В славном городе Мевеле

За мгновение до того как часы на Ратушной площади пробили одиннадцать, ювелир Петер Граф отставил в сторону кубок, над которым трудился. Установившаяся за многие годы привычка делить дневную работу на две половины подсказала ему, что пришло время прерваться. Разгибая уставшую спину под звон колокола, донесшийся в раскрытое окно, мастер поднялся с табурета. Бросив взгляд на сидящего за соседним столом сына, ювелир пробормотал свое обычное:

– Пойду прогуляюсь в "Дубовую Кружку", скоро вернусь. Если придет покупатель, пошлешь за мной Ганса.

Не поднимая головы, Урс привычно ответил: "Слушаюсь, батюшка", – и продолжил наносить штихелем гравировку на серебряную полосу – заготовку будущего браслета. Тем временем его отец снял кожаный фартук и натянул поверх рубахи повседневный дублет. Сосчитал мелкие монеты в кошельке и прикрыл начавшую лысеть голову беретом из черного бархата. Головной убор украшала мастерски сделанная серебряная пряжка, изображавшая святого Дунстана. Когда-то ее изготовил Хромой Гюнтер – дед ювелира, и с тех пор она переходила в семействе по наследству от отца к сыну.

Одевшись, мастер Петер вышел в лавку, где скучал племянник жены. Покупателей не было, и долговязый шестнадцатилетний парень с простодушным, румяным, как у девушки, лицом сонно сгорбился над обитым сукном прилавком. Год назад его родителей, живших на хуторе неподалеку от городка Мабах, постигло несчастье. Случайный пожар уничтожил практически все хозяйство свояченицы. В одно мгновение зажиточные крестьяне превратились в нищих. Петеру Графу пришлось сильно помочь родственникам деньгами и взять племянника к себе в ученики. Хотя, если говорить откровенно, Ганс совершенно не годился в золотых дел мастера.

Его большие, неловкие пальцы давно загрубели, с детства привыкнув к крестьянскому труду, и дядя использовал парня только для самой примитивной работы. Раздуть меха плавильной печи, раскатать на вальцах пластину, протянуть проволоку или выстучать деревянным молотком какую-нибудь вмятину. Нельзя сказать, чтобы у Ганса отсутствовало желание быть полезным, нет, он, наоборот, стараясь угодить, брался за любую работу. Но, как на будущем ювелире, Граф мысленно поставил на нем крест и даже не пытался внести в цеховой реестр. Так что "Учеником" племянника называли только в доме, хотя цехмистер Струк уже несколько раз намекал Графу, что тот нарушает устав, используя труд чужака.

Проходя мимо Ганса, мастер ободряюще взъерошил юноше курчавые волосы. Повторив, где его искать в случае надобности, хозяин вышел на улицу. Одним из преимуществ дома Графов, служившим вот уже несколько поколений источником зависти собратьев по ремеслу, было то, что фасад здания выходил прямо на Рыночную площадь. Почти сто лет назад Хромой Гюнтер, участвовавший в штурме Мевеля, занял особняк по праву победителя. Куда делись жившие в нем люди, никто из его детей не знал, так как старый вояка не любил говорить об этом. Скорее всего, хозяев двухэтажного дома в самом центре города постигла судьба большинства тогдашних бюргеров Мевеля. Наиболее храбрые и глупые погибли, защищая город, остальные бежали, когда стало ясно, что побеждают императорские войска.

Здороваясь с соседями-лавочниками, раскланиваясь со знакомыми, щурясь от яркого летнего солнца, мастер Петер пересек торговые ряды, занимавшие площадь. В конце короткого маршрута он вошел в пивную, над дверью которой красовалась огромных размеров кружка. Ее вырезали из цельного дубового пня по заказу хозяина заведения, решившего сменить вывеску. До этого место называлось "У Розы", по имени первой жены владельца – Гектора Криппе. Похоронив бедняжку Розу, скончавшуюся от больной печени, муж недолго вдовствовал и через год привел в дом новую хозяйку. Неудивительно, что молодая и властная Хенни решила искоренить любое упоминание о первой супруге.

Ни перемены в семье, ни новое название на царивших в пивной порядках не отразились, и постоянные клиенты продолжали ее охотно посещать. Мастер Петер был одним из них, так как дружил с Гектором еще с детства. Основой их приятельских отношений послужило то, что оба были выходцами из семей, которые в Мевеле за глаза называли "пришлыми голодранцами". Хромой Гюнтер и дед владельца "Дубовой Кружки" служили в императорской армии. Оба участвовали в годичной осаде города, потом под вражескими стрелами, градом камней лезли на его крепостные стены и резались с ополченцами на залитых кровью улицах. Оба получили серьезные ранения и вместе с несколькими сотнями других выздоравливающих воинов решили осесть в захваченном городе. Некоторые из них потом долгие годы, пока Мевелем правил императорский наместник, занимали видные административные должности. Городское право, дарованное бюргерам князьями Уррена, было отменено, и десять тысяч беженцев, вернувшихся после войны в город, смирились с новыми порядками.

Как было во все времена, победители с побежденными не церемонились: многим коренным жителям пришлось забыть о захваченных врагом домах и прочем имуществе. С этого момента меж старыми и новыми бюргерами пролегла незримая граница. Даже по прошествии ста лет она никуда не исчезла, а со временем, казалось, стала еще явственней. Например, семейство Граф так и осталось чужим для городского Цеха ювелиров, несмотря на проявленное тремя поколениями мастерство. Почтенные ремесленники были вынуждены принять к себе имперского гражданина Гюнтера Графа, но даже его потомки не были для них своими. То же касалось и остальных императорских солдат. Вначале их ненавидели и боялись, но чем больше лет проходило с момента штурма, тем свободнее чувствовали себя мевельцы. Еще на закате жизни Хромого ситуация в городе начала потихоньку меняться. Мало-помалу, бюргерам возвращали их права и привилегии.

Вначале Мевель вернули его прежнему сюзерену. Курфюрст Урренский, демонстрировавший после войны полную лояльность императору, получил город назад под свою руку. Потом канцлер, не прошло и пятидесяти лет, разрешил магистрату восстановить снесенные укрепления. А новый князь, искавший поддержки у подданных, в короткий срок возвратил большинство свобод. С тех пор имперские граждане окончательно утратили влияние на городские дела. Время "пришлых голодранцев" стремительно заканчивалось. Старики с тоской вспоминали о "славных временах сразу после победы" и поносили чиновников, а молодежь давала выход вражде в неравных драках.

Поколение будущего ювелира не было исключением, и молодой, поджарый, еще не растолстевший шалопай Петер часто дрался. Старина Криппе был его верным соратником во всех схватках, в одной из которых им обоим сломали носы. С тех пор мясистая "картофелина" на широком лице Графа смотрела чуть влево, а курносый "пятачок" будущего владельца пивной основательно съехал вправо. Впрочем, все эти буйные шалости были делом давно минувших дней. Много воды утекло с тех пор…

– Привет, Хенни, – поздоровался ювелир с супругой приятеля, садясь за стол. – Где твой муженек спрятался? Почему его не видно?

– Здравствуй, Петер, – кивнула Хенни, с лица которой никогда не сходило озабоченное выражение: семья, дом и пивная полностью занимали все ее время и мысли. – Гек с малым к мясникам пошли, колбасок прикупить. Вчера вовремя не заметили, что все подъели… Тебе, как всегда?

– Да, две кружки темного и вашей рыбки.

Ювелир окинул взглядом небольшое светлое, чисто убранное помещение. Обычно к его приходу тут уже сидело человек пять завсегдатаев, как и он, зашедших отдохнуть после рабочего утра. Промочив горло пивом и подкрепившись нехитрой закуской, обсудив городские новости, мастера расходились, чтобы вечером вновь собраться в пивной. Сегодня же в заведении, кроме Графа, были только двое городских стражников, сменившихся с поста у ворот тюрьмы. К близким знакомым мастера Петера они не относились, но в знак приветствия подняли кружки. В этот момент служанка Эрика, младшая сестра хозяйки, принесла поднос с заказом, и ювелир в свою очередь отсалютовал.

Затем Граф сдул белоснежные хлопья пены на каменный пол и сделал первый за день глоток пива. Тут же жадно отхлебнув еще, он поставил посудину и схватил с бронзовой тарелочки золотисто-коричневую, лоснящуюся жиром рыбку. Мастер Петер очень любил поесть, а этих красноперок, копченых Геком по дедовскому старинному рецепту, просто обожал. Старый вояка до Мевеля жил у Северного моря, и, пользуясь его наукой, внук превращал простую рыбу, выращенную в городских прудах – Монетке и Грошике – в настоящее лакомство. Отдающее дымком нежное мясцо буквально таяло на языке.

Приканчивая вторую кружку пива уже в компании кузнеца Франца и лекаря Джордана, ювелир собрался было заказать еще одну, как в заведение вошел запыхавшийся подросток. Паренек состоял учеником в Мевельском отделении Коммерческого банка. Оглядевшись по сторонам, он уверенно направился к столу Петера. Бросив опасливый взгляд на бородатого Джордана, который благодаря занятиям алхимией слыл в городе чернокнижником, мальчишка сорвал с головы круглую шапочку. Поклонившись, он передал мастеру Графу приглашение от своего хозяина, мессира Вальбаха, посетить банк.

– Вам там письмо привезли, – пояснил посыльный, – из имперской столицы. Сегодня утром доставили.

– Это от родственников, – сказал мастер Петер в ответ на вопросительные взгляды приятелей. – У меня в Годштадте троюродный брат живет. Тоже золотых дел мастер. Пойду, – допив последний глоток пива, он поднялся. – До вечера, друзья.

– Меня сегодня не будет, – заметил Джордан. – Нужно навестить пациентов, так что до завтра.

– Увидимся, – пыхнул трубочкой скуластый кузнец. – Я приду.

Поправляя берет, ювелир неспешно подошел к стойке и рассчитался с Хенни. Попросив передать привет супругу и пообещав зайти после работы, мастер Петер покинул "Дубовую Кружку". На улице он ощутил сильное желание навестить отхожее место.

– Ты иди себе, – сказал он пареньку, – я сейчас догоню.

Опорожнив мочевой пузырь неподалеку в общественном сортире, Граф продолжил путь. Письмо он ждал с нетерпением вот уже два месяца и возлагал на ответ Клауса определенные надежды. Братец занимал в столичном Цехе видное положение, служил при Императорском Монетном дворе и был личным ювелиром нескольких известных аристократов. Больше двадцати лет назад покойный отец отправил Петера к родичам завоевывать далекую столицу. К сожалению, из батюшкиной затеи, по большому счету, ничего хорошего не вышло. Конечно, если не считать полученного опыта. Семь долгих лет Граф гнул спину на дядюшку, развивая талант, но так и остался никому неизвестным подмастерьем. Мастер Герберт, отец Клауса, со спокойной душой ставил на все изделия свое клеймо и держал парня в черном теле. Единственной отрадой мевельца были редкие походы по пивным, где он легкомысленно тратил те несколько монет, которые ему с оказией пересылал батюшка.

В конце концов, Петеру надоело работать за стол и крышу над головой. Все, чему он мог научиться, – он научился и решил потребовать признания своего таланта. Быть вечным подмастерьем Графу не улыбалось. Состоялся тяжелый разговор с дядей, закончившийся крупной ссорой. Недолго думая, мастер Герберт обвинил племянника в черной неблагодарности и выгнал из дому. Остальные домашние, неплохо относившиеся к Петеру, но боявшиеся старого тирана, не посмели даже словечка сказать в защиту, когда его, на ночь глядя, выставили с узелком на улицу.

В общем, от всей этой истории у Графа, долго и впроголодь добиравшегося домой, осталось сильное чувство обиды. А также странное ощущение при виде имперских монет в три, шесть и двенадцать грошей. Дело в том, что в свое время, зная его талант гравера, мастер Герберт перепоручил ему заказ Императорского Монетного двора. Гравировка подмастерью, вообще, особенно удавалась: за проведенное в Годштадте время мевелец успел вырезать на заказ немало частных и даже несколько государственных печатей. Выполняя поручение хозяина, молодой Петер самостоятельно изготовил штемпели, с которых потом отчеканили не одну тысячу гульденов. И расплачиваясь "своими" деньгами, он каждый раз невольно окунался в неприятное прошлое.

После смерти старого Герберта сын, унаследовавший его мастерскую, должность и клиентуру, написал троюродному брату. Не имевший к нему претензий Граф, к тому времени женившийся и ставший мастером, ответил. С тех пор они изредка переписывались, обмениваясь новостями и поздравляя друг дружку с большими праздниками и семейными торжествами.

Но сейчас в ответе Клауса речь должна была идти о серьезных вещах. Последние два года дела у мастера Петера шли не очень хорошо. Честно говоря, даже плохо. Курфюрст Уррена принял закон о роскоши, облагавший в частности высоким налогом любое ювелирное изделие. Заказы и спрос на украшения, драгоценную посуду резко упали, а пробиться со своим товаром в другие земли было практически невозможно. Цеховые мастера очень ревниво относились к чужакам, а местные законы блюли их интересы. В результате последние полтора года ювелир жил практически за счет сбережений. В делах он всегда был не очень расчетлив, любил погулять с приятелями и не загадывал наперед. Но помощь, которую мастер Петер оказал погорельцам, появление в доме нахлебника, заставили ювелира серьезно задуматься о ближайшем будущем. Вспомнив о троюродном брате, он написал ему длинное письмо, в котором изложил ситуацию и попросил помочь с заказами. Теперь от ответа Клауса зависело, удастся ли мастеру в ближайшее время поправить свои дела.

Отделение Коммерческого банка располагалось в двухэтажном особняке мессира Вальбаха на Торговой улице, по соседству с Ратушей. Двое крепких сторожей с кордами у бедра и увесистыми дубинками, поклонившись, впустили ювелира в дом. В большом зале было тихо, как в церкви, только слышался звон пересчитываемых денег и скрип гусиных перьев. Работавшие за конторками и столами кассиры с писцами – все сплошь близкие и дальние родичи хозяина – покосились на вошедшего, но никак не отреагировали. Мастер Петер откашлялся и собрался уже поинтересоваться, где его корреспонденция, как из какого-то коридорчика вынырнул секретарь мессира. Расплывшись в неестественно радушной улыбке, он поклонился и, дав ювелиру расписаться в толстом гроссбухе, вручил кожаный тубус. Мельком глянув на печать, мастер Петер нетерпеливо сломал сургучную кляксу и вытащил свернутое в трубочку письмо. Его скреплял восковый оттиск личной печатки троюродного брата.

Чтобы лучше видеть, Граф отошел к высокому стрельчатому окну. Облокотившись на подоконник, он развернул желтую, плотную бумагу и стал разбирать корявые строчки, написанные Клаусом. В отличие от штихеля перо братец держал с трудом, в грамоте был не силен и обычно письма к праздникам заказывал каллиграфу. На сей раз, по-видимому, не желая вводить посторонних в курс семейных дел, он собственноручно написал ответ. Начало письма буквально источало патоку:

"Писано 25 июля 1517 года в имперской столице Годштадте, в особняке на улице Золотой под четвертым нумером, принадлежащем имперскому ювелиру, члену славной Императорской Гильдии Золотых Дел, мастеру Клаусу Ригреттеру.

Дорогой Петер, ты и представить себе не можешь, как мы с женой были рады получить твое послание. Как приятно, особенно в такое сложное время, знать, что где-то далеко есть люди, которые помнят и думают о тебе. Мы с Анной и нашими детьми Ульрихом, Марией, Сусанной и маленьким Ролли, каждый день вспоминаем в молитвах о дорогих родственниках, живущих на самой окраине Империи. Узнав, что вы живы-здоровы, я и жена обрадовались. Анна, хоть и никогда не видела никого из вас, но радуeтся любой доброй весточке от моего троюродного брата.

Спешу сообщить, что, насколько мне известно, у наших родичей, живущих в Годштадте, Мархебурге, Левенау и у отца Клобера, недавно получившего должность настоятеля монастыря святого Августа, божьим соизволением, дела обстоят нормально. Все живы, здоровы и, думаю, что не погрешу против истины, если передам тебе от них наилучшие пожелания. Кстати, настоятель в предпоследнем своем письме осведомлялся о твоей жизни и слал отеческое благословение тебе и домашним…"

Ювелир прервал чтение и задумался. Перебрав в памяти всех родичей и знакомых, он так и не вспомнил, кто такой отец Клобер. По крайней мере, мастер знал, что среди его родных церковников не было. Отбросив загадку, как маловажную, Граф продолжил:

"Не знаю, дошло ли до вас печальное известие, которое вот уже месяц не дает покоя не только Годштадту, но и всему государству. Если вы еще не знаете, то с прискорбием вынужден сообщить, что Его Императорское Величество серьезно болен. Простудившись на охоте месяц назад, император пренебрег здоровьем ради важных государственных дел и перенес болезнь на ногах. Вначале нашему монарху стало лучше, но вот уже неделю, как у него начались приступы лихорадки. Государь внял мольбам подданных и теперь строго придерживается предписанного ему лекарями постельного режима, а все мы молим Господа Всемогущего ниспослать правителю скорейшее выздоровление. Каждое утро мимо моего дома, – ты ведь помнишь, что он стоит всего в квартале от дворца, – проезжают десятки вельмож, спешащих узнать последние новости о здоровье императора. А шесть дней назад я удостоился высокой чести вместе с цехмистером нашей Гильдии навестить дворец, чтобы передать Государю пожелания скорейшего выздоровления от всех Золотых Дел Мастеров столицы, их жен, чад, подмастерий и учеников. Его величество нас, конечно же, лично принять не смог. Однако, как рассказал вышедший к нам гофмаршал маркграф Друа, император попросил зачитать наш адрес вслух и был растроган таким изъявлением преданности.

Кроме того, по общему решению всех участников нашей славной Гильдии, мы пожертвовали епископу Каренскому пятьсот гольдгульденов на строительство новой церкви. Будущий храм посвящен святому Эдуарду, который, как тебе известно, является небесным патроном императора. Думаю, Господь примет наши жертвы и услышит горячие молитвы за здоровье любимого монарха. Надеюсь, все жители Империи присоединят свои голоса к общей молитве и в ближайшее время Господь Всемогущий пошлет больному скорейшее выздоровление. Аминь."

Не удержавшись, мастер Петер громко фыркнул. Он еще помнил то время, когда тощий и лопоухий Клаус, вторя речам старших, называл будущего императора "глупцом, бастардом и выскочкой". Двадцать лет назад никто и не подозревал, что мало кому известный герцог с окраины Империи вскорости сумеет добиться избрания на высший пост государства. И больше четырнадцати лет будет править, безжалостно подавляя любые посягательства на права центральной власти…

Пробежав глазами абзацы, в которых Клаус сообщал другие новости столичной жизни, ювелир в самом конце письма увидел ответ на свою просьбу. Проявив не свойственную ему лаконичность, братец сумел уложиться буквально в три строчки. Касательно нахождения заказчиков для мастера Графа, он написал:

"Относительно твоей просьбы, дорогой Петер, могу сказать, что порекомендовал твое мастерство мессиру Венку фон Швертвальду. Это благородный человек, и ты во всем можешь положиться на его слово. В начале осени он собирается в ваши края и обещался заглянуть к тебе…"

Дальше опять шли пожелания здоровья и благополучия, всяческих успехов и выражение надежды, что когда-нибудь Господу будет угодно свести братьев вместе, дабы они могли облобызать друг друга… Ювелир еле сдержался, чтобы не порвать письмо на мелкие кусочки, прямо здесь, в банке. Остановило его то, что секретарь Вальбаха крутился неподалеку и посматривал на гостя. Скатав бумажку, мастер Петер запихнул ее в тубус и направился к выходу, но подскочил секретарь.

– Хозяин просил вас зайти по важному делу, – понизив голос до интимного шепота, сказал он и проводил ювелира в огромный кабинет владельца банка.

Граф уже бывал здесь, но снова подивился развешанному на стенах оружию и головам диких зверей. Кабаньи и волчьи морды бессильно скалили свои клыки, а гордые олени слепо пялили на гостя стеклянные глаза. Мессир Вальбах происходил из древнего рыцарского рода и сочетал в себе страсть к охоте и оружию с купеческой сметкой.

Увидев входящего ювелира, банкир поднялся из обитого синим бархатом кресла. Пожав руку мастеру Петеру своей медвежьей лапой, Вальбах усадил его за стол и распорядился принести вина. Прекрасно разбиравшийся в человеческой физиогномике мессир сразу понял, что полученное письмо не доставило радости адресату. Поэтому расспрашивать о новостях из столицы не стал, тем более, что был в Мевеле, наверное, самым осведомленным в делах Империи человеком. Связь между банками и торговыми компаниями позволяла деловым людям в самых разных точках государства, раскинувшегося на добрую тысячу лиг, первыми узнавать о важных новостях.

Вместо светского разговора ни о чем, мессир Вальбах, в банке которого ювелир хранил остаток сбережений, сразу перешел к интересовавшему его делу. Вначале сообщил потягивающему красное винцо Графу, что для домовладельцев наступают тяжелые времена. В следующем году его высочество и магистрат планируют принять новые налоги на недвижимость. Затем, кривя губы, рассказал о странном юридическом казусе, о том, что месяц назад на личный суд курфюрста был подан некий иск. Требование компенсации за утраченное имущество от семейства Ульсс из Мабаха к имперскому гражданину Гине…

– Не слышали? – сделав короткую паузу, спросил Вальбах.

– Нет, – отрицательно мотнул головой ничего не понимающий ювелир. – При чем здесь…

– Дело в том, – продолжил банкир, – что предок этого Гине служил в императорской армии и, как всякий удачливый воин, сумел за время службы обзавестись кое-каким имуществом. В частности, мельницей, принадлежавшей прадеду истца. Теперь же, найдя в законах какую-то лазейку, семейство Ульсс желает получить, если не мельницу, то хотя бы солидную компенсацию.

– Какой вздор, – пробормотал мастер Петер. – Прошло столько времени, как можно…

– Именно так я и сказал, когда услышал историю первый раз. Совершенно неправильно, – поддержал мессир, – отбирать у потомков то, что их прадеды завоевали мечом. Как по мне, то это посягательство на основы мирового порядка, – лицо банкира помрачнело. – Но вы же знаете, как все неоднозначно в нашем грешном мире, – он сокрушенно покачал головой, – как все переменчиво. Еще древние философы говорили, что все течет, все меняется. Иск был принят, а недавно одна компетентная особа сообщила мне по большому секрету… – Вальбах понизил голос. – При дворе считают, что семейство Ульсс имеет право на компенсацию. Скажу больше… Так думает и сам курфюрст.

– Меня это совершенно не удивляет, – нахмурился ювелир. – Сеньоры Уррена всегда были против вхождения в состав Империи. Ожидать от них справедливости в вопросах такого рода…

– Вот именно. Поэтому вероятность того, что тяжбу решат в пользу истца, весьма велика. А это создаст прецедент. И тогда, учитывая будущие налоги, владеть недвижимостью, особенно таким людям, как вы, в нашем княжестве станет совсем невыгодно…

Банкир прервался, чтобы подлить вина себе и собеседнику.

– Наш банк планирует открыть в городе еще одно отделение, – продолжил Вальбах, постукивая пальцами по подлокотнику, – и я считаю, что ваш дом наиболее подходит для этой цели. Мы готовы закрыть глаза на возможные проблемы в будущем и предложить вам сейчас очень хорошую цену.

Мастер Петер чуть не поперхнулся. Сказанное небрежным тоном, как бы походя, предложение банкира было для него полной неожиданностью. Продавать жилище он никогда не собирался, о чем тут же решительно заявил хозяину банка.

– Мне странно, что вам в голову пришла такая мысль, – возмущено сказал ювелир. – Не знаю, кто и что вам наболтал, но мои дела в совершенном порядке…

– Никто и не сомневается, дорогой Граф, – перебил Вальбах, – ведь я знаю, что вы лучший в Цехе, но, если вдруг вам понадобятся деньги, пожалуйста, вспомните о моих словах. Мы подыщем вашему семейству достойное жилище – где-нибудь у городской стены или в предместье.

– Нет, спасибо за заботу, – мастер Петер поднялся. – Прошу прощения, но мне пора. Нужно закончить один заказ.

Выйдя из банка, ювелир почувствовал, что совершенно не готов вернуться к работе. Дурацкое письмо Клауса и неуклюжая попытка мессира склонить его к продаже дома выбили мастера Петера из привычной колеи. Сейчас ему требовалось посидеть где-нибудь в тихом месте, привести мысли в порядок, и сам того не замечая, ювелир направил свои шаги к "Дубовой Кружке".

Подойдя к двери дома, мастер взялся за ключ, но позади послышался шорох и голос Урса тихо позвал:

– Батюшка, обернитесь. Я здесь.

Принявший за вечер шесть кружек темного, Граф неуклюже, чуть не оступившись на крыльце, развернулся. Не сразу разглядел в вечерней темноте сына, выглядывающего из-за дерева в саду.

– Ты чего там прячешься? – удивился ювелир. – Иди сюда.

Поколебавшись, подросток вышел из своего укрытия и, слегка прихрамывая, направился к отцу.

– Что это с тобой? – начал было Граф и тут же замолчал, увидев разукрашенное свежими синяками и ссадинами лицо сына.

Левый глаз паренька совершенно заплыл, через весь лоб сочилась кровью царапина, а правый рукав дублета был начисто оторван. Урс держал его в руке. Не глядя на отца уцелевшим глазом, стараясь поменьше шевелить разбитыми губами, он рассказал о произошедшей драке. Сегодня после работы, как обычно по средам, ученик ювелира пошел на занятие к бывшему княжескому рейтару Хольцу. Отставной воин был лейтенантом городского ополчения, а также председателем Стрелкового Союза Мевеля. Офицерская должность много времени не отнимала: трижды в год Хольц с капитаном гоняли по "мартышкиному полю" вооруженных пиками бюргеров. Учения пользовались популярностью и посмотреть на них собиралась чуть ли не половина города.

В свободное же от общественных дел время рейтар обучал всех желающих фехтованию, стрельбе из арбалета, лука и прочим воинским премудростям. Желающих записаться в Союз было немного, так как помимо двух талеров ежемесячных взносов, требовалось потратиться на экипировку и оружие. Несколько лет назад, в "тучные годы", когда денег хватало на все с лихвой, Граф записал туда сына. Несмотря на сугубо мирную профессию ювелир с пиететом относился к воинскому прошлому своего деда и хотел, чтобы Урс научился обращаться с оружием. Жена, конечно, была против, но, видя сына в красивом форменном платье, марширующим с арбалетом на городских парадах, смирилась. А после того, как мальчик на состязаниях в стрельбе по мишеням получил серебряную медаль, стала гордиться успехами Урса наравне с мужем…

Так вот сегодня, после обычных тренировок, заслужив похвалу старого рейтара за ловкость в фехтовании и меткую стрельбу, подросток пошел домой. Но далеко не ушел, уже на соседней улице он столкнулся с тремя подмастерьями. Один из них был Жако – сын золотых дел мастера Гедриха, а остальные – его приятели из гильдии мясников. Все ребята крепкие и сильно навеселе. Поздоровавшись, он хотел пройти дальше, но паренька остановили и собрат по цеху принялся осыпать руганью его семью.

– За что сразу получил в нос, – рассказывая отцу, Урс покосился на ободранные кулаки. – Я вначале драться с ними не хотел, попытался вырваться, но не вышло…

Слушая, как сбив сына с ног, мясники принялись лупить его куда попало, мастер Петер едва не задохнулся от гнева, перехватившего горло. Он сразу догадался о настоящей причине случившегося с Урсом. Три дня назад, во время заседания Цеха, произошел скандал. Мастер Гедрих, скорее всего, подстрекаемый старшиной, подал на Графа жалобу. Дескать, тот использует для работы в мастерской и лавке не члена славной Гильдии Золотых Дел Мевеля. Его племянник с хутора, вот уже полгода живущий в доме нарушителя цехового устава, выполняет работы, на которые не имеет права. Поэтому, согласно подписанному всеми ювелирами Кодексу, мастеру Графу следует назначить штраф в двадцать пять урренских талеров. Цехмистер Струк предложение поддержал и буркнул, что если Петер хочет взять к себе племянника, то пусть заплатит вступительный взнос, а парень сдаст экзамен на Ученика. Вопрос об удовлетворении жалобы поставили на голосование и тут же приняли.

Формально всё было правильно – протестовать Граф не стал, хотя нарушил устав впервые, и мог бы рассчитывать на простое предупреждение. Скрепя сердце, мастер Петер смирился с уплатой штрафа. Он хотел было упросить товарищей отложить его на какой-то срок, но не успел. Сидевший напротив мастер Тунс проворчал, что "пришлые всегда норовят урвать что-нибудь за чужой счет".

– У него и дед, и папаша были такие же ловчилы, – сказал он, глядя мимо Графа. – Нет, чтобы по честному, как все. Как в нашем городе исстари было заведено. До этих вот голодранцев…

Проштрафившийся ювелир мгновенно возмутился и потребовал объяснений. Чувствуя поддержку собрания, Тунс нагло уставился на коллегу и припомнил ему все мнимые и явные грехи семейства Граф. Единственным правдивым случаем из них, с точки зрения самого Петера, была история с "вывеской". Еще при жизни отца, когда готовились к трехсотлетию Мевеля, магистрат решил отпечатать "Историю города" и разослать тираж в подарок всем важным особам Империи. К делу подошли основательно и выписали известного рисовальщика, чтобы тот изготовил гравюры с изображением общественных зданий, а также подробную карту города.

Художник приехал, и в первый же день отец Петера свел с ним дружбу. Папаша даже поселил гостя к себе в дом и после работы, каждый вечер они вдвоем отправлялись в пивную. Вместе было немало выпито, живописец стал закадычным приятелем ювелира и весьма ловко отблагодарил за гостеприимство. Когда отпечатали книгу, то выяснилось, что среди гравюр имеется одна лишняя – с изображением лавки мастера Графа. А на карте города жилище ювелира оказалось единственным из частных домов в списке достопримечательностей. Наряду с магистратом, церквями и прочими общественными местами.

Случился большой скандал, кое-кто из советников даже потребовал вернуть тираж "Истории города" издателю или выдрать карту и лишнюю гравюру. Но, в конце концов, все утряслось само собой, и знаменитые аристократические дома Империи получили книгу в подарок. Папаша же мастера Петера перессорился со всеми и в пьяной драке сломал ребро кому-то из товарищей по цеху. Но городской судья в те времена был еще из семьи "пришлых голодранцев" и, отделавшись порицанием, Граф только оплатил лечение пострадавшему. Впрочем, реклама на всю страну себя оправдала. До сих пор случалось, что в лавку заглядывали путешественники, узнавшие о ней из "Истории славного города Мевеля"…

Выслушав обвинительную речь коллеги, мастер Петер взорвался от гнева, и собрание едва не переросло в потасовку. Ювелир переругался с коллегами, обложил бранью Гедриха, а Тунса попытался схватить за бороду, но бог миловал. Тот оказался весьма проворен и выскочил из комнаты, где шло заседание. Гнаться за ним Петер не стал и, швырнув на стол штраф, просто ушел. А теперь вот обиженные товарищи по Цеху отыгрались на его сыне.

Чувствуя свою вину за случившееся, ювелир тяжело вздохнул и осторожно погладил Урса по голове. На мгновение Петеру захотелось прижать сына к груди, чтобы утешить, как он делал, когда тот был маленьким. Но отец сдержался, потому что знал: мальчику, которому три месяца назад исполнилось пятнадцать, это не понравится.

– Не расстраивайся, – сказал Граф. – Ничего страшного, я тоже когда-то дрался. Что же ты тут ждал? Идем лучше в дом. Я сам все расскажу матери, объясню – ругаться не будет.

Не двинувшись с места, Урс с тоской посмотрел на отца. Ему очень не хотелось говорить, но пришлось.

– Батюшка, они меня били, – начал он, – а тут мимо Ганс куда-то шел. Увидел и кинулся ко мне на помощь. Всех сразу раскидал, ты же знаешь какой он сильный…

– Где он сейчас? – перебил ювелир, догадавшись, что история закончилась хуже, чем он предполагал. – С ним все в порядке? Да говори же, не молчи!

– Пока мы дрались, – продолжил Урс, – нас заметили стражники… Они бросились к нам, мясники – врассыпную, я тоже побежал. А Ганс как раз Жако с ног сшиб, увлекся и "дублетов" не заметил. Те налетели, стали его за руки хватать. Он не понял, кто это, и каждому со всей силы дал кулаком по физиономии. Теперь Ганс сидит в клетке на городской гауптвахте, батюшка, – последнюю фразу сын произнес совсем тихо.

Жена была настроена очень решительно, и мастер Петер потратил немало драгоценного времени, отговаривая ее идти с ним к прево. Случившееся с Гансом очень расстроило Анну, и это было не удивительно. С момента появления в доме племянника супруга заботилась о нем не хуже, чем о родном сыне. Когда-то мать Ганса, рискуя жизнью, спасла младшую сестренку, свалившуюся с мостка в быструю речку. С того дня девочки стали не разлей вода и для Анны не было человека ближе, чем старшая сестра. Выйдя замуж за богатого по хуторским меркам бюргера и уехав в город, она всегда при случае помогала ее семье. Поэтому узнав, что племянника задержала стража, Анна, отличавшаяся властным, но несколько нервным характером, поначалу чуть не поссорилась с мужем. Ей казалось, что никто не сможет лучше нее вытащить Ганса из жадных лап "дублетов", славившихся своей жестокостью и сребролюбием.

– Ты останешься дома, – как можно решительнее повторил Граф. – Если мы всей семьей заявимся к прево, то он вообразит о деле черт знает что и заломит такую цену! Да я же знаю этих крючкотворов! Им только покажи, что испугался…

– Я не отпущу вас одних, – красная от злости и волнения, жена торопливо одевалась. – Вы все запутаете и испортите. Я сама скажу прево Фогерту…

– Никому ты ничего не скажешь! – впервые за много лет Петер повысил голос на супругу. – Ты что не слышишь меня? Я иду сейчас к лекарю – Джордан пользует прево от всяких хворей и у них хорошие отношения. Будет гораздо лучше, если Тим сам переговорит с мессиром. Тихо-мирно уладит, сунет ему в лапу пару монет, и на том все закончится.

В качестве аргумента ювелир потряс кошельком с десятком золотых, за которым он собственно и зашел в дом. Вначале Петер не хотел что-либо рассказывать жене, а собирался просто взять деньги и выскользнуть на улицу, где ждал сын. Но время было позднее, и фрау Анна, прекрасно разбиравшаяся в муже, с первого взгляда поняла, что случилась беда. Мастер не стал запираться и всё рассказал…

Глядя на супруга в упор, Анна сделала последнюю попытку настоять на своем, но зашла с другой стороны. Она припомнила ему, что всегда была против, чтобы Урс ходил в этот дурацкий союз. Мало того, что столько денег ушло старому грубияну и пьянице Хольцу, так теперь приключилась настоящая беда!

– Вот, если бы Урс, – голубые глаза женщины наполнились слезами, – не пошел сегодня на эти дурацкие занятия, то ничего бы и не случилось. А всё ты со своим дедом! Ну, ладно, дай только бог, чтобы всё обошлось, я вам больше не позволю выкидывать деньги на ветер! – всхлипывая, она погрозила пальцем мужу. – А Урс пусть знает… Он у меня еще получит. Я покажу ему, как кулаками махать!

– Мальчик тут не причем, – резко перебил Граф. – Он ни в чем не виноват, не говори глупостей. И Ганс ничего плохого не сделал. По-твоему, было бы лучше, если бы Урса покалечили?

Хорошо зная въедливый характер супруги, ювелир никогда не ставил ее в известность о своих неприятностях. О скандале в Цехе он тоже не рассказал, и теперь, когда Анна решила сорвать злость на сыне, еще больше почувствовал себя виноватым. Не желая продолжать подливать масло в огонь ссоры, мужчина решительно развернулся и отодвинул засов на входной двери.

– Подожди, Петер, – позвала жена, и он оглянулся.

– Поклянись мне, что не вернешься домой без Ганса, – потребовала Анна, сверля мужа взглядом. – Что не оставишь его в темнице.

– Ну, что ты несешь, – ювелир сдерживался из последних сил. – Да он же ничего не сделал! Какая темница? Он ведь никого не убил, не ограбил. Дал пару оплеух стражникам и все! В крайнем случае, если дойдет до суда, ничего кроме штрафа, ему не присудят… Через пару часов мы все будем дома.

Мастер распахнул дверь и шагнул на крыльцо.

– Поклянись, Петер! – раздалось за спиной.

– Да, клянусь я, клянусь, – Граф тяжело сбежал по ступенькам.

– Иди за мной, – бросил он Урсу, стоявшему под деревом. – Ох, уж мне эти бабы. Сколько времени зря из-за твоей мамаши потеряли.

Он сокрушенно покачал головой и вышел на улицу. Прихрамывая от полученного в драке удара, мальчик, как мог быстро, поспешил за отцом.

Мастер Джордан жил в соседнем квартале, на улице Кузнецов. В городе лекарь обосновался совсем недавно, лет пять назад. Его бездетный во втором браке отец, владелец небольшой кузнечной мастерской, умер и оставил сыну от первой жены свое хозяйство. Наследственное ремесло тридцативосьмилетнего бакалавра медицины заинтересовать не могло, и, возвратившись в Мевель, Тим занялся собственной практикой. До этого он работал помощником у какого-то лекаря-алхимика в Цутхе. О старике ходила дурная слава чернокнижника, и ее серный душок потянулся за Джорданом в родной город.

Мевель встретил своего уроженца неласково, а местные цирюльники, один из которых был дальним родственником лекаря, принялись распускать о нем вздорные слухи. Кое-кто из священников тоже не остался в стороне и не забывал в проповедях упомянуть о глупце, считающем, что можно спасти человеческое тело от болезней, посланных самим Господом Всемогущим! Поначалу лекарь над ними только смеялся, но, заметив, что с каждым годом дела идут все хуже и хуже, стал подумывать об отъезде. От последнего шага его удержало знакомство с прево, который страдал некой запущенной болезнью, отравлявшей ему жизнь. У мастера Джордана нашелся рецепт весьма действенного лекарства, и благодарный мессир Фогерт укоротил злые языки. В этом ему помог и влиятельный советник магистрата Бугге, которого Тим буквально вытянул с того света после отравления грибами.

Прево и член городского совета поговорили с наиболее ярыми недоброжелателями лекаря, и шум вокруг него утих. Цирюльники смирились с конкуренцией медика, а священники нашли себе новую мишень. Как раз в то время какая-то бабка из предместья баловалась знахарством, и прево поймал ее на горячем, когда она насылала порчу на чужой скот. Старуху судили, она во всем созналась и была сожжена за городской стеной, в особом месте, где проводились такого рода казни. У подножия округлого, маленького холма, на котором никогда ничего не росло. Бюргеры называли его Чертова Плешь и всегда обходили стороной.

Пользуясь покровительством власть имущих, мессир Джордан набрал небольшую, но постоянную клиентуру и жил, стараясь не привлекать к себе лишнего внимания. Его сосед, кузнец Франц, как-то привел алхимика в "Дубовую Кружку" и перезнакомил со всеми завсегдатаями. И хотя Тим Джордан не был краснобаем-весельчаком и больше любил слушать других, бюргеры охотно приняли новичка в свою компанию. Он немало повидал и попутешествовал, а в подходящем настроении рассказывал интересные истории. Кроме того, у него имелся поистине чудодейственный порошок от похмелья, который он готовил приятелям за сущие гроши.

Из всей компании, собиравшейся у Криппе, ювелир ближе остальных сошелся с алхимиком, так как в ремесле каждого было немало таинственного для непосвященных. К тому же оба с детства любили читать. Всякий раз, встретившись, они подолгу обсуждали кого-нибудь из древних авторов. Правда, вначале знакомства мастер Джордан очень расстроил приятеля, когда рассказал ему, что получить пресловутый Философский Камень невозможно. Они даже поспорили на эту тему и, чтобы опровергнуть почерпнутые из гримуаров аргументы ювелира, Тим в его присутствии повторил некоторые опыты. Он, вообще, был большим скептиком, этот лекарь…

А еще ювелир охотно и дешево выполнял заказы, когда Джордану требовалась что-нибудь изготовить для опытов в мастерской. Чаще всего особую посуду из драгоценных металлов или какой-нибудь тигелек. В свою очередь приятель отыскал для него парочку алхимических рецептов, весьма пригодившихся мастеру в ювелирной работе.

– Эй, Джордан, выходи! – сложив ладони у рта рупором, заорал мастер Петер, когда они добрались к жилищу алхимика. – Это я, Граф! Ну, где ты там?!

В ответ послышался яростный лай. Огромный черной масти пес вылетел из сада к калитке и зарычал на гостей так, что Урс невольно попятился за спину отца. Мастера Петера как всегда, когда он видел четырехлапое чудовище, с головы до пят пробрала нервная дрожь. Он замолчал, надеясь, что рык Фаго лучше всего оповестит хозяина о появлении гостей.

– А ведь был такой милый забавный песик, – криво улыбаясь, сказал ювелир сыну. – Буквально вот такой, не больше половины локтя.

Он показал какой. Урс кивнул, хотя и не мог представить, чтобы бесновавшийся за оградой зверь когда-то мог выглядеть "милым".

Дом у лекаря был маленький и в один этаж, с двускатной черепичной крышей. Рядом имелся большой каменный сарай, в котором Джордан проводил свои алхимические опыты. Вокруг дома рос яблоневый сад и каждый год, собрав урожай, Тим делал бочонок-другой отличной водки, весьма ценимой его приятелями. Снаружи сад огораживал забор из кованых, причудливо переплетенных прутьев, за которыми сейчас, рыча, носилось черное чудовище. Лекарь привез его в Мевель новорожденным щенком, и на глазах у соседей тот превратился из пушистого комочка в настоящего боевого пса.

Джордан любил рассказывать, что лет сто назад собаки этой породы служили в армии императора. Их обучали биться с врагом насмерть и часто выпускали против вражеской конницы: нырнув под незащищенное лошадиное брюхо, собака мгновенно вспарывала его своими жуткими клыками. Боевые псы были малочувствительны к боли, носили на себе особые доспехи, а после сражений их, бывало, кормили мясом поверженных врагов. Со временем порода захирела, и алхимик с гордостью говорил, что с большим трудом отыскал себе чуть ли не последнего во всем княжестве щенка. На улицу Фаго никогда не выпускали, он круглые сутки сторожил дом, и при желании лекарь мог даже не запирать калитку. Любой вор обходил жилище алхимика за добрую лигу.

Наконец в доме открылась дверь, и в светлом прямоугольнике появилась черная фигура Джордана. Он что-то негромко сказал, и пес тут же смолк. Потом, повинуясь новому приказу хозяина, растворился в темном осеннем саду. Лекарь, не торопясь, подошел к калитке.

– Что случилось? – спросил он, выходя к ювелиру. – Кто заболел?

Стараясь говорить коротко, Граф обрисовал ситуацию с племянником. Сказал, что очень надеется на помощь приятеля.

– Входите, – Тим отворил калитку. – Мне нужно немного времени, чтобы дождаться окончания одной алхимической реакции. Как раз начал опыт перед вашим приходом… – Проходи, не бойся, – он поманил Урса. – Э-э, да тебе тоже нужна моя помощь, – протянул он, когда паренек вошел в сад. – Идем, я взгляну на твой глаз. Петер, а ты чего ждешь? Пошли с нами.

Отец с сыном послушно двинулись за алхимиком к дому. Ювелир заметил, как справа от них меж деревьев бесшумно скользит черный силуэт пса, и по его спине пробежала нервная дрожь. Дьявольски, фосфорическим зеленым светом вспыхнули круглые, как монеты, глаза зверя. Поежившись, мастер перешагнул через порог и, затворив за собой дверь, с облегчением перевел дух.

Проснувшись, ювелир долго лежал с закрытыми глазами под уютным пуховым одеялом. Вставать не хотелось, и причин тому было две. Во-первых, вчерашний поход к прево странным образом завершился в "Дубовой Кружке". Несмотря на неурочное время Гектор сделал для них с Джорданом исключение, и втроем они засиделись до самого рассвета. Угощал, естественно, мастер Петер, который не скупился ни на похвалы другу, ни на вино с закусками.

По его словам, Джордан буквально в полчаса уладил вопрос с мессиром Фогертом, причем всего за пять гольдгульденов. Правда, еще по одному золотому получили стражники, которые задержали племянника. Но, глянув на свежие кровоподтеки, оставшиеся после молодецких ударов Ганса, ювелир решил не торговаться. Он был рад, что все закончилось так быстро и относительно недорого. Во время задержания "дублеты" слегка помяли племянника, но крепкий парень, выйдя на свободу, сразу же забыл о плохом. А Урс получил назад свой чехол с арбалетом и болтами к нему, который потерял на месте драки. В общем, все разрешилось самым наилучшим образом.

Геку и его жене пришлось выслушать историю спасения Ганса раза четыре, не меньше. Хотя, кажется, Хенни отправилась спать уже после второго рассказа, убедившись, что мужчины обосновались за столом надолго. А супруга Графа уснула одна, так и не дождавшись возвращения мужа, который вернул ей детей и сказав: "Я скоро приду, только Тима провожу", растворился в темноте. Сейчас Анна уже встала и, наверное, возится на кухне с завтраком…

Петер осторожно приоткрыл глаза и, ощутив болезненные толчки в затылке, тут же смежил веки.

"Огуречный рассол, – подумал он, – или пиво. Жаль, что порошки Джордана кончились. Нужно будет заказать. Придется выпить кружку темного, и всю хворь как рукой снимет. Вот только, если начать денек с пивка, работать сегодня совсем не захочется".

Он перевернулся на другой бок.

"Во-вторых, спешить мне некуда, – позевывая, Граф продолжил свой мысленный монолог. – Какой может быть толк от работы, если нет заказчиков и покупателей? Последний раз продался серебряный браслет, который сделал Урс. Прошло уже пять, нет, семь дней. Да и ушел он всего за два талера. И с того дня покупателей больше не было. А наличных денег после штрафа и вчерашней истории с Гансом почти не осталось. В доме их просто нет, так что придется пойти в банк и забрать последние шестьдесят талеров. А вот что делать потом, когда они закончатся?".

– Эхе-хе, эхе-хе, – закряхтел ювелир. – Послал же Господь времечко.

В коридоре раздались торопливые шаги, и в дверь постучали.

– Ну, что там еще случилось? – буркнул Петер.

– Батюшка, в лавку какой-то господин пришел, – в комнату заглянул Урс. – Вас спрашивает, говорит, что по делу. Приезжий.

– Иду, – сделав над собой усилие, мастер сел в постели. – Скажи, чтобы подождал немного. Покажи ему наш товар.

– Хорошо, – лицо сына с заплывшим глазом, лоснящееся от целебной мази, исчезло.

Тщательно одевшись, ювелир вышел из спальни. Спустившись на первый этаж по скрипучей лестнице, он прошел через пустую мастерскую в лавку. Там Урс показывал высокому широкоплечему мужчине образцы изделий. Приезжий был одет в черный жуппен, расшитый серебряной канителью. Кривые ноги кавалериста обтягивали темно-синие штаны, на рыжих сапогах красовались вызолоченные шпоры. У правого бедра висел в ножнах корд с серебряной рукоятью, а на голове имелся фиолетовый берет, украшенный аграфом со стразами.

Заслышав шаги ювелира, дворянин тут же обернулся – было ему лет двадцать пять, не больше. У него оказалось приятное скуластое и смуглое лицо, типичное для уроженца Южных княжеств. Холеные усики-стрелками украшали верхнюю губу, а к подбородку, по моде имперских щеголей-аристократов, будто прилепилась остроконечная бородка. В проколотых, чуть оттопыренных ушах покачивались золотые серьги с алмазами. Видно было, что если гость и не столичный франт, живет он явно не в захолустье. На безымянном пальце правой руки блестел эмалями перстень с рыцарским гербом.

Измерив хозяина лавки острым, как клинок, взглядом, приезжий вежливо улыбнулся и слегка наклонил подбородок. В ответ мастер Петер низко поклонился и назвался.

– Я – Венк фон Швертвальд, – представился рыцарь. – Ваш брат Клаус должен был предупредить о моем приезде, – зеленые глаза гостя уставились на ювелира в ожидании ответа. – Он написал вам еще месяца три назад… Кажется в июле.

– Ах да! – наконец-то сообразил Граф и снова поклонился. – Конечно, конечно. Мне сообщили о вашем приезде, мессир. Чем могу быть вам полезен?

– Вы знаете, – рыцарь шагнул к хозяину, – я только что приехал в ваш город, чертовски проголодался и не прочь подкрепиться. Разговор нам предстоит длинный, поэтому давайте прогуляемся куда-нибудь, где можно вкусно поесть. И промочить горло, разумеется.

– О, я знаю такое место, – Граф оживился и посмотрел на сына. – Урс, оставайся в лавке, а я с господином рыцарем пойду позавтракаю. Если что, то мы в "Дубовой Кружке".

В огромном экипаже графа Ландера, который тянула шестерка вороных тяжеловесов – настоящем доме на колесах – было тепло и сухо. Стенки обиты зеленым бархатом, мягкие сиденья, ковер на полу, канделябры с горящими свечами – все это создавало, поистине, домашний уют. Камелек в углу испускал достаточно тепла, чтобы не обращать внимания на ноябрьское ненастье, а горячее вино с пряностями способствовало плавному течению беседы. Все вопросы, из-за которых граф с рыцарем встретились неподалеку от Мабаха, вскоре были решены. На конец разговора фон Швертвальд приберег скандальную историю с женой гофмаршала Друа, украсившей лысину мужа "оленьими рогами". Естественно, действовала она не одна, а в паре с сыном канцлера. Вспыхнувшая между молодыми людьми страсть, заставила их забыть о простой осторожности. Друа, демонстрировавший свою преданность больному монарху, проводил все время во дворце, и любовники, не мудрствуя лукаво, предавались греху прямо на супружеском ложе. Рассказывали, что прежде чем доброжелатели открыли глаза маркграфу, красавец Карл провел в его доме пять или шесть бурных ночей.

Узнав о случившемся, новоявленный "олень", – как называли обманутых мужей, – повел себя в новом положении необычно. Ожидаемого светом скандала не произошло. Аристократ не стал жаловаться императору с канцлером, даже не отправил неверную супругу в монастырь. Проявив великолепную выдержку, старик держался так, будто у него в семье ничего не произошло.

– Странно, на Фридриха совсем непохоже, – задумчиво заметил граф Ландер. – Но, как я понимаю, это еще не конец истории?

Поощрительно улыбнувшись Венку, он взял с откидного столика фарфоровую трубку и прикурил от пламени свечи.

– Совершенно верно, ваше сиятельство, – кивнул рыцарь. – Зная обидчивый характер гофмаршала, я очень удивился, когда прошло несколько дней, а скандала все не было…

– Значит старик что-то задумал, – выпустив облачко ароматного дыма, хозяин экипажа указал на собеседника длинным чубуком. – Не поверю, что Друа мог стерпеть такое оскорбление… даже от сына канцлера.

– Вы, как всегда, правы, ваше сиятельство, – фон Швертвальд придал лицу выражение почтительного удивления. – Эта история заинтересовала меня с самого начала, и я старался быть в курсе происходящего. А с определенного момента позволил себе принять в ней участие.

– Какое? – недобро сощурился граф. – Надеюсь…

– Не извольте беспокоиться, мессир, – поспешно сказал рыцарь, – я действовал с исключительной осторожностью. И ни на мгновение не забывал о нашем деле.

– Хорошо. Так что там произошло дальше?

Невольно понизив голос, Венк досказал конец истории. Нанесенного оскорбления аристократ, конечно же, не простил, но решил отомстить чужими руками. Его личный цирюльник – пройдоха и ловкач, нанял трех человек, отлично владеющих холодной сталью. Проливать чужую кровь им было не впервой и, получив хороший задаток, они не задумываясь, согласились на убийство. Ведь брадобрей не собирался посвящать их в то, что жертвой станет сын имперского канцлера. Ночью у дома гофмаршала устроили засаду, но молодой аристократ почему-то не пришел, хотя известил любовницу запиской о будущем визите.

Утром, бесцельно просидев в засаде всю ночь, раздосадованные разбойники отправились согреться выпивкой в какой-то притон. Уходя, их вожак пообещал нанимателю, что они вернутся и будут дежурить у потайной калитки столько ночей, сколько потребуется, чтобы выполнить заказ. Но вечером никто из них не появился, а в комнату цирюльника подбросили три пары отрезанных ушей. По серьгам, оставленным в жутком подарочке, брадобрей узнал их владельцев – наемников и отговорил хозяина от дальнейших попыток отомстить. Тем более, что найти замену несостоявшимся убийцам после того, как их изуродованные тела отыскались на свалке, было бы весьма непросто.

– Этот скандал стоил мессиру Друа больших переживаний, – усмехаясь, закончил рыцарь. – Когда я уезжал из Годштадта, то слышал, что у гофмаршала был сердечный припадок. Прямо в императорском дворце.

– Неудивительно, – пожал плечами граф. – Он – стар, а ничто так не отнимает силы, как осознание собственной беспомощности. И неудовлетворенная месть, конечно. Надеюсь, молодой петушок знает, кому он обязан спасением жизни?

– Догадывается, – тонко улыбнулся собеседник.

– Ну, что же, ты все сделал правильно. Я подумаю, какую пользу мы сможем извлечь из этой истории в будущем. Но сейчас тебе необходимо сосредоточится на главном.

Со значением посмотрев на собеседника, Ландер протянул руку и открыл в двери маленькое окошечко. Похоже, беседа была закончена, и сейчас они разъедутся, каждый в свою сторону. Впрочем, новая встреча не заставит себя ждать.

Глядя, как сеньор осторожно выбивает наружу трубку, фон Швертвальд поежился. В окошко задувал холодный сырой ветер, и рыцарь тоскливо подумал о предстоящем возвращении в усадьбу. Сразу вспомнилось, как, ожидая опаздывающий экипаж хозяина, он простоял целый час в лесу под проливным дождем. Теперь предстоит потратить в два раза больше времени, чтобы добраться домой. Снаружи стемнело, и ехать придется в полной темноте.

Чувствуя себя совершенно разбитым и замерзшим, Венк слез с лошади. Слуга подхватил поводья хозяйского Коршуна, повел в конюшню. В окнах господского дома было темно. Неподалеку от входа стояла крытая повозочка ювелира. В нее были впряжены лошади, а на месте кучера сгорбился закутавшийся в плащ человек. Рыцарь ощутил легкое беспокойство. Два дня назад, по словам мастера Графа, работы ему оставалось еще на неделю, а тут – вроде как уезжать собрался.

– Наконец-то вы вернулись, мессир! – из дома выскочил оруженосец Курц с зажженным фонарем. – Слава те, Господи…

– Тише, не ори так, – поморщился фон Швертвальд и снова посмотрел на повозку.

Оруженосец проследил за взглядом хозяина и, упредив вопрос, подтвердил, что ювелир собрался уезжать.

– Он еще вчера, мессир, сказал своему ученику собираться, – Курц, заглядывая в лицо рыцарю, крутился вокруг, словно собака. – А я его сразу предупредил, по-хорошему, что до вашего возвращения никуда не отпущу. Потому что вы так наказывали, – освещая дорогу, оруженосец пошел в дом впереди хозяина. – Огни мы уже потушили, так что будьте осторожны… Вот тута порожек есть, вашмилсть.

– Так что же – он хотел уехать, не выполнив мой заказ? – стуча подковками сапог, фон Швертвальд прошел в гостиную.

Скинув на пол влажный от дождя плащ, рыцарь пододвинул к себе стул с высокой спинкой и сел. Кряхтя, вытянул перед собой ноги. Оруженосец тут же опустился на колени, принялся стаскивать левый сапог.

– Нет, мессир, – бормотал он, – мастер сказал, что работу сделал и уедет только после вашего возвращения. Он думал, что вы еще вчера вернетесь… Но помощнику сразу приказал собраться и повозку выгнать. Лошади вчера так до самой ночи в упряжи и простояли. И сегодня цельный день.

В комнату, кланяясь и громко выражая радость по поводу приезда хозяина, вошли двое заспанных слуг. Одного рыцарь тут же погнал на кухню, сказать кухарке, чтобы грела ужин, а второму приказал растопить камин. И зажечь везде свечи.

– Вина пусть пришлет, – крикнул Венк вдогонку слуге. – Горячего, с медом!

Курц стянул второй сапог, и рыцарь с облегчением пошевелил пальцами замерзших ног. В гостиную заглянул один из телохранителей, сопровождавших фон Швертвальда в поездке. Мессир приказал ему идти с товарищами на кухню.

– Там вам дадут пожрать и выпить, – сказал он. – Курц, проследи, чтобы ребятам ни в чем отказа не было. Но пить – в меру!

– Слушаюсь, вашмилсть, – зажав хозяйские сапоги подмышкой и подхватив с пола плащ, оруженосец увел стрелка из гостиной.

Слуга наконец-то растопил камин и, держа в руке горящую лучину, прошелся по комнате, зажигая свечи в заплывших воском шандалах. В комнате сразу стало веселей, и рыцарь подумал, что если ювелир действительно закончил работу, то он, Венк фон Швертвальд, сегодня напьется допьяна. А завтра позволит себе целый день проваляться на кровати. Кто его знает, черт бы побрал все эти поездки, когда еще потом удастся отдохнуть?

– Может прикажете чего? – спросил стоявший рядом слуга.

Фон Швертвальд задумался, но его отвлекло появление ювелира. Он был одет по-дорожному. Черные глаза золотых дел мастера лихорадочно блестели. Поклонившись, мевелец поздоровался и без каких-либо вступлений сообщил, что работа закончена.

– Ваш заказ выполнен, мессир, – повторил Граф, не дождавшись реакции со стороны рыцаря. – И я… Я хотел бы уехать, ваша милость.

Пропустив слова об отъезде мимо ушей, рыцарь поинтересовался, где же предметы, которые он заказывал? Ювелир засуетился и ответил, что оставил все в мастерской.

– Я сейчас принесу, – он собрался уйти.

– Идемте вместе, – фон Швертвальд сунул ноги в домашние туфли и тяжело поднялся. – Тут все равно слишком темно.

– Конечно, – мастер посторонился, пропуская рыцаря вперед. – Все готово, можете не сомневаться. Я закончил еще вчера утром и прождал вас целый день…

Выйдя из гостиной, они повернули налево и, пройдя темный коридорчик, остановились перед запертой дверью. За ней находилась небольшая комната, в которой ювелир со своим учеником Гансом провел последние две недели. Глядя, как мастер Петер возится, отпирая замок, рыцарь сказал:

– Помнится, несколько дней назад вы говорили, что работы еще на неделю. Не меньше. А справились чуть ли не за день. Как это так у вас получилось, дорогой мастер?

Опасливо покосившись на хозяина усадьбы, Петер Граф неуверенно сказал, что хотел сделать сюрприз. И потом, они, ювелиры, – народ осторожный и суеверный. Не дай бог, поторопишься, сделаешь в последний момент неловкое движение и весь труд насмарку…

– Не хотелось заранее говорить. Сглазить боялся, работа ведь очень тонкая.

Мастер вошел в комнату, где по левую руку вдоль стены стояли две койки, а по правую расположился массивный стол. Несколько дней назад, когда рыцарь последний раз заходил в мастерскую, на нем были закреплены тиски, и лежали инструменты, которыми пользуются ювелиры. Сейчас ничего этого не было, на краю столешницы имелся небольшой железный ларец, за которым выстроились в ряд зажженные лампы. Вообще, в комнате было очень светло: повсюду – на стенах и под потолком – горели свечи.

– Показывайте вашу работу, – рыцарь затворил дверь и накинул крючок, чтобы никто случайно не вошел. – Очень любопытно посмотреть, как у вас получилось.

– Вот, – мастер Петер открыл ларец и протянул фон Швертвальду два металлических цилиндра в дюйм высотой, два шириной, насаженные на деревянные рукоятки. – Ваши печати, мессир.

Венк взял их по одной в каждую руку и посмотрел на отполированные торцы, где были вырезаны зеркальные отражения знакомого рисунка. Большая императорская корона, под ней – щит со сложным гербом и вокруг буквы легенды. На первый взгляд у мастера все прекрасно получилось.

– А здесь образцы, – ювелир выдвинул из стола ящик и принялся выкладывать сургучные и восковые кружки. – Вот это я оттиснул… И здесь. А вот то, что вы мне дали как образец.

– У вас есть еще воск и сургуч? – рыцарь подошел к столу. – Я хочу сам попробовать.

– Да, конечно.

Мастер Петер извлек из недр стола коричневую палочку сургуча и желтый комок пчелиного воска. На его широком, прорезанном морщинами лбу выступили капли пота. Фон Швертвальд не переставал исподтишка наблюдать за мастером и прекрасно видел, что тот очень взволнован. "Скорее всего, просто боится, не совсем же он дурак, – подумал рыцарь. – Плохо, значит не поверил моей истории и подозревает, чем все может для него закончится".

Хотя, похоже, что сейчас, когда Венк делал оттиски в жидком сургуче, беспокойство на лице ювелира сменило волнение ученика, ожидающего приговора сделанному уроку. Несмотря на весь свой опыт и талант в глубине души Граф остался все тем же мальчишкой-подмастерьем. И так же волновался, как и двадцать лет назад, ожидая "приговора" заказчика по поводу исполненной работы.

Тщательно сравнив на глаз полученные оттиски с оригиналами, рыцарь потребовал лупу. Получив от Графа мощную увеличительную линзу в медной оправе, заказчик долго изучал рисунок сделанных печатей. Всё совпадало с предельной точностью, даже несколько мельчайших ошибок в рисунке – лишние линии – были скрупулезно воспроизведены. Под конец, вернув лупу мастеру, фон Швертвальд подверг изготовленные им копии печатей последнему испытанию. Он взял сургучные оттиски оригиналов и наложил на них матрицы, вырезанные Графом. Все линии идеально совпали. Рыцарь ощутил себя, будто только что сорвал куш в кости.

– Замечательно, – сказал он совершенно искренне. – Вы прекрасно выполнили мой заказ, дорогой мастер. Разрешите поздравить вас с очередной победой, – фон Швертвальд чуть наклонил голову. – Только такая рука, как у вас, ваши орлиные глаза могли справиться…

Ожидание на лице Графа простодушно сменилось довольным выражением, рыхлые щеки зарделись, но в этот момент в дверь мастерской постучали, и рыцарь прервал свои похвалы. Оказалось, что пришел оруженосец сообщить о накрытом ужине.

– Прекрасно, – Венк убрал печати в ларец. – Сейчас мы с вами отпразднуем, дорогой мастер. Курц, скажи, чтобы на стол поставили еще один прибор! Для господина ювелира…

– Нет, нет, – запротестовал Граф и даже поднял ладони, будто останавливая бегущего на него человека. – Большое спасибо, мессир, но я не могу остаться на ужин. Я должен уехать.

– Да вы с ума сошли, дорогой мой, – удивленно приподняв брови, сказал рыцарь. – На дворе темно, скоро полночь. Никуда я вас не отпущу, – он решительно взял ювелира за локоть. – Поедете утром, когда рассветет.

Граф явно запаниковал и сделал слабую попытку высвободиться. Заказчик не стал удерживать Петера, и тот отступил к стене.

– Мессир, прошу вас, – мастер умоляюще приложил руки к пухлой груди. – Мне действительно нужно ехать прямо сейчас. Очень нужно.

Пот градом катился по лицу Графа, а его большие черные глаза наполнились слезами. Толстые губы ювелира мелко дрожали, он был испуган и жалок. Рыцарь почувствовал к толстяку брезгливое отвращение. "Да какая разница где, – подумал он. – Пусть катится…"

– Хорошо, не буду больше навязывать вам свое гостеприимство, – сказал он сухо. – Не знаю, чем заслужил такое отношение, но можете ехать. Если хотите, двое моих слуг сопроводят вас до самого Мевеля.

Не дожидаясь ответа, фон Швертвальд отвернулся и, держа в руках ларец с печатями, вышел из мастерской. Он пошел к своей спальне, и мастер поспешил за ним. Дрожащим, на этот раз, от облегчения голосом Граф торопливо, путано оправдывался, что "мессир его не так понял… он очень доволен… просто ему надо как можно скорее вернуться домой…"

– Слуг не нужно, ваша милость, – сказал мастер. – Мы с Гансом прекрасно сами доедем. Он парень крепкий, не из робкого десятка. К тому же самострел у меня имеется… Да и кто в такую погоду разбойничать будет? – ювелир нервно засмеялся. – Холод, дождь, вот-вот снег пойдет… В такую ночь даже волки не охотятся, не то что людишки.

Не обращая внимания на ювелира, прихватив по дороге горящую свечу, рыцарь открыл дверь спальни. Не решаясь зайти, мастер Петер остался на пороге, а хозяин усадьбы подошел к окованному железом шкафу. Вытащив из-под рубахи связку ключей, которые носил на шее, Венк по очереди, в определенной последовательности открыл три замка и положил ларец в секретное отделение шкафа. Вынул оттуда тяжелый кожаный кошель. Краем глаза заметил, как ювелир жадно уставился на деньги.

– Вот ваша плата, – рыцарь протянул мешочек, – держите. Восемьсот золотых, как договаривались.

Граф взял и рассыпался в горячих благодарностях, которые мессир пропустил мимо ушей. У ювелира было странное выражение лица, и фон Швертвальд не сразу догадался, что мастер хочет пересчитать деньги, но не решается. Боится обидеть благородного заказчика недоверием. Помогать ему рыцарь не стал и, скривив губы в презрительной усмешке, вернулся в гостиную. Ювелир молча плелся следом.

– Вы меня извините, – Венк уселся за стол, – но провожать не буду. Проголодался. Курц, проследи, чтобы нашему гостю открыли ворота – он сейчас уезжает. Всего хорошего, Граф. Прощайте.

– Прощайте, ваша милость, – поклонившись, прижимая кошель с деньгами к груди, мастер ушел.

Рыцарь выпил вина и принялся кромсать ножом окорок. Отломил кусок хлеба от краюхи. Захрустел ядреной луковицей, от которой шибануло в нос, и на глазах выступили слезы. Вскоре вернулся оруженосец.

– Уехал? – спросил с набитым ртом фон Швертвальд.

– Да, вашмилсть, – слуга подлил хозяину вина в кубок. – Ворота я приказал не запирать.

– Правильно, – пробормотал хозяин. – Позови-ка сюда Херберта. Быстро!

Оруженосец молнией метнулся из гостиной.

Ожидая появления телохранителя, фон Швертвальд пил вино маленькими глотками. Пожар во рту утих. Удовлетворение от того, что дело с ювелиром закончено, начало проходить, и рыцарь почувствовал, как его клонит ко сну. Не сдерживаясь, громко, широко раскрыв полный белых зубов рот, он зевнул.

Выйдя из дому, мастер Петер поспешил к экипажу. Уснувший на козлах Ганс встрепенулся. Расправляя складки плаща, спросил, что случилось.

– Едем, – ответил ювелир, забираясь в повозку. – К утру мы должны быть дома.

– Зря вы это затеяли, дядя, – заметил подмастерье и пошевелил поводьями. – Кто же ночью ездит? Лучше бы завтра…

– Давай гони, – перебил мастер. – Нельзя нам ждать.

Щелкнул бич, Ганс лихо свистнул, и две лошадки, запряженные в повозку, резво затрусили к раскрытым воротам. Выезжая из поместья, Петер Граф кинул сторожу монетку. Тот, ловко поймав, низко поклонился, а ученик крикнул ему на прощание "Бывай!". Снова щелкнул бич, и лошади пошли вскачь. Повозка запрыгала на ухабах, поддавая седокам жестким сиденьем под зад. Дорога из поместья шла вдоль дубовой аллеи, ущербная луна и редкие звезды поблескивали меж путаницы черных, облетевших ветвей. Откуда-то справа, из ближней деревеньки, донесся собачий вой.

– Что-то боязно, дядя, – вздохнул Ганс. – Сидеть бы нам в тепле, а не… – он замолчал и оглянулся на мастера, который зажег фонарь и сняв с головы берет, стал пересыпать в него монеты из полученного кошелька. Позвякивая, золотые кружочки буквально лились тонкой струйкой.

– Ого, – выдохнул племянник. – Неужели столько денег за один заказ? Тут же целая куча золотых!

– Не кричи, – Петер Граф стал отсчитывать из берета по десять гольдгульденов зараз и ссыпать их обратно в кошель.

– … Тридцать, сорок… – бормотал он вполголоса.

Через плечо продолжал восторженно глазеть на деньги ученик.

– Деньжищ-то, деньжищ, – повторял он восхищенно.

– … Девяносто, сто, сто десять, – считал ювелир. – Ты на дорогу смотри, разиня! А то еще опрокинемся… сто двадцать, сто тридцать… Будешь стараться и тебе такие же деньги за работу заплатят. Сто сорок, сто пятьдесят…

– Мне бы ваши руки, дядя, – вздохнул Ганс отворачиваясь. – С моими-то оглоблями… Так, как вы работаете, мне никогда не научиться.

– На, вот тебе – не страдай, – Петер протянул ученику два золотых. – Будет на что погулять на Рождество. Выпьешь пива за мое с тетей Анной здоровье. Сто шестьдесят, сто семьдесят…

– Огромное спасибо, – племянник подбросил монеты на ладони. – Обязательно выпью, можете не сомневаться!

Ювелир покачал головой, бормоча под нос счет. Вскоре аллея закончилась, дорога от поместья вывела на Звездный тракт, тянувшийся через всю Империю. От Вольных городов на побережье Северного моря, до западных границ Цатля, за которыми начинались земли, заселенные дикими язычниками. Ночью движения на тракте не было, и повозка ювелира одиноко тряслась под ночным небом по утрамбованной до твердости камня глине.

Наконец Петер Граф закончил считать деньги. Повозившись со шнуровкой дублета, он спрятал тяжелый кошель на животе. Было неудобно, но надежно. Затем извлек из-под сиденья самострел и, натянув тетиву, зарядил. Положил себе на колени. Насвистывавший песенку племянник при виде оружия замолчал и стал озираться по сторонам. Но вскоре беспечность, присущая Гансу, взяла вверх, чему немало поспособствовала водка из дядиной фляги. Ученик вполголоса запел. Ювелир, которого после перенесенных треволнений бил легкий озноб, тоже приложился к фляжке и потихоньку стал подтягивать.

В этом году зима для Уррена началась в предпоследний день ноября. Температура резко упала, и буквально за одну ночь снега выпало столько, что все вокруг будто в сметане утонуло. Теперь лошадиные ноги на Звездном тракте по самую пясть уходили в рыхлый снег. Он продолжал идти беспрерывно, мгновенно заметая следы, которые оставляли редкие проезжие. Сегодня же, утром первого декабря, по дороге в направлении Мевеля ехали трое всадников. Впереди и позади них на добрую треть лиги никого больше не было. Подбитые мехом плащи путешественников побелели, замерзшие щеки горели от встречного ветра, а на бровях и бородах осели снежинки.

Первым в маленькой группе на белом коне, покрытом расшитой гербами попоной, рысил барон Манфред фон Будбар. Позади на гнедых лошадках следовали двое слуг, и каждый тянул на поводу по запасному навьюченному поклажей жеребцу.

Конечно, эскорт для рыцаря из древнего и славного рода был маловат, но, что поделаешь, если денег в обрез? В прошлом году пришлось даже заложить замок, чтобы расплатиться с долгами, а землю еще покойный батюшка частью продал, частью в кости проиграл. Был старый барон игрок и пьяница, из тех людей, что о семье своей никогда не задумываются и дальше следующего дня не загадывают. Вот и оставил детям один замок на троих, а жену при жизни свел кулаками в могилу. Покойная баронесса отличалась прямотой характера и муженьку любую неприятную вещь говорила прямо в лицо. А поводов для этого Лукас фон Будбар подавал немало, супругу укрощал, как мог, пока она в родовом склепе не оказалась…

Нахмурившись, Манфред заморгал слезившимися от ветра глазами. О родителях он вспоминал часто, хотя с момента смерти матери прошло уже шесть лет. Отец же помер в позапрошлом году, осенью. Умер старый дурак, детям долго жить приказал, но деньгами для достойной жизни не снабдил. Вот молодой наследник, девятнадцати лет от роду, и остался с двумя сестрами на руках. Старшей семнадцать, младшей пятнадцать – обеим замуж пора, а приданого-то и нет! Ни земель, ни сундуков со звонкими талерами. В одном повезло, что красотой их Господь не обделил. Вскоре младшую Элизу за себя взял сосед, прельстился старый сластолюбец пышной фигуркой и ангельским личиком, а Марию сосватал капитан княжеской гвардии. И полгода не прошло, как счастливая сестра в столичный Вигенбург укатила.

За ней, правда, пришлось триста талеров отсыпать из тех, что под залог родового гнезда получил, но деньги, кажется, не пропали даром. Еще до алтаря будущий зять клятвенно обещал, что сыщет новому родственнику место при дворе и, похоже, слово сдержал. По крайней мере, десять дней назад прислал записку, чтобы Манфред свое воронье гнездо бросал и срочно ехал в столицу. Подробностей не написал, только сообщил, что есть для него вакансия – младшая офицерская должность. Ну, что же, и на том спасибо, выбирать молодому барону было не из чего.

Раздав немногочисленной челяди указания, фон Будбар на следующий день отправился в путь. Спешил, как мог, потому что из Карцвальда, где их род вот уже триста лет обретался, до столицы добрых две недели пути. Ехать пришлось с утра до вечера. Не обращая внимания на дождь, раскисшую дорогу, а теперь вот и на пошедший снег. Переночевали в Мабахе на постоялом дворе и, как только петухи рассвет прокричали, снова в седла.

Поездка, несмотря на снегопад, шла хорошо. До Мевеля, за которым Звездный тракт вел на Левенау, а оттуда начиналась дорога уже на столицу, оставалось лиг пять. Но на последнем привале, сделанном в придорожном постоялом дворе, чтобы дать отдых лошадям и согреться, допустил барон одну ошибку. Соблазнившись ароматами специй, поддался соблазну и заказал себе пивного пуншу. Любил он это питье с детских лет, еще матушка собственноручно варила в холодное время года, чтобы не болел. Приносила сыну горячий напиток в красивой фарфоровой кружке с серебряной, украшенной гербом, крышкой и приговаривала: "Пей, сынок, на здоровье, и хворать не будешь".

Любимый напиток у хозяина постоялого двора, конечно же, получился не такой вкусный, как тот, что в детстве, но вполне достойный. Нутро сразу согрел, глотку прочистил и душу развеселил. Тревога о будущем ушла, и стало молодому человеку ясно, что ждет его в столице новая прекрасная жизнь. А вот когда из теплого дома вышли да первую лигу по морозу верхом отмахали, понял фон Будбар, что пить в дорогу пивной пунш было недальновидно. С тех пор он уже два раза останавливался и теперь чувствовал, что снова приспичило.

– Тпру! Стоять, Плясун, стоять! – молодой человек натянул поводья и, пробежав еще футов тридцать, белый жеребец стал.

Трусившие следом слуги, без труда сообразившие, чем вызвана неожиданная остановка, тоже придержали лошадей. Кинув поводья рябому Удо, барон соскочил на снег. Насвистывая, он принялся возиться с одеждой, распускать завязки гульфика. Второй слуга, по имени Берт, последовал примеру хозяина, но, не желая мешать, перешел на другую сторону дороги.

Горячая струя ударила далеко и шумно. Дурачась, фон Будбар попытался изобразить ею нечто, вроде вензеля, но "заряда" не хватило. Неожиданно за спиной молодого человека послышался испуганный возглас.

– Вашмилсть, вашмилсть! – закричал Берт, причем так, будто привидение увидел. – Идите скорее сюда, мессир!

– Что такое? – торопливо запихивая свое "хозяйство" на место, барон оглянулся. – Какого дьявола ты так орешь?

Слуга стоял на краю дороги и, нагнувшись, разбрасывал во все стороны снег, что-то откапывая. Вытягивая шею, Удо, сидевший в седле, пытался рассмотреть, что же такого нашел товарищ, но широкая спина Берта перекрывала ему обзор.

Сдерживая проснувшееся любопытство, фон Будбар, не спеша, подошел к слуге. Тот уже не копал, а просто стоял и, откинув капюшон, тянул с головы шапку.

– Мертвяк, вашмилсть, – он растерянно посмотрел на хозяина. – Как есть покойник.

Первым ощущением Каспара Фогерта, когда он вошел в мертвецкую, было невольное удивление и глупая мысль, промелькнувшая в голове. "И как ему только не холодно?", – подумал прево, которому бросились в глаза голые ноги покойника. Он тут же осознал всю нелепость такого вопроса и мрачно усмехнулся. Подойдя к каменному ложу, где застыл одетый в одну рубаху труп, мессир равнодушно взглянул на восковое лицо мертвеца. И не очень удивился, узнав убитого, – насильственная смерть совсем не обезобразила его черты. Видать, быстро помер и толком почувствовать ничего не успел. В каком-то смысле повезло бедняге.

– Можешь записать имя и звание, – прево покосился на стоявшего по левую руку писца. – Я его знаю. Убитый есть бюргер славного города Мевеля, наследственный имперский гражданин, мастер Цеха Золотых Дел – Петер Иоганн Граф. Сорока… Сорока четырех лет, кажется. Впрочем, возраст сейчас не указывай, могу ошибаться. Лучше оставь пробел, потом впишешь.

Положив лист бумаги на краешек каменного ложа мертвых, секретарь окунул перо в висевшую на груди чернильницу. Быстро зачеркал. Из приоткрывшегося от усердия рта вылетело облачко пара.

– Аккуратно пиши, без помарок, – напомнил Фогерт, медленно огибая покойника. – Если испортишь казенную бумагу, оштрафую.

– Обижаете, хозяин, – секретарь прервался и неожиданно отвернувшись, громко чихнул. – Вот видите, правду сказал, – он заискивающе улыбнулся.

Занятый осмотром трупа, прево промолчал. Зажав ладонями в кожаных рукавицах начавшую лысеть голову убитого, он приподнял ее. На затылке мастера Петера, черном от засохшей крови, имелась глубокая, заполненная студенистым сгустком рана. Скорее всего, беднягу ударили топором.

Осмотрев со всех сторон разрубленный затылок знакомого, Фогерт вернул голову на камень. Процедура опознания убиенных была для него делом не частым, но вполне привычным за двенадцать лет службы родному Мевелю. Уж чего-чего, а покойников он за свою жизнь насмотрелся предостаточно. Да еще в таком виде, который простому обывателю и в ночном кошмаре не приснится. Изрубленных, удавленных, обезглавленных, с выколотыми глазами, размозженными черепами. Сгоревших в огне, когда от головы только череп с оскаленными зубами остался, а запах такой, что брюхо, того и гляди, наизнанку вывернет.

Бывали среди них и знакомцы, с которыми Фогерт при жизни не раз за столом сиживал и разговоры разговаривал. Такие случаи мессир пропускал мимо сердца легко, так как с детства усвоил от папаши простой закон человеческой жизни. "Сегодня я, а завтра ты, – часто говаривал старик. – Все под смертью ходим и вечных людей на земле не бывает". Поэтому тот факт, что на столе сейчас лежал хорошо знакомый ему человек, Фогерта не затронул. Значит пришло его время, раз здесь лежит. Еще и в приличном виде: всего один удар топором по затылку. Хорошо, что без мучений помер и сразу нашли. Особенно родичам повезло, что быстро отыскался, а то раскопали бы весной, уже гнилого. Каково бы им тогда было на отца-мужа смотреть?

Брр-р, гадость-то какая, прости, Господи! Прево невольно поежился, не любил он такого. Единственным состоянием мертвеца, пронимавшим мессира до мозга костей, было, когда попадался разложившийся труп. А если еще со вспоротым брюхом, то, вообще, мерзость! Осклизлая требуха наружу и белые личинки в гниющем мясе копошатся. Вот таких картинок прево не терпел, ибо сразу на ум приходило, что и твоя собственная, такая розовая, упругая… лживая плоть – всего лишь обман, хрупкий сосуд, наполненный мерзостью и нечистотами. Очень верно отец Серафин Туршский об этом написал: "Все исходящее из человека при жизни и после кончины – есть противно глазу…" За исключением души, разумеется. Только и тут не просто. Если праведник, то дух твой – чист и эфемерен, но предназначен исключительно для высших сфер, а не для земной круговерти. И увидеть его под бренной оболочкой никому, кроме святых, не дано…

В мертвецкую заглянул монах. Судя по грубой, чуть ли не из дерюги, рясе и голым ногам в деревянных башмаках, принадлежал он к братьям, несущим свой обет в полной нищете. Глядя на его замерзшие, синие от холода, голенастые ступни, Фогерт подумал, что и у мертвецов бывают преимущества перед живыми.

– Вот что, святой отец, – сказал прево. – Я закончил и возвращаюсь к себе, а сюда скоро пришлю родных покойного. Вы трупу голову обмойте и тряпицей повяжите, чтобы жену… вдову не напугать. Ноги ему холстиной прикройте. Мне бабу потом опрашивать, так что вы ее как-нибудь, когда она мужа увидит, утешьте. Постарайтесь. Они люди не бедные, пожертвуют храму за заботу.

Вместо ответа монах молча склонил голову в клобуке. Отступил, пропуская Фогерта и писца наружу. Не торопясь, прево с секретарем пересекли маленький заснеженный дворик, лежавший между церковью и городской гауптвахтой. В ней на втором этаже небольшого серого здания с узкими, словно бойницы, окнами располагался кабинет блюстителя порядка.

Войдя через черный ход, они поднялись наверх. Второй писец, служивший у прево, именем Хайнц, как раз подкидывал новые полешки в пылающий камин. Дни стояли холодные, а мерзнуть Фогерту из-за слабого здоровья было нельзя. Поэтому заметив в окно возвращающегося хозяина, помощник тут же занялся огнем.

– А где этот, как его там? – прево оглянулся в поисках свидетеля, привезшего в город тело покойного ювелира. – Куда он делся?

– Обедать пошел, вашмилсть, в "Серебряную лилию", – писарь пошуровал кочергой в камине. – Он решил остановиться там на сегодня. Сказал, что завтра уезжает. А показания я записал, его печаткой заверил и на ваш стол положил.

– Пока я не отпущу, никуда он не уедет, – проворчал Фогерт, прислушиваясь к боли, появившейся в левом боку во время подъема по лестнице. – Как же ты отпустил свидетеля без моего разрешения? Я тебе что говорил, а?!

Болезненное жжение нарастало, и он мгновенно раздражился.

– Надо было меня сначала спросить, – прево стащил с рук кожаные рукавицы и вытянул ими Хайнца по тощей шее. – А вдруг это он убил и теперь сбежит из города? Ты когда уже соображать научишься, остолоп?

Втянув голову в плечи, чиновник, сидевший на корточках, поспешно поднялся и попятился. На его сером, плохо выбритом лице появилась неуверенная, испуганная улыбка. К подчиненным прево относился плохо и при случае любил распускать руки. Особенно, когда ему нездоровилось.

– Я вместе с ним Юргена послал, – съеживаясь, робко пояснил писарь. – Да и не мог я его удержать, он же барон. И слушать бы не стал…

Договорить парень не успел, так как Фогерт хлестнул подчиненного рукавицами по лицу.

– Молчать, – сказал прево. – Пошел вон, идиот. Беги в дом мастера Графа, его лавка прямо на Торговую площадь выходит. Отыщешь жену, скажешь, что мужа под городом убитым нашли. И отведешь в мертвецкую, чтобы официально опознала и потом домой забрала или с монахами о похоронах договорилась. Когда выплачется – приведешь сюда для допроса.

– Слушаюсь, вашмилсть, – Хайнц пятился к двери. – Сейчас все сделаю. Уже бегу.

– И смотри мне, чтобы баба после того, как всё узнает, в ясном уме была, – прево зашел за свой массивный, со множеством ящичков стол и тяжело опустился в обитое красным плюшем кресло. – Пока не успокоится, ко мне не веди. Я им не мамаша, чтобы слезы утирать. Понял?

Что-то испуганно пискнув вместо ответа, писарь выскользнул за дверь. Второй чиновник, Франц, с предельно серьезным выражением на круглой физиономии, разбирал за конторкой какие-то бумаги. Фогерт с раздражением подумал, не нагнать ли страха и на него? Но болезненное жжение в боку прошло так же неожиданно, как и началось. Настороженно прислушавшись к ощущениям и не почувствовав боли, прево расслабился.

– Пронесло, – прошептал он. – Слава те, Господи Всемогущий.

Вот уже лет десять Фогерт мучился почками, которые застудил, гоняясь зимой в лесах за шайкой браконьеров. С тех пор болезнь не отпускала, а во время приступов блюститель порядка был готов просто землю грызть. Хорошо еще, что снадобья Тима Джордана неплохо помогали. С ними хоть жить можно было, а не так, как раньше…

Он тут же решил, что в ближайшие дни нужно вызвать домой лекаря. Пусть приготовит ему ванну с целебными травами и тот, поистине волшебный эликсир, после приема которого так замечательно себя чувствуешь. Как жаль, что его нельзя принимать каждый день. 

Сгорбившись, вдова сидела на табурете и время от времени начинала всхлипывать. Монахам, чтобы успокоить фрау Анну после того, как она увидела мертвого мужа, понадобилась почти два часа. Женщина рыдала в голос, рвала на себе волосы от отчаяния и, наконец, лишилась сознания… Увещевания, молитвы святых отцов на нее не действовали, смириться с обрушившимся горем она не желала. Не помогло и то, что рядом находился единственный сын – пятнадцатилетний Урс. У него тоже не обошлось без слез, но, будучи мужчиной, паренек вел себя гораздо тверже и даже нашел силы утешать матушку. В конце концов, по совету отца-кастеляна, ее напоили вином с каким-то снадобьем, и вдова ювелира немного успокоилась. Только тогда Хайнц рискнул отвести родственников убитого к своему начальнику.

Прево уже дважды присылал в мертвецкую узнать, когда придут свидетели и, по словам писаря Франца, очень злился. За время, что бедная вдова приходила в себя, Фогерт успел переговорить с вернувшимся из "Серебряной лилии" бароном и отпустить его восвояси. Подозрений рассказ фон Будбара не вызывал, и блюститель порядка разрешил ему завтра покинуть город. Попросил только сообщить из столицы о месте жительства, чтобы, когда дело дойдет до суда, вызвать на процесс свидетелем.

Не успел дворянин уйти, как в кабинет ввалился запыхавшийся на лестнице цехмистер Струк. Весь в мехах, присыпанных тающим снегом, багровый от волнения, глава мевельских ювелиров хотел узнать подробности смерти мастера Графа. Постукивая о пол железным наконечником палки, он прошел к столу. Опускаясь на табурет, спросил, правду ли говорят в городе об убийстве.

Не видя смысла что-либо скрывать от уважаемого бюргера, прево кратко пересказал показания фон Будбара. О том, как слуга путешествующего в Вигенбург барона, отойдя по нужде во время привала, наступил на занесенное снегом тело ювелира. Труп лежал в одной нательной рубахе, на затылке рана от удара чем-то острым, наверное, топором. А тут как раз мимо по тракту ехали крестьянские сани. Барон приказал погрузить на них мертвеца и привез в Мевель, благо, было недалеко. Вот и вся история, собственно.

– А кто убил? – спросил ювелир.

– Пока не известно, – развел руками Фогерт. – Может, вы слышали что-нибудь такое-этакое? – он выразительно посмотрел на вспотевшее лицо цехмистера, но тот лишь отрицательно покачал головой.

Выслушав полицейского, Струк большой жалости к убитому не выказал, так как был с ним в натянутых отношениях. По причине пронесенной через поколения ненависти коренного мевельца на "пришлых голодранцев" и соперничества в Цехе. Прево слышал об этом и не удивился, когда в голосе старшины прозвучало скрытое торжество. Но внешне тот постарался остаться в рамках приличия.

– На волю Господа пенять нечего, – надев личину скорби, прокомментировал рассказ ювелир. – Не нам решать, а жаловаться на суд божий – большой грех.

Хорошо знавший цехмистера Фогерт видел, что он уже прикидывает, как прибрать к рукам лавку и клиентуру покойника. Не будь Струк труслив, богат и законопослушен, стоило бы подумать над тем, не имеет ли он отношения к гибели коллеги. В любом случае смерть конкурента была ему на руку. Прево слышал, что прошедший год выдался для золотых дел мастеров скудным на прибыль. Впрочем, последние двенадцать месяцев были не самыми лучшими для всех и, как утверждал мессир Вальбах, по всей Империи. Налоги росли, вводились новые, а ремесленники с трудом находили покупателей на свои товары. Постоянно роптало дворянство с бюргерами, недовольные тем, что год за годом обоим сословиям урезают права и вольности. Хотя, в отличие от других княжеств, Уррен это затронуло меньше всего, так как курфюст Леопольд Второй был в фаворе у императора…

С лестницы послышался топот ног, голос Хайнца и задумавшийся прево увидел вдову Граф с сыном. Оба выглядели далеко не лучшим образом, и Фогерт раздраженно подумал, что разговор предстоит тяжелый. Правильнее было бы перенести допрос родственников на завтра, но закон требовал, чтобы прево как можно быстрее оформил и передал дело судье. А тот уже решит, кто займется расследованием: городские власти или имперский комиссар, сидевший в Вигенбурге. Дело в том, что Звездный тракт, где нашли труп, считался имперской дорогой, но убийство произошло на земле Мевеля. Поэтому совершенное преступление можно было отнести как к местной юрисдикции, так и к центральной. К тому же, покойный имел звание почетного имперского гражданина. Фогерт предпочел бы отослать бумаги в столицу и надеялся, что "старый колпак", – как он про себя называл городского судью Паскаля фон Шонхельма, – думает также. Поэтому решил пренебречь угрозой новой истерики и, кратко выразив соболезнование, приступил к делу.

В первую очередь прево попросил подтвердить, что фрау Анна опознала в найденном мертвеце своего мужа. Вдова покачнулась и, с большим трудом выговорив необходимые слова, поставила в протоколе крестик, а цехмистер засвидетельствовал его подписью. Ее сын сделал то же самое, и на этом с опознанием было закончено. Под треск горящих в камине поленьев, всхлипывания женщины писец Франц зачитал показания барона.

– Постараюсь вас долго не задерживать, – придав лицу сочувственное выражение, начал прево, – но мне придется задать вам несколько вопросов. Вы готовы отвечать, фрау Граф? Положите руку на Святое писание и клянитесь говорить одну только правду и ничего, кроме правды.

Хайнц торопливо подсунул вдове толстый фолиант в шагреневом переплете, украшенном гербом города. Положив дрожащую ладонь на книгу, женщина произнесла:

– Клянусь. С-спрашивайте, господин.

Она смотрела прямо на Фогерта, но вряд ли что-то могла видеть сквозь слезы, наполнившие глаза. Всхлипнув, повторила, что может отвечать. Стоявший за конторкой Франц обмакнул перо в чернила и приготовился записывать. Прежде чем начать, прево заглянул в бумажку, куда еще час назад занес свинцовым карандашиком будущие вопросы.

– Скажите-ка, фрау Граф, – начал он, – а когда вы последний раз видели своего мужа?

Женщина задумалась, пошевелила воспаленными губами, как будто что-то высчитывая, и, наконец, ответила:

– Четырнадцатого ноября, утром. У нас дома. Я собирала его и Ганса в дорогу…

– Кто такой Ганс? – перебил прево. – И где он сейчас?

– Я н-не знаю, – подбородок женщины задрожал. – Ганс – мой племянник. Они вместе уехали… О, Господи! Что я скажу сестре…

Фогерт увидел, как кровь стремительно отхлынула от лица вдовы, а глаза закатились. Она качнулась, начала заваливаться, и стоявший за ее спиной Урс испуганно ухватил мать за плечи. Лицо подростка перекосилось от страха и напряжения: фрау Анна была гораздо выше и крупнее сына. Ее голова бессильно упала вперед, и прево понял, что женщина снова потеряла сознание.

– Позови караульных, – Фогерт метнул грозный взгляд на растерявшегося Хайнца. – Быстро! Пусть снесут ее вниз и пошлют за цирюльником.

Писарь убежал, а цехмистер Струк поднялся и помог перепуганному Урсу удержать обмякшую мать на табурете. Допрос закончился, так и не начавшись. Прево ощутил, как от злости у него начало дергаться левое веко. Он закрыл глаза ладонью, чтобы не видеть отвисшую челюсть вдовы и струйку слюны, потекшую из уголка рта.

Сдерживаясь из последних сил, сын мастера Графа судорожно вздохнул. Через мгновение по его щекам покатились слезы.

Встреча с судьей состоялась вечером у него в доме. Фон Шонхельму давно перевалило за шестьдесят, подагра грызла ему ноги и все служебные дела он, по-возможности, решал у себя в жилище. Сейчас, одетый по-домашнему, сидел в глубоком кресле с высокой резной спинкой и слушал доклад прево. На голове старика красовался любимый черный колпак, ноги укутывало шерстяное одеяло, а уголки тонких губ были опущены, придавая узкому лицу унылое выражение.

– Вдову привели в чувство и отправили домой, – равнодушно рассказывал Фогерт, – так что все бумаги я еще не оформил. Снял показания только с сына.

– Что сообщил мальчик? – поинтересовался судья. – Куда ездил его отец?

– Две недели назад мастер Граф вместе с племянником уехали к клиенту… Кстати, племянник ему не родня, а сынок золовки с хутора под Мабахом. Так вот, Урс – сын ювелира и его ученик, – рассказал, что в октябре к ним приезжал некий дворянин. Он прослышал о мастерстве Петера Графа и захотел, чтобы тот произвел для него ремонт каких-то драгоценных украшений…

– Фамилия клиента известна? – перебил старик. – Откуда он приезжал?

– Его зовут Венк фон Швертвальд, – ответил прево. – Весьма достойный молодой человек – мы немного знакомы. Служит графу Ландеру и, когда был у нас в городе, заходил ко мне передать привет от одного старого друга.

– Я знаю, о ком вы говорите, – сказал фон Шонхельм. – Он тоже нанес мне визит…

Судья не договорил и, нахмурившись, уставился на свои колени. Фогерту показалось, что он хочет сказать что-то еще, но раздумывает, стоит ли. Наконец старик посмотрел на собеседника, и прево продолжил:

– Фон Швертвальд пригласил ювелира за город к своему приятелю. У того имение неподалеку от Мевеля. Драгоценности, которые нужно было отремонтировать, стоят очень дорого, и мессир Венк хотел, чтобы работа шла у него на глазах. Вот мастер с племянником и уехали в поместье. За шестнадцать дней отсутствия Граф дважды передавал жене записки, где сообщал, что все в порядке. Их привозил один из слуг владельца поместья.

– Вряд ли господин фон Швертвальд имеет отношение к убийству ювелира, – вяло заметил судья.

– Я тоже так думаю, – согласился Фогерт. – Пошлю завтра секретаря к мессиру Венку, чтобы записал показания, но, скорее всего, на мастера с племянником, когда они возвращались домой, напали злодеи и убили. Тогда мы, возможно, отыщем еще один труп. Или сын золовки сам убил и ограбил дядю.

– А что это за мальчишка? – спросил судья. – Он мог совершить такое преступление? Хм… Нужно узнать, сколько денег вез с собой ювелир. Если сумма большая, то парень мог и соблазниться.

– Сумма пока неизвестна, так как Граф домашних в свои коммерческие дела не посвящал. Но раз он уехал из Мевеля на такой срок, то, наверное, речь шла о порядочных деньгах. Завтра вечером я смогу сказать точно. Что же касается разбойного люда, то это, наверняка, пришлые. Слава богу, последнее время в окрестностях Мевеля было спокойно. Убийство Графа – третье за год на всю округу. Первое случилось в пьяной драке, второе из-за бабы.

– Я помню, – кивнул фон Шонхельм. – Ревнивый любовник зарезал мужа.

Прево мысленно усмехнулся: судья перепутал, в том убийстве нож воткнули в спину любовника. Но Фогерт не стал поправлять начальство – ему хотелось домой и он продолжил:

– Честно говоря, чем больше я думаю об убийстве Графа, тем сильнее мне кажется, что преступление совершил племянник. Помнится, кто-то раньше доносил о нем, как о весьма беспокойном субъекте. Драки, выпивка, девки, – неуверенно перечислил Фогерт. – Но официальных жалоб не поступало.

– Раз вы так считаете, то примем за версию, – предложил судья. – У вас большой опыт. К тому же, Каспар, в нашем деле излишние мудрствования только уводят расследование в сторону. Отыщите племянника и, скорее всего, вы найдете убийцу.

Прево поморщился. Он совершенно не хотел заниматься этим делом. Поэтому попытался уговорить Паскаля переслать бумаги имперскому комиссару по уголовным делам. Не все же им в столице бездельничать.

Выслушав аргументы полицейского, фон Шонхельм отрицательно покачал головой.

– Убийство практически раскрыто, – сказал он, – нужно только отыскать главного подозреваемого. Зачем отдавать такое простое дело чужаку? Соберите у всех свидетелей показания, опросите тех, кто знал мальчишку, и вам сразу станет ясно, на верном вы пути или нет. Если он раньше вел распутный образ жизни, то я объявлю его в розыск, как подозреваемого в убийстве. По всему курфюршеству.

Поняв, что старик не передумает, Фогерт согласился. Случай действительно не выглядел тяжелым, опыт и чутье подсказывали, что найдя пропавшего племянника живым, он сможет закрыть дело. Если бы тот просто сбежал от разбойников, то уже объявился бы в городе. А раз прячется – значит виновен или замешан. Уж что-что, а признание мерзавца его люди получат сразу после поимки. Главное – поскорее поймать этого Ганса Цимма.

Кто-то принялся колотить в парадную дверь дома, и беседа прервалась. Мать взглянула на Урса:

– Сынок, сходи – посмотри, кого Господь послал.

– Очень некстати, – сидевший напротив вдовы Струк нахмурился. – Я не хотел бы продолжать беседу при посторонних. Только начали и…

– Не волнуйтесь, – сказала женщина. – Нам не помешают. Если это ко мне, то Урс посидит с гостем на кухне. Ты слышишь, сынок?!

– Да, матушка, – откликнулся подросток уже из прихожей.

Он подошел к двери и открыл зарешеченное смотровое окошко. Оказалось, что пришли к нему: снаружи стоял Кайль – сын мастера Криппе от первого брака. Будущий владелец пивной – худой, невысокий паренек – был на год младше ученика ювелира. Дружили они с самого детства. Урс верховодил на правах старшего, но Кайль не возражал, так как от природы был добряк и простяга.

– Привет, заходи, – открыв дверь, пригласил Урс. – Скорее, а то холода напущу. Ну, чего стоишь?

– Не-а, у меня еще куча дел, – Кайль протянул другу накрытую холстиной корзинку. – Держи гостинцы – это твоей матери. Папаша вам колбасок и пирог прислал.

– Спасибо, – паренек взял у товарища подарок, поставил на пол. – Ты сегодня вечером свободен?

Румяное от мороза лицо Кайля мгновенно оживилось.

– Могу попросить отца, чтобы отпустил, – ответил он быстро. – А что?

– Сегодня жеребьевка, – напомнил Урс. – Забыл, растяпа?

– Точно, – приятель заулыбался. – Ребята Крепость еще два дня назад достроили. Будем в одном отряде?

– Это уж как жребий ляжет. Так тебя отец отпустит?

– Отпустит. Он говорил, что обязательно придет посмотреть на Игру.

Каждую зиму, после наступления Нового года подмастерья и ученики в Мевеле проводили традиционную Игру. Рядом с замерзшими прудами Монеткой и Грошиком строили снежную Крепость. Потом молодежь при помощи жребия делилась на два отряда. Один защищал укрепление, а другой пытался взять его штурмом. С каждой стороны набиралось по несколько сотен человек, и сражение разгоралось жестокое. Без вывихнутых рук и ног не обходилось, а выбитые зубы даже не шли в счет. Ежегодная "битва" была в Мевеле настоящим событием, и посмотреть на нее собиралось множество горожан. Подогретые вином и пивным пуншем зрители переживали происходившее на ледяном поле очень азартно. Бывало, доходило и до драк между почтенными отцами семейств.

– Тогда я зайду за тобой после того, как провожу матушку из церкви, – Урс поежился от холода. –Ладно, беги давай, а вечером я приду к вам.

– Не прощаемся, – Кайль начал спускаться по ступенькам. – А! Слушай, – остановившись, он оглянулся и растянул рот до ушей. – Тебе Тина привет передавала. Все спрашивает, почему ты так долго не приходишь. Если зайдешь, она точно за нами увяжется. Придется ее на санках катать.

Мартиной или, по-домашнему, Тиной, звали младшую сводную сестру Кайля. Было девчонке восемь годков, и вот уже пару лет как она, с непосредственностью влюбившегося ребенка, не давала прохода Урсу. Стоило тому появиться в доме мастера Криппе, как Тина начинала крутиться вокруг ребят и очень обижалась, если, отправляясь гулять, ее не брали с собой. Кайль дразнил егозу "невестой" или "хвостиком", но любил и во всем потакал. Урс над Тининой привязанностью к себе тоже беззлобно подтрунивал, а в прошлом году подарил на день ангела украшения. Собственноручно сделанную пару серег с крошечными рубинчиками и маленькое колечко. С тех пор девчонка носила их, не снимая, и еще больше привязалась к "своему жениху".

– Сегодня ее брать не стоит, – задумчиво сказал Урс. – Сделаем так: я к вам в дом заходить не буду – жди меня на улице. Через полчаса после вечерней молитвы.

– Хорошо, – Кайль махнул на прощание рукой и поспешил по заснеженной дорожке к калитке. – До вечера!

– Бывай, – подросток закрыл дверь и отнес корзинку с продуктами на кухню.

Постоял у растопленной плиты, согреваясь. С момента гибели отца прошло чуть больше месяца. Обрушившееся на Урса горе было настолько сильным, что он почти не спал по ночам. Лежа в постели с закрытыми глазами, ворочаясь с боку на бок, он молился за покойного или требовал ответа у бога, надеясь понять, почему все так случилось.

Но бог молчал, а убийц не нашли, как и пропавшего Ганса. Двоюродный брат бесследно исчез. Судья объявил его в розыск, а ведший следствие мессир Фогерт намекал, что тот, может быть, причастен к преступлению. Дескать, заказчик заплатил мастеру Петеру за работу ровно сто гульденов, и дьявольское искушение могло подтолкнуть Цимма на убийство. Услышав такую версию событий, фрау Анна пришла в ужас, нагрубила прево и отправилась к судье с жалобой.

Фон Шонхельм благожелательно выслушал вдову, но на все заверения, что "Ганс не такой… Он не мог этого сделать… Петер ему как отец родной был…", ответил, что в жизни бывает по-всякому. Человек – грешен, а дьявол не спит. Поэтому подозрения с исчезнувшего племянника будут сняты только после того, как он найдется. Живым или мертвым. Фрау Анна разрыдалась и, вернувшись домой, несколько дней пролежала в постели больная.

С хутора под Мабахом на похороны ювелира приезжала золовка, но ничего хорошего из ее визита не вышло. За несколько дней до этого прево послал к Циммам стражников. Те нагнали страха на родителей Ганса, утверждая, что именно он убил своего хозяина. Якобы в городе парень только и делал, что пиво пил, дрался и шлялся по девкам. Предупредили: если сын вдруг вернется на хутор, родные тут же должны оповестить старосту и отправить парня под надзором в Мевель, иначе сами пойдут в тюрьму за укрывательство. Потом "дублеты" объездили соседей и ославили Циммов, как родителей убийцы, приказав доносить обо всем, что делается на хуторе.

Несмотря на горе вдовы разговор у сестер получился нехороший. Старшая заявила младшей, что до того, как парня забрали в город, он был тише воды, ниже травы. Послушный, ласковый, работящий, никто о нем за всю жизнь слова плохого не сказал. А теперь получается, что за полгода жизни в Мевеле в настоящего злодея превратился! И куда только Анна с Петером, упокой Господь его душу, смотрели?! А если Ганс не преступник, то, значит, сгубили его лихие люди на тракте за чужие деньги…

Неожиданно из гостиной донесся громкий голос матери. Урс прислушался, но слов разобрать не смог и поспешил вернуться в комнату. Войдя, он застал картину, ясно говорившую о том, что беседа с мастером Струком вот-вот обернется ссорой. Из покрасневших глаз вдовы готовы были политься слезы, голос звенел от гнева, а мрачный цехмистер медленно выбирался из-за стола. Увидев подростка, он остановился.

– Вы сегодня не в духе, фрау Анна, – сказал Струк, глядя поверх ее головы на гравюру, изображавшую штурм Мевеля императорскими войсками. – Поэтому не стоит принимать важные решения в расстроенных чувствах. Не будем спешить…

– Я уже все сказала, – мгновенно вскинулась женщина. – Я не буду ничего продавать. Все перейдет Урсу, когда он станет мастером! О нем еще заговорят по всему княжеству!

– Хорошо, хорошо, не волнуйтесь, – стуча палкой, цехмистер направился в коридор, мимо посторонившегося ученика. – Кто же спорит. Не знаю, как в Уррене, но последнее время в Мевеле только и говорят о вашем семействе… Фрау Анна, – повысил голос Струк, – вы не против, если Урс проводит меня? На улице скользко, да и ноги опухли – идти тяжело. Как бы не упасть одному.

Урс заметил, что мать со злостью смотрит на гостя, но женщина сдержалась.

– Проводи господина старшину, – сказала она сыну. – Прощайте, мастер Струк.

– До свидания, госпожа Граф, – небрежно кивнув, ювелир вышел в прихожую. – Идем, Урс.

Не трудно было догадаться, что ни в какой помощи старшина не нуждается. В свои пятьдесят шесть он был еще крепок и, выйдя на улицу, отказался от предложения юноши опереться на его плечо. Они довольно долго шли молча. Урс терпеливо ждал, когда цехмистер изволит пояснить, зачем он ему понадобился. Наконец Струк покосился на шагавшего рядом ученика и, пожевав губами, заметил:

– Твоя матушка плохо выглядит. После похорон сразу лет на десять постарела. Лицо какое-то опухшее… Она часто плачет?

– Да, – неохотно ответил парень. – Когда молится. И ночью… Я несколько раз просыпался от того, что она рыдала.

– Может, у нее что-то болит? Я слышал, к вам часто заходит мастер Джордан?

Удивленный такой заботой Урс исподтишка посмотрел на цехмистера. Струк шел, не глядя на ученика, и при каждом шаге вонзал палку в снег, словно пику. Лицо у него раскраснелось, а из приоткрытого рта с легким хрипом вылетал пар: день выдался морозным.

– У нее каждый день кружится голова, – сказал Урс. – Лекарь оставил мне какие-то травы, показал, как делать из них отвар, но матушка часто забывает его пить.

Цехмистер презрительно скривил толстые губы.

– Господь послал вам испытания, – произнес он назидательным тоном. – Никакие снадобья тут не помогут. Нужно смириться и полностью покориться воле Господа. Фрау Анне следовало бы почаще посещать церковь. Только покаявшись и очистив душу молитвой, она сможет обрести покой.

– Она трижды в день ходит молиться, – не скрывая обиды, ответил Урс. – И я вместе с ней. Мы дали отцу Кариану десять золотых…

– Всего десять? – хмыкнул ювелир. – Десять гольдгульденов, – медленно произнес он, как будто прикидывая, что можно купить у бога за такие деньги. – Когда умер мой отец, я пожертвовал храму золотую дароносицу собственной работы, пятьдесят талеров на заупокойные молитвы и раздал городским нищим милостыни… – цехмистер запнулся, пытаясь вспомнить.

– В общем, целый год каждое воскресенье я раздавал убогим при нашей церкви десять имперских грошей, – подытожил он. – Зато теперь я спокоен, что мой батюшка, упокой Господь его душу, живет в Раю. Он был хорошим отцом, и я рад, что достойно выполнил сыновий долг.

Паренек опустил глаза и невольно сжал кулаки. Щеки Урса горели от унижения, к которому примешалась злость на расхваставшегося старшину. Отца они похоронили за счет Цеха, так как после смерти мастера Петера оказалось, что в доме почти нет денег. Счет в банке мессира Вальбаха был пуст, а имевшиеся в лавке ювелирные изделия пришлось срочно распродать по дешевке, чтобы хватило на жизнь в ближайшие месяцы. Легко догадавшись, о чем думает парнишка, Струк продолжил:

– Я знаю, что твой папаша после себя ничего не оставил. Он, как и его отец, любил жить на широкую ногу. Тебе придется всерьез задуматься о своем будущем. В одиночку, согласно уставу нашей Гильдии, ты работать не можешь, – он строго посмотрел на Урса. – Ты уже думал об этом?

Ученик кивнул, но промолчал, ожидая продолжения.

– Как раз сегодня, – остановившись, цехмистер повернулся к подростку, – я хотел поговорить о тебе с фрау Анной. Но, как видно, пришел в неподходящий момент. Другой бы на моем месте обиделся на нее, но я не держу зла. Господь велел прощать обидчиков, – Струк вздохнул.

– Ты прекрасно знаешь, – нахмурившись, он смотрел на подростка, – вопросы Цеха – это не женского ума дело. Их могут решать только члены нашего братства. Поэтому я хочу повторить тебе то, что говорил вдове. В конце концов, теперь ты – единственный мужчина в доме. Будущий хозяин.

В голосе ювелира прозвучала вопросительная интонация, и Урс снова кивнул. При жизни отца он хорошо представлял свою карьеру. Все должно было идти гладко и без запинок. За последнее время он добился в обучении больших успехов и через год-полтора собирался пройти экзамен на подмастерье. Петер Граф пророчил сыну большое будущее. Он часто говорил, что если дело и дальше пойдет так, то всего за пять-семь лет Урс станет мастером. У подростка был отличный вкус, ловкие пальцы, он хорошо гравировал, разбирался в драгоценных камнях и к своим пятнадцати сделал немало оригинальных изделий. Покойный ювелир утверждал, что если бы не устав Цеха, растянувший рост от ученика до мастера на долгие пятнадцать лет, Урс мог бы обзавестись личным клеймом уже к восемнадцати годам.

Но сейчас, после гибели отца, все эти планы растаяли, как снег в мартовскую оттепель. Ученик остался один и согласно уставу должен был найти в Мевеле или в другом городе хозяина, который согласился бы взять его к себе. Урс подумывал о дядюшке из Годштадта, но знал, как там в свое время обошлись с мастером Петером. Да и оставить мать одну он не мог.

– Идем, я начинаю мерзнуть, – приказал Струк, не дождавшись вопросов от задумавшегося подростка. – Так вот, мой мальчик, – ювелир попытался придать голосу дружелюбный тон, – работать сам ты не можешь. Придется поступать в обучение, но сейчас не лучшие времена для нашей Гильдии. Я даже не знаю, кто в Мевеле захотел бы взять к себе еще одного ученика, – он сокрушенно покачал головой. – У меня самого, как ты знаешь, работают четверо – сыновья и сын моей сестры. Ребята толковые, работящие, но, бывает, часами сидят без дела. Нет заказов, – Струк сердито ударил палкой в снег. – Император серьезно болен, не дай Господи, помрет, а тогда будут созывать Рейхстаг: выбирать нового государя. А новый император – это всегда новые налоги. Жить станет тяжелей, и людям будет не до украшений.

Нахмурившись, Цехмистер замолчал.

– Так что же мне делать? – решился спросить Урс. – Я ведь…

– Вот об этом я и хотел поговорить с твоей матерью, – перебил ювелир. – У меня есть хороший приятель, живет в столице герцогства Цатль. В городе Цутхе. Он работает на семейство самого герцога… Кстати, тамошняя знать ценит своих ювелиров, и, как он недавно писал, у него всегда много заказов. В Цатле наши собратья пользуются особыми привилегиями и платят очень маленькие налоги…

Все оставшееся время, пока они шли к дому цехмистера, Струк с жаром рассказывал, как хорошо живется в далеком герцогстве. По его словам выходило, что лучшего места в Империи для золотых дел мастера просто не сыскать. Даже императорский двор не носит столько драгоценных украшений, сколько тамошние аристократы. И взнос в Гильдию вполне умеренный.

– Я предложил вдове, – сказал Струк, когда они остановились у окованных железом ворот его дома, – списаться со своим знакомым в Цатле. Думаю, он с удовольствием возьмет к себе учеником такого талантливого парнишку, как ты. Благодаря положению придворного ювелира, ему несложно получить разрешение для тебя и фрау Анны на проживание в герцогстве. Ты будешь у него, а мать сможет поселиться где-нибудь по соседству.

– Но наш дом, лавка, – Урс растерянно смотрел на цехмистера. – Мы же не можем все бросить.

– Вот именно, – подхватил Струк. – Ты сразу понял, о чем речь, мой мальчик. Вам нужно продать их достойным людям. Все равно они не принесли вашей семье счастья… Это же надо, чтобы племянник убил своего дядю! – перебил себя ювелир. – Просто в голове не укладывается. Вы ведь его…

– Я не верю, что Ганс мог убить отца, – возмутился подросток. – Это неправда! Нельзя так говорить!

Старшина мгновенно нахмурился и смерил ученика гневным взглядом. Железный наконечник палки с силой ударил в корочку намерзшего льда под ногами. В голове Урса промелькнуло, что сейчас он получит за свою дерзость по спине палкой. Но цехмистер сдержался.

– Мессир Фогерт считает убийцей Цимма, – сказал он медленно. – Прево говорил мне, что твоя мать наняла трех человек, и они обшарили место, где нашли несчастного Петера. И ничего не обнаружили: ни другого тела, ни вещей. Если бы отца и Ганса убили разбойники, твой двоюродный брат лежал бы где-нибудь неподалеку. Мертвый. Подумай сам, ты ведь не дурак, Урс. Зачем злодеям забирать с собой труп Ганса?

Потупившись, юноша промолчал. Возразить было нечего. Он сам долго размышлял над тем, куда подевался живой или мертвый двоюродный брат. Но поверить, что добряк Ганс мог поднять руку на отца? Это просто не укладывалось в голове. За полгода жизни у них в доме Цимм ни разу ни с кем не поссорился, беспрекословно выполнял любую работу. А если Урсу случалось подраться, то всегда становился на его защиту.

– Ладно, оставим твоего братца властям и Божьему суду, – проворчал Струк. – Я ведь не об этом хотел сказать, – он достал большой ключ и подошел к калитке в воротах, за которыми визжали псы, узнавшие хозяина. – Если продадите дом и лавку, у вас будет достаточно денег, чтобы переехать в Цатль. Я договорюсь со своим другом, и он примет тебя учеником. Только подумай, какую карьеру ты сможешь сделать в столице!

– Да, и еще, – цехмистер усмехнулся. – У моего приятеля подрастают четыре дочери, а сыновей нет. Так что, если покажешь себя хозяину с хорошей стороны, проявишь послушание, усердие и трудолюбие, то, может быть, женишься на одной из дочерей. Стать зятем придворного ювелира – это не шутка! Клиенты, покровительство, известность… Наследство.

Озадаченный открывшимися перед ним перспективами, Урс покраснел и смущенно переступил с ноги на ногу. Переезд из родного города, жизнь в далеком столичном Цутхе, – все это казалось нереальным, даже пугало. За свои пятнадцать лет он нигде дальше Мабаха не бывал. Только пару раз ездил с родителями на хутор к родичам матери.

Струку надоело ждать реакции ученика, и он решительно подвел итог беседе:

– В общем, так. Хорошо подумай над моим предложением. И поговори с матерью, когда она будет в настроении. Решите продать дом – я найду покупателя и напишу другу. Помогу вам с переездом.

Цехмистер открыл калитку и отпихнул палкой сунувшегося наружу рыжего пса. Уже перешагнув за порог, оглянулся на Урса и назидательно добавил:

– В конце концов, речь идет о твоем будущем. Господь не любит, когда люди отказываются от своего счастья. Один раз упустишь – не вернешь. Так что думай.

Калитка захлопнулась, и Урс побрел домой. Он был растерян. Поселившееся в душе после гибели отца ощущение, что его привычный, уютный мир стремительно уходит в прошлое, стало предельно острым. Будто толкнули тебя в спину и отчаянно пытаясь удержаться на ногах, не в силах остановиться, ты бежишь вниз по обледеневшему склону…

После визита цехмистера прошло три дня, но Урс так и не решился поговорить с матерью. Слишком ей нездоровилось. К горю вдовы примешалось сильное чувство вины из-за пропажи племянника. В то, что он причастен к убийству мужа, фрау Анна не верила и мучилась неизвестностью. За прошедший месяц она не раз говорила с сыном об исчезнувшем Гансе. Надрывая сердце, пыталась представить, как все происходило на Звездном тракте в тот жуткий вечер.

Было ясно: злодеи застали ювелира с племянником врасплох, не помогли ни сила парня, ни самострел, который захватил с собой муж. Но если для мастера Петера все закончилось страшно и быстро, то судьба Ганса выглядела настоящей загадкой. Иногда им казалось, что сын сестры удрал от разбойников, заблудился в лесу и замерз. Или вырвался из рук злодеев раненым, чтобы умереть вдалеке от дороги. А может за ним долго гнались и убили где-то в глубине чащи? Поэтому нанятые вдовой люди так и не нашли его тела.

О том, что Ганс мог уцелеть, мать с сыном почти не говорили. Думать, почему он в таком случае не вернулся к родным, было все равно, что признать парня убийцей.

Помимо терзавшего ее горя фрау Анне приходилось теперь ломать голову над тем, как вести хозяйство. Пока весь город привычно широко праздновал Рождество и наступление Нового года, она высчитывала, на чем можно сэкономить. Денег, вырученных от продажи имевшихся в лавке украшений, должно было хватить до лета. Если бы не налоги и ежегодный взнос в Цех, их было бы достаточно, чтобы скромно прожить вдвоем целый год. А ведь многие говорили, что жизнь станет еще дороже, и мать Урса дрожала сейчас над каждым биллоном. Думать о предложении цехмистера фрау Анна не хотела, так как искренне считала, что Урс сможет продолжить отцовское ремесло в родном доме. На робкие возражения сына, что Цеховой устав не позволит этого сделать, она только отмахивалась. "Что-нибудь придумаем, – бормотала она рассеянно. – Договоримся…"

Зима выдалась необычайно холодная, цены на дрова выросли вдвое. Но в лиге от города у дровосеков вязанка стоила гораздо дешевле. Посоветовавшись с мастером Криппе, вдова решила покупать хворост в лесу. Фрау Анна одолжила у соседки легкие сани, и Урс с вызвавшимся помочь Кайлем на следующий день отправились за город. Нанимать лошадку было бы дорого и, накинув на себя постромки, покрепче ухватившись за оглобли, ребята потянули сани на себе.

Дорога к лесу оказалась не такой уж тяжелой. Не намного трудней, чем катать на санках вокруг пруда хохочущую от восторга Тину. В пути Урс с Кайлем даже успели подробно обсудить предстоящую вечером Игру. Во время жеребьевки они попали в один отряд и должны были сегодня штурмовать стены снежной крепости. Кайль слегка нервничал: для сына владельца пивной это была первая "битва". Урс же участвовал третий раз и вспоминал, как в прошлом году, получив ледяным снежком в лоб, чуть ли не четверть часа провалялся без памяти.

– Потом голова два дня кружилась, – сказал он с мрачным весельем. – Зато я успел одному подмастерью ледышкой выбить зуб, а второму – оба глаза подбил. Они потом все узнать пытались, кто…

– Я помню, – перебил Кайль, – мне Вилли Пескарь рассказывал. Парни, как и он, были из Рыбного Цеха. Только Пескарь по жребию на вашей стороне оказался. Говорил, что подмастерья долго злые ходили. Повезло тебе: они лица не запомнили.

– Я по самые глаза шарфом замотался, – усмехнулся Граф. – Ты сегодня тоже так сделай, не пожалеешь. Ребята после Игры, бывает, успокоиться не могут, все ловят друг дружку, дерутся. Один раз на следующий день двое из кузнечного сцепились – еле свои растащили… Пескарь – хороший парень. Я для его девчонки серебряное колечко сделал, за просто так.

– А помнишь, как мы с ним и Ферди Зубом искали сокровища гномов? Когда наткнулись на подземный ход из Старой башни?

– Помню, – Урс остановился, чтобы перевести дыхание. – Давай немного отдохнем. Не хотел бы я быть лошадью, – он засмеялся.

– Я тоже, – согласился приятель. – А жаль, что мы тогда никакого клада не нашли.

Урс ничего не ответил, вспоминая развалины башни – единственного укрепления, оставшегося от старинных крепостных стен Мевеля. Несколько лет назад они любили играть там, чаще всего в рыцарей и штурм города. Урс обычно был "имперским латником": размахивая деревянным мечом, воображал, что сражается рядом со своим прадедом. А против него и других "имперцев" зачастую дрались правнуки тех, кто защищал Мевель…

– Я потом в одной книге прочитал, – сказал ученик ювелира, – в городских башнях первой линии было много подземных ходов, которые вели в город. Чтобы подкрепление и припасы доставлять во время осады. Может, под Старой еще один ход есть, не только тот, что мы нашли.

– А толку-то? – вздохнул Кайль. – Все равно никаких гномов и кладов у нас нет. Я тебе тогда так поверил, что потом долго еще сны видел. Как иду по этому ходу, иду… И вдруг вижу: в стене новый коридор – прямиком в пещеру короля гномов выводит. А там драгоценные самоцветы так и сверкают! – Кайль снова вздохнул.

Его друг промолчал. Он не любил вспоминать эту историю, из-за которой над ним долго смеялись другие мальчишки. Дело в том, что за несколько дней до игры в Старой башне Урс, как раз прочел воспламенивший его воображение старинный фолиант. Книга называлась: "Сказания о подземных королевствах, их обитателях, и драгоценностях, там укрываемых". И когда ребята наткнулись на заваленный вход в подземную галерею, парнишка вообразил, что она приведет их прямо к сокровищам гномов.

Своей догадкой ученик ювелира тут же поделился с остальными. Урс говорил с таким жаром, что на следующий день приятели явились в башню, вооружившись киркой и лопатами. В существовании подземной пещеры, набитой сундуками с драгоценностями, уже никто не сомневался. Перед тем, как начать работать, все торжественно поклялись по-честному разделить найденные сокровища. Завал раскопали, но подземный ход привел ребятишек не в чертог короля гномов. Вместо пещеры с драгоценными камнями на другом конце туннеля их ожидал заваленный мусором и нечистотами овраг. Неподалеку находилась скотобойня, отходы от нее так же сбрасывали сюда…

– Как там воняло, бр-р-р! – Кайль передернул плечами. – Каждый раз, когда прохожу неподалеку, тошнить начинает.

– Да, несло, как из драконьей задницы, – Урс сплюнул в снег. – Еле тогда сдержался, чтобы не сблевать.

– Э-э, да ты все забыл, – Кайль с веселым недоумением посмотрел на друга. – Ты там так рыгал, что все башмаки и штаны себе запачкал. Неужели не помнишь?

– Не говори ерунды, – Урс погрозил кулаком. – Это Ферди стошнило, ты перепутал.

– Ничего я не перепутал. И тебя, и Зуба. Я бы тоже блевать начал, но нос сразу зажал и с Пескарем назад уполз.

– Все ты врешь, не было такого. Кончай болтать, идти пора.

– Пошли, – Кайль ухватился за оглоблю. – А все-таки ты блевал.

Урс поморщился, живо вспомнив злосчастный овраг. Омерзительную вонь гнилого мяса и дерьма они учуяли, спустившись в туннель. Но желание найти клад заставило пройти его до конца. По дороге им пришлось потрудиться, раскапывая еще один завал. Когда-то ход из башни, ведший от городских стен в Мевель, наверное, оканчивался в подвалах какого-нибудь укрепления. Теперь здесь был овраг – большая мусорная яма. После захвата города войсками Максимиллиана I старые городские стены и постройки военного назначения снесли. Уцелела только одна башенка, да еще кое-где Урс натыкался на торчавшие из земли куски стен. А на окраине города появилась Крепостная улица: на постройку ее домов пошел камень, оставшийся от разобранных укреплений.

Впрочем, такая участь постигла все курфюрство после подписания Годштадского мира, когда княжество вошло в состав Империи. Монарх-победитель, опасавшийся восстаний, издал указ, по которому в мятежных королевствах городские стены сравняли с землей. Исключение сделали для городов, чье ограбленное население все-таки умудрилось собрать еще денег и откупиться. В них ограничились тем, что проделали в крепостных стенах широкие проломы.

В Вигенбурге же, который князь сдал Максимиллиану сразу, на милость победителя, укрепления не тронули. Правда, император оставил в нем пятитысячный гарнизон наемников, возложив его содержание на тамошних бюргеров. Именно эти солдаты удачи, служившие за полновесные талеры любому, кто платил, потом основали знаменитый Цех Мертвой Головы. Гильдию наемников, принимавшую под свои знамена всех желающих, независимо от звания и места рождения. "Лишь бы храбр был, да умело с оружием обращался…", – как прочитал Урс в "Истории славных дел императора Максимиллиана Первого".

– Н-но, лошадка! – неожиданно крикнул Кайль и засмеялся. – Пошла, ледащая!

Урс весело гигикнул, и они побежали к лесу.

Проходить дальше прихожей писарь Хайнц отказался. Шмыгая носом, он скороговоркой выпалил то, ради чего прибежал к Графам: час назад в городских воротах стража задержала разыскиваемого Ганса Цимма. Вдова мастера Петера громко охнула и схватилась за грудь, из ее воспаленных глаз побежали слезы. Собиравшийся на Игру Урс, которого неожиданный гость застал у дверей, растерянно топтался на месте. Новость ошеломила его не меньше матери.

Громко всхлипывая, фрау Анна спросила:

– Где же он, мастер Хайнц? Почему вы не привели его? Он… он здоров?

Чиновник уставился себе под ноги. Забормотал, что нельзя ему было сюда заходить – ведь он на службе. И рассказывать о Цимме нельзя – господин прево, если узнает, что проболтался, шкуру с него спустит…

– Или жалование за месяц не заплатит, – писарь шмыгнул носом. – Как же я без жалования буду? И так, сущие гроши дают, не прокормишься.

– Сейчас, подождите, не волнуйтесь, – засуетилась вдова. – Просто вы меня огорошили, я совсем растерялась…

Не договорив, женщина исчезла в комнате. Хайнц покосился на ученика ювелира, отвел глаза. Урс собрался было спросить, где же все-таки двоюродный брат, но вернулась мать. Она быстро подошла к писарю и вложила в его ладонь монету. Хайнц посмотрел на деньги – это был золотой. Блеснув, гольдгульден исчез, писарь откашлялся и сказал официальным тоном:

– Извините, что принес печальное известие, вдова Граф, но ваш племянник арестован. Я его сам не видел, но знаю точно. Согласно имеющемуся распоряжению судьи Шонхельма. Как подозреваемый в убийстве вашего мужа.

Лицо фрау Анны перекосилось, губы задергались. Урс нахмурился.

– Ганс на гауптвахте? – спросил он, на всякий случай шагнув к матери.

Писарь отрицательно покачал головой.

– Он в городской тюрьме. Будет там, пока идет следствие.

– Но ведь он не виновен! – глухо вскрикнула вдова и схватила гостя за руку, да так, что тот испуганно отшатнулся. – За что же его в тюрьму?

Писарь молчал.

– Урс, мы сейчас же идем к судье, – фрау Анна повернулась к сыну. – Я одеваюсь, и мы идем.

Заметно покраснев, Хайнц осторожно высвободил руку. Сокрушенно качая головой, он забормотал, что идти к фон Шонхельму бессмысленно. Последние дни "старый колпак" плохо себя чувствует, сидит дома безвылазно. Время уже позднее, он, наверняка, лег спать…

– Вы только зря проходите по морозу, – закончил гость. – Дальше ворот вас не пустят.

– А что же мне делать? – фрау Анна попыталась заглянуть в бегающие глазки писаря. – Может, нам нужно идти к вашему хозяину? Ведь прево…

– Нет, нет, – Хайнц решительно замотал головой. – Господина прево с позавчерашнего дня нет в городе. Будь он на месте, я и зайти бы не смог. Фрау Анна, прошу вас, только никому не говорите, что я приходил к вам.

– Не беспокойтесь, – отмахнулась вдова: по ее лицу было видно, что она лихорадочно думает о другом. – Я все хорошо понимаю. Но что же нам делать? Поймите, я не могу сидеть на месте и просто ждать, когда сын моей сестры в тюрьме! Вы человек опытный, подскажите, что нам сделать, чтобы его отпустили?

Писарь пожал плечами:

– Выпустить Цимма могут по приказу судьи, но сегодня старика лучше не беспокоить. Только еще хуже выйдет. А вот завтра утречком, советую вам, идти в контору мессира Боше, адвоката. Наймите его – он сделает все, что нужно. Он очень хорошо разбирается в законах. И с судьей переговорит, и с моим хозяином. Так лучше всего будет.

– Вы думаете? – фрау Анна с надеждой смотрела на чиновника. – Да, наверно, я так и поступлю. Спасибо, мэтр, очень вам благодарна… Но я хотела бы увидеть Ганса сегодня! Как мне это сделать? Вы не могли бы пойти со мной в тюрьму?

Писарь забормотал, что не может. Да это и не требуется. Мастер Шипху – городской тюремщик, несмотря на свою должность, славный и весьма добрый человек.

– Думаю, если вы с ним договоритесь, он передаст заключенному все что нужно: одежду, еду. Поселит в хорошей камере.

– Конечно, я заплачу, – воскликнула фрау Анна. – Но как мне с ним встретиться? Я его совсем не знаю.

– Ничего сложного, – успокоил Хайнц, – просто приходите к тюрьме. Сунете пару грошей стражнику, он вызовет мастера. А там уже все зависит от вас. Извините, вдова Граф, но мне пора. Я и так… – он развел руками, поклонился, стал пятиться. – Прошу вас, никому ни слова, вдова Граф. Если прево узнает…

– Можете быть покойны, – обойдя писаря, мать Урса отодвинула засов на двери. – Я очень вам благодарна, дорогой Хайнц. За все, что вы сделали. И за ваши советы спасибо. Храни вас Господь!

Поклонившись, чиновник пробормотал "до свидания" и выскочил наружу. Как-то весь съежившись, опасливо поглядывая по сторонам, он заспешил к калитке. Урс вместе с матерью следили за ним, пока писарь не исчез за воротами.

– Можно подумать, его кто-то в такой темноте узнает, – фыркнул подросток. – Да и все на прудах: штурм Крепости смотрят, – он тихонько вздохнул. – Что будем делать, матушка?

– Идем в тюрьму, – нахмурившись, ответила фрау Анна. – Сейчас, только соберем Гансу теплые вещи и еду.

Несмотря на все опасения Графов поздний визит к тюремщику увенчался полным успехом. Выглянувший на стук в ворота сторож, получив шестигрошевик, позвал Шипху. Тот, грузный бородатый мужчина за тридцать, действительно, выглядел добряком. Урс, ранее не сталкивавшийся с хозяином тюрьмы, все время исподтишка разглядывал его лицо. Подростка удивляла спокойная, доброжелательная улыбка, не сходившая с его толстых губ. Такой улыбке место было на лице священника, а не тюремщика.

Чиниться мастер не стал и сразу приказал впустить Графов. Отвел в маленькую пустую комнатку, пригласил присесть на лавку. Видя, что женщина нервничает, ободряюще улыбнулся. Фрау Анна сбивчиво заговорила, Шипху внимательно выслушал ее просьбы. Не таясь, взял три золотых, которые сунула ему вдова.

– За такие деньги, – он подбросил монеты на широкой ладони, – я переведу вашего племянника из подземного "мешка" наверх, в отдельную камеру. Вашему Гансу там будет хорошо. Камелек у него поставлю, пусть греется… Вещи вы оставьте здесь, я ему потом снесу, – тюремщик кивнул на корзинку и узел, которые держал Урс. – Не волнуйтесь, все в целости отдам, мне чужого не надо.

Мастер высыпал монеты в кошель на поясе. Медленно поднялся с табурета. Вопросительно посмотрел на вдову. Та пошевелилась, но вставать не спешила. Оглянувшись на сына, словно ища поддержки, она негромко, запинаясь, попросила:

– Мастер, умоляю… прошу вас, разрешите мне повидаться с Гансом. Я не смогу уйти, если не увижу мальчика… Прошу вас!

Ожидая реакции тюремщика, Урс внутренне напрягся. В голове промелькнула мысль, что все добродушие Шипху сейчас испарится. Но ничего страшного не произошло. Лицо мастера стало еще мягче.

– Это очень сложно сделать, вдова Граф, – сказал он тихо. – По закону до первого допроса никто из посторонних не имеет права видеться с арестованным. Я не могу нарушить правила.

Шипху замолчал, но продолжал внимательно смотреть женщине прямо в глаза. Сообразив чего от нее ждут, фрау Анна вновь вытащила кошелек, но прежде чем успела что-то сказать, хозяин тюрьмы повернулся к подростку.

– Мне нужно поговорить с твоей матерью, – сказал он. – Объяснить ей кое-какие правила. Тюремный распорядок, когда что приносить и все такое прочее. Тебе лучше подождать снаружи.

Шипху открыл дверь в коридор и, легонько подтолкнув замешкавшегося Урса, направил его к выходу из здания.

– Подожди мать в караулке, – сказал он. – Иди, иди.

Ученик ювелира послушно вышел во двор, направился к воротам. Усилившийся к ночи мороз щипал щеки. Дверь в караульное помещение была закрыта. Урс нерешительно постучался. Ему долго не открывали, потом наружу выглянул давешний охранник. Раскатисто отрыгнул пивом.

– А где Шипху? – спросил он. – Без его разрешения я тебя не выпущу.

– Я еще не ухожу, – пробормотал подросток. – Мне сказали подождать у вас.

За спиной первого сторожа появился второй. Лицо у него было недовольное.

– Здесь нельзя, – буркнул он. – Жди во дворе.

– Да, чужим тута делать нечего, – подтвердил первый. – Ты где мамашу потерял?

Не ответив, Урс отошел в сторону.

– Ишь какой неразговорчивый, – сказал за его спиной впустивший их сторож. – Ну, погуляй, погуляй.

Его напарник фыркнул, и дверь в караулку, скрипнув, закрылась. Чтобы не замерзнуть подросток заходил по двору, образованному п-образным зданием тюрьмы и высокой, двадцатифутовой каменной стеной с массивными, оббитыми железом воротами. Тревога, вспыхнувшая, когда он узнал о возвращении Ганса, нарастала. С одной стороны, приход двоюродного брата, как бы говорил, что тот не виновен, раз решил вернуться в город. С другой, терзали опасения, что Цимм может оказаться убийцей. Помимо этого, в глубине души паренек досадовал, что не удалось поучаствовать в Игре. Штурм Крепости проходил сейчас без него…

Дверь караулки заскрипела. Ученик ювелира остановился посредине заснеженного двора. Появившийся сторож не обратил на него внимания. Отойдя от двери, стражник, покряхтывая, помочился на стену тюрьмы. Потом все так же молча исчез в помещении. Подросток возобновил свое размеренное движение по диагонали, но тут из здания в сопровождении тюремщика вышла мать. Сердце Урса учащенно забилось. Не заметив сына, что-то тихо и быстро говоря мастеру, фрау Анна прошла к воротам.

Толстяк Шипху по-хозяйски стукнул в дверь караулки.

– Эй, Симон, выпускай гостей, – позвал он. – Шевелись, бездельник.

Урс торопливо подошел к матери. Вдова раскраснелась, глаза были заплаканы, но, увидев сына, она радостно схватила его за руку. Пока вылезший наружу сторож отпирал калитку, фрау Анна возбужденно, прерывисто шептала:

– Все хорошо, сынок, наш Ганс ни в чем не виновен. Я с ним поговорила… Он рассказал, как все было…

Сопровождавшие возок слуги в темно-синих жуппенах и отороченных мехом шапках спешились. Повинуясь приказу, вылетевшему облачком пара из окошка, распахнули дверцы, украшенные золотым гербом с княжеской короной. Вытянувшись в полный рост, застыли не хуже гвардейцев на часах. Начальник охраны – высокий рыцарь в кирасе с золоченной насечкой и пышным султаном на шлеме – подошел к возку. Неуклюже наклонившись, он что-то долго говорил своему господину, затем подал знак воинам, окружавшим фон Швертвальда и его спутника. Убрав ладони в кольчужных рукавицах с рукоятей мечей, телохранители расступились.

– Идемте, – Фровин, личный секретарь графа Ландера, шагнул вперед. – Держитесь позади меня.

Мысленно фыркнув над словами секретаря, который последнее время все больше ревновал его к хозяину, Венк двинулся следом. Оказавшись в трех шагах от повеявшего теплом нутра домика на полозьях, они обнажили головы и опустились на одно колено. В отличии от Фровина на ногах рыцаря были ботфорты, и он со злорадством смотрел, как штанина секретаря утонула в грязи. Заканчивалась вторая неделя марта, но снег шел по несколько раз на дню. Копыта коней, люди и повозки, двигавшиеся к имперской границе, мгновенно превращали его в серое месиво.

Милостиво кивнув в ответ на витиеватое, по всей форме этикета приветствие, князь Леопольд II разрешил подняться. Глядя голубыми глазами поверх посланца, он громко, так чтобы слышали все стоявшие рядом, спросил:

– Как поживает мой добрый друг граф Ландер? Надеюсь, он в полном здравии?

Секретарь потупился и придал безбородому, румяному от мороза лицу скорбное выражение. Возвышавшийся над его правым плечом Венк грустно вздохнул.

– Увы, Ваше Высочество, но мой сеньор болен, – уныло сказал Фровин. – Господин позавчера застудил горло и теперь вынужден лежать в постели.

– Черт побери, какая скверная новость! – курфюрст заерзал на сиденье. – Очень неприятное известие, очень… А я так надеялся, что мы сегодня вместе поужинаем в Кройцштадте.

Подавшись вперед, он выставил туго обтянутую белоснежным шерстяным чулком ногу на подножку возка. Отороченный мехом туфель его высочества был украшен драгоценной, усыпанной мелкими алмазиками пряжкой. На широкой груди курфюрста поверх собольей безрукавки лежала массивная, вычурная цепь с изумрудами. "Тысяч в пять гольдгульденов, не меньше, – завистливо прикинул фон Швертвальд. – Весь гардероб моего сеньора столько не стоит. Впрочем, графу это и не нужно.". Тот любил повторять: "Яркое оперение необходимо только фазанам, чтобы побольше курочек топтать". Хотя, знавшие его в молодости, рассказывали, что когда-то при дворе цатльского герцога он был тот еще петушок.

– Эй, Шэрли, иди сюда! – высунулся наружу Леопольд Второй. – Найди мэтра Дуна, – сказал он протиснувшемуся сквозь телохранителей пажу, – пусть собирает все свои снадобья и мигом ко мне. Мы сейчас отправляемся навестить нашего друга… Ничего, не волнуйся, – курфюрст перевел взгляд на Фровина, – лекарь у меня – отличный, в два счета поставит графа на ноги. Это же надо, чтобы сразу столько несчастий: император – безнадежен, а тут еще заболел Ландер! Чертова весна, проклятые морозы!

"Перебор, – подумал фон Швертвальд. – Слишком много слов".

– Ваше Высочество, напрасно изволите так волноваться, – понизив голос, произнес секретарь. – Мой хозяин чувствует себя вполне удовлетворительно. Личный медик графа приготовил ему все необходимые лекарства. Не стоит беспокоить уважаемого мэтра Дуна.

Посмотрев на Фровина, Леопольд II уставился на стоявшего за ним рыцаря. Тот на мгновение закрыл и открыл глаза. Курфюрст сделал вид, что задумался.

– Да? – его высочество потер рукой в лайковой перчатке замерзшую щеку. – Ну, ладно, тебе лучше знать. Фридрих, – позвал князь слугу, – беги к лекарю, скажи, что он не понадобится. Пусть спокойно дрыхнет в своей колымаге.

На подножку княжеского возка опустилась вторая меховая туфля с сияющей золотом и алмазами пряжкой. Леопольд II сделал начальнику конвоя знак приблизиться. Бесцеремонно задев Швертвальда стальным боком, тот подошел. Еще несколько придворных, явившихся из своих возков узнать причину остановки обоза, оттеснили рыцаря назад к охране.

– Вот что, барон, – правитель Уррена продолжал говорить громко и Венк прекрасно слышал, хотя и не видел его, – отберите два десятка лучших людей, а вы, Гейцер, столько же из вашей сотни. Я хочу немедленно навестить моего друга графа Ландера. Кстати, а где он остановился? Надеюсь, местное дворянство оказало ему надлежащее гостеприимство?

Леопольд обращался уже к секретарю, тот отвечал тихо – рыцарь его не расслышал, но он и так знал, где час назад оставил своего сеньора. Маленький охотничий домик на берегу замерзшего лесного озера, в лиге от Звездного тракта, на котором они сейчас находились. В трех лигах от предместья Кройцштадта – пограничного имперского городка, стоявшего первым на пути из курфюрства к столице империи. Временное жилище Ландера принадлежало старому, одинокому рыцарю, когда-то служившему в дружине юного графа. В одной из внутриимперских распрей "мертвоголовый" надрубил бедняге правую голень, а хирург, спасая раненому жизнь, довершил пилой то, что не сделал двуручный меч наемника. Теперь старик ковылял на деревяшке, получал от графа небольшой пенсион и давал приют всем его людям, когда это требовалось. Фон Швертвальд часто останавливался у него во время поездок, хотя не любил слушать постоянное нытье о болях в исчезнувшей двадцать лет назад ноге…

Начальник конвоя снова прошел мимо рыцаря и занялся отбором людей для сопровождения его высочества, пожелавшего отправиться к больному другу верхом. Кто-то из свиты осторожно возразил, что лучше ехать в санях. В ответ Леопольд громко отрезал:

– Не морочьте мне голову, Аксель. Я безвылазно сижу в этой чертовой коробке уже третьи сутки. Ем в ней, сплю, даже сру, не выходя… Сколько можно?! Если бы не игра в карты с вами, дорогой граф, – голос князя, обратившегося к своему сенешалю Адаму фон Катенбергу, смягчился, – я совсем свихнулся бы от скуки. А ведь нам ехать еще пять дней и ночей! Моей любимой Беатрисе повезло, что она в положении и осталась во дворце… Нет, господа, я хочу наконец размяться. Не отговаривайте меня! Мне надоело сидеть в коробке!

Несколько аристократов сразу же объявили о желании сопровождать курфюрста к одру больного друга, но и тут Леопольд II был непреклонен. Пресекая возражения, князь решительно заявил, что задерживаться нельзя – колонна должна продолжать движение к городу. К тому же он едет не на пирушку, а навестить страждущего, да еще в чужом доме, так что обойдется без свиты.

У возка курфюрста суетились слуги, придворные, бегали пажи. Фровин совсем затерялся среди народу, собравшегося у княжеского возка. От излишнего усердия главный конюший распорядился привести его высочеству для выбора сразу трех жеребцов. Сутолока вокруг усилилась, фон Швертвальда окончательно оттеснили от домика на полозьях. С хвоста колонны показались всадники в тяжелых доспехах – люди капитана Гейцера. Не желая путаться среди пеших и конных, Венк поторопился выбраться на обочину. Неспешно зашагал к тому месту, где его и оставшегося при курфюрсте Фровина, встретила охрана. Там ждали Курц, Херберт и еще шестеро стрелков, сопровождавшие посланцев графа.

– Э-э, прошу прощения, мессир! – окликнул рыцаря молодой человек в зеленом плаще княжеского гвардейца. – Господин… Господин фон Швертвальд, если не ошибаюсь?

Отделившийся от маленького отряда всадник подъехал. Голос показался Венку знакомым, он остановился. Взглянув вверх на раскрасневшееся лицо с острой бородкой, рыцарь сразу узнал гвардейца. Познакомились они с месяц назад в Вигенбурге. Виделись всего два раза, но этот человек появился в жизни Швертвальда еще до столицы, благодаря удивительному стечению обстоятельств. По

непонятной прихоти Провидение странным образом подшутило, добавив общий узелок в три не связанных меж собой человеческих судьбы.

– О, рад вас видеть, дорогой барон, – рыцарь поклонился. – Вам повезло попасть в число сопровождающих князя? Увидеть столицу Империи, даже по такому печальному поводу – это…

Он запнулся, подбирая подходящее слово, но Манфред фон Будбар облегчил задачу, заговорив:

– К сожалению вы ошибаетесь, мессир. Согласно предписанию я сопровождаю поезд его высочества только до границы: получил гарнизон в Глехте.

– Поздравляю с назначением, – вежливо произнес фон Швертвальд. – Говорят, граница – место доходное.

Барон досадливо поморщился. Сильно наклонившись, он дохнул на собеседника винными парами.

– Какое там, – сказал Будбар кисло. – Это кормушка сборщиков таможенных податей, а они своего не уступят. Гарнизон… Одно название, что гарнизон – тридцать четыре человека, да восемь со мной едут. И про Глехт все говорят, что настоящая дыра, хоть и на Звездном тракте. Нормальных домов нет, одни халупы какие-то…

– Но ведь до Кройцштадта рукой подать, – удивился рыцарь. – А там полно мест, где можно отлично развлечься. Вы слишком мрачно смотрите на будущую службу.

Манфред фон Будбар отрицательно завертел головой.

– Нельзя, – сказал он, отстегивая с пояса обтянутую кожей флягу. – Перед отъездом мой начальник граф Вальтер предупредил, что пересекать границу я могу иксклю… только по княжескому приказу. И мой… – барон чертыхнулся, – шурин, затащивший меня на службу, сказал, чтобы я первый год сидел тихо и, не дай Господь, ничего не натворил. Иначе карьеру загублю. Говорил, в гарнизоне есть человечек – обо всем в Вигенбург доносит… Будете? С утра спасаюсь.

Он протянул флягу.

– Спасибо, – Венк основательно глотнул огненной перцовой водки, с трудом удержался от кашля. – Отличный напиток. В такой мороз – самое то.

Фон Будбар тоже выпил, выдохнул облачко пара. Снова приложился к горлышку. Облизнув потрескавшиеся губы, поинтересовался:

– Вы-то как здесь оказались? Не знаете, правду говорят, что император вчера скончался? Мне сказали, что поезд остановили из-за гонцов, привезших его высочеству это печальное известие.

Не успел рыцарь ответить, что просто едет в Кройцштадт, как позади них затрубил горн. Жеребец барона испуганно затряс головой, а всадник, оглянувшись, бросил нервное: "О, черт меня побери. Прощайте". И быстро отъехал к отряду гвардейцев. Горн снова затрубил, фон Швертвальд увидел приближающихся конных рыцарей: по трое в ряд, возглавляемые начальником охраны и горнистом, ехали телохранители курфюрста.

Гримасничая от досады на себя и Будбара, задержавшего его пустым разговором, рыцарь поспешно отступил на самый край обочины. Завернувшись в плащ, чтобы защитить одежду от брызг грязи из-под копыт, он смотрел на маленькую кавалькаду. Проезжавшие мимо воины окидывали его настороженными взглядами.

Когда показался курфюрст, фон Швертвальд поспешно сорвал шапку и, по примеру остальных, утопил колено в снегу. Сделав вид, что не заметил посланца графа, Леопольд Второй, такой неприметный в простом сером плаще и большом берете, проехал мимо. Князь, действительно, не взял с собой свиты, только охрану, двух слуг и мастера Фровина. Тот ехал сразу за слугами на чужой, серой в яблоках кобыле, и, увидев поднимающегося рыцаря, зло выпучил глаза. Проследовав дальше, он быстро оглянулся, и его губы зашевелились в беззвучном упреке.

– Да ладно тебе, – проворчал фон Швертвальд, глядя на всадников Гейцера в заиндевевших доспехах. – Сейчас догоню…

Он быстро зашагал вслед удаляющейся кавалькаде, но не успел пройти и сотни футов, как его снова окликнули. На этот раз голос был незнаком, а худое, серое лицо всадника, догнавшего рыцаря, никогда ему не встречалось. Однако условленная фраза, которую произнес незнакомец вместо приветствия, заставила Венка на время забыть о курфюрсте.

– Повезло: мне успели сказать о вашем появлении, – проворчал человек, слушая ответный пароль. – И хорошо, что я знаю вас в лицо. А то пришлось бы скакать до охотничьего домика… Держите – это вам, – он быстро сунул рыцарю свинцовый, не длиннее мизинца цилиндрик. – Ответ взять не могу: еду дальше. Прощайте.

Развернув лошадь, всадник тут же растворился в общей суматохе, снова поднявшейся после проезда его высочества. Спрятав свинцовую капсулу в подбитой мехом перчатке, Швертвальд чуть ли не бегом поспешил в авангард княжеского поезда. Конечно, ждать его никто не стал, и курфюрст с мэтром Фровином уже следовали к временному пристанищу больного графа. Но Курц с Хербертом были на месте. Отмахнувшись от спросившего что-то оруженосца, рыцарь вскочил в седло. Погнал лошадь в галоп.

Произнесенный незнакомцем пароль означал, что полученное послание было из Мевеля, но прочитать его удастся только в охотничьем домике. Для этого придется воспользоваться особым раствором, хранившимся в дорожном сундучке Венка. В родовом поместье графа Ландера жил маленький, невзрачный, почти незаметный человечек – алхимик. Он-то и снабжал сеньора, а по его приказу – доверенных слуг – разнообразными хитрыми составами и чернилами. Если провести смоченной в таком растворе кистью по письму – строчки обычной, пустяковой записки исчезнут, а вместо них волшебным образом проступит истинное содержание. Но гадать о полученном донесении рыцарь не стал: без алхимических штучек было ясно, что ничего хорошего он не прочтет. Раз ему написали из Мевеля – значит, что-то пошло не так, как задумывалось. А это могло предвещать большие неприятности не только для него…

Приближалось время обеда, когда Урс с матерью ушли от адвоката. Подробно пересказав слова Ганса мэтру, вдова заключила с ним контракт на защиту племянника. Внесла солидный задаток, практически оставивший ее без денег: Боше запросил высокий гонорар, но обещал полное оправдание Цимма. Дело казалось ему скорее щекотливым, чем сложным. Слуги закона не любят признавать своих ошибок. Порой, чтобы убедить их отпустить невиновного, приходится приложить немало усилий. Впрочем, все преодолимо для опытного и сведущего человека.

– Уже много лет, раз в месяц, господин судья обедает у меня в доме, – многозначительно произнес мэтр еще в начале визита. – А с Фогертом мы видимся и того чаще. Прево, как и я, неплохо разбирается в винах. По воскресеньям мы любим посидеть в "Щите".

В конце беседы адвокат снова обнадежил клиентку и лично проводил к дверям.

– Я сейчас же отправляюсь к фон Шонхельму, – сказал юрист, приказав слуге подать шубу фрау Граф. – Он, может, не сразу отпустит задержанного из тюрьмы… Тут, знаете ли, есть свои тонкости в законах. Но официальные свидания с родными он точно разрешит и прикажет, чтобы Ганса никто не обижал. В общем, положитесь во всем на мой опыт и знания, госпожа. Как только у меня будут новости, я сразу навещу ваш дом. И не забудьте договориться на сегодня с лекарем…

Зная, что встреча Боше с судьей завершится не быстрее, чем через два часа, вдова, которую распирало желание поделиться с кем-нибудь новостями, направилась в "Дубовую кружку".

– Хочу посоветоваться с Гектором, – сказала она сыну. – И Джордан там может обедать. Только, давай, зайдем с черного хода: сейчас у Криппе, наверняка, полно людей. Не хочу, что бы на нас пялились.

Народу в пивной, действительно, хватало, о чем свидетельствовал гул голосов, доносившийся из открытых несмотря на холод дверей. Обогнув заведение, они прошли двор, где блестели замерзшие лужицы помоев и возвышались под недавно выпавшим снегом мусорные кучи. Копошившиеся в них здоровенные крысы провожали людей наглыми взглядами черных глаз-бусинок. Одна из них – не вовремя перебегавшая перед Урсом – получила ловкий удар прямо в брюхо. Пискнув, зверек отлетел и, шмякнувшись о стену, упал в снег, где был схвачен котом по кличке Дуралей. До этого момента рыжий и толстый котяра лениво дремал на дровяной поленнице.

Урс постучал в дверь.

– Один момент, – послышался приглушенный голос отцовского приятеля. – Уже иду.

Прикончив крысу, сжав обмякшего грызуна в пасти, Дуралей первым проскочил в открытую мастером Криппе дверь. Уронив трофей на порог, кот громко заорал и стал тереться о ноги хозяина, но его отпихнули. Увидев гостей, раскрасневшийся от готовки Гектор в замасленном переднике не стал отвлекаться на Дуралея. Отшвырнув ногой крысиный труп во двор, хозяин "Дубовой кружки" попятился:

– Входи, Анна, входи. Извини, но я очень занят… Проходите и сразу присаживайтесь за стол.

– Ничего, Гек, – вдова понимающе кивнула. – Занимайся своими делами. Прости, что побеспокоила, но мне нужно поговорить с тобой. Сынок, закрой дверь.

Они вошли в жарко натопленную кухню. В большом черном котле, висевшем над очагом, варилась похлебка, по бокам на вертелах, роняя огненные капли жира, жарились куры и телячьи ребра. Воздух был густой, насыщенный ароматами чеснока, лаврового листа, перца и лука, которыми Криппе щедро сдабривал свои кушанья. "Все что вызывает жажду – мне на пользу", – не раз, посмеиваясь, говорил он покойному другу.

– Ты рассказывай, Анна, рассказывай, – хозяин "Дубовой кружки" сновал по кухне. – Я тебя слушаю. Мои все в зале – клиентов обслуживают, так что готовка на мне. Я слыхал, поймали Ганса?

Остановившись у стола, он принялся крошить огромным ножом луковицу. У гостей сразу защипало в носу. Они сняли шубы, фрау Анна расстегнула беличью безрукавку, надетую поверх траурного платья. Ее лицо покраснело, на глазах привычно навернулись слезы. Затянутая в корсаж грудь часто вздымалась. Урс с тревогой ждал, что мать расплачется.

– Он в тюрьме, – с надрывом произнесла вдова, и, достав платок, утерла увлажнившиеся глаза. – Но он ни в чем не виноват, Гек. Это все ошибка.

– Мы были у адвоката, – вставил Урс. – Он сказал, что Ганса не сегодня-завтра отпустят.

– Хорошо, очень хорошо, – морщась от едкого лука, пробормотал мастер Криппе. – Я не верил, что дело в мальчишке… А вы сами его видели или в тюрьму не пустили?

– Пустили, – сморкаясь в платок, кивнула вдова. – Я вчера была у него. Спасибо господину Шипху – он такой отзывчивый человек… И Ганс мне все-все рассказал!

Урс тяжело вздохнул. Всю ночь они только и делали, что обсуждали рассказ двоюродного брата.

Увидев в камере тетушку, заросший бородкой, с коротко остриженной головой Ганс расплакался, как маленький. Вдова тоже не выдержала: кинулась к племяннику, и, обнявшись, они рыдали вместе, пока Шипху не разозлился. Утратив свое добродушие, он прикрикнул на женщину: пообещал выставить за ворота, если они сейчас же не прекратят тратить время зря. "Я рискую из-за вас, – зло сказал тюремщик. – Говорите, что собирались. Плакать будете дома".

Угроза подействовала. Усилием воли Граф взяла себя в руки, а племянник хныча, как младенец, заговорил. По его словам выходило, что, когда они с мастером Петером возвращались домой от клиента, на них напали всадники. Выскочили наперерез, прямо из лесу. Окружили со всех сторон, словно стая волков…

– Хозяин в-выстрелил, – давясь слезами, размазывая по лицу текшие сопли, снова рыдал Ганс. – А я… я так испугался, что соскочил с козел и п-поб-бежал, тетушка…

Чтобы хоть как-то успокоить, фрау Анна погладила его по макушке и сразу же ощутила вмятину – недавно зажившую рану. Через несколько мгновений, со слов Цимма ей стало ясно откуда она появилась. Проскочив меж всадниками, обезумев от страха, парень бросился в лес. Продираясь сквозь кусты, спотыкаясь о корни и валежник, он бежал, пока кубарем не слетел в овраг. Лишь чудом не сломав себе шею при падении. Обдирая руки и ноги, Ганс тут же выкарабкался наверх. Но лучше бы он оставался внизу.

Откуда-то сбоку из-за деревьев, как ему показалось, совсем бесшумно, словно чудовищный призрак, вылетел всадник. Лошадь сбила парня с ног – он тут же вскочил – человек в седле взмахнул рукой…

– Я ничего больше не помню, – уставившись в стену безумными глазами, произнес племянник. – Совсем ничего…

Однако кое-что в памяти Ганса все-таки осталось. Удар разбойника проломил ему череп, погрузил в беспамятство, но не убил. Очнулся он… Когда он очнулся, на какой день? – раненый не знал. Что происходило с ним потом, Ганс помнил урывками или рассказывал со слов какой-то "матушки Габи". С виду – сущая ведьма из страшной сказки – она, как и должно колдунье, жила в лесной чаще. В маленькой, но крепко срубленной хижине, стоявшей на опушке в окружении огромных елей. Как она сказала выздоравливающему после ее целебных отваров парню, нашел его Карл. Ее сын, огромный, скудный умом мужик, да к тому же и немой.

– Он меня спас, – лихорадочно шептал Ганс, цепляясь за тетушку. – Вытащил из оврага и п-принес к матушке Габи.

Осмотрев рану найденыша, лесная знахарка промыла ее, перевязала и стала лечить. Благодаря познаниям старухи в целебных травах, а, может, и колдовстве, Цимм очнулся. Начал потихоньку поправляться. В голове у него все путалось, но, что произошло до полученного удара, он помнил хорошо. Родителей, хутор, мастера Петера и двоюродного брата, тетушку Анну…

Когда смог вставать и немного ходить, спросил, в какой стороне Мевель или Мабах? Очень боялся услышать, что попал в зачарованный лес и назад, к обычным людям ему дороги больше нет. Но оказалось, что лес самый обыкновенный, а матушка Габи с сыном живут неподалеку от селения Кляйзумф. Всего в трех лигах от городского предместья. Вот Карл и отвел его в деревушку, когда старушка сказала, что он достаточно окреп. И знаками договорился с каким-то крестьянином, чтобы тот отвез парня в Мевель.

В городских воротах стражники узнали Ганса и арестовали. Притащили в тюрьму, бросили в каменный мешок.

– Здесь холодно, – племянник затрясся, словно в лихорадке, – страшно… И г-голова все время б-болит, тетушка…

– Выпей, Анна, выпей, – оторвавшись от готовки, Криппе поставил на стол кружки и кувшин с вином. – Постарайся успокоиться, не плачь.

Урсу тоже налили. Он залпом проглотил кисловатое вино и тут же ощутил, что 'поплыл'. Мать уже не плакала, но сидела, уставившись в свою посудину, и губы у нее дрожали. Гектор осторожно коснулся женского плеча:

– Ну-ну, Анна, не плачь. Петера не воротишь, а племянник, видишь, сам нашелся. Мэтр его из тюрьмы вытащит, и все наладится. Давай, лучше еще выпьем. За упокой души нашего Петера.

Криппе разлил из кувшина вино. Урсу тоже налил, но в этот раз паренек едва пригубил. Погладив вдову по плечу, хозяин "Дубовой кружки" отошел к очагу, где принялся поворачивать вертела.

– Батюшка, – в кухню влетела Тина, – батюшка, там… Ой, – увидев гостей, она смущенно замолкла. – Добрый день, фрау Граф, – степенно произнесла девочка, с некоторым испугом рассматривая заплаканное лицо Анны. – Как поживаете? – Здравствуй, Урс, – она слегка покраснела.

– Привет, – ученик ювелира подмигнул маленькой подружке, а фрау Анна только кивнула и закрыла лицо платком.

– Ты чего хотела? – повернулся к дочери Гектор. – Говори быстрей.

– Матушка просила, – начала было Тина, но в кухню вошла запыхавшаяся Хенни.

С легким раздражением посмотрев на вдову Петера, она торопливо поздоровалась и потребовала от мужа заказ: горшок похлебки и две порции жареных ребрышек. О гостях на время забыли. Привычно ворча друг на друга, гремя посудой, хозяин с женой завозились у очага. Красное от жары и духоты лицо фрау Анны приобрело отсутствующее выражение. Разомлевший Урс принялся улыбаться и подмигивать "хвостику". Тина делала вид, что не обращает на гостя внимания. Задрав голову и крутя в пальцах кончик заплетенных в косичку черных волос, она рассматривала висевшие на крюках медные тазы.

– Хенни, скажи пожалуйста, мастер Джордан сейчас у вас? – спросила вдова.

– А? Что? – державшая горшок жена владельца пивной оглянулась. – Тим? Да, сидит. Пиво пьет… Все, Гек, хватит, не переливай. Давай сюда миску и я пошла.

Женщина направилась к дверям.

– Зачем он тебе? – Хенни посмотрела на гостью. – Сказать ему что?

– Попроси, чтобы пришел сюда.

– Хорошо. Тина, чего ты там застряла? А ну, лентяйка, быстро помоги матери. Держи-ка лучше вот это.

Женщина сунула подбежавшей дочери миску полную жареных ребрышек.

– Отнесешь к столу мастера Вилли, – сказала она насупившейся Тине. – Быстро! И спроси, не нужно ли еще пива. Обязательно спроси, не забудь.

Хенни с девочкой исчезли за дверью.

– А зачем тебе наш лекарь? – полюбопытствовал Криппе. – Болит что?

– Мэтр Боше сказал, нужно будет осмотреть Ганса, – пояснила вдова. – Рану на голове. Для суда. Гек, я тебя вот о чем хотела попросить… Не мог бы ты мне одолжить денег?

Урс заметил, как спина мастера Криппе, подливавшего воду в котел с похлебкой, напряглась. Некоторое время владелец пивной молчал, потом нехотя сказал, что больше десяти талеров одолжить не сможет. Сейчас все продукты дорожают. Вон с прошлой недели только светлое пиво на целый шестак за бочонок выросло.

– Людей ходит много, – Гектор оглянулся на вдову, – а толку мне от них мало. Чтобы клиентов не распугать, приходится держать старые цены. Прибыли почти нет, – он сокрушенно покачал головой. – Только кручусь с утра до ночи. Если так и дальше пойдет…

– Десять мне не хватит, – вздохнула фрау Анна. – Спасибо, Гек, я сейчас брать их у тебя не буду. Может, заложу что-нибудь у ростовщика.

– У нас нечего закладывать, – встрял Урс. – Только инструменты остались.

– Дома поговорим, – мать строго посмотрела на него. – Я найду деньги, не беспокойся. Держа пивную кружку, в кухню вошел мастер Джордан.

– Ну и запах тут, – он брезгливо поджал и без того тонкие губы. – Ты бы хоть дверь приоткрыл. Угоришь ведь совсем. Здравствуй, Анна. Привет, парень.

– Нельзя дверь открывать – крысы набегут, – буркнул хозяин заведения. – Дуралей совсем обленился. Хотя сегодня притащил одну.

– Сам виноват, – лекарь отхлебнул из кружки. – Я тебе предлагал яд приготовить? Предлагал, – снова глоток. – А ты зажал каких-то полгульдена.

– Крыс травить нельзя, – убежденно произнес Криппе, снимавший с вертела готовую курицу. – Это мне еще папаша наказывал. Они полезные: все подчищают, что свиньи не доели.

– Ага, – фыркнул Джордан. – Откармливаешь, на всякий случай? Правильно делаешь: их ведь с голодухи можно жрать. Или уже готовишь клиентам? – хохотнув, он хлопнул сдержанно улыбнувшегося приятеля по спине.

Лекарь поставил пустую кружку на стол, отщипнул кусочек шкурки с куриного бока, отправил в рот. Посмотрел на вдову, нахмурился.

– Нельзя тебе, Анна, пить вино, – сказал Тим укоризненно. – И сидеть в такой духоте нельзя. Я же предупреждал. Вон, красная какая стала.

– Мы уже идем, – фрау Анна поднялась с табурета. – Сынок, подай мне шубу. Мастер, – она посмотрела на лекаря. – Мне с вами о деле поговорить нужно.

– Хорошо, я вас провожу. Урс, сбегай за моим жуппеном в зал – на лавке у стола лежит. Гек, держи за обед, – выходя с кухни, ученик ювелира услышал, как Джордан высыпал на стол мелочь. – Хочу заметить, пиво у тебя сегодня не очень. 

Стоило им раздеться, как в дверь постучали. Джордан бывший рядом, не глядя, отодвинул засов. На ступеньках стоял молодой мужчина в припорошенной снегом одежде.

– Добрый день, – он поклонился. – Извините за беспокойство, меня прислал мэтр Боше. Можно увидеть хозяйку дома? Вдову Граф?

– Это я, – отодвинув Урса, мать вышла в коридор из комнаты. – Что случилось? Господин адвокат обещал придти лично.

– Он плохо себя чувствует и прилег отдохнуть. Прислал со мной письмо. Можно я войду?

– Да, конечно, – Граф нахмурилась. – А разве он не был у судьи? Мэтр собирался к Шонхельму…

Счищая с башмаков снег, посланец юриста поскреб подошвами о железную гребенку на ступеньке и вошел. Джордан закрыл за ним, предложил раздеться. Мужчина отказался:

– Я только передам письмо и бегу дальше. У хозяина большая клиентура – весь день приходится носиться по городу.

Говоря, он вынул из висевшей на плече сумы свернутое в трубочку письмо, запечатанное сургучной блямбой, и протянул вдове. Та взяла, растерянно повертела в руках. Лицо у нее побледнело. Посыльный выудил из-за пазухи висевшую на шее бронзовую чернильницу, достал обтрепанное перо.

– Распишитесь вот здесь, что получили, – он протянул книжицу в телячьем переплете. – Вот тут.

– Я не умею, – фрау Анна растерялась еще больше. – Но что с моим делом?

– Думаю, вы все узнаете из письма мэтра. Тогда просто начертите крестик, а господин лекарь… Я не ошибся?

– Нет, – сухо сказал Джордан.

– Тогда будьте так любезны засвидетельствовать, что письмо доставлено.

– Пожалуйста, – алхимик подождал, пока Анна накорябает в книжке крестик, размашисто расписался рядом.

– До свиданья. Всех благ, – и человек юриста ушел.

– Дай-ка бумажку мне. Джордан решительно отобрал у вдовы письмо и сломал печать. Пробежав глазами по строчкам, помрачнел.

– Идемте в комнату, – не дожидаясь ответа, лекарь вышел.

Женщина и подросток послушно последовали за ним. Не успела фрау Анна открыть рот, как не терпящим возражения тоном Джордан приказал ей сесть на табурет. Она подчинилась, а Урс понял, что опять случилась какая-то гадость.

– "Дорогая, глубокоуважаемая вдова Граф Анна Генриетта, – невыразительной скороговоркой начал лекарь, – спешу поставить в известность, что согласно заключенному меж нами контракту (параграф номер семь, подпункт "С") "О предоставлению юридических услуг для защиты Цимма Ганса, арестованного по подозрению в убийстве мастера мевельской Гильдии Золотых дел Графа Петера…" – я вынужден в одностороннем порядке расторгнуть наш договор, – Джордан замолчал, чтобы перевести дыхание и продолжил:

– "Основанием для расторжения вышеупомянутого документа послужило то, что арестованный Цимм, будучи подвергнут сего дня допросу, признал себя полностью виновным в умышленном убийстве вашего супруга. Следовательно, я не смогу добиться для вас желаемого результата. Причиной страшного злодеяния стало дьявольское наущение и корысть, проявившаяся в желании завладеть ста гульденами гонорара, имевшимися у мастера Петера…"

Фрау Анна захрипела и схватилась за грудь. Прервавшись, алхимик непонимающе посмотрел на нее, затем бросил Урсу короткое:

– Мои лекарства!

Паренек выбежал в коридор. Отыскивая сундучок, с которым всегда ходил мастер, он слышал, как чертыхается Джордан. Потом вскрикнула мать.

Когда Урс вернулся, то увидел, что матушка лежит на полу. Рядом, опустившись на колени, Джордан разрывал на груди потерявшей сознание женщины платье. Оглянувшись на подростка, он выхватил у него сундучок:

– Дай сюда!

Обтянутая синим бархатом крышка откинулась. Падавший из окна свет радужно заиграл на гранях бутылочек цветного стекла. Блеснули золотом и серебром крышечки. Звякнул отполированный стальной инструмент: всевозможные лопаточки, пилки, крючочки и ложки. Мастер выхватил из гнезда флакончик, откупорил и сунул под нос женщине. Застывший рядом Урс мгновенно почувствовал отвратительное аммиачное зловоние: нюхательная соль лекаря подняла бы и мертвого. Мгновение, другое, – закрытые веки фрау Анны даже не дрогнули. Ее лицо побагровело. Невнятно выругавшись, алхимик убрал флакон и схватил кожаный футляр, из которого извлек ножичек.

– Неси таз, – сказал он, вспарывая правый рукав женского платья.

– Какой? – растерявшийся Урс смотрел, как черное полотно с треском распадается, обнажая полную, молочно белую руку матери.

– Любой! – рявкнул лекарь. – Быстро!

Подросток метнулся в кухню, но замешкался там, пытаясь сообразить, что происходит.

Накатывавший волнами страх за мать лишил Урса всякой способности к соображению. Наконец схватив с полки бронзовый таз, он вернулся в комнату.

– В-вот, – губы паренька дрожали, когда он протянул его Джордану. – Такой?

Лекарь приказал ему положить посудину на пол.

– Стань на колени и приподыми ей голову, – сказал он, затягивая повыше локтя фрау Анны кожаный ремешок. – Шевелись!

Урс опустился на пол. Осторожно устроил голову и плечи матери у себя на коленях. Ее лицо было по-прежнему багровым, веки закрыты, из рта вырывалось хриплое дыхание. На сгибе обнаженной, перетянутой ремнем руки набухли синие змейки жил. Подсунув под локоть тазик, лекарь поднес к одной из вен ланцет. Провел по коже, делая надрез. Потекла темная струйка крови. Паренек судорожно сглотнул.

Быстро глянув на него, Джордан приказал отвернуться. Урс с трудом отвел глаза от черной лужицы, расползающейся по дну тазика. Принялся смотреть на стену, потолочные балки, стол, лежащее на нем письмо. 

Когда ушел лекарь уже начало темнеть. Все еще растерянный Урс вышел во двор, проводить. После обильного кровопускания мать, слава Богу, пришла в себя. Слабым голосом ответила на вопросы Джордана, которые тот задал, чтобы проверить речь, память и разум. Она все помнила, отвечала внятно, и лицо не утратило подвижность, что часто случалось с людьми, перенесшими удар. Свое тело Граф чувствовала и попыталась встать, но алхимик удержал. Вдвоем с Урсом они перенесли возмущенную фрау Анну в спальню. Устроили на постели.

– Все будет хорошо, – бормотал лекарь. – Вы просто потеряли сознания от внезапного прилива крови. Сейчас вы уснете…

Он накапал какое-то снадобье в кружку с водой, дал больной выпить. Не прошло и четверти часа, как женщина заснула. Лицо фрау Анны стало бледно-серым, глаза ввалились.

– Ей сейчас ни в коем случае нельзя волноваться, – прошептал Джордан подростку. – Я буду навещать вас дважды в день… О деньгах не беспокойся, – отмахнулся он, когда паренек заикнулся, что им нечем платить за визиты. – Потом сочтемся. Кстати, в письме этого мошенника адвоката есть приписка, что он вернет часть задатка. Тебе нужно будет придти в контору… Черт бы его побрал. Нельзя мне было читать эту писульку. Но кто же знал?

Урс промолчал, но мысленно согласился. Он злился на лекаря, который поступил попросту глупо. Если бы он как-то…

– Все равно пришлось бы сказать, – словно угадав его мысли, заметил Джордан. – Еще хорошо, что все случилось при мне. Не пусти я сразу кровь, Анна могла бы умереть. Или паралич, – лекарь вздохнул.

Они вышли в гостиную. Урс взял со стола письмо, прочитал. Даже ему, не искушенному в крючкотворстве, было ясно, что Боше просто не захотел портить отношения с судьей. Неожиданное признание Ганса в убийстве говорило, что, скорее всего, брата во время допроса пытали. Подросток ощутил, как в нем закипает гнев на Шонхельма, прево, адвоката…

– Скрыть от твоей матери отказ Боше, – Джордан одевался, – ну, никак бы не получилось. Сейчас, главное, не давать ей волноваться и двигаться. Первую неделю, может, и дольше Анна будет пить мой "пасификаторум". Чтобы спать все время. Так что дом будет на тебе, Урс. Впрочем, один ты не справишься. Нужна помощница.

Паренек молчал, скатывая письмо в трубочку и снова разворачивая. Потом принялся обламывать кусочки сургучной печати юриста. На ней была изображена фигурка святого Иво, поддерживающего под руки нищего калеку. Над головой защитника бедняков и бесправных порхал ангел. Пальцы Урса безжалостно отломили крылатому существу голову.

Перед тем, как выйти на улицу, Джордан пообещал вернуться ближе к полуночи.

– Насчет помощницы для твоей матери – я поспрашиваю у клиенток, – сказал он. – Может, кого и присоветуют. И с Фогертом, когда он вернется в город, обязательно переговорю. Выясню про Ганса.

Лекарь ушел. Закрыв калитку, Урс, не чувствуя холода, застыл на месте. Болезнь матери оглушила паренька, притупив все чувства. Словно ударило его, а не ее. И тогда в доме, и сейчас казалось, что все происходит не с ним. Или как будто он смотрит на себя со стороны. Удивительно, но страха больше не было. Ни за мать, ни за себя, только… как-то странно. "Странно" – вот слово, лучше всего подходившее для описания его ощущений.

И еще он понимал, что нужно молиться. Просить Господа, чтобы смилостивился, простил им грехи и послал облегчение. Остановил страшный камнепад наказаний, обрушенный на семью, разжал свою карающую десницу, дал передохнуть. Но молиться у мальчика просто не было сил. И желания.

Окончательно замерзнув, Урс нехотя вернулся в дом. Сразу стало не по себе от царившей в комнатах тишины. Поспешно заглянув к матери, паренек увидел, что она спит. Слышалось тихое ровное дыхание.

Урс подошел поближе. Матушка лежала на спине, так же, как они положили ее. Одетой. Правый рукав траурного платья был распорот, а на место, где лекарь надрезал жилу, Джордан наложил повязку. Глядя на нее, Урс вспомнил о тазике, в который спустили кровь. Нужно было его вычистить. Таз отыскался на полу в гостиной. Кровь в нем застыла, прилипнув к дну посудины. Урс снова вышел во двор. Подойдя к сугробу, зачерпывая снег, принялся отмывать черный студенистый сгусток. Белизна окрасилась в красный, потекли темные струйки… Словно в пальцах лопнула насосавшаяся крови пиявка. К горлу подкатила тошнота, но паренек сдержался. Закончив работу, он отправился на кухню, где нагрел воды. Долго, наслаждаясь теплом, мыл руки и застирывал пятна, посаженные на рукав дублета.

Подбоченившись, Грета повысила свой и без того громкий голос. Она ходила на рынок и снова пришла без сдачи, хотя по расчетам Урса, должно было остаться пять-шесть грошей. Спускать такое не следовало, но опасаясь, что спор услышит мать в спальне, паренек замолчал. Набычась, он со злостью смотрел на стоящую перед ним девку и не мог ничего поделать. Больной матушке был предписан строжайший покой.

– Если ты мне не веришь, – продолжала Гретхен, – можешь сам ходить за покупками! На мне и так весь дом!

Видя, что Урс не отвечает, она открыла было рот, но паренек развернулся и ушел в мастерскую. Заперев дверь, он присел за рабочий стол покойного отца. Подперев голову руками, подросток стал пережидать, пока уляжется злость на нового "члена семьи". Ставни на окнах были закрыты, в мастерской царил полумрак, но Урса это устраивало. Сегодня он опять не выспался, глаза то и дело норовили закрыться. Если бы не скандал, глядишь, прилег бы вздремнуть.

Гретхен, которую им подыскала знакомая мастера Джордана, была выше его почти на голову. Ненамного старше паренька, она уже обладала женской, по-крестьянски крепко сбитой фигурой. Лицо девицы было простоватым, но приятным: круглые щечки, чуть вздернутый носик, обманчиво мягкие карие глаза. Перебравшись месяц назад из Мабаха к мевельским родичам, она теперь поселилась у Графов, чтобы следить за домом и готовить.

Фрау Анна чувствовала себя лучше, но из-за приема снадобий спала напролет круглые сутки. Девушку она встретила приветливо, тем более, что Грета показала себя тихой и ласковой, оставив у хозяйки отличное впечатление. За поддержание чистоты в доме и прочие услуги, вдова положила ей в месяц восемнадцать имперских грошей плюс еду из общего котла. Отвела для житья комнату рядом с кухней.

Первую неделю деревенская простушка очень старалась. При каждом удобном случае выказывала любовь к хозяйке. Даже "матушкой" называла, а Урса – "братиком" и была сущим ангелом, хоть к ранам прикладывай. Но не прошло и десяти дней, и освоившаяся на новом месте Грета, стала вести себя, как ей вздумается. Всячески отлынивала от дел, пыталась свалить на Урса свою работу… И что хуже всего, стоило им начать ругаться, Гретхен заливалась слезами и бросалась искать защиты у фрау Граф. При этом безбожно врала и божилась что "братик" ее не любит и обижает. Мать каждый раз начинала нервничать. Урс шел на попятный, лишь бы не беспокоить ее, хотя в такие моменты ему очень хотелось всыпать девке розог.

Больше всего Гретхен не любила свои основные обязанности – уборку по дому и готовку. Зато быстро перезнакомилась со всей улицей, каждый день уходила гулять с какими-то парнями. Куховарила из рук вон плохо, но, впрочем, это отразилось только на ученике ювелира. Вдова сейчас питалась бульонами и овсяной кашкой, которую он готовил сам. Так предписал мастер Джордан, считавший, что Граф в ее положении не помешает скинуть десяток фунтов. Мать Урса была женщиной в теле, а это, как сказал лекарь, нехорошо для перенесших удар.

Видя, что здоровье пациентки вне опасности, Джордан сократил визиты до одного в день. Как и обещал, переговорил с Фогертом. Любопытство алхимика не слишком понравилось прево, однако о деле Цимма он рассказал. Выяснилось, допрос провели с пристрастием, рано утром, по приказу фон Шонхельма. Сам прево на тот момент еще не вернулся в Мевель, но знал, что Ганса один раз вздернули на дыбе, ожгли кнутом, и парень перестал врать…

– Я с ним потом тоже поговорил, – презрительно кривя губы, сказал Каспар Фогерт, прево славного Мевеля. – И понял, что тетке он все наврал. Всадники, погоня, тьфу! Жить захочешь и не такое выдумаешь. Убил точно он, я людей знаю. Судья немного поторопился. Мне бы и пытка не понадобилась, чтобы такого слизняка, как этот Ганс, расколоть. Сам бы все рассказал, по доброй воле. В ответ на вопрос лекаря "А как же рана?", прево фыркнул.

– Да он все это время, что мы его искали – в Рухте, по тамошним притонам ошивался. Пил, гулял, девок топтал, пока краденые деньги не закончились. Я туда человечка посылал, так он все в точности вызнал: где, с кем и как.

Прево добавил, что у него есть показания одной из девок и трактирщика, как Ганса в Рухте во время пьяной драки стукнули по голове табуретом. Но Цимм – крепкий парень – отлежался, даже цирюльника не звали. Рану хлебным мякишем пополам с паутиной залепили, холстиной перевязали и все. Зажило, как на собаке.

– В Мевель он вернулся, когда последний гульден спустил, – закончил Фогерт. – Хотел в теткином доме темной ночью пошуровать. Может, прирезал бы во сне, чего ему терять? Так и передай вдове, пусть знает, какого змея у себя пригрела.

Конечно, Джордан о разговоре с прево рассказал только ученику ювелира. Строго-настрого запретив что-либо сообщать больной. Предупреждение было излишним, потому что Урс всячески оберегал матушку от плохих новостей. Для этого приходилось изворачиваться: лгать, что с Гансом все нормально. Что адвокат снова занимается делом и обещает добиться оправдания… Откровенно говоря, если бы не снотворные и успокоительные снадобья алхимика, обмануть больную не удалось бы. А так она почти все время спала.

Урс о брате не забыл и раз в три дня бывал в тюрьме. К арестованному его не пускали. Мастер Шипху вел себя предельно официально и ничего о Гансе не рассказывал. Правда, одежду, корзинки с едой для Цимма брал, как и четвертьталеровые монеты для себя. Может, будь у Графа побольше денег, сунь он, как тогда мать, пять золотых в широкую лапу тюремщика, глядишь, дали бы ему повидаться с братом. Но если хорошенько подумать, какой бы толк с этого вышел? Признание Ганс подписал полное: во всем сознался и покаялся. Ходили слухи, что время суда уже назначили, но выяснить точно было не у кого.

В показания, данные братом на дыбе, Урс не верил. Если человека бить, он еще и не в том сознается. Тем более, что матушка говорила: Ганс после болезни выглядел хуже некуда, все время плакал. И в голове у него путалось. Запугать человека в таком состоянии несложно. Похоже, Джордан тоже не до конца поверил прево, но когда Урс спросил его напрямую – молча пожал плечами. Затем сухо сказал, что люди на все способны. Как было на самом деле – одному Господу известно. После таких слов ученик ювелира больше на эту тему с алхимиком не говорил. Да и чем еще мог помочь Джордан?

А забот хватало: с больной матерью, с наглостью свалившейся ему на голову Греты, с постоянной нехваткой денег. Мастер Боше вернул половину задатка, хозяин "Дубовой кружки", узнав о болезни вдовы, сам принес в долг обещанные десять талеров и корзину с продуктами. Но всего этого надолго не хватило. Урсу пришлось уплатить немалую сумму за снадобья лекарю. Потратиться на взятки тюремщику и внести цеховой взнос за полгода, получить который явился сам Струк. Вспомнив о визите цехмистера, паренек от души выругался. Брань гулко прозвучала в темноте пустой мастерской, прошуршала за спиной испуганная мышь… Струк снова затеял разговор о переезде в Цутх, начал намекать, что пора решаться.

– Твоя мать долго не протянет, – сказал он грубо. – Кого Господь один раз позвал – позовет второй, ждать не станет. Мне цирюльник сказывал, что за первым ударом в тот же год и следующий будет. Решай, парень, переезд – дело хлопотное и долгое. Мне сначала со своим приятелем еще списаться нужно. Потом, когда один останешься, все равно ведь ко мне придешь. Кто же тебе, кроме как старшина Братства, поможет.

С трудом удержавшись от того, чтобы не вспылить, Урс еле дождался ухода Струка. Он возненавидел его, но в одном цехмистер был прав. Не дай Господь, случись что с матерью, он останется совсем один. Когда нашелся Ганс, ученик ювелира передал с оказией весточку на хутор его родителям, но ответа до сих пор не было. И не удивительно. Криппе как-то сказал Урсу, что слышал болтовню "дублетов", ездивших под Мабах, к Циммам. Якобы прево через своих людей строго предупредил: если родители убийцы появятся в Мевеле, он их оштрафует и вышлет. Дескать, добрые горожане возмущены злодейским смертоубийством: могут и побить.

О том, что Ганс сознался в убийстве дяди, в городе стало известно сразу. Несколько дней в пивных и домах об этом судачили все, кому не лень, а священники упомянули в проповедях. Призывая на голову преступника гнев божий. В досужих разговорах дело Графа обросло новыми нелепыми подробностями, а кое-кто утверждал, что на совести Цимма есть еще жертвы. Когда Урс выходил из дому, ему казалось, что все – знакомые и незнакомые – только и делают, что пялятся на него. Скорее всего, так оно и было. Не осталась в стороне Грета, которая, похоже, врала за воротами о хозяевах, кому и как хотела.

Стоило Урсу задуматься обо всем, что случилось, и его охватывало отчаяние. Всю ночь он ворочался в постели без сна, засыпая лишь под утро. Выспаться не удавалось: через несколько часов Гретхен стучалась в дверь комнаты. Делала она это по просьбе самого паренька, который должен был готовить для матери лекарственный отвар. Варить бульон и кашку на завтрак. Девчонке он перестал доверять приготовление пищи больной после того, как у нее дважды пригорела овсянка, а бульон она не только пересолила, но и переперчила.

Покушав, фрау Анна обычно вяло интересовалась новостями о племяннике. Урс врал что-то успокоительное, хотя с каждым днем становилось все труднее придумывать. И давал матушке снадобье. Она вскоре засыпала, а паренек шел что-нибудь перекусить на кухню, где вступал в очередную пикировку с Гретой…

Несмотря на печальные размышления, тишина и полумрак мастерской убаюкивали Урса. Идти к себе в комнату он не хотел. Не в силах сопротивляться мягкому туману, обволакивавшему сознание, паренек закрыл глаза. Поудобнее устроив голову на сложенных поверх стола руках, окунулся в сон, будто в теплую воду.

Мессир Вальбах прибыл к дому Графов в больших, открытых санях, запряженных двумя вороными кобылами. Рядом с рыцарем-банкиром, одетым в бобровую шубу и шапку, сидел молодой мужчина. На козлах, сбоку от здоровяка-кучера, примостился мальчишка с нашитым на жуппене серебряным гербом Имперского Коммерческого банка. Такой же герб, только из позолоченной бронзы, дополненный вензелем самого Вальбаха, красовался на бортике саней.

О своем визите рыцарь известил фрау Анну заблаговременно, прислав короткую записку. Где просто указал, что приедет на следующий день проведать вдову покойного друга и клиента. В третьем часу пополудни. Известие вызвало у паренька, который прочитал его перед тем, как сообщить матушке, легкую панику.

Сейчас, встречая гостя перед входом в лавку, Урс понятие не имел, почему глава Мевельского отделения Коммерческого банка вдруг вспомнил о них. Последние деньги – семь или восемь талеров – они сняли со счета еще до похорон отца. Вальбах тогда отсутствовал – охотился у себя в поместье.

Поздоровавшись добродушным басом, рыцарь откинул медвежий полог и вылез из саней. Следом выбрался его сосед, оказавшийся на целую голову выше Вальбаха. С козел соскочил мальчишка в гербовом жуппене, принял от кучера какие-то корзинки.

– Добро пожаловать, мессир, – поклонился Урс. – Матушка неважно себя чувствует, поэтому ждет в гостиной. Прошу…

Кивнув в ответ, Вальбах со спутниками проследовал в предупредительно открытую дверь. Волнуясь о том, как визит банкира скажется на матери, Урс вошел в дом. Задвинул тугой засов. Последнюю неделю фрау Анна чувствовала себя гораздо лучше. Она начала потихоньку ходить, но продолжала принимать лекарства. Джордан теперь говорил, что все обошлось, и появлялся раз в три дня. Но предупредил паренька, что мать должна избегать сильных душевных потрясений. Впрочем, известие о том, что адвокат все-таки отказался от защиты Ганса, очень осторожно сообщенное сыном, благодаря "пасификаторому" она приняла довольно спокойно.

В прихожей раскрасневшаяся Гретхен, что-то щебеча, помогала мессиру раздеваться. За что удостоилась одобрительного взгляда, которым тот окинул ее фигуру.

– Держи, – Вальбах сунул девушке монетку и потрепал по щечке. – А теперь помоги моему приятелю, – он кивнул на спутника. – Фриц, чего ты там застрял? – вопрос предназначался мальчику с гербом на жуппене. – Тащи корзинки вот сюда… в гостиную, если я не ошибаюсь, – и банкир окинул цепким взглядом коридор, комнату, куда вошел следом за слугой. – Добрый день, дорогая Анна! Рад видеть вас… выздоравливающей.

Мать что-то ответила. Грета помогла раздеться спутнику банкира, и он поспешил за Вальбахом. Став на пороге комнаты, Урс увидел, как незнакомец поклонился поднявшейся с кресла матери. Взглянув на нее, паренек ощутил, как у него защемило сердце. Выглядела фрау Анна нехорошо. За время болезни лицо матушки сильно похудело. Ввалились щеки, на лбу и в уголках рта прорезались новые морщинки. Черное платье хозяйки дома только подчеркивало ее бледность. Урс неожиданно понял, что до полного выздоровления еще далеко.

– Знакомьтесь, это мой добрый приятель Альфред фон Бакке, – мессир указал на спутника. – Он из нашего банка, в Мевеле недавно.

– Всего месяц, – вставил фон Бакке, – но город мне очень нравится.

– Он нам льстит, – улыбаясь вдове, заявил Вальбах. – После имперской столицы и Вигенбурга, Альфред, наш городок должен был показаться тебе провинциальным. Какой он в сущности и есть. Фриц, покажи хозяйке дома, что за гостинцы мы привезли! Вино из моего погреба, засахаренные фрукты…

Мальчишка принялся вынимать из корзин бутылки, коробочки и свертки. По комнате поплыл аромат ванили. Все это он ставил на стол, где в окружении маленьких кубков скромно стояли графин с домашней настойкой и вазочка печенья. Угощать гостей в доме Графов в общем-то было нечем.

– А это пирожные от моего кондитера, – продолжал перечислять банкир. – Специально для вас приготовили. Вам нужно много есть, чтобы набраться сил.

– Благодарю, мессир, вы очень любезны, – щеки фрау Анны зарумянились: она никак не ожидала такой заботы. – Не знаю, как вас благодарить.

Пропустив ее слова мимо ушей, Вальбах отобрал у мальчишки последний гостинец – белую фарфоровую бутыль. Подошел с ней к вдове и сунул под нос.

– За сей напиток скажите спасибо Альфреду, – он кивнул на приятеля. – Это "Небесная благодать" – медовуха из монастыря святого Амброзиуса.

– Обладает целебными, чудесными свойствами, – пояснил фон Бакке. – Святые отцы варят ее из меда, который пчелы собирают на монастырских лугах, где цветет особый клевер. Раз в год с наступлением весны, там видят дух святого Амброзиуса. Настоятель монастыря говорил мне, что сотни паломников, пивших сей напиток, исцелились от множества тяжелых недугов.

– Так что пейте, дорогая Анна, – подхватил Вальбах. – Оглянуться не успеете, как станете совершенно здоровой.

– Вы так любезны, господа, – на глаза вдовы навернулись слезы. – Я очень благодарна вам. Если бы вы только знали…

В голосе матери послышался надрыв, и Урс поспешно подошел к ней. Флакончик с "пасификаторумом" лежал у него в кошеле на поясе. В голове парня мелькнула мысль, что, может, стоит дать сейчас больной лекарство, но фрау Анна взяла себя в руки. Успокаивающе погладив сына по плечу, она пригласила гостей за стол.

Выпив из вежливости домашней настойки, Вальбах и фон Бакке переглянулись. Грету с Фрицем раньше услали на кухню, ученик ювелира понял, что именно сейчас он узнает об истинной цели визита необычных гостей. Наученный горьким опытом ожидать плохого, Урс внутренне напрягся.

– Забыл вам сказать, Анна, – начал банкир, – что господин Бакке ведет все юридические дела нашего мевельского отделения. Он магистр юриспруденции…

– С отличием закончил Донаусский Университет, – гордо сказал юрист. – У профессора Йогана Туршского.

– О! – воскликнула вдова. – Неужели?

Урс видел, как мать пытается изобразить, что понимает о чем сказали гости. На самом деле ни имя ученого, ни название известнейшего учебного заведения, ей ничего не говорили.

– Кроме того, – продолжил мессир, – Альфред состоит членом Имперской Гильдии адвокатов и несколько раз успешно выступал защитником на серьезных уголовных процессах. Все его клиенты были оправданы.

Банкир сделал многозначительную паузу. Фрау Анна растерянно замигала и посмотрела на сына. Урс уже понял, куда клонит Вальбах. Догадалась и вдова.

– Ганс? – робко, но с надеждой спросила она. – Вы можете ему помочь?

Фон Бакке кивнул:

– Думаю, что да. По просьбе мессира я, пока еще неофициально, как частное лицо, ознакомился с делом. Учитывая наше положение в городе – это было нетрудно. Считаю, что следствие изначально велось с грубейшими нарушениями законов Империи. Не буду вдаваться в юридические тонкости…

– Я уверен, ты сможешь спасти парня от виселицы, – перебил рыцарь. – Вообще, пора щелкнуть "старого колпака" по носу. Слишком многое он и прево позволяют себе последнее время.

По лицу матери было видно, что она в смятении, и Урс неловко вмешался в разговор.

– Но ведь ваша помощь будет стоить много денег? – он вызывающе уставился на фон Бакке. – Мэтр Боше тоже сначала говорил…

– Урс, замолчи! – прикрикнула мать. – Прошу извинить моего сына… – она искательно заулыбалась.

– Ерунда, – отмахнулся Вальбах. – Парнишка прав – у Альфреда полно дел по нашему отделению и заниматься посторонними бесплатно он не сможет.

– Не смогу, – подтвердил фон Бакке. – Мой гонорар достаточно высок…

– У нас нет денег! – выпалил Урс. – Совсем.

Вальбах невозмутимо посмотрел на него и спросил:

– Ты знаешь для чего существуют банки?

И сам тут же ответил на свой вопрос:

– Для того, чтобы помогать людям, у которых нет наличных.

Он перевел взгляд на вдову.

– Как президент мевельского отделения Коммерческого банка, – голос Вальбаха звучал почти торжественно, – могу предложить вам ссуду. С минимальными процентами. Из нее будут покрываться все расходы по делу вашего племянника, а так же вы получите на руки кругленькую сумму наличными. Весьма значительную.

Фрау Анна надолго задумалась. Потом спросила:

– Неужели вы готовы так рисковать деньгами, мессир? А если я не смогу вернуть долг в указанный срок?

– Оформим закладную на ваш дом, – небрежно ответил Вальбах. – Просто формальность – я уверен, что вы заплатите вовремя.

– Если я срочно не займусь делом вашего племянника, – быстро заговорил юрист, – Ганс Цимм будет приговорен к смертной казни. В этом нет никакого сомнения.

– Суд уже назначен, – мессир сунул в рот печенье, принялся жевать. – На следующей неделе объявят официально. Апрель месяц.

– Откуда вы знаете? – голос вдовы задрожал.

– Судья сказал, – гость громко сглотнул. – Вкусно. "Старый колпак" не сомневается, что Ганс – убийца. И хочет его повесить…

Выждав немного, фон Бакке обвел хозяев внимательным, долгим взглядом. Потом решительно поднялся. Вальбах незамедлительно последовал его примеру.

– Мы совсем засиделись и утомили вас, дорогая Анна, – сказал он, словно укоряя самого себя. – Вам пора отдохнуть.

– Подумайте на досуге, – юрист отступил на шаг. – Обсудите предложение мессира в семейном кругу, посоветуйтесь с сыном, – фон Бакке сдержанно улыбнулся подростку. – Он у вас смышленый малый.

На лице фрау Анны появилось решительное выражение.

– Подождите, господа, – ее голос дрожал еще сильнее. – Если вы можете спасти Ганса… я… я согласна. У нас нет другого выхода, – она мельком взглянула на Урса. – Только я хочу сначала узнать, как вы это можете сделать. Ведь мэтр Боше…

– Не волнуйтесь, – сказал Вальбах, возвращаясь за стол. – Мы пришли к вам не с пустыми руками.

– Я сейчас все объясню, – фон Бакке садиться не стал, наоборот, заходил по комнате. Высокий и тощий, со сложенными за спиной руками, длинным носом, он походил на вышагивающего по болоту аиста:

– Итак, начнем по-порядку. Во-первых…

Наихудшие опасения подтвердились, и Венк непроизвольно смял листок с донесением из Мевеля. Тоскливо оглянулся на охотничий домик, окруженный частоколом из почерневших бревен. У ворот горели костры, вокруг которых грелись "зеленые плащи" курфюрста и "белые" архиепископа Берхингемского. Приехав к графу, Леопольд II был приятно удивлен, застав у ложа больного еще одного друга – его высокопреосвященство Густава. Оба выразили сожаление, что разминулись с бароном фон Типпом. Благодаря "совпадению", тот вчера проезжал по Звездному тракту, спеша застать умирающего императора живым, но, узнав о заболевшем Ландере, не смог проехать мимо. Чем были хороши окрестности Кройцштадта, так это тем, что на урренской границе сходились дороги из владений церковного князя и барона.

Прошлым вечером рыцарю пришлось померзнуть, ожидая у поворота на охотничий домик главу старинной фамилии. Аристократ путешествовал верхом, налегке – с обозом из двух десятков саней, но в сопровождении трех сотен воинов. Чуть ли не половины своей дружины, на содержание и вооружение которой уходила четверть налогов баронства. Зато люди были в крепких доспехах цутхской работы, на отличных лошадях, а их умению владеть пикой и мечом могли бы позавидовать мастера Гильдии наемников. Сам барон – тридцатитрехлетний Игнациус фон Типп, слывший неплохим бойцом, унаследовал от предков не только шесть футов роста, широченную грудь и любовь к хорошему вину. В придачу к древней родословной ему достался длинный, невидимый чужому глазу, мысленный список долгов императору и соседям.

Когда-то давным-давно фон Типпам принадлежали Турш, часть урренских земель, Кройцштадт. На побережье Северного моря – порты Дамбург и Лемель. Но бесконечные войны, восстания, создание Великой Империи, – каждое столетие перекраивали границы владений. Первыми отпали разбогатевшие на пиратстве и торговле Дамбург с Лемелем, объявив себя Вольными городами. Тогдашний император поддержал мятежников, и после десятилетней войны, истощившей казну фон Типпов, вдоль побережья возник Союз Вольных городов. Сейчас в него входили семь портов и Калийские острова. А полтораста лет назад во время войн императора Максимиллиана I древнее семейство потеряло чуть ли не половину земель вместе с головой старого барона, проигравшего войну.

Но все это были дела давно минувших дней. А сейчас Игнациус – зять Ландера – он два года назад женился на младшей дочери графа – поспешил нанести визит тестю. Чтобы не утомлять жену лишним крюком, барон оставил супругу на тракте, передав от нее любимому батюшке пожелания скорейшего выздоровления. Ландер в обиде не был. Несмотря на застуженное обмотанное шарфом горло он совсем не выглядел хворым. Поздний гость пробыл у постели больного недолго: чуть больше часа, пока его дружинники продолжали подтягиваться к имперской границе. Время, потраченное в беседе с бароном, казалось, только пошло Ландеру на пользу. После отъезда фон Типпа граф, похвалив Венка за усердие, приказал подготовиться к встрече архиепископа и курфюрста. Все складывалось удачно, но сегодня, прочитав письмо, рыцарь понял, что рискует утратить расположение хозяина навсегда.

Он разжал кулак и посмотрел как распрямляется листок с красными строчками. Рассказывать об их содержании графу было нельзя, но требовалось получить разрешение на немедленный отъезд. Швертвальд прикинул, сколько ему понадобится времени, чтобы добраться в чертов Мевель? Если свести отдых до минимума, менять лошадей, – трое суток, не больше. А затем назад, догонять Ландера на подъезде к имперской столице. "Бедная моя задница," – тоскливо подумал Венк. – Придется тебе пострадать из-за головы. Впрочем, лучше так, чем наоборот.

Мрачно усмехнувшись, рыцарь достал из кошеля на поясе жестянку, в которой хранились трут и кресало. За спиной у ворот горели костры, но не хотелось, чтобы кто-то видел, как он сожжет письмо. Граф доверял ему, однако фон Швертвальд не был единственным человеком, удостоенным такой чести. Ревнивец и завистник Фровин, рябой Поль – личный слуга – одевавший господина и стеливший ему постель, начальник телохранителей фон Брайзиг, повар его сиятельства, лекарь его сиятельства… И все они стремились оправдать, еще больше заслужить милость хозяина. Причин тому хватало – у каждого своих, но в список преданных графу людей вошли бы все служившие ему.

Их было немного: в отличии от других аристократов, окружавших себя многочисленной челядью и прихлебателями, свита Ландера состояла из трех десятков человек. Каждого из них он отобрал лично и тщательно проверил. Можно сказать, отшлифовал для своих нужд многочисленными испытаниями, как ювелир гранит драгоценные камни в императорскую корону. Большинство из них не отличалось умом, но каждый был предан графу, а доносительство на товарища считал своим долгом…

Чудесный раствор для проявления тайнописи обладал еще одной замечательной особенностью: делал плотную бумагу легкогорючей. Стоило Швертвальду раздуть зажженный трут и поднести его к письму, как оно вспыхнуло. С легким треском смятый листок превратился на ладони в огненный, особенно яркий в наступившем вечере шар и мгновенно опал. Мужчина пошевелил пальцами: сгоревшая бумага рассыпалась серым пеплом. Рыцарь сдул его, тщательно вытер перчатку. С неба густо валили крупные снежные хлопья.

Раздумывая, под каким предлогом отпроситься у графа, Венк направился к воротам. За время, пока он бродил среди деревьев, "зеленые плащи" и закованные в латы люди Гейцера, бросив костры, торопливо усаживались на лошадей. По-видимому, визит курфюрста подошел к концу. Фон Швертвальд догадывался, что князь уедет первым, а духовный и светский правитель славного Берхингема, возможно, останется ночевать. И не только потому, что был троюродным братом графа: родичам предстояло еще многое обсудить.

Из ворот вышел один из монахов, сопровождавших архиепископа. Подошел к гревшимся у огня воинам в белых плащах. Что-то сказал их лейтенанту. Тот подобрался, рявкнул команду, и, засуетившись, стрелки принялись строиться в шеренгу. Рассеянно глядя на святого отца, протянувшего руки к пламени, в котором сгорали снежные хлопья, рыцарь ощутил, как в голове у него зарождается некая идея. Придумка, способная, не вызывая подозрений, помочь отпроситься, а заодно окончательно решить проблемы в Мевеле. И в общий план Ландера, ради которого все закрутилось, она вписывалась, как нельзя лучше.

Не привыкший о чем-либо жалеть, рыцарь все-таки испытал чувство досады, что сегодняшняя идея не пришла ему в голову раньше. Еще до того, как он встретился с покойным ювелиром из Мевеля. И, представившись фактотумом имперского канцлера, взяв клятву молчать, рассказал простофиле сказку о якобы утерянных печатях. По крайней мере, не пришлось бы сегодня ночью опять срываться в дорогу, отбивать многострадальное седалище.

– Ничего, – пробормотал Венк. – Все поправимо.

Умением "держать лицо" Херберт не отличался. Это было заметно даже в наступившей темноте. Не успел рыцарь объяснить до конца свое решение, как физиономия сержанта, возглавлявшего маленький отряд фон Швертвальда, помрачнела. Кустистые брови съехались к переносице, заросший светлой бородой рот скривился. Стоило Венку замолчать, как стрелок, поймав взгляд хозяина, сказал:

– Не стоит. Хреново выйдет, вашмилсть.

Сдерживая раздражение, рыцарь поинтересовался:

– Это почему же? Ты не забывай, что вина за Шафсти есть и на тебе. Следить – кто как свою работенку исполнил – твоя задача. А ты проглядел. Когда ювелира кончали, нужно было проверить, чтобы никто живым не ушел. Двух человек на тот свет чисто отправить не смогли. Позор.

Фон Швертвальд выразительно посмотрел через плечо крепыша-сержанта. На оруженосца прохаживавшегося за спиной у Херберта. Согласно полученному приказу, Курц держал в руках заряженный арбалет. Сержант прекрасно понял, куда смотрит хозяин, но пугаться не стал. Выждав немного для солидности, подтвердил спокойно, что и на нем вина.

– Проглядел, мессир, – развел руками Херберт. – Наказывайте – ваше право… Но я Шафсти не защищаю. Што он мне – брат родной? Нет, такая же собака, как и все в вашей "своре". Да плевать мне на него.

В подтверждение словам сержант смачно харкнул себе под ноги. И снова замолчал. Фон Швертвальд терпеливо ждал продолжения. Причин тому имелось несколько. Херберт был косноязычен и тугодум, хотя в схватках действовал отменно. И ситуация сложилась щекотливая, даже опасная, но рыцарь специально лез на рожон. Дела в скором времени предстояли серьезные, нужно было избавиться от паршивой овцы, оказавшейся в стаде. Заодно показать остальным, от кого на самом деле зависят их жалкие жизни. Что бывает за вранье и плохое исполнение приказа. Окончательно изжить у служившего ему сброда даже мысль, что обман может сойти им с рук.

Людей для "своры", как называл отряд Херберт, он специально набирал из "порченых". Почти каждый носил на теле шрамы от сведенных клейм. Жил в Рухте один лекаришка, который за большие деньги занимался этой болезненной и преступной процедурой. Из отряда Швертвальда только четверо у него не побывали. Не потому что ангелы – просто палачи не успели до них добраться.

Херберт был одним из "чистеньких". Он и у прежнего хозяина ходил в сержантах: умел людишек обламывать. Служил раньше в баронской дружине, мало чем отличавшейся от разбойничьей шайки. Пока соседи барона – сеньоры не из последних, которых обобранное купечество и цеховые жалобами завалили – не посекли "вольных стрелков" вместе с главарем. Уцелело всего несколько человек…

– Мессир, может, блажь это, но я верю в приметы, – в конце концов продолжил воин. – Если Шафсти убрать, в нашей "своре" тринадцать "псов" останется. Со мной вместе. А это несчастливое число. Проклятое. С таким на серьезное дело идти нельзя.

"Чертов грамотей, кто ж тебя счету обучил, – подумал рыцарь. – Врешь ты, наверное, просто не хочешь со своими связываться. А может, и за тобой грешки есть: боишься теперь, что если узнаю – тоже прикончу. Ну, да ладно, гадать некогда. И так история с Мевелем очень не вовремя вылезла. Сделаю вид, что поверил".

Скупо улыбнувшись, фон Швертвальд ответил, что боятся нечего. Месяца не пройдет, как в отряде новые людишки появятся.

– В столицу к графу вернемся – сразу подыщу тебе для ровного счета, – пообещал рыцарь. – А дальше… Глядишь, все так закрутится, что лейтенантом сделаю и над целой сотней поставлю.

На посул Херберт не ответил, только вздохнул. Но лоб морщить перестал и, помолчав, сказал:

– Хорошо, мессир. Приказывайте.

Венк достал из-за пазухи кошелек. Подбросил на ладони:

– Послезавтра вам жалование полагается. Выдашь сегодня, прямо сейчас. Держи. Сержант поймал деньги, удивленно спросил:

– И Шафсти тоже?

– Нет. Его долю пополам разделишь. Одну часть возьмешь себе, остальное – поровну на всех. Кроме шелудивого, конечно. Что на нем и в его поклаже найдете – можете себе взять. Одежонку, если не нужна, в костер. Пусть на тот свет отправляется, в чем мать родила: в пекле ему и так жарко будет.

Херберт оскалил в ухмылке крупные зубы.

– Как прикажете, вашмилсть, – его пальцы, затянутые в оленью кожу перчатки, мяли кошелек с монетами. – А кому Шафсти в дорогу "благословить"? И как? Повесить?

– Нет. Выдашь ребятам деньги, вину объявишь… – рыцарь замолчал, мысленно представляя, как все будет, потом закончил:

– Я знак Курцу подам – он ему в затылок болт вгонит. Потом камень потяжелее к ногам и спустите под лед в полынью на озере. Пусть раки жрут.

– Слушаюсь, – сержант оглянулся назад, на засыпанный снегом сарай, где квартировалась "свора".

Отсюда до охотничьего домика – временной резиденции графа – было шагов пятьсот по тропинке, петлявшей в снегу меж деревьев. Его сиятельство прекрасно знал, кого фон Швертвальд набирает себе в помощники, и приказывал держать их подальше. Но оказываемые ими услуги ценил и содержал на свой кошт. Причем в расходах не скупился.

– Пошли, – рыцарь сделал знак Курцу. – Нам выезжать часа через два.

– Не волнуйтесь, вашмилсть. Все успеем.

Пока имперский комиссар знакомился с привезенными фон Бакке бумагами, юрист стоял у высокого стрельчатого окна и смотрел на Замковую гору. Там, в полулиге от места, где он сейчас находился, возвышалось над Вигенбургом родовое гнездо курфюрстов Уррена. Построенное в виде строгой, лишенной архитектурных излишеств цитадели, оно до сих пор было предметом гордости столичных жителей. Три белых, высотой по сто пятьдесят футов башни, соединенные меж собой охряными стенами с гребешком фигурных мерлонов, в самом деле выглядели внушительно. Но юрист знал, что после сдачи столицы войскам Максимиллиана I замок утратил свое значение, перестав служить курфюрстам оплотом и жилищем.

– Может, приказать еще вина или пива? – спросил комиссар. – Твой трактирщик перестарался с чесноком и перцем в баранине. У меня во рту настоящий пожар.

– Не стоит, Фридрих, – ответил фон Бакке, не оборачиваясь. – Мы славно угостились за завтраком… не хочу больше пить.

– Ну, как знаешь, Альфред, – чиновник громко зевнул. – Честно говоря, не спеши ты так назад, я бы сейчас прилег вздремнуть. И посоветовал бы тебе похрапеть часок-другой. У моей домоправительницы отличные перины.

– Благодарю, но мне совершенно не хочется спать, – солгал гость, продолжая рассматривать цитадель.

За его спиной Фридрих колокольчиком вызвал слугу. Приказал принести ему светлого. Отчаянно зевая, вернулся к составленному фон Бакке прошению по делу некоего Цимма. С Альфредом имперский комиссар познакомился еще в Донауссе, где оба были школярами. После окончания учебы, почти через десять лет дружба возобновилась, когда фон Бакке переехал в столицу княжества защищать интересы Коммерческого банка. Совсем недавно они снова расстались – юриста отправили в Мевель.

Слыша за спиной заразительное мычание приятеля, Альфред не удержался, украдкой тоже зевнул. Заморгал слипающимися глазами, и, чтобы хоть как-то взбодриться, прижался лбом к замерзшему стеклу. Он бы сейчас с удовольствием окунулся в перины, но Вальбах просил решить все по-возможности быстро и, не задерживаясь, вернуться в Мевель. А сегодня еще предстоял визит в канцелярию имперского судьи.

– Представляю, что творилось вчера утром в городе, – пробормотал фон Бакке. – Ты провожал поезд курфюрста?

– Угу. От самого дворца до Триумфальных ворот. Три часа убил на холоде под мокрым снегом. Брр-р! И все ради того, чтобы два раза попасть на глаза Леопольду.

"Нет людей более слепых, чем венценосцы, – меланхолично подумал юрист, плохо веривший в благодарность королей. – Правда, в истории хватает примеров, когда человек мгновенно взлетал на самый вверх, благодаря тому, что вовремя оказался перед благосклонным взглядом монарха. Что не мешало счастливчикам так же стремительно падать. И хорошо, если не в объятия палача. Да и сами короли – всего лишь люди в глазах Господа Всемогущего. Цитадель на Замковой горе – хороший тому пример".

– М-м-м… – он подавил очередной зевок.

Согласно Годштадскому миру, полтораста лет назад семья курфюрста вынужденно покинула Гору, как ее для краткости называли местные бюргеры. И перебралась за реку, делившую Вигенбург на две неравные части – Подгорную и Низкую. В небольшой, изящный дворец из фиолетового туфа, с миниатюрными башенками под остроконечными, вызолоченными крышами.

Нарушив традицию, по которой все аристократы жили в Подгорной, новое жилище курфюрста построили в самой большой части города – Низкой. Там испокон веков обитало купечество и цеха. Благодаря приказу Максимиллиана, расположившего часть имперского гарнизона в цитадели на Замковой горе, князья и бюргерство Уррена стали жить ближе друг к другу. Правда, по соседству с фиолетовым, почти игрушечным дворцом потом долгие годы стояли в занятых домах императорские наемники. Горожане ворчали, но опасаясь за жизни любимых правителей и свои собственные, так ни разу открыто не возмутились. Впрочем, государи менялись естественным путем, каждый проводил свою политику и в конце концов наступил день, когда императорский гарнизон сам покинул Вигенбург. Но семейство курфюрста прижившись на новом месте, навсегда осталось в фиолетовом дворце. Тем более, что голытьбы в столице княжества практически не было: из-за высокого имущественного ценза она оседала в предместьях.

– А как все прошло? – поинтересовался фон Бакке. – За воротами никто с прошениями под копыта не бросался?

У подножья крепостных стен города, на валу, даже в осушенном рву, словно опята разрослись целые кварталы деревянных, кое-как сколоченных хибар. Там жили тысячи людишек, прибившихся к столице со всего княжества. Занимавшихся всем, что только подворачивалось под руку, лишь бы прокормить себя и многочисленные семьи. Голодранцы плодились, словно кролики. Стоило хорошо одетому господину появиться в трущобах, как сбегалось множество полуголых, чумазых детишек, клянчивших "грошик". Обычно вместо денег они получали кнутом, и, отбежав на безопасное расстояние, принимались забрасывать чужака грязью.

– Нет, ты что… Отлично, Жак. Можешь идти, – комиссар жадно отхлебнул из принесенной слугой кружки. – Уф, благодать! Зря отказываешься.

Отойдя от окна, фон Бакке присел на жесткий, предназначенный для посетителей табурет. Стал смотреть, как приятель наслаждается пивом в глубоком кресле, подложив для мягкости под обширный зад подушечку. Глаза у Фридриха осоловели, язык начал слегка заплетаться:

– Думаешь, княжеский выезд эт так просто? Не-а, к нему в городе за месяц готовились. По предместьям и тракту до границы так прошлись, ой-ей! Теперь девица нетронутой до самого Кройцштадта дойдет, даже если одна и только ночью идти будет…

– Неужели? – заухмылялся юрист. – Так и дойдет? И волков всех по лесам переловили?

Фридрих тупо поглядел на гостя. Почесал нос. Гыгыкнул:

– Не, серых не трогали. Только двуногих, а те, что на четырех лапах бегают, я думаю, сами поглубже в лес забиваются. Там столько народа едет, – он прищелкнул языком. – Шутка ли, половина княжеского двора на похороны собралась. Да все с челядью, многие стрелков, как на войну, набрали. У одного Леопольда только гвардейской охраны человек двести. И это не считая рыцарей со всего Уррена.

– Да, похороны в Годштадте будут знатные, – пробормотал фон Бакке. – Его императорское величество еще господу душу не отдал, а воронье уже слетается. Противно.

– Пока доедут – умрет, – с пьяной откровенностью заявил комиссар, снова утыкаясь в бумагу. – А хоронить такого человека, как наш государь – это… Сам понимаешь, потом сразу Рейхстаг созовут, выборы объявят.

– Ну да, начнется… – чувствуя, что засыпает, юрист заставил себя подняться, и, привычно сложив руки за спиной, заходил по кабинету. – Все-таки это неправильно, когда приходится избирать нового государя, – заявил он с неожиданным жаром. – Наследовать трон Империи должна кровь, а не тот, кто больше голосов соберет. Знаю я, как их… собирают. Тьфу! Да еще будут полгода заседать – воду в ступе толочь.

Тяжело вздохнув, комиссар уронил руку с бумагой, откинулся на спинку кресла. Потянулся за кружкой, в которой еще осталось пиво.

– Эт ты "папашины" слова повторяешь, я помню, – он шутливо погрозил приятелю пальцем. – Любил старикан Йоган с кафедры порассуждать, что Максу Первому следовало после победы распустить Рейхстаг. А власть перед смертью брату передать, раз сына не было… Если бы он так поступил – года бы не прошло, как опять бы война началась. Принялись бы орать: "за что императорскую корону для Макса добывали, копья друг с дружкой ломали!". А так каждый получил свою косточку и успокоился. Шутка ли, до сих пор всякий барон, лишь бы майорат в ценз укладывался, нос вверх дерет – от него зависит кому на трон садиться!

– И ничего хорошего не получилось, – упрямо заявил фон Бакке. – До Макса был Великий совет из семерых венценосцев, а сейчас двести пять делегатов благородного звания и двадцать один от Вольных городов. Скоро дойдет до того, что Цеха себе право выбирать государя потребуют!

– Ну, эт тебя, братец, занесло, – Фридрих допил пиво. – Мастеровщина и купцы свое место будут знать всегда. Осел благородному жеребцу не ровня! Слушай, я тут просмотрел твою просьбу, – он тряхнул бумагой, – вижу, что прево с судьей у вас в Мевеле много о себе возомнили. Парня этого, похоже, зазря в "мешок" упекли.

– Конечно, – фон Бакке остановился. – Цимм себя оговорил под пыткой. Ты же читал показания старухи и заключение лекаря? Рана на голове арестованного…

– Подожди, не части, – поморщился комиссар. – Рана, показания. Ерунда это все, по большому счету. Тут главное, что судья свою компетенцию превысил. И прево. Они дело должны были мне переслать. Дальше бы я уже решал, кто и как убил.

– Так я же об этом в самом начале написал, – подхватил фон Бакке. – Все нарушенные параграфы перечислил. Насчет имперского тракта, где ювелира убили, и прецеденты привел…

– Да, – зевнув до хруста в челюстях, чиновник озабоченно потрогал нижнюю. – И прево ваш про Рухт небылиц наплел.

– Никого он туда не посылал. Высосал все из пальца. Девки, показания которой к делу приобщили, уже год, как в Рухте нет. А трактирщик Ганса в глаза не видел и от Фогерта к нему никто не приходил. Я лично по дороге заехал, проверил, показания записал. Предупредил, что свидетелем вызову.

– Верю, верю. Ты у нас всегда дотошный, въедливый такой был. За эт тебя и папаша Йоган отмечал. Ладно, прикажу, чтобы писарь бумагу подготовил. Судье пару строчек черкну… У тебя с ним как?

– Хорошо, – фон Бакке подошел к приятелю, похлопал по плечу. – Спасибо, Фридрих. Я сегодня уезжаю, но перед отъездом, сразу после судьи, мы с тобой пообедаем. Клиенты платят за все! Упьемся, как когда-то в Университете. Все равно я назад в санях поеду. Кстати, можно будет и кости кинуть, – он подмигнул. – Помнится, школяром, тебе всегда везло.

– Хочешь мошну облегчить? С удовольствием.

– Я же сказал – платят клиенты. Десяток золотых – беднее не станут.

Комиссар состроил якобы недовольную гримасу.

– Двадцать звучит куда приятнее, – сказал он ухмыляясь. – Я бы как раз…

Он не договорил, вопросительно поглядев на фон Бакке. Тот развел руками, ответил, что все зависит от благосклонности госпожи Фортуны…

– Осмелюсь предположить, что она тебя скорее любит, чем нет, – закончил он, и приятели расхохотались.

– Я не против, – Фридрих оживился. – Смотри, пить будем не ваше мевельское пойло, а лучшее, что найдется у трактирщика.

Фон Бакке снова хлопнул старого товарища, и сказал, что в заведении, где они обедали, есть бочонок с виноградника барона фон Типпа. Из Вереешской долины, самого теплого места на всем Северо-Востоке. Оттуда, где на горных склонах созревает лучший сорт винных ягод, из которых давят отличное красное вино. Замечательно пойдет под жареную оленину, или зайчатину, тушенную с капустой и грибами.

– У меня аж слюнки потекли, – причмокнул комиссар. – Все: с делами я на сегодня заканчиваю, – он схватился за колокольчик, затряс:

– Жак, позови-ка сюда секретаря. Быстро!

Обедня завершилась, но не успел прево оставить церковь, как к нему обратился служка. Поклонившись, мальчишка передал приглашение навестить отца Сервиуса. В силу некоторых причин монах, обитавший в монастыре св. Августа, состоял духовным наставником служителя закона. Со своим подопечным святой отец встречался не часто – пять-шесть раз в год. Вопросы, которые при этом обсуждались, на взгляд Фогерта лишь косвенно касались его души. Хотя пути Господни неисповедимы, не грешному мирянину было судить об этом.

– Уже иду, – ответил прево служке. – Можешь не провожать, я дорогу знаю.

Свернув в нужный коридор, хранитель закона, не торопясь, направился к монастырскому скрипторию, рядом с которым располагалась скромная келья отца Сервиуса. Невзрачный на вид служитель церкви был склонен к занятиям теософией, что странным образом сочеталось с не менее увлеченной работой в монастырском хлеву. Изучение богословских трудов чередовалось с очисткой от навоза свиных загонов и тасканием ведер с помоями. Видя своего благодетеля, входящим с новой порцией кухонных отходов, жирные свинки поднимали оглушительный визг…

Зная об истинном положении, занимаемом Сервиусом в мевельском церковном мирке, настоятель с братией считали его работу в свинарнике проявлением смирения пред ликом Господа. Особую перчинку этому добавляло и то, что в мирской жизни монах был сеньором, но после снизошедшего откровения сменил герб на рясу. Вначале, размышляя над поведением духовного наставника, Фогерт, как все, думал, что выполняя грязную работу, тот демонстрирует образец уничижения. Но потом, в одной из бесед отец Сервиус аллегорически разъяснил ему, почему ежедневно выгребает навоз.

– Человек без веры и пищи духовной есть зверь двуногий, – сказал монах. – Люди суть стадо, любому же стаду нужен пастырь. Без него оно станет легкой добычей хищников. А скотинки ближе к человеку, чем поркус нет. Вот я на них смотрю, когда ухаживаю, и за свиными рылами – человеческие лица вижу, характер у каждой свой. Не даром Господь изгнанных бесов в стадо свиней поселил… И как люди, по одиночке – друг от друга отличны, а стоит сбиться в кучу – сразу одинаковы становятся. Не накормишь вовремя, сначала рев подымут, потом всю землю рылами перероют. А там глядишь, друг дружку жрать начали…

По словам монаха выходило, что наблюдая за животными, он многое прозрел в людях. Конечно, сравнение со свиньями было малоприятным, но прево с отцом Сервиусом полностью соглашался. Злодеев, с которыми ему по службе сталкиваться приходилось, он за людей-то не считал. Хищники о двух ногах, истреблению подлежащие. Волки в человеческом обличье, куда там боровам! Так при случае в брюхо вцепятся несчастному "кабанчику", так порвут, что настоящего серого оторопь возьмет.

Оказавшись перед почерневшей от времени дверью нужной ему кельи, Фогерт негромко, особым образом постучал.

– Входи, сын мой, – послышалось в ответ. – Мое жилище для тебя всегда открыто.

Нагнувшись, чтобы не задеть макушкой низкую притолоку, служитель закона вошел. В темной комнатке с голыми каменными стенами стоял сильный навозный дух. Исходил он от грубой рясы отца Сервиуса, сидевшего на сколоченном из досок ложе – единственной мебели. Маленький чурбачок, лежавший в изголовье, служил хозяину подушкой, а покрывалом – кусок мешковины. Огня в келье не было, несмотря на то, что за монастырскими стенами только-только начал таять снег. Из приоткрытого рта монаха, наблюдавшего за гостем, вылетал пар.

– Вы позвали, и я пришел, – пробормотал прево, приближаясь к Сервиусу.

Опустившись на колени, Фогерт даже через теплые штаны и вязаные подштанники ощутил, насколько холоден земляной пол в жилище аскета. "Настоящий каменный мешок, – думал прево, подставляя обнаженную голову под благословение, – как в тюрьме. Только пошире и света побольше. Я бы тут со своими болячками недели бы не протянул – помер".

Получив разрешение, гость поднялся. Смиренно потупив глаза, застыл в ожидании. Каждый разговор с духовным наставником представлялся осторожному до мнительности прево игрой в кошки-мышки. Причем, в отличии от других бесед, где ловил Фогерт, здесь, возможно, пытались поймать его самого. От перемены роли ощущение близкой опасности становилось острее. По крайней мере, такие отношения сложились еще с предшественником Сервиуса – отцом Валерианом. Хотя тот был не в пример проще, и, скорее, напоминал избалованного, обожравшегося сметаной кота, чем охотника. И говорил прямо, что ему нужно, а не ходил вокруг да около, совершая множество обманных движений.

Свои беседы отец Сервиус всегда вел так, что, вернувшись от него, Фогерт подолгу ломал голову, пытаясь определить, о чем же именно хотел вызнать хитроумный монах? И зачастую не мог понять, какие из ответов действительно интересовали наставника, а что он пропустил мимо ушей. Но сегодня Каспар догадывался, зачем его позвали: уж слишком сильный град ударов обрушился на него в последние дни. Чувствуя себя сражающимся рыцарем, прево пытался их парировать, но почти безуспешно. Вот только каким образом его служебные неудачи затронули интересы Церкви? От одной мысли об этом ему становилось не по себе еще в коридоре. Сейчас же волнение прево уступило место привычной собранности. Внутренне затаившись, как мышка в темном углу, он ожидал, когда кот первым бросится на него. "Может родные покойного ювелира нашли союзников и здесь? – подумал он, с беспокойством прислушиваясь к заколовшему боку. – Очень некстати…".

– Вижу, ты чем-то удручен, сын мой? – с этого вопроса, привычно ставя в тупик, отец Сервиус начинал каждую беседу с прево. – Раздели свою тревогу со мной. И тебе сразу станет легче.

Фогерт бросил на монаха взгляд – морщинистое, серое лицо не выражало ничего, кроме укоризны. Впрочем, слегка, самую малость разбавленную сочувствием.

– Я готов, – осторожно ответил Каспар. – Каюсь, что погрешил против истины, но не из корысти, а только от излишнего служебного рвения и неведения.

– Проступок, ради службы закону, не есть грех, – перебил монах. – Расскажи мне о нем подробней. Мы вместе подумаем, как направить твое усердие в нужное русло. Пока еще не поздно…

Прево внутренне дрогнул от последних слов святого отца, но вида не подал. Заданный тон беседы не нравился ему больше, чем когда-либо. Деваться мышке было некуда, однако он хотя бы угадал интерес Сервиуса. Это немного облегчало ему маневр. Придав лицу скорбное выражение, Фогерт заговорил об убийстве мевельского ювелира.

Выслушав короткий рассказ о деле, благодаря напору столичного юриста развалившимуся прямо на глазах, монах нахмурился. Согласно приказу, привезенному фон Бакке от имперского судьи, ведение следствия и сам арестованный формально были переданы вигенбургскому комиссару. Обвиняемый Цимм остался под арестом, но суд над ним откладывался до конца повторного расследования, которое проведет новый следователь. Мевельским судье с прево предписывалось оказывать всяческое содействие будущему эмиссару из столицы.

Той же бумагой запрещалось применять к арестованному пытку, смягчить условия содержания, разрешить посещения родных и лекаря. Рассказывая все это, прево не смог скрыть злости на Джордана. Алхимик вместе с юристом, сунувшим на лапу мастеру Шипху, проникли в тюрьму для осмотра больного. Результатом визита явилось заключение под присягой, что рана на голове Цимма нанесена оружием вроде чекана. Дескать, бил с высоты всадник, и отнюдь не деревяшкой. Что с проломленным черепом Ганс никак не мог пить вино длительное время после ранения. А уж тем более совокупляться с особами женского пола.

О фальшивых показаниях блудной девки и трактирщика, Фогерт сказал, что писарь, которого он специально посылал в Рухт, туда не доехал. Самовольно остановился по дороге в Мабахе.

– Запил, сволочь, в корчме, – голос прево даже задрожал от ярости. – Деньги, что я ему на поездку дал – пропил, а возвращаться с пустыми руками побоялся. Вот и сочинил, чтобы мне угодить.

– Откуда он тогда имена взял? – спросил монах. – Ведь живых, не придуманных людей, как свидетелей в бумагах указал.

Фогерт заморгал. Чуточку подумав, ответил, что писарь показания выдумал, но имена позаимствовал из одного старого дела. Года два назад в предместье обокрали дом, следы в Рухт привели. Писарь Хайнц тогда вместе с прево туда ездил, запомнил.

– Я ему уже хорошее внушение сделал, – Каспар сжал кулаки. – Теперь оштрафую, месяца на три посажу в тюрьму. Пусть посидит, поймет, как хозяина дураком выставлять. Может, выгоню к чертовой мат…

Прево осекся, но Сервиус пропустил брань мимо ушей.

– Признание, свидетели – все доказательства налицо, – вот и поторопился, – развел руками Фогерт. – Невольно согрешил…

Святой отец молча указал гостю присесть рядом с собой. Опустившись на жесткое ложе, тот добавил:

– Я даже рад, что дело от меня забирают. Пускай теперь имперские ищут убийцу.

– Глупо говоришь, – неожиданно нахмурился монах. – Вы с судьей это убийство начинали расследовать – вы и закончите. Людям из Вигенбурга здесь делать нечего.

Услышав прозвучавшие, как приказ, слова, прево удивленно уставился на Сервиуса. Удержался от поспешных вопросов, понимая, что сейчас последует разъяснение. Мало кто в городе знал, что незаметный монах, проводивший время на скотном дворе и в скриптории, был одним из комиссаров Его Святейшества по делам связанным с ересью. Любая история, где пахло усомнившимися в вере или черной магией, сразу же подпадало под юрисдикцию церковных властей. Еретики в Мевеле не водились, а вот последнюю колдунью прево лично поймал на горячем несколько лет назад. Бабку-знахарку тогда сожгли.

Следствие по тому случаю вел еще Валентин, которого через год куда-то перевели, отец Сервиус же с момента появления в городе себя никак не проявил. Оставался в тени, что не мешало ему быть в курсе всего происходящего за стенами монастыря. Поэтому о его истинном положении знали немногие, в том числе прево, которого монах получил в духовные сыновья по наследству от предшественника.

Глядя в глаза гостю, отец Сервиус с укоризной произнес:

– Вы, миряне, во всем видите только человеческое. Плохо, конечно, но простительно, если исправить можно. Вы с судьей повинны лишь в том, что увлеклись внешним. Сути не разглядели. Настоящего убийцу. Того, без наущения которого ни одно злодейство на земле не происходит. А он вам в глаза туману напустил – вот и заблудились, будто слепцы.

Фогерт почувствовал, что опять перестает понимать смысл произносимых монахом слов. Если бы не страх перед комиссаром, он бы давно сказал, что думает насчет всех этих иносказаний. Ну, почему прямо не говорить, что от него нужно? Только путает…

– Не из-за денег беднягу мастера убили, – более определенно заявил Сервиус. – Совсем не из-за ста гульденов.

– Из-за чего тогда? – удивился прево. – Месть что ли?

Монах тяжело вздохнул. Ничего не ответив, поднялся, быстро вышел из кельи. Фогерт растерянно смотрел на оставшуюся открытой дверь. В коридоре раздались приближающиеся шаги, негромкие голоса. Через несколько мгновений на пороге появился невысокий полный мужчина лет под сорок, с завитыми волосами до плеч и щегольски подстриженной бородкой. Прево сразу узнал его – Адриан Неймек, цирюльник с Крепостной улицы. В свое время полицейский делал ему внушение по поводу кляуз на родственника. И тут Фогерту стало понятно, что имел в виду монах. Такого поворота в деле об убийстве мевельского ювелира он никак не ожидал.

– Проходи, сын мой, – шедший за брадобреем отец Сервиус легонько подтолкнул того в спину. – Расскажи господину прево то же, что мне. Он тебя внимательно слушает.

Кланяясь, цирюльник медленно, с опаской приблизился к Фогерту. Похоже, Адриан хорошо запомнил выволочку – оглядывался на монаха, словно ища поддержки. К запаху навоза, до сих пор царившему в маленькой келье, добавилась сложная смесь ароматов мускуса, лаванды, пудры, исходившая от Неймека.

– Ну говори, сын мой, – поторопил Сервиус. – Не заставляй нас ждать. Или ты чего-то боишься?

К удивлению Фогерта цирюльник утвердительно кивнул. Багровея от волнения, выразительно посмотрел на прево. Тот с трудом подавил закипевший от наглости Неймека гнев, сохранив на лице бесстрастное выражение.

– Напрасно, – монах ободряюще положил руку на плечо брадобрея. – Ты в стенах монастыря, и никто, даже сам Дьявол, не обидит тебя. Нет надежнее щита в мире, чем покровительство Святой Церкви. Расскажи мессиру, что ты прознал о кознях Сатаны, свившего в Мевеле мерзопакостное гнездо. В подробностях.

– Когда-то я уже, – стараясь не глядеть на прево, начал цирюльник, – говорил господину Фогерту… Несколько лет назад говорил, но почтенный прево, – в черных глазах Неймека вспыхнула злость, – сказал мне, что я… ошибся.

– Я знаю об этом, – отец Сервиус со значением посмотрел на облившегося холодным потом Каспара. – Но сейчас можешь быть спокоен: твои слова не прозвучат гласом вопиющего в пустыне. Продолжай.

Уверившись в полной поддержке святого отца, цирюльник принялся повторять все те же старые обвинения в адрес Тима Джордана. Своего дальнего родственника по-матери, лекаря-шарлатана, тайного еретика, богохульника и практикующего черного мага. Колдуна, который со времени появления в славном Мевеле умертвил чародейством как минимум семь человек. Последней жертвой лекаря Неймек назвал умершую три дня назад женщину. Звали ее Луиза, была она замужем за подмастерьем Цеха Рыбников. Целый год Джордан якобы лечил бедняжку от чахотки, пока окончательно не свел в могилу при помощи богомерзких заклинаний.

– Это интересно, – перебил монах разговорившегося Адриана, – но лучше повтори, как проклятый чародей губил людские души. Как соблазнял и завлекал, сбивал с истинного пути. Как помог убить ювелира Петера Графа…

"Да, если за Циммом стоял сам Дьявол, – слушая, злорадно думал Фогерт, – никакой столичный выскочка ему не поможет. А господам из Вигенбурга придется подтереться своим предписанием и заткнуться. Дело снова перейдет в нашу компетенцию. Точнее, в руки отца Сервиуса, но тут, похоже, беспокоиться не стоит…"

Неожиданно прево вспомнил о своей болезни и настроение у него мгновенно упало. "Если то, что эта скотина рассказала про Джордана, окажется правдой, ему конец, – подумал он. – Кто будет делать мне целебные ванны? Приготовлять снимающий боль эликсир?"

Но прево хорошо знал, что отныне ему предстоит только внимательно слушать. И следовать дорогой, указанной отцом Сервиусом. Поступить по-другому, как раньше, когда доносы Неймека не попали к отцу Валентину, которому вовремя подсунул знахарку, он больше не осмелится. Судьба Джордана предрешена, иначе отец Сервиус просто не затеял бы этот разговор. Попытка защитить лекаря приведет только к тому, что костер излечит его – прево – от всех болезней.

Придав лицу выражение праведного гнева, Фогерт сосредоточил внимание на рассказе цирюльника. По-прежнему багровый, но уже от возбуждения, Неймек, драматическим шепотом, сообщал имена тех, чьи души проклятый колдун продал Дьяволу. Как минимум пять человек практиковали черную магию, участвовали в шабашах и, совершив одно человеческое жертвоприношение, готовились к новому…

Последняя неделя выдалась, наверное, самой суматошной в короткой жизни ученика ювелира. Началось визитом Вальбаха с юристом, уговорившими мать заложить дом в банке. Урс к идее отнесся без восторга, так как прекрасно понимал, что возвращать ссуду будет нечем. На самом деле это была продажа дома вместе с лавкой и мастерской, но по отцовскому завещанию все имущество отходило его жене. Так что решала вдова. Составляя бумагу девять лет назад, мастер Петер всерьез не думал, что рано уйдет из жизни, а о маленьком сыне, не дай Господь, должна была позаботиться Анна.

С одной стороны Урс очень досадовал на мать, поддавшуюся уговорам банкира, но помнил о сидящем в тюрьме двоюродном брате. Спасти Ганса без больших денег и помощи опытного человека было попросту невозможно. А смертный приговор родственнику означал приговор собственной матери. В ближайшее время лекарь собирался отменить прием успокаивающих снадобий. Без их спасительного, одурманивающего действия вдова снова осталась бы один на один со всеми несчастьями. Урс чувствовал, что если лишить мать надежды на спасение любимого племянника, она долго не выдержит. Будет ли новый удар, как предрекал мерзавец цехмистер, или в ее груди лопнет сердце, он не мог знать. Но с ужасом понимал, что матушка не вынесет нового горя, и предотвратить трагедию возможно, только добившись спасения Ганса. Поэтому Урс, видевший в какую авантюру ввязалась мать, ни разу ей не возразил.

Скрепив сердце, он решил полностью положиться на волю Господа, и не пытаться заглядывать даже в ближайшее будущее. Пусть идет, как идет, ему не под силу изменить что-либо. Он перестал молиться, и, посещая с матерью церковь, только делал вид, что обращается к Всевышнему. Все равно последнее время бог в ответ на страстную мольбу сильнее сжимал свою десницу. Значит, слишком они согрешили, хотя паренек и представить не мог, за что обрушился на семью град наказаний. Оставалось сцепить зубы, забыть о будущем и, сосредоточившись на дне насущном, ждать, чем все закончится.

Было еще одно чувство, которое помогало Урсу смириться с возможной утратой отцовского дома. Он перестал любить свой город. И людей, которые в нем жили. Всех тех, кого привык считать "своими" уже только потому, что они родились и выросли за одними крепостными стенами. Незримая пуповина, связывавшая его со всеми, кто жил в Мевеле, с городской общиной – оборвалась. В одну из бессонных ночей паренек ясно понял, что окружающие их люди на самом деле – совершенно безразличны к нему, матери, покойному отцу, оклеветанному Гансу. Исчезни завтра их семья полностью, умри, почти никто и не заметит. Только близкие знакомые поохают, посудачат… забудут. А кое-кто позлорадствует и начнет высчитывать, какую прибыль принесло их исчезновение. Люди, которых он каждый день видел на улице, и невидимый Бог были одинаково равнодушны.

Иногда Урсу даже хотелось, чтобы пришлось оставить унаследованный от прадеда дом. Вырвать Ганса из цепких лап правосудия и, уехав, обосноваться где-нибудь в другом месте. Может быть, поискать счастья в имперской столице, или Цутхе. Все равно где, лишь бы больше не видеть улиц, которые еще недавно казались такими родными. Сейчас, проходя по ним, Урс не ощущал ничего, кроме холодного равнодушия, веявшего от каменных стен.

Но окончательно погрузиться в уныние ученику ювелира не пришлось. На следующий день, как были подписаны надлежащие бумаги, секретарь Вальбаха принес вдове деньги. Банковского служащего, прятавшего под плащом туго набитый серебром, опломбированный сургучом мешочек, сопровождали двое охранников. Вслед за деньгами в доме покойного Петера Графа появились гости – слуги фон Бакке привезли из-под Кляймзуфа старушку Габи с сыном. Сам же юрист, отправив важных свидетелей в Мевель, уехал в Рухт и столицу княжества.

Увидев лесных жителей, Урс слегка оробел: двоюродный брат не преувеличивал, когда говорил, что матушка Габи похожа на колдунью из страшной сказки. Коричневое морщинистое лицо, усеянное бородавками, из которых торчали волоски, горбатый нос, цепкие злые глаза и седые косматые волосы до самых лопаток. В костлявых шишковатых пальцах толстая клюка, которой, того и гляди, огреет, если что не так.

Одетая в вытертую меховую шубейку, низенькая, согнутая временем, словно горбунья, она быстро просеменила от саней к дому. Следом, неся в огромной лапе узел с вещами, шагал настоящий великан – ее немой сын. На мать бородатый мужик совершенно не походил, как выяснилось позже, удался в покойного отца-дровосека. Широченная грудь, могучие руки и ноги, на полголовы выше любого, ранее виденного учеником ювелира. Но мутный взгляд и расслабленный рот, из уголка которого на смоляную бороду тянулась струйка слюны, говорили сами за себя – в голове мужика было пусто. Общаясь с остальным миром, он мычал что-то нечленораздельное. При этом помогал себе руками, совершая отчаянные жесты, но до конца его понимала только старуха-мать. Карл слушался ее беспрекословно, ко всем остальным относился равнодушно или с опаской, если человек ему не нравился. Например, хозяев он почти не замечал, а от Джордана прятался.

Оказавшись в доме ювелира, матушка Габи повела себя без робости. Несмотря на преклонный возраст и отсутствие большей части зубов ум ее был ясен, а глаза, как потом понял Урс, смотрели не зло, но внимательно. К вдове отнеслась с уважением и сочувствием, обе женщины даже поплакали вместе, когда гостья рассказала, как выхаживала раненого Ганса. Ученика ювелира она добродушно ущипнула коричневыми пальцами за щеку и сказала, что он "добрый мальчишка". А на Гретхен, к великому злорадству Урса, старушка нагнала такого страху, что ленивая и вздорная девица слушалась ее с полуслова. Стоило матушке Габи что-либо приказать Грете, сопроводив слова тяжелым взглядом из-под косматых бровей, как та бросалась исполнять. И перестала перечить "братику", который тоже не упустил возможности погонять нерадивую деваху.

Мастер Джордан, пришедший осмотреть больную, с уважением отнесся к знахарке. Точнее сказать, к ее познаниям в лесных травах, грибах и заговорах. Он снова зачастил в дом Графов и подолгу сиживал с матушкой Габи, перебирая за разговором пучки сушеных трав, привезенные старушкой в город. Поначалу гостья встретила лекаря неприветливо, неохотно отвечала на вопросы, но, уразумев, что Тим хорошо разбирается в ее ремесле, сочла равным. Подарила ему горшок особым образом вытопленного барсучьего жира, несколько мешочков смесей, приготовленных из целебных трав и кореньев. А в один из дней матушка Габи заняла кухню, выгнав с нее девку, и под присмотром старушки алхимик целый вечер варил какие-то на редкость пахучие декокты. Результатами оба были весьма довольны. На следующий день Джордан в благодарность сводил знахарку к сапожнику. Тот, сняв мерку, пообещал алхимику изготовить для подагрических ступней Габи особо мягкие и теплые туфли.

Вечером того же дня в город возвратился фон Бакке. Новости юрист привез самые обнадеживающие. Приказом имперского судьи несчастного Ганса вырвали из лап мевельских чиновников. Правда, парень остался в камере, но смог теперь видеть родных. Урс с матерью навестили его на следующее утро. Фрау Анна с племянником расплакались, но победы, одержанные адвокатом, настолько воодушевили вдову, что обошлось без успокоительных снадобий.

Урсу этот визит достался намного труднее. Навещая двоюродного брата, ученик ювелира ужаснулся тому, в кого превратился пышущий здоровьем парень. За три прошедших месяца, что они не виделись, Ганс стал настоящей развалиной. Отощавший, с тонкими, как у старика, руками, трясущейся головой на кадыкастой шее, он походил на собственное привидение. Даже после того, как приглашенный цирюльник побрил и постриг арестованного, переодетый в чистую одежду, Цимм выглядел очень плохо. Утратив запущенную бороденку, его голые, когда-то румяные щеки, ввалились, делая лицо Ганса попросту страшным. Серая землистая кожа плотно обтягивала острые скулы, а взгляд глубоко запавших глаз был пугающе мутен, лишь изредка сменяясь лихорадочным блеском. Говорил он мало и большей частью странно. Начиная фразу, тут же обрывал, не закончив, или, наоборот, тараторил, будто сорока. Глотал половину букв, отчего разобрать, о чем он, не было возможным.

Из встреч с двоюродным братом Урс вынес стойкую ненависть к судейским, чуть не приговорившим невинного человека к эшафоту. Размышляя над увиденным, он также мысленно поклялся, что никогда не позволит упечь себя в тюрьму. Даже если будет сто раз виновен, не даст безжалостным и равнодушным животным распоряжаться собой. Лучше сдохнуть самому, чем позволить людям, облеченным властью, уморить тебя в каменном мешке.

Урс знал, что фон Шонхельму с прево вмешательство властей из Вигенбурга пришлось очень не по душе. Фон Бакке говорил, что "старый колпак" обжалует решение имперского комиссара, но в худшем случае это лишь затянет рассмотрение вопроса. Своими победами адвокату удалось вселить в клиентов твердую уверенность в благополучном исходе дела. Обнадеженный Урс стал подумывать, что и с закладной все может разрешиться самым благополучным образом. Тем более, что по совету Джордана вдова продиктовала сыну письмо с просьбой о помощи к родственникам покойного мужа. Ко всем, о ком знала. Возможно, кто-то поможет деньгами или выступит поручителем. В общем, сейчас все для Графов выглядело не так плохо, как неделю назад. Даже засыпать ученик ювелира стал не под утро, а к середине ночи.

Вернувшись от мастера Криппе, где они с Кайлем болтали за пивом и дразнили вертевшуюся рядом Тину, Урс запер калитку. Из незакрытых ставнями окон первого этажа в темноту сада пролегли дорожки света. Скоро пробьют десятый час, добрая половина славного Мевеля давно в кроватях, но последнее время у Графов ложились поздно. Особенно, когда в доме появилась матушка Габи с сыном. Наверняка, она сейчас за кухонным столом обсуждает с алхимиком рецепт какого-нибудь целебного зелья.

Позвякивая кольцом с ключами, Урс прошел через двор, ступил на первую из четырех ступенек, поднимавшихся к двери дома. Неожиданно бесшумно повернувшись на хорошо смазанных петлях, дверь отворилась сама собой. В глаза пареньку ударил яркий свет фонаря. Заморгав, Урс не понял, кто появился на пороге.

– Э-э, убери… – растерянно начал он и попятился, едва не оступившись. – Что…

Задать вопрос ученик ювелира не успел.

– Взять! – стоявший в дверном проеме человек энергично подал кому-то знак.

За спиной паренька послышались тяжелые, чавкающие шаги, и две пары сильных рук схватили его. Напавшие сзади люди не церемонились, и через мгновение колени Урса больно ударились о камень ступени. Его руки, едва не вывихнутые из суставов, оказались выкручены за спину. Он закричал и широкая, жесткая ладонь залепила ему рот вместе с половиной лица.

– Тащите внутрь, – приказали из коридора. – Быстро!

Подняв мычащего от боли и ужаса, ничего не соображающего Урса, буквально внесли в родной дом. Протащили в ярко освещенную гостиную и, неожиданно отпустив, уронили на пол. Снова ударившись коленями, ученик ювелира вскрикнул.

– Тихо, – какой-то человек присел на корточки перед Урсом. – Не кричи.

– Я н-не кричу, – всхлипнул паренек, поднимая глаза на незнакомца. – Вы кто такие?

Он растерянно огляделся. И понял, что ответ ему не нужен. Вокруг стояло человек пять, может, больше "дублетов". Городские стражники, даже лица казались знакомыми. У того, что говорил с ним, на шее отполированная до зеркального блеска бронзовая бляха с гербом Мевеля. Сержантский знак. И зовут его Пауль, кажется.

– Пусть встанет, – приказали из-за спины сержанта. – Штюхгер, помоги мальчишке подняться.

Стоявший позади Урса здоровяк ловко подхватил его подмышки. Легко, будто малыша, поставил на ноги. Сержант тоже выпрямился и, на кого-то оглянувшись, торопливо отошел в сторону. Паренек увидел, что за их обеденным столом сидит еще один знакомый ему человек – Каспар Фогерт – прево славного города Мевеля. По левую и правую руку полицейского начальника стояли подсвечники. Защищавшая грудь прево кираса отблескивала огоньками горящих свечей.

– Где моя мать? – спросил Урс. – Что вы здесь делаете?

Ему никто не ответил. Окружавшие его стражники молчали, Фогерт, не мигая, глядел на паренька. Тот почувствовал, как затряслись коленки.

– Твоя мать в безопасности, – наконец сказал кто-то из коридора. – Служанка и ваши гости вместе с ней. Их жизни ничего не угрожает. Так что не беспокойся за них, сынок.

Голос у говорившего был негромкий, спокойный, даже мягкий. Снова шаги за спиной, и мимо него прошел незнакомец в сером до полу плаще. На макушке у человека лоснилась свежевыбритая тонзура: Урс понял, что это монах. У святого отца было узкое, морщинистое лицо с крупным носом и бесцветными, терявшимися в густой бороде губами. Изучающе посмотрев на растерянного подростка, служитель церкви сделал небрежный жест, и "дублеты" зашевелились. Громко топая башмаками, они торопливо покинули гостиную.

Монах сел за стол, по правую руку Фогерта, а тот подался вперед. Уставившись на Урса, он сухо, официальным тоном произнес:

– Сегодня в вашем доме собирались убить человека.

– Как? – ошарашенно спросил паренек. – Кто?

– Лекарь Тим Джордан, – ответил монах. – Он планировал отравить твою мать.

– Дать ей смертельный яд под видом лечебного снадобья, – добавил Фогерт. – Мы знаем, что остальных он тоже хотел умертвить. И тебя в том числе.

Урс попытался спросить "зачем", но внезапно онемевшие губы едва пошевелились. По спине побежали мурашки. Угадав его невысказанный вопрос, прево ответил:

– Этот человек – убийца, еретик и чернокнижник. Он хотел похитить деньги, которые твоя мать получила от Вальбаха.

– Тысяча гульденов – большая сумма, – заметил монах. – Впрочем, алхимик продал душу Дьяволу и убил бы просто, чтобы доставить удовольствие своему господину.

– Да, – покосившись на слугу Церкви, подтвердил прево. – Но слава Господу Всемогущему мы вовремя прознали о готовящемся преступлении.

– Поблагодари мессира, – монах поманил Урса, но тот не пошевелился. – Поклонись и скажи ему от всего сердца "спасибо" за то, что защитил вас от такого злодея, как Джордан. Если бы не господин прево…

– Благодарности потом, у нас мало времени, – перебил Фогерт. – С согласия вдовы мы устроили в доме засаду. Хотели схватить отравителя на горячем, но он почему-то не пришел. А я точно знаю, что Джордан собирался сегодня вечером быть здесь. Это так?

Фогерт смотрел пареньку прямо в глаза.

– Да, – наконец разлепил губы Урс. – Должен был…

– Почему не пришел?

Урс помотал головой:

– Не знаю. Я его не видел со вчерашнего вечера.

Монах с прево обменялись взглядами. Затем Фогерт поднялся, вышел из-за стола. Подошел к Урсу. Осторожно, даже ласково потрепал по плечу. Заглядывая в глаза, тихо сказал:

– Нам нужна твоя помощь. Я знаю, что ты храбрый парень…

– Во имя Господа Всемогущего, – сказал монах, – ради спасения души твоей матери ты должен нам помочь.

– Извини, что мои ребята помяли тебя, – продолжал Фогерт. – Они ждали убийцу, в темноте не разглядели…

– Я хочу видеть мать, – перебил Урс. – Где она? Отведите меня к ней.

Прево пропустил его слова мимо ушей, а монах сказал, что вдова находится в монастыре святого Августа. Вместе с матушкой Габи, ее сыном и Гретой.

– После того, как ты поможешь мессиру, – продолжал святой отец, – я лично отведу тебя к матери. Не волнуйся, сынок, о ней хорошо заботятся.

– Чего вы от меня хотите? – ученик ювелира посмотрел на Фогерта. – Я ведь ничего не знаю.

– Я все объясню, – ответил тот. – От тебя потребуется сущий пустяк.

Колокола пробили десятый час еще до того, как прево закончил разговор с сыном покойного ювелира. Затем Фогерт с Урсом, "дублеты" и монах, назвавшийся отцом Сервиусом, покинули дом Графов. У ворот их ждали еще стражники – конные и пешие, большой крытый возок, запряженный четверкой. Прево подвели лошадь, дальше он поехал верхом. Монах шел за окружившими ученика ювелира "дублетами". Возок, грохоча ободьями колес по мощенной булыжником улице, тащился позади. Собаки, сторожившие дома, мимо которых они проходили, подняли отчаянный лай. Кое-где высунулись из дверей разбуженные шумом хозяева. Кто-то из них окликнул стражников, но ему не ответили.

Шагая по лужам в сопровождении "дублетов", Урс не знал, что и думать. Все происходившее с ним походило на ночной кошмар. Было страшно. За мать. За самого себя. И совершенно непонятно, как поступать. Втянув голову в плечи, он послушно брел по улице и лихорадочно соображал.

Фогерту паренек не верил, но история, которую ему рассказали, могла оказаться правдой. Или частью правды. Времени и возможности выяснять у него не было. А желание возражать, спорить мгновенно улетучилось, когда он подумал о матушке. Вдова была в руках слуг закона, и, дай Господь, чтобы действительно в монастыре!

Еще во время разговора в доме Урс вспомнил о фон Бакке. Ему захотелось попросить о встрече с ним, пусть адвокат подтвердит… Но прево продолжал с нажимом убеждать, и ученик ювелира понял, что слушать его никто не будет. По крайней мере, сейчас. Оставалось только одно: согласиться сделать то, о чем его просили. Пока еще просили: от фразы к фразе голос Фогерта звучал все жестче.

– Хорошо, я сделаю, что вы хотите, – выдавил из себя Урс. – Но матушка…

– Я лично отведу тебя к ней, – повторил отец Сервиус. – К утру вы снова будете дома. Не волнуйся, сын мой.

Урс понял, что возражать, убеждать, просить – бессмысленно. Его просто не услышат, а прево только разозлится. Единственная надежда была, что если он поможет им, сделает так, как они хотят, его все-таки отведут к матери. В конце концов, какое ему дело до мастера Джордана? Он был благодарен лекарю за лечение, но вдруг тот на самом деле собирался их убить? Так же, как, возможно, отравил на прошлой неделе какую-то Луизу. Прево рассказал ему об этом, а монах подтвердил, что лично слышал слова умирающей женщины. Якобы перед смертью она клялась, что Джордан требовал от нее поставить кровью из собственных жил крест на договоре с Дьяволом. В обмен на душу он обещал умирающей исцеление. Но стойкая в вере Луиза отвергла адское искушение, и алхимик силой влил ей в глотку какое-то зелье. По словам монаха, сделав это, он сразу ушел, а женщина потеряла сознание. И очнулась только на следующий день во время смертельного кровохарканья. Но нашла в себе силы за несколько мгновений до кончины рассказать обо всем отцу Сервиусу, которого позвал муж.

О недавней смерти пациентки мастера Джордана паренек слышал от самого лекаря. Тот как-то пришел в плохом настроении и пожаловался матушке Габи, что сегодня умерла женщина, которую он пользовал. Дескать, явился, как обычно, к ней в дом, а муж покойной на него чуть ли не с кулаками набросился. Кричал, что это Джордан уморил ее своими снадобьями…

Задумавшись, Урс оступился и, подскользнувшись, едва не упал. Шедший сзади стражник ухватил парнишку за плечо, помог устоять. Отец Сервиус мгновенно поспешил к ним, но, увидев в чем дело, успокоился.

– Под ноги гляди, разиня, – прошипел "дублет". – Иди, чего стал.

Его подтолкнули, и Урс двинулся дальше. Стук колес позади смолк. Возглавляемый прево отряд покинул вымощенную булыжником Княжескую и зачавкал по раскисшей в грязь Малой Торговой. До перекрестка, за которым начиналась улица Кузнецов, где стоял дом лекаря, оставалось пройти шагов пятьсот-шестьсот. Все вокруг молчали. Слышался топот ног, лошадиное фырканье и учащенное дыхание спешивших людей. Время от времени щелкал кнут возницы, подстегивая тащившую тяжелый возок четверку. Да сторожевые псы продолжали лаем передавать друг дружке нарушивших ночной покой прохожих.

Наконец погруженная в темноту Малая Торговая повернула направо. Впереди показался освещенный кострами перекресток. Согласно городским установлениям, улицы в ночное время перегораживались натянутыми цепями. Возле них до рассвета дежурили вооруженные дубинками сторожа из числа отобранных по жребию жителей. Делалось это для поддержания порядка, и, чтобы лихие люди, злоумышляющие против честных бюргеров, не могли свободно передвигаться по городу.

Цепь, перегораживавшая въезд на улицу Кузнецов, была снята. По-видимому, сторожей заранее предупредили о приближении маленького отряда. Проходя мимо костра, казавшегося таким ярким в эту промозглую мартовскую ночь, Урс обратил внимание, что стоящие за ним люди не обычные бюргеры, а все те же "дублеты". Похоже, для ареста алхимика прево задействовал чуть ли не всю мевельскую стражу. "И меня запрягли, – тоскливо подумал Урс. – Неужели они так его боятся? Может, он взаправду чертов колдун?"

Ему стало еще больше не по себе, но времени пугаться не было. Шагах в ста от места, где находился дом алхимика, из темноты вынырнул человек в плаще. Что-то негромко сказал – ученик ювелира не расслышал – и прево подал знак остановиться. Соскочив с лошади, Фогерт бросил поводья слуге, подозвал монаха. Разговор между ними продлился недолго, после чего прево потребовал к себе Урса.

Внимательно глядя в лицо пареньку, Фогерт повторил, что тот должен сделать, когда окажется у дома алхимика. Подойти, позвать мастера Джордана…

– Скажешь, матушка снова потеряла сознание, – говорил прево. – Ты испугался и побежал за лекарем. Главное, чтобы он вышел вместе с тобой на улицу.

– Лучше, если ты отсюда действительно побежишь к дому проклятого еретика, – предложил отец Сервиус. – Так будет естественнее – тогда Джордан ничего не заподозрит.

– Хорошо, – согласился Фогерт. – Ты все понял?

– Да, – тихо ответил Урс.

– Гильберт, проводи мальчишку, – приказал прево человеку, который их остановил. – Самую малость. А там пусть пробежится.

– Слушаюсь, вашмилсть, – мужчина в черном плаще с надетым на голову капюшоном, кивнул. – Пошли, парень.

Он поманил, и, развернувшись, зашагал прочь. Урс послушно двинулся следом, услышал, как монах благословил его и зашептал молитву.

Голый яблоневый сад, скрывавший дом Джордана, встретил его крик молчанием. Урс даже растерялся. Некоторое время он пялился в темноту, пытаясь разглядеть, не мелькнет ли меж деревьев силуэт четвероногого сторожа. Но никакого движения не заметил. Наконец, подавив желание оглянуться туда, где остались стражники, он снова позвал. Крикнул, что матери плохо. Ему опять никто не ответил.

Урс ощутил, как его начинает разбирать нервная дрожь. Походило на то, что в доме Джордана никого нет. Может, вездесущий Сатана спас алхимика, утащив его прямо из-под носа прево и монаха? Такой поворот больше всего устроил бы паренька, но появившаяся надежда тут же испарилась. Обострившимся от напряжения слухом он уловил, как в глубине сада скрипнула приоткрывшаяся дверь.

– Кто меня зовет? – донесся из темноты вопрос Джордана.

Срывающимся от волнения голосом Урс выкрикнул свое имя. Набрав в грудь новую порцию воздуха, собрался повторить ложь, с которой его послали, но алхимик ответил первым:

– Входи… калитка открыта.

Паренек не тронулся с места, но проклятый колдун снова позвал. Прибавив, что не будет торчать на холоде, ожидая, пока Урс соизволит проснуться. С нескрываемым раздражением Джордан выругался. Ученик ювелира понял, что придется войти. Едва удержавшись, чтобы не броситься наутек, он толкнул незапертую дверь. Через несколько мгновений, обмирая от страха, Урс быстро прошагал к дому.

– Заходи, – сказал лекарь из темноты прихожей.

Впустив незваного гостя, мастер Джордан сразу запер дверь на массивный засов. Зажег масляную лампу. Страдальчески морщась, будто у него болит голова, алхимик внимательно смотрел на паренька. Не выдержав пристального взгляда, Урс потупился. Он давно отдышался после короткой пробежки, но сердце бешено колотилось от страха. Ему казалось, что этот стук слышит не только он, но и хозяин дома.

– Что случилось? – голос алхимика звучал глухо. – Ты зачем пришел?

Урс пошевелил губами, но не смог ничего сказать. Язык отказывался слушаться. Он сделал над собой усилие, однако, лекарь опередил:

– Тебя прислал прево? Только не врать – я все знаю.

Паренек не ответил. Ощутив, как волосы на макушке встают дыбом, ученик ювелира с ужасом ждал, что будет дальше. Теперь он точно пропал. От страха Урс зажмурился.

Но время шло, а ничего ужасного не происходило. Джордан даже не ударил его. Просто стоял и молчал. Урс осторожно посмотрел ему в лицо. Увидел, что глаза алхимика прикрыты, рот сжат так плотно, будто у него совсем нет губ. Но стоило пареньку пошевелиться, как лекарь приказал:

– Иди в гостиную.

Не осмелившись возразить, боком, словно краб, Урс прошел в комнату. Приятель отца остался в коридоре. Его глаза снова закрылись, а выражение лица стало отрешенным. Бледные губы беззвучно зашевелились. Испугавшись, не произносит ли чародей какое-то заклинание, Урс заозирался, ища путь к бегству. Но единственное окошко снаружи надежно закрывали деревянные ставни. В воображении испуганного паренька знакомая комната мгновенно превратилась в смертельную ловушку. В которую он загнал себя сам…

– Значит, с Анной ничего не случилось? – неожиданно спросил Джордан. – Как она?

– Не знаю, – видя, что лекарь входит в комнату, Урс попятился, но тот просто уселся на табурет. – Я вернулся домой от друга, а там стража. Меня схватили… Потом прево с монахом сказали, что матушка в… – осекшись, он замолчал: говорить проклятому магу, где находится мать, было нельзя.

– Монах? – глаза алхимика блеснули. – Ну да, конечно… Охотник на еретиков. Сколько Фогерт посулил тебе, если выманишь меня из дому?

– Нисколько, – ученик ювелира отчаянно покраснел. – Просто сказал… что вы собирались нас убить. Принести в жертву своему хозяину.

– Дьяволу? – лекарь криво улыбнулся. – Дураки… Ты тоже дурак, – голос Джордана был полон презрения. – Твоя мать, старушка Габи с сыном, Гретхен… Все они арестованы несколько часов назад. И тебя схватят – сразу, как выйдешь из моего дома. Со мной или без меня, чего-бы тебе там не обещали – окажешься в каменном "мешке".

– Откуда вы знаете? – вскинулся Урс.

– Меня предупредили. Какой-то доброжелатель весьма ловко метнул в мою дверь камень, обернутый запиской. Думаю, без пращи не обошлось… Я как раз возвращался вечером из лаборатории, когда этот чертов снаряд просвистел возле самого уха.

От удивления рот Урса приоткрылся. Глядя на его растерянное лицо, Джордан разозлился:

– Ну что ты вылупился, дурак? На нас всех написали доносы! Что я, ты, твоя мать… все, кто жил у вас в доме, есть не кто иные, как слуги Дьявола! Продавшие душу еретики!

Лицо алхимика дергалось, руки тряслись. Он кричал на Урса, но чем громче становился голос лекаря, тем больше верил ему паренек. Он видел – Джордан испуган похлеще его самого. Еще немного и крики сменятся рыданиями.

– Нас всех ждет костер, – лекарь закрыл лицо ладонями. – Пытки, пока не признаемся, затем костер…

Джордан громко, судорожно вздохнул. В Мевеле жгли нечасто, но жгли. Последний раз это было несколько лет назад: на Чертовой Плеши спалили колдунью из предместья. Почти весь город сбежался смотреть на казнь. Отец Урса тоже пошел, но сыну идти не позволил.

Впрочем, паренек не сильно и рвался из-за страха перед такой ужасной смертью. Только чтобы не прослыть трусом у знакомых мальчишек, отправился к отцу за разрешением. И почти обрадовался, когда тот неожиданно запретил ему отлучаться из дому. Усадив за урок, ушел сам, вернувшись поздно вечером. Сильно пьяный и необычно злой. На весь мир. На самого себя…

– Что же делать? – растерянно спросил Урс. – Моя мать… я… Мы не виновны!

Раскачивавшийся вперед-назад на табурете алхимик обхватил себя руками, как будто пытался согреться. Он часто-часто заморгал. Отвернувшись, чтобы паренек не видел его лицо, Джордан отер глаза рукавом дублета. Произнес с нескрываемой злобой:

– Это только так кажется. Когда палач возьмется за тебя… Думаю, ему понадобится совсем немного времени, чтобы ты признался. Я еще не слышал о человеке, который бы вытерпел пытки.

Обмирая от страха, Урс с ненавистью смотрел на хозяина дома. Ему захотелось ответить, что неизвестно, как долго выдержит сам Джордан. Плачущий алхимик совсем не походил на человека, способного сопротивляться палачу.

– Что же нам делать? – повторил Урс. – Нельзя же так… просто идти в тюрьму?

– Можно, – отрезал лекарь. – Что еще остается? Только у меня не хватает духу самому выйти. А лезть ко мне первыми они, наверное, бояться. Поэтому и выманить хотели.

– Чего они могут бояться? – недоуменно, но в то же время с зарождающейся надеждой спросил ученик ювелира. – Вы… знаете какие-нибудь заклинания?

Удивленно уставившись на паренька, Джордан фыркнул.

– Это у вас семейное, – сказал он мрачно. – Петер верил в Магистериум, ты – в колдовство. Ха-ха! – издевательски хохотнул он. – Увы, но я им не владею, чтобы там не думал прево… Скорее всего, они не хотят лезть ко мне из-за Фаго. Знают, что эта собака может наделать.

Ответ лекаря показался Урсу неубедительным. Здоровенный пес, конечно, выглядел настоящим монстром, но арбалетные болты продырявят его с такой же легкостью, как любую другую собаку.

– А где он? – спросил Урс. – Я когда пришел…

– Сидит под домом, – вздохнул алхимик. – У него там своя нора: выкопал, еще когда был щенком. Прятался от меня, игрался… Я приказал ему залезть туда и сидеть тихо. Боже, что же с ним теперь будет? Хоть бы они не убили его!

Бородка Джордана затряслась. Урс отвел глаза. Судьба собаки его не интересовала. Если сказанное лекарем – правда – Фаго последний, о ком он вспомнит перед тем, как его потащат на костер. В голове помимо воли замелькали орудия пыток – раскаленное железо, дыба, кнут… Бедняге Гансу хватило дыбы и кнута. Урса заколотило. На этот раз от ненависти.

– Лучше убить себя! – вырвалось у него. – Я не дамся им… – горло перехватила спазма, он замолчал, скрипнув зубами.

Отреагировав на это заявление презрительным "дурак", Джордан тяжело поднялся. Вышел из комнаты и долго не возвращался. Пока его не было, паренек лихорадочно размышлял о самоубийстве. И с каждым мгновением ему становилось все страшнее. Очень быстро Урс понял, что не сможет поднять на себя руки. Самоубийство – тяжкий грех. Сразу после смерти его ждет неминуемое проклятие. Вечное пребывание в Аду. Но если убьют его, невиновного, Господь примет душу Урса к себе…

– За жизнь нужно держаться до последнего, – Джордан вернулся с глиняной бутылью и кружкой. – Пока есть хоть малейшая возможность… Держи, – он сунул пареньку посудину и стал лить в нее вино. – Выпьем хорошенько и пойдем к прево. Наверное, это самое лучшее вино во всем городе: тридцатилетнее из Вереешской долины. Дай Бог, чтобы ты дожил до такого возраста, – мрачно заметил Джордан. – Когда я покупал его пять лет назад, хотел поставить на стол в свое пятидесятилетие… – он вздохнул.

Сев на свой табурет, алхимик стал пить прямо из горлышка пузатой бутыли. Взъерошенная голова запрокинулась, из уголков переполнившегося рта потекли темно-вишневые струйки. Надолго дыхания у лекаря не хватило. Поперхнувшись, он громко закашлялся, во все стороны полетели брызги. Урс пил из кружки и почти не ощущал вкуса. Кислое, слегка терпкое винцо. Ничего особенного.

Откашлявшись, алхимик внимательно посмотрел на паренька. Бородатое лицо исказила страдальческая гримаса.

– Дам тебе один совет, Урс, – сказал Джордан. – Я не знаю, что они придумали, но… Нам лучше во всем сознаться. И покаяться. Тогда сбережем свои шкуры, и, может быть, если очень повезет, отделаемся заключением.

Поставив опустевшую посудину на пол, ученик ювелира не ответил. На хозяина дома он не смотрел. Вино неожиданно придало ему храбрости: признаваться в том, чего не совершал, Урс не собирался. Решение пришло само собой, за мгновение, как был сделан последний глоток. И от своего он уже не отступится. Лучше стать невинным мучеником, чем возвести на себя напраслину.

Он представил, как плюнет в лицо палачу и проклятому прево. А когда огонь начнет жечь его тело – он и тогда крикнет… Прокричит о своей невиновности так, что вся толпа, собравшаяся поглазеть на казнь, поймет – они были невинны. На небесах же Спаситель, который сам, полторы тысячи лет назад стал жертвой человеческой клеветы и подлости, примет его душу в объятия. Там, в Раю, где они все снова будут вместе: отец, мать…

При мысли об оказавшейся в тюрьме матери в глазах Урса потемнело от ненависти к ее мучителям. Пальцы сжались в кулаки. Как жаль, что у него нет арбалета. Он бы не стал тогда никуда уходить из этого дома. Засел бы здесь, и пусть "дублеты" попробовали бы его отсюда вытащить! Погибнуть в схватке – гораздо лучше, чем попасть в лапы палачей. И благороднее. Отец с прадедом будут гордиться им, когда его душа окажется рядом с ними на небесах.

– У вас есть оружие? – спросил паренек. – Арбалет?

Он знал, что у алхимика должен быть какой-нибудь клинок – корд или тесак. Но в рукопашной схватке у него нет ни единого шанса забрать с собой хотя бы кого-то из стражи. Ему сразу прострелят ногу, и возьмут раненым. Ничего героического.

– У меня нет арбалета, – сухо ответил Джордан и приложился к бутыли. – Могу дать ланцет, болтун. Спустишь себе немного дурной крови. Когда я учился у… – он раскатисто отрыгнул и зажал сосуд с вином между коленями. – Впрочем, это неважно… Тогда в Берхингеме архиепископ устроил процесс над ведьмами и тамошними алхимиками. Всех признали виновными и сожгли. Так вот, после этого я с приятелем – мы были немного старше тебя – приготовили себе яд. Как раз для такого вот случая. Но потом, через несколько лет я понял, что самоубийство не выход. И выбросил порошок. Нееет, – с каким-то наслаждением протянул лекарь, – за жизнь я буду цепляться до последнего. Сознаюсь во всем, что мне скажут. Сделаю все, что они потребуют, – он приложился к горлышку, хлебнул. – Захотят, чтобы я на коленях прополз через всю Империю? Проползу!

Забулькало вино. Урс поднялся. Ему надоело сидеть и слушать опьяневшего алхимика. "Может, взять у него нож? – думал он. – Подойти к прево, как можно ближе. Ударить со всей силы в брюхо! Нет, он же в кирасе. Тогда в горло. А потом пусть убивают". Почувствовав нарастающее воодушевление, Урс с презрением посмотрел на хозяина дома. Тот, давясь, глотал темно-вишневую жидкость, обильно орошая вином зеленый дублет.

– Мастер, – начал Урс, – дайте мне нож. Самый острый.

Опустевшая бутыль упала на пол. Остатки тридцатилетнего вина выплеснулись из горлышка. Джордан тупо уставился на паренька. Он сильно опьянел и плохо соображал.

– Я лечу людей, а не убиваю их, – произнес врач наконец. – Ничего я тебе не дам. И вообще, – с трудом, покачнувшись, поднялся, – пора заканчивать. Идем… мальчишка. Нас ждут.

Не обращая больше внимания на Урса, он вышел из комнаты.

Их действительно ждали. Люди прево, которому надоело оставаться в неведении, как раз открыли калитку, когда из дому, путаясь в плаще, выбрался Джордан. Следом на расстоянии нескольких шагов, пряча за спиной найденный на кухне нож, шел ученик ювелира. С каждым шагом он чувствовал, как слабеет его решимость убивать. Ему опять было страшно.

– Эй, стоять! – крикнули им от ограды. – Не двигаться!

– Я отдаю себя в руки правосудия, – заплетающимся языком ответил алхимик. – Я хочу покаяться…

"Дублеты" зашевелились, заспорили, кому идти первым. Потом Фогерт вполголоса отдал команду, и в сад вошли двое с заряженными самострелами. Сделав всего несколько шагов, они остановились. Прицелились в застывших на дорожке лекаря с подростком.

Следом за стрелками пролезли еще стражники. Далеко они тоже не пошли – выставив перед собой алебарды, сгрудились за арбалетчиками. Кто-то одновременно испуганно и зло потребовал:

– Да зажгите вы наконец эти чертовы факелы!

Через несколько мгновений за оградой вспыхнули огни. Фогерт, а за ним еще двое вошли в сад.

Увидев прево, Джордан бросился к нему, споткнулся. Невнятно ругаясь, он еле удержался на ногах, нелепо размахивая руками. Двинувшиеся было навстречу "дублеты" остановились в нерешительности. Арбалетчики испуганно вскинули свое оружие, но протолкавшийся к ним начальник, приказал:

– Не стрелять.

Стражники послушно сняли колдуна с прицела. Фогерт бесстрашно пошел вперед. Двое с факелами и обнаженными кордами сопровождали его.

– Мессир, – жалобно вскрикнул Джордан, кидаясь к служителям закона. – Мессир, каюсь…

Через мгновение он уже был перед Фогертом. Руки лекаря протянулись к знакомому, но прево отшатнулся. Что-то приказал. Стражники с факелами шагнули вперед. Оба спрятали оружие в ножны. Тот, что был слева от Джордана, ударил его в лицо, тот, что справа, саданул кулаком под дых. Громко охнув, несчастный лекарь повалился на колени. Затем его вырвало вином и желчью. Проблевавшись, он громко, совсем по-звериному завыл от боли и унижения.

Позади Урса раздалось глухое рычание. Огромный черный зверь выскочил из-под стены дома. Бросился через сад на помощь своему хозяину. Мгновение и весивший почти двести фунтов Фаго обрушился на спину одного из "дублетов". Тот как раз пытался поставить на ноги скорчившегося в грязи лекаря. Сбитый собакой человек упал ничком, не успев ничего понять. Его товарищи в ужасе заорали, заглушив отвратительный хруст, с которым челюсти пса перекусили стражнику шею.

Рыкнув так, что на улице взбесились от страха лошади, Фаго сбил с ног второго "дублета". Вылетевший из руки факел, описав дугу, шлепнулся в лужу. Поверженный человек успел только жалобно взвизгнуть, прежде чем пес разорвал ему глотку. Один из арбалетчиков выстрелил, промахнулся и бросился бежать. Стоявшие ближе к воротам стражники застыли от ужаса на месте. Заворожено смотревший на схватку Урс не заметил, как из его затрясшейся руки выпал нож.

Пятясь, Фогерт попытался выкрикнуть какую-то команду, от страха ему перехватило горло, и он только захрипел. Пес развернулся, чтобы снова атаковать, но лекарь истерически закричал:

– Нет, Фаго! Нет!

Огромная голова, полыхнув зелеными глазами, повернулась к хозяину. Путаясь в плаще, Джордан пробовал встать. Он собирался приказать псу лечь, загнать в дом…

– Леж… – только и успел выговорить алхимик, когда один за другим два арбалетных болта пробили ему грудь.

Первый прилетел из-за ограды, где монах пытался остановить начавшуюся панику, второй всадил с близкого расстояния опомнившийся стрелок. В следующее мгновение, выронив оружие, он попытался удрать. Фаго догнал его в два прыжка и вцепился в левую ногу. Голень хрустнула, потерявший сознание арбалетчик рухнул лицом в грязь. Неожиданный вопль прево спас ему жизнь:

– Убейте тварь! Что вы стоите, идиоты?!

Забыв о стрелке, пес метнулся на звук. Кто-то из "дублетов" желая хоть что-либо сделать, метнул в него свою алебарду, но та даже близко не пролетела. Попытавшись ударить пса кордом, Фогерт закрылся левой рукой. Собачьи челюсти с хрустом сомкнулись на ней, рванули. Не почувствовав от шока боли, прево пошатнулся. Пес снова рванул… Мужчина упал на колени, проехался по грязи. Мотая башкой, огромный зверь пятился, таща за собой оказавшегося в капкане челюстей противника. Неожиданно, после нового рывка, Фаго отскочил назад, чуть не сев на задницу, а освободившийся прево выпрямился. Ничего не понимая, он уставился на левую руку. Увидел, что она стала гораздо короче: кисть с частью предплечья остались в пасти проклятой собаки. Из раны хлестала черная кровь… Так и не осознав, что с ним произошло, мгновением позже, Фогерт умер.

Тем временем, трое арбалетчиков, которым не дал удрать отец Сервиус, кое-как прицелились. Выстрелили почти одновременно. Один из болтов пролетел неподалеку от впавшего в оцепенение Урса, стукнулся о стену. Второй скользнул по черепу собаки, заставив ее выпустить ужасный трофей. Третий попал Фаго в бедро. Пес взвыл от боли, завертелся юлой, пытаясь выдернуть короткую стрелу. Ему удалось и, рыча, он бросился к воротам, за которыми в растерянности застыли стрелки. Калитка была закрыта и собака, вернувшись к убитому хозяину, протяжно завыла.

Рассыпая тумаки и столь не вязавшиеся с его саном проклятия, отец Сервиус кое-как привел людей прево в чувство. Городские стражники были испуганы до смерти, но ярость монаха в конце концов подавила их страх. Несколько человек удрали еще в начале схватки, их заменили подоспевшие на призыв "дублеты", которых Фогерт поставил наблюдать за домом. Прибежали на шум сторожа, охранявшие перекресток. Появились несколько вооруженных чем попало кузнецов с подмастерьями, соседи покойного алхимика. Но ничего из этого ученик ювелира Урс Граф уже не видел. После того, как рядом с ним просвистел арбалетный болт, паренек исчез. Воспользовавшись тем, что никто не обращал на него внимания, Урс обогнул дом и перелез через кованную ограду. Вскоре он был на соседней улице, откуда поспешил к городской стене.

Сойдя с коня из уважения к Сервиусу, рыцарь пошел рядом с монахом. Позади, отстав согласно приказу, ехали Курц и двое из "своры". Остановившийся два дня назад в предместье, фон Швертвальд собрался сегодня последний раз обговорить с патером кое-какие вопросы. Сразу после встречи он возвращался на Звездный тракт, догонять Ландера. Но, когда рыцарь подъехал к монастырю, оказалось, что святой отец идет в городскую тюрьму допрашивать схваченных ведьм. Пришлось провожать через весь город.

Попадавшиеся им навстречу бюргеры срывали с голов шапки и кланялись. Несколько человек даже опустились на колени. Венк не заблуждался на счет их почтительности: она касалась исключительно его спутника. Большинство из встреченных горожан не знали отца Сервиуса в лицо, но после вчерашней бурной ночи уровень благочестия в Мевеле сильно вырос.

Бойня в саду алхимика закончилась тем, что под радостные крики истыканный стрелами Фаго издох рядом с телом хозяина. Не теряя времени, возглавляемые отцом Сервиусом стражники с горожанами подожгли дом и лабораторию алхимика. Масла с хворостом не пожалели, пламя поднялось такое, что в саду задымились деревья. Проклятого колдуна и Фаго сожгли прямо на месте, навалив сверху целую гору дров. Многие потом рассказывали, что видели, как черная тень лекаря-отравителя, верхом на собаке взлетела к небу в огненном вихре. "Прямиком в Ад отправился", – говорили люди.

Не удовлетворившись костром, толпа бюргеров, узнав имена тех, кто еще продал души дьяволу, двинулась к тюрьме, чтобы совершить самосуд. Запертые в каменных мешках ведьмы, так и не узнали, что оказались на волосок от гибели. И, как ни странно, отцу Сервиусу, доведшему горожан до исступления, пришлось спасать своих будущих жертв. Время для расправы с ними еще не наступило. "Каждому свой час", – как написал когда-то преподобный Серафин Туршский в "Размышлениях".

Немало потрудившись глоткой, отец Сервиус сумел направить гнев бюргеров на жилище, где погибший колдун с ведьмами отправляли дьявольские обряды. Опустевший дом Графов подвергся настоящему нашествию и был разорен. Жечь здание монах, исходя из своих расчетов, решительно запретил. Людям пришлось удовольствоваться костром во дворе покойного ювелира, сложенным из разломанной на кусочки мебели, перин и прочего имущества. Ни одна из вещей, принадлежавших Графам не пропала – никто не осмелился украсть даже лоскутка материи. Все, к чему прикасались приспешники дьявола, отправилось в огонь…

– Мевельцы – доброе стадо, – подвел монах итог своему рассказу, – и теперь у него есть пастырь.

В ответ на это умозаключение рыцарь только кивнул. Дело, ради которого он вернулся в Мевель было сделано. Больше покойный ювелир не побеспокоит его, внося расстройство в планы. А процесс над ведьмами, находившийся в надежных руках отца Сервиуса, послужит общему благу. Так же, как и случайная гибель прево с его "дублетами". Предупреждая алхимика о готовящемся аресте, фон Швертвальд с монахом рассчитывали только на то, что Джордан попытается бежать. Что послужило бы уликой против него, ибо люди с чистой совестью не скрываются от правосудия. Но все, что ни происходит, – происходит к лучшему, и ужасная смерть Фогерта должным образом подготовила горожан к процессу над ведьмами. Теперь праведный гнев можно легко направить куда потребуется. События пошли не так, как думал Венк, но результат удовлетворил приезжего.

У тюрьмы, где комиссара Его Святейшества ждал бледный от волнения Шипху, монах с рыцарем расстались. Отец Сервиус исчез за окованными железом воротами, а Швертвальд вскочил в седло. Пора было возвращаться на тракт.

Проезжая по Ратушной площади, мимо помоста, с которого читались городские постановления, рыцарь задержался. Раскатистая дробь барабана и сменившая ее луженая глотка глашатая, привлекли его внимание. Слушая речитатив городского "герольда" с гербом Мевеля на бочкообразной груди, фон Швертвальд вновь ощутил легкое беспокойство. Несмотря на все успехи минувшего дня было все-таки одно маленькое упущение. Но повлиять на дальнейший ход событий оно никак не могло. Тем более, что ни сегодня-завтра сбежавший мальчишка будет пойман: со вчерашнего дня "дублеты" прочесывали город. Любого подростка схожего с Урсом Графом тут же доставляли на гауптвахту для опознания. А при стражниках у городских ворот находились люди, знавшие сопляка в лицо.

– Добропорядочные граждане славного города Мевеля! – орал с помоста красный от натуги глашатай, читая бумагу. – Именем курфюрста Уррена Его Высочества Леопольда Второго, поставившего меня соблюдать законы Божии и человеческие, а так же волею мевельского магистрата, я, городской судья Паскаль фон Шонхельм объявляю в розыск ученика ювелирного Цеха Графа Урса! Как подозреваемый в совершении дьявольских магических практик, он подлежит немедленному аресту и препровождению в городскую тюрьму!

Глашатай перевел дыхание и продолжил:

– Приметы разыскиваемого ученика ювелира Графа Урса. Лет от роду пятнадцать! Росту пять футов и шесть дюймов! Телосложения крепкого! Волосы темные! Глаза карие! Нос прямой! Губы тонкие! Всякий, кто знает о местонахождении вышеупомянутого Графа Урса, обязан сообщить о нем представителям власти! За что полагается награда в двадцать пять гульденов из городской казны! Всякий, кто поможет беглецу, подлежит аресту и тюремному заключению, как пособник Дьявола…

Не дослушав, рыцарь тронул шпорами бока жеребца и поехал дальше. Не прошло и часа, как он, выбросив из головы мевельскую историю, уже мчался по Звездному тракту. Следом, стараясь не отставать, летела "свора".

У входа в книжную лавку, щурясь на весеннее солнышко, грелся подмастерье – долговязый парень в старенькой, не раз латаной одежке. Заметив трех наемников, свернувших на Бумажную, Григ, как звали юношу, сразу узнал в одном из них капитана Рудольфа Меродера. Да и кто бы еще из военных мог появиться на тупиковой улочке, ответвлении Рыбной? Там, где одни книжные лавки и нет пивных, в которых служивый человек может промочить себе горло? Вояки и моряки сюда даже случайно не забредали. За исключением капитана, чей интерес к книгам никак не вязался с внешним обликом. Широкоплечий, крутолобый и бритый наголо, с короткой бычьей шеей, незаметно переходящей в затылок Меродер никак не походил на любителя рукописей. И тем не менее, раз в месяц вот уже несколько лет, он навещал книжную лавку, принадлежавшую хозяину Грига.

Парень отлепился от дверного косяка. Подошел к конторке, рядом с которой дремал владелец – старик Эргельт. Пользуясь тем, что посетителей не было, мастер уснул, с удобством расположившись в глубоком кресле. Он сильно одряхлел за последний год и большую часть дня проводил во сне, предоставив вести текущие дела помощнику. Но, честно говоря, и в одиночку Григу нечем было заняться. За все утро один клиент – мальчишка из Восточной Торговой компании, присланный конторщиком купить новые гроссбухи.

Подмастерье посмотрел на спящего хозяина и пожалел, что его придется будить. Судя по тому, как улыбались бесцветные старческие губы – Эргельту снилось что-то приятное. Но приближавшийся посетитель был важной, хорошо известной всему Лемелю персоной. Обслуживать человека, командовавшего "Черным кочетом" – отрядом, расквартированным в Вольном городе – надлежало самому владельцу. Хотя толку от этого было немного: наемник ничего не покупал. Часами просиживал за столиком, на который мастер выкладывал товар. Тщательно перелистывал страницы, скользил внимательным взглядом по строчкам, но каждый раз все заканчивалось одинаково: книга возвращалась на полку. В какой-то мере эти визиты компенсировало то, что канцелярия "Черного кочета" закупала у Эргельта все принадлежности для письма.

В глубине души Григ поражался терпению хозяина, обслуживавшего странного клиента. На месте Эргельта, он бы, не боясь громкой славы наемника, давно дал понять капитану, что не станет тратить время без толку. Уж лучше спать, чем часами напролет молоть языком всякую чушь, расхваливая товар, который все равно не купят. Впрочем, Эргельт любил поболтать. Хорошо подвешенный язык помог ему в молодости обзавестись солидной клиентурой и сделать свою лавку известной на всем Побережье. Многие авторы считали за честь, когда их сочинения продавались у мастера Эргельта. Однако сейчас умение хозяина уговорить покупателя приобрести книгу, по мнению подмастерья, превратилось в старческую болтовню.

Если бы Грига спросили, он бы ответил, что мастер только отпугивает клиентов словесным потоком. И, вообще, благодаря упрямству Эргельта его дело, как подмечал подмастерье, с каждым годом все больше приходило в упадок. Жизнь за пределами лавки менялась, а хозяин чем старше становился, тем крепче держался за традиции. Вместо того, чтобы следовать новым веяниям в книжном деле, он упрямо оставался верен рукописной книге. И это в то время, когда вот уже лет десять печатный станок совершал свое трудное, но победное продвижение по империи. Даже раскол, который его изобретение вызвало среди профессуры в Донауссе, метко прозванный "бумажной войной", в конечном счете пошел новшеству на пользу.

Поделив Университет на два враждующих лагеря, печатная машина одними безудержно восхвалялась, другими подвергалась яростному обличению. Сторонники пели осанну легкодоступной книге и снижению цен на творения любимых сочинителей. Противники же прозревали в изобретении происки Дьявола и грядущий век бездуховности. Многие известные авторы, не удержавшись, ломали гусиные перья и истекали чернилами в словесных битвах. Результатом "бумажной войны" стало появление десятков посвященных вопросу памфлетов. Некоторые из них, по мнению Грига, в обязанности которого входило прочтение продающихся в лавке книг, были написаны весьма талантливо.

– Хозяин, проснитесь, пожалуйста, – подмастерье осторожно потряс Эргельта за плечо. – К нам клиент идет, хозяин.

Вздрогнув, владелец книжной лавки неохотно раскрыл веки. Поблекшие голубые глаза с недоумением уставились на парня. Тот терпеливо повторил. Назвал имя капитана.

– Я понял, – с легким раздражением сказал старик. – Иди, встреть мессира снаружи. Я сейчас… 

Заскорузлый, с почерневшим ногтем указательный палец шкипера Лунда полз от большого кружка "Лемель" вверх по карте. Вдоль изломов береговой линии к нескольким жирным точкам в море, обозначавшим группу безымянных островов.

– Вот здесь, – сказал моряк. – Чуть больше ста миль на северо-запад от города. Конечно, если нашему Олафу не почудилось. А то ведь от страха всякое бывает. Не верится мне, чтобы у них хватило наглости устроить логово так близко от порта.

Он покосился на сидящего рядом молодца в рыбацкой куртке. Тот разлепил толстые, будто у сома, губы. Заговорил, растягивая слова, как все уроженцы побережья, – в голосе звучала обида:

– Ничо мне не почудилось. Они, када рыбу с нашей лодки таскали, гутарили промеж себя. Мол, неча в море ночью болтаться. Все одно ни зги не видно. Мол, корыто продырявим и к Сестричке под бочок. Я, хоть от страха трясся, но сразу смекнул к какой такой Сестричке…

– Ладно, Олаф, мы все знаем твою историю, – перебил городской советник Кон, – можешь не повторять. Шкипер, есть ведь и другие сообщения, указывающие на местонахождение морских разбойников.

Умолкший парень с укоризной взглянул на лемельского патриция, но тот изучал карту. Да и что ему рыбак? Приблудный нищеброд и только. Почти три месяца назад следовавший из Дамбурга когг снял Олафа с полузатопленной рыбацкой лодки. Накануне вечером парень и четверо его односельчан везли в ней сельдь на продажу. Пока их не перехватил разбойничий корабль. Бочки с товаром пираты забрали, а несчастных рыбаков, безжалостно перерезав глотки, кинули за борт. Потом злодеи пробили днище лодки и растворились в темноте. Но Господь внял молитве спрятавшегося под ворохом сетей Олафа. Наступил рассвет, и едва державшееся на поверхности корыто заметили с проходившего мимо когга.

Спасенного высадили в лемельском порту, где он сразу обо всем рассказал таможенным чиновникам. Тогда на его сообщение должного внимания не обратили, и бедняга всю зиму проработал грузчиком, пытаясь поднакопить деньжат. Но после того, как между Лемелем и Дамбургом один за другим пропали два "купца", а еще одно судно подверглось нападению, о рыбаке вспомнили. Олафа разыскали, и теперь он удостоился чести присутствовать на совете, проходившем в Доме отряда "Черный кочет".

– А что думает о будущей экспедиции мессир? – Кон посмотрел на сидевшего во главе стола бритоголового мужчину – капитана наемников Меродера.

– Пока ничего, – отрезал тот. – По вашей карте совершенно непонятно, что представляют из себя эти острова. Почему вы не привели кого-нибудь, кто там бывал?

– Проводники у нас будут, – поморщился советник. – А вообще туда даже рыбаки из соседних селений редко заходят. Что там делать? Голые камни…

Шкипер кашлянул и сказал, что не раз проходил на своем "Ветре" мимо Братцев и Сестрички. И у него есть карта – досталась от прадеда. Лунд вытащил из сумки еще один пергамент. Развернул поверх первого. Меродер подался вперед.

– Вот это Братцы, как их издавна рыбаки прозвали, – ноготь Лунда прошелся по четырем, вытянувшимся в линию островкам. – Скалы, торчат из воды, как… пальцы. Ничего интересного там нет. Только чайки гнезда вьют. Разбойникам спрятаться негде.

– Поэтому остается остров, который называют Сестричкой, – сказал городской советник. – Кстати, Лунд, карту оставите мне. Я распоряжусь, чтобы сняли копию. Безобразие, искали в Морском архиве и нет ни одного рисунка по этим островам.

– Ничего удивительного, – пожал плечами шкипер. – Никому они сто лет не нужны. Когда прадед заседал в магистрате, на Сестричке собрались маяк строить, да передумали. Только рисунок остался – помощник прадеда собственноручно набросал.

– Дайте, я посмотрю, – бритоголовый придвинул карту к себе и некоторое время изучал ее.

Остров, который моряки называли Сестричкой, не намного отстоял от Братцев. Хотя из-за небрежности, с которой была составлена карта, о масштабе и точных расстояниях оставалось только догадываться. Больше всего Сестричка походила на стилизованную бычью голову – овал с полумесяцем. Как пояснил Лунд, именно между образованных скалами "рогов" находилась маленькая бухточка. Защищенная от ветра и вполне подходившая для того, чтобы прятать в ней судно.

– Мелкая, – бормотал шкипер, нависая над картой, – но для когга сойдет. И пресная вода, судя по пометкам, должна быть. Кто-то мне сказывал, что есть там озерцо – дождем, снегом пополняется. Вот тут, где-то в холмах, которые бухту с восточной стороны окружают…

– Я что-то не пойму по карте, – нахмурился Меродер. – Какой он по размеру, этот ваш остров?

Шкипер сверился с выцветшими отметками в углу рисунка. Подумал. Сказал, что не больше мили в ширину и полторы-две в длину.

– Но тут всё холмы и скалы, – он указал на овал "бычьей головы". – Пройти можно, но трудно.

– А пристать? – спросил капитан наемников. – Не там, где бухта, а с противоположной стороны.

Лунд отрицательно покачал головой:

– Кораблю не получится. Только если на лодках подойти.

– Понятно, – Меродер посмотрел на советника. – Уважаемый Йеремия, за работу мы беремся, но сами понимаете… Если разбойников на острове не окажется, – он развел руками, – городу все равно придется заплатить. Впрочем, – заметив, что Кон собирается ответить, капитан слегка повысил голос, – контракт обсудим завтра, в присутствии всех офицеров.

Патриций согласно кивнул.

– Думаю, мы придем к условиям, которые удовлетворят обе стороны, – сказал он сухо.

– Не сомневаюсь, – Меродер поднялся, давая понять, что разговор окончен. – Знаю, излишне напоминать, но все же… Советник, позаботьтесь, чтобы всё, связанное с подготовкой экспедиции, осталось тайной для посторонних, – он выразительно посмотрел на Олафа.

– Да, – Йеремия Кон озабоченно наморщил лоб. – На этот счет не беспокойтесь. Магистрат хранит все в секрете. Мы даже записи не вели, когда обсуждали… А Олаф живет в доме мастера Лунда.

– Я за ним присмотрю, – сказал шкипер. – Ты ведь у нас не из болтливых, Олаф? Правда?

Покраснев, рыбак негромко ответил "Да". Потом, обращаясь к Меродеру, попросил, чтобы его взяли, когда будут высаживаться на Сестричку. Капитан усмехнулся. Небрежно спросил:

– Хочешь отомстить?

Щеки парня буквально запылали от волнения. Он энергично кивнул.

– А ты хоть какое-нибудь оружие, кроме своей "палки", – Меродер осклабился, – в руках держал?

– Я… не забоюсь, мессер, – пробормотал Олаф. – Мне бы хоть одному кровь пустить. До сих пор по ночам чуется, как наши мужики под ножами орут…

Не договорив, он замолчал.

– Посмотрим, – туманно пообещал капитан. – Прошу прощения, господа, но мне пора.

Поклонившись, Меродер вышел из залы.

Все было в точности, как рассказали вернувшиеся с острова лазутчики. Посреди маленькой бухты двухмачтовый корабль, на берегу сколоченный из бревен барак. Из трубы над его плоской крышей стелился по ветру дым. Неподалеку от жилища навесы – ненадежное укрытие громоздящимся на земле тюкам и бочкам. Похоже, добыча с потопленных "купцов".

Не опасаясь, что увидят – каменистый берег и палуба судна в этот серый, рассветный час были пусты – Меродер с верхушки холма изучал разбойничий лагерь. Охранением тут и не пахло, по всей видимости пираты чувствовали себя в полной безопасности. Рядом с капитаном, ежась от промозглого ветра, игравшего разноцветными лентами, украшавшими оранжево-черные рукава дублета, стоял лейтенант Наги. За спинами офицеров, ниже по склону расположились передохнуть стрелки. Пересечь Сестричку, высадившись с лодок, оказалось не таким уж и простым делом – четыре часа утомительного ночного похода через скалы и холмы. Хорошо еще, что проводниками послужили рыбаки, не раз бывавшие на острове.

– Как я замерз, – пробормотал лейтенант. – Самое время согреться.

– Да, неплохо бы, – поддержал подошедший снизу фельдфебель Кир. – Ребята свои фляжки давным-давно вылакали. Холодрыга жуткая.

Капитан пропустил слова подчиненных мимо ушей. "Время боевого кубка" еще не пришло. Бочонок с водкой, который тащил на себе один из подмастерьев, пока побудет в неприкосновенности.

– Хорошо бы запалить эту хибару, – фельдфебель смотрел на барак, где, по всей видимости, спали разбойники. – Мы бы их тогда голыми руками переловили. Заодно погрелись бы у костерка, – наемник тихо хохотнул.

Наги помотал головой:

– Не получится. Наверняка, халупа за зиму так пропиталась водой, что ее и дракон не подожжет.

– А я бы все равно попробовал огонь, – упрямо повторил Кир. – Пару факелов на крышу и в окна. Даже если не загорится…

– Лейтенант, – перебил Меродер, – отберете десять человек. Когда начнем, бегом к лодкам, – он указал на два баркаса, лежавшие у самой воды, – и на корабль. Думаю, вы поднимитесь на борт раньше, чем эти идиоты проснутся.

– Ага, тепленькими возьмем, – хмыкнул Наги. – Если не ошибаюсь, мессир, за судно нам полагаются призовые?

– Да. Пять процентов от стоимости. И не забудьте хорошенько пошарить в трюме. Может, сыщется что-нибудь ценное. Но, учтите, вы должны оказаться на борту раньше, чем вход в бухту перекроют "Ветер" и "Ястреб". Они скоро подойдут.

– Так чего мы ждем? – проворчал фельдфебель. – Давайте начинать, мессир капитан. Глотнем водочки и вперед.

– Хорошо, – кивнул Меродер. – Распорядись.

Не теряя времени, Кир сделал несколько шагов вниз, к отдыхавшим стрелкам. Свистом привлек внимание навьюченного бочонком подмастерье. Тот поспешил подняться к офицерам. Следом, одобрительно ворча, вынимая из сумок оловянные кубки, заторопились остальные. Все основательно замерзли и несмотря на предстоящую схватку радовались, что пришло "время боевого кубка" – может быть, последней выпивки в жизни.

Подмастерье с бочонком, разливая водку в подставленные посудины, обошел всех стрелков и, как было принято, закончил капитаном. Меродер обвел собравшихся воинов внимательным взглядом – щегольски подстриженные усы и завитые бороды, чередовались с румяными, почти мальчишескими лицами. Всего сорок пять человек в замутненных влагой кирасах и железных шлемах. Ветераны отряда – мастера, их подмастерья и несколько учеников. Все в оранжево-черном – цветах "Черного кочета", лучшего отряда Гильдии на побережье. По крайней мере, так они всегда считали сами и не раз доказывали другим. Не пройдет часа, как докажут снова…

– За нас, господа! – Меродер опрокинул водку в рот.

Наемники последовали его примеру. Сунув опустевший кубок пажу, капитан принял от оруженосца двуручный меч. Крутанул над головой "мельницу" и, развернувшись, зашагал вниз к бараку. Растягиваясь в цепь, наемники последовали за ним.

Два когга перекрыли выход из бухты, когда схватка была практически закончена. Морякам из экипажей "Ветра" и "Ястреба", поспешившим в лодках к покачивавшемуся на якорях кораблю, пришлось смириться с тем, что он уже захвачен. Премия осталась за наемниками. И заработать ее оказалось не труднее, чем пробравшейся в курятник лисе передушить спящих на насесте кур.

Поднявшись на борт пиратского судна, Наги и его люди сопротивления не встретили. Четверо разбойников, видевших последние сны в каюте, отправились в мир иной, даже не сообразив, что произошло. Смерть от холодной стали оказалась для них милосердной. В отличие от будущего товарища, оставленного дежурить на юте. Незадачливый сторож, вначале незамеченный стрелками, судя по всему выхлебал ночью половину объемистой фляги с вином и, завернувшись в плащ, уснул. На дурака наткнулись после того, как корабль перешел в руки захватчиков. Теперь его и уцелевших в стычке на берегу ждало короткое путешествие в Лемель. В надежных оковах, которые распорядился захватить предусмотрительный советник Кон. В город, где добропорядочные бюргеры – потомки разбогатевших на морской охоте пиратов – любили посмотреть, как вешают разбойников.

Лодка, в которой сидел Йеремия Кон, со скрежетом коснулась усыпанного галькой дна. Советник магистрата вскарабкался на носовую банку. Двое моряков, соскочив в воду, подхватили патриция, и перенесли на берег. За ними шагал Олаф, которого к его огорчению, а, может, счастью, Меродер оставил на "Ветре".

Прибытие советника собравшиеся на берегу наемники встретили приветственными возгласами. Затянутый в скучное, серого сукна платье Кон выглядел весьма невзрачно по сравнению с доблестными воинами. Выглянувшее из-за туч весеннее солнце согрело сталь кирас на окруживших патриция людях. Засияли тщательно отполированные доспехи и золотые цепи, украшавшие шеи мастеров. Налетавший порывами ветер трепал широченные, разрезные рукава дублетов, ерошил разноцветные султаны и ленты…

– Где капитан? – спросил Кон, осматриваясь. – Разбойники? Много убитых?

Оруженосец Меродера, посланный хозяином встретить гостей, пригласил советника пройти. С любопытством оглядываясь, пытаясь заметить следы стычки, Кон пошел за стрелком. Следом заторопился раскрасневшийся от холода и волнения Олаф. Прибывшие с "Ветра" моряки остались у лодки. Радуясь, что не нужно рисковать жизнью, они принялись угощать наемников водкой. Посыпались вопросы о недавнем бое. Им отвечали охотно. Налет на разбойничий лагерь прошел без потерь, только несколько человек получили легкие раны. С воодушевлением егерей, удачно затравивших опасного зверя, стрелки хвастались храбростью и преувеличивали угрожавшую опасность.

Присев на вынесенную из барака лавку, Меродер наблюдал за тем, как несколько подмастерий обыскивают убитых разбойников. После того, как с тела снимали все мало-мальски ценное, его оттаскивали в сторону, где под руководством фельдфебеля готовился огромный погребальный костер. Несмотря на легко одержанную победу лицо капитана было мрачным. Услышав хруст гальки под ногами приближающихся гостей, он оглянулся.

– Поздравляю, мессир, – сказал советник. – Вы и ваши люди отлично справились!

Поднявшись, Меродер сдержано поклонился, прикоснувшись кончиками пальцев к черному бархатному берету. Защищавшие его во время схватки кирасу и шлем он снял, оставшись в оранжево-черном дублете с широченными разрезными рукавами. На груди капитана блестел золотой аграф с изображением символа отряда – сидящего на человеческом черепе петуха.

– Спасибо, советник, – Меродер выпрямился, просунув большие пальцы под пояс, упер руки в бока. – Иначе и быть не могло. Эта шваль, – он покосился на трупы, – в подметки не годится моим ребятам.

– Рад, очень рад, что все благополучно закончилось. Ну, рассказывайте, капитан, рассказывайте. Как все прошло?

Наемник пожал плечами. Он не был мастер говорить.

– Часть груза с потопленных "купцов" мы нашли. Вон там под навесами. А в остальном… Лучше взгляните сами, – предложил капитан. – И ты, парень, – он поманил Олафа, – поищи, может, кого-то узнаешь.

Втроем они подошли к продолжавшим обирать трупы подмастерьям.

– Как улов? – ревниво поинтересовался Кон у помощника отрядного казначея, составлявшего список трофеев. – Хорошая добыча?

Не отрывая взгляда от листа бумаги, на котором делал пометки, стрелок отрицательно покачал головой.

– Ерунда, попались одни нищеброды, – он пнул раскрытую сумку – там звякнуло. – В прошлый раз, когда поместье мессира Улгата сожгли, и то поболе взяли. А он ведь все, что на большой дороге захватывал, сразу в кости и на девок спускал…

Не удержавшись, Кон наклонился, посмотреть на трофеи. Одного взгляда ему хватило, чтобы убедиться – наемник не лжет. Несколько серебряных колец, кучка мелочи, дешевые серьги, оловянная посуда.

– Ну, ничего, – Йеремия выпрямился. – Магистрат заплатит сполна. Тем более, насколько я понимаю, работенка оказалась не из тяжелых?

– Да как сказать, – капитан сплюнул. – Они ведь не бабы с детишками. Пол-сотни крепких мужиков. И в руках были не поварешки – тесаки да пики. Вот этот, например, – он подвел Кона к трупу бородача в стеганом жилете, обшитом железными чешуйками, – ранил в правую руку мастера Энга. Мог прикончить, если бы рядом я не оказался.

Носком башмака, капитан бесцеремонно толкнул голову мертвеца. Она безвольно перекатилась набок, показав страшную рану на шее. Увидев, как в запекшемся кровью мясе белеют перерубленные позвонки, Кон громко сглотнул и отвел глаза. Пробормотал:

– Поздравляю, капитан. Хороший удар.

Меродер небрежно отмахнулся. Повел гостей дальше, мимо голых трупов. У большинства на головах были рубленые раны, искаженные гримасами лица почернели от засохшей крови. Все они умерли во сне или едва разлепив глаза, когда наемники ворвались в хибару и начали резню. Только с десяток пиратов успели сообразить, что к чему, и схватились за оружие…

– Вот с этой парочкой мне пришлось повозиться чуть подольше, – капитан остановился рядом с двумя трупами. – У того, что слева, был меч, и он знал, как его держать. А второй неплохо орудовал глефой.

"Фехтовальщику" Меродер разрубил плечо и проткнул живот. Ноги разбойника, лежавшего справа, были залиты кровью. Клинок капитана рассек ему бедренную артерию.

– Вижу, мастерство им не помогло, – пробормотал Кон. – Не знаю, есть ли на побережье кто-то, кто сравнится с вами, мессир, – он льстиво улыбнулся. – Вы непревзойденный боец, капитан.

– Да, – просто сказал Меродер. – Ну, что, парень, – обратился он к разглядывавшему трупы Олафу, – отыскались знакомцы?

Рыбак подошел:

– Вон того, что в одной рубахе без портков, я точно видал. Он, когда я под сетью прятался, в трех шагах от меня стоял. Горластый такой был.

– Там тоже погляди, – Меродер указал на погребальный костер. – Может, среди них еще отыщешь. Советник, нужно будет доставить с корабля бочонок-другой масла. Боюсь, иначе эти свиньи не захотят гореть – только чуток подкоптяться, – он усмехнулся.

Смотревший, как сопящий от усердия ученик вырезает ножом из мертвого тела застрявший арбалетный болт, Кон кивнул. От вида изрубленных трупов его замутило, лицо сильно побледнело. Было заметно, что городскому патрицию явно не по себе.

– Привезут, я распоряжусь, – сказал он, отворачиваясь от шеренги мертвецов. – Как по мне, нужно было пустить их на корм рыбам.

– Мы сжигаем убитых врагов, – капитан пожал плечами. – Традиция.

– Мессир, а кто командовал разбойниками? Вы хоть кого-нибудь захватили в плен?

Помрачнев, Меродер отвел Кона подальше от возившихся с трупами наемников.

– Да, мы взяли живьем шестерых, – капитан как-то странно смотрел на Йеремию. – Они указали вожака – его прикончили одним из первых. Напился, как свинья, даже не проснулся, когда ему глотку перерезали. Пленных-то мы взяли, но сгодятся ли они для виселицы… – Меродер с сомнением покачал головой. – Не знаю.

– Это почему же? – удивился Кон. – Что случилось, капитан?

Вместо ответа наемник вытащил из широкого рукава свернутую в трубочку бумагу. Протянул патрицию. Недоуменно морщась, Кон развернул ее. С нарастающим изумлением прочитал:

"Именем Его императорского величества Карла III, и властью данной мне – Канцлеру Великой Священной Империи и председателю Тайного Совета – дозволяю сроком на один год:

Мессиру Генриху фон Дуфен, морскому капитану имперской службы и владельцу двухмачтового когга "Королевский волк" останавливать любое судно под флагом Союза Вольных городов для проведения досмотра и реквизиций. Перевозимые кораблями Союза грузы, имеющие местом назначения города без статуса имперских, подлежат немедленной конфискации. Все товары должны передаваться на склады порта Лард до моего личного распоряжения. В качестве компенсации за труды и опасности мессиру Генриху фон Дуфену полагается десять процентов от стоимости товара, после его оценки торговым комиссаром.

В случае, если шкиперы остановленных судов или какие другие персоны будут чинить противодействие мессиру Генриху фон Дуфену, разрешаю ему применять вооруженную силу от имени Его Императорского Величества. Вплоть до потопления судов и уничтожения экипажей. Для чего ему дозволяется нанимать к себе на воинскую службу людей вольного звания.

Всем комендантам имперских портов и крепостей предписывается снабжать мессира Генриха фон Дуфена продовольственными и прочими припасами. Предоставлять коггу "Королевский волк" свободный вход в гавани и стоянку на рейдах для отдыха экипажа и ремонта.

Всякий, кто будет препятствовать осуществлению полномочий сего свидетельства подлежит аресту и заключению до судебного разбирательства…"

Внизу, под подписью канцлера застыли сургучные кляксы печатей. Чувствуя, как во рту пересохло от волнения, Кон еще раз перечитал странную бумагу. Затем с изумлением посмотрел на наблюдавшего за ним Меродера.

– Что все это значит? – спросил лемельский советник.

– Не знаю. Приказ нашли у главаря в каюте. После того, как прикончили.

– Но ведь это… – не в силах подобрать слова, Кон затряс бумагой. – Это равносильно объявлению войны Вольным городам!

– Похоже на то, – капитан быстро оглянулся по сторонам. – Советник, давайте потише. Хватит того, что мои ребята наслушались от разбойников, что те на "службе у самого императора". Наша Гильдия, как вы знаете, присягала на верность трону.

– Не может такого быть, – твердым голосом сказал Йеремия Кон и пояснил:

– Я имею в виду, что эта бумажка – фальшивка! Гнусный подлог.

Меродер хмыкнул. Поскреб бритый подбородок:

– Не знаю. У нас в Доме есть кое-какие бумаги с такими вот печатями и подписью канцлера… Скажу, что свидетельство очень похоже на настоящее.

Патриций мелко затряс головой.

– Подлог, фальшивка, – казалось, он больше хочет убедить самого себя, чем капитана. – Иначе быть не может. У Союза есть кое-какие разногласия с канцлером… Да и покойный император не всегда был прав… Но чтобы выдавать разрешение перехватывать наши грузы! Нет, канцлер ни за что бы на это не пошел. Зачем?

Меродер промолчал. Потом спросил:

– Что будем делать с пленными? Повезем в Лемель?

Кон надолго задумался.

– Не стоит, – ответил он наконец. – Везти их в город – значит, дать пищу слухам. Сейчас, когда в Годштадте должны выбирать нового императора – это лишнее. Пусть справедливость свершится на месте.

Он выразительно посмотрел на капитана.

– Только разбойников нужно хорошенько допросить перед смертью. Но так, чтобы без лишних ушей.

– Можно, – кивнул Меродер. – Думаю, фельдфебель без труда развяжет им языки. Расскажут все, что знают, а мы с вами послушаем.

– Да, да. Обязательно. В Лемеле я обо всем доложу членам магистрата.

Еще раз прочитав странную бумагу, Кон спрятал ее в сумку на поясе. Тем временем капитан отправил пажа за Киром. Когда тот появился, Меродер приказал отвести пленных в хибару и подготовить там все для допроса.

– Дождешься нас, – закончил капитан.

Наемник ушел и Меродер поинтересовался, что будет, если бумага окажется настоящей?

– Такого просто не может быть, – упрямо повторил Кон. – Канцлер не безумец, чтобы лишать государство поддержки самых богатых портов Побережья. Мы издавна верные союзники Империи.

– Значит, все-таки думаете – подделка, – Меродер прищелкнул языком. – Ладно, советник, идемте. Послушаем, что споют наши птички.

Подмастерье вышел из книжной лавки, чтобы встретить гостя, а хозяин, покряхтывая, поднялся. На негнущихся ногах заковылял к полке, где стояло полтора десятка разношерстных томов – последние приобретения. Все они были не новы, из недавно распроданной после смерти владельца библиотеки рухтского бальи, но в хорошем состоянии. Немножко подумав, Эргельт отобрал для начала "Основы государства" Турана Цутхского, "Обычаи и законы земли Фреезской" – сочинение мессира Альбы, и "Рассуждения о духе человеческом" Анонимуса. Отнес их на столик, несколько лет назад поставленный специально для капитана. Тот, когда приходил, проводил в лавке не один час. В глубине души старик уважал странного клиента за любовь к рукописным книгам. В искреннем интересе Меродера хозяин лавки не сомневался. Хоть капитан крайне редко что-либо покупал, его уважительное, молчаливое внимание во время пространных комментариев Эргельта обеспечило ему лояльность старика.

Не говоря уже о том, что Меродер был настоящим знатоком каллиграфии. Он мгновенно, с точностью до десяти лет определял время, а также место создания любого фолианта. Безошибочно различал руку мастеров, будь-то монахи из Берхингема или копировавшие их стиль соседи-конкуренты – Гильдия Переписчиков Уррена. Даже сам Эргельт не настолько хорошо разбирался в тонкостях, хотя его предки основали лемельское Братство Каллиграфов.

Еще одно обстоятельство для Эргельта, поклявшегося, что никогда не будет продавать отпечатанные на станке книги, несомненно говорило в пользу капитана. Тот совершенно не интересовался новинками, появившимися благодаря дурацкому изобретению. Меродер всякий раз молчаливо соглашался с мастером, когда старик повторял свое любимое из "Истории каллиграфии":

– "В начале было Слово от Бога. И только наш брат-каллиграф, владеющий искусством, способен перенести его на бумагу".

Эргельт услышал, как на улице подмастерье приветствует клиента. Губы старика привычно растянулись в любезной улыбке, которой он всегда встречал посетителей. Опираясь рукой о край стола, хозяин ждал, когда войдет капитан, но тот почему-то не спешил.

Через некоторое время в лавку вернулся Григ. Быстро подойдя к Эргельту, он зашептал, что наемник задерживается. Его остановил городской советник Кон, и теперь они о чем-то беседуют.

– Вы бы вышли, мастер, поздоровались, – косясь на дверь, предложил парень. – А то нехорошо получается…

В задумчивости Эргельт пожевал бесцветными губами. Он лихорадочно припоминал, как появившийся под дверью член магистрата, относится к печатным книгам. Точных сведений об этом в памяти не отыскалось. Там было только, что городской патриций в прошлом году приобрел у него "Песни о любви" – сборник сочинений легендарного трувера Андрэ из Палентры. В подарок даме.

– Да, ты прав, – вздохнул он. – Советник – хороший человек, и не поздороваться с ним – верх невежливости. Дай мне свою руку.

Поддерживаемый подмастерьем Эргельт направился к выходу.

В ответ на витиеватое приветствие появившегося на пороге старика, Йеремия Кон и Меродер, беседовавшие посреди улицы, коротко поклонились. Поздоровались, но на предложение войти в лавку отказались.

– Я спешу, – пояснил советник. – Скажу несколько слов мессиру капитану и ухожу. Дела! – он развел руками.

– Вы лучше вернитесь к себе, мастер Эргельт, – предложил Меродер. – На улице достаточно свежо, как бы вам не простыть на ветру.

Сказав это, он утратил к старику интерес. Повернулся к Йеремии:

– Продолжайте, советник.

Член магистрата покосился на маячившего в двери Эргельта. Тихо сказал:

– Завтра в Годштадт выезжает новый депутат Рейхстага Ларс фон Ходбург. Он займет кресло умершего в прошлом месяце Максвелла. Для его охраны решено нанять ваших людей.

– Хорошо. Ничего не имею против. Я подберу вам десяток человек.

Снова покосившись на хозяина лавки, Кон шепотом сказал:

– Магистрат просит, дорогой капитан, чтобы именно вы возглавили эскорт депутата.

– Это еще зачем? – нахмурился наемник. – Что вы там задумали? Выкладывайте, Йеремия, не ходите вокруг да около!

– Тише, тише, – Кон быстро коснулся рукава собеседника. – Дорогой Меродер, мы три дня совещались, пока не пришли к общему мнению, что найденную вами у морских разбойников бумагу необходимо предъявить канцлеру. И потребовать от него объяснений.

Советник замолчал, и Меродер раздраженно поинтересовался, он-то тут при чем?

– Это ваши, лемельские дела, – проворчал он. – Людей для охраны я, конечно, предоставлю…

– Капитан, – настойчиво перебил патриций, – ваше слово многого стоит. Вы – честный воин, которого знают и в имперской столице. Когда вы подтвердите у кого и при каких обстоятельствах была изъята известная вам бумага – никто и не подумает усомниться. Ваше свидетельство стоит двухсот дукатов, которые мы заплатим лично вам за эту поездку.

Меродер хотел что-то ответить, но передумал. Некоторое время он молчал, потом сказал, что сообщит о своем решении вечером. Кон озабоченно наморщил лоб, однако возражать не стал.

– Как угодно, мессир, – он поклонился. – В таком случае, приглашаю вас отужинать сегодня у меня в доме.

– Хорошо, я приду. До встречи, советник, – капитан коснулся берета.

Отвернувшись, он направился к все еще топтавшемуся на пороге Эргельту. Бесцветные губы старика растянулись в приветливой улыбке.

– Я сойду, – Урс коснулся плеча возницы. – Останови здесь, папаша.

Подвозивший его крестьянин натянул вожжи:

– Тпрруу! Стоять!

Тащившие груженый бочками с пивом воз кобылы охотно остановились. Взяв лежавшие рядом узелок и посох, паренек соскочил на землю. Протянул хозяину телеги полгроша – вторую часть обещанной платы:

– Счастливой дороги, папаша. Спасибо, что подвез.

Ничего не ответив, возница щелкнул кнутом, и лошади потянули воз дальше. Урс постоял, пристраивая узел на конце срезанной в лесу палки. Положив ее на плечо, побрел к видневшимся впереди домишкам – предместью Вигенбурга. Телега, на которой он так удачно ехал все утро, уже с ними поравнялась. За шестнадцать дней, прошедших с момента бегства из Мевеля, Урс почти все время путешествовал на своих двоих. Несмотря на подгонявший его страх и желание поскорее оказаться как можно дальше от родного города приходилось экономить. Когда "дублеты" схватили Урса у порога собственного дома, в кошеле на поясе лежала довольно приличная сумма – шесть с половиной гульденов. Деньги, которые за день до катастрофы дала ему матушка, нужно было теперь растянуть хотя бы на пару месяцев. Но как паренек ни старался, грошик за грошиком они исчезали в мозолистых крестьянских лапах, кошеле возницы или за щекой странствующего торговца. Кроме еды пришлось прикупить кое-что из необходимых в дороге вещей – хороший нож, кресало, старый, но теплый плащ, служивший ему постелью. Спал он в эти дни чаще всего в лесу.

Видела бы его теперь матушка, Урс судорожно вздохнул. При мысли об арестованной фрау Анне, в груди паренька болезненно сжалось сердце. Как это уже не раз бывало, накатила тоска. В такие моменты от собственного бессилия хотелось завыть. Завыть, как тогда, когда бежал со всех ног по ночному Звездному тракту. Несся прочь от развалин Старой башни, прочь от проклятого Мевеля, ставшего ловушкой для его семьи…

– С дороги, сопляк! Затопчу!

Грозный окрик и нарастающий за спиной стук копыт заставили погруженного в раздумья Урса зайцем отскочить на обочину. Обмирая от невольного страха, он смотрел, как мимо проносится целая кавалькада. Судя по одежде, двое рыцарей со слугами. Паренек чертыхнулся, проводил конных недобрым взглядом. Со злорадством увидел, как оборвыши, возившиеся у дороги, кинули в них несколько комьев земли. С завидной ловкостью угодили последнему всаднику в спину, но человек даже не оглянулся. Через несколько мгновений верховые скрылись за хибарами. Обстрелявшие их мальчишки, что-то крича, побежали следом.

Поправив на плече посох с узелком, Урс зашагал по тракту.

У входа в харчевню висела добротно сделанная из дерева и проволоки клетка. В ней имелось колесо, в котором бежала коричневая белка. Урс долго стоял, с любопытством наблюдая, как зверек несется вперед, оставаясь при этом там же, где был. Ранее такой забавы ему видеть не приходилось.

Наконец голод напомнил о себе, и паренек вошел в открытую дверь заведения. Внутри, несмотря на дневной час плавал сизый туман. Дым от очага, вместо того чтобы уходить через проделанное в крыше отверстие, расползался по всей харчевне. В горле сразу запершило, на глаза навернулись слезы. За длинным столом сидели четверо и, покашливая, торопливо хлебали какое-то варево.

Из едкого тумана на Урса выдвинулась грузная фигура в сером фартуке, с огромным мясницким ножом на боку. Лицо человека до половины было замотано грязной тряпицей, над которой горели воспаленные глаза. Смерив паренька взглядом, повар гнусаво поинтересовался, что ему тут нужно?

– Пожрать чего-нибудь горячего, – ответил Урс.

– Есть гороховая похлебка с салом. За грош цельный горшок получишь.

– Тащи.

– Садись, – мужчина в фартуке указал на свободное место с краю стола. – Сейчас принесу. Пива налить? Полгрошика кварта – пей не хочу.

– Да, – Урс прислонил посох к бревенчатой стене. – И краюху хлеба!

Покосившись на бородатого соседа, который, вытянув жирные губы трубочкой, дул на горячее варево в деревянной ложке, он сел. Пристроил узелок на полу, так, чтобы стоял между ногами. Поморгал заслезившимися глазами и следом за остальными начал кашлять.

Долго ждать не пришлось. Рябая замарашка, чуть постарше его, принесла пиво в огромной щербатой кружке. Отхлебнув, Урс скривился: хмельной напиток беззастенчиво разбавили. Хорошо, если на треть. Но ругаться было не с руки.

– Кушайте, – вернувшаяся девка поставила перед ним дымящийся горшок, положила кусок хлеба. – Может, еще што принесть?

Урс отрицательно помотал головой. Принялся хлебать, стараясь не обращать внимание на вкус пригоревшего варева. И размышлять над тем, что ему делать дальше. Цель, которую он поставил перед собой, когда на второй день после побега проснулся в промозглом лесу, была достигнута. Ну, или почти достигнута. Столица княжества – Вигенбург – находилась не далее чем в полу-лиге от него. Пересечь предместье и вот они – крепостные стены, ворота, стража…

Паренек выплюнул попавшийся в похлебке кусочек шкурки от сала: прожевать его было невозможно. Так же невозможно, как сунуться в городские ворота. Наверняка, здешнюю стражу уведомили о нем. Повторять судьбу несчастного Ганса ученику ювелира совсем не хотелось. Нужно было найти способ незаметно проникнуть в город.

Откусив кусок горьковатого, плохо выпеченного хлеба, Урс запил его пивом. Теперь, после скверной похлебки, оно казалось не таким уж дурным на вкус. И вообще время, проведенное в дороге, показало беглецу, что привыкнуть можно ко всему. К одиноким ночевкам в холодном и сыром лесу, где неподалеку от твоего костра охотятся волки. К стертым в кровь беспрестанной ходьбой ногам. К чувству голода, сосущему под ложечкой по несколько суток подряд. Научило загонять свой страх глубоко-глубоко внутрь, жить с ним и, самое главное, – прятать от других. Так, чтобы никому из встреченных на тракте прохожих-проезжих в голову не пришло, что ты чего-то боишься. Чтобы ни один крестьянин, у которого ты купил хлеба или попросился переночевать на сеновале, не заподозрил в тебе беглеца. Не вцепился в воротник, не позвал на подмогу соседей и не потащил к старосте.

Закашлявшись, Урс утер слезящиеся глаза. Сидевший рядом с ним мужик кончил есть и выбрался из-за стола. Расплатившись, вышел из харчевни. Словно на смену, в дверь сразу же шагнул новый посетитель. Высокий, еще не старый мужчина в черной рясе, подпоясанной веревкой – нищенствующий монах. Осенив себя знамением, святой отец зычно, нараспев сказал:

– Да прибудет Господне благословение на доме сем, его хозяевах и гостях! Ибо рек Господь Всемогущий: люб мне тот, кто дает пищу телесную слугам моим. Зачтется каждый кусок хлеба и глоток пива, коими добрые люди делятся с ними.

Из тумана появился хозяин. Поклонился, получив благословение. Предложил святому отцу присесть, отдохнуть. Подкрепиться, чем Бог послал.

– Господь отблагодарит тебя сполна, добрый человек, – странствующий монах уселся напротив Урса. – А я не забуду упомянуть в своих молитвах.

– Куда путь держишь, святой отец? – оторвавшись от похлебки, спросил чернорясого сосед по лавке – красномордый мужик в бараньем кожухе.

Кашлянув, монах ответил, что звать его Кнутом, из обители Нищих Братьев на границе с Туршем. Идет-бредет по землям урренским поклониться мощам святых близнецов Августа и Густава. В этом году ровно сто лет исполнится, как их мамаша – Хильда – прабабка нынешнего курфюрста, основала монастырь рядом с могилой невинноубиенного сыночка – Августа. Извели того во младенчестве колдовством по приказу императора, который хотел род курфюрстов пресечь и весь Уррен под себя загрести.

Порчу тогда наслали на обоих братьев, да только явил Господь Всемогущий чудо и Густав выздоровел. Прожил потом до шестидесяти годков, добрую память о себе оставил. Правил по справедливости и простых людей от императорских мытарей всегда защищал. За что его народ прозвал "Честным". А когда помирать собрался – завещал схоронить себя рядом с братом Августом. И стали на их могиле чудеса случаться – больным, которые туда придут, Господь исцеление шлет, скорбящим – покой в душе, а тем, кто на монастырь жертвует – исполнение заветного желания…

– Эх, может, и мне туда сходить, – пробормотал один из слушателей. – Помолиться, да попросить у Близнецов помощи. Совсем житья от мытарей не стало. В прошлом месяце кобылу за долг в казну забрали.

Монах придвинул к себе принесенный хозяином горшок:

– Благодарствую.

Обвел сидевших за столом взглядом светло-серых, почти прозрачных глаз. Сказал:

– Настоятелю нашему – отцу Андреусу – на Рождество чудеснейшие откровения были. Три ночи подряд к нему ангел являлся, – прервавшись, рассказчик зачерпнул гороховый суп и стал есть.

– Какие? – заинтересовался сосед Урса по лавке. – К беде аль добру?

– Дай пожрать человеку, – сидевший рядом мужик толкнул его локтем в бок. – Ты вон брюхо набил – не мешай святому отцу.

Брат Кнут торопливо проглотил горячее варево, остудил рот пивом и сказал:

– Явившись в первую ночь, ангел предрек, что весной помрет император Карл.

– А так и случилось, – покачал головой мужик в бараньем кожухе. – Знать, взаправду видение от Бога.

– Во вторую ночь, – продолжил монах, – крылатый вестник сказал отцу Андреусу, что будет война.

Страшное предсказание прозвучало совсем обыденно, и его смысл не сразу дошел до людей.

– С кем это война? – спросил задержавшийся у стола хозяин. – На востоке небось? С язычниками?

– Нет, – Кнут уставился перед собой, как будто что-то увидел. – С новым императором. Начнет он всех налогами душить, разошлет повсюду мытарей и "мертвоголовых". Мытари будут последний грошик у бедняков отымать, а наемники тех, кто воспротивится, резать станут. Весь Уррен запылает…

Снова прервавшись, чернорясый вернулся к еде, а посетители растерянно переглянулись. Сидевший с самого края, на одной лавке с Урсом мужик быстро поднялся и, положив на стол несколько биллонов, пошел к двери. Сосед монаха мучительно закашлял.

– Страшные вещи сказываете, святой отец, – вздохнул хозяин харчевни. – Я…

– А в третью ночь, – будто не слыша, продолжил чернорясый, – показал ангел нашему настоятелю, как курфюрст Леопольд со своими рыцарями гонит "мертвоголовых" прочь. Да так гонит, что те оружие наземь бросают и опрометью улепетывают. Курфюрст наш, с божьего соизволения, всех до одного врагов изничтожит, даже духа их в княжестве не останется!

– Пойду я, – мужик в бараньем кожухе встал. – Мне… – он не договорил и, тряхнув головой, ушел.

Хозяин харчевни заморгал воспаленными глазами. Узкий лоб прорезали морщины. Он собрался что-то сказать, но двое мужиков, вместе с Урсом остававшиеся за столом, подались к святому отцу.

– Верно кажете, – тихо сказал один. – Пора их всех хорошенько в зад пнуть.

Второй посетитель – здоровенный парень с медной серьгой в ухе, покосившись на ученика ювелира, заявил, что чужакам в Уррене не место. Гнать их поганой метлой, а то совсем житья не стало. Куда ни ткнешься – всюду императорские людишки. Последний грош – и тот отобрать норовят. Где чуть звякнет, сразу туда кидаются. Всей стаей. Как псы голодные.

– Довели людишек, – вздохнул второй мужик. – Нам вареный горох похлебать в радость, а мастеровщина в городе мясо через день за обе щеки трескает.

Он рассержено отпихнул от себя пустую миску. Нахмурившись, хозяин харчевни тяжело посмотрел на него, но ничего не сказал.

– Да что там цеховые, – проворчал парень с серьгой. – Я с ребятами в прошлом годе на новой ярмарке торговые лавки ставил. Насмотрелся на приезжих купцов. Из самого Годштадта были. Такую торговлю вели, что к вечеру кошели от серебра завязать не могли. А жрали-пили-то как! Чуть животы не трескались, без памяти под столами валялись. Девок кажную ночь к себе водили…

– Мне знакомый сказывал, – загнусавил хозяин харчевни, – ихний купец, где не торгует, один налог платит. В императорскую казну. А нашему с кажного гроша три части отдать надо. Князю, городу и императорскому мытарю. С таких доходов не шибко-то и разбогатеешь.

Быстро орудуя ложкой, монах водил по сидящим за столом острым взглядом и согласно кивал.

– А говорят-то они как, – парень с серьгой скорчил презрительную гримасу. – Лопочут непонятно. Все слова наши перекривят, а потом на тебя же вылупятся и "дураком" обзовут, если переспросишь.

– За людей нас не считают, – поддакнул второй мужик. – Не дай боже, попасться в лапы стражнику из пришлых! Шо ты, – он закатил глаза. – Так обдерет, што уж лучче в тюрьму или под кнут идти.

Сыто рыгнув, святой отец отложил ложку. Взялся за пиво. Сделав несколько глотков, он отер влажные губы тыльной стороной ладони и назидательно произнес: – Не зря в народе говорят: "Какой хозяин, такие слуги". Вот император Карл не отцом родным своим подданным был, а злым отчимом. Даже вдов и сирот обижал. И слуг себе подобрал таких же. Сущих злодеев. Где ни хожу, все от императорских стонут.

Хозяин корчмы уныло пробормотал:

– Што поделать. Власть императорская – она от Бога.

– Уррену от Господа испокон веков свой хозяин поставлен, – монах нахмурился. – На земле наш владыка – курфюрст Леопольд.

Чернорясый остановился, словно ожидая от собеседников возражений, но те молчали.

– Император Карл, – продолжил святой отец, – не просто так долго перед смертью хворал. За грехи его тяжкие, колдовство богомерзкое и угнетения, что подданным чинил, послал ему Бог наказание. И душу его к себе не принял – отдал самому Диаволу на расправу.

– Грят, у него в брюхе черви завелись, – быстро сказал второй мужик. – Еще када живой был, все нутро они ему выели.

Монах согласно кивнул.

– Правду говоришь, – подтвердил он. – Нашему отцу-настоятелю знакомый придворный в письме рассказал, что перед смертью смердел Карл, будто отхожее место.

Наморщив длинный нос, Кнут с отвращением покрутил головой.

– Мерзко жил и мерзко помер, – берясь за кружку, закончил он. – И новый император… Им, сказывают, племянник старого будет. А он всем в дядюшку пошел. Не станет под ним добрым людям житья. Совсем не станет.

Урс торопливо вытер мякишем донышко своего горшка и отправил хлеб в рот. Нужно было уходить, но то, о чем через мгновение начал рассказывать чернорясый, заставило его остаться. Кнут заговорил о Мевеле. Дескать, побывал он в славном городе на прошлой неделе…

Жил да был в Мевеле золотых дел мастер по имени Петер. Человек работящий, зажиточный, Господу и властям послушный. Жил-поживал, добра наживал, Богу молился, и все у него было хорошо. Пока не женился. Замуж взял девку красивую, но родом не из Мевеля, а со стороны, из семьи "пришлых голодранцев". Говорили ему родные и знакомые, что не стоит коренному мевельцу брать в жены чужую, говорили…

– Да только сами, небось, знаете, – монах обвел слушателей насмешливым взглядом, – что все грехи от баб. Через них сам Диавол действует, нашего брата искушает, с пути истинного сбивает.

Вот Петер вместо того, чтобы к советам умных людей прислушаться, уперся, как баран, и женился на чужачке. Ему, кто эту девку знал, говорили: опомнись парень, не пара она тебе. Красавица, да не чиста умом и телом, как все пришлые. Посватайся лучше к своим, из городских – любая за тебя пойдет. Да где там! И слушать не хотел, ничего кроме нее не видел, будто опоили человека…

– Может, вправду, каким зельем опоили? – перебил парень с серьгой. – У нас тут…

– Подожди, – остановил его хозяин корчмы, – пусть святой отец доскажет.

– Да, да, – поддержал второй мужик. – Интересно же.

Родители первыми отступились, потому как единственный сын, привыкли с детства баловать. Сказали: делай Петер, как знаешь, не станем тебе больше указывать. Лишь бы ты, сынок, счастлив был. В общем, никого он не послушал и в конце концов все сделал по своему. Девка-то больно красивая была. Не то, что бюргеру – рыцарю отвести под венец не стыдно.

– Но забыл Петер, – чернорясый покачал указательным пальцем, – что не в женских прелестях счастье. Груди белые, щеки красные, бедра пухлые – все суета и тлен. Главное – вера в Бога и жизнь праведная. Ибо рек Господь: "Не гонись за счастьем земным".

Женился наш мастер, сыграл богатую свадьбу, и появилась у него в доме хозяйка. Была она девка хитрая, не даром из пришлых голодранцев. Тех папаши да мамаши ловчить, хитрить, изворачиваться сызмальства приучают. Чужакам соврать – что нам глоток воды сделать…

Отец Кнут приложился было к кружке с пивом, но оказалось, что она опустела. Не успел он взглянуть на хозяина харчевни, как тот сам предложил еще налить. А парень с серьгой и его приятель тоже себе заказали. Перед тем, как отойти от стола, хозяин посмотрел на Урса:

– А ты? Давай, говори. Чтобы я потом опять не бегал.

Паренек отрицательно мотнул опущенной головой – щеки Урса горели, губы дрожали от гнева:

– У меня еще есть.

– Только вы, святой отец, – хозяин повернулся к монаху, – без меня дальше не сказывайте. Я быстро.

– Хорошо, – Кнут кивнул. – История сия весьма поучительна. Жаль, что людей так мало. Ее бы каждому послушать не мешало. А то люди о Боге забывать стали.

– Вы тут до вечера оставайтесь, – предложил парень с серьгой. – Днем-то все при деле, кусок хлеба для себя и детишек зарабатывают. А как стемнеет – сюда, в "Белку" – много народу придет. Людишки любят здесь посидеть. Вот бы и рассказали всем.

– Про Мевель, – поддержал товарищ, – да о чудесных и страшных знамениях, кои вашему настоятелю привиделись. У нас имперских людишек не любят. Да только боятся.

– Ничего, скоро все переменится, – успокоил монах. – Не зря отец Андреус пророческие картины видел. Переполнилась чаша божьего терпения, прольется гнев на головы нечестивцев. Я посижу здесь до вечера, путь свой продолжу завтра. Переночую – на ночлег меня братья к себе примут, тут обитель неподалеку – и в путь! Мощам святых Августа и Густава поклониться.

Вернулся хозяин, и, промочив горло, отец Кнут возобновил рассказ:

– Женка ювелира не дура была, и, пока свекр со свекрухой жили, нутро свое змеиное не показывала. Тише воды, ниже травы ходила, себя блюла. В церковь с мужем по три раза в день хаживала. Через год забрюхатила…

Первый младенец года не прожил – помер, второй до двух дотянул и от горячки сгорел. Может, оно и к лучшему было, что детишки в невинном возрасте, не согрешив, представились. К себе их Господь забрал несмотря на родительницу. Ювелир после смерти детишек тосковать начал, еще больше к жене присох – не оторвать было. Друзей-товарищей, родителей оставил, все с ней день-деньской сидел… Вскоре, один за другим представились его папаша с мамашей. Схоронил он их, жена волю почувствовала и стала вести себя, как ей хочется. Дом забросила, в церковь ходила через день, деньги из мужа начала тянуть. Зачастили в дом к мастеру Петеру ее родичи. То один, то другой приедет. Переночуют, денег выпросят, по трактирам городским пропьют и к себе. И так круглый год напролет. Только ювелир что-то заработает, как его женка на себя потратит или родичам своим отдаст. Дескать, родным помогать надо – бедные они, да и Господь велел.

– Я бы такую бабу, – не выдержал хозяин корчмы, – бил бы с утра до ночи. Как только бы о деньгах заикнулась – получай! – Он нанес воображаемый удар. – Вот мужики, соврать не дадут! Я свою Марту раз в неделю бью просто для острастки. Чтобы знала, как себя с мужем вести. Попробовала бы она у меня… – хозяин закашлялся.

– Баба для того и создана, чтобы мужа слушать, – сказал парень с серьгой. – Правда, святой отец?

Монах кивнул и, прихлебывая пиво, неторопливо продолжил:

– От Господа велено мужам жен и чад своих держать в строгости и повиновении. Всегда так было и будет. Да только мастер Петер слаб оказался, и вскоре жена его совсем под себя подмяла. Что скажет, то он и делает. Тем более, что она снова понесла, и чуть что не по ней – сразу в слезы, крик, волосы на себе рвать…

Урс взмахнул рукой и глиняная кружка, ударившись о стену, с треском разлетелась в дальнем углу корчмы. Все подскочили, испуганно уставились на паренька. Выпучив налившиеся кровью глаза, хозяин поднялся. Заорал:

– Ты, что – с ума сошел?!

Размахивая руками, подступил к Урсу. Остальные с любопытством следили за происходящим. На лице парня с серьгой явственно читался интерес – будут ли бить захмелевшего чужака? Похоже, он и сам был не прочь принять участие, помочь хозяину.

– Крыса бежала, – Урс, не мигая, смотрел орущему владельцу харчевни прямо в глаза. – Вот я в нее и швырнул. Да не ори ты, папаша, – повысил он голос. – Сколько с меня за твою кружку причитается? Я заплачу.

Ученик ювелира порылся в спрятанном за пазухой кошеле:

– На, держи. Тут и за жратву будет. И пива мне еще принеси.

Он положил на стол четверть гульдена. Хозяин молча взял монету. Недоверчиво попробовал на зуб. В этот момент в харчевню вошли двое. Внимание толстяка переключилось на новых клиентов. Те заказали похлебки, колбасок и вина. Вежливо поздоровавшись с монахом, опустились за стол.

На улице моросил дождь. Белка в клетке устала от своего бесконечного путешествия. Выбравшись из колеса, она сидела на задних лапках и грызла лесные орехи. На стоявшего в дверном проеме, следившего за ней Урса, зверек внимания не обращал. За спиной паренька, в задымленной харчевне странствующий монах продолжал свой лживый рассказ о мастере Петере. В какой-то момент, поняв, что больше не выдержит, Урс взял кружку с пивом и нарочито неспешно вышел за дверь. Узел с посохом он оставил у стола, дав понять подозрительно зыркнувшему хозяину, что бежать с его драгоценной посудиной не собирается. Впрочем, на уход паренька никто кроме повара внимания не обратил – все слушали болтовню чернорясого. Тот уже закончил с прошлым семейства Граф и подбирался к настоящему:

– Забрала она в доме полную власть, а тут как раз в Мевель перебрался один типус. И если поначалу женка мастера просто зловредная баба была, так этот – Джорданом его звали – оказался настоящий злодей. С малолетства в ученики к проклятому алхимику поступил, продал душу Диаволу. Потом люди его хозяина на костер отправили, но самому Джордану удалось улизнуть. Бежав в Мевель от людского гнева, проклятый колдун стал заводить на новом месте знакомства. В доверие к честным бюргерам втираться. Дескать, лекарь он, любую болезнь излечить может, недорого возьмет. Некоторых, действительно, от хворей избавил, да только места в Раю лишил. Ибо Диавол и его приспешники ничего просто так не делают. За любую помощь от адских сил, человеком принятую, – дорогую цену заплатить придется. Не сегодня, так завтра, не завтра, так на смертном одре. Диавол ни о чем не забывает, у него каждый на учете. Все до одного грешники в особые книги записаны! Кому что дадено и что взамен стребовать полагается. Любой грех, даже в мыслях человеком совершаемый, сразу огненным пером, кровавыми чернилами ложится на выделанный из человеческой кожи пергамент. И когда приходит время Господу новопредставившегося судить, куда ему отправляться – на небеса или в преисподнюю – Диавол тут как тут. Хвостом дрожит, копытами от нетерпения постукивает, а в когтях уже книжка наготове. Господь бы и рад душу к себе принять, он все простит, но черт своего не упустит – зря что ли старался? Сует свои записи, а там красным по белому: все грехи – от первого до последнего. И никуда грешнику не деться, приходится вместо Рая в Ад отправляться.

В рассказе монаха последовала короткая пауза, во время которой кто-то из слушателей, покашливая, заказал чернорясому пива. Тот степенно поблагодарил и сказал, что Господь мужику не забудет. Любое благодеяние своим слугам он как жертву себе лично приемлет. Нет вернее пути к Богу, чем помощь Святой Церкви.

– Чтоб ты лопнул, болтливая скотина, – прошептал Урс.

От голоса монаха мутило. Хотелось вцепиться ему в глотку, разбить кружку о бритую башку. Или просто уйти. Но желание узнать хоть какие-то новости о матери пересиливало. Приходилось терпеть всю эту грязь, которую чернорясый лил на его родителей. Сейчас брат Кнут рассказывал, как фрау Анна снюхалась с проклятым чернокнижником. Продала душу Диаволу, и стала самой настоящей ведьмой…

– Поначалу они хотели и ювелира сбить с пути истинного, – говорил монах, – Джордан ему всякие богомерзкие сочинения подсовывал, прельстительные речи вел. Думал, что мастер Петер в Господе нашем Всемогущем усомнится. Да только не на того попал. Как всякий настоящий мевелец, Граф в вере был крепок – искушению не поддался. А ведь алхимик ему даже Философский камень обещал добыть, если отступится. Но Петер устоял.

– Что же он к священнику не пошел, – с недоумением в голосе перебил один из посетителей харчевни, – если видел, с кем дело имеет? Почему не донес?

– Не все так просто, дети мои, – сокрушенно вздохнул святой отец. – Джордан был хитер, не даром у Диавола в помощниках ходил. Он ведь не в лоб ювелиру сказал "продай мне душу и будут тебе все сокровища земные". Нет. Алхимик дело вел хитро. То подсунет мастеру еретическую книгу, то за кружкой доброго мевельского душевный разговор поведет, а жена перед сном в ухо ласково нашепчет. Такого тумана навели, что и монах не сразу бы догадался, кто пред ним.

В общем, понял вскоре колдун, что не станет Граф пособником в черных делах, и отступился. Отступился, но злобу лютую на благочестивого человека затаил. Своему хозяину козлоногому поклялся: раз не получилось Петеру душу испоганить, значит, заберет у него жизнь. Принесет в жертву Диаволу, и через это других людей окончательно погубит. Ведь за время, что в Мевеле прожил, успел проклятый алхимик найти нестойких в вере людишек, легко поддающихся соблазнам. За ними не пришлось далеко ходить – порой сами в руки шли.

Например, незадолго до того, как решили ювелира в жертву принести, приехал к Графам жить племянник Ганс. Сынок старшей сестры ювелировой женки. Парень он был сильный и хитрый. Думал мастер Петер пристроить его к ремеслу, на золотых дел мастера выучить, но тот оказался слишком ленивым. Ничего делать не хотел, хозяину своему грубил, да все по кабакам ошивался. Пил, гулял, к девкам приставал.

– Гнать нужно было такого! – возмутился хозяин харчевни. – У меня бы он и дня не продержался. Вылетел бы, как пробка из бутылки!

Кто-то из посетителей поддержал его, но брат Кнут сказал, что без колдовства, конечно, не обошлось. Мало того, что ювелирова женка как всегда за родича стояла, так еще алхимик тумана в глаза мастеру напустил. Не замечал Петер, что у него под самым носом делается, совсем не замечал. Как во сне целыми днями ходил. Сын единственный от рук отбился – работу забросил, старшим по Цеху грубить начал, дрался все время – и то не видел. Жена ему каждую ночь сонного зелья подмешивала, а сама, как только он уснет – к племяннику в кровать! Соблазнила ведьма парня, чтобы к себе привязать, чтобы слушался ее беспрекословно, ибо знала – скоро его сила понадобится.

От нахлынувшей ненависти к монаху Урса бросило в жар, тут же сменившийся ознобом. Паренька затрясло так, что начали лязгать зубы. Белка в клетке, словно почуяв, что с человеком творится неладное, перестала грызть орех и уставилась на чужака. Тяжело дыша, Урс вышел из-под навеса. Дрожа всем телом, еле сдерживаясь, чтобы не зарычать от бешенства, он подставил лицо под усилившийся дождь. Потекшие из глаз слезы растворились в дождевых струйках. В корчме продолжал бубнить проклятый монах, но усилием воли ученик ювелира заставил себя не слышать.

– Заманили они мастера Петера в ловушку и убили, – вздохнул Кнут. – Принесли в жертву Диаволу. А дело попытались представить так, будто разбойники на ювелира в дороге напали.

– Слыхал я ранее про этот случай, – прихлебывая вино, заметил один из слушателей. – Стражник знакомый сказывал – им тогда из Мевеля бумага пришла, чтобы некоего Ганса искали. Подмастерье, который в убийстве подозревался. – Вот-вот, – закивал брат Кнут. – Мевельский прево был дельный человек, упокой Господи праведника, сразу понял, что дело нечисто. Не ввели его в заблуждение лживые слезы, которые хитрая вдова перед ним проливала. Взял он ее на подозрение, но поначалу вида не подал, что догадывается, кто ювелира убил. Чтобы не спугнуть.

А тем временем Джордан совсем страх потерял – привез в город старуху-колдунью с сыном-оборотнем. До этого жила она в глухой лесной чаще, зелья варила, да на шабаши летала. Большим уважением у самого Диавола пользовалась – много людских душ погубила. Глупым бабам из соседних деревень плод вытравливала, порчу на скотину насылала, хвори всякие. Сыночек ее – настоящий великан от матерого волка зачатый – даже говорить по-человечески не умел, только выть. В полнолуние, как водится, оборачивался диким зверем и глотки неосторожным прохожим, что в лесу заблудились, грыз.

– Вот таких помощников чертов алхимик привез в Мевель и к вдове жить устроил. Дом у покойного ювелира был большой, да еще Ганс – как хозяина погубил – испугался и удрал. С крадеными деньгами в Рухт подался. Добычу он прогулял быстро. Попытался тайком в Мевель под крыло своей ведьмы вернуться, но прево начеку был, день и ночь злодеев выслеживал. Как только убийца через городскую стену попытался перелезть – его стража схватила. Поместили Ганса в тюрьму, допросили – он сознался в убийстве. Но что душу Диаволу продал – утаил. Знал, такое костром закончится. Кроме того, надеялся, что сообщники его из тюрьмы вызволят.

Не зря надеялся. Как стало известно, что племянника поймали, вдовушка сразу к судье бросилась. На Святом Писании поклялась, что любовничек ни в чем ни виноват. Но судья ей не поверил, и суд назначил. Тогда она за помощью к своим, к пришлым голодранцам подалась. Они друг за дружку крепко стоят. Такой народишко, что своего просто так не отдадут, даже если колдун. Ну и Джордан времени не терял. Диавол ему за верную службу золотишка целый мешок отсыпал, так он на него для Ганса адвоката нанял. Чтобы тот прошения всякие писал, честным людям голову морочил. Крючкотвор сразу в столицу княжества поехал, нажаловался имперскому комиссару, что мевельский прево невинных людей хватает. Комиссар – поставленный покойным императором – только обрадовался, что можно верным слугам курфюрста навредить. Приказал суд отменить и чуть убийцу из тюрьмы на свободу не выпустил. Слава Богу, судья с прево – люди храбрые: кары не испугались, на своем настояли. Злодей в темнице остался, однако суд отложили.

Тут прево понял, что нужно торопиться, иначе чужаки совсем верх возьмут. Будут людей безнаказанно убивать и над законами смеяться. Стал он денно и нощно за вдовой следить. Увидел, как к ней в дом каждую ночь алхимик бегает. А с ним еще многие. Проводят они какие-то тайные сборища. И все из пришлых, ни одного коренного мевельца. Оно и понятно – чужаки нас всегда ненавидели и пакостили при случае, как умели. Недаром при императоре Максе, словно саранча на курфюршество хлынули – тысячи людей поубивали-ограбили! Города и села разорили, дома-земли себе позабирали. Весь Уррен к имперским землям присоединили, князя и дворян славы лишили, а простой народ в кабалу загнали…

– Ничего, отольются им наши слезы, – не выдержав, парень с серьгой грохнул кулаком по столу. – Мы им еще покажем, святой отец! Вот увидите.

– Ты потише, – прогнусавил хозяин корчмы. – Не шуми…

– Чево не шуми? – возмутился посетитель. – И так терпим, терпим, а житья нормального все нет и нет. Сам посмотри, что делается! Ведь честных людей режут, обирают, колдовством со свету сживают! Вон мевельский ювелир – уважаемый человек был, и что они с ним сделали? А кто нас – простых защитит?

Осторожный хозяин хотел что-то возразить, но вмешался брат Кнут:

– Верно говоришь, сын мой. Не будет на нашей земле покоя и достатка, пока всех пришлых к их хозяину в Ад не отправят. Не дадут они жизни честным людям, как их прадеды, что пришли сюда с мечом в руке. Нужно, по примеру прево из Мевеля, выжечь их осиные гнезда. По всему Уррену выжечь. Так, чтобы от чужаков и духа не осталось! Объединиться всем вокруг князя Леопольда и Святой Церкви, изгнать проклятых с урренской земли…

Ведь славный прево, когда понял, что дело с приспешниками нечистого имеет, только на свои силы рассчитывать не стал. Знал, без благословения и слова божьего победить врага рода человеческого не удастся. Поэтому пошел за помощью к святому брату Сервиусу – есть в одном из мевельских монастырей такой монах. Тихий, смиренный старичок – во всем мирском последний из последних, зато в благочестии – первый. Весь день проводящий в молитвах да трудах на благо монастырской общины. Раньше, в мирской жизни он был славным рыцарем – не раз поднимавшим меч на защиту простого люда от императорских притеснений. Но к старости решил, что пора Богу послужить, и в монастырь удалился, где праведной жизнью быстро вызвал к себе общую любовь и уважение.

Прево тоже брата Сервиуса всегда выделял – ходил к нему исповедоваться и в трудную минуту совета спросить. Пошел и сейчас. Рассказал монаху про убийство, вдову и алхимика. Брат Сервиус думал недолго – быстро всю правду прозрел. Подсказал ему Господь, что тут не просто человеческая алчность и блуд, тут сам Диавол замешан. Маячат его рога козлиные из-за спин людских. А как только святому брату стало ясно, что без дьявольских козней и черной магии не обошлось, сказал он прево, что ждать больше нельзя. Если дальше просто следить, проклятые приспешники Диавола еще много страшных дел натворят. Погубят жизни и души человеческие.

Решили той же ночью всех еретиков и чернокнижников, как они в доме покойного Графа соберутся, схватить. Что и сделали. Только сына ювелира упустили. Вдову, старуху ведьму с оборотнем, служанку – всех, кто в шабашах участвовал – схватили. Одного алхимика взять не смогли: предупредил Диавол приспешника об аресте. Заперся тот у себя в доме, сдаваться на суд Божий отказался. Надеялся, что козлоногий хозяин поможет ему из Мевеля выбраться. Да только Диавол тех, кто ему душу продает, завсегда обманывает. Наобещает, посулит, а потом бросит. Ему ведь и так хорошо – душа грешника сразу в Ад отправляется.

Вот он Джордана и оставил. Попытался алхимик спастись с помощью магии, но брат Сервиус особой молитвой лишил колдуна силы. Не смог тот ничего сделать супротив праведника. И прошло бы все хорошо – взяли бы проклятого алхимика и на костер отправили, но уж больно мевельский прево бесстрашен был. Горяч, честен, нетерпелив и к службе ревностно относился. Не захотел он ждать, когда чертов колдун к нему выйдет. Пошел сам бесстрашно, прямо в логово к зверю…

Брат Кнут неожиданно замолчал. Он закрыл глаза и некоторое время сидел неподвижно, как будто о чем-то размышляя. Слушатели смиренно ждали продолжение оборвавшегося на самом интересном месте рассказа. Долго терпеть им не пришлось. Монах, тонко чувствовавший, как нарастает напряжение, открыл рот, когда самый нетерпеливый уже хотел спросить, а что же дальше?

– Был у проклятого Джордана огромный черный зверь, – обводя собравшихся взглядом, произнес чернорясый мрачно. – Демон, которого алхимик богомерзкой магией служить себе заставил. Благодаря колдовству казался он людям страшной собакой. Держал колдун его под домом в глубокой норе, кормил человеческими костями – разрывал по ночам старые могилы. А когда удавалось погубить человека – поил свежей кровью…

Вот это чудовище и напало на бесстрашного прево, стоило ему со своими людьми в сад Джордана войти. Но мессир был человек по-настоящему храбрый. Не струсил, на шаг не отступил, даже перед ужасными клыками адской собаки. Достал свой меч, воодушевил людей, что с ним были. Дрался смело и почти победил. Иссек проклятого зверя клинком так, что тот всю свою черную кровь потерял… Но демон есть демон и, улучив момент, укусил он отважного бойца за руку. А клыки у дьявольской собаки были ядовитые, как у змеи.

Попал смертельный яд из раны в кровь прево, потек по жилам и погиб храбрец. Только успел отец Сервиус, что рядом, словно простой воин сражался, отпустить герою грехи. Проклятый демон после смерти прево быстро издох, а за ним колдун. Понял, что теперь его никто не спасет, и на пики бросился. Закололи чернокнижника, навалили сверху дров и сожгли вместе с мертвым чудищем. И дом его сожгли…

Несмотря на дождь и холод Урс все-таки дождался своего врага в засаде за деревьями, у поворота, ведшего с тракта к обители. Монах не соврал, когда говорил, что будет ночевать у братьев в монастыре. И несколько долгих часов, проведенных под дождем на ветру, не пропали даром. Урс замерз и сильно промок, но стоило вспомнить последнюю часть рассказа чернорясого, и ненависть заставляла забыть об усталости.

Заканчивая мевельскую историю, брат Кнут поведал, как с остальным благочестивым людом швырял камнями в прикованных к позорному столбу ведьм. Городской глашатай читал приговор, а люди кидали тухлыми яйцами и не только – в несчастных женщин. "Старый колпак" Шонхельм приговорил фрау Анну, старушку Габи, ее немого сына – к сожжению на костре. Бедняга Ганс, по-видимому, не выдержав новых пыток, умер в тюрьме. Служанка Гретхен каким-то образом сумела выкрутиться – отделалась покаянием и заключением в монастырь.

Огласив приговор, избитых женщин под улюлюканье толпы повезли за город. Впрочем, короткое путешествие не дало им передышки – бюргеры не успокаивались. Камни часто летели в повозки, и фрау Анну с Габи привезли на Чертову плешь без сознания. Брат Кнут хвастался, что раз по десять, не меньше, попал в каждую: такая меткость не могла остаться без награды… Урс скрипнул зубами и с тревогой уставился на дорогу – чернорясый шел не один. Рядом с ним шагал какой-то невысокий мужичок. Оба слегка пошатывались, видать, слушатели не скупились на выпивку для рассказчика. От досады и злости Урс даже застонал. Рассчитывать, что ему удастся справиться с двумя взрослыми людьми, не приходилось. Да и незнакомый провожатый ничего Урсу не сделал. Но отступать было нельзя – мучения матери, ее гибель на костре – требовали отмщения.

Тихо и длинно ученик ювелира выругался. Вырвавшиеся из глубины души бранные слова прозвучали странным речитативом. Случайному слушателю показалось бы, что прижимающийся к мокрому и шершавому стволу дерева паренек – молится.

Не в силах больше сдерживаться, Урс выдернул приготовленный нож из земли и со всей силы воткнул в липу. Ударил так, будто перед ним был идущий монах. Острый, хорошо наточенный клинок больше чем на дюйм вошел в дерево. Чтобы его извлечь, пришлось немножко повозиться. За это время монах с провожатым подошли к повороту.

Чернорясый громко хлопнул спутника по спине и, что-то сказав, свернул со Звездного тракта на дорогу к монастырю. Сердце Урса на мгновение замерло. Потом ученика ювелира с ног до головы окатила жаркая волна. Он увидел, как монах бредет по раскисшей в грязь дороге к нему, а второй мужичок удаляется в сторону хибар предместья. Волнение Урса сменилось неведомой до сих пор пронзительно-острой, звериной радостью. Наверное, так чувствует себя за мгновение до последнего прыжка догоняющий косулю волк.

Пропустив чернорясого, Урс быстро огляделся по сторонам. Позади и далеко вперед – на добрую тысячу футов – чернело монастырское поле. За его оградой теснились нищенские хибары, кое-где в оконцах еще горели желтые огоньки. Там были люди, много людей, но далеко. Если монах закричит, его даже не услышат. На самом тракте – только одинокая фигура "провожатого". До него уже с полсотни шагов.

Сжимая в потной ладони деревянную рукоять ножа, Урс выбрался из-за деревьев. Согнувшись чуть ли не пополам, быстро пошел вдоль ограды. Потом нырнул в просвет под нижнюю жердь и оказался на дороге. Маячивший впереди монах шел медленно, с трудом выдирая длинные ноги из дорожной грязи. Расстояние между ним и Урсом начало сокращаться. Сам того не заметив, паренек побежал.

Что-то услышав, чернорясый оглянулся, но предпринять ничего не успел. Замахнувшись ножом, по-звериному взвыв, Урс прыгнул вперед. Ударил, метя в широкую спину. Острие воткнулось в левую лопатку. Из раззявленного, оскалившегося рта раненого вырвалось глухое:

– Ааа…

Урс выдернул нож. Быстро, боясь, что жертва побежит, снова ударил. На этот раз попал в мягкое. Громко охнув, монах зашатался. Попытался развернуться, но оскользнулся и шлепнулся в грязь. Беспомощно завозился под ногами паренька.

Чувствуя, как бешено бьется сердце, Урс отступил на шаг. По-другому взялся за рукоять ножа. Стал огибать корчившегося в грязи человека. Тот, не обращая внимания на своего убийцу, постанывая, пытался подняться. У него не получалось, руки с ногами не слушались, и монах все время валился на бок. В какой-то момент голова его запрокинулась, подставив белеющую в темноте шею. Нужно было добивать.

Глаза раненого уставились в небо. Словно жалуясь, монах выдохнул черным, влажным от крови ртом:

– Б-больно… Д-дышать не моху…

Рука с ножом замерла, так и не поднявшись. Звериный азарт атаки сменился тоской. Отвернувшись, Урс быстро пошел прочь. Под ногами громко чавкала грязь, заглушая хриплое дыхание раненого.

Коренные жители Годштадта любили говорить, что их город никогда не ложится спать. В этом фон Швертвальд очередной раз убедился, когда, дождавшись вечера, покинул дом, который снимал на улице Ткачей. Его ждала встреча с одним старинным знакомцем, жившим на самой границе "Чистых" и "Веселых" кварталов. Торговцы и мастеровые, населявшие "чистые" улицы, поднимались с восходом солнца и после трудового дня отправлялись в кровати пораньше. Но жизнь в столице Империи не замирала ни на мгновение – тысячи людей благородного звания и "ночной народ" – поивший, ублажавший и всячески развлекавший их – только пробуждался ото сна на закате. Оживали "Веселые" кварталы: Фляга, Две Шестерки и Монашка – бесконечные лабиринты кривых улочек, застроенных питейными, игорными и публичными домами.

Переехав через соединявший берега Троицы мост императора Максимиллиана, рыцарь оказался на Большой Плясунье – площади, с которой начиналась Монашка. Здесь, если в жилах играла кровь, а в кошеле звенели монеты, каждый мог вкусить продажной любви, хорошенько выпить или проверить благосклонность госпожи Фортуны. Правда, так же легко неосторожный человек, особенно из приезжих, окунувшись в ночную жизнь, рисковал остаться без денег и получить удар в спину. Окованные железом дубинки, мясницкие топоры и ножи – оружие местных воровских шаек – легко шло в ход, стоило их владельцам выследить подходящую добычу. Ловкий, зачастую смертельный удар уравнивал всех: почтенного бюргера, решившего отдохнуть от семейной жизни, понадеявшегося на свои кулаки пьяного подмастерья и провинциального рыцаря, познававшего прелести столицы. Убитых и раненых раздевали догола, а труп или еще живого человека обычно кидали в выгребную яму, чтобы не оставлять следов. Бывало и похлеще. Например, как в случае с шайкой Мясника Карла. Помимо ночной жизни у ее главаря была и дневная – держал лавчонку в Свином переулке, где торговал убоинкой – как обычной, так и мясом своих жертв.

Когда Карла схватили, на суде его жена показала, что муж неоднократно приказывал ей готовить человечину для себя и своих дружков. Подвергнутые пыткам, обвиняемые признались в людоедстве и, согласно закону, были приговорены к смерти от голода. Мясник и его люди сгинули в подземельях городской тюрьмы, оставив после себя страшные истории, которыми мамаши и спустя сто лет пугали непослушных детишек.

Но, как ни странно, опасность, сопровождавшая поход в Веселые, никого не останавливала. Не пугала она и фон Швертвальда, но по иным причинам, не тем, что жителей Годштадта, предпринимавшим для посещения квартала особые предосторожности. Чтобы не стать жертвами лихих людей, мастеровые гуляли там большими компаниями, вооружившись, как на войну. Почтенные купцы, отправляясь поразвлечься, нанимали охрану из "мертвоголовых" – с наемниками разбойники не связывались. А рыцари не брезговали надевать кирасы и шлемы, опоясывались мечами, сопровождавшие их слуги несли на плечах алебарды или заряженные арбалеты. Впрочем, все это мало сказывалось на доходах ночных шаек. Дураков, простаков и приезжих в имперской столице хватало с лихвой. Власть редко обращала внимание на исчезновения чужаков. Прево Годштадта не устраивал облав, не лез туда, куда его не просят, а взамен спал спокойно, регулярно получая солидные подношения. По тайному уговору с "ночными баронами" – главарями шаек – их люди не совались на "чистые" улицы, где стояли дома аристократов и богатого купечества. Любой вор, решивший проявить удаль в тамошних краях, отвечал головой в первую очередь перед своими товарищами. Обычно ослушников сразу же выдавали властям.

В отличии от приезжих и местных бюргеров Венк фон Швертвальд был в Веселых кварталах своим. Ну, или почти своим: поступив на службу к графу Ландеру, он провел незримую границу между новой жизнью и двумя годами в столичных клоаках. Однако, оказавшись в Годштадте, нередко приходилось вспоминать и о старых знакомых. Вот и сейчас ему требовалась помощь приятеля с весьма примечательной кличкой – Паук. Из двух лет, в течение которых фон Швертвальд подвизался в трущобах Монашки, половину времени он снимал у Паука комнатенку.

Маленький, толстый, длиннорукий и ловкий несмотря на горб тот вместе с братом замораживал говяжьи туши для мясников с Грошового Рынка. А по ночам они отбирали деньги у пьяных, которых заманивали в соседний тупичок знакомые шлюхи. Иногда, если было много "работы" или попадался опасный клиент, к ним не брезговал присоединяться и сидевший без денег рыцарь. Сейчас, вспоминая о тех днях, фон Швертвальд только удивлялся тому, как Господь провел его живым и невредимым через столько опасностей. Обычно жизнь подручных "ночных баронов" была короткой: нож конкурента или меч палача обрывали ее в самый неожиданный момент.

Но сегодня Венк направлялся к старому знакомцу не для того, чтобы за кружкой вина вспомнить о былых "подвигах". Вырвавшись из трясины благодаря счастливому случаю, он возвращался в нее, только когда этого требовали интересы хозяина. Ему нужен был даже не сам Паук, а огромный, выложенный камнем подвал, который его брат-здоровяк набивал ледяными кирпичами. Благо далеко ходить за ними не требовалось: по соседству протекал приток Троицы, покрывавшийся зимой толстым ледяным панцирем. С наступлением весны у братьев не было отбоя от клиентов – лучшего места для хранения туш в квартале не имелось. Теперь этим удобным, а, главное, надежным хранилищем собирался воспользоваться и фон Швертвальд.

Запыхавшийся слуга догнал хозяина у Малых ворот поместья. Привратник уже отворил их и, позвякивая ключами, ждал, когда молодой граф с оруженосцем проедут. Низко кланяясь, прибежавший парень сказал:

– Уф, еле поспел. Простите, вашмилсть, но его сиятельство просил, чтобы вы сей же час зашли к нему.

Всадник нахмурился. С легким раздражением поинтересовался, не знает ли слуга, зачем он понадобился отцу? Мысленно Виктор – сын графа Рунхофена, имперского канцлера – был уже на пути к Годштадту, где несколько дней назад договорился встретиться с приятелем. Тот обещал коротко познакомить его с весьма привлекательной женщиной. Отменять свидание Виктор не собирался даже из-за батюшки: ему казалось, что он влюблен, хотя видел свою пассию лишь дважды, и то мельком. Красота дамы произвела на искушенного в любовных приключениях рыцаря большое впечатление. Неожиданное вмешательство могло разрушить планы молодого человека, мечтавшего о ночи полной страсти и любви.

– Ваш батюшка ждет гостей, – ответил слуга. – Каких-то важных господ. Приказал готовить ужин на пятерых.

Столица Империи буквально кипела в ожидании Рейхстага, и Виктор знал, что голова старого графа занята исключительно политическими вопросами. Само по себе это было неплохо – молодой человек мог спокойно развлекаться. Но последнюю неделю канцлер взял в привычку брать сына с собой, когда наносил деловые визиты. Оставаясь дома, приказывал присутствовать на каждой встрече с гостями, где обычно обсуждалась подготовка к избранию нового императора. Все это повесе и гуляке Виктору было скучно – сегодняшнюю ночь он собирался провести так, как ему хотелось. Несмотря на возможный выговор со стороны отца молодой человек принял решение и наклонился к слуге:

– Слушай, Дитмар, тебе придется вернуться к графу и передать, что не нашел меня. Скажешь, не успел догнать – я был уже за воротами. Понял?

На лице парня появилось опасливое выражение. Он поежился. За ложь его могли посадить в карцер или высечь. Но и наследник титула не терпел, когда ему перечили.

– Боязно, вашмилсть, – признался слуга. – Ежли прознают… Вон старый Ганс нас видел, – он указал на прохаживавшегося в сторонке привратника.

Молодой господин оглянулся через плечо на старика. Досадливо поморщился. Но отступать не стал. Выудив из кошеля на поясе две серебряных монетки, кинул Дитмару:

– Держи и не трусь. Одну возьми себе, другую отдашь Гансу. Объяснишь ему, что и как говорить, если спросят. И потом – я приказываю тебе молчать.

Ловко поймав деньги, слуга кивнул:

– Слушаюсь, вашмилсть. Тока вы не забудьте обо мне, ежли чево плохое выйдет. Не дай Господь, его сиятельство гневаться будут.

– Ладно, не забуду, – отмахнулся молодой человек. – Едем, Йоганн, – пришпоривая коня, бросил он оруженосцу. – К заходу солнца мы должны быть в городе.

Йоганн молча послал свою лошадь с места в карьер, догоняя хозяина, бывшего уже за воротами. Слуга посмотрел, как всадники скрылись в глубине обсаженной дубами аллеи. Подошел к привратнику, толкавшему тяжелую створку.

– Давай подсоблю, – сказал он старику.

– Вот мы и приехали, граф, – Венк указал рукоятью хлыста на маленький опрятный домик под черепичной крышей. – Там всего одна комната, но, поверьте, уютная, как гнездышко голубки. Баронесса лично обставила ее для встречи с вами.

– С любимой и сеновал покажется раем, – улыбнувшись, ответил Виктор фон Рунхофен. – Скажу откровенно, дорогой друг, что мужчине и женщине много не нужно. Иногда даже кровать – лишнее, – он громко рассмеялся.

Швертвальд поддержал, и, хохоча, всадники подъехали к воротам. Их ждали: тяжелые, окованные железом створки тут же разошлись, пропуская верховых в маленький дворик. Следовавший последним оруженосец Йоганн соскочил первым. Отпихнув чужого слугу, сунувшегося помочь молодому графу, он принял поводья его лошади.

Став на землю, фон Рунхофен откинул капюшон плаща и отвел со лба прядь золотистых волос. На его смазливом, разбившем не одно женское сердце лице, появилось нетерпеливое выражение. Он посмотрел на своего спутника – Венк о чем-то шептался со слугой. Заметив его взгляд, рыцарь прервался и с легким смущением сообщил:

– Баронессы еще нет – мы приехали первыми. Так что есть время выпить. Идемте в дом.

– Конечно, – расстегивая пряжку плаща, граф шагнул за фон Швертвальдом. – Надеюсь, она не сильно задержится. Прими, Йоганн, – плащ упал на руки оруженосца.

– Женщинам свойственно опаздывать, – обронил рыцарь. – Сюда, дорогой граф.

Они вошли в маленькую темную прихожую. Налево была кухня с пылающим очагом, впереди – дверь, за которой оказалась роскошно обставленная комната. Чуть ли не половину ее занимала огромная кровать под балдахином, с перинами и шелковыми подушками. Пол укрывали медвежьи шкуры, стены были задрапированы гобеленами с изображениями менестрелей, играющих на лютнях дамам. Повсюду в позолоченных подсвечниках горели свечи.

Венк подошел к низенькому столику, на котором был сервирован обильный ужин – пироги, дичь, десерт. Взял серебряный, украшенный изящной чеканкой кувшин и откинул с горлышка крышку. Вдохнул аромат и блаженно улыбнулся:

– Отличное вино. Думаю, нам стоит выпить за любовь.

– Не откажусь.

Похлопывая снятыми перчатками по бедру, Виктор подошел к приятелю, который осторожно разливал вино по золотым кубкам.

– У баронессы действительно прекрасный вкус, – он еще раз окинул комнату взглядом. – Как жаль, что она замужем.

– Увы, – сочувственно вздохнул рыцарь. – Но любовь способна преодолевать любые преграды. Прошу, – он протянул вино графу.

– За любовь! – коснувшись кубка рыцаря своим, тот сделал глоток. – Хороший напиток. Славное цутхское… Десятилетнее, если я не ошибаюсь.

– Вы правы, – Венк внимательно смотрел на спутника. – Еще?

– Да, конечно, – граф быстро допил вино и протянул кубок. – Однако, крепкий напиток. Фух, как в ноги ударило, – на лице Виктора появилась растерянная улыбка.

– Вы присядьте, – снова беря кувшин, Швертвальд указал свободной рукой на низенький табурет.

– Да… пожалуй… – улыбка сползла с лица Виктора и неожиданно он покачнулся:

– Черт возьми! Мои ноги…

Голос молодого человека прервался, и, выронив кубок, он осел на пол. Глаза фон Рунхофена закатились. Не двигаясь с места, Венк смотрел, как сотрясаясь всем телом, его приятель скорчился на медвежьей шкуре. Конвульсии долго не продлились – вскоре граф замер. Рассеянно вернув кувшин на столик, Венк подошел к несостоявшемуся любовнику. Присев на корточки, шлепнул Виктора по щеке. Ущипнул, что есть силы. Не открывая глаз, спящий поморщился, да и только. По лицу коварного отравителя скользнула удовлетворенная улыбка. Основная часть плана прошла без сучка без задоринки. Можно со спокойной душой похвалить себя… Впрочем, о том, что предстояло дальше бедному графу, Венк, как мужчина, думал без удовольствия.

– Знай, что случится через час – ты бы согласился умереть во сне, – прошептал рыцарь. – Бедняга.

Вытирая окровавленные руки тряпкой, во двор вышел цирюльник. При свете висевшего над дверью фонаря его рыхлое, обрюзгшее лицо бледностью не уступало мертвецу. Но вряд ли дело было в операции, только что произведенной Альфонсо, – личным брадобреем гофмаршала Друа. Как и фон Швертвальд, он хорошо представлял себе возможные последствия сегодняшних событий. Впрочем, выбор у мерзавца был невелик: гнев хозяина в случае отказа означал немедленную смерть. Старый "олень", ненавидевший того, кто украсил его голову рогами, не потерпел бы возражений собственного слуги. Уж слишком сладкой была месть, которую предложили люди графа Ландера.

– Я закончил, – сказал цирюльник глухо. – Теперь дело за вами, мессир, – отшвырнув испачканную тряпку, он с неодобрением оглядел свои пальцы – кое-где на них оставалась кровь.

Сделав знак Курцу следовать за ним, фон Швертвальд вошел в дом. Не заходя в комнату, так и не ставшую любовным гнездышком, он направился на кухню. Виктор фон Рунхофен лежал на земляном полу. Обнаженный. Руки и ноги графа, разведенные в стороны, отчего несчастный напоминал букву "Х", были крепко привязаны к вбитым в пол шкворням. Низ живота молодого человека был залит кровью, между ногами чернела натекшая лужа. Увидев последствия кастрации, Курц тихо выругался и отвернулся. По спине его хозяина тоже пробежала дрожь, но он постарался не подать виду, что ему не по себе.

– Отвяжи его, а потом принеси дерюгу, – приказал рыцарь. – Завернешь с головой… В несколько слоев, так, чтобы никто не мог увидеть, кто там лежит.

– Слушаюсь, – кивнул оруженосец. – Может, мне завязать веревки особым узлом? Я потом сразу пойму, если их попытаются развязать.

Фон Швертвальд покосился на слугу:

– Хорошо. И этого, как его… Йоганна точно так же запакуй.

Бедняга оруженосец, которому, как считали убийцы, повезло больше, чем его рыцарю, лежал во дворе. Перед тем, как графом занялся цирюльник, Херберт размозжил дубинкой голову ничего не подозревающего Йоганна. Тот и пикнуть не успел. Теперь ему предстояло разделить судьбу хозяина – рядышком ждать своего часа на леднике у Паука.

В кухню заглянул брадобрей гофмаршала Друа. В руках он держал медную шкатулку. Выходивший Курц покосился на нее со страхом, очевидно, догадавшись, что там находится. Облизнув языком толстые губы, Альфонсо сказал, что уезжает.

– Мне пора, мессир, счастливо оставаться, – он посмотрел на мертвеца. – Излишне напоминать, но проследите лично, чтобы тело исчезло.

– Не беспокойся, – усмехнулся рыцарь. – Я заинтересован в этом не меньше тебя. Счастливого пути и мои наилучшие пожелания гофмаршалу. Теперь он может спать спокойно – его честь отомщена.

– Благодарю, я передам, – цирюльник поклонился. – Мой хозяин никогда не забудет о вашей помощи. Прощайте.

Бережно прижимая к груди шкатулку с отвратительным трофеем, он ушел. Фон Швертвальд сплюнул на пол. Подумал, что с гораздо большим удовольствием вспорол бы брюхо брадобрею, чем участвовал в убийстве Рунхофена. За время короткого знакомства граф успел понравиться Венку своей жизнерадостностью и простым отношением ко всему на свете. Наслаждаться красивыми женщинами, вкусно есть и пить, азартно играть – все это любил и фон Швертвальд.

Но несмотря на большое сходство в характерах между жертвой и Венком было одно существенное различие. Будущему помощнику и доверенному лицу графа Ландера при рождении не досталось ничего, кроме дворянского звания. Даже в родных краях семейство рыцаря ничем не выделялось среди других таких же – влачивших жалкое существование. Богатые крестьяне и те жили лучше, чем их бывшие хозяева, чьи предки оставили своим правнукам только славное имя.

Каждый талер Венку, мечтавшему совсем о другой жизни, чем та, которую вел его робкий папаша, приходилось вырывать у судьбы зубами. Словно волку, гоняться за добычей, изворачиваться, обманывая идущих по следу охотников, порой оставлять в капканах ошметки окровавленной шкуры. Над шеей постоянно незримо висел меч палача, грозя оборвать жизнь в случае неудачи. Но честолюбие, азарт, желание достичь самых вершин, присущие рыцарю, были сильнее любых страхов. Его старшие братья избрали другую судьбу, променяв родовое имя на положение приживалов – зятьев богатых арендаторов.

Вспомнив о родных, которых презирал, фон Швертвальд скривился. И снова поклялся себе, что его сын получит от отца не только богатое наследство, но и высокое положение в обществе. Сейчас шестилетний мальчик – мать скончалась во время родов – воспитывался в поместье графа Ландера.

В кухню, прервав размышления хозяина, вернулся Курц с дерюгой и веревками.

– Не знаю, как вашмилсть, – начал он, опускаясь на колени рядом с распятым мертвецом, – но мне этот брадобрей очень не по душе. Лучше б мы его того… Ведь выдаст, ежли што.

Мысленно согласившись с оруженосцем, Венк промолчал. Придуманный Ландером план был очень опасен, но по-своему великолепен. Одним ударом хитроумный граф лишал партию кандидата на имперский престол важного союзника. У престарелого гофмаршала Друа – опытного придворного интригана – был свой небольшой, но достаточно влиятельный политический кружок. И теперь, благодаря кровавому трофею, призванному утолить оскорбленное честолюбие старика…

За спиной фон Швертвальда послышался слабый стон и громкое испуганное "О, Господи!" оруженосца. Рыцарь быстро обернулся – вытащивший кляп из рта мертвого графа Курц таращился на ожившую жертву. Оказалось, что чертов цирюльник случайно или намеренно оставил фон Рунхофена в живых. Глаза кастрированного человека по-прежнему были закрыты, но из рта снова вырвался негромкий стон. Оруженосец растерянно посмотрел на хозяина.

– Ну, что ты вылупился? – разозлился Венк. – Добей его.

– Не так сильно, болван, – раздраженно бросил имперский канцлер, когда оруженосец затянул на спине ремни парадной кирасы. – Я вздохнуть не могу!

В подтверждение словам граф Рунхофен тяжело, с шумом втянул и выпустил воздух. Его широкое, обычно бледное лицо налилось краской. Золоченый, украшенной великолепной чеканкой доспех изготовили в те далекие времена, когда у графа еще имелась талия. Пролежав последние лет десять в оружейной, он был извлечен по случаю созыва Рейхстага. Открытие имперского парламента должно было состояться сегодня, и через несколько часов канцлеру, одетому в соответствии с этикетом, предстояло открыть первое заседание.

– Ну, чего ты ждешь? – лицо графа начало багроветь – то ли от нехватки воздуха, то ли от злости. – Распусти эти чертовы ремни!

Стоявший за спиной хозяина оруженосец смущенно забормотал извинения. Стараясь поскорее освободить рыцаря, торопливо завозился с застежками, но сразу у него не получилось. Наблюдавший за действиями парня камергер нахмурился. Отодвинув в сторону пажа, державшего бархатную подушечку с массивной золотой цепью – символом власти имперского канцлера – он подошел к хозяину. Отстранив неловкого прислужника, сказал:

– Я сам все сделаю. Сейчас вам станет легче, ваше сиятельство.

– Быстрее, Вильгельм, – потребовал фон Рунхофен. – В этой проклятой железяке я чувствую себя, как чертов рак в кипятке – жарко и нечем дышать. Почему ты не распорядился заказать новую кирасу?

– Готово, ваше сиятельство, – проигнорировал вопрос камергер. – Тут кожа ссохлась и длины не хватило… Придется проколоть новые дырочки в ремнях. Симон, помоги Его Сиятельству снять доспех и бегом к оружейнику – пусть немедленно проделает новые отверстия. Вот здесь, здесь и здесь… Только мигом.

Наконец освободившись, граф облегченно вздохнул и повел плечами. Тем временем оруженосец, схватив кирасу в охапку, бросился вон из комнаты. На пороге он чуть не столкнулся с входившим отцом Вариусом – личным секретарем графа. Тот отмахнулся от извинений шарахнувшегося юноши, и, явно торопясь, направился к хозяину. Несколько придворных из свиты, ожидавшей появления Рунхофена в приемной, сунулись было за монахом, но слуга затворил перед ними дверь.

Услышав знакомые шаги, канцлер быстро обернулся:

– Ну что? Есть какие-то новости?

Монах отрицательно покачал головой:

– Увы, ваше сиятельство, ничего. Только что вернулся мессир Хаген – я встретился с ним у конюшни. Он со своими людьми прочесал весь Годштадт, но вашего сына нигде нет. Никто не видел ни его, ни Йоганна…

– Чертов сопляк! – не слушая дальше, перебил граф. – Исчезнуть в такой важный для всех нас момент. Ну пусть только он вернется!

Прихрамывая на когда-то сломанную левую ногу, канцлер раздраженно заходил по комнате. Его щеки снова запылали – на этот раз несомненно от гнева. Три дня назад единственный сын графа – Виктор исчез из поместья. Тайком, проигнорировав просьбу отца быть рядом, уехал в компании всего одного оруженосца. Привратник и Дитмар – слуга молодого человека – в тот же вечер сообщили об этом управляющему.

Фон Рунхофен рассердился, но, зная легкомысленный характер сына, поначалу тревожиться не стал. Не первый раз Виктор, больше интересовавшийся женскими прелестями, чем высокой политикой, к которой пытался приобщить его отец, позволял себе подобные выходки. Впрочем, дело могло быть и не в новой любовнице. Иногда прекрасные дамы уступали место костям и картам: увлекшись игрой в каком-нибудь притоне, где он любил появляться инкогнито, сын потом присылал за деньгами. Все это канцлера не беспокоило, за исключением тех случаев, когда похождения Виктора заканчивались поединками. Но и тогда молодой рыцарь отделывался отцовским выговором и нравоучительными беседами. Благодаря отличному владению оружием он выходил из схваток победителем, вызывая у отца невольное чувство гордости. Хотя злые языки говорили, что победы молодого графа отнюдь не заслуга его ловкости. Дескать, никому не хочется становиться личным врагом второго после императора человека в государстве…

В общем, неожиданный отъезд отпрыска не был для графа чем-то особенным. Обычно на следующий день ему уже доносили, где и с кем находится Виктор, или тот сам присылал слугу с извинениями. Но когда в суматохе визитов, переговоров и встреч незаметно пролетели три дня, а сын так и не дал о себе знать, канцлер забеспокоился. В Годштадт послали гонцов, столичный прево поднял на ноги своих осведомителей, а люди графа обыскали заведения, где любил бывать Виктор. Но того нигде не было, и никто из его знакомых не знал, куда он исчез. Последний раз его видели на городской заставе, когда молодой рыцарь вместе с оруженосцем въезжал в столицу…

– Ваша сиятельство, нужно торопиться, – с нажимом произнес отец Вариус. – Нас ждут в Рейхстаге, и если мы опоздаем – это вызовет ненужные разговоры.

Фон Рунхофен помрачнел еще больше, но, мысленно согласившись с секретарем, кивнул:

– Ты прав. Пора ехать.

Он резко повернулся к камергеру:

– Ну где эта чертова кираса?! Долго мне ждать?!

Ноги гудели от усталости, и неудивительно: вот уже третий час Урс, стараясь не выходить из лесу, брел вдоль берега Воровки. После обильной на снег зимы и весенних дождей вода в ней была быстрой, мутной и даже на вид – холодной. Глубина реки, по словам крестьянина из последней деревушки, не радовала: сразу у берега – два-три человеческих роста. Покупая у него хлеб, Урс постарался расспросить старика об окрестностях. К счастью, дедок попался словоохотливый: вдовец, одиноко живущий в халупе на самой окраине села. Шамкая беззубым ртом и щуря на незнакомца подслеповатые глаза, он рассказал, что Воровка – река непростая, по ней граница проходит.

– Вот здеся, – старик указал шишковатым пальцем себе под ноги, – земля господина барона Коберга. Наша деревенька, как есть, под его рукой стоит. А тама, – он махнул куда-то в сторону, – на другом береге Империя начинается.

Урс осторожно поинтересовался, нет ли поблизости какого-нибудь моста? Уж больно Воровка широка и глубока – как людишки через нее перебираются?

– Есть, – с неожиданным раздражением ответил крестьянин и плюнул. – В прошлом годе купцы из Мюншильда у господина барона разрешение на постройку моста купили. И построили. Теперь с кажного, хто на другой берег хочет, – большие деньги дерут.

Из дальнейшего рассказа выяснилось, что до того, как городские договорились с Кобергом, жители окрестных деревень на своих лодках запросто переправлялись через Воровку. Почти в каждом дворе имелась лодчонка, и всякий, кому потребно было в Империю, садился и плыл. Многие на этом неплохую деньгу зашибали: не только людишек, но и кое-какой товарец, так, чтобы таможенная стража не знала, возили.

– А штоб служивые не в обиде были, – легкомысленно продолжал болтливый старик, – старосты им подношения делали. И все довольны…

Но после постройки моста дела с речным извозом пошли насмарку. Купцы – народ ушлый, жадный: за медяк удавятся. Поначалу добились от барона приказа, чтобы крестьянам под страхом штрафа и битья кнутом было запрещено на другой берег переправляться. Людишки сделали вид, что послушались, а сами стали по ночам плавать. Ну и попались несколько человек. Выпороли их прилюдно, обобрали до нитки и пригрозили, что в следующий раз колодками "наградят". С месяц все было тихо, а потом один мужик из соседней Дынки не утерпел: повез знакомца с товаром и попался. Только на середину реки выгребли, как сторожа перехватили.

– Донесли, – задумчиво прошамкал рассказчик. – Хто-то из своих прознал и не утерпел: на награду польстился.

Хозяина лодки в тюрьму отправили, а знакомец его с перепугу за борт сиганул, да так и не выплыл. Купчишки опять барону нажаловались. Тот вконец осерчал и приказал у крестьян все лодки отобрать.

– Щас три деревни без дела сидять, локти кусают, – покачал седой головой старик. – Рыбки выйти, половить – и то нельзя. Ежли б ты, парень, к нам о прошлом годе забрел – в любой двор стучись, договаривайся и езжай себе. А щас токо через мост. Там тебя как липку обдерут: господину барону заплати, мюншильдским купчишкам, да на другом конце – императорским… Грят, только наши с головы цельный гульден берут.

Сделав вид, что слова крестьянина его не обеспокоили, Урс пренебрежительно отмахнулся. Сказал, что просто так расспрашивал: ему за реку не надо.

– Я к Звездному тракту иду, – пряча купленный хлеб в узел, объяснил паренек. – Хочу в Ангервальд попасть. Оттуда, может, в саму столицу махну. В Вигенбург. Там, говорят, для всякого дело сыщется.

– Ну-ну, – усмехнулся в бороду дед. – Бог в помощь, сынок. Ты, смотри, ежли в лесу баронских егерей увидишь – прячься от греха подальше. Они у нас злые, так и ищут, с кого денег стрясти.

– С меня не стрясут, – пожал плечами Урс и, не моргнув глазом, соврал:

– Нет у меня ни гроша. Последнее вам за хлебушек отдал.

Попрощавшись, он пошел дальше. В деревню заходить не стал – обогнул по лесу. Вечером устроился на ночлег в глубоком овраге. Проснувшись с рассветом, продолжил свой путь и вот теперь поднялся на холм. Отсюда открывался вид на построенный мюншильдскими торговцами мост. Место выбрали не случайно: здесь Воровка сильно сужалась. Будь сейчас лето – можно было бы попытаться в темноте переплыть реку. Мысль об этом уже приходила Урсу в голову, но стоило окунуть пальцы в воду, как становилось ясно, что до противоположного берега ему не добраться. Холод быстро сведет тело пловца судорогой и отправит на дно.

– Брр! – при мысли о такой гибели ученика ювелира передернуло.

Утонуть после того, как избежал стольких опасностей – верх глупости. Но оставаться беглецом в Уррене больше невозможно. Пока его спасала нерасторопность властей и то, что, удрав из-под Вигенбурга, он вторую неделю старательно обходил человеческое жилье. До вчерашнего дня только трижды рискнул зайти в попавшиеся на пути села, купить еды. Да без толку обшарил в поисках съестного встретившуюся на поляне хижину углежогов, пока хозяев не было. Крестьяне на него, как и на всякого бродягу, смотрели с подозрением, но схватить не пытались.

Чтобы свести риск встречи с людьми к минимуму, Урс не только забирался поглубже в лес, но и шел теперь исключительно по ночам. Держа наготове украденный у углежогов топор, он брел в темноте. Всякий раз, когда вдалеке вспыхивали желтым огнем волчьи глаза или меж деревьев мелькали силуэты хищников, паренек застывал на месте, готовый драться за жизнь до конца. Но Господь миловал беглеца: ни разу волки не попытались напасть на одинокого путника.

К утру Урс окончательно выдыхался и, подыскав для ночлега подходящее место, устраивался спать. Погода стояла холодная, часто шел дождь – парень просыпался окоченевшим и промокшим, несмотря на теплый плащ. Пожевав хлеба, запив его согретой в котелке водой, он тут же возобновлял свой путь, стараясь идти как можно быстрее, чтобы размять задубевшее во время сна тело.

В голове и на сердце было пусто. Путешествие по ночному лесу отнимало все силы: о прошлом Урс уже не думал. Мевель, родной дом, отец, мать, арест – это казалось таким далеким, будто лет десять прошло. Напряжение и усталость убили в нем все чувства, осталось только желание поскорее выбраться из Уррена. Добраться к границе с имперскими землями и, перейдя ее, окончательно затеряться там, где никто о нем не знает. К счастью, двигаясь параллельно Звездному тракту, стараясь идти так, чтобы солнце всегда вставало по левую руку, он умудрился не сбиться с нужного направления. В конце концов Урс все-таки добрался к цели, но теперь дорогу ему преградила Воровка.

В детстве ученик ювелира не раз изучал имевшиеся в батюшкиной библиотеке карты княжества и всей Империи. Поэтому вставшая на пути река не была для него неожиданностью. Урс знал, что если идти вдоль ее берегов на запад – вернешься к Звездному тракту. К пограничному Глехту: маленькому селению, где располагалась княжеская таможня. Напротив нее с имперской стороны стоял большой город Кройцштадт. Возле него, образуя перекресток, сходились шедшие с востока и запада вдоль урренских земель дороги из баронства фон Типпа и архиепископства Берхингемского.

Поверни сейчас Урс на восток, он за несколько ночей мог оказаться у границы с владениями духовного правителя. Но места там были густо населенные, путник сразу привлек бы к себе пристальное внимание. Кроме того в Берхингеме царили, мягко говоря, жесткие порядки и бродяжничество было вне закона. Удачно перейдя границу архиепископства, Урс очень быстро попал бы в лапы к стражникам. И даже если удалось бы скрыть настоящее имя, ученика ювелира ждала работа на печально знаменитых соляных копях Берхингема. Поэтому альтернативы бегству в имперские земли у паренька не было. Оставалось только найти способ перебраться через Воровку.

Самым простым было подойти к небольшому дому у соединившего крутые берега моста и заплатить пошлину. Рискуя вызвать интерес к своей персоне у слишком подозрительного чиновника. Впрочем, на этот случай за пазухой лежала бумага, скрепленная печатями магистрата городка Вюнцер и тамошнего Цеха медников. В ней сообщалось, что выдана она некоему "Ульриху Вахшеру, шестнадцати лет от роду. Подмастерью-меднику, примерного поведения, направляющемуся к родичам в имперскую столицу Годштадт". Текст Урс сочинил и записал собственноручно, стараясь подражать манере профессиональных каллиграфов. Получилось не очень, но оттиснутые в сургуче печати, которые он вырезал заточенным под штихель гвоздем на оловянных плашках, выглядели солидно. Да и находился Вюнцер на границе с Туршем, в сотнях лиг отсюда. Ученик ювелира не без основания полагал, что вряд ли кто-то в здешних краях слышал о его существовании. Он сам узнал о нем когда-то из "Урренского Гербовника" – сборника всех дворянских, городских, и цеховых гербов княжества.

Уплатив положенный сбор, ему осталось бы пройти по мосту и ступить на землю, где законы Уррена теряли силу. Но и на другой стороне имелся бревенчатый сруб – императорская таможня. Там с него тоже захотят получить мзду. А с деньгами у Урса было совсем плохо: живя впроголодь, он с трудом уберег в тощем кошельке последние пол-гульдена. Если верить старику крестьянину, их не хватит и на то, чтобы расплатиться с людьми барона Коберга. Что уж говорить об императорских сборщиках. Но попробовать стоило.

Охранявшие мост стражники в одинаковых серых плащах с наброшенными на головы капюшонами могли сойти за братьев. Все трое – невысокие, широкие в плечах, с невыразительными плоскими лицами, окаймленными бородками. На приветствие и поклон подошедшего Урса не ответили, только скользнули по бродяге равнодушными взглядами. Паренек снова поклонился и вежливо спросил, сколько стоит пройти через мост?

– В контору – там тебе все скажут, – один из "братьев" покосился на дом, где располагалась таможня. – Пошлину заплатишь, получишь бирку и валяй себе… – он громко зевнул.

Ученик ювелира посмотрел на крыльцо, у которого ждали разрешение войти несколько крестьян, чьи груженые подводы стояли на дороге. У всех кислые физиономии, похоже, попасть внутрь было делом не из простых. Подъехали они добрый час назад: Урс заметил их еще будучи на холме, с которого изучал мост. И, пока он шел, никто на другую сторону так и не переехал. Проходя мимо крестьян он слышал, как один шепотом жаловался соседу, что какой-то Михель "… совсем совесть потерял. Нарочно людей у моста задерживает, чтобы и себе в кошель урвать".

– Господин сержант, – паренек приблизился к стражнику и, понизив голос, предложил:

– Вашмилсть, может, не стоит господина чиновника по пустякам отвлекать? К нему и так людишек полно…

Со значением глядя в поросячьи глазки служивого, Урс замолчал. Тот моргнул и уставился на зажатый в пальцах паренька шестигрошевик. Его сослуживцы заинтересованно подались вперед, но, увидев монету, разом замотали головами.

– Нам и на пиво не хватит, – фыркнул тот, что стоял слева.

– Ежли б кажному по шестаку, – второй подмигнул, – можно и пропустить.

Стражник, которому Урс, надеясь польстить, присвоил звание "сержанта", грозно нахмурился. Оглянулся на товарища:

– А про Михеля ты забыл? Он своего не простит.

Паренек молча добавил к первой монете вторую – троячок. Больше дать он не мог: оставшееся нужно было приберечь для имперских таможенников. "Сержант" отрицательно мотнул головой:

– Проваливай. Проход по мосту стоит гульден.

Тяжело вздохнув, ученик ювелира просительно заглянул в лицо стражника, но тот проворчал "Топай отсюда, нищеброд" и отвернулся. Его товарищ, упомянувший о пиве, шагнул к Урсу и толкнул в плечо:

– Чего ждешь? Убирайся, а то…

Договорить он не успел. С противоположной стороны реки раздался пронзительный сигнал боевого рога, лошадиное ржание и нарастающий топот множества копыт.

– Эге! – воскликнул "сержант". – Глянь, ребята, кто к нам пожаловал. Целое войско сюда скачет!

Мгновенно потеряв интерес к молодому бродяге, сторожа уставились на имперский берег. Там, вынырнув из лесу, рысил по дороге отряд закованных в доспехи кавалеристов. Человек сто, не меньше. Голова колонны, не сбавляя хода, уже приближалась к бревенчатому срубу имперской таможни. Один из всадников поднес ко рту рог и протрубил сигнал. Имперские стражники засуетились, отодвигая в сторону загораживавшую въезд на мост рогатку. Через мгновение подковы коней загрохотали по дощатому настилу.

– Давай, забирай, – испуганно крикнул "сержант" товарищам. – Чего стали, раззявы?!

Путаясь в длинных плащах, они бросились убирать лежавшее поперек моста бревно. Успели вовремя: рысивший первым – рыцарь с пышным султаном на шлеме – только погрозил им кулаком в латной перчатке.

Урс поспешно отошел к зданию таможни. Стоявшие там крестьяне испуганно сбились в кучу и со страхом наблюдали за вылетавшими на берег рейтарами. Всадник с горном подал новый сигнал – рысь начала сменяться шагом. Вскоре все пространство перед домом заполнилось кавалеристами. С лошадиных морд летели клочья пены, слышалось фырканье, на кончиках пик трепетали сине-белые флажки. На рейтарах были доспехи одинаковой работы и черные, украшенные императорским гербом плащи.

– Что тут такое?!

На крыльцо таможни вышел красномордый толстяк в расстегнутом дублете. За ним в дверном проеме показалась молодая женщина, но, охнув "О, Господи!", тут же исчезла. Увидев солдат, сборщик пошлины мгновенно утратил всю свою важность. Сбежал по ступенькам и, расталкивая крестьян, суетливо бросился к остановившемуся неподалеку рыцарю:

– Вашмилсть, разрешите приветствовать…

Его голос прервался: чиновник подскользнулся в грязи и, чтобы удержать равновесие, запрыгал на одной ноге. Кто-то из рейтаров захохотал, а крестьяне потащили с голов шапки и принялись низко кланяться господам военным. Решив, что пока ему здесь делать нечего, Урс быстро отступил за угол дома. Посмотрел на мост – может, удастся под шумок проскочить на тот берег? Но надежда была тщетной: несколько десятков всадников не пересекли реку и теперь спешивались у императорской таможни.

От всей души выругавшись, Урс заторопился обратно к лесу. Попадаться на глаза рейтаров ему совсем не хотелось. Скорее всего, отряд здесь долго не задержится. Можно будет вернуться и снова попытаться договориться со сторожами. А если не получится… Паренек вздохнул. Ну что же, тогда придется наниматься к кому-нибудь из проезжающих. Или искать, как заработать недостающие деньги.

Один за другим на мост въехали экипаж с гербами Вольного города Лемеля и две крытых повозки. Человек двадцать пеших наемников в оранжево-черном платье, составлявшие охрану маленького обоза, затопали по доскам настила. Командовавший ими Меродер ехал рядом с экипажем, благо ширина моста позволяла. Длившееся вторую неделю путешествие проходило без приключений, и капитан сонно покачивался в седле. Вчера, на ночлеге в Мюншильде он перебрал вина за ужином, который дал в их честь тамошний бургомистр. Потом еще была бурная ночь в городском борделе, и сейчас ему очень хотелось спать.

– Эй, чего ждете, олухи! – крикнул шедший впереди всех мастер Шиль.

Выход с моста загораживала рогатка, у которой переминались с ноги на ногу несколько человек.

– Убирайте бревно, дьявол вас побери!

Поддерживая товарища, кое-кто из наемников пронзительно засвистел. Поморщившись, капитан с трудом разлепил налитые свинцом веки. Хотел одернуть Шиля, но увидел, как сторожа неожиданно заторопились прочь. Через мгновение они уже со всех ног бежали к деревянному срубу, над которым развивался красно-бело-черный имперский значок. Острое чувство тревоги пронзило Меродера от пяток до макушки. Привыкший во всем доверять своему чутью, он схватился за рукоять меча и заорал:

– К бою!

Капитан приготовился вонзить шпоры в лошадиные бока, но позади затрубил чей-то рог. Будто в ответ на него шедшие последними наемники закричали "Засада!". "Мертвоголовые" хватались за оружие, Шиль и еще двое бросились к рогатке, но позади нее уже строились выбежавшие из-под моста арбалетчики. Командовавший неизвестными стрелками рыцарь предостерегающе поднял руку и крикнул:

– Назад! Стойте или мы будем стрелять!

Обнажив меч, Меродер оглянулся: на другом конце дорогу к отступлению перегородила груженая мешками телега. За ней виднелись вооруженные люди в кирасах и шлемах. Откуда они взялись, капитан не понял – его внимание отвлекли мчавшиеся по урренскому берегу всадники. С полсотни, не меньше. Судя по доспехам и форменным черным плащам с гербом – имперские рейтары.

– Ловушка, – подняв двуручный меч, прорычал один из наемников. – Держись, ребята!

– Что происходит? – дверца экипажа открылась и наружу высунулся Ларс фон Ходбург – депутат будущего Рейхстага. – Капитан, кто…

– Прячься, болван, не мешай, – оказавшийся рядом наемник с арбалетом бесцеремонно толкнул загородившего ему обзор пассажира.

Тот благоразумно подчинился и захлопнул дверцу.

– Что делать, капитан? – натягивая тетиву, спросил оказавшийся рядом с командиром мастер Соу. – Если они начнут стрелять – нам конец.

– Попались, – испуганно выдохнул его подмастерье.

– Заткнись, – беззлобно бросил Соу. – Ну так что…

Он не договорил: командовавший вражескими стрелками рыцарь сложил ладони рупором и прокричал:

– Слушать всем! Я – барон Артур фон Лигвад, капитан императорских рейтаров. Немедленно опустите оружие, и никто из вас не пострадает. Даю свое слово!

– Что вам нужно, господин барон? – немедленно отозвался Меродер. – С каких пор люди императора устраивают засады на честных путников?

Короткая пауза, за время которой к стрелкам у рогатки подъехали несколько десятков вооруженных пиками всадников. Капитан наемников прикинул, что теперь врагов, находившихся по обеим сторонам моста, не меньше сотни. Против его двадцати и слуг Ходбурга, от которых никакого толку в предстоящей схватке не будет. Впрочем, дело было даже не в численном превосходстве противника. Западня, в которой оказался обоз, позволяла легко перебить его охрану из арбалетов. Начни он сейчас атаку, в лучшем случае до рогатки доберется меньше половины.

– Кто из вас Меродер? – неожиданно прокричал барон. – Это вы – капитан? – он указал пальцем на командира наемников.

– Я. Что дальше?

– Езжайте сюда, – потребовал Лигвад. – Я должен показать вам одну бумагу.

– Какую еще бумагу?

– Подъедите и сами увидите, – в голосе барона звучала явная насмешка. – Ладно… У меня приказ самого имперского канцлера! О взятии под стражу Ларса фон Ходбурга и сопровождающих его людей.

– То есть вы собираетесь нас арестовать? За что?

– Хватит болтать, у меня нет времени на пустые разговоры!

Дверца экипажа лемельского депутата приоткрылась. На Меродера уставился испуганный посланец Вольного города:

– Они не имеют права нас задерживать. Это заговор, капитан.

Голос Ходбурга задрожал, и он смолк. Рассеянно кивнув ему в ответ, Меродер крикнул, что хочет взглянуть на приказ.

– Ну так подъезжайте, – командир рейтаров призывно махнул рукой. – Можете и господина депутата взять. Пусть убедится, что его сиятельство граф Рунхофен желает, чтобы дальше он продолжил путь под моей охраной.

– Хорошо, я сейчас подъеду, – Меродер поехал вперед.

– Стойте, – неожиданно выскочив из экипажа, фон Ходбург ухватил всадника за поясной ремень.

Потребовал срывающимся от волнения голосом:

– Я запрещаю вам. Вы подписали контракт и должны выполнять мои приказы.

Меродер остановил лошадь. Спокойно посмотрел на перекошенное от страха лицо нанимателя. Терпеливо спросил, что тот предлагает сделать?

– Я… не знаю, – признался Ходбург. – Но идти туда… нельзя. Мы должны вернуться в Уррен.

Капитан пожал плечами:

– Не выйдет: мы в ловушке. Перебьют.

Депутат по-прежнему держался за его ремень. Меродер осторожно разжал чужие пальцы.

– Ларс, не волнуйтесь вы так, – стараясь говорить как можно спокойнее, начал он. – Никто нас не тронет. Хотели бы убить, напали бы где-нибудь в лесу. Возвращайтесь к себе и спокойно ждите.

– Но…

– Я договорюсь о гарантиях нашей безопасности, – перебил наемник. – И прежде, чем что-либо предпринять, – вернусь и все обсужу с вами.

Фон Ходбург промолчал, и капитан медленно поехал к рогатке, за которой выстроились вражеские стрелки. По дороге он, стараясь говорить как можно тише, отдал наемникам несколько приказаний. Выполняя их, "мертвоголовые" рассредоточились, укрывшись за экипажем и повозками. Маневры охраны не остались без внимания барона. Стараясь не оказаться под прицелом наемников, он отступил за спины своих сержантов.

Подъехав к заграждению, Меродер остановил лошадь. Командир рейтаров предложил ему спешиться и подойти, но капитан решительно отказался.

– Не понимаю, чего вы боитесь, господин барон, – сказал он громко. – В любой момент ваши люди могут застрелить меня.

Следовавшие за капитаном оруженосец и мастер Шиль заухмылялись. Побагровев от злости, барон что-то сказал бывшим рядом воинам. Сопровождаемый пятью или шестью спешенными рейтарами, фон Лигвуд обогнул рогатку. Подходя к Меродеру, достал из висевшей на поясе сумки пергамент. Протянул свернутый в трубочку лист:

– Вот приказ имперского канцлера – Его Светлости графа Рунхофена – можете убедиться сами. Вам всем, под страхом смерти, предписывается сдать оружие и следовать под арест в мой замок.

Место для стрельбы Губерт выбрал отличное. С высокого берега мост через Воровку как на ладони, и расстояние до него шагов сто, не больше. Деревья надежно укрывают от посторонних глаз, превращая лучника в невидимку, а вот он видит всех. Рейтаров с арбалетчиками, столпившихся перед рогаткой и "мертвоголовых" на мосту, изготовившихся к схватке. Люди с обеих сторон напряжены до предела, но умирать никто не торопится: капитан наемников подъехал договариваться. Вот пеший рыцарь с разноцветным султаном на шлеме отдает конному противнику какую-то бумагу. Тот – здоровяк в кирасе, на голове огромный черный берет с пучком перьев – читает ее. Рядом, обнажив мечи, застыли двое наемников.

Все происходит в точности, как предсказал неделю назад нанявший Губерта человек. Можно подумать, что явившийся к нему в сторожку бородач – колдун, увидевший будущее. Плевать, даже если так. Главное, что деньги, которые заплатил незнакомец, самые что ни есть настоящие. Сто звонких гольдгульденов, таких свеженьких, совсем не затертых, будто вчера отчеканенных. Сотня монет – целое состояние для браконьера – за три метких выстрела, которые предстояло сделать в нужном месте и в нужное время.

Скатав бумагу в трубку, "мертвоголовый" вернул ее рыцарю. О чем-то заговорил. Командир рейтаров отмахнулся, покачал головой – перья на шлеме заколыхались. Похоже, переговоры сейчас закончатся. Выдернув из земли одну из трех заготовленных стрел, Губерт наложил ее на лук. Напрягся, готовясь натянуть сплетенную из сухожилий тетиву.

Всадник на мосту что-то сказал, стал разворачивать лошадь. Несколько мгновений, и вот он, сопровождаемый своими людьми, шагом возвращается к экипажу, на дверце которого блестит золотом герб. Пора, время Губерта пришло. Одно движение его могучих рук, скрип тиса, и оперение стрелы ласково коснулось мочки правого уха. Будто баба пощекотала…

Шедший за капитаном оруженосец Герхад неожиданно споткнулся и громко вскрикнул. Затем, подвывая от боли, изогнулся, пытаясь выдернуть торчавшую из поясницы стрелу. Не получилось, и мгновением позже парень скорчился на досках настила – наконечник пробил ему почку.

Увидев застреленного оруженосца, Меродер припал к лошадиной шее и что есть силы вонзил шпоры – кобыла пошла с места в карьер. По спине капитана несмотря на защищавший ее доспех побежали мурашки, но вторая стрела предназначалась отнюдь не наемнику. Выпущенная неизвестным лучником, она ударила в шею стоявшего рядом с бароном фон Лигвудом сержанта. По лошадиному всхрапнув, несчастный рухнул на своего начальника. Со всех сторон закричали, стрелки, не дожидаясь команд, нажали на спуски арбалетов.

Из своей засады Губерту было видно, как после его второго выстрела на мосту пошла потеха. Арбалетные болты, выпущенные с обеих сторон уложили нескольких рейтаров и двоих "мертвоголовых". Теперь наемникам очень повезет, если кого-нибудь из них оставят в живых. Третий выстрел можно было и не делать, однако, уговор есть уговор. Быстро, но, как всегда тщательно прицелившись, Губерт послал стрелу в мчавшегося по мосту всадника. Целил в спину, хотя знал, что пробить кирасу на таком расстоянии не удастся. На удивление выстрел превзошел все ожидания: стрела угодила кавалеристу в правую ляжку. Дело было сделано, и, мгновенно потеряв интерес к продолжавшейся схватке, стрелок поспешил прочь от берега. Погони Губерт не опасался, но и тратить время попусту, ожидая, чем закончится резня, не собирался. Честно заработанное золото жгло мошну, и стрелок уже предвкушал, как начнет его тратить.

Боли Меродер не ощутил. Только удар по бедру – и теплая струйка потекла вниз, к колену. В правой руке капитана был зажат обнаженный меч, мост стремительно заканчивался. Впереди – перегораживавшая дорогу телега, вражеские арбалетчики. Позади – бросившиеся за своим начальником наемники.

Залп, и десяток болтов ударили атакующих почти в упор. Один угодил в кобылу Меродера. Пронзительно заржав, несчастное животное встало на дыбы, едва не сбросив всадника. Отчаянно взбрыкивая, заметалось по мосту. Еще один выстрел, и второй, засевший в крупе болт заставил лошадь перепрыгнуть через низенькие перила. С головы Меродера слетел берет, во время удара о воду выскочил из руки меч…

Погружаясь, капитан на время утратил всякую способность к соображению. В глазах потемнело, раскрытый рот захлестнула ледяная вода. Но уже через несколько мгновений кобылу с всадником вытолкнуло на поверхность. Борясь из последних сил, раненое животное поплыло к берегу.

В голове Меродера прояснилось, и он, высвободив ноги из стремян, соскользнул с седла. Избавившись от тяжести всадника, кобыла поплыла быстрее, но уцепившийся за ее шею капитан с ужасом почувствовал, как намокающая одежда и панцирь тянут его вниз.

До берега, казалось, было совсем недалеко – человек, желая удержаться на плаву, отчаянно заработал ногами и свободной рукой.

Несколько быстрых, что есть мочи сильных ударов топором, и срубленное деревце рухнуло в воду.

– Сюда! – снова закричал Урс. – Ко мне!

Плывший мимо, точнее, тонувший вместе с лошадью всадник заметил упавший с берега ствол.

– Хватайся! – заорал ему паренек. – Быстрее!

Сообразив, что нужно сделать, наемник выпустил шею животного и, размашисто загребая, поплыл. Между ним и верхушкой срубленной осинки, погрузившейся в воду, было всего футов десять. Но в какой-то момент показалось, что бедняге спастись не удастся: панцирь и одежда неумолимо тянули на дно. Плечи и бритая голова бывшего всадника ушли под воду, а Урс едва удержался, чтобы не сигануть в реку на помощь. Горечь разочарования захлестнула паренька, но в это мгновение, словно огромная рыба, наемник с плеском выскочил на поверхность.

Мощный гребок, и длинные, сильные руки вцепились в ветви дерева. Отфыркиваясь, переводя дыхание, человек подтянулся и схватился уже за кончик ствола. В свою очередь, став на колени, Урс придавил осину к земле, чтобы дерево не соскользнуло в воду. На мгновение он встретился взглядом со спасенным им человеком, но, похоже, тот сейчас ничего не видел. Быстро перебирая руками по стволу, задыхаясь от напряжения, бритоголовый продвигался к берегу. До окончательного спасения ему осталось совсем немного. Еще одно усилие, и вот его толстые пальцы буквально вгрызлись в землю. Совсем короткая передышка, и тяжелый, неповоротливый в своей кирасе человек выполз из воды. Из правого бедра торчала стрела. Задрав голову, он посмотрел Урсу в лицо. На этот раз взгляд был осмысленный. Толстогубый рот спасенного открылся, но вместо слов его вырвало.

Отвернувшись, паренек поднялся на дрожащие от пережитого напряжения ноги. Слегка пошатываясь, отошел в сторону. Увидев тонущего человека, охваченный неожиданным для него порывом, он, не задумываясь о последствиях, бросился на помощь. Теперь в голову пришли мысли о том, что проявленное милосердие может закончится для него плохо. Урс посмотрел на мост и услышал доносящиеся оттуда яростные крики сражающихся людей. Оказывается, с момента, когда в реку рухнул всадник, прошло совсем немного времени.

– Эй, как тебя, – захрипел за спиной Урса человек. – Помоги встать, нужно поскорее уходить отсюда. 

Настроение господина барона Манфреда фон Будбара было скверным. Причин тому имелось две: физическая и душевная. Легче всего устранялась первая – после вчерашней попойки раскалывалась голова. И пока один слуга помогал хозяину одеться, второй – рябой Удо – отправился на кухню за глинтвейном. Манфред давно проверил, что достаточно сделать несколько глотков целебного напитка и злые молоточки в затылке утихнут. Так же исчезнет воображаемый обруч, сдавливавший голову болью.

А вот справится ли вино с тоской, поселившейся в груди молодого дворянина несколько дней назад, он не знал. Но очень на это надеялся: вчера ему сильно полегчало, когда надрался за ужином так, что не помнил, как слуги отволокли его наверх, в постель. Не зря покойный папаша говаривал: "Первейшее средство от любой скорби – кувшин славного цутхского". И, похоже, был прав, хотя сыночку, чья голова не была такой крепкой, как у старого барона, приходилось расплачиваться жесточайшим похмельем.

Заканчивая одевать хозяина, Берт застегнул пряжку пояса, на котором висел в кожаных ножнах кинжал. Спросил, будет ли мессир брать с собой меч? Вопрос слуги совпал с очередным толчком боли в затылке господина. Лицо Манфреда страдальчески сморщилось:

– Конечно, дурак. Давай его сюда. Подожди. Сходи, поторопи Удо. Чего он столько возится…

Видя, что барону совсем нехорошо, а это всегда заканчивалось колотушками, слуга, стараясь не шуметь, чуть ли не на цыпочках, вышел из комнаты. Даже скрипучую дверь оставил открытой. Раздраженно поглядев ему вслед, фон Будбар опустился на кровать. Покосился на ветхий столик у окна, поверх которого лежал меч в ножнах. Неплохой клинок с клеймом неизвестного мастера, перешедший рыцарю от отца. Из памяти всплыла сцена: явно красуясь перед маленьким сыном, папаша обрушивает удары меча на щит, который держит оруженосец. Летят щепы, старый Фриц закрывается, пятится, а затем картинно валится на колени и громко просит о пощаде.

Торжествующе глядя на восхищенного наследника, барон прячет оружие в ножны и передает Фрицу, чтобы отнес на место.

– Вот так, мой мальчик, – старый фон Будбар ерошит ребенку волосы. – Придет время, и этот славный меч станет твоим.

Потом, сдув пену, хозяин замка пьет пиво из высокой кружки. Ее подносит дожидавшаяся неподалеку служанка: она знает, что после ратных упражнений барона всегда мучит жажда. Став старше, Манфред с разочарованием узнал, что на войне отец никогда не был, предпочитая ратной славе выпивку и шлюх. Даже в турнирах не участвовал: сражался исключительно на постели и за столом, просаживая в кости будущее своих детей. А вот его сыну не далее как три дня назад пришлось обнажить фамильное оружие.

Вспомнив об этом, Манфред вздрогнул, его замутило. Он поглядел по сторонам, ища ночной горшок, однако через мгновение желудок успокоился. Но тоска в груди снова ожила… Да что там лгать самому себе? Какая-такая "тоска"?! Самый обыкновенный стыд за свой страх, за проявленную у всех на глазах трусость!

Молодому человеку стало жарко, по лбу скатилась капля пота. В груди бешено забилось сердце, снова скрутило живот. То же самое он испытал там, у моста через Воровку, когда командовавший отрядом лейтенант из Вигенбурга проорал громовым голосом "Руби их! Вперед!". И десятки клинков, боевых топоров, чеканов обрушились на ничего не ожидавших рейтаров в черных плащах.

Пальцы молодого барона сами собой вцепились в край кровати. Он снова увидел, как сидевший на лошади огромный сержант, не раздумывая, рубанул ближайшего противника. Удар был молодецкий: меч почти перерубил рейтару шею. Глаза убитого выпучились, словно у жабы, голова в шлеме запрокинулась. Из рассеченной глотки на кирасу хлынула кровь, лицо барона, находившегося по соседству, оросили теплые брызги.

В следующий момент все вокруг пришло в движение. Перед глазами Манфреда заметались пешие и конные, заржали лошади. Чьи-то нечеловеческие голоса орали от боли… Нападение застало императорских стрелков и всадников врасплох. Случайная встреча двух отрядов – урренской Летучей сотни и воинов барона фон Лигвуда – у моста через Воровку никак не предвещала такой трагической развязки.

За дверью на лестнице послышались торопливые шаги, и в комнату вошел Удо с глиняным кувшином. Быстро, под раздраженным взглядом хозяина, налил дымящееся вино в кубок. Подал с поклоном и, глядя, как барон медленно пьет, спросил:

– Вашмилсть, повар спрашивает, вам завтрак готовить или обождать?

– Пусть готовит, – буркнул Манфред.

– Внизу накрыть или сюда подать?

Прежде чем ответить, рыцарь допил вино. Задумчиво посмотрел на кувшин, но решил, что пока хватит. Тоска и стыд за пережитый страх не исчезли, но голове полегчало. Он сунул пустую посуду слуге и сказал, что завтракать будет внизу. Спросил, не видел ли Удо лейтенанта?

– Нет, вашмилсть. Говорят, еще засветло поднялся и куда-то ушел. Ихний сержант болтал, что в тутошний магистрат. Там, мол, и позавтракает: бургомистр пригласил.

Барон почувствовал укол уязвленного самолюбия: он тут вторые сутки, а еще ни одного приглашения от хозяев Ангервальда. Хотя толку ему от их обедов-ужинов? Хамы, недостойные его сапоги чистить. Купцы, мастеровщина, благородных людей здесь просто нет.

– Ладно, иди, – Манфред махнул рукой. – Стой. Налей еще.

Когда слуга ушел, молодой человек поднялся и, прихлебывая теплое вино, направился к окну. Ставни были распахнуты, через мутное стекло открывался вид на единственную площадь Ангервальда, застроенную торговыми рядами. Напротив постоялого двора – здание ратуши, дома богатых горожан. Маленький, захолустный городишко…

Рыцарь зевнул. Конечно, не сравнить с Глехтом, настоящим селом, где он провел последние несколько месяцев, командуя пограничной заставой. Впрочем, пребывание на границе продлилось недолго. Неделю назад, когда в Глехт неожиданно прибыла сотня копейщиков под командованием нового начальника гарнизона, фон Будбар испытал двоякое чувство. С одной стороны – конец прозябанию, с другой – обида. Еще вчера у тебя под рукой полсотни человек и сам себе хозяин, а теперь помощник лейтенанта урренской Летучей сотни – Конрада Шмидта. Судя по фамилии, человек которому должен был подчиняться барон происходил из простолюдинов. Впрочем, переданная командиром копейщиков записка от мужа сестры, служившего в столичном гарнизоне, несколько успокоила оскорбленное самолюбие.

Тот писал Манфреду, что специально добился его перевода из Глехта. Дескать, Шмидт недавно женился на богатой вдовушке и уже подал прошение об отставке. Как только курфюрст вернется из имперской столицы, оно будет удовлетворено, и барон фон Будбар возглавит Летучую сотню. Это вопрос решенный: Манфреду остается потерпеть несколько месяцев, и место лейтенанта – у него в руках.

Смирив гордыню, молодой человек стал ожидать прибытия кавалеристов. Долго ждать Шмидт себя не заставил: приехал в Глехт через два дня после копейщиков. Задерживаться в приграничном селе отряд не стал: дав несколько часов отдыха лошадям и людям, забрав помощника, лейтенант приказал выступать. У него был приказ совершить рекогносцировку вдоль границы, по берегу реки, именуемой Воровкой до владений барона Коберга. Оставить у имеющегося там моста пост и стать гарнизоном в городке Мюншильд. Где дожидаться дальнейших распоряжений из столицы.

Все это фон Будбару ровным счетом ничего не говорило. Куда пошлют – туда поедем, такая служба. Познакомившись с лейтенантом, он только спросил о своих обязанностях. Шмидт – коротконогий крепыш с широченной грудной клеткой и большой головой – почесал в затылке, задумался.

– У меня ребята службу знают отлично, – наконец сказал он. – Не один год вместе ходим, в самых разных переделках побывали. Вам, господин барон, по-первому, особо и влазить никуда не надо. Да службы-то никакой, честно говоря, у нас с вами сейчас и не будет. Прогулка одна. Езжайте рядом, присматривайтесь ко всему, на ус мотайте.

Ответ прозвучал фамильярно, почти оскорбительно, но Манфред сдержал раздражение. Про себя он решил, что несколько месяцев – не срок, и главное как можно реже общаться с начальством. А там Шмидт сам уберется под бочок к женушке.

Но сохранить дистанцию между собой и выскочкой из низов не удалось. В первый же вечер, когда сотня стала ночлегом у маленького села, лейтенант пригласил заместителя на ужин. В честь знакомства. Манфред решил не отказываться. Выпить кубок-другой вина, закусить и откланяться под предлогом, что выступать на рассвете.

Лейтенантская палатка возвышалась на поле местного старосты. Тот любезно предлагал "господам рыцарям" заночевать у него в хате, но Шмидт заявил, что после вшей и блох не оберешься. Поэтому ограничился тем, что "купил" у "гостеприимного" хозяина жирного поросенка для намечавшегося ужина. За три грошика. Теперь несчастный хряк с распоротым брюхом, растопырив копытца жарился на вертеле под присмотром лейтенантского слуги. Пахло от него весьма соблазнительно, и подошедший фон Будбар почувствовал, как в животе заурчало от голода.

Вечер выдался теплым. Шмидт с молодым дворянином расположились ужинать под открытым небом: на лавках за столом, позаимствованным у того же старосты. Неподалеку бродили стреноженные кони, со стороны деревеньки доносился солдатский гогот и женский смех. Местных мужиков через выборных строго-настрого предупредили о последствиях для деревни, если хоть в одном из них ревность взыграет.

– Спалю все халупы к чертовой матери, – как-то очень убедительно произнес лейтенант перед выборными. – А скотину забью на мясо и увезу. Поняли?

Потупив глаза, крестьяне нестройно ответили "да, вашмилсть" и убрались к своим домишкам. Крыши здесь крыли соломой, а как легко она горит, местные знали хорошо. За последние десять лет деревня сгорала и отстраивалась дважды…

– Рад выпить с вами, господин барон, – привстав, Шмидт коснулся своим кубком кубка помощника. – В честь нашего знакомства!

Манфред молча отсалютовал и отпил глоток. Вино оказалось неплохое, с мевельских виноградников. Поросенок еще не был готов, закусили хлебом и колбасой, захваченными из Глехта. И тут выяснилось, что господин лейтенант любит поговорить. Точнее, рассказать, как Господь Всемогущий и судьба вытащили его из семьи потомственного оружейника в начальники Летучего отряда.

Фон Будбар слушал рассказ выскочки без интереса. Однако вино и подоспевшая свинина, сдобренная недурными на вкус травами, помогли ему вынести словесный поток.

– Я в нашем Цехе поначалу десять лет ремеслу обучался, – обгрызая свиную ногу, говорил Шмидт. – У батюшки в мастерской. Быстро до подмастерья дошел. Помогал ему отличные доспехи делать. Да только не хотелось мне всю жизнь молотом махать…

По непонятной фон Будбару прихоти бог внял молитвам молодого кузнеца. Одним из постоянных заказчиков семейства Шмидт был младший сын сенешаля урренского курфюрста Мориц фон Катенберг – большой любитель рыцарского искусства и ратных подвигов. Ни одного турнира в княжестве и за границей не пропускал, а как где война, так сразу туда лез. Вот он младшего Шмидта и заприметил.

– Всегда меня отличал, – мечтательно глядя в звездное небо, говорил Конрад. – Каждый раз, когда доспехи себе или товарищам выбирал, обязательно мой совет спрашивал. Знал, что я в этом лучше папаши разбираюсь…

Увлекшись едой и вином, фон Будбар пропустил мимо ушей добрую часть рассказа начальника. Понял только, что сделал младший Шмидт какой-то невообразимой крепости панцирь. Легкий и настолько прочный, что от него мечи, топоры, стрелы и арбалетные болты просто отскакивали.

– И вмятин не оставалось, – вздохнул лейтенант. – Я над ним три года работал. Тайком от всех, даже папаше не показывал.

Только оружейник свой чудо-панцирь закончил, как в городе Цумле возмущение началось. Манфред о нем по молодости лет и не слыхивал, а лейтенант говорил так, будто оно вчера случилось.

– Тамошние бюргеры и прочая шваль вздумали от нашего Уррена отложиться, – кулак Шмидта грохнул о стол, опрокинув пустой кубок. – Под крылышко к императору Карлу захотели, даже делегатов послали.

– Мерзавцы какие, – пробормотал начавший пьянеть барон. – И что покойный император?

Лейтенант ухмыльнулся:

– Он их и слушать не стал. Приказал в железо заковать и отослать курфюрсту. Ну тот их сразу повесил. Да только я не об этом толкую…

Против Цумле послали войско, с которым, конечно и Мориц фон Катенберг собрался. Не мог же столь славный рыцарь войну пропустить? А перед походом вместе с друзьями заехал в лавку Шмидта.

– Ну, я ему свой панцирь и показал, – бородатая физиономия Конрада расплылась в улыбке. – А чтобы его сиятельство не сомневался, на себя надел и предложил любому рыцарю меня чем попало рубить. И все удары выдержал.

– Смело, – пробормотал Манфред.

Кивнув, Шмидт налил себе и собеседнику еще вина. К счастью для барона, история подходила к концу. Увидев, насколько крепок чудо-панцирь, сын сенешаля тут же захотел его купить.

– Сразу двести дукатов предложил, – явно соврал Шмидт. – Но я отказался. Говорю: "Ваше сиятельство, берите доспех даром, да только меня с ним в придачу. Сызмальства о военной службе мечтаю, чтобы курфюрсту нашему жизнью послужить. Уговорите папашу отпустить на войну".

Катенберг молодого оружейника похвалил за храбрость, панцирь взял и подмастерье с собой прихватил. Сыну сенешаля старый Шмидт перечить не посмел.

– Вот с тех пор я и воюю, – торжественно закончил начальник Летучей сотни. – Поначалу в дружине господина Катенберга состоял, сержантом стал… Ни разу в бою не отступил, а сколько вражеских черепов раскроил, не счесть. У меня ведь удар какой? Кузнечный! Я своим мечом – мне его дядя, мамашин брат специально выковал – бью так, что голову в шлеме от макушки до самого подбородка разрубаю. Раз! – Шмидт снова грохнул по столу. – И все, нет человека. Даст Бог, представится скоро случай, я вам покажу, как это делается.

И показал на следующий день у Воровки. Когда до моста осталось с четверть часа быстрой езды, Шмидт сотню на лесной дороге остановил. Выслал зачем-то вперед разъезд. Те вскоре вернулись, доложили. О чем, Манфред не слышал: гулял в сторонке, пользуясь случаем размять ноги. Лейтенант скомандовал "по коням", и они галопом полетели к мосту.

Барон, когда у таможенного поста всадников увидел, вначале встревожился. Но потом по черным с императорским гербом плащам и доспехам понял, кто это. Да и лейтенант никакого беспокойства не выказал. Подъехали они к императорским уже шагом, поприветствовали.

Те встретили их настороженно, но, когда лейтенант спешился и пошел начальника искать, расслабились. Люди перемешались, заговорили. Фон Будбар заметил, что на мосту какие-то телеги стоят, повозка. А потом на земле трупы углядел. И пленных: человек десять в оранжево-черном платье, покроя, что наемники носят, на земле сидели. Были такие и среди убитых.

Манфред встревожился, хотел императорского рейтара расспросить, что здесь произошло, да не успел. Лейтенант, пока его заместитель по сторонам глазел, на крыльце таможни с каким-то рыцарем переговорил и быстрым шагом вернулся. Только в седло вскочил, как заорал свое "Руби…". А урренцы, словно приказа ждали, только один фон Будбар совсем растерялся…

Приложившись к кубку, Манфред обнаружил, что тот уже пуст. Подумал, что за завтраком обязательно выпьет еще. Вино помогло: головная боль прошла совсем и в груди полегчало. Сейчас он почти спокойно вспомнил о том, как запрокинулась на рассеченной шее голова рейтара. Как по звериному ревели всадники Летучего отряда, выхватывая из ножен и пуская в ход мечи. А их противники… Уж чего-чего, а такого вероломного нападения те не ожидали.

Их командир – какой-то барон Лигвуд – застыл на крыльце таможни и, оторопев, смотрел, как избивают его людей. Потом опомнился, вскочил на лошадь и вместе с уцелевшими бросился на другой берег. Только копыта по настилу моста загрохотали. Гнаться за ними никто не стал: победа была одержана. Из урренцев всего четверо получили раны, один был убит выстрелом из арбалета.

С начала резни фон Будбар, испуганный и растерянный не меньше, чем императорские рейтары, сидел в седле, пялясь на происходящее. Потом откуда-то со стороны на него налетел вражеский всадник в развевающемся черном плаще, с поднятым над головой палашом. Увидев оскаленную физиономию стремительно приближающегося кавалериста, Манфред догадался вытащить из ножен свой меч. Но вместо того, чтобы защищаться, развернул Плясуна, вонзил шпоры в его бока и, лупя по крупу отцовским оружием, погнал прочь. Подальше от места схватки, к лесу. Ужас, охвативший хозяина, передался животному, и через несколько мгновений они были среди деревьев.

Холодный пот катился по спине барона, он пригибался к шее Плясуна и со страхом ждал, что вот-вот… Его нагонят, и страшный удар вражеского палаша разрубит голову вместе со шлемом. От макушки до самого подбородка, как хвастался бывший кузнец.

Пришел в себя Манфред уже в лесу. Конь перешел на шаг, с трудом выбирая дорогу среди зарослей кустарника, деревьев и валежника. Челюсти барона дрожали, как в лихорадке. Испуганно озираясь, рыцарь увидел, что погони за ним нет. И, скорее всего, не было.

Когда Манфред успокоился и заставил себя вернуться на берег реки – там все давно закончилось. Урренцы обирали трупы в черных плащах, а навстречу барону ехали его слуги. И двое из Летучей сотни, которых лейтенант послал искать исчезнувшего помощника. Увидев пропажу, те, не скрывая глумливых улыбок, выразили радость, что господин барон отыскался.

– Живы-здоровы, – сказал один. – Видать лошадка у вас очень резвая.

– И ни одной царапины, – притворно удивляясь, покачал головой второй. – Наверняка, сам Господь от вас мечи да стрелы вражеские отвел.

– Везет же людям, – вздохнул первый. – А мы, как увидели, что вас нет, уж и не думали живым отыскать. Решили, унес вас конь мертвым и валяетесь…

– Хватит болтать, – сиплым от волнения и стыда голосом оборвал фон Будбар. – Где лейтенант?

– В мытарне, – бросил один из кавалеристов, разворачивая коня. – Как вас увидит живым и здоровым – обрадуется… – он замотал головой и, сдерживая смех, сдавленно фыркнул.

Его товарищ, пришпорив лошадь, вырвался вперед. До ушей барона долетел хохот. Красный от стыда, молодой дворянин подъехал к мосту. Ему казалось, что каждый стрелок пялится на струсившего рыцаря, но, в конце концов, подняв глаза, он убедился – никому нет до него дела. По крайней мере, сейчас. Часть урренцев, спешившись, сооружали у въезда на мост баррикаду из телег, бревен и каких-то мешков, часть, зарядив арбалеты, следила за противоположным берегом.

Там было пусто. Мост перегораживала рогатка и опрокинутая на бок повозка. Над деревянным срубом императорской таможни трепетал по ветру красно-бело-черный значок. Людей видно не было.

Прежде чем фон Будбар спешился, чтобы войти в канцелярию мытаря, его внимания привлекли жалобные крики и хохот. Оглядевшись, барон увидел, как несколько людей в оранжево-черном платье – освобожденные "мертвоголовые" – избивают скорчившихся на земле рейтаров. Пленные были связаны и только извивались под ударами тяжелых башмаков, с окованными железом носами. Стоявшие вокруг урренцы смеялись, а кое-кто помогал наемникам.

Но барону не было дела до пленных. Больше всего Манфреда волновало, как лейтенант отзовется о трусости своего подчиненного. Но Шмидт лишь мельком глянул на вошедшего и отвернулся к какому-то господину, с которым беседовал. Тот сидел на лавке и прикладывался к фляге с водкой. Оказалось, что это мессир Ларс фон Ходбург из Вольного города Лемеля. Депутат будущего Рейхстага.

– Не знаю, как они посмели поднять на нас оружие, – глаза депутата лихорадочно блестели. – Говорили, что действуют по приказу имперского канцлера, но я…

– Никакие это не рейтары, – уверенно перебил Конрад. – Разбойники или дезертиры. А их барон такой же злодей. Я это сразу понял… В любом случае у меня приказ самого курфюрста пресекать незаконные действия на его земле. И совсем неважно, кто их совершил.

– Он говорил, что у него распоряжение о моем аресте, – пробормотал начавший пьянеть фон Ходбург. – Капитан охраны поехал посмотреть, и тут в нас стали стрелять. Это было ужасно…

– Ну вот видите, – перебил Шмидт. – Вас хотели обмануть, взять голыми руками. Как хорошо, что мы вовремя подоспели. Мне стоило только переговорить с их главарем, чтобы понять, – это разбойники. Небось, думали, вы золото везете, а, может, хотели потребовать выкуп.

– Нужно допросить пленных, – сказал фон Ходбург. – Тогда мы все узнаем. Разбойники – одно, а вот если это были люди канцлера…

Не закончив свою мысль, депутат замолчал. Фон Будбар подумал, что дело может обернуться для Шмидта виселицей: приказы канцлера действовали в любом уголке государства, а имперские законы брали вверх над местными. В случае конфликта сеньор, будь то курфюрст Уррена или кто помельче, считавший, что его права нарушили, должен был обратиться в Генеральный имперский суд. Нападать на людей императора – преступление, за которое полагалась смертная казнь.

– Допросим, не беспокойтесь, – сказал лейтенант и повернулся к помощнику. – Вот что, дорогой барон… Господину депутату здесь оставаться нельзя. Берите охрану и везите всех, кого мы отбили, в Ангервальд. Это подальше, чем Мюншильд, но там будет безопаснее. А я с отрядом здесь побуду, мало ли что.

На этом дело у Воровки для Манфреда закончилось. Обрадованный тем, что о его трусости никто не вспомнил, рыцарь послал людей в соседнюю деревушку за телегами. На них разместили раненых, фон Ходбурга со слугами, и, не теряя времени, барон покинул берег. В дороге он попытался ближе познакомиться с депутатом, но тот дал понять, что не расположен к разговорам.

До Ангервальда добрались без приключений, только умерли двое раненых наемников. Разговаривая с "мертвоголовыми", Манфред узнал, что происходило до того, как появилась Летучая сотня. Ловушка, в которую попал лемельский обоз, оставляла путешественникам всего две возможности: сдаться или погибнуть. Судя по рассказам наемников, они предпочли погибнуть. Точнее, решение за всех принял капитан – какой-то Меродер, который повел людей в отчаянную атаку. Впрочем, другого ему не оставалось: их начали расстреливать из арбалетов. Сам капитан атаку не пережил: рухнул вместе с лошадью с моста и утонул.

Разузнав подробности дела, барон спросил наемников, как они считают, кто были напавшие – с императорской службы или простые разбойники? Не особо раздумывая, "мертвоголовые" сошлись во мнении, что рейтары были настоящими.

– Не бывает таких разбойников, – фыркнул мастер по имени Соу. – Чтобы сто человек, да все в одинаковых доспехах? Да строй держали? Не бывает такого…

Появление их маленького отряда в Ангервальде стало целым событием. А когда разлетелась весть о "сражении" у Воровки – в городе чуть паника не началась. Но на следующий день неожиданно приехал Конрад Шмидт. Лейтенант успокоил всех рассказом, что нападавшие были шайкой дезертиров. И, по его словам, больше никто с имперского берега не совался. Но в разговоре с фон Ходбургом и бароном бывший кузнец хмуро пояснил, что рейтары Лигвуда были самыми настоящими. А действовали по приказу имперского канцлера.

После этих слов у фон Ходбурга началась нервная горячка. Во время схватки на мосту он даже царапины не получил, но потрясение даром не прошло. И теперь каждый день в дом цехмистера местных суконщиков, где депутат поселился, прибегал цирюльник пускать больному кровь. Неудачная попытка ареста тяжело далась депутату Рейхстага.

Манфред мрачно усмехнулся. Благодаря их появлению в городе – здешним брадобреям подвалило работы. Несмотря на то что бой с рейтарами закончился полным разгромом врага, барон привез девять раненых. Правда, пятеро – "мертвоголовые", охранявшие посланца Вольного города Лемеля. Всех их приютил монастырь святого Бернарда.

За спиной скрипнула дверь – в комнату заглянул Берт:

– Простите, вашмилсть, но там уже стол накрыли. Завтрак готов.

Надев перевязь с мечом, фон Будбар спустился на первый этаж. Но спокойно поесть не удалось. Только Манфред принялся за еду, как в предназначенную для дворян обеденную залу, ввалился солдат Летучей сотни. Выкатив от усердия глаза на жующее начальство, рявкнул:

– Вашмилсть, там наши ребята в лесу у дороги двоих поймали!

Фон Будбар поморщился:

– Не ори так, олух. И говори яснее. Что за люди?

– Один грит, капитан наемников отряда "Черный кочет". Меродером зовут.

Удивленный барон отложил нож:

– Он же утонул в реке?

– Никак нет. Живой, только хромает слегка. Грит, ему стрела в ногу попала. Там, на мосте.

– А второй кто? – подумав, послать за кем-нибудь из "мертвоголовых", чтобы удостоверили личность воскресшего, фон Будбар поднялся.

– Паренек какой-то, – солдат пожал плечами. – Вроде подмастерье. Называл из какого городка… Из Вюх, Вюн… а, хрен его знает. Не упомнил, вашмилсть.

– Неважно. Ладно, идем, покажешь своих найденышей.

Знакомая улочка, где расположились, дожидаясь возвращения Курца, рыцарь и трое из его "своры", навевала воспоминания. Когда-то неподалеку отсюда, прятавшийся в Веселых кварталах столицы Венк помогал братьям-разбойникам грабить неосторожных прохожих. Занятие грязное, с какой стороны ни посмотри, но довольно прибыльное: время от времени им попадались славные тугие кошельки. Внешне оставаясь невозмутимым, фон Швертвальд мысленно вздохнул: по-своему это были неплохие денечки. Тут же усмехнувшись, он поправил себя – не дни, а ночи. И еще неизвестно, когда он рисковал больше: сейчас, на службе у графа, или одиноким волком.

Впереди, в ночной темноте раздались быстрые шаги приближающегося человека. Стоявшие по левую руку рыцаря стрелки мгновенно насторожились. Торри даже приложил к плечу взведенный арбалет. Но невидимый прохожий коротко, особым образом свистнул, и напряжение мгновенно спало. Однако, боясь, что его ненароком подстрелят, возвращавшийся оруженосец громким шепотом сказал:

– Это я, мессир. Все в порядке.

Через несколько мгновений, когда он подошел, фон Швертвальд ткнул парня кулаком в ухо.

– Свиста было достаточно, – еле слышно пояснил рыцарь в ответ на обиженно-недоуменный взгляд Курца. – Видел Паука?

– Да, вашмилсть. Передал все, как велели. Оставил задаток… Сказал, щас сделает. А я пошел, как бы проверить, все ли чисто.

– Хорошо. Возвращайся.

Оруженосец тоскливо вздохнул, переступил с ноги на ногу. Было видно, что уходить ему совсем не хочется.

– Иди, не бойся, – фон Швертвальд ободряюще коснулся его плеча. – Ты, главное, когда наш сигнал услышишь, сразу беги в тот закоулок, что я показал. И сиди тихонько, жди, пока не позову.

– Я помню, мессир. У них ручная тележка. Мешки кинут на нее. Паук с братом будут тянуть, а я дорогу показывать.

Рыцарь молча кивнул и нахмурился. Поняв, что задерживаться больше не стоит, Курц поплелся назад. Когда отзвук его шагов окончательно затих, Швертвальд оглянулся на отобранную им для ночного похода троицу. Все они отличались тем, что хорошо видели в темноте. Кроме того, Безухий с Торри метко стреляли, а третий – совсем молоденький Франц – быстро бегал и прекрасно ориентировался на местности. Сегодня ему отводилась роль гонца, и фон Швертвальд знал, что паренек не заплутает в лабиринте кривых улочек Монашки. Он дважды проверил его на нужном маршруте – днем и предыдущей ночью – тот ни разу не сбился. Самое большее через час Францу придется бежать за городской стражей. Сейчас патруль доблестных годштадских "дублетов" под командой знакомого сержанта угощается пивом за три улицы отсюда. В компании всадников из дружины барона фон Типпа, которые во время тревоги не оставят стражей порядка одних: присмотрят, чтобы все прошло гладко. В Веселых не любили представителей закона, и Швертвальд на всякий случай подстраховался.

Пора было идти, и, подав знак следовать за собой, рыцарь полез в известный ему проход между двумя каменными сараями. Заросшие какой-то дрянью, осклизлые на ощупь стены почти смыкались, оставляя узкое – в локоть – пространство. Людям пришлось продвигаться боком. Под ногами жадно чавкала, с трудом отпуская башмаки, липкая вонючая грязь… Наконец, слегка запыхавшись, ведомая Венком троица выбралась на пустырь. Пересечь его – и они окажутся в нескольких шагах от места, присмотренного для засады.

Услышав скрип колес тележки, на которой лежали зашитые в дерюгу трупы, рыцарь отослал Франца, а остальным шепнул: "Сейчас". Но предостережение было лишним – Безухий с Торри уже изготовили арбалеты к стрельбе. Предстоявшая им задача не казалась сложной: два противника – два болта. И все.

Хотя его участие в схватке не задумывалось, Швертвальд вытащил из ножен тесак. До рукопашной дело вряд ли дойдет – его стрелки решат все в первое же мгновение. А дальше останется немного подождать и уйти до появления патруля. Обнаруженные в мешках трупы отвезут на гауптвахту, где их опознает один из людей прево. И доложит о том, что сын Его Сиятельства имперского канцлера "нашелся". О чем будет "вовремя" сообщено отцу…

– Черт, – неожиданно выдохнул Безухий и озабоченно посмотрел на хозяина. – Их больше.

Рыцарь кинул быстрый взгляд на приближавшихся к засаде людей. Действительно, кроме идущего первым Курца, и парочки, тянущей за оглобли тележку, позади плетутся еще двое. В скрюченной фигуре одного Швертвальд узнал Паука. Похоже, старый приятель уступил честь изображать лошадь кому-то другому.

– Что делаем? – прошептал, стоявший на одном колене Торри. – Кого бить первым?

– Подожди.

Рыцарь внимательно рассматривал почти одинаковые в серых плащах фигуры. Главное было убрать старых знакомых. Горбуна он видел, а вот второго… Расстояние между сидевшими в засаде и тележкой быстро сокращалось. Еще немного, и Курц окажется рядом с закоулком, в котором должен спрятаться. Ага, вот и Генрих, рыцарь облегченно вздохнул. Один из двух здоровяков, тянущих повозку – тот, что справа, – младший братец Паука. Безмозглая скотина, но очень сильный и ловкий. Фон Швертвальд указал на него Торри:

– Бей вот его. А ты, – он коснулся плеча Безухого, – стреляй в того, что позади идет. Низенький такой, весь скрюченный. Горбун – и руки до самых колен. Понял в кого?

Стрелок молча кивнул. Не теряя больше времени, фон Швертвальд коротко, пронзительно свистнул. Ждавший сигнала Курц отреагировал мгновенно. Только что он плелся перед тянувшими повозку людьми, а не успел затихнуть звук, как его и след простыл. Буквально растворился в темноте.

Щелкнули арбалеты. Выпустив оглоблю, здоровяк Генрих схватился за "выросший" из широкой груди болт. Глухо взревел, захлебнулся кровью, да и повалился ничком. Его братец – Паук – получив свое, опрокинулся на горб. Пронзительно завизжал от боли, засучил ногами. Черт, все шло совсем не так, как задумывалось: Венк выскочил из-за пустых бочек, где прятался. Рявкнул:

– За мной! Курц, сюда! Бей их!

Дальше все произошло очень быстро. Неизвестный помощник Генриха еще растерянно смотрел на раненого приятеля, когда налетел рыцарь. Налетел и сходу рубанул: два молниеносных удара по шее. Слева и справа, крест-накрест. Теплая кровь из рассеченных артерий ударила Венку в лицо. Попала и в раскрытый рот так, что даже соленый вкус почувствовался. Но это ерунда. Главное, противник, хрипя и булькая, оседает на землю.

На мгновение остановившись, фон Швертвальд перевел дыхание. Увидел, как бросивший арбалет Безухий погнался за человеком, сопровождавшим Паука. Второй незнакомец оказался сообразительнее первого и сразу взял ноги в руки. Но все равно далеко не ушел. Стрелок быстро догнал его: совершив последний, гигантский скачок, с хрустом вогнал топорик в затылок убегающего. Так что помощь подоспевших Курца и Торри не понадобилась.

Вытирая липкие от чужой крови губы, Венк указал оруженосцу клинком на пошевелившегося Генриха:

– Дорежь: он еще жив. И болт вытащи, незачем оставлять.

Курц склонился над телом, а рыцарь, держа тесак обнаженным, неспешно подошел к застреленному горбуну. Тот уже затих и, согнув ноги в коленях, лежал неподвижно. Из левой стороны груди Паука торчал арбалетный болт. Похоже, дело было сделано. Но стоило Швертвальду приблизиться вплотную, как мнимый покойник ожил. Внезапно он вскочил и выбросил вперед руку с зажатым в ней ножом. Метя рыцарю в горло.

Ринграф спас Венку жизнь: распоров плащ, лязгнув, клинок скользнул по железному воротнику. Ответный удар, и тесак угодил в правую подмышку калеки. Снова взвизгнув, Паук уронил оружие на землю. Венк быстро шагнул к старинному товарищу. Принялся яростно рубить по голове, шее, плечам. Быстро, мощно, умело, словно разделывающий на колоде тушу мясник. Хрустели кости, брызгала теплая кровь… 

– Откуда эти двое взялись?

В голосе спешившего Швертвальда звучала злоба, и, медля с ответом, оруженосец приотстал на пару шагов. На всякий случай. Уж очень ему не хотелось, попав под горячую руку, лечь мертвым. Как те шестеро, что остались позади. Четверо еще теплые и двое, начавшие оттаивать на тележке. Молодой граф с оруженосцем, наконец-то дождавшиеся своего часа вернуться в мир.

Не слыша ответа, хозяин раздраженно оглянулся:

– Чего молчишь, сволочь?

– Не знаю, мессир, – прерывисто, задыхаясь и готовясь пуститься наутек, ответил Курц. – Господом нашим клянусь! Знакомцы какие-то… Этого, Паука, который. Явились перед самым нашим уходом. Дело у них к нему было. Важное. Вот Паук их с собой и взял… Доверял, видать.

– А я ведь его предупреждал, чтобы чужих и близко не было, – отворачиваясь, проворчал рыцарь. – Ну, да Бог с ним: теперь уж все равно.

– Верно, вашмилсть, – поддакнул оруженосец.

Проехать в обычный день через любой годштадтский мост было делом непростым. Столичные Цеха славились своими товарами, десятки тысяч людей съезжались в город, чтобы покупать и продавать. Большинство площадей давным-давно застроили торговыми рядами, а в последние годы взялись и за мосты. Благодаря Троице и ее притокам в городе их было одиннадцать. Вдоль семи – самых широких и длинных – протянулись купеческие лавки. Каждый день там толпилась уйма народу.

Кое-кто из наиболее оборотливых членов Торговой Гильдии даже добился разрешения строить свои дома прямо на мостах. Например, Императорский Каменный, пролегший через два маленьких островка, – выглядел, как обычная улица. Крепкие двухэтажные, украшенные затейливыми вывесками здания тянулись по обеим его сторонам, скрывая от прохожих вид на реку, а ободья телег грохотали по настоящей брусчатке. Созданный почти пятьдесят лет назад великим архитектором Арнольдом Глобусом, Императорский, по мнению годштадцев был предметом зависти всего мира. И вряд ли они сильно ошибались: таким великолепным сооружением не могли похвастаться даже изрезанные каналами Лемель с Дамбургом, где чего-чего, а мостов хватало в избытке.

Торговому, по которому в сопровождении всадников ехал сейчас фон Швертвальд, было далеко до Каменного. Тот соединял два Чистых квартала, где жили аристократы с богатым купечеством, и по замыслу Глобуса, изначально должен был стать украшением столицы. Этот же, деревянный, начинался на берегу, застроенном домишками рыбаков, красильщиков и прочей мастеровщины, а заканчивался в пользовавшейся сомнительной известностью Фляге. Хотя торговлишка и на нем всегда шла бойко. Круглые сутки вдоль лавок сновали туда-сюда людишки, ползли телеги, но сегодня несмотря на утро мост был почти пуст.

Крепкие ставни закрывали окна лавчонок, на дверях висели огромные замки, призванные уже одним видом отпугивать воришек. На самом деле открыть такого "монстра" было не сложно. Венку не раз доводилось наблюдать, как это делается за считанные мгновения минимальным набором инструментов. Не надеясь на одни запоры, торговцы приплачивали городским стражникам, чтобы те во время обходов приглядывали за их добром. Кроме "дублетов" нанимали еще вооруженных сторожей, а самые смышленые, напрямую договаривались с "ночными баронами".

Сегодня эти сторожа, вооруженные дубинками и тесаками, похоже, были единственными, кто находился на Торговом мосту. Все они, как обратил внимание фон Швертвальд, покинули обычные места возле запертых павильонов, стараясь держаться поближе к Чистому кварталу. На проезжавшего мимо рыцаря глядели с удивлением, перешептывались, а несколько даже крикнули "его милости": "Не стоит щас на тот берег ездить. Опасно там".

О том же ранее говорил командовавший патрулем "дублетов" сержант, встретивший Венка и его спутников у заставы. Пока снимали ржавую цепь, перегораживавшую въезд на мост, Курц кинул за всех горсть мелочи в протянутую заметно испуганным мытарем кружку. Тем временем рыцарь равнодушно выслушал предостережение городского стражника. Он и без него прекрасно знал, что происходит в Веселых. Зря что ли столько старался?

Но поблагодарил сержанта благосклонным кивком. Сунул в затянутую кольчужной рукавицей ладонь шестак и, усмехнувшись, ответил:

– Чепуха. С моими ребятами, – он покосился в сторону двух десятков вооруженных до зубов всадников под командой Херберта, – мне всякая шваль не страшна. Да и вам тут бояться нечего. Вон какие бойцы подобрались, – Венк широко улыбнулся, поглядев на мрачных, вооруженных алебардами "дублетов". – Ни одна сволочь сунуться не посмеет.

– Эт да, – приосанившись, сержант подкрутил кверху длинный ус. – Тока, вашмилсть, все одно… Поосторожней там.

Но звать на помощь, если что случится, не предложил.

– Щасливого пути, мессир, – брякнув висевшей на животе кружкой для мостовой подати, поклонился мытарь. – Да сбережет Вас Господь Всемогущий…

Господь, не Господь, а хранить на том берегу рыцаря было кому. И, неспешно проезжая триста шагов, разделявших берега Троицы, фон Швертвальд спокойно смотрел на черные столбы, поднимавшиеся в небо над Монашкой и Двумя Шестерками. Пожары в Веселых кварталах начались еще позавчера ночью. Ширились с каждым днем, ветер разносил гарь по всей столице, заставляя дворян брезгливо морщить носы, а бюргеров мрачнеть. Старосты кварталов спешно проверяли на месте ли пожарные багры и ведра, заполнены ли доверху водой бочки. Только большинство из горожан не догадывалось, что все эти приготовления, по большей части, напрасны. Если перелетит "красный петух" через реку, не бюргерам, каплунам ожиревшим, его погасить…

– Эй, вы, стоять на месте! Хто такие?!

Стоило фон Швертвальду с охраной подъехать к твердой земле, от которой их отделяла натянутая цепь, как слева и справа, – из-за ближайших домов – к ним повалили люди. Три или четыре группы мгновенно слились в толпу: человек сто, не меньше. Из-под разномастных плащей проглядывали кольчуги, обшитые железной чешуей куртки. В руках топоры и пики, тесаки, у трех-четырех самострелы, кто-то держит пращи. На головах шапчонки и береты, только у нескольких железные колпаки-шлемы. Впереди, прикрываясь большими, сколоченными из простых досок щитами трое здоровяков в кирасах и с мечами. У одного – рыжие кудри до плеч – на панцире даже герб какой-то выбит: то ли львы, то ли собаки на задних лапах скачут. Судя по тому, как эти трое орут, а остальные к ним жмутся – именно они набежавшим сбродом и командуют.

– Какого хрена вам тут надо? – выкрикнул тот, что с гербами. – Слазь, у нас пешком ходят!

В толпе, подзадоривая самих себя, заорали еще громче, на чужаков посыпались оскорбления, но к остановившимся всадникам никто не полез. Видели, что у людей фон Швертвальда арбалеты, держат их наготове. Залп в двадцать болтов, и кто скажет, куда именно угодит стрела? В твоего соседа или прямо тебе в лоб? Такое соображение кого угодно остановит. Как-то сами собой воинственные ополченцы замерли шагах в сорока от приезжих.

Да и кроме арбалетов всадники вооружены не в пример лучше, чем ты сам и товарищи, что галдеть галдят, а первыми с места не двигаются. Каждый противник в кирасе, руки и ноги кольчужной сеткой затянуты, даже башмаки железные. А на головах шлемы с забралами. В такой "колпак" если камнем попадешь, похоже, толку большого не выйдет. Говорят, у вояк головы, вообще, чугунные, хоть молотом по ней лупи – он только встряхнется и пойдет в ответ мечом рубить. Клинки-то у них знатные – длинные да тяжелые. Таким стукнуть, так черепушка, что твой глиняный горшок разлетится.

И кони у чужаков – здоровенные, все одной, черной масти – не хуже людей защищены. Головы и грудь вареной кожей прикрыты, со стальными пластинами. Попоны толстые, с кольчужной сеткой. Одни брюха открыты, да только пока до живота или ног такой скотины доберешься, тебя самого пять раз мечом достанут.

– Какого хрена? – снова заорал один из вожаков, но уже как-то потише. Видел, что люди напротив стоят не из пугливых, бывалые, да и хозяин у них – человек, похоже, совсем не простой. Вот рыцарь правой рукой своим махнул – вперед не лезть – а левой, так, чтобы и не каждый увидел, знак подал. Особый такой знак. О таких "пальчиках", как их братцы-разбойники промеж себя называли, и в Веселых не каждому знать положено. Что уж о чужаках говорить.

– Рыжий, гля, – глазастый товарищ толкнул вояку с гербами. – Вишь, што нам…

– Вижу, – оборвал тот. – Да не похож он на нашего…

– А ну тихо, дети мои! – неожиданно перекрыв нестройный галдеж толпы, проорал чей-то могучий голос. – С дороги, дети мои! С дороги, говорю я вам, пни глухие!

Услышав знакомый бас, разглядев высокую фигуру в черном, подпоясанном веревкой балахоне, фон Швертвальд расслабился. Опустил левую ладонь на головку меча, стал смотреть, как вооруженный окованным железом посохом монах пробирается через толпу. Взывая к неразумной, возбужденной пастве, святой отец из Нищих братьев, подкреплял слова увещевания ощутимыми ударами. Какой-то ополченец, уязвленный и не разобравшийся, кто перед ним, замахнулся в ответ дубинкой…

– Хорош ударчик, – крякнув от удовольствия, заметил Курц, когда монах ловко парировал и с виду совсем легко коснулся своим "оружием" виска смутьяна.

– Угу, – буркнул Херберт, проследив за рухнувшим верзилой. – Здоров папаша махаться.

Рыцарь же вспомнил, как однажды наблюдал за схваткой отца Николауса с тремя вооруженными бродягами из провинции. Похоже, там они перерезали не одну глотку и считали себя страшнее легендарного Брумана. Вместо того, чтобы по-хорошему договориться с годштадцами, начали, отобрав дневную милостыню у трех убогих калек. Те просили ее под монастырем Нищих Братьев, и отец Николаус, тогда еще кастелян, вступился за несчастных. Да так хорошо, что все трое чужаков через час навсегда в одном из заброшенных склепов с миром упокоились. Венк сам трупы относить помогал.

Тем временем монах пробился в первый ряд, что-то шепнул Рыжему и его приятелям. Мечи исчезли в ножнах, кто-то засвистел, и толпа начала распадаться. Брякнув, опустилась на землю цепь. Поверженного дурака, так и не пришедшего в себя, куда-то поволокли… Не прошло четверти часа, как все вокруг успокоилось, шум смолк, а вооруженные защитники Фляги разошлись. Будто их и не было.

– Чудеса да и только, – с восхищением сказал Курц. – Вы, папаша, словно настоящий архангел из Святого писания. Махнули дланью и расступилось море людское.

Подошедший отец Николаус громко хмыкнул. Смерил оруженосца суровым взглядом из-под косматых бровей, но ответил добродушно:

– Все ты переврал, щенок. Доброго здравия, мессир. Простите, что припоздал.

– Ничего, святой отец, – небрежно ответил рыцарь. – Вижу, людишки у вас волнуются…

– Эх, мессир, – искренне вздохнул монах, – как им не волноваться, когда вокруг такие дела начались. Чуете, как гарью несет? Говорят, люди канцлера чуть ли не половину Монашки уже спалили.

Кивнув, Венк тронул лошадиные бока шпорами, поехал вперед. Монах пошел рядом, стрелки, получив приказ Херберта, приотстали. Несмотря на воцарившееся спокойствие арбалеты не разрядили и зорко поглядывали по сторонам. И не зря: отовсюду на них зло пялились разбившиеся на кучки ополченцы. Нападения можно было не опасаться, но только благодаря шагавшему рядом с хозяином настоятелю монастыря. Отца Николауса в квартале знали сызмальства – пятилетним сиротой взял его к себе покойный глава обители Нищих Братьев. Обещался когда-то не забыть о пащенке старому дружку – вору и мошеннику, работавшему по рынкам в паре с женой. И вместе с ней закончившему жизненный путь от рук разъяренной толпы, поймавших супругов с поличным и забивших на месте, не дожидаясь появления стражи.

Сынок покойного оказался для настоятеля замечательной находкой: ловкий, смышленый, за нового отца готовый глотку перегрызть. Со временем быстро заматерел, вошел во все тонкости ночной и дневной жизни, а благодаря силе не раз своему "папаше" жизнь спасал. Как от своих, что на место настоятеля метили, так и от чужих, от которых монастырскую казну не раз защищал. Нищие Братья, они, конечно, нищие, но только в имперской столице их больше двух тысяч. Народ им подавал охотно, особенно калекам, да только каждому место под солнцем требуется. Чтобы на кусок хлеба с мясом да кружку вина хватало. Издавна повелось, что распределением этих мест как раз настоятель монастыря во Фляге и занимался. За что получал пятую часть на нужды Братства. А потом следил, дабы убогих никто не обижал, споры любые решал. Бывало, и самого бургомистра с прево осадить мог. Дескать, вы вот с серебра и золота вилками окорока, да лососину жрете, а у людей, бывает, по три дня корки сухой во рту нет! Побойтесь Господа, он-то все видит, все помнит!

Что и говорить, умел пристыдить власть имущих старый настоятель. Не внемлете словам человеческим, так Бог вас делом покарает. А Господь к молитвам святого отца прислушивался, не оставлял убогих. Бывало, и неразумных наказывал: у того прево, что до нынешнего служил – во время грозы в загородный дом молния попала. Такой пожар сразу начался, что все имение заполыхало – к утру одни дымящиеся головешки остались.

Свой дар убеждения покойный настоятель и будущему преемнику сумел передать. С кем надо познакомил, во все тайны посвятил, а, чтобы власть, как светская, так и церковная, свысока на нищего собрата не глядела, в паломничество отправил. В одном черном балахоне, с миской для подаяний. Взяв посох, босиком пошел отец Николаус прямиком в Святой град. Ко двору верховного первосвященника, раба рабов Божьих. Путешествие у бывшего воровского отродья чуть ли не год заняло, много он в пути всякого натерпелся, но оправдал выбор настоятеля.

Добрался в конце концов нищий брат в святую столицу мира и вместе с другими паломниками у Великого понтифика край облачения поцеловал. Причем тот простого нищеброда из других выделил, записку от годштадского настоятеля прочитал. В ответ словесно обласкал, грехи простил и на будущее благословил. Потому что был у правителя Святого града глаз наметанный, ум острый, и ничего в своей жизни он просто так не делал. Вот и заполучил в лице Николауса еще одного преданного человека. Только воспользоваться им толком не успел – скончался Великий понтифик через два года.

Паломник же в Годштадт вернулся и вскоре настоятелем стал, так как его приемный отец той же зимой почил в бозе. Много чего с тех пор произошло, не раз отец Николаус себя мудрым и благочестивым мужем показал. Больницу для хворых всякими болезнями при монастыре пристроил, чего ранее не было. Приют для незаконнорожденных младенцев открыл. Уж лучше пусть сирот при живых родителях монахи воспитывают, чем дурам-бабам знахарки плод вытравливают. Любому, кто днем или ночью в монастырь за куском хлеба обращался, – не отказывал. Правда, еду потом приходилось отрабатывать.

И вообще, отец Николаус большой справедливостью отличался. Монастырь, по древней, испокон веков пошедшей традиции обладал правом убежища. Где же еще в Веселых кварталах его людишкам искать? Так вот отец Николаус точно знал, кого укрыть, чьи прегрешения Господь простит, а кому от ворот поворот показать. Бывало, таким особам отказывал, что некоторые из "ночного люда" этим очень недовольны были, да что поделаешь. С верным слугой Господа Всемогущего не шибко-то и поспоришь: людишек, как своих, так и чужих, настоятель держал крепко. Что называется, в кулаке. А кулак у него был под стать могучему бойцу: одним ударом бычка укладывал. Но то, с чем почтенный монах столкнулся в последние дни, поставило его в тупик. Да тут бы на его месте любой за голову схватился…

Ведшая к монастырю улица, чем дальше от моста, чем ближе к обители, тем полнее была народу. Да не "ополченцев" с топорами, а баб, ребятишек, стариков и старух. Были и юноши, и зрелые мужики. Бедные и хорошо одетые. Все с узлами, ручными, нагруженными домашним скарбом тележками. Кое-кто, побогаче, на повозках, поверх перин и тюков сидел. Лица у всех печальные, многие бабы и девки плачут, а как фон Швертвальда с его стрелками видят, сразу испуганно замолкают.

Правда, стоит проехать, как в спину шипят, что твои змеи, проклятия и угрозы вполголоса. Венк сразу понял, что это беженцы из соседних кварталов. Когда ему отец Николаус догадку подтвердил, только молча кивнул. Настоятель, пока их к монастырю вел, попытался разговорить рыцаря, расспросить о последних новостях – тот отвечать не стал. Вежливо, но сухо улыбаясь, отмолчался. Только у самых ворот, когда во двор, забитый братией в черном, въезжали, тихо сказал:

– Всему свое время, святой отец. Будет и нам с вами о чем поговорить. Только чуть попозже. Наберитесь терпения, прошу вас.

– Хорошо, мессир, – настоятель совсем помрачнел. – Вы один пойдете или..?

Монах выразительно поглядел на въезжавших в ворота спутников Швертвальда.

– Один, – Венк соскочил с седла, бросил поводья оруженосцу.

– Ждать, не болтать, – коротко приказал рыцарь Херберту. – Курц, останешься здесь. Возвращусь… самое большее через два часа.

Фон Швертвальд повернулся к настоятелю, слегка поклонился:

– Ведите, святой отец.

Тот, сутулясь, двинулся мимо расступающихся братьев ко входу в церковь. Окованный железом наконечник посоха выбивал искры из гранитного булыжника, которым был вымощен двор. Ловя на себе любопытные, внимательные взгляды кланяющихся монахов, Венк мысленно усмехнулся. Перед тем как покинуть сегодня свою комнату, он целый час терпел манипуляции Квисли – личного брадобрея графа Ландера. Последние недели тот часто, в разное время суток навещал жилище Швертвальда. Сегодня, благодаря его стараниям, цвет волос Венка стал каштановым. Лицо украсили густая борода и усы, кожа приобрела темный загар, добавилось морщинок.

Поглядев на себя в зеркало после процедур, рыцарь убедился, что выглядит лет на десять старше. Конечно, можно было сделать гораздо проще – надев на голову шлем, опустить забрало. Так обычно поступали по его приказу люди из "своры" – вот и сегодня их физиономии никто не увидит. Но у оруженосца с Хербертом и других – задача простая – защищать. Ему же предстоит говорить. И не просто молоть языком – убеждать. Да так, чтобы поверили. А человеку с открытым лицом верят быстрее: он в этом за свою жизнь убеждался не раз.

В стене, окружавшей монастырь Нищих Братьев, имелось трое ворот и пять калиток. Остальные входы-выходы, о которых непосвященные даже не подозревали, располагались под землей. Катакомбы, оставшиеся от древних строителей, добывавших известняк, пролегали под всеми зданиями монастыря. Некоторые из них уходили далеко за пределы его стен и заканчивались порой в самых неожиданных местах. Фон Швертвальд знал только о двух – обоими когда-то пришлось воспользоваться. Отлично замаскированная дыра под обрывистым берегом Троицы и проход в винный погреб заведения "Королевский шут". О существовании же остальных рыцарь только догадывался.

Впрочем, сейчас это его не интересовало. Встреча, о которой он договорился через отца Николауса, состоится под землей, но попасть туда предстоит изнутри монастыря. Настоятель провел гостя в пустую трапезную. Там, за пыльным гобеленом, изображавшим мучения какого-то святого – беднягу насаживали на кол – оказалась маленькая дверь. За ней – большой, загроможденный пустыми бочками и глиняными горшками чулан.

– Проходите, – настоятель посторонился, пропуская гостя. – Идите, мессир.

Стараясь не споткнуться, рыцарь сделал несколько шагов. В нерешительности остановился: дверь закрылась и в помещении стало темно, хоть глаз выколи. Отец Николаус сдавленно чихнул, пробормотал "Прости, Господи" и ловко протиснулся мимо Венка вперед. Защелкал кресалом, в руках настоятеля загорелся фонарь. На потолке и стенах заплясали тени, метнулись по полу испуганные мыши.

– Сюда, – поманил отец Николаус.

Внимательно глядя под ноги, чтобы не упасть, Венк подошел к монаху. Тот стоял перед неожиданным в таком месте предметом – скульптурой. Серая от пыли фигура изображала сидящего на троне монарха со скипетром и державой. Голову неизвестного властителя закрывал кусок черной материи.

– Кто это? – поинтересовался рыцарь.

Отец Николаус пожал плечами:

– Не знаю. Если хотите, можете посмотреть.

Говоря, настоятель отвернулся. Обойдя скульптуру, он просунул руку в зазор между спинкой трона и стеной. Закряхтев от неудобного положения, стал там что-то нащупывать. В левой руке монаха раскачивался горящий фонарь. Поколебавшись, Венк потянул за угол плата, прикрывавшего голову мраморного монарха. Кусок траурной материи легко соскользнул. С каменных плеч на рыцаря глянул пустыми глазницами настоящий человеческий череп, увенчанный медной, позеленевшей от времени короной.

Чертыхнувшись, фон Швертвальд непроизвольно отступил назад. Издав нервный смешок, отец Николаус быстро сказал:

– Прошу прощения, мессир, за глупую шутку. Не могли бы вы помочь отодвинуть этого истукана.

– Что нужно сделать? – сухо спросил Венк.

– Беритесь за левый подлокотник трона и толкайте вместе со мной. Раз, два…

Скульптура несмотря на внушительные размеры оказалась неожиданно легкой. После того как настоятель освободил невидимую защелку, трон с королем-мертвецом под нажимом двух мужчин ушел вбок. Из-за надетых перчаток Венк так и не понял, из чего он сделан: дерево или гипс использовал вместо мрамора неизвестный скульптор.

Нагнувшись, отец Николаус провел фонарем над полом. Рыцарь увидел хорошо подогнанный люк с утопленным в выемке бронзовым кольцом. Подцепив его кончиками пальцев, ухватившись поудобнее, настоятель откинул крышку. Протянул рыцарю фонарь:

– Спускайтесь, идите прямо. Через пятьдесят шагов будет перекресток – повернете направо. Пройдете еще немного и увидите комнату. Вас там ждут.

Венк взял фонарь. Поднял его так, чтобы видеть напряженное лицо настоятеля. Тот смотрел прямо, не мигая, только зрачки сузились до размеров булавочных головок.

– Не беспокойтесь, сын мой, – сказал монах. – Нас многое связывало в прошлом, связывает в настоящем и, надеюсь, в будущем. Вам ничего не угрожает. Ни в обители, ни под ней.

Чуть помедлив, рыцарь кивнул:

– Я знаю.

– Возвращайтесь тем же путем и просто трижды постучите. Я буду ждать, сразу открою.

Опустив фонарь, направив его так, чтобы видеть ведшие вниз ступени, Швертвальд начал спуск. Подождав, пока голова в шлеме опустится ниже уровня пола, отец Николаус с легким стуком закрыл люк.

"Комната" оказалась маленькой, хорошо освещенной факелами пещерой. Стены были обшиты почерневшими досками, низкий потолок укреплен балками. Время от времени с него сыпалась какая-то труха. Когда это происходило, фон Швертвальду казалось, что еще немного и толща земли над головой обрушится. Погребет под собой его и четверых людей, находившихся вместе с ним в подземелье. Даже узкий коридор, по которому он добирался сюда и то произвел на Венка менее гнетущее впечатление. Несмотря на жутковатые ниши, где лежали человеческие скелеты, а желтые черепа скалили зубы в дрожащем пламени светильников. Рыцарь знал, что Нищие братья, как и монахи других орденов издревле хоронят своих умерших в катакомбах под обителью. Низенький потолок – рукой можно достать – подействовал на рыцаря гораздо сильнее. Но страх быть погребенным заживо отвлек его от опасности более реальной. Той, что исходила от его нынешних собеседников: троих мужчин и женщины.

Молодой светловолосый крепыш со шрамом через всю правую щеку встретил Венка в коридорчике. Не приветствуя, отступил, пропуская внутрь пещеры. Громко сказал из-за спины:

– А чего это он с оружием?

И бесцеремонно коснулся ножен фон Швертвальда.

– Нехорошо, – к рыцарю шагнул второй парень. – У нас клинки отобрали, когда входили. Даже у вас, папаша, – он покосился на оседлавшего табурет грузного мужчину в кольчуге и стальных наручах. – Нечестно, не по-рыцарски как-то.

– Ну, что ты, сынок, – подала голос рассевшаяся на втором табурете немолодая женщина в мужском дублете, штанах и ботфортах. – Просто господин… не имею чести знать его имени, опасается. За жизнь свою боится. А мы нет.

Нагло уставившись ярко-голубыми, словно светящимися изнутри глазами на Венка, она отхлебнула из маленькой фляги. Золото, чеканка, эмаль – тонкая ювелирная работа, увидев сосуд, невольно отметил рыцарь. Полсотни талеров, не меньше.

Делая вид, что не обращает внимания на оставшегося за спиной крепыша, он шагнул вперед и вправо. Вместо приветствия молча кивнул старшему мужчине – Дитриху фон Сегеру.

– Не зря боится, – сказал второй парень – самый молодой из четверки. – Голыми руками, если што управимся. И меч достать не успеет.

– Заткнись, Свен, – тихо приказал не спускавший глаз с вошедшего фон Сегер. – Ты, Магда, освободи табурет. Негоже благородному человеку стоять, когда ты – простая баба – сидишь.

Женщина в мужском наряде громко фыркнула, но поднялась. При этом зацепила ногой табурет так, что тот опрокинулся. Молодые люди гоготнули. С потолка посыпалось, и, забыв о происходящем, Венк озабоченно глянул вверх. Потом, не обращая внимания на опрокинутое седалище, переместился направо, к стене. Отсюда он мог видеть всех сразу и в случае нападения защищаться.

С самого начала рыцарь был готов к такому поведению людей, с которыми пришел на встречу. "Ночной народ", былые собратья по разбою и темным делишкам всегда пытались взять незнакомца на испуг. Нащупать в новом для них человечке страх или иную слабину. Поэтому Венк сделал вид, что не обращает внимания на грубость, хотя пришел сюда не просить, а отдавать приказы. Но решил вести переговоры на равных, чтобы не испортить дела: у подобных людишек самолюбие порой было похлеще, чем у иного вельможи. И, самое смешное, человек, сидевший на одном из двух бывших в пещере табуретов, не уступал фон Швертвальду происхождением. А по своему званию, можно сказать, стоял в иерархической лестнице на ступеньку выше, чем фактотум графа Ландера.

Скрестив руки на закованной в кирасу груди, фон Швертвальд сухо произнес:

– Рад видеть ваше семейство. Живым и здоровым, господин барон. Хоть и не полным…

Широкоплечий, высокий и грузный Дитрих фон Сегер был единственным среди разбойничьих главарей, для кого "барон" не являлось прозвищем. Венк знал, что четверть века назад мальчишкой-оруженосцем, Сегер воевал в Заморье. Поход, предпринятый одним из курфюрстов, оказался удачным: неверные были разбиты, удрали в пустыню жрать песок, а всем участникам войны за веру досталась богатая добыча.

Хозяин фон Сегера погиб в схватке, оруженосец стал рыцарем и за храбрость в стычке получил от князя баронство – городок, населенный чернокожими. Правда, наслаждаться богатством и славой всем участникам похода в Заморье пришлось недолго. Через два года огромное войско язычников неожиданно отбило утраченные земли. Барон остался без феода и вместе с немногими, кому повезло уцелеть, бежал в Империю.

Но дорога на родину сильно затянулась. На Калийских островах у заморского аристократа вышла какая-то неприятная история с законом. Что точно произошло, Венк не знал. Похоже, барон вместе с другими возвращавшимися неудачниками попытался поправить дела, ограбив несколько торговых судов. Был пойман, осужден на галеры, но сумел купить свободу, всучив судье-ослу дарственную на свои земли в Заморье. Тогда Союз Вольных городов вкупе с курфюрстом готовился нанести ответный удар по неверным, и сделка показалась слуге закона выгодной.

Освободившись, фон Сегер перебрался на материк, долго "странствовал" по большим дорогам, пока не очутился в Годштадте. В имперскую столицу барон явился уже не один, а с женой, четырьмя сыновьями-погодками и сотоварищами. Младший сын вскоре погиб от ножа конкурентов, двое сейчас находились здесь, в пещере под обителью Нищих Братьев. Четвертого же позавчера захватили дружинники барона фон Типпа.

– Мне сказали, – медленно начал Сегер, – что вы, мессир неизвестный рыцарь, изволили, не далее как позапрошлой ночью, спасти нам жизнь.

– Да, – кивнул Венк. – Это я предупредил вас и договорился с отцом Николаусом об убежище в монастыре.

– Гм, – барон поскреб бритый подбородок. – Тогда мне хотелось бы узнать, кому я обязан жизнью. Ваше имя, герб?

– Да видела я его, – вмешалась "баронесса". – Точно не упомню, но сдается мне, что он из людей Серого. То ли Франком, то ли Рисом кличут.

Снова пристальный взгляд голубых глаз. Надеется уловить, правильно ли угадала. И близко не попала, мысленно усмехнулся рыцарь. А вот про тебя, дорогуша, мне все известно. Жена Дитриха держала в Монашке бордель, варила на заказ яды, приворотные зелья, средства для выкидышей и слыла ведьмой. Фон Швертвальд презрительно усмехнулся, спокойно посмотрел на барона. Ответил в тон Сегеру:

– В свое время я дал обет пред Господом, что открою имя только на смертном одре. На исповеди. Ибо грешен.

Переглянувшись с братом, Свен шагнул к гостю. Кривя рот в поганой усмешке, сказал:

– Так может самое время? Для исповеди…

– Заткнись, – тихо приказал барон, и его щенок замер на месте. – Подними табурет, пусть мессир рыцарь сядет.

Сын молча повиновался, и фон Швертвальд сел:

– Благодарю, господин барон. Думаю, пора закончить с именами, благодарностями и прочим, что не имеет отношения к будущему, – Венк сухо улыбнулся:

– У меня к вам предложение.

– Это было ясно с самого начала, – проворчал фон Сегер. – Чего вы от нас хотите?

И окинул быстрым взглядом жену, сыновей:

– Говорите при них. Мне так проще.

Гость кивнул:

– Их присутствие меня не смущает. Иначе мы были бы здесь один на один.

Нет-нет да поглядывая на потолок, рыцарь постарался коротко пересказать, что произошло с того момента, как "господин барон" нашел убежище под монастырем Нищих Братьев. Не то чтобы главарь одной из шаек, заправлявшей в Монашке, совсем ничего не знал. Но напомнить о том, чего он избежал благодаря нежданной помощи, было далеко не лишним.

– Уголек – убит у себя в "берлоге", Длинный Ганц, – лишенным эмоций тоном перечислял рыцарь, – попытался договориться с сотником, когда дружинники окружили "Трех девчонок". Предложил ему отступного… – Венк запнулся, делая вид, что вспоминает, – кажется, пятьсот гульденов. Сотник взял, а потом один из его меченосцев… Из тех, что ходят с двуручными мечами – укоротил Ганца ровно на голову. Восьмерых его людишек, что при нем были, тут же прикололи, а остальных – частью развесили вокруг заведения, частью, говорят, отослали на Голодный остров. С последующей пересылкой бессрочно гребцами на галеры. Есть личный приказ имперского канцлера отправлять туда всех… ну, кого не прикончат на месте. Могу поклясться, что таких немного, и они должны считать себя настоящими счастливчиками.

Рыцарь на мгновение замолчал, переводя дыхание. В этот момент "баронесса" громко так, что все посмотрели на нее, выругалась. Женщина с силой ударила кулаком правой руки о ладонь левой. Голубые глаза горели ненавистью:

– Если бы я узнала, кто молодого графа порешил – сама бы убийце яйца вырвала. Да что там… Он бы у меня, урод безмозглый, неделю бы умирал. Ведь жили же спокойно, никого не трогали! Кто только у меня в заведении не перебывал! Сам князь…

– Заткнись, – оборвал жену фон Сегер. – Что толку стонать? Рано или поздно этим должно было закончиться. Не дело сыну имперского графа по борделям и кабакам шляться. Наши-то его все знали… Нарвался, поди, на чужаков, вот и прикончили.

– Да-да, – закивал Свен. – Никто из наших на него руку бы не поднял. Точно пришлые постарались.

– Раз хрен ему отрезали – значит, из-за бабы, – глубокомысленно заметил второй сын барона. – Да вот только теперь, похоже, скоро нам всем из-за чужой вины яйца оторвут. Нельзя так… Неправильно.

– Да, – согласился фон Сегер. – Дали бы нам время – мы бы сами убийц, хоть из-под земли вырыли и на суд его сиятельства представили.

Вздохнув, Венк заметил, что имперский канцлер, к несчастью, от горя сошел с ума:

– Его сиятельство третьи сутки сидит в родовом склепе рядом с телом сына, все волосы на голове от горя вырвал. Позавчера к нему в загородное поместье делегация во главе со столичным бургомистром явилась. Просить, чтобы отряд капитана Хагена отозвал, кровопролитие, поджоги прекратил… Но его сиятельство – я точно знаю, мне советник Герке рассказывал, он там был, – так разъярился, что приказал страже всех взашей гнать. Древками алебард по спинам. А городского прево грозился, вообще, повесить.

Нервно покусывая нижнюю губу, барон кивнул:

– Слыхал я о таком. Ни магистрат, ни прево не хрена нам помочь не могут. А ведь сколько денег каждый год получали!

– Теперь гнилую репу они получат, – зло встряла женщина. – Когда солдаты уйдут – с чего платить? Все бордели пожгли, кабаки пожгли, девок… – ее лицо перекосилось от ненависти:

– Ну, насильничали бы вволю, если хотят! Перетерпели бы, не в первой. Но ведь глотки бабам режут, животы вспарывают, калечат ни за что ни про что! Я из своих только шестерых вывести успела…

– Да, – сухо сказал Венк. – Люди фон Типпа и графа Туршского жалости не знают. Просто звери какие-то. "Серебряную лилию", после того как девиц изнасиловали… Двери, ставни в ней досками забили, соломой обложили, маслом облили и вместе с хозяйкой – Пышкой Инге и двумя девками – сожгли. Дескать, она с помощницами – ведьмы. Всех, кого ведьмами считают, – тут же на костер. Капеллан барона фон Типпа хвастался, что только за первые сутки изобличил с божьей помощью и сжег девять ведьм и двух колдунов.

У Магды задергался левый уголок рта. Она снова полезла за пазуху, вытащила золотую фляжку. Надолго приложилась, громко причмокивая. Венк подумал, что и он не отказался бы промочить сейчас горло хорошим глотком вина. Хотя, судя по тому как остекленели глаза "баронессы" и она враз осоловела, – пила баба не вино. Может, настойку с белладонной или еще какое зелье.

Похоже, Сегер не одобрял напитка, который потребляла супруга: он строго посмотрел на старшего сына, и тот подошел к матери. Отобрал фляжку, отвел в угол пещеры. Усадил на корточки и остался рядом, что-то успокоительно нашептывая.

– А я слышал, что в Двух Шестерках, – глядя на рыцаря, начал Свен, – ребятам Ловкача и Счастливчика солдаты кисти рук отрубают. Потом прибивают к воротам заведений.

– Да, – подтвердил гость. – Ну, что поделаешь? Нечего было приезжих обыгрывать. Чужаки – люди злопамятные – вот и отыгрались, когда случай подвернулся. Сейчас они кости мечут, – Венк жестко усмехнулся. – В Двух Шестерках половину заведений уже спалили. Ловкачу – повезло: пристрелили из арбалета. А вот Счастливчику… – он сокрушенно покрутил головой. – Ему…

– Знаю, знаю, – недовольно перебил барон. – Кончилось его счастье в один миг. Погано подох. И Жирный Марк, и Шварц – всех прикончили. В первый же день. Причем, говорят, знали все их берлоги: шли прямо туда, где те были, и кончали.

Черные, чуть навыкате глаза Сегера испытующе уставились на рыцаря. Фон Швертвальд встретил их взгляд спокойно.

– Да, – сказал он тихо. – Из ночных баронов, только вы, господин барон, остались. Остальных уже убили.

Лицо фон Сегера потемнело.

– Это вы о чем? – зловеще понизив голос, спросил он. – Намекаете, что я ночных товарищей выдал?

– Ну какие они вам "товарищи"? – скривил губы Венк. – Быдло, хамы, висельники. Самого подлого происхождения. Убили их? Ну и ладно. На земле только чище стало.

– Зато в Аду потеснились, – хихикнула из угла женщина. – Прибавилось чертям работенки… – громко икнув, она замолчала.

– Говорят, Скромняга Жан спасся, – подал голос старший сын барона. – В первую же ночь сообразил, что к чему. А, может, предупредил кто, чем дело пахнет. Людишек своих бросил, всю мошну сгреб и на лодочке по Троице за город отправился.

– Да, так оно и было, – согласился фон Швертвальд. – И не просто лодочка, а суденышко одного сеньора из Шотвальда. Тот Скромняге ее за тысячу гульденов на три дня уступил. Даже не из-за денег, а по старому знакомству. Были у них какие-то общие дела…

– Все-то вы знаете, – зло перебил барон. – И меня, и Жана, и остальных. Про все наши дела…

Пропустив слова фон Сегера мимо ушей, рыцарь продолжил:

– Только не повезло Скромняге. Сразу за городскими стенами стоят галеры имперского адмирала Бегера. И у него приказ: любые суда, независимо от владельца и флага останавливать. Так как известно, что многие злодеи, чуя гибель, словно крысы, из Годштадта удрать пытаются. В том числе и по воде. В общем, судно сейчас под арестом, Скромняга Жан щук на дне кормит, а на его денежки господин адмирал думает построить дом в Южной провинции. Для молодой жены. Тридцать тысяч гольдгульденов ему как раз хватит.

– Скока? – задохнулся от удивления Свен.

– Да не может быть, – второй сын оторвался от матери. – Откуда у Скромняги такие…

– Может, – опередил рыцаря фон Сегер. – Он свое прозвище не просто так получил. Всегда строил из себя бедного святошу, попам подарки слал.

– Все краденые золотые и серебряные вещи, – поддержал Венк, – в Двух Шестерках и Фляге через него проходили. Он их потом в соседние города сбывал ювелирам. Кроме того, ссужал Жан под верный залог и хороший процент всех нуждающихся. Вот и нажил.

– Верно, господин Всезнайка, – кивнул барон. – Все это очень интересно… Но теперь скажите мне, зачем вы нас от смерти спасли? Что хотите взамен?

В какое-то мгновение Швертвальду захотелось ответить "ваши души", чтобы посмотреть на физиономии барона и его семейства, но сдержался. Сейчас было не до шуток, разыгрывать из себя дьявола не стоило. "Хотя, чем черт не шутит, – весело подумал он, – может, и поверили бы".

– Через неделю все в городе успокоится, – медленно начал рыцарь. – Будет новый имперский канцлер, будет новый государь. Рейхстаг изберет императора, и тот быстро наведет порядок. Но герцог Гарольд – выскочка из Цатля, которого прочили на трон – на него не сядет. Я в этом уверен, так же, как и в том, что ваш третий сын, которого вы считаете погибшим – жив.

– Что?! – Магда попыталась вскочить, чуть не упала, но старший сын подхватил ее, помог устоять. – Где он, что с ним?!

– Тихо! – рявкнул фон Сегер. – Уйми свою мать, Хорст. Кто будет новым императором?

– Неважно, – рыцарь ответил таким ледяным тоном, что барону стало ясно: настаивать – бессмысленно.

– Важно другое… В Веселых кварталах вы остались единственным, кто сможет навести тут порядок, когда люди канцлера закончат резню и уйдут… – Венк неожиданно повернулся к "баронессе":

– Ваш сын был схвачен живым в доме Толстяка Гофа, что на Перчиковой улице. Забит в колодки и вместе с другими отправлен на Голодный остров. Сейчас там… человек пятьсот-шестьсот. Через три дня их отвезут в порт Лард. Где прикуют к веслам. А на галерах долго не живут. Вы ведь это хорошо знаете, барон? – рыцарь увидел, как побагровел от злости Сегер. Похоже, вспоминать о галерах не стоило. "Ну, да ладно, стерпит, – подумал Венк. – Тем более, что сейчас я подолью хорошего вина в твой кубок".

– Монашка и Две Шестерки будут ваши, господин барон, – сказал Швертвальд. – Кое-кому из уцелевшей швали это не понравится, но у вас под рукой, по моим подсчетам, не меньше полутора сотен отчаянных ребят. Благодаря тому, что я вовремя вас предупредил, вы смогли увести их во Флягу. Без потерь.

Лицо фон Сегера дрогнуло, но он промолчал. Было видно, что осведомленность незнакомца производит на него большое впечатление.

– А Фляга? – вмешался Свен. – Кто будет заправлять здесь?

– Отец Николаус, – не глядя на него, ответил рыцарь. – Это решено и обсуждению не подлежит. И не пытайтесь как-то переиграть…

– Как можно, – в голосе барона не было и намека на ёрничество. – Мы искренне благодарны настоятелю за убежище. И когда представится возможность отблагодарить…

– Знаю, знаю. Но это дело будущего. Сейчас от вас ждут другого, – фон Швертвальд сурово посмотрел на потолок, с которого просыпалась струйка земли. – Вы должны собрать всех "псов", всех тех, кто остался за последние дни без хозяев, под своей рукой. Так как городские ворота закрыты, стража на стенах утроена и стреляет в любого, пытающегося удрать из Годштадта, а Троицу запирают адмиральские галеры, то все сидят во Фляге. И со страхом ждут, когда сюда войдут каратели…

– Пале Безрукий и Фриц Башмак набрали человек сто, – вмешался Хорст, – и вместе с жителями домов перегородили баррикадами Петрушку, Зеленую и Вторую Винную. Говорят, что смогут не пропустить…

– Помолчи, – барон раздраженно махнул рукой. – Предположим, я соберу людей. Сотни три сразу прибежит, если свистнуть. Думаю, будь у меня деньги…

– Две тысячи талеров, – рыцарь расстегнул широкий, украшенный стальными заклепками пояс. Положил на земляной пол:

– Деньги внутри. Остальное – гораздо больше – вы сможете взять на том берегу реки. Сегодня ночью и завтра утром. В Чистых кварталах. Например, в тех, где проживают чужаки. Иноземное купечество из Цатля, Нижних земель и так далее…

– До них еще нужно добраться, – барон смотрел на пояс, но поднять не пытался. – Торговый мост сейчас хорошо охраняют, а кроме того есть городская стража и, наверняка, цеховые собрали ополчение.

– Про городскую стражу можете забыть. Кто не спрятался, сторожат магистрат, дома советников и прево. Охрану Торгового моста – несколько десятков дураков – вы передушите голыми руками, если что… Но я думаю, даже этого не понадобится. Отец Николаус поведет сегодня вечером беженцев на тот берег, и толпа просто сомнет "дублетов".

– Неплохо придумано, – буркнул Свен, не спуская взгляда с денежного пояса. – А цеховые?

– Кое-где ополчение собрано, – рыцарь устало поморщился, – но приказа магистрата по городу нет… Если вы пойдете туда, куда я сказал – по дороге вас вряд ли кто задержит. Думаю, когда людишки поймут, что дело в чужаках, многие даже присоединятся. Только не балуйтесь с "красным петухом". Новому императору не понравится, если его столица превратится в кучу головешек.

Барон указал на пояс с деньгами:

– Подбери, Свен. Что-то еще?

– Да. Сегодня около семи вечера к пристани Тощего Карла подойдут три судна из Уррена. С пивом для заведений Губта. На них вы сможете в темноте сплавать к Голодному острову. Там всего пятьдесят человек стражи: чего особо охранять, если на шее будущих галерников сорокафунтовые колодки? Думаю, ваш сын будет рад вернуться… в лоно семьи, так сказать.

Фон Швертвальд поднялся. Помедлив, барон тоже встал.

– На острове, кроме сына, вы получите к своему воинству еще человек пятьсот. После этого у вас будет двое суток. Развлекайтесь, как хотите, но только там, где я сказал. Затем возвращайтесь сюда.

– Не сомневайтесь, мессир рыцарь, – барон поклонился. – Я сделаю все, что в моих силах.

– Сделаете. В полночь во Флягу войдут дружинники фон Типпа, люди канцлера, графа Туршского и никакие завалы их не остановят. Они подожгут квартал и будут убивать всех. А лично вас не спасет даже убежище отца Николауса. Можете мне поверить.

– Не надо нас пугать, – проворчал старший сын барона, но его отец выслушал предостережение с озабоченным выражением, молча.

– Мне пора, – сказал фон Швертвальд. – Думаю, нам еще придется встретиться, поэтому не прощаюсь. Возможно, я буду присылать своих людей. Условный знак – тот же.

– Хорошо, – кивнул барон. – До встречи, мессир рыцарь.

Развернувшись, Венк, не спеша, вышел из пещеры. Зашагал мимо ниш, где плесневели останки безвестных монахов. Сквозняк колебал пламя светильников на стенах коридора. При виде костей рыцарь помрачнел. Подумал, что когда-нибудь вот так же ляжет… в родовом ли склепе, чистом ли поле, на дне могилы. А живым… живым будет совершенно наплевать на его скелет. Будут ли люди вообще знать, кому он принадлежал? Впрочем, это зависело от него: останется ли в истории имя благородного Венка фон Швертвальда. Поднимут ли внуки и правнуки в честь славного предка кубки с вином или нет…

По крайней мере, он сделает все, чтобы память о нем не стерлась как можно дольше.

Разговор с отцом Николаусом состоялся во дворе. Прежде всего рыцарь поблагодарил настоятеля за помощь. Вытащил мешочек туго набитый золотом.

– Прошу, святой отец, распорядитесь, как сочтете нужным, – фон Швертвальд вложил деньги в широкую ладонь настоятеля. – Тут двести дукатов.

– Премного благодарен, мессир, – монах низко поклонился. – Но что…

– В полночь, – перебил его рыцарь, – все те вояки, кто вот уже два дня наводит порядок, – Венк выразительно посмотрел на задымленное небо, – войдут во Флягу. Что они будут делать здесь, вы прекрасно знаете из рассказов соседей. Тех, кто успел удрать и теперь плачет под стенами обители. Квартал ждет огонь и разорение.

– Но ведь это безумие – жечь собственный город! – глаза монаха полыхнули яростью. – Неужели нет способа остановить это?

– Я уже говорил с вами… Имперский канцлер действительно безумен, – медленно произнес фон Швертвальд. – Горе лишило его остатков разума. А герцог из Цатля, уже мнящий себя императором, всегда ненавидел этот город. Но многие сеньоры… – многозначительно приподняв брови, рыцарь сделал короткую паузу и продолжил, – кто на самом деле заботится о благе Годштадта, скоро примут меры, и у кормила власти станет новый государь. Он-то и наведет порядок.

– Дай-то Бог, – отец Николаус осенил себя знамением. – Но когда это будет? Я не за себя боюсь, не за нашу обитель. Ее тронуть не посмеют…

– Напрасно вы так думаете, – рыцарь печально улыбнулся. – Я сам видел, как баронские дружинники грабили церковь святой Анны в Монашке. А советник магистрата Марк Шрубер, попытавшийся остановить стрелков, выбивавших тараном ворота Cвятого Густава в Двух Шестерках, был убит. Монастырь Нищих Братьев, к моему глубокому сожалению, не станет исключением. Этот сброд, понаехавший со всей империи, ведет себя хуже варваров с Востока. Они убивают, грабят и насилуют, словно взявшие штурмом город язычники.

На морщинистом лице отца Николауса появилось отрешенное выражение. Косматые брови сдвинулись, глаза закрылись. Ссутулившись, будто опасаясь упасть, он оперся обеими руками о посох:

– Значит, нам всем предстоит погибнуть. Раз Господь избрал такое наказание…

– Есть один выход, – в горле Венка давно пересохло от бесконечных разговоров, и он решил поскорее со всем закончить. – Беженцы и жители Фляги должны сегодня вечером перейти на тот берег. И возглавите исход вы, отец Николаус. Вместе со своими братьями.

Глаза настоятеля широко раскрылись:

– Нас не пропустят через мост! Человеческие сердца настолько черствы, что, когда вчера несколько десятков матерей с младенцами попытались перейти…

– Проход будет свободен, – перебил рыцарь. – Возможно, кто-то станет на пути, но это не должно вас остановить. Даже если дорогу придется прокладывать силой. Вам помогут, отец Николаус.

– А обитель, весь квартал? Что станет с хворыми в моем госпитале? Там почти два десятка паралитиков…

– Не волнуйтесь. Если будет соблюдено второе условие…

– Какое, мессир?

– В одиннадцатом часу к монастырю прибудет конная полусотня от архиепископа Берхингемского. Он согласился выступить посредником. Между бароном фон Типпом, графом Туршским, курфюрстом Шотвальда и жителями Веселых кварталов. Коих будете представлять именно вы – отец Николаус.

Монах тяжело вздохнул, но возражать не стал.

– Чтобы избежать дальнейшего пролития крови и утолить алчность озверевшей солдатни, жителям Монашки, Двух Шестерок и Фляги предстоит собрать выкуп. Пятнадцать тысяч имперских талеров. Вы передадите деньги секретарю архиепископа, после чего с братией возглавите переход беженцев на другой берег.

Швертвальд сделал паузу, думая, что последуют возражения – сумма была немалой – но настоятель молчал. Рыцарь продолжил:

– После уплаты выкупа "белые плащи" возьмут обитель под защиту. И сюда никто не сунется, можете мне поверить.

– А остальная Фляга? Зачем уходить? Может достаточно будет собрать и заплатить деньги?

– Нет, – отрезал Венк. – Баронские дружинники страдают жаждой и хотят утолить ее именно в здешних винных подвалах. Но, клянусь вам, что дальше Золотой, Гвоздики и Лозы Господней они не пойдут. И жечь ничего не будут. Пострадает десяток заведений и все.

– Ничего не понимаю, – монах затряс большой, с выбритой на макушке тонзурой головой. – Неужели нам нельзя остаться? Я поговорю с трактирщиками – они сами выкатят бочки с пивом и вином навстречу солдатам. Не говоря уже о выкупе…

– Условий два, – жестко сказал фон Швертвальд. – Деньги и беженцы из Веселых кварталов должны искать укрытия на том берегу. Даже, если их там поначалу не захотят принять.

Неожиданно, высоко над головами монаха и рыцаря начал бить колокол: раз, второй, третий, четвертый… Близился десятый час утра.

– Мне пора, – закричал Венк настоятелю в ухо. – Поговорите еще с фон Сегером. Думаю, барон объяснит лучше, чем я. И берегите себя, святой отец. Через несколько дней люди вернутся по домам. А вам отныне придется следить за порядком не только в монастыре, но и во всей Фляге. Вы понимаете меня?!

Рыцарь заглянул в растерянное лицо Николауса.

– До скорой встречи, святой отец.

Он ободряюще похлопал монаха по плечу, зашагал к заждавшимся стрелкам. Настоятель задумчиво смотрел ему вслед. Пробормотал обычное:

– Да хранит вас Господь, мессир.

Несмотря на то, что еще в середине дня граф отпустил его отдыхать, фон Швертвальд проспал до полуночи и спал бы дальше. Возможно, до самого утра, так как ни в один из дней, проведенных в имперской столице, Венку не хватило достаточно времени для отдыха. Сон его был так крепок, что рыцарь не услышал, как мастер Фровин вошел в комнату. Графский секретарь направился к кровати, где похрапывал укутавшийся плащом дворянин, и, не церемонясь, потряс того за плечо. Тут же, испуганно вскрикнув, попытался отскочить, но не смог: одна крепкая рука держала его за ворот, а другая прижимала к шее острие кинжала. На мгновение перепуганному до смерти Фровину показалось, что рыцарь сошел с ума: настолько безумная гримаса исказила лицо разбуженного.

– А-а… – только и простонал секретарь.

Язык отказывался служить Фровину, и, замолчав, он жалобно всхлипнул. Тем временем лицо вырванного из глубокого сна Венка прояснилось. Страх и агрессия в его глазах сменились узнаванием, рука с кинжалом опустилась. Затем разжались пальцы левой, выпуская секретаря. Рыцарь нервно зевнул.

– Ну вы меня и напугали, мастер, – укоризненно покачал головой фон Швертвальд.

Лязгнув, его кинжал исчез в ножнах.

– Нельзя же так подкрадываться.

С трудом проглотив застрявший в горле комок, секретарь пробормотал, что граф ждет рыцаря в комнате для игр. Мессир Брайзиг уже там, как и лейтенант гвардейцев архиепископа Берхингемского.

– Ведите, мастер.

Расправляя плащ, приглаживая волосы, фон Швертвальд последовал за секретарем. Тот шел, и ноги у него слегка дрожали в коленках: Фровин еще не до конца отошел от пережитого испуга. Оно и неудивительно: впервые в жизни кто-то приставил к его глотке кинжал. Но и рыцарю, отлично знавшему, какое впечатление произвел на мастера, было не по себе. Дело в том, что сон, снившийся Венку, когда его разбудили, был самого неприятного свойства. Снилось рыцарю, что посреди темной залы он яростно отбивается мечом от стаи волков. Вот он проткнул грудь одного, раскроил череп другому, замахнулся для удара и… Прыгнувший сзади огромный волк сомкнул челюсти у него на плече – это Фровин начал будить всхрапывавшего рыцаря.

Сон оставил очень неприятный осадок: Швертвальд верил в сновидения и всегда старался понять их тайный смысл. Иногда это ему удавалось. Сегодняшний же явно не пророчил ничего хорошего. Впрочем, времени на разгадывания у рыцаря сейчас не было: они уже входили в комнату для игр. Точнее, небольшой зал во дворце престарелого дядюшки графа Ландера.

Когда племянник приезжал в Годштадт, одинокий родственник, которому перевалило за третью четверть века, всегда приглашал его пожить у себя. Вот и сейчас граф остановился у дядюшки, чему только способствовало удачное расположение жилища – дворцы курфюрста Уррена и архиепископа Берхингема находились неподалеку. Фактически, весь квартал, один из Чистых, где проживали суконщики, медники и пекари, был занят многочисленной свитой и солдатами приезжих аристократов. Постановление магистрата обязало домовладельцев предоставить свободные помещения приезжим. В результате все комнаты, чуланы и каморки были буквально забиты чужеземными дворянами, их слугами и стрелками.

Принужденные к такому гостеприимству горожане поначалу тихо роптали и отчаянно молились, чтобы канитель с выборами поскорее закончилась. Но сейчас, когда заполыхали пожары по обеим берегам Троицы и беспорядки перекинулись в Чистые кварталы, дававшие постой бюргеры радовались. Вооруженные до зубов чужаки казались им надежной защитой перед бесчинствующими шайками грабителей.

В комнате для игр царил полумрак. Только в правом углу, вокруг расстеленной на полу карты Годштадта горели, оплывая струйками восковых слез, шеренги свечей. Граф сидел в кресле, остальные – Брайзиг с лейтенантом гвардейцев архиепископа – стояли по правую и левую руку от его сиятельства. На вошедших никто не обратил внимания: почтительно наклонившись к Ландеру, рыцари слушали.

Приближаясь к хозяину, Венк сразу унюхал аромат тлеющего зелья, которым тот набивал свою трубку. Курительные смеси появились в Империи относительно недавно – завезли купцы из Заморья – и граф стал одним из первых аристократов, кто ими увлекся. Ландер утверждал, что душистая трава, тлевшая в его фарфоровой, оплетенной серебром трубке, помогает сосредотачиваться, а, когда, наоборот, требуется отдохнуть, расслабляет и навевает приятные сны. Венк же, как-то попробовав заморское зелье, остался к нему равнодушен, тем более, что стоило оно недешево.

– Вот и мы, ваше сиятельство, – секретарь замер по правую руку от графа. – Все в сборе.

Хозяин удостоил поклонившегося Швертвальда рассеянной улыбкой. Прежде чем что-то сказать, глубоко затянулся и ловко выпустил изо рта несколько колечек ароматного дыма, которые, медленно расходясь, поплыли над картой.

– Видите вон то здание, Венк? – граф указал длинным чубуком куда-то вперед. – То, над которым стоит красный флажок? Знаете, что в нем находится?

Прежде чем ответить, рыцарь шагнул, наклонился, высматривая. Выпрямился:

– Да, ваше сиятельство. Это Имперское казначейство, или, – он позволил себе усмехнуться, – как его называет простонародье "Большой сундук".

– Совершенно верно, – кивнул граф. – Именно в тамошних подвалах находятся деньги государства. Практически вся казна Империи.

Аристократ затянулся, и над картой снова поплыли колечки дыма.

– После того как грабежи и погромы перекинулись на доселе спокойные кварталы, – неторопливо продолжил Ландер, – было решено взять Императорское казначейство под дополнительную охрану. Архиепископ Берхингемский, я и гофмаршал Друа выделили для этого некоторое количество людей. Ведь, как говорил один из древних государей… "Фундамент любого достойного королевства состоит из золотых кирпичей". Или что-то в этом роде, неважно, Фровин, – граф отмахнулся от секретаря – на лице педанта отразилось жгучее желание поправить хозяина. – Кроме того, несмотря на помрачение рассудка старик Рунхофен подумал о том же и переслал нам свой приказ…

В руках Фровина появился свернутый в трубку пергамент, украшенный печатями. "Ну, вот еще один, – мелькнуло в голове у Венка. – Как всегда получилось весьма ловко".

– Имперским казначейством заведует граф Шперре, – сказал секретарь. – Рунхофен приказывает ему и капитану императорской гвардии Гарфангеру, командующему охраной замка, усилить стражу за счет нового отряда. Стрелки должны войти внутрь казначейства и занять посты у ворот, на стенах и башнях. Брат Георг, – Фровин посмотрел на рыцаря в белом плаще, – предъявит сей приказ имперскому казначею. Прошу.

Секретарь с поклоном вручил рыцарю ордена монахов-воинов пергамент. Желая обратить на себя внимание, фон Швертвальд негромко кашлянул в ладонь.

– Извините, мастер, – сказал он Фровину, – но если граф откажется подчиниться? Что нам следует предпринять?

Секретарь не ответил, посмотрел на хозяина. Широкий лоб Ландера на мгновение прорезали морщины. Его сиятельство затянулся, подумал. Покачал головой.

– Вряд ли это возможно, – мягко произнес он. – За последние сутки у имперского казначея побывало с десяток гонцов. Из канцелярии прево, магистрата, от гофмаршала Друа, курфюрста Шотвальда и других влиятельных особ. Все они привозили графу известия о тех бесчинствах и разбое, которые творят на улицах столицы мятежные шайки. Только за сегодняшний вечер Шперре получил четыре сообщения о толпах, движущихся к замку.

На лице Брайзига появилась глумливая ухмылка:

– Я думаю, казначей весь день с горшка не слазит от страха.

– Не будем к нему слишком строги, – Ландер улыбнулся одними уголками губ. – Граф – стар, ему давно за шестьдесят. В его положении любого медвежья болезнь одолеет.

– Неужели казначей не пытался связаться с Рунхофеном или кем-нибудь еще?

– Шесть раз пытался, – ответил Венку секретарь. – Ни один не доехал. Четверо гонцов были убиты злодеями неподалеку от казначейства. Пятый испугался толпы и вернулся в замок, а шестой укрылся во дворце архиепископа Берхингемского.

– И еще, – встрял брат Георг, – около четырех часов пополудни капитан Гарфангер попытался произвести рекогносцировку и выехал с двумя десятками всадников. Через три сотни шагов на улице Матери Божьей они уткнулись в баррикаду. Какие-то злодеи обстреляли капитана камнями из пращей, легко ранили нескольких человек, и отряд вернулся в замок.

– Понятно, – фон Швертвальд расправил плечи. – Оказывается, пока я спал, произошло много интересного.

– Я рад, что ты отдохнул, – граф со значением посмотрел на помощника. – Тебе предстоит бессонная ночь и неизвестно, что будет завтра. Охранять государственную казну – важнейшая задача, и мы доверяем ее самым верным людям.

Фон Швертвальд и остальные рыцари поклонились. В ответ граф кивнул, протянул секретарю выкуренную трубку, поднялся.

– Пора, господа, – произнес он. – Через час вы будете у казначейства. Думаю, появление четырехсот стрелков только обрадует старого Шперре. Потом, Брайзиг, я жду гонца с известиями. Надеюсь, судьба посланцев казначея его не постигнет.

Рыцарь усмехнулся:

– Можете быть спокойны, ваше сиятельство. Мои люди проедут без помех.

– Ну вот и отлично. А теперь за дело, господа.

Еще раз поклонившись, рыцари вышли. Венк шел последним, и не успел он отойти от зала шагов на десять, как его догнал Фровин.

– Граф желает сказать вам кое-что еще, – шепнул секретарь.

Рыцарь поспешно вернулся. Ландер встретил его у двери. Устало произнес:

– Гарфангер – дурак и служака. Предан канцлеру, сторонник герцога… Поэтому к утру он и его люди должны быть на небесах. Шперре и остальных можно не трогать: просто заприте, чтобы не путались под ногами. Брайзиг с Георгом обо всем знают, по дороге обсудите, как лучше сделать.

– Слушаюсь, ваше сиятельство. Что-то еще? – по лицу графа Венк видел, что тот хочет продолжить, но колеблется. Это было совсем не похоже на хозяина.

Ландер жестом отогнал ждавшего неподалеку Фровина. Понизив голос до еле слышного шепота, сказал:

– Под канцелярией казначейства находится вход в подвалы – два подземных яруса, разделенных на камеры. Там хранятся деньги. Когда возьмете замок, первым делом спустишься в самый нижний подвал. Двери всех камер пронумерованы, но тебе нужно будет отыскать ту, на замке которой изображена пасть морского чудовища. Левиафана из Святого писания. Знаешь, о чем я?

– Да, – кивнул рыцарь. – Видел не раз на гравюрах.

– Вот и отлично. Дверь взломать. Что там внутри, я не знаю, – граф пожал плечами. – Наверно, мешки или сундуки с деньгами. Твое дело отыскать среди них стальной ларец. Полтора фута в длину, фут шириной и в высоту дюймов десять. На его крышке выбит герб императора Максимиллиана Первого и косой крест. Ясно, что искать?

– Да. Но… А вдруг его там нет или он спрятан в каком-нибудь тайнике?

– Он там – это известно точно. Разберешь пол, стены по камешку, пока не отыщешь, – жестко ответил граф. – Казначейством пусть занимаются остальные, а ты ищи. Как только найдешь – сразу ко мне. Но смотри, чтобы никто из чужих не знал, что ты делаешь. Я предупредил Брайзига: он всех отвлечет на себя. И прикроет твою спину, если что. Все понял?

Прежде чем ответить, Венк немного подумал. Потом сказал, что вряд ли в одиночку сможет быстро обыскать целую комнату. А если там тайник, то и за день не справиться.

– Я не говорил, чтобы ты делал все один, – в голосе хозяина послышалось раздражение. – Возьмешь несколько человек, пусть помогут. Главное, чтобы чужие не прознали и ларец не видели. Найдешь – сразу ко мне. Ступай.

Не обращая больше внимания на рыцаря, Ландер отвернулся и пошел прочь. Что-то сказал застывшему у стены Фровину и вместе с секретарем исчез за поворотом коридора. Озадаченный новым поручением, рыцарь поспешил во двор. Неподалеку от дворца, на соседней улочке Швертвальда ждала "свора", за последнее время разросшаяся до целой сотни. Еще неделю назад Херберт, как и обещал ему когда-то рыцарь, нацепил на грудь серебряную лейтенантскую бляху. И, похоже, очень ей гордился, словно породистый пес новым ошейником.

Стоило только свернуть с улицы святого Антония на Железную, и началось! Стайкой беззаботных мушек, летящих на аромат падалицы, они въехали в толпу, как в паутину. Два десятка всадников, опередившие герцогский кортеж, – сыновья аристократов из лучших семейств Цатля, – были встречены плотной человеческой массой. Несколько сотен, а, может, и с полтысячи угрюмых мужчин заполняли, насколько хватало глаз, извилистую улочку.

Увлеченно обсуждая попойку в замке маркиза Бэссе, где переночевал их сюзерен, дворяне даже не сделали попытки остановиться. И толпа медленно подалась, расступаясь, хотя, казалось, что для этого нет места. Впустила в себя говорливых, хваставшихся, кто сколько выпил и какую "славную служаночку" поимел, молокососов. Затем мрачные, бедно одетые люди, повинуясь чьему-то сигналу, сомкнулись. Разом остановив, зажав со всех сторон спесивых болванов.

Веселые голоса молодых аристократов растерянно умолкли. В наступившем пугающем молчании сотни сильных рук потянулись к ярким плащам и лошадиным поводьям. Мгновение, и кто-то из всадников пронзительно закричал, задергался, вырываясь. Попытался схватиться за корд, повернуть породистого коня. Толпа задрожала, будто паутина, в которой бились пойманные, еще не сообразившие, что с ними произошло, мушки. Но сопротивляться было поздно.

Уже тянут с седел, швыряют на деревянную мостовую, прямо под ноги в грязных башмаках. Сопя, наваливаются тяжелые и сильные мужики. Умело наносят короткие точные удары ножами. Их лезвия входят меж ребер и под лопатки, пробивая легкие. Споро, одним движением, от уха до уха, под завитыми бородками, режутся благородные глотки, гася рвущийся к небу крик. Затем с трупов мгновенно, словно по волшебству, исчезает все самое ценное. Времени очень мало: украшенные перстнями пальцы отрубаются, драгоценные серьги вырываются с мясом. Залитые кровью цепи, не заботясь о сохранности, – нам их все равно не носить – рвутся с рассеченных шей. Исчезают кошельки с золотом и кинжалы работы лучших оружейников, а корды теперь сжимают лапы убийц. Оставшихся без хозяев лошадей уводят вглубь улицы.

Время вышло, пора продолжать. Управляющие толпой главари выкрикивают приказы, и поток людей, ускоряя шаг, выплескивается из-за поворота. Туда, откуда прилетела стайка беззаботных "мушек", чьи тела сейчас затаптываются, превращаясь в кровавое месиво. "Ночной народ" спешит навстречу куда более опасной добыче – телохранителям Гарольда фон Цутха. Герцога, которого имперский канцлер и большая часть депутатов Рейхстага прочила в будущие императоры.

Закованных в броню всадников так просто не возьмешь, но возбужденная легкой победой толпа вооружена не только ножами. Из-под плащей извлекаются тесаки и топоры, окованные железом дубины. То там, то сям торчат пики и алебарды. Кто-то торопливо натягивает рычагом тетиву самострела, кто-то воинственно размахивает над головой чеканом. И нападающие не одни: на подмогу, справа, по булыжнику святого Антония бегут еще сотни людей. А на крышах стоящих вдоль улицы домов подымаются невидимые снизу фигуры и, убыстряя движения, начинают раскручивать над головами пращи.

– О, Господи, – изумленно выдыхает граф Анша, когда выпущенный с крыши заряд бьет в голову пажа его светлости. Удар, омерзительный хруст, кровь и осколки черепа разлетаются во все стороны. Кокетливо сдвинутая на бок шапочка с золотым аграфом, удерживавшим фазаньи перья, – плохая защита от свинцового шара. Лошадь едущего позади герцога испуганно шарахается: мальчишка валится с седла прямо ей под копыта. Гарольд натягивает поводья, успокаивает благородное животное. Его светлость поражен увиденным, но совершенно не осознает, что происходит.

– А-а-а! – дико кричит кто-то из дворян, кому камень перебил предплечье. Кричат и другие раненые, но эти звуки мгновенно теряются в реве набегающей толпы. В ответ боевой рыцарский рог трубит сигнал к атаке. Телохранители – три десятка тяжеловооруженных всадников, чьи лошади укрыты доспехами, – бездумно повинуясь приказу начальника, уже обнажили мечи. Шпоры в бока, и вышколенные кони переходят с шага на рысь. Потом галоп, и словно тараны бьют в атакующих. Раз, и десятки клинков молниеносно опускаются, рассекая человеческие черепа. Кое у кого из нападающих на голове шлемы, но это не спасает. Головы разваливаются на половинки, как зрелые арбузы под ножами торговцев.

Невольно кони переходят с галопа на шаг – толпа слишком густа, всадники вязнут в глине человеческих тел. Но длинные тяжелые клинки без остановки рубят направо и налево. Передние ряды смяты, уцелевшие пытаются бежать… Сзади, заглушая крики боли и ужаса воинственным ревом, напирают остальные. Они еще не видят, что произошло с их товарищами. Не видят разрубленных черепов. Не видят, как отлетают, сжимая топоры и дубины отсеченные руки. Продолжают напирать, однако мечи и кони телохранителей отбрасывают атакующих назад.

Гарольд фон Цутх – без доспехов: богатое платье и драгоценная цепь сегодня скрыты простым синим плащом. Камни продолжают лететь, и один из рыцарей стаскивает с головы шлем. Протягивает герцогу:

– Немедленно наденьте, ваша светлость!

Звучит как приказ, но сюзерен повинуется, напяливая железяку прямо на шапочку. Его оруженосец где-то затерялся, да и какой от него толк? У того с собой ничего нет. Когда напала чернь, кортеж возвращался в Цатльский квартал, с полпути на снова несостоявшееся заседание Рейхстага. Из доспехов на Гарольде только кольчуга под дублетом – защита от внезапного удара кинжалом. Но сегодня не тот случай: вокруг сотни убийц и вооружены они отнюдь не стилетами.

Дворяне из свиты окружают герцога, подъезжают несколько телохранителей. Один из них предлагает хозяину свой треугольный щит, но тут подлетает капитан охраны – барон фон Ленберг. Высокий и широкоплечий, в вороненных доспехах, на огромной Буре, он кажется настоящим великаном. Выпуклый панцирь украшает герб – единорог топчущий крылатого змия. Взгляд герцога, будто пытаясь убежать от происходящего, сосредотачивается на знакомом изображении. Но жизнь тут же напоминает о себе: камень из пращи вскользь бьет по набедреннику капитана.

Не отреагировав на удар, фон Ленберг говорит. Его лицо закрыто забралом, и голос слышен плохо:

– Мои люди погнали эту сволочь. Нельзя стоять, ваша светлость. Вперед!

Тем временем, не дожидаясь согласия, телохранитель надевает щит на руку герцога. Тот не успевает поблагодарить: барон уже рысит прочь, а за ним и все остальные. В голове Гарольда мелькает недоуменное: "Что мы сейчас делаем? Бежим или атакуем?" Наверное, все-таки атака. Где-то впереди рыцари, преследуя разбойников, снова пускают лошадей в галоп.

Взгляд герцога то и дело выхватывает лежащие на мостовой, окровавленные тела. Приближается, проносится мимо поворот на Железную. Туда нельзя: трупы, десятки трупов, а в глубине улицы серая стена – отступившая, испуганная, но не разбежавшаяся толпа.

Неожиданно Гарольда нагоняет какой-то человек. Рискуя получить удар мечом, оттесняя телохранителя, приближается к фон Цутху. Всадник без шлема, в кирасе с гербом. Длинная борода из тонких косичек растрепана, седеющие волосы взъерошены. Будущий император не сразу узнает в нем Фринге, приближенного из свиты графа Тешена, канцлера и президента Тайного совета герцогства.

– Ваша светлость, – орет рыцарь, и Гарольд тут же вспоминает о трех повозках, замыкавших его кортеж под охраной копейщиков. Тяжелые парадные "сундуки" на колесах, облепленные золотыми гербами и запряженные четверкой лошадей каждый. Приподымаясь в седле, Фринге что-то кричит, умоляюще прижимает ладонь к железной груди, но герцог не слушает. Он сосредоточенно думает о экипажах, в которых за ним следовали его тесть князь Мельвадьский, канцлер и архиепископ Цатля. Проклятые, разбухшие от крови молодого правителя пиявки, не отпускавшие Гарольда ни на шаг с момента смерти отца. Великие знатоки политики и государственных дел. Прожужжавшие ему все уши советами, просьбами и доносами друг на друга. Три старых дурака, оказавшиеся сейчас в ловушке.

– … погибнут! – Фринге тянет руку к сюзерену, чуть ли не пытается ухватить за плащ.

Фон Цутх придерживает коня. Прикрывавшая с боков свита начинает уходить вперед. Раздражаясь, герцог кричит рыцарю:

– С ними была охрана! Чего ты хочешь от меня?

В голове Гарольда мелькает мысль, что сейчас самое время избавиться от старых пиявок. Разом, чужими руками. Просто забыв о них. Если бы только кто-нибудь знал, как они надоели ему за восемь лет! Но Рина… Она никогда не простит своему избраннику гибели отца. А он так любит ее – девушку с детства росшую на рыцарских романах и балладах труверов. Романтическое, наивное существо, красавица и глупышка. Единственный близкий человек, который у него есть – это Рина, дочь старого болвана канцлера. И любит ее Гарольд так же сильно, как ненавидит собственную жену. Пучеглазую, манерную, ревнивую дуру, вечно брюхатую, но так и не родившую наследника из-за постоянных выкидышей.

– Охрана сдерживает толпу, – торопливо рассказывает Фринге. – Но лошади в упряжках убиты, архиепископ получил удар камнем и не может идти…

Перебарывая искушение и страх, герцог хочет натянуть поводья, остановить лошадь. Отдать приказ возвращаться. Но в голове проносится "Да какого дьявола я должен рисковать жизнью, судьбой Империи из-за этих старых дураков? Если они нужны Господу – пусть забирает! А Рина…".

Заметив, что он приотстал, несколько человек из свиты оборачиваются. Во взглядах страх и недоумение.

– Нельзя задерживаться! – кричит граф Анша. – Вы погубите себя, ваша светлость!

Но прежде чем Гарольд успевает ответить, неожиданно возвращается Ленберг. На этот раз забрало его шлема поднято, лицо искажено от злобы. Брызгая слюной, он орет, что дальше не пройти.

– Эта сволочь, – надсаживается барон, – опрокинула поперек улицы телеги, бочки со смолой и маслом. И подожгла! Нужно искать другой путь!

– Капитан, – следом к свите подлетает один из телохранителей, – они перебили ноги уже четырем лошадям! Еще немного – и все наши окажутся на земле.

Отстранено, задумчиво герцог смотрит на мостовую. Лошадь под ним нервно переступает длинными, тонкими ногами. Барон переводит взгляд на лицо Фринге:

– Дьявол меня побери! Канцлер! Что там, он жив?

Фринге кивает:

– Да. Пикинеры не дают толпе подойти. Если конные ударят сзади…

– Капитан, – перебивает герцог, – собирайте ваших людей. Мы возвращаемся, чтобы спасти канцлера и остальных. Немедленно!

Окно разбито, и по комнате гуляет ветерок. Тянет гарью: в конце улицы горит дом. У одной из стен стоит широкая двуспальная кровать. Высокие резные столбики поддерживают над ней балдахин из зеленого шелка. Внезапно, ощутив как он устал, герцог скидывает плащ и, подойдя, буквально падает ничком – в мягкие, пышные перины. Зарывается лицом в украшенные кружевами подушки.

Конечно, супружескому ложу старшины лонвардской общины далеко до кровати в спальне замка фон Цутхов, но лежать – хорошо. Гарольд даже закрывает глаза. Если бы не пугающий запах дыма, доносящиеся снаружи крики. И возбужденные голоса свитских – голоса людей, только что избежавших смертельной опасности. Следом за герцогом они вваливаются в спальню, но меньше всего его светлости сейчас хочется их общества.

Гарольд поворачивает голову. Видит, как в дверь, раздвигая стоящих на пути, лязгая железом доспехов, входит Ленберг. Требует от забившегося в уголок хозяина дома вина. Тот, пожилой и толстый, испуганный человечек, поспешно уходит.

Герцог подзывает к себе капитана. Громко говорит:

– Скажи всем, чтобы оставили нас одних.

На лице тестя, устроившегося по соседству в кресле, оскорбленная мина. Ведь он только что собирался обсудить с мужем дочери сложившееся положение. А вот и канцлер, пыхтя от подъема по лестнице, появляется на пороге. Но капитану плевать, и он рявкает:

– Слышали?! Уходите, его светлость нуждается в отдыхе!

"Залп" барона приходится прямо в лицо графа Тешена, перед котором расступились остальные дворяне. Президент Тайного совета краснеет, словно рак в кипятке. Открывает рот:

– Вы с ума сошли…

Дрожащий от оскорбления, резкий голос старого болвана, из-за которого пришлось рисковать жизнью, просто невыносим. В голове молодого герцога как будто рушится невидимая стена. Кровь бьет в затылок. Пульсирует в висках. Неожиданно Гарольд соскакивает с кровати:

– Все вон!

Зацепившись шпорой за перину, едва не упав, он опирается на железное плечо барона. Выпрямившись, орет на собравшихся в комнате так, что не слышит самого себя. В голове мутится от гнева. Глаза застилает красный туман:

– … прикажу вышвырнуть за ворота!

Наконец, тяжело дыша, его светлость замолкает. Взгляд проясняется. Гарольд видит, что кроме него и капитана в спальне никого не осталось. Барон хмур, но спокоен. Как ни в чем не бывало, протягивает кубок с вином.

– Благодарю, – хрипло говорит герцог, жадно пьет.

Потом снова валится на постель. Припадок гнева, самый бурный из всех, что случались с ним за жизнь, лишает его сил. Тесть и канцлер не простят унижения, но плевать. Только бы выбраться из ловушки, в которой оказались…

Неожиданно перед глазами всплывает недавнее: восторг на лицах хозяина дома – мастера Гози, его семейства, их соседей. Радость, с которой они встретили появление рыцарей. Своих спасителей от погромщиков. И пришедшие на смену гримасы, когда стало понятно, что люди в доспехах, с оружием и гербами… Люди, среди которых сам будущий император, – всего лишь затравленные звери. Такого "Восторга" и "Разочарования" не смог бы изобразить ни один лицедей. Не удержавшись, Гарольд нервно хихикнул.

– Еще вина, ваша светлость? – тревожно спрашивает барон.

– Нет. Лучше расскажи, что там…

Нарочито спокойно, сдерживая голос, капитан коротко обрисовывает положение. Хозяйство мастера Гози – негоцианта и старшины лонвардской общины – настоящее поместье в миниатюре. Дом в три этажа, лавки, каменный склад, конюшня… Все это обнесено стеной высотой футов в двадцать. И в добрый локоть толщиной. Сейчас, днем, оставшимся в живых арбалетчикам и пикинерам вкупе с лонвардцами удается следить, чтобы никто через нее не перебрался. Впрочем, пока вроде бы не пытались. Зачем рисковать жизнью, когда рядом полно незащищенных, набитых добром домов?

– Сколько у нас людей? – интересуется герцог.

– Около двухсот. Вместе с ранеными, слугами и лонвардцами. Но те и палку в руках держат с трудом. А их чуть ли не половина.

Дергая уголком рта, фон Цутх смотрит на барона. Начинает раздраженно спрашивать:

– Ну и где помощь? Где друзья, дьявол их побери, со своими стрелками? Где эта чертова стража и городское ополчение? Где, в конце концов, мои поданные – их в Цатльском квартале около тысячи!

Вопросы риторические. Ленберг, глядя на грудь сюзерена, где вспыхивает огоньками драгоценных камней цепь, молчит. Снова чувствуя, как нарастает, подкатывает волна гнева, Гарольд выплескивает ее в бессмысленных выкриках:

– Или никто в Годштадте не знает, что на нас напали? Что?! Посланнику и остальным не пришло в голову оторвать задницы, выяснить, почему мы не вернулись? Что все это значит, будь они трижды прокляты?!

– Мятеж, – опуская глаза, говорит капитан. – Сегодня ночью чернь из Веселых кварталов перебралась через Троицу. Я предупреждал…

– Лучше молчи, – обрывает герцог и, сделав над собой усилие, тоже умолкает. Ложится на спину. Закрывает глаза. Да, кое-кто просил его не ездить в Рейхстаг, ни вчера, ни сегодня. Дождаться сначала возвращения в столицу имперского канцлера. Да, Ленберг предлагал отказаться от приглашения маркиза, ехать прямо к своим. Но на все имелись причины. Должно было состояться заседание, а канцлер и архиепископ уши прожужжали, что нельзя больше тянуть. Раз граф Рунхофен не в состоянии вернуться, нужно браться за дело самим. Собирать депутатов, всех, кто за него. Добиться, чтобы наконец-то назначили день избрания императора.

И действительно, никто не сидел без дела. Писались письма, рассылались гонцы. Канцлер, тесть, граф Анша вчера разъезжали по городу, обедали в домах союзников. Обсуждали будущее заседание. Даже ночевка у маркиза Бэссе – не просто так: ужин с некоторыми из сторонников. Да вот только где они все сейчас?

– Это заговор, – снова не выдерживает Гарольд. – Проклятый Рунхофен. Недаром он сбежал из города… Я понимаю, смерть сына, но Империя! Не приехать на заседание Рейхстага, когда должен был обсуждаться вопрос о дне моих выборов!

Барон молча, энергично кивает, отчего борода, согласно обычаю цатльских рыцарей заплетенная в косички, елозит по ринграфу. Он далек от политики, его дело – меч. Но то, что избрание императора неожиданно застряло, как телега в грязи, а возница удрал, понятно и ему.

– Целых два года меня уверяют, – продолжает выплескивать раздражение герцог, – что я – единственный претендент на трон. Покойный Карл при всех называет наследником, имперский канцлер обещает три четверти голосов, а когда доходит до дела… – задохнувшись от гнева, Гарольд кашляет. Прочистив горло, хрипит:

– Я сижу в ложе, жду приезда графа, а чертов Шотвальд, Турш и депутат из Дамбурга вдруг требуют отстранения Рунхофена. Хотят создать комиссию, расследовать какие-то незаконные аресты, захваты судов… Потом встает старый предатель Друа и объявляет о втором кандидате – курфюрсте Уррена. А Рунхофен вместо того, чтобы прибыть в Рейхстаг и навести порядок, сворачивает на полдороге – отправляется за телом убитого сына! Затем вообще сбегает из города, послав Хагена резать голытьбу…

– А сегодня уже режут глотки нам, – не выдержав, перебивает барон. – Простите, ваша светлость, но…

На герцога снова наваливается усталость. Главное – выбраться отсюда живым, думает он, а потом… Потом каждый получит то, что заслужил. Все без исключения. И если это заговор, они зря надеются вырвать у него императорскую корону. Ни курфюрст Леопольд, ни кто-либо другой ее не получат.

– Продолжай, – разрешает он капитану. – Что ты хотел сказать?

– Как только стемнеет, – мрачнеет тот, – будет штурм. Это не просто разбойничьи шайки. Я видел, в конце улицы стоит целый отряд. Все в одинаковых плащах, с пиками. Дома не грабят. Стоят, ждут ночи.

– Наши "друзья", – щерится герцог. – Сколько их?

– Думаю, всего на штурм, если считать со сбродом, который загнал нас сюда, не меньше тысячи наберется. И у них есть лестницы… Эх! В соседнем квартале – Дом "мертвоголовых". Дать бы им знать.

– Так чего ты ждешь?

– Я уже послал четверых. Как только мы тут заперлись.

Гарольд прикидывает, сколько прошло времени. Получается около двух часов. Много.

– Не дошли, – отвечает на невысказанный вопрос фон Ленберг. – Иначе наемники были бы уже здесь.

– Нужно отправить еще. Распорядись.

Барон нехотя поднимается. По его лицу видно, что он не верит в успех. За домом старшины наблюдают и перехватят каждого, кто выйдет. Единственный шанс – это, если свои прослышат, что герцог – жив и прячется у лонвардцев. И придут на помощь. Но что сейчас творится в Годштадте – понять невозможно. Всюду дымы пожаров, набат, баррикады и цепи, шайки грабителей потрошат чужеземцев. А если вспомнить дожидающийся в конце улицы отряд… И неизвестных арбалетчиков, которые обстреливали их, когда, отбив канцлера, пикинеры попытались расчистить дорогу. Шесть человек легли после первого же залпа и еще четверо – пока отступали.

В коридоре за дверью послышалась непонятная возня, тут же сменившаяся яростной бранью охраны. Кто-то с явным лонвардским акцентом завопил:

– Ваша светлость! Ваша светлость, умоляю, выслушайте меня… Да убери ты руки, скотина! Ваш…

– Заткни их, – приказывает герцог.

Барон выходит в коридор. Гром ругательств заглушает доносящийся с улицы шум погрома. Раздаются звонкие оплеухи. Но все напрасно: стоит капитану умолкнуть, как несколько голосов тут же тараторят что-то в ответ. Похоже, перед угрозой смерти людишки совсем потеряли страх. До сих пор Гарольду не приходилось слышать, чтобы простолюдины осмеливались перечить барону. Или дело, о котором идет речь, стоит жизни?

– Да чтобы вас разорвало, – герцог садится. – Ленберг, тащи мерзавцев сюда! И пусть молятся, если побеспокоили из-за собственной глупости.

На худощавом лице Гарольда отразилось недоумение. С легкой растерянностью он рассматривал лежавшие перед ним толстые бронзовые трубы. Их было четыре: каждая чуть больше трех футов длиной, закреплена на массивной деревянной колоде.

Не зная, что сказать, его светлость перевел взгляд на стоявшего рядом высокого лонвардца. Несмотря на замотанный окровавленной тряпкой лоб, физиономия того, бледная, рябая от старых ожогов выражала крайнее самодовольство. "Как мамаша, показывающая мужу младенца, – подумал герцог. – Или сумасшедший. Получил утром удар по голове и тронулся. Не нужно было слушать безумца…".

Но ведь четверть часа назад глаза и уши не солгали фон Цутху: он сам видел, как глиняный кувшинчик разлетелся в огненной вспышке. Вот этот человек, звавшийся Альбер Фероцо, заполнил посудину каким-то волшебным порошком, плотно заткнул и поджег пропущенный внутрь фитиль. Тот сгорел, после чего громыхнуло так, что у герцога с бароном, наблюдавшими за манипуляциями из окна, зазвенело в ушах. Показ произвел должное впечатление, но как он связан с бронзовыми трубами, Гарольд понять не мог.

– Я называю их бомбардами, – произнес безумец. – В переводе с нашего языка – "огненные трубы". Как те, что в Святом Писании.

– Не богохульствуй, – одернул его мастер Гози, на складе которого хранились эти нелепые сооружения. – Но гремят они, ваша светлость, в самом деле… – старшина лонвардцев вздохнул. – Как гром небесный, прости меня Господи.

– Весь секрет в моем порошке, – продолжил Альбер. – Он засыпается внутрь, затем туда кладется снаряд. Виро, покажи.

Один из пяти подмастерьев Фероцо в ладонях поднес герцогу свинцовый, размером с большой кулак шар. Демонстрируя, что ядро совпадает с каналом трубы, парень приложил его к бомбарде.

– Вот сюда, – мастер показал на тонкое отверстие в задней части орудия, – я тоже насыпаю свой порошок. Когда нужно произвести выстрел, подношу к нему огонь. Внутри все вспыхивает, а снаряд вылетает из бомбарды с невообразимой скоростью и силой. Несколько выстрелов способны обрушить стену дома.

Барон фон Ленберг недоверчиво покачал головой. Ни сам мастер, ни его трубы ему не нравились. Говоря откровенно, случившееся с горшком вызвало в капитане редко посещавшее его чувство – страх:

– Не верю я, что от этих штук может быть большой толк. А если все так, как говорит лонвардец, без дьявола тут не обошлось.

Высказавшись, рыцарь с беспокойством посмотрел на молчавшего сюзерена. Помедлив, неуверенно предложил:

– Может, стоит, ваша светлость, послать – спросить совета у архиепископа? Он все-таки…

– В моем изобретении нет ничего от черной магии, – вспыхнул Фероцо. – Я верую в Господа Всемогущего всей душой. Эта вера помогала и укрепляла меня в трудах целых двадцать лет!

– Хорошо, хорошо, – герцог жестом остановил собиравшегося что-то ответить Ленберга. – Только архиепископа тут еще не хватало.

"И канцлера, – добавил он мысленно. – Если эти железки на самом деле способны метать ядра на сотни шагов, да еще с грохотом и пламенем… Весь сброд разбежится после первого же выстрела!". Неожиданно Гарольда охватило сильное возбуждение, какой-то совсем детский восторг. Он с нетерпением посмотрел на лонвардца:

– Чего же ты молчал все время? Почему сразу не сказал?

Рябая физиономия помрачнела, и герцог, еще не услышав ответ, догадался, что радость была преждевременной. Облизнув пересохшие губы, мастер начал издалека. Оказывается, проживал Фероцо не у старшины землячества, а дальше по улице. Через дом. С прошлого лета он с подмастерьями снимал там флигелек, ждал, когда сможет добиться аудиенции у императора. Но к несчастью Карл Третий заболел, и всем стало не до какого-то иностранца с его "огненными трубами". Потом император умер…

– Ты не о том говоришь, – перебил герцог. – Что у тебя не так? Да не тяни время, мерзавец!

– Весь мой запас пороха остался в подвале флигеля, где я жил, – выдавил из себя Фероцо. – Когда напали погромщики, я успел захватить только мешочек с образцом, который всегда держал под рукой…

– Это ловушка! – подозревавший подвох с самого начала, Ленберг почти обрадовался. – Он хочет заманить нас в засаду.

Быстро шагнув к лонвардцу, капитан схватил его за горло. Наблюдавшие за происходящим подмастерья возмущенно загалдели, но обнаженные клинки стрелков не давали им подойти. Не осмеливаясь сопротивляться, Фероцо умоляюще воззрился на герцога. Захрипел:

– Ваша светлость, я… х-ховорю правду…

Нахмурившись, фон Цутх приказал рыцарю отпустить мастера. С явной неохотой капитан подчинился. С шумом втягивая воздух, растирая передавленную глотку, Фероцо с обидой сказал:

– У меня подмастерье погиб, когда на дом напали. Если бы не мои ребята, я бы там тоже остался. А так мы пробились…

– Заткнись, – оборвал Гарольд. – Ты понимаешь, что я прикажу сделать с тобой, если твой рассказ окажется враньем?

Фероцо кивнул.

Сидевший в торце стола бородатый парень допил пиво и, раскатисто рыгнув, отставил кружку подальше. Позвал шарившего в чулане приятеля:

– Эй, Бычок!

– Чево? – откликнулся тот.

– Вылазь. Дело есть.

Что-то с грохотом упало на пол, покатилось. Чертыхнувшись, Бычок высунулся из двери:

– Чо надо, Хвост?

– Скушно, – делано зевнув, ответил первый. – До темноты ждать и ждать. Может, сыграем?

Коренастый, казавшийся из-за стеганой, обшитой железной чешуей куртки толстым, Бычок замялся. Наморщив низкий выпуклый лоб, пожал плечами. Подошел к столу. В левой руке он держал надкушенную колбасу. Нерешительно сказал:

– Я ваще-то хотел к бабам заглянуть.

Его приятель немедленно засмеялся:

– Ну даешь! Ты же только от них. Неужто опять зачесалось?

Другие разбойники, неторопливо выпивавшие и закусывавшие на кухне захваченного дома, осклабились. Польщенный общим вниманием, Бычок гоготнул. Демонстративно потряс рукой объемистый гульфик:

– У меня там всегда чешется. Стоит о бабе подумать – сразу твердый.

Он горделиво огляделся.

– А ты не думай, – фыркнул Хвост. – Лучше садись. Сыграем.

Он смахнул на пол лежавшие перед ним огрызки. Рукавом дублета вытер со столешницы лужицу пива. Полез за пазуху.

– Подвинсь, – Бычок хлопнул по плечу жевавшего Тима, и тот отодвинулся. – Щас я ему маленько мошну облегчу, а потом…

– Потом сразу к бабе, – закончил за дружка Хвост. – Слышали.

Он достал кожаный стаканчик, вытряхнул на стол два кубика. Шлепнул рядом увесистый кошель. Усмехаясь, посмотрел на Тима.

– Скока с ним знаюсь, – он мотнул вихрастой головой в сторону Бычка, – бабью от него житья нет. Когда в "Серебряной рыбке" служили, Мамаша беднягу все выгнать хотела. За то, что девкам проходу не давал.

– Хрен бы она меня прогнала, – буркнул Бычок: высыпав горсть монет, он, громко сопя перебитым носом, сортировал их по номиналу в столбики. – Хто бы в заведении с пьяными дураками управлялся?

– И то верно, – согласился Хвост. – Я бы один точно не справился.

– Эх! – неожиданно вздохнул он. – Была "рыбка", да сплыла…

– Зажарили вашу рыбку и схрупали, – засмеялся парень в кольчуге, которого Тим знал, как Франка. – Вместе с косточками. Со всей Монашкой.

– Верно, – кивнул Бычок. – Баронские дружинники – эт вам не сегодняшние "пузыри". Их за глотку с наскока не возьмешь.

Сидевший за Тимом здоровяк неожиданно грохнул кулаком по столу так, что кружки и миски подскочили. Сказал свирепо:

– Сегодня мы сами не хрен собачий. И никто нам не указ, кроме старшого. Я утром одному такому, с гербом, по голове топором стукнул, тока мозги брызнули. И шлем не помог.

Он презрительно сплюнул на пол.

– Верно, – поддержал Франк. – Вон какого зверя обложили – самого херцога! – он ткнул пальцем в сторону стены, за которой, через дом, начиналось хозяйство лонвардского старшины. – Наше время наступило. Вы, ребята, у Барона новенькие. Дня не прошло, как служите. А я под ним четвертый год хожу и никогда не жаловался. Завсегда знал, что с нашим хозяином не пропадешь.

Бычок покосился на говорившего, но ничего не сказал, положил монетку – ставку. Хвост присоединил свой полторак и, тряся стаканчик с "камешками", заметил:

– Да нихто не спорит, братец. Сами к Барону прибежали, когда позвал.

– И не жалеем, – Бычок забрал кости у приятеля, выкинувшего пятерку с четверкой. – За один день стока добра взяли, што прям сердце радуется.

Он опрокинул стаканчик, прижав к столешнице. Поднял и все увидели, что выпали шестерка с пятеркой. Хвост чертыхнулся, удвоил ставку. Тим с любопытством смотрел. Его подмывало присоединиться, но вколоченное с детства правило "не играть с теми, кого не знаешь", удерживало.

– Что взяли – ерунда, – пренебрежительно махнул Франк. – А вот что возьмем… – он заговорщически подался к игрокам. – У херцога с собой золотых немеряно: казну вез. Да цепь с драгоценными каменьями на шее такая, что за нее одну – целый город купить можно.

– Сука! – снова продувший Хвост от злости аж подскочил на лавке. – Бычок, сволочь, ты же меня без гроша оставишь! На хрена я глотки резал, если ты всю добычу заберешь?

Товарищ захохотал, сдвинул ставки к себе:

– Ничо, ночью, после того, как господ добьем, у херцога камешек себе из цепи выковыряешь. Или перстенек какой хапнешь. Вот и сравняется.

– Да пошел ты. Не думай, что я так сдамся. Утраиваю.

– Отвечаю, – набив рот колбасой, промычал Бычок. – Не твой седни фарт.

– Подождите, – остановил сидевший за Тимом здоровяк. – Я с вами.

– И я, – Франк придвинулся ближе. – Еще посмотрим, за кем удача ходит.

– Давайте, ребята, – не переставая трясти кожаный стаканчик с "камешками", Хвост уставился на Тима. – А ты? Метнешь?

Тим замялся, потому что уловил в голубых глазах бородатого парня тщательно скрываемое ожидание. Так поставивший ловушку птицелов из засады наблюдает за чирикающей жертвой, приближающейся к хлебным крошкам. Решив про себя, что дело нечисто, Тим отрицательно мотнул головой.

По лицу Хвоста скользнула еле заметная тень:

– Тогда вали на другой конец. Освободи, пусть Топор сядет.

– Конечно, – прихватив кружку, Тим поднялся.

– Щас я вас в три броска уделаю, – заняв его место, пообещал Топор. – Тока, ребятишки, давайте не мелочиться. Фарт щедрых любит.

Он бросил на стол полгульдена. Хвост с Бычком переглянулись, не очень удачно изобразили на физиономиях сомнение. Наблюдавший за ними Тим понял, что бывшие вышибалы из "Серебряной рыбки", скорее всего, еще и шулера. В занявшей дом компании большинство друг дружку просто не знало, вот шустрые новички и решили пощипать товарищей.

– Многовато… – нехотя протянул Хвост. – Эх, деньги все равно шальные. Играю!

Запихнувший в пасть последний кусок колбасы, Бычок молча кивнул. Франк сказал, что кидает первым, и протянул руку за "камешками". Топор покосился через плечо на стоявшего за спиной Тима. Тот, заметив в глазах здоровяка раздражение, – многие считали, что "подглядыванье" вредит фарту – отошел на другой конец стола. Цедя из кружки пиво, посмотрел, как первый кон выиграл Франк. Второй достался Бычку. Третью ставку взял Топор. Похоже, вышибалы из борделя не торопились, давая будущим жертвам заглотнуть крючок с наживкой поглубже.

Мысленно похвалив чужую осторожность, Тим утратил интерес к игре. Задумался, чего ему сейчас хочется. Нажраться – нет, он нажрался так, что жареная курятина и колбаса стали поперек горла. Напиться – напился. Прилечь, подремать тоже не хотелось. Несмотря на то, что со вчерашнего вечера он все время был на ногах, сна ни в одном глазу. За день такого насмотрелся – взбодрило и ударило в голову похлеще любого вина. Хотя в смертоубийствах Тим был далеко не новичок: имелись за его плечами несколько покойничков. Но тех – дурных гостей Двух Шестерок – кончал с ребятами втихую, с опаской, заметая следы. А сегодня… Сегодня шли за главарями так, будто и впрямь хозяевами Годштадта стали. В первых домах "пузырей"-бюргеров резали с ходу, целыми семьями, чтобы соседи даже рот открыть боялись, не то, что о сопротивлении подумать. И, в самом деле, расчет оказался верным. Полетел впереди них с воплями убиваемых невидимый ужас, от которого кровь стыла в жилах, словно ледяной ветер задул. От дома к дому, от улицы к улице.

Проснувшиеся горожане теперь только об одном думали: как бы удрать подальше, пока к ним в ворота топоры не ударили. Хватали самое ценное, жену, детишек и давали деру задними дворами. Зачастую выскакивали на соседнюю улицу, прямо в руки кому-нибудь из ребят. Расхрыстанные, полуголые, папаша к жирной груди мошну прижимает, мамаша детей подгоняет, на самой за лифом или под юбками украшения спрятаны. Даже особо искать не надо. За сегодня Тим пару таких сцен наблюдал, обхохочешься.

Вспомнив, как на рассвете, путаясь в платье, шарил по горячему мягкому телу пойманной бюргерши, почувствовал, что "зачесалось". Решил заглянуть к бабам, хотя за утро уже двоих поимел: пролитая кровушка била не только в голову.

Побаловаться с пленными девками, которых притащили с собой, оказалась не судьба. На одной кряхтел и стонал толстый мужик по кличке Вепрь, а со второй, оседлав табурет, развлекался Жи. Усадив голую девицу себе на колени, он нежно перебирал ее длинные каштановые волосы. В левой руке парень сжимал нож и водил его кончиком по пышной груди дрожащей жертвы. Иногда лезвие замирало, впивалось, и на бледной женской коже набухала темная капелька крови.

Остановившись на пороге, Тим наблюдал за происходящим. С одной стороны, покорность закрывшей от ужаса глаза девки заводила, с другой… Он неплохо знал Жи по кварталу. И подозревал чем кончится дело. Тот, ваще-то, нормальный парень, покойный Огонек его отличал за смелость и хитрость, но когда добирался до бабы, становился настоящим зверем. За несколько лет зарезал трех своих подружек – дур, сманенных из деревни, а двум шлюхам на щечках "кресты" оставил. Из-за одной, работавшей на Пышку Инге, вышел большой скандал. Если бы не вмешательство Огонька, глядишь, не сидел бы сейчас Жи здесь, рыскал бы где-нибудь одиноким волком. Но старшой за "пса" заступился, и дело замяли. Пришлось только уплатить хозяйке борделя большой штраф. С тех пор редко какая баба с ним пойти решалась…

Девица на коленях слабо вскрикнула, содрогнулась всем телом: острие ножа чиркнуло под коричневым соском. Жи тут же припал к нему, словно младенец. Оторвался, посмотрел мутным взглядом на Тима. Увидев перепачканный кровью рот товарища, тот ощутил легкую тошноту. Возбуждение начало спадать.

– Проваливай, – невнятно сказал Жи и впился в губы девице, будто укусил.

С кровати, продолжая кряхтеть, поднялся Вепрь. Подпрыгивая на одной ноге, тряся жирной волосатой задницей, принялся натягивать штаны. Заметив Тима, кивнул на замершую в постели женщину, с которой только что слез:

– Будешь?

Тим отрицательно покачал головой. Желание окончательно прошло.

– Ну и правильно, – одобрил Вепрь. – Лежит, как бревно…

Продолжая одеваться, он еще что-то бурчал, но Тим направился к входной двери: выпитое пиво напомнило о себе. Стоя на крыльце, он, посвистывая, помочился. У раскрытых ворот Брант, старшой, о чем-то разговаривал с часовыми. Тим задумался, не шепнуть ли ему о Жи. Но, поразмыслив, решил, что не стоит. Не хрен в чужие дела соваться, старшой сам разберется, если сочтет нужным. Да и пленных девок все равно перед уходом кончить придется. Как там дальше дела пойдут неизвестно, оставлять свидетелей по-любому нельзя. Из раскрытого окна кухни донесся чей-то хохот и ругань проигравшегося Топора. Видать, не долго за ним фарт бегал.

Бесцельно прохаживаясь, Тим завернул за дом. И чуть не налетел на своего старинного дружка Дафри. Вместе они служили одному из людей Скромняги Жана, вместе чуть не погибли два дня назад в Двух Шестерках. Еле ушли от графских стрелков и прятались у знакомой, пока не услышали, что Барон людишек скликает. Посоветовавшись, решили пойти.

– Ты чо? – спросил Тим: вид у приятеля был взволнованный.

Дафри покосился на стоявших в воротах людей. Молча взял товарища за руку, отвел вглубь двора. Остановился у дощатой стены маленького флигеля. Сунул под нос Тиму кулак. Разжал пальцы: на ладони лежала горсть какого-то темно-серого порошка.

– Што это такое? – с надеждой спросил Дафри. – А? Мож эта… специи какие заморские?

Приятель взял щепоть, понюхал. Ничем особенным не пахло.

– Ни хрена не специи, – пожал плечами Тим. – Дерьмо какое-то. Где ты его нарыл?

Дафри замялся. По выражению на его худой физиономии было видно, что делиться находкой ему не хочется. Даже с товарищем. Оно и верно, зря что ли неписаный закон Веселых кварталов гласил: "сам нашел, сам хапнул – твое"? Тим не настаивал, хотя уже догадался, где приятель отыскал странный порошок. Во флигеле, дураку ясно.

– Тут, – Дафри указал большим пальцем на стену за спиной. – Под полом тайник выстучал.

С легкой досадой Тим подумал, что не стоило пиво хлестать, да без толку по сторонам глазеть. Когда их в захваченный дом определили, нужно было не за жратву хвататься, а пройтись, все внимательно высмотреть. Может, чего ценное и отыскалось бы. Но дом им достался уже выпотрошенный, показалось, что счастья ловить нечего. Только жратва, пиво в чуланах, и трупы хозяев, вон, под забором валяются.

– Спустился в яму, – продолжал Дафри, – вижу, бочонки. В просмоленную мешковину зашитые. Шесть штук, и в кажном весу с полсотни фунтов. У меня аж сердце от радости зашлось. Обрадовался: повезло наконец-то. Вскрыл, а там вот это…

Он с разочарованием посмотрел на порошок в ладони.

– Идем, покажешь, – сказал Тим. – Не думаю, чтобы зря прятали. Может, и дерьмо, но каких-нибудь деньжат стоит.

Они вошли во флигель.

– Вот и я так кумекаю, – Дафри снова зажал находку в кулаке. – Уж очень все крепко спрятано. И вход так просто, хрен найдешь… Теперь голову ломаю, что нашел. Даже на вкус попробовал. Хочешь?

Тим отказался:

– Нет. И как оно?

Входя с товарищем в комнату, Дафри вздохнул. Расстроенно сказал:

– Горькое, противное. Чуть не обрыгался.

Он поднял с пола валявшийся там тюфяк, кинул на сдвинутую к стене кровать. Не сразу Тим разглядел в деревянном полу люк.

– Черт, – сказал Дафри. – Надо дверь запереть. А то щас заявится хто-нибудь.

– Иди, закрой, – согласился товарищ, но подумал, что находку вряд ли удастся утаить.

Приятель вернулся в коридор, а Тим подошел к люку, откинул. Стал на четвереньки, заглянул. Подполье было неглубоким – в рост среднего человека. Вниз вела деревянная лесенка.

Снаружи донеслись чьи-то голоса. Тим выпрямился, хотел подняться, но не успел. Вскрикнул Дафри, загрохотали шаги и в комнатку ворвались трое. Шедший первым стрелок в кирасе и шлеме коротко рубанул Тима по голове мечом. Удар был силен: разбойник умер на месте, только ногами засучил, а клинок застрял в черепе.

Пока воин, бранясь, выдергивал оружие, из-за его спины просунулся молодой парень в кольчуге, натянутой поверх дублета. Кинулся к люку, с грохотом сбежал по ступенькам в подвал. Вскоре высунул голову наружу. Радостно улыбаясь, глядя снизу вверх на подошедшего рыцаря, сказал:

– Все на месте, вашмилсть. Только эти дураки бочонки пооткрывали.

Озабоченно прислушиваясь к отзвукам шедшей на улице схватки, лейтенант ответил:

– Хорошо. Доставай.

Он вышел в коридор, поманил к себе лонвардцев, оставшихся у порога, поперек которого лежал заколотый Дафри.

– Помогите подмастерью вытащить бочки и бегом с ними назад. Да молитесь, что Фероцо не солгал. Если бы мы тут в засаду попали, герцог с ваших жен и детишек кожу бы живьем содрал. Шевелитесь, сволочи!

Дожидаться темноты они не стали. Не успел начаться поздний апрельский вечер, как окружавший хозяйство мастера Гози сброд зашевелился. Отсиживавшиеся по разоренным домам разбойники полезли наружу, сбиваясь в стаи. Через некоторое время, подчиняясь приказам главарей, принялись разбирать часть завалов, перекрывших улицу. По-видимому, должно было начаться наступление.

Один из четырех наблюдавших за неприятелем стрелков спустился с крыши, чтобы сообщить о происходящем капитану. Начальство отыскалось на кухне: в компании нескольких рыцарей фон Ленберг сидел за длинным столом для прислуги. Лениво жевал, отрезая маленькие кусочки от жареной бараньей ноги. Его товарищи ели с большим аппетитом, то и дело прикладываясь к оловянным кружкам. Две пожилых служанки возились у очага.

Увидев входящего часового, барон выплюнул не прожеванное мясо. Спросил:

– Началось?

– Да, вашмилсть, – стрелок с жадностью смотрел на открытый бочонок вина. – Расчищают проходы к дому. И те, что в плащах, с пиками, подошли ближе. Видать, атаковать будут.

Вздохнув, барон взялся за кружку, но пить не стал. Протянул дозорному:

– На, глотни. Потом вернись наверх, скажи остальным, чтобы спускались. Мне внизу каждый человек нужен. И не думайте, что сможете отсидеться на крыше. За ноги повешу.

Прикладываясь к посудине, стрелок пробормотал:

– Да как можно, вашмилсть…

Не обращая больше на него внимания, фон Ленберг повернулся к сидевшему рядом рыцарю:

– Фай, иди, труби тревогу.

Молодой человек кивнул, надел на светловолосую голову шлем. Поднялся и, снимая перевязь с оправленным в золото рогом, быстро вышел. Вскоре снаружи донеслись пронзительные сигналы. Отдавая на ходу приказания подчиненным, барон направился во двор.

Тоскливо оглядел строящееся там "воинство": после недавней вылазки от его людей осталось чуть больше семидесяти человек. За дьявольское зелье Фероцо пришлось дорого заплатить. Три десятка пикинеров во главе с лейтенантом уже стояли перед главными воротами, с которых слуги мастера Гози снимали массивный поперечный брус. Копейщики выйдут первыми, чтобы отвлечь на себя внимание. За их спинами лонвардцы с большими, наспех сколоченными из досок щитами. В рукопашной от бюргеров все равно никакого толка. Будут прикрывать от стрел и камней земляков, пока те вытащат и установят на улице "огненные трубы". Больше часа назад чертов колдун Фероцо доложил его светлости, что снарядил свои адские устройства. Сейчас он вместе с подмастерьями суетится и орет на собравшихся у бомбард людей.

За спиной капитана послышались быстрые шаги нескольких человек. Дрожащий от волнения голос герцога спросил с наигранной бодростью:

– Ну что, барон? Будет драка?

– Еще какая, ваша светлость, – Ленберг посторонился. – Я думаю, у них что-то пошло не так, раз начали засветло. Скорее всего, кто-то идет нам на помощь.

Не обратив внимания на оптимистичное предположение, одетый в чужие кирасу и шлем, Гарольд прошагал мимо барона. Тот поспешил следом, услышал, как герцог что-то бормочет себе под нос. То ли молитву, то ли, наоборот, проклятия: Ленберг не разобрал.

В сопровождении нескольких свитских фон Цутх с капитаном прошли вглубь двора. Туда, где два десятка телохранителей уже сидели верхом на утомленных за день лошадях. Впрочем, если колдовство лонвардца окажется без толку, кони не спасут.

Забираясь на Бурю, барон заметил в одном из окон арбалетчика. Мельком подумал, что у них самая выгодная позиция, проживут дольше остальных. А вообще, тем, кто остался в доме, не позавидуешь. Ни канцлеру, ни князю Мельвадскому, ни раненому архиепископу, ни слугам и секретарям. Беспомощно сидеть и ждать гибели – хуже в жизни ничего нет. Откупиться от смерти или вымолить пощаду никому не удастся. Не для того их сюда загнали. Если кто и выживет, так это попрятавшиеся по подвалам бабы с детишками. Да и тех, скорее всего, прирежут.

Окинув взглядом подворье, убедившись, что все готовы, барон приказал рыцарю с горном:

– Труби атаку, Фай.

Когда до приближающейся толпы осталось сотни полторы шагов, повинуясь команде лейтенанта, жиденькая шеренга пикинеров распалась. Солдаты, за ними и лонвардцы со щитами опрометью бросились назад к воротам. Как будто там можно было спастись от неминуемой смерти.

– Черт бы тебя побрал, – выкрикнул, пробегая мимо стоявшего возле бомбард Фероцо какой-то земляк.

– Да сделай же что-нибудь, – волоча за собой щит, в ужасе проорал другой, но мастер не услышал ни первого, ни второго. Чтобы уберечь от грохота выстрелов и так изрядно севший слух, он заткнул уши паклей. И вообще, ему сейчас было не до людей: Фероцо мысленно разговаривал со своими орудиями. Когда-то, отлив и испытав бомбарды, он втайне от всех провел над ними обряд. Сходный с тем, каким священник вверяет новорожденного опеке Господа. С того времени, мастер верил, что "огненные трубы" обрели не только имена, но и души. Хотя, задумываясь о сделанном открытии, Альбер часто сомневался, кто на самом деле направлял его пытливый ум…

Тем временем, увидев, как разбежалась жалкая горстка противников, атакующие взревели еще громче. Не обращая внимания на выстрелы вражеских арбалетчиков, они перешли с быстрого шага на бег. Деревянная мостовая задрожала, словно во время землетрясения. Мастер Фероцо ощутил, как дрожь передалась подошвам башмаков, поползла вверх к коленкам. Отдалась тошнотой в желудке, подкатила к горлу. Глянув на несущуюся к нему толпу, он понял, что медлить больше нельзя. Время.

Ласково прошептав "Пора услышать ваши голоса", Фероцо поднес кончик горящего, намотанного на палку фитиля к запальному отверстию первой бомбарды. В ту, давнюю ночь он нарек ее "Анна". Вторую зовут "Грета", третью "Марта", а последнюю, нацеленную в противоположный конец улицы – "Хельга". Иногда холостой Фероцо шутил про себя, что женат на них, но вместо одной супруги – у него целых четыре. Как у какого-нибудь чернокожего язычника.

Созданная мастером смесь селитры, древесного угля и серы – что ни говори, а без дьявола тут не обошлось, – с шипением вспыхнула. Не теряя времени, лонвардец шагнул к "Грете", поджег запал. Не успел подойти к третьему орудию, как за спиной, сотрясая всю улицу небесным громом и молнией, подпрыгнула на станке первая бомбарда. За ней, когда Фероцо ткнул тлеющим фитилем в третье запальное отверстие, прогрохотала "Грета". Следом, с едва уловимой задержкой выпалила "Марта". В какой момент выстрелило четвертое орудие, за которое отвечал Виро, мастер не заметил: несмотря на паклю он оглох сразу после "Анны".

Улицу заволокло клубами едкого дыма. Что происходило впереди, удалось ли остановить атакующих, – неизвестно. Давясь кашлем, протирая слезящиеся глаза, мастер Фероцо быстро отступил. Туда, где стояли бочонки с оставшимся зельем. В крышке каждого из них проделано отверстие, а сверху насыпана адская смесь. Достаточно искры, и все исчезнет в пламени взрыва.

Лонвардец застыл рядом с одним из бочонков. Стоял и ждал, когда рассеется дым. В правой руке покачивалась палка с намотанным на нее, тлеющим фитилем.

Дом "мертвоголовых" встретил ученика ювелира негостеприимно. Стоило Урсу вылезти из повозки, как подошли двое незнакомых парней. Оба были на голову выше приезжего, широкоплечие, с короткими мечами у бедра.

– Пойдем, – один из них крепко взял гостя за руку. – Мессир капитан приказал…

Не договорив, он потянул паренька в сторону. Тот растерянно огляделся, надеясь окликнуть кого-нибудь из знакомых. Но в суматохе, поднявшейся с возвращением маленького отряда, никто не обращал на него внимание. Второй подмастерье, заметив испуг на лице новичка, презрительно фыркнул.

– Не трясись, – сказал он. – Нам велели комнату показать, где будешь жить.

Его слова мало успокоили Урса, но он позволил себя увести, не успев даже осмотреться на новом месте. Запомнилась только возвышавшаяся над остальными строениями башня. Впрочем, Урс увидел ее серый прямоугольник еще на подъезде к Дому. Из рассказов наемников он знал, что там, на верхних этажах живут господа-офицеры, нижние отведены под мастерские, в подземелье хранятся запасы продовольствия. Кто-то упоминал, что в самом низу расположены карцеры для арестованных. Ученик ювелира со страхом подумал, что вот туда его сейчас и отправят.

Но Урса повели не в башню, а в каменный барак у крепостной стены, окружавшей Дом. Вскоре он оказался в темной, сырой комнатенке. Из мебели в ней имелись лишь застеленная тюфяком кровать и табурет. Даже чулан в ангервальдской гостинице, где его поместили, когда их с капитаном "нашли", выглядел уютнее. Подмастерье подтолкнул "гостя":

– Отдыхай. Пожрать тебе потом принесут.

Не дав ученику времени что-либо спросить, конвоиры вышли. Массивная, обитая железными полосами дверь закрылась, скрежетнул в замке ключ. Стоя у кровати, Урс слушал, как затихли в коридоре шаги. Внутри все кипело от возмущения, пришедшего на смену страху. Он почти не сомневался, что Меродер отплатил ему за спасение черной неблагодарностью. По-видимому, догадался, что вытащивший его из воды паренек – в бегах. Наверняка собирается теперь передать властям. Но зачем тогда было брать Урса с собой? Тащить до самого Лемеля? Сдали бы в первом же городе прево, и дело с концом.

Присев на кровать, ученик ювелира задумался. Попытался вспомнить, не выдал ли он себя в последние дни неосторожным словом? Нет… Вроде бы ничего такого не говорил. И в душу к нему никто не лез. С расспросами, как в первые дни, не приставали. И то, если разобраться, стрелков всегда больше интересовала история о спасении капитана, чем прошлое какого-то подмастерья медника.

На счастье Урса среди "мертвоголовых" не было никого родом из Вюнцера, а за месяц, который они вместе провели в дороге, на него перестали обращать внимание. Сидеть без дела не давали, но и не гоняли почем зря. Знали, что он попросился в Цех, и Меродер решил присмотреться к новичку. Поглядеть, насколько тот послушен и старателен. Не струсит ли, если дело опять дойдет до драки?

Возвращение в Лемель казалось опасным – после Воровки только и ждали, что нового нападения имперских рейтаров. Особенно беспокоился за свою жизнь несостоявшийся депутат Рейхстага Ларс фон Ходбург. Ему повсюду мерещились засады, а любые известия о появлении вооруженных людей вызывали приступы лихорадки. Беднягу потом долго трясло, хотя на отряд так никто и не напал.

Но тем не менее путешествие к Вольному городу Урс не назвал бы спокойным. Стоило остановиться переночевать в каком-нибудь городке, как голова начинала идти кругом от разговоров. Постоялые дворы и питейные заведения были полны народу, пиво лилось рекой. Везде находился какой-нибудь человечек с хорошо подвешенным языком и цепким взглядом, возбужденно делившийся с благодарными слушателями новостями.

Самой горячей из них, конечно же, была схватка у моста через Воровку. За время пути Урс услышал о ней не меньше десятка рассказов. Чем дальше, тем более значительной и кровавой представала история, невольным участником которой ему довелось быть. На границе Уррена с Туршем речь шла уже о тысяче убитых. Причину "сражения" неизвестные говоруны всегда называли одну и ту же. Дескать, захотели имперские власти кусок землицы от княжества оттяпать, да не вышло. Сунулись рейтары на чужой берег, стали деревни жечь-разорять, людей в плен угонять, но не тут-то было. Дали пришлым разбойникам доблестные урренские рыцари по зубам, да так, что большая часть врагов на месте полегла. И теперь в Годштадте курфюрст Леопольд требует, чтобы ему за нанесенное оскорбление принесли извинения, подданным убытки золотом оплатили. А не заплатят, он десять раз подумает, стоит ли его землям и дальше в границах империи оставаться.

О наемниках рассказчики почему-то не упоминали, а те, получив приказ Меродера держать язык за зубами, помалкивали. И садились всегда особняком. Другие проезжие да местные обычно к ним в компанию не набивались, косились на чужаков почти враждебно. Знали, что "мертвоголовые" всегда сторону императора держали. Хорошо хоть задирать почти не пытались. За всю дорогу только раз трое пьяных облаяли мастера Соу, когда он проходил мимо их стола.

Тот, не раздумывая, остановился да тремя ударами, одного за другим, уложил всю компанию на пол. Поверженные горожане в себя пришли не сразу: бить наемник умел, не говоря о том, что кулак у него был тяжелый. Вступиться за пьянчуг никто не осмелился, а прибежавший на шум хозяин приказал слугам вытолкать их взашей. Потом долго перед стрелками кланялся, извинялся и каждому бесплатно по кружке пива выставил. Чуял, толстозадый, чем для его заведения дело обернется, если в ход мечи пойдут. Но Соу с товарищами удовлетворились дармовой выпивкой, и все закончилось спокойно.

Правда, через несколько дней они случайно едва не попали в чужую заварушку. Въехали под вечер в городок Хуншельт. Только отыскали, где остановиться, как по соседству, на площади перед ратушей завязалась драка. Не успели глазом моргнуть, сбежалось человек сто, не меньше. Из ворот постоялого двора было видно, что мужики сошлись не на шутку. То и дело кто-нибудь, вывалившись из общей кучи с разбитой головой, старался отползти подальше. Встревоженному Меродеру объяснили, что это мастеровые хотели добиться от магистрата высылки семей, главы которых были подданными императора.

– Надоело людишкам… – отводя глаза, мрачно сказал тощий, как щепка хозяин заведения. – Вы не беспокойтесь, вашмилсть, они скоро притомятся и разойдутся. Ведь третий раз за последнюю неделю сходятся.

Стоявший рядом Урс увидел, как он зло сплюнул:

– Что наших, что ихних – почти поровну, вот и не могут решить. Только беспокойство одно.

Кто "наши", а кто – "ихние", капитан выяснять не стал. Приказал своим быть начеку и удвоил количество стрелков, несших ночную стражу. Мера была не лишней, потому что предсказание хозяина сбылось наполовину. Драка утихла довольно быстро, но всю ночь на улицах враждующие стороны выкрикивали угрозы и оскорбления. Надрывались в лае сторожевые псы, брошенные камни грохотали о закрытые ставни домов. На рассвете невыспавшиеся наемники поспешно оставили Хуншельт.

В графстве Турш старый рассказ сменило догнавшее путешественников сообщение о беспорядках в Годштадте. Говорили, что тамошняя чернь, подкупленная и подстрекаемая имперским канцлером, принялась резать чужаков. Убивали преимущественно выходцев из Уррена и других присоединенных земель. Кроме того утверждали, что на курфюрста Леопольда было совершено покушение, но, слава богу, неудачное. О выборах императора уже не вспоминали. Людишки, обсуждавшие новость, сходились на том, что дело идет к большой войне. Правда, никто толком не мог сказать – с кем: у каждого правителя имелись давние счеты с ближайшими соседями.

Наемников рассказы о мятеже тоже не оставили равнодушными. Мастера спрашивали капитана, против кого придется драться, но Меродер лишь пожимал плечами и отвечал, что все в руках Господа. У фон Ходбурга же от горячки окончательно расстроилось здоровье – последние дни поездки он провел в полузабытьи. Ему предлагали сделать длительную остановку, чтобы подлечиться, но депутат решительно отказался. Наоборот, приказал следовать к Лемелю как можно быстрее.

Вспомнили и об Урсе: несколько человек спросили, не передумал ли сопляк вступать в Цех? Ведь служба теперь пойдет совсем другая, чем прежде, в мирное время. Одно дело – от разбойников купеческие обозы охранять, другое – вместе с отрядом в поход на врага выступить. Ученик ювелира как можно бодрее отвечал, что не передумал. Хотя на душе, честно говоря, было неспокойно. Не то чтобы он дрожал за свою шкуру, но прекрасно понимал опасность будущей жизни. Да вот только другого выхода у него не имелось.

Вступить в Цех Урс решил еще в Ангервальде, но капитан к просьбе чужака отнесся прохладно и за свое спасение предложил взять награду: двадцать пять дукатов. Деньги – вещь хорошая, однако сумма была мала. Стоя перед Меродером, ученик ювелира прикинул, что хватит их самое большее на полгода. И это, если экономить на всем. Мысленно высказав наемнику, что он думает о его щедрости, Урс отказался от золота. Выбор был сделан, и паренек снова попросился в гильдию. Временами ему казалось, что сам Господь, сжалившись, вывел беглеца на берег реки в нужный момент. Теперь бывший ученик ювелира сможет прекратить бесконечное, грозящее оборваться поимкой и костром бегство. Станет на путь, с которого когда-то, чтобы осесть в проклятом Мевеле, сошел его прадед. Возможно, жизнь еще повернется так, что Урс возвратится в родной город. Не беззащитным, затравленным зайцем, а матерым зверем, способным порвать глотку каждому, кто осмелится поднять на него руку. Если будет угодно богу, он сведет счеты с людьми, погубившими мать…

Призрак мести, возникший перед лежавшим на кровати Урсом, на этот раз не согрел душу, а только заставил прикусить до крови нижнюю губу. В бессильной ярости ученик ювелира ударил кулаком о стену своей камеры. Нужно было сразу догадаться, что за холодностью Меродера прячется подозрительность! Взять предложенные деньги и бежать. Бежать со всех ног, искать спасение на краю света, а не видеть божественное провидение там, где его нет. Похоже, приведя в западню, Господь сыграл с Урсом очередную жестокую шутку. Не простил, что осмелился роптать из-за погубленных родных, и удар ножом монаху, видать, не забыл.

От накатившей ненависти к Всемогущему, ведшему свою жестокую, непонятную смертным игру, по телу паренька прошла судорога. Скрюченные пальцы вцепились в дерюгу дрянного тюфяка. По-звериному оскалившись, Урс мысленно поклялся, что чем бы не закончилось нынешнее заточение, раскаяния от него не дождутся.

Сидевший у стола Меродер жестом отослал наемника, приведшего к нему ученика ювелира. За четверо суток, прошедших со дня приезда в Дом, Урс так и не выяснил, почему его заперли. Приносившие еду или выводившие узника облегчиться "мертвоголовые" на все настойчивые вопросы бурчали "Так приказано". После чего уходили, оставляя пленника ломать голову в тщетных попытках угадать будущее.

Капитан небрежно поманил арестанта толстым пальцем. Не решаясь спросить о дальнейшей судьбе, парень сделал робкий шаг. Понимая, что сейчас узнает приговор, он бросал по сторонам лихорадочные взгляды, пытаясь отыскать путь к бегству. Но в глубине души прекрасно осознавал, что ничего не выйдет. Комнаты, в которых жил Меродер находились на четвертом ярусе башни. Предположим, он сможет проскочить к вон тому приоткрытому, узкому окну в стене. И что дальше? Прыгнуть вниз, на вымощенный булыжником двор?

Представив себя лежащим с расколотым черепом, или переломанными ногами, Урс содрогнулся.

– Вот, – капитан разжал огромный кулак – по столешнице со звоном запрыгали монеты. – Бери деньги и уходи. Лемель – большой город, найдешь, куда податься.

Ничего не понимая, паренек смотрел на желтые кружочки дукатов. "Мертвоголовый" немедленно помрачнел:

– Если ты вообразил, что тебе причитается больше…

– Нет, мессир, – до ученика ювелира наконец-то дошло, о чем идет речь: повторялась сцена в ангервальдской гостинице. Ему хотят всучить деньги и выставить за ворота Дома. Не нравился Меродеру его спаситель, совсем не нравился. Вот только почему?

Не удержавшись, паренек судорожно вздохнул. Значит, все страхи были напрасными. От свалившейся с души тяжести и пережитого волнения закружилась голова. Застыв на месте в странном, блаженном оцепенении, Урс молчал. Он бы еще долго стоял, но капитан не собирался ждать, когда сопляк соблаговолит очнуться:

– Чего спишь? У меня нет времени. Забирай золото.

Рассеяно взглянув на деньги, Урс отрицательно покачал головой. В который раз судьба совершила поворот, и он опять вернулся к принятому в ангервальдском чулане решению. Да и не было иного пути. Полгода относительно сытой жизни, а дальше что? Попрошайничать или воровать? Ну уж нет – избавиться от него не выйдет. В голове мелькнула мысль, что последние дни были всего лишь очередным испытанием, которое он выдержал. Да и по-детски смешное желание настоять на своем тоже не давало отступиться.

Брови Меродера удивленно поползли вверх. Он открыл рот, чтобы выставить наглеца, но тот, переломившись в поклоне, опередил. Рассыпавшись в благодарностях, Урс самым почтительным образом отказался от награды и напомнил о высказанном когда-то желании стать членом славной гильдии наемников.

Морщины на лбу Меродера не сразу, но разгладились. Некоторое время серые глаза холодно изучали упрямца, затем капитан сказал:

– Помню. Ладно, можешь оставаться.

Он посмотрел на рассыпанные по столу деньги, выбрал монету. Повертев в пальцах, кинул Урсу:

– Держи, будет на что пива выставить. Да лишнего не болтай. Ты меня понял?

– Слушаюсь, ваша милость, – зажав деньги в кулаке, Урс поклонился. "Не болтай" – вызвало недоумение, но он решил не переспрашивать. В любом случае ему как и раньше придется внимательно следить за собой, чтобы не сказать лишнего.

– Диш, сюда, – позвал капитан и в дверях вырос давешний конвоир. – Отведи сопляка в канцелярию. Скажешь начальнику, чтобы подписал с ним контракт, а я подумаю к кому его определить в ученики.

Проблевавшись в отхожем месте до желчи, Урс вытер рукавом влажный, слюнявый рот. С опаской прислушиваясь к ощущениям, постоял некоторое время над вонючей дырой в полу. Голова по-прежнему раскалывалась от боли, знобило, однако освободившийся от выпивки желудок, похоже, успокаивался. Хорошо, что прежде чем началась рвота, Урс проснулся. В детстве он слыхал истории о пьянчугах, захлебнувшихся во сне собственной блевотиной. Брр, мерзкая смерть, ничего не скажешь. Зато теперь можно было спокойно возвращаться к себе в комнату, досыпать.

Паренек выбрался на свежий воздух и побрел к бараку. Вскоре он лежал на кровати, в комнате, которую еще утром считал тюремной камерой. Боль потихоньку уходила, тело расслабилось. М-да, день выдался тяжелым, а ночь, благодаря выпивке, купленной новым товарищам, обернулась настоящими мучениями. Вспомнив, как его четверть часа назад выворачивало наизнанку, Урс поежился. Никогда ранее он так не напивался и впервые прочувствовал на себе, чем может обернуться дружеское застолье. На память пришел покойный отец, который зачастую возвращался домой, едва держась на ногах, и не мог подняться к себе без посторонней помощи. Впрочем, несмотря на любовь к пиву и вину мастер Петер отличался тем, что, будучи пьяным, безропотно сносил любые попреки недовольной жены.

Не удержавшись от вздоха при мысли о погибших родителях, Урс перевернулся на другой бок. Чтобы не думать о прошлом, начал перебирать события минувшего дня. Чего-чего, а страха за сегодня он натерпелся предостаточно. Вспомнил, как в канцелярии старший писарь спросил, есть ли у новичка какие-нибудь бумаги, удостоверяющие личность? Момент был опасный…

Стараясь держаться как можно увереннее, Урс вытащил из-за пазухи собственноручно заполненный пергамент. Бросив взгляд на строчки, явно вышедшие не из-под пера каллиграфа, начальник канцелярии заметно оживился. Паренька прошиб холодный пот, когда он увидел, с каким вниманием наемник изучает поддельную печать. Полные губы писаря кривились в презрительной усмешке.

– Негодная работа, – сказал он, подняв голубые глаза на вытянувшегося перед ним мальчишку. – Ты, наверно, в "родном" городе никогда и не был. Если заплатил за э т о, – "свидетельство, выданное магистратом города Вюнцера" легло на столешницу, – больше, чем четверть гульдена – тебя надули самым бессовестным образом.

Стараясь не дрожать, в который раз обмирая от страха, Урс молчал. В голове снова замелькали мысли о тюрьме и костре. Делая вид, что не замечает замешательства, охватившего новичка, заговорщически понизив голос, начальник канцелярии продолжил:

– У нас на Тупичковой, если подойти к нужному человечку, любую бумагу за гульден-два сварганят, а печати такие повесят, что и законника обманут. Хотя, если хочешь, чтобы все было сделано самым лучшим образом, скажем, на императорскую службу соберешься – тогда ко мне приходи, помогу…

Прервавшись, старший писарь самодовольно захохотал. Брылястые щеки задрожали, налились румянцем. Вдоволь насмеявшись, "мертвоголовый" вытер увлажнившиеся глаза тыльной стороной ладони. Пробормотал "шучу, шучу" и придвинул к себе готовый контракт, который один из его помощников положил на край стола. Взял в крепкие, сильные пальцы гусиное перо.

– Повезло тебе, парень, – сказал старший писарь, – что император Максимиллиан даровал нашему Цеху право принимать людей любого звания и под именем, коим человек сам назовется. Ибо от нас на небеса путь короткий, а там уж Господь разберет, кто ты… Ну, так как тебя записывать? Какое твое настоящее имя-прозвище? Откуда родом?

Урс открыл рот, закашлялся.

– У… Ульрихом Вахшером, вашмилсть, – хрипло сказал он. – Из Вюнцера я, подмастерьем у медника работал.

В ответ раздалось презрительное фырканье. Кончик пера окунулся в чернила, и писарь быстро, но аккуратно вывел на пергаменте названное имя…

Всё когда-нибудь заканчивается, и новый ученик славного Цеха Мертвой головы вскоре оказался в окруженном крепостной стеной дворе Дома. В левой ладони был зажат серебряный, полученный у казначея отряда "соплячок" – гульден, полагавшийся новичку при поступлении, а в правой Урс держал подписанный контракт. Наконец-то все переживания остались позади, и можно было перевести дух.

Диш, продолжавший сопровождать Урса, быстро объяснил новичку, что перво-наперво нужно позаботиться о пирушке для товарищей по отряду. Чем больше ребят сможет выпить за здоровье Ульриха, тем легче ему придется на новом месте.

– Скряг у нас не любят, – сказал подмастерье, выразительно глядя на новенького. – Показывай, сколько у тебя денег. Нужно, чтобы каждый, кто на огонек заглянет, смог хотя бы кружку пива за твое здоровье выпить.

Сразу за воротами Дома, на другой стороне улицы оказалось заведение "Боевой конь" – место, где "мертвоголовые" обычно проводили свободное время. Денег Урса, конечно же, на все не хватило, но пожилой, дородный хозяин легко вошел в положение новичка. Убрав дукат с "соплячком" в объемистый кожаный кошель, владелец пивной назвал недостающую сумму и предложил кредит. Без каких-либо процентов.

А потом был вечер, когда Урс сидел во главе длиннющего стола в самой большой зале заведения. Столешницу загромождали миски с жареными, обильно начиненными чесноком колбасками, ковриги ржаного хлеба и бочонки пива. Вокруг, все время меняясь, шумно угощались ученики и подмастерья из отряда – новые товарищи Урса. Почти никого из них, за исключением нескольких человек, с которыми познакомился в дороге к Лемелю, он не знал, но это было неважно. Теперь успеется.

Время от времени в залу входил кто-нибудь из мастеров. Урс тут же вскакивал и подносил почтенному гостю кружку с пивом. "Мертвоголовый" стукался ею о посудину новичка, неспешно выпивал, закусывал. Потом, снисходительно пробормотав что-нибудь одобрительное, уходил.

Почтительно умолкавшие на время визита старшего, ученики и подмастерья снова принимались галдеть. На самого Урса внимания почти не обращали, только поначалу и то недолго. Этому он был даже рад. Пара часов и незаметно для себя парень сильно опьянел. Приходилось прилагать немалые усилия, чтобы держаться на ногах. С трудом соображая, что происходит, он часто, вызывая насмешки, выбирался во двор отлить. Пошатываясь, возвращался, чокался с кем-нибудь из зашедших, а потом в какой-то момент будто сознание потерял. Очнулся, правда, не в корчме под столом – у себя на кровати. Видать, Диш, не оставлявший его и вечером, позаботился, привел в комнату.

С облегчением подумав, что пирушка вроде бы прошла как надо, Урс свернулся калачиком и покрепче смежил веки. Порадовался, что в ближайшие несколько месяцев пить ему точно не придется. Не на что будет: все грошовое жалование ученика пойдет трактирщику в уплату долга. Хорошо хоть о крыше над головой и еде думать уже не нужно.

Указательный пальчик Элоизы погладил на бедре мужчины бугорок – недавнюю рану от стрелы:

– Сильно болело?

Не открывая глаз, лежавший на спине капитан равнодушно ответил:

– Нет. Я редко чувствую боль.

Зевнув, добавил:

– На мне все заживает, как на собаке.

– Я знаю, Руди, – с грустью сказала девушка.

Нагнувшись, она поцеловала на груди любовника старый шрам от удара пикой:

– На тебе просто живого места нет.

Пухлые губки нежно коснулись бледной полосы меж ребер. Затем, благоговейно, словно прикладываясь к святым мощам, Элоиза поцеловала рубец на покрытом рельефными мышцами животе. Мужчина слегка вздрогнул. Пробормотал:

– Э-э… Щекотно. Перестань.

Улыбнувшись, девушка послушно отодвинулась. Вытянулась рядом. Прижавшись, чмокнула в щеку. Прошептала в украшенное золотой серьгой ухо:

– Я тебя так люблю… аж сердце щемит. Как первый раз увидела, так и влюбилась.

Усмехнувшись, Меродер легонько шлепнул молоденькую подружку по обнаженной ягодице:

– Врушка. Тебе тогда года четыре было, а может, и того меньше. Только в Дом переехали.

Снова зевнув, он убрал руку любовницы с живота и сел. Спустил ноги на пол, широкие ступни утонули в мягчайшем, глубоком ворсе заморского ковра. Почесал слегка зудевшую рану на бедре. Хотелось есть и пить. Меродер окинул оценивающим взглядом принесенный девушкой ужин на столике у кровати. Не ужин, а так, закуска, чтобы утолить легкий голод. Жареные куропатки, зелень, ломти ветчины и пшеничного, свежеиспеченного хлеба. Все красиво разложено на старинном трофее – золотых тарелках с гербом маркграфа Эк.

Не забыто и вино. Серебряный кувшин с любимым Рудольфом десятилетним белым, рядом, в графине – вишневая наливка. На сладкое, в изящной раковине-вазочке – разноцветные цукаты.

Меродер потянулся за куропаткой. Разорвав, протянул половину Элоизе:

– Хочешь?

Та отрицательно покачала головой. Поправила упавшую на лоб прядь золотистых волос. Зубы мужчины вонзились в мясо, откусили. Мощные челюсти мерно задвигались, глаза рассеянно уставились на огонь в камине.

– А все-таки я тебя люблю с того самого дня, как впервые увидела, – в голосе Элоизы слышался вызов. – Ты был такой огромный, сильный, красивый…

Она принялась гладить широкую спину капитана, где шрамов было не меньше, чем на груди и боках:

– Одиннадцать лет прошло, а ты все такой же: ни капельки не постарел.

Неопределенно хмыкнув, мужчина зашвырнул обглоданные кости в пламя. Взметнулся и опал вихрь огненных искр.

– Глупости, – буркнул Меродер, беря с блюда еще одну куропатку. – Постарел… – он быстро, несколько раз откусил от хорошо зажаренной тушки. Невнятно, с набитым ртом проворчал:

– Все стареют… Я тоже.

– А вот и не правда! – возмутилась Элоиза. – Остался такой же, как и был. И отец говорит, что совершенно не меняешься. Он тебя еще дольше, лет двадцать знает.

Девушка села, потом встала на колени. Губы Элоизы коснулись затылка любимого.

– Колючка, – хихикнула она. – Тебе бриться пора.

Положив подбородок на плечо капитана, обняла, сплетя изящные пальчики на мужском животе.

– Угу… Позову завтра цирюльника. Хочешь наливки?

– Да. Только немножко. Кстати, мне всегда нравилось, что ты бреешь голову.

Державшая графин рука Рудольфа слегка задрожала, и горлышко звякнуло о позолоченный кубок. Сердце капитана сбилось с ритма, провалилось куда-то в желудок. Перед глазами встала очень давняя, но до сих пор не отпускавшая, совершенно четкая картина…

Утро, туман еще стелется по земле. Звенят мечи, боевые топоры с грохотом бьют во вражеские щиты, кто-то орет от ярости, кто-то визжит от боли. Сошедшиеся в поле люди убивают друг друга. Огромные, похожие из-за доспехов на чудовищного, фантастического зверя, конь с рыцарем летят прямо на капитана. Меродер уворачивается, но недостаточно быстро. Сминая панцирь, вышибая воздух из легких, наконечник вражеского копья вскользь бьет его в правый бок. Оруженосец, проносящийся следом за хозяином, ударом меча сшибает шлем с головы наемника.

Ошеломленный Меродер беспомощно падает ничком в мокрую от росы траву. Он ничего не видит, а сзади уже набегает вражеский стрелок. Упирается коленом в спину поверженного противника. Ухватив за длинные волосы, рука в кольчужной перчатке безжалостно задирает голову капитана. Боль пронзает скальп, воин уже собирается полоснуть кинжалом по шее…

– Эй, ты что? – в голосе Элоизы испуг. – Настойку пролил!

– А? – отогнав морок воспоминания, мужчина увидел, как струйка "вишневки", перелившись через край кубка, расползается на белой скатерти кровяным пятном.

– Да ладно, – Меродер отставил графин. – Ерунда, прачка отстирает.

– Дай лучше я, – девушка придвинулась к столику, щедро посыпала пятно из солонки. – Вот так.

Пробормотав "брось", капитан налил себе вина. Не обращая внимания на подругу, выпил залпом. Собиравшаяся сказать тост, Элоиза обиженно поджала губки. Отпив глоток, поставила свой кубок. Взяв со столика вазочку с цукатами, уселась в изголовье постели. Тем временем Меродер принялся за последнюю куропатку, запивая каждый кусок десятилетним белым.

– Это правда, что ты чуть не утонул? – спросила любовница. – Я видела паренька, с которым ты приехал, и он рассказал, что вытащил тебя из реки.

Капитан помрачнел: еще одно ненужное воспоминание. Да и по репутации удар немалый: нескоро история забудется. Все-таки нужно было избавиться от парня по дороге в Лемель. Ответил со злостью:

– Болтливый сопляк. Завтра же выгоню этого бродягу, нечего ему ошиваться в Доме.

– Как ты можешь? Он же тебе жизнь спас! – рассыпав цукаты, девушка стукнула Меродера кулачком в спину. – Не смей его трогать. Иначе я…

– Дам ему, – продолжил капитан, но в голосе уже была насмешка, – хороший пинок в задницу. Чтобы летел, не останавливаясь.

Кулачок Элоизы выбил на спине любовника дробь.

– Не смей его трогать! Нельзя быть таким неблагодарным, Руди. Я чуть с ума не сошла, когда узнала… Я бы не пережила!

На глаза девушки неожиданно навернулись слезы. Она громко всхлипнула. Обернувшись, капитан потрепал ее по волосам:

– Маленькая дурочка. Врушка и дурочка.

По-детски шмыгая носом, Элоиза утерла слезы. Притянула Меродера и начала целовать. Тот нехотя ответил, потом отстранился:

– Подожди, я еще не закончил.

И вернулся к еде. Набил рот хлебом с ветчиной. Шумно запил вином.

– На твоем месте я бы взяла его в оруженосцы, – сказала девушка. – Герхада ведь убили. А этот… Может, он тебе еще раз жизнь спасет?

– В оруженосцы не возьму. Кто он вообще такой? Сопляк, – капитан повернулся к Элоизе, ухмыльнулся:

– Что ты его защищаешь? Может он тебе… того – понравился? С первого взгляда?

– "Понравился", – обиженно гримасничая, передразнила девушка. – Ничего ты не понимаешь, дурак. А Уль… Ульрих этот – неплохой паренек. Тихий, вежливый. В камнях разбирается.

– Каких еще камнях? – удивился наемник.

– В драгоценных. Я сегодня ходила подарок себе покупать. Ты мне в позапрошлом месяце на день ангела двадцать дукатов подарил, да родители пять. Вот я и решила заказать колечко.

– Понятно, – Меродер вылил остатки вина в кубок. – Заказала?

– Да. Через неделю сделают.

– А сопляк тут причем? Зачем ты его с собой потащила? Прирезал бы он тебя…

– Не говори глупостей, – Элоиза звонко шлепнула капитана по руке. – Во-первых, я хотела всё о тебе выведать. В Доме только врут-перевирают или молчат, как те, что с тобой были. Наверно, ты им приказал… Вот я парнишку и позвала – поговорить. Потом выяснила, что он знает толк в камнях. Помог мне выбрать подходящий. Очень интересно о них рассказывал. Оказывается, каждому человеку от рождения свой камень положен. Вот мне – сапфир. Стану его носить и еще больше буду любить тебя.

– Куда уж больше, – наевшийся Меродер прилег, повернулся к любовнице. Рассеянно погладил остренькие груди девушки:

– Если за одиннадцать лет не разлюбила…

Не закончив, он впился в рот Элоизы. Та ответила на поцелуй и, обняв, крепко прижалась. Некоторое время они молча ласкали друг друга. Потом девица неожиданно отодвинулась. Ломая бровки, торопливо пожаловалась:

– Мать на меня каждый день ругается. И отец ворчит. Говорят, что ты всех женихов распугал. Пророчат, до конца жизни замуж не выйду.

– Выйдешь, – капитан крепко поцеловал подружку. Уловив, что она хочет продолжить разговор, быстро подмял Элоизу под себя.

В зале для гостей вернувшегося из города капитана "Черного кочета" ждал советник Кон. Одетый по своему обычаю в невзрачное серое платье, лемельский патриций, подперев подбородок рукой, сидел за столом. По-видимому, о чем-то глубоко задумавшись, он не сразу заметил появление наемника. Впрочем, это было неудивительно, так как несмотря на массивное телосложение "мертвоголовый" передвигался очень легко, почти бесшумно. Поэтому, когда Меродер поздоровался, гость вздрогнул, а на бледной физиономии мелькнул испуг.

Отвечая на приветствие, Кон привстал и слегка поклонился:

– Рад вас видеть в добром здравии, мессир. Извините, что только сейчас смог прийти, чтобы выразить…

– Не извиняйтесь, уважаемый Йеремия, пустяки, – сделав небрежный жест, капитан устроился в кресле напротив гостя. – Я прекрасно знаю, как вы заняты. Думаю, нам стоит выпить.

Он протянул длинную руку за стоявшим на столе кувшином. Не поднимаясь, наполнил вином кубки. Кон взял свой.

– За вашу удачу и храбрость, господин Меродер, – сказал он торжественно. – Бургомистр и члены совета не перестают восхищаться подвигами, которые вы совершили, когда рисковали жизнью на службе городу. Каждый день фон Ходбург возносит за вас молитвы…

– Благодарю, – перебил капитан и стал пить. Замолчав, патриций последовал его примеру. В отличии от Меродера, сделав маленький глоток, он сразу поставил кубок на стол. Но, осушивший свою посудину до дна, наемник тут же налил себе еще и подлил Кону. Тот удивленно посмотрел на хозяина.

– Хочу выпить за упокой души старика Эргельта, – пояснил Меродер. – Я сейчас ходил к нему в лавку и узнал, что бедняга умер, пока мы возвращались в Лемель.

– Да, совершенно верно, – на лице Кона появилась скорбная мина. – Слышал об этом. Печальное событие.

Он пригубил вино:

– Господин Эргельт был добрый горожанин, настоящий мастер и знаток рукописных книг. Когда мне требовалось какое-нибудь редкое сочинение – я всегда мог рассчитывать на его помощь. К сожалению, наследники не хотят продолжать дело старика и собираются продать лавку.

Капитан кивнул:

– Я видел, что двери заколочены.

Потом он спросил:

– Вы не знаете, что сталось с книгами, которые были у старика? Перед отъездом я просил Эргельта кое-что подыскать. Теперь и выяснить не у кого.

– Могу поинтересоваться для вас, где проживают родственники мастера, – предложил Кон и, услышав от собеседника "если не затруднит", пообещал прислать вечером слугу с адресом.

– У покойного был подмастерье, – припомнил Меродер. – Заодно, пожалуйста, узнайте, что с ним сталось. Хочу расспросить парня…

– Хорошо. Ваш интерес к книгам заслуживает восхищения, – советник льстиво улыбнулся. – Служить, как сказали бы древние, богу войны и одновременно вкушать плоды вдохновения – это свойство великого человека. Думаю, за свою жизнь, капитан, вам удалось собрать немалую библиотеку?

Меродер моргнул. Прежде чем ответить, плеснул себе вина. Отпил.

– Когда-нибудь, в денек посвободнее я вам ее покажу, – сказал он. – Будет интересно узнать ваше мнение.

– Взгляну с большим удовольствием, хотя не скажу, что уделяю чтению должного внимания. Увы, городские дела занимают почти весь мой день. Даже с собственной семьей я могу побыть только час-другой и то вечером.

– Да, вы очень заняты, – пробормотал капитан. – Особенно сейчас.

Кон энергично затряс головой:

– Совершенно верно, мой друг. Откровенно говоря, ожидая вашего возвращения, я уже опоздал на одну встречу. Впрочем, сейчас мне гораздо важнее обсудить с вами кое-какие вопросы, касающиеся дальнейшей судьбы Лемеля.

Прервавшись, он отставил кубок, который все еще держал в руке.

– Настало очень тяжелое время, господин Меродер, – вы это понимаете, может быть, лучше, чем кто-либо другой, – лоб помрачневшего советника прорезали морщины. – Магистрат Лемеля… Да что там говорить, Совет Вольных городов был просто поражен последними событиями. Нападение рейтаров, резня в имперской столице, не говоря уже о последствиях… Вы знаете, – Йеремия понизил голос до шепота, – завтра ожидаются два военных судна из Ларда. Нас известили, что на них прибудут посланники имперского канцлера.

Последовала пауза, во время которой советник пристально следил за выражением на широком лице Меродера. Тот равнодушно ждал продолжения, серые глаза смотрели холодно и спокойно. Можно было подумать, что события, вот уже месяц сотрясавшие империю, его совершенно не волнуют.

– Посланник канцлера объявит о новом императоре, – быстро произнес Кон. – После усмирения бунта в столице удалось собрать Рейхстаг, и депутаты проголосовали за избрание монархом герцога Цатля.

Прикладываясь к кубку с вином, капитан молча слушал. Патриций тоже отхлебнул и, облизнув тонкие серые губы, с нажимом спросил:

– Похоже, для вас это не такая уж и новость, мессир?

– Я знаю о прошедших выборах, – коротко ответил Меродер. – Их результат меня не удивил.

– Понятно. Но… Вам ведь известно, что в Рейхстаге участвовала лишь часть депутатов? Чуть больше двух третей. Остальные, опасаясь начавшихся беспорядков, покинули Годштадт и не смогли…

– Скорее не захотели, – перебил капитан и подался вперед, к гостю:

– Я так же знаю, что курфюрст Уррена, барон фон Типп, граф Турша и другие объявили избрание императора нелегитимным. Они не признают Гарольда Цутхского и создали некую Лигу.

– Да, совершенно верно, – Кон вздохнул. – Они требуют заново провести Рейхстаг, расследовать преступления графа Рунхофена. Кстати, его обвиняют и в подстрекательстве черни к бунту.

Наемник усмехнулся:

– Сейчас это все неважно, дорогой Йеремия.

– А что важно? Чью сторону в этой очень сложной ситуации займет Цех и лично вы? Я знаю, позавчера в Дом приезжали гости. Из Годштадта.

Меродер нахмурился, но тут же насмешливо улыбнулся. Подлил в кубки вина. Добродушно произнес:

– Никогда не сомневался в вашей осведомленности, Йеремия. Но гости Дома – это дело Цеха.

– Не думайте, что я сую нос куда не следует из праздного любопытства…

– Давайте, лучше выпьем.

– За что? – сухо спросил Кон.

– За то, чтобы нам всем в будущем не наделать ошибок. Не знаю, как вы, но я очень давно понял, что оказавшись на незнакомом перекрестке, главное, верно выбрать, куда повернуть. От этого зависит, где очутишься в конце концов.

– Да вы оказывается настоящий философ, мой друг, – левый уголок рта советника нервно дернулся. – Не замечал раньше. Впрочем, ваш тост мне нравится.

Чокнувшись с капитаном, Кон сделал большой глоток. Промокнул салфеткой влажные губы. Хотел что-то сказать, но наемник опередил:

– Вы – умный человек, Йеремия, и для вас не составит большого труда понять, чью сторону в войне, которая уже началась, займет Цех. Достаточно вспомнить, кто и для чего создал Гильдию. Когда-то наши мечи объединили разрозненные земли в Великую империю. Наверное, сейчас они не дадут ей развалиться.

Меродер допил вино и, подмигнув, весело добавил:

– Конечно, если у нового императора хватит золота, чтобы заплатить.

– Ясно, – патриций задумчиво вертел в пальцах опустевший кубок. – Мы так и думали. Опасная позиция…

– Почему? Вольные города примут сторону Лиги?

Кон замялся, глаза его забегали. Похоже ему, так же, как и капитану, не хотелось отвечать прямо. Наконец он заявил, что Союз всегда был на стороне империи, выступавшей гарантом независимости городов побережья и свободной торговли. Но сейчас, когда политическая ситуация предельно запутана, а поведение Рунхофена до начала беспорядков – необъяснимо – многие считают, что Вольным городам стоит занять нейтральную позицию. С одной стороны, избрание Гарольда Цутхского прошло с явными нарушениями, с другой – образовавшие Лигу сеньоры всегда посягали на права Лемеля, Дамбурга и других членов Союза.

– Один фон Типп чего стоит, – поддакнул Меродер. – Думаю, уж он-то не упустит случая вернуть себе родовые земли. Барон – опасный противник.

– Совершенно верно, – Кон поставил кубок на стол. – И не он один. Поэтому бургомистр просил узнать, может ли в ближайшем будущем Лемель рассчитывать на контракт с "Черным кочетом"? Мы еще точно не решили, но мало ли что… Если война докатится до наших земель, понадобится усилить охрану кораблей, купеческих обозов и самого города. Что скажете?

"Мертвоголовый" пожал плечами.

– К сожалению, мы – люди меча – и живем одним днем, – насмешливо улыбаясь, сказал он. – Заглядывать в будущее не в наших обычаях. Кто знает, что случится… Может статься, что Лемелю придется рассчитывать только на собственное ополчение.

– Жаль, – городской советник поднялся. – Мне пора, капитан. Спасибо за вино и беседу. Буду молить Господа, чтобы дорога, на которую мы с вами повернем, оказалась общей.

– Ничего не имею против.

Встав, Меродер пошел проводить гостя. Уже на лестнице Кон спросил капитана, слышал ли он о том, что для подавления бунта Гарольд использовал какое-то ужасное оружие? Способное метать испепеляющие людей молнии, а своим громом рушить стены домов. Задержавшись на ступеньке, снова перейдя на шепот, советник добавил, что многие говорят о черной магии. Дескать, на самом деле, таинственное оружие не при чем, просто герцог, желая завладеть императорской короной, продал душу Дьяволу.

Ожидая ответа, Кон замер, уставившись снизу вверх на капитана. Тот раздумчиво ответил:

– Про дьявола вам лучше спросить у церковников – тут я ничего не знаю. А если говорить о делах военных, – в книгах мне попадались упоминания про "жидкий огонь". Когда-то очень давно чернокожие варвары метали его в противника из особых труб. Их древние алхимики знали гораздо больше наших, но со временем секрет смеси был утрачен. Наверное, Гарольду повезло, и он где-то нашел человека, сумевшего восстановить старинный состав.

Внимательно слушавший советник, нахмурился. Зашагал по ступеням вниз, бормоча:

– Не думаю, что языческое колдовство может привести к чему-то хорошему.

– Посмотрим, – легкомысленно ответил Меродер. – Сдается мне, все окажется враками. Мало ли что говорят?

На это Кон промолчал.

Послышался раскат грома. Гремело не первый раз. Распахнув створки приоткрытого окна, граф Ландер высунулся наружу. В соседних кварталах над крышами домов полыхали зарева пожаров. Налетавший порывами ветер нес в себе едкий запах гари. В горле у сеньора запершило. Сдерживая кашель, он задрал голову, чтобы поглядеть на ночное небо. Оно было почти чистым, если не считать несколько серых пятен облаков, и звездным. Совсем непохоже на приближающуюся грозу. Граф ощутил страх: на ум пришли россказни о магии, с помощью которой спасся проклятый Гарольд. А ведь сопляк был в ловушке, на волосок от смерти. Пальцы Ландера скрючились, сведенные от ненависти судорогой, впились в дерево оконной рамы.

– Ваше сиятельство, пора уезжать, – раздался за спиной требовательный голос секретаря. – Повозка готова, нужно торопиться.

Не оборачиваясь, Ландер спросил, вернулся ли Брайзиг? Вздохнув, Фровин ответил, что еще нет. Но это неважно: для охраны золота – людей достаточно. Кроме того, рыцарь знает, по каким улицам они будут двигаться, и легко догонит кортеж.

– Нельзя задерживаться, – настаивал секретарь. – Князь Леопольд покинул свой дворец еще час назад. И правильно сделал. Ведь пока мы доберемся до городской стены, пройдет часа два, не меньше. Не говоря о том, что в любой момент нас могут атаковать.

Граф отвернулся от окна, неспешно подошел к секретарю. Глядя поверх его головы, спросил, что слышно нового о герцоге? Оказалось, за последнее время не произошло ничего хорошего. Чудом избежав неминуемой гибели, Гарольд перебрался от лонвардцев в квартал, где живут выходцы из Цатля. Теперь туда со всей столицы съезжаются его сторонники. Кроме того, если верить донесениям, неожиданно вернувшийся в Годштадт имперский канцлер – вместе с герцогом – и весьма активно действует. Отряд Хагена, усиленный стрелками союзников Рунхофена, очищает улицы от черни. Получившие приказ канцлера члены магистрата развили бурную деятельность: объявлено о созыве цехового ополчения, а бургомистр обратился за помощью к "мертвоголовым". Глава Гильдии полковник фон Вайденц ответил согласием и, похоже, только ждет рассвета, чтобы выступить. Резня в городе пошла на убыль: большая часть из "ночного народа" уходит с награбленным в Веселые кварталы или пытается удрать из города…

– Едем, – граф вышел из спальни.

За дверью его ожидали телохранители. Трое, взявшись за рукояти мечей, двинулись впереди, остальные, приотстав, прикрывали хозяину спину. Умолкший, с подергивающимся от волнения лицом Фровин семенил по правую руку сеньора. Сопровождаемая гулким эхом собственных шагов, маленькая процессия прошла к лестнице через длинный, освещенный редкими светильниками коридор.

Не успели они спуститься на второй этаж, как навстречу выбежал какой-то парень. Неожиданное появление едва не стоило ему жизни. Лязгнув, клинки телохранителей вылетели из ножен и уперлись в грудь человека. Забыв об этикете, ойкнув, Фровин схватил сеньора за руку и потащил назад, вверх по ступеням. Но Ландер, узнавший в молодом человеке одного из слуг своего дядюшки, прикрикнул на стрелков. Убрав оружие, те послушно пропустили кланяющегося, испуганного парня.

– Чего тебе? – раздраженно спросил граф.

– Мой хозяин, ваше сиятельство, послал узнать, не можете ли вы навестить его. Ваш дядюшка очень обеспокоен.

Терять драгоценное время на выжившего из ума старика Ландер не собирался. На мгновение задумавшись, он ответил, что вынужден спешно уехать из дворца по делу государственной важности.

– Передай дяде, что когда я вернусь – сразу приду к нему. Да, и скажи домашнему лекарю… Как там его зовут? – граф повернулся к секретарю.

– Генхе, – подсказал тот.

– Скажешь мастеру Генхе, пусть даст дядюшке какое-нибудь снотворное снадобье. Старику вредно волноваться и не спать по ночам, – Ландер на ходу выудил из кошеля два дуката. – Держи. Один отдашь лекарю.

Слуга поймал брошенные монеты и, бормоча слова благодарности, исчез. Граф убыстрил шаг и вскоре покинул дворец. Снаружи, во дворе горели костры, но людей в сравнении с последними днями было очень мало. Десятка два человек из дядюшкиной челяди испуганно наблюдали за отъездом гостей. Не обращая на их поклоны внимания, граф проследовал по короткой аллее к раскрытым воротам. Там ждали повозки и остатки сотни, набранной пропавшим фон Швертвальдом. Слышалось лошадиное всхрапывание, приглушенные голоса, лязг железа.

Не успел Ландер приблизиться к предупредительно раскрытой слугой дверце возка, как слева, из темноты донесся лошадиный топот. Охрана пришла в движение, всадники, повинуясь приказу сержанта, загородили сеньора от невидимой опасности. Заскрипели вороты, натягивая тетиву арбалетов, но впереди раздался громкий, знакомый голос. Живой заслон поспешно расступился, и фон Брайзиг осадил коня в нескольких шагах от хозяина. Торопливо, слегка задыхаясь, сообщил:

– Ваша сиятельство, я нашел Венка. Он тяжело ранен и не может идти. Мои люди везут его…

– Они далеко? – перебил Ландер.

– Нет, сейчас будут здесь, – Брайзиг замолчал и, оглянувшись, прислушался:

– Едут.

– Где вы его нашли? – не дожидаясь ответа, Ландер пошел к приближающимся всадникам.

Соскочив на землю, начальник телохранителей двинулся следом:

– В одной из боковых улочек. Они заперлись в каком-то домишке, а сброд – я так и не понял, кто это был – их там осадил. Дом подпалили: еще немного и людям Венка пришлось бы сдаться или изжариться живьем. Но мы поспели вовремя.

Навстречу графу показались трусившие рысцой всадники. Четверо передних везли на носилках, сооруженных из покрывала и жердей, раненого. Брайзиг приказал им остановиться. Фон Швертвальда осторожно опустили на землю.

– Факел и моего лекаря, – потребовал Ландер.

Он склонился над рыцарем. В темноте видно было плохо. Лицо Венка почернело от запекшейся крови – больше всего верный слуга походил сейчас на мертвеца. Но тяжелое дыхание и глухие стоны говорили, что он еще жив.

Вырвав из рук подбежавшего слуги принесенный факел, граф приказал всем отойти. Осветив раненого, он зашипел от бессильной ярости. Нужно было, чтобы фон Швертвальд возвращался вместе с Брайзигом, которому поручили вывезти сколько получится золота из имперского казначейства. Тогда бы все обошлось, а теперь… Похоже, голове рыцаря достался не один удар, и в панцире, помимо вмятин, имелась дыра. На левой руке и выше правого колена были намотаны покрасневшие от крови тряпки.

– Что случилось? – появляясь из темноты, спросил запыхавшийся толстяк Тубернаум – личный врач графа.

– Подожди в сторонке, – осадил его Ландер и, опустившись на одно колено, позвал:

– Венк, слышишь меня? Можешь говорить?

Раненый ответил негромким стоном, но на повторный оклик открыл глаза и прохрипел:

– Да.

– Ларец, – кусая губы, сказал граф. – Ты нашел ларец?

Снова стон, глаза Венка закрылись. Не сдержавшись, Ландер громко выругался. Он собрался повторить вопрос, но фон Швертвальд выдохнул "нашел".

– Где он? У кого? Где ларец, я тебя спрашиваю?!

В ответ раздался стон, и в бессильной ярости графу захотелось ударить раненого. С трудом сдержавшись, он легонько сжал здоровую руку Венка. Тот не отреагировал. Тогда Ландер взял рыцаря за плечи, с силой встряхнул. Зло повторил вопрос о ларце. Вскрикнув от боли, раненый открыл глаза. С усилием приподнял голову. Невидяще глянув в лицо хозяина, отчетливо произнес:

– Сон…

Глаза фон Швертвальда закатились, голова бессильно запрокинулась. Послышалось хриплое, прерывистое дыхание. Ландер понял, что рыцарь потерял сознание, а может, и вовсе, отходит. Граф поднялся, поманил топтавшегося неподалеку лекаря. Приказал:

– Осмотри его. Сделай все необходимое, чтобы он жил. Не отходи ни на шаг. Когда очнется и сможет говорить, немедленно сообщи.

– Слушаюсь, ваше сиятельство.

Ландер направился к начальнику телохранителей, чтобы расспросить, кого из отряда Венка им удалось спасти, но дорогу преградил секретарь. Не скрывая страха, дрожащим голосом Фровин торопливо сообщил:

– Прибыл гонец от вашего зятя. Барон фон Типп передает: неподалеку от городских ворот, которые охраняют его дружинники, схвачены лазутчики. От них удалось узнать, что имперский канцлер приказал своим людям занять все выезды из Годштадта. Если мы сейчас же не уедем…

– Скажи передним, пусть трогаются, – перебил граф.

Не обращая больше внимания на секретаря, он подозвал Тубернаума. Спросил:

– Ну что?

– Плохо, ваше сиятельство, – вздохнул толстяк. – Я насчитал пять ран. Кроме того, могут быть переломы и другие ранения, которых я не заметил из-за одежды и доспехов. Необходимо перенести Венка во дворец.

– У нас нет времени. Я прикажу освободить для тебя одну из повозок. Займись рыцарем сразу, как поедем. И будь любезен, приложи все свое искусство, чтобы фон Швертвальд выжил.

Громко сглотнув, лекарь кивнул. Никогда ранее он не видел на лице сеньора такой ярости.

– А если ему суждено умереть, – продолжал Ландер, – сделай так, чтобы перед смертью раненый очнулся и смог говорить.

– Понял, ваше сиятельство. Если я увижу, что…

Но граф уже не слушал Тубернаума: он быстро шагал к своей повозке. Сердце бешено колотилось, а голова Ландера будто горела в огне. Его тщательно разработанные, выверенные с математической точностью планы рушились один за другим. Победа, казалось, бывшая днем у него в руках, обернулась, если не полной катастрофой, то серьезным поражением. Со свойственной ему предусмотрительностью Ландер учел и такое развитие событий, но теперь все придется начинать заново. Граф ощутил, будто ему на спину легла огромная тяжесть, и, как-то совсем по-стариковски сгорбившись, полез в повозку.

Лекарь отправил подмастерье Айхена за водой и вернулся к столу, на котором бредил укрытый плащами рыцарь. Бегство из города по ухабистой дороге явно не пошло раненому на пользу. Еще хорошо, что поездка продлилась всего несколько часов. Во время первой же короткой остановки, сразу после выезда из Годштадта, к лекарю подошел граф – справиться о состоянии помощника. Тубернаум мрачно ответил, что тому нужна срочная операция. И не одна.

– Я дал несчастному настой для облегчения боли, – сказал лекарь, – и, как мог, заново перевязал. Но мессир Швертвальд…

– Он что-то говорил? – перебил Ландер, косясь на рыцаря, бредившего в повозке: время от времени стоны сменялись быстрой, бессвязной речью. – Хоть что-нибудь внятное?

– Нет, только брань, проклятия, богохульство, – торопливо солгал лекарь и от всей души мысленно взмолился, чтобы сеньор не почувствовал вранья. – Неудивительно, ваше сиятельство: ему дважды попали в голову. Похоже, кость треснула, на мозг давят осколок и скопившаяся кровь. Все это необходимо удалить. И рана в живот – неглубокая, но…

– Помолчи, я понял.

Оставив вспотевшего от переживаний Тубернаума, граф подошел к повозке. Наклонившись, некоторое время вслушивался в стоны Венка. Затем трижды, громко – раз за разом все больше повышая голос – окликнул рыцаря. Но тот ничего не услышал, только прохрипел какую-то бессмыслицу. Лекарь едва удержался от вздоха облегчения: всего полчаса назад фон Швертвальд вдруг начал говорить вполне связно, хотя по-прежнему не реагировал на вопросы. Прислушавшись к прерывистой речи графского фактотума, Тубернаум похолодел от ужаса. И было от чего. Бегая по сторонам невидящими глазами, Венк рассказывал, кто и по чьему приказу оскопил сына имперского канцлера. Лекарь с трудом удержался, чтобы не зажать раненому рот: впервые в жизни Шему захотелось убить пациента. Пока тот своим бредом окончательно не погубил невольного слушателя – его самого. Из памяти всплыла когда-то прочитанная фраза, что случайное знание может лишить человека жизни не хуже, чем меч палача. Если хозяин поймет…

Серое, уставшее, постаревшее за последнюю ночь лицо Ландера перекосилось от злости. Он поманил к себе врача. Сказал:

– Впереди, где-то через лигу, есть село. Станем лагерем, и я прикажу освободить для тебя самый лучший дом. Займешься Венком.

– Очень хорошо, ваше сиятельство. Только нужно торопиться.

– Сейчас поедем, – вздохнул Ландер. – Говоришь, голова пробита… А он не сойдет с ума после того, как ты покопаешься у него в мозгах?

Аристократ умолк, но, прежде чем последовал ответ, неожиданно жестко продолжил:

– Венк должен выжить и остаться в здравом уме. Если он свихнется или подохнет под твоим ножом – у меня появится новый личный медик.

Ошеломленный такой угрозой обычно сдержанного и любезного Ландера, толстяк-лекарь едва не рухнул перед сеньором на колени. Никогда раньше он не интересовался политическими интригами господина, а сейчас невольно стал их заложником. Не в силах что-либо сказать, Тубернаум беспомощно развел руками. Зародившаяся надежда на смерть фон Швертвальда от ран оказалась напрасной: проклятый убийца все-таки накинул на шею врача удавку. Но спасения не было и в случае благополучного выздоровления Венка. Рано или поздно граф догадается, что рыцарь мог проболтаться в бреду, и жизнь Шема тут же оборвется. Безграничная преданность, долгие годы верной службы его сиятельству – все не в счет, все было напрасно.

Чувствуя, как по щекам невольно текут слезы, задыхаясь, врач просительно загнусавил:

– Ваше сиятельство, помилуйте, ведь человеческая жизнь… она, она – в руках Господа. Я сделаю… сделаю, что в моих силах, даже больше. Но я не колдун и не умею договариваться со смертью!

В ледяных глазах графа внезапно вспыхнул огонек, как будто он о чем-то вспомнил. Остановив жестом продолжавшего взывать к его милосердию Тубернаума, сеньор буркнул "перестань" и тут же ушел. Стоило Ландеру забраться в свой возок, как кортеж продолжил движение.

И вот теперь раненый лежит на столе в самой большой комнате дома деревенского старосты. Селение, название которого так и осталось неизвестным для лекаря, заняли графские стрелки. К ним так же присоединился аръергард – конные из дружины фон Типпа. Всего набралось больше сотни человек, и, хотя погони не наблюдалось, согнанные крестьяне спешно строили на окраине деревни несколько баррикад. В ход шли перевернутые телеги, мешки с землей, под женский и детский плач с грохотом раскатывали на бревна чью-то халупу. Любое ослушание или просто недовольство со стороны местных мгновенно пресекалось: уставшие и злые солдаты были щедры на удары. Командовавшие ими Херберт из "своры" и закованный с ног до головы в доспехи, неуклюжий, словно краб, сержант барона только поощряли жестокость подчиненных. У обоих более чем строгий – за неисполнение обещана петля – приказ сеньоров: в случае нападения держаться, пока лекарь не закончит возиться с раненым. Затем любой ценой привезти живого или мертвого Швертвальда в соседний городок. Лебехт, кажется. Именно туда с зятем – бароном Игнациусом фон Типпом, его дружиной и несколькими повозками золота, награбленного в имперском казначействе, направился граф. Но там он пробудет недолго: слишком небезопасно, близко – около семи лиг – от Годштадта. Основным лагерем, местом сбора противников цатльского узурпатора, заранее был назначен хорошо укрепленный Мооренбург – наместник города и начальник гарнизона – верные протеже гофмаршала Друа. Говорили, что курфюрст Леопольд со своими людьми уже прибыл туда.

Впрочем, все эти военные игры Тубернаума не интересовали. Не волновал его и раненый рыцарь: голова лекаря сейчас была занята одним – как ему выжить? Стоило бы предоставить Венка провидению, а самому попытаться удрать. Вот только – как и куда? Дом старосты оцеплен, и перед отъездом Ландер нашел время еще раз предупредить медика о последствиях…

Хлопнула входная дверь, раздались тяжелые шаги, и в комнату вошел Айхен. Отвлекшись от размышлений, Тубернаум приказал парню повесить котел с водой над пылающим очагом. Потом лекарь хорошенько приложился к фляге с водкой. Нужно было хоть на время избавиться от накатывавшего волнами страха. Пока он пил, лежавший на столе Швертвальд завозился, засучил руками и ногами, словно пытаясь встать. Послышалось громкое проклятие, которое раненый адресовал самому Господу Всемогущему.

Вопросительно глянув на хозяина, подмастерье шагнул было к рыцарю, но Тубернаум только махнул рукой.

– Не трогай, пусть его…

И снова глотнул огненного, прочищающего мозги напитка. Затем сказал:

– Возьми кусок воска и хорошенько заткни себе уши. Законопать так, чтобы ничего не слышать. А что делать во время операции – я тебе уже рассказывал.

Помощник удивленно заморгал. Неуверенно улыбнувшись, спросил, не пошутил ли мастер? Тубернаум постарался изобразить на добродушном, рыхлом лице свирепую гримасу. Погрозив подмастерью кулаком, крикнул:

– Ну, чего стал?! Шевелись, засранец.

Потом неуверенно, придумывая на ходу, пояснил обиженному парню, что будет, скажем так, читать над раненым особую молитву. Не всякому мастеру ее знать полагается, только единицам – посвященным. Не говоря уже о каком-то подмастерье. Вот когда придет время Айхена… Поняв по лицу помощника, что тот ему не верит, Тубернаум замолчал. Опустив глаза, устало сказал:

– Делай, что велено. О тебе же, дураке, стараюсь.

Взять "Большой сундук" или Императорское казначейство оказалось не таким простым делом, как виделось графу. Командовавший гарнизоном маленькой крепости Гарфангер присылке подкрепления обрадовался, однако открывать ворота не спешил. Поначалу впустил только офицеров с оруженосцами. Похоже, у старого рыцаря были свои соображения насчет того, как защищать золото будущего императора. Бумага с подписью канцлера сомнений у него не вызвала, но капитан требовал, чтобы подошедшие стрелки остались снаружи и перекрыли улицы. Брайзиг с братом Георгом, лейтенантом гвардейцев архиепископа, ведшие переговоры, возражали, ссылаясь на поддельный приказ. Шперре в беседе участия не принимал, так как с началом беспорядков у него начались головокружения, и цирюльник дважды пустил старику кровь. Теперь, окончательно ослабев, не подозревая, что в кордергардии решается вопрос о его жизни, имперский казначей спал у себя в покоях.

В конце концов Гарфангер частично внял доводам лейтенанта архиепископа Берхингемского и согласился, что новые арбалетчики на стенах ему не помешают.

– Сколько их у вас? – обратился он к Брайзигу, который в отличие от монаха-рыцаря большим терпением не отличался и, сцепив зубы, предпочитал помалкивать. Последние четверть часа начальник телохранителей Ландера, прикрыв лицо ладонью, думал только о том, как воткнет кинжал в бычью шею упрямца-коменданта. Лучше бы в брюхо, но панцирь не пробьешь. А распороть глотку можно в любой момент, даже сейчас. Но после такого удара их осталось бы четверо против двух десятков солдат. Тут бы уж никакое искусство владения мечом и сила не помогли Брайзигу.

– Пятьдесят человек, – быстро ответил брат Георг. – Люди все опытные…

– Хорошо, – перебил Гарфангер, поднимаясь, – я распоряжусь, чтобы их впустили. Но! – он громко шлепнул огромной ладонью по столу. – У себя в крепости командую только я. Ваши стрелки должны слушаться моих сержантов беспрекословно. За неповиновение – прикажу повесить любого!

– Можете не сомневаться, – Брайзиг с облегчением вскочил, – я сам раскрою голову мерзавцу, который вас ослушается.

Вскоре, когда во дворе казначейства началась резня, начальник телохранителей попытался отыскать Гарфангера, чтобы выпустить накопившуюся злость. Но поединка двух рыцарей не случилось. Быстро сообразив, что ворота не удержать, капитан с уцелевшими стрелками заперся в одной из угловых башен крепости. Выбить их оттуда сходу не вышло: из бойниц в атакующих полетели стрелы, сверху посыпались камни. Затем на головы людей, пытавшихся высадить окованные железом двери, опрокинули котлы с кипящей смолой. Штурм захлебнулся, пришлось перейти к осаде. А Брайзиг остудил свой гнев, заколов у ворот двух неповоротливых болванов с алебардами.

Если коменданту до поры до времени удалось отбиться, то графа Шперре взяли тепленьким, прямо в постели. И ему еще очень повезло: большую часть его канцелярских крыс опьяневшие от крови и близости набитых золотом подвалов стрелки безжалостно прирезали. Заодно разграбив казенные квартиры и домишки, в которых те проживали с семьями. Услышав истошные вопли насилуемых женщин, Брайзиг с лейтенантом поняли, что пора заканчивать бойню, и принялись наводить порядок.

Все эти события прошли без фон Швертвальда – в захвате "Большого сундука" он не участвовал. Почти два часа с наиболее верными ребятами из "своры" рыцарь терпеливо дожидался в нескольких сотнях шагов от крепости. Вначале ждали верхом, потом, когда стало ясно, что дело затягивается, Венк приказал спешиться и устроился на лавке, которую откуда-то притащили Курц с Безухим. Шум схватки, крики ярости и вопли раненых, доносившиеся из распахнутых ворот, его почти не волновали. Куда больше интересовало поручение – что такого может храниться в ларце? Что дороже золота? Драгоценные камни или, скорее всего, какие-то секретные бумаги? Поломав над этим голову, фон Швертвальд решил, что просто заглянет внутрь, если отыщет. Рискованно, граф любопытства не простит, но кто же ему скажет? Ларец, конечно, заперт, однако был у рыцаря паренек, легко справлявшийся с любым замком.

Наконец к ним подъехал один из сержантов Брайзига. Доложил, что крепость взята, и ему поручено проводить мессира внутрь.

– Ну, что же, – Венк поднялся, переступил с ноги на ногу, разминая затекшие мышцы, – пошли. В седла! Курц, возьми мою лошадь под узцы.

Прикрытый с обеих сторон всадниками, фон Швертвальд направился к распахнутым воротам имперского казначейства. Где-то вдалеке неожиданно громыхнуло, и рыцарь подумал, что будет гроза. "Хотя не сейчас, – он взглянул на чистое звездное небо, – наверное, утром или завтра днем".

– Может, это, вашмилсть? – подошедший оруженосец показал хозяину прямоугольный предмет, зашитый в мешковину. – Вроде схоже по размеру. Тяжелая.

Курц покачал находку, будто взвешивая:

– Фунтов пятнадцать, не меньше.

Участвовавшие в поисках ларца, Торри с Безухим прервались. Не скрывая зависти, посмотрели на везунчика: рыцарь обещал пять дукатов тому, кто отыщет коробку. Хотя – что такое несколько золотых, когда рядом – достаточно руку протянуть – целые сундуки с серебром! Казалось, чего проще: замки с крышек посбивать да полными горстями за пазуху. Только знали, сволочи, что не судьба. Не зря хозяин, перед тем как вниз пошли, приказал оружие оставить, а сам близко не подходит, из коридора пялиться в открытую дверь.

– Дай сюда.

Фон Швертвальд отобрал у оруженосца коробку, распорол дерюгу кинжалом. Сразу увидел на крышке чеканку: большой герб императора Максимиллиана и косой крест. Все как рассказывал ему Ландер. Бросил Курцу скупое "молодец", остальным приказал выметаться из набитого государственными деньгами подвала и поскорее топать наверх. Физиономии стрелков были для рыцаря открытой книгой – Венк четко видел, как остатки здравого смысла борются в них с приступами алчности. Вообще затея с казначейством казалась ему теперь не самой удачной идеей. Если бы не засевшие в башне стрелки Гарфангера, неизвестно, чем бы закончился захват "Большого сундука". В ночь, когда имперская столица пропиталась смрадом пожаров и вседозволенности, удержать людей в узде было трудно.

– Ты тоже иди, – сказал он оруженосцу, когда Безухий с Торри исчезли. – Награду получишь потом.

Слегка помявшись, но не осмелившись возражать, Курц двинул следом за товарищами. Дождавшись, пока останется один, рыцарь при свете факела внимательно оглядел ларец, интересовавший Ландера больше, чем золото. И тут же от души выругался. К разочарованию фон Швертвальда находка представляла из себя гладкую стальную коробку без замочной скважины. Словно неизвестный умелец сделал ее из цельного куска металла. Никакой щели, следов шва или пайки. Рыцарь осторожно потряс ларец, наклонил из стороны в сторону. Ощутил, как внутри что-то слегка сдвинулось.

Чертыхнувшись, Венк стащил кольчужные рукавицы и принялся медленно водить пальцами по гладкому железу. Несколько раз то нежно, то надавливая прошелся по завиткам императорского герба и косому кресту. Затем так же тщательно простучал железо головкой кинжала. Но идея, что где-то на поверхности ларца кроется незаметная, открывающая доступ к секретному замку кнопка, не оправдалась. Тайна оказалась не по зубам слишком любопытному помощнику графа.

Разочарованно вздохнув, Венк натянул на ларец содранную мешковину, убрал в приготовленную заранее сумку. Не успел он повесить ее на плечо, как впереди раздались быстрые шаги, забряцало оружие. Обнажив меч, рыцарь попятился, но, увидев идущего к нему с несколькими стрелками Брайзига, облегченно перевел дыхание. Не успел спросить, что случилось, как начальник графских телохранителей сообщил о прибытии гонцов от Ландера и архиепископа.

– Ты закончил свои дела? – приблизившись вплотную, понизив голос, спросил он. – Его сиятельство приказывает мне как можно быстрее оставить казначейство. Нагрузить деньгами несколько повозок и не позднее, чем через два часа, возвращаться во дворец. Похоже, мы зря резали здесь чужие глотки.

Подумав над тем, что может означать такой поворот, фон Швертвальд спросил, кто привез приказ? Происходящее совсем не вязалось с прежними планами Ландера.

– Фровин, – буркнул Брайзиг. – Лейтенанту – какой-то монах. Но наш секретарь тут же уехал. Сдается мне, что дела пошли…

Не договорив, рыцарь состроил печальную гримасу.

– Повезло этому болвану Гарфангеру, – закончил он кисло. – Я думал, если не утром, то к вечеру все-таки доберусь до него.

– Выкинь из головы, – сказал фон Швертвальд, – может, как-нибудь потом. Фровин мне ничего не передавал?

– Нет. Только оттарабанил, чтобы мы поскорее убирались отсюда с золотом, и все. Хорошо, что мои ребята нашли тут несколько повозок – будет куда грузить.

– Ладно, это твое дело, – Венк направился к выходу. – Граф мне приказал возвращаться сразу.

– Может, подождешь, а затем уедем вместе? Людей я тебе в сопровождение дать не смогу – сейчас самому каждый человек понадобится. Дьявол его знает, что там случилось.

Ждать Венк решительно отказался.

– У меня личный приказ графа, – сказал он веско. – Да и когда вся эта братия начнет золото из подвалов таскать… Смотри, чтобы они тебе глотку не перерезали и не разбежались кто куда. За этими стенами, – он глянул на двери, мимо которых они шли, – такие куши лежат! Нашему сброду на всю жизнь хватит.

Шагавший рядом Брайзиг презрительно фыркнул:

– Пусть только попробуют.

Самоуверенности и храбрости, иногда граничившей с безрассудностью, начальнику телохранителей было не занимать. А гордость его порой легко переходила в гордыню. Происходил он из славного, древнего рода, без представителей которого не обошлась ни одна война за последние лет двести. Подвигами предков гордился безмерно, а на службу Ландеру попал случайно. Его сиятельство выпросил по старой дружбе у маркграфа Эк помилование для Брайзига, ожидавшего казни за убийство в уличной схватке трех молодых дворян. С тех пор не было в свите аристократа более преданного ему человека.

– Как знаешь, – проворчал фон Швертвальд, поднимаясь по стертым от времени ступеням лестницы, ведшей наверх из подвалов казначейства. – Тогда снова встретимся уже во дворце. Удачи.

– И тебе, – шедший следом, Брайзиг хлопнул товарища по спине. – Ничего, скоро увидимся. Будь осторожен.

А потом ночной кошмар с волками, прерванный несколько часов назад появлением графского секретаря, воплотился в реальности. Сон оказался в руку: обернулся засадой, по всем правилам устроенной неизвестными охотниками. Только наяву, конечно, все происходило не так, совсем по-другому. И было гораздо страшнее в своей безысходности, потому что лишь смерть в силах "пробудить" человека от жизни. Но умирать Венк не собирался, и когда впереди, где в авангарде рысили трое из "своры", раздались крики, рыцарь сразу понял, что нужно бежать. Немедленно возвращаться к Брайзигу, в крепость, от которой их сейчас отделяло несколько тысяч шагов.

Не успел фон Швертвальд отдать приказ, как спереди показались лошади. В седле первой безвольно поник утыканный арбалетными болтами Торри. На второй, подвывая от боли – одна стрела торчала из правого плеча, вторая застряла пониже – трясся мальчишка Франц. Подъехав к хозяину, он выкрикнул то, что было понятно и так:

– Засада! Нас обстреляли…

В горле у него заклокотало, из рта хлынула кровь. Мгновением позже он сполз на землю, где и замер, скорчившись. Впрочем, остальным было не до него: спереди уже с топотом набегали "волки". Молча, тяжело дыша, ощетинившись пиками, к всадникам неслись люди в кольчугах и остроконечных шлемах. Кто-то из "своры" приложился к арбалетам, выстрелил, но, разворачивавший коня, Швертвальд заорал:

– Назад! Возвращаемся!

Однако человек, руководивший нападавшими, знал свое дело. Не успел маленький отряд повернуть и перейти в галоп, как путь к отступлению преградила телега с мешками, за которой выстроились пикинеры. Вторая шеренга состояла из лучников, встретивших беглецов градом стрел. Две или три задели доспехи Венка.

Увидев неожиданно появившуюся преграду, взревев от ярости, рыцарь натянул поводья. Захрапев, конь взвился на дыбы. Несколько человек, не успев остановиться, сходу напоролись на торчащие пики. Один из стрелков Швертвальда в отчаянии попытался на скаку перепрыгнуть через телегу и рухнул прямо за ней. При падении, вылетев из седла, он сломал себе шею и умер, не успев ничего почувствовать. Его коню повезло гораздо меньше. Несчастное животное с пропоротым брюхом долго билось на земле, оглашая улицу пронзительным ржанием.

Попытка вырваться из ловушки провалилась. Охваченный отчаянием, Венк понял, что еще немного – и ему придет конец. Зажатые со всех сторон, лишенные маневра, они быстро станут добычей "волков". Но выручил Курц, заметивший справа меж домов узенький проход. На лошади туда было не протиснуться, но рыцарь, не задумываясь, соскочил на землю, как только оруженосец указал путь к спасению. Стрелки, из тех, что были рядом, – восемь человек – последовали примеру хозяина. Остальные, осадившие коней перед вражеской баррикадой, сами того не желая, прикрыли их бегство, схватившись с набежавшими сзади врагами. И пока, задыхаясь, фон Швертвальд торопился за оруженосцем, его люди, потеряв от отчаяния голову, ожесточенно дрались. Двое из них, решив сдаться, бросили оружие, но нападавшие пленных не брали. С хрустом удары пик пробили кирасы несчастных, сбросили всадников на землю. Не прошло четверти часа, как прикончили остальных.

Впрочем, рыцарю с уцелевшими стрелками уйти далеко не удалось. Проход меж домами вывел их в сад, огороженный забором. Перелезть через него в доспехах оказалось не под силу. Выломав несколько досок, остатки отряда очутились в узенькой, кривой улочке. Не успев сделать и сотни шагов, беглецы столкнулись с новой шайкой. Судя по разномастному вооружению – это были люди из "ночного народа", а, может, горожане, пытавшиеся охранять свои дома.

Численный перевес опять был не на стороне Венка, но он решил, что удастся прорваться. Рявкнув, чтобы неизвестные убирались с дороги, даже не сбавил шаг. Шедшие по бокам от него Безухий и какой-то стрелок торопливо натянули тетиву арбалетов. Видя, что сброд впереди не думает подчиняться, Венк бросил:

– Бей эту сволочь.

Двое упали с торчащими из грудных клеток болтами, но остальные не побежали. Наоборот, отчаянно кинулись вперед, и рыцарю пришлось туго. Первого противника он ткнул мечом в голую шею, но второй тем временем рубанул Венка тяжелым тесаком. Рыцарь закрылся левой рукой – вражеское лезвие разрубило стальной наручник. В следующее мгновение нападавшего заколол Курц.

Потом была отчаянная, безумная драка, когда люди, заходясь от ярости в нечеловеческом хрипе, метались в темноте, нанося и отбивая удары. Один раз Венка сшибли с ног – кто-то метнул короткое тяжелое копье – но он поднялся. И, подскочив к нападавшему, расколол тому прикрытую железной шапкой голову чуть ли не до середины лба. Застрявший в черепе меч пришлось бросить. Взамен Безухий сунул хозяину свой, а сам принялся орудовать трофейным топором.

Вскоре рыцарю пришлось совсем плохо. Четверо горожан прижали фон Швертвальда к стене дома. Защититься от обрушившегося града ударов не получилось. Вот тогда-то Венка ранили в бедро, разрубив алебардой кольчужную сетку, потом пикой пробили кирасу на животе. Сражавшиеся неподалеку Курц с Безухим, подоспели на помощь, но прежде чем враги упали, Венку изрядно досталось. Мощный удар снес шлем, два других – нанесенных тесаком верткого, как угорь, молодца в обшитой железной чешуей куртке, угодили по незащищенной голове. Если бы не Курц, раскроивший парню затылок, рыцарю пришел бы конец. А так он, разгоряченный схваткой, даже не почувствовав боли, тяжело дыша, все вытирал заливавшую глаза кровь…

Оставаться на улице было невозможно. Под вопли перепуганных до смерти хозяев, рыцарь с оруженосцем, Безухий и двое стрелков вломились в чей-то дом. Завалили вход массивным шкафом, столом и лавками. Безухий, умудрившийся не расстаться с арбалетом, зарядил его и, взобравшись на чердак, подстрелил оттуда одного за другим двух нападавших. Осыпая осажденных проклятиями, противник рассеялся в темноте, но легче не стало. Было ясно, что вскоре враги опомнятся и начнут действовать. Скорее всего, попробуют выгнать наружу огнем.

Схватив за грудки рыдавшего от страха хозяина дома, Курц заорал, чтобы тот вывел их через задний двор. Обмочившийся от страха бюргер всхлипывал, что это невозможно, потому как его жилище стоит впритык к лавке мясника-соседа. Выход только один – на улицу, туда откуда они пришли. Неожиданно фон Швертвальд ощутил, как земля, качнувшись, поплыла из-под ног…

Устав от рассказа, Венк замолчал. Опустил серые веки. Вяло облизнул бледные, пересохшие губы. Стоявший у его изголовья пожилой человек в черном дублете и темно-синих, обтягивающих толстые короткие ноги штанах, взял со столика серебряную поилку. Осторожно поднес ее носик ко рту Швертвальда. Не открывая глаз, рыцарь сделал несколько глотков. Граф, сидевший рядом с кроватью в кресле, нетерпеливо подался вперед. Было видно, что ему хочется задать вопрос, но ухаживавший за раненым мужчина сделал предостерегающий жест. Нахмурившись, Ландер промолчал. Через некоторое время его терпение было вознаграждено: с трудом приоткрыв глаза, рыцарь продолжил рассказ.

– Я не мог больше идти, – сказал он тихо. – Отдал сумку с ларцом Курцу. Приказал выбираться из города. Он что-то говорил про крышу. Что можно перелезть на соседний дом, а оттуда… Я чувствовал, что вот-вот умру и сказал, чтобы они с Безухим уходили. Обещал им большую награду, если доставят ларец вашему сиятельству. Потом я, кажется, потерял сознание…

Губы рыцаря задрожали, исхудавшее, заросшее бородой лицо исказила гримаса боли. Мужчина в черном дублете поднес носик поилки ко рту Венка, но тот не смог глотнуть. Поперхнулся, закашлялся, из рта полетели брызги алого, словно кровь лекарства. Несколько капель угодили на лоб его сиятельства, некстати наклонившегося к раненому, чтобы лучше слышать.

– Они не пришли, – Ландер раздраженно провел украшенным кружевами платком по лбу. – Твой оруженосец мог ослушаться приказа?

– Не з-знаю, – прохрипел Венк. – Не д-думаю…

Рыцарь мелко задрожал. Человек в черном, звавшийся Валери Дорфен – алхимик и астроном графа – вернул поилку на столик. Выбрал среди имевшихся на нем склянок и прочей посуды хрустальный флакончик. Строго посмотрев на хозяина, решительно произнес:

– Все, ваше сиятельство. Продолжать беседу дальше – опасно. На сегодня хватит.

Ландер беспрекословно подчинился. Поднялся. Посмотрел, как в рот раненого упали изумрудные капли. Снадобье подействовало мгновенно: Венк перестал дрожать, черты лица расслабились. Не успел алхимик убрать флакончик, как рыцарь погрузился в сон.

Покачав головой, граф вышел из комнаты раненого. Не обратив внимания на отсалютовавших алебардами стражников, прошагал к лестнице. Когда Ландера догнал алхимик, тот был уже во дворе. С затянутого серыми тучами неба накрапывал мелкий дождик. На мостовой у возка суетился, открывая дверцу с позолоченным гербом, слуга. Дремавший на козлах кучер выпрямился, взялся за вожжи.

– Ну, что ты думаешь, Валери? – оглянувшись, спросил аристократ. – Он выживет?

– Не знаю, ваше сиятельство. Но если бы я приехал позже на день-два, рыцарь был бы уже мертв. А так… я успел все сделать вовремя.

– Да, мой друг, – граф поощрительно коснулся руки алхимика. – Когда Шем сказал, что Венк может умереть – я сразу послал к тебе гонца.

– Не скажу, что поездка доставила удовольствие, – усмехнулся Дорфен. – Неделя в седле – это не для меня. В мои-то сорок восемь… – он тряхнул длинными седеющими волосами и со значением добавил:

– Но одной медицины тут было недостаточно.

– Я очень ценю твое усердие, – голос Ландера был подчеркнуто уважителен. – И особенно – знание. Награда не заставит себя ждать.

Алхимик отрицательно покачал указательным пальцем:

– Я служу вашему сиятельству не ради золота. Как вы знаете, я близок к окончательному раскрытию тайн Трансмутации. Но мне не интересен презренный металл. Судьба нового Мира – вот что занимает мой ум. А она напрямую связана с вашей… и моей. Изначально, еще до рождения они были сплетены Всевышним в единую нить.

На лице Ландера отразилось беспокойство. Плечи графа опустились, он тихо произнес:

– Знаю, мой друг, знаю… Имеет ли смысл составить новый гороскоп фон Швертвальда?

Подумав, Валери сказал, что не сейчас.

– Бессмысленно искать у звезд ответа на сиюмоментные вопросы. Кстати, а где лекарь? Почему он не с пациентом? Или вы специально отослали Тубернаума?

– Он заболел. Подхватил вместе с подмастерьем какую-то лихорадку, когда вез сюда Венка. Я приказал им остаться за городом. Для них сняли домик в предместье Мооренбурга.

Алхимик задумчиво хмыкнул. Похоже, весть о болезни врача удивила его.

– Может, я съезжу – посмотрю, что с ними? – предложил Дорфен. – Не хотелось бы потерять Тубернаума – он хорошо знает свое дело. Отлично прооперировал Швертвальда.

– Нет. Нельзя рисковать твоим здоровьем. Главное, поднять на ноги Венка. Мне очень не нравится, что оруженосец до сих пор не вернулся.

Граф смотрел на алхимика таким взглядом, будто ждал, что тот рассеет его тревогу. Но Валери пожал плечами:

– Где сейчас находится Курц, жив ли он – звезды нам не подскажут. Я ничего о нем не знаю, составить гороскоп не получится.

– Мне нужен ларец.

– Об этом я бы не стал беспокоиться. Открыть ларец не сможет никто кроме меня и… – прервавшись, алхимик настороженно огляделся по сторонам, словно опасался, что их подслушивают.

– Вы сами знаете кого, – закончил он шепотом. – Ларец в безопасности, где бы ни находился. А звезды по-прежнему утверждают – я это проверил сегодня ночью – рано или поздно его содержимое попадет к вам, граф.

– Скорее бы, – Ландер раздраженно поморщился. – Все пошло не так. Помню, помню, ты предупреждал о возможности…

– Да, я знал. И вы поступили совершенно правильно, покинув столицу, когда Гарольд остался жив. Иначе могло закончиться еще хуже.

Граф вздохнул. Помолчав, сказал, что ему пора уезжать.

– Через час соберется Совет Лиги, – мрачно произнес он. – Кое-кто из союзников очень напуган слухами о магии…

– Смею вас заверить, – перебил Валери, – "громовые трубы" цатльского выскочки не имеют к колдовству никакого отношения. Всего лишь изобретение изворотливого человеческого ума. Я бы сказал: отсрочка, данная Гарольду провидением.

– Хотелось бы мне, чтобы остальные думали так же. Ладно, нужно ехать. Всецело полагаюсь на твое искусство, мой друг. Поставь Венка на ноги, и, думаю, он быстрее, чем кто-либо отыщет своего оруженосца.

Вместо ответа алхимик поклонился. Кивнув ему на прощание, Ландер поспешил к возку. Предстояла непростая беседа с "братьями" по Лиге. Отбросив другие мысли, граф сосредоточился на обдумывании аргументов, способных удержать соратников от колебаний.

Третий день в занятом "Черным кочетом" туршском городке Самьере выдался по-настоящему знойным. Жара спала только к вечеру, и притихшие, будто сонные мухи, "мертвоголовые" потихоньку ожили. Стоявшие пустыми питейные заведения – местные от греха подальше отсиживались по домам – заполнялись компаниями чужаков. Из распахнутых окон послышались громкие голоса наемников. На кухнях ярче запылали очаги, забулькало в котлах, загремела посуда. Почтительно сгибаясь, хозяева принимали заказы. Обливаясь потом, сновали слуги, таская полные миски и кружки.

Ноах Соу, арбалетчик, проснувшись, первым делом нащупал стоявший у кровати кувшин с пивом. Сев, он вылил остатки теплого напитка в глотку, раскатисто рыгнул. Почесав голову, взъерошил и без того лохматые волосы. Осоловело посмотрев на возившегося у окна паренька, спросил, как продвигается порученная Ульриху работа.

Ученик, прервавшись, показал хозяину колечко, которое мастерил из выданного для этого серебряного гульдена. Ответил, что дня через три будет готово. Дело было несложным, но кропотливым: сначала расковать монету до нужной толщины, аккуратно вырезать полосу и согнуть на шаблоне шинку. Нанести резцом завитушки затейливого узора. Потом предстояло изготовить каст. Припаяв оправу к кольцу, вставить в нее мелкий, как зернышко гранат и отполировать готовое украшение до зеркального блеска. Ирма Маленькая – девица из борделя, которой мастер собирался подарить будущий перстенек, – словно сорока, любила все яркое и блестящее.

– Ну, старайся, старайся, – зевнув, Ноах сунул узкие ступни в башмаки, поднялся. – Только смотри, чтобы девке по душе пришлось.

Возвращаясь к работе, Урс заверил:

– Не беспокойтесь, мастер. Понравится.

– Схожу, пожую чего-нибудь, – натянув дублет, арбалетчик вышел в коридор. – Потом к Ирме. Назад приду… эх-хе… наверное, утром.

Дверь в комнату, где жил Соу, со скрипом закрылась.

Ирма Маленькая – молоденькая, грудастая девица, зад, что две подушки – всячески выделяла стрелка. Чинила мастеру одежку, обслуживала в долг, когда тот сидел без денег. Иногда приносила котелок с похлебкой, колбасы и пива, чтобы вместе пообедать. Похоже, имела на "мертвоголового" виды, хотя красотой хозяин бывшего ученика ювелира не отличался. Среднего роста, с короткой толстой шеей, пучеглазый, Ноах был родом из Шохсенвальда – маленького маркграфства в горах на границе с Урреном. Больших денег за время службы арбалетчик не скопил, но сумел приобрести в окрестностях Лемеля домик с садом. Сдавал его в аренду. Любил поговорить о том, что, если повезет урвать куш, – уйдет на покой, женится и будет там жить, растить детишек с законной супругой.

Ирме, которая подалась в шлюхи, сбежав из большой крестьянской семьи, где за всю жизнь ни разу досыта не жрала, такие разговоры нравились. Лицо у нее было самое простецкое и нос великоват, поэтому большая карьера в борделе не светила. Раза два в день клиенты возьмут – хорошо. И то, потому что пока молода, крепка телом. А лет пять пройдет и все, даже того не будет.

Вот девка и старалась. Впрочем, не она одна: многие проститутки пытались привязать к себе кого-нибудь из холостых мастеров или хотя бы подмастерьев. Если баба с умом и мужик попался удачливый, дело могло женитьбой закончиться. А нет – и так хорошо: постоянный клиент – верный доход, какая ни есть защита. Провинишься – сможет словечко перед господином "старшим над шлюхами" замолвить.

Ульрих подружке мастера вначале не понравился: при встрече – нос задирала или, если повод находила, пыталась словом обидеть. Даже командовать пробовала, но Урс ее распоряжения пропускал мимо ушей: делал вид, что не слышит. Маленькая злилась, нашептывала Соу, но потом вышел один случай, и отношение девки к ученику переменилось.

Был у Ирмы дорогой золотой браслет – давний подарок какого-то пьяного ухажера. Гордилась она цацкой безмерно, считала, что очень красивая. И страшно расстроилась, когда напившийся Ноах, грубо схватив подружку за руку, сломал на нем застежку. Маленькая обиделась до слез, раскричалась, обозвала мастера по-всякому. Мужчина, хоть виноват, тут же отвесил зарвавшейся девке оплеуху и выгнал: дело у него в комнате происходило. Через несколько дней решил вину загладить, но денег на ювелира у стрелка не имелось. Тут Урс и подвернулся, предложил помочь. В первую очередь хотел от себя грозу отвести: Соу, когда не в духе, руки распускал, не задумываясь. А чтобы наемник лишних вопросов не задавал, придумал целую историю. Давно ее сочинил, первый раз еще красотке Элоизе в Лемеле рассказал: дескать, был у него в родном городе дядюшка – золотых дел мастер. Хотел он Ульриха в помощники взять, целых два года обучал, да внезапно помер, упокой господь его душу. Вот и вышло бедному сироте идти к меднику.

Арбалетчик выслушал, подумал, что ему-то лично терять нечего. Смазал ученика по уху, чтобы всю ответственность прочувствовал, пообещал шкуру спустить, если не справится, и пошел к подружке. Заверил ее, что Ульрих, который раньше в подмастерьях у ювелира ходил, – тут Соу от себя приврал – поломанную застежку в два счета починит. Бесплатно. А потом, может, еще какую побрякушку в подарок сделает. Ну, это если Ирма дурить перестанет.

Маленькая носом покрутила, погримасничала, но в конце концов согласилась. Неохота ей было деньги на ювелира тратить, прощать же мастера просто так она не собиралась. Когда-никогда, а норов свой до конца показать нужно. Иначе оглянуться не успеешь, как мужик не тебе деньги давать будет, а ты ему все до последнего гроша относить. Видала она такое среди подружек – тех, что характером послабее.

К удивлению девки Урс с работой справился быстро и хорошо – не заметишь, где сломано. Обрадовалась Маленькая, будто ребенок, и по отношению к ученику сменила гнев на милость. Особенно, когда тот ей весьма красочно расписал, что за украшения делать умеет: серьги, кольца, браслеты, броши. Про камни драгоценные, опять же, как в Лемеле любовнице Меродера, молоденькой дочке оружейника, историй понарассказывал.

Урс до сих пор, вспоминая встречу с капитановой подружкой, не мог понять, – почему у него тогда так язык развязался? То ли захотелось о любимом деле поговорить, то ли незаметно для себя ее красотой увлекся. Попытался невольно, что называется, хвост распустить, да куда ему – воробьишке. Как бы там ни было, но хуже новичку после лемельской ювелирной лавки, где помог сапфир выбрать, не стало. Видать, Элоиза не из болтливых, или, что вернее, никого Урс не интересовал. Приняли в Цех и забыли: плевать воинским начальникам на прошлое тех, кто в отряде служит, лишь бы подчинялись да в бой шли без страха.

Сейчас Урс тоже постарался произвести впечатление на девку, но из-за другого: была у него задумка подработать, потому что без наличных оказалась не жизнь – тоска. Боязно, конечно, что пришлось долю правды о прошлом рассказать, а ничего не попишешь, нужно как-то изворачиваться. Кормили ученика сытно, крыша над головой, но за одежку, что отрядный портной справил – долг записали. И оружие – арбалет с болтами, короткий меч в потрескавшихся кожаных ножнах, кинжал – тоже не за просто так от Цеха получил. В общем, не успел Урс оглянуться, как оказался должен не только хозяину пивной, где новым товарищам угощение выставлял.

Поход же, как назло, выдался на редкость спокойный. Уже третий по счету вражеский городок взяли, а добычи у мастеров с подмастерьями никакой. Шли по графской земле, будто на прогулке, – никто пикнуть не смел! Жратву в селениях брали почти даром – платили крестьянам сущие гроши. Делегации во главе с бургомистрами "Черный кочет" за добрую лигу перед городскими воротами встречали, лишь бы помягче условия сдачи выторговать. Обещали господам наемникам, что могли: бесплатный постой с кормежкой, сено, овес для лошадей и мулов, пиво в корчмах за бесценок. Господин капитан с офицерами получали денежные подарки, в казну отряда каждый раз поступали контрибуции. Старались бюргеры отделаться малой кровью, дома от разорения уберечь. "Мертвоголовые" поначалу довольны были, что за целый месяц ни одного человека не потеряли. Затем принялись потихоньку ворчать. Пивом на всю жизнь не напьешься: сколько в себя вольешь, столько потом и отольешь. Наешься от пуза, а все равно жрать захочешь. Жалование – хорошо, спокойный проход – тоже, но, где законная добыча? Золото и серебро, шелк и парча, драгоценная посуда, бочки с вином? Зря что ли за отрядом стаей ворон десятки перекупщиков летят?

А по договорам, что Меродер с бургомистрами и старостами заключал, все должно быть чинно-благородно. Никого тронуть не смей, чужого гроша, не то что золотого, – в руки не возьми: под суд загремишь. Конечно, новый император, чтобы народишко на свою сторону привлечь, правильно сделал: строго-настрого Гильдии наказал – народ не обижать. Вот капитан с офицерами людей так зажали, что не продохнуть.

Одна радость: с девками и бюргерскими женами выходило как всегда просто. Особенно, если вояка, что на постой стал, не урод собой, но толку-то? На такой войне не разбогатеешь. С какими кошелями из Лемеля вышли, с такими что ли возвращаться? Не дело это, совсем не дело для настоящих воинов.

Урсу, правда, больше других повезло: подвернулась ему нежданно-негаданно дорогая цепь. Но ученик припрятал ее на черный день. Мало ли, как там жизнь повернется? И еще до случая с ирминым браслетом, стал он себе подбирать инструмент, без которого в ювелирном деле не обойдешься. Тут ему помог новый приятель – Зихти Красный, рыжий, веснушчатый ученик пикинера – парень простой и легкий, со всеми в друзьях. К новенькому на второй день сам подошел.

Свел он друга Ульриха с подмастерьями кузнеца, и те за обещанный в будущем кувшин вина сделали, что смогли. Остальное с помощью того же Красного раздобыли: узнав, что товарищу еще инструмент нужен, собрал пикинер десяток знакомых и вместе с ними, при оружии, всей толпой в подходящую лавку ввалился. Дело в Асброке было, первом городе, что "Черный кочет", когда перешел границу графства, захватил. Местные там со страху в портки наложили, по три разу на день молились, чтобы чего не вышло.

Пока товарищи орали на бедного хозяина, дергали во все стороны, чуть ли не за бороду хватали, Урс выбрал недостающие ему железки. О цене, как Зихти учил, даже спрашивать не стал – сунул старику несколько одолженных грошей. Тот, бедняга, был нашествием напуган до смерти и спорить не подумал. Наоборот, благодарил за покупки, до самого пола кланялся, когда незваных гостей за порог провожал.

Вот так бывший ученик ювелира инструментом и обзавелся. Конечно, не полный набор, как в отцовской мастерской, и не того качества, но для работы, которую ему стали приносить, годилось. Ирма о нем среди подружек растрезвонила, каждой под нос браслет совала, на все лады расхваливала. Вскоре начали девки Ульриху в починку украшения таскать. Потом и новые заказывать: колечко или браслет какой. Брал ученик арбалетчика дешево, работу делал качественно, себе в удовольствие, как будто в старые времена возвращался… Кроме того, наведывались за мелким ремонтом и братья по Цеху: те, кто поумнее, старались добычу обращать в золотые изделия. Иные, которые побогаче, украшали себя так, что дворянин или купец позавидует: цепи, кольца, пряжки, серьги. Деньги – они ведь сквозь пальцы, словно вода просачиваются, не удержишь. А цепь или перстень с драгоценным камнем, даже если нужда выйдет и заложишь, завсегда потом выкупить можно. Кстати, Урс тут тоже помогал: вещам, что к ростовщику отнести собирались, верную цену называл.

Решив, что на сегодня достаточно, Урс закончил возиться с кольцом. И вовремя: только инструмент на место в особую коробку сложил, как вернулся арбалетчик. За своим оружием и Ульрихом. Пока собирались, мастер Соу помощнику рассказал, что поход в бордель у него отложился. Встретил он во дворе господина лейтенанта – тот как раз сотню для одного дела набирал. Вот Ноах в нее и напросился: работенка предстояла нехитрая, особо неопасная и вроде бы прибыльная. Нужно было одного баронского ублюдка на дерево вздернуть. Заодно поместье, за которым его папаша, отправляясь на похороны Карла Третьего, присматривать оставил, разорить. Выжечь осиное гнездо, чтобы другим неповадно было против императора бунтовать.

Сынок этот баронский, когда война началась, а отец в армии графа Туршского остался, собрал из челяди и прочей сволочи "дружину", начал по дорогам озорничать. С купцов проездные взимал, у крестьян-арендаторов по второму разу за год плату требовал. Придумал, что от папаши письмо пришло с приказом деньги на войну собирать и ему отсылать. Один бедняга не подчинился, сразу в реку с камнем на шее полетел. Кроме того, всех, кто за нового монарха стоял и пытался пробраться в Вольные города, ублюдок захватывал, обирал до нитки и сажал в подвал. С кого выкуп требовал, а кто денег обещать не мог – отправлял в поле на работу. Вот один такой, когда услышал, что Самьер наемники заняли, набрался храбрости, сбежал. Добрел до города и, как есть он потомственный имперский гражданин, обратился с жалобой к Меродеру.

– Ну, капитан выслушал и приказал порядок навести, – закончил мастер Соу. – Да и засиделись мы без дела, размяться пора.

Повесить баронского сыночка на раскидистом дубе, росшем неподалеку от частокола, ограждавшего усадьбу его папаши, оказалась не судьба. Угодив вместе с "дружиной" в ловушку, устроенную наемниками, он умудрился сбежать. С ловкостью зайца пустился наутек одним из первых, когда защелкали арбалеты и несколько человек свалились с седел мертвыми. Тихая, находившаяся неподалеку от тракта поляна, где любили отдыхать путники, с ручьем, в котором поили лошадей, вдруг обернулась лязгнувшим стальными челюстями капканом. Только ухватили они волчонка не за пасть, а так – хвост прищемили. Вот он, ошалев от страха, и рванулся, что есть силы…

Лейтенант Наги, устраивавший засаду, все правильно рассчитал. Узнав, что молодой барон любит трясти купцов на Привале святого Ботульфа, послал туда для приманки три груженых мешками, сундуками и винными бочонками повозки. За возниц и сопровождающих поехали десять переодетых "мертвоголовых". Прибыли ночью на место, лошадей распрягли, запалили костры, расположились, будто на привале. По соседству местный лесничий – наемники у него для надежности взяли заложниками семью – спрятал в овраге сорок человек. Остальных же, с которыми шел Урс, провел затем тайными тропами к баронской усадьбе.

Задумка у офицера из "Черного кочета" была простая: "дружина" улетит брать с купцов дань, а он захватит опустевшее гнездо, оставшиеся несколько сторожей не помеха. После, если часть разбойников сможет уйти с поляны, где стояло высеченное из камня в полный рост изваяние святого, – укрыться им не удастся. Примчатся к воротам, а их там уже поджидают.

Но вышло не совсем так, как задумывалось. Почуял молодой волк, что нельзя в родное логово возвращаться: растворился где-то в лесной чаще вместе с несколькими слугами. Половину дня наемники в усадьбе просидели, но лишь четверо из тех, что с Привала живыми ушли, к ним в лапы попали. Вот они-то место сбежавшего хозяина на дубе и заняли, повисли спелыми желудями на крепких веревках. Живших в поместье людишек, не имевших отношения к разбою, – стариков всяких, баб с детишками, – просто выгнали. Повезло им, можно сказать, не меньше хозяина.

Урс, как вешали, смотреть не пошел, хотя Ноах с мастерами был в первом ряду собравшихся поглазеть на экзекуцию. Ученику арбалетчика становилось муторно от одной мысли о казнях: сразу вспоминались покойная матушка с Гансом. Да и представлялось ему, что человека в бою убить – это одно: тут либо ты его, либо он тебя. И совсем другое пялиться на то, как бедняга в петле "пляшет", да в портки себе гадит.

Кроме того, хотелось Урсу в стороне от всех побыть, кое о чем подумать. Когда пленников, что барончик на дорогах захватил, из подвала освободили, увидел среди них бывший ученик ювелира старого знакомого. Из прежней, мевельской жизни. И похоже, тот Урса, до которого не сразу дошло, кто перед ним, тоже узнал. Ни наемник, ни спасенный к друг другу не подошли. Урс сначала растерялся, потом побоялся. Затем решил последить, как поведет себя знакомец. А вот почему бывший пленник только издалека зыркал – оставалось догадываться. В голову парня полезли нехорошие мысли, что могут на него донести. Поэтому он старался за человеком наблюдать, но на глаза ему не попадаться. Впрочем, пленник как будто интереса к Урсу и не выказывал. Держался вместе с остальными освобожденными, пристававшими с вопросами и просьбами к господину лейтенанту.

Тем временем отряд начал собираться в обратную дорогу. Дело вышло славное, без потерь, но прибыли – почти никакой. Можно сказать, опять за жратву рисковали жизнью. Сложенный из камня баронский дом оказался пуст: ни тебе дорогого платья, ни украшений. Нашли одно серебряное и два бронзовых блюда, набор оловянных кружек, из одежды – барахло всякое… Пока в поместье сидели, каждую кладовую по три раза перерыли, но ничего ценного не обнаружили. Правда, в амбарах, погребах, на скотном дворе всего было много. Стадо коров и овец наемники угнали с собой, домашним пивом, хлебом, свеклой и горохом – одиннадцать возов нагрузили. Много чего из съестных припасов на месте оставили.

А нажитые грабежом деньги сбежавший сопляк, как выяснилось, таскал на себе в особом поясе. Вот и удрал с ними в лес. Узнав об этом от захваченных дружинников, лейтенант очень разозлился, но что поделаешь? Зажгли перед уходом поместье, подождали, пока разгорится поярче, и двинулись обратно в Самьер.

Пленных, из-за которых каша заварилась, взяли с собой. Было их не так уж и много – двенадцать человек, мужчин и женщин. Держали бедняг на хлебе и воде, одежду отобрали, всучили взамен какое-то тряпье – выглядели не лучше городских нищих. Богачей среди освобожденных не нашлось. Даже те, что баронскому сыночку выкуп пообещали и отослали родичам письма, сейчас плакались, как им жить дальше? Как назад имущество, денежки, что разбойники отобрали и пропили, вернуть? Кто им поможет в Вольные города добраться?

На жалостливые рассказы лейтенант Наги плечами пожал: вид чужого горя его не трогал. Служба приучила, и человек он был равнодушный, много чего повидавший. Сам людишек не раз без последнего гроша оставлял, на тот свет отправлял, не задумываясь. А чтобы не надоедали, укорил освобожденных пленников. Сказал, радуйтесь: вам жизнь спасли – подохли бы в каменном мешке без помощи. Молитесь богу, благодарите, глядишь, может, и в будущем еще подсобит.

Но люди попались настырные, женщины в плачь ударились, и офицер, которому надоело слушать, наконец, пообещал помочь. Сказал, что капитан потребует от самьерского магистрата выдать пострадавшим компенсацию из казны.

– Нам-то они не откажут, – уверенно заявил офицер. – Мы их вот так за глотку держим! – Наги потряс тяжелым кулаком. – Вы, господа, не волнуйтесь. На место приедем, я распоряжусь, чтобы вас в обозе пристроили и накормили.

Офицера стали горячо благодарить, но он отмахнулся. Приказал посадить освобожденных имперских граждан в телеги и ушел. Насчет размещения лейтенант не обманул. На окраине Самьера, где "хвост" стоял – маркитанты, шлюхи, мастеровщина, перекупщики всякие, что за отрядом следовали, – поручил бывших пленных заботам Миршы Повара. Тот держал походную харчевню – "Сытный котел" называлась. На трех повозках за "Черным кочетом" ездил. Заодно ставил большой навес, тюфяки под ним раскладывал, где за полгроша ночевали те, кто на своих двоих топал.

Несколько дней кормить и давать приют свалившимся, как снег на голову, бродягам Повару явно не хотелось. Аж вся его смуглая, почти коричневая физиономия перекосилась, словно уксуса глотнул. Но против лейтенанта не попрешь, придется верный убыток понести, хотя Наги пообещал, что Мирше расходы оплатят. Но Повар не первый день на свете жил. Знал на горьком опыте толстяк, что три пота сойдет, пока он от господина отрядного казначея пару талеров получит. Скорее всего, придется еду в убыток записать. Однако офицеру не откажешь: обидится, пожалуется коменданту, и оглянуться не успеешь, как из лагеря вылетишь. Катись потом назад в Лемель или сиди в лесу, зайцев своей похлебкой корми.

Но без "боя" Мирша не сдался: попробовал обузу на конкурента скинуть. Лицом еще больше сморщился, заныл жалобно:

– Вашмилсть, мож вы их в город отвезете? Или пошлете к Хромому Вилли? Век бы вас благодарил. У него ведь места поболе…

– Заткнись и делай, что велено, – закончив разговор, оборвал лейтенант.

Бывшие пленники остались обустраиваться на новом месте, а "мертвоголовые" вернулись в город.

Повесив через плечо сумку, Урс осторожно выбрался из окна – благо жили на первом этаже. Плотно закрыв ставни, он пересек короткий промежуток между домом и стеной. Взобрался на штабель досок и, ухватившись за верхушку забора, перемахнул на другую сторону. Огляделся: улочка пуста, если не считать двух стрелков неподалеку. Спиной к ученику, перемежая хохот с бранью, они, кажется, мочились на чьи-то ворота, за которыми заходился от ярости пес. Не успел паренек удалиться в противоположную сторону, как собачий лай сменился жалобным визгом: похоже, испуганный хозяин приструнил рьяного сторожа.

Около часа назад мастер Соу ушел с приятелями в корчму выпить за счастливое окончание дела. И предупредил помощника, чтобы не ждал – оттуда он пойдет к Маленькой. Намерения арбалетчика облегчили уход Урса: чем меньше народа знает, что он не ночевал на месте, тем лучше. Ночь была теплая, с чистого неба мерцали яркие звезды. Ученик шел быстро, обходя стороной шумные островки питейных заведений и перекрестки с патрулями: объясняться со стрелками не входило в его планы. Перед выходом он переоделся: сменил оранжево-черную одежку на старую, в которой пробирался к имперской границе. Теперь, если остановят, не сразу и докажешь каким-нибудь въедливым наемникам, что ты один из них.

Но ненужных встреч не произошло, и Урс благополучно выбрался на окраину Самьера – городок не имел крепостных стен. Сразу за домишками начиналось общинное поле, где обычно крестьяне из соседнего селения пасли скотину. Сейчас его занимали повозки, шатры и навесы маркитантского обоза, повсюду тащившегося за "Черным кочетом".

Пробродив добрых полчаса в лабиринте палаток и телег готовившегося ко сну "хвоста", как называли лагерь наемники, Урс наконец-то отыскал нужное ему место. Там все уже спали: Мирша закрывал харчевню с наступлением темноты. Повар отдыхал в одной из повозок, а его старший сын, вооруженный дубинкой, клевал носом у костра. Шагах в двадцати под навесом лежали на соломенных тюфяках постояльцы, навязанные вечером хозяину "Сытного котла" лейтенантом Наги.

Сделав крюк, чтобы не привлекать внимания дремлющего сторожа, ученик арбалетчика прокрался к навесу с противоположной стороны. Урс неплохо видел в темноте и, оказавшись рядом со спящими, без труда узнал нужного ему человека. Тем более, что юрист мевельского отделения Коммерческого банка Альфред фон Бакке спал на спине.

Присев на корточки, Урс поднял с земли соломинку и принялся водить ею под носом знакомого. Тот поморщился, затем перестал храпеть. Лицо его перекосилось, и, громко чихнув, фон Бакке приоткрыл глаза.

– Будьте здоровы, – шепотом сказал Урс. – Пора вставать, мессир.

Не отреагировав, мужчина сомкнул веки. Ученик снова воспользовался соломинкой, на этот раз сунув ее спящему прямо в ноздрю. Вздрогнув, юрист по лошадиному всхрапнул и, широко распахнув глаза, приподнялся на локте. С явным испугом уставился на ночного гостя. Урс быстро прошептал:

– Не пугайтесь, мессир, это всего лишь я – сын мастера Петера. Очень рад видеть вас в добром здравии.

Юрист непонимающе заморгал, пытаясь прогнать остатки сна, тряхнул головой. Хрипло спросил:

– Чего тебе нужно?

Бывший ученик ювелира достал из сумки флягу.

– Пришел выпить с вами за счастливое спасение, – прошептал Урс. – И поесть прихватил.

Спавший рядом с юристом человек пошевелился, что-то пробормотал во сне. Покосившись на него, паренек предложил отойти в сторонку.

– А то перебудим тут всех, – пояснил он. – Идемте, вашмилсть. Отпразднуем освобождение. Я жизнью рисковал, чтобы вас спасти.

Урс выпрямился. Помедлив, Бакке на четвереньках выбрался из-под навеса. Протянув руку, ученик арбалетчика помог ему подняться. Юрист оглянулся на дремавшего у костра сына Повара. Испуганно сказал, что далеко не пойдет.

– Далеко и не нужно, – пожал плечами Урс. – Вон у той повозки присядем. Видите, бревно лежит, а рядом угли еще тлеют? Там и выпьем.

На отощавшем лице фон Бакке застыло напряженное выражение, глаза настороженно следили за Урсом. Подумав, что нужно дать человеку время успокоиться, паренек решил первым разговор не начинать. Они отошли от навеса, сели на лежавшее у потухшего костра бревно, причем юрист отодвинулся подальше от бывшего клиента. Шагах в десяти стояла чья-то телега, у которой переступала с ноги на ногу привязанная лошадь. Увидев людей, животное громко фыркнуло, запряло ушами.

Сняв сумку, Урс добыл из нее пять жирных колбасок, пару луковиц, хлеб: все это он позаимствовал днем в баронском поместье. Вытащил зубами из кожаной фляги плотно сидевшую пробку. Запрокинув голову, сделал глоток, из деликатности не коснувшись губами горлышка. Протянул флягу наблюдавшему за ним мужчине:

– Угощайтесь.

Тот взял, осторожно отпил. Вино было красным, терпким на вкус, из винограда, выращивавшегося на юге графства. Не бог весть что, но вряд ли бывшему пленнику за последний месяц приходилось утолять жажду чем-то крепче простой воды. Фон Бакке с жадностью отпил еще. Тем временем Урс отломил большой кусок хлеба и подошел к лошади. Животное испуганно попятилось. Паренек протянул кобыле краюху и осторожно потрепал по холке. Пока она ела, Урс заглянул в телегу. Там лежали пустые мешки. Куда подевался хозяин – неизвестно. Впрочем, за кражи во время походов наказывали строго: судья "Черного кочета" воришку из гражданских мог приговорить только к одному – виселице. Или оправдать, чего по рассказам мастеров никогда еще не случалось. Поэтому обычно порядок в маркитантском обозе царил образцовый.

Вернувшись к побежавшему от ветерка рубиновыми искорками костру, ученик увидел, что юрист жадно ест, быстро откусывая то от колбасы, то от ломтя хлеба. Видать, не сильно-то насытишься похлебкой Мирши Повара. Опустившись на бревно, Урс большим, хорошо наточенным ножом отрезал себе хлеба, очистил луковицу, насадил на острие колбаску. Стал медленно жевать, глядя на мерцающие угли.

– Спасибо, – невнятно, с набитым ртом поблагодарил Бакке. – Еле заснул, так есть хотелось. Эта сволочь, – он кивнул на повозки "Сытного котла", – дала нам по кружке жиденького супчика. Одну воду.

– Не за что, – забрав флягу, Урс запил еду вином. – Я так и подумал, что здесь вас нормально не покормят. Поэтому пришел. Да и поговорить хотелось.

Его собеседник перестал жевать. Осторожно спросил:

– О чем поговорить?

Паренек неопределенно ответил:

– Обо всем.

Протянул флягу соседу. Тот взял, хорошенько отпил. Заел колбасой. Снова глотнул вина. Лицо юриста расслабилось, взгляд, оставив Урса, блуждал по сторонам. Фон Бакке вздохнул.

– Да, – сказал он, беря вторую колбаску, – поговорить есть о чем. Столько всего произошло. Я, когда тебя увидел, подумал, показалось. Но присмотрелся и понял, что не ошибся. Очень удивился.

Он замолчал. Урс краешком глаза заметил, как юрист бросил на него быстрый, но внимательный взгляд. Затем Бакке с деланным воодушевлением произнес:

– Ты – молодец: правильно, что сбежал. Не знаю, как тебе удалось, но если бы ты остался в городе… Не сидел бы сейчас живым.

Сделав над собой усилие, прочистив кашлем сжатое внезапной спазмой горло, Урс спросил, присутствовал ли адвокат при казни матери?

– Нет. Не пошел, – отрывисто ответил мужчина.

На его лице вновь проступил страх. Но это был страх перед прошлым, воспоминаниями. Хорошенько выпив, он передал флягу протянувшему руку Урсу. Медленно, подбирая слова, продолжил:

– Вальбах тоже не ходил. Хочу сказать… Может тебе будет от этого легче, не знаю. Фрау Анну сожгли мертвой. Бедняжка ничего не почувствовала – она умерла еще в тюрьме.

Урс откусил колбасы, задвигал челюстями. Горло опять перехватило и, едва не подавившись, он выплюнул непрожеванный кусок в костер. С силой, глубоко всадил в бревно нож, которым резал еду. Сбоку послышался горестный вздох. Пробормотав "за упокой невинной души", юрист забулькал вином. Потом выпил Урс и вернул флягу:

– Можете допить, что осталось – я больше не буду.

– Спасибо.

Некоторое время они молча ели, точнее сказать, ел и пил фон Бакке – паренек сидел, втыкая и выдергивая из земли нож. Сейчас ему хотелось уйти, но нужно было еще о многом расспросить.

– Я за свою практику, – начал юрист, – всякого насмотрелся, но такого суда, как над твоей матерью, не видел. К сожалению, клянусь Господом Всемогущим, – голос говорившего приобрел нотки горькой торжественности, – я был бессилен что-либо сделать. Как только дело попало в руки этой сволочи Сервиуса – все! Обвинения в колдовстве и ереси подлежат рассмотрению церковного суда. А после того, что случилось с Джорданом – весь город словно с ума сошел. Слушай, ты-то как спасся?

– Удрал, – коротко ответил Урс. – Пошел за справедливостью в Годштадт да не дошел.

Собеседник кивнул:

– Правильно. Какая тут справедливость. Хорошо, что началась война, и всем стало не до тебя.

Фон Бакке громко зевнул. Потер глаза. Нахмурившись, спросил, под каким именем записался в наемники Урс?

– Надеюсь, не под своим? Мевельский магистрат, прево курфюршества, церковные власти – ищут тебя. Как колдуна и прислужника дьявола. Если бы в отряде узнали…

Урс выдернул из земли нож, вытер тускло блеснувшее лезвие о штанину. Юрист замолчал. Даже не глядя на него, паренек чувствовал, что тот напрягся, готовый в любой момент броситься наутек. Стараясь не делать больше резких движений, ученик отрезал кусок хлеба:

– Ну и что бы было? Меня бы выдали?

– Да.

Урс пристально посмотрел на собеседника:

– Даже сейчас, когда Уррен возмутился, а я сражаюсь на стороне императора?

– Дела о колдовстве находятся в ведении церковной комиссии по ереси, – сухо пояснил юрист. – А ее комиссары подчиняются только верховному первосвященнику. Война тут не при чем. Узнай твой капитан о процессе в Мевеле…

– Ясно, – перебил Урс. – Но вам-то известно, что я, моя мать, Ганс… и остальные были невиновны. Нас оклеветали.

Некоторое время фон Бакке молчал. Потом жестко сказал:

– А что толку? Мы с Вальбахом сделали все, чтобы вам помочь, и сами еле живы остались. Я – дворянин, магистр права – попал в лапы какого-то ублюдка с большой дороги…

Забыв про Урса, юрист, захлебываясь от возмущения, начал рассказывать, что происходило в Мевеле последние месяцы. Бывшему пленнику было необходимо выговориться, и паренек благоразумно молчал. Внимательно слушал торопливую и злую речь. Выходило, что после процесса над "ведьмами", мевельцы буквально сошли с ума. Отец Сервиус, про схватку которого с Дьяволом, принявшим обличье черной собаки, ходили невероятные рассказы, – завладел умами и сердцами горожан. Его проповеди собирали тысячные толпы, а когда монах шел по городу, встречные опускались на колени и умоляли благословить их. Из соседних деревень, Мабаха, Рухта и даже столицы курфюршества в Мевель повалили желающие увидеть победителя Дьявола – простого служителя церкви, ставшего чуть ли не святым при жизни.

А затем произошли события в Годштадте.

– Я знал, что Рейхстаг добром не кончится, – брызгал слюной разгорячившийся рассказчик. – Курфюрст Леопольд очень хотел, чтобы его избрали императором. Не вышло – поднял мятеж. И не забыл к нему хорошо подготовиться: Лига не на пустом месте появилась.

Однажды вечером в дом мессира Вальбаха, где находилось отделение Коммерческого банка, явились трое посланников магистрата: новый прево – бывший секретарь Фогерта, советник Бугге и отец Сервиус. С собой у них имелось постановление городского судьи – старого колпака Паскаля фон Шонхельма. Согласно его решению, на все деньги и бумаги банка налагался временный арест. Дом, в котором были расположены контора и денежное хранилище, брался под усиленную охрану. Дескать, в Мевеле неспокойно: имперские граждане по наущению чужеземцев готовятся с оружием выступить против княжеской власти.

Дважды перечитав постановление судьи, фон Вальбах побагровел от гнева.

– Я думал, его удар хватит, – заметил юрист. – Хотел остановить, прежде чем наговорит глупостей, но не успел.

Словно боевой конь, которому вонзили в бока шпоры, рыцарь закусил удила и понес. Назвал слухи о мятеже "вздором, бабьими сплетнями, клеветой", а членов магистрата – "дураками и предателями". Швырнул постановление прево и предложил засунуть бумажку в задницу Шонхельму.

– Я знаю, чего вы на самом деле хотите, и не дам себя ограбить! – заорал Вальбах. – Никто не смеет указывать, что мне делать с деньгами и конторскими книгами.

Потом мессир выставил незваных гостей за ворота: расчетливость банкира окончательно уступила место рыцарской гордости и храбрости. Те ушли, но отец Сервиус предупредил, что неподчинение властям – есть неповиновение Господу. А презренный металл не стоит и капли пролитой крови.

Пропустив слова святоши мимо ушей, Вальбах, когда посланники магистрата убрались, созвав находившихся в доме мужчин, приказал им вооружиться. Всего, включая наемную охрану, служащих и родственников, набралось с полсотни человек. Рыцарь произнес перед ними воинственную речь, после чего, выставив караулы, отправился писать жалобу в Вигенбург.

– Я знал, что это бесполезно, – говорил фон Бакке, доедая последний кусок хлеба, – и предупреждал. Еще во время суда над ведьм… твоей матерью мне стало понятно, что теперь Сервиус – главный человек в городе. И раз он приходил, никакие жалобы не помогут.

Однако рыцарь-банкир ничего не хотел слушать, и вскоре был наказан за гордыню. Не прошло часа, как банк окружили вооруженные горожане. Из толпы в окна полетели камни. Через стены нападавшие перелезть не пытались, притащили здоровенное бревно. Стали им бить, словно тараном, в ворота. И тут до Вальбаха наконец-то дошло, что если бюргеры ворвутся в дом – он потеряет не только деньги, но и жизнь.

Юрист горько усмехнулся:

– Пришлось звать назад святого отца и прево. Извиняться, просить, умолять привести народ в чувство.

Узнав, что к банкиру вернулся разум, Сервиус мановением руки и несколькими словами успокоил нападавших. Но распустил людей по домам, только когда Вальбах, дабы подтвердить на деле свое смирение, отписал в дар монастырю мевельское – движимое и недвижимое – имущество. За это мессиру, его родным и служащим разрешили покинуть славный город Мевель. Что Вальбах и поспешил сделать той же ночью.

– Я уехал вместе с ним, – сказал фон Бакке. – Он меня сразу с жалобой в Вигенбург отправил, а сам ускакал в поместье. Я, конечно, дурак, что согласился, но тогда прикинул: в столице до бунта вряд ли дойдет. Все-таки имперский комиссар со своей стражей, судья, чиновники…

Единственное, в чем юристу повезло после того, как он направился в столицу княжества, – доехать не успел, когда там начались беспорядки. Друга Фридриха – комиссара – в первый же день прикончили, стражу порубили, имперского судью и чиновников бросили в темницу. Дома дворян, горожан – сторонников императора – людишки из предместий за одну ночь разграбили и пожгли. Вместе с их владельцами, чадами и домочадцами. И всех, кто родом из Цатля, тоже вырезали под корень.

– Я как на тракте беглецов увидел, – продолжал фон Бакке дрожащим голосом, – понял, что нужно спасаться. Подумал и решил ехать в Лемель. До него было ближе всего. Но не добрался.

– Да, повезло вам, что наш отряд занял Самьер, – заметил Урс. – Уморили бы вас голодом в ожидании выкупа или прикончили.

– Убить бы не убили, – проворчал юрист, – я за свою жизнь сто дукатов пообещал, написал письмо Вальбаху. Но кто же его знает, когда бы деньги пришли? Я в подвале мерз так, что спать не мог. Легкие просто чудом не застудил.

Фон Бакке замолчал. Лицо у него помрачнело, брови съехались к переносице. С непонятной злостью и вызовом он посмотрел на собеседника. Притворившись, что ничего не замечает, Урс поинтересовался, чем теперь займется бывший пленник? В Лемель поедет?

– Для этого деньги нужны, – юрист не спускал с паренька злых глаз. – Надо у кого-то занять – я потом отдам. В Вольном городе есть отделение нашего банка – мне помогут.

– Но разве вы не хотите получить компенсацию от здешнего магистрата? – вспомнил ученик арбалетчика. – Лейтенант говорил…

Усмехнувшись, юрист пренебрежительно отмахнулся:

– Здешние власти скорее удавятся, чем заплатят: по закону они не несут ответственности за разбой баронского сыночка. В лучшем случае выдадут несколько грошей… Нет, ждать от них милостыни я не могу.

"Конечно, зачем тебе сидеть в Самьере, если есть я, – рассеянно подумал Урс, поигрывая ножом. – Не трудно было догадаться, что захочешь содрать с меня за молчание".

Он покосился на заросшую бородой шею соседа, прикинул достанет ли ее с места, одним ударом. И быстро понял, что не может, вернее, не желает убивать вымогателя. Придется расстаться с золотой цепью – единственной добычей за весь поход. Потом, когда молчание слишком затянулось – стало ясно, что еще немного и Бакке перейдет к прямым угрозам – сказал:

– Я вам помогу. У меня есть знакомый ростовщик. Под мое поручительство он ссудит вам столько, чтобы добраться в Лемель.

– Хорошо, – буркнул юрист. – Я верну долг сразу, как получится. Только мне нужно купить одежду – не ехать же в этом тряпье?

Он с отвращением посмотрел на свою драную рубаху и слишком короткие штаны, из которых торчали грязные, босые ноги. Урс заверил, что обо всем позаботится. Нового не обещает, но в "хвосте" полно торговцев, у которых можно дешево купить вполне приличное ношеное платье. Завтра к полудню он придет в "Сытный котел" с деньгами и они выберут, что нужно. Заодно подыщут повозку, едущую в сторону Лемеля.

Лицо фон Бакке смягчилось. Он осторожно похлопал бывшего ученика ювелира по спине:

– Молодец. Если никто не узнает, что ты – Урс Граф, уличенный в черной магии ученик ювелира, продавший душу дьяволу беглец, – все будет хорошо.

Они немного помолчали. Затем Урс тоскливо, но с нажимом произнес:

– Не верю я, ваша милость, чтобы нельзя было справедливости добиться. Ведь мать, Ганса, меня – нас оклеветали. Неужели не получится по закону оправдание получить?

Подумав, юрист хмуро ответил, что может и удастся что-то сделать. Но только после войны, если Уррен разобьют. И опять же: без больших денег, протекции власть имущих, даже начинать не стоит. А еще лучше заручиться поддержкой кого-нибудь из церковных иерархов.

– Чудеса случаются, – сказал он мрачно. – Дело против вашей семьи состряпали – мне это ясно. Вот только кто и зачем? Какая была выгода прево и Сервиусу?

– Не знаю. Да и плевать. Главное, доказать, что мы невиновны. Как это сделать?

– Фогерт – мертв и ничего уже не расскажет. А монах… разве что умом тронется.

По лицу фон Бакке было видно – на самом деле он не верит в возможность что-либо изменить. Но Урс не хотел успокаиваться. Настойчиво спросил, кто свидетельствовал против матери? Кто лживый донос написал? Собеседник задумался, припоминая. Сказал:

– Некий Неймек, цирюльник… противный, мерзкий типус. А еще раскаялась и дала под присягой показания ваша служанка. Молодая такая, не помню, как ее звали.

– Грета, – подсказал ученик и воткнул нож в бревно. – Сука. Куда ее дели?

– Отправили в монастырь: грехи замаливать.

Резко поднявшись, шагнув к юристу, Урс уставился на него сверху вниз. Опешивший фон Бакке замер, боясь пошевелиться, словно кролик перед удавом. Глядя в его расширившиеся от страха глаза, парень спросил:

– Ну, а если бы Неймек и Грета отказались от показаний? Тогда что?

– Думаю, ты смог бы подать прошение о пересмотре дела. В конце концов, Сервиус всего лишь вел следствие… Что ему? Хотя… Зря ты себя терзаешь. Лучше забудь и живи дальше.

– Может, и забуду. Сейчас война – кто знает, что завтра случится? Вдруг убьют?

– Убьют, – глухо повторил фон Бакке и отвел взгляд. – Я спать хочу.

Урс зло усмехнулся:

– А может, и не убьют. До сих пор ведь не убили, а, вашмилсть?

Юрист осторожно – ученик отступил, чтобы не мешать, – поднялся с бревна. Глядя в сторону, пообещал помочь, когда война закончится. Что сейчас без толку говорить?

– Найдешь меня через банк, – добавил фон Бакке. – Или я тебя сам разыщу. А завтра принеси деньги.

– Не беспокойтесь, вашмилсть, – Урс сунул нож в кожаный чехол, подхватил с земли сумку. – В полдень обязательно буду. Разве я не понимаю? Людям в беде помогать надо.

Сделав вид, что не заметил прозвучавшей в словах Графа издевки, юрист сухо попрощался и направился к навесу. Развернувшись, глубоко задумавшийся Урс побрел в другую сторону. Как только он скрылся за палатками, из-под телеги выбрался прятавшийся там коротышка в сером плаще. Внимательно посмотрел, как укладывается на свой тюфяк фон Бакке. Привязанная по другую сторону телеги лошадь громко фыркнула, замотала головой. Рассеянно глянув на кобылу, незнакомец неслышно зашагал прочь и быстро исчез в темноте.

Заняв после избрания императорский дворец, Гарольд почувствовал себя на новом месте довольно неуютно. Ощущение временности происходящего не покидало монарха, как будто он был человеком, находившимся в гостях. Огромные залы, обильная позолота, драгоценные статуи и витражи вместо законной гордости вызывали легкое чувство растерянности. Слишком ненадежным выглядело великолепное здание по сравнению с тяжеловесной основательностью родового замка фон Цутхов. Даже крепостная стена, на взгляд императора, здесь была недостаточно высокой и толстой, а редкие башенки казались почти игрушечными. Куда больше уверенности придавали стоявшие во дворе бомбарды – грозные детища хитроумного лонвардца. Оружию, нагнавшему страх на Годштадт, предстояло нанести сокрушительное поражение армии мятежной Лиги. В мыслях Гарольд – натура увлекающаяся – связывал с "огненными трубами" грандиозные замыслы, но, заметив, что окружение не разделяет его восторга, сдерживался. За исключением нескольких человек придворные не могли оценить перспективы, открывавшиеся сюзерену. Большинство аристократов, включая тех, кто спасся благодаря бомбардам, испытывали суеверный страх, а Фероцо считали магом, продавшимся дьяволу. Всё повидавшие воины, приставленные охранять изобретателя, избегали заговаривать с ним первыми и жаловались капеллану, что такой службой погубят свои души. Кардинал Ольц, представитель Святого града, прямо заявил его императорскому величеству, что относительно мастера необходимо провести тщательное расследование. Гарольд оставил слова посланника без ответа и увеличил стражу лонвардца. А сегодня, желая приступить к осуществлению своих планов, распорядился привести того к завтраку.

Новый хозяин дворца мало заботился об условностях этикета, предпочитая есть в кабинете, примыкавшем к спальне. Многолюдные завтраки, обеды и ужины – отличительная черта имперского двора – канули в прошлое до лучших времен. Из-за событий последнего месяца доступ к правителю был сильно ограничен, что вызвало недовольство множества просителей. Участники Рейхстага, отдавшие голоса за герцога, желали наград, столичный магистрат и цеховые старшины взывали о помощи разоренным бюргерам, кто-то умолял помиловать арестованных родственников. Принять всех было невозможно, не говоря о том, что Гарольд опасался покушения: чуть ли не каждый день ему доносили о поимке шпионов. Некоторые из них, если верить графу Анша и фон Ленбергу, имели поручение организовать убийство императора.

Слуги подали десерт – завтрак подходил к завершению. Взглянув на составлявшего ему компанию имперского канцлера – тот за все время почти не притронулся к еде – Гарольд приказал впустить мастера. И когда Фероцо вошел, отослал слуг, оставив лишь нового пажа – одного из племянников капитана телохранителей. Коренастый Майнерд – до этого оруженосец своего дяди – мало подходил на место убитого предшественника: прислуживал весьма неуклюже. Но в глазах Гарольда обладал важными сейчас качествами – имел немалую физическую силу, не знал грамоты и был нем. Год назад – во время учебного поединка – копье, перебив юноше челюсть, повредило язык. Раны зажили, однако говорить несчастный не мог, лишь с трудом издавал невнятные звуки. Оставляя его при себе, император рассчитывал на молчание и помощь в случае внезапного нападения.

Бросив на преклонившего колено лонвардца милостивый взгляд, Гарольд разрешил подняться. Поманил к столу, одновременно сказав пажу налить мастеру вина. Почтительно согнувшись, мелкими шажками – Фероцо держался с монархом подчеркнуто приниженно и ни разу не заикнулся о заслугах – изобретатель подошел. Взял из рук парня в синем бархатном дублете кубок:

– Здоровье вашего императорского величества. Вы так любезны ко мне.

Он сделал маленький глоток.

– Перестань, – отмахнулся Гарольд. – Пей, не стесняйся. Думаю, тебе понравится.

– Вы как всегда правы, ваше императорское величество, – лонвардец снова поднес кубок ко рту и вернул Майнерду уже пустым. – Великолепный, благородный напиток с замечательным вкусом.

Имперский канцлер, впервые видевший изобретателя так близко, не сводил с него тяжелого, недоброго взгляда. Впрочем, после смерти сына лицо его сиятельства не покидало злобное выражение: казалось, графу ненавистно все и вся. Общавшиеся с ним люди считали, что так оно и есть. Хотя, скорее всего, гримаса была следствием паралича части мышц, последовавшего за перенесенным ударом. К счастью для Рунхофена оказавшийся рядом секретарь вовремя пустил ему кровь. За это отец Вариус удостоился своеобразной награды: глава ордена, к которому принадлежал монах, – большой педант – наложил на брата, пролившего человеческую кровь, десятидневный пост. Но не желая, чтобы его поступку придали значение, аббат-примас Маркел лично поздравил канцлера с выздоровлением. А во время визита в самых лестных выражениях при всех похвалил секретаря за твердость духа и умение пользоваться ланцетом.

– Три дня назад, – обратился Гарольд к мастеру, – мы предупредили, что скоро потребуются твои силы и знания. Время пришло: нужно, чтобы в кратчайший срок ты изготовил не менее сотни новых бомбард.

Черты лица Фероцо, до этого выражавшие почтительное внимание, дрогнули. Сосредоточенность в глазах сменил откровенный испуг, лонвардец заметно побледнел, опустил взгляд. Император нахмурился: он подозревал, что такое количество "огненных труб" не удастся изготовить быстро, но особых препятствий не видел. Поэтому страх, выказанный Фероцо, ему сильно не понравился.

– Ты в затруднении? – не дождавшись ответа, поинтересовался монарх. – Говори, что смущает тебя – мы слушаем.

Не поднимая глаз, изобретатель ответил, что готов отдать жизнь за его императорское величество…

– Мы знаем, – перебил Гарольд, – ты однажды доказал свою преданность. Не трать наше время пустыми словами, говори прямо.

Еле слышно вздохнув, лонвардец сделал попытку объясниться:

– У меня всего лишь несколько обученных помощников, а для того, чтобы исполнить поручение, потребуются десятки мастеров и сотни подмастерьев. Мне будут необходимы опытные литейщики, кузнецы…

– Не видим препятствий: возьмешь каждого, кого сочтешь нужным. Кроме того мы прикажем оплатить из казны расходы, не говоря о достойном вознаграждении для тебя лично.

– Премного благодарен, ваше императорское величество.

Фероцо сделал попытку опуститься на колено, но Гарольд остановил его. Тогда мастер сказал, что позволил себе подготовить некий проект… Он вынул из сумки на поясе свернутые в трубочку листы пергамента и с поклоном положил на край стола.

– Здесь приблизительный устав новой Гильдии, члены которой будут заниматься изготовлением бомбард, – пояснил он, – их права, обязанности и некоторые привилегии. Надеюсь, ваше императорское величество одобрит мое начинание и не откажет в разрешении.

– Не сомневайся, – Гарольд взглянул на проект лонвардца, однако в руки не взял. – Все, что послужит скорейшему созданию нового оружия, будет пользоваться нашим покровительством. Мы сегодня же рассмотрим твою записку. Но нам хотелось бы знать, через сколько времени ты изготовишь орудия?

Лоб Фероцо с недавно зажившим шрамом наморщился, а лицо окончательно приобрело печальное выражение. Мастер знал, что ответ вызовет недовольство, но лучше вытерпеть сейчас, чем, солгав, ждать, когда ложь раскроется. Собравшись с духом, лонвардец сказал, что обучение помощников, а также изготовление такого количества бомбард потребует не менее года. И это еще не все трудности…

– Замолчи, – Гарольд мгновенно покраснел от гнева. – В своем ли ты уме, Фероцо? Какой год? В Мооренбурге стоит армия мятежников, которая не сегодня-завтра двинется на столицу. Прикажешь попросить их, чтобы подождали, пока ты кого-то там научишь?

Обмерев от страха, мастер ничего не ответил. Неожиданно в беседу вмешался канцлер. Медленно, с усилием выговаривая слова, Рунхофен произнес:

– Я предупреждал: чудеса случаются редко. Не следует гневить Господа, требуя невозможного. Гром и молния – хорошо, но…

С трудом удержавшись, чтобы не наговорить грубостей союзнику, император с вежливой улыбкой остановил старика:

– Граф, мы очень ценим ваши советы и замечания, но разговор с лонвардцем еще не закончен.

Рунхофен вяло пожал плечами. Потянулся за украшенной великолепной чеканкой чашей, в которую Майнерд поспешно долил вина:

– Хорошо, я помолчу.

Раздраженно забарабанив по столу пальцами, унизанными перстнями, Гарольд повернулся к мастеру. Тот поспешно, как когда-то в спальне лонвардского старшины, опустился на колени. Торопливо, несколько путано заговорил:

– Ваше императорское величество, моя жизнь принадлежит вам и для меня нет ничего важнее, чем преданная служба. Последний раз на изготовление бомбарды я потратил больше месяца. Но если у меня будут умелые работники, а ведь людей нужно еще обучить, и материалы… Я думаю, мы сможем делать не менее восьми… десяти орудий в месяц. Кроме того, само оружие ничто без моей алхимической смеси. Всего лишь куски металла.

– Подожди, – оборвал его Гарольд. – Значит, больше десяти бомбард за месяц у тебя не выйдет?

– Больше не получится, ваше императорское величество.

– А если мы сейчас пригласим палача, – на губах императора появилась скверная улыбка, – и прикажем объяснить, что не можем столько ждать? Что ты тогда ответишь? Что скажешь завтра утром, после пыток?

Лицо Фероцо стало еще бледнее. Дрожа губами, он тихо, но твердо произнес, что все равно не сможет выполнить заказ быстрее.

– Чем бы мне не грозил гнев императора, – сказал изобретатель, – это невозможно. К тому же, как я уже говорил: необходим порох. После подавления мятежа осталось меньше бочонка моего чудесного порошка – его хватит на шесть-семь выстрелов. Секрет пороха известен только мне… Получается: я должен лично делать смесь, что невозможно из-за большого количества, которое нам потребуется. Или надзирать за ее приготовлением. Нужны помощники, которые не смогут выдать тайну…

– Хорошо, хорошо!

Не в силах усидеть на месте от охватившего его раздражения, Гарольд поднялся. Принялся расхаживать по кабинету, бросая злые взгляды на покрытые замечательной резьбой книжные шкафы, застывшего в кресле канцлера, коленопреклоненного лонвардца. Император видел, что Фероцо не лжет: за отказом мастера не было игры – желания побольше выгадать. И от понимания этого Гарольду становилось еще хуже: слишком далеко молодой монарх ушел в мечтах. Начиная с надежды на быстрое усмирение врагов и заканчивая…

Неожиданно остановившись за спиной изобретателя, император положил ладонь на его левое плечо. Со злорадством ощутил, как тот содрогнулся от прикосновения. Сурово, но без угрозы Гарольд сказал:

– Мы верим тебе, Альбер Фероцо. Однако интересы государства требуют от моих подданных жертв. Один раз ты сделал чудо – придется повторить. Получишь все необходимое: людей, бронзу, деньги, любые вещества для своей алхимии. За исключением времени – его у нас очень мало.

– Золота тоже, – буркнул Рунхофен. – Казна разграблена. Шперре – злодейски умерщвлен…

Побагровев, император прервал графа:

– Мы же предупреждали, канцлер! Все замечания после. Или, может, вы плохо себя чувствуете и подводит слух, любезный граф?

Рунхофен перевел на монарха тяжелый взгляд.

– Да, ваше императорское величество, – сказал он равнодушно, – после подлого убийства моего сына – я держусь на ногах только благодаря милости Господа Всемогущего. В любой час бог может призвать меня, и вы останетесь без самого преданного союзника. А это очень плохо: лишиться поддержки в такой опасный момент.

Чтобы не выругаться, Гарольд прикусил нижнюю губу. Взяв себя в руки, мягко произнес:

– Вы правы, дорогой граф. И в душе мы скорбим вместе с вами. Но наш общий долг – подавить мятеж как можно быстрее. Деньги придется найти. Любой запрос мастера должен быть немедленно удовлетворен. Он будет работать на наше благо и ответит за каждый истраченный грош.

Молодой правитель убрал руку с плеча Фероцо. Тот осторожно повернул голову, отыскивая глазами Гарольда:

– Ваше императорское величество, разрешите сказать! Клянусь, что буду трудиться круглые сутки. Не знать ни отдыха, ни сна, лишь бы исполнить порученное мне дело. Но…

Император жестом остановил лонвардца:

– Мы желаем, чтобы ты берег себя, Альбер Фероцо. И ждем… через месяц, не позже, двенадцать новых бомбард. С достаточным количеством твоего волшебного порошка. Из расчета, скажем, на тридцать выстрелов для каждого орудия. Ты понял?

– Да, ваше императорское величество, – закивал мастер. – Это возможно.

Гарольд вернулся в кресло, выбрал из вазы с фруктами красное яблоко:

– Начиная с завтрашнего дня у тебя есть ровно год на создание ста "огненных труб". А порошок… – он жадно, несколько раз откусил от спелого плода и принялся с хрустом жевать. – Чем его больше, тем лучше. Ясно?

– Да, ваше императорское величество. Можете быть уверены, я справлюсь.

– Еще бы, – хмыкнул Гарольд, сплевывая зернышко. – Иначе попадешь к палачу и пожалеешь, что толпа не разорвала тебя у дома вашего старшины.

Помолчав, император ласково продолжил:

– Но не думай, что я желаю твоей смерти, Фероцо. Ты нужен мне и, если сделаешь все в срок, – моя благодарность превзойдет любые ожидания.

Сделав паузу, чтобы доесть яблоко, Гарольд закончил:

– Получишь много денег и пожизненно займешь место цехмистера новой гильдии. И это не все, Фероцо. В благодарность за службу тебя ждет титул и земля. Сможешь передать по наследству детям, если решишь ими обзавестись.

– Ваша щедрость – безгранична, – лонвардец поднялся и ступил к креслу монарха. – Разрешите поцеловать руку, ваше императорское величество.

Усмехнувшись, Гарольд протянул ему правую кисть, и мастер надолго приник к перстню с бриллиантовым гербом империи. Потом, повинуясь жесту правителя, поднялся и, кланяясь, попятился к дверям. Через несколько мгновений Фероцо вышел из кабинета, а канцлер устало произнес:

– Вы слишком надеетесь на эти… бомбарды. Нельзя строить политику на фокусах чернокнижника. Вчера ко мне заезжал кардинал Ольц. Он хочет лично допросить лонвардца.

Подавив желание послать сидевшего напротив старика к дьяволу, Гарольд сдержанно ответил:

– Вы слышали, граф: если через месяц Фероцо не выполнит поручение – отправится к палачу. К какому именно – нам безразлично. Но в случае успеха – мы никому не позволим даже косо взглянуть в сторону Альбера. Впрочем, никто и не посмеет: снаряды его орудий заткнут глотку любому из наших врагов.

– Очень на это надеюсь, – Рунхофен снова потянулся за чашей. – Но необходимо прожить целых тридцать дней. У нас мало солдат… Золота и того меньше, союзники – ненадежны. Народ пока спокоен… потому что напуган. Я приказал распускать слухи об "огненных трубах", но на них долго не продержишься.

Прежде чем ответить, Гарольд взял из вазы грушу. Откусил, пожевал, потом скривился и выплюнул:

– Зеленая… Майнерд, вина.

Паж схватил графин голубого стекла с длинным витым горлышком. Стал наполнять кубок императора. Громко, опасно звякнуло, и сеньоры покосились на парня. От смущения тот покраснел, будто вареный рак.

– Мы смотрим на ситуацию не так мрачно, – взглянул на графа Гарольд. – Вчера мой тесть и канцлер Цатля выехали в герцогство… Спасибо, Майнерд. Они соберут там армию. Думаю, не меньше десяти тысяч человек. Нам остается только продержаться до ее подхода.

– На это уйдет много времени. Ваши стрелки появятся в Годштадте, – едва не выронив чашу, Рунхофен вернул ее на стол, – в лучшем случае через два месяца.

Молодой правитель нахмурился, в голосе прозвучало раздражение:

– Гильдия "мертвоголовых" на нашей стороне. Им уплачено вперед.

– За три месяца. Кроме того, необходимо содержать союзников. А в казне, как я упоминал, почти не осталось денег.

– Слушайте, граф, – Гарольд подался вперед, – к чему вы это говорите? Мы знаем положение лучше вашего. Когда у нас будут хотя бы полтора десятка бомбард…

– Их нет, ваше императорское величество. Те, что есть – армию Лиги надолго не задержат: у мятежников больше пяти тысяч воинов. Звездный тракт перекрыт, движение судов по Троице остановлено, – Рунхофен говорил на удивление быстро, но задыхался. На лбу старика выступили капли пота:

– Союз Вольных городов не признал ваше избрание и выжидает. А когда вражеская армия подойдет к столице – у нее найдутся сторонники внутри городских стен: годштадский сброд примет любую власть. Лишь бы их оставили в живых и не трогали дома. Уверен, что Лига будет щедра на посулы.

Замолчав, канцлер закрыл глаза. Откинулся на спинку, осев в глубоком кресле. По лицу старика было видно, что разговор дается ему с большим трудом. Глядя на собеседника, Гарольд раздраженно подумал, что тот не жилец. Вполне может отправиться на встречу с Господом прямо сейчас. Но во многом старик прав: нет времени и не хватает людей. Отряд полковника фон Вайденца, цатльские стрелки, дружины союзников, плюс ополчение из напуганных грабежами чужеземцев – наберется чуть больше трех тысяч. Один штурм удастся отбить, но второй… Да еще, если предадут горожане… Тогда стены точно не удержать. А потерять сейчас Годштадт – значило утратить корону.

– Что же делать? – наконец спросил император. – В чем, по вашему, выход, граф?

– Расколоть Лигу, – не поднимая век, тихо ответил Рунхофен. – Там есть люди, способные одуматься. Например, гофмаршал Друа. Не понимаю, как вообще старый дурак ввязался в авантюру… Кроме него наберется еще десяток сеньоров – помельче и победнее. Им нужно заплатить и пообещать столько, чтобы головы закружились, – граф криво улыбнулся. – Закружились так, как сейчас кружится моя бедная голова.

– Может, послать за лекарем? – участливо спросил Гарольд и бросил взгляд на подобравшегося пажа. – Разговор продолжим потом, когда вы отдохнете, дорогой Рунхофен.

– Ничего, выдержу, – буркнул старик, – мое время не пришло. Из вождей Лиги я бы предложил начать переговоры с графом Туршским.

– Почему именно с ним?

Рунхофен оттер ладонью вспотевший лоб, пробормотал:

– Наверное, я все-таки пойду отдохнуть… Но сначала закончим, ваше императорское величество. Почему Турш?

Задав вопрос, канцлер замолчал, словно обдумывая ответ или собираясь с силами. Затем медленно довел мысль до конца:

– Граф увел вассалов на похороны Карла в Годштадт и практически оставил свои земли без защиты. Как мне сообщили, отряды наемников уже вторглись в Турш и, не встречая сопротивления, движутся к столице. Уверен, мятежник сейчас не может решить, как ему поступить: остаться в Мооренбурге или вернуться? В случае, если граф уйдет – к нам или к себе домой, – Лига потеряет больше тысячи воинов.

– Это было бы очень хорошо.

Ухватившись за поручни кресла, Рунхофен начал тяжело подниматься. По знаку императора Майнерд помог старику. Тот тускло посмотрел на Гарольда:

– Простите, но я вынужден откланяться. Устал.

– Конечно, идите. Отдыхайте. Мы обдумаем сказанное вами.

Опираясь на твердую руку пажа, Рунхофен побрел к двери. В нескольких шагах от нее он остановился и оглянулся на императора. Сказал:

– Я отправлю к нему знакомого, пусть поговорит. Предложим за выход из Лиги полное прощение, новый договор и много золота. Часть придется заплатить… Все равно необходимо обращаться за деньгами к банкирам.

– Хорошо, дорогой граф. Действуйте, как сочтете нужным. Обещайте от нашего имени, что пожелаете, лишь бы ослабить врагов. Ведь необязательно потом выплачивать изменникам всё?

Криво улыбнувшись половиной рта, канцлер слабо кивнул:

– Да, ваше императорское величество. Иногда достаточно просто пообещать.

Майнерд вывел старика за дверь и передал слугам. Когда он вернулся, император рассеянно посмотрел на пажа. Задумчиво произнес:

– Пусть только нам хватит времени. А там любой договор…

Не закончив, Гарольд щелкнул пальцами и сдул с ладони невидимую пушинку. Застывший в ожидании дальнейших распоряжений Майнерд недоуменно заморгал.

Вернувшись на постоялый двор после разговора с фон Бакке, ученик долго не мог уснуть. Ворочался на тюфяке, в десятый раз обдумывал сказанное. То мечтал о мести доносчикам, то прикидывал, нельзя ли как-то изловчиться – не платить шантажисту. Но ничего путного в голову так и не пришло. Конечно, он мог уйти из города и, скинув двухцветный дублет, опять превратиться в бродягу… Которого в случае поимки бывшими товарищами, ожидала петля за дезертирство. "Костер, веревка – многовато для одного", – усмехнулся Урс в темноте и вскоре наконец-то уснул. Проспал недолго, часа четыре: засевший в груди страх опоздать на встречу разбудил не хуже барабанной дроби.

Хозяин еще не вернулся, наверняка храпел у Ирмы под боком. Поднявшись, ополоснув лицо водой из кувшина, Урс решил, что идти к ростовщику слишком рано: недавно только рассвело. Дело было даже не в том, что старик, скорее всего, спит – клиентов тот принимал круглые сутки. Не хотелось привлекать к себе лишнего внимания, показывать, что торопишься: сразу получишь меньше, чем рассчитывал. И так у согнутого, словно горбун, Копфмана не выторгуешь больше четверти настоящей цены. Но другие, не любившие ученика за осведомленность, дадут и того меньше. А тихий, седобородый Копфман, предпочитавший дружить со всеми, иногда приглашал сметливого паренька к себе на кружку пива. Угощая, как бы случайно показывал какую-нибудь ювелирную вещицу – залог, в котором сомневался. С деланным безразличием спрашивал, что гость о ней думает? Мысленно посмеиваясь над наивной хитростью, Урс говорил, если знал… Пару раз, похоже, ему действительно удалось помочь.

Но расставаться с золотой цепью за бесценок было жалко: вряд ли удастся заработать достаточно, чтобы выкупить. Впрочем, не даром же говорится: легко пришло – быстро ушло. Досталось украшение Урсу случайно, можно сказать, само в руки попало. Месяц назад в Асброке назначили ученика в ночной патруль – вместе с товарищами улицы обходить. Захваченный город был небольшой, тихий, однако не прошло и часа, как из-за сараев, мимо которых шли, раздались отчаянные женские крики. Причем такие, что всем стало ясно: баба с жизнью попрощалась.

Стрелки переглянулись – особо рисковать никому не хотелось. Старший все-таки скомандовал "вперед", и наемники осторожно двинулись меж черневших в темноте строений. Шли медленно, с опаской. Злодеи, само собой разумеется, дали деру – дожидаться не стали. Подвыпившего фельдфебеля, услышавшего, как улепетывают невидимые в темноте враги, вдруг охватил охотничий азарт. Бросился он в погоню, остальные волей-неволей за ним припустили. Один Урс, шедший последним, когда под дощатой стенкой тела увидел, задержался. Решил помочь несчастным, да поздно было: немолодых мужчину с женщиной так ножами истыкали, что крови целая лужа натекла.

Пока товарищи за разбойниками безуспешно по задворкам гонялись, паренек осмотрел убитых и нашел сорванную с шеи одного из них золотую цепь. Взял ее, липкую от чужой крови, и после короткой заминки сунул за пазуху. В голове мелькнула мысль, что надо будет находку начальнику отдать, но Урс тут же передумал. Наследников искать никто не будет: в лучшем случае сегодня же пропьют вещь всей компанией, в худшем – старший себе заберет.

Бранясь, ни с чем вернулись остальные. Двое мастеров сразу принялись бесцеремонно обыскивать трупы и к общей радости нашли у женщины под юбками тощий кошелек с серебряной мелочью. Мертвецов отволокли в монастырь, а на чужие деньги после дежурства заказали в корчме пива. Каждому по две кружки досталось. В общем, история вышла прибыльная, но какая-то стыдная: вспоминая ее, Урс не мог отделаться от чувства неловкости. Может, оно к лучшему, что присвоенная им вещь, уйдет навсегда в другие руки. Сейчас главное с фон Бакке дело уладить, сплавить его куда подальше, а потом видно будет.

Чтобы чем-нибудь занять себя, паренек принялся мастерить. Как всегда увлекся и не заметил пролетевшего времени. Через несколько часов, не дождавшись возвращения арбалетчика, Урс отправился к ростовщику. Оказавшись за воротами постоялого двора, чуть не столкнулся с Зихти. Усыпанная веснушками физиономия приятеля была необычно мрачна, что не помешало ему обрадованно схватить Ульриха за рукав:

– Ты куда так рано? Слыхал новый приказ?

Пропустив первый вопрос мимо ушей, бывший ученик ювелира поинтересовался, что друг имеет в виду? Гримасничая от вызванной похмельем головной боли, пикинер рассказал последнюю новость. Мол, на рассвете в Самьер к Меродеру прибыли трое гонцов. Кто такие и откуда – неизвестно, но, видать, гости важные: их сразу провели к начальству, а потом в дом, где квартировал капитан, созвали офицеров. На совет.

– Мне подмастерье старшего писаря, – продолжал Красный, – сказал, что скоро объявят о походе. На столицу графства двинем. Пока только приказали сидеть по квартирам, никуда не уходить. Слушай, у тебя хлебнуть ничего нет? Вчера с ребятами натрескался – голова лопается. Так ты куда топаешь?

– В бордель, – ответил Урс. – Мастера предупрежу…

– Я с тобой, – с готовностью вызвался приятель. – Может, получится у девок выпросить – горло промочить. Уф, ну мы и нажрались. Жаль, что тебя с нами не было.

– Угу, – пробормотал ученик арбалетчика.

Они зашагали по залитой ярким утренним солнцем улочке. Красный кряхтел и вытирал вспотевшее лицо беретом. Помрачневший Урс размышлял над тем, как избавиться от свалившегося на голову дружка. Вести пикинера к ростовщику он не собирался.

– Слушай, – остановился Урс, – говоришь, нам сегодня выступать? А когда?

Зихти пожал плечами:

– Откуда ж я знаю? Объявить могут в любой момент. Как скажут, задницу в руки и вперед, марш-марш.

Ученик арбалетчика громко, с чувством выругался. Красный поинтересовался у приятеля, что случилось. Помявшись для вида, Урс ответил, что познакомился позавчера с одной здешней девицей. Очень весело провели время в лесочке, на окраине городка…

– Когда ж ты успел? – недоверчиво перебил Зихти. – Целыми днями с цацками возишься, из комнаты не вытащишь.

– Значит успел. Ты это… сходи за мастером вместо меня? Я бы к ней сбегал. Вдруг удалось бы еще раз… прогуляться, – осклабившись, Урс подмигнул приятелю. – В долгу не останусь – ты меня знаешь.

– Может, пойдем к ней вместе? Ладно, шучу, – увидев, как нахмурился Ульрих, добавил Красный. – Девка-то хоть хорошая?

– Да. Предупредишь Соу?

Вытерев влажное от пота лицо, Зихти протянул к ученику арбалетчика широкую ладонь:

– Уже бегу, если пиво ставишь. Кувшин.

– Хватит с тебя и половины, – Урс достал грош. – Держи.

Деньги исчезли в мосластом кулаке, а Зихти поинтересовался, что ему ответить, если мастер спросит, где его помощник? Почему сам не пришел?

– Соври чего-нибудь, – Урс пожал плечами. – А можешь вообще не говорить, что меня видел. Ты ведь мог случайно в бордель зайти.

– Так и скажу. Смотри, девке не болтай, что мы в поход выступаем. Во-первых, нельзя – тайна. Во-вторых, узнает, что уходишь – точно не даст, зря прогуляешься.

Хохотнув, Зихти легонько ткнул приятеля в грудь. Тот озабоченно улыбнулся, и они расстались. Не прошло четверти часа, как бывший ученик ювелира оказался на окраине Самьера у домика, в котором снимал комнату ростовщик. Выждав, пока оттуда уйдет посетитель – незнакомый пареньку подмастерье – Урс постучал в калитку. Надолго у Копфмана он не задержался: тот знал о будущем походе и готовился к отъезду. Вяло ругаясь с владельцем дома о плате, старик наблюдал за племянником, грузившим в повозку вещи.

Появившийся Урс незамедлительно пришел знакомому на помощь, грозно рявкнув на приставучего бюргера. Домохозяин исчез, а ростовщик с клиентом, пройдя в комнатку, где царил предотъездный беспорядок, занялись оценкой и оформлением заклада. К счастью, старика сейчас больше волновали насущные дела, и он воздержался от лишних расспросов. Предложенная Копфманом сумма оказалась чуть меньше, а процент выше, чем рассчитывал гость, однако торговаться не было времени.

От ростовщика Урс поспешил к юристу. В "хвосте", где тоже прослышали о готовящемся выступлении, многие сворачивали палатки. Несмотря на царившую вокруг суматоху Урс быстро отыскал харчевню. Мирша Повар никуда не торопился: над очагами, выложенными из камней, висели закопченные котлы, в которых слабо булькала похлебка. Несколько человек, присев неподалеку, черпали ложками из большого глиняного горшка. Присмотревшись, паренек узнал бывших пленников. Но фон Бакке среди них не было.

Некоторое время паренек просто бродил неподалеку, надеясь высмотреть или дождаться появления знакомого. Сначала Урс думал, что тот отправился по нужде, но время шло, а юрист все не появлялся. Его товарищи по баронской темнице уже закончили есть и разбрелись… Забеспокоившись, Урс подошел к хозяину "Сытного котла". Заявил, что пришел забрать одного из освобожденных вчера узников.

– Высокий такой, худой, – туманно пояснил ученик. – Вроде из господ. Мне фельдфебель сказал… Я смотрю, нет его.

Изобразив на коричневой, лоснящейся от пота физиономии внимание, Повар выслушал. Покачав курчавой головой, сказал, что от этих нищебродов, хотя они, конечно, люди пострадавшие, одно беспокойство.

– И никакой прибыли, сплошной убыток, – вздохнул Мирша. – Кажись, все на месте были: на четырнадцать человек такую похлебку сготовил – пальчики оближешь! Но я за ними не слежу – зачем? Вы у них поинтересуйтесь, – он кивнул в сторону усевшихся под навесом мужчин, – может, знают.

Деваться было некуда, Урс подошел к пленникам. Не успел задать вопрос о пропавшем юристе, как его забросали жалобами. Все ругали Повара, помои, которые он дает вместо нормальной еды, спрашивали, обратился ли господин капитан в магистрат за помощью для них? Или самим идти?

– Говорят, отряд уходит, – к ученику подступил человек в латаной-перелатаной рубахе, – а с нами что будет? У нас ни денег, ни знакомых…

– Поедете в "хвосте", – увидев, что разговор принял ненужный оборот, прервал Урс. – Не волнуйтесь, о вас позаботятся.

Наконец ему удалось спросить о фон Бакке. Двое сразу же ответили, что тот уехал.

– Повезло человеку – приятеля встретил, – с завистью сказал один из них. – Тот ему денег дал, одел, обул и в Лемель отправил.

– Какого еще приятеля? – растерялся ученик арбалетчика. – Откуда?

Никто не знал, потому что фон Бакке, все время плена державшийся несколько особняком, в разъяснение не вдавался. Сказал только, что уезжает: дескать, прямо сейчас повозка уходит… Ничего толком не выяснив, Урс отправился восвояси. Неожиданное появление у юриста таинственного и щедрого друга, внезапное исчезновение вымогателя скорее напугало, чем обрадовало паренька. Он с трудом мог представить причины, по которым фон Бакке решил отказаться от верных денег. Разве что случайная встреча и отъезд были юристу намного выгоднее. Впрочем, неважно, лишь бы после старый знакомый не решил выдать ученика властям. Но тут Урс мог положиться только на свое везение.

Вернувшись на постоялый двор, он получил легкую затрещину от поджидавшего там Соу. Оказалось, что по отряду огласили приказ Меродера – вечером выступать. Куда – неизвестно: начальники скрытничали, но ходил упорный слух, что на столицу графства.

– В самое сердце вдарим, – воинственно подытожил арбалетчик. – Ну, и народишко там побогаче – есть чем поживиться.

– Подъем.

Казалось, только закрыл глаза! Чей-то крепкий, бесцеремонный пинок пониже спины буквально вышиб Урса из сна. С перепугу попытавшись вскочить, запутавшись в собственном плаще, паренек шлепнулся обратно – на постель из еловых "лап". Ничего не соображая, вытаращив глаза, завертел головой. Увидел справа железную спину удаляющегося человека – тот неспешно шел вдоль длинного навеса, под которым храпело с полсотни наемников. Ведя свой, непонятный счет, он время от времени, остановившись, коротко бил башмаком кого-то из спящих:

– Подъем… Подъем, бездельники.

И шагал дальше, не обращая внимания на брань разбуженных людей. Сверху на лоб Урса часто закапало – ночью пошел дождь, а небрежно сооруженная из ветвей крыша протекала. Вздохнув, паренек размазал ладонью холодную воду по лицу.

– Ну, чего расселся, сопляк? – послышался из темноты хриплый голос Соу. – Топай сюда.

– Сейчас, мастер, – откликнулся ученик. – Уже…

Морщась от боли в ушибленной заднице, он расправил плащ, сгреб оружие и сумку с вещами. Вылез прямо под струи усилившегося ливня. Подойдя вплотную к хозяину, разобрал, что тот мрачен и зол. Спрашивать о причине ночного переполоха не пришлось: чертыхаясь, Ноах сообщил, что отряд идет на штурм городских укреплений. Похоже, новость мастеру была не по вкусу, хотя каждый из пяти дней, прошедших с начала осады, он брюзжал о потраченном впустую времени. Впрочем, после убийства парламентеров – своеобразный ответ коменданта, барона Хегли на предложение о сдаче Шародена – весь лагерь гудел, словно рой разъяренных шершней. "Мертвоголовые" из "Мечехвоста", "Черного кочета", Вольные копейщики, набранные братьями Зиммерсами в Дамбурге и его окрестностях, кавалеристы графа Лицце просто рвались в бой, громогласно живописуя, что они сделают с "проклятыми каплунами". Земляные валы с палисадом окружавшие Шароден – это вам не стены столичной цитадели – стрелки не сомневались в будущей победе.

Однако командиры четырех отрядов, наступавших на столицу графства и вместо нее неожиданно обложившие второй по богатству город Турша, не торопились. Капитаны опасались, что две тысячи человек цехового ополчения, усиленного двумя сотнями баронских дружинников, будут драться не на жизнь, а на смерть. Неожиданное убийство переговорщиков не было следствием внезапного помрачения ума коменданта. Нет, старый вояка Хегли, подло нарушив правила ведения войны, надеялся отрезать своим людишкам путь к капитуляции. И, как удалось узнать от беглецов, пытавшихся удрать из Шародена, у барона получилось посеять в умах твердое убеждение, что теперь пощады не будет. Население охватила мрачная решимость дорого продать жизни, ежедневно подогревавшаяся торжественными молебнами в храмах и многолюдными шествиями.

Впрочем, попыток сделать вылазку или атаковать лагерь наемников до сих пор не предпринималось. Зато велись усиленные работы по укреплению палисада, на гребни старых, осевших валов ежедневно высыпались тысячи корзин с землей. Мобилизованные магистратом мужчины, женщины и дети трудились с утра до ночи в надежде, что их усилия помогут спасти Шароден от кровожадных грабителей. В лагере же наемников проклинали подлых убийц и жаждали мщения. А также поскорее добраться до вражеских сундуков, кошельков, винных погребов, амбаров с товарами: город снабжал добрую половину Турша сукном, золотой и серебряной канителью, всевозможными кузнечными изделиями. Не говоря о том, что Шароден обладал правом чеканить собственные деньги – в подвалах монетного двора хранилась не одна тысяча марок серебра. Добыча ожидалась знатная, и многие, не задумываясь о предстоящих потерях, искренне радовались глупости бюргеров, отказавшихся от мирной сдачи. "Все будет наше", – витало над лагерем.

– Ну, чо рот раззявил, дурак? – спросил Урса мастер. – Думал всю жизнь бока отлеживать? Нет, хрен тебе. Смотри, чтобы тетива не намокла – оружие держи под плащом. Шевелись, болван.

Урс потащил из чехла арбалет, а вокруг, переговариваясь, проклиная всё и вся, возились разбуженные наемники. Раздраженный Соу, который вчера основательно перебрал, без остановки ругался и говорил, что время для штурма выбрали неудачное. Пока они доберутся до вражеских укреплений, – туда еще топать через всё поле, половину лиги, не меньше, – тетивы луков и оперение болтов может отсыреть.

– Ну, што нам – прикладами по их головам лупить? – обращался он к приятелю – мастеру Лихшеру. – Да и темно: за двадцать шагов ничего не видно – хрен куда попадешь.

Собеседник – человек флегматичный – вяло отвечал, что так-то оно так, но ночь и ливень для неожиданной атаки – самое то. Начальники сделали правильно, что выждали, пока ветер с севера грозовые тучи нагонит. Наверняка городская стража сидит сейчас где-нибудь в тепле, а, может, и вообще сопит в две дырки.

– Когда проснутся – поздно будет: наши уже на валы полезут, – закончил Лихшер. – Не сможем стрелять – мечами поработаем. Тоже славно…

Он ободряюще хлопнул Ноаха по плечу. Тот закивал, но физиономия у него осталась кислой. Тем временем подошел кутавшийся в плащ лейтенант. Следом мальчишка с бочонком водки. Каждый из наемников получил по чарочке. Потом, отдавая приказы через двух помощников, Наги принялся приводить столпившихся у навеса стрелков в надлежащий вид. Знакомый ученику арбалетчика Кир и еще один фельдфебель, чье имя вылетело из головы, засновали среди людей, словно ткацкие челноки. Щедро отвешивая ученикам и подмастерьям затрещины, грозно шипя "Малчать…Тихо стоять, сволочи… Строиться", они быстро согнали подчиненных в колонну. Урс с мастером оказались почти в середине. Дождь слегка приутих, дул промозглый ветер, но небо было по-прежнему затянуто черными тучами. Где-то далеко позади ударил гром, полыхнуло молния. Спереди и позади Урса торопливо зашептали молитвы. Лейтенант отдал команду – передние ряды стрелков двинулись, за ними, чавкая по раскисшей земле, потянулись остальные.

Нагнув прикрытую капюшоном голову, чтобы поменьше дождя летело в лицо, Урс шагал, стараясь унять пробиравшую его от холода дрожь. Страшно не было – происходящее совсем не походило на то, что он читал и слышал о битвах. Ни тебе несущихся в атаку рыцарей в сверкающих доспехах, с разноцветными плюмажами поверх шлемов, ни застывших друг против друга стальных шеренг, готовых броситься в бой, ни трепета знамен на ветру. Просто с полсотни невыспавшихся, злых от похмелья, напуганных неизвестностью людей, кое-как построившись, бредет по грязи. А перед ними сотни таких же, ощетинившись пиками, сжимая в потных ладонях рукояти мечей, спешат к чернеющим в темноте валам.

Откуда-то слева донесся неясный, нарастающий гул. Земля под ногами задрожала. Отряд наемников, получив команду лейтенанта Наги, застыл на месте. Инстинктивно люди подались друг к другу, сбиваясь плотнее в кучу. Сердце в груди Урса тревожно забилось. Несколько человек, не дожидаясь приказа, извлекли арбалеты, заработали воротами. Ученик посмотрел на мастера Соу – тот, достав оружие, замер, таращась в темноту. Урс распахнул полы своего плаща…

– Тихо, ребята, тихо, – вдоль колонны шел фельдфебель. – Спокойно. Графские скачут, пропустим.

Кто-то из "мертвоголовых" громко выругался, от души пройдясь по родословной графа, и неудивительно: окажись это вражеская конница – сходу бы стоптали.

Через несколько мгновений показались передовые кавалеристы, действительно, из отряда Лицце. Первыми на огромных, облаченных в доспехи конях, сопровождаемые оруженосцами тяжело скакали трое рыцарей. За ними рысью по двое, растянувшись на сотни шагов, – простые воины. Грузные, в толстых, обшитых железной чешуей дублетах фигуры покачивались в седлах, колыхались древки копий, дрожали намокшие лисьи хвосты, украшавшие островерхие шлемы. Из-под копыт тяжело дышавших, бренчавших сбруей разномастных лошадей летели комья мокрой земли.

Пережидая, глядя на проносившийся мимо отряд, Урс почему-то с тоской вспомнил о кошельке, спрятанном под рубахой. Там оставался один золотой – дукат, который он рачительно не потратил вчера вечером. Когда, не выдержав ожидания последних дней, в тайне от хозяина устроил себе маленький праздник. "Знал бы, что ночью штурм – прогулял бы все до последнего биллона, – с запоздалым раскаянием подумал паренек. – Сходил бы еще раз к этой девке. Как ее там? К Божене. Или напился бы с Зихти до чертиков – сейчас веселее было бы. А так, не дай Господи, убьют и…".

Против желания он предельно ясно представил, как валяется с раскроенным черепом где-нибудь у подножия вала. Вместе с такими же беднягами, а незнакомый парень из похоронной команды или шустрый маркитант бесцеремонно шарит по его телу. Особенно противной Урсу показалась радость, которую неизвестный испытает, вытряхнув на ладонь тонкий желтый кружочек. Всё равно что мальчишка-рыболов наудачу закинувший в речку крючок с мухой и тут же поймавший на нее здоровенного зеркального карпа.

– Тьфу! Чтоб вас…

От досады Урс плюнул под ноги: нужно было все потратить – пропить со шлюхами, проиграть в кости. Сходить в зеленый шатер к гадалке – немолодой толстой тетке, на шее которой висел маленький костяной, искусно вырезанный человеческий череп. Вебер и Шан – дружки пикинера – пошли. Заплатили по пять грошей, вышли довольные: обоим предсказали, что жить будут долго. А еще можно было взять защитный амулет из тех, которыми торговал бродячий монах с длинной седой бородой. Вон, Зихти купил, не пожалел последние шесть грошей за медный оберег, заключавший в себе частицу берцовой кости святого отшельника.

Урс вспомнил, как рассматривал амулет, уже висевший на шее приятеля. Тогда, хмельной от вина и недавней близости с женщиной, он подумал, что шостак – не деньги, а лишняя защита в бою не помешает. Не доспех, конечно, но кто его знает, как оно там обстоит в высших сферах.

Ученик арбалетчика повернулся к старику-монаху, и тот сразу сообразил, что перед ним человек заинтересованный. Загнусавил что-то нараспев о святости отшельника, творившего чудеса при жизни и после смерти, завещавшего свой костяк монастырю. Урс даже шагнул к торговцу, но в этот момент между ним и продавцом появилась вышедшая из шатра гадалка. Мимоходом посмотрев на паренька, проследив за направлением его взгляда, она гадко улыбнулась, показав испорченные зубы. Неожиданно провела холодными, скользкими пальцами по щеке Урса. Громко фыркнула в сторону монаха:

– Не нужна ему твоя медяшка, старый пройдоха.

И ушла, скрылась в толпе, переваливаясь, словно утка. Святой отец принялся браниться ей вслед, но тихо и как-то неуверенно. Попытался снова обратить внимание покупателя, однако прикосновение чертовой ведьмы вызвало у того мерзкое ощущение: щека горела как от ожога. Растерянно потирая ее, он повернулся к Зихти…

Сильный толчок в спину заставил Урса покачнуться. Встрепенувшись, он с раздражением оглянулся. Стоявший за ним подмастерье вызывающе оскалился:

– Чего застрял, щенок? Вперед иди, вперед! Или штаны замарал?

– Пошел ты, – огрызнулся Урс, однако графские всадники уже проехали и отряд стрелков пришел в движение. Его снова толкнули – на этот раз другой наемник, и паренек заторопился, приноравливаясь к общему шагу.