Хотите встать на рассвете – ложитесь спать на пустой желудок. Нельзя сказать, что, отходя ко сну, Мориц фон Вернер ставил перед собой цель проснуться пораньше, но не успел пропеть первый кочет, как молодой человек открыл глаза, разбуженный приснившейся миской говяжьей похлебки. Увидев над собой проступавшие в сумраке потолочные балки, он смежил веки, пытаясь вернуться к ускользнувшему сновидению. Отчаянно хотелось есть. Последнюю неделю, экономя оставшиеся деньги, Мориц довольствовался краюхой хлеба в день и был не прочь подкрепиться хотя бы во сне. Но призрачная миска с наваристым содержимым бесследно растаяла, а сердитое ворчание в пустом животе и сосущее чувство под ложечкой окончательно разбудили стрелка.

Позевывая, он поднялся и прошлепал босыми ногами к тазу, у которого стоял медный кувшин с водой. «Ну и времечко, – грустно думал молодой человек, умываясь, – даже, когда я скитался по дорогам, мне не приходилось так туго затягивать пояс». Заканчивался второй месяц пребывания в Дамбурге, а его дела шли все хуже и хуже. В кошельке стрелка остался последний талер, и тот пойдет в уплату переписчику. Одна радость, что сегодня Мориц закончит рукопись, а следовательно, можно будет навестить дом советника Бодля. Богатый негоциант, член дамбургского магистрата во время приема в ратуше выказал живейший интерес к истории ветеранов Последнего похода. Фон Вернер хорошо запомнил их разговор в празднично убранном зале, где он с товарищами обедал в компании патрициев и цеховых старшин Вольного города.

«Печально, – вздохнул сидевший напротив советник, – если столь славное деяние в скором времени предадут забвению. Я бы не пожалел полсотни золотых за рукопись о подвигах Герцога, записанную со слов очевидцев. Вы очень интересно рассказывали о них, мой друг, – он приподнял кубок, приглашая собеседника выпить, – но, поверьте старому человеку, ветер времени рассеет слова, как дым. А жаль…».

Сам того не подозревая, Бодль затронул некую струну в душе стрелка. Разговор с негоциантом разбередил давнюю страсть молодого человека к сочинительству. Вот уже несколько лет Мориц пытался сочинять романы и поэмы, подражая прочитанным авторам. Даже в полк его высочества Альбрехта Гирренского, которого все называли просто «Герцог», юноша записался, надеясь поведать миру о героическом покорении таинственных земель, населенных язычниками. Но поход за королевской короной, унаследованной знаменитым аристократом от славных предков, обернулся трагедией. Впрочем, не менее достойной того, чтобы остаться в исторических анналах, чем победы иных полководцев. По крайней мере, так выходило на бумаге.

Услышав робкое предложение Морица, что он мог бы попробовать лично написать о событиях, участником которых был, советник скептически улыбнулся. Он выразительно посмотрел на сильные, загрубевшие от упражнений с мечом и пикой пальцы стрелка. Перевел взгляд на дочерна загоревшее лицо фон Вернера, но смеяться не стал.

«Попробуйте, мой друг, – Бодль задумчиво взялся за кончик холеной бородки, – и приходите с рукописью ко мне в дом. Вам всякий покажет, где это. С удовольствием прочту вашу историю на бумаге. В случае, если получится так же занимательно, как изволили рассказывать сегодня, можете рассчитывать на мою глубокую благодарность».

Причесывая влажные волосы костяным гребнем, Мориц одну за другой открыл ставни. С удовольствием подставил лицо свежему морскому ветру, не дававшему всю ночь покоя городским флюгерам. Окно комнатенки, которую снимал фон Вернер, выходило на двор дамбургской таможни. Там, у запертых ворот, где стояли сторожа с алебардами, несмотря на ранний час успели собраться шкиперы, чьи суда недавно прибыли на рейд. Но присутствие начинало работу только через несколько часов. Некоторые из заскучавших приезжих с интересом поглядывали на вывеску «Красного Восьминога» – гостиницы, где жил фон Вернер. Двери под яркой, грубо намалеванной вывеской, на которой плавающее в изумрудных волнах алое чудовище держало в щупальцах кружки с пивом, были гостеприимно распахнуты. Не пройдет и часа, как большая часть очереди перекочует за дубовые столы в гостиницу праздновать счастливое прибытие в порт.

Уловив аромат жареного со специями мяса, донесшийся из кухни на первом этаже, Мориц сглотнул слюну, мгновенно наполнившую рот. Живот требовательно заурчал. Пора становиться к маленькой конторке в углу комнаты, браться за гусиное перо. Писать мемуар было очень тяжело. Занятие требовало полного сосредоточения и напряжения ума, но, к счастью, заставляло молодого человека забыть о еде. Невольно сдерживая дыхание, фон Вернер отошел от окна. Неуверенно, с некоторой долей страха, как всегда, когда начиналось ежедневное сочинительство, он посмотрел на две стопки бумаги. Одну составляли густо исписанные, усеянные помарками и кляксами листы, другую – белоснежные, еще не тронутые рукой автора.

Незаметно для самого себя закусив в задумчивости нижнюю губу, Мориц взял свежее перо. Размышляя над сочиненной вчера фразой, он придвинул чистый лист и обмакнул кончик пера в свинцовую чернильницу…

«Вечером шестого дня лазутчики вернулись с известием, что на горизонте видны стены и башни столицы неверных. Новость в мгновение ока облетела лагерь, воспламенив сердца воинов жаждой битвы. Все, начиная с доблестных рыцарей и заканчивая простыми стрелками, поздравляли друг друга со скорым завершением похода. Ведь только один ночной переход отделял нас от желанной цели!

Готовясь к сражению, которое несомненно последует, когда полк окажется под стенами вражеского города, воины провели вечер, приводя в порядок снаряжение и оружие. С наступлением темноты, построившись походной колонной и выслав конный авангард, мы выступили в путь. Ночью ужасный зной сменился чудесной прохладой, и люди совершенно не устали, преодолевая последние лиги страшной пустыни. На рассвете наш марш был вознагражден замечательным зрелищем: посреди песчаного моря вздымались к небу величественные стены варварской крепости. Каменные мерлоны, словно зубцы городской короны, венчали круглые башни, над которыми развевались вражеские стяги. За неприступными укреплениями уходили в небо бирюзовые купола языческих храмов, ослепительно сверкали золотом в лучах восходящего солнца крыши дворцов. Словно завороженные, затаив дыхание, смотрели мы на красоту варварской твердыни.

Стоило подтянуться арьергарду, как офицеры принялись перестраивать роты в боевые порядки. Вместе с товарищами-аркебузерами я оказался на левом фланге в первой шеренге. Позади стояли арбалетчики, а за ними четыре линии воинов, вооруженных пиками. На флангах расположились отряды рейтаров. Левым командовал сам Герцог, а на правом всадников возглавил граф Шузе, племянник курфюрста Урренского. Как только построение закончилось, его высочество в сопровождении офицеров, знаменосца и телохранителей совершил объезд наших войск. При виде прославленного командира сердца солдат наполнялись отвагой, и приветственные крики волной прокатились по шеренгам. Почти полторы тысячи глоток проорали знаменитый, не раз внушавший ужас врагам на полях сражений девиз царственного дома: «Победи, или погибни!».

Не успел Герцог завершить объезд, как со стороны крепостных стен послышалось завывание варварских труб. Окованные сияющей медью ворота города раскрылись, и под барабанный бой наружу хлынули полчища чернокожих. Не обученные правильному строю, вражеские воины в белых шароварах и легких кольчугах приближались к нам нестройной толпой, размахивая кривыми клинками. Над их головами в остроконечных шлемах и разноцветных тюрбанах колыхались зеленые знамена. Барабанная дробь, рев труб, воинственные крики заставили наши сердца биться сильнее, разгоняя по жилам горячую кровь. Мимо моей полуроты неспешно проехал Герцог со свитой, и я увидел, что он с легкой усмешкой поглядывает в сторону атакующих. После высадки мы уже не раз били неверных, поэтому сейчас все с нетерпением ожидали начала сражения.

Первыми открыли огонь вражеские лучники. У чернокожих весьма прескверные луки, годные разве что для охоты на мелкую дичь. Чаще всего их стрелы бессильно отскакивали от наших панцирей и шлемов, изготовленных в славном Цутхе. Пока происходило сближение, в полку легко ранило несколько десятков человек. Когда до атакующих осталось меньше сотни шагов, последовал приказ: «Пали!». Мы выстрелили из аркебуз и отступили назад, чтобы дать стоявшим позади разрядить во врагов арбалеты. Арбалетные болты лишь довершили то страшное опустошение, которое произвел ружейный залп. Многие чернокожие, бежавшие в передних рядах, были ранены или убиты. Но толпа неверных продолжила безумную атаку, и я видел, как черные безжалостно топчут павших, не обращая внимания на крики раненых товарищей.

Перекрывая шум и вопли умирающих, слева послышался звук боевого рога: повинуясь приказу, горнист дал сигнал к атаке. Расположенные на флангах рейтары пришпорили лошадей и послали с места в карьер. Солнечные лучи ослепительным огнем вспыхнули на полированных шлемах и кирасах кавалеристов. Ярче всех сверкал на солнце вызолоченный доспех возглавившего атаку командира. Его высочество как всегда опередил своих людей и первым врезался на белоснежном Ястребе во вражеские ряды. Выкрикивая ругательства, – что часто происходило с ним в пылу схватки, – Герцог могучими ударами палаша одного за другим валил неверных. Не успели мы, перезарядив оружие, снова образовать первую шеренгу, как рейтары смяли атакующих. Еще немного, и варвары, не выдержав молодецкого натиска, побежали. Паника, лишавший разума страх неотвратимой смерти охватили чернокожее воинство.

Офицеры отдали приказ, и, опустив пики, солдаты двинулись вперед. Казалось, достаточно сделать последнее усилие, чтобы всадники, а за ними пехотинцы, ворвались в городские ворота на плечах бегущих врагов. Наши сердца ликовали от радостного зрелища, а предвкушение победы кружило головы не хуже вина. Перед глазами моих товарищей уже проплывали картины сказочных богатств и прекрасных невольниц – трофеев, которые вскоре достанутся победителям. Кто-то не выдержал, закричал, остальные немедля подхватили, и древние стены языческой твердыни вновь услышали доблестный девиз его высочества. «Победи, или погибни!» – орали мы, ускоряя шаг.

Победа была на расстоянии копья, как вдруг на правом фланге появилось странное темное облако. Приближаясь со скоростью ветра и увеличиваясь в размерах с каждым мгновением, оно неслось к нам над самым песком. Заметив странное явление, я тут же вспомнил о песчаной буре, с которой мы имели несчастье познакомиться на второй день похода. Но моя догадка оказалась неверна. В нескольких сотнях шагов от марширующих пикинеров облако внезапно рассеялось. Все увидели одновременно захватывающую и устрашающую картину: к нам приближались пять огромных носорогов. Такое могло привидеться только в ночном кошмаре! Закованные в стальные доспехи чудовища во весь опор неотвратимо неслись на нас, оставляя за собой в песке глубокий след. Никогда прежде я не видел столь поразительного зрелища, как этот галоп! Чудовищные, подобные колоннам ноги мелькали со сказочной быстротой. За головой каждого животного сидел погонщик, а в маленькой башенке, закрепленной на спине, тряслись чернокожие лучники. Следом за носорогами толпой, выкрикивая боевой клич, мчались на разномастных лошадках сотни всадников, вооруженных пиками и круглыми щитами. Тела, головы и даже лица варваров защищали искусно сплетенные кольчуги.

Огромные чудовища стремительно увеличивались в размерах, и мое сердце лихорадочно забилось, предчувствуя скорую гибель товарищей. Но прикрывавшие правый фланг молодцы-аркебузеры не утратили мужества. Построенные в две шеренги – первая опустилась на колено – они встретили врагов дружным залпом. Командовавший стрелками лейтенант Эсгат приказал метить в незащищенные броней ноги носорогов, и расчет оказался верен. Кроме того, благодаря мастерству, каждый воин успел сделать по два выстрела.

Получив десятки пуль в мясо, испуганные чудовища повернули назад, сминая чернокожих всадников. Только один носорог продолжил атаку, и не успел дым от выстрелов рассеяться, как проклятое животное врезалось в несчастных стрелков. С легкостью прорвав шеренги аркебузеров, оно подобно тарану трехсотвесельной галеры ударило в пикинеров. Крики несчастных, пронзенных рогом и затоптанных копытами, были столь ужасны, что на моей спине выступил холодный пот. Не выдержав дьявольского натиска, некоторые воины побежали. Но благодаря отваге барона Арнольда фон Цутхского, командовавшего пикинерами, порядок удалось быстро восстановить. Носорог буквально увяз в месиве из человеческих тел и за считанные мгновения стал походить на гигантского ежа: десятки пик вонзились в ноги и прочие незащищенные части чудовищного тулова.

Тем временем, заметив угрозу, нависшую над правым флангом полка, его высочество остановил преследование чернокожих буквально в сотне шагов от городских ворот. Развернув рейтаров, он схлестнулся с вражескими конниками. Увидев, что герцог спешит на помощь, даже самые слабые духом воспряли и набросились на проклятого носорога. Не выдержав наносимых ударов, истекая кровью из многочисленных ран, побежденный зверь повалился на бок. Издав последний трубный рев, он умер».

Отложив перо, Мориц прошелся по комнатушке, разминая затекшие от письма пальцы. Подумал, не снабдить ли рукопись для пущей наглядности рисунком, изображающим дрессированного монстра? С подробным описанием сложных доспехов, защищавших носорога? Но молодой человек знал, что рисовать он не умеет, и, как бы не хотелось придать рассказу большей достоверности, мысль пришлось отбросить.

В его голове продолжали звучать яростные крики сражавшихся и рев боевых труб. Звенели мечи, и лилась кровь. Дрожали в горячем мареве золотые крыши дворцов…

Видения просились на бумагу, и фон Вернер вернулся за конторку.

«… неожиданно тела воинов будто налились свинцом, их движения замедлились. Веки отяжелели, в ушах послышался негромкий звук, похожий на шум морских волн. Происходящее утратило четкость, и на мгновение мне почудилось, что я уснул. Словно повинуясь безмолвному приказу, наши взгляды обратились к башне, наверху которой, меж двух мерлонов появилась таинственная фигура. Не могу объяснить, но несмотря на тысячу футов, разделявшую нас и человека в зеленом расшитом серебром плаще, я видел его так четко, будто он стоял передо мной. В последствии мы узнали от пленных – это был Великий маг: настоящее исчадие ада, последний из древнего рода жрецов-Солнцепоклонников. Он живет глубоко под землей, в тайной пещере под дворцом самого халифа. В обычное время даже властитель неверных боится встречаться с ним и обращается с просьбами только в минуты смертельной опасности. Ибо плата за помощь черного колдуна неимоверно высока.

Поняв, что гибель близка, халиф разбудил проклятое существо, которое я не осмеливаюсь назвать человеком, несмотря на облик. Великий маг возник на башне и снял с головы капюшон, подставив жарким солнечным лучам огромную, похожую на обтянутый пергаментной кожей череп, голову. В глубоких темных впадинах, прикрытые козырьками седых бровей, пламенем адских костров двумя рубинами горели глаза колдуна.

Оцепенев под воздействием чудовищной силы, исходившей от страшного существа, мы увидели, как зашевелились вывернутые губы мага. Воздух перед лицом Солнцепоклонника задрожал, стал сгущаться и превратился в серый туман заклинания. За несколько мгновений зеленую фигуру на вершине башни укутало плотное, непроницаемое для человеческих глаз облако. Шум волн в ушах сменился дыханием ветра, к нему примешались гортанные крики неверных. Холодея от страха, я и мои товарищи увидели, как, выронив палаш, Герцог рухнул с седла на руки оруженосца. Горестный стон пронесся над нашими шеренгами: страшное колдовство сразило того, кто оставался цел и невредим даже в самой жаркой схватке! Не в силах преодолеть вражеское заклятие, слушали мы, как ликуют на крепостных стенах воспрявшие духом варвары. Туман, окружавший Великого мага, осветился вспышкой, мелькнула ослепительная молния, и над местом битвы воцарилась звенящая тишина, а голубое небо поблекло. Еще одна вспышка, и нас оглушил рев ураганного ветра, поднявшего в воздух мириады песчинок. Ужасная песчаная буря скрыла солнечный свет, попыталась удушить. Пригибаясь к земле, пытаясь устоять на ногах, мы хватались друг за друга в наступившим мраке.

Не могу сказать, как долго продлился вызванный черной магией катаклизм, так как память отказывает мне и моим товарищам в воспоминаниях. По-видимому, Господь, милосердно желая спасти наш разум, погрузил своих защитников в некое подобие сна. Помню только рев ураганного ветра, странное ощущение, как будто лечу, и удушье, боль раздираемых песчинками легких. Затем удар и яркий солнечный свет! И вот мы, почти тысяча человек, стоим на берегу изумрудного моря, а в нескольких сотнях футов покачиваются на якорях наши корабли. Не дав злому чародейству окончательно погубить нас, Господь Всемогущий явил новое чудо! Все, кто уцелел в кровопролитном сражении, мгновенно очутились на расстоянии в добрую сотню лиг от стен столицы неверных. В том месте, где неделю назад мы высадились на берег, чтобы отправиться в свой Последний поход.

Не в силах сдержать переполнявшей нас благодарности за оказанную милость, мы, преклонив колени, вознесли Господу жаркую молитву. Но в наших сердцах навсегда поселилась печаль по сраженному вражеским коварством Герцогу и доблестным товарищам, сложившим в бою свои головы».

«На следующий день, после траурного молебна в память о погибшем полководце граф Шузе созвал в свой шатер офицеров. Встреча была короткой: многие рыцари еще не до конца оправились от вчерашней битвы, в которой погибла почти половина полка. Но несмотря на поражение сердца уцелевших горели отвагой, а души жгла жажда мести – желание отомстить за смерть Герцога. Однако холодная сталь и горячее сердце бессильны там, где властвовали прислужники сатаны. И как верно заметил капеллан полка отец Фабио: «Будь Богу угодна наша победа, он бы послал ее, невзирая на любые происки дьявола. Упорствовать – значит поступить вопреки воли Господа». Поэтому племянник курфюрста Урренского принял единственно правильное решение – возвращаться.

Утром второго дня мы начали погрузку на ожидавшие нас каракки. Уныние, усталость царили среди людей, а моряки со страхом слушали рассказы о битве. Управлявшие судами шкиперы торопили, желая поскорее выйти в море и оказаться как можно дальше от проклятой земли. После полудня были подняты якоря, а вечером берег, за которым лежала в раскаленных песках страна Черного халифа, навсегда скрылся из наших глаз. Многие с облегчением перевели дух, но мы не учли коварства и могущества Великого мага.

Ночью на море начался ужасный шторм. Три больших корабля в первый же час превратились в беспомощные скорлупки: ураганный ветер лишил их снастей, переломив мачты, словно тростинки. Почти сразу судно «Слава Цутха», снаряженное на деньги городских купцов в подарок Герцогу, утратило руль, и несчастный корабль затянуло в огромный водоворот. Следом на моих глазах перевернулась и пошла ко дну со всеми людьми «Удача». Стихия не успокаивалась, а от эскадры из трех каракк осталась только «Звезда Уррена»! Не подозревая о предстоящих испытаниях и не желая расстаться с надеждой выжить, я благодарил Бога за то, что попал на ее борт.

Спасаясь от безжалостных валов, обрушивавшихся на палубу, люди забились в трюм. Там в кромешной темноте мы молили Господа даровать спасение. Многих, в том числе и меня, качка выворачивала наизнанку, словно заимодавцы кошелек проигравшегося игрока. Вместе с трещавшим по швам судном мы взлетали на гребнях ужасных волн под самые небеса и тут же чугунным ядром падали в бездну. И не было видно конца-края нашим испытаниям.

Утратив возможность следить за течением времени, обессилив, способные только на жалобные стоны, мы лежали в тесном и темном трюме, когда кто-то испуганно закричал: «Вода! Вода!». Оказалось, что на борту разошлась обшивка, и внутрь корабля хлынуло море. Не в силах что-либо предпринять, съежившись, лежал я в своем закутке, готовясь к встрече с Господом. Неожиданно послышался страшный треск, и «Звезда Уррена» стала разваливаться на части. Вместе с остальными несчастными я, словно беззащитный птенец, выпавший из гнезда, очутился в холодной соленой воде. Руки сами собой ухватились за проносившийся мимо кусок обшивки, и сознание покинуло меня.

Очнулся я уже на борту шлюпки, вытащенный из моря спасшимися товарищами. Нас – счастливчиков было шестеро».

Ощутив на языке солоноватый привкус, фон Вернер снова прервался. Облизнув губы, он понял, что, увлекшись, заново переживая случившееся, прокусил до крови нижнюю губу. И неудивительно: слишком многое пришлось вытерпеть, путешествуя на утлой лодчонке. Не все было так, как писалось, но…

От нахлынувших воспоминаний даже кожа на спине начала зудеть: сгорела тогда под палящим солнцем до кровавых пузырей. Стрелку показалось, что он снова лежит в рыбацком суденышке, а над головой ветер хлопает косым парусом. С трудом отогнав морок и напившись воды, Мориц продолжил заниматься сочинительством. Хотелось закончить, побыстрее проскочить через описание мучительных дней, когда они сходили с ума от жажды посреди моря…

Получив от переписчика рукопись, Мориц внимательно просмотрел стопку бумаги. Все сделано чисто и аккуратно, красивым и четким почерком каллиграфа. Название на титульном листе оформлено в рамочку с затейливыми виньетками, а под именем и званием автора красуется щиток с гербом фон Вернеров. Посвящение на втором листе – «Достославному мессиру, советнику и негоцианту Вольного города Дамбург Бодлю Иерониму Фридриху» – написано золотом.

Благодаря оформлению рукопись преобразилась, и стрелок невольно ощутил гордость сродни той, которую испытывает отец, увидевший повзрослевшего сына после долгой разлуки. Масла в огонь честолюбия молодого сочинителя подлил стоявший рядом каллиграф. По словам мастера Пика он работал над «Сказанием» с большим интересом, так как повесть о Последнем походе увлекла его с первых строк. Слушая похвалы своему слогу, Мориц ощутил, как кровь прилила к щекам от смущения. Но из-за въевшегося в кожу загара со стороны это было незаметно. Он достал талер и положил на стол.

– Благодарю, мастер, – стрелок прикоснулся двумя пальцами к коричневому берету, где по-прежнему сияла позолотой пряжка с гербом покойного герцога, – вы отлично справились. Я доволен.

– Спасибо, господин, – Пик поклонился, – Это честь для меня… – каллиграф запнулся. – Позвольте сделать единственное замечание, господин автор. Я писал на лучшем сорте мевельской бумаги, но рукопись нуждается в надежной защите. Несмотря на бережное отношение, с которым, без сомнения, люди будут относиться к вашему сочинению, «Сказанию» необходим хороший переплет, – выдержав новую паузу, но так и не дождавшись реакции клиента, переписчик закончил:

– На Тряпичной улице работает мой добрый приятель, мастер Карл. За небольшую сумму он снабдит вашу рукопись отличным переплетом. Кожа, сафьян, бархат – все что пожелаете, господин автор! – Пик выжидательно смотрел на стрелка.

Еще раз незаметно покраснев, фон Вернер пообещал подумать над предложением. Поспешил откланяться, благо в мастерскую заглянул некий господин, желавший сделать заказ. Бережно неся в руках завернутое в особую бумагу «Сказание», молодой человек отправился на поиск дома советника Бодля. Незнание топографии города не мешало: негоциант был известным в Дамбурге человеком и подсказчиков на улицах хватало.

Похвалы сочинению, высказанные переписчиком, пролились на воспаленную душу Морица целительным бальзамом. Ведь написав последнюю строчку, завершив исправления в тексте, он впал в уныние и терзался мрачными предчувствиями относительно реакции будущих читателей. «Сказание о Последнем походе» казалось ему теперь скучным и безграмотным подражанием известным авторам.

Отдав рукопись мастеру Пику, фон Вернер провел бессонную ночь в номере «Красного Восьминога». Снизу, из залов, где сутки напролет шумно гуляли моряки с девками, одна за другой неслись пьяные песни. Но не они лишили сна молодого человека: слишком многое он поставил, поддавшись душевному порыву и потратив почти два месяца на стояние за конторкой. Вместо того чтобы искать службу, он погнался за иллюзией. Славой и деньгами…

Фон Вернер прижал рукопись к груди и тоскливо вздохнул. Впрочем, скоротечная слава у него с товарищами-ветеранами уже была. Накрыла на мгновение опьяняющей волной и тут же схлынула.

Спустившись с палубы каравеллы «Святой Младенец» в лодку таможенной стражи Дамбурга, спасенные воины сразу оказались в центре всеобщего внимания. Изучив представленные контракты на службу в полку Герцога и с любопытством выслушав рассказ говорившего за всех Морица, начальник таможни дал знать в магистрат. В свое время покойный полководец не раз выступал на стороне Союза Вольных городов и пользовался уважением среди патрициев. Вскоре из Ратуши прибыло разрешение допустить приезжих в Дамбург без уплаты соответствующего сбора, приняв во внимание бедственное положение и заслуги.

Шестерых стрелков поселили в «Красном Восьминоге». Хорошо знавший беспокойный нрав товарищей и располагающий небольшой денежной суммой, фон Вернер снял отдельную комнату. На следующий день их вызвали в магистрат, где ему снова пришлось выступить с рассказом о Последнем походе.

Привезенная стрелками новость привлекла всеобщее внимание, так как поставила точку в событиях недавнего прошлого. Унаследовав от покойного дяди корону Заморья, Герцог наделал в империи немало шума, заявив о намерении силой оружия вернуть королевство. Многие поговаривали, что к такому шагу его толкнуло не желание освободить земли, двести лет как захваченные неверными, а поражение в тайном противостоянии с императором. Заслуги полководца в прошлой войне с мятежными князьями были забыты, наградами обошли, а сил для открытой схватки не хватало. Как бы то ни было, Герцог устремил свой орлиный взор на таинственное, почти сказочное Заморье и бросил клич, собирая под знамена старых товарищей. Предприятие обещало принести участникам славу, богатство, новые фьофы…

Почти три месяца прошло с момента, когда эскадра под грохот салютовавших орудий имперского порта Гар вышла в море. Полторы тысячи стрелков, рейтаров, благородных рыцарей на борту трех каракк бесследно исчезли за линией горизонта. До появления на дамбургском рейде «Святого Младенца» жители империи могли только догадываться, чем закончилась авантюра. Теперь же все прояснилось. Выслушав рассказ о печальной судьбе Герцога, магистрат Вольного города объявил однодневный траур по аристократу, сгинувшему в горячих песках Заморья. И следующим утром шестеро ветеранов, стоявшие на поминальном молебне в первом ряду, проснулись знаменитыми.

Проходя по мосту через один из многочисленных, перерезавших Дамбург во всех направлениях каналов, фон Вернер с грустью вспоминал о тех днях. На короткое время жизнь вчерашних скитальцев превратилась в сплошной праздник. Торжественный обед, данный в ратуше, многочисленные цеховые пирушки, где они сидели на почетных местах. Ужины в обществе негоциантов, патрициев, куда его, благодаря рыцарскому званию, приглашали чаще всего одного. Но и товарищи не оставались в обиде: недели две бюргеры буквально носили ветеранов на руках, поили-кормили задарма, ссужали в долг. Даже местные шлюхи не отказывались обслужить за бесплатно.

Как только волна приглашений схлынула, увлекшись сочинительством, фон Вернер отдалился от приятелей. Да и связывали их, по большому счету, только перенесенные невзгоды. Пока его друзья беззаботно переходили из одних гостеприимных объятий в другие, он грыз перо, пытаясь подобрать подходящие слова. Через некоторое время ситуация изменилась. Вошедшие во вкус жизни за чужой счет, стрелки наглели, обрастали долгами. Восхищение героями с каждым днем шло на убыль, хвастливая болтовня набила оскомину. Появились желающие помериться силами.

Все чаще до ушей Морица доходили рассказы о потасовках, устроенных стрелками. Ничего удивительного. Каждый день он виделся с товарищами, жившими на первом этаже, и не раз становился свидетелем, как они провоцировали скандалы. Городская стража стала проявлять к ветеранам пристальное внимание, но увещевательная беседа с ее начальником не произвела на подвыпивших героев должного впечатления. Закончилось все тем, что пять дней назад к фон Вернеру пришел стражник и пригласил в тюрьму засвидетельствовать личности однополчан. Потом всех отвели в суд.

К Морицу фон Вернеру у судьи, разбиравшего дело, претензий не было, но вот к господам Оленю, Виктору, братьям Дуко и пожилому Курту имелись. Выяснилось, что вчера, находясь сильно навеселе, стрелки учинили дебош в питейном заведении мастера Ганса Клогера по улице Каменной. Поругавшись с компанией рыбаков, они стали угрожать врагам ножами. Аркебузер Олень – злой и вспыльчивый, как все южане, – ударил первым. В завязавшейся драке, несмотря на численный перевес противника, ветераны одержали победу, изгнав местных на улицу. Еще во время «боя» хозяин пивной послал за стражниками, прибывшими к моменту, когда стрелки праздновали победу в разоренном зале. Вид блюстителей порядка горячие головы не отрезвил.

С помощью окрестных бюргеров стража повязала буянов и отвела в тюрьму. К этому времени магистрату уже надоели многочисленные жалобы, поступавшие на чужаков, и советники только обрадовались случаю поставить их на место. Городской судья даже не захотел слушать невнятные объяснения опухших от пьянства стрелков, более походивших на бродяг, чем на воинов знаменитого полка. Подвиги в Заморье зачтены не были, и судья приговорил пятерых дебоширов к месячному заключению плюс штрафу в пятьдесят талеров. Обязал как можно быстрее расплатиться с долгами. Завершая заседание, пригрозил высылкой навечно из Дамбурга.

Робкая попытка фон Вернера воззвать к милосердию была воспринята судом с неудовольствием. Вместо ответа служитель закона удостоил молодого человека грозного взгляда, но гром не грянул: стушевавшийся Мориц был отпущен без последствий. После чего имевшиеся у него деньги катастрофически быстро подошли к концу, хотя питался он одним хлебом. Нужно было относить передачи товарищам, дать взятку тюремщикам, а последний талер ушел сегодня за переписку «Сказания».

Через день истекал срок аренды комнаты и теперь судьба фон Вернера целиком зависела от благодарности советника Бодля. Если рукопись не заинтересует негоцианта, придется срочно искать службу, наниматься за гроши в охранники. С запоздалым раскаянием Мориц вспомнил о сделанных ему предложениях, когда Последний поход был у всех на слуху. Двое иногородних купцов приглашали сержантом в обоз для охраны своих грузов, барон, отправлявшийся в Годштадт, предлагал место телохранителя. Но голова молодого человека в тот момент была занята другим: он самонадеянно сделал ставку на случайный разговор с Бодлем. Показалось, что перед ним первая ступенька лестницы, ведущей к славе и почету.

– Я слышал о вашей истории, – от писаря несло перегаром, и он с трудом таращил воспаленные глаза на фон Вернера: за мгновение до появления стрелка в вербовочной конторе коротышка громко храпел. – Занятное вышло дело с Герцогом.

Канцелярская крыса зевнула, показав мелкие желтые зубы:

– Надо было столько… М-м-м… Ничем сейчас не могу помочь, – писарь вернул посетителю бумаги – свидетельство о двухгодичной службе в гарнизоне Замштадта и контракт с полковой канцелярией герцога. – Нет заявок. Приходите недельки через две-три.

Стрелок спрятал документы за пазуху. Назвав гостиницу, где снимал комнату, он пообещал, не остаться в долгу, если вакансия сыщется быстрее. Писарь ответил, что сообщит, но было ясно: ему хочется поскорее выпроводить посетителя и продолжить прерванный сон.

Фон Вернер вышел на улицу. На душе было скверно. Вчерашний визит к советнику закончился полной катастрофой. Отыскав особняк негоцианта, молодой человек ударил колотушкой в массивные, окованные железом ворота. На стук выглянул привратник. Узнав, что рыцарь пришел к хозяину, бородач ответил:

– Нету мастера Бодля. Уехал.

– Куда? – упавшим голосом спросил Мориц. – Зачем?

– Сказывать чужим, – бородач посуровел, – не велено. Если дело какое, могу мастера Хенке позвать. Он у хозяина в помощниках ходит.

– Зови, – в отчаянии сказал молодой человек.

Створка зарешеченного окошка в воротах захлопнулась. Помощник появляться не спешил, и фон Вернер долго ходил взад-вперед, повесив голову. Оставалась маленькая надежда, что отлучка Бодля ненадолго. Но выглянувший наконец-то Хенке окончательно поверг стрелка в уныние. Рассказал, что три дня назад советник отправился на каравелле «Гончая» в Гра и вернется не ранее, чем через два месяца. Распоряжений же насчет господина фон Вернера хозяин не оставлял. Выслушав приговор своим мечтам, Мориц развернулся и побрел прочь.

Возвратившись в «Красный Восьминог», стрелок кинул утратившую значение рукопись в угол, и, не раздеваясь, упал на кровать. Тупо уставился в потемневший от грязи потолок. От пережитого огорчения даже исчезло чувство голода, постоянно сосавшее под ложечкой. Два месяца были потрачены впустую. Неудачи, начавшиеся не здесь, а в прокаленных солнцем песках продолжались…

Потихоньку придя в себя, фон Вернер перебрал скудный скарб и продал в лавке старьевщика все, без чего действительно мог обойтись. Солдатская сумка опустела, из одежды осталось только то, что на нем. Вырученных денег должно было хватить дня на четыре, после того как завтра он расплатиться за номер вперед. Следующим утром Мориц поспешил на поиски конторы вербовщика, но, как оказалось, неудача ждала и там.

Перебирая в уме, к кому бы обратиться за помощью, молодой человек решил обойти дома городских патрициев. Возможно, кто-нибудь пожелает взять его на службу. В случае, если таковых не окажется, то… Фон Вернер мысленно развел руками. Последние несколько лет империя жила мирно, и спрос на владеющих оружием людей сильно упал. Он вспомнил, с каким трудом поступил в полк покойного Герцога. Если бы не протекция лейтенанта Генриха, под началом которого молодой человек служил в занюханном Замштадте… Без письма офицера, когда-то давно воевавшего в роте аристократа, ничего бы не получилось. Ведь два года, проведенных в обветшалой крепостце на границе крошечных государств, – слабая рекомендация для службы у знаменитого полководца. А больше Мориц ничем похвастаться не мог. Воинская карьера не задавалась.

Несколько лет назад, сбежав из монастыря святого Михаила, фон Вернер полгода скитался по дорогам. Сам не заметил, как исполнилось шестнадцать. Буквально на следующий день увидел повозку вербовщика. Нахлынули воспоминания о детских мечтах, и пришло парню в голову, что поступить в ландскнехты, поискать с мечом в руках славы и денег – не такая уж плохая идея.

Помогло и то, что был он от природы крепкого телосложения: высокий, широкоплечий, с сильными руками. К тому же Филин – старый оруженосец отца – до четырнадцати лет натаскивал его, рыцарского сына, во владении оружием. Каждый день по семь потов сходило: пика и меч, арбалет, верховая езда. Из прочих наук – только чтение скучного Святого Писания под присмотром местного священника, отца Каспера. Сочинительством тогда мальчик не увлекался, разве что приходилось изворачиваться перед мачехой, когда что-нибудь натворишь. Разбитая тарелка или потерянная шапка превращались у него в происки гномов или лесных духов. Но обмануть «матушку» выдумками не получалось. Вторая супруга старого фон Вернера, происходившая из купеческого рода, была особой на редкость трезвого ума. Сама того не подозревая, следовала в жизни древней сентенции – «все подвергай сомнению» и, уличив пасынка во лжи, наказывала розгой.

Отец же к сыну относился неплохо, но последние годы тяжело болел – сказывались полученные раны, – и в процесс воспитания не вмешивался. Все время занимался хозяйством, пытаясь выжать из крестьян как можно больше, но доходы с каждым годом только уменьшались. А за месяц до смерти, когда маленькое имение окончательно пришло в упадок, отправился в дальнюю поездку. Хотел испросить помощи у старого сослуживца – графа Гугенхау, в отряде которого не раз брал штурмом вражеские крепости. Но в пути старый рыцарь простудился: дело было зимой. У больного началась горячка, и не успел сопровождавший слуга оглянуться, как хозяин скончался.

После смерти отца жизнь юного Морица фон Вернера резко изменилась. Мачеха его, будучи молодой женщиной двадцати трех лет отроду, быстро подыскала себе нового мужа. Опять вдовца, но в этот раз не благородного рыцаря, а состоятельного торговца зерном. Имение продали, чтобы расплатиться с долгами, оставшиеся после расчетов деньги Марта фон Вернер положила в свой кошель. В новой семье пасынку места не было, и не успел Мориц оглянуться, как оказался в монастыре святого Михаила: «матушка» решила, что карьера священника как раз для него. Скорее всего на такую мысль ее натолкнуло то, что настоятель в святой обители был двоюродным братом первого мужа. Правда, при жизни рыцаря кузены почти не виделись: даже в старости патер Никодем не мог забыть жестоких колотушек, которыми награждал его в детстве будущий воин. Появление отпрыска «гонителя» было воспринято святым отцом холодно, но, желая поскорее избавиться от пасынка, Марта сумела убедить старика, что благочестивая жизнь сына поможет искупить грехи отца. Она подкрепила свои слова денежным пожертвованием, и Морица приняли в общину послушником.

Поначалу на новом месте монахи игнорировали благородное происхождение сироты, а настоятель не объявлял о родстве с Морицем. Святые отцы опрометчиво решили, что у них просто появился новый мальчик на побегушках, еще одна пара рук для грязной работы. На глядевшего волком фон Вернера посыпались колотушки и оскорбления, но старый Никодем оказался неплохим человеком. Прознав о грубом отношении братии с новым послушником, отец настоятель рассердился, так как имел виды на родича: заслужив праведной жизнью божью благодать, Мориц должен был стать под его руководством настоящим подвижником. Одним из тех кто образует прочный фундамент на коем покоится здание Церкви. Познав все тайны Святого Писания, обучившись риторике, воспламенять проповедями сердца, ободрять праведных и внушать раскаяние грешникам…

Погуляв посохом по спинам наиболее ретивых обидчиков мальчика, патер Никодем обеспечил ему всеобщую нелюбовь. Но, зная властный и мстительный характер настоятеля, святые отцы смирились, оставив фон Вернера в покое. Морица такое положение вполне устраивало: дружба с грубыми монахами его не привлекала. Освободившись от унизительной и тяжелой работы на кухне, он поступил в обучение к настоятелю.

Таинства обрядов, Святое Писание, богословские трактаты, история Церкви, вот от чего теперь шла кругом голова мальчика. Строгое соблюдение монастырского устава, уроки риторики и сочинения проповедей: для начала – переписка старых, написанных самим Никодемом. Учитель из дяди был неважный, но нехватка у него времени спасла Морица от уныния: настоятель уделял племяннику всего час в сутки. К проведению служб подростка пока не допускали, помощников хватало, и чаще всего фон Вернер сидел в монастырском скриптории. В одиночестве читал, зубрил, марал бумагу. Но трактаты, переполненные заумными словами неизвестных теологов, быстро наскучили. Только места, где сочинители давали волю своей фантазии, описывая Рай и Ад, или вдохновенно воспроизводили посетившие их божественные видения вызывали любопытство Морица.

Как-то днем, увязнув в богословском сочинении – ответе одного теософа другому – он стоял за конторкой в скриптории и скучал. Сквозь широкое окно внутрь падал тусклый свет, нагоняя еще большую хандру: октябрьский день выдался пасмурным. Мальчику невольно вспомнился батюшкин дом, охота с арбалетом в осеннем лесу. Окончательно расстроившись, Мориц утер рукавом рясы непрошеную слезу. Пребывание в монастыре угнетало, сковывало по рукам и ногам, а мириться с утратой свободы он не желал. Несмотря на воодушевление, с которым Никодем расписывал перед воспитанником его будущее, мальчик с удовольствием вернулся бы в прежний мир. Ведь с детских лет юного фон Вернера приучали к мысли о том, что, повзрослев, он станет бесстрашным воином таким, как отец. Вести взамен праведную жизнь аскета во имя Господа не привлекало: греховные мысли о славе и богатстве, добытых с мечом в руке, по-прежнему кружили Морицу голову. Но заикнуться о таком в монастыре – значило подвергнуться наказанию. В этом он уже не раз убедился: настоятель не терпел разговоров о мирском. Говорил, что дьявол искушает его слабую в вере душу. И неукоснительно карал молитвами и постом.

Не зная, как избавиться от тоски, Мориц, оставив конторку, принялся рассеянно прогуливаться по большой комнате, где вдоль стен тянулись источенные жучками полки со старинными фолиантами и пергаментными свитками. На всем лежал слой пыли, а по затянутым паутиной углам прятались пауки. Раз в неделю по приказу дяди ученик – без особого рвения – проводил уборку библиотеки. Но к следующему понедельнику углы комнаты зарастали новой паутиной. Морицу она не мешала, другие люди сюда заходили редко: монахи грамотностью не отличались и предпочитали заучивать молитвы на слух. Библиотекаря в монастыре давно уже не было, отчего скрипторий пришел в запустение. Книгами никто не пользовался, а те, по которым учился Мориц, принадлежавшие апологетам Церкви, хранились у дяди в келье. Тот привез их в монастырь, когда получил назначение, тщательно берег и выдавал ученику только на время занятия.

Раздумывая, чем бы развлечь себя, мальчик обратил внимание на запертый снаружи чулан. Судя по пыли и рыжему налету на засове, помещение не открывали уже много лет. Подергав железку, запиравшую маленькую дверь, Мориц убедился, что она приржавела к скобе. Пришлось повозиться. Наконец, ударами снятого с ноги деревянного башмака ему удалось сдвинуть засов. Ухватившись за железную скобу, мальчик потянул. Скрипя, осыпаясь трухой, перекосившаяся дверь с большим трудом открылась.

Расчихавшись от пыли, Мориц заглянул в темный чулан. Услышал: с недовольным писком бросились прочь от света мыши. Вспомнил, как находили по всему монастырю гнезда грызунов, сделанные из всякой дряни и бумаги. Увидел кучу фолиантов, сваленных прямо на полу каморки. Разочарованный бесполезной находкой, он наугад вытащил из нее небольшую книгу. Отошел к окну, чтобы рассмотреть. Перевернув шагреневый переплет, прочитал вслух написанное киноварью название:

– Достославная повесть о подвигах доблестного рыцаря Лэнга Белого и языческом короле Скалистых островов…

На следующей странице увидел яркую, раскрашенную иллюстрацию: с причалившего корабля на берег съезжал конный рыцарь в полном турнирном доспехе. Фигура, оружие и латы были настолько тщательно выписаны, что фон Вернер долго любовался замечательной картинкой. Ему даже захотелось вырвать листок из книги и повесить у себя в келье. Но то было невозможно, и Мориц отказался от этой идеи. Положив фолиант поверх богословского трактата, он приступил к его тщательному изучению.

Обнаруженная в чулане библиотека оказалась даром покойного барона Мербауха монастырю. К несчастью, около сотни томов попали в скрипторий в отсутствие библиотекаря: того изгнал прежний настоятель за шашни с крестьянскими девками. Вскоре начальство сменилось, в монастырь приехал отец Никодем, и в суматохе получилось так, что о подарке, сложенном в чулан, забыли. С тех пор рыцарскими романами, старинными балладами и сказочными сочинениями – собрание барона было светским – занимались исключительно мыши и жучки.

Начав читать о рыцаре Лэнге, Мориц не заметил, как увлекся, и прервался, только когда от дяди прибежал служка с напоминанием, чтобы он явился к обедне. С нетерпением выстояв службу, мальчик поспешил вернуться в скрипторий. С тех пор время, проводимое за книгами, стало для него самым счастливым в монастырской жизни. Рассказывать другим о своей находке он поостерегся. По двум причинам: могли наказать за то, что сунул нос, куда не надо, а, кроме того, дядя называл светскую литературу занятием недостойном верующего человека. Авторы, сочинявшие романы и стишки, были для патера Никодема кем-то вроде фигляров и шутов, кривляющихся на потребу грешникам. В лучшем случае, когда дело касалось человека, завоевавшего бесспорный авторитет в теологии, дядя горько замечал: «Любой подвержен искушению». Было в его пантеоне несколько авторов, пришедших к праведной жизни из светской и успевших легкомысленно нагрешить словом. Именно их отец-настоятель приводил племяннику в пример того, как праздные и беспутные люди обрели спасение в вере. Но если бы через неделю, незаметно пролетевшую, благодаря чтению романов мальчика спросили, что он считает заслуживающим большего внимания… Ну, например, «Повесть о трагической жизни благородного князя Тибальда» сочинителя Глорио Урренского или «К вопросу о дарованном нам триедином воплощении Господа Всемогущего» брата Урбана – святого отшельника. Он бы, не колеблясь, выбрал первое. Хотя авторы были одним и тем же человеком, впрочем, сильно изменившимся к старости.

Несмотря на повреждения, нанесенные прожорливыми грызунами, несколько десятков томов неплохо сохранились. Многие украшали замечательные иллюстрации и виньетки, а при написании книг щедро использовалось золото, серебро, киноварь и кобальт. Но еще более чудесные вещи таились в строках, любовно выписанных неизвестными каллиграфами. Истории о всем том, что с детства по-настоящему волновало сердце подростка. Подвиги благородных, бесстрашных рыцарей, мудрые короли и прекрасные принцессы. Отвратительные тролли, злобные бруманы и хитрые эльфы. Добрые и злые маги, заколдованные замки и свирепые драконы. Стоило начать читать, и ты переносился в сказочный мир приключений.

На третьей или четвертой книге Мориц открыл для себя поэзию: томик романтических баллад Карла Цутхского заставил мысли в голове звучать в рифму. В нескольких балладах послушник с удивлением обнаружил сходство со слышанными ранее песенками. Что-то пела ему старая кормилица, какие-то строчки напевал под настроение покойный отец. Одну песню – сильно перевранную – он слышал в поле от работающих сервов.

Не все книги одинаково заинтересовали Морица, но за год он перечитал каждую по два раза. Тем временем здоровье патера Никодема, достигшего преклонных шестидесяти пяти лет, неожиданно ухудшилось. Разум, зрение настоятеля стремительно слабели, и он перестал заниматься с послушником. А тот старался как можно реже попадаться дяде на глаза и безвылазно просиживал в скриптории. Впрочем, тому были и другие причины: почуявшие, словно волки в стае, скорую смерть вожака, братья монахи не упускали случая, чтобы придраться к Морицу. До колотушек дело пока не доходило, но давление на паренька сильно возросло. Поэтому при каждой возможности он прятался в другом мире, за спасительной стеной из пожелтевших страниц.

Некоторые книги, пострадавшие от мышиных зубов, обрывались на самом интересном месте или зияли невосполнимыми лакунами. С грызунами Мориц беспощадно боролся, появляться в окрестностях библиотеки серые больше не осмеливались. Восполнить же утраченное, оказалось невозможным, что оставляло в душе паренька сильное чувство неудовлетворенности. И юный читатель начинал фантазировать, додумывая испорченный текст, а однажды, поддавшись искушению, он взялся за перо и стал сочинять, заполняя пропуски. Дело оказалось тяжелым и неблагодарным: марая бумагу, фон Вернер не мог поделиться результатом с другими людьми. Правда, останавливаться он не желал. Охваченный азартом Мориц даже пробовал писать баллады, но рифмы давались ему с большим трудом и пришлось вернуться к прозаическому слогу.

Бумаги не хватало, и фон Вернер использовал не по назначению листы, выданные для переписки проповедей. По поводу перерасхода пришлось лгать настоятелю, что виноваты мыши, кляксы, плохие перья… В конце концов отец эконом устроил скандал по поводу ненужных трат на письменные принадлежности. Сильно сдавший к тому времени дядя посоветовал послушнику заучивать сочиненные тексты наизусть, а потом читать ему на память. Мориц поблагодарил за совет, но, пользуясь немощью учителя, зубрить ничего не стал: проповеди его совершенно не интересовали. И придумал писать свои «сочинения» меж строчек в наиболее пострадавших книгах. Годились также оборотные стороны титульных листов.

После смерти отца прошло почти полтора года, незаметно для себя фон Вернер превратился в юношу. Теперь, войдя в пору мужеского созревания, с особым чувством он перечитывал томики любовной поэзии и романы, где присутствовали женские персонажи. Именно тогда, благодаря охватившим тело греховным желаниям и книгам, сложился в его голове образ будущей избранницы – Прекрасной дамы, полной всяческих замечательных качеств. Этакий парадный портрет неизвестной принцессы, где вместо определенного лица цвел розовый бутон. Будущая хозяйка сердца юноши должна была не только блистать красотой, но происходить из благородного рода, обладать врожденным изяществом и прекрасными манерами. Быть полной противоположностью женщинам, которых он увидел за свою короткую жизнь. Да, пышные формы, грубоватые лица крестьянок и горожанок, изредка посещавших монастырь, волновали его, порой лишали сна, но это было не то.

На какое-то время фон Вернер опять впал в мрачное состояние духа. Книги больше не помогали. Он даже не обращал внимания на усилившиеся нападки со стороны остальной братии. Отец Никодем слабел с каждым днем, и кое-кто из монахов постарше чином осмеливался отвешивать парню оплеухи. Остальные же пока ограничивались угрозами и бранью.

В одну из часто повторявшихся последнее время бессонных ночей, лежа на жестком ложе в келье, Мориц понял, что не может больше находиться в монастыре. Сырой потолок на мгновение показался ему сводом настоящего склепа. Оставаться в обители на всю жизнь – значило похоронить себя заживо. Но получить от дяди разрешение покинуть монастырь – невозможно. А после смерти Никодема монахи не упустят случая всласть отвести душу за посох настоятеля. Чтобы изменить свою жизнь, спастись из могилы, куда его запихнула мачеха, Морицу нужно было бежать. Вырваться из осточертевших стен на волю.

И парень удрал из монастыря. Не сразу – он тщательно подготовился к спасению, хотя это оказалось сложно. Труднее всего было раздобыть обычную одежду, но тут ему помогла скаредность отца эконома. Когда мачеха привезла фон Вернера в монастырь святого Михаила, платье у будущего послушника отобрали, а старый хомяк спрятал одежду в кладовой. Там, в одном из ларей фон Вернер и отыскал ее.

Чтобы не тратить лишние деньги, мачеха всегда заказывала пасынку одежду на вырост. И хотя Мориц сильно вытянулся за последнее время, рубаха, штаны и курточка все-таки налезли на него. А вот с башмаками не повезло: они сильно жали. Путешествовать предстояло в деревянных, которые ему выдали в монастыре.

Когда все приготовления были закончены, фон Вернер наведался к устроенному им во дворе тайнику, где спрятал отобранные из чулана книги. Забрав их, он перелез через стену, ограждавшую монастырь от мира. Была летняя ночь, зарядивший с вечера дождь помог бегству осуществиться без помех. К утру, промокнув до нитки, зверски устав и набив спину тяжелым мешком, паренек сумел перейти границу соседнего княжества.

Свободная жизнь оказалась совсем не такой, какой ему хотелось. Для того, чтобы есть и спать в тепле, требовались наличные. Пришлось потихоньку расстаться с книгами. Как ни жалко было верных друзей, но стоило закончиться хлебам, прихваченным с монастырской пекарни, и брюхо юного бродяги подвело от голода. Попав вместе с крестьянскими возами по Звездному тракту в Цутх, Мориц продал часть фолиантов старшине цеха переписчиков. О семействе Мербаух здесь не слыхивали, поэтому на баронский экслибрис внимания не обратили. Денег заплатили не то, чтобы много, но фон Вернеру хватило купить новое платье и месяца три не задумываться о хлебе насущном.

Парня тянуло в имперскую столицу Годштадт, но желания не совпадали с реальностью. Расставшись с последними книгами, трезво оценив свои финансовые возможности, он решил поступить в один из полков. И счел подарком судьбы, когда увидел повозку вербовщика. Тот искал людей для службы у черта на куличках: в гарнизоне Замштадта. Тихое, спокойное место, многие даже не слышали о крепости на границе курфюрства Шотвальд с графской маркой Эк. Денег по контракту обещали мало и желающих не было. Но это не облегчило Морицу его задачу: у паренька отсутствовал военный опыт. Юноша потратил несколько дней, чтобы уговорить толстого дядьку-вербовщика. Пришлось пожертвовать задатком и только тогда расплывшийся от пива ветеран согласился заключить с Морицем контракт.

Потом вдвоем они еще долго колесили по курфюрству Урренскому и баронствам, набирая недостающих солдат. Во время путешествия Мориц подружился с вербовщиком: узнав, что юнец грамотен, тот перепоручил ему вести походную канцелярию. Чем парень и занимался до самого приезда в гарнизон. А затем потянулись два долгих года серой, бессмысленной жизни.

Самонадеянно доверившись памяти, фон Вернер перешел не тот мостик и вскоре понял, что заблудился. Вместо того, чтобы следовать к центру Дамбурга, где перед ратушей раскинулась вымощенная гранитным булыжником площадь, он попал в какие-то трущобы. Вид здешних обитателей – оборванцев с угрюмыми лицами – не вызывал желания обращаться с вопросами. Некоторое время стрелок пытался сам отыскать дорогу, но только еще больше заблудился.

В конце концов оказавшись на каком-то пустыре, Мориц, вздохнув, повернул назад к тесно стоявшим домам с узкими заколоченными окнами. Наугад свернув в один из темных проулков между ними, и сделав всего несколько шагов, он резко остановился, будто налетев на невидимую преграду. Впереди, у полуразрушенной стены, которой, как оказалось, заканчивался тупичок, двое оборванцев склонились над стоявшим на четвереньках человеком. Послышался громкий, полный боли стон: упиравшийся ладонями в землю мужчина попытался подняться. Над его головой тут же взлетела зажатая в кулаке дубинка. Но опуститься на затылок жертвы оружие не успело.

– Прекратить! – не подумав о последствиях, рявкнул фон Вернер. – Вы что делаете, мерзавцы?!

Дурацкий вопрос. Разом обернувшись, налетчики быстро переглянулись. В следующее мгновение тот, что стоял ближе к стрелку, выхватил из ножен висевший на бедре короткий клинок. И с быстротой атакующей змеи метнулся к непрошеному защитнику, ударил кинжалом. Чудом Морицу удалось увернуться, и нацеленный в грудь выпад прошел мимо. Противник оказался человеком бывалым и, промахнувшись, не теряя времени снова ударил. Целя на этот раз в живот стрелка.

– Чтоб тебя! – отбив клинок рукой, фон Вернер отступил и наконец-то обнажил палаш. Силы мгновенно уравнялись, и стрелок начал теснить бородача. Второй противник попытался помочь сообщнику, но тут же отскочил назад с распоротым на боку дублетом. Короткая дубинка оказалась плохой защитой против трехфутового оружия фон Вернера. И пока стрелок занимался его товарищем, разбойник, улучив момент, проскочил мимо врага. Опасаясь нападения сзади, Мориц отступил к стене, но заметил, как человек с дубинкой, не останавливаясь, выбежал из темного проулка. И тут же исчез. Оставшись один, его приятель громко выругался.

– Брось железо! – приказал фон Вернер. – И убирайся отсюда, – добавил он, заметив на лице врага страх, – пока я не передумал. Ну!

Поколебавшись, бородач нехотя уронил клинок. Готовый в любой момент ударить, стрелок снова подался к стене, освобождая противнику путь к бегству. Не сводя злых глаз с фон Вернера, разбойник поспешно миновал его. В отличие от сообщника, он не побежал, а вышел из коварного тупичка быстрым шагом. Оказавшись на безопасном расстоянии, громко крикнул стрелку, что запомнил его лицо.

– Я еще найду тебя, сволочь! – пригрозил он и, не дожидаясь ответа, исчез.

Громкий стон за спиной отвлек Морица от размышлений над тем, а не зря ли он позволил бродяге удрать? Опасливо поглядывая на просвет между глухими стенами домов, стрелок подошел к спасенному человеку. Тот сидел, привалившись спиной к замшелой стене, стонал. Тяжело дыша толстогубым, как у сома, ртом, вытирал платком струившуюся со лба кровь. Глаза раненого, черные и блестящие, словно маслины, с тревогой смотрели на спасителя.

– Вы можете встать? – спросил фон Вернер.

Бюргер молча кивнул, от чего его круглый подбородок окончательно утонул в складках жирной шеи. Стрелок помог ему подняться.

– Голова кружится, – покачнувшись, пробормотал толстяк и оперся ладонью о стену.

– Подождите здесь, – приказал молодой человек.

Он быстро прошел к выходу из тупика и, осторожно выглянув, убедился, что на пустыре их никто не поджидает.

– Идите сюда, – он поманил бюргера. – Пора уходить.

Придерживаясь за стену, спотыкаясь, толстяк медленно выбрался из проулка. Измазанное свежей кровью лицо напоминало нелепую маску. Но, судя по тому, как он почти не шатаясь сделал последние шаги, раненый потихоньку приходил в себя.

– Я вот только не знаю, как отсюда выбраться, – смущенно сказал фон Вернер. – А вы?

Прежде чем ответить, бюргер внимательно осмотрелся. Потом указал толстым пальцем на какой-то проход между домами. Нужно было пересечь пустырь.

– Вон туда, – сказал он сипло. – А там… Свернуть на Копченую и к мосту. Я покажу.

Он снова покачнулся.

– Обопритесь на мое левое плечо, – повернулся Мориц. – Вот так… Теперь идемте.

Несмотря на опасения стрелка, им удалось спокойно выйти на берег канала. Нападавших видно не было, но Мориц не убирал палаш в ножны и шел, готовый в любой момент отбить атаку. Толстяк много хлопот не доставил, только тяжело дышал почти в самое ухо и невнятно бранился, когда они останавливались передохнуть. Попадавшиеся навстречу оборванцы с любопытством смотрели на странную парочку, но агрессии не выказывали. Окровавленный человек в диковинку здесь не был, а желание обобрать раненого сдерживал воинственный взгляд вооруженного стрелка.

Фон Вернер со спасенным перешли через мост. Ощущение было такое, как будто они пересекли границу между двумя княжествами. Разница сразу бросалась в глаза. Дома здесь были заметно новее, люди одеты почище, и на лицах отсутствовало выражение хищного интереса. Увидев окровавленное лицо, какая-то молодая хозяйка, выплескивавшая воду из медного таза в канаву, громко ахнула. Женщина запричитала, и на шум из двери дома высунулся мужчина. Шедший мимо прохожий остановился, с любопытством уставился на раненого. Мужчина и женщина с тазом поинтересовались у фон Вернера, что случилось. Узнав о нападении, предложили помощь.

Вытащив из дома табурет, мужчина усадил раненого, а его жена принесла теплую воду, полоску чистой холстины. От соседних домов подошли несколько любопытствующих. Посыпались расспросы, но стрелок был занят перевязкой, а толстяк стонал и делал вид, что не слышит. Кто-то предложил послать за стражей, но попавший в переделку бюргер воспротивился.

– Зачем? – он безнадежно махнул рукой. – Слава богу, украсть ничего не успели. Хорошо, что этот господин шел мимо, увидел злодеев и спас меня.

– Да никого наши «караси» не задержат, – фыркнул бородатый мужчина в кожаном фартуке. – Только и знают, что пьяных в кутузку таскать. А с ворьем связываться ни-ни! Даже нос боятся сунуть туда, – он глянул в сторону моста. – Скоро людишек средь бела дня резать начнут…

– Да вон, – бесцеремонно ткнула пальцем в раненого толстуха с волосами, прикрытыми вдовьим чепцом, – уже режут. Не жизнь, а страх один.

– И не говорите, фру Герта, – вздохнула хозяйка, принесшая материал для перевязки. – Хорошо, что господин военный не испугался.

– А чего ему бояться, – хмыкнул молчавший до сих пор прохожий. – Он – человек бывалый! Видите герб у него на берете? – говоривший обвел собравшихся торжествующим взглядом. – Это герб самого Герцога, – заявил он таким тоном, будто сам служил в полку по меньшей мере лейтенантом. – Человек в Последнем походе участвовал. Ветеран! Ему наше ворье на одну ладонь положить, другой прихлопнуть.

Фон Вернер ощутил, что краснеет. Собравшиеся вокруг женщины удивленно заохали, а мужчины сразу стали, как будто ниже ростом. Даже мрачно ожидавший окончания перевязки толстяк как-то по-новому посмотрел на своего спасителя.

– Такой молоденький, – вздохнула толстуха, – а столько в жизни натерпелся.

– Все, – закончив бинтовать, фон Вернер отступил от раненого. – Как вы себя чувствуете?

– Лучше, – толстяк тяжело поднялся и, взяв спасителя за руку, отвел в сторону. – Дорогой друг, не могли бы вы сопроводить меня домой? Я слишком слаб, чтобы идти одному… – он громко сглотнул. – Я заплачу вам, – понизив голос до шепота, закончил бюргер, – целый талер.

– Хорошо, – просто согласился стрелок. – Только показывайте дорогу, я города не знаю.

Не обращая больше внимания на людей, обсуждавших личность ветерана, раненый пошел прочь со своим спасителем. Шли они долго, так как время от времени толстяку становилось худо, и фон Вернер терпеливо ждал, пока тот придет в себя. Когда проходили мимо цирюльни, стрелок предложил зайти, показать голову брадобрею.

– Может, вам нужно кровь пустить? – сказал он озабоченно.

– Нет, – бюргер насупился. – Не верю я коновалам.

Он замолчал и только в самом конце путешествия поинтересовался, действительно ли молодой человек служил у Герцога?

– Да, – кивнул фон Вернер и на всякий случай добавил:

– Могу контракт показать, если хотите.

Толстяк отрицательно покачал забинтованной головой. Похоже, человек он был угрюмый, неразговорчивый и невежливый, а, может, сказалось пережитое нападение? Мориц подумал: не появись он в тупике скорее всего воры перерезали бы жертве глотку. Нет живого свидетеля, никто потом не сможет показать на преступников.

Они подошли к небольшому двухэтажному дому с закрытыми ставнями. Над дверью висела скромная вывеска, извещавшая, что здесь находится меняльная контора мастера Шруна и выдаются ссуды под заклад.

– Вольф Шрун – это я, – заметив взгляд спутника, произнес толстяк. – Сейчас, дорогой друг, сейчас, – выпустив руку стрелка, он стал рыться в поисках ключа, но массивная входная дверь открылась сама собой. На пороге стоял худой, прыщавый подросток в строгом черном платье. Не обратив внимания на стрелка, он раздраженно спросил:

– Ну, где вы пропали, папаша? Час прошел, как мессир приехал…

Заметив забинтованную голову Шруна, паренек осекся, испуганно спросил:

– Что случилось, папаша? Вы упали?

– Потом расскажу, Михель, – бюргер оттолкнул парня и вошел в дом. – Это все чертова девка, – пробормотал он, – заманила жирным закладом… – меняла оглянулся на стрелка. – Простите, господин, – Шрун слегка поклонился, – что не приглашаю в дом, но сами понимаете… Полежать мне нужно. В тишине и покое отдохнуть. Поклонись господину, Михель, – он толкнул мальчишку в плечо. – Мессир рыцарь твоему папаше сегодня жизнь спас, – голос толстяка взволнованно задрожал. Если бы не он, то не жить мне.

Растерянно глядя на незнакомца, парень поклонился. Тем временем его отец извлек откуда-то серебряную монету и, пробормотав, «как сговаривались», протянул спасителю. Не поблагодарив, фон Вернер взял и молча пошел прочь. Не успел он выйти на соседнюю улицу, как его догнал отпрыск Шруна. Слегка задыхаясь, Михель передал приглашение отца навестить их завтра, чтобы вместе пообедать.

– Папаша просил быть обязательно, – настойчиво повторил парень.

– Я приду, – ответил стрелок, и они расстались.

Приглашение несколько скрасило неприятное впечатление, оставшееся у фон Вернера от жадности толстяка. Подставлять свою голову за талер – он подбросил монету на ладони, – конечно, не стоило, но все к лучшему. По крайней мере, даже такие деньги совсем не лишние в его положение. Мориц подумал, что событий на сегодня хватит, и намеченные визиты можно отложить на послезавтра. А сейчас стоит вернуться в гостиницу, плотно поесть и отдохнуть. Как ни крути, но сегодняшний день вышел удачным.

Любая тюрьма – место неприятное, и городское «заведение» в Дамбурге не было исключением. Всякий раз, навещая товарищей в бывшем арсенале на островке, образованном каналами, Мориц испытывал невольную дрожь. Но сегодня он пришел не один, и цель визита сильно отличалась от предыдущих посещений. Предупрежденный кем-то из магистрата начальник тюрьмы ожидал стрелка и его спутника во дворе.

– Добрый день, господа, рад видеть вас в моем скромном заведении, – высокий, но сильно обрюзгший мастер Крайцер поклонился. – Может, желаете отобедать? – он с любопытством смотрел на спутника Морица – мужчину лет тридцати с холеной бородкой в скромного покроя, но из дорогого сукна платье.

– Благодарю, но у нас мало времени, – ответил мессир Хлонге. – Хотелось бы поскорее закончить с делами.

– Прошу, – Крайцер гостеприимно повел пухлой рукой, – вон в ту дверь. Я провожу, – и, не спеша, двинулся сбоку. – Как меня попросил советник Ги, – начальник тюрьмы бросил быстрый взгляд на гостя, – я отвел для встречи одну из пустующих камер. Вам там никто не помешает.

– Вы очень любезны, – заметил мессир Хлонге. – Надолго мы ее не займем.

– Об этом я не беспокоюсь, – ухмыльнулся начальник тюрьмы. – К сожалению, в моем заведение сейчас полно свободных мест, – он сокрушенно покачал большой лысой головой.

– Что так? – заходя в здание, равнодушно спросил Хлонге. – Не отставайте, господин фон Вернер, – сказал он замешкавшемуся Морицу. – В Дамбурге перестали воровать?

– Нет, мессир. Просто господа заседающие… – Крайцер ткнул указательным пальцем в потолок, – заседающие наверху поддались имперским уговорам.

– Вы о чем? – в голосе Хлонге проскользнул интерес.

Криво усмехаясь, главный тюремщик Вольного города рассказал, что в прошлом году магистрат Дамбурга заключил договор с его высочеством Альбрехтом, имперским адмиралом. Теперь все, совершившие грабежи-кражи, а также злостные должники отправляются отбывать срок на императорских галерах. В результате он, в ведении которого находится тюрьма, несет постоянный убыток из-за отсутствия притока новых «постояльцев». Пять лет назад Крайцер купил у города должность начальника тюрьмы за весьма кругленькую сумму и надеялся, что обеспечил себя доходным местом до конца жизни. На деле же выходит, что свое с трудом вернул.

– Не огорчайтесь, мастер, – утешил его Хлонге, – человеческую природу ничем не исправишь, работа для вас будет всегда. Тем более, я слышал, что его высочество собирается предпринять блокаду побережья Калийских островов. Но у тамошнего правителя весьма неплохой флот и потери господину адмиралу обеспечены, так что потребность в гребцах в ближайшее время может резко сократиться. Пока еще построят новые галеры…

– Ваши слова, мессир, да Господу в уши, - вздохнул главный тюремщик Дамбурга. – Мы пришли, – он остановился в самом конце длинного узкого коридора и показал на приоткрытую дверь. – Вы заходите, а я пойду – распоряжусь, чтобы доставили господ ветеранов.

Следом за Хлонге стрелок прошел в большую темную камеру. По спине пробежала нервная дрожь, в помещении, несмотря на лето, было холодно, как в леднике. Солнечный свет падал из единственной зарешеченной отдушины под самым потолком, и в комнате царил сумрак. На мессира тюрьма, по-видимому, никакого впечатления не производила, и он спокойно занял стоявший посредине камеры одинокий табурет. Закинул ногу на ногу. Поеживаясь от холода и нервов, фон Вернер встал позади спутника.

Долго ждать им не пришлось, вскоре за дверью послышались гулкие шаги, и в камеру один за другим вошли пятеро бывших сослуживцев стрелка. За дни, проведенные в тюрьме, ветераны измучились похмельем и выглядели неважно. Как будто провели в заключении не семь дней, а целый год. На лице Хлонге, внимательно рассматривавшего участников Последнего похода, появилось скептическое выражение.

– Если что потребуется, – за спинами арестантов замаячила лысая голова Крайцера, – я буду в коридоре.

Спутник фон Вернера молча кивнул в ответ, и начальник тюрьмы исчез. Мориц пошевелился.

– Познакомьтесь, мессир Хлонге, - начал он неуверенно и вышел к товарищам, – вот Олень – отличный стрелок из аркебузы, а это братья Дуко – Ганс и Фриц, пикинеры, – каждый, кого представлял молодой человек, торопливо кланялся. – Это Курт – он из нас самый опытный…

– Двенадцать лет на службе! – вытягиваясь в струнку, неожиданно рявкнул седобородый солдат с выбритой до зеркального блеска головой. – А до полка его высочества…

– Подожди, – оборвал Мориц, – дай закончить. Мессир и так все о вас знает.

– Да, я прочел ваши бумаги, – подтвердил Хлонге. – Как я понимаю, тот бравый усач – мастер Виктор?

– Так точно, – пробасил широкоплечий, коротконогий пикинер, лицо которого украшали тщательно лелеемые рыжие усы, двумя жгутами свисавшие чуть ли не до плеч.

– Рад знакомству, – мессир скрестил на груди руки. – Значит, так… Господин фон Вернер, которого мне рекомендовал мой добрый знакомый мастер Шрун, вчера сделал вам от моего имени предложение. Так?

– Да, – вразнобой ответили стрелки, – слышали.

– Хорошо. Люди вы опытные, и я предлагаю годовой контракт, – продолжил Хлонге. – Условия обычные: шесть гульденов в четыре недели, плюс еда за мой счет. Лошади также мои, оружие… Кроме того, я уплачиваю ваш штраф, беру на себя обязательство погасить долги, которые вы наделали. А это почти тридцать шесть талеров, – мессир неодобрительно покачал головой, – ну, да ладно. И самое главное, делаю так, что в случае согласия ваш тюремный срок заканчивается завтра.

Мессир помолчал, чтобы переждать поток горячих и неуклюжих благодарностей.

– Вижу, что довольны, – начал он снова. – Служба будет не сильно обременительной. Господина фон Вернера я назначаю сержантом, так что все служебные вопросы – через него. Вам уже говорили, но повторюсь. Я ищу одного человека, он взял у меня в долг большую сумму денег и исчез. Не знаю, вор ли он, но я должен найти его. Потом вам покажут портрет… А так как он может быть где угодно в империи, нам придется немало поездить, – мессир Хлонге замолчал и обвел стрелков пристальным взглядом – солдаты преданно таращили глаза. – Хорошо, – хлопнув себя по коленям, он решительно поднялся. – Завтра, господа стрелки, вас отпустят, а сегодня вечером придет нотариус, и вы подпишете контракты. После чего в честь нашего знакомства получите отличный ужин с вином. До встречи. Идемте, господин сержант.

Не слушая слов благодарности, Хлонге прошел мимо раздавшихся в стороны солдат. Подмигнув товарищам, Мориц поспешил за ним. Попрощавшись с начальником тюрьмы, они покинули мрачное здание и пошли вдоль канала.

– Послужной список ваших приятелей, – нарушил молчание Хлонге, – выглядит внушительнее, чем их физиономии. Скажу честно, я ожидал большего.

Незаметно покраснев, Мориц высказался в том смысле, что тюрьма никого не красит. Его товарищи были угнетены печальной перспективой провести в застенке еще три недели…

– Ладно, – оборвал мессир, – надеюсь, Шрун не зря рекомендовал вас. Насколько я знаю, покойный Герцог к себе в полк слабаков не брал. А раз прошли через те ужасы, о которых рассказывают, – Хлонге недоверчиво взглянул на молодого человека, – значит, вы – хорошие солдаты.

– Не пожалеете, мессир, – выдавил из себя фон Вернер.

– Возможно, – сухо заметил наниматель. – Тем более, что новый поход в Заморье нам не грозит, хотя придется попутешествовать.

Снова деревушка – маленькая и нищая. Вторая с утра и, бог его знает, которая за месяц, прошедший с того дня, когда отряд мессира оставил Дамбург. Все те же низкие, бревенчатые срубы и амбары под покатыми крышами из почерневшей соломы. Колодезные журавли, зеленеющие огороды, покосившиеся плетни, из-за которых полуголые детишки провожают блестящими глазенками вооруженных всадников. Первым на сером в яблоках жеребце трусит фон Вернер, за ним Олень с Куртом. Всю ночь шел дождь, и лошадиные копыта сочно чавкают в размокшем черноземе.

– Эй, красавица, – придерживая лошадь, окликнул Мориц появившуюся на пороге хаты крестьянку, – где тут ваш староста живет?

– А зачем вам? – не сходя с места, ответила вопросом женщина. – Кто такие будете?

– Совсем страх потеряли, – немедленно заворчал Олень. – Ты нам зубы не заговаривай! Отвечай, если спрашивают.

– Тихо, – поморщился фон Вернер и снова обратился к молодке:

– Дело у нас к старосте. Так где его дом?

– Туда езжайте, – женщина махнула рукой вправо. – Проедете вон те домишки… Да вон он сам бежит! – оборвала она объяснения. – Видать услышал, что чужие объявились.

Действительно, откуда-то из-за сараев к стрелкам торопился маленький бородатый мужичок в серой рубахе, подпоясанной веревкой, и закатанных до колен штанах. На правом плече он, словно алебарду, нес вилы с приставшим к зубьям сеном. Подойдя к ограде, женщина окликнула старосту:

– Папаша Север!

Но мужик только отмахнулся. Остановившись шагах в десяти от всадников, он торопливо согнулся пополам, будто живот схватило.

– Ты – староста деревни? – тронув коня с места, фон Вернер навис над съежившимся крестьянином. – Как зовут?

– Севером кличут, ваш милсть, – карие глаза настороженно глядели из-под густых бровей. – Ага, староста, вашмилсть. Если к нам на постой, вашмилсть, то у нас плохо…

Неожиданной скороговоркой мужик заныл о том, что хлеба в селе нет, бурака нет, у коров брюхи повздувало, молоко пропало…

– В каждой семье детишки заразой болеют, – не давая и слова вставить, вел он свою заунывную «песню». – Тока вчера у Хвоста младшой мальчонка помер: кровавым поносом изошел, бедняга, – глаза папаши Севера чувственно увлажнились. – А наши бабки грят, зараза на любого перескочить может…

– Закрой пасть, дурак, – Олень погрозил хлыстом. – Вот я тебя!

– Слушай, папаша, – начал Мориц, – мы не квартирьеры. Останавливаться у вас не собираемся, – он вытащил из висевшей через плечо сумки скатанный в трубку рисунок. – Смотри сюда, – стрелок развернул перед физиономией мужика бумагу: тщательно нарисованный портрет пожилого мужчины с бородкой и усиками. – Скажи, ты когда-нибудь видел такого человека? В деревню не приезжал?

В глазах старосты зажегся огонек любопытства. Близоруко щурясь, он стал изучать рисунок. Следившая за разговором молодка вышла к всадникам и тоже уставилась на бумагу. Достав трубки, Олень с Куртом, вот уже месяц наблюдавшие схожие сцены закурили. При этом Курт гримасничал, пытаясь насмешить собравшихся в сторонке детишек.

– Зовут человека Клаус Нимер. За него награда полагается, – заученно произнес фон Вернер, – три имперских талера. Ну так что, папаша? Видел тут такого господина? Может, проезжал когда-то, а?

Появившийся при упоминании денег интерес на бородатом лице старосты медленно сменился разочарованным выражением. Глаза потухли. Он отрицательно покачал головой и ответил, что таких в деревне нету. Женщина продолжала с любопытством рассматривать портрет, и Мориц поинтересовался у нее.

– Не-а, – баба сокрушенно вздохнула. – Три талера за него дают… Что ж он натворил?

Не удостоив ее ответом, фон Вернер для очистки совести начал снова расспрашивать старосту. Но папаша Север только мотал головой и равнодушно говорил: «Нет, вашмилсть, не было таких».

– Может, сход созвать? – Мориц оглянулся на товарищей. – Вдруг кто из мужиков в поле или лесу видел?

– Слушай, сержант, – вынул трубку из тонкогубого рта Олень, – кончай зря время терять. Я жрать хочу. Эти бараны, – он сплюнул, – за пять грошей тебе родную мамашу притащат. Просто не видели они никогда нашего приятеля.

– Эт точно, – зевнул Курт. – Нечего тут делать. Едем, ребята, а то опять до вечера провозимся.

Помедлив, фон Вернер скатал портрет. Спрятал обратно в сумку. Невольный азарт, с которым он вначале вел поиски исчезнувшего должника, давно угас. Десятки деревень, несколько городов, которые они излазили вдоль и поперек, сотни опрошенных людей. И ничего. Не видели, не слышали, а если соблазнившись наградой «видели», то потом в конце концов выяснялось, что не того. «Бессмысленное занятие, – думал стрелок, – никого мы не найдем». Но каждый раз, отчитываясь мессиру, он чувствовал, что за внешним спокойствием, с которым тот слушает об очередной неудаче, скрывается ледяная решимость довести дело до конца, невзирая на расходы и потраченное без толку время. В такие мгновения наниматель казался Морицу воплощением древнего проклятия: однажды брошенное на человека, оно не могло быть снято. Никем и никогда.

– Ладно, – сержант потянул поводья, разворачивая серого в яблоках коня, – едем назад.

Когда они возвращались на Звездный тракт, Курт вспомнил о вилах старосты и пустился рассказывать, как служил у графа Туршского. Дело было почти десять лет назад во время крестьянских восстаний, охвативших Северные княжества. Взбунтовавшееся мужичье сожгло тогда множество поместий и монастырей. Рыцарские семьи от мала до велика с челядью вместе висели гроздьями на деревьях. Воды в колодцах нельзя было набрать: доверху трупы лежали. И многие вилами истыканы, а у других животы вспороты…

– У мужичков из оружия, – пыхтел трубочкой ветеран, – топоры да вилы. Дубины. Пик нормальных нету, так они свои косы переделывать наловчились. Панцирь не возьмет, а вот по ногам или лошади в брюхо – милое дело.

– Видал, – помрачнел Олень. – Товарищу моему по баронской дружине башку такой штуковиной снесли. Мы тогда в засаду попали. Ехали по Савернскому тракту, глядь, впереди завал. Оглянуться не успели, как целая туча сервов налетела. Навалились толпой…

– Во-во! – перебил Курт. – Точно. Воевать правильно мужики не умеют. В толпу собьются и прут со всех сторон. А мы их из аркебуз, потом в пики! Сколько народу положили, сел пожгли… Вначале за отдельными шайками гонялись, а потом его светлость понял, что мужик увертлив, не хуже угря. В деревню сотней заходим, все, как один, шапки с головы долой, от почтительности бородами по земле метут… Благодарствую, – рассказчик принял из рук Оленя флягу с водкой, основательно приложился. – Эх, хороша зараза, – крякнул Курт и продолжил:

– А стоит нашим ребятам от своих отстать или в малом количестве на разведку выйти, так все! Считай покойнички, – он быстро глотнул из горлышка, протянул Морицу, но тот отказался. – Так посекут, что мамаша не признает.

– Жечь надо было, – заметил Олень, пряча флягу. – Мы пару деревень спалили, скот перерезали, так сразу все и кончилось. После в одну пришли – сервы нам зачинщиков сами выдали. Веревками повязали и навстречу барону гонят, как баранов. Берите, што хошь с ними делайте, тока наши халупы не трогайте. Смехота, – стрелок сплюнул.

– Верно гришь, – подтвердил Курт. – Поначалу наш граф красным петухом баловаться запретил. «Что же, я свое имущество сам палить буду?» – говорил, а потом уразумел, по-другому не получится. Мы тогда стали каждое село рано утречком, еще петух не пропоет, окружать, все ходы-выходы, словно пакля, затыкали. А потом десяток рейтаров на полном скаку меж халуп проскачут да факелы горящие на крыши бросят. Ветер огонек раздует, и все! Было, скажем, село – Задупье, а стало – Горелая Жопа, – захохотал ветеран.

– А мужики как же? – поинтересовался не разделивший веселья Мориц. – С ними как?

– Как, как, – ворчливо ответил Курт, – Пожар разгуляется – не потушишь. Ну, они и побегут наружу, как жучки какие. А там мы! Ждем. Тут им и конец! Пикой такого ткнешь… – оборвав рассказ, стрелок привстал на стременах, куда-то всматриваясь. – Гляньте-ка, товарищи, что там впереди. Кажись, повозка опрокинулась.

– Точно, – подтвердил Олень. – Вроде бабы какие-то.

Разглядев на дороге перевернувшийся возок, лошадей, фон Вернер пришпорил коня. Обогнав приятелей, он первым подлетел к потерпевшему крушение экипажу. Стоявшая рядом с упряжкой, высокая черноволосая девица замахала руками и с деланным испугом закричала:

– Тьфу на вас, оголтелый! Чуть не задавил!

– Извини, – ответил стрелок.

Удостоив пышногрудую девицу лишь мимолетным взглядом, он тут же сосредоточил внимание на второй девушке, сидевшей у самой обочины. Миниатюрная, в богатом, совсем не дорожном платье и берете с перышком она походила на куклу, забытую ребенком во время прогулки. Одного взгляда на безмятежное, исполненное достоинства личико было достаточно, чтобы понять – перед ним девушка из благородного семейства. Золотистые тщательно завитые волосы прикрывала серебряная сетка с перламутровыми шариками жемчужин.

Подъехавшие сзади Курт с Оленем вывели молодого человека из задумчивости.

– Прошу прощения, госпожа, – Мориц соскочил на землю и, подойдя к незнакомке, весьма изящно поклонился, сорвав с головы берет. – Надеюсь, я не испугал вас?

– Нет, – девушка, которой было от силы лет шестнадцать, мило улыбнулась. – Я рада, что вы остановились. У нас повозочка перевернулась, – улыбку, словно набежавшая тучка, сменила печальная, но очаровательная гримаска. – Вы очень кстати. Я с Труди сижу тут… – незнакомка задумалась. – Долго сижу, – она вздохнула. – Вы нам поможете, – ее взгляд задержался на перстне, украшенном гербом фон Вернеров, – мессир рыцарь?

– Конечно, – молодой человек поспешил представиться:

– Мориц фон Вернер, начальник охраны мессира Хлонге.

В ответ, приподнявшись со скамеечки, незнакомка назвалась баронессой Алиной фон Раер, возвращающейся из аббатства святой Клариссы в батюшкин замок. Мориц отвесил новый поклон. За его спиной товарищи обменивались шутками со служанкой. Олень сунулся было к юной даме, но сержант окоротил его таким взглядом, что стрелок, удивленно подняв брови, вернулся к Труди.

Спешившись, под колкие замечания служанки, наемники поставили опрокинувшуюся повозку на колеса. Пока Курт приводил в порядок упряжь, а Олень помогал Труди собрать вывалившиеся на землю вещи, сержант предложил баронессе сопроводить ее до ближайшего города. Благосклонно улыбнувшись, она излишне серьезно ответила, что вручает свою честь опеке молодого рыцаря. Куртуазная фраза была явно заимствована из знакомого романа, но фон Вернер не смог вспомнить откуда.

– Мессир Хлонге, у которого я состою сейчас на службе, – любуясь дамой, сказал Мориц, – живет в «Королевском дворе». Это в самом центре Шенберга, очень приличное место, смею вас уверить. Можете смело там остановиться. Надеюсь, вы не собираетесь продолжить свое путешествие на ночь глядя? – он заглянул в серо-голубые глаза девушки.

Чуть помедлив, баронесса ответила, что не настолько спешит, чтобы отправляться в путь ночью. Она вполне доверяет рекомендации нового знакомого и с удовольствием переночует под одной с ним крышей. Сказав эту фразу, девушка очевидно поняла всю ее двусмысленность и очень мило зарделась. Не желая еще больше смущать юную даму, фон Вернер уставился на повозку.

– Готово, госпожа, – бросив на молодого человека быстрый взгляд, Труди подошла к хозяйке, взяла скамеечку. – Можем ехать дальше.

– Разрешите вам помочь, – Мориц подвел баронессу к экипажу. – Странно, что вы путешествуете в сопровождении одной служанки, – заметил он, увидев, как Труди, словно заправский кучер, берет в руки вожжи и хлыст. – Опасно.

– Надеюсь, вы будете рядом, – улыбнувшись, попросила фон Раер. – Я так скучаю в дороге. Далеко ли до города?

– Не больше пяти лиг, – Мориц вскочил в седло и поехал по левую руку от баронессы. – Надеюсь, что смогу развлечь вас.

Перебирая в памяти известные галантные сочинения, он принялся вплетать в беседу один комплимент за другим. Судя по улыбке, не покидавшей кукольное личико Алины, ей это нравилось, и стрелок ощутил прилив вдохновения. Полная изящных оборотов, достойная пера речь полилась легко и плавно. Иногда, спохватившись, он бросал взгляд на товарищей, но их внимание сосредоточилось на Труди. Служанка оказалась весьма развязной, бойкой на язык особой, чем только подчеркивала благородную красоту, изящество своей госпожи. Время летело быстро, и не успел Мориц оглянуться, как впереди показался пригород Шенберга.

В «Королевском дворе», узнав от слуги, что мессир уехал – Хлонге наносил кому-то визит – молодой человек занялся устройством Алины на постой. По большому счету его опека была излишней: свободных мест в гостинице хватало, а хозяин выказывал баронессе должное почтение. Проводив девиц на второй этаж к их номеру, Мориц заставил себя попрощаться и ушел переодеться.

Новое знакомство растревожило фон Вернера, пробудив подзабытые мечты о Прекрасной даме. Своей кукольной красотой, грацией, благородным происхождением девушка вполне могла претендовать на ее место. Наверное, впервые в жизни знакомая женщина вызвала у Морица такие мысли. Став мужчиной со скучной пышнотелой бабой в городском борделе Замштадта, он сильно охладел к плотской любви. Работавшие там потрепанные жизнью проститутки могли вызвать желание только у сильно изголодавшегося мужчины. Время от времени стрелок навещал заведение, но каждый раз делал это без удовольствия, просто отдавая вынужденную дань природе.

Остальное женское население городка, где он проторчал два года, красотой и изяществом тоже не отличалось. Поэтому молодой человек предпочитал тратить свободные часы на фехтовальные экзерциссы с лейтенантом Генрихом. Старому, одинокому вояке, лишившемуся левой кисти в прошлую войну под Мевелем, нравился прилежный юноша из рыцарской семьи. И он охотно учил его всем премудростям рукопашного боя.

В комнату, оторвав стрелка от зеркальца, заглянул Курт.

– Там ребята приехали, – сказал он. – Никого не нашли.

– Сейчас спущусь, – бросил Мориц, расчесывая волосы и размышляя, не сходить ли ему к цирюльнику подстричься. Но соображение, что завтра их маленький отряд возможно снова отправиться в путь, а красавица Алина навсегда останется в прошлом, вернуло его к реальности. Затосковав, молодой человек мрачно выслушал отчет Ганса, командовавшего второй поисковой группой. Старший из братьев Дуко, отличавшийся педантизмом, рассказал о селе, которое они прочесали, перечислил посетителей придорожной корчмы и жителей поселка углежогов. Чтобы попасть к последним, стрелкам пришлось три часа продираться через лес, а на обратной дороге они перепутали тропинку и заехали в болото…

– Ясно, – перебил сержант. – Молодцы. Отдыхайте. Там Олень обед заказал, так что сейчас пожрем.

Не успел он вместе со всеми сесть за стол, как в «Королевский двор» вернулся мессир. Один из его шести слуг, статью походивших на императорских гвардейцев, пришел позвать фон Вернера к хозяину. Положив ложку у общей миски с похлебкой, сержант поспешил в комнаты, которые снимал Хлонге.

– Рад видеть, – мессир встретил стрелка за столом, перед ним лежала тщательно составленная карта империи. – Докладывайте.

Мориц рассказал о сегодняшней разведке, не забыв упомянуть о встрече с баронессой. Пока он говорил, из соседней комнаты вышел затянутый во все черное Михель Шрун: подростка отряду навязал в качестве казначея его папаша. Сержант не знал, какие точно отношения связывают дамбургского менялу с мессиром, но понимал, что достаточно серьезные. Иногда Морицу представлялось, что поиски ведутся на деньги Шруна, так как выплату жалования, оплату дорожных расходов осуществлял непосредственно Михель.

В отряде паренек держался обособленно. Старался разговаривать только с мессиром. Казалось, он все время ждет подвоха со стороны спутников и с его прыщавого лица не сходило настороженное выражение. Мориц с ним не церемонился и уже несколько раз крупно поспорил из-за дорожных расходов. Отличавшийся скупостью сопляк расставался с каждой монеткой так, будто она была последняя. Но всякий раз мессир брал сторону стрелка, что только ухудшало отношения между сыном менялы и фон Вернером.

– Опять ничего, – подвел итог Хлонге, поднимая глаза на сержанта. – Что ж… – он скрестил руки на груди. – В Шенберге нам больше нечего делать. Завтра выступаем по Звездному тракту к границе с княжеством Фарцвальд. Дорогой Михель, – он покосился на мальчишку, – рассчитайтесь сегодня за гостиницу и закупите все, что нужно для дальнейшей поездки.

– Слушаюсь, мессир, – парень коротко поклонился. – Нужно еще обменять деньги: в Фарцвальде принимают только тамошние гульдены. Я заходил к здешнему меняле…

– Хорошо, хорошо, – поморщился Хлонге. – Подсчитайте и купите, сколько нужно. Фон Вернер, хотел спросить… Как настроения ваших людей? Недовольных нет?

– Нет, мессир, – пожал плечами Мориц. – Все хорошо, только скучно. Скорее бы найти вашего должника.

– Ну да, – кивнул наниматель. – Вы не представляете, как м н е этого хочется, – на худом лице Хлонге появилась мрачная гримаса. – Ну да ладно. Как говорится, побеждает терпеливый. Можете идти, сержант.

Входя в зал, где обедали товарищи, фон Вернер услышал в общем хохоте женский смех, живо напомнивший о встрече на тракте. На лавке между Оленем и Виктором расселась служанка баронессы. Похоже, девица чувствовала себя среди наемников, как рыба в воде. Ладони обоих стрелков, облапившие спину Труди, совершенно ей не мешали. Курта и Ганса за столом не было, а Фриц с красными, словно свекла, щеками что-то быстро говорил, скаля кривые зубы.

– Вот и наш сержант, – заметив Морица, сказал он громко. – А мы тебе похлебку оставили. Еле брательника от миски отогнал, хотел все сожрать, но я не дал.

– Благодарю, – буркнул фон Вернер, садясь у стены, где стояла миска с остывшей, подернувшейся жиром похлебкой.

Он покосился на кружки:

– Что празднуем?

– Ты посмотри, какая девушка, – пикинер Виктор обнял служанку. – За нее пьем!

– Давай, я налью, – приподнявшись, Олень схватил кувшин с вином. – Где твоя посуда?

– Вот, – Мориц подставил кружку. – Вы не увлекайтесь: нам завтра в Фарцвальд выступать. Хватит, – он отстранил кувшин. – К полудню все должны быть готовы.

– Опять в седло, – проворчал Виктор. – Скачем по всей империи, словно блохи.

– Что вам на месте не сидится? – Труди с любопытством смотрела на сержанта. – Куда едете-то?

– Эт тайна, – ухмыльнулся пикинер. – За тебя! – он легонько стукнул своей кружкой о кружку девушки.

– За знакомство, – с воодушевлением подхватил Фриц.

– За вас, ребята, – Труди весело чокнулась с каждым и отпила большой глоток. – Доброе винцо, – она причмокнула влажными губами. – Видать, денежки у вас водятся?

– У нас денег полно, – Олень заглянул девице в лицо. – Зря что ли мы дворец Черного халифа штурмом брали? Правда, сержант? – стрелок оглянулся на товарища, но Мориц не ответив, сосредоточенно глотал наваристую жижу.

Ему было грустно и хотелось поскорее уйти.

– Да, славно мы пограбили, – мечтательно произнес пикинер. – Я лично целый сундук выпотрошил. Эх, было времечко! – он хлопнул по столу ладонью.

– Где ж вы так нажились? – в голосе служанки послышалось недоверие. – В какой державе?

– Смотри, что у меня есть, – вместо ответа Олень выудил из кошелька блестящее желтое колечко с синим камешком. – Нравится?

– А у меня серебра полно, – выпалил Фриц и высыпал на стол горсть монет: вчера стрелкам заплатили жалование.

Покосившись на деньги, Труди посмотрела на украшение. Затем примерила на безымянный палец правой руки. Хотела снять, но аркебузер накрыл ее кисть своей лапой. Ткнулся губами в женское ушко, что-то зашептал. Заулыбавшись, Труди игриво стрельнула черными глазками на фон Вернера, притихшего Фрица. Виктор, сидевший напротив сержанта, нахмурился и убрал руку с плеча девицы.

– Да ладно тебе! – громко засмеявшись, служанка шутливо оттолкнула Оленя. – До ночи еще далеко. Давайте лучше выпьем, – она взялась за кружку и потребовала у Фрица:

– Наливай!

– Я не буду, – дожевывая хлеб, Мориц поднялся. – Без меня, – он решительно перевернул свою кружку верх дном.

– Ну ты чего? – с обидой спросил Олень. – С товарищами пить не хочешь?

– Я устал, – стараясь не смотреть на приятелей, фон Вернер выбрался из-за стола. – Спать хочу.

– Зазнался, – фыркнул аркебузер. – Мы ж из простых…

Сдержав раздражение, Мориц пошел прочь от веселой кампании. Связываться с Оленем не хотелось: южанин легко лез в драку. Только фон Вернер вышел из залы, как за спиной послышался громкий возглас «я сейчас вернусь!», быстрые шаги, шорох материи и женская рука обвила талию наемника. Фон Вернер ощутил на щеке горячее дыхание: догнавшая его Труди крепко прижалась к нему.

– Моя госпожа, – заговорила она тихо и быстро, – просила передать, что с удовольствием продолжила бы знакомство с вами. Вы ей понравились. Очень правильно сделали бы, – пальцы Труди неожиданно скользнули вниз к гульфику молодого человека, – если бы пригласили мою хозяйку на ужин. Бедняжка так скучает без благородного общества. Подумайте, каково ей сидеть одной?

Морица бросило в жар. Он с недоверием посмотрел на девушку. Пробормотал:

– Но ведь я…

– Не мямлите, – Труди насмешливо прищурила один глаз, – вы же воин. Ведите себя, как настоящий рыцарь! С женщинами по-другому нельзя.

На пороге залы возник красный от вина и злости Олень. Увидев служанку в обнимку с Морицем, аркебузер грозно рявкнул:

– Какого дьявола! Убери лапы, щенок!

Горячая волна ударила в затылок фон Вернера. Он попытался отстранить Труди, чтобы шагнуть к пьяному дураку, но служанка оказалась сильнее, чем он думал.

– Ну-ну, – она уперлась ладонью ему в грудь, – стойте на месте. Не портите себе кровь всякими глупостями. Я сейчас вернусь, – Труди быстро подскочила к Оленю и, остановив его звонким поцелуем, увела обратно в зал.

Не зная, что предпринять, Мориц застыл на месте. Нарушение дисциплины, грубость подчиненного требовали от него немедленно выяснить отношения и наказать пьяного дурака. Но заканчивать вечер потасовкой с одним из своих людей ему не хотелось. Тем более перспектива отужинать с баронессой… При мысли об Алине, ее прекрасном личике и миниатюрной фигурке по телу Морица поползла сладкая истома. Он подумал о розовых полушариях грудей, выглядывавших из выреза на платье баронессы. А маленькие, нежные кисти с тонкими пальчиками были настолько изящны, что так и хотелось прильнуть к ним губами. Стрелок переступил с ноги на ногу. А ее ротик!

– Ну, так вы надумали? – вернувшаяся Труди решительно подошла к молодому человеку. – Не стойте, как столб, – гримасничая, она всплеснула руками. – Ау! Очнитесь. Что передать госпоже?

– Мне нужно сначала договориться об ужине, – пробормотал фон Вернер. – Пока приготовят… Какие блюда любит баронесса?

– Заказывайте все, что подороже, – ответила Труди, – не ошибетесь. Хозяйка привыкла к роскоши. Я слыхала, здесь пекут прекрасные вафли… Я передам ваше приглашение хозяйке, господин рыцарь, – насмешливо улыбаясь, служанка присела в полупоклоне. – Думаю, двух часов хватит на готовку?

– Наверное, – облизнул пересохшие губы Мориц. – Я сейчас…

– Ну и дружки у вас, – Труди оглянулась на зал, откуда донеслись громкие голоса стрелков. – Пойду я, а то опять прискачет. Не прощаюсь, – шурша платьем, она убежала.

Обратившись к хозяину гостиницы, фон Вернер долго заказывал ужин. При этом он терзался сомнениями, куда должны принести блюда? К себе в номер ему показалось неприличным. У баронессы? По крайней мере, необходимо ее согласие. Ужинать с новой знакомой под прицелом любопытных глаз в общей зале тоже не хотелось. Он спросил у хозяина, есть ли в «Королевском дворе» помещение, где можно поесть отдельно от всех.

– Имеется, – ответил тот, – но как раз сейчас там накрывают для господина советника Фрилле. У него сегодня именины, – пояснил он, разводя руками. – Но вы можете не беспокоиться, господин рыцарь: во дворе есть замечательная беседка. Прекрасное место для интимного ужина, – понимающе улыбнулся хозяин. – Прикажете накрыть там?

– Вначале покажите, – потребовал фон Вернер.

Убедившись, что маленькое сооружение со столом и лавками внутри вполне подходит для ужина с благородной дамой, Мориц приказал накрывать. Узнав адрес ближайшего цирюльника, он поспешил привести себя в порядок. Вернувшись в гостиницу освеженным и благоухающим, стрелок заглянул в зал. Как он и ожидал, служанка баронессы продолжала гулять с его товарищами. Правда, Виктор куда-то ушел, а перебравший вина Олень сидел за столом, уткнув лицо в сложенные руки. Фриц же, наоборот, перешел к активным действиям и устроившись под боком девицы, пил с ней на брудершафт.

Подходить фон Вернер не стал. Заняв такую позицию, чтобы Труди его заметила, молодой человек подал знак и вышел. Через некоторое время появилась раскрасневшаяся служанка. Поправляя волосы, выбившиеся из-под чепца, нетвердой походкой она подошла к Морицу.

– Чистый восминог, – улыбаясь, она оглянулась на зал, где остался Фриц, – не руки, а щупальцы у парня, – она громко хихикнула. – Ну, что, красавчик? Приготовились?

Стараясь говорить спокойно, молодой человек попросил Труди передать госпоже официальное приглашение отужинать с ним. Стол накрыт в беседке во дворе гостиницы. Он будет ждать баронессу там. Нетерпеливо притоптывая во время его речи ножкой, словно козочка, девица сказала, что хозяйка обязательно придет.

– Да не волнуйтесь так, – на мгновение прижавшись к стрелку, Труди усмехнулась. – Все получится… – она заговорщически подмигнула. – Я такому красавчику, как вы, завсегда помочь рада. Только вы уж не забудьте о бедной девушке, – служанка выжидающе смотрела на молодого человека. – Я на приданое себе собираю…

Спохватившись, Мориц торопливо вытащил из кошелька четверть имперского талера. Сунул монету Труди. Та снова прижалась к стрелку. Обдав кисловатым запахом дешевого вина, чмокнула в губы.

– Эх, жалко, что вы госпоже приглянулись, – сказав это, она развернулась и тут же скрылась в зале.

Несмотря на опоздание баронессы и опасения, которые начали беспокоить молодого человека, ожидавшего в беседке, ужин прошел на редкость удачно. Правда, вначале подвыпившая Труди так усердно прислуживала своей госпоже и стрелку, что сильно стеснила их общение. Но вскоре баронесса проявила твердость характера и решительно отослала назойливую служанку прочь.

Обиженно надув губы, девица удалилась, а фон Вернер сразу почувствовал себя гораздо свободнее. Выпитое вино развязало язык, и разговор быстро приобрел дружеский характер, несмотря на разницу в положении. Впрочем, иногда случайные встречи сближают людей быстрее, чем многолетнее знакомство. Спросив о родителях Морица и услышав, что он сирота, девушка деликатно сменила тему, завела разговор о Последнем походе.

Оказывается, товарищи стрелка распустили перед Труди хвосты не хуже павлинов. Бравые ветераны наговорили служанке таких фантастических вещей о путешествии в Заморье, что поначалу сержант от смущения не знал, куда глаза девать перед ее хозяйкой. Стараясь не увлекаться, он пересказал девушке версию, на которую потратил столько времени за конторкой в номере «Красного восьминога». Но и этого было достаточно, чтобы вызвать восхищение баронессы.

Во время разговора стрелок не забывал ухаживать за своей гостьей. Хозяйский нож с рукояткой из оленьего рога был хорошо наточен и легко кроил на увесистые ломти пироги с курятиной, зайчатиной и лосятиной. Нежное белое мясо рыбы, скрывавшееся под зажаренной до хруста коричневой корочкой, щедро поливалось лимонным соком и само таяло на языке. Помогая себе двузубой вилкой, фон Вернер, стоило тарелке баронессы опустеть, тут же подкладывал новый кусок, за что неизменно удостаивался благодарного взгляда. Несмотря на свое изящное сложение Алина ела много и с удовольствием. Вино она пила наравне с мужчиной, но странным образом хмельной напиток действовал на нее слабее, чем на сотрапезника.

Исчерпав тему своих приключений в Заморье, оставив позади жаркие пустыни и чудесные замки черных варваров, Мориц спросил баронессу о причинах ее путешествия. В ответ, поддавшись симпатии к новому знакомому, Алина рассказала историю своей короткой, но исполненной страданий жизни. На свет она появилась пятнадцать лет назад в покоях родового замка, стоящего посреди прекрасной долины Зеленогорья. Ее матушка умерла при родах дочурки…

Не сдержавшись, баронесса приложила к увлажнившимся глазкам шелковый платочек, а стрелок поспешил пересесть поближе. Он взял изящную ручку девушки в свою и нежно целуя, предложил поговорить о чем-нибудь другом. Чтобы не расстраиваться.

– Нет, – баронесса грустно, но мило улыбнулась. – Вы кажетесь мне именно тем человеком, перед… Перед которым я могу открыть все тайные уголки души. Я знаю, вы – настоящий рыцарь.

Далее девушка поведала, что до семи лет жила в отцовском замке, окруженная лаской и заботой. Затем ее батюшка стал собираться на войну. Куда-то в чужие, далекие земли, на самую окраину империи. Желая позаботиться о дочери перед тем, как уехать, он женился на женщине из бедного дворянского рода. После чего, поручив Алину опеке мачехи, уехал. Через год в замок пришло известие, что благородный рыцарь погиб в сражении.

– Да, но… – невежливо прервал рассказ удивленный стрелок. – Вы же говорили…

– Не спешите и наберитесь терпения, – Алина приложила пальчик к губам молодого человека. – В истории моей жизни много странного, таинственного…

Узнав о гибели мужа, мачеха, которая ранее неплохо относилась к падчерице, резко переменила поведение. В считанные дни она подчинила всю челядь своей воле, а маленькую Алину, не перестававшую плакать после смерти отца, начала всячески притеснять.

– Как я вас понимаю, – не удержался Мориц. – Ваша история так похожа на мою. Остаться одной…

Но если сиротство мальчика быстро закончилось монастырем, то для девочки оно обернулось годами унижений. Сначала мачеха отобрала у маленькой баронессы все драгоценности, которые покойный отец заказывал для единственной дочери у лучших ювелиров. Потом платья.

– Она заставляла меня одеваться, как простую служанку, – в голосе рассказчицы слышался гнев. – Одного за другим эта женщина отослала старых слуг отца из замка в деревню, на их место набрала каких-то неотесанных крестьян.

Любая попытка девочки возмутиться заканчивалась тем, что мачеха лично и с удовольствием секла падчерицу. Потом запирала в чулан, по несколько дней держала на хлебе и воде. В замок все чаще стали приезжать чужие люди, которых хозяйка называла «родичами»: ближе к полуночи она запиралась с ними в одном из залов, и девочка слышала оттуда странное, пугающее пение.

Несмотря на детский возраст – а ей едва исполнилось девять – Алина заподозрила, что дело здесь нечисто. Иногда в замок приходил старый священник, который учил сиротку закону божьему. Она рассказала ему о таинственных собраниях, странном поведении мачехи и показала некую книгу, которую нашла в ее комнате. Увидев маленький рукописный томик со страницами, украшенными пугающими рисунками, изображавшими демонов, святой отец пришел в сильное волнение…

Прервавшись, чтобы подкрепиться кусочком пирога и глотком вина, баронесса поинтересовалась у стрелка, не наскучил ли ему рассказ? Несмотря на бесхитростность изложения, частые запинки, когда Алина не могла сразу подобрать нужных слов, Мориц увлекся. Он заявил о готовности слушать всю ночь, на что баронесса громко рассмеялась.

– Я рада, – сделав глоток из кубка, она поднесла вино к губам стрелка, – что нашла в вас доброго друга. Пейте. Мне кажется, наша встреча была не случайна.

Отпив хмельного напитка, фон Вернер с трудом удержался от того, чтобы не заключить баронессу в объятия. Красота и грация, чувственное выражение на лице девушки, ее близость манили молодого человека. Будь на ее месте любая другая женщина, он бы давно атаковал предмет страсти, но образ Прекрасной дамы… Правила благородного поведение с любимой, вычитанные из галантных романов, удерживали молодого человека от последнего шага. Он опасался, что Алина видит в нем всего лишь слушателя, что не хватает каких-то тайных знаков, которыми благородная дама дает понять своему возлюбленному…

– Ваш рассказ напоминает мне балладу знаменитого трувера Фашере Гарского, – заметил стрелок. – Как она там называлась? А! «О Белом замке в горах». Вы читали?

Посмотрев на собеседника со странным выражением, Алина глотнула вина. Отрицательно покачав прекрасной головкой, продолжила свою историю.

Переговорив с девочкой, священник взял таинственную книгу и отправился к мачехе. О чем они беседовали, Алина так никогда и не узнала, потому что ей не позволили войти в комнату хозяйки. Побоявшись подслушивать под дверью, она ушла к себе, ожидая, что добрый отец Хаб попрощается с ней перед тем, как покинуть замок.

– Но я так больше его и не увидела, – голос рассказчицы дрогнул. – Он ушел, не попрощавшись.

А на следующий утро мертвое тело старого священника нашли под горой: он сломал себе шею, упав с высоты. После этого маленькая девочка ощутила, что осталась совершенно одна во всем мире. Прошло несколько дней, во время которых мачеха почти не разговаривала с падчерицей, но та все время ощущала на себе ее странный, изучающий взгляд…

– Однажды, – говорила Алина, отрешенно глядя на горящие свечи в начищенном до блеска канделябре, возвышавшемся посреди стола, – в наш дом стали съезжаться эти противные «родичи». Я почувствовала необъяснимый страх.

В тот вечер юную баронессу отправили спать пораньше, но, не успев уснуть, она снова услышала пугающее пение. Потом кто-то или что-то принялось скрестись у нее под кроватью. Но это не были мыши! С каждым мгновением маленькой девочке становилось все страшнее и страшнее. Не смея оставаться одной в темноте, она выскользнула из кроватки и, одевшись, поспешила на кухню: там хоть горел в очаге огонь.

Голос баронессы дрожал все сильнее. Она испуганно посмотрела по сторонам, как будто снова одиноко брела по темным коридорам замка. Испуганное, беззащитное выражение на милом лице оказалось для стрелка последней каплей. Мгновенно преисполнившись жалости к девушке, не в силах больше бороться с искушением, Мориц нежно обнял баронессу и поцеловал. Не колеблясь, Алина ответила на поцелуй и страстно, с неожиданной силой обвила шею стрелка своими ручками.

Потеряв от любовного пыла голову и счет времени, Мориц с трудом пришел в себя только под утро. Он лежал на разворошенной постели в кровати рядом с Алиной. В ее комнате. Девушка не спала и рассеяно перебирала пальчиками волосы на голове молодого человека.

– Я не хочу расставаться с тобой, – прошептала она. – Только встретились… – баронесса всхлипнула.

– Ну, что ты, – забеспокоился Мориц и поцеловал ее, – не надо. Я бы поговорил с мессиром, чтобы он разрешил вам ехать с нами, но тебе же нужно к отцу.

– Да, – Алина прижалась к любовнику. – Но ведь Зеленогорье как раз на границе Фарцвальда с Урреном. Мы могли бы быть вместе еще две недели.

– Кстати, – вспомнил фон Вернер, – ты не рассказала, чем закончилась история с мачехой. У нас все так быстро произошло, – он смущенно и счастливо улыбнулся.

Чуть отстранившись, девушка ответила:

– Ничего такого не случилось: я заснула в ту ночь на коленях у поварихи. А на следующий день в замок привезли письмо. Оказалось, что отец жив, он попал в плен и не мог сразу сообщить. Потом его выкупили… Вернувшись, он прогнал мачеху, а через несколько лет, когда в наших краях начали бунтовать сервы, отправил меня для безопасности в далекий монастырь. А сейчас настоятельница сказала, что пора возвращаться, что у нас все успокоилось… – замолчав, Алина громко зевнула.

– Хорошо закончилось, – несколько разочарованно заметил фон Вернер. – Я думал…

– Так ты поговоришь с мессиром? – приподнявшись на локте, девушка заглянула ему в лицо. – Я хочу быть с тобой.

– Обязательно поговорю, – Мориц притянул баронессу, и они завозились. – Думаю, он разрешит.

– Подожди, – замерев, Алина спросила:

– Кто был этот мальчишка в черном? Ну, тот, что так смотрел на нас, когда мы по лестнице поднимались.

– Какой? А-а… Ты о Михеле. Это наш казначей. А что?

– Просто так. Неважно… Э-э-э, нет, давай теперь я буду сверху!

К вечеру жара стала спадать, и Мориц, отдыхавший после поездки на Малые Мельницы, вылез из-под телеги, где прятался в тени. Заснуть ему так и не удалось. Вымотавшись за день, он впадал в тяжелое, дремотное состояние, но уснуть по настоящему не мог. Два дня назад стрелок поссорился с Алиной и с тех пор не находил себе места. С завистью поглядев на беззаботно храпевших в траве товарищей, он побрел к реке. Вчера они разбили лагерь на опушке елового леса в нескольких сотнях шагов от речушки, которую местные крестьяне называли Воровка.

Представив юную баронессу перед отъездом из Шенберга мессиру, фон Вернер замолвил за нее словечко. К его удивлению красота, изящество, благородное происхождение Алины оставили нанимателя совершенно равнодушным. Впрочем, такая реакция только подтвердила сложившееся у стрелка мнение, что Хлонге – человек сухой, сосредоточенный исключительно на своем деле. Попутчики нанимателю были не нужны, он не замедлил заявить об этом, но в конце концов смягчился и разрешил баронессе сопровождать их до границы с курфюршеством Урренским. Наверное, на мессира подействовал рассказ сержанта о шайках, промышлявших в Фарцвальде. После недавней смерти тамошнего князя в стране начались волнения, на дорогах пошаливали, и путешествовать девушке без охраны было верхом легкомыслия.

– Я не понимаю, как вас отпустили в сопровождении одной служанки, – проворчал Хлонге. – У меня самого подрастает дочь, и поэтому я не могу допустить, чтобы вы ехали дальше одна.

Получив согласие, Алина рассыпалась в благодарностях, но мессир тут же ушел к себе. Через несколько часов они покинули Шенберг и выдвинулись в направлении границы. Дальше поездка протекала по-старому – в разъездах и опросах местных жителей. За исключением того, что по ночам скрывавшие свою связь стрелок и баронесса уединялись на пару часов где-нибудь по соседству с лагерем. Развеселой Труди в этом отношение было гораздо легче, она не пряталась. За несколько дней бойкая девка сумела вскружить головы чуть ли не всем товарищам Морица. Только старый Курт, предпочитавший выпивку женским прелестям, и прижимистый Ганс не ухаживали за служанкой. Слуги мессира – здоровенные молчаливые парни, – тоже не остались в стороне.

Не обошлось без ревности и стычек между ухажерами. Вначале пикинер Виктор подрался с Фрицем, а потом Олень пытался выяснить отношения с обоими. И если драка между стрелками прошла незаметно для нанимателя, то назревавший скандал со слугами Хлонге мог привести к плачевным последствиям. Отношения ветеранов и личных охранников мессира, приехавших с ним в Дамбург, изначально отличались холодностью. Земляки Хлонге, говорившие на малопонятном восточном диалекте, держались особняком. А теперь, когда появилось яблочко раздора – легкомысленная Труди, – в поведении слуг мессира проглядывала враждебность.

Почувствовав надвигающуюся грозу, кровно заинтересованный в том, чтобы гром не грянул, фон Вернер пытался переговорить со служанкой. Но Труди не хотела ничего слушать, голова у глупой бабы кружилась от всеобщего внимания. Она только смеялась, а потом осмелилась намекнуть, что если от нее не отстанут, связь хозяйки со стрелком недолго останется в тайне. Неподалеку от них проходил Михель Шрун, и стрелок сдержался, чтобы тут же не отходить плеткой зарвавшуюся дуру.

Больше Мориц служанку не трогал. Попробовал привести в чувство своих людей, но слушать его не стали. В отчаянии он заговорил с баронессой, потребовал от Алины призвать глупую девку к порядку. Но, как видно, время для беседы молодой человек выбрал неудачное: подруга неожиданно обиделась, наговорила глупых колкостей и перестала с ним разговаривать. Не понимая, чем он мог оскорбить баронессу, фон Вернер сделал попытку помириться, но в условленное место на встречу Алина не пришла.

Следующие два дня почти все время стрелок провел верхом, исполняя приказы мессира. Возможности искать встречи с любимой не было, и Мориц пребывал в мрачном расположение духа. Для себя он решил, что обязательно сегодня ночью встретится с Алиной. Пусть скажет, любит ли она по-прежнему или…

Что «или» стрелок не хотел думать, потому что впадал в отчаяние от страха потерять баронессу навсегда. Охватившая его страсть поглотила Морица целиком, а приближавшаяся с каждым днем разлука лишала покоя. Как они смогут расстаться, когда отряд достигнет границы, фон Вернер уже не представлял. Сама Алина на эту тему не говорила, оставив вопросы о будущем без ответа.

– Не волнуйся, я придумаю, как нам быть, мой любимый, – сказала она со странной уверенностью, когда стрелок попытался поговорить об этом в первый раз. – Все у нас будет хорошо.

Что может придумать юная баронесса, представить Мориц не смог. Зятем богатого барона он себя не видел. Не было для этого никаких оснований. Как бы тот не любил свою дочь, разрешить брак с безвестным и бедным рыцарем – верх легкомыслия. В жизни заботливые отцы обычно так не поступают. В романах же мезальянсы случались, но даже там странствующему рыцарю приходилось совершить не один подвиг, чтобы получить руку принцессы. Вряд ли отцу Алины будет достаточно участия фон Вернера в Последнем походе.

Вспомнив о катастрофе в песках Заморья, молодой человек ощутил стыд. К сожалению, случившееся будет преследовать его всю оставшуюся жизнь. Точнее, та ложь, которую он придумал. Каждый раз повторяя ее или слушая похвальбу товарищей, он не знал, куда девать глаза от неловкости. Героическая история, записанная им для господина советника Бодля, на самом деле не имела ничего общего с тем, что произошло в действительности. Последний поход замышлявшийся как венец деяний покойного Герцога, очень быстро превратился в трагическое, нелепое, лишенное героизма предприятие. Не было никаких сражений с чернокожими, боевых носорогов и Великих магов.

Выйдя на серый песчаный берег Воровки, стрелок принялся раздеваться. Помимо воли в памяти проплывали печальные картины из недавнего прошлого.

Недельное путешествие по бурному морю, когда он вместе с остальными наемниками подыхал от качки в тесном и вонючем трюме. Большинству рейтарских лошадей это стоило жизни: не выдержав переезда, они пополнили своим мясом солдатский котел. Впрочем, с едой проблем не было, настоящие неприятности начались позже. Когда на горизонте показалась суша, все обрадовались, но не знавший здешних вод шкипер, пользовавшийся сомнительной картой, составленной чуть ли не сто лет назад, посадил «Звезду Уррена» на подводные камни…

Мориц вошел в теплую, как парное молоко реку. Точно так же, но в одежде и с оружием они брели по шею в соленой воде, когда высаживались с карраки. При этом умудрились утонуть несколько человек, не умевших плавать, а, может быть, просто несчастливой судьбы… Оттолкнувшись ногами от песчаного дна, стрелок шумно плюхнулся в воду и, размашисто загребая мускулистыми руками, поплыл.

В день высадки высланные на разведку рейтары обнаружили неподалеку маленький поселок чернокожих рыбаков. Несколько десятков тростниковых хижин, на берегу – три одномачтовых лодки. И пальмовая роща на краю пустыни, за которой, если верить старинным рукописям, лежало царство Черного халифа. Прекрасные города с беломраморными дворцами в окружении великолепных садов и живительных фонтанов, сокровищницы, доверху набитые золотом и драгоценными камнями. Сказочная добыча ждала воинов, и Герцог не стал тянуть с началом похода…

Когда до противоположного берега, заросшего ивой, осталось футов двадцать, Мориц поплыл вдоль реки. Против течения. Воровка не была быстрой, и погрузившийся в воспоминания, как в воду, молодой человек плыл довольно долго. Пока не устал.

На его счастье, тогда на раскаленном берегу Заморья их полуроту выделили в резерв и разместили в туземной деревушке. Вместе с моряками, оставив от рощи одни пеньки, они за несколько дней построили из срубленных пальм примитивный форт. Большого военного значения укрепление не имело, но, когда над крышей казармы подняли штандарт Герцога, стрелок, как и все остальные с гордостью орал «Ура!». Тогда казалось, что постройка – всего лишь первое звено в будущей цепи крепостей и поселений, которые пересекут пустыню и соединят побережье с оазисами. Но, к несчастью, их надеждам не было суждено сбыться.

Непривычный климат Мориц переносил довольно легко, но сильно обгорел на солнце в первые дни, и его лихорадило. Мучившую всех жажду утоляли кислым виноградным вином, которое привезли с собой, так как воды из местного источника не хватало. Не говоря о том, что на вкус она была отвратительно солоновата. Жара стояла неимоверная, и, работая днем, люди часто падали в обморок.

Пока они строили укрепление, полк вместе с Герцогом выступил в поход. Чернокожих жителей деревни, около сотни человек обоих полов от мала до велика, превратили в носильщиков. Фон Вернер вспомнил, как вечером с гребня бархана провожал взглядом колонну, растянувшуюся на добрую четверть лиги. Маленькие, казавшиеся не больше муравья людишки ползли в сторону закатного горизонта…

Мориц перевернулся на спину. Расслабившись, он позволил течению нести себя назад. Смотрел, как в прозрачном летнем небе стремительно проносятся ласточки. Неожиданно спикировав, одна из них чиркнула клювом по воде неподалеку от молодого человека и тут же взмыла вверх. Потихоньку вода сносила уставшего пловца к заросшему камышом берегу.

Недели две они жили в форте, изнывая от жары и безделья. Все очень быстро обленились: отсутствие врага, постоянный зной действовали на людей угнетающе, лишали сил. Заниматься чем либо с полной отдачей в этой жаре было совершенно невозможно. Обычно, напившись ночью вином допьяна, стрелки потом спали весь день в казарме и под навесами. Командовавший ими лейтенант даже не выставлял нормального охранения, и если бы неверные попытались напасть, то застали бы гарнизон врасплох. Но противник так и не появился: то ли чернокожие бежали в панике перед наступающим Герцогом, то ли здесь поблизости никто больше не жил.

Экипажи каррак попытались снять «Звезду Уррена» с камней. Проведенная операция увенчалась успехом, и судно посадили на отмель, чтобы заделать пробоину. Неожиданно погода на море резко ухудшилась. Близился сильный шторм и, посовещавшись, опасаясь, что суда может выбросить на берег, шкиперы решили выйти на двух исправных кораблях в открытое море. Не успели паруса каррак превратиться в серые квадратики на горизонте, как начавшаяся гроза обернулась бурей, или, точнее сказать, настоящим ураганом. Ужасный ветер разметал туземные хижины, сорвал навесы, построенные белыми людьми, а огромные волны смыли в море большую часть хранившихся под ними припасов. Хлеставший весь вечер, ночь и утро ливень вместе с морской водой затопили форт, подмыв одну из стен.

Самое страшное выяснилось на следующий день, когда закончилась буря. Оказалось, что ушедшие в море карраки погибли: волны потом долго выносили на берег трупы утонувших моряков и обломки. Никто не спасся живым, а «Звезду Уррена» положило на бок и теперь в ее трюме плавали рыбы. Уцелевших моряков и солдат охватило отчаяние. Несколько дней люди в растерянности бродили по берегу, даже не пытаясь исправить нанесенные форту повреждения. Лейтенант, не сумевший разрешить возникшую проблему, – посылать ли гонца с печальной новостью к Герцогу, – ушел в глубокий запой. Его люди, не в силах бороться со страхом, что не смогут вернуться на родину, последовали примеру начальства. Какое-то время на берегу царила полная анархия, чудом не закончившаяся кровопролитием.

На третьи или четвертые сутки – поддавшийся общему унынию фон Вернер не мог теперь точно вспомнить – в форт вернулись ушедшие с Герцогом люди. Все, кто остался в живых и сумел преодолеть десятки лиг раскаленной пустыни. Таких было немного. От полуторатысячного отряда здоровых и крепких мужчин уцелело не больше сотни. Но тех, кто навсегда остался в песках, убила не жара и не вражеские мечи.

Измученные жаждой, голодом, покрывшиеся от палящего солнца язвами выжившие принесли ужасную новость. На восьмой день тяжелого похода, когда полк, так и не встретив врага, углубился в пустыню на добрые полсотни лиг, среди воинов началась эпидемия. За трое суток неизвестная болезнь, не хуже картечи, выкосила добрую треть солдат: кровавый понос и мучительная лихорадка убивали лучше свинца.

Одним из первых заболел, а потом и скончался на руках пораженных рыцарей сам Герцог. Тут в своем мемуаре фон Вернер не слишком погрешил против истины: человек, выживший в самых страшных битвах, умер от какой-то болезни. Правда, почти все вернувшиеся утверждали, что выкосившая полк зараза была следствием колдовства. Кто-то из лейтенантов обратил внимание, что в самый разгар мора, одного за другим валившего стрелков, ни один из чернокожих рабов-носильщиков не заболел. Умершие в пути от переутомления были не в счет.

Сообразительный рыцарь поспешил поделиться своей догадкой с товарищами, и тем же днем воины, охваченные праведным гневом, перебили всех варваров. Не пощадили никого, даже нескольких младенцев, которых матери тащили всю дорогу с собой. Но возмездие запоздало, заболевших становилось все больше и больше. Сотни умирающих людей лежали в палатках, под навесами или просто на песке, там, где их оставили силы. Страшное колдовство, наведенное неверными, продолжало свирепствовать.

Те, кто еще не заболел, наконец-то поняли, что остаться в живых удастся, если как можно быстрее оказаться подальше от больных. Той же ночью все здоровые наемники покинули лагерь, бросив обреченных товарищей, но уже через несколько дней выяснилось, что мор последовал за ними. Отчаявшимся беглецам стало казаться, что каждый из них тащит болезнь у себя на закорках.

Песок на дне реки был мелким и чистым. Желая смыть накопившуюся грязь, Мориц натер им свое тело, а потом проплыл туда-сюда вдоль берега. Вылезать из теплой воды не хотелось, и он лежал в дремотном оцепенении на мелком месте, подставив лицо лучам заходящего солнца. В голове вяло текли тяжелые воспоминания.

Сумевшие добраться к берегу моря беглецы принесли не только страшную новость, но и болезнь. На следующий день многие из них уже лежали в лихорадке, а потом хворые появились среди гарнизона форта. Здоровые пытались отделить заболевших, но зараза распространялась очень быстро, кроме того, зачастую способные передвигаться больные не хотели подыхать в одиночестве. Все закончилось тем, что в ход пошли мечи, и пролилась кровь. Страх близкой смерти превратил людей в безжалостных чудовищ, а с каждым новым ударом убивать бывших товарищей становилось все легче: большинство больных разделили участь чернокожих колдунов. Фон Вернеру повезло в одном: узнав об эпидемии, он с частью сослуживцев все время держался как можно дальше от вернувшихся. А когда безумие и ярость воцарились на берегу, они первыми решили бежать в море.

Ночью в две рыбачьих лодки, уцелевших после урагана, набилось человек шестьдесят. Для остальных места не было, поэтому уйти спокойно не удалось. Подготовка к бегству не прошла незамеченной, и право на спасение пришлось отстаивать с оружием в руках. Именно тогда молодой стрелок впервые пролил человеческую кровь, стреляя по бывшим товарищам, попытавшимся отобрать лодки. Им отвечали тем же, пули и арбалетные болты гудели в воздухе, как шершни. Один за другим на песок, обливаясь кровью, падали убитые и раненые.

Потом началось длинное, такое же безумное, страшное, как само бегство, плавание. На вторую ночь лодки попали в шторм, и одна из них перевернулась. С десяток умевших плавать людей долго держались на поверхности, звали на помощь…

Из памяти Морица, заставив содрогнуться, зазвучали голоса тонущих людей. Поспешно сев, молодой человек затряс головой, словно желая вытряхнуть воспоминания, как воду из ушей. Пора было возвращаться в лагерь. Он вышел на берег и стал одеваться. От несвежей одежды несло застарелым человеческим и лошадиным потом. Стрелок подумал, что во время следующей остановки где-нибудь в городе нужно отдать ее прачке.

Натягивая штаны, он услышал приближающиеся голоса, женский смех. Оглядевшись, Мориц заметил фигуры идущих по лесу людей. Из-за деревьев на пляж вышли две пары. Впереди шла баронесса, а рядом с ней тощий паренек в черном платье – Михель Шрун. Следом шагах в десяти, громко смеясь над словами спутника, брела босиком Труди. Ее кавалером был слуга мессира по имени Гунар, настоящая гора мышц, а не человек. Широкую плотно обтянутую рубахой грудь телохранителя пересекала портупея с палашом в медных ножнах.

Увидев фон Вернера, гуляющие парочки остановились. Равнодушно скользнув по молодому человеку взглядом, баронесса что-то негромко сказала казначею. Покрасневший при виде сержанта Михель испуганно пялился на него. Стрелок мрачно подумал: возможно, их связь с Алиной не такая уж и тайна, как он считал ранее. Или недавно перестала быть таковой.

– Добрый вечер, госпожа, – Мориц поклонился. – Изволите гулять?

Ничего не ответив, девушка отвернулась и медленно пошла дальше. Наблюдавшая за происходящим Труди скорчила сержанту печальную гримаску и комически развела руками. Неожиданно издевательски захохотала. Ее ухажер не замедлил последовать примеру подруги, и Морицу показалось, что здоровяк отлично понимает, почему они смеются.

– Дайте мне руку, милый Михель, – приостановившись, баронесса взяла мальчишку под локоть. – Не стоит так смущаться: мы ведь друзья, – громко говорила она, по-видимому, желая, чтобы ни одно слово не прошло мимо ушей фон Вернера

– Идемте отсюда, здесь слишком много людей, – Алина повела казначея прочь, словно собачку. – Я желаю побыть с вами без чужих глаз и ушей.

Бросив на сержанта испуганный взгляд, Михель деревянно улыбнулся спутнице. Охваченный яростью, разбрасывая песок босыми ногами, фон Вернер догнал парочку. Больше всего ему хотелось вцепиться руками в шею сопляка. Но в последний момент он сдержался и почти спокойно окликнул:

– Госпожа баронесса! Не будете ли вы…

– Нет, – фон Раер даже не посмотрела на молодого человека. – Неужели вы не видите, что я занята?

– Алина! – не выдержав, Мориц шагнул к ней, протянул дрожащую руку.

– Оставьте меня в покое, – в голосе девушки слышалось раздражения. – Каков наглец!

Отвернувшись от назойливого ухажера, она ускорила шаг. В следующее мгновение растерявшийся Мориц был отброшен в сторону мощным толчком. Прошедший мимо здоровяк Гунар задел его твердым, словно камень, плечом. Оружия у стрелка при себе не было, и, побагровев от ярости, он, бессильно сжав кулаки, застыл на месте. Драться с таким великаном на кулачках – значило превратить себя в окончательное посмешище, слуга мог легко расправиться с фон Вернером. Или просто зашвырнуть его в реку. Даже будь у Морица меч, неизвестно, чем закончился бы поединок.

Не обращая внимания на униженного стрелка, приобняв служанку за плечи, Гунар медленно удалялся прочь. Шедшие впереди баронесса с казначеем уже скрылись за деревьями. Неожиданно Труди остановилась, что-то сказала своему ухажеру и быстро подбежала к окаменевшему от отчаяния сержанту.

– Моя госпожа просит вам передать, – затараторила служанка, – чтобы вы больше не пытались заговаривать с ней. Она не хочет вас видеть. А если попытаетесь докучать, то баронесса прибегнет к заступничеству вашего хозяина. Вот!

Выждав несколько мгновений, но так и не услышав ничего в ответ, Труди пожала плечами. Вернувшись к Гунару, обняла его за талию, и парочка пошла дальше. Ноги огорошенного Морица задрожали, он медленно осел на теплый песок. Удар, нанесенный Алиной, был настолько неожиданным, жестоким и бессмысленным, что молодой человек все не мог до конца поверить в случившееся. Казалось, его снова мучают страшные видения, как тогда в лодке посреди моря, когда они – шестеро выживших беглецов лежали на дне суденышка без глотка воды. К тому времени все остальные погибли от жажды: каждый день бегства в никуда трупы умерших товарищей выкидывались за борт, еще день-два и Мориц никогда бы не увидел земли.

«Может, это было бы к лучшему», – подумал он, ощущая, как сердце и мозг вот-вот лопнут от ревности.

Обе парочки давно скрылись из глаз, солнце зашло за верхушки елей, а молодой человек продолжал бессильно сидеть на пустом пляже. Гнев, отчаяние сменились тоской, и фон Вернер совершенно искренне проклинал тот день, когда его подняли из лодки на борт «Святого младенца». «Нужно было умереть, – он бездумно насыпал перед собой холмик из песка. – Зачем я был спасен? Для того, чтобы все время лгать?».

Он вспомнил, как, придя в себя, вдоволь напившись воды из жестяного ковша, долго шептался с еще плохо соображавшими товарищами. Они знали, что моряки – люди грубые и безжалостные – если на судне в открытом море начинается эпидемия, нередко отправляют больных за борт. Такое бывало не раз, и вряд ли для них сделают исключение, если узнают, от чего погиб в Заморье великий полководец.

Опасаясь расправы, Мориц наспех сочинил путанную и малоправдоподобную историю Последнего похода. Он рассказал ее шкиперу, потом остальным морякам. К его удивлению, им не только поверили, но и прониклись большим почтением. «Святой Младенец» шел в Гар с заходом в порт Вольного города Дамбурга, где их передали таможенной страже. Возвращаться к истине было поздно – чревато карантином, следствием, тюрьмой, – и, посовещавшись, стрелки решили придерживаться придуманной истории. Дороги назад не было.

Поднявшись, фон Вернер побрел к лагерю. Дышалось по-прежнему тяжело, а в груди поселилась тупая боль. В воспаленном мозгу лихорадочно бились мысли, словно мухи, попавшие в паутину. Нужно было срочно решать, что делать дальше, как поступить с обезумевшей Алиной. Впрочем, выходов было только два: вызвать на дуэль Шруна, или забыть обо всем.

Мориц представил, как рассекает палашом пополам голову казначея… Глупости! Никогда Михель не решится на поединок, а просто заколоть наглеца – обыкновенное убийство. За это полагается тюрьма, и мессир будет первым, кто постарается отправить туда свихнувшегося сержанта. Да не в сопляке дело, невозможно поверить, что Алина предпочла Морицу сына менялы, у которого еще молоко на губах не обсохло. Мориц зло захохотал, но тут же застонал от ярости.

Наверное, почему-то обидевшись, вздорная девчонка решила посмеяться над ним, а казначей подвернулся под руку. Чтобы больнее, сильнее задеть и унизить. Нужно выждать несколько дней, попытаться с ней объясниться. Один на один, без Труди и прочих свидетелей.

Войдя в лагерь, кивнув стоявшему на часах Гансу, фон Вернер увидел, что баронесса еще не вернулась. Он рассеянно глянул на готовившуюся в котелке похлебку, но снять пробу отказался. Потребовал водки у куховарившего Курта. Тот принес из повозки флягу, налил сержанту и, воспользовавшись случаем, себе. Не задумываясь, Мориц опрокинул содержимое кружки в глотку. С удовольствием ощутил, как выпивка огненной струйкой стекла в брюхо, а потом ударила в голову.

Курт протянул ему кусок хлеба и половинку сырой луковицы:

– Заешь.

Сопровождаемый двумя телохранителями мессира фон Вернер вошел в палатку. Поклонившись и приветствовав нанимателя, стал навытяжку, ожидая дальнейших распоряжений. Отступив на шаг, по бокам от него, словно две башни, возвышались слуги Хлонге. Казалось, они чего-то ждут. Краем глаза стрелок заметил, что на физиономиях здоровяков застыло напряженное выражение. На мгновение Морицу почудилось, что за его спиной замерли в ожидании команды «взять» два огромных пса. Он с тревогой и непониманием посмотрел на единственного человека, который мог отдать такую команду – мессира.

Опираясь правой рукой о крышку походного столика, Хлонге стоял в противоположном конце палатки. В его нарочито расслабленной позе, приторной улыбке, последовавшей в ответ на приветствие, фон Вернер уловил какой-то подвох. Прежде чем хозяин заговорил, наемник заметил на столе обнаженный кинжал. Тонкие пальцы мессира как бы рассеянно поглаживали перевитую стальной проволокой рукоятку.

– Сержант, я вас вызвал, – начал Хлонге, – вот по какому делу… Когда вы последний раз видели нашего казначея?

Подумав, Мориц ответил, что видел мальчишку позавчера, перед тем как отправиться в Хошбург. В этом сонном городишке он провел целые сутки, вызвав своими расспросами немалое любопытство у тамошних бюргеров. Как и следовало ожидать, Клауса Нимера никто не видел. В лагерь фон Вернер вернулся к полуночи и сразу лег спать.

– Ну, предположим, – холодно глядя на сержанта, Хлонге поджал и без того тонкие губы, отчего рот стал походить на свежий шрам. – А нашу дорогую госпожу баронессу? Когда вы последний раз говорили с ней?

– Четыре дня назад, – мрачно ответил Мориц.

После встречи на пляже ему так и не удалось выяснить отношения с Алиной. Девушка избегала его, почти не выходила из палатки, а у входа постоянно кокетничала служанка с кем-нибудь из ухажеров. Причем, когда баронесса разорвала отношения с молодым человеком, Труди перестала встречаться с его товарищами. Но в скандал такой поворот событий вылиться не успел: несколько дней наемники буквально не слазили с седел. Местность была густо населена, и, вымотавшись за день, стрелки предпочитали отсыпаться.

– Дело в том, дорогой фон Вернер, – сверлил взглядом мессир, – что сегодня ночью, а может быть, утром, из лагеря исчезли ваша протеже – баронесса фон Раер, ее служанка и наш казначей, вверенный моей опеке Михель Шрун. Что вы можете сказать по этому поводу?

– Повозка Алины стоит на месте, – промямлил огорошенный новостью Мориц, – ее палатка…

– В том-то и дело, сержант, – в голосе Хлонге прорвалось раздражение, – что багаж баронессы и вещи Михеля лежат на своих местах. Нет только трех сменных лошадей и маленького пустячка. Сундучка с деньгами. Почти тысяча гольдгульденов лежала в чертовом ящике! – неожиданно мессир грохнул кулаком по столу. – Я одолжил их у отца Шруна, а теперь его сыночек… – сделав над собой усилие, Хлонге замолчал.

– А как же часовой? – растерянно спросил стрелок. – Ночью дежурил… э-э-э… Курт. Я сам его поставил. Нужно позвать старика, – фон Вернер оглянулся на полог палатки.

– Я уже допросил его, – зло сказал Хлонге. – Старый пьянчужка врет, что ночью все было спокойно, но от него так несет перегаром… Якобы он никого не видел, но скорее всего просто напился и заснул.

– Что же теперь делать? – упавшим голосом спросил Мориц.

– Искать беглецов, сержант, – сухо ответил мессир. – Из-за вашей глупости и разгильдяйства я потерял огромную сумму, которую одолжил для проведения… Ну кто вас просил, – перестав сдерживаться, заорал Хлонге, – кто вас просил тащить за собой эту чертову суку?! Вы хоть понимаете, что наделали?

– Я не совсем понимаю, при чем здесь госпожа баронесса? – с трудом удержавшись от ответной грубости, спросил оскорбленный Мориц. – Насколько я знаю, деньги всегда были в распоряжении господина казначея.

– Замолчите, сержант, – обычно бледное лицо мессира побагровело от ярости, пошло желваками. – Не считайте меня слепым и глухим! Я видел, какими глазами вы смотрели на шлюху…

– Я попрошу вас! – вздернув подбородок, фон Вернер положил руку на рукоять палаша, но в тоже мгновение телохранители схватили его. Не успев ничего сообразить, он очутился на коленях с вывернутыми назад руками. От пронзительной боли в локтях и кистях на лбу выступил холодный пот. Не сдержавшись, Мориц застонал.

– Слушай ты… наивный мальчишка, – мессир подошел к наемнику. – Мне безразлично, что ты вообразил насчет этой шлюхи! Да, именно шлюхи! Такой же, как и ее служанка, которая, как оказалось, успела переспать со всеми моими людьми, – переведя дыхание, Хлонге взял себя в руки и продолжил более спокойным тоном:

– Значит, так. Совершено преступление, украдены мои деньги. Ты и твои люди проявили непростительную небрежность. Если хочешь исправить свою ошибку, продолжить службу по контракту и остаться в моих глазах человеком чести, придется отыскать воров. Отпустите его, – приказал мессир слугам.

Поднявшись, Мориц ответил деревянным голосом:

– Я сделаю все, чтобы вернуть ваши деньги, мессир. Но при одном условии.

– Что? – Хлонге в изумлении уставился на наглеца. – Ты в своем уме?

– После того, как мы отыщем беглецов, – продолжил фон Вернер, – вы не будете препятствовать мне выяснить отношения с мастером Шруном. Независимо от того, чем бы не закончился наш… разговор.

– Да сколько угодно, – остывая, проворчал наниматель. – Я хотел повесить его сам, но легко уступлю эту сомнительную честь тебе. А теперь иди, собирай людей. Выезжаем через полчаса.

– Слушаюсь, – сдержанно поклонившись, стараясь не смотреть на телохранителей, фон Вернер поспешно вышел.

Напасть на след сбежавшей троицы оказалось совсем несложно: две женщины и молоденький парнишка верхом были достаточно заметной дичью. Пасшие скот пастухи, работавшие в полях крестьяне, владельцы постоялых дворов охотно отвечали на расспросы фон Вернера. Если бы не время, требовавшееся лошадям, чтобы отдохнуть, за сутки погоня настигла бы беглецов. Но животные нуждались в передышке, и погоню пришлось приостановить, дав возможность беглецам оторваться. Воспользовавшись случаем, оставили повозки с имуществом на постоялом дворе под надзором одного из людей мессира. Там же между стрелками и фон Вернером произошла ссора, едва не закончившаяся кровопролитием.

Бегство казначея с женщинами вызвало у товарищей сержанта нехорошее воодушевление. Все, кто погулял с Труди, злорадствовали, предвкушая, как отыграются на девке, как отберут назад подарки: Олень с Фрицем умудрились потратить на нее все свое жалование. Попытались распустить языки и в отношении баронессы, но взорвавшись гневом, словно мина, фон Вернер оборвал болтовню.

– Кто вам сказал, болваны, – заорал он на оторопевшего Виктора, – что баронесса замешана в краже? Деньги украл сопляк Шрун, а что он там наплел женщинам, мы не знаем. Если кто из вас попробует хоть пальцем их тронуть…

– Да ладно тебе, – миролюбиво сказал Курт. – Не заводись, ребята просто шутят.

– А что это ты орешь на нас? – в отличие от старика Олень мгновенно принял вызов и нагло уставился на сержанта. – Если ты думаешь…

– Помолчи, – подойдя к спорщикам, Ганс положил руку на плечо южанина. – Нечего затевать ссору из-за баб.

– Слушайте, вы, – проигнорировав злую ухмылку Оленя, молодой человек обвел товарищей ледяным взглядом. – Мессир считает, что деньги украл казначей, поэтому любой, кто обидит баронессу хотя бы словом, – Мориц взялся за рукоять палаша, – будет тут же наказан. Лично выпорю хама плетью. Я ваш сержант, в конце концов!

Олень громко захохотал, а на лицах остальных, за исключением Ганса, появились глумливые ухмылки. Фон Вернер понял: его слова мало что значат для стрелков. Вожаком он стал случайно и только по решению Хлонге, назначившего его командовать. Ему захотелось послать все к черту и выплеснуть накопившийся гнев, разрубив башку скалившемуся Оленю. Заметив, как перекосилось от гнева лицо Морица, пикинер поспешил стать между ним и южанином.

– Кончай собачиться, ребята, – сказал он громко. – Ганс прав: ни одна курва этого не стоит.

Аркебузер с фон Вернером нашли в себе силы промолчать, и перепалка закончилась. Но теперь, отдавая любой приказ стрелкам, Мориц ощущал досадную неуверенность в том, будут ли ему подчиняться. То, что благодаря фон Вернеру, наемники вышли из тюрьмы, уже забылось, а воспоминания о перенесенных вместе в море несчастьях могли только подлить масла в огонь. Ведь там, в раскачивающейся на волнах лодчонке, каждый глоток воды сопровождался алчными взглядами и ненавистью друг к другу. Все висело тогда буквально на волоске. Неосторожное слово – и в ход из последних сил пошли бы клинки. Похоже, сейчас они тоже были в одном шаге от смертоубийства.

На второй день погони отряду удалось сильно сократить расстояние, отделявшее его от беглецов. На одном из постоялых дворов стало известно, что лошадь Труди охромела. Пока казначей купил ей замену, а для этого пришлось съездить на соседний хутор, троица потеряла часов пять. Далее, миновав городок, где баронесса со спутниками останавливалась, чтобы пообедать, преследователи оставили тракт. Крестьяне, ковырявшиеся в поле, получив пару монет, рассказали, что видели, как несколько часов назад трое всадников свернули с дороги к Медвежьему замку. И показали едва заметную колею, уходившую в сторону поросшего густым лесом холма.

– Какой еще замок? – хмуро поинтересовался Хлонге. – Что за глупости. На карте здесь нет никакого замка.

– Медвежий, вашмилсть, - уставившись на свои босые, черные от земли ступни, ответил крестьянин. – Бывает, “берлогой” кличут.

Из дальнейших расспросов выяснилось, что где-то за холмом, в глубине чащи есть деревянный замок. Когда-то там жил с двумя сыновьями некий рыцарь. Потом старый вояка, не дававший поборами покоя местным сервам и проезжим купцам, помер. А может, убили его, кто знает. Время было смутное: то крестьяне бунтовали, то бароны меж собой резались, села палили, то из Турша граф войной шел…

– Хватит болтать, – оборвал мессир. - Кто там сейчас живет? Дорога ведет до самого замка?

– Сыночки старого хозяина проживают, – промямлил серв. – А дорога заросла: нихто по ей не ездит. Да и чо ездить? Раз в год из «берлоги» за оброком в село нагрянут и все.

– Там лес кругом, – встрял другой. – Мне слуга из Медвежьего сказывал, шо от замка через весь лес тропа идет. Аж до самого Турша.

Фон Вернер поинтересовался, сколько будет до «берлоги», но крестьяне ничего вразумительного ответить не смогли. Один говорил, если пешком, то целый день, а конем, то хто его ведает: лошадок-то у них нет. Второй хлебопашец, сославшись на опыт покойного папаши, который, дескать, в замок пиво возил, утверждал, что на телеге полдня добираться. Но тогда за дорогой присматривали и чистили два раза в год: самосей рубили, бурелом с валежником собирали…

– Теряем время, – наниматель хмуро взглянул на клонящееся к закату солнце. – Скоро начнет темнеть. Эй, вы, – обратился он к крестьянам, – мне нужен проводник – к замку через лес дорогу показать. Плачу десять грошей.

К удивлению мессира никто из селян не вызвался в охотники. Оказалось, что хозяева Медвежьего замка гостей не любят и всем живущим поблизости холопам не раз наказывали, чтобы чужих не водили. Любой из мужиков, кто без разрешения совал нос в лес, получал пятьдесят горячих, а недавно монах-бродяжка как пошел в замок за милостыней, так оттуда и не вернулся. Кто теперь ведает, что с ним сталось…

В примостившейся у леса деревушке наемники снова попробовали найти провожатых. Поймали местного старосту, нескольких мужиков, а мессир повысил награду до целого талера. Все напрасно: идти к «берлоге» сервы отказались наотрез. На людей фон Вернера такое упорство крестьян произвело скверное впечатление. Если хозяева Медвежьего замка настолько нелюдимы, как они встретят непрошеных гостей? Вдруг беглецы нашли у рыцарей защиту? Неспроста же они туда свернули. Но, посовещавшись, мессир и сержант решили продолжить путь без проводника несмотря на зашедшее солнце.

– Потеряем дорогу – остановимся, – сухо сказал своим людям Мориц. – Наверняка казначей сделает привал на ночь.

Желая пробудить в стрелках рвение, Хлонге пообещал выплатить премию в случае, если до завтрашнего вечера, они поймают беглецов. По гольдгульдену на брата. Обещание несколько сгладило возможную опасность предстоящей поездки, но, въезжая в лес, стрелки охотно выполнили приказ изготовить аркебузы к стрельбе. Сам Мориц тоже снял притороченное к седлу ружье и, зарядив, зажег фитиль. Положив оружие поперек лошадиной спины, он поехал впереди колонны. Сзади по двое следовали остальные стрелки, затем мессир с телохранителями. Потом дорога, сильно заросшая деревцами, кустарником и ежевикой, раскинувшей колючие, цепкие плети, превратилась в тропу. Пришлось перестроиться и ехать дальше по одному.

К тому времени летний вечер успел смениться теплой лунной ночью, и в накрывшей лес темноте началась своя невидимая жизнь. Судя по обилию шорохов, звуков, издаваемых зверьем и птицами, места здесь были непуганые. Иногда в зарослях лещины, заставляя сердца биться чаще, вызывая из памяти рассказы о вервольфах, вспыхивали желтым чьи-то глаза. Гулко ухали совы, а разбуженные пришельцами птицы с шорохом и недовольным клекотом проносились над деревьями. Вскоре, чтобы не сбиться с тропы, Мориц приказал спешиться и сделать факелы. Дальше пошли на своих двоих, ведя под уздцы лошадей. Привлеченные огнем комары тучами роились над головами людей, то и дело слышались шлепки, сопровождавшиеся бранью.

К полуночи уставшие наемники принялись ворчать, а телохранители мессира недовольно перешептывались. Не привыкший к долгой ходьбе, Хлонге вернулся в седло, и теперь его лошадь вел слуга. Заметив, что недовольство нарастает, мессир не выдержал и, подозвав к себе Морица, сказал, что через час придется стать на ночлег.

– Как бы не заблудиться, – озираясь, пробормотал он. – Продолжим путь утром.

Мориц согласился: он тоже устал и мысленно признал свое поражение, но только на сегодняшнюю ночь. Завтра они все равно догонят беглецов и тогда… Скрипнув зубами, он сжал пальцы правой кисти в кулак. Судьба сопляка Михеля решена, а вот как поступить с Алиной, он не знал: любовь не давала стрелку мстить девушке даже в мыслях. В конце концов, если она разлюбила его, то все равно ничего не поделаешь. Тяжело вздохнув, он в очередной раз постарался отогнать бесполезные, только растравлявшие душевные раны мысли.

Не успело намеченное время истечь, как тропа неожиданно вывела уставших солдат в маленькую, залитую мертвенно-бледным лунным светом долину. Впереди, шагов за пятьсот виднелось большое черное пятно, в котором угадывалось строение. Всем сразу стало ясно, что это и есть Медвежий замок.

– Пришли на свою голову, – буркнул кто-то из стрелков.

– Потушить факелы, – приказал фон Вернер. – И прикрывайте фитили аркебуз, чтобы нас не заметили раньше времени. Что будем делать? – спросил он у подъехавшего Хлонге. – Попросимся на ночлег?

– Как по мне, то лучше спать в лесу, – тихо сказал стоявший рядом Виктор. – Да и кто же ночью бродяг к себе пустит.

– Еще пальнут с перепугу, – поддакнул Фриц. – Я бы точно стрельнул.

Не обратив внимание на болтовню, мессир приказал выслать к замку разведчиков.

– Можно и в ворота постучаться, – сказал он, задумчиво теребя бородку. – Зачем сидеть до рассвета, гадать – пустят, или нет? Неизвестность всегда хуже.

Подумав, сержант решил отправиться на разведку лично. Хотелось показать стрелкам, что бояться, в сущности, не стоит. Взяв с собой Ганса и Гунара, он пошел вперед по густой, доходившей до пояса траве. Подойдя поближе, Мориц при свете почти полной луны разглядел, что сооружение скорее походит на большой крестьянский хутор, чем на жилище благородного рыцаря. Роль замковых стен играл частокол из заостренных неотесанных бревен, за ним возвышалась деревянная, квадратная башня. Виднелись крыши каких-то строений: сараев, а, может, домов. Большие, грубо сколоченные ворота были заперты.

– Нет тут никого, – нарушил молчание Ганс. – Ты посмотри, ни одного огонька и тихо-то как.

– Похоже на то, – фон Вернер напряг слух, но не услышал ничего, кроме ветра, гулявшего в кронах далеких деревьев. – Может, тут вообще никто не живет?

– Давай пошлем этого остолопа, – стрелок кивнул на телохранителя. – Пусть постучит в ворота, а мы, если что… – Ганс выразительно тряхнул аркебузой.

Поколебавшись, Мориц шепотом позвал слугу мессира и приказал подойти к замку, разбудить сторожей. Поручение Гунару не понравилось, он заворчал, как недовольная собака.

– Иди, не трусь, – встрял Ганс. – Никто тебя там не съест.

Здоровяк отрицательно помотал головой. Почувствовав раздражение, Мориц пригрозил пожаловаться мессиру.

– Тебе приказывали слушаться меня во всем, – сказал сержант. – За трусость накажут плетью.

Зло ответив, что он не трус, Гунар нехотя побрел к воротам. Опустившись на колено, наемники изготовились к стрельбе. Подув на кончик фитиля, Мориц невольно вдохнул усиливший тревогу запах тлеющей селитры. По спине молодого человека пробежал нервный озноб.

– Только не стреляй без моего разрешения, – фон Вернер следил за черной фигурой человека, приближавшегося к замку. – Не верю я, что мы сможем подстрелить кого-нибудь в такой темноте.

– Хоть напугаем, – сказал Ганс. – Будут знать, что мы люди не простые. С припасцем.

По-видимому, решивший, что тянуть не стоит, Гунар быстро подошел к частоколу. Выждав пару мгновений, телохранитель забарабанил кулаком в ворота. Стрелки напряглись, но Медвежий замок молчал. Жившие в нем люди крепко спали, не озаботившись охраной, или за бревнами частокола было пусто. Гунар оглянулся, как будто мог разглядеть в темноте оставшихся позади товарищей. Потом снова загрохотал в доски и, потеряв терпение, заорал:

– Хэй, есть там кто живой?! Хэй!

Никто не ответил, и разошедшийся Гунар ударил ногой в ворота. Снова закричал, призывая невидимых хозяев. Ответа не последовало, и Мориц решил, что замок пуст. Выпрямившись, он приказал Гансу оставаться на месте и пошел к телохранителю.

– Никого нет дома, – ухмыльнулся Гунар, когда стрелок приблизился. – Я так думаю.

Прислонив аркебузу к частоколу, фон Вернер приказал телохранителю помочь взобраться на него. Гунар подсадил, и сержант уселся между двумя грубо обтесанными бревнами. Убедившись, что во дворе его никто не поджидает, Мориц спрыгнул на землю. Обратил внимание на прислоненную у ворот лестницу. Постоял, рассматривая скрытый снаружи частоколом двор. Посредине квадратная, в несколько этажей башня. Над окованной железом дверью прибит треугольный рыцарский щит с затертым гербом. Еще во дворе имелись два больших амбара, сарай, колодезный сруб. И никаких людей. Хозяева берлоги исчезли, не оставив даже сторожа.

Въехав в раскрытые Гунаром ворота Медвежьего замка, мессир приказал осмотреть все помещения. Пока слуги взламывали запертую дверь в башню, наемники обшарили хозяйственные постройки. В большом амбаре обнаружились лошадиные стойла, остатки овса в яслях, а земляной пол был щедро унавожен. В амбаре поменьше одиноко стояла крестьянская телега, по углам валялась старая конская упряжь. В сарае лежали охапки сена, прямо на земле громоздился бурак, капуста и несколько корзин фасоли.

Услышав, что удалось вскрыть дверь в башню, фон Вернер поспешил туда. Вооружившись горящим факелом, он прошелся по всем помещениям первого этажа, потом поднялся на второй, а оттуда по скрипучей деревянной лестнице на третий. Там он нашел Хлонге, который, задрав голову, смотрел на черный прямоугольник люка в потолке. Увидев сержанта, мессир брезгливо заметил:

– Настоящая дыра. Не понимаю, как здесь можно жить?

Мориц согласился: увиденное больше напоминало логово дикого зверя, а не человеческое жилище. Нижний этаж состоял из трех больших комнат. Судя по длинному столу и лавкам – первая служила трапезной, во второй и третьей имелись выстланные звериными шкурами лежанки. Оба верхних этажа башни были пусты, со стен скалились клыками кабаньи и медвежьи головы, торчали оленьи и бычьи рога.

– Наверху никого нет, – в потолочном люке замаячила физиономия одного из телохранителей. – Мне спускаться, мессир?

– Нет, – Хлонге пошел к лестнице. – Оставайся там и следи за окрестностями. Если кого увидишь – кричи тревогу. Через два часа тебя сменят.

– Слушаюсь, – слуга исчез, и над головами от его тяжелых шагов заскрипели доски.

– Ну, что вы обо всем этом думаете? – раздраженно поинтересовался Хлонге, когда они спускались на первый этаж. – Как по-вашему, наши беглецы были здесь? И куда подевались хозяева?

– Не знаю, мессир, – покачал головой Мориц. – Могу только сказать, что, судя по объедкам на столе, замок покинули за несколько часов до нашего появления.

– Согласен, – кивнул Хлонге. – Я тоже заметил, что здесь недавно трапезничали. Похоже, владельцев этой берлоги кто-то спугнул? Не наши ли дамочки?

Они спустились в трапезную на первом этаже и услышали голоса стрелков. Потом в залу вбежал взъерошенный Фриц. Увидев начальство, он возбужденно сообщил, что Курт нашел незапертую дверь в подвал, находящийся под башней.

– Здоровенный такой, – глаза стрелка возбужденно блестели, – побольше этой залы будет и камнем выложен. Внутри бочки с солониной стоят, окорока висят. А в углу на цепи наш казначей сидит. Хто-то ему на шею железный ошейник нацепил, а цепь в кольцо…

– Где это? – перебил мессир. – Показывай быстро! Мальчишка жив?

– Ранен, – Фриц повел сержанта и Хлонге по узкому коридору. – Лежит, стонет: в брюхо его ткнули. Сюда, мессир. Осторожно, там ступени.

– Вижу, – Хлонге поспешно шагнул в распахнутую дверь. – Где он?

– Вон там, – ткнул факелом Фриц. – Осторожно, мессир, не замарайтесь.

Под башней оказался большой промозглый подвал с низким потолком, укрепленным балками и вертикальными столбами. С крюков, вбитых в дерево, свисали несколько коровьих и свиных туш, стояли бочки с солониной, от которых несло так, что Морица и мессира с непривычки замутило. Фриц провел их в самый конец подвала: там за дощатой перегородкой, скрючившись, лежал Михель Шрун. Рядом с факелом в руке стоял Курт.

– Он жив? – покусывая губы, спросил Хлонге. – Рану осмотрели?

– Дырка в брюхе, – ответил старый стрелок. – Тряпкой заткнули, но… – Курт сокрушенно покачал головой. – Не жилец, похоже.

Услышав голоса, мальчишка пошевелился, застонал. Звякнула цепь, тянувшаяся от шеи к железному кольцу, вмурованному в стену.

– Посвети, – приказал мессир сержанту. – М-да… – протянул он, разглядев бледное, искаженное гримасой боли лицо казначея. – Так. Мориц, идите и передайте Алексу, чтобы принес мой зеленый ящичек: там у меня лекарства. А вы, – Хлонге посмотрел на стрелков, – сорвите цепь и тащите сопляка наверх. Быстро!

Отыскав во дворе старшего телохранителя, фон Вернер вернулся в подвал, но там уже никого не было. Он нашел мессира и раненого во второй зале, по-видимому, служившей хозяевам общей спальней. Голый по пояс Михель лежал поверх медвежьей шкуры, брошенной на лежанку, и громко стонал, держась за перемазанный кровью живот. На полу валялись окровавленные тряпки. Мрачный Хлонге стоял чуть поодаль и со злостью смотрел на раненого.

– Сейчас принесут лекарства, – Мориц подошел к кровати. – Где баронесса, Михель?

Мальчишка на мгновение открыл запавшие глаза и громко простонал:

– Н-не знаю… Она обманула меня, опоила зельем… Я-я не хотел! – с неожиданной силой закричал он. – О-о, как мне больно! Мессир, прошу вас, мессир, спасите меня! А-а-а… Ведьма.

– Тихо, тихо, – Хлонге подошел к сержанту. – Вот что, фон Вернер, я сейчас займусь лечением, а вы отправляйтесь – расставьте везде караулы. Похоже, у нас могут быть гости.

– Но я хочу знать, – запротестовал Мориц, – где баронесса. Пусть сначала скажет.

В комнату вошел Алекс с ящичком, обтянутым зеленой шагренью. Тоном, не терпящим возражений, Хлонге приказал сержанту выйти из комнаты.

– Вы будете мне мешать, – мессир поставил ящичек на табурет и теперь возился, отпирая замок ключиком. – Идите, Мориц, идите. Я потом вам все расскажу. Алекс, ну что ты стоишь? Закрой за сержантом дверь.

Морицу ничего не оставалось, как выйти. Не успел он расставить взволнованных находкой беглеца солдат на посты, как его отыскал Гунар. Великан передал, что наемника зовет хозяин. Мориц поспешил вернуться в комнату, откуда его так обидно выгнали полчаса назад. Белый, как воск, Михель по-прежнему лежал на медвежьей шкуре и смотрел в потолок широко раскрытыми глазами. Сержант не сразу понял, что мальчишка-казначей мертв.

– Слишком много крови потерял, – заметил сидевший на табурете Хлонге. – У вас есть вода?

– Водка, мессир.

– Не имеет значения. Где она у вас?

Молча сняв флягу с пояса, наемник протянул ее Хлонге. Тот отрицательно мотнул головой.

– Полейте мне на руки, – он показал испачканные в крови пальцы. – Я дал сопляку один хороший эликсир, но… – Хлонге снова покачал головой. – С такой раной нужен настоящий лекарь. Опытный хирург. Благодарю, – мессир вытер руки платком. – Впрочем, то что он умер, не так уж и плохо. Избавил вас от лишних хлопот, сержант, – наниматель криво усмехнулся.

– Он успел рассказать, где баронесса? – деревянным голосом спросил фон Вернер.

– Рассказал, – не глядя на стрелка, мессир принялся собирать в ящик хрустальные пузырьки с лекарствами, – все рассказал. Говорит, опоила его баронесса какой-то дрянью. Да так, что память отшибло, в себя пришел уже здесь… – нервно зевнув, Хлонге захлопнул ящик и запер. – Тебе повезло, сержант, что эта ведьма занялась Шруном. А то бы лежал сейчас…

– Ложь, – перебил фон Вернер. – Я не верю, что Алина – ведьма. Сопляк соврал!

– Да как хочешь, – мессир поднялся. – Мне все равно.

На мгновение усомнившись в своей правоте, Мориц спросил, неужели баронесса не только опоила казначея, но и ударила его кинжалом? В ответ Хлонге пояснил, что с парнем расправились хозяева Медвежьего замка.

– Они просто воры и разбойники, – сказал наниматель мрачно. – А твоя баронесса скорее всего их подружка. Наводчица. Парня ткнули кинжалом, отобрали деньги и посадили на цепь.

– Куда же они делись? – спросил сержант. – Сколько их было? Могут сейчас вернуться?

– Не знаю, – наниматель с Морицем вышли из комнаты, – не успел он рассказать. Я сейчас прилягу отдохнуть, а вы следите, чтобы никто к нам не подобрался. На рассвете нужно будет уходить. А эту берлогу я сожгу, – с ненавистью сказал Хлонге. – И сделаю все, чтобы мерзавцев поймали. Когда выберемся отсюда… Что такое, Алекс? – спросил он появившегося в коридоре телохранителя.

– Мессир, скорее наверх, – выпалил тот. – В лесу кто-то орет. Так кричит, что аж мурашки по спине.

Поднявшись на смотровую площадку башни, Мориц торопливо огляделся. Несший стражу телохранитель застыл у парапета, напряженно всматриваясь в ночную темноту. Фон Вернер подошел, стал рядом. Он хотел спросить, куда смотреть, но в этот момент со стороны леса, противоположной той, откуда они приехали, послышался пронзительный вопль. Кричал человек, орал так, как вопят люди, получившие страшную рану. Вопль тут же оборвался, его сменило лошадиное ржание: из леса галопом вылетели трое всадников.

– Смотрите, – сторож протянул руку, указывая куда-то вперед. – Что это? Вон там, слева, – голос здоровенного мужика испуганно задрожал:

– Вы видите?!

Сержант хотел спросить «Где?», но мчавшийся последним всадник закричал. Мориц увидел, как из лесу выбежал здоровенный зверь и, взрыкивая, помчался за верховыми. Вначале наемнику даже показалось, что это огромный, очень высокий и широкоплечий человек, но почти сразу он понял, что ошибается: не рождалось еще от женщин таких великанов. Из-за темноты стрелок не мог хорошо разглядеть существо, но видел, как оно, пригибаясь к земле, несется вперед, догоняя коня. Расстояние между всадником и монстром быстро сокращалось. Через несколько мгновений, когда преследователя и жертву разделяло не больше двух десятков футов, неведомый зверь прыгнул. Взмахнув в воздухе передними лапами, он обрушился всей тушей прямо на спину всадника. Раздался пронзительный человеческий крик, который тут же заглушило конское ржание. На мгновение смешавшись в единый клубок, всадник, лошадь и монстр кубарем покатились по земле. Затем чудовищный зверь вскочил и, оставив за спиной мертвого человека и животное с распоротым брюхом, погнался за вторым верховым.

– О, Господи, – простонал подошедший сзади мессир. – Что это такое?

Дальнейшие слова Хлонге заглушил жуткий вопль второй жертвы. Огромными прыжками догнав беглеца, зверь атаковал его сбоку и сшиб на землю вместе с конем. Содрогаясь от криков несчастного, фон Вернер отступил от парапета. Охваченный странной смесью возбуждения и страха, наемник растерянно огляделся. Увидев аркебузу, которую сжимал в руке телохранитель мессира, Мориц вырвал оружие. Здоровяк даже не пошевелился, не в силах отвести взгляда от разворачивавшейся внизу трагедии.

В момент, когда Мориц положил ружье на бревно парапета, чудовище снова побежало. Стрелок нажал спуск, щелкнул замок, и тлеющий фитиль лег на полку с порохом. Коротко вспыхнуло, в ноздри ударил такой знакомый запах сгоревшего пороха, загрохотав, аркебуза выплеснула в темноту длинный язык пламени.

– Попал! – заорал телохранитель. – Глядите!

Подпрыгивая от восторга, он указывал в сторону упавшего монстра. Но не успело сердце фон Вернера радостно забиться, как, издав жуткий рев, чудовище поднялось и, став на четвереньки, нелепо поскакало вперед. Не прошло и нескольких мгновений, как оно уже снова бежало на задних лапах, пригибаясь к земле. Похоже, пуля не нанесла таинственному зверю большого вреда.

Тем временем единственный уцелевший всадник огибал Медвежий замок. Оглянувшись на зверя, он закричал, и сердце Морица, взволнованно сбившись с ритма, прыгнуло вверх: кричала женщина, кричала Алина. Перегнувшись через парапет, наемник попытался рассмотреть беглеца. Снова крик, и на этот раз сомнений быть не могло: о помощи взывала Алина!

Метнувшись к люку в полу смотровой площадки, рискуя сломать себе шею, фон Вернер бросился по лестнице вниз. Оттолкнув в сторону попавшегося на пути человека, он, не останавливаясь, сбежал на первый этаж. Выскочил во двор. Остановился, переводя дыхание. Прислушался.

– Помогите! – надрывалась за частоколом девушка. – Впустите меня! Откройте, прошу вас!

Мориц подбежал к стрелкам, застывшим в растерянности у ворот. Схватился за массивный брус, служивший запором. Попытался сдвинуть, но брус был слишком тяжел для одного. Желая позвать на помощь, молодой человек оглянулся, но в тоже мгновение руки наемников, ухватив за плечи, оторвали его от запора. Швырнули в сторону, на землю.

– Ты что делаешь? – закричал Курт. – Ума лишился, сволочь?

Молодой человек вскочил. Четверо стрелков смотрели на него с ненавистью. Было ясно: они скорее прикончат своего сержанта, чем позволят открыть ворота. Снаружи снова закричала Алина, и юноша понял, что времени почти не осталось.

– Надо прятаться, – державший в руках аркебузу Ганс попытался пройти, но фон Вернер преградил ему дорогу. Вырвал у растерявшегося стрелка оружие и подбежал к лестнице, по-прежнему прислоненной к частоколу. Быстро вскарабкался наверх и, не задумываясь, спрыгнул.

Приземлившись, с трудом устояв на ногах, Мориц увидел, что конь баронессы удирает в сторону леса, а сама девушка, всхлипывая, колотит кулачками в запертые ворота. Наемник шагнул к ней, но тут же остановился: обогнувшее частокол чудовище бросилось к ним. Мориц упал на правое колено и вскинул аркебузу. Монстр взревел, словно выругался. Слабо вскрикнув, Алина распласталась на земле без чувств.

Внезапно с башни громыхнуло: кто-то из находившихся там людей выстрелил. Бегущий к людям зверь испуганно метнулся в сторону, и Мориц тоже нажал на спуск. Грохот, вспышка – и пуля унеслась навстречу монстру. С башни снова прогремело, и, жалобно взревев, чудовище опрокинулось на спину в полсотни шагах от наемника. Тут же подскочило и, пошатываясь, пригибаясь к земле, побежало к лесу.

С трудом разжав сведенные от страха пальцы, фон Вернер выронил разряженное оружие. Подошел к продолжавшей лежать без движения баронессе. Осмотрев ее, понял, что она не ранена, только находится в глубоком обмороке. Подняв девушку на руки, Мориц прокричал, чтобы ему открыли ворота. Ждать пришлось долго.

Немного было в жизни юноши таких безумных дней, как те два после ночного столкновения с монстром в Медвежьем замке. Разве что бегство из страны Черного халифа, когда они болтались посреди моря в утлой лодчонке без воды и надежды на спасение. После того как они с баронессой укрылись за стенами «берлоги», чудовище больше не появлялось. Наверное, пули, выпущенные из аркебуз, не пропали даром, и дьявольское создание убралось куда-то подыхать. Но быстро выяснилось, что, избежав смерти в пасти неведомого монстра, фон Вернер очутился лицом к лицу с не менее страшной опасностью – своими спутниками. Не успел он привести Алину в чувство, как мессир потребовал у молодого человека отдать ему «проклятую воровку и шлюху». Мориц не стал спорить.

– Куда ее отнести? – спросил он, подходя к нанимателю.

– В комнату, где лежит труп Шруна, – помедлив, ответил Хлонге и с недоверием уставился на молодого человека. – А зачем вам себя утруждать? Алекс, Тоб, – позвал мессир своих слуг, – возьмите девчонку и несите в башню. Туда, где покойник. Быстро!

Безропотно передав застонавшую баронессу телохранителям, Мориц пошел за ними. Поглядывая на стрелка со странным выражением, словно не веря своим глазам, Хлонге шел рядом. За их спинами, не обращая внимания на уход начальства, наемники собрались у ворот замка и принялись что-то возбужденно обсуждать.

– Вы хотите присутствовать на допросе? – спросил Хлонге.

– Да, – твердо ответил фон Вернер. – Я хочу знать правду.

Мессир тяжело вздохнул.

– Мне неприятно отказывать вам, – начал он, – особенно после того, как вы столь мужественно сражались с чудовищем… Хотел бы я знать, что за зверь это был, – лицо Хлонге исказила гримаса страха и отвращения. – Никогда не видел и не слышал о таком. М-да.

Замолчав, наниматель возобновил разговор, только когда они подошли к комнате. В приоткрытую дверь было видно, как оба телохранителя стоят по бокам сидящей на табурете девушки. Пришедшая в себя Алина громко плакала, закрыв лицо руками. Только сейчас Мориц обратил внимание на то, что она острижена под мальчика и одета в мужское платье. Услышав шаги, баронесса посмотрела на него через растопыренные пальчики. Отняв ладони, сказала юноше одними губами:

– Спаси.

– Так вот, мой дорогой фон Вернер, – официальным тоном начал мессир, – к сожалению, ваше присутствие требуется в другом месте. Если чудовище… – не сдержавшись, он закашлялся от волнения. – Вдруг оно вернется? Нужно приготовиться к обороне и быть начеку. А кто лучше вас справиться с такой задачей?

Хлонге говорил что-то еще, но стрелок больше не слушал его. Он не сводил глаз с Алины и думал, что несмотря на всю жестокость, вероломство и глупость девушки, любит ее. И никогда не позволит причинить ей вред. Память услужливо подсунула ему роман «Колдунья Аметистового озера и Белый рыцарь». То, что произошло с ним и Алиной, походило на сюжет книги. Там несчастный влюбленный Альфред фон Хагт пошел на казнь ради спасения прекрасной, но жестокой, не раз изменявшей ему волшебницы из озера. Озера, чьи аметистовые воды были прекрасны, как лицо колдуньи, глубоки и холодны, как ее сердце. Тем временем из глаз Алины покатились крупные слезы.

Мгновенно приняв решение, Мориц прикрыл дверь так, чтобы слугам не было видно происходящее в коридоре. Затем он прижал к стене замолчавшего на полуслове мессира. Тонкий, острый, словно стальное жало, стилет Морица оказался у шеи нанимателя. Слегка нажав, готовый в любое мгновение вонзить клинок, наемник сказал:

– Мессир, если вы закричите, я убью вас. Вы поняли?

– Да, – ледяным тоном ответил Хлонге. – Напрасно…

– Молчите, – Мориц чуть надавил, и по шее нанимателя скатилась капля крови. – Сейчас вы скажете своим людям, чтобы они ушли. Во двор, пусть сторожат там. А мы с вами посидим вместе до рассвета. Потом я отпущу вас.

– Предатель, – брезгливо сказал мессир. – Значит, это вы все придумали?

– Что придумали? – непонимающе переспросил фон Вернер. – Ах нет, – он отрицательно покачал головой. – К тому, что произошло с казначеем, я отношения не имею. Но расправиться с баронессой не позволю.

– Значит, она околдовала вас, – Хлонге судорожно вздохнул. – Она – ведьма. Подумайте…

– Считайте, как хотите, – услышав шаги за спиной, фон Вернер убрал стилет и выставил мессира перед собой, словно щит. Острие клинка, проткнув одежду, вонзилось в кожу пленника, как раз под левой лопаткой. По телу Хлонге прошла волна нервной дрожи. В коридоре появились Курт с Виктором. Пикинер держал в правой руке горящий факел, а подмышкой левой тащил аркебузу. На лицах обоих наемников было странное выражение – смесь решительности и страха. Увидев хозяина и стоящего за ним сержанта, стрелки остановились.

– Что случилось? – спросил фон Вернер. – Почему вы ушли со двора?

– Мессир, мы тут поговорили меж собой, – Курт выступил вперед, – и порешили, што желаем контракт расторгнуть. Одно дело искать, а другое с чудовищами сражаться, – стрелок затряс седой бородой. – Не желаем мы дальше служить.

– Еле живыми остались, – зло сказал Виктор. – Хто знает, может, оно вернется? Я вот думал, как нам теперь из лесу выбираться…

– Не волнуйтесь, ребята, – кольнув нанимателя для острастки стилетом, ответил фон Вернер. – Мы, как раз говорили о том, чтобы расстаться. Господин Хлонге ничего не имеет против. Правда, мессир? – слабое движение кистью, и наниматель излишне громко ответил:

– Да. Можете уезжать, куда хотите.

На лицах стрелков выражение озабоченности сменилось растерянностью: оба были настроены на долгий спор. Переглянувшись с товарищем, Курт осторожно сказал, что наниматель должен им деньги. За две последних недели.

– Расчет нужен, – поддержал пикинер. – У нас ни гроша не осталось. Да и премия за сегодняшнюю ночь не помешала бы.

– У меня сейчас нет денег, – со злостью ответил Хлонге. – Вы же знаете, что меня обокрали. Я могу получить деньги по векселю, но для этого нужно съездить в столицу Фарцвальда…

– Не сушите себе мозги, ребята, – перебил сержант. – Я все решу. Без денег мы не уедем. Кстати, мессир, вы могли бы оставить нам в счет платы лошадей и оружие. Если посчитать, сойдет и за премию. Как вы думаете, мессир? – фон Вернер снова кольнул пленника стилетом. – Согласны?

– Да, – несмотря на спокойный тон нанимателя, Мориц почувствовал, что тот не столько испуган, сколько кипит от бешенства. Еще немного, и, забыв о смертельной опасности, хозяин набросится на него. Поэтому сержант решительно закончил разговор и отослал стрелков прочь, предварительно попросив у Виктора аркебузу.

– Заряжена? – спросил Мориц.

– Да, – пикинер передал ружье сержанту. – Порох и пули оставить? А зачем она тебе?

– Заряды у меня есть, – наемник осторожно прислонил оружие к стенке. – Мало ли что. Вдруг чудовище вернется. Вы давайте возвращайтесь на посты. Глядите в оба. Сразу стреляйте, если что увидите. Я с мессиром побуду тут.

– Девку не спрашивали, что за тварь на нас напала? – перед тем, как уйти, поинтересовался Курт. – Может, она знает?

– Не знает, – отрезал Мориц. – Откуда ей знать? Ее саму чуть не сожрали. Вы идите, а то ребята там одни.

Стрелки ушли. Следуя приказам фон Вернера, мессир вызвал из комнаты своих людей и отослал в помощь наемникам. Перед этим телохранители вынесли из комнаты труп мальчишки-казначея: Морицу не улыбалось провести остаток ночи в компании мертвеца. Как только слуги скрылись, парень втолкнул Хлонге в комнату и быстро вошел следом.

На двери имелся засов. Закрывая его, фон Вернер не спускал глаз с нанимателя, но тот стоял, опустив голову, и не пытался напасть. Заперев дверь, Мориц вытащил из ножен пленника палаш, связал мессиру руки. Все это время Алина молча, испуганно следила со своего табурета за происходящим.

– Ложитесь на кровать, – фон Вернер подтолкнул Хлонге к лежанке. – Отдыхайте… – он замолчал, потому что девушка поднялась и подошла к нему. Ручки Алины обвили шею молодого человека, а ее горячие губы прижались к его рту. У Морица перехватило дыхание и сладко-сладко заныло в груди. Он пошатнулся.

– Я люблю тебя, – прошептала девушка. – Прости…

Несмотря на сильное желание спалить разбойничье логово Медвежий замок решили не жечь. Перед тем, как уехать, Олень с братьями Дуко обшарили все строения снизу доверху, но ничего ценного не нашли. Только взяли из подвала пару свиных туш, а из сарая овса для лошадок, бурака и бобов на похлебку.

Получившие расчет наемники должны были выехать первыми, но долго не решались. Ходили на башню, следили за лесом, пытаясь определить, не прячется ли за деревьями ночной монстр. Посмотреть на растерзанные останки спутников спасенной девушки так и не решились. Приставали с расспросами к баронессе, но Алина твердила, что помнит только, как ужасная тварь набросилась на них в лесу и все. Дальше, потеряв от страха голову, она гнала коня по тропе назад к замку.

Вопросы об истории с казначеем и украденными деньгами Мориц пресек, вынудив мессира сказать стрелкам, что баронесса здесь не причем. Шлюшка Труди – чертова ведьма, гореть ей вечным пламенем в Аду, соблазнила сопляка Михеля и подговорила удрать с чужим золотишком. Свою хозяйку она тоже опоила зельем, и та всю дорогу мало что соображала, превратившись в безвольную, послушную куклу. И в «берлогу» завезла служанка: видать, хорошо зналась с жившими в Медвежьем замке разбойниками. Казначея, когда возмутился, пырнули ножом и бросили подыхать, а сами отправились, чтобы получить за баронессу выкуп у папаши из Зеленогорья. Рассказ вышел нескладный, но от пережитого у всех и так головы шли кругом…

Конечно, Мориц догадывался, что в истории похищения баронессы правды было еще меньше, чем в сочиненной им повести о Последнем походе. Но на этот раз авторство принадлежало не молодому человеку, а баронессе фон Раер. Всхлипывая, покрывая лицо Морица горячими поцелуями, девушка клялась, что ни в чем не виновата. Она и не подозревала, что ее Труди – настоящая ведьма. Именно она подливала в ее питье какое-то зелье. От колдовского напитка Алина забыла на время о своем любимом и послушно выполняла все приказы коварной служанки. Но ужас, пережитый во время нападения монстра, вернул ей память, теперь она готова на все, чтобы быть с любимым. Пусть только Мориц простит ей ту боль, которую она невольно причинила ему! Они поедут к ее отцу и старый барон, узнав о том, как юноша героически спас его любимую дочь, разрешит им пожениться.

Несмотря на то, что остатки здравого смысла подсказывали молодому человеку не верить, он махнул на все рукой. В конце концов, напав на мессира, он спас любимую от пыток и казни. Как там было на самом деле уже неважно: он сделал свой выбор и с дороги не свернет. Главное, что она любит его. Да и ночное чудовище выходило за рамки здравого смысла и обычной жизни. О таких созданиях ранее он только читал. А если вчера ему пришлось сражаться с монстром, то почему бы Труди не оказаться ведьмой?

Лежавший на кровати Хлонге мрачно наблюдал за происходящим в комнате и поначалу пытался задавать девушке полные сарказма вопросы. Алина тут же терялась, слезы начинали катиться по ее личику градом, и, не выдержав, стрелок заткнул мессиру рот кляпом. Потом, когда рассвело, он освободил Хлонге и, наставив аркебузу в грудь бывшего нанимателя, заставил написать ему с товарищами отпускное свидетельство.

Чтобы обезопасить себя от нападения со стороны телохранителей мессира, фон Вернер отобрал у них ружья. Сделать это было тяжело, так как в любой момент все могло обернуться кровопролитием. Но, судя по всему, проведя ночь в унизительном плену, мессир внутренне сломался. После того, как Мориц вытащил у него изо рта кляп и развязал руки, Хлонге больше напоминал марионетку, чем живого человека. Он ни разу не попытался дать понять своим людям, что происходит на самом деле, и покорно повторял все, что ему говорил наемник.

Передав ружья стрелкам, стоя во дворе, телохранители провожали бывших спутников мрачными взглядами. Мориц заставил мессира проехать с ними до самого леса и только потом отпустил. Все время он трусил на сером в яблоках жеребце за Хлонге и был готов в любой момент пустить ему пулю в спину. Но мессир так и не попытался что-либо предпринять. Возвращаясь под пристальным взглядом стрелка к Медвежьему замку, он даже не оглянулся.

Переехав вечером границу с Урреном, наемники остановились переночевать на постоялом дворе. Еще днем, когда они вернулись на Звездный тракт, решая, куда ехать дальше, фон Вернер передал товарищам предложение баронессы. Она просила стрелков отвезти ее к батюшке в Зеленогорье. Обещала хорошо заплатить, а если захотят, поговорить с бароном, чтобы взял их на службу.

Предложение Алины вызвало у наемников, да и у самого Морица, странное чувство. С момента возвращения девушки никто не доверял ей по-настоящему. Рассказу о колдовстве Труди стрелки поверили, так как у каждого на нее имелся зуб, но в полную невиновность госпожи верить не собирались. Наемники были людьми тертыми и навидались всякого.

Выбравшись из лесу, посчитав себя в безопасности, Олень принялся отпускать по адресу баронессы злые шуточки. При этом старался задеть и фон Вернера, но тот крепился, делая вид, что не замечает. Молодой человек знал, если он схватится с южанином, рассчитывать на помощь остальных ему не придется. В лучшем случае они молча будут наблюдать со стороны, в худшем – помогут Оленю прикончить его. Для себя Мориц решил, что как только они окажутся подальше от мессира, – погоню юноша не исключал – он расстанется с товарищами навсегда. Отныне его путь лежит вместе с любимой или в одиночестве. Хотя стрелок не мог себе представить, как теперь отпустит девушку: слишком многим пришлось ради нее пожертвовать.

Когда они проезжали пограничный городок, баронесса задержала всех, чтобы навестить местного ювелира. Вышедшему навстречу мастеру она протянула свои украшения: золотую цепь, колечки и пару серег с маленькими изумрудами.

– Я хочу продать все это, – сказала она и пояснила фон Вернеру, что вырученные деньги пойдут на оплату въездной пошлины и прочие дорожные расходы. Своеобразный аванс стрелкам, чтобы они не сомневались в искренности ее слов. Предложение, подкрепленное звонкой монетой, наемники приняли, но остались настороже. Потом Мориц слышал, как Олень с Виктором и Фрицем шептались, что «дело с баронессой по-любому нечисто и нужно держать ухо востро».

На постоялом дворе Алина заплатила за две комнаты. Сняла большую для стрелков, а в маленькой расположилась вместе с Морицем. Ночь прошла в жарких, граничивших с безумием ласках, в которых любовники постарались забыть обо всем, что разъединило их. По крайней мере, так думал изнуренный любовью юноша, засыпая под утреннее пение петухов.

Но выспаться нормально не удалось: проголодавшиеся стрелки разбудили парочку через несколько часов. Умывшись и одевшись, любовники спустились в общий зал. Там за длинным столом уже поджидали наемники. Любовиков встретили добродушными насмешками. В своем мужском платье Алина выглядела настоящим мальчишкой, а гульфик на ее штанах служил поводом для бесчисленных шуточек.

– Я думаю, – ухмыляясь сказал Олень, – что не мешало бы отметить начало путешествия кружкой доброго винца. Что скажете, ребята? – он обвел взглядом товарищей.

Все, за исключением Ганса, одобрительно загудели.

– У нас мало денег, – мрачно заметил Мориц. – А ехать до Зеленогорья не меньше недели.

– Правильно, – сказал Ганс. – Вот приедем в баронский замок – там тебе нальют. Хлещи от пуза.

– А я сейчас хочу, – Олень нагло уставился на девушку. – Кто его знает, как там дальше повернется. Живи, пока живется!

Перестав есть похлебку, Алина достала из кошелька талер. Положив на стол, разрешила заказать вина на эти деньги. Потом вернулась к еде. Фон Вернер недовольно поморщился, но прежде, чем успел что-либо сказать, Ганс проворно цапнул монету.

– Я пойду, закажу, – сказал он и ушел к хозяину. Вскоре вернулся, неся кувшин и отдельно – кружку. Кувшин он передал Курту, который разлил вино стрелкам, а кружку с ароматным напитком поставил перед девушкой.

– Это мевельское, специально для вас, баронесса, – пояснил Ганс, добродушно улыбаясь. – Лучшее, что есть в здешнем погребе.

– Благодарю, – Алина рассеянно взяла кружку и, чокнувшись с каждым, пригубила. – Действительно, неплохой напиток, – она несколько натянуто улыбнулась следившему за ней Гансу. – Вы разбираетесь в вине, – баронесса сделала еще один глоток и отставила кружку.

– Курт, Фриц, вы уже закончили? – посмотрел на товарищей фон Вернер. – Допивайте и топайте на конюшню, седлайте лошадей. Чем быстрее мы выедем, тем лучше.

Сборы продлились недолго. Помогая баронессе забраться в седло, Мориц заметил, что она болезненно морщится. Он спросил, что случилось, но Алина отмахнулась.

– Ничего, – капризным голосом сказала она. – На мгновение голова закружилась. Уже прошло, не обращай внимания.

– Это от того, что мы не выспались, – заметил фон Вернер. – Самого ноги не держат.

Он взобрался на своего жеребца, поехал рядом с Алиной. На лице девушки по-прежнему была недовольная гримаска, и Мориц попытался развлечь ее, пересказывая забавные басни «О лесных зверях» мастера Гонзо. Но девушка слушала рассеянно, потом сказала, что хочет проветриться. Тут же, пришпорив лошадь, баронесса помчалась по тракту, обгоняя катившиеся впереди крестьянские телеги.

– Куда это она? – растерянно спросил Виктор.

Не ответив, Мориц дал серому шпоры и пустился догонять девушку. Когда он поравнялся с ней, Алина неожиданно выпустила поводья и беспомощно завалилась на бок. Ее руки болтались у самой земли, и в любой момент баронесса рисковала слететь с седла. Растерявшись, фон Вернер закричал, потом сообразил поймать поводья чужой лошади. Наконец, он остановил коней и спрыгнул на землю.

Подхватив на руки закатившую глаза Алину, молодой человек отнес ее на обочину. Из уголка рта девушки тянулась струйка слюны. Судя по всему, она потеряла сознание. Пытаясь привести баронессу в чувство, Мориц тряс ее за плечи, звал по имени. Осторожно пошлепал по утратившим румянец щекам. Попытался влить в рот воду из фляги.

Тем временем подъехали остальные наемники. Курт и Виктор спешились, подошли помочь. Заглянув в глаза Алины, старик поднял мохнатые брови и как-то странно посмотрел на пикинера. Тот недоумевающе пожал плечами. Разрезав шнурки дублета, Курт приложил ухо к груди девушки. Потом оглянулся на товарищей:

– Зеркальце у кого-нить есть?

– У меня, – отозвался Фриц. – А што такое?

Курт требовательно протянул руку.

– Давай, – сказал он. – Быстро.

Получив от парня маленькое зеркало в дешевой бронзовой оправе, старик вернулся к девушке. Решительно отстранив фон Вернера, опустился на колени и поднес зеркальце ко рту Алины.

– Ты что делаешь? – глухо спросил Мориц. – Зачем?

Вместо ответа стрелок показал ему незамутненную дыханием поверхность зеркала.

– Не дышит, померла, – сказал он. – Наверное, сердце после той… ночной жути лопнуло.

Вызвав своим появлением приступ бешенства у псов, бегавших по двору хутора, рыцарь проорал:

– Эй, Боров, открывай! Это я – фон Цоберг!

– Сейчас, вашмилсть, – отозвался из-за забора хозяин, – только собак на цепь посажу. Рыжий, Блохастый, Волк, – заорал он на псов, – а ну, цыть! Заткнули пасти, кому сказал!

Похожий на конную статую рыцарь в сером плаще и блестящем от дождя шлеме терпеливо ждал. Могучий вороной конь под ним, – такой же великан, как и всадник, – фыркая, рыл копытом землю.

– Доброе утречко, – отодвигая створку ворот, поздоровался Боров – грузный мужик, с заплывшими жиром лицом и шеей. – Я вас к вечеру ожидал. Видать, дорога была легкая?

Ничего не ответив, рыцарь въехал во двор. При виде гостя псы снова зашлись в бешеном лае, загремели цепями. Из оскаленных, красно-черных пастей летели клочья пены, но несмотря на выказываемую ярость собаки даже не попытались приблизиться к всаднику. Наоборот, при каждом движении, взгляде фон Цоберга животные пятились назад, а в рычании слышались истерические нотки. Не выдержав шума, Боров подскочил к пустобрехам и осыпал их ударами дубинки, которую всегда носил с собой. Бил сильно, не целясь, куда придется, пока собаки не убрались к забору, где, сбившись в кучу, залегли.

– Прошу прощения, вашмилсть, – утирая со лба пот, отдуваясь, Боров подошел к гостю. – Никак собачки к вам не привыкнут. Стока лет знают, а все кидаются.

Бросив поводья мальчишке-батраку, фон Цоберг с неожиданной для такого здоровяка легкостью соскочил на землю, приказал:

– Коня – накормить, напоить и почистить, – потом повернулся к хозяину. – Как там мои приятели поживают?

– Все хорошо, вашмилсть, – Боров привычно поклонился. – Еще не попросыпались: дрыхнут на сеновале. Я кормил, поил, как приказывали. Очень им моя самогонка по душе пришлась.

– Ты поди, скажи своим бабам, – расстегнув у горла стальную пряжку, приезжий скинул плащ на руки хозяину хутора, и панцирь рыцаря тут же заблестел дождевыми каплями, – пусть на всех завтрак сготовят. Да такой, чтобы брюхо набить на целый день. Мы сегодня уезжаем.

– Слушаюсь, – свернув плащ, Боров перекинул его через плечо и принял шлем из рук рыцаря. – Надолго, мессир?

– Не знаю, – разминая мощную шею, фон Цоберг покрутил бритой головой, не обращая внимания на усилившийся дождь. – Стол накройте во флигеле. Все сразу поставьте, так, чтобы никто потом не входил. Ясно?

Посерьезнев, Боров кивнул и спросил, может, ему со своими батраками рядышком побыть? Вдруг подмога понадобится. У него парочка самопалов имеется, топоры есть, рогатины. Да и людишки крепкие.

– Если что, вашмилсть, крикнете, а мы тут как тут, подсобим вам, – хозяин напряженно смотрел на рыцаря. – Все легче будет.

– Вздор, что ты несешь? Ничего такого не нужно, – отмахнулся фон Цоберг. – Ты не стой, а беги на кухню. Жрать готовьте.

Не обращая больше внимания на Борова, гость прошел через двор, обогнул длинный хозяйский дом, сложенный из почерневших, замшелых бревен. Неподалеку от коровника под навесом, на охапках сена, завернувшись в плащи, спали шестеро стрелков. Впрочем, храпели не все. Один уже проснулся и, покряхтывая, покачиваясь на нетвердых ногах, мочился на столб, поддерживающий навес. Услышав шаги, он оглянулся, показав мутную со сна и вчерашней выпивки физиономию. Радостно заорал:

– О, мессир, с приездом! А мы тут вас ждем-не дождемся, – обрызгав себе штаны, стрелок резко повернулся к спящим и рявкнул:

– Подъем! Тревога!

Несколько взъерошенных голов вынырнули из-под плащей, непонимающе уставились на крикуна.

– Ну што ты орешь, Олень? – недовольно спросил один из них. – Тока уснули… – Курт широко зевнул.

– Добрый день, мессир, – откинув плащ, фон Вернер вскочил и коротко поклонился. – Давно вернулись?

– Только что, – широко расставив ноги, уперев кулаки в железные бока, рыцарь наблюдал, как, позевывая, невнятно здороваясь, стрелки вылазят из-под навеса. – Есть важный разговор, так что собирайтесь и топайте к флигелю. Там сейчас стол накроют. За жратвой поговорим.

Каждый раз, когда Морицу приходилось видеть, как ест Георг фон Цоберг, он ощущал невольный трепет. Крупные желтые зубы и мощные челюсти с легкостью перемалывали жареных, истекающих жиром кур прямо с костями. Только хруст стоял. На ум приходили древние сказания о северных великанах-антропофагах, безжалостно пожиравших неосторожных путников.

На рыцарском панцире Георга, который он снимал только перед сном чернел старинный дворянский герб. Семь футов роста, широченная грудь, которой позавидовал бы молотобоец, – таким был представитель аристократии восточного герцогства Цатль. Рядом с ним дюжие телохранителя мессира Хлонге показались бы слабаками.

Вспомнив о бывшем нанимателе, а потом о покойной баронессе, фон Вернер схватил со стола кружку и глотнул пойла, которое гнал из свеклы хозяин хутора. Напиток был на вкус отвратителен, но печаль, терзавшую разбитое сердце, рассеивал не хуже мевельского. За месяц, прошедший с того дня, как они похоронили Алину в придорожном лесу, молодой человек взял скверную привычку напиваться каждый день. Правда, на утро отчаянно болела голова, но первый же глоток самогона излечивал Морица. В этом он перестал отличаться от своих товарищей: оставшись без службы, они снова запили. Если бы не случайная встреча на постоялом дворе с гигантом рыцарем, наемники скоро заложили бы местным ростовщикам не только лошадей, но и оружие.

По каким-то своим соображениям фон Цоберг обратил внимание на шестерых солдат и, не долго думая, познакомился. Интерес со стороны такого великана и дворянина сразу польстил стрелкам. А названия военных кампаний, в которых он принимал участие, штандарты полководцев, под чьим командованием сражался, с первых же мгновений затмили вранье о Последнем походе. Иногда Морицу казалось, что выглядевший значительно моложе своих пятидесяти гигант привирает, но каждый раз выяснялось, что скорее всего рассказы – правда. Выдумать столько подробностей, так точно описывать внешность, привычки людей, чьи имена были у всех на слуху, случайный человек не мог. С тем, что рыцарь рассказывал о службе, в свое время сталкивались и наемники. Он лично знал всех, у кого служила разношерстная компания стрелков, а с Виктором и Куртом в одних полках дрался против императорских войск. Было это лет семь назад, когда фон Цоберг еще командовал эскадроном рейтаров, а будущие ветераны тянули лямку в пикинерах. Курт утверждал, что не раз издалека видел, как рыцарь водил своих людей в атаку. В последнюю войну аристократ служил и под знаменем покойного Герцога, но недолго, так как повздорил со своим полковником.

В общем, начав военную карьеру молоденьким, безбородым корнетом, фон Цоберг сумел выжить во всех войнах, сотрясавших имперские земли за последние тридцать шесть лет. За эти годы его панцирь и шлем не раз побывали в починке у оружейников, приняв на себя сотни ударов: вражеские мечи, арбалетные болты и пули оставили на них множество отметин. Немало шрамов имелось и на тяжелом, малоподвижном лице рыцаря, украшенном по древнему обычаю цатльских воинов бородкой из множества косичек. Каждая такая косичка говорила о враге, сраженном в бою.

Познакомившись с наемниками, рыцарь взял их под опеку. Не успел Мориц оглянуться, как цатльский дворянин выкупил из заклада лошадей и заплатил долги стрелков. С первого дня встречи фон Цоберг повел себя по отношению к ветеранам так, как будто они были его верными слугами. Вот уже целых десять дней они жили за счет рыцаря, безропотно следуя за ним, куда он звал. Возможно, сказывалась выработавшаяся за годы службы привычка подчиняться старшему по званию. В свои дела фон Цоберг стрелков не посвящал, но и ничего не требовал взамен за опеку. По крайней мере, до сегодняшнего утра.

Поначалу завтрак проходил в молчании, так как в присутствии мессира наемники робели и распускали языки только в подпитии. Их кормили, поили хмельным, на ночь устраивали под крышу. Что еще нужно служивому человеку, который постоянно не только рискует жизнью, но и скитается по имперским дорогам не меньше иного бродяги? Главное, чтобы сейчас брюху было сытно, на душе весело от вина, а придет время – то и умереть с мечом в руке будет не страшно!

Дождавшись, когда нажравшиеся от пуза и захмелевшие стрелки утратили к еде интерес, фон Цоберг привлек к себе внимание одним движением. Затянутый в перчатку кулак рыцаря, размером с небольшое ядро для пушки, ударил по столу так, что подпрыгнули миски. Мгновенно смолкнув, наемники испуганно уставились на рыцаря, а поперхнувшийся от неожиданности Фриц побагровел, пытаясь сдержать кашель.

Фон Цоберг обвел притихших сотрапезников тяжелым взглядом холодных голубых глаз и, словно карты на стол, выложил весьма заманчивое предложение. Дескать, живет по соседству в неком городишке известный на все окрестные княжества золотых дел мастер. Маленький, сухонький старикашка, с виду чистый гном, давно зажившийся на белом свете. Скупой, зимой снега не выпросишь, деньги в рост дает. Немало людей он таким образом по миру пустил, но никто не жалуется: сам курфюрст Урренский у него подарки для супруги заказывает. Ювелир же не прост – с князя за работу берет гроши. За что его высочество считает мастера честнейшим человеком и не раз приглашал жить в столице. Но старик так привык к своей норе, что уже много лет даже носа из нее не высовывал. Сидит в доме, как гном в пещере, и света белого не видит.

Не успел мессир перейти непосредственно к своему предложению, как сердце фон Вернера тоскливо заныло. Не нужно было быть провидцем, чтобы догадаться, куда клонит рыцарь. Уставившись в миску с объедками, Мориц подумал, не стоит ли ему сейчас подняться и выйти из флигеля? Но фон Цоберг продолжал говорить, не останавливаясь, а через несколько мгновений уходить было поздно.

– Десять тысяч гольдгульденов, – четко выговаривая каждое слово, произнес рыцарь, – наличными. Золото, серебро в слитках. Самоцветы. Украшения на продажу. Все это старый хрен держит в доме, – фон Цоберг сделал паузу и, не глядя на слушателей, отпил несколько глотков из кубка. – Взять деньги – раз плюнуть, – продолжил рассказчик, не дождавшись вопросов. – В доме, кроме ювелира, живут только его сын с женой и сторож.

– Что-то маловато домочадцев для такого богатея, – осторожно заметил Ганс.

– Жлоб патамучта, – пьяно сказал Олень. – Я таких навидался, – он затряс головой, – а одному кровь пустил…

– Тихо вы! – прикрикнул Виктор на товарищей. – Пусть мессир доскажет.

– Да-да, – поддержал Фриц. – Помолчите.

Мориц основательно глотнул из кружки и, слушая, как рыцарь рассказывает план набега на дом ювелира, неловкости уже не ощущал. В конце-то концов, кто он такой, чтобы осуждать других? Разве не предал он Хлонге, нарушив клятву, данную при подписании контракта? А то, что из-за любви, так где сейчас эта любовь? Лежит в земле, и жрут ее черви…

Ощутив, как его замутило, фон Вернер громко икнул. Будь сейчас война, служи они против Уррена, думал он, выпотрошить сундуки старого ювелира было бы делом законным и почетным. Примеров тому не счесть! В книгах, описывавших сражения давно минувших дней, авторы зачастую со скрупулезностью кассира перечисляли свою добычу. А каких только рассказов он не слышал от товарищей по оружию еще в гарнизоне Замштадта. Как захватывали целыми семьями пленных для выкупа, а бедняков продавали на рудники, каменоломни, галеры. Как тащили после штурма из чужих домов все ценное и тут же сбывали за гроши маркитантам. А стоило хозяевам голос возвысить или сдуру стать на защиту нажитого горбом имущества, как получал такой храбрец палашом по голове. Жратву на чужой территории просто отбирали, выметая из крестьянских амбаров все до последнего зернышка, оставляя целые села помирать от голода. Если можно на войне, почему сейчас нельзя? Ну, мир, ну, тишь да гладь, а завтра – «раз!», и понеслись друг дружку резать.

К чему душой кривить, не отрываясь от кружки, Мориц заставил себя допить самогон, на военную службу зачем шел? Ведь не только за славой и приключениями, за богатством шел. Чтобы всякий встречный-поперечный с первого взгляда понимал, что перед ним человек не простой, не рыцарь, у которого от предков только перстенек с гербом остался, а настоящий сеньор. Чтобы никогда о деньгах не задумываться, как это дворянину пристало. Но, поманив сказочными сокровищами Заморья, жизнь не замедлила обмануть…

Ощутив, что его сейчас стошнит, побледневший Мориц вскочил и, зажав рот ладонью, выбежал из флигеля. Замолчав на полуслове, фон Цоберг проводил парня удивленным взглядом, а Олень поднялся с лавки. Но через мгновение, услышав раздавшиеся за дверью характерные, всем знакомые звуки, наемники громко расхохотались.

– Тьфу ты, тока питье перевел, – с осуждением заметил Курт. – Лучче бы не пил, раз брюхо слабое.

– Да ладно тебе, – махнул рукой Виктор. – С кем не бывает. Не знаю, с чего…

– Тихо, – сказал рыцарь, и все снова замолчали. – Дверь в дом нам откроют: сторож – мой человек. Я его туда сам пристроил: старый скряга польстился, что слуга за харчи и кров работать будет. Когда дело сделаем, каждому по тысяче гольдгульденов. Ну как? Согласны?

– Хто же от своей удачи отказывается? – с пьяным глубокомыслием произнес Олень. – За такие деньжата мне служить нужно… – он надолго задумался, но так и не смог подсчитать.

– Нам таких деньжищ за десять лет не получить, – заметил Ганс. – А вот пулю получить или как тогда ночью в лесу… – он нервно передернул плечами. – Я с мессиром.

– Мы все с господином рыцарем, – схватив со стола кружку, раскрасневшийся Фриц поднялся и произнес:

– Предлагаю выпить за нашего командира, благородного мессира фон Цоберга!

– До дна, – рявкнул Олень и, не дожидаясь остальных, опрокинул самогон в рот. – А хто струсит, – он зло оглянулся на вернувшегося фон Вернера, – то я самолично такому брюхо вспорю!

Лучше всего для описания налета на дом ювелира в городке Карштадт подходил лаконичный язык военных донесений. Обсудив за столом кое-какие детали предстоящего дела, рыцарь со стрелками покинули гостеприимный хутор и выдвинулись по тракту к городу Левенау. Дорога заняла целый день, но в город заезжать не стали, проведя ночь в лесу у костра. Рыцарь сказал, что от Левенау до Карштадта всего шесть часов пути, и не стоит лишний раз показываться на глаза властям.

– Чем меньше следов мы оставим, тем лучше, – не сняв панциря, фон Цоберг лежал на расстеленном по земле плаще и, не мигая, смотрел в костер. – Уходить будем через границу за реку. Течет в трех лигах от Карштадта, а за ней леса, принадлежащие барону фон Типпу. Сделаем дело, и сразу к речке: я знаю хороший брод, а в лесу есть тропа. По ней выйдем прямо к Ге – это такой город. Рядом еще монастырь есть, кажись, святого Августа. Поделим добычу и разбежимся…

Сидя у костра, трясясь днем на лошади по тракту, Мориц не раз задумывался: не удрать ли ему из отряда? Но быстрота, с которой они передвигались к цели, подозрительность фон Цоберга, не спускавшего глаз со своих людей, заставили его отказаться от бегства. Не говоря уже о странной апатии, охватившей стрелка: подчинившись чужой воле, он безропотно дал увлечь себя на разбойничье нападение. Да и в случае бегства пришлось бы снова без денег скитаться в поисках вербовщика, готового предложить контракт. А там опять – какой-нибудь окраинный гарнизон и полное отсутствие перспективы. Разве что начнется война, на которой проще погибнуть, чем разбогатеть.

Обещанная же фон Цобергом тысяча гольгульденов – огромная сумма для него. С такими деньгами можно уехать в имперскую столицу, снять дом. Пожить в свое удовольствие, не думая о завтрашнем дне. Отдохнуть от всего того, что пришлось перенести за последние полгода, привести в порядок мысли и чувства. Забыть о баронессе – своей первой и, похоже, последней любви, залечить невидимую рану, постоянно ноющую в сердце. Мориц вздохнул. Можно будет покупать новые книги, а «Сказание о Последнем походе», без толку валяющееся в дорожной сумке, издать за свой счет. Начать снова сочинять.

Фон Вернер представил, как стоит за конторкой в собственном кабинете и переносит на бумагу выстраданное. Любовь к Алине, ночное сражение с чудовищем под стенами Медвежьего замка, смерть несчастной девушки у него на руках. Из всего этого могло получиться отличное сочинение. И не нужно будет лгать, выдумывать, как пришлось, когда он писал о Заморье. А то что между такой жизнью и нынешним положением стоит налет на дом ювелира, так не все ли равно? Сокровища, захваченные во дворце чернокожего варвара, такая же кража, как и будущая добыча. Хорошо, что не придется никого убивать: сообщник фон Цоберга впустит их в дом, а там, всех связав, останется просто пошарить по сундукам.

Успокоив совесть такими размышлениями, фон Вернер решил окончательно довериться судьбе. Тем более, что времени для колебаний не осталось. Вечером второго дня, съехав с тракта, рыцарь окольными лесными тропами вывел стрелков к Карштадту. Они разбили лагерь на высоком, поросшем густым лесом холме. Оттуда открывался отличный вид на лежавший внизу городок. Будь Мориц полководцем и собирайся он штурмовать Карштадт, лучшего места для наблюдения за войсками не найти. Верхушка холма так же неплохо подошла бы для обстрела города из артиллерии, но как протащить через лес тяжелые пушки? Саперам придется рубить просеку… Молодой человек долго бы еще придавался тактическим размышлениям, почерпнутым из трудов знаменитых полководцев, но тут его окликнул пикинер. Виктор искал компаньона для сборки валежника.

Поужинав и просидев на холме до темноты, рыцарь со стрелками съехали вниз к городским стенам. Там, с восточной стороны, из третьих по счету городских ворот уходила дорога к землям барона фон Типпа. Две маленьких, выступающих башенки охраняли окованные железом створки. На смотровых площадках горел огонь фонарей ночной стражи.

Не успели стрелки подъехать к воротам, как одна из створок приоткрылась. Остановившись, фон Цоберг приказал братьям Дуко спешиться и помочь высунувшемуся стражнику открыть ворота пошире. Через несколько мгновений маленький отряд неспешно, шагом въехал в Карштадт. Городской стражник, высокий и худой, словно жердь, подошел к рыцарю.

– Я все сделал, как вы говорили, мессир, – сказал он громким шепотом. – Подсыпал ваш порошок ребятам из караула, и теперь они крепко спят, – человек оглянулся на башенку. – И свои вещички, лошадку приготовил: буду ждать вашего возвращения уже в седле. Вы уж постарайтесь не задерживаться, мессир, а то мало ли что, – попросил стражник.

– Два часа, – сухо ответил фон Цоберг. – Может, немного меньше. Ты, главное, ухо держи востро: как услышишь лошадиный топот, сразу начинай створку толкать, чтобы нам у ворот ждать не пришлось. Вперед, – кольнув бока коня звездочками стальных шпор, рыцарь повел маленький отряд по городским улицам.

– Кто это был? – озадаченно спросил Олень, когда они ехали мимо погруженных в темноту домов. – Он што с нами назад поедет?

– Служил у меня когда-то в роте, – обронил рыцарь. – Помалкивайте и не отставайте. Скоро свернем, чтобы на рогатки и сторожей не натолкнуться, а там пешком пойдем.

Дорога к дому старого скряги заняла не менее получаса. Фон Вернер шел предпоследним в цепочке, ведя серого в яблоках коня под уздцы. Аркебузу с зажженным фитилем он нес на плече и внимательно смотрел под ноги: шли они какими-то пустырями мимо вонючих, мусорных ям. Невидимые за оградой домов сторожевые псы встречали и провожали их яростным лаем. Замыкавший отряд Виктор, не переставая, бранил пустобрехов злым шепотом.

Сердце Морица как никогда тревожно билось, а на лбу и спине выступили капельки пота: неожиданно нахлынуло отчаяние. Было не по себе от того, что еще немного – и назад дороги не будет: он навсегда станет вором и разбойником. Человеком эшафота. Но предпринимать что-либо было поздно.

– Пришли, – донесся тихий голос рыцаря. – Ганс остается здесь с лошадьми, остальные идут со мной. Вон к тому дому. Пошевеливайтесь.

Передав поводья товарищу, фон Вернер взялся за аркебузу обеими руками и поспешил догнать остальных стрелков. Стараясь не отставать от шагавшего впереди фон Цоберга, позвякивая железом, они подошли к стене. За ней расположился небольшой двухэтажный дом с трубой и силуэтом петуха-флюгера, четко вырисовывавшихся над черепичной крышей в лунном небе. Неожиданно, громко скрипнув, в стене отворилась калитка. Показавшийся в дверном проеме человек неуверенно спросил:

– Это вы, мессир?

– Да, – нагнувшись, рыцарь пролез в калитку. – Мориц, останешься здесь. Увидишь чужого, подпустишь и руби палашом. Бей первым и без разговоров. Если несколько человек, – пропуская стрелков, громким шепотом бубнил фон Цоберг, – пали в них из аркебузы.

– Слушаюсь, мессир, – ощутив неимоверное облегчение, что не надо лезть вместе с остальными в чужое жилище, фон Вернер прижался спиной к стене. – Можете на меня положиться.

Стоять на стреме у дома, который грабят твои товарищи, оказалось не труднее, чем на часах в полку. Присев на корточки, выставив перед собой ружье и положив рядом обнаженный палаш, Мориц пялился в темноту. Медленно вел взглядом слева направо, разглядывая кусты и редкие деревья. Впереди, шагах в ста чернел большой дом под двухскатной крышей: оттуда могли появиться незваные гости.

Время тянулось медленно, как смоляная капля по стволу ели, и фон Вернер быстро заскучал. Вступив в завершающую стадию, ночное предприятие перестало его волновать. Вскоре в Морице проснулось любопытство: что же происходит сейчас в доме? Напряженно вслушиваясь, он заглянул в калитку. На маленьком заднем дворе было пусто, а из жилища ювелира не доносилось ни единого звука. Стены в три фута толщиной, сложенные из тщательно подогнанных камней, и массивные дубовые ставни надежно скрывали происходящее в доме. Поэтому карауливший у калитки стрелок так и не услышал, как визжал под пыткой не желавший расставаться с золотом старик-хозяин. Пока ему не прижгли пятки, он не хотел говорить, где главный тайник с деньгами. Не достигла ушей юноши мольба о пощаде перепуганных мужа с женой: сына мастера и его невестки. Не услышал Мориц и хруста пробитых черепов, сокрушенных чеканом, когда рыцарь проломил головы супругам.

Оставлять свидетелей в живых фон Цоберг не собирался изначально, да и лишние дольщики ему не были нужны. Поэтому, когда были найдены, вскрыты все тайники, шкафы, сундуки, а награбленное перекочевало в сумки, рыцарь прикончил старика-ювелира. Затем, выпуская по одному из дома стрелков, он задержался на пороге и наградил впустившего их сторожа коротким ударом в затылок. Молча, даже не охнув, человек упал ничком, а фон Цоберг поспешил к калитке, за которой продолжал напряженно вглядываться в темноту Мориц.

– Уходим, – бросил ему рыцарь. – Все кончено.

Момент для разговоров был неподходящий, и фон Вернер молча побрел за почти бегущими товарищами. Из мешков, подпрыгивающих на спинах Оленя с Куртом, доносился звон: там бились друг о дружку блюда и тарелки серебряного сервиза. Из сумок слышалось позвякивание золотых монет. Все эти звуки ответили молодому человеку на незаданные вопросы – налет удался.

Вскоре стрелки уже садились на коней, обрадовав своим возвращением не находившего себе места от беспокойства Ганса. А потом, когда они галопом мчались через городские ворота, никто не заметил, как замыкавший отряд мессир, придержав коня, разрубил палашом голову ожидавшего их стражника. С лишними ртами было покончено.

Устало сутулясь в седле, фон Вернер смотрел, как его товарищи сыплют награбленное на расстеленный по земле плащ. Звонкими струйками лились золотые монеты, змейками выскальзывали из сумок драгоценные цепи. Ссыпались, вспыхивая огоньками самоцветов в рассветных лучах солнца, перстни и кольца. Серебряные подсвечники, чеканные блюда, подносы, украшенные резьбой кубки, плоские слитки серебра и золота.

Настоящее богатство, но Мориц не мог разделить радости приятелей, которые выхватывали друг у дружки предметы, восхищенно цокали языками и радостно хохотали. На вещах, судя по рассказу товарищей, лежала кровь пяти человек, а за такое полагалось отсечение головы. И мысль, что сейчас они в безопасности, не успокаивала. Не становилось легче и от того, что сам не убивал, не резал глотки старику и его домочадцам. Стрелки рассказали: фон Цоберг убил всех своей рукой, словно опасался, что в последний момент его сообщники дрогнут. Молодой человек слабо в это верил, так как знал, что его товарищам все едино: что курице шею свернуть, что человеку брюхо вспороть. За годы службы убийство стало для них привычным делом, такое уж у солдата ремесло.

Фон Вернер поглядел на рыцаря: тот в стороне, верхом, с высоты своего роста, наблюдал за происходящим. Черты тяжелого, каменного лица утратили всегдашнее выражение холодного спокойствия: к удивлению Морица их исказила нетерпеливая гримаса. Похоже, вид золота не оставил равнодушным даже старого вояку. Что же тогда говорить о других? Стоявшего рядом с мессиром Ганса била нервная дрожь. Чуть не подпрыгивая на месте, он сжимал в руках аркебузу и по-гусиному вытягивал шею, пытаясь рассмотреть появлявшиеся на свет божий предметы. Наконец, на плащ, звякнув, упала последняя вещь – серебряный кубок.

– Ну, вот нам и повезло! – окинув восхищенным взглядом богатство у своих ног, Олень хлопнул ладонью по сутулой спине Курта с такой силой, что тот покачнулся, а в лучах солнца заиграли пылинки. – Пора приступать к дележке.

– Точно, – поддержал Виктор и обратился к рыцарю:

– Мессир, я предлагаю…

– Подожди, – оборвал его фон Цоберг. – Это точно все? Проверьте сумки.

– Нету больше, – Виктор с Оленем затрясли над плащом раскрытыми сумками, а Курт вывернул свой мешок наизнанку, показав, что внутри пусто. Убедившись, что у наемников ничего не осталось, рыцарь ткнул шпорами лошадиные бока, и вороной жеребец налетел на испуганно отшатнувшегося Курта. В следующее мгновение стальной боек чекана, зажатого в кулаке фон Цоберга, клюнул старика в темя. Олень с Виктором испуганно застыли.

– Бей их, Фриц! – не двигаясь с места, заорал Ганс и поднял аркебузу.

Отшвырнув в сторону сумку, младший брат Дуко выхватил тесак и попытался ткнуть им стоявшего рядом пикинера. Ловко отбив клинок рукой, Виктор отскочил в сторону. Сообразив, что происходит, Мориц поддался первому и единственно верному порыву: прильнув к лошадиной шее, ударом шпор послал коня с места в карьер. Прочь с поляны, к уходившей в лес тропе. Главное было побыстрее оказаться как можно дальше от начавшегося безумия.

За спиной громыхнуло, и фон Вернер чуть не вылетел из седла: правое бедро юноши будто бичом ожгло! От удара, жгучей боли перехватило дыхание. Он закачался и, если бы не пальцы, намертво вцепившиеся в поводья, слетел бы с коня. Скачка причиняла раненому невыносимую боль, но Мориц продолжал мчаться вперед, хотя совершенно не разбирал, куда едет. Хлынувшие слезы застили глаза, а сведенные болью пальцы продолжали сжимать поводья.

В какой-то момент, когда серый в яблоках жеребец перепрыгнул через поваленное дерево, фон Вернер потерял сознание от боли. Сколько времени стрелок находился в беспамятстве, он не понял: очнувшись, обнаружил себя лежащим на земле. Над головой в прозрачном летнем небе проплывали белоснежные облака, неподалеку бродил его конь, пощипывая травку. Раненое бедро занемело, и несмотря на жаркий день Морицу было очень холодно. Когда он встал, то чуть не упал из-за кружившейся головы и предательски дрожащих коленей.

Осмотрев рану, увидел, что аркебузная пуля прошла навылет, не задев кости. Кровотечение продолжалось, и фон Вернер, как мог, перевязал страшную, черную дыру куском материи, отрезанной от рубахи. Подвывая от боли, поймал коня и, обессилев, долго стоял, прижавшись к его теплому, колышущемуся боку, слушая, как екает внутри селезенка. Наконец, ему удалось, собравшись с духом, вскарабкаться в седло.

Оглядевшись по сторонам, Мориц понял, что совершенно не знает, куда ему ехать. Пока он был без памяти, серый сбился с тропы и, судя по всему, просто брел по лесу. Чувствуя, как от беспомощности, отчаяния перехватило горло, едва сдерживаясь, чтобы не разрыдаться, юноша взял направление на солнце. Ехать пришлось шагом, так как попытка перейти на рысь, привела к тому, что рана мучительно разболелась. Казалось, в бедро запихнули кусок раскаленного железа. Через несколько сотен шагов лес посветлел, и к своему удивлению Мориц выехал на поляну, – ту самую поляну, где сегодня утром они делили награбленное.

Остановив серого, фон Вернер смотрел на лежавшие вокруг плаща трупы товарищей. Тела вероломного рыцаря, безжалостно расправившегося со своими сообщниками, видно не было. Скорее всего он вышел из схватки победителем. Преодолев желание убраться подальше от места кровавой схватки, привлеченный блеском серебра, Мориц подъехал к плащу. Любопытство и тревога на время заглушили даже боль в ране.

Не слезая с коня, молодой человек отыскал взглядом в траве тела всех убитых. И совершенно не удивился, обнаружив, что братья Дуко лежат с проломленными головами. Георг фон Цоберг остался верен себе и не пощадил переметнувшихся к нему стрелков. Морицу очень повезло, что, поддавшись в первый момент панике, он удрал с поляны, куда глаза глядят. Теперь главное выбраться к человеческому жилью, отыскать лекаря…

Здесь до сознания фон Вернера наконец-то дошло, что на плаще лежит довольно много серебра: посуда и россыпь монет разного достоинства. По какой-то причине рыцарь пренебрег ими, наверное, торопился. Или его кто-то спугнул. Впрочем, ломать голову над поведением фон Цоберга не было времени.

Глядя на серебро, стрелок подумал, что у него нет денег. Несколько завалявшихся грошей можно было не принимать в расчет. Преодолевая боль, сцепив зубы, он слез на землю. Посуду брать не стал, собрал в кошель только монеты. От движений рана разболелась с новой силой, и, обливаясь холодным потом, Мориц вернулся в седло. Отыскав тропу, постанывая при каждом шаге, он затрусил по ней: фон Цоберг говорил, что лесная дорога ведет в окрестности монастыря святого Августа. Оставалось только надеяться, что пути стрелка и рыцаря больше никогда не пересекутся.

Холодные, ловкие пальцы равнодушно причиняют боль, выталкивающую сознание из лихорадочного забытья в реальность. Пульсирующий огонь раны в тяжелом, немеющем бедре. Спокойный, безразличный голос, уговаривающий потерпеть. Крепкие, сильные руки прижимают Морица к столу, когда он инстинктивно пытается уползти от хирурга. Размытые от слез, застилающих глаза, лица монахов, помогающих лекарю. В воспаленный рот раненого тычется глиняная кружка.

– Пей, пей, – уговаривает монах, – полегчает.

Молодой человек осторожно глотает густую, теплую, горькую жидкость. И в этот момент, как ему кажется, лекарь прижимает к ране раскаленный прут. Поперхнувшись, сотрясаясь всем телом, фон Вернер подпрыгивает на столе, изрыгая проклятия. Но монахи крепко держат его за руки, хирург спокойно продолжает делать свое дело, а в зубы опять тычется край глиняной кружки. Допив отвар, Мориц чувствует страшную усталость, быстро растекающуюся по всему телу. Словно живое существо, боль в ноге медленно, очень медленно отползает прочь, но полностью не проходит. Веки раненого тяжелеют, смыкаются, и, опустив затылок на жесткие доски, он закрывает глаза. Прислушивается к приятному, похожему на сильное опьянение ощущению тепла, которое мягко окутывает грудь и голову.

– Тащите в келью, – доносится издалека.

Фон Вернер с трудом открывает слипающиеся глаза. Кажется, что его снова несет течение Воровки, только небо над головой не голубое прозрачно-бездонное, а низкое, беспросветно серое. «Будет дождь», – думает раненный и смыкает веки, соскальзывая в сон. Он снова стоит за конторкой в скриптории. Серый свет льется в окно, по углам на кружеве паутины дрожат попавшиеся мухи. На звоннице начинает бить колокол, созывающий братию к обедне. Нужно идти, но нет сил прервать увлекательное чтение, заставить себя закрыть тяжелый шагреневый переплет. Тем более, что на следующей странице, он знает – подглядел, великолепная иллюстрация. Быстро скользнув по последним строчкам, мальчик нетерпеливо переворачивает лист и, забыв о тексте, пожирает глазами рисунок. Сделавший его человек – настоящий мастер. Созданная им картинка похожа на отдельную историю, ее можно рассматривать часами, находя все новые детали. Читать, словно книгу, вглядываясь в хитросплетения виньеток, и, с восторгом обнаруживая, как одно изображение перетекает в другое.

В голове, как во время чтения, начинает звучать голос невидимого рассказчика. Обмирая от нахлынувшего восторга, Мориц понимает, что иллюстрация – не просто картинка к книге, а тайное предсказание. Если он поймет его, расшифрует, то узнает свое будущее. Нужно только напрячься, сделать над собой усилие и, поймав кончик нити, распутать узелок тайны. Но в момент, когда мальчику кажется, что он начинает понимать – краски иллюстрации утрачивают яркость, блекнут. Линии рисунка теряют четкость, а потом и вовсе сливаются в чернильную кляксу. Задрожав, словно студень, пятно растекается, увеличиваясь в размерах с каждым мгновением, и вот уже нет ни книги, ни конторки. Солнечный свет в скриптории стремительно меркнет, пол скользит из-под трясущихся ног.

Облившись от страха холодным потом, фон Вернер пытается отскочить, но чувствует, как соскальзывает вниз, в густую, вязкую трясину. Стремительно, со странным чмокающим звуком погружается, не в силах ухватиться за что-либо твердое. Он кричит, что есть мочи, пытаясь позвать на помощь, но ужас перехватывает горло. Вместо вопля с воспаленных губ срывается хрип умирающего, и тот сейчас смолкнет…

Содрогаясь, всхлипывая от боли в бедре, Мориц просыпается. В первые мгновения, опутанный вязкой паутиной кошмара, молодой человек не может понять, где он и что с ним. Неловко ворочается на жестком ложе, причиняя себе лишнюю боль. Громко стонет, просит воды. Наконец в глазах проясняется, а чьи-то руки подсовывают ко рту плошку. Фон Вернер жадно глотает воду и со вздохом облегчения ложится.

На седьмой день своего пребывания в монастыре святого Августа стрелок пошел на поправку. Мучившая его боль в воспалившейся ране и лихорадка отступили: сказались отвары и заботливый уход. Ежедневно, дважды в сутки, невысокий с округлым бритым лицом лекарь в очках приходил к Морицу, осматривал бедро и менял наложенные повязки. Его внешность сразу же показалось раненому странно знакомой, но сознание с трудом отличало явь от сна, навеянного снадобьями. Поэтому пока в голове молодого человека окончательно не прояснилось, он не пытался заводить с лекарем разговоры. Почувствовав себя лучше, фон Вернер сразу вспомнил, где видел его лицо. И оказался в весьма щекотливом положении…

– Доброе утро, – как всегда после утренней молитвы, лекарь вошел в келью стрелка. – Как спалось? Боль, жар? – спрашивая, мужчина привычно заглянул в глаза больного, прикоснулся ко лбу и нащупал пульс. – Вижу, вам сегодня лучше, – выпустив запястье, врач занялся повязкой. – Думаю, скоро вы сможете подниматься. Недельки через две, наверное. Так, что тут у нас? Угу, все очень неплохо: гноя нет, рана чистая и потихоньку затягивается.

Приподнявшись на локтях, Мориц смотрел, как лекарь меняет повязку. Дождавшись окончания процедуры, стрелок неожиданно поймал его руку и удержал, не дав уйти.

– Что с вами? – сквозь круглые стекла на юношу непонимающе уставились черные глаза. – Вам нехорошо?

– Простите, но я знаю вас, – сказал фон Вернер. – Раньше вы носили усы и бородку.

В глазах лекаря появился страх. Он сделал попытку освободить кисть, но стрелок не отпускал.

– Не нужно меня бояться, мастер Нимер, – ласково сказал Мориц. – После того, как вы спасли мне жизнь… Я в долгу перед вами, – он разжал пальцы. – Мне хочется помочь вам. Ведь вас ищут.

Некоторое время Клаус Нимер – должник мессира, за которым целый месяц безрезультатно рыскали по дорогам стрелки, – молча смотрел на больного. Потом, оглянувшись, – закрыта ли дверь – осторожно присел на табурет у ложа пациента.

– Да, меня зовут Клаус Нимер, – сдвинув кустистые брови, сказал лекарь. – Откуда вы знаете мое имя? Я не помню, чтобы когда-нибудь встречался с вами.

Решив, что скрытничать теперь не имеет смысла, молодой человек рассказал о своей службе у Хлонге. Поспешил заверить: его совершенно не интересуют причины, по которым скрывается Нимер. Ничего, кроме благодарности, он не испытывает и готов сделать все, чтобы помочь лекарю.

– Наши дорожки с мессиром разошлись, – вздохнул Мориц, – теперь я сам по себе. А после того, как вы вылечили меня, можете рассчитывать на молчание и помощь.

– Эту рану вы получили из-за него? – спросил лекарь. – Он пытался убить вас?

– Нет, – удивленно ответил фон Вернер. – Почему вы так решили? Мы расстались… Нехорошо расстались больше месяца назад, но стрелял в меня лесной разбойник.

– Вам повезло, – сухо заметил Нимер. – Господин, которого вы называете Хлонге, – опасный и безжалостный враг. Обычно он не оставляет в живых людей, с которыми вступил в конфликт. То, что он рассказал вам обо мне, – ложь. Я не должен ему ни гроша. Тут другое… – лекарь замолчал. – Не знаю, стоит ли вам говорить… – он с сомнением смотрел на молодого человека.

– Я хотел бы помочь, – сказал Мориц. – Вам нужен охранник, а это моя профессия. Когда я окончательно поправлюсь, то смогу защитить вас. Не думаю, что мессир надолго прервал поиск. Он очень упорный человек.

Лекарь кивнул.

– Вы даже не знаете, насколько, – Нимер поднялся. – Вот что, мой друг… Я должен подумать до вечера. Тем более, здешний настоятель собирался зайти к вам после перевязки. А вот, кстати, и его шаги, – прислушиваясь, лекарь наклонил голову. – Давайте, отложим наш разговор.

– Я – ваш должник, – твердо повторил Мориц. – Можете рассчитывать на мою защиту.

– Благодарю, – Нимер поднялся с табурета и приветствовал поклоном вошедшего настоятеля. – Оставляю вас наедине, святой отец. Я зайду вечером, как обычно, – кивнув раненому, лекарь вышел.

– Рад видеть, что вы поправляетесь, сын мой, – высокий и толстый монах с любопытством смотрел на стрелка. – Слава Господу, не оставившему вас своей заботой.

– Воистину слава, – молитвенно сложив руки, поддержал фон Вернер. – Слава обители, давшей приют страждущему…

Укрепив души вечерней молитвой, монастырская братия разбрелась по кельям, а Мориц неожиданно для себя задремал. Все-таки он был еще очень слаб. Весь день юноша думал о том, не поторопился ли, раскрыв лекарю, что знает его тайну? Испугавшись, Нимер может просто сбежать из монастыря, а стрелок этого не желал. После всего, что он натворил со своими приятелями, ему хотелось попытаться хоть как-то искупить совершённое. Встать на защиту, если действительно окажется, что лекарь ни в чем невиновен. К Хлонге он по-прежнему испытывал сильную неприязнь из-за покойной баронессы, а защитить невинного казалось фон Вернеру достойной задачей.

Нимер запаздывал, и, лежа с закрытыми глазами, молодой человек думал об утренней беседе с настоятелем монастыря. Отказать в недостатке любопытства патеру было нельзя: он битый час расспрашивал раненого. Обстоятельства, при которых наемник получил рану, монаха интересовали мало: в здешних краях орудовали шайки, и по лесным тропам никто из местных не путешествовал. Поэтому сам факт нападения на одинокого путника удивления у настоятеля не вызвал. Пальнул злодей из-за дерева в проезжего, ну и слава богу, что только ранил. Его больше интересовало, чем занимался стрелок раньше, откуда приехал. При этом не скрывал, что прочитал найденные у раненого бумаги, даже перелистал «Сказание о Последнем походе». Впрочем, роман оставил настоятеля равнодушным.

Затянувшийся разговор утомил фон Вернера. Чтобы расположить патера к себе и побыстрее закончить беседу, он пообещал пожертвовать монастырю половину всех своих денег. После этого лицо монаха прояснилось, казалось, он достиг того, зачем пришел. Наверное, святой отец не забыл сосчитать серебро в сумке раненого, – сумма дара получалась немалая. Наконец-то настоятель завершил разговор и, пожелав скорейшего выздоровления, покинул келью. Как только в коридоре затихли шаги, Мориц пожалел, что не догадался спросить у монаха о лекаре. Было интересно, как Клаус Нимер нашел убежище в здешних стенах.

– Добрый вечер, – неслышно открыв дверь, в келью шагнул врач. – Извините, немного задержался. Давайте, я вначале сделаю перевязку, а потом поговорим.

Фон Вернер не возражал и молчал, пока Нимер не закончил обычную процедуру вечернего осмотра. Наконец, лекарь опустился на табурет.

– Я решил, что могу довериться вам, – произнес он торжественным тоном. – Думаю, вы – благородный человек и не попытаетесь навредить мне. Насколько я понял, мессир Хлонге и вам успел причинить зло? – врач вопросительно посмотрел на юношу, но, не дожидаясь ответа, продолжил:

– Не буду спрашивать – какое, думаю, если захотите, расскажете сами. Итак, – поправив на горбатом носу очки, глядя поверх головы раненого, Нимер начал свой рассказ:

– Хочу открыть истинное имя человека, известного вам как Хлонге. На самом деле его зовут Максимиллиан фон Хурвельд, человек благородного происхождения, но весьма низменного, коварного ума. Не знаю, слышали ли вы о княжестве Торвальд? – лекарь вопросительно уставился на Морица и, когда тот отрицательно покачал головой, продолжил:

– Маленькое, я бы сказал, крошечное государство, затерявшееся в горах на востоке империи. Фактически вся страна состоит из одного города – столицы Бергбурга, где находится замок правителя – князя Румбеда Третьего. Вокруг города в горах разбросаны несколько десятков селений. Вот и все владения. Но это неудивительно, так как в нашей империи немало крошечных государств.

Нимер ненадолго задумался.

– Тут интересно другое, – продолжил он, будто размышлял вслух, – что управление такой незавидной страной досталось внуку предпоследнего императора, человеку больших страстей и амбиций. До двадцати лет прожившему в столице при дворе покойного деда и не раз мысленно примерявшему корону империи. Да, да, – закивал лекарь, как будто молодой человек собирался ему возразить, – можете мне поверить, у князя были вполне реальные шансы стать верховным правителем. За ним стояла достаточно сильная придворная партия, и дед при жизни не раз заявлял, что видит в нем преемника.

Но судьба и характер молодого князя распорядились иначе. Подрастая, вступив в пору созревания, он превратился в человека, подверженного множеству пороков. Пьянство, азартные игры, многочисленные интрижки, недостойные претендента на престол. Немалую роль в развращении Румбеда сыграл и его наперсник – мессир фон Хурвельд, неизменный соучастник княжеских авантюр. Он всячески поощрял необузданное поведение своего сюзерена. Занимал у ростовщиков от его имени огромные суммы, находил ему новых любовниц, дрался вместе с ним на дуэлях или попросту организовывал убийства людей, неугодных Румбеду. Да, да, мессир фон Хурвельд, всегда не задумываясь, решал проблемы с помощью клинка и ядов. Несколько молодых аристократов, неугодных князю и его дружку, умерли при весьма загадочных обстоятельствах. По столице ползли слухи, каждая новая выходка возможного наследника престола подолгу обсуждалась придворными. В конце концов, благодаря своему нелепому, отвратительному поведению Румбед окончательно утратил расположение императора и поддержку сторонников. Многим стало ясно, что возвести на трон такого порочного и неуправляемого человека – значит, обречь государство на новую гражданскую войну. Нет ничего удивительного, когда после очередного скандала, спровоцированного молодым князем, его дед разозлился и отправил внука в ссылку.

Правда, изгнание долго не продлилось: через два года император скончался после удара. Обрадованный Румбед вместе с наперсником поспешил вернуться в столицу, чтобы выставить свою кандидатуру на будущем рейхстаге. Но оказалось, что желающих поддержать опального князя нет: никто не забыл о его буйном, коварном нраве и нанесенных обидах. Закончилось все тем, что на престол был избран нынешний император, а князю пришлось покинуть столицу и поселиться в собственном майорате. Чтобы расплатиться с долгами, Румбед женился на одной из дочерей графа Ландера – женщине доброй, но очень некрасивой. Ее отец, отчаявшись найти для Августы подходящего жениха, согласился на брак с сумасбродом, скрепя сердце.

Уехав в Торвальд, правитель затаил обиду на весь мир. С женой он почти не общался, так как завел настоящий харем, как у восточных правителей. Любая симпатичная женщина, на которую падал взгляд любвеобильного монарха, тут же становилась его жертвой. Делами государства Румбед не занимался, предоставив управление княжеством фон Хурвельду. От министра требовалось лишь одно: добывать столько денег, сколько нужно для удовлетворения привыкшего к роскоши правителя.

В государстве неимоверно возросли налоги, все, что можно было заложить, попало в руки иностранных ростовщиков. Несколько богатых торговцев были обвинены в государственной измене и казнены, а их имущество конфисковано. В маленькой стране воцарилась жестокая тирания: любой, кто осмеливался возмутиться, быстро оказывался за решеткой. Осознав, что происходит, многие жители бежали из княжества. И вот тут, в такой печальный для Торвальда момент, – вздохнул рассказчик, – я совершил роковую ошибку. Большую часть своей долгой жизни я прожил в Фарцвальде, – пояснил Нимер, – работал лекарем и занимался алхимией в одном из провинциальных городов. У меня была семья, – голос врача неожиданно дрогнул, а на щеку выкатилась слезинка. – Простите, – он снял очки и промокнул глаза платком, – но сейчас вы поймете мою слабость. Все еще так свежо, больно, – не в силах успокоиться, Нимер заходил по келье под тревожным взглядом стрелка.

– У меня были жена и дочь, – сказал он дрожащим голосом. – Свой дом с садом. Лаборатория, где я ставил опыты. Потом в Фарцвальде восстали крестьяне. В стране воцарился хаос. Люди резали друг дружку, как мясники забивают скот. Наш город осадили толпы опьяненных кровью вилланов, и я решил бежать вместе с семьей. Как потом мне стало известно, я поступил разумно: город взяли штурмом, большую часть домов разграбили, сожгли, а несколько тысяч бюргеров убили. Некоторое время мы скитались по землям, охваченным смутой, ежедневно подвергаясь смертельной опасности. Но тогда Господь не забывал нас: мне с женой и дочкой удалось добраться к Дамбургу, – остановившись посреди комнатки, Нимер уставился себе под ноги.

– Там я и совершил самую большую ошибку в жизни, – продолжил он после длительной паузы. – Один из моих ученых друзей, с которым я никогда не виделся, а только переписывался, сообщил, что ему предложили занять пост придворного лекаря у князя Румбеда. Моего знакомого это место не интересовало, и он посоветовал его мне. А я, совершенно не понимая, что делаю, выслал свои рекомендации в Торвальд. Откуда мне было знать, что предыдущий придворный лекарь каким-то пустяковым проступком вызвал неудовольствие у князя и был казнен? Сам того не подозревая, я сунул голову в пасть дикому зверю, – Нимер вернулся на табурет. – Как вспомню свою радость, когда я получил приглашение, подписанное министром Максимиллианом фон Хурвельдом… – лекарь сокрушенно покачал головой. – Если бы я знал, на что обрекаю свою семью! Полные самых радужных планов, надеясь найти новый дом, мы приехали в Бергбург. Вначале нам с женой показалось, что после года лишений мы наконец-то обрели заслуженный покой. Встретили нас хорошо, выделили квартиру при дворце. Я получил в свое распоряжение прекрасно оборудованную алхимическую лабораторию…

Несколько увлекшись любимой темой, лекарь принялся с непонятным для стрелка восторгом перечислять странные названия алхимических инструментов, элементов и тинктур. Потом заметив, что все эти звучные слова совершенно неизвестны молодому человеку, он вернулся к рассказу о своей жизни.

В первые месяцы знакомства министр фон Хурвельд и князь произвели на него хорошее впечатление своим аристократизмом, доброжелательным отношением. Но осваиваясь на новом месте, знакомясь с жизнью во дворце и городе, лекарь все сильнее ощущал атмосферу общего страха. Опасаясь доносов, горожане очень неохотно заводили с ним знакомство и были предельно сдержаны в беседах. За исключением нескольких человек, чья показная общительность имела под собой легко угадываемый профессиональный интерес. Министр не замедлил окружить придворного лекаря шпионами, которые своими разговорами провоцировали нового «друга» на откровенность.

Очень скоро Нимеру стало ясно, что вежливость, аристократический лоск князя скрывают весьма низменную душу. Румбед был жестоким, ограниченным и развратным человеком. Не знавшим удержу сластолюбцем, совершенно неразборчивым в своих связях. Чуть ли не каждый месяц Нимеру приходилось пользовать сюзерена от весьма постыдных болезней, свойственных скорее бродягам, чем аристократам…

– Занятый работой, осваиваясь во дворце, – продолжал лекарь, – я не успел заметить, как подросла и расцвела моя Кристина, – Нимер вытер увлажнившиеся глаза платком. – Вскоре после переезда в Бегбург девочке исполнилось пятнадцать. Она была настоящей красавицей! И вместо того, чтобы прятать красоту дочери, мы с женой только радовались за нее. Глупцы! – у лекаря задергалось лицо, стрелок подумал, что рассказчик сейчас разрыдается, но тот нашел силы сдержаться.

Глядя себе под ноги, Нимер продолжил:

– Как и следовало ожидать, красота Кристины не осталась незамеченной его высочеством. Точнее, первым обратил внимание на мою дочь фон Хурвельд. Он назначил ее служанкой в штат княгини. Там она своей доброй душой, хорошим нравом и целомудренным поведением сразу завоевала расположение жены Румбеда. Но стоило князю обратить внимание на мою дочь, как все хорошее отношение Августы тут же испарилось. Несчастная княгиня мгновенно возненавидела девочку и стала всячески преследовать ее.

Устав от долгого рассказа, Нимер отпил несколько глотков воды из кувшина, стоявшего у изголовья стрелка. Глядя на его серое, постаревшее за время монолога лицо, Мориц с замиранием сердца предчувствовал трагическую развязку. Переведя дух и продолжив, лекарь подтвердил худшие ожидания юноши. Заметив прекрасный цветок, расцветший во дворце, князь не замедлил сорвать его. Но это было бы еще полбеды. Кристина, хорошо чувствовавшая людей, возненавидела любовника с первого же мгновения и, не выдержав постоянного насилия, покончила с собой.

– Так мне сказали, – не обращая внимания на текущие по щекам слезы, произнес Нимер. – Но я думаю, что мою девочку убили: мне не разрешили взглянуть на ее тело. А потом, через несколько дней нас с женой арестовали и бросили в темницу. Обвинили в колдовстве, попытке отравить княгиню Августу. Не выдержав случившегося, моя жена умерла: у нее было слабое сердце. Я же выдержал все… – голос лекаря угас, словно сгоревшая свеча.

– Вам удалось бежать? – спросил фон Вернер.

Нимер молча кивнул, потом добавил, что подкупил тюремщиков.

– С тех пор я странствую по свету, – сказал он. – Пытаюсь найти место, где мои душа и тело обретут хотя бы подобие покоя. Думал, что здесь в монастыре, где меня приняли довольно радушно… Местный настоятель не против воспользоваться моими познаниями в медицине, но теперь, когда вы сказали, что преследователи… – замолчав, Нимер, словно глубокий старик, затряс головой. – Не знаю, что и делать, – он беспомощно развел руками. – Возможно, лучше отдать себя в руки палачей? Самому явиться к фон Хурвельду…

– Не говорите глупостей, – прервал его стрелок. - Вы не должны отчаиваться! Я уверен, что есть выход. Например, вы могли бы написать… Нет, лично отправиться в столицу и там искать заступничества у императора. Я думаю, вас услышат.

– Исключено, – печально улыбнулся Нимер. – Вы – добрый юноша, спасибо за сочувствие, но стоит появиться при дворе, как меня тут же арестуют. Обвинение в черной магии – страшное преступление. Я не помню случая, чтобы человек, задержанный по такому обвинению, остался бы жив. Костер или вечное заключение – в лучшем случае. Несмотря на всю нелюбовь нынешнего императора к бывшему сопернику, что ему моя судьба? Нет, искать заступничества у сильных мира сего – значит, найти скорую гибель.

– Тогда давайте бежать, – упрямо сказал Мориц. – Можете всецело располагать мною. Теперь, узнав правду, я считаю своим долгом встать на вашу защиту. Дайте мне выздороветь, и я буду сопровождать вас повсюду. Вместе мы найдем место, где никакие преследователи не смогут вас достать. Не такие уж длинные руки у мессира Хло… министра, – зло сказал стрелок. – В конце концов, мы сможем уехать из империи, поселиться где-нибудь в пограничных марках. Вы – отличный лекарь и всегда найдете себе пропитание… У меня сейчас есть деньги, нам хватит их на целый год… – разволновавшись, покраснев, Мориц говорил быстро и несколько путано.

– Вы – хороший юноша, – мягко взяв стрелка за плечо, повторил Нимер. – Я искренне благодарен вам за предложение. Не волнуйтесь, пожалуйста, а то не сможете уснуть. Я обязательно подумаю над вашими словами. А сейчас я пойду, сделаю вам успокоительный отвар, – лекарь поднялся. – Вам вредно так волноваться.

Не слушая возражений Морица, он вышел, а через четверть часа вернулся с кружкой горького напитка. Отвар успокоил расстроенные нервы раненого и помог ему быстро уснуть. Соскальзывая в сон, стрелок еще раз мысленно поклялся себе, что не оставит несчастного старика одного. Это поможет искупить зло, совершенное фон Вернером за его короткую, но такую бурную жизнь.

Не сразу, но Клаус Нимер все-таки принял предложение стрелка составить ему компанию в дальнейших скитаниях. Неоднократно фон Вернер заводил разговор с лекарем на эту тему, пока тот не сдался. Решили, как только раненый поправится, сразу покинуть монастырь и перебраться в Цутх, а оттуда в какую-нибудь пограничную марку.

Начав вставать, фон Вернер принялся изнурять себя физическими упражнениями, желая как можно быстрее вернуться в форму. Но к дню отъезда из монастыря стрелок все еще прихрамывал. Впрочем, винить, кроме себя, было некого, так как именно Мориц считал, что отправляться в путь нужно скорее. Еще с момента первого разговора в нем поселилась тревога, предчувствие скорой встречи с мессиром. Почему-то стрелку казалось, что преследователи дышат им в затылок. Нужно было торопиться.

В конце концов запланированный отъезд пришлось перенести еще на несколько дней. Узнав о планах лекаря и наемника, отец-настоятель сообщил, что через три дня из монастыря в Кельбург поедут две телеги. Повезут на тамошнюю субботнюю ярмарку мед и горшки. На повозках найдется место еще для двух человек, а это все лучше, чем трястись в седле. И монахам будет спокойнее рядом с вооруженным человеком. Вокруг по-прежнему бродят шайки разбойников и, чем больше народу поедет, тем лучше. Поразмыслив, лекарь с наемником согласились: так они будут меньше привлекать внимания.

Ранним утром, едва рассвело, беглецы покинули гостеприимную обитель. Вышедший проводить настоятель, позевывая, сонно благословил в дорогу. Монахов, сопровождавших телеги с грузом, было двое: худой паренек с едва заметным пушком на розовом лице и загорелый крепыш с седеющей бородой. Старший монах пошел чуть впереди, бодро отмахивая посохом каждый свой шаг. Мориц с лекарем расположились во второй повозке, а их лошади трусили следом на привязи.

Положив на колени заряженную аркебузу, фон Вернер внимательно смотрел по сторонам и негромко беседовал со спутником о книгах. За последнее время они сдружились, и оказалось, что Нимер весьма начитанный человек, хотя его всегда больше интересовали труды алхимиков чем рыцарские романы. Услышав, что стрелок побывал в Заморье, лекарь подверг его настоящему допросу, пытаясь хоть что-нибудь узнать об обычаях, царящих в странах, населенных чернокожими. Краснея от смущения, фон Вернер вкратце рассказал настоящую историю Последнего похода, решив не упоминать о лежавшей в сумке рукописи.

Трагедия Герцога и его воинов не тронула ученого, но описание мора, погубившего белых людей в жарких песках, вызвало живейший интерес. Вооружившись бумагой, пером, Нимер записал все, что было известно стрелку о симптомах и течении болезни. Заметил: нечто подобное описывалось в сочинении некоего чернокожего алхимика, попавшего в империю после первых походов в Заморье…

Не успели закончиться монастырские поля, как показался густой лес. Узкая серая речушка, словно граница, огораживала лесную чащу. Подъехав к сколоченному из бревен мосту, телеги остановились.

– Почему встали? – окликнул монахов фон Вернер.

Ему никто не ответил, так как из-под мостка с обеих сторон вынырнули вооруженные люди с лицами, замотанными черными тряпками. Стрелок вскинул аркебузу, но монах-крепыш молниеносно оказался рядом и ударом посоха вышиб оружие из рук юноши. Мориц соскочил на землю, выхватил из ножен палаш. Увидел, как нападающие схватили растерянно озиравшегося Нимера. Потеряв голову от ярости, стрелок бросился на помощь, но монах обрушил ему на раненое бедро предательский удар посоха.

От боли у молодого человека захолонуло сердце. Показалось, что посох вышиб у него из-под ног землю. Вскрикнув, Мориц ничком рухнул в дорожную грязь. Через мгновение ему выкрутили за спину руки, накинули на голову мешок. Сильный удар обрушился на затылок стрелка, и он потерял сознание.

– Добрый день, мой милый Мориц, – министр князя Румбеда Третьего сидел на краю стола и с удовольствием разглядывал привязанного к лавке юношу. – Говоря откровенно, вы не нужны мне, поэтому приготовьтесь в скором времени покинуть сей бренный мир. А вам, мастер Нимер, – фон Хурвельд повернулся к стоявшему в углу хибары лекарю, – придется увидеть весьма поучительное зрелище. И сделать соответствующие выводы.

– Может быть, обойдемся без пытки? – хмуро спросил лекарь. – Зачем вам это?

Мессир хмыкнул. Покачал над земляным полом башмаком.

– По двум причинам, – ответил он. – Отомстить юному наглецу, а также выяснить, что и кому вы успели рассказать.

– Я никому ничего не говорил, – быстро произнес Нимер. – Мой спутник ничего не знает.

– Не имеет значения, даже если это правда, – ухмыльнулся министр. – Знает – не знает, какое мне дело? Больше всего я хочу, чтобы сопляк испытал на себе все мастерство моего специалиста по допросам.

– Скотина, – не выдержал фон Вернер. – Дай мне оружие и сразимся, как благородные люди!

– Благородные? – в голосе мессира слышалось искреннее удивление. – Ты – ничтожный предатель. Не говоря о том, что такие, как ты, продают свою честь даже не за деньги, а за срамную дырку… Хм, никак не могу понять, почему Ганс выполнил мой приказ только наполовину? Убрал шлюху, но оставил в живых тебя? Кстати, а где ты потерял своих трусливых приятелей?

– Какой приказ? - удивился Мориц. – О чем… Ах ты подлец! – неожиданно сообразив, молодой человек изо всех сил рванулся, но ремни держали крепко. – Так это ты убил Алину?!

Тонкие губы фон Хурвельда расплылись в гнусной улыбочке. Потом он расхохотался. По-видимому, ситуация доставляла ему настоящее удовольствие. Отсмеявшись, министр вытер платком выступившие слезы.

– После того как я вытащил вашу шайку из тюрьмы, – сказал он, – я позаботился о том, чтобы всегда знать о чем вы болтаете. Ганс получал от меня дополнительную плату за то, что доносил о разговорах. А когда мы неожиданно расстались, я по пятам следовал за вашей компанией. Встретился с ним, пока остальные спали. За мой перстень с алмазом – все, что у меня было на тот момент ценного, – он согласился влить яд в питье тебе и твоей сучке. Я дал ему пузырек, но, как потом узнал, сдохла только шлюха, – фон Хурвельд смолк, наблюдая за распластанным на лавке стрелком, но, сцепив зубы, Мориц молчал.

– Говоря откровенно, – министр взглянул на мало что понимавшего Нимера, – я допустил серьезную ошибку. Первый удар мне нанес мальчишка Шрун – был у меня такой походный казначей. Чтобы раздобыть денег на ваши поиски, мастер, пришлось посвятить одного богатого мошенника в тайну… Ну, ничего, – оборвал себя фон Хурвельд, – теперь мы снова вместе, и можно будет отсечь лишние побеги.

– Мессир, – пошевелился лекарь, – я никому ничего не говорил. Клянусь вам.

– А это мы вскоре узнаем. Милый Мориц, – позвал министр, – скажи мне, дружок, как ты нашел мастера Нимера? Шлюшка-баронесса рассказала тебе то, что узнала от казначея? Не так ли?

Фон Вернер вначале решил промолчать, но потом ответил:

– Я ничего не понимаю. Алина, которую вы убили, проклятый отравитель, ничего мне не говорила о Шруне. А мастера Нимера я встретил случайно в монастыре…

– Знаю, – небрежно перебил фон Хурвельд, – про монастырь я все знаю. Отец настоятель оказался весьма отзывчивым человеком. Правда, пришлось пожертвовать ему солидную сумму и дождаться, когда вы высунете нос из норы, но оно того стоило.

– Вы – бесчестный, подлый человек, – заговорил стрелок. – Если я провинился перед вами, нарушив условия контракта, то как можно оправдать то, что вы сделали с дочерью мастера Нимера? За что преследуете несчастного старика, потерявшего жену и дочь? Вы – мерзавец, Максимиллиан фон…

Соскочив со стола, министр ударом кулака заткнул рот Морицу. Приложившись затылком к лавке, молодой человек чуть снова не потерял сознание. Мессир вернулся на свое место, морщась, растирая ушибленные пальцы. Посмотрел на лекаря.

– Вижу, вы рассказали дурачку какую-то сказочку? – спросил он. – Почуяли, что сопляк любит душещипательные истории?

Нимер промолчал.

– Много золота и красивая, романтическая история, – продолжил министр. – Как раз то, что любят такие «благородные» натуры. Сколько он пообещал тебе? А?!

– Нисколько, – тихо ответил Мориц. – Защитить невинного человека от такого зверя как ты…

– Дурак, – презрительно перебил фон Хурвельд. – Да что ты понимаешь! Я вижу, мастер просто обвел тебя вокруг пальца, – мессир ухмыльнулся. – Так даже забавнее. Вы не только мастер алхимии, но и весьма опытный интриган, – он погрозил лекарю. – Я всегда об этом догадывался.

– Вы льстите мне, – сухо сказал Нимер. – Мессир, к чему все это? Давайте заканчивать. Вы получили меня…

– Молчать, – не повышая голоса, произнес фон Хурвельд. – Я понимаю, расставаться с образом благородной жертвы вам не хочется, но не могу отказать себе в маленьком удовольствии. Слушай, Мориц, – обратился он к стрелку, – как ни жаль, но в этом спектакле для тебя нет роли благородного рыцаря. Так сказать, защитника обиженных и оскорбленных. Ты всего лишь марионетка в чужих руках. Кто только не попользовался твоей глупостью! Дружки, какая-то шлюха и старый пройдоха, который из жадности даже не попытался купить тебя. А ведь он, – министр ткнул пальцем в сторону лекаря, – самый богатый человек в империи!

Рассказ министра князя Румбеда Третьего был короток. Действительно, Клаус Нимер – лекарь и ученый-алхимик – прибыл в Бергбург по личному приглашению его высочества пять лет назад. Незадолго до этого он овдовел и приехал вместе с пятнадцатилетней дочерью-красавицей. Весьма порочной и алчной несмотря на юный возраст.

Увлекавшийся с детства науками, князь Румбед предоставил мастеру прекрасно оборудованную лабораторию и апартаменты во дворце. Положил отличное жалование: пятьсот флоринов в год на всем готовом. Взамен требовал только одного: восстановить древний секрет выращивания драгоценных камней, о котором упоминалось в старинных алхимических трудах. Один анонимный автор, утверждавший, что вырастил рубин в особой печи, даже оставил описание удачного опыта, но как князь ни старался, у него не получалось достичь такого результата. Кроме того, Румбед переписывался со многими известными алхимиками Империи, но большинство из них относились к самой идее весьма скептически. В конце концов правитель сильно охладел к мысли добывать золото из грязи, но вскоре получил письмо от Клауса Нимера. В нем тот сообщил, что добился больших успехов в разрешении проблемы, волновавшей его высочество. А для того, чтобы окончательно освоить процесс, ему не хватает особого оборудования, драгоценных тинктур и некоторого времени. В общем, проблема, как всегда, была в деньгах.

Изучив присланные ему образцы – несколько кристаллов, похожих на рубины скверного качества – князь решил пригласить ученого и создать для него все необходимые условия. Что незамедлительно сделал, выписав Нимера в столицу. Но по приезде алхимика оказалось, что не все так просто, и дело потребует как минимум нескольких лет работы и больших затрат. Попавший под обаяние и доверившись авторитету ученого, Румбед предоставил тому полную свободу действий и необходимые средства.

– За пять лет все наше государство превратилось в печь, которая плавила золото для этого человека, – фон Хурвельд со злостью посмотрел на лекаря. – Пять лет половина всех доходов шла на нужды его лаборатории. Любая заявка, полученная от мастера, исполнялась максимально быстро и тщательно: по всей империи, заморским странам мои люди собирали для него редкие металлы и вещества. Десятки тысяч флоринов утекли из княжеской казны и обратились в дым! Дважды мне пришлось силой усмирять возмущения подданных, которые видели, как нищают их дома ради магических опытов. Трижды на меня совершали покушения за пособничество колдуну. И вот в тот момент, когда ему удалось получить положительный результат, он заявил, что тайну заказчику открывать не собирается…

– Это неправда! – выкрикнул дребезжащим голосом лекарь. – Зачем вы лжете? Князь пообещал мне, что разведется, и моя дочь выйдет за него замуж. Разве тайна, дающая правителю неисчерпаемое богатство, не стоила короны для моей девочки?

– Конечно, стоила, – исполненным сарказма голосом согласился министр. – А несчастной княгине Августе она чуть не стоила жизни. Увидев, что Румбед колеблется перед вашим шантажом, вы приказали дочери отравить свою госпожу! Если бы не бедный шут, случайно выпивший отравленное вино, предназначенное для княгини, возможно вы бы сейчас заправляли во дворце на моем месте. У князя слишком мягкое сердце и слабый характер, чтобы в одиночку справиться с вашим напором! Не говоря о том, что дочурка мастера действительно вскружила Румбеду голову своей красотой.

После попытки покушения на княгиню, закончившейся смертью несчастного карлика, фон Хурвельд предпринял следствие. В результате он арестовал семейку отравителей: молоденькая ведьма с папашей очутились в камерах. Откровенно говоря, министр всегда подозревал ученого в заговоре и только ждал подходящего момента.

В тюрьме, вместо того чтобы раскаяться, алхимик все отрицал, угрожал и требовал. Его дочь оказалась послабее: на первом же допросе во всем созналась и ночью повесилась…

– Неправда! – побагровев от ярости, вскричал Нимер. – Вы убили ее! Тюремщик рассказал мне, что по вашему приказу впустил палача, который задушил мою бедную девочку! – стрелку показалось, что лекарь сейчас набросится на фон Хурвельда, но алхимик внезапно сник и, закрыв лицо руками, опустился на колени.

– Гм, не думал, что Бернард окажется не только предателем, но и болтуном, – холодно заметил мессир. – Впрочем, глупец получил по заслугам. Теперь его болтовня не имеет никакого значения.

– Как и твой рассказ, – заявил фон Вернер. – Неужели ты думаешь, что я поверю тебе? Убийце, отравителю и бесчестному лжецу?

– Подожди, мой милый Мориц, – министр сделал предостерегающий жест. – Не то, чтобы мне было важно переубедить такого сопляка, но я люблю побеждать даже в мелочах. Смотри, – фон Хурвельд вытащил из-за пазухи висевший на шее мешочек и вытряхнул на ладонь красный кристалл размером чуть поменьше перепелиного яйца. – В обмен вот на такую штуку, дурак Бернард предал своего господина, – спрыгнув со стола, министр склонился над стрелком и показал ему прозрачный красный камень. – Замечательный по чистоте рубин или, как говорят ювелиры, настоящая «кровь дракона». В нем больше сотни карат – целое состояние! Именно им наш хитроумный мастер купил себе свободу, сыграв на жадности Бернарда. Вам еще повезло, – обратился министр к всхлипывающему в углу Нимеру, – что я вначале ошибся и погнался за ним. Попались бы вы мне под горячую руку живым бы не ушли, а так весь мой гнев достался тюремной крысе. Просто я подумал, что вы удрали вместе, а, когда нашел камешек, понял, что насчет алхимии вы не лгали. Но ничего… Эх, Клаус, – мессир подкинул рубин на ладони, – и стоило вам плести интриги? Ну, сами подумайте, какой из вас отец императрицы? – фон Хурвельд коротко рассмеялся. – Только время потеряли.

Нимер отнял ладони от лица и поднялся, придерживаясь за стену. Достал платок, высморкался. Хотел что-то сказать, но не успел: неожиданно снаружи, где находились слуги мессира, охранявшие лесную сторожку, послышался страшный крик. Какой-то мужчина издал вопль, полный боли и ужаса. Вслед за ним дважды громыхнуло – стреляли из аркебуз.

– Не шевелиться, – подскочив к двери, фон Хурвельд задвинул ржавый засов. Потом метнулся к маленькому, затянутому бычьим пузырем окошку. Прильнул к нему, пытаясь разглядеть, что происходит на полянке перед хибарой. В хлипкую дверь яростно замолотили кулаками, чей-то полный ужаса голос заорал:

– Впустите! Впустите!

Отшатнувшись от окошка, мессир растерянно огляделся. На тонких губах министра выступила пена – такие вещи Морицу случалось ранее видеть у перепуганных до смерти людей. За стенами сторожки, заглушая крики и мольбы о помощи, взревел нечеловеческий голос. От этого звука внутри стрелка все оборвалось: так рычало ночное чудовище под стенами Медвежьего замка.

Дверь в хибару с треском разлетелась и, заполнив проем, внутрь полезло огромное, похожее на человека, существо. Онемев от страха, Мориц смотрел, как оно с трудом протискивается в комнату, помогая себе мощными, толстыми, будто стволы молодых деревьев, руками. Из-за низенького потолка чудище присело, согнув перевитые канатами мышц, поросшие шерстью ноги. Широченную грудь, всю в складках из загрубевшей кожи, прикрывал блестящий металл кирасы. Голову пришельца защищал рыцарский шлем с опущенным забралом. Несмотря на панику, охватившую стрелка, доспехи монстра показались ему знакомыми.

Повернувшись к застывшему от ужаса министру, чудовище сделало шаг вперед и приподняло лапу с зажатым в ней чеканом. Коротко, с виду совсем не сильно, ударило растерявшегося человека стальным бойком оружия в лоб. Послышался отвратительный хруст, будто наступили на огромного слизня. Слабо охнув, фон Хурвельд осел у ног застывшего в углу алхимика. Несколько мгновений раненый сотрясался в предсмертной агонии, судорожно подергивая ногами и скребя пальцами пол. Когда он затих, страшный убийца наклонился и ловко подхватил с земли оброненный покойником рубин. Поднеся камень к откинутому забралу, монстр неожиданно лизнул его толстым серым языком. Одобрительно хрюкнув, отправил в усеянную клыками пасть. Мощные челюсти мерно задвигались, послышался слабый хруст…

В маленьком кабинете было свежо, светло и тихо. Морозное январское утро за стенами замка давно началось, и в прямоугольнике застекленного окна ярко голубело небо. Фон Вернер подкинул несколько полешек в растопленный камин и пошевелил кочергой раскаленные угли. Постоял у окна, глядя на покрытый матовой коркой льда ров, окружавший крепостную стену. Затем измерил взглядом поле, припорошенное снегом, искрящимся, словно соль. Оно простиралось до самого горизонта, где чернел густой, почти непроходимый из-за буреломов лес.

Большая ворона, тяжело взмахивая крыльями, пролетела мимо окна и отвлекла внимание человека. Заложив крутой вираж, птица вернулась и приземлилась в заснеженном дворе, где у дверей кухни бродили ее товарки. Послышалось хриплое карканье. Мориц отвернулся от окна и подошел к конторке. Посмотрел на лист плотной бумаги мевельской выделки и откинул крышку позолоченной бронзовой чернильницы. Придирчиво осмотрел очиненные перья. Нужно начинать работать, но в хорошо отдохнувшей за время сна голове было пусто. Чтобы дать толчок мыслям, он взял лист и внимательно перечитал написанное вчера:

«История достославного рыцарского рода фон Цоберг, принадлежащего к исконному дворянству герцогства Цатль, восходящего к древним князьям Восточных земель Империи. Писано Морицем фон Вернером в замке Белого Орла, принадлежащему славному капитану рейтаров Георгу фон Цобергу, участнику и герою множества битв, не раз проявившему исключительную храбрость на поле брани…».

Пропустив вступление, Мориц прочитал начало первой главы:

«Согласно древним преданиям, подлинность которых не подлежит ни малейшему сомнению, первым сеньором фон Цоберг был рыцарь Адольф, родившийся от брака князя Георгия Храброго с девицей знатного рода Амалией Красивой. Свое прозвище благородный князь получил за то, что сразил в честном и смертельно опасном поединке последнего Дракона, жившего в горах Цатля. Здесь необходимо сделать небольшое отступление, так как многие современные авторы утверждают, что Дракон в отличие от, например, Брумана – существо скорее мифологическое, сказочное. Порожденное фантазией и воображением простых людей, пережиток тех темных времен, когда сердца и умы еще не были озарены светом истинной веры. Почтенный теософ, отец Альбер Кан, уделил этому вопросу целую главу в своей работе «История язычества в древних сказаниях». Например, он считает, что в образе Дракона язычники воплотили свой ужас перед несколькими реальными существами. Тело змеи, хвост крокодила, лапы льва, голова ящера, перепончатые крылья – во всем этом строении видны отголоски страхов людей, наделивших Дракона чертами наиболее опасных для человека зверей. Бруман же, несмотря на гигантский рост, чудовищную силу и злобный нрав, существо отнюдь не сказочное, так как сохранилось множество свидетельств…».

Прервав чтение, Мориц облокотился на конторку и принялся рассеянно чертить пером по чистому листу бумаги. Перед глазами пронеслась сцена трансформации, которую пришлось увидеть в лесной сторожке неподалеку от монастыря святого Августа. От этого зрелища можно было сойти с ума, но привязанный к лавке стрелок выдержал. Сознание начало мутиться в момент, когда монстр – проклятый бруман, ранее попадавшийся стрелку только в старинных сказаниях, – стащил с головы шлем. Изумленный юноша увидел, как страшная морда начинает приобретать сходство с лицом рыцаря Георга фон Цоберга. Вот тут-то с Морицем и случился обморок.

Впрочем, блаженствовать в беспамятстве пришлось недолго. Через некоторое время алхимик поднес к носу фон Вернера флакончик нюхательной соли. Очнувшись и сразу вспомнив о произошедших событиях, тот вначале подумал было, что ему приснился кошмар. Но, ощутив на теле кожаные ремни и увидев небрежно привалившегося к стене хибары рыцаря, он понял, что не спал. Все, несмотря на фантастичность ситуации, происходило наяву. Глядя на физиономию бывшего вожака, Мориц поразился безмятежно-блаженному выражению, царившему на обычно собранном и жестком лице фон Цоберга.

– Как вы, мой друг? – встревоженно спросил Нимер. – Узнаете меня? Помните мое имя?

– Да, мастер, – сглотнув, ответил фон Вернер. – Вы не могли бы снять эти чертовы ремни?

Алхимик с тревогой оглянулся на фон Цоберга.

– Можно, – разрешил рыцарь и закрыл глаза. – Он не опасен мне.

Вооружившись кинжалом валявшегося на полу покойного Максимиллиана фон Хурвельда, мастер разрезал ремни. Тело юноши настолько затекло, что, освободившись, он еще долго не мог пошевелиться.

– Кто он? – покосившись на рыцаря, шепотом спросил стрелок.

На лице алхимика отразилось сильное волнение. Пожевав губами, он ответил вопросом:

– Вы слышали о Бруманах? О сказочных чудов… существах, необычайно сильных физически, и превращающихся в людей?

– Что есть, то есть, – сонно пробормотал фон Цоберг. – Превращаемся…

Рыцарь протяжно зевнул.

– Мессир… Вы – Бруман? – дрогнув голосом, спросил стрелок. – Настоящий?

– Наглец, – равнодушно, не открывая глаз, сказал гигант. – Следовало бы порвать тебя на куски. Но я – добрый… сейчас.

– Господин рыцарь, – поспешно заговорил алхимик, – находится в своем человеческом облике. А совсем недавно мы имели возможность наблюдать процесс трансформации из… так сказать, природного естества в человеческое или… Честно говоря, я сейчас затрудняюсь назвать, какое состояние является природным, так сказать, изначальным. Насколько я понимаю, преобразование произошло после приема внутрь некоторого количества корунда? – глаза Нимера возбужденно заблестели от осенившей его догадки. – Я прав?

Лекарь хотел сказать что-то еще, но стоило фон Цобергу заговорить, как он тут же умолк.

– Если я не буду во время приступа жрать рубины, – сказал рыцарь, – или хотя бы снадобье из них, то надолго останусь бруманом. А это очень тяжело, – он вздохнул. – Вначале просто хочется порвать на части каждого, кто окажется рядом, а потом начинает разрывать тебя самого. Трясет, дергает во все стороны, голова раскалывается на части… – фон Цоберг содрогнулся. – Хочется орать от нестерпимого зуда, а кровь, того и гляди, закипит в жилах. Превращение дает большую силу, но потом, через несколько дней места себе не находишь от боли в костях. Жуть, врагу не пожелаешь. Но если сожрать хотя бы маленький рубин, сразу становится легче, – открыв глаза, он внимательно посмотрел на слушателей, словно пытаясь убедиться, хорошо ли его понимают. – Не все мои предки были бруманами, но время от времени в роду рождались такие, как я, и тут без «крови дракона» никуда не денешься.

– Прошу прощения, мессир, – робко перебил лекарь, – не сочтите за дерзость. Как часто вам необходимо принимать корунд?

– Часто, – помрачнел фон Цоберг, но тут же оживился. – Я как услышал от шлюшки Алины байку про твою печь для рубинов, сразу понял – вот оно! Наконец-то свершилось. Теперь не нужно будет ломать голову над тем, где взять деньги на снадобье.

– Всегда к вашим услугам, мессир, – Нимер испуганно поклонился. – Буду только рад вам помочь. По мере сил. Но не пора ли нам уйти отсюда? Вдруг кто-то появится?

– Глупости, – фон Цоберг громко зевнул. – Эта хибара – в самой середине леса: я сам ее с трудом отыскал. Каждый раз, когда нажрусь «крови дракона», так хорошо себя чувствую. Ничего не хочется делать и поговорить тянет. Я ведь после смерти брата один остался…

– А что случилось с вашим уважаемым братом? – осторожно спросил Нимер.

– Погиб, – сухо ответил бруман.

Немного помолчав, он рассказал, что его младший брат, с которым они появились из чрева матери в один день, был весьма ученым человеком. Тоже бруманом, но не совсем обычным: приступы ярости у него происходили реже, длились недолго и были не так болезненны. С детства тот изучал алхимию и все время возился в своем подвале под башней, где оборудовал лабораторию. Хотел найти Магистериум, чтобы у братьев было вдоволь золота для покупки «крови дракона». Улучшил снадобье из толченых в порошок рубинов, и оно стало дольше действовать. Кроме того, братец переписывался с другими алхимиками.

– Есть такой Фрабер, – вспомнил фон Цоберг. – В столице империи живет. Так вот, брат с ним все время списывался.

Лекарь закивал.

– Ганс Фрабер, придворный алхимик князя Урренского, магистр, – произнес он с уважением. – Человек достойный восхищения за свой ум, но осмелюсь заметить, – в голосе Нимера послышалось злорадство, – пошел по ошибочному пути.

– Не знаю, – фон Цоберг переступил с ноги на ногу. – Я в этих делах мало что понимаю: у меня голова по-другому устроена. Мое дело – война. А братец у меня был умен, только вот ни к чему хорошему его опыты не привели. Взорвался вместе с лабораторией. Такой взрыв был, как будто мину под башню подвели. Когда завал раскопали, увидели, что ему голову напрочь снесло. Сам его вытаскивал.

Фон Вернер поморщился от боли в оживающем теле.

– Какой ужас, – пробормотал алхимик. – Искренне сочувствую вам, мессир. Ужасная картина, должно быть.

– Видал я вещи и пострашнее, – веско сказал рыцарь. – Но тут хоть дважды бруманом будь, а не выживешь. Тут ведь вот какое дело… Нас, когда мы в нечеловеческом облике – убить тяжело, и раны очень быстро заживают. Раньше, когда пороха и ружей еще не придумали – легче было. Ничего наши предки не боялись: ни пик, ни мечей. Голыми руками клинки ломали. А сейчас, – посуровев, фон Цоберг уставился на стрелка, – ты меня подстрелил у Медвежьего замка, когда палил с дружками из аркебуз. Повезло тебе: если бы не рана в шею – порвал бы я вас там на кусочки.

Чувствуя, как внутри все похолодело от страха, Мориц отвел глаза от лица оборотня.

– Мне потом пришлось три дня отлеживаться, – продолжал бруман. – Хорошо, что при себе снадобье было и золотишко вашего казначея. Как только себя лучше почувствовал, отыскал ювелира и купил у него пару камешков… Я, когда Алина в «берлогу» средь ночи заявилась и выложила про алхимика, который драгоценные камни печет, сразу смекнул – нельзя терять времени. Среди ночи всю свору братьев-разбойников погнал в лес: думал, колдуна вместе будет сподручней искать. А через лигу понял, что не нужен мне никто – сам справлюсь. Плюс золотишко, что шлюха привезла, делить не хотелось, – гигант вздохнул. – Обернулся тогда бруманом и порвал приятелей на кусочки. Но не повезло: несколько человек ускользнули, пришлось за ними до Медвежьего замка гнаться. А там вы с аркебузами оказались…

– Прошу прощения, мессир, – перебил алхимик. – Вы можете трансформироваться по собственному желанию?

– Могу, – буркнул рыцарь. – Особенно, когда сражение. Очень в бою помогает.

– А разве вы таким образом не рискуете открыть свой истинный облик? – интерес ученого в Нимере все больше брал вверх над осторожностью. – Ведь люди…

– В бою людишкам, которые с тобой, не до того, как ты выглядишь, – ответил фон Цоберг. – Им же лучше, если враг лишний раз в портки наложит. Когда идет резня, и все друг дружке кишки выпускают, зубами глотку грызут, тут не до того, чтобы по сторонам глазеть. Ты вот у него спроси, – рыцарь кивнул на стрелка. - Он эти вещи на своей шкуре испытал. А вообще весь наш род после того, как Бруман мою прапрапрапрапрабабку покрыл, только и делает, что сражается да по большим дорогам за добычей охотится. Правда, прадеду повезло: от императора получил землю – награду за военные подвиги, – а на ней золотую жилу нашли. Так он потом всю жизнь в замке просидел – монету свою бил. Столько начеканил, что моему деду хватило до самой смерти. А вот папаше – нет. Покупать рубины было уже не на что. У нас ведь как в семье получилось, – оживился фон Цоберг, – когда первый ребенок от Брумана родился прапрапрапра… Тьфу! Ну, когда самая первая бабка – ее Эдвигой звали – родила, младенец все время орал. Днем и ночью криком исходил. Ничем помочь не могли. Стала она ребенка по всяким колдуньям таскать, но никто ничего присоветовать не мог. Пока какой-то полуэльф – говорят, тогда такие еще водились – дал младенцу вина с порошком из толченного рубина. Малый глотнул и сразу успокоился. Ну, тут все сразу стало ясно.

– А почему он не превратился в брумана, когда первый раз приступ начался? – спросил алхимик. – Ведь вы говорите, что…

Мориц с трудом сел и принялся растирать ноги.

– Я говорю, что мне папаша сказывал, – нахмурился фон Цоберг. – Как оно там на самом деле было, никто уже не знает. Предки мои были люди малограмотные и записок по себе не оставили. Я сам с трудом буквы в слова складываю. Вот братец мой – тот ученый был. А я, как на службу подался, так до сих пор из рук меча не выпускаю. Со всякой сволочью всю жизнь якшаюсь, чтобы вместе золото добывать. Ведь, когда война, то полегче будет: что у врага взял – твое. А если мир, – рыцарь скривился, – совсем жизни нет. Как волк по лесам бегаешь, добычу ищешь. Ну, ничего, – гигант ухмыльнулся, – теперь старой жизни конец. Будешь мне в печи камни делать, ученый человек, – он весело посмотрел на Нимера. – Я тебя содержать буду хорошо. В тепле и сытости. Даже девок дам, если захочешь.

– Какие там женщины, – пробормотал лекарь.

– Как знаешь – дело твое, – фон Цоберг зашевелился, стал поправлять перевязь. – Сейчас поедем в мой замок. Он давно стоит пустой, но ничего – все теперь наладим и заживем в покое. Хватит мне свою шкуру дырявить да людишкам головы отрывать. Я за свой век, знаешь, сколько народа положил? – он подмигнул стрелку. – Город заселить можно.

Потом рыцарь посмотрел на лекаря:

– Что с тобой делать, мне понятно. Попытаешься удрать – сломаю ноги и посажу на цепь. Будешь потом до смерти на карачках ползать.

– Зачем вы так, мессир, – Нимер испуганно всплеснул руками. – Клянусь, я от вас ни на шаг! Вы мне, можно сказать, жизнь спасли!

– Хорошо, хорошо, – отмахнулся рыцарь. – Я предупредил, дальше – сам соображай. Так, – он шагнул к лавке и навис над стрелком. – А вот что мне с тобой делать? Шкуру ты мне тогда знатно попортил, но я сейчас добрый. Хотя отпускать тебя никак нельзя. Люди про нашего мастера услышат, не дай бог, поверят. Охота за нами обоими начнется.

Бруман задумался. Потом сказал:

– Вообще-то, мне кастелян нужен. Пойдешь в управители замка? У меня там человек десять дармоедов уже несколько лет живут без присмотра. Да еще пару деревенек по соседству прикупить можно. Думаю, такой бравый парень, как ты, с ними справится. Ну, что молчишь?

– Соглашайтесь, соглашайтесь, – испуганно зашептал Нимер. – Хорошее предложение.

Рыцарь нетерпеливо пошевелился, и Мориц услышал свой голос:

– Согласен, мессир. Благодарю вас за милость.

– Молодец, – фон Цоберг так хлопнул молодого человека по спине, что в затылке у того запульсировала боль. – Собирайся.

В камине громко «выстрелило» горящее полено. Вздрогнув, кастелян замка Белый Орел, а в последнее время еще и летописец славного рода фон Цоберг, очнулся от воспоминаний.

– Что было на самом деле, не напишешь, – произнес вслух фон Вернер и, закусив нижнюю губу, неприязненно посмотрел на лист с «Историей». – Придется опять сочинять…