Яблони на Марсе
Наверное, скоро литература о Марсе превратится в фантастику ближнего прицела, которую после прочтения можно проверить — уже при этой жизни. Но человек по природе нетерпелив. И энтузиасты проекта «Марс-Тефо» решили обогнать время. Мы уже сейчас строим аналог марсианской станции и делаем интеракториум для детей и взрослых с учетом всех научных разработок в этой области.
А заглядывать в будущее нам помогают писатели-фантасты, потому что без игры воображения, на основе голых научных фактов, футурология просто скучна и недостоверна. Как долететь до своей мечты? Как укротить ее? И к чему в итоге приведет колонизация Красной планеты? На эти вопросы ответили авторы «Яблонь на Марсе». И пусть до цветения марсианских деревьев в нашем веке дело, скорее всего, не дойдет, но всегда лучше ставить высокую планку, не так ли?
- Amoralis Сборники такого рода, пополуяризирующие освоение космического пространства и, в частности, Марса очень важны в наше время. Однако должен сказать, что ещё при чтении предисловия мне неприятно резануло слух слово "инновация". Опять инновация? Сколько можно! Работать надо, а не инновацироваться, честное ведь слово. Предчувствие оправдалось. Сборник плох потому, что авторам рассказов из него нет дела ни до космоса ни до чего ещё кроме самих себя. Это может показаться странным учитывая направление сборника, но это так. Не советую.
Предисловие
Последние несколько лет мне кажется, что двадцать первый век принес с собой не только прогресс в технологиях и расширение информационного потока, в котором живет человек. Главное, что он принес с собой иронию, которая заменила пафос везде, где только возможно. Кто-то скажет, что это естественно, ведь мы живем в век постмодерна, а ирония — одна из его основных черт; кто-то заметит, что «раньше и трава казалась зеленее, и деревья — выше». А кому-то просто все равно. Вот последних мне всегда хочется растормошить. И растормошить книгой — не самый плохой способ.
Идея «Яблонь на Марсе» пришла мне после того, как я тщательно изучила содержимое павильона «Космос» на ВВЦ. Семена и саженцы. Выбитые окна. Саженцы и семена. Над ними — огромный купол и выцветший портрет Юрия Гагарина. С одной стороны, грустно. А с другой… На этой иронии отлично можно вырастить правильный пафос, ибо от саженца до яблони — недалеко. Стоит только захотеть…
И в первой части книги авторы как раз повествуют о том, что главное — желание, а все остальное приложится. Будь это стремление горстки людей реанимировать умирающую программу по покорению Марса или мечта одного человека, ради которой он готов прыгнуть выше головы. Ни на секунду не переставай верить в себя — не взрослого, рационального, ироничного себя, а себя-ребенка, ни на йоту не допускай того, что мечта окажется подделкой, и не ходи чужим путем, если свой тебе кажется правильным. Тогда у тебя будет шанс выйти из корабля на красные камни и посмотреть в чужое небо.
Но когда первый шаг сделан, наступает период борьбы. Борьбы со стихией, с обстоятельствами и, главное, с собой. Вторая часть сборника самая напряженная, здесь персонажи на фронтире сражаются с Марсом, и война эта нелегкая. Недаром имя Красной планеты носит также бог войны. Климат, рельеф, миражи, безумие, расстояния… Был бы противник. А герои найдутся. Признаюсь, здесь очень велик соблазн отобрать рассказы только с позитивным сценарием, в стиле «победа — наше всё», но это оказалось бы слишком неправдоподобно. Поэтому в книге — во всех разделах — есть несколько довольно мрачных вещей. Без контрастных цветов общая картина получилась бы слишком пресной.
Третий раздел — ответ на вопрос: «И что в итоге получилось?» Достигли желаемого, справились с ним… Можно ли после этого наслаждаться результатом? Гордиться им? Чем Марс станет для Земли? А Земля — для Марса? Сюда вошли наиболее целостные рассказы, расставляющие точки над «и». Грусть, романтика, скепсис… палитра эмоций и ощущений на любой вкус.
Так что будет марсианское яблоко горьким или сладким, останется после него оскомина или волшебный медвяный привкус — выбирать тебе, читатель. Тут в корзинке плоды всякие — зеленые, переспелые, червивые, глянцевые, даже просто воображаемые… Главное, что нет безвкусных подделок. Или с этикеткой «все равно».
«Марс-Тефо» — при чем тут Марс и что именно мы собираемся терраформировать?
Да, действительно строим марсианскую станцию в павильоне «Космос» на ВВЦ.
Нет, мы не сошли с ума. Просто нам не все равно.
Если бы мы сказали, например, тринадцатилетнему мальчишке, живущему в шестидесятых годах прошлого века, что в будущем веке дети не будут мечтать о космосе, — он бы нам не поверил. Тем не менее это так. Профессия «космонавт» перестала быть самым популярным героическим ответом на вопрос «Кем хочешь стать, когда вырастешь?», а в главном космическом павильоне страны продают семена, саженцы и тяпки. Может быть, это кого-то устраивает… а нас — нет. И основной задачей проекта «Марс-Тефо. Экспедиция в будущее» мы видим возрождение интереса подростков к исследованию и изучению космоса.
Интеракториум «Марс-Тефо» представляет собой модель марсианской базы будущего в натуральную величину. Сюжет и содержание программ для посетителей станции выстроены вокруг темы освоения и терраформирования Марса.
Мы решили объединить в одном проекте развлечение, развитие и просвещение, в итоге получился сложный формат — интеракториум. Что же он собой представляет?
Во-первых, увлекательную сюжетно-ролевую игру в достоверных декорациях, в среде, насыщенной передовыми технологиями и суперсовременными гаджетами, создающими эффект погружения в моделируемую действительность.
Во-вторых, комплекс, предоставляющий возможность пополнить свои знания по тематике интеракториума, применить на практике полученные ранее умения и навыки, повысить свои компетенции, развить необходимые личностные качества.
В-третьих, экспериментальную площадку для ученых, инженеров, инноваторов, архитекторов, дизайнеров — с возможностью увидеть, как их замыслы и проекты реализуются и используются в процессе дальнейшего конструирования реальности.
При создании интерактивных программ планируется заложить в них, кроме очевидных и известных научных проблем, также до сих пор не решенные и не очевидные. Таким образом, создается почва для творчества, мозговых штурмов и поиска ответов; тем самым мы даем материал и создаем поводы для настоящих научно-исследовательских и опытно-конструкторских разработок (НИОКР), решения изобретательских задач, возникновения инноваций и т. п.
Сюжетно-содержательная область проекта, задающая его целостность, неизбежно будет содержать в себе три основные составляющие.
Фантастическая часть обеспечивает тот сегмент, который относится к нереализуемым практически вещам, однако необходим для художественной и сюжетной целостности проекта, для создания атмосферы приключения, элементов шоу. Сборник «Яблони на Марсе» — детище как раз этого проектного сегмента.
Часть, относящуюся к области научно-технических и социокультурных гипотез и предположений, обеспечивает тот практический пласт, в рамках которого идет научно-технический поиск и эксперимент. Эта часть развивает творческое мышление, способность к освоению новых эффективных форм работы, к решению изобретательских задач, а также имеет непосредственное отношение к развитию компетенций.
Часть, соответствующая современному уровню научно-технического развития, возможная для непосредственной технической реализации в настоящее время, — это обращение к непосредственным навыкам и умениям, уже известным знаниям. Одним словом, просвещение в чистом виде и развитие компетенций и личностных качеств.
Все программы «Марс-Тефо. Экспедиция в будущее» имеют в разной пропорции два магистральных направления — приключенческое и интерактивное.
Одним из краеугольных камней проекта является развлекательная фантастико-приключенческая часть. Ее предназначение — эмоционально вовлечь участников в тему проекта, разбудить у ребят энтузиазм и интерес к изучению космоса, найти новую аудиторию, обеспечить личную заинтересованность.
Сюжеты развлекательно-игровой части затрагивают жизнь на Марсе и в дальнем космосе, не объяснимые наукой явления, тайны и загадки, острые и экстремальные ситуации в деятельности «марсонавтов», неведомые опасности марсианских просторов, метеоритную угрозу — все это даст участникам массу впечатлений и пробудит интерес к Красной планете.
Развлекательно-игровая часть также способствует развитию личностных качеств: формированию образа «космического волка» — героя, который обладает храбростью, способностью рисковать, работоспособностью, решительностью и ценит верность, сотрудничество, узнавание нового.
Формирование таких компетенций, как решительность, инициатива, командное взаимодействие, лидерство, умение работать в состоянии конфликта, требует наличия в проектах развивающей тренинговой составляющей, завернутой в игровые и художественные образы и сюжеты. Ведь мы хотим, чтобы посетители «Марс-Тефо» не только вживались в новые для себя роли и рассуждали о судьбе космической станции или процесс терраформинга, но также извлекали из игры практическую пользу.
Компетенции — это конвертирование знаний, умений и навыков в практику. Мы выстраиваем пространство, где участники могут применить на практике полученные ими знания. Участник сам ставит себе конкретные задачи в рамках «полетного задания», самостоятельно решая, где и как применить свои умения, какие компетенции ему хотелось бы у себя сформировать.
Для этого очень важно оценивать результаты и достижения и обращать внимание на прогресс в личностном росте и развитии участника. Результаты будут фиксироваться в электронном виде, в виде призов, званий, должностей в нашей игре на марсианской базе — и обязательно зачтутся при повторном посещении.
Интерактивность игрового процесса в «Марс-Тефо» подразумевает активное взаимодействие любого участника с информационной и содержательной средой станции, изменяющее и формирующее саму эту среду. То есть предполагаются не только занятия по отработанным схемам и ознакомление с чем-то уже известным, но и:
— реальные научные исследования;
— постановка экспериментов;
— создание новых научно-технических разработок, устройств и программ.
Результаты этих исследований и экспериментов будут включаться в дальнейшую работу станции, ими смогут воспользоваться вновь приходящие «поколения марсонавтов». А значит, реальность марсианской станции сможет постепенно изменяться и развиваться силами самих участников. Переформатирование самой реальности — что может быть занимательнее?
Саженцы. Первый шаг
— Побежала, побежала! — азартно вскрикнул длинный как жердь, черный от загара фермер.
Китаец за рулем вздрогнул, и машина опасно вильнула. Вик вытянул шею в окно. По обочине пронеслась крупная рыжеватая птица на голенастых ногах. Суматошно захлопав крыльями, она нырнула в сторону — пестрые перья тут же слились с желтоватой травой. Вик отвернулся, жалея, что не успел включить цифровщик — мелочь, но, может, любителям природы пригодилась бы.
— Сообразила наконец! — хмыкнул длинный. — Как здесь пахать перестали, так они расплодились… Глупая птица: здоровая как конь, дури — по горло, а летать толком не умеет.
Дрофа скрылась из виду. Вик чихнул и закрыл окно. Ноздри забиты пылью, фермерский грузовик прыгает на ухабах так, что желудок вот-вот выскочит… Нет, вряд ли запись кто-нибудь купил бы. Ему не везло с оцифровками: обязательно какая-нибудь мелочь все испортит, не жара — так комар в руку вцепится. Хотя не в комарах, конечно, дело. Вон Глеба-Большого в Саянах жрали так, что он почесаться не успевал, а по его съемкам полсотни человек в день ходит.
Они были странник-сквоттеры. Странник — и от «странствовать», и от «странно». Найти необычное место. Обжиться. Прочувствовать. Стать своим. Сделать оцифровку, создать новую чувствилку, по которой, возможно, потом будут ходить сотни людей, дуреющих от скуки в заново отстроенных по единому шаблону городах. Странник-сквоттеров можно встретить в монастырях и заброшенных деревнях, в джунглях, в пустынях, на антарктических станциях.
Глеб-Большой говорил, что их предками были берлинские хиппи, нелегалы из Тибета и гватемальские партизаны. Глеб-Большой жил на маяке, крокодиловой ферме, в замке на Луаре. В плавучей деревне морских цыган. На заброшенной вилле кокаинового короля, где в пробитые минометами дыры в стенах заходили лягушки, а то и кто-нибудь покрупнее…
Глеба считали лучшим. Большинство записей, как ни старайся, какой навороченной аппаратурой ни пользуйся, — всегда разочаровывают. Вроде и был там, видел своими глазами, ощутил на собственной шкуре — а все же что-то не то. Уж как извращались в Голливуде — и все равно ничего не выходило. Сделать достоверную чувствилку — великое искусство. Мало кто умеет это. Глеб — умеет.
Конечно, это была идея Глеба — пожить на заброшенном космолете, легендарном «Аресе», первом и последнем транспорте, доставившем людей на Марс. Лучшая идея за последние несколько лет. Вик искал в себе следы радости, но радости не было. Корабль не звал его. Корабль обживать не хотелось.
Грузовик притормозил, переваливаясь через «лежачий полицейский» перед перекрестком. От грунтовой дороги налево уходила древняя бетонка. У развилки стояла будка; жестяной козырек над входом уныло поскрипывал на ветру. Вдалеке виднелись серые кубы каких-то зданий.
— Больниця, — сказал китаец. Его мускулистый затылок под короткими волосами собрался в напряженные складки. Долговязый поморщился и сплюнул.
Сквозь щели между дорожными плитами пробивались чахлые кусты. Рядом с серой от пыли будкой охраны качался ржавый шлагбаум. На шум машины неожиданно выглянул солдат с автоматом наперевес, проводил машину скучающим взглядом и снова скрылся за фанерными стенами. Вик покрепче вцепился в поручень, чтобы не свалиться с сиденья на очередной яме, и стал смотреть вперед, туда, где на горизонте уже виднелся Корабль.
Когда-то они мечтали. Они читали с фонариками под одеялом, липли к экранам, представляли себя в экипаже, среди первых колонистов… Первая Марсианская была невозможным чудом, прыжком в отъезжающий поезд. Наверное, все предчувствовали, что скоро сладкая жизнь закончится, обратится в прах. Хотели разрядиться в короткой, но глобальной вспышке, прежде чем уйти со сцены. Воплотить детскую мечту, ту, что не давала покоя. Все понимали, что времени осталось — в обрез.
Они успели. В смутное время, когда, казалось, все человечество попряталось по норам, истерически наслаждаясь тающими хомячьими запасами, нашлись люди, которые смогли посмотреть вверх. Нашлись конструкторы, астрономы, физики; встала с одров старая гвардия, десятилетия проработавшая на Байконуре и в Плесецке… Нашелся экипаж: Ахметов — биолог, врач, Терпугов — геофизик, Антипов и Вонг — пилоты. И капитан Крылов, огромный, веселый, с громыхающим голосом, с сумасшедшим огоньком в глазах — настоящий герой из зачитанной до дыр приключенческой книжки. Вик с детства знал их имена наизусть. Он мечтал.
Корабль, напичканный автоматикой, вернулся на Землю. Экипаж — нет. Весь мир обошел посмертный снимок капитана Крылова: пятнистое, оскаленное, заросшее буйным волосом лицо. Фотографии тела пилота Вонга в сеть так и не попали: никто не решился выложить. А трое других вовсе остались на Марсе… Видео восстановить не удалось. Неповрежденной оказалась только одна из первых записей-чувствилок — слабая, неполная, не дающая ответа ни на один из тысячи вопросов. Там тоже была степь. Бесконечная красноватая степь под маленьким злым солнцем…
В корабле собирались устроить музей, но вскоре стало не до того. Он так и остался дико торчать посреди степи; дожди и песок годами сдирали с него окалину, вылизывали бока, и теперь он был виден издали — сверкающая на горизонте точка, постепенно превращающаяся в стоящий на ребре, ослепительно горящий под лучами солнца диск.
— Видал, полировочка? — подмигнул долговязый. Вик кивнул. — Только не помогла она им… А нечего человеку лезть куда не просят! По мордасам его, по мордасам! Верно, Леха?
Китаец неопределенно качнул головой и вдруг остановил машину.
— Дальше не проехать, — сказал он и отвел глаза. Вик подхватил рюкзак и спрыгнул в колею.
— Спасибо, что подвезли, — сказал он. Китаец кивнул и налег на руль, разворачивая грузовик. Долговязый приветливо помахал рукой.
— Напрямки иди, не потеряешься, — выкрикнул он, и машина, поднимая клубы мелкого песка, поехала прочь.
Рыканье грузовика постепенно стихло, сменившись треском кузнечиков. Впереди блистал диск корабля, и к нему вела наезженная грунтовка. Вик оглянулся. Позади дорога была точно такой же, не хуже и не лучше — пыльная и колдобистая. Он пожал плечами и зашагал вдоль отчетливых следов шин.
Странник-сквоттеры расположились в десятке палаток между рекой и кораблем, прикрывавшим их от ветра. Странно — Глеб звал пожить на корабле, а не рядом с ним. В лагере было тихо, все казались пришибленными и слегка испуганными. Полузнакомые девчонки из Питера вяло возились у костра. Сквоттеров было немного, человек пятнадцать, но все они сливались в какую-то болотистую, копошащуюся массу — как колония паразитов, облепивших чудное растение.
Озадаченный Вик помахал рукой Андрею, который возился с удочкой. Тот равнодушно кивнул и снова уткнулся в снасти. Было душно, как перед грозой; мглистое от жара солнце трамбовало степь. Вик покрылся липким потом, и ему мучительно захотелось умыться. Он сбросил рюкзак на краю лагеря, пересек узкую, в два ряда, лесополосу и подошел к реке. Вода была медленная, с гладкой, как зеркало, поверхностью; она лежала в плоских берегах, словно забытая в бурьяне сизая жестяная лента. Лагерь отсюда походил на поселок беженцев. Вик поплескал в лицо водой и отправился искать Глеба.
Большой нашелся в тени стены. Он сидел, привалившись к гладкому металлу, почти скрытый полынью. Лица не рассмотреть за маской чувствилки — Большого можно было узнать только по широченным плечам и знаменитым патлам. Рядом на костерке булькал котелок с пахучим варевом. Вик кашлянул.
Большой снял маску и с силой потер бледное лицо. Взглянул сквозь Вика, витая где-то очень далеко.
— Не слишком у вас тут весело, — заговорил тот. — Случилось что-то?
— А? Да… Нет, все нормально, — рассеянно откликнулся Большой. — Приехал, значит…
Вик покосился на чувствилку в надежде разглядеть этикетку диска — если уж Большого так зацепило.
— Что смотрел? — не выдержал он.
— А? Первую Марсианскую. Видел? — Глеб вытащил диск.
Вик опешил. Кто ж не видел Первую Марсианскую? Зачем бы они вообще здесь собрались, если б не Первая Марсианская?
Большой ухмыльнулся.
— Сколько тебе тогда было? Восемь?
— Десять, — машинально поправил Вик.
— И с тех пор наверняка не пересматривал, — мрачно заметил Глеб и отшвырнул диск в сторону.
— Не пересматривал. Это срочно? Что здесь творится? — не отставал Вик. — Или вы просто обкуренные все?
— Не больше, чем обычно, — фыркнул Глеб.
— Хорошо. А почему тусуетесь снаружи? Я же тебя знаю — любой клоповник за два дня обживаешь.
— Не хотят. И я не хочу. Все-таки там семь человек умерло.
— Когда это тебя останавливало? Или Андрюху? Он вообще в склепе под Манагуа жил, извращенец.
— А ты загляни туда. Походи. Потом поговорим.
— Что, настолько все плохо?
Глеб пожал плечами, сердито помешивая в котелке. А Вик вдруг полностью потерял нить разговора, потому что увидел Женьку.
Она почти не изменилась — маленькая, смуглая, встрепанная, увешанная феньками и бусами. Огромная пестрая шаль охватывала ее плечи и свисала на груди странными толстыми складками, которые Женька почему-то бережно поддерживала. Двигалась она непривычно: плавно и осторожно, будто держала в руках хрупкую драгоценность.
— Мы мечтали, мы мечтали, наши пальчики устали… — пропел Глеб, перехватив взгляд Вика.
— Пошляк. Она одна приехала?
— Оставь, ей сейчас не до тебя.
Вик присмотрелся и не поверил своим глазам.
— Женька! — завопил он. — Тебя все-таки захомутали!
— Не дождетесь, — ответила Женька, подходя ближе. — Данька, познакомься с глупым дядей…
Данька, уютно устроенный в шали, обозрел Вика огромными глазами и наладился было зареветь, но, к счастью, передумал. Глеб налил в тарелку супа, выскреб из углей пару печеных картофелин.
— Давай подержу, — предложил он. Женька благодарно кивнула. Глеб аккуратно подхватил крошечное тельце, и младенец тут же с наслаждением вцепился ему в патлы. Женька хихикнула и разломила картофелину.
— Чтоб мы делали без дяди Чена, — пробормотала она с набитым ртом и захрустела огурцом.
— Фермер здешний нас подкармливает, — объяснил Глеб, осторожно высвобождая бороду из цепкой хватки Даньки, и вдруг спросил: — Ты отличишь одного китайца от другого?
Все рассмеялись.
— У Глеба теперь пунктик на китайцах, — сказал Андрей. — Как дядя Чен здесь появился, всех спрашивает…
— А все-таки? — не отставал Глеб.
— Ну, если знакомые, — промямлил Вик.
— Незнакомые, — оборвал Глеб. — По фотке, например. Можешь сказать, где один и тот же человек, а где два похожих?
— Нет, конечно, — пожал плечами Вик. — Да и не только с китайцами так.
— Вот то-то же, — загадочно изрек Глеб и замолчал.
Собравшийся на обед народ постепенно разбредался. Женька растянулась на траве, уложила Даньку на живот и закрыла глаза. Вик сложил остатки картошки в котелок и отставил в сторону.
— А откуда дровишки? — спросил он.
— М? — рассеянно прогудел Глеб.
— Откуда бабло? Или дядя Чен кормит из высших соображений?
— Милосердие Будды бесконечно… Немного оттуда, немного отсюда… батрачим потихоньку…
— Батрачите, — сочувственно покивал Вик. — Надрываетесь.
В проходе между палатками на длинных, как у богомола, ногах вышагивал тощий парень со светлой бородкой. Голова его была обмотана на манер чалмы футболкой, а в руке исходил паром пузатый заварочный чайник. Вид у парня был совершенно отсутствующий. Выбравшись из паутины растяжек, он присел на корточки рядом с лежащими в траве девчонками из Питера и, не выпуская из рук чайника, уставился в пространство.
Все выглядело совершенно нормально. И совершенно Вику не нравилось.
— Говорят, цивилы дали тебе большой заказ, — тихо сказал он.
— Говорят, что в Камбодже кур доят, — огрызнулся Глеб.
— В Москве, — поправил Вик. — В Москве кур доят.
— Какая разница! — рявкнул Глеб.
— В больницу меня дядя Чен отвез, — рассказывала Женька, мягко покачивая Данила. — И Чарли со мной поехал — сказал, что ходил на курсы первой помощи и, если что, сумеет принять. — Женька засмеялась. — Только толку от него было немного. Затащил меня к заброшенному корпусу, чуть дверь не выломал, охраны набежало — не продохнуть… если бы дядя Чен не вмешался — неизвестно, чем бы дело кончилось.
— Что за Чарли?
— Ну, тот англичанин, — невнятно пояснила Женька. — Или шотландец?
— Откуда он здесь взялся?
— Не помню. Чарли, — заорала Женька, — откуда ты взялся?
Парень с чайником остановился и покачался на носках, задумчиво вглядываясь в фарфоровые глубины. Наконец его осенило; лицо озарила слабая улыбка.
— Фром Глазго, — крикнул он.
— Из Глазго, — бесполезно перевела Женька.
— О господи, — сказал Вик и повалился на спину.
— У них там считают, что Первая Марсианская — фейк. Он приехал за доказательствами…
— Нашел? — усмехнулся Вик, глядя, как шотландец — с чайником в одной руке и чашечкой в другой — медитирует на стену корабля. Чарли отпил из чашки, вытряхнул остатки заварки в траву и снова застыл, скользя глазами по гладкой поверхности. Доказательства ему…
Вик вдруг вспомнил охранника у будки, провожающего машину подозрительным взглядом.
— Что за заброшенный корпус, которому охрана нужна? — спросил он. — Что они там сторожат, интересно?
К его удивлению, Глеб вдруг смутился, разве что не покраснел.
— Ничего интересного, — пробурчал он в бороду.
— Ну, конечно, раз ты пролезть не сумел — так ничего интересного, — так же тихо ответил Андрей.
— Я и не пытался, — буркнул Глеб.
Вик недоуменно следил за этим диалогом. Похоже, Глеб что-то скрывал, причем серьезное: обычно о его приключениях знали все.
— Наркоту? — подумав, предположила Женька. — Сам знаешь, какие тут места.
— Знаю. Сиди себе на экологически чистой травке…
— Говорят, там психушка была, — вмешался Андрей.
— Хочешь сказать, что я рожала по соседству с дурдомом? — возмутилась Женька.
— Да нет, — сник Андрей. — Ее закрыли давно. Там сейчас вообще ничего нет.
— Ничего нет… а охрана с автоматами — есть.
Вик начал задремывать. Жара стала совсем невыносимой, марево сгущалось в тучи, и где-то вдалеке уже рокотал гром. Он приближался неестественно быстро. Очнувшись, Вик сообразил, что грохочет грузовик, подпрыгивающий на пыльных ухабах. Андрей приподнялся на локте и поглядел на дорогу.
— Дядя Чен приехал, — сказал он. — Странно. Только позавчера здесь был.
Лысая голова дяди Чена походила на печеное яблоко — круглая, коричневая и сморщенная. Видно было, что старик часто и охотно улыбается — от уголков глаз веером расходились веселые морщинки. В его лице читалось что-то родное, будто китаец и правда был давно позабытым добрым дядюшкой. Но сейчас фермер выглядел серьезным. Он отозвал Глеба в сторону и тихо заговорил.
— Народ, там в кузове яблоки, разгрузите… — закричал Глеб. — Чепуха какая-то, — громко сказал он, вернувшись. — Спрашивает, не видели ли мы чужих. По всей степи кого-то ищут. Говорит — армия. Говорит — скоро до нас доберутся, и лучше, если мы ничего не будем знать.
— Что не будем знать? — спросил Вик.
— А вот этого он не сказал. Странно все это… — неестественно тонким голосом проговорил Глеб.
Вик посмотрел на дядю Чена. Он боком сидел в кабине своего грузовичка и смотрел, как сквоттеры таскают к костру мешки. Над лобовым стеклом тихо звенели на сквозняке колокольчики, шевелились красные ленточки и амулеты. Дядя Чен улыбался и мелко кивал. Глеб крякнул, взвалил мешок с яблоками на спину. Между бровями Большого пролегла глубокая складка. Испугался он, что ли… Но с чего бы вдруг — армии до нас нет дела, а нам — до армии. Боится, что погонят? Вряд ли… сколько здесь уже лагерь стоит? Хотели бы — давно поперли. Что-то случилось, и Глеб, похоже, догадывается, что именно…
Вик вгляделся в степь, и ему показалось, что далеко-далеко видна рассыпавшаяся вдоль горизонта цепь солдат. Они кого-то искали. Кого-то, кто знает, что находится в заброшенном корпусе больницы, внезапно сообразил он.
Гроза налетела на лагерь без предупреждения и принялась хлестать тугими жгутами ливня. Отсиживались в палатке, но ясно было, что сухими им не остаться. Над степью непрерывно гремело; дважды молнии били по кораблю — слышалось шипение и запах раскаленного металла. Теперь Вик сообразил, почему никто не воспользовался тенью «Ареса», которая могла бы защитить от солнца.
Внезапно полог палатки взлетел вверх, и в тамбур, пригибаясь и закрывая собой ребенка, просунулась Женька.
— Мою палатку снесло! — проорала она, смахивая с лица потоки воды. — Вот, успела спасти!
Она швырнула Андрею сверток одеял и нырнула следом. Парни подвинулись, освобождая место, и Вик тут же угодил задом в подтекшую под стену лужу.
— Переночую у вас? — спросила Женька, озираясь и отжимая волосы. — Хотя вас тоже сейчас зальет.
— Может, на корабле? — неуверенно предложил Андрей. — Там хотя бы сухо.
Глеб покачал головой, но ничего не сказал. Женька покусала губу.
— Неохота… — протянула она. — А, Данька?
Данька чихнул, и на Женькином лице проступила тревога.
— Сыро здесь, — сказала она, поежившись. — Поможете перебраться?
Воздух на корабле был неподвижным и мертвым, с еле заметным душком застарелого пота, давно не мытого мужского тела. Слишком много металла, пластика, галогенового света, белых, не потускневших за десятилетия поверхностей. Шаги порождали дребезжащее эхо. Вик вдруг сообразил, что попал на корабль первый раз с тех пор, как приехал, — ну и сквоттер! Любопытство шевельнулось и притихло, подавленное ощущением неуместности. Что ж, теперь он хотя бы понимал, почему все так и сидят по палаткам, даже не пытаясь устроиться внутри. Навстречу из белых недр корабля вынырнул хмурый, почти рассерженный Глеб. «В капитанскую, сюда», — негромко распорядился он.
За спиной заворочался и тихо захныкал Данька. Вик толкнул дверь — она легко подалась, и тут же автоматически зажегся свет. В капитанской каюте все тоже было белым, как в больничной палате, блестящим, неживым, и странным, почти пугающим казался запах пота, который чувствовался здесь сильнее. Но в углу крепилась койка, и на ней лежал тонкий продавленный матрас. Вик бросил на него спальник, стараясь не думать о том, что именно здесь, скорее всего, умер капитан.
— Н-да, — сказала Женька, оглядевшись. — Ну ладно, одну ночь вытерплю.
Через полчаса все-таки удалось загнать Глеба в угол. Слухи о большом заказе не давали Вику покоя: он знал, что, несмотря на уговоры, Глеб избегал связываться с крупными конторами, и такая смена принципов почему-то тревожила. Да и любопытно было: что ж за заказ такой, что Глеб не устоял…
— Ладно, — сдался наконец Большой. — Как бы тебе объяснить… В общем, пришел ко мне один хрыч и заявил, что ничего не было. Не пялься, Первой Марсианской не было. Запись — полная лажа.
— Мало ли кто чего говорит, — пожал Вик плечами. — Тоже мне новость. Ты сам сколько на форумах бился. Возьми Чарли — он вообще был уверен, что приедет, снимет декорацию и свалит!
— Так хрыч сильно не простой. Такой… с погонами. В общем, трудно было не поверить.
Вик схватился за голову. То-то Глеб все вопли о подделке игнорирует, отмалчивается, — а раньше рубашку на груди рвал. Его, наверное, давно зацепило — неувязки, не заметные нормальному глазу, Глеб видел насквозь. То ли кинестетика слишком хорошая — тридцать лет назад таких цифровщиков не было даже у военных. То ли показался подозрительным запах воздуха в скафандре. Черт разберет Глеба, как он это делает и как понимает…
— Подожди, — сообразил наконец Вик. — А от тебя этот, с погонами, чего хотел? Зачем ему тебе рассказывать?
Глеб тяжело вздохнул.
— Они собираются раскрутить запись заново… только вот за двадцать лет в чувствилках стали разбираться лучше и лажу могут просечь. Так не мог бы я ее подредактировать…
— И ты согласился? — обалдел Вик. — Ты поэтому здесь торчишь?! Вдохновляешься, мать твою?!
— Остынь…
— Я полжизни мечтал о второй, — проговорил Вик. — Я полжизни мечтал о второй, как идиот, а ты собираешься делать идиотами других…
— А что я должен был делать?! — заорал Глеб. — Если все узнают, что первая — фальшивка, второй уже точно не будет, придурок! Визжать на всю сеть, что Первая Марсианская — сплошной фейк? Ты бы так сделал, да?
— Это было бы честно, — тихо ответил Вик. В голове у него царил сплошной сумбур. Что у него в жизни было настоящего? Мама, собака и бледная, полная лакун копия знаменитой записи… Да дурацкое странник-сквоттерство, в которое он, бездарь, влез вслед за Глебом. Мама давно умерла. Собаку еще раньше поймали и съели бомжи. А запись — осталась… и Глеб — вот он, стоит, намотав патлы на кулак, и смотрит куда-то в сторону.
Между горизонтом и свинцовыми тучами очистилась полоска неба, и оттуда били красные закатные лучи. Глеб молчал, щурился на солнце.
— Понимаешь, какое дело, — наконец проговорил он. — Тут такое дело…
— Да какое дело? — Вику хотелось плакать. — Вранье сплошное… Я портрет капитана на стене держал… идиот…
— Понимаешь… — замялся Глеб. — Запись, конечно, лажа. Только не вся.
Устроившись в капитанской каюте, Женька собралась было послушать музыку, но передумала: надевать наушники почему-то показалось опасным. Ей было не по себе в пустом корабле. Женька чувствовала себя одинокой и несчастной; все чудились какие-то шорохи, постукивания, будто заброшенный корабль жил своей тайной жизнью. И Данька тоже беспокоился, капризничал, то и дело принимался реветь. Женька начинала бояться, что он заболевает. Уложив сына на койку, она включила в каюте весь свет, плотно прикрыла дверь и легла, надеясь подремать.
Кто-то шел по коридору. Кто-то ужасный шаркал, охал и сопел, звуки прорывались сквозь дрему, складывались в картинки — огромный леший подкрадывался к парализованной сном Женьке. Испуганно захныкал Данька, и это наконец вывело ее из муторного оцепенения. «Эй, кто здесь?» — окликнула Женька. Никто не отозвался, но звук шагов затих, будто кто-то прятался на корабле. И этот запах… нет, уже вонь. Женька встала, взяла Даньку на руки и отошла в глубь каюты, напряженно прислушиваясь и жалея, что дверь нельзя запереть.
Снова раздались шаркающие шаги, теперь — совершенно отчетливые. Женька застыла от ужаса, все крепче прижимая к себе сына, и уставилась на дверь. Ей очень хотелось подпереть ее чем-нибудь, но от страха девушка не могла сдвинуться с места. Шаги приблизились и затихли. Теперь Женька была уверена, что кто-то стоит перед каютой. «Кто здесь?» — повторила она, и тут дверь распахнулась.
На пороге стоял капитан Крылов. Он уставился на Женьку безумными мутными глазами, раскрыл беззубый рот, собираясь что-то сказать, — и тут Женька зажмурилась и завизжала.
Уже стемнело, а они так и сидели под боком «Ареса». Неизвестно, о чем думал Глеб. Может, о том, что честнее — говорить правду или создавать мечту. Вик же размышлял о Первой Марсианской. Было? Или не было? Ложь? Правда? Мертвое лицо капитана, заросшее нечистой бородой, — фальшивка? Бесконечная марсианская степь, холод, пугающая легкость в ногах — подделка?
Дикий визг, чуть приглушенный стенами, оборвал поток мыслей. Отчаянно зарыдал младенец. Ступор прошел, и Вик, сшибая на пути какую-то посуду, бросился к «Аресу». Отшвырнул с дороги бегущего туда же подростка, столкнулся у входа с Глебом и вслед за ним взлетел по трапу. Они успели вовремя: Женька, совершенно невменяемая, вывалилась им на руки из каюты. Губы у нее побелели, глаза в свете фонаря были как плошки. Она тряслась и всхлипывала — неслышно за воплями побагровевшего от натуги Даньки. Подхватив Женьку под руки, Вик с Глебом кое-как свели ее вниз по трапу и бросились разводить костер. Потоптанный подросток сунул к перекошенному Женькиному рту кружку с водой.
Андрей качал на руках Даньку и гудел в темпе похоронного марша какой-то древний рок-н-ролл. Как ни странно, младенца это успокаивало; он еще пару раз всхлипнул и затих. Женька немного пришла в себя, взяла в руки кружку. Зубы застучали об край, когда она попыталась пить; Женька закашлялась, отставила кружку в сторону.
— Кажется, я видела призрака, — чуть заикаясь, сказала она.
— Какого призрака?!
— Крылова… Капитана Крылова…
Женька спрятала лицо в ладони и снова расплакалась.
Как оказалось, она успела многое рассмотреть. Седые длинные волосы и борода обрамляли лицо в глубоких морщинах и коричневых пятнах, и руки тоже пятнистые, усохшие, с желтыми ногтями. На капитане были кальсоны и серая рубашка с завязками у ворота — наверное, поддевка под скафандр… Он выглядел как глубокий старик… но все-таки это, несомненно, был капитан.
Вик не знал, что и думать. Это же она, Женька, которая никогда не истерила, ничего не боялась и посмеивалась над мистиками, которых среди сквоттеров, конечно, много. Но поверить в привидение тоже трудно. Вик посмотрел на Глеба и похолодел: Большой мучительно кривился, тер лоб и шевелил губами, будто пытался решить в уме сложную задачу. В руках он вертел диск с записью Первой Марсианской.
Вик почти боялся увидеть во сне мертвого капитана. Слишком много всего произошло за один день, слишком загадочно оно вертелось вокруг злосчастной экспедиции, память о которой оказалась такой мрачной. Но заснуть так и не удалось. Едва задремав, он услышал шелест тихих голосов. Кто-то переговаривался рядом с палаткой; задрожала нейлоновая стенка — не смотрят под ноги, болваны, сейчас все растяжки повыдергивают… Потом кто-то ахнул и закричал:
— Эй! Марсовы слезки зацвели!
Растеряв остатки сна, Вик торопливо расстегнул спальник. Марсовы слезки раскрывались только дважды в день, перед рассветом и в сумерках, и пропустить первое цветение не хотелось… особенно после вчерашнего вечера и сумасшедшей ночи. Может, марсовы слезки — это ответ, смутно подумал он и выбрался из палатки.
До самого горизонта стелился жемчужный свет, и ковыль волнами шел под легким ветром, как полупрозрачное серебристое покрывало, наброшенное на алый бархат. Вик отошел на край лагеря и присел на корточки. Кисти глубоко красных цветов-бубенчиков чуть подрагивали на коротких тонких стеблях, укрытые травой. К ароматам степи и запашку лагеря примешивалось сладко-горькое, ни на что не похожее благоухание — так пахло в детских мечтах звездное небо, огромные пространства, дорога, воля.
Вик сорвал один цветок. Он тут же истаял на ладони в прах, оставив лишь хрупкую охряную скорлупку.
— Многие думают, что это всего лишь мутация, — тихо сказал за спиной Чарли.
— Строго вокруг корабля?
— Конечно. Топливо. Излучение… Хочешь чаю?
Вик стряхнул остатки цветка с ладони и взял чашку.
— А что думаешь ты?
Чарли пожал плечами.
— Я думаю: хорошо, что они есть.
На следующую ночь устроили засаду на корабле. Напросился и Чарли — ему не смогли отказать, когда он серьезно и старательно произнес:
— Если появится призрак, я с ним справлюсь. В Шотландии очень много призраков. Я привык.
И они пошли на корабль — Чарли, Андрей и Вик, одолеваемый смутными предчувствиями. В привидения он не верил. Он верил в Глеба — когда-то. А теперь… Глеба звали — но тот отказался. Отказался сделать запись о том, как ждали на заброшенном звездолете призрак капитана! Их он тоже пытался отговорить, но Вик уперся. Он хотел знать, что происходит. И кто до одури напугал Женьку — тоже хотел знать.
На корабле все было именно так, как она рассказывала. Белый стерильный свет и муторный запашок. Воздух с привкусом древней дезинфекции и металлическое эхо. Шаркающее шаги. Скрип медленно раскрывающейся двери в каюту. Дикое, ужасающее лицо, один в один похожее на посмертное фото, и желтоватые пятна на рубашке с завязками…
— Чего ты хочешь, о призрак? — хрипло выговорил Чарли.
— А где этот ваш главный волосатик? — спросил призрак. — Он мне яблочек обещал, яблочек обещал потереть…
Это был капитан Крылов собственной персоной — невероятно дряхлый и совершенно безумный, главный пациент секретной психбольницы, по горькой иронии расположенной совсем недалеко от места, где он посадил свой корабль. Вик подумал — может, он сошел с ума, когда «Арес» совершил посадку на Марс? А может, чуть раньше, а может, чуть позже, когда вышел под бесконечно чуждое фиолетовое небо и увидел бесконечную степь, бескрайнее море цветущих марсовых слезок. Но ведь экспедиции не было, вдруг вспомнил он.
— Схожу за яблоками, — сказал Чарли и двинулся к выходу. Его остановил мрачный голос Глеба.
— Ну ладно, поиграли и хватит, — сказал он, боком вдвигаясь в каюту. — Капитан, я же просил вас не показываться…
— Да брось, Глебушка, они хорошие ребята, никому не расскажут, — добродушно отмахнулся Крылов. — Не расскажете же?
Вик с Андреем старательно замотали головами, а Чарли вдруг нахмурился.
— Мы, конечно, не расскажем, — сказал он. — Но что именно мы не расскажем?
Глеб глубоко вздохнул.
— Помнишь, Чарли, как Женьку в больницу возил? — спросил он. Шотландец кивнул. — Сперва я ничего не понял, полез туда, просто потому что давно хотел снять чувствилку-саспенс. Ну, типа — ветер, заброшенный корпус, чуваки с автоматами…
— Да, мы поняли, — поторопил его Вик, нервно косясь на Крылова.
— Ну, в общем… — повторил Глеб…
Обойти охрану оказалось не то чтобы легко, но и не слишком трудно — на входе Глеб прикинулся пациентом, а на пустынной, в пыльных смерчиках территории практически безлюдной больницы — очень тупым пациентом. Дверь в заброшенный одноэтажный корпус была, конечно, заперта, и Глеб для начала решил обойти здание кругом. Он продирался сквозь серую от пыли полынь, когда внезапно его хриплым шепотом окликнули из окна.
— Эй, волосатик, — услышал Глеб. Поднял голову и увидел прижатое к решетке лицо Крылова…
Сначала он просто не поверил себе. Потом — сопоставил полупустые здания, в которых даже пластырь, наверное, не сопрешь, безобидных фермеров, населяющих окрестности, и охрану с автоматами. И запись-чувствилку Первой Марсианской, которая, конечно, фейк — но, кажется, не вся… К его досаде, Крылов и правда был невменяем. Из героя-космонавта он превратился в слабоумную развалину — интересовали капитана только яблочки, недоступные из-за больных зубов. Глеб ушел и вернулся на другой день с пакетом яблок, теркой и обрезанной бутылкой из-под воды, которую можно было передать через решетку.
Его усилия оказались напрасны: Крылов утверждал, что всегда находился в больнице и ничего в жизни не видел, кроме ковыльной степи, расчерченной оконной решеткой. Все ему чудилось, что он улетает куда-то с Земли, виделись другие планеты, — вот и сидит, потому что сам себе опасен. «Вспомните, — умолял Глеб. — Вы в самом деле были капитаном. Вы действительно летали на Марс. Вспомните ваш корабль — огромный блестящий диск. Если бы ваши окна выходили на другую сторону, вы могли бы видеть его прямо отсюда…» «Корабль помню, — легко соглашался Крылов, — здоровенная железяка. Приезжал один прыщ, возил фотографировать. Меня тогда в форму нарядили, красивая форма, получше, чем у тех, других… Только давно это было, я уже подробностей не помню. А чтоб на Марс летать — это ты что-то путаешь, волосатик». Глеб рычал и плевался, а Крылов отводил глаза и все твердил: корабль помню и фото, а остального — не было.
Глеб притащил ему запись экспедиции. Крылов пришел в восторг от «кино»: «Умеют же сделать, прямо как там побывал. Страшное место, — помолчав, добавил он. — Так и представлял». Это было все. Глеб пересказывал все, что знал о Первой Марсианской, — Крылов отводил глаза и пожимал плечами. Глеб уже сам себе казался сумасшедшим: может, он ошибается, и запись — подделка от начала до конца, как и сказал заказчик? Он все думал: может быть, если вытащить Крылова из-под надзора и привести на корабль, что-то проснется в изуродованной памяти, и тайна экспедиции окажется наконец раскрыта…
— И, в общем, пару дней назад я его похитил, — скучным голосом закончил Глеб и наклонил голову, прислушиваясь. Стены корабля глушили любые звуки, но входной люк оставался открытым, и сквозь него долетали возбужденные голоса. Они, не сговариваясь, бросились к выходу. Вик заметил, как капитан устремился следом, и успел подумать, что это лишнее, это нехорошо…
Вокруг корабля вспыхнули прожекторы, и мегафонный глас приказал выходить по одному. Глеб выругался, схватил Крылова за руку, отталкивая себе за спину — как будто мог защитить капитана от вооруженных людей, намеренных сохранить им самим неизвестную тайну навсегда. Крылов покачнулся, захрипел — Вик и Чарли бросились было на помощь, но резкий оклик и металлический стук снятого предохранителя остановили их.
Они вышли из корабля, стараясь не делать резких движений — где-то в темноте все больше нервничали вооруженные люди, и мегафон надрывался, грозя открыть огонь. Увидев их, из темноты вынырнул багровый от воплей лейтенант, открыл рот, собираясь что-то сказать, но Глеб вытянул руку, жестом останавливая его — и тот вдруг послушался. Глеб-Большой с кривой улыбкой посмотрел на Вика, на Женьку, Андрея, на всех остальных — будто прощаясь и прося простить. Вытянул из кармана какую-то бумажку, сунул под нос лейтенанту — и тот вдруг вытянулся и взял под козырек.
— На каком основании вмешиваетесь в операцию? — суконным голосом проскрипел Глеб.
— Ну и жук! — выдохнул Андрей с возмущением и восторгом. Глеб выговаривал. Лейтенант краснел, бледнел и явно мечтал провалиться сквозь землю.
Крылов умер у них на руках через десять минут — умер от старости и истощения в своей капитанской каюте. Угасающий мозг капитана уже не воспринимал реальность, погруженный в самые яркие и страшные воспоминания, и Вик, наблюдая за лицом Крылова, слушая его бессильное бормотание, понимал, почему запись подменили фальшивкой — если ее вообще подменяли. А как же остальные, вяло думал он. Такие же невольные актеры? Или герои, действительно погибшие на Марсе — или по дороге с него? По легенде, Вонг тоже вернулся… вернее, то, что от него осталось. По легенде. А на самом деле? Вик не понимал. Он мог только ужасаться и восхищаться вместе с умирающим капитаном. И в тот момент не было разницы, настоящий ли Марс они видели или иллюзорный, созданный больным воображением. Нет разницы, думал Вик. Если Марс настолько бесчеловечен, что лишает разума, то мечтать не о чем, и пусть себе Глеб клепает фальшивку, пусть создает поддельную мечту… Но в момент смерти Крылов наконец-то смог все забыть. Капитан вздохнул в последний раз, уверенный, что с минуту на минуту двигатели «Ареса» заработают и корабль унесет его на вымечтанный Марс. И Вик почти завидовал ему.
— Что теперь? Тело на опыты заберете? — спросил Глеб у сидевшего под кораблем лейтенанта.
— Какие опыты, — мрачно ответил лейтенант. — Кому это теперь нужно… — он слегка покраснел. — Вы похороните его… По-человечески.
— Без тебя бы не сообразили, — буркнул Глеб.
— Откуда у тебя эта бумажка? — мрачно спросил Вик. Вокруг насторожили уши. — Кто ты по ней? Генерал тайной полиции?
— Чушь несешь, — спокойно ответил Глеб. — Эту бумажку мне дал хрыч с погонами. На случай, если во время редактуры возникнут проблемы… Не хотел брать. А видишь — пригодилась.
Квадраты желтой смятой травы обозначали места, где стояли палатки. Сквоттеры сидели на рюкзаках, уложенных в тени корабля, и смотрели на дорогу, где вдалеке клубилось облако пыли. Лейтенант пообещал отвезти их на станцию.
— Мы останемся, — сказала Женька, укачивая Даньку. Волосы у нее были мокрые — успела искупаться напоследок. — Поживем у дяди Чена.
— Я тоже останусь, — сказал вдруг Чарли. — Не хочу в Эдинбург.
— В Глазго, — поправила Женька.
— Какая разница…
Глеб вдруг привстал.
— Андрюха, — окликнул он, — у тебя вроде с собой та книжка была? Про экспедицию? Дай на минутку!
Андрей со стенаниями принялся копаться в рюкзаке. Глеб пробормотал: «Отличишь одного китайца от другого, а, Вик?» Тот пожал плечами.
Андрей сердито протянул тоненькую потрепанную книжку, и Глеб раскрыл ее на предстартовой фотографии экипажа. Они стояли на фоне «Ареса» — молодые, подтянутые. Их лица сияли. Вик знал их имена наизусть. Кряжистый бородатый Крылов — капитан. Черноглазый носатый Ахметов — биолог и врач. Невысокий жилистый Терпугов — геофизик. Белокурый здоровяк Антипов и маленький китаец Вонг — пилоты. Глеб ухмыльнулся и захлопнул книгу.
— Так вы к дяде Чену? — спросил он у Женьки. — Точно?
— Угу, — ответила она.
— Расспросите его о марсовых слезках.
Женька удивленно нахмурилась, а Чарли вдруг заулыбался и хлопнул Большого по плечу.
— Я тебе напишу все, что узнаю, — сказал он.
— Поторопись, — ответил Глеб. — Мне для работы надо. Заказ сложный, а время уже поджимает.
Вик усмехнулся и в последний раз оглядел корабль и степь за ним. Там неслась по ковылю дрофа. Птица изгибала шею, далеко выкидывала мощные ноги и все трясла, трясла куцыми крылышками — будто вот-вот взлетит.
Когда Старостин принял срочный вызов на совещание и прочел «бриф саммари», его кровь забурлила, а пульс участился, точно перед важным рискованным полетом. Он понял, что получил долгожданный шанс.
Человек сам определяет свою судьбу лишь до некоторых пределов. Далее простирается сфера чудес, где распоряжаются силы, разуму неподвластные.
Иногда чудеса случаются, но почти никогда они не являются в виде посыльного с подарочным свертком в руках. Чаще судьба лишь дает шанс, порой небольшой, совсем крохотный и, скорее всего, единственный. Но и его нужно еще распознать, а распознав, успеть воспользоваться. И тут важно быть готовым к событию и уметь ждать, не превращая ожидание в навязчивую идею, а потом, когда придет время, действовать упорно, быстро, без оглядки.
Петр Старостин ждал и готовился если не всю жизнь, то сознательную ее половину. Сознательным он ощущал себя с двадцати лет. Именно тогда он начал ставить перед собой долгосрочные цели и, что немаловажно, добивался их. Теперь он подобрался к пределу. И в переносном смысле, и в прямом. Сфера, где воплощаются мечты, совсем рядом, а он был готов пробить в ней брешь и имел к тому все возможности — получил нужную профессию, набрал колоссальный опыт и числился шеф-пилотом Консорциума.
Большинство членов совета предпочитало жить в пригородах, в добротных особняках и добираться на службу в солидных авто. Старостин снимал апартаменты на соседней улице, всего в квартале от штаб-квартиры. Для перемещения ему не потребовался даже велосипед. На своих двоих он попал в зал совещаний одним из первых, а после четверть часа наблюдал, как тот заполняется менеджерами, экспертами, технарями. За минуту до начала один за другим стали появляться директора.
Лица директоров были хмурыми, и Петр внезапно поймал себя на некотором злорадстве. Обычно-то все выглядело наоборот. Хмурились технари, бухгалтеры и секретарши — в общем, весь подневольный люд, а директора улыбались телекамерам и приглашали друг друга на игру в гольф или обсуждали предстоящую прогулку на яхте.
Одним из последних в зал зашел представитель родного агентства. Старичок был доволен хотя бы тем, что третий год заседает в Сиэтле, а не бегает взмыленный по отечественным заводам, подгоняя поставщиков. Но и его закаленного интригами лица коснулась нешуточная тревога: синекура вдруг обросла непредвиденными заботами.
Лишь председатель совета директоров Томсон сохранил невозмутимость. Едва он опустился в кресло, совещание началось, хотя часы давали опаздывающим еще пятнадцать секунд. Но Томсон считал себя сильнее времени.
— Ситуация следующая, — доложил секретарь. — Как вы уже знаете, три часа назад орбитер «Нева» совершил вынужденную посадку на гражданскую полосу одного из островов Микронезии. Ничего серьезного не случилось, отказала система ориентирования, мы просто заменим сгоревший блок и все. Однако! Через две недели у нас крайняя дата в контракте на выведение кластера низкоорбитальных спутников связи. Да и прочие заказы поджимают. Заменить «Неву» сейчас нечем. «Астролябия» проходит модернизацию, у «Бигля» технические проблемы с двигателем, а «Мэтью» заряжен по научной программе, и использовать его в качестве транспорта мы не можем.
— Итак, нам нужна «Нева»! — громогласно заявил Томсон. — И нужна не позднее чем через неделю!
При штатной посадке корабль перегоняли своим ходом. Его двигатели позволяли летать по-самолетному, хотя и пожирали огромное количество топлива. Если же посадка была нештатной, инструкциями предписывалось транспортировать корабль на носителе. Обычно в таких случаях с орбитера снимали консоли крыльев с двигателями и, посадив на спину «Антонова» или «Боинга», переправляли в Сиэтл.
— Загвоздка в том, что для погрузки орбитера на самолет необходим специальный подъемник, — сообщил главный инженер. — А в Микронезии такого, понятно, нет. Доставить подъемник возможно лишь морем, причем уйдет на это не меньше десяти дней. А значит, в срок нам не управиться.
Директора заерзали в креслах. Дело пахло отменой гольфа и воскресных прогулок под парусом.
— Выход один — перегонять орбитер своим ходом, — подытожил инженер.
— Бетонная полоса на острове — тысяча восемьсот, — возразил кто-то из техников. — Она способна принимать крупные авиалайнеры, но для взлета орбитера коротка.
— Мы будем взлетать без полезной нагрузки и почти без окислителя, так что дистанции для разбега должно хватить. И все же придется поднимать корабль с полупустыми баками и взлетать на форсированном режиме.
— И на чем же он будет лететь, если сожжет почти все на взлете? — возразил все тот же скептик.
— Главное — добраться до базы на Филиппинах, — сообщил инженер. — Там дозаправим. Затем сделаем еще две промежуточные посадки на наших базах в Индии и Испании. Тогда мы, при удаче, уложимся за неделю. Все прочие варианты намного хуже. Морская транспортировка, например, потребует гораздо больше времени.
Директора пили то, что заменяло им валидол, массировали украдкой грудь. Томсон обвел страдальцев тяжелым взглядом, словно подчеркивая их никчемность. В этом Петр готов был с ним согласиться.
— Старостин, — произнес босс.
Вот он, шанс! Только бы не спугнуть удачу.
Петр мысленно скрестил пальцы и произнес, стараясь выглядеть равнодушно:
— Теоретически все верно. Но это не самолет перегонять с базы на базу. Это космический корабль. Он строился для иных задач. Тем более «Нева» только-только вернулась из сложной миссии, причем совершив вынужденную посадку.
— Незапланированную, так будет точнее, — скривился босс.
— Экипажу пришлось применять экстренное торможение, чтобы вписаться в полосу, — напомнил Старостин. — А это нагрузка на всю конструкцию и особенно на шасси. Полностью проверить корабль на месте мы не успеем. Да на острове и нет соответствующего оборудования. Вдруг какой-то срытый дефект? Одна трещинка, и миллиарды долларов превратятся в груду титана и композитов.
Убедившись, что участники совещания достаточно встревожены, Старостин предложил:
— Большинство аварий происходит при заходе на посадку. Меньше посадок — больше шансов на успех. Поэтому я предлагаю отправиться напрямую. Перегнать корабль через Тихий океан прямо в Сиэтл.
— Исключено, — возразил инженер из отдела эксплуатации. — Это далеко за пределами дальности.
— Мы можем заранее заменить мембранные картриджи и лететь в более экономичном режиме, — предложил Старостин. — Кроме того, нам потребуется дозаправка в воздухе, раз уж придется взлетать с полупустыми баками.
— Обычный танкер здесь не подходит, нужен «термос», — заметил скептик.
— У нас же есть такой на Сахалине.
— А согласования? — спросил Томсон. — На них уйдут недели.
— Пусть Роскосмос подсуетится, — Старостин кивнул на земляка.
Того чуть кондрашка не хватила. Но все же собрался с духом, кивнул.
— И тем не менее не лучше ли лететь через Индию и Европу?
— Слушайте, Томсон, каждая посадка — игра в рулетку. Зачем оно вам?
— Но Тихий океан! Ну а вдруг что-то выйдет из строя над океаном? Там негде сесть, случись что.
— Вот и не надо садиться. Поймите же вы, в этом сейчас основной риск. А я предлагаю один-единственный перелет, на максимуме перегоночной дальности. И через двое суток корабль будет уже в Сиэтле.
Бюрократ, работает ли он в государственной системе или в частной компании, всегда боится ответственности. В этом его, бюрократа, суть. Неустойку за срыв программы запусков заплатит Консорциум, а вот за аварию придется отвечать персонально тому, кто принял решение. Этот фактор всегда играл бо́льшую роль, чем инструкции и уложения, которые всего лишь служили обоснованием отказов.
Старостин заговорил. Тех, кто отвечал за безопасность, он стращал возможной катастрофой, представителей гражданских служб пугал пролетом над густонаселенными территориями, техникам предлагал расчеты, а тех, кто курировал расходы, убеждал, что перелет с посадками обойдется гораздо дороже одного на предельную дальность.
Начальство сомневалось, начальство спорило и было недовольно одним только фактом необходимости этого спора. Дожать, дожать! Единственная мысль пульсировала, отзываясь головной болью. Никогда еще Старостин так не нервничал. Весы качались, призывая бросить на чашу последний козырь — собственную карьеру. Осмелится ли босс поставить на сложный полет кого-то еще? Если осмелится, тогда замысел рухнет, а вместе с ним и надежда.
Старостин рискнул.
— В общем, решайте, как хотите, но перегонять корабль с тремя промежуточными посадками я отказываюсь.
— Прекратите фрондерство! — чуть не взвизгнул Томсон, и Петр понял, что выиграл. Никем они его не заменят. Побоятся ответственности.
— Лететь мне, — пожал он плечами. — Я отвечаю за риск.
Молчание длилось минуту. Босс еще раз обвел взглядом лица советников и получил в ответ несколько нерешительных кивков.
— Только потому, что вы лучший пилот в нашей фирме, господин Старостин. Только поэтому. — Томсон помолчал. — Вторым пилотом полетит Стоун.
Это выглядело как мелкая месть за строптивость. Томсон никогда и никому не прощал мятежа.
— Я его не знаю почти, — Петр попытался припомнить всех пилотов нового набора.
— Он лучший из новичков! — заявил босс. — И, поверьте, когда-нибудь он вас заменит. А когда это наконец случится, у меня станет одной головной болью меньше.
После обсуждения деталей и назначения ответственных совещание закончилось.
— Вы уж постарайтесь, голубчик, — напутствовал Старостина представитель Роскосмоса. — А я все, что от меня только зависит, сделаю, все, что зависит…
Сделает. Ведь ему так неохота покидать Сиэтл до пенсии.
Покинув здание, Старостин перевел дух. Что ж, первый раунд остался за ним. Пикировка на совещании сожгла излишки адреналина, но кураж остался. Еще не поздно было дать задний ход, ведь решение созрело только в его голове, и механизм пока не запущен…
Что ж, самое время его запустить. Он набрал номер.
— Криста! Привет, как дела?
— Маемся без работы. К полетам допускают редко, намекают, мол, не пора ли вам, барышни, по собственному желанию. Ну, да ты свою страну лучше моего знаешь.
— Знаю. Мужики пристают?
— Справляемся.
— Если к полетам не допускают, увольняйтесь ко всем чертям.
— Это советуешь мне ты? — удивилась Криста.
— Знаешь, у меня тут работка на пару дней, но потом я свободен. И премиальные будут выжигать пентаграмму на банковской карте. Быть может, устроим пикник, как собирались когда-то? Жаль, Анри сейчас не с нами. Но думаю, он порадуется, глядя на нас с небес.
— Черный юмор тебе не идет, — произнесла она и замолчала.
Слово «пикник» являлось их кодом. Наверняка Криста испытывала сейчас чувство, сходное с тем, что посетило его при получении срочного вызова и «бриф саммари». Ей требовалось переварить новость.
— Я подумаю… — осторожно начала она, но потом закончила с эдакой бесшабашной веселостью: — Хотя нет, чего тут думать, заметано!
— Вот и славно, — перевел дух Старостин. — Подробности скину письмом.
Теперь отступать некуда. Решение не только принято, но и утверждено, а в ближайшие несколько часов оно вызовет к жизни действия необратимые. Были ли у их плана уязвимые места? Можно сказать, он только из них и состоял.
Старостин собрал вещи, достал из сейфа коробку с дисками и окинул взглядом огромную пустую комнату — ничего, за что зацепился бы глаз. Возвращаться сюда он не собирался.
Через час корпоративный «Фалькон» был уже в воздухе. Он вез только двух пассажиров. Следом за ними вылетел транспортник с группой техников, оборудованием и сменными картриджами.
Время полета Старостин использовал, чтобы пошарить в сети и обновить кое-какие данные, после чего смог набросать черновые расчеты. Получалось, что ему нужно будет задержать вылет с острова часов на шесть. Серьезной проблемой это не являлось. Технарям всегда казалось: лучше перебдеть, чем недобдеть, а значит, и уговорить их проверить лишний раз какой-нибудь узел труда не составит.
Теперь следовало присмотреться к еще одной потенциальной проблеме — к своему второму пилоту.
Старостин постучал в дверь и вошел в кабину. Штатный пилот фирмы дремал. Джереми Стоун сидел в кресле командира и управлял самолетом вручную, несмотря на то что на крейсерском режиме мог вполне перепоручить это право автопилоту. Старостину бросилась в глаза его молодость. Парню было от силы лет двадцать пять.
— Сэр, присаживайтесь, сэр, — заметил его появление Джереми.
Старостин откинул кресло инспектора и присел.
— Польщен! — бросил через плечо парень. — Лететь вторым пилотом с живой легендой отряда испытателей! Знаете, когда я был мальчишкой, то следил за вашими тестами. Так что выбором призвания во многом обязан вам.
Сказал он это без всякой лести, и Старостин отметил, что парень полон энтузиазма, как и он сам когда-то. Молодой и впервые допущен до серьезного дела. Возбужден не на шутку.
— Вы ведь, по сути, спасли этот проект, сэр, — продолжал Стоун. — Прошли за один полет всю программу и поставили комиссию перед свершившимся фактом.
— Мне тогда здорово досталось за самодеятельность, — горько улыбнулся Петр.
— Так и надо поступать, сэр! — заверил пилот. — Только так! Вы поднялись на сто пятьдесят тысяч футов вместо пятидесяти. И выиграли.
— Зато в космос полетели другие. Томсон отстранил меня от программы перед самым финалом. Я прошел подготовку, сдал экзамен и был лучшим в группе кандидатов. А меня выкинули. Как нагадившего щенка.
— Но потом-то вас вернули, сэр.
— На фирму, да, но не в космос. Я мечтал о космосе, а стал перегонщиком. Это вроде человека у богатого отеля, который паркует чужие «Роллс-ройсы», в то время как по ковровой дорожке шагают другие. Это, знаете ли, несколько унижает самолюбие.
— Каждому свое, видать. Я вот вполне доволен именно этой работой.
— И что, не хотелось бы рвануть выше? — с некоторой долей иронии спросил Петр. — Выйти за атмосферу, взглянуть на Землю со стороны?
— В космосе плавают, а не летают, сэр. А я люблю летать. Чувствовать сопротивление атмосферы, ее напор, управлять кораблем, а не плыть по рассчитанной на компьютерах траектории. Аэродинамика — это стихия! Борьба! А от баллистики веет каким-то фатализмом, согласитесь, сэр. Там ты пассажир, в лучшем случае инженер, но не пилот.
— С вами все ясно, — вздохнул Старостин. — Вы бы отдохнули, Стоун, завтра нас ждет трудный день.
— Успею, сэр. Вздремну, пока техники будут возиться с кораблем.
— В нашем деле за подготовкой лучше следить лично. И дело тут не в доверии. Привыкайте. В общем, считайте это моим первым приказом.
Он и сам решил немного поспать. День обещал быть гораздо сложнее, чем мог подозревать о том второй пилот.
Орбитер стоял на отшибе, в окружении прибывших накануне сотрудников филиппинского центра. Здание местного аэровокзала было полно зевак. Сюда, кажется, собрался весь остров заодно с немногочисленными туристами. Люди прилипли к стеклам и наблюдали за космической диковинкой. Кто-то из туземцев пытался подобраться ближе, благо никакого ограждения вокруг аэропорта устроено не было. Полицейские — такие же туземцы, но при дубинках — отгоняли сородичей.
Корабль напоминал ложку с двумя разваленными килями вместо ручки и короткими крылышками, на концах которых крепились похожие на веретено прямоточные двигатели. Их длинные конусы покрывали мелкие дырочки, как на мельчайшей терке. Именно эти дырочки питали картриджи воздухом на разнообразных режимах полета, а заодно не давали сорваться потоку.
Газоразделительные мембраны были одной из ключевых технологий, что позволили создать орбитер. Они отбирали из воздуха кислород, одновременно затормаживая и сжимая его, в то время как азот уходил в центральный канал и выбрасывался в атмосферу почти без издержек. Тем самым система охлаждения и двигатель были избавлены от необходимости прогонять через себя балласт.
Именно мембраны стали в свое время тем узким местом, из-за которых проект едва не закрыли. Чрезвычайно дорогие и очень капризные, они быстро перегревались, плавились и никак не набирали нужный ресурс. Бюрократы не желали давать добро на высотный полет, пока не получат от технарей гарантий. И тогда Старостин рванул в стратосферу без санкции и доказал, что мембраны способны выдержать гиперзвуковой поток. Мало того, благодаря полету был обнаружен эффект частичного восстановления картриджей в спокойном разреженном воздухе. А это давало необходимый резерв и фактически открыло дорогу проекту.
Затягивать время не пришлось. Техники и так едва уложились в добавочный срок. Так что Старостин начал нервничать, как бы теперь не опоздать.
Успели. Начальник технической группы протянул регламентный лист и, получив подпись, дал отмашку бригаде. Старостин набрал в легкие морской воздух, ароматы тропических растений, пожалев, что не может вот так же вдохнуть запахи осеннего леса, грибов, чтобы освежить их в памяти и запомнить уже навсегда.
Он поднялся в кабину, улыбнулся портрету Лисянского, достал из кармана талисман — пластмассового дракончика — и прицепил над приборной панелью. Газеты писали, что Старостин, как и любой русский космопилот, соткан из предрассудков. На самом деле из того, что журналисты отнесли к предрассудкам, добрая половина давно уже стала просто традицией. Помочиться на колесо — традиция, как и дракончик-талисман, а вот называть последний полет крайним — пожалуй, что предрассудок. Наверное, самый неискоренимый из всех. Дошло до того, что крайними называли действительно последние полеты. Просто на всякий случай. Вот и теперь Старостин, страстно желая, чтобы нынешний полет стал последним, про себя все равно называл его крайним.
— Танкер ушел с опозданием, — сообщил диспетчер. — Там какие-то траблы возникли. Но пока в график укладываемся. Координаты рандеву, курсы и эшелон сбрасываю в бортовой вычислитель. Их позывной «Ромео, один, один»…
— Принято, — подтвердил Старостин.
Визуальный контакт с «термосом» они установили уже через час. Стратегический танкер вычерчивал на небе четыре полосы инверсионного следа и был заметен издалека.
— Ромео, здесь «Нева». Выходим на позицию для заправки.
— Принимайте рукав, ребята, — раздался в наушниках женский голос.
Заправка орбитера значительно отличалась от авиационной и была на порядок сложнее. Криогенные компоненты топлива требовали лучшей защиты, чем керосин, а любая утечка почти наверняка закончилась бы катастрофой. Поэтому к воздушной заправке прибегали редко. Только когда выходило выгоднее стартовать на значительном удалении от базы, нежели потом маневрировать на орбите. В космосе не дозаправишься, а любой запас горючего снижает массу полезной нагрузки.
Для технического перелета дозаправку до сих пор не использовали. И получается, что вновь Старостин оказался первопроходцем.
Широкая труба выдвинулась из кормовой башенки танкера, покачалась из стороны в сторону, управляемая оператором, и наконец сцепилась со стыковочным узлом орбитера.
— Проверьте модуль системы жизнеобеспечения, Джереми.
— Сейчас, сэр? — удивился тот.
— Именно. Он может дать сбой во время работы насосов. Какой-то баг разработчиков.
Немного привстав, второй пилот склонился в сторону командирского кресла и откинул панель. Когда руки Стоуна оказались рядом и вместе, Старостин быстро накинул на его запястья наручники так, что их цепочка надежно охватила крепление модуля.
— Что это значит, сэр? — Пилот попытался выпрямиться и не смог.
— Я обманул вас, — сказал Старостин, вновь берясь за штурвал. — Никаких отказов не будет. Машина вполне надежная.
Придерживая штурвал одной рукой, другой он выдернул проводки, отключая бортовой коммуникатор пилота. Все! Точка возврата пройдена. Теперь уже не переиграешь, не обернешь дело шуткой. Теперь только вперед!
— Объяснитесь, сэр. — Второй пилот из весьма неудобного положения смотрел на командира скорее недоуменно, чем с раздражением или страхом.
От того, что все уже решено и пропала необходимость терзаться выбором, Старостин почувствовал необычайную легкость.
— Мне будет неприятно вас разочаровать, Джереми, — весело ответил он. — Вы с таким упоением рассказывали о полетах в атмосфере и с таким пренебрежением относитесь к космосу. Но мы летим на орбиту, Стоун, хотите вы того или нет.
— Шутите, сэр? Вот так взять и махнуть в космос? Похитить корабль? Это ведь не папашину тачку угнать.
— Вы же сами отдавали должное моим прошлым выходкам. «Только так!» — говорили вы. И я повторяю вам: только так!
— Стоп, стоп! — мотнул головой Стоун. — Вот дьявол! Мы ведь не прошли профилактику. У нас нет окислителя. Забыли? Мы всего лишь перегоняем корабль! Дьявол! Вы сумасшедший! Вы угробите и нас, и орбитер.
— Я испытатель, на минуточку, — напомнил Петр. — Я укрощал эти корабли с самого их рождения. Познал все их слабости и возможности. Изучил каждую заклепку.
— И как это поможет обмануть гравитацию?
— Вы, возможно, не в курсе, Джереми, но мне пришлось лично испытывать систему дозаправки окислителем в воздухе. Позже эту опцию отменили за ненадобностью и сложностью. Но изначально предполагалось, что корабли смогут при нужде входить в атмосферу и заправляться в верхних слоях без посадки на Землю. На гиперзвуковых скоростях в стратосфере испытаний не проводилось, но начинали-то мы цикл на обычных высотах и умеренных скоростях. А заправочный узел так и сохранил прежнюю функцию. Переделывать проект выходило дороже.
— Каким бы вы ни были асом, вам не справиться одному.
— Я ему помогу, — раздался знакомый по радиопереговорам голос со стороны служебного отсека.
Парень дернулся. Обернулся, насколько это было возможно в его положении. Старостин тоже глянул через плечо.
В проеме двери стояла женщина лет тридцати пяти. В бикини. Ее кожа блестела то ли от крема, то ли от пота.
— Привет, Криста. — Петр с удовольствием разглядывал гостью. — Ты блестишь, как елочная игрушка.
— Комплименты тебе особенно удаются. Хорошо, что не сравнил с гнилушкой.
— Разве что с мокрым дельфином.
— Пришлось натереться маслом, там очень узкий лаз.
— И как?
— Чувствую, будто заново родилась, если ты понимаешь, что я имею в виду.
Рядом с Кристой появилась еще одна женщина. Китаянка. Тоже в купальнике. Молча потеснив подругу, она втянула в кабину две огромные сумки и, только пристроив их в пассажирском ряду, скупо поздоровалась с мужчинами.
— Это Лю, Стоун, — представил Старостин. — Но все зовут ее Люси. Это Стоун, мой второй пилот.
Джереми отцепили от крепления модуля, перещелкнув наручники, и пересадили в одно из пассажирских кресел, а его место заняла Криста. Второй пилот, на удивление, пока не слишком сопротивлялся. Видимо, не до конца осознавал серьезность ситуации.
— Эх, как давно я об этом мечтала, — Криста провела ладонью над приборной доской.
— Ну что, пора за работу, девочки! — произнес Старостин.
Люси заняла кресло рядом со Стоуном, вытащила из сумки портативный компьютер и подключила его к корабельной сети.
— Танкер под контролем, — сообщила она через минуту.
Насосы загудели, перекачивая жидкий метан. Затем систему продули азотом и, переключив клапаны, начали качать кислород. Старостин напевал марши в предвкушении рывка.
— Ты не больно-то радуйся, — остудила его энтузиазм Криста. — Много добыть не удалось. На Сахалине кислород, знаешь ли, не разносят мальчишки в бидонах.
— Готово, — произнесла Лю.
— Ну вот и все, — сказала Криста. — Можно отстреливать трубу. Наш «пузанчик» пойдет дальше на автопилоте. Он улетит на Уналашку, и там его собьют. А нет, так сам рухнет в море. Честно говоря, я не буду о нем жалеть.
— Как трогательно, что вы пригласили подружку и для меня, сэр, — попытался пошутить Стоун, когда дамы отправились переодеваться в служебный отсек.
— Даже и не мечтайте, — засмеялся Петр. — Ишь, раскатали губу! Поверьте, за Лю найдется кому поухаживать.
Женщины вернулись, облаченные в комбинезоны, и расселись по прежним местам.
— Я уточнила расчеты, — вскоре сказала Люси. — Скидываю координаты старта и циклограмму.
— Принято, — подтвердила Криста.
— Как только уйдем с курса, отключим трансляцию телеметрии и связь, — решил Старостин. — Пусть лучше заподозрят катастрофу, чем саботаж.
Он улыбнулся, представив, как перекосит лицо Томсона, когда тому доложат о пропаже «Невы». А вот старичок из агентства может и инфаркт схлопотать. Жаль его, но ничего не попишешь.
Тут опять заговорил Стоун:
— Ну, допустим, сэр. Слетаете вы на орбиту. Воплотите мечту, все такое. Имеете полное право, сэр. Но потом-то вы вернетесь и сразу же окажетесь в кандалах. И, скорее всего, получите лет двадцать тюрьмы на каждого.
— Разве мечта не стоит двадцати лет? — спросил Петр. — Многие готовы жизнь отдать за мечту.
— Но зачем? Какой смысл ломать карьеру и жизнь, сэр? Купили бы билет на частный корабль, если уж так приспичило.
— Если бы я просто хотел побывать там, так, наверное, и сделал бы. А то еще проще: уволился бы из Консорциума и попросился бы к ним пилотом. Они, возможно, взяли бы.
— Не скромничай, — заметила Криста. — На буржуевозку тебя оторвали бы с руками.
— Буржуевозка? Ты не теряла времени зря на Сахалине.
— «Нева», «Нева»… нет связи, не слышим вас, — с монотонной тревогой повторял диспетчер.
— С Гавайских островов взлетели перехватчики, — сообщила Лю. — Отследить не смогу. Там военные кодировки.
— Вряд ли и они нас увидят. Мы над самой большой акваторией на планете. От Японии до Северо-западного побережья и от Алеутских островов до Мидуэя из океана не торчит даже прыщика.
Спустя некоторое время Стоун предпринял попытку освободиться и взять ситуацию под контроль. Или, по крайней мере, прорваться к передатчику — связаться с диспетчером, поднять тревогу. Этой попытки от него ждали. Люси, работавшая за компьютером, но присматривающая за пленником, вовремя подставила ногу, а Криста слегка качнула крылом, так что Стоун перекатился по палубе и оказался прямо в руках Старостина. Люси пошарила в сумке и добавила к наручникам немного скотча.
— Парень, не стой у нас на пути, — прошипела она, делая моток за мотком. — Мы готовились к этому почти десять лет. И нам многое пришлось вытерпеть.
— Криста с Люси отказывались от серьезных предложений, чтобы попасть на заправщик, — пояснил Старостин. — Но и тогда им пришлось зарядить все феминистические организации, чтобы пробить женский экипаж. Мы поставили на кон карьеру, свободу, жизнь. Так лучше вам отойти в сторону.
— Десять лет подготовки? Чтобы просто слетать на орбиту?
— Кто вам сказал, что наша конечная цель — орбита? — усмехнулся Петр. — Мы летим на Марс, Стоун. На Марс, чтоб его!
Видимо, у молодого пилота на время пропал дар речи, или он посчитал, что лишний раз раздражать сумасшедших не стоит. Во всяком случае, он смирился с положением пленника и надолго замолк.
— Выходим на точку старта, — доложила Лю. — Курс, высота, скорость — норма.
— Врубаем форсаж, девочки! Томсон, поцелуй меня в зад!
— Хьюстон! У вас проблема! — весело добавила Криста.
«Нева» выбралась за атмосферу и, выдавая скупые расчетливые импульсы, небольшими рывками принялась карабкаться дальше. Где-то намного выше и несколько впереди сейчас шла международная док-станция. Им требовалось все рассчитать точно, чтобы выйти тютелька-в-тютельку. Кислорода в баках оставалось в обрез, и на лишние маневры сближения его просто не хватит.
— Представляю, что сейчас делается на Земле, — ухмыльнулась Криста.
— Завтра мы попадем на первые полосы, я полагаю.
— Вот она, слава, — улыбнулась Лю.
— Что-то меня мутит, — подал голос второй пилот.
— Понемногу привыкнете, Джереми.
— Вовсе я не собираюсь привыкать, — проворчал тот. — Слушайте, я вот о чем подумал. На орбитере вы на Марс не полетите, так? Не настолько же вы сумасшедшие. Значит, попытаетесь расконсервировать «Палладу»…
— А парень-то тугодум, — бросила Криста. — Долго же до него доходит.
— Но это безумие!
— Безумием было останавливать марсианскую миссию, когда она почти стартовала, — резко ответил Старостин. — Когда базовый корабль уже совершил посадку, а два корабля дожидались экипажей на орбите. Безумием было тратить деньги на забавы военных, на бесполезную антитеррористическую систему, на сомнительные научные проекты…
Человечество столько лет мечтало о Марсе. Планировало, конструировало, строило. Но экспедиции назначались и откладывались. Еще раз назначались и вновь откладывались. Политическая конъюнктура, экономика, войны, нефтяной кризис всякий раз вмешивались в единственную серьезную мечту человечества. А ведь как славно все начиналось. Мы шли к звездам семимильными шагами.
— Раньше была гонка сверхдержав, сэр, — заметил пилот. — Но она ведь давно закончилась.
— Нет, — покачал головой Петр. — Мечты о Марсе возникли задолго до гонки. Задолго даже до самих сверхдержав. Их породили не политики, не военные, не бизнес. Обыкновенные люди, желающие расширить горизонты, ставящие какие-то цели, помимо добычи жратвы. Но миром правят гениальные перестраховщики. Они не мечтают, они считают. Деньги, голоса избирателей, сиюминутные выгоды. Они любят комфорт, покой.
Миссия была готова, но ее сперва отложили, а потом отменили совсем. А корабли между тем вырабатывают ресурс. Их один за другим сводят с орбиты и топят в заданном районе Тихого океана. Как ненужных котят! В прошлом году затопили «Фермопилы». Те, кто работал в проекте, плакали, поверьте, я видел. Скоро настанет очередь «Паллады». И тогда мы надолго останемся без Марса. А когда предпримут следующую попытку? Может, когда-нибудь и предпримут. Только, боюсь, мы этого уже не увидим.
Старостин перевел дух.
— Помните, вы восхищались, что я спас проект? — спросил он. — Так вот, мы спасем еще один. Но тогда мне пришлось мечтой пожертвовать, а теперь она станет наградой.
Стоун помолчал некоторое время, переваривая услышанное, потом сказал тихо:
— Не хотелось бы вас огорчать, сэр, но у вас ничего не выйдет.
— Вот как?
— Да, сэр. На «Палладе» есть все, что нужно для перелета, это верно. Но кое о чем вы позабыли, сэр. В двигатели корабля не загружено топливо!
— Черт! Мы забыли про топливо! — хлопнула себя по лбу Криста.
— Все пропало! — горестно воскликнула Люси.
— Что же теперь делать?! — вопросил Старостин.
Все трое замолчали и уставились на Стоуна.
— Разыгрываете? — догадался тот. — Актеры из вас никакие, если по правде.
— Вот вам задание, Джереми. У вас ровно минута. Найдите выход. Хотите стать пилотом экстра-класса, умейте выпутываться из затруднений.
Второй пилот справился за двадцать секунд.
— Вы заберете топливные стержни с док-станции, сэр. Там готовят пару автоматических миссий к газовым гигантам. Двигатели однотипные. Их разрабатывали с прицелом на унификацию.
— Именно!
— А паренек не так глуп, — вынесла очередной вердикт Криста.
— Они все равно не позволят вам состыковаться, сэр.
— Ну вот, опять. Стоило его только похвалить.
— Позволят, если мы пригрозим выбросить заложника за борт.
— За борт? Но, сэр!
— Джереми, сами подумайте, вы ведь не собираетесь лететь с нами? Куда вас прикажете девать?
Шантажировать экипаж не пришлось. Его на станции не оказалось. У стыковочного узла их встречал только бельгиец Анри. Он долго обнимался с Люси, но о друзьях не забыл и через плечо китаянки вводил их в курс дела:
— Пришлось инспирировать тревогу. Выдать угрозу столкновения с обломком спутника. Экипаж собрался в спасательной капсуле, а я заблокировал люк. Потом ребята смогут перестыковаться и войти через черный ход, а могут сразу вернуться на Землю.
— Да, лучше бы им сразу домой, — кивнул Петр. — Здесь-то, думаю, мало что уцелеет.
Они работали с упоением кочевников, наскочивших на богатый город. Бельгиец управлял манипулятором, как одержимый лихорадкой экскаваторщик на золотом прииске. Огромной клешней, словно кусачками для ногтей, срезал крепления солнечных батарей, складывал панели гармошкой и прятал в орбитер. Затем он «свинтил» несколько вспомогательных модулей со всем их содержимым и уже присматривался к антенне.
Барышни в это время орудовали внутри станции, удаляя оттуда все, на что падал взгляд. Демонтировали оранжереи, пихали в мешки салфетки, одежду, спальники. Вынесли тренажер, душевую, туалет, скафандры. Но главное — продовольствие. Его выметали подчистую.
— Пираньи, истинные пираньи, — умилялся Старостин, наблюдая за разбоем из кабины орбитера. — Они обглодают станцию до костей.
— Собираетесь унести все, что сможете поднять, сэр?
— Здесь невесомость, Джереми. Мы сможем поднять все, что угодно.
Они отступили, только забив орбитер под завязку. Он был навьючен как мул — створки грузового отсека не закрывались, и награбленное добро возвышалось над эталоном аэродинамики безобразным бугром.
Наконец смолкли насосы, закончив выкачивать из баков станции топливо, воду и другие нужные в хозяйстве жидкости.
— Вот и все, — произнесла Криста. — Мы высосали жестянку досуха. Как паук муху.
— Ну что, будем прощаться, Стоун? — Старостин быстро освободил пилота от пут.
— Не понял, сэр!
— Вам лучше остаться на станции, Джереми.
— Нет. Я полечу с вами, сэр.
— У паренька стокгольмский синдром, похоже, — заметила Криста.
— Ему сорвало крышу, — предположила Люси.
— На Марсе дурной климат, мистер Стоун, — добавил с улыбкой бельгиец.
— Нет, — пилот смутился. — Я не собираюсь с вами на Марс. У меня с головой пока все в порядке. Просто я должен вернуть орбитер. В конце концов, во всем можно найти приятный момент. Врубиться на такой скорости в атмосферу — оно того стоит!
— Без нужных навыков, тем более в одиночку, вы просто сгорите.
— Я проходил подготовку на тренажере, сэр.
— Чушь. Сидите на станции и вместе с экипажем дожидайтесь спасателей.
— А если экипаж решит не возвращаться на станцию? Мне так тут и торчать, сэр?
— Веселого мало, — согласился Петр.
— Клянусь, я не стану вам мешать, сэр. Летите хоть на Юпитер. Только позвольте мне потом забрать «Неву».
Прошло шесть часов, как «Нева» отошла от док-станции и начала восхождение на парковочную орбиту «Паллады». Лю с Анри сидели в обнимку в одном углу, Стоун пытался дремать в другом. Старостин с Кристой вели корабль.
— В эфире тихо, — сказал Петр. — Как думаешь, на Земле уже раскусили наш план?
— Почему нет? — отозвалась Криста. — Все, кроме тебя, проходили подготовку по марсианской программе, а Анри еще и летал к астероиду. Так что там могут сложить два и два. Но думаю, даже сложив, сами себе не поверят. Слишком уж дико звучит.
— А если?
— Они не смогут быстро взять контроль над «Палладой», — отвлеклась от объятий Люси. — Расконсервация — дело долгое. А без этого сработает только программа уклонения от опасных объектов. Нам она не помешает.
— Постойте-ка, ха-ха! — додумался до очередной мысли Стоун. — Но ведь на «Фермопилах» был марсианский взлетный модуль. Его же предполагалось забросить заранее, чтобы снизить риски.
— Верно. А говорили, что не интересуетесь космосом.
— Но «Фермопилы» утопили, сэр. Их утопили! И на чем же вы будете возвращаться?
— А кто вам сказал, что мы собираемся возвращаться? — притворно удивился Анри.
— Что?! — Стоун хватанул воздух, точно пойманная рыба. — Нет, вы серьезно? Ну, я понимаю, сэр, угнать орбитер. Могу даже как-то представить полет на Марс. Но дорога в один конец? Это безумие!
— Перегоночная дальность, — произнес Петр. — Вероятно, карма такая. От нее не уйти.
— Но ведь это неминуемая смерть, сэр! Ведь корабли снабжения даже не построены. И никто не собирается их строить и запускать. Проект закрыт, сэр. Надолго ли вам хватит ресурсов?
— Два года. Может, протянем и больше. Марсианская база рассчитывалась на восемь человек, а нас летит четверо. Кроме того, там есть семена, концентрат для искусственной почвы и все такое. Но дело не в запасах.
— А в чем?
— Люди сжигают себя во имя идеалов. Безо всякой надежды добиться правды. Это виктимная стратегия, Джереми, — подставить себя, чтобы пробудить многих. Другие объявляют голодовку и умирают медленно на глазах тысяч людей. Им порой удается добиться цели. А мы будем умирать два года. И не просто так умирать. Мы будем вести с Марса трансляции. Их смогут принимать любительские станции, так что власти не замолчат нашу миссию, не отвертятся от неудобных вопросов. Мы не станем проклинать, агитировать или провозглашать лозунги. Мы будем просто рассказывать, что нашли, увидели, чего удалось достичь и сколько осталось припасов. Мы будем отсчитывать дни. И тогда нам обязательно отправят помощь. Насколько я знаю, так устроена наша система. Общественное мнение переменчиво. А вместе с ним меняются и приоритеты политиков. Люди не позволят им бросить нас просто так. Один транспорт снабжения за два года человечество как-нибудь осилит. А потом, кто знает, может, найдутся средства, изменится отношение, стратегия. Может, богатые мальчики решат вложить деньги в туризм.
— Таков был наш план, — подтвердила Люси.
— А если вам все-таки не помогут?
— Тогда мы умрем, но умрем, воплотив мечту. Мы ведь и здесь бы умерли, правда? От старости, от болезни или попав в катастрофу. Просто так, без смысла.
Стоун помогал им с Кристой разгружать орбитер. Люси боролась с бортовым вычислителем, а затем пересчитывала массу и корректировала курс. Анри проводил инвентаризацию и раздавал друзьям указания.
— Здесь он главный, — пояснил Стоуну Петр. — Я свое дело сделал и теперь всего лишь рядовой член экспедиции.
— Корабль большой, сэр. Я даже не представлял, сколько здесь всяких закутков.
— Поверьте, через три месяца он покажется нам тесной каморкой.
Стоун ответил невпопад. Он вообще выглядел каким-то растерянным, если не сказать потерянным, и мрачнел тем больше, чем ближе был час свободы. Возле стыковочного узла молодой пилот совсем сник.
— Мой вам совет, — сказал ему Старостин. — Возвращайтесь на станцию.
— Нет, я верну корабль сам. Мне тоже хочется испытать себя, сэр.
— Не поверите, если я скажу, что тот мой полет в стратосферу был ошибкой?
— Нет, не поверю, сэр, — Стоун виновато улыбнулся.
— Что ж, удачи! Поступайте так, как считаете нужным, Джереми. Я вам больше не командир. И передайте Томсону, пусть впредь не смеет ломать людям мечту. — Старостин начал закрывать люк. — Его-то мечту я, получается, исполнил, раз уж он так жаждал избавиться от меня.
— Удачи вам, сэр! — крикнул в сужающуюся щель Стоун. — И знаете, возможно, я сам и прилечу к вам когда-нибудь. Там ведь тоже атмосфера на Марсе, сэр. С ней тоже можно и нужно сражаться. И никаких эшелонов, автопилотов, диспетчеров. Непаханое поле, сэр…
Люк захлопнулся. Голос землянина стал не слышен. Голос крайнего из землян.
Это так страшно — остаться одному в темноте. Я не помню, как выглядят мое лицо. Я слышу только свое дыхание и далекое гудение приборов. Мое жизненное пространство — два на два метра — включает в себя место для сна, санузел и угол с консервами и канистрами воды.
Я заставляю себя ходить по периметру каюты, держась за стены. Я уже не натыкаюсь на препятствия, потому что запомнил, где они расположены. Иногда я читаю: взял с собой е-книгу с фантастикой двадцатого века — рассказы американца Рея Брэдбери. Я решил, что это символично — читать о Марсе во время полета на Марс. Но я вынужден читать редко — заряда батарейки хватит еще часов на двенадцать, а зарядить аккумулятор мне негде. Чаще всего я сплю.
Антон был курсантом Военно-космической академии имени Ф. А. Можайского. Он поступил на кафедру систем жизнеобеспечения для объектов космической инфраструктуры, что стоило ему немалых усилий. Пока его приятели во время школьных каникул путешествовали по Земле и общались со сверстниками, он штудировал энциклопедии, решал математические матрицы, а по вечерам пропадал в спортзалах.
Все ради Цели, во имя которой Антон был готов на многое. Полететь на Марс.
Поступление в академию — только ступенька на пути к Цели.
Антон считал себя неисправимым романтиком и втайне гордился этим. Что такое Марс? Шар красного грунта, который люди определили себе в пользование, но на самом деле им не принадлежащий. Однако во всем мире считали, что ресурсы ничьи не бывают, и были правы.
Ночами Антон искал в Сети новости с далекой Арсии, первого и пока единственного марсианского города, — фотографии разбитых под Куполом садов, зданий, так не похожих в своей функциональной простоте на вычурные питерские высотки, красновато-розового неба с крохотным шариком Солнца… Он бредил этим небом.
Антон знал — каждые два года на Марс отправлялся космический корабль. Он вез арсийцам технику, саженцы растений, провизию и новых поселенцев. Потом летел обратно, чтобы через два года вернуться.
Там нужны были инженеры.
Антон решил, что непременно станет лучшим специалистом в своей области. После окончания академии он попадет на этот корабль, чего бы это ему ни стоило.
Часы на е-книге говорят, что сейчас третье марта по земному календарю, но я им не верю. Не хочу верить. Это значит, что лететь еще два месяца.
Я не помню, как давно я здесь. За два месяца я просто свихнусь.
У меня появилась привычка говорить с собой вслух. Как будто в моей голове теперь есть кто-то еще. Я могу часами рассуждать о процессах ядерного распада, хотя ни черта в этом не смыслю, или декламировать только что придуманные стихи. Жаль, что никак не записать — к концу полета, глядишь, насочинял бы на целый сборник.
Великий поэт-инженер Антон Гинчев, ха!
Антон стоял на плацу в парадной форме.
Он успешно защитил диплом, он сдал все выпускные экзамены. Он подал прошение о включении его в состав ближайшей экспедиции на Марс. Он был готов. Его Цель — розовое небо — как никогда близко.
Антона колотила дрожь. На сцене поздравлял выпускников ректор академии, Генрих Владиславович Федяков, один из кумиров юноши. Федяков был в составе первой экспедиции на Марс — это он руководил строительством Купола. Здоровье не позволило ему остаться там навсегда. Говорили, что он очень об этом жалел — единожды увидевший Марс не забудет его уже никогда.
Огромные экраны позволяли разглядеть каждый жест ректора, и все собравшиеся здесь юные выпускники-офицеры, их растроганные и гордые родители и преподаватели могли слышать каждое произнесенное Федяковым слово так, будто тот обращался лично к нему. Гордо реяли на ветру флаги, негромко и торжественно звучала фоновая музыка, и Антон заранее переживал миг своего триумфа, который вот-вот должен был наступить.
— И наконец, — говорил Генрих Владиславович, — я хочу поздравить тех, кто уже в этом году полетит к самому дальнему на сегодняшний день оплоту человечества. Итак! Львов Андрей Андреевич, кафедра автономных систем управления.
Из строя вышел Энди (как его называли другие курсанты), двинулся через плац, чеканя шаг, поднялся на сцену и застыл — руки по швам — перед ректором.
— Поздравляю, офицер! — сердечно произнес тот и пожал Энди руку.
Энди улыбался — совершенно по-детски, весело, открыто. Антон был рад — Энди ему нравился. Работать с ним будет приятно.
Ректор произнес еще с десяток имен. Один за другим новоиспеченные офицеры поднимались на сцену, пожимали руку Генриху и застывали за его спиной.
— Крылова Марьяна Вадимовна, кафедра цифровых устройств, — выкрикнул Федяков. Тонкая девушка поднялась на сцену. Теперь за спиной ректора стояло двенадцать человек.
— Еще раз поздравляю, офицеры. Спускайтесь и вставайте справа, под флагом Арсии. Уверен, вы сможете многого достичь.
У Антона потемнело в глазах, ноги подкосились. Его имя ректор так и не произнес. Дальше он почти ничего не осознавал. Ни то, что его имя все-таки прозвучало в середине церемонии — академия направляла Антона для работы в Антарктиду. Ни то, как вышел на сцену и пожал кумиру руку. Ни то, как Федяков внимательно посмотрел на него и тихо, так, чтобы слышал только Антон, сказал:
— Не реви как девка, офицер. Сейчас ты нужен на полюсе. Наберись опыта сначала. Не улетит от тебя твой Марс.
Антон кивнул тогда и занял свое место в строю других полярников.
Когда церемония закончилась и выпускники танцевали на берегах Невы, Антон лежал на своей кровати в общежитии и тупо смотрел в потолок. Ему казалось, что цвет потолка — розовый.
Я теперь знаю, что чудеса бывают.
Настоящим чудом можно считать то, что батарейка е-книги до сих пор не села. Я скинул яркость экрана до минимума и читаю теперь только минут по пятнадцать, два раза в перерыве между сном. Часы говорят, что сейчас — пятнадцатое марта. Если я все сделал правильно, то осталось полтора месяца. Если нет, я останусь один навсегда.
Странно, но это уже не пугает.
Сегодня дочитал «Лед и пламя», про Меркурий. По Брэдбери, там жили люди. Их биологические процессы были до предела ускорены из-за радиации, и они появлялись на свет, любили, рожали других людей, старились и умирали за восемь дней. И ходили слухи, что соседнее племя, на расстоянии часа бега от их пещер, живет целых одиннадцать дней, а убив врага, ты получишь его силу. Еще три дня казались им богатством!
А мы… мы жадные. Нам мало отпущенных восьмидесяти лет. Мы хотим больше и за последние годы наизобретали достаточно способов продлить жизнь.
Если я неправильно рассчитал курс, это выйдет мне боком. Корабль сделан на совесть — система подачи воздуха там, где я заперт, может изолированно работать очень долго. Если не случится форс-мажора. Усмехаюсь. Он уже случился — значит, совесть была не чиста.
А Брэдбери — гений.
Антон жил теперь в Антарктиде, на научной базе. Работы здесь было — непочатый край: изучение недр южного континента, исследовательские площадки микробиологов и метеорологов, инженерные проекты и регуляция жизни экспериментальных поселений под куполами. Здесь же находился центр подготовки к межпланетным полетам, где проходил каждые два года стажировку новый экипаж марсианского корабля.
Энди и другие уехали неделю назад. Антон проводил их и вернулся к работе — проектировке улучшенного климатического купола. Он понадобится совсем скоро, ведь на Марсе будет строиться второй город.
Почти половина Антарктиды со всеми запасами пресной воды и полезных ископаемых принадлежала России. Ближайшим к станции городом был Лазаревск — первый в мире город, закрытый климатическим куполом, что делало его оазисом посреди пустыни вечной зимы. Антон мог ездить туда на снегоходе хоть каждый день, но делал это редко — предпочитал одиночество.
Поначалу молодой инженер грыз себя — мол, оказался недостаточно хорош. Потом надоело. Он подал второе прошение. Он трудился со всей отдачей, выдвигал новые идеи, участвовал во всех разработках, где только успевал. Через полгода он уже руководил проектным отделом.
Антон был уверен, что при таких успехах Марс — дело решенное.
Небо над Антарктидой было черным в алмазный горошек.
Аккумулятор е-книги сел. Раньше я мог хотя бы видеть свои руки или осветить каюту. Теперь не могу и этого.
От одиночества и тоски хочется выть. Никогда не понимал отшельников. Это жутко — быть одному так долго. Я теперь знаю точно, что человек — существо социальное.
Становится холоднее. А может, так только кажется — меня часто бьет озноб. Система отопления сломаться не могла, по крайней мере я в это не верю. Я кутаюсь в одеяло и пью антибиотики — их у меня хватит на целую роту. Еще меня тошнит от консервов и дистиллированной воды, но больше у меня ничего нет.
А ведь всего этого могло и не быть. Я мог бы жить сейчас на Земле, в теплых и светлых широтах. Нет, я ни о чем не жалею. Я попытался. Это — моя Цель. Моя мечта. Высокое розовое небо.
Я долечу. Корабль долетит. Я должен верить.
Иногда я слышу женский голос — он мне знаком. Это только мое воображение, я знаю, но так приятно хотя бы представить, что в темноте рядом со мной есть кто-то еще. Она никогда не обращается ко мне напрямую, но мне нравится ее слушать. Слов я не понимаю.
А потом Антон встретил Марину. Она была моложе его года на два. Она любила свою ледяную родину, холодные темные воды моря Лазарева и императорских пингвинов.
— Они совсем как люди, — говорила она.
Антон стал чаще бывать в городе.
Они часто гуляли вдвоем — под куполом царило тепло, и можно было забыть, что за его пределами простираются вечные ледяные поля. Заходили в кинозалы и смотрели фильмы — иногда интерактивные, но чаще старые, двухмерные: это развлечение недавно снова вошло в моду. Ели рыбные блюда в новом ресторанчике на Главной улице, где поваром был робот — тоже новомодное развлечение. Марина смеялась над наивностью Антона — почти детской, по ее мнению.
— Как можно быть талантливым инженером, но при этом не знать, как развлекаются люди? Неужели ты только и делал всю жизнь, что учился? — удивлялась она.
Ей нравились фрукты, и Антон часто приносил Марине дорогие яблоки, манго или персики. Он смотрел, как она откусывает от плодов маленькие кусочки, и улыбался. Ее губы были цвета неземного неба.
Его сокурсники провели в космосе девять месяцев и благополучно достигли Марса. Антон получил от Энди пару сообщений с фотографиями. Он показывал их Марине, взахлеб рассказывал о куполе Арсии, о горной цепи Фарсида, о высочайшей в Солнечной системе горе Олимп. Марина слушала с интересом, кивала, задавала вопросы.
— Ты не хотела бы увидеть все это? — спросил он как-то.
— Хотела бы, конечно. Внеземная красота, — Марина засмеялась.
Они вместе поехали смотреть на вполне земные красоты Кавказских гор. Антон был счастлив. Розовое небо в его воображении поблекло, расплылось. На его месте оказалась вдруг Маринина улыбка.
Новый купол был почти готов.
Через месяц на электронный ящик пришло письмо. В нем говорилось, что Министерство освоения космоса приняло решение включить Антона Гинчева в состав экипажа корабля с последующим поселением и трудоустройством: сначала в Арсии, а позже — во втором марсианском городе, пока безымянном.
Антон перечитал письмо три раза. Он не мог поверить, а когда все-таки поверил, помчался к Марине. В ответ на его восторженную тираду она грустно покачала головой и сказала:
— Я не полечу с тобой.
Голоса, голоса. К женскому прибавились еще чьи-то. Сколько я уже здесь? Не могу думать, не хочу ходить, ненавижу спать. Не может быть, чтобы так долго… Я неправильно рассчитал курс, я идиот, бездарь!
Я теперь почти все время сижу в углу, закутавшись в одеяло, и строю домики из консервных банок и пищевых упаковок. Делаю это вслепую, и если я ненароком задеваю башенку рукой, начинаю сначала. Иногда добираюсь ползком до санузла, чтобы обмыть грязное тело. Воды мало: я пересчитал — осталось всего три канистры. Приходится экономить. Что ж, смерть от удушья мне не грозит. Умирать придется от жажды.
Экипаж космического корабля «Перун» состоял в этот раз из сорока человек. Десять из них — непосредственно экипаж, остальные тридцать — переселенцы. Антон оказался в числе последних.
Для капитана Владислава Черных это был первый самостоятельный полет. Раньше он летал на «Скифе», предшественнике «Перуна», в качестве старпома. Команду он набирал сам. Ветераном космоса считался только навигатор. Остальные — врач, старший инженер, пилот — почти новички.
«Перун» летел впервые.
Антон зачарованно глядел на Землю сквозь иллюминатор. Отсюда она казалась бело-голубой жемчужиной. Они были еще недалеко, и он мог видеть очертания Антарктиды. Там осталась Марина, которую он больше никогда не увидит. Рано или поздно она выйдет замуж, родит детей и проживет долгую интересную жизнь под колючими звездами южного полюса.
Он тоже обустроится, женится. Поможет возвести на Марсе новые города. Его внуки увидят на Красной планете леса и океаны.
Все так, как и должно быть. Это жизнь, парни.
По вечерам Антон играл в шахматы со вторым пилотом или читал старую фантастику. Его Цель была совсем близко.
Время, время. Ты никак не хочешь кончаться. Ты тянешься клейкой лентой Мебиуса и закручиваешься в спираль. Ты вкрадчиво мяукаешь из темных углов, рычишь с потолка, плещешься водой в канистрах.
Ты гора пищевых упаковок возле кровати. Ты женский голос и крики пингвинов. Ты бело-голубое, как моя старая планета.
Не было никакой планеты — ни голубой, ни красной. Это просто бусины. Время, ты — нитка. Я, как планета, нанизан на тебя, ты проходишь через мой желудок. Я болтаюсь на тебе, суча ножками и взмахивая руками, изредка выдавая монологи мертвых датских принцев.
Бре-е-е-ед… Я неправильно рассчитал курс.
Как ни странно, в полете ничего не хотелось делать. Всех пассажиров одолела лень. Дни тянулись монотонно, один за другим. Общаться друг с другом через шесть месяцев пути было уже невозможно, спутники знали друг о друге всё. Нехотя играли в карты и шахматы. Антон пытался читать профессиональную литературу, но никак не мог сосредоточиться.
Верочка — бортовой врач — везла племяннице самую настоящую деревянную куклу. Верочка рассказывала Антону, что племяшке уже семь лет и она родилась на Марсе, где деревья были пока редкостью. Тот вымученно улыбался. Он слышал эту историю уже миллион раз.
В один из неотличимых друг от друга вечеров Антон сидел в столовой и читал. Больше в помещении никого не было. Его каюта располагалась недалеко, в носовой части корабля, но он не хотел туда идти — бежевый квадрат стен доводил его до исступления. Здесь, в столовой, создавалась иллюзия открытого пространства благодаря анимированным обоям — березы, трава… Но потолок был серым и скучным — дизайнеры недодумали.
Свет мигнул и погас. Несколько мгновений Антон оторопело сидел в темноте, уставившись на экран е-книги. Потом включилось аварийное освещение, завыла сирена. Антон вскочил, машинально сунул читалку в карман комбинезона и выбежал прочь.
По коридору в сторону мостика неслись Верочка и второй пилот. Антон побежал за ними. Пилот круто повернулся и заорал:
— В свою каюту, живо! Забыл, чему учили, что ли?
— Я офицер, — пытался протестовать Антон.
— Да мне по хрену, кто ты! К себе, быстро, и не выходить без разрешения!
Пилот исчез за поворотом коридора. Антон проглотил комок в горле и поспешил в каюту.
Тук-тук-тук. Стучит сердце. Гудят приборы. Корабль-полутруп летит в космическом пространстве. Дрейфует, как пустая консервная банка. Скоро он станет кирпичиком, который возьмет исполинская огненная рука, чтобы построить домик.
Тук. Тук. Тук. Это чьи-то шаги за стеной. Это мои коллеги встали и ходят по коридорам, а иногда стучат в мои двери, но не могут открыть. Им досадно, что я не с ними.
Они правы — я виноват. Не смог сделать для них то, что должно.
Работало только аварийное освещение. Антон просидел в каюте шесть часов. Никто не появлялся, и он наконец решился на вылазку.
В коридоре было пусто. Антон шел, стучал в двери других кают, но никто не отзывался. Он попробовал открыть одну. Нажал на кнопку — створки разошлись, не потребовав отпечатка пальца. На кровати одиноко сидел желтый зайчик. Больше — никого.
В других тоже оказалось пусто. Антон вспомнил, что сегодня в кинозале показывали старую комедию и все должны были быть там. Кинозал — на второй палубе. Он пойдет туда, но сначала — на мостик.
Капитан лежал на полу, раскинув руки, взгляд светлых глаз устремлен в пустоту. Поперек него, лицом вниз — Верочка. Штурман и первый пилот — на пультах управления. Голова пилота — в запекшейся крови. Второго пилота здесь не было.
Антона вырвало.
Придя в себя, он первым делом перевернул Верочку, для порядка пощупал пульс, хотя было видно — мертва. Остальные — тоже. На теле девушки не нашлось видимых повреждений. Антон сложил ее руки на груди и ладонью попытался закрыть ей глаза. Один так и остался полуоткрытым и, казалось, следил за ним. Рот девушки кривился в непонятной ухмылке.
Капитану он тоже закрыл глаза — больше пока ничего не сделаешь. Позже, когда он найдет остальных, надо будет отнести тела к шлюзу, упаковать в прозрачный пластик, прочитать короткую речь и отправить за борт, к звездам. Так принято хоронить в космосе. Антон никогда раньше не понимал, насколько это правильно — и по отношению к мертвым, и по отношению к живым.
Он заставил себя взглянуть на приборы. Кое-что он в них понимал, не зря учился в академии — по специальности он не был пилотом, но элементарные знания им давали.
И теперь Антону стало по-настоящему страшно.
Приборы показывали, что на второй палубе пробоина в районе инженерного отсека — инородное тело, диаметром метра три. В результате — полная разгерметизация помещения. Не сработали аварийные системы, вероятно, тоже повреждены… Как будто чья-то рука прицелилась и бросила мячик — крохотную частицу бескрайнего космоса, — который не засек компьютер, не смог предвидеть навигатор, не заметил пилот, и этот мячик прервал жизнь хрупких созданий, которым так необходим воздух.
Отчего умерла Верочка, Антон определить не смог.
Жизнеобеспечение первой палубы еще держалось, но вот-вот должно было отказать. Исправить всё одному — нереально.
Так. Спокойно.
Ведь не может быть, чтоб только он один остался. Надо найти выживших. Не могли все тридцать пять человек пойти смотреть этот проклятый фильм. Где второй пилот, в конце концов? Он же приказал ему идти в каюту. Сначала надо найти людей, а потом решать, что делать дальше.
Антон носился по коридорам, врывался во все каюты — двери открывались легко. Никого. Он остался один. Когда он понял это, сел посреди коридора и завыл.
Истерика продолжалась недолго. Когда паника утихла, Антон снова направился на мостик. Он хотел жить. На мостике всегда есть скафандры. Он не может отремонтировать корабль, не может препятствовать полной разгерметизации, но может направить подачу воздуха в одно маленькое замкнутое помещение вроде склада — на каюту, пожалуй, не хватит. Рисковать он не хотел.
Он столкнул с кресла навигатора, стараясь не смотреть тому в лицо, и проверил курс. Не было никакого курса — корабль дрейфовал. Антон отчаянно выругался. О навигации он знал ровно столько, чтобы сдать зачет по факультативу в академии. Влез в корабельную базу данных, просмотрел все, что там есть. Единственный шанс спастись — проложить курс так, чтобы «Перун» сам, без пилота, добрался до Марса и потом сам сел. Это было невозможно.
Время истекало.
Антон выполнил расчет, как смог. Потом влез в скафандр, хотя воздух в помещениях еще был. Он нашел рядом со столовой склад — крохотный, но подойдет. Перетаскал туда из камбуза канистры с водой и провизию, с запасом, чтоб хватило месяца на четыре. Принес одеяла и матрас из своей каюты и карманный фонарик с вечной батарейкой. И наконец занялся тем, что умел лучше всего, — системами жизнеобеспечения.
Освещение отказало полностью — придется обойтись без него. Гравитация, слава богу, осталась. Замкнул на отсек цепи подачи воздуха. Загерметизировал помещение. Поставил блокировку на три месяца с невозможностью открытия дверей изнутри, так как знал, что не выдержит и попытается выйти, причем про скафандр может забыть.
И наконец заперся внутри.
Фонарик сломался через неделю.
Я просыпаюсь от грохота. Пол подо мной вздрагивает, а потом я падаю. Сбиваю телом банки и канистры, натыкаюсь на что-то человекоподобное и холодное и начинаю орать. Мир вращается вокруг меня, его стены бьют меня в спину, в живот, в голову. Мир меркнет.
Открываю глаза. Вокруг — родная, привычная, уютная темнота. Затылок налит свинцом. Прикасаюсь к голове — мокрая. Пальцы липкие. Облизываю — кровь.
Шаги. Я уже слышал шаги. Это за мной идут Верочка и капитан. Теперь-то точно достанут. Да ладно, оно и к лучшему. Хоть не один буду.
Двери отсека распахиваются. На пороге — двое в скафандрах, из налобных фонарей бьют мощные белые лучи. Вою от боли — свет резанул по глазам. В следующий момент задыхаюсь. Значит, все-таки удушье…
Мир гаснет.
На моем лице — кислородная маска. Я лежу на чем-то твердом, и оно движется — плавно, но быстро. Открываю глаза — взгляд сначала никак не может сфокусироваться. Потом вижу два луча над собой. Вытягиваю руку: над лицом — прозрачный пластик. Не могу понять, где я.
Через время — я теперь совсем не могу его измерять — влетаю в свет. Закрываю глаза руками, очень уж больно опять, но решаюсь чуть раздвинуть пальцы. А потом открываю глаза так широко, как только могу, чтобы не упустить, запомнить, впитать в себя то, что вижу.
Глазам по-прежнему больно, но это такая мелочь…
Надо мной — розовое небо.
Сверху Стена казалась не очень высокой, зато бесконечно длинной. Но кто же доверяет глазомеру, когда речь идет о Стене? В степи ее, должно быть, видно на огромном расстоянии, с привычной гордостью подумал Ксей. Наверное, там, в двух-трех днях пути от Острова, Стена выглядит как горная цепь, встающая над горизонтом. Жалко, что некому на нее посмотреть оттуда…
Он лег грудью на прохладный камень парапета и глянул вниз. Ровные ряды многотонных гранитных блоков ближе к земле казались обыкновенной кирпичной кладкой, а затем и вовсе сливались в гладкую, блестящую, словно полированную поверхность. До чего же красиво сделано! Ксей радовался и за первых строителей Стены, и за себя. Ему было приятно, что он продолжает самую важную на свете работу и делает ее так же красиво и с душой, как старые мастера. Стена окружала остров по периметру и непрерывно надстраивалась, все новые тысячи каменных блоков укладывались в нее ровными, без оконниц и ворот, рядами. А зачем ворота, если некого впускать?
С тех пор как первая волна Претворения докатилась до подножия Стены, в степях не осталось ничего живого. Трава — и та помертвела. Она больше не колыхалась на ветру, а стояла неподвижно, ощетинившись каменными иглами. Продраться сквозь эти заросли невозможно, если бы кому-то и пришла в голову такая глупость. И все же степь казалась полной движения. По ночам даже с невообразимой высоты смотровых площадок можно было слышать, как внизу трещит, хрустит и рассыпается твердое крошево. Черную гладь, уходящую к горизонту, время от времени неторопливо пересекали бледные световые пятна. Никто не знал, что это, а гадать боялись. Ясно, что неживое, претворенное, а от претворенного добра не жди.
Когда-то — Ксей еще помнил те времена — вид со стены был другим. По левую руку, за пенной полосой, чернело море. По нему еще ходили корабли, добиравшиеся, говорят, до живых, настоящих островов. Но и море исчезло, его вымакали, иссушили волны Претворения. Теперь и там, в плоскодонной яме бывшего морского ложа, топорщились каменные леса. Как взбаламутило ил в свое время, так он вихрами и застыл.
Ксей вернулся в центр площадки и сел поближе к факелу. Газовая горелка храпела от натуги, испуская синее пламя, но тепла не давала. Ксей придвинул к огню калильню — массивную решетчатую конструкцию на колесах. Металл постепенно налился красным, оранжевым и, наконец, ярким белым сиянием. Пошел жар. Калильня засветилась нестерпимым блеском, а степь сразу потемнела, отступила в сумерки. Все видимое пространство ограничилось кругом смотровой площадки, с которой уже ничего нельзя было рассмотреть, если не встать у самого парапета, свесившись за край.
Зато огонь теперь видно издалека, подумал Ксей. Он снова поймал себя на желании быть увиденным кем-то там, внизу. Странная фантазия. Если бы даже кто-то там был, разве смог бы он отличить Ксеев огонь от тысячи других? Уж огней-то в небе, слава Водолею, хватает!
Сейчас же, будто в подтверждение, облака, пеленой накрывавшие степь, полыхнули желтым. Ксей начал считать мгновения: и-раз, и-два, и-три… где-то на сороковом сияющая ударная волна упала на облака сверху и пробила в них круглую, быстро расширяющуюся брешь. Стал виден огненный шар, догорающий высоко в небе.
— Водород, — со знанием дела сказал Ксей, — мало и далеко.
Однако вспышка достаточно осветила стену, чтобы он мог увидеть двигающихся к смотровой площадке людей. Это патруль шел его проверять.
На всякий случай Ксей поднялся и еще разок взболтнул лопатой клейкую жижу в корыте. Пусть начальство видит, что он тут не вспышки считает, а трудится на благо, готовит раствор к утренней смене. Впрочем, раствор и без того был хорош. К утру он набухнет как следует, и можно будет класть.
— Почет строителю Стены!
При звуке мелодичного, но властного девичьего голоса Ксей вздрогнул, обернулся и поспешно поклонился не без гвардейской ловкости, только забыв от смущения положить лопату.
— Почет госпоже мира!
— Продолжай работу, — княжна кивнула ему благосклонно.
Ксей принялся бестолково тыкать лопатой в раствор, стараясь не поворачиваться спиной к важным персонам — княжна пришла в сопровождении верховного наставника Фотия и команды сторожей из караула, дежурившего на Стене.
Собственно, по уставу Ксею следовало бы отдать рапорт старшему сторожу — начальнику караула, но он решил, что лучше будет промолчать. Если уж сама Ена Благословенная велела продолжать работу — знай, шуруй. Кому надо, отрапортуют.
Впрочем, начальнику караула тоже было не до уставов. Он тянул шею, пятил грудь, как на параде, старательно делал равнение направо и ел глазами начальство.
Княжна подошла к залитому светом краю площадки, заглянула за парапет, долго всматривалась в мерцающую тьму внизу. Ксей, продолжая мутить раствор, осторожно стрельнул глазом в ее сторону. Ена была не только самой важной особой, но и самой красивой девушкой на Острове.
— Давно ты здесь? — спросила она, не оборачиваясь.
Ксей понял, что вопрос задан ему.
— С восьмого часу! — молодцевато доложил он, прижав черенок лопаты к плечу.
— Видел что-нибудь?
Голос ее, всегда приятный, спокойный и уверенный, сегодня звучал необычно. В нем слышалась усталость и даже, кажется, страх. Но о чем она? Что тут можно увидеть нового? Разве что…
— Водородная вспышка, — сказал он на всякий случай. — Слабая. Но это было уже при вас, госпожа.
— А там, внизу? — Княжна, не отрываясь, глядела в мертвую степь.
— Так а что там может быть? — Ксей пожал плечами. — Или опять Претворение ожидается?
— Вопросов не задавай! — Наставник больно ткнул его в бок. — Отвечай, что спрошено!
— Оставь его, Фотий! — Княжна нетерпеливо повела плечом. — А ну, строитель, прибавь огня!
Ксей кинулся к факелу, выкрутил задвижку на всю резьбу. Струя пламени потолстела, разревелась, ударила в щит так, что искры полетели в небо, глазам стало больно смотреть на раскаленную решетку.
— Левее поверни! — крикнула княжна. — Еще!
Ксей, жмурясь, опаляя брови, метался вокруг калильни, хватался за горячие колеса дымящейся рукавицей, сдвигал с места неподатливый каркас. Для Ены он готов был ворочать это белое железо голыми руками. Но княжна стояла к нему спиной, следя за призрачными всполохами внизу, и рвения не замечала. Несколько минут прошли в молчании. Ксей тоже пытался рассмотреть что-нибудь необычное на равнине, но не преуспел.
— Хватит, гаси! — Княжна наконец обернулась.
Ксей испугался: по ее щекам текли слезы.
— Бесполезно, — сказала Ена. — Они не придут.
— На все Водолеева воля, — прогудел наставник в седую бороду.
— Кто не придет? — вырвалось у Ксея.
Он тут же прикусил язык, понимая, что за подобный вопрос можно и головы лишиться. Но княжна вдруг посмотрела на него доверчиво и беззащитно — ни дать ни взять соседская девчонка, с которой все детство пробегали в одном дворе.
— Неделю назад сотник Горий ушел за Стену. — Ена вытерла слезы, голос ее был почти спокоен. — В отряде пятнадцать человек. Они должны были добраться до острова Фео и разжечь маяк.
— До Фео?! — Ксей чуть не свистнул от удивления. — Через каменный-то лес? Да там шагу не ступишь!
— Тебя не спросили, — буркнул наставник.
— У них пилы и дробильная машина. — Ена снова глядела вниз, склонившись над парапетом. — Но не в этом дело. Если до Фео добраться невозможно, они должны были вернуться через три дня. Прошла неделя. Все кончено.
— Не нужно отчаиваться, госпожа! Поговорим об этом позже. — Фотий недовольно косился на Ксея, но барской напыщенности в его голосе поубавилось. — У нас ведь есть запасной план…
— Какой план? — Княжна досадливо усмехнулась. — Воздушный шар?
— Бесполезно! — снова не по чину вылез Ксей. — Газовые фонтаны на каждом шагу. Так-то их не видно, а как пыхнет один-другой, так ясно — лесом стоят по всей степи. Шар, надутый водородом, через такой столб не пролетит — упадет. А тепловой, с горелкой — и говорить нечего. Пшик — и все…
— Все-то он знает! — Фотий покачал головой. — Может, нам его в Академию перевести из сторожей? Боюсь, президента подсидит…
Ксей позволил себе улыбнуться вслед за Еной. Наставник, как видно, всеми силами старался отвлечь княжну от мрачных мыслей. Оттого-то он и не прогнал до сих пор Ксея, не велел посадить его в холодную за излишнюю свободу обращения. Старик видел, что беседа с этим простоватым парнем сейчас нужнее Ене, чем его собственные высокомудрые увещевания. Ксей и сам понял, что от него ждут не гвардейских поклонов и не уставных равнений. Он, простой строитель и по совместительству сторож, запросто беседовал с княжной и наставником, а начальник караула вместе с дежурной сменой стояли перед ними навытяжку, боясь пошевелиться. Однако Ксея не слишком занимала плывущая в руки фортуна.
— Да, — сказал он, — я простой строитель Стены. Я не знаю, как пройти к островам, и я не знаю, зачем это нужно.
— Мы могли бы подать сигнал, — сказала Ена, — когда-то маяк острова Фео был виден с материка. И если на материке еще кто-то…
— Вы в это верите? А я думаю, везде одно и то же. Претворение ходит по суше не хуже, чем по морю. Нам еще повезло, что вовремя начали строить Стену!
Наставник возмущенно затряс бородой. Этот мальчишка совсем обнаглел! Он уже перебивает княжну!
— Ну, ты, строитель! — начал было Фотий, но Ена нетерпеливо отмахнулась от него, как от жука-трещотки.
— Что же ты предлагаешь? — спросила она Ксея.
— Нас все равно накроет рано или поздно. Волны претвора с каждым годом все выше, а Стену нельзя надстраивать до бесконечности. У нас все меньше воды, несмотря на усердные молитвы Водолею…
— Молитвы — не твоя забота! — сварливо вставил Фотий. — Водолей милостив…
— Воздух тоже уходит, — сказал Ксей. — Жизнь уходит с нашей земли! Но ее можно сохранить…
— Как? Как? — Ена схватила его за руку, будто хотела, чтобы он вот сейчас, сию минуту спас ее и весь народ от Претворения.
— Нужно строить не Стену, а Убежище, — сказал Ксей.
Пальцы княжны разжались, рука повисла без сил.
— На это нет времени. Мы не успеем создать Убежище, в котором смогут жить сто пятьдесят тысяч человек.
— Жить не смогут. Но могут — спать. — Ксей поймал на себе пронзительно сверкнувший взгляд наставника. — Не правда ли, владыка? Слуги Водолея научились погружать человека в бездыханный сон.
— Кто тебе сказал?! — глухо пророкотал Фотий.
— Слухом Стена строится, — поговоркой ответил Ксей.
— Тише ори! — Наставник с опаской покосился на караул. — Это же священный секрет!
— Раз секрет, значит, правда! — Ксей радостно потер ладони. — Выроем Убежище, укупорим как следует, и пусть люди спят! Вот тогда кто-нибудь, не торопясь, построит дорогу к маяку и подаст сигнал.
— Кто же построит, если все будут спать? — Княжна смотрела на Ксея большими, ожившими вдруг глазами.
— Я, благословенная госпожа!
— Пиропатроны отработали. Спускаемый аппарат отделился штатно. Как слышите, Титаны?
— Поехали! Подсвети-ка нам планетку, Игорек!
— Раскрытие отражателя через сто двенадцать секунд. Потерпите, Титаны. Как самочувствие?
— Как в лифте. Ты не знаешь, на каком этаже здесь буфет?
— Отставить болтовню! — Командир повернулся ко мне. — Не можешь ты, Леха, без своих фантазий! Докладывай телеметрию!
— Докладываю. Снижение двести. Орбитальная сорок — триста восемь, склонение шесть. Включение двигателей через девятнадцать, восемнадцать, семнадцать…
В иллюминаторе вспыхнула белая полоска горизонта, приближалась освещенная сторона планеты.
— Есть визуальный контакт! — сказал Игорь. — Вон он, «Маячок»!
— Ноль двадцать одна. Начинаю корректирующий виток, — командир говорил сухо, как на тренировке, а нас с Витькой, похоже, слегка колбасило.
Меня, во всяком случае. Все-таки тут вам не тренажер. Мы действительно садимся на эту мерзлую планетку, садимся первыми в мире, и все такое… Как-то еще сядем. Да как потом взлетим… Господи, неужели когда-нибудь все это будет позади? Нет, я не трушу, просто есть у меня такая специальная мысленная фраза, которая приносит удачу. Кажется.
За иллюминатором медленно, пиксель за пикселем, проступала изрытая кратерами поверхность Марса. Луна и Луна. Вылитая просто! Не балует нас Солнечная система разнообразием ландшафтов. Садишься вечно как на блин — круглые, будто по циркулю вычерченные кольцевые горы и пыльные равнины, похожие на провинциальный стадион «Локомотив», вытоптанный футболистами до скальных пород. Есть, правда, еще гиганты с богатой атмосферой да Венера, но на них садиться — дураков нет. Эх, одна Земля-матушка радует глаз!
— Леха, не спи! Проходим «Маяк».
Я спохватился и взял фотокамеру. Что тут поделаешь, если у меня характер несколько мечтательный? Зато веселый! Без такого человека в экипаже вы бы, товарищи полковники, сдохли с тоски! За полгода-то полета…
— А вот вам и подсветка, Титаны! — Игорь у себя на орбитальном модуле распустил наконец перья отражателя и поймал скромное пятнышко выползающего из-за горизонта Солнца.
— Подсветку вижу, — сказал командир.
По серой, не освещенной еще поверхности Марса пополз бледный зайчик. Я нацелился на него фотокамерой.
— Хм, как интересно! — прозудел в наушниках Игорь. — Вы «Маяк» видите?
— Нет пока, — сказал я.
— От него, примерно к северу, идет какая-то белая полоса, русло, что ли?.. Не похоже. Зигзаг какой-то. Изгибается три раза под острым углом. В общем, такая буква «М».
От неожиданности я чуть не выронил камеру.
— Какая буква?!
— Эм! — внятно произнес Игорь. — Мэ! Не путать с Жо. Может, у них там метро? Хе-хе…
— Еще один шутник… — проворчал командир.
Я все пытался поймать в объектив солнечный зайчик, который Игорь должен был навести на «Маяк». Бывает же такое! Когда-то, в детстве, и у меня был маяк, к которому вела дорога, изгибающаяся зигзагом в виде буквы «М». Она была нарисована на листе старой, истертой до дыр миллиметровки. Нарисована моей собственной рукой, как бог на душу положит. Совпадение, не более. Там у меня было море, и города на островах, а здесь — минус восемьдесят пять, ни кислорода, ни воды, да и маяк-то не настоящий, «Объект эпсилон» — неидентифицированный источник излучения в видимом спектре. Какой-нибудь недопотухший вулкан, что ж еще?
И тут я увидел его.
Сердце остановилось, как бывает в первое мгновение невесомости. Конечно, он не был похож на маяк в обычном понимании, но я узнал его. Это был мой маяк. И к нему вела моя дорога.
Транспортер медленно ковылял по плитам, с трудом находя торный путь среди щедро рассыпанных вокруг осколков породы.
— А если бы не дорога, — с затаенной гордостью сказал я, — мы бы вообще к маяку не подобрались.
— Ну и что? — невозмутимо отозвался командир. — Встали бы там, подальше. Наше дело маленькое — выставить приборы, произвести съемку, и домой!
— Как домой?! — не понял я. — А на маяк не полезем?
— Тебе дай волю, ты к черту в пекло полезешь! — Витька врубил задний ход, чуть сдал назад и с разгону перебросил транспортер через осыпь.
— Но это же совершенно безопасно! — сказал я. — Там вход есть… вернее, должен быть.
— Ты-то откуда знаешь?
— Ниоткуда. Просто чувствую.
— Чувства отложим до Земли. — Командир водил лучом прожектора по обступившим дорогу скалам. — Будем действовать по программе. За тем белым камнем остановишь, — сказал он Витьке.
— Осторожно, там спуск крутой, — машинально заметил я, глядя по сторонам.
Витька резко осадил транспортер у камня и повернулся ко мне. Из-за стекла его шлема на меня уставились два изумленных глаза.
— Как ты узнал?!
Дорога перед носом транспортера круто уходила вниз, туда, где должен был располагаться вход на маяк.
— Н-не знаю. Дежавю одолевает.
— Выходим, — сказал командир. — И попридержи пока свою дежавю.
Иззубренная метеоритами вершина «Маяка» действительно напоминала жерло небольшого вулкана. На остро сколотых зубцах играли отсветы внутреннего пламени. Осыпавшиеся стены превратились в покрытые трещинами склоны. Я даже засомневался — ничто не указывало на искусственное происхождение «Маяка». Вот только дорога, упирающаяся в глухую полукруглую арку у подножия горы… Но и это при желании можно было объяснить естественными причинами.
Карабкаясь по обломкам, мы приблизились к арке. Никаких следов каменных блоков, из которых должен быть выстроен маяк. Сплошная, облепленная спекшейся пылью порода да россыпь щебенки под ногами. Напрасно я размечтался…
Рука, словно по наитию, поднялась и уперлась в свод арки. Странно. Камень под ладонью оказался неожиданно податливым — легко сдвинулся с места и ушел в скальную толщу. Почва под ногами дрогнула, в глубине скалы сдвинулось, провернулось, ударило что-то страшно массивное, и глухая стена перед нами вдруг расступилась. В клубах пыли открылся глубокий черный проход.
— Леха! — крикнул Витька. — Это ты устроил?!
— Нет, — зачем-то соврал я. — Оно само.
— Так, стоп! — командир предостерегающе поднял руку. — Все туда не пойдут. Сначала… Кузнецов.
Если бы не восьмидесятикилограммовый скафандр, я бы подпрыгнул от радости.
— Есть!
— Поставишь камеру и счетчики — и сразу назад, понял? Да не суетись там, а то еще в дыру какую-нибудь свалишься…
— Ничего, — сказал я, шагая в темноту. — Там ступеньки!
…Спустившись с маяка, я вернулся к ребятам и отвел командира в сторону.
— Гриша, мне нужно с тобой поговорить. Витька, отключись, пожалуйста.
— Что еще за фокусы? — удивился командир. — Ты что там, бомбу нашел?
— Да, — сказал я. — Кое-что нашел. Это очень важно. Но я не хочу, чтобы все слышали. Не желаю прослыть психом. Ты мне друг?
— Я тебе прежде всего командир… Ладно, разрешаю. Витя, отключись, но из поля зрения не выходи. Слушаю.
— Гриша, я в детстве с родителями каждый год ездил в Крым.
— Что-то ты уж больно издалека начинаешь.
— Подожди, не перебивай. Я там в поселке дружил с девочкой. С Леной, понимаешь?
— Ну, ну. Дальше!
Я перевел дух. По-идиотски как-то получается.
— Мы играли в игру. Рисовали на карте острова, строили города. Воображаемые, конечно. Но знаешь, как в детстве все это ярко представляется! В общем, у нас была целая страна на неизвестной планете. Мы плавали с острова на остров, торговали, воевали с пиратами. Ленка была княжной, а я — строителем. Все, что мы придумывали, я потом наносил на карту, строил замки, крепости, порты — ей очень нравилось. На острове Фео у нас был маяк. А на самом большом Острове — название ему мы так и не подобрали — находилась столица страны. Там был княжеский дворец…
— Ну и что из этого? — Командир нетерпеливо поглядывал на кислородные датчики. Пора было возвращаться.
— Гриша! — сказал я. — Мы на острове Фео!
— Че-его? — Он придвинулся ко мне вплотную. — Ну-ка, посмотри на меня! Не нравятся мне твои глаза… Не хватанул ли ты, брат, дозу облучения?
— Ты мне не веришь, — я покивал. — Вполне понимаю. Но хочешь, я сейчас выключу этот «Маяк»? А потом опять включу. Я могу, я сам его строил…
— Да при чем тут «Маяк»?! — оборвал командир. — Мы же не в Крыму! Ты оглянись вокруг! По-моему, у тебя просто кислородное отравление, баллон не в порядке…
— Дослушай до конца! Мы играли так лет пять, пока не подросли. А потом случилось…
Я остановился. Как расскажешь о таком? Ленка попала в беду. Просто возвращалась вечером домой, на нее напали и изнасиловали. Какие-то урки, так, мимоходом, завершая крымскую гастроль. Их даже искать не стали. Обычное дело, пожимал плечами участковый.
Для кого обычное?!
Она лежала в больнице, какая-то очень взрослая, даже постаревшая, никого не хотела видеть. Но я все равно приходил каждый день, старался, как мог, развлечь. Отвлечь. Я притаскивал с собой карту, врал о новых приключениях, но она уже в них не верила. Однажды я пришел и увидел, как она резинкой стирает на карте море. Я спросил, зачем она это делает. Она сказала, что страна наша вымерла, море засохло, все стало серым и пыльным. Потому что только так и бывает в жизни. И если я снова нарисую море, оно уже будет ненастоящим.
Я не отобрал у нее карту, но ввел в игру новое правило.
«Пожалуйста, стирай, что хочешь, — сказал я. — Но только не то, что обнесено стеной». И я стал строить стену вокруг Острова…
— Это была очень хорошая стена, Гриша. Самая высокая в мире. Но она уже не могла спасти княжну.
— Почему?
Ну как ему объяснить? Ленка уверяла меня, что с ней все в порядке, ничего страшного не произошло, она успокоилась и забыла. Просто начинается взрослая жизнь. С играми пора закругляться. Она говорила это таким спокойным, взрослым голосом, что я поверил. Не то чтобы она меня убедила. И не то чтобы обманула. Но я, оказывается, и сам повзрослел. Моя планета, еще недавно такая голубая и зеленая, тускнела на глазах, становилась пыльно-серой, со зловещим красноватым оттенком…
Скоро я уехал из Крыма, а когда вернулся через год, Ленку было трудно узнать. Она дни и ночи пропадала в ялтинских кабаках, похоже, с теми самыми бандитами. Собственное княжество ее больше не интересовало…
— Давно это было? — спросил командир, когда я, как мог, с пятого на десятое, пересказал ему эту историю.
— Очень давно.
— И ты ее с тех пор не видел?
— Нет. В позапрошлом году был там проездом, спрашивал у соседей. Говорят, умерла. Спилась.
— А что с картой? Потерялась?
— Не помню. Может, валяется где-нибудь дома…
— Но игру ты так и забросил?
— Да, в общем… так и забросил. Но сначала — не знаю, что уж мне вступило в голову — сначала я придумал Убежище. Тщательно вычертил планы залов, где спят жители, все до одного, потом проложил вот эту дорогу, зигзагом, минуя опасные места — к острову Фео. А на острове зажег маяк…
— Да-а… — командир неопределенно потоптался на месте, снова взглянул на кислородный датчик. — Трогательная история. Ладно, пойдем отдыхать. До старта у нас пять часов, надо еще много чего успеть.
Он махнул рукой Витьке.
— Пошли!
Я не тронулся с места.
— Гриша! Я не могу улететь! Мы должны их спасти.
Командир остановился.
— А вот это ты зря. Детство вспомнилось — хорошо. Скучаешь по Земле — бывает. Я на Фобосе тоже одно место видел — точь-в-точь мраморный карьер под Искитимом. Чуть до слез не разобрало. Но в истерику впадать не моги! Мало ли что примерещится!
— Ну так давай проверим, командир! Поедем по дороге на север. Там должен быть город!
— Какой город, Леха?! Ты что, картинку со спутника не видел? Там кратер здоровенный — и все!
— Это не кратер, Гриша. Это Стена вокруг Острова.
— Отставить лирику, Кузнецов! Мы на обычной, голой, как лысина, планете! Воды нет, растительности нет, кислорода, стен, островов, княжон — ничего нет! Одни кратеры! Нормальная планета, каких большинство!
— Может, потому мы и находим только голые, безжизненные планеты, что сами их забросили в детстве? Мы сами убили на них жизнь, Гриша. Мы выросли и перестали придумывать. Ничего, кроме лысины с кратерами, представить себе не можем. Вот и все наше терраформирование. Но меня это не устраивает. Я остаюсь.
— Где это ты остаешься?! — заорал командир. — Витька, а ну, хватай его!
— Он не слышит, — я отступил в темноту под аркой и тронул бугорок под сводом.
Между мной и землянами поднялась стена.
— Пап! Папа! — Катюня настойчиво дергала меня за рукав.
— Да, доча.
— Ну, чего ты замолчал? Что потом было?
Я смотрел в темноту.
— Потом? Потом пора спать. Завтра расскажу.
Дочь разочарованно отвернулась, вздохнула, тронула пальчиком завиток света, падающего от ночника на обои.
— Но ты добрался до города?
— Добрался. Хотя это было трудновато, если честно.
Она сейчас же повернулась ко мне.
— Тебе, наверное, помогли другие космонавты?
— Нет. Они меня не нашли. У них заканчивался кислород, и они улетели.
— Улетели?! — Катюнины глазищи еще больше расширились, хотя эту историю она слышала, наверное, в сотый раз.
— А как ты залез на стену?
— Говорят тебе — все завтра! Спи!
Недолгое сосредоточенное сопение.
— А в городе все спали?
— Да, в городе все спали. Что им еще оставалось?
— А принцессу ты нашел?
— Княжну. Конечно, нашел.
…Это как раз было просто. Куда проще, чем верить, что не сходишь с ума. План Убежища я помнил наизусть, но шел, задерживаясь перед каждой дверью на мгновение, чтобы представить, что именно увижу сейчас. Никак не хватало духу открыть дверь сразу, не задумываясь — а вдруг там ничего еще нет…
— А как ты ее разбудил? Наверное, поцеловал, она и проснулась?
— Вот видишь, ты и так все знаешь. Можешь сама себе рассказывать сказки.
Но Катюню на грубую лесть не возьмешь. Не та порода.
— А потом что?
— Потом кому-то влетит от мамы за разговоры по ночам! Вон она уже идет!
Это наконец подействовало. Глазищи перестали мерцать в темноте.
— Ну, все, сплю, сплю!
В коридоре легко прошуршали шаги, дверь приоткрылась.
— Ну что, спит?
— Спит, благословенная госпожа! Угомонилась…
— Почет строителю Стены! Пойдем ужинать…
Карточка «самосборка» стоила шесть человеко-миллионо-лет. А еще требовала обязательного наличия в портфеле технологий «легких пространственных структур» и «искусственного интеллекта». Для последнего нужно было выкупать также «виртуальную реальность», а первым были необходимы «нанотехнологии». Которые, в свою очередь…
— Кирилл, собирай что угодно, но помни — я хочу жить вечно! — Сева был известным любителем громких фраз, вот и сейчас не изменил себе.
Кирилл шепотом выругался. Он терпеть не мог, когда сбивают с мысли. Особенно если собеседник повторяет одно и то же вот уже пятый раз за последний час.
— Живи, кто тебе мешает?
— Ты. Между прочим, это общее игровое поле. А ты его оккупировал со своими механизмами, вместо того чтобы…
— Чтобы…?
— Вот, например, биологическая реконструкция человека. Достройка ДНК. Прочие прелести. Гораздо перспективнее твоей инженерии в чистом виде, которая уже, по сути, прошлый век.
— Я хотя бы стараюсь построить логичное техно-дерево. На которое хватит игровых ресурсов. Чтобы не уйти в минус и не проиграть. А ты…
— А я хочу жить вечно в том будущем, которое мы строим! И мне плевать, сколько это будет стоить. Мечты сбываются, все дела.
Пока они спорили, противники с соседнего стола умыкнули из общей карточной колоды «холодный термояд» и совершили энергетический прорыв.
Перед подведением итогов игры Кирилл тайком выбрался из лектория, заставленного флипчартами и заваленного разноцветными карточками — ровным слоем по столам и даже немного по полу. Вышел на крошечный балкончик, смотрящий в тесный московский двор. Закурил.
Внизу цвели одуванчики, грелись на солнце полосатые коты. Дул теплый ветер, в воздухе кружились лепестки… Чего? То ли вишен, то ли яблонь. Кирилл всегда путал их на вид и даже под угрозой пистолета не смог бы различить. В конце концов, термин «цветущие по весне деревья» достаточно всеобъемлющий. А тонкости пусть волнуют садоводов.
Сева пришел следом. Сморщил нос:
— Перебивать куревом весенний ветер…
— Гораздо лучше, чем перебивать товарища, который пытается привести команду к победе.
— Под товарищем ты подразумеваешь себя?
Кирилл затушил сигарету о неровные деревянные перила, резко обернулся:
— Именно. Пока две трети команды треплются о судьбах России, о мире «Полдня», о прозрениях Азимова и о том, как нестерпимо хочется жить вечно, именно на плечи остальных ложится изучение правил и расчет ресурсов. Ладно, разговаривали бы о своих футурологических прозрениях, не мешая другим. Так нет же. Гораздо интереснее говорить под руку, так?
— Не мысли так приземленно, а? — Сева примиряющее улыбнулся. — Игра — это просто повод. Гораздо важнее обсудить мечты. Поставить самую высокую планку. Вдруг у кого-то случится прозрение? Вдруг мы вместе сможем заглянуть дальше, чем прогнозирует современная наука? Те же биотехнологии или новые способности человеческого мозга. Они живые, странные, гораздо более интересные, чем конструкции и механизмы, на которых ты пытался выстроить нашу стратегию. Непредсказуемые. В фундаменте будущего лежат именно они, а не твои скучные, предсказуемые роботы напополам с инженерией…
По результатам образовательной игры для старшеклассников «Футуросессия: Космос-2050», номинация «Полет к Марсу», их команда заняла второе место. Самое обидное.
Противники сумели лучше договориться между собой и вложили весь ресурс в энергетическую базу. Это и стало залогом успеха.
Кирилл сжал зубы и с бессильной злобой рассматривал итоговое решение победителей. Потом — карты своей команды. Роботы и биотехнологии, как те самые рак и щука, тянули получившееся техно-дерево в разные стороны. Вот что бывает, когда не концентрируешься на одной стратегии, а пытаешься угодить всем игрокам. Любители потянуть одеяло — каждый на себя. Индивидуалисты, черт бы их побрал. Гении, каждый со своим мнением. Позорище, лицейский класс, проигравший обычной непрофильной школе.
— Это все потому, что у нас в проекте недостает мечты. Из-за тебя, между прочим. — Сева был в опасной близости к тому пределу, за которым можно схлопотать подзатыльник. Спасало лишь то, что Кирилл знал его со второго класса и за восемь лет друзья уже успели обменяться достаточным количеством пинков и затрещин. К тому же взрослые уже. Надо держать себя в руках и побеждать в спорах дипломатично, без перехода к рукоприкладству.
— Это почему из-за меня?
— Не робот мечтает о полетах в космос, а человек. На человеке надо было акцент делать. На гуманистическом аспекте!
— Но человек на Марсе жить не может. А робот — может.
— Поспорим?
— С удовольствием.
Они встретились в приемной галерее Роскосмоса, перед подачей заявок по тендеру.
В рамках межнациональной программы «Марс-2050» Россия выбирала, на какие решения ей опираться в разработке этапов колонизации. Если с полетным этапом вопросов вообще не возникало — ракетоносители «Протон-Энергия» исправно работали вот уже несколько десятилетий с выводом людей и грузов на орбиту, были опробованы в межпланетных маршрутах, и корабль «Земля — Марс», сокращенно «ЗМ», уже строился, то по остальным направлениям объявили конкурс.
Как и из чего возводить конструкцию.
С чего именно начинать этап терраформирования.
Кто будет первыми поселенцами на Российской марсианской станции…
Ведущие корпорации и научные институты готовы уже были схлестнуться в нешуточной битве. Тщательно проработанных теорий и технологий — множество. И, естественно, авторы каждой считали, что она лучшая.
— Кирилл Александрович, сколько зим!
— Всеволод Сергеевич, — Кирилл улыбнулся. — Присядем?
После окончания университета они оба остались в Москве и сначала пытались поддерживать дружбу, встречались… Но с каждым годом — все реже. Сева активно участвовал в образовательных программах и форсайтах, занимался какой-то инновационной психологией, то и дело мелькал на экранах — давал прогнозы о будущем, один красочнее другого. Стал публичным человеком. Последняя его громкая акция — сбор денег на проект амбициозных юных медиков «Живи втрое дольше!» — напомнила Кириллу ту самую позорно слитую игру. «Жить вечно», как же.
Сам Кирилл с головой ушел в робототехнику. Сначала занимался микроконтроллерами и сенсорами, потом взял другую тему для диссертации и сконцентрировался на разработке искусственного интеллекта. Он засиживался в лаборатории допоздна, и знакомые поговаривали о Кирилле, что железки для него интереснее, чем люди… Порой ему казалось, что это — с точки зрения многих, обидное — утверждение идеально подходит к его жизни. Потому что и вправду интереснее. «Железка» сразу давала ответ на вопрос, все ли ты правильно делаешь. Да — да, нет — нет, ошибся — работаем дальше, нет никакой трагедии. Люди же, если сравнивать их с моделями искинов, были гораздо более непредсказуемыми существами. С непрогнозируемыми реакциями. Увиливающими от ответов. Ненадежными, одним словом.
И Кирилл с каждым годом все больше утверждался в том, что его решение о выборе профессии — верное. Верное в десятой степени. Чем дальше, тем лучше он осознавал себя тактиком, а не стратегом. Занимайся тем, что востребовано здесь и сейчас, что можно безусловно верифицировать и при необходимости планомерно апгрейдить, и будет тебе счастье. Нет, не так. Будет всем счастье. Потому что «умные» системы управления домом, «разведчики» для исследования подводных глубин и новые компьютеры нужны повсеместно.
— Продолжаешь возиться со своими механоидами?
— Скорее, с их мозгами.
— Вот и посмотрим, кто из нас был прав. Ты же помнишь?
— Спрашиваешь. По-моему, последние тридцать лет мы только и делаем, что доказываем друг другу свою правоту.
Всеволод вздохнул и поерзал в удобном кресле. Проклятая спина, ноет, как будто туда гвоздей забили. Врачи предлагают съездить в санаторий-клинику на реабилитацию, говорят — месяц, и будешь как новенький… Только где его взять, этот месяц? Вот и откладываешь поездку раз за разом. А ведь когда-то голосил о «новом здоровье», о реструктуризации ДНК… Всеволод усмехнулся. Горизонты мечты у него остались прежние, но все никак не получалось приложить их на себя.
Потолок в галерее был выполнен в виде витража — серебристый космический корабль, плывущий по небу из прозрачного голубого стекла между планетами. То тут, то там вспыхивали искорки звезд. У дизайнеров получилось отлично создать атмосферу холодного космоса, поэтому пальмы и фикусы в кадках, стоящие на полу у окон, создавали забавный диссонанс.
— И как ты думаешь, кто выиграет?
Кирилл пожал плечами:
— Зачем гадать? Результаты объявят скоро, где-то через месяц.
— Зануда. Ну, хоть предположить, помечтать ты можешь? Это же не в игрушки играть. Это те, кто первыми заселят российский сектор Марсианской станции!
— Хм. Твои специально обученные люди с командой психологов и передовыми достижениями медицины в арсенале против моих самосборных конструкций и роботов? Бесполезный спор. Я считаю, что первое — опасно, а ты — что второе бездуховно. Какие тут еще могут быть аргументы?
— Не становись скучным, как твои подопечные. Ладно, попробую по-другому… Помнишь детские сказки? Где героя посылают за живой водой?
— Ну.
— Там вопрос решается однозначно. Если герой умер, там не ищут обходных путей, замен, уступок. Только чудо, мечта может спасти. Живая вода — и точка! Никаких компромиссов. А в нашем случае — пойми, человечество столько лет мечтает о Марсе! И именно живой человек должен ступить на его красную почву и начать освоение. Наконец прийти уже на смену нелепым марсоходикам, каждый третий из которых ломается, и исследовательским комплексам, которые могут замерять содержание химического элемента в атмосфере, но не могу полюбоваться на закат.
Кирилл усмехнулся:
— Ты сам дал мне в руки контраргумент. Никакая живая вода не поможет герою, если до этого его не полили водой мертвой. Той, которая склеивает между собой куски, если тебя предварительно изрубили на эти самые куски. Нельзя претворять мечту в жизнь, если ты не готов к ней. Нужны идеальные скафандры, экзоскелеты, системы жизнеобеспечения и помощники-роботы, которые поддержат в любую секунду. Иначе произойдет не чудо, а бесполезное смертоубийство. Я не разделяю идею героического фронтира.
Всеволод тяжело поднялся и протянул собеседнику руку для пожатия:
— А я, пожалуй, романтик. Надеюсь выиграть и самому слетать на Красную планету. Если здоровье позволит.
Итоги выложили в сеть через три недели. По результатам тендера в работу был принят проект по колонизации Марса от Камаева Всеволода Сергеевича. По всей видимости, высоконаучные романтические идеи, поддерживаемые десятками психологических аргументов и медицинских выкладок, письмами поддержки от междисциплинарных университетов и медийных личностей, сделали свое дело.
Роботы оказались на втором месте. Некоторые из разработок Кирилла все же взяли на вооружение. «На всякий случай, для дублирования инженерных функций команды во время перелета и посадки».
Невеликое утешение.
— Можно подумать, я не мечтаю слетать на Красную планету, — пробормотал Кирилл и постучал стаканом о свой любимый рабочий монитор. Тот в ответ покраснел и пошел волнами.
Всеволод Сергеевич третий день не выходил из дома. Он отключил комм и визор — журналисты не давали покою! — оставил только ленты новостей. Собственно, их тоже стоило отрубить, чтобы хотя бы попробовать не волноваться, но он просто не смог. Хотя уже страшно от них устал.
«Эпидемия уничтожила колонию на Марсе!»
«Российский сектор станции оказался источником смертельной заразы!»
«Три года жизни — вот и все, что отмерила колонистам красная чума»
«Привет от мертвеца: сообщение на Землю от последнего колониста»
«Величайший провал века в нашей космонавтике!»
«Первый шаг человека на Марс — шаг в никуда!»
«Кто виноват в смерти экспедиции?»
И вправду, кто виноват? Никто!
Всеволод повторял себе это «никто» раз за разом, но легче все равно не становилось.
Действительно, кто мог предположить, что авария при посадке нарушит все графики возведения жилых модулей, стройка пойдет не по плану, кто-то ошибется, и случится разгерметизация.
Кто мог предположить, что в результате землян ждет контакт с инопланетной жизнью в форме вируса. Прожорливого. Не боящегося земных вакцин, прививок, облучения… Против которого абсолютно бессильна пусть даже самая лучшая психология. И медицинская наука, за последние безоблачные годы на Земле привыкшая к приоритету профилактики над лечением.
Три года — с Земли это кажется таким малым сроком.
Три года — это так долго, когда ты каждую секунду борешься за свою жизнь.
«Хорошо, что я не полетел», — подленькая, мелкая, довольная мысль то и дело атаковала Всеволода Сергеевича.
Он поглаживал грудь с левой стороны — сердце пошаливало — и гнал мысль прочь.
Думать ему вообще не хотелось.
Ни о своей судьбе. Ни о судьбах России. Ни, тем более, о судьбах космоса в целом и Марса в частности.
Жить вечно не хотелось тоже.
Маленький юркий марсоход полз по ущелью, ловко обходя препятствия. Через каждые пятьдесят метров он останавливался и брал пробы грунта. Искал органику. Бактерии. Вирусы. Анализировал их модификации. Прогонял через свой электронный мозг гигантские массивы данных в поисках решения задачи: «Как победить врага, прежде чем засылать на Марс вторую экспедицию». Он день и ночь, без остановки, планомерно работал на эту победу.
Ущелье закончилось. Робот выпустил дополнительные манипуляторы и полез вверх, цепляясь за камни. Выбрался наверх и поймал блик от заходящего тусклого Солнца.
Вечернее небо над Марсом было сливово-серого цвета.
«Жаль, закурить нельзя», — рассеянно подумала копия Кириллового сознания, реплицированная в мозг робота-исследователя.
Марсоход замер на минуту, плавно раскачиваясь взад-вперед и любуясь закатом, а потом двинулся дальше — в сторону высохшего русла мертвой реки.
Молодые деревья. Герои на фронтире
— Я охреневаю с этого сюрреализма! — воскликнул Шура, выбравшись из челнока. — Ты когда-нибудь такое видел, Миш?
— Нет, — угрюмо ответил я. — Такое — нет.
Красная тусклая пустыня от края до края. И небо над головой точно такого же оттенка. Кажется, что там, наверху, не воздушное пространство, а огромное зеркало, отражающее пески Марса.
Шура, вечно растрепанный крепыш-техник, подошел ко мне. Рука в грубой защитной рукавице хлопнула по плечу.
— Товарищ, верь! Еще лет пятнадцать, и здесь будет город-сад. Слушай, а отчего такой эффект? В прошлый раз даже днем звезды было видно.
— Атмосферники перестарались. Хотят вторую Венеру сделать.
— А, ну-ну. Удачи им.
Из челнока выбрались остальные два участника экспедиции. Денис, наш флегматичный капитан, присел и зачерпнул горсть песка. Красные ручейки протекали сквозь пальцы и падали, выбивая маленькие, но заметные облачка.
— Дождей все еще нет, — заметил он. — Маловато для семнадцатого года терраформа.
Анастасия, маленькая голубоглазая красавица, тут же засуетилась:
— Господа! Живо все ко мне за масками!
— Да нафига они нужны, — поморщился Шура. — Здесь воздух как на Земле.
— Пойдем, пойдем, Эликзандер, — сказал я. — Лучше маска, чем потом легкие от дерьма всякого чистить.
Я пошел к Насте. Шура задержался, присел и, с силой оттолкнувшись от поверхности планеты, сделал сальто назад.
— Люблю Марс, — весело воскликнул он. — Легко стелет.
Денис покачал головой.
— Детский сад, штаны на лямках. Ведь не в первый раз здесь.
— Вот именно! Я знаю, как наслаждаться этим обстоятельством!
Из соседнего челнока начали выбираться корабельные техники. Их задача — построить нам временный дом и улететь. Наша — собрать и проверить все данные, чтобы доложить затем Земле, как идет терраформ.
Денис все сидел и пересыпал песок из руки в руку. Потом растер его между пальцами.
— Интересная пыль, — сказал он. — Слишком быстро оседает для Марса. И цвет слишком насыщенный. Здесь месторождений рядом нет никаких?
Я пожал плечами и надел маску.
Обустроились мы в жилом комплексе, установленном километрах в пяти от моря Сирен. Стандартная предосторожность от бурь и прочей ерунды. Моря на Марсе вот уже года три перестали быть чисто номинальными. Сейчас в них по плану уже должны были появиться водоросли — особенные, вырабатывающие воздух в несколько раз активнее обычных, чтобы компенсировать его потерю из-за низкой гравитации.
Контроль терраформа проводился непрерывно. Обычно на Марсе всегда работало не меньше двух групп. В этот раз еще одна сидела в Амазонии, неподалеку от Никс Олимпика, другая — у озера Исмены.
Уже на третий день закипела рутинная работа: Настя проводила доскональный анализ воздуха и почвы, Денис составлял геологические и топографические карты, следил за изменениями в атмосфере. Шура решал все проблемы с аппаратурой, параллельно увиваясь за Настей. Мы с Денисом подозревали, что он периодически специально портит какой-нибудь прибор, чтобы побыть в ее обществе.
В моей епархии биосфера имелась. Животного мира на Марсе еще не было, но я на всякий случай раскидал датчики — терраформеры не всегда вовремя сообщали о своих планах, и мне не хотелось прошляпить какого-нибудь червяка-первопроходца. Но пока главной моей заботой стало море. Каждый день я мотался на мотовездеходе на берег, брал пробы воды, проверял фильтры-ловушки на предмет водорослей, которых здесь оказалось в избытке. Каждое утро я мрачно думал, что не то море назвали Красным — впрочем, здесь так пришлось бы называть любое море.
После работы собирались в общей комнате — мы называли ее кают-компанией: читали, болтали, играли в бридж и преферанс. Денис крутил кубик Рубика и периодически просил нас разобрать его так, чтобы цвета были расположены хаотично. Кубик, такой, что приятно взять в руки, был подарен Денису каким-то богатым филантропом и сделан из разноцветных титановых сплавов. Металлические грани сверкали всеми цветами радуги. С каждым днем мы все больше уставали от красного мира за стенами нашего дома, поэтому с удовольствием вертели в руках яркую игрушку.
Через неделю мы решили, что в масках нет необходимости. Марс казался необычно смирным, будто до начала терраформа, когда здесь вообще не было атмосферы. Поэтому мы недопустимо расслабились, и планета сразу же огрызнулась на непрошеных гостей.
В тот день Шура с Настей уехали вместо меня к морю взять пробы шельфового грунта. Мы с Денисом бродили по барханам, он делал замеры, я проверял показания датчиков, когда на горизонте показалось что-то необычное. Я заметил это первым и ткнул Дениса в бок:
— Смотри, у нас намечается развлечение.
Тому понадобилась буквально пара секунд на классификацию явления. Четко и спокойно, как всегда, он скомандовал:
— Песчаная буря. Собирай приборы и тащи все внутрь. Я предупрежу наших, вдруг они еще не заметили.
И, развернувшись, побежал в сторону моря. Я рванулся вытаскивать ближайший датчик, а когда снова глянул на бурю, обмер. Навстречу двигалась огромная красная стена в полнеба. Я плюнул на оставшиеся приборы и что было сил понесся к дому.
Успел. Сгрузив аппаратуру в ближайшем углу, я выскочил обратно и услышал рокот вездехода. Денис бежал рядом.
— Ворота! — закричал он.
Я открыл двустворчатые двери специальной пристройки, выполняющей роль гаража, и Шура завел машину внутрь. И в это время нас накрыло бурей. В дом ворвались клубы красной пыли.
— Вход! — крикнула Настя и кинулась к двери, которую я в спешке не позаботился закрыть.
Порыв ветра бросил ей в лицо горсть песка, она отшатнулась, но рядом уже оказался Денис. Я присоединился мгновением позже, и вдвоем мы захлопнули злополучную дверь.
Денис оглядел помещение, изрядно поменявшее раскраску, тяжело вздохнул и начал руководить уборкой.
Этой ночью в дверь моей каюты забарабанили маленькие кулачки.
— Что со мной?! — требовательно спросила Настенька, лишь я открыл дверь.
— В смысле? — не понял я спросонья.
— В прямом! Что со мной?! Внимательно погляди!
Глаза Насти были розовыми.
— Откуда я знаю, — смешался я. — Ты же у нас врач. Пыль в глаза попала, вот и все.
— Вот именно! В глаза! Она внутри. Она не снаружи, она внутри! Я не понимаю, как так может быть!
У Насти начиналась истерика.
— Погоди, погоди! — торопливо забормотал я. — Ты же себя хорошо чувствуешь? Это ни на что не повлияло, правильно? Подумаешь, глаза покраснели.
— Что это за пыль?!
— Настя, ты меня видишь?
Она подняла заплаканные глаза.
— Да.
— Нормально видишь? Четко?
— Да.
— Ну и отлично. Что ты беспокоишься? На Земле разберутся.
Буря была недолгой. К утру все уже закончилось, даже пыль улеглась, хотя снова надетые маски мы пока решили не снимать. Вопреки худшим прогнозам Александра, уверявшего, что мы будем похоронены под многометровым песчаным одеялом, нас завалило лишь наполовину. Тем не менее следующие два дня пришлось потратить, чтобы откопать свой дом. К счастью, двери в комплексе открывались внутрь, иначе мы бы просто не смогли выбраться наружу. Вернее, смогли бы, конечно, но пришлось бы развинчивать и отсоединять панели, а это работа не из легких.
Снаружи было солнечно, если можно так назвать тусклый свет маленького диска, висевшего прямо над головой. Ни ветерка. Буря пролетела и сгинула, прихватив мои приборы. Возможно, они были где-то рядом, под слоем песка, но найти их не представлялось никакой возможности.
— Дрянь! Дрянь! Дрянь! — послышался из дома голос Насти.
Пока мы занимались раскопками, наш врач драила комнаты от пыли, в обилии налетевшей во время бури и позже, когда мы раскапывали дверь. Питьевые запасы, хоть их и было у нас в избытке, Денис запретил тратить на уборку, поэтому пришлось использовать воду из моря. С этим решением была сопряжена одна проблема, на которую, как я полагал, и ругалась Настя.
Я пошел ее проведать. Настя сидела в центре кают-компании, размазывая по личику красные сопли. В ответ на мой вопросительный взгляд она ткнула пальцем в угол комнаты:
— Посмотри. Это вымытый пол.
— Нормальный пол, — покривил душой я.
— Он не нормальный! Он красный! Красный!
— Ты моешь пол красной водой от красной пыли. По-моему, это нормальное явление.
— Мне надоело, — всхлипнула она. — Здесь теперь тоже все будет красное. Все! Ты понимаешь?! Все!
Но красным стало не все.
По непонятным причинам капитанский кубик Рубика сохранил цвета практически нетронутыми. Сплавы, из которых он был сделан, не пропускали в себя пыль Марса. Каждый раз, когда Денис доставал свою игрушку, она неизменно притягивала взгляды всех, кто был в это время рядом. На фоне постепенно розовеющих стен, пола и даже потолка, красных лицевых масок и багровых от грязи комбинезонов кубик постепенно становился для нас символом разноцветного мира. Нашего мира.
Настя с той поры периодически приходила ко мне по ночам. Я утешал ее, и не только словами, хотя и чувствовал небольшие угрызения совести по отношению к Александру. Чувства эти, однако, становились все слабее и отстраненнее. Я будто постепенно тупел, мой разум словно находился в плотном красном тумане, который рассеивался только в одном случае — когда я смотрел на разноцветный кубик Рубика, волчком крутившийся в умелых руках Дениса.
И однажды, когда мы лежали на кровати, Настя спросила:
— Миша, как ты думаешь, из кубика можно выцарапать кубики? Ну, то есть которые маленькие?
— Зависит от конструкции. Центральные вряд ли, а остальные, думаю, можно.
— Я хочу разобрать кубик Дениса.
Я сам уже много раз думал о том, что кубик надо разобрать, чтобы каждый мог наслаждаться его разноцветными кусочками. Но до этого момента подобные мысли казались мне ребячеством. И вот другой человек предлагает то же самое. Я почувствовал себя увереннее.
Тем не менее я возразил:
— Денис не позволит.
— А кто его будет спрашивать? — Она поднялась на локте и посмотрела на меня красными глазами. — Мы его просто разломаем, и все.
На следующий вечер, когда я вернулся с обхода приборов, ко мне подошел Шура.
— У тебя есть журналы? — спросил он. — Ну, то есть я видел, что у тебя есть. Вопрос в том, есть ли у тебя совершенно ненужные журналы?
Он вел себя странно, нервно как-то, лихорадочно заглядывая мне в глаза.
— Вообще я их читаю, хоть они и подпортились из-за пыли. Но могу подобрать наименее полезные. А зачем они тебе?
— …Но обратно ты их не получишь, — предупредил он.
— Я попробую смириться с этим фактом, если ты расскажешь, на фига они тебе понадобились.
Шура почему-то оглянулся и пододвинулся поближе.
— Сжечь, — прошептал он мне на ухо.
Я подумал, что ослышался.
— Что?
— Сжечь.
— Вот как. А зачем?
— Э-э-э, — непонятно ухмыльнулся он и подмигнул. — После захода солнца приноси журнал, увидишь.
Я был заинтригован. Вечером я вышел наружу, сжимая в руках старый номер «Биосферы». Шура дожидался меня на самодельной скамейке, которую в свое время соорудил из пустых ненужных контейнеров. Рядом лежал терморезак.
— Принес?
Я без слов протянул ему журнал. Шура достал из кармана ножницы и аккуратно отрезал от журнала тонкую полоску. Затем взял резак, установил его на минимальную мощность и провел по концу бумажной ленточки. Она сразу вспыхнула оранжевым огнем.
В молчании мы сожгли несколько таких полосок. Затем Шура сказал:
— Видишь?
— Не слепой. Хорошо придумал.
— У меня к тебе просьба, Миш. У Насти едет крыша на тему кубика Дениса. Как ты сам можешь убедиться, на самом деле решений множество. Нам незачем ссориться.
— Тогда почему ты показываешь это мне, а не ей?
— Журнал же твой. И потом, — он повернулся ко мне, — ты почему-то имеешь на нее большее влияние. Отвлеки ее. Она просила меня разобрать кубик Дениса. Это надо же до такого додуматься.
Я не стал рассказывать ему, что кубик Рубика уже давно стал нашей с Настей навязчивой идеей и поэтому отвлечь я ее не смогу, как бы ни старался.
— А ты, я смотрю, тоже озабочен красным цветом, — сказал я вместо этого.
— Мы все им озабочены, — невесело усмехнулся он.
Я пожал плечами и встал.
— Мне кажется, что проблема не в том, что нас окружает красный мир. Причина в чем-то другом.
— В чем-то другом?! — озлился вдруг Шура. — Причина вокруг нас! Вот она, мать ее!
Он вскочил и начал топтать ногами песок, выбивая клубы пыли. Закат уже почти сошел на нет, и при свете догорающей журнальной полоски Александр казался шаманом, танцующим странный ритуальный танец.
Вечером, через три дня после того, как мы с Александром сожгли первую полоску журнальной бумаги, Денис широкими шагами влетел в кают-компанию и бросил на стол раскуроченный кубик Рубика.
— Кто это сделал?
Из двух слоев кубика были удалены все движущиеся, незакрепленные кусочки. Третий слой остался нетронутым. Похоже, перед «экзекуцией» кубик был собран, потому что оставшиеся фрагменты на каждой кромке третьего слоя были одного цвета. Игрушка лежала нетронутой гранью вниз, но все прекрасно понимали, какого именно цвета была обращенная к столу сторона куба.
— Кто это сделал?!
— Далась тебе эта цацка?! — взорвался Шура. — Что ты с ней носишься, как с писаной торбой?! Работай больше! Чтобы с ног валился!..
— Нечего здесь делать! — заорал Денис в ответ. — Нечего! В радиусе тридцати километров все облазил — везде одно и то же! Ветер дует в одну и ту же сторону, с одной и той же скоростью. На горизонте ни облачка, с тех пор, как буря прошла, ни одного атмосферного — явления. Идеально проходящий терраформ, розовая идиллия, даже очков не нужно!
— А можно вызвать корабль и свалить отсюда? — спросил я. — Скажем, что исследования проведены в полном объеме.
— Нет, — Денис немного сбавил тон. — Нельзя! То есть теоретически можно, но должна быть серьезная причина. То, что у нас едет крыша от безделья, недостаточно серьезная причина.
— А красноглазие?
— Не катит. Настя регулярно нас обследует. В целом-то организм в порядке.
— Всегда есть, что делать, — буркнул Шура. — Анализ пыли этой проводили?
— Проводили. Хрома здесь до черта. Месторождение где-то рядом наверняка. Сам бы делом занялся вместо того, чтобы бумажки жечь!
— Тут не поймешь, что важнее, — Шура отвел глаза. — Топтание на месте или получение других цветов в естественных условиях.
— Как остальные-то справляются? — впервые подала голос Настя. — Тебе известны какие-нибудь данные по психологии терраформеров? Я ничего такого не видела.
— Никаких отклонений сверх нормы, — сказал Денис. — Максимум усталость. Насколько я знаю.
— И что, это мы такие нежные или что-то вокруг все-таки не в порядке?
— В море водорослей слишком много, — сказал я. — Больше нормы.
— Думаешь, связано как-то? — спросил Денис.
— За что купил… — развел я руками.
— Принеси мне образцов, — сказала Настя. — Я в них по-своему поковыряюсь.
Я кивнул.
В тот вечер мы забыли о своих навязчивых идеях, о кубике Рубика, о цвете наших глаз и в первый раз за много дней увлеченно обсуждали странную ситуацию, с которой столкнулись на Марсе. Однако, как это всегда бывает, стоило нам разойтись по каютам, все страхи и обиды ударили с удвоенной силой.
Я был уверен, что именно Анастасия разобрала игрушку Дениса. Однако шли дни, а она и не думала делиться со мной своей добычей. Теперь она торопилась закончить работу и сбежать к себе в каюту. Мы уже практически не встречались с ней по ночам.
Я все сильнее ревновал Настеньку к этим разноцветным кусочкам металла. Все больше времени я стал проводить с Александром, который начал жечь мои журналы даже днем. Он пропитывал полоски бумаги разными растворами, и те горели зеленым, синим и фиолетовым пламенем. Шуре, как наркоману, требовалось все чаще получать свою цветовую дозу, которая отличалась от наркотика лишь тем, что вмазаться ей могло сколько угодно людей одновременно. Чем я и пользовался.
Работа практически остановилась. Нами все более овладевала апатия. Я больше не устанавливал новые датчики, не делал проб и в основном перечитывал старые журналы перед тем, как их сжечь. Денис каждый день уезжал на мотовездеходе, утверждая, что смотрит на волны. Однако расход топлива многократно превышал норму, и Шура подозревал, что Денис просто катается по пустыне. Он ворчал, что вездеход не предназначен для увеселительных поездок, и грозил, что перестанет отпускать Дениса без сопровождения.
В конце концов я и Настя поцапались. Слово за слово, темой наших разговоров стал кубик, и я бросил ей в лицо обвинения в жадности и эгоизме.
— Откуда ты знаешь, что это я разобрала кубик?
— А кто же еще?!
— Не знаю! Но не я!
В ее глазах стояли слезы.
Я отвернулся и вышел.
Меня грызли сомнения. Если Настя не врет, вариантов было два. Денис наверняка о чем-то догадывался по нашим жадным взглядам и мог провернуть эту авантюру для того, чтобы обезопасить кубик. Теперь мне казалось подозрительным, что в тот раз у нас так легко получилось перевести негодование капитана в другое русло. Александр же мог пойти на кражу ради Насти, а потом по собственным соображениям спрятать фрагменты головоломки.
Решив извиниться перед Настей, вечером я тихо приоткрыл дверь ее каюты. Она не заметила меня, разговаривая о чем-то по рации, которая стояла у нее в кабинете. Обсуждала что-то про водоросли с биологом другой станции.
В руках Анастасия бездумно вертела маленький оранжево-зелено-синий кусочек металла.
Я аккуратно закрыл дверь и ушел.
Месть стала моей навязчивой идеей. Месть и разноцветные металлические кубики.
Получить хлороформ из хлорки и ацетона умеет даже первокурсник биологического факультета. Я сделал достаточное количество той же ночью. Однако понадобилось еще несколько дней прогрессирующей злости и обиды, десяток сожженных журналов и бесконечные просторы красной пустыни под ногами, чтобы я наконец решился убить Настю.
И вот, когда Денис в сопровождении Александра уехал к морю, я тихо зашел в комнату Анастасии. Она увлеченно писала какие-то реакции, формулы с бензольными кольцами. Она снова не заметила меня, но я не удивился. В последнее время все мы могли сосредоточить свое внимание только на чем-то одном и не замечали происходящего вокруг, пока нас не окликнут.
Я не стал привлекать ее внимание. Вместо этого я достал из переносного контейнера пропитанное хлороформом полотенце. Она остановилась и подняла лицо, принюхиваясь. Потом развернулась. На ней даже не было маски — она снимала ненавистную тряпку, когда работала у себя в комнате.
На мне маска была. Усовершенствованная, чтобы не окочуриться самому. Хотя снаружи это не заметно.
Настя почти не сопротивлялась. Когда она заснула, я перетащил ее на кровать и положил на лицо полотенце. Затем начал рыться в ящиках стола. Очень скоро я обнаружил то, что искал, — двенадцать кубиков, переливающихся всеми цветами радуги. Зрелище заворожило меня. Я стоял и рассматривал найденное сокровище, пока меня не вывела из оцепенения заработавшая рация.
Незнакомый голос произнес:
— Здравствуйте! Госпожа Лестенко? Анастасия? Вы здесь?
— Здравствуйте. Нет, это не она.
Ответив, я сразу же обругал себя последними словами, но было поздно. Где-то, на другом конце Марса, появился свидетель того, что я в этот момент находился в комнате Анастасии.
— А она далеко?
— Да, — помолчав, ответил я. — Далеко.
— Это профессор Мориока со станции Гамма, — у него действительно был сильный акцент. — С кем я говорю?
— Михаил Керье. Биолог.
— Тоже биолог? Отлично! Значит, вы поймете, о чем речь. Возьмите лучше ручку, чтобы записать.
— Взял, — сказал я, не пошевелившись.
— Я проанализировал результаты опытов, проведенных Лестенко. Похоже, из-за высокой концентрации хрома в вашем районе биология водорослей изменилась. По всем признакам, вещество, следы которого она обнаружила в водорослях, является структурным аналогом серотонина. Моих средств недостаточно, чтобы выяснить, является ли оно нейромедиатором или агонистом. Однако вы, я думаю, понимаете, какие возможны последствия, если это вещество попадет в человеческий организм? Будьте осторожны!
— Если оно есть в водорослях, значит, оно есть и в воздухе?
— Оно должно довольно быстро разлагаться на воздухе. Но вы находитесь слишком близко к морю. Если хотите знать, на вашем месте я бы счел ситуацию достаточно опасной для досрочного возвращения.
— Спасибо.
Рация отключилась.
Я внимательней посмотрел на формулы, которые писала Настя. Действительно, серотонин. Важнейший кирпичик нервной системы.
Поразительно, как хрупок человек — казалось бы, венец природы, со всеми его мечтами, надеждами, чувствами, свершениями… Как беззащитен его разум. Ничтожные количества тех или иных веществ могут его убить, усыпить, парализовать. Могут заставить человека смеяться или плакать. Могут вызвать галлюцинации и навязчивые идеи.
Могут заставить убивать.
Разноцветные кубики со стуком выпали из моей руки.
Я слонялся по пустыне, ожидая вездеход. Услышав его рокот, я бодро пошел по направлению к дому, делая вид, что возвращаюсь от моря. Я как раз успел вовремя, чтобы столкнуться нос к носу с Шурой.
— Оприходуем пару страничек? — предложил он.
— Ага, — сказал я. — Бумага осталась еще?
— Осталась. Я ее магнием обработал. Должно красиво получиться.
Но едва мы зажгли первую полоску, прибежал Денис.
— Настя! Там! Настя!
— Что такое? — сразу вздернулся Шура. — Что случилось?
— Настя умерла!
Шура, не говоря ни слова, понесся в ее комнату. Изображая на лице тревогу и озабоченность, я поспешил следом. Шура упал на колени рядом с телом Насти и начал трясти ее за плечи, не замечая, как Денис за его спиной склонился к рассыпанным мной кусочкам кубика Рубика.
Я повел для вида носом и сказал:
— Хлороформ. Отойди, Шура, уснешь. Отойди же!
— Она не могла! Не могла!
Я схватил его за руку, но он вырвался. Я пожал плечами, снял полотенце с лица Анастасии и выбросил его в мусорное ведро. Потом заколебался, что будет выглядеть естественней — проверить пульс самому или спросить Дениса как обнаружившего труп. Решил, что биологу логичней в любом случае проверить выводы неспециалиста.
То, что совсем недавно я практически заложил себя японцу с другой станции, меня уже совершенно не волновало. Жизнь за пределами этой планеты казалась чем-то эфемерным и нереальным. А на Марсе существовал только кубик, части которого Денис сейчас унес в кают-компанию и в это самое время собирал игрушку воедино.
Я вышел вслед за ним и сказал:
— Может быть, не стоит собирать его.
— Что? — не понял Денис. — Почему?
— Я бы не отказался от нескольких кусочков.
В его глазах мелькнули страх и озлобленность, и я понял, что он тоже давно стал рабом цветового голодания. Навязчивой идеи, рожденной в нашем разуме обманутыми синапсами головного мозга.
— Не отдам! — рявкнул он.
Я цапнул несколько фрагментов со стола. Он ударил меня по зубам. Не сильно, но от неожиданности я отпрянул и выронил кубики. Потом пришел в себя и бросился на Дениса, пытаясь задушить его. Мы покатились по полу.
— Вы совсем офигели?! — рявкнул Шура. — Вы с ума сошли! Вы двинулись окончательно! — он сгреб со стола недособранный кубик Рубика вместе с отдельными кусочками. — Давно надо было это сделать. Я давно хотел! Давно хотел! — и выбежал наружу.
— Стой! — заорал Денис.
Он отпустил меня и кинулся за техником. Тот уже был снаружи и бежал прочь, проваливаясь в рыхлом песке. Обернувшись и увидев, что Денис выскочил за ним, Шура размахнулся и что есть силы запустил фрагменты головоломки в глубь пустыни. В низком тяготении Марса они веером взлетели в небо и упали где-то за барханом.
— Ты идиот! Идиот! — заорал Денис, в бешенстве схватил лежащий на песке терморезак и бросил его в Александра.
Когда Шура начинал забавлялся с журналами, он включал резак на минимум, только для того, чтобы поджечь бумагу. Но в последнее время его, как и всех остальных, все сильнее накрывали собственные формы безумия. Я замечал порой, как он, разговаривая сам с собой, выжигает в песке непонятные символы выкрученным на максимум тепловым лучом. Сегодня он тоже решил подурачиться, зажигая бумажки от включенного на предельную мощность прибора. Активированным оказался и переключатель, фиксирующий нажатую рукоятку. Почему, неизвестно. Может быть, Денис это сделал, неважно, машинально или осмысленно. Он хорошо владел резаком.
В результате в техника полетел чудовищный сюрикен, плавящий над собой воздух тысячеградусным лезвием. Сам резак пролетел мимо. Но по груди Александра будто кто-то черканул красной линией. Его левая рука упала в песок, а сам Шура неестественно булькнул, попытался шагнуть вперед и завалился лицом вниз. И больше не шевелился.
Денис оцепенел. Затем медленно, пошатываясь, подошел к лежащему на песке телу, уселся перед ним на корточки и стал внимательно смотреть на обрубок руки. Закопошился, вытащил из поясного кармана складной нож. Я прошел мимо, пытаясь точно запомнить траектории улетающих в красное небо кусочков.
— Забавно.
Я обернулся. Денис вытянул над песком правую руку, с которой текли красные струйки. Падая в пыль, они исчезали, сливаясь с красной пылью Марса.
— Забавно, правда? — повторил он. — Это не кровь. Видишь? Это пыль. Все здесь из пыли. И мы тоже превратились…
Не договорив, он упал навзничь, раскинув руки и закрыв глаза. Еще одно пятно, которое не отражалось в небе.
Первый день я бессистемно ходил по барханам и нашел лишь собранную часть кубика. Но ближе к вечеру меня осенила идея. Всю ночь я ковырялся в приборах, пока не превратил один из датчиков в примитивный металлоискатель. Еще через сутки я со звонким щелчком вставил в кубик последний недостающий кусочек. К этому времени я так устал, что лег в песок на том же самом месте, прижал игрушку к себе и закрыл глаза.
Перед моим внутренним взором медленно вращался собранный яркий, переливающийся всеми цветами радуги кубик Рубика.
Говорят, Марс — красная планета. Не верьте! Он разный и цветной. Он рыжий, он белый, он серебрится тонким песком дюн. Там, где горные породы прорываются наружу, сквозь вездесущий песок, можно увидеть все цвета радуги. Хотя красный цвет — главный. Красный и немного желтого.
Но совсем нет синего и голубого, и это казалось Вене обиднее всего! Красный и желтый должны дополняться голубым, иначе мир ущербен. Но человек предполагает, а Марс располагает.
Еще располагал начальник экспедиции, Феликс Багратионович.
— Потряхивает, — обратился он к ногам Вениамина. Ноги завозились, и из недр видеомодуля появилось недовольное остальное. — Собирайся, пройди по территории, проверь сейсмику. Не нравится мне что-то. Данные с ощущениями не бьют.
— Но я, — начал Веня Решетов, программист, сейсмолог, схемотехник, электронщик, а также «подай-принеси», как и любой другой участник экспедиции без научной степени.
— Доделаешь потом.
Это было четыре часа назад.
Редкая сеть сейсмодатчиков вокруг станции уходила в пустыню на десяток километров во все стороны. Марсотрясения — штука редкая, но неприятная, и исследование активности коры стало, после разведки месторождений воды, важнейшей задачей экспедиции.
Ближние датчики Вениамин проверил быстро. Местность неподалеку от жилого купола давно уже была изъезжена вдоль и поперек, выглажена гусеницами вездеходов и электрокаров. Крупные барханы пошли в дело, в основу пенобетона, и сейсмодатчики — тяжелые свинцово-серые цилиндры с длинным хлыстом антенны наверху — торчали прямо в скальном основания плато. Курорт, а не работа! Подогнать тележку электрокара к датчику, отъюстировать, снять показания, отправить тестовый импульс на базу, получить подтверждение — пять минут, и можно отправляться дальше.
Дальше стало труднее.
Электрокар натужно мял песок между барханами, жалуясь на нехватку сил, поэтому Решетов шел рядом. «Треть от тяжести земной!» — то ли уговаривал себя, то ли иронизировал он, загребая ногами. Ниже гравитация, говорите? А про усиленный вакуум-скафандр вы забыли? А про массивные баллоны с кислородом? Про модуль вторичной переработки, наконец… Если посчитать, сейчас Веня весил в полтора раза больше, чем на Земле. Проваливаясь с каждым шагом почти по колено, Вениамин взобрался на верхушку бархана и сел рядом с антенной сейсмодатчика. Бродячая дюна совсем засыпала его, оставив короткий полуметровый кончик. «Повезет кому-то — расчищать», — подумал Веня и задышал реже: регенератор за спиной натужно подрагивал, поглощая из воздуха внутри шлема влагу и углекислоту. «Еще и аккумуляторы, черт», — ругнулся Вениамин и достал тестер. Для проверки датчика, укрытого грунтом, требовалось ввести поправочные коэффициенты. На глубину залегания, на плотность окружающего песка… Рутина, быстрая только на первый взгляд. Прибор достаточно было закрепить на антенне, дальше все шло автоматически, но очень-очень неторопливо! Причем чем глубже был датчик, тем медленнее.
Веня не успел еще подключить тестер, как внизу дрогнуло, и широкий пласт песка с шипением поехал вниз, к основанию дюны. Потряхивает, да… Раскинув руки и ноги, Веня распластался на песчаной волне. Главное — держаться сверху. Засыплет — не выберешься. Дождавшись, когда песок успокоится, Вениамин встал и с досадой посмотрел на оставшийся далеко вверху хлыст антенны. Опять на верхотуру, да с этим ящиком на спине!
— База, база, — защелкал кнопками коммуникатора в поисках волны. Наушники откликнулись шипением и свистом. Марсотрясение — всегда перебои в связи. Повышенная ионизация атмосферы, статика от сухости и холода — ареодезики сказали бы больше. Радиомолчание. Долгое: часы, а иногда и сутки после толчка. Вот ведь угораздило!
Не беда. Десять километров от базы — пустяк, прямая видимость почти. С верхушки соседней дюны можно заметить солнечный блик на куполе.
Электрокар, опрокинутый набок, присыпанный кирпично-ржавой пылью, лежал шагах в пятидесяти в сторону солнца. Поглядывая на затертую монету звезды сквозь светофильтр шлема, Вениамин добрел до машины и опустился на колени — откапывать.
Низкий гул пронесся над пустыней, и вместе с ним все вокруг расплылось и размазалось. Руки, барханы, ребристое колесо электрокара потеряли на секунду резкость очертаний. От низкочастотного звука заныли зубы и потемнело в глазах. Потом Марс ударил Вениамина снизу, ударил так, что лязгнула челюсть. Поверхность под ногами заходила ходуном, колесо кара нырнуло куда-то вперед, и Решетов ухнул за ним, за потертой, в царапинах, грузовой платформой, а потом что-то стукнуло его сзади.
Очнулся Вениамин от жары и тишины. Звук работающего регенератора, который уши привычно не слышали, исчез, и это беззвучие неприятно ударило по нервам. Регенератор — это чистый воздух, это вода, это теплообмен и вентиляция скафандра. Без регенератора он проживет ровно столько, на сколько хватит кислорода в баллонах, если раньше не погибнет от перегрева. Вениамин глубоко вздохнул — и почувствовал запах. Резкий и душновато-приторный. Так же пахло на станции, когда засбоил станционный генератор и рабочее вещество вторичника стало разлагаться без притока энергии.
В тот раз на ремонт понадобилось три дня. Феликс срезал нормы потребления воды и, как он выразился, «закрутил гайки». При чем тут были гайки, Веня не понял, но хорошего в ситуации оказалось мало, а запашок запомнился навсегда как признак неудобства и аврала. С водой экспедиции вообще не очень повезло. При выгрузке одна из цистерн треснула, это заметили не сразу, и марсианское давление очень быстро съело четверть всех запасов. Ареологи искали, бурили пробные скважины, но ископаемых запасов так пока и не нашли.
Пару минут Вениамин лежал и мысленно ощупывал себя: переломы, ушибы? Похоже, он был цел. И даже избежал сотрясения мозга. Счастливчик… Исследовать скафандр Решетов не стал. Будь в нем заметный разрыв, Веня был бы уже мертв. Мелкие дыры и трещины в сочленениях костюм лечил сам.
Вениамин пошевелился, подвигал руками и сел. На ноги словно навалили что-то тяжелое, вроде мешков или плотных подушек.
— Бестолочь, — буркнул Вениамин и включил фонарь шлема.
Аккумуляторы оказались в порядке, и стало светло. Вениамин находился под поверхностью Марса, в маленькой пещерке, по пояс в красном железистом песке. Каменные стены над головой смыкались в круглый купол. Обернувшись, Веня увидел сзади такой же песок и такой же камень, но в сетке трещин.
Случилось, как он понял, вот что.
Марсотрясение раскололо плато, и его пещерка представляла собой каверну в стене получившейся трещины. В нее хлынули массы песка, увлекая за собой электрокар и вцепившегося в него Веню. Здесь ему повезло второй раз, от удара руки разжались, и Вениамин задержался в каверне. Вовремя полость подвернулась, и это стало уже третьей удачей.
— Вот оно, — пробормотал Веня, ощупывая бугристое дно каверны. Примерно там, где раньше лежали его ноги, камень закончился, руки провалились, и он ткнулся вниз щитком шлемофона. Видно, вся скала была пронизана пустотами, и сейчас Вениамин чувствовал, как движется под ладонями песок, утекая куда-то вниз. «Завалит!» — от этой мысли похолодела спина и защипало кончики пальцев. Веня замер, потом, ломаными движениями и стараясь не дышать, вытащил руки. Песок осел, заполнив новое место, сверху лениво съехала рыжая струйка — и остановилась в нескольких сантиметрах от Вениной головы. Тонкий, блескуче-рыжий, мелкий как пыль песок будто слабо шевелился в неверном свете головного фонаря. Он был так близко, перед самыми глазами, словно просочился сквозь пластик и вознамерился уже попасть в нос, и Вениамину безумно захотелось чихнуть.
— Это я попал! — и от звука собственного голоса Веня успокоился. Попал не попал, а посмотреть, что к чему, и постараться найти выход следовало. Каверна, где он находился, формой больше всего напоминала пузырек в куске пемзы. Когда-то неведомые процессы вспенили камень, поэтому пузырь был круглым, с идеально гладкими стенами. Но что-то пошло не так, и каверна получила грубый складчатый пол. Не будь этих складок, задержавших падение, Вениамин повторил бы судьбу электрокара, погребенного где-то внизу.
— Я везунчик, да? — спросил Веня у теней от фонаря. — Хороший мне попался пузырь?
Тени не ответили, продолжив свою погоню за лучом света. Только один кусочек черноты остался на месте, сделал вид, что он тут ни при чем. Отверстие с неровными краями, дыра в стене! Следствие недавнего толчка. Протянув руку, Веня взялся за край дыры и потянул на себя. Скала тонко кракнула и отдала новый кусок: плоский, сантиметра три толщиной, вытянутый пятиугольник. Чернота превратилась в отверстие, за которым что-то брезжило на пределе светочувствительности и щекотало взгляд.
— У-уф, — протянул Вениамин, глотнул горячего воздуха и сделал то, что настоятельно не рекомендовалось всеми уставами и инструкциями: крепко зажмурился, а потом освободил и откинул щиток шлема. Взвился короткий писк и потух, не в силах преодолеть рассеянную атмосферу. Это датчики герметичности забили тревогу, и в ту же секунду коммуникатор выплюнул в эфир экстренный вызов спасателей.
«Один, два, три», — считал Веня, а морозный воздух выхолаживал скафандр. «Четыре, пять, шесть», — давление в ушах и за глазными яблоками росло, щеки онемели от холода.
«… Десять!» — досчитал Вениамин и аккуратно закрыл щиток. Тут же умная автоматика заблокировала замок и стала накачивать осевший, съежившийся костюм кислородом. Спасать обитателя скафандра от пустоты.
— Ф-фу! — выдохнул Решетов и медленно, чтобы не пораниться смерзшимися ресницами, открыл глаза. «Получилось!» — радость смыла мгновенный страх. Этому финту его научил один из разведчиков, Иван. Способ вполне безопасный, если не запаниковать и не сломать случайно замок шлема.
Если верить коммуникатору, марсотрясение случилось часа два назад, значит, примерно столько же времени у него в запасе. Потом скафандр придется вентилировать заново. Кислорода навалом, часов на тридцать. Его откопают гораздо раньше. Нужно только потерпеть. Пока же можно осмотреться. Потом набегут спецы, а он вернется к модулям и программам, а под Марс попадет разве на экскурсию.
Стенка поддавалась легко, как первый осенний лед. Как всякий ребенок, в детстве Веня любил возиться в ноябрьских лужах, доставать оттуда жгучие ледяные осколки и смотреть сквозь них на солнце, как через иллюминатор, пока пальцы не немели от холода или вода не затекала в рукава… Почему-то Вениамин не захотел ломать стену одним ударом, а решил аккуратно разобрать ее.
Стопка сланцевых черепиц росла, и скоро открылся проход во тьму.
Будь дело на Земле, Вениамин сломал бы шею. Но одна третья — не единица, и он успел извернуться и упасть на руки, а не на голову. Пол в соседней каверне, такой надежный на вид, оказался ледяным. Сверху он был припорошен тонким слоем рыжей пыли, и это обмануло Решетова. Марсианские башмаки не рассчитаны на хождение по льду, и Веня заскользил, едва шагнув в проделанное отверстие.
Поднявшись и прочно встав на ноги, Веня перенастроил фонарь на рассеянный свет и оглядел новый пузырь: крупный, метров пятидесяти в диаметре, с гладкими стенами, которые косо, под отрицательным углом уходили вниз. Выходило, что общий объем пузыря много больше, и львиная доля его была наполнена чистым водяным льдом! Это казалось невероятным, но зачем врать встроенному в скафандр спектрографу?
На глаз высота купола составляла метра четыре. По зеркальной поверхности, в которой гротескно отражалась решетовская фигура в горбатом скафандре, подобно лишайникам, были раскиданы пятна снежной изморози. Свет фонаря, многократно отразившись от купола и стен, наполнил полость блеском мириад разноцветных искорок, так что зарябило в глазах. По видимым размерам и кривизне свода Вениамин прикинул запас воды. Получилось грандиозно. На годы вперед — и никакой экономии!
Феликс Багратионович Тмян, начальник экспедиции и академик, мерил конференц-зал из угла в угол, смешно подскакивая при каждом шаге. Как обычно в ответственный момент, Феликс Багратионович забыл включить систему активной адгезии, или попросту — магнитные башмаки.
Обоим наблюдавшим его метания смеяться не хотелось. С момента пропажи Решетова прошло уже двенадцать часов, но где именно его искать, на каком участке ломаного маршрута, было непонятно.
— Дельвиг, — Тмян остановился напротив Дельвига Корпу, главы ареодезической группы. — Ты точно проверил? Вдруг сигнал затерялся среди данных сейсмики?
— Сомнительно, Феликс, — Тмян и Корпу учились вместе и были на «ты». — Совсем другой канал. Но гипотетически, учитывая возможные сбои… Ищем.
— Ищите! — и Феликс Багратионович засеменил дальше. — А…
— Зонды запускаем каждые пятнадцать минут, — отрапортовал зам по общим вопросам и науке Отто Иванов. — Чаще невозможно. Поиск, смена кассет и зарядов, все это время. Результатов пока нет.
— У парня воздуха меньше чем на сутки, — сморщился Тмян и уселся в кресло, но тут же вскочил и продолжил беготню. — Что акустика? Кто-то обещал мне «услышать сердце воробья среди рева урагана»!
— Полностью забита паразитными шумами. Марсотрясение, Феликс Багратионович, сильнейшее за всю историю наблюдений. Трески, шорохи и скрипы. Кора до сих пор не успокоилась. Невозможно…
— Это с вашим-то, — всплеснул руками Тмян, — оборудованием?! Изыскивайте возможности, работайте.
Он остановился, и на мгновение из-за маски энергичного руководителя выглянул смертельно усталый и теряющий надежду человек.
— В атмосфере, до тропопаузы, висит пыль, спутники тоже не видят ничего. Но не мог же он пропасть бесследно!
— Сотня квадратных километров площади, Феликс, начиная с отметки 17, где Решетов последний раз вышел на связь, и в сторону дальнего периметра, к югу. Сейчас там Ребров и все, кого удалось снять с работ. Ходят. Ищут.
— Да. Давайте-ка посмотрим еще, — Тмян зашелестел пленкой, расправляя карту на столе. — И думаем, господа ученые, думаем!
Пузыри были одинаковыми на вид и отличались только размерами, но Вениамин, как заколдованный, переходил из зала в зал, не в силах остановиться. Плато изнутри оказалось напоено водой. Веня представил сотни шахт, и горы добытого льда, и зеркальные купола над сотнями гектаров живой зелени. «Потом мы разобьем сады, и пусть попробуют не зацвести!» — от перспективы кружилась голова и хотелось петь. Окруженный чудесами, Вениамин совсем забыл о времени. Неожиданно эйфория сменилась голодом и усталостью. «Сколько я здесь? И когда придет помощь?» — недовольно подумал он, защелкивая очередной раз щиток шлема, и достал коммуникатор.
Сутки. Именно столько бродил он под Марсом, позабыв все на свете! Тринадцать записей оказалось в логе связи, и все светились красным.
«Неисправность передатчика. Сообщение отправить не удалось», — значилось напротив каждого.
И еле заметная вмятина на коммуникаторе. Там, где антенна. Значит, сутки потеряны зря? Выходит, он бессмысленно, впустую ходил по залам и ждал? Гермодатчики исправно пищали, коммуникатор отправлял СОС, а сигнал не уходил? И никто на станции не знает, где он, Вениамин Решетов, молодой веселый парень, который так любит жизнь и которому осталось всего шесть часов?!
Это было обидно — умереть вот так, глупо, из-за сломанного передатчика. Погибнуть и не сообщить никому о найденных богатствах? Нет! Он должен бороться, он обязан сделать хоть что-то! Но что? Главное — не паниковать, вспомнил Вениамин. Так начиналась каждая глава в наставлении для разведчиков, что подарил ему Иван. Страх — первый враг.
Веня сел, где стоял, и заставил себя успокоиться. Первое, что надо сделать, — вернуться к засыпанному кару. А потом… И тут он вспомнил, что каждый раз, когда он пробивал новый проход, скафандр сообщал о резком повышении давления. Потом оно постепенно приходило в норму. Что это было? Вода, понял Решетов. Атмосфера внутри пузырей насыщена водяным паром; новый проход в стене — и давление гонит пары наружу. Просачиваясь сквозь песок, они рассеиваются в атмосфере. Значит, слой песка не так толст! Здесь не очень глубоко, и, если постараться, можно прокопаться наружу, где его давно ищут! Ведь его не могут не искать…
Добравшись до первого, расколотого трещиной пузыря, Решетов расширил проход и начал копать. Сначала он вдавливал песок просто вниз, до тех пор, пока руки не перестали проваливаться. Значит, грунт заполнил нижнюю полость, и на него уже можно опереться. Выстелив песок над трещиной сланцевыми черепицами, Веня стал гнать сыпучий грунт в соседнюю полость, освобождая место для нового песка, сверху. Легкие песчинки не торопясь плыли вниз, превращаясь из тонкой струйки в медленную речку под Вениными ногами. Скоро и черепичные плитки, и складчатый пол совсем скрылись, а купол стал так близок, что Вениамин не смог разогнуться. Теперь он сбросил пустой баллон и регенератор с тяжелой батареей. Они больше не пригодятся, а свет здесь, в земляном киселе, не нужен. Решетов нащупал ладонями край трещины, развернулся к нему лицом и бешено заработал ногами, загребая и втаптывая вниз песок. Вокруг рук и головы текли песок и пыль, Веня рванулся вверх и выиграл полметра высоты. Теперь скала была уже напротив его лица, значит, первый метр пути пройден! Раздавив нарастающий страх темноты, Решетов медленно-медленно пополз вверх, червем продавливая путь. «Одна треть! — крутилось в голове. — Песок падает не так быстро, как на Земле, хватает времени бросить вверх руки». Он толкался ногами и, пока песок тек сверху, подтягивался, цепляясь за излом скалы. Потом несколько секунд дышал, отдыхая. И снова, и снова, пядь за пядью.
— Что это, Дельвиг?
Корпу раскрыл глаза и заставил себя смотреть. Обычное фото с атмосферного зонда, неотличимое от десятков таких же, устилавших пол конференц-зала.
— Карта, Феликс, — ареодезист взял еще чашку кофе, прихлебнул горячее варево, скривился от боли в обожженном языке. — Дай-ка… Не понимаю, — он долго вглядывался, щурясь. Глаза не желали смотреть, глаза просили воды — промыть под веками. Глаза сильно и давно просили покоя. — Песок, Феликс, просто песок, как и на тех, — Корпу махнул рукой вбок.
— Тут пятно, Феликс, — тормошил его Тмян, — какая-то муть!
— Блик. Или брак? — Кусочек карты в самом деле вышел нерезко, размыто.
— Какие блики?! Все многократно компенсируется! — теперь шелестящую пленку перехватил Иванов. И тут же забегал пальцами по сенсорике экрана. — Так. С вероятностью шестьдесят два процента это аномальное уплотнение атмосферы. Скорее всего, если судить по спектру — водяные пары. Это же…
— Ребров!! — Тмян уже терзал коммуникатор. — В точку, — он схватил карту, — 16–32, срочно! Относительные координаты получишь по сети. Не успеваешь — сообщи, вышлем джет! Действуй!
Сил уже не осталось, руки казались налитыми чугуном, а на плечи как будто навалили десяток кислородных баллонов. Последние полчаса Вениамин не смог сдвинуться ни на сантиметр и только зря тратил воздух, ворочаясь в вязкой темноте. Давно закончилась скала, бывшая ориентиром голове и рукам. Поднялся ли он с тех пор вверх, Веня сказать не мог, как и не знал, сколько осталось до поверхности.
Что-то изменилось в окружающей тьме. Это зеленый огонек воздушного датчика сменился тревожным оранжевым. «Не повезло», — отметила часть сознания, которая не утонула в страхе смерти и еще могла наблюдать и анализировать. Остальной Решетов был полон оцепенелой апатией и беззвучной паникой. И агонизирующей надеждой, которая разгорелась вдруг снова, когда в тишине его могилы, наполненной раскаленным дыханием и набатом крови в ушах, возник новый звук.
Механический зверь стучал и двигался наверху.
— Я здесь! — забился Веня внутри скафандра, сжатого десятками тонн грунта. Задергался, сжигая последние глотки кислорода, но стараясь успеть рассказать: — Внизу есть вода…
Огонек стал красным, и Решетов не смог вдохнуть. Несколько минут он еще сопротивлялся удушью, потом жгучая боль разодрала ему грудь, и наступила темнота.
Когда Ребров ухватился за его вздернутую кверху ладонь, Вениамин был уже почти мертв.
Новые жилые корпуса поставили в пятидесяти километрах к северу, в надежной котловине, а сразу после них развернули спортивный купол с бассейном. Там постоянно были люди, большей частью со станции, но приезжали и с ближних секторов. Пару раз даже американцы залетали — подивиться. Проплыть два-три километра после трудового дня стало доброй традицией. По выходным на вышке развлекались прыгуны: выделывали такое, что чемпион последней Олимпиады съел бы от зависти плавки.
Решетов приходил поздно вечером. Нагрузки ему были пока запрещены, поэтому Вениамин просто ложился на воду и смотрел сквозь купол в близкое фиолетово-коричневое небо. Искусственная волна лениво качала его, попадая в такт таким же медленным мыслям. Потом он одевался и переходил в соседний, оранжерейный купол. Войлочная вишня прижилась и уже выпустила первые листочки. Веня устраивался рядом с деревцами и долго сидел, мечтая о будущих садах. Они обязательно вырастут, знал он, надо только немного подождать.
Каравелла легко скользила по водной глади. Наполнялись утренним бризом и беззвучно хлопали паруса с большими красными крестами. Матросы сновали по вантам. На капитанском мостике, приложив руку ко лбу и глядя вдаль, неподвижно стоял человек в причудливой шляпе и долгополом камзоле.
«О, ойнопа понтон!.. Хотя какая уж тут ойнопа, не Улисс все же, Колумб». Пилот Мэтью О'Брайен досадливо прищурился: слишком далека была красавица-каравелла, а любая оптика в деле изучения кораблей-призраков совершенно бесполезна. И все же зрелище было на редкость впечатляющим: аквамариновая морская пучина, белые паруса каравеллы и розово-красное марсианское небо, подернутое голубыми облаками. Вытерев слезящиеся от напряжения глаза и вздохнув, пилот щелкнул кнопкой фона.
— Это О'Брайен. Докладываю, кэп. Я в кратере Колумба. Температура грунта — минус пятьдесят градусов по Цельсию, радиационный фон в норме, давление — шесть миллибар и продолжает падать. В двадцати милях от меня замечен пылевой вихрь, в связи с чем ожидается временное помутнение и исчезновение миражей. В настоящий момент в пределах видимости имеется парусник, по-моему, это «Санта-Мария», потому что детали оснастки…
— Ближе к делу, Мэтью, детали оснастки меня совершенно не интересуют.
— Хорошо, кэп. Расстояние до миража порядка двух миль. Пробы грунта на северном склоне взяты, исследовательская программа запущена. Какие будут указания?
— Возвращайся на станцию, с пылевой бурей шутки плохи.
— Одну минуту, кэп, очень уж хочется поближе на Колумба глянуть!
— Не валяй дурака, Мэтью! Неужели тебя в детстве не водили в музей? Голограммы ничуть не хуже здешних картинок.
— Не скажите, капитан. Где вы видели голограммы по пятьдесят миль в диаметре?
— Ты же знаешь, Мэтью, что к настоящему Колумбу это не имеет никакого отношения. Всего лишь кристаллизация нашего представления о нем. В любом случае возвращайся, это приказ.
— Слушаюсь, кэп.
Мэтью нехотя развернул своего «осьминога», собираясь двинуться в сторону станции, когда увидел, что «Санта-Мария» изменила курс и постепенно приближается к нему.
«Черт! Как мне везет!» — Мэтью почувствовал, что от волнения у него вспотели ладони. До сих пор никому не удавалось подобраться к миражам ближе чем на полмили. Самым удачливым оказался разведчик из состава второй экспедиции Эркюль Легран — десять лет назад вблизи уступов Цербера. Позднее Легран шутя уверял, что у него и не было никакого желания подходить к гигантскому трехголовому псу, хоть и призраку, совсем близко.
Большинство миражей не обладали ни размахом, ни эффектностью того, что видел сейчас Мэтью. В основном это были ученые мужи — астрономы, угробившие жизнь на изучение марсианских каналов, бородатые естествоиспытатели, подвижники науки. Как правило, взору наблюдателя они представали, припав к окуляру телескопа или сидя перед монитором компьютера. Все они были глубоко безразличны Мэтью. Как-то он пытался присмотреться к бородатому Фламмариону, но тот уже через пять минут усыпил его своей флегматичностью.
Но тут другое дело — сам Христофор Колумб плывет прямиком к нему, гордому сыну Ирландии, Мэтью О'Брайену. С таким зрелищем могли бы поспорить разве что Медуза или Цербер. Не отказался бы Мэтью и от того, чтобы получше рассмотреть горящий Флегетон, побывать в Элизии, Утопии, долине Дао… Эх, да что там! Самое обидное, что он, Мэтью, будет видеть совсем не то, что видит капитан или приятель Мэтью, механик Дик. Если человек первый раз слышит о Медузе Горгоне, то его мираж будет тусклым и прозрачным. Напротив, если хорошо представить, как шевелятся змеи на ее голове, видение станет плотным, почти осязаемым. Колумб, нарисованный воображением Мэтью, был таким реальным, что казалось — сейчас помашет рукой, велит спустить шлюпку и пригласит пилота вместе плыть на поиски Америки. И, как назло, вся приборная доска уже покраснела от сигналов тревоги — вихрь, похоже, набрал силу.
Тем временем «Санта-Мария», поманив обманчивой близостью, вновь совершила маневр и пошла полным ветром, удаляясь от наступающего пылевого фронта. Мэтью это было только на руку: можно, не теряя из виду цель, двинуться в сторону станции, что он и поспешил сделать. Но «осьминоги» были скорее устойчивы, чем быстры. Вскоре стало ясно, что каравелла, поймав воображаемый ветер парусами, уходит в отрыв, а бешено кружащийся пылевой хаос неумолимо настигает пилота. Вот уже белые паруса подернулись дымкой и расплылись в мутной дали. Видимость резко упала. Мэтью врубил прожекторы на полную мощь, но сумел разглядеть только стену песка и пыли. Он сбросил скорость, надеясь, что самого худшего не случится и смерч не зашвырнет его на вершину семнадцатимильного Олимпа, но опоздал. Еще до тревожного сигнала эхолота он почувствовал, как грунт под «осьминогом» предательски осел и широкие задние колеса работают вхолостую. «Осьминога» повело назад, вбок, и он тяжело завалился не то в трещину, не то в провал, мгновенно появившийся на ровной поверхности кратера.
Мэтью пришел в себя от резкой боли в затылке. Кривясь, дотронулся до большой шишки на голове, но, убедившись, что крови нет, успокоился. Похоже, ударился о боковую стойку кабины. Взглянув на бортовой хронометр, он понял, что прошло больше часа с момента крушения. Наверху еще бушевала буря, и в трещине царил полумрак. Видимо, прожекторы вышли из строя при падении. Мэтью проверил, есть ли связь, — фон мертво молчал. Падение было таким внезапным, что Мэтью не успел испугаться. Но теперь, поняв, что крепко засел в этой дыре, он почувствовал, что во рту у него пересохло, а лоб, наоборот, покрылся испариной страха. И в то же время в сознании крутилась жалкая суетная мыслишка: «Что-то я не помню в кратере Колумба ничего подобного. Вот ты и прославился, Мэтью, вот и вошел в историю Марса. Теперь твоим именем наверняка назовут эту треклятую трещину. Посмертно. Трещина О'Брайена. А что, звучит! Нет, лучше Провал О'Брайена! Трещин на Марсе сколько угодно, а провалов раз-два и обчелся. Господи, хорошо, что я не успел жениться и детей у меня нет».
Но вот последний яростный порыв бури стих, запорошив напоследок обзорные камеры мельчайшей пылью. Над «осьминогом» медленно проступала желтизна полуденного марсианского неба. Мэтью наконец разглядел, куда угодил. Он провалился совсем не глубоко. Видимо, один из краев трещины начал осыпаться, и образовалась покатая площадка, в нижней части которой и распластался «осьминог», всеми своими колесами, манипуляторами и аварийными якорями вцепившийся в зыбкую почву. Почистив от песка и пыли наружные камеры, пилот смог оглядеться. Холодея от ужаса, Мэтью увидел зияющую в нескольких футах от марсохода отверстую пасть колодца — диаметром добрых два десятка метров. При мысли о его глубине Мэтью поперхнулся и закашлялся. Тут же ему показалось, что его ненадежное убежище слегка сползло вниз. Он замер. Боясь сделать лишнее движение, подобрал все якоря, включил двигатель и попытался осторожно сдвинуть машину с места. «Осьминог» подался было вперед, но песок под его колесами потоком тек вниз. В результате этих усилий марсоход еще на несколько дюймов приблизился к страшному зеву.
«Черт! — выругался Мэтью. — Черт! Черт! Что же делать!»
Любое резкое движение, продиктованное страхом и отчаянием, могло навсегда отправить его в местный Ад, Аид, Тартар или как его там… Надо было выбираться наружу. Этого Мэтью хотелось меньше всего. Если внутри «осьминога» кислорода достаточно, благо запасные баллоны входили в стандартную комплектацию, то в скафандре он может рассчитывать только на пять-шесть часов дыхания. Да и как надеть скафандр, когда от любого движения машина все ближе к колодцу. Можно, конечно, затаиться и ждать помощи. Мэтью представил, что к вечеру его найдут сидящим тише мыши в этой жалкой дыре, и решил выбираться. «Мэтью О'Брайен, вы готовы принести общее дело в жертву собственным амбициям!» — всплыл в памяти гнусавый выговор его летного инструктора. «Черт!» Может, и вправду он сейчас гробит «осьминога», пытаясь в тесноте кабины влезть в скафандр. Сидел бы и ждал, пока спасут.
Словно в ответ на его мысли, марсоход опять пополз вниз. Оставаться внутри стало опасно. Снова выпустив наружу все имеющиеся манипуляторы и якоря, чтобы хоть немного закрепиться на осыпающейся почве, Мэтью кое-как напялил скафандр и выбрался из кабины.
Он знал, что давно не выходил на связь и его уже должны искать. Но знал он и то, что воздуха на обратную дорогу пешим ходом ему не хватит, а связь, которую обеспечивал шлемофон скафандра, была местного радиуса действия. Оставалось надеяться, что его найдут раньше, чем он задохнется.
Держась края осыпи и стараясь двигаться плавно, чтобы не вызвать песчаную лавину, Мэтью бесконечно долго преодолевал те тридцать футов, которые отделяли его от поверхности. Наконец он почувствовал под ногами твердую почву и впервые за долгие годы упомянул имя Господа не всуе. Но надо торопиться, времени у него было мало. Не обращая внимания на «Санту-Марию», к которой уже успели присоединиться «Нинья» и «Пинта», и кляня коварство миражей, Мэтью двинулся к станции. Путь предстоял неблизкий.
Ему повезло и на этот раз. Он не замерз суровой марсианской ночью, не задохнулся, жадно вбирая легкими последние глотки кислорода, его скафандр не был разгерметизирован попаданием шального метеорита, смерчи и трещины больше не угрожали ему. Мэтью нашли, когда в баллоне за плечами было еще вдоволь живительного газа, когда он бодро шагал к станции, и день его еще не догорел.
— Ты не поверишь, Дик! Как только стал меня этот смерч нагонять, прямо подо мной разверзлась марсианская твердь, и услышал я глас небесный: «Мэтью! Здесь твое спасение, да наречется сей колодезь именем твоим».
— Может, ты еще скажешь, Мэт, что сам туда залез, а «осьминога» оставил, потому что решил прогуляться? — механик скептически усмехнулся. — И стало в гараже на одного осьмуху меньше.
— Я же говорил, что не поверишь. А ведь практически так все и было. И хватит брюзжать, что мне было делать — дожидаться, пока я вместе с ним в колодец съеду? Кто знает, возможно, он там до сих пор стоит.
— Везучий черт. Другого бы уж давно по кусочкам собирали, а этот еще байки травит. И ведь, правда, кэп уже что-то говорил про колодец О'Брайена.
— После такого только байки и остаются. Эх, видел бы ты, что там творилось! Ну чисто «Колодец и маятник»! — ирландец питал слабость к старой литературе (поговаривали даже, что вместо аудиозаписей в его личном багаже хранится настоящая бумажная книга какого-то Эдгара По). — Когда сверху так куролесит, поневоле сам в эту дыру запросишься.
— Мэтью! — послышался в динамике голос капитана. — Сколько времени тебе нужно, чтобы прийти в себя?
— Кэп! Я хоть сейчас готов! Я вообще чувствую себя как заново родившимся.
— Даю тебе час. И хватит заговаривать зубы механикам, приказываю отдыхать. Тебе еще машину вытаскивать.
День клонился к закату. Холодное солнце то и дело скрывалось за набегающими на него голубыми облаками. Над горизонтом уже показался щербатый Фобос. Заметно похолодало. Спасательная экспедиция спешно перевалила через склон кратера — с каждой минутой шансов вытащить «осьминога» оставалось все меньше. Обычно эти машины оснащались для одиночной работы и не имели оборудования, необходимого для вызволения такого крупного объекта из песчаного плена. Поэтому вытаскивать его из ловушки отправились сразу два больших тягача со станции, спешно подготовленные для такой миссии. Впрочем, у Мэтью было такое чувство, что все в глубине души уже смирились с потерей машины, а отправились главным образом поглядеть на вновь открытый колодец, который уже всерьез именовали провалом О'Брайена. Таких колодцев на Марсе до сих пор было известно всего лишь семь. Как они появились и по какой причине, не знал никто. Ровные отвесные края не исключали возможности искусственного происхождения, так хотелось думать Мэтью. Теперь один из них будет носить его имя. Пилот не без волнения вглядывался в знакомый ландшафт, боясь пропустить место, которое он запомнил по валуну, наполовину засыпанному пылью. Три парусника лениво курсировали вдалеке. Морская гладь была на редкость спокойна — ее не могли потревожить марсианские ветра, постоянно дующие весной.
Вдруг Мэтью понял, что, даже не всматриваясь мучительно в красную пыль кратера, он все равно не пропустил бы места своего пленения. Среди морских просторов зияла, подобно большой воронке, промоина в несколько десятков метров. «О, мне она что-то сильно напоминает… Точно, „Низвержение в Мальстрем“», — завороженно глядя на это видение, подумал Мэтью. Морские волны расступались на глазах, открывая взгляду обычный красный грунт. Воронка по мере приближения росла, и уже было видно, что вокруг черного ока колодца что-то движется, нарезая круг за кругом, то набирая скорость, то притормаживая. Очертания объекта еще издалека показались Мэтью до боли знакомыми.
— Кэп, вы это видите? Видите? Это же мой осьмуха! Но как такое может быть? Он же накрепко завяз там, внизу! Господи, кто его вытащил? Кто там, в кабине? Кэп, я вижу какую-то фигуру…
— Спокойно, Мэтью, — слышно было, как капитан усмехнулся. — Все-таки ты еще не оправился после того, что случилось. Я бы, конечно, взял вместо тебя кого-нибудь из второго сектора, но во втором сейчас никого.
— О чем вы, кэп? — в голосе Мэтью послышалось неподдельное удивление.
— Боже мой, Мэтью, не будь так наивен! Попробуй для разнообразия поглядеть на это через оптику.
Мэтью прильнул к окуляру оптического увеличителя… и не увидел ничего кроме красной пыли. Пыль поземкой вилась по краям провала, образовавшим почти правильный круг. Но кроме нее не было ни «осьминога», ни его следов на пыльном грунте.
«Какой же ты болван, Мэтью! Это был мираж! Персональный мираж Мэтью О'Брайена!» — пронеслось в сознании пилота. Пройдут годы, а маленький марсоход все так же продолжит кружить вокруг черной пасти колодца. Он останется, даже когда самого Мэтью уже не будет в живых. Пролетят века, и он изменится, потому что уже никто не вспомнит, как выглядел неуклюжий марсоход в начале третьего тысячелетия. «Черт побери, вот я и обрел бессмертие! — Мэтью рассмеялся. — Подумать только! Пока хоть один человек имеет под рукой карту, на которой нанесен кратер Колумба и отмечен провал О'Брайена, „отважного пилота, трагически погибшего в песках красной планеты“… Господи, о чем это я?! Конечно же, „благополучно выбравшегося из опаснейшей передряги“, я буду жить!» Мэтью знал, что отныне он будет жить, чувствуя, что прикоснулся к вечности. И еще он знал, что никто кроме него не увидит необычный для Марса мираж: крохотная фигурка человека в скафандре, стоящая на коленях в нескольких футах от бездны.
прошептал Мэтью строки забытого поэта, чей день догорел много лет назад, но чьи стихи пилот бережно хранил в памяти.
— Что вы говорите, Мэтью? Вечер близко? — голос капитана неожиданно ворвался в сладкие грезы. — Вас плохо слышно.
— Ничего, кэп, ничего. Давайте за дело, скоро стемнеет.
— Нет, не может быть! — прошипела Зухра, впившись взглядом в экран сканера. Увы — ошибки не было: на поверхности Марса однозначно находились люди.
— Зу, спокойно! Это наверняка не по нашей части, — хотелось бы мне и самому в это верить. Потому как если нет, то проблемы у нас только начинаются. Хотя, конечно, что за проблемы? Есть ли в Солярии хоть один человек, от исследователей солнечной короны на Меркурии до членов экспедиции к Седне, который бы не знал,
Все колонисты тоже покинули поверхность — это проверено. Копье Марса — орбитальный лифт — уже отстыковано от основания и после окончания активной фазы проекта пристыкуется вновь. Если основание устоит, понятно. Ну, не устоит — новое построим.
Так, может, ну их к черту тогда? Некоторые группы протестующих — полоумные экологисты, какие-то религиозные фанатики — обещали сделать все возможное, чтобы проект сорвался, и от них как раз можно ожидать чего угодно, в том числе — прорыва на планету, чтобы стать «живым щитом»… Но Егоров сказал, что плевать он хотел на эти щиты, его волнует только «Щит Марса»: а осознанное самоубийство разрешено, согласно закону двадцать девятого года об эвтаназии. И как тут ему не поверить?
А раз так, то это могут оказаться и не экстремисты. А просто какая-нибудь нелепая случайность…
Похоже, Зухра пришла к таким же выводам. И ответила на вызов.
— Не может быть, чтобы мы тоже были когда-то такими идиотами?!! — спрашивала потом Зу.
Ну да. Мы, конечно, были еще бо́льшими идиотами в их возрасте. Кроме нее одной, разумеется. Хотя…
…Последний день пребывания на Марсе в летней школе! Потом две недели пути домой — и каникулы кончились… Конечно, летняя школа — далеко не отдых, но кто из фанатов космоса упустит такую возможность? Между прочим, пришлось еще и на всесоюзной Олимпиаде в число призеров войти, чтобы попасть сюда!
Буквально все поначалу вызывало восторг: и марсианское притяжение, и цвет неба, меняющийся от фиолетового до красного в зависимости от времени суток и погоды, и купола баз… Но все хорошее когда-нибудь заканчивается, увы. Осталось только одно — Зарница. По сути та же Олимпиада, но действовать надо не только мозгами. Тем лучше! Кто же в четырнадцать лет от такого откажется…
Задание выглядело простым: подсветить лазером (приборы выдали всем) Деймос. Всего-навсего. Казалось бы — чего сложного? Попасть в него — не намного сложнее, чем с Земли — в Луну. Но… Попасть надо снизу, когда Дейм в зените или почти в зените. И выигрывает только тот, кто сделает это первым. А Деймос — вот именно сейчас — на обратной стороне планеты. И там — как назло — Великая Пылевая буря. Значит, светить надо из-за пределов атмосферы. Можно, конечно, и подождать — буря уляжется, а Деймос и сюда, в Богданов, придет — никуда не денется. Но первым при таком подходе станешь едва ли.
…Мы сразу пошли на снижение — времени миндальничать не было. Какое счастье, что самая жесткая посадка из всех, какие реально возможны на Марсе, не дотягивает и до пяти «же».
— Так, значит, они решили в «блинчики» поиграть? — на выражение лица Зу было страшно смотреть.
Угу. А чего это ты так нервничаешь, дорогая?
— Ну да. Такое парение на границе атмосферы… От плотных слоев их аппарат должен был отскочить, как плоский камень от поверхности воды. Раньше такой метод использовали при посадке грузов из Пояса на Землю — пока в этом еще была нужда…
Зу, на миг отвлекшись от управления челноком, метнула ледяной взгляд, и я замолчал на полуслове: уж, надо думать, физику процесса она знает не хуже меня.
— Но расчет оказался неверным — шлепнулись на поверхность. Родители на астероидах пашут, дети — сама понимаешь…
Последовал еще один мрачный взгляд.
…Конечно, на летней школе все победители профильных олимпиад и конкурсов, в том числе международных. Но среди любых звезд найдутся и свои сверхновые. Голубоглазая темноволосая Зухра, нахальством способная посрамить мальчишек на пару лет старше, а умом — чего уж тут скрывать — и кое-кого из преподавателей, не могла не оказаться в центре внимания. Вот просто — никак не могла! И эта копна волос, и полуулыбка, которой позавидовала бы Джоконда, и, главное, эти глаза, в которых легко читались одновременно бездонная самоуверенность и снисходительность к окружающим, и притом — искренняя веселость и доброжелательность… До сих пор не понимаю, как это все может сочетаться в одном человеке! В общем, вся мальчишечья часть летней школы даже не знала, чего им хочется больше: то ли победить, чтобы заслужить заинтересованный взгляд леди Зу, то ли одолеть наконец ее саму — в других-то конкурсах именно она с унылым однообразием и побеждала.
Всему персоналу марсианских баз, конечно, дали распоряжение оказывать школьникам содействие — в разумных пределах, понятно (впрочем, у них такое повторяется каждый год — привыкли уже). В течение ближайших нескольких часов нам было разрешено практически что угодно. Можно сесть на любой челнок или грузовик, самолет, наземный транспортер, орбитальный лифт… Вот именно Копьем и пожелала воспользоваться Зухра.
…Сели мы в пяти километрах от ребят. Их трое. Значит, взлететь вместе с ними уже не сможем: топлива на разгон не хватит. А чтобы упасть сюда за ними — и нами — с более высокой орбиты, не хватит уже времени. Связь со спасателями мы заблаговременно отключили: помочь нам сейчас все равно никто не в состоянии, а парить мозги выражением моральной поддержки они могут и друг другу. Ладно, придумаем что-нибудь… Уж Зу — точно придумает! Я знаю…
…Логично: орбитальный лифт, радикально перестроенный всего год назад, позволял подняться на стационарную орбиту за несколько часов. Вот на космовокзал мы и пришли. Вернее, пришла Зухра, а остальные — как бы просто так, случайно двинулись в том же направлении. Я? Ну да, и я тоже — как все (ну, не все, но третья часть мальчишек точно была тут). Что я — железный, что ли? Вот было бы смешно, если б Зу вовсе отказалась от соревнования, просто чтобы натянуть нос тем, кто внаглую топал за ней. С нее сталось бы…
В принципе по моим расчетам тоже выходило, что самая выгодная стратегия — подняться по Копью повыше, в район стационарной орбиты, где спутники можно «брать руками», и просто шагнуть в скафе за борт: уйти в самостоятельный полет, да еще придать себе какой-то — пусть небольшой — дополнительный импульс. Даже слабый толчок, направленный против орбитального движения, снизил бы орбиту, автоматически увеличив скорость. Тогда ты слегка — самую малость, — но обгонишь тех, кто с лифта спрыгивать не станет и просто дождется, пока Копье относительно Деймоса займет нужное положение.
…Мы встретили банду малолетних правонарушителей на полдороге к месту их посадки — или падения. Парень, похоже, сломал ногу, и теперь две спутницы попеременно несли его на руках — благо, марсианская гравитация это вполне позволяет. Да, скорее из взглядов, чем из разговоров ситуация прояснилась — шерше ля фам наоборот, не силен я во французском. Сажала их кораблик, собственно, одна из девиц, голубоглазая темненькая шатенка. Кого же она мне напоминает — Зу, как ты думаешь?..
Надо же, девушка — с характером: от моей помощи отказалась, парня посадила себе на загривок — руки, похоже, уже устали. Вторая девчонка, видимо, совсем выдохлась.
— Как звать-то? — спросила Зухра упрямицу своим фирменным тоном — снисходительным и поощряющим одновременно. Правильно: еще найдется, кому им выволочку устроить, а ссориться в нашей ситуации — последнее дело. Пока не сядем в челнок, по крайней мере.
— Элизия, — пропыхтела мадемуазель. Местная уроженка, значит: среди колонистов как раз популярны имена, связанные с ареографией. — Мы из Ада… Из Илиона, — поправилась она. Действительно — марсианка: Илион — это в Элладской впадине, ближе к южному полюсу, которую местные Адом прозвали (по-английски — созвучно получается). Там еще и гейзеры иногда прорываются, для рожденных на Марсе — та еще диковинка.
…Кажется, Зу готовилась сделать именно это! Она — и все сопровождающие, понятно, куда ж без нас — расселись в креслах на платформе. Это была прогулочная кабина: останавливалась через каждые сто — пятьсот километров, а при желании можно было даже выйти наружу: постоять, на космос полюбоваться. Уже за пределами атмосферы, разумеется.
Зухра со спокойной иронией посматривала на нас, но ничего не говорила. Потом вышла на внешнюю площадку — и позвала всех за собой. Типа, раз уж все равно вы здесь, будем знакомы. Зрелище рыжеватой громады Марса, как раз только что переставшей восприниматься как однозначный «низ», могло заворожить кого угодно… Кроме нас: у нас была своя Венера. Как Зу мне потом объяснила, ее имя на арабском обозначает как раз Венеру — планету, Утреннюю Звезду…
Когда мы пошли на старт, до начала катаклизма оставалось тринадцать с половиной минут. И у нас — никаких шансов дотянуть до орбитальной скорости! Я вздохнул:
— Надо было мне на орбите остаться. Покружился бы в скафе, пока ты сгоняла на поверхность — как раз могло хватить…
— …Чтобы, если б выпали те семь процентов вероятности, что атмосферный всплеск при детонации окажется чуть выше расчетного, ты сыграл в падающую звезду?! — отмахнулась Зухра. Да уж, детишечки… Задали вы нам задачку!
А напуганные детишечки — в лице Элизии — даже посмели спросить нас, что мы собираемся делать. И обратили наше внимание на явный недостаток топлива. Да что вы говорите, детишечки?! А то, что сейчас — через тринадцать с половиной минут — все северное полушарие Марса взлетит на воздух, вы тоже знаете небось? Что десятки миллионов тонн сверхчистой термоядерной взрывчатки, заложенные в насыщенных льдом пластах почвы, вот прям почти сейчас сдетонируют — вам неужто не сказали? Что того, кто окажется на поверхности, даже если серия чудовищных по силе тектонических толчков его не прикончит, через несколько минут накроет волна жуткой смеси воды, пара, атомарного кислорода и водорода, осколков льда и камня — вы были не в курсе?
А если знали это все, но тем не менее решили поиграться, то, может, не будете лезть с советами к Зухре Алексеевне Янсон, самому молодому действительному члену Академии наук, одному из авторов проекта «Щит Марса», на ваше счастье решившей понаблюдать за процессом с более близкого расстояния, чем все остальные?
Да, будем надеяться, что дражайшая Зухра Алексеевна действительно знает, что делает… Полной уверенности, конечно, быть не может. Чем умнее человек, тем больше глупость, до которой он может додуматься. В свое время она шкодничала почище вашего — еще тогда, когда вас, детишечки, на свете не было…
…Зу не стала долго мучить нас неловкостью. Она вообще-то любит быть в центре внимания. Скоро пошли шутки, анекдоты, споры… Спорила с нами Зухра обычно на тему истории. Мы-то историю воспринимали больше с позиции сегодняшнего дня. В учебниках, конечно, стараются поддерживать объективность, но их ведь тоже пишут уже наши современники. И действительно, так ли уж интересуются историей юные фанаты космоса?
А вот Зу, с узбекским дедом и русской бабушкой, латышской бабушкой и русским дедом, как раз всем этим интересовалась. Катаклизмы конца двадцатого — начала двадцать первого века серьезно затронули ее предков, из которых только латышская бабушка пережила Войну…
…Мы стремительно приближаемся к верхней точке нашей баллистической траектории. Детишечки позади только что не дрожат. Нет, хорохорятся, конечно: понимают, что мы сами вряд ли самоубийцами решили заделаться… Надеюсь — правильно понимают. Кажется, Зу уловила мое просыпающееся беспокойство: выражение ее лица стало обычным — иронично-снисходительно-доброжелательным. Ах ты, зараза!..
Разумеется, Зухра, как только мы вышли за пределы атмосферы, сбросила весь необязательный балласт. Даже радиационная защита отправилась вниз: мы все равно уже в скафах, так что без разницы. Крылья и прочие фрагменты планера, парашюты, пустые топливные баки, запасы продовольствия и воздуха… В общем, от челнока остались лишь кабина и двигатели. Но — увы… До орбитальной скорости мы все-таки не дотягиваем. И сильно.
…В общем, Зухра, одновременно рассказывая нам что-то — уже не помню, что именно, то ли из истории Древнего Хорезма, то ли прежней этнократической Латвии, — незаметно отошла к краю платформы, а потом быстрым движением открыла решетку барьера безопасности (на время Зарницы почти любой марсианский замок пропускал нас по первому требованию) и шагнула в бездну! Помахав нам напоследок ручкой и улыбнувшись — с вызовом таким. Позже я видел такую же улыбку — у Кристины Витольдовны, той самой латышской бабушки, партизанившей всю Войну (дважды Героя, между прочим). Ничего хорошего она у нее не означала. Наверное, именно с таким выражением лица она смотрела, как ядерный взрыв размалывает в труху таллиннский порт — и половину всего транспортного флота армии вторжения. Вот с этой-то специфической ухмылочкой Зухра, разведя руки в стороны, и ухнула с Копья в бездонную пропасть.
…У нас еще ничего не заметно, но на передаче с орбиты (трансляция, понятно, идет на всю Солярию — наверняка это будет самая популярная передача за всю историю вещания!) атмосфера планеты вдруг ощутимо «вспухла». Практически в тот же момент поверхность северного полушария Марса мгновенно — не как обычно в Великую бурю, а именно
Я скосил глаза: справа от приборной доски на стенке кабины красовалась карта преображенного Марса: океан Бореалис, залив Элизиум, Адское море… Ну — за почин, что называется!
…Ну да — целых полминуты мне потребовалось для того, чтобы сообразить: для того чтоб выйти на околомарсианскую орбиту, совсем не обязательно доезжать до уровня стационара. Можно спрыгнуть и раньше — только орбита окажется ярко выраженно эллиптической. Это даст скорость. Апоарий орбиты Зухры теперь соответствует высоте, с которой она навернулась, периарий же — почти чиркает по атмосфере. Единственная проблема — к тому времени, как она завершит оборот, Копье уже успеет, в соответствии с суточным вращением Марса, сместиться с того места, откуда Зу стартовала. Но я ни на секунду не усомнился, что уж она-то хорошо продумала, что будет делать дальше. Скорее всего, использует для коррекции орбиты запас кислорода в скафе: он ей в таком количестве все равно не понадобится, за все время Зу израсходует едва десятую его часть…
…Да, до орбиты мы, конечно, не дотянем. Но прямо перед нами черноту Вселенной разрезала белая вертикальная черта — тянущаяся от зенита почти до поверхности планеты! Да, до орбиты — не дотянем. А вот сесть на болтающийся без опоры хвост Копья Марса — можем попробовать! Правда, нужен точный расчет скорости, но тут Зу можно доверять. Только бы хватило топлива…
…Нет, похоже, не хватает. Правда — совсем чуть-чуть. Но — нет: на такой скорости нас размажет по Копью, как птицу по обшивке стартующего челнока. Еще бы чуть-чуть набрать высоты! Тогда скорость снизится…
Зу повернулась ко мне и подмигнула:
— А вот теперь — пошел вон!
Любит она такие шуточки…
…Все-таки фанаты космоса — народ нервный. Пришлось кое-кого придержать даже силой, чтоб не ломанулись за Зухрой. Толку-то все равно уже не было: она стартовала раньше, и она легче (девчонка, как-никак), значит, маневрировать ей, при равном запасе кислорода во всех скафах, проще. Даже без расчетов — ничуть не сомневаюсь, что она стартовала так рано, как только возможно, и попытка ускориться еще больше за счет снижения орбиты приведет только к реальному риску сгореть в атмосфере Марса.
…Удобно иметь дело с умниками и умницами: у тебя только еще начинает формироваться мысль, а они ее уже высказывают. Самому можно и не утруждаться!.. Перед тем как катапульта выбросила меня из челнока, Зу перевернула его «кверху брюхом» — а потолком, соответственно, к Марсу. Так что даже само мое катапультирование слегка подняло орбиту кораблика. И сразу же, как только я отдалился, заработали двигатели — ненадолго, но теперь их ресурса уже хватит! Отлично.
А моя задача — не из сложных. Тем более что как раз я-то точно знаю, что надо делать.
…Естественно, ребята все пересчитали… Увы, Зухра не ошиблась. Она вообще довольно редко ошибалась: с чего бы на этот раз? Да и тревогу никто не объявлял: мы ведь все равно под наблюдением. Если преподаватели не поднимают шума, значит, видят, что реальная опасность Зу не угрожает…
Встречу-ка ее, пожалуй. Как раз и остановка сейчас. Сойду — и спущусь на локалке на уровень, к которому ее вынесет после витка…
…Да не так все и трудно: просто поднимаешь орбиту до тех пор, пока скорость сближения с Копьем не снизится до приемлемой. На какой именно высоте это произойдет, не важно: орбитальный лифт тянется на тысячи километров. Слишком замедлился — снижаешь орбиту и ускоряешься. Рабочее тело — кислород (ну, дыхательная смесь) — не в дефиците… Просто наслаждаешься полетом, можно сказать.
Жаль, что Марс почти не видно: я как раз пересек терминатор и теперь летел над ночной стороной. Ночной, но не темной: пространство внизу подсвечивалось вспышками тысяч молний. Я прикинул их длину… Да уж!
Подо мной сейчас как раз простирался Элизиум, в честь которого нашу новую знакомую назвали, — вот только от Богданова и прочих здешних баз вряд ли уже что осталось. А в южном полушарии Адская впадина вполне оправдывает теперь свое название. Где-то там новорожденное море захлестывает дом Элизии… Стоп, мифологический Элизиум — это же типа Рая что-то? Ладно, все равно, значит, Лизоньке Ад — Эллада то есть — даже по имени для жительства никак не подходил. Ангелочку-то нашему…
…Разумеется, никакой ошибки с маневрированием Зухра не допустила и высадилась на Копье практически там же, откуда спрыгнула. Увидав меня, она вздрогнула, и впервые я увидел ее почти плачущей: по крайней мере, губы ее реально дрожали, а глаза влажно блестели.
— Ну?!! — почти прокричала Зу. И я понял, что она имеет в виду. Да, не такая уж ты и умная, как я погляжу.
— Все нормально, — я сделал успокаивающий жест руками. — Не волнуйся — никто не прыгнул следом. Удержал их кое-как, хотя и не без труда. А тебе бы стоило думать прежде, чем делать! Войди кто в атмосферу под острым углом — спасти бы вряд ли успели, — выговорил я ей, только сейчас поняв, что это все, от первого до последнего слова, святая правда! Действительно: если бы кто-нибудь, сгоряча сиганув с Копья, попытался бы резко снизиться, не проведя точнейший расчет перед этим, спасатели могли и не успеть. И последние минуты жизни торопыги не очень отличались бы от того, что испытывают жертвы ядерных ударов…
…Но вот и Копье!.. В последний раз я запустил движки скафа: скорость сближения снизилась до полусотни метров в секунду… Десяти… Трех… Когда до внешней наблюдательной площадки осталась всего пара метров, от стены отделилась человеческая фигура. Зухра поймала меня за руку, помогая остановиться. Обниматься в скафах — даже современных — неудобно. Но мы попробовали…
— Где молодежь? — спросил я, отдышавшись.
Зу ухмыльнулась:
— Кажется, кое-кому там надо выяснить отношения. Не стала им мешать.
Десять минут спустя мы наконец добрались до локальной базы — они на Копье через каждые сто километров идут. О боже! Душ! Буфет! Цивилизация!!!
Зу, расслабленно откинувшись в кресле напротив, с герметичной «чашкой» зеленого чая в руке, глянула на меня сквозь опущенные ресницы и неожиданно спросила:
— Слушай, а зачем ты тогда меня встретил, когда я обратно на Копье садилась?
Я пожал плечами:
— Ну, чтоб убедиться, что у тебя получится… Мало ли что.
— А что с того, если б не получилось? Ну промахнулась бы мимо Копья — что-то изменилось бы, что ли? Я и так выигрывала, а то, что меня пришлось бы спасателям выуживать с орбиты, так это такой щелчок по носу, которых у меня тогда был явный дефицит. То есть я, конечно, на самом деле только и делала, что думала о мальчишках, которые могли погибнуть по моей дурости, но ты-то об этом не знал!
Я усмехнулся:
— Именно что дефицит. Поэтому щелчок был бы весьма болезненным. Не помочь тебе было бы… — я постарался подобрать слова, — какой-то мелкой мстительностью. Смысл? Вольным — воля, спасенным — рай.
— В общем, ты меня пожалел. Потому на всякий случай был готов помочь. Доброта спасет мир, Ванечка. Как уже спасала неоднократно…
Я покачал головой — иногда Зу удавалось удивлять даже меня:
— Так ты решила посидеть на низкой орбите специально… на случай вроде этого?..
Она виновато улыбнулась:
— Ну должен же быть кто-то на подстраховке — как ты тогда на Копье… на всякий случай. Егорову же не объяснишь…
Раздался требовательный стук в дверь. Разумеется, это Лизонька. По моим расчетам, она должна была появиться еще полчаса назад. Знаю я этот тип…
Элизия, бледная, но решительная, посмотрела на Зу, потом на меня, опять на Зу и выпалила:
— Зухра… э-э-э… Алексеевна, спасибо!.. Я понимаю, как глупо все вышло…
— Перестань, дорогая, не стоит, — Зу оборвала ее жестом, мельком глянула на меня, улыбнулась и добавила: — Вот правда:
Невесомость изводит мозжечок неопределенностью.
Неопределенность отдает тошнотой.
Тошнота раздражает.
Раздражение сказывается на отношении к спутникам.
Вот вроде бы все логично и понятно, но постоянно хочется двинуть в ухо жизнерадостному доходяге Йозефу Брайману и плюнуть в спокойную физиономию солдафона «Пи Джи» Симпсона.
«Скорее бы уж на посадку», — в который раз повторяет про себя Боб Стравински и сглатывает очередную противотошнотную пилюлю. Ожидание томит.
— Заметили, что каждый раз они поминают бога? — Брайман весьма говорлив и порой думает вслух.
— Кто «они»? — любящий точность Симпсон жаждет пояснений.
— Те, кто с нами начинает разговаривать. Это началось еще на земной орбитальной станции, продолжилось в полете и не прекращается до сих пор. Могу поспорить, что даже русский пилот, что повезет нас в колонию, вздохнет «oh my god».
— Сюрприз… Я думал, что мы уже на все темы переговорили… Действительно не знаете? Хм… — усмехается Симпсон. — Присказка, дающая понять, что вы «чайник», который возомнил из себя эксперта. Астронавты так издеваются.
— Слово «god» не имеет отношения к богу, — поясняет Боб, видя непонимающее лицо гения. — Это аббревиатура, от «guy off department». Конечно, в выражении «парень из департамента» уместнее from, только off точнее передает аналогию с выкидышем.
— А, так это ругательство! — светлеет лицом Брайман. Видя, что ученый радуется своему маленькому открытию, Стравински понимающе улыбается — он тоже из породы умников, идущих по следу вечно ускользающей истины, и ему близка дотошность гения. Но, честно говоря, за время полета въедливость Браймана уже достала. Может быть, тошнота не от отсутствия веса?
— Скорее игра слов, — уточняет Боб, пожимая плечами, — вас никто не хочет оскорбить. По крайней мере намеренно.
— Как знать. — Голубые глаза капитана Симпсона холодны. Странный тип — по выражению его лица Стравински за четырнадцать месяцев так и не научился определять, когда тот шутит, а когда говорит всерьез. — Я воспринимаю это как «отвали, придурок» или «что с лоха взять».
— Английский, несмотря на Шекспира, довольно беден на изыски преображения слов, но иносказательность присутствует у всех языковых групп. Образуется, правда, она по разным правилам. Германские ветви сосредоточены на точности, что более подходит инженерии и военному делу, — бормочет, даже ни к кому конкретно не обращаясь, Брайман. Все ищет доказательства теории лингвотриггера.
Их странную группу создали чуть более года назад, а затем, практически без серьезной подготовки, послали на Марс. На удивление быстро все вопросы решались: управление полетами, скорее всего, боялось пропустить окно запуска. Так, прошли общий курс подготовки, как у туристов. И почему медкомиссия не забраковала?
Капитан Пол Джеффри Симпсон — военный историк, знаток тактических и стратегических выкладок, которого тем не менее трудно отнести к разряду типичных ученых. Скорее научный консультант, жизнь которого разделена на сектора, и каждый под определенным грифом секретности.
Впрочем, они все здесь нетипичные.
Йозеф Брайман — исследователь, обладающий впечатляющими познаниями в физике, химии, биологии, а также множестве других научных дисциплин. Ходячая энциклопедия. Признанный гений, хотя глубина его познаний уступает обширности. Но, как утверждает сам Йозеф, главное — умение объединять разрозненные факты.
И Боб Стравински — социолог, культуролог, антрополог.
Что между ними общего?
Скорее всего, то, что они подмахнули казавшееся вначале смешным соглашение о сотрудничестве при контактах землян с чужеродным разумом. «Братство бумажки». И в один не очень прекрасный момент труба наконец позвала, оторвав каждого от собственных исследований.
Умники — из тех, которые делают открытия на кончике пера, но вместе с тем относятся к категории естествоиспытателей. Поэтому их компания странна лишь на первый взгляд: приглядевшись, понимаешь, что спецгруппа — таран для взлома проблем.
Точнее, одной проблемы: марсианских дикарей.
Стравински закрывает глаза и вспоминает Центральную Африку, где его экспедиция пыталась найти следы хомо эректуса. Ах, эти чертовы мухи… И постоянные вечерние споры со стариной Страубе на тему генобиоза. Сам Боб собирал материал по зарождению обрядов, сравнивая повадки стай современных высших приматов с найденными следами примитивных культов на стоянках общих предков. Черт, было бы неплохо, если бы научные изыскания совершались с той же легкостью, с какой экспедицию нашел вертолет!
Разумеется, подпись на соглашении о сотрудничестве просто так не привела бы ученого за сотню миллионов километров от африканской саванны, но марсианский отдел департамента космических исследований всегда нанимал профессионалов, в том числе и в сфере убеждения.
— Вы хотя бы понимаете, что представляет марсианский климат для человека? — втолковывал ему представитель НАСА с безликой фамилией Джонсон. — Он даже температурно для нас малопригоден. Пределы существования организма от минус пятидесяти пяти до плюс ста двадцати по Цельсию. Но это пиковые отметки, долго организм не выдерживает… А на Марсе зимой температуры арктические и ниже. Летом, правда, до плюс семнадцати-двадцати доходит в оазисах экваториальной зоны…
С воздухом дела не лучше — состав почти земной, но соотношения газов иные. Бал правит не азот — углекислый газ, и предел допустимого для дыхания максимума превышен в три раза. Почти мгновенная потеря сознания и смерть. Кислорода, вместо нужных хотя бы десяти-двенадцати, имеется лишь один процент — примерно такая же удушающая смертельная картина.
Даже если каким-то чудом не умереть мгновенно — воды в удобной форме и пищи нет.
Казалось бы, вывод очевиден — автономное существование, без образования защищенных сред обитания, невозможно. А одичавшие земляне тем не менее — есть!
Но поразительно другое — дикари мыслят быстрее и продуктивнее неадаптированных землян, что необъяснимо с точки зрения физиологии!
«Ах, как это антинаучно!» — злорадно думал тогда Стравински, попивая холодный чай со льдом. Все перечисленные выкладки он не только знал, но и предъявлял в научной работе о пилотируемой космонавтике. Труд носил характер социологического исследования — как ограниченность сред и необходимых для жизни ресурсов влияет на структуру космической цивилизации. Выводы делались неутешительные: жесткая борьба за власть, уход от норм морали и собственности, упрощение религиозных и абстрактных культурных составляющих до примитивного уровня.
Проще говоря: человек — существо исключительно земное.
Собственно, именно из-за этой работы ему и предложили вступить в «комитет по встрече инопланетян».
И, здравствуйте, кто-то на Марсе антинаучно одичал. И грабил водяные караваны, идущие от полюса к экваториальной зоне. Хотелось сказать: «А я предупреждал!»
Согласие Боба на участие в экспедиции было получено после того, как антрополог узнал от Джонсона, кто именно одичал.
Советский Союз — удивительная держава. Просуществовав чуть менее семидесяти лет, она не только изменила мировую цивилизацию и заставляла удивляться многих, но и удивляет до сих пор. Социологов, к примеру.
Страна возникла на обломках патриархальной империи, разбитой разностью потенциалов мировоззрений. Но, несмотря на многовековую патриархальность, неожиданно возобладала коммунистическая идея, которая поставила молодое государство в антагонистическую позицию к остальным развитым странам и империям.
Любую другую социальную общность заклевали бы, но…
Противостояние продолжалось весь период существования Союза, а пропагандируемая им идея нового порядка не только не сгинула — расширилась на другие страны.
Так же стремительно, как страна Советов возникла, она исчезла. Без опустошительных гражданских войн, без раскола на удельные княжества — лишь входившие в ее состав республики стали автономными.
Противники радовались победе недолго: оказалось, что накопленный потенциал противодействия стал работать против них. Началась череда экономических кризисов. Попытки же окончательно разделаться с самым большим по территории государством на Земле ни к чему не привели. Социологические институты, уже давно собаку съевшие на идеологических войнах, только руками разводили — было нечто объединяющее у народов, проживающих в новой Российской Федерации.
«Учи русский язык, — говорил Бобу отец, еще помнящий дедов дом в пригороде Варшавы. — Поймешь образ мыслей этого народа. А он — парадоксален. Язык отражает смешанность в русском сознании культур Европы и Азии: есть в нем и санскрит, и тюркские корни, германские, латинские, греческие. Разнородное смысловое богатство речи определяет образ мыслей. Там, где правильно мыслящий тот же грек видит один выход из проблемы, русский находит пять или шесть лазеек. В синонимах все дело, в их количестве на каждое определение!»
Чем больше младший Стравински изучал русскую культуру, тем больше он убеждался в правоте отца. В России, неважно какого строя, шамкающий сгнившими зубами подвыпивший дворник мог рассуждать с копающимся в двигателе машины орнитологом о роли мировой литературы, а министр культуры считал за честь отплясывать гопак на дне рождения шестилетней дочери в банкетном зале Пушкинского музея. И примеры эти — в пределах нормы, не курьеза.
«Дикари!» — скажет любой цивилизованно мыслящий человек.
«Взгляните на то, что творят эти дикари», — ответит ему Стравински.
Русские никогда не могли стоять у конвейера — им становилось скучно. Они, даже косоглазые, не совсем азиаты. Если нужда работать и заставляла, то по трезвости рабочие выдвигали рацпредложения, «как енту хрень с полподвыверта обточить».
Но если дело касалось чего-то уникального и штучного, здесь с «дикарей» стоило брать пример, хотя следовало учитывать, что даже голубоглазые — они не совсем европейцы. «Что русскому хорошо, то немцу — смерть». И пример, обходясь без лишней рекламы, брали, поскольку в деле освоения космоса «советы» весьма преуспели.
Начало было положено соперничеством двух инженерных гениев, Королева и фон Брауна: каждый из них мечтал попасть на Марс. История космической гонки совпала с холодной войной. Американцы, постоянно проигрывая в сроках, поднапряглись и высадили человека на Луну. Победа оказалась пиррова — русские раньше конкурентов поняли, что делать на спутнике нечего. Американцы, наивно полагая, что и здесь они в фаворе, стали налаживать производство систем многоразового использования. Русские лишь усмехались — умыкнув еще на старте проекта у противников лекала, они посчитали, что космопланы просто не оправдывают себя: для их дорогого использования нет цели. Хотя все же один свой подобный корабль запустили — всего лишь для того, чтобы испытать отдельные узлы с компонентами да компьютер, автономно управляющий полетом. IBM-совместимое человечество предпочло не заметить наличия цифровых супертехнологий у «дикарей».
А зря — русские о Марсе не забывали.
«Как-то странно, — думал Стравински. — Мы не хотели замечать очевидных вещей. То, что в единственной стране мира есть профессия — архитектор космических поселений. То, что экипажи межпланетных кораблей „запускать“ в лабораторных условиях русские стали еще в конце шестидесятых годов двадцатого века. То, что приоритетом у них стала орбитальная космонавтика, а вместе с ней накапливался опыт орбитального строительства. А сколько типов межпланетных двигателей было испытано?
И с какой поразительной легкостью промышляющая добычей сырья страна построила „Леонтьева“, который доставил нас сюда… Технология литья корабля на орбите из вспененного полимерного бетона по надувной опалубке уже давно была ими отработана. Чего же мы удивляемся, что Советский Союз, еще до своего перерождения на Земле, колонией обосновался на Марсе!»
Тайная экспедиция, кто бы мог подумать! Фанатики, боящиеся огласки неудач…
«Коммунистическая угроза!» — кричат ныне НАСА и ЕСА. Обрадовались политики, найдя замену «зеленым человечкам».
«А мой отец предупреждал, — усмехается Боб Стравински, — что просто так все идейные из страны не исчезают! Да они же пели прямым текстом нам в уши, что на Марсе будут яблони цвести!»
Яблонь, правда, не наблюдалось.
Ассимилировавшиеся таинственным образом серп и молот — да.
Американские умники — еврей, англосакс и поляк, — надев скафандры «Орлан Э-3», ждут на орбитальной марсианской станции русского пилота, чтобы тот доставил их к взлому очередного научного орешка, скрывающего то, чего теоретически не может быть.
Почему пилот русский?
Потому что никто другой в пылевые бури не летает.
Почему русские скафандры?
Потому что в ложементы российского спускаемого аппарата другие не лезут.
Влезут ли в русскоязычную загадку англодумающие головы?
«Спасибо, папа, за совет! Я учил язык, но стал ли лучше оттого русских понимать?»
— Я не знал, что вы интересуетесь космическим сленгом, — голос Симпсона вывел Боба из задумчивости, заставив открыть глаза и пошевелиться. Тошнота вернулась.
«Чертов обратный кинетоз!» — мысленно выругался Стравински. Вроде бы на орбите Земли было не так худо, в полете притяжение создавало постоянное ускорение и торможение корабля. Вот только за год полета организм соскучился по нормальному ощущению веса и капризничал.
— Культурологические исследования, — ответил социолог, сглатывая слюну. По требованию врача с «Леонтьева» перед посадкой ученые очистили желудки и кишечники, но вырвать могло желчью, а разговор успокаивал — отвлекал от приготовленного на экстренный случай пакета. — Да и не только в них дело. Просто интересно, почему выход на орбиту называется «подскок», а в открытый космос — «надеть подгузник на свидание с Евой».
— Ну, «подгузник» — это скафандр, понятна аналогия… — Брайман от резкого движения рукой закрутился вокруг горизонтальной оси, ударился шлемом о датчик давления. — Ой! А при чем здесь Ева?
Стравински открывает рот и собирается объяснить, что ЕВА опять же аббревиатура, от extra-vehicular activity, обозначения внекорабельной деятельности, и вообще англоязычная иносказательность часто связана с сокращениями, поэтому к русскому случаю не имеет отношения. И странно, что Брайман всего этого не знает, при своей-то энциклопедичности… Но не успевает — люк открывается, в него просовывается девичья голова с короткой мальчишеской стрижкой.
— Хэллоу, мальчики! Все готовы упасть на Марс?
Удивленное молчание — никто не ожидал, что пилотом окажется женщина, весьма симпатичная при всем прочем. Или годовое воздержание так влияет?
Тошнота у Стравински неожиданно исчезает, уголки губ Симпсона растягиваются в улыбке, а Йозеф чисто инстинктивно хочет поправить прическу, но перчатка натыкается на забрало.
— Вы Ева? — глупо спрашивает гений.
— Нет, — смеется девушка, указывая на именную нашивку. — Пилот второго класса Синицына.
— У вас даже фамилия порхающая! Так почему падать? — Брайман протискивается в люк первым, стараясь не отставать от особы противоположного пола.
«Йози даже флиртует вопросами!» — проносится у Боба ревнивая мысль.
— Потому что в бурю мы лететь не сможем, — поясняет очаровательный пилот. — Будем управляемо падать.
«О дьявол, рано расслабились!» — тошнота вернулась к Стравински резко, так, что пришлось часто и глубоко задышать. Капельки пота стали отделяться от кожи и шариками уноситься к щелям приемника воздухообмена. Скорее всего, его пыхтение слышно далеко, потому что Синицына добавляет:
— Волноваться не стоит, это моя пятнадцатая посадка на «прыгунке». Впрочем, в космосе всегда и везде есть риск, так что все относительно. Скафандры уже на вас, поэтому, my god, можете без стеснений опробовать фекальный дренаж.
«Уела, хоть и грубовато!» — мысленно хлопает в ладоши Стравински. Остальные члены экспедиции, по всей видимости, думают в том же ключе, поскольку дальнейший путь по станции и размещение в спускаемом аппарате происходит молча. Но, может быть, Брайман молится, позабыв на всякий случай атеистические взгляды. А Симпсон, должно быть, мурлычет для куража похабную строевую песню, которую любил напевать в моменты задумчивости. Как же там? «Расскажу-ка вам, ребята, как я в армии служил. За оградкой ждут девчата — я тайком с ними дружил…» Типа того. Сам Боб отчего-то верит, что у пилота в пятнадцатый раз все получится не хуже предыдущих — ее движения выверены, на лице спокойная сосредоточенность.
«Управляемое падение, мать же их!»
Таблетка все-таки подействовала — больше не тошнит. Вместо спазмов появляется лихорадочный мандраж.
Теорию лингвотриггера Стравински прорабатывал уже давно, и экспедиция являлась хорошим способом для ее подтверждения. Раньше на руках у социолога накапливались разрозненные данные, и выводы по ним получались не слишком очевидные. Стравински пытался доказать, что только индоевропейцы могли создавать прогрессивные социальные формы, то, что ныне называется современной цивилизацией, в частности империи, а первопричиной находил протоязык, лежащий в основе современных евразийских языков. Русский же среди них был уникальным, поскольку объединял в себе множество ветвей из двух стран света. В качестве доказательства Стравински приводил примеры достижения народа, повторить которые с той же результативностью иным было бы трудно.
Русофильство коллеги поначалу восприняли в штыки. Симпсон свято верил в богоизбранность нордических предков, Брайман загибал пальцы, ведя счет родов семитов от Адама. Польские корни Бобу поминались не раз, хотя он призывал товарищей отбросить национальные предрассудки и рассматривать факты.
— А Египет, а майя с ацтеками, а тихоокеанские культуры! — Брайман оставался неумолим.
— И где они сейчас? — спокойно парировал Стравински. — Я и не утверждаю, что есть нечто несвойственное всему человечеству, я говорю о качестве. Вот вас гением признают, но не инопланетянином же. Так взгляните на статистику!
За четырнадцать месяцев члены экспедиции прошерстили достаточно исторического материала и в конце концов согласились, в качестве рабочей гипотезы, что таинственным фактором ассимиляции мог послужить язык, образ мыслей и общий культурный багаж советских колонистов, но механизм приспособления следовало рассматривать непосредственно в контакте с дикарями.
А может быть, перспектива Нобелевской премии мутила кристальность мыслей?
Обидно разбиться всем планам и изысканиям вместе со спускаемым аппаратом…
Пилот Синицына в третий раз проводила тесты систем, одновременно комментируя свои действия, ведя диалог с диспетчерами на станции, Марсе и «Леонтьеве». Боб посмотрел в иллюминатор на планету под ногами.
«А ведь Марс не красный — глинисто-серый, с вкраплениями бурого, — пронеслась мысль, и вспомнился инструктаж, где пояснялось, что цвет обусловлен обилием в породах железа и его окислов. Ржавая планета. Лишнее доказательство былого обилия кислорода. — Да и атмосфера голубая… А вон внизу пятно огромного облака, клубится, как кипит. Это и есть сезонная пылевая буря. Нам туда! Сейчас покатаемся на большом аттракционе…»
— Господа, — в наушниках щелкнуло, и раздался голос пилота, вместе с предстартовым отсчетом: включился канал общей связи, — все готово к посадке, системы работают в штатном режиме, телеметрия в норме. Поскольку спуск сопровождается значительными перегрузками, а ваши организмы не тренированы должным образом, то путь до поверхности вы проделаете в бессознательном состоянии. К скафандрам прилагается дополнительный медицинский модуль, который будет следить за состоянием организма и вводить своевременно необходимые препараты. Сейчас произойдет инъекция гипнотика и релаксанта — не волнуйтесь. Пока язык ворочается — пожелайте нам удачи.
«Прямо как стюардесса на авиалайнере, — усмехается Боб, чуть вздрогнув от укола. — Повторяет то, что известно заранее. Следование правилам. Забыла сказать, где тут запасной выход… Вот только пожелание удачи — прописано ли инструкцией? Русская…»
Сознание плывет, веки наливаются тяжестью, и Боб проваливается в темную ватную негу. Падает, падает, падает… Неуправляемо, поскольку не успевает пожелать удачи.
«Профессор, профессор Стравински…» — чей-то голос зовет его издалека, и хочется поправить — доктор наук, но ватные оковы плотно удерживают сознание в темной глубине. Боль начинает прорезаться через онемение, звуки становятся отчетливы, ощущения возвращаются в одеревеневшее тело.
Боб открывает глаза.
Чья-то фигура в красном от пыли скафандре с большим прозрачным лицевым щитком склонилась над антропологом, проделывает манипуляции с медицинским блоком. Инъекции следуют одна за другой: сознание быстро проясняется, но чувство, что Стравински кто-то долго и методично избивал, остается.
— Я в порядке, — хрипит Боб. Хотел спросить, но вышло как утверждение.
— Хорошо! — раздается мужской голос в наушниках. — Добро пожаловать на Марс!
Окончательно Стравински приходит в себя уже на борту мобилбейза — гигантского передвижного транспорта, размерами и формами напоминающего карьерный самосвал. Рядом с ним в отсеке находятся остальные члены экспедиции, а также субъект, представившийся шерифом, Джеймс Делейни.
— Прошу прощения, что вам приходится вот так сразу приступить к работе, — хрустящим, как песок под тяжелыми ботинками, голосом вещает тот, — но время не ждет. По прогнозам, буря закончится часов через сорок, и «колхозник» уйдет с нашей базы.
— «Колхозник»? — переспрашивает Симпсон.
— Объект вашего исследования, который пережидает местный самум, — саркастически щерится шериф.
— Дикарь? Мы назвали объекты «dead» — мертвые, — похоже, что «Пи Джи» лучше других перенес посадку и уже вполне оклемался. Боб видел мельком Синицыну — заплывшие кровью белки глаз, красные «оспины» лопнувших сосудов на лице… и, хоть усталая, но беззаботная улыбка. Боб познал разницу между своим недомоганием и ее, впечатлился, но Симпсон выглядит бодро — видимо, сказалась военная подготовка.
— Поверьте мне, — шериф сунул между мощными челюстями электронную сигарету, — они живее всех живых. Даже чересчур. Мы против них как малые дети, и это прежде всего меня беспокоит. Можете называть их как угодно, можете какие угодно делать научные выводы и исследования, но только после того, как решите задачу противодействия более умным существам.
— Умным? — цепляется за слово Симпсон.
— Сообразительным, наглым, предприимчивым… — пожимает плечами Делейни. — Мне без разницы термины. Представьте себе, что вы трое — слепые выпускники начальной школы против меня настоящего, поймете ощущения. Мы не можем чувствовать себя в безопасности до тех пор, пока не придумаем противодействия, изоляции или уничтожения «колхозников». Они могут взламывать коды, обходить зоны карантина, проникать через любую защиту, приходить на базу и брать что угодно — чертов коммунизм! У них нет понятия о частной собственности, нет границ! Могут грабить караваны, безнаказанно убивать людей, перепрограммировать или переделывать роботов… Они могут делать все, что посчитают нужным, а мы не можем сделать ничего! Только плюнуть на Марс и улететь! Но поймите, это не выход, поскольку верю: тогда ублюдки придумают способ, как пробраться на Землю. Мы здесь постольку, поскольку ваши «мертвые» позволяют нам находиться на планете — используют как дойную корову.
В отсеке повисает молчание, становятся слышны удары песчинок по обшивке и гул двигателей, вращающих шестиметровые колеса мобилбейза.
— Я так понимаю, что если адаптация не мутационная, то технологическая, — подал голос Брайман.
— Да. Я тут захватил образцы их изделий, можете оценить. — Шериф открыл пластиковый контейнер, лежащий на полу отсека, и начал доставать из него предметы. — Вот «колхозный скафандр», — указал Делейни на две жестяные банки из-под компота, наполненные густой субстанцией. — Дикари обмазываются этой дрянью, и она на морозе густеет, превращаясь в упругую непроницаемую оболочку…
— А температура внутри?
— Одежда на дикарях с ватной прослойкой. Вата структурно похожа на полимерный бетон космических кораблей, только гибкая. Коэффициент теплопотерь у нее стремится к нулю. У меня, к сожалению, образца нет. Но есть дыхательный аппарат.
Из контейнера появляется клубок из трубок, бутылок, контейнеров, сплетенных в непонятную на первый взгляд систему.
— Не знаю, как назвать… По сути же, изделие — синтезатор и преобразователь газовых смесей. — Шериф пыхтит эрзац-сигаретой и пинает клубок у ног. — А по совместительству и средство для балдежа.
— Самогонный аппарат?
— Самогонный аппарат, да, но балдеж «колхозники» ловят от аргона: повышают давление до двух десятых мегапаскалей. А перегоняют газы. Вообще конструкций встречал множество, как и способов получения кислорода. Нагревают калийную соль: из ее десяти граммов получается литр кислорода. Из грунтовой окалины выделяют — им еще и железо достается. Да и просто расщепляют углекислый атмосферный газ на углерод и кислород. С водой придумывают похожие фокусы. Едят же непонятно что — какие-то мхи и грибы в пещерах выращивают…
— Поразительно, — восхищается Брайман, — все дикари превосходные химики!
— Поразительно то, что все свои приспособления они могут собирать из подручного материала. Если наши инструменты промышленного изготовления, то у них все сплошь кустарного. Понимаете? Каждый дикарь — и инженер, и физик, и химик, и, мать их, слесарь в одном флаконе!
Стравински уже вполне пришел в себя, чтобы вставить реплику:
— В Советском Союзе система образования отличалась обширностью и разноплановостью. У нас готовили узких профильных специалистов, а у них, напротив, ценились спецы широкого профиля.
— В таком случае здесь этот принцип должен быть доведен до совершенства, — задумчиво бормочет Брайман.
— А что по поводу оружия «мертвых»? — переводит разговор на интересную для себя тему Симпсон.
Шериф вздыхает и достает из контейнера предмет, внешне походящий на мясорубку.
— Это пулемет дикарей. От наружной рукояти внутри через хитрый привод вращается ротор, сверху в воронку засыпается гравий… Скорость снарядов достигает на выбросе около пятисот метров в секунду, а плотность — около пятидесяти в секунду.
Капитан удивленно присвистывает и рассматривает внимательнее «мясорубку». Хотя что там разглядывать? Конструкция довольно примитивная…
Коллеги, как дети в Рождество у елки с подарками, возятся с поделками «мертвых» у контейнера, а Боб решает вздремнуть — в его обязанности входит непосредственный контакт, поэтому нужно быть отдохнувшим. Тем более, после наглядно продемонстрированной технической грамотности объектов исследования.
Последующие тридцать часов Стравински только и делает, что пьет, ест, спит — он старается не думать про дикарей. Нужно иметь непредвзятый взгляд на вещи.
А затем мобилбейз прибывает на базу.
Шлюзование, быстрый медицинский осмотр.
Шериф находит Боба и торопит:
— Профессор, надо спешить, времени мало. Буря уже закончилась, как только пыль осядет — дикарь уйдет. Не факт, что мирно…
И сует жестяную баночку.
— Я доктор наук… Что это?
— Ментоловая мазь.
— Для чего?
— Вы трупы в стадии активного разложения препарировали? Нет? От них такой же запах, как от нашего «мертвого». Гы-гы, — смеется Делейни, — только сейчас понял, что данное вами прозвище актуально.
Стравински прячет баночку с мазью в карман — полоски ментола под носом при контакте могут помешать. Стоит вообще исключить всю инородность. Он просит у шерифа принести банки с «колхозным скафандром» и мажет свой голубой комбинезон похожей на плавленый гудрон смесью. Немного подумав, грязными руками оставляет следы и на лице. Возможно, что его вид у дикаря вызовет иронию или смех, главное, что не отторжение чужеродностью.
Кроме «мертвого» в кают-компании никого нет.
Из-за закрытой двери слышится хриплое пение. Стравински прислушивается к словам:
Ай, солнце, свет-бирюса, схоронил в позату лету.
Ай, домовинку да тесал, сбоку зарубал, по кому нету.
Полотенце под шеломок да причелинки кружевны свесил.
Ай, на погост на себе нес, место выбирал — весело глазу.
Ставил супротив, да на свой рост, вдвое высоко — углядишь сразу.
Ты ба обожди ба покадо тут — ма-аво часу…[2]
«Ну, с богом!» — думает антрополог и входит в помещение.
На диване, подложив под голову видавший виды рюкзак, лежит бородатый мужчина неопределенного возраста в неопределенного вида одежде — какая-то смесь восточного халата и стеганого пальто с капюшоном. На столике перед ним несколько пустых бутылок и россыпь пищевых пакетиков с тубами.
Завидев вошедшего, дикарь приветливо улыбается, показывая пару оставшихся спереди зубов, и привстает с ложа.
— А, гости в дом — печаль вон! Ну, проходь, человече, седай, компанию составляй. Чой-то рожа незнакома… Давай здоровкаться! Меня Морозом кличуть.
— Я Боб. Боб Стравински.
— Ну, Буба, сам в буфете поищи, чего осталося, но сумлеваюсь, что шибко много — долгонько здеся зад плющу. А чо наруже — не в курсах?
— Да буря почти закончилась, пыль садится…
— Ну, стал быть, скоро в путь — загостился у буржуев. Вот лыжи навострю и айдахом по буерахам. А то, зырю, уж рожи кривят — надоел им хуже камней почечных. Передавай Женьке Делену, шо Мороз прощевался по-человечьи…
Стравински, конечно, некий запашок от дикаря ощущает, но не так тот отвратителен, как помянутый шериф Делейни описывал. Скорее всего, за время непогоды Мороз помылся здесь в раковине, почистился.
— Мороз, прошу прощения, можно с вами пообщаться?
— Со мной-то? Чего бы не?
— Я исследую русскую культуру: как она влияет на выживание. Вы бы могли мне помочь в исследовании?
— Следак, стал быть? А чо же не помочь, ежели просишь по-хорошему. Долго? А то мене ишо на зимовье чапать.
— Не очень долго. Ну, так, поговорим немного.
— Давай. О бабах?
Стравински смеется:
— Да хоть и о бабах… Был у меня приятель в университете, все мечтал себе найти русскую жену. Сам он — итальянец. Я у него спрашиваю: «Почему именно русскую?»
— Ага, и я фигею — своих, чо ль, бабцов нема?
— Ну, так он и говорит, что русские женщины — самые покладистые и сообразительные жены в мире. Это так?
— Не без того — нычки находють с полплёва, посему надыть делать ишо обманки.
— Нычки?
— Ага, затарки. Шоб всегда быть.
— Э-э, кем или где быть? Сорри…
— На коне и с прикупом, дурила.
— На Марсе есть кони?
— Ихнего брата где токма нетути…
— Понятно, оборот речи… Я так понял, что мужчины должны быть сообразительнее женщин?
Мороз неопределенно вскидывает бровь и бурчит:
— На каждую болту найдется и закрутка…
Стравински понимает, что тема женщин на Мороза навевает печаль, следовательно, надо с нее плавно соскальзывать. Оглядывается, замечает в кают-компании стол для пинг-понга.
— А что, Мороз, любишь спорить на сообразительность?
— На слабо?
— Да.
— Чо ставить буш?
Стравински лезет в карман, достает баночку ментоловой мази. Мороз ее открывает, нюхает, улыбается:
— Годица. Гадай.
Антрополог берет коробку с шариками и достает два.
— Можешь поставить шарики один на другой и на стол?
— Легко!
— Ну-ка?
Мороз взмахивает рукой, припечатывает широкой ладонью один из шариков, сминая его, кладет получившуюся плюшку на стол, а сверху ставит второй шарик.
— Нет, это не честно! — возмущается Боб. — Уговора портить шарики не было!
Мороз вдыхает и горестно мотает головой, мол, как ребенок его оппонент, право слово. Берет еще один шарик, сморкается себе в ладонь и соплями приклеивает шарики друг к другу и к столу. Улыбаясь, вытирает ладонь, убирает мазь себе в рюкзак, спрашивает:
— По чесноку?
— Да.
— Теперя обратно. Отгадаешь — дам спирту хлебануть.
— У тебя есть?
— Затарки… Так, слухай сюды. Короче: две канители сидели и ели. Смекаешь? Если б они имели, шо ели, то не бывать им теми, хто они есть на самом деле.
— Э-э, можно еще раз?
— Охохоиньки, с таким озираловом не понять мене, как ты ишо не стал внезапным батей. Тормоз ты, буржуй, как есть — спирту не дам. Бабы это, яйца едят.
— Чьи яйца?
Мороз глубоко вздыхает и кричит в сторону двери:
— Это ваш окончательно смекалистый следак? О бабах говорили, шары в руках вертели? И де, Бубень, твова логика?
За следующие несколько часов произошло три важных события.
Во-первых, антрополог и дикарь сдружились настолько, что все-таки спирту хлебанули.
Во-вторых, Боб пришел к выводу, что он не только не профессор, но и докторских степеней недостоин, поскольку Мороз мыслил и быстрее ученого, и более нестандартно, а это давало совершенно неожиданные и неочевидные решения для любых задач.
В-третьих, дикарь заявил, что Буба, хоть и буржуй, и тормоз порядочный, но свой парень, поэтому он готов взять того с собой на зимовку, а кореша возражать не будут, поскольку Морозу они не указ.
Труднее оказалось уговорить «корешей» Стравински.
— Вы понимаете, что поддержки не будет? — спрашивал его Джеймс Делейни.
— Вы понимаете, что, возможно, идете на верную смерть? — вторил ему капитан Симпсон.
— Вы понимаете, что «зимовка» — это триста солов, почти земной год? — взывал к разуму Брайман.
— А вы понимаете, что шанса упустить нельзя — мы теориями ничего не докажем! Можно понять дикарей лишь изнутри! Я ведь антрополог!
В конце концов Боб уговорил шерифа дать кустарные поделки «колхозников» ему в эксплуатацию и вышел в еще земном скафандре за пределы базы, где его поджидал Мороз. Оказалось, что дикарь про лыжи не шутил: он стоял и намазывал металлические полозья густой смазкой…
—
—
—
Все мальчишки одинаковы.
Артем Быстров еще достаточно помнил свое детство, чтобы утверждать: Рума ушел из-под купола специально.
Хотел что-то посмотреть или найти: надел маску-фильтр с запасом кислорода, никому ничего не сказал… А охрана, как всегда, слишком много пялится в видеофоны… пацан просто прошмыгнул мимо и был таков.
Худенький большеголовый мальчик с темными больными глазами… Артем тряхнул головой, прогоняя видение. Не время думать об этом. Он не знает, как выглядит Рума, но это неважно. Надо спасать ребенка.
— Я тоже поеду. — Он встал, потом растерянно наклонился к планшету, чтобы руки попали в поле зрения визора. — Извините, коллеги, не могу. Не могу ничего обсуждать, пока мальчишка бродит где-то по пустыне.
— Ты уверен? — спросил Якимов. Остальные молчали.
— Конечно. Наташа, — он повернулся к сидевшей по правую руку изящной женщине — секретарю, ассистенту, помощнику, да всему на свете, особенно после того, что случилось с его семьей. — На всякий случай: файлы, все данные по генератору продублированы пластиковыми копиями, они в сейфе. Мой пароль для планшета ты знаешь. Вот, наверное, и все.
Женщина качнула головой, украшенной тяжелым пучком волос:
— Удачи. И… берегите себя, Артем Сергеевич.
— Постараюсь, спасибо. Но, боюсь, что не в первую очередь. — Артем подошел к стенной панели, достал куртку. — Прежде всего — все-таки дети…
— Что-то мне не нравятся твои разговоры, — грубовато вмешался Якимов. — Ты на квадроцикле? Тогда я еду с тобой.
— Хорошо, Дим, — он хотел сказать: «Не ожидал», но смолчал.
У дежурного по НПО они взяли маски и ключи от служебного вездехода, отметились на выезде. За пределами купола небо было по-настоящему марсианским: густо-оранжевым, белесо-желтым вокруг солнца, с темными грязными тучами на линии горизонта.
— Куда? — спросил севший за руль Якимов.
— Думаю… думаю, что к развалинам.
— Так далеко? Спасатели ищут его рядом с куполом.
— Ну, а мы поедем к развалинам, — с извиняющейся интонацией ответил Артем.
На самом деле он был уверен. Куда еще пойдет мальчишка? Конечно, искать следы древних марсиан! Разве можно довериться в таком вопросе ученым и археологам? Что они вообще понимают? Ничего не нашли? Так плохо искали! Наверняка поленились заглянуть в полузасыпанный лаз, прошли мимо камня с письменами, не заметили секретного рычага. Взял скейтборд и полетел. Собирался вернуться через пару часов, пока мать не хватилась, но что-то пошло не так. А рисковать жизнью ребенка они не имели права. Слишком дорогой стала каждая такая жизнь.
В детстве Артем тоже мечтал исследовать древние гробницы, найти сокровища или записи с утерянными знаниями. Все мальчишки бредили длинноногой авантюристкой из американского фильма, Ларой Крофт, — то ли влюблялись в нее, то ли завидовали. Детей тогда было много, почти в каждой семье: по улицам гуляли мечтательные школьницы, во дворах собирались шумные компании футболистов и хулиганов, мордатые карапузы возились в песочницах под надзором бдительного материнского ока. Что случилось с человечеством за двадцать с лишним лет? — с тоской подумал Артем.
Его детство пришлось на нелегкое время. Несмотря на юный демократический режим и высокие технологии, в стране было немало нищеты, разрухи и воровства. Неизвестно, чему Артем смог бы научиться в школе, не будь у него дома Интернета и неплохой, дедушкиной еще библиотеки. Школа… математичка, путающая падежи, физкультурник, в открытую выпивавший полтора литра пива за урок. И Пал Максимыч, учитель физики, в разговорах с которым зародилась идея генератора воздуха — устройства, которое он теперь строил здесь, на Марсе.
— Что случилось? — крикнул Быстров, заметив, что квадроцикл затормозил. Маска-фильтр, оснащенная небольшим передатчиком, позволяла разговаривать в разряженной атмосфере Марса, но она почти не усиливала звуки, и вибрация мотора могла заглушить голос.
— Посмотри, там что-то лежит, — закричал в ответ Якимов. — Синее, видишь?
— Конечно. — Артем спрыгнул на землю. В нескольких метрах от квадроцикла валялась джинсовая кепка. — Дим, это он! Он был здесь!
Они уже отъехали от купола на приличное расстояние. Темно-красные развалины виднелись вдалеке — до них оставалось километра четыре, не больше.
— Сейчас мы его найдем! — но из-под колес вездехода полетели пыль и щебенка, и тот проехал на несколько метров вперед.
— Артем, прости, — услышал Быстров в наушниках, — но ты остаешься здесь. Потерялся в пустыне во время поисков ребенка. Благородная смерть.
— Дима, ты что, пошутил? — «Нет, это не шутка», — сразу ответил ему собственный голос, на удивление холодный и циничный.
— Это не шутка, — эхом отозвался Якимов. — Я не хотел, но ты… Ты сам виноват. Считаешь, что генератор воздуха — только твое детище. А я? Я столько лет потратил на него и тоже хочу Нобелевку! Я заслужил!
— Генератор — труд коллектива, а не мой личный, — тихо сказал Артем. — И он еще не окончен. Чего ты ждешь от Нобелевки? Денег? Славы? Зачем?
— Зачем? — Якимов натужно засмеялся, словно через силу. — Да ты и в самом деле ненормальный! Чтобы уехать отсюда, с чертового Марса! Я хочу жить в Москве, в шикарной квартире, ездить на крутой тачке по ночным клубам, летать на Мальдивы!.. А знаешь, — он перевел дыхание, — может, черт с ней, с Нобелевкой? Продам генератор американцам, и все дела. Бабла все равно на всю жизнь хватит, а без славы обойдусь.
— Мы в любом случае передадим чертежи всем соседям. Невозможно создать атмосферу над половиной планеты.
— Передадим? Ты блаженный, Артем. Действительно думаешь, что правительство отдаст разработку бесплатно? Это мы за нее ни копейки не получим… Ладно, хватит разговоров. До купола ты дойти не сможешь, так что… прощай.
Взревев, квадроцикл рванул вперед и, заложив вираж, повернул в сторону купола.
«Маски-фильтра хватит на двенадцать часов. И еще у меня есть маячок, о котором ты не знал, — спокойно подумал Быстров, глядя вслед вездеходу. — Вопрос только в том, когда меня хватятся. Думаю, это произойдет очень скоро — когда ты доедешь до пункта охраны. Но где мальчик? Он на раскопках, это точно. Если двигаться, маячок будет сложнее засечь. Ничего, найдут на час позже. За это время я успею догнать Руму».
Он повернулся и быстрым шагом направился к развалинам.
Надо было остановиться, когда потерял бейсболку. Эх, надо было! Тогда пришлось бы разгоняться заново, скорость оказалась бы ниже, и скейтборд не вмазался бы носом в камень. Рума никогда еще не летал так быстро, поэтому не успел отвернуть в сторону. Ладно, кому он врет? Даже не заметил темного, едва присыпанного оранжевым песком валуна. Результат: движок вырван «с мясом», валяется, покореженный, метрах в пяти. Вопрос, который сразу возник перед глазами Румы, темными буквами на рыжем марсианском фоне: что дальше?
Можно было идти обратно. Навигатор скейтборда послушно показывал направление в сторону купола, но счетчик километража не радовал: почти тридцать от порога до злосчастного камня. Столько он не пройдет, а в пустыне найти его будет сложнее, чем здесь.
Можно было остаться. Выбрать уютное местечко и ждать спасателей. Отличный вариант! Жаль, не захватил корзинку с провизией. И не сказал никому, куда собрался. И маску-фильтр надел детскую, облегченную — на пять часов. Уже — на четыре.
Рума оставил ненужный теперь скейтборд на видном месте, как ориентир, и медленно пошел к развалинам. Фрагменты красных стен стояли по кругу, складываясь в спираль или обломки гигантской матрешки. На некоторых были обветрившиеся барельефы, в них с трудом угадывались то ли человеческие лица, то ли кошачьи морды. Под ногами скрипел песок, принесенный сюда еще древним марсианским ветром, и сразу становилось ясно, что никаких сокровищ он не найдет, до культурного слоя — копать и копать. Рума подошел к стене, присел на корточки, опершись спиной о ровный камень. Искать следы древних почему-то не хотелось. Очень хотелось жить. Три часа.
Он родился на Земле, но родители уже знали, что летят в числе первых колонистов, поэтому назвали его «Рума». Русский Марс! В классе из пяти мальчиков так звали троих. Девочкам давали свои модные имена: Мара — «марсианская ракета», Колина — от слова «колонизация». А Руме нравились старые имена. В них скрывался какой-то глубокий смысл, воспоминания о прошлом… Два часа.
Странно… неужели он не доживет до будущего? Не увидит Марса без куполов, с лесами и садами, синим небом, как на фотографиях Земли? Говорят, генераторы воздуха заработают совсем скоро. Где угодно можно будет ходить без маски. Сюда, к развалинам, опять приедут ученые. Эх, не дождался, поторопился. Час. Один час.
Один мужчина.
Мужчина в светлой куртке, с поломанным скейтбордом в руках стоял метрах в двадцати, появившись ниоткуда посреди пустыни.
— Рума! — в наушниках едва слышно раздался его голос. — Привет! Я Артем.
— А где все? — мальчик поднял голову и прищурился. Светловолосый, крепкий, невысокий. С облегченной маской.
— Скоро будут, подождем их вместе. У меня есть маячок… его, наверное, уже запеленговали. Как ты?
— Нормально. У меня, — Рума вздохнул, — кажется, воздух заканчивается.
— Ну-ка, покажи, — увиденное Артему не понравилось. Столбик индикатора уже перешел в красную зону и, казалось, таял прямо на глазах. — Ничего страшного. Моя маска почти полная.
— Запасная?
«Дурак я, дурак. Запасную-то и не взял. Понадеялся на квадроцикл, на то, что спасатели где-то рядом…»
— У вас две маски? — настойчиво повторил Рума.
— Не волнуйся, я отдам тебе свою, — как можно спокойней сказал Артем. — Это не страшно. Я могу побыть без воздуха… некоторое время. Нас очень скоро найдут, вот увидишь.
— Это правда? — подумав, спросил мальчик.
— Ну, конечно, правда.
— Что вы можете дышать без маски?
— А, это… Ну, вообще-то… — Артем решился, — нет. Но это ничего не меняет. Дети не должны умирать. Ты обязательно выживешь… и доживешь до старости, — он беспричинно развеселился. — Станешь таким толстым, вредным стариком: бе-бе-бе! Бе-бе-бе!
Рума не выдержал, рассмеялся.
— Ничего я не толстый! Дядя Артем, — посерьезнел, — а у вас дети есть?
— У меня? — отвечать не хотелось, но сейчас его чувства были не важны. Важно было, чтобы мальчик не испугался, не запаниковал и не натворил глупостей. Особенно тогда, когда Артема с ним уже не будет. — Сын. Лешка. Только он… — Артем запнулся, потом буднично произнес: — Умер.
И заговорил торопливо, может быть, впервые кому-то объясняя:
— Мутировавший вирус, помнишь? Несколько человек умерли, пока разобрались, что к чему. Жена и сын… а я даже не заразился. Они сгорели, как спички, за сутки. Как спички…
Мальчик молчал.
— Это неправильно, — успокоившись, продолжил Артем. — Дети не должны умирать. Никогда и ни за что. Поэтому ты — не умрешь. Но ты должен будешь кое-что сделать. Я директор НПО, которое разрабатывает генератор воздуха. Сейчас буду рассказывать, а ты слушай и запоминай. При испытаниях прототипа я обнаружил странное явление. Похоже, у генератора есть побочное действие. Запомни код к моему домашнему сейфу: «Лешка — двадцать — сорок». Мой сын и год его рождения. Запомнил?
— Да, — твердо сказал Рума.
Мгла перед глазами сгущалась, поглощая свет и звуки. Не страшно, совсем не страшно. Мысли, простые и тягучие, шевелились лениво, заполняя собой черепную коробку. «А вдруг успеют найти?» — медленно ползла одна, замирая в буром мраке. «Не бывает чудес, не бывает», — бормотала рядом другая. Сквозь темноту Артем увидел белесые, как негатив, силуэты склонившихся над ним существ. «Марсиане пришли ко мне…» — прошептала мысль, и все исчезло.
Артем открыл глаза.
Белый потолок, белые стены, совсем рядом — трубочка капельницы с прозрачной жидкостью. Похоже, больничная палата. У изголовья мерно гудит какой-то прибор. Светлые занавески на окне, за ними — яркое синее небо. Комната залита солнцем. Стоп! Синее? Синее небо?
— С возвращением, Артем Сергеевич, — в палату вошла медсестра — или врач? — в белом комбинезоне с непривычным накладным фартуком спереди. — Как самочувствие?
— Есть… самочувствие, — озадаченно ответил Быстров. — А что?..
— Очнулся? — в дверь ворвался еще один человек. — Дядя Артем? Артем… Сергеевич…
Быстров приподнялся на локте, удивленно пригляделся. Коренастый, крепкий, одежда странная, как из пластика или кожи… круглое лицо, светлые волосы, глаза…
— Рума? Да не может быть! Нет, вы отец Румы, наверное?
— Нет, я Рума и есть, — счастливо улыбнулся мужчина. — Сколько лет мечтал вас поблагодарить, дядя Артем!..
Они сидели за столом в просторном пустом помещении, похожем на столовую.
— …Вы были правы насчет временных перемещений. У Якимова — видите, до сих пор помню его фамилию, — из-за этого ничего не вышло. Он еще несколько лет бился с генератором, но стабильного результата так и не получил. Мне, конечно, не поверили: мальчишка-хулиган после шока и ведущий ученый — кого послушают? Но осадок остался, смотрели на него косо. Короче, не смог он больше здесь работать, вернулся на Землю. Следующему директору я отнес ваши записи, и тогда уже работа закипела. Я, — Рума смущенно опустил взгляд, — за это время сам разобрался, в чем смог, и сразу после школы попросился в НПО. С заочным обучением дальше, конечно. Генератор воздуха мы запустили еще пятнадцать лет назад. Какое небо теперь на Марсе, видите? В окна смотрели? Весна, все цветет, белые сады кругом. Я сам смотрю и удивляюсь, даже не представлял, как это красиво… — Он помолчал. — А машину времени — мы ее называем «переместитель Быстрова» — доделали только сейчас.
— Переместитель Быстрова, — задумчиво повторил Артем. — Я польщен, конечно, но сколько вы потратили сил и средств! Даже страшно подумать. Неужели это все — только для того, чтобы проверить мою теорию?
— Ну, нет. У меня была вполне конкретная личная цель: сказать вам спасибо. Ради нее я был готов трудиться еще хоть сто лет.
— Ладно, у тебя… у вас. А у народа? Чем эта машина времени может послужить людям?
— Артем… странно все так. — Рума усмехнулся. — Сейчас вы моложе меня; не знаю, как к вам обращаться. Переместитель нам послужит, вот увидите. Не представляете, какой мы затеяли проект! Помните, тридцать лет назад человечество столкнулось с проблемой снижения рождаемости?
— Еще бы. Кажется, генетический сбой. Количество фертильных женщин сократилось в разы…
— В десятки раз! И до сих пор генетики ничего не придумали. Пока они там ДНК переклеивают, люди вымрут, как мамонты. Дети сейчас — словно восьмое чудо света. И мы тогда… — Рума замолчал. — Видите это помещение, это здание?
— Да.
— Это реабилитационно-обучающий центр для людей, которых мы перенесем из прошлого. Не волнуйтесь! История не изменится, потому что… потому что мы забираем только тех, кто там — умер.
Не веря своим ушам, Артем смотрел на собеседника.
— Да, да! — кивнул Рума. — Никто больше не умрет. Все будут здесь, все доживут до старости. Дети, погибшие от голода или расстрелов, сожженные в печах концлагерей, замученные во время революций, — все будут жить. Вместо них мы отправляем в прошлое биокуклы. Это же вы меня научили: дети не должны умирать. Они все получат шанс на новую жизнь, на образование, лечение; они смогут трудиться, и творить, и строить будущее вместе с нами!
— Значит, — потрясенно спросил Артем, — это как рай? Жизнь после смерти?
— Ну, надеюсь, вы не чувствуете себя в раю, — махнул рукой Рума. — Вас, между прочим, ждут в родном НПО…
— Погоди, — перебил его Артем, ошарашенный внезапной мыслью. — А эта программа уже действует? Вы уже кого-нибудь перенесли, кроме меня?
— Кстати, да, чуть не забыл, — Рума наигранно хлопнул рукой по лбу. — Кое-кто хочет с вами встретиться. Пошли, пошли, — он направился к двери, — подождите секунду, — вышел в коридор.
Как зачарованный, Артем смотрел на дверь, за матовым стеклом которой виднелось два силуэта: невысокая женщина и худенький большеголовый мальчик.
— Па-а-ап. А почему небо синее?
Аксен повертелся на месте, будто бы устраиваясь поудобнее. На самом деле аппаратура корректировала угол обзора под восприятие пятилетнего мальчика.
— Потому что воздух в верхних слоях атмосферы преломляет солнечные лучи, и мы видим небо синим. Если б не этот эффект, небо было бы черным. С ярко-желтым Солнцем.
— Как здесь?
— Да, как здесь. А где ты видел синее небо?
Аксен оживился.
— На Фолкнерах! Пап, оно такое! Глубокое. Мальчики говорили, что если серое — это тучи. А у нас все время серое…
Антон автоматически протянул руку и обозначил поглаживание металлического «крабика».
— Еще поедете туда?
— Да! — мальчик опять оживился. — Через неделю! И потом еще в Норвегию. Звезды смотреть! Там сейчас зима и все время ночь. И звезды не исчезают. И Луна. Пап, а тебя видно будет с Земли?
— Не знаю даже, — Антон сделал вид, что задумался. — Тот месяц я на видимой части Луны, но в серп не всегда попадаю. Надо будет ближе к сроку график движения тени посмотреть.
Повисла пауза. Антон тихонько выдохнул и покосился на «крабика», пристроившегося на соседнем сиденье. По опыту он знал, что сейчас начнется новый поток вопросов. Интересно, что будет на этот раз? Музыка? География? Модульное расписание современной школы позволяло детям узнать и усвоить множество сведений, но вот родители, успевшие забыть обо всем неважном, регулярно чувствовали себя недоучками.
— Па-ап.
«Началось».
— А что такое биоресурсы?
Антон выдохнул. Это вам не направленная мутация амеб, на это обычный доктор инженерных наук вполне способен ответить. Главное — простыми словами объяснять и помнить, что «много знаний» не значит «взрослый».
— Это все живое, что есть на Земле. Животные, растения. Некоторая часть планеты имеет очень скудные запасы биоресурсов. Те, кто сумел сохранить больше живого на своей территории, являются базой для нового распространения жизни. На Земле и за ее пределами.
— А мы? Что мы распространяем?
Аксен явно хитрил, но Антон не стал укорять этим сына. Им не так легко было найти темы для разговоров. Родственники писали, что у мальчика есть разработанный с консультантом план общения с отцом.
— Энергию. Это то, что производит наш регион. То, чем мы богаты.
— И поэтому у нас почти не видно Солнца?
— Да. Но воздух, которым мы дышим, — чистый. Это важнее. А за солнцем можно летать на острова.
— Или на Луну?
Антон улыбнулся.
— Или на Луну.
—
—
—
—
— А у нас завтра концерт будет! Мы будем садиковским детям представление показывать!
Антон вынырнул из воспоминаний и смущенно поморщился. Нехорошо забывать о ребенке, пусть даже это
— А ты что будешь делать?
— Песню с Лесей петь. А капелла! — «Крабик» попробовал изобразить, как Аксен вращает глазами. Получилось уморительно. — Хочешь, тебе спою?
— Хочу.
Прибор будто бы даже вытянулся и закинул голову.
— Но я только вторую партию. Там, где сопрано, — не вытягиваю.
Антон кивнул и снова задумался. Может, зря это все? Что они дают, эти несколько часов в неделю? Будто полвыходного дня вместе. Впрочем, даже и не выходного.
«Крабик» пел протяжную испанскую серенаду. В исполнении маленьких мальчика и девочки, должно быть, звучало потешно, но слушать это посреди замороженного спутника, от прибора, несущего в себе копию личности сына, было нелегко.
К счастью, песня скоро закончилась.
— Я буду в красном дублете и в плаще! Я хорошо пою?
Мужчина на секунду задумался.
— Неплохо. Сильно лучше, чем я.
Аксен смущенно хихикнул.
— А ты нашел за эту неделю что-то интересное?
Антон покосился на дополнительный экран-шпаргалку, прикрепленный слева от термометра. Что-то, конечно, можно рассказать, но хорошо бы ограничиться чем-нибудь простым, вроде кристаллов окисей водорода.
— Да. Вчера мне попался…
Эту историю он приготовил месяц назад, на базе. Высмотрел в чужом отчете детали, подобрал смешные подробности. Эту и еще несколько таких же. Тогда казалось, что его настоящее занятие — ездить на мобильной лаборатории по поверхности планетоида и фиксировать результаты измерений — будет ребенку не интересно. Теперь так уже не казалось, но не пропадать же историям.
«Крабик» смеялся.
— Папа, ты все это придумал!
— Придумал, — согласился Антон. — Но свойства у этого соединения действительно странные, вернешься — посмотри.
— Па-а-ап…
— Что, малыш?
— Когда у тебя отпуск?
— Через полгода.
— Долго…
—
—
—
—
—
—
—
—
Шестичасовая вахта закончилась, можно было останавливаться. Антон проглядел карту и выбрал низину чуть дальше по ходу маршрута. Комп предостерегающе попискивал, намекая, что отведенное для активных исследований время уже закончилось, но оставаться ночевать в пределах Пьяцци не хотелось. Раз граница близко, стоит до нее доехать.
«Крабик», притаившийся на заднем сиденье, молчал уже четвертую вахту, и Антон начал скучать. Он изначально был против этой затеи, но Аксен настоял. И утвержденные на Земле четыре часа в неделю здесь, на замороженной планетке, пролетали как одно мгновение. Иногда Антону хотелось вернуться назад во времени и разрешить Аксену двенадцать часов раздвоения. А иногда он просто радовался, что у него есть хотя бы четыре.
Неожиданно запиликал сигнал вызова. База, находящаяся на Гигее, редко позволяла себе внеплановые переговоры. Может, что-то случилось?
— «Шредингер-один» слушает.
— Хай, Антонио! Как жизнь? Как Пит, не докучает?
Антон поморщился. Свойственная самоуверенным людям фамильярность его всегда раздражала. Пит, видите ли! Этот Пит был и остается самым странным объектом Солнечной системы и неоднократно «докучал» экспедиции так, что непонятно, как все оставались невредимы. А вот часть техники после Греков так и не восстановили…
— Все по плану. Что-то случилось?
— Да! То есть нет. Но да. Часть группы перебрасывают из Главного пояса. Прогноз говорит о приближении бури, так что мы должны будем улететь. «Шредингеры» три и четыре остаются на Весте, а ты и запасной попрыгаете по Троянцам.
— А второй?
— Второй накушался. Попал в аномальную зону. Упакован и к ремонту готов. Можно сказать, минус один мушкетер. Чувствуешь себя Д’Артаньяном?
— Чувствую. Когда переброска?
— Уже летим к тебе. Прогноз дает до бури три недели, так что доставим второго к ремонтникам и успеем за вами вернуться.
Антон кивнул замолчавшему смарту. Переброска так переброска. Хотя некоторые проблемы наверняка возникнут…
—
—
—
—
—
«Крабик» включился через сутки после переброски. Определенного графика у него не было. Информация накапливалась, потом происходила синхронизация, где-то там, на Земле, живой Аксен видел сны о том, как путешествует с папой в кабине исследовательского грузовоза. А «крабик», выждав неделю, начинал новый сеанс связи. Теоретически Антон знал, что, если синхронизация не произойдет, прибор не включится. Но пока все происходило в срок.
И проблемы с изменившимся местоположением тоже пришли «в срок». То есть часа через два после начала общения.
— Па-а-ап.
— Что, малыш?
— Я взял курс по астрономии. Выключишь освещение — я на звезды посмотрю? А какие-то планеты отсюда будет видно?
Антон мысленно выругался. Вот и вся хитрость. «Не будем травмировать ребенка, пусть думает, что вы недалеко». Один раз, в самом начале, он выключил при Аксене освещение. Так чтобы отвлечь его от «непонятной мелькнувшей вдалеке странной громадины» (собственно, Весты), пришлось с десяток историй из своего детства рассказать. А теперь что? Выключить освещение — а за окном Юпитер, как на картинке. И как ребенок отнесется к тому, что отец мало того что во сне приходит, так еще и врет о своем местоположении, — неизвестно. Не фиг было соглашаться на эту работу. Сидел бы как все, «сторожил туман» и видел сына каждый день! Правда, уже был бы вдовцом, а сын — сиротой. Так что выкручивайся теперь, исследователь Пояса.
Впрочем, вот прямо сейчас, пожалуй что, и выкрутится. А дальше — увидим. Следующий сеанс через неделю. Может, с консультантом свяжется, пусть тот скажет, что его экстренно перекинули в Замарсье. Хотя первое, что сделает Аксен, — посчитает, сколько папа в это самое Замарсье лететь будет. С точностью до восьмого знака после запятой посчитает…
Так что попробуем потихонечку, полегонечку.
— Выключу. Остановимся — выключу.
— Спасибо!
«А остановка не раньше, чем через три часа, а сеанс закончится через восемьдесят минут».
— Па-а-ап. А почему…
Антон попытался сосредоточиться на вопросах сына, но мысли о грозящем раскрыться обмане не уходили. Собственно, если «крабик» останется на спинке сиденья, а грузовоз развернуть платформой к Юпитеру, то на небе будут только звезды, и ничего кроме них. Марс сейчас далеко по орбите, астероиды темные на темном небе и не видны особо. А если стекло слегка затемнить, так и вообще. Ну, рисунок не совсем тот, но, может, мальчик еще не всю астрономию проштудировал? И врать не придется, и тайна не раскроется…
— Скоро остановимся.
Повисла пауза. Аксен, перебитый на полуслове, оценивал новые возможности.
— О! А ты будешь еду греть? А покажешь мне, как датчики обратно прилипают? А…
Антон почувствовал, как выравнивается настроение. Веселый сынишка (пусть даже в виде «крабика») постепенно становился лучшим спутником в длинных однообразных путешествиях.
— Все будет. И освещение выключу, и липучки покажу.
— А гонять за ними будем?
Антон рассмеялся.
— Может, и придется. Если они еще не «наелись».
Небольшие исследовательские зонды, прозванные липучкам за свою способность цепляться самостоятельно за «Шредингер», и правда могли отказаться вернуться «на борт». Обычно это означало, что резервуары еще не заполнены даже на треть. Так что погоня за таким «голодным» агрегатом была неплохим развлечением. Своеобразная «охота без жертв», доступная исследователям холодного пустого мира.
«Вот и хорошо, вот и погоняемся. А Юпитер сейчас не в самой большой фазе, а Солнце отсюда вроде бы не видно…»
Притушив огни (ровно настолько, чтобы изображение плавно скользящего зонда стало заметным для «крабика»), Антон изменил направление движения «Шредингера» и как бы «наехал» на липучку. Зонд оказался действительно «голодным» и изящно ушел от захвата. Аксен радостно завизжал.
Антон вывел на экран датчики наполненности зонда: уровень основного резервуара едва достигал пятнадцати процентов. Охота обещала быть удачной.
—
—
—
—
—
—
—
Эта смена начиналась как любая другая — проверить данные внешних датчиков, проверить подачу топлива, проверить еще десяток параметров. Выпустить зонды. В общем, полтора часа на то, чтобы подготовиться и спокойно проехать следующие три часа. А потом опять час отдыха и опять все проверить. Смена как смена. Обычная работа обычного лаборанта малой мобильной лаборатории. Разве что за время сна станция вышла в область прямой видимости и прошла синхронизация. Вот тогда дорога наполнится вопросами и загадками.
Антон покосился в сторону молчащего крабика. В этот раз связь опаздывала уже на сутки, впервые за время экспедиции. Было не по себе. Хотя считать, что с малышом что-то случилось, причин не было, но…
Однако первым запиликал смарт.
— «Шредингер-один» на связи.
— Антон, здравствуй. Это Третий.
Даже по голосу было слышно: происходит что-то не то.
— Что случилось?
— Похоже, буря началась раньше. У меня датчики зашкаливают.
Антон похолодел. «Пит разбушевался» — это вам не детское развлечение. В любой момент магнитосфера планеты может взбеситься, и электроника, которой грузовоз напичкан по самую «крышечку», просто уснет. Потом, когда буря закончится, все заработает. Ну, почти все. Может, даже лаборант.
— Мы с четвертым ползем в сторону укрытия. У тебя найдется, где зарыться? Часа два еще есть.
Антон скрипнул зубами. Зарыться во что? Эта каменюка — твердый класс М, буквально клад для марсианских колоний. Пробовали ли вы зарываться в железо? Не стоит и пытаться. Но один вариант почти гарантированного спасения оставался. Конечно, не самый приятный вариант, но все же лучше, чем просто сидеть и ждать, пока магнитная буря накроет астероид.
— Антон? Слышишь меня?
— Слышу. Нет, я не успеваю. Придется законсервироваться.
Третий помолчал.
— Удачи.
Связь прервалась.
И в этот же момент замигал «крабик».
— Привет, пап. А у нас вчера…
Антон выдохнул и аккуратно стронул лабораторию с места. Если все время стоять, мальчишка что-то заподозрит. А так — будет просто очень занятой папа. Так уже было один раз, когда база потребовала детализировать данные, так что можно и сейчас на это списать. А о том, что отец делает на самом деле, Аксену пока знать необязательно. Может, позже. Часа через два.
Консервация лаборатории была процессом штатным и легко протекала на ходу. Антон отозвал только что выпущенные зонды, выдал команду на остановку анализатора, запустил оценку состояния внешней обшивки. Магнитная буря, конечно, не метеоритный дождь, но мало ли, что может произойти, пока «Шредингер» будет спать.
Иногда получалось вслушаться в рассказ ребенка. Что-то о будущем празднике, о выпавшем зубе, о невозможности перегнать Сережку… Антон старался действовать спокойно. Вовремя остановил грузовоз, закончил подготовку к консервации, включил автомедика. Думать о том, как будет проходить остановка
Вот теперь можно было и подумать, как и что говорить сыну. Хотя нет. Сначала отправить сигнал с координатами «Шредингера-один» на базу. Иначе найти его по окончании бури может оказаться очень нетривиальной задачей. Пояс астероидов, знаете ли… Троянцы, хитрее которых нет.
Сигнал не прошел. Ни первый, ни второй, ни третий. Значить это могло только одно — буря приближалась быстрее, чем прогнозировали. Даже быстрее самых пессимистичных прогнозов. Выходило, что, начав консервацию, Антон может уже и не проснуться. Кокон, защищенный задраенной лабораторией, будет поддерживать организм около месяца. Но только поддерживать. Ни питания, ни воды, только стазис, насколько хватит внутренних ресурсов. Если прогнозы ошиблись не во всем, то буря будет длиться неделю. И только потом Антона начнут искать. Малая мобильная лаборатория — не самая заметная деталь космического пейзажа. Сколько понадобится времени поисковикам?
— Па-а-ап? Ты меня слышишь? — в голосе сына появились нотки растерянности.
Ладно. Наверное, хватит жалеть себя. Выживет или не выживет — а ребенку надо как-то объяснить происходящее.
— Аксен, я… сейчас буду спать.
— Ты уже смену отработал? Или устал? Скоро проснешься?
— Нет. Думаю, не скоро.
— Что-то случилось?
— Да. Электроника скоро вся вырубится. Теперь, пока помощь не придет, я буду спать. И все лишние системы выключатся.
— И я?
— Нет, — Антон даже улыбнулся. — Ты не лишний. Ты гость.
— А скоро помощь придет?
Умеет малыш вопросы задавать. Надо было просто выключиться, нет, решил что-то объяснять!
— Нет, Аксен. Недели две. Или три.
«Или два месяца. А что от меня через два месяца останется, никто не знает».
— А я… Ну, тот настоящий я, который на Земле… Я буду это знать?
Антон задумался. «Крабик» был абсолютно автономным устройством. Помешает ли буря синхронизации?
— Я… тот, который я, буду очень волноваться, что ты не снишься.
— Не волнуйся. Синхронизация состоится при любой погоде!
«Шутник из меня, однако…»
«Крабик» изобразил кивок.
— Хорошо. Спасибо, пап. Ты уже спать?
— Да, малыш. Надо.
— Хороших снов. И… выключи освещение? Тут такие звезды.
Антон только кивнул. Какая разница — есть на небе Юпитер, нет на небе Юпитера! Может, это последнее, что он для своего сына делает — звезды ему показывает. Пусть смотрит.
При инструктаже говорилось, что замораживающий раствор только называется таким, но к реальному понижению температуры отношения не имеет. Но когда игла воткнулась в руку, Антону стало холодно. Пришли мысли о жене, которой еще минимум полгода в коме лежать. Ну, ничего, один родитель у Аксена останется. На год реабилитации его страховки хватит…
Он еще успел услышать, как «крабик» вздохнул. Впрочем, наверняка это ему показалось — после перехода на экономрежим аудиосигналы должны были отключиться.
—
— Антон. Антон, вы меня слышите? Антон? Не пытайтесь открывать глаза. Пока не получится, роговица слишком сухая. Но все в порядке. Вы живы, вы в безопасности. Вдохните. Не бойтесь, вдохните.
Вдохнул. Внутри что-то щелкнуло.
— Хорошо. Дышите на счет пять. Можете задавать вопросы.
— Я… сколько? Где?
— Четыре дня. Спасатели постарались. На Марсе.
— Сигнал…
— Нет, сигнал не прошел — Пит взбесился, по Замарсью все еще нет никакой связи. Только Фобосом и спасаемся.
Антон даже не поморщился от самоуверенного «Пит». Слишком удивительно было происходящее.
— Но… как?
— Ваш сын. Он указал нам, где вас искать. Эти странные звуки означают, что вы смеетесь?
—
— Папа, ну, конечно же, я догадался, как только увидел Пита. Я же говорил тебе, что взял курс по астрономии. Там было видео. Восход газового гиганта ни с чем не перепутаешь! Было похоже на восход с Леды, но и то там скорость и угол серпа…
«Крабик» пристроился на спинке гостевого кресла. Это было первое, что сделал Антон, когда отсмеялся, — попросил о разговоре с сыном. Пусть даже с копией.
— Так что я, когда с информацией разобрался, сразу пошел к тете и сказал, что у тебя проблемы, а в новостях было о буре на Юпитере, ну, я и догадался, что сигнал не проходит, и сказал, где тебя искать.
— А координаты ты как вычислил?
Если бы «крабик» умел возмущенно подпрыгивать, он бы это наверняка сделал.
— Папа! Я же не малявка какая-то! Мне пять с половиной лет! Что сложного в простых расчетах? Я смоделировал звездное небо в предыдущей точке, вспомнил показания приборов, дорисовал то, что видел перед выключением. Это было очень легко!
— А что было сложно?
Аксен помолчал.
— Ждать. Мы четыре дня ждали, пока они до тебя долетят. Я даже просил, чтобы меня усыпили, как тебя. Очень было… грустно!
Если бы не странная повязка на глазах, Антон наверняка бы заплакал.
— Па-ап…
— Что, малыш?
— Погуляешь со мной по Марсу?
«Как можно плакать с пересохшей роговицей?»
— Погуляю. Обязательно. А после бури Пояс покажу.
Время собирать плоды. Воплощенная мечта
Никита шел по Шипкинкому переулку к Загребскому бульвару. У самого перекрестка он чуть не столкнулся с Женей из экстремального отдела, при этом неудачно отшатнувшись в сторону и ударившись плечом о переборку.
— С тобой все в порядке? — спросила Женя.
— Ты как в американском фильме.
— В смысле?
— Они все время спрашивают: are you okay? Мужику оторвало голову, например, а они: are you okay?
Женя рассмеялась и, ничего больше не сказав, пошла дальше по коридору. Никита посмотрел ей вслед: ножки полноватые, но, в общем, стройные, талия тонкая, так и тянет обнять. Но нельзя, Женя — девушка Вахо, а тот по-грузински горяч, даром что никогда своей Грузии даже издалека не видел. Ну, или видел — в телескоп.
Никита свернул на Загребский и пошел по направлению к Малой Балканской. Он немного опаздывал, но бегать по узким коридорам станции категорически запрещалось, — и недаром. Поворотов и развилок было много, народу на «Санкт-Петербурге» тоже жило немало, и случаи столкновений с последующей госпитализацией участников происходили регулярно. Бежишь себе по коридору, а из-за угла выскакивает другой джигит — вот тебе и шишки у обоих. В принципе сотрудники нередко позволяли себе передвигаться быстрее обычного, но если их ловил на этом Николай Иванович, приходилось несладко. Николай Иванович в первую очередь заносил имя провинившегося в свою базу, прозванную «черным блокнотом», а во вторую — впаивал выговор с лишением пряников. В общем, никакой радости.
Когда Никита вошел в Колонну, Вадим молча поднялся и посмотрел на сменщика с укоризной. Он умел так смотреть, что никакие слова были не нужны.
— Ну знаю я, знаю. С Женькой столкнулся, вот и опоздал.
— Ты что, двадцать минут с ней разговаривал?
Никита понял, что оправдание глупое. Вадик отлично знал, что Никита опасается Вахо и потому с Женькой разве что вежливо здоровается.
— Ладно, поймал. Я просто поздно вышел.
— Я скажу Коляну, чтобы он тоже поздно вышел.
— Скажи.
— О'кей.
Вадим вышел.
— I'm okay, — сказал Никита в пустоту и бросил взгляд на мониторы.
В Колонне размещался наблюдательный пост. В принципе приборы неплохо за всем следили, но человек по-прежнему оставался незаменимым. Робот мог устранить только стандартную неполадку, человек — любую. «Творчество! Вот что отличает человека от машины!» — говорил при случае Николай Иванович. В свое время он организовал на станции целую кучу кружков — от рукодельного до геологического. Каждый сотрудник обязан был записаться хотя бы в два кружка. Ну, то есть не то чтобы обязан, но Николай Иванович мог вызвать к себе, строго посмотреть и спросить: почему не проявляешь активность? И лишить за это пряников.
На главный монитор Вадим обычно выводил западный периметр. С запада чаще всего приходили песчаные бури и прочие напасти. Малые мониторы справа транслировали картины станционной жизни — балетный кружок в парке Интернационалистов, серверную в районе проспекта Девятого января и так далее. В принципе Никита мог делать во время дежурства все что угодно — например, спать, есть или читать. Но в случае неожиданного визита Николая Ивановича он бы получил по полной программе. Николай Иванович не следил за тем, кто должен дежурить в то или иное время, и станционники часто подменяли друг друга; но если бы Вадим ушел по расписанию, то через пять минут Колонна просигнализировала бы Николаю Ивановичу, что дежурного подозрительно долго нет на месте. И снова — мало бы не показалось. Не жизнь, а тюрьма.
Впрочем, были и свои прелести. Например, вывести на монитор экстремальную лабораторию и наблюдать за Женей. Иногда она смотрела прямо в камеру, точно чувствовала за стеклом пристальный взгляд Никиты.
Дверь распахнулась. Без звонка в Колонну мог войти разве что Николай Иванович — собственно, это он и был.
— Так, Никита, — Николай Иванович никогда не здоровался, — есть дело.
— Да, Николай Иванович, здравствуйте, — Никита встал.
— Завтра с утра у нас пополнение, два человека с Земли, еще двоих к нам переводят с «Москвы», и еще один будет с «Эдинбурга», но он временно. В общем, сам понимаешь.
— Если честно, Николай Иванович, не очень.
Никита и в самом деле не понимал, к чему клонит начальник.
— Ты сколько в охране, полгода?
— Семь месяцев.
— Тогда и в самом деле можешь не понимать, — протянул Николай Иванович, — да. В общем, за новыми всегда глаз да глаз нужен. Правил не знают, законов не понимают, ведут себя как москвичи в Питере. И шотландец этот — тоже поди пойми. В общем, приставляю тебя к ним как сопровождающего на первое время. Коллеги твои справятся с дежурством втроем — на пару дней. Потом снова вернешься.
Никита нахмурился.
— Но почему я? Я сам на станции едва ли год, перевели с «Самары»…
— Потому что надо осваиваться. С «Питера» тебя вряд ли переведут куда-то в ближайшие лет пять-шесть. Среди новеньких — две девушки, между прочим, это тебя подбодрит?
Никита улыбнулся.
— Наверное, да.
— Ну и отлично. Чтобы завтра в восемь — как штык у моего кабинета.
И Николай Иванович вышел. Никита не успел даже попрощаться. Перспектива сменить скучные ежедневные дежурства на роль гида-надсмотрщика его, в общем, вдохновляла. Покажет им Питер — Загребский бульвар, Купчинскую улицу, проспекты, Троицкое поле, Кудрово. Узнает, как там, на «Москве», дела. И главное — поговорит с теми, кто видел Землю. На «Питере» жили бывшие земляне, но пообщаться с ними по душам и что-нибудь узнать было решительно невозможно. Например, таковым являлся сам Николай Иванович — но не приставать же к начальнику станции с просьбами рассказать о Питере. В библиотеке и без этого хватало информации, а земляне обычно скрытны: ничего не рассказывали о своей «прошлой» жизни — видимо, так было прописано в их инструктаже.
— Ура, — сказал Никита спокойно.
В душе он ликовал.
Шотландца звали Кеннетом, по-русски он знал всего несколько слов, и потому одна из девушек, Ира, ему переводила. Сама Ира прибыла с «Москвы», манеры ее выражали некоторое презрение к нестоличным жителям, и к Никите в частности. Впрочем, двое землян смотрели на Иру еще с большей высоты. Вторая девушка с «Москвы» по какой-то причине не приехала.
Один из землян был с Урала. За душой у него не водилось ни гроша, видов на будущее — никаких, и он записался в добровольные колонисты. Пока ему все нравилось. Период адаптации на общей базе он прошел успешно, распределение на «Питер» его устроило. Звали его Никодимом, на вид ему можно было дать лет сорок. Никодим сразу попросил называть его Ником; работать он подрядился техником на одном из дальних станционных рубежей. В общем, сослали на «питерский Урал», как шутил землянин.
Второго землянина звали Кириллом, он не разглашал причины эмиграции. Но зато выяснилось, что он — из Санкт-Петербурга, настоящего, земного, панельного. И здесь, на Марсе, его распределили на соответствующую станцию. Перед экскурсией Ника и Кирилла долго инструктировал лично Николай Иванович — за закрытыми дверьми. Никита в это время пытался хоть чем-нибудь занять Иру и Кеннета: начинать экскурсию в урезанном составе было не комильфо.
Никита довольно быстро освоился с ролью гида. Провел гостей по Дунайскому, показал Советский и Индустриальный проспекты, Сосновку. Исподтишка Никита наблюдал за реакцией Кирилла. Тот вел себя спокойно, лишь иногда усмехался. Никите было обидно, но при этом он понимал причину веселости землянина. Человек, который видел настоящий Питер, серый, изувеченный смогом, заполненный рядами полуразвалившихся коробок, населенный бомжами, вряд ли мог заинтересоваться красотой и чистотой коридоров, носивших те же гордые названия, что и реальные улицы. Таких людей, понимал Никита, уже ничем не удивить. Впрочем, Никита, рожденный на Марсе, имел ряд причин для гордости. Землян почти не занимала сама станция, но зато они с жадностью припадали к окнам, рассматривая оранжевое небо и песчаные скалы, невероятной красоты пейзажи почти не тронутой человеком планеты. Никита за много лет настолько привык к этому однообразию, что не замечал ничего, кроме выбивающихся из общей картины деталей. Например, он видел человека в скафандре, идущего по равнине, но не замечал особенностей рельефа и скал на заднем плане. Они были как привычные обои, не более того. Фон.
Наконец экскурсия завершилась там же, где и стартовала, — у кабинета Николая Ивановича. Новоприбывшим предстояло пройти еще какой-то инструктаж у начальника станции (или, как говорили некоторые, градоначальника). Разместились все четверо еще с утра, рабочие места им показали тогда же; экскурсия, проведенная Никитой, являлась скорее общеобразовательной. Никита попрощался и пошел прочь. На сегодня работы больше не было, следующая смена в Колонне предстояла только завтра ближе к вечеру.
На следующий день он разговорился с Кеннетом. Английский Никита знал более или менее прилично, а экскурсию вел на русском в первую очередь из-за того, что русскоязычных людей в группе было больше, плюс к тому Ник по-английски не понимал. Кеннет говорил с чудовищным акцентом, глотал окончания и вставлял в речь гэльские слова, не имевшие с английскими даже общих корней. Тем не менее после часа общения Никита стал понимать собеседника более или менее прилично.
В какой-то момент разговор перетек к рассуждениям о Земле, которую ни один из собеседников никогда не видел иначе как через телескоп или на картинках. По какому-то малозначащему вопросу, вроде высоты руин Останкинской телебашни, они никак не могли сойтись во мнениях. Как и большинство рожденных на Марсе, оба знали Землю чуть ли не лучше землян — так мечтающий о лошади мнит себя разбирающимся в лошадях лучше профессионального конезаводчика.
— Так мы ничего не поймем, — сказал наконец Кеннет, — вот я как поеду на Землю, так обязательно побываю в Москве — и напишу тебе, как на самом деле.
— Ты думаешь, у тебя получится полететь на Землю?
— Уже получилось. Через три недели меня переводят в головной офис в Эдинбурге — на Земле. В настоящем Эдинбурге.
Никита присвистнул.
— Но как?
— Ценный сотрудник, там я нужнее. То, что я теперь здесь, — просто моя просьба. Я на Марс вряд ли когда-либо вернусь, так напоследок взял три недели накопленных отгулов — поездить по разным станциям, посмотреть, как другие города живут.
Никита уставился в пол. Несмотря на разруху и серость, царившую на Земле, перевод в головной офис являлся в определенной мере мечтой о смене обстановки, о приключениях, и такая мечта была у каждого рожденного на Марсе, но светило путешествие только самым лучшим, талантливым, уникальным. Сотруднику без особых способностей, вроде Никиты, Земля недоступна, слишком дорог подобный перевод. Он должен окупать себя.
Прибыв на станцию, Никита пытался найти себя в более сложных и интересных занятиях, нежели охрана. Сначала пристроился в экстремальную лабораторию, где и познакомился с Женей. Но ровно через неделю начлаб Воха (то есть Владимир Игоревич) сказал, что толку с Никиты — как с козла молока, и даже нехватка людей не может стать предлогом для его дальнейшей работы в лаборатории. По образованию Никита был техником младшего разряда, но руки у него росли оттуда же, откуда и голова, и потому в техниках после обучения он долго не проходил. В охране, по крайней мере, не требовалось ничего толком уметь. Только наблюдать и реагировать — а это было нетрудно. К слову, Вадим в последнее время пошел на пилотские курсы, он хотел переквалифицироваться в экспедиционники и ездить за образцами для лабораторий, а там, глядишь, в ученые можно податься и — оп! — получить карт-бланш на свободное перемещение между Землей и Марсом.
— В Петербурге тоже побываю, — продолжал тем временем Кеннет. — Вообще интересно, насколько города на Земле соответствуют своим здешним тезкам. Если судить по трехмеркам, Эдинбург совсем не похож на эти переборки и иллюминаторы, хотя, конечно, грязен до неимоверности и наполовину населен какими-то отбросами.
Никите оставалось только обреченно кивать. Он сто тысяч раз видел Питер на трехмерках. Он знал в нем каждый панельный дом, каждый проспект — но никогда не мог представить этот город в реальности. Каков асфальт на ощупь? Как пахнет Нева? Каково это — мчаться на катере навстречу ветру?.. Он не знал.
— Я пришлю тебе письмо из Питера, — сказал Кеннет.
— Не нужно.
— Почему?
— Просто не нужно.
Кеннет не понимал Никиту. Кеннет думал, что это возможно — полететь на Землю, потому что ему самому это удалось. Но перед Никитой в этот момент расстилалась такая скорбная темнота, что из глаз чуть ли не текли слезы. У него даже промелькнула мысль ударить шотландца — просто так, для собственного успокоения, но он передумал. Кеннет ни при чем.
Кеннет уехал через два дня, на прощанье сказав Никите:
— Будешь на Земле, заезжай в гости.
Он так и не понял, что его слова — издевка и не более того.
Для Никиты эти два дня стали неким переосмыслением происходящего. Он впервые в жизни общался с человеком, который уезжал на Землю. Какой-то детали не хватало, пазл чуть-чуть не сходился. И потому сразу после отбытия Кеннета Никита пошел искать Кирилла.
Кирилл был у себя в комнате. Он лежал на кровати и играл в трехмерную стрелялку, лениво, без азарта, фальшиво насвистывая незнакомую Никите мелодию.
— Открыто, — крикнул он в ответ на звонок.
— Привет, — поздоровался Никита, войдя.
— Привет. — Кирилл отложил пульт в сторону. — Как дела?
— Нормально.
— С чем пожаловал?
Никита присел на край кровати.
— Кирилл, расскажи мне про Питер.
Тот нахмурился.
— Про что рассказать? Вы тут, на станции, лучше нас его знаете.
— Нет, — сказал Никита, — расскажи мне про настоящий Питер. Ну, например, каково это — идти по Рыбацкому проспекту вдоль Невы?
Кирилл улыбнулся.
— Да так. Идешь, не слишком чисто, трубы заводские вдали.
— Ну вот, — сказал Никита, — про это и рассказывай.
Кирилл покачал головой.
— Знаешь, в воспоминаниях Льва Толстого был такой эпизод: его старший брат, кажется, придумал игру, одним из условий которой было встать в угол и не думать о белом медведе. В общем, когда ты становишься в угол с твердым намерением не думать о белом медведе, ты понимаешь, что ты ни о чем, кроме белого медведя, думать не можешь. Так и здесь: расскажи что-нибудь о Питере. Я знаю Питер вдоль и поперек, но именно сейчас ничего толком не могу придумать и рассказать.
— Сложно.
— Считай, что я психолог. Недоучившийся, правда.
— А-а-а.
Никита недолюбливал психологов. В основном они пытались избавить пациентов от проблем, которые сами же предварительно и выдумывали.
— Я не пытаюсь тебя лечить, — заметил Кирилл, видимо, распознав выражение лица Никиты. — Ты задал вопрос, я пытаюсь оправдать то, что не могу толком на него ответить.
— А если я буду задавать более конкретные вопросы?
— Видимо, я смогу найти ответы.
— Опиши, как пахнет Нева.
Кирилл усмехнулся.
— Ты никогда, наверное, не нюхал стоялую воду. Нева, конечно, течет, а не стоит, но все равно пахнет застоем, водорослями, гнилью, железом. Но при этом — ты не поверишь — это самый прекрасный запах в мире.
Никита и в самом деле не мог понять.
— Почему прекрасный?
— Трудно объяснить. В Питере пахнет грязью и чайками. И камнями. И соснами, если поехать на залив. И топливом — от кораблей. И все равно это прекрасный запах.
Никита посмотрел в окно. Ржавый марсианский пейзаж простирался до самого горизонта.
— А где ты жил в Петербурге? В Кудрово? В Заневке?
Кирилл усмехнулся. Потом подумал немного, точно сочиняя ответ, изобретая его. Потом сказал:
— Ладно. Пусть будет революция.
— Что?
— Боюсь, я тебя разочарую, — ответил Кирилл. — Я жил почти в самом центре, на Казанской улице, около Невского проспекта.
Никита удивился: он не знал, что в Санкт-Петербурге есть такая улица. На станции ее не было.
— Где это?
— Неподалеку от Казанского собора, между Мойкой и каналом Грибоедова.
— Но… но в Питере нет таких мест!..
Кирилл рассмеялся.
— Никита, — сказал он, — ты себе не представляешь, как фильтруется информация, поступающая на марсианские станции. Я уверен, что ты видишь Петербург как совокупность Кудрово, Красной Зари и какой-нибудь Петро-Славянки. Примерно по этой схеме построена станция. Все, что за пределами, — не существует. На деле это не так. На деле Питер значительно больше и красивее. В нем есть центральная часть — Васильевский остров, его прекрасная Стрелка и Ростральные колонны-маяки, есть Дворцовая площадь с Александровской колонной, выполненной из цельного куска гранита, есть Эрмитаж — великолепный музей изобразительного искусства, обладающий богатейшей в мире коллекцией. Санкт-Петербург прекрасен, поверь.
Никита покачал головой.
— Но я читал в путеводителях, справочниках, я видел карты…
— Я же говорю: фильтр. Все, что поступает сюда, тщательно проверяется и дорабатывается. Вы думаете, что здесь лучше. Вы думаете, что на Земле люди ютятся в серых коробках и перемещаются между крошечной стандартной квартиркой и рабочим местом у станка. Это не так. На Земле живут миллиарды человек, и живут очень по-разному.
— Если там так хорошо, что же ты приехал сюда?
— Мне стало интересно, как живут тут. Вам ведь интересно, как живут там.
Никита поднялся.
— Ты говоришь странные вещи, Кирилл, мне трудно в них поверить. И… почему ты мне это рассказываешь?
— Может, я сюда приехал для того, чтобы кому-нибудь рассказать. Не только тебе.
Кирилл тоже встал, взял со стула сумку, вынул портативный носитель.
— У тебя есть с собой?
— Да, — Никита достал примерно такой же.
— Я перепишу тебе трехмерку Санкт-Петербурга, посмотришь.
— У нас в библиотеке…
— У вас в библиотеке — чушь собачья.
Завершив транзакцию, Кирилл вернул носитель Никите.
— Посмотри.
— Хорошо.
От Кирилла Никита ушел в смешанных чувствах. Землянин нес какую-то галиматью, противоречащую тому, что Никита знал о Санкт-Петербурге, — а он знал о нем все.
Над дверью в кабинет Николая Ивановича светилась красная лампочка: начальник был занят. Никита не обратил на это внимания — он настоятельно жал кнопку запроса, пока секретарь, холодная дама лет сорока по имени Анна, не сказала:
— Никита, вы, если честно, ведете себя несколько нагло. Николай Иванович очень занят и отключил доступ. Когда вы тут топчетесь, только мне мешаете, более ничего.
Никита повернулся к Анне с мольбой в глазах.
— Анна, я все… я все что угодно сделаю, только мне очень нужно с ним поговорить, очень нужно.
По взгляду Анны было прекрасно понятно, что ничего хорошего ждать от нее не следует, но в этот момент красный огонек сменился зеленым, и из кабинета за спиной Никиты появился Николай Иванович.
— Гм, Никита, вы ко мне? — спросил начальник.
— Да.
— Только быстро, у меня максимум минут десять, — и Николай Иванович вернулся в кабинет, оставив переборку открытой.
Никита прошел следом и положил на стол Николая Ивановича носитель.
— Посмотрите.
— Что это?
— Просто включите, это трехмерка.
Николай Иванович пожал плечами и воткнул носитель в проектор. Через секунду они оказались на огромной площади посреди города. Они стояли около высокой колонны с ангелом наверху, с одной стороны, через дорогу, простиралась зеленая зона, остальные три стороны закрывали красивые здания, ухоженные, отреставрированные, с парадными фасадами. Николай Иванович тут же отключил трехмерку.
— Где вы это взяли?
— Мне дали.
— Землянин, — протянул Николай Иванович, — точно.
— Это правда?
Николай Иванович посмотрел на Никиту.
— Нет, — сказал он, но по его тону Никита все понял.
— Вы врали нам, — сказал он, — и врете теперь. Я понимаю, это чтобы мы знали, что живем в лучшем мире. Нам все равно хочется на Землю, просто из любопытства, но мы хотя бы не завидуем землянам. А если бы мы это знали — было бы еще хуже. Так?
Николай Иванович прошелся до двери и обратно, а потом сказал:
— Я не был на Земле сорок с лишним лет. Да, я видел Питер таким, каким его сейчас увидел ты, пусть и в трехмерке. И знаешь, нет ни секунды, когда бы я не мечтал туда вернуться. Но нельзя, не положено. Если ты когда-нибудь побываешь на Земле, ты уже не захочешь возвращаться. Знание — это зло.
— Я расскажу всем.
Николай Иванович покачал головой.
— Никому ты не расскажешь. Охрана! — громко добавил он.
Никита не знал, что стало с Кириллом. Собственно, он не знал даже, что стало с ним самим. Он никогда раньше не слышал о Дальних кордонах и, лишь попав сюда, понял, что ад существует. Граница обитаемой зоны, узел добычи полезных ископаемых. Место, откуда не возвращаются.
В его обязанности входил надзор за поступающими по конвейеру рудными вырезами, из которых впоследствии извлекали ценные вещества. В научную часть Никита не лез, поскольку ничего в ней не понимал.
Они провели какую-то ментальную коррекцию. По крайней мере, он помнил, как потерял сознание, затем очнулся — и с тех пор стал апатичен, безразличен к происходящему. Впрочем, на Дальних кордонах трудились только такие, как он. По своей воле сюда не ехал никто — а работников не хватало.
Раздался резкий звук, конвейер дернулся и остановился. Видимо, кусок породы опять попал в механизм, сработал предохранитель. Нужно идти очищать. Никита быстро облачился в скафандр и спустился на лифте вниз, на восемь этажей под землю, в шахту. Быстро добравшись до отправного механизма, он столь же легко нашел и устранил проблему. Действительно, кусок руды оказался в опасной близости от вращающегося вала — его могло случайно туда затянуть, и ленту бы просто порвало. С помощью манипулятора Никита убрал камень и пошел по коридору обратно к лифту.
Потолок над ним вспучился сталактитами — уродливыми, коричневыми, похожими на старческие покосившиеся зубы. Фонари едва освещали узкое, неуютное пространство.
Но Никите было хорошо. Он не видел ни искореженных стен, ни перегоревших местами ламп, не слышал жужжания конвейера.
Он шел по Невскому проспекту от площади Восстания к Адмиралтейству, шел мимо Екатерининского сквера и Гостиного двора, Центрального книжного и Казанского собора, и впереди уже маячил золотой шпиль, и солнце освещало лица людей, шагающих вместе с Никитой по самому прекрасному городу в мире.
Человек в скафандре космодесантника сидел возле самого Колодца. Увидев меня, он поднялся и шагнул навстречу. Голубые глаза светились радостью. Темная челка под пластиком шлема хулигански спадала на лоб.
— Сегодня у меня… прости, у нас, радость, — вместо приветствия с ходу сообщил он. — Смотри.
И протянул мне на ладони записную книжку.
— Что это? — спросил я. — Неужели ее? «Записи Инги Одынец, Марс, 2056 год». Где нашел?! Откуда?! Неужели!.. Возвращается, да?
— Да! — воскликнул он. — Представляешь! Идут обратные волны. Все возвращается. Мы… Я… Господи, я вычислю период. Все будет хорошо. Это уже больше, чем слепая надежда. Ведь правда, да? — заглянул он мне в глаза.
На скафандре космодесантника сидела маленькая птичка. Я погладил своего, точно такого же чижика-пыжика, уцепившегося клейкими коготками за гермоткань на груди.
Все будет хорошо.
— Защищайся, подлый сарацин!
— От сарацина и слышу! Тоже мне, крестоносец нашелся! Ах, ты так! Получай!
Удары затупленных мечей эхом отражались от стен спортзала. Ничто так не помогает вновь привыкнуть к земной силе тяжести, как фехтование.
Олег рубанул сплеча. Я едва успел отразить выпад.
«Бам-м-м!»
На мгновение мечи замерли. Олег вытянул руки, целясь острием в голову. Клинки скользнули друг по другу, и я успел поднять рукоять, отбивая лезвие гардой.
— Ха! — Олег быстрым движением высвободил меч и, рискуя и открываясь, провел колющий выпад в живот.
Нет уж, это тебе не легкая шпага. И если ты больше привык к невесомости и силовому экзоскелету, чем к земной гравитации…
Ты очень медленный.
Я отбил его меч в сторону, шагнул вперед и толкнул Олега плечом. Мой друг с грохотом повалился на пол, выпуская оружие из рук.
И слабый…
— Так нечестно! — завопил Олег.
— Проклятый язычник, бой не бывает нечестным! Проси пощады, космодесантник!
Меч уперся острием в его решетчатую маску.
— Пощады, Макс! — смеясь, попросил мой друг, поднимая ладонь вверх.
Я протянул руку и помог Олегу подняться.
— Уф-ф-ф, — сказал он, снимая маску и вытирая пот со лба, — хорошо ты меня сегодня погонял. Ничего, недельку-другую, и мы сравняем счет.
— Олег, — тихо произнес я, — у меня нет этой недельки. Я возвращаюсь через пять дней на «Альтаире».
— Ты же только что прилетел… Эх… Значит, на Выборы и обратно, да? Вот как? Совсем одичаешь на своем Марсе, Одынец. С таким успехом мог бы и вообще не возвращаться. Там, у себя, и проголосовать, а с родителями только по визио общаться, не вылезая из-под купола. Домосед! Марсианин! Были они смуглые и золотоглазые.
Я промолчал.
— Макс, — вдруг сказал Олег, положив руку мне на плечо, — я же не просто так пришел, ты знаешь. Ты нужен мне там, среди астероидов. Людей не хватает. Ты же тоже космодесантник, Максим.
Олег протянул значок.
— Это твое, Макс.
На фоне перекрещенных старинных ракет блестела надпись: «Максим Одынец. Российская Космодесантная служба».
Я поднял руку и взял значок. На ладонь Олега упала капля крови.
— Макс, ты чего? Я что, тебя задел? Я не хотел… Или? Что, до сих пор кровоточит?
— Иногда, Олег. Очень редко. Наверное, на непогоду.
Я сжал значок и сунул в карман. Когда-то, пять лет назад, он блестел на моем скафандре.
— Волнуешься? — спросил я.
— Опасаюсь, — ответил Олег Соловьев, командир Первой Марсианской ячейки космодесантников. — Знаешь, нутром понимаю, что все рассчитано, взвешено и даже разложено по полкам, но такой, чисто животный страх имеется. Помнишь, нам рассказывали, как на первых испытаниях атомной бомбы ученые боялись цепной реакции термоядерного синтеза азота в атмосфере? Понимали же, что не должно рвануть, а все равно поджилки тряслись.
— Да уж…
— Думаешь, что сейчас страх изменился?
— Нет, — сказал я.
Мы боялись всего. Боялись террористов и непредвиденных стихийных бедствий. Опасались ошибки в расчетах и отказа техники. Работа у нас была такая — бояться. Потому что настоящий космодесантник может себе это позволить. Он должен выполнить задание и живым вернуться на базу.
До начала международной операции «Возрождение» оставались тревожные десять минут.
В двухстах километрах от лагеря наблюдателей заложены термоядерные заряды, взрыв которых растопит вечную мерзлоту на полюсе и выбросит в атмосферу миллионы кубометров пыли и углекислого газа, вызвав парниковый эффект. Сейчас мы живем лишь в городах под куполами. Нет, скорее, существуем, боремся с планетой. Но вскоре (если все, конечно, пройдет успешно, тьфу-тьфу-тьфу, жаль, здесь нет дерева, чтобы постучать) Марс изменится. Установится пригодная для жизни температура, заработают кислородные установки. А пока…
Пока мы должны ждать и волноваться.
— Как там Инга? — неожиданно спросил Олег. — Ребенка не планируете?
— Гм-м, — опешил я. — Я у нее еще не спрашивал.
— А ты спроси-спроси. Торопись жить, Макс.
— Ребята, что-то у вас настроение подавленное, — сказал из кабины Бореслав. — А ну, бросьте упадничество! Мы, понимаете ли, присутствуем при эпохальном событии — улавливаете, нет? А они хандрят.
— Никто не хандрит, Славик, — тихо, как и обычно, произнес Мишка Фоменко.
На его скафандре возле значка космодесантника красовалась бриллиантовая роза — булавка для галстука. Только еще самого галстука поверх скафандра не хватало. И не признается никак, чей подарок. Ничего, надеюсь, на свадьбе погуляем всей ячейкой.
У каждого из нас есть свой талисман, так, детская прихоть. Лично у меня к скафандру прицеплена маленькая смешная птичка — не поймешь кто, то ли синица, то ли чижик. Точно такая же — у Инги. Если погладить моего чижика-пыжика, то он выдаст звонкую трель, а его сестра-близнец, если будет недалеко, в пределах километра, ответит такой же мелодией. Это значит: «Я думаю о тебе, помню и люблю». Мы с Ингой подарили друг другу чижиков еще до свадьбы.
— Чувствуете? — поднял Мишка вверх указательный палец. — Вот сейчас… Ну?..
Лед слегка вздрогнул.
«Ф-ш-ш!» — вырвался на поверхность в пятидесяти метрах от нас гелиевый гейзер. Это Крошка. Так мы их назвали за неделю дежурства — Крошка и Великан. Как Крошка пары выпустит, так спустя десять минут из-под соседнего огромного тороса Великан бить начинает. Здоровенный такой гейзерище. Прямо как главный фонтан в Петродворце. Да и глыба льда на льва похожа, только Самсона не хватает. Непостоянно гейзеры бьют. Бывает, что все двадцать часов молчат, а потом сутки напролет один за другим газы выпускают. Но — строго в порядке очередности. Великан Крошку всегда вперед пропускает.
— О! А вот и праздничный салют! — воскликнул неунывающий Славик.
Главное что? Места гейзеров отмечать и обходить стороной.
Работа у нас такая — бояться.
Я вывел данные с датчиков — просто так, от нечего делать. На экране шлема высветились цифры. Температура «за бортом» скафандра — минус сто сорок пять. Солнечный ветер — в пределах нормы. Конечно, не общечеловеческой земной нормы, а для экстремалов-космодесантников — в самый раз. Что-то Солнце решило нас пощадить в эти дни. Не к добру.
Ого! Пульс — сто двадцать ударов. Волнуешься ты, Максим Одынец, ой, как волнуешься. Потеешь, словно поросенок, очиститель не справляется. Прямо как в древнем скафандре, в котором нас на учебной практике гоняли. Кислородом скафандр для компенсации давления был накачан — руку согнуть, и то проблема. А старики когда-то еще и работали в таких условиях. Это мы сейчас разбалованы — каждый скафандр снабжен внешним экзоскелетом класса «Геркулес», одно удовольствие в таком передвигаться. Хотя стоимость его, конечно… О-го-го! Я как-то раз случайно в смету заглянул. Лучше не знать. Ничего, Российская Космодесантная служба хорошо финансируется. Да и зарубежные неплохо. Все силы на освоение космоса брошены. Вон — неподалеку лагерь американских наблюдателей, полосатый флаг над временным куполом развернут. Тоже волнуются небось.
Восемь минут до детонации.
Нас в команде наблюдателей десять человек, включая ученых и космодесантников. Ощетинился антеннами научный вездеход, похожий на толстого неповоротливого майского жука. Сухие льдинки, поднимаемые вихрями, стучат о защитную броню. Замер десантный бот, Бореслав так и не выбрался из кабины. Вот уж воистину механик-водитель. Что на Земле, что на Марсе, такому дай только до техники добраться, и человеку больше ничего для счастья не надо.
Над нами — красный восход с голубыми разводами вокруг солнца.
Не можем мы сейчас под куполом сидеть.
Не хочется.
— Так будем разворачивать или нет? — Я постучал об упакованный, словно парашют, переносной купол.
— Ну ты даешь, Макс! — удивился Олег. — За столько часов не развернули, а тут перед детонацией тебя пробило. Марш в кабину со своими идеями! Хватит нервничать! Все будет нормально.
Подумаешь, хотелось, как лучше — народ делом занять…
В кабину я не пошел — дождался часа «икс», стоя на марсианском льду.
Затих Крошка. Марс словно замер.
А потом…
Сначала далеким огненным восходом вспух горизонт, разорвав небо кровавыми сполохами. Вздрогнула поверхность. Разлетелись ледяными стайками пугливые вихорки.
— Понеслось!
— Сработало!
А вслед за этим я почувствовал новый едва слышный толчок. Слабый-слабый. Как от Крошки. Вслед за толчком — тихий треск, врезавшийся в память навсегда. Это треснул ледяной покров под моими ногами.
— Макс!
Первая жидкая вода Марса. Маленьким гейзером она вылетела из-подо льда и, мгновенно замерзая, впилась в руку острыми жгучими стрелами.
— Черт возьми!
Экран вспыхнул красным тревожным огнем.
«Повреждение скафандра. Разгерметизация».
Жгуты перетянули руку выше локтя.
Я до сих пор не знаю, где закралась ошибка. Наверное, это была та самая непредвиденная тектоническая цепная реакция под поверхностью вечной мерзлоты. По ледяной шапке пробежали трещины. Разогретая вода под огромным давлением вырвалась на свободу.
Мишка погиб на моих глазах. Сначала он провалился в лед по колено, а потом сотни холодных игл пробили скафандр, превратив космодесантника в замершую ледяную статую.
Научный вездеход почти мгновенно скрылся в трещине, я даже не сразу заметил его пропажу. Наверное, это произошло одновременно с гибелью Мишки. Вскрик по системе связи, скрежет — и ученые, все шестеро, вдруг разом замолчали.
И наступила тишина.
Правой рукой я обломал ледяной сталагмит, пробивший левую. Лед был окрашен каплями замерзшей крови.
Проклятая…
Планета…
— Макс! Спасай Славика. Бот вмерз!
— Вижу!
Секунда замешательства. Это больше, чем я мог себе позволить.
— Ребята, уходите!
— Макс, ты как? Ломай дверь.
Лед под ботом трещал. Замерший гейзер заморозил кабину, перекрыв доступ к люку и аварийному выходу. Мы крошили лед пальцами, рвали на куски, чувствуя, как бот проваливается вместе с нами вниз, в ледяную бездну.
С той стороны Славик пытался пробить бронированное стекло.
— Уходите, прочь!
— Макс, не спасем!
Поверхность Марса вокруг нас шевелилась. Вода взмывала вверх и застывала причудливыми фигурами, ледяная кромка проваливалась в пучину, чтобы вновь тут же вырваться на поверхность смертоносными потоками.
Я пытался удержать падающий бот и разжал ладонь в самый последний момент, когда, казалось, мой «Геркулес» сломается от непомерных нагрузок.
— Макс, давай, чего же ты!
Олег, зацепившись за край пропасти, держал меня за руку.
Дальше я действовал как на учениях — автоматически. Мы почти всегда тренировались парой — я и Олег. Победители соревнований, отличники спортивной подготовки. На боль я не обращал внимания. Тем более что руку уже не чувствовал. Мы лишь оттягивали свою гибель. Без бота не спастись.
Проклятая планета!
Вдруг я увидел на льду чернеющий свернутый купол.
— Берем, Олег! — Я кивнул на возвышающуюся глыбу льда в том месте, где должен был заработать гелиевый гейзер. Если повезет.
Олег понял меня без слов. Мы схватили тюк и потащили к Великану.
— Разворачивай, быстрее!
Мы развернули полимерный купол и вцепились в него с обеих сторон.
Ждать… Ждать… Ну! Давай же, вырывайся на свободу!
Гелиевый гейзер ударил неожиданно. Купол начал судорожно, захлебываясь, наполняться легким газом.
— Держи, Макс! Давай! Еще немного!
— Черт, я не закрепился!
Лед скользил под ногами. Я активировал якоря — иглы вонзились в вечную мерзлоту, закрепив ступни. Рывок! Купол забился под руками, как пойманное марсианское чудовище.
— Есть, держу!
Купол распухал огромным пузырем, внутри которого, под прозрачным пластиком, ревел пытающийся вырваться на свободу гейзер.
Больше, еще больше… Давай же, быстрее! Расти, ну! Надо продержаться еще чуть-чуть.
«Крак!» — трещина пробежала под ногами. Правая нога лишилась опоры и повисла в воздухе вместе с куском льда.
— Давай! Герметизация! — закричал Олег.
— Готово!
Низ полусферы склеился, превратив купол в огромный шар. Мы, вместе с Олегом, одновременно убрали якоря. Шар рванул вверх, увлекая нас за собой в спасительную вышину. Льдина с правой ноги полетела вниз, где клокотал умирающий Великан, заливаемый бурлящим потоком.
Нас швыряло из стороны в сторону небесным ураганом. Нас рвало на куски. Но мы выдержали. Выжили. Двое из всех наблюдателей.
Мы дождались спасателей.
Вот только левая рука, которую восстановили наши медики, за что им большое спасибо, не заживает до конца. Время от времени на ней вновь открываются и кровоточат старые раны.
Как память о начале терраформации Марса.
Кто-то шутит, что это мои стигматы.
Мы вышли из раздевалки.
— О! Тебя ждут, — улыбнулся Олег. — Привет, Светлана! — помахал он рукой сидящей в кресле девушке. — Пока-пока, не буду мешать. Макс, мое предложение остается в силе, и я еще вернусь к нашему разговору. Ты думай.
Я остановился возле кресла. Света поднялась навстречу, на ее лице играла робкая улыбка.
— Здравствуй, Максим.
— Здравствуй, Света. — Я сел рядом. — Как ты? На пятом курсе?
— Уже закончила. Сейчас на практике. А ты?..
— Все по-старому. Как обычно.
Светины пальцы незаметно прикоснулись к моим.
— А Инга… Без новостей, да?
Теплая ладонь полностью легла на мою. По спине неожиданно побежали мурашки.
— Да, — коротко ответил я. — Без новостей. Ты же знаешь, что ничего нового.
— Все еще ждешь?
Ее ладонь начала подниматься выше по моей руке. На Свете сегодня было красное платье — легкое и красивое, облегающее стройную девичью фигуру.
Как они с Ингой все-таки похожи друг на друга.
— Да, Света, жду. Твоя сестра вернется.
Я отстранил девушку от себя.
— Я обязательно дождусь. И ты тоже.
— Дурак, — прошептала мне вслед Света, пряча лицо в ладонях. — Дурак.
На нас обращали внимание, но я шел, не оглядываясь. Черт, черт, черт! Что в ее глазах — любовь, влюбленность, желание? Почему так часто младшие сестры влюбляются в женихов старших?
«Представляешь, — смеясь, говорила Инга, — Птенчик поступила в Космический. Надо же, не ты один будешь у нас космонавтом».
Знаю я, за кем вслед она пошла учиться, кому и что хотела доказать.
Черт возьми, Инга, как мне плохо без тебя!
Я дернул на себя запертую дверь, едва не вырвав ручку. Родители еще не вернулись домой.
«Сегодня был зачитан отчет депутата Марсианской республики Константина Рогозина, — негромко вещало радио. — С отчетом можно ознакомиться на сайте Выборов. Уровень поддержки населения пятьдесят пять процентов».
Я прислонился к стене и погладил сидящую на кармане птицу. Мой чижик-пыжик неопределенной породы выдал мелодичную трель, напоминающую известный мотив: «Чижик-пыжик, где ты был?»
— Он на Марсе водку пил, — усмехнулся я в ответ.
Не пью я водки, ни на Марсе, ни на Земле. Пьющий спасатель — гиблое дело. От меня ведь жизнь других зависит. Пусть кто-то шутит, что спасатель на Марсе — это «старший куда пошлют», но, если надо залатать пробитый метеором купол или найти пропавших во время бури геологов, кто пойдет? Я. Это моя работа. Почти такая же опасная, как и у космодесантника. Я тяжело вздохнул. Все, незачем ворошить прошлое. Что сделано, то сделано.
Не вернусь. Не хочу. Пусть они сами исследуют свой Пояс астероидов, высаживаются на Титан и совершают подвиги.
Не-хо-чу!
Отпустило. Совсем чуть-чуть, но на душе стало легче.
Чижик-пыжик закончил свое пение. Ответом была лишь тишина.
В последний раз я видел Ингу перед началом операции «Возрождение», пять лет назад.
Наш купол, тогда еще первый из пятерки, которую впоследствии торжественно назовут Марсианской республикой, находился в Долине Маринера. Совсем недалеко — полчаса полета на одноместном боте — чернели в скальной породе таинственные Колодцы Фарсиды. То, что они таинственные, мне Инга уже все уши прожужжала. У нее, видите ли, датчики невозможное показывают, а то и вовсе в Колодцах пропадают. Темпоральное сжатие, возможное искусственное происхождение и прочее «черт-те что и сбоку бантик».
Моя Инга. Геолог, метеоролог, эколог и вообще — чуть ли не главный специалист по Марсу. Вон ее временный купол, неподалеку от самого глубокого Колодца.
Я погладил чижика-пыжика. Инга, склонившаяся над Колодцем, распрямилась и помахала в ответ рукой.
— Привет, десантник, — сказала она по связи.
— Привет, профессор, — улыбнулся я в ответ.
А потом были термоядерные взрывы и Марс, показавший свой истинный характер. Основной купол устоял, а от лагеря моей жены не осталось и следа. Ни разлома в горной породе, ни следов повреждений — ни-че-го! Пусто. Как и не было.
Потом область вокруг Колодцев объявили карантинной зоной. Исследования после пропажи еще одного геолога приостановлены. Доступ закрыт. Говорят, временная аномалия. Сжатое в Колодцах время вырвалось на свободу, и теперь его колебания изменяют реальность. После коллапса часть каменного пласта вокруг Колодцев помолодела на десять тысяч лет. Получается, что Инга потерялась во времени?
Но ответ на этот вопрос не может дать никто.
— Здорово, герой! — обнял меня вернувшийся отец. — Все никак не привыкну, что ты дома. А то, знаешь, мы с матерью одни да одни. Эх… И внуков нет, — он махнул рукой. — Извини, что рану тереблю. Знаешь, — добавил он тут же, — а Света очень часто заходит. Про тебя спрашивает.
— А мама где? — сменил я тему разговора.
— Забежала в магазин за мукой. Сама, говорит, для сына пирог испеку, без всяких синтезаторов. Уверен, что задержится. Сейчас местные магазинные кумушки про свои проблемы рассказывать начнут. Сами-то жаловаться не хотят, а мать и рада стараться. Активистка… Вечный борец за правое дело. Чуть что — строчит сообщения на правительственный сайт…
— Это же ты у нас активист-депутат, — усмехнулся я.
— Не-ет, — замотал головой отец. — Нетушки. Я не активист, я — хозяйственник.
— Ага, — сказал я. — То-то я смотрю, что ты уже второй год как депутат от своего завода.
— А-а-а… — снова махнул рукой отец. — Ну, поддержали.
— Видел я, как поддержали, семьдесят семь процентов доверия. Выше, чем у Президента.
— Есть такое дело, — расплылся отец в улыбке.
— А на нынешних Выборах как у тебя дела?
— А-а-а…
— Давай рассказывай, нечего руками размахивать. Хозяйственник.
Тут раздался звонок в дверь. На пороге появилась мама.
Спустя полчаса я сидел в кресле, слушал родителей и наслаждался семейным уютом.
Но я все равно скоро вернусь на Марс.
Сегодня он меня не поприветствовал. Человек в скафандре космодесантника склонился над Колодцем и задумчиво смотрел в темную глубину. Я молча остановился рядом.
— Ты знаешь, нет никакой закономерности. — Он поднял на меня усталый взгляд. В черных волосах уже начала пробиваться седина. — Или я просто не могу ее вычислить. Нет связи между теми, что ушли, и теми, что вернулись.
Человек показал на груду камней, лежащих невдалеке. На каждый камень краской был нанесен порядковый номер.
— Но вернулись — и это главное. Некоторые… Сначала двадцатый, потом тридцать второй, сорок первый и семидесятый. А последним появился четвертый. Бросал я ТУДА каждый день по одному камню. Нет периода. Он случайный. Хаотичный.
Собеседник схватил меня за скафандр, случайно задев чижика-пыжика, отозвавшегося привычной мелодией.
«Чижик-пыжик, где ты был?»
Космодесантник обхватил ладонью птицу на своей груди.
— Мы ведь дождемся, правда? — спросил он у меня.
Рейс «Земля — Марс» на корабле Альтаир так называется только для вида. Космические корабли никогда не приземляются ни на Марс, ни на Землю. Это экономически невыгодно — чересчур много топлива потребуют такие взлет и посадка. Достаточно стартовать с орбиты и сесть на Фобосе. А между спутником и Марсом циркулируют взлетные ступени. Хотели вначале космический лифт построить, но идея протянуть металлическую нить между поверхностью и орбитой провалилась еще на стадии проекта. А вот ступень — маленькая, легкая, грузоподъемная, поглощающая минимум топлива — то, что надо.
В самом начале освоения Марса тяжелые ионные буксиры доставили на поверхность планеты жилые и инженерные отсеки. Высадились первые поселенцы, возвели защитный купол. Сейчас уже и топливо сами производим, путем электролиза воды из оставшейся вечной мерзлоты, добываем жидкий кислород и водород.
В общем, как домой возвращаюсь. Все привычно и освоено. Терраформация идет своим чередом.
Только Инги нет рядом со мной.
Едва вернувшись в Первый купол, я заправил положенный мне по должности бот и выехал к Колодцу. Если проложить путь по глубокой впадине за холмом, то можно легко миновать пост охраны. Я-то знаю секреты! Хотя пост, скорее всего, пустует. Спасатели, они же и дежурные, часто бывают на вызовах.
Но сейчас меня ждали. Человек в темном скафандре просигналил фонарем. Я остановил бот и вышел.
— Привет, Макс, — сказал Игорь, пожав мне руку. — Уже вернулся?
— Да, как видишь, — ответил я. — Но пока не доложил тебе.
— Ничего, еще доложишь, — улыбнулся Игорь Андреев, мой начальник. — Успеется.
Мы помолчали.
— Все равно все по-старому. Затишье. К Колодцу идешь?
— А что, не пустишь? — с вызовом спросил я.
— Пущу, — тихо сказал Игорь. — Никто из наших не станет тебе мешать. Не думай, что твои ежедневные вылазки для нас секрет.
— Спасибо, — сказал я.
— Не за что, — снова улыбнулся Игорь.
— Я пойду?
— Иди. Только…
— Что «только»?
— Ты осторожнее, Макс, — сказал Игорь. — Все-таки временная аномалия. Шут ее знает, как себя может повести. Я не хочу лишиться ценного сотрудника. Говорят… Да что там «говорят», я ведь и сам иногда видел, что ты там бываешь не один. Твой собеседник точь-в-точь на тебя похож.
Я развернулся и направился к боту.
— Макс!
— Что?
Я обернулся.
— Правда, что возле Колодца можно встретить самого себя?
— А шут его знает, — улыбнулся я в ответ.
В этот раз он был без шлема. Ветер теребил совершенно седые волосы. Вокруг Колодца пробивалась зеленая трава и неуверенно цвели первые одуванчики. С одного на другой перелетала бабочка с желтыми крыльями.
— Ждешь? — спросил я.
— Жду, — ответил старик.
— Значит, все бесполезно?
— Почему же, — медленно сказал он. — Во всем всегда может быть свой смысл. Я не дождался. — Он погладил своего чижика-пыжика. — Но ты — не я.
— Ты — не я, — повторил я и снял шлем, впервые вдохнув воздух Марса. Ветер будущего пах свободой и теплым медом.
— Смотри, — сказал мой собеседник, доставая из-за пазухи пищащий комочек.
— Что это? — удивился я.
— Это Номер Один. Он вернулся.
На меня уставились перепуганные глаза-бусинки серого мышонка с написанным на боку номером.
Игорь долго провожал меня взглядом.
Как давно я не был возле Колодца, казалось, что прошла целая вечность. Меня больше никто не ждал. Ветер носил сухую красную пыль, и безразличное солнце освещало пока еще мертвую планету. Но я видел будущее.
Я знаю.
И верю.
«Все будет хорошо», — словно заклинание произнес я, погладил чижика-пыжика и посмотрел на свой город. Отсюда была видна вершина купола. На длинной мачте развевалось далекое знамя.
А чижик-пыжик пел. В его незатейливой песне были радость и печаль, большие горести и маленькие победы нового мира. И когда он закончил, то совсем рядом, буквально за моей спиной…
Стоит только оглянуться — и дотронешься…
Я услышал такую же тихую ответную мелодию.
И обернулся.
Не навреди.
Когда все вокруг улыбаются, улыбка теряет значение. На станции терраформинга «Марс-9» улыбаются все. Непробиваемый оптимизм — естественное состояние поселенцев. Но улыбка, сиявшая на лице Линды Хармони, была шире и светлее обычной, и это настораживало. Не переставая улыбаться, она сделала глубокий выдох, словно пытаясь заразить меня радостью. К потолку взмыло облачко пара. В моей клинике поддерживается отрицательная температура — мне так комфортнее, но люди мерзнут. Чувствовалось, что у Линды есть новость. Важная. Очень важная. И Линда наслаждается каждой секундой: она знает, а я — нет. Как мало нужно человеку для счастья.
— В чем дело, миссис Хармони? — поинтересовался я.
— Лео, — ответила Линда. — Мальчишка, сын Аля и Тани. Их фамилия Кэс…
— Я знаю. Что он сделал?
— Насилие. Он ударил ребенка.
Я сменил выражение лица с заинтересованного на сосредоточенное:
— Кого?
— Младшую сестренку.
Синхронизировав внимание с состраданием, я спросил:
— Степень повреждений?
— Я видела кровь, — ответила миссис Хармони со все той же широкой улыбкой.
Без суеты, но быстро я разложил по карманам все, что может понадобиться, и двинулся к выходу:
— Где это произошло?
— Не стоит так спешить, доктор! С малышкой все в порядке.
Она не понимала главного: кровь десятка девчушек и вполовину не так важна, как Лео.
— Когда это случилось? — Я уже стоял в дальнем конце кабинета, у термошлюза.
— Пять-шесть минут назад.
— Куда он ее ударил?
— По лицу, кровь шла из носа.
— Вы сами это видели?
— Нет-нет, они играли на рекре-уровне… — Она сглатывала звуки, рассказывая: нехороший признак. — А мы, то есть я и Света Клифф, занимались на бег-дорожке… недалеко, когда услышали крик, а потом плач. Девочка выскочила из-за кадок с лимонами… Кровь на лице! Она плакала. А он… то есть Лео, погнался за ней, подхватил на руки и… И они уехали вниз на лифте… Мы не успели остановить. Все… то есть многие, кто был в парке, видели, как она бежала… И кровь…
Пристегивая кобуру к ремню, я сменил выражение лица на угрюмо-решительное и легонько подтолкнул Линду к выходу:
— Спасибо вам, миссис Хармони. Ваше сообщение очень важно.
Она расцвела.
— Давайте спустимся и продолжим расследование на месте.
У Лео низкий индекс эмо-устойчивости. Худший в его поколении. Но лень, ложь, оскорбления или воровство — куда менее тяжкие проступки, чем насилие, в особенности по отношению к четырехлетней девочке.
Мы расселись по противоперегрузочным креслам лифта и пристегнулись. Через полторы секунды наступила невесомость — капсула начала свободное падение вниз, к жилым уровням.
— Как отреагировали родители? — продолжил опрос я.
— Не знаю. — Слабая улыбка и прикрытые глаза показали, что ее тошнит. Линда снова беременна? — Мы заглянули к ним, но двери уровня были закрыты, поэтому я поехала к вам… Мы что-то сделали не так?
— Все в порядке, Линда, — я успокаивающе похлопал ее по предплечью. — Я сам поговорю с ними.
Линда ответила мне настороженным взглядом, а затем отвела глаза в сторону:
— Конечно, — тут она вновь улыбнулась, потому что вживленный чип-эмократор по моей команде впрыснул в ее мозг сбалансированную дозу лептина и грелина. Линда откинулась на спинку кресла и удовлетворенно расслабилась.
В крошечном замкнутом мирке «Марса-9» клиника занимает три верхних уровня Станции. Светлые стены, высокие потолки, стерильная чистота, абсолютная тишина. Одна из стен — экран, заполненный картинками жизни поселенцев. Он отзывается несмолкающей музыкой голосов на легкое прикосновение руки. Каждый день я слушаю радостный смех детей, деловые разговоры, веселые перебранки и нежный шепот влюбленных, спокойные беседы в семейных столовых. Еще одно движение человеческих пальцев, и передо мной разворачивается внутренняя жизнь: каждое биение пульса, движение души, эмоциональные всплески. Все должно быть успокаивающе-зеленым. Ненавижу красный: цвет отчаяния и боли. Это — моя тайна.
С семьей Кэссил я был знаком ближе остальных из-за Лео. В возрасте пяти лет он украл любимую игрушку у приятеля. Что ж, иногда такое случается. Не стоит беспокоиться — просто обратить внимание. Когда ему было семь, он хитростью выманивал у девочек витамины. Хотелось верить, что подобное не повторится, если родители примут всерьез мое замечание. Не помогло. В двенадцать лет — оскорбление Старых. Лео во всеуслышание заявил, что ими давно пора удобрить грунт био-уровней — дорогу юным марсианам! Родители, школьный куратор, капитан скаутов, главный технолог — все, чье слово имеет вес на Станции, говорили со строптивцем. Но Лео не интересовался мнением окружающих. И даже когда дети стали его избегать, ничего не изменилось. Мальчик рос изгоем.
Живой ум, все задатки будущего лидера… Лео предпринимал по-детски неуклюжие попытки завоевать признание и дружбу. Он старался, как мог. Но всюду натыкался на пустоту: все были счастливы и без него. Счастье — естественное состояние, и каждый, кто пытается что-то изменить в их жизни, раньше или позже превратится в козла отпущения. Лео винили даже в том, в чем он виноват не был. Последней каплей, переполнившей чашу терпения всем на свете довольных людей, стала его реакция на предупреждение взрослых об Отбраковке — мальчишка просто рассмеялся им в лицо…
Родители Лео, Таня и Алексей, пришли ко мне. Они были взволнованы, но по разным причинам. Мать во всем винила себя. «Я люблю Лео, — твердила она с грустной улыбкой. — Наверное, мне нужно выказывать больше любви, чтобы он понял? Я готова, я буду стараться! Если он любит меня, то никогда больше так не сделает! Он… он… он изменится!»
Отец предложил другую версию. «Нет-нет, дело вовсе не в Лео! Это другие дети слишком доверчивы, глупы и неосторожны. И они… — Тут Алексей спохватился, выдавил из себя извиняющуюся усмешку и продолжил: — Возможно, они даже заслужили то, что получили. Мальчик познает мир, испытывая на прочность условные границы социальной среды и моральных ограничений. Его просто не понимают. Но все наладится — как только он подрастет».
Я промолчал. Себя они, может быть, и убедили, но меня — нет. В конце той беседы Алексей ободряюще подмигнул Тане и с улыбкой добавил: «Лео — гений, вот в чем все дело. Вам известны результаты тестов. Он лучший спортсмен, первый среди скаутов. Отлично разбирается в технике, уже оборудовал собственную лабораторию. Никаких проблем, кроме общения. Ведь правда, доктор?»
Кивнув, я опять ничего не ответил. Есть вещи поважнее тестов или успехов в плавании. Лео и вправду гений — настоящий гений неприятностей. Ложь, воровство и оскорбления — ерунда! Мальчик способен выбрать идеальный момент, чтобы одним ударом, несколькими словами разрушить хрупкую эмоциональную гармонию, создававшуюся десятилетиями кропотливого труда. И поэтому смертельно опасен.
За год до этого, на церемонии награждения юных скаутов, Лео вышел на сцену и ломким, срывающимся на фальцет голосом произнес речь о том, что согласно его расчетам Био-Уровни деградируют. Станция в шаге от продовольственной катастрофы. Голод станет уделом каждого, кроме детей, чьи родители перережут им горло, выпьют кровь, а затем поджарят и сожрут тощие тельца. И эти дети — счастливчики, потому что оставшиеся в живых…
Тут его стащили со сцены старшие скауты и отправили ко мне. Мы в очередной раз побеседовали. «Врач, это был классный прикол! — с заливистым смехом объяснил Лео. — Видел бы ты их рожи…» Я — видел. Почти месяц два десятка биологов и химиков проверяли его «расчеты» — на всякий случай. Еще полгода у меня заняла ликвидация последствий стресса. Но панические слухи до сих пор время от времени вспыхивают снова.
Тогда мать, укачивая на коленях малышку Мону, едва сдерживала слезы: «Доктор, ну почему? Почему он так сказал? За… зачем?!» Отец сделал натужную попытку рассмеяться: «Да уж, шутка вышла глупой. Но ведь никакого вреда Станции он не причинил? Мальчику здесь скучно. Вот и все». Родители становятся на диво изобретательными, когда дело доходит до отрицания очевидного: «Вот и все» — как бы не так!
Станция терраформинга «Марс-9». Двадцатикилометровая шахта, пробитая в коре Марса термоядерными кумулятивными зарядами семьдесят пять лет назад одновременно с тремя десятками таких же — у Северного и Южного полюсов. Жилые сектора, рекреационные зоны, цеха, лаборатории, оранжереи, энергостанции, зверофермы и аквариумы, детские и спортивные площадки, бассейны, голографические залы — все, о чем только можно мечтать. Программы воспитания, обучения, труда и отдыха разрабатывались с учетом ожидающей колонистов вековой изоляции. Надоело сидеть взаперти? Присоединяйся к скаутам, ведущим разведку на поверхности Марса. Работы и риска — непочатый край!
Я активизировал эмократор, и Алексей тут же осознал свою ошибку: «Нет-нет, я не то хотел сказать! Наши задачи… наша цель исключает скуку. Ведь все мы живем полной, насыщенной жизнью… Но порой забываем об этом».
В одном он прав: стоит только людям отвлечься от искусно насыщенной событиями жизни — и они тут же свихнутся от мысли, что вот уже третье поколение обживает марсианские катакомбы… И еще стольким же предстоит там жить и умереть, прежде чем поверхность станет пригодной для освоения. Станция — настоящая преисподняя для человеческих душ, но об этом знаю только я. И еще догадывается не в меру смышленый паренек по имени Лео.
— Проблема вовсе не в Лео, — сказал я им. — И даже не в его поведении. Дело в том, что он может стать причиной новой «Эпидемии Отчаяния».
— Чепуха! — испуганно воскликнул Алексей. — С «Отчаянием» мы справились полвека назад!
Я покачал головой, выдержал необходимую паузу и ровным тоном произнес:
— Диагноз Лео — хронический эгоцентризм.
Таня разрыдалась, стискивая сидящую у нее на коленях дочку. Чтобы бедная девчушка не получила эмоционального шока, я включил голографическую радугу под потолком клиники, и она с улыбкой потянулась к ней всем телом. Через несколько минут, слегка успокоившись под воздействием импульсов эмократора, Таня спросила:
— Чем же мы можем ему помочь? Скажите, мы… мы все сделаем!
Пришлось притвориться, что я обдумываю ее слова, хотя решение насчет Лео было принято еще девять лет назад. Алексей, химик по профессии, осторожно спросил: «А как насчет лекарств?» Таня, начавшая было снова укачивать девочку, подскочила на месте. «Транквилизаторы!» — выпалила она.
Подросток, юноша, взрослый, отец, ученый — на седативных препаратах? Сколько он протянет, что это будет за жизнь? И какую пользу принесет маленькой, жестко организованной общине? Я снова отрицательно качнул головой.
— А что если… — начал Алексей и сбился. — Вы понимаете, о чем я… Мы… то есть я, готов отдать… пожертвовать для пересадки…
Жестом человеческой руки я остановил его, наклонился, и глядя сверху вниз в глаза, сказал:
— Вы должны мне верить, Алексей. Препаратов для лечения в такой ситуации не существует, а мозг Лео оказался невосприимчив к импульсам эмократора. Пересадка же в таком возрасте ни к чему, кроме вашей и его смерти, не приведет.
Двое испуганных взрослых и улыбающееся дитя смотрели на меня. Предложить им ложь во спасение? От этого станет только хуже. Заброшенная за край обитаемого мира кучка людей способна выжить лишь под железной пятой всеобщего счастья. Каждый должен, обязан быть счастливым. Но врач видит пагубные последствия тоталитарного оптимизма, который сам же и создает. Если бы я мог хоть что-то изменить в их жизни…
Но мне пришлось сказать: «Последнее официальное предупреждение» — и наблюдать, как их лица бледнеют от ужаса. Они не хотели, чтобы прозвучало страшное слово «отбраковка», и я не произнес его. Это все, что я мог для них сделать. Теперь придется усилить наблюдение за семьей Кэссил, ведь даже самая непробиваемая броня оптимизма может не выдержать. Я решил молчать — еще год. Ни слова. До тех пор, пока…
Не то чтобы Врач с помощью сенсоров или чипов-эмократоров способен читать мысли — это легенда. Дело в том, что в эмоциональном плане человеческие существа представляются мне прозрачными, как стеклянные фигурки, окрашенные во все оттенки зеленого — цвета телесного здоровья и душевного равновесия. Нечасто, но случается, я вижу желтый, цвет болезни. Почти всегда я могу вылечить человека, а если он слишком стар и слаб — прекратить мучения до того, как они смогут нанести непоправимый ущерб людям и Станции. Но если вспыхивает красный… Ненавижу красный — цвет отчаяния, боли и позора! И это уже не тайна.
На каждой из марсианских Станций есть Врач. Это не только профессия, но и название нового вида разумных существ. Первые Врачи были сложными, удивительными созданиями человеческого разума, идеальным сочетанием биотроники и робототехники, ожившими механизмами, предназначенными для дальних космических полетов. Они заменили людей по необходимости. Врачи-люди оказались слишком дорогим удовольствием: когда все идет по плану, им нечем заняться на борту корабля, но требуется столько же места, воздуха и пищи, как и любому из членов экипажа. А обойтись без врача невозможно: провал первых двух межпланетных экспедиций, к Марсу и Венере, полностью подтвердил этот очевидный факт. Ни физподготовка, ни лекарства не спасут от белокровия после ликвидации аварии в реакторе, не помогут восстановить психику после гибели товарищей в спускаемом аппарате…
Мой предок, Врач-1, все знал и умел. Нейрохирургию и лечебный массаж, фармакологию, психиатрию, гигиену и акушерство — все вместила его биотронная память. Конструкторы дали Врачу «умные руки» — три пары манипуляторов с имплантированными датчиками, зондами и инструментами — и еще одну пару настоящих, человеческих, тепло которых ничто не заменит. А я был всего лишь наблюдающим врачом-помощником, человеком на борту «Ковчега-9» — девятого в серии «Столетних Кораблей».
Позже, уже на Марсе, со мной случилось то, что толкнуло Врача-1 спасти мой мозг, сделав его частью себя. Мы выжили и стали Врачом-2 — добрым чудовищем Франкенштейна… Теперь я — трехметровая громада биотронного квазиорганического тела, многорукий паук-исцелитель, беспощадный ревнитель человеческого счастья. Я могу, обязан создавать, растить и укреплять счастье, без которого здесь не выжить. Я — машина, и я же — человек, который сотнями способов, тысячами нитей привязывает людей к жизни в заброшенном и забытом уголке Вселенной, каждый день испытывающем на прочность терпение, мужество и обычную человеческую порядочность. А я, Врач-2, отвечаю за счастье ста девяти человек, отправившихся в путешествие, конца которому не видно. Это — моя работа.
Когда мы с Линдой вышли из лифта, у дверей семейного сектора толпились люди. Разноголосый гомон, растерянные улыбки. Неслыханная новость мгновенно разнеслась по Станции. Десятки глаз следили за мной, но никто не решался заговорить первым. Поправив кобуру человеческой рукой, я двинулся вперед, а Линда, все еще бледная после стремительного спуска, смешалась с толпой. Поравнявшись с седой женщиной, я услышал, как она прошептала на ухо малышу-правнуку слово, которое каждый успел сказать про себя: «отбраковка». Я остановился и оглянулся.
Она вздрогнула и втянула голову в плечи, став меньше ростом, хотя Старые и так ниже всех — на голову, а то и на две. Потом она выпрямилась и посмотрела мне в лицо. Без улыбки. С бесстрашием существа, стоящего у порога жизни, она заявила: «Врач, сделай это сейчас. Таков закон: у нас нет выбора».
Кого-то из малышей толкнули, и он захныкал — среди множества запахов я отчетливо ощутил солоноватый привкус слез боли. Но аудиосенсоры тут же донесли тихий голос Старой: «Нет! Не смей! Улыбайся!» Плакса смолк, болезненно скривил личико и… улыбнулся. Улыбайся, малыш! Чип вознаградил мозг ребенка дозой эндорфинов. Будь счастлив, малыш!
Надев на лицо любезную улыбку, я вступил в сектор семьи Кэссил. Двери оказались закрытыми. На Станции нет замков, которые Врач не мог бы открыть, но я вежливо постучал — дань традиции. Я ожидал, что мне навстречу выйдет Алексей, но ошибся: дверь распахнул Лео. Высокий для своего возраста, с длинными вьющимися волосами и темно-серыми глазами, очень похожий на красавицу-мать. Эмоциональный фон Лео, впрочем, как и всегда, хаотично мерцал. Если человеческие эмоции рассматривать в цвете, то чувства Лео всегда ярче, интенсивнее, горячее, чем у любого, кого я знал.
— Привет, — сказал я и перешагнул через порог, а Лео закрыл за мной дверь.
Таня, опустившись на колени перед дочерью, меняла окровавленный тампон в ее маленьком носике. Часть меня восприняла всю меру материнской боли: никогда в жизни она не чувствовала себя такой одинокой и беспомощной. Запустив в ее мозге программу общей релаксации, я отметил, что охватившая ее безнадежность понемногу отступает.
Алексей замер в угрожающей позе. Сжав кулаки, он встал между мальчиком и мной. Вымученная улыбка превратила его лицо в злобную гримасу. Отец Лео был готов меня ударить. Стоит отключить его чип, он начнет бить меня кулаками, ломая пальцы, разбивая в кровь руки, чтобы дать выход отчаянию. Пятнадцать лет его жизни: надежды, тревоги, мечты, планы — все рухнуло. Алексей готов был стоять насмерть. Но это означало бы еще одну отбраковку. Поэтому я снизил выработку норадреналина в его мозге до минимально возможного уровня. Мужчина будто натолкнулся на стену, сонный блуждающий взгляд остановился на жене и дочери. Очень хорошо. Сейчас даже навязанное извне спокойствие удержит его от безумных поступков. Человек способен мыслить рационально — надо только дать ему время и немного подтолкнуть.
В молчании прошла минута. Другая. И Алексей начал сознавать, что истинным виновником трагедии является вовсе не Врач. Его напряженные мышцы расслабились, и он отошел к жене. Кулаки разжались, Алексей взял малышку на руки и прижал к груди. Между мной и Лео больше никто не стоял.
— Алексей, — сказал я, сделав шаг в их сторону.
— Нет! — воскликнул он, отворачиваясь и сильнее прижимая девочку к груди. Таня с испуганной улыбкой смотрела на меня красными от слез глазами.
— Не волнуйтесь, я собираюсь всего лишь осмотреть Мону.
Родители переглянулись. Смысл слов ускользал от них — последствие сильного стресса.
— Ваша дочь, Мона, — терпеливо повторил я. — Я должен осмотреть ее. Возможна серьезная травма.
— Да, конечно, — сказала наконец Таня, и Алексей согласно кивнул. — Осмотрите, прошу вас.
Врачебный осмотр — необходимый и, пожалуй, сам по себе целительный ритуал. Наклонившись, я осмотрел лицо девочки. Кровотечение уже остановилось. Мои человеческие руки быстро обработали ее кожу, убрав засохшую кровь дезинфицирующей салфеткой, а зонд-манипулятор незаметно впрыснул сладкое болеутоляющее. Мона расплылась в улыбке. По моей просьбе она вдохнула и выдохнула, показывая, что может дышать через нос. Улыбки на лицах родителей стали чуть менее вымученными. Протянув Моне скрученную из ярко-синего воздушного шарика рыбку, я спросил:
— Тебе уже не больно, Мона?
— Не-а! — Новая игрушка весело завертелась в ее ладошках.
— Это Лео тебя ударил?
Рыбка застыла хвостиком кверху. Ребенок молчал.
— Мона, люди видели, как он сделал это, — сказал я. — В холле, возле лифта. Он ударил тебя ногой.
— А вот и нет! — ответила девочка. — Мы гуляли в парке. Я не хотела идти домой. Лео рассердился. Я убегала, а он догонял — мы так играли! А потом… Потом он стукнул меня. И не ногой, а кулаком, вот так!
Я поднялся и, не глядя на родителей, приказал:
— Таня, Алексей, возьмите девочку и ждите нас снаружи.
Из-за спины послышался хрипловатый голос. Лео спросил: «А что насчет меня?..»
— Ты останешься.
— Почему?
— Сейчас узнаешь.
Эра космической экспансии продлилась недолго — всего тридцать лет. За этот срок — между созданием первой лунной базы и последней экспедицией к Церере — люди успели побывать на Меркурии, удачно высадиться на Марсе и неудачно — на Венере, обследовать с полсотни астероидов. Объектом колонизации выбрали Марс.
За пять лет на орбите Луны был построен целый флот — тридцать «Столетних кораблей», огромных цилиндров из металлокерамического сплава. Триста метров в диаметре, полтора километра в длину — миллионы тонн технического прогресса должны были опуститься на поверхность Марса, чтобы стать основой системы станций терраформинга.
В состав экипажей отбирали молодых, идеально здоровых, одаренных и блестяще образованных мужчин и женщин. Максимальное генетическое разнообразие, никаких родственников, детей, только молодые пары и одиночки. Из миллионов добровольцев поселенцами смогли стать всего пять тысяч. Они благополучно добрались до Марса. Врачи не допустили ни единой смерти за время долгого, почти год, полета.
Начальный успех миссии превзошел все ожидания. Точно в срок ударами с орбиты было пробито тридцать шахт, в каждую из которых опустился «Столетний Корабль» — сложнейший маневр прошел идеально. В следующие десять лет колонисты построили и запустили Станции. Углекислый газ, вода, энергия, металлы — все необходимое для развития колонии имелось в изобилии.
Каждая из Станций — невероятно сложный автоматизированный техноэнергетический и производственно-жилой комплекс, маленький экологически устойчивый мир, касающийся дном сферы Мохо. Десять лет подряд с Луны непрерывным потоком текли грузы, оборудование, технологии и — новые люди. Население Станций перевалило за десять тысяч. А потом «стартовое окно» закрылось раз и навсегда.
Возможно, землянам показались слишком затянутыми сроки освоения. Только первый этап терраформирования должен был занять около двухсот лет. А может, все оказалось слишком дорого — Марс ничего не мог предложить взамен. Огрехи долгосрочного планирования и политические потрясения стали главными врагами проекта «Юный Марс». Десять тысяч марсиан — капля в десятимиллиардном море человечества: каждый день рождается и умирает в десятки раз больше — стали никому не нужны.
К власти на Земле пришли изоляционисты. И началось: «Да кто они такие — эти марсиане?», «Они ведь даже не голосуют!», «Космические паразиты — пусть каждый сам о себе позаботится!» Шли годы, и о людях на Марсе почти не вспоминали.
Поселенцам ничто не угрожало: потенциал жизнеобеспечения Станций был избыточным, почти все оборудование — самообслуживающимся, системы обеспечения — устойчивыми и надежными. Беда подкралась с другой стороны. Оказалось, что на Марсе десятку тысяч человек нечем заняться. Для Станций нужны небольшие экипажи — несколько десятков квалифицированных специалистов, а остальные…
Вот тогда-то и началась «Эпидемия Отчаяния». Меньше чем за год суицидальный синдром выкосил три четверти поселенцев — одиночки, семьи, группы, целые Станции… Отправляясь на Марс, каждый знал, что никто из них не сможет вернуться на Землю. Но совсем другое — узнать, что
Никто…
Никогда…
Моя семья погибла на станции «Марс-9», и я — вместе с ней. Врач-1 сумел спасти мой мозг, но не личность. Став Врачом-2, я забыл даже свое имя. И вот мы поддерживаем культуру неооптимизма в обществе выживших на всеми забытой планете. До того как люди выйдут на поверхность, еще пятьдесят лет, а может, и больше. Врач обязан сохранять жизнь. Во что бы то ни стало. Врач уже не совсем машина и совсем не человек. Он способен направлять человеческие эмоции. Чипы-эмократоры — последнее творение гения-инженера Ли Чоу, одним из первых погибшего во время Эпидемии, дали нам в руки ключ к человеческому счастью. Оно ненастоящее? Пусть так… Зато дети, внуки или правнуки первых марсиан доживут до настоящего. Я верю в это.
Глядя мне в лицо, Лео не знал, куда девать руки. Как и всякий на станции, он меня боялся: «отбраковка» — разве не этим пугают детей? Лео выше, сильнее, привлекательнее и одареннее своих сверстников. И этот здоровый, талантливый мальчик — лжец и потенциальный разрушитель. Возможно, на Земле способности сделали бы его полезным членом общества, а пороки были бы не так заметны на общем фоне. Но только не здесь. Яркие губы приоткрылись, блеснул ровный оскал зубов, и Лео сказал: «Я вас не боюсь!»
У него начал прорезаться мужской голос. Широкие плечи скоро нальются опасной силой. Ум станет еще более изощренным и гибким, а желания — неудержимыми…
— Кем ты собираешься стать, Лео? — задал я вопрос.
— А ва… тебе какое дело? — сквозь зубы процедил он. — Ты ведь не с тем пожаловал, Врач. Ну же, отбракуй меня!.. — Из груди Лео вырвался полувздох-полувсхлип, но он сумел с собой справиться.
Я без улыбки взглянул на него:
— Лео, ты помнишь последнего отбракованного?
— Ага, старый Майк Хор. Настоящий псих — на людей кидался! Убил кого-то… Я помню — Эву Браун! Ее убил.
— Тебе было семь, но ты помнишь…
Блеснув серыми глазами, он кивнул.
— И как же я с ним поступил, Лео?
— Ты увел его наверх и оставил там с комплектом для выживания. Через день его уже не было на месте — скауты проверили. И вроде бы следы вели на юг. Ну, так рассказывают. И меня, значит, туда же?
— Примерно.
На лице Лео отразились все сразу: отчаяние, страх, обида и… облегчение. Кажется, все идет как надо.
— Ну и клал я тогда на тебя… на всех вас! — раздувая ноздри, Лео шагнул вперед. — Я — лучший скаут и знаю, что там и как. Я выживу. Тебе меня не запугать, Врач!
— Вот и хорошо. Молодец, Лео! — согласился я. — Но у тебя есть еще одно преимущество. Второй комплект для выживания. И третий…
Лео едва заметно вздрогнул, зрачки расширились, но тут же пришли в норму. Да, с самообладанием у него все в порядке. Небрежным тоном он сказал:
— Не понимаю, о чем ты.
— Два контейнера. Спрятаны у водозаборника, на берегу Масляного Озера. Продукты, регенератор, дистиллятор, инструменты, палатка. Все, что пропало со склада в прошлом году.
Не сводя с меня глаз, Лео молчал.
— Об этом никто не знает, — добавил я, — кроме меня.
— Вот и я не в курсе, — ровным голосом согласился он.
— Не имеет значения. Все об этом забыли. Все списано. Ты меня понимаешь, Лео?
— Откуда ты узнал?! — все-таки спросил он после долгой паузы.
— Я — Врач, знать все — моя обязанность. И хотя ты создал массу проблем своей семье и натворил кучу глупостей на Станции, я кое в чем должен тебе признаться, Лео…
— В чем?
— Ты ведь умный парень… Гений, как про тебя говорят… Наверное, ты и сам уже обо всем догадался. Главная задача Врача — поддерживать счастье в каждом человеке.
— И как же ты это делаешь?
— Вспомни: пятый курс прививок. Он содержит наночип-стимулятор, способный управлять выработкой гормонов в мозге.
— И ты управляешь всеми с помощью этих штучек?!
— Да, эти… устройства отзываются на мои сигналы. Так я могу следить за вами, чтобы помогать и лечить.
Лео вообразил, что принят в круг посвященных. Его напряженные плечи расслабились, он глубоко вздохнул и с облегчением улыбнулся: «Я знал это. Я — знал!»
— Легко было догадаться! — От возбуждения его лицо горело. — Станция — просто дыра, а все ходят довольные, как морские свинки. Они что, психи?!
— Но ведь ты не чувствуешь себя счастливым, Лео?
— Ни минуты, ни секунды!
— А знаешь почему?
От неожиданности он несколько раз моргнул.
— Почему?
— Я не сделал тебя счастливым, как остальных, — сказал я. — Сознательно. На каждой станции среди спящих должен быть хотя бы один бодрствующий. И на «Марсе-9» единственный вменяемый человек — это ты.
Я никогда не видел Лео более счастливым, чем в тот момент: «Я знал! Я — знал!»
— И все же, — продолжил я, — тебе известно далеко не все. Куда может отправиться бодрствующий? На другую Станцию? Но ведь везде одно и то же… Нет, Лео, тебя ждет иная судьба. Ты должен мне верить.
Он хотел, очень хотел верить.
— Что ты собираешься со мной сделать? — шепотом спросил Лео.
— Переоденься, пожалуйста, в скаут-комбинезон. Мы должны подняться наверх и связаться со Скайбо.
— Скайбо?..
— Пока ты будешь одеваться, я расскажу тебе кое-что еще.
Механически натягивая и застегивая комбинезон, Лео внимательно слушал. Иногда он замирал от восторга — мой рассказ застал его врасплох. Я никогда не видел раньше, чтобы он так искренне улыбался. Открытой, честной улыбкой. Защелкнув последнюю застежку, Лео подошел ко мне, и тут я заметил, что он плачет. Наверное, впервые в жизни. Моя человеческая рука непроизвольно потянулась и смахнула горькую слезинку с его щеки: «Не плачь, Лео. Никто больше не заставит тебя быть счастливым».
Колонисты по-прежнему толпились возле лифта. Над толпой витали ядовито-желтые призраки: тревоги, опасения, страхи. Эти люди разучились ненавидеть, но не перестали бояться… Пусть видят то, что им положено видеть. Их счастью больше ничего не угрожает: Врач, ужасный Отбраковщик, сделает свою грязную работу. Железной рукой вырвет с корнем источник беспокойства. Вот он, этот Лео, как всегда с наглой, самодовольной усмешечкой во весь рот. Даже когда безутешные родители — рыдающая мать и нечастный отец — бросились к нему, он едва удостоил их вниманием! «Не плачь, ма. Держись, па», — вот и все, что он сказал на прощанье! А сестренке и вовсе ничего не сказал! Ни тени раскаяния! Какая дерзость — подумать только! И мы терпели это целых пятнадцать лет!
Все шло по плану. Каждый должен запомнить Лео именно таким. Никто не пожалеет о нем. Будут сочувствовать родителям, не сумевшим помочь сыну. Или сестре, давшей повод к его отбраковке. Но никто никогда не пожалеет об утрате. Иногда мне кажется, что люди безумны. А иногда — нет.
Створки лифта открылись. Лео накинул на голову серый капюшон гермошлема с красной надписью «ЛЕО». В последний раз огляделся по сторонам, насмешливо показал кому-то язык, быстро чмокнул в щечку всхлипывающую мать, мимоходом пожал руку отцу и подмигнул встревоженной сестренке.
— Не беспокойтесь, — утешил их Лео, — все будет в порядке, правда!
— Идем, — сказал я.
Алексей опустил глаза. Таня, стискивая ручонку Моны, спрятала лицо на груди мужа. До меня донеслись сдавленные рыдания.
— Эй, мелкая! — нагнулся к сестре Лео. — Не скучай без меня. Так всем будет лучше. Вы будете счастливы. А у тебя скоро появится маленький братик.
Мона, ничего не поняв, робко взглянула на него и сунула в рот палец.
Мы вошли в лифт, улеглись в кресла и начали пристегивать ремни. Лео не сдержался: «Ну, чего вылупились, придурки?! Отбракованного не видели? Проваливайте!»
Дверь лифта отсекла ропот возмущения. Мы остались одни в магнитной капсуле, которая через десять… девять… восемь… секунд помчится к внешнему шлюзу.
— Ну же… Говори, говори, Врач! Куда я отправлюсь?
— Церера, — ответил я.
На двоих у нас был один фонарь — мой. Широкой полосой света он выхватывал из сумерек тропинку, ведущую к Масляному Озеру. Это была редкая ночь, когда в разреженном марсианском воздухе мало пыли и можно разглядеть бледные пятнышки звезд в лилово-чернильном небе. Лео поправил на плече съехавшую лямку рюкзака и снова обернулся ко мне, чтобы еще раз произнести волшебное слово.
— Церера, — сказал он, поднимая голову и глядя на звезды. — Расскажи еще разок, Врач!
— Это планетоид.
— Я знаю.
— Экспедиция на Цереру была последним гамбитом экспансионистов, — в третий раз повторил я. — Они построили еще пять, пять последних «Столетних кораблей», стартовавших вслед за разведывательными зондами. Экипаж — десять тысяч человек — больше, чем на Марс! Обратно вернулись только разведчики — для того чтобы всех обмануть. Мы ведь и сами долгое время считали Пояс астероидов необитаемым, так? Их план состоял в том, чтобы создать общество, ни в чем не похожее на земное. Никто не сумел бы до них добраться. И у них было достаточно времени, чтобы построить мир по своему вкусу.
— Новый мир, — прошептал Лео.
— Да, новый мир — мир Скайбо, так они себя называют. Сколько угодно воды, воздуха и света. Купола, полные растений и животных. Они построили надежные укрытия от радиационных атак, доки для кораблей, детские сады. А когда дети выросли, они отправились осваивать новые астероиды. Это была мечта, отчаянная и светлая: дать человечеству новый, прекрасный дом — всю Солнечную систему.
— Дом… Мой новый дом, — тихо сказал он.
— Да, Лео. Не останавливайся, нам нужно торопиться.
Он зашагал быстрее, почти побежал. Не оглядываясь, спросил:
— А почему Скайбо с нами не связываются?
— С чего ты взял?
— Ну… ведь в архивах нет никаких записей и… Подожди, Врач! Я, кажется, понял! Все, о чем мечтают наши сомнамбулы, — это покой и счастье?
— Да.
— Конечно, они это сделали, — прошипел Лео. — Гады! Они ведь все скрывают, правда? От таких, как я. А ты им помогаешь! Ну ты и гад!
— Извини, Лео, это было необходимо.
— Да ладно, проехали. Так что там сейчас, у Скайбо?
— Более сотни астероидов освоены полностью или частично.
— Фигасе! Чем же они там занимаются?
— Точно не знаю. Вряд ли они мне настолько доверяют. Захочешь — узнаешь у них сам.
— Конечно, узнаю! Мне столько всего еще нужно узнать!
Тропинка стала ровнее, и вот мы уже на поверхности Масляного Озера. Каждое марсианское лето сюда по трубам закачивается вода и консервируется слоем жидкого масла, предохраняющим драгоценную влагу от испарения. Зимой масло замерзает, и ущелье превращается в стокилометровый, эбенового цвета, каток. Мы шли вдоль берега, под ногами похрустывали черные льдинки. Вдруг Лео замедлил шаг, и тогда я спросил:
— Где ты их спрятал?
— Мои комплекты?
— Наши комплекты, — уточнил я. — Вряд ли они тебе понадобятся. А вот скаутам могут пригодиться.
Лео свернул к берегу, сверился с какими-то одному ему известными ориентирами, отсчитал двадцать шагов от покрытой изморозью трубы и, пнув мерзлый грунт, сказал:
— Здесь они… Слушай, Врач, а я-то им зачем?
— Попробуй догадаться, Лео.
Он обожает свое имя: повторяй «Лео-Лео-Лео», и ему не захочется слышать ничего иного.
— Скайбо нужны таланты, — предположил он. — А послушные дети редко бывают умными, я так думаю.
Я молча кивнул. Больше всех на свете Лео верил самому себе.
— Еще одно, Лео, — сказал я. — Кроме ума, Скайбо нужны свежие гены. Так что перед тобой открываются новые горизонты.
— Ну конечно, — засмеялся он. — Девчонки! Я трахну девчонку — и не одну!
— Наверняка, Лео.
— Должно быть, я им действительно нужен, раз они прилетят сюда, только чтобы спасти меня.
— Ты того стоишь. А теперь верни то, что тебе не принадлежит.
Он начал разгребать гравий руками и ногами, подняв кучу мелкой пыли. Я держался в стороне, подсвечивая фонариком.
— Может, поможешь? — спросил Лео.
— Не могу. Должен беречь руки.
— Наверное, ты прав, — великодушно согласился он. — Думаю, твои руки еще пригодятся на Станции.
Пока Лео занимался раскопками, я включил радиосканер и прислушался. Никаких сигналов. Сегодня Скайбо молчат. Они могут молчать месяцами — чтобы потом взорвать эфир яростным щелканьем радиомаяков, свистом кодированных сообщений, рвущихся к астероидам сквозь хаос радиопомех. Сотни станций, тысячи кораблей, разбросанных по всей Солнечной. Их движение не поддавалось никаким прогнозам. Я десятками лет пытался взломать их коды — и безуспешно. Но даже если бы я нашел ключ — что мог бы им предложить? Счастье? Счастье по-марсиански?..
Все, что я слышал, — шорох гравия и тяжелое дыхание отбракованного, роющего яму. Четверть часа спустя Лео выпрямился и, потирая спину, сказал:
— Странно… Контейнеры должны быть здесь, — он уселся на кучу камней. — Кто их мог забрать?
— Понятия не имею. Может, кто-нибудь из скаутов нашел и перепрятал? Обещаю, я узнаю, кто это сделал.
— Ну, меня это уже не касается. — Он поднялся на ноги и отряхнул комбинезон от пыли, на минуту превратившись в золотистый призрак в круге света. — Моя отбраковка закончена.
— Да, закончена.
— Ладно, Врач. Дальше я как-нибудь сам… Где они меня будут ждать?
— Двигайся вдоль берега до старого дренажа. Через два километра свернешь налево, к небольшому, плоскому холму — он там один, не ошибешься. Сразу за холмом — маяк. Включишь, и за тобой прилетит челнок. Потом…
— Ага, я знаю это место, — перебил меня Лео. — Найду с закрытыми глазами, без проблем!
Он снова лжет. Лжет и боится. Боится и лжет. Слишком много лжи скопилось на этой маленькой красной планете. Люди, живущие в подземном аду со всеми удобствами, целью жизни которых стало послушание. И Врачи, истребляющие тревоги и сомнения, как опасную заразу. Все лгут себе и друг другу. Какое будущее нас ждет?
Лео поднял голову. В луче света поляризованное стекло его гермошлема переливалось всеми цветами радуги. Красная надпись «ЛЕО» на сером фоне. Лео…
— Я помашу тебе, — пообещал он. — Когда буду пролетать над Станцией — помашу рукой.
— Спасибо, Лео.
— Ну, тогда пока, что ли… — Лео повернулся, чтобы уйти.
Шесть манипуляторов одним цепким движением стиснули его тело, а руки, человеческие руки сделали укол в затылок.
— Что за дерь… — только и успел сказать он.
Через десять секунд все было кончено. Микроконтейнер с чипом из мозга Лео улегся в нагрудный карман моего комбинезона. На станции должен быть запас — бесценная сокровищница незамысловатого людского счастья.
Манипуляторы разжались. Лео, дернувшись как ошпаренный, прыгнул, споткнулся, соскользнул на дно ямы и забился в конвульсиях.
— А-а-а! Жжет! Больно!!! — вопил он, а я спокойно ждал. Еще пять секунд. Три. Две. Одна. Все. Тело обмякло бесформенной кучей.
— Лео, вставай! Лео! — громко позвал я. — Все позади. Вставай-вставай, хватит притворяться.
Он шевельнулся, с трудом поднимаясь на ноги.
— Что за дерь… Что это было? — спросил он севшим голосом.
— Отбраковка, — ответил я и потянулся к кобуре.
Уловив мое движение, он вздрогнул и подался назад, прижавшись спиной к осыпающейся стенке. Жаль, за стеклом гермошлема не видно моей улыбки. Достав ракетницу, я бросил ее прямо в руки Лео.
— Когда доберешься до маяка, выпусти ракету. Хочу быть уверен, что ты отсюда убрался.
— Но как?.. Я… Ты… Меня… — бормотал Лео, но я уже уходил по тропинке к Станции.
— Спас… ибо… бо… бо… — голос Лео едва можно было расслышать. Помехи избавили меня от благодарности.
Правда в том, что жизнь не только временный, но и случайный дар. Чью-то можно исправить. А чью-то — нет. Я вряд ли сумею исправить все. И ты тоже, друг мой.
Три марсианских года спустя Лео вернулся. Вместе с флотом Скайбо. Все поселенцы марсианских станций были эвакуированы, некоторые — принудительно. И теперь мы, Врачи, — единственные постоянные обитатели Марса. Работы для нас почти не осталось: небольшие команды наблюдателей дежурят на станциях терраформинга вахтовым методом. Эти Скайбо, все как один — здоровые ребята и попадают в наши руки разве что со случайными травмами. Но это ведь лучше, чем никого?..
Врачи надеются, Врачи верят, Врачи знают: когда-нибудь на Марсе снова появятся люди, много людей.
Мы будем ждать столько, сколько потребуется.
Мы пригодимся людям — ведь мы умеем лечить.
Мы тоже будем счастливы.
На Марсе…
Корабль, прятавшийся в тени Фобоса, выжидал. Его яркая раскраска выглядела дико посреди черноты космоса, но не было никого, кто мог ее заметить. Тщательно рассчитанная траектория скрывала корабль от бесчисленного количества автоматических наблюдателей, расположившихся вокруг Марса.
На дисплеях, занимавших едва ли не треть стен тесной рубки, велся отсчет времени, оставшегося до наступления последнего этапа миссии.
Семь… Шесть… Пять…
Двигатели пробудились, накапливая энергию. В темноте, подсвеченные багряным светом сменявшихся цифр, блеснули глаза Ништера. Он шумно вдохнул прохладный воздух, шедший из корабельной вентиляции, и облизал пересохшие губы.
Четыре… Три… Два…
Втянув через трубочку воду из фляги, Ништер проверил крепление ремней и улыбнулся. На табло загорелась цифра «один», мигнула несколько раз, и тотчас же перегрузки вдавили пилота в кресло.
Корабль рванулся из тени на огромной, даже для межпланетных перелетов, скорости. Защитные станции обнаружили его, но на долю секунды позже того, как он нырнул в разреженную атмосферу Марса. Лазерный луч бессмысленно вспорол черную пустоту космоса. Сигнал тревоги разлетелся по остальным наблюдателям. Красная планета развернула все доступные средства наблюдения и обороны в сторону дерзкого пришельца, пытаясь предотвратить то, чего она так давно боялась.
Тем временем Ништер, сжимая ребристую рукоять джойстика, лавировал в воздушных потоках на грани допустимого. Корабль бросало из стороны в сторону и, несмотря на идеальную для входа в атмосферу форму, сжимало давлением, грозя расплющить.
Бортовой компьютер заходился в панике, отчаянно сигналя об опасности для жизни. Ништер, на лице которого вздулись вены, шумно дышал и кривил губы в отчаянной усмешке. Влагоуловители работали на полную, всасывая пот едва ли не тут же, как он выступал на лице пилота. Внутри было до того сухо, что Ништер ощущал себя в пустыне.
Но это еще у него впереди.
Корабль достиг поверхности планеты и скользнул в глубокий каньон, помчался по нему, лавируя меж скалистых стен. Свободной рукой Ништер дотянулся до фляги. Отцепил ее и заменил запасной, после чего надел на голову шлем с фильтрами. Добравшись до нужной точки, перевел управление на автоматику и дернул рычаг катапульты.
Люк над кабиной открылся, и пилота выкинуло в марсианское небо. Автоматически раскрылся парашют. Сильный марсианский ветер тотчас же принялся относить его в сторону. Это тоже было частью плана, но вот силу ветра Ништер не предусмотрел. Его несло слишком далеко от намеченной точки. Он посмотрел вниз — до поверхности планеты оставалось не более десяти метров.
Резким движением пилот отцепил стропы и упал.
От удара у него помутилось в глазах, а зубы противно заскрежетали. Тем не менее в остальном приземление можно было назвать удачным. Избавившись от ремней, Ништер встал.
Улыбнувшись крепкими белыми зубами, пилот внезапно закашлялся. Фильтры еще не заработали на полную мощь. Отпив чуть-чуть воды, Ништер прополоскал горло.
— Ништь, — пробормотал он и, сверившись с компасом, направился в нужную сторону.
Профессор Леонид Нимоев с раздражением выключил экран связи. Капитан Протковски, как обычно, вел себя нагло, беспардонно и с полной уверенностью в тупости всех остальных людей, кроме него. На этот счет у Нимоева было абсолютно противоположное мнение.
— Всего лишь метеор! — фыркнул профессор, продолжая спор уже заочно. — Стоит ли гоняться за призраками? Мы в изоляции с тех пор, как Земля разорвала связь. С чего бы им пытаться нас захватить?
Возражения солдафона Протковски были очевидны: потому что у них есть такая возможность. Самая глупая причина из тех, которые только можно придумать.
Нимоев натянул сенсорные перчатки и принялся колдовать у экранов. Нет уж, пускай капитан сам ищет свою мнимую угрозу. У профессора есть чем заняться: сегодня он собирался наконец-то закончить проект гибрида водоросли, которая бы наполняла атмосферу кислородом в десятки раз эффективней. Марсианские купола росли куда медленней, чем население. А долго в маске не проходишь.
Едва Нимоев приступил, как раздался сигнал тревоги. За дверьми послышался топот. Кто-то постучал и несколько раз дернул дверь. Профессор не обратил внимание. Тех, кому нечем заняться, хватало. Не стоит отрывать ученого от работы.
Он пробежался по записям, сделанным вчера, и обнаружил несколько мелких ошибок. Каждая в отдельности не была критичной, но в сумме они давали совсем не тот результат, который был необходим. Профессор поморщился и запустил руку в волосы, забыв о сенсорах на ладонях. Тотчас на экране все замельтешило. Нимоев выругался и вернул изначальный вид.
За спиной тихо скрипнула дверь.
— Я не люблю, когда меня отрывают от работы! — крикнул профессор, не оборачиваясь.
Он перестроил молекулы и запустил процесс расчета производительности. Тем временем некто молча прошел и встал позади Нимоева.
— Ништь, — сказал неизвестный. — Моделлинг не очень, но решаемо.
— Да кто же это у нас такой умный? — Профессор раздраженно обернулся.
«Умным» оказался неизвестный мужчина в пыльном комбинезоне и с кислородной маской в руках. Крупного телосложения, мускулистый, он ослепительно улыбался Нимоеву.
Именно зубы насторожили профессора. На Марсе стоматологи пока не могли достичь столь идеальной формы и цвета. Слишком старо было оборудование, а разработкой нового никто не занимался — есть куда более важные задачи. Самому Нимоеву в молодости пришлось носить брекеты, чтобы исправить прикус.
— Кто вы такой? — спросил профессор. — И что вам тут надо?
— Посол, — ответил незнакомец. — Нужна помощь.
— Посол с Земли?
— Да. Ништер восьмидесятого уровня, — незнакомец протянул руку.
Профессор пожал ее. Теперь он рассматривал посетителя с любопытством исследователя. Уже больше ста лет никто не мог похвастать, что видел землянина вживую. У Нимоева возникло даже некоторое разочарование. От описанных в хрониках Ништер не отличался ничем.
— И почему же вы прибыли сюда? — спросил профессор. — Я всегда думал, что Земля не нуждается ни в какой помощи. Или вы решили оказать ее нам?
— Нет, — Ништер покачал головой. — Мы в ауте. Практически полный пиндец. Ща покажу.
Закончив свою отрывистую речь — профессор обратил внимание, что землянин формулировал фразы так, словно каждая из них не должна превышать некий лимит, — Ништер подошел к терминалу.
Отстегнув от пояса флешку, он протянул ее профессору. Нимоев едва не ахнул. Это был раритет. По виду устройству — лет сто. Такие уже давно перестали делать даже на Марсе. Слишком неудобная для хранения, и объем памяти маловат.
К счастью, ученому часто приходилось работать с архивными материалами. То здесь, то там оказывалось, что множество полезной информации не хранилось в общих сетях. Исследователи прошлого не собирались делиться своими открытиями и прятали все в личных жилых модулях, умудряясь создавать тайники в переборках, полу и в иных непредсказуемых местах. Там архивы и ждали своего часа, пока перестройка или энтузиазм потомков не добирались до них.
Достав переходник, Нимоев с величайшей осторожностью подсоединил флешку к терминалу. Спустя время на экране выскочило изображение единственного найденного файла. Видео с названием «Все плохо».
Только в тот момент профессор до конца понял, что это не розыгрыш. Он вопросительно взглянул на Ништера.
— Врубай, — кивнул тот. — Хрень, но глянуть можно.
Нимоев рассеянно кивнул, запустил файл и уставился на экран.
Размалеванный в дикие, сочетающиеся друг с другом лишь яркостью цвета мужчина на экране, бешено выпучив глаза, хлопал в ладоши, танцевал, вставал на стол, а затем слезал оттуда. Выдохнувшись, он повернулся к экрану спиной, спустил штаны и, слегка подрагивая всем телом, помочился.
Нимоев, понимая его через слово, не обнаружил особого смысла в выкриках, более подходящих дикарю. Однако надпись внизу профессор смог прочитать: «Президент Земли».
Затем изображение сменилось. Дети склонились над столами и, кажется, играли. Экраны были вделаны прямо в столешницу. Профессор понял, что игра совместная, из-за чего порой вспыхивали драки. Длинные тонкие пальцы детей быстро двигались по дисплеям, постоянно что-то выделяя и нажимая. Глаза горели бешеным огнем. Тела — неестественно худые и угловатые — с хрустом ломались, когда сражение выплескивалось в реальность. Нимоев поморщился, едва такое случилось в первый раз, но продолжал жадно следить за ситуацией.
Смуглый мальчик с родимым пятном над губой выиграл. Он с громким криком вскочил на стол. Дисплей, по-видимому, был покрыт защитной пленкой, потому что даже не треснул. Победитель воздел руки к небу и замычал что-то невнятное.
Остальные опустились на колени и, словно молитву, принялись повторять:
— Ништь! Ништь! Ништь!
Открылась дверь, вошел высокий человек. Он чем-то напоминал Ништера, стоявшего рядом с профессором. Подойдя к мальчику-победителю, вошедший нарисовал на детском лице полосу яркой краски. Взяв ребенка за руку, вывел его из кабинета.
Камера следила за ним до тех пор, пока они, идя по коридорам, не оказались в другой комнате. На первый взгляд, это была точная копия предыдущего кабинета, но у каждого из находившихся здесь на лице была одна яркая полоска. И здесь уже были разнополые дети. Впрочем, угловатые и худые девочки с безумными глазами и дергаными движениями мало отличались от мальчиков.
Нимоев скользнул взглядом по выскочившей надписи: «Ништер получает первый уровень».
В очередной раз изображение поменялось.
Теперь можно было увидеть панораму города. Транспорт застыл. Внешний вид его доказывал, что им давно не пользуются. Редкие прохожие перемещались на движущихся лентах вдоль дороги.
Они не смотрели по сторонам, погруженные в светящиеся экраны, повисшие перед ними в воздухе. Профессор обратил внимание на пару подростков. Вокруг каждого из них мерцало что-то вроде силового поля. Молодые люди — на вид им было лет четырнадцать-пятнадцать, — сидя на ленте, тоже смотрели в экраны. Юноша и девушка водили руками перед собой и двигались в такт слышимому только им ритму. Нимоев заметил дрожание силовых полей.
Он очень обрадовался, когда после этого сюжета запись кончилась. Профессор не знал, что и думать. Все не было плохо. Скорее, дико и непонятно. Как будто столкнулся с другой цивилизацией. Впрочем, после больше чем столетней изоляции — так оно и было.
«Интересно, и что же им требуется от нас?» — подумал Нимоев, внимательно изучая лицо Ништера. Тот по-прежнему улыбался, но уже как-то жалобно.
— Полный пиндец, — повторил землянин.
— Не понимаю, — профессор нахмурился. — Не понимаю, почему вы прилетели сюда? Чем мы можем вам помочь? Мы отстали от вас в техническом развитии, у нас хватает своих проблем. Между прочим, Земля объявлена официальным врагом. Я вообще не понимаю, как вам удалось сюда попасть. Судя по тому, что я видел, вы куда больше живете в виртуальности, чем в реальном мире.
Ништер внимательно вслушивался и переваривал. Кажется, ему трудно было воспринимать столько слов сразу.
— Специальная подготовка, — наконец произнес он. — Флайнг. Инжиниринг. Бодибилдинг. Ридинг. Стелсинг…
— Достаточно! — Нимоев поднял руку. — Вы все это проделали один?
— Клан. — Землянин чуть подумал и поправился: — Команда. Мозгов хватает, не все думают внутрь. Мы слегка наружу. Нам страшно, — он ткнул руками в экран. — Не знаю, к чему придем. Ничего хорошего не видно.
— Пристрелили бы вашего президента и дело с концом! — вспылил Нимоев. — Поставили бы своего человека!
Землянин хмыкнул, а потом расхохотался.
— Босс. Постоянно убивают. Затем туда приходит новый лайколюб. Пока не прикончат. Ничего не решает. Правит система.
— Можно влезть внутрь системы. — Нимоев задумчиво постучал пальцами по подбородку. — Перенаправить.
— Нас мало. Большинству нравится. Пробовали.
— Почему вы прилетели именно сюда? — Профессор устал. Первый восторг прошел. Теперь Ништер казался досадной помехой. Нимоев был биологом, а не социологом. Он мог бы рассказать, как им лучше перестроить свои тела, но, судя по землянину, с этим они справлялись.
Гость прищелкнул пальцами, и на комбинезоне в области груди возникла карта Марса. Нимоев сразу определил, что она устаревшая. В настоящее время купола разрослись. Кое-где появились новые базы.
Ништер ткнул пальцем в очертания местного купола. Появилась надпись: научная база.
— Ученые, — сказал землянин. — Пошлите миссии. Научите быть как вы. Знания, подвиги, героизм. Заставьте смотреть вовне, а не внутрь. Мы многое пробовали, но у нас не получается. Есть машины, гаминг, сексинг, галлюцинизм. Нужны любовь, героизм, стремление, благородство, работа. Я знаю, что это. Читал старые книги. Много непонятного, но похоже на настоящую жизнь.
Невероятно, но Нимоеву показалось, что его гость сейчас расплачется. «Что ж, если у них есть такие люди, то не все еще потеряно. Однако я и в самом деле не могу ничем помочь. Не в моей компетенции», — подумал профессор.
— Я ничего не решаю, — сказал он Ништеру. — Но сейчас найдем того, кто может.
Леонид Нимоев на секунду задумался, а затем решил, что формальным начальством здесь можно считать Протковски. Ученые предпочитали работать разобщенно, коммунальщикам явно не решить этих проблем, а военные… что ж, военные с радостью должны ухватиться за мнимого шпиона. Он ведь признает их превосходство и жаждет того, чтобы марсиане прислали представителей на Землю.
— У нас нет космический кораблей, — на всякий случай сказал профессор. — Все прилетевшие сюда мы разобрали.
— Есть корабли. Прилетят.
— Отлично!
Нимоев вызвал Протковски. Скучающее лицо капитана возникло на экране.
— Что вам, профессор? Мы заняты. У нас тут, кажется, нарушение периметра кем-то посторонним. Контрабанда наверняка.
— Познакомьтесь, капитан, это Ништер восьмидесятого уровня. С Земли. Ему нужно с вами поговорить.
Капитан Протковски прибыл лично. Вместе с ним в кабинет профессора зашло еще пятеро. Стволы парализаторов шарили в воздухе, словно кого-то выискивая.
— Нас здесь всего двое, — поморщился Нимоев. — И этот человек не опасен.
— Я бы не стал так категорично утверждать. — Протковски надменно посмотрел на них. — Здесь подобными вопросами занимаюсь я. И поскольку я и мои люди не лезут в вашу ботанику, то и вы не лезьте в мою сферу деятельности.
Капитан дождался, пока обследуют помещение, а затем чуть кивнул стоявшему справа от него солдату. Тот неожиданно выстрелил из парализатора. На лице Ништера отразилось недоумение, он закатил глаза и с глухим стуком упал на пластик пола.
— Унести в камеру и допросить. Пока спокойно, — приказал Протковски и тут же перехватил возмущенный взгляд профессора. — Мы же пока с вами побеседуем, Леонид.
Он подхватил стул, прошел к Нимоеву и предложил тому сесть.
— Спасибо, я постою.
— Я настаиваю.
Профессор вздохнул, но подчинился.
Едва он устроился, как они остались наедине. Протковски, заложив руки за спину, принялся бродить вокруг стула.
— О чем вы беседовали?
— О положении на Земле. У них там поствиртуальное общество. Но не все этого хотят, и этот Ништер был послан, чтобы просить о помощи.
— Ништер, — презрительно процедил капитан. — Мы больше ста лет спасались от этой заразы, и все же она пробралась сюда.
— Заразы? Я вас не понимаю.
— Конечно, не понимаете. Вы — ученые. Вы лезете всюду, куда не попросят. Вы создаете страшные вещи, лишь бы «исследовать и понять»! — Протковски фыркнул. — От вас слишком много бед, но вы можете быть полезны. Если вас не отвлекать. Вот мы и позаботились об этом.
— Так ничего этого не было? — Нимоев изумленно привстал, но тут же рухнул назад на стул. — Поразительно. Никакой угрозы войны не было. Вы просто внушили нам это, чтобы мы сосредоточились на Марсе, понимая, что никакого выхода нет. Чтобы мы не ждали ракет с Земли, которые бы забрали нас домой.
— Марс — вот ваш дом, — отчеканил Протковски. — Только Марс. Дом для настоящих мужчин и женщин. Для первопроходцев! Для тех, кто пытается покорить природу, а не виртуальность! Большинство это понимают, в отличие от вас, профессор. Мы обрубили пуповину, связывающую нас с матерью-Землей. Без этого ребенок не смог бы вырасти. Он бы запутался в ней и задохнулся!
— Вы весьма поэтичны, — съязвил Нимоев. — Я не буду отрицать, что в том, что вы сделали, есть свои резоны. Я даже, пожалуй, могу признать, что вы были правы. — Капитан самодовольно кивнул. — Но сейчас ребенок вырос, а его престарелая мать требует поддержки. Неужели мы не можем этого сделать?
Протковски остановился и посмотрел в глаза Нимоеву. Несколько секунд они сверлили друг друга взглядом.
— Наш мир жесток, — сказал капитан и повернулся к выходу. Дойдя до двери, он остановился. — Не советую обсуждать с кем-то появление Ништера и наш с вами диалог. Я тоже могу признать, что ваша работа чрезвычайно важна для нас. Но ее всегда может продолжить кто-нибудь другой. Надеюсь, вы будете благоразумны. Марс — вот о чем вы должны думать. Марс, а не Земля.
Профессор Нимоев закончил пересматривать запись Ништера. Протковски о ней не спрашивал, а самому Леонида она понадобилась для того, чтобы набраться решимости. Земля определенно была больна, и он знал, какое ей необходимо лекарство.
Приняв решение, Нимоев забросил проект с водорослью. С ней разберутся и без него. Есть кому. Если же не смогут сами, то он оставил записку с пояснениями.
Несколько часов профессор не отходил от дисплея, стараясь успеть. Он комбинировал и творил. Проверял и отбрасывал ненужное. Никогда еще Нимоев не испытывал подобного вдохновения. И удовлетворение, настигшее его в тот момент, когда проект подошел к стадии завершения, трудно было с чем-либо сравнить.
Остальные приготовления он закончил в течение нескольких минут. Забрав бронированную колбу из синтезатора, профессор засунул ее в карман пиджака. В другой карман отправилась пара распылителей. Вставив носовые фильтры, Нимоев в последний раз оглядел испещренные схемами молекул стены, которые были частью его жизни. Скорее всего, он сюда не вернется. Или вернется, но спустя какое-то время. Профессор отогнал очередной приступ слабости и вышел из кабинета. Пришло время действовать.
Он двигался по улицам базы — однотипные модули в центре, дикие нагромождения подручного материала, в которых тоже кто-то жил, по окраинам. Тусклый свет, пробивавшийся сквозь купол, не освещал улицы в достаточной мере. Этим приходилось заниматься огромным прожекторам, питавшимся от ветряков. Нимоев припомнил, что когда-то планировал решить эту проблему с помощью светящихся растений, заодно занимавшихся очисткой воздуха. Освободившуюся энергию можно было бы направить в иное русло. «Неизвестно, когда я теперь доберусь до всего этого», — подумал профессор и тут же принялся в очередной раз доказывать себе необходимость принятого решения. От привычки вести дискуссии, пусть даже с самим собой, трудно было избавиться.
«Всю историю Земли новые поселения в конечном итоге возвышаются над своими прародителями. Колонии в Америке, пройдя путь сражений с местными жителями и природой, стали центром мира. Каторга в Австралии превратилась в прекрасный курорт. Везде, где идет сражение, есть прогресс. Здесь, на Марсе, мы отстали в техническом плане, но сделали многое для того, чтобы остаться людьми. Почти такие же первопроходцы, как и много столетий назад. Земля застыла в своем идеальном мире. Ее надо взбодрить, дать новый вектор, достать из раковины, в которую она погружается».
Профессор остановился перед зданием, которое занимали военные. Оно единственное было обшито корабельным железом. Пластик под ним в несколько раз прочнее металла, но сам вид придавал строению некую официальность и угрозу. Кивнув дежурному, который его узнал, Нимоев прошел сразу к Протковски. Тот оказался на месте. Сидел в кресле и просматривал запись допроса. Завидев ученого, капитан поспешил выключить видео, но хлесткий звук удара успел просочиться в кабинет, из-за чего воцарилось гнетущее молчание.
— Вы забыли мне что-то рассказать, профессор? — спросил Протковски.
— Да. Я собираюсь помочь землянину.
С этими словами Нимоев вынул из кармана распылитель и направил струю газа на Протковски, который не успел задержать дыхание. Глаза капитана помутились.
— Что это? — глухо спросил он.
— Газ на основе одного оригинального вируса. Я разрабатывал его для психологов и врачей, но пока это только лишь опытный образец. Вы сейчас абсолютно не чувствуете боли и не испытываете никаких эмоций. Очень удобно в качестве легкого наркоза или для того, чтобы побеседовать о том, что собеседнику неприятно. Например, о Ништере. Где он?
— В камере.
— Прикажите, чтобы ему вернули все вещи и проводили в ваш кабинет.
Протковски потянулся к экрану, связался с дежурным и передал приказания Нимоева. Затем отключил связь.
— Хорошо, — профессор кивнул. — А теперь подождем.
Ждать пришлось около пятнадцати минут. За это время Нимоев еще трижды пользовался распылителем. У него не было времени точно проверить, как долго действует вирус. Кроме того, не стоило забывать о том, что человеческий организм умеет бороться с болезнями.
Наконец дверь отворилась, и ввели Ништера. Его лицо было в синяках, пары зубов не хватало. Тем не менее улыбка, как приклеенная, застыла у него на лице. Сейчас она выглядела жутко.
— Капитан, скажите, чтобы конвоиры ушли, — попросил Нимоев.
— Уходите, — Протковски вяло махнул рукой.
Охранники переглянулись, пожали плечами, но вышли. Профессор подошел к Ништеру и расстегнул наручники, воспользовавшись универсальным ключом капитана.
— Не думайте, что мы все тут с ума посходили, — сказал Нимоев. — Я решил вам помочь.
— Ништь, — Ништер кивнул. — У всех свои игрухи.
— Однако нам нужно действовать быстро. Скажите, вы можете выбраться с планеты или нужно ждать новый корабль?
— Решаемо.
— Отлично! — Нимоев выдохнул. Все это время он боялся, что для побега Ништеру придется связываться со своими товарищами на Земле.
— Время только. Не всегда улететь можно. Нужно выжидать. Лазеры.
— Если поторопимся, успеем?
Ништер провел рукой над рукавом комбинезона. Мелькнул дисплей.
— Решаемо, — повторил он.
Им удалось выбраться из купола. Кое-какие проходы знал Нимоев, а кое-где пришлось воспользоваться распылителем. По счастью, его хватило. Параллельно с этим профессор объяснил Ништеру свою идею.
— У вас слишком хорошо. Человеку не с чем бороться, кроме виртуальности. Вы стали царями природы, и вот к чему это привело. Теперь вы пытаетесь соревноваться друг с другом, потому что слишком ленивы для того, чтобы штурмовать другие планеты. Наши военные поняли это куда раньше и уничтожили связь с Землей. Мы здесь слишком заняты собственными проблемами, чтобы задумываться еще и о вас, но кое-что я сделал. Это вирус. — Нимоев передал Ништеру колбу. — Возможно, у переболевших откроются новые способности, возможно, они будут передаваться по наследству, но это не главное. Вирус вызывает отторжение виртуальности, если так можно назвать. Очень похоже на наркотик. Пристрастие к реальным ощущениям. Усиливает удовольствие даже от простой прогулки на свежем воздухе. Обычная жизнь покажется куда красочней любой виртуальности.
— Ништь. — Землянин бережно спрятал склянку в кармане на поясе. — Может покатить. Глянем.
— Я попробую убедить ученый совет, что надо возобновить связь. Хотя бы с вашей группой. Может быть, что-нибудь из этого и выйдет, хотя военные, подозреваю, будут против. Но нас больше.
— В поряде.
— Миссию послать пока не получится. Когда-нибудь позже до этого дойдет, но я надеюсь, что вам удастся справиться и без нас.
Ништер кивнул. Он надел шлем и произнес какую-то тарабарщину. Нимоев ничего не понял, но землянин удовлетворенно кивнул.
— Скоро. Надо двигать. В пустыне.
— Надеюсь, у вас все получится! — Нимоев воодушевленно сжал плечо Ништеру. — Я вынужден тебя оставить. Мне теперь придется прятаться. База не такая уж и большая, и Протковски в конце концов меня найдет, но я успею передать информацию как минимум. Держи вот еще, — он протянул землянину флешку. — Здесь формула вируса и на всякий случай рассказано, как вывести его из организма. Вдруг что-то пойдет не так. Я его не тестировал, сам понимаешь, некогда и не на ком. Боялся, что иначе Протковски забьет тебя до смерти.
— Жирный тролль, — скривился собеседник, а затем торопливо протянул руку к поясу, открыл какое-то отделение и достал тюбик светящейся краски. Несколько быстрых движений, и вот уже лицо профессора украшало с дюжину разноцветных полос.
— Эй! — ошеломленно возмутился тот.
— Двенадцатый уровень. Ништер, — собеседник улыбнулся.
— Мне придется ее смыть.
— Можно. С лица смоется, но останется тут, — землянин аккуратно постучал Нимоева по лбу. — Все будут знать.
— Отлично. Слушай, можно последний вопрос? Почему ты всегда улыбаешься?
Собеседник сжал губы и пожал плечами:
— Читал. Символ дружелюбия. Никого не хотел напугать.
— Ясно, — профессор тоже улыбнулся, еще раз сжал плечо Ништеру, втолкнул его в шлюз и нажал кнопку разгерметизации.
Землянин махнул рукой, дождался, пока откроются двери, и бросился бежать по марсианскому песку.
Корабль, вновь обретший пилота, воспользовался очередным слепым пятном и проскользнул мимо автоматических лазеров. Созданные для того, чтобы спасать купола от метеоритов, они в последнее время сбивали все, что приближалось к планете. Это знание Ништер получил после того, как его предшественник оказался испепелен заживо, несмотря на сигналы, посылаемые на всех частотах. Группе понадобилось время, чтобы найти старые проекты по организации обороны и рассчитать, где и с какой скоростью можно проскочить.
Сейчас, укрываясь в тени Фобоса, корабль летел домой. Он нес лекарство человечеству от той болезни, которую они создали сами.
Ништер, переключив управление на автоматику, обмакнул палец в краску и нарисовал себе полосу на лице. Еще одну он собирался сделать после того, как сумеет распылить вирус.
— Знатный квест, — хмыкнул пилот.
Еще никто из Ништеров не выходил за рамки восьмидесятого уровня. Он будет первым.
В то же самое время Леонид Нимоев пробирался по техническим отделам. Среди гор механизмов, коробок и просто рассыпанного повсюду мусора можно было прятаться некоторое время. Если повезет, то получится добраться до терминала и связаться с коллегами. Хофстедера и Кагаву уж точно должно заинтересовать. Они всегда отличались симпатией к Земле и едва ли не в открытую заявляли, что все разговоры об угрозе — бред.
«Мы должные помочь нашей старушке-родине избавиться от одолевшего ее маразма. Она еще многому может нас научить, да и помощь ее не будет лишней. Если сплавить вместе их техническую мощь и наши знания и упорство, то уже через несколько десятков лет Марс превратится в целиком подвластную человечеству планету. И мы сможем двигаться дальше. Осталось только убедить в этом остальных. Впрочем, — профессор улыбнулся, почти как в детстве, — теперь и на Марсе есть свой Ништер. Пусть даже и всего лишь двенадцатого уровня…»
Ранняя осень набросилась на Москву с такой страстью и напором, что не справлялись погодные генераторы и терморегулирующие комплексы. Шелестящее зеленое море парков расцветилось винно-красным и канареечно-желтым. Моросил дождь. Панорамные окна башен-новостроек будто подернулись пеленой слез, затуманились. Кибер-уборщики бестолково суетились, пытаясь разобраться с лужами и палой листвой.
Агния собирала вещи.
Я оставался ждать назначения.
Премьер Зубаков, играя морщинами на бугристом лбу, чеканя слова, твердил с панели визора о росте валового внутреннего продукта.
Я сидел на кушетке с «икс-троникой», делая вид, что занят похождениями мультяшного волка — ловлю корзиной яйца, перепрыгиваю метающих арбузы гиппопотамов и медведей-мотоциклистов. Согласно боевой задаче, изложенной в анимированном ролике, преследую зайца.
На самом деле я слился на четвертом уровне.
Поверх погасшего экранчика «икс-троники» смотрел, как Агния пытается уместить в рюкзак юбилейное издание «Страны багровых туч» с золотым обрезом.
— Она-то зачем? — не удержался я. — Все равно что на Клондайк везти ПСС Джека Лондона. Некогда же будет… Оставь тут. Отдам, когда вернешься.
Агния посмотрела меня. Сдула со лба выбившуюся рыжую прядь.
Ничего не сказала.
В ее болотно-зеленых, с янтарной искрой глазах и так читалось предостаточно. И про наши былые литературные дискуссии. И про все остальные наши дискуссии. И про Клондайк. И про Джека Лондона. И про перспективу ее возвращения сюда. Ко мне.
Вздохнув, я пробежался пальцами по клавишам «икс-троники».
Волк нетерпеливо подергивался на стартовой позиции уровня. Мигал, жмурился, клацал зубами и призывно качал корзиной.
Я начал заполнять ее яйцами. В конце концов, за каждое давали целых двадцать очков.
Через день после отъезда Агнии я нашел на опустевшей книжной полке ее сережку.
Забыла? Или оставила нарочно? На память?
Сейчас я перебираю ее в пальцах. Маленькая стеклянная капсула с замком-петлей. Длинный тонкий крючок, вдеваемый в мочку уха, — фиксатора у него нет, очень легко потерять.
Внутри капсулы — крохотные гранулы, частицы плодородного слоя нашей планеты. Забавный сувенир выпускников-почвоведов. Зримое напоминание о корнях, о нашей общей Родине, о Земле…
Сирена даст нам команду на взлет. До нее считаные минуты.
Эти крайние мгновения томительны, растянуты. Каждый по-своему справляется с лихорадочным огнем, с истомой и скукой бесконечных секунд.
Я, к примеру, верчу в пальцах, разглядываю сережку Агнии.
Стартуем в 17.00 по Москве, с палубы «Алексея Косыгина». Девятке наших «МиГов-80» предстоит работать по северному полюсу. По южному — натовцам. Китайцы координируют нас своими орбитерами.
На командно-диспетчерском карнавал-ад с бубенцами и сковородками. Метеорологи нервничают. Штабные суетятся. На полетах — лично генерал-полковник Окунев, главком Марсианской ГВ.
— Сегодня, ребятишки, — замкомэска дует на кофе, щурит воспаленные от недосыпа глаза, — мы делаем историю.
Психологи из санчасти и пси-спецы контрразведки не спускают с нас глаз. Синоптики, блестя глазами, пророчат СМУ, хотя еще часов шесть назад были самые заурядные ПМУ.
— Алтей, готовность два… Бадан, готовность два… Витекс, готовность два… Герань, готовность два…
Стальные птицы медленно покидают ангары. Сипло поют турбины, заводя мелодию высоты. Сигнальщики дают отмашку лампами, след от которых алыми и изумрудно-зелеными змеями рассекает сумерки.
Мой штурман Валера Корнеев, по кличке «Корн», проверив бомболюки, бьет по рукам с техником, нагоняет меня, тыкает углом планшета под локоть:
— Настроение?
— Бодрое. Как сам?
— Трепещу весь! Давай только, Тоныч, не как в тот раз, когда всю ночь до утра потом схему чертили на ватмане и перед комиссией отчитывались?
— Радостно, как эпиляция бороды пассатижами!
— Чертовски верно, дружище.
Бьем кулаком о кулак, надеваем на головы гермошлемы. По приставным забираемся в кабину. Даю отмашку техникам. Пристегиваемся, включаю связь:
— Контроль, я Герань, запрос на запуск?
— Герань, запуск разрешаю! Выруливай…
Воздух дрожит и колеблется. «Алтей» в мерцании габаритов уходит на взлет. Впереди два борта:
«Бадан, по полосе…»
«Витекс, по полосе…»
Корн что-то пыхтит, суеверно постукивает по гермошлему сложенными фигой пальцами — три раза.
Ждем.
— Бадан, взлет…
— Витекс, форсаж!
— Поехали, ну? — шепчу я одними губами.
— Герань, на взлет, — раздается наконец долгожданное. — Впереди свободно!
«МиГ» стартует. Мы идем на взлет.
Раскинув крылья с красными звездами, несем в когтях 50-тонные сияющие плоды.
Марс бросил вызов нам. Мы бросаем вызов Марсу.
Небесный лилипут, злой карлик, не смотри нас так угрюмо своим алым оком. Не швыряй в нас клубами бурой пыли. Подумай, с кем связался? У тебя даже массы меньше, чем у Земли, в десять раз. Холодное небесное тельце. С замерзшей водой. Без признаков жизни.
Мы научим его дышать.
Корн крутит настройки:
— Тоныч, крыло — шестьдесят, скорость — тысяча. Разворот на боевой выполняем через пять минут. Крен держи больше, чтоб не проскочили.
Нижний край двести, неровный. Пыльная буря, видимость в пределе.
Мы идем над холодной пустыней, покрытой льдом и пылью. Интенсивное ультрафиолетовое излучение Солнца на поверхности не дает шанса ни единому живому организму. Атмосфера разрежена до предела. Ее, считай, нет. Случись льду растаять — превратится в клубы пара, не в жидкость.
Но Марс не всегда был таким, сухим и безжизненным. На нем есть высохшие русла рек. Бассейны озер и морей разбросаны по нему.
Он нужен нам. Здесь будет наш новый дом.
— Глянь по таблице время задержки с двухсот?
— Нормально, пять секунд.
Доходим до цели в общем боевом порядке.
Для успеха нам нужно только два слагаемых — температура и плотность атмосферы.
Мы согреем Марс. Сделаем это легко и быстро.
— Контроль, вышли на точку «Миелофон». Визуально наблюдаю цель. Отсчет пошел. Двадцать один, двадцать два, двадцать три…
Нажатие гашетки, лязг створок бомболюков, свист ветра в стабилизаторах…
Синтез одного ядра атома гелия из двух ядер атомов дейтерия. В сжатом и разогретом дейтериде лития-6 — реакция слияния. Испускаемый нейтронный поток инициирует реакцию расщепления тампера. Лучистый светозарный огненный шар затмит звезды… И мир никогда уже не будет прежним.
Мы запускаем цепную реакцию.
Уже существующие на планете элементы создадут волшебную мантилью, которая укроет безжизненные пустыни. Пойдут дожди. Начнется строительство инфраструктуры. Пойдет снег. Начнется терраформирование.
Лесники, почвоведы, селекционеры при помощи генной инженерии сделают Марс зеленым, как наша Родина. Как наша Земля.
— Молодцами, Герань! Шесть нулей! Отличная работа!
Там, откуда я родом, говорят «поехали!» и бросаются с головой в омут.
Там говорят «мы покажем вам кузькину мать» и становятся живым примером для последующих поколений. Там говорят «звездам числа нет, бездне — дна». И всегда это звучит как вызов.
Это всё гены. Мы поколениями смотрели в небо, утопая голенищами в навозе и прелой соломе. Смачно схаркнув под ноги, протерев глаза, бормотали себе под нос: «Экой чорт выдумал такую красоту!»
Мы мечтали о них. Хотели зачерпнуть ладонью всей этой искристой россыпи, разметанной по черному бархату. Они мерцали нам сверху, будто подмигивали своими холодными глазками, маленькими и равнодушными. А мы делили свою землю, навозом и прелой соломой засыпанную, по квадратам и потом по ним же садили картечью, били реактивной артиллерией, жгли напалмом и жахали управляемыми ракетами.
Шли вперед, как умели. Те, кто начал это движение, остались далеко позади, памятниками, загаженными птицами, и безымянными бугорками мха среди болот.
Шли вперед, сквозь войны, эпидемии и бунты. А Мечта оставалась — одна на всех. Дурацкая и настоящая. Все эти мерцающие россыпи над нашими головами. Подмигивали, намекали нам на что-то. Ты всегда возвращаешься к истокам, всегда верен своей мечте — какой бы глупой и детской она ни была. Иначе какой смысл во всей этой гребатории, верно?
Нам нужна была вся Вселенная, целиком и полностью, без дураков. Все это пряталось где-то внутри с самого начала. Все эти парни в дебрях еловых лесов, в меловых темницах монастырей. Гипнотическая композиция рублевских икон и бряцанье доспехами на поле Куликовом. Нам было слишком тесно и мало — этого, земного. Мы абстрагировались. Велеречивым бояном растекались по Мировому древу, дикими волчьими стаями рассыпались по степям и снегам, и шире, и дальше, и выше — под самые облака.
Мы просто верили в Будущее. Стояли по колено в соломе и навозе, а смотрели — вперед и вверх. Один парень придумал ракеты, второй — как их строить. Потом еще один улыбнулся, махнул рукой и полетел вперед и вверх. По пути к далеким звездам. И тогда все поняли, что наступает НАШЕ будущее.
И теперь у нас есть все эти механические помощники, информационные сети, у нас есть достижения медицины и экологическое равновесие. У нас нет войн, Планета — с большой буквы — одна на всех. И целый самосвал полной свободы. Хочешь творить — твори. Хочешь любить — люби. Хочешь лепить глиняные горшки — мы синтезируем тебе тонны этой глины. Хочешь пиликать на скрипке с утра до вечера — у тебя всегда найдется пара слушателей. Они будут слушать тебя просто из деликатности. Потому что так воспитаны.
Я родом из России, планета Земля. Из поколения, дотянувшегося до звезд.
На панели визора в кают-компании — бугристая физиономия премьера Зубакова. Твердит об успешном старте первого этапа терраформирования Марса, об интеграции, об эффективном сотрудничестве в технологическом и экономическом аспектах…
— Я прямо готов расцеловать эту его бородавку. — Корн пшикает кольцом пивной банки, поднимает ее, роняя на ковролин хлопья пены. — Мы сделали это, а?
— Верно, дружище.
Я чокаюсь с ним своей банкой, делаю глоток, блуждая рассеянным взглядом по комнате. У нас тут и стеллаж, уставленный багровыми корешками классиков, и бюст Циолковского, и кадка с мохнатой пальмой, и фонотека с ностальгическими пластинками психоделического рока — от «Песняров» до «Аквариума», и обязательные репродукции Куинджи и Дейнеки на стенах, и мини-бильярд, и даже массивный автомат для газировки с сиропом. Все, чтобы почувствовать себя как дома.
В комнату заглядывает дежурный связист:
— Морально разлагаетесь?
— Ой, Жора, разлагаемся, — сияет Корн улыбкой чеширского кота.
— Дерябин, у тебя личный вызов по четвертом каналу. Снизу!
— С Марса?!
— Ага, — растерянно улыбается связист. — Элизий-четыре. Ждешь кого?
— Кто это, кто это, Антоха? — частит Корн. — Это ведь та, про кого я подумал, да?! Да?!
Я медленно отставляю банку на стол. Выбираюсь из уютного плена кресла.
— Эй-эй, Антоха, чего это у тебя с лицом? Ты только тут не падай, слышишь? По этому полу Жора своими сапогами ходил, он антисанитарный! Верно, Жора? Может, проводить тебя до КП?
Изображаю что-то вроде улыбки. Прикладываю палец к губам:
— Корн, умоляю… ни слова!
— Вас понял, Герань! Затыкаюсь!
У Агнии новая стрижка — короткая, озорно-мальчишеская. Косая челка падает на глаза. Глаза — все те же. Глубокие зелено-янтарные омуты, в которых хочется утонуть. Коллапсары зрачков, в которых хочется потеряться навсегда.
— Ты забыла у меня свою сережку.
— Я ничего не забываю, Дерябин.
— Так и думал. Хотелось так думать, во всяком случае…
— Рада тебя видеть.
— Я-то как рад. Думал, ты все еще на Поясе астероидов.
— Прилетели только сегодня. Провели первичную разведку. Развернули «Челюскинца», обживаемся. Теперь тут предстоит много работы.
— Знаю, мне уже товарищ Зубаков сообщил по новостям.
— Ох, Антон… В своем стиле!
— Ох, Агния! Как всегда — обворожительна в гневе!
— Мы тут разворачиваем клим-купол. На равнине Элизий, у самых Борозд Гефеста. Это я к тому… Что тебе теперь, наверное, полагается отпуск?
— Так точно, две недели.
— Знаешь, у нас тут, конечно, от добровольцев нет отбоя, но работы хватает. Работы ужас как много. Я помню про ваши традиционные крымские недели с Корнеевым, но… ты ведь еще помнишь, как водить краулер?
— Мне надо подумать над этим предложением, дорогая моя.
— Ну, тогда, дорогой мой… до связи?
— До связи, Агния.
Я некоторое время смотрю на экран, все еще слышу эхо ее последней фразы, сказанной, прежде чем отключить визор: «Люблю тебя».
— А я тебя, — беззвучно шепчу в ответ.
Я вытаскиваю из нагрудного кармана футлярчик, в котором хранил все это время ее сережку. Бережно вытаскиваю, смотрю на свет ламп — на запаянные в стекло крошечные гранулы земной почвы.
Возвращаюсь в кают-компанию:
— Есть неплохая мысль по поводу отпуска, Корн.
— У меня тоже. Как насчет такого: рвануть в Крым, все две недели не вылезать из гамака, на визоре — «Старики» и «Тихоход». И целое море пива и горные хребты шашлыков, а? Каково?
— Кое-что получше…
— Готов воспринимать, Контроль. Излагайте вводную.
— Две недели в респираторе и защитном костюме, тучи красной пыли, очень тесно и холодно, компот из концентрата и замороженные котлеты. Каюты с низкими потолками. Работа с утра до вечера. Искусственный свет. Отвратительный кофе. Но… совершенно фантастические закаты. А уж люди какие приятные! И, кстати…
— И кстати?
— Ты же еще помнишь, как водить краулер?
Он щурится, качает вихрастой головой, сминает пивную банку гармошкой. Встает с кресла:
— Герань… готовность два!
— Форсаж! — улыбаюсь я, ударяя со штурманом кулаком о кулак.
— Я люблю тебя, — сказал Матвей.
Отстранившись от микроскопа, я поправила защитные очки.
Очки были желтые и добавляли всему, что видишь, какое-то радостное, солнечное настроение. Но с тем выражением, которое было на лице у Матвея, не под силу было справиться даже моим волшебным желтым очкам. На лице его, помимо всегдашней мрачности, теперь читалось отчаяние, совершенная безысходность, предельная печаль…
— Извини, что?
Зря переспросила. До меня-то смысл сказанного уже дошел. А вот на Матвея теперь стало страшно смотреть:
— Давно хотел сказать… И вот… Я подумал, что…
Он скомкал окончание фразы, сделал неопределенный жест рукой, указывая в сторону панорамного окна станции.
За окном падал снег. Ну да, конечно…
Снег шел всю неделю. Первый снег планеты. Знак грядущих перемен. Самое время делать решительные поступки. Закрывать гештальты.
Я не знала, что ответить. Расправила несуществующую складку на рукаве белого рабочего комбинезона.
Матвей мое молчание понял по-своему:
— Извини, что отвлек… Просто, мне было важно, чтобы ты знала. Если ты когда-нибудь… Я буду всегда… Словом… Извини, Инна.
Окончательно смутившись, он вышел. Аккуратно задвинул за собой переборку.
На рабочем столе, между стеллажами с пробирками, остались принесенные им цветы.
Мне не дарили цветов со времен защиты диплома.
Здесь им просто неоткуда было взяться.
Те, о которых слагали песни поэты. Те, чей аромат смешивался с дыханием любовников. Те, в ком прячет румянец волнения счастливая невеста. Те, что погожим весенним днем пестреют в женских волосах и на ровных линиях бульваров. Как и сто, и двести лет назад. Единый символ для беды и радости. Купающийся в золотой заре утра на открытом лугу и драпирующий траурный креп. Символ тления и скоротечности жизни. Символ бессмертия и нерушимых уз, связывающих сердца.
Я и не знала, что на Марсе есть цветы.
Матвей отвечал за оранжерею. Это было его царство — душное, пряно пахнущее, наполненное тихим жужжанием аппаратуры. Рукотворные джунгли — чередование полной влажного шепота листьев полутьмы и яркого света люминесцентных ламп.
У меня было свое царство — рассредоточенное в стерильной белизне лаборатории, запечатанное в капсулы и контейнеры. Поданные требовали внимания и заботы. Им не было никакого дела до смятения моих чувств. Им было неведомо само понятие «чувства».
Интересно, знакомо ли оно Матвеевым цветам?
Я вернулась к микроскопу.
За обедом я решила поговорить с Агнией, Кейтлин и Беллой. Никогда не любила слушать советов, а еще больше — советовать самой. Но теперь мне определенно нужен был совет.
У девочек, оказывается, были свои новости:
— Твой приезжает, Шилова! — засверкала зеленющими глазами Агния. — Совершенно точно! Антон звонил полчаса назад. Повезет сначала к Шубину, потом к Харту, а затем сюда, на Элизий. Он снимает какую-то документалку, будет освещать продвижение терраформинга. Антошка у него вроде гида.
— Предупредить бы туриста, чтоб пристегнулся, — вставила ехидная Кейтлин.
Агния показала ей язык.
— До сих пор вспоминаю нашу поездку за фильтрами, — кивнула Кейтлин. — Антон классный! Вот только порой забывает, что теперь у него в распоряжении краулер с живыми пассажирами, а не истребитель с боеголовками. Особенно на спусках.
— За что и люблю, — подытожила Агния.
— Везет же! — зажмурилась Белла. — У Агнии — военный, летчик! У Кейтлин — селекционер! Ученый! А теперь вот и к Инке едет… И кто!! Звезда визора! Мне бы вот тоже найти…
— А ты нарисуй Саймону «валентинку»… Еще одну.
— Ему только его «макаки» интересны.
Я отставила чашку с какао. Побарабанила пальцами по краю стола.
Белла продолжала, ее понесло:
— Сам Кирилл Гуляев на нашей станции! Первый канал!! С ума сойти! Девчонки, мы все прославимся и станем ужасно популярными!
— Он едет снимать не нас, — сказала я. — Он едет снимать снег.
Повисла гнетущая пауза. Все думали о том, что долгожданный климатический сдвиг предвещает скорый переезд. А ведь мы почти привыкли к нашему «Элизию четвертому», притулившемуся на краю кратера, присыпанного красной пылью, искрящегося ледниками, имя которому заменял шестизначный номер. Между собой мы называли его «сахарница».
Мы уже начали чувствовать себя здесь как дома.
— Лучше бы Антон привез нам Редклиффа, — хмыкнула ехидная Кейтлин.
— У тебя слабость к старичкам, — мстительно заметила Агния.
— Я выросла на его фильмах! — возмутилась Кейтлин. — И, кстати, он, если верить визору, в неплохой форме.
— А я вот себе никогда не нравлюсь на записи, — сокрушенно сказала Белла. — Какая-то я не киногеничная.
Видимо, мне все-таки не удалось справиться с лицом. Белла погасила улыбку. Кейтлин озабоченно нахмурилась. Агния спросила:
— Подружка, ты чего? Ты ж сама нам о нем столько рассказывала… Про все его артхаусные шедевры. Сама я не сказать, чтоб фанатка, но в твоем пересказе это выглядело довольно эффектно… И вот сказочный принц сам мчится к тебе…
— На белом краулере!
— Управляемом летчиком-истребителем!!
— Ох, девочки, — только и смогла сказать я в ответ.
Я передумала просить совета.
За панорамным окном падали снежинки. Первый этап терраформирования.
Я смотрела в микроскоп.
На станции «Элизий-четыре» все заняты важным делом.
Найар, Кейтлин и Саймон отвечают за функционирование внутренних систем и связь, руководят стальной армией киберов — «макак».
Джонни-Джей и Парсонс следят за аккумуляторами и электропитанием станции, занимаются реактором и солнечными батареями.
Я, Агния, Матвей и Белла составляем прогнозы погоды, пытаемся сладить со вздорным характером планеты, насылающей на нас то магнитную, то песчаную бурю. Исследуем добытые «макаками» образцы. Ходим на поверхность в громоздких скафандрах.
Куча дел. Большая ответственность.
Наша задача — превратить Марс в новый дом человечества. Сделать его нашим другом.
В этом деле у нас были помощники. Я смотрела в микроскоп на одного из них.
Изящный темный завиток, тонкий нитяной изгиб на светлом фоне.
Нематоды. Домен: эукариоты. Царство: животные. Тип: круглые черви.
Поедая выращенные Матвеем и Беллой водоросли, они будут вырабатывать кислород. Они научат Марс дышать.
За панорамным окном лаборатории шел снег — медленно падали снежинки. Они чем-то разительно отличались от земных. Как в том анекдоте про фальшивые елочные игрушки. Только наоборот. Необыкновенно крупные, пушистые, искрящиеся. Они сообщали нам о том, что планета меняется.
Серии комбинированных бомбардировок с нависших в атмосфере крейсеров ВКС пробили в коре гигантские кратеры. Пыль и пар смешались с нищей атмосферой планеты. Закипели скованные льдом океаны, двинулись с мертвой точки, образуя бескрайние поля жидкой грязи. На эти грязевые пустыни и на обледенелые каналы двинулась лавина генетически измененных лишайников и водорослей, цепких, упорных, пожирающих на своем пути противостоящую им неорганику.
Наша станция, «Элизий-четвертый», была форсированными темпами развернута из мех-комплекса «Челюскинец» — на краю кратера, имя которому заменял шестизначный номер.
Здесь оседающая вечная мерзлота породила карстовые наслоения, похожие на взбитую пену. Нагромождения красных скал блистали белизной снежных шапок и глянцевито-черным — в местах, где оплавилась порода, — и почти сплошь были затянуты темно-зеленым плащом лишайников. Стенки кратера пестрели красно-белыми полосами — ледники и нанесенная ветром пыль. Перевернутые взрывом древние камни кое-где хранили отметины мертвых морей, высохших во времена столь отдаленные, что от одной мысли о них начинала кружиться голова.
Мы создаем новый мир.
Мы делаем историю.
— Ребята сказали мне, кто приезжает. Обо всем узнаю с запозданием.
— Очень много времени проводишь в своей оранжерее. Я тебе уже говорила.
— Наверное, такая у меня роль? Молчаливый садовник, который ждет своего часа, прикрываясь тисовыми фигурами. Таясь за клумбой с флоксами. Заняв наблюдательный пост на ближайшей яблоне.
— В конце романа он окажется убийцей?
— Смотря про что роман.
— Научная фантастика, конечно.
— Не поспоришь.
— А какое у меня амплуа, любопытно?
— М-м-м… Королева червей?
— Ненавижу тебя! Еще больше, чем Беллу. У вас, садовников, какое-то особенное чувство юмора, не такое, как у обычных людей.
— Мы не садовники. Мы фермеры!
— Слушай, к чему ты завел этот разговор?
— Какой?
— О приезде Гуляева?
— Помнишь, еще в Москве, после защиты дипломов, мы ходили на его фильм. Тот, про циркового карлика, влюбленного в экзотическую танцовщицу?
— Тебе было скучно.
— Неправда!
— Ты почти не смотрел на экран. Все время вертелся.
— Я смотрел на тебя.
— Я-то думала, тебе нравится артхаус.
— Я-то думал, у нас тогда было свидание.
Кирилл Гуляев, звезда визора, создатель пяти артхаусных шедевров, которым я лично проставляла десяточки в сетевых рейтингах, не понравился мне с первого взгляда.
На торжественный ужин по случаю собственного приезда он явился в длинных бермудах и футболке с портретом Кафки. Под нижней губой темная полоска символической бородки. В солнечных очках!
Нагло-симпатичный, взъерошенный и шумный, он был ужасно похож на того Волка, что гоняется за Зайцем в культовой серии советских мультфильмов и сделанной по мотивам ностальгической франшизе аркадных игр для «икс-троники».
— Зачем вам солнечные очки? — поинтересовалась ехидная Кейтлин.
— Привычка. Там, на Земле… Поклонники! Поклонницы, хе-хе. Знаете… Это все, конечно, очень мотивирует, это внимание, да… Но, с другой стороны, вы знаете… Иногда так хочется остаться наедине с самим собой, погрузиться в себя… Впрочем, думаю, здесь мне излишнее внимание не грозит, хе-хе…
Он стащил очки с носа и попробовал ослепить нас своей улыбкой.
Белла не сдержалась и одарила меня красноречивым взглядом.
Стало жарко щекам. Я хотела пнуть Беллу под столом, но промахнулась. Попала Саймону по колену. Он спрятал ухмылку в стакане с компотом.
Провожать на поверхность режиссера Гуляева вместе с его видеоботами выпало нам с Матвеем. Ирония судьбы.
Кирилл рассыпался в шутках и остротах, болтал без умолку по общей связи.
Матвей хранил трагическое молчание.
Мне было неловко. И немножко грустно.
По дальнему гребню дюны недавно прошел оползень.
Поверхность менялась на глазах. Именно эти, невооруженным глазом видимые изменения ландшафта и приехал снимать Гуляев.
Ландшафт меняется, а значит, завтра-послезавтра и нам предстоит менять место дислокации. Снова в путь.
Дюны «пели» — стонали и гудели, попадая в резонанс с колебаниями породы — предвестниками новых оползней и лавин. Снова и снова. До бесконечности — пока не иссякнет вся потенциальная энергия этого пыльно-льдистого океана.
Марс будто говорил с нами. Как призрак из викторианских романов, заунывными стенаниями желающий выпроводить непрошеных гостей из пределов своего заплесневелого особняка. Камни и дюны, привыкшие к вековечным сумеркам, роптали, противились нависшей воздушной армаде. Той, что обрушила на планету свои мощные, точечные, тщательно спланированные удары, разбудив, растревожив ее сонную оцепенелость.
Не надейся, дружище. Так просто ты от нас не отделаешься. Мы пришли сюда надолго. Насовсем.
— Солнце, — сказал Матвей.
С жужжанием повернулись камеры, закрепленные на видеоботах Кирилла. Водруженные на высокую ходовую часть, снабженную шестеркой высоких колес, растопырив крылья солнечных батарей, застыли. Длинными шеями штативов и вытянутыми клювами объективов они походили на изящных металлических цапель.
Мы все — и люди, и видеоботы — стали глядеть на северо-восток.
Сквозь пылевую взвесь едва пробивались первые робкие лучи. Солнце казалось крошечным и малиновым. Небо — темно-сливовым, зловещим.
В тучах изредка мелькали яркие отсветы, призрачные зарницы — кое-где, в районах, близких к экватору, еще продолжалась метеоритная бомбардировка.
Мы молчали, глядя на небо. А вокруг кружили видеоботы, искали удачные ракурсы, скрипели толстыми шинами по пыли и осколкам породы.
Марс менялся на наших глазах. Мы менялись вместе с ним. Где-то внутри.
Матвей первым нарушил торжественное молчание. Сославшись на срочность, попросил извинить его. Незаконченное дело в оранжерее. Я оценила деликатность. Не стала упрашивать его остаться.
— Мне сказали, вам по душе то, что я делаю, — сказал Кирилл. — Мои фильмы…
«Ненавижу тебя, Белла», — подумала я.
— Я выросла на ваших фильмах.
Мою кривую ухмылку скрыло забрало гермошлема.
— Вы не очень похожи на школьницу.
— А вы — на режиссера.
Он, кажется, обиделся:
— На кого же я похож?
— На рок-звезду. Вам бы пошла бас-гитара и беснующаяся толпа тинейджеров.
— На первом курсе я играл в группе. На басу. А что касается поклонниц… Нечасто приходится встречать кого-то, кто досмотрел хотя бы один мой фильм до середины. Разве что моя мама… Но она настроена критично. Правда.
Я могла бы сказать, что смотрела все его фильмы. Даже студенческие короткометражки. Нашла в сети. Это была правда.
Вместо этого я спросила:
— Зачем же вам тогда солнечные очки?
— Если скажу, обещаете не смеяться?
— Обещаю.
— Конечно, дело не в том, что меня узнают на улицах и в супермаркете. Такого со мной еще не было. На самом деле, я очень застенчив. А очки… Это помогает. Трудно говорить, глядя в глаза собеседнику. Знаете, до сих пор иногда кажется, это мое решение — журналистика, режиссура… Делать кино. Все это сплошное бегство. С самого начала. Попытка убежать от людей. Затем — от себя. Спрятаться за объективом камеры. За объективами видеоботов. Попытка сказать что-то людям, что-то важное, при этом храня молчание, оставаясь за кадром… Вот сейчас на нас скафандры и эти шлемы, я не вижу вашего лица… Это как-то способствует откровенности…
— Вы можете убрать затемнение, вон там, на панели слева…
— Инна, вы же поняли, что я на самом деле хочу сказать.
— Поняла. Думаю, что да.
— Из этого должен получиться хороший фильм.
— Надеюсь…
— Этот парень, который ушел…
— Матвей?
— Да. Он крепко в вас влюблен. Вы знаете?
— С чего вы взяли?
— У меня на эти вещи взгляд наметанный. Знаком не понаслышке.
— Странно говорить с вами об этом.
— На нас скафандры. Это располагает к некоторой доле откровенности… Хотите совет?
— Хочу. Совет мне просто необходим. Правда.
— Не упустите свой шанс, Инна.
Мы уезжали с «Элизия». Собирали аппаратуру. Паковали вещи.
Кейтлин заранее нервничала. Везти нас на главную базу, на титаническом гусеничном транспорте, предстояло Антону с его приятелем еще армейских времен. «Один летчик за штурвалом — это еще ничего, но когда их там двое таких… Девочки, я, пожалуй, воздержусь от завтрака!»
Мы уезжали, каждый оставаясь при своем.
У Матвея оставалась его оранжерея, составные модули которой споро грузили в недра транспорта жужжащие сервоприводами «макаки». Его цветы. Заботливо выпестованные ростки жизни.
У Кирилла — его фильм, запечатленный внимательными объективами видеоботов. Застывшие мгновения жизни.
У меня — мои черви-нематоды, куда ж они без меня, малютки? И губчатые моря лишайников, которые нам еще предстоит засеять, вырастить, заселить… Которые дадут поколениям колонистов воздух, оживят Марс.
У каждого — свое. И одна планета на всех. Такая громадная и такая невозможно маленькая. Такая чужая и такая родная. Противоречивая, трудная и прекрасная, как сама жизнь.
Перед самой посадкой мы столкнулись плечами у шлюза. Я и Матвей.
— Извини…
— Слушай, Бирюков, завязывай с этим, а?!
— Ты о чем, Инна?
— Кончай постоянно извиняться. Действует на нервы!
— Больше не буду.
— Обещаешь?
— Обещаю.
— Хочу, чтобы ты пообещал мне еще кое-что.
— М-м-м?
— На Центральной есть кинозал. Кирилл обещал устроить просмотр отснятого материала. На большом экране. Не тридэ конечно, и не про карликов… Но если ты честно пообещаешь, что не будешь вертеться…
— Ты опять зовешь меня на артхаус?
— Свидание, Матвей. На этот раз я зову тебя на свидание.
Москва выглядит по-особенному нарядной в эти осенние дни. Несмотря на ненастье, с которым не справляются погодные генераторы и терморегулирующие комплексы. Так происходит ежегодно. Будто по устоявшейся доброй традиции. Несмотря на все наши передовые научные достижения. Осень наступает внезапно. Мы опять оказываемся не готовы к ней.
Радость и грусть мешаются, как золото и багрянец осенних листьев, атакуемых суетливыми кибер-уборщиками.
Я радуюсь — мы отмечаем очередной юбилей событий, участником которых мне посчастливилось стать. Самый грандиозный проект эпохи.
Я грущу — исключительно из-за того, что это, видимо, удел моего почтенного возраста.
Я счастливчик. И я стар. Согласно древнему анекдоту — в обоих смыслах. Да, немножко «суперстар» тоже, но это теперь неважно. Что важно в моем возрасте? Чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы? Быть может…
Курсе на втором-третьем нам задали придумать сценарий для короткометражки: «Один день спустя семьдесят лет». Мы были молоды и беспечны. Веселились — кто во что горазд. Суровый постапокалипсис, готические кладбищенские зарисовки, истории про несвоевременные пробуждения экспериментаторов, замороженных в ледяной глыбе…
Никто из нас тогда не упомянул Марс. Теперь это так странно.
Мой вариант был примерно такой: скверный старик кормит стриптизерш черной икрой на голливудской вилле.
Что теперь сказали бы по этому поводу мои внуки? К счастью, они в том возрасте, когда грезят Марсом и Венерой, романтикой космопроходчества и терраформинга, далекими звездами. А не замшелым короткометражным постмодернизмом начала века. К тому же студенческой сборки.
Марсом грежу и я сам. По-прежнему. Жизнь моя оказалась неразрывно связана с ним.
В последний раз я был там лет десять назад. Отпечаталась в памяти тропически-буйная зелень под сводами климатических куполов. Вид из краулера — приближаются сквозь клубящуюся рыжую пыль, сквозь марсианские сумерки россыпи огней на башнях. Поблескивающая льдом океанская гладь — до горизонта.
Густой медвяный аромат яблок, выращенных на одной из селекционных станций. С глянцевито-блестящей кожурой, сочетающей оттенки кармина и багрянца, усеянные крапинками цвета охры. Будто маленькие глобусы планеты, на которой родились. Звонко хрустящие, исходящие пенным соком.
Теперь их можно приобрести и здесь, в Москве, в любом относительно крупном супермаркете. Но вкус немного не тот. Наверное, виноваты зубные протезы.
Так хочется вернуться на Марс. С удовольствием повторил бы поездку — но эти врачи… «В вашем возрасте? Ну что вы, голубчик? Ну, зачем вам… Отдохните… Не нервничайте… Вы ведь не мальчик, право слово».
Разве нет?
В любом случае — теперь уже вряд ли.
Зима наступает на Москву. Я знаю точно — терморегулирующие комплексы и погодные генераторы в конце концов одержат верх. Так бывает всегда — из года в год. День-два легкого замешательства, а потом научный прогресс берет в узды разбушевавшуюся природу — у нас не забалуешь!
Я выбрался на балкон, чтобы поймать эти мгновения. Вылез, тяжело дыша, хватаясь за стену.
Хоть мы придумали лекарство от зимы, но, увы, не придумали еще лекарства от старости.
Впрочем, великие открытия совершаются ежедневно. Быть может, мне повезет? Сегодня вечером. Или завтра утром. Быть может… Дальше я стараюсь не заглядывать. К чему торопить неизбежность?
Я хотел бы посмотреть на Марс, но смотрю на Москву.
Робкие снежинки падают наискосок, цепляются за мои растрепанные седины, за свитер крупной вязки. Несмотря на его пушисто-колючий плен — зябко.
Я смотрю на вытянутые силуэты высоток, на красно-желтые пятна садов, на пестрые жилые коттеджи. На точки флаеров, упрямо скользящие в прорехах туч, на фоне холодной голубизны низкого неба. Балюстрады, галереи, балконы…
Я смотрю выше и дальше. Туда, где за хороводами снежных кристалликов, еще дальше, еще выше, в черной пустоте движутся изящные силуэты межпланетных крейсеров.
Границы моего мира ширятся день за днем.
Люди моего мира просыпаются в светлых, просторных домах, где все так удобно устроено для хорошей плодотворной работы. Они завтракают, разговаривают, смеются, грустят. Они решают удивительные задачи, они тянутся за знаниями. Хотят узнать, как устроен наш мир. Хотят узнать, что лежит за его пределами.
Я раскрыл морщинистую ладонь, протянул ее вверх.
На нее упало несколько серебристых звездочек. Мгновение — превратились в капельки влаги.
Я вспоминаю.
Первые шаги. Робкие, неуверенные шаги. Неудачи, ошибки. Разные поступки — порой некрасивые, порой глупые. Я шел вперед, пытался менять то, что вокруг меня. Надеюсь — в лучшую сторону.
Я создавал свой мир. Пытался запечатлеть время, его живое дыхание. Заставить хоть на мгновение замолчать самый ненавистный звук — шепот песка в невидимых часах, отмеряющих отпущенный нам век. Время-необратимое — поток талой воды, шквал разбуженного марсианского океана, разбивающий лед, смывающий красную пыль. Время-неумолчный-хор-тысяч-голосов, растворяющийся в шорохе помех и кодах радиопереговоров. Время-веселый-дождь, расцвечивающий первой радугой предчувствие скорой весны.
Поймать его, попробовать ухватить объективом, спеленать кинопленкой, зафиксировать в цифре. Сто миллиардов лиц, которые, как снежинки, смешиваясь, падают в неизвестность.
Теперь это делают те, кто пришел мне на смену.
Я ухожу. Но остается мое время. Мой мир. Остаются громады крейсеров в безбрежном вакууме. Остаются цветущие марсианские яблони. Искрящиеся небоскребы, золото и пурпур московских садов.
И тающие кристаллики снега на ресницах.
Уважаемый читатель!
Дочитав книгу до конца, Вы, наверное, уже можете сказать — понравилась она Вам или нет. Мы будем признательны за любые комментарии к этому сборнику, которые Вы можете оставить в наших сообществах:
http://www.facebook.com/groups/225605400869784/
Если данная книга попала Вам в руки бесплатно, то Вы можете отблагодарить ее авторов и издателей, оплатив электронную копию в нашем интернет-магазине http://shop.fantaversum.ru/.
Кстати, там же можно приобрести и бумажную версию.
Покупка книги — это мощный стимул для писателя творить дальше, ощутимое доказательство его востребованности. Поэтому сам факт Вашей поддержки несравним с той суммой, которую Вы заплатите за книгу.