Стихотворения

Стихи с известной датой написания

ВОЗВРАЩЕНИЕ ОДИССЕЯ

Раздвигаю я ветви взглядов,

и слова, как листва шуршат.

Я туда, где мне будут рады,

но встречать меня не спешат,

и не ставят на стол закуски,

и не льют ни вина, ни речей,

а встречают там безыскусно,

словно ранней весной грачей.

Слишком долго бродил я где-то

и был нужен, хотя не мил.

Там я бросил чужое лето,

там - весну не свою забыл.

Там я спорил о том, что ясно,

и не верил словам детей...

Был я грешным, святым и разным,

застревая в сетях путей.

Мне вернуться давно пора бы -

не найти все равно руно.

Где мой остров? Там будут рады,

Где мой остров? Или окно...

Буду долго стоять у двери

под последним своим дождем.

Я не верю, нет, я не верю,

что меня там никто не ждет.

Серые облака -белые от гусей.

Итака, Итака, я твой Одиссей.

1956

ЕСТЬ В МУЗЫКЕ ТАКАЯ СИЛА...

Есть в музыке такая сила,

такая тягостная власть,

что стоит под нее подпасть,

и жизнь покажется красивой.

Но музыканты, вот напасть,

порой горды невыносимо

и неоправданно спесивы,

что публике попали в масть.

Они забыли, что призванье,

не рента славы и утех,

и за таланты, как за грех,

грядет работы наказанье.

А музыка, живя в природе,

сама служителей находит.

1956

ПИАНИСТ

Вошел он в комнату ко мне

и сел к роялю.

и с гор потоками камней

прелюд роняет.

Вот на басах зеленый тон

проснулся в роще.

и стал пейзаж со всех сторон

ясной и проще.

Кузнечиками быстрых нот

под солнцем скачет.

В речной волне водоворот

звенит и плачет.

И вот на княжеских балах

летит под крышу.

И в золотых колоколах

я песню слышу.

Ее как яблоню трясут

с веселым свистом.

Осенний сад шумит, как суд

над пианистом.

Но поздно, поздно! Белый зал

Былой столицы...

Аккорды, словно красный залп

по белым лицам.

И снова полудремный лес -

ромашки, маки,

и звон косы и синь небес,

и лай собаки.

И темнота, и в темноте

огонь от спички,

в далекой, черной тишине

шум электрички.

От ветра занавески шелк

заколыхался.

Он встал, закрыл рояль, ушел,

а я остался...

1956

ВАРИАНТ

Ко мне в комнату вошел,

И сел к роялю.

И вальс с пальцев, словно шелк,

Роняет.

Материя течет как дым

И улетает.

Заря туманом от воды

Течет и тает.

Вот на басах зеленый тон

Проснулся в роще,

И стал пейзаж со всех сторон

Ясней и проще.

Кузнечиками быстрых нот

Под солнце прыгнул,

Арпеджио водоворот

Пространство выгнул.

И вот на княжеских балах

Летит под крышу,

И в золотых колоколах

Я песню слышу.

Ее как яблоню трясут

С веселым свистом,

Осенний сад шумит как суд

Над пианистом.

Но поздно, поздно, белый зал

Былой столицы,

Аккорды словно красный залп

По белым лицам.

И снова тихо и легко

Плывет адажио,

И ты сквозь музыку веков

Мне снишься даже.

И я в сонаты синий шелк

Весь замотался...

Он встал, закрыл рояль, ушел,

А я остался.

СТАРИННЫЕ ЧАСЫ

Идут часы, идут часы,

старинные часы.

Висят две стрелки, как усы

у них не для красы.

Они стучат тик-так, тик-так

и бьют бум-бел-бум-бил,

а кто-то слышит - Все не так,

не так на свете жил!

А кто-то слышит - Плачь - не плачь,

летят, летят года...

А время - старый мудрый врач.

забудется беда.

Ты скажешь, мне - Прощай, мой друг,

ступай к своим часам.

Не для меня их тихий стук,

не для меня ты сам.

И вновь идут мои часы,

отстав на много лет.

Я бросил Время на весы.

но гирь достойных нет.

1956

ЭТОТ ДЕНЬ

Многих дней череда

промелькнет без следа,

но единственный день - он настанет.

Он пришел, он принес

тонкий запах волос,

легкость рук, радость слез

и растаял.

Он так быстро умчался,

сердце билось так часто....

Белый свет - на две части,

а прощанье - одно

это было не просто,

это было не прозой,

это было так остро

и не так уж давно.

А года, а года

все летят в никуда

и ложатся на лица дороги.

И скупей наша речь...

А в случайности встреч

удается сберечь

так немного.

И все реже и реже

мы теряем надежды...

Так легко было прежде

нам надежды терять.

И все чаще и чаще

в то далекое счастье

нужно нам возвращаться,

возвращаться опять.

1956

СНЫ

Не спрашивай меня о том,

что вижу я во снах текучих.

Они. как рана за бинтом,

как солнце за огромной тучей.

Все сны мои, скажу одно,

уносят времени неволю,

как золотистое вино,

как ветер в бесконечном поле.

Сны, сны, сны -черно-белые грустны.

В облаках, летящих низко лица недругов и близких,

и блуждающие искры, и мерцающие мысли...

Так туманны, неясны сны, сны, сны...

Иные сны звучат во мне,

как песни древние Отчизны.

Порой живу я, как во сне

и вижу сны реальной жизни.

Сны, сны, сны -золотисты и красны,

голубыми журавлями сны летят над тополями,

над рекой и над полями... Смотрят спящие земляне

пьесы вечной новизны. Сны, сны, сны...

В пространстве я свободен там -

как птица над Землей, парю я,

диктую форму я цветам,

с далеким детством говорю я.

Сны, сны, сны... За виденьями войны

снится мне другое детство - без болезней и без бедствий...

Так доступно это средство -полетать и отогреться

переулками весны. Сны, сны, сны...

1957

В ТВОЕЙ ТЕНИ

Час настал. Пора идти,

но нужен первый шаг,

Разойдутся все пути,

а часы спешат.

Музыку шагов твоих

я помню наизусть...

Это песня для двоих -

прости ее за грусть.

И в мелодии шагов

последний такт звучит...

Я и к этому готов.

Вот и все. Молчи ...

Ты над миром серых крыш,

Солнце в полсвечи,

для меня всегда горишь.

Вот и все. Молчи ...

Пахнут волосы травой.

И любовь, и жизнь,

светло-русой головой

на плече лежит.

На прощанье протяни

мне рук своих лучи.

Мне тепло в твоей тени.

Вот и все. Молчи ...

Эту песню поутру

промолчат грачи.

Ты уйдешь, и я умру ...

Вот и все. Молчи ...

1957

ЛЮБОВЬ, ЧТО ЗЕМЛЯ

Любовь, что Земля, а Люди - что Лес,

кленами и сосняками...

Недоуменный стою, как крест

с березовыми руками.

И вечно один и тот же звук -

листья мои шелестят устало -

Почему так много Деревьев вокруг?

Почему, почему Земли так мало?

(Вы о чем, леса, землю все просите?

Ваши чудеса - кроны да просеки).

Почему засыхает побег один,

другой свою крону купает в тучах?

гибнут на жирной Земле равнин

и живут на базальте холодной кручи?

(Почему же совсем не растет один,

а кто-то крону купает в тучах?

Почему для одних - покой равнин,

а для других - неизбежность кручи?)

Почему ты, Земля, не ко всем равна?

К одним ты суха, к другим ты влажна.

Налей ты и мне своего вина,

дай утолить мне сегодня жажду.

(Налей же и мне своего вина,

сегодня мне пьяным быть очень важно.

Вы о чем, леса, землю все просите?

Ваши чудеса - кроны да просеки.)

1957

ОСЕННЯЯ ПЕСНЯ

А ветры закружили, завертели

листву и закачали сосняком,

но ласточки еще не улетели,

и даже люди ходят босиком.

Шальная развеселая картина -

мне осень платит листьями за грусть,

но все они застряли в паутине,

и я до них никак не дотянусь.

А может быть в стране далекой где-то,

куда не залетали корабли,

в ходу такие желтые монеты -

раскаянья и совести рубли.

Осталось две получки до метели

и ни одной любви до рождества,

но ласточки еще не улетели,

и на березах желтая листва.

1958

НЕКТО В ШЛЯПЕ

Некто в огромной сиреневой шляпе

шел по проспекту в ужасном волненье,

не разбирая, по лужам он шлепал

и на прохожих смотрел с удивленьем.

Дети в него из рогаток стреляли,

робкие барышни делали крюк.

Был он белее кастрюльной эмали,

и припадал он на правую руку.

Был он не пьян, просто очень взволнован,

но было всем непонятно и ново,

что вверх ногами по улице шел он

нервной походкой в перчатках дешевых.

Был он безмолвен и очень печален,

только в груди нарастало, как вой:

Вы объясните доступно вначале,

что вы все ходите вниз головой?!

1958

ПЕСНЯ К БОГАМ ЭЛЛАДЫ

Узнав в бесконечных дорогах

вселенской любви прейскурант,

великие боги, уставшие боги,

я понял ваш главный талант.

Помог Лукиан в вашей тине

увидеть сквозь тысячи лет,

как тягостны Зевсу богини,

как гадок ему Ганимед,

как Мойры вплетают несчастье

в Арахны липучую нить,

как дорого вам безучастье,

как любите вы не любить.

Инертна душа Афродиты,

без песен замшел Пелиоп,

и туп на созвучья и рифмы

обрюзгший от сна Аполлон.

Не знают к земле интереса,

живут без друзей и врагов. . .

И только Идас и Марпесса

похожи чуть-чуть на богов.

Беседами в форме эклоги

давно уж не балуют нас

замолкшие боги. Великие боги,

воспряньте, пришел этот час!

Зевес, твои дети ослепли,

и Стикс затопил полземли,

и спился Гермес, а Асклепий

дурманам предаться велит.

Ты, Аргус, плащом многозвездным

озябшую землю одень, не то проклянете,

но поздно свою олимпийскую лень.

Гефест, из Аида взойди ты!

Жена пусть идет впереди —

нужна красота Афродиты,

чтоб высшие цели спасти.

Нужна нам святыня живая,

не догмы, что крепче оков.

Мы поздно, увы, прозреваем

насчет своих бывших богов.

И поздно к нам опыт подходит,

цена его — горе и смерть.

И свойственно нашей природе

жестокое право посметь.

Посметь и убить, и прелюбы

свершить, и украсть, . . и не раз.

Вы боги, а мы все же люди. . .

Мы можем, увы! больше вас.

Воспряньте, свой облик примите,

свою благородную стать.

Безумные в мире событья!

Не верят ни в вас, ни в Христа.

Мы можем свой род уничтожить,

страдая инсультом вины.

Мы вам надоели, и все же

вернитесь! Вы очень нужны.

1959

СВИДАНИЕ

На берегу реки, у перекрестка

(пожалуй, было девять с половиной)

стоял мужчина небольшого роста

с высокой женщиной

(как видно - с половиной)

И дергался он странно, и наверно,

его та женщина все дергала за лацкан.

И было видно - ему плохо, скверно,

до невменяемости человек заласкан. ъ

И шляпа его съехала на ухо,

а шляпка у нее в траву упала.

И жить он не хотел, но глухо, глухо

она его к любви все призывала.

И повторяла все одну и ту же фразу-

вопрос бессмысленный и грандиозный -

Скажи мне правду, правду, я ни разу

не вспомню, ведь еще не поздно.

- С ума ты сходишь, - он в ответ бормочет-

возьми себя ты в руки! Он уверен,

что говорит разумно, то, что хочет,

но загнан в угол он, несчастен и потерян.

Машина, что писать умеет письма,

и верить обещаниям, и ждать

всей тяжестью судьбы на нем повисла.

Скажи мне правду, я хочу все знать!

1959

СОНЕТ ИЗМЕНЫ

Я все отдал бы, чтобы верить

в твою измену, милый друг.

Я не боюсь тогда разлук,

когда осознана потеря.

И не сомневаюсь в той же мере,

в какой горю от страшных мук.

Но разорвать порочный круг

Боюсь, себя в беде уверя.

И не решаюсь произнесть

вопрос жестокий и постыдный,

чтобы услышать то, что видно

и предпочесть покою честь.

И мы молчим, молчим лукаво

Пока молчать имеем право.

1959

СОНЕТ НЕСОВПАДЕНИЙ

Я жил, как будто я бессмертен,

как боги греческие встарь.

Григорианский календарь

хранил в заклеенном конверте.

Конверт был с маркой голубой.

На ней твоя головка,

повернутая так неловко,

что я все плакал над тобой.

Воспоминаний тех казна

лежит, их тратить не могу я.

Тебя я встретил- не узнал

И полюбил совсем другую.

Но в том краю, где Горний Скит,

она не мне принадлежит.

1959

ДЖЕМ

Наши лица просты,

как открытая дверь,

как раскрытые рты

наши души теперь.

Сто диезов сейчас

фокусируют в нас,

философствует джаз

и пульсирует бас.

Шесть нейлоновых рельс,

а лады — двадцать шпал. . .

Разогнавшийся вальс

мне в ладони упал.

Все потом, а сейчас

пусть молчит шансонье,

в ритмах, скрытых от глаз,

миг поймать шансов нет.

Пусть течет, как река,

бесконечный мотив,

опустилась рука,

на аккорде застыв.

Черновик старых чувств

взмахом перекрести,..

океаны искусств

нам не перегрести.

Слышишь отзвук грозы? —

проясняется синь,

затихают басы,

слышен шелест осин,

возникают в тиши

полутоны зари.

Не дыши, не дыши. ..

Не смотри, не смотри. . .

1959

ОСЕННЯЯ ДЕВУШКА

Всюду ветры разнесли эти разговоры -

подарила осень мне не златые горы...

Привела она ко мне желтыми лесами

девушку с пушистыми серыми глазами.

Вышла незаметная издалека,

из страны, запрятанной в Божеское Око,

из попей, засеянных русскими слезами,

девушка осенняя с серыми глазами.

Мне бы не печалиться, жить себе беспечно,

только все дареное я теряю вечно.

Все, что снизошло ко мне с Небосвода,

тратил я на Музыку и Свободу.

И обиды грубые, и проклятья

я носил, как царские носят платья.

Песней разговаривал с Небесами.

И они ответили серыми глазами.

Я придумал Новое Песнопенье,

как вопрос неистовый и моленье.

Но молчали Ангелы, что теряли сами

каждый - легкокрылую с вечными глазами.

Потому что помнили, как с другими

с губ срывалось тихое ее имя.

И как будто шла опять желтыми лесами

девушка с забытыми серыми глазами.

То ли на года беда, то ли праздник...

Это осень шалая сердце дразнит.

Привела она ко мне желтыми лесами

девушку с пушистыми серыми глазами.

1959,94

ОСЕННЯЯ ПЕСНЯ

Верится - не верится, Осень подарила

То, что мы давно уже С ней обговорили.

С красными кустами, С желтыми лесами,

Девушку с пушистыми Серыми глазами.

Мне бы не печалиться, Только я не знаю,

Почему дареное Я всегда теряю.

Помните - не помните, Вы теряли сами

Девушку с пушистыми Серыми глазами.

А потом угрюмые Словно скалы

Вы ее растерянно Так искали.

Звали вы весенними Голосами

Девушку осеннюю С пушистыми глазами.

Только не найти ее. И с другими

Вдруг срывалось с губ у Вас Это имя.

И как будто шла опять Желтыми лесами

Девушка с пушистыми Серыми глазами.

Верится - не верится В ту обиду,

Только я веселый с ней Лишь для виду.

Что бы не подумала, Не узнала:

Верю я в дареное Очень мало.

ПОСЕЩЕНИЕ МАЛЕНЬКОГО ПРИНЦА

"Малыш, я хочу еще послушать,

как ты смеешься..."

Антуан де Сент Экзюпери

Был поздний вечер, дождь. И вдруг,

я слышу в двери легкий стук...

В такое время уж пусты дороги,

и путники уже не те...

Я отворил и в темноте

стоял мальчишка светлый на пороге.

Мне нужен друг - сказал он мне.

Ты видел звезды в вышине?

Они огромные для, кто с ними рядом!

А я один, и там вдали,

в дорогах - годы от Земли,

мне для кого - то быть огромным тоже надо.

Я ждал тебя давно, малыш,

входи, ну что же ты стоишь?

Через порог привычек и сомнений

я сам к тебе боюсь шагнуть,

я не решаюсь, дальний путь

вначале легок, дальше не по мне он.

Мы сами мир свой создадим,

представим солнце, звездный дым,

любовь себе придумаем вполмира,

м журавлями в облака

надежды пустим, а пока

входи, мы потолкуем, друг мой милый.

- Но ты качаешь головой,

ты недоволен, мальчик мой,

что неделимое хочу делить на части.

Зачем придумывать другой,

когда под радугой - дугой

прекрасный мир дождей и слез, и счастья!?

И лучше пусть измена вновь,

чем вечная полулюбовь,

и лучше уж ползком, чем без движенья...

Пусть я весь мир не облечу -

летать и падать я хочу,

и вновь летать сквозь силы притяженья!

1959

ПОВИННЫЙ СОНЕТ

Представь себе - с повинной я пришел

не в первый раз в дороге нашей длинной.

Тебе и мне опять нехорошо,

и я опять пришел к тебе с повинной

Не виноват ни в чем, и потому

пришел склониться искренно и низко.

Что не дано холодному уму,

то сердцу натерпевшемуся близко.

Ты не права, но ясно мне одно -

ты ни при чем, виновны третьи лица.

Тебе неправой право быть дано,

ты женщина, и всё тебе простится.

Ведь не придет на ум - винить природу

в непостоянстве красок небосвода.

1960

МЕНЯ ЛЮБОВЬ ПОДСТЕРЕГЛА

Меня любовь подстерегла,

как дичь охотник неумелый,

и поразила так несмело

В плечо из левого ствола.

И правый ствол свой навела

мне прямо в грудь, где сердце пело,

но дрогнула. Такое дело

прилично сделать не смогла!

1960

СЕНТЯБРЬ. ДОЖДИ.

Дожди забренчали сонаты

по клавишам мокнущих дней,

и труб водосточных стаккато

органных тонов не бедней.

Я вот уже многие годы

от каждого ноября

жду этой дождливой погоды.

Все жду я, все жду я, а зря...

Хоть я не наивен, как прежде,

твержу я - дождей подожди!

Живу я в невнятной надежде,

а годы идут, как дожди.

Последнему будет работа...

Мой голубоглазый палач -

мой тысячный дождь для кого-то

всего только первый плач.

А если бы жизни кривая

легла на ладонь, словно путь,

я смог бы, глаза закрывая,

в грядущее заглянуть.

Нет, лучше, пожалуй, не надо!

И так не в ладах я с судьбой.

Известны исходы парадов,

а чем же закончится бой?

Ну вот, наконец - то,

дождливый сентябрь!

Ну вот, наконец - то,

прохладная осень!

И тучи повисли

косыми сетями,

и кончился месяц

под номером восемь.

1960

СИМПОЗИУМ

Когда-то, что-то, может быть,

зачем-то где-то там,

тогда, наверно, не забыть

уже ни вам, ни нам.

И даже вовсе никому

и просто ни за что,

и уж конечно, потому,

что именно никто.

Четыре времени в часах

и два у нас в груди,

пять измерений в небесах

и очень впереди.

Сардинелла с Пульчинеллой

танцевали тарантеллу,

фибула по альвеоле

забренчала в фарандоле,

амальгама в радиоле,

мелодрама в карманьоле,

дети в школе на виоле

заскрипели в баркароле.

Тогда никто, тогда нигде

ни в ком - ни в вас, ни в нас,

а если, может быть, везде,

еще бы и как раз.

А перемножь-ка Да и Нет,

и вычти Ну и Ну,

и раздели на восемь лет

Пять Суток и Луну,

и рассмотри издалека

Пожалуй и Чуть-Чуть.

недавно, может, и пока,

с Ума Сойти и Жуть.

Хулиганы-меломаны

доставали ятаганы,

интриганы-бонвиваны

прихватили чистоганы,

пенни прыгнули на пони,

причесали чичероне,

шаривари, лори-тори,

харакири априори.

Все это нонсенс и Сен-Саяс,

и с ним Зулус-Лотрек,

и Авиценна, и цена,

Бетховен и хавбек.

И Аполлоном полон дом -

бемоли и бомоад,

Махатма и тьма хамов в нем,

и синий Сен-Симон.

Конечно, это не для всех.

Еще бы - вас ист дас!

Оф коз, но, может быть, успех

тому, кто вас издаст.

Хиппи хапнули богему,

апофегма парадигму,

в полудреме теорема

засолила догму в сигие,

прозевали свдни будни,

проплясали бредни блудни,

референдум бивни - плавни,

меморандум дровни - ставни.

1960

ГОСУДАРСТВО СИНИХ ГЛАЗ

ВАРИАНТ НАЧАЛА

Я не ездил за кордоны

В Рим, Париж или Брюссель,

Где учтивые пардоны,

Путешествий карусель.

Я живу - в траве колени.

Удивляюсь каждый час

Чудесам и откровеньям

В государстве синих глаз.

ОКОНЧАТЕЛЬНЫЙ ВАРИАНТ

Летний вечер от пригорка

малахитом стелет тень.

Земляникой сладкой - горькой

на губах растаял день.

Я живу - в росе колени,

удивляясь каждый час

чудесам и откровеньям,

в Государстве Синих Глаз.

В этом царстве - государстве,

где погодится без бурь,

мне прощается гусарство

и мальчишеская дурь.

Пусть я поданный, но все же,

я весьма беспечный класс-

притворяюсь я вельможей

в Государстве Синих Глаз.

Только, что тут притворяться -

я, как на ладони весь.

Пропадай мое дворянство -

спесь меняется на лесть.

Подольститься просто очень,

это делал я не раз -

сверхдоверчивые очи

в Государстве Синих Глаз.

А устроен я так странно -

все скучаю по ветрам,

неизведанные страны

снятся, снятся по утрам.

А когда за сотни далей

я шагаю, как сейчас,

мои мысли улетают

в Государство Синих Глаз.

1960

ЭКЗАМЕН ПО ХИМИИ

Я чем-то был в тот день ужасно занят

и прибежал последним на экзамен.

А за столом сидит доцент Смирнов Эль Ве

и бьет себя по лысой голове.

Попались мне валентности и спектры.

и тут у меня выпали конспекты ...

А за столом сидит доцент Смирнов Эль Ве

и хлопает себя по голове.

Он бросил мне две колбы очень ловко.

В обеих жидкость, как компот в столовке.

- А ну-ка, - говорит, - давайте живо -

определите, что это за жидкость -

и эпсилон, н жу, и мю, и рю,

удельный вес и прочую муру.

А я нюхнул - ну, видно, дядя спит ...

Ведь это ж настоящий винный спирт!

Ну, думаю, сейчас определю -

попробую сто грамм себе налью.

И тут уж я совсем забыл про спектры ...

И вдруг у меня выпали конспекты ...

А за столом сидит доцент Смирнов Эль Ве

и хлопает себя по голове.

-Ну, -спрашивает, -как?.., Определили?.

-А что вы там в стаканчик-то налили??-

- Да так, - говорю, - наверное, вода ...

А он как закричит - не пей, балда!

Ну прямо так на стенку и полез.

- Да ты же,- говорит, - умрешь, балбес!

Да в этой колбе, там же аш-два-эс!

и добавляет еще о четыре раза,

и обзывает идиотом и заразой.

А я ему в ответ - и все вы врете!

Вы кто, - говорю, - ученый ?... А орете.

Ну вы, наверное, дядя, просто спите.

Ведь это ж настоящий винный спиртик!

Вы кандидат, а я дитя полей!

А он мне говорит - а ну налей!

И я налил, ни капельки не жалко.

И он спокойно, по науке, жахнул.

И стал еще немножечко просить.

Нет. - говорю, - мне надо закусить.

Ты бойкий, ну а я еще бойчей ...

И он принес мне стеариновых свечей.

Ну только эти колбы доконали.

а он, гляжу, еще несет, каналья.

-Последняя, чего беречь напрасно -

-для госбюджетных опытов запасы,

И тут уж я совсем забыл про спектры

и вдруг у меня выпали конспекты ...

А за столом сидит доцент Смирнов эль ве

и хлопает меня по голове.

Я говорю ему - ну, что, сдавать экзамен?

Он говорит: Сдавайте, я сейчас не занят.

Вы только в вертикальности держитесь,

определите, что это за жидкость.

-Конечно, спирт, - Вы, видно, парень тертый,

и ставлю я вам твердую пятерку.

Да вы не суетитесь, не спешите,

и сами тут в зачетке распишитесь.

Я подписи своей не ставлю ценной -

за мной охотятся шпионы и доценты.

Ну, я пошел, адью, в таком аспекте,

и тут у меня выпали конспекты.

А за столом сидит доцент Смирнов эль ве

и хлопает себя по голове.

Никто бы не узнал об этом деле,

но наша группа - в щелку подглядели.

С тех пор меня считают парнем тертым ...

Еще бы - на весь курс одна пятерка!

А в общем-то я химию учил ...

Пятерку я и так бы получил.

1961

ТЁПЛЫЕ ЗВЁЗДЫ

Смотрю я на небо в роздых,

и видится мне в простоте,

что разные люди, как звезды.

на разной горят высоте.

И каждый по-своему светит,

свершая неблизкий свой путь.

В миры одинокие эти

так хочется мне заглянуть.

Посмотри, как необъятны

звездной ночью небеса...

В них уходят безвозвратно

дорогие голоса.

Одна пронесется.., другая —

со шлейфом искрящимся вслед,

но лучше смотреть, не моргая,

на этот космический свет.

Так можно увидеть скорее,

что шлейф — только пыль, полоса,

и свет этот вовсе не греет,

а только слепит глаза.

И ступают тихо люди

в воды светлых звездных рек,

и за то друг друга любят,

что расстанутся навек.

Есть звезды... слабее раз во сто

мерцают в холодной дали,

но здесь ошибиться так просто,

не зная пространства до них.

И теплые, теплые звезды

летят по холодным мирам.

И поздно, так жалко, что поздно

они открываются нам.

Дорожу минутой каждой

и в печали, и в беде.

Мы расстанемся однажды

и не встретимся нигде.

1961

ТУМАНЫ И ДОЖДИ

Я без прощанья отбываю

в другие страны,

и все вокруг позабываю.

Стоят туманы...

Но жизнь меня зовет обратно,

я снова тут,

все вновь уютно, аккуратно.

Дожди идут...

Ты говоришь, что жизнь жестока,

в ней есть обманы,

и нет среди своих пророка.

Стоят туманы...

И от презренья и обиды

неправ твой суд.

Ни солнца, ни луны не видно,

Дожди идут...

И вновь меня без объяснения

легко и странно

уводят вдаль цветные тени.

Стоят туманы...

Но вот однажды попадется

такой маршрут,

что мне вернуться не придется -

дожди идут...

1961

СИММЕТРИЯ

Белое стало черным...

И тут началось несусветное. -

ангел сделался чертом,

закаты стали рассветами,

львы превратились в кроликов,

а бегемоты в курочек,

танго вдруг стало полькой,

а небоскреб окурочком,

первое стало в очередь,

небо в ногах лежало

(вы не топчите очень-то

общее покрывало),

красное стало синим,

серое стало ярким,

слабое стало сильным,

подлое стало марким.

А нам до этого дела нет,

мы не вздохнем облегченно -

черные стали белыми,

белые стали черными.

Скажите на милость,

что изменилось?

1961

ОХ, СЕРЁЖА

Были времена, ох, было времечко,

(где вы, кудри мягкие, как лен?)

мы года щелкали, словно семечки,

и гуляли ночи напролет.

Пролетели буйные, несмелые,

наши непутевые года,

ох, девчонки, что вы с нами делали,

что мы с вами делали тогда...

Помнишь ли ты синие скамеечки,

помнишь ли ты белую сирень,

помнишь, как в трамвае без копеечки

мы с тобой катались целый день?

Помнишь полосатую тельняшечку,

брюки шириною в полдуши?

Сны, где мы летали, не приснятся уж,

нынче по земле мы не спешим.

Помнишь, как купались в речке голые,

и старались всех перенырнуть,

помнишь, как мы плакали над голубем?

Эти слезы больше не вернуть...

Помнишь, как дрались мы с целой улицей,

голодали, верили судьбе,

верили учительнице умнице,

как сегодня верим мы себе.

Ох, да что со мною, что же?

не тревожь ты меня, не тревожь,

ох, Сережа, ох, Сережа,

не вернешь, ничего не вернешь!

1961

ПЕСНЯ ДВИЖЕНИЯ

тысячи лет и тысячи стран,

не упустив из моих молитв.

Пространство — любимый мой океан.

Друзей и богатства я растерял,

подвигов годы я вижу во сне.

Время — любимый мой материал,

душа из которого сшита во мне.

Я помню Гомера и песни его,

событья Улиссовой дали. . .

Я помню, как боги страдали

от глупости прежде всего.

Гомер изучил олимпийский синдром -

мощь их, и жадность, и подлый нрав,

но он хандрил и болел над стихом,

боялся богов и был не прав.

Юнцом он был, а его струны

уже опасался Зевеса клан.

Боги не всем поэтам страшны,

это потом доказал Лукиан.

Грехи богов между строк видны,

как ни пытался их спрятать гений —

певец Троянской войны

и дивных Улиссовых похождений.

Но я не об этом. . . Мои пути

от цивилизаций не потускнели.

Вот цель, что мне удалось найтн:

радость движенья — превыше цели.

Омыт я кровью своей я врагов,

но прозреваем мы к тысячной тризне:

жить без драк, без пиров, без богов -

только это достойно жизни.

1961

УХОДЯЩИЕ ОТ ВЗГЛЯДОВ

Уходящие от взглядов,

сохраняющие суть,

наши души дремлют рядом.

Стоит только их вспугнуть,

закружатся и запляшут,

как осенние листы,

серединки жизни нашей.

Мы их тени - я и ты.

Тени лягут за предметом

на поверхность, на объем,

если их причину светом

и любовью обольем.

СТАРИННАЯ БАЛЛАДА

Ты сам реши — в какой стране,

сам время обозначь. . .

Совсем другое важно мне —

там жил один скрипач.

Мелькали пальцы тонкие,

как сто лучей,

летели ноты звонкие

до неба и в ручей,

и становились птицами

и листьями травы —

с такими небылицами

не сносишь головы!

И все его могущество,

и весь почет,

и все его имущество —

скрипка да смычок.

Однажды у правителя

давали пышный бал,

решили пригласить его,

чтоб он им поиграл.

Хвалили непритворно все

его игру,

а скрипачи придворные

шушукались в углу. . .

Ты сам реши — в какой стране,

сам время обозначь. . .

Совсем другое важно мне —

там жил один палач.

Работал он на сдельщине,

имел доход,

его любили женщины

и уважал народ.

Одаривал закон его

(хоть пой, хоть плачь) -

имущество казненного

присваивал палач.

Окончен бал, и год почти

подряд с тех пор

разучивал на скрипочке

он гамму до мажор.

1962

У ЗЕРКАЛА ТЫ БИТЫЙ ЧАС...

У зеркала ты битый час

сидишь и портишь очень мило

все, чем природа одарила

тебя, что славно без прикрас.

И примеряешь по сто раз

ты металлические вещи,

в зеркальной заводи трепещут

две золотые рыбки глаз.

О женщины из всех веков!

Как вы стремитесь терпеливо

самовлюбленных петухов

привлечь фантазией крикливой.

Вот так же на фасаде храма

висит торговая реклама,

1962

ОДИНОЧЕСТВО

Холодный взгляд любовь таит

и красота гнетет и дразнит...

Прекрасны волосы твои,

но одиночество прекрасней.

Изящней рук на свете нет,

туман зеленых глаз опасен.

В тебе все музыка и свет,

но одиночество прекрасней.

С тобою дни равны годам,

ты утомляешь, словно праздник.

Я за тебя и жизнь отдам,

но одиночество прекрасней.

Тебе идет любой наряд,

ты каждый день бываешь разной.

Счастливчик - люди говорят,

но одиночество прекрасней.

Не видеть добрых глаз твоих -

нет для меня страшнее казни,

мои печали - на двоих,

но одиночество прекрасней.

Твоих речей виолончель

во мне всегда звучит, не гаснет...

С тобою быть - вот жизни цель,

но одиночество прекрасней.

1962

ВЫХОДНОЙ БЕЗ ЛЮБВИ

А мы привратнику кричим - откройте двери!

На нас там занято! Но нам швейцар не верит.

Открыл, и пузом отодвинул он Алешу.

-А ты, мол, вовсе, ты уже Хороший.

-Да нас же трое! Это же не сто!

А он нам отвечает - Нет местов!

Я вас за пьянство не хочу обидеть,

но вы ребята, все в абстрактном виде.

У одного потеряна галоша,

а у другого в алебастре рожа,

а третий, хоть не в шляпе, но культурный.

Стоит молчит. Ему, наверно, дурно.

Пустить вас не могу, уж вы -простите,

не стойте тут, ребята, не грустите.

В атмосфере бывают явленья,

что невольно напьешься с Тоски ...

Есть женщины в русских селеньях ...

В городах же - одни мужики.

А в ресторане хорошо, и в гаме

порхают тетечки с культурными ногами,

и курят девочки с ужасными глазами,

а с ними дяди - без волос и с волосами.

Да я сейчас какого-нибудь дядю ..,

ну просто ни за что, сугреву ради.

А тут открыли двери, и сквозь гам

выходит, очевидно, хулиган.

А нос такой паршивый, сразу видно.

что продавец, и стало мне обидно.

И стало за порядки эти странно.

Кого пускают в наши рестораны ?!

Я подхожу - ну, бац его и хлесть!

И он лежит, такой спокойный весь.

А я согрелся, веселее стало,

но показалось мне немного мало.

А он лежит. Ну, пнуть или не пнуть?

А тут мне трое преградили путь.

Один мне в морду кулачишкой тычет.

Да я видал таких в гробу по тыще!

Я пуговицу в нос ему засунул,

и он отвлекся, вроде бы заснул он.

Другому пасть порвал и выдал плюху,

А остальному откусил пол-уха.

Жизнь подходит к преклонным годам -

в сентябре было мне двадцать,

но когда в воскресенье гуляешь без дам,

то сердце клюют снегири.

Ну, честно говоря, мне было трудно.

Пол-уха спрятал я в карман нагрудный -

я вспомнил - есть котишка у меня,

он не обедал, кажется, три дня.

Ведь тяжело ж не жрать три дня подряд.

Тут и хрящам, наверно, будешь рад.

Ну, а пока те четверо молились,

с Алешей мы спокойно удалились.

Вот только Колю где-то потеряли ...

Гляжу, идут навстречу нам две крали.

А так как я устал и был печален,

то только личики в снегу им отпечатал.

А так как женщины вообще мне не враги,

я только снегу им насыпал в сапоги.

Я смотрю Вам в чугунные очи, родной

мой Владимир Ильич Обелиск!

Но когда без подруги пройдет выходной,

то к ночи нарежешься вдрызг.

Да и вообще, пора идти домой ...

Закончился воскресный выходной.

Я дома ноги вытер о ковер ...

А соседка говорит, мол, Васька твой - помер!

- Да какой смел, говорю, такой нахал?!

(Я ухом ей под носом помахал)

Да если б я, говорю, такое дело знал,

да я бы ухо тому типу не кусал.

Я ж для него старался, стервеца!..

Ну, вижу нет на бабушке лица.

И тихо тут заплакала она,

сказала, что я чистый сатана,

что быть таким, мол, стыд, мол, и позор,

и хорошо еще, что я еще не вор.

Я вспомнил Ваську и слегка взгрустнул,

потом заплакал, а потом заснул.

Сколько в мире написано книг -не прочтешь!

Потому не читал.

Так и жизнь пролетит, словно миг -

ни любви, ни кота, ни черта!

1962

БЕГЛЕЦ

Однажды я в детстве из дома ушел,

на поезд я влез, как на небо...

Весь город искал меня, но не нашел.

С тех пор я в том городе не был.

Я помню, как вдруг загудел паровоз,

поехали мы, полетели.

Я видел поля и задумчивых коз,

озера, березы и ели.

Ох, дорога без конца -

письма, телеграмки!

Я уехал от отца

и чуть-чуть от мамки.

Я послал им свой привет,

я их не обидел.

Я не видел их сто лет,

никогда не видел.

И щелкал на стыках в лесу паровоз,

летели в дыму перегоны.

И я без того свой картофельный нос

расплющил об окна вагона.

Все спали, а я все смотрел и смотрел,

и думал с любовью про транспорт.

С тех пор я от времени постарел,

но я опьянел от пространства.

Я поехал на войну,

на войну военную...

Дайте пушечку одну обныковенную.

Постреляю по врагам,

или по воронам...

Скучно мне по сапогам,

или по погонам.

Хожу я и еду, плыву и лечу,

кормлю я глазами пространство.

На Родине я непутевым слыву,

и все говорят, что от пьянства.

Дайте в руки мне гармонь -

золотые планки...

Я с работы шел домой -

потерял полбанки.

Не терял я ни фига,

а меня теряли...

Я растерянный слегка,

и найдусь едва ли.

1962

ГИТАРА (цикл стихотворений)

Когда я предстал перед музой

со старой гитарой в руках,

то ей показались обузой

звенящие квинты в стихах.

Про все, что я пел, она знала.

Конечно же — сколько ей лет!

Но все заставляла: — Сначала!

Вот тот, нет, вот этот куплет.

Когда она мыла посуду,

сказала назло небесам:

— Тебя посещать я не буду,

но ты приходи ко мне сам,

гитару с собой приноси,

покажешь, где До там, где Си. . .

1962

Вячеславу Широкову

Сегодня нечего сказать

друг другу, все давно нам ясно,

чего не поняли глаза,

все сердце видело прекрасно.

Пришли иные времена,

не стоит вспоминать о старом...

не нужно песен и вина,

пускай звучит одна гитара.

Какой бы радости порой

я ни встречал на свете —

я знал, что счастье и покой

своей негромкою игрой

развеют струны эти.

Послушай, как поет струна,

глубокий бас ей тихо вторит. . .

Беседуют он и она,

гармония в их разговоре.

Они искусного рукой

подстроены друг к другу честно.

Меланхолический покой

звучит в мелодии известной.

И словно волны о причал

в густых аккордах бьются руки —

сменяют русскую печаль

фламенко пламенные звуки.

Какой бы горести порой

я ни встречал на свете —

я знал, что счастье и покой

своей негромкою игрой

навеют струны эти.

1957

Юрию Кукину

Сословия и ранги отменили,

и словоерсы тоже не нужны,

и вымирают отпрыски фамилий,

но среди песен все живут княжны.

Они не презирают громогласных,

но не пускают их на свой порог,

их совершенствует в стараньях ежечасных

какой-нибудь отшельник и пророк.

Во флигеле старинном на пристрое

каких высоких помыслов полно

их общество, когда пророк настроит

свой инструмент и всем нальет вино!

Нет, многие к тем звукам не привыкли,

и кто воспринимает их всерьез? —

лишь боги на бесшумных мотоциклах,

что съехались за тыщи лет и верст

и слушают внимательно до слез.

1967

МЕЛОДИЯ АПОЛЛОНА ГРИГОРЬЕВА

Путь от грусти до веселья

скор и нетернист,

но страшись всегда похмелья,

милый гитарист.

Мало ли что струны знают,

ты же знай одно —

поступает вольно с нами

славное вино.

Не спеши попасть в неволю,

не гони свой срок —

поступают с нами больно

женщины, дружок.

Пусть несет твоя гитара

грусть и радость им

а поэт — кому он пара? ..

Он неприручим!

Ну а если уж попалось

сердце в западню,

пожалей об этом малость

и иди ко дну.

С этих пор твоя гитара

будет петь о ней,

но учти, что тратишь даром

ты монеты дней.

Для одной не сложишь песни,

не споешь куплет,

для поэта интересен

только целый свет.

А споешь — все будет ложью

под твоей струной.

Или всех любить ты можешь,

или ни одной!

1960

УРОКИ МУЗЫКИ

У милой моей несчастливый удел,

великой любви ее тягостна повесть,

я верного друга обидеть успел. . .

К какому еще преступленью готовлюсь?

Меня бы должны ненавидеть и гнать —

куда там, нальют в дорогую посуду

и просят: — Сыграй нам, что хочешь сыграть!

Без песен — в душе и на сердце остуда.

И я, все несчастья свои замутив,

пою — как пою их отравленной влагой.

И славно им слушать под легкий мотив

слова, что не стоят хорошей бумаги.

Не тронув стаканы, хмельны и тихи

внимают, не все понимая в тех песнях.

Чем круче судьба, тем честнее стихи,

чем сердце больней, тем мотив интересней.

1975

ГИТАРИСТ

Гитаристу Пако де Лусиа

Палитра портрета светла и чиста,

гармоний и ритмов пряны чары,

и весь рисунок — лицо Христа,

руки Левши и гитара.

Такая работа, что сразу в пот!

Гитара стихи читает —

рифм, ассонансов водоворот.

Язык поэтов чета ей.

Бьет по сердцам пулеметный ритм,

глиссер глиссандо мелькает,

ткет паутину, строфу творит —

нотки сверкают мальками.

Ах, гитарист, откуда ты?!

Пан-школяр и Орфей с ним. . .

Арпеджио падает с высоты,

как птицы, подстрелены песни.

Испания спит между дек в колыбели,

кокон гитары струной разбит,

вышла красавица Фламенко-белла,

качнула бедрами ни в рок, ни в бит.

От негров синкопы, от мавров строй,

плоть и душа — сама Испания. . .

Все захлебнулись такой игрой —

пани рядом и с пани — я.

1975

КОРРИДА

О тореадоры, о тореадоры!

Сегодня грустят Андалузские горы,

сегодня па окнах лишь черные шторы,

у донн и дуэний погасшие взоры,

подтеки от слез и от грима узоры,

замолкли их сплетни, скандалы и ссоры.

О тореадоры, о тореадоры!

Сегодня бастуют карманные воры,

о славном эспадо везде разговоры,

о том матадоре печальном, который

не скоро друзей своих встретит, не скоро,

который унесся в иные просторы.

О тореадоры, о тореадоры! —

о том матадоре, который сеньоре

признался в любви в похоронной конторе

скорей сеньорите, сеньор у которой

как будто бы помер, по все-таки вскоре

откуда-то снова явился к сеньоре.

Вот так матадоры (о тореадоры!),

тореро обедал с прекрасной сеньорой,

он ел бандерильей рокфор из фарфора,

вели о любви они переговоры,

Карулли и Сора неслись переборы,

и тихо паслись где-то таксомоторы.

Вот так-то, тореро, о тореадоры!

Ах, пойте им мессы, прекрасные хоры! . ,

и бросили в море гитары танцоры,

и тихо подкрались к ним конкистадоры,

тореро, который убил двести торо,

был славно зашит, по сначала распорот.

Вот так ухажеры (о тореадоры!).

И вновь на арену вбегают проворно

другие расшитые в доску сеньоры,

и снова на окнах веселые шторы,

у донн и дуэний любовные взоры,

и снова в работе карманные воры.

О тореадоры, о тореадоры!

Как вечны гитары моей переборы,

так вечны любовные вздохи и взоры,

моря и суды, небеса и конторы,

рокфоры, фарфоры и таксомоторы,

так вечны любовь и карманные воры,

и воры крупнее. Вот так-то, сеньоры!

О тореадоры, о тореадоры!

1970

1962, 1957, 1967, 1960, 1975, 1970

ИСПОЛНЕНИЕ ЖЕЛАНИЙ (Мне звезда упала на ладошку)

Мне звезда упала на ладошку.

Я ее спросил - Откуда ты?

- Дайте мне передохнуть немножко,

я с такой летела высоты.

А потом добавила сверкая,

словно колокольчик прозвенел:

- Не смотрите, что невелика я...

Может быть великим мой удел*.

Вам необходимо только вспомнить,

что для Вас важней всего на свете.

Я могу желание исполнить,

путь неблизкий завершая этим**.

Знаю я, что мне необходимо,

мне не нужно долго вспоминать.

Я хочу любить и быть любимым,

я хочу, чтоб не болела мать,

чтоб на нашей горестной планете

только звезды падали с небес,

были все доверчивы, как дети,

и любили дождь, цветы и лес,

чтоб траву, как встарь, косой косили,

каждый день летали до Луны,

чтобы женщин на руках носили,

не было болезней и войны,

чтобы дружба не была обузой,

чтобы верность в тягость не была,

чтобы старость не тяжелым грузом -

мудростью бы на сердце легла.

Чтобы у костра пропахнув дымом

эту песню тихо напевать...

А еще хочу я быть любимым

и хочу, чтоб не болела мать.

Говорил я долго, но напрасно.

Долго, слишком долго говорил...

Не ответив мне звезда погасла,

было у нее немного сил.

1962

КОМАНДИРОВКА В ПРОШЛОЕ С ЦЕЛЬЮ СПАСТИ ПОЭТА

Закинул я ноги на красный буфет,

чтоб дать отдохнуть от дороги ногам. ..

Вот он вошел, сказал мне: — Привет!

Бросил на стол голубой наган.

Затем он мельницу взял для кофе,

смолол его, выпил четыре стакана,

пятый пролил на желтую кофту

и прошептал: — Пока еще рано!

И нервно ходить по комнате стал,

сказал, что вокруг все слепы и глухи,

и, на голубую глядя сталь,

стал экспромтом читать мне стихи

о том, как я ноги кладу на буфет,

чтоб дать отдохнуть от дороги ногам,

входит он, говорит мне: «Привет!» —

И только для рифмы приносит наган.

Затем он шепчет, срываясь на крик:

— Зачем так много вокруг дураков?

Пляшут, как клоуны, — брык да брик,

они не простят мне моих стихов.

Вот бы в окно, тут какой этаж?

Пустыми карманами спарашютить. . .

Я улыбаюсь — опять эпатаж,

дядя поэт неудачно шутит!

И он улыбается с дрожью в губе:

— Я поучиться хочу перед раем. . .

Вот бы сейчас поиграть на трубе!

Жаль, что на мне, как на флейте, играют.

Вот Вы пришли ко мне из времен,

в которых меня хотели бы видеть,

но я, к сожалению, обременен

этих дней безумной обидой.

Я не двигался, чтоб дать ногам

отдохнуть от дороги в прошлое это.

Он подошел, схватил наган

и выбежал без «прощай» и привета.

Я бросился вслед, но пропал и след.

Расспрашивал я по дороге многих:

— Не замечали — высокий брюнет?

- Нет!

Он был чересчур длинноногий. . .

1962

МИР СВЕРХУ

В далёкие страны летят неустанно птицы,

а всё же обидно, что сверху не видно лиц, а ?

Я тоже летаю и тоже глотаю ветер,

и ждут меня всюду хорошие люди - дети.

Грустия, Оробения, Великоустания,

Гореландия, Голодандия, Великоблистания.

Винегреция,Нерыдания, Досвишвеция,

Досвидания.

А в небе я понял, что нету Японий, Африк,

но делят на страны весь мир. Это странно... Ведь прав я ?

И понял я все же, что сверху похожы все горы,

все страны похожи - поймете вы тоже скоро.

И когда рассвет растает, я, устав от ожиданья,

улетаю, улетаю. До свиданья, до свиданья.

И птица - не та, что от глаз до хвоста - в перьях,

а кто на века в ветра, облака верит.

И счастлив не тот, кто землю, как крот, мерит,

а кто - удивлен, земле, словно клен, верит.

1962

ДВЕ ВИНЫ

Осталось несколько шагов,

чтоб нам из наших одиночеств

шагнуть в миры иных пророчеств

и стать умней своих врагов.

Осталось несколько слогов,

произнесенных тихо очень,

чтоб языков не помнить прочих

красивых, умных языков.

Остался только жест один,

уже давно забытый нами -

прижаться зябкими плечами.

Как этот жест необходим!..

И две души, как две вины,

две необжитые пустыни,

где не построены святыни,

хотя мосты все сожжены.

Осталась только жизнь одна

из двух соединенных вместе...

Да будет так. и к нашей чести

иная будет нам страшна.

Осталось, это все осталось -

и жизнь одна, и звук шагов,

и жест, и несколько слогов,

но не любовь... Такая малость.

1963

ВАРИАЦИИ НА ТЕМУ ШОПЕНА

1 ТРАДИЦИОННО

Томится музыка в неволе,

в решетке струн на чуткой деке.

Представь себе, что некий поляк

все знал о нас. . . И в прошлом веке!

И за тебя он все сказал,

и за меня решил, конечно.

Вот так, полузакрыв глаза,

он волю дал лишь пальцам грешным.

С большого альца до мизинца

расписан самый мелкий звук.

Представь себе — такой вот принцип

анализа сердечных мук.

Пусть это вальс или прелюд —

какая чистая палитра!

С его гармонией и ритмом

отождествляю Божий суд.

2 ХОЛОДНЫЙ ДЖАЗ (Играет Дейв Брубек)

Шопену нынче нужен пульс,

синкоп каскады, крутизна их,

тарелки, контрабас. . . Ну пусть,

играй, играй, Шопен не знает.

А в торопливости культур

и в ритмах новых поколений

смешон наив фиоритур

и первозданность кантилены.

И классик превращен в пунктир. . .

Так дождь стучит по старым крышам,

не зная духоты квартир.

Играй, играй, Шопен не слышит!

Так вертит лопасти вода,

размеренно, неторопливо.

Аккордов тонкая слюда

дрожит в ажурных переливах.

И в интегралах амплитуд

рассчитаны любовь и горе.

И мысль, и сердце бьются тут,

искусство с алгеброй не спорят.

Так педантичен каждый звук,

но как свободно пьеса дышит!

Да, радость не познать без мук,

играй, как жаль, Шопен не слышит!

1963

ЗАСЫПАЯ

Когда усталый мозг наполовину

в субстанцию дремоты погружен,

и тело мысли с миром пуповину

не чувствует, скользя между времен,

освобождаясь от пластов привычек

и от округлой правильности слов,

сверкая серебром других отмычек,

похожих на крыло или весло,

отряхиваясь от обычной речи

и облачаясь волнами частот,

звучащими и видимыми легче,

чем азбука и обертоны нот,

и зная априори до латыни

от клинописи и пасхальных кукл

все языки, законы и святыни,

но предпочтя музыку языку,

какие-то похожие на лютню,

или кифару, или скрип возов,

ни разу не звучавшие на людях

пророческие тембры голосов

возникнут и погаснут, как огарки,

и в миг, когда уйдут во тьму глаза,

все прошлое осветится неярко

и жизнь свою возможно предсказать

1963

В МОРСКОМ ПРИБОЕ, В ШУМЕ СОСЕН

В морском прибое, в шуме сосен,

в глухой тональности дождя,

и в кликах журавлей под осень,

и в том, как слово произносит

впервые малое дитя,

во всхлипах (стонах, междометьях),

в потоках и лавинах гор,

в любом предмете и сюжете,

во всех пределах и столетьях

живут мажор или минор.

Есть звукоряды чистых тембров —

чугун колоколов и сталь,

ель тонкой деки и хрусталь,

а город — хаос пот и темпов,

его тональность не проста.

И если выдастся минута

беспечной грусти, праздных дум,

прислушаюсь тогда к чему-то,

что рядом прозвучит лишь смутно,

как легкий и неясный шум,

и в соразмерность ритма доли

я приведу по мере сил,

и к звукам горечи и боли

добавлю радости и воли,

и шум берез или осин.

И ощущаю повторенье

из бессознательной глуши

мелодии стихотворенья,

и выбираю направленье

потока мысли и души.

1964

ЗВЁЗДНЫЙ БРАТ

Я знаю, есть в глубинах мирозданья

такая же свеча из темноты.

такое же неловкое страданье,

такие же неяркие мечты.

За многие пространства и парсеки,

что не исчислить цифрою земной,

похожие на близких человеки

с участием беседуют со мной.

И слышат мои медленные строки,

подносят света аспидный бокал.

Он льется на меня от звезд высоких,

как всенощный спасительный хорал.

Нас заключил один безмерный атом...

И наших дней зеркальное вино

разлито между мной и звездным братом

без времени - недавно ли, давно?..

И любим мы одну и ту же оба,

но не всегда предмет в душе храним.

Моя любовь - его вражда и злоба,

я, зная путь, всегда иду за ним.

Когда в моей груди заноза боли -

не вскинуть рук, плечом не повести,

на красном поле полужив от воли,

он птицу Феникс кормит из горсти.

И так зеркальны наши дни и лица,

как мир по обе стороны нуля,

Когда я умираю - он родится,

когда исчезнет он - воскресну я.

Среди чужих людей и века злого,

среди дымов и мелочной войны,

я знаю - есть в мирах далеких слово

и сердце, что ко мне обращены.

1964

ПРОЩАЛЬНАЯ

От прощанья до прощанья

возвращение одно,

частых писем обещанья,

позабытые давно.

Мы играем, словно дети,

в провожанье вновь и вновь...

Разделилось все на свете

на любовь и нелюбовь.

Много ветра, снегу много,

Неоглядна эта даль,-

бесконечная дорога,

быстротечная печаль,

Улыбнись мне на прощанье-

слышишь поезда гобой?

Я уеду не с вещами,

я уеду сам с собой!

Все, что в шутку ты сказала,

буду помнить я всерьез.

Видят старые вокзалы

слишком много новых слез.

Принимай судьбу отрадно,

не ищи других причин -

разделились беспощадно

мы на женщин и мужчин.

Кто-то уйдет,

кто-то вернется,

кто-то простит,

кто-то осудит..,

меньше всего

любви достается

нашим самым

любимым людям.

1964

РЕЮ ЧАРЛЬЗУ

Черные пальцы по белым клавишам,

светлые мысли по черным лбам. . ,

И по белым. И тихо плавишь их

жизни с музыкой пополам.

О-о! Стон или плач хрипатый. . .

О-о! Как ветер плантаций сух.

Коли алмазных гармоний караты,

бей на мед прилетевших мух.

Ты — планета черного цвета

между карликов голубых. . .

Если слепые не видят света,

свет концентрируется в слепых.

Армия джаза не шьет погоны,

для полководца довольно рук.

Очки — чернеют глазами Горгоны,

каменеют люди вокруг.

Ах, мажор! До чего же славно

шарниры суставов качать в его такт,

и слезы глотать, и всхлипывать слабо,

импровизируя, как с листа!

Ноту высшую повернули

души зала в обратный путь,

словно пропела желтая пуля

в красное сердце, сквозь черную грудь!

1964

МЫ НЕ ВИДАЛИСЬ СКОРО ГОД...

Мы не видались скоро год,

неверны Ваши предсказанья -

не избавленье от забот,

разлука с Вами - наказанье.

Пусть я понять вас не сумел,

но разлюбить не в силах вас я.

Стареем мы от дел, от дел...

И любим горше и прекрасней.

Прощайте! Есть всему конец,

но жизнь идет, и слава Богу,

что я дурак, а не подлец...

В дорогу, дураки, в дорогу!

1965

МЫ НЕ ВИДАЛЬСЬ ЦЕЛЫЙ ГОД

Мы не видались скоро год,

неверны Ваши предсказанья -

не избавленье от забот,

разлука с Вами - наказанье.

Пусть я понять Вас не сумел,

но разлюбить не в силах Вас я.

Стареем мы от дел, от дел...

И любим горше и прекрасней.

Прощайте! Есть всему конец,

но жизнь идет, и слава Богу,

что я дурак, а не подлец...

В дорогу, дураки, в дорогу!

1965

РЕЦЕПТЫ КОКТЕЙЛЕЙ

Я воще на ощупь страшно нервный,

скромный и застенчивый до слез ...

Друг сказал, что от привычки скверной -

пьешь, мол, без закуски, как матрос.

Ну, а я и есть матрос Вселенной,

мне любые рейсы по плечу ...

Стоит мне поддать - и я мгновенно

поплыву и даже полечу.

Я не по изысканным салонам -

знал по подворотням этикет.

"Южное" мешал с одеколоном -

это, братцы, фирменный букет !

Если влить в пол-литра политуры,

жидкость для ращения волос,

двести грамм желудочной микстуры -

с этого помрет и эскимос.

Я же этим только для разгону

натощак желудок полоскал,

добавлял сто грамм одеколону

и имел желаемый накал.

Я не на банкетах и тусовках

хрустали давил и грел в руках -

клей «Момент» бээфом и перцовкой

запивал на теплых чердаках.

Если взять сто грамм аэрозоли,

что для тараканов и клопов,

и добавить жидкость для мозолей,

капнуть капли три «Шанель" духов,

влить туда резинового клею

и разбавить лаком для ногтей -

с этого все грузчики балдеют,

я же только вижу в темноте,

Я не на курортах или дачах

отдыхал с путанами в поту -

пил в подвале с гуталином чачу,

запивая ядом на спирту,

1965-85

СОЧЕТАНИЯ И ПЕРЕСТАНОВКИ

Чем больше живешь,

тем меньше хочется жить,

чем больше пьешь,

тем больше хочется пить,

чем меньше живешь,

тем меньше хочется пить,

чем меньше пьешь,

тем больше хочется жить,

чем меньше пьешь,

тем меньше хочется пить,

чем меньше живешь,

тем больше хочется жить

чем больше живешь,

тем больше хочется пить,

чем больше пьешь,

тем меньше хочется жить.

1965

ДОЖДИ И ХОЛОДА

Пришли дожди и холода,

пожухли травы.

Ну что ж, прощайте навсегда,

но Вы не правы,..

Пусть Вы алмаз, пусть изумруд -

для Вас оправу

придумать - безнадежный труд,

и Вы не правы...

Вы дом покинутый, пустой.

вулкан без лавы,

берете души на постой.

Да, Вы не правы...

И пусть в речах моих сейчас

одна отрава,

но верю я - придет мой час,

а Вы не правы...

Звучат прощальные слова,

гремят составы,

жизнь, как всегда, сейчас права,

а Вы неправы...

1966

БАЛЛАДА О БРОДЯЧЕМ МУЗЫКАНТЕ

По дорогам бродил музыкант,

Был он юн, синеглаз и хорош...

Свой веселый и добрый талант

людям он раздавал ни за грош.

Если он играл в миноре,

все печалились, и вскоре

птицы все замолкали в лесах,

люди все промокали в слезах.

Но играл он мажорные трели,

все смеялись, плясали и пели.

И ни крова, ни мягкой постели,

и ни жирных, ни лакомых блюд,

нет у юного менестреля,

но зато его песни поют.

Так и жил он, но однажды

встретил рыцарей плюмажных,

и скучал между ними король.

Приказал он: «Сыграй мне, изволь!»

И рыдал, а потом хохотал он,

и сказал: «Мне тебя не хватало!

Я беру тебя в свиту. Отныне

будешь ты, мой певец, дворянином.

Быть бродягой грешно и позорно...

Станешь ты музыкантом придворным.

Будешь вдоволь есть и пить,

стану я тебя любить».

«Нет, король, фальшивы песни,

что поют для короля,

мне твой замок будет тесен,

дом мой — это вся земля!»

По дорогам бродил музыкант,

был он юн, синеглаз и хорош.

Свой веселый и добрый талант

Людям он раздавал ни за грош.

1966

СОНЕТ РАЗЛУКИ

Как несправедливо мы судим,

как горько жалеем потом...

Уходят любимые люди.

Пустеют, и сердце, и дом.

Неважно, что было причиной.

Иные их ждут города...

Но это еще не кручина,

уходят порой в никуда.

И это уже невозвратно...

Не то, что, мол, где-то живет

и пишет нам неаккуратно.

Он воздух, вода, небосвод -

вот чем он вернулся обратно.

как будто его кто-то ждет.

1968

КОГДА ОБОЗНАЧИШЬ НАЧАЛО

Когда обозначишь начало,

и станет мученьем игра,

и в поисках слова ночами

наступит открытий пора,

и станет безумство логичным,

вскрывающим истины пласт,

и поиск гармоний привычным,

пока, как раба, не продаст

надменной, пугливой богине,

в тщеславье и темной тоске

писавшей значками па глине,

стилом на вощеной доске

глухие неясные ноты

и строфы без тропов и рифм.

Потом их скопировал кто-то

и все переврал, повторив

одно только слово дотошно,

одну только мысль до конца:

в сравненье с Любовью ничтожны

все блага, и мысль мудреца,

и хитрость жрецов, и походы,

несущие сладких рабынь,

затменья, и сдвиги природы,

и кровь, и вселенская стынь.

И как бы перо ни стремилось

другие слова начертать,

выводит: «Любовь — это милость. . .»

И с этим никак, ни черта. . .

На разных наречиях руки

выводят все это в тоске.

А в мире разлуки, разлуки,

и все на одном языке. . .

1968

УСТОЙЧИВЫЙ ЗАПАХ МУЖЧИНЫ

Я на базе работаю грузчиком,

специальность имею водителя...

Я вот еду в трамвае - и грустно мне, -

и печально мне удивительно.

А студенточки с сумками модными

(плюнуть некуда, больно уж тощие)

от меня асе воротят мордами .

Ну, несет от меня не цветочками.

Но для них же - селедку и камбалу

бочки-ящики грузим с кирюхами.

Я привыкший, а их бы в ту кабалу -

покатали бы тару, не нюхали.

Ладно, нюхай носами учеными

телогрейку Андреева Вовочки ...

Мы сегодня селедку копченую

разгрузили за две поллитровочки.

Вижу, киса одна - ну, девчушечка,

мне состроила глазки веселые.

Видно, насморк у ней, не расчухала,

что селедочным пахну рассолом я.

Что поделать, спецовочка личная

провоняла селедкой и водочкой ...

Ох, если б сволочь, что с виду приличная

натуральной воняла бы сволочью.

1968

МАРТ. СУМЕРКИ.

Как в сумерки красив весенний синий снег!

Стальные облака краснеют по краям...

Ты, Время, не спеши, останови свой бег,

из дальнего окна доносится рояль...

И пальцы, спотыкаясь в музыке своей,

не вытянут никак логическую нить.

Прекрасней всех поет бездушный соловей...

А сколько нужно мук, чтоб руки с сердцем слить!

Все ближе, все точней мелодии канва,

наверно от повторов клавиши болят...

А мне все веселей, светлеет голова,

и музыка цветет, как вешние поля.

Вот тремоло дрожит, как жаворонка трель,

качаются леса аккордами ветров.

А вот капелью нот запричитал апрель,

и стелются дымы в низинах от костров.

У каждой жизни есть мелодия одна -

ее берут у тех, кто музыкой богат,

и учат много лет без отдыха и сна,

но сочинить свою труднее во сто крат.

1969

СЕРДЦЕ И РАЗУМ В ПОРЯДКЕ

Характер меняется с возрастом

и наконец, мне не лень

жизнь вспоминать. Так тасует

фисташки в кармане туркмен.

И вот натыкаюсь я в юности

на волейболистку по имени День...

Бездарное время-вранье, верхоглядство,

желанье дорог, перемен.

Можно идти по порядку от этого пункта

почти день за днем...

О, как дурили нам головы

наши темнейшие в мире князьки!

Женщина с именем Вечер

учила меня согреваться нетеплым огнем.

Но я ощущал уже стены тюрьмы

и пил, и врал от тоски.

С детства мы лгали всей нацией,

ибо первый урок-

это вранье и донос

( с семнадцатого и по сегодня ).

И явилась мне женщина

с именем Ночь - на лице порок,

и подружила зима меня с ней

и бутылка-сводня.

Мы всю жизнь дорогу ищем,

а маршрут наш недалек...

Не части, уймись, дружище,

у тебя рубли - не тыщи,

убери свой кошелек.

Это были самые страшные,

самые славные дни,

и ночи, конечно,

если у женщин имя такое.

И не было у меня

ни Родины, ни Родни,

ни набора портретов членов,

ни трезвости, ни покоя.

Женщина с именем Ночь

была умна и светла,

а то, что принял я за Порок,

была Красота, мой друг.

С отроков нас приучали

к красе мундира, штыка и ствола.

Поэтому вид автобана, Венеции,

Маргарет Тэтчер и биржи у нас вызывает испуг.

Это Россия. Леса здесь и женщины

так же прекрасны,

как гнусны законы, вожди и дороги.

Кроме того, такие, как я, к строительству

нового мира, увы, непричастны...

Но мне повезло - в дурдоме врачи

были не слишком умны, но не строги.

В чем Россия виновата?!

Повторяются века...

Помнишь дяденьку Сократа

отравили демократы,

как Максимыча ЧеКа?

Это, как правило - если и сердце,

и разум в порядке,

то попадешь в сумасшедший,

в казенный, а то и туда, и туда...

Женщина с именем Ночь обладала

весьма благородной повадкой,

и Армия Пьяниц с сержантом своим

распрощалась, дай Бог, навсегда.

Где же тут радость, деяния рук

или разума и продвиженье вперед?

Нет ничего. Не ищите.

Бессмысленно век мой пропал.

Дети мои (сыновья) преумножат

ленивый и глупый народ.

Наш паровоз не летит

по причине отсутствия шпал.

Правда, с другой стороны,

кое в чем подфартило и мне:

вижу, к примеру, комичный раздел

незаконно нажитого векапебе,

я не уехал, не стар, не алкаш,

я не в партии и не в тюрьме,

и ожидаю свободу на жительство

здесь, в Петербурге, в российской судьбе.

Я скажу - на белом свете

ничего я не боюсь...

Были бы свободны дети...

И молюсь я о предмете,

называющемся Русь,

1969

СТАРЫЕ ПАРУСА

Как небосвод мое сознанье

над бытием судьбы земной,

все катаклизмы мирозданья

произошли уже со мной.

И память так смела и прочна,

что быть пророчеству пора.

И жизнь, короткая, как строчка,

бессмертной кажется с утра.

Так много слез сушил мне ветер,

так много старых парусов

лежит на дне, летит по свету

под звуки юных голосов,

так мимолетны состраданья,

так много грустных стариков,

так поэтичны оправданья

измен, соблазнов и грехов,

так много злости и отравы

я через сердце пропустил,

что быть жестоким и неправым

нет ни желания ни сил,

так хороши людские лица,

когда в них свет и вера есть!

И я попробовал молиться -

молитва обратилась в песнь.

1969

В РИТМЕ БОССА-НОВЫ

Не знают умники таких

прекрасных снов...

Ш.Бодлер

Я глуп и потому невзгоды, неудачи

прощаю сам себе, как выигранный бой,

не стану я кроить судьбу свою иначе,

я не скучаю ни в толпе, ни сам с собой.

Я глуп и потому молчу, не возражаю,

когда меня винят и вешают ярлык,

за почести и чин не дал бы ни гроша я,

люблю я только то, к чему давно привык.

Я глуп и потому не вижу в наслажденьях

ни цели жизни и ни забытья,

и не меняю я ни жен, ни убеждений,

я глуп и потому, наверно, честен я.

Я глуп и потому я многим непонятен.

Наш век к стереотипам так привык,

а в логике моей так много белых пятен,

что умники со мной становятся в тупик.

Я глуп и потому по лужам допозна я

брожу, не замечая улиц и дворов.

Что вижу я во сне, как объяснить, не знаю,

Не видят умники таких прекрасных снов.

1969

ПЕСЕНКА ПЕССИМИСТА (ВОРЫ)

Там, где надо и не надо

ходят черти знает кто.

Ловят души, роют клады,

могут своровать пальто.

Все, что могут сделать руки

и придумать голова -

все воруют - мысли, брюки

и хорошие слова.

Одурачат и обманут,

на других свалив вину,

все обчистят - и карманы,

и квартиру, и страну.

Все, чего достигли люди

вдохновеньем и трудом,

поднеси им, как на блюде

и плати за них потом.

Переловят в водах мутных

всех белуг и осетров,

украдут прозренье мудрых,

ум последних дураков.

В дом чужой войдут злодеи

ясным днем, не в тишине,

свистнут музыку, идеи

и любовь к родной стране.

И чем мельче вор убогий,

тем его заметней грех.

Кто и так имеет много,

тот ворует больше всех.

Как мне хочется поверить,

что исчезнет этот сор,

но покуда есть тетеря -

на него найдется вор.

Хоть порода их нетленна,

есть одна отрада нам -

энтропию во Вселенной

не прибрать пока к рукам!

На минуту прекратите разговоры,

оглянитесь - и какой бы ни был час,

вы увидите, что воры, воры, воры

окружают, окружают тихо вас.

1969

ХЕЛЛО, ЛУИС!

Как будто истины простые -

отдельно классика и джаз

живут и увлекают нас,

и там, и тут свои святые,

и там, и тут свои секреты,

свои гармония и лад,

и нет для музыки преград,

она звучит везде по свету,

и нет запретов и законов ...

Но только джаз у нас в загоне -

об этом многие скорбят.

А потому эрзацы рока

так изучаются глубоко

и преподносятся любя.

И преподносятся любя,

и сочиняются с охотой

такие пьесы, что тебя

отталкивали, как болото.

Набор аккордов и секвенций,

и все один и тот же септ

и штатно преданный адепт

наврет сто раз на пять каденций.

По-англомански все мотивы

так рассопливит в переливах,

что не в ушах, в носу свербят.

Не за свое берутся дяди ...

Прости, прости их, Бога ради,

прости незнающих себя!

Прости незнающих себя,

своих истоков и напевов -

они глупы или неспелы

и, в музыке себя губя,

они ей отдают все соки,

так ты когда-то в хонки-тонке

не ведая идеи высоких,

пел хрипло и играл так звонко,

что даже Дейзи-маргаритка

почуяла, что сыплешь слитки

ты неграм в головы пустые.

Там было ясно каждой девке,

что ты играл СВОИ попевки,

не огорчайся и прости их.

Не огорчайся и прости их ...

и нас прости — для нас галопы

и те сложны, хотя синкопы

в них доморощенно простые.

Тем более — писатель главный,

превозносивший альбатроса,

печаль голодных блюзов славных

охаял музыкой для толстых.

Его великих заблуждений

не разделил народа гений -

ты, как Шаляпин, здешний житель,

и здесь у нас в краях суровых

поешь теперь под каждым кровом,

ты - контрапункта тормошитель.

Ах, контрапункта тормошитель,

как обалдел король Оливер,

когда ты юный и счастливый

играл с ним, зодчий-разрушитель!

Да, у тебя и герцог Бейси,

и Майкл и Стиви, и Рей Чарльз

учились — это как ни бейся -

играть, и мыслить, и рычать.

Твоя нелегкая фортуна

влекла Колтрейна, Пэта Буна,

японских юношей «Дак-Дакс».

А Элла - гений, свет поэтов

не раз тебя помянет в скэтах.

О консерватор и левак!

Ты, консерватор и левак, -

вокал в басах, труба до писка,

а интонация так близко

подходит к ноте, но никак

не завершится попаданьем,

и этот свинг, и этот кач,

и этот хрип, и этот плач -

грань вознесенья и страданья.

Холодный джаз, би-боп, джаз-рок

вели потом свон бов,

но был всегда над ними бог,

по имени Армстронг Луи, -

горячей музыки вершитель,

страны Мажор великий житель.

Страны Мажор великий житель,

пройдя дороги нищеты,

достиг вершины! Не просты

пути в парнасскую обитель.

И негритянка, джине латая,

вздохнет, лоскутик теребя:

— У Сачмо глотка золотая

и золотистая труба!

Ты джазоманов знал ораву,

ты видел и плевки, и славу,

прошел ты сотни передряг.

Как всякий истинный художник,

ты - бог в работе и сапожник -

счастливейший из всех бродяг.

Счастливейший из всех бродяг,

почтивший клан миллионеров,

ты на перо Аполлинера

не мог попасть, увы, бедняк!

Уж он бы втиснул в «Алкоголи»

душ безглагольные мозоли

и ритмы рваные до боли

и сочинил бы поневоле

такой тебе верлибр для блюза,

чтоб ты, прижав тромпето юзом,

свой лучший блюз на мир обрушил.

Уж он-то знал людей и страсти,

все их тональности и масти

и как изменчивы их души.

О, как изменчивы их души!

Легко таким, как Мекки Нож,

для них и правдой сделать ложь,

и обработать, словно туши.

Но Мекки плюнул бы на бошей

коричневых, как негра глаз,

когда бы знал, что за три гроша

Брехт купит голос твой и джаз.

Прошли года, и вот уж смело

В Берлине Элла Вейля пела,

Превер мурлыкал на Бюси.

Быть может, с нежностью вселенской

в Москве скрежещет Вознесенский -

их очень просто искусить.

Их очень просто искусить ...

Поэты — липкая бумага,

и каждый копит, словно скряга,

напевы скромные Руси,

чтобы затем их воскресить

по мере сил и дарованья,

тому, что пел когда-то ваня,

вернуть азы очарованья.

Соленые, как огурцы,

частушки, поговорки, плачи

берут поэты за примеры.

Поэты — лучшие бойцы,

(не все), их трудно одурачить,

переманить из веры в веру.

Переманить из веры в веру,

от лаптя в европейский дом,

чтоб критик, правящий потом,

пенял тебе своей химерой.

Легко не всякого. Я с жаром

читал Уитмена, Превера,

Бодлера, Байрона, Ронсара.

За что наказан был примерно.

И потому я намекаю,

что с блюзом вещь совсем другая -

меня с ним связывает Пушкин.

Джазист, тебе трезвонят в уши

в прямом отходе от частушек,

а ты им время дай послушать.

А ты им время дай послушать -

труби в свой золотой рожок,

как черный лаковый божок,

и обольщай наивных души.

Пусть жизнь им кажется игрою

под лень печалей блюзовых,

и даже горький блюз порою

переполняет счастьем их.

И ты трубил в Карнеги Холле,

и мчал сердца их поневоле

горючей музыки бензин.

Казалось им — они в Эдеме,

и слышал чистильщик в Гарлеме -

наш век звенит, как клавесин.

Наш век звенит, как клавесин,

построенный в далекой Дикси ...

Пора снести его за киксы

в комиссионный магазин.

А рок в мажоре и в миноре

нас силой звука удивит ...

Забыт оркестр Кида Ори

и старых инструментов вид.

Задолбленные вдрызг, в запале

иные клавиши запали,

и в струнах ржавчины каверны.

Играя «Боже, нас спаси!»,

наш век трещит, как клавесин,

настроенный давно и скверно.

Настроенный давно и скверно

педальный рог сменен на «помпу».

У северян покрепче нервы,

и то тебя встречали с помпой.

Волшебник, как же он играет!

Губитель, как же он поет!

Недаром выдумка о рае

вочеловечила полет.

У нас есть тоже гений хриплый,

он не поет - творит молитвы,

немузыкальные, густые.

Он в хохоте утопит скуку,

поведает и боль, и муку,

как будто истины простые.

Как будто истины простые -

и преподносятся любя ...

Прости незнающих себя,

не огорчайся и прости их -

ты — контрапункта тормошитель,

и консерватор, и левак,

страны Мажор великий житель,

счастливейший из всех бродяг.

Ах, как изменчивы их души -

их очень просто искусить,

переманить из веры в веру.

А ты им время дай послушать ...

Наш век звенит, как клавесин,

настроенный давно и скверно.

1970-86

ГОСПОДА ОФИЦЕРЫ!

Все идешь и идешь,

и сжигаешь мосты.

Правда где, а где ложь,

слава где, а где стыд?

А Россия лежит

в пыльных шрамах дорог,

а Россия дрожит

от копыт и сапог.

Господа офицеры,

мне не грустно, о нет.

Господа офицеры,

я прошу вас учесть,

суд людской или Божий

через тысячу лет,

господа офицеры,

не спасет вашу честь.

Кто мне враг, кто мне брат,

разберусь как-нибудь.

Я российский солдат,

прям и верен мой путь.

Даже мать и отца,

даже дом свой забыть,

но в груди до свинца

всю Россию хранить.

Я врагов своих кровь

проливаю моля,

ниспошли к ним любовь,

о, Россия моя.

Господа офицеры,

голубые князья,

я конечно не первый

и последний не я.

Господа офицеры,

я прошу вас учесть,

кто сберег свои нервы,

тот не спас свою честь.

1970

ДВА ГАЛСТУКА

Однажды некто

из скромных субьектов,

обалдев от семьи и от дел,

в зеркало поглядел.

И улыбнулся печально

в удивлении необычайном,

что на одну свою тонкую шею

он два галстука сразу надел.

Многим сегодня руку жал,

даже речь на собраньи

в полдень держал,

и глядел на него полчаса целый зал.

Хоть бы кто - нибудь подсказал!

Неужели никто не заметил?

Даже утром в прихожей дети?!

Даже Петя?!

Бывают на свете

чудеса.

Ну, а если бы петля,

а не глупые галстуки

эти?..

1970

ВАГОННЫЕ СТРОФЫ

Однажды сказал Робеспьеру Марат:

-Мы руки в крови замарали,

француза француз убивает, как брат,

в пылу якобинской морали.

-Ты знаешь, Марат,- Робеспьер говорит, -

мы просто как малые дети,

в России такое еще предстоит,

что нашу мораль не заметят.

В России повсюду полно голытьбы,

и публика кормится плохо.

Подайте ослепшему в ходе борьбы

с троцкистско-зиновьевским блоком.

Однажды у Троцкого сперли пенсне,

и Лева писать разучился,

и Сталин стал главный писатель в стране,

и этим он очень гордился.

При Сталине были искусства у нас,

писались различные книжки.

В ЦК был Пегас, и Парнас, и Заказ,

и вышки, и вышки, и вышки.

Однажды Иосиф пошел на концерт,

на скрипках играли евреи -

из уваженья все встали в конце,

и Сталин сказал, изменившись в лице:

-Пусть сядут они поскорее.

В России повсюду полно дураков,

особенно между начальством.

Подайте разбившему цепи оков

для всех и на равные части.

Иосиф боялся, что всюду враги,

и был подозрителен к свите.

Хрущев ему чистил всегда сапоги,

а Брежнев давал тити-мити,

У Брежнева сперли алмаз в сто карат.

он смотрит -а он у Хрущева.

В те давние годы вопросы наград

решались весьма упрощенно.

В России всегда и тюрьма, и сума -

конечные пункты прогресса.

Подайте сошедшему как бы с ума

в процессе различных процессов.

Когда постреляли дворян и купцов

и всех, кто трудился мозгами,

пришло очень много других молодцов,

хотевших не быть дураками.

Когда постреляли и тех молодцов,

что стали народу отцами,

пришло очень много других подлецов,

хотевших служить подлецами.

Когда постреляли и тех подлецов,

назвав их народа врагами,

пришло очень много других удальцов,

хотевших не быть дундуками.

Когда поснимали и тех удальцов,

которые ворами стали,

запели повсюду хоры мудрецов:

во всем виноват только Сталин!

Когда кто-то рядом подсядет в кино,

то чаще всего из ЧеКа он.

Подайте хромому из банды Махно

за то, что поймал Колчака он.

Съезжается партия редко в Кремле -

всего 28 разочков,

но есть и другие места на земле,

где примут старинных дружочков.

К примеру, где Ленин в Сибири страдал

и пел там партийные песни.

А Майкл бы Джексон в Кремле выступал

и пел бы партийные песни.

Один депутат с довоенной поры

на съезды все ездил упорно.

Глаза покраснели от красной икры,

Душа почернела от черной.

Россия живет в бесконечной борьбе,

чтоб выжил без сапиенс гомо.

Сегодня мы так говорим о себе,

а завтра - совсем по-другому.

Всегда у нас бывший начальник дурак,

а нынешний просто конфетка.

Сегодня мы пишем историю так,

как мир ощущает трехлетка..,

А завтра ее исправляем в слезах,

как послеинфарктные дяди.

Поэтому я о сегодняшних днях

молчу, как разведчик в засаде.

1971-1989

ВРЕМЯ НЕРЕАЛЬНО

Давай забудем навсегда,

что время есть на свете,

что есть минуты, дни, года,

и старики, и дети.

Пусть нелегко, ох, нелегко

вообразить такое,

зато оставим далеко

мы время непокоя.

Забудем скуку, мой дружок,

недобрых слов бряцанье,

а горе - это хорошо

со знаком отрицанья.

Мы станем жить не суетясь

на этом славном свете.

Под солнцем высыхает грязь,

к пыль уносит ветер.

Неважно, сколько проживем,

что будем есть и пить мы,

а важно, что писать вдвоем

друзьям мы будем письма.

К нам станут приезжать они

кто с кошкой, кто с собакой,

жить, не подсчитывая дни,

и, уезжая, плакать.

1971

УМЕТЬ ПРОСТИТЬСЯ

И две скобы молчания у рта,

и тьма незнаний о других дорогах,

и о своих глухая немота —

убогий знак небытия, и строго

скрещенные и шуйца, и десница —

одна с сумой, другая со стилом,

и в памяти бесчисленные лица,

и космос под рукой или крылом —

предвидеть ясно и уметь проститься

с детьми и радостями мельче и глупей,

и с миром в травах, облаках и птицах,

в заветах — не солги и не убей,

с владельцами униженных судеб,

достойными любви и состраданья,

что гибли не за истину — за хлеб,

любовью почитая подаянья,

и с грустными поэтами земли,

рискнувшими продать свои моленья

и слов не знающими, чтобы замолить

безвыходное это преступленье,

и помнить, что бросал под сапоги

стихи и музыку оголохшему кому-то,

И жизнь сою, что выпустил с руки,

обожествлять и ненавидеть люто.

1972

НАМ ПРЕПОДНОСИТ ДЕНЬ ВЕТРА И ТУЧИ

Нам преподносит день ветра и тучи,

а ночь несет бессонницу и страх.

Нас жизнь терять, не удивляться,

учит, и входит к нам тревога, как сестра.

И все яснее виден каждый случай

переплетением законов, и пора

их перевоплощенья, и летучий

предвосхищений свет, и опытов игра.

И вот однажды в думах ежечасных

находишь смысл уже прожитых дней,

становится до удивленья ясно,

что цель — не мудрость, а дорога к ней,

И с кем поделишься добром и злом,

когда Харон подаст тебе весло.

1972

ДВЕ ПТИЦЫ

Мы встретились в таком просторе,

в таком безмолвии небес.

что было чудом из чудес

пересеченье траекторий.

Быть может, мы в совместный путь

могли с тобой пуститься вскоре -

в чем состояла цель и суть

всей нашей жизни, но на горе

мы с удивлением открыли,

что птица птице не под стать,

стремительные наши крылья

в полете будут нам мешать.

Так мощен наших крыл разлет,

что сблизиться нам не дает.

1972

ПАРАДНЫЙ ПОДЪЕЗД

- Не ставь на подоконник, Валя,

Жильцы тут ходят, засекут.

Вот видишь? Пусть проходит краля,

ну подожди хоть пять минут

Мы ж три часа с тобою ждали

пока откроют, что ж ты, Валя?

- Ой, не могу, послушай, Коля,

ну прямо все горит внутри.

Дай хоть глоток мне алкоголя,

а так со мной не говори.

Болит в груди, ты знаешь, Коль,

душа с похмелья, как мозоль.

- Нет. погоди. Видал, старик

ползет наверх, давай пропустим-ка.

А ты срываешься на крик,

ведь тут подъезд, ого! - акустика!

А ты шумишь, как паровоз,

Ты до подъезда не дорос.

- Ой, Коль, кончается терпение.

Давай бутылку, не греши,

ведь я могу от возбуждения

тебя нечаянно пришить.

Ну дай глотнуть, а там опять

хоть полчаса могу я ждать.

- Ну что ты, Валя, лезешь лапами?!

Не лезь, Валюша, на рожон!

Тебя не били мама с папою,

ты невоспитанный пижон.

Не бей в лицо мне, на, держи,

залей костер своей души.

- Ой, Коля, гадость невозможная,

ну как такое люди пьют?!

На вкус, как будто мазь сапожная,

а запах - словно старый джут.

Мой друг один совсем потух

вот от таких вот бормотух.

-Ну, Валя. ты такой нахал,

сказал - глоток, а сам - смотри,

бутылку всю почти что вылакал,

уже не булькает внутри.

Давай-ка триста две копейки

и за второй пойдем скорей-ка.

- Смотри, святая простота,

в прикиде дяди к нам идут.

Ведь это. Копя, наркота,

они займут все место тут.

Мы не вернемся. Ты прости,

но с ними нам не по пути.

Кто не ценит подъезды - глупцы ...

Это теплый приветливый край.

Для бомжей, алкашей, для сирот-малышей,

загулявших мужей - терема и дворцы.

Для бродяг - это рай.

1972

НИ ШАГУ НАЗАД

Приказ «Назад ни шагу!» был жесток.

Оглянешься, шагнешь назад - и крышка.

И целит в спину твой родной восток,

Сергей с Урала, из Сибири Мишка...

Они лежат за ельником в воде.

И синими бессонными глазами

их видит лейтенант НКВД,

а сам на мушке опера с усами.

Тот лейтенант, серьезный и прямой,

он видит все, но ему мало, мало...

И красный ромбик с желтою каймой,

как вещий сон, тревожит генерала.

И генерала вызовут туда,

откуда автор страшного приказа

следит за всеми и не без труда

искореняет трусости заразу.

Атака... И солдат, покуда цел,

идет на немца твердо, без оглядки.

И немец взял солдата на прицел,

и русский сзади целит под лопатку.

Земли моей и гордость, и краса,

великий воин, умирал, как жил он,

и от чужого рабства нас спасал,

чтоб собственное было нерушимо,

1974-1982

ГОВОРИТЕ, Я МОЛЧУ

Малиновки пели, и синие ели

кружились, летели в глазах.

Но вот уже метели, а Вы не сумели,

да что там, не смели сказать.

Говорите, говорите, я молчу...

О полотнах и о моде,

о вещах и о погоде,

и вообще, о чем угодно -

Вы же знаете, я слушать Вас хочу.

Говорите, говорите, я молчу...

Поспешные встречи, неясные речи

и дым сигарет до утра.

Наверно несчастье - мое безучастие.

Ну что Вы, какая хандра?!

Говорите, говорите, я молчу...

Много доброго и злого

мне приносит Ваше слово.

Только кажется мне снова,

что я дорого за это заплачу.

Говорите, говорите, я молчу...

Все видят, я знаю, и я не скрываю,

ведь мы же у всех на виду.

А знаете - скука веселая штука,

когда вы попали в беду.

Говорите, говорите, я молчу...

Ах, молчание опасно?

Обвинение ужасно!

Вы обиделись напрасно.

Как предмет любимый в школе я учу.

Говорите, говорите, я молчу...

1974

КОГДА ТЕБЕ И ПУСТО И ПЕЧАЛЬНО

Когда тебе опять и пусто и печально,

в глазах покоя нет, а в мыслях высоты,

ты вспомни, что в тебе нет боли изначально,

а только трение мечты и суеты.

И если слезы есть - старайся в одиночку

их выплакать сперва, и к людям не спеши.

И мужество не в том, чтобы поставить точку,

а чтобы претерпеть рождение души.

И если так с тобой случится не однажды,

то с каждым разом легче будет этот миг.

Жестоки чувства одиночества и жажды,

но страшно - если ты к ним вовсе не привык.

Досадно - если ты, надеясь на подспорье,

в ответ не получил желанной сослезы.

Но в сотню раз страшней, когда испив от горя,

в чужую исповедь ты смотришь на часы.

И если нет того, о чем мечтал вначале,

и высота пути на уровне травы,

люби все то, что есть - и страхи и печали,

и труд обычный свой, и вздохи, и увы.

И меры счастью нет, и смысла в обладаньи -

все сквозь тебя, как Космос протечет.

И оправданье жизни - только в состраданьи

в желаньи размышлять - другое все не в счет.

1974

БАЛЛАДА О ДРУЖБЕ

Мы у Васи в кочегарке

чифирили каждый день.

Я - блондин, я - парень маркий,

каждый день мне мыться лень.

И сказал тогда Володя:

- Ты на улицу иди и умойся на природе -

ведь не зря идут дожди!

И ответил я Володе:

- Ты подстрижен, как лопух,

и одет ты не по моде,

дегустатор бормотух!

И вообще, в твоих галошах,

а когда ты пьешь - вдвойне,

ходит дядя нехороший

ко второй твоей жене.

В разговор тут встрял Валера -

был моложе он всех нас:

- Если хочешь, для примера

я продам твой синий глаз.

Я сказал ему: - Валера!

Как подруг твоих мне жаль,

что за гробом кавалера

понесут свою печаль.

Я башку его лопатой

зацепил - и ничего.

Быть Валерочке богатым -

не узнали мы его.

Он лежал совсем негромко,

подниматься не хотел...

Тут Володю слишком ломкой

деревяшкой я огрел.

Деревяшка поломалась.

Вова взял огромный лом,

зацепил меня он малость

(только скрытый перелом)...

Я ударился об угол,

полчаса лежал без сил,

тут к виску мне Вася уголь

непотухший приложил,

а Володю сунул в печку

охладить немного чтоб,

и Володино сердечко

запросилось сразу в гроб.

Тут Валера встал и в силе

Васю шмякнул визави...

А потом мы чифирили

и пели песни о любви.

1975

ВДОЛЬ ОГРАДЫ ПО ФОНТАНКЕ

Вдоль ограды по Фонтанке

в тапках войлочных бредет

обезумевший от пьянки

петербургский обормот.

Раньше был красив и нужен

и народу, и жене,

и побрит, и отутюжен

бывший старший инженер.

Он с приятелем Абрамом

без похмелки умирал

и лечился тетурамом,

эспераль в живот вшивал.

Но денечки наступали -

начинал опять с пивка.

Вот и водочка в бокале,

и опять дрожит рука.

По расколотым стаканам

разливал одеколон

и с приятелем Иваном

просыпался у колонн,

у Казанского собора

или на Пороховых,

и в общественной уборной

похмелялся на троих.

А милиция встречала

с безразличием его.

Пил он много, ел он мало

и не трогал никого.

Думал он всегда о зелье

и в упор не видел баб,

и, скукожившись с похмелья,

умер друг его - прораб.

Он ходил по воскресеньям

к неудавшейся родне,

где его в убогих сенях

били шваброй по спине.

Он сынишке и дочурке

мокрым глазиком моргал,

брал из пепельниц окурки

и пятерку вымогал.

Но показывала кукиш

ему бывшая жена.

А на кукиш ты не купишь

ни закуски, ни вина.

А дочурка и сынишка

с безразличием лица,

ухватившись за штанишки,

убегали от отца.

Так и жизнь его пропала

из-за вин недорогих.

Счастья в жизни знал он мало.

Но не менее других.

И идет он по Фонтанке,

бывший старший инженер,

бесполезный из-за пьянки

и народу, и жене.

Он идет, заливши око,

и бормочет, как сквозь сон,

то ли Фета, то ли Блока,

то ли так - икает он.

1975

САМОЛЁТ МОЙ

Август в звездные метели

гонит нас из дома...

Самолет мой - крест нательный

у аэродрома,

Не к полетной красоте ли

вскинут взгляд любого?..

Самолет мой - крест нательный

неба голубого.

Злится ветер - князь удельный

в гати бездорожной...

Самолет мой - крест нательный

на любви безбожной.

Свет неяркий, акварельный

под стрелой крылатой...

Самолет мой - крест нательный

на любви проклятой.

Я сойти давно хочу, да

мал пейзаж окрестный.

Распят я, и нету чуда,

что летает крест мой.

Даль уходит беспредельно

в горизонт неявный...

Самолет мой - крест нательный

на тебе, и я в нем.

1975

ТАМ, ГДЕ ЮНОСТЬ ЖИВЁТ

Там, где жаворонок - лучший поэт

сочинил на голубом полотне

свой простой, неуловимый куплет

и исчез в вышине,

там, где в просеках толпятся цветы,

молодых стрекоз отправив в полет,

далеко, где пес и травы густы,

моя юность живет.

Она бродит по болотам, по ржи,

и порою глухариных токов

под сосной, раскинув руки, лежит

в том краю родников.

Я вернусь туда, в забытый рассвет.

Спросит Юность - Ты пришел навсегда?

Засмеюсь я и подумаю ~ Нет,

и скажу грустно - Да.

И смолой благоухающий лес,

и дурманом усыпляющих трав

Мою душу заберет у небес

и заткнет за рукав.

Я забуду про друзей и врагов

и стою - пацан - рука у виска,

без понятия веков и богов,

и тоска, тоска и тоска...

Погостить недолгий выделен срок,

и других долгов настанет пора.

Я опять покину этот мирок,

как когда-то с утра.

Там, где летние поля в васильках

бесконечные, как жизнь впереди,

я иду, и словно сойка в силках,

бьется сердце в груди.

1975

ВОЗВРАЩЕНИЕ В ПЕТЕРБУРГ

Проедешь Обводный, и Питер

начнется в окошке вагона,

он справа, когда подлетаешь с востока -

взгляни на него с самолета.

Он вечно в дыму, и на севере -

грязного, сизого тона.

Представь - среди женщин, детей

и чиновников ждет тебя кто-то.

А кто-то не ждет, но от радости

речи лишится,

когда ты измученным телом

вомнешься в парсек коммуналки

и в грустных глазах отразишь

петербургские бледные лица,

увидишь, как мало пространства

и как его городу жалко.

Но это неважно, поскольку

другие миры в нас...

Они необъятны, и даже тоска наша

их не заполнит.

Смотри, говори, прикасайся

к руке непрерывно...

Ты опыт имеешь и знаешь,

что это не больно.

А вот и обои, нелепый рояль

и старинная эта лепнина,

скрипучий паркет в коридоре

длиннющем и черном,

амур запыленный с отбитым

крылом у камина

и я, Петербург, за пристрастье к гармонии

(Боже!) пожизненно твой заключенный.

1975

ЛАДОНИ НА ГЛАЗАХ

Я суетился, глупо жил, спешил в тоске и жажде,

вдруг кто-то руки положил мне на глаза однажды.

Прохладное от глаз к вискам я чувствую касанье -

узнать кого-то по рукам немое приказанье.

И я задумался на миг, качаясь как в вагоне, -

мужчина, женщина, старик?.. неясные ладони...

Кто так уверен, что со мной был близок или дружен.

что до сих пор в судьбе земной он мне зачем-то нужен?

Ах. это ты, мой старый друг, твоя повадка, точно!

Но нет... ладоней полукруг лежит легко, но прочно.

Да, вспомнил я. ведь ты ушел не в лучший день и час мой.

В ладонях теплых хорошо, и память тихо гаснет...

Теперь я понял - это ты! Откуда ты явилась?

Освободи от темноты, откройся, сделай милость!

Твоя вина. моя вина - забудь, и я забуду...

Ты? отгадал я! тишина... нет, не свершиться чуду.

Ах, это мама! мама, ты?! В ответ опять молчанье.

Заговорился. Темноты не видно окончанья.

С ума сошел я, фантазер, ведь ты скрестила руки

в краю лесов, в краю озер на вечныя разлуки.

Невольно так себе я лгу с закрытыми глазами.

Нет! отгадать я не могу, скажите имя сами.

Ах, нет, не убирайте рук! я памяти внимаю

и слышу чей-то сердца стук, но чей? Не понимаю...

Кто так уверен, что со мной был близок или дружен.

что до сих пор в судьбе земной он мне зачем-то нужен?..

1975

СТАРИКИ

В местах, где на граните Петербурга

забыло время то царапину, то шрам,

и тихий свет от солнечного круга

ложится без теней по берегам,

на мостиках горбатых по Фонтанке

и вдоль резных оград особняков

и в солнце, и в туманы спозаранку

встречаю ленинградских стариков.

Их лица, словно карты странствий дальних,

испещрены дорогами времен,

и свет в глазах туманный и хрустальный

скрывает связь событий и имен.

В их памяти лежит тяжелым кладом

эпоха ожиданий и надежд,

тревоги и восторги Петрограда

и ужасы нашествия невежд.

И шаркают они по листьям желтым,

шепча; и щурясь, и качая головой,

и хлеб насущный в сереньких кошелках

касается намокшей мостовой.

И в магазине долго и спокойно

считают мелочь тёплую с руки,

в нелегкий мир и в тягостные войны

ценить они учились медяки.

Их одиночества достойны поклоненья

и в безнадежности своей, и в чистоте,

но равнодушны молодые поколенья

к их краткой и печальной красоте.

На мостиках горбатых по Фонтанке

и вдоль резных оград особняков

и в солнце, и в туманы спозаранку

встречаю ленинградских стариков.

1975

КАНЦОНЕТТА

Ах, представьте, такая случилась беда —

потерпел пораженье в важнейшем я споре. . .

На Босфоре я не был почти никогда,

но спешу, как пролив, все в какое-то море.

Вот такая-то в жизни моей ерунда.

Вы представьте, в мои молодые годы

я рассеяным был, словно по ветру пепел,

и от мыслей на лбу закипала вода,

и познавшим печаль я казался нелепым.

Вот такая-то в жизни моей ерунда.

Удивительных глаз голубая слюда

отражала меня молодым и невзрачным,

и не мог я пройти, не оставив следа,

потому что для опытных глаз был прозрачным.

Вот такая-то в жизни моей ерунда.

Вы представьте, что слов золотые стада

я пасу на бескрайней равнине метафор,

и журчит по страницам святая вода,

и последние книги достал я из шкафа.

Вот такая-то в жизни моей ерунда.

Вы поймите, что это совсем не беда.. .

на дороге моей я лежал, как подкова,

и прибила над дверью своей навсегда

меня женщина эта — ну что ж тут такого!?

Вот такая-то в жизни моей ерунда.

1975

ЛЕНИНГРАДСКИЕ АКВАРЕЛИ

Контуры чисты, блики негусты,

крыши и мосты, арки...

Сонны берега, призрачна река,

замерли пока парки.

Тихо проплыло тяжкое крыло,

светлое чело или

в выси ветровой мальчик над Невой,

ангел вестовой на шпиле.

Мимо Спаса, мимо Думы

я бреду путем знакомым,

мимо всадников угрюмых,

к бастиону Трубецкому.

Вдохновенья старых зодчих,

Петербурга привиденья,

дразнят память белой ночью

и влекут в свои владенья.

Грани берегов, ритмы облаков

в легкости штрихов застыли,

и воды слюда раздвоит всегда

лодки и суда на штиле.

Все без перемен - кадмий старых стен

и колодцев плен лиловый,

эхо и лучи множатся в ночи,

как орган звучит слово.

Розоватый дождь в апреле,

разноцветные соборы,

зимы в синей акварели,

в охре осени узоры.

Кто-то кистью, кто-то мыслью

измерял фарватер Леты,

кто-то честью, кто-то жизнью

расплатился за сюжеты.

1976

ОТКРОВЕНИЯ

Нет в мире высшего блаженства,

чем осознание пути,

когда достигнув совершенства

ты все же вынужден уйти,

когда и сердцем и мышленьем

приемлешь равно мрак и свет,

когда легчают сожаленья

о пустоте минувших лет.

И нет лекарства в мире лучше

от страха стать золой в золе,

чем уяснить, что ты лишь случай,

прекрасный случай на земле,

когда проводишь самых близких

в недосягаемую даль,

когда уже не знаешь риска,

а лишь терпенье и печаль,

когда войдешь два раза в реку,

на дне останешься сухим,

когда прощаешь человеку

его успехи и грехи,

когда по взгляду и по вздоху

поймешь, что сделалось с душой,

когда тебе с другими плохо,

а им с тобою хорошо.

1976

ПОИСКИ СЧАСТЬЯ

По белому, синему свету —

во всю его ширь и гладь,

мне ведомо — счастья нету,

но знаю, где нужно искать.

Пока всю надежду по капле

не выплакал в теплой тиши,

ты чистому небу покайся

и пылью дорожной дыши.

Судить о любви и о долге

превратно умеет среда.

Любовь иногда не надолго,

но долг по любви — навсегда.

Из множества искренних мнений

единственно правильно то,

которое в муках сомнений

не выскажет прямо никто.

Спешить, возвышаться, вписаться —

глаголы успеха и лжи.

Терпенье не стоит оваций,

но стоит терпения жизнь.

Взлети хоть в великие выси,

хоть ляг на спокойное дно —

все счастье в единственной мысли,

что нам достижимо оно.

1964

Постигаю я терпение, мой друг,

чистоте пытаюсь слово научить,

все, что кажется нам темным поутру,

высветляют предзакатные лучи.

Если мысли не уместятся в тетрадь,

этих птиц в неволе памяти держи. . .

Это страшно — опыт сердца рифмовать,

видишь, я еще не умер, но не жив.

Ну а если нет ни счастья, ни судьбы,

ну а если непонятно все кругом,

ты начни опять с мечты и ворожбы,

не грози пустому небу кулаком

и уверуй. Вера каждому дана,

будет радость, если множить грусть на грусть...

Пусть же люди, снисходящие до нас,

полагают, что нас знают наизусть.

Есть на каждую беду страшней беда —

к утешениям себя ты не неволь,

мы и счастливы бываем, если боль

покидает пас на время иногда.

Все не наше — ни начала, ни концы,

наша жизнь, она и есть та соль земли,

а счастливыми бывают мудрецы,

что свой путь через несчастия прошли.

1976

КОПЧЁНАЯ КОЛБАСА

Кто сказал, что в Ленинграде

нет копченой колбасы?

Я с одним поспорил дядей -

дядя съел свои усы.

Мы однажды возле Мойки

деревянный жгли костер...

Этот дядя (слишком бойкий)

все бушпритом пер на спор.

Я сказал ему - Не надо!

Спорим лучше на усы.

Я вам нынче в Ленинграде

дам копченой колбасы.

Вы за это мне в награду

съешьте рыжие усы.

Хохотал он до упаду,

чуть не лопнули трусы.

Тут достал из-под скамейки

я вареной полкило...

Дядя сплюнул в телогрейку,

но ему не помогло.

На костре я ту колбаску

прокоптил, надев на лом...

Не рассказывайте сказки

о снабженьи бытовом!

Я нарезал на кружочки

шмат копченой колбасы.

-Ешьте, дяденька дружочек,

не запачкайте усы!

А потом он, как и надо,

кушал рыжие усы.

Хохотал я до упаду,

чуть не лопнули трусы.

А в обкомовской столовке

в это время поутру

паханы и шалашовки

жрали черную икру.

1976

УДИВИТЕЛЬНЫЙ ВАЛЬС

В куполах от полей - позолота и синь,

На крови россиян перламутровый спас.

Незнакомкой войдет величавей и проще княгинь

Вдруг мелодия - медленный вальс.

Вальс - всегда на Вы,

Вальс речной волны,

Вальс мостов Невы,

Дальних стран.

Вальс растерянный,

Вальс расстрелянный,

Вальс растрельевый,

Вальс - туман.

Книга белых ночей, и сенатская рань,

И блокадный полет лебедей и принцесс.

И гранитные буквы на шрамах залеченных ран,

И зеленый дворец из чудес,

Вальс пустых дворцов,

Вальс былых венцов,

Вальс - к лицу лицо

Без прикрас.

Вальс военных дней,

Смерти и огней,

Вальс судьбы моей,

Жизни вальс.

Вальс старинных дам,

Вальс клаксонных гамм,

Вальс огней реклам,

Вальс дождей.

Вас недвижных поз,

Вальс больших стрекоз,

Вальс травы в покос,

Вальс людей.

УДИВИТЕЛЬНЫЙ ВАЛЬС

Удивительный вальс мне сыграл Ленинград,

без рояля и скрипок, без нот и без слов.

Удивительный вальс танцевал Летний сад,

удивительный вальс из осенних балов.

Вальс - всегда на Вы, вальс - речной волны,

вальс мостов Невы, дальних стран,

вальс растерянный, вальс расстрелянный,

вальс растреллиевый, вальс - туман.

В удивительном вальсе кружились дома,

и старинные храмы несли купола,

и на лучших страницах раскрылись тома,

и звонили беззвучные колокола.

Вальс пустых дворцов, вальс былых венцов,

вальс к лицу лицо, без прикрас,

вальс военных дней, смерти и огней,

вальс судьбы моей, жизни вальс,

Вальс старинных дам, вальс клаксонных гамм,

вальс огней реклам, вальс дождей,

вальс недвижных поз, вальс больших стрекоз,

вальс травы в покос, вальс людей.

1976

ВПЕРЁД, МОЙ ДРУГ

Не нужно, не спеши и разочарований

зарытый в сердце клад наивным не дари.

Наш век нам воздает, но ждет от нас стараний,

теряя верхний слой, сверкают янтари.

Полсвета между дел ты обошел когда-то,

но в дебрях душ людских блуждаешь до сих пор,

и ты не генерал, и мысли не солдаты,

но важен им порой тактический простор.

Какая же любовь тянуться будет вечно?

Когда она в тепле, не избежать потерь.

Не стоит на друзей надеяться беспечно,

а чтоб узнать врагом, держи открытой дверь.

Пленительных стихов изысканные рифмы

ты произносишь вслух, закрыв глаза, как крот,

слова простых молитв беззвучно повторив, мы

уходим на восток, смешав с дождями пот.

Вперед, мой друг, вперед! Достаточно эмоций,

а драндулет мечты способен на полет.

Увидим с высоты, чем это обернется.

А что нам остается? Вперед, мой друг, вперед!

1977

БАЛЛАДА О БЕЗ ВЕСТИ ПРОПАВШЕМ

Меня нашли в четверг на минном поле,

в глазах разбилось небо, как стекло.

И все, чему меня учили в школе,

в соседнюю воронку утекло.

Друзья мои по роте и по взводу

ушли назад, оставив рубежи,

и похоронная команда на подводу

меня забыла в среду положить.

И я лежал и пушек не пугался,

напуганный до смерти всей войной.

И подошел ко мне какой-то гансик

и наклонился тихо надо мной.

И обомлел недавний гитлер-югенд,

узнав в моем лице свое лицо,

и удивленно плакал он, напуган

моей или своей судьбы концом.

О жизни не имея и понятья,

о смерти рассуждая, как старик,

он бормотал молитвы ли, проклятья,

но я не понимал его язык.

И чтоб не видеть глаз моих незрячих,

в земле немецкой мой недавний враг

он закопал меня, немецкий мальчик.

От смерти думал откупиться так.

А через день, когда вернулись наши,

убитый Ганс в обочине лежал.

Мой друг сказал:"Как он похож на Сашку...

Теперь уж не найдешь его... А жаль."

И я лежу уже десятилетья

в земле чужой, я к этому привык.

И слышу: надо мной играют дети,

но я не понимаю их язык.

1978

НЕ ПОНИМАЕМ...

Честно живем и не верим в наветы,

друга порой от души обнимаем,

а для чего существуем на свете -не понимаем...

Вместо сочувствия дарим советы,

роль для себя сочиним и играем,

слова простого, как небо и ветер, не понимаем...

И безоглядно все реже мы верим,

копья уже никогда не ломаем,

и объясняя любые потери, не понимаем...

Где наша мудрость? Осталась усталость.

Цепи ничтожны, а мысли туманны.

Как это- юность и сразу же старость? не понимаем...

Осточертевшие с детства уроки

детям своим безнадежно внушаем,

где наша правда? и где наши сроки? Не понимаем...

Но отстают неудачи и беды,

снова для жизни хватает ума нам.

Снова считаем рубли и победы... Все понимаем, все понимаем...

1978

ФЛАМИНГО

Пугливая птица фламинго,

ты от стаи отбилась и машешь

розоватыми крыльями длинно -

рукавами нарядной рубашки!

И летишь ты от края до края

по маршрутам, в которые веришь.

Может, выбьют не сердце, а перья

из тебя по пути, дорогая,

фламинго...

Как тобой любовались фламандцы,

целясь в тело изящное кистью,

и застыли прекрасные танцы,

как в полете осенние листья.

Бесконечную "Красную книгу",

как поэму вселенной листая,

вижу строфами стройные стаи -

перелетной свободы вериги,

фламинго...

Ах, какая печальная доля

быть добычей людей и стихии!

воспою тебя радостней болью -

эти вздохи и клики глухие.

Но какая прекрасная доля -

миллионы смертей пролетая,

выпасть вдруг из расстроенной стаи,

быть убитой, но в небе, на воле,

фламинго...

1978

СОНЕТ ОРФЕЯ

Нет, оценить не можем мы

того, что нам судьба послала.

Вот так Орфею было мало

вести любимую из тьмы.

Из нелюбви, как из тюрьмы,

мы убегаем с кем попало,

не повернув свой взгляд к началу,

забвеньем облегчив умы.

Но если осенью ненастной,

или в другой какой-то срок,

нам выпадет внезапно счастье,

мы вдруг умнеем от тревог,

и оглянувшись очень мудро,

опять одни встречаем утро.

1978

ИГРАЕТ ЧАРЛИ ПАРКЕТ

Эта музыка — плотная масса. . .

Превращается пот в хлеб и масло,

в ЛСД, героин, джин Бифитер,

как алмазная грань в жир графита.

Чарли-черт!

Сакс-Овидий...

Так течет

в Аиде

Стикс.

И сказал

Картасар —

. . .сакс, секс, сикс. . .

Старый пьяный кул-джез сник —

на легато колдует кудесник —

нот частицы —

иксы без масс,

глаза безлицы,

взгляд сквозь нас.

Эта легкая песнь

выше месс,

ключ использован весь,

нотам нет мест.

В небе музыки ас

(слезы вытри),

как в палитре Сезанн —

гез прехитрый.

Кикс, как кекс, . .

. . .сикс, сакс, секс —

1978

БЕССОНИЦА

Жестокое свойство бессонных ночей -

песчаное дно у сетчатки,

опасная горечь невнятных речей

в закрытых страницах тетрадки.

Оставишь ли подслеповатой рукой

пятичасовые рифмовки,

скликая к постели под свой непокой

года немытья и шамовки.

Пытаешь ли память, как новый юрист -

пупок социальной системы,

пиная надежды, как зэков и крыс,

забыв про супы и жотемы.

Читаешь ли русской царицы муру,

хорошей царицы, конечно,

втянувшей Вольтера с Европой в игру,

по-царски в одном только грешной...

Но только Монтеня не вздумай листать -

бессонницы как не бывало...

Тебя засосет, как болото, кровать

под рясочку снов, в одеяло.

Но все же успей записать что-нибудь,

ну что-нибудь вроде: «В Марселе

на улицах грязь, и холера, и жуть,

в России - цари и метели».

Холера и грязь превратятся во сне

в стерильность парижских отелей.

Но даже в Нью-Йорке увидишь в окне:

в России - цари и метели.

Отдай же бессоннице горькую дань,

пойми - наяву ли, во сне ли

несет нашу жизнь по реке Потудань

туда, где цари и метели.

1979

АЛЁНУШКА

Аленушка, Аленушка,

Алена сероглазая,

ты сказку мне, Аленушка

рассказывай, рассказывай.

Одним движением ресниц

расскажет мне Алена

про стаи перелетных птиц

под небом побеленным.

Со лба откинув прядь волос

без слов поет Алена

про запах сена, про покос

и полдень опаленный.

А в меди медленной руки

я вижу изумленно

теченье плавное реки

в тени берез и кленов.

Аленушка, Аленушка,

Алена сероглазая,

ты сказку мне, Аленушка,

рассказывай, рассказывай,

о тридесятых странах,

что все в родной сторонке,

всю жизнь я слушать стану

тебя, моя Аленка.

Над озером рябины

качаются, качаются,

а песни для любимых

поются - не кончаются

1979

ИТАК, ИГРА ...( Собрание стихотворений )

Аркадию Райкину.

Когда твердят — не верь словам,

я этих слов совсем не слышу,

но мысль моя смелей и выше,

когда твердят — не верь словам.

Все мироздание колышут

слова с любовью пополам.

Я этих слов совсем по слышу,

когда твердят — по верь словам.

1980

В два голоса.

Пусть будет наш удел высок

и мы порой достойны драмы,

но нами правит не восток,

а ощущенье панорамы.

Рискни по-новому прочесть

день нынешний и день вчерашний,

но Пимену дороже честь,

чем слава и обилье брашны.

Обыкновенные слова

слагают правды хромосомы. . .

Зане и ухает сова,

что когти в жертве невесомы.

Примерим платье королей,

проткнем язык по-африкански,

но нет трудней среди ролей —

Сыграть себя по-христиански.

Ошейник в будке Гесперид—

причина хворости и боли,

но Цербер на цепи не спит,

он нам опасен и в неволе.

Нас били в поддых сапогом,

и поглощала кровь рубаха. . .

Нет у художника врагов —

он сам свой царь, палач и плаха.

Цель упоительней и чище,

чем нереальнее исход. . .

Но ищем мы на пепелище,

где Феникс рок-н-ролл поет.

Пусть будет наш удел высок

и добросовестен наш улей. . .

Что примут сердце и висок -

терпенье, срам, надежду, пулю?

1979

Открывается занавес — это

начинается жизни пора.

Первый акт — узнавание света,

безмятежного детства игра.

Усложняются правила пьесы,

выбираем партнеров себе,

примеряем любовь, интересы,

намечаются роли в судьбе.

Разучив монологи и споры,

занимаем па сцене места --

все коллеги мы, все мы актеры,

и у каждого роль не проста.

Нет прогонов и нет репетиций,

а премьера идет каждый час.

Мы стараемся не ошибиться,

повторяя ошибки не раз.

Жизнь — театр, кто сердце и нервы

бережет до удобной поры,

за кулисы спасается первый

от жестокой и честной игры.

1979

Когда усталость беспощадно

лишает легких дум и сна,

жизнь представляется нескладной

и давит на сердце вина.

и если встанешь у порога -

так беспростветен дальний путь,

и в прошлом радости немного,

и в завтра страшно заглянуть.

И кажутся самообманом

все иделы лучших дней,

и подвести итог пора нам -

чем безотрадней, тем верней.

Итог... но этого нам мало,

смелей вперед, и все сначала!

1981

Ах, кто себя не ублажал

игрой, обманом, сказкой?! . .

Корона, скипетр, кинжал,

трагическая маска —

все в ход пошло, и так у нас

причудливы подмены —

не узнаем себя подчас

в чертогах Мельпомены.

Не оценив сюжет простой,

до окончанья дней

мы целью жизни ставим то,

что служит средством к ней.

Признав достоинства сумы,

мы любим звон монет,

играем в души и умы людей, которых нет.

Идей великих механизм

сносился и исчез —

на первом месте организм,

обмен его веществ.

Косметика и камуфляж,

и фраз пустых игра,

и реквизит громоздкий наш —

вчерашняя пора.

Кто эту пьесу написал,

кто ставил, кто играл,

подмостки где и где тут зал,

когда нам ждать финал?

Оставь игру И разговор,

да будет темой жизнь. . .

Ты сам и автор, и актер,

так истины держись!

1979

Итак, игра. . . Не упрощая,

не унижая жизни суть,

мы можем правила чуть-чуть

домыслить, промахи прощая.

Не сразу дорастаем мы

до роли трудной и понятной,

к которой тянутся невнятно

сердца любые и умы.

О вечных истинах порой

была во-первых наша тема,

и лишь сигнальная система

была у нас всегда второй.

Итак, игра. . . Участье в ней мы

всем существом принять, должны,

отнять ошибки от вины

и всепрощению не внемля.

Мы ясно чувствовали час

и понимали, где опасность,

когда удобная неясность

уводит от решений нас.

Мы все отдали, что смогли,

а взяли то, что было лишним.

Хотя ненужным-то у ближних

бывает часто соль земли.

Итак, игра. . . В ее ловушки

влечет успех и тянет слово,

но в ней любовь и жизнь основа,

а остальное все — игрушки.

Подчас казалось, со стеной

мы диалог вели, измучась,

и все ж благословенна участь,

когда словесность за спиной.

И чем судьба порою круче,

тем жизнь тревожней и полней,

а сердце — чем оно больней,

тем роль свою честнее учит.

1979

Как мы трудно умнеем и долго,

принимая то тех, то иных

да глашатаев нашей вины,

за певцов искупленья и долга.

Как печальна их участь порой

и опасна тональность сомнений -

в тайны мира их проникновении не

увидишь за хитрой игрой.

Но признаться нам стыдно подчас,

что худонхник убого поянтен,

ну а вдруг бесталанно невнятен —

хоть пытай, не услышишь от нас.

Это лень и душевный уют

из тепла не пускают, из шкуры,

и пласты вековые культуры

нам сокровища не отдают.

Неразобранный этот багаж

черным ящиком давит на плечи,

и скрежещут кондовые речи,

и изящный звенит эпатаж.

Так легко, овладев ремеслом

и повадкой духовной элиты,

убедить всех, что где-то болит там,

и, конечно, с большим мастерством.

И поверит доверчивый суд

в глубину твоей мысли и страсти,

ты добьешься над думами власти,

и тебя над людьми вознесут. . .

1981

Для гениального ума

прекрасный мир всегда трагичен

и, в сущности, непоэтичен

для гениального ума,

хотя в природе без различий —

везде поэзия сама,

прекрасный мир всегда трагичен

для гениального ума.

1979

1980, 1979, 1979, 1981, 1979, 1979, 1981, 1979

ПЕЙЗАЖ В РАМЕ

Перечтем уроны, низкие поклоны,

легкие короны набекрень,

перечтем обманы, рваные карманы,

чаши и стаканы горькой всклень,

страшные потери в сердце, в биосфере,

в вере в той же мере виден край.

Радости помножим, беды только сложим,

в результате все же - нет, не рай!

Поздно или рано заживают раны,

это постоянно, вот беда.

после слез напрасных жизнь опять прекрасна,

жизнь опять опасна, как всегда.

Тот, кто это создал - и луну и звезды,

и труды и роздых, свет небес,

медные полушки, хитрые игрушки, -

бросил наши души и исчез.

Заживем мы шире, а в своей квартире

дважды два - четыре, без затей,

и ковры пейзажей из стихов навяжем,

и поставим стражу из детей.

И от этой рамы, кавалеры, дамы,

больше никогда мы не уйдем,

а потом с годами будем в этой раме

появляться сами ясным днем.

1980

ВСЁ В ПОРЯДКЕ

Все в порядке, все нормально,

если в сердце перебои,

и опять пусты карманы,

и ни с кем не делишь боли.

Все чудесно, все в порядке,

если карта снова бита...

Кто добился жизни сладкой,

тот живет без аппетита.

Все отлично, все прекрасно,

если нет опять удачи.

Слезы льются не напрасно -

ты плати, а это сдача.

Все нормально, все отлично.

без любви живет полсвета,

и тоска твоя привычна,

как под утро сигарета.

Все прилично, все на месте,

если гнет обида плечи,

и о правде, почести

в пустоту бормочешь речи.

Все прекрасно, все как надо...

Эти горести и беды -

суть бесценнейшего клада,

зерна будущей победы.

1981

ОБРАЩЕНИЕ К ДРУЗЬЯМ (СВЯТОСЛАВУ ФЁДОРОВУ)

Есть порой у нас забота -

отводить навет и ложь,

если стоишь ты чего-то,

без врагов не проживешь.

Различать врагов несложно,

так на свете повелось -

чем враги твои ничтожней,

тем безудержней их злость.

Ну что за жизнь, когда кругом

одни друзья и их не счесть...

Никто не стал твоим врагом,

не заслужил ты эту честь.

Оболгут твои дороги,

кто изустно, кто строкой,

будут все твои тревоги

им на радость и покой.

Нет, друзья мои, не нужно

обижаться (век учись) -

ваша лесть обезоружит,

злоба их - толкает ввысь.

Не вестник боли и беды,

а дум высоких верный знак,

и за последние труды

награда мне - мой новый враг.

Я врагов крупнее жажду

по зубам и по уму,

мне из них понятен каждый,

я неясен никому.

Я за ними наблюдаю,

изучаю каждый шаг.

Вы, друзья, мне много дали,

вдвое больше - каждый враг.

С друзьями сдержан я подчас

и снисходителен к врагам,

я с другом ссорился не раз -

но за него и жизнь отдам.

Если враг меня похвалит

и растопит старый лед,

значит, с другом прозевали

мы ошибку, недолет.

Враг меня работать учит

и спасает от тоски.

Нет друзей верней и лучше,

чем заклятые враги.

Среди сует и передряг

нас жизнь порою вознесет...

И верный друг, и верный враг,

как два крыла среди высот.

1981

БЛАГОСЛОВЕНИЕ

О жизнь моя, как ты мгновенна,

и как горчит твое вино!

Так будь же все благословенно,

что было в суете дано.

Благословляю каждый злак,

и сон, и раннюю дорогу,

благословляю боль и мрак

за то, что научили Богу,

и строки плотные страниц,

где спрятана премудрость рода,

Добро и Зло - модель частиц

в полях анода и катода.

И воспеваю каждый день,

что прожит искренне и скромно,

и труд, и царственную лень,

и стол - и постный, и скоромный.

Благословляю все и всех,

в ком или в чем природа пела,

и стих, и первородный грех,

что воплощают дух и тело.

Прощаю, плачу и молюсь,

пою, как сыч, и плачу снова,

что богоизбранная Русь

венок примерила терновый.

Благословляю каждый дом,

что мне давал приют и пищу

и осенял меня крестом,

преображая дух мой нищий,

и женщин теплые поля

голубоватого свеченья,

что дарят Космос и Земля

для облегчения мученья,

и зелень влажную лугов,

и лес от ноября простылый...

Благодарю моих врагов

за то, что понял и простил их.

1982-90

ПЯТНИЦА

В четверг четверга не осмыслить.

Из пятницы виден четверг.

Там львами хотят все ослы слыть,

но я этот принцип отверг.

Мне ясно, когда к обезьяне

приходит удачный мыслеж,

то кто-то, конечно, в изъяне,

и где-то, конечно, падеж.

Но это еще не бесспорно,

поскольку, как Троцкий изрек,

Когда пролетарий в уборной,

работают пресс и гудок.

И это основа троцкизма...

Как Вова однажды сказал -

теория без букинизма -

«Брокгауз» без буквы - «Все за».

И это основа вовизма,

поскольку Сосо произнес -

Враги нам желают нудизма,

а мы доведем их до слез!

И это основа сосизма,

как ясно из лучших трудов-

задача социвнализма -

труды в миллиардах пудов.

Труды по карлизму-вовизму,

свистмат, дикамат, обкомат...

Они завалили отчизну

под шорох саперных лопат.

Гуманности пиночетизма

не снились вам, о фраера,

но где-то от муссолинизма

уже отказаться пора.

Бровизму-леонидавизму,

который умре развитой,

поставили теплую клизму.

Покойник вздохнул, как святой.

Но в принципе с комиумизмом

нам лажа еще предстоит,

как было, чувак, с адольфизмом,

поскольку - однопартеид.

А вот по последним тусовкам

наследники векапебе

все взносы и с Левки, и с Вовки,

и с нас прикарманят себе,

Но это ужасно нечестно

и не по-карлистски вдвойне,

поскольку весьма чеушескно

и хоннекелейно вполне.

В начальстве старья много в новых,

как было полей много в ней.

Не так тюбетейкоголовых

а русскоязвичных - верней.

Конечно я Кафку, не стану

цитировать, как тамада...

Уйду в прибалтийские страны,

назад не вернусь никогда,

1982-1990

УХОДИТЕ!

Предчувствуя горечь гонений

на грани гражданской войны

от имени всех поколений

скажу я владельцам страны:

Затем, чтоб избегнуть событий,

что горе земле принесут,

прошу Вас - совсем уходите,

проигран с Историей Суд.

Наша нищая обитель

Вас до тучности вскормила...

Уходите, уходите

от ветрила, от кормила.

Вы жили всегда по закону,

что против ума и любви,

вождя поместив на икону,

штандарты измазав в крови.

Союзница вашему трону -

Великая белая Вошь,

и держит над вами корону

Всеобщая Красная Ложь.

Господа коммуноверцы,

вы не любите России,

вы ее убили в Сердце,

овладев в грязи насильно.

Вглядитесь в российские лица -

остатки от казней и войн...

Кто видит - молчит и боится.

Пусть кто-то, но только не он.

И нету от вас покаянья

ни в Москве, ни в убогой глуши

заглавное ваше деянье -

Чернобыль Российской Души.

Ваше долгое правленье

рушит души, рушит стены...

Только мерзость запустенья

входит в дом наш постепенно.

Чудовища Босха наивны...

Здесь вывернут мозг и нутро

во имя Истории Дивной,

сто раз измененной хитро.

И царь, не владеющий русским,

коряво и искренне врет,

и до смерти пьет без закуски

виновный в молчанье народ.

Не свидетель, но Святитель

станет времени знаменьем...

Уходите, уходите

по разбросанным каменьям.

1982-1988

БАЛЛАДА О ПОДНЯТОЙ РУКЕ

Намедни старинный московский дурак,

который служил инженером,

судьбу мне свою рассказал просто таи --

хотел быть наглядным примером:

— Однажды пришло на работу письмо,

клеймящее лучшего друга,

и я поддержал па собранье клеймо,

как весь коллектив с перепуга.

Потом уличили и шпионстве жену —

хозяйку и верного друга.

И я подтвердил на допросе вину,

как весь коллектив с перепуга.

Я, может быть, и не остался один,

но снова нашелся подлюга.

И поднял я руку (вредитель мой сын!),

как весь коллектив с перепуга.

Потом на врагов был великий аврал,

и я выступал с убежденьем.

И понял, что руку всегда поднимал

весь мой коллектив с наслажденьем,

и самое высшее счастье в стране,

как в мире свободном и новом, —

когда человека поставят к стене

и ты голосуешь: «Виновен!»

Совсем устарели Талмуд и Коран,

и Библия сгнила па полке. . .

Поскольку мы в стаде, то каждый баран

себя может чувствовать волком.

И если сегодня бы Сталин воскрес,

то все повторилось бы снова,

и руки бы всех коллективов, как лес,

опять поднимались без слова.

Ты видишь - я с поднятой так и живу.

Он плакал и всхлипывал, бедный.

С груди его тихо скатились в траву

медали за труд и победу.

1983

НЕДОСТРЕЛЯННАЯ ПТИЦА

Нас травили как мышей,

как клопов и тараканов.

Мы тупели, с малышей,

превращались в истуканов.

К нам влезали в явь и в сон,

и в карманы, и в стаканы,

заставляли в унисон

распевать, как обезьяны.

Нас кормили, как зверей,

стадо в очередь поставив,

и камнями алтарей

побивали, и постами

многолетними уста

иссушали, замыкали.

И боялись мы куста,

и моргали, и икали.

И икотный этот ген

передали нашим чадам,

Он боится перемен,

соответствуя наградам.

Узнавали мы в лицо -

«Вот начальник, вот начальник!..»

Предавали мы отцов

и мычаньем, и молчаньем.

И не взыщут с нас отцы -

что удобно, то затенькал.

Даже лучшие певцы

распевают ложь за деньги!

Эта дикая игра

все ломает, все итожит.

И пора «ура! ура!»

заменить на «Боже, Боже!..»

Господин великий Нов-

город мой, любимый Питер,

Ирод с вами был не нов,

и Пилат, что вымыл, вытер.

Я пророчествую вам -

Ваше имя возродится!

Возлетает к небесам

недострелянная птица.

1983

АКВАРЕЛИ

Контуры чисты, блики негусты,

крыши и мосты, арки...

Сонны берега, призрачна река,

замерли пока парки.

Тихо проплыло тяжкое крыло,

светлое чело или

в выси ветровой мальчик над Невой,

ангел вестовой на шпиле.

Мимо Спаса, мимо Думы

я бреду путем знакомым,

мимо всадников угрюмых,

к бастиону Трубецкому.

Вдохновенья старых зодчих,

Петербурга привиденья,

дразнят память белой ночью

и влекут в свои владенья.

Грани берегов, ритмы облаков

в легкости штрихов застыли,

и воды слюда раздвоит всегда

лодки и суда на штиле.

Все без перемен - кадмий старых стен

и колодцев плен лиловый,

эхо и лучи множатся в ночи,

как орган звучит слово.

Розоватый дождь в апреле,

разноцветные соборы,

зимы в синей акварели,

в охре осени узоры.

Кто-то кистью, кто-то мыслью

измерял фарватер Леты,

кто-то честью, кто-то жизнью

расплатился за сюжеты.

1983

ПРОЩАЙ, ХХ ВЕК!

Наше время изумляет, разрывает нас на части,

мы гордимся этим веком, наша жизнь полна чудес,

но на душу населенья чести, мужества и счастья

не убавил, не прибавил удивительный прогресс.

Стала совесть откровеньем, стала музыка комфортом,

только правда, как и прежде, героизм и маета.

Самых дальних разделяет только путь к аэропорту,

самых близких разлучают эгоизм и суета.

Прощай, двадцатый век - святоша и безбожник,

обманщик и мудрец, философ и факир,

Прощай, двадцатый век - убийца и художник,

оставишь ли в живых безумный этот мир?!

Век двадцатый воплощает гениальные идеи -

относительны и время и космическая даль,

но печально абсолютны все великие злодеи,

убиваемые мысли, убивающая сталь.

Исчезали Атлантиды, и династии, и боги...

Невозможно исчисленьем сущность времени понять.

В возраст нашего столетья уместились две эпохи -

на беду ему - семнадцать, и на счастье - сорок пять.

Прощай, двадцатый век - убогий и прекрасный,

прощай, двадцатый шаг к безмерной высоте,

прощай, двадцатый век - великий и ужасный,

мелькнувший над землей в крови и в нищете.

Мы спешили, улетали в неустроенные дали

и бесстрашно проникали и в пространства и в века,

все что можно изучили, что нельзя - предугадали,

только сердце, наше сердце не постигли мы пока.

Век двадцатый нам зачтется, третья тысяча начнется,

и в любви и в огорченьях потекут опять года...

Книга старая прочтется, с веком век пересечется.

Наша юность в нашем веке остается навсегда...

Прощай, двадцатый век, ты стал великой былью.

Мы стоили тебя, когда ты был не прав.

Прощай, двадцатый век, ах, мы тебя любили!

Прости своих детей за их нелегкий нрав.

1983

ДВА МАЛЬЧИКА НА ДЛИННОМ БЕРЕГУ

Два мальчика на длинном берегу,

два юных существа святых и голых...

Восторг и дрожь на них наводят волны

и ветер их сбивает на бегу.

Огромен мир, и небо необъятно,

и солнце друг, и море страшный друг.

Оно влечет, как тайна, и испуг

несут валы и пенистые пятна.

День бесконечен, время не течет...

Что значит завтра? Что такое вечер? -

не знает пятилетний человечек

и благу жить не воздает почет.

Он - воздух, и вода, и сам он благо...

Глаза - как море. кожа - как песок.

Пугливый и беспечный полубог,

не соизмеривший пути и шага.

Два мальчика и больше ни души.

А я - не в счет, я нынче не Природа.

Я знаю химию Земли и Небосвода

и их судьбой (увы!) могу вершить.

Слияние простора, ветра, вод

с их легким существом растает скоро.

Они уедут в северный свой город

и не заметят этот переход,

два мальчика на длинном берегу...

1983

ТАМ, ГДЕ СЕРДЦЕ (РОССИЯ)

Загляделся я в глубь голубейшего полога,

и навеки упали в глаза небеса,

мне однажды луна зацепилась за голову

и оставила свет свой в моих волосах.

Я ходил по дорогам России изъезженным,

и твердил я великих поэтов стихи,

и шептали в ответ мне поля что-то нежное,

ветер в храмах лесов отпускал мне грехи.

Я в рублевские лики входил, словно в зеркало,

печенегов лукавых кроил до седла,

в Новегороде меду отведывал терпкого,

в кандалах на Урале лил колокола.

От открытий ума стал я идолом каменным,

от открытий души стал я мягче травы,

и созвучья мои подходили устам иным,

и отвергшие их были правы, увы...

Я смотрел только ввысь и вперед, а не под ноги,

был листвою травы и землею земли.

Все заботы ее, и ошибки, и подвиги

через сердце мое, как болезни, прошли.

Если кланяюсь я, то без тихой покорности,

и любовь и презренье дарю не спеша,

и о Родине вечной, жестокой и горестной,

буду петь до конца и потом, дыша.

Там, где сердце всегда носил я,

где песни слагались в пути,

болит у меня Россия,

и лекаря мне не найти.

1983

ЖЕСТОКАЯ МОЛОДЁЖЬ

Окрепнув на молоке матерей,

труды отцовские переварив,

спешат позабыть о них поскорей

юные дикари.

Какая помощь? Простого письма

месяцы, годы ждешь...

выбьет слезы, сведет с ума

жестокая молодежь

Как несерьезно устроен мир -

жизнь не ценя ни в грош,

весь свет превращает в кровавый тир

жестокая молодежь.

все устарело - и честь, и стыд,

в моде платеж и нож.

Сердца пусты и мозги пусты...

Жестокая молодежь.

Трудно добреньким простачкам

поверить, что это не ложь,

но служит сытым и злым старикам

жестокая молодежь.

сдав под прцент золотой мешок,

платя дуракам медяки,

командуют этим стадом, дружок,

безумные старики.

1983

Я ЛЕТАЛ ПО НОЧАМ НАД ЕВРОПОЙ

Я летал по ночам над Европой,

по Сибири зимою катил,

и картошку с июльским укропом

я вдыхал с модернистских картин,

и с друзьями встречался, как с ветром,

что душой наполняет мне грудь,

и делился и нотой, и метром,

и печалью, и болью чуть-чуть.

Облегчали мне грусть и невзгоды

подмосковные охра и медь,

и державные невские воды,

и уральская речка Исеть.

И твердил я природы уроки,

и людей изучал по вещам,

и цыганскому богу дороги

я все жертвы свои посвящал.

И две женщины мне до могилы

выше маковок белых церквей -

мне одна этот мир подарила,

а другая - троих сыновей.

И с годами грустней и дороже

по обочинам Родины ель,

на дорогах ее бездорожье

и не яркий, нетеплый апрель.

1984

ТРИ СЫНА

Три сына мои, три сердца, три боли...

В них все - не отнять, не прибавить.

Я царь их и раб. Нет прекрасней неволи...

Петр, Александр и Павел.

И каждый из них - мой давнишний портрет.

Но вспомните старые фото -

меняются ракурс, одежда и свет,

и в нас изменяется что-то.

Они нарушают мой тихий настрой,

не любят порядка и правил.

им кажется жизнь бесконечной игрой...

Петр, Александр и Павел.

Пытаюсь зажечь в них хотя бы свечу.

не худшая все-таки участь...

Мне кажется - я их чему-то учу,

а это они меня учат.

В них память веков, и любви моей суть,

и свет уж другого столетья.

И каждый найдет свой особенный путь...

Ох, весело буду стареть я!

Три сына мои - три чистейших души...

Я жизнь от забот не избавил.

так просто проблему бессмертья решив -

Петр, Александр и Павел.

1984

ВАРИАНТ

Три сына мои, три сердца, три боли -

В них все - не отнять не прибавить.

Я царь их и раб - нет прекрасней неволи,

Петр, Александр и Павел.

Я знаю - не все, что в них есть, от меня,

Но я то в них весь - непреложно.

Они меня учат в себе отменять

Все то, что порочно и ложно.

Как в трех зеркалах отражаюсь я в них.

Завеса с меня вдруг упала -

Характер мой весь, как честнейший триптих -

Петр, Александр и Павел.

Я в руки опять свои кисти возьму

И лак соскребу хоть зубами.

Все перепишу по душе и уму,

Работая сутки годами.

И станут все лица добры и умны,

А позы легки, натуральны,

Слова справедливы, желанья скромны,

Сюжеты просты и реальны.

Три сына мои - три честнейших души...

Я жизнь от забот не избавил,

Так просто проблему бессмертья решив...

Петр, Александр и Павел.

КАК МАЛО НАМ ДАЁТ ЛЮБОВЬ

Как мало нам дает любовь!..

Её добыча - обладанье,

её безумства - оправданье

житейской глупости любой.

Её богатство - лишь частица

сокровищ наших и вериг.

И только горе может длиться,

а наслажденью время - миг.

Все преступленья и старанья

преобразуются в одно -

воспоминанье обладанья...

А что бесспорно нам дано -

неуловимость красоты...

Но наслаждение двойное -

иметь достаточно покоя,

избегнув этой суеты.

1984

ПАНИ БАРБАРА

На красоте и печать, и проклятие Божьего дара...

Вы безнадежно прекрасны, потому и одиноки.

Долго кручина на сердце лежит, а у радости малые сроки,

нынче я с Вами, а завтра где буду? ах, пани Барбара.

Не забываю, и даже помочь мне не может гитара,

сказочный город на северном русском просторе.

Как и аккорды вот эти, там люди мои дорогие в миноре.

Не по себе им, когда я вдали, ах, поверьте мне, лани Барбара.

Многое, многое могут простить нам любимые наши,

больше, чем Бог нам простит и позволит нам совесть.

Этой науки еще не прошли Вы, что, впрочем, не страшно,

лишь бы на этом не строить сюжет, не заканчивать повесть.

В Люблине розы, смотрите, смелее растут, чем у нас в Ленинграде...

Ваши глаза и слова - искушенье, но все-таки прежде,

пани Барбара, скажу я, - не надо мне большей награды,

чем ожиданье и верность изменчивой пани Надежды.

1984

ЗДРАВСТВУЙ, ПОЛЬША!

Здравствуй, Польша! Сколько лет я мечтал об этой встрече...

И небес неяркий свет, и костелов старых свечи

будят память крови древней, и всплывают лица,

речи, жесты, платья, кружева манишек...

Вишневецкий-князь в седло татарское садится

и, усы расправив, в юный лоб целует Мнишка.

Впереди поход, и ссоры и раздоры позабыты,

панночкины слезы рыцаря не остановят...

И лежат на снежном поле после битвы

вперемешку и монголы, и холопы, и панове.

Здравствуй, Польша. Сколько лет

мне звучали вдохновенно

и Мицкевича сонет, и гармонии Шопена.

Помнишь тот "Аи" пьянящий, цвета лодзинских закатов,

что налил в бокал богемский Александр рукою узкой?

И слова одни и те же повторяли брат за братом,

Александр сказал на польском, а Адам молчал по-русски.

(Я и сам не знаю, чей я - люблинский ли, курский...

Раб царя я или рыцарь Речи Посполитой) -

пишет между строк и слез Ивану смелый Курбский.

Этими ли плачами все земли польские политы?

Здравствуй, Польша! Сколько лет

мы идем с тобой друг к другу

сколько крови и побед повторяется по кругу!

Фердинанд Соре, гитару вы оставили в Мадриде,

и в Париже, и в Смоленске музыка мешала.

Вы поход в Россию еще раз успешней повторите.

И Стендаль пришел в Москву через Варшаву.

Я к земле и горькой и прекрасной припадаю,

и целую кровь парней и краковских, и вятских,

и молю судьбу - быть может, нам подарит -

не копать земли, не прятать в ней сердец солдатских.

1984

НАШЕ ЕДИНСТВО

Из веры слепой мои братья

упали в объятья апатии...

Речи свои и мысли

сопоставили мы не вскоре.

Мы говорили - неправда,

а думали - это партия,

мы говорили - партия,

а думали - это горе.

Два полюса у планеты,

две стороны у монеты,

закаты сменяют рассветы,

и Гегель, надеюсь, не врет...

Лягушки едины с тиной -

это болота приметы...

Одна у нас партия - Партия,

другая, увы, народ.

О наших больших победах

твердили нам денно и нощно,

и черное стало белым,

и миром была война...

Одна у нас правда для толстых,

другая, увы, для тощих,

одна у нас партия - плетка,

другая, увы, спина.

И есть у нас два единства.

Единство рабов разобщенных,

оставшихся от геноцида,

что против души и ума.

Другое - сообщество ловких,

в искусство вранья посвященных,

сосцы теребящих системе.

Она их печет сама.

Но третье грядет единство -

сжимающих совесть, как бритву.

Она им наносит раны,

спрятанная от глаз.

О Боже, даруй им смелость

выйти на эту битву,

кому-то, быть может, в первый,

кому-то в последний раз.

1985

СМОТРИТЕ, ДРУЗЬЯ МОИ

Эти потери спокойно сносить не научимся мы.

Тихие светы в глазах да не канут в усталость и старость,

И зарекаться не станем и впредь от молвы и сумы.

Есть что-то хитрое в крике с надрывом и звоном.

Порабощают нестойких легко и напор и металл.

Время для песен не связано с розой ветров и с сезоном,

Срок размышлений и тонкого слуха давно уж настал.

Если приказчик следы своих пальцев на думах оставит,

Если для ищущих музыки эти слова не дойдут,

Не огорчайтесь, всё движется, время меняет местами

Судьбы, дроги, и тихо вершит неподкупный свой суд.

Всё пережив, передумав и порастеряв наши перья,

И от измены прозренья людьми оставаясь едва...

Редким находкам и искрам ума не утратим доверья,

Благо придут тяжелее и проще слова.

И НАМ КОЕ-ЧТО ОСТАНЕТСЯ

По криминальной привычке,

привитой двойным воспитанием,

хочется за воротник ухватить

свою жизнь, как продажную тетку,

и допросить, опуская кавычки,

(да черт с ним - с питаньем!)

про мою (про мою!) Ариаднину нить,

что в России свивается в плетку.

В эти годишки, когда доживаешь

лохматый десяток,

все и так уже ясно,

но ясное - глухо и слепо.

Как простуду в себе дожимаешь

надежды остаток,

и в хлеву ощущаешь себя ежечасно

то брюквой, то репой.

А во дворце моей Песни

уже завелись тараканы,

и в хрустальных бокалах аккордов

вино помутнело от грусти,

и родимые воры все лезут

ко мне и в стихи, и в карманы.

Хоть от песен меняются маски на лица

порою, но в генах вода и капуста.

И чем Лучше Умеешь,

тем больше клопов на обоях.

Пусть бы их, но любили бы тело,

дающее яства.

Вот и снятся-все змеи,

снега голубые да злые гобои.

А проснешься - вокруг тебя смело

тусуются шара с халявством.

Но теперь выпускают (на Запад),

и я удостоился чести.

Второпях обалдело свой брекфест

бесплатный съедая в отеле,

по европам галопом, как лапоть,

скользя на автобусном месте,

понимаю, чего эти карлы и фридрихи

с Вовой и Левой (блин) так не хотели.

И за счет этих блоковских скифов,

которыми мы оказались,

отреклись все от Нового Мира

(в виду не журнал я имею).

Окровавлены пальцы железками грифов,

а запах азалий

позабыт и от глупого текста

балдеет толпа и не хочет сонет и камею.

Это правильно, это прекрасно -

пусть нам кое-что остается.

Так что - Жизнь, дорогая моя, -

ты не тетка мне - мама родная.

И люблю я тебя не напрасно

и пью из родного колодца.

Хоть с отравой водичка его,

но зато он без дна и без края.

Не дописана поэма,

не окончена соната,

но Богема, но Богема

старой музыкой богата.

По зиме или по лету, -

под ногами снег и листья,

а в карманах сигареты,

письма, крылья, хлеб и кисти.

Ты для публики не тема...

Бог тетрадь твою листает...

Но Богема, но Богема

по глазам тебя узнает.

И в толпе тебя отыщет,

приведет к огню и крову.

Будет день и будет пища,

будет Музыка и Слово.

1986

ФИГУ В ГЛАЗ

Два глаза видят в две руки,

а уши шьют ушу,

едят дорогу башмаки,

как длинную лапшу.

От нас припас опасный пас

сиреневом пальте

джентльмен, имевший фигу в глаз,

часы на животе.

Не сочетается чета,

чудит начетный счет,

и Бог не знает ни черта,

и дьявол не сечет.

Но если дядя на еже

живет, как акробат,

то это шариков шарше

партийный аппарат.

А елки-палки на вообще

меняет исполком

и продает таких вещей

за кресло с дураком.

Попробуй воду потолки

за этих и за тех,

когда такие потолки

и окна - просто смех.

Все это в чистые чулки,

как лук для пирогов,

как будто чем-то чудаки

сердечней чердаков.

1986

ОБЫВАТЕЛЬ

Порогов и груш обиватель,

живущий во все времена,

да здравствует наш обыватель,

которым гордится страна!

Он самый живучий и сильный -

копилка всех будущих рас,

печальная сущность России,

внеклассовый избранный класс.

В эпохи лихих испытаний,

когда помирает народ,

он так или сяк-при питанье.

при печке, при бабе живет.

Мудрейшие гибнут нелепо

(подводят и разум, и стыд),

а он при галошах и хлебе

на койке полуторной спит.

Ведет он бесплатную секу

и видит вокруг, как рентген,-

опора рябого генсека

и секов поглаже, не ген.

Один, что попроще, к дивану

из мест приложенья труда

спешит, прилипая к экрану,

где гычит лохматый балда.

Другой на манер государства,

в бумагах запутав народ,

в параграфе пряча коварство,

до срока ворует и врет.

А третий в тиши кабинета,

как гвоздь под лопаткой страны -

удельный князек с партбилетом,

причина для звездной войны.

Он самый опасный и крепкий...

стоп-краник, Сусанин слепой.

Его наподобие репки

тянуть нужно только гурьбой.

И вот этот маленький дядя

все тыкает пальцем вперед,

куда поневоле, не глядя,

идет его местный народ.

И этих троих - миллионы.

живя. размножаясь, шаля.

используя наши законы,

ведут нас в пределы нуля,

людей благородной породы

они помогали распять.

В сравненьи с тринадцатым годом

их стало побольше раз в пять.

Стоит обыватель колоссом,

решающим между людьми.

Партай его в душу геноосе.

и СПИД его потрох возьми?..

От грани до грани веков

С протянутой ходим рукой,

меняя отца за отцом,

голодные, злые, босые.

Корабль сумасшедших,

страна дураков...

( Где мой колпак с бубенцом?!)

Боже, спаси Россию!

1986

АХ, КАК РЕДКО ЭТО БЫВАЕТ

Как время устроено странно,

когда хорошо нам бывает,

то время спешит постоянно.

Ах, как это редко бывает.

Свои дела и заботы

вдруг кто-то для нас забывает,

и дарит нам время тот кто-то.

Ах, как это редко бывает.

Он с нами грустит и смеется,

про жизнь говорит, про погоду,

и за день нам с ним удается,

что раньше тянулось по году,

а время несется, несется...

Умчится и время и кто-то,

кто дорог нам стал почему-то.

И новая будет забота -

считать и года и минуты

тебе и кому-то, кому-то.

А, может быть кто-то вернется

к тому, кто молчит и вздыхает,

и время другое начнется.

Ах, как это редко бывает.

Но в памяти живы мгновенья,

что жизнь нам порой посылает.

Они неподвластны забвенью.

Ах как это редко бывает.

1987

ТЫ МУЗЫКА, СЫН МОЙ

Ты музыка, сын мой, ты голос,

который дошел из глубин

духовных провинций, ты колос

астрального поля, один...

Смотри - твои слабые руки

готовят в прозрачной реке

ракушек и камушков звуки,

и влага течет по щеке.

Вот это поля, что Всевышний

для вздохов тебе подарил,

вот лес, за которым неслышим

детсад миллиардов ярил.

Они, повзрослев, восплывают

над легкой твоей головой.

И ловит планета живая

тепло их тобой и травой.

Вот рыбы в морях, вот олени

в лесах, что извел человек,

в реке затонули поленья

из многих пустых лесосек...

Прости, что на ноту печали

свернул, не считаясь с тобой.

Об этом когда-то молчали

поэты с дворянской судьбой.

Не знали об этом с крестьянской,

с мещанской.., короче, тогда,

когда ни в калужской, ни в брянской

не снилась такая беда,

Сегодня же строки напасти

выводит любая рука...

Земля загноилась от страсти

властительного дурака.

Сначала исчезнет погода

и станут дожди убивать,

Отравит младенца-урода

в себе среднерусская мать.

И станут большие машины

качать для народных господ

оставшийся только в вершине

последний земной кислород.

А ты от дерьма и заразы

не сможешь любить и дышать,

и светлой молитвы ни фразы

не вспомнит тупая душа.

И ты упадешь и заплачешь,

к себе призывая отца...

И я возвернусь, и болячки

сожну, как пшеницу, с лица.

И я заберу твою душу

в другой, незагаженный срок,

оставив земному удушью

властителей малый мирок...

Вот книги, мой сын, вот сонаты,

вот люди древнейших пород,

вот руки и мамы, и брата,

вот наш непонятный народ,

вот я - и твой раб, и воитель...

Покуда я жив и силен,

я стану земную обитель

беречь от нахлебных племен.

Но словом, мой сын, что издревле

точнее стрелы и свинца...

Оно от Земли и Деревни.

От Звезд и другого Отца.

1987

ДОМА

Размечтались мы о правде,

разохотились до чести,

переполнены газеты

исцеляющей бедой.

И сидит историк тихий

на своем доходном месте,

со страниц чужие слезы

выметая бородой.

И стоят дома большие,

где в огромных картотеках

прибавляется фамилий,

прибавляется имен.

Что сказал, что спел когда-то,

все до буквы, как в аптеке,

в эти клетки самый грустный,

самый честный занесен.

И стоят дома поменьше,

где приказчики культуры

и чиновники от прозы

и поэзии корпят,

и вершат судьбою духа

сторожа номенклатуры,

в инженеры душ наметив

поухватистей ребят.

Шахиншахские приходы

за вранье в стихах и прозе

охраняют от огласки

через главное бюро...

Не коснется свежий ветер

подмосковных мафиози.

С переделкинских маршрутов

безнадежен поворот.

И дома другого сорта

понаставлены по свету,

где во чреве бюрократов

спят параграфы речей,

где у них за преступленья

отбирают партбилеты

индульгенции на подлость

и повадки палачей.

И дома пажей болтливых,

бессердечных, твердолобых,

где из мальчика с румянцем

лепят хитрого жреца,

где готовится замена

умирающим набобам,

чтоб властительная серость

не увидела конца.

И стоят дома попроше,

где врачи и инженеры,

ветераны справедливой

и несправедливой битв,

наши матери и жены,

и святые нашей веры

все опальные поэты,

сочинители молитв,

там, где рокеры и барды,

и рабочие, и дети,

и мадонны, и старухи,

проходившие ГУЛАГ,

там, где теплится культура

всех пределов и столетий,

гарнизоны осажденных

поднимают белый флаг...

Где эта улица, где этот дом,

с юности светлой знакомый?

Где эта барышня, что я влюблен?

О Боже! Работник райкома.

1987-1989

КАК ВЕСЬ НАРОД

Я был чиновником когда-то

давным-давно, давным-давно,

имел убогую зарплату -

на хлеб хватало и вино.

Не тем чиновником, конечно,

что власть имеет и доход,

а нищим, маленьким и грешным,

как весь народ, как весь народ.

Я переписывал бумажки,

не понимая, в чем их суть.

Тоскливо это, но не страшно...

Таков мой путь, таков мой путь.

Я вспоминаю эти годы

не без раскаянья и слез -

не знал я правды и свободы...

Вот в чем вопрос, вот в чем вопрос.

Меня с пеленок научили,

что я советский человек,

и не должно быть или-или.

И так навек, и так навек.

Я был шутом, я был холопом

у пролезающих наверх,

смирился и ушами хлопал...

И так навек, и так навек.

Кончины, взятки и реформы

меняли весь иконостас.

Я пережил такие штормы,

увы, не раз, увы, не раз.

И каждый новый искуситель

над нами вел эксперимент

и начиная, как целитель,

ломал непрочный инструмент.

И понял я, что в средних сферах,

беря пример с высоких сфер,

заводят средние аферы

и низшим подают пример.

Официальные кокотки

мужской имеют чин и вид,

не то, что ловкие красотки,

что за валюту ловят СПИД.

На них теперь заводят дело,

но, заклейменные пером,

они торгуют личным телом,

а не общественным добром,

не совестью, не должностями

и недоверием людей,

не оскопленными вестями

из-за кордона и с полей.

Я был чиновником, но как-то

имел с начальством тет-а-тет.

Оно не любит этих фактов,

как искривление побед.

Оно сказало: - Правду ищешь?

Найдешь - она тебя убьет!

Будь рад, имея кров и пищу,

как весь народ, как весь народ.

И я хожу с ружьем у склада,

смотрю на звездный небосвод

и понимаю все, как надо,

как весь народ, как весь народ.

1987

МОЛИТВА О РОССИИ

Знаю, Боже, бессилен во зле ты...

И корить я тебя не берусь -

отчего ты многие лета

оставляешь в беде мою Русь?

Но просить я имею резоны,

но молить я имею печаль -

возверни мне малиновы звоны,

сокруши многосмертную сталь.

Не жалей партитур поднебесья,

дай заблудшим от Слова кормов,

изгони коммунального беса

из жестоких российских умов.

Каждый сын отличен от народа

и подобен тебе и Христу...

От греха до звезды небосвода

он пройдет по Молитвы мосту.

Возверни землепашцам наделы,

подари городам тишину,

устели своим саваном белым

нашей грязи и крови вину,

укроти властолюбцев холодных

над раздорами древних племен,

старикам и младенцам голодным

дай под крышей лепешку и сон.

Дай нам, Боже, простейшее Право

быть свободными в нашей стране

от надсмотрщиков злых и корявых,

что над нами по нашей вине.

Дай нам Веру, Любовь и Надежду,

дай нам Право без силы свинца

хлеб насущный, тепло и одежду

добывать только в поте лица.

Я молю Тебя - будь предсказуем...

И послушай, как сердце поет

и прощает народу безумье

и Тебе - равнодушье твое.

Потому-то, Отец мой Небесный,

я целую следы твоих ног -

ты терпел во мне Хама и Беса

и очиститься этим помог.

Неужели, мой Боже всеблагий,

Ты не любишь мой странный народ?

В Книге книг на священной бумаге

он нигде этих слов не прочтет.

Живи, Господи, живи

в сердцах, не знающих молитвы,

во всех, рожденных на крови,

в стране, забывшей о любви,

на землях бесконечной битвы.

Живи, Господи, живи!

1988

ПИСЬМО МАТЕРИ

Я пишу тебе, сыночек,

из деревни нашей тихой.

Все у нас пока в порядке.

У соседки Насти лихо.

Муж ее не пил, не дрался,

не гневил отца и Бога...

Почернел, покрылся корью,

не отходит от порога.

И Наталья ожидает

с мужем верную разлуку,

а у шурина и деда

выпадает сердце в руку,

Новорожденный у Верки

вытек жизнью на пеленку,

Запасаем нынче сено

трехголовому теленку.

А в лесу растет малина

с кулачок младенца Кости,

что сестра на той неделе

поселила на погосте.

Вся трава теперь по пояс,

а вороны, как индюшки...

Устаю и еле-еле

добираюсь до подушки.

Как-то жить неинтересно,

есть не хочется и вялость.

В общем, все поуходили.

Я тебе сказать боялась.

Вышел тесть у брата Коли,

вышел сам братишка Коля,

истекая белой кровью,

проросла золовка в поле.

Так что вымерла деревня,

даже сторож дядя Саша,

даже я, сыночек милый,

даже я - твоя мамаша.

Эти строки написала

агроном колхоза Света,

но конечно, если честно,

и меня на свете нету.

А писал письмо, сыночек,

секретарь райкома Кумин.

Но отмечено в райзагсе:

я пятнадцатого умер.

То есть, видишь ли, Андрюша,

так трагически и быстро

все случилось, что надеюсь,

уловил ты стиль министра.

Выражаю состраданье,

соболезнованье то есть,

и на этом я кончаю

нашу горестную повесть.

Я, конечно, тоже умер.

И моя жена, и дети...

А в конце стояла подпись,

всем известная на свете.

Но письмо до адресата не дошло,

поскольку сам он,

почтальон, дороги, транспорт -

все легло в лучистый саван.

И стоят у Спасской башни

писем полные вагоны...

Одинокий Император

написал их миллионы.

1988

ВОПРОСЫ НА КЛАДБИЩЕ

По бревнам моста, как по клавишам,

несли с пирожками пакет

два сына со мною на кладбище

(четыре и девять лет).

Нетрудно погостище в Колпино

найти - с электрички налево.

А там уже смерти накоплено

с японской войны и холеры.

Шагали беспечные мальчики,

мои дорогие шагали,

играли растерзанным мячиком

и спрашивали о Шагале.

- А как это дяденька с тетенькой

без крыльев летали над Витебском?

- Там кнопка, а выглядит родинкой -

нажмешь и летишь над правительством.

Какие вопросы прекрасные,

какие ответы чудесные!

Вопросы становятся баснями,

ответы становятся песнями.

- А что тут за цифры на камешке?

- А время от входа и выхода.

- Мы знаем: в метро есть для памяти

отметки у входа и выхода.

- А крест для чего над могилою?

- А это Христа поминание.

На нем он страдал, мои милые,..

- А что это значит - страдание?

- А это основа познания,

как жалость, любовь и терпение.

- За что же ему наказание?

- За пение, братцы, за пение.

1988

АВГУСТ

Вот и малина уже отошла,

ясно, прохладно днем,

небо ночное - огромный дуршлаг,

свет задырявлен дном.

Так и сидеть бы всею жизнь в тепле,

пить чай с толкователем снов,

но много печали на этой земле,

и мало для песен слов.

Падал и я с высоты облаков,

нынче не так уж я глуп,

чтобы присвоить на веки веков

запах рябиновых губ.

Перед сном еще раз вспомни август,

и коснется серых глаз Аргус,

это мой любимый бог из сказок,

только он мне не помог ни разу.

1988

КАРТИНЫ РУССКИХ ГОРОДОВ

С нечетким чувством бытия

и с ощущением проклятья

живу в державе пития,

где по канавам стынут братья.

Где дочери моих друзей -

коммуносветские плутовки

гостей богатых мангазей -

по гульфикам шмонают ловко.

Картины Пензы и Москвы

похуже, чем фонарь с аптекой.

Бандиты, воры и, увы -

ни хрю, ни му, ни кукареку.

Семь верст тупых очередей

за жидкостью, опохмелиться.

Победа классовых идей,

тюрьма, бутылка и больница -

И это все, что есть у нас.

Еще веревка и отрава,

и слуг народа целый класс,

которому хвала и слава.

В машинах черных байбаки

летят травить леса и реки.

По сути - все большевики,

по виду - вохровцы и зеки.

А быт, как будто при Петре -

кругом крикливые соседи,

помойка киснет во дворе

и бродят в городе медведи.

Живем в грязи и в нищете,

умрем в безвестности и лени,

и волны новых поколений

плескаться будут в темноте.

Печальный ангел залетел

на заседание обкома

и не увидев душ у тел,

упал в президиум с балкона.

Позабудь мечты свои беспечные

и гони свободу слова прочь...

Красные глаза пятиконечные

за тобой следят и день и ночь.

1990

НАДЕЖДА НА СВОБОДУ

Настали времена беды -

смердит Земля, болеют воды,

червем изъедены сады,

но есть предвестники Свободы.

Приказчики привычно лгут

и губят вечную природу.

Правитель, как и прежний плут,

но есть Надежда на Свободу.

Солдаты убивают нас,

солдаты моего Народа...

Но на крови восстанет Спас,

когда к нам низойдет Свобода.

Для тела пища извелась,

все платье на одну погоду,

но пошатнулась злая власть

и есть Надежда на Свободу.

И отданы мои поля

во власть неумному уроду,

но это божия Земля,

и есть Надежда на Свободу.

На доброго царя Руси

проходит мировая мода...

Не подадут - и не проси,

накормит нас одна Свобода.

Народы покидают нас...

Желаю каждому исходу

удачи, и в счастливый час!

Благословляю на Свободу.

Бог создал Землю, Небеса

и Человека, и Природу,

но превзошел все чудеса,

создав Надежду на Свободу.

1990

ОШМЁТКИ

В вонючем подвале на старом тряпье

сидим мы - сыны Ленинграда.

Конечно, не Смольный, но все же в тепле,

и обувь снимать не надо.

И это пристанище многим из нас

еще не однажды послужит.

В бесклассовом мире единственный класс

съедает крысиный ужин.

Мы крысы подвалов, дворов, чердаков

с глазами умнее собачьих.

И нет, ни начальства у нас, ни богов,

ни жен, ни детей, тем паче.

Вот бывший философ - Иван Амстердам...

Он выброшен из дому дочкой.

Любимец вокзальных гумозниц и дам,

с могил продающих цветочки.

С трудами его каждый пятый знаком,

а он позабыл свои измы.

И даже однажды подтерся листком

из книжки своей о марксизме.

А рядом Алеша - печальный глупыш.

Его обмануть - как два пальца...

Детдомовский выкормыш,

пьяный малыш -

потеха любого скитальца.

Над ним издевались в четыре руки

в детдоме и в горисполкоме,

когда, наширявшись, его старики

отбросили лапти в соломе.

И я, оскопленный чудесным серпом

и молотом битый в затылок,

когда-то и муж, и отец, и старпом,

а ныне - искатель бутылок.

Нас трое. Мы - Троица. Дух - это я,

Отец - Амстердам, Сын - Алексий.

Купель нашей веры - сивухи бадья,

молитвы - из мата и флексий.

Мы - Символ Истории Нашей Страны,

мы - тот Идеал, на который

истрачены Кровь Бесконечной Войны,

Богатства, и Люди, и споры.

Мы ходим по питерским старым домам,

мы ищем еду по помойкам.

Советские люди безжалостны к нам,

к Объедкам Державы, к Опойкам.

Но пусть не забудет Великий Народ -

мы ждем его в наших подвалах.

И он к нам идет уже. Тихо идет...

И светится дух его алый.

1990

КАДЕНЦИЯ К НАГОРНОЙ ПРОПОВЕДИ

В последнее время, мой друг,

как будто оплакано мною,

мы лечим вчерашний испуг

задуманной завтра войною.

А Новое Время грядет,

Душа вырастает из тела...

Свершил свой урок Идиот -

Звезда Надо Мной потеплела.

Мне что-то сигналит она

и путает старые коды...

А сердцу нужна тишина,

чтоб выяснить Ритмы Природы.

И вот я решился посметь

добавить к Нагорной каденцу -

Душе, нисходящей к младенцу,

сие происшествие - смерть.

Виновная в райской вине,

грешившая там со стараньем,

Душа, умерев в вышине,

спускается в тело страданья.

И присно неясен сей знак,

невидим и неосязаем...

Как будто в астральный сквозняк

мы с горних пенат исчезаем.

И где появляемся? в чем?

в какой предначертанной роли?

Чтоб край небосвода плечом

царапать в античной неволе?

И кажемся - божьи сыны

баранами в сгаде авгура.

И нет на плечах Тишины,

а только - Культура, Культура...

Учитель, я весел и сир,

мне слово твое - не для слуха,

но ты не назвал Этот Мир

вместилищем Мертвого Духа.

Да, ты об одном умолчал,

жалея умерших на Небе.

И видится мне по ночам -

я песни слагаю в Эребе.

И вижу тебя среди строк,

вдали от Кромешного Рая...

И снова я тут- одинок,

и снова я тут - одинок,

и снова я там - умираю.

В молитве - в вине и в войне

шепчу безнадежные звуки -

Мария, на Том Стороне

Стань Матерью мне Не На Муки!

Мама Мария! Где я и где ты?

Куда летят наши Синие птицы?

и золотые? С такой высоты

о твердь земную легко разбиться.

1990

РУССКИЙ ВОПРОС

Я и два филолога в скверике гудели.

Я им врал про Пушкина - мол, всего читал.

А они мне говорят - мы на той неделе

чокались с читателем - не тебе чета!

Ты чего себе достал? Нам налей немного ...

Мы вот у Кузнечного купили хлорофос.

Надо все испробовать. Что там пьют у Бога?

Неизвестно. А тренаж упростит вопрос.

Ну. а я им говорю - вы и мне налейте.

Я отраву русскую глотаю тридцать лет,

Скажем, после мышьяка могу играть на флейте,

ну, а после стронция я люблю балет.

Я налил им чистенькой, они мне - хлорофоса.

Обменялись радостью. Тронуло до вен.

Лишь бы только не было у меня поноса.

Этот самый хлорофос слабит, как пурген.

Я спросил филологов о приватизации,

мол, на что рассчитывать может гражданин?

-При опускании бачка - на шум канализации,

и на то, что Маяковский вынул из штанин.

Так они ответили, эти слововеды,

словоблюды пьяные - в мозгах хлорофос.

- Демократам - говорят - не видать победы.

Потому что демократ - тот же кровосос.

Тут уж я не вытерпел - речи ваши низкие

против эволюции и прогресса, блин!

Это вам напукали бабки большевистские.

А они мне говорят - пейте, гражданин!

Я из благодарности рассупонил хавало,

затянул тихонечко гимн эсэсэсэр.

Мне подпели членики Партии Бухаловой.

И слушал нас своей спиной милиционер.

Тут подсел к нам дяденька, социолог признанный.

- Объясните, говорю, Русский нам Вопрос.

Он ответил - это, брат, истина капризная,

Ну тогда, я говорю, пошел-ка ты в Форос!

Тут он взъерепенился и прочел нам лекцию

про соборность русскую, про народовол.

Мол, класс номенклатурщиков потерял эрекцию,

потерял поллюцию старый комсомол.

Все вдруг стали русскими националистами,

двинули в политику доцент и пахан.

Это все описано еще евангелистами.

Да и в ветхой Библии был товарищ Хам.

Это имя общее для борцов за общее.

Тут его я перебил - Это ты даешь!

Вон буржуи русские наше тело тощее

гложут с демократами, аки злая вошь.

Это верно, - он сказал. И мы за это выпили.

А вообще, я резюме предлагаю Вам.

Есть болезнь телесная под названьем сифилис,

и болезнь духовная - по названью Хам.

За границей этого - видимо-невидимо!

Столько Хамов на Земле - не хватает слез!

А в России - больше всех. Что весьма обидно.

В этом заключается Русский наш Вопрос.

Кто в хамунистической состояли партии,

все при власти нынешней - в партии Хапок.

А народ в прострации, в коме и в апатии.

Только толстошеий - хапнул, кто что смог.

Так за разговорами мы три литра выпили,

с чего - не поняли, но шибало в нос.

За Россию чокались, чтоб спаслась от гибели,

и конечно, с гордостью за Родной Вопрос.

Ну, давай, открывай,

и налей - не жалей,

чтоб было все,

как у людей.

1991-93

ОЩУЩЕНИЕ СЕРОГО

Какой кромешною дорогой

мы шли из абсолютной лжи

к Свободе горькой и убогой

и к Правде, купленной за жизнь!

Я пью Свободу, словно водку,

дурею, плачу, матерюсь...

С ноги несбитую колодку

тащу по кочкам через Русь.

И подражая власть имущим,

тщеславной жадностью влеком,

летаю в западные кущи

голодным, нудным простаком.

И в страхе вижу, как Свобода

печет из хлеба русских нив

чудовищ нового народа,

сны разума заполонив.

И снова смуты перманентны,

и власть ворует, пьет и врет...

И снова мы интеллигентны,

и не за нас опять народ.

Живем и прячемся от свету

к стихам и к музыке глухи..

Так трудно написать поэту

простые, ясные стихи.

Мудрим и маемся от дури,

полубезумен разговор...

И вновь со дна житейской бури

всплывает самый мелкий сор.

И нет признания таланту,

и забавляет хамов хам.

И невозможно музыканту

придумать музыку к стихам.

Живем темно и осторожно,

гигантской стала наша клеть...

И прокормиться невозможно,

и разоришься умереть.

О чем поют и по-каковски?-

пол не понять по голосам.

И только горестный Чайковский

возносит душу к небесам.

И снова право глупой силы

маячит где-то невдали...

И только женщины красивы,

и только дети - соль Земли.

1992

КОНЧИЛОСЬ ВРЕМЯ РОКА

Ты задавал ли Творцу вопрос -

в чем перед ним виноват,

шумливый рокер с помойкой волос,

мой меньший, заблудший брат?

Если ты умен и король,

и клево давишь на гриф -

любое слово твое - пароль,

а мощи и задница - миф.

Нашарит народ пророков и распинает их.

Кончилось время Рока,

черная Птица Шока

долбит нас в череп, псих.

Если в штанах у тебя предмет,

а в голове шуруп,

то миллионы незрелых лет,

слыша тебя, умрут.

Ты специально орешь муру,

зная, что стоит фул.

И жрут козлы твоих слов траву,

России даря свой стул.

Сняв от трудов рубаху,

Харон опустил ввело...

Смотри на него без страха.

Это эпоха Баха -

время Рока прошло.

Попробуй спеть, старик, для меня,

чтоб я дослушать смог,

чтобы Чести моей броня

впустила в себя твой слог.

Я жду с надеждой твое кино,

сюжета души струю.

Но ты наливаешь дрянное вино

в стаканы голов хамью.

Прикид не прикроет срама —

эти псалмы - фуфло.

Словесность в помойной яме!

Но кончилось время Хама.

Время Срама пришло.

Ты тщишься, что отражаешь Мир,

шизоидный Век Отцов,

затылком зная, что этот пир -

налог на родных глупцов.

И все равно я терплю твой крик,

сиротский вой Сатаны.

Ты миллионам в кишки проник,

а сам потерял штаны.

С Запада и с Востока

под Крысолова око

текут простаков стада.

Но кончилось Время Рока...

Пришли Времена Стыда.

1993

ТИХИЙ ОКЕАН

Подъезжаю к океану,

но не с русской стороны.

В Сан-Франциско от туману

даже шопы не видны.

У меня пусты карманы-

на фига мне этот шоп.

Мы под мухой, но не пьяны.

Это очень хорошо!

Океан, океан,

ты опять сегодня пьян...

я пришел для разговора

по душам и по уму.

Только пьяницу и вора

без бутылки и без спора

не научишь ничему.

Мы здесь ходим, как буржуи

вдоль по стрит и авеню.

Если кто-то забушует,

я их вмиг угомоню.

Дам по будке и по банке,

чтоб не квакали муру.

Я по фене на Лубянке

ботал, как и в цэрэу.

Океан, океан,

ты шизо и хулиган.

Ты гуляешь и бушуешь,

и плюешься, как шпана...

Душу серую, лихую

на судьбу свою бухую

плещет пьяная волна.

От Нью-Йорка до Майами

шли мы влево и вперед.

И на Тихом океане

свой закончили поход.

Солт-Лейк-Сити пролетали

словно Пензу и Туву...

Ни хрена мы не видали,

только водку и жратву.

Океан, океан,

залечи мне тыщи ран -

от жены, и от детей,

и от всей родни моей,

от Земли и Небосвода,

от высокого стиха,

и от русского народа,

и от пьяного греха.

1993

ВСЁ НАПИСАНО В ДУШЕ

"Бог искушал Авраама и сказал ему:

...возьми сына твоего, ...

...которого ты любишь, Исаака, ...

...и принести его во всесожжение ..."

Ветхий завет. Книга Бытия 22,1-13.

Это чувство называется - Печаль,

ощущается в упадке и тоске...

Или дней неверно прожитых нам жаль,

или пяток, позабывших о песке?

Покачаемся на волнах, как киты,

и пора на глубину, на глубину.

Наши правила безумны и просты,

наша клетка так похожа на страну.

Покопайся в чемоданах, в сундуке -

там ты крылья позабытые найдешь...

В них на Землю ты явился налегке...

Вещи, деньги, мебель, книги - это ложь!

Все написано в Душе и в Небесах,

только Боги переставили слова.

У любимых эти истины в глазах.

А еще их помнят ветер и трава.

Это чувство называется - Печаль,

ощущается в прощаниях, как страх.

Или дней, что без Любви я прожил, жаль,

или крыльев, позабывших о ветрах?

Ты вернешься в ту далекую Страну.

Миг прощанья с Этим Миром - миг любой.

Не пугайся ни Богов, ни Сатану,

если Память и Любовь всегда с тобой.

Ради творца не унижу сына,

ради Царя не испорчу песнь.

От тропаря до струны клавесина,

от суеты до великого сплина

все мне - Благая Весть.

1994

ЛЮБОВЬ К ПЕТЕРБУРГУ

Я люблю этот бедный вертеп,

это скопище наглых эстетов

и владельцев ножей и кастетов,

и парламентской придури рэп.

Я бежал с молодежных собраний,

с целины и армейской муштры.

И фуфло журналистских писаний

не проникло в мои конуры.

Я любил это хамство и мрак,

эти улицы пьяных рабочих,

и героев войны у обочин,

и кровавый замызганный стяг.

Я любил первомайские лица,

идиотских восторгов накал,

когда мог под вождями напиться

тот, кто брал и не брал интеграл.

Я живу на земле, где ублюдки

нами правят и в уши поют,

где невиннее всех проститутки,

вожделенны кулак или кнут,

Наши самые главные дяди

врут в газетах и врут через рот,

содержа, как макак в зоосаде,

терпеливый, безмолвный народ.

Разжирев на вранье, журналисты

смотрят честно с экранов на нас.

И, глупее всех больше, артисты

забавляют владетельный класс.

И с дурманом в крови и в кармане

спят бомжи в полутьме чердаков,

и дыша перегаром в тумане,

дети грабят и бьют стариков.

Умирает Страна некрасиво.

Похмеляясь и пробуя красть,

И насилует тихо Россию

сам народ, что поднялся во власть.

Я и сам, как убийца угрюмый,

спрятав маленький ножик в карман,

поутру начинаю из рюмок,

а к полночи глотаю стакан.

А во сне чиноправные морды

обещают прогресс и уют,

прибивают на сердце мне орден

и слова о свободе поют,

А проснусь, и заплеванный Питер

принимает меня, как бомжа.

И плетусь я, засунутый в свитер,

без любви, без Страны, без гроша

О, Господи, что там в Гад Буке

начертал ты в холодной мечте?

Вместо этого старые муки

Эгалите, Фратерните и Либерте.

1994

МОЙ МАЛЕНЬКИЙ АНГЕЛ БОЛЬШОЙ

Невесел, невесел, невесел

мой маленький Ангел больной.

Он нынче ушел от невесты

и песен

уже не поет под Луной.

А было - он, взявши гобойчик,

дудя, и дудя, и дудя,

плясал, как охайский ковбойчик,

(такой чек)

такое простое дитя.

И дергал он струны гитарки,

и пел, как хрипой эмигрант.

За взгляд Ангелицы Тамарки

Кошмарки

плясал и плясал, как мутант.

Он серые кудри расчешет

и плюнет на Землю с Луны,

поскольку ни конный, ни пеший,

ни леший

оттуда ему не видны.

Он бросит какой-нибудь камень,

а, может быть, что-то еще.

Ему же своими руками

дал Ленина орден,

а после - по морде

какой-то Никита Хрущев.

Тамарка его - Ангелица

его не умела ценить.

Заставит побриться,

чтоб мог он учиться,

учиться, учиться не пить.

Но он выпивал понемногу-

стаканом, ведром, сапогом.

За Черта, за Бога,

за руку, за ногу

немного в дорогу. Ого!

Ну, в общем, не рок и не блюзы

его довели до беды -

а то, что с распадом Союза

от пуза

страной управляют балды.

Потом Ангелица Тамарка

в ламбаде сломала стопу,

упала лицом на цыгарку

товарка

я очень обжегши губу.

Она не могла целоваться,

А маленький Ангел больной

радировал с ранцевой рации

Франции,

что он без любви под Луной.

Он в кудри пальцами вцепился

и рвал он их, рвал он их, рвал...

Как будто у Даугавпилса

(копил все)

он брал, брал, брал, брал

интеграл.

Такая крутая «лав стори»,

такая новелла, чувак.

Эх, выпьем за Черное море

мы с горя,

там тоже сегодня бардак.

1994

СЧАСТЬЕЛОВ

Возьмешь аккорд - не надо денег...

Возьмешь другой -не надо слов...

Мне говорят, что я бездельник,

а я нормальный счастьелов.

А на дворе стоит Столетье.

Оно, как пьяный управдом...

И дни, как маленькие дети,

сидят за нищенским столом.

Стоит, качается Столетье,

другое рядышком лежит...

Капитализм мне не светит,

и гаснут в доме этажи.

Но я возьму гитару в руки

и скрипну маленьким колком,

и воспою свои разлуки

простым, изящным языком.

И так пленительны аккорды,

и так изыскан легкий слог,

что невзыскательные морды

уйдут и сплюнут на порог.

Народ не любит это слушать,

и люди бьют за это в глаз.

Настроены простые уши

на популярный унитаз.

А я, униженный и гордый,

интеллигентный, как рояль,

беру, беру свои аккорды,

пою, пою свою печаль.

И подойдет среди газона

ко мне какой-то гражданин,

отдаст бутыль «Наполеона»,

и выпью я е6 один.

И Бог пришлет за мной из Рая

девицу, Ангела, дитя...

И я спою ей и сыграю,

и с ней уйду, как жил, шутя.

1994

РЕЙНСКИЕ СТАНСЫ

Представь, в эти чистые тихие городки

я въезжаю почти равнодушно

на чьей-нибудь чистой машине...

и нет о России возвышенных мыслей

и прочей тоски.

Вернусь я, и скоро.

И буду всегда возвращаться отныне.

Поскольку однажды представив...

Да нет же, забудь этот бред!

Хотя те приязни,

которыми здесь одаряют так честно,

весьма затрудняют прощанье,

навязчивый след

в тебе проминая,

как в старом диване хозяин любезный.

Так трудно привыкнуть,

что клетка открыта теперь,

и можно выпархивать старым грачом,

одурев от пространства.

Но я не забуду, поверь,

эту плотную русскую дверь

и бывших крестьян, возведенных

в чины крепостного дворянства.

Свобода. О, как её смысл непонятен и прост

О, как он понятен и сложен,

и как её песни капризны!

Я выстроил к ней потайной

зарифмованный мост,

невидимый стражам моей

криминальной Отчизны.

Они, слава Богу,

читать не умеют и туги на слух.

Но как же прекрасны

Внимаю их ясные лики!

Одни разлетелись по Свету,

с собой прихватив

и детей, и старух.

Другие живут ещё в смуте

по-русски великой.

И мы здесь. Кому-то же нужно...

Но хватит об этом.

В корявой стране по-особому ярок

гармонии свет!

С развалин Империи кто-то

уедет достойным, безумным поэтом,

и там образумится.

Глядь, а Свобода осталась в России.

И больше нигде её нет.

1994

АЛКАШИ

Алкоголик старый Слава

не боялся ни шиша,

не валялся он в канавах

с самогона и ерша.

Он гулял интеллигентно

с перегаром из души.

И ему индифферентно

улыбались алкаши.

Алкаши, алкаши -

днем и ночью хороши,

Только утром мрачны лица,

если нет опохмелиться.

В голове и шум, и звон -

разливай одеколон.

Алкаши, алкаши,

я люблю вас от души.

Дядя Слава жил красиво -

без квартиры и без жен,

Мы с ним как-то пили пиво,

хоть и был он заряжен.

А потом мы для разрядки

взяли белого домой...

Дядя Слава был в порядке,

ну а я-с копыт долой.

Алкаши, алкаши,

днем и ночью хороши.

До одиннадцати, братцы,

как-то нужно продержаться.

Нет стаканов и стола -

пьем в подъезде из горла.

Алкаши, алкаши,

всех бы трезвых придушить!

Если не было у Славы

за душою ни гроша,

он любую пил отраву

и любого пил ерша.

Пили вместе мы лет десять,

было Славе хоть бы хны.

Слышал - он погиб в Одессе,

выпив три стакана хны.

Алкаши, алкаши,

много здесь людей больших.

Капитан есть и писатель,

академик есть и врач ...

Ох, российский обыватель,

ты за них чуть-чуть поплачь.

Алкаши, алкаши,

догорел огонь души.

1995

ЕСЛИ ЖЕНЩИНА ВХОДИТ В ТВОЙ ДОМ

Если женщина входит в твой дом,

потеснись, уступи ей просторы,

где болезни, чая, разговоры,

споры, слезы - своим чередом,

если женщина входит в твой дом.

Приготовь свое сердце к трудам,

если ты удостоился чести -

быть хоть сколько-то рядом и вместе,

если стерпятся Рай и Бедлам,

приготовь своё сердце к трудам.

Если женщина входит в твой дом,

приготовь свое сердце к разлуке...

Позабудь про вино и науки,

стань прозрачным, как день за окном,

если женщина входит в твой дом.

Подчинись и глазам, и речам...

Ну хотя бы сначала для вида...

Ты узнаешь, что боль и обида

исчезают всегда по ночам,

уступая губам и плечам.

Расскажи ей, как можешь,

про то, что печалит тебя и тревожит,

что ты чувствуешь сердцем и кожей,

про Шопена, про джаз и Ватто,

Если что-нибудь помнишь про то...

Если женщина входит в твой дом,

может быть, она послана Богом,

и жилье твое станет чертогом,

и отныне ты к тайне ведом...

Если женщина входит в твой дом...

1995

МАТЬ СОЛДАТА

В декабре погиб в Ичкерии солдат

от свинца ли, от чеченского ножа.

Он не знал, что не воротится назад...

Удивленный на спине в грязи лежал.

Мать узнала, онемела. И без сна

потекло житье, как черная река.

Но ни разу не заплакала она -

очи высушила смертная тоска.

И приехал к ней однажды генерал,

и медальку ей красивую привез.

О войне ей о чеченской рассказал,

выпил горькой и расстроился до слез.

Отомстили мы за сына твоего!

Сто чеченцев в свою землю полегли!

Мать солдата не сказала ничего,

только слезы её тихо потекли.

Налила ему печалицы в стакан.

Видно, ты не поумнеешь, генерал!

Сотня женщин - и у каждой был пацан,

значит, двести ты, не сто, поубивал.

Эту весть ты понапрасну мне принес...

А теперь езжай обратно поскорей!

Ей на сына не достало горьких слез,

но хватило на чеченских матерей.

Пой песню, пой!

Пой, пока живой.

Если ты не сын начальнику, не брат,

за Россию, как герой, умрешь, солдат.

1995

НАХОДЯСЬ ДАЛЕКО

Этот пропуск с названьем - Обратный Билет

я ношу талисманом, покуда,

опьянев от пространства Одной-Из-Планет,

не вернусь а наше Горе-И-Чудо.

Я дожил до развала Счастливой Тюрьмы,

где Весь Мир - только Кухня и Книги,

где опальный поэт так возносит умы,

что листают его и ярыги.

Не сбылась ни вождей, ни волхвов ворожба-

развалилась малина на доли.

Нет на свете чудеснее жизни Раба,

что Историей пущен на Волю.

И когда под крылами плывут города,

океаны и пар поднебесный,

я как Ангел живу, что не знал никогда

ни начальства, ни Русского Беса.

За Свободу и Правду я страхом плачу

и тревогою их убиенья.

Я боюсь, что стране моей не по плечу

этой Воли святые мученья.

Так и мечешься между лицом Палача,

что тебе обещает Порядок,

и пространством, где Солнце - всего лишь свеча

между ямбами вспаханных грядок.

Ни любви, ни заботы ни разу мне

не досталось от спящей России...

Сны такого великого разума

порождают чудовищ спесивых.

1995

АФГАНСКАЯ РАНА

Один ли вконец поглупевший старик

решил азиатскую склоку,

а может быть, цепью ходов и интриг

мы втянуты в эту мороку?

И вот в мусульманскую гниль и жару

мальчишки из русских провинций

уходят и гибнут там не на миру

за царскую чью-то провинность.

А те, кто вернулся в родные места,

живут как незваные гости...

Кругом воровство, ни на ком нет креста,

и больно от срама и злости.

А честный народ, ненавидя войну

и труся, в домашнем халате

слегка философствуя, ищет вину

в подбитом, нецелом солдате.

Болит к непогоде в плече и в боку,

и культя протезом намята,

но мать будет плакать не раз на веку

от счастья, что видит солдата.

А тот, кто пропал

(ох, дай Бог, не в плену!) -

для матери вечное горе.

Отца ее тоже убило в войну...

История дышит в повторе.

Троих сыновей я для жизни рощу

и думаю часто за полночь -

вдруг чаша не минет - я их отпущу

куда-то кому-то на помощь...

А слава Отечества (где же она?)

не стоит единственной тризны.

И только свобода, свобода одна

достойна и смерти, и жизни.

1996

Стихи по алфавиту

АМЕРИКА

Я уехал на стареньком велико

со двора моей юности в жизнь...

Не хочу я тягаться с Америкой,

я хочу с этой теткой дружить.

Там джазмены гуляют с джазменшами,

Каунт Бейси и Эллингтон Дюк,

там обходятся с братьями меньшими

выше уровня наших услуг.

Приглашаю я Рональда Рейгана

в многодетную нашу семью -

за закуской мы вместе побегаем,

за бутылкой я сам постою.

Мы с ним сядем на кухне под лампочкой

и споем мы «Ви шел оверкам».

Вытрет столик жена моя тряпочкой

и заварит грузинского нам.

Пусть мой Петька на нем покатается,

Пашка сбацает буги и рок,

мы не ссоримся даже с китайцами,

и у нас много общих тревог.

Мы покурим на Пушкинской в скверике

(благо будет он инкогнито),

а потом он уедет в Америку,

аэрлайном махнет в Вашингтон.

Так похожи луга и холмы ее

на российских широт малахит...

Не она нас пугает, а мы ее,

говоря - Коммунизм победит!

Мы держава большого масштаба, но

жизни золотом платим за миф...

Никого побеждать нам не надобно,

кроме нас же, представьте, самих.

Нас боятся там, брат, до истерики,

мы страшней, чем наркотик и СПИД.

Так давайте скрывать от Америки,

что и там коммунизм победит!

1996

АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ

Когда ты ударишь ребенка во злобе

поспешной нелегкой рукой,

твой Ангел забьется в тоске и ознобе,

теряя твой светлый покой.

Когда испытаешь измену на друге,

отдавшем сердце тебе,

твой Ангел замрет, холодея в испуге,

слабея в нелепой борьбе.

Мой Ангел печальный, хотя бы ночами

усни, от меня отдохни.

Прости, если больно я сделал невольно.

Я каюсь за грешные дни.

Когда не протянешь упавшему руку.

в лукавстве достигнешь вершин,

твой Ангел усвоит и эту науку.

как муку хранимой души.

А если тебя приласкает правитель,

и ты ему что-то лизнешь,

то жить не захочет твой Ангел-Хранитель.

и выберет яд или нож.

Мой Ангел чудесный спасибо за песни,

что строишь моею рукой.

Строфа монолитна твоею молитвой,

гармония дарит покой.

Когда от тебя отвернется родитель,

и мать тебе скажет - Урод! -

дай Бог, чтоб на время, твой Ангел-Хранитель

с ума непременно сойдет.

А если зверея в корысти за злато

ограбишь свой Край и Народ,

он вместе с обманутым, сирым, горбатым

тобою - в канаве умрет.

Мой Ангел, мой мальчик, я как-то иначе

под шум твоих крыльев пою.

Всегда и повсюду хранить тебя буду,

как совесть больную мою.

*нелегкой

АРГЕНТИНА

Аргентина...

Где глаза черны, как угли,

Зубы белы, щеки смуглы,

Попугаи, змеи, джунгли,

Затонувшие суда.

Аргентина...

Где коралловые рифы,

Где сидят, уткнувшись в грифы

Гитаристы, и без рифмы

Распевают про стада.

Аргентина...

Где красавиц Сартаньежа

Любят до смерти и нежно,

Где соперникам небрежно

Первый выстрел отдают.

Аргентина...

Где колючки каотинго

Изорвут в полдня ботинки,

Где вся жизнь, как бой на ринге

За любовь и за уют.

Кто бывал там - видел пумы оскал,

Дня палитру, берег у скал,

И корриду. В море искал

Янтари там.

Как мерцающая в небе луна

Недоступна, далека и странна,

Эта лучшая на юге страна.

Аргентина...

Где с деревьев словно манна

На самбреро постоянно

Так и сыплятся бананы,

Там где кофе - рубль мешок.

Аргентина...

Где от нежности мулатки

Тают словно шоколадки.

Песню спел - и все в порядке.

До чего же хорошо.

Аргентина...

Где лассо владеют лучше,

Чем ковбои, все гаучо,

И ловить коров научат

За полтинник из авто.

В Аргентину, в Аргентину,

Где ручные крокодилы,

Карнавалы, альгвазилы,

Из страны холодной, милой -

Не поеду ни за что.

Не поеду, не поеду.

Из страны холодной, милой,

Не поеду ни за что.

АРИФМЕТИКА

Однажды 2/12 позвали 3/13:

- Пойдемте, 3/13, пройдемся вечерком.

- Ах, что Вы, 2/12, - смутились 3/13, -

Увидят 5/15, что Вы со мной вдвоем.

- Пусть видят 5/15, - сказали 2/12, -

Мне это, 3/13, поверьте, все равно.

- Пусть знают 5/15, - сказали 2/12, -

Что я Вас, 3/13, люблю уже давно.

- И я Вас, 2/12, - сказали 3/13, -

Пройдемте, 2/12, подайте мне пальто.

Ну что нам 5/15, ну что нам 6/16,

Ну что нам 7/17 и даже если 100.

АСТРОНАВТЫ

Что мне Турция, что мне Италия,

Доступные, словно компот.

На далекой планете Мечтания

Живет мой задумчивый кот.

Взял Сережку, Андрюшку и Таню я,

И привел их на свой звездолет.

И сказал: - на планете Мечтания

Живет мой задумчивый кот.

В 23-45 по бомбейскому

Взяли мы булку хлеба и мед,

Спички, тапочки - дело житейское,

И отправились в нуль-перелет.

До галактики Бета-Сметания

Нам в пространстве лететь один год.

Там на грустной планете Мечтания,

Живет мой задумчивый кот.

Подвели электричество к лампочке,

Пили чай мы и ели мы мед,

В звездолете ходили мы в тапочках,

Обеспечив бесшумный полет.

Задрожало пространство коллоидом

И разлезлось по швам, как пиджак.

Синеглазых нашли гуманоидов

Мы в созвездии Альфа-не-так.

Угощали нас там папиросами,

И вдыхали мы время, как дым.

А потом к нам пристали с вопросами,

Что, мол, пьем мы, и что мы едим.

Танька хвасталась рыжими косами,

Танцевала под дюзами шейк,

Ну, а мы запаслись абрикосами

И поели серебряных шей.

Млечный путь и галактику странную

Расстоянием в сорок парсек

Рассекли биссектрисой спонтанною

И попали в технический век.

И сказал тут ребятам и Тане я,

Что, наверно, мы сбились с пути.

В этом веке планету Мечтания

Нам теперь ни за что не найти.

Тут устало пространство от вечности,

Занесло нас в такие края.

Взяли в плен нас почти с человечностью

Танькин папа и мама моя.

Что мне Турция, что мне Италия,

Доступные, словно компот.

На далекой планете Мечтания

Живет мой задумчивый кот.

БАЛЛАДА О БОЙЦЕ 1 КОННОЙ

Окружил нас враг - не вскинь глаз,

Мы пошли клинками блестеть.

Только двое прорвалось нас,

Прорубились - и ушли в степь.

Подо мною вороной Черт,

А под другом вороней Смерч,

Для таких погоня - не в счет,

И отстала по пыли смерть.

Был он северных лесов сын,

А под нами был степной путь,

И в глазах его бледней синь,

И пробита у него грудь.

Появились миражи вдруг,

И уплыли миражи прочь,

И тогда упал с коня друг,

И на нас упала вдруг ночь.

И сказал он мне: "Хотел пить,

Выпил ветер, даже боль мук",

И сказал он мне: " Хотел жить,

За двоих теперь живи, друг.

Ты возьми мой карабин, друг,

И пакет с моей груди, друг,

Пусть останусь здесь один, друг,

Пусть умру я, не буди друг".

Только вдруг в ночной тиши звон,

И приклада о седло стук,

Тут очнулся, как от сна он,

В руки взял свой карабин друг.

И, шатаясь, на коня сел, |

Мы рванулись за врагом вскачь, |

Он, стреляя на ходу, пел |

И смеялся он, ну хоть плачь. | 2 раза

Был он северных лесов сын,

А под нами был степной путь,

И в глазах его бледней синь,

И пробита у него грудь. | 3 раза

БАЛЛАДА О ВЫЛИТОМ РОМЕ

На свете жил солдат один из многих ненормальных.

Он все пословицы был рад понимать буквально.

"Дороги все приводят в Рим". А сколько их - дорог!

И он все шел и шел по ним, но в Рим попасть не мог.

А он все шел, и каждый раз оказывался там,

где вслед смотрели сотни глаз солдатам как врагам.

"Дороги все приводят в Рим". А сколько их - дорог!

И он все шел и шел по ним, но в Рим попасть не мог.

И вот в одном краю с плеча он сбросил автомат,

и грохнул каску оземь, удивляя весь отряд,

и вылил ром на землю из походной фляги он,

и поклонился женщине, чтоб видел легион.

Он взял ее ребенка и помог его нести.

"Сударыня, простите, я здесь только по пути.

И не могли бы Вы смотреть приветливей чуть-чуть?

Хотел без автомата я найти до Рима путь."

Могло все это вылиться в международный фарс,

но только командир полка был ловок, словно барс,

но только командир полка был не настолько глуп.

Он вовремя прицелился, и закопали труп.

И словно звон колоколов плыл канонады гром.

Все были на солдата злы за вылитый им ром.

"Дороги все приводят в Рим". А сколько их - дорог!

А он все шел и шел по ним, но в Рим попасть не смог

БАЛЛАДА О КАПИТАНЕ

Помню, в нашей зеленой роте был один капитан.

Как-то раз повел по болоту нас этот старый болван.

Нам приказ не дороже жизни, но шагал капитан

по колено в болотной жиже, этот старый болван.

Мы могли бы не лезть в болото, только он все орет:

- Ну-ка, вы, черепашья рота! Поживее вперед!

Нам приказ не дороже жизни, но шагал капитан

уж по пояс в болотной жиже, эот старый болван.

Мы могли бы пойти по суше мимо болот и рек,

только он никого не слушал, наш могучий стратег.

Нам приказ не дороже жизни, но шагал капитан

уж по горло в болотной жиже, этот старый болван.

Только булькнуть тогда успел он - утонул капитан,

он ведь шел впереди так смело, этот старый болван.

Может, нас и осудит кто-то, только каждый был рад,

и усталая наша рота повернула назад.

С этих пор пролетело много не таких уж легких лет,

и теперь уже, слава Богу, капитана этого нет,

но бывает такое в жизни, вдруг покажется, что стоим

по колено в болотной жиже во главе с капитаном своим

и хотим повернуть обратно, только он все орет:

- Пошевеливайтесь, ребята! А ну, живее вперед!

БАЛЛАДА О КАПИТАНЕ ИВАНЕ

Раз доплыл до полюса

Славный капитан Иван.

С корабля уволился

И открыл там ресторан.

И пингвины бегали

В перерыв обедали.

Только с водкой трудно там,

По сто грамм - и то китам.

Трудно там с закусками,

Рыбой и моллюсками,

И пингвины бедные

Льдом одним обедали,

И приплыл однажды кит,

Капитану говорит:

"Убирайся, капитан,

Закрывай свой ресторан",

Но отважен капитан,

Он объехал много стран,

Ресторан он не закрыл,

А кита того споил,

Кит валялся, в доску пьян,

И отважный капитан,

В серебре его виски,

Кита разрезал на куски.

Долго плакали потом

Все пингвины над китом,

И плывут еще киты,

Говорят ему: "Эх, ты

Распилил кита, дурак,

Да еще не ровно так.

Сразу видно, капитан,

Выл ты сам прилично пьян,

И хотя ты капитан,

Сразу видно, что Иван,

Мы тебя не будем есть,

Но у нас акулы есть",

И добавили потом:

"Если пьянствуешь с китом

И решил его споить

Должен сам ты трезвым быть".

БАЛЛАДА О МОЁМ ВРЕМЕНИ

Я жил не сначала в отрезке времен,

что веком двадцатым назвали.

Но всем его скарбом я обременен,

и выброшу что-то едва ли.

Увидел я свет в присно памятный год,

когда забирали ночами.

Гулял в парусиновых туфлях народ

и маршировал с кумачами.

В Германии чернь убивала своих

достойных героев и умниц.

На Эбро бои, под Мадридом бои...

Гитары исчезли с улиц.

И сквозь полуправды нестойкий туман

то время прекрасно и жутко...

Какой на Европу спустился дурман!

Какие царили ублюдки!

Не помню начала войны - я был мал,

но помню и темень и голод.

До тонких нюансов с тех пор понимал

холодный и вымерший город.

Но выжили дети великой земли.

Не все... и отцов увидали.

В слюде керосинки, что на три семьи,

сверкнув, отразились медали.

И в памати детской с тех пор навсегда

отцы - и хмельны и нестроги.

Отважно чужие прошли города,

в свои возвращались в тревоге.

Закончилось время жестоких людей,

и мир стал наивен и честен...

счастливые годы высоких идей

и чистых решений и песен.

Но вещи в моленьях ночных и дневных,

как старые жадные боги,

возникли и жертвы несущих для них

сводили с заветной дороги.

Ударило лихо в упор и не раз

по бывшей ватаге дворовой,

и ставило опыты время на нас,

но мы оставались здоровы.

И память горчит, как над Родиной дым,

и сердце все ноет и ноет...

с кем это было - с народом моим

или с тобой и со мною?..

Доста вкусивши крови и бед

Земля, как беспечный "Титаник",

плывет в свою новую тысячу лет -

одинокий космический странник.

БАЛЛАДА О МОРОЖЕНОМ

На улице Шартажской было дело.

Я был тогда бедовым огольцом,

кастета не имел, но был я смелый,

с открытым, ненапуганным лицом.

Потом, когда я стал большой и гордый,

я был уже запуган, как и ты,

в такие замечательные годы

сексоты людям делали кранты.

Ну, в общем, как-то раз мы шли на дело,

которое нам снилось уж давно,

и мама расколоть меня хотела,

но я сказал ей, что пошел в кино.

Тогда крутили за полночь киношку,

где два бойца дружили на войне,

а мы другую выбрали дорожку,

печальную и скользкую вполне.

Где ты, где ты, где ты, где ты, улица моя?

Это, это, это, это дальние края,

давние приметы, былые времена,

разбрелась по свету старая шпана.

Мы шли по теплым улицам Свердловска,

и были наши совести чисты,

а из бараков драки отголоски

неслись через акации кусты.

Нам попадались бывшие солдаты,

кто с барышней, кто с новым костылем,

мы были пред ними виноваты,

но только мы тогда не знали, в чем.

И шла дорога наша до столовки,

которая была почти кафе,

а там уже стоял фиксатый Вовка,

затерянный в отцовских галифе.

Он нам сказал, что сторож дядя Толя

с бидона браги давит храпака,

и мы теперь, как нас не учат в школе,

войти в таверну можем с чердака.

Где ты, где ты, где ты, где ты, улица моя?

Это, это, это, это дальние края,

мода ли, привычка - чинарик в рукаве,

кепочка-москвичка, клеши по траве.

Вошли мы в нищету столовских складов,

как Кадочников, то есть, Кузнецов,

входил в берлогу к гитлеровским гадам

с красивым добросовестным лицом,

а там стоял зеленый холодильник,

как наша правда - прочный и большой,

и Колька Кучкильдин, достав напильник,

открыл его не быстро, но с душой.

Мороженого было там на роту,

а может, на дивизию, и вот

наелись мы и стало неохота,

поскольку к пище не привык живот.

Потом мы повернули к отступленью,

и закурив на теплом чердаке,

нечаянно заснули в наслажденьи,

измазанные в сладком молоке.

Где ты, где ты, где ты, где ты, улица моя?

Это, это, это, это дальние края,

слова удалого терпкий перебор,

мусор, да полова утраченный фолклор.

А утром участковый дядя Вася,

кряхтя и чертыхаясь, к нам залез,

с тех пор я понял истину, что счастье -

наказанный глубокий интерес.

И мы слегли и нас зауважали,

а Колька был с простудой не знаком,

поскольку жил всегда в сыром подвале,

в воде произрастая босиком.

Но воспаленье легких не проказа,

глотал я стрептоцид и аспирин,

и кальцекс (горький был, зараза,

хотя и проходил под сахарин).

Я эти годы позабыть не в силах,

и шумный наш огромный старый двор.

Снесли наш дом, так много посносили,

но это брат, особый разговор.

Где ты, где ты, где ты, где ты, улица моя?

Это, это, это, это дальние края,

рваные карманы, мелкая плотва,

пацаны-жиганы, робя, да братва.

БАЛЛАДА О СНЕЖНОМ ЧЕЛОВЕКЕ

Каждый вечер, как только солнце

Спрячется за горизонт,

И на землю опустятся сумерки,

На Луне-Селене, лунные жители-селениты

Зажигают яркий огонь,

Чтобы на земле было светло.

Две ласточки ночью не спят в гнезде,

Две ласточки молча глядят на луну,

Две ласточки вертят головками,

Слушая тишину.

А ночь такая бессонная,

А луна такая огромная,

Не спят на Луне обитатели,

Не спят на Луне селениты.

Снежный человечек прибежал, запыхавшись,

И в ворота Луны стал стучаться сердито:

- "Потушите свет, потушите свет!

Прямо на площади целуются двое.

Их могут увидеть, их могут увидеть!

Оставьте их в покое, потушите свет,

Потушите свет, потушите свет!

И не думайте, что это могло мне присниться,

Я вдруг увидел их, я простомимо шел.

У него дрожали ресницы,

Ее светлые волосы были, как шелк!"

Но не верят ему селениты:

- "Не мешай! - отвечают сердито, -

У нас своя забота,

Должна Луна гореть до утра

Такая уж наша работа".

И маленький человечек снежный

Ушел,от обиды плача.

И не знало его сердце нежное,

Что влюбленным лунный свет не мешает.

Не нужны им тучи.

При луне, при луне, при луне

глаза любимых видно лучше,

видно лучше, видно лучше.

БАЛЛАДА О ТОМ КАК ЖЕНИЛСЯ КОВБОЙ

Когда-то я, друзья, мальчишкой

Рыжим был,

Купался как-то я в реке.

И хоть одежду я сложил невдалеке,

Но брюки кто-то утащил.

Мне стыдно голым среди дня

Идти домой.

Но выход я нашел простой:

И стал на дереве, чтоб время скоротать

Свое я имя вырезать.

Много лет протекло с этих пор,

И однажды

Я встретил красавицу гордую Лиззи.

Конечно влюбился,

Конечно на ней я женился

И в первую ночь я в спальню с ней

Удалился.

Но в спальне Лиззи, мой прелестнейший

Цветок

Вдруг челюсть достает, увы,

Наивен был я, но понять я все же смог,

Мешает челюсть ей в любви.

И кудри золотистые снимает вдруг

И череп голый предо мной.

Не видел в жизни я таких умелых рук,

Доволен я своей женой.

Из платья красотка

Вдруг ватные штуки добыла,

Что, честно признаться, меня слегка огорчило.

Но я улыбнулся, собравши последние силы,

Что делать мне было?

Но только ногу отвинтила вдруг она,

"Конец!" - когда я закричал.

И тут узнал на деревяшке письмена,

Что сам когда-то вырезал.

БАЛЛАДА О ТРАНСПОРТИРОВКЕ

Сестре Сердюковой В.В.,

нестарой и грубой вдове

поручили шизоида грустного Спицу

перевезти в другую больницу.

И дали бумагу, в которой Спица

представлен один в тринадцати лицах -

Кеннеди, Гоголь, Танеев, Капица,

Троцкий, Бах и другие лица.

И пероральпо ему на дорогу

дали всего понемногу:

две таблетки аминазина,

две таблетки тизерцина,

две таблетки димедрола

и сто миллиграмм корвалола,

чтобы маньяк параноидный Спица

(Кеннеди, Гоголь, Танеев, Капица,

Троцкий, Бах и другие лица)

не смог убежать, не смог удавиться.

Чтобы заснул он на время в пути

и к старенькой маме не смог уйти.

Приехала тачка в зеленых крестах,

Спицу связали во многих местах,

занесли в машину пластом

и сверху накрыли железным листом,

чтобы в дороге выкрасть не смог

свихнувший его диссидентский кружок.

Вдове Сердюковой В.В. в пути

вдруг захотелось с машины сойти,

чтоб посмотреть - на месте ли Спица

(Кеннеди, Гоголь, Танеев, Капица,

Троцкий, Бах и другие лица).

Нестарой вдове пришлось изумиться...

Задняя дверь распахнута лихо,

нет железа и нету психа...

Во сне по дороге выпали лица -

Кеннеди, Гоголь, Танеев, Капица,

Троцкий, Бах, а с ними и Спица.

Во сне об дорогу легко убиться...

И все тринадцать в образе психа

(мир их праху!) лежали тихо...

Сердюкову В.В. пожурили немного,

дали выговор, но не строгий.

Все хорошо, но в тринадцати лицах

(Кеннеди, Гоголь, Танеев, Капица,

Троцкий, Бах и другие лица)

маме спициной снится Спица.

1975

БЕЗОТЦОВЩИНА

Мама, что-то долго очень

Папа наш не едет.

Я к нему поеду ночью на велосипеде.

Постучусь к нему в окошко

И скажу: "Простите,

Что-то я замерз немножко,

Вы меня впустите".

"Дождь такой, что даже нервы

Просушить мне надо

Может, быть дадите мне вы

Плитку шоколада.

Даже можете на терке

Натереть морковки.

А "четверки" и "пятерки"

Все в командировке".

Он тогда меня узнает,

Скажет: "Здравствуй, Вовка!

Будешь жить со мной до мая

Ты в командировке.

Есть кино. Вместо обеда

Будем пить мы соки".

Я верхом на нем проеду -

Он у нас высокий.

Мама, что-то долго очень

Папа наш не едет.

Я к нему поеду ночью

На велосипеде.

БЕСЕДА В РИТМЕ ВАЛЬСА

У мягкой и ласковой девушки Лены,

На киноактрису похожей немножко,

На ласковых кино- и фотоколенях

Сидела мурлыча соседская кошка.

А Лена, беседуя с грубым мужчиной,

Незваным и очень невежливым гостем,

Тихонечко гладила кошкину спину

И думала, думала: "Вот в стенке гвоздик".

А грубый мужчина ходил по квартире

И все объяснял он, что есть дважды два,

Которые вовсе не пять, а четыре,

И что на плечах - лишь одна голова.

А Лена была терпелива на диво,

Почти что настолько, насколько красива,

И по носу кошки мизинцем водила,

И очень печально и тихо спросила:

"Скажите, а есть ли такие трамваи,

Которые прямо въезжают в квартиры,

Чтоб сели в них гости, одна голова и

С ней заодно дважды два и четыре".

БЕСКОНЕЧНЫЕ ДОРОГИ

Дороги, столбов телеграфных кресты,

и холод и затхлость гостиниц,

и бездорожье российской версты,

и черствый буфетный гостинец,

и высокомерье столичных чинуш,

и провинциальное хамство,

и сплетни, и слухи и честную чушь

терпи с благородным упрямством.

Недуг подкрадется - ах, Бог наказал,

готовьте прощальные речи,

но вечер наступит, и сцена и зал

всего выжимают и лечат.

Мне видится зал, как прекрасный кувшин,

который наполниться жаждет,

порой принимающий форму души,

тем более, чем не однажды

Бессонные думы жестокой строкой

огранишь внутри и снаружи,

робея в надежде, что твой непокой

для пользы Отечества служит,

а в дальних концах его, если совсем

по дому тоска и тревога,

на время, быть может, поможет ноль-семь,

и снова дорога, дорога.

И всегда с тобой тревоги, и всегда с тобой враги,

бесконечные дороги, бесконечные долги.

БЕСПОКОЙНЫЕ СНЫ

А камни падают всегда,

Куда не брось.

И вторит леший поездам,

Так повелось.

Когда до кроны шум и смех -

Покоя нет.

О павших вспомни, и о тех,

По чьей вине.

Любви и думам помешать -

Страшнее нет.

Себя венками украшать -

Конец, привет.

А колокол себя поет:

"Кижи, Кижи".

А испытатель, как поэт

Разбился. Жив.

А дети не глупее нас,

Больших детей.

У них поменьше слов запас,

Пустых, как тень.

Цветы растут, чтоб умереть

В руках у нас.

Веселье - ласковый медведь

Зеленый глаз.

Я бросил камень в самолет -

И он упал.

И вот лежит, слепой как крот

В долине скал.

Я миражом полил цветы.

Цветы в графин.

Пошел к тебе, и вижу ты

Среди графинь.

Они смеялись с полотна,

Плясали. Лувр.

И продавали холод нам

Любви золу.

Ты из цветов моих венок -

Себе на грудь.

Теперь живи. Не нужно ног

Чтоб больно пнуть.

Бежать туда, где он упал

Я не хотел.

Мы дети среди голых скал,

Одетых тел.

А он лежал, как будто спал.

В глазах земля.

И я узнал его, узнал.

Ведь это я.

БЛИКИ

Полутени, блики, блики,

словно мир потусторонний.

Это солнца дар великий,

блестки из его короны.

Не назойливо, не липко,

моментально, быстротечно

изменяют блики, блики

все, что временно и вечно.

Листья лаково лоснятся

над поляной земляники,

и мелькают, словно снятся

в ярких кронах блики, блики.

Все измены знает море,

все оно - одна измена.

Только в нашем разговоре

неизменно, непременно

назовем его великим,

синим, черным и бездонным.

А оно - все блики, блики

полутени, полутоны.

Вижу я фигуры, лики,

в облаках, летящих к югу.

Это блики, это блики

оказали мне услугу.

И во взгляде и в улыбке,

вижу блики золотые.

Все твои движенья - блики,

музыкой позалитые.

БЛЮЗ ДЛЯ ТРУБЫ И СЕРДЦА

Малютка Дейзи, цветочек Дейзи

Какое платье на тебе!

Красно до рези,

Ты спой нам, Дейзи,

Я подыграю на трубе.

Зачем пришел я в этот мир - не знаю!

А что мы знаем о своей судьбе

И, слава богу, пока играю

Всю жизнь играю на трубе.

Труба в заплатах, любовь бесплатно

И грусть не стоит не гроша

Застыли парни, молчит ударник,

Ты, Дейзи, пой, моя душа.

Как ты сейчас от всех далеко,

Твоё лицо уже дымит.

У сердца чувствую Твой локоть,

Когда вибрируешь на "ми"!

Так жить несложно,

Вот все, что можно,

Вот все, что нам с тобой дано:

Судьбы водица, Любви пшеница

И джаза крепкое вино.

Я знаю все теперь о рае -

Там славно будет голытьбе!

И слава Богу, пока играю,

Всю жизнь играю на трубе!

БЫЛА ВОЙНА

Была война. Один солдат

был ловок и умен.

Он души выбивал из тел,

на чем и стал богат.

Ему платил другой злодей, что с тех налоги брал,

кто отдавал своих детей, чтоб тот их убивал.

И отбирал у матерей парламент их рубли,

чтоб сыновья грязней зверей на поле полегли.

Была война. Другой солдат

не знал, в кого стрелять.

Ронял тяжелый автомат,

одет был не под стать.

И вот когда в грязи завяз большой его сапог,

ему тот первый между глаз влепил. Он это мог.

А тут и следующий щенок попал ему в прицел.

Он много раз нажал курок. Никто не уцелел.

Играй, гармонь, звени, струна,

ешь мясо, депутат.

Пей, Президент. Идет война...

Никто не виноват.

И только хитрый генерал

признал свою вину,

что слишком мало он послал

мальчишек на войну.

Кому поклон, кому погон,

а русским детям пулю в лоб,

окоп, сугроб, сосновый гроб.

так было испокон.

В АФРИКЕ

В раскаленной тропической Африке,

Ах, когда я туда попаду.

Крокодилы жевали жирафиков,

И на ветке сидел какаду.

Но однажды с ружьем металлическим

В африканской ужасной жаре,

Появился охотник тропический

С бородавкой на левой ноздре.

Тиридиридам, пиридирам фиала

Саливао, вальвао, ха-ха.

Тики-тики сальватики дротики

Баливау, вальвао, ха-ха.

И однажды, когда понапрасну он

Вдоль по берегу Конго гулял,

Страусиху увидел прекрасную

И влюбился в нее наповал.

Он расстался с ружьем металлическим,

Потому что душевно прозрел.

Он встречался с ней систематически,

С бородавкой на левой ноздре.

Тиридиридам, пиридирам фиала

Саливао, вальвао, ха-ха.

Тики-тики сальватики дротики

Саливао, вальвао, ха-ха.

И от этих-то встреч поэтических,

В африканской ужасной жаре

Родился страусенок комический

С бородавкой на левой ноздре.

В ТЕАТРЕ КУКОЛЬНОМ

В театре кукольном, не очень известном

И не очень академическом

Работала кукла одна принцессой

В спектакле одном классическом.

Сама-то принцесса была из народа,

Но в образ входила блестяще.

И так отличалась от всякого сброда,

Ну, словно она настоящая.

Чтоб власть захватить в свои нежные руки

И завладеть ей троном,

Изображала любовные муки

И целовала барона.

- "Я люблю Вас, я люблю Вас.

Да и Вы меня, не так ли?"

Днем и вечером все то же.

Очень часто шли спектакли.

И целуя эту тыкву, повторяла:

- "Я люблю Вас, я привыкла к Вам,

Я привыкла".

И действительно привыкла.

Да, вот так вот привыкаем

К разной гадости и мрази.

И уже не замечаем,

Что она к нам в душу влазит.

Доигралась, доигралась

Серым валенком-бароном.

И сама себе казалась

Очень искренно влюбленной,

Я не знаю, что там будет,

Но не век идти спектаклю.

Правда, куклы ведь не люди,

Подражают лишь, не так ли?

ВЕЛОСИПЕД

Ах, как хочется в синий лес,

ах, как хочется в черный бор,

но мой транспорт сломался весь-

я сижу и листаю альбом.

Вот Синьяка оранжевый мыс,

вот поля и дороги Оверна.

Вдруг приходит счастливая мысль -

не собрать ли мне старое вело?

Подари мне, Анри Руссо,

свое детское колесо!

Подари, молодой Пикассо,

треугольное колесо!

Мой любимый, любимый Ван Гог,

подари провансальский звонок!

Раму мне одолжи, Сера.

Остальное лежит в сарае.

Вот и собран велосипед,

не поехать ли в Сан-Мари -

я уже не бывал сто лет

в кафе "Тамбурин".

Лучше я посажу на раму,

постелив предварительно холст,

Ренуара туманную даму

и отправлюсь в далекий поход.

Я проеду по желтым пейзажам

Вдоль полей Агранжад,

и сентябрьские листья адажио

надо мной закружат.

Мне не хочется в синий лес,

в черный бор не хочется мне,

я во власти гогеновых "Грез",

Меня манит Мане.

ВЕРЛИБРЫ

Наплюй на все это, делай то, что тебе по душе.

Хватит добывать уголь, и тысячи рублей.

Сделайся часовщиком, ты же этого хочешь.

Сделай одни часы, получи за них тридцать рублей,

и умри.

Исключительно пьяная личность стояла на остановке.

Это, конечно, не типично, но всем пассажирам было

неловко. Они тоже хотели пьяными быть, чтобы

кое-что позабыть.

Космический верлибр

Как тебе кажется, это то, что нам надо? Или я ошибаюсь.

Это Сатурн, или Марс, или копыта Кентавра?

С похмелья никак не разберу. Эти планеты...

Знаешь что, в конце концов давай-ка посмотрим

карту, там все обозначено. И наш маршрут, и

эти чертовы планеты.

Закури, это помогает. Я с этим идиотом все нервы истрепал.

Я так хотел попасть в этот рейс, а он все говорил,

что, ты, ненадежный, пьешь, мол, много.

Извини меня, но дурак он, наш шеф.

Ты умрешь, и я умру. Но еще не утро.

Нет, ты послушай, так говорят все родители.

"Если ты будешь так продолжать, то из этого не

получится ничего путного". Послушай, черт возьми,

вот незадача. Так говорят все родители.

Послушай, они тебе так говорили? Мои родители

были молоды, когда говорили мне это.

Но послушай, черт возьми, как они могли все предвидеть

в свои двадцать лет?!

Один поэт читал стихи. И у него изо рта, как

из тоннеля, вылетали экспрессы метафор, рифм и эссонансов.

Потом он замолчал, и залил тоннель вином, водкой

и пивом. Сообщение между пунктами А и Б прекратилось.

Ну, о чем ты говоришь? Конечно, я согласен. Все

твои условия я принимаю. Кроме одного: я буду

приходить когда захочу, я буду пить с кем захочу,

я буду уходить когда захочу. Ты не согласна?

И совершенно напрасно. Если хочешь - я замолчу.

Старая мельница качает крыльями. Это памятник

Дон Кихоту.

Ты качаешь бедрами. Это памятник мне.

Старый человек стал таким старым, что всем было

неизвестно, почему он еще жил. А он все ходил по

картинным галереям и рассматривал старые картины.

Однажды к нему подошла девушка и сказала:

"Дедушка, у Вас не найдется спичек?"

Он ответил: - "Спичек у меня нет, но есть некоторые

соображения насчет Пикассо".

История про большого человека заканчивается, как водится, смертью.

О нем все скорбят, и ставят ему памятник.

Но сколько диссертаций и исследователей крутятся вокруг него,

что трудно понять, как нужно жить:

так, как жил он, или так, как предлагают исследователи.

Но важно одно, и очень отрадно, что его творческий метод

никому не известен.

ВЕСНА ДАВНО УЖ ПОЗАДИ

Весна давно уж позади,

и лето красное далеко.

В осенний вечер не сиди

и не смотри на дождь из окон.

Войди в осинник золотой,

неторопливость увяданья

откроет вдруг перед тобой

природы честность и старанье.

Усталость легкую пойми,

ведь это вовсе не усталость,

а сожаленье, что с людьми

осталось быть такая малость.

Беда не в горести разлук,

не в смене ложи или крыши,

не в том, что слышен сердца стук,

а раньше ты его не слышал.

Не в том печаль, что рвется нить,

а ты в судьбе не наловчился,

а в том, что и любить и жить

ты так недавно научился.

ВЕЧЕРИНКА

Накрывают на стол девчонки,

А ребята стоят руки в боки.

Представляю я очень четко,

Чем закончится эта попойка.

Уговаривать девочек будут

Выпить лишнюю рюмку парни,

А потом станет плохо Люде,

И ребята станут нахальней.

Зашуршит в углу радиола

И Наташу с маленькой Любой

Перепутает пьяный Никола,

Перепутает руки и губы.

А затем я возьму гитару

Запою я тихо и грустно,

Что хотя и хороший я парень,

На душе и на сердце пусто.

А потом я спою про мальчишек,

Все о том, что жениться им рано,

И о том, чтоб не пили лишку,

А особенно в ресторанах.

А потом и ночник погаснет,

Захрапит перепившая братия.

Все им в жизни так просто и ясно,

А с меня и гитары хватит.

В полуночной и лунной бессоннице

Я бренчу на разбитой гитаре.

И ко мне, как к любимой клонится

Нежный фикус, пьяный и старый.

ВЕШНЯЯ ЗЕМЛЯ

Над вешнею землею

Дожди уже прошли.

Несется лань стрелою

И пляшут журавли.

И жаворонка пенье

Под крышей голубой

Печали и сомненья

Развеет нам с тобой.

И радужные своды

Заполнит птичий гам -

Великая природа

Нисходит в сердце к нам.

Любовью бесконечной

Природа воздает

За то, что в небе вечном

Ей песню стриж поет.

За то, что носят льдины

По свету медвежат

И гордые павлины

От нежности дрожат.

За то, что в миг единый,

За то, что в миг любой,

Как в песне лебединой,

Прославлена любовь.

ВЛАСТЬ

Слепа богиня правосудья,

все боги слепы и глухи...

И люди в маленькой посуде

несут огромные грехи.

Больное, призрачное тело,

полубезумные мозги -

набиты блефом до предела,

страстями жадной мелюзги.

И генералы, и министры,

и разных рангов вожаки -

летучей глупости канистры

и эгоизма сундуки.

И суть общественных формаций

есть отражение страстей,

многоразличное у наций

как организменных частей.

Всегда сочувствия порывы

в крови топились, как щенки,

охотники на справедливых

приклад держали у щеки.

И победителем не станет,

кто чести верен до конца, -

махнут историки местами

легко Иуду и Христа.

И ничего не переделать,

где неестественный закон

законодательное тело

впихнул в безвыходный загон.

Где быть не может вариантов,

всегда тупеют мудрецы,

плодят наследников-мутантов

правдоискатели-отцы.

Утолить страсть -

убивать всласть,

искупить грех-

развратить всех,

содержать рать -

унижать, врать.

Удержать власть -

продолжать красть.

ВОЗВРАЩЕНИЕ ФЛОТИЛИИ

Припев: Красный кораблик, синий флот

Прямо к берегу плывет,

Белые мачты, паруса,

Флаг под небеса.

А капитан с улыбкой

Держит в ладошке рыбку,

Курит большую трубку,

Грозно кричит он в рубку:

"Эй, убирайте галсы,

Брамсы, бушприты, фоки.

Живо подайте галстук,

Слышите, лежебоки!"

Припев.

На берегу улыбки,

Трубы звенят и скрипки.

А в середине лета

Все так смешно одеты.

Весело, разноцветно,

Дети грызут конфеты,

Машут они флажками

И распевают сами:

Припев.

А капитан улыбку

Прячет в усах огромных,

Пальцем кривым и липким

Трогает нежно воздух

Скоро он будет дома,

Должен он быть серьезным.

Это не удается,

И капитан смеется.

Припев.

ВОСПОМИНАНИЯ В МИХАЙЛОВСКОМ

Бывают на земле такие времена,

что мрака с разумом кровавая вендетта

проходит как незримая война.

Такое время - горе для поэта.

Вот все, что есть: природа, мысль и плоть,

бери и пой, зеркально отражая.

Но не пытайся форму расколоть,

не лезь в глубины, суть преображая.

В отдельный миг та правда, что дана

как перламутр холодный винограда

ждет смерти, воскрешения вина.

В вине есть прелесть медленного яда.

И тот благословенный переход,

незримый миг преображенья формы

и есть тот поэтический полет.

Прекрасное всегда живет вне нормы.

Но если жизнь стоит на тормозах,

безвременье рождает антиподов.

Одни мудрят и гибнут на глазах,

расплющив лбы о каменные своды.

Другие, что слабее и умнее,

недвижимостью сделав недвижимость

живут всегда хозяевами в ней,

уверовав в свою непогрешимость.

Но третьи есть. И их велик удел.

И над возней и мелким мельтешеньем

они встают, презрев любой предел,

не требуя наград и утешенья.

И если есть в поэзии цена -

она имеет вес такой свободы,

которая сравнится лишь одна

с неторопливой мудростью природы.

ВОСПОМИНАНИЯ О ШКОЛЕ

Поздняя осень, пожухла трава,

ветер качает уснувшие ветлы.

памятью легкой полна голова,

сердце наполнилось юностью светлой.

Чистые классы пусты и тихи,

странствует солнечный зайчик по карте.

белые с досок не стерты стихи,

и разрисованы старые парты.

Вновь облетела листва с тополей,

осень за осенью быстро промчится,

учат учить своих учителей

ученики, не успев отучиться.

Это пора умирающих трав,

это пора воскресающих истин.

вымоет осень науки с утра,

как живописец рабочие кисти.

Школьной премудрости кончится срок,

новые истины время состарит,

жизнь преподаст за уроком урок,

но расписанья на них не составит.

Чтобы судьбу, как задачку, решить,

мало постигнуть азы мирозданья:

есть еще образованье души -

самое высшее образованье.

Школа пролетела, словно час,

школа - это жизни первый класс,

школа - арифметика судьбы,

школа - эти годы не забыть.

ВОТ ТАКАЯ-ТО В ЖИЗНИ МОЕЙ ЕРУНДА

Вы, представьте, какая случилась беда,

Потерпел пораженье в важнейшем я споре.

На Босфоре я не был почти никогда,

Но спешу, как пролив, все в какое-то море,

Вот такая-то в жизни мой ерунда.

Вы представьте, в мои молодые года

Я рассеянным был, словно по ветру пепел,

И от мыслей на лбу закипала вода,

И познавшим печаль я казался нелепым.

Вот такая-то в жизни моей ерунда.

Удивительных глаз голубая слюда

Отражала меня молодым и невзрачным.

И не мог я пройти не оставив следа,

Потому что для опытных глаз я казался прозрачным,

Вот такая-то в жизни моей ерунда.

Вы представьте, что слов золотые стада

Я пасу на бескрайней равнине метафор.

И журчит по страницам золотая вода,

И последние книги достал я из шкафа.

Вот такая-то в жизни моей ерунда.

Вы поймите, что это совсем не беда,

На дороге моей я лежал, как подкова,

И прибила над дверью своей навсегда

Меня женщина эта, ну что ж тут такого.

Вот такая-то в жизни моей ерунда.

ВПЕРЕД МОЙ ДРУГ

Не нужно, не спеши, и разочарованья

Зарытый в сердце клад наивным не дари.,

Наш век нам воздает, но ждет от нас стараний.

Теряя верхний слой сверкают янтари.

Полсвета между дел ты обошел когда-то,

Но в дебрях душ людских блуждаешь до сих пор.

И ты не генерал, и мысли - не солдаты,

Но нужен им порой тактический простор.

Припев: Вперед, мой друг, вперед,

Достаточно эмоций!

А драндулет мечты

Способен на полет.

Увидим с высоты,

Чем это обернется.

А что нам остается? -

Вперед, мой друг, вперед!

Какая же любовь тянуться будет вечно? -

Когда она в тепле - не избежишь потерь.

Не стоит на друзей надеяться беспечно,

А чтоб узнать врагов - держи открытой дверь.

Пленительных стихов изысканные рифмы

Ты повторяешь вслух, закрыв глаза, как крот.

Слова простых молитв беззвучно повторив, мы

Выходим на восток, смешав с дождями пот.

ВСЕ ЭТО ВРЕМЕННО

Я вдруг понял, что это сон все,

Жизнь проспать - ну какой резон?

Голова моя, точно солнце,

Покатилась за горизонт.

До сих пор, а вот сколько лет уж,

Самому себе я светил.

И для автопортрета ретушь

Я одалживал у святых.

Все это временно, все это временно,

Успокоение самоубийц.

Нынче Россия опять беременна

Сочинителями небылиц.

Все своевременно, все своевременно,

Женские волосы под звездным дождем.

Вечно Россия кем-то беременна,

Либо поэтом, либо вождем.

Я сегодня совсем тверезый,

От похмелья жажда неистова.

Но не пью я сок березы,

А целую ей колени и листья.

А глаза - две бездонные бочки,

Сыплю в них города, дома....

Горы, лица белые ночи

И зачитанные тома.

ВСТАНЬ ПОРАНЬШЕ, МАЛЬЧИК МОЙ

Встань подальше, мальчик мой,

Разглядеть тебя хочу я.

Как отважно мне самой,

Если я с тобой пойду

Я знаю, что там, далеко за горами,

Ходит жираф с большими ушам,

Он хитрых охотников видит далеко,

И прячется в джунглях, скрытых протокой.

До чего ж ты сладко лжешь, сладко,

До чего же ты хорош, шоколадка

А знаешь ли там, где Атлантика плещет,

На волнах качаются разные вещи.

Там белый прекрасный корабль затонул,

А люди на нем не боятся акул.

Подожди-ка в сердце нож, в сердце.

До чего же ты хорош, шоколадка

ВСТРЕЧА

Вы улыбнулись мне печально -

Я притворился, что не понял.

Вы удивились, и плечами

Изобразили, как Вам больно.

А я без слова, без движенья

Воспроизвел непониманье.

Вы осознали положенье,

И стали равнодушны крайне.

И думал я: - "Чего Вы ждете?"

Вы думали, чего я жду.

Я ждал, когда же вы уйдете,

А Вы когда же я уйду.

ВСТУПИТЕЛЬНАЯ

Далеко-далеко, где пенные волны

Как белые кошки бегут по воде,

Где камни как старцы, лохматы и солоны,

И прячутся крабы у них в бороде.

Сквозь штили и штормы на старой посудине

Под солнцем, под звездами в радуге брызг.

Плывут, чертыхаясь, соленые люди,

От долгого странствия пьяные вдрызг.

Припев: И где бы ты не был,

В какое бы горе,

В какую беду не попал бы -

Держись!

Одно у нас небо,

Одно у нас море,

И в жизни одна только

Жизнь!

Далеко-далеко, где колокол-солнце

Набатом полдневным долбит в черепа,

Где люди все шурятся, словно японцы

И варят супы из больших черепах,

Они пришвартуют, разгрузят посудину,

И снова нагрузят для новых дорог.

И в городе этом соленые люди

Всех женщин полюбят и выпьют весь грог.

Припев.

И снова отправятся в путь корабелы.

Посудина их не скрипит, а поет.

Они называют ее каравеллой,

И драят и чистят как лошадь ее

Живут и умрут они в этом просторе

Не бросив нигде навсегда якоря.

И хлещет им в лица холодное море

И терпкие вина в крови их горят.

ВЫ ВИДЕЛИ ЗМЕЮ

Вы видели змею, согретую на груди?

Вы знаете, как эта змея может стать драконом?

А у змеи одна голова,

А у дракона голов миллионы.

За все и всегда отвечают солдаты,

Солдаты в окопах не гибли давно.

Давно не алели пожаров закаты

И не расплывались кровавым пятном.

Давно не алели чумные рассветы,

Давно не валились как трупы дома,

А если опять завербуют в солдаты,

А если коричневой станет чума?

А может история просто злословит,

Что нету дорог, обгоревших столбов?

А если есть сердце - так это Толстого,

И порохом пахнет от этих костров.

А если опять маршируют подонки

Вопя, задыхаясь, заклинанья цитат?

Вопрос перемирия становится тонким,

А что, вы опять ждать хотите ответа, солдат?

Вы скажете, мысль надумана и не нова,

Вы скажете - ложь, змее не стать драконом.

А все ж вы запомните: у змеи одна голова,

А у дракона голов миллионы.

ГИТАРА

Сегодня нечего сказать друг другу,

Все давно нам ясно.

Чего не поняли глаза,

Все сердце поняло прекрасно.

Пришли иные времена,

Не стоит вспоминать о старом.

Довольно песен и вина,

Пускай звучит одна гитара!

С какой бы радостью порой

Не встретился бы я на свете,

Я знал, что счастье и покой,

Своей негромкою игрой

Развеют струны эти.

Послушай, как поет струна,

Глубокий бас ей тихо вторит.

Беседуют он и она,

Гармония в их разговоре.

Они искусною рукой

Подстроены друг к другу честно,

Меланхолический покой

Звучит в мелодии известной.

И словно волны о причал

В тугих аккордах бьются руки,

Сменяют русскую печаль

Фламенко пламенные звуки.

Как важно чтобы меж собой

Держали струны строй надежно,

И не играли вразнобой

Как мы, мой друг, спасаясь ложью.

Какой бы горести порой

Не встретил я на свете,

Я знал, что счастье и покой

Своей негромкою игрой

Навеют струны эти.

Два солнца с луной посредине,

Лады - для поэзии лесенки.

Светильник в руках Алладина,

Где джиннами прячутся песни.

Любви наша школьная парта,

Юнцов несмышленых бравада,

Вселенская искренность бардов,

Усталым и мудрым награда,

Гитара, гитара, гитара,

Гитара, гитара, гитара.

Оркестрик бродяг и скитальцев,

На вид и легка и послушна.

До крови изранены пальцы

У тех, кто познал свою душу.

Трезвучье, звенящее просто,

Цыганская пьяная сила,

Фламенко тревожная россыпь,

Тоска бесконечной России

Гитара, гитара, гитара,

Гитара, гитара, гитара.

Ковчег мой в житейском потопе,

Под сердцем дрожащая дека,

Соавтор великих утопий

Судьба и семья человека.

Смертельные раны порою

Сквозь кузов по песням героев

И вновь на просторах астральных

Звучат твои песни хрустально

Гитара, гитара, гитара,

Гитара, гитара, гитара.

ГИПНОПЕДИЯ

Метод обучения во сне

После многих лет экспериментов

Получил признание в стране,

Стал особо модным у студентов.

Спрятав все учебники в сундук,

Вскладчину купив магнитофоны,

В сладком сне грызут гранит наук

Будущие Омы и Ньютоны.

Сон у них спокоен и глубок,

И без всякой умственной нагрузки,

Утречком студент уже, как бог,

Шпарит по-английски и французски.

Говорят, что за год овладеть

Всей программой вузовской не трудно.

Если научиться, как медведь,

Спать с зимы до лета беспробудно.

Как в науку легок станет путь!

Спи себе под тихий шорох ленты.

Можно первокурсником уснуть,

А проснуться член-корреспондентом.

Метод обучения во сне

Стал предметом споров и дискуссий.

Но оставим споры в стороне,

Старый метод больше нам по вкусу.

Ничего не надо покупать,

Ни магнитофон и не приемник.

Если днем на лекциях не спать,

Тоже можно кое-что запомнить.

ГОЛУБЕЮТ К МАЮ СЕРЫЕ ГЛАЗА...

Голубеют к маю серые глаза.

Почему я раньше этого не знал?

и под фонарями бродят вечерами

с синими глазами серые глаза,

Солнце, словно кошка, теплым языком

лижет мне ладошки, опьяняет сном.

И по тротуарам, деревянным, старым,

я брожу с гитарой. Босиком.

Опадают листья, пожелтел рассвет,

воздух влажный, чистый. Новых песен нет,

и под барабаны дождей неустанных

я пою весенний и смешной куплет

Снег скользит по спинам шапок-медвежат,

на ресницах иней вытемняет взгляд.

Надевайте шубы и целуйтесь в губы,

на морозе в губы по сто раз подряд

В марте для капелей не хватает нот,

в марте все сосульки сладкие, как мед.

И по лужам хрустким переулком узким

медленно и грустно пьяница бредет.

ГОРОД

Город, город, город,

Ты татарин, я русский князь.

Я в плену, и тебе я дорог,

Ты натешишься мною всласть.

Припев: Отпусти ты меня, заплачу,

Запою в проводах, заплачу.

Улечу, улечу, улечу,

Не хочу, не могу иначе.

И не то, чтобы я устал,

Люди, люди, асфальт и лужи.

Среди многоэтажных скал

Я не нужен тебе, я не нужен.

Припев.

А люблю я лесную Русь,

Ты прости меня, голый город.

Не вернусь, не вернусь, не вернусь

В этот город - зеленый голод.

Припев.

Только годы идут, идут

Все в делах и заботах важных.

И размеренную маяту

Коронуют венцом бумажным.

ГОРОД

Этот город есть где-то рядом здесь.

Только может в измерении другом.

Там дома без стен

И дано не всем

Побывать в чудесном городе таком.

Только подожди

Под его дожди

То, что думаешь, ты должен вслух сказать.

Город без машин,

Лица без морщин,

Вместо окон - просто добрые глаза.

Там любой малыш

Достает до крыш,

А в садах цветут забытые слова.

Там великих нет

И ни дат, ни лет

Не считают не законы ни луна.

Чтоб туда попасть

Не поможет власть,

Нужно просто заглянуть за сотню лет.

Там такой народ -

Отдает за вход

Все, что было, все, что есть и даже нет.

Так из года в год

Город все растет

И полно о нем по миру небылиц.

И настанет день -

Он для всех людей

Станет вдруг как небо синее для птиц.

ГОРЫ И ГЛУБИНЫ

Не люблю я величавых гор,

горы у людей воруют небо.

Я люблю свободу и простор,

и поля, беременые хлебом.

Жадный взгляд не терпит пустоты,

на равнинах жить неинтересно,

и неодолимость высоты

тянет самых сильных в неизвестность.

Горы, горы, ветры льдины,

пропастей бездонный срез,

вы, зеркальные глубины

в черном омуте небес.

Высота не испытает всех,

есть еще надежда на веревку,

но она порой отпустит грех -

люди это выдумали ловко.

Можно, надышавшись высотой

и сойдя с вершин, как с пьедестала,

на равнинах жизнью жить пустой,

вспоминая подвиги устало.

Горы, горы, ваши кручи

опустились в синеву.

Глубина влечет и мучит,

звезды падают в траву.

Путаем мы часто фронт и тыл,

следствием считаем мы причины.

Я в себе глубины не открыл,

хоть и подошел уже к вершинам.

И стыдливо прячу в глубину

мысли, что надеждами вершили.

Может, лучше раз пойти ко дну,

чем сто раз подняться на вершины.

Горы, горы, в высоте я

вижу, где белым-бело

приковали Прометея

для забав и для орлов.

ГРАНИЦЫ

Падают, падают, падают звезды,

Но до земли не пускает их воздух.

Это граница, где звезды сгорают,

Там, где встречаются тучи с горами.

Припев: Север из светло-зеленого ситца,

Сиреневый запад, восток голубой.

Слева граница, справа граница,

Но нет границ над головой.

Строго из детства шагаем мы в старость.

Сколько еще прошагать мне осталось?

Я не считал бы, когда не мешали

Мне обойти этот маленький шарик.

Припев.

В Азии встану я левой ногой,

Ну, а в Европе, естественно, правой.

Правый мой глаз голубой голубой.

Левый же грустный, как письма от мамы.

Пусть будет граница у суши и моря,

У жизни и смерти, у счастья и горя.

Только для ветра, только для птиц,

Только для радости нету границ.

ГРОМ УДАРИЛ

Гром ударил, грохот, щепки,

Охнул дом - и пополам.

Все стоят, все сняли кепки,

Где же нынче жить-то нам.

Припев: Но все равно на этот век,

Который что-то стоит,

Всегда найдется человек,

Который дом отстроит.

Есть такие человеки,

Им бы жечь все, да громить.

Но есть такие человеки,

Им бы все дома рубить.

Бомба с неба, грохот, щепки,

Охнул дом - и пополам.

Все стоят, все сняли кепки,

Где же нынче жить-то нам.

Припев.

Верю я, настанет время,

У любого будет кров.

Мы по всей земле настроим

Белокаменных домов.

Припев: Но все равно и в этот век,

Который что-то стоит,

Опять найдется человек,

Который дом отстроит.

Сдохнут эти человеки,

Им бы жечь все, да громить.

Но останутся на веки

Те, кому дома рубить.

ГРУСТНАЯ И НЕПРИКАЯНАЯ

Случалось ли тебе воображать, Агата,

Что ты из города, из черных жалких нор,

В моря лазурные умчалась безвозвратно

В прозрачно-голубой и девственный простор.

Случалось ли тебе воображать, Агата,

Воздай за долгий труд, бескрайний океан.

Какие демоны в своей игре бесцельной

Одушевят стихий грохочущий орган?

Тебя возвышенной учили колыбельной,

Воздай за долгий труд, бескрайний океан.

Скорей на поезда, под паруса фрегата!

От этих улиц прочь, тут грязь из наших слез.

И рвется подчас твой скорбный дух, Агата,

Из мира, где царят обман, разбой, донос

Туда, на поезда, под паруса фрегата

Из мира, где царит обман, разбой, донос.

О, как ты стал далек, утраченный Эдем!

Где синий свод небес прозрачен и спокоен,

Где быть счастливыми дано с рожденья всем,

Где каждый, кто любим, любимым быть достоин.

О, как ты стал далек, утраченный Эдем!

Свидетель первых встреч, Эдем еще невинный,

Объятья и цветы, катанье по реке.

И песнь и треньканье влюбленной мандолины,

И вечером вина стаканчик в уголке.

Свидетель первых встреч, Эдем еще невинный.

Для чистых радостей открытый детству рай.

Он дальше сказочной Голконды и Китая,

Его не возвратишь, хоть плачь, хоть заклинай

На звонкой дудочке серебряной играя,

Для чистых радостей открытый детству рай.

ГРУСТНЫЙ ЗАЯЦ

Трам-пам-пам, трам-пам-пам,

Лупит заяц в барабан

От рассвета до рассвета

Ровно десять лет подряд.

И ему работа эта

Надоела, говорят.

Дома ждет его зайчиха

И огонь в печи горит.

Говорит ей заяц тихо: -

"Надоело", - говорит.

"Понимаю, - очень грустно

Соглашается жена,

Только все-таки капуста

Днем и вечером нужна.

Я, конечно, знаю тоже,

Что искусства в этом нет,

Но платить нам надо все же

За ручей и лунный свет.

Так что ты не задирайся

И не прыгай высоко.

И, пожалуйста, старайся,

Бей там в этот, как его".

Уши дремлют на подушке,

День рабочий позади.

Барабанной колотушкой

Сердце мечется в груди.

Заяц спит, смежив ресницы.

И, конечно, видит сон.

Зайцу долго-долго снится

Золотой аккордеон.

ДВА ГОДА СВОБОДА

Два года свобода, один я опять.

Кого захочу - могу целовать,

Куда захочу - иду не спеша,

Не мучает ревность спокойна душа.

Гуляю с девчонкой - чужою женой,

Гладенькой, черной, и страшной собой.

Плююсь и ругаюсь, с товарищем пью,

Любить не стараюсь, люблю - не люблю.

Скандалы и ревность - живет же народ.

Неверность, неверность свободу дает.

Свобода, свобода - один я опять,

Кого захочу - могу целовать.

Но правда бывает, когда перепью

Опять забываю свободу свою.

И снова я вижу любимой глаза,

Сиянье которых люблю я всегда.

ДВЕ ЖЕНЩИНЫ

Две женщины - одна светла и величава,

Другая - утонченна и смугла.

явились мне без зова, для начала

расстроив мои мысли и дела.

Какой прекрасный случай и печальный -

я не достоин ни одной из них,

их чистоты - высокой, изначальной...

Но я люблю, и сразу их двоих.

Как юность нам с небрежной простотою

Дарует единенье душ и тел,

так зрелость уязвима красотою

и чувствует сближению предел.

Ни слова лишнего, ни жеста, ни касанья,

а лишь случайный, робкий взгляд стремглав,

но исподволь глубокое вниманье

к великой сути их простых забав.

Что блага все, что вера и что слава?

Когда б на них двоих я променять все смог...

Двоих люблю - но разве это слабость?

И Зевс вот так страдал - а он был Бог.

И стал я им служить, и жизнь я строю,

Как их капризы мне велят порой.

Назвал я Музыку - любимою сестрою,

Поэзию - любимейшей сестрой.

ДВЕ СТАИ

Как клином журавли летят - взгляни,

Уже тогда их тучи провожали.

В тот дальний трудный путь, когда они

От прежней жизни к новой отлетали.

Они летят со скоростью одной

И журавли и тучи, в те же дали.

Журавль и туча делят меж собой

Просторы неба, рядом пролетая.

И продолжают свой полет двойной

Друг друга ни на миг не покидая.

И только ветер чувствуют сквозной

И лишь парят и тают эти стаи.

Так пусть несет их ветер в никуда

Соседствующих в дальнем поднебесье.

Им никакая не грозит беда,

Пока две стаи остаются вместе.

Они уберегутся без труда

От ливней ледяных и от кручины.

Летят они сквозь дни, как сквозь года, -

Неразлучимы и неразличимы.

Куда и от кого от всех на свете,

Давно ли так летят две стаи эти?

Недавно. А расстанутся так скоро,

Пусть ветер будет им в пути опорой.

ДЕВЯТНАДЦАТАЯ СТРАНИЦА

В этой книге только лица, только музыка и свет --

Девятнадцатой страницы в этой старой книге нет.

Ты листаешь и листаешь, ищешь наши времена,

Натыкаешься местами на чужие имена.

Теперь это ясно -- мы жили прекрасно,

Не чувствуя времени бег,

Не зная покуда, что в этом и чудо,

Которого хватит на век.

Узнаешь чужие лица, забываешь край родной,

Помнишь, там мы как-то жили жизнью, кажется, одной.

Ели хлеб и пили воду, говорили до утра,

В сумасшедшую погоду уходили со двора.

Ты листаешь бесконечно эту книгу прошлых дней,

Пробегая быстротечно жизни прожитых людей.

На исчезнувшей странице, девятнадцатой, мой бог,

Наша вечная столица под названием любовь.

ДЕЛЬФИНЫ

Над мачтами клин журавлиный

влетает в медовый восход,

а прямо по курсу - дельфины, дельфины,

веселая стая плывет.

Так дали зеленой долины

мелькают на кадмии гор,

над грузной волною

взлетают дельфины,

чертя траекторий узор.

Дельфины, дельфины,

дельфины, дельфины,

чертя траекторий узор.

Как звезды, леса и равнины

чужды суеты и молвы,

вы дети Вселенной, дельфины, дельфины,

и меньшие братья мои.

Не раз подрывались на минах

плывя впереди корабля,

дельфины, дельфины,

не знавшие слово "земля".

В сомненьях и вере едины,

невидимы в стае своей,

мы тоже дельфины, дельфины, дельфины

огромных своих кораблей.

В пути попадаются льдины

и отмелей гиблых поля.

Но все же дельфины,

дельфины, дельфины

плывут впереди корабля.

Дельфины, дельфины

плывут впереди корабля.

ДЕНЬГИ, ДЕНЬГИ, ВЕЩИ, ВЕЩИ

Пейзажи, ландшафты и виды в придачу,

поля и леса - благодать! -

Согретые солнцем курорты и дачи -

полжизни за это отдать.

И восходы - загляденье! -

и закаты я люблю,

но природа стоит денег:

каждый листик по рублю.

Запах сена, дух озона,

на веранде летний день

стоит денежного звона.

Деньги, деньги, деньги, деньги.

На березе все сережки,

корабли в морской дали

это "трешки", это "трешки"

и рубли, рубли, рубли.

Мы честно справляем наш долг, нашу службу,

но часто работа нам - казнь.

и нету прекраснее долга, чем дружба:

взаимная это приязнь.

Удовольствие простое

бретешь не без труда:

друг - он тоже денег стоит,

и не малых иногда.

За столом ночные бденья,

благомыслие земли,

потребленье, потребленье.

Все рубли, рубли, рубли.

Возвышенье, продвиженье,

если что-то есть в кармане, -

это дружбы продолженье.

Money, money,money, money.

Идеи и вещи на всем белом свете,

и грешная плоть, и святая душа

подвластны монете, монете, монете,

ни шагу не ступишь нигде без гроша.

И расчеты нас тревожат,

кто купил, а кто продал,

подешевле, подороже.

Люди гибнут за металл.

И за фирменную тряпку,

и за джинсы и дубленку

продаем родного папку,

дедку с бабкой и сестренку.

Голос страшный, голос вещий

нас зовет в свои владенья.

Вещи, вещи, вещи, вещи...

Деньги, деньги, деньги, деньги.

ДЕТСКАЯ ЛЮБОВЬ

А по улочке ветер шатался,

А по улочке девочка шла.

Та, которую я дожидался.

Та, которая рядом жила.

Ясноглазый, худой и вихрастый,

Ничьему не подвластный суду

Для нее хризантемы и астры

Добывал я в соседнем саду.

Я с ней рядом гулял по аллее,

И дистанцию я соблюдал.

Лишь предательски щеки алели,

Будто кто-то пощечину дал.

Заикаясь от страха, смущенно,

Вдохновенно я так говорил

О четвертом законе Ньютона,

И о том, кто такой гамадрил.

Сердце SOS выбивало морзянкой,

Я до дома ее провожал,

Называл я ее марсианкой,

И ладонь на прощание жал.

Говорил я нескладно и жарко,

Что всю жизнь ее буду любить.

Был смешной я. А все-таки жалко,

Что таким мне уж больше не быть.

ДЕТСТВО

Мне часто гадали, гадали мне часто

Удачу, богатство и даже невесту,

А мне бы чуть-чуть беззаботного счастья

И детства, и детства, и детства в наследство.

Мне ни к чему и богатство и слава,

Ни так уж и очень нужна мне невеста,

Мне только вдохнуть бы,

Пусть маленький самый

Березовый ветер, простой словно детство.

И к маме в колени, под теплые руки,

Как часто бывает обидно и трудно,

Прости меня, мама, прости меня, мама,

Не ставь меня в угол, не ставь меня в угол,

Ты вновь сосчитай на лице мне веснушки,

Пусть рыжий мальчишка в глазах твоих синих

Смеется сквозь слезы, сломалась игрушка,

Погладь меня, мама. Спасибо, спасибо.

ДИССЕРТАЦИЯ

Я десять лет назад закончил медицинский.

Я шизофреников лечил и разных психов.

Жена не женщина - Венера Медицейская

И через это помешался я тихо-тихо.

А началось с того, что мой профессор Патрушев

Говорит: - "Ты, Вася, опытный у нас психиатр уже,

А жена твоя настолько красавица адская,

Что пора тебе писать диссертацию.

Ведь на сто-то пять такую женщину

Не удержишь, - говорит, - надо триста, не меньше уж.

Ну а с темой, - говорит, - это легче нам.

Что-нибудь про алкоголь, эпилепсию".

Ну и сел, и написал диссертацию.

Лет за пять, или за шесть постарался я.

Дело, как сейчас помню, было летом,

И поехал я в Москву к оппонентам.

А дискуссии у нас в ресторанах все,

Я вообще не пью, хоть надо, да рано мне.

Я еще не кандидат, и тем более,

Что и тема-то моя про алкоголиков.

Оппоненты сильны в этой теме-то,

Доктора наук, а пьют как академики.

Ну и крали у них тоже пегие,

И приехал домой без копейки я.

А жена моя, конечно, в амбицию,

Не привез, мол, ничего из столицы я,

Мол, пальто там и другую амуницию,

До чего, мол, дошел, опустился я.

Ну а я ей про науку, диссертацию,

А она мне говорит: - "Не старайся, мол.

Не поверю, - говорит, - ну ни за что тебе,

Я носок тебе за это не заштопала".

И пошел я в носке этом с дырочкой

В магазинчик, занял трешку и за бутылочкой.

А отсюда и пошло, братцы-тетеньки!

На защиту я явился чуть тепленький.

А совет тогда решил, что набрался я

Для науки, так сказать для иллюстрации.

Были все потрясены и взволнованы,

Что проблему я решаю - по-новому.

А один из ОММ сказал, что можно

Так лечить совсем безнадежных.

Проголосовали единогласно.

А отсюда и пошло, братцы-тетеньки!

Целый месяц я хожу, ну чуть тепленький.

Начал брать взаймы, дошел - по полтиннику!

А теперь вот нахожусь в этой клинике.

И лежу уже здесь полгода я,

И лечит меня моим же методом.

Но не помогает.

А жена моя, подруга верная

Мне приносит втихаря вермута.

ДЛЯ ЧЕГО ЖЕ НАМ НУЖНЫ ДОРОГИ

Для чего же нужны нам дороги,

Не одна, и не две, очень много?

Мы по ним от обид и тоски

Режем жизнь на куски, на куски.

А потом остаемся на острове

Осознав неожиданно остро так,

Что напрасно гремели доспехами,

Что опять не туда мы заехали,

Что опять мы себя в одиночестве

Называем по имени-отчеству.

И что вовсе не нужен нам

За полжизни накопленный хлам.

Бросьте в прошлое ваши пожитки,

Не жалейте, что за полжизни!

И в ладошку немного лучей

Зачерпните - и в путь скорей!

Ваши руки должны быть свободны,

Чтоб подать их кому угодно.

Вот и все, и преград вам нет.

Ваш багаж - только солнечный свет!

ДОВОЛЬНО СЛОВА И НАМЕКА

Довольно слова и намека,

чтоб малый камушек с горы

увлек огромные миры,

и обнажилась подоплека.

Так чувства все обнажены,

и так убыстрены до боли,

что страшным звоном колоколен

полны минуты тишины.

Скажи, что время бестелесно,

и ты сознательно солжешь.

Его трясет такая дрожь,

что с неба пот струится пресный.

Незримым ангелом небесным

оно вспорхнет, лишь ты придешь.

ДУХИ

Мы духи... духи... духи...

Живем на свете вечно,

К земным страданьям глухи,

И потому беспечны...

Припев: Вам бы пузо набить, вы животные.

Нам бы в небе парить, мы бесплотные.

У людей жизнь какая? - Греховная.

А у духов какая? - Духовная.

Мы духи... духи... духи...

Подвластны лишь стихии.

Не верьте, люди, слухам,

Что, дескать, мы - плохие...

ДОЖДЬ

Мы остановимся с тобой

В конце земной дороги длинной.

Замрем на бегу, обернемся.

И вспомним все дожди и ясные все дни,

И этот парк старинный,

И в сегодняшний дождь вернемся.

Дождь, словно сотни тонких флейт.

Дождь над просторами полей,

Дождь, дождь.

Дождь, дождь над лентами дорог,

И белый свет насквозь промок.

Дождь, дождь.

Мы встретились с тобой, как небо и земля

В дождливый вечер.

Расставались потом и встречались.

Казалось мне тогда, и кажется сейчас,

Что это будет вечно:

Наши радости и печали.

Дождь, для земли он как вино.

А сколько нам дождей дано?

Дождь, дождь,

Дождь. Все сливается вдали.

Дождь - встреча неба и земли.

Дождь, дождь.

ДУША И ТЕЛО

Из двух частей мы состоим,

неравных в весе и значеньи:

из тела, духа, а мучение

дано в противоборстве.

Несчастий наших в том причина,

что дух стремится ввысь, вперед,

телесное, наоборот,

нас тянет в страшную пучину.

Но расстается тело с духом,

когда земля нам станет пухом,

и дух взирает с высоты,

с насмешкой скорбной и блаженством,

на то, что звал он совершенством -

на человека суеты.

И духов дивный хоровод

летит, смеется и поет:

"Мы плывем по небосводу,

по земле ползете вы.

Обрели мы здесь свободу,

ну, а вы - увы-увы.

Ваши общества убоги:

с кем-то выпил - тот и друг.

Здесь же ангелы и Боги

так и шастают вокруг.

Вам бы пузо набить колбасой и лапшой,

нам бы в небе парить огромной душой.

У людей жизнь какая? - телесная!

А у духов какая? - Небесная!

ДЯДЕНЬКА ХРУЩЕВ

Фига два поешь в столовке

На четырнадцать копеек,

И в глазах от голодовки

Дальний свет Кассиопеи...

Припев: Играй оркестр, восьмой семестр

Никто не ест досыта.

И нищ и гол мой рок-н-рол

Разбитого корыта.

Дяденька Хрущев дай мне кукурузы...

По твоей вине у меня к спине

Прилипло пузо!..

Две заплаты на колене,

Три заплаты на заду,

Без уныния и лени

Изучать марксизм иду.

Припев.

Понимаю я с годами

Наш печальный катаклизм -

Только тот, кто голодает,

Тот и строит коммунизм!

ЗАВИСТЬ

В сердце пестуется завязь

злого духа существа,

что имеет имя Зависть

и имеет все права

и на гордых, и на подлых,

на любой серьезный чин,

что умеет сунуть в поддых

и доводит до кончин.

Даже ум - высокий, светлый -

если чуточку усох,

опускается до сплетен

и до палок в колесо.

И судачат: "Он удачлив,"-

не поняв и не простив,

что талантлив и впридачу

не ленив и терпелив.

"Ах, ни совести, ни тона,

И безнравственна она," -

а она-то, как Мадонна,

духу светлому верна.

И молчат, темно и глухо,

злобой ночи истерзав,

и ловя ревнивым слухом,

что и вслух сказать нельзя.

А потом приходят сроки

бросить крест свой поскорей

и свои искать пороки

в тех, кто выше и смелей.

Истощив и честь, и силы,

мы теряем правды нить.

В каждом ангел есть двукрылый -

мы должны его хранить.

Но исходим мы слезами -

никнут крылья от тоски.

Это Зависть. Это Зависть.

Рвется сердце на куски.

ЗВУКИ И КРАСКИ

Кроны так ярки на фоне круч

тональность Синьяка и Моцарта ключ.

Сотворил пейзажи Бог, но порой они не ах,

что творец решить не смог, за него сумел Ван Гог,

и озвучить те картины и леса и равнины,

снег и сумерки в горах смог нечаянно Бах.

Си, до, ля, ре, фа-диез, красный, желтый, голубой,

блеск и формула небес, что возникла над тобой.

Звука, цвета, волны, волны - только слушай и смотри,

слух и зренье переполнят и укроются внутри.

Ля лиловое, ре - красное, синее си, но

для сирени си прекрасно, как цвет в апельсине,

ми на милости минор не печаль - прохлада рук,

приглушенный разговор, светло-синий синий звук,

фа-фаянса камень белый, жизни соль судьбы ли, или

лишь любовь твоя ли, ты ли в до-миноре в доме белом.

ЗДЕСЬ ВЕЧНО ВЕЧЕР

Здесь вечно вечер, а у вас,

У вас бывает утро?

Вчера сменял я контрабас

На ящик белой пудры.

Я пудру высыпал на стол,

Поставил стол к окошку,

Но торопиться я не стал,

И дул я понемножку.

И белый тоненький туман

Летел все выше, выше,

И город одевал в саван,

И побелели крыши.

И слово, вырвавшись из уст,

Белело моментально.

И каждый стал, как Иисус,

Святым монументально.

И вот уж не видать ни зги,

Весь город - как известка,

у всех запудрены мозги,

И лица и прическа.

Я не запудренный один

По городу слонялся,

Хоть я отъявленный блондин,

Всем негром я казался.

Я блюзов нынче не пою,

И не играю даже,

Сменял гитару я свою

На ящик жирной сажи.

Я сажу высыпал на стол,

Поставил стол к окошку,

Но торопиться я не стал,

И дул я понемножку.

И черный тоненький туман

Летел все выше , выше,

И город одевал в саван,

И почернели крыши.

И если кто-нибудь зевнул -

Чернел внутри фатально.

И каждый стал как Вельзевул

Грешить монументально.

Я не засаженный один

По городу слонялся,

Хоть я отъявленный блондин -

Всем негром я казался.

ЗЕЛЕНЫЙ КАМЕНЬ

Облетает моя голова

Как листвяная медь к Ноябрю.

Предо мною царица Нева

Мерно сводит мосты на зарю.

Есть еще река другая

По Уралу пробегает.

Золотыми берегами

Бродят редкие стада.

На Исети ставят сети

И в ночное ходят дети.

Я края родные эти

Не забуду никогда.

В бедном детстве на склоне крутом

Пробегал я не раз за игрой

Зачумленный ипатьевский дом,

Старый храм над зеленой горой

Эти улочки кривые,

Где в года сороковые

Доходяги тыловые

Воевали двор на двор

Где мы верили когда-то,

Что страна не виновата

И погибшие солдаты

Только боль, а не укор.

Весь достаток надежды излишек

Нам дарила родная страна

И невинны забавы мальчишек

Были в рабские те, времена.

В Екатеринбурге старом

У Озерного базара

Променял я на гитару

Свой заветный малахит

Я отдал Зеленый камень

За общение с богами

Память сердцем и руками

Эту музыку хранит.

ЖЕНСКАЯ ЛОГИКА

Убирайся! Как же мне ты надоел.

Собирайся, у меня так много дел.

О, сколько же я терпела тебя,

Убирайся пока цел.

Михайло...

Hо-но если ты появишься опять,

Hо-но если попытаешься обнять --

По шее крутой получишь, друг мой,

Убирайся спать домой!

Михайло...

Hо-но еcли ты забyдешь обо мне,

Hо-но еcли, ты отпpавишьcя к жене --

Тебе отомщy, отомщy так и знай,

Убиpайcя cпать в cаpай!

Михайло...

Hо-но если позабудешь ты меня,

Hо-но если ты уйдешь хоть на два дня,

Тебя разыщу на кромке земной.

Да, вот так-то, милый мой.

Михайло...

ЖЕНЩИНЫ

Женщины есть только двух категорий:

Женщины ждущие,

И те, кого ждут.

Если бы мысли было слышно

Людям на счастье, а может на горе

Задохнулись бы улицы в женском хоре,

Молящем о любви,

Затихающим где-то вдали,

Звенящим и там и тут.

Так что, на самом деле,

Все женщины ждут

И те, которых ждут.

И Я УШЕЛ

И я ушел, как все уходят.

Не в дождь ушел, и не в метель,

Не так давно ушел, но вроде

Нашел я нынче свой апрель.

И написал: - "Ты знаешь, мама,

Здесь правда север, край суров.

Но мой апрель такой упрямый,

Не тает он от теплых слов",

Но лишь морозными ночами,

Я стал просить: - "Ну тай, ты, тай",

Как зашептал апрель ручьями

И превратился в месяц май,

Но май-то мне совсем не нужен,

Ведь я апрель хотел найти,

И вот опять по майским лужам

Куда-то должен я идти,

Уж пройдено дорог не мало,

Через рассветы и росу

И я пищу: - "Ты знаешь, мама,

Люблю я летнюю грозу",

Но вот гроза отхохотала,

Теперь другую жди, чудак,

Веселья на земле так мало

И потому она вот так,

Береза стонет как русалка,

Запутавшись в сетях ветров,

А ветры на зеленых санках

Летят и плачут в сотню ртов,

Береза, ты, моя береза

Не плачь, не лей свой сладкий сок,

Вот говорят, что баба с возу -

И веселее конь идет.

А воз не под гору ни в гору,

И конь не слушает меня,

Я в темноте пойму не скоро,

Что нет уже давно коня,

Не нужно, мама, не печалься,

Такого слова нет: обман.

Я нынче с ветром обвенчался,

А шафером позвал туман.

Развеет ветер все туманы,

А сам упляшет - и не жди.

И напишу тебе я, мама,

"Люблю осенние дожди".

ИДЕТ ЧЕЛОВЕК ПО ПУСТЫНЕ

Идет человек по пустыне,

Идет по тайге человек,

Купает он в зорях ресницы густые,

И смотрится в зеркало рек.

Припев: Где прошел он -

Там всегда

Остаются города.

И в дороге, и в дороге

Он по всей земле готов

Понастроить городов.

Взвалив на соленую спину

Свой немудреный уют,

Шагает он дальше,

Спокойный и сильный

И слышит, как ветры поют.

ИЗ ЧЕГО ТОЛЬКО СДЕЛАНЫ ПЬЯНЫЕ?

О, пьяница!

Твое лицо, и не красиво, и не вечно.

Оно подарено отцом,

Вино произвело увечье.

В нем ни ума, ни силы нет,

И нет порывов вдохновенных,

Не вздумай множить свой портрет,

Производя неполноценных.

Быть может, женщина тебя

К себе пустила бы на ложе,

И ты, любя иль не любя,

Любить бы согласился тоже.

Но Бог храни тебя и впредь

Ребенка от тебя иметь.

Из чего только сделаны мальчики?

(Англ. нар. песня)

Из чего только сделаны пьяные?

Из гримас от сивух окаянных,

из стаканов граненых и грязных,

из ругательств и окриков разных,

и из запахов винных и водочных,

из хвостов и головок селёдочных,

из скандалов, развода, предательства,

ненадёжности, ссор, надругательства.

Из чего только пьяные созданы?

Из блужданий по городу позднему,

подозрительности недоверия,

из аптеки и из парфюмерии,

приставаний и драк с поножовщиной,

алиментов, тоски безотцовщины,

из забытого начисто отчества,

чеснока, пустоты, одиночества.

Из чего только пьяные собраны?

Из болезненных нервов и органов,

из чувствительных слёз и из нежности,

эгоизма, рассола, небрежности.

из раскаяний, клятв, обещаний,

из раздумий бессоных ночами,

из рассказов о выпитых дозах,

из инфаркта, инсульта, цирроза!

Из чего только сделаны пьяницы?

Из ломбардовских старых квитанций,

перед выпивкой сладких волнений,

из прогулов, долгов, увольнений,

из похмелья тяжелой прострации,

из горячки и галлюцинации,

винегрета, захода финального,

хвастовства и исхода летального!

ИЗУЧЕНИЕ СЛОНА

Эти шестеро мужчин из Индостана,

с жаждой знания святой и неустанной,

изучать Слона явились утром рано,

но смотрели на него немного странно,

озирая все от неба до травы,

так как были все незрячие, увы.

Первый сэр шагнул так близко, что о ляжку

он ударился, упал и охнул тяжко.

Встал, пошарил по неровной твердой коже

и промолвил, важный опыт подытожив -

Мне ясна природа этого Слона!

Это может быть забор или стена.

У второго было правило свое.

Он пошел другим, извилистым путем.

И на бивень наскочив, на остриё,

закричал - Имеем дело мы с копьем!

Это круглое и гладкое копье -

суть наш Слон. Вот мнение моё.

Третий сэр избрал примерно тот же путь,

но попался ему в руки толстый шланг -

Слон решил привычно хоботом махнуть.

Ну и сэру мысль простейшая пришла -

О, коллеги, на все сто уверен я -

Слон есть толстая и сильная змея!

Обошел вокруг ноги четвертый сэр.

Ха! - сказал он. Это кажется игрой.

Слишком прост для нас решаемый пример.

Мы имеем дело с грубою корой.

Я ощущал сей предмет со всех сторон.

Это - дерево с названьем кратким - Слон.

Пятый был весьма высок и потому,

дотянулся он до уха. Но в момент,

методично, постепенно по всему

уху долго шарил и сказал - Брезент!

Я не знаю, для чего он здесь висит.

Но, как толстый веер, Слон имеет вид.

А шестой зашел с обратной стороны.

Он имел весьма обычный, скромный рост.

Он, конечно, не достал бы до луны,

но спокойно ухватил Слона за хвост.

И улыбка промелькнула по лицу...

Слон - веревка, это ясно и слепцу.

Эти шестеро мужчин из Индостана

долго спорили, ругаясь непрестанно

О предмете, называемым Слоном,

и настаивая всякий на своем.

И хоть каждый был отдельно прав отчасти,

но в итоге ошибались все к несчастью.

О, как часто в спорах искренних о Боге,

иногда их доводящих до войны,

люди спорили, не ведая дороги

и решений, что противникам видны.

Так мы вечно спорим о Слоне,

что не виден ни тебе, ни им, ни мне.

1996

ИСПАНСКАЯ БАЛЛАДА

Королева кавалерам

Подарила синий взгляд.

И до дрожи в тонкой шпаге

Каждый был безмерно рад.

Лишь юный бард в колете старом

Так рассеян был и горд,

Что бубнил свои баллады

И простые были гор.

Почему же дон Алонсо,

Почему же дон Виктор

Вдруг затеяли ужасный,

До навах дошедший спор.

Об одной прелестной рифме,

Глубочайшей, как печаль.

Как колодцы под Альгамброй,

Что кладут из кирпича.

И сказала королева: -

"Коли веры в королей

Не имеют менестрели

Ни в единой из ролей,

То язвительные гранды,

И наследные князья

Понимать должны, что этим

Ум манкировать нельзя.

Почитатели Фламенго

Из семьи Вальядолид,

Почему же венценосное

Чело о вас болит?

Почему же Картахена

Посылает в свиту мне

Рифмоплетов и рапсодов,

Неужели нет умней?

А прекрасная инфанта

Заглянув на огонек,

Вдруг услышала баллады,

Что мурлыкал паренек.

И схватив его за фижмы,

Утащила, словно вор.

И прервался между грандами

Прекрасный этот спор.

Я не знаю к сожаленью,

Как целуется она.

Но за песни и баллады

Получил малыш сполна.

От Кадиса до Кихоны

Солнцем выжжена трава,

От гитарного трезвона

Разболелась голова.

ИСТОРИЯ ЛЮБВИ

Я жил однажды на Земле,

а ты на небе светлом,

я все людей искал во мгле,

а ты общалась с ветром,

меня прельщали игры, стих,

на тверди власть сменялась,

я удивлялся и грустил,

а ты всегда смеялась.

И я взлетел от суеты

на белые вершины,

где от безбожной высоты

и ангелы грешили,

и я увидел купола,

молельни над тобою,

Тебе Вселенная была

крестьянскою избою,

там все прекрасно, даже смерть,

и остры глаз и чувства,

и мы сумели залететь,

где и богов не густо.

Они косили взор на нас

(из-за одежды, верно,

не виданной в краю Парнас,

пошитой очень скверно).

Какие это были дни!

Какие огорченья!

И возрождали в нас они

былые предреченья,

все те, что вписаны до нас

в прозорливые книги,

как будто звездный Волопас

надел на нас вериги,

и мы прозрели и сошли

на землю, в коммуналку,

где люди в грусти и в пыли

несли свой век на свалку.

Мы пели высшие слова,

молили их - поверьте,

чтоб не коснулась нас молва,

мы помнили до смерти -

я жил однажды на Земле,

а ты на небе светлом,

я все людей искал во мгле,

а ты общалась с ветром.

ИТАК ИГРА

Весь мир театр,

все люди в нем - актеры.

(Платон)

Открывается занавес -

это начинается жизни пора.

Первый акт -

узнавание света,

безмятежное детство,

игра.

Усложняются правила пьесы,

выбираем партнеров себе,

примеряем костюм, интересы,

намечаются роли в судьбе.

Разучив монологи и роли,

занимаем на сцене места.

Все коллеги мы,

все мы актеры,

и у каждого роль не проста.

К сожалению нет репетиций,

а премьера идет каждый час.

Мы стараемся не ошибиться,

повторяя ошибки не раз.

Жизнь - театр,

и кто сердце и нервы

бережет до удобной поры,

тот со сцены спасается первый

от жестокой и честной игры.

И неважно название роли.

Лишь тогда гениальна игра,

когда ближним не делаем боли,

когда роль наша ради добра.

Итак, игра...

Не упрощая, не унижая жизни суть,

мы можем правила чуть-чуть

домыслить, промахи прощая.

Не сразу дорастаем мы

до роли трудной и понятной,

к которой тянутся невнятно

сердца любые и умы.

О вечных истинах порой

была, во-первых, наша тема,

и лишь сигнальная система

была у нас всегда второй.

Итак, игра...

Участье в ней мы

всем существом принять должны

отняв ошибки от вины,

но всепрощению не внемля.

Мы ясно чувствовали час,

и понимали, где опасность,

когда удобная неясность

уводит от решений нас.

Мы все отдали, что смогли,

а взяли то, что было лишним

хотя не нужным, да у близких

бывает часто соль земли.

Итак, игра...

в ее ловушки

влечет успех и манит слово.

Но в ней любовь и жизнь основа,

а остальное все игрушки.

Порой, казалось, со стеной

вели беседу мы измучась,

но все ж благословенна участь,

когда держава за спиной.

И чем судьба порою круче,

тем жизнь тревожней и полнее.

А сердце, чем оно больней,

тем роль свою честнее учит.

ИЩИТЕ

Ищите ветра в поле, закатов по утру,

И облегченья в боли, и трезвость на пиру.

Ищите оправданья вслед будущей вины,

В приметах и гаданьях - науку старины.

В садах Семирамиды ловите снегиря,

Забудьте все обиды в начале января.

Ищите в лица старых прозренья тишину,

И в маленькой гитаре огромную страну.

И в перелете птичьем оседлости покой,

И в правилах приличий - жестокости людской.

Ищите в исключеньях законов высший знак,

Ищите в заточеньях искателей-бродяг.

И звуки клавесина и яростный биг-бит,

Ищите в светло-синем, где красное горит.

Ищите в плоти плотной начало всех искусств,

И пробуйте полотна на запах и на вкус.

Себя во всем ищите, кляня, а не любя.

Найдя - затрепещите, поняв, что не себя.

ИЮЛЬСКАЯ ГРОЗА

Распустила волосы дальняя гроза,

Я пришел в неволю сам,

Серые глаза.

Облаками белыми плачет синева,

Яблоками спелыми падают слова.

Припев: Научили голубя над землей летать,

Золотую голову некуда девать.

Застилает черным ночь голубую высь.

На зеленых санках прочь

Ветры унеслись.

Разойтись - не встретиться, здравствуй и прощай,

В желтом блюдце месяца стынет звездный чай.

КАК ВЕСЬ НАРОД

Я был чиновником когда-то

Давным-давно, давным-давно,

Имел убогую зарплату,

На хлеб хватало и вино.

Не тем чиновником, конечно,

Что власть имеют и доход,

А нищим, маленьким и грешным,

Как весь народ, как весь народ.

Я перекладывал бумажки,

Не понимая в чем их суть

Тоскливо это, но не страшно, -

Таков мой путь, таков мой путь.

Я вспоминаю эти годы

Не без раскаянья и слез,

Не знал я, право и свободы, -

Вот в чем вопрос, вот в чем вопрос.

Меня с пеленок научили,

Что я, советский человек,

И не должно быть или-или,

И так на век, и так на век.

Я был шутом, я был холопом,

У пролезающих на верх,

Смирился, и ушами хлопал, -

Таков мой век, таков мой век.

Кончины, взятки и реформы

Меняли весь иконостас,

Я пережил такие штормы,

Увы, не раз, увы, не раз.

И каждый новый искуситель

Над нами вел эксперимент,

И начиная, как целитель,

Ломал, курочил инструмент.

И понял я, что в средних сферах,

Беря пример с высоких сфер,

Заводят средние аферы,

И низшим подают пример

Официальные кокотки

Мужской имеют чин и вид,

Не то, что ловкие красотки,

Что за валюту ловят СПИД.

На них теперь заводят дело,

Но заклейменные судом,

Они торгуют личным телом,

А не общественным добром.

Не совестью, не должностями

И не доверием людей,

Не оскопленными вестями

Из-за кордона, из полей.

Я был чиновником, но как-то

Имел с начальством тет-а-тет

Оно не любит этих фактов,

Как осквернение побед

Оно сказало: "Правды ищешь,

Найдешь - она тебя убьет.

Будь рад, имея кров и пищу,

Как весь народ, как вес народ."

И я хожу с ружьем у склада,

Смотрю на звездный небосвод,

И понимаю все, как надо,

Как весь народ, как весь народ.

КАК ЖЕНИЛСЯ ДЖОН

В красавицу Мэри всем сердцем влюблен

К отцу с этой вестью направился Джон:

"Отец раздели мою радость со мной --

Назвать собираюсь я Мэри женой!"

У юноши взор нежной страстью горит,

Но сыну со вздохом отец говорит:

"За матерью Мэри лет двадцать назад

Ухаживал я, сознаюсь, виноват.

Ты свадебных планов, сыночек, не строй -

Тебе, ведь, приходится Мэри сестрой.

"Ужасным известьем таким поражен

Два месяца был в огорчении Джон.

Но Клару увидел и так полюбил,

Что все огорченья свои позабыл.

С веселым лицом он приходит к отцу:

"С любимою Кларой иду я к венцу!"

"Опять неудача", - ответствует тот.

"Пошел уж с тех пор девятнадцатый год.

Короче, открыть мою тайну пора:

И Клара, увы, тебе тоже сестра".

Ужасным известьем таким поражен

Полгода от девушек прятался Джон.

Но Кэт он увидел и так полюбил,

Что все огорченья свои позабыл.

Одна лишь забота тревожит его:

Вдруг снова отыщет папаша родство!

И матери все рассказав про отца

"Так что же мне делать?!" - вскричал он в сердцах,

Ужели бежать из родного села?"

Сыночек расстроен, а мать весела:

"Женись на ком хочешь, сынок, ничего.

Не слушай отца, ты, ведь, сын не его!"

КАК ПОЙМАТЬ ПТИЦУ

Сперва нарисуйте клетку с настежь раскрытой дверцей,

Затем нарисуйте что-нибудь красивое и простое,

Что-нибудь очень приятное и нужное очень для птицы.

Затем в саду или в роще к дереву плотно прислоните,

За деревом этим спрячьтесь, не двигайтесь и молчите.

Иногда она прилетает быстро, и на жердочку в клетке садится,

Иногда же проходят годы, и нет птицы.

Не падайте духом, ждите.

Ждите, если нужно годы,

Потому что срок ожидания, короткий он или длинный -

Совсем не имеет значения для успеха Вашей картины.

Когда же прилетит к Вам птица, если только она прилетит,

Храните молчание, ждите, чтобы птица в клетку влетела.

И когда она в клетку влетит тихо кистью дверцу заприте,

И, не коснувшись ни перышка осторожно клетку сотрите.

А затем нарисуйте дерево, выбрав лучшую ветку для птицы,

Нарисуйте листву зеленую, свежесть ветра и ласку солнца,

Нарисуйте звон мошкары, что в горячей листве резвится.

И ждите, ждите затем, чтобы запела птица.

Если она не поет - это плохая примета,

Это значит, что Ваша картина совсем никуда не годится.

Но если птица поет - это хороший признак,

Признак, что Вашей картиной можете Вы гордится,

И можете Вашу подпись поставить в углу картины,

Вырвав для этой цели перо у поющей птицы.

КАКИЕ ВЫ ВИДИТЕ СНЫ

Какие видите вы сны,

Как вы живете, кто вас нянчит?

А я все жду и жду весны,

И не могу я жить иначе.

Пусть я понять вас не умел,

Но разлюбить не в силах Вас я.

Стареем мы от дел, от дел.

И любим горше и прекрасней.

Прощайте, есть всему конец,

Но жизнь идет, и слава богу,

Что я дурак, а не подлец.

В дорогу, дураки, в дорогу.

Мы не видались скоро год,

Неверны Ваши предсказанья.

Не избавленье от забот

Разлука с Вами - наказанье...

КАЧАНЬЕ, КАЧАНЬЕ, КАЧАНЬЕ

Качанье, качанье, качанье,

Проклятие, благословенье.

Минуты молитвы в молчанье,

Спасительные мгновенья.

Губами, плечами, речами,

Летящими в пропасть ночами.

Ковчегов чудных окончанья,

Что с первыми тают лучам.

Припев: Отзвенела, отбренчала

Молодость моя лихая.

Отманила, откричала,

Только я ничуть не каюсь.

Как и встарь по белу свету

Словно ветер я летаю,

От улыбки, от привета

Словно воск в ладонях таю.

И взлет, и полет, и паденье,

Распятие и воскресенье.

И следом опять понедельник,

И старых забот новоселье.

И слепота и прозренье,

И вера идет к недоверью.

Везенье везет в невезенье,

В руке - журавлиные перья.

Припев.

КОГДА ОТДАМ ДОЛГИ

Иду по проспекту в дырявых галошах,

Голодный, как волк, и уставший, как лошадь.

Эйнштейн и Спиноза меня доканали,

Сейчас бы понюхать картошки на сале.

Пальтишко мое на рыбьем меху,

Перчатки мои на змеином пуху.

Стипешку отдал за долги я в два дня,

Кто же сегодня накормит меня?

Пузом раздвинув серый народ,

Иван Иваныч навстречу идет.

Иван Иваныч - мой будущий тесть,

Уж он-то, надеюсь, устроит поесть.

Иван Иваныч живет в коммунизме.

Все у него есть: от "Волги" до клизмы.

Хоть он не профессор и не композитор,

А просто завмагом и соцпаразит он.

Жена его субретка, а дочь инженю,

Все дело к тому, что на ней я женюсь.

Иван Иваныч деньгами сорит,

Меня в ресторане шампунью поит.

"Женись ты, Алешка, на нашей Фае,

Она ж тебя любит, я точно знаю.

Купим вам хату, а к ней "Бирюсу",

Пальтишко на вате. Зима ж на носу".

Плевал я на "Волгу", плевал я на хату,

На то, что Иван, ох, Иваныч богатый.

Сбегу я сейчас в общежитие наше,

Пойдем мы в кино со Смирновой Наташкой.

Посмотрим "Старичков на уборке хмеля"

Одну эскимошку на пару разделим.

Да только кина не увижу я, братцы,

Опять будем мы весь сеанс целоваться.

Иван Иваныч, считайте проценты,

Долг вам отдам, когда стану доцентом.

КОГДА Я ПРИЕДУ В МОСКВУ

Когда я приеду в Москву

из невских любимых туманов,

в московских дымов синеву

войду где-то возле Басманной.

И чтоб приноровить свой шаг

к потоку, шагаю я с краю:

в Москве никогда не спешат,

в Москве на бегу умирают.

Многолица ты, столица,

где же главный твой анфас?

Чтобы знать, на что молиться,

помолись и ты за нас.

Заеду к друзьям на Арбат,

потом загляну на Безбожный,

и все, что во мне Ленинград,

забуду на время в прихожей.

И сплетням великой Москвы

внимаю с большим интересом:

о жизни столичной, увы,

подчас узнаешь не из прессы.

Ах, Арбат, казенный край,

неродные крыши.

для кого дорога в рай,

для кого - повыше.

Теперь предстоит мне пустяк-

Москвы основные предметы -

дела и бумаги бумаг,

приемные и кабинеты.

Пройти этот тягостный круг

нельзя без родных унижений,

и все, что во мне Петербург,

оставит дела без движенья.

Я люблю тебя, Москва,

горький мегаполис.

ты всегда во всем права,

ну, а мне на поезд.

КОЛОКОЛЬНЫЙ ЗВОН

Плавает, летает музыка литая,

Лавою литавры бом-бом-бом,

Барабанят градом, опадает садом,

Тает снегопадом бом-бом-бом.

Припев: Звук из рук -

Стрела и лук,

Тетива едва жива.

Бом-бом-бом-бом,

Это не на битву, и не на молитву

Серебро малиновое бом-бом-бом.

В сердце новоселье, песне развеселье,

А в душе похмелье, бом-бом-бом.

Припев.

Это быль и небыль запахами хлеба

Постучалась в небо бом-бом-бом.

Это очень грустно, это очень густо

Это очень вкусно, бом-бом-бом.

Припев.

КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Когда-то я, как ты был мал,

и тоже в колыбели спал;

и так же не предполагал,

что стану я большой.

И даже бабушка моя,

уже тогда седая вся,

мурлыча песенку свою

могла поднять меня.

Припев: Спи, мой маленький,

Спи, мой маленький,

Спи, и соску не проси.

Глазки-фонарики, глазки-фонарики

Погаси, погаси.

Тепло на бабкиной груди,

и спрятан в шаль курносый нос,

и что-то будет впереди,

а я все рос и рос.

Припев.

Потом меня качал отец,

я стал для бабушки тяжел;

и научился наконец

пешком ходить под стол.

Припев.

Я постоянно рос и рос

и, видишь, стал какой большой.

И как-то аист мне принес

тебя, сыночек мой.

КРАСОТА

Я на базар поспешил,

Что бы купить красоту

И для начала купил

Сложность и простоту.

Что мне еще нужно? -

Не знаю.

И я купил шум лесов,

Каску от прошлой войны,

Спешку больших городов

И только миг тишины.

Что мне еще нужно? -

Не знаю.

Так и не смог я найти

То, что искал целиком.

Ты все покупки несла,

Рядом ты шла босиком.

Что мне еще нужно? -

Не знаю.

КРУГОСВЕТНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

Я сяду на белую-белую лошадь

И в желто-зеленый осенний закат

Тихонечко трону по первой пороше,

Пишите на запад мне, я буду рад.

Неспешно проеду уральские кряжи,

Промчусь через Волгу,

Разбрызгаю Дон.

По Польше гарцуя

Степенно и важно,

На юг поверну,

Где писали мадонн.

Как храбрый идальго в безумном веселье

В Ла-Манче на мельницы я посвищу.

В Марселе отели мелькнут каруселью.

В Альгамбре под песни цыган погрущу.

Покажется башня, и острые крыши,

Я вспомню старинный негромкий шансон.

И тихо проеду левее Парижа,

Пусть смотрят французы предутренний сон.

Я белую лошадь в каштанах стреножу,

К мосту Мирабо по полям я пройду.

И дворника раннего я потревожу,

На улице Роз в дом четыре войду.

И снова летят торопливые мили.

Под утренним солнцем блестит Альбион.

Вот Лондон, где лорда хромого травили,

А вот океан с девяноста сторон.

И белая лошадь, как белая рыба,

Меня понесет на блестящей спине.

Мелькнут и исчезнут

Нью-Йорские глыбы

И виллы останутся

Все в стороне.

И лошадь устанет от этого ритма,

Я лягу на спину в сосновом лесу,

И стану смотреть в небеса, как Уитмен,

И космос его я в себе унесу.

Сквозь Лос-Анжелеса слепящие краски,

Сквозь желтый от золота звезд Голливуд,

Скачу я туда,

Где просторы Аляски,

И в страхе бизоны,

Как зайцы бегут.

На дальневосточные въеду просторы,

Бескрайней Сибирью я буду скакать.

И снова увижу Уральские горы,

Наемся пельменей, и лягу я спать.

КРУТИТ ДЕВУШКА ХУЛА-ХУП

Крутит девушка хула-хуп

в Сухуми на пляже,

вся, от пяток до алых губ

пляшет, пляшет.

Круг вращает она, стройна,

как веревка, превращает она меня

ну в подростка, ну в подростка.

Я гляжу и глядит Кацо:

- Ай, вертится!

Каждый думает: "Мне б в кольцо

превратиться!"

Чтоб касаться ее колен, ее талии.

Как вас девушка звать, Кармен?

Что вы, Таня! Что вы, Таня!

А глаза ее бирюза, губы - ягоды.

Расправляю я паруса точно яхта,

Мы, как в море, плывем в саду

в молчании позднем,

и над нами танцует Сатурн

хула-хуп в звездах.

КУЗНЕЦЫ

В работе кузнецов секрет таится,

они скупы и в жестах и в речах.

И отрешенно холодны их лица,

когда как пульс их молоты стучат.

Их легкие на первый взгляд движенья

под бесконечный и ритмичный стук

огромное скрывают напряженье

как клещи крепких и могучих рук.

Припев: В атомный век - мозоли,

и сладко спина болит,

и пот солонее соли,

но это - соль земли.

И вот громада молота упала,

и словно звезды на броне рубах.

Погасли искры жаркого металла

и вкус металла на сухих губах.

У самых главных на земле рабочих,

где и дела и воздух горячи,

расчет быть должен холоден и точен -

они куют орала и мечи.

КЭТТИ

К-К-К-Кэтти, крошечка Кэтти,

Посмотри кругом какая благодать!

Лишь только месяц землю осветит,

Буду я тебя на к-к-кухне ждать.

К-К-К-Кэтти, крошечка Кэтти,

Самый лучший выбрал я тебе букет.

В этом букете алые маки,

Но краснее твоих г-г-губок нет!

К-К-К-Кэтти, крошечка Кэтти,

Говорят, что я заика, ну и пусть!

Ну разве можно это заметить,

Если я об этом не з-з-заикнусь!

ЛЕНИНГРАДСКИЕ СТАРИКИ

Как лица стариков безумны и жестоки.

какая горечь тлеет в розовых очах,

какие в них живут дотошные пороки

и варится чугун в мыслительных печах

Им гадко выходить на грязные проулки,

где в каждом уголке ларек или лоток,

и где торгуют всем - от девочек до булки.

и едет Петербург все дальше на Восток.

По этим же камням, что звались мостовые,

стучали их подборы в давние года.

Звериные сердца их были молодые.

и пахла иногда младенцами еда.

Всё было впереди в те годы озорные...

Прекрасен грубый быт их социальных грёз...

И были влажными делишки их дневные,

а ночью настигал донос или понос.

Как жаль - они тогда - врагов недоубили,

недолюбили, недовыпили вино...

Тоскливо умирать в чужой, неясной гнили.

Куда их мир исчез - понять им не дано.

Им тяжело сейчас таскаться по трамваям.

с опаскою косясь на полусытый люд,

и бить детей в лицо, тюремно обзывая,

и созерцать вокруг великий новый блуд.

Как мало их теперь, как точны их плакаты

с угрозами пресечь, убить и закопать.

Терпите этот крик последний, демократы,

и почитайте их. как неродную мать.

Они нам не нужны. Они, как души наши,

загажены враньем, замучены борьбой...

Страны великой тень, счастливый день вчерашний.

и завтрашний мятеж, и будущий запой.

И вот они живут - праящеры Эдема,

и помогают нам, являясь в нужный час,

на дьявольском балу Убогая Богема,

в минуты торжества Похожие На Нас.

Фантомы кричат по ночам от тоски и от боли...

Снова, снова на мясе войны воскресает их рать,

Но каждый ли выбор есть выбор неволи?

А нам предстоит выбирать.

ЛИЦОМ К ВЕТРУ

Нет спокойствия на свете,

миг затишья миновал.

Поднялся великий ветер,

налетел огромный шквал.

Не теряйся и не кисни,

и уйми тоску и дрожь,

этот ветер нужен жизни,

в этом ветре ты живешь.

Беспокойство и тревогу

нагнетает ветер злой,

от него устанут ноги,

он глаза закроет мглой.

Но не падай на колени,

не сворачивай назад,

он ни трусости, не лени,

он вперед идущим рад.

Не проси его, чтоб стих он,

мертвый штиль - коварный сон,

подберется к сердцу тихо

и уснешь, таков закон.

Ветер встречный жизни вечной

бьет без промаха он в грудь

от него немеют плечи,

без него не ясен путь.

Ветер счастья, ветер мук,

обжигающий, прохладный.

Повернись лицом к нему

и дыши, дыши им жадно!

ЛОЖЬ

Я долго внимательно слушал, и от вранья еле жив.

Смертельно опасной кривды скопилось невпроворот

Но лгуны иногда, опомнясь, кричат, мол, "довольно лжи!"

Попробуй, скажи ми правду- и тебе затыкают рот.

Лгут родители детям, дети родителям лгут.

Женам - мужья, а друга легко облапошит друг.

В лицо начальника преданно смотрит наглец и плут.

Один начальник другого охотно берет на испуг.

А тем немногим, ничтожно немногим,

стремящимся правду найти,

Или тихо ломают ноги,

Или перекрывают пути.

Заводят иные писаки, поднаторев в рублях,

Песенку о морали, о скромности канитель,

Актеры путают фразы в заученных наспех ролях,

Искусство налог на глупость возводит в конечную цель.

Ложь большая и маленькая, сытая и убогая,

частная и всеобщая свершают гигантский труд.

и селятся в наших квартирах, где правда живет однобокая,

И как элементы комфорта семейный уют создают.

А тех немногих, ничтожно немногих,

В которых свет истины есть,

Бросаем одних в дороге

И песни поем в их честь.

От зависти и по расчету, от глупости и от лени,

Ложь подрезает крылья, застит просторы уму,

Живущий во лжи безмятежно достоин сожаленья,

Стоит презренья и смеха лгущий себе самому.

А балыгу и пустобая мало назвать лжецом.

пугливость и деликатность - это твоя вина.

Но если ты выбрал драку - вперед и не прячь лицо:

Вор и предатель жиреют на трусости нашей всегда.

А тех немногих, ничтожно немногих,

Желающих правду копнуть,

Считают чокнутыми в итоге,

Что в общем меняет суть,

Что в целом меняет суть,

что в корне меняет суть.

ЛЮБОВЬ ВСЕМОГУЩАЯ

Хочешь?

Повисну вниз головой,

За Млечный Путь зацепившись ногой?

Хочешь?

Солнца шар золотой,

Как мороженое положу на язык?

Хочешь?

Льва отдеру за гриву

В городском зоопарке?

Хочешь?

Легко и даже игриво,

Точно давно привык,

Пышные волосы, точно парик,

Сниму с головы, как с консервной банки?

Ресницы твои - колонковые кисти

Рисуют любовь где-то на сердце.

Картину эту возьму и выставлю,

Пусть смотрят умники, которым не верится.

Хочешь?

Выпью водопад Ниагарский,

Построю дом из света лунного?

Хочешь?

Стану как Луначарский,

Немного лысый и здорово умный?

Но ты не слушаешь, ты хохочешь,

Лукаво блестит твой взгляд озорной.

Я понял, опять целоваться хочешь.

Как же все просто, Боже мой!

МАДАМ АНЖУ

Хотите, вам я расскажу,

Как я любил мадам Анжу?

Мадам Анжа, мадам Анжа,

Она прелестна и свежа.

Раз прихожу к мадам Анже,

Меня встречает в неглиже.

И я бросаюсь на Анжу,

С нее срываю неглижу.

Но тут пришел Анжов Луи

И вмиг разбил мечты мои,

Поскольку вместе с тем Луем

Мадам забыла о моем.

Мадам Анжа, мадам Анжа,

Вы куртизанка и ханжа.

С мадам Анжой расстался я

Из-за Анжувого Луя.

МАНЕКЕН

Стоит в витрине девушка

От пяток до ушей

Сделанная, сделанная из папье-маше.

И лишь ее увидят

Девчонки вдруг

Завидуют, завидуют и к ней бегут: -

"Смотри, какие туфельки

И платье - хоть куда

Ах, мама мне не купит такого никогда".

А кукла гложет зависть

К девчонкам молодым

Одетым чуть похуже, но живым.

Так грустно в одиночестве

Ночи и дни.

В то время, как девчонки

Все гуляют не одни.

И горько-горько

Плакала по ночам,

И капала на платье холодная печаль.

Но вот однажды вечером

Галантный джентльмен

Веселый и беспечный увидел манекен.

Он с первого взгляда

Влюбился в нее

Он сбегал, купил букет,

И предложил он ей сердце свое,

Но что же услышал в ответ? -

"Не видно горьких слез моих,

О, если б смогла я отсюда сбежать.

Влезайте сюда, становитесь со мной,

И будем мы вместе всю жизнь стоять".

Стоят с тех пор в витрине

Они вдвоем

В модном магазине

В городе моем.

Завидуют девчонки

Еще больше ей,

Вот им бы постоянных таких парней.

МАНЕКЕН

Дрожа от вечернего майского холода

Улыбаюсь я звездам ранним,

Жмурясь от яркого лунного золота,

Иду я к ней на свидание.

Она манекен, но гораздо красивее

Чем те, что в витринах стоят, как свечи.

Она говорит, что такие линии

У женщин встречаются раз в сто лет.

Припев: Манекен - совсем как живая,

Манекен - улыбнись, улыбнись.

Манекен, ты пройдешь мимо мая.

Манекен, ну влюбись, ну влюбись.

Я говорю ей, что в мае все люди

Обычно друг в друга влюбляются,

А если кому из них это трудно,

Ну пусть хоть чуть-чуть постараются.

Она отвечает, что просто банально

Считать, что любовь есть на свете,

А я лишь молчу, молчу печально

Хотя и знаю, что ей ответить.

МАЛЬЧИШКИ

Смотрю на вас, мальчишки,

В бездонье умных глаз.

Как будто жизнь большую

Я пережил за вас.

Припев: Мальчишки, мальчишки,

Кончайте водку пить.

А впрочем, всем нам крышка,

Налить, так всем налить.

Кто-то станет из вас инженером,

Семьянином и мужем прекрасным.

А другой - холостым кавалером,

Алкоголиком третий несчастным.

У каждого девчонка,

У каждого любовь.

Потом пойдут пеленки,

Развод. И один ты вновь.

Припев.

Так что же ты, мальчишка,

К девчонкам не садишься.

Любить их право можно,

Но нужно и влюбиться.

МАРШ ГЕЗОВ

Когда шагают гезы, шагают с ними слезы,

Шагают с ними слезы их невест.

Свобода нам невеста,

Здесь ревности не место,

А то солдатам это надоест.

Когда шагают гезы, то сыплют им не розы,

А сыплют им угрозы и свинец.

Фортуна задом вертит,

Но даже и со смертью

Шагаем, если надо, под венец.

Когда шагают гезы, то пьяный ток березы,

Гадалкам лучше рядом не бродить.

А барабан грохочет,

И новый бой пророчит.

Тот бой, в котором надо победить.

Когда шагают гезы, им не страшны угрозы

С их лиц врагам улыбок не стереть.

Поскольку есть свобода,

Поскольку есть свобода -

Готовы за свободу умереть.

МНЕ НУЖНА ПЕСНЯ

Заброшу рассвет за леса я,

А горы расставлю я так,

Чтоб солнце на них залезая

Пыхтело, как старый толстяк,

Я в небе сосульки развешу,

Лучи привяжу я к земле.

Чтоб ветер, за них чуть задевший,

Сыграл бы вступление мне.

Припев: Слова - от костра блики,

Мелодия - шелест травы,

Песня - горсть земляники

Рассыпанная, увы.

Я ноты возьму у апреля

Светить будут мне фонари,

Тональность возьму у капели,

А ключ от твоей двери.

И пусть моя песня по свету

Летит через талую синь.

И пусть дирижирует ветер

Оркестром берез и осин.

Припев.

Потом я раскрою все окна,

И в них уроню облака.

И все удивятся, намокнув,

Что дождик идет с потолка

И капли в глазах замелькают,

И дымом пойдут по лесам.

Получится песня такая,

Что спеть я смогу ее сам.

Припев.

МНЕ НУЖНО ПОСТРОИТЬ ОГРОМНЫЙ КОРАБЛЬ

Мне нужно построить огромный корабль

из мысли. металла и времени.

Сначала под самые небеса

выстрою я леса.

Запоют молотки песни

по ажурным его лесам,

и тогда он в свое море

уплывет из неволи сам.

Припев: Есть у века леса буден,

а у света леса тьмы,

а у жизни леса - люди,

есть у жизни леса - мы

Мне нужно построить огромный дом

с окнами в жизнь обычную.

И я привычно под небеса

строю опять леса.

И пока не пришли дети

прыгать в классы по мостовой,

разберу я леса эти

и уйду, унесу с собой.

Припев.

Мне нужно построить огромное счастье

как дом. как корабль, как мир.

И я, как обычно, под небеса

нагромоздил леса.

А лес из забот вечных,

длинных дней и больших трудов,

и из солнечных дней вечных,

и из ярких летних цветов.

Припев.

МОДИЛЬЯНИ, ИЛИ СИНИЙ АВТОПОРТРЕТ

Один человек нарисовал свой портрет

одним только синим карандашом.

И сказал он себе, так как денег нет,

а нарисован портрет хорошо:

И скорее померкнет солнечный свет,

чем кто-то поймет и купит портрет.

Пусть портрет теперь будет мной,

я же буду своим портретом,

и стану ходить в рубашке одной

и зимой, и летом.

Портрету ни жарко, ни холодно,

и не умрет он от голода,

а если есть захочет и пить,

не нужно будет взаймы просить.

Нарисую целый окорок,

бутылку сухого около.

Может быть, кисть винограда,

ну а в общем - все, что мне надо.

А когда затоскую,

женщину нарисую.

Правда, это нелегкий труд,

но зато надоест - сотру.

А себя, то есть свой портрет,

подарю знакомым,

или повешу на толстый гвоздь

в комнате.

Так он и сделал,

искали его весь день,

а когда взломали дверь,

то висел он на толстом гвозде.

И был он синего цвета теперь,

и трудно было его отличить от портрета,

который тоже висел на стене

и тоже был синего цвета.

МОЁ ЛИЦО УПАЛО НА ПОЛ...

Мое лицо упало на пол,

я сам рассыпался на части,

потом куда-то долго капал!

Все говорили: - Вот несчастье,

такой красивый был мужчина -

не лысый, и не бородатый,

и в чем, помилуйте, причина,

что он укапал весь куда-то?

А я все капал, капал, капал,

и испарялся понемножку,

потом росой ложился на пол

и изморозью на окошко...

И ты пришла, и пальцем теплым

так непосредственно и мило

вдруг вывела на мокрых стеклах

Слова "А я тебя любила!"

МОЙ ДРУГ ВОЛОДЬКА БЕРСЕНЕВ.

У Володьки Берсенева возвратился отчим с фронта.

Ногу миной отхватило, руку срезал пулемет.

Ядовитый был мужчина, без скандала и без понта,

чуть чего - костыль хватает, по башке беззвучно бьет.

А потом орет: - Мамашу ты довел до отощанья,

жрал, небось, по обе пайки, беспардонный жеребец?

И такими этажами по двору идет вещанье,

что Володька взял и синькой отравился наконец.

Ох вы, клены, клены, клены вдоль дороги!

Вы напомнили мне небыль или быль.

А дорога всегда от Бога,

от людей - пыль.

Но конечно санитары очень ловкие ребята,

и Володьку откачали, и мамаше дали спирт,

а Володькин бывший папа не хотел идти в солдаты,

он начальник был огромный, или просто делал вид.

Он приехал на машине, но к Володькиной мамаше

не зашел в четыре метра, где безумный коллектив,

находился в изумленьи от трагедии вчерашней,

и сказал: - Отдайте Вовку, если Вовка будет жив.

Ох ты время, время, время нашей жизни,

превращаешься ты в память и печаль,

возвращаешься в тоске и укоризне.

Ах, как жаль.

Но не хочет воскрешенный покидать четыре метра,

ядовитого папашу и любимых корешей.

Говорит через окошко тише примуса и ветра:

- Уезжайте, бывший папа, здесь темно и много вшей.

А однажды у соседа, что живет в саду тесовом

и содержит сад огромный, где ранетки и морковь,

он и Женька драли репу и забор сломали новый,

и цепная псина Нера искусала Женьку в кровь.

Ах, папаня и маманя дорогие!

Как жестоки наши юные года!

Все сначала бы - мы были бы другими.

Никогда!

Участковый дядя Вася к ним пришел, сказал, что вора

он отправит по этапу и бумажку дал на штраф.

Воевал он с батей рядом - стало ясно в разговоре,

он забрал свою бумажку, хоть и знал, что был неправ.

И с тех пор, как этот Вовка избежал тюрьмы и смерти,

он живет вполне толково. Я писал ему, и он

мне ответил, и напомнил его адрес на конверте

наше сказочное детство, старый двор, как дивный сон.

Ох вы, травы, травы, травы золотые!

Ох ты, тихая, проточная вода!

Не печалься - мы остались молодые

навсегда.

Он в начальники не вышел и детей своих не бросил

и живет с женой хорошей, только вредной и больной,

а отец пропил протез и с костылем вторую осень

отдыхает в Кисловодске, гордый сыном и страной.

- Приезжай, - мне пишет Вовка. - Встретим мы тебя по-царски,

мама сделает пельмени и окрошку с огурцом.

Выслал я тебе рыбешки и твоим мальчишкам цацки.

Понял я, что не удастся, и поплакал над письмом.

Помнишь неба светло синюю кастрюлю,

и чаинки черных ласточек на дне.

Я годами ту картину караулю.

Не везет мне.

МОЖЕТ ГДЕ-ТО

Может где-то в больших городищах,

Мы об этом не думаем вовсе,

Там девчонку себе отыщешь,

Даже если не вышел ты ростом.

Даже если ты трус и не рыцарь,

И нежна на ладонях кожа,

Даже если не пробовал бриться,

Все же пару найти не сложно.

Но а здесь, здесь тайга, глубинка

И не едут девчонки к нам.

Есть одна, повариха Зинка,

Да и то она чья-то жена.

И скучает она по мужу,

Пересаливает супы.

А из нас ей никто не нужен,

Для нее мы чуть-чуть грубы.

Да и нам ничего не нужно

От ее красоты-простоты,

Был бы завтрак, обед и ужин.

Мы несем из тайги цветы.

МОЛЧАТЬ МОЛЧАТЬ - ВОТ ВЫСШЕЕ ИСКУССТВО

Молчать, молчать - вот высшее искусство,

невысказанность переполнит нас.

И вот однажды мысль или чувство

вдруг выплеснется миру напоказ.

И в них молчаний наших многогранность,

переизбыток опыта и сил,

внезапная раздумчивая странность,

которую не ведая носил.

И то, что может быть другим явленьем

принадлежать должно по пустякам,

сливается в одно без сожаленья,

и истина мерцает по строкам.

И вновь молчать до новых вдохновений,

чтоб на мгновение возник в нас гений.

МОНОЛОГ

Детство мое, да оставь ты меня,

Не до седин же мне быть мальчишкой...

В детстве я книжки на хлеб менял,

Теперь на жизнь променял все книжки.

А жизнь, словно девушка, хороша!

От слепящего солнца белей молока

Надо мной пусть плывут и плывут облака

Пусть леса и озера летят в никуда.

И сверкают внизу города, города.

А в неоновом зареве разных столиц

Лишь один человек с миллионами лиц.

Он огромен, он весь устремился вперед,

Только знает ли сам он куда он идет?

Я только писал бы туда, где мой дом

И на перронах любого пути,

Не оставлял бы в слезах мадонн

С младенцами теплыми на груди.

Я только касался бы талых губ,

Чем были бы женщины поражены,

Но я и без этого не однолюб.

Жизнь и свобода - две лучших жены!

От слепящего солнца белей молока

Надо мной пусть плывут и плывут облака

Пусть леса и озера летят в никуда.

И сверкают внизу города, города.

А в неоновом зареве разных столиц

Лишь один человек с миллионами лиц.

Он огромен, он весь устремился вперед,

Только знает ли сам он куда он идет?

Ну что ж, опять мечты, мечты...

Только повымерли нынче маги.

Эмблема века - меч и цветы,

Меч дамоклов, цветы из бумаги.

Но я не верю в бумажный цветок,

Нет я не верю и в меч дамоклов.

Верю я в мастера, что смог

Сделать в окнах цветные стекла.

МОНОЛОГ ГАРРИ БЕЛЛАФОНТЕ

Ну, кто сказал, что неграм хуже?

Смотрите, зал, - кто залу нужен,

Смотрите, зал, - глаза, как раны.

Я так играл, что все в нем пьяны.

Я так рыдал, и так смеялся,

Мой голос кровью в сердцах спекался.

И пусть я негр, и пьян от боли

Кто у кого сейчас в неволе?

Мой голос мягок, как губы милой.

Упруг мой голос, как груди милой.

Мой голос может согреть полмира,

Сердца у негров уж задымились.

Заполнил зал я своей душою

И не остался в нем даже шорох

И пусть нельзя мне, куда вам можно.

Руки мне вашей коснуться страшно.

Вы поступили неосторожно,

Проникну даже я в сердце ваше.

И там останусь, и как не странно,

Отныне с вами я постоянно,

И в ваших спальнях, и в ваших женах,

И даже в детях, пусть не рожденных.

Ну, кто сказал, что неграм хуже?

Смотрите, зал, - кто залу нужен?

Смотрите, зал, - глаза что раны,

Я так играл, что все в нем пьяны.

МОРЕ ПРАВДЫ

Море Правды, Море Ясности -

Там не тонут корабли,

Там и рифы, и опасности

Издалека всем видны.

Но путь туда через моря

Надежды и Терпения,

Через пролив Ненужных слов

И море Заблуждения.

Кто парусом ловит ветер Утех,

И в море Сытости якорь бросает

Тонет корабль всегда у тех

В мутных водах земного рая.

Море Правды, Море Ясности -

Там не тонут корабли,

Там и рифы, и опасности

Издалека всем видны.

Туда добраться нелегко

Сквозь штормы и туманы,

Но Честность будет маяком,

А Совесть - капитаном.

МОЯ ЗЕМЛЯ

В дорогах дальних,в моих скитаньях,

я видел небо,людей, леса,

земля открыла мне свои тайны,

просторы, краски и голоса,

и одарила теплом и словом.

чтоб зрелый разум вместил потом,

и то, чтоб было ее покровом,

и то, что стало ее нутром.

И обошел я все земли предков,

и поклонился святым местам,

и подивился речам их метким,

зело искусным в трудах перстам.

Впечатал в сердце, как буквы в камень,

былины древних жестоких лет,

и землю мытыми я брал руками

запомнить запах и вкус и цвет,

И я увидел причуды духа

и непрерывность стихий и лиц,

и усмиренье пределов слуха,

пределов зренья, золу страниц,

надежд ветшанье и слов старенье,

и надорвавший дыханье шаг,

и подозренье, и подозренье,

и полинявший в парадах флаг.

И я услышал слова простые,

что унижая сведут с ума,

и увидел глаза пустые,

пустые жизнь и закрома,

остатки древних пристанищ духа,

в пыли опалы по воле слуг,

корней забвенье, искусств разруху,

двойную совесть, двойной испуг.

И пережил я с моей землею

века печали славы дни,

тянулся в небо, ее золою,

и за родные цеплялся пни.

Солнце слепит меня даль застилают туманы,

души бродяг, как плотва попадаются в сети дорог.

Что же не манят чужие далекие страны?

Землю свою разглядеть я сквозь слезы не смог.

МУЗЫКА НАД МОЕЙ ГОЛОВОЙ

Я слышу гармонии звуки,

и веки краснеют от слез.

Как будто над городом руки

израненный вскинул Христос.

И как предводитель оркестра,

Отца симфонический хор,

дарует бездушный маэстро

простым обывателям нор.

А люд, потребляя котлеты,

вином запивая тоску,

не слышит ни арфы, ни флейты,

и в чай насыпает песку.

Служители русской разрухи

преемники лживых убийц,

на музыку тоже безухи

играют с историей блиц.

А время как будто до пата

за ходом продумало ход,

готовя жестокого мата

мухлевщикам чистый исход.

И публика смотрит на доску

в подсказках теряя запал,

и свечи церковного воску

закапали красный портал.

А музыка мерным прибоем

в бесчувственный бьется народ

то скрипкой, то грустным гобоем,

то тембром космических нот.

Одни за другими солисты

выходят на сцену судьбы,

то гений поэзии чистой,

то джазовый гений трубы.

А руки великого Сына

точны в партитуре Отца,

но громкая песня кретина

возносится выше венца.

И глушит великих гармоний

тончайшей ажурности ткань,

и гром коммунальных агоний

врывается в свежую рань.

МУЧЕНИЦА

Среди шелков, парчи, флаконов, безделушек,

Картин и статуй, и гравюр,

Дразнящих чувственность диванов и подушек

И на полу простертых шкур,

В нагретой комнате, где воздух как в теплице,

Где он опасен прян и глух.

И где отжившие в хрустальные гробницы

Букеты испускают дух.

Безглавый женский труп

Струит на одеяло багровую живую кровь.

И белая постель ее уже впитала

Подобно призрачной, во тьме возникшей тени.

Как бледны кажутся слова.

Под грузом черных кос, и праздных украшений

Отрубленная голова на столике лежит, как лютик небывалый

И в пустоту вперяя взгляд, как сумерки зимой, белесый, тусклый, вялый.

Глаза бессмысленно глядят.

На белой простыне приманчиво и смело

Свою раскинув наготу,

Все обольщения выказывает тело, всю роковую красоту.

Подвязка на ноге глазком от аметиста

Как бы дивясь, глядит на мир

И розовый чулок с каймою золотистой

Остался точно сувенир.

Здесь в одиночестве ее необычайном,

В портрете, как она сама,

Влекущем прелестью и сладострастьем тайным,

Сводящим чувственность с ума.

Все празднества греха: от преступлений сладких,

До ласк убийственных, как яд.

Все то, за чем в ночи таясь в портретных складках

С восторгом демоны следят.

Но угловатость плеч, сведенных напряженьем

И слишком узкая нога,

И грудь и гибкий стан изогнуты движеньем

Змеи, завидевшей врага.

Как в ней все молодо,

Уже с судьбой в раздоре,

От скуки злой, от маяты, желаний гибельных,

Остервеневшей своре свою судьбу швырнула ты.

А тот, кому ты вся, со всей своей любовью

Живая отдалась во власть.

Он мертвою тобой, твоей насытил кровью

Свою чудовищную страсть.

Схватил ли голову он за косу тугую,

Признайся мне, прекрасный труп,

В немой оскал зубов впивался ли, торжествуя,

Последней лаской жадных губ.

В дали от лап суда, от ханжеской столицы,

От шума грязной болтовни,

Спи, мирно спи, во сказочной гробнице

И ключ от тайн ее храни.

Супруг твой далеко, но существом нетленным

Ты с ним в часы немые сна.

И памяти твоей он верен сердцем пленным,

Как ты навек ему верна.

НА ВСЕХ ДОРОГАХ

Мой друг, я выбился из сил,

творя свой путь, творя свой быт,

и горечь в сердце накопил:

чем чаще прав, тем больше бит.

Но так устроен дом родной,

его беда, моя вина.

не насладишься тишиной,

идет здесь давняя война.

Противник наш недалеко,

он каждый день глаза в глаза,

его осилить нелегко,

и я хочу тебе сказать:

на всех дорогах дяди с серым веществом,

настроены всегда на "тише едешь..."

надежно закрывают серым существом

пути прямые к правде и победе.

Примет на них особых нет:

и сталинские старки,

и карьеристы средних лет,

и молодые вожаки,

судья, плюющий на закон,

и высоко сидящий трус,

и протестующий планктон,

и надзиратель слабых муз.

Их цель обыденна, и к ней

они спешат и жгут мосты,

урвать кусок, и покрупней,

от всенародной немоты.

Я вижу их ясней, чем дым,

они мне затыкали рот,

на песнях ставили кресты,

но слово горькое живет.

Наш тихий враг хитрее нас,

он многочислен и силен,

хватаясь для отвода глаз

за древки наших же знамен.

И обещать я не могу,

что уцелеем мы с тобой.

такому ловкому врагу

давно знаком жестокий бой.

НА ИСХОДЕ ЛЕТА

Я портвейном пропах и смородиной,

весь в соломе и в листьях травы,

с ненаглядной моею и с родиной

я пришел попрощаться, увы...

Я любил тебя, девочка рыжая,

и от грусти свихнулся с ума.

Убегаю, иначе не выживу,

Ждут меня Колыма и зима

или Ялта, а лучше - Испания.

Там забуду любимый Урал,

где весной начинал я кампанию

и тебя, как заложницу брал.

Всё, что выпито и спето,

Оставляет в сердце меты,

Как пожары по лесам...

В искупление за это

без ответа и привета

лебедь северного лета

проплывёт по небесам.

А теперь, причастившись пьянящего,

забываю под звоны стрекоз

реки рук твоих холодящие

и дожди твоих теплых волос.

Я пришел чердаками и крышами,

Ухожу не разведав дорог.

Я бы мог разлюбить тебя, рыжая,

я бы мог, я бы мог, я бы мог.

Я бы мог на луне повеситься,

но за тучи сбежала она,

я носил бы рога из месяца

если б мне изменила луна.

Всё, что выпито и спето,

Оставляет в сердце меты,

Как пожары по лесам...

В искупление за это

без ответа и привета

лебедь северного лета

проплывёт по небесам.

Я бы мог на гармонике лаковой

проарпеджить таких кренделей,

что леса бы как бабы заплакали,

отряхая листву с тополей.

Показал бы такие я фокусы

с балалайкой под крики грачей,

что взгрустнули бы разные конкурсы

пианистов и скрипачей.

Малахитовый край бы покинул я,

Чтоб жилось здесь спокойно врагу

и тебя бы простил, моя милая,

но забыть, уж прости, не могу

Всё, что выпито и спето,

Оставляет в сердце меты,

Как пожары по лесам...

В искупление за это

без ответа и привета

лебедь северного лета

проплывёт по небесам.

НА РАССТАННОЙ

До свиданья, до свиданья!

На Расстанной есть преданье -

на прощание - гаданье,

на дорогу - разговор.

С николаевских перронов

сходит жизнь моя в уронах,

с тех лун, с тех трав,

с тех гроз, с тех пор.

Это грустная глава,

зачеркнуть ее нельзя,

в ней повинные слова

и вокзальные глаза.

От миража Эрмитажа,

Мариинских бель-этажей,

и от Невского пейзажа

усвистать до синих гор

можно только поневоле,

от бессилия и боли

с тех вех, с тех тайн,

с тех слез, с тех пор.

Вспоминай, не вспоминай,

посчастливится - верни

дорогие имена

и утраченные дни.

Привези мне, привези мне

этот воздух перед Зимним,

чтоб в речах твоих сквозили

и Фонтанка, и Собор,

и окно на Староневском -

ни цветка, ни занавески -

с тех слов, с тех книг,

с тех нот, с тех пор.

НАДЕЖДА

Если жизни твоей магистраль

под откос направляет экспресс,

эспераль, эспераль, эслераль

возвратит к бытию интерес.

И хмельного разгулья не жаль,

ветер жизни надежду принес,

Эспераль, эспераль, эспераль -

десять узкоколейных колес.

И любой стограммовый алкаш,

распивающий в дури хмельной,

упадет от тебя в эпатаж

от стыда перед волей стальной

Но решиться на это дано

только тем, кто постиг глубину,

тем, кто вырыл могилу давно

неудаче, стыду и вину.

Кто-то шепчет - не надо, умрешь!,

без хмельного и жизнь не сладка!

Этих трусов за ломаный грош

целый веник найдешь у лотка.

Поспеши и не жди голосов,

и зеленого джинна свяжи.

Стоит бросить на чаши весов

эспераль и прекрасную жизнь.

Ты увидишь цветущую даль ...

Пусть молчат дураки и невежды.

Эспераль, эспераль, эспераль -

это по-русски - Надежда.

НАРОДНЫЕ ПЕВЦЫ

Так с давних пор заведено на свете,

Когда пора великих битв придет

Слагают песни смелые поэты,

И эти песни в бой ведут народ.

Над миром летят недаром

Песни наших певцов.

В наших руках гитара,

За плечами - знамена отцов.

Властители тех песен так боятся,

Что не посмеют им открыть лица.

Дантес был только подставным паяцем,

А в сердце русской песни целил царь!

И вечно в этих песнях боль и сила,

Насмешка и решительность живет.

За них казнили славного Джо Хилла,

И Лорку повели на эшафот.

И Хара пел под дулом пистолета,

Им не судьба забыться и пропасть.

А руки, на которых кровь поэта

Над народом не удержат власть!

А там, где за молчанье дарят сытость,

А за смиренье - звание борца,

Поэты не идут в покорной свите,

А жгут глаголом слабые сердца.

Их вечный гонорар - плевки и раны,

И память и любовь иных веков.

Великие поэты гибнут рано,

Они нужны в компании богов.

НАСТОЙЧИВОСТЬ

Тебя увидел я в закат -

Ты шла с ведерком по воду.

И для знакомства был я рад

Воспользоваться поводом.

И тогда

Очень тихо, очень скромно

Заскулил я,

Словно пес бездомный.

И ты сказала: - "Боже мой,

Какой огромный рыжий пес!"

Потом, когда мы шли домой

Ведро твое в зубах я нес.

Только ты

Прогнала меня потом.

Не поладил

Я с твоим котом.

Я скрылся - и вот я выход нашел,

И мягко, как кот, опять я пришел.

И ты сказала: - "Боже мой

Какой огромный рыжий кот!

Я не пущу тебя домой,

Хватает мне и так забот.

Уходи.

Я котам не очень верю.

И не стой ты

Ночью перед дверью."

Лишь месяц потух - я выход нашел,

И словно петух, опять я пришел.

И ты сказала: - "Петушок,

Ты рыжий, словно крашеный.

Таких нельзя и на порог.

Не кукарекай, страшно мне".

Уходи.

Петухам не очень верю,

И не стой

Утром перед дверью".

Я скрылся и вот - я выход нашел,

И как человек, опять я пришел.

Я нюхал в садике цветы,

А ты белье в тазу несла.

"О, Боже мой, - сказала ты,

Мне не хватало лишь осла.

Так и быть.

Если ты такой упрямый,

Заходи,

Познакомься с мамой".

НАЧИНАЮЩАЯ БАЛЕРИНА

В маленькой ее комнате

скромно так, скромно так.

Только этажерка, лампочка,

нету даже зеркала, лапочка,

И па-де-труа в тапочках,

Как по ветру бабочка, бабочка.

Дальше надо ей па-де-де,

только вдруг она падает.

Мало, говорит, тут таланта,

Нужно, мол, еще пуанты,

Чтобы на носочки встать,

Книгу с верхней полки достать.

В этой книге тысяча лиц,

И театр, и жизнь закулис.

Ни строки про счастье там нет

Только про балет, про балет.

Там спящая красавица

земли едва касается

под гром аплодисментов -

прекрасная, бессмертная.

Волны разноцветных лучей

по теченью трех скрипачей.

Острова - усталость и сон.

Как успех, полет невесом.

Там руками поют песенки,

Есть страница о ранней пенсии.

Кавалеры там сверхгалантные,

Сколько хочешь бери пуантов...

В этой книге тысяча лиц,

И театр, и жизнь закулис.

Ни строки про счастье там нет

Только про балет, про балет.

НЕ ДУМАЙ О ДУРДОМЕ СВЫСОКА

Не думай о дурдоме свысока -

придут запои, сам поймешь, наверное,

что пропасть эта страшно глубока,

и без дурдома дело твое скверное.

Но если ты порог переступил,

расстанься и с одеждой и с Отечеством,

ты думаешь - ты пил? Нет, ты не пил! -

Все было лишь пижонством и молодчеством!

Такие здесь лежат богатыри! -

По сорок тонн на будку каждый высушил.

Глаза и рот пошире отвори,

Их выслушай, их выслушай, их выслушай.

Они тебя научат тетурам

пихать за щеку, брать врача надурика,

кирять формальдегида по утрам,

чтоб пахло не спиртным, а как от жмурика.

Они тебе бутылку припасут

и сделают разрядочку летальную,

они тебе ликбез преподнесут -

пройдешь здесь школу кира капитальную,

А если ты неопытный алкаш,

то встретишь здесь всех асов и компанию -

при выходе ты будешь уже наш ...

Забудь про свою псевдодипсоманию!

Привет одеколонам и спиртам’

Привет лосьонам, уксусам и щелочи!

Плевать, как импотенту на мадам,

на правильные речи трезвой сволочи!

Не думай о дурдоме свысока -

смеемся над такими мы до коликов.

Настанет время, вспыхнет у виска,

что это - главный ВУЗ для алкоголиков!

НЕВЕДОМЫЕ СТРАНЫ

Припев: Так легко перенестись

В далекие неведомые страны.

Нужно лишь закрыть глаза,

Представить себе пальмы и лианы.

Горы вдалеке, вокруг

Диковинные бабочки и птицы,

Синие озера, водопад

Гремит и радуга искрится.

Припев.

Курятся оранжевым дымком

Вдали огромные вулканы.

Месяц пробирается

Сквозь синие и желтые туманы.

Синие слоны жуют

Зеленые и красные тюльпаны.

В розовом песке вокруг

Играют золотые обезьяны.

Припев.

Только все равно открыть глаза,

Открыть глаза тебе придется.

Жизнь идет, а жизнь с закрытыми глазами

Нам не удается.

Не рассказывай о странах,

Побывать в которых приведется.

Не поверят все равно тебе,

А кто-то просто рассмеется.

НЕЗАКОНЧЕННЫЙ ЧЕРНОВИК

Шитье благородной строфы поддается немногим поэтам

И время наивное кануло в Лету и обесценилась честь...

Процессы души вероятно познать по чернилам, поправкам, по метам,

а тайные мысли возможно по буквам слегка недописанным счесть.

Стояла погода весьма подходящая питерской банде,

и грубые люди с огнем торопливым в холодных глазах

ходили, хватали, стреляли в подвале, в квартире, на улице и на веранде,

и мыли кровавые руки и лица в ворованных медных тазах.

Они увлеклись и к Шаляпину влезли в квартиру.

Уперли вино, подстаканники, ложки и темный, дубовый стульчак...

И Веру в Народ поломали ему, словно легкую, хрупкую лиру.

И он укатил далеко - где ковбои бренчат на гитарах, а также течет Потомак.

Описывать свинство весьма тяжело и чревато, увы, мазохизмом.

Но здесь выбирать не приходится... как Заратустра предрек

-Боги скончаются от состраданья -будет эпоха томительных измов.

И наконец, водрузятся на царство ларек и курок

Но возвращаемся в Питер. Серебряный век на исходе.

Пара матросов насилует фрейлину. Ленин не спит...

важные графы, князья, генералы, профукав Россию, плывут себе на пароходе,

разум весьма возмущенный для общей баланды кипит.

Вечер. Поэт Гумилев для меня что-то пишет в тетради.

Это, конечно, стихи и, естественно, я их когда-то прочту.

Если хотите, и Вам он черкнет, Бога ради!

Только прочтите и только учтите поэта гуманную эту черту.

Он не закончил строфы, когда в дверь постучали ногами,

заперли тело его в каменистый кровавый мешок.

Великолепную голову, полную музыкой, словом, Богами

тупо пробили свинцом, как пустой и ненужный горшок.

Не дописал он строки и рука содрогнулась от стука.

Линия вниз и потом еще вбок легкий штрих.

Это последнее прикосновение ангела, первая смертная мука

Это как будто бы мной недописанный стих.

Я принимаю грехи моей Родины грузом на плечи,

Русская кровь порождает чудовищ и черный народ.

Братья мои убивают моих близнецов и сестер моих нежных калечат.

Гений, как враг, на земле моей чудной живет.

Только полны города, городки и деревни

светлыми чадами Ангелов божьих, что дышат стихом.

Это для них Гумилев и Гомер со стихом своим древним...

так и летим без Земли, без страны на Пегасе верхом.

НИ ДЕНЬ НИ ДВА

Ни день, ни два, ни три недели

Мы пьем, мы пьем,

Напьемся - и поем.

Потом шагаем еле-еле

И ищем три рубля вдвоем.

Мы в узких брюках и клетчатых рубахах

Шагаем по земле

Из ресторана в ресторан

Мы современные,

Не можем мы заплакать,

Мы просто грустные,

Никто из нас не пьян.

А наша совесть от безделья захмелела,

В глазах бездумная бесцельность бытия.

С какими девушками мы имеем дело,

Мои друзья, а иногда и я,

Чем девчонки эти наши виноваты,

Что не целуем им помаду на губах,

Не гладим нежно грудей их измятых,

Не рвем в экстазе их заношенных рубах?

Ну что же дальше, так и будет продолжаться?

Тонка нейлоновая нашей жизни нить.

Уж лучше нам и вовсе не рождаться,

А родились - так черт с ним, будем пить.

НОВОГОДНЯЯ

Снег сегодня сладок

и не мерзнет нос,

запрягай лошадок

в сани сена брось.

На дорогу кружку,

можно по второй,

рядом усади подружку,

ноги ей укрой.

Припев: Динь-динь-дон,

динь-динь-дон

под резной дугой.

всполошился зимний лес,

потерял покой.

Динь-динь-дон,

динь-динь-дон

шапку набекрень.

Снег летит из-под копыт,

ох, и славный день.

Мчимся мы лесами,

поворот - и стоп.

Вверх ногами сани,

мы летим в сугроб.

Вылез из сугроба

я под смех девчат,

а из снега у зазнобы

сапоги торчат.

Припев.

Было дел немало,

прожит год сполна.

Мы нальем в бокалы

крепкого вина.

Бьют часы двенадцать,

Новый год настал.

Это просто чудо, братцы,

как звенит хрусталь!

Динь-динь-дон,

динь-динь-дон

чтоб любили нас.

Чтоб с друзьями Новый год

встретить нам сто раз!

Динь-динь-дон,

динь-динь-дон

этот мирный час

пусть встречают на земле

триста тысяч раз!

НОКТЮРН

Когда толпой видений нервных окружен,

от страшных зрелищ сбросив одеяло,

с испуга и тоски я прерываю сон

и в седенькую ночь иду куда попало,

по улицам пустынным в сырости кружа,

к Фонтанке выхожу, бреду ли вдоль канала -

мне попадется вдруг заблудшая душа

сошедшая, как я. с житейских пьедесталов.

Качаясь от вина, растрепан и небрит,

ползет мой тайный брат на тайное свиданье

с той вечностью немой, которая не спит,

которую зовут - похмельное страданье.

Карманы все пусты, хоть за ноги возьми,

вниз головой тряси - не вылетит алтынный.

Мы рядом постоим, побыв чуть-чуть людьми

и дальше поплывем по улицам пустынным.

Все чаще, все грустней встречаю эти тени,

и, заходя в колодцы гулкие дворов,

под утро в их глазах безумное смятенье

ловлю я как сигнал распавшихся миров,

Печальные мои, погубленные души,

вы живы и у вас покоятся на дне

такие истины, которые подслушав,

захочется отмыть до ясности в вине.

Кусок сухого хлеба

и горечи глоток,

В спиртном коктейле неба

плывет Луны желток.

О СОЧУВСТВИИ

Чтоб к конечной дате

с достоинством подойти

болейте и страдайте -

доброго вам пути.

Болейте за тех, кто веру

словами затер до дыр,

кто видит слепым и серым

этот спектральный мир.

За тех, кто друзьями предан,

врагами не позабыт,

кто знает одни победы,

кто весел всегда и сыт.

За тех, кто стыдится с вами

глаз своих и лица,

за проданных подлецами

и за самого подлеца.

Болейте за тех, кто честен

только с самим собой,

кто чересчур известен

и слишком обласкан судьбой.

За тех, кто живет указом,

за тех, кто не верит в небыль,

за тех, кто святым ни разу

и самым грешным не был.

Болейте за безучастных,

за мудрецов на час,

за тех, для кого несчастье

совести слабый приказ.

За тех, кто легко и рано

вызубрил свой маршрут,

и пусть же чужие раны

в вашей душе цветут.

И пусть ваше сердце болью

за все на земле дрожит.

Тогда заболеет любовью

прекрасная ваша жизнь.

О ТЕБЕ

Не твоя ли любовь, словно синяя птица,

Заслонила крылом от меня целый свет?

Не твоя ли мечта, что смогла мне приснится,

Лишь откроешь глаза, а ее уже нет?

Просто - утро и закат,

Просто - весна и листопад,

Просто - будни и мечты,

Просто - слезы и цветы.

Не твои ли глаза - два огромных алмаза

В драгоценной оправе шелковистых ресниц

Так сияли всегда, и в сиянии сразу

Золотился огонь теплых летних зарниц.

Рядом - утро и закат,

Рядом - весна и листопад,

Рядом - будни и мечты,

Рядом - слезы и цветы.

Не твоя ли любовь, словно синяя птица,

Улетела теперь от меня навсегда?

Солнце светит в лицо и не может присниться

Мне про солнце моя мечта.

О ФАНТОМАСЕ

Поэты мы, поэты мы, поэты мы,

Поэтому, поэтому, поэтому

Мы песню сочинили - высший класс!

И в ней без околичностей

Расскажем мы о личности,

О личности по кличке Фантомас.

Фантомас, Фантомас,

Мы сейчас разыщем Вас

Заглянем в черный гроб сейчас,

Проверим гардеробщицу,

И для приманки купим колбасу!

Поймаем мы агрессора,

И нашего профессора

На всякий случай дернем за усы.

Фантомас, Фантомас.

Пейте кислый хлебный квас!

И ешьте кашу манную,

А ногу деревянную

Мы Вам подарим, жалкий глупый трус!

Поэтому, поэтому

Идем без пистолета мы.

Наш комиссар - красавец смелый Жюв!

Мы вовсе не уверены,

Что все из нас проверены,

А может быть, он в ком-нибудь из нас?

Прокрался тихой сапою

И даже мама с папою

Не знают, что их чадо - Фантомас.

Под маской безразличия

Скрывается двуличие,

И подлость не показывает глаз.

Бои бы те кулачные,

На рожи эти мрачные.

На ваши рожи, мистер Фантомас!

Явление природное, хотя и не народное.

Всеобщее, но только не у вас.

А все ли вы уверены, и накрепко проверены,

Что Вы не Фантомас, не Фантомас?

О, ЖИЗНЬ МОЯ, КАК ТЫ МГНОВЕННА

О, жизнь моя, как ты мгновенна,

И как горчит твое вино!

Так будь же все благословенно,

Что было в суете дано.

Благословляю каждый злак,

И сон, и раннюю дорогу,

Благословляю боль и мрак

За то, что научили Богу,

И строки плотные страниц,

Где спрятана премудрость рода,

Добро и зло - модель частиц

В полях анода и катода,

И воспеваю каждый день,

Что прожит искренне и скомно,

И труд, и царственную лень,

И стол - и постный и скоромный.

Благословляю все и всех,

В ком или в чем природа пела,

И стих и первородный грех,

Что воплощают дух и тело.

Прощаю, плачу и молюсь,

Пою, как сыч, и плачу снова,

Что богоизбранная Русь

Венец примерила терновый.

Благословляю каждый дом,

Что мне давал приют и пищу

И осенял меня крестом,

Преображая дух мой нищий,

И женщин теплые поля

Голубоватого свеченья,

Что дарит Космос и Земля

Для облегчения мученья,

И зелень влажную лугов,

И лес от ноября простылый.

Благодарю моих врагов

За то, что понял и простил их.

ОГЛЯНИСЬ НЕ ВО ГНЕВЕ

Быть может, придут долгожданные сроки,

и правда пройдется по всем временам,

чтоб в будущей жизни усвоить уроки

и помнить опричников по именам.

Сокрытый вельможа, чиновник-кропатель,

кто, плоть надрывая, невинных травил,

один был доносчик, другой был предатель,

вот этот - завистник, а этот в крови.

И чтоб помянуть убиенные души,

твердим имена, и не хватит свечей.

но сон супостатов боимся нарушить.

Мы так уважаем своих палачей!

Легко и спокойно живут некрофилы,

и власть предержащий корявой рукой

карают идеи, романы, и фильмы

и честь воздают только за упокой.

а мы говорим полуправду лукаво,

и, все имена опустив между строк,

как будто себе оставляем мы право

другим преподать этот черный урок.

Как вырваться нам из трусливого плена?

Так ждали в тридцатых визита в ночи.

О жертве скорбим, преклоняем колена,

и о подлеце мы стыдливо молчим,

кто самых великих борцов уничтожил,

почти обескровил науку и рать...

мне облик его неприятен до дрожи,

я имя его не хочу повторять.

И я умоляю: судите злодея,

и бросьте Фемиде на чаши весов

погибших сердца, оскверненье идеи

и все имена лизоблюдов и псов.

Не ради отмщенья, а ради надежды,

что низость вовек не посмеет восстать,

и гений Российский не смогут невежды

насиловать и поворачивать вспять.

Оглянись не во гневе, а в смущеньи и горести,

не боясь от стыда и прозренья сгореть.

Назови свои беды по имени совести,

чтобы их узнавать, если явятся впредь.

ОЖИДАНИЕ

Пространства, пути, перепутья,

несется зеленый вагон.

Любите, писать не забудьте,

на взлетной струится бетон.

Терпенье, надежда, гаданье,

и радость, и сладкий испуг,

когда из эпох ожиданья

к тебе возвращается друг.

Возьми его теплые руки,

в глаза его тихо взгляни.

Быть может, забыл он в разлуке

те давние славные дни,

а если он все-таки помнит,

то мчит его яростно жизнь

от глаз твоих, сердца и комнат,

то значит, молчи и держись.

И, значит, люби его выше,

чем вас разлучивший полет.

Он слухом тебя не услышит,

но сердцем, быть может, поймет.

И жди его верно и все же

и малой надежде будь рад.

порой ожиданье дороже,

того, кто вернулся назад.

Ожиданье, ожиданье - неоглядная страна,

и до встречи от прощанья

времена и расставанья

и дорога не одна.

И понять не в состояньи

мы в печали расставанья,

где ошибка, где вина.

ОКТЯБРЬ

Когда октябрь прохладными ветрами

качает вдоль проспектов тополя,

и отплатив великими дарами

готова до весны уснуть земля,

Крахмальным утром школьных перезвонов

начнется день, как тысячи других,

и примется за старые законы

весь юный мир в воротничках тугих.

Припев: Веселеют в работе и сердце и руки,

и пролеты гудят, словно струны гитар.

Мы основы основ высочайшей науки

постигаем, как азбуку учит школяр.

Мелодии над площадью забьются,

потянутся из утренних дворов,

и в проходные музыкой вольются

десятки тысяч судеб и миров.

Начнется день и с ним придут заботы,

мы этот ритм освоили давно.

Так в песне ни одной неверной ноты,

а все как надо, все как быть должно.

Припев.

Необратима смена поколений,

спешат нетерпеливые года.

И мы горячих слов и детскость мнений

не повторим, быть может, никогда.

Но в каждом детство все-таки осталось,

мы любим ясность, любим простоту.

И мы не примем мудрость за усталость,

за слабость мы не примем доброту.

Припев.

ОСЕННЯЯ МЕЛОДИЯ (из Бодлера)

Мы скоро в сумраке потонем ледяном,

Прости же, летний свет, и краткий и печальный.

Я слышу, как стучат поленья за окном

И гулкий стук звучит мне песней погребальной.

В моей душе зима, и снова гнев и дрожь,

И безотчетный страх, и снова труд суровый.

Как солнца льдистый диск, так, сердце, ты замрешь,

Ниспав в полярный ад громадою багровой.

С тревогой каждый стук мой чуткий ловит слух,

То эшафота стук, не зная счета ранам,

Как башня ветхая, и ты падешь, мой дух.

Мой дух, давно расшатанный безжалостным тараном.

Тот монотонный гул вливает в душу сон.

Мне снится гроб, гвоздей мне внятны звуки

Вчера был летний день, а вот сегодня стон,

И слезы осени - предвестники разлуки.

Люблю ловить в твоих медлительных очах

Луч нежно тающий и сладостно зеленый.

Но нынче бросил я и ложе и очаг,

Светило пышное и отблеск волн влюбленный.

Но ты меня люби, как нежная сестра,

Как мать, своей душой в прощении безмерной.

Как пышной осени закатная игра,

Согрей дыханьем грудь и лаской эфемерной.

Последний долг пред тем, кого уж жаждет гроб

Дай мне, впивая луч осенний, пожелтелый.

Мечтать, к твоим ногам прижав холодный лоб.

И призрак летних дней оплакать знойным ветром.

ОСЕННЯЯ ПЕСНЬ ЗАРАТУСТРЫ

В сентябре провода, петербургские ночи,

дождевая вода -создают мне уют.

И приходит беда, иногда и не хочет

улететь навсегда с журавлями на юг.

Ангел мой до утра с тихим Дьяволом спорит.

Слов немых детвора в Школу Речи бежит.

Зрелость - это пора растворяться в просторе,

поднимать якоря, не считая гроши.

А прямое все лжет, путь у истин изломан...

По спирали полет даже Время вершит.

И любой поворот -это Символ и Слово,

это розовый лед покоренных вершин.

Не парным молоком -кровью пишется повесть.

С Жизнью встретясь лицом, остаешься чуть жив.

Лучше быть дураком на свой риск и на Совесть,

чем прослыть мудрецом за счет мыслей чужих.

На этих пространствах мне жить бы и жить как Царю.

От этих просторов кружится моя голова...

Но Русского Бога униженно тихо я благодарю,

что тати родные на свет и дыхание мне оставляют права

1996

ОСЕНЬ

Вечер распахнул окно

И в окно мне бросил

Желтый лист - билет в кино

На сеанс про осень.

Падают, падают, падают все

Красные, желтые листья.

Ветры-то, ветры радуются,

Лес - словно спинка листья.

Припев: И на асфальте классики

Не чертят первоклассники.

Бросили.

Осень, осень.

Светло - серая река.

Осень, осень, осень.

Осень, осень, в облаках

Холоднее просинь.

Улицы, улицы, улицы

Серые грустные змеи.

Не шевелятся, умницы

И поползти не смеют.

Припев.

А песок хрустит, хрустит,

Как твои ладошки.

На моих щеках грустит,

О тепле немножко.

И нет больше танцев в парке.

Сидит на скамейке яркой

Старик, и рисует палкой

На желтом песке белый парус.

ОТ ЛИЦА ИДИОТА

Я единственный в нашем дворе

Смотрел картину "Анна Каре".

На белой кобыле - Анна Каре,

Граф Врон говорит: - "Старуха, привет!"

Слезай с кобылы, пойдем-ка в лес".

Она-то слезла, а он не слез.

Обидел бабу, буржуй поганый.

Она - под поезд, а он за полбаны.

Я единственный в нашем дворе

Смотрел картину "Анна Каре".

ОТ ХРАМА

От храма ведет аллея, в кронах ее мой дух.

Кажется, я болею, неизлечим недуг,

болею за тех, кто веру словами затер до дыр,

кто видит слепым и серым резкий спектральный мир,

за тех, кто стыдится с нами глаз своих и лица,

за проданных подлецами и за самого подлеца,

за тех, кто легко и рано вызубрил свой маршрут,

кто к людям идет с обманом, пряча за спину кнут,

за тех, кто друзьями предан, врагами давно забыт,

кто знает одни победы, кто весел всегда и сыт,

за тех, кто не видит в слове Бога и суть вещей,

за утонувших в злобе и тщательности речей.

Я трачу свои печали, забыв сыновей моих,

на тех, кто всегда молчали, когда унижали их,

я плачу о благородстве, что в генах сынов Руси

погибло в крови и скотстве. Я стану Творца просить -

пусть вспомнит народ усталый, старинной приметы суть,

что версты дороги старой на новый выводят путь.

Прошу, как всегда, не много, поскольку промыслить смог -

дорога всегда от Бога, а пыль от людей, сынок.

Дорога идет от храма, где пел я для светлых душ,

иду я по ней до хама, я, в здравом уме идущ.

Приходят такие сроки, что нужно пропеть для тех,

кто чистых гармоний строки считает за черный грех.

ОТВАЖНЫЙ МУРАВЕЙ

В пальто и драных валенках,

И в шапке до бровей.

Ведет кораблик маленький

Отважный муравей.

Вода такая синяя

И заросли стеной.

А где-то Муравьиния

Осталась за спиной.

Там в теплом муравейнике

Не гаснут огоньки.

И там поют кофейники

Морозам вопреки.

Там в муравьином городе

Взволнованно весьма,

Ждет муравьиха гордая

Далекого письма.

О том, как он до берега

Дальнего доплыл,

О том, как он Америку

Новую открыл.

На карту лягут линии

Вот так идти и плыть.

И тотчас Муравьиния

Начнет салюты бить.

И лодки трехэтажные

Умчат в голубую даль.

И муравью отважному

Пожалуют медаль.

А он в кругу товарищей

Прихлебывая чай,

Однажды раскуражится

И скажет невзначай:

-"Ну, верите, не верите,

Плыву - кругом вода.

Вдруг - новая Америка.

Давай ее сюда".

В пальто и драных валенках

И в шапке до бровей.

Ведет кораблик маленький

Отважный муравей.

ОТПУСТИ СВОИХ ЦАРЕЙ

Над Россией летят облака...

Ах, остаться на Севере заживо!

Я не знаю, какая рука

Написала такие пейзажи.

У каррарских мраморей

мы живем однажды,

научи своих царей

голоду и жажде.

В мастерской трудоемких чудес

предстоит не унизиться славою,

В бледно-синей кастрюле небес

птичья стая чаинками плавает.

У рублевских звонарей

мы с тобой встречались..

Научи своих царей

чести и печали.

На просторах таких - даже тут -

мало места для правды и боли.

Хорошо, что поэты живут

в наше время немного поболе.

У разбитых алтарей

онемели боги.

Отпусти своих царей

в лучшие чертоги.

ОТЦЫ И СЫНОВЬЯ

Когда шагал ты на восток

в жаре крутой под Ровно,

и кровью хлюпал твой сапог,

и жажда горло жгла,

убитых немцев рисовал

я много и подробно

и двадцать танков подбивал

из одного ствола.

Когда, совсем закоченев

в заснеженном окопе,

ты с неба свет ракеты ждал

и грел свой автомат,

я спал в кромешной темноте

далеко от Европы

и сбоку телом малым грел

замаянную мать.

Когда ты мессер прижал

к земле чужой, горелой,

за Родину и за.., и за...

зашелся пулемет,

летел на санках я в сугроб

с горы заледенелой

и, повернувшись к небесам,

смотрел, как снег идет.

Когда тяжелым сапогом

в концлагере под Прагой

тебя пытались научить

по-песьи подвывать,

я от какой-то ерунды

так безутешно плакал,

что не на шутку рассердил

встревоженную мать.

Когда контузило тебя

у кеслина в сраженьи

и красной тьмой заволокло

и кирху и сады,

я на ногах не устоял

от головокруженья,

но хлеба не было в избе,

и дали мне воды.

В моем детдоме дети все

в ночной тиши заснули,

а я не мог - я в этот миг

беседовал с тобой.

Когда герр обер-лейтенант

послал в пространство пулю,

которой грудь твоя была

подставлена судьбой.

ОХОТА

Птица танцует в любовной тоске,

вокруг тишина и дремота,

но смерть ее прячется невдалеке -

охота, охота, охота.

И лес содрогает тяжелый медведь,

в агонии тягостной нотой,

но сладостно людям на это смотреть -

охота, охота, охота.

Охотник, брось свое ружье,

охотник, брось свои забавы!

Где имя доброе твое?

Увы, одна дурная слава

и беззащитное зверье,

и кругосветная потрава.

Охотник, брось свое ружье!

Железною шуйцей вцепившись в цевье,

охотники всех поколений

в спокойствии сытом наводят ружье

на тощих лисиц и оленей.

И заяц, почувствовав в сердце свинец,

кричит, как ребенок, от боли.

Меньшимс своим братьям приносят конец

кнзья интеллекта и воли.

Охотник, брось свое ружье!

Охотник, брось свои затеи!

будь ты хоть гений, хоть герой,

творец космической идеи,

но в сердце сделанной дырой

гордиться могут лишь злодеи.

Охотник, брось свое ружье!

И в ужасе дети по полю бегут,

в них целится пьяная рота,

кончая земной их недолгий маршрут -

охота, охота, охота...

Дымят города, океаны в грязи,

с прогресса ползет позолота,

и копится в легких уран и бензин.

Охота, охота, охота...

Охотник, помни и живи,

не суетись в полях и рощах.

ведь ты не Бог, так будь попроще,

безумно право на крови

карать и миловать. Ты сам

подарен будешь небесам.

Охотник, помни и живи.

ОЧЕРЕДЬ ЗА СЧАСТЬЕМ

Люди стояли в огромной очереди -

Очереди за счастьем.

Люди мечтали, что сыновья их и дочери

Получат это счастье от них по наследству.

И сами они возьмут немножко, немножко,

Чтобы не страдать и не бедствовать.

Рядом со взрослыми стояли детские ножки.

Люди стояли годами, веками.

Солнце пекло их, дожди их стегали.

В песок обращались огромные камни.

Люди стояли, люди устали.

Женщина с глазами, как небо летом

С темными кругами под глазами

Вышла отдохнуть из очереди этой.

Женщина с пепельными волосами.

И к морю пошла она, очередь оставила.

И море усталые ноги ласкало,

И ветер играл в волосах ее длинных,

И брызги бросал в глаза ее синие.

Думала она, дыша прохладой:

- "Какое было бы счастье,

Если б в очередь за счастьем

Возвращаться было не надо."

ПАМЯТИ АРИКА КРУППА

Прощай, прощай... Бродить по свету

Мне суждено, и с этих пор

Я буду помнить взгляд твой светлый

И твой неспешный разговор.

Прощай, прощай... Тогда вначале

О радости мы знали все,

И очень мало о печали.

Печаль нам истины несет.

Ты, вспомнив песни и мытарства

И наши милые края,

Протянешь руку мне сквозь царства

Небытия и бытия.

И задрожат от смеха стекла.

Мы в мире всех разбудим сонь.

И ты возьмешь рукою теплой

Мою веселую ладонь.

Но ты молчишь и не смеешься,

Твои глаза совсем пусты.

Я ухожу. Ты остаешься.

И все-таки уходишь ты.

ПЕС И КОШКА

Кошку погладишь - она запоет

Выпустит тонкие когти.

Пес, если нужно, всю ночь у ворот,

Честно под дождиком мокнет.

Кошка лукаво отводит своей взгляд

Смотрит на звезды в окошке.

Пес мой безмерно доволен и рад

Лишь приласкаешь немножко.

Если же гости придут в выходной,

Кошка в истоме и лени

Громко трещит как волчок заводной,

Щурясь у них на коленях.

Пес от моей не отходит руки,

слушаясь каждого жеста .

Дружба дороже, чем все пироги,

Даже из сдобного теста

Кошке хоть тысячу раз повтори:

Киса не рви мою шапку!

Пес мой веселый несет, посмотри,

Утром пропавшую тапку

Кошка гул всю ночь напролет

Пес мой мальчишка примерный

Он храпака под кроватью дает

Значит он друг самый верный.

ПЕСЕНКА АКТЕРОВ

Пусть будет наш удел высок,

и мы достойны будем счастья,

но не уйти нам от тревог,

и совесть сердца рвет на части.

Дерзни по-новому прочесть

день нынешний и день вчерашний,

а правда, искренность и честь -

вот инструменты вечно наши.

Припев: А наша цель да будет чистой

и сострадающим наш смех.

Мы беспощадны как артисты,

Как люди мы добрее всех.

Примерим платье королей,

возьмем сюжет любого века,

но нет трудней среди ролей

высокой роли человека.

Пусть слово на губах не спит,

в нем привкус соли или боли.

У истины мы на цепи,

у доброты всегда в неволе.

ПЕСЕНКА ВОДОНОСА

Бертольд Брехт

Гром гремит, и дождик льется,

Ну, а я водой торгую.

А вода не продается и не пьется ни в какую.

Я кричу: "Воды купите!"

Но никто не покупает.

В мой карман за эту воду

Ничего не попадает.

Купите воды, собаки!

Припев: Дождик брызгает все пуще,

Вы без денег воду пьете

И большое вымя тучи

Не прося гроша сосете.

Ну а я кричу, как прежде:

"Воду, воду покупайте",

И никто не покупает,

И никто не покупает.

Если б дождь не выпадал бы,

Если б он лет семь не лился,

Вот бы я с воды разжился,

Я по капле продавал бы.

"Дай воды! Воды скорее!" -

У ведра б толпа кричала.

Покупателя любого

Я бы оглядел сначала.

А вдруг он мне не понравится.

Глотки бы у вас повысохли, собаки!

ПЕСЕНКА О ГЛУПОСТИ И ТРУСОСТИ

Идя напрямик, не пробьешься никак

сквозь серую лень и турусы,

и смел Дон Кихот, потому что простак,

а кто похитрее, те трусы.

Внизу поспокойней, опаснее высь,

оттуда скатиться несложно.

там заповедь, что и внизу - убоись,

будь больше других осторожен.

Богохульники, паяцы, богачи или бичи -

все чего-нибудь боятся, кто кричит и кто молчит.

Мы и жить боимся, братцы, и в сырую землю лечь,

ну, а умники боятся дураков. О том и речь.

И так повелось, от языческих вех

сквозь царство петров да иванов,

что трусам живется вольготнее всех,

и сытно, и курно, и пьяно.

вдруг некто возникнет, как старый Сократ,

он трусов язвит и тревожит.

Да, смелый дурак безопасней стократ,

а умному смелость дай Боже.

Умник ловок и искусен, скроет он испуг от нас,

а дурак он только трусит, личной смелости подчас.

Все, что в мыслях заимелось дурень высказать готов.

Вы за искренность и смелость уважайте дураков.

Кулак поднимает нам только испуг,

а серость не любит уроков.

И люди со страху - взгляните вокруг! -

всегда избивают пророков.

Расставили сети и ждут хитрецы

поймать, устрашить, заневолить,

но ходят не торной травой мудрецы,

и уж не толпою, тем более.

И когда теснит тупая сила - вот уж на краю,

кто поймет, я отсупаю, или пар спустить даю.

Быть побитым и убогим не сочту за стыд и труд,

чтобы высказть в итоге то, что истиной зовут.

ПЕСЕНКА ШУТА

Чтобы гладили, а не гадили -

Нужно крутить хвостом.

Чтобы нравиться, чтобы справиться -

Нужно быть просто шутом.

Припев: Ну, а шут, ну, а шут

Это вовсе не труд,

И пускай обругают и пнут.

Другом я притворюсь,

Я же их не боюсь.

Я ведь шут, я ведь шут, я ведь шут.

Я же шут, я же вечный шут.

Пролетают дни, господа одни.

Пусть другие затем придут.

И для них потом стану я шутом,

Я ведь шут, я ведь шут, я ведь шут.

Я же шут, я же вечный шут.

Припев.

Будет вечно так, промолчит дурак,

Да и умные не поймут.

Слышен общий смех, я один на всех,

Я ведь шут, я ведь шут, я ведь шут.

Я же шут, я же вечный шут.

ПЕСНЯ БАЛТИЙСКИХ МОРЯКОВ

Мы вышли в море на рассвете,

Мрачнел воздушный океан.

И ветер штормовой нас встретил,

Наш путь лежит за много стран.

Команду кэпа с полужеста

Поймет любой из моряков

Волна - веселая невеста

Бросает борт до облаков.

Припев: Волны, поклонитесь кораблю,

Море ненавижу и люблю.

Странный разговор,

В даль от синих гор

Нас влечет простор легко.

А магнит земли тянет корабли,

Где-то мой залив далеко.

У нас профессия такая -

Прогладить Балтике бока.

Маяк лукаво нам мигает:

Братишки, с богом и пока.

Земные брошены заботы,

Забыты речки и ручьи.

О нас толкует где-то кто-то,

А мы свободны, мы ничьи.

Припев.

И вновь душа болит, ребята,

И, значит, в море нам пора.

Играют волны, как котята,

А это вовсе не игра.

И вновь над нами альбатросы,

Ни рифы не страшны, ни мель.

Идут российские матросы,

Идут за тридевять земель.

ПЕСНЯ ЖЕНАТОГО ЧЕЛОВЕКА

Я с милой женушкой моей без горя и хлопот

Живу и не считаю дней уже который год.

Она приветлива, умна, хотя порой ленива,

Напоминает мне она весенний день дождливый.

То выйдет солнце - это смех,

То вновь польются слезы.

То гром за выдуманный грех -

Мне страшные угрозы.

А провинится в чем она - не жди ее признанья,

Словечки знает, как шпана, боится наказанья.

Она ревнива, как грузин, при этом смотрит тучей,

Я не хожу ни где один, а только с ней под ручку.

Заботы все мои друзья - она одна на свете,

Цветочки даришь - млеет вся, жизнь даришь - не заметит.

Она забыла алфавит, таблицу умноженья,

Но так, проказница, хитрит, что я в изнеможеньи.

А любит так она меня, как кошка любит мышку,

Как цыган доброго коня, как воробей мальчишку.

ПЕСНЯ ИЗЫСКАТЕЛЕЙ

До берега доплыли чьи-то корабли.

Стряхнули паруса, усталость с мачты.

Они давно не видели земли,

Гонялись где-то за своей удачей.

А я вот бросить якорь не могу,

Моя удача не живет на берегу.

В моей удаче - боль в плечах и ветры,

Пот в три ручья и пройденные метры.

Кому-то жизнь нужна получше,

А у меня вот все благополучно.

Спокойствие заманчивая штука,

Но от него белеют слишком руки.

А у меня спокойствие другое.

Спокоен я, что нету мне покоя.

И вот я бросить якорь не могу.

Моя удача не живет на берегу.

ПЕСНЯ О ДЫМЕ

Поет старик:

"Покуда не стала

Вся голова седая.

Я думал, что разум

Пробиться мне поможет.

Теперь уж я знаю,

Что мудрость любая

Голодный желудок

Наполнить не может.

И вот я говорю:

"Забудь про все.

Взгляни на серый дым.

Все холоднее холода,

К которым он уходит.

Вот так и ты пойдешь за ним,

И ты пойдешь за ним".

Поет мужчина:

"Три шкуры сдирают

За честную работу.

И я пошел и выбрал

Кривой окольный путь.

Но нашему брату

И здесь не дали ходу.

Теперь я не знаю,

Куда мне свернуть.

И вот я говорю:

"Забудь про все.

Взгляни на серый дым.

Все холоднее холода,

К которым он уходит.

Вот так и ты пойдешь за ним,

И ты пойдешь за ним".

Поет девушка:

"Надежды не для старых

Надеждам нужно время,

Что б их создать сначала,

Что б их разбить потом.

Для юных - двери настежь,

И мы путями всеми

Через любые двери

В ничто пойдем.

И вот я говорю:

"Забудь про все.

Взгляни на серый дым.

Все холоднее холода,

К которым он уходит.

Вот так и ты пойдешь за ним,

И ты пойдешь за ним".

ПЕСНЯ О ТУРИСТАХ

Туристов тьма на свете разных

Один блондин, другой брюнет.

Тот пешеходник, этот водник,

А этот просто дармоед.

Туристом быть не шутка в деле.

Не каждый сможет так суметь,

Рюкзак тащить на хилом теле,

Помалу есть, помногу петь.

Припев: И всех нас одно объединяет,

То, что важней всего.

Туристами нас называют,

Туризм - это племя одно.

Всегда турист по горло занят,

Всегда не чесан и не брит,

Всегда в пути не унывает,

Всегда отличный аппетит.

В поход пойти как будто просто,

Лишь только стоит захотеть.

Но это вам не к теще в гости,

Тут надо голову иметь.

ПЕСНЯ ПОКИНУТОГО КОРАБЛЯ

Уносят меня течения,

Мысли мои угрюмы,

И нету мне облегчения,

Хотя пусты души моей трюмы.

Припев: И нет в парусах моих ветра,

Не ступают по палубе ноги.

Один я, один на свете,

Я корабль, я корабль одинокий.

Для меня уж давно не странно,

Насмотрелся я в жизни своей,

Как покидают друзья капитана,

Как капитаны бросают друзей.

Припев.

Я изведал глубины и дали,

Но из истин не понял одну:

Почему корабль покидают,

Когда не идет он ко дну.

Припев: И нет в парусах моих ветра,

Потому, что нет парусов.

Один я, один на свете,

Я не слышу ничьих голосов.

ПЕСНЯ ТИЛЯ

На зеленых дубах,

На дубовых столбах

Круглый год в этом щедром краю

Вырастают плоды

С языком до пупа,

Даровая жратва воронья

Припев: Что за сладостный край,

Где всего через край,

Где полно и жратвы и питья,

Так что черт побери,

Знай гуляй, пей да жри.

И да здравствует Фландрия!

И хоть в этой стране

Древесина в цене

Всюду весело пышет огонь.

Жжем живых вместо дров

И сироток и вдов.

И тепло и приятная вонь.

Припев.

И тепло и приятно,

И весело знать,

Что всегда можно руки погреть.

Волоки на костер

Хоть родимую мать,

И получишь законную треть.

Припев.

И не бойся потом

Перед Божьим судом.

Отыщи и представь короля.

О, Господь! Это он

Меня сделал скотом

Это он виноват, а не я.

ПЕТЕРБУРГ

Я живу в Петербурге на улице Снов,

где летят мои годы, как белые снеги,

где ржавеют остатки российских основ,

и где выжили эллины и печенеги,

и где воздух промок ароматом грехов

и дыханием прошлого века любимым,

и чеканные строфы безумных стихов,

пролетая по ветру, мешаются с дымом.

Я терплю этот город, как терпят свой быт

одинокие, рваные жизнью счастливцы,

словно боги Олимп, что не чищен, не мыт

после оргий и драк, как их битые лица.

А когда наступает осенняя мгла

и холодных дождей бесконечные сроки,

души предков моих, выйдя из-за угла,

мне бормочут еще не известные строки.

Филигранны в закат силуэты коней,

запах Ада от Сфинксов исходит заполночь…

И чем дальше от детства, тем сердце верней

гениальной, смертельной музыкой заполнит.

Я люблю этот город святой и простой,

где с Востока и с Запада спутаны ветры,

отнимающий жизнь и дарящий настрой,

на котором причины Гармоний бессмертны

ПЕТРОГРАДСКАЯ ЗАРИСОВКА

По улице гороховой,

минуя ВЧК,

шла Анечка Горохова

в филидеперсовых чулках,

шла по Фонтанке девушка

и улыбалась всем,

а следом шел мой дедушка,

молоденький совсем

и ненароком Анечку

прикладом он задел

на мостике Аничковом

у славных лошадей.

Глаза ее пленительно

блеснули на него,

он с это увольнительной

не помнил ничего.

Пошли они по улочке

под тихий разговор,

и Анечка бабулечкой

мне стала с этих пор.

Наследство мной получено,

в крови моей дурман,

она любила Тютчева,

а он любил цыган,

Она стихи прекрасные

твердида наизусть,

а он напевы страстные

цедил сквозь черный ус,

на читала Брюсова,

а он романс бренчал,

она бродила вкус его,

а он не отвечал,

она ему про Пушкина,

а он гитаре в лад,

и вот семья разрушена,

и Пушкин виноват.

Эх, ох!

Был бы Бог,

он бы нам с тобой помог.

В Петрограде-городе все дождичек идет,

на Острове Васильевском стрекочет пулемет,

а Петр Алексеевич на лошади промок.

ПЕТРОГРАДСКИЕ ЗАРИСОВКИ

1 -

До Троицкого в звездочках

с Апраксина двора,

попахивая водочкой,

гуляют юнкера,

и девочки панельные,

и дамочки в мехах,

что на работу сдельную

выходят впопыхах.

И мелюзга карманная

по Лиговке шуршит,

за упокой Романовых

пропить свои гроши.

И держат все за пазухой

кто нож, кто пистолет,

кому-то что приказано,

кому приказа нет.

Усталые рабочие

с собрания спешат,

ни дня для них, ни ночи нет,

сбоят тяжелый шаг.

Идет, идет история

по невским берегам,

а где-то у "Астории"

уж тявкает наган.

Февраль уже кончается,

недалеко июль,

Россия закачается

от шашек и от пуль.

Студенты либеральные

все спорят меж собой,

а лица криминальные

планируют разбой.

Идеи и сентенции

смешались, как во сне.

В бреду интеллигенция,

в галошах и в пенсне.

За славу, не за деньги ведь

поэт скрипит пером,

и Северянин тенькает

на гении своем.

История, как барышня,

споткнулась о ружье.

Не торопись, товарищи!..

Поднимем мы ее!

- 2 -

Эх, ох!

Был бы Бог,

он бы нам с тобой помог.

В Петрограде-городе все дождичек идет,

на Острове Васильевском стрекочет пулемет,

а Петр Алексеевич на лошади промок.

ПИЛИГРИМЫ

Мы приходим в этот мир, как боги,

без сомнений, с олимпийской хитрецой.

Где-то нами не оббитые пороги,

что расквасят нашу веру и лицо,

и слова предначертаний и пределов,

оскорбительных параграфов толмуд

не тревожат наше царственное тело,

и бессмертную нам душу не гнетут.

Мы властители слова и просторов,

наши истины цветные миражи.

Но не сходим мы с Олимпа в коридоры,

и на очередь за правдой тратим жизнь.

Эти клетки, где трепещут наши крылья,

где не дышится и сердце не стучит,

эти книжечки с пометками усилья,

быть богами, презирающими быт,

эти лживые названия ступенек,

по которым к некрологу торен путь,

и нехватка сострадания и денег,

и всегда, всегда еще чего-нибудь.

Это все меня так учат пилигримы,

что с безумной песней по миру идут.

Пациенты прокураторов из Рима

и носители прозрений и простуд.

О победе мы печемся и горюем,

из веков, как пауки, мы тянем нить.

Но когда вы победите, говорю им,

вас захочет тоже, кто-то победить!

Что поделаешь, - они мне отвечают. -

Если даже безнадежна наша роль,

это лучше, чем бессонными ночами

унизительную пестовать юдоль.

И живут они во мне и в путь торопят,

что намечен сердцем или богом дан.

И идем, пока идем, мы по Европе

пилигримы из Эллады в Магадан.

ПИСЬМО С КУБЫ

Скоро уж третий год, как я на Кубе.

Строим мы ГЭС под Саньтьяго, ребята.

Знаю, любой из вас писем не любит,

Но вы обещали писать мне когда-то.

Припев: Снег ты мой, пушистый белый снег,

Серебро спокойных зимних рек.

Мой город далекий, дымный и большой,

Я тебя не видел целый век.

Здесь кареглазые девушки - диво,

Об этом, наверно, вы знаете сами.

Много на Кубе девочек красивых,

А как там моя, с голубыми глазами?

Припев.

Здесь карнавал кипел - шум и веселье,

А королева улыбнулась мне даже.

Как хороша она трудно поверить!

А все-таки как там, ребята, Наташка?

ПО ДОРОГАМ МОЕЙ ЗЕМЛИ

И работу без сна и странствия

я на сердце с лихвой грузил,

опьяняли меня пространства

и простые слова Руси.

Но сомненье в строфу попало,

и была эта песнь тиха,

бескорыстья для чести мало,

а фантазии - для стиха.

Строки песен в иные дали

совесть тягостную вели.

Муза ходит, а не летает

по дорогам моей земли.

Я познал фанатизма шоры,

бездорожье и грязь в пути,

вырос я из такого сора,

где стихи не могли расти.

И горючие песни наши

мне плеснули стыдом в лицо

среди сверстников, поминавших

за убогим столом отцов.

У последнего поколения,

понимающего о войне,

есть неспешные озарения

в завоеванной тишине.

И не ждали мы вдохновения,

не сжигали корявых строф,

и всегда было вдоволь гениев,

мало истинных мастеров.

Уходили всегда безвременно,

не сочтя ни друзей, ни страниц,

а Россия опять беременна

сочинителем небылиц.

Принимать бы, что дарит время нам,

понимать бы, чего мы ждем.

а Россия опять беременна

или поэтом, или вождем.

ПО РАССВЕТАМ ХОЛОДНЫМ РОЗОВЫМ

"Будто я весенней гулкой ранью

Проскакал на розовом коне."

(С.Есенин)

По рассветам холодным розовым,

По ночной тишине расколотой

Ускакала куда-то молодость

На зеленом коне березовом.

Ох вы, голуби серокрылые

Ох вы ветры-снега летучие

Кто приветил, да кто сокрыл ее,

Вы не видели по-над тучами?

Может быть под гармонь напевную

На завалинке семя щелкает,

Может быть золотой царевною

Но хоромам гуляет шелковым.

Ну, а может быть девицей-вдовушкой

С первым встречным вовсю милуется,

Непутевою своей головушкой

Собирает пыль-грязь по улицам.

Может рыцарем латоплечим

Битвы-подвигов в поле ищет,

Или может быть, вором меченым

На безлюдии грабит нищего.

Ну, а может быть, малым детушкам

Песни-сказки слагает грустные

Иль с пробитым лежит сердечушком

За свободу свою, да за Русь свою.

Может где утонула в проруби,

Улетела за сотни-тыщи лет?

Ох, не знаю я, ветры-голуби,

Только знаю я, не отыщется.

Но рассветам холодным, розовым,

Но ночной тишине расколотой

Ускакала куда-то молодость

На зеленом коне березовом.

ПОГОНЯ

1. Преследуемые Олени

Не уйти от погони, не спасти свой живот,

если долго питался в покое и лени,

наша смерть не извне, она в нас и живет,

да запомните это, олени.

И опасен не волк, только медленный шаг,

только вялое сердце и мутное зренье,

самый первый и самый безжалостный враг -

безопасность и благополучье, олени.

И по праву первородства нас учили старики,

утверждают превосходство злоба, серость и клыки.

Удивляюсь я этому и не пойму:

хищник кроток и мил, травоядные злобны,

если молятся волки красоте и уму,

а олени кого-то пытаются слопать.

Отомстит им природа за это сама,

равновесье положено от сотворенья,

эти волки сойдут потихоньку с ума,

а олени погибнут все от несваренья.

Ждут, и жертвы и моленья отбирают все права

голод, страх и вожделенье - три великих божества..

Удирай, если нету когтей и клыков,

в милосердье не вернь - это старые басни.

Хищник ясен, когда он из явных врагов,

все другие хитрей и безмерно опасней.

Те, что сыты печали наполнена всклень,

но проходит тоска от голодной диеты.

Сам себя береги, благородный олень,

голодай и беги, украшай землю эту.

по законам превосходства в мире крови и тревог

благородство, благородство это слабость и порок.

2. Преследователи Волки

Кто сказал, что волки серы, против правды погрешил.

Волки - есть такая вера, образ жизни, склад души,

и ни отдыха, ни лени не позволит жизнь волкам,

волки это поколенья, клочья шкуры по бокам.

Что же спорить нам без толку, травоядных славя класс,

волки, волки, волки, волки, а не бабочки и пчелки

шевелиться учат нас.

Сундуки, шкафы и полки для добычи не нужны,

намечают жертву волки, только если голодны,

так судьба им повелела, гнать, спасаться, голодать,

скорость мысли, скорость тела и недлинные года.

Что же спорить нам без толку, травоядных славя класс,

волки, волки, волки, волки, а не бабочки и пчелки

шевелиться учат нас.

Кто сказал, что волки серы, тот не понял до конца -

волки - это злые нервы и несытые сердца,

и сомнения иголки, сотни пастей, сотни глаз -

мысли - волки, страсти - волки, пожирающие нас.

Что же спорить нам без толку, травоядных славя класс,

волки, волки, волки, волки, а не зайчики и тёлки

шевелиться учат нас.

ПОДВОДНАЯ СКАЗКА

За плечами акваланги,

Шторм как будто бы утих.

Мы идем ловить трепангов

И стрелять ершей морских.

Фантастические краски

Бирюзовой глубины

Оживают, словно сказки,

Из далекой старины.

Наутилус тихоходный

Ждет меня на желтом дне.

Я зеленый, земноводный

С аквалангом на спине.

Я шепчу кальмару сплетни

Про акул и про медуз.

На спине китов слетних

По волнам, как ветер, мчусь.

В прятки с маленьким дельфином

Я играю, как с мальчишкой.

Прячусь в водорослях синих,

Прячусь у спрута под мышкой.

За коралловые ветки,

За большой зеленый камень,

И щекочут мне креветки

Пятки длинными усами.

В это самое мгновенье

Я как будто просыпаюсь

И плыву на встречу небу,

Прямо к солнцу поднимаюсь.

Сумки, полные трепангов,

Мы бросаем в лодку нашу.

И, снимая акваланги,

Слышим запах пшенной каши.

ПОДНИМИСЬ, ПОДНИМИСЬ

Припев: Поднимись, поднимись,

Ну, иди, не стой на месте!

Это жизнь, это жизнь,

Иногда она без песен,

На чужом плече не висни,

Наклонись вперед - и сам.

Это ветер, ветер жизни,

Но не кланяйся ветрам.

На чужом плече не висни,

До земли деревья гнет

Этот ветер - ветер жизни,

Пусть он раз тебя сшибет.

Припев.

Не теряйся и не кисни

И уйми тоску и дрожь..

Это ветер, ветер жизни,

Это значит - ты живешь.

Не проси его, чтоб стих он,

Мертвый штиль - коварный сон

Подберется к сердцу тихо -

И уснешь, таков закон.

Припев.

Не ласкающий беспечный,

Беспощадный, сильный, злой

От него немеют плечи,

Он глаза закроет мглой.

Но не падай на колени,

Не сворачивай назад.

Он не трусости, не лени,

Он вперед идущим рад!

Припев.

Это ветер жизни вечной

Бьет без промаха он в грудь,

Не попутный ветер - встречный,

Без него не ясен путь.

Ветер счастья, ветер мук,

Обжигающий прохладный,

Повернись лицом к нему,

И дыши, дыши им жадно!

ПОЕЗДКА НА ЯРМАРКУ

Не дашь ли лошадку нам, дядюшка Том?

На ярмарку завтра мы едем верхом.

Билл Бьюер, Джек Стьюер,

Боб Симпл, Дик Пимпл,

Сэм Хопкинс, Джим Кобли и я.

Когда вы вернете коня моего? -

Вернем его в среду, во вторник к обеду.

Билл Бьюер, Джек Стьюер,

Боб Симпл, Дик Пимпл,

Сэм Хопкинс, Джим Кобли и я.

Вот вторник проходит, проходит среда

Домой не вернутся верхом никогда

Билл Бьюер, Джек Стьюер,

Боб Симпл, Дик Пимпл,

Сэм Хопкинс, Джим Кобли и я.

С холма поглядел на окрестности Том,

Увидел кобылу внизу под холмом, а с ней...

Билл Бьюер, Джек Стьюер,

Боб Симпл, Дик Пимпл,

Сэм Хопкинс, Джим Кобли и я.

Окончила кляча свое бытие,

Оплакали хором кончину ее.

Билл Бьюер, Джек Стьюер,

Боб Симпл, Дик Пимпл,

Сэм Хопкинс, Джим Кобли и я.

Но песня не кончилась вместе с конем,

Хоть умерли все, кто катался на нем

Билл Бьюер, Джек Стьюер,

Боб Симпл, Дик Пимпл,

Сэм Хопкинс, Джим Кобли и я.

В ночной тишине при огромной луне

Верхом мы несемся на мертвом коне.

Билл Бьюер, Джек Стьюер,

Боб Симпл, Дик Пимпл,

Сэм Хопкинс, Джим Кобли и я.

И станем кататься на нем до поры,

Пока не провалимся в тартарары

Билл Бьюер, Джек Стьюер,

Боб Симпл, Дик Пимпл,

Сэм Хопкинс, Джим Кобли и я.

Вариант

Не дашь ли лошадку нам, дядя Пахом?

Хотим покататься немного верхом:

Агеев, Сергеев, Степаныч,

Сан Саныч, Федотыч и тот еще я.

- Когда вы вернете мустанга назад?

- Когда мы докажем, что каждый казак!

Агеев, Сергеев, Степаныч,

Сан Саныч, Федотыч и тот еще я.

И дядя Пахом дал кобылку на час,

Вот мы поскакали и скрылись из глаз

Агеев, Сергеев, Степаныч,

Сан Саныч, Федотыч и тот еще я.

Мы скрылись из глаз не вдали, а вблизи.

Лежим, отдыхая, в дорожной грязи

Агеев, Сергеев, Степаныч,

Сан Саныч, Федотыч и тот еще я.

Спасая упавшую с лошади честь

Мы вновь попытались на клячу залезть

Агеев, Сергеев, Степаныч,

Сан Саныч, Федотыч и тот еще я.

От тяжести вбок скакуна повело,

Лишь только вскарабкались кучей в седло

Агеев, Сергеев, Степаныч,

Сан Саныч, Федотыч и тот еще я.

Мы снова упали и каждый решил,

Что будет кататься, пока хватит сил

Агеев, Сергеев, Степаныч,

Сан Саныч, Федотыч и тот еще я.

Когда мы вернулись, светила луна.

Мы тихо несли на себе скакуна

Агеев, Сергеев, Степаныч,

Сан Саныч, Федотыч и тот еще я...

ПОКА ЖИВЁШЬ НА СВЕТЕ

Так хочется, пока живешь на свете,

Наслушаться прибоя и скворцов,

Настроить фантастических дворцов,

И не бояться быть за них в ответе.

На громкие слова слывя скупцом,

не замечать обиды и наветы,

А если и придется быть купцом,

Иметь в кармане ветры да планеты.

Быть добрым сыном, правильным отцом,

Изведать суть свободы и запрета.

Быть искренним, как в час перед концом,

И не жалеть о том, что не был где-то.

Вставать с постели задолго до света,

Распознавать по взгляду мудрецов,

Не приставать с наукой и советом,

И научиться жить в конце концов.

И вспоминая дом с резным крыльцом.

Задуматься от детского ответа,

Не злить ни стариков и ни глупцов,

И верить в сны и добрые приметы.

С гармонией, палитрой и резцом

Играть свободно словом, звуком, цветом,

Но никогда ни правдой, ни лицом,

И брать за все душой, а не монетой.

ПОЛУ-ПЕСНЯ

Полу-солнце, полу-дождь,

Зонтик полу-красный,

Ты ко мне полу-идешь

Сверх полу-напрасно.

Полу-смотришь, полу-спишь,

Полу-притворяешься.

Полу-поцелуешь лишь,

Полу-растворяешься.

Говоришь ты полу-мне:

"Все полу-цветочки,

Нам бы нужно поумнеть

Полу-одиночкам".

И летят, летят слова

Стаей воробьиной.

Я с тобой полу-словарь,

Полу-половина.

Я язык перевожу

Твой полу-невнятный.

Как я все переношу -

Просто не понятно.

ПОПЫТАЕМСЯ ВЫЗНАТЬ ВСЕЛЕНСКИЕ ТАЙНЫ...

Попытаемся вызнать вселенские тайны,

По веселым глазам нас узнает любой.

Мы - всего лишь матросы, мои капитаны

На своем корабле под названьем Любовь.

Мы умираем на дню раз тринадцать

И воскресаем четырнадцать раз.

Сами хотим мы во всем разобраться,

Пусть уж потом разбираются в нас.

Мы плывем в океане от мыса Надежды

В море Верности, в порт Ожидающих Глаз.

Паруса залатаем и снова, как прежде, -

В голубой океан - не отыщите нас.

Лежит море Правды за дымкой тумана,

Достичь моря Ясности нам нелегко,

Но будет нам совесть в пути капитаном

И будет нам честность в пути маяком.

Ветра всех широт в парусах пусть играют,

Но мы не войдем в воды мелких морей.

И в мутных заливах покоя и рая

Нам никогда не бросать якорей.

ПОСВЯЩЕНИЕ ВОЗНЕСЕНСКОМУ

Над Россией летят облака,

Ах, остаться на Севере заживо.

Я не знаю, какая рука

Написала такие пейзажи.

У каррарских мраморей

Мы живем однажды

Вознеси меня, Андрей,

Вознеси меня, Андрей

Над моею жаждой.

Нам природа открыла ликбез,

Так сочтемся любовью и славою.

В бледно-синей кастрюле небес

Птичья стая чаинками плавает.

У рублевских звонарей

Мы с тобой встречались.

Вознеси меня, Андрей,

Над моей печалью.

На просторах таких, даже тут

Мало места для правды и боли.

Слава богу, поэты живут

В наше время немного поболе.

Знаю, распятый еврей

Говорил с тобою.

Вознеси меня, Андрей,

Над моей судьбою.

ПОСВЯЩЕНИЕ ВЫСОЦКОМУ

Мне приснился Владимир Высоцкий

как пророк, как щемящая суть.

И пронзил он надрывом высоким

мою мерно дышащую грудь.

Словно тысячи тысяч оркестров

разодрали мелодии плоть.

Миллионы нещадных маэстро

стали палочкой сердце колоть.

Будто бич резал напропалую

этот ритм, что у пульса в плену,

оплеухи нужней поцелуев,

поцелуям мы знаем цену.

И слова зазвучат, как клекот

пораженного насмерть орла,

полоснули до горла от легких,

и ворочалась совесть и жгла.

Я увидел, как он изначален,

облекая в простые слова

наши муки и смех, и печали,

как повинна его голова.

Приоткрыл он понятья и вещи,

что казались яснее всего,

несчастливый становится вещим -

это счастье для паствы его.

А за мужеством, как не усердствуй,

проступает печалью дыша

уязвимое нежное сердце,

и трепещет живая душа.

Если падает бард и скиталец,

пораженный глаголом "успех",

то все ложи пока свои пальцы

поднимают с улыбками вверх.

И явилось мне как откровенье

эта мысль, что подспудно жила:

счастье есть не в удовлетвореньи,

а в способности страстно желать.

На подмостках судьбы и театра

исступленно хрипит на весь свет

осужденный на жизнь гладиатор,

обреченный на вечность поэт.

ПОСВЯЩЕНИЕ МОЛОДОМУ БАРДУ

Путь от грусти до веселья

Скор и не тернист,

Но страшись всегда похмелья,

Милый гитарист.

Мало ли, что струны знают,

Ты же знай одно:

Поступает вольно с нами

Славное вино!

Не спеши попасть в неволю,

Не гони свой срок.

Поступают с нами больно

Женщины, дружок!

Пусть несет твоя гитара

Грусть и радость им...

А поэт - кому он пара?

Он не приручим.

Ну, а если уж попалось

Сердце в западню,

Пожалей об этом малость,

И ступай ко дну.

С этих пор твоя гитара

Будет петь о ней,

Но учти, что тратишь даром

Ты монеты дней!

Для одной не сложишь песню,

не споешь куплет.

Для поэта интересен

Только целый свет.

А споешь - все будет ложью

под твоей струной.

Только всех любить ты можешь,

или ни одной!

ПОСВЯЩЕНИЕ ОКУДЖАВЕ

В белом смокинге и в кружевах жабо,

Не философ, и тем более не бард,

На лице - ни скорби мира, ни забот,

Ничего нет, кроме рта и бакенбард.

Ну а Вы, Вы молчите, маэстро,

Неужели Вы бросили крест?

И у пульта пустует место,

И без Вас замолчал оркестр.

Ах, не любим мы командовать людьми,

Нам бы в летние луга - траву косить.

А в оркестрике Надежды и Любви

Мы готовы инструменты Вам носить.

Почему Вы молчите, маэстро,

Неужели Вы бросили крест?

И у пульта пустует место,

И без Вас замолчал оркестр.

Гибнут первые, но знаем мы отныне:

Уцелевшие усталостью правы.

Благодарно мы склонимся перед ними,

Пыльных шлемов не снимая с головы.

Почему Вы молчите, маэстро,

Неужели Вы бросили крест

И у пульта пустует место,

И фальшивит без Вас оркестр.

ПОСВЯЩЕНИЕ СЕРГЕЮ ЕСЕНИНУ

Русый мальчик, дурак березовый,

Нынче каждый у нас поэт.

Только пишут поэты прозою,

И никто как ты не поет.

И замолк ты на полуслове,

И украл ты себя у нас.

Да, России не повезло с ним

Не в последний, не в первый раз.

Жаль, что пахнут чуть-чуть конфетно

Окровавленные стихи,

И не стоит тот жест эффектный

Самой худшей твоей строки.

То, что пил ты - нова ли повесть!

И любил ты не тех, так что ж?

Становилась стихами совесть,

Как становится водкой рожь.

У вина поцелуй Иуды,

А ведь ты любил жеребят.

Как пошла твоя русская удаль

Убивать самое себя.

Вы простите, Сергей Александрыч,

Так легко Вас сейчас осудить,

Но тогда, я уверен, мы сами

Были рады бы с Вами пить.

Да и наше ли это дело?

Я не знаю за вами грехов.

Так хмельная душа ваша пела -

Я пьянею от ваших стихов.

ВАРИАНТ

Русый мальчик, поэт березовый,

Позабыв золотую шпану,

По Руси скачет конь Ваш розовый,

Ржет, зовет кобылицу - луну.

Пробираясь сквозь дебри прозы

Мы великие строим года.

Быть поэтом и нынче не просто,

Гражданином же - как всегда.

От суемов соломенных баешник

Только песню начнет - не дыши.

Словно балуется балалаешник

Полифонией русской души.

Не какую-нибудь малину

В современный расклад голосов,

Я стихи Ваши, как молитву,

Повторяю в храминах лесов.

Пили Вы, но нова ли повесть,

И любили не тех, так что ж?

Становилась стихами совесть,

Как становится водкой, рожь.

Да и наше ли это дело?

Я не знаю за Вами грехов.

Так хмельная душа Ваша пела,

Я пьянею от Ваших стихов.

ВАРИАНТ

Сколько лун, как персидских персиков

укатилось за неба воз

с той поры, как смеялись сверстники

над прическами Ваших берез.

Вы явились с душою нежной,

словно слизистая оболочка,

стали смокинг носить небрежно,

и небрежно поставили точку.

Ах, чужая душа - потемки,

но нужны Вы, пускай в гульбе,

современникам и потомкам

больше, чем самому себе.

Русый мальчик, поэт березовый,

позабыл золотую шпану.

По Руси скачет конь Ваш розовый,

ржет - зовет кобылицу - Луну.

Не какую-нибудь малину

в современный расклад голосов,

я стихи Ваши, как молитву,

повторяю в храминах лесов.

Краткой жизни больную повесть

накропали молва и ложь,

становилась стихами повесть,

как становится водкой рожь.

Да и наше ли это дело? -

я не знаю за Вами грехов.

Так хмельная душа Ваша пела,

я пьянею от Ваших стихов.

От суемов соломенных баешник

только песню начнет - не дыши,

словно балуется балалаешник

полифонией русской души.

Пробираясь сквозь дебри прозы

мы великие строим года.

Быть поэтом и нынче не просто,

гражданином же - как всегда.

ПОСМОТРИ МНЕ В ГЛАЗА

Посмотри мне в глаза, посмотри,

И забудь расстоянья и годы.

Тихо благослови январи

За безоблачность летной погоды.

Не погасят печаль и вино

Ни стихи, ни дурманы мелодий.

Ты поймешь - не своею виной

Мы виновны в своей несвободе.

Не спеши, и минут не лови

Одному будь всецело причастна.

Не бывает счастливой любви,

Но печали любви выше счастья.

Не считайся с сумой и молвой,

Ни словами, ни медью разменной.

Будь же гордой своей головой

Выше гордости обыкновенной.

Очень просто прожить не любя,

Ни за что не страдая в ответе.

Жаль, что раньше не встретил тебя,

Слава Богу, что все-таки встретил.

Нас всегда будут ждать поезда,

И меняться в портах расписанья.

Быть любимым еще не беда,

Но при этом любить - наказанье.

ПОХОДНАЯ

Мы плывем в океане от мыса Надежды

В море Верности, в порт Ожидающих глаз,

Паруса залатаем - и снова, как прежде

В Голубой океан. Не отыщете нас.

Припев: Мы умираем на дню раз тринадцать,

Но воскресаем четырнадцать раз.

Сами хотим мы во всем разобраться,

Пусть уж потом разбираются в нас.

Ветра всех широт в парусах пусть играют,

Но мы не войдем в воды мелких морей.

В путных заливах Покоя и Рая

Нам никогда не бросать якорей.

Припев.

Лежит море Правды на дымкой туманов,

Достичь моря Ясности нам нелегко.

Но будет нам совесть в пути капитаном,

Но будет нам честность в пути маяком.

Припев.

ПРЕДВИДЕТЬ

И две скобы молчания у рта,

И тьма незнаний о других дорогах,

И о своих глухая немота -

Убогий знак небытия и строго

Скрещенные и шуйца и десница -

Одна с сумой, другая со стилом.

На дне колодцев глаз чужие лица

И черный космос под тугим крылом,

Предвидеть ясно и уметь проститься

С детьми и радостями мельче и глупей,

И с миром в солнце, облаках и птицах,

Пронизанным законами скорбей,

С неразберихой жизни и судеб

Достойных и любви и состраданья,

Погибших не за истину - за хлеб,

Желающих друг другу подаянья,

И с грустными поэтами земли,

Рискнувшими продать свои творенья,

И слов не знающими, чтобы замолить

Расчетливое это преступленье.

Разбрасывать внахлест под сапоги

Любви своей бесчестную валюту.

И жизнь свою, что выпустил с руки

Обожествлять и ненавидеть люто.

ПРЕКРАСНАЯ ПОРА

Прекрасная пора сменяет цепь невзгод,

И зрелые плоды порой приносит праздность,

И что же за беда - ошибки эпизод,

Успеха и потерь лишь мизерная разность.

На критиков ворчливых века и идей

Смотрю, как на мальчишек, - старых и лобастых.

Копилка доброты и мудрости людей -

Пришелец из миров, где заблужденья пастырь.

Оставить ли теперь, искать, не находя,

Или опять копаться в душах и в природе,

А март в окно стучит - лукавый негодяй,

Беспечный хулиган, всегда на взводе.

Я к женщине пойду, она меня простит,

Увижу я врага - он мне протянет руку,

В июле тополь мне листвой прошелдестит,

И радость эта вся мою продолжит муку.

И чтобы оценить ошбки прежних дней,

Поплакать бы -но, нет! увы, - в колени маме,

И по коврам полей выгуливать коней,

И в очередь стоять за этими коврами.

Не знает партитур, пронзая синий зал,

Ни музыка небес, ни музыка лесная.

И кто мне объяснит, чего я сам не знал,

Тому я объясню, все то, что сам не знаю.

ПРИХОДИТ СО ВРЕМЕНЕМ

О жизнь моя, как ты мгновенна,

и как горчит твое вино!

Так будь же все благословенно,

что было в суете дано.

Благословляю каждый злак,

и сон, и раннюю дорогу,

благословляю боль и мрак

за то, что научили Богу,

и строки плотные страниц,

где спрятана премудрость рода,

Добро и Зло - модель частиц

в полях анода и катода.

И воспеваю каждый день,

что прожит искренне и скромно,

и труд, и царственную лень,

и стол - и постный, и скоромный.

Благословляю все и всех,

в ком или в чем природа пела,

и стих, и первородный грех,

ПРОДАВЕЦ ИДЕЙ

Ненастный вечер, дождь и снег.

Дыханьем руки грея.

Стоит продрогший человек,

И продает идею.

Он кричит, коченея и щурясь на свет:

"Купите идею за 5 монет!

Мое открытие гениально:

Как сделать счастливым весь свет!

Это свершится почти моментально,

А стоит идея всего 5 монет".

Его окружают зеваки и дети,

И слушают молча, и дальше идут.

Счастливых не так-то уж много на свете.

И что значит счастье не знают тут.

Уж звезды зажглись.

Тут один подошедший к нему обратился:

- "Зачем Вам все это?

Одно из двух: Вы простой сумасшедший,

Или Вы сумасшедший поэт.

Одно из двух: или есть идея,

Или этой идеи нет.

Если есть - примените на деле

И осчастливте весь свет.

Если Вы счастье подарите людям,

То все благодарны Вам будут и рады,

И Вы вместе со всеми

Счастливы будете.

Стоять здесь и мерзнуть

Вам будет не надо".

И гений ответил:

- "Нет счастья на свете.

Вот я, например, ничего не имею,

Но если хоть кто-нибудь купит идею

И осчастливит меня и весь свет,

То кроме того, помимо всего

У меня будет 5 монет".

ПРОЛЕТЕЛО ЛЕТО

Всюду осени приметы,

ясно мне без лишних слов:

пролетело это лето,

все надежды унесло,

и дожди уже вприпрыжку

за беспечным ветерком,

как настырные мальчишки

побежали босиком.

Пусть от солнца и не близки

эти мокрые сады,

оставляю вам на диске

я дождливые следы.

Небо стало близко очень,

и горит луной, как встарь,

на щеке осенней ночи

поцелуй мой как фонарь.

Пусть живет иначе кто-то,

судит пусть меня любой,

дом забыт, стоит работа,

бродит по миру любовь.

По мерцающему свету

без раскаянья и слез

я спешу за этим летом

как веселый верный пес.

Лето, пролетело лето,

пляшет в воздухе опавшая листва,

и от этого балета, и от этого балета

закружилась голова, закружилась голова.

ПТИЦА-ЛЮБОВЬ

Не знаю, приснилось ли это,

В груди ли щемящая новь.

Закрыла глаза на полсвета

Мне певчая птица-любовь.

Не поздно ли в тихую осень

Уверовать в транспорт любой?

Меня над землею возносит

Гигантская птица-любовь.

За эти часы вознесенья

Грядет беспокойство и боль.

Прошу, отпусти во спасенье,

Беспечная птица-любовь.

И как бы обманут я не был,

Молясь на простор голубой,

Живет на земле, а не в небе

Прекрасная птица-любовь.

От этой беды неминучей

В дорогу пожитки готовь.

Не то Прометея замучит

Жестокая птица-любовь.

И пусть в оправданье поверья

Придет одиночество вновь.

В руках моих яркие перья

Оставит жар-птица-любовь.

РАССТАВАНИЕ В ЦАРСКОМ СЕЛЕ

"Прошла любовь, явилась муза,

И прояснился темный ум.

Свободен, вновь ищу союза

Волшебных звуков, чувств и дум."

А.С. Пушкин.

Волшебных звуков вечный пленник,

какая музыка внутри.

Стихи - такое преступленье,

что только в рифму говори.

Но расставанье - участь наша,

летит за тройкой по селу

лишь полстиха на свет: Наташа,

где вместо рифмы, где вместо рифмы,

где вместо рифмы - поцелуй.

Стихи полны любви и света,

кто объяснит и кто поймет

вдруг после Ветхого Завета

такой пленительный полет.

Жизнь потерять совсем не страшно

ни за любовь, ни за хвалу.

За полстиха на свет - Наташа,

где вместо рифмы, где вместо рифмы,

где вместо рифмы - поцелуй.

Пусть воскресают от разлуки

и божий дар и горний свет,

и вдохновенье после муки,

покой и воля после бед.

Полна вином прощанья чаша,

но светит через тыщу лун

нам полстиха на свет - Наташа,

и вместо рифмы, и вместо рифмы,

и вместо рифмы - поцелуй.

РАЗУМНЫЕ РЕЧИ

Разумные речи и праведный взгляд

Не выведут больше меня из терпенья.

Лощеные души меня уж не злят,

Я чувствую к ним лишь одно сожаленье.

На фразах лежит дидактический блеск,

Аквариум рыбок - их мир несоленый,

А я ведь грехов и несчастий бурлеск,

И сердце больное и мозг раскаленный.

У милой моей несчастливый удел -

Великой любви ее тягостна повесть.

Я верного друга обидеть успел.

К какому еще преступленью готовлюсь?

Меня бы должны ненавидеть и гнать.

Куда там, нальют в дорогую посуду,

И просят - сыграй нам, что хочешь сыграть!

Без песен в душе и на сердце остуда.

И я все несчастья свои замутив,

Пою - как пою их отравленной влагой,

И славно им слушать под легкий мотив

Слова, что не стоят хорошей бумаги.

Не тронув стаканы, хмельны и тихи

Внимают, не все понимая в тех песнях.

Чем круче судьба, тем честнее стихи,

Чем сердце больней, тем мотив интересней.

РЕЧИТАТИВ

За пароходиком на речке,

где живут рабочие, и тренькает в июльский вечер мандолина.

За пароходиком на речке,

где песок по немощенной улице течет, пересыпается и улетает

как наша жизнь, как наши лучшие надежды.

Среди акаций и сирени в маленьком доме живет моя бабуся у одной девицы.

У той девицы - маленькая дочка и работа с 8-ми до 4-х на почте.

От долгой жизни, от забот и от болезней, моя бабуся в три погибели согнулась.

Цветущей яблоней белеет голова, а жилы на руках просвечивают,

как янтарь на солнце.

На старом примусе, что я принес ей с барахолки,

бабуся варит кофе, жалуясь, что смерть о ней забыла.

Стар примус и стара моя бабуся, и они-то уж друг друга

понимают.

Шипенье примуса - его единственная песня, сливается с бабусиными вздохами

и рокотом гитары за перегородкой, где молодой жилец поет о девушках,

о веселой, беззаботной жизни.

РИСУНОК

Андрей рисовал на листочке

Колесики, стрелочки, точки.

Над домом каляки-паляки

В колясках ребята-маляки.

Болели в больнице боляки,

Клонили калину каляки,

Манили в малину маляки

И рвали рябину ребяки.

А кисть-озорница летит на страницу

И лист расцветает жар-птицей

А цаца-царица гарцует на львице

Цветы нацепив на ресницы.

На улице ста поцелуев родится

Годится, годится, годится...

Цвели голубые костры

И дым долетал до Луны

Петрели пустые кусты

По солнцу слонялись слоны

Рисует рисует Андрюша

И небо и море и сушу

И только себя, Андрюка,

Он не умеет пока.

РОМАНС

И все реже и все реже,

забывчивыми пальцами,

прикасаюсь к весеннему рельефу

моих воспоминаний.

Сквозь шорох листьев,

опавших днем,

я слышу все те же, все те же

угасающие аккорды

нашей праздничной песни.

Но время и мои прикосновения

постепенно стирает

Мелодией мучений и просьб.

И все реже и все реже

я трогаю губами

овал твоего лица,

что сбежало с горячих губ

и не стерло последних линий.

САМОВЛЮБЛЕННОСТЬ

Аплодисменты застряли в зале

И, дрогнув, они посыпались артисту под ноги.

"Боже мой, много их как,

Мне их, пожалуй все не собрать.

Я должен нынче порадовать мать.

Для нее мой успех - лекарство,

Которого не было никогда.

Вот что значит "Любовь и коварство".

Еще ниже он кланяться стал,

Чтоб не заметил зал,

Как аплодисменты он собирал,

И прятал в широкие рукава.

Они скользили к локтю вдоль его запястья

Теплые, пушистые, как ладошки любимой.

"Вот это удача, вот это счастье

Я, наверно, великий артист."

Но вдруг он схватил, как змею

Холодный скользкий свист,

Который бросили с дальнего ряда.

"Вот так награда за то, что вот тут я

Потел, кривлялся, орал, как шут.

Весь вечер, целую вечность".

Он поднял глаза и увидел,

Что зал на него не смотрит даже,

Аплодируют человеку, появившемуся в бельэтаже.

"Знакомое лицо у этого вельможи".

Подумал артист и захлопал тоже.

САНЬКА

Мы катались в санках

Я и моя Санька.

С горки, с горки в саночках,

Санечка, Санечка.

Припев: Скорые вы полозы,

С горушки да по лесу

Саночки вы ласковые

Словно в сказке салазки мои.

Ох, разбились санки,

Мы расстались с Санькой.

Полозы разбросаны

По лесу, по осени.

Припев.

И стоит горушка.

Никто не катается.

Ну, а ей, старушке

Прошлое вспоминается.

Я да Санечка,

Наши саночки.

Починю салазки,

Напишу я Сане -

Голубые глазки,

Мол, готовы сани.

Припев.

И что наша, мол, горушка

Нынче вовсе молодушка

............

Только есть другие горки.

Ох, как горько.

Припев.

СВЕРЧОК

За печкой в углу зола на полу,

И пыль на стене, и крючок.

На этот крючок повесил сверчок

И скрипку свою и смычок.

На цыпочки встав, и скрипочку сняв,

И лапкой смычок ухватив,

Вечерней порой он занят игрой,

Он учит какой-то мотив.

Но что-то не то, и что-то не так

На скрипке выводит смычок.

Как будто пустяк, но с этим никак

Не может смириться сверчок.

И трудный мотив сто раз повторив

Грустит он: - не вышло опять.

Но завтра сверчок возьмет свой смычок

И снова будет играть.

За печкой в углу зола на полу

И пыль на стене, и крючок.

На этот крючок повесил сверчок

И скрипку свою и смычок.

СЕМЕРО СЛОНОВ

Семерых слонов имеет господин,

Сверх того восьмым он обладает.

Семеро дики, восьмой ручной.

Он за семерыми наблюдает.

Припев: Рысью побыстрей,

Ни пня не оставлять в лесу.

Вы все должны раскорчевать.

Ни пня не оставлять в лесу,

А ночь уже на носу.

Семеро слонов корчуют лес.

На восьмом их господин гарцует.

Целый день-деньской наблюдал восьмой

Как они? Усердно ли корчуют?

Припев.

Семеро слонов лишены клыков,

Только у восьмого клык остался.

Он к слонам идет, смертным боем бьет,

Господин увидел - рассмеялся.

Припев: Как это понять,

Ни пня не оставлять в лесу?

Вы все должны раскорчевать.

Ни пня не оставлять в лесу,

А ночь уже на носу.

Семеро слонов больше не хотят,

Больше к пням они не подступают.

Господин пришел, был он очень зол,

Он восьмому рису подсыпает.

СЕНТЯБРЬСКИЕ НОЧИ

В сентябре провода, бесконечные ночи,

дождевая вода - создают мне уют.

И приходит беда иногда, и не хочет

улететь навсегда с журавлями на юг.

Здравый смысл до утра все с фантазией спорит,

легких слов детвора в школу жизни бежит.

Зрелость - это пора уходить, и, о, горе!,

зелень, брызнув вчера, хочет в вечности жить.

А прямое все лжет, путь у истин изломан,

по спирали полет даже время вершит.

И любой поворот - это символ и слово,

это розовый лед покоренных вершин.

Не парным молоком, кровью пишется повесть,

с жизнью встретясь лицом остаешься чуть жив.

Лучше быть дураком на свой страх и на совесть,

чем прослыть мудрецом за счет мнений чужих.

СЕРДЦЕ НА ТРОТУАРЕ

На тротуаре сердце лежало,

на тротуаре, солнцем согретом.

Оно чуть дышало, оно чуть дрожало,

мягкое, грустное сердце поэта.

Его уронила нечаянно утром

женщина с добрым рассеянным взглядом,

когда доставала из сумочки пудру

или помаду, или помаду.

А ночью подвыпивший старый бродяга

о сердце споткнулся, до смерти разбился.

Собачники утром забрали беднягу -

смотри, этот парень неделю не брился.

И сердце забрали, а старший собачник,

который не думал над тем, что неясно,

решил, что ему привалила удача:

такое хорошее, свежее мясо.

Жена из фасоли и сердца поэта

сварила еще неизвестное блюдо,

и сыт был собачник, и все его дети,

и все приходившие в гости к ним люди.

А после обеда неясные мысли

и светлые думы, и образов стаи

сменили в их душах тоску и угрюмость,

и все - как ни странно - поэтами стали.

История кончилась, в общем, удачно,

но, честно признаться, уж вы не печальтесь,

конец я придумал, все было иначе,

и сердце осталось лежать на асфальте.

И об него спотыкается кто-то,

кто-то спешит, пробегая с ним рядом,

но ищет его до сих пор по субботам

женщина с добрым рассеянным взглядом.

СИЛА КОЛЛЕКТИВА

Идет медведь через леса,

Стараясь не шуметь.

Идет медведь, идет медведь,

Идет, идет медведь.

А сверху смотрит воробей,

Чирикает: "Заметь,

Идет медведь, идет медведь,

Идет, идет медведь"

И пчелы начали жужжать,

И крыльями греметь:

"Идет медведь, идет медведь,

Идет, идет медведь".

А тут уже со всех сторон

Пошли леса шуметь:

"Идет медведь, идет медведь,

Идет, идет медведь"

Прекрасно пел огромный хор,

В лесу умеют петь.

"Идет медведь, идет медведь,

Идет, идет медведь"

Остановился тут медведь

И тоже начал петь:

"Идет медведь, идет медведь,

Идет, идет медведь"

СКАЗАЛ ОДИН МАЛЬЧИШКА МНЕ

Сказал один мальчишка мне:

- "У мне есть своя теория,

Откуда люди на земле,

И как началась история.

Все началось с того, что где-то

На неизвестной нам планете,

Год за годом, дни и ночи

Жили люди, но плохо очень.

И тогда они решили

Улететь к другой планете,

Чтобы на другой планете

Было все у них прекрасно,

Чтоб начать им все с начала,

Чтоб узнать, что значит счастье.

И вот так и очутились

На Земле они на этой.

Но все опять не так, как надо.

Не на разум, а на силу,

Не на мудрость, а на хитрость

Часто люди полагались.

И опять не получилось.

До сих пор не получилось,

Чтобы все прекрасно было.

Сколько люди не старались.

И решив, что так вечно будет,

Выхода-то вроде нету,

Поговаривают люди,

Правда редко, все о том же -

Улететь к другой планете,

Все получится, быть может".

Только этого не нужно". -

Помолчав, потом добавил. -

- "Вы немного потерпите,

Подрастем, и все исправим".

СКАЗОЧНИК

Некто сказок тысяч десять

Знал почти что наизусть.

Про цветы, про дождь, про месяц

И одну про грусть,

Про безбрежность мысли светлой

И про вечность круговерть,

Сорок сказок знал про ветры

И одну про смерть,

Про войну пять тысяч сказок

Даже про войну грибов,

Про царей и графов разных,

Сказку про любовь,

Про зверей и птиц волшебных,

Двести сказок про луну,

Триста о плодах целебных

Про тебя одну,

Эту сказку повторил мне

Он почти пять тысяч раз,

Я запомнил только имя,

Да и то по цвету глаз.

СКОРО В ПУТЬ

Сберечь бы минуты молчанья,

Спасительные мгновенья,

Отчаянье добрых печалей,

Которые суть вдохновенья.

Победы встречать не речами,

Обиды считать не ночами.

Свое прошептать безусловно

Хотя бы одно только слово.

Припев: Все, что было, все, что будет,

Это встречи и разлуки.

Это песни, это люди,

Это их глаза и руки.

Жизнь несется как в полете,

Над тобой, земля святая.

В удивленьи и в работе

Скоро в путь, уже светает.

Познать и полет и паденье,

Распятие и воскресенье.

А следом опять понедельник,

И старых забот новоселье.

Везенье найти в невезеньи,

А верой питать недоверье.

И вновь находить от прозренья

В руках журавлиные перья.

Припев.

Мостов еще много осталось,

И память и вера не зыбки.

В устах устоялась усталость,

И лбы тяжелы и улыбки.

Пусть вечными станут вещами

Цветы, новогодние елки,

Забытые, как обещанья

Далекие книжные полки.

СЛОВА СЛОВНО ЛИСТЬЯ

Слова - словно листья на желтом кусте.

Глаза - словно ноты на чистом листе.

Словами скрывается истины суть.

Глаза только отблеск надежды несут.

Надежды словам не вместить никогда,

Они - как упавшая с неба звезда.

Слова как осенние листья шуршат.

Надежды сгореть, словно звезды, спешат.

Припев: Жизнь струится как река.

К родникам не возвращаясь.

В море высокие облака

Превращая.

Мелодия сердца намного сложней.

Изысканной музыки будущих дней.

Звенит как орган и как скрипка поет,

Ударами крыльев уносит в полет.

"Смотри, - говорит, ах, какая беда

Друг друга мы так не поймем никогда.

Глаза не увидят, что скрыто внутри.

Смотри мне в глаза, только сердцем смотри".

СЛУЧАЛОСЬ ЛИ ТЕБЕ ВООБРАЖАТЬ

Случалось ли тебе воображать, Надежда,

Что ты среди цветов, под кронами лесов,

Казалось ты себе опустошенной прежде,

А нынче грудь теснит неясный дикий зов.

Забыты все дела, и мелочное лихо

И птичьи голоса наполнили леса

И ты бежишь, бежишь легко, как олениха

И по ветру летит тяжелая коса.

Случалось ли тебе воображать, Надежда,

Что все, как ты решишь, исполнилось тотчас.

И в дом к тебе вошли задумчивость и нежность,

И догорела боль, как старая свеча.

Обида и обман, как вспугнутые воры

Ушли через окно, другой ограбить дом.

Почти не нужно слов для главных разговоров

Покой и тишина, как в речке подо льдом.

Случалось ли тебе воображать, Надежда,

Что невезенья цепь сковала жизнь твою.

Достоинство твое затоптано небрежно,

И бывшие друзья тебя не узнают.

И мозг сдавила вдруг безумная пружина,

И сердце рвется прочь, и грудь ему мала,

И кажется тебе почти непостижимой

Та жизнь, что ты вчера устало прокляла.

СМЕРТЬ ЛЮБОВНИКОВ

Постели нежные от ласки аромата,

Как жадные гроба, раскроются для нас.

И странные цветы, дышавшие когда-то,

Под блеском лучших дней вздохнут последний раз.

Остаток жизни их, почуяв смертный час,

Два факела зажжет огромное светило.

Сердца созвучные, заплакав сблизят нас,

Два братских зеркала, где прошлое почило.

В вечерним таинстве, воздушно голубом,

Мы обменяемся единственным лучом,

Прощально-пристальным и долгим, как рыданье.

И ангел, дверь поздней полуоткрыв, придет

И верный оживит, и радостный зажжет

Два тусклых зеркала, два мертвые сиянья.

И ангел дверь поздней полуоткрыв придет

И верный оживит, и радостный зажжет.

СМОТРЮ НА ТЕБЯ И НЕ ВЕРЮ

Смотрю на тебя и не верю,

как может природа создать,

в такой ослепительной мере

такой красоты благодать,

как можно из атомов почвы

и легких молекул небес

слепить этот профиль неточный

и стан, отрицающий вес,

и речи, как скрипка с органом,

на фоне шумящих лесов,

и ум, ироничный и странный,

подвижный, как стрелка весов,

и руки, плывущие грустно,

по правилам северных птиц,

и губы, твердящие устно,

пробелы мудреных страниц.

Как жаль, что любые портреты

в движении сидя и в рост,

не смогут скопировать это,

оттенки и глаз, и волос,

а голос из света и влаги,

и музыки прежних времен,

значками на нотной бумаге

не может быть запечатлен.

Чисты, совершенны движенья,

как съемка замедленных крыл.

Я думаю, эти решенья

Господь не один находил.

СОЛДАТСКАЯ СРЕДНЕВЕКОВАЯ

Мы все солдаты, мы любимцы короля!

Под нами стонет, прогибается земля.

Мы любим пить и воевать,

Красоток пышных обнимать,

Но все же больше всех мы любим короля!

Припев:

Да здравствует война!

Она одна

Способна сделать интересной нашу жизнь!

И пусть король глядит с холма,

И пусть потом пойдет молва!

Мы в бой идем! Противник наш, держись!

Однажды мы завоевали кто что мог,

И все же кое-кто вернулся без штанов:

Мы потеряли триста щек,

И восемьсот носов еще,

И десять тысяч тридцать девять левых ног.

Но вот однажды в короля попал снаряд

И оторвал ему величественный зад...

Какой позор для короля:

Он сесть не может на коня

И полететь в атаку, шпорами звеня.

Такой король не может в бой вести народ.

Конечно, тут произошел переворот:

За двое суток пользы для

Мы заменили короля,

А через день монарх наш выступил в поход!

Но вот какой-то нерадивый бомбардир

В монарха нашего с испугу угодил.

И вот король без головы...

И что же думаете вы?

Он сотню раз еще потом нас в бой водил!

СОТВОРЕНИЕ МИРА

Была одна девочка, совсем еще маленькая,

Это девочка сильно плакала.

Вы уж меня извините, сидела на горшочке,

И горько-прегорько плакала.

Звали ее Ева, ладно?

Прошло полтора часа, и никто не знал,

Почему она плачет.

"Ева, - говорю - дай мне немножечко

Твоих слезок,

Я их спрячу в маленькую черную шкатулку".

Девочке это очень понравилось,

И она мне их наплакала целую чашечку.

Потом перестала, и говорит:

- "Мама мне сказала, что я тоже буду мамой,

И у меня будет мальчик, кудрявенький такой и хорошенький,

И еще девочка, толстушка и хохотушка.

И теперь я боюсь, а вдруг с ними что-нибудь случится.

И потому плачу.

Дядя, давай мы с тобой сами сделаем такой мир,

Чтобы в нем никто-никто не боялся".

И мы принялись за работу, и сделали его.

На славу мир нам удался!

Он был из пластилина, весь красный

Снаружи и внутри.

Вулканы мы делать на стали,

А про границы забыли.

Казармы у нас не поместились,

Для тюрем места тоже не осталось.

Мир этот Ева взяла с собой и постельку.

А я пошел домой, и включил "Последние известия".

СТОИТ ЗНАТЬ

Как орлу мешают тучи

Разглядеть добычу лучше,

Как смельчак с отвесной кручи

Полетит звездой падучей.

И как лань теленка учит

Приседать на всякий случай,

И как гризли бьет падучий

Поцелуй змеи гремучей.

Как раскаянье нас мучит,

Как печально быть везучим.

Иногда.

И как тигра ловят сетью,

И как лошадь хлещут плетью,

Как на нас похожи дети,

И как счастье лица метит.

Как слонов содержат в клети,

Как мудреют в лихолетье,

Как прекрасно жить на свете

Лишь любовь чуть-чуть приветит.

И как листья бересклета

Заменяют эполеты. Вот беда.

Вот беда.

Как бледнеют кавалеры,

Растеряв свои манеры,

Как богини утром серы,

И как жалость бьет по нервам.

И как важен выстрел первый.

Как доверчивы пантеры,

Осторожны каскадеры

И пленительны пленеры.

Как губительны примеры

Жить без веры и без меры.

Навсегда.

Как изысканы поляны

В цвете осени багряном.

Как похожи на капканы

Все дырявые карманы.

Как прекрасно утром рано

Быть не трезвым и не пьяным.

Как близки другие страны,

Как болят чужие раны,

Как нужны нам постоянно

И восторги и обманы.

Стоит знать.

СТРЕМИСЬ В ЗАОБЛАЧНЫЕ ВЫСИ

Стремись в заоблачные выси...

Спеши, дорога коротка.

И ты пришел не на века -

на миг расцвета чувств и мысли.

И все, что было до тебя

Прими, как милостыню нищий.

Раздай ту радость, что отыщешь,

печали пряча и копя.

Поставь себе любой предел,

перешагни его... и снова,

И пусть в сердцах осядет слово,

которое сказать посмел.

Не позволяй лениться телу,

Уму не должно отдыхать.

И праздность вязкая опять

Вернет к начальному пределу.

Вгрызайся в мелочи и сны,

Ищи частиц элементарных

В природе, в измах элитарных,

Чтоб стали гении ясны.

Не уворуй чужих ключей,

Но постучись в любые двери

Предощущение проверить,

что корень истины - ничей.

Найдя в скелете мирозданья,

Который сам построил ты,

Ячейки черной пустоты,

Разрушь его до основанья.

Как муравей, начни опять

Искать гармонии единой.

Не утешайся половиной,

Где можно целое объять.

Будь у наитий в кабале,

Но поверяй их ритмом чисел.

Стремись в заоблачные выси,

Но стой при этом на земле.

СЧАСТЛИВОМУ

Когда бы я, как ты всегда

Удачлив был, и цель имея

Ее достиг бы без труда,

И мог спокойно, не немея

Смотреть в прекрасные глаза

Без удивленья и испуга,

И знать, когда и что сказать,

И с легкостью утешить друга,

И многими любимым быть,

И не пьянея много пить,

Не сомневаться ежечасно,

Не знать раскаянья и мук,

Не слышать сердца страшный стук -

Я б чувствовал себя несчастным.

СУББОТНИЙ ОТДЫХ

Как поехал я за город

Летом без билета.

Контролер меня за ворот

Прихватил за это.

Лишних слов не говорил он,

Оторвал квитанцию.

А потом меня ссадил он

На ближайшей станции.

Я хотел воды налиться

Было жарко очень мне.

Но сказала продавщица,

Чтобы стал я в очередь.

Съел я божию коровку

И запил из лужи.

Обойдусь без газировки,

Пусть им будет хуже.

Давечь тоже, вижу свалка,

Я к пижону в усиках:

"Что дают?" - "Плащи и плавки".

А я купаюсь в трусиках.

Сел на травку. Ну, природа!

Выдает палитру.

Зря я пил из лужи воду.

У меня ж пол-литра.

Крутанул я дернул разом,

Чуть под газом двинул глазом.

Тут она идет как ваза,

В шортах черных вот зараза.

Я, конечно, с боку: "Тетя,

То да се, да как живете?

Не побрезгуйте с ответом,

Я уже вас видел где-то".

Тут они идут с портфелем.

Отдохни мол, в самом деле.

Притомился, мол, с дороги,

И вообще, мол, вымой ноги.

Ну, а я интеллигентно

Их послал эквивалентно.

На меня не прыгнешь очень,

Я потомственный рабочий.

Не на тех, мол, напоролись,

И вообще, за что боролись.

Может быть не для народа

Эта самая природа?

Сел на лавку, сполз на травку,

Спрятал нос под камень лавки.

Храпанул я серебристо

И уснул минуток триста.

А проснулся - ноет тело,

И спина заиндевела.

Задубело. Вечерело.

Электричка загудела.

Вдалеке балдеет кто-то.

Вот такое вот веселье.

Это кончилась суббота,

Завтра будет воскресенье.

СУДЬБА И КОНЬ

Судьба и конь веселый несли его сквозь дым

По опустевшим селам и по степям седым.

В атаке леденящей, под пулеметный шквал

Совсем не подходящую он песню напевал:

Припев: В небе солнце красной птицей.

Ты меня не забывай,

Постараюсь возвратиться

Только лишь наступит май.

По вот однажды ветер принес слепой свинец

И как всему на свете той песне был конец.

Замолк на полуслове, смешалось с кровью пыль,

И тихо в изголовье прошелестел ковыль.

И, как мальчишка, слезы друг вытер кулаком,

Потом же под березой могилу рыл штыком.

И вдруг сквозь зубы глухо, полузакрыв глаза,

Едва заметно слуху пропел или сказал:

ТЕБЕ

Тебе, которая снова меня так печалит,

хотя я один уж давно здесь в неравной борьбе.

Тебе, которая не снизойдет и не отвечает,

конечно, конечно, тебе, тебе.

Тебе, от которой я видел хорошего мало,

хотя и раскачивал мир, как твою колыбель,

тебе, которая знала меня, не всегда понимала,

конечно, конечно, тебе, тебе.

Тебе, которая счастье узнала лишь наполовину,

любима была и любила кормить голубей.

Тебе, которая в общем ни в чем не повинна,

конечно, конечно, тебе, тебе,

которая плакала может быть дольше,

чем дождь прощальную песню играл в водосточной трубе.

Тебе и только тебе я скажу, что люблю, но не больше,

конечно, конечно, тебе, тебе.

ТИХОНЬКО

Тихонько, тихонько,

Кончиком языка,

Я трогаю твои теплые руки,

Ладошку.

Она пахнет летней листвой

И лежит у меня на лице

Так, что мой нос немного набок.

Но небо она от меня не закрыла.

Деревья качаются очень красиво.

Ты слушаешь музыку,

Скоро станет совсем темно,

А мой нос останется на всю жизнь

Немного набок.

Мне все равно, если тебе это так удобно.

Не отнимай свою руку,

Если даже мне будет трудно дышать.

Тихонько, тихонько,

Кончиком языка,

Я трогаю твои теплые руки,

Ладошку.

ТРЕВОГА ЗА ТЕХ, КТО ЛЮБИТ НАС

Когда словам, как детям,

Пора от игр уснуть,

Тогда молчанье это

Не торопись спугнуть.

Припев: И пыль осела на дорогу,

И на деревьях свет погас,

И мы полны тревогой

За тех, кто любит нас.

Нас время в сеть поймало

И все несет вперед.

А прошлого, так мало,

И новое пройдет.

Припев.

ТРОЯНСКИЙ КОНЬ

Ах, Лена, Лена, Леночка,

С ней случай был такой,

И случай этот кончился

Троянской войной.

Дубасят ахейцы троянцев,

Поспят - и наоборот.

Из-за проклятой буржуйской любви

Кровь проливает народ.

Я не знаю,был бы конец

Этой грязной истории всей,

Если бы, эх, не придумал коня

Хитроумный Одиссей.

Велел он вдосталь нарубить

Молодых дубов,

И без единого гвоздя

Троянский конь готов.

Он в брюхо полое ему

Ахейцев насадил,

И в море с войском остальным

На кораблях отплыл.

Ахейский лагерь опустел,

Дул легкий свежий бриз.

И подошел к тому коню

Троянский вождь Парис.

"Оригинально", - молвил он

Качая головой.

"Но дело в том, мои друзья,

Что дуб-то молодой.

Из бронзы много есть скульптур,

Из камня и из глин.

А вот из дуба, оля-ля,

Троянский конь один.

Это новаторство, братцы мои!"

И с ним согласны были.

А ну, кто за гриву,

А кто за хвост

В Трою его потащили.

А вечером, только стемнело,

Ахейцы из конского тела,

Из брюха его деревянного,

Повылезли, окаянные.

Закололи всех часовых.

И в Трою пустили своих.

Тут троянская кровь полилась, полилась,

Вспыхнул в Трое огромный огонь...

С тех пор любое новаторство

Воспринимается как Троянский конь.

ТЫЛОВОЕ ДЕТСТВО

Каких несчастий и какой тоски

вкусило наше пасмурное детство...

Росли в жестоких играх босяки,

весь тыл отцовский получив в наследство.

Нас голод сбил в компании шальные,

и, мудрые и злые огольцы,

мы обходили рынки и пивные,

хватая "беломор" и огурцы.

Мужчины ушли по смертельной дороге:

грехи отпускала святая война,

и жалким старухам и старцам убогим

последнюю мелочь бросала шпана.

Я сытости доныне не приемлю:

набитое нутро смиряет злость.

Я землю даже ел, когда на землю

варенье у кого-то пролилось.

Союзники выписывали визу

на ящике "DETROUTE FOR STALINGRAD",

и я глотал в больнице по ленд-лизу

от слез, наверно, горький шоколад.

Далекие годы, тревожные годы...

Бежали на фронт из тылов пацаны.

Прошла беспризорная наша свобода.

Четыре ли года? - Нет, века войны.

Сегодня в моде книги и уют.

Где вы, мальчишки, что клялись мне в дружбе?

Одни пропали, а другие пьют,

а третьи слишком высоко по службе.

Вы, юные, чуть-чуть крупнее нас,

живя в тепле, умнея понемногу,

отстали вы от нас на целый класс -

на страшный класс войны, и слава Богу!

К слезам материнским мы были нестроги,

и очень легко повзрослеть было нам.

И этой тревоги, и этой дороги

я вам не желаю и вам не отдам.

У ЖЕНЩИН СИГАРЕТ НЕ ОТНИМАЙТЕ...

У женщин сигарет не отнимайте -

Я это вам серьезно говорю.

А лучше сами подносите спичку -

У женщин тяга непонятная к огню.

Им нравится огонь любой,

И даже самый крохотный и тусклый,

Любой огонь, игра с огнем,

А без огня им как-то пусто.

Не берите у них сигарет,

Они любят курить вдвоем,

Чтоб смотреть сквозь облачно дыма,

И думать о чем-то своем.

Чтоб знать, как вам нравится это,

И серьезно вы, или нет.

В темноте, совсем незаметно

Переходящей в рассвет.

Сигарета - их фонарик.

Не отнимайте у них сигарет.

Бывает, погаснет сигарета,

Даже среди бела дня,

А рядом с женщиной нет никого,

Чтобы снова дать ей огня.

У НАС ОДНА ДОРОГА

Необжитая глушь, голубые леса,

Нас тайга к себе в гости не просит,

Но в суровом краю комсомольский десант

Начинает с палаток и просек.

Припев: На земле дорог, как песен, много,

Можно выбрать лучшую из них.

А у нас всегда одна дорога -

Пробивать дороги для других.

Прорубаемся мы сквозь семь горных хребтов,

Сквозь Сибирь и амурские дали.

Сквозь сто вьюг, сто ветров, сто соленых потов

Лягут рельсы стальной магистрали.

Припев.

Догорает костер и гитарный настрой

Рассыпается тише и тише,

И негромкий напев вдруг напомнит о той,

Что давно уже писем не пишет.

Припев.

Не печалься, мой друг, не грусти о судьбе,

Что осталась в садах белых вишен.

День придет - и по этой дороге к тебе

Прилетит та, что долго не пишет.

У ПТИЦЫ УКРАЛИ НЕБО

У птицы украли небо,

"Где же небо?" - спросила птица.

"Не было, не было, не было" -

Ответили мрачные лица.

"Где же небо? - спросила птица-

"Где же звезды будут искриться,

"Где же теперь я стану летать?"

"Хватит врать, хватит врать, хватит врать".

Припев: Разве были рады вы

Искупаться в радуге.

И за что в награду вам

Синий мир погас?

Вы отдайте небо мне,

Не гремите небылью.

Крыльев нет и не было

Никогда у вас.

У маленькой серой птицы

Нет неба над головой.

И негде ей с солнцем слиться

И нет уже птицы самой.

Потому что птица без неба

Это ребенок без слез,

Это земля без хлеба,

Это рассветы без рос.

УВАЖАЕМАЯ СОВЕСТЬ

Ах, ты, горюшко-беда, я сам не свой весь,

все хожу-брожу по рощам и лесам,

все ищу свою потерянную Совесть,

только, где ее искать, не знаю сам.

Уважаемая Совесть, где Вы прячетесь?

Потерять Вас, растрясти по свету рано мне.

Уважаемая Совесть, Вы дурачитесь.

Это что же за игра такая странная?

Посреди чужого счастья и удачи

в шумном городе, быть может, заплуталась,

как потерянный ребенок, громко плачет.

Вы не видели случайно..? Вот так жалость.

Уважаемая Совесть, были горести,

но измена эта ваша горше всех потерь.

Уважаемая Совесть, Вы бессовестны,

но прощать я научился этот грех теперь.

Может, где-нибудь сидит-грустит на камушке

и мечтает, чтоб скорее я нашел ее,

может, кто-нибудь прибрал ее к рукам уже?

Не завидую ему: она тяжелая.

Вы откликнитесь с полей или лесов вестью,

может, Вы меня покинули с отчаянья,

что за ложь платил я Вами, то есть Совестью,

Вы и сгинули, растаяли, отчалили.

Я нисколько бы об этом не кручинился,

стало легче мне без совести дышать,

но внутри так пусто-пусто, и причина вся

в том, что Совесть - это, кажется, Душа.

Уважаемая Совесть, все изменится,

стану с Вами я считаться, даже нянчиться.

Уважаемая Совесть, Вы изменница,

уважаемая Совесть, Вы обманщица.

Уважаемая Совесть, есть сомнение:

может, вы меня не бросили пока еще.

Если я в таком невиданном смятении,

значит Вы еще со мной и мы товарищи.

УВИДЕЛ Я ОГРОМНЫЙ ДОМ

Увидел я огромный дом,

Мне показалось, что он круглый,

Я ясно увидел, что он голубой.

И было мне не очень трудно

Забраться по серым ступенькам ТРЕВГО

На первый этаж.

Трусость на нем живет,

Чтоб выскочить за порог,

Лишь только чуть-чуть покачнется дом.

Лишь только чуть-чуть покачнется дом -

Возникнет паника на втором.

И подлость и трусость сбегут, как крысы.

Но путь мой дальше, до самой крыши.

Но путь мой дальше, до самой крыши,

Но вижу, я, на перилах кровь.

Что это? Выстрелы слышатся!

К черту выселить этих жильцов!

К черту выселить этих жильцов

Как можно скорей со всех этажей!

Бегу все быстрей, хоть сердце колотит

Меня по ребрам, как птенец скорлупу.

Нужно добраться под самую крышу,

Где настоящие люди живут.

Мокрым теплым языком

Усталость мне сердце лижет,

Но нужно спешить наверх, наверх,

Чтоб не застрять где-то ниже.

А шар голубой, наш старый дом

Все вертится, вертится, вертится.

И мы на нем без квартплаты живем

Так долго, что даже не верится.

Так будет, так есть и так было.

Он терпелив, снисходителен к нам,

Точно к детям старая кобыла.

Возит он нас на себе по свету

И делает все, что возможно,

Чтобы мы с него не свалились.

Так будем держаться, дети!

УЛИЦА БЕЛЫХ ПЛАЩЕЙ

Улица белых плащей,

город коричневых туфель

в свете желтых лучей

ловит сумерек серый грифель.

Кто-то идет, кто-то хмурится,

кто-то покупает сигареты.

Кто-то поет, поет на всю улицу,

кто-то мечтает о лете.

Улица счастья и слез,

улиц буден серых,

город измен и грез,

скрипка, где струны - нервы.

Кто-то устал, кто-то вертится,

словно в уключине для весла.

А я потерял, потерял свое сердце,

или ты его унесла.

В маленьких руках твоих

бьется мое большое сердце,

оно у нас одно на двоих,

и ты на себя за это не сетуй.

Дождь, дождь, дождь -

все уносит вода.

Остается только память,

тебе ее не отнять никогда,

руки замерли.

ФЕВРАЛЬ

Задумался о прозе зимы простых картин,

А ветки на березе - как руки балерин.

И грач на белом блюде, как дуло у виска.

Откуда же, откуда такая вот тоска?

Опять в душе больница, где лечатся грехи,

Под простынями лица лежат бухим-бухи.

И бродит по палатам, имея глупый вид

Несчастный ординатор, седой усталый Стыд.

Немытая посуда - часть тучки да леска,

Откуда же, откуда такая вот тоска?

Задача на кручину решается века,

Имеет ли причину нормальная тоска?

Задумался о прозе зимы простых картин,

А ветки на березе - как руки балерин.

ФОКУСНИК ПОКУСНИК

Фокусник - покусник - одинокусник,

Спроси, спроси, спроси меня о чем-то.

Не показывай нам фокусы,

Надоели все они до чертиков.

Ты нас не обманешь, мы не дети,

Ты не делай из верблюдов пони,

Повидали мы всего на свете,

Ты вот сделай так, чтоб нас вдруг поняли.

Припев: Такие фокусы - только держись,

Такие фокусы показывает жизнь.

Не удивлюсь я, не удивлюсь,

В любой иллюзии обман и грусть.

Все сидят, сидят, а ручки сложены,

Соответственно все приоделись.

До чего же ныне люди сложные,

На кого-то все они надеются.

Только на меня слаба надежда

Я работаю и не хвалюсь я,

Мне б на жизнь, вино да на одежду

Фокусами да иллюзиями.

Припев.

Поговаривают в письмах, сдал я,

А фокусы уж не такие сложные.

И предполагают, что устал я,

Или раньше был я помоложе.

Дома платочки сушатся, висят,

Для фокусов, светлые, стираю часто.

Хочется за рубль пятьдесят

Вам от меня готовенькое счастье.

Припев.

Есть такие иллюзионисты,

Может их в лицо не знает каждый,

Деньги, деньги, делают из листьев,

А любовь достанут из бумажника.

Сам себе отправлю я письмо,

И прочту, как от любимой строчки.

Если б сам себя понять я не мог,

Я бы не обманывал и прочих.

ФОФАН И ПАРТОРГ

Изящная дама сидела на ветке

и ела колючки сосны.

Под этим стояли печальные детки

и ждали захода Луны.

Луна заходила за полем ВАСХНИЛа,

где жили четыре овцы.

Там было навоза до верха березы,

и пили сивуху отцы,

Они осушили четыре бутылки,

а пятую съели с горла.

Осколки застряли у Коли и Вали,

А Фофана тара прошла.

У хитрой соседки мотальщицы Светки,

где Фофан живал иногда,

пропали сандали. Печали бывали,

но это крутая беда.

Поскольку у Светки с утра сигаретки,

потом самогону стакан,

потом трали-вали ... Но где же сандали?

И Светка опять за наган,

А дама нагая, болтая ногами,

на ветке блестит животом.

Сбежала из торга от мужа парторга,

ударив его долотом.

Мотальщица Светка уселась на ветку,

стреляет, и плачет, и пьет,

сказала ей тетя - зачем же вы пьете? -

с акцентом московских широт.

А Светка - ах, Ляля, зачем вы сбежали?

Ваш муж очень крупный субъект ...

Чем выше начальник - тем больше печали,

и нужен ему человек.

Он ездит по миру, в пустую квартиру

ему возвратиться - тоска!

А вы улетели с семейной постели

без фиговогого листка.

У Фофана с братом сегодня зарплата,

они очень скоро придут.

Увидят вас голой и всем комсомолом

испортят за десять минут.

Возьмите тужурку, кавказскую бурку,

малиновые галифе.

Парторгу жуиру в казенной квартире

устроим аутодафе.

Но их задержали в Москве на вокзале.

Они продавали гашиш.

А мужа парторга прогнали из торга,

и стал он не шишка, а шиш.

А Коля и Валя сидели в подвале,

и Фофан торчал на игле.

А им бы по блату большую зарплату

и свой телефон на столе.

Живите богато, а вашу зарплату

верните обратно в бюджет.

За эти копейки поют канарейки

и пьют алкаши в неглиже.

История эта - на полсигареты,

остался за кадром Париж.

А что до морали - ее замарали

такие, как дяденька Шиш.

ХОЛУИ

И печаль и проклятье великой страны,

где живут гениальные дети,

и опасней чумы и страшнее войны

холуи беспросветные эти.

Угождалы столпов, холуи холуев,

соискатели власти и санов,

и рабы отупевших от силы голов,

и приказчики ловких обманов.

Хоронилы законов, которых народ

не имеет спасительной сенью,

и лакеи добротных лакейских пород,

должностные жрецы поколений.

Раболепные слуги высоких постов,

попиратели тихих прошений,

я встречал их. Они и в беседе простой

очень любят слова унижений.

Посмотри к ним в глаза, в них квадратная суть,

или тихая липкая сладость.

Но споткнешься - тотчас ухитряются пнуть -

это высшая рабская радость.

И великий палач ими был оплетен,

у лакеев талант - наговоры и козни.

И не раз на Руси попирался закон,

У Иванов Непомнящих, хитрых и грозных.

Но не все им лафа, и не многим из них

удалось дотянуть до сегодняшней ямы.

Чаще тоже рубали баланду и жмых,

или так же они казнены холуями.

Униженье и смерть выгребают улов,

наступает предел, и очнуться пора нам.

Не вожди создают холуев и рабов,

а холопы на царство венчают тиранов.

Не опасен опричникам времени суд,

показала история новая.

Преступленья ошибками все назовут,

будет все репереименовано.

Дух высокий отпущен нам скудно, и вот

словно ветер он бьет в наши снасти,

и великое судно, боюсь, заплывет

в акватории новых напастей.

Если корм холуев - многолетнюю ложь -

мы как мусор не выбросим за борт,

чтоб компас не трясла бесконечная дрожь,

чтобы знать, где восток, а где запад.

И еще есть надежда и камень один,

и в углу, и по краю который.

Слава Богу, высокой души гражданин

не повывелся в наших просторах.

ХУДОЖНИК

Кисти и краски, и вот я опять

Думаю, как мне себя рисовать.

Может быть долго я думать не буду,

А нарисую себя на верблюде.

Он по пустыне идет не спеша,

Я восседаю на нем, как паша.

Может быть я футболист знаменитый,

Сотни мячей мною были забиты.

Я разбегаюсь и бью по мячу,

И попадаю куда захочу.

Нет, не нужны ни футбол, ни верблюд,

Просто - вот я, а вокруг меня люди.

Краски не ярки, рисунок не точен,

Но только люди хорошие очень,

Все улыбаются, сцена немая,

Так как меня все без слов понимают.

Я в воскресенье зову их всех к чаю,

Но с огорчением вдруг замечаю,

Что на знакомых моих не похожи.

Может быть, в этом виновен художник?

Не получаются четкие люди,

Лучше себя рисовать на верблюде.

ЧЕЛОВЕК САМЫЙ СИЛЬНЫЙ В МИРЕ

Человек, самый сильный в мире,

Покупал огромные гири.

Гири прыгали, грохотали.

Люди охали, хохотали,

Удивлялись, затылки скребли

И бросали ему, и бросали ему,

И бросали ему рубли.

Человек, самый сильный в мире,

Оставался один в квартире.

И считал он свои рубли,

И бежал покупать, и бежал покупать

И бежал покупать корабли.

А стояли они в магазине,

На большой голубой витрине,

В небольшой голубой картине.

И неясно плыли, и неясно плыли

И неясно плыли вдали.

Он садился в один из них,

Белый парусник на двоих.

В этот миг южный ветер стих

И не двигались, и не двигались

И не двигались корабли.

И тогда он бросался в море,

Быстро к берегу плыл, и вскоре

Появлялся в реальном мире,

Где стояли огромные, стояли огромные,

Стояли огромные гири.

Гири прыгали, грохотали.

Люди охали, хохотали,

Удивлялись, затылки скребли,

И бросали ему, и бросали ему,

И бросали ему рубли.

Человек, самый сильный в мире,

Оставался один в квартире.

Собирая свои рубли,

И бежал покупать, и бежал покупать

И бежал покупать корабли.

ЧЕРНЫЙ РЫЦАРЬ

Я черный рыцарь Ганс

Пою тебе романс,

Как юноша влюбленный

Под балконом

Не мучь меня, не мучь,

Отдай от сердца ключ.

Прошу тебя, любимая

Со стоном.

Припев: Звенит мандолина,

О, выйди, Катлина.

Я тайну открою,

Как стать молодою.

Тебя я унесу,

Мы скроемся в лесу.

И предадимся там

Безумной страсти.

Я дьявольски везуч,

Отдай от сердца ключ.

И счастье мы найдем

В своем несчастьи.

ЧЕТЫРЕ АНГЕЛА

Четыре ангела мои

ко мне слетаются и спорят,

какой мне путь предначертать

и что вложить в уста для пенья,

распределяют по годам

минуты радости и горя

и чертят график на листе,

а в нем — болезни и терпенье.

Аллеи Павловска пусты,

и я иду по ним неспешно:

давно изученный пейзаж

и каждый раз неповторимый...

В такие светлые часы

легко забыть, что все мы грешны.

и, может, ангелы грешны

и даже метят в серафимы.

Но вот один из них сказал:

— Ах, господа, какая мука!

Остановить его пора,

работать трудно на ходу.

Другой ответил: — Не спеши,

ведь скоро ждет его разлука,

а третий робко произнес,

что видит и еще беду.

Четвертый, самый молодой,

на сына моего похожий,

сказал и белою рукой

коснулся грустного лица:

— Он будет часто умирать,

чтоб чью-то совесть растревожить,

он должен боль и грех познать,

чтоб успокаивать сердца.

А я не слышал тех речей

и брел без цели, наудачу,

и от хранителей моих

не ждал решительных идей.

И смолк негромкий разговор,

я их, наверно, озадачил,

поскольку плакал без причин,

представив Землю и людей.

Берегу я, как могу я, и храню

и почитаю, как родителей,

птицу-Жалость, птицу-Верность,

птицу-Горестную Совесть,

птицу-Честь...

От обиды улетают, от обмана умирают

эти преданные Ангелы-хранители.

Лишь они на слабых крыльях

могут жизнь мою пронесть.

ЧЕТЫРЕ НОЧИ

Однажды прихожу домой,

Был трезв не очень я,

В конюшне вижу лошадь я,

А лошадь не моя.

Своей хорошенькой жене

Сказал с упреком я:

"Зачем чужая лошадь там,

Где быть должна моя?" -

- Что? Где ты лошадь видишь там,

Шел бы лучше спать,

Корова дойная стоит,

Что привела мне мать.

Я повидал весь белый свет,

Объездил все края,

Коровы дойной под седлом

Нигде не видел я.

Я на вторую ночь пришел,

Был трезв не очень я.

Вдруг вижу шляпу на гвозде,

А шляпа не моя.

Своей хорошенькой жене

Сказал с упреком я:

"Зачем чужая шляпа там,

Где быть должна моя?" -

- "Что? Где ты шляпу видишь там,

Шел бы лучше спать,

Горшок на гвоздике висит,

Что принесла мне мать".

Я повидал весь белый свет,

Объездил все края,

Но вот соломенный горшок

Нигде не видел я.

На третью ночь пришел домой,

Был трезв не очень я

На стуле вижу - пара брюк,

А пара не моя.

Сказал тогда своей жене;

"Секретов не таи.

Зачем чужие брюки там,

Где быть должны мои?" -

- "Что? Где ты брюки видишь там,

Шел бы лучше спать,

Там тряпка пыльная висит,

Что принесла мне мать",

Я повидал весь белый свет,

Объездил все края,

С застежкой "молния" нигде

Не видел тряпок я.

В четвертый раз пришел домой,

Был трезв не очень я,

Глянь - на подушке голова,

Я вижу не моя.

Своей хорошенькой жене

Сказал с упреком я:

"Зачем чужая голова,

Где быть должна моя?" -

- "Что? Где ты голову узрел,

Шел бы лучше спать,

Кочан капусты там лежит,

Что принесла мне мать".

Я повидал весь белый свет,

Объездил все края,

Но чтоб кочан с усами был,

Нигде не видел я.

ЧЕТЫРЕ ЭПИТАФИИ

Я был когда-то королем

С блудливым величавым взором,

И женолюбом и вралем

В расшитом золотом камзоле.

Изыскана была еда,

Вино и женщины - прекрасны

Я счастлив был? - Наверно, да.

Пожалуй, жил я не напрасно.

Я рыцарем когда-то был.

Был мил для женского я глаза.

Я много ел и много пил,

Но не упал с коня ни разу.

И мужество свое и пыл

В турнирах проявлял вдвойне я.

А вобщем средненько я жил,

И счастлив был лишь на войне я.

Когда-то я мальчишкой был,

Успел я в жизни стать солдатом.

Вино дешевое я пил,

Писал я матери и брату.

Я убивал, ведь я солдат

И сам здесь голову сложил я.

Я счастлив был? Наверно, да,

Ведь до несчастья не дожил я.

Прикидывался я шутом,

Смеялся я над целым светом.

И свет мне отплатил потом,

Назвав бродягой и поэтом.

Я голодал, но не всегда.

Зимой ходил в одежде летней.

Я счастлив был?

Конечно, да?

Я был счастливей всех на свете!

ЧТО НУЖНО

Серьезным быть необходимо -

Чтобы стать легкомысленным.

Нужно быть глупым непроходимо -

Чтобы достичь абсолютной истины.

Нужно быть маленьким, как муравей -

Чтобы осознать свое величие.

Нужно работать тысячи дней -

Чтоб заплатить за себя наличными.

Нужно быть очень хорошим -

Чтоб понять, как ты плох.

Нужно иметь невозможную рожу -

Чтоб быть прекрасным, как Бог.

Нужно уметь отражаться в лужах,

Знать, кроме воздуха, хлеба, воды -

Тебе ничего совершенно не нужно.

Но нужен ли ты воздуху, хлебу, воде,

Или хотя бы твоей бороде?

ЧТО ПОДЕЛАТЬ ТАКАЯ Я ЕСТЬ

Что поделать, такая я есть,

Такой родилась я на белый свет.

Мне наплевать на чванливую честь,

Одно из двух: - я люблю или нет.

Если я люблю - то "да" скажу тому,

Кто мне мил.

Богатство и лесть для меня ерунда,

"Нет" - и проваливай навсегда.

Если даже кого-то люблю

Пусть помнит, что он не один на свете.

Не всегда же плыть туда кораблю,

Куда дует самый настойчивый ветер.

Вам надо холода или огня? -

Поезжайте на север или на юг.

А то, что хотите вы от меня -

Есть это все у моих подруг.

ШУТКА

Я гитару свою распилил,

Теперь на пиле я играю.

Для крыльев купил белил,

Я приближаюсь к раю.

Решил я пожить попроще,

Все равно в моей комнате пусто.

И я обменял жилплощадь

На бочку из-под капусты.

Потом я пошел на почту,

Где жил мой знакомый зуммер.

И телеграфировал срочно:

- "Я, наверно, сегодня умер".

Затем поменял свой ужин

На минуту бедности.

Посмотрелся в большую лужу,

И к тебе объясняться поехал.

ЭНЕКИ БЕНИКИ

Эники-беники ели вареники,

только насытились вдруг.

Что нам оставили эти бездельники -

встанем по-прежнему в круг.

Кто на скамейке сосновой устроился,

кто на златом на крыльце.

Мне не удобно, царевич расстроился,

и изменился в лице.

Припев: Как давно я вас не видел,

становитесь в круг скорей

Женя, Вера, Саша, Витя,

Слава, Света и Андрей.

Слава, как царствуешь, Саша, точаешь как,

Света, как шьется тебе?

В лица друг другу взгляните нечаянно

и улыбнитесь судьбе.

Вере-царевне наследство богатое -

тысячи новых путей.

Витя - сапожник, подошвы крылатые,

пересчитайте гостей.

ЭРМИТАЖ

Застывший мир чудес в необычайных красках.

Здесь время не спешит, круша святой обман.

И тонких трещин сеть убийственною лаской

Накинуло оно на образов туман.

И трогает оно рукою осторожной

Красавицы нагой светящуюся плоть.

Тускнеют облака, коробятся вельможи,

Сам Мессия его не в силах побороть.

А время не спешит, и с видом безразличным

Пирует здесь вовсю, покуда пища есть.

И трудно обвинить, поймав его с поличным,

И осудить его за эту злую месть.

Оно привыкло течь.

Но вот художник смелый его остановил.

И статика картин задерживает миг.

И заставляет тело копить в себе века,

Как воду мощь плотин.

Я ВЕРЮ ВАМ

Мне первые стихи пропела мать.

И так была прекрасна песня эта,

как будто сочинилась без поэта,

Природа снизошла порифмовать.

И, уяснив предназначенье слова,

решил я, что поэт поэту брат,

и музыку искал во всех подряд,

не замечая мелкого и злого.

Имея добрый и веселый нрав,

с наивностью мальчишки из Эллады,

я посвящал им песни и баллады,

но, к сожаленью, был тогда не прав.

Я ждал лишь пониманья, не похвал,

но оставляли в моем сердце меты

ревнивые богатые поэты,

которых я когда-то воспевал.

Со злобой осуждали мой язык,

сознательно не вникнув в суть предмета

народу не известные поэты,

издавшие по два десятка книг.

И с высоты чинов и привилегий

сердились едко, публику браня,

людей , без злости слушавших меня,

мои непобедимые коллеги.

не понимая, что десятки лет,

когда бывает радостно и больно,

поются эти песни добровольно,

а люди и не знают, кто поэт.

Я выхожу и вижу тихий зал,

не публика - сердца, умы и судьбы,

немилосердные ревнители и судьи,

с которыми я жизнь свою связал.

Вручаю вам друзья, судьбу мою.

Я верю вам, и вы мне тоже верьте,

я напечатан буду после смерти,

и потому сегодня я пою.

Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ КАК НОЧНОЙ НЕБОСВОД

Я люблю тебя, как ночной небосвод.

Мой рассудок тебя никогда не поймет.

О, печали сосуд, о, загадка немая,

Я люблю тем сильней, что как дым ускользая.

И дразня меня странной своей немотой,

Разверзаешь ты пропасть между небом и мной.

Я в атаку бросаюсь, я жаден и груб,

Как ватага червей на бесчувственный труп.

О, жестокая тварь! Красотою твоей

Я пленяюсь тем, чем ты холодней.

Я НЕ СТАНУ СЕБЯ НАЗЫВАТЬ СТИХОТВОРЦЕМ

Я не стану себя называть стихотворцем,

Потому что науки другие постиг

И рифмуя не чувства, но мысль без притворства,

Я не стану за жизнь выдавать этот стих.

Я не стану себя называть музыкантом,

Подгоняя к мелодии холодно стих,

Потому что Нева непроглаженным кантом

Оторочила музыку песен моих.

Я не стану себя называть живопис

цем,

Мне палитрой художников не удивить.

Написал я друзей своих добрые лица

На холсте моей памяти кистью любви.

Я ПОСТРОИЛ ДОМ

Начертил я домик в три окошка

И зажег в окошках яркий свет

Посадил я у порога кошку,

А жильцов... жильцов пока что нет

Я по свету хожу, я прохожих прошу -

Поселитесь, пожалуйста, в доме

Проведу я вам газ, я же строил для вас

Возьмите вот ключ на ладони.

Посмотрел мой дом один прохожий

И сказал он, шляпу теребя:

Ты же сам вселиться в домик можешь -

Нет, старался я не для себя

А другому не хватает сада -

Дом мой не продать и не купить

И мол он не обнесен оградой,

И собаки нету на цепи.

Мне никто, никто не верит,

Что в бумажном доме можно жить

Отворять рисованные двери

И бумажный чай из чашек пить.

Начертил я домик в три окошка

И зажег в окошках яркий свет

Посадил я у порога кошку,

А жильцов... жильцов пока что нет

Я ПОЮ И ПЕСНЯ ДЫШИТ

Припев: Я пою - и песня дышит,

Как моя земля,

В тех живет она, кто слышит,

Видит так, как я.

В тех, кто любит, в тех, кто верит,

Кто поет со мной,

В тех, чьи руки вечно вертят

Старый шар земной.

Плюнуть в морду преступленью -

Это только шаг.

Нужно, чтобы поколенья знали,

Кто их враг.

Нужно быть еще умнее в этот трудный век

Должен быть еще смелее каждый человек.

Припев.

В этот век нескладный, нервный

Очень нелегко

Научить людей поверить

В то, что далеко.

В то, что близко, в то, что нужно

Всем, и вам и мне.

В то, что если взяться дружно

Будет на земле.

Я УДИВЛЕН

Я удивлен, испуган, рад,

Поняв, на что же я решился.

Хоть я работы не страшился,

Но рассадить цветущий сад

И населить его пленер

Не как трагический Бодлер

Цветами страшной красоты,

Но простоты и доброты -

Задача риска и потерь

Не для разинь, не для тетерь,

Но мой веселый ровный нрав

Помочь мне должен все равно.

Так тишину любил я, но

Молчать навек лишился прав.

Молчать на век лишился прав

Лишь тот, кто в шорохе дубрав

Услышал духовой оркестр.

И пасмурный пейзаж окрест

Способен в молоточки струн

Перевести, как танец струй

Дождя в строфах былин и рун

Спешащих к бою и костру,

Который искры окунуть

Спешит, как в звезды Млечный путь.

Там, где астральная казна

И от космического дна

Поэт восходит как луна

Всю мощь гармоний осознав.

Всю мощь гармоний осознав,

Я стал искать созвучий стройных,

В обычных рифмах жить достойных,

И подчинил свой легкий нрав

Стиха жестокой дисциплине.

Певец, резвящийся в малине

Формальных поисков пустых,

(Я тоже не чурался их)

Напоминает мне Нарцисса.

По мне, пусть череп будет лысым,

Но голова вмещает клад.

Хоть, правда, славно забавляться

И бескорыстно удивляться

Звучаньем фраз на разный лад.

Звучаньем фраз на разный лад

Заведовал Валерий Брюсов,

Поэт изысканного вкуса,

Постигший школы все подряд.

Культуры многих поколений

Поэт и властелин, и пленник.

И в суматохе тех боев

Расстрелян будет Гумилев,

А Мережковкого талант

И Зины эротичной банты

Раздавит Блок души горой.

Крестьянин и грузин - гиганты,

Придут как новые атланты,

Я забавлялся их игрой.

Я забавлялся их игрой

И мучался великой болью,

Когда в угаре алкогольном,

Или с зияющей дырой

В башке, вместившей сто вселенных

И тыщи образов нетленных

Они лежали, расплатясь

За ту достойную их власть

Над миллионами сограждан,

Который не один возжаждал,

Но лишь политик и герой

Имеют до сих пор на свете.

И он умел бывать поэтом,

Слова соединив порой.

Слова соединив порой

Не очень ловко, но кондово,

Народ умеет в песнях новых

Забот и мыслей целый рой

Под балалайку и гармошку,

Под деревянный клекот ложки,

С гитарой, под хмельком немножко

Так просто высказать и спеть,

Что и поэту не посметь.

Поэтов наших славных стаю

С понятьем публика листает,

И если много закавык,

То не дойдет до сердца в миг

Поэтов искренний язык.

Поэтов искренний язык

Тогда найдет к сердцам дорогу,

Когда в стихах не так уж много

Идей, рассчитанных на крик.

И рифмы легки и гуманны,

И мысли светлы, не туманны,

И настроенья не дурманны,

И, кроме грусти, юмор есть.

Да не сочтет поэт за честь

Загнуть, лишь бы необычайно,

Пусть смел поэт, да неприлично

Коверкать стройный наш язык,

Чтоб зазвучал он словно клик

Полуневнятный, полуптичий.

Полуневнятный, полуптичий

Рапсодий изощренных гамм

В конце концов полезен нам.

Поможет он понять различье

Между мятущемся поэтом

И хитрым деловым клевретом,

Который и за простотой

Всегда пленительно пустой.

Сегодня общества подпорки

Ушли в сознанья глубину,

И революция подкорки

Уж захватила всю страну.

Достоинства различных книг

Читатель различать привык.

С трудом я различать привык

Где искренность, а где продажа,

Где шум на грани эпотажа,

А где сердечных дел дневник.

И за иной журнал солидный

Частенько было мне обидно,

Зачем печатать стих натужный,

Когда молчать поэту нужно,

Пока еще не накопил

Любви познаний, мысли, сил.

Но из таланта деспотично

Он выжимал последний сок,

И надрывал свой голосок

В потоке песен хаотичном.

В потоке песен хаотичном

Я различал всегда одну,

Как лупоглазую луну

На небе глупо - поэтичном.

Она не двигалась вперед,

А лишь меняла платье ритма,

Ее поблекшая палитра

За сердце вовсе не берет.

Она и мыслей не заденет.

Когда культура стоит денег -

Она рассчитана на вал.

И я, вкусив земные боли,

Себя к писанью не неволя,

Своих стихов не продавал.

Своих стихов не продавал

Любой, кого они не кормят.

Но если песни бьются в горле,

То круг друзей для них не мал.

Друзья! Так будьте вы жестоки,

Не пойте лживых песен строки,

Пустые общие мотивы.

Не верьте чересчур счастливым

Красивым песенным балетам

И злопыхательским куплетам.

Из русской песни карнавал

Пожалуй, никогда не выйдет.

Любой, кто это ясно видит,

Своих друзей не предавал.

Своих друзей не предавал

Печальный рыцарь Дон-Кихот.

А Гамлет? Гамлет вечно лжет.

Покой - душевный идеал

Он маскирует, эгоист.

В речах поэт - эквилибрист

Он знает, в чем его броня:

В нем каждый узнает себя.

За нерешительность браня

И обывателя ценя

По свету ходишь утомленный

Ты, Гамлет, осужден живи

Без ненависти и любви,

И жажды славы утоленной.

И жажды славы утоленной,

И утонченной жизни благ

Совсем не нужно для бродяг,

Живущих на земле зеленой.

От распевающих ослов

У многих уши уцелели,

Нельзя сказать и пары слов

Поэту без великой цели.

Да, в каждой песне есть закон,

Но он поэту не знаком,

Он ясен только покоренный.

Не стоит это повторять,

Но рад часы и дни терять

Я ради рифмы изощренной.

Магистрал.

Я ради рифмы изощренной

И жажды славы утоленной

Своих друзей не предавал,

Своих стихов не продавал.

В потоке песен хаотичном

С трудом я различать привык

Полуневнятный, полуптичий

Поэтов искренний язык.

Слова соединив порой

Я забавлялся их игрой,

Звучаньем фраз на разный лад,

И мощь гармоний осознав

Молчать навек лишился прав.

Был удивлен, испуган, рад.

Я УХОДИЛ НЕ В ДЕНЬ ПОГОЖИЙ...

Я уходил не в день погожий,

не в дождь ушел и не в метель,

не так давно ушел, но все же

нашел я нынче свой апрель.

И написал: "Ты знаешь, мама,

здесь крайний север, край суров,

и мой апрель такой упрямый -

не тает он от теплых слов..."

Но лишь морозными ночами

я стал просить: "Ну тай ты, тай!" -

как зажурчал апрель ручьями

и превратился в месяц май.

Но май-то мне совсем не нужен,

ведь я апрель хотел найти,

и вот опять по майским лужам

куда-то должен я идти.

Уж пройдено дорог немало

через рассветы и росу,

и я пишу: "Ты знаешь, мама,

люблю я летнюю грозу".

Но вот гроза отхохотала,

а я другую и не жду -

еселья на земле так мало,

а я и не за ним иду...

Березы стонут, как русалки,

запутавшись в сетях ветров,

а ветры на зеленых санках

поют и плачут в сотни ртов.

Раздует ветер все туманы,

еще немного подожди -

я напишу: "Ты знаешь, мама,

люблю осенние дожди..."

Где ж ты, мой апрель, ранняя гроза,

поздняя капель, серые глаза?

Все, что мне дано - по земле ходить,

все искать одно и не находить...

Я УШЕЛ В ВЫШИНУ

Я ушел по дороге пешком,

Вот устроил друзьям своим шутку!

И посыпал свой след табаком,

Прихватив запасную обувку.

Я ушел от расчетливой лжи,

От поклонов и рукопожатий,

Суть не в том, куда путь мой лежит,

Важно, что ухитрился сбежать я.

Не сходил с языков я и рук,

И являлся печальным примером,

Мной друзья заполняли досуг

Пустоту бесконечных размеров.

Дон-Кихота я изображал,

И скрывал, что жесток словно Гамлет,

Ах, иронии ржавый кинжал,

Все вопросы решил я ногами.

Ноги в руки, глаза в вышину,

Но плюю не в колодец, а мимо.

Вы, друзья, мне простите вину,

Досмотрев до конца пантомиму.

Я ШАГАЮ ПО ДЖУНГЛЯМ

Я шагаю по джунглям могучий, как лев,

Грозный рык издает автомат мой.

И пою, ну а если забуду припев,

Обойдусь превосходно я матом.

Двести фунтов мой вес.

Мне всего двадцать пять,

Впереди много женщин и виски.

Провалиться б сквозь шар,

Чтоб невеста и мать

Оказались достаточно близко.

Я сказал бы: - "Эй, мать!

Кучу денег привез

И из этой дрянной заварушки".

Ну, а Джени, мы с ней, как обычно, в овес

У нее загорелые руки.

Эй, ребята, не хрюкать! бодрее держись!

Мы же здесь защищаем отчизну!

Я профессор по смерти, но есть еще жизнь.

Ничего я не знаю о жизни.

Только вдруг припечаталась каска к виску

Стало небо из синего красным.

Эй, довольно шутить!

Мне ведь в эту весну двадцать шесть,

Неужели не ясно?

Ну, да черт с ним,

Я здесь поваляюсь чуть-чуть,

Отдохну, не из легких работка.

Где-то фляга была,

Воздух плотный, как ртуть,

Почему-то не лезет мне в глотку.

Неужели попался как линь на блесну?

Лейтенант говорил - "Не опасно",

Нужно взять их живьем".

Мне ведь в эту весну

Двадцать шесть.

Неужели не ясно?

Двести фунтов мой вес,

Мне всего двадцать пять,

Где-то фляга была, а в ней виски.

Провалиться б сквозь шар, чтоб невеста и мать

Оказались достаточно близко.

Я сказал бы: - "Эй, мать! Деньги этим трудом

Больше я добывать не охотник.

Я когда-то тебе обещал новый дом,

Я их сжег здесь пожалуй три сотни".

Постепенно мутнеет прозрачная высь,

К черту смерть за прогресс и отчизну!

Я профессор по смерти, но есть еще жизнь.

Ничего я не знаю о жизни.

1825, ТРИНАДЦАТОЕ ДЕКАБРЯ

Сегодня, или никогда!

Настал последний вечер,

ах, князь, кончайте речи,

закройте шторы, господа,

поставьте ярче свечи.

Забудем в этой тишине

доносы и обиды,

пока мы не убиты,

пока мы не забыты.

Ах, князь, гитару мне.

Да, князь, по правде говоря,

живем мы некрасиво,

и повторяю я не зря:

мы - за хорошего царя.

А за кого Россия?

Под звуки флейты и трубы

я понял в дальних странах:

тиранов делают рабы,

а не рабов тираны.

Да, князь, как это странно.

Да, князь, прекрасные слова:

свобода, равенство, права!

Надеюсь, нам помогут.

Вы обмакнули рукава!

Шампанское, ей-богу!

Фрондерство, князь, и куражи

оставим мы поэтам,

скользящим по паркетам,

А мы на карту ставим жизнь.

Готовьтесь, князь, к рассвету.

1985, ПРИМТЫ ВРЕМЕНИ

Жизнь - замшело висит паутиной в углах

И не света, ни воздуха - душно и серо.

И в засиженных мухами старых делах,

Мы погрязли, забыв про Надежду и Веру.

Не пробиться ни вниз, ни наверх - никуда.

Слово смелое глохнет мельчают прозренья.

Быть талантливым страшно, а честным - беда

И смешно - одержимым высоким гореньем.

И мучают память твою и мою

Слова, что звучали украдкой

И нужно сказать мне, а я все пою -

по старой подпольной повадке.

Кровь и золото выжмут дельцы из идей,

А ученому часто достаточно чести.

И впервые Земля увидала детей

Получивших возможность исчезнуть всем вместе.

В недоверьи народы мечи обнажив

Ожидая момента застыли тревожно

И слова превратились в тупые ножи -

Напугать незадача, убить - невозможно.

И время смешало вблизи и вдали

И раны посыпала солью

И все, что случилось в пределах Земли

Семейной становится болью.

Ни вперед, ни назад - ни взглянуть, ни шагнуть.

Тут стена, там стена, всюду стены и стены.

Лихоимство и серость уставили путь,

Ощущая в движении дух перемены.

И опять пробираюсь вперед без дорог.

Не в обход же - маневр не решает вопроса.

И мой взгляд светло-серый тревожит Восток,

А Европе он кажется рысьим-раскосым.

И свет долгожданный мелькнул впереди,

И дымка сошла с ветрового стекла.

Но что это снова буксуем в пути

Много грязи , а скорость мала.