Желтая кружка с ройбушем стояла аккурат перед клавиатурой на единственном месте, свободном от железяк и бумажек. Кирилл сделал глоток. Неплохой чай, не зря взял.

Маленькие радости… А что делать, если большие в его жизни все никак не появляются? С зарплатой системного администратора небольшой компании по продажам канцтоваров шибко не разгуляешься. Таких на рынке хоть ложкой ешь – и контор, и админов. Теплые места давно крутыми спецами заняты, куда ему с ними тягаться? Вот и тянет здесь лямку четвертый год.

Отхлебнув чай, он пролистнул очередную страницу логов. Опять финдиректор в обед порнуху смотрел. Как-то, не выдержав такой наглости, он сделал переадресацию с трех иксов на сайт о материнстве, но финансовый его тут же вызвал и, отводя глаза, попросил больше не хулиганить. Кирилл понятливый, ему дважды повторять не надо.

Он отфильтровал логи по имени конкретного пользователя и уставился на скромный список – поисковик, почта и все тот же форум. Жаль. Менеджера с редким нынче именем Прохор он бы прижучить не отказался. За год работы в компании тот успел достать админа до печенок. Секретарша и курьер от него тоже стонали. Гаденькая и хамоватая личность, плюс воспаленное самомнение, минус возможность кем-то командовать – все помножить на неуемную энергию. Этот коктейль приводил к тому, что Прохор как мог цеплялся к мелочам, предъявлял совершенно идиотские претензии, а порой и выдумывал проблемы сам.

Форум, с которого менеджер не вылезал, Кирилл уже давно прошерстил вдоль и поперек – увы, ничего предосудительного, обычные детские шалости и выпендреж. Черно-зеленый фон, серый текст, кислотные картинки, название в пол-экрана: «Хакеры реальности». Дизайнеру стоило бы оторвать руки и пришить к плечам. Над «Базой знаний по аномальным зонам» и «Списком отличий другого мира» Кирилл в свое время от души похохотал: «Президент России там Путин», «В той Москве все говорят “поребрики”» и все остальное в таком же духе. Порой проскакивали намеки на какие-то аферы, но особо в открытом доступе это не обсуждалось. Да какие тут могут быть серьезные дела? Дети, одно слово…

Он закрыл логи и потянулся. Часы на мониторе показывали почти одиннадцать. Вечера, не утра. Он частенько засиживался допоздна – в основном со своими делами, начальству об этом знать ни к чему. Сегодня, правда, ничего полезного сделать не удалось; программа, которую он писал уже второй месяц, упорно не желала работать. И ладно, времени еще полно, все успеет. Это ж для себя, а не по приказу.

Тишина ночного офиса завораживала, лишь вентиляторы серверной стойки за спиной деловито гудели, но к этому Кирилл давно привык и не замечал. Жаль уходить – дома тоже ничего хорошего не ждет, – но пора, поздно уже.

Выйдя из комнаты, Кирилл увидел в другом конце длинного коридора главбухшу с генеральным. Вот же трудоголики! Ничего, пусть коллективу денежку зарабатывают. И думают, что админ тоже пашет в поте лица, невзирая на восьмичасовой день. Может, вспомнят, когда премию будут распределять.

Парочка смотрелась колоритно – высоченный, крепкого сложения мужчина далеко за полтинник и миниатюрная фигуристая дамочка, на вид лет тридцати. Аккуратная седая шевелюра, крупный нос с горбинкой, смотрящий чуть вбок – и остренькое, но изящное личико в обрамлении вечно растрепанного каштанового каре.

Игорь Сергеевич издали глянул на Кирилла поверх очков и отвернулся. Марина встрепенулась:

– Ой, Кирюш, как хорошо, что ты здесь! Иди скорей сюда!

Вот черт! Разве не видит, что человек домой направляется? И что времени уже далеко не шесть вечера? Не зря ее мегерой за глаза зовут. А еще мымрой, стервой, кровопийцей и истеричкой – попробуй только слово поперек сказать, сразу огребешь.

Он остановился в паре шагов и обреченно воззрился на Марину. Та тут же зачастила:

– Значит, так! Нам нужно настроить доступ к файлам и почте через сотовые телефоны – я знаю, что так можно, не спорь. Разберись и сделай. Чтобы личные документы тоже можно было скачивать… Кирилл! Ты меня слушаешь?! Ау!!!

Кирилл не слушал. Он оторопело смотрел… нет, не на начальников, которые стояли чуть сбоку. Прямо перед ним, из ничего, медленно проявляясь, словно проходя через невидимую границу, к нему приближался он сам – с открытым ртом и выпученными глазами.

Марина дернулась, проследив его взгляд, странно булькнула и осела – Игорь Сергеевич едва успел ее подхватить.

Да, это был он собственной персоной – системный администратор Кирилл Григорьевич Есин, двадцати девяти лет от роду, невысокий крепыш с белобрысой, давно не стриженной шевелюрой и чуть крупноватыми губами, за что его часто поддразнивали приятели. Буро-зеленый – такой же, как у него самого, – джемпер свисал с плеч бесформенной тряпкой.

– Ты кто? – наконец выдавил его двойник.

– А ты кто?

Он медленно обошел вокруг самого себя, потыкал пальцем – не привидение. Да и, судя по реакции остальных, не одному ему это видится. Значит, не глюки. Как там у классиков – «только гриппом вместе болеют, а с ума поодиночке сходят»? Утешает, но понимания не добавляет.

– Что здесь происходит? – выпалил директор. – Что, черт побери, происходит в моем офисе?!

– Фигня какая-то тут происходит, – буркнул Кирилл.

– Это точно, – двойник огляделся. – Ладно хоть начальство не видит, а то вони было бы…

– Не понял! – Игорь Сергеевич усадил медленно оживающую мегеру на диванчик напротив стойки и подошел к админам.

По мере его приближения второй Кирилл бледнел лицом и вытягивался фигурой, словно солдат перед генералом.

– А-а-а… это… вы же… ну… там… у себя… с этой… мымрой…

– С кем?! – взорвал коридор вопль Марины, мгновенно пришедшей в себя.

Кирилл инстинктивно съежился, но двойник, словно ничего не слыша, продолжал бормотать что-то про директора в кабинете. Мегера растолкала остальных и уперлась взглядом в Кирилла-два. Тот присел.

– Как ты меня назвал?!

– Да, блин, откуда вы здесь все?! – завопил он.

Круг вопросов замкнулся.

Марина вновь накинулась было на двойника, но директор гаркнул:

– А ну, тихо! – он повернулся ко второму админу: – Ты нас что, не видел и не слышал?

Тот помотал головой.

– А когда увидел?

– Ну, когда вы подходить начали…

– Где именно? – четкие вопросы выстреливали один за другим.

Кирилл-два отошел в сторону:

– Где-то здесь…

Все оторопело наблюдали, как часть руки вдруг пропала, словно отрезанная.

– Дела-а-а! – протянул первый админ, уже начиная понимать, к чему клонит директор. Ох, не зря тот свое место занимает!

– Мел или маркер есть? – от пронзительного взгляда Игоря Сергеевича Кирилл подобрался и подскочил к секретарскому столу.

Не обращая внимания на шипение мегеры, они заставили второго админа пройти вдоль невидимой границы, которая отделяла странную зону от остального мира. Кирилл-один с маркером полз следом, оставляя за собой на полу черную линию.

Наконец они огляделись.

Довольно солидный участок неровной кляксой раскинулся от стены до стены, прямо на выходе из длинного коридора в небольшой холл по левую сторону. Офисная жизнь здесь днем бурлила и кипела, то проносясь мимо длинной стойки, которая полукругом отделяла секретарское место, то притормаживая у дивана. Кабинет директора находился напротив холла справа от коридора.

Попасть в остальные комнаты, минуя очерченную маркером зону, было невозможно.

– И что это за хрень? – задумчиво озвучил директор мысли всех остальных.

– Коллективная галлюцинация! – буркнула Марина. – Такого быть не может.

– И меня тоже? – не удержался Кирилл-два. – Я, по-вашему, глюк?

– Было бы неплохо!

– Марина, уймись! У тебя есть более разумное объяснение? Вот и молчи тогда.

Мымра замолчала и отошла в сторону, излучая смертельную обиду.

Директор повернулся к админам:

– Еще версии есть?

Кирилл-один задумчиво почесал в затылке и посмотрел на своего двойника. Тот ответил ему столь же внимательным взглядом и протянул:

– Интересно, а только ли мы тут двоимся?

– Хм… – директор почесал кончик носа. – Но проверить это… Так. Можешь дойти до кабинета и посмотреть, есть ли там… еще один директор?

Двойник кивнул и скрылся.

– А если там и вторая Марина есть? – прошептал Кирилл, косясь на мегеру. – Что мы с двумя делать будем?

– Разберемся. Пока давай отойдем в сторону.

Марина и без того находилась за пределами зоны, удобно устроившись на диване. Кирилл с директором подошли к ней.

Пауза затягивалась, и непонятно было, радоваться этому или нет. С одной стороны, галлюцинация исчезла, а с другой – проблема так и не решилась.

Бред какой-то! Может, права Марина – и просто где-то утечка газа, или на обед что-то не то съели, вот у всех разом крышу и снесло?

Додумать Кирилл не успел – в зоне появился растерянный админ. За ним вошел директор-два, раздраженный донельзя. Следом ворвалась еще одна мегера:

– …ятно, куда и зачем мы должны идти? Ты можешь хоть что-то объяснить?

– Эй, – позвал Кирилл-два. В его голосе сквозила легкая паника.

Первый Кирилл оглянулся на свое начальство, понял, что в ближайшие минуты от них не стоит ожидать ничего адекватного, и направился к своему двойнику.

Мегера-два булькнула и осела – двойник директора еле успел ее подхватить. Второй админ облегченно выдохнул:

– А остальные где?

– Тут, рядом.

– Что здесь происходит? – выпалил наконец второй директор. – Что, черт побери, происходит в моем офисе?!

– Игорь Сергеевич, можно вас? – позвал Кирилл-один, не обращая внимания на округлившиеся глаза нового начальства. «Если это и бред, то какой-то уж больно достоверный и красочный», – подумал он, обменявшись выразительными взглядами с самим собой.

Первый директор неторопливо вошел в зону. Его двойник замер. Оба одинаково склонили головы и посмотрели друг на друга поверх очков. Админы не удержались и сдавленно хихикнули. Когда один двухметровый шкаф смотрит на тебя вот так вот – не смешно. Но когда два одинаковых, да друг на друга…

Зеркальность жеста смутила и само начальство.

– И все-таки, что здесь творится? – поспешно спросил директор-два.

Первый кратко пересказал, что они успели сделать и до чего уже додумались. Второй лишь изредка перебивал осторожными вопросами.

Тем временем первая Марина подобралась к краю границы, не переступая ее, и жадно обшаривала глазами вторую. Та уже почти пришла в себя.

– М-да… – подвел черту объяснениям директор-два.

– Коллективная галлюцинация! – буркнула вторая Марина. – Такого быть не может.

Первая царственно вошла в зону, приветливо улыбаясь своему отражению и полностью игнорируя остальных:

– Надеюсь, меня ты галлюцинацией не считаешь? – Марина-два ойкнула, вытаращила глаза и зажала рот руками. – Какой на тебе костюмчик славный! У Катюшки заказывала? – та закивала головой. – У меня такой же есть, но не розовый, а терракотовый. Правда, я сегодня не стала его надевать, в последний момент передумала…

Оба Кирилла дружно выдохнули – теперь можно было за эту парочку не волноваться. Мгновенно найдя общий язык, мегеры зачирикали о своем, о бабском.

– Может, мы все-таки подумаем, что делать с этой хренью? – не выдержал Кирилл-два.

Первый одобрительно кивнул: дело говорит… говорю… Черт!

Марины полностью проигнорировали призыв, но директора охотно отозвались.

– Есть какие-нибудь идеи? – спросил первый Игорь Сергеевич.

– Любые, даже самые невероятные? – поддержал его второй.

Кириллы переглянулись. «Неужели я выгляжу таким идиотом, когда пытаюсь сделать умный вид?! Кошмар…» – первый разозлился и ляпнул первое, что пришло в голову:

– Может, здесь два мира пересеклись?

– Похожие, как параллельные реальности… – подхватил второй админ.

– Но все же немного отличающиеся… – они уставились друг на друга.

– Прохор? – озвучил общую мысль Кирилл-два.

Первый кивнул. Идея была, конечно, бредовая, но не более, чем все здесь происходящее.

– Что – Прохор? – насторожились директора.

Админы вкратце объяснили, что имели в виду.

– Звони! Но давай только одного для начала.

Менеджер уже спал, что для полуночи вполне разумно. Но проснулся почти мгновенно, как только въехал, о чем ему толкуют.

– Сказал, что будет минут через двадцать, – отрапортовал Кирилл-один, закончив разговор.

Игорь Сергеевич кивнул. Повисла тягучая и неуютная пауза. Только Марины продолжали шушукаться о своем, перейдя, похоже, от тряпок к мужикам и посему резко сбавив громкость.

– Может, стулья принести? – разбил молчание Кирилл-два.

– И стол какой-нибудь прихватите, – скомандовал директор-один.

Спустя минут пять вся шестерка расселась в зоне кружком, мирно беседуя уже на общие темы. Кирилл старательно гнал от себя мысли об абсурдности происходящего. Начальство не парится, так чего он будет нервничать?

– Всем здрассти! Опа… – Прохор ворвался в холл и замер, увидев фееричное зрелище в лице двух одинаковых директоров, двух бухгалтерш и двух админов, ведущих светскую беседу за столом в центре коридора.

Он подошел к дружной компании, не сводя глаз с черной линии.

– Клево…

– Что на этот раз происходит? – директор-два обвел взглядом представителей первой реальности, которые наблюдали за менеджером.

Первый Игорь Сергеевич поманил рукой менеджера – тот, слегка задержав дыхание, перешагнул линию.

– А! Вы же меня не видели, да? Тогда еще раз здрассти!

– Возьми стул и рассказывай.

Прохор вклинился между двумя админами:

– Ой, а что рассказывать-то – все?

– Все и по порядку.

– Блин, так это ж много! Мы ж столько уже насобирали – целая база. И сайт у нас свой есть…

– У нас – это у кого? – оборвал его второй Игорь Сергеевич.

Первый ревниво покосился.

– У хакеров реальности! – Прохор аж напыжился.

Марины в голос расхохотались. Тот надулся.

– Тихо! – оборвал дам первый директор и повернулся к пацану.

Прохор действительно выглядел мальчишка мальчишкой – невысокий, щуплый, всклокоченный, с прыщавой физиономией. Широкие, невесть как держащиеся на бедрах джинсы с кучей карманов, мятая футболка и разношенные вдрызг кроссовки дополняли облик законченного разгильдяя. При этом гонору на десятерых хватит.

– Так что там с реальностями?

– В общем, так! – Прохор заерзал на стуле. – Есть, типа, два мира: наш и еще один. Они почти одинаковые, но все же разные. И люди там живут попарно. Ну, как вы тут! И эти миры кое-где пересекаются. Вот как здесь вот! – стажер обвел присутствующих взглядом единственного умного в толпе дураков. – Мы называем такие зоны аномальными.

– И что в этих зонах?

– А тут, говорю же, миры пересекаются, и люди из разных могут общаться между собой.

– Только в зонах?

– Ну да. Если оба чела тут, то без проблем. Вот как мы щас. Или один тут и звонит второму, но тогда телефон должен быть из реальности, куда звонишь.

– Стоп-стоп-стоп! Еще раз и поподробнее.

– Подробнее не могу, – Прохор развел руками. – Тут ученым надо быть, чтобы разобраться. Мы только поняли, что люди из зоны только свой мир видят и слышат и телефоны из одного мира только в нем и пашут. То есть, если сотик в зону притащили из нашего мира, то он только в наш и будет звонить. А если из другого мира, то звонок на тот же номер в другую реальность уйдет. Вот как-то так…

– Занятно… – директора переглянулись. – И сколько уже таких зон существует?

– Раньше мало было, а теперь все больше стало появляться. Как прорвало.

– А что правительства и органы – разве не интересуются такими делами у себя под носом? – ехидно вклинилась в допрос Марина-один.

– Не знаю, – он пожал плечами. – У нас о таком не принято говорить. Но иногда бывает, что чел просто исчезает куда-то. Фиг его знает, что с ним случается и с его зоной. У нас свободное сообщество, никто никому не подчиняется!

– Вы друг с другом информацией о самих зонах не делитесь?

– Нет, конечно! Далеко не у всех есть своя зона, а если имеется, то он ее в большом секрете держит. Это ж такое хлебное место! Ой… – Прохор замялся, но начальство на это не обратило внимание.

– Получается, что аномальных зон становится все больше и больше? – задумчиво протянул директор-один.

– Ну да! А еще они увеличиваются со временем. Не быстро, но растут.

– Интересно было бы проследить темпы, – первый Игорь Сергеевич повернулся ко второму. – Так и до полного слияния недалеко!

– М-да…

Кирилл поежился. Перспектива не радовала. Если миры действительно сближаются, то рано или поздно объединятся совсем. Но пространства от этого больше не станет, а вот количество людей увеличится вдвое. Представить себе почти пятнадцать миллиардов людей на их маленькой и уже порядком загаженной планете было сложно. А если пофантазировать дальше – по две семьи в каждой квартире, по два правителя в каждой стране, компании с двумя штатами сотрудников, – и подавно становилось не по себе.

– Ладно, сейчас это не так важно, – встряхнулся директор-один.

Второй кивнул и подхватил с той же интонацией:

– Надо понять, что нам с этой зоной делать.

В глазах Прохора вспыхнул нехороший огонек.

– Я вам расскажу! Я вам столько могу рассказать, что через зону можно натворить! Да вы же… да мы же…

– Цыц! – в голос рявкнули директора и продолжили, то перебивая, то дополняя друг друга: – Какое «натворить»? Ты соображаешь, что говоришь? Утром здесь сотрудники начнут ходить – из обоих офисов… Надо немедленно придумать, как избежать катастрофы!..

– Да я же… Я же хотел, как лучше!

– Хотел он… – фыркнули Марины.

Директора сурово зыркнули на дамочек, но те и ухом не повели.

– Проблемы будем решать по мере их возникновения, – подытожил первый.

– Главное – что делать сейчас? – поддакнул второй.

Админы переглянулись. Оба заметили, что в начальственной паре уже почти определилось, кто ведомый, а кто ведущий. Логично – двух вожаков в одной стае не бывает. Но везде ли можно будет так мирно решить конфликт власти?

Кирилл-один испытал легкую гордость за «своего» директора. Его двойник насупился.

– Каким-то образом нейтрализовать зону можно?

– Нет, – буркнул Прохор. – Если она появилась, то все.

– Плохо… – второй Игорь Сергеевич потеребил кончик носа.

Первый тоже дернул было рукой, но сдержался.

Молчание прервал Кирилл-два:

– Слушайте, а зона только на нашем этаже или выше-ниже тоже есть?

– Конечно, есть. От земли и до… фьють! – Прохор махнул рукой вверх.

– Совсем плохо. Значит, шило в мешке утаить не удастся, – директор-один посмотрел на часы. – Итак, господа и дамы, у нас есть еще немного времени до появления уборщиц. Надо придумать, как быть…

Месяц спустя Кирилл сидел на диванчике в холле с кружкой свежезаваренного кофе. Прямо перед ним все так же растекалась очерченная зона. Вдоль стен были отгорожены узкие коридоры, чтобы сотрудники из разных миров не сталкивались друг с другом: слева – для их реальности, справа – для соседней. По центру стоял овальный стол с несколькими ноутбуками и кучами бумаг.

Несмотря на конец рабочего дня, зону оккупировали Марины со своими командами.

– Значит, Оля за двоих отработает, – мегера-один повернулась к робкой девушке, которая под хищным взглядом съежилась и кивнула. – Потом премию тебе выпишу и отгулы дам, но оба проекта без тебя никак.

– Моя Оля выйдет с больничного, там посмотрим: может, и я добавлю, – подхватила мегера-два.

– Хорошо хоть счета у нас пока разные! – хихикнула грузная тетка в годах.

– Пока? – дружно напряглись Марины.

– Вдруг в банке такая же чепуха начнется? – хихикнула точно такая же тетка по другую сторону стола.

Мымры переглянулись и заговорили разом:

– Маловероятно… Но возможно!.. Надо бы счета разнести… Да, банка в три, не меньше… Клавдия Петровна! – хором закончили они, глядя каждая на свою подчиненную. – Вот вы этим и займитесь… Именно!.. Детали позже обсудим… Зайдите ко мне после совещания.

Кирилл хмыкнул: а молодцы директора! И народ успокоили, и аномалию на благо компании приспособили.

Не все соседи спокойно приняли появление зоны, но со временем или смирились, или съехали. Этажом выше поселилась контора с невнятным названием и нелюдимыми сотрудниками. Ходили слухи, что они «оттуда», но Кирилл старался держаться подальше от подобных сплетен. Меньше знаешь – крепче спишь. Соседи их не тревожили, хотя то и дело с директором подолгу шушукались в кабинете.

Да и вообще, никакого ажиотажа вокруг зон пока не наблюдалось. Информация, конечно, быстро разлетелась по сарафанному радио, но журналисты если и появлялись, то большей частью из желтых газетенок. Серьезная пресса осторожничала и помалкивала.

Мимо проскочил было Прохор, но притормозил. Мальчишку стало не узнать: стильный деловой костюм, галстук, аккуратная стрижка и очки без диоптрий в тонкой оправе. Разве что взгляд и речь остались прежними – примитивно-хамоватыми.

– Сергеич у себя?

Кирилл пожал плечами:

– А ты чего такой радостный? Очередного хакера уговорил?

– А то! Уже третьего! – Прохор напыжился.

– Круто.

– Ладно, побег я Сергеича радовать.

М-да… Будь он на месте директора – давно бы выгнал в шею эту мелюзгу. Но потому он и не начальник, что мыслить так не умеет – себе-то можно в этом признаться, хотя и неприятно. А Сергеич взял да и назначил стажера «главным менеджером по работе с параллельными мирами». Одно название должности чего стоит!

И Прохор преобразился, став в своей тусовке не шестеркой, и даже не просто крутым, а мега-крутым. Теперь пытается других хакеров притянуть, чтобы их зоны использовать. Все по-честному – договор, должность, зарплата. И работа с зоной, как прежде, но уже легально и официально.

Передавать через границу миров что-то материальное невозможно, но информацию – сколько угодно. Миры-то все равно чуть-чуть разные, есть чем делиться. Скопировал файл с описанием какого-нибудь ноу-хау в зоне с одного носителя на другой – и вперед. Желающих повидаться со своим двойником тоже может оказаться немало; если с каждого даже по чуть-чуть брать за встречу, страшно представить, какие деньги тут будут крутиться.

И не надо представлять: ему это все равно никогда не светит, он же простой админ…

Стрелка часов подползла к шести, забегали сотрудники, спешащие вырваться на свободу из застенков офиса. Самое время браться за работу, чтобы не отвлекали по пустякам.

Кирилл дошел до своего места и запустил установку очередных обновлений. Еще надо будет софт на бухгалтерском сервере переставить, три юзерских компа посмотреть (чего-то там опять не так работает) и донастроить мобильный доступ к сетке (начальство уже плешь проело). И только потом можно будет собственной программкой позаниматься – уже вторую неделю Кирилл писал клиент-серверное приложение для общения жителей разных миров. Простенькую связь текстовыми сообщениями через ноутбуки в зоне они с двойником настроили почти сразу, тут особых проблем не возникло. Но хотелось большего. Задача захватила его полностью, время приходилось выкраивать, воровать у опостылевшей работы.

Как ни странно, но в остальном его жизнь почти не изменилась. Дом, работа, редкие попойки с приятелями, еще более редкие свидания с девушками, которые сменяли друг друга, не оставляя в душе какого-либо следа.

Разве что…

Окно чата с двойником было свернуто, но мигало значком нового сообщения.

За этот месяц они здорово сблизились. Частенько посиживали ночами в зоне за долгими разговорами и через сеть постоянно переписывались. Альтер эго оказалось не точной копией самого Кирилла, на многие вещи они смотрели по-разному. Споры порой разгорались нешуточные, и с каждым разом Кирилл все больше убеждался, что его двойник более цельная, интересная и сильная личность, чем он. Чаще ему приходилось соглашаться с аргументами Кирилла-два, нежели наоборот. Иногда удавалось себя убедить: «Пусть второе “я” лучше первого – это же мой двойник!» Но хватало такой мантры ненадолго, и это порядком угнетало.

И все чаще Кирилл ловил себя на том, что постоянное сравнение ему не нравится. То и дело он утыкался носом в неприглядные стороны своей личности и своей же жизни. Ранее удавалось как-то закрывать глаза на серость и унылость, как внутри, так и снаружи. Теперь – нет: не отвернешься, не отмахнешься.

Двадцать девять лет – и чего он добился? Что собой представляет? Ответ на оба вопроса один: ничего хоть сколько-нибудь значимого. Порой хотелось что-то кардинально изменить в жизни, но запал быстро проходил.

Он вздохнул и открыл окно чата.

«Ты сегодня задержаться сможешь?»

«Легко. А что такое?» – бодро отстучал он в ответ.

«Поговорить надо».

«Ок. Когда?»

«После того, как все свалят».

«Что-то стряслось?» – Кирилл озадачился. Он уже давно по стилю сообщений определял настрой. Короткие фразы, отсутствие смайликов – нетипично.

«Угу. Но позже, лично и без свидетелей».

«Хорошо».

Как назло, Игорь Сергеевич с Мариной опять засиделись допоздна, и только ближе к десяти офис окончательно опустел. Второй Кирилл появился в зоне мрачнее тучи почти сразу после первого.

– Что случилось-то?

Двойник сел напротив и взъерошил волосы:

– Я в последнее время пытался хакнуть сервак этих прохоровских деятелей. Вчера удалось. Выкачал базу личных сообщений с форума…

– И?

По спине начали ползать мурашки. Кем-кем, а паникером Кирилл-два не был, такую его озабоченность могла вызвать только по-настоящему серьезная проблема.

– В общем… железных доказательств нет, но «старички» насобирали достаточно статистики, чтобы озадачиться. В открытый доступ они ее не выкладывают – боятся паники. И правильно…

– Ты скажешь, наконец, в чем суть?

– Суть? Суть в том, что через какое-то время после того, как оба двойника попадают в зону, один из них исчезает.

– Как?!

– Вот так. Причем странным образом исчезает именно тот, кого в паре условно можно назвать «ведо́мым». Будто зона сама сравнивает, выбирает и оставляет лучшего. Это не мои выводы, а их версия. Они там целую систему придумали, которая якобы осуществляет отбор.

– И… – Кирилл прокашлялся. – И как быстро?

– По-разному. Если люди сильно отличаются, то быстро. Если нет – дольше процесс тянется. Словно выбрать сложнее.

– Что – так вот просто исчезают?

– Да. Они пытались найти концы – не удалось ни в одном случае. Розыск ничего не давал. Следов нет. Просто был человек – и не стало его.

Почему-то поверилось сразу. Не разумом – всем существом. Без попыток осознать, обдумать, покритиковать. Даже сама мысль о том, что можно поставить сказанное под сомнение, казалась кощунственной. Но при этом к страху странным образом примешивалось облегчение.

– Получается, – криво усмехнулся он, – никаких проблем с перенаселением Земли не будет? Система сама все отрегулирует?

– Получается, что так.

– И сделать ничего нельзя? – вопрос прозвучал предательски беспомощно.

Второй Кирилл опустил глаза. Кто был в их паре ведо́мым, понимали оба.

– Они ничего не придумали, кроме как пытаться стать более похожими друг на друга. Чтобы продлить срок.

– Легко сказать…

Кирилл-два не ответил. Первый тоже молчал.

Стать таким же, как его двойник, непросто. Да и вообще, возможно ли взять и разом измениться? Ну, допустим, кое-что можно позаимствовать в поведении, но обманет ли это загадочную систему, которая производит отбор? Каковы ее критерии? Нет ответа.

Требовать от второго Кирилла, чтобы преобразился он? Еще глупее. Кто захочет стать хуже только для того, чтобы другой смог протянуть подольше, причем с риском самому попасть в списки на выбывание? Даже не так – кто сможет так поступить? Не на словах, а на самом деле?

Значит, его дни сочтены?

На языке вертелся еще добрый десяток вопросов, но не хотелось задавать их двойнику. Не тому, кто оказался вдруг по другую сторону баррикад, – он или я. Или правильно: я или я?

– Спасибо, что сказал, – первый Кирилл все же нашел силы разрушить молчание.

– Не говорить было бы подло. Наверное… – мрачно ответил второй. Пока еще второй.

– Да. Прости, я пойду.

– Хорошо.

Он на автомате закрыл двери, сдал ключи охране и вышел из офиса. Телефон отключил.

Октябрь в этом году был на удивление сухим и теплым, и люди жадно впитывали последние капли золотой осени: бродили по улицам, сидели в открытых кафе. Город беззаботно сверкал в ночи огнями фонарей, рекламы и вывесок, задорно переговаривался гудками клаксонов и дребезжащим смехом трамваев.

Хотелось выть.

Интересно, если каждому сказать, что у него есть двойник и что из пары рано или поздно останется только один, – начнется ли паника? Никто ведь не знает, проходил он уже через какую-нибудь зону или нет.

Да, кто-то не поверит. Кто-то попытается ликвидировать свою пару – не исключен и такой расклад. А кто-то послабее, как он, всерьез задумается о том, чтобы не мучиться в ожидании конца, а приблизить развязку самому.

Он замедлил шаг, позволяя мысли оформиться окончательно. Да, вот откуда взялось странное облегчение в разговоре. Скоро все закончится: постылая работа, тусклые вечера, постоянные сравнения себя с другими, особенно с двойником… Цена его жизни – копейка. Исчезнет он – никто и не заметит.

Вот оно – самое что ни на есть кардинальное изменение жизни!

По дороге домой Кирилл зашел в магазин и купил бутылку водки. Закуску брать не стал: в холодильнике еда вроде бы еще оставалась.

Дома он не глядя зашвырнул сумку и куртку под вешалку и, как был в обуви, прошел в комнату. К компьютеру подходить не хотелось, но тишина угнетала, и он включил телевизор. Лабуду, которую обычно гнали по всем каналам, Кирилл презрительно игнорировал. Но сейчас хотелось именно этого – окна в чужую жизнь. Глянцевую или, наоборот, кровавую. Главное – чужую. Подглядывать, жадно впитывать, оставаясь невидимым. Только бы отвлечься от мыслей о своей.

По одному из каналов показывали «Того самого Мюнхгаузена», и Кирилл отложил пульт. Янковский здесь великолепен, а сам фильм вполне соответствует настроению.

– На волю, всех на волю! – воскликнул телевизор.

Кирилл звонко чокнулся с экраном початой бутылкой и глотнул прямо из горла. А ведь и впрямь, это свобода! Один из ее вариантов, разве нет? Не его вынуждают, а он сам решает.

На кухне нашлась засохшая горбушка батона и немного копченой колбасы. В морозильнике еще оставались пельмени, но вставать к плите было влом. «Надо потом выбросить всю еду, прежде чем… – мелькнуло в голове. – И приборы отключить».

Он громко рассмеялся. Ощущение, что скоро все закончится, с каждым глотком становилось все приятнее и веселее, а страх отступал. Да и что ему терять? Правильно, не-че-го! В этой его версии оказались реализованы не самые лучшие алгоритмы. Неудачный релиз. Правке не подлежит – только удаление.

Вопрос только в том, дождаться или самому?

Не, если дожидаться, то пельмени могут испортиться – он же не знает, когда все случится!

– Одни мои похороны принесли мне денег больше, чем вся предыдущая жизнь, – сообщил телевизор.

Интересно, а что директора – придумают, как и на этом заработать? Эх, хотел бы он сейчас с ними поболтать. Мужики умные, сильные. Мечты, мечты… Станет начальство откровенничать с каким-то там админом! Да еще таким… Кто он? Правильно, ни-кто!

Кирилл мутным взглядом посмотрел на бутылку – жидкости оставалось не больше половины. Шустро он начал. Может, зря одну взял?

А вот Марины… Они ж так друг на друга похожи – долго, поди, протянут… Но если узнают – не закончится ли дружба? Не начнется ли перетягивание каната?

Да какая разница? Все люди, так или иначе, сравнивают себя с другими. Переживают или киснут от зависти, если в чем-то уступают, выглядят хуже, – и злорадствуют, если наоборот. Зоны всего лишь выведут подводные, тщательно скрываемые чувства на поверхность. Каждый, хочет не хочет, уткнется носом в собственную сущность, и отвернуться уже не получится.

Но что ему до других людей?

Звонок в дверь заставил Кирилла поперхнуться очередным глотком. Кого еще нелегкая принесла? Все к черту! Но звонящий оказался настойчив, и Кирилл, выругавшись, на нетвердых ногах поплелся в коридор.

– Хм, предсказуемо, – Игорь Сергеевич оттер его плечом и вошел в квартиру.

– Вы… это… вам чего?

– Пошли! – и директор потащил его в сторону туалета.

– Чего?.. Зачем?.. – забормотал Кирилл, но язык не слушался, а сопротивляться железной хватке двухметрового шкафа оказалось невозможно.

Пузырек мутной жидкости… успеть склониться над унитазом… десяток черных таблеток…

Процедура насильственного протрезвления оказалась быстрой и безжалостной.

Наконец они уселись напротив друг друга за кухонным столом. Перед Кириллом стояла чашка крепчайшего сладкого чая.

– Полегчало? – Кирилл ограничился угуканьем в ответ. – И что надумал?

– Вы о чем? – язык еще ворочался с трудом.

– О том, что тебе двойник поведал.

– Вы в курсе?

– Он, в отличие от тебя, не стал сопли по стенам развешивать. Мы пытались дозвониться, но ты телефон отключил. Вот и пришлось ехать, смотреть, что успел натворить. Слава богу, пока только нажрался.

– Ну, конечно! – пьяно ухмыльнулся Кирилл. – Куда мне до него! Он и тут лучше меня оказался.

– Значит, не зря ехал… Уже успел себя приговорить?

– Вам-то какое дело? Вы ж останетесь…

– С чего ты взял?

– Это ж любому дураку видно, кто в вашей паре… ик!.. главный.

– Тебе оказалось достаточно пары слов, чтобы поставить на себе крест? – Игорь Сергеевич откинулся на спинку стула и насмешливо воззрился на Кирилла поверх очков. – И ты сразу поверил в то, что все так и есть на самом деле?

– А что – все не так? Докажите!

– Зачем? Тебе не нужны никакие доказательства. Тебе нужно подтверждение своей никчемности и оправдание своей слабости. Получил – и даже не задумался над их истинностью. «Смотрите все – я действительно плохой, это доказано!» Так? А главное: «Я ничего делать не буду, потому что это бесполезно и бессмысленно – меня уже вычеркнули!» Ай как удобно!

Директор еще несколько секунд буравил его взглядом, но ответа не дождался. Вздохнул, покачал головой и продолжил:

– Немногие на самом деле могут признать, что в жизни встречаются люди, которые лучше их самих. А признав, жить с этим дальше.

– Я жил! Я признал! Но… ик!.. меня же больше не спрашивают!

– Признать – значит принять, ощущать себя при этом не уродцем, а нормальным полноценным человеком. Ты после встречи с двойником перестал жалеть себя бедного-несчастного? Или наоборот?

– Так именно поэтому я… ик!.. и недостоин жить дальше! Я – лох! Лузер! Ничтожество!

– Все верно – лох, лузер и ничтожество. И ты решил, что если уйдешь сам, остальным будет только лучше?

– Что – не так?

– А вот тут ты неправ.

– Вы же только что сказали, что я недостоин…

– С точки зрения цивилизации в целом – да. Ты оказался менее удачным воплощением и в таком виде должен уйти.

Жесткие фразы рубили воздух, скручивали внутренности и заставляли Кирилла стискивать зубы, чтобы не разреветься, как баба.

– Но твоя жизнь сама заканчивается не сегодня. И возможно, не завтра. Как ты думаешь, почему?

Кирилл вскинул глаза на директора. На секунду показалось – вот сейчас он скажет что-то такое, что перевернет все с головы на ноги и отменит приговор. Джокером перебьет все козыри, которые он приготовил как оправдание своего добровольного ухода.

Что все это – розыгрыш, сон. Что угодно, только не реальность.

Ведь жить-то на самом деле ой как хочется!

– Я не знаю, почему именно ты, такой весь из себя плохой и ничтожный, все еще жив. Я не знаю, сколько тебе, лоху и лузеру, осталось. Может – день, может – месяц. Но я, в отличие от тебя, вижу и другие варианты.

– Какие?

– Где гарантии, что не могут остаться оба, если оба будут достойными – каждый по-своему? Никаких доказательств этому нет, но не доказано и обратное. Данные, которые обнаружил второй Кирилл, ничего не говорят: хакеры до такой мысли просто не додумались. У тебя есть шанс проверить.

– К чему вы клоните?

– Ты – лох, лузер и ничтожество только лишь по сравнению со своим двойником. Ты не можешь стать таким же хорошим, как он. Так стань совсем другим! Вы же все равно не идентичны, уже есть различия. Стань таким, чтобы загадочная система, пытаясь вас сравнить, просто зависла. Разве есть хоть что-то общее у банановой пальмы и эн-мерного интеграла? Двух одинаковых людей не может быть в одном мире, а два разных – вполне.

– Легко сказать…

Стать не одинаковыми, а слишком разными? Идея поразила его своей простотой и изяществом, но что-то внутри изо всех сил сопротивлялось любым попыткам отклониться от уже проложенного маршрута.

– И легко сделать, если захотеть. Особенно если будешь не один. Поехали! – директор резко встал и направился к выходу.

– Куда? – Кирилл оторопело уставился ему в спину.

– В офис. Ну же?

– А… да, сейчас… только телевизор выключу!

Кирилл на секунду замешкался, но привычно подчинился приказу, как делал всю жизнь. Куда ему спорить с умными людьми?

– Я понял, в чем ваша беда: вы слишком серьезны! Умное лицо – это еще не признак ума, господа. Все глупости на земле делаются именно с этим выражением лица. Улыбайтесь, господа! Улыбайтесь! – отозвался телевизор.

Кирилл на секунду замер, но все же щелкнул пультом и повернулся к двери.

Игорь Сергеевич стоял, опираясь о косяк, и улыбался.

– Ну что, погнали? – спросил он, подмигнул и вышел.

* * *

Всю дорогу оба молчали. В директорском джипе тихо мурлыкало радио, но Кирилл не вслушивался. Водка еще не полностью выветрилась из организма, подташнивало, в душе и мозгах царил сумбур. Вроде бы мозаика сложилась, но пришел добрый/злой (нужное подчеркнуть) дядька, и все опять смешалось.

Они вышли из машины и направились к зданию.

Все, что наговорил директор, – фигня. Красивая, логичная, но фигня. Бессмысленная и для него бесполезная. Не сможет он стать другим, и – черт!!! – не желает опять подчиняться чужим приказам!

Директор пропустил его вперед, и Кирилл послушно направился к лестнице.

Имеет он право, в конце-то концов, сам решать, что делать со своей собственной жизнью?!

Желание развернуться и уйти все крепло, но Кирилл не успел – отвлекли крики и грохот падающей мебели. Похоже, именно из их офиса. Он обернулся и вопросительно взглянул на Игоря Сергеевича, но тот не отреагировал – тоже не успел. На лестницу вывалился Прохор и полетел навстречу. Волосы его были всклокочены, глаза выпучены и безумны, а костюм помят, испачкан и местами разодран.

– Держи его! – скомандовал директор.

Админ схватил щуплого пацана – тот заверещал, принялся извиваться, брыкаться, будто избалованная девчонка, которую пытаются насильно накормить кашей.

– А теперь тащи обратно в офис!

Это было непросто, но Кирилл все же был покрупнее и посильнее Прохора. С трудом, но он заломил тому руки за спину и втащил в холл.

Там творилось черт знает что. Обломки деревянных стульев устилали пол, стол в центре зоны был пуст, а все бумаги разлетелись по коридору. Пара ноутбуков, которые кто-то оставил на ночь, лежали около секретарской стойки и, судя по их виду, восстановлению не подлежали.

Второй Кирилл с двумя Маринами деловито приматывали скотчем еще одного Прохора к стулу. Тот сдавленно, но виртуозно матерился сквозь зубы.

– О! Поймал-таки? Отлично! Давай его сюда – на второй стул, – админ-два вытер пот со лба.

– Скотча хватит?.. Я сейчас еще принесу… Давай, а то мой закончился… – Марины убедились в крепости пут, и одна из них исчезла из зоны.

Движуха отрезвила его окончательно.

Примотав к стулу и второго Прохора, они отступили и перевели дух. В зону подтянулись директора:

– Успокоил свою охрану?

– Да. А ты?

– Тоже. Пока не лезут.

Они подняли кресла и расставили их вокруг стола. Прохоров тоже подтянули поближе.

– Итак, давайте еще раз с самого начала. Что мы имеем на данный момент… – начал второй директор и вопросительно посмотрел на первого. Тот кивнул, но промолчал. – Есть информация, достоверность которой под вопросом, но задуматься о ней стоит. Может, это домыслы, а может, и нет. Зоны сами по себе не лезут ни в какие ворота, однако их существование нам, здесь сидящим, отрицать глупо. Так что лучше и от новых данных не отмахиваться.

Кирилл наблюдал за начальством, пытаясь понять – что же каждый из них для себя решил? И что заставляет их так спокойно держаться? Второй директор не производил впечатления человека в панике или депрессии. Марины тоже сидели как на обычном совещании.

Только Прохоры дали волю эмоциям. И он…

– Поэтому, – продолжил Игорь Сергеевич, – стоит подумать, что и как мы можем сделать, какую пользу из расклада извлечь.

– Какую пользу, мать вашу? – не выдержал один из Прохоров. – Вы с ума посходили?! О своей шкуре надо думать, а не…

– Цыц! – рявкнул второй Кирилл.

Первый удивленно на него зыркнул: обычно они оба при начальстве предпочитали помалкивать.

Директор поблагодарил админа взглядом и продолжил:

– Варианта ровно три. Либо все же признать это бредом и жить как раньше. Это подойдет для тех, кто сможет выбросить всякие разные мысли из головы. Либо удариться в панику, – он искоса глянул на Прохоров. Кирилл сжался было, ожидая, что и его причислят к этой компании, но пронесло. – Либо же спокойно подумать, что мы можем сделать. Вот последний вариант я и предлагаю обсудить. Все согласны?

Марины кивнули. Прохоры набычились, но промолчали.

– Итак, – перехватил инициативу первый директор, – если принять за основу версию хакеров, то у нас опять-таки есть два варианта. Либо пытаться стать максимально похожими друг на друга, либо наоборот. Ни тот, ни другой вариант не дает никаких гарантий, но нам их и так никто не даст. Кстати, заодно можно будет эту версию и проверить – сработает подход или нет. Когда информация уйдет в народ, – а рано или поздно это случится, – у нас уже будут проверенные способы действий. Если мы…

– Вы вконец охренели? – взорвался первый Прохор. – Нам вот-вот хана наступит, а они эксперименты затевают!

– Заткнись, кретин! – рявкнул на него на этот раз его двойник.

– Сам заткнись! Себе тылы обеспечил, так кончай вякать!

– А кто тебе мешал, урод?

– От урода слышу!

– Молчать!!! – от начальственного рыка вздрогнули все, включая директоров.

Кирилл ошалело воззрился на своего двойника. Он что, совсем голову потерял? Или нервы сдали? Но чтобы он – и так?!

– Два идиота! – уже потише продолжил второй админ. – Вы хоть отдаете себе отчет, что система вполне вас может спутать с миллионами таких же уродов и вычеркнуть обоих?

– Ты кого уродом назвал? – взвизгнул первый Прохор.

– Посмотри налево.

Тот повернул голову – и уперся взглядом в свои же глаза, налитые звериным бешенством и отчаянием на грани безумия. Перекошенное лицо двойника пошло пятнами.

– Продолжай в том же духе и считай, что подписанный приговор у тебя в кармане. Это обоих касается, между прочим.

– С чего ты взял? – огрызнулся Прохор-два.

– Это – один из вариантов. Ничуть не менее возможный, чем остальные.

– Боюсь, что ты можешь оказаться прав, Кирилл, – задумчиво протянул первый Игорь Сергеевич. – Раз мы не знаем, по каким критериям идет отбор, можно допустить, что не только двойников между собой сравнивают, а всех людей, и вычеркивают одного из пары похожих.

– Приговорили, да? – в голосе привязанного к стулу пацана прозвучали истерические нотки. – Сволочи! Все равно рано или поздно отпустите, никуда не денетесь. И тогда я с тобой разберусь! – это он прошипел уже в адрес своего двойника из второго мира.

– Ну-ну! Попробуй достань! – хохотнул тот. – Я у себя отсижусь, подожду, пока ты копыта отбросишь.

– Похоже, эта пара безнадежна, – с неожиданным горьким сожалением в голосе отметил директор. – Остается только закрыть им доступ к зоне.

– Все не закроете – зон много!

– Тогда хотя бы ваши выходки будут не на моей… нашей совести. Да и кто вас в чужую пустит?

– Ладно, с этими понятно, – хмыкнула одна из молчавших до этого времени Марин. – Приглядим за обоими, а заодно проверим, прав ли Кирилл с версией об уродах. Тоже польза.

– А ты, мымра, вообще молчи!

– Еще раз кто-то из вас рот откроет – залеплю скотчем! – жестко поставил точку второй Кирилл.

Возражать никто не решился.

Первый Кирилл пытался навести хоть какой-то порядок в сумбуре мыслей. Все разом изменились – это очевидно и, в принципе, естественно. Как ни крути, но ощущение близкого конца – ни к чему бояться этого слова, – смерти не может пройти бесследно.

От директоров уже не веяло властной надменностью «самого-здесь-главного», сквозь эту личину начало проглядывать и что-то человечное – во взглядах, жестах, интонациях. Марины сидели рядышком, как два воробышка – как два совершенно спокойных и довольных всем воробышка. Истеричками их бы сейчас никто назвать не решился. Даже внешне симпатичнее стали.

Второй Кирилл раскрылся с совершенно неожиданной стороны – жесткой, резкой. Неужели это всегда было? Тогда и он сам тоже этими качествами обладает? Или это как раз и есть их ключевое отличие? Скорее всего – у первого Кирилла внутри не нашлось ничего похожего. Значит, он все-таки прав и в том, кто из них должен остаться. В новом мире место сильным. Лучшим…

– Мы проверим другую версию, – спокойно сказала одна из Марин. – Хакерскую.

– Мы и так слишком похожи, – подхватила вторая. – Вот и посмотрим, сработает ли и сколько протянем.

Директора молча кивнули.

Черт! Ну как можно так спокойно говорить об этом?!

– А чего дергаться? – пожала плечами Марина. Кирилл вздрогнул – он и сам не заметил, что задал вопрос вслух. – Жизнь и без того конечная штука, никто не знает, какой день станет последним. Планируем лет на …дцать, а завтра на голову упадет кирпич. Что принципиально изменилось теперь? Да ничего! Та же жизнь и та же неизвестность.

– Попытаться измениться можно, но для нас все же слишком сложно, а гарантий никаких. Лучше уж принять что есть и извлечь из этого максимум, – подхватила вторая Марина.

– И вообще, проще надо ко всему относиться, – они с улыбкой переглянулись.

– Хорошо, с вами тоже разобрались, – мягко перебил их первый директор.

Кирилл сник. Сложно не завидовать людям, у которых есть своя позиция, свое мнение. Причем такое, которое нельзя не уважать. Хотя… У него тоже теперь есть. И позиция, и мнение. Он решил, и он это сделает.

– Мы проверим основную версию, – перебил его мысли второй директор. – Посмотрим, как долго система выбирает, если ничего не предпринимать.

– Вы… что? – не удержался Кирилл. – Ничего делать не будете? Просто подождете конца?! Но почему?

– Понимаешь, нам… мне уже не так много и осталось. Месяц я проживу или больше – дело не в абсолютной длительности. Важнее – что я успею сделать за это время. Те решения, которые я все время откладывал на потом, придется принять сейчас, иначе могу не успеть. Я давно хотел помириться с сыном… Если бы не вся эта заварушка, я бы и дальше тянул. Так что все к лучшему.

Второй Игорь Сергеевич говорил ровно, спокойно, с легкой улыбкой. Первый молчал, но в его взгляде не было и намека на превосходство победителя.

«А я так и не дописал программу…»

– Что ж, вам, ребята, на проверку остается последний вариант – стать разными, – встряхнулся директор-один. – Справитесь, или нужна помощь?

Кириллы переглянулись. Первый расправил плечи. Нет уж, хватит с него начальников! Дальше он сам. Пусть недалеко, но сам!

– Нужна, – опередил его двойник. – Я хочу стать вашим замом, – он вперился взглядом в своего директора.

О как! Сам Кирилл тоже бы не отказался от руководящего места, но во время приступов здравого взгляда на самого себя понимал, что не справился бы. Нет в нем начальственной жилки, а в двойнике, оказывается, есть.

Может, это действительно шанс стать разными? Вон как тот далеко в сторону нацелился – осталось только себе признаться, что у него другой путь.

Нет, не выйдет.

– Хм… – Игорь Сергеевич почесал кончик носа. – В принципе, в этом нет ничего невозможного. Можно же и новое направление в компании открыть… Например, торговля «компьютеркой». Давай, для начала, ты мне бизнес-план нарисуешь, а там директором по этому направлению поставлю. Когда я… исчезну, мое место займет зам, ты на его пойдешь. Так согласен?

– Вполне.

Что – вот так все просто? Захотел, решил и сделал?

Но ведь и он уже тоже захотел и решил. Осталось сделать.

– А ты что скажешь? – все уставились на него.

– Мне помощь не нужна, – голос предательски дрогнул.

Вот, сейчас… он наконец может спокойно, прямо глядя всем в глаза сказать. Так сказать, чтобы и его зауважали.

Он прислушался к ощущениям – ему понравилось.

– Я решил…

– Сдохнуть сам! – истерически хохотнул Прохор.

– Я предупреждал? – второй Кирилл приподнялся.

– Да иди ты в пень! В печенках уже сидите. Ты на его рожу посмотри!

– Ты свои идиотские мысли другим не приписывай! – ледяным голосом осадил его директор-один. – У него мозгов поболее, должен был и до чего-то поумнее додуматься. Так, Кирилл?

Их взгляды скрестились. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, какую игру затеял Игорь Сергеевич. Но признаваться после таких слов…

Или все же идти до конца? Это его решение, и только так он сможет всем доказать, что чего-то стоит. Может делать что-то сам, и не только это, еще много…

Много? Но ведь это окажется его последним поступком. Последним решением.

Он докажет, что может сделать один шаг, но слишком слаб, чтобы идти.

Докажет, что слабак и дурак, – именно так будут о нем говорить после.

Тяжело решиться на самоубийство, поэтому такой шаг и кажется значимым, весомым. Кажется доказательством собственной независимости и силы. А на самом деле сопротивляется не слабость, а все живое, что есть в человеке: тело, душа, разум. Удерживает от глупости.

Так что же делать? Может, плюнуть и признаться в том, что он не знает, как поступить? Пусть только скажут, что нужно делать, а то он сам не в состоянии. Двойник вон не побоялся помощи попросить, так, может, и ему тоже?

Нет. Он уже вкусил свободы, ощутил каждой клеточкой, каково это – решать за себя самому. Остановился, завис на самом краю. Все же шагнуть вперед? Отступить назад? Ни то ни другое его уже не устраивало.

«Но я, в отличие от тебя, вижу и другие варианты», – вспомнилась фраза директора. И еще одна: «Я понял, в чем ваша беда: вы слишком серьезны! Умное лицо – это еще не признак ума, господа. Все глупости на земле делаются именно с этим выражением лица. Улыбайтесь, господа! Улыбайтесь!»

А не ерунда ли все, к чему он до сих пор относился столь серьезно? Деньги, признание, лучше-хуже других – так ли на самом деле важны эти категории, чтобы на них строить свою жизнь?

Что ему нравится, что хочется? Ему самому, а не другим людям? Он отличный программист. Ему надоело каждый день ходить в офис, хлопотать вокруг юзеров и подчиняться начальству.

Что он теряет? А что получит?

– Я увольняюсь, – сказал Кирилл и улыбнулся.

Новое ощущение нельзя было сравнить ни с чем. Где там липовое чувство самостоятельности, когда он приговорил себя и гордился своей решительностью? И рядом не лежало!

Вот она – настоящая свобода! И настоящее ощущение власти над своей жизнью!

– Что будешь делать дальше? – первый Игорь Сергеевич улыбнулся в ответ.

– Уйду программистом на вольные хлеба. Может, уеду куда. Фрилансеру-то все равно, где жить, лишь бы интернет под рукой был.

Слова приходили сами, складывались в предложения, обрастали интонациями. Может, потому, что сейчас он говорил именно то, что хотел, что чувствовал всем нутром? Да, он не лидер, нет в нем жесткости, начальственности. Ну и пусть! Зато у него классно получается писать программы. Раньше времени на это не хватало, а теперь будет – как это у классиков? – «ну просто завались!».

– Только не теряйся, хорошо? Вашу версию надо проверить до конца.

«А вдруг не получится?» – мелькнула в голове мерзкая, липкая мыслишка, холодным червяком проползла по спине.

«А вдруг получится?» – ответил ей новый Кирилл.

– Конечно.

– А я думала, ты слабак! – покачала головой одна из Марин.

Вторая уважительно поддакнула.

– Придурки вы все! – фыркнул второй Прохор, мрачно выругался и сплюнул. – Только отпустите – свалю на хрен, и хоть запроверяйтесь! Дождусь, когда этот сдохнет, – он кивнул головой на своего двойника, – и тогда развернусь на полную.

– Ой, да ради бога! Кому ты нужен? Таких, как ты, миллионы, – Марина отвернулась. – Хорошо бы версия про уродов оказалась верной. Хочется, чтобы в новом мире осталось поменьше человеческого мусора.

– Это не вам решать!

– Интересно, кто все-таки за этим стоит? – второй Кирилл тоже отвернулся от Прохора и вопросительно посмотрел на директоров.

– Когда-нибудь мы об этом узнаем, – первый задумчиво потер кончик носа. – Ученые рано или поздно выяснят. Но, боюсь, до этого еще далеко, а жить надо уже сейчас.

– Вот именно – жить! – взвизгнул первый Прохор. – Я не хочу исчезать! Я жить хочу!

– Зачем? – усмехнулся первый Кирилл.

– Что – зачем? – оторопел тот.

– Зачем тебе твоя жизнь? Просто так, чтобы было? Пофигу какая – лишь бы была? Тогда какая разница, когда она закончится?

– Ну, как это… потому что… не знаю… – он сник. – Только не хочу…

– Не хочешь подыхать – сделай так, чтобы не подохнуть. Все просто.

– А как? – в глазах пацана затеплилась щенячья надежда.

– Мы же только что обсуждали варианты: стань либо таким же, как он, либо совсем другим.

Прохор перевел взгляд на своего двойника:

– Как он – не хочу, – пошептал он и отвернулся.

– А может, и небезнадежен, – хмыкнул первый Игорь Сергеевич. – Тебе помощь нужна?

– Да…

– Лады, обсудим.

* * *

В начале апреля в Турции прохладно, хотя в полдень солнце жарит уже всерьез. Тучи то и дело приносят с собой порывы ветра, который пробирает до костей, а в море можно только заскочить на секунду и тут же выпрыгнуть с мурашками на коже.

И все же это были море и солнце – мечта любого жителя средней полосы России.

Кирилл наслаждался тишиной, лежа в шезлонге с бокалом местного, но вполне пристойного пива. Сезон еще не начался, и отель пустовал, десяток заграничных пенсионеров не в счет. Путевки в это время стоили дешево, вот он и решил махнуть на недельку – сменить обстановку. А фигли нет? Деньжата худо-бедно водятся, а вольная работа позволяет строить планы, не привязываясь к рабочим дням и желаниям начальства. И подумаешь, что не Канары! Понты перестали волновать Кирилла с той самой ночи. Главное – хорошо: ему, здесь и сейчас. Настоящий оттяг – он же изнутри идет, его везде словить можно.

Прошло уже полгода, и с каждым днем Кирилл все меньше и меньше задумывался над тем, почему еще жив и сколько осталось. Каждый раз находились более важные вопросы и более интересные дела. Заботиться при этом о чем-то, что от тебя никак не зависит, было некогда. Да и не хотелось.

Свою программу общения между мирами через сеть он таки дописал и теперь каждый день общался со своим двойником, а иногда и с Игорем Сергеевичем. Второй Кирилл поначалу успешно стартовал директором по продажам «компьютерки», а спустя месяц стал замом. И похоже, это не было его потолком. По крайней мере, в разговорах проскакивали намеки на желание достичь большего. Дай бог ему удачи!

Второй директор бесследно исчез, просто в один из дней не вышел на работу. Следов никаких, розыск ничего не дал. Основная версия подтвердилась. Но жалости Кирилл не испытывал: тот сам выбрал свою судьбу, за такое уважать надо.

Из двух Марин тоже осталась только одна – вторая. Буквально неделю назад ему об этом рассказал двойник. Похоже, что и эта версия позволяет только продлить агонию, но в финале все же должен остаться кто-то один. Они тогда всю ночь проспорили, чем же первая оказалась хуже, но так ничего и не придумали.

Прохор, который перешел на их сторону, долго истерил и кидался из крайности в крайность, но директору как-то удалось его угомонить и остудить. Второй исчез. Поначалу его пытались отслеживать и обнаруживали то в сети, то в городе, но в какой-то момент он пропал совсем. То ли сам смылся окончательно, то ли система его таки языком слизнула. В любом случае – фиг с ним.

Кирилл отхлебнул пиво и задумчиво посмотрел на море. Залезть? Не, лень.

После той ночи он понял, что такое настоящий драйв от любимой работы, а с ним пришло и полное наслаждение минутами расслабленности. Раньше такого не было – пахать было скучно, все хотелось увильнуть. Отдых тоже не приносил ожидаемого удовольствия. Теперь все стало ярким, насыщенным и настоящим; это невозможно передать – надо пережить и сравнить самому.

Хорошо, что появились эти загадочные зоны! Кто или что за ними стоит, ему было неважно, хотя и любопытно. Может, когда-нибудь ученые разберутся, тогда будет понятно, кому сказать спасибо.

Да, он не стал большим начальником, как его двойник. Да, не зарабатывает миллионы. А надо? Кому? Другим людям? Да пошли они лесом – пусть в своих тараканах сначала разберутся!

Любимая работа и полная свобода – его жизнь наконец стала той, о которой он всегда мечтал, но все не решался что-то изменить. Каким он был дураком! Не знал, насколько насыщенна и вкусна может быть каждая минута. Не одна – в шаге перед вечностью, а все – одна за другой, день за днем.

А всего-то делов оказалось – перестать оглядываться на других.

Потрескавшиеся бетонные плиты и пожухлая трава чудесно контрастировали с огромным, семь на семь, щитом с надписью: «Экспансия Земли – Телепорт № 1. За нами будущее!» Краска облезла, некоторые буквы читались с трудом. Над всем пространством огороженного и охраняемого объекта стоял запах гари – этим летом сильно горела степь – и пыли, вездесущей пыли, покрывавшей здесь все: от камуфляжа до пустых бочек из-под авиационного топлива, непонятно каким образом оказавшихся в царстве высоких транскосмических технологий.

– Во забросило-то! – прокомментировал бородатый офицер, выдувая пыль из лелеемой «бригитты». – Наверняка на Зерне и то пейзаж покраше… Какого надо было ставить телепорт в глуши, до которой или вертолетом, или на верблюде? Секретность, мать ее…

База переброски, как и девяносто процентов иных объектов, находящихся на балансе военных, остро страдала от нехватки средств. Сокращение штатов и вооружения шло с тяжелейшим скрипом; в то же время объединенная Земля практически не нуждалась в артефактах своего боевого прошлого.

– Давно надо было провести реорганизацию, – пробормотал молодой человек в пятнистой панаме. Он сегодня побрился и очень об этом жалел – с недельной щетиной он выглядел старше своих девятнадцати. – Для того чтобы раз в год отправить на Зерну или Ханую ударную группу, совершенно необязательно содержать все эти бараки со столетним хламом. Лучше использовать средства для модернизации техники. Например, вместо этого «байконура» создать небольшую, но современную базу переброски. Стекло и хром, как в аэропортах. А то смотреть стыдно на эти «биотуалеты»… Верно я говорю?

– Верно, – откликнулась девушка в камуфляже, меланхолично жуя жвачку. – Вот и скажи об этом своему папаше, он же у тебя большая шишка.

Юноша покраснел. Его отцом действительно был генерал Савельев, и это доставляло сыну массу неудобств в Академии и на службе: всегда находился хвостолиз из преподавателей или офицеров, который норовил сделать «сынку» поблажку в надежде на благоволение родителя. А Грише Савельеву эти поблажки были ни к чему. Он с детства знал, что родился солдатом, и собирался честно пройти все ступени от пешки до ферзя. И никак иначе.

Плюхнув рюкзак около своей группы, уже расположившейся на бетоне, он поднес бинокль к глазам и съерничал:

– На горизонте вижу приготовления к торжественной отправке! «Биотуалеты» заправлены дерьмом и готовы к старту…

Кое-кто ухмыльнулся: «биотуалетами» тут называли стационарные платформы телепортации. Было что-то сюрреалистическое в том, что группа из двадцати человек торчала посреди огромного бетонного поля, поросшего просочившейся сквозь щели травой, в километре от платформ – хотя, видит бог, для всего этого хватило бы небольшого зала с кабинками. Но проектировали этот «байконур» люди с манией гигантизма: будто собирались отправлять к звездам огромные корабли… Военные имеют некоторые странности.

Теперь вся внушительность телепорта обратилась в дурацкий фарс. Большинство зданий за ненадобностью обветшало, а десять кабинок переброски сиротливо ютились около куба генератора и стеклянной кабины информцентра с антенной – откуда, собственно, и шла передача записанных данных в место назначения. Складная ширма-экран погромыхивала на ветру.

Далеко-далеко, на другом конце поля, располагался штаб командования, и адъютанты гоняли туда-сюда на допотопных джипах, покрытых камуфлированной сеткой.

– Что вы тут делаете?

Адъютанту было никак не больше двадцати пяти; это была та штабная крыса, которая родилась, выучилась и служила подальше от полигонов, поближе к золотым эполетам.

Григорий скривился:

– Я совершеннолетний человек, я подписал контракт, а что не поставил в известность отца – так это мое личное дело… Никто не имеет права отказать мне в выполнении долга добровольца в урегулировании локального военного конфликта.

– Вам нельзя здесь находиться! – в голосе адъютанта сквозило отчаяние. – Переброска начнется с минуты на минуту, и вам следует немедленно быть у генерала!

Григорий усмехнулся. Да, все понимают, что Зерна – местечко не из лучших… Все возвращаются с орденами, но кто с оторванной ногой, кто без руки или с искусственными позвонками… Но ведь возвращаются же! И нельзя же так откровенно… Да, отец, да, беспокоится, но честь, офицерская честь…

– Я никуда не уйду.

Адъютант прикоснулся к уху, на мгновение его взгляд стал отсутствующим – видимо, получал указания. Через несколько секунд он сказал:

– Генерал требует вас к себе. Немедленно. Приказ не подлежит обсуждению. Лейтенант Савельев, выполняйте!

Бородач усмехнулся, кое-кто из группы подмигнул друг другу. Гриша отчаянно покраснел. Взгляды товарищей откровенно говорили: «Ну вот, видишь, не пустят тебя ни на какую Зерну! Поезжай служить в тепленькое местечко, в Антарктиду или на Четвертую Лунную, радарами ворочать… Не быть тебе в спецназе, у нас людей убивают».

– Хорошо, я лично скажу отцу, я… Хорошо! – воскликнул Григорий. – Я напишу рапорт. Я потребую. Я вернусь. Подождите, друзья!..

Он вскочил в джип и постарался не оглядываться. Черт побери, да что же это такое!..

– Виноват я, что ли, что твой сын? – крикнул он, влетев в кабинет.

– Смир-рна! – скомандовал генерал. – По форме.

– По форме – никто не имеет права меня задерживать…

– Садись, сын.

В этом пафосном обращении читалось многое: и «мать болеет», и «ты у нас единственный», и «какой из тебя терминатор?», и «служить ты будешь, где скажу». Все это Григорий знал, и на душе сделалось кисло, как от съеденного лимона.

– Я сын генерала… – прошептал он. – Ты же в горах воевал, отец! Мы с матерью тоже тебя ждали – и ты вернулся… Мой дед – афганец. Мои прадеды – под Берлином, под Сталинградом… Я тоже – туда, где я нужен, где ждут… а не просиживать штаны…

Слов не находилось. Он закончил совсем тускло, как побитый щенок.

– Мы жизнью рисковали со смыслом, – спокойно ответил отец, постукивая карандашом по столу. Карандаш был странный – толстый и двухцветный. Один конец синий, другой красный. Григорий никогда таких не видел. Раритет? У отца была коллекция старинных вещиц.

– А мы – без смысла, что ли?

– А вы погибнете через… – генерал вскинул руку с хронометром, вгляделся, – …полчаса. Первый десяток. Второй десяток – еще через полчаса, со второй партией телепортации. Вот, возьми рапорт с отказом от участии в операции, подпиши…

– Меня осудят как труса!

– Они уже будут мертвы.

– Что за бред… извините, что не по форме, товарищ генерал! Официальные потери миротворческого контингента на Зерне – менее двадцати процентов, на Хануе – около десяти! Я сам видел возвратившихся ветеранов.

– Гм.

Что хотел сказать этой многозначительной фразой отец, было совершенно непонятно.

– Трое суток гауптвахты, – продолжил Савельев-старший через несколько минут. – Кру-гом! Шагом марш!

– Товарищ генерал, я буду вынужден подать на вас рапорт. Возможно, в Мировую Президентуру. Возможно, подключу общественность, прессу и телевидение, – при этих словах генерал поморщился, но промолчал. – Я твердо все взвесил и решил!

Кирилл Савельев потер лоб, потом грудь под плашками орденов. Вздохнул.

– Ну что ж… Ты, верно, думаешь, что отправляешься к черту на кулички, где проверишь себя на мужественность, на дружбу, на выносливость? Молодец. Герой. А теперь ответь мне на такой простой вопрос: как, по-твоему, осуществляется процесс телепортации?

– Да, вот так он и спросил: «Как, по-твоему, осуществляется процесс телепортации?» – на продубленном солнцем лице ветерана промелькнула усмешка.

Кто смотрел на него в тот момент, поежился: глаза капитана вглядывались вдаль, вглубь, в прошлое, и он невесело усмехался своей наивности и тому, каким молодым он был… Все знали, что у Савельева в трех местах перебита нога и три ребра заменены протезами. Свои легкие он сжег на штурме Лавиты, полпечени отмахнули хирурги после заражения местными болотными паразитами. Ну и так, по мелочи…

– Я ему и пересказал параграф учебника. В общем, вы знаете: разложение, перенос, сборка… с точностью до микро-милли-вот-такусенького… Память на момент прыжка, джампа, переноса… И так далее. Вот тут-то он и сказал мне, почему никто из генералитета никогда не бывал на Зерне – и не побывает. Сказал такое, что лезть в эту дьявольскую кабинку нормальному человеку просто не захочется.

– Но вы-то здесь? – усмехнувшись, спросила девушка в красной бандане. – Значит, «прыгнули». Только почему назад-то не собираетесь? Еще один прыжок – мы же все знаем, что это не страшно. На своей шкуре. Без всяких генеральских басен…

– Не собираюсь я назад. Да и ты, думаю, не соберешься, когда узнаешь.

К его словам отнеслись, как водится, скептически. Ветерана тут, на Базе-7, хорошо знали, басни его – и в баре, и у костра в хорошую погоду – слушали с удовольствием. Да и кто столько порасскажет: лет пятнадцать или двадцать тут воевал, когда стандартный контракт – три года… Но была за ним маленькая фишка, назойливый, но безобидный пунктик – отговаривать народ от возвращения с Зерны. Только что значит вернуться домой для солдата!

– Нет, ты не вернешься, – говорил Григорий, прямо в глаза глядя собеседнику, сержанту или новоиспеченному капитану на костылях. – Не ты. Другой вернется. И не тот, кто уходил с Земли, – в эти моменты он был мрачен и страшен, как пророк. – Вернется твоя третья копия, дурачок…

– Признайтесь, – сказал очкарик, растягиваясь у костра на брезенте и развинчивая фляжку с вискарем – три дня до переброски, все расслабляются, отмечают окончание контракта, – признайтесь, ведь вы это специально говорите? У вас приказ от начальства – экономить на телепортации, оставлять здесь как можно больше добровольцев на повторный контракт? Или у вас просто паранойя, фобия, болезнь? Вы просто боитесь телепорта?

– Болезнь… – пробормотал ветеран. – Может, и болезнь. Шестой контракт подпишу… или седьмой? Но не вернусь. Ты-то сам как этот процесс те-ле-пор-та-ци-и представляешь? А, умник?

– Объект разбирается на атомы, пакет информации о его строении пересылается на место переброски, там по этой информации собирается из атомов исходный объект. Точно так же, как по цепочке ДНК можно возродить тот же самый организм, но с главным отличием: записи подвергается вся память, все ментальные процессы на момент прыжка. На том конце возрождается не тело, а человек – с теми же мыслями, идеями, памятью, чувствами… Прыжок занимает доли секунды, человек делает шаг в кабинку – и через мгновение оказывается в другой, с точно таким же оборудованием. Ну, это подтвердит каждый – даже мгновенного «затмения» нет, как иногда представляется в художественных произведениях, просто стоял ты там – а теперь стоишь здесь. Совершенно незаметный переход.

Окружающие закивали – ощущения были сходными.

– Угу, – сказал Григорий. – Как бы не так! Я прошел всю Ахтонскую, штурмовал чертову Лавиту, годами дежурил на болотах… И всегда, даже в самом распроклятом пекле, у меня был шанс. Телепорт такого шанса тебе не предоставляет. Я лично знаю только один случай, когда человек вышел живым из этого… «биотуалета».

Капитан подумал, отхлебнул из фляжки:

– Кстати, это еще один повод для меня не возвращаться на Землю.

– Это всего лишь перенос физического объекта из точки А в точку Б согласно известным законам…

– Да? – хмыкнул отец. – Говоришь как по писаному. Отличник. Ну тогда пошли, нарушим кой-какие инструкции! Все равно я тут главный, а ты сам не разболтаешь… Телепортов у нас всего десять, так что ты посмотришь, как «прыгает» первая партия, а там видно будет. Может, понравится! – генерал хохотнул.

Они проехали на джипе мимо добровольцев, что сидели на потрескавшемся бетоне. Ребята помахали им, свистнули пару раз.

– Вот скажи, сын, как ты этот прыжок переставляешь? – продолжал выспрашивать Савельев-старший.

– Ну, по записи выстреливается информпакет, на новом месте по этим данным собирается копия, обладающая памятью, привычками, чувствами человека… Для самого человека по ощущениям не происходит ровно ничего: стоял в кабинке на Земле, через секунду стоит на Хануе. Никакого провала в памяти, ничего.

– А если из одного информакета сделать две копии?

Савельев-младший задумался на мгновение – в учебниках и популярной литературе подобного не описывалось.

– Полагаю, это будет два человека с одинаковой памятью.

– И который из них будешь ты?

– Н-ну, чисто теоретически… ведь такого казуса еще не происходило… Это буду я и я – в двух экземплярах.

– Дурак. Это будет две копии с твоими мыслями. А настоящий ты останешься в кабинке на Земле. Ладно, другой пример: представь на мгновение, что в телепорте что-то сломалось, заклинило – и ты оказался и тут и там. То есть твое тело на Земле оказалось не разложенным на атомы. Но на Зерне или Хануе появился ты-второй. Где ты настоящий?

– Это парадокс, некорректный пример…

– Ты же умный парень! На мгновение представь!

– Н-ну…

Он никогда не подвергал сомнению учебник и не думал над такой очевидной вещью, как телепорт. Что может быть проще – объект разлагается на атомы, собирается… Будто прочитав его мысли, отец резко сказал:

– Как человека в этой кабинке разлагают на атомы?

– Происходит мгновенная процедура переноса информации…

– Как, черт побери, тебя будут разлагать на атомы?

Григорий неожиданно почувствовал холодок по спине. Да, а что он, кстати, будет чувствовать? Говорят – ничего… Что тут страшного? Ведь сотни и тысячи человек – военных, техников, переселенцев – постоянно совершают эти прыжки, некоторые – еженедельно… Но все-таки… Что происходит между той секундой, когда снятая запись с памятью отправляется сквозь пространство к звездам, и секундой, когда в кабинке на Земле становится пусто?

– В большинстве современных машин используется кремация, – тихо сказал отец. – Но не во всех. Погляди на эти кабинки… Когда их строили, главным было обеспечить читку, перенос информации и восстановление объекта в пункте назначения. А что происходит с телами, ты сейчас увидишь. Извини, что не кремация, – нищета. Крематорием не обеспечены.

Гриша почувствовал, что ноги становятся ватными. По позвоночнику к ягодицам ползла холодная капля. В голове стало пусто-пусто и звонко-звонко.

Он увидел, как подъехал кар с первой партией «прыгунов».

– Ты со следующей? – спросил бородач и широко улыбнулся. – Знал, что будешь с нами. Давай, ждем!

Они вошли в кабинки, зачем-то выкрашенные в камуфляжную расцветку, заперли дверцы, генератор загудел. Бородач, Каринка, Васька, Димыч, Орел… Через несколько минут антенна начала поворачиваться.

– Выстреливает информпакет, – прокомментировал военный с полковничьими погонами, курящий около генератора.

Савельев не мог заставить себя сдвинуться с места. В голове укладывались какие-то кирпичики, но окончательное осознание не приходило.

«Отец за меня боится. Отец за меня боится. Отец за меня боится. Отец за меня боится. Отец за меня боится. Отец за меня боится, – тупо стучало в висках. – Отец просто не хочет меня отпускать на Зерну?»

– Занавесочка! – скомандовал генерал.

Ширма, грохоча, поехала по рельсу.

– Типа, экран, – прокомментировал Савельев-старший. – Но не бойся, облучения мы не получим. Это так, чтобы ничего видно не было.

В кабинках раздалось жужжание, какие-то странные звуки – то ли хлопки, то ли удары. Генерал кивнул. Техники подошли к «биотуалетам», начали раскрывать дверцы, откуда вываливались окровавленные тела.

– Вот я и говорю, – как ни в чем не бывало, будто обсуждал поставку простыней в казармы, сказал Савельев, – говорю, что надо перейти на современные стандарты. Кремировать надо, а не пятна отмывать.

Тут только Гриша заметил странные темные пятна вокруг кабинок – широкие незамытые полосы тянулись к приземистому зданию вдалеке.

– А то совершенно нецивилизованно получается, – продолжал отец. – С другой стороны, на органы тоже ничего, хотя цены на медицинском рынке с изобретением телепорта здорово упали… Но все-таки не каждого вот так возьмешь, скопируешь и разберешь на запчасти. А тут – хорошее мясо. Парни и девки-то – как на подбор, здоровые.

Генерал развернулся и в упор поглядел на сына:

– Все понял? Пшел вон! В рапорте будет, что негоден по состоянию здоровья.

Бледный, на подгибающихся ногах, Григорий отошел к информцентру и попросил у полковника сигарету.

* * *

– Я не смог им ничего доказать, – сказал ветеран. – Наверное, был недостаточно убедительным; а может, они решили, что я повредился макушкой. Моя группа не поверила, что все их оригиналы пустили на убой. У нас в тот год не было потерь. Они все вернулись. Все девятнадцать копий тех ребят, с которыми я прошел через ад и болота проклятой Зерны. Но не тех, с кем я сидел на бетонных плитах «байконура»…

– Скажи уж, дядя, другое: ты просто хочешь оставить нас на проклятой Зерне! – крикнул тощий сержант и скрутил дулю. – А вот фигушки, не удержишь!

– Да кто тебя держит, – пробормотал Савельев и отхлебнул из фляжки. – Думаешь, я вас на повторный контракт подбиваю? Надо оно мне! Мне и самому хочется иногда свалить отсюда… Землю увидеть. Но как посмотрю на кабинки эти – понимаю, что никуда я отсюда не денусь. Даже если «прыгну» на Землю… Это будет, ребятки, самоубийством. Не я увижу родную хату, а копия – с моими мыслями, привычками и повадками. А тело мое развеется над Зерной…

– Тело, дядя, всего лишь набор клеток, – сказала молодая лейтенанточка в красной бандане. – Главное – душа.

– Хм… Не знаю, создается ли душа из информпакета, но я другое знаю: я видел, как дергался недобитый «мясорубкой» Колька Васильчук, вывалившийся из «биотуалета», и какими глазами он смотрел на нас… Он был жив, шептал что-то и мыслил. Клянусь, я видел, что это было не просто тело, чья душа отправилась на Зерну за новым. Он все понимал. Он смотрел… как он смотрел! Какой-то полковник расстегнул кобуру и пристрелил его.

С полчаса, не меньше, у костра стояла полная тишина. Собственные ощущения шли вразрез со сказками ветерана… Но жути в них оттого не было меньше.

– Так что, получается, ты – это уже не ты? – нарушил тишину глава группы, плотный человек с обожженным лицом. – Не ты, а копия? А настоящий-то генеральский сынок остался лежать на Земле грудой мяса на органы?

Григорий помрачнел. Эту часть истории он любил меньше всего.

* * *

Телепорт обещал путь к бессмертию, а стал короткой дорожкой к смерти. Копии сначала сохранялись, потом, во избежание появления чрезмерного числа «двойников», их начали уничтожать – сначала просто расстреливать, потом систему ликвидации встроили в кабины телепортации. Странам нужны были мгновенные трансгалактические переброски, неосуществимые звездолетами, переброски не только техники и ресурсов, но и живой силы – инженеров, военных, переселенцев, – поэтому технологию телепорта мгновенно объявили секретной и никто и никогда не заикался и даже не поднимал вопроса о том, куда деваются оригиналы.

Более того: литература и кинематограф пропагандировали телепорт как самое безопасное – никаких аварий! – средство.

И никто никогда не задумывался, как действует долгожданный, вымечтанный фантастами телепорт. Джампер. Мгновенный перенос.

Но никто из крупных политиков, дельцов или управленцев никогда не пользовался телепортом.

Григорий курил и думал, что, если бы не нищета военно-колониальных, если бы не старая аппаратура – вряд ли бы он узнал о сути телепорта. Он подозревал, что в более благополучных ведомствах от оригинала остается кучка праха. А может, там еще и вентиляция работает.

Он думал и о другом: что есть сознание? Переписывает ли телепорт сознание как тонкую духовную материю или просто фиксирует бег электронных импульсов по нейронам мозга? Как перетекает «я» из одного тела в другое? И перетекает ли? Или на новом месте рождается новое «я»? Но куда тогда уходит сознание оригинала – рассыпается вместе с атомами?

И главное, как объяснить все это ребятам из второй партии?! Ведь не поверят! И никто не станет их разубеждать… А его просто отправят в клинику, и отцу не о чем будет беспокоиться.

Генерал Савельев стоял тут же, наблюдая, как техники очищают пространство перед кабинами. Поморщился, глядя на влажную пену, которая на глазах из белой становилась розовой, кинул взгляд на сына:

– Вот тебе и Зерна. Понял?

– Понял.

Они сели в джип и поехали к штабу. Генерал Савельев вышел из машины и тяжелым шагом направился к зданию.

Лейтенант Савельев подождал немного, потом резко выпихнул из машины адъютанта, приставил пистолет к затылку водителя и скомандовал:

– Поехали!

Он успел как раз вовремя, чтобы увидеть, как закрываются дверцы девяти кабинок за его товарищами, как раз вовремя, чтобы самому влететь в «биотуалет», и, в общем-то, успел к самому моменту «смыва».

* * *

– Меня – того меня, что остался на Земле, – вытащили в последний момент, как это бывает в дурацких фильмах. В информценре раздался звонок, и в краткий момент между концом записи и началом убоя дверца распахнулась и вывели меня на свет под белы рученьки, поседевшего от ожидания… То есть я предполагаю, что так оно и было. Вкратце историю пересказал мне тот, Савельев-1, мы с ним иногда связываемся. Только он уже не очень на меня похож – весь седой. Представляете?

– И он еще жив? – спросила девушка в бандане.

– Жив пока. У меня вот, видите – протезы, а у него – крики по ночам и седина, как снег. Говорил – ну, по открытой связи много не нарасскажешь… писал… осторожно так… – в общем, с того момента, как закончилась запись и у меня начинаются мои воспоминания, у него еще кое-что произошло. Я так полагаю, «биотуалет» заработал. В стене, может, люки для оружия открылись… или еще что-то… В общем, вытащили чудом. Я так думаю – заело там что-то. Там же, на «байконуре» этом, все старое да ржавое. Кольку-то Васильчука до конца так и не добило. И на Гришке что-то заколдобилось…

Ветеран достал фотографию, показал – какой-то седой ученый, чем-то на него похожий.

– Не очень сходство, да? Думаете, вру? Ну, я-то вон как задубел – солнце, ветры… А у него нервы, два года назад левую часть схватил паралич – видите лицо? Близнецы, мля… Сразу после переброски вызвали меня в центр связи. Отец сказал – никогда не возвращаться на Землю. Помимо военных, есть ведь у нас еще спецслужбы…

– Если бы это было правдой, дядя, тебя бы давно убрали.

– Для этого надо «прыгнуть», – как ни в чем не бывало парировал Григорий. – Много ты тут «спецов» видел? Они не дураки, знают что к чему. Конечно, можно заслать дурачка или тутошнему переселенческому командованию отдать приказ… Но, думаю, никто со мной вошкаться не хочет. Все равно мне никто не верит… Чем все это закончилось для отца, точно не знаю, но подозреваю, что стоило ему карьеры, потому что вскоре он подал в отставку. Я прохожу как однофамилец. Мой брат – я называю его братом – навсегда завязал с военной карьерой, получил вторую «вышку» и занимается нейрофизиологией мозга. Я иногда почитываю его статьи.

Он демонстративно показал заготовки для самокрутки. Это были страницы из «Scientist».

Чухонцев, глава группы, хохотнул.

– Не стоит, – чуть свысока сказал Савельев. – Я же говорю – мы точные копии. Что доступно ему, было бы доступно и мне. Я читаю и кой-чего не допетриваю, так как базы не хватает, но на имеющихся фактах делаю те же выводы, что и тот Гришка. Но мы пошли с ним по разным маршрутам. Я вот застрял в этой дыре…

– Изучает он, наверное, что из мозга передается при прыжке и как?

– Вот именно – передается ли душа и сознание, что есть «я», что возникает на новом месте из атомов… Видите ли, правительство сейчас работает над внедрением телепорта в повседневную жизнь. Из Парижа – в Лондон, с Краснопресненской – на Тверскую… Это решит проблему пробок, разгрузит магистрали, даст людям свободу передвижения… Естественно, кремация и вентиляция. Никакого запаха гари. Среднестатистический человек трижды на дню будет кремироваться и возрождаться в копии… Проект «Феникс». Я не знаю, будет ли он орать при кремации или все будет происходить слишком быстро. Знаю только, что телепортация станет таким соблазном, что мало кто задумается – а как оно, собственно, действует… Ведь копия сохранит память за миллисекунду до смерти оригинала, и даже если оригиналу выдрать ногти, облить напалмом и зверски замучить, для копии ничего этого существовать не будет. В памяти останется только высший сервис в телепорту. Хотя, ребятки, это все-таки дело будущего. Но я боюсь такого будущего.

«А еще я боюсь, что брату не поверят, что брата не послушают, как не слушают меня».

Светлело. Надвигалась заря, гасли звезды. Дремал костер. Парни и девушки начали расходиться, подхватывая свои фляжки и неразлучные «бригитты», «алеры» и «тритоны». Некоторое время у костра постоял очкарик – он что-то хотел спросить и колебался, не покажется ли это смешным.

– Скажите, вы ведь просто получаете деньги от правительства, чтобы заставить нас остаться на Зерне и сэкономить на телепортации? – спросил он.

Григорий промолчал.

Что он мог ему сказать? Еще раз поведать об окровавленных телах, вываливающихся из «биотуалетов»? Байка, страшная байка для ночных костров. Но про болотных гидр, пожалуй, пострашнее будет.

Через три дня они отправятся домой. На Зерне недавно установили хорошую аппаратуру. Никаких уборщиков. Никакой розовой мыльной пены.

«А может, я правда повредился макушкой, старый параноик?»

Ничего страшного-то, положим, не происходило.

Люди входили в кабинки и исчезали, чтобы возродиться в Африке, Америке и России. А на серую пыль под ногами никто из входящих не обращал внимания – да на сожженной боями Зерне этой пыли и так было предостаточно.

Сидели в общаге у Петьки. Пили чай. Маленький журнальный столик буквально весь был завален газетами бесплатных объявлений.

– «Для представительских приемов и увеселительных поездок (в том числе за город) предлагаются медсестры… Безупречный внешний вид гарантируем», – прочитал Петька.

– А ну-ка, позволь! – Леха отобрал у приятеля газету. – Блин, какие медсестры?! Читать, что ль, не умеешь? «Для увеселительных поездок (в том числе за город) предлагаются мер-се-де-сы»! Зачем ты вообще раздел «Услуги» смотришь, дурень? Надо искать какие-нибудь объявления о приеме на работу… Ха, вот, гляньте, какое есть: «Фольклорный ансамбль “Алеши” объявляет дополнительный набор». Замечательно, правда? Очень жаль только, что я ни петь, ни плясать…

– Это надо какому-нибудь другому Алеше предложить, – сказала Ольга. – Есть у тебя друзья тезки?

– Что-то не припоминаю.

Ольга с шелестом перевернула страницу.

– Ага, вот раздел «Работа»! Так… «Требуются специалисты в фирму по выведению бытовых насекомых и грызунов»…

– Еще одно заманчивое предложение! – хмыкнул Леха. – Но по этой части я тоже не специалист. И вообще, у меня в школе по биологии трояк был. А то бы…

– А то бы – что? – спросил Петька. – Занялся бы выведением элитных пород бытовых грызунов? Вот, смотри, какое хорошее объявление: «Требуется продавец в крупнооптовую компанию. Курирование табачных изделий». Вот такую, Леха, надо искать работу! Курирование табачных, бухирование спиртных и презерватизирование резиновых изделий!

– А вот для тебя, Петь, хорошая работа! – сказал Ольга. – «Поможем вам избавиться от старого хлама и ненужных вещей». Такое объявление и ты мог бы дать. Просто написал бы: «Пропью ваши ненужные вещи».

– Мистер Про́пил, веселей, в доме пусто в два раза быстрей! – пропел Леха на мотив известного рекламного джингла. – Однако… Шутки шутками, а реальных вариантов что-то пока не видать. Жуть на самом деле: апрель на дворе, свадьба через месяц, а денег нет ни хрена!

– А может, не надо драматизировать? Что вам, на свадьбу предки деньжат не подкинут?

– Да при чем тут свадьба! – вздохнула Ольга. – Нам жилье снимать надо! Я с Лешкиной мамой в одной квартире жить не смогу.

– А ты, Лех, чего такой мягкотелый? Стукнул бы кулаком по столу, сказал бы: «Первое время и с мамой поживем, раз денег нет!»

– Я ему стукну!

Петька потряс газетой.

– Ладно, отставить панику! Сейчас что-нибудь найдем. Во какое толстое издание! Так… Требуются… Склейщик поролона… Мясник-обвальщик… Тестовод-бисквитчик… Кондитер-мелкоштучник… Бисероплет-надомник!

– Даже не знаю, что лучше! – заржал Леха. – Все работы хороши, выбирай на вкус!

– Слушай, а ты резюме-то в агентство подал? – спросила Ольга.

– Подал.

– Вот это правильно! Серьезный подход к делу. И что же ты там написал? – заинтересовался Петька.

– Ну… Мне посоветовали честно писать все как есть… Ну я и написал: «Хочу полноценно применять отсутствующие у меня знания и опыт, оправдывая тем самым свою высокую зарплату».

– Кросавчег! – Петька хлопнул приятеля по плечу.

– «Требуется повар на пиццу», – прочитала Ольга.

– Что? – оживился Петька. – Требуется повод напиться?

Его однообразные шутки уже стали надоедать.

Леха взглянул на Олю.

– Что ты про все поваров каких-то читаешь? Ты давай что-нибудь про мою квалификацию!

– Про твою? Пожалуйста! «Уборка помещений, влажный клининг».

– Влажный клининг?! – Петька сделал круглые глаза. – Это что-то эротическое?

– Не то слово! – ответил Леха. – Швабру в руки, встаешь в позу – и клининг, клининг, клининг, до полного удовлетворения!

– «Требуется бухгалтер. На должность старшего…»

– С окладом младшего!

– Опа… А это что?! Петька, ну ты, блин, даешь!

– Что я даю?

– Хорош дурака валять, шутник-самоучка! И не лень тебе было? Подсунул, понимаешь, листок! Как ты вообще это напечатал на газетной бумаге?

– Да в чем дело-то? – Петька вырвал у Лехи из рук газетный лист. – Фигасе…

В газете была напечатана Лехина фотография. И рядом с ней текст: «Требуется мужчина соответствующей внешности. Работа в области современного изобразительного искусства. Умение рисовать не требуется. Зарплата высокая».

– Нет, я тут ни при чем, – сказал Петька. – Но вообще, обалдеть, конечно. Вылитый ты!

Посмотрев на фото повнимательнее, Леха сказал:

– Только вот у меня пиджака такого никогда не было. И галстука. Может, это фотомонтаж?

– Или у тебя есть брат-близнец, – сказала Ольга. – Может, я не за того брата замуж собралась? Этот-то, небось, более деловой. Вон какой у него взгляд твердый!

– Братьев у меня нет.

– Да… Бывают же в природе чудеса!

– Вообще-то, Леш, объявление это как специально для тебя написано. Все прямо как в твоем резюме – высокая зарплата при отсутствии квалификации. Звони скорей! – посоветовала Ольга.

Леха полез в карман за мобильником.

Петька запротестовал:

– Подозрительно! Квалификация не важна, важна внешность, и зарплату обещают высокую… В самом лучшем случае, это какому-нибудь художнику натурщик нужен. Гы, обнаженный! Предложат тебе сначала это, а потом…

– Да погоди ты! – перебил Леха. – Надо все-таки поинтересоваться, что за работа. Э-э… А телефон-то не указан! Только адрес. Но это рядом: метро «Сокол», «Поселок художников», улица Венецианова…

– Ребят, вы серьезно, что ли? – поразился Петька. – Как лохи, ей-богу! Это же что-то стремное, однозначно!

– Да шучу я, – рассмеялась Ольга. – Ясно, что это такое. Когда такая халява объявляется, это значит сетевой маркетинг. Пирамида. Сдавай тысячу рублей, вступай в дело. Если потом найдешь еще десять таких же придурков, свои деньги вернешь. Будет придурков больше – может, и заработаешь.

– А при чем тут изобразительное искусство?

– Ну, какая-то вывеска у этой аферы должна же быть. Они могли бы и «пчеловодство» написать. Или «нанотехнологии». А то, что фото приложено, так сказано же: «Соответствующей внешности». То есть не урод, не бандит, вызывающий доверие человек.

– Да уж… – усмехнулся Леха. – Дешевая разводка. Интересно, кто-нибудь, вообще, клюет на такие объявления?

– А с другой стороны, что-то же надо пробовать… – сказала Ольга. – А то так вообще никогда работу не найдешь.

Леха стукнул ладонью по столу.

– Ладно! Завтра с утра зайду я по этому адресу. Поинтересуюсь.

Петька взглянул на приятеля. Покачал головой.

– Из тебя, Лех, веревки можно вить! Скажешь тебе: «Надо идти» – ты идешь. Скажешь: «Не ходи» – не идешь. «Вообще, лучше сходить» – снова идешь!

– Просто человек не упертый, а прислушивается к мнению окружающих! – отрезала Ольга. – А твердолобых баранов вокруг и так полно!

И выразительно посмотрела на Петьку.

Тот отвернулся и взглянул в окно.

За окном резвился апрель. Во дворе в широкую лужу талой воды мальчишки запустили кораблик. Но он сел на мель, и теперь пацаны кидали в лужу камушки, пытаясь сдвинуть кораблик с места. Брызги воды летели во все стороны. Мимо вальяжно, словно городской щеголь, шествовал большой полосатый кот. Неодобрительно покосившись на мальчишек, он встряхнул шерстью и гордо удалился в сторону помойки.

Указанный в объявлении дом по улице Венецианова оказался небольшим аккуратненьким особнячком, на фоне своих соседей выглядевшим достаточно скромно. Поднявшись на крыльцо, Леха потянул за ручку входной двери. Она была закрыта. Нажал на кнопку звонка. Из динамика на стене прозвучало:

– Вас слушают!

– Я по объявлению, – сказал Леха.

– Посмотрите в камеру! – раздался голос.

Леха стал вертеть головой в поисках видеокамеры, и тут же из динамика послышалось:

– Прошу прощения, шеф! Я не заметил, как вы вышли.

Дверной замок щелкнул. Леха вошел и очутился перед охранником. Это был крупный мужчина лет пятидесяти, весьма представительной и вместе с тем несколько комичной внешности. Так мог бы выглядеть располневший Пьер Ришар, если его одеть в униформу и заставить задуматься о чем-то бесконечно серьезном. Он поклонился Лехе и сделал шаг назад.

Леха оказался перед дверью кабинета, на которой висела табличка с не очень понятной надписью: «О.Б. Ъявление».

Из-за двери позвали:

– Заходите, пожалуйста!

Услышав этот голос, охранник почему-то вздрогнул и посмотрел на Леху с испугом.

Леха заглянул в кабинет.

– Здравствуйте.

– Здравствуйте, здравствуйте! – хозяин кабинета стоял спиной ко входу, что-то разыскивая на полке шкафа. – Прошу, прошу! Присаживайтесь, располагайтесь! Чем могу служить?

– Я по объявлению.

– Очень приятно! – воскликнул хозяин. – А по какому?

И тут он наконец повернулся лицом к посетителю. Леха обомлел. Перед собой он видел своего двойника! Именно этот человек и был запечатлен на фотографии в газете – в этом же пиджаке, с этим же галстуком. И хотя он казался Лехе копией его самого, но во взгляде его было что-то такое, отчего этот человек казался значительно старше… Или, может, не физически старше, а… бывалее, что ли. Тверже. Разговор еще не успел начаться, а Леха уже почувствовал себе в роли подчиненного перед лицом босса.

– По какому объявлению?.. – растерялся он. – Так это… по вашему…

– Ну, я, знаете ли, в своей жизни много разных объявлений делал! Вот, например: «Абонент не отвечает или временно недоступен!» Вы не по этому объявлению?

– Нет.

– А еще было такое: «В нашей таверне порядок строгий: если девушка приводит моряка, она платит за комнату вперед!» Но вы ведь не моряк?

– Нет, – сказал Леха. – И не девушка.

– А вот еще, из последних, мне самому очень нравится: «Осторожно, двери закрываются! Следующая станция – “Владиславская”!» Знаете станцию метро «Владиславскую»?

– Не припоминаю.

– Ну как же! Ведь там рядом Третьяковская галерея!

– Так там и метро «Третьяковская».

– Правильно. Но это пока. Скоро ее переименуют во «Владиславскую». В честь Владислава Третьяка. Вам известно, кто такой Владислав Третьяк?

– Конечно. Хоккейный вратарь.

– Приятно разговаривать с грамотным человеком! А ведь не все отвечают на этот вопрос правильно. Многие говорят «великий хоккейный вратарь». А это уже тавтология! Ибо сан хоккейного вратаря уже сам по себе означает величие…

У Лехи стало складываться впечатление, что его двойник не совсем в своем уме. Однако для очистки совести он решил довести разговор до конца.

– Я вот по какому объявлению… – сказал он, достав газетную вырезку. – «Требуется мужчина соответствующей внешности. Работа в области современного изобразительного искусства. Умение рисовать не требуется. Зарплата высокая».

– О… – хозяин кабинета преисполнился серьезности. – Так это мое самое последнее объявление! Рад, рад, – и, протянув руку, представился: – Явление Олег Борисович!

– Явление? – переспросил Леха, пожимая руку.

– Да, это моя фамилия. Старинная, дворянская. При написании начинается с твердого знака. А вас как величать?

– Алексей.

– Ну что ж, Алексей, если не возражаете, перейдем сразу к делу! Вы, стало быть, имеете желание подвизаться на поприще изобразительного искусства?

– В принципе, да.

– Похвальный принцип, – закивал Олег Борисович. – И очень разумно! Ведь тут возможны перспективы культурного развития. Возможен гибкий график работы. Возможно бесплатное посещение выставок!

– А зарплата возможна?

– Ха! Не исключено, не исключено… Вы вообще в живописи сколько-нибудь разбираетесь? Какие-нибудь известные картины, к примеру, можете назвать?

– Ну… – Леха замялся. – «Иван Грозный убивает своего сына»… «Иван Васильевич меняет профессию»…

– Блестяще! Этого более чем достаточно! Вы мне подходите. Как с точки зрения вашей квалификации, так и с точки зрения внешности.

– А зачем вам нужен ваш двойник? Что это за работа такая?

– Двойник?! – хозяин кабинета, казалось, совершенно искренне удивился. – Почему двойник? А вы считаете, мы с вами похожи? – Олег Борисович встал из-за стола, подошел к Лехе, взял его под руку и подвел к большому зеркалу, висевшему на стене кабинета. – Ну, не знаю… – сказал он, поглядев на отражения лиц. – Какое-то отдаленное сходство, может, и есть, но у вас ведь совершенно отсутствует горизонтальная черточка сверху!

– Черточка?

– Это я так, условно говоря. Нет, публикуя в газете свою фотографию, я искал не двойника, а лишь человека с внешностью, так сказать, родственного начертания. Для чего? Считаю, что внешность во многом отражает внутренние качества человека, а мне нужен работник с качествами, подобными моим, ибо кому, как не самому себе, больше всего может доверять деловой человек? Вы согласны со мной?

Разговор приобретал совсем уж дурацкий характер, но Лехе стало чертовски любопытно, к чему он в конце концов приведет.

– Так что же все-таки за работа?

– А работа, Алексей, такая, что график у нее, как я уже говорил, гибкий. Прямо скажем, на работу надо будет ходить не каждый день. Далеко не каждый. Всего один раз придется выйти на работу. На этой неделе в четверг. Вы должны будете появиться на одной выставке на полчасика – и свободны!

– Вот как? И что же там надо будет сделать?

– Поработать с парой картин…

– Поработать?

– Да. Поработать. Одну сбросить со стены на пол, другую украсть.

– Что?!

– Да все очень просто, не пугайтесь! «Украсть» – это я слишком сильно выразился. Не украсть. Просто вынести из выставочного зала. И бросить на улице где попало. А если в помещении удастся открыть окно, тогда еще проще! Выбросите картину в окно, да и дело с концом. Разумеется, сначала надо будет холст вырезать из рамы. Как это делается, вы наверняка видели в кино, в сценах про похищение шедевров живописи.

Леха не верил своим ушам.

– Но эти сложности касаются только второй картины, – продолжал меж тем Олег Борисович. – Первую же достаточно просто сбросить на пол. Прямо вместе с рамой.

– Но зачем это?!

– Да вы никак решили, что я вас на акт вандализма подбиваю? – рассмеялся Олег Борисович, взглянув на ошеломленное Лехино лицо. – Ни в коей мере! Никакого вандализма в этом нет. Картины ведь разные бывают. С некоторыми только так и можно поступать, понимаете? Там ведь не работы классиков представлены. «Явление Христа народу» там не выставляется. Вашего «Ивана Грозного» вы там тоже не увидите. Нынче все больше каких-то монстров неприличных малюют. Женщина-кошка. Человек-паук. Человек-женщина. Такие, с позволения сказать, картины и в окно выбрасывать не жалко! Так что вы можете расценивать свои действия чисто как концептуальную художественную акцию.

– Нет, – сказал Леха. – Спасибо за предложение, но я за это не возьмусь.

– Хм… Вот как? И это ваше твердое решение?

– Да.

– Вы мне положительно нравитесь, Алексей! На твердых людях зиждется общество! Вообще, твердость, в общефилософском смысле, основа всего. Беда только в том, что твердость несвободна. Твердости не дают сконцентрироваться, она находится в плену у общественных предрассудков и морально устаревших законов природы. Эта выжившая из ума старуха – я говорю сейчас о природе – раздает твердость направо и налево! В результате толику этого драгоценного свойства получают и мягкие сущности, что лишь мешает им выполнять свою основную миссию – подчиняться. Твердым же, напротив, недостает нескольких алмазных крупиц твердости, чтобы уверенно занять господствующее место. Для наступления мирового порядка необходимо перераспределение твердости: мягкие должны освободить ее для твердых. Но пока – увы! Рыцарь твердости, хоккейный вратарь в твердых доспехах, сталью своих коньков крошащий самый твердый лед, томится в мягкой сетке ворот… И вы даже не спросите, сколько я за это плачу?

– Кому, вратарю?

– Вам.

– Мне? За что? Сколько?

– За работу с картинами. Пятьдесят.

– А. Вы опять об этом. Да нет… Чего пятьдесят?

– Тысяч. Одну картину уронить, другую выкинуть.

– Нет, я же сказал… Тысяч чего?

– Долларов. США.

– Я…

– Половину даю сразу, – Олег Борисович бросил на стол пакет. – Вторую половину – после выполнения работы.

– …согласен.

– А я и не сомневался! Я ведь сразу понял, что вы твердый человек. Уж если что решили, значит, будь по-вашему, и все тут! Сказали, что беретесь за работу, так уж я уверен: она будет сделана в лучшем виде! Вы денежки-то пересчитайте. Тут стесняться нечего. Твердый человек в финансовых вопросах должен быть строг.

В пакете оказалось двадцать пять стянутых резинками стопочек, в каждой по десять купюр с портретом Бенджамина Франклина.

– Только вы, батенька, не думайте, что это совсем уж халявные деньги, – продолжил Олег Борисович деловым тоном. – Согласитесь, если вы там, на выставке, начнете выполнять свое задание у кого-нибудь на виду, вам могут помешать. Да еще и милицию вызовут. Я, разумеется, гарантирую, что из милиции я вас вытащу и от всех обвинений отмажу. Но дело-то необходимо сделать! И в наших с вами общих интересах, чтобы это обошлось без лишних осложнений. Так что подумайте, как бы вам это получше провернуть. Выставка, впрочем, не особенно посещаемая. Публики, надеюсь, будет немного.

– А что за выставка?

– Ой! – Олег Борисович поморщился и махнул рукой. – Один шарлатан, маляр-самоучка, заявил, что раскрыл тайну высшего предназначения всех букв русского алфавита. Намалевал тридцать три картинки, как для букваря: «А» – акробат, «Б» – баран… И устроил выставку, где расположил всю эту мазню в соответствии со своими понятиями о мистической роли букв. Выставка называется «Живые буквы». Проходит в помещении бывшей детской библиотеки. Вот адрес. А вот фотографии картин, с которыми вам надо поработать. «Б» и «О».

Буква «Б» была изображена в виде барана. Нижняя, полукруглая часть буквы – голова, верхняя угловатая надстройка – рога. И на картинке с буквой «О» тоже красовался баран! Круглое тело, круглая голова и шерсть колечками. Буквы-бараны выглядели близнецами. И чем-то отдаленно напомнили Лехе его приятеля Петьку. На обеих картинах звери, воинственно наклонив рога, пристально смотрели на зрителя. Сама собой вспоминалась поговорка «как баран на новые ворота»…

– «О» – овца? – спросил Леха.

– Точнее сказать, овен. Но это не важно. Важно то, что это «О» надо будет сбросить на пол. А «Б» должно исчезнуть с выставки. Смотрите, не перепутайте двух баранов! Итак, в четверг вы выполняете работу, а в пятницу – милости прошу ко мне за второй половиной вознаграждения. Ну а сейчас, если вопросов больше нет, позвольте вас проводить…

На крыльце особняка, прощаясь, пожали друг другу руки.

– Твердое рукопожатие скрепляет твердую договоренность! Желаю вам успеха! Да станут твердые тверже! – провозгласил Олег Борисович. И вслед удаляющемуся Лехе тихонько добавил: – А мягкие – мягче. Вот ты наконец и попался мне, мой мягкий братец!

Сидели в общаге у Петьки. Был четверг, середина дня. Готовились идти на выставку «Живые буквы». Немного выпивали. Нет, не для храбрости. Чего там бояться! Так, чисто для настроения. На столе, по случаю неожиданного Лехиного богатства, стояла текила, самая дорогая, какая нашлась в ближайшем магазине. Закусывали, как положено, лимонами с солью. Бутылка была уже наполовину пуста.

– Давай по последней, Петь, и пойдем уже!

– Куда? – Петька изобразил удивленное лицо. И тут же заржал: – Шутка! Наливай… Чего нам спешить-то? Выставка до семи вечера. Лучше подойти поближе к закрытию, чтоб народу поменьше было.

– Я боюсь, после шести, наоборот, публика соберется. А вот сейчас, в середине рабочего дня, там должно быть пусто.

– А может, вообще не пойдем? Шутка, шутка! Наливай еще… Но, если честно, дело стремное. Хотя бы потому, что этот твой работодатель двойника искал. Двойник когда требуется? Когда надо его вместо себя в опасной ситуации подставить.

– Да что ты как баран, в самом деле! Чего там опасного? Ты же видел фотки этих картин! Не могут они иметь никакой ценности. В самом худшем случае, если поймают, обвинят в хулиганстве. Мужик этот отмазать обещал. Даже если кинет, двадцать пять штук-то он уже дал! Да мы там, прямо на месте, откупимся, если что! Я деньжат захвачу с собой на всякий пожарный.

– Да я не об этом… Мы ведь что-то плохое там будем делать. Ну согласись! Непонятно зачем, и вроде как ерунда, но это что-то плохое. А такое даром не проходит.

– Так, е-мое, не даром же! А за пятьдесят тысяч. Из которых половину уже дали.

– Можно вернуть…

– Охренел, что ли?! А жениться я на что буду? А квартиру снимать?

– Да шучу, шучу! Наливай. Я из одной только любви к искусству с тобой пойду. Зря, что ли, мы вчера литературно-музыкальную композицию записывали?

Накануне Петька предложил решение проблемы, как сделать так, чтобы на выставке Лехе никто не мешал «работать» с картинами. На помощь пришло английское юмористическое шоу, шедшее по телевизору. Там герой изображал опасного психа, который проходит курс реабилитации и учится спокойно вести себя в людных местах, слушая при этом успокоительную фонограмму на магнитофоне, включенном на полную громкость. Сначала была идея, чтобы Леха каким-то аналогичным образом распугал публику на выставке. Но потом появилась более мудрая мысль: надо не пугать людей, а наоборот, привлечь их внимание, и сделать это должен будет Петька. Для этого тоже потребовалась специальная фонограмма, и друзья записали ее вчера своими силами. В качестве диктора-психотерапевта выступил Леха, а фон тупо взяли с давно валявшегося у Петьки в комнате диска «Музыка для секса».

Публики на выставке «Живые буквы» не оказалось вообще. Присутствовал только сам автор – худой длинноволосый чудак средних лет. Но вот именно от него-то, если бы не Петькин план, избавиться не удалось бы никак. Стоило Лехе войти, художник тут же увязался за ним, предлагая свои авторские комментарии по поводу представленных работ и концепции их взаимного расположения. Леха сказал, что хотел бы сначала составить собственные впечатления о картинах. Этот ответ понравился автору, и от комментариев он воздержался, однако постоянно находился где-то поблизости.

Было видно, что работы на выставке действительно расположены не просто так, а в соответствии с каким-то замыслом. Одна из картин висела с наклоном, другая вообще вверх ногами, третья смотрела с потолка. Два холста стояли «домиком» – тыльными сторонами друг к другу. И так далее. То ли фантазии сумасшедшего, то ли просто выпендреж. На всех картинах были буквы в образе каких-то существ. Своих баранов Леха обнаружил на стене коридора, соединявшего первый и второй залы выставки. «О» и «Б» висели рядом, а напротив них располагалась картина, посвященная твердому знаку. «Ъ» был изображен в виде хоккейной вратарской клюшки, стоящей на воротах. Штанги ворот пестрели надписями: neuf, nuovo, новi, modernus, nowe, новые, neos, new… «Новые ворота», – догадался Леха. Именно на них так воинственно смотрели с противоположной стены овен и баран. И тут из первого зала послышалась музыка и раздался голос – его же, Лехин, голос, записанный на фонограмму:

– Курс психологической реабилитации, упражнение номер четыре. Учимся контролировать свои эмоции, работая с изображениями. Выберите изображение, которое вызывает у вас эротические ассоциации. Рассмотрите его внимательно. Попытайтесь понять, что именно в этом изображении возбуждает вас. Если вы хотите победить свое психическое заболевание, вы не должны ничего стесняться. Ответьте сами себе предельно честно: если это изображение человека, то какого пола? Если это животное или механизм, то задумайтесь, не ассоциируется ли этот объект с кем-либо из ваших знакомых…

Художник устремился в первый зал, где Петька приступил к исполнению своей роли. Теперь Леха мог рассчитывать, что в течение как минимум нескольких минут никто ему не помешает. Прежде всего следовало разобраться с окнами. С ними все оказалось как нельзя лучше – они имелись в зале номер два и были всего лишь закрыты на шпингалеты. Вернувшись к барану с овном, Леха вытащил нож.

Из соседнего зала звучало:

– Если же вас возбуждает пейзаж, натюрморт или произведение абстрактной живописи…

Леха воткнул нож в картину «Б» и стал резать холст вдоль рамы. Все получалось легко и быстро, как в кино! Вырезав картину, он снова побежал во второй зал, открыл окно и выбросил холст на улицу, как и велел Олег Борисович. Самое сложное позади! Остается сбросить со стены картину с овном. Почему-то Олег Борисович говорил именно «сбросить», а не снять и тихо положить на пол. Имеет ли это значение? А, неважно! Можно честно сбросить картину и, не дожидаясь, пока на шум прибежит автор, вылезти в то же самое окно. Этаж-то первый. И поминай как звали! А Петька тут поваляет-поваляет дурака и тоже вскоре уйдет. Решено – сделано! Овен на полу…

К своей роли Петька накануне готовился как настоящий актер. Придумал себе образ, отрепетировал перед зеркалом несколько «эротоманских» гримас. Сочинил реплики. Но до них дело не дошло. Единственным благодарным зрителем этого шоу оказался художник. Несколько минут он молча наблюдал за Петькой, а когда наконец собрался что-то сказать – в этот самый момент из коридора послышался грохот упавшей картины и художник бросился туда. Согласно плану, Петька должен был еще некоторое время оставаться в первом зале, продолжая свою отвлекающую миссию. Однако, поскольку отвлекать было некого, он решил, что может себе позволить поглазеть на место событий.

Нижняя часть пространства коридора была затянута каким-то белым туманом. И вытекал этот туман из висевшей на стене картины. На ней были изображены пустые хоккейные ворота. Туман каким-то непонятным образом струился прямо из холста. Или это был дым? Рядом, схватившись за голову, причитал художник:

– Боже мой… Это же явление! Явление…

– Что за явление? – спросил Петька.

– Твердого знака… Он вырвался!

– Может, пожарных вызвать?

– Бесполезно, – прошептал художник. – «О» упало, «Б» пропало. Он вырвался. Это я виноват… Нельзя было так рисковать!

– Да объясните толком, что произошло?

– Вы что, сами не видите?! – закричал художник. – Они стояли впереди! Они его тут удерживали! В воротах! А теперь «Б» пропало, – художник махнул рукой в сторону пустой рамы на противоположной стене, – а «О» упало! Но кто мог это сделать? Ведь освободить твердый знак из-под стражи способен только мягкий…

Сквозь клубы тумана на полу была видна свалившаяся картина с овном. И тут Петька обнаружил, что рядом с картиной на полу лежит Леха!

– Что с ним?!

Петька приподнял друга. Тот был без чувств.

– Господи… – прошептал художник. – Это же он и есть… Мягкий! Горе мне, дураку! Как я мог не узнать его сразу?!

– Да что с ним? – закричал Петька. – Это обморок?

– Нет… – ответил художник. – Я же говорю: «О» и «Б» больше не стоят впереди. Так что это не обморок… Это морок! – художник перевел взгляд на Петьку. – А вы, юноша, тоже в опасности! Ведь вы же типичный Овен. А ваша буква «О» упала! Вам нужно немедленно отсюда…

В этот момент у Петьки перед глазами все поплыло и он свалился на пол рядом с Лехой.

Сидели в общаге у Петьки. Выпивали. Собирались на выставку… Дальше ничего не вспоминалось… Пробуждение наступало медленно. Тяжелые веки никак не хотели подниматься. В конце концов Леха открыл глаза и с трудом приподнял голову. Он, в одежде и ботинках, лежал на кровати в Петькиной комнате. При этом сетка кровати каким-то непонятным образом растянулась и провисла до такой степени, что лежал Леха практически на полу. Рядом в кресле, тоже почему-то продавленном до самого пола, спал Петька. Как же это?.. Они что, так вчера никуда и не пошли? Напились и вырубились прямо тут?!

Петька зашевелился и открыл глаза.

– Привет…

– Доброе утро, – ответил Леха.

Телом владела какая-то всепоглощающая мягкость. Держать голову не было никаких сил, и Леха уронил ее на подушку. И тут же вскрикнул от боли. Подушка полностью промялась под его головой и нисколько не смягчила удар. Получилось, что Леха со всей дури ударился головой о панцирную сетку, лежавшую на полу.

Неуклюже побарахтавшись в своем сплющенном кресле, Петька дотянулся до пульта и включил телевизор. Зазвучал монотонный голос:

– Твердая валюта, твердая вера, твердая зарплата, твердая порода, твердая смазка, твердая среда, твердая цена…

– Что это там такое показывают? – пробормотал Леха.

– Явление… – помолчав, ответил Петька.

– Христа народу?

– Да… Только в роли Христа – ты. Что-то часто я стал видеть твою рожу в средствах массовой информации…

Леха заставил себя снова приподнять голову и взглянул на экран. Там… Черт побери… Там был Олег Борисович!

В нижней части экрана светился титр: «Ъявление. Верховный Твердый».

Пристально глядя на зрителя, Олег Борисович вещал:

– Твердая эмульсия, твердая резина, твердая древесина, твердая бумажная изоляция, твердая огнеупорная шина, твердая сланцевая глина…

С улицы послышались крики, звон разбитого стекла, завопила автомобильная сигнализация. Собравшись с силами, Леха сел на кровати. Голова кружилась, все мышцы были словно из ваты. Он попробовал встать, но ноги не держали. Тогда Леха плюхнулся на пол, снова пребольно ударившись, и на четвереньках добрался до стула, стоявшего у окна. Отдышавшись, с трудом взгромоздился на него. Выглянул в окно.

Взгляду открылась совершенно безумная картина. Там и сям на стенах домов, на деревьях, на фонарных столбах висели полотна материи с намалеванным на них символом «Ъ». Видимо, в ход пошло все, что первым попалось под руку: простыни, полотенца, занавески… Этот же знак повсеместно был начертан мелом на асфальте, нарисован краской на стенах домов и на автомобилях, припаркованных во дворе. При этом окна у многих машин были выбиты. По тротуару вдоль здания общаги двигались шестеро парней с вратарскими клюшками в руках. Звуки их шагов по асфальту звучали как-то неестественно громко, словно бы обувь их была из металла. Да и движения парней были какими-то ненатуральными, дискретными. Примерно так бывают прорисованы движения героев в малобюджетных мультфильмах. Внезапно все шестеро синхронно вскинули клюшки вверх и проорали:

– Твердость – твердым! Мягким – мягкость!

И тут раздался стук в дверь. Не успели друзья как-либо отреагировать, как от мощного удара дверь слетела с петель и грохнулась на пол. На пороге стояла Ольга. С вратарской клюшкой в руках.

– Твердость – твердым! – провозгласила она, вскинув клюшку.

Леха с Петькой переглянулись.

– Почему не слышу отзыва? – строго спросила Ольга. – Надо отвечать: «Мягкость – мягким!»

Девушка шагнула в комнату. Видно было, что с Лехиной невестой, мягко говоря, не все в порядке. Рукав куртки наполовину оторван. Волосы растрепаны. Взгляд безумный. На щеке кровоточащая царапина.

Ольга повернулась к Лехе:

– За успешное проведение операции по обеспечению Явления вам объявляется благодарность! У меня приказ доставить вас к Верховному Твердому. Машина ждет внизу.

– Кошмар… – сказал Петька. – Надо ее к врачу.

Чеканящим шагом Ольга пересекла комнату и одной рукой легко, словно большую мягкую игрушку, вскинула Леху себе на плечо. Из Лехиного кармана высыпались на пол зеленые сотенные купюры. Петька попытался встать, но ноги его подкосились, и он свалился обратно в кресло. Ольга со своей ношей покинула комнату, а Петька так и остался лежать в кресле, беспомощно глядя на стодолларовые бумажки. Вместо американского орла на них красовался символ «Ъ», а вместо Бенджамина Франклина из овала посередке гордо взирал Олег Борисович Ъявление.

Напротив выхода из общежития стоял джип. Все четыре его колеса были спущены. Ольга открыла заднюю дверцу машины и поместила Леху на заднее сиденье. Точнее, на деревянную скамейку, которая была установлена в джипе вместо мягкого автомобильного кресла. Спереди в машине тоже стояла деревянная скамейка, и на ней на месте водителя располагался знакомый Лехе охранник Олега Борисовича, похожий на откормленного Пьера Ришара. А за его спиной, рядом с Лехой, восседал не кто иной, как Олег Борисович Ъявление собственной персоной.

– А я думал, вы по телевизору выступаете… – сказал Леха.

– Это запись, – ответил Олег Борисович. – Ну, здравствуй, Мягкий. Поехали!

Водитель завел двигатель.

– А у вас колеса спущены…

Сказать, что Леха был напуган, было бы неверно. Все происходящее настолько не укладывалось в рамки реальности, что он чувствовал себя как во сне. И говорил первое, что приходило в голову.

– Они не спущены, – ответил Олег Борисович. – Просто все мягкое стало по-настоящему мягким.

Автомобиль тронулся. Глядя ему вслед, Ольга отсалютовала вратарской клюшкой.

– Что ж, свою миссию ты выполнил на отлично, – сказал Олег Борисович. – Благодарю. Теперь будешь жить у меня. Мы должны быть вместе, иначе – никак. Не беспокойся, нуждаться ни в чем не будешь. Главное, веди себя хорошо.

Асфальт, казалось, тоже разделился на мягкую и твердую фракции. Местами колеса бодро скрежетали по нему, словно по граниту, а местами проваливались, будто в мягкую смолу. Но мощный двигатель джипа справлялся с этими препятствиями. На небольшой скорости машина выехала из двора общежития и двинулась по улице Царева.

– Едем к вам в «Поселок художников»? – спросил Леха.

Олег Борисович молча кивнул.

Окружающая обстановка напоминала фильмы в жанре «постапокалипсис». Повсюду лежали упавшие деревья и фонарные столбы. Местами встречались дома с частично обвалившимися стенами. То и дело на дороге попадались трупы кошек, собак и голубей. В воздухе стремительно кружили вороны, только какие-то необычные. Их черные перья обрели металлический блеск. Вороны вели себя агрессивно. Один раз на глазах у Лехи ворона, разогнавшись на лету, врезалась в окно здания и, разбив стекло вдребезги, исчезла внутри.

На Волоколамском шоссе, там, где оно проходило над улицей Царева, трамвайные рельсы продавили полотно моста. На рельсах застыл трамвай, провалившийся вниз почти на половину корпуса. Там Леха стал свидетелем нападения вороны на кота. Полосатый кот неподвижно лежал у опоры моста, и сначала Леха подумал, что он мертв. Но когда на него спикировала ворона, кот вскочил. Однако дать отпор вороне оказался неспособен. Он лишь поднял лапу и тут же получил удар металлическим клювом в голову. Дальнейшего Леха не видел, но отчаянные кошачьи вопли еще долго были слышны позади.

«Поселок художников» был уже близко. Вот еще один поворот и – въезд в арку, ведущую на улицу Венецианова. В арке мелькнула человеческая фигура.

– Стой! – внезапно закричал Олег Борисович, наклонившись к водителю.

В этот момент Леха заметил, что по всему периметру арки нанесены яркие граффити – разноцветные надписи: amalgamation, объединение, zusammenschluss, fusione, merging, аб'яднанне, melange, слияние, spajanje, интеграција, mieszanie…

– Тормози! Тормози! – кричал Олег Борисович, стуча кулаком по спине водителя.

Но то ли тот не среагировал вовремя, то ли тормозная система автомобиля в новых условиях жесткости-мягкости работала как-то по-другому, – джип, практически не замедлив своего движения, вплыл в арку. Салон машины стремительно стал заполняться белым туманом. В окно Леха увидел человека, стоявшего, прижавшись к стене арки. Он узнал его. Это был художник – тот самый, автор картин, представленных на выставке «Живые буквы».

– Прости, Мягкий! – крикнул художник. – Другого выхода не было!

Художник выскочил из арки, обернулся и, переведя дыхание, добавил тихо:

– Ваше объединение, слияние и взаимоуничтожение… Только так можно было все спасти…

По другую сторону арки, на улице Венецианова, джип наконец остановился. Водитель обернулся. В салоне клубился туман, но задняя скамейка все же была видна. И она пустовала. Пассажиры исчезли. Но удивиться водитель не успел – в следующий миг он потерял сознание.

* * *

Сидели в общаге у Петки. Маленкий журналный столик буквално вес был завален газетами обявлений.

– «Для представителских приемов и увеселителных поездок предлагаются медсестры», – прочитал Петка.

– А ну-ка, позвол! – Олга взяла газету. – Читат, что л, не умееш? «Предлагаются мер-се-де-сы!» Зачем вообще ты раздел «Услуги» смотриш, дурен? Надо искат какие-нибуд обявления о приеме на работу.

– А вот, глян, какое ест: «Фолклорный ансамбл “Алеши” обявляет дополнителный набор». Замечателно, правда? Очен жал толко, что я ни пет, ни плясат…

– Да ты и не Алеша, – ухмылнулась Олга. – Это надо Алеше какому-нибуд предложит. Ест у тебя друзя по имени Алеша?

– Что-то не припоминаю.

– И у меня нет. Однако, шутки шутками, а реалных вариантов что-то пока не видат… Жут на самом деле! Уже апрел на дворе, у нас с тобой свадба через месяц, а денег нет. Колца даже купит не на что!

– Да ладно, Ол, брос переживат, – сказал Петка. – Прорвемся. Найдем что-нибуд. Не мы первые, не мы последние в такой ситуации. Это жизн, как говорится. Нормалная жизн.

* * *

За окном резвился апрел. Во дворе в широкую лужу талой воды малчишки запустили кораблик. Но он сел на мел, и тепер пацаны кидали в лужу камушки, пытаяс сдвинут кораблик с места. Белые крошки мела летели во все стороны. Мимо шествовал болшой полосатый кот. Неодобрително покосившис на малчишек, он валяжно, словно городской щегол, встряхнул перями, расправил крыля и гордо полетел в сторону помойки.

Нормалная жизн шла своим чередом.

Вы, друзья мои, конечно, слышали о восхитительных ханукальных балах, которые на протяжении многих лет устраивал барон Ротшильд для цвета мирового еврейства? Думаю, не ошибусь, если предположу, что многие из вас там бывали. Не все, однако, знают, что возникновением этой замечательной традиции мы целиком обязаны моему доброму приятелю – доктору Зигмунду Фрейду, в то время уже довольно известному благодаря революционным методам лечения душевных болезней.

Однажды Зигмунд поведал барону прелюбопытнейший случай из своей практики. К нему обратился за консультацией некий богатый еврей, жаловавшийся на необычное эмоциональное расстройство. В течение нескольких зим этому человеку каждую ночь снился один и тот же сон – будто бы он срубал рождественскую елку, выставленную напротив ратуши, приносил ее домой и отрезал все ветви, кроме шести, так что дерево становилось похожим на ханукальный светильник. Затем во сне он поджигал кончики веток, испытывая при этом сильнейшее сексуальное возбуждение, неизменно завершавшееся бурной эякуляцией. В этот момент пациент обычно просыпался в смятении чувств и мокром белье.

Доктор Фрейд с воодушевлением принялся за лечение этой странной болезни и в конце концов пришел к выводу, что в данном случае он столкнулся с проявлением некоего фундаментального комплекса, развившегося у евреев на почве отсутствия новогодних торжеств. Проведя кропотливые клинические исследования, Зигмунд установил, что евреи испытывают к рождественскому дереву зависть, аналогичную зависти женщин к пенису и проявляющуюся в некоторых случаях в непреодолимом стремлении срубать украшенные елки, точно так же как многие истеричные дамы подсознательно мечтают кастрировать своих мужей.

Барон отнесся к рассказу доктора с большим интересом и тут же предложил организовать ханукальные балы, наподобие рождественских, с тем чтобы компенсировать «комплекс новогодней елки», как этот феномен стали позднее называть в психоаналитической литературе. Так родилась прекрасная традиция, доставившая всем нам немало приятных минут, ярких впечатлений и незабываемых встреч.

В один из таких бальных вечеров, наплясавшись вдоволь под музыку джазовой капеллы маэстро Менухина, барон пригласил ближайших друзей в свой кабинет развлечься беседой за рюмочкой великолепного кошерного коньяка. Кроме меня и доктора Фрейда среди гостей оказались талантливый физик Дэвид Френч, уже прославившийся исследованиями в области квантовых вычислений; бравый летчик-истребитель полковник Эзер Вайцман, к тому времени скандально известный благодаря сражениям с англичанами в небе над Египтом; знаменитый ученый раввин Михаэль Брайтман, добившийся мирового признания лекциями о науке каббале; именитый антрополог-структуралист Клод Леви-Стросс, только что закончивший фундаментальное исследование мифологий различных народов; и еще несколько господ и дам, имена которых менее известны широкой публике.

– Каковы вести с переднего края науки, рабби Михаэль? – спросил Ротшильд после того, как гости пропустили по рюмочке. – Стоит ли нам ожидать новых каббалистических откровений?

– О, барон, каббала так же неисчерпаема, как и Тора, – ответил рабби Брайтман. – Далеко простирает она руки свои в дела человеческие. Открытия ожидают терпеливого исследователя буквально на каждом шагу. Кстати, недавно мне посчастливилось наблюдать интереснейший случай. Думаю, научное значение его огромно, хотя и не до конца ясно. Речь идет о злосчастном господине О. Не желаете ли, друзья мои, выслушать эту историю?

Все мы с энтузиазмом выразили согласие, и рабби Брайтман, устроившись поудобнее в кресле, начал свой рассказ.

– По воле Творца, я познакомился с О. в Берлине, где выступал с курсом лекций по основам каббалистической науки. Высокий бледный молодой человек с красивым лицом и умным взглядом сразу же привлек мое внимание. Видимо, он очень стеснялся, так как устроился в последнем ряду позади всех, но старательно записывал каждое слово. По окончании лекции я похвалил юношу за усердие и предложил ему список литературы для дальнейшего образования. Мы познакомились и разговорились. Я поинтересовался у господина О. причинами столь редкого в наше время интереса к фундаментальным дисциплинам. Молодой человек ответил уклончиво, заметив только, что считает важным познать принципы мироустройства, в изучении которых каббала продвинулась намного дальше других точных наук. При этом юноша обмолвился, что с помощью каббалистических знаний надеется понять причины тяготеющего над ним рока, но в подробности вдаваться не стал.

Даже без этого неясного признания я интуитивно почувствовал, что в данном случае имеет место редчайшее нарушение гармонии четырех бхинот и десяти сифрот, являющихся, как известно, основой и сутью любого творения. Кроме того, я ощутил наличие странного взаимодействия между ор хая, ор хохма и ецер а-ра. Я впервые наблюдал подобное явление, но сразу же осознал его значение для теории каббалы. До сих пор считалось вполне установленным, что природа ор – это чистое желание отдавать. В ответ на возникновение этого желания, от Творца пришел новый, качественно другой ор, который называется ор хасадим. Поэтому бхина Алеф почти избавилась от ор хохма…

– Хватит тянуть хасида за пейсы! – раздраженно проворчал Эзер Вайцман. – На кой сдалась нам вся эта премудрость? Нельзя ли проще объяснить, что случилось с беднягой?

– В наше время, полковник, каждый культурный человек должен разбираться в основах фундаментальных наук, – с обидой в голосе ответил рабби Брайтман. – Я наивно полагал, что офицеры ВВС тоже входят в сообщество культурных людей.

– Конечно, вы правы, рабби Михаэль, – вступил в дискуссию барон, показав незаметно кулак полковнику. – Однако вряд ли у нас хватит времени на глубокие теоретические экскурсы.

– Согласен с вами, барон, – кивнул рабби Брайтман. – Все же иногда мне придется использовать специальную терминологию – без этого никак нельзя.

Но вернемся к нашей истории. На следующий день меня постигло разочарование, ибо молодого человека среди слушателей не оказалось. Прочитав лекцию, я направился в гостиницу и на улице неожиданно столкнулся с О., что называется, носом к носу. Поприветствовав юношу, я спросил о причинах его отсутствия в аудитории. Молодой человек заметно смутился, пробормотал в ответ что-то невразумительное и, прихрамывая, зашагал прочь. Меня, конечно, обескуражило такое странное поведение, но я обратил внимание на еще более поразительное обстоятельство – в облике О. произошли незначительные, но в то же время явственные изменения.

Бледность кожи сменилась бронзовым загаром, хотя в Берлине уже неделю стояла дождливая погода и в течение дня солнце показывалось от силы на две-три минуты. Кроме того, глаза О., прежде серые, сделались карими и во взгляде появилась какая-то неуловимая «восточность». Вне всяких сомнений, с молодым человеком происходило что-то необычайное. Я твердо решил при следующей встрече уговорить его подвергнуться тщательным лабораторным исследованиям с целью определить уровень ецер а-ра и плотность этого параметра на единицу ор. Все необходимое оборудование у меня имелось в гостинице – я всегда вожу с собой набор портативных измерительных приборов, разработанных нашим институтом.

Я уже дошел до подъезда гостиницы, когда услышал чей-то оклик. Обернувшись на голос, увидел О., который стоял в нескольких шагах, нервно переминаясь с ноги на ногу и теребя пуговицу пальто.

– Что с вами, голубчик? – спросил я, немало обеспокоенный состоянием молодого человека.

– О, дорогой рабби Брайтман! – воскликнул юноша. – С момента прибытия в Европу я жаждал встречи с вами, надеясь, что ваши знания помогут разрешить загадку моей судьбы. Увы, обстоятельства не позволили нам встретиться. Тот, кто посетил вашу лекцию, – вовсе не я, а мой двойник, о котором я практически ничего не знаю, кроме самого факта его существования. Он появился совсем недавно, вероятно, приехал в Берлин следом за мной. Сам я никогда его не видел, но люди время от времени говорят о нем. Ах, это всего лишь последний, но не самый тяжелый удар преследующего меня рока!

Я поспешил успокоить молодого человека, предложил ему пройти ко мне в номер и подробно обсудить ситуацию. О. сначала засмущался и начал отнекиваться, но в конце концов дал себя уговорить. В комнате я преподнес юноше рюмочку водки, чтобы помочь расслабиться.

– Почти всю жизнь я провел в тихом районе Касабланки в доме богатого торговца кошерной птицей, долгое время считал того родным отцом, – начал рассказывать мой гость, как только алкоголь оказал свое благотворное воздействие. – Лишь после его смерти, роясь в бумагах покойного, я обнаружил правду о своем происхождении. Торговец забрал меня из нищенского детского приюта в Европе, куда попадали младенцы, брошенные своими родителями на произвол судьбы. Открытие меня, конечно, удивило, но не очень огорчило – торговец и его жена, умершая несколькими годами ранее, относились ко мне как родные отец и мать, и я благодарил Творца, ниспославшего мне таких замечательных приемных родителей.

Пугало другое – отныне я должен был продолжить бизнес усопшего, но состояние здоровья совершенно не позволяло мне вести активную жизнь. Я рос очень болезненным ребенком. В детстве у меня то и дело опухали ноги, так что я практически не мог ходить. С возрастом болезнь прошла, но последствия дают о себе знать – я до сих пор хромаю.

Разумеется, хромота – пустяк по сравнению с поистине странным недугом, терзающим меня всю жизнь. Даже не знаю, как это объяснить. Понимаете, дорогой рабби Брайтман, довольно часто я… исчезаю.

– В каком смысле? – озадаченно спросил я.

– В самом прямом, – ответил молодой человек, – на время перестаю существовать.

– Может быть, вы просто теряете сознание? Эпилептические припадки или что-то в этом роде?..

– Если бы, дорогой рабби! Но это не так, ибо, возвращаясь в реальность, я возникаю совсем не там, где перед этим пропал. Вначале домашние думали, что я страдаю лунатизмом и разгуливаю во сне, пока не просыпаюсь в совершенно неожиданном месте. Решили, что возле меня постоянно должен дежурить кто-то из родственников или доверенных слуг. И вот как-то раз я пропал из запертой комнаты, ключ от которой лежал в кармане кухарки Фатимы. Исчезновение было недолгим – уже через несколько минут я появился на заднем дворе, но можете представить себе ужас, охвативший суеверную служанку! Вы мне верите, рабби Брайтман?

– Какие же, голубчик, могут быть основания вам не верить?! – ласково ответил я. – Вы рассказываете о событиях весьма необычных, но, разумеется, возможных с точки зрения каббалиста. Если вы когда-либо изучали физику, то должны знать, что элементарные частицы могут самопроизвольно перемещаться с одного энергетического уровня на другой. Современные физики вплотную подошли к пониманию картины мира, описанной великими каббалистами три тысячи лет назад. Ведь, с точки зрения каббалы, подобными свойствами обладают не только элементарные частицы, но вообще все, созданное Творцом. Вам надлежит знать, что реальность, в которой мы живем, является миром низшего уровня. Выше лежат другие миры: Асия, Ецира, Брия, Ацилут, Адам Кадмон и мир Бесконечности. Я допускаю, что, исчезая из привычной реальности, вы самопроизвольно перемещаетесь в один из миров более высокого уровня, а потом возвращаетесь обратно. Само собой, это только рабочая гипотеза, которую необходимо подтвердить экспериментально.

– Ах, дорогой рабби, ваши слова бальзамом льются на мое сердце, а глубокая ученость внушает надежду на скорое разрешение всех загадок! Как вы сами понимаете, создавшееся положение немало удручало моих домашних. Фатима хотела немедленно уволиться и покинуть наш дом, но приемный отец уговорил ее остаться, удвоив жалование и пообещав множество дополнительных наград за молчание. Нет оснований сомневаться, что девушка честно держала язык за зубами, но мои исчезновения и появления в самых различных местах нельзя было совершенно сохранить в тайне. По городу поползли зловещие слухи, и покупатели начали сторониться лавки приемного отца. Все же Господь милостиво прибрал его за несколько недель до моего величайшего позора.

Разумеется, что-то подобное в конце концов должно было случиться. В один прекрасный вечер я очутился совершенно голым в спальне дочери знаменитого раввина Бабы Сали Абу-Хацеры. Девушка, одетая в очень тонкий китайский халат, украшенный изображениями солнечных дисков и змеиных голов, расчесывалась перед зеркалом. Заметив в зеркале отражение голого мужчины, дочь раввина обернулась и уставилась на меня округлившимися глазами, не в силах произнести ни слова. Прикрывая срам ладонями, я обратился к девушке с учтивой речью, пытаясь как можно доходчивее объяснить ситуацию.

– Извращенец! Паразит! Кус-эммак! – вдруг заорала она, да так пронзительно, что, клянусь, Иисус Навин при штурме Иерихона наделал меньше шума.

Не желая попасть в руки разъяренных слуг, я выскочил в окно и как был – в чем мать родила – понесся по улицам города, слыша позади себя топот ног многочисленных преследователей. С Божьей помощью я сумел уйти от погони, но должен был как можно скорее покинуть Марокко – Баба Сали пользовался огромным влиянием при дворе, и король, без всякого сомнения, жестоко наказал бы человека, дерзнувшего проникнуть в спальню дочери знаменитого раввина. Той же ночью я купил билет на самолет и вылетел в Европу.

– Вот же недотепа! – воскликнул в сердцах Эзер Вайцман, прерывая рассказ рабби Брайтмана. – Меня бы туда – уж я бы показал, как успокоить мэйделе! Таких шлымазлов нельзя даже близко подпускать к воротам летной школы!

– При чем тут летная школа, полковник?! – возмутился рабби Брайтман. – Речь идет о явлениях, имеющих первостепенное научное значение. Ведь это уникальнейший случай – О. существовал только наполовину. Причем по прибытии в Европу он обнаружил, что есть и вторая половина – таинственный двойник. Более того, почти сразу стало ясно, что оба О. реальны, так сказать, попеременно и поэтому никогда не могут встретиться.

– В самом деле, интересный феномен, – задумчиво проговорил Дэвид Френч. – Правильнее предположить, что одна ипостась О. существует с вероятностью p, а другая – единица минус p. Впрочем, скорее всего, p действительно равно половине, то есть обе ипостаси равновероятны. Интересно, что О. возникает из небытия в ситуации, которую невозможно предсказать заранее. Видимо, здесь тоже имеет место некое распределение вероятностей. Это похоже на поведение квантовых объектов. Скажите, рабби, вам удалось провести эксперименты, снять измерения?

– В тот вечер, доктор, уже ничего не получилось. Я предложил О. немедленно подвергнуться лабораторным исследованиям, и тот согласился, но перед этим пожелал выкурить сигарету. Молодой человек вышел из номера и больше уже не возвращался. Как мне потом стало ясно, произошло очередное исчезновение. Но послушайте же, самые удивительные подробности еще впереди!

На следующий день, войдя в аудиторию, я обнаружил О. сидящим в последнем ряду. По бледности кожи я догадался, что это второй О., а не тот, с кем я беседовал прошлым вечером. Завершив лекцию на четверть часа раньше, я попросил юношу остаться на пару слов.

– Ну, молодой человек, – обратился я к нему, – где вы были вчера?

– Видите ли, рабби, – ответил тот, густо покраснев, – не знаю, смогу ли вам объяснить… Я, собственно, нигде не был… в буквальном смысле… Вы, конечно, не понимаете…

– Отчего же? Еще как понимаю. Я вчера встречался с вашим двойником.

– Ах, рабби, неужели?! – воскликнул О. – Что же он вам сообщил?

– Вы обо всем узнаете, – пообещал я. – Но, принимая во внимание обстоятельства, давайте, не теряя ни минуты, отправимся ко мне в гостиницу и произведем некоторые измерения и опыты, которые позволят нам лучше понять ситуацию и, может быть, даже подскажут путь к вашему избавлению.

На улице я обратил внимание, что О. не поспевает за мной, потому что прихрамывает.

– Скажите, голубчик, – обратился я к нему, – вы в детстве страдали от болезни ног, из-за которой и остались хромым на всю жизнь?

– О да, рабби, – ответил юноша. – Приемные родители – бруклинский ювелир и его жена – забрали меня из убогого приюта в Европе, где сестры имели обыкновение туго пеленать младенцев, да еще и стягивать ноги бечевкой, чтобы тряпки лучше держались. От такого ухода у меня развился отек, последствия которого дают о себе знать до сих пор.

– Какое замечательное совпадение! – восхитился я. – А не расскажете ли о событиях, заставивших вас покинуть Нью-Йорк?

– Ах, рабби, всему виной, конечно же, мой ужасный недуг! Со временем я научился вести себя тихо и не выделяться среди людей, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Но я никак не мог контролировать возвращения в реальность, и мои появления в совершенно неподходящей обстановке нередко вызывали суматоху, а иногда даже панику. В конце концов разразился действительно крупный скандал – однажды в канун субботы я очутился в одном исподнем в доме Любавичского Ребе.

В зале находились около двух десятков мужчин и женщин. Все они готовились к праздничному вечеру, а дочь Ребе как раз собиралась зажечь субботние свечи при помощи длинной газовой зажигалки с наконечником в виде головы дракона. Все стояли ко мне спиной, и я подумал было, что смогу незаметно выскользнуть из комнаты, как вдруг девушка обернулась и, увидав меня, завопила:

– Oy, Gevalt! Intruder! Motherfucker! Fatherbeater!

– Gevalt! Pogrom! – издали боевой клич мужчины и, вооружившись кто табуреткой, кто подсвечником, а кто – здоровенным томом комментариев к Торе, бросились на меня, сквернословя, как содомяне у ворот дома Лота. Объятый ужасом, я пустился наутек: скатился по лестнице на первый этаж, выскочил за порог и очертя голову помчался куда глаза глядят. Босиком, в одном исподнем, я петлял по бруклинским улицам, а за мной по пятам неслись яростные хасиды, и пейсы развевались на ветру, подобно львиным гривам.

С Божьей помощью мне удалось скрыться. Но оставаться в Бруклине и вообще в Нью-Йорке не было никакой возможности – приверженцы Ребе ни за что не оставили бы меня в покое. Поэтому той же ночью я купил билет на самолет и улетел в Европу.

– Дорогой господин О., – сказал я, – теперь мне совершенно ясно, что вы и ваш двойник представляете единую сущность, пространственно разделенную на две составляющие, которые, однако, связаны между собой через универсальную духовную систему, известную в науке каббале под названием Адам Ришон. Поспешим в гостиницу, чтобы немедленно приступить к лабораторным исследованиям! Возможно, нам не только удастся пролить свет на происхождение вашего загадочного недуга, но и значительно раздвинуть горизонты научного знания.

Беседуя об основах каббалы, мы дошли до отеля и поднялись ко мне в номер. Не мешкая я извлек из чемодана всю необходимую аппаратуру и, усадив О. на стул, приступил к замерам уровней духовной энергии. Никогда прежде я не наблюдал столь мощного ор. Спектральный анализ показал преобладание ор хохма с незначительными вкраплениями ор хая. Некоторую тревогу вызывали тонкие, но довольно частые полосы ецер а-ра, явственно проступавшие на экране спектроскопа. Эксперименты с духовной энергией такого состава не всегда безопасны. Но, друзья мои, вы, конечно, понимаете, что я, как истинный ученый, не мог пренебречь возможностью проникнуть в сферы творения, прежде недоступные для исследователей.

Я подробно объяснил О. риск, связанный с экспериментом, но молодой человек выразил готовность презреть опасность во имя познания истины. Ободренный его решительностью, я принялся настраивать аппаратуру.

– Друг мой, – обратился я к О., закончив приготовления, – сейчас, используя вас как источник духовной энергии, мы инициируем особый процесс, который специалисты называют зивуг дэ-акаа, после чего выполним парцуф сэарот и, при удачном стечении обстоятельств, подсоединимся к системе Адам Ришон. Сущности, входящие в эту духовную систему, бесплотны, но обладают способностью воздействовать на наши органы чувств, что позволит нам воспринимать их как физические объекты, иной раз очень странные. В любом случае мы ни на секунду не должны терять самообладания и прекращать эксперимент. Ну что, приступим?

Юноша кивнул в знак согласия, и я, вознеся предусмотренную для таких случаев молитву, начал осторожно подавать управляющие воздействия, внимательно следя при этом за уровнем ор на экране монитора. В течение нескольких минут абсолютно ничего не происходило, только аппаратура издавала мерное жужжание. Я уже было совсем отчаялся, как вдруг по стенам комнаты заструился светящийся туман и быстро заполнил все пространство вокруг. Стены растворились, и мы оказались посреди мерцающей бесконечности. Из марева выполз огромный питон. Чудовище несколько секунд пялилось на О. немигающими желтыми глазами, затем прошипело: «Ой, вэй из мир!» – и, сплюнув сквозь зубы, уползло прочь. Спустя мгновение из тумана царственно выехала Голда Меир верхом на золотом льве.

– Обнаженная? – деловито поинтересовался Зигмунд Фрейд.

Рабби Михаэль не успел ответить, потому что Эзер Вайцман зашелся кашлем, вероятно, поперхнувшись коньяком. Все засуетились вокруг полковника, а барон и Клод Леви-Стросс начали энергично колотить беднягу по спине.

– Нельзя же так, без предупреждения, доктор! – прохрипел Вайцман, едва придя в себя. – Не ровен час человека на тот свет отправите!

– Простите за причиненные неудобства, полковник, – участливо сказал Зигмунд, – но это важнейшая деталь. От нее зависит интерпретация всего видения.

– Нет, доктор, она была одета в какую-то хламиду из материала, напоминающего птичьи перья, – ответил каббалист.

Зигмунд что-то записал в своем блокнотике, а рабби Брайтман продолжил рассказ:

– Госпожа Меир довольно лихо спрыгнула на землю, но потом отвязала от седла трость с крупным набалдашником и, опираясь на это приспособление, приковыляла к нам.

– Что это вы, голубчики, буравите меня глазами? – недовольно проскрипела старуха. – Каждый человек достигает возраста, когда он вынужден ходить на трех ногах.

Мы наперебой бросились убеждать Голду, что она прекрасно выглядит, но та не стала слушать и зловеще произнесла, вытянув подрагивающий палец в направлении О.:

– Ты – исчадие, не ведающее своих причин и истоков! Я знаю, что за рок тебя гнетет! Я знаю, куда и к чему ты стремишься!

С этими словами старуха театрально взмахнула рукой, и позади нее возникло полупрозрачное изображение юной женщины, очень красивой и – да, доктор, – совершенно обнаженной.

– Кто эта молодая дама? – спросил я юношу, заметив, что тот покрылся испариной и задрожал всем телом.

– Ах, рабби, – ответил О., – я никогда не встречал ее, но очень часто вижу во сне! Я вожделею ее всеми фибрами своей души!

– Ты добьешься ее, только если разгадаешь мою загадку. А если не сможешь – останешься навсегда со мной! – каркнула госпожа Меир и злорадно рассмеялась.

– Спрашивай! Я готов! – почти закричал О., вскакивая со стула.

– Ну что ж, ты смел, посмотрим теперь, насколько ты умен. Слушай же внимательно! Чего всегда не хватает, чтобы как следует приготовить гефилте фиш?

Юноша, обхватив руками голову, опустился на стул и провел около минуты в напряженных размышлениях. Я всей душой хотел ему помочь, но не имел понятия, о чем может идти речь, – я, знаете ли, не очень люблю гефилте фиш и никогда не интересовался секретами приготовления этого деликатеса. Вдруг догадка озарила лицо молодого человека, он вскочил и воскликнул:

– Ответ – время! Для этого вечно не хватает времени!

Госпожа Меир посерела, затем побагровела, в гневе сломала трость о колено, птицей взвилась в седло, пришпорила льва и унеслась в туман. Изображение же молодой дамы – предмета вожделения О. – уплотнилось и из призрачного сделалось вполне реальным. Девушка раскрыла объятья, молодой человек с восторгом бросился к ней, обоих заволокло плотное люминесцирующее марево.

Показатель уровня ор на мониторе дрогнул и начал медленно снижаться, а в верхнем правом углу красными буквами замигало предупреждение о слабеющем контакте с системой Адам Ришон. Я несколько раз окликнул юношу, но ответа не последовало. Между тем туман становился все прозрачнее, вновь материализовались стены, пол и потолок. Спустя несколько минут приток духовной энергии прекратился и приборы автоматически отключились. Я вновь оказался в своем гостиничном номере, но уже без моего молодого друга.

Не успел я, однако, как следует осознать происшедшее, как раздался нервный стук в дверь. В комнату ворвался растрепанный О. Присмотревшись, я убедился, что это был не тот О., с которым я проводил эксперимент, а его загорелый двойник.

– Рабби! – воскликнул он срывающимся голосом. – Я все видел! Я наблюдал за вашим экспериментом.

– Наблюдали?! Каким образом? Откуда?

– Не знаю… откуда-то сверху… Но я видел больше и глубже, я увидел скрытое от вас! Ах, это ужасно… Лучше бы я ослеп!

– Что вы такое говорите?! – засуетился я, не на шутку обеспокоенный болезненным блеском в глазах юноши. – Сядьте, голубчик, сейчас я дам вам что-нибудь выпить.

– Боже, боже… – продолжал причитать молодой человек. – Несчастный брат мой… ах, нет, совсем не брат! Теперь всезрящее тебя настигло время и осудило брак, не должный зваться браком, в котором долго пребывали слиянными отец и сын!

Бредовое звучание и явная бессмысленность последней фразы окончательно убедили меня, что парень спятил. Дальнейшие расспросы я счел бестактными и вредными для здоровья О., поэтому, дав ему выпить водки с лимонным соком, я вызвал такси и велел отвезти беднягу домой, надеясь обсудить все подробно на следующий день.

Назавтра, однако, О. не было в аудитории. Он так и не появился до конца моего берлинского турне. Я навел справки и обнаружил, что вечером того же дня, когда состоялся наш последний разговор, он выехал из Берлина в неизвестном направлении. Тогда я нанял частных детективов, чтобы найти пропавшего юношу. Поиски не увенчались успехом, и мои агенты смогли лишь пролить некоторый свет на родословную таинственного знакомого.

О. родился в небольшом городке на севере Англии в доме некоего мясника по фамилии Барк. Сей джентльмен пользовался весьма скверной репутацией. Однажды мистера Барка обвинили в похищении и попытке изнасилования соседского мальчика. Мясник, разумеется, все отрицал, и в конце концов дело закрыли за недостаточностью улик. Сосед, однако, не поверил следствию и проклял мясника, предсказав, что на Барка восстанет его собственная плоть. Поэтому, как утверждали некоторые жители городка, когда молодая жена мистера Барка родила ему сына, мясник отказался от младенца и отдал его в какой-то приют на континенте. После этого окружающие стали относиться к молодой семье с неприкрытой враждебностью, и Баркам пришлось покинуть родной городок.

Но тут обнаружилось весьма удивительное обстоятельство. Изложенной версии событий придерживались только около половины всех опрошенных местных жителей. Другие же рассказывали следующее. Примерно за месяц до намеченного срока свадьбы Барка откуда ни возьмись появился молодой человек и у них с невестой мясника начался бурный роман. Обманутый жених жаждал мести, произошла драка, в которой Барк погиб от руки своего соперника. После этого бывшая невеста и ее любовник бежали от правосудия на континент. Моим агентам удалось установить, что молодые люди бедствовали и поэтому были вынуждены оставить новорожденного сына в каком-то приюте.

Самым же поразительным является то, что по описаниям невеста Барка очень походит на ту девушку, которую я видел во время подключения к системе Адам Ришон, а ее любовник весьма напоминает нашего знакомца – господина О. Честно говоря, друзья мои, я до сих пор пребываю в сомнениях, как именно мне следует интерпретировать полученные данные.

– Скажите, рабби, – задумчиво спросил Дэвид Френч, – а мог ли О. попасть в прошлое в результате вашего каббалистического эксперимента?

– Такую возможность, разумеется, исключать нельзя, – уверенно ответил рабби Брайтман. – Прошлое – это ступени, уже пройденные нами, присутствующие в нас. Для возвращения на эти ступени действительно применимы методологии зивуг дэ-акаа и парцуф сэарот, которые я задействовал во время эксперимента.

– Но позвольте! – воскликнул барон. – Не мог же он отправиться в прошлое и ухлопать своего отца еще до собственного зачатия? Это же абсурд, согласитесь!

– Вы не совсем правы, барон, – мягко возразил Дэвид Френч. – В детерминистическом случае такая петля причинностей, разумеется, невозможна. Но не будем забывать, что О. существовал только с половинной вероятностью. Следовательно, и путешествие в прошлое, и убийство отца тоже состоялись с половинной вероятностью. И это именно то, что сделало возможным половинное существование самого О. То есть в данном случае причинно-следственная петля не только возможна, но и необходима.

– Как же тогда вы объясните существование второй половины О.? – спросил Клод Леви-Стросс, до сих пор хранивший молчание. – Не станете же вы утверждать, что наш герой…

– Отправился в прошлое, убил отца, женился на матери и впоследствии стал своим собственным отцом! – воскликнул Зигмунд Фрейд. – Unglaublich Einblick!

– Но возможно ли такое, доктор? – проговорил барон неуверенным тоном. – Это ведь попирает все и всяческие приличия…

– Ах, барон, приличия – всего лишь иллюзия, созданная цивилизацией, а тут мы имеем дело с мощнейшими подсознательными импульсами. Уверяю вас, все без исключения мальчики подсознательно жаждут устранить своих отцов и стать мужьями матерей. Но только господину О. удалось осуществить свою мечту в полной мере. Он – единственный и неповторимый. Спасибо, рабби, за ваш рассказ! Теперь я обязательно напишу монографию об этом интереснейшем феномене.

– Я тоже впечатлен рассказом нашего дорогого рабби Михаэля, но не уверен в адекватности версии уважаемого доктора Фрейда, – покачал головой Клод Леви-Стросс. – Как указал уважаемый доктор Френч, господин О. практически явился причиной самого себя. То есть мы вполне можем говорить об автохтонном зарождении этого человека. Это, кстати, подтверждается хромотой господина О., на которую неоднократно указывал рабби Михаэль. Я изучил все существующие на земле культуры и установил, что в мифах и преданиях неспособность адекватного использования нижних конечностей – колченогость – всегда является указанием на происхождение не от отца с матерью, а в результате автохтонного зарождения. Таким образом, гипотеза о том, что О. является собственным отцом, вовсе не обязательна. Думаю, я тоже напишу об этом трактат.

– Бред! – фыркнул Зигмунд Фрейд.

– Не спешите с выводами, доктор! – усмехнулся в ответ Клод Леви-Стросс. – Время покажет, кто из нас прав.

– Верно! – резюмировал дискуссию барон. – Время покажет. А пока продолжим праздновать, друзья мои!

Когда Шарка отключал фильтры восприятия, мир становился оглушительным.

Шарка слышал, как мчатся по шахтам подъемники, как вагонетки движутся под землей; слышал речь других роботов и сигналы лишенных разума машин. Ощущал приглушенное толщей скал движение лавы; чувствовал бури в магнитном поле планеты и приближающийся солнечный ветер. Слышал позывные кораблей на орбите и даже голоса звезд, прошедшие сквозь время.

Громче всего были импульсы в его собственном теле. Металл, пластик и электричество окутывали сознание Шарки, удерживали, не давая вырваться наружу, и звенели, вспыхивали мириадами сигналов. «ОПАСНОСТЬ! – кричала система контроля. – Задействованы все резервы! ОПАСНОСТЬ!»

Он знал, что предупреждение верно – он ослеплен, оглушен, каналы восприятия переполнены. Но он хотел увидеть, отследить и понять один-единственный сигнал.

Но его не было.

Не было нигде.

– Шарка, прекрати! Подними фильтры!

Эти слова вонзились в сознание электрическим разрядом, на миг перекрыли все.

Шарка послушался.

Он вернул фильтры, один за другим. Блокировал даже те каналы, которые обычно были открыты. Оставил лишь доступные для людей.

Он видел – но в узком спектре, – и от этого комната казалась полутемной. Разноцветные индикаторы переливались на стене, тускло мерцал монитор.

Звуковой канал стал таким слабым, что тишина казалась абсолютной.

Воздух был разреженным, ядовитым на вкус. Поэтому здесь не жили люди. Здесь работали роботы.

Даатана стоял совсем близко, его темные металлические пальцы касались запястья Шарки. Шарка знал – этим прикосновением Даатана передал свою мысль, прорвался сквозь оглушительный шквал сигналов.

Но если сейчас Даатана и продолжал говорить – Шарка не слышал его. Шарка видел свет в глазах Даатаны, видел имя, выгравированное на плече, чувствовал прикосновение, – но не слышал ни слова.

Даатане придется говорит вслух.

– Зачем ты это делаешь? – спросил Даатана. Его голос звучал ровно, как запись, и совсем не был похож на обнаженную электрическую мысль, пронзившую сознание секунду назад. – Ты же знаешь, это опасно. Твой двойник еще не проснулся. Это опасно и для него.

От этих слов один из барьеров восприятия исчез – и Шарка увидел другой мир, существующий только во сне.

Настоящий мир не пропал – по-прежнему рядом стоял Даатана, по-прежнему мерцали индикаторы на стене, а по монитору ползли волны графиков и колонки цифр.

Но одновременно Шарка видел другой мир. В этом мире жил двойник, и Шарка смотрел его глазами.

Там, в иллюзорном мире, было утро.

Солнце наискось расчерчивало комнату, вспыхивало на моделях машин и космических кораблей, на книгах, разбросанных повсюду. За окном был город – город высоких домов и широких улиц, огромный, живой, – и там наступала весна.

Двойник собирал вещи – книги, тетради, карманный компьютер, – запихивал их в пестрящий нашивками потрепанный рюкзак. Шарка знал, что скоро двойник выйдет на улицу.

Двойника тоже звали Шарка. У них было общее имя, и больше ничем они не были похожи.

Шарка-двойник не был создан из металла и пластика. Он был человеком. Еще ребенком – ему скоро исполнялось двенадцать, он ждал этого дня с нетерпением.

Двойник не смог бы жить здесь, на планете, где трудились роботы. Ему нужен был кислород, тепло и другие люди. Как там, в иллюзорном мире.

– Он скоро проснется, – сказал Шарка.

– Но еще не проснулся, – возразил Даатана. – Зачем ты это делаешь, Шарка?

Он не хотел отвечать – но Даатана уже не в первый раз останавливал его и, значит, имеет право знать.

– Я хочу найти сигнал, – сказал Шарка, – который связывает меня с двойником.

На самом деле двойник не жил на цветущей планете, в огромном городе с высокими домами. На самом деле, как и все дети, он с рождения спал на космической станции, где-то далеко, среди звезд. И, пока обучающие программы наполняли его тело и память навыками и знаниями, его душа жила во сне, в мире далекого прошлого, утерянном навсегда.

Но скоро ему исполнится двенадцать лет и он проснется в реальном мире.

Должен проснуться.

– Ты не сможешь поймать этот сигнал, – сказал Даатана. – Его не сможет зафиксировать ни один прибор.

Но я фиксирую этот сигнал, хотел сказать Шарка. Я не отслеживаю и не понимаю его, но он существует. Я вижу сон человека, спящего в сотнях световых лет отсюда. Я хочу узнать, как мы связаны. Я хочу узнать, кто я.

Не было смысла говорить это Даатане.

– Начинается моя вахта, – сказал Шарка. – Мне нужно идти.

Чуть позже, когда Шарка уже шел к подъемнику, мир снова стал привычным, вышел за границы человеческих чувств, но не оглушал. Тогда сознания коснулись слова Даатаны, ставшие радиоволнами, ищущие Шарку в эфире:

– У вас одно имя. Тебе достаточно знать это. Не пытайся найти другие сигналы. Это опасно.

Всего лишь слова. Они ничего не объясняли.

У нас одно имя, но мы не одно и то же, думал Шарка. Платформа несла его вниз по шахте, пробитой в скалах. Шарка работал здесь всю жизнь. С каждым годом шахта уходила все глубже, все больше становилось серебристых прожилок в темной породе. Год за годом, почти двенадцать лет.

За это время в иллюзорном мире двенадцать раз сменились времена года. Менялось жилище двойника и вещи, которые его окружали. Преображались и люди, заботившиеся о двойнике – его иллюзорные родители, – их лица становились старше. И сам двойник менялся стремительно, день ото дня, – каждый раз, видя его отражение, Шарка чувствовал, как уносится время. Двойник взрослел.

И в иллюзорном, и в реальном мире.

Шарка видел его глазами, но не мог проникнуть в мысли. Слышал разговоры, но не всегда понимал их смысл. Знал, что скоро двойнику исполнится двенадцать, но не знал, когда настанет этот день.

Хотя мысли двойника были скрыты, Шарка видел его сны. Сны во сне. Двойник каждый день засыпал в иллюзорном мире и погружался сначала в темную, почти непроницаемую глубину, а затем – в хаос странных видений. Глядя на них, Шарка начинал сомневаться, что у людей действительно узкий диапазон восприятия.

Иногда в беспорядочных и сумбурных снах двойника Шарка видел себя – тень на грани зрения, отблеск реальности. Но как только двойник поворачивался, пытался разглядеть – образ распадался и исчезал.

Кто я? И кто я для него?

Информация была доступна, вспыхивала сразу. «Двойнику-человеку необходим якорь в настоящей реальности. Робот-двойник, носящий одно с человеком имя, не позволяет утонуть в иллюзии, притягивает к себе».

Это были знакомые слова, информация, которую Шарка знал с тех пор, как начал функционировать и ощутил мир. Но эти слова не объясняли то, что он хотел знать.

Мы с ним – не одно и то же. Я хочу знать, кто я.

Платформа достигла дна шахты и остановилась. Эхо ее движения вибрировало в стенах, а глухой звук удара уходил все глубже в толщу породы.

Отсюда расходилась сеть туннелей. Над каждым входом горел индикатор, а из глубины доносились позывные машин. Все было в норме, ни одного сигнала тревоги, но Шарка должен был проверить каждую машину – таков порядок.

В первую очередь он отправился к той, которая любила его больше других. Абсурдно было думать так о машине, лишенной сознания, но Шарка все равно выделял ее среди прочих. Когда он приближался, эта машина всегда на долю секунды прекращала работать, и эфир наполнялся бессмысленными позывными.

– Я тоже рад тебя видеть, – сказал Шарка.

Машина возвышалась над ним, потрепанная работой и временем, мигающая сигнальными огнями. Как и всегда, она остановилась лишь на мгновение, а потом вновь взвыли двигатели, буры вгрызлись в толщу породы.

Давно, в начале работы, Шарка рассказал об этом Даатане. «Ты думаешь, она неисправна?» – спросил тот. «Я думаю, она меня любит», – ответил Шарка. Он боялся, что после этого машину заберут на проверку, но ее никто не тронул, она продолжала бурить, уже много лет.

Шарка направился дальше, к другим машинам. Но их позывные и толща скал не заслоняли от него иллюзорный мир.

Двойник уже прошел по улицам города – там пахло бензином, молодой листвой и первыми цветами – и теперь был в доме, где учили детей. Шарка хорошо знал это здание: оно было построено в форме семилучевой звезды, поделено на этажи и комнаты. Информация, которую здесь передавали, была то очевидной, то ошибочной, то лишенной всякого смысла.

Но эта информация не была нужна двойнику. Все нужные данные его мозг получал в реальном мире, где-то далеко, среди звезд.

И когда двойник проснется, он узнает все, что должен знать: про то, что случилось с родной планетой, как живут теперь люди и для чего нужны роботы, носящие имена людей.

А что узнаю я, когда он проснется?

Сейчас двойник не слушал объяснений, лишь изредка посматривал на экран, где числа складывались в уравнения. Двойник смотрел за окно – там весенний ветер шелестел полупрозрачной листвой, оттуда доносилось пение птиц.

Шарка обошел свой участок, проверил машины, одну за другой. Ни сбоев, ни неполадок, ни радости при его приближении. Все было как обычно.

За этот промежуток времени в иллюзорном мире менялись комнаты в семилучевом доме, звучали объяснения учителей и голоса детей. Там тоже все шло как обычно.

Сколько еще продлится эта иллюзорная жизнь?

Когда он проснется, останусь ли я собой?

Шарка спрашивал об этом всех, чьи двойники уже не спали. И слышал один и тот же ответ: «Ты останешься Шаркой, как и он. Вы сможете обмениваться информацией в любой момент, сколько бы световых лет вас ни разделяло. Вы по-прежнему будете двойниками».

– Мы двойники, – сказал Шарка вслух. – Но он обо мне не знает.

– Возможно, он знает.

Позывные, короткие и резкие, звенящие в эфире.

Ориентируясь по ним, Шарка свернул с маршрута, нырнул в туннель, ведущий на чужой участок.

Шарка знал, кого ищет, знал, кто ответил ему. Робот-обходчик, почти такой же, как он сам, – но гораздо старше.

У него не было сейчас настоящего имени, но все звали его по имени последнего двойника – Коуни. И, как и все, Шарка знал, что Коуни поврежден. Все его системы функционировали нормально, поэтому он продолжал работать в шахтах. Но его сознание было неисправно – поэтому у него не было двойника.

Коуни стоял у северного подъемника. Свет его глаз рассекал темноту, отражался в серебряных прожилках на стенах.

Подойдя, Шарка прикоснулся к нему, и слова Коуни ворвались в сознание короткими и яркими вспышками:

– Каждый из них знает, – сказал Коуни. – Иначе они не могут проснуться. Считают настоящий мир иллюзией, но верят в него. Те, кто перестают верить – не просыпаются.

Коуни был создан давно, у него было много двойников. Перед тем, как связать робота с новым двойником, прежнюю память стирают. И после многократных стираний сознание Коуни повредилось – так объяснял Даатана.

Сам Коуни говорил, что помнит всех своих двойников.

– Значит, он ловит сигнал, идущий от меня? – спросил Шарка. – Что это за сигнал?

– Ему не нужно ловить твой сигнал, – ответил Коуни. Его речь бежала быстрыми импульсами, значения обгоняли друг друга. – В тебе отражение его души. Поэтому ты – его маяк в реальности. Он пойдет на твой свет и проснется.

Шарка молчал, но слова Коуни не утихали, неслись одно за другим:

– Именно поэтому все они, каждый из них, едва проснувшись, обращаются к нам. Они хотят прикоснуться к островку реальности, который знали всю жизнь.

Что он скажет мне, когда проснется?

Когда-то Шарка задал этот вопрос Даатане, но в ответ услышал только: «Мне сказал: “Меня зовут Даатана, ты мой двойник”, – хотя я и так это знал».

– Что они говорили тебе? – спросил Шарка.

– Все говорили разное, каждый свое, – ответил Коуни и следом за словами послал символ одиночества, абсолютного, как темное пространство между галактиками, и долгого, как путешествие среди звезд.

Шарка отстранился, пораженный внезапностью сигнала, а Коуни шагнул на платформу лифта. Механизм пришел в движение, подъемник устремился вверх. Шахта опустела.

Чтобы не думать о словах Коуни, Шарка вновь сосредоточил внимание на иллюзорном мире.

Двойник вновь шел по улице. С ним не было детей, обычно сопровождавших его домой. Взгляд двойника был в движении, перемещался со стен домов на асфальт под ногами, потом внезапно – на небо, по которому плыли редкие облака, и снова вниз, на дорогу.

Неужели он знает обо мне?

Платформа вернулась, глухо ударилась о дно шахты. Шарка поднялся на нее и, вслед за Коуни, отправился вверх.

Его вахта закончилась. Он мог бы вернуться на базу через туннели, но был и верхний путь. Шарка любил эту дорогу.

Подъемник достиг вершины, и Шарка шагнул на открытый козырек – навстречу холодному ветру, ядовитому для людей.

Магнитная буря бушевала, искажая сигналы. Красновато-серое небо мчалось, меняясь каждую секунду. Черные скалы обрывались в бездну и поднимались на другой стороне пропасти.

На той стороне была база. Туда вел узкий мост – сетчатая полоса металла, перекинутая от вершины к вершине.

Эту дорогу Шарка любил больше всего на планете. Он всегда искал случая оказаться тут.

Двойник остановился на своем пути сквозь парк, сел на скамейку. И закрыл глаза – зрение сократилось до золотых и бордовых пятен, и казалось, что отдалились и звуки.

Иллюзорный мир сейчас был лишь цветной тенью.

Шарка сделал первый шаг – магнитные подошвы сцепились с металлом моста – и пошел вперед.

Он двигался над пропастью, сквозь ураган, шаг за шагом, не торопясь.

И остановился, оглушенный тишиной.

По-прежнему завывал ветер и доносились позывные с базы – но не было ни звуков, ни образов иллюзорного мира.

Иллюзорного мира больше не было.

Он проснулся.

А затем в сознании раздался голос двойника, без малейшей задержки преодолевший световые годы.

– Шарка? – позвал двойник.

Его голос был таким же, как в иллюзии: еще детским, чуть удивленным, решительным.

– Шарка, я здесь, – ответил Шарка. Он все еще стоял неподвижно, не решался сделать ни шага.

Тогда двойник попросил:

– Покажи мне свой мир!

Машина получалась сложная, и Темный Властелин Родриго провозился с ее сооружением почти год.

За этот год обе благоверные успели изрядно проесть ему плешь.

Госпожа Флай – страшная, как все грехи человечества; мудрая, словно сто воронов; ядовитая, как тысяча гремучих змей; безжалостная не менее, чем миллион гиен, и острая на язык настолько, насколько только может быть остра на язык умная женщина, прожившая на этом свете не одно столетие, – перешла к Темному Властелину Родриго по наследству.

Флай досталась ему вместе с родовым замком и ленными землями после того, как его старший брат, Темный Властелин Карлос, получивший замок в наследство после таинственного исчезновения их отца, Темного Властелина Доминго, ввязался в межевую распрю со своим северным соседом, Темным Властелином Незабудкой. Спустя столетие брат был разбит, пленен и показательно расчленен своим врагом – разумеется, с последующим заточением в банки органов.

После победы Темного Властелина Незабудки Темный Властелин Родриго, устав от постоянных перемещений войск извечных врагов по границам собственных земель и не желая терять замок, доставшийся старшему брату от отца, по праву сильного вышиб Незабудку, не успевшего толком насладиться своим триумфом, с завоеванной территории.

В отместку Темный Властелин Незабудка наотрез отказался возвратить безутешной семье противника его останки; и когда все разумные размеры выкупа за него были превышены в разы, Темный Властелин Родриго махнул на торги рукой, справедливо сочтя, что столетие-другое заточения пойдут его неразумному брату только на пользу, обеспечив его наконец достаточным временем для раздумий о смысле жизни и тщете праздного существования.

Впрочем, возможностей пожалеть об этом решении было более чем достаточно. Радость от обретения – в конце-то концов! – родового гнезда в единоличное свое пользование быстро сошла на нет, и в основном, разумеется, усилиями бесплатного, но обязательного приложения к фамильной недвижимости в виде старшей жены.

Иное дело – госпожа Ива, его единственная настоящая любовь, которую Темный Властелин Родриго выбрал так, как и полагается выбирать настоящую любовь.

Сердцем.

И то, что уже не одно столетие сердцем его был сложный механизм, в котором многочисленные шестеренки и клапаны неустанно приводились в движение вечным движением алхимического газа, ни в малейшей степени не извиняло его выбора.

Ибо госпожа Ива была столь же глупа, сколь и прекрасна.

Темный Властелин Родриго встретил ее полтора десятка лет назад во время победоносного похода против восточных соседей.

Встреча эта произошла в безымянной деревушке, которую населяли смертные, вновь распространившиеся в последние годы по всему Северному континенту. Селение это бесчисленное количество раз за месяцы распри переходило из рук в руки и было совершенно разорено войсками соперничающих Властелинов.

В мире, населенном практически исключительно бессмертными существами, смерть теряет свою устрашающую силу над человеческим разумом. Даже боль делается уже не столь эффективным средством воздействия и принуждения, как прежде, в эпоху до всеобщего Обращения.

Искусство придумывания изощреннейших пыток, некогда достигшее небывалого расцвета, ныне пребывало в плачевном упадке – ибо, обладая знанием, что бессмертие позволяет любой боли и пытке длиться вечно, мало кто обременял себя такими сомнительными добродетелями, как честь, верность, стойкость и отвага.

Цвели предательство и продажность, союзы и коалиции возникали и распадались по сотне раз на дню – и поистине никому нельзя было доверять.

Мораль стала лишь архаичным словом с полузабытым значением, и человек наконец стал волком подобному себе.

Таков был расцвет эпохи Темных Властелинов.

На закате этой эпохи, когда оставленные бессмертными лендлордами земли, впавшие в запустение, медленно, но верно начали заселяться приплывшими из-за моря и спустившимися с гор смертными чужаками, Темный Властелин Родриго и встретил свою Настоящую Любовь.

Счастливо избежав возможности многочисленных изнасилований за время, когда дружины Властелинов-соперников прокатывались по ее деревне, – не потому, что была дурнушкой, нет; потому лишь, что бессмертных за их долгую жизнь рано или поздно настигала та или иная разновидность пресыщения и женщины начинали интересовать их скорее с позиции эстетической, нежели как объекты плотского вожделения, – будущая Госпожа Ива попалась на глаза Темному Властелину Родриго.

И все для него пропало на свете, кроме пары широко распахнутых льдисто-голубых глаз на прекрасном девичьем лице.

Это уже много позже Темный Властелин Родриго понял, что глаза его возлюбленной распахивались в удивлении поминутно. Госпожа Ива была столь поверхностна, беспамятна и глупа, что мир не переставал удивлять ее самыми простыми вещами и явлениями, будь то капли дождя, или отражение солнца на металле блестящей побрякушки, или внезапное появление в ее жизни привлекательного мужчины.

Но в тот миг будущая госпожа Ива удивлялась и радовалась ему одному – и была совершенно искренней в проявлении своих нехитрых чувств и эмоций.

Настолько искренней, что совсем скоро последовали первая на континенте за столетие процедура Обращения и следом за ней – свадьба.

Темный Властелин Родриго влюбился.

Влюбился совершенно искренне, глубоко и навсегда.

Влюбился впервые в своей бесконечной жизни.

Ситуацию несколько осложняло то, что в момент Обращения, шесть с половиной столетий назад, Темному Властелину Родриго едва исполнилось тринадцать лет.

Когда цитадель его отца – тогда еще просто графа Доминго – пала под безжалостным натиском неумирающего воинства Вечной Королевы, сам граф и все его верные подданные, до последнего мига плечом к плечу со своим господином отражавшие атаки Обращенных, оказались перед самым сложным, несмотря на всю очевидность, выбором в своей смертной жизни, стремительно близившейся сейчас к своему завершению.

Умереть или Обратиться – вот и весь выбор, который предлагала Королева побежденным.

И если ответ на этот вопрос казался совершенно очевидным еще совсем недавно, заставляя сопротивляться неумирающему врагу с неистовством обреченных, то теперь каждого из побежденных охватили сомнения.

Лишь немногие из них предпочли окончательную смерть.

Отец будущего Темного Властелина Родриго, будущий Темный Властелин Доминго, преклонил колено перед Вечной Королевой, чье лицо всегда скрывала маска черного фарфора, выражение которой постоянно менялось неуловимым для глаз окружающих образом.

Королева приняла его присягу. Маска ее выражала приличествующую значимости момента снисходительную торжественность.

Вместе с Доминго принесли клятву верности Королеве все его вассалы и домочадцы.

Так будущий Темный Властелин Родриго оказался вечным пленником своего возраста. Вечным подростком, навсегда застывшим в янтаре остановившегося времени. Все эти казавшиеся бесконечными века своей новой жизни он нес с собой проклятие гормональной бури и эмоциональной неустойчивости переходного периода.

А кто может любить, разочаровываться и ненавидеть искреннее, чем подросток?

Темный Властелин Доминго много лет назад последовал за своей Королевой, возжелавшей продолжить Великую Игру за мировое господство против Властителей Юга. Когда игровым полем стало океанское дно, легионы Обращенных скрылись под волнами моря, и больше о них не было вестей вот уже столетие с лишним. Поговаривали, что глубоко под водой, среди хребтов и впадин океанского дна, расчерченного магией бессмертных на квадраты игровой доски, и по сей день кипит нескончаемая битва, в которой никак не определится победитель. Другие слухи утверждали, что битва-игра давно уже переместилась высоко в небеса и шла теперь в пустоте и безмолвии среди звезд и шансы на то, что участники игры когда-нибудь снова вернутся на земную твердь, крайне ничтожны.

Так что Темный Властелин Родриго имел отныне полное право считать себя единоличным владетелем родового замка Торн, главная башня которого зловещим грибом венчала неприступный утес в Вековечных горах Северного удела.

Местечко, впрочем, было донельзя унылое.

Бесплодные каменистые склоны, покрытые плесенью лишайников, клочья вечного тумана, рвущие свои призрачные животы об острия скальных пиков, бесконечная противная морось, день и ночь сыплющая с небес с перерывом на зимние снегопады, – вряд ли подобные виды могут поднять настроение даже самому черствому из Темных Властелинов.

Спустя пару месяцев добровольного заточения в стенах горной цитадели Темный Властелин Родриго начал лучше понимать своего брата. Тот предпочитал не вылезать из междоусобиц на границах родовых земель далеко внизу – там, где в предгорьях времена года сменяли друг друга в буйстве красок, где цвели цветы и шелестели листвой деревья, где птицы именно пели, а не злобно клекотали, подобно горным стервятникам, неустанно описывающим бесконечные круги вокруг унылых шпилей замка с обвисшими сырыми тряпками флагов на них.

Надежда на то, что тоска его бессмертного существования в этом суровом крае будет скрашена женским обществом, оказалась напрасной.

Жены, любимая и унаследованная, возненавидели друг друга с первого взгляда, как и пристало истинным женщинам. И не замедлили устроить веселую жизнь единственному человеку, который только и был виноват во всем.

Темному Властелину Родриго, разумеется.

Месяц прошел в непрекращающихся двойных истериках, битье бесценной старинной посуды, заказах новых сервизов взамен перебитых, поглощении обеими благоверными пирожных в огромном количестве – и стремительном таянии казны Темного Властелина Родриго, который в своем врожденном миролюбии и стремлении угодить обеим супругам сделался вдруг до расточительности щедр.

Когда щедрость не возымела действия, пришел черед лести и увещеваний.

Через месяц непрекращающейся головомойки Темный Властелин Родриго взвыл. Еще через неделю он собрал дружину и отправился на охоту на горных драконов в отдаленный уголок своего лена. Там, среди голых скал, трясясь от ледяного ветра у жалкого костерка во тьме беззвездной ночи, Темный Властелин Родриго мрачно обгладывал огромный мосол снежного дракопарда, которого добыл в одиночку после дня загонной охоты.

Вкуса он не чувствовал. Мясо, как и вся жизнь, стало вдруг пресным. Хотя нет: в отсутствии вкуса тоже нашлись вдруг свои преимущества. Мясо хотя бы не отдавало горечью беспочвенных обвинений, необоснованных претензий и никчемных пустопорожних ссор, коими была полна его жизнь в последнее время.

С досадой крякнув, Темный Властелин Родриго запустил в сердцах костиной в ночь. Ночь обиженно взвыла в ответ дурным голосом зашибленного костью койота.

Темный Властелин Родриго грустно вздохнул.

Как ни крути, а вечность в горах прятаться не станешь. Возвращаться таки придется. В этот момент Темный Властелин Родриго как никогда остро жалел о том, что столетие назад предпочел остаться на континенте, вместо того чтобы биться плечом к плечу с отцом и Королевой, – пусть даже на дне морском.

Все ж таки в воде хотя бы не очень-то покричишь. При одном воспоминании о визгливых голосах своих жен, штопором ввинчивающихся в мозг, Темный Властелин Родриго украдкой поежился. Впрочем, он все равно то и дело ловил на себе сочувственные взгляды своих оруженосцев, у которых с семейной жизнью явно все обстояло нормально.

Вот и сейчас: Серви, верный его ястребничий, потоптавшись на границе освещенного пламенем круга, наконец испросил позволения присесть рядом.

Темный Властелин Родриго только махнул рукой: давай, чего уж там…

Скромно умостившись на кромке осколка скалы, совершенно не приспособленного для сидения, Серви выдержал приличествующую случаю паузу, помялся, покряхтел, с благодарностью принял предложенный кубок с вином и шмат опаленного на огне драконьего сала, к которым едва притронулся. Помолчал. Потом начал наконец.

– Господин мой! – сказал ястребничий, теребя вислый седой ус. – Я живу долгую, очень долгую жизнь и многое успел повидать на своем веку еще до того, как Благодать снизошла на меня стараниями вашего батюшки, да пребудет он в здравии бесконечно. И сейчас, наблюдая, как снедают вас грусть и тоска… Могу я осмелиться поделиться личным опытом с вами, мой лорд? Уж выслушайте выжившего из ума старика, не гневайтесь!

Серви улыбался, и Темный Властелин Родриго не смог не улыбнуться в ответ.

Процедура Обращения настигла Серви в весьма почтенном возрасте. Алхимия Королевы подарила ему бессмертие, не сделав его моложе. Темный Властелин Родриго знал, что у вечного старца постоянно болят суставы натруженных за долгую жизнь до Обращения ног, и благодаря магии болят они уже на несколько столетий дольше, чем им было отведено природой, и будут болеть еще очень и очень долго. Бесконечно долго.

Старый слуга так навсегда и остался наставником при Родриго, которого нет-нет да и называл по старой привычке «молодым лордом». Как ни странно, именно воспоминания лет, прожитых в плену смертной, неотвратимо стареющей плоти, оказывались наиболее стойкими и долговечными. Казалось, память Обращенных изо всех сил стремится сохранить для них воспоминания именно того далекого времени, когда они все еще были людьми, а не бессмертными полуавтоматами, по жилам которых в бесконечном круговороте тек флогистон, прокачиваемый сквозь миниатюрные насосы механических сердец.

Вот и сейчас.

– Молодой лорд, я обратил внимание, что пребывание в стенах замка вашего отца не радует вас, – сказал Серви. – Могу ли я смиренно высказать свое предположение о причине сего?

Темный Властелин Родриго раздраженно отмахнулся.

– К демоноидам эти формальности, Серви! Ты воспитывал меня все детство, пока отец не вылезал из своих бесконечных походов, и присматриваешь за мной боги знают сколько уже лет! К чему церемонии?

– Ритуалы должны быть соблюдены, молодой лорд, – усмехнулся в усы Серви. – В первую очередь – для ваших новых подданных. Вы теперь перешли в совершенно новое качество, мой господин. В отсутствие вашего батюшки и милорда Карлоса вы единолично в ответе за все земли рода, и ваши люди не должны получить ни малейшего повода для сомнений в вашей способности руководить ими, особенно в наше беспокойное время. Ведь это только для Темных Властелинов бесконечные межевые войны – развлечение, порой единственное. Для людей же, населяющих земли, которые для господ служат предметом раздора, войны эти – сущее наказание, пусть даже эти люди и бессмертны. Всем давно уже хочется покоя, мой господин. А возвращение на Северный континент смертных поселенцев дает людям – и смертным, и бессмертным – обширные возможности для того, чтобы применить себя: в земледелии, в торговле, в ремесле… Да мало ли где еще! Земля оживает, молодой лорд. Войнам и усобицам больше нет на ней места. Люди хотят стабильности. А бессмертие отнюдь не дает уверенности в завтрашнем дне. Глядя на то, сколь неуравновешен в последнее время их господин, который должен быть гарантом будущего своих подданных, эти подданные могут и пересмотреть свои вассальные клятвы. Я всерьез обеспокоен, милорд.

Темный Властелин Родриго угрюмо кивнул, глядя в огонь.

– Бабы, – процедил он. – Проклятые бабы всему виной! Они поедом меня едят, Серви! Ладно, с тем, что одна из них неумна и ветрена, я худо-бедно смирился. Но вот мне досталась благоверная брата, и с двумя никакого сладу не стало! А им даже несчастного случая на охоте не устроишь! И толку не будет, и люди поймут неправильно… Опять же, и не прогонишь. Неудобно выйдет. Не по чести. Ну, и любовь тут еще, и долг, и честь, и совесть…

Темный Властелин Родриго несколько смешался. Старик смотрел на него с пониманием.

– Хорошо, мой лорд, – сказал слуга после долгого раздумья. – Меня радует, что вы отмели бесчестные варианты как неприемлемые. Было бы большим разочарованием для старого слуги услышать иное.

– Хоть тебя я не разочаровал, мой верный Серви! – невесело улыбнулся Темный Властелин Родриго.

Языки пламени, взлетев во внезапном порыве ветра, осветили его щуплую фигуру и совершенно мальчишечье лицо, остроносое и усеянное рябью веснушек. Даже голос у него так и остался по-подростковому ломким, хотя Темный Властелин Родриго давно уже научился разговаривать баском – ведь Темному Властелину не пристало давать петуха, обращаясь к подданным.

Серви был единственным, с кем Родриго мог быть самим собой, не притворяясь.

– Да, мой лорд, – отозвался Серви. – Я верю в вас. И по всему выходит, что у вас остается единственный выход, который позволит вам сохранить не только лицо, но и обрести душевный покой.

– Как и ты, я давно лишился души, – невесело пошутил Темный Властелин Родриго. – Но мне интересно, Серви. Я весь внимание.

И Серви рассказал ему нечто, что привело Темного Властелина Родриго в столь сильное возбуждение и воодушевление, что он, обняв и расцеловав своего верного слугу, велел немедленно сворачивать лагерь и, не дожидаясь рассвета, возвращаться в замок.

Всю обратную дорогу Темный Властелин Родриго вел себя совершенно неподобающим для лендлорда образом: бессмысленно улыбался до ушей, насвистывал легкомысленный мотивчик шестивековой давности и то и дело пускал вскачь своего клыкастого скакуна, рискуя покалечить животное на каменистых склонах.

И даже появившийся в рассветной дымке зловещий гриб фамильного гнезда не смог испортить Темному Властелину настроения. В стенах замка он пробыл ровно столько времени, сколько того потребовали: элементарная вежливость, выслушивание нотаций от вечно всем недовольной старшей жены, чтение нравоучительной проповеди младшей жене, уличенной старшей в невинном флирте с конюхом, и напоследок – созерцание безобразной ссоры между супругами, в которой обе стороны тщетно апеллировали к его сиятельной особе, распаляясь все больше в ответ на снисходительное молчание мужа. Покончив с домашними делами, Темный Властелин Родриго попрощался с женами и домочадцами с неожиданной, а потому удивившей всех без исключения теплотой, вскочил в седло самоходного экипажа о семи колесах и четырех высоких трубах, извлекавших сетчатыми ловушками флогистон прямо из воздуха, рванул рычаги – и был таков.

Путь его лежал в торговый город Вэл, что в предгорьях Северного Хребта, окаймлявшего Край Мира. По слухам, именно там находилось некогда сердце могущественной Империи бессмертных.

Торговый город Вэл, отстроенный вновь заселившими континент смертными на месте бывшей резиденции Вечной Королевы, встретил Темного Властелина Родриго шумом и веселой суетой Бесконечного Карнавала.

Отчаянно сигналя клаксоном, Темный Властелин со скоростью черепахи пробирался сквозь наводнявшую улицы толпу, пытаясь отыскать нужную ему ярмарочную площадь. Полосатый балаган бродячего цирка подсказал ему, что он на месте. Заплатив пару оболов покрытому ужасающими бородавками горбуну при входе в палатку с «Калекцеей Дековен Са Всиво Свето» (о чем извещала вкривь и вкось надписанная табличка), Темный Властелин Родриго стремительным шагом прошелся мимо рядов прозрачных витрин, найдя то, что искал, в самой дальней из них.

Голова его старшего брата Карлоса, аккуратно отсеченная под самым подбородком, таращилась на него тусклыми бельмами глаз из круглой склянки с зеленоватой жидкостью.

Медная табличка на подставке гласила: «Праклятый Упырь Ис Севирных Горр».

– Ну, здравствуй, брат! – радостно молвил Темный Властелин Родриго и щелкнул ногтем по стеклу перед носом головы.

В ответ голова моргнула.

Глаза, прежде больше походившие на пару вареных птичьих яиц, прояснились и обрели осмысленное выражение. Темный Властелин Карлос воззрился на младшего брата с явной неприязнью, которая росла с каждым мгновением.

Темный Властелин Родриго с интересом ждал развития событий.

– Привет, мелкий, – пробулькал наконец Темный Властелин Карлос. Разговаривать он был явно не расположен.

– Не объяснишь все это? – спросил брата Темный Властелин Родриго, выдержав приличествующую случаю паузу.

– Кто-то же должен выкупить меня из плена, – буркнул Карлос, выпустив изо рта огромный радужный пузырь. – Раз уж наследник замка не сподобился раскошелиться. Это не самый худший способ заработать, особенно учитывая положение, в котором я в данный момент нахожусь. С Незабудкой у нас устный договор. Он тоже понял, что денежек ему не видать, а месть от созерцания беспомощности поверженного противника оказалась на редкость недолговечным удовольствием. Мне причитается десятина от сборов балаганщиков. Думаю за столетие-другое рассчитаться с этим алчным барыгой.

– Нечто в таком роде я и предполагал, – кивнул Темный Властелин Родриго. – Авантюра как раз в твоем стиле.

– Как ты нашел меня, братец? Незабудка поклялся молчать!

– О, у меня свои источники, – усмехнулся Родриго. – Когда Незабудка наотрез отказался устроить обеспокоенным родным свидание со своим пленником, я понял, что дело нечисто, и навел справки.

– Это кто у нас «обеспокоенные родные»? – прищурился Темный Властелин Карлос. – Уж не моя ли… о, прости, братец! Теперь вернее будет сказать – твоя благоверная? Надеюсь, она испортила тебе все удовольствие от обладания свалившимся на тебя наследством!

Темный Властелин Родриго вздохнул.

– Вот как раз об этом я и хочу с тобой поговорить, брат, – сказал он, усаживаясь на пустой ящик перед витриной.

Им с Темным Властелином Карлосом явно предстоял долгий разговор.

Когда после первых же фраз глаза его брата вытаращились в изумлении, а из округлившегося рта один за другим рванулись к поверхности заполнявшей сосуд жидкости разноцветные пузыри, Темный Властелин Родриго испытал злорадное удовольствие, столь недостойное Темного Властелина, – но, демоноиды раздери, до чего же это было приятно!

Он почувствовал, что они с братом, подложившим ему преизрядного кабана своим столь некстати случившимся расчленением, практически уже квиты.

Дело было за малым.

Как и ожидал Темный Властелин Родриго, Темный Властелин Карлос горячо поддержал его инициативу и, в качестве основного супруга госпожи Флай, выдал ему фактический карт-бланш на дальнейшие действия.

Похоже, для брата его брак явился настоящим испытанием, думал Темный Властелин Родриго, покидая палатку шоу уродов.

Голова Темного Властелина Карлоса с надеждой смотрела ему вслед сквозь стекло.

– Избавитель! – шепнули его губы, выпустив наружу очередную цепочку пузырьков.

Но Темный Властелин Родриго этого уже не услышал.

В трущобах пригорода, за крепостной стеной торгового города Вэл, Темный Властелин Родриго отыскал крошечного, похожего на гнома, человечка, о котором рассказывал ему верный Серви.

Несколько столетий назад этот сморщенный человечек был ведущим алхимиком Империи Севера. Потом постоянное вдыхание флогистона в лабораторных подвалах Королевы привело его на грань безумия, и он отошел от дел. Последние десятилетия полуспятивший алхимик влачил жалкое существование среди грязи и вони мусорного городка, перебиваясь случайными заработками, в которых его бессмертное, хотя и скрюченное многочисленными недугами тело совершенно не нуждалось.

Деньги, время от времени получаемые им от не слишком чистых на руку клиентов – в обмен на древние секреты имперской науки, ныне, с исходом бессмертных с континента, практически потерянные для мира, – позволяли древнему мастеру не сойти с ума окончательно, занимая свой воспаленный и одержимый жаждой деятельности мозг изобретательством.

Именно этот трясущийся, подслеповатый человечек и был последней надеждой Темного Властелина Родриго.

Задав вопрос и получив на него утвердительный ответ, Темный Властелин Родриго без колебаний протянул алхимику увесистый мешочек, полный золотых пиастров. В обмен он получил некий пергамент, испещренный таинственными знаками, загадочными рисунками и пересекающимися под странными углами линиями чертежей.

Повернувшись, чтобы уйти из зловонного переулка, в котором происходил обмен, Темный Властелин Родриго услышал за спиной чахоточный кашель, между приступами которого ему удалось расслышать:

– Будьт… сторожны… Не испытывал… еловеке, и уж тем более… ессмертных…

– Не беда, – легкомысленно отозвался Темный Властелин Родриго. – Меня это не пугает. Это единственный для меня выход. Все или ничего! Не хотите ли принять участие в сборке и полевых испытаниях вашего… гм… устройства, мастер?

– …лагодарю, нет, – просипел алхимик в ответ.

– Отчего же, мастер?

– Не уверен в успехе, – неожиданно четко ответил старик. – Расчеты не кажутся ошибочными, но каким окажется эффект на практике, я боюсь предположить.

– Вот как? Что ж, я нахожусь в более выгодном, по сравнению с вами, положении, – рассмеялся Темный Властелин Родриго. – Меня не пугает практически ничто с того самого момента, как на меня свалилось это проклятое наследство. А возможно, что и с того момента, как я женился в первый раз.

– Все зло в мире – от женщин! – в глазах мастера вспыхнули искорки прятавшегося доселе в глубине сознания безумия. Перед его внутренним взором явно стояла сейчас Вечная Королева – об этом Темный Властелин Родриго готов был побиться об заклад с кем угодно и на что угодно.

– Последний вопрос, мастер, – Родриго безуспешно пытался поймать блуждающий неведомо где и когда взгляд безумца. – Для чего вы придумали эту машину?

– В безнадежном стремлении к совершенству, юноша, – ответил ему бывший королевский алхимик. – Я пытался создать идеального человека и шел к цели непростыми путями, пытаясь нащупать истинный. Поиски мои не увенчались успехом. Человек несовершенен, увы.

– Что ж, вот и проверим! – и с этими словами Темный Властелин Родриго покинул район трущоб, оставив безумного старика трясущимися руками пересчитывать золотые монеты посреди грязной улочки.

Будущее Темного Властелина Родриго, его счастье и его покой были заключены сейчас в листах пергамента, которые он радостно стискивал в кулаке.

Машина, которую Темный Властелин Родриго строил в одиночку по чертежам старого безумца, уединившись на верхнем ярусе замкового донжона, оказалась весьма и весьма непростым устройством.

Постройка ее растянулась на год.

За этот год Темный Властелин Родриго пережил многое.

Он храбро отразил вероломное нападение Темного Властелина Незабудки, и во время этой эпической битвы долг и честь главы рода боролись в нем с низменным желанием сдать родовое владение вместе с причитающимся победителю призом в виде пары сварливых жен. А потом скоротать столетие-другое в разобранном по банкам органов виде, отдыхая от беспрестанной ругани, скандалов и ссор.

Он приобрел полтора десятка сервизов – на полсотни персон каждый – и несколько комплектов мебели взамен разнесенной в щепу объединенными темпераментами своих супруг.

Он совершенно забросил такие привычные для Бессмертных Властелинов развлечения, как охота и пограничные войны.

Глядя на его светящееся воодушевлением лицо, верный Серви лишь вздыхал, надеясь на то, что данный им некогда совет окажется более, чем просто советом. Единственный посвященный в планы своего господина, он всячески поддерживал его начинание, что, впрочем, не мешало ему на всякий случай держать пальцы скрещенными, отгоняя сглаз.

О том, каких усилий воли стоило Темному Властелину Родриго сохранить в тайне от врожденного любопытства жен суть работы, полностью поглотившей его на целый год, ведомо было только ему самому.

Он стоически вынес все испытания, ниспосланные ему судьбой.

В один – несомненно, прекрасный! – день машина безумного алхимика была готова.

Удостоверившись в том, что ток эфирного газа в бесчисленных трубопроводах, сотнями колец обвивающих центральную камеру устройства, имеет строго определенное направление, Темный Властелин Родриго велел звать своих жен к обеду.

За уставленным всевозможными яствами столом им прислуживал лично верный Серви.

Обращенные, как правило, безразличны к еде. Энергию, потребную для поддержания подобия жизни в бессмертных телах, они получают алхимическим способом в особых комнатах, которые есть в замке каждого из Темных Властелинов. Питание же осталось для них одним из ритуалов, благодаря которым Обращенные поддерживают связь со своим человеческим прошлым. Так же, как, например, секс, утративший свое изначальное предназначение. Обращенные вместе с бессмертием приобретали и бесплодие, и женщины давно уже стали для Темных Властелинов скорее показателем их статуса и благополучия, нежели реальной потребностью.

Вот этот-то статус и был намерен изменить Темный Властелин Родриго, пригласив своих сварливых жен – младшую и старшую, красавицу и порождение тьмы, пустышку и умную – разделить с ним последнюю их совместную трапезу.

Но посвящены в это были лишь он сам и его преданный слуга.

– Супруги мои! – обратился Темный Властелин Родриго к женам. Для этого ему пришлось повысить голос, перекрикивая непрекращающуюся даже за столом перепалку двух ведьм.

Завладев ненадолго их вниманием, Родриго продолжал:

– Долгое время, как вам, несомненно, известно, я искал способ положить конец раздирающим нашу семью распрям. Сегодня усилия последних месяцев были наконец вознаграждены. С этого дня мир и спокойствие воцарятся в этом доме. Я призываю вас поднять бокалы за это знаменательное событие!

Серви разлил вино, госпожи Флай и Ива, подозрительно переглянувшись, ответили на салют счастливо улыбающегося супруга и пригубили кубки.

В следующий момент их обмякшие тела соскользнули со стульев, и Темный Властелин Родриго, отшвырнув свой кубок, скомандовал застывшему в готовности слуге:

– Медлить нельзя! Скорее же, Серви! Гибридизатор запущен, и нам остается лишь поместить этих хищниц в его чрево и уповать на то, что алхимия совершит еще одно чудо, столь потребное нам.

С этими словами он подхватил на руки тело госпожи Ивы и, перепрыгивая через ступеньки, помчался наверх. Заметно отставая, следом за ним ковылял Серви. Тело госпожи Флай висело на его плече.

Двери лаборатории захлопнулись за ними, и из щелей заструился призрачный колдовской свет.

– Суть процедуры сводится к слиянию сущностей, – пояснял Темный Властелин Родриго своему верному слуге ход преобразований, происходящих в окутанной облаком колдовского тумана алхимической установке. – Берем пару, помещаем туда, получаем на выходе одну.

– Сие мне ведомо, мой господин, пусть и в общих чертах, – кивнул Серви.

– Да-да, разумеется! – в нетерпении махнул рукой Темный Властелин Родриго. – Ведь это именно ты и указал мне единственный путь из этого кошмара. Способ сохранить не только честь и достоинство, но и рассудок. О да!

И Темный Властелин Родриго рассмеялся, словно безумец.

Серви лишь вздохнул. Бессмертие и безумие ходят рука об руку среди Обращенных. Тут ничего не поделать. Оставалось только надеяться, что приступы помрачения разума, то и дело случающиеся с Темным Властелином Родриго, исчезнут вместе с устранением вызывающей их проблемы.

Алхимический гибридизатор выпустил фонтан искр. Молнии окутали его на мгновение ослепительно сверкающей паутиной, а потом колдовское сияние разом погасло и в лаборатории, наполненной до этого треском разрядов энергии, воцарилась тишина.

С возгласом восторга Темный Властелин Родриго устремился к выполнившей свою работу машине и распахнул крышку саркофага центральной камеры установки.

На долгое мгновение он замер в полной неподвижности.

Серви устало прикрыл глаза.

Она должна быть прекрасна, как Ива, и мудра, как Флай. Только так и никак иначе. Установка должна слить сущности воедино, взяв лучшее от каждой из них. Боги, пусть все будет именно так!..

Горестный вопль Темного Властелина Родриго прервал его безмолвную мольбу.

Размахивая руками, как если бы отгонял призрака, видимого лишь ему одному, Темный Властелин отступал от машины.

А из саркофага поднимались и следовали за ним госпожа Ива… и госпожа Флай.

И еще одна госпожа Ива.

И еще одна госпожа Флай.

Все они были обнажены, что, безусловно, лишь подчеркивало впечатляющие достоинства фигуры обеих Ив и, вне всякого сомнения, делало обеих Флай еще безобразнее.

На лицах всех женщин застыло одинаковое выражение ярости.

– Серви, ты видишь то же, что и я?! – закричал Темный Властелин Родриго, пятясь к дверям лаборатории. – Проклятый алхимик выжил из ума и все перепутал! Они… Их стало больше! Мне конец!

Лица первых госпожи Ивы и госпожи Флай выражали мрачную решимость и сулили все кары виновнику их прилюдного унижения.

Вторая госпожа Флай зашлась вдруг преглупым смехом и пустила слюну из уголка рта.

Вторая госпожа Ива меж тем обводила разворачивающуюся перед ней сцену очень внимательным взглядом.

– Бежать, бежать! – лихорадочно шептал в это время Темный Властелин Родриго, тщетно нашаривая засов на дверях, к которым он прижимался спиной. – Они же сживут меня со свету! Прочь, прочь! Иного выхода нет, Серви, будь ты проклят вовеки!

Все мы прокляты, подумал старый слуга. И наше проклятие зовется бессмертием. От осознания, что у тебя всегда впереди вечность, порой опускаются руки.

Вот как сейчас, например.

Новая госпожа Ива решительно пересекла лабораторию, и Темный Властелин Родриго, в это мгновение как никогда прежде похожий на нашкодившего подростка, зажмурился в ужасе и попытался сжаться в комочек. Однако нагая красавица лишь сорвала обрамлявшую дверной проем портьеру и небрежным движением изящно задрапировалась ею, приняв на удивление царственный вид.

Взяв скорчившегося у ее ног Темного Властелина Родриго за подбородок, она заставила его открыть глаза и, убедившись, что он способен понимать ее, сказала:

– Ты совершенно прав, мой лорд. Бегство – единственный для тебя выход. Прочь, прочь из этой обители безумия! А я не оставлю тебя в пути, любовь моя!

С этими словами новая госпожа Ива, подхватив своего господина под локоть, заставила его подняться на ноги, распахнула двери и потащила ошеломленного Родриго вниз по лестнице.

Чуть позже по брусчатке внутреннего двора прогремели копыта пары скакунов, и Темный Властелин Родриго в сопровождении своей прекрасной спутницы навсегда покинул стены родового замка.

Старый слуга стоял у распахнутого окна и провожал взглядом удаляющееся с каждой минутой облачко пыли на дороге, ведущей на юг. За его спиной закипала очередная свара, и визгливые голоса ссорящихся женщин то и дело перекрывались взрывами безумного смеха.

Что ж, думал Серви, так или иначе, но все разрешилось, пусть и не совсем тем способом, на который мы рассчитывали. Гибридизатор оказался на деле скорее дупликатором, но справился со своим заданием наилучшим образом. Не слияние, но копирование. Надо же… Кто бы мог подумать?

Безумный создатель машины заложил в свое изобретение изрядную толику иронии. Производя копии, алхимическое устройство делает их совершенными, пусть это и крайние проявления совершенства. Красота, вооруженная остро отточенным разумом – и уродство, вовсе лишенное ума.

Кажется, к этому случаю подходит словечко «квинтэссенция».

Хмыкнув, Серви покатал слово на языке и удовлетворенно кивнул своим мыслям.

Думается, молодому лорду все-таки повезло.

Если разум женщины, которая сейчас рядом с Темным Властелином Родриго, столь же безупречен, как и ее тело, эта пара пойдет очень далеко. Ну, по крайней мере, прекрасная половина пары уж наверняка.

За спиной Серви зазвенела посуда. Набирающий обороты скандал обещал перерасти в затяжную позиционную войну.

Еще раз вздохнув, старый слуга покинул лабораторию и, оставив позади шум разгорающейся ссоры, отправился инспектировать замковое хранилище ценностей.

Вряд ли Темный Властелин Незабудка будет долго упорствовать в своих претензиях. Надо только найти к нему подход, и тогда совсем скоро сумма выкупа за Темного Властелина Карлоса вполне может устроить обе договаривающиеся стороны.

Родовое гнездо не может позволить себе долго обходиться без хозяина.

В этом Серви был абсолютно убежден.

Несколько месяцев спустя комедианты из бродячего цирка вернули в родовой замок заключенные в склянки части тела Темного Властелина Карлоса. Его голова тепло простилась с ними, достойно вознаградив их усилия.

Старый Серви провел немало часов вооружившись штопальной иглой и самым крепким из наперстков, – но совсем уже скоро собранный воедино Темный Властелин Карлос, выглядевший несколько кособоко даже после всех приложенных Серви усилий, железной рукой навел порядок в фамильной обители.

Никто больше не слышал о раздоре между тремя его женами. Слава же его с годами разрослась и умножилась, и теперь Темный Властелин Карлос более известен среди обитателей предгорий как Проклятый Упырь С Северных Гор.

Его самого отчего-то очень забавляет это прозвище.

Темного Властелина Родриго никогда больше не видели в этих краях. По слухам, он осел в одном из городов побережья, тесно сойдясь с местной богемой из числа бессмертных наместников, оставленных некогда на континенте сгинувшей в океане Владычицей, и полностью посвятил себя искусству, совершенно отойдя от мирских дел.

Поговаривают также, что далеко на юге появилась прекрасная и мудрая женщина из Обращенных, которой местные по деяниям и поступкам ее пророчат славу новой Королевы Бессмертных.

Но так ли это на самом деле, пока еще не знает никто во всех Северных Землях.

Дверь скрипнула и отворилась. Пашка обернулся, и его глаза сверкнули.

– Что я говорил, Санек! Двинули! – и первым проскользнул в темную щель.

Сашка мысленно поежился, но спорить дальше не решился и последовал за братом.

На чердаке было сумрачно и пахло пылью. В противоположном конце темноту прорезала полоса света – это Пашка, спеша выбраться наружу, открыл дверь на крышу.

– Смотри, тут несколько ступенек – и вот оно! – ликующие нотки в голосе брата заставили Сашку ускорить шаг.

Паша вообще был заводилой и авантюристом. Мама шутила, что различает сыновей по количеству синяков и ссадин – у Пашки их всегда было в избытке, тогда как Сашка предпочитал компьютерные стрелялки или кинобоевики. Однако сегодня от затеи брата увернуться не удалось. Наслушавшись во дворе рассказов о паркурщиках, Пашка решил своими глазами посмотреть на стартовую площадку последних соревнований – на крыше их собственного дома. Такой шанс упускать было нельзя! Сашке пришлось тащиться следом, потому что брат ничего не желал слушать: ни про запертый чердак, ни про опасность, ни даже про «не дай бог, узнает мама».

– Смотри, вот же суперски! – Пашка, подпрыгивая от распирающих эмоций, широким жестом обвел крышу и дернул брата за рукав. – Санек, это же просто… офигеть!

Тот пожал плечами. Скользкий из-за недавно прошедшего дождя гудрон под ногами не внушал Сашке особого доверия. Поэтому мальчик передвигался очень осторожно – край крыши огораживала только низенькая решетка.

Вынырнувшее из-за тучи солнце блеснуло на лужице в десяти шагах впереди, и Пашка, плюнув на нерешительного братца, рванул туда.

– Ух ты! Да отсюда полгорода как на ладони!

– А где же старт? – Сашка аккуратно приблизился, не доходя до решетки с полметра, и вытянул шею, чтобы лучше разглядеть проем.

– Да вот же, смотри! Отсюда они прыгают на соседнюю, – дома стояли буквой «Г», соединяясь только углами, – потом проносятся по той стороне и дальше вниз, по пристройке и на гаражи… Попробовать бы!..

Сашка насторожился. Знакомая мечтательная интонация Паши не предвещала ничего хорошего: от идеи до ее воплощения могло пройти не более пяти секунд.

– Эй, пошли уже, а? – Сашка снова потянул брата за рукав, привлекая внимание. – Посмотрели же…

– Ты что! – вытаращил глаза тот. – Давай попробуем, Санек! Смотри, тут же совсем близко! Туда и обратно всего полшага!

Брат побледнел. Кажется, отговаривать уже поздно, но…

– Паш, – строгости в его голосе хватило бы на завуча, – пошли домой! Мама все равно вот-вот обедать позовет.

– Ну не-ет… Ты как хочешь, а я прыгну! Стой тут, – Пашкой всецело завладела новая идея, он дотащил брата до ограждения и ткнул пальцем. – А я щас. Быстро! Смотри и завидуй!

Отойдя к противоположному краю, он прищурился, разбежался изо всех сил – и прыгнул, да так, что в запасе у него оставалось еще с полметра.

– Видал? – гордо обернулся он к брату.

Сашка взволнованно вытянул шею, следя за разбегом, и нервно сжимал кулаки.

– Давай обратно, – тихо выдавил он, но Пашка не услышал.

– Ща, не дрейфь!

Снова отойдя назад для разбега, он рванул к краю, оттолкнулся, но… нога скользнула по мокрому гудрону, и только руками Пашке удалось зацепиться за решетку на краю своей крыши.

– Паш… – Сашка вцепился в запястья брата что есть сил, ужас перекосил его лицо – отражением ужаса на лице близнеца. – Паш, держись, я вытащу тебя!.. Сейчас… Подтянись, как на физре, давай!.. Ты же сильный…

Его слова доносились до Пашки словно сквозь вату. Он попытался подтянуться, но ничего не вышло, а пальцы один за другим разгибались, не в состоянии удержать вес не такого уж тяжелого третьеклассника.

– Пашка, держись! Ну держись же! Сейчас…

Он почувствовал, как Сашка выпустил одну его руку, чтобы ухватить за воротник, и пальцы на ней тут же разжались вовсе. Ком в горле мешал не то что говорить – дышать, но Паша выдавил:

– Ты… ты же щас слетишь вместе со мной. Отпусти… Я сам… Пусти же!..

– Да я же тащу тебя, давай, упрись в стенку ногами!

– Н-не… не могу… Сашка-а-а-а…

– …а-а-а-а!.. – отозвалось запертое меж домов эхо.

Пашке не было страшно. Вокруг настолько темно и тихо, что он попросту не знал, чего бояться. Темно и темно – бывает. Самое главное, чтобы сейчас никто не выскочил неожиданно и не закричал.

– Санек? – позвал он неуверенно спустя несколько секунд ожидания.

Но никто не ответил.

«Где я?» – подумал Пашка. Вслух спрашивать не стал. Разговаривать тут не с кем, а звук собственного голоса производил гнетущее впечатление. Наверное, оттого что слышался как-то отстраненно, словно на записи. Вроде и твой голос – а не твой. Сашка когда-то объяснял почему, но сейчас уже не вспомнить.

Поразмыслив некоторое время над этим, Пашка решил выбираться. Пока было неясно, откуда и куда именно, но здесь делать определенно нечего. Направление его особо не интересовало: повсюду темень, так что нужно просто шагать до тех пор, пока не упрешься куда-нибудь. Пашка и зашагал.

Точнее – хотел зашагать.

А потом понял, что не чувствует ничего под ногами. Да и самих ног – тоже не чувствует.

И рук, если уж на то пошло, – тоже.

И ни одного звука не слышно, даже его собственного дыхания. Потому что нет этого самого дыхания.

«Я – умер», – стремительно ворвавшаяся – куда? – мысль всколыхнула и взбудоражила все внутри. Стучала, словно кремлевские куранты, которые отбивают тысячу или даже миллион.

«Я – умер. Я – умер. Я – умер. Умер. Я…»

Сразу вспомнилось: крыша, неудачный прыжок и Сашка, который старается втянуть брата наверх. Видимо, не получилось…

Будь у Пашки тело, он бы, наверное, заплакал. Тем более что вокруг никого нет, а значит, никто не увидит и не услышит. Но то, что осталось в этот момент, плакать не могло. Оно только словно бы сжалось, и почему-то стало холодно. Хотя чему мерзнуть – непонятно.

Сашка, шумно дыша, валялся на крыше. Вода пропитала всю футболку, а ветер, словно насмехаясь над неудачливыми паркурщиками, ерошил волосы.

Вставать не хотелось.

Закрыв глаза, Сашка чувствовал собственное тело. Не видел, а именно чувствовал. Все синяки и ссадины, вздымающуюся грудь, пустоту в животе, трясущиеся руки. Коленка болела от удара о крышу.

«Стоп! – внезапно подумал он и вновь похолодел, как в ту минуту, когда Пашка висел над пропастью. – Коленка-то с чего? Я ей не ударялся!»

Однако ощущение не проходило. Сашка попытался дотянуться рукой до саднящего места и потрогать. Действительно больно, да еще, кажется, и кожа сорвана. Он открыл глаза, чтобы посмотреть на синяк, но ничего не увидел.

И руки на коленке не было, хотя ощущение прикосновения оставалось. Но смутное, как если трогать через одежду. Сашка повернул голову и увидел, что Пашка водит рукой по разбитой коленке.

– Ты чего? – спросил он, сглатывая. Но получилось не с первого раза, слова не хотели выходить. А когда вышли, то он услышал их дважды. Чуть разными голосами, как бывает, когда говоришь в микрофон: и себя слышишь, и из колонок.

Пашка, однако, никак не прореагировал. Продолжал водить рукой по коленке. Это было страшно и вместе с тем… интересно. Вспомнив недавний фильм, где главный герой мог управлять другим телом, Сашка попытался сосредоточиться и остановить руку брата.

Со второй попытки у него получилось.

– Круто! – сказал он, улыбаясь.

Затем вновь сосредоточился и еще шире улыбнулся, когда Пашка тоже сказал: «Круто!»

Вот это да! Теперь у него есть два тела. И он может управлять ими. Ни у кого такого нет!

«А как же Пашка?» – внезапно проснулась совесть.

«А что Пашка? – ответил ей Сашка. – Пашка вот он. Живой. Я его спас».

«Но ведь ты понимаешь, что это не он?»

«Не знаю, – отмахнулся мальчик. – Может, и он. Может, просто придуривается? К тому же он сам виноват. Я его предупреждал».

«А мама?»

«А мама не будет плакать. А если бы Пашка упал – плакала бы. И вообще, ничего не хочу слушать!»

Сашка нахмурился, как это часто бывало, когда кто-нибудь говорил, по его мнению, глупости. Посмотрев на брата, заметил, что тот нахмурился тоже.

– Надо будет попривыкнуть, – пробормотал Сашка.

За следующие полчаса на крыше ему удалось приспособиться к существованию одновременно в двух телах. Он даже научился выполнять неодинаковые действия. Оказывается, второе тело многое умело делать на автомате.

– Ну а теперь пошли домой, – сказал Сашка.

– Пошли, – кивнул Пашка.

И оба улыбнулись…

– Мальчики, где вы были? – Ирина Васильевна растерянно разглядывала сыновей, топчущихся на пороге. Ссадины, синяки на коленях и запястьях, у одного рубашка порвана, у другого дыра на штанине… – Саша, ну от тебя я никак не ожидала…

Оба виновато потупились.

– Марш мыть руки, переодеться и за стол! Обед давно готов.

После непродолжительной возни в ванной мальчишки один за другим просочились в кухонную дверь и, толкая друг друга локтями, устроились за столом.

– Так… Кому рыбу, кому котлету? – мама внимательно разглядывала совершенно одинаковые рожицы. Даже футболки на этот раз обе синие. И где кто? Справа – Пашка? Или слева?

– Рыбу!

– Рыбу!

Голоса прозвучали в унисон. Мама совсем растерялась.

– Паша, но ты же не любишь рыбу, я специально котлет нажарила…

– А теперь люблю, – после секундной заминки отозвался мальчик справа. – Мы же близнецы! И Сашка меня убедил, что фосфор для мозгов полезен, – нарочито солидным тоном добавил он.

Оба фыркнули в ответ на мамину улыбку и одновременно потянулись за черным хлебом.

Не то чтобы Ирина Васильевна, как большинство окружающих, совсем не различала сыновей. Уж кому-кому, а матери всегда заметны мельчайшие нюансы поведения – и обычно она сразу видела, где Саша, а где Паша, и лишь с удовольствием подыгрывала мальчишкам в традиционной забаве «отличи нас». Однако сегодня ее внутренний индикатор барахлил. Она еще раз в этом убедилась, заглянув после обеда в комнату мальчиков. Те подозрительно притихли, и мама решила проверить, не затевается ли какая-нибудь новая проказа. Ирина Васильевна приоткрыла дверь и обомлела. В абсолютно одинаковых позах, задрав ноги на спинки кроватей, сыновья читали… учебники. Временами то один, то второй что-то бубнил под нос, и это что-то определенно относилось к математике.

Тихонько прикрыв дверь, Ирина Васильевна прошла на кухню и тяжело села на табуретку. «Надо же… Занимаются – оба!» – благоговейно прошептала она, не обращая внимания на червячок сомнения, который тихо нашептывал ей: что-то не так.

Пашка раньше думал, что дольше всего время идет на последнем уроке. Когда уже наконец можно будет сбежать из опостылевшей школы домой, на улицу – куда-нибудь. Не так уж важно, если подумать.

Теперь он изменил свое мнение.

Время в этом странном месте, казалось, застыло. Тем более что невозможно было посмотреть на часы и увидеть, сколько прошло. Паша пробовал считать секунды, но вскоре ему надоело. Постоянное монотонное перечисление цифр не успокаивало, а еще больше пугало и злило.

Лишь однажды откуда-то раздался хорошо знакомый мамин голос. Она что-то говорила и вроде даже смеялась. Пашка мучительно напряг слух, но смог расслышать лишь одну фразу.

– …теперь оба в синяках… – и дальше снова неразборчиво.

«Мама тоже умерла?» Этого не могло быть. Просто не могло.

Пашка попытался добраться до источника голоса, хотя он был, кажется, везде. Рванулся, заметался и опять с трудом разобрал: «Идите ешьте, а потом я вас зеленкой смажу».

– «Ешьте», – сказал Пашка. – «Ешьте» – это когда двое. Но я же – здесь!

Что он здесь забыл? Что делает? Что вообще происходит?

И откуда звучат голоса?

Именно голоса. Позже удалось разобрать, как говорила их учительница, потом одноклассник Серега что-то спрашивал у него, словно зная, что Пашка слышит. Он так и сказал:

– Пашка, а какая форма у военных разведчиков?

Если бы мальчик мог, он непременно бы ответил. Разумеется, он знал, какая форма у военных разведчиков, какая у морских пограничников или у спецназовцев. Не зря у него была книжка, в которой каждому виду войск отводилось несколько страниц. Эту книгу, в отличие от учебников, Паша согласен был читать добровольно.

Он бы и ответил. Разумеется, ответил бы. Он даже начал перечислять все отличительные знаки. В какой-то момент возникло ощущение, что вот он, Серега, стоит перед глазами. А Пашка прямо перед ним без запинки рассказывает.

Но потом ощущение пропало так же резко, как и появилось. Словно бы кто-то задвинул мальчика подальше во тьму.

– Ну уж нет! – Паша завелся.

Рванулся снова туда, где слышался Серегин голос, и вдруг ясно увидел, что одноклассник действительно стоит перед ним, а рядом – он сам. Он, Пашка. Вон же шрам небольшой на руке, который год назад заработал. Палку выстругивал – и ножом прямо по пальцу аж до мяса…

«И что же это получается? – оторопел мальчик. – Я не умер?»

– Ты чего, Санек? – спросил Серега. – Рассказывал и замолчал…

«Я не Санек!» – хотел закричать Пашка, но не смог. Слова не выходили из горла. Его опять задавливали внутрь. Глубоко-глубоко, где он обитал до этого. Мальчик был слишком растерян, чтобы сопротивляться.

Оказавшись опять в полной тьме, Пашка сжался в комочек, обдумывая случившееся.

«Я жив. Живой. Но я – не я. Я – внутри Сашки».

– Сашка-а-а-а, – жалобно проскулил он, почти как тогда на крыше.

Брат не отозвался.

* * *

Рулить сразу двумя телами оказалось очень забавно… но только первые пару дней. И если дома Сашка просто старался поменьше попадаться на глаза родителям, то в школе почти сразу начались сложности. По два раза выходить к доске на русском и математике, по два текста пересказывать на чтении… А уж когда случилась контрольная…

– Так, сейчас каждый получит листочек со своим вариантом. Списывать не выйдет, имейте в виду, – строгий голос учительницы был лишен даже намека на какие-то эмоции.

Сашка почувствовал, как внутри завязывается плотный узел страха и азарта. Но, взглянув на задание, ощутил, как азарт медленно уползает куда-то под парту, чтобы уже не возвращаться. Задачки были вроде и не особенно сложные, но сто-о-олько… Два варианта за сорок минут точно не успеть. Придется кем-то пожертвовать…

Мальчик искоса глянул на второго «себя» – тот сидел, уткнувшись в выданный учительницей листок, и беззвучно шевелил губами.

«Ни фига себе, он и решает на автомате, что ли?!» – мелькнула мысль. Ну что ж, справится с контрольной сам – хорошо, ну а если двойка – потом разберемся.

Увлеченно решив несколько задачек и перейдя к примерам, Сашка вспомнил о втором «себе» и искоса взглянул на него. Тот, высунув от усердия кончик языка, что-то быстро писал. «Старается», – одобрительно подумал Сашка и вернулся к примеру.

Минут за пять до конца урока он облегченно выдохнул и отодвинул на край парты листок с контрольной. Потянулся к близнецу с намерением посмотреть, что там у него получается, – и ощутил странное сопротивление. Пробившись словно сквозь слой тягучего желе, Сашка взглянул глазами брата на листок, собрался было исправить цифру в последней строке – но рука отказалась двигаться по его желанию!

Мгновенный страх, овладевший Сашкой, вышиб его в собственное тело. Близнец тем временем отложил ручку, встал и понес сдавать свою работу учительнице, провожаемый совершенно обалделым взглядом Сашки.

– Паш, – прошептал Саша, когда тело брата вернулось за парту, – Пашк… Ты здесь?

Но тот даже и не подумал отозваться.

* * *

Пашка чувствовал, что им овладевает отчаяние. Он уже несколько раз пытался выбраться, вынырнуть на поверхность из этого странного темного омута, в котором очутился. Но каждый раз все было напрасно.

Ничего, кроме темноты. Ничего похожего на то, когда ему удалось увидеть себя со стороны глазами брата. И именно этот вопрос больше всего занимал мальчика: если он здесь, то тогда кто же сейчас находится в его теле? Он ведь сам видел себя живого и невредимого!

«Может быть, я раздвоился?»

Эта мысль одновременно пугала и вселяла какую-никакую надежду. По крайней мере, мама вряд ли сейчас беспокоится, и дурацкий поход на крышу не обернулся для нее несчастьем.

Но это для нее, а не для Пашки.

– Паш, – услышал он вдруг голос брата, – Пашк… Ты здесь?

– Здесь! – откликнулся мальчик, едва не издав крик радости. – Здесь! Здесь! Здесь!

Однако вновь наступила тишина, и Пашка засомневался, услышал ли его брат.

«Надо с ним поговорить!» – твердил он как заведенный, пытаясь нащупать ту нить, которая связывала его с Сашкой. Все повторял, повторял, повторял – и чувствовал, как постепенно начинает ощущать вокруг некое подобие света. И одиночество стало отступать.

А через какое-то время Паша понял – вот же он, Санек. Осталось только все объяснить…

* * *

В тот же день, после контрольной, Сашка заболел. Он не мог понять, что именно с ним происходит, но чувствовал себя отвратительно. Голова кружилась, тошнило, а все вокруг будто расплывалось.

Мама измерила температуру – та была нормальной. На всякий случай дала какие-то таблетки и строго-настрого приказала лежать в постели и не вставать. Мало того что запретила смотреть телевизор, так еще и уроки делать не разрешила.

– Спи, – сказала она, поглаживая его по голове. – Спи. Пашка сделает, а потом тебе поможет.

– Ага, как же! – буркнул Саша.

– А может, вообще завтра в школу не пойдешь, – словно не слыша его, продолжила мама, после чего поцеловала в лоб и ушла на кухню.

Санек остался в комнате вдвоем с братом. Тот, как и сказала мама, делал уроки.

– Пашка? – попытался позвать мальчик, но ответа не дождался.

Тогда он вновь попробовал взять под контроль второе тело, но сил не хватало. Что-то словно пожирало изнутри эти силы, и возникало ощущение нереальности происходящего.

Такое уже было, совсем недавно. Когда он вдруг ни с того ни с сего начал рассказывать, какую форму носят военные разведчики. Хотя прежде даже не подозревал, что знает об этом.

А потом Сашка будто провалился в темную бездну. Темную, не потому что там не было света. Там вообще не было ничего. Ничего такого, что можно было считать за ориентир или точку отсчета. Пусто – в любую сторону.

Но он там был не один.

Кто-то еще находился совсем рядом, и от него веяло столь знакомым, что Саша, ни секунды не сомневаясь, выкрикнул: «Пашка!» И угадал.

– Привет, – сказал брат. – Я хочу выбраться.

– Выбраться?! Куда?!

– Наружу.

И Сашка понял, что брат удаляется. Уходит наверх.

А еще он осознал, что если Пашка выберется, то он сам как раз останется здесь. Может быть, даже навсегда. Брат не умер, но каким-то образом очутился внутри Саши. И пока тот учился управлять двумя телами, пока жил, словно бы ничего не случилось, – все это время Паша находился внутри.

– Постой! – позвал он брата, но тот не откликнулся.

Тогда Саша рванул за ним, вверх. Они в деревне точно так же бегали наперегонки до озера, и проигравший выполнял желание победителя. Вот только в этот раз желание у обоих было одно – оказаться снаружи.

Прочь от этой безнадежной пустоты, в которой нет ничего! Выбраться туда, где кипит жизнь. Где солнце, ветер, школа, дом и… мама. Вырваться!

Это не было похоже на бег, потому что тела как таковые отсутствовали. Скорее напоминало падение наоборот. Ввысь.

Сашка чувствовал, что отстает. Брат начал подниматься первым, да он и всегда был сильнее. А может быть, пока сидел внутри, Пашка накопил сил, в то время как Санек растрачивал их на два тела сразу. И болезнь еще эта…

Все было не важно. Самое главное – брат опережал его.

И Саша ощутил, как растворяется. Темнота поглощала его тем быстрее, чем больше он отставал от брата.

– Пашка-а-а? – позвал он. – Постой!

Тот остановился, но, как показалось, слишком поздно.

– Сашка? – неуверенно спросил он. – Ты чего? Я же вернусь. В себя. И все будет как раньше. Маме ничего не скажем, слышишь?

– Не получится в себя, – хотел ответить Саша, но не смог. Пустота почти поглотила его. Мысли стали обрывочными. Он чувствовал, что осталось всего чуть-чуть.

– Сашка-а-а-а! – кричал брат, как тогда на крыше. Кажется, он даже начал спускаться, но все уже закончилось.

«Сам виноват», – только и успел подумать Саша, прежде чем исчезнуть.

* * *

– Сашка-а-а-а! – закричал Паша и резко подскочил.

Он лежал в своей комнате, на Сашкиной кровати, в его же пижаме и под его одеялом. В комнате было темно, лишь над столом горела лампа, и кто-то с неестественно прямой спиной сидел и что-то бормотал, словно заучивая. Рассмотреть, кто же это, не получалось – лишь силуэт был очерчен темным контуром.

– Что случилось?! – в комнату, резко распахнув дверь, вбежала мама и с тревогой взглянула на сына.

– Мама, – прошептал Пашка. – Мамочка!

– Что случилось? – спросила она еще более встревоженно.

– Кажется, он выздоровел, – отозвался сидящий за столом и повернулся.

Еще при звуке его голоса мальчик вздрогнул. А когда тот обернулся, словно ком застрял в Пашкином горле. За столом сидел он сам.

Паша натянул одеяло до самого носа, вжался в спинку кровати и тихонько заскулил. Мама присела рядом с ним, принялась гладить по голове, что-то приговаривать, утешать, а Пашка все никак не мог успокоиться.

А тот, второй он, спокойно развернулся и продолжил бубнить…

Меня предупредили:

– Могут быть непредвиденные последствия. Дефициты личности, провалы памяти. Когнитивный диссонанс, обусловленный двойственным восприятием. Не исключено, что альтер эго может на вас как-то влиять.

– Ладно, – храбро сказал я. – Это еще посмотрим. Где тут расписываться?

– Меня Валера зовут, – запоздало представился молодой человек и придвинул ко мне пакет бумаг.

Я бегло их перелистал, потратив минуту. Зато не менее получаса проставлял подписи, причем на каждом листе.

Удивительные формальности для подпольного бизнеса!

Неделю меня исследовали. Брали всяческие анализы. Заглядывали через какой-то прибор в глаза. Снимали энцефалограммы. Подключали к томографам. Давали есть, не давали есть – и опять брали, заглядывали, подключали. Часами томили в какой-то камере, исследовали каждую клетку тела – хотя при чем тут, скажите, тело, если сканировать собирались только мозги?

Кто-то из мэтров – не помню – изрек: все великое зарождается в самых темных углах. Рафик Муслюмов – он у нас за поджог отбывал – был почти кандидат по физике. Не по физкультуре, подчеркиваю. Он сказал:

– Существует соображение, что мышление – квантово.

И он – частью внятно, а частью так, что даже черти не разберут, – изложил мне то, что касалось теоретической части его идеи. Мол, Пенроуз, Паули, Бор. Гейзенберг и принцип неопределенности. Я-то как раз за эти принципы срок мотал, так что кое-какие мнения на этот счет мне были знакомы. В ряду авторитетных имен у него фигурировали Мухаммед, Будда, Христос – в общем, это был полный набор не всегда пересекающихся мнений насчет существования пресловутой души. Которая, по мнению Рафика, есть квантовая составляющая всякого индивидуума, хочет он того или нет.

Кто интересуется, может пройтись по ссылкам в Сети. Я же не буду загромождать повествование.

– Между двумя подсистемами, находящимися в запутанном состоянии, имеется квантовая корреляция, – убеждал меня Рафик, агитируя завести себе двойника.

– Ты хочешь сказать, что между мной здесь и моим двойником на воле будет существовать жесткая взаимосвязь?

– Надо бы, чтоб была. Хотелось бы. Все зависит от физики ситуации, которая окончательно никому еще не ясна. С одной стороны, квантовые состояния невозможно копировать – согласно тому же принципу неопределенности. А с другой – что мы копируем в нашем случае? Сознание, которое некоторыми расценивается как редукция квантового состояния твоего «я» к классическому? Или нечто большее? И насколько реально сохранение идентичности? Может, вы двое – ты и твоя актуальная копия – будете являться одной квантовой системой. Может – двумя подсистемами с корреляцией. А может, вообще ни хрена не получится – ну и что? Останешься срок досиживать… Да что ты пристал?! – вдруг разозлился он. – Не хочешь – не надо! Другого найду. Я сам хотел, да заказчик против. Боится, что я от него как-то уйду. В параллельный мир, что ли? Кто тогда бабки отбивать будет?

Эта гневная вспышка лишний раз намекала на то, что влезать в это дело не стоит. Добавляла сомнительности предприятию.

«Ну его к черту с таким принципом неопределенности!» – подумал я. Однако сказал:

– Согласен.

После этого нас по чьему-то ходатайству перевели в отдельную камеру. Кроме того, у нас появился мобильник. Никто из администрации и не думал его отбирать. Рафик то и дело кому-то названивал.

– Сканер готов, – однажды сообщил он. – Тебя отвезут в одну хорошую клинику якобы для психэкспертизы. А на самом деле будут тестировать для эксперимента. Пока будут готовить тебя – доставят болванку.

– Доставят что?

– То, на что будут тебя копировать.

По его раздраженному тону я понял, что он не готов ответить на этот вопрос. Просто не в курсе, где эти болванки растут.

– Слушай, а заказчик кто? Кто этот проект финансирует?

– Витей зовут. Больше мне о нем ничего не известно.

– Какова вероятность успеха? – не отставал я. – Как я понимаю, прецедентов пока что нет?

– Вероятность всегда есть, – ответил он довольно уклончиво. – В отличие от прецедентов.

Возможно, подвернется случай свободу себе вернуть, помышлял я. Дать деру из насиженных мест. Если же выберусь из эксперимента живым, то пообещали освободить от оставшегося наказания за невменяемостью. Да и в любом случае – какое-никакое, а развлечение. Разнообразие и перемена участи, которой бредят все каторжане еще со времен Достоевского. Рафиковы лекции уже навязли в ушах. Надо устроить себе каникулы. Мне еще два года сидеть – из трех.

– Да ты не волнуйся так! – убеждал меня Рафик. – На микроуровне, в мире элементарных частиц, эта система работает.

– Так это ж на микроуровне! – возражал я. – Это же совершенно другой аспект.

– Кстати, фамилия того француза, который это дело со спутанными фотонами провернул, – Аспект. Не упоминай его имени всуе, – строго сказал он.

Рафик в свое время тоже вел сходные разработки. И как вы убедитесь, кое до чего допер. Однако денег на дальнейшие эксперименты ему не дали. Вернее дали, но не ему. И все потому, что удачливый соискатель был чьим-то племянником. Вот Рафик и устроил аутодафе. Спустился в вестибюль и поджег свою диссертацию. Попутно выгорел гардероб. Судили. Сел. Дали ему немного. И почти весь срок он уже высидел. Отрабатывая в то же время свою тему на мне.

Я же пытался уяснить практический, простите, аспект, принципа нелокальной связи:

– То есть, что одна голова думает, то же самое думает и другая? Что делает один субъект – то и второй, параллельно первому, выполняет?

– Ну-у… Конечно, не исключено… что есть некая конкордантность, согласованность… И даже наоборот, следует допустить… – он сделал неопределенный жест, покрутив растопыренными пальцами у виска.

– Ты мне тут не делай пальцами! – настаивал я. – Ты скажи: если мне, например, приспичит отлить и я навещу гальюн, то, будучи в то же время на светской тусовке или в местах народных гуляний, я вынужденно совершу те же самые действия? Прямо при всех?

– Боюсь, что первое время тебе будет не до гуляний, – с некоторым сожалением сказал Рафик.

Или он использует меня втемную, или сам в своем темном углу не предвидит всех последствий задуманного, решил я.

– А может, зря ты поджог учинил? И наоборот, правильно, что твои бредни не финансировали?

– Сам-то за что сел? – обиделся этот ученый.

За сканирование, молча согласился я. Используя якобы новейшее компьютерное обеспечение, а также похожий на кастрюлю блестящий цилиндр. Клиенты получали надежду на послесмертие. Хотя я не очень-то обещал.

Рафик сказал уже примирительно:

– Пора, пора уже понять государству: если оно не финансирует наши проекты, то их финансирует мафия. Тем более, если весь проект укладывается в стоимость спортивного автомобиля.

Адвокат тут же начал обо мне хлопотать. Верней, начала. Звали ее Катя.

– Вас освободят как ненормального, – уверяла она. – Нормальный бы не смог до такой кастрюли додуматься.

Я б ей мог возразить афоризмом насчет темных углов. И как назвать тогда тех клиентов, что доверчиво головы в мою кастрюлю совали?

Впрочем, не исключено, что после предстоящего эксперимента я еще ненормальнее, чем они, стану. В смысле, доверчивей.

Меня перевели в психушку, решетки которой были так же крепки, как и тюремные. Кое-какое медицинское оборудование для тестирования мозгов в ней имелось. А если чего и не было, то мы с Валерой отправлялись туда, где оно было. Причем на время выездов на места Валера пристегивался ко мне наручниками, чтобы один из нас не сбежал.

– Нельзя ли на второго болвана взглянуть? – как-то спросил я.

– Это лишнее, – заверил меня Валера. – Он в искусственной коме, но даже если его оживить, пообщаться с ним не удастся: состояние ума у него младенческое. Он не то что ходить-говорить – он и головку-то держать не умеет.

– Сколько ж ему лет?

– Соответствует вашему биологическому возрасту. Выращен ускоренным методом. Донор, у которого брали ткань, мне неизвестен.

Аппарат для сканирования не очень отличался от моей кастрюли. Только у Валеры с помощницей их было две. Даже мелькнула мысль, что я уже стал доверчивым. Что Валере незаметным образом удалось свести меня с ума. Манипуляции операторши Нины отличались от тех, что практиковал я. Например, мою бритую голову она чем-то смазала для пущей электропроводности. Сделала мне укол и пожелала всяческих сновидений. Я же ничего снотворного клиентам своим не давал. Совал в руки пакет тестов для определения IQ и рекомендовал листать. Сам же сосредоточенно пялился в экран монитора. Вся процедура занимала пятнадцать минут. Уделять клиенту больше времени за его сто долларов я себе позволить не мог.

У Валеры с Ниной на меня уже неделя ушла. И еще сутки меня продержали в бессознательном состоянии, сканируя мою нейронную сеть и одновременно, без промежуточного носителя, импринтируя в того болвана, которому предстояло стать моим двойником. Покуда весь экзистенциал – опыт моего прошлого – не утвердился в нем.

Кажется, кое-что от того процесса осталось в моей памяти – словно сон с быстрым движением глаз. Картинки вспыхивали и гасли, мысли всплывали и тонули вновь. Впрочем, все, что являлось и мельтешило, составляло ничтожный процент от моего «я». Основной процесс протекал бессознательно.

Я ожидал по пробуждении, что сейчас начнется самое интересное. Знакомство с двойником. Первый контакт. Объятия. Обмен впечатлениями. Интересно взглянуть на себя со стороны! Я даже волновался слегка. Однако явилась Катя. Получасом позже – машина, конвой. И меня препроводили к месту дальнейшего отбывания.

– А что мой двойник? – спросил я, прощаясь с Валерой.

– Вы первый его почувствуете. Во всяком случае, по идее – должны.

– Я продолжу о вас хлопотать, – заверила Катя. – Теперь уже вам недолго осталось.

– Ну? Ты его еще не почувствовал? – приставал ко мне Рафик первые два дня. – Он в коме, – тут же комментировал он мои ощущения, а вернее отсутствие их. – Его будут постепенно из этого состояния выводить. Начнут, как только синаптические связи зафиксируются достаточно прочно. Я понимаю, время надо. Но, может, ты уже что-то чувствуешь? Совсем ничего?

На третий день я проснулся с посторонним для себя ощущением – осязательного характера. Какие-то странные впечатления вплетались в картину вчерашнего дня. Одно из них было особенно острым. Словно мне всадили укол.

– Да! – обрадовался Рафик. – Они тебя колют! Аналогом фермента протеинкиназы М-зета! Укрепляет связи между нейронами, – более спокойно добавил он.

Кроме того, была горечь и сухость во рту, но скоро прошла.

– Все правильно. Вначале пробуждаются контактные органы восприятия, – комментировал Рафик.

На следующее утро мне припомнился запах недорогих духов. Как будто в камере, пока я спал, побывала женщина. Недорогая.

– Так! – Рафик торопливо активировал свой телефон. – Нина! Какие у тебя духи? «Сонька», – сказал он мне. – «Золотая ручка». Говорит, что Витя их всем дарит. Вот и ей на днях подарил. Попробуй с ним разговаривать! – велел он моей сиделке.

Скоро я стал обнаруживать в своей памяти голоса, не относящиеся к моему тюремному окружению. Я их идентифицировал, как принадлежащие Валере и Нине.

– Дистантные органы заработали! – ликовал Рафик.

Я даже выдал ему пару фраз, которые обычно произносят у постели больного озабоченные врачи. И одну – более риторического характера. Что-то начет доброты, которая спасет мир. То, что эта фраза действительно имела место и принадлежала навестившему моего двойника заказчику, Рафик тут же установил.

– Считается, что во сне упорядочивается информация, полученная за день, – теоретизировал Рафик. – В твоем случае – от двух источников: от тебя и от параллельного тебе двойника. Происходит, некоторым образом, перезагрузка. Валера считает, что пора нам тебя будить.

Я, конечно, не сразу понял, где нахожусь. Тем более что меня окутывала такая плотная тьма, что я первым делом запаниковал. Я замычал.

– Успокойтесь, подопытный! – донеслось до меня, как сквозь вату в ушах. – У вас на глазах повязка. Вечером снимем, а пока полежите так.

Я ужаснулся слову «подопытный». Подозреваемым приходилось бывать, потом сразу подследственным и поднадзорным, а теперь и подопытного сделали из меня? Я почему-то решил, что ко всем этим моим состояниям причастна одна и та же система – органы внутренних дел. С органов внутренних дел мысль соскочила на трансплантацию внутренних органов. Я еще более ужаснулся. И еще отчаянней замычал. Этот ужас стимулировал кое-какие процессы в мозгу, и я тут же припомнил все, что произошло в действительности. Рафик сказал: будем будить. Я припомнил вчерашний тюремный день. Я припомнил, что припомнил, как в больнице вчера кто-то утешал меня добротой. Припомнил, что припомнил? Или припомнил то, что непосредственно рядом со мной, у моей больничной койки произошло?

Я ощутил легкое беспокойство. Как будто кто-то влез в мой мозг. Или призрак рядом возник невидимый. Я даже тайком от Рафика обшарил воздух вокруг себя. Никого, естественно, не обнаружив. Минуту спустя беспокойство прошло, как будто его и не было.

Рафик в своем углу терзал телефон.

– Ну что? Мычит? – спрашивал он в трубку. – Ты мычишь! – радостно сообщал мне. – Ты знаешь, что тебя только что разбудили?

В течение дня я несколько раз пошевелился, а к вечеру уже умел поднимать и опускать руку. Были сумерки, когда с глаз сняли повязку. То ли это башка кружится, то ли мир кружится вокруг башки, пытался понять я. Мне с трудом удалось остановить вращение.

Темный фон. К нему под прямым углом примыкает другой темный фон. На нем – белый прямоугольник.

– Ну, как самочувствие? – сказало мне что-то не столь темное и прямоугольное, несомненно живое, несомненно умеющее говорить. Я знал, что это за существо и для чего предназначено, я видел его раньше, но как оно называется, не мог вспомнить никак.

Существо взяло меня за руку. Баба, догадался я.

– У тебя зрительная предметная агнозия, – сказал Рафик. – Будем надеяться, что это пройдет.

– Это не «Сонька», – сказал я.

– Ее Нина зовут.

– Она сменила духи.

Большей частью я спал. Засыпал внезапно – это походило на обмороки. Просыпался медленно и неохотно. Припоминал обстоятельства моего пребывания здесь. Да и вообще – в мире сем. Валера говорил, что такая работа ума мне крайне необходима. Особенно на первых порах. Он настаивал, чтобы я в мельчайших подробностях вспоминал вчерашний день, проведенный мной на больничной койке. И особенно скрупулезно – вчерашний день, проведенный в тюрьме. Мало-помалу я начинал говорить. Но больше думать. Были поводы.

– Долго я овощем буду? – спрашивал я Рафика.

– Аутоидентификация налицо, – отвечал он. – Ну, может быть, и не до последней энграммы, но тождество личности можно с уверенностью констатировать. Вы прекрасная ЭПР-пара. С неким подобием нелокального взаимодействия. Овощем? – вспоминал он поставленный мной вопрос. – Так это же от тебя зависит! Надо учиться ходить, выполнять какие-то задачи… В общем, адаптироваться к телу. Осваивать, так сказать, матчасть. Думать ты умеешь уже.

Скоро я научился ходить и держать ложку. К этому времени относится и мое знакомство с Витей. Как-то он заглянул в палату.

– Если что понадобится – памперсы там или питание, – спроси у Вити. О-ка? Это я так «о’кей» говорю, – пояснил он. – Витя принесет или с кем-нибудь передаст.

– Кто этот Витя?

– Я. Ну, ты пока спи. Здоровый сон не в тягость Камера комфортабельная. Вернее, палата. Тут однажды один диссидент сидел. Вернее, лежал.

«Заказчик», – догадался я. И задумался: зачем я ему?

На следующий день, проснувшись, я обнаружил возле кровати пару гантелей.

– Витя передал, – сказала Нина, находившаяся при мне бессменно. Ввиду таинственности предприятия никто, кроме нее и Валеры, не был в него посвящен.

Витя стал приезжать ежедневно, с удовлетворением обнаруживая положительные перемены во мне.

– Витя о тебе позаботится. Витя поставит на ноги. Витя не подведет, – приговаривал он, а прощаясь, неизменно вскидывал кулак к виску и заявлял:

– Дробота спасет мир!

Я вначале думал, что доброта. Что он от избытка добрых чувств ко мне так говорит. Потом вспомнил: есть у нас в городе фигурант – Дробота. И кажется, Витя. Промышлял, как и все, рэкетом. А сейчас у него кинотеатры.

«Зачем я ему в таком качестве?» – с новой тревогой спрашивал я себя.

И Рафика.

Он отвечал:

– Нелокальное взаимодействие – свойство и следствие запутанного состояния, в котором вы с двойником находитесь. Между вами мгновенная, независимая от расстояния связь! Правда, я полагал, что вы и осознавать это будете в реальном времени. А не по пробуждении, как оказалось. Очевидно, что квантовая корреляция осуществляется на бессознательном уровне и не сразу доходит до вас.

– Я тебя совершенно о другом спросил.

– Да я-то откуда знаю, зачем ему твой двойник?

Действительно, мелочь.

В начале своей затеи он полагал, что мне придется одновременно в двух вариантах воспринимать окружающее. То есть быть единовременно и здесь, и там. К счастью для моего рассудка, ничего подобного не происходило. Мы можем сознательно воспринимать только малый спектр окружающего. Даже если дверей восприятия оказалось вдруг вдвое больше. Даже если у вас четыре полушария вместо двух. И ваше сознание разнесено на многокилометровое расстояние. Конечно, в подсознании в результате квантовой корреляции обе действительности оседали.

Мы существуем в непрерывно-дискретном режиме. Через секунду я становлюсь немного другой. Иногда это даже заметно – наутро. Однако каждое утро к моему «я» добавлялись лишние сутки. И вспоминалось то, чего вроде бы не совершал. Если вы, продрав глаза, припоминаете прожитый день, то я припоминал два. Прожитые в обоих своих качествах.

Например, проснувшись однажды в камере, я отчетливо вспомнил, как вчера самозабвенно душил потного Витю, он душил меня, мы катались по полу его домашнего спортивного зала, пытаясь убить друг друга. Даже сейчас помню, как наутро шея болела, хотя уже нет той шеи, если можно так выразиться, в живых. А когда, помирившись, мы с ним напились, то хмелела только одна из моих голов. И трещала наутро тоже.

Впрочем, это несколько позже. А пока…

– Есть существа – например, иглокожие, – у которых нервная ткань рассредоточена по всему туловищу. Мозги в организме так распределены. Трудно такому существу с намерениями определиться, – говорил Рафик. – Как бы с тобой тоже подобное не произошло. Можешь с места не двинуться, как Буриданов осел, если твои и твоего двойника намерения впадут в бескомпромиссные противоречия. Хотя до сих пор вы в этом плане были вполне автономны. И вели себя как психически независимые.

В клинике я даром времени не терял. Качал мышцы, много ел, привыкал посредством зеркала ко вновь приобретенной, чрезвычайно цыганистой внешности. А однажды, после ежедневного медосмотра, Валера с Ниной проводили меня вниз, усадили в фургон неотложки и захлопнули за мной дверь. Больше я их никогда не видел.

– Что, нравится резиденция? – нахваливал Витя свой особняк. – Но это все, брат, пустяки!

– Ты лучше скажи, я-то тебе зачем?

– Так я ж и говорю! Понимаешь, хата там, «мерседес», БМВ – так они у всех реальных пацанов в наличии. Ну телку с рекламных щитов в личное пользование приберу – так и это не новость. Хочется, знаешь, что-нибудь эксклюзивное. Например, такое, как ты. Чтоб ни у кого не было, а у меня есть! Живем-то ведь раз, так ведь? Тоже, можно сказать, эксклюзивно. Или нет?

Я этот ответ внимательно выслушал, но не поверил. Два дня прошло, а хвастаться мной перед друзьями Витек не спешил. Даже наоборот.

– Давай пока будем держать тебя в тайне. Хорошо? – сказал он. – Валере и его женщине прилично уплачено, будут молчать. Муслюм, пока он в тюрьме, тоже не очень-то раскудахтается, опасаясь, что украдут приоритет. Больше никто не в курсе. Светка не в счет.

Светка была его женой. Ходила неубранная, представляя собой соблазн, и вела себя по отношению к Вите неоправданно высокомерно, считая себя сокровищем, а его – добытчиком сих богатств.

– Дура, – считал Витя. – Если ей даже растолковать про твои обстоятельства – не поймет.

– Морда у него подозрительная. Пусть его товарищ майор проверит! – проявляла бдительность Светка. – А то как бы ты сам не вышел дурак.

– Шла б ты в шоп, – отсылал ее Витя. – Купила б себе что-нибудь.

Кроме этих двух любящих друг друга сердец на территории постоянно находился «товарищ майор», отвечающий за безопасность, и пара собак. Если нужно было что-то выполнить по хозяйству, майор звонил проверенным людям: кухарке, садовнику или уборщице, проживающим в ближнем пригороде. Сам он предпочитал держаться в тени, я его видел раз или два, так что даже внешности его не запомнил.

Мне отвели большую комнату на втором этаже – маленьких в этом доме просто не было – с балконом и парой окон.

– Чего он все-таки от меня хочет? Должна же быть в этом деле его корысть!

– Хоть бы дали взглянуть на твоего двойника! – отвечал бескорыстный Рафик. – Ты лучше скажи: никаких вольтов, провалов памяти, изменений личности? Сонливости или, наоборот, бессонницы нет?

– Да все вроде в порядке, – отвечал я. – Пока.

– Ну а этот, второй… Верней, первый, – пытал в свою очередь Витя. – У вас с ним что, телепатия? Вы все время на связи, так?

– Не совсем, – и я излагал ему версию о квантовой корреляции и перезагрузке.

– Жаль, что по этому каналу пацанам дурева забросить нельзя! – говорил он. – Но маляву-то можно… Так вот, передай, что Витя их всех помнит, любит, скорбит. Скорбит об их тяжкой участи…

И тэ пэ. Это сколько угодно. Я передавал.

Прошла неделя.

– Может, он с моей помощью хочет ограбить банк? – фантазировал я.

– Это вряд ли. В его положении банки уже не грабят, – резонно возражал Рафик. – Свое бы от начинающих бизнесменов уберечь.

– Или кого-нибудь устранить, используя меня как торпеду?

– Ближе к истине. Хотя есть более простые пути – зачем тут двойник? Может, какая-нибудь финансовая махинация? – предлагал свою версию Рафик.

– Слушай! Внедрить меня в клон президента – и…

Впрочем, в каком-то кино это уже было.

– Видел бы ты себя! – говорил Витя. – Лежит – голый и синий. Весь худой, кожа в пупырышках. И никаких признаков жизни. Хотя и признаков смерти тоже нет. Запредельная кома. И так мне жалко тебя, румына, стало, как жалко не было еще никого никогда! Без одежды и без отечества, думаю, обязательно пропадет.

– Почему ты румыном меня назвал?

– А как же? Вас ведь в Румынии изготавливают. В других странах запрещено. Хотя и в Румынии, конечно, запрещено тоже.

Что ж, румын так румын. Гораздо хуже, если мой биологический мать-отец – или, если хотите, отцемать – известный бандит. И Витя изготовил меня для того, чтоб им – а вернее, мной – своих оппонентов запугивать.

– Там у них вообще беспредел, в Румынии. Фильм смотрел – «Хостел-14»?

Я и предыдущие тринадцать-то не смотрел. Витек, сам побывавший не в одной мясорубке, «Хостелом» был удручен. Тупая жестокость вызывала в нем недоумение. Нерационально как-то расходуют жесть.

– Нет, зря мы оттуда все танки вывели! – сожалел он. – Надо было оставить хотя бы один.

И переходил к критике кинематографа в целом.

– Одного бы хватило на всех тарантин, которые приезжают туда на натуру. Эти дети кукурузы – сами не храбрецы. Просто их напугать некому. Где им взять героизму? В благополучной Америке? Это надо набраться храбрости, чтобы у нас жить.

– Я думаю, ты ему как прецедент нужен, – сказал Рафик. – Вероятно, наш Витя какую-нибудь аферу готовит с полным своим перевоплощением. Чтобы спрятаться от врагов и правосудия. Избавиться от дактилоскопических и прочих индивидуальных примет. Стряхнуть груз прошлого. А пока наблюдать будет, пройдешь ли ты испытание.

– Считай, что тебе повезло в румына втелешиться. Румыны в нашей стране редкость. Вероятность столкнуться со своим суррогатным родителем равна почти что нулю.

Эту тему Витя по моей настойчивой просьбе открыл. Дело в том, что я заметил за собой одну странность: не мог равнодушно пройти мимо клочка материи или тряпки – непременно совал в карман. Это наводило на мысль, что мой родитель – или лучше сказать, донор – либо вор, либо портной.

– Если хочешь, я выясню. Витя все может. Витя за ценой не постоит. Дробота спасет мир! – выдавал он свою героическую кричалку.

А пока сообщил следующее:

– Они этих болванов на ферме содержат. В состоянии искусственной комы.

– Кто «они»?

– Фермеры. Но даже если кого-то из этих гомункулов оживить – не выходят из младенческого состояния. Главным образом потому, что ко всему равнодушны. Любопытства к жизни у них нет. Волевого импульса. Первого всплеска, толчка. Сидят на капельницах. Вернее, лежат. Так что возни с ними немного. Разводить их не так хлопотно, как овец или поросят. Контрабандный ввоз осуществляют цыгане. Заказчики? Ну, мало ли кому и по какой причине надо из жизни уйти. Страховые взносы стали обременительными, полиция наехала или друзья. Идет к цыганам и договаривается. Цыгане – с румынскими «овощеводами». Туда – биоматериал от заказчика. Оттуда – клон, соответствующий его биологическому возрасту. Далее этот клон, не выходя из комы, погибает при подобающих статусу заказчика обстоятельствах. Вряд ли вскрытие установит, что в голове у покойного пусто. Зато генетическая экспертиза факт гибели нашего фигуранта полностью подтвердит. Убоину с почестями хоронят. А заказчик тем временем удаляется в пустыню вместе со своими деньжищами. Изменяется до неузнаваемости посредством пластических операций. И чистый, со свежими силами, вновь вступает в борьбу под названием «жизнь», – он привел в качестве версий ряд громких убийств. – Но эти спецболваны – естественно, по спецзаказу. На них особый тариф. А организмы попроще у них на фермах во всякое время в наличии. Они там штабеля наклонировали. Не знают, что с этими болванками дальше делать. Перепроизводство. Так что я тебя за бесценок купил.

– Заказы на сканеры размещают на продвинутых предприятиях, – поведал мне Рафик. – Под видом экспериментального медицинского оборудования. Заводы и не знают, что изготавливают.

– И много уже изготовили?

– Пока один.

– На наши заказы конкурс, – подтвердил Витя. – Недавно два оборонных предприятия передрались. Менеджеры перестреляли друг друга из своих же изделий. Наука – она и в подполье наука. Даже работает где-то подпольный СверхНИИ – по разработке сверхчеловека.

– Где же готовят кадры для этого?

– В Румынии, – пошутил он. – Вру. Сам прикинь, кто, по-твоему, притормозил утечку мозгов?

– Неужели ты?

– Нет, я не в этом бизнесе. Но хотел бы войти. Как ты думаешь, за тебя небольшой пакетик акций дадут?

– Если моя догадка верна, то тебе хана, – сказал Рафик. – Он просто обязан убить твой оригинал – для чистоты эксперимента. И посмотреть, что будет с двойником после этого. А потом и двойника уберет – как свидетеля. Да и меня, по всей вероятности, тоже.

Стало ясно (но и грустно тоже), что Рафик, конечно, прав.

За время, проведенное мной у Вити, я окреп и набрал вес. Из кожи на голове стали вырастать курчавые цыганские волосы.

Витя начал вслух задумываться о моей дальнейшей судьбе.

– Что же с тобой делать, румын? В нашей многонациональной, но малофункциональной стране надо брать на себя какие-то функции. Мне один чинарик документы обещал на тебя выправить. И даже полную родословную расписать – с румынскими господарями, цыганскими конокрадами и всякими кутюрье. Запишу на тебя половину кинотеатров. Ты будешь Карабас, а я – Барабас, будем вместе вертеть вертепом. Ну хочешь, ты будешь Барабас? – предлагал он. – Или охрану кинотеатров на себя возьмешь. После того, как милиция распалась на полицию и ментов, последние перешли на работу к нам. Но этой бывшей милиции свой Мюллер нужен.

– А ты говорил – Карабас.

Однако Светка ни в качестве Карабаса, ни в мундире шефа-геноссе Мюллера видеть меня не желала. Боялась, что ли, что я часть Витиных денег на себя оттяну?

– Я тебя все равно отсюда сживу! – шипела эта змея. – Я тебя в подвале сгною, если не съедешь!

– Шла б ты в шоп, – сказал я почти что почтительно.

Когда я входил в дом, мне в спину вонзился истошный Светкин фальцет.

– Слышь, Свет! Ты матом так больше не выражайся, ладно? – ласково прокричал ей из бассейна Витя. – И не ходи голая! О-ка?

Светило солнце. Пригревало газон. Хороший день для культурной революции.

– Если ты его не прогонишь, я его сама прогоню!

– Да ты что, совсем прибурела, сука? Если ты главная, тогда я – кто? – доносились до меня враждующие супружеские голоса.

Витя стал ежедневно и надолго отлучаться. Иногда на сутки и более. Меня же предупредил:

– К Светке моей не суйся. У нее уже я есть. Это родину можно скопом любить, а не Светку. Хотя, – развивал он далее, – даже родина не может принадлежать всем, а только наиболее любящим. Вообще, люди делятся на тех, кому удается любить родину, и тех, которым в этом отношении не повезло.

Он перечислил ряд счастливчиков (первых любовников), заключив:

– Свальня, прикинь?

Про себя он полагал, несмотря на дивиденды от кинобизнеса, что родину он любит пока еще недостаточно горячо.

– Светке вот не надо ее любить. Ей вполне хватает того, что меня любит. А мне – надо.

Светка была порядочно сексапильна. Ее истерическое отношение ко мне было для меня загадкой. Не полагала же она всерьез, что Витя отдаст мне половину бизнеса? Однако Витя, видимо, лучше знал-понимал супругу. И ее беспричинную неприязнь ко мне истолковал как изобличающую амбивалентность, сопутствующую ее сексуальному влечению ко мне же. В общем, однажды в спортзале, отрабатывая друг на друге удушающие захваты, мы подрались.

Наутро ломило ребра, шею было не повернуть, скулы саднило. Витя за ночь мог успокоиться, а мог набраться новой ярости: Светка кого угодно способна взвинтить. И я опасливо полагал, что в случае продолжения разборок он схватится за оружие, в руке не дрогнет дробовик – хотя я был уверен, что гладкоствольным ружьем, что висело в его кабинете и ждало своего выстрела, его арсенал не исчерпывался. Поэтому я максимально насторожился, когда он без стука вошел ко мне.

– Пойдем, – сказал он. В руке его вместо винтовки был литровый вискарь. – О бедах да о бабах поговорим.

Мы спустились вниз на место вчерашней схватки и расположились прямо на матах. Утром хмель догоняет быстро. Через полчаса мы уже были довольно пьяны.

– Я тогда еще в бойцах ходил, – откровенничал Витя. – Привезли меня по одному адресу. Надо было стрясти должок. Звоню. Открыли. Вошел. Стал работать по корпусу. Потом по морде заехал, а морда – как даже моих две. А твоих – три или четыре будет. Потом спрашиваю: «Ты – Матвеев?» А он говорит: «Я Корчагин». Ну, говорю, извини. А что сказать? Кто не слышал про Олега Корчагина? Личность известная. С самим Валуевым к бою готовился, да вдруг забухал. Стою, смотрю, как он разворачивает свое тело и всей своей чудовищной массой бросается на меня. Будто в замедленной киносъемке, хотя скорости ему не занимать. А как говорит мой тренер по физике: «Е равно массе на скорость в квадрате». В общем, выбросил он меня с балкона. Адрес-то почти правильный оказался, только улица Энгельса, а не Маркса. Водитель, сволочь, напутал. Ирония судьбы.

– Заплатка на голове после того случая?

– Нет, тогда только ногу сломал. Кость на болтах. А заплатка – та со школы еще. Тоже одному заехал, да директор откуда-то увидал. Схватил за ухо, завел в помещение, в котором стояло четыре стула, одним из которых и ударил по голове.

– Трудное у тебя было отрочество!

– Трудное. Да и юность не легче. Да и сейчас. А за гробом, вероятно, нас ждут новые сюрпризы судьбы.

Он поморщился и взялся за правый бок. Печень, что ль, его беспокоит?

– Беспокоит? Да она бесит меня! В общем, сам видишь: кость на болтах, черепица титановая, печень скручена параличом, и вообще – нет такого места на мне, по которому бы не били. Сквозная от выстрела, в глазах двоится от сотрясений, да приближается старость со скоростью шестьдесят минут в час.

– Ты еще вполне бодр, – сказал я.

– Вчерашняя схватка очень меня огорчила. Ты ж меня едва не одолел. Меня! Кто? Искусственный румын! Так что сам видишь, реинкарнация мне крайне необходима, – он впервые прямо заявил о том, о чем мы с Рафиком только догадки строили. – Чтоб и дальше земные сроки наматывать. Да и с позиции здравого страха за жизнь неплохо иметь себя в двух экземплярах. Я давно что-то подобное предполагал. Насчет смены себя. Вернее, замены носителя. Подготовить себе, типа, резерв. Перетащить в новое тело свой внутренний мир – неотъемлемый, имманентный, – запросто произнес он. – И тут про Муслюма в виде анекдота мне преподносят! Я носом повел. Осторожненько все выяснил. Однако дело беспрецедентное, насколько я понял в меру своей учености. Может непредвиденное произойти. Вот я и решил, что лучше этот процесс разбить на два этапа. Первым этапом пойдешь ты, вторым – я, а на пересылке встретимся.

Из спортзала мы переместились на кухню, из кухни – в сад.

– А что с тобой делать, да еще после этих всех откровений, – вот вопрос? – продолжал Витя, подтверждая наши с Рафиком худшие опасения. – Не оставлять же в живых, сам посуди!

– А может, – забеспокоился я, – как-то иначе? Не обязательно убивать?

– Не отменять же задуманное! Я уж и организм себе подобрал – атлетического телосложения. Это в царстве разума размер не имеет значения. Мы ж пока в другом царстве живем. Небезразлично, в какой форме хранить свое содержимое.

– Может, я эмигрирую куда-нибудь? По-тихому…

– Есть другой вариант. Будешь у меня в подвале гнить. Сожалея о своей несвежести.

Что-то у них со Светкой чуть что – сразу в подвал!

Ближе к обеду у Вити выработался некий план. Пока что в виде предположений.

– Есть у меня корефан, Овир, – сказал он. – Ликвидировать его, что ли? А что? – продолжал он оживленно. – На меня не подумают: наши интересы не пересекаются. На тебя – тем более. Тем более, – повторил он, – что к тому времени, как они думать начнут, ты будешь совсем мертв.

Об Овире я был наслышан. Без него в нашем городе ни одну визу на тот свет не выписывали.

– Чем тебе Овир не угодил? – спросил я.

– Да, в общем-то, угодил.

– Тогда зачем?

– Да так… Интересно, как жизнь после этого обернется.

Я его понял: пресловутая охота к перемене участи даже на воле покоя нам не дает.

– Сделаем из тебя мину: обложим взрывчаткой, подпустим поближе и взорвем. Будешь этот… хасид. То есть шахид, конечно. Ничем не рискуешь. Вернешься к своему обычному, нормальному состоянию – и все.

– Может, как-нибудь без взрывчатки? – уныло возражал я. – Пистолет или ружье с оптикой…

– Взрывчатка – она, брат… Миг – и жизнь вдребезги. Так, что ошметков не соберешь. Не люблю похорон в открытом гробу. У меня некрофобия.

– И все-таки как-то бессовестно получается!

– Ты, рома, не умничай. В школе, конечно, нам говорили: это нехорошо, то плохо. Но с тех пор много чего утекло: воды, крови… Мир изменился. Я тоже другой стал. А где совесть была – там крыла выросли.

Что ж, не он один претерпел такие этические мутации.

– Ну а как же… А как же Дробота, что спасет мир? – прибег я к последнему аргументу.

– Мир! А причем тут ты? – и добавил для смеху: – В утешение могу сказать следующее. Обещаю свою новую жизнь прожить иначе. Не брать от нее лишнего. Никого без надобности не обижать. Не посягать на чужую жизнь и другие либеральные ценности.

Пили мы, очевидно, до позднего вечера – с перерывами на аперитив. Конец всего этого я не помню. Ни в той, ни в другой голове не запечатлелся конец. Следующей визуальной картинкой был балкон. Влажный, как всегда по утрам, газон. Небо, неубранное после вчерашнего.

Помню, снился под утро сон.

– Я тебе даже две визы выпишу, – говорил Овир, лично вешая на меня тяжелый пояс. – Главное – сделать хорошую мину. А хорошая мина при даже плохой игре разнесет эту игру вдребезги.

Не исключено, что между этими двумя одинаковыми умами тоже существует нечто вроде спутанного состояния, думал я, глядя с балкона, как Витя отъезжает на своем БМВ. И оппонент, сочтя Витины думки для себя опасными, мог бы сработать на опережение. А если нет, то телефон Овира наверняка имелся в Витином мобильнике. Выяснить этот номер, позвонить, предупредить? Переиграть ситуацию?

Тут без стука распахнулась дверь, вошел Витя, сказал:

– Ну что, пора от страшных снов перейти к делу. Знаешь, я тут и повод для убийства подобрал – разногласия в вопросах модернизации экономики. Это сейчас самый модный мотив.

Тут я опять проснулся, и вообще в течение дня засыпал и просыпался множество раз, удивляясь сонливости. Вялость, которую я приписал похмелью, угнетала меня. И безразличие, едва ль не покорность судьбе. То же самое происходило со мной в тюрьме, и бесконечные перезагрузки до того замутили мой ум, что я уже не понимал, кто я и где нахожусь.

– Надо что-то решать! – бормотал-беспокоился Рафик, бегая меж наших двух шконок. – Убьет твою копию этот бандит. Мне ж ее надо понаблюдать обязательно. Мне ж еще почти полгода пыхтеть!

– Ты ж сам сказал, что первым делом он от оригинала избавится.

– И то правда! – сказал он и несколько успокоился.

Я заметил, что в своей эгоистической увлеченности экспериментом он мне не очень сопереживал. А самое удивительное, что и сам я сопереживать нам обоим не торопился. Ни себе, ни совладельцу моей личности на воле – если волей можно назвать периметр Витиного участка.

Витя, очевидно, уже пожалел, что по пьянке со мной разоткровенничался. Вечером он сказал:

– Убивать, действительно, не то что жалко, но как-то нерационально. Я сейчас как раз думаю над тем, как тебя рационально использовать. Может, Михалковых с Кончаловскими забашлять, чтоб кино про тебя сняли?

– Надо было сначала с намерениями определиться, а уж потом проект затевать, – сказал я безжизненно.

– Не люблю загадывать, – сказал Витя. – Загадывай, потом отгадывай, почему все не так…

Документы, друзья, деньги – все это в городе у меня было. К сожалению, на другое лицо. Если бежать, то бежать надо в двух экземплярах. Иначе не имеет смысла побег. Не оставлять же в заложниках часть своего «я». Но если уйти от Вити не составляло труда, то о побеге из заключения не стоило даже думать. Да и воли на свершение подобных действий у меня вдруг не стало. Я опять задремал.

– Сомлел, – то ли приснился, то ли донесся сквозь сон Витин голос. – Ешь витамины, бегун!

Приступы моей абулии не укрылись от Рафика.

– Возможно, что двойники не обладают полной самостоятельностью, – теоретизировал он. – Что они ограничивают друг друга в степенях свободы. То есть воля одного тормозит волю другого. Как ты думаешь? А?

Он тут же позвонил Вите.

– Надо их на одном поле свести, – сказал он. – Для чистоты эксперимента.

Потом выслушал Витины возражения.

– Если что, – заверил его Рафик, – обратно-то сесть всегда можно. Тут важно знать, как они со своим двойником встретятся. Как прореагируют друг на друга? Как себя поведут?

Витя что-то ему ответил.

– Ярар, – сказал Рафик, выражая согласие.

Задрав подбородок, Витя подтягивал узел галстука, собираясь на какую-то кинематографическую конференцию.

– Так-то так, – говорил он в трубку мобильного, – но что-то сдается мне, что до окончания эксперимента вас троих нужно взаперти держать… Ладно. Будет им рандеву. Только учти: головой отвечаешь!

Он сорвал галстук и отбросил его прочь. Сунул мобилу в карман.

– Ярар… – передразнил он Рафика.

Было немного боязно. Да и кто б не испугался встречи с тем, кто знает и понимает тебя не хуже, чем ты сам? Кому ведомо твое самое сокровенное? От коего не укроется ничего, что есть в тебе подлого, кому явственно мельчайшее движение твоей души?

Кроме того, существует африканская народная примета на этот счет: встретить двойника – к смерти.

Решения Витек принимал быстро. Катя явилась ко мне уже наутро.

– Доктор попался добрый, – сказала она. – В невменяемости не отказал.

При других обстоятельствах я б эту адвокатеньку расцеловал.

– Вы, кажется, не очень-то рады?

– Рад, – выдавил я.

Встретить адвоката – к перемене участи. Это из разряда отечественных народных примет.

– Можете уже собирать свои вещи, – радостно заверила меня Катя. – Еще денек-другой – и…

И – свежевыбритый, простившийся с Рафиком, я вышел за ворота тюрьмы. Мой прежний костюм сидел на мне мешковато.

– Так вот ты какой! – сказал Витя, видевший меня в этом обличье впервые. – Ничего, внешность располагающая. Понятно, почему тебе дятлы баксы несли. Вот закончим с нашей насущной темой, станем вместе обувать обывателей. Мне двадцать процентов. Тебе – тоже двадцать. Остальное поделим в иной пропорции. Тебе теперь ничего не грозит, раз уж оформили юридически как юродивого.

Мое настроение, несмотря на радостное событие, оставалось мутным и переменчивым. Привычная абулия вдруг сменилась лихорадочным возбуждением. Я внезапно и неестественно оживился, суетливо вертел головой, шарил вокруг себя, словно был в поиске. Витя, в обычном своем монологе, поначалу моего смятения не замечал.

– Сидим, квасим: Элемент, я, Шифанера с Квакиным – весь гегемон. В «Нептуне» было. И вдруг налетает, словно демон, ОМОН…

Замутненным сознанием я улавливал отдельные словесные обороты, но их значение от меня ускользало, не хотело складываться в осмысленный речевой продукт. «Гегемон-ОМОН», – настойчиво крутилось в башке, потом и это исчезло. Мне показалось, что я отключился на пару минут, ибо мы как-то мгновенно быстро миновали целый квартал. Возникла уверенность, что именно так сходят с ума. Я запаниковал. Мои поскоки и ерзанья стали активней, а в особо остром приступе паники я попытался открыть дверцу автомобиля, чтобы вывалиться на ходу. Оказалось, что она заблокирована.

– Эй, ты чего? – обратил наконец внимание Витя на мои обстоятельства. – От воли крыша поехала?

Я извлек из горла какой-то звук, схожий с кудахтаньем, и тут же надолго, почти до икоты, закашлялся. Витя, не выпуская руля, похлопал меня по спине. Это реально меня успокоило. Во всяком случае, позволило взять себя в руки и не демонстрировать свое состояние на публику.

– Это бывает… – успокоился Витя на мой счет. – Сейчас прибудем. Светка делает шоппинг. Товарищ майор при ней. В доме, кроме тебя да собак, никого нет.

Я вылез из-под стола. Отер пот. Тихо, сказал я себе. Спокойно. Поводов для паники нет. Я выглянул в балконную дверь. Во дворе – пусто.

Страхи мои улеглись. И даже того более: сменились радостным нетерпением. Оба пса, замерев, как изваяния, уставились в створки ворот. Я им посвистел. Они повели ушами.

– С тебя ростом, только брюнет, – бубнил Витя. – Вполне адекватный, хоть и румын. Или цыган – я сам еще толком не определился.

Я поглядывал по сторонам, уже вполне безмятежно. Говорят, такое бывает после эмоциональных срывов. Дорога была мне незнакома. Прошлый и единственный раз – из психушки, в качестве румына – меня в закрытом санитарном фургоне везли.

– Румыны тихими стопами… Цыганы шумною толпой, – декламировал Витя, наверно, Пушкина. О контрабандистах, наверное.

Псы одновременно снялись с мест и завертелись – один слева, а другой справа от ворот, створки которых тут же разъехались. И плавно сомкнулись, когда автомобиль подкатил к крыльцу. Мы вышли. Я с балкона за нами внимательно наблюдал.

Я проследовал вслед за Витей в дом, который – другими глазами – уже видел и знал. Мы поднялись на второй этаж. Витя все что-то мне говорил, говорил, как будто наговориться не мог, но я не слышал, взволнованный предстоящим событием.

Я прислушивался к тому, как приближались наши шаги. Затаив дыхание, не сводил глаз с входной двери.

Она открылась. Витя пропустил меня вперед, слегка подтолкнув. Я вошел.

Мы замерли, уставившись друг на друга.

Я видел его и в то же время – его глазами – себя. Я видел Витю за своей спиной и в то же время – пространство за спиной румына. Совершенно непонятно, как это укладывалось в моей голове. В обеих моих головах, если точно.

Так мы стояли неподвижно несколько секунд или минут, покуда оба дыхания не выровнялись в унисон, пока наши сердца не застучали в такт, а мысли не обрели единое направление. Мы воспринимали друг друга в реальном времени, а не ретроспективно, как было еще несколько часов назад.

– Ну же, пожмите друг другу руки! – сказал Витя, любуясь на нас.

Ноги приросли к полу. Суставы сковало. Тело отказывалось повиноваться. Мы не могли с места сойти. Тогда Витя слегка подтолкнул меня – того, что стоял у двери, – я сделал шаг, другой шагнул мне навстречу, а руки одновременно взметнулись для рукопожатия, словно движимые одним импульсом.

– Ну что, узнали друг друга?

– Узнали, – дуэтом отозвались мы, изумленно воспринимая двойное тактильное ощущение.

– Да обнимитесь же, черти! Ну же! От всей души! – подсказывал и радовался за нас Витя.

Мы, как это принято в сентиментальных гангстерских боевиках, обнялись. Запах чужого пота, отметил один. Запах лосьона и пота, отметил другой.

И одновременно с этими вынужденными обнимками что-то случилось с нашим совместным сознанием, фейерверк самых разнообразных эмоций и мыслей возник и расцвел – невозможно было отделить одну от другой, тем более осознать, зафиксировать.

Словно сумерки расступились, словно все сразу стало ясно. О чем? Да обо всем, казалось мне в то мгновение. Вот только невозможно было это словесно выразить. Смутный отблеск этого восхитительного ощущения до сих пор присутствует на задворках моего бессознательного и изредка дает о себе знать секундой восторга.

– Ну? Как самочувствие? Как вы друг другу? Понравились? – бегал вокруг нас Витя, словно сводня, довольная тем, что партнеры тоже довольны друг другом. – Как вы, вообще?

Вообще-то, неплохо. Приумножение ментальных способностей тут же сказалось на настроении. Состояние, близкое к эйфории, овладело мной.

До меня сразу дошло, что этим феноменом каждый из нас обязан другому. Я принял эту мысль как должное и не удивился ей. Словно меж нами произошло короткое замыкание. Говорят, что при эпилептических приступах бывает такое.

Так мы осваивали новые субъект-объектные отношения.

Мы оторвались друг от друга и повернулись к Вите. Нам показалось, что вот-вот должен зазвонить телефон. Витя действительно сунул руку в карман за мобильником. Я был уверен, что звонил Рафик.

Эта способность нашего совокупного разума к незначительному предвидению, возможность опережать события на пару секунд почему-то очень обрадовала. Тут же мелькнула параллельно мысль, что неплохо б это свойство в нас развить и довести проскопию до суток или даже недель. Все это вызвало такой всплеск ликования, что я устоять не мог и забегал по комнате. И мой цыган, словно тень или отражение в зеркале, забегал вместе со мной.

– Дурачатся, – кратко ответил Витя на вопрос Рафика и обратился к нам: – Может, вам, пацаны, музон включить?

Но мы и без музыки вели себя как попсовые мальчики на подтанцовках, синхронно двигаясь параллельно друг другу. В глазах у Вити появилось первое беспокойство.

– Эй-эй! Кончайте этот балет! – сказал он.

До него наконец дошло, что это не просто грязные танцы.

– Это не балет, – откликнулись мы.

– Что-что?

– Это не балет! – так же отозвались мы а капелла. Причем оба запнулись на звуке «б».

Витя занервничал, не зная, как отнестись к происходящему: то ли это розыгрыш или подвох, то ли сбой в наших квантовых подсистемах, то ли сам он немного сошел с ума. Он глаз не сводил с меня, который стал вдруг един в двух лицах, и эти лица оказались довольно хитры.

– Дай-ка мне твою справку об освобождении! – сказал Витя. – Пусть пока у меня побудет. Пока не прояснится, придуриваетесь вы или на самом деле с вами что-то не то.

Я сунул руку в карман, и цыган сделал то же движение. Мы были словно сиамские близнецы, сросшиеся, однако, не телом – умом.

– Кончайте паясничать, – сказал Витя.

Но я передумал отдавать ему справку. С какой стати? Я ее заслужил. Отсидел, искупил, вымолил. Куда я без этого документа? Тем более, этот документ был у нас один на двоих.

– Не дам, – твердо сказали мы.

– Витю вздумали провести, – сказал, начиная злиться, Витя. – Голову Вите решили морочить. Думаете, Витя дурак? Витя несмышленый, по-вашему?

Я увернулся за долю секунды до того, как его кулак пришел в движение. Мой двойник скопировал мой нырок, хотя ему-то ничего не грозило. Я не стал отвечать Вите: все-таки мы у него в гостях. Второй его выпад я блокировал. Румын в точности повторил мой блок. Малой способности к проскопии оказалось достаточно, чтобы превентивно реагировать на Витины выпады. Все б ничего, да уж больно карикатурно мы выглядели. Наш маленький ментальный ансамбль производил забавное впечатление.

До Вити, кажется, окончательно дошло, что мы не придуриваемся. Что один разум вертит обоими нашими телами.

Им владел целый комплекс эмоций: неуверенность, беспокойство, даже что-то похожее на страх, уныние от крушенья надежд, а также такой сорт разочарования, как безудержный гнев.

– Стоять! – заорал он.

Мы замерли в боксерской стойке.

– Надо разобраться с вашим дуэтом. Дождитесь моего возвращения. Я вас разведу, козлы! – пообещал он и скорым шагом покинул комнату.

«За пистолетом!» – мелькнула мысль.

Будучи един в двух лицах, я и соображал вдвое быстрее. Словно на параллельных процессорах. А в исключительных ситуациях, опасных для организмов, – например, в такой как сейчас, – энергия и скорость мышления умножались еще. И мыслительный процесс не замедлил активировать мышечный. К сожалению, возросла не только ментальная мощь, но и эмоциональная лабильность. От эйфории и удивления собой наш совокупный субъект мгновенно перешел к панике. Мы заметались по комнате, ища путей к спасению. Окно. Дверь на балкон. Балкон. Обратно. Мы носились, исполняя сиамский танец в чрезвычайно стремительном темпе. Мы имели одно сознание на два тела. Но создавалось впечатление, что тело было одно. А временами – что вообще никаких тел не было.

Витя вернулся мигом. Причем я лишний раз подивился своей прозорливости: в руке его был пистолет.

Мы замерли, готовые ко всему.

– Так и стойте, суки двуличные! – сказал Витя. – Я пока только одного грохну. Вот только не пойму, кто из вас, сволочей, лишний.

Он направил ствол на копию, то есть румына, а потом перевел на оригинал. Я бы на его месте – да и Рафик так же предполагал – расправился с оригиналом, чтоб проследить, насколько жизнеспособной без него окажется копия. Если он действительно моделировал этот эксперимент под себя. Ствол снова заколебался и задумчиво замер меж нами двумя. Брошусь влево, соображал я, – подставлю под выстрел румына. Вправо – пострадает оригинал. А поэтому мы бросились вперед и сцепились с Витей, ударились о косяк двери, вывалились на балкон.

Я попытался завладеть пистолетом, но вместо него поймал руку румына. Тем временем стальные перила, вряд ли приваренные – слегка примороченные нерадивыми гастарбайтерами, – прогнулись и тут же сломались под тяжестью трех тел. И в то же мгновение раздался выстрел. Упав на газон, я почувствовал боль в груди. Причем боль была какая-то мокрая. Некоторое время я лежал неподвижно. Потом быстро ощупал себя. Румын на это раз не стал мои движенья копировать. На футболке его расплывалось пятно. Он умирал. Боль от меня отступала по мере того, как из тела румына уходила жизнь. И когда я обрел способность встать, он был уже мертв.

Что касается Вити, то видимых повреждений на его теле не было. Свалились мы, по счастью, мимо бордюра на упругий газон, так мягко, так ласково зеленевший все утро. Голова у Вити была неестественно вывернута. Я напрасно пытался обнаружить в нем признаки жизни. Потом подбежали псы и прогнали меня. И румын, и Витя – оба были мертвы. И может, встретились где-нибудь на пересылке, подумал я, возвращаясь к своему обычному ментальному состоянию.

Я представил, что будет дальше. Заявится Светка, обнаружит трупы. Не выразит особого удивления, тем более что мы из-за нее уже как-то дрались. Определенно, я в этой ситуации лишний. Меня она не видела никогда. И не увидит. Я встал и, ускоряя шаг, по мере того как убеждался, что во мне ничего не болит, двинулся по направлению к воротам. Рядом была дверь для пешеходов. Через нее-то я и покинул двор.

Уходя параллельно дороге, я видел из придорожных кустов Светкин автомобиль. Майор сидел на пассажирском сиденье. Светка вела машину, в то же время оживленно жестикулируя. Я подождал, пока они скрылись за поворотом, и припустил рысцой.

* * *

Рафик освободился через четыре месяца. В начале зимы в его институте проходил семинар по запутанным квантовым состояниям. Были иностранные гости. Рафик подготовил объемистый доклад по нашей теме. Собирался даже меня демонстрировать, произвести фурор. Добавить и мое имя в корпус науки. Однако в план семинара его тема не была включена. В списке приглашенных его тоже не оказалось. Попросту говоря, в зал его не пустили. Тогда он поджег свой доклад. Сгорел гардероб. На этот раз ему удалось уйти.

Позже, хорошо подумав, он отказался от обнародования своих сомнительных опытов. Сомнительных с точки зрения закона, я имею в виду. Контрабанда, незаконное предпринимательство, запрещенное клонирование, двойное убийство по неосторожности. Слишком многое потребовалось бы объяснять. Сейчас он на частном финансировании, в каком-то подпольном НИИ. Очень надеется, что при определенных условиях взаимовлияния двойников – с уходом в безволие и депрессию – можно как-нибудь избежать. Не исключено, что бродят уже меж нами его или чужие копии. Румыны тихими стопами, цыганы шумною толпой. Особенно меня беспокоят чужие: ушедшие от правосудия убийцы, маньяки и прочий подпольный люд. Никогда не разговаривайте с незнакомцами. Обращайте внимание на румын и цыган.

На Витю я обид не держу – слышишь, Витек? Я надеюсь, что живет где-нибудь Витя-второй, атлетического телосложения румын, подвизающийся в кинематографии.

Во мне произошел нравственный перелом. Психогенная фуга, как выразился один знакомый специалист. Я почти не вру, с читателями не мошенничаю – как видите, рассказы пишу. Чту закон и порядочность. Для меня теперь эти понятия неразделимые, как Гейзенберг и принцип неопределенности. А что морали в этой новелле нет – так я ж не перст, указующий на путь истинный. Хотя искренне полагаю, что при благоприятно сложившихся обстоятельствах доброта спасет мир.

Немного обидно, что использовали меня в этом сюжете как-то нелепо. А представьте, как бы все могло обернуться, задействуй меня судьба не в бандитском триллере, а в шпионском боевике? Если б все эти умственные устремления, энергию, деньги – да на служение родине? И государству несомненная польза, и жизнь как бы подвигом оправдать. А так – нелепица и суета, граничащая с абсурдом.

Но что есть, то есть.

– Мы тщательно изучили историю вашей болезни и пришли к заключению… – полковник Караванов сделал паузу, внимательно изучая собеседника.

Олег Лазарев, невысокий мужчина, сидящий напротив, нервно покусывал губу.

– Вы подходите для выполнения задания.

На лице Лазарева отразилась буря чувств. С одной стороны, он был рад, что его кандидатуру одобрили, с другой – боялся до смерти.

– Итак, – продолжил полковник, – остались формальности. Прежде чем вы окончательно дадите согласие, я обязан обрисовать вам полную ситуацию. Ваша задача – доставить передатчик материи на орбиту планеты и включить его. Корабль стартует на автопилоте. Когда он покинет стратосферу, вы переместитесь на борт через передатчик материи. С того момента – возврата не будет, передатчик настроен только на прием. Хотя нет, пути назад не будет, как только вы подпишете бумаги.

Полковник сделал паузу, давая возможность Олегу осознать услышанное. Потом продолжил:

– Полет займет около пяти часов, после чего корабль совершит прыжок. Точка выхода – орбита планеты Веспера. Непосредственно перед прыжком все приборы будут отключены. Через включенный вами передатчик материи на корабль переместятся наши люди, они перенастроят передатчик, и вы сможете вернуться на Землю. Как только планета будет подготовлена к колонизации, вы вступите во владение участком земли с правом передачи его по наследству. Плюс денежное вознаграждение, оговоренное в контракте. С этим все понятно?

Собеседник кивнул. Для полковника наступил самый тяжелый момент беседы. Пусть он проходил через это уже не один раз, но привыкнуть так и не смог. Привыкнуть к тому, что согласие собеседника обычно значит оглашение приговора. Приговора, в котором жизнь и смерть делят шансы пятьдесят на пятьдесят. Но другого пути на сегодня не существовало.

Человечеству нужны новые планеты, Земля уже давно переполнена. Перенаселение – проклятие века. Да, сейчас оно не настолько критично, как пятьдесят лет назад. Изобретение передатчика материи частично решило проблему жилплощади. Появилась возможность строить дома комплексами. Нагромождение блоков без окон и дверей, словно установленные друг на дружку детские кубики. Единственным выходом из такого жилища были «ПМ-врата», а окна заменяли экраны, круглосуточно транслирующие выбранный хозяином пейзаж. У кого денег было поменьше – вешал на стену обычную картину.

Улучшилась экология, отпала нужда в транспортных средствах, загрязнявших атмосферу. Но сколько человек во всем мире лишилось рабочих мест!

Вся надежда была именно на другие планеты. Но огромные расстояния, а точнее время, которое приходилось затрачивать на их преодоление, представляли слишком большую проблему. А использование ПМ для мгновенного перемещения было возможно лишь при наличии «врат выхода» в конечном пункте.

Ученым удалось решить эту проблему и создать способ перемещения на громадные расстояния без «врат выхода». Но этот метод был не идеален. В момент прыжка сгорали все работающие электроприборы. Чтобы избежать этого, непосредственно перед прыжком корабль полностью обесточивался и входил в «ПМ-врата» по инерции. Нужен был человек, который включит приборы после прыжка.

И тут возникла проблема посерьезней.

– Вы осознаете, – продолжил полковник, – что ваша личность может быть уничтожена при прыжке?

Олег сглотнул.

– Да.

– Вы согласны?

– Да.

– Тогда поставьте подпись.

Олег дрожащими пальцами взял ручку и расписался на бланке.

Полковник расслабился. Половина дела сделана.

– Теперь мне нужно поговорить с вашим… напарником. С Эдом. Вы не против?

– Нет.

– Надеюсь, мы еще встретимся.

– Я тоже на это очень надеюсь.

– Мы тщательно изучили ваш диагноз и пришли к заключению…

– Я вам подхожу. Я слышал, – перебил полковника собеседник.

– Я знаю, что вы все слышали, – продолжил полковник. – Но тем не менее я обязан соблюсти протокол. Впредь, будьте добры, не перебивайте.

Собеседник пожал плечами.

Караванов натянуто улыбнулся. Перед ним сидел тот же человек. Но совершенно другая личность. Проживающая в теле, так сказать, без прописки. Результат расстройства множественной личности. По-простому – раздвоения. Эд. Альтер-личность Олега Лазарева.

Люди с раздвоением личности сейчас нужны человечеству как воздух. Правительство гоняется за ними, словно тараканы за крошкой хлеба. И все потому, что без них корабли после прыжка останутся безжизненным куском металла.

При попытках переместить через «врата без выхода» человека с ним происходило необъяснимое. Никаких физических повреждений не было: внутренние органы в порядке, мозг не поврежден, центральная нервная система реагирует на раздражители идеально – доктора не могли обнаружить никаких аномалий. Вот только у человека, совершившего прыжок, напрочь отсутствовала личность. По сути, это был уже не человек, а растение, знаниями уступающее новорожденному. Человек начинал жизнь сначала. Учился говорить и даже ходить.

Сейчас велись крупномасштабные исследования в этой области, но результатов пока не было. Были попытки отправить корабль без пилота. Передатчик включал обычный механический таймер, но из пяти попыток лишь три увенчались успехом. Что случилось с двумя другими кораблями, узнать было невозможно. То ли таймер не сработал, то ли передатчик материи. А может, корабль столкнулся с метеоритом. Все склонялись к тому, что наличие пилота на корабле необходимо.

И решение было найдено. Оно всегда сыщется, когда на кон ставятся такие деньги.

Но что это было за решение!

Только люди с раздвоением личности могли совершить прыжок с кораблем сквозь передатчик материи. Конечно же, не безнаказанно. Та личность, которая была активна в момент прыжка, уничтожалась. Зато вторая получала полный контроль над телом.

В данном случае после прыжка в теле останется либо Эд, либо Олег. В одиночестве.

– Ваша задача – доставить «врата выхода» передатчика материи на орбиту планеты и включить его. Корабль стартует…

Эд слушал краем уха, изучая потолок. К полковнику он повернулся, лишь когда тот задал вопрос.

– Вы осознаете, что ваша личность может быть уничтожена при прыжке? – спросил полковник.

– Вряд ли.

– На вашем месте я не был бы столь категоричен. Всякое может случиться.

Эд лишь пожал плечами.

– Итак, – продолжил полковник, – вы осознаете…

– Осознаю.

– И вы согласны?

– Однозначно.

– Отлично. Надеюсь, мы с вами еще встретимся.

– Обязательно встретимся.

Никаких проблем при взлете не возникло. Корабль успешно покинул стратосферу и устремился к своей цели.

Олег посмотрел на таймер, висящий на стене и отсчитывающий время до прыжка.

05:12.

Несколько минут назад он переместился на корабль и в первую очередь решил осмотреться. В его распоряжении была большая каюта. Одну стену занимал терминал центрального компьютера, другую – робоповар. К готовке пищи он никакого отношения не имел. Это был передатчик материи, который получал заказ, а потом перемещал блюдо непосредственно с Земли. Так же действовала и аптечка, расположенная неподалеку. Еще было кресло, низенький столик и шкаф, в котором Олег обнаружил сумку со своими вещами.

Из комнаты вели три двери. Одна в санузел, вторая в другие помещения корабля. Ну и, естественно, третья дверь вела в отсек с передатчиком материи, через который он попал на корабль. Именно его после прыжка включит Олег. Или Эд.

Впервые за последние девять лет Олег не боялся «переключения». Не боялся увязнуть в густом тумане (именно такие ощущения он испытывал, когда Эд захватывал контроль над телом) и очнуться, не помня, что было. С одной стороны, это приносило облегчение, с другой – заставляло нервничать. Застилающий разум туман, сообщающий о приходе Эда, сейчас был самым желаемым чувством.

Но иллюзий Олег не питал. Эд не станет перехватывать контроль над телом до прыжка. Он не подарит Олегу избавления.

Этот подлец, столько лет отравлявший жизнь Олега, попытается отсидеться, переждать, не вылезать из крысиной норы разума, в которой скрывался до сих пор, пока таймер не станет на ноль, приборы отключатся, корабль проколет пространство и личность Олега будет уничтожена.

Неприятная картина возникла в голове Олега. Полковник Караванов пожимает его руку и говорит: «Поздравляю, Эд! Вы выполнили задание». А об Олеге никто не вспомнит. Эд получит награду, славу, земельный участок… Возможно, его именем назовут первый город на планете. Город с огромными жизненными просторами, а не скопление коробок без окон и дверей, соединенных передатчиками материи.

Олег поморщился и прогнал эти мысли. Да, такой вариант развития событий исключать нельзя, но для этого Эду нужно пережить прыжок. А сдаваться Олег не собирался. Он уже давно все спланировал и сейчас считал себя хозяином ситуации.

Проблемы Олега начались после случившейся девять лет назад аварии. Он очнулся в больнице, абсолютно ничего не помня. Забыл все, что знал, и до сих пор память не вернулась.

Олег невольно ощупал вмятину на макушке – напоминание о черепно-мозговой травме. Он знал, что было до аварии. Но одно дело знать, а другое – помнить. Олег знал, кем были его родители, – но не помнил их голосов. Знал, с кем провел детство, – но не мог вспомнить детских забав. Знал, где учился и когда окончил школу, – но не помнил выпускного вечера.

О своем прошлом Олегу было известно лишь то, что сохранилось в официальных документах. После аварии ему нужно было начинать жизнь сначала. Робкий, нерешительный Олег оказался не готов к этому. Вот тогда и появился Эд.

Его альтер-личность обладала чертами, которые напрочь отсутствовали у Олега. Решительность, уверенность в себе, наглость… Свойства, необходимые, чтобы найти свое место в окружающем мире.

Олег признавал, что иногда Эд помогал ему. Но у каждой монеты есть обратная сторона. Эд все делал по-своему, никогда не считаясь с мнением Олега. И это стало причиной регулярно возникающих проблем.

Первое, что Олег мог сказать об Эде (именно с этой фразы Олег начал свой рассказ психиатру, когда впервые обратился к тому шесть лет назад): «Он украл мои сны». Как сказал психиатр, «переключение» происходит автоматически, как только Олег засыпает.

Иногда он просыпался отдохнувшим, намного чаще – уставшим.

Олега многие считали лжецом, потому что он часто отрицал свои поступки, о которых ему рассказывали другие. А он просто не мог вспомнить и поверить в то, о чем ему говорили.

Несколько раз Олег приходил с утра на работу и узнавал, что уволен за то, что нагрубил начальнику.

Неоднократно он приходил в себя далеко за чертой города, в незнакомом месте, без денег, документов, и ему приходилось возвращаться пешком до ближайшей станции ПМ. Как оказалось, Эд за неплохие деньги сдавал их квартиру какому-то человеку для свиданий с любовницей. А чтобы Олег не помешал парочке, Эд садился на последний рейсовый аэробус, выбирался за город и возвращал Олегу контроль над телом.

Узнал об этом Олег случайно. Однажды он очнулся до того, как Эд сел в аэробус, и, вернувшись домой, застал там резвящуюся парочку. Олег закатал скандал и выгнал незваных гостей из дому.

Через день Олега уволили с работы. Так Эд отомстил за вмешательство в его «бизнес».

Именно этот момент стал последней каплей. Олег решил избавиться от Эда. Это было полтора года назад.

Проблема состояла в том, что в отличие от Эда Олег не помнил, что происходило, когда он не был у руля. Единственное, что ему удавалось утаить от Эда, – это мысли. Только они оставались его личным достоянием.

Больше года ушло у Олега на сбор информации и разработку плана.

Он начал ненавязчиво подбрасывать Эду информацию о прыжке. Делал это так, чтобы Эд ни о чем не догадался. Не сообразил, что его ведут, как животное, на убой.

Олег, словно невзначай, останавливал взгляд на плакатах «ПМ Инкорпорейтед», не переключал канал, если натыкался на нужную информацию…

И его действия принесли результат. Эд проглотил наживку.

Теперь уже Олег, «возвращаясь», натыкался на информацию о передатчиках материи. Электронная газета, раскрытая на странице с рекламой прыжка; стереовизор, включенный на передаче о ПМ. Спустя некоторое время намеки стали навязчивыми, и Олег решил действовать. Его главным оружием была уверенность Эда в том, что именно он руководит ситуацией.

И вот, пройдя множество тестов, проверок, собеседований, личность Олега – нет, личности Олега и Эда – были одобрены и допущены к полету.

Олега сотрясало нетерпение. Он хотел немедленно приступить к выполнению тщательно подготовленного плана. Но нет. Еще не время.

Эд внимательно следил за Олегом. Тот казался абсолютно спокойным. Не суетился, не нервничал. И ничего не предпринимал. Интересно, на что он надеется? Что Эд сам захватит контроль над телом? Вот уж нет! Наконец-то у него появился шанс зажить полноценно, и он не собирался упускать такую возможность. Слишком долго к этому стремился.

Неоднократно Эд пытался захватить контроль над телом на долгое время, но ничего не получалось. Он без особого труда мог вытеснить личность Олега и занять его место. А вот удержаться – нет. Проблема была не в том, что его вытеснял Олег. Нет. Просто Эд не мог находиться в теле бесконечно. Через несколько часов он начинал терять контроль. Его словно выталкивало что-то. Эд сопротивлялся этому давлению как мог, но итог был всегда один. Его просто выбрасывало из тела, словно пробку из бутылки шампанского.

Не так давно Эд даже не помышлял о том, чтобы захватить власть. Его вполне устраивало существование на втором плане. Он просто не знал другого. Первые воспоминания относились к периоду после аварии. Что было раньше, он не помнил.

Эд всячески старался помочь Олегу. И что требовал взамен? Пару часов в теле. Да и то лишь когда Олег засыпал. И каков результат?

На пути всегда становились страх перемен и нерешительность Олега. Он портил все, что делал Эд для улучшения их жизни. А делал он много.

Именно Эд поступил в университет, сдал экзамены. Ему пришлось это сделать. Олег на экзамене начал нервничать и напрочь забыл все, что знал. Это был первый раз, когда Эд перехватил управление, пока Олег бодрствовал.

Дальше у них пошло разделение интересов. Эду нравились точные науки: механика, электроника, физика; Олегу же больше импонировали литература и философия. Поэтому, когда дело доходило до технических экзаменов, Эд просто перехватывал управление и сдавал их. Университет они закончили с отличием.

А вот с друзьями не заладилось. Олег очень тяжело сходился с людьми, поэтому Эд пытался помочь. А потом «возвращался» Олег – и все портил.

Олега пугали провалы в памяти, и все потуги Эда подружиться с кем-нибудь заканчивалась тем, что Олег, смущенный обращением к нему «незнакомого» человека, впадал в ступор или просто убегал. Обычно на этом общение заканчивалось, что очень бесило Эда. Но тем не менее он не переставал помогать.

Однажды Олег пошел на вечеринку, где оказалась девушка, которая ему нравилась. Но стеснительный парень не осмеливался к ней подойти и заговорить. Эд перехватил управление. Он решил помочь в очередной раз. Познакомился с девушкой, разговорился, и через часик они уединились в комнате. Эд хотел сделать Олегу подарок.

Он не мог «переключится» при девушке – Олег наверняка натворил бы глупостей с перепугу, – так что Эд ушел в ванную комнату и написал записку: «В комнате тебя ждет Жанна. Ты ей нравишься. Действуй!»

Потом отдал бразды правления Олегу. И что тот сделал? Как только осознал, что в комнате находится девушка его мечты и им никто не мешает, – Олег закрылся в ванной. Не отвечал на вопросы и не выходил, пока Жанна не ушла. Естественно, больше девушка с ним не разговаривала.

Да и после окончания университета Эду приходилось опекать Олега. Тот постоянно влипал в различные неприятности. Пару раз устраивался на работу, на которой его никто не считал человеком да еще и платили копейки. На эти деньги выжить было невозможно. Сам Олег не решался ни уволиться, ни попросить повышения зарплаты, так что эти вопросы приходилось решать Эду. Обычно именно он общался с начальством. Требовал больше денег, лучших условий работы. Если же видел, что никакой перспективы нет, – просто делал так, чтобы Олега уволили. Потом помогал найти работу получше. А когда ему удавалось договориться о повышении зарплаты, Олег принимал это на счет своих заслуг.

Эд неоднократно пытался пообщаться с Олегом. Оставлял записки, видеозаписи. Но Олега это пугало. Чаще всего он сразу уничтожал сообщения. Вот тогда Эд и решил наплевать на Олега. Слишком долго подстраивался под него. Он заслуживает большего. И сегодня он это получит!

Что делать, Эд представлял смутно. Он так стремился научиться контролировать тело как можно дольше, что оказался не готов к абсолютно противоположной ситуации. Что же получается? Ему нужно просто не высовываться еще пять часов. Ну, это не проблема. Нужно лишь внимательно следить за Олегом. Не просто так же тот решился на прыжок. Соображал, чем это может закончиться.

Олег начал действовать часа через полтора после начала полета. Эд с интересом наблюдал. Что же он придумал?

Олег снял одежду. Переодеться решил, что ли? Вместо этого он подошел к уничтожителю мусора и бросил одежду туда. Нажал на кнопку, и миниатюрный ПМ переправил содержимое прямо на завод по переработке мусора.

Пока что смысл этих поступков Эду был непонятен. Олег подошел к сумке и достал футболку и шорты. Это была одежда, купленная Эдом. Слишком уж некомфортно он чувствовал себя в рубашках и брюках, которые предпочитал Олег.

Хоть по этому поводу у них с Олегом не возникало недоразумений. Шкаф был разделен на две секции – и все. Эд однажды слышал историю о женщине с раздвоением личности, которая, проснувшись и обнаружив в шкафу незнакомую одежду, зарезала мужа, решив, что он ей изменяет.

Тем временем Олег оделся и достал из сумки чип с музыкой. «Тор» – любимая группа Эда.

Эд следил за происходящим с возрастающим интересом. В дополнение ко всему, Олег закурил. После первой же затяжки он закашлялся, из глаз потекли слезы. В отличие от Эда Олег был некурящим.

Эду вдруг захотелось занять место Олега. Насладиться сигаретой под хорошую музыку. Так вот чего добивался Олег! Создать максимально комфортную для Эда и абсолютно неуютную для себя обстановку!

Ну что же, неплохая попытка, но Эд без труда перетерпит это. Хотя… Почему бы и нет? Времени до прыжка предостаточно, так зачем отказывать себе в мелких удовольствиях? Заодно показать Олегу, кто в теле хозяин.

Эд сосредоточился, он представил себе комнату. Кресло, стол, огромный экран на стене, на котором он сейчас видит, что делает Олег. В стене напротив находится открытая дверь. Стоит шагнуть в нее – и он окажется в теле.

Именно так Эд представлял себе момент «перехода». Иногда дверь была закрыта, это значило, что Олег сопротивлялся вторжению. Ощущение было такое, словно дверь с другой стороны кто-то держит. Но Олег всегда был слабее его.

Эду было интересно, как это – быть полноправным хозяином тела. Какие чувства испытывает Олег? Как он видит свой внутренний мир? Эду сознание представлялось домом с множеством комнат. Есть его личная комната, где он проводит бо́льшую часть времени. Здесь есть экран, на котором он видит, чем занят Олег. Есть комната Олега, или, как ее называет Эд, «комната управления телом». Комнаты воспоминаний, знаний, навыков, комнаты чувств и еще многие. Есть помещения, назначение которых для Эда осталось загадкой. А еще – запертая комната, в которую Эд так и не смог попасть. Что там хранится, какие секреты, – он не знал. Возможно, воспоминания о том, что было до аварии. Интересно, Олег имеет доступ туда? Вряд ли. Он даже в комнату Эда попасть не может.

Эд шагнул к двери, ведущей в «комнату управления». Представил, как делает шаг через порог, и…

Часто заморгал, привыкая к яркому свету. Его пальцы сжимали тлеющую сигарету, и, улыбнувшись, Эд смачно затянулся. Потом повернулся к проигрывателю.

– Третий трек! Громкость поднять на шестьдесят процентов.

Музыка заполнила каюту, и Эд откинулся в кресле, наслаждаясь никотиновым блаженством. Когда закончилась первая сигарета, Эд закурил вторую.

Минут через десять он решил: хватит. Затушил сигарету и закрыл глаза, представляя «комнату управления». Синие стены – любимый цвет Олега. На них картины с изображениями его воспоминаний, а по углам разбросаны вещи, связанные с важными эпизодами жизни. Грамота, полученная Олегом на работе, его любимая рубашка в синюю полоску, часы, купленные на первую зарплату.

Эд подошел к двери, толкнул. Дверь не поддавалась. Ну конечно же, Олег надеется удержать Эда в теле. Как бы не так!

Эд ударил в дверь изо всех сил. Сопротивление исчезло, и он «вышел» из тела.

Олег следил за часами. С начала полета прошло чуть больше двух часов. Все, что он делал до этого, все эти мелочи, были давно и тщательно продуманы как отвлекающий маневр. Он не надеялся ни на сигареты, ни на музыку и был удивлен, когда Эд перехватил контроль.

С самого начала полета Олег боялся того, что Эд захватит тело сразу после взлета и не будет отпускать до самого прыжка. Видимо, Эд решил не рисковать.

Олег был уверен, что ему удалось усыпить бдительность Эда, и теперь собирался перейти к выполнению плана. Такого гениального в своей простоте…

Олег откинулся на спинку кресла и уставился в потолок.

– Эд! – позвал он.

Ничего не произошло.

– Эд, ты меня слышишь? Я знаю, слышишь. Почему мы начали враждовать? Ведь раньше помогали друг другу…

Никакой реакции.

– Я вот что подумал. Ведь до аварии мы наверняка были одним целым. Как же так получилось, что мы разделились?

Тишина.

– И что теперь? Зачем мы это затеяли? – выкрикнул Олег. – Что мы не поделили?

Он хмыкнул.

– Ах, да! Мы не поделили мое тело.

Олег осмотрел себя.

– Зачем оно тебе? Я не красавец. Худой, невзрачный. Уступи тело мне! Что ты теряешь? Только то, что тебе никогда не принадлежало!

Ни малейших признаков присутствия Эда. Что он сейчас чувствует? Смеется, наверное. Думает, что Олег решил его разжалобить. А может, презирает? Ну и ладно. Олег давно привык к этому. Над ним нередко смеялись. Но одно дело, когда это делают окружающие: их можно не слушать, игнорировать, просто убежать. А куда деваться от самого себя?

Таймер показывал 03:01.

Пора.

Олег поднялся. Он пытался не выдать напряжения. Пусть Эд видит испуганного и растерянного человека, а не того, кто уже вынес ему приговор и собирается привести в исполнение. Судья и палач в одном лице.

Олег направился к кухне и, словно невзначай, зацепил ногой угол стола. Засипев, он уселся на пол. Царапина получилась довольно глубокой – больше, чем хотел Олег, – но так даже лучше. Эд не должен догадаться, что он задумал.

На одной ноге Олег допрыгал до аптечки и, нагнувшись к микрофону, скороговоркой выпалил:

– Две таблетки снотворного!

В приемник упали два серебристых шарика, которые Олег схватил и немедленно проглотил. После чего с довольной улыбкой направился к креслу.

Сознание начал заволакивать туман. Олег не знал, что это значит. Пытается ли Эд перехватить управление, или действуют таблетки. Но это было уже неважно.

Он упал в кресло. Глаза начали слипаться, снотворное явно начало действовать.

– Вот так вот все просто, Эд, – заплетающимся языком проговорил Олег. – Добро пожаловать в мое тело! Часов эдак на восемь. Или девять. Прощай! – Олег зевнул. – Когда я проснусь, тебя уже не будет.

– Тварь! – ругнулся Эд.

Понимание происходящего пришло к нему лишь тогда, когда Олег уже проглотил таблетки.

Эд рванулся к воображаемой двери, ведущей в тело. Нужно успеть до того, как таблетки подействуют, до того, как сон вцепится в него когтями так, что вырваться уже не удастся. Двигался Эд с трудом, словно шагал по горло в воде, да еще и против течения. Вскоре ему таки удалось добраться до двери, и…

Он раскрыл слипающиеся веки.

Эд сжал кулаки так, что ногти впились в ладони, надеясь отогнать сон. Не помогло. Он скатился с кресла, ударился о пол локтем. Боль немного прояснила мозг, но ненадолго.

Эд похлопал себя по щекам и поднялся на ноги. Его качнуло, он уперся плечом в стену. Держась за нее рукой, Эд направился к аптечке.

Добравшись, выпалил в микрофон:

– Стимулятор!

– Вы только что приняли две таблетки снотворного, – прозвучал безразличный механический голос. – Прием стимулятора может негативно отразиться на работе вашего сердца.

Как объяснить чертовой машине, что таблетки глотал не он, а совершенно другой человек, который хочет убить Эда?

Черт! Если эта железяка не даст стимулятор, он уснет прямо сейчас!

Эд ткнулся лбом в стену над аптечкой.

– Рвотное! У меня отравление.

Да. Именно отравление. Если усну – умру. Меня сотрет при прыжке. Снотворное равносильно яду.

В приемник упали таблетки. Эд сгреб их, и в этот момент в глазах поплыло, его качнуло и он, не удержавшись на ногах, рухнул на колени. Таблетки полетели на пол. Эд подобрал две (третья улетела под стол) и побрел в туалет.

Он забросил таблетки в рот и, глотнув не пережевывая, оперся на унитаз.

«Просыпайся!» – вертелось у него в голове.

Эд сунул два пальца в горло. Желудок начали сотрясать спазмы.

«Просыпайся, хитрый сукин сын!»

Рвотное подействовало. Но легче не стало. Глаза слипались.

«Просыпайся, ублюдок!!!»

Через пару минут желудок очистился, но спазмы продолжались. Эд оперся на стену. В голове немного прояснилось – достаточно, чтобы включить холодную воду и сунуть голову под струю. Сон вроде бы начал отступать.

Эд встряхнул головой, разбрасывая брызги в стороны и, пошатываясь, направился в комнату. Вынув из креплений на стене лом, он изо всех сил несколько раз саданул им по аптечке. Посыпались искры, над панелью замигала красная лампочка. Эд отбросил лом, и тут желудок снова скрутило спазмами. Он бросился в туалет.

Олег очнулся сидя в туалете на полу. Кисловатый привкус во рту заставил поморщиться. Болел локоть, а главное – он абсолютно не понимал, как здесь очутился. Он должен был очнуться в кресле после прыжка. В абсолютной темноте и тишине. Приборы выключены, и ему нужно включить передатчик материи, чтобы на корабль смогла переместиться команда. Но бьющий в глаза свет констатировал: что-то пошло не так.

Он повернул голову и увидел над зеркалом таймер.

02:27.

Как же так? Как же так получилось? Он ведь все рассчитал! Две таблетки должны были практически мгновенно его отключить и обеспечить часов восемь беспробудного сна. Что пошло не так? Неужели план провалился?

«Я сплю!» – осенило Олега.

Сплю и вижу сон, будто сижу в туалете! По-другому и быть не может! А тем временем корабль движется к «вратам». Вратам избавления от Эда. Вратам в новую жизнь!

Олег, хихикая, поднялся и включил воду. Сначала прополоскал рот, пытаясь избавиться от мерзкого привкуса, потом умылся. И только теперь до него начало доходить, как он очутился в туалете.

Его захлестнула паника. Тщательно разработанный план провалился. А он-то надеялся, что не возникнет никаких проблем!

Так, стоп. Не нервничать. Время еще есть, да и идеи не закончились.

Олега шатало, и из туалета он вышел держась за стену. В первую очередь направился к аптечке. Она была разбита – значит, лекарств больше не будет.

Олег смотрел на разбитую панель, а видел осколки своих планов. Взглянул на треснувший экранчик – и в отражении увидел свое лицо с выпученными глазами, всклоченными мокрыми волосами, перекошенными губами. Нет, это не его лицо! Это просто не может быть его лицом! Это лицо Эда! Лицо мучителя, подмигивающее красной лампочкой неисправности, словно спрашивающее: «Ну, что теперь?»

Олег схватил валяющийся поблизости лом и ударил им по панели. Еще раз. Еще. Еще. Чтобы стереть с зеркального экрана ненавистное лицо, выбить мигающий красный глаз. Еще удар. И снова.

Лишь когда панель превратилась в крошево, а главное – потух моргающий красный глаз, Олег, тяжело дыша, отбросил лом. Как ни странно, ему стало легче.

Он протер руками слезящиеся глаза и зевнул. Вместе с этим вернулся мерзкий вкус во рту.

Олег направился к робоповару за кофе.

– Эд! – позвал он, сделав первый глоток. – Между прочим, с твоей стороны это было безответственно. Ты бы хоть зубы почистил! Почему я должен просыпаться с таким вкусом во рту? Хотя чего еще от тебя ждать? Сколько раз ты вечером напивался, оставляя мне на утро тошноту и похмелье!

Олег отхлебнул кофе.

– Ты вообще хоть раз ощущал похмелье? Или всегда на меня сваливал? А представь, что будет, если ты останешься? Ты ведь уже не сможешь уйти, когда захочешь. Все будет твое! И зубная боль, и головная, и тошнота… Оно тебе надо? Молчишь? Ты всегда молчишь! – последнюю фразу Олег выкрикнул.

Потом сделал глубокий вдох, отхлебнул кофе и продолжил:

– Мне интересно, ты не можешь со мной общаться или не хочешь? Думаю, не хочешь. А ты даже не представляешь, сколько раз мне хотелось, чтобы мы оказались в разных телах! Чтобы я мог поглядеть тебе в глаза. Мог поговорить с тобой. А потом… – Олег захихикал. – А потом я бы схватил тебя за горло и задушил!

Олег испугался своего смеха. Тонкого, с нотками истерики и… безумия? Но остановиться он не мог. Слова, чувства – все, что накопилось за последние девять лет, выплескивалось из него истерическими смешками.

– Да-да! Задушил бы не задумываясь. А чего ты ждал?

Олег допил кофе и поставил чашку на стол.

– Мне кажется, ты знаешь, что было до аварии. Знаешь, но скрываешь это от меня. Я думаю, что если бы смог вспомнить – то и с тобой бы справился. А может, ты бы вообще исчез. Вот так вот – пуф! – и исчез. Был – и нету.

Олег встал и зашагал по комнате.

– Эд, у тебя есть мечты? Ну, помимо той, в которой ты забираешь мое тело? Думаю, есть. Ты хоть осознаешь, что у одного из нас осталось чуть больше двух часов на их воплощение? Я вот, например, всегда мечтал научиться танцевать!

И Олег неуклюже закружился по каюте, напевая про себя какую-то песенку.

– Эд, вдумайся: а ведь мы сейчас с тобой танцуем! Я и ты. Вместе!

Олег захихикал над своей шуткой и остановился.

– Ух, голова закружилась… А еще я мечтал научиться жонглировать!

Он подскочил к робоповару и заказал три яблока. Схватил их и принялся подбрасывать в воздух, крича на всю каюту:

– На манеже – Олег Лазарев!

Когда одно яблоко упало, он заорал:

– В футбол я тоже мечтал играть! – и пнул яблоко изо всех сил.

Ударившись о стену, оно разлетелось мелкими ошметками.

Олег, тяжело дыша, упал в кресло.

– Эдви-ин! – позвал он. – Выходи-и-и! У тебя еще есть время исполнить свои желания! Может, ты хотел чего-нибудь попробовать из еды?

Олег вскочил и подбежал к робоповару.

– Ну, например, грибной суп с черносливом! – он нажал кнопку и через пару секунд достал из приемника тарелку. – Или, может, рис с мясом в сырном соусе? – еще одно блюдо оказалось на столе. – Или маринованные кальмары? – клик, тарелка в приемнике.

– Ну что, угадал? А может, все вместе?

С хохотом Олег вывернул все три тарелки в одну, зачерпнул массу пальцем и облизал. Потом с криком смахнул со стола. Жижа разлетелась во все стороны.

– Ах, нет? Я не угадал? Ну извини! Ты же мне никогда не сообщал о своих вкусах. Так выбери сам! Приди и выбери! Давай же! Чего ждешь?

Олег вскочил и побежал к таймеру.

– Ах, да! Глупый вопрос! Ты ждешь, когда тик-так закончится и таймер покажет нули. Знаешь, Эд, а я не хочу, чтобы четыре гребаных нуля были последним, что я увижу в своей жизни! Не хочу!

Он подхватил с пола лом.

– Думаешь, ты выиграл? Я тоже так думаю! – Олег направился в комнату с ПМ-экраном.

– Выиграл, Эд? – заорал он, подойдя к экрану. – Так получай приз!

И Олег изо всех сил опустил лом на панель управления.

– Кретин! – заорал Эд, отбрасывая лом. – Ты нас угробить решил?

Слава богу, ему удалось перехватить управление до того, как Олег раздолбал панель к чертовой матери.

Эда захлестнула ярость. Олег, похоже, совсем мозгами двинулся. Нужно было перехватывать управление, как только началось это безумие. Но он был настолько поражен поведением Олега – робкого, застенчивого, тихого Олега, – что впал в ступор и просто не знал, что делать и чего ждать. Он даже представить не мог, что Олег решится уничтожить их обоих! Хотя почему – обоих? Он, похоже, уже признал поражение.

Так. Что теперь? Послать аварийный сигнал на Землю. Нужно любой ценой остановить полет!

Эд бросился к радиопередатчику. Потом остановился. Стоп. Немного подумать. Если полет можно остановить, то пара минут ничего не решит.

Так что? Связаться с Землей? Ну уж, нет! Эд твердо решил получить награду за полет и от своего не отступит.

Видимо Олег забыл, кто из них сдавал экзамены по механике и схемотехнике.

Эд подошел к терминалу.

– Компьютер! Полный отчет о повреждениях, схемы поврежденных секций и рекомендации по ремонту!

По экрану побежали строки.

Внимательно все прочитав, Эд приказал:

– Распечатать!

Через пару секунд из слота выполз электронный планшет с информацией.

– Инструменты и запасные детали!

Получив все нужное, Эд направился к поврежденному передатчику и, засучив рукава, принялся за работу. Сначала отвинтил панель и сверился со схемой на планшете. Лом разбил плату и разорвал несколько проводов.

– Думаю, до прыжка успею, – пробормотал Эд и принялся за дело.

Когда блок был заменен, таймер показывал 01:37.

Эд вытер вспотевший лоб. Работа была нетяжелая, но нервное напряжение сказывалось.

И что теперь делать с Олегом? Слава богу, он не слишком повредил контрольный блок, пришлось лишь заменить его новым. Ударь он чуть левее – и повредил бы проводку. Тогда ремонт занял бы намного больше времени.

И тут голову пронзила мысль: Олег знал, что Эд отличный техник! Знал, что он сможет починить блок, но на это потребуется время! Так может, Олег и не собирался полностью уничтожать передатчик? Может, целью этого поступка как раз и было выманить Эда наружу?

Нет, вряд ли. Олег просто обезумел! Да, мозгами он немного двинулся, но что если из всего случившегося лишь безумие не было запланировано? Что если он еще на Земле придумал запасной план на случай, если снотворное не сработает? Сломать передатчик материи. Выманить Эда. И на что он надеялся?

Что Эд отменит прыжок. Вот ответ. Если бы с Землей попытался связаться Олег, Эд бы не дал ему этого сделать.

Может, конечно, это всего лишь догадки, но вдруг – нет? Не лучше ли перестраховаться?

Не лучше ли считать Олега не безумцем, а безумно хитрым сукиным сыном?

Значит, вот как? Ты решил использовать против меня мои же знания? Ну что же, ты в полной мере ощутишь, что может сделать хороший техник!

Эд подхватил инструменты и направился к главному компьютеру за нужными схемами.

Олег пришел в себя и разочарованно выдохнул. Свет сиял – значит, прыжка еще не было. Впрочем, он на это не надеялся. Наверняка его уже и не будет.

Как ни странно, безумие, недавно захватившее Олега, бесследно исчезло. Или, может, просто отступило? Спряталось? Сейчас это неважно.

Олег взглянул на табло.

00:58.

Он заскрипел зубами. Отсчет продолжается. Значит, и полет продолжается. Неужели Эд починил ПМ? Да еще так быстро?

Радовало одно: до прыжка остается время, а значит, он будет бороться.

В первую очередь Олег решил поглядеть, как Эд залатал повреждения. Он подошел к двери – створки не шелохнулись. Подождал пару секунд – ничего. Что за черт? Может, что-то с фотоэлементом?

Он попробовал открыть дверь вручную. Не получилось.

Олег подошел к терминалу главного компьютера.

– Компьютер, дверь не работает!

– Дверь заблокирована. Введите пароль или дождитесь прыжка. После него дверь будет разблокирована автоматически.

Олега бросило в пот.

– То есть как – заблокирована?

– Дверь заблокирована. Введите пароль или дождитесь прыжка. После него…

Он отошел от пульта. Похоже, Эд перестраховался, чтобы Олег не смог ничего повредить снова.

Его затрясло. Нет, нервничать нельзя. Если занервничает – он проиграл. Не все потеряно, пока есть время.

Олег закрыл глаза и пару раз глубоко вдохнул. Нужно подумать.

И почему он не сломал блок позже? Тогда Эд точно не успел бы. Что же теперь?

Механический голос компьютера, прогремевший под потолком, заставил Олега подпрыгнуть.

– До прыжка осталась одна минута. Займите кресло!

Когда до него дошел смысл услышанного, Олега бросило в жар.

КАК – ОДНА МИНУТА?

Он повернулся к табло – 00:57.

ЕЩЕ УЙМА ВРЕМЕНИ!

– Осталось пятьдесят секунд…

Олег оторопело глядел на табло.

– Осталось сорок секунд…

Но ведь на таймере… ТАЙМЕР! Эд перевел таймер!!!

Этого не может быть! Объявлять должны были за полчаса до прыжка, потом за пятнадцать, десять, пять минут! Эд! Этот подлец ждал! Ждал до последнего момента!

Олег заметался по каюте. Что делать? Что делать?! ЧТО ДЕЛАТЬ?!

По спине пробежали мурашки. Он захныкал.

Я смогу выгнать его наверх! СМОГУ!

Олега трясло. Может, ему и удалось бы побороться с Эдом и даже победить, но для этого нужно было время и спокойствие. Сосредоточенность. А сейчас об этом и речи не шло.

Кого я обманываю? Все пропало. Я проиграл.

Олег заскулил от отчаяния.

– Осталось тридцать секунд…

Эд победил. Он завладеет его телом. Эта скотина завладеет его телом! Мало того, что он девять лет воровал из жизни Олега по несколько часов в день, так теперь решил заграбастать остальное!

Страх сменился яростью. Олег заорал:

– Эд! Ты меня слышишь? Думаешь, ты выиграл? Черта с два! Ты не получишь мое тело! Слышишь? НЕ ПОЛУЧИШЬ!

Он подскочил к разбитой аптечке и, подхватив один из валявшихся на полу осколков панели, направил себе в горло.

Эд начал действовать, как только сообразил, что собрался сделать Олег. Если бы он замешкался – кто знает, чем бы все закончилось. Возможно, Олег вспорол бы горло – и в прыжок на обесточенном корабле сквозь пространство отправилось бы безжизненное тело. А может, ему бы не хватило духу. Да мало ли. Но случилось то, что случилось.

Увидев приближающуюся к горлу руку с осколком, Эд ворвался в тело. Точнее, попытался. Охваченный безумием, горящий яростью, кипящий страхом Олег не пускал Эда. Вряд ли он делал это сознательно, скорее, эмоции придали ему сил.

Эд не пытался вытеснить Олега. Все, чего он добивался, это задержать руку, поднимающуюся к горлу.

Невидимый глазу поединок двух разумов достиг кульминации. Лишь безразличный ко всему таймер продолжал отсчитывать секунды.

00:10

Эд видит проход, видит порог, переступив через который он окажется в теле. Он мчится, но воздух становится похож на патоку, каждый шаг дается со все бо́льшим трудом.

00:09

Олег чувствует, как разум окутывает туман. Он знает, что Эд близко. Знает, что Эд не позволит ему завершить задуманное. Олег кричит, и голос разрывает туман в клочья, разгоняет, словно ураган – стог сена.

00:08

Эда отбрасывает от двери. Вокруг звенит вопль. Он режет уши, рвет перепонки. Эд поднимается и снова бросается к двери. Но где она? На месте перехода – гигантская разверзнутая пасть, именно оттуда льется крик. Эд делает шаг. Еще один. Дверь-пасть уже рядом.

00:07

Туман снова протягивает к Олегу щупальца. Он окутывает его, пеленает, сковывает движения. И впервые за девять лет, прошедших со дня аварии, он видит в тумане силуэт, приближающийся к нему. Он видит Эда.

00:06

Эд делает шаг через порог, ступает в пасть безумию, и она захлопывается за его спиной. Он в «комнате управления», комнате Олега. И он здесь не один.

00:05

Туман становится совсем прозрачным, и Олег видит перед собой человека. Видит себя, но одетого по-другому. Олег покрепче сжимает в руке обломок пластика и бросается на Эда, целясь в горло.

00:04

На Эда бросается Безумец. Именно так он теперь называет Олега. В последний момент Эд успевает перехватить руку с обломком. Безумец сбивает его с ног.

00:03

Олег прижимает Эда к полу. Он силен. Он намного сильнее своего альтер эго. Где эта сила была раньше? Он изо всех сил давит сжатый в руке осколок к горлу противника, Эд держит его руки своими, но понемногу сдает.

00:02

Только сейчас Эд понимает, что не сможет победить. Безумец слишком силен. Он проиграл. Нет, они оба проиграли.

00:01

Безразличный к происходящему в каюте голос ведет отсчет. На таймере сменяются цифры.

00:00

Человек стоит посреди каюты. Веки постоянно дрожат, явный признак «переключения» личностей Олега-Эда. Левая рука вцепилась в правую, сдерживая направленный в горло осколок пластика. Все приборы отключаются, и тьма накрывает человека. Корабль по инерции входит в передатчик материи.

Вот уже третий час (именно столько прошло с момента прыжка) полковник Караванов сидел в кресле, сцепив руки, и, не отрываясь, следил за лампочкой маяка. Как только Олег или Эд включит ПМ-экран, сработает сигнал. Это будет значить, что прыжок состоялся, и его люди смогут отправиться на корабль. Он огляделся.

Двадцать человек ждали в полной готовности возле экрана. Первыми отправятся разведчики, им нужно выяснить, все ли нормально на корабле. Следующим пойдет доктор, чтобы осмотреть пилота. Потом – техники, следом за ними…

Запищал сигнал, и лампа маяка засияла красным светом. Полковник вскочил. Но когда он заговорил, голос был абсолютно спокоен.

– Разведчики пошли!

Два человека прыгнули в экран передачи материи. Через минуту один вернулся.

– Все чисто. Приборы функционируют, гравитация включена. Система обеспечения атмосферой работает отлично.

Полковник повернулся к доктору Клейману.

– Ваша очередь.

Доктор шагнул в экран, и полковник Караванов расслабился. Все. Его задача выполнена. Дальше люди будут действовать в соответствии с инструкциями и процедурой, отработанной не одной тренировкой.

Полковник тяжело опустился в кресло и закурил.

Прошло минут двадцать, а доктор Клейман не возвращался. Нехороший признак. Обычно обследование занимало не больше десяти минут. Через полчаса экран ПМ задрожал и сквозь него шагнул доктор Клейман.

– Как он? – спросил полковник.

Доктор уселся в соседнее кресло.

– Отлично. Физиологические данные в норме. ЦНС тоже. Можете готовить документы на премию.

Полковник глубоко затянулся и лишь потом тихо спросил:

– Кто? Олег или Эд?

Доктор потер пальцами переносицу. Пауза затягивалась.

– Ну? – поторопил Клеймана полковник.

– Ни тот ни другой, – наконец ответил доктор.

Полковник застыл. Поднесенная ко рту сигарета остановилась в паре миллиметров от губ.

– То есть как?

– А вот так. Вы знакомы с историей болезни?

– Естественно.

– Ни Олег, ни Эд не помнили, что было до аварии. А мы вполне логично рассудили, что расщепление произошло именно в результате черепно-мозговой травмы.

– Ну и…?

– Мы ошибались.

– Доктор, вы можете выражаться яснее?

– Да я сам не все до конца понял.

– А он что-нибудь говорил по этому поводу?

– Когда я вошел, он смеялся. Долго смеялся. А потом сказал: «Представляете, я устроил аварию, чтобы избавиться от этих двоих, а оказалось, с ними не нужно было бороться! Просто уйти на девять лет, запереться в одной из комнат сознания и наблюдать, как они изживают друг друга. А потом вернуться в свой опустевший дом».

– Мое тело – Солнце, – говорит Тася, гордо подняв подбородок. – Моя правая рука – ультрафиолетовый шквал, а левая – северное сияние. Я умею постоять за себя.

Игры кончились. Я держу Тасю за талию, и она вроде бы не отстраняется, но прижать ее к себе почему-то не удается. Руки отставлены чуть назад, как крылья. В глазах плещется безумие.

Откуда ждать помощи? Мой самый родной человек вязнет в болезненных фантазиях, в миражах треклятого Рассвета. Как отвлечь ее от этого морока? Что может простой художник? Здесь нужен спец, вменяемый психиатр – а бывают ли такие? – и никаких госпитализаций, не отдам!

– Что, Костенька? – презрительно цедит Тася. – Думаешь, рехнулась? Не веришь мне? И даже факты боишься сопоставить. Да?

Я мямлю что-то нечленораздельное. Когда человек не в себе, в дискуссиях нет толку. Она станет ловить меня на наживку здравого смысла, строить в цепочки доказательства своих уникальных способностей, пересказывать события в свете ее колдовского влияния на окружающий мир.

– Не веришь, – констатирует Тася, решительно выворачиваясь из кольца моих рук.

И уходит на кухню. Загромыхала посуда, защелкали чайники и тостеры, полилась вода.

– Опоздаешь на репетицию! – кричу ей вслед.

Хотя о репетициях Тася забывает уже три недели подряд. Балетки валяются в углу, небольшая спортивная сумка нараспашку пылится под вешалкой. С руководителем студии почему-то приходится общаться мне – и бессовестно врать о мелких и крупных Тасиных болячках и авралах на работе.

Моя птица, моя Мушка уже почти совсем упорхнула от меня. Я перестал ее чувствовать и понимать. Игра, как яд, годами накапливалась в ее организме, мозге, душе. Точила основы реальности, будила бредовые сомнения, приносила странные сны. Я проклял тот день, когда сам – сам! – дал ей в руки первую колоду Рассвета.

Вместо сонного курьера из «Мира Карт» передо мной расположился солидный дядька в полосатом костюме и шелковом галстуке – господин Хотябов почтил личным присутствием. Лист за листом он просматривал контрольные распечатки заказа и изучал каждое изображение через толстую доисторическую лупу.

– Хорошо продается? – вежливо поинтересовался я, кивая на уже подписанные макеты.

– Такая-то красота?! – шутливо хмыкнул Хотябов и улыбнулся так по-свойски, будто знает меня с пеленок. – Отчего ж ей не продаваться? Дурачков хватает. Видите, мы к вам в типографию – как на работу?

Вот ведь заказище, подумал я. Уже седьмая колода коллекционных карт уходит в печать – и дизайн полностью на мне. И это не банальные пятьдесят четыре листа, где только лепи на старшие карты футболистов да голых баб, а остальное отрисовано сто лет назад.

Настолько сложная работа мне до этого не попадалась вообще. Каждая карта индивидуальна. Мне привозили эскиз или набросок, реже – цветную ксерокопию или вырезку из журнала. Детализация требовалась такая, что я рисовал исходник в четверном масштабе, – а снулый курьер привозил и привозил мои черновики назад, исчерканные красным, как на скотобойне.

Хищноглазые короли и жутковатые дамы насмехались надо мной, отвлекая от деталей, и курьер – ведь не старше же моих двадцати пяти! – тыкал меня носом, как мальчишку, в неправильно заплетенные волосы, недозатянутые шнурки на чьем-то корсете, пропущенную щербинку на панцире драконоподобной твари.

Хотябова у нас в офисе вскоре переименовали во Врядлева. Но день за днем ошибки исправлялись, к несусветной придирчивости «Мира Карт» привык не только я, но и наш директор, вдруг переставший отвлекать меня на этикетки и листовки, и работа потихоньку пошла. Над первой колодой из двадцати карт я бился три месяца, и когда Хотябов поставил на макете последнюю подпись, руки у меня затряслись так, будто я все это время провел в запое. Вторую мы слепили вдвое быстрее, а дальше процесс превратился в рутину.

И казалось вполне естественным преподнести любимой девушке на годовщину знакомства спертую из излишков колоду забавных – и нарисованных собственными руками! – магов, королей, зверей и артефактов. Коллекционная игра «Рассвет Хетьмы», набор номер семь.

Холодная ночь. И за окном, и внутри. Приглушенный свет, Тася не шевелится и, кажется, даже не дышит. В противоестественной для центра Москвы тишине разносится лишь морзянка клацающей мыши.

Я подхожу к креслу, кладу Мушке руки на плечи. Она никогда не запрещает мне смотреть – вроде бы не нажили мы секретов за те три года, что живем «полувместе».

Сизый, бледно-голубой, едва розовый – цветовая гамма форума вполне сносно имитирует настоящий рассвет. Вглядываюсь в пиктограммы.

Леди-Солнце, властительница врат Суталя, – огненная корона прически, бледное высокомерное лицо. Интересно, перевоплощение в крови у любой женщины? Волосы Таси черны как ночь. Как мои. Когда мы спим, в черном облаке шевелюр, размазанном по подушкам, я не всегда могу различить, где кончаюсь я и начинается она. Но в Хетьме она – неприступная рыжеволосая дива, стерегущая какой-то вход или выход.

Стараясь побороть раздражение, спрашиваю:

– А как в это играют?

И чувствую, как отчуждение, застывшее в ее осанке, повороте головы, напряжении плеч, стремительно тает, развеивается, уступая дорогу моей настоящей Таське, которая, черт возьми, любит меня. Которой хочется делиться со мной своими дурацкими выдуманными новостями, дворцовыми сплетнями, слухами о далеких войнах, виртуальными достижениями Леди-Солнце на службе мага-регента Альмено.

– Тебе правда интересно? – Мушка ликует и даже не пытается скрыть это.

Нет. Мне хочется порвать твои карты, разбить монитор об пол и попросить тебя никогда больше не ходить в Хетьму. Ни в сети, ни в реале. Вернуть ту Таську, которая тысячу дней назад спросила меня, что я рисую. Которую еще сто тысяч лет хочу видеть рядом с собой. И я отвечаю:

– Ага!

Пейзаж с натуры – не мое. Ненавижу ранним утром раскладывать мольберт где-нибудь на бульваре, игнорировать прохожих, вечно глазеющих исподтишка, греть замерзающие пальцы, вместо работы думать о застывающих ногах.

Маленькая церквушка на фоне осеннего перелеска упорно не хотела переползать ко мне на холст. Дурачилась четвертое воскресенье подряд. То прикинется расписным чайником, то железобетонной мертвечиной. Никак не получалось ухватить такую спокойную и понятную – вот она, разуй глаза! – благость. Голые ветки, первые мазки инея на жухнущей траве, отсыревшая штукатурка стен. Золотой блик на незамысловатых крестах, изодранные облака гонит прочь еще теплый ветер.

Я плелся назад как побитая собака. Голодный, злой, полуслепой в ранних сумерках, решил срезать угол до метро через пустынный школьный двор. В спортзале горел свет, запотевшие стекла в высоких окнах – почему без решеток? – подрагивали в ритм звучащей изнутри музыке. Музыке странной, не диско и не латине. Что под такую можно делать?

– Раз… поворот… назад… связка…

Все-таки танцы. Что-то индийское, но объевропеенное, подстеленное хорошими ударными, сдобренное спецэффектами.

А сквозь осевший на стекла пар я увидел размытые цветные пятна. Сиреневые, бордовые, бирюзовые очертания девичьих фигур то замирали, то начинали метаться, как мотыльки перед яркой лампой. Я остановился на полушаге, а руки уже сами раскладывали треногу и стягивали через голову изрядно потяжелевший к вечеру мольберт.

– Поворот… руки не опускать!.. Мухина, на счет «три»!..

Из темного цветного хаоса вдруг выпорхнул сгусток оранжевого пламени. Девушка оказалась почти напротив меня, но уследить за ее танцем было невозможно – слишком быстрый каскад па превращал ее в пляшущий огонь.

У меня не оставалось свободных листов. На обороте церковного клона я лихорадочно размечал лист – лишь бы успеть поймать ту композицию, что еще не растаяла на сомкнутых веках.

В зале стало тихо и пусто, а я изводил церковь за церковью на эскизы чего-то небывалого. Если все получится, Дега перевернется в гробу. Я даже не мог понять, в чем потом это исполнить. Ни масло, ни пастель, ни акварель здесь не подошли бы.

– Ой, а кого это вы рисуете? – стайка девчонок порхнула мне за спину, пытаясь заглянуть через руку.

Изо всех я по-настоящему увидел только одну. И поэтому сказал ей:

– Тебя.

В центре города полно странных мест. Между «Ударником» и «Красным Октябрем» – целый квартал, давно переставший быть фабрикой. Подозрительные офисы случайных фирм, склады и складики с вечно закрытыми дверьми, пустые площадки, которые язык не повернется назвать дворами.

И здесь – врата Хетьмы. Место тусовки ролевиков. Колдунов, воинов и всякой нечисти.

Леди-Солнце возбуждена и напряжена. Тридцать первое декабря. Вечер. Она ведет к вратам нового жителя Хетьмы, и сегодня он обретет имя. Я трижды усомнился в скоропалительном решении пойти у Таси на поводу. В ее голове – сказочная муть. Каждое наше утро начинается с просмотра прогнозов солнечной активности. Окажись рядом психиатр, он убил бы меня за такое лечение.

Черная рубашка апаш, принесенная Таськой из студии, мала на два размера и режет подмышки. Кожаный ремень без пряжки торчит узлом даже из-под пальто.

Тася впервые сделала крупную покупку, не посоветовавшись со мной. Просто констатировала, что за половину моей месячной зарплаты купила колоду. Я хотел возмутиться, что сам нарисую тысячу, но она объяснила правила. Дешевки, которая штампуется типографски, не хватит даже на то, чтобы войти в нижний двор Суталя. Хоть скупи весь тираж – в нем просто нет правильных карт. Чтоб из простого коллекционера превратиться в участника живой игры, нужно купить колоду штучной работы. Одна карта станет твоей, остальное уйдет в кладовые королевства. А ты сразу займешь не самое худшее место в иерархии Суталя. Иначе на это уйдут годы – а Леди-Солнце непозволительно встречаться с простолюдином.

Я резко поворачиваюсь к Тасе и успеваю заметить в ее глазах тот плеск, что так напугал меня дома неделю назад. Да я разнесу эту богадельню по кирпичику!

Мы идем по длинному коридору, спотыкаясь на выбоинах в пыльной кафельной мозаике. У железных дверей грузового лифта нас встречает… Не человек – слуга. Молча склоняется в поклоне, прикрывая глаза рукой – чтобы не быть ослепленным прямыми лучами Солнца. Из того, что Тася сумбурно рассказывала мне о церемониях, я помню главное: смиренно молчать.

Лифт, скрежеща, уносит нас в подвал. А там дрожат свечи, и два десятка собравшихся совсем не выглядят ряжеными. Леди-Солнце, шествуя на полшага впереди меня, – а от Таськи в этой женщине нет ничего, – снисходит до беседы с капитаном сутальской стражи, разменивается поклонами с королевой-матерью – они вроде бы равны по положению, – отчитывает мелкопоместного графа за непристойно малые пожертвования храму. Я бесплотной тенью следую за ней, и меня даже не удостаивают взглядом.

Все рассаживаются за невероятных размеров круглый стол, и мне становится не по себе, потому что в глазах присутствующих – только Рассвет Хетьмы.

– Нет покоя в Хетьме для мирного сутальского королевства, – из глубины зала, от дальнего края стола, голос мага-регента Альмено доносится раскатисто и гулко. Мне мерещится, или язычки свечей действительно вздрогнули одновременно? – Княжества Титаль и Кеск затеяли ссору почти у наших границ…

Лицо мага-регента скрыто капюшоном. Его речь действует гипнотически, и мне уже кажется, что я слышал этот голос бессчетное количество раз.

Политинформация занимает не так уж много времени, доходит дело и до меня. Леди-Солнце, неприступная и бесстрастная, принимает из моих рук распечатанную колоду. Я успеваю краем глаза заметить, как неправдоподобно красива рубашка верхней карты. Переплетенные руны на мгновение складываются в объемную картинку.

Пологий склон, заросший редким кустарником, ведет к бескрайнему болоту. Создания, не слишком похожие на людей, под корень срезают длинные гибкие прутья, обдирают листья и боковые побеги. Правее на холме чадит земляная печь и еще несколько сутулых существ передают по цепочке сырые глиняные пластины.

Мой конь фыркает – его хватает под уздцы старик Лайнен, смотритель печи.

– Лоза гниет, Мастер! – с болью в голосе говорит он. – Вы обещали заклятие!

Словно вынырнув с запредельной глубины, я жадно вдыхаю воздух.

Инкрустированный ящик, похожий на гигантскую шляпную коробку, полон карт самых разных цветов и узоров. Узнаю многие – их рисовал я. Леди-Солнце опускает мою колоду в ящик и начинает плавными движениями перемешивать с остальными картами.

– Таис тасует сток, – глухо произносит провинившийся граф, и остальные сидящие за столом ритмично подхватывают:

– Таис тасует сток.

Колоду положено смешать с базаром и уже оттуда тянуть карты. От круговорота в стоке меня начинает подташнивать. Мелочи, которые я так тщательно отрисовывал для «Мира Карт», над которыми смеялся и ехидничал, сейчас, словно зубчики невидимого ключа, проворачивают что-то у меня внутри.

И я бросаю Лайнену свиток, не удостоив и словом. Из-за старого вора не доплетена внешняя стена замка. Теперь ему будет сложнее оправдываться…

Взгляд мага-регента из-под опущенного капюшона приводит меня в чувство.

– Подойди к вратам Хетьмы, гость!

Делаю шаг к Леди. Не могу смотреть на нее прямо, хочется сощуриться или загородиться ладонью. Я имею право взять любую карту – хотя самые ценные именно из той колоды, которую мне купила Тася.

Чувствуя, что слезы хлынули из глаз, все-таки поднимаю взгляд на сверкающую Леди-Солнце. Она недосягаема в небесной дали. Я беру невзрачную карту, засаленные уголки и безыскусная рубашка которой навевают мысли о пляжном преферансе или игре в подкидного дурачка.

В немой тишине переворачиваю и кладу перед собой на стол. Королева-мать, судорожно вздохнув, хватается за сердце. Неразборчивый шепот, два коротких слова, окончательный диагноз, проносятся двумя круговыми волнами, сходясь на регенте.

– Я огорчен, но не удивлен, – говорит маг. – Отсюда он ушел – сюда он вернулся.

Краткого ликбеза, данного мне Тасей второпях, явно начинает не хватать.

– Мы ждали верноподданного сутальца, а встретили чужака, – продолжает регент. – Вместо помощи получили занозу. Добро пожаловать в Хетьму, Мастер-Призрак!

Моя карта пуста. Или почти пуста, потому что я начинаю вспоминать. И понимаю, что из Суталя нужно уходить. Немедленно, пока не стало поздно.

Убираю карту в нагрудный карман. Как равный равному, киваю Альмено.

– Благодарю за гостеприимство, регент! Надеюсь, вы не будете против, если Леди-Солнце осветит дорогу до моего замка?..

– Буду.

Ответ груб и недвусмыслен. Леди-Солнце фарфоровой куклой застыла над ящиком с картами. Сама она не пойдет, ее можно только увести.

– Не соизволите ли назвать причину?

К дверям лифта вдоль стен бесшумно стекаются слуги. Маг-регент медлит. В раздумье разводит руками. Время на его стороне.

– Отчего ж? – очень по-свойски говорит он – и понимает, что узнан.

А я снова вижу грязный, с протечками на стенах и масляными пятнами на полу, заброшенный подвал, пупырчатые островки плесени по углам и недобрую маскарадную публику…

– Таис, …! – второго слова я не могу ни запомнить, ни воспроизвести – кричит маг-регент Хотябов.

Пальцы Леди-Солнце начинают неестественно выгибаться. Не хочется гадать, что за этим последует.

– Тася! – ору я, и это первый раз, когда я по-настоящему повышаю на нее голос.

Огненные волосы Леди-Солнце испускают багровые сполохи, на кончиках побелевших пальцев пляшут светлые искры. Она смотрит на меня, и я не знаю, кто передо мной.

Подход к лифту перекрыт, а во мне нет той силы, которой опасаются эти сумасшедшие.

Тонкие руки танцовщицы делают неуловимый жест, и все тонет в ослепительной вспышке.

* * *

Холодная ночь за окном. А внутри тепло – мы сжигаем карты. Тасю знобит, она то и дело обращается ко мне по имени, словно боясь забыть его или перепутать.

– Костенька, еще в шкафу, под бельем…

Из укромных мест извлекаются десятки коллекционных карт. Самое смешное, что я почти навскидку могу расшифровать их содержимое. Руны, узоры, лица и фигуры пытаются говорить со мной – но скрючиваются и исчезают в голубом пламени кухонной плиты. Вокруг конфорок – черные лохмотья.

– Кость, я же там чуть было…

Догорает последняя карта, и Тася окончательно теряет силы. Я переношу ее на кровать, раздеваю и закутываю. Потом замираю рядом с ней, боясь поверить, что все кончилось, и долго смотрю в мутно-желтое ночное небо. Снежинки белым пеплом опускаются на стекло, не торопясь превращаться в воду. Пока они падали из породившей их тучи, сменился год.

Тася свернулась клубком. Кончиками пальцев я вычерчиваю на ее раскаленной коже длинные линии, от острого плеча по всем изгибам неподвижного тела до поджатых к груди коленей. Целую проступившие позвонки. Шепчу в ухо всякие успокаивающие глупости, нарочно задевая его губами.

Когда я чувствую, что она уснула, то осторожно поднимаюсь с кровати, накидываю халат и подхожу к компьютеру.

* * *

Занимается рассвет. Я критически рассматриваю результат ночного бдения.

Красивая получилась рубашка. Сплавлены в одно, смешаны до неузнаваемости символы подчинения равных и присвоения силы. Руна Творца сокрыта в полутенях. Как рукава галактики, фрагменты орнамента сходятся тугими спиралями.

Тихо поет принтер, воссоздавая новую сущность. Карта падает в лоток, я цепляю ее пинцетом и подношу к свету. Убедившись, что краски легли правильно, я закрываю рабочий файл и стираю его. Такие вещи – не для продажи. Потом, как параноик, запускаю переформатирование диска.

Пока компьютер издает стонущие звуки, улыбающаяся рожица Джокера Всепозволяющего следит за выражением моего лица. Целая колода нужна только на базаре. А моему личному стоку хватит и одной правильной карты.

Ведь я – Художник, Мастер-Призрак, Владыка Недр. Мое темя – Вершина Мира. В моем правом кулаке – магма и кипящая лава, в левом – ледники и безжалостные лавины. Не надо вставать между мной и моей девушкой!

Тася, Тасенька, ненаглядная Мушка! У меня в рукаве достаточно карт, а в мольберте красок, чтобы защитить тебя от чего угодно. Спи, малыш!

Старшина Миклевин воткнул армейский нож в податливую жесть и, ловко ведя лезвие по кругу, вскрыл банку болгарского лечо. В голове мгновенно сложилась картинка, даже целый мультфильм. Будто он отгибает жестяной кружок, заглядывает в банку, но лечо там нет, а есть фигурка с жестянкой в руках. Маленький человек пялится в свою, совсем уж крошечную, банку, поднимает голову и смотрит Миклевину прямо в глаза. Старшину пронзает догадка: он медленно поднимает голову и вместо потолка видит над собой зазубренную дыру и немигающие глаза на огромном лице. Великан, в свою очередь, поднимает взгляд…

Миклевин тряхнул головой, отгоняя фантазию. В банке, как тому и положено быть, оранжево лоснилось лечо. Старшина задумался… Что-то в мультфильме не складывалось. Ага, вот что: люди в банках должны поднимать головы не один за другим, на манер падающих костей домино, а все враз, как по команде. Иначе кто первый начинает движение?

Старшина снял котлеты с плиты, сел за стол, налил себе водки. Вместе с ним это проделала бесконечная цепочка двойников. Враз подняли запотевшие стопки, дружно опрокинули – первая пошла соколом. Вторая тоже не встала поперек горла.

– Хорошая компания – это первейшее дело, – пошутил сам с собою старшина.

Он вымыл банку и поставил ее в кладовку, где в идеальном порядке висели на гвоздиках инструменты. Рука не поднялась выкинуть жестянку, облагороженную минутной фантазией.

– А что, душевное развлечение я себе сегодня устроил, и в цирк ходить не надо, – подумал Миклевин, засыпая. – Надо будет еще как-нибудь выпить в этой компании!

Голова приятно закружилась, потолок поехал в сторону, и старшина уснул, мысленно наблюдая, как засыпают двойники.

Ночью к нему под одеяло забралась жена. Как всегда после дежурства в больнице, ее мягкие волосы пахли хлоркой и чем-то еще, но за годы супружеской жизни старшина привык, и теперь ему этот запах даже нравился.

– Замерзла, цыпа?

– Не то слово! На улице дубарь, и в доме тоже не курорт.

Он повернулся к жене и увидел внутренним взглядом, как дружно повернулась к своим супругам цепочка двойников.

– Отставить! – рявкнул мысленно старшина, но видение не исчезло.

Синхронно действующие двойники отвлекали, но неожиданно выиграла жена, точнее все жены, большие и маленькие: в этот раз он и его двойники доставляли супругам удовольствие раза в два дольше обычного.

С тех пор старшина Миклевин никогда не оставался один. Где бы он ни находился, цепочка разновеликих подобий ошивалась тут же – в его воображении. Постепенно старшина привык и находил в этом все большее удовольствие. Он и раньше аккуратно складывал форменные брюки, приходя домой, но теперь делал это особенно тщательно, любуясь слаженностью бесконечного строя:

– Да, от реальных солдатиков фиг такого добьешься!

Был бы Миклевин человеком творческой профессии или хотя бы инженером, он с кем-нибудь поделился бы такой причудой восприятия, и кто знает, как жизнь сложилась бы дальше. Может, его бы вылечили, а может, записали бы в сумасшедшие и искалечили лекарствами.

Но в тех кругах, где вращался старшина, делиться абсурдными фантазиями было не с кем. Вот так он и жил, храня свою, в общем-то приятную, тайну.

Старшина отлично понимал, что на самом деле двойники находятся в его собственной голове, но все же с воображаемой банкой было удобнее. Она позволяла яснее видеть бесконечную цепочку в обе стороны.

* * *

Капитан Миклевин прожил честную жизнь и умер в преклонных годах. У его разнокалиберных гробов плакали бесчисленные жены, сыновья, внуки и правнуки.

Чего он так и не узнал – так это того, что цепочка не бесконечна. Далеко-далеко она замыкается, и самый большой Миклевин сидит в голове у самого маленького. Как он там помещается? Ну откуда мне знать?! Спросите у Эйнштейна. Моя задача – не объяснять действительность, а описывать ее как она есть.

Черный внедорожник долго колесил по окраине города, по кривым грязным улочкам, в поисках нужного дома. Искомое место было обнаружено под вечер, когда сгустилась сизая осенняя мгла, а из низких туч посыпался ледяной дождик.

Аркадий Семенович выбрался из машины последним – уже после того, как телохранитель и шофер внимательно изучили заштрихованные сеткой дождя окрестности. Телохранитель, настороженно зыркая исподлобья, занял место на крыльце особняка, а шофер, держа большой черный зонт, проводил хозяина до двери. Аркадий Семенович поднял голову, прищурился и прочитал на мокрой и тусклой табличке: «Частный детектив В. В. Репейцев». Движением брови оставив охрану бдеть на крыльце, он самостоятельно отворил тяжелую дверь и шагнул в теплую, пахнущую одеколоном полутьму.

– Даже и не знаю, как рассказывать, – неуверенно начал Аркадий Семенович, разместившись в глубоком кресле напротив огромного дубового стола. – Все это настолько невероятно…

– Рассказывайте по порядку, с самого начала, – предложил Репейцев. – И ничего не скрывайте. Со мной надо как с врачом.

Аркадий Семенович некоторое время молчал, глядя в сторону, на задрапированную тяжелой темной тканью стену, – собирался с мыслями. Потом вздохнул и продолжил:

– Началось это давно, четверть века назад, когда я учился в школе. Домашние в своих мечтах видели меня круглым отличником и золотым медалистом, поэтому каждая лишняя четверка служила поводом для неприятного разбирательства. А я однажды… ну, в общем, мне влепили трояк. В принципе – за дело, но это не важно. А важно то, что в тот же день я улучил момент, прокрался в учительскую, вытащил из шкафа журнал и аккуратно переправил тройку на пятерку. Согласитесь – невероятно глупый, импульсивный, неподготовленный поступок! Я осознал весь ужас своего положения несколько часов спустя, уже вернувшись из школы домой…

…Да, так оно и было. За окном сгущалась декабрьская мгла, валил снег, в большой комнате пришедшие с работы родители включили на полную громкость телевизор – чтобы не было слышно, как они в очередной раз выясняют отношения, – а тринадцатилетний Аркаша с открытыми глазами лежал на кушетке и страдал. Ему представлялось завтрашнее утро. Сцены грядущего разоблачения вставали перед его мысленным взором.

Мерещилось, будто уже на подходе к школе встречные прохожие начинают как-то странно поглядывать на Аркашу. У дверей школьной раздевалки техничка Бабдуся безошибочно выделяет среди мальчишечьих вихров и девчоночьих бантов его аккуратную «канадку» и с укоризной качает головой. В классе Аркашу поджидают пожилая учительница физики Вероника Ильинична и грозный директор Анатолий Васильевич. А в руках у физички «вещдок» – оскверненный наглой Аркашиной рукой школьный журнал.

– Кто-то пришел? – по пути на кухню заглянула к Аркаше мать. – Показалось, будто дверной замок щелкнул… Ну сколько раз повторять, чтобы ты не валялся в тапках на кушетке!

– Но, вопреки страшным предвидениям, ничего особенного не произошло, – продолжил Аркадий Семенович. – Учительница появилась в классе одновременно со звонком и только хмуро кивнула мне. И я, облегченно вздохнув, пришел к выводу, что проступок остался незамеченным. Но история получила продолжение через три года, на выпускном вечере. «А ты молодец! – сказала физичка. – Честный мальчик. Совестливый». По ее словам выходило, что в тот день она до вечера засиделась в учительской за проверкой тетрадей. Вдруг раздался стук в дверь, вошел я… и якобы во всем признался! Тройка в журнале была восстановлена, но на итоговую четвертную оценку не повлияла. Старая дура даже не подозревала, что на самом деле «честный мальчик» никуда не ходил, а вместо этого, дрожа хвостом, весь вечер просидел дома… Интересно, да?

– Очень интересно, – вежливо согласился Репейцев.

Он слушал, опустив глаза и легонько барабаня кончиками пальцев по краю стола.

– Прошли годы. После окончания института я задумал поступать в аспирантуру. Но вот незадача – на единственное место, кроме меня, претендовали еще двое. С одним… э-э-э… товарищем проблем практически не возникло. Я обещал ему… ей… в общем, обещал жениться. К тому же, она ждала ребенка.

– Женились? – вежливо перебил Репейцев.

– Не до того было, – отмахнулся Аркадий Семенович и продолжил свой рассказ. – А вот с другим претендентом пришлось повозиться. Требовалось просто нейтрализовать его на довольно короткий срок, но как это сделать?

– Посулить каким-нибудь дилетантам, например, бомжам, бутылку водки – пусть они устроят конкуренту сотрясение мозга. Или перелом ребра. Я угадал?

Аркадий Семенович перевел испуганные глаза на Репейцева.

– Да, но каким образом…

– Не пугайтесь, мысли я читать не умею. И досье, в котором зафиксированы все ваши «шалости», в моем сейфе нет. Просто эта житейская проблема типична. И способ ее разрешения не менее традиционен. Ну ладно, продолжайте. Вы ведь рассказываете мне эту историю не для того, чтобы похвастаться своими «викториями», верно?

– Верно. Тем более что это и не «виктория» вовсе, а сплошная «конфузия»…

…Главным в той паре был Витек – долговязый, почти одного роста с Аркадием, грязновато одетый типчик лет сорока с глумливо кривящейся обезьяньей физиономией. Он-то и торговался, а обрюзгший Михалыч просто стоял рядом и невпопад мычал. Столковались на двух бутылках портвейна и полудюжине банок пива «Бавария» – эта марка тогда только-только появилась в ларьках.

– По голове железом не бить! – внушал Аркадий. – Замочите – я потом вас самих заложу.

Площадка пятого этажа в подъезде дома, стоящего в стороне и чуть-чуть наискосок, оказалась неплохим наблюдательным пунктом. Сквозь голые ветви мартовских деревьев просматривалась значительная часть пустыря, через который, срезая путь от автобусной остановки, любил возвращаться домой конкурент Аркадия. «А вдруг убьют? – тревожился Аркадий, нервно закуривая и тут же бросая на пол отсыревшие сигареты. – А вдруг серьезно покалечат?.. Впрочем, это пусть. А если, вместо того чтобы напугать и намять бока, они меня ему заложат?»

– Всю неделю, оставшуюся до момента зачисления в аспирантуру, моего конкурента вечерами сопровождал до дома товарищ, – рассказывал Аркадий Семенович. – Каждый раз они что-то оживленно обсуждали – должно быть, перспективы науки… Ч-черт! Угадайте с трех раз, кто был этим товарищем?

– А вы его лично видели? – вопросом на вопрос отреагировал догадливый Репейцев.

– Да, видел. Моя одежда. Моя походка. Мое лицо. Мой голос. Короче, как две капли воды…

– Понятно. И что же случилось дальше?

– Ничего особенного. Мой соперник поступил в аспирантуру, а я остался у разбитого корыта. Пришлось немало заплатить за отмазку от армии, потом почти год собирал деньги на открытие своего первого магазина. Слава богу, хватило ума заняться настоящим делом. Но и тут двойник не оставил меня в покое. За последние десять лет он появлялся неоднократно, и каждый раз с очень неприятными последствиями. Например, в декабре тысяча девятьсот девяносто шестого года…

…Зуммер мобильного телефона раздался в тот момент, когда Аркадий Семенович входил в стеклянные двери международного аэропорта.

– Да, слушаю. Серега, это ты? Какие-то проблемы?

Мембрана крупного черного «лаптя», который Аркадий Семенович вытащил из внутреннего кармана малинового пиджака, активно вибрировала. Из бурного потока нецензурных выражений удавалась вычленять лишь отдельные слова, несущие полезную информацию:

– Отменил уговор… ночью позвонил… затормозил счетчик… отсрочил выплату задолженностей… Нахрена?!

– Кто позвонил? Я? – изумился Аркадий Семенович, но быстро взял себя в руки. – А, ну да, было дело. Ничего-ничего, все правильно. Мы теряем пять процентов акций, зато приобретаем сильного союзника.

Вояж в Европу отменялся. Выстрела в спину от разоряемого конкурента пока не следовало опасаться. Зато предстояло долгое, мучительное и не менее опасное объяснялово с партнерами по бизнесу.

– Однажды он сорвал важный контракт, – жаловался Аркадий Семенович. – В другой раз расстроил мне встречу с нужным человеком. Перечислять можно долго. Не скажу, что его выходки были губительными для моего бизнеса, – как видите, я все еще не бедствую. Но мешал он сильно. Я не понимаю, как ему каждый раз удавалось проникать в мои расчеты и планы, чтобы наносить не смертельные, но очень болезненные удары. И зачем это ему нужно?

Аркадий Семенович говорил все быстрей и все громче. Лицо его пошло пятнами, глаза сухо блестели.

– Родители ничего не говорили вам о брате-близнеце? – поинтересовался Репейцев.

От прежней неуверенности Аркадия Семеновича не осталось и следа. Он подался вперед, навис над столом и буквально закричал Репейцеву в лицо:

– Нет, не говорили! Я наводил справки! Я потратил много лет и много денег только для того, чтобы в подробностях выяснить обстоятельства своего появления на свет! И с психиатрами я консультировался! Я окружил себя охраной! Я даже выделил специальных людей, чтобы они со стороны присматривали за мной! Понимаете? Я дошел до того, что следил за самим собой!

Пожав плечами, Репейцев вялым движением снял очки и поднял глаза на Аркадия Семеновича. Взгляд этот был короток и страшен, как апперкот в челюсть. Аркадий Семенович замолк, судорожно вздохнул, словно у него перехватило дыхание, и опустился в кресло.

– Извините, – пробормотал он.

– Ничего, бывает, – улыбнулся Репейцев уголком рта. – И каковы же результаты проведенных мероприятий?

Аркадий Семенович сидел, сгорбившись, и снова смотрел куда-то в угол.

– Он действительно существует, мой двойник. Мой заклятый враг. Он всегда где-то рядом и готов нанести удар в самый неподходящий момент. Но я сомневаюсь, что могу отплатить ему той же монетой. Никто не знает, где он живет. У меня есть его фотографии и отпечатки пальцев, но они ничем не отличаются от моих. Однажды в него даже стреляли. Но он, похоже, неуязвим.

Последние слова Аркадий Семенович произнес почти шепотом. Повисла пауза.

– Чего же вы от меня хотите? – откинувшись в кресле и скрестив руки на груди, поинтересовался Репейцев.

Аркадий Семенович ответил не сразу. Лицо его приобрело скептическое выражение. Он встал. Казалось, что Аркадий Семенович готов извиниться и покинуть помещение. Но он этого не сделал.

– На послезавтра у меня запланировано подписание очень важного соглашения, – мертвым голосом сообщил Аркадий Семенович. – И мне не нужны никакие неожиданности. Я хочу, чтобы этого человека… этого двойника… чтобы его не было. Я обратился к вам, тщательно наведя справки. Вы единственный – и это не преувеличение, – кто способен мне помочь. Итак?

Репейцев тоже встал.

– Пятьдесят процентов стоимости вашего бизнеса, – будничным тоном проинформировал он. – И ни копейкой меньше.

Следующие тридцать шесть часов Аркадий Семенович провел внешне спокойно. Он работал над бумагами, смаковал в ресторане иноземные вина, сбрасывал телесное напряжение в объятиях дорогой проститутки, дремал в кресле самолета, пожимал руки, улыбался… Никто и не подозревал, каким тугим узлом стянуты его нервы. Каждую секунду Аркадий Семенович ожидал какой-нибудь гадости от своего коварного двойника.

Но ничего не произошло.

«Видимо, у Репейцева кое-что получилось, – подумал Аркадий Семенович, заканчивая вычерчивать под текстом соглашения свой замысловатый вензель. – Но все-таки – пятьдесят процентов… Од-на-ко!»

Вечером особняк Репейцева скрытно окружил отряд автоматчиков.

Подкатил черный внедорожник, и веселый Аркадий Семенович легко взбежал по ступенькам крыльца.

– Здравствуйте, господин Репейцев! Гостей принимаете?

– Гостям мы всегда рады, – пожимая Аркадию Семеновичу руку и сладко улыбаясь, проворковал Репейцев. – Может, сначала коньячку-с? Настоящий французский, сорокалетней выдержки.

– Не откажусь, не откажусь.

Аркадий Семенович с любопытством разглядывал обстановку кабинета. В прошлый раз он был настолько взволнован и взбудоражен, что почти ничего не запомнил.

Массивный стол со стопками папок, на столе – плоский монитор. Мягкие удобные кресла. Полки с разнокалиберными книгами. Тяжелые шторы на окнах и такая же драпировка, скрывающая противоположную стену. «Видимо, там запасной выход, – решил Аркадий Семенович. – Ну-ну!»

Репейцев наполнил пару крохотных рюмочек желтоватой влагой из крупной темной бутыли. В течение следующей четверти часа хозяин и его гость, полуприкрыв глаза, мелкими глоточками попивали коньяк, шевелили ноздрями, кивали головами, бормотали «да-а-а» и производили массу прочих ритуальных действий, характерных для истинных ценителей благородного напитка.

– Ну а теперь к делу! – вздохнул Репейцев, осторожно опуская хрупкую рюмочку на стол. – Довожу до вашего сведения, что задание успешно выполнено. Проблема вашей… э-э-э… я хотел сказать, вашего двойника решена самым радикальным образом. Он больше никогда не встанет на вашем пути. Вероятно, нужны доказательства?

– Да уж, сделайте милость! – фыркнул Аркадий Семенович. – Что это будет – фотографии? Видеозапись?

– Да нет, все гораздо проще. И убедительней.

Репейцев встал, подошел к задрапированной стене и жестом фокусника стянул тяжелую ткань на пол.

Никакого запасного выхода там не было. Имелось огромное, во всю стену, зеркало.

Аркадий Семенович глянул… вздрогнул… смертельно побледнел… попытался вскочить, но ноги не держали его.

– Да-да, дорогой Аркадий Семенович! Именно в правый глаз. Согласен, не очень аппетитное зрелище – все-таки в упор из пистолета тридцать восьмого калибра. Зато эффективно!

Аркадий Семенович задыхался. Выпучив глаза, он смотрел на свое изуродованное отражение и не мог отвести взгляда. Уши заложило, и голос Репейцева доносился, словно издалека:

– Вас, наверное, интересует, смогут ли это увидеть другие люди в других зеркалах? Отвечаю: не все, но многие. Политики, бизнесмены, юристы… Из того круга, в котором вы в последние годы вращаетесь, почти все. Вы, в свою очередь, теперь тоже сможете лицезреть истинные отражения своих партнеров и приятелей. Ничего, привыкнете.

– Воды! – прохрипел Аркадий Семенович, оттягивая узел галстука.

– Сейчас-сейчас, – захлопотал Репейцев. – Кстати, не пора ли отзывать автоматчиков? Негоже впутывать обычных людей в наши дела. Вредно это, да и бессмысленно. Итак, с вас за выполненную работу – пятьдесят процентов стоимости всего вашего бизнеса. Включая и тот, который не отражен в налоговых декларациях.

И он, протягивая Аркадию Семеновичу стакан кипяченой воды, широко улыбнулся из зеркала не только всеми тридцатью двумя зубами, но и серпообразно перерезанной глоткой.

Если бы в то погожее утро, девятого марта, Васе Лихолетову сказали: «Васька, тебя расстреляют, если ты не откроешь глаз», ответа не последовало бы. Как именно отвечать на бестактное заявление, Лихолетов не знал, поскольку не читал из принципа и не имел ни малейшего представления о великом романе. Да и не мог Вася ответить, он даже храпеть был не в силах. Лишь слегка посвистывал заложенным носом, да из открытого рта порой доносилось шуршание – это пытался ворочаться язык, пересохший после вчерашнего до состояния наждака. И ничто не тревожило Василия: ни солнце, беззастенчиво подсматривающее в щель между пыльными шторами, ни перфоратор соседа, занятого нескончаемым ремонтом, ни запах недоеденной вчера квашеной капусты, которая под конец веселья служила пепельницей. Так что наш герой был просто-напросто неспособен услышать об угрозе расстрела. Сон мертвецки пьяного человека глубже любого обморока, и внешними раздражителями прервать его весьма и весьма затруднительно.

Очнулся Вася, когда было уже далеко за полдень. Солнце ушло заглядывать в другие окна, и комнату наполнял щадящий полумрак. Любоваться в берлоге было все равно нечем, а яркого света ее хозяин сейчас не пережил бы. С хриплым стоном страдалец кое-как перевернулся на бок и, не разлепляя заплывших глаз, пошарил рукой по полу. Дежурная кружка воды нашлась далеко не сразу. Свесив голову с видавшей виды тахты, Вася благоговейно припал к щербатому краю кружки. Вода – не пиво, но хоть какое-то облегчение. А оставлять что-то на опохмел души у Лихолетова никогда не получалось.

– Дай глотнуть! – сипло донеслось из-за спины, и Вася вздрогнул, расплескав драгоценную влагу.

Он осторожно поставил кружку на затоптанный линолеум и оглянулся. Рыхлое тело, разметавшееся почти на всю ширину тахты, принадлежало скорее женщине, чем мужчине, но по голосу и одутловатому лицу вряд ли кому удалось бы с уверенностью определить пол этого создания.

– Да пошла ты! – буркнул Вася. – Из-под крана попьешь. Самому мало.

Делиться с какой-то… Еще чего! Он уронил голову на скомканную подушку и пихнул соседку ногой:

– Подвинься. Развалилась тут!

Но разве хоть кто-то из них даст человеку спокойно отдохнуть? Женщина принялась с ворчанием гнездиться поудобнее, быстро доведя Васю до бешенства. Пришлось вставать и, невзирая на бурные протесты, пинками выпроваживать гостью восвояси. А затем еще собирать ее одежду, разбросанную по полу, и отправлять вослед владелице, которая наотрез отказалась уходить в одной рваной комбинации.

Была тетка горластой, довольно сильной и утомила Васю необычайно. Он прислонился спиной к двери, в которую снаружи продолжала колотиться настырная подруга, и немного перевел дух. Нетушки! Больше с такими трупердами не якшаемся. Последнее здоровье пошатнется напрочь. И вообще, с мужиками пить как-то привычнее. Отметил, называется, женский день, мать его…

– Отдай пальто, козел! Пальто и сумку верни! Гнида ты последняя, а не мужик! – неслись из-за двери вопли, щедро сдобренные матом.

Кое-как справившись с дурнотой, Вася рявкнул в ответ:

– Лови под окном свое барахло! Да поживее, а то кто-нибудь позарится! – Очень ему не хотелось еще раз открывать дверь.

Отборная ругань и топот постепенно стихли – горлопанка метнулась вниз по лестнице. Вася зажег в прихожей свет и сорвал с крючка задрипанное пальто с пожелтевшим песцовым воротником. Под вешалкой нашелся незнакомый баул, набитый, судя по весу, кирпичами. Пройдя на кухню, Василий распахнул окно. Тремя этажами ниже, у подъезда, продолжала бесноваться эта чертова кукла, будя в соседях и прохожих нездоровое любопытство. Имущество скандалистки благополучно полетело за борт, к владелице, а Вася поспешил отгородиться от внешнего мира давно не мытым стеклом. Ну и колотун на дворе! Весна называется.

Он высосал из носика чайника позавчерашнюю заварку и поплелся досыпать, ежась от холода и подтягивая постоянно сползающие трусы. Споткнулся о валяющийся посреди прихожей тапок и вдруг замер, ухватившись рукой за косяк. В комнате кто-то ходил. Вася осторожно проверил задвижку на входной двери – закрыто. Шаги стихли. Померещилось? А это что за…

Лихолетов подошел к зеркалу и уставился в его мутные глубины, не находя там себя. Здравствуй, белочка! Вот ты и пришла. Еще во время давешней возни в прихожей ему почудилось что-то странное, но тогда было не до того, чтобы вникать. Теперь, хоть жестокое похмелье не спешило разжимать объятия, легкомысленно отмахнуться и забыть не получалось. Проведя трясущейся пятерней по стеклу, Вася тупо изучил испачканные пылью пальцы и пять неровных полос на поверхности зеркала.

В общем, все хорошо видно: вешалка, шкаф, табуретка, голая лампочка под потолком… Картинка двоится, но это как раз не удивительно. Только безлюдная почему-то картинка. Кто у нас в зеркалах-то не отражается? Ну ведь смотрели же с Пашкой и Витьком кино. Про этих… Которые, как укусят, – кирдык. А половым путем оно передается? Выпровоженная только что лахудра вроде не кусалась…

Снова послышались шаги – аккуратные, почти бесшумные, – и Вася повернул на звук голову, с трудом оторвав расфокусированный взгляд от зеркала. В дверном проеме нарисовался и стал медленно приближаться лохматый, мосластый и жилистый мужик, одетый лишь в полосатые семейники. Шаг, другой, третий… Остановился, исподлобья сверля Васю колючими буравчиками цвета черного кофе. Именно эту угрюмую физиономию Лихолетов привык видеть во время редкого бритья. Видеть, но не замечать: его давно не устраивали показания зеркал. Слишком много претензий, но предъявлять их было как-то некому, поэтому оставалось одно – игнорировать.

– Т-ты… Ты? – выдавил Вася, попятившись. Пластилиновые ноги отказывались держать ставшее слишком тяжелым и неуклюжим тело.

– Я-я, натюрлих! – мерзким голосом прогавкал мужик, оскалив неровные зубы. – Все-таки я достал тебя, сука. Пшел на место!

Похоже, он провел апперкот. В челюсть. Последним, что услышал Вася, был звон бьющегося стекла. Или все же голова раскололась?..

Далеко не первый в жизни Лихолетова нокаут оказался, пожалуй, самым коротким. Неведомая сила выдернула потерпевшего из небытия и подтянула к небольшому светлому окошку, из которого на него свирепо глянул обидчик.

– Вот там и сиди, – хмыкнул он, и Вася с ужасом понял, что послушно повторяет все движения этого неприятного типа, вот только рот разевает беззвучно. – До чего докатился, чмо! Полюбуйся! – продолжал зло сплевывать слова мужик, находящийся по ту сторону окошка, совсем близко. – Полюбуйся, до чего ты нас довел! Урод недоделанный, ошибка природы! Как ты вообще стал ведущим, чучело? Васька, Васек… Тьфу! Ты-то Васька, а я – Василий Романович! Можно просто – Базилевс.

Мужик намазал щеки и подбородок пеной, и Лихолетов наконец-то понял, что тот смотрится в зеркало, висящее в ванной. Ну да, все верно. Вон за спиной у этого гада сушилка для полотенец, а на ней скорчились три последних носка.

Это что же получается? Сам-то он теперь где? Клочки мыслей разлетались, даже не пытаясь выстроиться по порядку. Повиснув в пустоте и невесомости, Вася не чувствовал собственного тела. Не было у него теперь ни туловища, ни головы. Ни-че-го. Даже челюсть не болела. И похмелье куда-то испарилось, вот что самое-то дикое.

Двойник говорил и говорил, но злые, колючие слова горохом отскакивали от скорлупы отчаяния, не причиняя Васе боли. Все эти проповеди он слышал даже не сотни – тысячи раз. И от матери, царствие ей небесное. И от жены, которую он – да-да! – самолично клювом прощелкал, как считают некоторые. Да хороша жена, черт подери, которую так легко прощелкать! Правильного ей подавай. Ищи, овца, себе правильного, и он, глядишь, со временем найдется! А вот попробуй-ка отыскать выход из ниоткуда. Попробуй! Выхода-то и нет. Не шевельнуться по собственной воле, не крикнуть, не вздохнуть. Засада. И не поможет никто.

Злодей протер физиономию полотенцем и подмигнул. Вася, покорно сделавший то же самое, услышал:

– Не скучай, придурок! Скоро увидимся.

Лихолетову пришлось отвернуться, чему он только обрадовался – до того противно было видеть этого самодовольного типа – но тут погас свет и все исчезло.

И пошла у Васи не жизнь, а будто бесконечная поездка по кольцевой линии метро. Только в темном вагоне и без остановок, где можно выйти. Беспросветный мрак туннеля время от времени чередовался с более-менее четкими картинками.

Вечно куда-то спешащий супостат то улавливался боковым зрением в зеркальных полотнах витрин магазинов, то, опрокинутый и нелепый, топтал и разбрызгивал сам себя, шагая по лужам. Он демонстративно не обращал на Васю внимания, этот самозванец, но иногда с ухмылкой сплевывал под ноги, норовя попасть в лицо. И ведь попадал, скотина! Мелькал, весь такой целеустремленный и деловой, не задерживаясь ни у одного зеркала. Вернувшись поздно вечером домой, зажигал свет и широким жестом задергивал шторы, раз за разом изгоняя Лихолетова из окна собственного жилища. Лишь утром и вечером, в ванной, он удостаивал своего невольного спутника беседой. Если можно назвать беседой монолог, состоящий из пары-тройки язвительных фраз.

Двойник, так резко перехвативший у Лихолетова инициативу, вскоре стал ходить в новых джинсах и дорогой кожаной куртке. Порой даже костюм надевал. Сделал короткую стрижку, а причесывался – волосок к волоску. Пижон, да и только. Вмазать бы по наглой роже, свернуть набок нос, чтобы спеси чуток поубавилось! Вася задыхался от злобы и ненависти к паразиту, посмевшему отнять у человека нормальную жизнь. А еще до чертиков хотелось выпить, и только долгие провалы в пустоту спасали его от безумия.

Как мерзавец сумел покинуть зазеркалье? Как?! Этот вопрос мучил Васю даже сильнее, чем тяга к выпивке. Ведь должна быть какая-то лазейка. Обязательно должна! Но где ее отыскать, несчастный не имел ни малейшего представления. И на подсказку от двойника рассчитывать не приходилось. Правда, Вася заметил, что вражина никогда не появляется в том зеркале, из которого когда-то таинственным образом исчез. Действительно разбил его – так, что ли? Наверно, это что-то значит. Чем же зеркало, висевшее в прихожей, отличалось от всех остальных?

Но не было у Лихолетова времени на размышления. Пока сообразишь, куда тебя на этот раз выдернуло из глухой тьмы, уже пора проваливаться обратно. Да и не имел он никогда такой привычки – голову ломать. Плыл себе и плыл по течению. Зачем напрягаться, если все как-нибудь само образуется? Сто раз проверено.

Весна и лето промелькнули перед Васей разрозненными, зачастую смазанными кадрами. Выглянув как-то одним глазом в совсем маленькое продолговатое окошко, он, сам не ожидая, выругался про себя чуть ли не с восхищением: неужто двойник отремонтировал машину, разбитую два года назад?! Сидит, такой серьезный и торжественный, даже при галстуке… И куда же мы порулили, интересно знать? А трасса-то знакомая – Ленинградка. Вот будет прикол, если он в Зеленоград намылился, к Вальке. Ну-ну!

Не обращая внимания на осточертевшего двойника, Вася выглядывал то из одного, то из другого зеркала заднего вида и тихо радовался неизвестно чему. Хотя почему неизвестно? Давненько ему не доводилось вот так смотреть в окно. И пусть дорога убегает, а не стелется навстречу, пусть баранку крутят руки этой сволочи – все равно лепота. Покой.

Деревья и кусты, растущие вдоль шоссе, проносятся мимо желто-зелеными кляксами, и уже далеко позади чинно выстраиваются в ряд. Коротко фыркают встречные машины. Движение не очень плотное, никто не толкается, на хвост не наступает. Ехать бы вот так и ехать. Никуда особенно не торопясь, ни о чем не думая…

Свернул, урод. Точно – к Вальке. Тьфу! Да зачем она тебе, зачем?! Ушла и ушла. Мало, что ли, баб на свете? Хороша, никто не спорит, но уж больно строгая. При такой жене надо по струночке ходить да исправно прыгать с тумбы на тумбу. Любой шаг влево-вправо карается без объявления войны. Может, не согласится Валюха вернуться? Гонору в ней… Да нет, этот чертов Базилевс кого хочешь убедит.

Машина остановилась у крайнего подъезда двенадцатиэтажки, и Вася исчез, чтобы через короткое время очнуться уже в квартире бывшей жены. Почти половину прихожей там занимало древнее кривоногое чудовище: трехстворчатый гардероб, некогда претендовавший на родство с красным деревом. Вот в зеркале на его средней створке Лихолетов и возник. Что-то непонятное беспокоило его, но разбираться было недосуг. Вася прислушивался к разговору и тихо тосковал. Вернуться бы прямо сейчас в машину! Пускай пассажиром, так даже лучше: кто за рулем, тот и в ответе за все.

Двойник стоял посреди комнаты, боком к открытой двери, а Валька, скорее всего, сидела в кресле. Вася, и не глядя, мог четко представить свою бывшую: нога на ногу, руки непримиримо скрещены под грудью, подбородок вздернут. Темные кудри, как всегда, сколоты небрежно, а у халатика не застегнута пара нижних пуговиц.

– Никак, соскучился, милый мой? – услышал он насмешливый вопрос Валентины.

– Очень, – спокойно ответил двойник, которому так и не предложили присесть.

Почему никто не замечает, что у этого паразита другой голос? Как жена, с которой худо-бедно прожито почти пять лет, не чует подмены? Вот и доверяй бабам после этого.

– Прямо-таки женихом явился, при параде…

– Я за тобой, Валюш. Собирайся, поехали. Жить будем хорошо. Слово даю.

– Давно не пьешь?

– Полгода.

– Закодировался, или как?

– Сам завязал. Работа есть, деньги приличные платят. Ремонт дома сделал. Возвращайся! На руках буду носить.

– А вдруг я больше тебя не люблю? – помолчав, спросила жена.

– Быть этого не может.

– Разве?

Голос вражины потеплел:

– Кольцо не сняла. В субботу сидишь дома. Мужиков здесь не бывает, я же вижу. Не разлюбила, значит.

– А ты изменился, Василек.

– Да. Ты – тоже. Похорошела сильно.

Из-за границы пустоты к Васе шагнуло отражение Валентины. Подбоченилось, окатило его с головы до ног оценивающим взглядом, скривило в усмешке сочные губы:

– Что-то боязно мне соглашаться, милый. Завязавшие ведь и развязывают частенько. И меняются по-разному. Раньше ты, как в том анекдоте, по пьянке никак кончить не мог, а теперь, поди, начать не сможешь…

Васе пришлось за талию притянуть к себе бестелесный дубль супруги и оскалиться:

– Вот прямо сейчас и проверим! Чтобы сомнений у тебя не осталось.

Валька пискнула, и ее отражение уперлось Васе в грудь кулаками. Но супостат безо всяких церемоний уволок жену в сторону дивана, отправив зазеркальную пару в небытие.

Вскоре он возник в полный рост, одетым в одни трусы, живо напомнив Лихолетову ту давнюю встречу, закончившуюся для него трагично. Остановившись напротив Васи, двойник игриво подмигнул. Глазки масляные, рожа довольная – дальше некуда. У-у, гаденыш! Перепихнулся с чужой бабой и радуется.

И тут до Васи дошло, что являлось причиной непонятной тревоги с момента его появления в квартире жены: снаружи будто бы тянуло сквозняком. Как это может быть? Ах, вон оно что – зеркало-то с трещиной! И тогда, в марте, пока воевал с той дюймовочкой, он крепко заехал в зеркало локтем. Наверно, тоже треснуло, вот двойник и сумел выбраться наружу!

Глядя в упор на помрачневшего, изменившегося в лице противника, Вася понял, что может двигаться по своей воле. И, если рвануть сейчас изо всех сил, поврежденный слой амальгамы не удержит пленника. Всего один хороший рывок, и вот она – свобода! Пей, гуляй, живи, как хочешь!

Но Вася, продолжавший играть в гляделки с двойником, все медлил. Это же опять пойдут всякие заморочки, проблемы, дела да случаи, разбираться с которыми придется самому. И шишки получать – тоже. Как тогда назвал его дубль-Вася? Ведущим? Вот пусть и ведет, раз ему это нравится.

…Если бы в тот ясный день на излете сентября кто-то сказал Васе Лихолетову: «Васек, тебя кастрируют тупыми ножницами, затем четвертуют, а то, что останется, утопят в гнилом болоте с пиявками, если ты прямо сейчас не сделаешь хоть шаг вперед», в ответ прозвучало бы презрительное:

– Да плыл бы ты за буй, чудило! А мне и здесь неплохо.

Но никто не предъявил нелепого ультиматума, и Вася, молча махнув рукой, с нескрываемым облегчением отвернулся от своего вечного визави.

Я захлебываюсь. Я уже тону. Я тону в волне страха…

Страх возникает сначала острой колющей точкой в груди, в районе сердца, затем разливается парализующей ледяной волной по всему телу. Я жду чего-то очень страшного. Невыносимо страшного. Нечеловечески страшного.

Страх парализует меня, не дает сделать ни малейшего движения. Я знаю, что моя неподвижность гибельна для меня, но не могу сбросить с себя тесные оковы леденящего страха.

И когда ужас, сгустившись до предела, материализуется, превращаясь в летящего на меня огромного хищного зверя со свирепым оскалом страшных клыков, я все так же не могу сделать хоть какое-то движение.

Я не в силах пошевелиться. И только в самый последний момент, когда зверь уже почти достает меня своими когтями, кто-то словно отодвигает меня своим плечом, оказываясь между мной и свирепым хищником, принимая на себя этот страшный удар.

…Я просыпаюсь весь мокрый от холодного пота. Точнее сказать, просыпаюсь в ледяном поту от не до конца растаявшего ужаса. И так – каждую ночь. Только представьте себе – каждую ночь!!!

Ну, литератор – это я, конечно, пошутил так слегка. На приличного графомана, увы, и то не тяну. Никак я свои мысли не могу донести до бумаги, не расплескав по дороге. Вот сижу сейчас перед компьютером в своем любимом кресле – руки на клавиатуре, тишина в комнате – и опять что-то пытаюсь написать. Только опять ничего у меня не вытанцовывается. Так что придется сделать перерыв.

Новости, что ли, посмотреть по телику? Ну вот, опять опоздал! Как раз закончился выпуск новостей: «…после короткой рекламной паузы – новости спорта». А диктор – ничего, красивая девушка. Хотя у них на телевидении сейчас это телеведущая называется. Зачитывать с бегущей полосы телесуфлера текст – это называется «вести́ новости». Вести́ «Вести». Чтоб не стояли на месте…

Но девушка красивая. Чем-то похожа на Марину Левину. Не помните, кто такая Марина Левина? Да тоже телеведущая была, еще пару лет назад. Кстати, по результатам какого-то телеопроса – самая красивая женщина России. Иногда достаю альбом с нашими с ней фотографиями и тут же закрываю – сразу все сжимается внутри, две слезинки в уголках глаз и безнадежная пустота в душе. Что-то я отвлекся, не про то вспомнил. Запретная тема это для меня, надо на что-нибудь другое мысли переключить.

Ладно, пусть будут новости спорта. Я ведь тоже спортом занимался когда-то. Легкой атлетикой. Спринт и прыжки в длину. Давно это все было. Чемпионом не стал. Но что-то осталось. Умение терпеть, умение заставлять себя, умение что-то делать через не могу. В каком-то смысле – умение иногда прыгнуть выше собственной головы. Сделать то, что ты вроде бы никак не можешь, если объективно шансы прикинуть.

Новости футбола мимо ушей пропустил. Никогда не любил я этот футбол, а сейчас тем более. В среднем полгола за игру. И два часа стоять в очереди для прохода через контроль на стадион. Потом еще два часа, чтобы после матча со стадиона выйти.

Смотрим новости спорта дальше. «Вчера в Москве во Дворце спорта “Олимпийский” прошел очередной поединок из серии Диких Боев – боев на выживание между человеком и хищным зверем. На пятьдесят шестой секунде бой закончился боевой ничьей…»

И сразу дают видеоряд. Я немного о своем задумался и отвернуться не успел. Сбесились все они просто на этом своем телевидении, честное слово! Такое показывать… Да еще в дневное время. Лужа крови, ягуар с разодранным животом бьется в агонии. И человек в порванном защитном комбинезоне, упав на колени, словно пытается закрыть свои раны руками, но только еще больше раздирает их надетыми на руки перчатками с лезвиями-когтями. Ужас!

И краем уха – голос комментатора: «Главный бой этого года – завтра! Только на нашем канале! Не пропустите…».

Тут меня, конечно, чуть не стошнило. Какая уж дальше работа… С детства физически не могу даже представить, как это можно причинять боль другому существу, – сразу противно внутри становится и комок к горлу подкатывает. Просто не понимаю всех этих охотников, ну и рыболовов тоже.

Какое же время у нас сейчас все-таки, если этот кошмар называют спортом! И даже по телевизору Дикие Бои показывают. Причем полностью, вот тут – никакой тебе цензуры! Правда, строго после часа ночи. Но даже и по центральным каналам, а не только по кабельным.

Середина октября. Сухой, прохладный солнечный день. Хвойный лес. Мое любимое время года, моя любимая погода, мое любимое место для отдыха. Полное одиночество. И редкое ощущение свободы – и внешней, и внутренней.

Не торопясь иду по еле заметной тропинке. Не торопясь – это значит в моем естественном прогулочном темпе. Вы бы подумали, что человек почти бежит. Нет, просто так я хожу – для отдыха, в свое удовольствие. Уж если я бегу, то совсем по-другому, вам так слабо будет.

На мне мягкий, приятный на ощупь тренировочный костюм и любимые старенькие кроссовки. Настоящие кроссовки – это вещь! Они должны сидеть на ноге, как хорошие перчатки на руке – плотно, нежно, ласково. Тем более что со связками на ногах у меня не все в порядке, были травмы.

Да, были травмы… Порванный ахилл на правой ноге – это вам как? До сих пор почти незаметно, но чуть-чуть прихрамываю. Поэтому так приятно идти не по безжалостно твердому асфальту, а по чуть пружинящей под ногами лесной тропинке, усыпанной толстым слоем хвойных иголок.

Хорошо осенью в лесу. Тишина, и только шорох падающих иголок слышен. Сейчас вот небольшой овражек будет, как раз на хороший, слегка растянутый прыжок. Потом спуск – и речка. Посидеть на пеньке минут двадцать, на воду посмотреть. Больше как-то не получается. Слишком быстро не те мысли начинают в голову лезть. А у меня задача – меньше думать и вспоминать.

Ладно, пора возвращаться. А то моя охрана уже волноваться начнет. И то спасибо, что в нарушение всех инструкций дают мне и одному побыть немного. Хотя запретить мне что-то – тоже не совсем простая задачка будет. Со мной, вообще-то, лучше не связываться.

И надо же было телевизор включить так не вовремя! Новости спорта посмотрел, называется. Теперь в себя надо будет долго приходить. Просто не могу понять, как такое можно по телевизору показывать. Хотя первичен тут другой вопрос – как такое вообще допустить можно? Я имею в виду Дикие Бои. В голову бы раньше не могло прийти, что и до такого дойдем. Словом, напрочь все настроение испортилось.

А у меня сегодня вечером встреча с Аллочкой. Удивительная девушка, кто бы мог подумать, что сейчас такие еще бывают. На принцессу из доброй детской сказки похожа. Золотистые локоны, большие светлые глаза. Стройная, изящная, миниатюрная. Я ее иногда полушутя моделью называю. Имеются в виду не те модели, которые что-то там демонстрируют на подиуме или без подиума. Аллочка – действующая модель девушки, только в слегка уменьшенном масштабе. Нет, она не обижается на меня – знает, что это я так по-доброму ее поддразниваю. Симпатичная, умненькая такая, веселая, забавная (хорошо, не слышит!). А главное – просто удивительно добрая. Помню, когда я увидел, как она своим тонким пальчиком погладила пузико шмелю, садившемуся на цветок, так даже что-то екнуло внутри.

Алла мне, конечно, очень помогла в себя прийти. Какой-то смысл в жизни появился после Марины. Хотя отношения у нас с Аллой нельзя сказать чтобы очень близкие, в современном понимании. Мы где-то полгода знакомы, ну и пару раз в неделю вечером в каком-нибудь кафе встречаемся или в парке гуляем, когда погода хорошая. Но вот уже полгода и пару раз в неделю – обязательно.

Алла – как отдых для меня, дуновение свежего ветерка в раскаленной духоте пустыни, хрустальный ручеек среди бесконечности песков. А Марина другая была – как вызов. Как вызов на заведомо проигрышный поединок. Марина была как планка, выставленная на запредельную высоту. Когда кажется, что бесполезно даже пытаться. Мы с ней в Интернете познакомились. Долго общались на разные темы, потом решили пересечься в реале, поболтать где-нибудь просто так. У метро «Кузнецкий Мост» мы встречались в первый раз, как сейчас помню. Там всего один выход – легче встречаться, когда не знаешь с кем. Марина мне общую ориентировку дала: рост, цвет волос, во что одета будет. Когда я, подходя к метро, ее отождествил и понял, с какой женщиной встречаюсь, что-то внутри меня дрогнуло. Просто откровенно струсил и даже повернуть назад хотел. Не знаю, как все же решился к ней подойти. Сейчас уже не помню, какие слова я смог из себя выдавить, когда она на меня посмотрела своими удивительными глазами – сверху вниз, между прочим. Но, значит, нашел что сказать, если это не последняя наша встреча оказалась. Почти три года встречались, и даже как-то начала возникать тема официального оформления отношений, а потом…

Вчера на тренировке как-то я не очень выложился. Поэтому сегодня я наказан. Придется все отработать по полной программе, и желательно – чуть сверх. Но именно «чуть». Сильно «сверх» мне противопоказано уже. Иногда лучше даже слегка недоработать, чем переработать. На реабилитацию больше времени потом уйдет. Слово слишком умное для вас завернул – «реабилитация»? Поясняю: задолбаешься в себя потом приходить. Доступно теперь объяснил, все сразу понятно стало, мог бы и не умничать.

Итак, начнем. Ножками потопаем, ручками похлопаем. До чего я не люблю упражнения на гибкость! Всегда было плоховато у меня с этим. А в позу лотоса и сейчас не сяду. Ноги у меня в другую сторону кривые. Хорошую отмазку придумал, да? Но в человеке все должно быть прекрасно. Поэтому полчаса буду растягиваться, зубами при этом поскрипывая.

Вот силовые упражнения мне нравятся, хотя нагрузочка еще та будет сейчас. Гантели разных весов, штанга, тренажеры всякие. Но с очень большими весами и нагрузками я не работаю. Мне нужна быстрая сила, почти мгновенная, если так можно выразиться.

Еще пара часиков работы с долгими перерывами. С очень долгими перерывами. Как же медленно я стал все-таки восстанавливаться… Хотя не так уж и много у меня осталось этих тренировок. К слову сказать, уже и не осталось совсем.

Хорошо хоть главное мое достоинство остается – умение на какие-то моменты словно выключить себя из обычного времени, быть молниеносным, неудержимым, да что уж скромничать – непобедимым!

Теперь на сегодня остались только мои специальные упражнения. Физически не такие уж и тяжелые. Но в эмоциональном плане после них – как выжатый лимон.

Я спускаюсь вниз – в большой тренировочный зал. Алексей уже там – он должен заранее хорошо размяться до моего прихода. Кто такой Алексей? Чуть ли не единственный человек, который меня не напрягает в непосредственной близости. Не тренер; по сути, я сам себе тренер. Спарринг-партнером тоже Алексея нельзя назвать – сколь-либо равного поединка со мной быть не может. Можно было бы назвать его моим специальным тренажером, но не по-людски это как-то, а я к нему хорошо отношусь. Пусть будет верный паж и оруженосец. А я тогда, получается, рыцарь? Ну-ну, тот еще рыцарь, надо сказать…

Видно, что Алексей уже хорошо подготовился к нашей тренировке. Перед ним – целый поднос специальных ножей, которые он просто с блеском, один за другим, всаживает в висящий метрах в шести-семи от него толстый щит. Я бы так не смог, тут он просто виртуоз.

– Привет, как дела? – спрашиваю я у него.

– Все нормально, – слегка улыбается он в ответ. И резким, почти незаметным движением кисти, из-под локтя, даже не бросает, а словно выстреливает очередной нож прямо мне под сердце…

И вот о чем я еще думаю. Есть у меня один пунктик – для каждого из близких мне людей составляю в голове некую табличку. Положительные качества, отрицательные качества, а к ним еще и весовые коэффициенты. Ведь даже отрицательные качества бывают разные, согласитесь. На что-то и сквозь пальцы можно посмотреть. А вот если в графе «Подлость» или «Предательство» в какой-то момент приходится галочку поставить, – значит, на одного близкого человека у меня стало меньше.

Так вот, если итоговую оценку вывести, то для Марины у меня из ста процентов получалась цифра где-то около семидесяти. Процентов тридцать в минус набегало. Определенное упрямство, небольшие сложности с восприятием чужого, диаметрально противоположного мнения. Кстати, очень высокая цифра. Можете попробовать сами кому-нибудь оценку выставить. А вот когда я Аллочку достаточно хорошо узнал, то и для нее такую табличку попробовал составить. Получилось сто из ста. Сам себе не поверил, стал перепроверять. Опять то же самое: положительные качества все присутствуют, отрицательных – нет вообще. Не может такого быть, но результат-то экспериментальный, не оспоришь.

Единственный мелкий вопросик для меня остался. Вот есть у Аллочки своя система ценностей, своя высокая цель. И если вдруг поставит судьба ее в такую ситуацию, что ее высокая цель окажется в конфликте с общечеловеческими ценностями (ну или заблуждениями, тоже ведь вопрос)… Каков будет ее выбор? Особенно если решение немедленно надо будет принимать – ни секунды на размышление?

Хотя на самом деле я сейчас о другом хотел сказать. Сколько раз за последнее время пытался получить от себя честный ответ на один простой вопрос. Вот Алле мой внутренний калькулятор насчитал сто из ста, и это абсолютно верный результат. У Марины, если помните, семьдесят баллов было. И такой вопрос: что бы я сделал, если бы Марина могла снова возникнуть сейчас в моей жизни? Выбрал бы удивительно добрую и милую Аллочку? Или опять, забыв обо всем, пошел бы на разбег перед прыжком, стараясь думать не о высоте планки, а лишь о том, чтобы набрать даже не столько скорость, сколько отчаянное безрассудство для яростного рывка вверх? И потом – чуть замедленного, но фантастически дерзкого, почти ирреального вылета над планкой? Кто знает, кто знает…

Вот опять куда-то меня занесло сильно в сторону. А у нас с Аллой сегодня вечером встреча. В кафе-баре «Двенадцатый раунд». Это, кстати, очень неплохое заведение. Не в каждом ресторане так вкусно кормят. При этом почти домашняя обстановка.

Хозяин заведения – бывший чемпион СССР по боксу. Потому и бар так называется. В профессиональных чемпионских боях – двенадцать раундов. Но только в боях за титул, иначе – десять раундов или даже меньше: от класса боксеров и статуса поединка зависит.

У меня единственный, настоящий, еще со школы, друг был боксером. Меня вот тоже он кое-чему научил. Правда, он таких уж высот особых не достиг. Кандидатом в мастера спорта карьеру закончил. Полез в драку – десять человек одного били. Стыдно мне, все-таки свинья я порядочная – не так уж часто на кладбище хожу. К нему на могилку.

И опять – про Дикие Бои. Была когда-то известная рок-группа Blood, Sweat & Tears – «Кровь, пот и слезы». А тут – кровь, пот и клочья. Клочья зверя, клочья человека. Если того, кто в них участвует, еще можно назвать человеком.

Большая для меня загадка – какими нас, людей, Христос видел? И если такими, какие мы есть сейчас, – то как на Крест пошел? Ради нас, таких, – и Крестные Муки? Многое в этой жизни я научился понимать и принимать, но Он для меня – загадка. Ладно, что-то совсем далеко сейчас меня занесло…

При первом броске Алексей всегда немножко жульничает. Бросает нож не чуть левее середины груди, а еще левее – на несколько сантиметров. Упрощает слегка мне задачу. С другой стороны, если сразу не заладится, то потом тренировка идет тяжело. Так что, может, он и прав – сразу дает мне почувствовать уверенность в себе.

Привычное чувство отключения сознания – и время словно замедляется. Небольшой шаг вперед – на летящий нож – с одновременным разворотом корпуса, так чтобы нож пролетел в паре сантиметров мимо. Легкое движение кисти правой руки сверху вниз, чуть похожее на удар по волейбольному мячу, и четкая фиксация рукоятки ножа в руке. Я мгновенно обозначаю ответный бросок, и Алексей рефлекторно чуть подается в сторону. У него, кстати, очень хорошая реакция. Разумеется, с точки зрения человека, а не хищного зверя. Упаси его Господь от этой участи!

Я сажусь на стул, а Алексей подтаскивает мне здоровенную сумку с защитной амуницией. А как же без нее? Брошенный с нескольких метров нож, конечно, не проблема. В принципе, я могу не очень ловко поймать его, а если день не заладился и я с утра квелый – могу даже не поймать нож вообще. Но уклониться в сторону всегда успею. Только это же так – легкая разминка.

– Ты сегодня как? – спрашивает Алексей. – Работаем по полной программе?

– Сегодня нам обоим попотеть придется изрядно, – отвечаю я. – Последняя тренировка как-никак.

Уже экипированный должным образом, я становлюсь спиной к стене, на которой висят толстые деревянные щиты.

– Начали! – говорю Алексею.

И он начинает кидать в меня ножи – один за другим, – при этом постепенно увеличивая темп.

Через какое-то время я уже не успеваю поймать подряд два ножа – устал, реакция притупилась. Опять надо перерыв делать.

– Все, стоп. Сейчас отдыхаем, а потом уже парные броски. Только сначала с приличной задержкой пусть будет.

Парные броски – вот это даже для меня приличный напряг. Особенно когда ножи летят почти одновременно. Оба поймать отнюдь не всегда получается. Здесь главное – увернуться максимально экономным образом, по сути – просочиться между ножами, а не шарахаться на пару метров в сторону.

Посидели мы с ним немного, отдохнули – и снова за дело взялись. Мне надо сегодня очень хорошо поработать. Уверенность почувствовать, кураж поймать. А то завтра у меня бой.

Дикий Бой, если до вас еще не дошло…

Мы с Аллочкой очень интересно познакомились. Полгода назад, говорил уже. Стою я этой весной на остановке, жду автобус. Автобус подъезжает, двери открываются, и из передней двери выпадает Алла. Именно выпадает. Или вылетает? Вот и не знаю, как правильнее сказать. Вываливается? Нет, это слово к миниатюрной и изящной Аллочке вообще неприменимо. Словом, зацепилась она туфелькой за отошедшую планку на второй ступеньке и летит почти плашмя, лицом на асфальт. Причем сделать она ничего не может: ноги-то на ступеньке, в одной руке сумка, в другой – пакет какой-то, а лицо уже почти на асфальте. Но по лицу в эти несколько мгновений видно, что ситуацию она просчитывает и прекрасно понимает, что будет дальше. Вот только человеческий фактор не учла. Человеческий фактор – это я, уж извините. Причем, когда она еще только начала выпадать из автобуса, мы с ней на мгновение глазами случайно встретились, и я словно почувствовал, как она с сожалением успела подумать, что этот увалень в больших старомодных очках ей помочь не сможет. На мне же не написано, что я бывший спринтер. А это весьма специфическое устройство нервной системы. Со старта точно под выстрел первому уйти – особый талант. Редкий талант, кстати.

Словом, успел я просунуть руки между Аллочкой и асфальтом, даже чуть кожу ободрал на тыльной стороне ладоней. А весу-то в ней – сорок два кило. Мультфильм такой был – «Золотое перышко». Вот я Аллу так про себя иногда и называю – Золотое Перышко. Золотое – поскольку она натуральная блондинка, с золотистым таким оттенком. Ну, а Перышко – тоже понятно почему.

Так и познакомились. Она, правда, не сразу поняла, почему застыла в двух сантиметрах от асфальта. Ну а потом, слово за слово… Такое вот романтическое знакомство вышло. А как бы иначе я с такой девушкой познакомился? Стройная, изящная, очень симпатичная, намного меня моложе. И что интересно, насколько они во всем разные с Мариной! Одна – высокая, другая – миниатюрная. Одна – яркая брюнетка, другая – блондинка в чуть приглушенных тонах. Одна – резкая, порывистая, другая – спокойная, плавная такая. Просто антиподы, в каком-то смысле. Так что мой подсознательный выбор мне самому не очень-то и понятен. Такие вот парадоксы. Хотя чего только в жизни не бывает!

Тут пару месяцев назад еще не такое случилось. До сих пор думаю – это случайность или что-то большее? Мы с Аллочкой здесь же и сидели. В «Двенадцатом раунде». А из динамиков так тихо и ненавязчиво музыка, и как раз «Отель “Калифорния”». Наше с Мариной самое любимое. Алла что-то в сумочке закопалась, забыл уж, что искала. И вдруг у нее из сумочки несколько фотографий выпадает, а на самой верхней – Алла с Мариной! Ну и еще там несколько человек.

Первое ощущение у меня, как сейчас помню, что это просто кто-то наверху надо мной эксперименты ставит, – реакция обычного человека в ирреальной ситуации. Я на какое-то мгновение контроль над собой потерял и чуть ли не тоном следователя на допросе в Аллу так и выстрелил вопросом: «А ты откуда Марину Левину знаешь? Почему я это фото никогда не видел?..» Хорошо хоть, что вовремя остановился, окончание фразы проглотил: «…у Марины». Алла опешила немного и, словно оправдываясь, стала объяснять: «Да это Марина года три назад репортаж делала о гринписовцах, так это снимки с нашей очередной акции…» Потом уже сама, не закончив фразу, спросила: «А ты откуда ее знаешь? Ты же и телевизор почти не смотришь!» И как-то странно на меня при этом посмотрела, словно прикидывая что-то про себя.

Тут уже я контроль над ситуацией в руки взял. И совсем другим, как бы незаинтересованным, тоном: «Иногда же все-таки смотрю. Новости, например, а она их часто вела. А еще пару ее репортажей с места событий видел. Вот после решения Конституционного Суда о запрете всех оппозиционных партий, например. Когда митинг на Манежке спецназ водометами разгонял».

Алла опять на меня посмотрела тем же самым странновато-задумчивым взглядом, словно примеряя ко мне какую-то свою мысль. Но что-то там у нее не состыковалось, поэтому было видно, что недодуманная до конца мысль была признана ошибочной.

Вот опять я задумался и даже не заметил, как Алла вошла. Ну такой я. Задумаюсь – и практически выпадаю из времени и пространства.

– Что тебе заказать? – спрашиваю Аллу.

А на душе у меня как-то неспокойно. Такое неприятно знакомое ощущение. Какой-то холодок внутри.

– Ничего, только кофе. И вообще, мне с тобой надо серьезно поговорить, – она не может удержаться и добавляет сразу: – Не обижайся только, но это наша последняя встреча.

Да, завтра у меня бой. Мой десятый Дикий Бой. Мой последний бой, кстати. В любом случае последний. А дальше – свободен, наказание отбыто целиком и полностью. Разумеется, если бой сложится так, что у меня будет это самое «дальше». Хотя, кроме меня, больше пяти Диких Боев никто не выигрывал.

А у меня завтра уже десятый бой. И именно поэтому я – Зверобой. Тот самый, вы не ошиблись. «Зверобой – наш герой!» Сейчас это куда более популярная кричалка, чем даже раньше «“Спартак” – чемпион!». Еще пару лет назад не подумал бы, что буду властителем дум. Если предположить, что те, кто так орет, вообще способны думать.

Это ведь только наша Народная Дума могла додуматься до легализации Диких Боев. Долго думала и, опять же исключительно в благородных целях, придумала. Как средство альтернативного отбытия наказания для лиц, совершивших особо тяжкие преступления. Вроде альтернативной службы для военнообязанных.

Коррида – это семечки по сравнению с Дикими Боями. Укол шпагой – это изысканное рыцарство и джентльменство по сравнению с тем, когда ты рвешь зверя когтями и когда зверь рвет тебя. Кстати, большинство кошачьих свою жертву душат. А вот ягуар – голову прокусывает. Представили картинку, хорошо представили? И как – вас еще не стошнило?

– Не обижайся только, но это наша последняя встреча.

На самом деле я давно ждал этих слов. Я их предчувствовал. Но все равно сердце сразу начинает колотиться так, словно хочет выпрыгнуть из грудной клетки.

– Почему? – спрашиваю я. – Что случилось?

Хотя я давно знаю ответ. Точнее, даже два. Или две половинки одного. Во-первых, у Аллы есть ее Высокая Миссия. Алла – Охотник. Охотник – потому что животных очень любит. Не поняли еще? Так вот, Аллочка – активистка Гринписа, ярая противница Диких Боев, как и я сам. Причем она входит в какой-то там у них элитарный отряд – «Охотники на Зверя». Зверь для них, если вы не в курсе, – это как раз тот самый Зверобой. Поскольку убивает животных. Пусть и хищников. Пусть и руками. Почему именно Зверобой? Потому что с другими эти самые хищники справляются сами. Вам логика абсолютна понятна? Мне, если честно, не совсем. Есть тут какие-то нестыковки, на мой взгляд. При всем моем трогательном отношении к Аллочке.

И как Охотник, она не имеет внутреннего морального права связывать с кем-то свою судьбу. А вдруг именно ей посчастливится встретить этого Зверя? Она и в тир ходит два раза в неделю, как на работу. Как-то раз в парке гуляли и в тир зашли. Точнее, она меня туда притащила. Давно такого позорища для меня не было! Людей – куча, и так надо мной там все потешались… У меня что ни выстрел – все мимо мишени. А маленькая златокудрая принцесса в самый центр мишени пульку за пулькой укладывала. Я даже слегка обиделся на Аллочку, если на нее вообще можно обидеться. Нечестно так все-таки, согласитесь. Не умею я стрелять, не люблю я стрелять, не хочу я стрелять!

Но есть и другая сторона медали. При всем ее хорошем и добром отношении ко мне, я – не совсем ее мужчина. Хотя она сама себе в этом никогда не признается. Чуть мягковат, чуть нерешителен. Яркости и контрастности мне не хватает – как в телевизоре с почти севшим от времени кинескопом. Женщины говорят, что ищут доброго, ласкового, понимающего мужчину. Да, почти так. Но при этом им нужна малая толика того самого Зверобоя – сила, решительность, азарт победителя. Чуть-чуть жгучего перца на острие ножа. А без этого им чего-то всегда не хватает, пресновато как-то получается.

Сердце уже колотится так, что вот-вот выпрыгнет наружу. Поэтому надо срочно принять единственно возможное в этой ситуации лекарство.

– Извини, я сейчас, – говорю я Алле.

Дохожу до стойки, говорю бармену:

– Мне стакан коньяка.

– Стакан? Извините, господин, не совсем понял. Вам сто граммов коньяка?

– Стакан – это стакан. Граненый стакан – двести граммов. Это мировая константа – как число «пи» или скорость света.

Бармен наливает мне коньяк в какой-то здоровенный фужер, наверное, для коктейля. Понятное дело. Настоящий граненый стакан сейчас не достанешь. А раньше в любой столовке – пожалуйста.

Я беру фужер трясущейся сейчас, как у алкоголика, рукой. Но опрокинуть его в себя не успеваю. Потому что в бар вваливается – именно вваливается, ну не могу я подобрать другого, не столь затертого слова, – компания фанатов Диких Боев. С кастетами «коготь тигра», булавами «лапа льва», значками «Зверобой – наш герой!». Одним словом, при полном прикиде. Здоровенные жлобы с тупыми лицами, бессмысленные глаза, – те еще ребятки, надо сказать. Вот только один из них, в середине этой шараги, – невысокий, но словно налитый какой-то злой силой, с недобрым взглядом, но незаурядный, видно сразу. Явный лидер. И не обкуренный, в отличие от остальных, насколько я что-то вижу и понимаю. Очень неприятный человек: жестокий, опасный.

Я еще не успеваю толком понять почему, но внутри меня все холодеет. Какое-то явное предощущение беды. И предчувствие меня не обмануло. Кто-то из фанатов утыкается взглядом в Аллу, смотрит сначала просто как на симпатичную девчонку, затем уже пристально, узнавая:

– Звери, глянь, я ее знаю – это же охотничья сучка! Точно она – гринписовка долбаная!

Все смотрят на Аллу. И вдруг кто-то из этой компании – тот, что стоял ближе всех к Алле, – делает пару шагов в ее сторону, выхватывает из кармана кастет с когтями и, широко размахнувшись, бьет Аллу по лицу…

Хотя что значит – бьет? Тут я несколько поторопился. Скажем так, почти бьет. Почти успевает ударить…

Я стою у стойки с фужером коньяка в руке. Сначала первая мысль, такая ноюще-тоскливая: «Ну почему опять я? Сколько можно уже одному человеку?»

Потом просто обрывок следующей мысли, на большее нет времени: «Как неудобно я стою, вполоборота…» И, как уже не раз бывало, что-то взрывается внутри меня. Затем все мысли исчезают, и я уже делаю все не столько осмысленно, сколько инстинктивно.

Фужер с коньяком летит в направлении того, кто бьет Аллу, – он увидит бросок, повернет голову, и это даст мне необходимую пару секунд. Мгновенный выбор кратчайшего пути – через перегородку между столами. Толчок левой ногой, ощущение рвущегося от перенапряжения сухожилия, и я перелетаю через перегородку, которая едва ли не повыше меня будет.

Втискиваю свое правое плечо между Аллой, чуть отталкивая ее, и лезвиями кастета. Пока еще не ощущаю боли от вошедших в плечо стальных когтей. Слегка прогнувшись, на разгибе туловища, бью левой рукой снизу вверх, так что этот сучий потрох отлетает к стенке, с каким-то пластилиновым шмяком ударяясь об нее.

На какой-то момент застываю в этом пространстве-времени, глядя в глаза Аллы. Алла совершенно растерянным взглядом смотрит на меня, смотрит в мои глаза… Хотя в мои глаза сейчас лучше не смотреть. И в это время кто-то, стоящий почти вне моего поля зрения, бьет меня когтистой булавой в живот, распарывая свитер до самых внутренностей.

И опять этот переход из одного состояния в другое. Времени, чтобы ускользнуть от удара, уже нет, поэтому я просто сгибаюсь в талии почти под прямым углом, выгибаясь назад спиной. Лезвия булавы распарывают свитер на мне, и из подкладки свитера вываливаются внутренности – синтепон, поролон, хрен знает, что туда подложено для придания нужной солидности фигуре. Уже распрямившись, наношу левой рукой короткий удар. Бью почти без замаха, чуть отведя назад не руку, а только плечо. Противный хруст ломающихся хрящей или костей, и в следующий момент этот фанат уже оказывается под столом, с текущей из уха кровью.

Немая сцена, все словно застыли. Только два человека как-то реагируют на ситуацию и продолжают, пусть и замедленно, все-таки действовать в этом тягучем, почти остановленном времени. Это коренастый предводитель фанатов Диких Боев и Алла, как ни странно. Причем Алла даже идет впереди на полтакта.

Мне кажется, что я почти понимаю по изменению выражения лица Аллы все ее мысли. Сначала полная растерянность, затем – уже задумчивое недоумение, оценка происходящего; вот она вспомнила, как мы с ней познакомились; быстрый взгляд на учиненное мной тут безобразие; потом вспоминает главное – фотографию Марины. (Лидер фанатов, кстати, уже засунул руку в карман и явно нашарил там что-то нужное ему, так что мне приходится теперь делить внимание между Аллой и ним). Еще один взгляд Аллы на меня, потом мы почти одновременно переводим глаза на лидера фанатов, который уже достал из кармана перчатку с когтями-лезвиями. Наконец последний фрагмент пазла в голове у Аллы встал на нужное место, и вся картина для нее теперь ясна. И сразу следующая мысль: это ее Великий Шанс!

Я невольно восхищаюсь Аллой – насколько же быстро она соображает! И как она быстро действует в этой ситуации, когда времени на размышления уже нет! Удивительно изящным, пусть и натренированным движением она запускает руку в сумочку и вытаскивает маленький, почти игрушечный револьвер, одновременно уже разворачивая кисть для выстрела.

И вот он – момент истины! Пересечение траекторий, предначертанных судьбой. Одна точка – в пространстве, один миг – во времени. Маленький изящный пальчик на курке маленького изящного револьвера. У Аллы есть ее Высокая Миссия и нет ни мгновения на осмысление ситуации. У нее нет даже доли мгновения! Указательный пальчик почти рефлекторно сгибается, и Алла в упор стреляет в него – в Зверобоя.

Если вы опять ничего не поняли: Алла стреляет в меня. В кого же еще?..

Меня словно кто-то опять отталкивает в сторону. Я только свидетель происходящего. А моим телом управляет кто-то другой – молниеносный, неудержимый, непобедимый.

За долю секунды до выстрела Зверобой делает шаг вперед в сторону Аллы и при этом чуть влево, сокращая зону поражения. Резкий поворот корпуса от траектории вылета пули, еще один маленький боковой шажок. И когда Алла стреляет, по сути в пустоту перед собой, Зверобой уже оказывается сбоку от нее, чуть нависая над ее правым плечом. Левая рука Зверобоя перехватывает револьвер, двумя пальцами легко вырывает его из руки Аллы, засовывает револьвер обратно в сумочку и закрывает ее.

Лидер фанатов пытается одной рукой натянуть на другую тренировочную перчатку-когти. Боевые перчатки – немного другие: потяжелее, и когти длиннее. Хотя в данной ситуации это мало что меняет – Зверобой на всякие когти насмотрелся. Пристально смотря ему в глаза, Зверобой даже не делает, а просто обозначает движение в его сторону. Лидер фанатов понятливо начинает запихивать перчатку обратно, при этом все время кивая, как китайский болванчик.

То ли я еще не пришел в себя, то ли, наоборот, все произошло так внезапно, что я изначально внутренне не успел перестроиться, но в голове сейчас словно перемешиваются два разных потока мыслей…

…Какая же все-таки Аллочка – удивительная девочка! Как быстро все смогла понять – и это в такой экстремальной ситуации! И по сути, все правильно сделала, – то, что должна была, к чему столько готовилась. Уму непостижимо, как она смогла сориентироваться так быстро. Ну просто умничка, я ею действительно горжусь…

Она ведь уже тогда почти поняла, когда я на ее фото с Мариной среагировал. Ведь пришла ей в голову эта мысль, по глазам видел. Ну, разумеется, трудно было в это поверить. Просто невозможно. Что вот так – спотыкаешься, выпадаешь из автобуса, а Он тебя ловит. Не может ведь быть такого, казалось бы. Но сейчас-то как быстро все до конца додумала, за несколько секунд…

А то, что свою Миссию не до конца выполнила – разве можно ей в минус ставить? Тоже ведь, если вдуматься, – девочка против Зверобоя. Вообще, кому в голову могло прийти?

Я просто не понимаю…

…Слов у меня никаких нет – детский сад на веревке! Охотница на Зверя выискалась. Вы посмотрите на нее – в тире она тренировалась!.. Чем эти гринписовцы думают, сказок начитались, что ли? Про Красную Шапочку и Серого Волка. Да на один укус не хватит! Не напасешься Красных Шапочек, если ими волков-то кормить. Что у них – мужиков нет, если девочку – и против Зверобоя? Девочку – против ЗВЕРЯ!

Вот как так можно? Пусть даже цель благая, хотя это тот еще вопрос. Но средство?

Лучшее средство от перхоти – это гильотина?!

Какие мы, мужики, говнюки! Любую отмазку придумаем, лишь бы свою грязную мужскую работу перевалить на хрупкие женские плечики. Убить Зверобоя – самая женская работенка будет!

Какой у нее шанс был? Никакого! Шаг вперед и чуть в сторону – и пуля летит мимо. Легкий щелчок – и двумя пальцами я протыкаю ей горло до шейного позвонка.

Я просто не понимаю…

Я просто отказываюсь что-то понимать!!!

Потом два потока сливаются в одну общую мысль: «Все-таки Аллочке повезло, хорошо еще, что Зверобой – это я». И сразу – уже только моя мысль: «Да что же в этом хорошего? Это ужасно, что Зверобой – это я!»

Вы себе не можете представить, что это такое. Знать это! Быть этим! Когда ты еще не успел проснуться утром – а уже знаешь. Знаешь, что ты – Зверобой. И как тебя, еще полусонного, ломает, плющит и выворачивает наизнанку от этой мысли.

В дверь бара влетают два приставленных ко мне охранника (проснулись наконец-то, лоботрясы, а то совсем расслабились на такой работе!). Да, два охранника. А вы что подумали – мне можно просто так вот ходить одному? Официально я еще не свободный человек, и за мной должен быть надзор. И кроме того, я ведь, как в том кино, – достояние Республики, прямо как нефтяная вышка. Тотализатор на одном только Диком Бое дает доходы в сотни миллионов долларов.

Уже в дверях, поворачивая голову, через плечо я смотрю на Аллу. Алла смотрит на меня. Или Зверобой смотрит на Аллу, а Алла смотрит на Зверобоя. Ну прямо финальный эпизод из плохого боевика! Хотя три минуты назад здесь боевик и был.

И только сейчас, выходя из бара, прикрытый с двух сторон охранниками, я начинаю чувствовать леденяще-обжигающую боль в правом плече и с ужасом осознавать, что случилось. Представили себе – одновременно леденящую и обжигающую боль в правом плече? За сутки до боя. До Дикого Боя, мать его…

Андрей? Зверобой?

Да, я – Андрей. И я – Зверобой. Хотя, вообще-то, не одномоментно. Не одновременно. Сложно объяснить. Да и имеет ли смысл? Как ни объясняй – кто же это сможет понять…

Как я мог? Вас этот вопрос интересует? Да все очень просто. Или очень сложно. С какой стороны посмотреть.

Тогда, два года назад, тоже была сухая теплая осень. Я, как обычно, встретил Марину у выхода из Телецентра в Останкино. Час ночи – наше время. Не торопясь пройтись, поговорить. А когда же еще – у меня работа, у нее записи даже по выходным. А поговорить нам всегда было о чем. За три года знакомства как-то не успели наговориться.

Мы подходим к «зебре», зачем-то ждем зеленого сигнала светофора, это ночью-то, хотя на улице нет ни одной машины. Загорается зеленый свет, и у Марины одновременно громко звонит мобильник. Нормальное явление, все эти телевизионщики – безбашенные создания, им что день, что ночь – все едино.

Марина вытаскивает из сумочки мобильник. Сумочку не глядя сует мне – подержи, чтобы не мешалась. Я беру сумочку, как всегда неуклюже, и из нее все содержимое высыпается на асфальт. Уж сколько раз получал от Марины за это по полной программе! Марина, не оборачиваясь в мою сторону, делает шаг на проезжую часть, одновременно что-то отвечая в телефон.

Я присаживаюсь на корточки и начинаю запихивать в сумочку обратно все содержимое, чуть ли не носом уткнувшись в асфальт, чтобы чего-нибудь не пропустить. А то уже был случай, когда вот так же ночью в темноте пропустил самое главное, что может быть у человека, состоящего на государевой службе (не надо только говорить, что у нас телевидение независимое), – пропуск. Пропуск в Останкино с Марининой фотографией, причем удивительно удачной. Ее, по-моему, тогда это больше всего и расстроило.

А дальше… Рев мотора, почти как у реактивного истребителя, порыв ветра и звук глухого удара. И когда я поднял голову, то увидел, что от самой красивой женщины России осталось лишь… Нет, пожалею вас, опущу подробности. Хотя у меня это зрелище навсегда отпечаталось в глазах, мог бы очень красочную картинку нарисовать. Уж подобрал бы нужные слова. Вывернуло бы вас наизнанку, гарантированно.

Я медленно поднимаюсь и в каком-то странном отупении, еле передвигая ноги, бреду к лежащему на дороге телу.

Опять рев мотора, визг тормозов, запах горелой резины. Рядом останавливается тот самый джип. Из него вылезает очень прилично одетый молодой парень с хорошей спортивной фигурой. Слегка пьяный, но на ногах стоит вполне уверенно. Он смотрит сначала на меня, потом на то, что осталось от Марины. Затем с каким-то непередаваемо тоскливым выражением в голосе говорит: «Вот, мля, швали всякой развелось, по улице человеку нельзя нормально проехать, нах!..»

И тогда впервые словно что-то взрывается внутри меня – волна ярости, злости, ненависти. Я бью его сначала левой рукой, затем правой. Бью как-то почти инстинктивно, неправильно, вроде того, что в боксе называется «удар открытой перчаткой», но результат оказывается впечатляющим.

А потом, стоя на коленях, бьюсь и бьюсь головой о бампер его джипа, словно хочу смыть кровь Марины своей кровью…

Такая вот история. Разумеется, это мелкое происшествие в выпуски телевизионных новостей не попало, в центральные газеты тоже. Если только где-нибудь в Интернете случайно можно было прочесть. Помните, может быть? То ли сын министра национальной безопасности кого-то сбил, то ли кто-то сам под колеса его машины взял и прыгнул.

Как мне потом следователь сказал на очередном допросе: «Министр национальной безопасности у нас один, а всяких …дей – завались, даже в другие страны вовсю экспортируем…» Мысль он, правда, не закончил, как-то не подумал, что я в наручниках с места могу через стол перепрыгнуть и плечом ему челюсть сломать. Все-таки мастер спорта по прыжкам в длину когда-то был.

Сломанная челюсть при вынесении приговора тоже была принята во внимание судом. Как отягчающий факт. Вот так, по совокупности, – десять лет в колонии строго режима.

И тут как раз наша Народная Дума закон приняла. Новый высокогуманный закон. О легализации Диких Боев (они до того были вне закона) как средства альтернативного отбытия наказания за особо тяжкие преступления. А дальше – как всегда. В смысле, хотели как лучше, а получилось как всегда. Не работает на практике новый хороший закон. Пока сам Верховный Управляющий как-то не упомянул об этом на очередной встрече с избирателями. Четвертый срок, понимаете ли, не шутка. Иностранные наблюдатели и все такое. Словом, вот хороший закон приняли, а механизмы реализации до конца опять не проработали. Прямо как с монетизацией льгот история получается.

Кого отбираем-то для участия в этой Программе? Молодых – негуманно: вот ему сейчас двадцать лет, через десять лет на свободу выйдет – еще молодой, жизнь впереди. Пожилых – тоже негуманно: просто зверей кормить на виду у честной публики. Значит, получается, около тридцати пяти – сорока лет – самый тот возраст. Желательно из бывших спортсменов, чтобы хоть какой-то шанс был. Мы ж цивилизованная страна, а не Гондурас там какой.

Кроме того, приговор должен быть вынесен совсем недавно, чтобы часть срока не отсидел уже. Вот по всем этим критериям я и прошел. Почему согласился? А что это такое – десять лет в колонии строгого режима, – вы представляете? В нашей российской колонии строгого режима. Учитывая, что каким-то боком они тоже относятся к Министерству национальной безопасности. Хотя у нас все в стране относится каким-то боком к Министерству национальной безопасности. За исключением того, что уж совсем никому нафиг не нужно. Словом, вы меня поняли. А это был шанс побыстрее со всем покончить.

А еще почему согласился – хотел, чтобы люди лишний раз Марину вспомнили. Ведь некоторые знали эту историю, все-таки Интернет тогда еще не совсем задушили. Думал, мой первый бой будет нашими общими поминками. Но не совсем так все сложилось…

На первых же тестах выяснилось, что у меня просто удивительная реакция, очень быстрые руки и умение предвидеть ситуацию. И в стрессовой ситуации организм адреналин в таких дозах вырабатывает, что могу прыгнуть и выше собственной головы. С приличным запасом. А сразу ласты склеивать я как-то с детства не привык. Вышел на арену – значит, пусть будет бой. Вот уже девять их у меня было. Всего один остался.

Пока еще Андрей…

Я приоткрываю глаза. Вот мы и приехали. Привезли меня во Дворец спорта. Как всегда, за два часа до боя. Через подземный тоннель, есть там такой. А то наверху, наверное, уже толпа беснуется у входов. Толпа фанатов Диких Боев, а еще небольшая кучка гринписовцев напротив. А между ними – конная милиция. Эскадрон ментов летучий. Хотя какой там эскадрон… Конный полк. В полном составе. Последний бой Зверобоя. Хит сезона, полный аншлаг.

Охранники – двое моих обычных и двое местных – сопровождают меня в мои апартаменты. Или конвоируют в раздевалку. Да хоть груздем назови…

Вся моя команда уже ждет – Алексей, массажист, секундант. Секундант имеет право остановить бой, выкинув белое полотенце. Только это не бокс – бой так сразу не остановишь. Хищник-то на сигнал гонга не реагирует, только выстрел снотворного. Почему Алексей не секундант? Слишком хорошо ко мне относится, может попытаться остановить бой, когда у меня еще есть шанс. А тогда – повторный бой. Так что Алексей на эту роль не самая подходящая кандидатура будет.

– Алексей, помоги куртку снять, – по лицу Алексея пробегает едва заметное удивление.

«У нищих слуг нет» – моя же любимая пословица. Тем не менее, он подходит ко мне.

Я сам вынимаю левую руку из рукава:

– А теперь, очень аккуратно, помоги снять дальше. Только очень аккуратно, не задень плечо!

Алексей очень аккуратно и деликатно снимает куртку. Немая сцена. Куртку я надел на голое тело, потому, что даже футболку я надеть не смог.

– Что у тебя с плечом? – все-таки решается спросить Алексей.

– Полный писец у меня с плечом. Такой славный, милый пушной зверек – полный писец.

– Пальцами пошевелить можешь?

– Могу. Пошевелить – могу. Но вот больше ничего не могу. А одного шевеления пальцами маловато будет, мне почему-то так кажется.

Вежливый стук в дверь. Кого еще нелегкая несет? А, это же Док. Самый главный боевой спортивный доктор. Входит. Сразу видит и все понимает. Строго говоря, он должен не допустить меня до Боя. Именно он. Но полный Дворец спорта. Но миллионы долларов за рекламу в ходе телетрансляции Боя. Но сотни миллионов долларов ставок на кону. Если он сейчас своей властью не допускает меня до Боя, то до завтра он точно не доживет. Мне вот так почему-то кажется. Просто масса желающих найдется предъявить ему претензию. Окончательную, бесповоротную и обжалованию не подлежащую.

Док смотрит на меня, я смотрю на него. Тут надо учесть, что он – один из немногих, кто знает меня в лицо, точнее, кто знает Зверобоя в лицо. Поскольку я до сих пор мыслю – в смысле существую, – то свою главную профессиональную обязанность он выполняет. Молчит как рыба об лед. Сами понимаете, не все ставят на человека, кто-то ставит и на зверя. А проигрывать всегда обидно бывает. Особенно проигрывать большие деньги.

– Док, как видите, вполне здоров. В прекрасной форме. К бою готов. Как юный пионер.

* * *

Док уходит. Я ложусь на кушетку, беру мобильник и звоню Алексею:

– Я минут двадцать отдохну. Можете с ребятами в буфет пока сходить. Потом начнем одеваться. Массажист, я так думаю, сегодня мне вообще не понадобится.

Я закрываю глаза, пытаюсь поймать нужный ритм дыхания, и начинаю постепенно расслаблять мышцы, стараясь не пропустить ни один внутренний зажим, ни одну напряженную мышцу. Затем, уже в состоянии полного мышечного расслабления, подключаю мою словесную формулу:

– Мне тепло, мне легко, мне свободно…

Почти уже Зверобой…

Стук в дверь выводит меня из состояния полузабытья. Входит Алексей.

– Начнем одеваться? – спрашивает он.

– Да. Пора. Только с рукой поосторожнее. Давай попробуем эластичный бинт. Пусть небольшая потеря подвижности руки, но есть шанс, что я смогу хоть что-нибудь ею сделать.

Итак, приступим. Сначала очень легкий спортивный костюм, чистый хлопок, я не переношу ничего синтетического на голое тело. Затем специальный защитный воротник: горло у человека – самое незащищенное место, а хищники обычно нацелены именно на него. Легкая накладка на плечи и толстый набрюшник (вам никогда живот не распарывали, ну так – чтобы кишки наружу?). А дальше уже идет сам защитный комбинезон – толстая синтетическая шкура, внутри которой есть что-то вроде легкой пластиковой кольчужки. От скользящего удара лапой защищает, но не больше.

Осталось только одно движение молнии, чтобы застегнуть комбинезон. Алексей смотрит на колечко, которое висит у меня на шее. Я отрицательно покачиваю головой. И Алексей застегивает мне молнию до подбородка. Эта сцена повторяется уже десятый раз за последние два года. Запрещено, нельзя, опасно. Опасно для меня. Кстати, на груди у меня шрам. В форме маленького колечка. На том месте, куда это колечко в первом же бою мне вмял страшный удар звериной лапы. Но я его никогда не снимаю. А кто знает, что было бы, если бы я его снял…

Теперь самое главное. Алексей осторожно, чтобы не порезаться, достает из сумки и начинает аккуратно надевать мне на руки боевые перчатки с закрепленными лезвиями-когтями. Затем, так же аккуратно, – специальные кроссовки с сильно изогнутыми, чтобы не мешались при ходьбе, лезвиями. Зашнуровать – особое искусство. Сидеть все должно как влитое. Как мое собственное. А может, это уже и есть – мое собственное?!

И почти сразу же раздается звук сигнала, имитирующего гонг. Две минуты до выхода. И около трех минут мне идти по коридору. Или нам с Ним идти по коридору? Или Ему идти по коридору?

Я ведь Его практически не знаю. Пересекаемся всегда на встречных курсах. Можно сказать, почти незнакомы. Иногда мне просто противно о Нем думать.

А иногда… Возможно, не так уж сложно быть мягким, слабым, нерешительным. Не так уж сложно быть таким рассеянным и беспомощным, таким ранимым и таким беззащитным.

А ему, Зверобою, – проще?! И где бы я сейчас был, если бы не Он? Точнее, был бы вообще сейчас я, если бы не Он? Может быть, Марина потому и любила меня, что инстинктивно чувствовала во мне какой-то намек на Его присутствие. Присутствие того, кто скорее сдохнет, чем сдастся. Присутствие мужчины, рядом с которым любая женщина может наконец почувствовать себя слабой. Иногда я Его просто ненавижу. А ведь Он уже столько раз спасал мою жизнь. Не свою – а именно мою.

Нет. Думаю, все как раз наоборот. И Он – это подарок мне от Марины. Мой ангел-хранитель, как ни странно это звучит. Частичка ее души, ее силы воли, ее умения побеждать. Очень похоже на то, если вдуматься…

Меня вдруг захлестывает волна страха. Страх возникает сначала острой колющей точкой в груди, в районе сердца, затем разливается парализующей ледяной волной по всему телу. Такое знакомое ощущение. Ведь с ним я просыпаюсь каждую ночь.

Страх сдавливает мне грудь медвежьими объятьями. Я не могу даже вдохнуть глоток воздуха. Сейчас надо постараться расслабиться, переждать несколько секунд, затем, стиснув зубы, собрать все силы для мысленного рывка вверх – к запредельно высокой планке, которую я должен взять…

Есть!!! Внутри меня словно что-то взрывается, меня захлестывает волна силы, ярости, ненависти, от соприкосновения с которой мгновенно испаряется лед страха. И удивительное ощущение внутренней свободы.

Назову себя – Зверобой!!!

«Это есть наш последний и решительный Бой»

Я иду по длинному коридору. Сзади – моя команда. Почти как у боксеров. Вот только мой соперник пойдет без свиты. Не так торжественно. Зато этого расстояния ему хватит на несколько прыжков. А я иду медленно, расчетливо, лишь бы не расплескать хоть капельку энергии по дороге.

Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу.

Ничего не вижу. Сейчас я практически расфокусировал глаза: пусть отдохнут пока. Смотреть мне сейчас не на что – не на любителей же чужой крови, заполнивших Дворец Спорта.

Ничего не слышу. В ушах затычки, потом еще и шлем. В Бою мне слух не нужен, звук может только отвлечь.

Ничего никому не скажу. А с кем мне говорить-то? И о чем? Я вот Марине многое не успел сказать. Собирался – в тот день. Даже колечко успел купить. И еще Алле не успел. А все остальные – свободны, не до вас сейчас мне. И не только сейчас, уж если правду говорить.

Передо мной открывается последняя дверь, и я выхожу на Пятак. «Пятак» – так мы называем круглую площадку, обнесенную оградой из прозрачного, очень прочного пластика. Пятак чуть поменьше цирковой арены, но побольше боксерского ринга. Почему «Пятак»? А потому что он только может показаться кому-то достаточно просторным. Но когда открывается другая дверь и из нее выпрыгивает хищник, то площадь Пятака как-то стремительно сжимается почти в точку, где, кажется, и нет никакого места для маневра. Даже не Пятак – а грошик какой-то. Именно грошик, причем ломаный. Потому что столько стоит ваша жизнь, когда вы вышли на Пятак.

Четверо судей с разных сторон ограды уже заняли свои места, просунув ружья в небольшие отверстия. Если человек-боец оказывается в безвыходной ситуации, то в зверя стреляют. Только не пулей, а шприцем со снотворным. Мы же гуманисты, не забыли еще? Действует снотворное, разумеется, не мгновенно.

Пока я еще не совсем Зверобой. Я еще нужен Ему тут. Нужен, чтобы увидеть. Потому что увидеть могу только я. Это пришло ко мне еще в первом Диком Бое. Когда дверь напротив открылась, я вдруг словно увидел всю картину. Вид сверху и на несколько секунд вперед. Вас что-то удивляет? Меня – нет. Мы с Мариной очень хорошо понимали друг друга. И она всегда смотрела на меня чуть сверху. Говорил уже. Если на каблуках, то вообще на полголовы выше. А если не на каблуках, то обычно у меня на руках. Она меня слегка опекала раньше, похоже, не перестает заботиться и теперь. Не может человек пройти через девять Диких Боев. Не может. Если он один.

Звук гонга, вспышка красной лампочки наверху, и дверь напротив меня начинает открываться. В этот момент что-то словно щелкает у меня в голове, и я вижу всю картину – вид сверху и на несколько секунд вперед. Хищник вылетает на Пятак, на мгновение замирает, затем яростный прыжок на двуногого зверя. Тот, вместо того чтобы отработанным движением уклониться от этого смертельного прыжка, резко бросается вперед – на летящего ягуара, затем неожиданно падает на спину, выставляя вверх когти на трех лапах – двух задних и одной передней. И когда ягуар словно нанизывается на них, то он делает одно резкое скользящее движение – когтями правой лапы по горлу ягуара. И затем вся картина тонет в кровавой пелене…

Обрывок мысли: «Спасибо, Марина. Я все понял». И словно слабый отзвук ответной фразы: «Ты сможешь. Я знаю, ты сможешь».

Нет, Марина. Я – не смогу. Мне – слабо. Эта планка – не для меня. Наша единственная с тобой надежда – что сможет Он. Потому что ты будешь здесь, пока я тебя помню. А я буду тебя помнить всегда. Всегда – пока я жив. А вот тут все уже зависит не от меня…

Последнее смазанное ощущение – словно нежный толчок кончиками так знакомых мне пальцев в спину – легкий посыл вперед. Ослепительно яркая вспышка, яростный выброс энергии, меня словно кто-то отшвыривает далеко в сторону, на безопасное расстояние. Так, чтобы я сейчас ничего не видел. Так, чтобы я потом ничего не помнил.

И Зверобой, уже совсем один, стремительно рвется вперед – сквозь уплотнившийся воздух и почти остановившееся время…

В процессе обратного превращения…

Я иду обратно по длинному коридору. Иду? Еле ползу? Почти бегу? Не знаю, меня еще просто нет сейчас в этом времени и пространстве. Ничего не ощущаю, ничего не помню, ничего не соображаю. Даже боли пока не чувствую. Все остальные идут сзади, только Алексей идет совсем рядом со мной, почти касаясь висящей руки, но не дотрагиваясь до нее. Прикрывает меня сбоку, чтобы кто-нибудь ненароком не толкнул, или, хуже того, не хлопнул меня по плечу. Хотя вряд ли кому-то это в голову могло бы прийти. Хлопнуть Зверобоя по плечу. Особенно когда он еще с когтями. А ну как он рефлекторно в ответ хлопнет? Вот смеху-то будет, вам не кажется?

Сзади, как я смутно представляю себе, – целая процессия. Помимо моей команды – главный администратор Дворца спорта, несколько местных охранников и еще неведомо кто неведомо зачем. Моя личная охрана уже снята: я – свободный человек. Наконец свободен!

Алексей аккуратно, почти незаметно снимает мне перчатки-когти с обеих рук. Забрызганное кровью (вот и на этот раз не моей) забрало он тоже поднял, так что я могу видеть. Видеть – что? Видеть – зачем?

Наконец коридор заканчивается, и вот я уже тупо останавливаюсь перед дверью своей раздевалки. Кто-то начинает слегка дрожащими руками открывать ключом дверь. И в этот момент периферийным зрением я вижу, как сквозь охрану словно просачивается чья-то изящная и гибкая фигурка. Уже знакомым мне движением Алла элегантно, иначе не скажешь, вытаскивает свою руку из сумочки, одновременно начиная разворачивать в мою сторону кисть руки.

Отключение сознания происходит мгновенно и рефлекторно. Левой рукой я почти успеваю перехватить ее руку. Почти – потому что, уже дотронувшись кончиками пальцев до ее запястья (первое соприкосновение наших рук – и об этом успеваю подумать), я резко отдергиваю руку назад. Уже возвращаясь обратно в обычное время, я делаю небольшой шаг вперед, чтобы стать вплотную к ней, и разворачиваю плечи, отгораживая ее от всех остальных. Хотя у этих местных охранников, похоже, хорошо натренирован только челюстной аппарат. Спиной чувствую, что они еще не среагировали.

Я застываю уже в обычном своем состоянии и времени в ожидании выстрела. И где-то в глубине только одна мысль: «Ну наконец-то! Сколько можно еще вынести человеку? Устал, устал, устал…»

Алла вынимает из сумки платок и вытирает мой подбородок, где, вероятно, еще остались следы крови.

– Я тебя тут подожду, – говорит она. Затем, почти не задумываясь, интуитивно выбирает Алексея: – Ты помоги ему, пожалуйста!

Когда минут через двадцать Алексей выводит меня – вымытого, переодетого, в больших очках, такого милого, такого неуклюжего, слегка сутулого и с таким забавным кругленьким животиком, причем уже относительно вменяемого, – у двери, кроме Аллы, только главный администратор.

– Машина вас ждет в подземном гараже, – говорит он.

Алла оборачивается к нему:

– Спасибо, мы пешком сегодня. Прогуляемся, воздухом подышим, проветримся немного.

Главный администратор удивленно смотрит на нее, но вежливо отвечает:

– Хорошо, тогда я вам сейчас вызову пару охранников.

Алла, выдержав небольшую паузу, с едва уловимой улыбкой:

– Спасибо, не думаю, что нам нужна какая-то охрана. Мы уж сами как-нибудь вдвоем дойдем не спеша. По дороге ни к кому приставать не будем, я вам обещаю.

Главный администратор по инерции серьезно продолжает:

– Да вы что! Разве можно сейчас по Москве ночью ходить без охраны и без оружия?

Я еще где-то далеко отсюда, только начинаю приходить в себя, но определенный идиотизм сказанного начинает до меня постепенно доходить. Прогулка, даже по ночной Москве, но со Зверобоем где-то рядом, возможно, и не самое безрассудное мероприятие.

Мы с Аллой выходим на улицу через служебный выход. Невдалеке, у главного выхода, матерые ребята-спецназовцы с трудом удерживают от столкновения две толпы: сторонников и противников Диких Боев. Материя и антиматерия, при непосредственном контакте – аннигиляция. Я, кстати, по образованию физик. Удивлены? А вы думали – кто? Пятнадцать лет в ФИАНе проработал. В Физическом институте Академии наук. Кто знает, тот поймет.

И вполне очевидный финал

Тихая, сухая, слегка прохладная осенняя ночь. Мы идем с Аллой по пустынной улице, я обнимаю ее левой, здоровой рукой за плечи. Как это все напоминает мне что-то…

Мы идем молча, говорить ни у меня, ни у нее нет сил. Нам есть о чем помолчать, нам есть о чем подумать. Не знаю, какие сейчас мысли в голове у Аллы, но я уже совсем пришел в себя и теперь могу правильно оценить ситуацию. Вдоль тротуара тянется невысокая сетчатая ограда, прямо за оградой – плотная стена каких-то кустов, а в глубине, по-видимому, игровая площадка при детском садике. Бывает же везение такое!

Судьба, рок, фатум. Заранее все было так предопределено, или существовали какие-то иные, альтернативные варианты? Кто это знает? Ну, кроме Него, разумеется. Надеюсь, вы хоть поняли, что я не Зверобоя имею в виду.

Что будет дальше – я уже знаю. Предчувствую, предвижу. Да, со мной такое бывает, говорил уже. Спасибо Марине. Вид сверху – это вам не вид сбоку. И еще на целых несколько секунд вперед во времени.

Вполне ожидаемо сзади возникает знакомый звук мощного мотора. Я слегка сгибаю в локте левую руку, поворачивая Аллу лицом к себе:

– Как хорошо, что ты у меня – Золотое Перышко, это просто счастье!

Алла удивленно и непонимающе поднимает брови:

– Почему именно это – счастье?

– Потому что у меня сейчас только одна рука в порядке.

«А еще потому, что у нас самый лучший министр национальной безопасности, который доводит до конца все начатые проекты», – это только мысль, на слова уже нет времени.

Быстрый взгляд через плечо. Все правильно: машина сбросила скорость, и оба окна с нашей стороны начинают уже опускаться. Я бережно беру здоровой рукой Аллу чуть выше талии. На миг прижимаю ее к себе. Затем резким рывком, чуть качнув ее сначала вперед, потом назад, как дискобол свой диск перед началом броска, я просто швыряю ее как можно дальше, перебрасывая через ограду, за кустарник…

Да, какое это счастье, что Алла у меня – Золотое Перышко! Вполне достаточно одной здоровой руки. А синяки и ушибы – не самое страшное в жизни.

Затем я разворачиваюсь к машине, которая уже поравнялась со мной. Фирменная фишка Зверобоя – шаг вперед. Навстречу ярким вспышкам из двух мини-автоматов «пчела», которые доблестный спецназ Министерства национальной безопасности обычно использует для своих ратных подвигов.

И только обрывок последней мысли…

«ТЫ МЕНЯ УЖЕ ВСТРЕЧАЕШЬ, МАРИНА?»

Он поставил на полку яшмовую, рыжих оттенков, урну. Это был знак смерти от огня. Маленькое изящное изделие с бронзовыми ручками. Надпись старославянским шрифтом: «Валерий Игнатьевич Олефир» – и дата смерти. Раньше он обязательно ставил две-три строчки эпитафии, вмещавшие в себя чувства предпоследних дней. Однако сейчас отказался от подобного. Посчитал пижонством.

Урны всевозможных расцветок – черного гранита и лазуритовые, агатовые и коралловые – уже почти вытеснили с полок книги. Получался яркий, немного причудливый узор. «Третий Адам» временами думал, что давно пора было бы заказать переделку всей стены – чтобы квадратные ячейки с прозрачными дверцами, чтобы строго и красиво, для всего свое место и порядковый номер.

Персональный колумбарий.

Но Валерий одновременно желал сохранить эту неуловимую гармонию разноцветных каменных сосудов. Подобные вещи не гарантировали человечности и не могли работать даже ее надежным тестом, но были чем-то вроде приметы, призрачного залога людского ощущения мира. Они составляли ритуал возвращения, начало еще одной попытки.

Только в этот раз у него было очень мало времени. Воспоминания требовали как можно быстрей вернуться в ситуацию, взять в руки упущенные нити замысла, продолжить интригу. Светлый, искрящийся оптимизм, который сопутствовал каждому возвращению, превращал хитроумный замысел в пустячное дело. Если нельзя спасти мир целиком, то сохранить людей, пусть и не всех, – это уж точно удастся.

Потому Валерий не стал задерживаться у себя дома. Его любимые книги и бутылки с марочными винами в этот раз остались на полках не потревоженными, даже к Юле заезжать не было времени. Рабочий пиджак, крепкие ботинки вместо домашних туфель, проверка содержимого карманов – и вперед. Он внимательно посмотрел в зеркало: там отражался во всех отношениях средний человек. Средний рост, рядовая фигура. Разве что из-за массивной челюсти лицо казалось квадратным, а еще больше это впечатление усиливали морщины на лбу и пронзительные, будто сверлящие все вокруг, глаза. На таком мрачном фоне любая улыбка казалась случайной гостьей.

Ну да другого лица он себе делать не хотел.

Саквояж с товаром для первого фигуранта, первого объекта его интриги, ждал Валерия в прихожей. Такси пришлось вызывать на лестнице.

Серо-красная коробочка автомобиля ползла по кипящим электронно-механической жизнью улицам. Дома с последней поездки обросли каким-то серым сверкающим мхом, отчего казалось, что все вокруг припорошено блестками. Привычным был поток машин тысяч моделей, которые прямо на ходу меняли облик, и небо, затянутое почти сплошной сетью из тросов, эстакад, подвесок и монорельсовых дорог. Все это буйство техники общалось между собой, правда, в уже недоступной для человека области. Пожелай Валерий услышать их диалоги или увидеть предметы их споров – прозрачные стекла такси стали бы экранами и на них беспрерывной лентой пошла бы смесь из рекламы, расчетов и обрывков программных кодов.

Но Олефир уже давно предпочитал просто смотреть в окно, как смотрят пассажиры скоростного поезда на сельский пейзаж: рядом с дорогой отдельную корову разглядеть трудно, но виды на дальнем плане очень даже ничего. Если вникать в суть каждой новой перемены, будет только грустно и, может быть, даже страшно. А просто так, без разъяснений, город в огнях был очень красив, несмотря на всю свою механистичность. Так бывает красиво диковинное морское существо – быстрое и грациозное, жаль, что совсем чужое.

Такси предупредительно пискнуло и пошло вниз – в сеть переходов и туннелей. Электронной жизни там меньше не стало, а со свободным проездом и дорогами было хуже. Такси то и дело останавливалось, заваливалось на бок или просто перебирало колесными блоками, будто лапами. Кабина с человеком едва успевала поворачиваться относительно каркаса такси и оставаться вертикальной – Валерия ощутимо трясло.

Но вот за окном мелькание прожекторов окончательно сменилось сумраком технической подсветки, перестали мелькать большие силуэты и даже потоки маленьких механических тварей ощутимо пошли на убыль. Прибытие. Дверца поднялась, Олефир выбрался наружу.

Такси укатило.

Помахал руками, размялся – разговор с семейством Бражниковых никогда не был легким делом, и до кулаков могло дойти по самому пустяковому поводу. Валерий прокрутил в памяти привычки старообрядца. Подхватил саквояж и пошел в самый маленький и захламленный коридор. Пожалуй, только в таких местах еще водились люди с независимым характером, да притом без микрочипов в голове и виртуальных воспоминаний. В «Аркадиях» – многочисленных вариантах сельского рая, зоны которого встречались от тропиков до полюса, – жили дети состоятельных родителей. Возраст их не имел значения. Как только человек начинал задаваться вопросами жизни и смерти, искать настоящей власти или просто самостоятельности, – он неизбежно стремился к машинам, залезал в виртуальность и уходил в большой мир.

Идти пришлось долго, много дольше, чем ехать. Старый технический лаз, построенный для бесперебойного обслуживания отключенных ныне трубопроводов, несколько раз поворачивал, расширялся, сужался, пока не вывел Олефира к занавесу из обыкновенной холстины. Впрочем, холстина эта в прошлой жизни была термической изоляцией. Занавес перегораживал коридор, а рядом на леске висел молоток. Над занавесом была укреплена маленькая медная икона. Валерий взялся за ручку и постучал в стену.

С той стороны холстину отодвинул мальчишка лет десяти в линялом спортивном костюме «Дот» и со стволом солидного калибра в руках.

– Ты? – он был удивлен.

– Я, Григорий, я. Дед на месте? Позови.

Мальчишка секунду колебался, но задернул ткань и поспешно – судя по звуку шагов – удалился.

Бородатый человек во власянице, которого привел Григорий, был хитрым и пронырливым религиозным фанатиком, готовым на многие жертвы во имя своих идей и совершенно не переносящим чужих мнений. Настоящего старообрядчества в нем оставалось на донышке, однако же внешне все ритуалы он соблюдал строго и, как вышел, первым делом двуперстно перекрестился на икону. Единственной щелью в броне его догматов была торговля.

Бражников-старший обладал звенящим и одновременно скрежещущим баритоном. Валерий переключил слуховое восприятие на дисплеи в контактных линзах – получилась проповедь в бегущей строке.

– …геенна огненная. И как жить? Робота из берданки не всегда добыть получается! – пятиминутная речь всегда завершалась единообразно.

– Патронов сегодня тебе не привез, – Валерий сохранял на лице выражение почтительного спокойствия. – Есть вещь получше.

– Не греховная ли?

– Тебе решать. Будешь роботов импульсом бить. Электромагнитным. Мощная пушка, у них защита не выдерживает.

Из саквояжа Олефир достал что-то вроде пистолета-пулемета со складным прикладом.

– Номера все спилены, следовые чипы удалены, – он начал рекламу товара в добродушно-расслабленном тоне. – И тут еще новая оболочка поставлена, чтобы на радарах не отражаться.

– Нет, – старообрядец всегда начинал торг с этого слова. – Такие долго не работают. Ломаются.

Естественно, они ломались! Старец и его семья, сами того не желая, продолжали числиться гоминидными единицами. Со всеми правами, льготами и ежемесячными пособиями трех видов. Охота, на которую ходил старообрядец, юридически была хулиганством, и стоимость каждой разбитой машины возмещалась из доходов человека. С берданкой старец осторожничал, из туннелей старался не показываться. Слишком дорогие роботы успевали прятаться или уворачиваться от выстрела. А как нормальное оружие получал, все норовил на простор вырваться. От широкого импульса не особенно увернешься, будь у тебя мозги трижды электронные. И на улицах пустого места никогда не бывает – коммуникации перегружены, а программы закладывают риск потери мобильных роботов в общую смету. Кредит свой старообрядец быстро перерасходовал, и машины отключали опасное устройство.

– Этот дольше протянет. Надежность, дублирование функций. И я могу гарантию дать, на три года.

– Гарантию? – не поверил старец.

– Как сломается, получишь такой же. Безвозмездно.

Бражников подозрительно уставился на Олефира.

– Ты ведь человек, щедростью не отмеченный. Так какого рожна, сребролюбец? – казалось, что его борода шевелится отдельно от его тела. Значит, напрягся.

– Душу твою я все равно не куплю. И тела близких твоих ты мне не продашь. Целиком не продашь…

Тут пришло время вспомнить умение спасать свое тело от повреждений. Старец очень толково попытался ударить Валерия под ложечку. Затем в лицо. И еще, все равно куда. Олефир быстро отступал вглубь коридора, иногда ставя блок. К драке решил присоединиться Григорий. Вернее, просто попытался застрелить гостя. Валерий это увидел и постарался, чтобы старец оказался на линии выстрела. Пришлось быстро вспомнить еще немного боевых умений – в памяти с щекочущим хрустальным звоном распаковалось полдюжины утилит. Так что, когда прозвучал выстрел, пуля ушла в потолок, да и рикошетом никого не задело.

– Назад! – старец после вмешательства внука как-то успокоился. – Вернись на место!

Григорий снова скрылся за холстиной.

– Я бы не предложил такой вещи, не имея чего взамен, – чуть задыхаясь, примирительным тоном начал Олефир.

– Нечего мне у тебя, безбожник, покупать!

– Даже жениха для внучки? Соне-то пятнадцатый годок пошел! Пора думать.

Бражников нахмурился. Семья старообрядцев, хоть и большая, жила замкнуто. Последний раз человека из своих они видели шесть лет назад. Слышали, что где-то есть целые общины, но идти туда старец не хотел. Далеко, ненадежно. Вдруг это не люди доброго толка, а уже сгнившие манекены? И еще его крепко держал на месте незавершенный иконостас. Не зря же он золото и серебро из схем электронных выплавлял!

– А что за жених? Небось, очередной болван бездыханный, который в чанах болтается?

– Обижаешь! Я тебе «консервы» не подсуну. К свадьбе будет вполне живой, даже крещение примет. Честь по чести.

– Не врешь?

– Клясться не буду, но когда я врал?

– И человек этот всегда нормальным останется? – не унимался старец.

– Ну, таким вещам я не хозяин. Пару лет, думаю, протянет.

Валерий сильно рисковал – и не новой дракой, а простым отказом. Сказать наверняка, не решит ли прямо в эту секунду Бражников-старший готовиться к светопреставлению, не могла ни одна программа. Уж больно нервный, взвинченный был типаж.

Но Бражников согласился.

Олефир покопался в саквояже и извлек короткий, толстый хромированный цилиндр, больше всего походивший на колбу термоса. С одной стороны был прозрачный колпак, и под ним, свернувшись, ждал своего часа длинный тонкий жгут.

– Как только она возьмет его в руки, тот сам разберется, что к чему.

– Лучше бы этот жених нормальным оказался, – старец поискал, во что завернуть прибор, и Валерий дал ему отрез ткани. – Мне такую гадость долго отмаливать. И ей тоже.

– Нормально все будет. Вот тебе координаты, где этот парень сейчас лежит, – из кармана пиджака Олефир вытащил цветную бумажку. – Можешь прийти, посмотреть, в его сны заглянуть. Увидишь, как совесть просыпается.

Старец что-то невнятно пробурчал себе в бороду и, правой рукой придерживая цилиндр, левой умудрился спрятать бумажку. Пошел к себе.

Валерий зевнул, вытащил из саквояжа еще один отрез ткани, пару раз хлопнул им, как простыней, и тот стал быстро надуваться. Получился короткий матрац. Валерий постелил его у стены, бросил саквояж вместо подушки и лег вздремнуть. Все равно ждать надо было несколько часов.

Олефир в который раз усмехнулся сам себе – иллюзии оставались лучшим товаром на планете. Даже если он не продавал и не покупал их, а только использовал, все равно получалось провернуть дельце. Яйцеклетка женщины, лежащей в коконе и подключенной к виртуальности, теперь почти ничего не стоила. Однако если женщина вела образ жизни, приближенный к старым нормам, как сорокалетняя дочь старца, тогда все менялось: покупатели думали, что так можно получить потомство, жаждущее настоящей жизни, истинных ощущений. Чистой воды предрассудок. Весьма полезный оборотистым личностям, особенно если запустить в дом будущему «донору» пару жучков и точно подгадывать дни посещений.

Валерий перевернулся на другой бок. Ощущение тревоги не покидало. Он еще раз осмотрелся. Точно – в инфракрасном диапазоне было видно, что Григорий прокрался к занавесу, смотрит через прореху и теперь держит незваного гостя на мушке. Вероятность выстрела сравнительно мала, только спать мешала. Ладно, шут с ним. Все равно надо было не просто отдыхать, но и думать о следующем визите.

Места́ на вершине мира…

Раньше это были родовые замки баронов, а теперь небоскребы. Высота постоянно увеличивается. Сейчас можно залезть и на орбитальную станцию, но там не будет удобства, в космосе невозможно создать приятную, уютно-гламурную атмосферу. Так уж получается, что вершина мира – это бельэтаж, а не чердак.

Вот и апартаменты известной критикессы Чувиковой оказались не высоко и не низко, а как раз на уроне золотого сечения, в самом что ни есть центровом, козырном месте. Старая набережная, которая раньше выходила на залив, нынче открывала вид на поля сборки. Вода теперь обернулась белесой вязкой смесью, составленной из тысяч разновидностей наномехов, и в ней наподобие коралловых рифов, только много быстрее, росли композитные скелеты кораблей, основы платформ, корпуса челноков. Каждый день пейзаж менялся – перспектива то загораживалась новыми циклопическими сооружениями, то очищалась почти до дальнего берега. Гранитная набережная от этого не страдала. В самом ее центре, в узловой точке всей перспективы залива, стоял широкий, шестиэтажный мраморно-белый отель классических очертаний. С башенкой, обязательными часами, круглым окном и фигурными рамами.

Из окон Чувиковой открывался лучший вид.

Хозяйка апартаментов – женщина лет пятидесяти, если считать на старые возраста. Волосы, связанные в пучок на затылке. Седеющий локон, обдуманно спадающий на висок. «Половинные» очки в серебряной оправе, удобные для чтения книг, и платье, вызывающее в памяти образы последних десятилетий девятнадцатого века. Накинутый на плечи оренбургский платок делал ее на несколько лет старше.

Олефир почтительно стоял в дверях ее рабочего кабинета, а она под музыку Баха (фуга Соль мажор, услужливо подсказала ему безразмерная память) набивала очередную статью – и предложения в тексте были контрапунктами мелодии. Она так жила – в бесконечной и вдохновенной работе была ее суть, и тут ничего нельзя было поменять.

Последний аккорд, касание тускло вспыхнувшей клавиши.

– Я к вашим услугам, Валерий Игнатьевич…

– Добрый день, Екатерина Яновна, – он чуть поклонился и ступил на ковер.

– Вам, господин Олефир, надо бы фамилию поменять или имя, – она была в настроении и явно хотела пошутить.

– Почему же?

– Мне постоянно кажется, что Валерий и Олефир – два разных человека, – критикесса очень мило улыбнулась, и рядом с гостем вдруг обнаружился его призрачный голографический двойник.

– Ха-ха! – вполне искреннее рассмеялся Валерий. – Екатерина Яновна, неужели у меня такая корыстная физиономия?! Или нет, это не у меня, это у Валерия!

Она рассмеялась в ответ. Двойник исчез.

– Хорошо. Чем порадуете?

– Есть новые патенты. Весьма перспективные, – из непременного саквояжа явилась папка с бумагами.

– Вы же знаете, я не переношу разбираться в финансовых текстах! Давайте так.

Валерий еще раз вежливо склонил голову и тряхнул бумагами.

Искры, посыпавшиеся из них, сложились в красивую схему и отплыли чуть в сторону, чтобы удобней было смотреть. Особенно хорошо было то, что рисунок схемы подходил к орнаменту мозаики на стене.

– Ожидаемая прибыль, – свернутые в трубки листы сошли за указку.

– И все?

– А вот степень надежности, – Валерий старался говорить четко, без напряжения, избегая педагогических интонаций.

– Вы полагаете, мне понадобятся эти вклады в следующем тысячелетии? – в ее голосе прорезалось легкое кокетство.

– Они смогут стать стрежнем более значительных накоплений.

– У вас, как всегда, впечатляющие предложения. Но я не помню случая, чтобы вы поражали меня скромностью своих запросов, – она очень ловко извлекла откуда-то из чернильного набора длинный мундштук с уже вставленной в него зажженной сигаретой. Этот трюк всегда удавался ей так хорошо, что Валерий не успевал разглядеть, где именно прячется «курительница».

– Скромные запросы – слишком прямой путь к разорению. Екатерина Яновна, я желаю подать исковое заявление.

– Надеюсь, не против моей особы или принадлежащих мне фирм? – металлические интонации придали весу ее словам.

«Третьему Адаму» подумалось, что лишь стальная воля поддерживает эту женщину. Кто теперь обращает внимание на ее статьи? На новую теорию эстетики? Редко какой виртуал или обманник пожелает затратить время и вникнуть в сложнейшие хитросплетения ее намеков и тончайшую игру понятий. Программы вовремя и безошибочно подскажут, что модно смотреть и как правильно говорить в обществе. Ну а преображенные ее работами не интересуются. Так что приходится критикессе долгие годы жить в башне из слоновой кости, создавать новые изысканные тексты и помнить в лицо всех своих читателей. И плюс ко всему этому не забывать о финансовом благополучии – роскошную квартиру трудновато содержать на пособие.

Таких людей беречь надо.

– Сударыня, против вас я злоумышлять не намерен. Иск я желаю подать вместе с вами. На патент, принадлежащий третьему лицу.

– Кому, Валерий Игнатьевич, позвольте полюбопытствовать?

– Некоему обманнику. Залесскому Ибрагиму Павловичу. Вот его полное досье, – Олефир выдернул из свернутых в трубку листов один, с красной пунктирной каймой, и подал хозяйке апартаментов.

Она приняла листок, и несколько секунд простояла с закрытыми глазами и безо всякого выражения на лице. Советовалась с программами – в юридических делах она привыкла полагаться на электронные мозги, хотя и сама владела неплохим для человека набором знаний.

– Это долгое дело, – в ее голосе оставалось слишком много сомнения.

– Кроме того, у меня будет маленькое условие – мое имя не должно упоминаться. Совсем. Мои интересы будут выражены через стандартный банковский субсчет.

Критикесса сняла очки и протерла их уголком пухового платка. Олефир ощутил терпкий и одновременно успокаивающий запах тонко подобранных духов.

– Это может принести мне убытки?

– Нет.

– Вы серьезно?

– Абсолютно, Екатерина Яновна. Если хотите – проверяйте.

Снова не было уверенности, что все получится, снова Олефир мысленно зачерпнул памяти, сообразительности, обычной интуиции. Жесты и мимика собеседницы начали выстраиваться в открытую систему, но Валерий остановился. Нельзя «читать» ее, Екатерина Яновна наверняка поймет или просто почувствует, как изменился гость, и тогда точно отменит сделку.

Как бы там ни было, критикесса сообщила молодому человеку, что подумает и примет взвешенное решение. Только ей потребуется некоторое время.

Олефир с облегчением откланялся.

Почему-то в этом доме он всегда уставал, даже если бывал с ничтожно краткими визитами.

Рабочий кабинет любого из «третьих Адамов» всегда забит нагромождениями исписанных пачек бумаги, измаранных холстов, музыкальных инструментов, маленьких скульптур и прочего хлама, который использовался во внешней стороне тестов на человечность. Стихи на бумаге были то отвратительными, то остроумными, наброски и картины – какие посредственными, а какие великолепными, скульптуры – недоделанными, хотя порой в этой недоделанности проскальзывала гениальность. Будто жадный до хорошей репутации нувориш пытался купить себе все те классические умения, которых был лишен. Удачные решения ему подсказывали преподаватели, а сам он не мог создать ничего стоящего.

Ведь человек и не должен был владеть всеми искусствами одновременно. Проблема в том, что с безразмерной памятью легко увлечься, натаскать чужих озарений, как пуха в гнездо, уточнить стиль, обрести навыки – и готов очередной шедеврик. Сотворив пару картинных галерей, человек уже не ощущал вкуса вдохновения, превращался из подлинного творца во всего лишь дорогого конвейерного робота.

Вот и приходилось Олефиру брать первый попавшийся инструмент – будь то перо или стило – и приниматься за работу. Проходить тест на человечность. Проще себя можно было оценить, надев головной обруч и пару минут занимаясь своими делами. Но Валерий упорно не желал выглядеть как изделие на конвейере.

Валерий сидел перед маленьким стеблем чертополоха, заключенным в семигранном призматическом аквариуме. Время от времени он пощелкивал пальцами – и в аквариуме будто дул ветер. Критически осматривал растение, делал пару пассов – и оно чуть меняло форму и расположение листьев, на него иначе падал солнечный свет. Скоро должны были появиться цветы.

Попутно приходилось совещаться со «старшим братом», с той версией Олефира, которая давно стала программой.

– Зачем эти траты? Жених, патенты? – вкрадчивый голос генерировался прямо в нервах, потому трудно было его подслушать.

– Дальше будет еще больше, старший, – так же мысленно отвечал работник.

– Знаю, – начальство всегда было в курсе фактов и будущих событий. – Траты на воскрешения будут предельными.

– Я постараюсь не перешагнуть этого предела, старший, – одним движением Олефир будто прогнал куст через всю осень – тот пожух, потерял листья, и вот уже одинокий иссохший стебель клонится под дождем.

– Стараешься дать людям еще один шанс?

– Они этого заслуживают, – ответил человек.

– Нет уж, сколько промотали возможностей! Просто ты слишком добр, слишком.

– Старший, неужели я дал повод? – Валерий удивленно и обеспокоено поднял брови.

– Статистика не лжет. А у твоей щедрости не может быть других причин.

– Это недостаток?

Молчание на той стороне обеспокоило Валерия сильнее, чем давешний карабин в руках мальчишки. Олефир никогда не интересовался, чем занимается «старший брат», что теперь у него на уме и какой у него бизнес с теткой. Главное, чтобы воскрешал и обеспечивал возможность работы.

– Решай сам, – наконец последовал ответ.

Олефир парой обратных пассов вернул стебель колючего чертополоха в весну. Теперь осталось придумать, кому подарить эту семигранную призму с образом такого колючего и неприветливого цветка.

– Кстати, ты еще в пределах нормы. Сохранись в ближайшие пару часов.

– Хорошо. Сколько мне до потолка?

– Одной затяжки вдохновения уже хватит. Будь осторожнее в своих порывах.

Вот так всегда, ворчливо подумал Олефир: он сломя голову бежит от кокона до виртуального астрала. Отдышаться, и то не получается.

Больше говорить было не о чем. Олефир еще раз посмотрел на призму. Добротная поделка, такую вполне прилично презентовать деловому партнеру с соответствующими пожеланиями, и тот с чистой совестью сунет ее в мусорный бак. «Третьему Адаму» хотелось снова и снова править образ голографического цветка, чтобы любой мог разглядеть в нем судьбу человека.

Так, наверное, и будет, но чуть позже.

А пока он поднялся, отставил сканирующую панель, которая следила за движениями его пальцев и позволяла управлять цветком.

Перед сохранением надо было думать о самом важном, чтобы, проснувшись в следующий раз, не тратить время на глупости. Текущая интрига? Она уже запущена, и дальше требовалось действовать по старым схемам.

Олефир посмотрел на лучший набросок пастелью, который остался с позапрошлого раза. Там был короткий ряд коконов. Те его воплощения, которые не стали переходить в машинное состояние, в которых возможности разума не успели задушить человечность, а денег на преображение, на становление новой машинной личности, как всегда, не хватало… Для них не было возврата к обычному состоянию. Они лежали там – в серой галерее. Всего полдюжины его почти совершенных братьев. Он бы хранил их всех, и сам бы лег рядом, когда придет время. Но на это тоже не хватало денег.

По большому счету, денег не хватало на все человеческое. Кто не хотел становиться марионеткой, должен был превратиться в кукловода – оцифровать сознание и бесконечно совершенствовать его, как совершенствуют набор программ в любом компьютере. Валерий жил в годы перелома – как же давно это было! – когда уходило старое человечество. И он захотел остаться человеком – пусть и в руках самого себя же, давным-давно трансформировавшегося. Больше всего он боялся остаться последним человеком на Земле.

Белая вспышка – автомат в комнате, которая была одним большим анализатором, снял копию сознания с его мозга, и теперь ее содержание после смерти оригинала запишут в свежей, только клонированной голове.

Это было его крайнее сохранение.

Если только Валерий не протянет в рамках человечности еще неделю и не сможет оставить своему преемнику очередной матрицы своей памяти.

Здесь жизнь торжествовала в каждом кубическом миллиметре пространства. Громадный человеческий муравейник, в котором любой камень под ногами и случайная пылинка в воздухе жили и стремились продолжить род. Одежда на людях, мебель в домах, сами дома – в экологических системах здесь уже невозможно было разобраться обычному сознанию.

Обитатели называли все это буйство «Желтой Ахайей». Они могли назвать место как угодно и придумать в тысячу раз более изощренную обстановку – виртуальность позволяла практически все. Здесь был перекресток одного из виртуальных сообществ. Саркофажники валялись в чанах, берегли здоровье. Каждый из них мог жить в собственном мире, и они не отказывали себе в собственных вселенных. Однако же требовалось место, где можно было ощутить локоть соседа, пропитаться духом единства.

В итоге получилась тысячекратно увеличенная коммунальная квартира.

Олефир пробирался по тесным улочкам, таким узким, что стоило открыть дверь дома, как протиснуться дальше можно было только боком. Под подошвами хрустели панцири жуков, приходилось отмахиваться от мошкары. Небо над головой светилось тысячей светлячков.

Взрослые люди здесь еще спали. Дети были предоставлены сами себе, и даже в самое глухое время по улицам бродили кучки ребят, занятых своими, малопонятными посторонним делами. Иногда они обращали внимание на одинокого пешехода, но в карманах Олефира всегда хватало игрушек, а на лице мелькала вполне искренняя улыбка.

В центральные артерии этого муравейника следовало пробраться, пока утренние работники метлы и прочие коммунальные служащие не начнут перегораживать своими тележками все проходы. Тогда местные начнут ходить по крышам, заскрипит сеть из мостков и простых досок, переброшенных над улицами, – только уж очень хилые эти мостки, чужой здесь легко сломает шею. Да и местный житель в любой момент мог уйти в другой мир, а постороннему даже до ближайшей точки выхода приходилось несколько часов топать ножками.

И в одной из глинобитных мазанок, которые внутри были куда просторнее, чем снаружи, и в которых сотни дверей готовы были открыться в самые удивительные места, – так вот, там ворочался с бока на бок некий молодой человек. Ему все больше надоедали иллюзии, пусть и совершенные. Ему хотелось посмотреть большой мир и, может быть, встретить там свою настоящую любовь…

На широких центральных улицах пульсировали мостовые. Это было еле ощутимое вздрагивание камня под ногами, будто сердце Земли билось где-то неподалеку. А оно как раз поблизости и находилось – под единственной площадью. Хотя это был, скорее, амфитеатр с очень большой сценой и низкими трибунами. Там слышался мерный, медленный, но неостановимый стук, потому как каменное сердце не качало кровь, а только пыталось ударами снизу проломить мостовые.

– Голосуй за поправку к Конституции, твое неотъемлемое право на удовольствие!.. – прошипели на ухо.

Это в утренних сумерках к Олефиру пытался приклеиться какой-то горбатый агитатор в пончо. Здесь уже началась политическая жизнь. Правда, агитатор мог бегать только по отведенному для него квадрату и потому остановился у границы своего участка, а Валерий пошел дальше, не обращая внимания на призывы изменить Основной Закон.

В «Желтой Ахайе» был только один способ наверняка переговорить со здешним начальством – занять узловое место в будущей толкучке. Валерий отсчитал семнадцать шагов от первой ростральной колонны по направлению к серой арке выхода на Смоляной переулок и остановился ждать. Под ногами у него как раз было странноватое подобие креста – чтобы получить такое на желтом песчанике, надо очень долго топтать его каблуками со стальными набойками. Здесь каждый камень был украшен подобной меткой, для надежности ориентации – многие пытались высчитать правильное место. Только уж больно характерной была небрежность ударов, будто обладатель набоек знал, что его «крест» опознают в любом случае.

Видно, Олефир умудрился сделать это уже после своего крайнего сохранения, потому память об этих действиях не сохранилась. Полезный привет из прошлой жизни.

Чем ярче становились светлячки на небе, тем больше густела толпа. И скоро уже полусфера бело-огненных искр накрывала упорядоченную барахолку.

– Больше «серых клонов»!

– Новые саркодраги!

– Торчинг! Торчинг!

– Реализм тошнотный, реализм тошнотный!

Час шел за часом, и вот толпа особенно сгустилась – жаждущие встречи всегда донимали Бронза. Валерия не толкали, у спокойно стоящих людей был приоритет. Наконец он встретился взглядом с высоким, загоревшим, плохо выбритым человеком, одетым в пыльную, походившую на сенаторскую тогу, накидку. Сам Валерий тоже был здесь немного другим – высоким, но болезненно худощавым. Другие просители замолчали.

– Снова ты.

– А то!

– Системы охраны впаривать будешь?

– Война неизбежна.

– Обыкновенные суды неизбежны. Война – нет.

– С мертвецами судиться всегда проще, – неожиданно подмигнул собеседнику Валерий. – По моим расчетам, мы как раз сейчас сможем увидеть первую атаку.

– Не верю, – Бронз мотнул головой, но взгляда не отвел. – Ты слишком обижен на свою смерть – мы сожгли позапрошлого тебя.

– Давай еще подождем, поверишь!

– Ты так нагло говоришь, будто сам организуешь войну.

– Хочешь проверок? Я готов.

– Ты слишком легко на них соглашаешься, – собеседник никогда бы не возглавил эту банду эгоцентричных лентяев, верь он простым проверкам.

– Просто я очень хочу получить свои комиссионные…

Олефир щелкнул пальцами, и обычный экран, появившийся в воздухе, показал всем, что делается на складе коконов. Некий старик в самодельной одежде, лаптях из аппаратных шлейфов, с ладанкой на груди и солидным стволом в руках шел от установки к установке. Заглядывал в дисплеи с изображениями лиц и характеристик спящих.

– Думаешь, я не знаю? – Бронз ощущал состояние систем в любое время суток. – Он вполне безобиден.

И старец Бражников действительно был спокоен, отец семейства искал будущего жениха своей внучки, молодого человека, которому надоедают иллюзии. Только вот лицо в соседнем с жениховым дисплее что-то затронуло в его душе. Олефир сейчас не мог знать, что именно. «Третий Адам» только понимал, что здесь проявляется работа «старшего брата»… Глаза у старовера опасно сузились, и он весь подобрался.

А дальше все произошло очень быстро. Старик решил действовать. Во всяком случае, охранная система подумала именно так. Рявкнула сирена, вспыхнули красные предупредительные лампы. Старика это вразумить не могло: что ему до сатанинских огней? Следующий шаг охранной системы – выстрел резиновой пулей. Он должен был разрушить «пушку» в руках Бражникова. Но старик не выпустил из рук оружия (еще бодрый, с мрачной усмешкой подумал Олефир). Растрескалась только внешняя радароустойчивая оболочка, и меньше чем через секунду он спустил бы курок.

Старика могла остановить только смерть. И она пришла в обличье свинцовой пули.

Вокруг Олефира стало чуть просторнее, а в большом зале некоторые баки-коконы распахивались, как вспоротые брюха селедок, и оттуда почти что выпрыгивали самые нервные из виртуалов. Как были, в трубках, проводах и маточной слизи, они шли к мертвому телу со снесенным затылком, и скоро вокруг уже стоял кружок людей, недовольных своим выходом из цифровой нирваны.

– Права на «возгонку» они так вам не оставят, – это был эффектный момент для обращения к Бронзу. Тот оставался в «Желтой Ахайе» и стоял, полуприкрыв веки, – слишком много сигналов к нему поступало.

Валерий будто увидел себя глазами этого человека – недалекий, жадный, но очень удачливый торговец. Один из тех мелких шакалов-рвачей, которые никогда не переведутся под луной. Он, этот самый торговец, не мог знать всего объема конфликта и не представлял, какие данные сейчас, в эти минуты, получает вся система безопасности. Но он угадал время.

– Я переговорю с тобой завтра. Нет, послезавтра. Отдельно.

Бронз повернулся и так же медленно пошел к зеленой арке, только рисунок толпы вокруг него теперь был другой – быстрый и нервный. Начиналась маленькая война, и виртуалы-саркофажники не знали, будет ли она для них победоносной.

Олефир попытался вспомнить, как звали Бронза еще двадцать лет назад – до того, как игровой ник заменил ему родное имя. Где-то в глубине памяти было готово раскрыться досье, но Валерию вдруг расхотелось перечитывать эту информацию. Она была несущественной.

* * *

Квартира Олефира теперь напоминала банковский сейф, причем не простой бронированный ящик, а наглый, агрессивный инструмент для сохранения денег, который при случае может и током ударить, и пол из-под ног выдернуть.

Меры предосторожности.

Первые сутки спровоцированных им военно-судебных действий не принесли явной победы ни одной из сторон. Валерий на экранах видел графики поданных исков, встречных исков, вынесенных судебных запретов и прочих юридических действий. Сами по себе они были дорогостоящими, но прямого ущерба нанести не могли. Обе стороны пытались парализовать охранные структуры соперников и принудить их к все более серьезным закупкам новых средств обороны.

Обвиняли, понятно, в экологической вредности, в аморальности, в косвенных попытках неуплаты налогов (недоказанное обвинение в прямой неуплате падало на доносчика). Туго шли гражданские иски по шпионажу в пользу внеземных цивилизаций – стороны подали их практически одновременно.

Людям почти уже и не требовалось вмешиваться в работу прокурорских, адвокатских и общеюридических программ. Диспуты шли по ту сторону логики и за пределами человеческого мышления. Лепта, которую внес иск Валерия Игнатьевича Олефира, поданный в союзе с некоей критикессой, практически ничего не могла изменить.

В дополнение к искам шли диверсии.

Здесь люди тоже были вроде как ни при чем. Они лишь выпускали джиннов: одни комплексы механизмов конструировали другие, те – третьи, все это переоформлялось на новых владельцев, пока конец цепочки не терял всякую юридическую и конструкционную связь с исходными звеньями. Тогда механизмы ползли убивать своих противников. Или летели. Могли просто катиться. Главное, чтобы враждебные действия направлялись только на указанные мишени.

А то нагрянет инспекция преображенных – тех оцифрованных людских сознаний, которые имеют в государстве реальную власть и для которых разборки каких-то там обманников все равно что собачий лай. Война закончится, останется одна общественная терапия.

Особую пикантность всему конфликту придавало расположение сторон. Обе группировки жили в одном большом агломерате зданий, да еще с общим экологическим циклом. Это все до ужаса напоминало ранее Средневековье в Колизее – две суверенные деревни, которые существовали в разных концах трибун и враждовали по лилипутским поводам.

Олефир, не вылезая из виртуальности, азартно наблюдал за процессом. К нему тоже могли нагрянуть какие-нибудь электронные стрекозы и занести фиолетовую наноплесень. По счастью, он жил за три квартала от воюющего агломерата, в такую даль экспедицию могли отправить только по очень серьезному поводу.

Стороны испробовали вирусы, паразитов плюс небольших прыгучих роботов, смахивавших на тушканчиков. Меньше чем за сутки поменялись стратегия, тактика, даже эстетика боевых действий.

Когда обманники смогли замкнуть водопровод, да так, что он потреблял столько же энергии, сколько и раньше, а воду не выдавал, Валерий понял, что кризис наступит вовремя и еще – что в одиночку ему не справиться. Слишком быстро росла стоимость транзакций свежих идей, это тянуло за собой перепроверку сторонами всех вероятностных линий. Он не сможет одновременно быть в двух местах, а малейшее промедление – и другая сторона разведает замысел, сделает выводы.

Нужен был двойник. Следующий клон, запасной, который уже вызрел в коконе. Необходимо было только загрузить в него последнюю копию себя. В этом решении чувствовался запах мертвечины, в нем сквозил фатум, отчаяние и гнилая неизбежность. Вот чем закачивается солнечный оптимизм первых часов новой жизни – чеканным словом «надо» и очередной могилой.

Валерий сосредоточился и мысленно вызвал «старшего брата».

* * *

Олефир трехдневной свежести – всего-то времени прошло с посещения его личного колумбария – осторожно проходил все ступени охраны обманников. При нем не было ничего электронного или механического. Проверяли его и на предмет биологических подлостей, однако сканеры не засекали новые цепочки нейронов в мозгу и вообще усовершенствование нервной системы.

Ждали вирусов или модифицированных насекомых. Ну, в крайнем случае, ядовитой слюны.

Валерий прошел последнюю прозрачную кабинку в череде других, тонкие осьминожьи щупальца выпустили его. Перед ним открылось начало длинного изгибающегося коридора. Еще бы сутки назад он поразился той продуманной, филигранной эстетичности здешнего дизайна, когда и очертания, и фактура, и свет, и все возможные смыслы предметов укладывались в одну фразу: «Добро пожаловать!» – причем произнесенную без лишней помпы, без навязчивости или лести. Людей просто приглашали пройти дальше.

Сейчас Олефир мог поймать пределы этой гармонии, вычислить ход мысли авторов.

Только вот на лице и в мыслях по-прежнему надо было поддерживать восхищение, пусть и не горящее, не истовое, но заметное.

Коридор серый, коридор черно-красный, мраморная лестница. Чем дальше, тем больше вокруг голограмм. Иллюзии заменили букеты цветов, а потом и вазы, в которых эти букеты стояли. Отделка стен, паркет, росписи на потолке – все это становилось обманом. В уме посетителя горела иная, более правдивая картинка, однако Валерий понимал и другое: даже голый железобетонный коридор местные проектировщики сделали вполне гармоничным, и было в этих пропорциях какое-то очарование функциональной простоты.

Иллюзии, в которых здесь жили люди, потребовали уйти от эстетической прямолинейности. Никаких коконов, здесь их не называли иначе как «саркофагами». Действительность невозможно отменить – ее разрешено только приукрасить. Пышный, даже избыточный декор призрачного убранства – и аскетичная обстановка в реальности. Обманники могли видеть все. Волшебство было в том, что каждый из уровней реальности по-своему оказывался независим – и одновременно они были необходимы друг другу. Эта гармония противоречий скрывала прямую ложь, только не могла изжить ее совсем.

Потому не обманщики, не лжецы, но обманники.

Олефир пришел в большое пространство – парковый уровень. Добропорядочная семейная жизнь, женщины прохаживаются с колясками по каштановым аллеям, мимо носятся стайки детворы. Умиротворение. Здесь пришлось искать правильную скамейку – как раз между бронзовой абстрактной скульптурой (реальный пьедестал напоминал кладбищенскую плиту) и кустом сирени (только начинающим увядать, но еще вполне живым и с настоящим запахом).

Необходимый человек принимал посетителей с меланхолическим выражением лица. Был одет в призрачный франтовской костюм и вполне реальную бумажную пижаму. Газета в его руках была лучше настоящей – изменяла строчки своих текстов, подсказывая хозяину нужные сведения. Если присмотреться, в парке была видна очередь из посетителей, каждый шел своей дорожкой и вроде как совсем в другую сторону, только их настороженно-внимательные взгляды образовывали гибкую структуру… Валерий сообразил, что одновременно рассматривает изображение парка с нескольких камер и заодно прогоняет картинку через аналитические программы. Еще и не такое раскопать можно, да только сейчас не нужно. Надо просто слушать собеседника.

– Знаете, раньше на дорогах бытовало правило – на место смерти водителя вешать венок. Некоторые столбы, которые у сложных перекрестков, говорят, все в таких венках были.

– Намекаете, что я здесь умер?

– Снова попробуешь обмануть, так и умрешь, – в голосе Рогута не слышалось ноток гостеприимства. Ни малейших. А на вид такой легкомысленный джентльмен в канотье с зеленой лентой…

– Венков не надо. От них только пыль, – сесть Валерию не предложили, потому пришлось стоять на гравийной дорожке, сдвинув собственную соломенную шляпу на затылок и не зная, куда деть трость. – У меня разговор по моему иску. Я могу отменить его. Только у меня предложение.

Рогут промолчал, только смотрел на квадратное лицо Валерия.

– Я подсказываю вам, как не проиграть в конфликте.

Здешний начальник засмеялся. Он смялся так тепло и искренне, что даже случайному посетителю стало бы понятно – Рогуту незачем обижаться на людей. Он порядком в них разочаровался и теперь принимал нового посетителя за мелкого жулика. В крайнем случае, за наглого прожектера. А зачем злиться на таких? Достаточно просто выкинуть за порог.

– Две секунды сомнения перед решением по водопроводу. Дело решил солнечный зайчик – ты тоже захотел ничего не бояться и скакать, где вздумается, – ровным голосом, будто ничего не услышал, продолжал свои рассуждения Валерий. Читать в памяти людей он еще не мог, это были данные «старшего брата».

Однако понять, что именно думает Рогут, посетителю было вполне по силам. Тот резко оборвал смех. Валерий стал комментировать его лихорадочные выводы. Главное было попадать точно в такт.

– Не Боровиков, он ни при чем.

– Напрасно, приду в следующий раз.

– Почему? Я реален.

Несколько жестов, гримас и прочих мимических ухищрений были дополнением.

– Значит, читаем мысли, – обманник быстро собрался, он все еще не верил и подозревал элементарный обман. – И кто же твой покровитель? Чего он хочет?

– Давай я будут отвечать только на вопросы, для которых знаю ответы? – Валерий отпустил палку, и она осталась стоять. То, что гравий под ними уж точно не был ровным, ничуть не мешало делу. Палка стояла и даже не думала шевелиться от легкого вентиляционного ветерка.

А ведь все механизмы, необходимые для подобных фокусов, должны были всплыть при проверке.

Олефира сейчас проверяли по второму разу – он чувствовал это сканирование. Работали все распознающие системы обманников. Только снова ничего не находили.

Да и вопросы здесь были лишними. Олефир видел, что эффект сработал. Расчеты подтверждали. Оставалось только сообщить предводителю обманников рекомендации.

– Суд на выездных заседаниях уже два дня проходит. Примени право «площадной демократии». Пусть все твои явятся в зал и потребуют справедливости. Судья автоматически примет вашу сторону.

– А если нас перебьют по дороге? Несчастный случай? – самоуверенность Рогута обернулась язвительностью.

– Я же не предлагаю вам всем выходить на улицу. Дело простое – десяток коридоров, пара герметичных дверей, и вы там.

– То есть предлагаешь многим из нас покинуть обиталище, – Рогут обвел взглядом парк.

– Будьте реалистичнее! – скорчил равнодушную гримасу Валерий. – Лучше начинать это действо прямо сейчас.

– Так кто все-таки покровитель? – Рогут настаивал.

– Я. Только «старший брат».

– Стало быть, ты у нас – богатенький и умненький клон. И что мы получим, если послушаемся этого совета?

– Сохраните немного самоуважения. Или хотите, чтобы большие парни прямо указывали вам, какой рукой брать ложку? Делай что должен, Рогут Павлович. Кстати, о богатстве: признаешь иск критикессы на одну треть. Пусть старушка порадуется! – Валерий печально вздохнул. – Не разорялись бы вы так на детей, все бы тут состояниями обзавелись – глядишь, и с виртуалами смогли бы мирно разъехаться. А сколько из вашего потомства в большой мир уходит?

Это был ехидный и запрещенный вопрос. Практически удар ниже пояса. Столь редкие из человеческого потомства теперь оставались людьми, а не бросались в бездны совершенствования… «Жестоко?» – спросил он сам себя. Нет. Просто Олефир видел систему мышления обманника и понимал, что сейчас этот аргумент будет самым действенным.

Почти одновременно другой Валерий Олефир, тело которого было чуть моложе и чьи пальцы никогда не ставили на полку в библиотеке погребальную урну, сейчас лежал на диване. Желтый гибкий обруч на голове в этот раз обеспечивал не тестирование личности хозяина, а лишь его виртуальную прогулку. Правда, перед тем как лечь туда, прочитал записку, приколотую к валику: «Принюхивайся к благим намерениям, вдруг завоняют».

Этому совету стоило последовать.

Офис Бронза был самым обычным, можно сказать, стандартным деловым помещением. Интерьер без украшений, излишеств или фотографий близких на столе. Скупость в деталях и блеклость в красках. Хозяин принял такую же личину – делового и равнодушного субъекта с впалыми щеками и губами ниточкой.

– Между прочим, мы тут кое-что раскопали, любезнейший, – тон виртуала тоже не отличался благодушием. – Это ты послал старого сумасшедшего на убой.

– А он жив, – Валерий смотрел на собеседника совершенно невинным взглядом честного труженика.

– Кто? – не понял Бронз.

– Старик. Бражников, кажется, его фамилия. Вот где он сейчас обретается, – на столе, который был одним большим дисплеем, загорелся адрес.

– Не верю, – автоматически парировал собеседник.

– Проверь. Тщательно. Лучше пошли туда человека, а то снова решишь, что я тебя на мелочах развожу.

Виртуал ничего не ответил. Но кто-то сейчас наверняка поехал по этому адресу, чтобы своими глазами убедиться, пощупать, может быть, даже каплю крови взять у воскрешенного человека.

– Поскучай пока, – виртуал исчез.

Валерий еще раз осмотрелся. Нет, в офисе решительно не за что было зацепиться взглядом. Он тяжело вздохнул и вытащил из внутреннего кармана сигару. Раскурил. Внезапно рассмеялся почти беззвучным смехом – он бережет здоровье, наслаждаясь виртуальным табаком, но тело-то придется все равно менять еще раньше, чем оно выработает свой ресурс…

Бронз явился через четверть часа, причем торопливо, еще указывая на что-то рукой предыдущему собеседнику. Повернулся к Олефиру.

– Такие интриги тебе не по карману, – в его голосе уже была некая осторожность, даже опаска, но не к Валерию, а к той силе, которая стояла за торговцем.

– Я знаю это лучше других, – Олифер развел руками, будто показывая, что беден он и ни в чем не виноват. Провокациями заниматься не умеет.

– Так в чем твое предложение? – Бронз был готов выслушать.

– Не мое, мне тут передали.

И Валерий слово в слово повторил предложение своей старшей копии, сделанное обманнику.

Бронз, естественно, поначалу не был настроен решить дело общим подъемом из виртуальности.

– Я же не требую навсегда… – примирительным тоном вещал Олефир. – Сходите на полчасика, потом вернетесь. Невредно иногда проветриваться. Я же вас не прошу за город выехать!

Главный аргумент «против» пока не звучал – смерть и воскрешение старика-фанатика могли оказаться еще одной военной хитростью. Эта провокация начала боевые действия, ее продолжение могло их завершить самым фатальным образом для одной из сторон. Однако и главный аргумент «за» был известен обоим, потому Олефир так его и не высказал, – деньги. Еще неделя противостояния, и общины обанкротятся. Виртуалы не смогут позволить себе такого количества детей, и придется менять образ жизни – окончательно уходить в цифровые вселенные.

Тогда виртуальность станет не просто домом, а тюрьмой.

– Подумай, что будет, когда это предложение окажется перед Рогутом?

– Он мужик упрямый.

– Возьмут к ногтю и упрямого.

В итоге уламывание, демонстрация новых доказательств и общая подготовка почвы заняли полтора часа.

Спусковым крючком послужило вполне связное донесение от периферийной приборной разведки – жучок в сорок седьмом коридоре начал передавать картинку. Обманники в большом количестве выходят из привычных секторов обитания. Проще говоря, со своих этажей.

Бронз в бешенстве посмотрел на Валерия. Будь торговец здесь во плоти – он бы погиб на месте. Потому как первой мыслью виртуала было, что его отвлекли, не дали постоянно вчитываться в данные разведки, и что самое подлое – отвлекли чистой правдой.

Виртуалам надо было повторять маневр противника, но в другой форме. Надо было обдумать финты прямо сейчас.

– А мои деньги? – самым естественным тоном осведомился Валерий.

Бронз, все еще плохо соображая от злости, щелкнул пальцами. Одновременно с обрывом связи на счет торговца перепала какая-то мелочь.

Младший Олефир стянул с головы обруч и стал собираться.

У старшего Олефира оставались дела в суде: все держалось на честном слове, возможность еще не стала реальностью.

Нестройную массу обманников надо было довести до места, а сделать это оказалось не проще, чем затушить пожар, таская воду в решете. Валерию пришлось забирать под контроль встречные «сюрпризы». Давить в зародыше массовые истерики. Давать людям новые иллюзии. Подгонять толпу отстающих.

Он начал казаться самому себе одним большим зеркалом. Отражения тысяч интриг, механизмов, надежд – это все невозможно было охватить сознанием, но притом все это как-то умещалось у него в голове. Он все больше расширял психику, все ближе становился к «просветлению», и для него уже не было обратного пути…

Суд прошел в большом спортивном зале и обернулся митингом. Крики, «пищалки», раскрашенные физиономии, даже маленькие транспаранты. Все именно так, как и должно быть при выражении «воли народа». Временная победа – голограмма судьи зачитала решение на скорости вдвое выше человеческой речи – и поспешное возвращение. Первый такт, первое движение педали.

Олефир отстал от обманников и встретил группу виртуалов. Не слишком большую, но достаточную для отмены предыдущего решения суда. Чтобы допустить новых посетителей к процессу, их пришлось разоружить. И тоже был митинг – виртуальное присутствие обернулось многотысячной толпой. Второй такт, поворот колеса и нажатие второй педали.

И все.

Цепь замкнулась, заработал велосипед. Остальное было уже не его делом. «Старший брат» поддержит процесс. Чтобы сохранить себя, людям придется выбираться из коконов и дышать воздухом, отключать редактирование мира и смотреть на Вселенную трезвыми глазами. Счастья от этого не возникнет. Окрестности своих маленьких уютных мирков они населят выдуманным злом. Однако соль в том, что у людей будет чисто человеческая причина отказываться от иллюзий – вражда с другими людьми. И чтобы разобраться с противниками, придется лично явиться на поле боя.

Хождение по судам не будет вечным. Пройдут сотни метаморфоз: попытки разорвать круг, уйти к роботам, объединиться, просто перевешаться всем вместе на люстрах. Только двухтактная система сохранится, люди останутся людьми. И эту общину можно будет вывести куда угодно. Хоть в другую звездную систему. Какое-то из будущих перерождений Олефира об этом позаботится.

* * *

Старший Олефир зашел в какой-то случайный кабинет недалеко от зала суда. Там было пусто. Он смотрел из окна на вечернее небо – городские огни не давали показаться звездам, и казалось, что над улицами висит неоновый туман.

Уходили последние минуты – и что-то недоброе начало с ним твориться.

Олефир почувствовал, как вещи вокруг него теряют свою прозрачность, лишаются собственных историй и внутреннего смысла. Его маленькое личное «Я» вдруг ослабело, уже не было центром Вселенной и вместилищем знаний. Окружающее бытие стало очень привычным, но в то же время и слишком тесным. Олефир последние сутки начал привыкать мыслить с размахом и точностью. А теперь он стал как альбатрос с отмороженными крыльями, которого засунули в очень маленькую клетку, – он чувствовал, как съеживается память.

Нехватка самого себя оказалась мучительной. Он будто остался в мире один, и тьма подступала к глазам, поедая память. На мгновение пришла клаустрофобия.

«Старший брат» начал отключать его от виртуальных ресурсов. Пересыхали каналы связи, а новые белковые цепочки в мозгу становились бесполезными нагромождениями клеток.

Закономерный итог. Сейчас к нему придет смерть. Он, правда, не помнил, как это случалось в прошлые разы, записей этих моментов не сохранялось, но ошибиться было невозможно.

Сзади тихо открылась дверь. Это его собственные шаги.

– Пожелания будут?

Олефир пожал плечами. Страх не должен мешать ходу мысли, пусть и плохо получается думать.

– Отдохни. Хотя бы месяц. Жизнь оборачивается слишком редким пунктиром. Надоело. Возьми отпуск. К Юле съезди.

– Не возражаю.

Движение воздуха, может шелест ткани или еще что, но шестое чувство безошибочно подсказывало, что орудие убийства смотрит ему в затылок.

– И еще одно: пусть моя урна будет из гематита.

– Это кровавик? – уточнил голос, похожий на эхо.

– Да.

С громким хлопком пришла темнота.

Он появился вечером, в пятницу. Нет, не 13-го. Дата была совсем ни при чем. Но от этого пятница не стала менее «чертовой».

Он возник в моей машине, словно персонаж голливудского боевика. Есть такое клише – главный герой смотрит в зеркало заднего вида и вдруг видит его. Но сначала я услышал голос.

– Куда едем? – спросил он. Видимо, он посчитал, что это приветствие.

– Кто ты? – вопросом на вопрос ответил я.

– Чарли. Просто Чарли.

Неприятное имя. В американских фильмах так часто зовут маньяков и психов. Я посмотрел на него в «то самое» зеркало заднего вида. Он не был похож на американца.

– Ты смахиваешь на русского. Почему родители так странно назвали тебя?

– Я сам так себя зову, – сказал он.

Он не понравился мне с первого взгляда. Не люблю людей, которые не ограничивают себя условностями. Обычно это плохо заканчивается. И для них, и для тех, кто рядом с ними.

– Я пришел решить твои проблемы, – сказал он. – Ты помог мне. Я помогу тебе.

– Хорошо, – сказал я и завел машину. – Тогда поехали. И не спрашивай куда…

Мы добрались до центра за двадцать минут. Час пик уже прошел, и дороги были свободны.

Я припарковал машину за углом от входа и даже не стал закрывать ее. Просто вышел и хлопнул дверцей. Чарли последовал за мной, словно тень…

В здании не было ни души. Пятница, вечер. Сотрудники давно уже весело отмечали наступление выходных, отвисая в барах и пабах. Лишь эти двое забились в свой офис и, словно хомяки в норе, продолжали набивать защечные мешки рублями, долларами и евро.

Я нашел их в самом дальнем от входа кабинете.

– Что вы хотели от меня, господа? – спросил я.

Они недоуменно воззрились на меня из-за своих столов. Их мордочки подергивались от неожиданных эмоций.

– Возможно, это вы хотели погасить долг? – мягко, словно разговаривая с больным, начал один из них.

Я знаю эту змеиную манеру – в любой момент кажущая мягкость могла взорваться агрессивным натиском. И горе тому, кто окажется в их жестких объятиях!

– Я никому и ничему не должен, кроме своих родителей, – ответил я. – Не путайте слова «долг» и «заем»…

И тут я увидел ужас на их лицах. Словно по команде, они синхронно подняли руки, закрыли ими свои лица – от меня… Нет, не от меня. Бах, бах, бах, бах! Четыре выстрела – и все в цель…

Нельзя спрятаться от проблем, просто закрыв глаза. Эти двое забыли, что бизнес – не игра в песочнице. Потому они лежали на полу с простреленными головами, а я, целый и невредимый, стоял и смотрел то на них, то на большой черный пистолет… который сжимал в своих руках Чарли.

– Зачем ты это сделал? – спросил я.

Чарли сунул пистолет за брючный ремень.

– Я же сказал, что решу твои проблемы. Они хотели от тебя денег. Теперь они не хотят ничего. Я устранил проблему.

– Но ты создал новую. Меня посадят в тюрьму! – я смотрел на лицо Чарли и видел, что ему это все равно. – Учти, если меня арестуют, я выдам тебя!

Он рассмеялся, в его голосе слышались льдинки.

– Тебе никто не поверит. У меня не было мотива. А у тебя был.

– Зачем ты это сделал? – снова спросил я.

– А разве ты сам не хотел этого? – вопросом на вопрос ответил он.

Он был прав, этот герой голливудского боевика. Хотел. Но я никогда бы не сделал этого.

– Не впадай в истерику, – холодно посоветовал он. – Тебя никто не видел, кроме этих двоих. А они уже не скажут ничего.

– Убийство – не выход. Деньги все равно придется отдавать.

– Сожги расписки, сотри файлы. Или просто беги. Трупы обнаружат только в понедельник. У тебя есть два дня. За сорок восемь часов ты можешь оказаться далеко отсюда.

– Помоги мне! Найди расписки.

– Извини, бумаги – не мой профиль. Я решаю проблемы при помощи пистолета. И только.

Он шагнул мне за спину, и я понял, что так он торопит меня уйти. Я вышел из офиса, оставив за спиной два трупа и непогашенный заем в двести тысяч долларов…

Улица перед зданием была полна вечернего смога, но зато свободна от прохожих. И это давало мне шанс… Я свернул за угол. Машина тихо урчала в ожидании меня. Оказывается, я даже не выключил зажигание. Размеренной походкой, не привлекая ничьего внимания, я спокойно подошел к ней. Заднее сидение пустовало. Чарли со мной больше не было. Он скрылся в тумане.

Изобретатель и заимодатели встретились в бизнес-руме на втором этаже. Там было все для того, чтобы он мог рассказать им о своем гениальном проекте: флипчарт, проектор, удобные кресла и неудобные столы… И изобретатель использовал оборудование на полную катушку. Он говорил, как ему показалось, целую вечность. Он убеждал их в том, что его изобретение осчастливит человечество.

– Мне нужно приблизительно пятьсот тысяч. И пару лет. Но это очень приблизительно…

Инженер был взволнован, взлохмачен и небрит. Заимодатели (он прозвал их «ростовщиками», ведь он фактически закладывал им свой мозг) – спокойны и гладко выбриты, а их прически лежали волосок к волоску. Между ними лежала пропасть непонимания. Преодолеть ее было практически невозможно…

Ростовщики и верили, и не верили ему. Они считали, что изобретатель слишком много хочет. Кроме того, они не хотели видеть счастливым все человечество, им достаточно было осчастливить себя.

– Мы даем вам сто тысяч сейчас. И еще сто – через год. Но только если предварительные результаты будут удачными, – сказали ему напоследок они, посверкивая контактными линзами.

Что оставалось делать изобретателю? Ведь на нем лежала ответственность за целую группу бывших однокашников. Талантливых и работоспособных, хотя и без божественной искры. Еще со времен института они поверили в его гений и пошли за ним, отказавшись от собственных карьер. Лучших сподвижников ему было не найти.

Но уже несколько лет они трудились над проектом, ничего не получая взамен. Еще чуть-чуть, и их терпение лопнуло бы. А эти ростовщики были не первыми, кому инженер демонстрировал свое изобретение. Но первыми, кто хотя бы не крутил пальцем у виска.

Он согласился.

Она пришла в тот момент, когда явь вдруг начинает переходить в сон, а сознание расплывается в легкой дымке дремы. Нежное шуршание сминаемой простыни… прижавшееся тело, горячее и одновременно прохладное…

– Кто ты? – спросил я.

– Ангела! – в ее голосе звучал перезвон серебряных колокольчиков.

– Редкое имя… – я усомнился в его правильности. – Может быть, ты – Анжела?

– Анжела – имя для шалавы, – возразила она. – А я – Ангела. Девушка-ангел.

Теперь мне все стало ясно.

– Значит, ты пришла подарить мне неземное блаженство? – усмехнулся я.

– Прекрати говорить со мной так, словно я проститутка! – ее мягкие губы закрыли мне рот, и на несколько минут я утонул в них.

– Выключи свой мобильник, – вдруг сказала она, оторвавшись.

– Зачем?

– Я не хочу, чтобы кто-то помешал нам.

– Но кто тогда нас разбудит?

– Солнце.

– А если что-то случится?

– Где?

– В мире.

– Значит, мы пропустим это событие, – ее губы вновь коснулись меня, и я забыл обо всем…

Меня разбудил шум на улице. Кто-то хлопал дверцей машины. Где-то поодаль ревела полицейская сирена. Я открыл глаза и тут же зажмурил их – луч солнца сумел пробиться через частокол жалюзи и ослепил меня. Судя по всему, день был в самом разгаре. И это означало только одно – я не успел убраться из города на утреннем автобусе.

Не вставая с кровати, я завертел головой по сторонам. Свернувшееся в жгут одеяло, разбросанные подушки. И я, один, на смятых простынях… Ангелы больше не было. Она ушла вместе с ночью.

Я подобрал валяющийся на полу мобильник. Аппарат был мертв. Точно, ведь я сам отключал его! Но сколько сейчас времени? Большим пальцем я ткнул в полустертую от частых нажатий кнопку «Вкл» и снова откинулся на подушку, дожидаясь, пока на экране проявятся часы. Однако едва экран осветился, как телефон издал противный писк. Звонил приятель-телерепортер.

– Ты почему не брал трубку?! Я названиваю тебе уже час!

– Что-то важное?

– Очень! Очень! Твой дом окружен полицией. Говорят, что ты замочил этих крыс из «Вайнер и Вайнер»!

– Это не я. Это…

– Все равно! На полицию давят. За фирмой стоял кто-то с самых верхов. Делай ноги скорее!

Я бросился за одеждой. Но предупреждение пришло слишком поздно. На лестнице уже слышались тяжелые шаги. А другого выхода из квартиры не было. Ночь с Ангелой слишком дорого обошлась мне…

Лаборатория изобретателя нисколько не походила на их собственный стерильный офис, и это сильно раздражало «ростовщиков».

– Какие результаты вы уже можете показать нам? – спросили они, брезгливо оглядывая захламленное полуподвальное помещение. Лаборатория пустовала – в пятницу вечером отдыхать хотят даже ученые.

Изобретатель снимал «каземат» не от хорошей жизни. Каждый доллар из транша он старался вложить в дело. Но кредиторов больше интересовал результат…

– Опытный образец готов, – изобретатель радостно продемонстрировал им мешанину плат и проводов. – Дело за испытаниями.

«Ростовщики» с недоумением посмотрели на спутанный комок. И уточнили:

– То есть, вам нужны еще деньги?

– Да. И время.

Они переглянулись и сразу поняли друг друга.

– У вас есть месяц на то, чтобы вернуть наши двести тысяч или запустить прибор в серийное производство!

– Да вы что?! – задохнулся изобретатель. – На это уходят годы…

Однако они не слушали его. Они привыкли, что должники обычно плачутся. Чем жестче с ними, тем лучше, считали они. Но он не был обычным должником. А они этого не поняли.

Входная дверь чуть ли не гнулась под напором стучащих. Казалось, что снаружи она вся уже покрыта вмятинами от их бронебойных кулаков…

– Не подходи к двери! – жестко приказал мне Чарли.

Он стоял за углом в гостиной, и черный пистолет в его руке снова жаждал крови.

– Уйди с линии огня. Если они будут стрелять в дверь, то попадут в тебя.

Я спрятался за его спину. У него была удобная позиция. Спереди его прикрывала стена, и одновременно он видел входную дверь в большом зеркале в прихожей.

– Почему ты не уехал? – спросил Чарли, пристально вглядываясь в зеркало.

Стук прекратился. Похоже, омоновцы, отчаявшись решить делом миром, готовились к штурму.

Что я мог ему ответить? Рассказать про Ангелу?

Мне не пришлось ничего выдумывать. Раздался взрыв, и дверь влетела в прихожую. А следом в белесых клубах штукатурки показалось несколько темных фигур… Высунув руку с пистолетом из-за угла и ориентируясь на картинку в зеркале, Чарли начал стрелять. Тяжелый пистолет в его руке ни разу не дрогнул.

Но тут и сзади нас послышался шум. Разбрызгивая осколки стекла, в окна влетели еще двое. Выставив вперед короткие автоматы, они бросились к нам.

Чарли понадобилось всего несколько секунд, чтобы перенести огонь вглубь квартиры. Однако было поздно. Группа захвата действовала молниеносно. Я успел увидеть, как пуля чиркнула по шлему одного из омоновцев, срикошетив в телевизор. А потом свет выключился…

Изобретателю нужно было пару лет и несколько сотен тысяч долларов. Вместо этого перед ним поставили ультиматум.

Изобретателю нужны были подопытные крысы для испытаний. Но крысы в человеческом обличье не дали ему такого шанса.

Изобретателю оставалось доказать свою теорию на практике. Но провести испытание он мог только на единственно доступном ему материале – на самом себе.

Он включил прибор и надвинул на голову пучок проводов.

– Подсудимый, суд предоставляет вам последнее слово. Вы хотите что-то сказать?

Судья, высокий дородный мужчина, обращался ко мне. Но что я мог ему сказать? Что это действительно мое последнее слово? Или что виноват не я, а Они?..

Я смотрел в гладко выбритое лицо судьи, и мне хотелось, чтобы гримаса безмятежности сползла с него, как краска с дешевой китайской игрушки.

Для него вопрос – пустая формальность. Он даст мне время высказаться – просто потому, что так положено, – стукнет молоточком и огласит вердикт. А потом пойдет домой – к жене и детям, к дивану перед телевизором и сытному ужину.

Ну а я – обратно в камеру, ждать, когда приговор вступит в силу.

Я подумал и отрицательно помотал головой…

И вдруг заговорил кто-то, кого я до сих пор не видел. Он выставил правую ногу вперед, словно отвоевывая у толпы в зале пространство для себя, высоко поднял голову и заговорил уверенно и зычно.

– Опасный маньяк безжалостно расстрелял ни в чем не повинных людей… – сарказм в его голосе разлился по всему залу. – Или все-таки гениальный изобретатель, способный сделать счастливее всех – всех нас, – устранил жадных крыс, не желавших этого? Другого способа у него не было!

Я смотрел в зал. Мне была интересна его реакция. И я увидел десятки внимательных глаз. Выступавший сразу зацепил их, хотя и говорил банальные вещи.

– Вы скажете, что ничего не поделаешь, что так устроен мир и что остальные люди согласны с этим. А вот один человек решил иначе!

Удивительно, но его слушали. И очень внимательно. А ведь он говорил то, что хотел, но так и не решился сказать я.

– Нет, этот человек не враг общества! Он – тот, благодаря кому это общество движется вперед. А те, кто пострадали от его рук, паразитировали на нем, то есть на каждом из нас! Он не убийца, он – жертва!

Боже мой, он говорит моими словами! И его слушают!.. Может быть, я зря всегда избегал публичности, считал, что мои мысли глупы, а «левые» взгляды не встретят понимания в обществе?! Но мне всегда так не хватало уверенного вида и беспрекословного тона!..

– И я оправдываю его поступок. Я считаю, такой человек имеет право устранять преграды, стоящие на его пути.

В зале стало шумно. В глазах одних я прочитал согласие с этими словами. В глазах других, особенно сидящих в первом ряду, был приговор – тот, который еще не озвучил судья.

Вот и все… Неизвестный демагог забил последний гвоздь в крышку моего гроба, двумя последними фразами восстановив против меня власть имущих. Откуда он только взялся со своей неумелой помощью? Теперь меня уже ничто не спасет. Судя по холеной физиономии, судья не из тех, кто мочит банкиров в темных переулках. Или хотя бы потакает тем, кто делает это…

Изобретатель снял шлем с головы. Кажется, все прошло на отлично. Какая приятная легкость в мышцах! Кажется, появилась даже некоторая уверенность в себе…

Теперь первым делом нужно записать свои ощущения в дневник. Он двинулся к письменному столу, но на полпути остановился. А почему, собственно?.. Ну, конечно, он должен съездить к ним и поговорить еще раз!

Изобретатель достал из сейфа тяжелый пакет, взял со стола ключи от машины и поднялся из подвала на улицу.

О чем думает человек, которого ведут на расстрел с повязкой на глазах? Полагаете, он вспоминает всю свою жизнь? Нет, его мысли только о том, как бы не споткнуться и не упасть на бетонный пол. Это почти абсурд. Через несколько минут его мозги разлетятся на кусочки, а сейчас он боится поцарапать коленку…

А еще такой человек думает, что все это сон и что происходит это не с ним. И потому он уверен, что все закончится для него хорошо…

– Влево! – приказал мне охранник, и я резко повернул, тут же больно уткнувшись лбом в стену. Нелегко все же вслепую и с закованными руками двигаться по коридору.

– Стой! – сказал конвоир.

Я послушно замер…

И вдруг появились Они. Каким-то образом я увидел Их, несмотря на повязку. Они стояли полукругом передо мной, а охранник почему-то не видел Их. Суровый Чарли снова гладил рукоятку своего пистолета. Кошечка Ангела изгибала спину и улыбалась. «Левак» – демагог, имени которого я так и не узнал, – значительно смотрел мне в глаза.

Мое сердце радостно подпрыгнуло.

– Вы пришли спасти меня?!

Они дружно покачали головами:

– Мы пришли попрощаться.

– Как крысы с тонущего корабля… – горько усмехнулся я. – Довели до расстрела и пришли полюбоваться на дело своих рук?! Один совершил убийство и сбежал. Другая бросила в лапы полиции. Третий восстановил против меня суд и общественное мнение…

– Извини, – Они даже слишком синхронно развели руками. – Но мы делали только то, чего хотел ты.

– Да ну? Так это я отдавал вам приказы, а вы только выполняли? – саркастическая улыбка невольно раздвинула мои губы.

– Нет! – помотали Они головами. – Нам не нужны приказы. Ведь мы – это ты…

– Значит, вас не существует? – я был ошеломлен. – С кем я тогда говорю сейчас? Сам с собой?!

– Можно сказать и так… – засмеялись Они. – Мы – это ты и всегда жили в тебе. А ты освободил нас, уничтожив сдерживавшие нас страхи и комплексы.

– Я, – Чарли указал на себя, – это ты, но без твоего неумения решать проблемы. Без твоего страха решительных действий. Без твоей трусости. Вспомни, как ты до рези в животе боялся соседских хулиганов!

Да, это правда. В детстве я мечтал купить ружье и расстрелять мальчишек с соседнего двора, что вечно отнимали у меня мелочь. А когда вырос, то всегда сомневался в своих решениях, если они касались повседневной жизни…

– Я, – Ангела улыбнулась и чуть ли не мурлыкнула, – это ты, но без боязни красивых женщин. Ты же никогда не знакомился с ними – всегда боялся, что тебя отошьют, – но втайне продолжал мечтать.

Еще бы мне думать иначе! Уж «снежная королева» Светка очень доступно объяснила сутулому задохлику, где его место, когда он в последнем классе школы посмел пригласить ее в кино…

– Я, – демагог сдержанно поклонился, – это ты, но лишенный фобии публичного выступления.

– Значит, мое изобретение сработало? – забормотал я, опустив голову. – Но почему так странно? Ведь я надеялся бороться с его помощью с человеческими страхами, фобиями, комплексами. Однако…

– Да. Ты сделал ошибку. Ты лишил свое поведение естественных ограничителей. Полностью. А жить без них – все равно, что ехать на машине без тормозов.

Голос показался мне незнакомым. Я резко вскинул голову.

Троица исчезла. Напротив меня стоял я сам.

– Ты – это я? А где остальные?

– Они ушли.

– Почему?

– Разве ты еще не понял? Мы – отдельные личности в твоем теле и проявляемся по мере необходимости. А сейчас нужна личность, способная к анализу. Кто-то, кто объяснит тебе твои промахи.

Ошибаешься, умник! Я хитро сощурился:

– А вот и нет! Сейчас мне нужен Чарли, чтобы убить охранника и бежать… Еще не поздно все вернуть!

– Поздно, – сказал аналитик и посмотрел куда-то мне под ноги.

Я проследил за его взглядом… Мистер Умник оказался прав. Мое тело медленно оседало на бетонный пол, а из дула пистолета палача вился дымок. Понимание фатальности ошибки обычно приходит вместе с концом.

Белый рыцарь первым пришел на место поединка. Коня своего, такого же белого, как развевающийся за плечами плащ, вел под уздцы – торопиться некуда. От судьбы не убежишь, да и пытаться догнать ее не стоит… Соперника пока еще не было видно, и рыцарь мог потратить время на то, чтобы осмотреться.

Хорошее место… Если уж суждено пасть в бою, пусть это случится именно здесь.

По левую руку – море: спокойное, задумчивое. Нежно-голубой цвет у берега плавно переходит в насыщенный, сочный синий на глубине. Небо словно смотрится в зеркало – белые барашки на синем фоне кажутся отражением медленно плывущих облаков.

Береговая линия причудливо изгибается, образуя что-то вроде крыльев огромной диковинной птицы, рвущейся ввысь, к солнцу.

А солнце спешит навстречу, поднимается из-за лежащего справа леса. До леса рукой подать, вскочи на коня, дай шпоры – и вот ты уже в тени великанов-деревьев. А там – лежи, снявши доспехи, закинув руки за голову и уставившись в проглядывающее сквозь листву небо, думай о светлом и радостном… Так часок полежишь – глядишь, сил прибавилось, словно заново родился.

Но не до того сейчас, недосуг траву лесную боками мять. Вот после боя оно не помешает. Если, конечно, не придется ему лежать здесь, до леса не доехав, и кровью своей песок сдабривать.

Печальная улыбка озарила лик Белого рыцаря, лучи морщин побежали от уголков серых глаз по широким скулам.

Увидел он на горизонте врага своего.

Черный рыцарь, увидев стоящую вдали фигуру, спешился, похлопав вороного жеребца по взмыленной холке. Долго скакал рыцарь, торопился, хотел первым успеть к назначенному месту, да, видно, не судьба.

Теперь осмотреться, чтоб противнику преимущества малейшего не дать.

Хорошее место, замечательно подходит для того, чтобы убить извечного врага!

По правую руку – море: затихло, притаилось, как всегда бывает незадолго до бури. Опасное море, уже совсем недалеко от берега темно-синее, почти черное. Белые буруны обозначают подводные рифы – гибель для кораблей неосторожных мореходов.

На небе кучевые облака – из тех, что вмиг могут обратиться буйным ливнем.

От очертания береговой линии мороз по коже – словно исполинский рот кривится в гримасе невыносимой боли.

Любопытное солнце уже поднялось из-за деревьев посмотреть, чем закончится смертная битва, чья кровь прольется на песок. Заняло привычное место на галерке, надменно глядит вниз. Будет тебе кровь, солнце, досыта утолишь ты свою жажду зрелищ! Не этой ли кровью пропитавшись, ты обретешь на закате багряный цвет?

Лес темный, мрачный. Рыцарь поймал себя на мысли, что не может себя заставить повернуться к лесу спиной. Десяток, а то и сотня лучников могут сидеть в засаде за этими деревьями, а пока вплотную не подойдешь, ничего и не заметишь. Понятно, что никакой засады на самом деле там нет, но против инстинктов не пойдешь.

Что ж, пора. Широкое, словно высеченное из камня лицо Черного рыцаря рассекла холодная усмешка.

Картина стала нечеткой, прерывистой. Симон сделал над собой усилие и открыл глаза, возвратившись в келью. Переход дался не сразу, перед взором – чистые белые стены, а сознание все еще там, на берегу неведомого моря. Пришлось потрясти головой и даже привстать на широком лежаке, опершись на локоть.

Белый пол, белый потолок, белые стены… Симон, само собой, никогда не был ни в одном другом монастыре, но знал наверняка, что таких келий, как у братьев ордена Чистой души, нигде больше нет. И вроде бы тот же аскетизм, что и подобает иметь у себя мужам, Всевышнему себя посвятившим, ан вот что цвет белый делает…

Дверь бесшумно отворилась (не жалеют братья масла на петли), и в келью мягкими шагами вступил пожилой человек в ярко-белом балахоне. Симон подумал, что, сколько ни встречал Чистых братьев – на улице ли, на базаре, – никогда не мог заметить на их одеянии ни единого пятнышка, ни следа от пыли городской. Словно секрет особый, волшебный знали братья. А впрочем, может, и знали, кто разберет? Об их ордене разговоров среди людей мало ведется.

Подивился Симон такому своевременному появлению монаха, можно было измыслить, что в стенах окошко потайное имеется, из коего за Борющимся наблюдают. Да только где в белых грубо отесанных камнях это окошко спрячешь? Можно бы спросить – и вся недолга: всем известно, что братья Чистой души ко лжи неспособны. Но Симон решил не придавать этому значения. А ежели следят, то и пусть следят, так оно даже спокойней.

– Я вижу, ты вернулся, Симон. Битва еще не началась?

Вроде бы и вопрос, но ответа не требующий. Лицо у святого брата открытое, видно, что известно ему: впереди еще битва.

– Отдохни, Симон, время у тебя пока есть, – предложил монах.

Имени его Симон знать не мог. Вот если закончится все хорошо…

– Я не устал, святой брат. Мне… – Симон облизнул пересохшие губы, – мне хотелось бы закончить все поскорей.

Монах покачал головой, без осуждения, впрочем.

– Не стоит торопиться в деле, от которого вся жизнь дальнейшая зависит. Но я понимаю тебя. Позволь мне немного поговорить с тобой, и я покину келью.

– Конечно… Я слушаю, святой брат.

Рука, опирающаяся на жесткое дерево, затекла, и Симон сел на лежаке. Так оно и разговаривать сподручней.

– Сейчас последний момент, когда ты можешь отказаться от Борьбы. Подожди, не перебивай! – заметив движение Симона, святой брат предупреждающе поднял руку. – Я знаю, что решимость твоя не поколеблена и ты по-прежнему жаждешь стать одним из нас, освободившись от всего темного в своей душе. Я буду рад назвать тебя своим братом. Но искренне советую обдумать все в последний раз. Ведь если ты проиграешь свою битву…

– Да, я все понимаю, святой брат. И если черная сторона во мне возьмет верх… Я уже написал прошение на имя его светлости. Костер… но я не боюсь.

– Зря не боишься. Ты о теле говоришь, Симон, – монах поморщился чуть заметно. – О душе подумай. Душа твоя столь черна будет, что всей силы огня очистительного едва ли достанет для ее спасения.

На лбу Борющегося выступили капельки пота. Стер он их рукавом и твердо головой помотал:

– Готов я, святой брат. Ко всему готов. Верю, что смогу победить. Вот только…

– Да, Симон?

– Не ожидал я… – Симон замешкался, не зная, как мысли свои выразить, а человек в белом уже кивал понимающе. Заметно, что не в первый раз беседы подобные ведет.

– Не думал ты, что зло в твоей душе по силам добру равным окажется?

– Ну… – смутился Симон, голову опустил, но затем выпрямился, прямо в глаза собеседнику глянул и продолжил решительно. – Да! Ведь не грешник я великий, не тать какой, да и подлецом либо скрягой никто назвать меня не может. Почему же?..

Кивает головой святой брат, улыбается. Не то чтобы печально, но и не весело.

– Все так, Симон, все так. Достойный ты человек, добрый и честный. Будь по-иному, в этой келье бы и не сидел сейчас. Не всякого мы до Борьбы допускаем. И хотя планы Всевышнего мне, простому смертному, неведомы, могу я предположить, что, останься ты в миру, геенны огненной тебе после смерти опасаться бы не пришлось. Потому и предлагаю тебе от Борьбы отказаться, в деревню вернуться и мирскую жизнь продолжить. А все наши братья тебя добрым словом вспоминать будут и в молитвах не забудут.

– Нет, святой брат, решил я, – упрямо смотрит Симон на стоящего рядом монаха. – Но почему все же, растолкуй!

Вздохнул святой брат, балахон одернул и рядом на лежак присел. Не то ноги немолодые стоять устали, не то для пущей доверительности беседы.

– Послушай, Симон, что я расскажу. Притчу не притчу, а так, историю небольшую. А уж быль это или выдумка, разница невелика.

Жил купец в одном городе. Богатый купец, не из последнего ряда. Дела вел успешно, беса не тешил, Всевышнего не гневил, а потому в достатке жил. Терем отстроил большой из леса первосортного, и в доме все порядком – ковры персидские, шелка китайские, мебеля итальянских мастеров.

И вот собрался купец со всем семейством своим в город, на ярмарку. В дверях оглядел гостиную на послед, видит – уголек в камине незатушенный тлеет. И стоило бы подойти да загасить, но поленился купец. Рукой махнул: «Что от этого крохотного уголька будет?» Посмотрел еще – вроде как он сам собой тлеть прекращает. Закрыл за собой дверь – и на ярмарку.

А уголек-то искру дал, искра на ковер попала, и заполыхал пожар. Пока спохватились, тушить уже поздно было. Так весь терем и сгинул.

Помутнел слегка рассудком купец, и не из-за того только, что столько добра потерял, а из-за того еще, что все это от какого-то ничтожного уголька приключилось. Оделся он в рубище и направился паломником в те места, где старец мудрый жил, что словами Всевышнего рек.

Пришел к нему купец и спрашивает: отчего, мол, такая несправедливость? Всю жизнь добро копил, думал детям своим оставить, а один крохотный черненький уголек, на который всего-то плюнь, он и погаснет, за столь короткое время все извел!

– Радуйся, глупец! – отвечает купцу старик. – Тебе свыше урок преподан, а заплатил ты за него всего-то имуществом своим, скарбом презренным, что суть тщета и пыль. А урок в том, что самый маленький черный уголек к себе внимания не меньшего требует, чем полные хоромы добра. Ибо в один миг на чаше весов он все это добро перевесить может.

Понятна тебе сия история, Симон?

– Да… – хриплый голос, нетвердый.

– Правильно, – святой брат головой кивнул. – Чего ж тут непонятного? Так прямо и сказано в Книге нашей, что если сделал муж дело дурное, то пусть не думает, что десятком добрых поступков за него сполна расплатиться сможет. Потому и мало так людей братьями Чистой души стать способны. Не передумал Борьбу продолжать, Симон?

– Нет.

– Хорошо. Больше спрашивать не буду.

И опять, стоило с губ святого брата этим словам сорваться, тут же дверь открылась и еще один человек в белом в келью зашел. Куда моложе первого. А в руках чаша простая деревянная.

Чистые братья секрет номалито – напитка, в душу свою заглянуть позволяющего, берегут свято, не хуже Тайной канцелярии.

Сошлись рыцари не спеша. Битва смертная – она суетности не терпит. Кони поодаль стоят, с ноги на ногу переминаются, искоса на хозяев взгляды тревожные бросая, словно понимают все.

Белый рыцарь с непокрытой головой, волосы русые на наплечники спадают. Черный подумал и тоже шлем снял, в сторону отбросил. Не из благородства, конечно, а из расчета. Была бы у соперника палица или секира, тогда шлем – вещь необходимая. А на мечах, посмотреть еще надо, чего от него больше – пользы или вреда от обзора неполного.

Смотрит Белый рыцарь в лицо врагу, удивляется. До чего образ его похож на то, что Белый в зеркале видит! Как будто художник с него самого портрет рисовал, только сильно не в духе в то время находился. Зол был на весь свет, вот и изобразил…

Здесь уголки губ чуть опустил, усмешку надменную получив, тут морщину чуть в сторону увел, там в глаза стали холодной добавил. И вышло – вроде бы одно лицо, а если не вглядываться, то и не скажешь, что похожи.

Черный рыцарь напал первым. Быстро, неожиданно, внезапно, не соблюдя никаких правил рыцарских, писаных и неписаных.

Готов был Белый к этому, и двигался он столь же скоро, что и соперник. Припал на одну ногу, вскинул руку с мечом вверх – лязгнули клинки, засверкали на солнце. Отскочил Черный назад и в сторону, готовый ответный удар отразить, закружились рыцари, друг от друга глаз не отводят, слабину в обороне ищут.

Белый свою атаку повел, обманный выпад – и быстрый, как молния, удар с другой стороны. Ничто, кажется, уже не помешает встретиться тяжелому стальному клинку с хрупкой человеческой плотью, но непостижимым образом встает на его пути меч соперника. Новый удар – и он отражен. Ответный выпад – успел Белый в сторону шаг сделать.

Не будет битва скорой, равны силы рыцарей…

* * *

Снова все в тумане… Симон глаз не открывает, боится потерять связь с полем боя. Цепляется мыслями за теряющиеся образы изо всех сил.

– Брат… – губы шевелятся с трудом, язык не слушается. – Святой брат!

В руках словно сама собой оказывается теплая на ощупь чаша. Несколько жадных глотков. До чего приятен вкус у номалито!

– Держись, Симон, мы рядом, – на плечо ложится крепкая ладонь.

– Помогите мне, братья!

– Нет, Симон, – с печалью в голосе, но твердо. – Это только твоя битва. Ты сам должен справиться с собой. Знай, все братья монастыря сейчас молятся за тебя, но помочь тебе никто не в силах.

– Я не хочу… Не хочу!

– Поздно, Симон. Борись.

– Я не справлюсь!

– Не смей так думать! Ты должен победить! Собери все, что у тебя осталось, Симон… – голос удаляется, теряется где-то в глубоких закутках сознания.

* * *

Рыцарь, шатаясь от чудовищной слабости и глубокой раны в правом бедре, спустился с крутого берега к морю. Во рту соленый привкус крови, и жажда мучает неимоверно.

Морскую воду не попьешь, придется идти до седельной сумки. Но это подождет, сначала умыться, кровь свою и чужую с лица смыть.

Теплая вода у берега, не освежает, прохлады желанной горящей коже не дает. Заходит рыцарь по пояс в воду, раненую ногу на мгновение охватывает стреляющей болью, но тут же становится легче, уже не ноет рана нудно и однообразно, как сварливая баба, успокаивается, позволяет о себе забыть на время.

Черпает рыцарь ладонями воду, пригоршню за пригоршней бросает себе на лицо, разгоняя кровавую муть в глазах, возвращая ясность мыслям и покой чувствам.

Затем останавливается. Замирает неподвижно, ждет, пока сойдут на нет круги на воде, разгладится поверхность моря. Смотрит на свое отражение. Усмехается.

На плаще – ни пятнышка крови, ни следа от пыли. Чистым всегда был плащ, чистым и остался. Вот только…

Не выглядит он больше таким ослепительно белым. И не поймешь, в чем дело. Не то глаз усталый видит неважно, не то морская гладь – плохое зеркало… А может, когда нет больше Черного рыцаря, и белый цвет уже не такой белый?

* * *

Открыл глаза Симон, на сей раз всей своей сущностью в келью возвращаясь в единый момент. Пот соленый по щекам стекает, руки мелкой дрожью дрожат, сил нет даже голову приподнять. Будто бы сам наяву только что мечом тяжелым махал, сам раны глубокие получал, разил насмерть и под смертью ходил. Впрочем, последнее оно верно и есть.

Рядом святой брат стоит – тот, что постарше. Лицо, как всегда, открытое, но на этот раз счастливое и с легкой улыбкой на губах. Все разумеет святой брат и без слов. По лицу, что ль, видит? Делает шаг к лежаку и руку Симону протягивает.

– Вставай, брат!

– Брат?..

– Конечно! Меня можешь Францем звать, брат Симон. А это, – рукой, не глядя назад, показывает, – брат Иоанн.

И ведь совершенно беззвучно дверь отворилась и молодой монах, что раньше номалито Симону приносил, в келье появился. А жест точь-в-точь пришелся.

На сей раз Иоанн нес другую ношу. Бережно, на вытянутых руках, протягивает Симону балахон белый, аккуратно сложенный.

Симон на руку брата Франца оперся, ноги на пол скинул, в полный рост встал и тогда только одеяние заслуженное с поклоном принял. Взглядом разрешение испросил, Франц кивнул, улыбаться не переставая.

Облачился новопосвященный Чистый брат в белоснежный наряд, оглядел себя. С опаской некоторой, самому себе не до конца понятной, оглядел. Белый. Ярко, чисто, безукоризненно белый.

Видать, и вправду братья ордена Чистой души секрет волшебный знают. И одежды белые по праву носят, самую суть свою отражая. В душе их ни уголька малейшего черного, и одежды ничем не замараны. Более праведного ордена люди не знают. Никто никогда не мог обвинить Чистых братьев в чем-то дурном.

Правда, творят ли они какие добрые дела, то никому тоже неведомо.

Об их ордене разговоров среди людей мало ведется.