется вице-председателю попечительского совета института. Возможно, кому-то речь его покажется нелицеприятной, так как разговор пойдет о важных проблемах, чье решение не лежит на поверхности, и они касаются медицинского сообщества в целом. Прошу всех вас глубоко задуматься над словами вице-председателя. Итак, господин Инуи, пожалуйста.- И Осанай пригласил шефа на трибуну.

Сто с лишним человек в белых халатах смотрели на рослого Инуи, словно цепляясь за него испуганными глазами. Инуи обвел их взглядом и подумал: «Люди обеспокоены. До сих пор им не на кого было надеяться. Тот же Торатаро Сима или Косаку Токида – какие из них лидеры? Ну а Ацуко Тиба – женщина». Инуи жалел сотрудников. Отныне угрожать и запугивать, направлять, сердить и печалить их он был волен, как ему заблагорассудится. Инуи посмотрел на всех сурово, если не сказать – беспощадно.

– Мы, люди на службе медицины, должны проявлять осторожность во избежание случаев пренебрежения достоинством человека и попадания в зависимость от научных технологий. Действительно ли прежний курс развития института был верным? Сегодня, в сложившейся ситуации можно смело сказать: «Нет, он был ошибочным». Я вынужден констатировать: мы отошли от истинного пути медицины, и отчасти ответственность за это лежит на мне. Я как вице-председатель попечительского совета своевременно не настоял, и это привело к нынешней воистину прискорбной шумихе. Что я имею в виду? Во-первых, заболевание ряда сотрудников шизофренией. У одного психика разрушилась без каких-либо шансов на восстановление. Виной тому – покрытые тайной разработки психотерапевтической установки. Во-вторых, нездоровый интерес к институту со стороны прессы, которая разнюхала о наших проблемах и теперь пытается докопаться до фактов незаконного лечения в прошлом. И буквально сегодня мы узнали о новом несчастье: при невыясненных обстоятельствах пропал директор Сима.

Многие слышали об исчезновении впервые, и эта новость их потрясла. По конференц-залу пронесся шумок, слышались вздохи и встревоженный шепот.

– Таким образом, я беру на себя временное исполнение обязанностей директора и в связи с этим должен сказать вам вот что. Прежде всего мой курс будет направлен на искоренение прежних пороков. Я обязан остановить неуправляемый поезд разработки новых технологий. Я думаю, у многих из вас вызывала сомнение поспешность, излишняя торопливость, с которой разрабатывались все новые и новые модули. И вы хорошо понимали, что идти на поводу у этих бесчеловечных технологий лечения нам нельзя.

Хасимото, Мисако Ханэмура и еще несколько человек из первого ряда, получившие указания от Осаная поддержать вице-председателя, одобрительно кивнули.

– Все это – обратная сторона медали исследовательского марафона, устроенного лишь ради того, чтобы отдельные личности могли получить Нобелевскую премию,- повысил голос Инуи.- Отныне мы вернемся к основополагающему принципу медицины – делу служения пациентам, и я глубоко надеюсь на ваше содействие исследованиям в области гуманной психиатрии. Что же касается дальнейших разработок психотерапевтической установки, положим конец монополии Токиды и Тибы, образовавшейся вследствие одностороннего решения директора Симы о кадровой реформе внутри института и больницы. Возьмем разработки под свой контроль и сделаем их предельно доступными для всех.- Красноречие Инуи достигло апогея, но он продолжал:- Цель ученых – отнюдь не только Нобелевская премия. Видимая слава не есть слава людей, причастных к медицине. Сейчас мы просто обязаны спросить себя, что есть такое медицинская ортодоксальность. Более того, мы…

Ацуко Тибе часто приходилось оставлять у себя дома пациентов-мужчин, и она привыкла спать на диване. Носэ с Конакавой были далеко не первыми, кто проводил ночь в ее спальне, но лечить на дому одновременно двух пациентов ей прежде не доводилось. Положив накануне Косаку Токиду на свою кровать, директора Симу она теперь укладывала на кровать для пациентов.

Торатаро Сима был холостяк, и присмотреть за ним было некому, а оставлять одного – нельзя: после того как Осанай завладел мастер-ключом, отмыкавшим любую квартиру в доме, от молодого приспешника Инуи можно было ожидать чего угодно.

Ацуко обследовала Симу, надев ему «горгону». При помощи коллектора Ацуко обнаружила программу, идентичную той, что проецировали в сознание Цумуры, и немедля приступила к лечению. Она раз за разом пыталась разговорить Симу, а когда лечение заходило в тупик, переключалась на Токиду. Вскоре Сима начал произносить хоть и бессмысленные, но все же слова, и Ацуко вздохнула с облегчением.

Собираясь выпить кофе, она вышла из спальни и невольно залюбовалась прекрасным ночным пейзажем нового центра столицы. Часы уже показывали девять. Ацуко вспомнила, что, кроме тостов и кофе на завтрак, весь день ничего не ела.

Пока она размораживала стейк, раздался звонок телефона. Звонил Мацуканэ.

– Спасибо за помощь. Вы меня сильно выручили,- сразу же поблагодарила его Ацуко.

– Как состояние директора? – поинтересовался журналист.

По его напряженному тону Ацуко почувствовала неладное: Мацуканэ вряд ли интересовало только здоровье Симы.

– Легкое недомогание. И… что-то стряслось?

– Мой приятель, ну… тот, из института,- говорил Мацуканэ, не в силах заставить себя произнести фамилию Осаная,- хвастался свежими новостями. Сэйдзиро Инуи собрал ключевых сотрудников института и больницы и заявил, что будет временно исполнять обязанности директора.

– Вот как? – воскликнула Ацуко, а сама догадалась: «Выходит, они предвидели, что я найду директора и укрою его от посторонних глаз. Только этого и ждали!» – Хорошего мало.

Тем временем Мацуканэ продолжал:

– Говорит, в своей речи Инуи обличил вас и господина Токиду, грозился провести кадровую реформу. Если не вмешаться и не исправить ситуацию, похоже, вас с господином Токидой лишат кабинетов. Да что там кабинетов – могут даже выгнать из института.

– Это я знаю.- Но как поступить, Ацуко не имела ни малейшего понятия. Плести интриги она не умела, а детективов не читала. Плакаться Мацуканэ тоже не годится.- Спасибо, что позвонили. Рано или поздно… думаю, я к вам обращусь. И уж тогда…- И Ацуко закончила: – Надеюсь на вашу помощь.

– Да, когда вам будет угодно. Сделаю все, что будет т в моих силах,- несколько взволнованно ответил Мацуканэ, словно его тронула невозмутимость Ацуко.

Положив трубку, Ацуко осталась сидеть. Ее будто парализовало. В голову пришла мысль: «Раз в институте никто не возразил против самоуправства и произвола Инуи, значит, я для них не авторитет».

Сражение в конечном итоге стало явным. Однако можно ли это назвать сражением? Разве это не полный крах? Что Токида, что Сима – оба выведены из игры, а спасительное оружие – модули МКД – в руках противника.

Мысли Ацуко невольно возвращались к «Дедалам». «Мне нужен МКД. Хотя бы один – и у меня появится шанс». Враг, оружие, шанс… Час пробил, понимала Ацуко и была готова сразиться с врагом, который, помешавшись на чудовищных идеях и даже не пытаясь это осознать, стремился захватить власть в свои руки, идя напролом.

Размышляя, как ей быть дальше, Ацуко вспомнила о ночном визите Тосими Конакавы. При всем желании лечить его анализом в этой ситуации невозможно. Она уже собиралась позвонить, чтобы отказать Конакаве в приеме, как зазвонил домофон. Взглянув на монитор, Ацуко не поверила своим глазам. Там стояли Тацуо Носэ и Тосими Конакава.

– Тиба, слушаю вас,- надтреснутым старческим голосом ответила она. Пока она не выяснит цель их визита, Паприки нет дома.

– Это Носэ,- раздалось из динамика.- И со мной господин Конакава.

– Паприки сейчас нет.

Носэ и Конакава переглянулись и, почему-то усмехнувшись, покачали головами.

– Сегодня мы как раз не к ней,- повернувшись к микрофону, ответил Конакава.- Хотелось бы встретиться с Ацуко Тибой.

По их серьезности Ацуко поняла, что отношение к ней сильно изменилось. Похоже, им было известно, что Паприка – это Ацуко Тиба. Когда и как они об этом узнали, можно только догадываться. И если они пришли вместе, то никак не ради личных консультаций. Да и вряд ли у них есть время на эксцентричную выходку – заявиться лишь ради того, чтоб ее удивить: «Мы, дескать, знаем, кто ты на самом деле».

– Хорошо, пожалуйста, входите.

Глубоко вздохнув, Ацуко нажала на кнопку, и стеклянные двери в вестибюль распахнулись. Эти двое знали код, но специально позвонили, чтобы дать ей время настроиться. В обычном своем облике Ацуко встречалась с ними впервые. Как себя вести, она не знала. Впрочем, они тоже.

Пройдя в гостиную, Носэ и Конакава чинно сели на диван, словно ученики перед учителем.

– Госпожа Тиба,- сказал Носэ, подавшись к Ацуко, которая села в кресло напротив.

Что привело их? Она не любила натянутых разговоров. Ацуко улыбнулась и ответила:

– Можно и «Паприка». Как вам будет угодно.

– Паприка, сегодня во второй половине дня я заметил твою машину и проследил за ней. Мне показалось, что Торатаро Сима выглядел очень странно,- сказал Носэ. В его взгляде читалось искреннее беспокойство.

– Вы об этом? – Ацуко кивнула.- Мне послышалось, что кто-то звал Паприку. На том перекрестке.

– Убедившись, что машина нырнула в гараж этого дома, я уехал,- продолжал Носэ.- Мы с Конакавой условились встретиться в девять в «Радио-клубе», но посовещались и решили увидеться с тобой. Вообще он говорил мне, что у тебя проблемы, и на приеме собирался расспросить и выяснить, не могли бы мы чем-то помочь?

– Простите за беспокойство,- еле слышно извинилась Ацуко. Еще немного – и она бы расплакалась. Но она понимала, что слезами делу не поможешь, поэтому сделала глубокий вдох и расправила плечи.

– Мы отдаем себе отчет, что суем нос не в свое дело, однако хотим, чтобы ты доверилась нам и рассказала, что тебя беспокоит. Сегодня мы пришли с просьбой об этом одолжении.

Ацуко пыталась справиться с волнением. Конакава некоторое время пристально смотрел на нее, а потом для начала разговора дружелюбно – так, чтобы его любопытство не напоминало допрос,- осведомился, где сейчас директор Сима.

"Там«,- одними губами сказала Ацуко и указала рукой на спальню. Затем встала. Пришло время рассказать им все. Обдумывая, что говорить, с чего начать, как объяснить, чтобы им стало понятно, Ацуко ходила по гостиной перед стеклянной дверью лоджии. Носэ и Конакава с легким восхищением посматривали на нее, словно видели перед собой театральную актрису в декорациях ночного пейзажа.

– Я расскажу,- остановившись, сказала она.- Расскажу даже при том, что господин Конакава работает в полиции. Иначе мне пришлось бы опускать важные детали. Но только сначала позвольте мне что-нибудь съесть. Как позавтракала – так и все. За весь день съела всего один тост.

Носэ и Конакава вместе улыбнулись, и напряжение тут же спало.

– Идет, Паприка. Мы все поняли,- сказал Носэ и поднялся с дивана.- Ничего, если я позвоню?

Носэ удалось заказать кабинет в ресторане, который он нередко использовал для тайных переговоров, и Паприка ушла приводить себя в порядок. Скрылась за дверцей платяного шкафа, сбросила домашнюю одежду и достала любимый абрикосовый костюм, который давно не надевала. В прошлый раз он не помялся, поэтому в чистку Ацуко его не сдала, а просто повесила на плечики.

Одевшись, она почувствовала легкий укол справа, у самой поясницы. Пошарила в кармане. Пальцы наткнулись на твердый маленький предмет.

То был МКД – конусообразный предмет свинцового цвета, сантиметр в высоту, диаметром днища шесть-семь миллиметров.

– Есть «Дедал»! – закричала Ацуко.- Я ведь сама положила его в карман. Вот разиня!

Носэ и Конакава от удивления подскочили. И Ацуко рассказала гостям, как перед собранием попечительского совета сунула МКД в карман костюма и совершенно об этом забыла. А еще вспомнила слова Токиды: «Один модуль где-то потерялся».

Тацуо Носэ и Тосими Конакава не отрывали глаз от МКД – единственного темного предмета на белоснежной скатерти. Они не могли взять в толк, как в этой маленькой штучке может таиться такая огромная сила. Поужинав, они наслаждались покоем кабинета, больше напоминавшего комнату для приемов в какой-нибудь резиденции. На стене висела картина маслом Хитонэ Номы*, обои – виноградного цвета, освещение – приглушенное. Пока Ацуко ела стейк – не просто размороженный из холодильника, а «Кобэ-гю»** высшего сорта,- она рассказала все, что считала нужным рассказать. У нее как гора с плеч свалилась. Носэ решил закурить. Спросил разрешения у Ацуко, предложил Конакаве. Зная, что сигареты успокаивают мужчинам нервы, Ацуко не возражала.

* Нома Хитонэ (1901-1979) – японский художник, выпускник Токийского института искусств. Известен картинами маслом и иллюстрациями к произведениям на страницах газет.

** Бренд говядины. В Кобэ впервые начали выращивать быков на мясо под основных потребителей – европейцев, когда этот город стал одним из пяти портов, открытых для захода иностранных кораблей и создания поселений иностранцев.

Официант принес кофе, и она положила МКД в карман.

– Сами по себе склоки внутри коллектива не редкость,- сказал Носэ, когда официант вышел.

– Согласен,- кивнул Конакава.

«Все это понятно. Вот только что мне при этом делать?» – подумала Ацуко и спросила вслух:

– И как мне быть в такой ситуации?

– По-хорошему, надо бы открыть правду другим членам попечительского совета и влиятельным членам совета института и тем самым привлечь их на свою сторону,- как ни в чем не бывало посоветовал Носэ.- Письма не годятся. Лучше по телефону. А еще лучше – лично.

Где же взять время? Ацуко вздохнула.

– Сдается мне, Кацураги и Инуи в доле с людьми из "Токио электронике Гикэн«,- высказался Конакава.- Если ревизор, этот Ямабэ, пляшет под дудку замдиректора, проверкой бухгалтерских книг можно легко вывести их на чистую воду.

– Вы оба,- с досадой в голосе произнесла Ацуко,- говорите о совершенно непосильных для меня задачах.

– Разумеется, мы поможем,- улыбнулся Носэ. Его увлекали новые события, и Ацуко это придавало уверенности.

– Кстати говоря, госпожа Тиба… нет, Паприка,- не убавляя серьезности в голосе, заговорил Конакава и достал из папки фотографию.- Посмотри на это здание.

– Посольство. Помните, из вашего сна? – Что-то важное всколыхнулось в памяти Ацуко.- Выходит, это здание существует?

– А вы… не помните?

– Кажется, припоминаю, но…- Ацуко заметила на фотографии вывеску и обомлела.- Больница Инуи. Я только однажды проезжала мимо на машине. Но само здание толком не запомнила.

– Дело в том, что я тоже вчера впервые оказался перед ним. Оно показалось мне странным, и я решил сделать несколько снимков.- Все это время Конакава не отводил взгляда от лица Паприки.- Вот оно как. Выходит, Паприка, то был не мой сон, и твоя память не попала ни в него, ни в коллектор.

– Наверное, тот сон – из МКД Инуи и Осаная,- заключила она.

– Но ведь они, по идее, должны были крепко спать. Получается, они одновременно нацепили «Дедалы»… Интересно, чем они занимались?

– Если изображение из МКД появляется в коллекторе, они, в свою очередь, могут при работающем коллекторе следить за процессом лечения. Ведь так?

– Помните, я ненароком вскрикнула, когда увидела Инуи в вашем сне?

– Да, он тоже тогда весьма удивился.

– Они уже знали, что на МКД не установлена защита, и догадались, что могут подключиться к моему коллектору. Причем не только подсматривать, но и проникать в сон. Вот только, как и с применением коллектора для глубокого проникновения, им нужно либо крепко спать, либо быть под гипнозом.

– Выходит, теперь они могут мешать твоим сеансам на дому? – обеспокоенно поинтересовался Носэ.- Пусть это лишь подключение к чужому сну – но они наверняка же тренируются.

– Да. Но именно тут возникает хорошая возможность для контратаки. У нас тоже есть МКД, и я лучше них умею проникать во сны под гипнозом. Вот только прежде, чем контратаковать, хорошо бы еще знать, для чего они используют МКД.

– Этот Морио Осанай – он живет в твоем доме на пятнадцатом этаже, верно? – спросил Конакава. Уставившись в потолок, он задумался.

– Да.

– Значит, это его я видел как-то раз в лифте. Симпатичный мужчина.

– Ты это к чему? – осведомился Носэ, удивляясь интересу Конакавы к Осанаю.

– При первом сеансе у Паприки я был ошеломлен, когда во сне увидел крупным планом лицо совершенно незнакомого мне человека – Сэйдзиро Инуи.

– Я тоже удивилась,- сказала Ацуко.- Думала, господин Конакава с ним знаком.

– Он еще так ехидно улыбался,- заметил Конакава и многозначительно посмотрел на Ацуко.

– Да, я впервые видела лицо замдиректора таким нежным и сладким.

– Нежным? – Конакава от удивления склонил голову набок.- Это как посмотреть. Мне кажется, улыбка у него была довольно похотливой.

– В каком смысле? – Ацуко не догадывалась, что имел в виду Конакава.

– На втором сеансе этот Сэйдзиро Инуи лежал в моем сне на кровати рядом со мной.

До Ацуко постепенно начало доходить.

– Получается, мы видели изображение МКД того… кто спал вместе с Инуи?

– Судя по типу, мне кажется, они гомосексуалисты,- тихо произнес Конакава.

– Правда? – округлив глаза, воскликнул Носэ. Он знал, что Конакава такими вещами не шутит.- Фу!

– Просто вы, господин Носэ, не знаете, какой Осанай милашка,- заметила Ацуко, начиная верить в проницательность Конакавы.- Все это наводит на разные мысли. Например, выражение лица Осаная в последнее время стало напоминать Инуи.

– Говорят, влюбленные внешне похожи. Что же это? Они совокупляются, нацепив МКД? – поинтересовался Носэ. По лицу было видно, что это его раздражает.

«Кто бы сомневался, что для влюбленных гомосексуалистов так даже сладострастнее,- рассуждала Ацуко, вспоминая свой опыт с Косаку Токидой при испытаниях психотерапевтической установки.- Под воздействием „Дедала“ любая тайная связь, будь то гомосексуализм или что-то иное, только усугубится, превратится в мрачную страсть. Носэ – по аналогии с тем эротическим чувством, что он испытал во время проникновения Паприки в его сновидение,- видел такой же сон, что и влюбленные. Теперь он представляет, какое сладострастие они испытывают, и это его угнетает».

– А потом становится и не обязательно спать рядом. В силу анафилаксии получается проникновение в сны друг друга дистанционно.- Ацуко объяснила мужчинам понятие анафилаксии, иными словами – реакции повышенной чувствительности к антигену.

– Ого! Это вроде моей аллергии на медуз,- вставил Носэ.- В студенчестве меня обожгла медуза, и с тех пор у меня на них аллергия. Даже на небольшом расстоянии. А с недавних пор даже не могу их есть.

– Да, что-то в этом роде.

– Так, изначально МКД было шесть штук,- размышлял вслух Конакава.- Один у тебя. Один затянуло в голову Химуро. Значит, у тех на руках еще четыре.

– Эх, еще бы парочку таких,- мечтательно произнес Носэ,- и мы бы с Конакавой тебя подстраховали. Поди, в одиночку-то придется несладко. Их же двое. А мы в случае чего могли бы прийти на помощь.

– Я не имею права впутывать вас в это опасное дело,- сказала Ацуко, не ожидавшая услышать от Носэ таких слов.- Но за готовность помочь – спасибо.

– Нам, дилетантам, такое не по зубам,- с сожалением заметил Конакава.

– Как думаешь, когда Паприка занимается сыском твоих снов, эти двое следят через МКД? – обратился Носэ к Конакаве.

– Наверное, да.

– Тогда они должны понимать, что ты полицейская шишка. Слушай, может, они угомонятся, если ты нагрянешь в их сны с ответным визитом?

– Если быстро вернуться, то не страшно. Заодно переосмыслят, что уже натворили и что только собираются,- поддержала Ацуко мысль Носэ.- Глядишь, когда-нибудь пригодится.

– Раз такое дело, я согласен,- кивнул Конакава.- По-хорошему, засадить бы их за решетку да конфисковать МКД. Но так не годится. А жаль.

– Если мы устроим арест, разразится скандал,- начиная выходить из терпения, сказал Носэ.- Вспыхнут беспорядки. Я тебя очень прошу обойтись без вмешательства полиции. Будем решать, рассчитывая исключительно на собственные силы.

– Это понятно. Вот только,- Конакава кинул на Ацуко оценивающий взгляд,- я хочу привлечь самых преданных мне людей и поручить им охрану директора Торатаро Симы и господина Косаку Токиды.

– Разумно.- Носэ вопросительно посмотрел на Ацуко.- Что скажешь? Ты ведь не можешь держать их у себя до скончанья веков? А так будешь выходить из дому со спокойной душой.

Ацуко сообразила, что Конакава собирается охранять не только Симу и Токиду, но и ее саму. Несомненно, догадался об этом и Носэ.

– Спасибо. Хорошо, я охотно воспользуюсь вашей любезностью,- поблагодарила Ацуко легким поклоном головы, но поймала себя на том, что держится стесненно, и тут же заговорила не так официально: – Только пусть эти два-три дня все остается как есть. Сначала нужно вылечить директора и Косаку.

– Тогда хоть лечение отложи до завтра. И хорошенько выспись,- возразил Носэ, переживая за Ацуко.- Вон какие у тебя круги под глазами.

– Вот еще – из-за кругов переживать,- засмеялась Ацуко.- Но сегодня я и правда отдохну. К тому же завтра те двое вряд ли помешают сеансу.

– Это другое дело,- облегченно вздохнул Конакава.

– Кстати, Паприка, у тебя есть список членов попечительского совета?

"Носэ спрашивает – значит, ему нужно",- подумал Конакава.

– Дома где-то был.

– Тогда пойдем к тебе,- спешно поднялся из-за стола Носэ.- Я знаю одного директора – Исинаку. Еще знаком с шестью членами совета института. Посмотреть весь список членов совета – может, обнаружится кто-то еще. Думаю, в том списке есть и знакомые Конакавы.

– Да, наверняка кто-то еще есть,- сказал, поднимаясь, Конакава.

– Вот мы с тобой на пару помозгуем да что-нибудь и придумаем. Начинаем действовать прямо с этой ночи.

На следующий день после полудня Ацуко провела первый сеанс, и Торатаро Сима быстро пошел на поправку.

Ацуко накормила ужином Симу и Косаку Токиду, наскоро перекусила сама, а когда Сима заснул, в полузабытье подключилась к его сну в образе Паприки. Прежнее лечение Паприки должно было оставить в его памяти глубокий след и вызывать ностальгию. На случай, если вдруг Сэйдзиро Инуи и Морио Осанай все-таки вздумают мешать, она надела МКД – нанесла на его поверхность капельку клея и прижала к голове. Теперь она могла совмещать МКД с коллектором.

Содержание сна больного шизофренией – все то же, что спроецировали и Цумуре,- смешалось с собственным бессознательным Симы. Однако тот не повиновался своему отцу до полного преклонения перед ним как перед диктатором и не отождествлял себя с ним, поэтому Ацуко удалось быстро ликвидировать последствия той проекции. Далее ей предстояло разговорить Симу во сне – насколько это было возможно. Пусть он несет бред, но, выговариваясь, возможно, вернет утраченное «я».

Торатаро Сима в своем сне – в студенческой столовой. Паприка тоже считает, что это столовая. Реальной Ацуко не обязательно переодеваться: Паприки достаточно, чтобы хозяин сна, в который она проникает, ее признал.

Ту, прежнюю студенческую столовую, куда забегала студенткой сама Ацуко, перестроили. Теперь она превратилась в светлое просторное помещение, однако во сне Сима – в тесной и мрачной прежней столовке. И сам Сима, еще студент, с легким страхом заглядывает внутрь через дырку в ширме, отделяющую коридор. Похоже, у него нет денег. Казалось бы, только что ужинал, но еды не хватило. Или это просто ассоциативная память студента: всегда хочется есть.

Среди студентов ужинает один из директоров попечительского совета – Овада. Тоже, видимо, студент, хотя Паприка знает, что он учился не здесь. Сима боится Оваду и, наверное, поэтому не может зайти.

– Извините. Извините! – громко кричит Сима, но Овада его не слышит.

Повторение невроза тревожности может плохо сказаться на психике Симы, поэтому Паприка пытается заставить его забыть вину перед членами попечительского совета. Она садится за стол и подзывает Симу из коридора:

– Эй, Сима, можешь не извиняться. Иди сюда.

– Я не могу переступить через себя.- Сима садится перед Паприкой и говорит, как бы оправдываясь: – У меня так не получается. Ты ведь вроде женщина?

– Верно,- улыбается в ответ Паприка.- Ты – не я.

Сима понимает, что ему не удастся отождествить себя с Паприкой, но продолжает колебаться между собой и ею. По его собственным словам, Сима «не в ладах со склонностью к промежуточному». Коллектор совмещен с МКД, и Паприка легко считывает мысли спящего Симы. Визуально прибавилось резкости, само поле зрения стало намного шире, а окружающие контуры четче фокусируются.

Зрительный зал театра. В углу бельэтажа Сима прижался к Паприке и бормочет в страхе:

– Начал без стеснения. Смотрю – на кухне дьявол…

– Говорю тебе, не беспокойся. Или там есть кто-то еще? – успокаивает его Паприка.

– Паприка…- От ее вопроса Сима весь напрягся – и наконец-то вспомнил ее имя. Вернулось и прежнее чувство к ней.- Паприка, это ты? Ты пришла ко мне, оставив пустую бутылку из-под сока, и поэтому я стал монахом, а ты за это на меня сердилась. Ты пропала, потому что Токида ушел на фронт – он выглядел так браво. Но дом в Мэдзиро* еще не утонул.

* Мэдзиро – квартал токийского района Тосима.

Слушая эту болтовню, Паприка чувствует нечто чужеродное в особом настрое сна Торатаро Симы и поворачивает голову к сцене. Там в центре стоит Сэйдзиро Инуи, облаченный в рясу. Возник алтарь. Сцену освещает несколько сотен свечей в подсвечниках. А само помещение похоже на молельню. Прихожане, как по команде, встают все разом. Сима опять испуганно кричит:

– Извините. Извините!

«Примешался сон Сэйдзиро Инуи,- догадалась Паприка.- Или он нарочно объявился, чтобы помешать лечению Симы? Как бы то ни было, Сима испугался, и его сон необходимо изолировать». Паприка решила остаться во сне Инуи, чтобы встретиться с ним лицом к лицу. Она ждала этого момента.

В полусне она привычно нажала на кнопку, отключив получаемый из «горгоны» импульс Симы. Сейчас возможно только одно – оставить Симу досматривать сон в одиночестве.

В молельне слышна мелодия. Музыка отнюдь не возвышенная – она звучит как-то распутно. Паприке кажется, что Сэйдзиро Инуи охмуряет прихожан – красноречиво, словно проклиная весь белый свет.

– Прекрати! – кричит Паприка с бельэтажа, который теперь стал пространством вокруг алтаря. Инуи, бросив на нее изумленный взгляд, тут же презрительно ухмыляется и, указав на нее пальцем, принимается костерить ее на чем свет стоит:

– …хоть она и ????? науки… никакого страха v?•% женщины *+¶µ…

В сне Инуи Паприка в состоянии ощутить его мысли и прекрасно понимает, к чему он клонит. «Опять завел свою старую песню!» Она злится. В собственном сне могла бы, воспарив, приблизиться к алтарю, чтобы просто взять и врезать Инуи. Но, к сожалению, это его сон, и у нее ничего не выйдет, если тот хоть немного воспротивится. Чтобы увидеть свой сон, требуется уснуть еще глубже, но тут есть одно уязвимое место: не получается действовать по своей воле. И Паприка решает приблизиться к алтарю.

Она сбегает по узкой извилистой лестнице, но до алтаря добраться не может – пробираясь через коридор, вестибюль гостиницы, торговый квартал, она оказывается в помещении, напоминающем салон красоты. «Интересно, это Инуи не подпускает к себе или мне самой не хочется к нему приближаться?» – думает она. Затем понимает, что это не то и не другое.

Смысл в том, что перед встречей с Инуи ей предстоит сделать важное дело. Перед зеркалом сидит Морио Осанай. Его голова в бигуди. Заметив Паприку, Осанай оборачивается. Пришел поддержать Инуи. Паприка понимает, что прежде ее ждет встреча с этим мужчиной.

– Кого я вижу? Никак Ацуко Тиба собственной персоной? – говорит Осанай, а сам смотрит на Паприку с опаской.- И точно – она.

– Как ты догадался?

– Запах «Пуазона». А почему одета как малолетка? А, Паприка! Ну конечно же. Ты ведь сейчас Паприка.

«Как он мог учуять запах „Пуазона“? Мы ведь не спим вместе? Или те, кто видит общий сон, могут различать запахи, стоит им надеть МКД, – словно спят на соседних кроватях?» – думает в полудреме Паприка. Теперь это уже не кажется ей невозможным. Или она погружалась в сон еще глубже? Или все это коварство Осаная? Почуяв опасность, Паприка с громким смехом переходит в контратаку:

– Да, я Паприка. Я – молодая, что хочу, то и ворочу.

«Что? – мысленно восклицает Осанай. Слова Паприки шокировали его.- Почему я сейчас изумился? Потому что опасно. Именно. А почему опасно? Из-за уверенности этой женщины в себе. Постой, неужели подключение двустороннее? Не может быть! Откуда у нее МКД?»

«„Дедалы“ ведь все у тебя?» – Это Осанай прочел мысль Паприки. И если прежде он мог подглядывать через коллектор только со своей стороны, то теперь ему предстояла дуэль на непривычных МКД. Привыкать к модулю времени у него не было. Осанай растерялся. Он хочет бежать. «Черт! На ней МКД. Откуда он взялся?»

– Далеко не убежишь! – кричит ему Паприка и смеется, чтобы погрузить Осаная в сон еще глубже.- И помни, где бы ты ни спрятался, я тебя все равно найду.

Осанай запускает в нее пластиковым пузырьком с какой-то косметикой. Прочитав его мысли, Паприка знает, что Осанай изо всех сил хочет проснуться. Если ему это позволить, надо будет подыскивать новый подходящий момент. Паприка даже не допускает такой мысли. Игнорируя какую бы то ни было логику, она уцепляется за его волю к пробуждению.

– Я уже проснулся! – вопит Осанай.

В спальне его квартиры на пятнадцатом этаже стоит психотерапевтическая установка. Он лежит на своей кровати в пижаме – и на него набрасывается Паприка.

– Почему ты не отстаешь? – в страхе кричит он.- Я ведь проснулся. Я уже не сплю.

Но вернуться в реальность он не может. Ацуко же реальна, и сейчас, прильнув к Осанаю, как распутная девчонка, изображает Паприку. На нее веет тем же запахом изо рта этого мужчины, как и при неудавшемся изнасиловании.

– Ты только считаешь, что проснулся. Видишь сон, как очнулся от сна.

Паприка смеется, а сама протягивает руку к голове Осаная. Она понимает, что это сон, но все же не может удержаться – и не отнять у Осаная МКД.

– Ну-ка отдавай. Я это конфискую.

Она ощущает ладонью твердый корпус МКД, приклеенный липкой лентой к голове Осаная. С ним прихватывает и прядь волос, но ей все равно, так как все это во сне. Паприка дергает что было сил.

– Ай, больно! – вопит Осанай.- А говорила, что сон.

Он отталкивает Паприку, она ударяется о спинку кровати и просыпается. Она – Ацуко, она у себя в спальне. Сима и Токида спят на кроватях. В комнате мрак, лишь мерцает экран монитора. Болит поясница.

Ацуко посмотрела на стиснутую в кулак правую руку – между пальцев торчали чьи-то волосы. Раскрыв ладонь, она оторопела. Если бы рядом не спали Сима с Токидой, Ацуко бы заорала: в руке она сжимала МКД, липкую ленту и пучок волос. То был «Дедал» Осаная.

– Я вернулась с ним…- Голос Паприки дрогнул.- Я принесла его обратно.

Из сновидения. В реальность.

– Случилось нечто! – перебив Носэ, выпалила Ацуко, когда тот позвонил на следующее утро.

Казалось, это нереально: вернуться из сна с предметом,- однако Носэ сразу поверил. Вздохнув, он для верности переспросил:

– Паприка, это точно не твой МКД?

– Мой был у меня на голове. И теперь у нас появился второй.

– Молодец,- серьезно сказал Носэ.- А при встрече с Осанаем сможешь понять, его ли это модуль?

– Да, это понять важно,- согласилась Ацуко.- Я как раз собираюсь в институт. Надеюсь, там его увижу.

В лаборатории у нее остались не только личные вещи – там еще неотосланная копия доклада, другие работы и документы.

– Институт теперь – как осиное гнездо.- Носэ понизил голос – ему было боязно за Паприку.- Тебе там придется трудно.

– Я не ребенок,- засмеялась Ацуко.- К тому же мы взяли верх. Да еще как – застигнув противника врасплох.

– Будь осторожна.

– Все будет в порядке, спасибо. Кстати, вы зачем позвонили?

– Я обратился к трем неприсутственным директорам попечительского совета. Я знаком с господином Исинакой и попросил его встретиться с тобой. Он сначала колебался, но потом все же согласился и уже сам связался с Овадой и директором банка Хоттой. Думаю, лучше им все рассказать. Конакава того же мнения.

– Овада за нас.

– Да, господин Овада тоже дал согласие.

– А Хотта?

– Говорит, господин Хотта отказался. Мол, мнения враждующих сторон нужно выслушивать одновременно. Думаю, справедливое мнение.

– Чем же это оно справедливо? – возмутилась Ацуко, вспомнив прошлое собрание попечительского совета.- Он просто на их стороне.

– Прежде всего нужно, чтобы ты встретилась с теми двумя. Что, если сегодня вечером? Мы с Конакавой тоже присоединимся.

Своим присутствием Конакава должен дать понять Оваде и Исинаке, насколько особая сложилась ситуация.

– Тогда в четыре часа. Приходите прямо сюда.

– Как состояние директора и твоего коллеги?

– Симе намного лучше. А за Токиду возьмусь сегодня ночью.

– Тогда отправь Симу домой. Представляю, как тебе с ним нелегко. Я свяжусь с Конакавой и попрошу, чтобы выделил охрану.

– Да, так мне будет спокойнее.

– А чтобы ты не переживала за Токиду, прикрепим охранников и к твоей квартире. Пожалуйста, не уходи из дому до их прибытия.

– Хорошо.

Через час Конакава привел старшего суперинтенданта Кикумуру, суперинтенданта Ямадзи и двух полицейских инспекторов. Конакава представил всех четверых Ацуко. Один – инспектор Сака, заслуженный ветеран, смуглый мужчина средних лет, был похож на Сайго Такамори*. Другой, инспектор Убэ, годился ему в сыновья; на вид – умный парень, далеко пойдет.

* Сайго Такамори(1827-1877) – японский политический деятель, самурай из княжества Сацума. Во время незавершенной буржуазной революции 1867-1868 гг.

командовал войсками антисёгунской коалиции. Прообраз главного героя фильма американского режиссера Эдварда Звика «Последний самурай» (2003).

– К этой четверке,- показав на подчиненных, сказал главный суперинтендант Конакава,- можно обращаться по любым вопросам. Все они преданы мне.

За кофе Ацуко устроила импровизированный совет. Решили, что Ямадзи и Сака будут охранять Симу у него дома, а Кикумура и Убэ – отвечать за квартиру Ацуко. Из четверых Кикумуре и Ямадзи предстояло часто возвращаться в управление по делам, и они должны были выступать сменщиками.

Торатаро Симу отвели в его квартиру, Ацуко подбросили до института на машине управления, которой попеременно пользовались Конакава и Кикумура. Ацуко боялась, что в институте поднимется переполох, если увидят, на чем она добирается до работы. К счастью, полицейское руководство хоть не ездит на патрульных машинах.

Проезжать за ворота на территорию института разрешалось только автомобилям сотрудников, поэтому Ацуко предстояло пройти через зал ожидания перед приемной. Увидев Ацуко, врачи и медсестры, медики и канцелярские служащие разевали рты, таращили глаза. Некоторые даже цепенели. Поздоровавшись со всеми и помахав рукой, Ацуко прошла по коридору к себе в лабораторию.

Там она увидела Хасимото.

– Хасимото, что ты здесь делаешь без спроса? – Тот вытащил из ящиков стола ее бумаги, сложил их стопкой и читал отдельные листы.

Ацуко гневно посмотрела на Хасимото, а тот, ехидно улыбнувшись, ответил так, словно ему было велено хамить в ответ:

– Это теперь моя лаборатория.

– С чего это она вдруг твоя? – Ацуко выхватила из рук Хасимото собственный доклад.- А это разве не свинство – рыться в чужих бумагах?

– А прогуливать работу? Так что все претензии к заму.- Он выложил на стол личные вещи Ацуко и сгреб их в кучу.- Забирай!

– Знаешь, лучше прекрати и убирайся!

– Сама убирайся! Тебе здесь… нет больше места,- паясничал он.- Ветер переменился.

– Ах так? Тогда я звоню в полицию.- Ацуко подняла трубку.

Хасимото вмиг струсил.

– Погоди. Я понял, понял. Ухожу. Правда ухожу.- Напоследок он ухмыльнулся.- Напугала.

– Хочешь сказать, что ты просто пошутил? – ответила Ацуко.- Не выйдет.- Она взяла большую кипу бумаг Хасимото и что есть силы швырнула ее в коридор ему вслед.

Минут через тридцать, когда она приводила в порядок доклад, вошел Осанай. Вероятно, ему пожаловался Хасимото.

– Тиба-сан.

– О, Осанай. Извини за вчерашнее.

Именно та фраза, которую собирался с порога сказать он сам. В глазах Осаная мелькнуло замешательство – он пропустил упредительный удар. Ацуко убедилась, что действительно отняла у него МКД прямо во сне.

– Ты знала, что у МКД есть такая опасная функция?

На злобный блеск в глазах Осаная Ацуко ответила холодным взглядом и решила сблефовать – нечего ему расслабляться.

– Какая? Опасных функций много. Или ты имеешь в виду перенос МКД из реальности сквозь сон в другое место?

– Не из реальности. Из сна. Из сновидения! – отчего-то заорал Осанай. Не иначе им завладело мгновенное помешательство.

– Но ты же к тому времени проснулся?

– Нет. В тот момент, как ты и говорила, я еще спал, а по-настоящему проснулся позже.- Осанай машинально дотронулся рукой до волос. Значит, клок она ему все-таки выдрала.

Ацуко поняла, что проносила МКД из реальности в реальность через чужой сон. Ее что-то встревожило в словах Осаная.

– Так что, есть другие функции, о которых мы пока не догадываемся? – допытывался Осанай.- Если есть, лучше сразу нам рассказать. И вообще – такие опасные модули необходимо хранить в местах с ограниченным доступом. Поэтому ты обязана сдать все МКД, что у тебя на руках, под наше…

– Что ты заладил: мы да мы. Вы – это кто? Голубая парочка Инуи – Осанай? – Ацуко не могла сдержать улыбки – издеваться над Осанаем было очень приятно.- Кстати, твой дружок уже на работе? У меня к нему разговор.

Осанай чуть покраснел – но он догадывался, что об их связи стало известно, и сразу предпринял контрвыпад:

– Видишь, стоит такой вещице попасть тебе в руки – сразу спешишь использовать в дурных целях, подсматриваешь за людьми. Господин Инуи сегодня не придет, а ты пока что отдавай модули. Сама еще не догадываешься, насколько они опасны. Того и гляди потащишь из сна что-нибудь покруче МКД…

«Не может такого быть,- подумала Ацуко.- Тогда в реальность смогут проникнуть нереальные вещи, существующие только во сне». Но промолчала. Возможно, Инуи с Осанаем что-то все-таки заметили среди своих утех и теперь выясняют, знает она об этом или нет.

– Тут ты ошибаешься. Это я настаиваю, чтобы ты отдал мне МКД,- ровным тоном произнесла Ацуко.- Это не игрушка для гомосексуалистов. Не отдашь добром – отберем все равно, так или иначе. А пока пошел вон отсюда. Я очень занята.

Но Осанай уходить не торопился. В дверях он обернулся и слащаво осклабился:

– Курс института переменился. В твоих услугах больше не нуждаются. Думаю, вскоре тебя известят.

– Если я правильно понял, функции самого МКД, а также скрытые ментальные силы его обладателя разлагаются до уровня атомов и молекул, чтобы практически одновременно в обратном порядке синтезироваться в другом человеке с МКД,- подвел итог Носэ.- Попросту говоря, по принципу телепортации в фантастических фильмах?

– Другого объяснения нет.- Все знания Ацуко о перемещении вещества ограничивались фильмом «Муха». Ей оставалось только кивать.

– Рассказал бы мне кто об этом до изобретения психотерапевтической установки – поднял бы на смех,- вздохнул Овада.- Однако если за дело берется Косаку Токида, удивляться нечему.

– Нет, я думаю, эта функция возникла случайно, как побочный эффект,- пояснила Ацуко.- К лечению она отношения не имеет.

– И все же в голову не укладывается. Это совершенно нереально.- Исинака вытер платком пот на лбу и добавил: – Однако не верить тоже нельзя. Потому что… ведь есть же.

Кроме них в комнате были Тосими Конакава, а также старший суперинтендант Кикумура, суперинтендант Ямадзи и полицейский инспектор Убэ. Только инспектор Сака дежурил в квартире Торатаро Симы. Присутствие полицейских чинов лишний раз доказывало обоим директорам попечительского совета, что дело нешуточное, и они с замиранием сердца внимали каждому слову Ацуко.

– Сдается мне, проблема выходит за рамки института,- сказал Овада с таким видом, будто наконец-то согласился с присутствием полицейских. Овада возглавлял Японскую ассоциацию терапевтов и слыл человеком здравомыслящим.

– Согласен, но предавать огласке это нельзя,- сказал Носэ.- Что, впрочем, оставляет шанс Инуи и Осанаю.

– А к чему оно может… на уровне правительства? – Исинака буквально выдавил из себя слово «правительство».

– Я считаю, мы должны уладить все это своими силами,- решительно заявил Конакава.

"А Исинака – понятливый: сразу смекнул, что действовать желательно втайне. Но сдрейфил«,- подумала Ацуко и, помедлив, спросила:

– Итак, что, по-вашему, нам нужно делать?

– Это мы как раз и обсудим,- сказал Носэ. Начался разговор о том, как исправить положение, и продлился он почти четыре часа. Когда все расходились, часы показывали восемь. Ни до чего серьезного так и не договорились. Никто не знал, как будет складываться ситуация, поэтому лишь условились относительно собрания директората попечительского совета. Все понимали, что Сэйдзиро Инуи для укрепления своих позиций будет настаивать на незамедлительном проведении собрания, и сошлись в одном: выступать против собрания, аргументируя отсутствием заболевших Симы и Токиды.

Также обсудили способы привлечения на свою сторону влиятельных членов совета института. Надежд особых не возлагали – разъясняя обстоятельства недавних событий, открыть всю правду они не могли.

Овада осмотрел Токиду и в сопровождении Ямадзи отправился к Сибе осмотреть и его тоже. Носэ и Исинаку связывали деловые отношения, и они ушли ужинать в ресторан. После этого старшие чины – Конакава и Кикумура – вернулись в управление. Убэ пошел перекусить, предупредив, что скоро вернется.

Ацуко отварила спагетти, открыла консервы с морепродуктами и потушила все это в кунжутном масле. Она собиралась накормить этим ужином инспекторов Убэ и Саку. Консервы Носэ с избытком заказал для нее знакомому шеф-повару, полагая, что какое-то время Ацуко придется питаться дома, и их доставили накануне. Ацуко легко поужинала спагетти и холодным картофельным супом. Вернулся инспектор Убэ.

– Теперь будете лечить господина Токиду? – принимая из рук Ацуко чашку кофе, поинтересовался он.

– Да, и мне потребуется ваша помощь. Во время сеанса я проникаю в сон пациента в состоянии полудремы и при этом совсем беззащитна.

– То есть вы специально доводите себя до такого состояния? – поинтересовался Убэ.

– Да, методом тренировок. К тому же гипнотизирует сам сон постороннего.

– И что – при желании можете уснуть где и когда угодно? И проснуться в любой нужный момент? – завистливо спросил Убэ.- Везет же. Если б мы так могли, не тратили бы время зря. Скажем, в засаде.

Ацуко засмеялась:

– Да нет же. Бывает, захочешь уснуть – и не можешь.

– А когда проникаете в сон, не бывает так, что засыпаете чересчур крепко?

– Это очень опасно. Поэтому подключаться должен только опытный специалист. Как только его сознание зависнет во сне больного и не сможет ничего анализировать, очень важно суметь моментально пробудиться. Вот только МКД…

Объясняя, Ацуко вспомнила, что именно беспокоило ее с самого полудня: а не может быть так, что МКД усиливает погружение в сон? Прошлой ночью в полудреме она ощутила на миг опасность, будто сон становится глубже. И даже опытному Осанаю при всем желании не удалось проснуться сразу. Он был уверен, что проснулся, хотя ему только снилось, будто просыпается. Такое бывает. И если это побочное действие МКД, результат анафилаксии, то длительное применение модуля крайне опасно. Допустим, это так, но интересно, заметили это побочное действие Инуи и Осанай или же нет?

– Что-то случилось? – обеспокоенно спросил Убэ, заметив, что Ацуко задумалась.

– Нет, ничего страшного.- Она покачала головой. «Ладно, это пока только подозрение. Прежде чем кому-то говорить, необходимо проверить».

Ацуко вошла в спальню. Косаку Токида мирно спал. Перед началом совещания с Исинакой она накормила Токиду китайской рисовой кашей. Ацуко надеялась, что от двухразового питания он немного похудеет. С другой стороны, предрасположенный к полноте человек без физической нагрузки, наоборот, полнеет, и это не могло не беспокоить Ацуко. От материнской заботы ее любовь к Токиде только обострилась, и, надев ему на голову «горгону», Ацуко не удержалась и поцеловала его в щеку. Приступая к сеансу, Ацуко не забыла надеть МКД.

Даже прекрасно зная содержание снов Косаку, она с трудом распознавала примешавшиеся в проекции куски из снов Химуро – такого же, как и он, отаку. И ей ничего не оставалось, как тщательно, один задругам, удалять эти куски из сознания Косаку. Когда Ацуко видела у него во сне японскую куклу – заменяла на его компьютер, если проскакивала детская игрушка – подсовывала вместо нее психотерапевтическую установку. К счастью, Косаку не любил сладкое, и стоило появиться сахарным сладостям или шоколадным палочкам, она заменяла их на жареные баклажаны или рыбу, которые могла тут же удалить. Было за полночь, когда она, не выходя из сна Косаку, почувствовала, что дело сделано.

Теперь Косаку наконец-то вернулся в обычные сны. Косаку и Ацуко смотрят вниз, на раскинувшуюся под окнами дома сортировочную станцию. Они видят локомотивы самых разных типов, один даже Ацуко знает: дизельный, с особо злой мордой. Он невзлюбил Косаку и неотступно преследует его.

– Тот сумасшедший опять здесь. Вон.

Не успевает Ацуко хмыкнуть и показать пальцем, как Косаку жалобно стонет в испуге:

– О-ох.- Ему не смешно: одним своим присутствием локомотив вызывает у него ужас, просто сводит с ума. Однако этот ужас – ужас самого Косаку. И чем сильнее боится Косаку, тем сильнее становится его «я».

Дизельный локомотив, презрительно глядя на Косаку, сходит с рельсов, пересекает другие пути и стремительным рывком оказывается прямо под окнами здания.

– Не бойся, мы ведь высоко,- говорит Ацуко. Косаку тоже так считает – но при этом рассчитывает, что все выйдет совсем иначе. Знает это и Ацуко.

И точно! Локомотив начинает взбираться по стене здания. Косаку стонет – внутри у него все холодеет.

– Он уже здесь! Скорее, бежим! – Ацуко тянет Косаку за руку, и они несутся в глубь здания.- Только не оглядывайся!

Стоит оглянуться – и он увидит локомотив, проникающий внутрь через окно.

– Но я все же оглянусь! – не выдерживает Косаку. Это от безысходности. Хороший признак – при Ацуко он держится увереннее.

Они оглядываются и видят широкий луг. Они стоят на террасе горной хижины, а на скамейке у крыльца сидят Сэйдзиро Инуи и Морио Осанай.

– О, неужто Токида? – Ухмыльнувшись, Осанай поднимается.- Выходит, сегодня его очередь.

– А, это вы. Опять будете мешать?

Ацуко вмиг превращается в Паприку и прикрывает собой Косаку. Уж лучше пусть бросаются на нее.

Паприка ловит себя на мысли, что пейзаж за их спинами – какой-то странный. По лугу то там, то тут разбросаны черные предметы. Похожи на кухонную утварь и отчего-то постепенно приближаются. Что это? Паприка видела такую сцену во сне кого-то из пациентов – вот только кого?

– Это еще кто кому мешает! – ухмыляется Осанай.

Тем временем Сэйдзиро Инуи неспешно встает. Укутанный в судейскую мантию, он смотрит с высоты трибуны на Косаку и Ацуко. Инуи выглядит властно. Еще бы – профессор института, который они сами заканчивали. Но его назидательная тирада звучит банально, а вовсе не грозно:

– Разве не ?§%* должны быть использованы на благо всего человечества? И раз уж ¶+?, мы обязаны приложить все силы, чтобы найти способ взаимопонимания в коллективной бессознательности всего человечества, связанного между собой во сне.

– Ах, ах! Инуи-сэнсэй а-ля Юнг,- задирает Инуи Паприка.- Старо.

От гнева лицо Инуи заостряется, но Паприке кажется, что он вскоре проснется. Испепеляя ее взглядом, Инуи кричит:

– Умолкни! Заткнись, потаскуха!

Высокий потолок просторного зала с треском обваливается, словно картонный. Из дыры в углу заглядывает гигантская японская кукла размером с рекламный аэростат. У куклы невыразительные черные глаза на хмуром бледном лице. Косаку заливается слезами, как маленький.

Паприка уже удалила сны Химуро, и появление японской куклы объясняется только заговором Инуи и Осаная. Чтобы состояние Токиды опять не ухудшилось, Ацуко, нажав на кнопку, отсоединила его сон от коллектора.

– Я же говорила, что мешаете,- стоит на своем она.

Однако выражения лиц и позы Инуи и Осаная застыли, будто кто-то поставил их на паузу. А может, они просто съежились от ужаса, поразившись внезапной смене кадра. Унылый пейзаж. Вокруг – заброшенный микрорайон. По дороге разбросаны голубые пластмассовые баки с мусором. Безлюдно и уныло. Окна почти во всех домах разбиты, и в зияющих проемах, высунув бледные лица и раскинув руки, весело хохочут японские куклы. На пустыре в центре микрорайона восседает десятиметровый Будда. Он с улыбкой дремлет.

– Это не от нас! – Осаная трясет от страха.- Инуи-сан, если сейчас не проснуться – быть беде.

Паприка понимает, что сюда прямым потоком вливается сон Химуро из больницы. Он же наверняка проникает и в МКД Инуи и Осаная. Паприка, вся дрожа от страха, кричит:

– Если быстро не проснуться, мы все сойдем с ума.

Стараясь проснуться, Паприка силится прийти в себя. Но проснуться непросто. Она знает, какой ужас кроется во сне Химуро после распада личности,- она заглядывала туда при осмотре. Не вырвись она – психический распад настигнет и ее.

Последствие анафилаксии. Кошмар больного параноидальной шизофренией, который продолжал беспрерывно посылать МКД Химуро то ли после усиления сигнала передачи, то ли из-за расширения зоны приема, настиг модули Паприки, Инуи и Осаная. Им начали поступать образы, переполненные силой, разрушающей психику.

– Тиба-сэнсэй. Тиба-сэнсэй.

В полумраке кто-то тряс тело Ацуко. Она застонала, съежилась и неимоверным усилием, словно разрывая толстый полиэтилен сновидения, вернулась к себе в спальню.

– Вы очень мучились,- обеспокоенно произнес инспектор Убэ.- Я не знал, можно вас будить или нет, но уж слишком этот ваш…

Убэ спал на диване в гостиной, когда до него донесся стон. Ацуко только накануне хвасталась, что может свободно выйти из состояния самогипноза, поэтому на душе было скверно. Она вся съежилась и тихо сказала:

– Нет. Вы меня спасли.- А вспомнив, добавила: – Беда. Сюда из больницы поступает сон Химуро. Тот совсем плох, и его состояние влияет на всех, кто использует МКД.

Ацуко поставила запись сна на воспроизведение, чтобы Убэ своими глазами увидел поток разрушительных образов и понял, насколько это серьезно.

– У них на руках три МКД, так?

– Да, причем я не знаю, дают ли они кому-нибудь третий. А если дают, то кому.

– Выходит, господина Химуро необходимо поместить как можно дальше?

«Где бы они ни был, анафилаксия расширит ареал возможного контакта»,- подумала Ацуко, и ей стало очень неуютно. Слегка кружилась голова.

– Да, первым делом изоляция,- сказала она.- Иначе они его…

«Убьют». Это слово Ацуко проглотила. Инуи и Осанай способны убить. Если они не собираются отказываться от МКД, другого им не остается.

– Да, пожалуй,- кивнув, сказал Убэ.

Он тут же позвонил с рапортом Тосими Конакаве домой, и тот приказал немедленно установить наблюдение за квартирой Осаная, чтобы пресечь любые его действия. Затем трубку взяла Ацуко и попросила Конакаву отправить инспектора Саку, который дежурил у директора Симы, присмотреть за квартирой Хасимото. Эти меры предосторожности – тот максимум, о чем можно просить полицейских. Вторгаться в больницу, где пока ничего не произошло, полиция не могла.

Ацуко понимала, что ей необходимо ехать в больницу, но она очень устала. А потому послушалась инспектора Убэ, утверждавшего, что этой ночью поход в больницу крайне опасен, и решила лечь спать.

Наутро, когда Ацуко завтракала, около девяти вернулся Убэ. Сообщил, что Хасимото и Осанай ушли на работу.

– Мне пора,- сказала Ацуко, поднимаясь из-за стола.

– Будьте осторожны,- ответил Убэ с таким озабоченным видом, будто Ацуко отправляется в бандитский квартал.

Городские улицы кажутся не такими, как всегда: солнце хоть и светит, но как бы сквозь туман, и все вокруг выглядит удручающе. Она едет в институт по обычному маршруту в привычном «маргинале», но что-то не так.

«Или я не смогла до конца избавиться от воздействия сна Химуро?» – думает Ацуко. Как-то в самом начале практики наблюдения за шизофрениками у нее возникло подобное ощущение, но то было много лет назад. Если после отключения ото сна объекта возникают остаточные аномальные ощущения, вызванные применением МКД,- это и есть опасность его побочного эффекта. К тому же при частом пользовании МКД само ощущение, возможно, будет усиливаться и обостряться.

«Но все же – что заставляет меня гнать машину?» – размышляет Ацуко. Вряд ли она по-настоящему переживает за Химуро. Неужели, случись убийство в борьбе за МКД, их с Токидой имена будут как-то скомпрометированы? Ерунда. Или, говоря словами Инуи, ее «подгоняет жажда славы»? Чуточку раскаиваясь и презирая себя, она все же хотела как-то оправдаться перед собой. Но не ради себя. Ради своего возлюбленного, Косаку Токиды.

Со стоянки Ацуко идет прямо в больницу. Ее взволнованный вид опять вызывает нездоровый интерес в зале ожидания.

Ацуко направляется в корпус к своим больным, и тут, выскочив из ординаторской, ей преграждает путь худощавая пожилая женщина – Суги, старшая медсестра этажа, за который отвечает Хасимото.

– Куда вы? Этим корпусом теперь заведует Хасимо-то-сэнсэй.

– Химуро – мой пациент. Я беспокоюсь за него и иду осмотреть.

– Нет. Я не могу вас пропустить.

– Но послушайте, Суги,- спокойно продолжает Ацуко.- Вы что, хотите, чтобы я полицию вызвала? Я тороплюсь и пройду, пусть даже силой. Или хотите, чтобы наши фамилии попали на первые страницы газет?

Суги бросает взгляд на медсестер, словно зовет на подмогу, после чего нехотя отодвигается к стене.

Такое бывает только в кошмарах: стоит ей войти в палату, оправдываются ее худшие опасения. Химуро сидит на кровати на корточках – и он мертв. Весь синий, ему явно ввели яд. И без того искаженное лицо Химуро скривилось еще сильнее. Ацуко глядит на это лицо, и ей кажется, будто Химуро самому не терпелось мысленно вернуться к предпосылкам собственного убийства.

Нельзя, чтобы ее обвинили в этом убийстве. Ацуко пулей выскакивает из палаты.

– Куда вы смотрели? Химуро мертв,- вбежав в ординаторскую, кричит на медсестер Ацуко. А когда те испуганно срываются с места во главе со старшей сестрой, она кричит им вдогонку, уже схватившись за телефонную трубку: – Я сама сообщу в полицию. Позовите сюда Хасимото.

Но набирает не дежурную часть – 110, а прямой номер кабинета Тосими Конакавы в управлении полиции.

– Что? Химуро умер? – Речь Конакавы на удивление неспешна.

– Убит,- говорит Ацуко, а сама думает: «Откуда он узнал?»

– Кто же убил Химуро? – вяло спрашивает он.

– Могли Осанай, Хасимото, старшая медсестра Ханэмура. – «И еще… кто же еще?..» Кроме них Химуру мог прикончить кто угодно.

Ацуко бежит к себе в лабораторию, надеясь увидеть там Хасимото. И обнаруживает его труп. Хасимото задушили, повалив на ее стол, а шею его стягивает галстук желты и с черными каплями, его часто повязывал Торатаро Сима. Стянув галстук, Ацуко берет его и бежит в лабораторию Осаная. На лестнице у нее темнеет в глазах. Ступени ходят ходуном.

В лаборатории Осаная на полу лежит Мисако Ханэмура. «Но почему?» – недоумевает Ацуко. Она еще не успевает до конца распахнуть дверь, а ей уже кажется, что Ханэмура умирает, приняв яд. «Значит, они там». И затем… Затем она бежит в кабинет замдиректора. Дверь открыта, но едва Ацуко вбегает в кабинет, с грохотом захлопывается за ней. Ацуко роняет галстук. Дверь захлопнул Осанай. Он стоит у нее за спиной. А за столом напротив сидит Сэйдзиро Инуи. Он смеется.

– Господин Инуи? Нашли время для смеха.

– А, Тиба. Успокойся. Может, и бесполезно, но все же успокойся,- говорит Инуи, растягивая слова. Затем пожимает плечами и опять смеется. Из-за спины Ацуко его смех подхватывает Осанай.

– Никто и не собирался посылать сон Химуро из больницы. Он воспроизводился из его квартиры,- говорит Инуи, показывая на Осаная.- Только малость подстроили, чтобы вливался в наши сны.

– Я так и думала, что это заговор. Хоть вы и ломали комедию, мол, ничего не знаете. Зачем вам эти опасные… Ведь сами свихнетесь.

– О чем ты? Мы-то сразу после этого проснулись.- Инуи смотрит на Осаная, и они, улыбнувшись, кивают друг другу.- Не пробудилась только ты.

Заметив, что Инуи обмолвился «после этого», Ацуко говорит:

– Да, чтобы проснуться, пришлось поднапрячься. Инуи и Осанай хохочут. Раскатисто. Женщины так не

умеют.

– Конечно. Я так и подумал,- убедительно кивает Инуи.- Как и в тот раз, когда ты отняла МКД у Осаная, он считал, что проснулся, а на самом деле еще спал. У МКД есть даже такая функция, как неоднократное чередование действия и побочного действия, например сон… сон о пробуждении… причем сон о пробуждении, очень сильно похожий на реальность… а на самом деле более глубокий сон… и еще глубже и глубже глубокий сон.

Ацуко прекрасно понимала Инуи. Более чем. Даже несмотря на его сбивчивую речь, а запинаться ему было несвойственно. Будто бы, проникая в сон пациента, она могла читать его мысли, но их абсурдность принимала за собственную иллюзию.

– Вы это исследовали, а затем… ой, мамочки… применили на мне. Поэкспериментировали, да?

Не отвечая Ацуко, Инуи стоит, словно приподнявшись над полом.

– Похоже, ты начинаешь догадываться. В неопубликованном докладе ты сама упоминаешь, что долгое подключение к снам больных шизофренией затрудняет пробуждение, ввергая в бессознательное.

– Подсмотрели?

– Какая разница? – пренебрежительно бросает Инуи.- Я поважнее… э-эй… вот поэтому женщина…

– Поважнее,- подхватывает Осанай из-за спины Ацуко.- Ты только начинаешь смекать, но сейчас, именно сейчас мы и испытываем на тебе… эту функцию.

Мысли Осаная тоже проникают в ее сознание. Ацуко от ужаса мигом прокрутила в памяти все недавние события. Косноязычная, словно во сне, речь Инуи. До странности безучастная реакция Конакавы на ее телефонный звонок. Череда нереальных убийств. Унылые городские улицы. Откуда-то возникший Хасимото – он теперь стоит рядом с Осанаем с малодушной улыбкой на лице.

Отпрянув к стене, Ацуко вся подбирается.

– И это сон?

– Быстро соображаешь.- Осанай скривился в усмешке, приближаясь, чтобы снять с головы Ацуко МКД.

– Именно так, Паприка,- говорит Инуи, с ненавистью глядя на Ацуко.

«Вы сказали – Паприка?»

Ацуко замечает, что на ней красная майка и джинсы. Она знает, что инстинктивно перевоплотилась в Паприку в тот миг, когда стремительно отпрянула, догадавшись, что у нее хотят отнять МКД.

При всей этой небывальщине – подумать только, до чего же явственным был ее сон. После того как Ацуко потряс за плечо инспектор Убэ и она проснулась,- уснула опять. А раз так, Убэ будил ее по-настоящему или тоже во сне? И если Инуи и Осанай утверждают, что проснулись только они,- выходит, продолжала спать лишь она? Значит, видела сон, как заснула и проснулась. Если предположить, что беспокойство за Химуро в беседе с инспектором Убэ, а также разговор по телефону с Конакавой – тоже сон, уж очень реалистично ей все это снилось.

И вот со временем этот явственный сон утрачивает реальность. Выходит так, что она погружается в сон еще глубже. И оказывается в их ловушке. А теперь, стоя на изготовку, Ацуко в облике Паприки наблюдает за тремя мужчинами, намереваясь вернуть себе преимущество. И ей необходимо как можно скорее найти способ проснуться. Иначе она будет погружаться в гибельный сон все глубже.

– О, здесь и Хасимото,- говорит Паприка, а сама смотрит на него. Определить, чьи мысли кроются за образом,- дело непростое. Теперь уже все перемешалось, и ее сон тоже.- Это ведь и твой сон?

– Да, я участвую в экспериментах с МКД,- легко отвечает Хасимото. Проведя рукой по голове, проверяет, на месте ли конус «Дедала». Такая беспечность Хасимото, похоже, не нравится Инуи:

– Не болтай лишнего.

Паприка сразу соображает, что Хасимото еще не привык к МКД. «Итак, следующий МКД отберем у него!»

– Беги! – кричит ему Осанай.

Хасимото тоже догадывается о замысле Паприки, но убежать не в силах. Он только рассеянно смотрит на Паприку. Похоже, вообще не способен управлять своим сном.

И только когда возник отдел парфюмерии универмага, Хасимото бросается в бегство. Ацуко гонится, а он бежит вдоль витрин, минуя людей, замерших, как истуканы. Она чувствует неприятный запах и припоминает, что так пахнет лосьон для волос Осаная. Сцена в универмаге, к тому же – в отделе мужской парфюмерии… Пожалуй, это сон Осаная.

Паприка представляет на пути у Хасимото лифт с раскрытыми дверями. Он благополучно возникает, и для Хасимото, окруженного серыми тюремными стенами, не остается иного выхода – только заскочить внутрь. "Заперла«,- думает Паприка. Загнав Хасимото в потайную комнату кабины лифта и заперев дверь, она собирается сорвать с головы Хасимото МКД. Если не найти способ поскорее проснуться, ей самой грозит опасность. Но просыпаться – пусть пока не ясно как – необходимо, лишь отобрав МКД.

В кабине лифта просторно, она уходит куда-то вглубь. По обеим сторонам – похожие на мягкие игрушки мужчины и женщины. Черты их лиц размыты. Двери за Паприкой захлопываются. Она никак не может догнать убегающего Хасимото. Кабина с лязгом начинает подниматься. Оказывается, с другой стороны просторной кабины тоже есть двери, и Хасимото собирается бежать через них. Паприка гонится за ним, стремясь настигнуть, пока движется кабина.

Лифт останавливается. Хасимото раздвигает створки руками. Однако неимоверным усилием воли Паприки кабина зависает метрах в двух от дверного проема. Внизу зияет бездна. Пытаясь оказаться ближе к проему, Хасимото раскачивает кабину. Та с каждым взмахом все ближе – дверной проем уже близко. Паприка набрасывается на Хасимото, который вот-вот выпрыгнет из кабины.

– Вы ведь пока что не убили Химуро? – падая на Хасимото, допытывается Паприка.

– Если его оставить в живых…- нечленораздельно мямлит Хасимото, не в силах управлять собственным сознанием. Нравственность у него полностью деградировала, он начинает образно представлять, что будет, если…

– Не думать! – вопит Осанай.

Однако у Хасимото уже давно притупилось осознание вины и наказания за содеянное, и он подумал. Они с Паприкой тут же оказались посреди широкого огражденного пространства, напоминающего бейсбольное поле. Полночь. Это свалка мусороперерабатывающего завода, и в центре под лучами прожекторов сцепились в драке Паприка и Хасимото.

– Сознавайся! Химуро убили? – кричит Паприка.- И бросили здесь? Ну же, признавайся, здесь – это где? Где этот завод? Говори!

– Проснись! Эй ты! Ну же, проснись! – в отчаянии вопит Осанай.

Совершенно неожиданно из-под земли, весь в мусоре, вырастает Химуро. Хасимото, видя его разлагающееся лицо, вскрикивает. Этот Химуро, вероятно, Осанай, который пытается разбудить Хасимото испугом. Однако тот не просыпается. Паприка обнимает Хасимото, он тоже сжимает ее в объятиях и постепенно возбуждается. И вдруг – нагишом лежит в постели какой-то гостиницы, а сверху на нем восседает Паприка. В прежних любовных похождениях он привык к гостиничным кроватям. Когда Хасимото, вонзив твердый член куда-то между ее ног, начинает фрикции, его дыхание учащается, а взгляд становится отсутствующим. Паприка останавливает его:

– Постой! Ты что делаешь?

Это уже не смешно – вернуться из сна с семенем этого мужчины. И тогда Паприка срывает МКД с головы Хасимото, обомлевшего от наплыва эротических чувств.

– Где? – настойчиво спрашивает Паприка. – Где эта свалка?

– В ?€•°*.- Мысли Хасимото туманны и потому не считываются.

Его лицо становится лицом Осаная, но голое тело и поза не меняются.

– А где Хасимото?

– Только что проснулся.- Осанай хихикает и кивает распластавшейся на кровати Паприке.- Ты ведь знаешь, возбуждение способствует пробуждению. Бедняга кончил во сне.

Но Паприка считает, что причина пробуждения в другом: это насилие вызвало у него муки совести и заставило проснуться. Ей очень хотелось бы надеяться, что поллюция у Хасимото случилась уже после пробуждения.

Паприка сжимает в правой руке МКД. Осанай пытается силой разжать ей пальцы. Не желая уступать, Паприка протягивает левую руку и сдавливает поникший пенис Осаная.

– Как обычно! – смеется она. Осанай вне себя кричит на Паприку:

– Да просто мне сейчас не хочется. Шлюха!

– Раздавлю,- грозит Паприка, сдавливая его мошонку.

Осанай в ужасе, но старается не подавать виду, считая, что это лишь сон и в реальности такое невозможно. А сам один за другим разжимает пальцы Паприки.

Пусть это и во сне, но Паприке противно от одной мысли, что она раздавит рукой яички Осаная. Она протягивает руку к его голове – там тоже должен быть МКД. Спешно шарит в шевелюре Осаная, но МКД там нет.

Тут же слышится смех Сэйдзиро Инуи. Он – голый, худой, уродливое тело с обмякшим членом – сидит на стуле у кровати.

– Знаешь, что такое анафилаксия? Хо-хо. Похоже, знаешь. Теперь нам даже не нужно надевать МКД.- Похотливо улыбаясь, Инуи пристально смотрит на Паприку, а сам обращается к Осанаю:- Может, ее раздеть догола? А чем вырывать МКД из руки, проще снять тот, что у нее на голове.

Коварно улыбаясь, Осанай протягивает руку к голове Паприки. Та корит себя за неосмотрительность, но, к своему удивлению, замечает, что и на ней МКД нет. Получается, она подключилась без устройства?

Осанай вскрикивает от неожиданности, а Инуи озадаченно шарит в волосах Паприки. Та вспоминает, что и впрямь сняла МКД, когда видела сон, в котором инспектор Убэ пытается ее разбудить. Вспоминает машинально – почти так же, как давит на кнопку консоли, подключившись к сну пациента.

Инуи с вызывающей усмешкой забирается на кровать. Оказавшись между ним и Осанаем, Паприка трясется от страха. Зажатая с обеих сторон, она не может даже пошевелиться. А Инуи и Осанай не прочь порезвиться – стягивают с нее майку и джинсы. Чтобы усыпить их бдительность, Паприка не сопротивляется, а затем использует коронный прием – смену кадра.

Внезапно они втроем оказываются в просторном кафе. Вокруг молодые парни и девушки, почти все – парами. Паприка пьет кофе за столиком в центре зала. Придвинув стулья, ее с обеих сторон обнимают Инуи и Осанай. Они в чем мать родила.

Такое появление на людях нагишом шокировало их – хоть и во сне. Простонав, они вмиг исчезают.

Паприка смотрит по сторонам. Разум стремительно мутнеет. Необходимо скорее проснуться. Но как? Вообще существует несколько способов выхода из снов, но сейчас не годится ни один. Другое дело – если ей помогут из реального мира, вот только как до него достучаться? И вообще – который час? Из окон кафе виден проспект. Солнце высоко. Интересно, миновала ли реальная ночь – та, за пределами мира сновидений.

Паприка, распрямляясь, встает из-за стола. «Попрошу Носэ». Ей приходилось звонить ему, по прямому телефону, чтобы обсудить время лечения или перенести сеанс. Она помнит номер, но не уверена, что дозвониться удастся.

Инуи и Осанай исчезли, но никуда не делись и по-прежнему подглядывают за Паприкой. Та бросает взгляд на стену и замечает: женщина с картины – Сэйдзиро Инуи. Это очевидно. Паприка узнает его по острому взгляду. Холодные глаза Инуи смеются над ней, как бы говоря: «Думаешь, дозвонишься?»

Она снимает трубку, собираясь набрать номер. Однако кнопки на аппарате натыканы беспорядочно, словно таблица случайных чисел, а на некоторых вместо цифр – латинские буквы. Паприка начинает набирать номер, а кнопки скачут с места на место. Хуже того – их количество постепенно увеличивается, а сами они уменьшаются. Паприка раздвигает ненужные цифры и буквы по углам, оставив по центру только необходимые, и набирает номер Носэ.

– Алло! Кто это?

Вроде дозвонилась. Издалека доносится голос Носэ. Но Паприка теперь – на вокзале Синдзюку. Вокруг такой шум, что голова идет кругом, и голос Носэ едва разобрать.

– Носэ-сан, Носэ-сан,- печально зовет Паприка.

– Кто это? Кто говорит? – Далекий голос из далекого кабинета далекого мира.

– Паприка. Спасите меня!

– А, Паприка. Я люблю тебя. Где ты сейчас?

– Во сне. Звоню из сна. Я… я не могу отсюда выбраться. Вызволите меня, пожалуйста, отсюда. Спасите меня.

– Милая моя Паприка. Ты в беде?

– Да, мне очень тяжко.

– Я иду тебе на помощь. Иду на помощь. Ты где?

– На вокзале Синдзюку, в сновидении. Скорее!

– Хорошо. Я уже иду. Я спасу тебя, Паприка. Я люблю тебя. Люблю.

Тосими Конакава примчался к Ацуко домой вместе со старшим суперинтендантом Кикумурой. Его потряс рапорт инспектора Убэ, который пытался разбудить подключенную к психотерапевтической установке Тибу, но, сколько ни тряс ее, она никак не просыпалась и при этом выглядела очень странно. Когда они вошли, Косаку Токида в гостиной уплетал бутерброд и запивал его кофе. Выглядел он намного лучше, но на вопросы почти не реагировал.

В спальне перед тускло мерцавшим монитором, уткнувшись лбом в консоль прибора, спала Ацуко. Она то постанывала, то печально что-то бормотала, то тихо плакала, временами содрогаясь всем телом. С первого взгляда было ясно, что с нею не все в порядке. Конакава видел ее в таком состоянии впервые.

– Если госпожа Тиба сейчас видит сон,- показывая на экран, сказал Убэ,- то он, похоже, очень страшный. И длится… уже долго.

На экране опасно раскачивался подвесной мост через глубокое ущелье. Сталь местами потрескалась, доски настила местами провалились. Внизу, в долине текла красная река.

– Совершенная картина ада,- произнес Конакава, представляя, что, должно быть, переживает во сне Ацуко.

– Если ее тотчас не разбудить…

– Я пробовал побрызгать на лицо холодной водой. Не подействовало.

– Ну, это телячьи нежности.

– Знаете, если зажать нос, человеку станет нечем дышать и он проснется,- предложил Кикумура.

– С ума сошел! Ей только приснится, что она задыхается. Умереть не умрет, а вдруг это не пройдет бесследно? Что мы тогда будем делать? – осадил увлекшихся подчиненных Конакава.- Так нельзя! Способ выбраться из сна – в ней самой.

Кикумура не сумел скрыть удивления – это было видно по глазам.

– Неужели других способов нет? Что же тогда делать? Конакава раздвинул волосы Ацуко – МКД не было.

– Это ты снял с нее МКД? – спросил он Убэ.

– Да, часов в семь утра. Подумал, что эта штука, наверное, мешает ей проснуться. Что, не надо было трогать? – Он вынул из кармана МКД.

– Почему ты так подумал? – спросил Конакава, беря из рук Убэ маленький серебристый конус.

– Поздно ночью, когда госпожа Тиба упомянула об опасности уснуть крепким сном прямо во время проникновения, ее встревожил мой вопрос о МКД, и она умолкла. Мне кажется, она догадывалась о воздействии модуля на сон и подозревала при этом, что сон становится глубже.

– Правильный вывод,- похвалил Конакава. Вот же память у молодого инспектора Убэ – и до чего он наблюдателен! – Если даже это не так, пока на ней остается МКД, противнику проще к ней подключиться и загрузить… как ее там… глючную программу.

Разумеется, они не догадывались, что Убэ, сняв с Ацуко МКД, лишил Осаная возможности отнять у нее этот модуль.

– Точно.- Убэ достал из другого кармана еще один МКД.- Госпожа Тиба сжимала это в руке. Видимо, сняла от греха подальше. Я и подумал – пусть полежит у меня.

– Погоди.- Конакава взял с ладони Убэ МКД и присмотрелся.- Зачем для лечения Токиды ей понадобился еще один МКД?

– Она держала его про запас вот в этом ящичке.- Открыв ящичек под консолью, Убэ вскрикнул: – А! Есть! Здесь тоже есть. Шеф! Того, третьего МКД у нее раньше не было. Выходит, она отобрала во сне еще один.

Сразу после долгого совещания, длившегося с раннего утра, Тацуо Носэ вернулся к себе в кабинет.

Проснулся он рано и теперь то и дело клевал носом, просматривая проектный план. И дома, и на совещании Носэ пил кофе, но это не помогло.

Физическую усталость людям такого возраста и положения, как Носэ, приходится терпеть. Ее вызывают не заботы и тревоги. Да и проектный план при необходимости может подождать. Стоило ему опуститься в просторное кресло с подлокотниками, и он весь утонул в приятной неге. Носэ охватило какое-то свежее онемение – так бывает, когда затекают конечности. Это уже не утренний сон, для дневного слишком рано. Носэ называл такое состояние «сном вдогонку».

Звонил телефон. Слыша его сквозь дрему, Носэ протянул руку. А может, ему просто послышалось во сне и никакого звонка не было. Сейчас он даже не уверен: где он с трубкой возле уха? В своем ли кабинете?

«Носэ-сан, Носэ-сан».

Кто-то зовет. Чей-то голос пытается докричаться до его сердца. Это не секретарша и не сотрудницы фирмы.

«Кто это? Кто говорит? – спрашивает Носэ.- Алло. Кто?»

Слышит ли она его? Слышит ли голос, исчезающий в пустоте? На том конце провода она снова зовет его. Печально. И торопливо.

«Кто это? Кто ты?»

Однако Носэ уже знает, кто это. Это он – милый сердцу голос. Той девчушки. Как же ее зовут? «Как тебя зовут?»

«Паприка. Спасите! Спасите меня!»

«Точно, Паприка. Имя девушки, которую я люблю. Она тоже сейчас спит. И мучается, не в силах проснуться. Нужно ее спасти».

«Ты где?» – спрашивает Носэ.

"На вокзале Синдзюку, в сновидении«,- отвечает Паприка.

«Вокзал Синдзюку, во сне? И как мне туда добираться?» Ему кажется, стоит только подумать об этом, как все получится. Он спрашивает: «Как туда добраться? Как добраться?»

«Только не буди меня, пока я сплю. Насильно не буди, пока я сплю. Войди, пожалуйста, в мой сон. Надень МКД. Прошу тебя. Прошу».

"Прошу тебя. Прошу«,- повторяя за ней в полусне, он просыпается. Сидит перед столом, прижав к уху трубку. Из трубки слышится непрерывный гудок. «Она уже положила трубку? Нет, никакого звонка вообще не было. Сон». Он разговаривал с ней во сне.

Однако Носэ знал о возможностях МКД и не мог игнорировать просьбу Паприки из сновидения. Он отчетливо помнил их разговор: Паприка действительно взывала о помощи. Похоже, она попала в коварную ловушку и не может проснуться. Но как же быть? Она упомянула вокзал Синдзюку. Но вряд ли стоит ехать на реальный вокзал. Надев «Дедал», проникнуть в ее сон и там спасти. Пришла пора исполнить обещание. МКД у нее дома. Нужно идти. И он поднялся.

– Я считаю, другого выхода нет: спасти ее можем только мы. Как? Наденем МКД и войдем в ее сон,- сказал Носэ после разговора с Конакавой. Придя сюда, он сослался на дурное предчувствие, а о звонке Паприки умолчал. Конакава – тот, пожалуй, ему поверил бы, но остальные двое могли решить, что он не в своем уме. Конакаве он собирался рассказать о звонке позже и наедине.

– Но это под силу только психотерапевтам – причем высшей квалификации. Справимся ли? – Конакава сомневался.- А если мы тоже завязнем в сне?

– Тогда и будем думать вместе с Паприкой, как вместе проснуться.

– Во сне?

– Во сне.

Кикумура и Убэ слушали их разговор, затаив дыхание.

– Допустим, ниточку к пробуждению удастся найти лишь в ней самой – тогда нам не остается ничего другого,- решил Конакава.- Как поступим? Сначала пойду я. А если не проснусь, тогда следом ты?

– Нет-нет, лучше подключиться вместе,- сказал Носэ.- Мы ведь не знаем, кто ей больше пригодится, ты или я?

– Смотрите не забудьте снять МКД сразу после того, как мы уснем,- напомнил подчиненным Конакава.- Если МКД действительно погружают глубже в сон, оставлять их после подключения надолго опасно.

– Вы сказали – спать,- обеспокоенно произнес Кикумура.- Неужели прямо так и уснете… вот здесь? Только где вы собираетесь лечь? Кроватей всего две. Если положить госпожу Тибу, останется одна. Или кто-то устроится на диване в гостиной? Но на том диване уснуть будет непросто.

– Лучше всем троим спать рядом,- решительно произнес Носэ.- Кто знает, чего можно ждать от МКД? Думаю, впредь нам нельзя делить происходящее на реальность и сон.- Тут он сообразил, что ляпнул лишнего, и покраснел под пристальными взглядами недоуменной троицы.- Но это ладно. А вот оставлять Паприку долго в такой позе вам не жалко? Положим ее на кровать. Хоть она и шевелится, но сейчас не в состоянии управлять установкой, как во время лечения. Лучше я постараюсь уснуть прямо на этом стуле. В компьютерах кое-что понимаю и, если Паприка во сне будет давать указания, глядишь, как-нибудь справлюсь с управлением.

– Ты что, сможешь уснуть прямо так – на стуле? – Конакава скептически посмотрел на Носэ.

– Ну да. В последнее время я умудряюсь спать даже на совещаниях – делаю вид, будто о чем-то задумался,- ответил тот.- К тому же сегодня рано проснулся и совсем не прочь вздремнуть.

Кикумура и Убэ подняли Ацуко и перенесли на кровать. Конакава, не раздеваясь, лег на соседнюю кровать для пациентов, а Носэ разместился на стуле перед психотерапевтической установкой. Раскинувшись на кровати, Ацуко постанывала, иногда шевелилась. Ее лицо оставалось бесстрастным, лишь мельком по нему скользили тени мучений. Она казалась ребенком, и Носэ, прикрепляя себе на голову МКД, подумал, что во сне она непременно предстанет ему в облике Паприки.

У Конакавы же сна не было ни в одном глазу, хоть плачь. Он настраивал себя на сон, для верности щупал прикрепленный к голове МКД. Оставалось надеяться только на гипнотический эффект модуля.

– Я не смогу заснуть, пока вы там стоите,- сказал Конакава застывшим в дверях подчиненным.- Побудьте немного в той комнате.

В любом случае пока от них ничего не требовалось.

– Понятно. Тогда подгадаем момент, когда вы заснете, тогда и снимем МКД.

Кикумура и Убэ ушли в гостиную. Теперь в темноте слышалось лишь тихое дыхание.

– Сейчас она, похоже, в парке с маленьким фонтаном,- глядя на экран, произнес Носэ и зевнул. Он понимал, что этим гипнотизирует Конакаву, чтобы тот поскорее уснул.- Ждет нас там. Наверняка.

– Нужно скорее туда.

– Паприка позвонила из сна и попросила помочь.

– Вот как? То-то я думаю – раз ты так поспешно явился, выходит, откуда-то знал об опасности.

– Теперь и ты знаешь откуда.

– Ясно.

Диалог прервался. Носэ, сидя на стуле, уронил голову на грудь. «Кажется, я тоже засыпаю,- поймал себя на мысли Конакава. Его сознание постепенно мутнело.- Звонок из сна. Раз мне это уже не кажется бредом, я на пороге мира снов. Не оплошать бы…»

Паприка видит двухкомнатный домик – такие строят на продажу. Видит столовую на первом этаже. В этом доме она родилась. Она надеется увидеть родителей молодыми, ищет их, но в доме никого. Входная дверь не заперта, а на дворе ночь. Паприка не знает, как быть,- а вдруг в дом зайдет кто-нибудь страшный? Она помнит, что родителей никогда не бывало дома, она вечно оставалась одна. «Ну вот, кто-то вошел! Но не тот дядька, который навязывает свои товары, а иногда скандалит. Сегодня – женщина с распущенными волосами и в бледно-желтом платье».

– Не задавайся! Красавица, мать твою! – с порога кричит на маленькую Паприку женщина. Это Нобуэ Какимото. У нее волосы выкрашены хной и глаза почему-то косят.- Думаешь, самая умная? С чего ты это взяла? Ничего подобного. Просто до тебя дошло, что красавиц дурех мужики лишь используют, вот ты и училась как одержимая. Что, не любила никому уступать? При феминизме красавицы не в фаворе. Ты глупая девчонка. Разве нет? Только и можешь говорить, что все остальные мужики – идиоты, что им до тебя далеко, а сама нарочно втюрилась в этого безобразного Токиду. Раз он тебе нравится, выходит, ты совсем разучилась отличать черное от белого.

«Перестань, прошу тебя, перестань!» – кричит сквозь слезы юная Паприка. Но голоса нет. И это неспроста. Закатившая истерику Нобуэ Какимото – сейчас отражение самой Ацуко Тибы. Попросту говоря, Ацуко кричит сама на себя.

– Замолкни, челядь! – громко одергивает женщину подоспевший отец Паприки.- Что, насмотрелась рекламы?

«Нет, это не отец».

– Господин Носэ,- зовет надрывающимся от плача голосом Паприка.

Стоило появиться Тацуо Носэ, как Нобуэ Какимото вмиг принимает облик молодой матери Паприки и, бросив кокетливый взгляд на Носэ, скрывается в шкафу под лестницей.

– Паприка. Я пришел тебя разбудить.

– Господин Носэ. Выпьете чаю? – Паприка встает и направляется к мойке. После долгого сна она не может понять, о чем это он. «Пришел разбудить»?

– Паприка, ты же сама звала меня на помощь.- Носэ хватает Паприку за руку. Она чует его запах.

«Да, звала. Мне нужно проснуться».

– Ты спишь сбоку от меня?

– Нет, перед монитором. А ты – на своей кровати. Что мне делать? Скажи, какую ручку повернуть? Не знаю, получится или нет, ты только подскажи – какую, а я как-нибудь справлюсь.

– Такой ручки, чтобы сразу проснуться, нет.- Паприка качает головой.- Нужно поискать что-нибудь совсем другое и не здесь.

Взявшись за руки, они минуют жилой квартал и направляются к проспекту, протянувшемуся вдоль путей электрички. На обочине дороги лежит, раскинувшись во сне, собака. Большая, с редкой черной шерстью.

«Знаешь, она всегда во сне меня кусает». Паприка делится с Носэ своим страхом и крепко хватает его за руку. Собака лениво поднимается.

– Этот пес, случаем, не Осанай или Инуи?

– Думаю, нет. Кстати, который час?

– Скоро полдень.

– Ого. Это что, я так долго спала? – грустно восклицает Паприка.

"Ой, мамочки! Если я не проснусь, мозги превратятся в кашу",- передаются ее мысли Носэ, который подключен к той же линии психотерапевтической установки.

"Ерунда это все«,- повернувшись к Паприке, успокаивает Носэ.

– В такое время те двое вряд ли проникнут сюда – они должны быть в институте.

«Как же! Они могут подключиться отовсюду, где есть установка».

– Смотри, это ведь та же собака? – спрашивает Носэ, а сам думает: «Кто-то под видом собаки хочет изнасиловать Паприку».

– Точно.

«Для подключения к сну МКД больше не нужен. Так, кажется, говорил Инуи?»

Собака бросается на Паприку.

– Прекрати! А то арестую! – кричит собаке Конакава. Его внушительная фигура материализуется из каменной ограды жилого дома.

Собакой оказался Осанай. Похоже, он в шоке. «По-по-полицейский? Как же так? Тому человеку из лифта…- и МКД? Черт побери! Она впустила в свой сон настоящего копа».

У монитора будто выдернули штепсель – собака разом исчезла. Похоже, теперь они могут, не надевая МКД, проникать по своему усмотрению в сон при мониторинге через психотерапевтическую установку.

– Остались только ваши души, а все зло исчезло. Это отчетливо видно. Теперь сразу понятно, кто бы ни пришел, ведь так? – спрашивает Конакава, едва подключившись к сну Паприки. Паприка и Носэ могут читать его мысли. Смысл витающих во сне слов отчетлив благодаря прямой проводимости размышлений.

Выйдя на проспект, они по-прежнему не знают, как вернуться в реальность. Паприка обводит взглядом окрестности вокзала, но не понимает, есть там народ или нет. У нее ни единой зацепки. Смеясь сквозь слезы, она показывает на огромные прямоугольные часы. Они подвешены на фасаде вокзала и напоминают экран монитора. Вместо циферблата на них – лицо Осаная.

– Вот где этот тип. Все еще следит за нами. Злобно глядя на часы, Конакава грозит пальцем. Лицо поспешно исчезает, и опять виден циферблат.

В центре привокзальной площади стоит рекламная тумба. Паприка, разглядывая наклеенные плакаты, пытается найти ключ к пробуждению.

«Какая связь между сектантством и материнством?»

«Новинка. Атлас гнева. Атлас всех атласов».

«Любимый вкус. Пирожное-ностальгия со взбитыми сливками, которое легко приготовить при помощи обогревателя».

– Если тебе это важно,- говорит Носэ,- там есть дверь. Давай откроем.

«Я сам.- Конакава отворяет заржавевшую дверь и заглядывает в цилиндрическую тумбу.- Пусто».

– Пусто. Нет, не в том смысле,- говорит Паприка, а сама думает: «Просто я сама пустышка». Понимая, что при этом подумала Паприка, Конакава начинает волноваться.

– Эта рекламная тумба – совсем не ты.

Они входят в здание вокзала, но почему-то оказываются в вестибюле гостиницы, где раньше часто останавливалась Ацуко Тиба, когда нужно было поработать над диссертацией. У стойки портье – несколько постояльцев. Как по струнке, замерли носильщики. Паприка вспоминает, как в гостиничном номере Инуи и Осанай, зажав с обеих сторон, собирались ее изнасиловать. Это было по правде? Или во сне?

– Конечно во сне,- в один голос отвечают ей Носэ и Конакава.

– А! Погоди! Что-то припоминаю. Припоминаю.- Паприка останавливается. Она смотрит… на диван в углу вестибюля.

– Может, посидим? – Носэ направляется туда, увлекая за собой Паприку.- Заодно передохнем?

«Какой смысл отдыхать во сне? Ой, погодите!» В глазах Паприки вспыхивает искорка. Не стоит объяснять зачем,- и она говорит им, что необходимо сделать.

– Господин Носэ, возьмите меня силой! – Прямо на том диване, на глазах у постояльцев и носильщиков.

Носэ и Конакава не верят своим ушам. Однако мысль Паприки видится им неоспоримой и – по крайней мере, теоретически – заставляет согласиться.

Заповеди сна. Его мотивы. Муки совести при совокуплении во сне заставят ее проснуться. Тем более на людях, сгорая от стыда. Произойти это должно наверняка и быстро.

– Однако это слишком,- качает головой Конакава. «Бессмыслица! Ничего не выйдет».

Носэ смеется над Конакавой. «Как бессмыслица? Все у нее прекрасно мыслится! И непременно выйдет, потому что в этом и есть закон сна». Теперь Носэ понимает: при лечении между Паприкой и Конакавой во сне что-то было. «Ну ты, брат, шустрый. Когда только успел? И от кого скрывал – от меня!» Паприка и Конакава одновременно краснеют. "Все совсем не так. То было необходимо для лечения«.- «Понимаю. То было необходимо для лечения». Однако Носэ не проведешь. То было соитием во сне… как раз по взаимной любви – Паприки и Конакавы.

«Но я не уверен, что у меня получится. Боюсь проснуться от одной только мысли о близости с ней».

– Не просыпайтесь,- едва не стонет Паприка.- Нельзя. Прошу вас. Пожалуйста, возьмите меня силой прямо здесь и сейчас.

«Хотя лучше не так. Если слово „изнасилование“ вызывает у вас муки совести, пусть будет иначе: давайте мы будем сейчас любить друг друга. Носэ-сан, я вас люблю. И полюбила куда раньше, чем господина Конакаву».

– Ну, это… в таком месте, даже если ?*v¶•§??. – Носэ озирается.- Хотя, раз во сне, я не против, но что мы будем делать, если Инуи и Осанай •?¶?*v?§ и опять начнут совать свой нос? Похоже, эти двое время от времени даже днем *%•%v¶ за тобой через психотерапевтическую установку.

– Я пока посторожу,- решительно говорит Тосими Конакава. «Только замечу кого-нибудь из них – сразу дам знать. Постараюсь спугнуть, а тем временем выключу тумблер».

"Прости, друг«,- с искренним раскаяньем подумал Носэ – он же знал, как сильно тянет Конакаву к Паприке.

«Простите, что прямо у вас на глазах,- думает Паприка.- Один раз с вами… *???€??».

«Будет вам извиняться. И мысли, и эмоции, и чувства вплоть до v??€§? – раз это общий сон на общем ложе, то одна душа – одна плоть. Наверняка я сам смогу почувствовать ваш v??%*¶•».

Исчезло фойе гостиницы. Пустая комната с татами, никакой мебели.

"Комната для кройки и шитья по домоводству у меня в старшей школе. Один негодник из параллельного пытался •€° меня здесь после уроков. Мне часто снится это место«,- вспоминает Паприка.

Отворив дверь, Конакава выходит в коридор школьного корпуса – там он будет караулить комнату для кройки и шитья, где совершается действо, непристойное для учебного заведения. Паприка лежит на татами в объятиях Носэ. И татами впитывает тот юношеский пыл, который она сдерживала в себе все школьные годы. За окнами – роща. «Вот я и старалась одеться неряшливо,- вертится в голове у Паприки.- Чтобы стыдиться себя, да как можно сильнее». Они нагие. Паприка кокетничает, говорит нарочито пискляво. С другой стороны, ей стыдно перед Конакавой и Носэ. "Это не настоящая я".- "Знаю, но именно это меня и возбуждает".- "Поверьте, я… не так уж и хочу… все это делать. Только… чтобы возбудить… вас«.- «Я знаю. И уже еле сдерживаюсь». Стремительно накаляются чувства. Вспышка страсти. «Паприка. Я больше не могу сдерживаться». Носэ, мучительно простонав, кончает. И они втроем почти одновременно просыпаются.

Ацуко что-то выкрикнула. Кикумура и Убэ удивленно наблюдали, как она вскочила с постели. Они уже давно сняли МКД с Носэ и Конакавы. Ацуко покраснела, представив, какие глупости видели полицейские на экране мониторов.

– Как хорошо,- воскликнул Убэ,- что вы проснулись все вместе.

Кикумура тоже всем своим видом изображал, что крайне рад их благополучному пробуждению.

– Как вам это удалось?

Монитор показывал кадры вперемешку глазами всей троицы, и что там за сон, было непонятно. Ацуко мигом успокоилась. Носэ усердно старался делать вид, что ровным счетом ничего не произошло. Он ничем не выдавал, что проснулся, достигнув верха блаженства. В отличие от него Конакава, проснувшись в состоянии крайнего возбуждения, покраснел. Он прятал взгляд от подчиненных.

– Пришлось прибегнуть к крайней мере,- сказал Носэ, а сам подумал: «Отчасти несуразной, хотя… можно сказать, вполне сновидческой». Затем он улыбнулся и продолжил: – Что это был за способ, я вам сказать не могу. Даже не спрашивайте.

– Несколько раз звонили из института,- сообщил Кикумура таким тоном, словно собирался выложить им все свои проблемы.- Сказали, что в институт приехали родители господина Химуро – переживают за сына. И еще семья Нобуэ Какимото собирается приехать в Токио, чтобы лично убедиться, в каком она состоянии. Ее лечащий врач господин Осанай не мог им отказать и согласился принять в институте. А семья господина Химуро будет встречаться с господином Токидой. Кстати, его мать тоже звонила дважды. Как быть?

– Хорошо, обсудим,- сказал Конакава.- А пока накормим госпожу Тибу.

Ее голод даже Конакаве и Носэ в их снах передавался болью в желудке.

Стоило Ацуко Тибе вместе с Косаку Токидой и Тосими Конакавой войти в просторный ресторан, больше напоминавший оранжерею с высоким стеклянным потолком, как из-за столика возле окна, заметив Токиду, встали родители Химуро. Встречались они и раньше, а теперь издалека отвесили низкий поклон. Свод был настолько высок, что солнечный свет не достигал столиков, а сам зал перегородки делили на отдельные кабинки, поэтому можно было только догадываться, сколько человек в зале. Неутихающий гвалт скрадывал голоса даже в соседней кабинке, что делало этот ресторан самым подходящим местом для предстоящей беседы с родителями Химуро. Порекомендовал заведение Кикумура, сам не раз заглядывавший сюда по службе.

Родители Химуро – добропорядочные супруги на седьмом десятке – приехали из Кисарадзу. По их растерянным лицам было видно, что их непонятный великовозрастный сынок все это время помыкал ими. Когда им представили Тосими Конакаву, старики чуть не расплакались.

– Значит, с Кей что-то стряслось?

– Пока неясно,- сказал Конакава, глядя на отца Химуро: тот походил на рыбака, хотя в действительности держал магазин готового платья.- От господина Токиды поступило заявление об исчезновении вашего сына. Мы не исключаем, что с ним мог произойти несчастный случай. Я здесь потому, что надеюсь узнать от вас, его родителей, полезную информацию, которая может пригодиться в поисках.

– Да, конечно. Хотя чем мы…- Отчаянные глаза матери блуждали.- Когда он с нами совсем не считается. Хоть бы раз позвонил домой!

– Господин Химуро имел доступ к очень важному проекту,- пояснила Ацуко.- Я тоже в команде исследователей. Вокруг нашей темы разгорелись страсти, они переросли во внутренний конфликт. Сами видите, как его последствия отразились на господине Токиде.

Токида, едва втиснувший свою гигантскую фигуру за круглый семейный стол между Конакавой и Ацуко, при этих словах застонал и скривился. Ему явно было неприятно об этом вспоминать.

– Простите. Ваш сын – мой подчиненный, а я о нем… совсем не заботился.

– Главное, чтобы жив был,- понизив голос, произнес отец, сжимая кулаки. Мать вскрикнула и замотала головой.

Не вправе рассказывать им все, Токида и Ацуко, сгорая от стыда, потупились. Ни с каким заявлением Токида, разумеется, не обращался, но Конакава продолжал убеждать родителей, чтобы те в конечном итоге не подавали заявление о пропаже сына от своего имени.

– Он был причастен к очень важным исследованиям, поэтому мы бросили на его поиски все силы. Постараемся найти. Понимаю, как вы переживаете, однако нужно запастись терпением.

«И ждать им придется бесконечно. Пусть Химуро еще жив, но прежним он уже не будет». От этой мысли у Ацуко защемило в груди.

Ночная мусорная свалка. Неужели его зарыли там? Ацуко нашла в рефлекторе пейзаж этой свалки, распечатала его и передала Конакаве. Его люди втайне начали поиски того места. Судя по панике, охватившей Осаная, когда из-за беспечности Хасимото в его сне появился вид на эту свалку, Ацуко была почти уверена: Химуро убит.

– Знаете, мне не понять мудреных вещей вроде этих ваших исследований, но вот внутренний конфликт – в чем он, собственно?

Ацуко мельком посмотрела на Конакаву, и тот глазами дал ей понять: до некоторой степени можно раскрыть родителям Химуро истинное положение вещей. А до какой, они обсудили накануне. И Ацуко заговорила:

– Не вдаваясь в подробности, это – борьба за руководство нашим институтом с людьми, завидующими нашим успехам в исследованиях. Более того, эти самые люди пытаются присвоить себе результаты наших исследований. Их содержание в силу своего служебного положения мог знать господин Химуро.

Гул голосов в зале внезапно разорвало пронзительным воплем. Похоже, кричала молодая особа из соседней кабинки. Вслед за ее возгласом раздался звон бьющейся посуды. Об пол ударился металлический поднос, выскользнувший из рук официантки. Такой акустики архитекторы, пожалуй, не предусматривали.

Посетители подскакивали с мест и в панике показывали на стеклянный потолок. Снаружи зал ресторана обозревала громадная японская кукла. За нею виднелось голубое небо. Короткие волосы, широко распахнутые и черные как смоль глаза. Мертвое лицо растянулось в зловещей улыбке. Обычно поджатые красные губы куклы были разомкнуты, но смеха не слышалось.

– Ой! Смотри!

– Что это?

– Привидение.

Ацуко не могла встать. «Постой-ка! Это, случаем, не сон Химуро? Неужели его кошмары влились в реальность? Или это опять мой собственный сон? Под действием МКД я так и не проснулась и вижу сон Химуро, который мне показывают Инуи и Осанай?»

– Это Химуро! – завопил Токида.

– Что это? – У ошарашенного отца явно сдали нервы.

Один Конакава неспешно поднялся, не сводя глаз с куклы. Огляделся. Закрыв лицо руками, Токида причитал:

– Химуро, это Химуро.

В переполохе мать громко спросила Токиду:

– Почему вы так говорите? И почему это должен быть Кей? Та кукла – что это такое?

Ацуко испугалась – но не за себя, а за Токиду. Реальность это или сон, допустить ухудшения его душевного состояния она была не вправе.

– Все будет хорошо. Не бойся. Прошу тебя, не переживай,- сказала Ацуко ему на ухо.

Дабы удостовериться, что это не сон, Конакава два-три раза хлопнул себя по груди и пояснице, а затем сказал Ацуко:

– Побочное это действие или нет, вопрос отдельный, но, ей-богу, я сейчас не сплю. Так же как и во сне, я не могу утверждать, что это не сон. Сейчас – реальность. Это самая что ни на есть реальность.- И он еще раз повторил, как бы подбадривая себя:- Побочное действие МКД.

Конечно, можно предположить, будто МКД оказывает воздействие, заставляя ощущать сон как самую что ни на есть реальность. И именно сейчас все они – в таком сне. «Сдается, его терзают те же сомнения, что и меня».

– Аттракцион. Это – аттракцион.

Паника прекратилась, затухая хором вздохов. Несколько человек встали с мест и, протягивая вперед руки, как бы взывая к окружающим, пытались успокоить не только себя, но и посетителей за соседними столиками.

– Это какая-то акция.

– Черт, плохая шутка. Свист.

– Идиоты. Прекратите, прекратите!

Японская кукла была одета в кимоно с длинными рукавами. Вскинув к плечам руки с широко раздвинутыми короткими пальцами, она впечатала ладони в стеклянную крышу. В зал посыпалось стекло. Теперь уже все без исключения поверили, что это не розыгрыш. А когда люди вскочили с мест, оказалось, что были заняты почти все столики. Некоторых посетителей ранило. В ресторане разверзался сущий ад. Напуганные люди теряли самообладание и здравомыслие. И вот – новая волна паники. Все, кто еще держался на ногах, ринулись к выходу.

До столика возле окна, где сидела компания Ацуко, осколки не долетели, однако Конакава решил, что им лучше уйти.

– Нам пора.

Конакава повел Ацуко, Токиду и родителей Химуро вдоль стены к выходу. Если сюда нагрянет полиция, ему придется объяснять свое присутствие в таком обществе. Так что поскорее удалиться было бы благоразумно и вполне своевременно. «Однако,- думала Ацуко,- где нам скрыться? Допустим, это не сон, и мы видим некий образ из сна Химуро. Тогда эта зловещая кукла наверняка будет преследовать только меня и моих спутников».

– Постойте! У Кея в детстве была такая же кукла. И он любил с нею играть.- Мать Химуро была в смятении, ее всю трясло, но по-прежнему она дрожащим голосом пыталась выяснить у Токиды, где ее сын.- Но с какой стати это Кей? Господин Токида, почему вы так решили? Откройте мне правду.

– Прекрати.- Муж приобнял ее и, слегка тормоша, пытался успокоить. У него тоже дрожал голос- Бежим. Расспрашивать будем после.

Кукла проломила ладонью потолок еще в одном месте. Обернувшись, Ацуко заметила, что кукла следит за каждым ее движением. «Зачем нам на улицу, если чудовище настигнет там нас в два счета? К тому же погоня только увеличит число жертв, а это совсем некстати для Конакавы. Если же это не сон, противостоять чудовищу никак нельзя. Хотя, пожалуй, способ все-таки есть. Не исключено, что у меня самой – остаточное явление от МКД. И как быть? Действовать так же, как и во сне? Интересно, получится?»

Но Ацуко оглядывается уже на тротуаре и видит, что гигантской куклы нет и в помине. По проезжей части проносятся автомобили, а переполох устроили лишь посетители, выбежавшие из ресторана. Однако стеклянная крыша сбоку разрушена, торчит стальная арматура. Кто-то ударил туда с гигантской силой.

– Что за ерунда! – Рассказы высыпавших на улицу посетителей ресторана вызывают лишь смех у прохожих. Но на обочине сидят мужчины и женщины с кровоточащими ранами на головах. Хоть происшествие и кажется окружающим невероятным, при таком количестве раненых машины полиции и «скорой помощи» непременно слетятся.

– Давайте пойдем. Не стоит здесь оставаться,- подгонял спутников Конакава.

«Интересно, почему он, полицейский, не желает остаться на месте происшествия для выяснения обстоятельств?» – думали родители Химуро, пока все шли к ближайшей станции. Чувствуя это, Конакава объяснял:

– Произошедшее наверняка показалось вам кошмаром. Мы и сами в ужасе. Теперь нам необходимо, не теряя хладнокровия, научными методами выяснить, имеет ли это отношение к господину Химуро. По этой самой причине я, суперинтендант-супервизор, вынужден по-" кинуть место происшествия, чтобы не оказаться в центре скандала. Возможно, это не поддается вашему пониманию, однако наберитесь терпения. Ситуация непременно прояснится.

– Но та… та кукла,- не сдавалась ополоумевшая мать.- Это – Кей? Та кукла и вправду – Кей? Но почему?

Ацуко поразилась интуиции пожилой женщины, но продолжала ее успокаивать:

– Та кукла лишь напомнила господину Токиде о вашем сыне. Мы все очень переживали за него, вот у господина Токиды и вырвалось от удивления. Ну какой же это господин Химуро? Быть такого не может.

– Извините, что я нес околесицу,- я совсем не соображал, что говорю. Только расстроил вас,- просил прощения Токида. Он уже пришел в себя.

Кое-как успокоив супругов и посадив их на электричку, троица решила вернуться на квартиру Ацуко, чтобы обсудить сложившуюся ситуацию. Поймав у станции такси, они проехали мимо ресторана. Опередив полицию и «скорую помощь», на место происшествия уже примчались машины газет и телестудий.

Горячий источник Хата затерялся в горах. Старое здание гостиницы ютилось под обрывом, а боковой флигель выступал прямо над горной речкой. При всей популярности заведения строить новый корпус было попросту негде. В гостинице даже не предусмотрели большого зала с татами, и для многолюдных застолий совмещали три смежные комнаты, для чего убирали раздвижные перегородки. Одна из таких комнат была во флигеле, отчего зал напоминал букву Г.

К пяти часам вечера все перегородки вдоль опоясывающего комнаты коридора сняты. С речки дует прохладный ветерок, и за сервированные столики один задругам рассаживаются гости. Главные столы – перед токонома* в глубине угловой комнаты. Все гости в одинаковых халатах, лица у них румяные после горячих ванн.

* Токонома – в традиционном японском доме декоративная стенная ниша с приподнятым полом и полочками, используемая для размещения украшений: свитка живописи, каллиграфии или вазы с цветами.

Сюда, в отроги Горай горной цепи Этиго, добирались из Ниигаты на автобусе целых четыре часа. Поэтому Тацуо Носэ и его коллегам пришлось отправиться из Токио ранним утром. Компанию Носэ составили новоиспеченный ответственный за сбыт «Овоща» Намба с двумя подчиненными, а также начальники двух отделов – технологического и запчастей.

Они приехали по приглашению эксклюзивного дистрибьютора в Ниигате, объединявшего несколько десятков отделений по всему городу. На следующий день по возвращении в Ниигату персоналу уровня начальников отделов и ниже предстояло принять участие в техническом семинаре.

Дожидались только начальника технологического отдела. Как выяснилось позже, утром перед выходом из дому он не успел справить нужду, в автобусе ощутил позыв, терпел из последних сил и, как только подъехали к гостинице, стремглав помчался в туалет. И долго оттуда не выходил. Затем припозднился с ваннами, где промывал волосы от песка, набившегося через раскрытые окна автобуса. Поэтому и вышел к столу позже всех.

– Извините за опоздание,- сказал он, сверкая шевелюрой, набриолиненной гостиничной помадой.

И вот банкет начался.

Носэ, недолго понежившись в целебной воде, вздремнул у себя в номере. Накопившаяся усталость давала о себе знать. Он переживал за Паприку и ехать не хотел, но не мог отказать президенту: тот лично попросил его поприсутствовать хотя бы на банкете.

Банкет был в полном разгаре. К вечеру похолодало, и, чтобы гости не простудились, раздвижные перегородки вернули на место. Тем временем под потолком ярко зажглись люминесцентные лампы, и сбоку от Носэ перед токонома началось импровизированное представление. Многие опытные торговцы коммерческого отдела головной конторы могли похвастать забавными оригинальными трюками, которыми развлекали клиентов на банкетах. Однако и торговцы Ниигаты были все как на подбор весельчаки, и под конец становилось непонятно, кто кого развлекает. Многие обижались, если им не хватало времени выступить: показывая свой номер, они получали больше удовольствия, чем сами зрители.

Гости покатывались со смеху: пожилой хозяин автосалона изображал китайца в пиджаке наизнанку в миниатюре «Плошка и курительная трубка». И тут из коридора влетела горничная. Вся взъерошенная, словно за ней кто-то гнался, она пронеслась по залу так, что пятки сверкали. Схватив «китайца» за ноги, она закричала:

– Бе… бе… беги-и-те!

Зрители восприняли ее появление как часть выступления и безудержно расхохотались.

– Ну ты, сестричка, и вовремя.

– А как убедительно играет!

Носэ в первый момент посчитал также, но он сидел близко, и от него не ускользнуло: для спектакля горничная выглядела странно – лицо и губы синие, а сама, дрожа от страха, не может проронить ни слова.

– Что случилось? – крикнул ей Носэ. Повернув искаженное гримасой ужаса лицо и заикаясь, она проговорила:

– Ти… тигр. Тигр. Тигр пришел.

– Какой тигр в гостинице? – Компания опять разразилась смехом.

Только Носэ оторопел. «А вдруг правда? И этот тигр появился из моего недавнего сна, который я видел в рёкане, вспомнив о Торатаке. И этот тигр… из-за остаточного явления побочного воздействия МКД на мой организм… проник в реальность? Не может быть! Когда я говорил „нельзя разделять реальность и сон“, я имел в виду лишь миры Паприки».

Носэ пришел в себя. Недавно он читал в газете заметку о человеке, державшем у себя дома тигра. Не исключено, что этот тигр сбежал.

Испуг горничной уже не казался шуткой, и смех унялся. Носэ и Намба переглянулись, и Намба спросил у горничной:

– Где этот… тигр?

– У парадного входа. Сюда, он идет сюда.

– Караул! – раздалось из глубины зала. Мужчина, сидевший у выхода в коридор, вытянул шею,

удостовериться. И тут же молча отшвырнул свой столик, присел и по-лягушачьи прыгнул вперед. Окружающие не успели опомниться, как из коридора энергично, будто передразнив этот прыжок человека, в комнату впрыгнул тигр. Не кошка, не мягкая игрушка – гигантский тигр. По сравнению с тиграми на телеэкране или в зоопарке этот был настолько огромен, что ни у кого не оставалось сомнений – перед ними самый что ни есть настоящий тигр.

Возникшая паника пробудила у тигра охотничий инстинкт. Он набросился на первого попавшегося – вцепился ему в шею. Остальные быстро поняли – вот он какой, «мир дикой природы».

Снося перегородки и отпихивая друг друга, публика с воплями поскакала через перила, кубарем скатываясь к речке. Выскочившие в коридор флигеля гости один за другим прыгали в воду. Кто-то оцепенел от испуга. Кому-то не удавалось подняться, и они хватались за стойки токонома. Один вцепился в штанину коллеги, собиравшегося дать деру, другой, вжимаясь в стену, лишь перебирал вытянутыми вперед ногами.

Только молодому сотруднику коммерческого отдела головной конторы не повезло: пока он в ужасе наблюдал, как фонтаном брызжет кровь из шеи попавшего в лапы к тигру бедняги, дикий убийца оставил бьющееся в предсмертных конвульсиях тело и бросился на новую жертву.

Горничная повисла на ноге у «китайца», и тому пришлось волочить женщину в коридор. Носэ и Намба замерли на месте. Из всей компании в комнате оставались они вдвоем, остальных след простыл.

– Бе… бе-жим? – придя в себя, предложил Намба и, опираясь на плечо Носэ, поднялся на дрожащие ноги.

Из пасти зверя свисал шмат окровавленной плоти, выдранный из горла несчастной жертвы. Среагировав на движение Намбы, тигр пристально уставился на парочку.

Морио Осанай мучился: ему было страшно засыпать.

Стоит уснуть – и в его сознание обрушится лавиной чей-нибудь сон. Хорошо, если это будет сон Сэйдзиро Инуи, но может опять присниться кошмар умершего Химуро, от которого кто угодно содрогнется. В их снах Химуро оставался живым.

Накануне Сэйдзиро Инуи признался Осанаю, что тоже боится спать.

– Однако,- начал он,- нечто подобное должна испытывать и Ацуко Тиба. У нее тоже по ночам слипаются глаза.

Но если бы только недосыпание. Если бы только кошмары. Встреча с ней во сне равносильна неизбежной схватке. И в то же время она видит в своем сне, как бьется с ним насмерть. Перекликающийся сон на разных кроватях – далеко не любовный роман, когда герой и героиня спят вместе на разных ложах. Это изматывающий нервы поединок достойных и равных противников. Прежде всего требовалось отделять примеси чужих снов от собственного, а еще понимать, чьи они. Может, это сон Торатаро Симы или Косаку Токиды. Надевая им на голову МКД, Осанай готовил им участь, схожую с судьбой Химуро. Если предположить, что в сон Осаная может проникнуть любой, кто хоть раз надевал МКД, немудрено появление в его сне клиентов Паприки – управляющего корпорацией Тацуо Носэ и полицейской шишки Тосими Конакавы.

В особенности боялся Осанай появления во сне Конакавы. Тем более, если этот полицейский столкнется где-нибудь с безвольным Хасимото, он тут же догадается об убийстве Химуро.

Но не спать нельзя. А перебиваться урывками днем, пока все бодрствуют,- тоже не выход, работать-то кто будет? Единственный способ хоть как-то защищать свой сон от врагов – согласовывать время сна с Сэйдзиро Инуи и Хасимото и засыпать в одно время.

Как долго будет длиться это остаточное явление? Или не пройдет никогда? МКД поместили в свинцовый шкаф для хранения опасных медикаментов, но как его изолировать? Пока он действует, этот кошмар не развеется. Ацуко Тиба, вероятно, догадалась об опасности, которую скрывает в себе модуль, и прекратила им пользоваться. Но, к несчастью, их квартиры отделяет лишь перекрытие, а потому даже без МКД, под воздействием одного остаточного явления они могут проникать в сны друг друга.

Коротать ночи в полудреме, чтобы в любой момент суметь проснуться, очень непросто, но ничего другого Осанаю не оставалось. В два часа ночи он забылся сном.

Где это? «Дзингу гайэн»?* Осанай бежит трусцой. Ни разу до этого не бегал. Хотя подумывал. Поэтому, наверное, и побежал во сне. Ему навстречу приближается пожилой человек. «Идиот, начинать бегать в преклонном возрасте – только гробить себя. Погоди-ка. А это, случаем, не директор Торатаро Сима? Точно, он».

* «Мэйдзи дзингу гайэн» – культурно-спортивный комплекс перед святилищем Мэйдзи в Токио.

Торатаро Сима, узнав Осаная, приближается.

«Выходит, Сима оклемался. Так, я, кажется, замышлял против него что-то неладное. Будь он трижды проклят. Никак спешит пожаловаться?»

Сима и Осанай останавливаются друг против друга. Сима улыбается. Его улыбка Осанаю кажется зловещей, кроткое лицо раздражает пуще прежнего.

– Вы уже поправились? – по-ученически учтиво справляется Осанай.

– С чего бы такая любезность? – не расставаясь с улыбкой, отвечает ему Сима.- Паприка излечила меня от той ?•*€?, которую ты спроецировал. Она талант. В отличие от тебя, заурядного докторишки!

Осанай вне себя. Это не директор Сима из сна. Это сам Торатаро Сима. Их сны пересеклись. И Осанай решает высказать начальнику все, на что раньше по малодушию не поворачивался язык.

– Помалкивал бы, старый хрыч! Сам только и можешь, что пожинать чужие лавры. Талант – это я! А ты – паразит на теле института! Чтоб ты сдох!

Сима не ожидал такой наглости от своего подчиненного, и его лицо вытягивается от изумления. Не успев опомниться, он увязает по шею в земле. Сима устремляется вперед – голова его взрезает землю, по сторонам летят комья. Но, огибая храм, он натыкается на корень толстого дерева. Не в силах двигаться дальше, Сима, возведя глаза к небу, что-то вопит.

– Так тебе и надо! – кричит ему Осанай.

Осанаю вдруг хочется пнуть голову Симы. Он уже делает шаг вперед, предвкушая, как расквитается за прошлое со своим деспотичным папашей, и тут из-за спины раздается металлический голос – напряженный, словно натянутая гитарная струна:

– Прекрати.

Юная Паприка. Ее несложно узнать по одежде: красная майка и джинсы. Осанаю кажется, будто он вернулся в свое детство. Паприка держит в руках рогатку, целит прямо в него, Морио. Чем это заканчивается, Морио знает не понаслышке: однажды приятель попал ему прямо в глаз. Если бы он тогда не зажмурился – лишился бы зрения. Он до сих пор помнит, как обожгло его болью.

С обеих сторон – элитные частные дома, дорога полого идет в гору: нет времени прятаться за спасительной дверью. Обхватив голову, он опускается на корточки и кричит:

– Погоди! Это опасно. Прекрати, противная девчонка!

– Фюйть, фюйть-фюйть,- торжествующе насвистывает Паприка.- Так и думала! Пацаны не хотят камнем в глаз.

Спрятав лицо, Морио не видел, но знал, что она, стоя прямо перед ним, целит из рогатки ему в темя.

– Вот тебе!

– Не-е-ет!

Морио не в силах сдержаться. Понимая, что это сон, он все же рискует вернуться в реальность покалеченным. Тогда он поднимается и бежит к себе домой. А по ходу, как сумасшедший, размахивает руками, надеясь отмахнуться от запущенного в него камня.

Новогодняя ночь. В его доме семья не спит допоздна, по обыкновению готовясь к первому дню нового года*. В такие дни укладываются поздно, часа в три-четыре утра. Морио и другие дети собираются в гостиной, им интересно смотреть, как взрослые хлопочут по хозяйству, но вскоре сон берет свое. В гостиной во главе стола неизменно сидит дед. В руке у него чашка чая, рядом – штоф очищенного сакэ. Отхлебывая чай, дед то и дело подгоняет женщин. Однако сейчас, когда Морио ворвался в столовую, вместо деда сидел в позе лотоса облаченный в кимоно Сэйдзиро Инуи. Он злобно смотрел на Морио и, судя по лицу, был явно не в духе.

* По традиции в Японии встреча Нового года проходит в первый день и вечер, не предусматривая начало празднования в канун смены календарных дат.

– Я с таким трудом рассчитал смесь сонбутала и сульфонала, чтобы избавиться от снов, но стоило мне наконец-то уснуть, как ты шумишь.

– Простите,- вкрадчиво бормочет Морио,- но мне было страшно. Ей-богу, страшно.

– Где мы? В твоем сне? – Инуи окидывает взглядом столовую.- Ты спишь крепче всех, но мне кажется, сюда проник кто-то еще.

– Знаете, здесь памятное для меня место, где я больше всего был счастлив. Но то было время страха и место опасности…- Морио всхлипывает.- А может, ничего этого на самом деле не было. И это просто остаточная память после стольких повторов во сне.

– Что здесь происходило? – спрашивает Сэйдзиро Инуи, принимая строгий вид психотерапевта.

Морио оглядывается на вход – дверь распахнута настежь. Домочадцы беспрестанно снуют, поэтому весь вечер свет не выключают, дверь не запирают. На огонек временами забредают бездомные. Во сне все это происходит постоянно, а в реальности, возможно, повторялось каждый Новый год. Или же случилось однажды. А может, и не бывало никогда.

Иногда приходил своенравный молодой шалопай – хмыкая, уносил плохо лежавшие в доме вещи. В другой раз – якудза, который зловеще озирался, а затем нападал на людей, отбирал у них золото. Изредка вваливался огромного роста бездомный пьяный мужик – тот все пытался изнасиловать красавицу мать и старшую сестру Осаная. Все как на подбор бесстыжие, они игнорировали усердные попытки семьи Морио избавиться от них, и когда начинало казаться, что от них отделались, они возвращались опять. И не преминули наведаться в новогоднюю ночь.

– Выходит, без непрошеных гостей не обойтись? – удрученно обронил Инуи, отматывая назад память Осаная.- Здесь ты лелеешь слабость, это часть твоего «я». На это и надавят.

Из прихожей раздается крик женщины:

– Кто? Кто там? – Это испуганный голос матери. "Ну вот, уже пришли",- вздыхает Морио, поднимаясь, а сам плаксиво кричит:

– Уходите! Уходите! Нечего вам тут делать.

"Вы нам не ровня. Мы – интеллигентная семья благородных корней. А вы – невежественная голытьба«,- продолжает про себя мысль Морио, а вслух произносит разрозненные фразы:

– Ничего общего… Голытьба… Прочь отсюда.

– Постойте, это вы – Морио Осанай? Вынырнув из мрака, в дверях стоит тот полицейский – Конакава. Никакой не невежа и не голытьба, куда там – элита, внушающая почтение самому Осанаю. Строгие черты лица, ни капли заискивания. Этот полицейский не допускал беспорядка даже во сне, и его костюм с иголочки выглядел безупречно, хотя был повседневной одеждой. Морио Осанай с самого детства ненавидел мужчин такого типа. И вот Осанай в своем сне уже взрослый. Кто знает, вероятно, причиной тому – вторжение Конакавы.

– Вы кто? – Осанай понимает, что задает дурацким тоном глупый вопрос, но не в силах сдержать собственный регресс. У него едва хватает духу собраться с силами, чтобы попытаться выскочить за порог.

– Сами знаете,- без тени улыбки отвечает Конакава. Он уже прощупывает сознание Осаная.

«Главный суперинтендант. Подумать только, главный суперинтендант!» Высокий чин давит на психику Осаная, а мысли спящего Конакавы захлестывают его сознание: «Вот оно какое – побочное действие. Хорошо. Можно считать, что представился случай… спасти Паприку. Нужно во что бы то ни стало, воспользовавшись этим шансом, докопаться до истины. Без боя Осанай не сдастся».

– Где труп господина Химуро?

У Осаная екнуло сердце. «Бежать. Бежать. Сил сопротивляться нет».

К счастью, от потрясения меняется фаза сна – при этом и сам сон становится другим. Осанай в традиционной гостинице. Нет. Это даже не гостиница, а старинный постоялый двор. В зале, развалившись на татами, отдыхают путники. А что же сам Осанай? Он – молодой самурай. Понимает, что нужно быть начеку, а из исторических романов знает, что в таких местах полно всякого ворья – ночлег-то всем нужен. «Вот куда меня занесло. Что это – предостережение? Чтобы держал ухо востро». Но даже в доспехах самурая у Осаная душа в пятках. Кто там среди постояльцев? Коробейник. Две паломницы – мать и дочь. Борец сумо. Молодые супруги. Балаганщик. Кучка ненавистных простолюдинов. Вдруг Осанай замечает, как из-за голов людей за ним следит седой плотник-десятник с трубкой во рту – Торатаро Сима. Ацуко Тиба в образе бродячей певицы. Осанай поднимается. Ему все опротивело. «Спасите! Меня все время преследуют. Черт! Черт! Всех порубаю!» Он выхватывает меч.

«Все еще сплю»,- думает во сне Осанай. И, решив для себя, что это сон, он вынужден считаться с окружающим бытием. Это свойственно всем: стоит уснуть, как сознание дает команду ни за что не расслабляться, сдерживать себя от позывов к безрассудству.

«А если я сплю не один?» – спрашивает себя Осанай. Доспехи самурая – подтверждение тому, что он видит сон. В руке он сжимает эфес. Крови на клинке нет. «Что было после того, как я обнажил меч? Такое ощущение, что я вынул его из ножен давно, вот только ничего не помню». Осанай видит сон, будто только что проснулся. Он – молодой самурай – сидит на кровати. Напротив еще одна. Рядом с той кроватью психотерапевтическая установка. В спальне – мрак. Похоже, здесь врачебный кабинет на дому. «Эту комнату я знаю из какого-то другого сна. Точно! Из сна Паприки. Здесь – спальня квартиры Ацуко Тибы. В этой комнате она лечит пациентов».

Ему кажется, что его окружает реальность и все вокруг как настоящее. При этом нет ощущения, будто он спит. Возможно ли такое? Но в любом случае это сон, и размышлять в нем глубже не получается. Морио Осанай вяло поднимается с кровати, мало чем напоминая молодого самурая.

Из соседней комнаты доносится голос. Говорит мужчина. Там, должно быть, гостиная. Вполне вероятно, что Ацуко Тиба привела к себе домой мужчину и ведет с ним дружескую беседу. От ревности у Осаная темнеет в глазах, его буквально трясет. Подавшись вперед, молодой самурай прислоняется к стене, приоткрывает дверь и, навострив уши, подглядывает через дверную щель в гостиную.

– …Однако тот тигр на меня не напал. Наоборот, подошел ко мне и так нежно, как бы любя, ко мне прильнул. И замурлыкал.

"Это он – Носэ, управляющий крупной фирмой«,- моментально соображает Осанай. А Носэ, горделиво окинув взглядом компанию, продолжает рассказ. Компания – это Ацуко Тиба, Косаку Токида, директор Торатаро Сима и двое незнакомых Осанаю мужчин. «Странно – в сравнении с моей эфемерностью их присутствие кажется самой что ни на есть реальностью. Говорят-то они, по крайней мере, отчетливо».

– По идее, такого быть не может – чтобы свирепый тигр, ворвавшись в заполненное людьми помещение, прильнул бы к человеку. Я, словно играя с огнем, гладил тигра по жесткой шерсти, а самого словно током било: если это не сон, то тигр объявился из сна. Точнее, не титр, а Такао Торатакэ в облике зверя.

Едва вернувшись из командировки, Носэ прямо с порога поделился приключениями с окружившими его Ацуко, Токидой и Симой. Тосими Конакава замещал шефа и прийти не мог, поэтому отправил вместо себя инспекторов Ямадзи и Убэ. Косаку и Торатаро Сима уже поправились и могли позаботиться о себе сами – им больше не требовался присмотр Кикумуры и Саки.

– Тигр будто растворился у меня на глазах. Я во сне… хотя нет, наяву – повторял вслух как молитву: «Исчезни! Исчезни! Возвращайся в сон». Кто знает, возможно, Всевышний услышал меня. Намба может подтвердить – он стоял рядом и видел своими глазами, как тигр в одно мгновение растворился. Намба, как, впрочем, и я, не отважился рассказать эту нереальную историю полиции, чтобы не выглядеть в их глазах идиотом. Что было дальше, вы знаете из газет. Полиция, пожарные, Общество друзей животных устроили в горах облаву, но никакого тигра, разумеется, не нашли. Однако, как ни пытайся, списать все при двух трупах и многочисленных раненых на коллективную галлюцинацию не удастся, и там по-прежнему не теряют бдительности – вдруг тигр опять забредет.

– Очень похоже на ситуацию с японской куклой,- говорит инспектор Ямадзи, стараясь сохранить присущую полицейскому логичность.- Появившееся из сна существо естественным образом исчезает, будто его не было и в помине, но при этом оставляет после себя погибших и раненых. Что бы это могло значить?

Ацуко не знает, что на это ответить. А любая попытка дать ответ закончится символическим предположением очередным признанием мощи сновидений: простым посланцам из мира снов по силам нести в реальный мир смерть и увечья.

– Мне нельзя…- Косаку Токида в который раз хватается за голову и горько стонет.- Нельзя было создавать этот чудовищный модуль. Да к тому же без защиты от подключения. Это провал. Провал ученого.

Все умолкают, не находя слов для утешения. А Токида знай распаляет себя:

– Ну почему я не подумал об этом сразу? Расслабился, окрыленный успехом. Вот что.- Он поворачивается к Ацуко и медленно протягивает ей толстую ладонь.- Я демонтирую эти МКД. Отдай мне все модули, что есть у тебя,- я ликвидирую их прямо сейчас.

– По… погодите.- Ямадзи в волнении приподнимается со стула.- Ваше настроение понятно, но МКД остаются и у врагов. Думаю, случись что, меня по голове не погладят, если узнают, что я не помешал вам их разбирать.

– Именно,- поддакивает Носэ.- Хотя бы посоветуйтесь с Конакавой.

– Вот если бы само существование модуля не расширяло остаточное явление…- принимается за свое Токида.

– Допустим, мы уничтожим наши экземпляры,- вяло произносит Торатаро Сима, чьи глаза выдают накопившуюся усталость,- но пока те двое пользуются МКД, они будут каждую ночь проникать в наши сны. Признаться, у меня нет больше сил. Вчера Осанай опять надо мной издевался…

При этом Сима умолчал, как Осанай его обругал, вогнал по шею в землю и заставил бегать, как крота, взад-вперед.

– Если и представится шанс отобрать у них МКД, то лишь во сне. Думаю, они уже не пользуются модулями, и все же…- Ацуко подбадривает упавшего духом директора Симу.- Потерпите еще самую малость. Я сама буду вас оберегать, как вчера.

– Да, конечно. Ты же еще не разделалась с ними,- горько вздыхает Сима. Он выглядит изрядно постаревшим.

Токида и Носэ кивают Ацуко – они сочувствуют той, с кем им приходилось делить сон. Придется им впредь побывать в ее снах или нет, но оба видели и знают, каково ей там приходится.

– Господин Конакава в шутку обмолвился, что вчера померился силами с Сэйдзиро Инуи.- Суперинтендант Ямадзи хмыкает.- Хотя, конечно, в этом нет ничего смешного.

– Да. А потом началось…- подхватывает Ацуко, кинув взгляд на Симу.

– Ты про казус в новогоднюю ночь? Когда Осанай удрал от старшего суперинтенданта и вместо него на крыльцо вышел сам Сэйдзиро Инуи? – интересуется Сима.- Еще бы! Сцена с крыльцом была из сна Осаная, и немудрено, что кадр сразу сменился.

– Этого я не видел,- в свою очередь заинтересованно произносит Токида.- Ну и как господину Конакаве показался противник? Справился он с Инуи?

– Да, кто-кто, а он-то справится,- говорит Носэ, отгоняя саму мысль, что бы произошло с ним самим, окажись он там.- Мы ведь продолжаем наступать.

– Потом Осанай объявился в образе молодого самурая на постоялом дворе,- продолжает Сима.- Мы с Паприкой тоже там были, в старинных одеждах. Меня удивило, что молодой самурай обнажил меч, но где-то там поблизости сражались в своих снах главный суперинтендант и Инуи.

– Точно. Меч вынимал.

Все услышали эту реплику, произнесенную отсутствующим голосом. Они застывают от изумления, и только инспектор Убэ, поднявшись, заглядывает в спальню.

– Там кто-то есть.

– Кто? – спрашивает суперинтендант Ямадзи, а самого охватывает недоброе предчувствие. Встав на изготовку, он кричит: – Эй! Кто там? Выходи!

Медленно отворяется дверь. Компания в гостиной затаивает дыхание. В самурайских доспехах там стоит, прислонившись к косяку, Морио Осанай. В руке он сжимает обнаженный меч. Его силуэт кажется туманным, контуры – расплывчатыми. В потухшем взгляде Осаная сквозит ненависть. Его будто бы нет, но в подсознании возникает зловещее ощущение его присутствия. Осанай красив, точно сошел с гравюры средневекового романа, но такая красота настораживает вдвойне.

– Он появился из сна.- Ацуко, встав, идет к кухне – и оказывается к Осанаю ближе всех.

– Исчезни, исчезни,- вспомнив историю Носэ о тигре, громко вопит Токида, прикрывая своим гигантским телом Ацуко.- Тебя нет. Исчезни. Исчезни.

Молодой самурай едва заметно улыбается. И бормочет абсолютный бред:

– После того как, вынув меч. Сейчас не делаю зубы уход. Пробудишься – Косаку Токида. Там, вход мисо без принципа двери. Я есть. Прелюбодеяние. Дьявол белого золотого стула.

От инспектора Убэ не ускользнуло, что Осанай вплотную приблизился к Токиде, целя острием меча прямо ему между глаз. Тогда Убэ направляет на молодого самурая пистолет, но выстрелить первым не решается и спрашивает у суперинтенданта Ямадзи:

– Как быть?

– Стреляй! Вряд ли он умрет… по-настоящему,- приказывает Ямадзи, но тут же смущается: – А вдруг и впрямь умрет? И уже не проснется в реальности?

Молодой самурай заносит клинок над головой Токиды.

– Спасите! – вопит Токида, весь сжавшись от страха.

– Стреляйте! – восклицает Ацуко.- Реальность не искривится.

– Стреляй!

Поняв, что самурай все равно рубанет мечом, Убэ спускает курок.

Из груди сочится алая кровь, и молодой самурай пошатывается, словно исполняет танец смерти. Его меч разрезает воздух. Вот Осанай издает страдальческий крик, изо рта льется кровь, взор устремлен к небу. Какая эстетичная смерть! За миг до того, как рухнуть на пол, самурай исчезает.

У Осаная потемнело в глазах. Он чуть не упал со стула, но быстро пришел в себя и восстановил равновесие. Он сидел в кабинете Инуи и обсуждал с патроном результаты совета директоров. Инуи чему-то удивился и пристально смотрел на молодого коллегу.

– Извините, я, кажется, задремал. Все эти дни сплю урывками. Что было вчера, вы видели сами…- уклончиво сказал Осанай, намекая на сон, который они вдвоем видели накануне. Что он мог еще сказать?

– Ты как, в порядке?

– Да, все уже хорошо,- заверил его Осанай, но самому показалось, будто пустота, сдавливавшая с утра его грудь, в момент помутнения лишила его частицы собственного «я». Его самого интересовало, что произошло. В сознании зиял пробел. Пытаясь прийти в себя, он потряс головой.

– Что это сейчас было? – подозрительно поинтересовался Инуи, пристально глядя на Осаная.

– Вы о чем?

Инуи снял очки и положил их на стол. Поморгал.

– На какой-то миг ты исчез со стула. А затем появился в доспехах самурая и с мечом в руке. Грудь испачкана кровью, а сам, как мне показалось, на волосок от гибели. В предсмертном порыве ты выглядел воистину прекрасно. Просто загляденье. Так что это было? – неспешно поднимаясь, спросил Инуи и расплылся в улыбке. Проблеск сладострастия в его глазах не ускользнул от взгляда Осаная.- Мне показалось, сила «дьявольского семени» на мгновение перенесла твой сон в реальность. И кто-то тебя там убил.- Зайдя Осанаю за спину, Инуи опустил руки ему на плечи.- Все-таки какой же ты красавец! Я от тебя без ума.

Страх перед сном ощущали и Ацуко, и Осанай. Однако Ацуко считала своим долгом во что бы то ни стало вернуть МКД, и это ее стимулировало. Она во сне главенствовала над Инуи, Осанаем и Хасимото. Что это значит – иметь превосходство в общем для всех сне? Прежде всего это дает право выбора выгодной для себя сцены и хода ее дальнейшего развития, а также свободу беспрепятственного проникновения в сны противников.

Ацуко боялась, что пока, увлекаемая бессознательным, будет спать – окажется в плену глубокого сна и не сможет оттуда выбраться. Она осознавала, какой вред это нанесет здоровью, но была вынуждена спать урывками, довольствуясь поверхностным сном. В ход шло все: лекарства, автоматические пробуждающие устройства, сон в неустойчивой позе на стуле перед психотерапевтической установкой.

Ночью она настроила автомат, чтобы поддерживать у себя поверхностный сон, не доводя себя до полного пробуждения. В изголовье положила телефон: если устройство не поможет, они с Токидой и Симой договорились время от времени перезваниваться.

Одна из фаз сна, когда тело расслаблено и только мозг активизируется, вычерчивая такую же, как в минуты бодрствования, кривую, называется быстрым сном. Видя сон в этой фазе, специалист не в состоянии управлять психотерапевтической установкой, как и осознавать, что это сон.

Ацуко погружается в первую фазу быстрого сна, совершенно не подозревая об этом. В лаборатории кроме нее – Хасимото. Тот, прежний, с которым она была в хороших отношениях. Лаборатория – для биологических опытов. Или химических. И в лабораторных колбах, должно быть, всевозможные бактерии. Ацуко кажется, что здесь проводят эксперимент с бактериофагами. Ацуко мучает жажда, и она пытается отхлебнуть из бутылки с минеральной водой. Однако и там кишит какая-то мелкая зелень.

– Там бактерии.

– Попробуй вскипятить,- подсказывает Хасимото. Ацуко, перелив воду в склянку, собирается поставить

ее на огонь. Но, вскрикнув, гасит огонь, поднимает склянку, пытаясь рассмотреть содержимое. Бактерии выросли.

– Это скорее плесневые грибы. Хасимото поддакивает:

– Точнее – несовершенные плесневые грибы, родственники слизевиков. Это из-за них мутировала кишечная палочка.

Три гриба ядовитых цветов: темно-зеленый, темно-красный и темно-желтый – от соприкосновения с воздухом подрастают до трех сантиметров. Их тела-веретена напоминают гигантский мотыль. Под шляпкой угадывается подобие лица, на котором можно различить нечто вроде глаз и носа.

– Такую воду я пить не стану,- отказывается Ацуко, а самой невтерпеж.

– Так это же углеводы.- Хасимото, сунув в колбу палочку, вытаскивает и отгрызает шляпку из желтой субстанции.

Сдерживая рвотные позывы, Ацуко смотрит на колбу. Лицо красного гриба – вылитая она.

– Ха-ха-ха,- закатывается смехом Хасимото. Ацуко поворачивается к нему, но видит лицо Инуи, а вместо тела – гриб зеленого цвета. Вдруг и она становится грибом, а ее тело, как пряжей, оплетает своими ногами-грибницей Инуи.

– Это сон,- восклицает Ацуко, шокированная появлением Инуи. Ее красное тело становится красной майкой, а сама она перевоплощается в Паприку. «Что-то я рано сегодня легла. Который час? Только семь? А Инуи не промах: тоже хотел спокойно поспать, чтобы ему не мешали. Что на уме у старого беса – никому не известно. Ну и выдержка у него… поразительно!»

– Хасимото! На помощь! – Паприка пытается докричаться до Хасимото.«Я не могла ошибиться – это был он,- думает она.- Он прикорнул, выкроив время для сна, и видел, будто проводит опыты вместе со мной». Паприка представила, как Инуи и Осанай заставляют слабохарактерного Хасимото спать в часы, пока она сама бодрствует, чтобы под ее нажимом он не выдал во сне какую-нибудь тайну.

Лапшевня, где часто бывает Хасимото. Он тянется через стол, чтобы отодрать Инуи от Паприки. Как и любой человек в своем бессознательном, душой Хасимото – в прошлом, когда он еще не был врагом Ацуко Тибы. Он любит ее, хоть и понимает, что она недоступна, и Паприка об этом знает.

– Я так и думала, что ты спал.- У Паприки вырывается вздох облегчения.

– Болван! – с криком набрасывается Инуи на Хасимото. Паприка подозревает, что Инуи замышляет коварный план если не убить, то по меньшей мере довести до сумасшествия предателя, который только путается под ногами, а пользы от него никакой.

– Хасимото, беги! Или нет – проснись! – кричит Паприка. А тем временем на кухне под сковородой вспыхивает огонь – и пламя тут же взметается ввысь.

Но поздно! Инуи, превратившись в бога Амона, обвивает змеиным хвостом тело бедняги, изрыгая из пасти огонь. Бог Амон. Демон-маркиз. Поскольку этот иезуитский дьявол принял облик Инуи, выглядел он весьма реалистично и внушительно, чтобы напугать Хасимото. Тот вскрикнул. Ему дали понять, что своим поступком он предал учителя, чей взгляд открыто говорил: у Хасимото нет шансов на пощаду – будь то сон или явь, учитель подвергнет его суровой каре, лишив рассудка и самой жизни. Страх сковал Хасимото, и бедняга долго не замечал, что мочится в постель.

Вот уже Паприка не видит ни Хасимото, ни бога Амона. И только чувствует вонь свежей мочи – понимает, что Хасимото проснулся от ночного недержания. Но куда подевался бог Амон? Паприка в ужасе. Ей кажется, что из реальности доносится предсмертный хрип Хасимото. Что это значит? Бог Амон последовал из сна за Хасимото и теперь душит беднягу прямо в постели?

Но Хасимото спал не дома – он задремал на диване в лаборатории. И проснулся, вернувшись в реальность в смертных муках, терзавших его во сне. Какой невыносимой должна быть эта реальность, если она не избавляет от страданий даже после пробуждения, как жестока она и безжалостна, если не оставляет пути для отступления, кроме одного – на верную смерть. Бог Амон, сдавив Хасимото грудь, пронзил когтями его мошонку и опалил пламенем лицо. Если Хасимото не испустил дух от первой смерти, его так или иначе настигла вторая или третья. Три смерти как соцветие тяжких мук – красная, желтая и фиолетовая. Насладившись триумфом, демон-маркиз, издав довольный рык, исчез.

При всей пустячности предательства Хасимото расправа с иродом-подчиненным накануне схватки с главным врагом была вполне в духе предводителя сорока легионов армии ада бога Амона. А может, этот всесильный дух просто-напросто почуял в Хасимото своего возможного противника. Закончив бойню, бог Амон, вернувшись в естество Сэйдзиро Инуи, торопится обратно в сон, где оставил своего истинного врага.

Когда все оставляют Паприку в ее сне одну, она вспоминает о своей миссии. Паприка стоит перед безлюдным выходом из какого-то токийского вокзала, а затем оказывается на улице, где перед ней – совершенным контрастом высотным зданиям – простирается топь. Она, увязнув в грязи, блуждает по окрестностям, пытаясь учуять дух Морио Осаная.

– Осанай! – зовет она. Но никто не отзывается – Осанай еще не спит. Раз так, искать следы МКД бесполезно. Но и мирно почивать здесь в одиночестве небезопасно. Если предположить наихудшее, Инуи как был, так и проснулся в облике бога Амона – и непременно вернется обратно в этот сон. И Паприке ничего не остается, как выуживать из него самого, где хранится МКД. Но как противостоять его непреклонной воле, сознанию, закаленному еретическим упорством? Или не искушать судьбу и проснуться?

В грязи копошатся бродяги и работяги. Нет-нет да и поглядывают мельком на Паприку. В ней просыпается инстинкт самосохранения. Быть может, эти люди – приспешники из сна Инуи, а топь эта – изнанка его души.

Паприка спешно меняет сцену. Библиотека. Читальный зал. Воздух в просторном помещении с высоким потолком – сухой и прохладный. Никого. Успокоившись, Паприка раскрывает толстенный атлас на странице с заголовком «Иллюстрированная книга для детей» Бертуха.

С одной иллюстрации на Паприку смотрит грифон – он вернулся в ее сон совсем некстати. Крылатое чудовище с туловищем льва и головой птицы. Стоило Паприке подумать, что он похож на Инуи, и грифон пошевелился, повернув к ней голову. Лицо грифона-Инуи растянулось в улыбке.

– Говори, где прячешь МКД? – Паприка набрасывается на него первой. От неожиданности грифон встрепенулся, хлопая крыльями.- Ну?

Грифон отчаянно сдерживает свой поток сознания, но сквозь тонкую щель виднеется чья-то лаборатория. В углу почему-то стоит шкаф для опасных медикаментов.

– Вон там? В шкафу? – допытывается Паприка, а сама размышляет: "Да, шкаф – свинцовый. Точно. МКД поместили туда, чтобы изолировать".- Чья это лаборатория?

– Га-а-о!

От досады, что заглянули в сокровенный уголок его души, грифон-Инуи свирепеет, теряет контроль над собой. А тут еще эта девчонка, которая и дальше будет совать нос, куда ей вздумается. Грифон, взмахнув крыльями, взлетает со страницы атласа – да так, что от поднятого ветра шелестят, переворачиваясь, страницы. Чудовище взмывает под потолок читального зала, входит в пике и, угрожающе выпустив когти, целит в Паприку. Той остается только продолжить контратаку. Она отчаянно кричит:

– Чья лаборатория? Чья это лаборатория? Говори! Слышишь? Говори!

Грифон исчезает. Инуи предпочел проснуться, лишь бы не сознаваться.

Паприка, полагая, что видела сквозь щель лабораторию Осаная, спешит туда. Ей нужно только проникнуть внутрь, выкрасть МКД из шкафа для медикаментов, крепко сжать его в руке и вернуться в реальность. Спешно поменяв сцену, она оказывается перед аптекой на первом этаже больницы.

Тацуо Носэ и Тосими Конакава пришли в институт к тому времени, когда сотрудники уже разошлись по домам. Но ушли не все – кому-то предстояло ночное дежурство в больнице. Центральный вход вечером закрывали, поэтому Конакава и Носэ, обогнув здание справа, вошли через служебный. Из окна сторожки высунулся пожилой охранник и властно поинтересовался:

– Эй, вам чего?

– Где тут канцелярия? – ответил вопросом на вопрос Конакава, предъявив не удостоверение полицейского, а свой личный документ.

Даже не приглядываясь, охранник отрезал:

– Уже поздно. Не знаю, что у вас за дело, только приходите завтра. Завтра.

– Мне необходимо провести здесь расследование,- спокойно ответил Конакава, и охранник оробел.

Носэ стало интересно, что будет дальше. Взглянув на удостоверение, страж робко залепетал:

– Но ведь это… только вот… так спешно. Выходит, полицейская облава? Тогда где ордер?

– Здесь что, непонятно написано? – спросил Конакава.- Я главный суперинтендант. И ордера на обыски выдаю я. Иными словами, я сам – ордер на обыск.

Охранник капитулировал – объяснил, где находится канцелярия и кабинет ее начальника. И друзья направились по коридору.

– Это правда? Что тебе не обязательно иметь ордер на обыск? – спросил Носэ, едва поспевая за широко шагающим Конакавой. До сих пор он считал, что ордера по требованию полиции выдаются судом. Конакава ничего не ответил, только улыбнулся, и Носэ понял, что тот блефовал.

Звонил телефон. Похоже, в кабинете начальника канцелярии, к которому они и шли.

– Это звонит тот охранник.

– Ага.

Они прибавили шагу и без стука вошли в кабинет. Кацураги лихорадочно засовывал бухгалтерские книги в сейф, который стоял за его столом в углу.

– Ни с места! – прикрикнул Конакава.

От громкого окрика Кацураги вздрогнул, книги рассыпались. Он не делал резких движений, но волосы у него стояли дыбом. Казалось, он вот-вот вцепится зубами в угол стола.

– По какому праву… вы… Внезапно… без стука… это произвол! – возопил он.

– Вы же знаете, что я из полиции. Так ведь, господин Кацураги?

Конакава стремительно подошел к столу, отнял у Кацураги бухгалтерскую книгу, которую тот прижимал к груди. Протягивая книгу Носэ, Конакава попросил:

– Проверь-ка.

Носэ раскрыл книгу и начал просматривать. Конакава достал визитку и сунул ее под нос Кацураги:

– Вот кто я такой. Теперь нам придется встречаться довольно часто.

У Кацураги округлились глаза. Пуская слюни, он что-то невнятно промямлил, после чего молча поднял телефонную трубку. Конакава мешать ему не стал, а заглянул в распахнутый сейф.

Носэ тем временем раскрыл первую попавшуюся папку и сразу понял, что держит в руках серый том «Книги повседневного учета». А раз так, должны быть и другие свидетельства темных делишек Кацураги.

– Дружище, нет ли там в сейфе каких-нибудь бумаг или накладных? Должны быть. Поищи-ка.

– Есть кипа накладных.

– Печати проставлены?

– На всех печать Инуи.

– Они. Конфискуй.

На том конце провода Инуи долго не отвечал, и Кацураги изрядно волновался. Наконец:

– Господин Инуи? Только что пришел человек по фамилии Конакава – главный суперинтендант из управления полиции,- сообщил он. Ему что-то коротко ответили.

– Я сейчас звонил директору! – положив трубку, заявил Кацураги.

Конакава и Носэ уже сноровисто собрали все нужные документы и накладные.

– В смысле – директору? – переспросил Конакава.- Вроде бы господин Сэйдзиро Инуи, которому вы сейчас изволили позвонить,- заместитель директора. Почему не позвонили директору – господину Торатаро Симе?

Не зная, что ответить, Кацураги, путаясь в ногах, обошел стол и умоляюще сложил перед собой руки:

– Не могли бы вы немного подождать? Заместитель директора скоро будет. Поговорите, пожалуйста, с ним. Если нет, то мне…

Ухмыльнувшись, Носэ перебил его:

– Подождать мы можем, только при чем здесь заместитель директора? – Он вторил Конакаве.- Или боитесь его пуще господина Симы? Да, я забыл представиться. Моя фамилия Носэ.

Отворилась дверь, в замешательстве вошел тот же охранник – да так и застыл на входе. Его рассеянный взгляд блуждал по кабинету. Руки его были широко раскинуты. Что он хотел этим сказать, было совершенно непонятно.

– В чем дело? – вспылил Кацураги.

– Птица… в коридоре.

– Ее что, нельзя выгнать?

И тут же Кацураги догадался, что размахом рук охранник пытается показать размер птицы, и поперхнулся. А тот чуть не вставал на цыпочки, давая понять, что на самом деле птица намного больше.

– Какая она – эта птица? – поинтересовался Носэ. Охранник понимал, что от него ждут хоть каких-то

слов, и в смятении плаксиво скривился.

– С туловищем,- просипел он и тут же отчаянно завопил: – А из пасти – пламя!

Носэ и Конакава переглянулись. Для проникновения нечисти из сна ситуация вполне годилась: лазутчик выбрал удачное место.

– Идиот. Что за детский лепет? Поди прочь!

Но из коридора донеслось резкое хлопанье огромных крыльев и в дверь врезалось нечто массивное. Охранника отбросило от двери вперед. Глаза Кацураги от испуга опять чуть не вылезли из орбит.

– Пистолет? – еле слышно спросил Носэ. Конакава кивнул.

Шум крыльев удалился и вскоре стих. Конакава подошел к двери, приоткрыл ее и высунул голову в коридор. Осмотревшись, он повернулся к Носэ:

– Похоже, улетела.

Взяв из рук Носэ конверт с документами, Конакава крепко прижал его к груди.

– А вы чтоб сидели здесь и не высовывались,- наказал Конакава Кацураги и охраннику.- Это очень опасно.- Сам же поторопил Носэ: – Пойдем посмотрим.- И они направились к выходу.

– Ч-что это было? – дрожа от страха, бросил им вслед Кацураги.

– Вызывали Инуи? Вот он, похоже, и явился,- ответил Носэ и вышел в коридор вслед за Конакавой.

В коридоре было тихо. Те, кто оставался в здании, сидели в кабинетах, напуганные воплями охранника. На потолке – разбитые плафоны, стены и двери по обе стороны коридора закоптились.

– Упорхнула птичка, исчезла так же, как кукла или тигр. Будто и не было ее.

– Да уж.- Конакава поднял с пола коричневое перо. Носэ вгляделся в глубь коридора и замер. Там на ярко

освещенном пятачке, подобно мерцанию телеэкрана, вдруг появился красный силуэт.

– Паприка!

Конакава тоже удивился, заметив, что она осматривается.

– Ты когда появилась? Мужчины поспешили ей навстречу.

– Это вы? – заметила их Паприка.- Уже уснули?

Конакава не понял, о чем она. И только Носэ догадался, что стал свидетелем странного, неслыханного прежде явления. Он весь трепетал от волнения. Боясь причинить девушке вред, Носэ придержал Конакаву за руку, чтобы тот не помчался вперед, а сам, желая убедиться, что девушка в углу коридора – Паприка, громко крикнул:

– Выходит, ты сейчас спишь?

– Это мой сон. Вы все вошли в мой сон. Я сейчас сражалась.

Носэ подумал, что он прав: речь Паприки – ее бормотание во сне. А перед глазами – густая пелена бессознательного.

– Послушай, мы пришли сюда в реальности. Мы сейчас здесь по-настоящему. А ты появилась из сна. И мы встретились совершенно случайно.- Возбужденный Носэ приблизился к Паприке еще на шаг.- Помнишь, я говорил тебе днем? Мы сюда нагрянули, чтобы разобраться с подлогом бухгалтерских книг.

– Понятно.

По блеску в умных глазах Паприки едва ли можно было догадаться, что она спит. Застыв в коридоре, она походила на типичную разбитную девчонку из далекого детства мужчин. Ее тело едва заметно светилось коричневатым и казалось прекрасным.

– Жуткое дело,- изумился Конакава.- Кто бы мог подумать? Ну и дела.

– Еще бы! Смешались сон и реальность. Паприка, на тебя нападала птица?

– Птица? Нападал грифон, но это – замдиректора.- Задумавшись, Паприка зависла в воздухе.- Мне нельзя просыпаться. Еще рано. Нужно найти и отобрать МКД,- бормотала она, как бы напоминая себе о поставленной цели.

– Ничего, что мы подошли? – поинтересовался Носэ.- Если мы приблизимся, это тебя не разбудит?

– Нет, но… не касайтесь меня. Если дотронуться рукой из реальности, я могу и проснуться.

TOUCH ME NOT*. Бальзамин, если к нему прикоснуться, распахнется. Паприка, если до нее дотронуться, проснется. Непростительная беспечность может нарушить баланс этого странного явления. Паприка, словно оторвавшийся от трамплина лыжник, парила по коридору к лестнице.

* Touch-me-not (англ.) – бальзамин, недотрога (Impatiens).

– Мы собрали улики против мошенников. А теперь хотим помочь тебе. Боюсь, тебя можно спасти, только помогая извне. Похоже, ты ищешь МКД. Неужели он здесь?

Носэ встревожила фраза Конакавы, брошенная Паприке вдогонку. От настолько связной речи у Паприки может включиться логическое мышление, и она сразу проснется.

Путешествие во сне. Паприка передвигается сюрреально быстро. Под самым потолком устремляется на второй этаж института, она вся вьется, как рыба, спешащая вверх по реке на нерест. Носэ и Конакава еле поспевают, стараясь не терять ее из виду. Но если Конакава взбирается по лестнице на едином дыхании, перепрыгивая через ступеньки, Носэ ртом ловит воздух.

– МКД наверняка… в лаборатории Осаная… судя по тому, что у замдиректора…- бормочет себе под нос Паприка.

На втором этаже она встает на пол и удаляется по коридору, точно скользит. Первая дверь направо – лаборатория, которую отдали Хасимото. Напротив – дверь с табличкой «Осанай», закрытая на ключ. Что, впрочем, не мешает Конакаве высадить ее плечом.

Оказавшись в кабинете, Паприка кивает:

– Я видела эту комнату лишь мельком – сквозь щель в сознании того грифона, но это она. Точно! Посмотрите вон там! – И она показывает на шкаф для медикаментов в углу.

Свинцовый шкаф, чем-то напоминающий сейф, заперт на ключ. Наблюдая, как Конакава и Носэ пыхтят, пытаясь открьггь замок, Паприка отвлеченно размышляет во сне. «Это реальное место – совсем не то, что я вижу во сне. А не получится так, что я сама останусь здесь, сохранив при этом все силы сна? В таком случае в реальности одновременно будут двое: я – Паприка и спящая ф в своей квартире Ацуко».

Вдруг завыла сирена – да так сильно, что ударила Паприке по ушам. Но Конакава и Носэ, похоже, ничего не слышат – они продолжают возиться с замком. «Выходит, слышно только мне?» – думает Паприка. Она сдавливает уши ладонями, но звук не становится тише. «Получается, это не сирена. Тогда что? Телефонный звонок! А где сам телефон? Сбоку от кровати, на которой спит Ацуко Тиба – я сама».

Оставив Конакаву и Носэ в лаборатории Осаная, Паприка проснулась в реальности. Теперь она Ацуко Тиба. В полутемной спальне разрывался телефон – так громко, что у не до конца проснувшегося человека запросто помутится сознание.

– Алло?

– Госпожа Тиба? Это вы? – раздается на том конце провода. Еще не поздно, и собеседник не подозревает, что разбудил Ацуко. Его не смущает ее сонный голос.

– Кто это?

– Мацуканэ из отдела городских новостей газеты «Биг морнинг». Я по делу. Только что сообщили, что госпоже Тибе и господину Токиде присуждена Нобелевская премии по медицине и физиологии. Поздравляю!

«Я что, очнувшись от одного сна, сразу вижу другой?» – недоумевает Ацуко.

– Но мне пока ничего… не сообщали из шведского посольства.

Мацуканэ слегка раздражала невозмутимость Ацуко, и он нервно хихикнул. Из них двоих он волновался сильнее.

– Нам позвонил корреспондент телеграфного агентства, а у него свой источник в штаб-квартире. И этот канал куда оперативнее звонка из шведского посольства.

– А господину Токиде?

– С ним я пока не связывался. Не сочтите за оскорбление господина Токиды, но дело в том, что я хотел бы незамедлительно обсудить условия проведения пресс-конференции и подумал, что лучше договариваться с вами. Или мне позвонить ему?

– Нет,- отрезала Ацуко.- Я позвоню ему сама.

Ее распирало от волнения. Она сама сообщит эту новость Токиде. Потому что разделить с ним эту радость по-настоящему может только она. Положив трубку, Ацуко бодро встала.

Стоило Ацуко Тибе, директору Симе и Косаку Токиде подрулить на «маргинале» к институту, как в стане прессы, поджидавшей их перед центральным входом, поднялась суета, а между дежурившими работниками, врачами и охранниками разгорелась перебранка. У человека постороннего возник бы вопрос, зачем глубокой ночью на крыльце горит яркий свет, но то сияли софиты телевизионщиков.

– Какая может быть пресс-конференция в такой час?

– Ацуко Тиба должна была вам позвонить.

– Тиба уже… здесь не работает.

– С какой это стати? – выкрикнул Мацуканэ, сверля глазами сотрудника явно из лагеря замдиректора.- Тогда уж расскажите о заговоре господина Инуи и его приспешников!

– Что? Какой заговор? – зашумели корреспонденты. Визави Мацуканэ – пожилой сотрудник – сделал кислую мину:

– Не понимаю, о чем это он.

– Эй! Перестаньте валять дурака! – осадил его вспыльчивый корреспондент.- Или не соображаете, что происходит? Токида и Тиба получили Нобелевку. Нобелевскую премию по физиологии и медицине. А вы хотите сорвать пресс-конференцию? Что, завидно?

Сотрудника ослепили прожектора телекамер, и он суетливо закрыл лицо руками.

– Господа, пропустите. Дайте пройти.- Раздвигая журналистский табор, Токида прокладывал дорогу остальным. Огонь батареи телекамер разом переключился на главных героев, и ажиотаж разгорелся с новой силой.

– Господин Инуи временно исполняет обязанности директора института, и я не имею права пускать вас без его распоряжения,- заявил охранник, загородив собою проход.

– Я пока что еще директор,- сказал Торатаро Сима.- Кадровые перестановки вроде бы не проводил и не помню, чтобы назначал Инуи исполнять мои обязанности.

– Я в этом не разбираюсь, но у меня приказ никого не впускать.

– Ну-ка, посторонись! Прочь! – прикрикнул на несговорчивого охранника Токида и слегка его оттолкнул.- Господа, проходите.

Собравшиеся ринулись вслед за Токидой в вестибюль. Не переставая галдеть, все направились в просторный конференц-зал^

– Погодите! Туда нельзя! – завопила Суги. Ацуко, смерив старшую медсестру гневным взглядом,

оттолкнула ее и, свернув к центральной лестнице, рванула на второй этаж. Она переживала за Носэ и Конакаву. В своем сне, просыпаясь, она оставила их в кабинете Осаная. Но они-то были в реальности. Неужели до сих пор возятся со свинцовым шкафом? Ацуко ощущала, что отвечает за них, как за собственных сыновей. При этом ей было очень неловко, что серьезные взрослые люди, помогая ей, вынуждены идти на столь рискованные поступки.

В лаборатории Осаная никого не было. Шкаф для медикаментов тоже пропал. Похоже, так и не взломав, Конакава и Носэ унесли его с собой. Это утешило Ацуко, но ей не давала покоя мысль: еретический демон – бог Амон,- преследуя сбежавшего в реальность Хасимото, настиг его за пределами царства снов. И она отчетливо слышала чей-то предсмертный хрип. Ей не давал покоя страх за жизнь Хасимото – отнюдь не мнимый, а самый что ни есть достоверный.

Ацуко подошла к двери с табличкой «Хасимото». Она не была уверена, что хозяин внутри, но, судя по тому, когда он появился в ее сне, вполне вероятно, он спал не дома, а прямо здесь, на диване.

Собравшись с духом, Ацуко распахнула дверь. И увидела на диване нечто тошнотворное – труп со вспоротым животом, из которого до пола сполз клубок кишок. В промежности – кровавое месиво вместо мошонки. Из окровавленной груди торчат белые ребра. Обгоревшее лицо – словно бесстрастная черная маска. Вот и все, что осталось от зверски убитого богом Амоном Хасимото. Здесь Ацуко уже была бессильна – и потому закрыла дверь.

Надо сообщить об этом Конакаве. Она догадывалась, что он где-то вместе с Носэ, но не имела понятия где. До его прихода лучше всего было бы запереть дверь на ключ. И ключ наверняка нашелся бы в кармане брюк Хасимото, однако вернуться, еще раз увидеть ярость красок смерти… Заставить себя она не могла. Вряд ли кто-то зайдет сюда до утра. Ацуко направилась в конференц-зал.

Она понимала, что, не сообщив о чудовищной находке, сама невольно станет соучастницей преступления, а значит – пособницей зла. Даже присвоение премии – одно из его проявлений. К счастью, Ацуко не особо мучилась от этого осознания – женщинам присуща такая особенность. При необходимости они становятся нечувствительны к злу и хранят хладнокровие.

Как ни в чем не бывало Ацуко вошла в зал. Возмущенные корреспонденты зашумели: пока ее не было, они, что поделаешь, разминались на Токиде и Симе, но это было совсем не то. Не дожидаясь, пока она займет место, они принялись забрасывать вопросами:

– Тиба-сэнсэй! Тиба-сэнсэй! Простите, что с места в карьер, но не могли бы вы объяснить причину такого отношения к вам тех людей, что были на входе?

– Расскажите, что происходит с институтом в последнее время?

– Институт был против награждения вас? Чем вызван саботаж пресс-конференции?

– Да нет же, нет! Прежде всего – что вы ощутили, узнав о присуждении вам Нобелевской премии?

Сторонники замдиректора выстроились сбоку от трибуны и злобно посматривали на Ацуко и ее соратников. Заведующий канцелярией Кацураги, по обыкновению, уселся в кресло ведущего, хотя его никто не приглашал.

– Шумиха, из-за которой все внимание прессы сосредоточено на господине Токиде и моей скромной персоне, признаться, мне не по душе,- сказала Ацуко, встала и повернулась к сотрудникам института, стоявшим у выхода.- Свой посильный вклад внесли все мои коллеги без исключения. Здесь присутствуют лишь некоторые, однако, пользуясь случаем, хочу выразить им свою признательность.

Ацуко отвесила глубокий поклон. Недоброжелатели глупо захихикали. А некоторые под прицелом телекамер невольно поклонились в ответ.

– Что вы делали в тот момент, когда получили известие о премировании?

Такой вопрос исключал протокольные любезности и низводил значимость события до банальности. И задала его все та же журналистка в очках.

«А что я делала в тот момент? Искала МКД. А еще раньше – сражалась с грифоном. Получается, тогда Инуи тоже спал. А может, спит и до сих пор. Интересно, он во сне узнал о присуждении премии? А команду не пускать в институт журналистов что – давал прямо из сна?»

– Что вы делали в тот момент, когда получили известие о премировании? – повторила вопрос журналистка.

Ацуко посмотрела в лицо взрослой женщине, и ей показалось, что та глупеет на глазах.

– Замдиректора сейчас наверняка спит,- не обращая внимания на журналистов, сказала Ацуко Токиде и Симе, сидевшим рядом.

– Знаю,- ответил Токида, плаксиво оттопырив губу.- Это как раз и опасно. Я его видел во сне: откуда ни возьмись появляется средневековое чудище с одной ногой, сциапод. Присмотрелся – лицо Инуи.

– Мне он тоже снился,- вздохнул Торатаро Сима.- Такой маленький, ростом с ребенка. И прямо из башки торчит нога.

– Так все-таки, что же вы делали, когда узнали о премировании? – растягивая слова, насмешливо переспросила журналистка.

Помещение вдруг осветилось мрачным красным светом. Телеоператоры недоумевали, почему темнеет, и цокали языками. Журналисты всполошились и беспокойно завертели головами.

– Я, кажется, запретил,- послышался наглый хриплый голос. Он словно бы надсадно вещал из дешевых динамиков прямо над головами присутствующих где-то в центре зала – или же из углов. Его эхо раскатывалось высоко под потолком.- Я, кажется, запретил пресс-конференцию.

– О, замдиректора! – воскликнула Ацуко.

Не успела она присесть, как опять встала. Журналисты от неожиданности повскакивали с мест.

– Кто это?

– Что за чудовищный голос?

– Откуда?

В следующий миг качнулся пол, многие не удержались на ногах. Задрожала стена, будто кто-то пытался пробить ее мощным ударом из коридора. Толчок повторился еще раз, и еще. Красный свет шел от стены, раскалившейся до яркого пурпура. От жара стена дала трещину, поползли круги – словно черные пятна на Солнце. И вдруг в центре стены, уже раскаленной добела, показалась бычья шея. Из трещин появились когти гигантского зверя, посыпались обломки стены, пробитой черными мохнатыми лапами.

Из стены возникли еще две головы: барана и фиолетового человека-оборотня, который был вне себя от гнева.

Чудище разразилось гулким смехом. Ему вторил причудливый женский голос – утробный гул, перераставший в фальцет. То вопила корреспондентка в очках, которая вскочила с места и тут же, лишившись чувств, рухнула как столб, сильно ударившись лбом о край стола.

– Асмодей! – крикнула Ацуко.

Дьявол мести, ненависти и разрушения Асмодей. Злобный и мстительный. У него было три головы – быка, барана и человека, змеиный хвост и гусиные лапы. Восседая верхом на драконе, он держал в лапах копье и штандарт ада. Три головы, оглядывая зал, одновременно извергали пламя. Охваченный пламенем телеоператор с воплем ринулся к окну.

– Господа! Это чудовище – Асмодей.- Токида схватил микрофон и закричал во всю глотку, перекрывая панику, брань и гвалт: – Встаньте покрепче на ноги и повернитесь к нему. Чтобы его прогнать, необходимо отчетливо звать его по имени. Не бойтесь. Кричите!

Токида и Ацуко, повернувшись к чудищу, закричали в унисон:

– Асмодей!

– Асмодей!

Им вторил Торатаро Сима:

– Асмодей!

– Асмодей!

Человеческое лицо Асмодея скривилось в гримасе страдания. Белизна раскаленной стены постепенно тускнела. Чудище остановилось – пока кричали его имя, оно не могло прорваться в зал.

– Страдает.

– Застыл.

Присоединились журналисты, и весь хор, управляемый Токидой, повторял все быстрее и быстрее:

– Асмодей!

– Асмодей!

Остыла стена, сковав движение Асмодея. Его тело начало каменеть. Бык, баран и человек испустили дух – как были, с раскрытыми ртами и злобой, застывшей в глазах.

Примерно в то же время в разных местах столицы началось вторжение беглецов из сновидений – демонов мира снов. Они несли смерть – не понарошку, не ту, что люди видят во сне, а самую что ни есть настоящую. Сталкиваясь с лазутчиками, люди сходили с ума и получали травмы. В окрестностях квартала Синаномати, поблизости от дома сотрудников НИИ и больницы Инуи из сумрака городских улиц направлялись к перекресткам десятки, сотни, тысячи японских кукол метрового роста, заполоняя и без того многолюдные в часы пик мостовые и тротуары. Все с одинаковыми лицами, в одинаковых кимоно. В одинаковой позе, раскинув руки в стороны, они шагали мелкими шажками, словно скользили по мостовой, а на лицах у всех растянулись отсутствующие полые улыбки.

– Хо-хо-хо! Хо-хо-хо!

– Хо-хо-хо! Хо-хо-хо!

Чаще всего случаи потери рассудка наблюдались в аномалии квартала Синаномати. Японская кукла считалась подобием «зловещего рока», глубоко пустившего корни в мироощущение японцев. Она таила в себе подсознательно знакомый любому японцу безусловный страх. Произошел даже несчастный случай: при виде японских кукол, которые толпами двигались в свете фар, заполоняя тротуары, женщина за рулем, не в силах сдержать истерический смех, не справилась с управлением и задавила двух невинных пешеходов.

Асмодей вскоре исчез, оставив наглядную улику своего появления – разрушенную стену. А в парке перед институтом объявился гигантский Будда ростом под десять метров и принялся чисто из буддистского милосердия давить ногами представителей прессы, выскакивавших из здания института. Несколько журналистов погибли нелепой смертью – от рук суккубов. Будда, преследуя удирающие машины, вышел за ворота, зашагал к сияющему огнями злачному кварталу и теперь без разбору нападал на прохожих и машины. Раскрыв алую пасть рта, он закатывался гортанным смехом.

В ночном небе парили стаи птиц Акбабы. Поговаривали, что это грифы-падальщики, которые живут тысячу лет. Ночные импудулу кружили вдоль улиц оживленных кварталов, нападая на прохожих, а также лакомились, выклевывая зрачки у мертвых – жертв Будды.

К Главному полицейскому управлению на Сакурадамон стягивались толпы чудищ, переиначивших священные христианские заповеди на сатанинский манер. Там были семиглавая Гидра с коронами на каждой голове, Великий Губернатор Буер с пятью лучеобразно выходящими из головы ногами, которыми он бежал, перекатываясь, словно колесо, а по центру Токио сновал с горящим факелом дьявол Хаборим о трех головах – змеи, кошки и человека, совершая поджоги там и тут. В парках, в жилых кварталах вспыхивали пожары. Вся эта нечисть объявилась в реальности – она шла на запах МКД, которые Тацуо Носэ и Тосими Конакава прямо в шкафу для медикаментов принесли в полицию.

Не успел Конакава вернуться в управление, как его засыпали донесениями о беспорядках, возникавших в разных районах метрополии. Конакава немедля отправил суперинтенданта Ямадзи, инспекторов Саку и Убэ в больницу Инуи. Они с Носэ полагали, что Сэйдзиро Инуи продолжает спать, направляя из сна в реальность полчища чудовищ. Компанию полицейским составил советник в штатском – Тацуо Носэ. Конакава попросил Носэ присоединиться, полагая, что одного реалистичного сознания бодрствующей троицы полицейских вряд ли будет достаточно, чтобы сдерживать непредсказуемые контратаки Инуи.

Когда они вчетвером подъехали к больнице, окна были темны. В чертогах Инуи – в эпицентре всех этих невероятных явлений – царила мертвенная тишина. Не было видно ни пациентов, ни врачей, ни медсестер. Казалось, здание больницы затаилось во мраке, будто живой организм. Даже чувствовалось, как оно дышит.

– Оно живое,- сказал инспектор Сака.

– Ага, того гляди тяпнет дверьми,- поддакнул инспектор Убэ, испуганный не на шутку.

Суперинтендант Ямадзи посмотрел на Носэ, как бы спрашивая, что это может быть.

– Будем прорываться,- без малейших колебаний решил Носэ.- Главное – поскорее разбудить Сэйдзиро Инуи, и тогда останется только ликвидировать ошметки его сна.

Кто знает, может, Сэйдзиро Инуи слился со своей больницей и эта больница превращается в чудовище. Шкаф для медикаментов взломали сразу, как доставили в управление, и по количеству находившихся там модулей предположили, что последний оставался на голове у Сэйдзиро Инуи. И теперь, когда стало известно о побочном воздействии МКД на спящих людей, все понимали: инцидент не исчерпает себя, пока не схватят и не разбудят Инуи. Носэ и полицейские вошли в больницу через центральный вход. Миновав горло вестибюля и преодолев извилистые лабиринты внутренностей – . коридоры и лестницы, они поднялись на четвертый этаж. Суперинтендант Ямадзи предварительно выяснил, что Инуи живет на четвертом этаже. Они могли бы подняться на лифте, но это было опасно. Не секрет, что лифты часто возникают в снах как некий сексуальный символ, к тому же с большой вероятностью его могли использовать для атаки на них из бессознательного.

Когда полицейские и Носэ, выломав дверь, проникли в квартиру Инуи, из спальни до них донесся глухой стон, однако хозяина в кровати не оказалось. Постель сохраняла тепло его тела – похоже, он только что встал. Они обшарили просторный кабинет и библиотеку, заглянули в другие комнаты, в палаты и врачебные кабинеты этажом ниже, но Инуи нигде не было.

– Он ускользнул через сон, как по туннелю, и скрылся в другом месте реальности,- сказал Носэ.- Я слышал, такое возможно.

– Ничего себе! – воскликнул Ямадзи – как показалось Носэ, с облегчением.- Тогда всё? Где же его искать?

– Есть еще одно местечко, и мы просто обязаны туда заглянуть,- ответил Носэ.

Примерно в то же время – около одиннадцати вечера – Ацуко едва уносила ноги от нечисти. Она бежала к Роппонги. Темно-зеленый «маргинал», в котором они ехали с Токидой и Симой, превратился в лепешку под ногами гнавшегося за ними Будды. Все трое успели выскочить в последний момент и разбежались, понимая, что чудовища охотятся именно за ними. Токиде и Симе нашлось где сесть в машинах журналистов, которые тут же разъехались в разные стороны. И только Ацуко убегала подальше от своего дома.

Но как ни пыталась она улизнуть, нечисть не отставала. Не успевала Ацуко обрадоваться тому, что оторвалась от погони, из мрака ночи или даже при свете фонарей в оживленном квартале появлялись чудища. Движимые волей бессознательного и энергией сновидений, они часто не могли точно рассчитать место появления в реальности и своим видом нагоняли ужас на случайных прохожих. Пространство искажалось, как в беспробудном кошмаре, и продвигаться вперед Ацуко было трудно. Скрючились придорожные деревья, изогнулась дорога, парящий Акбаба на глазах Ацуко врезался в витрину кофейни.

Рядом с перекрестком Роппонги по мостовой на Ацуко катило колесо метровой высоты. В центре колеса маячило лицо – какой-то старец, ухмыляясь, пялился на нее. То оказался Буер. Заметив, что Ацуко сейчас его пнет, Буер, хихикнув, прокатился мимо, растворившись в стене соседнего здания. Ей на глаза попадались случайные прохожие, подвыпившие гуляки – но Ацуко не было до них никакого дела. Для нее все эти люди – безликий стаффаж, который под горячую руку случайно калечат и даже порой убивают. Ацуко не заметила, как стала Паприкой.

На Паприку опять нацелился Акбаба. На сей раз он пикирует по диагонали с вышины.

– Глянь! Похоже, кондор,- безучастно говорит девушка своему парню.

– Может, и кондор. Я видел здесь несколько штук.

– Жуть какая!

Паприка заскочила в здание «Радио-клуба». По боковой лестнице сбежала вниз. Изо всех сил толкнула дубовую дверь. Ощутив тепло и уютный запах, с облегчением вздохнула.

– Что-то случилось? – кивнув Паприке, поинтересовался Куга, но тут же почувствовал неладное.

– Спасите меня! Помогите! – обессиленно выговорила Паприка и умолкла.

Из-за стойки бара показался Дзиннай. Не спуская "с нее глаз, он спросил:

– Никак на улице что-то происходит?

Куга и Дзиннай, подхватив с обеих сторон обмякшую Паприку, перенесли ее в кабинку на диван.

– Применение нашей новой разработки – модуля для лечения психозов и психоневрозов – привело к непредсказуемым последствиям,- заговорила Паприка.

Дзиннай сел напротив Паприки и, пристально глядя ей в глаза, кивал в ответ на каждое слово. Куга присел в изножье дивана, еле заметно улыбнувшись, закрыл глаза и слушал, как в детстве любимую сказку.

– Сны начинают мешаться с реальностью. Но проблема не ограничивается вторжением снов Сэйдзиро Инуи, а является синтезом латентного сознания всех, кто подвергся побочному воздействию МКД в прошлом.

– Это что же, вся эта нечисть из снов того человека не только существует, но и воздействует на реальность? – спросил Дзиннай, когда Паприка умолкла.

– Именно! Если они убивают, человек и вправду умирает,- воскликнула Паприка, будто вспомнив важную подробность.- Так что будьте осторожны. Кстати, их тоже можно убить. Если их уничтожать, эти твари лишаются реальной плоти.

Дзиннай поднялся и без лишних слов вернулся за барную стойку.

– И что, мы должны биться? – спросил, приоткрыв глаза, Куга.- А где то поле сражения? Во сне?

– Да.

– Тогда приступим,- сказал, поднимаясь, Куга. Да так решительно, будто вся его жизнь проходила в нескончаемых битвах. Свернув в соседнюю кабинку, он завалился там на диван.

– Эй, Куга! Ты чего? Сейчас не время отдыхать.

– Я просто засыпаю,- сонно промямлил Куга, скрестив руки на животе.- Буду биться всеми силами из самой глубины моей души.

Паприка удивилась, как быстро Куга сообразил, что между реальностью и сном отсутствуют какие-либо барьеры.

Что-то с силой ударилось о дубовую дверь. Снаружи послышался беспорядочный треск крыльев, мерзкий клекот. Живое существо – по-видимому, гигантская птица,- сотрясая дверь массивной тушей, пыталось приникнуть внутрь.

– Это Акбаба,- испуганно выкрикнула Паприка, забившись в угол дивана.

Дзиннай заранее выложил на барной стойке все колющее и режущее и теперь вышел из-за нее, сжимая в руке тонкий нож. Выждав момент, он стремительно распахнул входную дверь.

Акбаба залетел в бар, взмыв под самый потолок. На свободном пятачке развернулся и, остановив взгляд на Паприке, уже изготовился камнем броситься на жертву, но в этот миг Дзиннай хладнокровно метнул нож и попал чудовищу в глаз.

Откинув назад лысую голову, венчавшую тонкую шею, Акбаба рухнул на стол, содрогнулся от боли, роняя черные и белые перья, и спустя мгновенье исчез. Не реагируя на суматоху, на диване похрапывал Куга.

– Наш противник – вышедшие из сна оборотни.

В управлении незамедлительно сформировали штаб, и на первом совещании Тосими Конакава обратился с воззванием к командирам штурмового отряда, автодорожной полиции, спецтехники, мобильного и воздушного патрулирования. Ему не оставалось ничего иного – только предать огласке реальные факты, однако вдаваться в подробности времени не было.

– Победить их можно только за счет силы духа. Очень важно сохранять самообладание и не поддаваться на хитрости и уловки противника. В случае применения оружия противник исчезает, но может появиться вновь. Борьба будет долгая и изнурительная. Однако малодушие – также наш противник. Настоятельно прошу каждый отряд бросить все силы на борьбу с врагом. Итак, всем отрядам – тревога!

Мудрый Куга смог быстро приспособиться к миру снов. Легко уснув, он погрузился в сновидение – и вот уже сражается с чудищами.

Словно символ духовного взлета, он взбирается по подвесной лестнице и оказывается высоко над городом. С небесной выси окидывает взглядом бурлящие ночные кварталы, где хаос достиг апогея. Но стоило ему миновать это сновидение, как он обрел свободу действий и контроль над своим телом. И вот, очистившись духом, Куга с улыбкой противостоит злу. Его тело выросло в несколько раз.

Перекресток сотрясается от сирен патрульных машин. Куга видит, как угрожают прохожим сциапод и Грило, а звездообразное чудище Хаборим сводит с ума водителей и, скрестив пальцы в символическом знаке, монотонно повторяет Шива-сутры. Чудища, злобно глядя на Кугу, сгорая, исчезают.

Дымчатая реальность скрадывает пространство, границы сна не существует. Это не ночь, но уже и не день. Сквозь чересполосицу света и тьмы, будто в световых судорогах стробоскопа, сквозь вздымающиеся мостовые, над которыми колышутся, точно резвясь, дома, и на фоне кутерьмы машин, людей и чудовищ, чьи блики напоминают отражения экрана на стекле кинобудки,- Паприка, а вместе с ней и Дзиннай, отбиваясь, мчатся в поисках зримой реальности. Они знают, что этой зримой реальности нет нигде. И это не может их не беспокоить. Разве отсутствие зримой реальности не повод для различных беспокойств? И разве это не тот мир, где побеждают лишь те, кто способен беспрепятственно пересекать его границу? В руке Дзинная возникает пистолет; Паприка подозревает – откуда-то из прошлой жизни. Защищая ее, Дзиннай время от времени вонзает нож в шеи настигающих их Грило. Они стремятся попасть к ней домой – где, они надеются, спасительный туннель в реальность.

Перед их глазами вырастает величественный собор. Они знают: это западня. Внутри их встретит бессознательное сумасшедших – впрочем, их собственное бессознательное тоже там будет. Дзиннай и Паприка не колеблясь взбегают по лестнице к собору. Двери собора распахнуты – точно разинутая пасть. Собор будто зловеще манит их внутрь.

– Мерзавец!

Дзиннай снова и снова палит, целясь внутрь этой пасти. Лестница под ними ходит ходуном – и вдруг собор исчезает, а Паприка поднимается по лестнице своего дома. Дзинная рядом нет.

Паприку тревожит, что Морио Осанай не появляется ни в снах, ни в реальности с того мига, как его в облике молодого самурая скосила пуля инспектора Убэ. Кто знает, может, в ней пробудилась любовь к нему, подогреваемая жалостью к красивому и трагичному, словно бы тисненому, образу молодого самурая?

Табличка, выгнутая так, будто расплавилась и вот-вот потечет, указывала на пролет между четырнадцатым и пятнадцатым этажами. Неужели Паприку привели сюда мысли об Осанае? Она бежит по коридору к его квартире. Он у себя в спальне. Голый лежит на кровати, уставившись в потолок. Взгляд безжизненный, словно Осанай утратил ключевую часть собственного «я».

– Не переживай. Вот увидишь, она вернется,- склонившись над беднягой, говорит теперь Ацуко Тиба.- Твоя суть. Ну же, Осанай! Ты такой милашка!

Осанай смотрит вверх, на Ацуко. Его глаза – будто обсидиановые дыры, они манят ее, и Ацуко невольно прижимается к его щеке.

– Бедный мальчик!

– Тиба-сан. У меня нет ощущения реальности,- равнодушно говорит Осанай, и Ацуко теряется в догадках.- И ты способна любить меня лишь таким.

«Хочешь сказать, что я в состоянии любить только за это? Может, и так. А может, потому, что сама причастна ко злу. И мы с тобой, как два падших ангела, не в силах устоять перед тем прекрасным, что в нас есть». Они обнялись. И ласкали друг друга, распаляемые муками совести. Ацуко не заметила, как оказалась нагой. Комнату скрадывает синева, будто они погружаются на сумрачное дно моря. Ацуко застилает собой Осаная, как морская звезда поглощает свою добычу – наутилуса. Конечности будто немеют. Она предвкушает, как в момент всплеска ее настигнут конвульсии. «Бес! Неужто в меня вселился бес? В мою душу и плоть. Допустим, нет. Тогда что?»

– Это не так,- говорит Сэйдзиро Инуи.- Вижу, ты считаешь, будто бог и дьявол – две разные ипостаси, добро и зло – противостоящие друг другу идеалы, а человек – зыбкое существо между ними?

«Откуда он за нами наблюдает? Где говорит? Из этой комнаты? Или с экрана телевизора?» Но под напором страсти Ацуко не в силах даже оглядеться.

– Нет, не так. Добро и зло противостоят человеку двумя гранями единого целого. А бог и дьявол – лишь религиозные сущности, противопоставленные ничтожному мирскому здравому смыслу и нравственности, мещанству и разуму.

Сэйдзиро Инуи возник сбоку. Он лежит голышом на кровати, положив руку на плечо Осаная, и беседует с Ацуко. Это уже ее не удивляет. Смущает другое: обычно речь Инуи во сне абсурдна, слова – невнятны, а сейчас она все слышала прекрасно, отчетливо понимала смысл и не могла сомневаться в их разумности.

– Верно, ты должна была знать это с самого начала. И добро, и зло едины в наших снах. Именно поэтому мы трепетно памятуем о зле. И именно поэтому разного рода зло находит отклик в душах людей – сродни божеству. Добро благодаря злу. Бог благодаря дьяволу.

С треском выломав дверь, в комнату вваливается Тацуо Носэ. За ним – суперинтендант Ямадзи и два инспектора.

– Он здесь! Сэйдзиро Инуи здесь! – кричит во все горло суперинтендант.

Инуи огрызается яростным рыком и поднимается во весь рост. В следующий миг, словно ее подменили – уже не Ацуко Тиба и уже не нагая,- им кричит Паприка, едва овладевшая мастерством сиюминутного жертвования чувственностью и логикой сна.

– Хватайте! Это реальный Инуи. У него на голове МКД. Я видела.

Голый Инуи, раздувшись, заполнил собою пространство. Из-под потолка он громогласно велит Носэ и его спутникам:

– Ну-ка, все расходитесь по своим снам! Каждый в свое подсознание. В свой страх.

– Не слушайте его. Не бойтесь,- кричит Паприка.

Но она опоздала: Носэ уже поддался внушению Инуи. «Ну и дела. Где это я?» Под ногами у Носэ – арматура строящегося здания. «Вот же черт! Бьет в самое слабое место. Инуи, чтоб тебя! Откуда он узнал, что я боюсь высоты?»

Но Инуи здесь ни при чем – Носэ перенесся сюда сам. Под ногами шаткая балка, до горизонта раскинулся город, а прямо внизу – частные домики. Железная поперечина, словно стараясь его уронить, вьется под ногами, петляя то влево, то вправо. Носэ отчаянно вопит. Пытается ухватиться за ближайший столб, но, когда вот-вот дотянется рукой, столб ускользает от него. Этот ужас – в нем самом. Пошатываясь, Носэ что есть силы кричит:

– Спасите! Эй, кто-нибудь! Паприка! Паприка!

Он плачет. Стоит упасть – смерть. Настоящая. Похожая на сон, но все же – реальная. Какая жуткая, недопустимая реальность.

Паприка на помощь не придет.

Косаку Токида вернулся домой. Он и представить себе не мог, что несколько минут назад на том же этаже, в соседней квартире Морио Осаная объявились Ацуко Тиба и Сэйдзиро Инуи и что в погоне за Инуи туда ворвались Носэ и полицейские.

К Токиде наведались Торатаро Сима и Мацуканэ из газеты «Биг морнинг». Симу посадил в свою машину Мацуканэ. Сначала они укрылись в управлении полиции, но, как только всей европейской нечисти поубавилось, Сима поехал домой, прихватив с собой Мацуканэ.

– Кажется, утихло,- начал разговор Мацуканэ, принимая кофе из рук матери Токиды.

– Почему вы так уверены? – возразил Токида. Набегавшись задень, он сильно проголодался и, не стесняясь окружающих, уплетал приготовленный матерью ужин.

– Так сказал господин Конакава,- ответил ему с дивана обмякший Сима.

– Никак в управлении устроили брифинг? – Токида слегка удивился и отложил палочки.

– Нет, брифинг будет завтра. Просто господин Конакава сказал нам по секрету.

– Если количество случаев появления чудовищ в городе пошло на убыль,- расслабившись, продолжал Токида,- это может означать, что Инуи либо проснулся, либо вступил в медленную фазу и не видит снов. Интересно, что из двух? Я так думаю, он не снимает МКД. А раз так, по опыту госпожи Тибы, проснуться ему очень трудно. Полагаю, он в фазе медленного сна.

– Фаза медленного сна. Это где? – увлеченно поинтересовался Мацуканэ.- Может, накрыть его прямо в том месте, где он спит?

– Он может передвигаться и вне пространства,- с отчаянием промолвил Токида.- Например, переместиться по памяти в гостиничный номер, где останавливался, путешествуя по Европе. И там его не достать. К тому же во сне он может вернуться в прошлое.

– И в прошлое? Вот как? Вне времени и пространства? – спросил Мацуканэ с большим сомнением.

– Ох, вот же напасть,- вздрогнув, посетовала мать Токиды и печально добавила: – Что же получается: этот человек сам в безопасности, а безнаказанно творит беды похлеще землетрясений и наводнений?

– Не все эти чудища и аномалии вышли из снов Инуи,- вяло произнес Сима.- Сдается мне, смешались сны всех, кто хоть раз использовал МКД, всех, кому, как нам, проецировали с помощью этого модуля сны больных шизофренией. И не только сны самих пациентов, но и тех, кто был связан с людьми с подключенными МКД. Ты тоже так подумал, верно?

– Вереница кукол, тот гигантский Будда. Это явно не из снов Инуи,- согласился Токида. Он собрался было продолжить ужин любимым блюдом – жареной рыбой, уже взял палочки, отделил мясо от костей, но тут вдруг сник.- Ну вот, а это – уже мой собственный страх.

На тарелке разделанная до костей жареная рыба, широко разевая рот, пронзительно заверещала:

– В чем дело? В чем дело? Я – умный человек. Я – умница. Зачем меня выбрасывали в корзину для бумаг? На будущий год научная конференция состоится в Брюсселе. Поэтому обязательно съешь две рисовые лепешки. К слову, дешевая рифма: «Мой сосед – домосед». Ха-ха-ха.

– Это из сна какого-то пациента,- пробормотал Токида.

При виде болтающей рыбы мать Токиды, охнув, упала в обморок. Косаку успел ее подхватить и с журналистом отнес на диван, который им уступил тактичный Сима.

Вернувшись со всеми за стол, Мацуканэ какое-то время растерянно смотрел на рыбу – опять безмолвную порцию еды. И вдруг неожиданно для всех произнес фразу, непозволительную для корреспондента солидной газеты:

– Интересно, получится при помощи этого МКД установить канал связи с потусторонним миром? – Как бы поражаясь собственной глупости, он встал и, чтобы сменить тему разговора, торопливо подошел к телевизору.- Уже поздно, хотя новости еще не закончились.

– …этому делу и шумихе в окрестностях управления полиции не исключено, что по аналогии с нападением во время недавней пресс-конференции, проводившейся по случаю опубликования имен лауреатов Нобелевской премии, можно ожидать очередной выпад на этот раз, когда планируется объяснить причину появления нечисти и предпринимаемые против этого контрмеры,- возбужденно выстраивая фразу, говорил корреспондент, возникший по пояс в экране 37-дюймовой панели телевизора.- Это вынудило управление полиции отсрочить анонсированную на завтра пресс-конференцию. Также минут двадцать назад, а точнее, в час ноль-четыре в студии телекомпаний, передававших экстренный выпуск о чрезвычайных событиях дня, внезапно ворвались чудища, из-за чего трансляцию пришлось…

На экране заплясали причудливые блики и мерцание, непохожие на помехи в эфире, а когда они улеглись, открылась панорама ночного Токио. По краям экрана виднелись железобетонные арматуры, будто телекамера находилась на высоте строящегося здания. Кто-то вопил:

– Спасите! Паприка! Паприка!

– Вы слышали, зовут Паприку? – Токида встал.

– Постойте! Похоже на голос Носэ,- изумленно буркнул Сима.

Токида подошел к телевизору, скрестил руки и впился глазами в экран, словно собираясь его гипнотизировать. Всем показалось, что ракурс камеры изменился. Неужели камера смотрит глазами Токиды? На тесном пятачке арматуры, не зная, за что схватиться, покачивался от ветра Тацуо Носэ.

– Носэ! – воскликнул от удивления Сима.- Как же так! Он ведь боится высоты. Как его угораздило? Со страху сам мысленно перенесся туда? Что же делать? Если мы не поспеем на помощь, он сорвется и упадет.

– Где это место? – поинтересовался Токида. Мацуканэ приблизился к телевизору, изучил все уголки экрана и, ткнув пальцем на яркую точку, сказал:

– Вот «Палас-сайд», вот это – управление метеорологии. Значит, то здание находится в квартале Такэхира. – Он осмотрелся.- Где телефон? Срочно звоните в полицию.

– А-а, падает! – вскрикнул Сима.- Не поспеем.

– Да. Не поспеем,- отрешенно вторил ему Токида.- Зовет Паприку, но появился у нас в телевизоре. Значит, просит о помощи и нас. Хорошо! – вдруг громко сказал Токида.- Носэ-са-а-ан? Вы слышите меня?

Носэ повернул голову в сторону камеры – волосы растрепаны от ветра – и, потеряв равновесие, пошатнулся. Голос он услышал, но стало понятно, что самого Токиду он не видит.

Торатаро Сима закрыл ладонями лицо.

– Берегись! – крикнул Токида, протягивая руки к экрану. Стеклянный кинескоп словно растворился, и через возникший проем ворвался порыв бодрящего ветра. Намертво вцепившись в толстые руки Токиды, во весь свой рост из телевизора свисал реальный Тацуо Носэ. Токида потянул его что было сил, и Носэ, перевалившись через рамку экрана, рухнул на пол гостиной.

Две недели. Три.

Неизвестно, куда подевался Сэйдзиро Инуи, и это действует следствию на нервы.

Все реже появлялись в городе чудища, поубавилось аномальных явлений. Но даже при этом беды продолжали сыпаться на журналистов, посещавших брифинги управления полиции да пресс-конференции Ацуко Тибы и Косаку Токиды. И только Мацуканэ, позабыв о страхе, активно собирал информацию, делал из комментариев Ацуко и Токиды эксклюзивные материалы и рассылал их в газеты. Его не смущали происки нечисти, не пробирали ночные кошмары, насылаемые из мира снов. К счастью, чинимые оттуда препятствия не затрагивали содержания статей, рассчитанных на здравомыслящих читателей. В худшем случае расплывались иероглифы – становясь блеклыми и трудными для чтения.

Что-то происходит. Он понимает: наложено табу на само стремление к познанию того, о чем, недоумевая, жаждет узнать широкая общественность. Привыкшие к переполоху, одинаково лихорадочно взвинчиваемому как по пустякам, так и из-за серьезных происшествий, люди столкнулись с запретным бытием, которое угрожало теперь им самим. У них нет иммунитета против медленно распространяющегося безумия. Поэтому если на дороге вдруг начинал смеяться человек, трудно было понять, чем спровоцировано помешательство: возникшим поблизости сверхъестественным явлением или заболеванием, прогрессирующим под давлением накопившегося страха. Правда, аномалии эти проявлялись очень странно и затрагивали только отдельных людей. Например, когда цифры у кого-то на часах приходили в беспорядок или же лицо собственной матери при встрече на мгновение превращалось в морду тюленя. Таким образом, у того, кто хоть раз подвергся воздействию подобных искажений, обострялись самые разные комплексы. Потом они перерастали в болезненные идеи и психические травмы, а человек становился извращенцем и психастеником, лишь распаляя собственные кошмары. И круг жертв этих явлений постоянно расширялся, вовлекались все новые жертвы. Так, кому-то начинало казаться, что украшающее глянцевую обложку еженедельника лицо Ацуко Тибы становится дьявольским, а сама она громко смеется; другие же ничего подобного не замечали. Кое-кто застывал от изумления, вдруг услышав возле уха брань Косаку Токиды в адрес Нобелевского комитета,- но это были только те, кто в этот миг слушал радио.

Все эти невероятные события не выходили за пределы трех-четырех префектур вокруг столицы, из чего Ацуко сделала вывод, что сам Сэйдзиро Инуи – своеобразный центральный передатчик – находится в Токио. «Однако,- размышляет она,- ненависть его способна преодолевать пространство и время». Куда бы они с Косаку Токидой ни подались, эта ненависть будет преследовать их в кошмарных снах. Приближался день церемонии вручения Нобелевской премии.

Сны, которые видела по ночам Ацуко, продолжали пестреть кошмарами, но постепенно смягчались. В них мелькали короткие обрывки в духе Инуи – без особого намека на агрессивность: содомия, в которой он погряз, культ антихриста были всего лишь отголосками прошлого. Ацуко не знала, спит ли Инуи днем и поэтому по ночам не видит снов? Или он не в силах вырваться из сна под воздействием мини-коллектора? Возможно, замдиректора продолжает спать, слабея час от часу? Или, наоборот, копит силы для решающего удара?

В отсутствие Инуи в ее сны просачивались сновидения Токиды, Носэ, Конакавы, Симы и даже Осаная. Каждый из этих мужчин по-своему любил Ацуко, и их сны мягко, словно вуаль, окутывали ее, защищая от снов Инуи. Временами она позволяла себе минуты наслаждения, разделяя ложе с Косаку и Осанаем, порой она оказывалась между Носэ и Конакавой, принимая ласки обоих. Сны окружавших ее мужчин довлели над Ацуко. Иногда она переставала понимать, куда подевался ее собственный сон, но, разумеется, льнула к снам поклонников по своей воле. Не то чтобы она жаждала неги – просто во сне эти ощущения были ярче и острее, чем наяву. Бывало, и Ацуко, и мужчины не замечали грани между явью и сном, и, открывая глаза, Ацуко оказывалась в объятиях кого-то из них, однако нередко партнеров было двое.

Встречаясь с ней днем, мужчины отводили глаза, стыдливо вспоминая события прошлой ночи. Сгорала от стыда и сама Ацуко, однако все ее ухажеры вели себя по-джентльменски и не касались этой темы в разговорах.

Настал день отъезда Ацуко и Токиды в Швецию, но к половине одиннадцатого утра в аэропорт Нарита освещать это событие не приехал никто, кроме Мацуканэ и двух-трех телебригад. Остальные испугались нового появления чудовищ и отказались от этой затеи. А если у тех, кто все же приехал, все обойдется, они бы сочли, что в пылу интервью те не разозлили Инуи только случайно. По просьбе Ацуко ограничили число провожающих: приехали только два сотрудника шведского посольства, три-четыре чиновника из управления культуры и с ними – Торатаро Сима. Из института не было никого. Охрану обеспечивали старший суперинтендант Кикумура и инспектор Убэ. Проводы получились унылыми и незамысловатыми – интервью давали, стоя в общем зале.

– Наконец-то… вы отправляетесь на церемонию вручения Нобелевской премии,- обратилась к Ацуко репортерша, а у самой душа ушла в пятки – девушка жуть как боялась нечисти.- Пожалуйста, в двух словах о вашем настроении в эти минуты?

– Да. Мы отправляемся. Если в двух словах – наконец-то эта церемония вручения Нобелевской премии,- промолвила Ацуко, начиная клевать носом.- Будто бы сон. Сон. Нет. Сон – сейчас.

– Ну-у-у… это да. – Журналистка вдруг понурила голову и стала коровой, но от такой тяжести тут же пришла в себя. Лишь коровья слюна, свисая с губ, напоминает о секундном перевоплощении.- Простите. Весь завтрак – только тарелка жидкой рисовой каши,- сказала она, сглатывая.

– Удачной поездки! – Мацуканэ едва не прослезился в порыве чувств.- Знайте, я тоже вас люблю. Люблю искренне и от всей души. Смотрите, еще немного – и треснут брюки…

– Мацуканэ-сан! – воскликнула Ацуко, страстно целуя его.

– Все эти странные события…- озираясь, обратился к Токиде телеведущий и поежился от собственных слов,- все то, что может случиться на самой церемонии… и если не сменить во что бы то ни стало дом на сцену…

– Пожалуй, вы правы. И все странности – оттого, что это сон,- пробормотал Токида.- Пробираясь… пробираясь сквозь сон в поисках реальности. Можно подумать, будто это и есть реальность. И – скорее, скорее в Стокгольм.

После фотосессии Ацуко и Косаку в сопровождении единственного оператора с камерой направились к воротам предполетного досмотра, и тут случилось вот что: воцарился кромешный темно-пурпурный мрак, прервалось объявление посадки, а из динамиков донесся вкрадчивый низкий голос Сэйдзиро Инуи. Его слова пробивались сквозь хохот и несли в себе тайный смысл.

– Стоящим лагерем в долине Вавилона полчищам ада объявляют войну легионы из Иерусалима, ведомые верховным главнокомандующим Иисусом Христом.

Никто из редких пассажиров в зале не обратил внимания на эту фразу из устава духовных экзерсисов иезуитской миссии, проповедовавшей образование в духе спартанцев. Фразу, без сомнения равнозначную объявлению войны Ацуко и Токиде. Этого было достаточно, чтобы провожающих прошибло холодным потом, и они поспешно разошлись.

Лайнер «Джамбо Джет» «Скандинавских авиалиний» вылетел из Нариты в четверть двенадцатого. Полет продлится около одиннадцати часов, но из-за разницы во времени самолет приземлится в Стокгольме в третьем часу дня. Ацуко села у окна в первом классе. Рядом устроился Токида. О них – почетных гостях страны – знали все стюардессы этого рейса.

Часа через два после взлета самолет начало потряхивать. Приготовившись к худшему, Ацуко обернулась и окинула взглядом салон. Так и есть! С заднего сиденья исподлобья, не отводя беспокойного взгляда, за ней и Токидой наблюдал главный суперинтендант Тосими Конакава. Ацуко поняла, что он решил охранять их во время вручения Нобелевской премии и тайком, чтобы не будоражить Инуи, сел в самолет. Ацуко горько усмехнулась от мысли, что в последнее время лихорадило не управление полиции, а самое что ни есть сердце Конакавы, который очень переживал за возложенную на него миссию.

Однако ситуация складывалась нешуточная: Сэйдзиро Инуи явно намеревался повергнуть все в хаос, выбрав традиционную церемонию вручения Нобелевской премии местом решающей битвы ада и рая.

С устланной цветами и уставленной микрофонами трибуны профессор медицины Карл Кранц представлял собравшимся лауреатов в области физиологии и медицины. Перед сценой в первом ряду партера восседал король Швеции. Сами лауреаты и члены комитета в парадных одеждах расселись на сцене. Заполнившие просторный церемониальный зал двести с лишним присутствующих хранили торжественное молчание. Церемония началась в пять пополудни и длилась уже больше часа. Казалось, ничто не предвещало неприятностей. Но Ацуко чувствовала, как в зале едва заметно колеблется воздух – точно от электрического заряда.

Он здесь. Сомнений быть не может. Но если испугаться, это подстегнет ее собственный страх, и он материализуется. Хотя Ацуко была готова махнуть рукой на все – какая разница, если рано или поздно церемония превратится в хаос. Беда только в том, что здесь, в далекой Швеции, остерегаются повторения японских инцидентов лишь несколько человек, включая лауреатов из Японии. Подавляющая масса присутствующих либо не слышали о беспорядках в чужой стране на Дальнем Востоке, либо знают, но абсолютно не придают значения и считают эти истории дурацкими слухами.

– Мне показалось, вместо лица короля на мгновение возникла физиономия замдиректора,- шепотом сказал Токида сидевшей рядом Ацуко.

– Не бойся,- прошептала ему в ответ Ацуко.- Это он просто берет на испуг.

Ацуко с Токидой не Понимали по-шведски, как, впрочем, и Сэйдзиро Инуи. Иначе он вряд ли стерпел бы дифирамбы в адрес Ацуко и Косаку. Закончив приветствие на родном языке, профессор Карл Кранц перешел на английский и с легкой натугой в голосе принялся кратко излагать причины для присуждения премии. Ацуко напряглась. Сразу после этой части церемонии им предстояло спуститься по лестнице к королю, чтобы получить из его рук диплом, золотую медаль и конверт с чеком.

– Принимая во внимание заслуги по созданию психотерапевтической установки для лечения психозов и достигнутый огромный успех от ее применения, стокгольмский Фонд Нобеля выбрал вас лауреатом нынешнего года по физиологии и медицине, о чем здесь… уже несметное число мрачных романтиков продолжают пропитываться кровью на этом кровавом алтаре. Именно в крови заключается сила искупления греха, жизнь – не что иное, как кровь, и этой жизнью, этой кровью необходимо искупить загробную жизнь.

Ацуко сжала руку Косаку:

– Началось.

Голос профессора Карла Кранца дребезжал, а тело начало быстро деформироваться.

– Черт, хочет испортить нам церемонию,- простонал Косаку.

– А-ха-ха-ха-ха-ха-ха…- сумасшедше смеется профессор Карл Кранц и превращается в перепачканного кровью грифона. И вот уже грифон, высунувшись из-за стола, кричит Ацуко: – Женщина! Я принесу твою кровь на алтарь. Ты – источник первородного греха и бесчестия, вместилище бед и срама.

Но громкий крик чудища тут же тонет в воплях, визге и реве толпы, мгновенно наполнивших зал церемоний. Первым дает деру дирижер оркестра, вслед за ним, подскочив как один человек, уносится прочь свита короля. Сползают со стульев иностранные гости, кто-то теряет сознание. Никто – ни лауреаты и члены комитета на сцене, ни члены семей в бельэтаже – не верит своим глазам. Все ошеломлены и в ужасе.

Стоит сейчас испугаться и окунуться в мир, созданный собственным страхом, как будут сожжены все пути к отступлению. Ацуко, как бы подбадривая саму себя, обращается к Косаку:

– Держись! Выбора нет, будем сражаться прямо здесь.

– Но как? – возражает Косаку, учащенно дыша.- Каким образом, ты знаешь?

Действительно, как сейчас заполучить силу сна? И где сейчас Тосими Конакава? Вряд ли здесь – его не приглашали. А раз так, то где?

Грифон устремляет взгляд на свод церемониального зала и сотрясает пространство криком. Вдруг из сектора особых мест бельэтажа сверкает голубовато-фиолетовый луч, и оттуда, паря над залом, прямо к сцене устремляется гигантская фигура. Это Махавайрочана. А по центральному проходу партера с оружием наперевес бежит, отливая золотом, диковинное существо – Фудомё-о*. Взглянув на их лица, Ацуко узнает в Махавайрочане – Кугу, а в Фудомё-о – Дзинная. Крик грифона – устрашение им, Великим Востока. Чудище разворачивается и одним скачком бросается на Ацуко и Косаку.

* Фудомё-о – божества, охраняющие буддистское учение. Обычно изображаются в окружении скал или планет.

Выстрел. Грифон лишь кувырнулся перед самым носом Ацуко и Токиды и пропал – а те не в силах сдвинуться с места. Если бы не выстрел подоспевшего на помощь Конакавы, который вынырнул из двери в глубине сцены, грифон того и гляди вцепился бы им в глотки. Паника разрастается. Люди вокруг мечутся с воплями. Судя по всплескам новых криков, Ацуко понимает, что являются на свет и новые чудища. Спрятаться теперь негде.

– Бежим! – кричит Ацуко и Токиде неизвестно откуда взявшийся Тацуо Носэ.- Первым делом укроемся в моем сне.

Ацуко так и осенило: «Точно! В Японии сейчас ночь. И Носэ, и Куга, и Дзиннай давно спят и видят седьмые сны». Она подумала, что эта троица перехватила сон Сэйдзиро Инуи в момент, когда тот набросился на нее и Токиду, прошла сквозь этот сон и вынырнула в реальности, чтобы поспеть им на помощь.

– Так будет лучше,- переводя дух, вторит ему Конакава, который с трудом пробился к ним сквозь поток улепетывавших людей.

Спящий Носэ сверхъестественным усилием воли изменил реальность. Носэ… Ацуко… Косаку… теперь стоят посреди широкого тракта – того самого, что прорезает поле, протянувшееся у подножия далеких гор. Паприке знакомо это место – автобусная остановка перед табачной лавкой.

– Здесь моя родина,- говорит сонным голосом Носэ, повернувшись к Токиде.- Здесь кроются, так сказать, корни некоторых моих снов.- Дальше следует неразборчивое бурчание.

– Что, мы так и будем стоять? – Токида не в восторге от такой перспективы.- Давайте найдем какое-нибудь укрытие. Заодно и неспешно обсудим, как нам разделаться с Инуи.

– Говорите, в укрытие?..- И Носэ переносится в ресторанчик окономияки, куда часто захаживал студентом.

Носэ, Токида и Тиба сидят в углу заведения за жарочным столом, и на них устремлены все взгляды посетителей – в основном студентов. «Да-а, как здесь все изменилось,- думает Носэ.- Или в снах тоже есть своя хронология? Или же так ресторанчик выглядит сейчас? Причем в реальности?»

– Интересно, как там наши? Еще дерутся? Конакава тоже с ними? – начинает разговор Ацуко.

– Нет, чудища уже исчезли,- отвечает, повернувшись к ней, Дзиннай. Он сидит к ним спиной за соседним столом. Дзиннай уже не божество, но выглядит все так же неустрашимо.- А этот Инуи, полагаю, объявится здесь.

С соседнего места оборачивается Куга и безмолвно кивает головой. Он опять в смокинге.

– Добился своего,- сокрушается Ацуко,- сорвал-таки торжество.

– Я попытаюсь силой сна вернуть время назад, к началу церемонии,- говорит Куга, и его едва заметная улыбка вселяет надежду.- Но прежде необходимо угомонить этого Инуи.

Все только вздыхают, подумав: «Знали бы как – давно б уже „угомонили“». Тем временем в дальнем углу захудалого заведения появляются король Швеции и профессор Карл Кранц. Хлопая глазами, они осматриваются.

– А вот и сам Инуи,- вздыхает Ацуко.

Ярость Инуи вливалась в сон Носэ. Хотя теперь можно только гадать, чьим стал этот сон. Кто знает – может, наоборот, это их всех затягивает в сон Инуи.

– Ненавижу! Этот Инуи у меня уже в печенках сидит,- ядовито произносит Носэ.

– Остро! Но никто не оценит,- парирует Инуи. Все незаметно для себя очутились в лесу. Все, кроме

Куги. В лесу Инуи рассвирепел беспредельно. Но это ни-. как не его сон. Носэ считает, что здесь остров доктора Моро, это сразу становится понятно остальным. Дзиннай припоминает сюжет, вынимает нож и перебрасывает из руки в руку.

– Ну давай, нападай!

– А вот и схватка,- говорит Ацуко, опять став Паприкой.- К тому же здесь, где повсюду наши.

Впереди в испачканном халате появляется исполин Химуро. Лупая маленькими глазками, он печально говорит:

– Я действительно умер, но не забыл горечь своей смерти. А остатки сознания в предсмертный час – они где-то здесь…

Сидя на корточках, Токида ревет от ужаса: метнув нож, Дзиннай попадает прямо в глаз Химуро, но во сне это не действует – лицо только становится еще более зловещим. Носэ, припомнив во сне драки с пустоголовыми приятелями, набрасывается на Химуро. Вслед за Носэ выходят из подлеска закутанные в тряпье оборотни Такао, Акасигэ, Синохара – он вызвал их усилием из глубины души.

Химуро на мгновение превращается в Инуи, который тут же исчезает. Даже он смятен неожиданным выпадом незнакомцев.

Вокруг – зал кафедрального собора, наполненный красно-черным светом. Дзиннай то ли не может проникнуть внутрь, то ли его не впустили,- вместо него появляется Сима.

– Здесь опасно,- предупреждает он.- Я уверен, мы во сне Инуи. Сколько раз со мной здесь обращались по-зверски.

– Тогда опять… скорей в мой сон,- призывает Но-сэ, а сам с трудом держится, чтобы не уснуть глубже.- Или это не путешествие? Я счастлив… что могу вас… сопровождать. Поедем на «маргинале».

Залитая солнечным светом комната в рёкане. Лучезарное небо. За окном широко простирается поле. Похоже на гостиницу Торатакэ. Пропали и Сима, и Токида. В комнате, устланной циновками, только Паприка и Носэ. "Пусть все вернулись в свои сны, но куда подевался Косаку? Инуи не мог захватить его сознание«,- размышляет Паприка, раздвигая сёдзи. Там, в соседней комнате, поджав ноги, сидит Нобуэ Какимото в рваном халате. Надменно откинув волосы, Нобуэ раздвинула полусгнившие губы, оскалила зубы и смотрит на Паприку в упор.

– Моя безнадежная любовь. О, сколько я страдала. Как же я хочу вцепиться тебе в глотку.

Носэ, с трудом сдерживая отвращение, пятится к окну. В ужасе он зовет на помощь Намбу, который рядом с гостиницей прямо в поле торгует овощами.

– Намба, мне страшно! На помощь!

Однако Намба, улыбаясь, лишь качает головой. И тут же, оседлав гигантский помидор, приподнимается и летит над трактом прочь.

– Да,- говорит Паприка,- это мой страх. А Инуи знает и пользуется им.

– Ах так? Торао! Выходи! – Носэ почему-то позвал сына.

Он выкрикнул «Торао!», но в глубине души думал о Такао Торатакэ. И вот из токонома появляется огромный тигр и набрасывается на Нобуэ Какимото. Разорвав полусгнившую Нобуэ на куски, тигр сожрал ее, только кровь струилась по полу.

Паприка понимает, что на ее глазах разворачивается захватывающий поединок с Сэйдзиро Инуи. Пока что сохраняется равновесие. Но теснить неприятеля не удается. Как разделаться с Инуи? Сломить его упрямое эго? Возможно ли?

Опять внутри кафедрального собора. Малейшая оплошность – и можно угодить в сон Сэйдзиро Инуи. Паприка замечает, что собор похож на зал, где только что сорвалась церемония. В храме никого нет. Паприка одна. На центральном алтаре высится изваяние распятого Христа. Иисус корчится от невыносимой боли. Его обнаженное тело – белее савана, а по гладкой коже струится свежая кровь. «Как эротично!» – думает Паприка. Почему это изваяние так ее чарует? Почему истекающее кровью тело так ее манит? Паприка вскрикнула. Христос – Морио Осанай. Теперь ей понятно: таким Инуи видит в душе объект своей веры – образ Христа.

– Сука! – разносится грубый голос Инуи.- Как ты мне опротивела, дрянь! Чтоб тебя разорвало на куски! Я поднесу твои останки на алтарь.

Треснули витражи, осколки падают прямо на Паприку. Бежать некуда. Можно залезть под стул, но и это опасно: пол так и ходит под ней ходуном. Паприка чувствует, что и Носэ, и Косаку, и Дзиннай с Кугой пытаются ее спасти. Инуи устранил их из своего сна и выбрал первой жертвой Паприку.

Изловчившись, словно прорывая толстую пленку, Носэ неимоверным усилием проникает в сон Инуи. Им движет пылкая любовь, которая выходит за грань разумного, а во сне только крепчает. Сновидение вселяет еще больше отваги, и Носэ бесстрашно бросается в бой. Он оказывается как раз под алтарем. На мгновенье любовь к Паприке и ненависть к Инуи позволили Носэ, пробив брешь в «предсознательном» Инуи, увидеть трясину его бессознательного. По логике сновидений Носэ должен предпринять атаку на Инуи.

Запрыгнув на алтарь, он срывает набедренную повязку Христа – Морио Осаная. Там, как того страстно желал в своем сне Инуи, между ног Христа зияет вагина.

– А-ха-ха-ха-ха-ха-ха…- наполнил зал сумасшедший смех Сэйдзиро Инуи.

Обвалился потолок, закружились осколки витражей. Эти осколки принимали форму самых разных предметов: крысиных трупов, немецких словарей, винных бокалов, перьевых ручек, скорпионов, кошачьих шей, шприцев… Они порой закручивались в смерч под сводами, а иногда бешено обрушивались вниз подобно бушующим волнам.

– Он сошел с ума,- послышался голос Косаку Токиды.

Но безумие длилось недолго.

Кафедральный собор исчез. Все, кроме Сэйдзиро Инуи, пытались вернуться кто в свои сны, кто в покинутую реальность. Непонятным оставалось одно: что стало с самим Инуи?

Куга рассчитывал время, чтобы попасть в нужный момент. Он поджидал, двигая время вспять изо всех сил своего сна. Используя свойство сна возвращать сновидца в прошлое, он старался вернуть сон в нужную временную точку. Это ему удалось, но силы – и телесные, и духовные – были на исходе: Куга потерял сознание и погрузился в хаос.

Профессор Карл Кранц заговорил по-английски:

– Принимая во внимание заслуги по созданию психотерапевтической установки для лечения психозов и достигнутый огромный успех от ее применения, стокгольмский Фонд Нобеля выбрал вас лауреатами нынешнего года по физиологии и медицине…

В баре звучала «Р. S. I Love You».

В просторной кабинке «Радио-клуба» – единственной, напоминавшей отдельный кабинет,- шла тихая вечеринка. Собравшиеся вспоминали события недавних дней и радовались их благополучному завершению.

– Как же так? О тех карцерах,- несколько изумленно говорил Торатаро Сима,- не знали ни я и никто другой. Выходит, все это время он спал без еды и питья.

Сэйдзиро Инуи обнаружили бездыханным в подземелье больницы НИИ клинической психиатрии.

– Уединившись в карцере, он собирал силу духа ко дню церемонии,- отдавая должное мужеству Инуи, сказал Тосими Конакава.- Он понимал, что крах близок, но все же не снимал МКД. Модуль так и остался в его черепе, и только основание конуса едва проглядывало из-под кожи. Да, ненависть, зиждущаяся на силе одержимости,- гремучая смесь!

– Умер, видимо, сразу после нашего сражения? – спросил Тацуо Носэ.

– Скорее всего. После сражения он нигде не объявлялся – ни в наших снах, ни в реальности,- кивнул Конакава.- Та схватка исчерпала его силы.

– На миг показалось, что он сошел с ума.

– Да, сошел,- сказал Токида и спросил у Конакавы: – А Осанай знал, где находится его босс?

– Более того – думаю, это он его укрывал. Похоже, там же держали в заключении и Химуро.

Морио Осанай находился под следствием – его подозревали в убийстве Химуро.

– Химуро. И Хасимото. Жаль их.- Токида не скрывал своих чувств.- Все потеряли рассудок. С самого начала. Все, включая меня.

От этих слов все обеспокоенно заерзали. Что это с ними? Остаточное явление МКД? Нет, вряд ли. Развивающаяся анафилаксия? Рост и без того повышенной чувствительности иммунной системы? То был ужас, который вспомнили все. Ужас непроизносимый, его нужно поскорее забыть. Кто-то должен был заставить их это сделать.

Ацуко, похлопав по руке сидевшего рядом Косаку, радостно сказала:

– Зато Цумура и Нобуэ Какимото идут на поправку. Она гордилась собой: ради Косаку она сейчас могла бесстрашно пойти на все.

– Господа, не изволите повторить? – осведомился Куга, стоя подле Ацуко и улыбаясь во весь рот.

– Точно. Сам же предлагал поднять бокалы, когда все соберутся. Как я мог забыть? – обернувшись к Куге, сказал Носэ.- Хорошо, всем повторить.

– Господам повторить! Слушаюсь,- сияя от счастья, поклонился Куга.

– Ты как, поправился? – спросил Торатаро Сима, и Куга опять вежливо склонил голову.

– Истощение длилось недолго. Сейчас, как видите, я бодр и полон сил.- И он развел руками.

– Говорит, даже потолстел с тех пор! – выкрикнул из-за стойки Дзиннай.

– К слову, история знает случай, когда Нобелевскую премию получили супруги, но чтобы лауреаты поженились – такое произойдет впервые,- сказал Носэ.- Когда свадьба?

– Ну, пусть поуляжется вся эта шумиха с премией,- тихо произнес Косаку.- Чтобы без всяких пресс-конференций. Тайком.

– Разрешите извиниться перед вами, господа,- сказала Ацуко и поклонилась.

Все улыбнулись, догадываясь о тайном и вместе с тем слегка постыдном смысле этих слов, понятном лишь присутствующим. Все, включая Кугу и Дзинная, подняли бокалы и выпили за свадьбу и премию Ацуко и Косаку.

– Прощай и ты, Паприка,- многозначительно сказала Ацуко и посмотрела на мужчин.- Отныне – и что бы ни случилось впредь – ее больше нет.

– Н-да-а,- печально протянул Сима.- Ничего не поделаешь. Та красивая милая Паприка покинула нас.

– Покинула,- подтвердила с улыбкой Ацуко,- и ее нигде больше нет.

– Да нет. Все не так.- Носэ оторвался от спинки дивана.- Паприка жива. Вместе с другими идеалами она навечно останется в сердцах присутствующих здесь мужчин. Не знаю, как остальные, а я точно забыть ее не смогу.

– Но больше мы с ней не увидимся,- с грустью в голосе сказал Конакава.

– Нет, увидимся,- не сдавался Носэ.- Стоит пожелать, и можно встретиться во сне когда угодно. Нужно только очень захотеть – и она непременно приснится. Я в этом уверен. Наверняка это будет уже другая, самостоятельная личность. Но она так же, как и прежде, будет улыбаться, разговаривать с нами. Она – красивая, как цветок, добрая и заботливая, умная и мужественная.

В баре звучит «Р. S. I Love You». Посетителей нет. Как всегда, Дзиннай за стойкой бара натирает до блеска бокалы, а Куга стоит у двери.

– Эх! – вздыхает Дзиннай. Ему кажется, что в дальней кабинке за тихой веселой беседой сидят посетители.

«Какие же они все-таки изысканные, милые люди – те, с кем нам двоим довелось повстречаться и в реальности, и по-дружески во сне. Что же они не приходят? – размышляет Дзиннай.- Когда они были здесь в последний раз?»

Стоит ему поднять взгляд – и там, у дверей, он опять видит до боли знакомую спину. Куга, по обыкновению, даже не шелохнется. Дзиннай не в силах сдержаться, чтоб не окликнуть его:

– Слышь? Мы же сражались, правда?

Куга продолжает стоять к Дзиннаю спиной. Улыбка на его лице становится еще добрее. Глаза прикрыты, будто спит, но он отвечает:

– Да, мы сражались.

Покачав головой, Дзиннай опять принимается за бокалы. И довольно улыбается, стараясь не прыснуть от смеха. Немного погодя для пущей уверенности опять обращается к Куге:

– И… мы же были бравыми парнями? Куга отвечает рокочущим голосом:

– Да, мы были бравыми парнями.

Дзиннай продолжает возиться с бокалами. Но что-то не дает ему покоя. Тогда он с серьезным видом бормочет себе под нос, обращаясь не к себе и даже не к Куге:

– И все же – то ведь был сон?

Куга не отвечает. Не поворачиваясь к Дзиннаю, он опускает веки – словно погружается в глубокое раздумье. Знает он ответ или нет, его улыбка – улыбка Будды.