Хочешь, дружок, я расскажу тебе сказочку? Давным-давно, в одном черном-черном бункере собралась компания заядлых выдумщиков и фантазеров. Сумрачные своды подземного укрепления наводили на них ужас, а пыль и тлен наполняли их сердца унынием. И закончилась бы эта история, так толком и не начавшись. Например, групповым суицидом. Но наши герои не отчаивались и решили подбодрить друг друга веселыми рассказами и легендами. Заодно и время скоротать. Так появился на свет сборник юмористических рассказов «Байки из бункера».

Прошел почти год с того солнечного дня, когда в сознании нескольких писателей-фантастов одновременно зародилась идея от души посмеяться над мрачной темой постапокалипсиса. Казалось, само Провидение было на их стороне. Чем же, как не вмешательством высших сил, можно объяснить то, что сборник был составлен за считаные недели! Мало того, материала набралось столько, что составителю волей-неволей пришлось задуматься над продолжением этого творческого эксперимента.

На этот раз под прицел озорных писателей-фантастов попали не только сталкеры и радиоактивные руины, но и вампиры, зомби и прочая нечистая сила. Получилось настолько уморительно, что мы сделали закономерный вывод: авторам давно хотелось поквитаться с бледными кровососами и охотниками за содержимым черепных коробок. И вновь на ум приходят мысли о вмешательстве сверху, о незримых кукловодах, дергающих за ниточки и заставляющих нас плясать под свою дудку. Но мы и не против такого беспардонного вмешательства. Это позволяет нам снять с себя всякую ответственность за получившийся в итоге результат, отойти в сторону и просто насладиться процессом. Наверное, так и бог следит за нашими делами, откуда-то из глубин Вселенной.

И если на прилавках книжных магазинов появится третий том S.W.A.L.K.E.R.’a, значит, мы все делаем правильно!

«Каждый сам за себя, один Бог за всех. Каждый сам за себя…»

Питон вдруг понял, почему эта фраза крутится в его прожаренных мозгах, как заевшая пластинка.

«Да я, никак, сомневаюсь?! – с веселым изумлением подумал он. – Это что же, выходит, мне их жалко?»

Он окинул быстрым взглядом из-под капюшона оба ряда сидений. Вагон был пуст, только на самом дальнем диванчике клевал носом седобородый человек в красной, с белой опушкой, шубейке и такой же шапке. Шапка совсем съехала на ухо, открывая тонкую полосу через висок – резинку, на которой держалась борода.

«Чего это он бороду нацепил? – встревожился Питон. – От кого маскируется?»

Он привстал было, зорко следя за ряженым, но сейчас же снова плюхнулся на место и мелко затрясся, будто в нервном припадке.

«Это же Дед Мороз, елки зеленые! Расслабься, бродяга! Праздник у них тут! Новый Год, драть их за ногу!»

Отсмеявшись, он плотнее запахнул куртку, глубже натянул капюшон и, казалось, уснул.

«А может, и жалко. Как представишь, что тут начнется в скором времени, так и впрямь не позавидуешь им. Вон они какие – елочки наряжают, Деда Мороза водкой поят. Живут себе, о Барьере слыхом не слыхивали – ну и жили бы себе дальше. Что они мне сделали?»

Разомлевший Дед Мороз чихнул, досадливо сдвинул бороду на бок, потер нос вышитой рукавицей. Шапка, наконец, свалилась с его головы, но он не проснулся, только озабоченно потянул на себя тощий мешок с подарками – целы ли – и снова захрапел.

«А с другой стороны – обидно, – подумал Питон, неприязненно косясь на спящего. – Сидят тут в тепле, в довольстве, сытые сволочи, фальшивые бороды привязывают, а Серега-Бокорез – в пещере остался, с одной обоймой… Нет уж, пусть и эти кровью поблюют! И потом – какое мне дело? Деньги не излучают. Скину груз, заберу бабки – а там хоть потоп. Каждый сам за себя, один Бог за всех».

Поезд с затухающим воем остановился. Питон поднял голову. За окном – ребристые стены тоннеля, толстый кабель под слоем пыли. До станции не доехали. В чем дело?

Впрочем, он уже знал – в чем…

– По техническим причинам поезд следует до станции Печатники, – угрюмо прохрипел динамик.

– То есть как – Печатники?! – вскинулся Дед Мороз. – Печатники только что проехали!

Он ошеломленно захлопал глазами, оглядывая пустой вагон.

– Отличный костюм, – прогнусавил вдруг кто-то над самым его ухом.

Дед Мороз вздрогнул и обернулся. Человек в наглухо застегнутой куртке с капюшоном, надвинутым на лицо, поднял с пола красную шапку, выбил ее о колено, но хозяину не вернул. Поезд тихо тронулся и покатил, набирая ход, – в обратную сторону.

– А что случилось-то? – с фальшивой беззаботностью спросил Дед Мороз. – Авария?

– Авария, – кивнул человек, пряча лицо. – Придется помочь…

– Рад бы, но… – Дед Мороз поспешно повернул бороду, пристраивая ее на положенное место, – я ведь и сам на службе. Подарки детворе развезти надо, а водила сломался. Но не оставлять же детей без Деда Мороза!

Он сунул было руку в мешок, но в то же мгновение ощутил холодное прикосновение металла – незнакомец стремительно приставил к его лбу двуствольный обрез.

– Не дергайся, дядя! Дай сюда мешок. Что у тебя там?

– Подарки! Что ж еще?! – чуть не плача сказал Дед Мороз.

Он безропотно расстался с мешком, в его руке остался только разграфленный листок.

– Совсем чуть-чуть осталось, – захныкал он, водя пальцем по строчкам. – На Ставропольской семь, Кириевскому, одиннадцать лет – вертолет, на Краснодонской девять, Бойко – танк, на Кубанской два, Киндергахт… как его, поганца… игрушка Гиганатано… взар… тьфу, на маршала Алабяна три, Черкиняну – алабянные, блин, то есть на маршала Оловяна…

«Не обделался бы со страху, – подумал Питон. – Чего несет? Если только…»

Он пригляделся к Деду Морозу внимательней. А что, если это проверка? Может, он от заказчика и прибыл, клоун этот? А что? Прикид нынче самый расхожий.

– I need your clothes, – сказал Питон.

Дед Мороз осекся.

– Чего?

– Не понимаешь?

– Плоховато у меня с языками, – залебезил Дед. – Уж не сердитесь. Три класса и коридор…

«Нет. Этот – не от заказчика». Питон вздохнул:

– Мне нужна твоя одежда.

Я сперва за хохму принял, ей-богу! Выходит перед строем паренек – ну, лет двадцати трех, не старше.

– Больные, – спрашивает, – есть? Помялся кто в дороге, недомогает? Потертости? Царапины?

Надо же! Недомогания наши его волнуют. В учебке, небось, никто про здоровье не спрашивал. Дадут лопату – и недомогай, пока танк по башню не зароешь. А этот – прямо брат родной! Может, и правда, медбрат? На фельдшера что-то по возрасту не тянет. Черт их разберет в полевой-то форме. На погончике – две звезды, и те вдоль.

Тут подходит он прямо ко мне и спрашивает тихо:

– Родителей помнишь?

– Так точно! – говорю.

А сам удивляюсь. Чего их не помнить? Не так давно виделись.

– Живы? Здоровы?

– Более-менее…

– Отец не пьет? А мать?

Дались ему мои родители! На гражданке послал бы я его за такие вопросы. Но в учебке нас уже крепко переучили: хоть про мать, хоть про отца, хоть, извиняюсь, параметры конца, а если начальство спрашивает – отвечай.

– Никак нет, товарищ старший прапорщик, – отвечаю, – непьющие они. Оба.

И вдруг чувствую, что и вправду – «О-ба!».

По шеренге этакий всхрюк пронесся, да не такой, как бывает, что ржать нельзя, а хочется. А такой, что сам не знаешь, от смеха всхрюкнул или от ужаса. Будто все разом вдохнули и затаились. И, главное, причина этому дыхательному упражнению явно во мне. А чего я сказал?

Гляжу на начальство, а оно, в ответку, на меня. Без улыбки глядит, спокойно так, и не поймешь, что у него на уме: то ли юморок армейский там притаился, то ли погрузочно-разгрузочные работы для меня, как говорится, в самом нужном месте.

– Так, – говорит, наконец. – Вижу, в учебке общевойсковой устав доводили. Но не весь…

И глазом по шеренге скользнул, будто выявляя, есть ли еще такие самородки, как я. Все застыли, вытянулись, как на параде, шары повыкатывали. Что ж такое? Чем этот прапор столько страху нагнал?

И тут вдруг начинает до меня доходить. Две звезды вдоль погона не одни прапорщики носят. Есть и еще подходящее звание.

Мать моя, красная армия! Говорили же нам, что отправляют в такую часть, что у нее ни номера, ни почты, зато по кухне полковники дежурят. А я-то еще ржал над такой перспективой! Ну, теперь все. До дембеля в солобонах ходить, да когда он еще будет, тот дембель? Оставят до особого распоряжения, всеобщего разоружения…

В общем, стою, дурак-дураком, не знаю, как вести-то теперь себя. Одно остается – дурака и включить.

– Виноват, – говорю, – товарищ генерал-лейтенант! – а сам будто заикаюсь. – Обо… знался!

Он только рукой махнул – молчи уж. И пошел вдоль строя.

– Это к лучшему, – говорит задумчиво, – что уставов не знаете. У нас тут свои уставы. Прогибаться некогда. Обстановка не позволяет. Единственное, что вам сейчас нужно затвердить, как «Отче наш», это… «Отче наш». Потому что дельце будет жаркое. По машинам!

– «Нет, – сказал зайчатам Мишка, – в стаде заяц – не трусишка!»

– В стае, Коленька! – тихо поправила мама.

– Зайцы стаями не ходят, – буркнул шестилетний Коленька, слезая с табуретки. – Всё, давай подарок!

Дед Мороз, тронув затейливый узел на мешке, вопросительно покосился на Колину маму. Та была расстроена. Ей явно хотелось, чтобы Коля блеснул.

– Это смотря, какие зайцы, – уклончиво заметил Дед Мороз. – Ваши-то, городские, может, и не ходят. Чего им стаей промышлять? На всем готовом живут – где магазин, где склад подломят… А в наших краях, к примеру, заяц голодный, он слона замотает, если стаей.

– Слона-а? – недоверчиво протянул Коля.

– Да что слона! – Дед Мороз махнул рукавицей. – По крепкому насту он, заяц-то, бывает, и на кордон выходит. Обложит со всех сторон и прет цепью. Тут с «калашом» не отсидишься, «дегтярь» нужен…

Дед Мороз вдруг умолк, поймав на себе изумленный мамин взгляд.

– В общем, маловат стишок, – сказал он, кашлянув. – Не тянет на подарок.

– Там же дальше еще, сыночек! – в голосе мамы звякнули умоляющие нотки.

– Ай! – отмахнулся Коля. – Там полкнижки еще! Хватит на сегодня!

– Ну, про дружбу, Коленька! – упрашивала мама. – Ты так хорошо читаешь стихи! Дедушке Морозу очень хочется послушать. Правда, Дедушка?

– Черт его знает, как так получается… – Дед Мороз почесал в затылке. – Никогда бы не подумал, что буду всю эту пургу слушать. Но вот поди ж ты! Нравится! Ты, Колян, пойми. Мне подарка не жалко, но за принцип я глотку порву! Сказано: подарки тем, кто маму слушается, – всё! Сдохни, а слушайся! Мать сказала: дальше рассказывай, значит, надо рассказывать, брат, до разборок не доводить. Это же мать! Сечешь фишку?

– Секу, – вздохнул Коля.

– Что там у тебя дальше насчет зайцев? Задавили они медведя или отбился?

– Там дальше о дружбе! – радостно вставила мама.

– Не вопрос, – кивнул Дед мороз. – Дружба рулит не по-детски! Особенно, если лежишь в канаве, подстреленный, а на тебя стая зайцев с-под лесочка заходит. И патронов – кот наплакал. Тут без другана надежного, отмороженного, с которым хоть шишку бить, хоть по бабам…

Дед Мороз снова поперхнулся, спохватившись.

– В общем, давай, Колян, заканчивай стишок. Меня еще куча детей ждет.

– Ладно, – вздохнул Коля, – всё не буду, только главное, – он снова взобрался на табуретку и старательно прокричал в пространство:

Дед Мороз задумчиво покивал.

– Это верно подмечено у тебя. Лесные – они чистые звери. Кто к ним попал, того одним куском больше не видали… Вот кабы узнали, что про них дети говорят… В общем, молодец, Колян. Здорово припечатал! Заслужил подарок – получай!

Дед Мороз рывком развязал узел, запустил обе руки по локоть в мешок. На лице его появилось удивленное выражение.

– Ох, мать честная! Я и забыл про него!

Он вынул из мешка и поставил на пол нечто вроде автомобильного аккумулятора – увесистый параллелепипед размером с небольшой посылочный ящик.

– Это я извиняюсь, – Дед Мороз обескураженно почесал в затылке. – Это не тебе, Колян.

– Другому мальчику? – с пониманием осведомился Коля.

– Во-во, ему. Мальчику. Шустрый такой мальчуган…

– А он маму слушался?

– Спрашиваешь! Такую маму попробуй не послушайся! Дня не проживешь, – Дед Мороз отчего-то быстро огляделся по сторонам. – Ладно. Что-то я не по делу уже тарахчу. Вот он, твой подарок – законный, именной, честно заработанный…

И он, наконец, вынул из мешка игрушку.

– Ух ты! – восхищенно прошептал Коленька. – Совсем как живой…

– А то! – разулыбался Дед. – У настоящего Дедмороза и подарки на все сто!

– Все-таки, странный мужик…

– Хто це?

Остапенко повернулся ко мне, отчего остальные чуть не посыпались со скамейки. Однако сыпаться было некуда – набились в грузовик, как в коробку – под завязку.

– Командующий наш, – прокричал я сквозь кузовные скрипы и рев мотора. – Генерал Колесник! То про родителей расспрашивал, то вдруг – «некогда прогибаться, по машинам».

– Та ничого особлывого, – разулыбался Микола. – В них вже така процедура. Як той Суворов робыл, так и воны соби роблять, – он пренебрежительно махнул рукой. – Гетьманщина!

– Да не размахивай ты ковшами своими! – сдавленно прохрипел ненароком прижатый к борту Степа Гуваков. – Тебя надо в отдельном трейлере возить!

Что и говорить, здоров наш Остапенко. Плечи такой ширины, что из-за спины можно кукольный театр показывать. Бороду бы еще – и вылитый Карабас-Барабас, только без плетки. Да ему плетка и ни к чему – кулак такой, что в ведре застревает. Правда, добр Микола, силы своей показывать не любит, теми, кто слабей, не помыкает, но если и смирно попросит, типа, малышей не обижать – никто ему в просьбе не откажет.

Вот и Степе в ответ на ругань он слова не сказал, только выпростал из-за спины, осмотрел повреждения и бережно назад усадил.

– Та ничого особлывого…

Такой у нас Микола.

– Кого ловить-то будем? – спросил Валерка Жмудь. – Опять какую-нибудь хрень из-за Барьера занесли?

– Да уж это как водится, – отозвался из-за Миколиной спины Гуваков. – Никакого понятия у бродяг. Притащит черную дыру, а потом сам же вопит: помогите!

– А что, опять черную притащили? – встревожился Жмудь.

– Может, что и похуже. Пойди, разберись, что там, за Барьером, самое зловредное, – Степина голова протиснулась у Миколы под мышкой и обвела глазами слушателей. – Говорят, какой-то настоящик притащили.

– Ящиков нам только не хватало! – проворчал Жмудь. – Не заметишь, как сам сыграешь, в ящик-то. Что оно хоть такое?

– Никому не известно.

– Как так – не известно?! – возмутился Жмудь. – А с какой стороны за эту штуку браться – тоже не известно?!

Никто не ответил. Черт его, в самом деле, знает…

– В армии що гарно? – философски произнес Микола. – Що усе скажуть…

Грузовик вдруг накренился, закладывая невозможный вираж. Испуганно запели тормоза. В то же мгновение что-то неимоверно тяжелое врезалось в землю у самого борта. Машину отбросило, будто взрывной волной, завалило на бок. Но взрыва не было.

– Все из машины, быстро! – послышался откуда-то снаружи голос генерала.

В общей куче мне разок проехались пряжкой по физиономии, чуть не высадили пару зубов каблуком и чуть не сломали ребро о какой-то угол. Наконец, могутная рука Миколы выдернула меня наружу.

Задние колеса нашего «КамАЗа», были подогнуты внутрь, будто перед взлетом он собирался убрать шасси. Рядом лежала куча бетонных обломков, среди которых я с удивлением увидел плиту с приваренным к ней почти неповрежденным балконом. Вьющиеся растения густо заплетали перила и даже в проеме разбитого окна, как ни в чем не бывало, колыхались белые занавесочки.

– Вон он! – закричал кто-то.

Все разом повернулись к ближайшему дому. Там, на высоте шестого этажа, зиял пролом, какой бывает при взрыве газа. Но ни огня, ни дыма не наблюдалось. Сквозь пыльную завесу можно было лишь смутно разглядеть какое-то шевеление – будто кто-то двигал там неповоротливую мягкую мебель.

И вдруг из пелены вынырнула и прямо на нас уставилась огромная, жирно поблескивающая чешуей голова с двумя надбровными гребнями и частоколом зубов в разинутой пасти. Я даже не сразу понял, что это не кино. Такая знакомая зверюга! Для всех, кто в детстве ими увлекался.

– Гигантозавр, – сказал генерал Колесник. Он стоял рядом со мной, держа в руке разграфленный листок. – Все правильно. Кубанская, два, квартира пятьдесят… Не стрелять! Там люди!

Сверху послышались жалобные крики.

– Ну-ка, ты, богатырь, – генерал махнул Миколе. – Бери свое отделение – и за мной. Нужно выманить эту тварь на чистое место. Но стрелять только по моей команде!

Он повернулся ко мне.

– А! Двоечник… У тебя в учебке какая специальность была?

– Механик-водитель! – доложил я, поглядывая все же наверх.

– Вот и поглядим, что ты за водитель. Наводчик в отделении есть?

– Так точно!

Генерал заглянул в листок.

– Бери наводчика и бегом на соседнюю улицу. Краснодонская, девять, квартира один. Увидишь там, поблизости боевую технику – гони ее сюда. Выполнять!

Какое же это счастье – дарить радость детям и их родителям! Но какое непростительное разгильдяйство – терять важнейшие документы! Подумать только – забыл где-то список. Адреса, фамилии, наименования подарков… где оставил? У Степанцовых или Кирхмееров? А может, у Коли, на стихотворной табуретке? Положил на минутку, когда настоящик в мешок запихивал, да так и ушел, склеротик бородатый! Ну и куда теперь?

Дед Мороз даже зажмурился от стыда и отчаяния. В тот же миг в голове словно надпись вспыхнула: Симферопольская, четырнадцать, квартира двадцать три. Варенникова Катя.

И более тусклыми, не разгоревшимися еще буквами:

Ташкентская… Поречная… Мячковский бульвар…

Все-таки хорошо быть настоящим Дедом Морозом! Фальшивый какой-нибудь, бухгалтер переодетый, сроду не запомнил бы адреса наизусть. Но для того, кто надел шубу и рукавицы не на праздничную недельку, а на всю жизнь… о! Для него каждый ребенок – роднее собственной Снегурки, и забыть, где он живет… нет, как же можно?! Да в темноте с закрытыми глазами найдет дедушка ваши дома, ребята! Потому что слышит и понимает каждого, кто его ждет…

– Здоров, Питон! – раздался вдруг голос из подворотни. – Поговорить надо. Только не дергайся. Держи руки так, чтобы я их видел…

Вбежав во двор девятого дома по Краснодонской, мы с Валеркой Жмудем сразу врезались в толпу. Народ с изумлением разглядывал развороченную дверь подъезда, откуда торчал… длинный орудийный ствол.

– А ну, граждане, разойдись! – заорал я. – Армейская операция! Освободите проход к технике!

– С ума вы посходили с вашей техникой! – задиристо отозвалась сухопарая старушка с котом на руках. – Только капремонт дому сделали, а вы тут со своими учениями, душегубы!

– Жертвы есть? – хмуро спросил я.

– А то как же! На Василия кирпич упал! – она заботливо погладила кота, который совсем не выглядел жертвой. Здоровенный жирный котяра, сытый и довольный. Такого кирпичом-то и не убьешь…

– Это не учения, мамаша, – веско сказал я. – Сохраняйте спокойствие.

– Сань, ты глянь! – Валерка дернул меня за рукав и указал в пролом.

– Ну, что? Танк и танк. Обычный Т-72… постой… что это?

Я вгляделся в сумрак подъезда и ошеломленно присвистнул.

Никогда мне не доводилось видеть такого чистенького танка. Это еще слабо сказано. Он был словно только что снят с полки магазина – даже на гусеницах ни пылинки. Но не это главное.

Танк был розовый!

Деда Мороза окликнул человек, устало подпирающий стенку в тени арки, ведущей с улицы в спокойные, темные уже, уютно заплетенные линиями гаражей дворы, куда, случись что, нырнул – и канул, не найдут. Этакий рядовой трудяга, возвращавшийся, вероятно, с дневной смены, а может, и даже скорее всего, направлявшийся на ночную… Ну, короче, нашли Питона. Свои ли нашли, те, с кем многажды ходил он за барьер? Да и в этот раз отправился с компанией надежных ребят, а вот вернулся почему-то один. И никому ни слова. Нехорошо.

А может, заказчику надоело ждать обещанной посылки, и отправил он, полный нехороших предчувствий, другую компанию, и тоже очень надежных ребят, – встречать добытчика.

А может, нашлись надежные ребята и совсем в другой компании. В той, что никого ни за чем не посылала, никому ничего не заказывала, а просто никогда не упускала случая поживиться чужим куском – добычей ли, деньгами ли, или даже просто честным рассказом удачливого бродяги – где был, что достал, как в живых умудрился остаться… В смысле – до этих пор умудрился. Дальше-то вряд ли.

Сказать, которой из компаний надежных ребят принадлежал человек, окликнувший из подворотни Питона, представляется затруднительным. Да и не так это важно. Окликнул и окликнул – на том спасибо. Мог бы молча шмальнуть.

– Извините, это вы мне? – Дед Мороз недоуменно, но без опаски, вглядывался в полумрак подворотни.

– Закругляй самодеятельность! – посоветовали из тени. – Не на елке! Гони настоящик! Сколько можно ждать?!

– А! – Дед Мороз с пониманием улыбнулся. – Вы хотите получить подарок?

В голосе его было столько радушия, что человек в арке испуганно попятился, быстро сунул пятерню за отворот ватника и в полумраке стал похож на Наполеона, бегущего из России.

– Но-но! Без шуточек, Питон! – предупредил он. – А то сам подарочек схлопочешь!

– Подарочек? Мне? – оживился Дед Мороз. – Это так мило с вашей стороны! Уверен, весь год вы слушались маму и вполне заслуживаете награды! Осталось только рассказать стишок, и настоящик – ваш!

Дедушкины слова нисколько не воодушевили обитателя тени.

– Кончай измываться, Питон! – взвыл он. – Какой еще, в дупло, стишок?!

– Любой подойдет, – Дед Мороз сдвинул шапку набекрень и, выпростав ухо из-под седых кудрей, приготовился слушать. – Но лучше, конечно, о дружбе. Знаете эти бессмертные строки: «Нас зовут лесные звери под зеленой крышей жить»?

– Да что же это… – пробормотал человек в арке и, чуть не плача, воззвал в темноту: – Сидор! Не могу я с ним ровно базарить! Он говорит, его лесные крышуют! Слыхал?

– Слыхал, слыхал…

Со стороны погруженного в ночь двора вдруг вспыхнула целая рампа огней, густо облепивших «кенгурятник» могучего джипа. В арке сразу стало солнечно, как на пляже. Но и на солнце бывают пятна. Темным, скособоченным пятном от машины отделился и заковылял, опираясь на звонкую трость, лысый, остроухий силуэт.

– Ничего-то ты не понял, Хомяк, – сказал Сидор, проходя мимо человека в арке. – Зря только кормлю вас, убогоньких… Не с Питоном ты базаришь, пардон, беседуешь… лошара! – он вежливо поклонился Деду Морозу.

– Как – не с Питоном? – Хомяк опасливо переводил взгляд с лысого на бородатого, тщетно пытаясь понять, в чем юмор.

– Ведь ты настоящий Мороз, дедушка? – ласково спросил лысый.

– На все сто! – заверил Дед Мороз.

На полной скорости я вывел свою «Розовую Пантеру» на Кубанскую и втопил по полной, торопясь к дому номер два. Из-за грохота двигателя я не слышал стрельбы, но издалека заметил сверкнувшую цепочку – кто-то бил трассирующими. Затем из-за угла показались ребята, они бежали прочь от дома, оборачиваясь и стреляя на ходу. Последним появился генерал Колесник. Он выпустил трассирующую очередь и честно припустил со всех ног. По пятам за ним с каким-то машинным упорством двигался гигантозавр. Видимо, пули калибра 5,45 производили на тормозную рептилию слабоватое впечатление.

– Наводи! – рявкнул я, прижав к горлу лингофон, и тут же застопорил фрикционы.

Ствол, как указка, пополз вслед за чудовищем, неотвратимо догоняющим Колесника.

Жахнуло, пахнуло огнем и пороховым дымом. Автомат четко отработал перезарядку орудия. Но второй выстрел не понадобился.

Генерал Колесник подбежал, на ходу обирая с себя клочья мяса, и, вспрыгнув на броню, протянул мне руку.

– Ну, держи пять, крестник! Вовремя подоспел, спасибо! Понял теперь, с чем мы имеем дело?

– Так точно, – сказал я. – Хищный динозавр мелового периода…

– Да плюнь ты на динозавра! – генерал устроился поудобнее и вынул пачку «Казбека». – Эй, наводчик! Вылезай! Великолепно стреляешь, – с чапаевской интонацией сказал он показавшемуся над башней Валерке. – Угощайся.

– Виноват, товарищ генерал, – смутился Жмудь, – не курю.

– Да я и сам не курю, – сказал Колесник. – Это мятные конфеты. А то прет от этого динозавра, как от хорька…

– Откуда он взялся? – я все никак не мог сообразить, что происходит.

– Оттуда же, откуда и твой танк, – сказал генерал. – Из мешка…

– Я так и думал, – покивал Сидор. – Настоящая борода, мешок, подарки… И вообще все, к чему прикасался настоящик, – все настоящее! Ты ущучил? – обернулся он к Хомяку.

– То есть… да… – неуверенно протянул тот. – Конечно…. Но в каком это смысле – настоящее? Он что, вообразил себя…

– Нет! – рявкнул Сидор. – Он и есть! На все сто процентов – натуральный Дед Мороз!

– Так ведь не бывает их … – растерялся Хомяк.

– Извини, дедушка. Мал еще сынулька мой, – Сидор ткнул тростью в сторону Хомяка, – не узнал тебя. Но мальчик он очень хороший, и маму слушается, и стишок сейчас отчебучит за милую душу! Начинай, Хомячок, не тяни кота за елку, дедушка ждет. Ну?

– Да не знаю я стихов! – захныкал вконец сбитый с толку Хомяк.

– Как так не знаешь?! – встревожился Сидор. – Что тебе мамка в детстве на ночь читала?

– Какая там мамка! – горько хмыкнул Хомяк. – Она и днем-то ничего, кроме этикеток на бутылках, не читала! А к ночи и вовсе буквы забывала…

– Думай, Хомяк, думай! – лихорадочно бормотал Сидор. – Будешь кобениться – шлепну! Не может быть, чтобы ни одного стишка не помнил!

– Подскажите хоть начало!

– Да мне-то откуда стишки знать?! – взвыл Сидор. – Я с пяти лет по психушкам!

Хомяк уныло покосился на Деда Мороза:

– А без стишка нельзя?

– Отчего же, – умильно расплылся дедушка. – Песенку можно. Или танец.

– Вообще-то, пару песенок я помню… – Хомяк неуверенно почесал в затылке.

– Заткнись! – прошипел Сидор. – За твои песенки ничего, кроме срока, не получишь! – он старательно посмеялся, заглядывая под косматые брови Деда Мороза. – Хомячок у нас – плясун!

– Кто плясун?! – ужаснулся Хомяк.

– Стесняется, – Сидор подошел к подручному и потрепал его по загривку, да так нежно, что у того клацнули зубы.

– Если что-то мешает, скажи, – заботливо промурлыкал лысый. – Танцору ничего не должно мешать! Ну-ка! Два прихлопа, три притопа!

– Только и знаете, – тяжело вздохнул Хомяк. – Прихлопнуть да притопить… Эхх! – с разгульной тоской заорал он вдруг. – Говори, Москва, разговаривай, Расея! – сорвал с головы шапку, хватил ею оземь, передернул плечами, откинул со лба несуществующие кудри и резво ударил вприсядку с причитаниями. – Ах! Ох! Чтоб я сдох! Баба сеяла горох! Подавилась кирпичом! Что почем, хоккей с мячом!

– Ходи, черноголовый! – бодрил его Сидор. – Хоба-на да хоба-на, зеленая ограда! Есть такая песенка, но петь ее не надо!

– Ай-люли! Ай-люли! – Дед Мороз прихлопывал рукавицами.

– Эх, Питоша! – напевно голосил Хомяк, не переставая выкидывать коленца, – какой бродяга был! Настоящик из-за Барьера вынес! Чудо! Зачем же ты, дурак, эту мочалку на морду нацепил?! Вовек теперь не отдерешь! Погубил тебя, дурака, настоящик!

– Дурак – нехорошее слово, – погрозил ему рукавицей Дед Мороз. – Хочешь получить подарок – забудь это слово и рот вымой с мылом!

– Все! Не могу больше! – Хомяк грохнулся на колени. – Что я, клоун – козлом скакать?

– Э! Э! – предостерегающе взрыкнул Сидор. – Страх потерял, вредитель?! Пляши, тебе говорят!

– Хватит бродягу чморить, – прохрипел Хомяк устало. – Чего мы изгаляемся над ним? Закопаем, как человека, и груз заберем.

В руке Хомяка вдруг появился тяжелый, как отбойный молоток, пистолет с длинным стволом.

– Прости, брат. Жалко тебя, но…

– Не вздумай! – ахнул Сидор.

В его ладони тоже, откуда ни возьмись, материализовался пистолет, мало чем уступающий хомяковскому. Губительный дуплет, слившийся в один оглушительный хлопок, уже готов был терпким эхом отразиться от сводов подворотни… но не отразился. Словно кто-то вдруг вставил в арку огромный кляп – все звуки разом оборвались.

Несколько мгновений царила неестественная тишина, а затем тихо звякнули, упав на обледенелый асфальт, две тяжелые пули.

Дед Мороз со вздохом опустил посох, на конце которого еще посверкивали ледяные искорки недавнего разряда.

– Ну кто дает детям такие опасные игрушки?! – с негодованием сказал он, высвобождая из скрюченных, заиндевелых пальцев Сидора и Хомяка ломко крошащиеся кусочки металла, только что бывшие грозным оружием. – А если бы вы друг другу в глаз попали?!

Две густо покрытые изморозью статуи ничего ему не ответили.

– Вот-вот! Подумайте над своим поведением, пока будете оттаивать! А насчет подарка… – Дед Мороз на минуту задумался. – Так и быть, будут вам подарки! Одному достанется сердце, другому – мозги. Только вам придется смастерить их самостоятельно. Вот это должно помочь.

Он пошарил в мешке и, отложив его в сторонку, сунул в руки каждому из снеговиков по цветастой книжке.

– Может, это были не бог весть какие сокровища для ума и сердца, – усмехнулся он в бороду, – но, полежав в мешке рядом с настоящиком, они стали настоящей литературой! Уж вы мне поверьте, я это на себе ощутил. Еще недавно я был таким же, как вы, но теперь во мне почти не осталось бродяги Питона. Я – Дед Мороз! И знаете – это гораздо интереснее! – он ударил посохом в асфальт, и своды арки окрасились изумрудными, синими, жемчужными огнями. – А настоящик я подарю другому мальчику. Или девочке. Но не раньше, чем буду уверен на сто процентов, что они не станут с ним шалить!

Сказав это, Дед Мороз протянул руку, чтобы подхватить мешок… и замер в ужасе, передать который не в силах ни одно, самое гениальное перо. Разве что – мое.

Мешок исчез!

Двигатель джипа, запиравшего противоположный выход из подворотни, натужно взревел, фары погасли, а затем и рыжие габаритные огни, словно брызнув в разные стороны, затерялись в хаосе гаражных коробок, загромождавших тесный двор.

Дед Мороз застыл неподвижно, будто ледяной заряд волшебного посоха угодил в него самого.

«Мешок, подарки… все потеряно! Что я скажу детям?! Как на глаза им явлюсь без подарков?!» – Старик схватился за голову. – «А что скажут дети?! Ведь они решат, что я – ненастоящий! Что Деда Мороза вообще не бывает! Разве может быть что-нибудь страшнее этого?!»

– Некогда плакать, дедуля! – раздался вдруг спокойный голос, отливающий, однако, металлом.

Дед Мороз поднял голову.

В проеме арки стоял генерал Колесник.

Да, братцы, слыхал я, что бывает с людьми за Барьером, но такого и представить себе не мог. Борода, усы, кудри седые – все натуральное, не приклеенное! Коновалов, санинструктор, хотел ему пульс измерить и тут же руку отдернул:

– Да он холодный, как покойник!

Но генерал на него прицыкнул:

– Не покойник, а мутант!

И Морозу:

– Пройдемте на посадку, дедушка. Необходимо догнать похитителей.

Затащили деда в вертолет, усадили, пристегнули, взлетели. Спрашиваем: кто настоящик заказывал? Кто еще за ним охотится? Кто эти двое замороженных, от которых толку пока – одна лужа на полу?

Молчит дедушка, только глазами хлопает, озирается по сторонам.

– Откуда, спрашивает, у вас этот вертолетик? Я же его Игорьку Кириевскому подарил! Ставропольская, семь, квартира сто семнадцать…

С понтом, не понимает, отморозок, что подарок его, хоть и по-прежнему желто-зелено-красно-синий, а давно уже не игрушка. Но Колесник объясняет терпеливо:

– Игорек дал нам свой вертолетик поиграть. Все равно он ему до утра не понадобится, детям спать пора.

– Верно! Верно! Давно пора! – разохался Дед Мороз. – А я еще не все подарки раздал! Позор на мою седую голову!

– Ничего, – успокаивает генерал. – Лично обещаю вам, дедушка, что к утру все подарки, согласно списку, будут у детей. Мои люди уже этим занимаются. Те игрушки, что пришли в негодность, будут заменены дубликатами. Авторитет Деда Мороза не пострадает. Но сейчас важнее другое: мы должны найти настоящик. Хоть вы и сказочный персонаж, а должны понять, что эта игрушка – самая опасная из всех, когда-либо вынесенных из-за Барьера.

Вижу, проняло деда, задумался, нахмурил косматые брови…

– Почему это, – спрашивает, – опасная?

Генерал повернулся ко мне.

– Бирюков! Доложи товарищу Морозу. Только осторожно.

Я расстегнул кофр, вынул ствол – водяной пистолет «Мегадестроер», с помпой и надствольным баллоном для расходного субстракта. Пару раз качнул насос.

– Это вы, гражданин дедушка, подарили Гене Сысоеву с Поречной…

– Дом двенадцать, квартира восемьдесят, – кивнул Дед Мороз.

– А вот как работает этот «Мегадестроер» после того, как полежал у вас в мешке, рядом с настоящиком…

Я распахнул люк и навскидку пальнул в ночное небо.

– Ты что делаешь?! – гаркнул Колесник, вскакивая. – Отставить!

– Виноват, товарищ генерал. Не заметил…

– Посажу сукина сына! – генерал некоторое время придирчиво разглядывал в бинокль лунный диск, потом вздохнул. – Ладно, вроде не очень заметно. Кратером больше, кратером меньше…

Он снова сел рядом с Дедом Морозом.

– Вот такие наши дела, дедушка… Большинство подарков мы уже взяли под контроль. Но, сами понимаете, нужен весь мешок, со всем содержимым. Только где его искать? Никто не знает…

– Дети знают, – сказал вдруг Дед Мороз. – Ни один ребенок не ошибется, увидев мешок с подарками. И никогда не забудет, где увидел, куда и откуда его несли, сколько он весил и сколько в нем, приблизительно, могло быть подарков.

– Да, дети… – Колесник невольно улыбнулся, – эти, конечно, все подметили. Да что толку? Кто и видел, так давно спит. Что ж нам, побудку на весь город устраивать?

– Не надо побудку! – покачал головой старик. – Я это все заварил, мне и расхлебывать.

– Звучит геройски, – кивнул генерал. – А какие конкретные действия? Пятки детям щекотать?

– Не забывайте, кто перед вами. Настоящий Дед Мороз может прийти и во сне…

Бобер крадучись пересек полутемный музейный зал, остановился у входа в соседний, прислушался. Вроде, тихо. Не найдут здесь. Ни Питон, ни Сидор, ни Хомяк – ни одна живая душа не знает, что он когда-то служил сторожем в музее Космонавтики – прямо под гигантским обелиском, изображающим космический корабль на взлете. Теперь, главное, – не торопиться, пусть сюрпризы настоятся как следует. А там – попробуй, возьми его, Бобра! Хренушки!

Сейчас, небось, бегают, задница в мыле – Сидор, Хомяк, если оттаяли уже… вся их команда – уж это наверняка. А с ними и вся армия-полиция. Хи-хи… Даже жалко их. Хотя… Его-то никто не жалел! Бобер – туда, Бобер – сюда! Бобер, рули, Бобер, пали! Хватит, откомандовались! Пальну так, что мало не покажется…

Он осторожно двинулся в обратный путь, чтобы вернуться в свое убежище у основания обелиска, и вдруг замер. Из соседнего зала донесся отчетливый мерный стук.

Бобра прошибло ледяным потом. Он понял, что это стучит. Это ударяется в мраморный пол металлический наконечник посоха. С отчетливым скрипом в шейных позвонках Бобер медленно обернулся.

Дед Мороз неторопливо шествовал через зал, посвященный первым полетам на реактивной тяге. Он был не один. Рядом с ним, держась за руку, деловито шагал босоногий мальчик лет пяти в теплой пижаме, усыпанной веселыми утятами.

– Так ты говоришь, Константин, дядька с мешком зашел в музей? – серьезно спросил Дед Мороз.

– Ага, – мальчик огляделся по сторонам. – Я думал, он будет Дедом Морозом на елке. А елки-то и нет!

Бобер метнулся за стенд со скафандрами и приник к одному из них, обмирая от ужаса.

– Да, – согласился Дед Мороз. – Елкой тут и не пахнет… Генерал! – сказал он, поднеся к лицу рацию. – Думаю, это здесь. Начинайте!

И сейчас же изо всех дверей посыпался дружный топот, появились солдаты в полной боевой экипировке, с оружием, приборами ночного видения и невесть каким еще оборудованием. Один из них, с генеральскими звездами на погонах, подошел к Деду Морозу.

– Уверены? – спросил он.

Дед Мороз молча повернулся к мальчику.

– Да здесь он где-то, – авторитетно заявил Константин, – может, за скафандрами прячется.

У Бобра подкосились ноги, но он устоял.

– А пацан у нас не простудится? – спросил генерал, глядя на босые ноги Константина.

– Обижаете, товарищ командир! – Дед Мороз покачал головой. – Неужели вы думаете, что я привел бы сюда мальчика босиком?! Константин спит в своей постели под теплым одеялом. А нас с вами он видит во сне.

– Тогда порядок, – кивнул генерал, привыкший скрывать даже полное обалдение. – Прочесать тут все! – приказал он бойцам.

И тут Бобер не выдержал. Вспугнутым зайцем он порскнул к металлической лесенке, ведущей к основанию обелиска, и взлетел по ней с третьей космической скоростью.

– Живьем брать! – крикнул Константин, бросаясь следом за ним.

Бойцы тоже не заставили себя ждать. Но всех опередил Дед Мороз. Проскочив сквозь люк в низкое холодное помещение, пересеченное во всех направлениях балками арматуры, он увидел Бобра, склонившегося над красным, расшитым звездами мешком.

– Не уйдешь! – вскричал хозяин вьюг, направляя на бандита посох.

– Стой, Питон! – заверещал тот в истерике. – Ты не по… – и замер, превратившись в белую, ко всему равнодушную статую.

– Так будет с каждым, – отдуваясь, сказал Дед Мороз, – кто не слушает маму и берет чужие вещи…

Когда мы с Остапенко забрались наверх, возле мешка уже гужевались дедуля и пацаненок с генералом.

– Настоящик на месте? – спросил Колесник.

Дед Мороз наклонился к мешку.

– Кажется, все на месте… Постойте… А это что такое?

Он вытащил поблескивающий металлом шар размером с арбуз, к которому был привинчен типовой электронный будильник с быстро бегущими цифрами на табло. По боку арбуза белой краской была сделана кривоватая надпись: «Иадерная бонба».

– Черт! – сипло прохрипел побледневший вдруг генерал. – Она лежала вместе с настоящиком!

Я попятился, начиная понимать. Циферблат отсчитывал последние секунды.

– Так воно що, зараз рванэ? – растерянно пробормотал Остапенко. – И чого робыти?

Вот тут задумаешься, «чого робыти». Бежать поздно. В окно ядерную бомбу не выкинешь. И даже грудью геройски не закроешь. Засада.

– Положите ее в мешок, – сказал вдруг мальчик. – И крепко завяжите!

– А смысл? – спросил Колесник, глядя, как загипнотизированный, на циферблат.

– В мешке лежит настоящик, – объяснил Константин. – Значит, это настоящий мешок. Он не может порваться.

До генерала вдруг дошло.

– Гениально!

Одним движением он вырвал из рук Деда Мороза бомбу, сунул ее обратно в мешок и завязал пришитой у горловины тесемочкой. В ту же секунду раздался громкий хлопок. Мешок мгновенно раздулся, как туго набитая подушка… но не выпустил ни струйки дыма, ни лучика света.

– Дозиметрист, – тихо позвал генерал.

Меня отпихнули. К мешку подскочил Женька Родионов, поводил дозиметром, прокачал воздух через трубку… Радиация не превышала фоновых значений.

Колесник стащил с головы каску и вытер пот. Затем осторожно постучал костяшками пальцев по ткани мешка. Звук получился такой, будто он стучал по гранитному валуну.

– А ведь ты, мальчик, только что город спас… – сказал генерал Константину.

– А что там, внутри? – спросил Дед Мороз, – указывая на мешок.

– Там – ад, – ответил Колесник. – Не прикасайтесь к завязкам! Вообще – пошли отсюда. Здание оцепить до прибытия команды химвойск.

Мы спустились в музей и побрели к выходу. У вертолета генерал пожал руку Константину.

– Спасибо тебе еще раз! Извини, если сон получился страшный. Рановато тебе нагружаться такими впечатлениями… Но ведь это всего только сон…

– Ага, – сказал Константин, зевая.

– Я его провожу, – Дед Мороз взял мальчика за руку. – А потом вернусь. Надо решить, что делать с мешком… и с этими хулиганами. – Он заглянул в кабину вертолета и сейчас же недоуменно обернулся. Вид у него был растерянный.

– А где же Сидор с Хомяком?

Генерал Колесник изменился в лице.

– Остапенко! – взревел он.

– Я!

– Где задержанные?!

– Виноват, товарищ генрал! – Микола был изумлен не меньше остальных. – Вбиглы…

– Вбиглы?! Ты почему оставил вертолет?!

– Та я бачу, що воны ще тверды. Не видтаялы. А тут команда – усим на зачистку музея. Я и выдвынувсь. Разом з усими…

– Десять суток ареста, – отрезал Колесник. – По окончании операции. А теперь – быстро в музей! Из-под земли их достать!

Но доставать Сидора с Хомяком из-под земли не пришлось. Из дальнего зала послышался звон рухнувшего экспоната, быстрые шаги по металлической лестнице. Мы бросились внутрь. Теперь-то перехватим, с постамента под обелиском бежать им некуда. Так мы думали. Но, как выяснилось, ошибались.

В помещении над лестницей никого не было. Мешок тоже исчез. Неужели бандиты полезли выше – в пустотелый, обшитый титановыми листами корпус гигантского муляжа ракеты? Но какой в этом смысл? Только руки-ноги переломают!

Я задрал голову. Дед Мороз, ловко цепляясь за арматуру, поднялся уже так высоко, что почти перестал быть виден во тьме монументального нутра.

И тут вдруг загрохотало. Я, хоть сам и не ракетчик, но, как услышал, сразу понял – дюза ревет! Космический корабль, что простоял полвека на гранитном постаменте, теперь уже не был муляжом! Бобер, оказывается, не терял времени, пока прятался в музее, и настоящик в брюхе обелиска сделал свое дело – превратил памятник в транспортное средство. Да в такое средство, что его не сможем перехватить даже мы, со всей нашей техникой и вооружением.

В вышине над нами вспыхнула струя пламени.

– Все назад! – скомандовал Колесник. – Они дают зажигание!

Мы едва успели выскочить из музея и отбежать на относительно безопасное расстояние. Загрохотало так, что стоять невозможно стало, все попадали.

Ракета стартовала. Струи огня с ревом ударили в пьедестал обелиска, круша перекрытия. Корабль медленно пополз вверх, все ускоряясь. Нас обдало жаром, пришлось менять дислокацию по-пластунски и зарываться мордой в землю, пока ракета не ушла в зенит. Грохот, наконец, стал затихать, проступили другие звуки. Где-то выли сирены, стрекотал опаленный, но успевший взлететь вертолет.

– Где Дед Мороз? – прокричал генерал.

Я ткнул пальцем в небо.

– Он полез в ракету. Я видел.

– Черт! Пропадет, бродяга!

– Он уже не бродяга…

Пятиглазый огонь, испускаемый дюзами корабля, все уменьшался, уходя в глубину неба, и, наконец, стал почти неразличим.

– А ведь придется кого-то за ними посылать, – задумчиво сказал Колесник.

Неожиданно небо над нами озарилось нестерпимо яркой вспышкой. Там, далеко вверху, где-то за пределами атмосферы, полыхнуло ядерное пламя.

– Это еще что за хрень?! – невольно вырвалось у меня.

Генерал Колесник опустил голову.

– Он развязал мешок…

Когда я снова рискнул поднять глаза к небу, вспышка уже угасла. Ударной волны не последовало, поскольку взрыв произошел в вакууме. Лишь мерцающий круг ионизированного вспышкой воздуха медленно расползался по небу, играя огнями, как северное сияние.

– Ну, вот и все, – сказал, наконец, генерал Колесник. – Наша миссия закончена.

– Виноват! – удивился я. – Почему закончена? В списке еще один адрес остался. Братиславская, четыре, квартира семь, Вовик Чернышов… Только вот с подарком не совсем ясно. Написано – «Коробка О.С.». Что это может быть? Операционная система?

Генерал покачал головой:

– Нет. Это оловянные солдатики.

– Так надо бы посмотреть, что там с этими солдатиками…

– Смотри, – улыбнулся Колесник, протягивая мне планшет.

Я раскрыл его и надолго задумался. В планшет было вставлено зеркало.

Зомби получились хорошие: подвижные, послушные, молчаливые. Однако хозяину они не понравились.

– Сейчас мы их усилим, будут вообще красавчики, – хлопотал вокруг профессор, тощий всклокоченный тип в зимнем маскхалате. У него была большая голова, впалые щеки и желтые волосы. Это был гениальный ученый, которого все называли Тупая Башка.

В старой мечети Фатига, что до сих пор возвышается на холмах Нового Дурреса, с потолка капала вода. Посреди мечети стояла катушка Тесла, с тора срывались длинные синие молнии, с шипением вонзались в стены и гасли. Хозяин, горбоносый албанец в красной рубахе, прохаживался мимо вскрытых цинковых гробов. На плече у него висел свернутый кольцом хлыст. Сводчатый потолок терялся в темноте, сквозь пролом в куполе виднелась низкая туча.

– Лучше бы с военного кладбища выкопали, – процедил он сквозь зубы, с плохо сдерживаемым гневом разглядывая четверку зомби в помятых камуфляжных костюмах. Только один из них был похож на бойца: высокий, с широкими плечами и развитыми мускулами. – Аллах свидетель, мы зря потратили на них электричество! Мелкие, тощие… как они попали в караван с телами? Там точно были трупы спецбригады? Эй, ты, кто был в нападении? Отвечай!

Он ткнул рукоятью хлыста стоящего за ним зомби старой гвардии. Вот это были экземпляры что надо: крупные, сильные, агрессивные.

– Агрх! – прохрипел тот, пытаясь повернуть голову.

– Молчи, тупица!

В мечети повисла тишина. В углу валялись, бессвязно бормоча что-то, головы; рядом были свалены кучей руки и ноги. Руки перебирали пальцами и норовили уползти. Новые зомби пусто таращились в полутьму, озаряемую факелами и синими молниями. Профессор каждому по очереди надевал большой шлем странной конструкции, от которого десятки разноцветных проводов тянулись к железному ящику на полу.

Наконец Тупая Башка закончил, и четверка вытянулась перед хозяином. Тот прошелся перед ними, остановился, повесив свернутый кольцом хлыст на плечо.

– Я ваш хозяин, тупые создания! – гаркнул он. – Ясно? Ананас Эффенди!

– Ясно, что ж тут неясного, Эффенди Фрукт, – отозвался коренастый зомби с кривыми ногами. Камуфляж на нем почти не пострадал.

– Разговорчики в строю! – прикрикнул самый высокий, тот, атлетичного сложения, которого хозяин с самого начала отметил как бойца.

Повернувшись к профессору, Ананас Эффенди выдохнул:

– Они разговаривают?!

– Я же усилил, – профессор поднял громоздкий шлем, демонстрируя провода и огромный веньер на боку, возле которого от руки криво были намалеваны слова «POWER» и «ZERO».

Горбоносый поджал губы:

– То есть задание поймут?

– Поймут, поймут.

Ананас опять повернулся к четверке свежих зомби.

– Итак, слушайте внимательно. Я вас оживил для одного важного задания. Важного, усекли? Шайтан вас раздери, суперважного! Архиважного! Вся судьба клана Ананаса Эффенди поставлена на карту! Вы слышите, тупорылые?

Кривоногий дернулся ответить, но атлет зыркнул на него, и коренастый промолчал.

– Задача: добыть и доставить груз. Ясно? Груз на территории Костяшки, в Амфитеатре. Костяшка – наш враг. Эта курва мне много крови выпила! Старая костлявая сучка. И ее зомби, такие же костлявые, как она! Я собираюсь ее уничтожить. О-о, она будет валяться у меня в ногах, вымаливая прощение… Я украл у нее профа, – хозяин кивнул в сторону Тупой Башки. – Я украл Агрегат! – он махнул на железный ящик, подсоединенный к катушке Тесла. – Еще немного, и я смогу уничтожить Костяшку и всех ее зомби! Только мне нужен усилитель. Агрегат влияет на мозговые волны зомби, может ускорять или гасить. Пока что Агрегат может воздействовать только на одного за раз – через этот вот шлем. А усилитель распространяет действие Агрегата на всех зомби в радиусе километра! И без всякого идиотского шлема, напрямую. Усилитель в грузовике. В спецфургоне, который в Амфитеатре. Костяшка сегодня ночью будет Груз поднимать, вы его перехватите и пригоните сюда. Проф, шайтан тебя раздери, они не справятся! Ты глянь на их мускулы!

– Где?

– Это я тебя спрашиваю, где, Тупая Башка! Я должен был получить спецгруппу – подготовленных, отлично выученных бойцов. Послушных и агрессивных. Где они?! Мы зря потратили кучу электричества, молнии могли привлечь внимание лазутчиков Костяшки… И мы не успеем поднять новых! Проф, ты меня разочаровал.

Профессор попятился, прикрываясь шлемом:

– Проверьте их, Ананас Эффенди. Мой Агрегат работает в обе стороны, и я их усилил. Они должны…

– Что?! – заорал Ананас и отфутболил ползущую мимо голову. Та взлетела на два метра и с сочным шлепком врезалась в стену. Упав на пол, она осталась лежать, неразборчиво бормоча. – Они должны отбить грузовик у зомбей Костяшки – посмотри, они способны отбить хотя бы конфету у младенца?! Глянь на этого – высокий, да, но ребра торчат так, что можно играть, как на арфе. Лучше бы мясо отращивал, а не волосы, тупица! Как звать?

– Замир, хозяин.

– А ты?

– Фатос, хозяин.

– У этого ноги кривые и руки, небось, тоже. Плечи широкие, но под стол пешком пройдет, башкой не заденет. Ты кто?

– Лека я, – проворчал третий член спецгруппы.

– Вот! Имя все сказало. Ветром сдует сразу, как выйдет на улицу, а ветры в Дурресе дуют, ты знаешь, проф. Ну а ты? – обратился Ананас к атлету.

– Кэп.

– Как?

– Кэп. Просто Кэп. – И, подумав, добавил кратко: – По мозговой части.

– Скажите пожалуйста, по мозговой! – каркающе расхохотался Эффенди. Он поднял взгляд к небу. Сквозь пролом в куполе были видны бежавшие по небу низкие черные тучи.

– С кем приходится работать, Аллах! – пожаловался он. Затем ткнул в спецгруппу рукоятью хлыста:

– Мне нужен фургон. Он в Амфитеатре у Костяшки. Она поднимает его сегодня ночью. Она не должна получить его! Фургон должен быть у меня в полночь, иначе можете не возвращаться! Останетесь бесхозными, ясно? Еще раз: идете по Виа Игнатиа к Старому Городу, который контролирует Костяшка, валите всех, отбиваете фургон с усилителем и доставляете мне. Сюда! Все ясно? По Виа Игнатиа, к Костяшке, всех завалить, отбить фургон, доставить! Выполнять!!!

Зомби на еще плохо гнущихся ногах вышли. Вслед им несся гневный рокот Ананаса:

– А как они идут? Кучка раздолбаев! И это твоя спецгруппа? Чтоб шайтан пожрал твои мозги, Тупая Башка!

От мечети Фатига вниз, к расположенному на побережье Старому Дурресу, тянулась широкая улица, обсаженная кипарисами, – Виа Игнатиа. Покинув мечеть, зомби вслед за Кэпом направились в обратную сторону.

Здесь был Новый Дуррес с широкими проспектами и прямыми улицами. В многоэтажных домах, тех, что сохранились, зияли черные провалы окон и дверей. Некоторые окна были завешаны тряпками – там обустроились бродяги и нищие. С холмов виднелась серая полоса моря.

Пару минут они шли молча. Затем высокий тощий Замир, черные волосы которого были собраны в хвост на затылке, сказал:

– У меня будто каша вместо мозгов.

– Так и есть, – отозвался коренастый Фатос. – Ты теперь ходячий трупак.

– Чего-это мы вдруг зомби? – вклинился в беседу Лека. – Я и живым себя хорошо чувствовал.

– Заткнитесь! – велел Кэп.

Зомби заткнулись.

Но ненадолго.

– Хозяин велел идти по Виа Игнатиа к Старому Городу, – подал голос Фатос, самый разговорчивый. – А мы вроде в другую сторону топаем.

– В гробу я видал такого хозяина, – пробормотал Лека.

– Хозяин – это святое, – возразил Замир. – Это вроде командира.

– В гробу я видал такого командира! – стоял на своем Лека.

– Так куда мы идем, Кэп?

– Откуда вы такие разговорчивые? Вы же зомби. Помните, которые у хозяина были, другие? Вот таким должен быть настоящий зомби. Ааргх – и никаких вопросов!

Фатос почесал в затылке:

– Слышьте, а чего хозяин был так недоволен? Мы что, не боевики?

Замир обернулся на товарищей:

– Да не похожи вообще-то. Он еще ругался, что мускулатуры не хватает.

– Почему тогда обозвал нас спецбригадой? – допытывался Фатос. – Я просто чего сказать хочу: как-то я плохо помню, кто мы вообще были.

Лека передернул плечами:

– Я помню, что я боевик.

– Ты на себя глянь, боевик!

Зомби остановились, изучая друг друга, осматривая и ощупывая.

– Вроде мы в камуфляже, – заметил Фатос. Замир потрогал хвост на затылке:

– А если мы не спецы, почему тогда оказались в военном караване, на который хозяин напал?

Кэп остановился, развернулся к своей группе.

– Я вспомнил. Парни, мы – спецбригада. Но не боевики, не камикадзе. Мы – спецагенты. Шпионы, стелс… ясно?

– Так, подожди. Если мы стелс, как же мы задание выполним? – Лека затряс головой. – Хозяин четко сказал: навалиться, всех перемочить, фургон отобрать…

– Приказ хозяина мы выполним, – твердо сказал Кэп. – Просто по-своему, как умеем. Лека, у тебя рука провисла, подбери!

– Вот гнида! – маленький юркий зомби схватился правой рукой за левую, выпадающую из рукава, подтянул ее.

– Слушай сюда, группа. Выполняем дух, но не букву приказа. Хозяину нужен фургон? Он его получит. Но даже ты, Лека, со всеми своими поясами, не проломишься сквозь толпу «ааргх». Так что действуем, как привыкли. Откуда спецфургон под Амфитеатром? До Катаклизма там были лаборатории. С заездами, выездами, куча коридоров и комнат. Дошло? Мы добываем план подземелий, проникаем туда, незаметно доходим до фургона, садимся и уезжаем. Доступно?

– Я всегда говорил, что Кэп – голова, – заметил Фатос.

– Забывать начал, кем мы были. Смерть – она будто стирает что-то из мозгов, – сказал Замир. Он постоянно сутулился и из-за этого напоминал вопросительный знак.

– Но если кто-нибудь попробует помешать нам, – воскликнул Лека в азарте, – я его!..

– Повторяю: незаметно.

– Ога, – сник Лека. – Но если кто-то попробует?..

– Руку подбери! Итак, первая задача: добыть план. Зомби, вперед!

Спецгруппа углубилась в Дуррес, постепенно забирая вниз, к Старому Городу. Замир бормотал под нос:

– Не нравится мне быть зомбяком. Тошнит меня от них. И голова кружится.

– Тебя и от вида крови тошнит, – поддел его Лека. – А еще доктор!

– От мертвяков мне совсем худо, – возразил Замир.

Был нормальный постапокалиптический день: рваные тучи неслись над остатками древних высоток, вечные сумерки крались между заборами и домами. Иногда из-под развалин выползала ядовито-зеленая лужица кислоты, кое-где в бетонных и кирпичных завалах мелькали неожиданные сполохи лавы. Подъем из таких завалов техники и других вещей времен до Катаклизма с помощью зомби назывался «выработкой». Часто на месте выработки, когда работы были уже закончены, оставались разрозненные части зомби – так называемые зомбодетали.

Группа миновала одну такую выработку и вышла на площадь. Раньше в центре стояло какое-то большое здание, а теперь на его месте высилась груда бетонных обломков. Тут и там торчала ржавая арматура, осколки стекла, куски пластика. Одинокий экскаватор собирал ковшом останки: обугленные торсы, руки, ноги.

Одна голова откатилась в сторону, и Лека отфутболил ее обратно. Водила трактора благодарно махнул ему. Замир отбежал к краю тротуара, и его вывернуло на кучу мусора. Лека с Фатосом заржали. Из мусора высунулась рука, пошевелила обгорелыми пальцами. Замир со стоном отбежал к своим.

– Видеть их не могу! Эти зомби страшные, как салат!

– Ты сам – зомби, – заметил Кэп.

– Ну, я не такой. И вообще не просил!.. Слушайте, может, положить на это задание? Если там, у Костяшки, еще больше трупаков… Кэп, я не выдержу. Чесслово, от них меня аж выворачивает.

– Приказы хозяина не обсуждаются.

Остатки зомби прессовали в сетчатый контейнер.

– Невесело живется простым зомби, – пробормотал Фатос. – Если бы меня спросили, я бы не стал оживляться.

– Заткнулись все! – рявкнул Кэп.

Впереди улицу загромоздили развалины какой-то древней высотки, тут и там высились груды битого кирпича. Между ними копошилась группа зомби, готовясь к спуску: только неживые могли заниматься выработкой. Ведь там, в развалинах, условия были несовместимы с жизнью: кислота, радиация, повышенные температуры, жуткие, мутировавшие твари…

На улице стояли машины фирмы-арендодателя – багги и грузовик на широких колесах. Борта грузовика украшала аляповатая реклама: «Лава, кислота, радиация? Зомби неубиваемы! Лучший способ поднять из-под завала электронику – “Зомби Костяшки”!»

Неподалеку от грузовика Кэп остановился.

– Где Костяшка может держать план лабораторий под Амфитеатром? – задумчиво сказал он. – Кто может знать про него?

Фатос подмигнул командиру:

– А сейчас узнаем!

– Куда? Стой, назад! – скомандовал Кэп, но тот уже вытянул руки, свесил кисти и на негнущихся ногах двинулся к грузовику, из которого как раз выходил человек с красной повязкой на предплечье. Остальные пригнулись за кучей мусора.

– Плыан… – провыл Фатос. – Плыан…

Из кабины грузовика выглянул второй человек.

– Еще один из шустрых зомби Костяшки, – заметил он. – Расплодила, понимаешь…

– Чего ему надо-то? – первый, с повязкой, почесал в затылке.

– Плыан… Ымфытыатыр… – продолжал завывать Фатос.

– Ты что-нибудь понимаешь?

– Про Амфитеатр вроде. План какой-то…

– Вали отсюда, зомбяк! – прикрикнул тот, что сидел в кабине.

Из багги вылез дремавший там боевик – в камуфляжных штанах, голая грудь перетянута пулеметными лентами.

– Чего разорались?

– Да вон зомбяк план Амфитеатра требует, – объяснил первый, с повязкой. – Костяшка, видать, послала, а он не туда забрел… Из шустрых. Костяшка недавно сделала свежую партию, сам видел.

Боевик протер глаза, зевнул.

– Хрень это, – сказал он. – Че за план-то? Если тот, что у сестры ейной, в «Веселой Костяшке», так зомбям туда вход заказан. Костяшка человека послала бы. Этот с выработки сбежал, небось, гоните его обратно. И не орите, дайте поспать – две смены следил за мертвяками…

Сидевший в кабине со вздохом открыл дверцу, спустился на растрескавшийся асфальт.

– Давай, пошел! – погнал он Фатоса короткими взмахами рук. Тот от неожиданности попятился.

– Ааргх! – икнул он, развернулся и потрусил прочь по улице, огибая завалы мусора и растущие из трещин в дорожном покрытии кусты.

– Не туда, сюда! – тщетно орал вслед человек Костяшки.

С заднего сиденья багги опять поднялся боевик:

– Вы чего, охренели совсем?! Дайте же поспать! А ну заткнись!

– Вроде шустрые, а все равно тупые, – развел руками тот. – Ладно, дрыхни себе.

Кэп и остальные зомби, пригибаясь и прячась за завалами кирпичных обломков, уходили по улице вслед за улепетывающим со всех ног Фатосом. Когда грузовик был далеко, они вскочили на ноги и побежали.

Они стояли перед стриптиз-баром «Веселая Костяшка».

– Никакой фантазии у баб, – проворчал Лека.

– О, шлюшки! – обрадовался Фатос.

– Тебе и вставить-то им нечего, – одернул его Замир.

– Заткнитесь!

Бар стоял на границе Старого Дурреса – прибрежного района, построенного в незапамятные времена, настоящего города в городе, контролируемого Костяшкой и ее зомби, – и Нового Дурреса, где власть попеременно захватывали разные кланы. Впрочем, в последнее время все чаще наверху оказывался Ананас Эффенди.

– Нам туда? – уточнил Фатос.

– Будет где подраться!

– Эй, Кэп! А это ты видел? – Замир кивнул в сторону большой вывески, почти закрывающей окно на первом этаже. Надпись гласила: «Только люди. Зомби вход воспрещен!»

– Я не понял, – Лека начал закатывать рукава. – Что за дискриминация по жизненному признаку?!

– Зомби тоже люди! – поддержал товарища Фатос. – Давай вломимся и наваляем всем? А потом возьмем по бабе и того… – он масляно подмигнул.

Кэп нахмурился:

– Вижу, вы совсем отупели. Смерть худо на вас сказалась. Вы думаете, как настоящие зомби. А ну подтянулись, бравые албанские парни! И вперед!

– Костяшкин человек упоминал, что зомбям туда хода нет, – напомнил Замир. – Нас завернут от порога.

– Сделаем вид, что мы люди.

– Написано же: фейс-контроль.

– Разберемся.

Они вошли.

Внутри было шумно и царил полумрак. Центр большого помещения занимала круглая сцена, где под громкую музыку извивалась у шеста пышная девушка в шипастом бикини. Арбузные груди подпрыгивали в такт мощным басам из динамиков. Под потолком горели редкие красные лампы. Вокруг сцены стояли разномастные столы: алюминиевые, пластмассовые, деревянные – какие владелице заведения удалось найти. За столами тянули пиво разношерстные посетители. Были тут и сербы-рудокопы, и арабы-нефтяники, и свои албанцы-наемники, а также болгары-огородники.

От стены возле дверей отклеилась необъятная туша и преградила дорогу диверсантам.

– Чего надо? – Кэп вскинул руку, предупреждая возможные комментарии группы.

Туша пожевала губами:

– Тово, воняет от вас… как-то…

Кэп принюхался. Запаха он не чувствовал никакого. Хотя подозревал, что от жирного охранника должно нести перегаром; если б они не умерли, их просто снесло бы этим амбре.

– Чем это? – подал сзади голос возмущенный Фатос, который, как и все они, тоже ароматов не различал.

– Себя понюхай! – отреагировал Лека.

– Да мы зомбей душили-душили… – нашелся Замир. Кэп прикрыл глаза ладонью.

На этот раз вытаращился охранник:

– Чего?

– Помогали зомбодетали собирать после выработки, – сердито сказал Кэп, показав команде внушительный кулак.

– А-а… – охранник, сам тупой, как зомби, попытался подумать, но у него не получилось. – Лопатами, што ле?

– Лопатами, братан, – закивал Фатос. Лека, которого Замир предусмотрительно дернул за руку, был занят засовыванием конечности обратно в рукав.

Отодвинув фейс-контроль, Кэп уже вел свою команду к стойке. Лека шипел и придерживал выпадающую руку.

Из-за занавески за барной стойкой вышла тощая, вызывающе накрашенная пожилая девица. Увидев командира группы, она облизнулась.

– Что будешь пить, красавчик? – отодвинув бармена, обратилась она к Кэпу. Нос у нее был покрасневший. Если бы она иногда не хлюпала, громко втягивая сопли, можно было подумать, что деваха из числа любителей закладывать за воротник со стажем. Впрочем, одно другому наверняка не мешало.

Кэп мучительно пытался вспомнить, что он любил при жизни, – но не смог. Теперь, когда вкус для него исчез так же, как и запах, было неважно, что пить: воду, водку или лак для ногтей.

– На твой вкус, – заказал Кэп, не замечая ее взглядов.

– Не пожалеешь, – плотоядно улыбнулась девица и потянулась за бутылкой на полке.

– Виски! Мартини со льдом и солью! Пива! – подвалили наконец остальные.

– Твои? – ухмыльнулась девица. – Забавные.

Кэп дождался, когда она нальет, повернулся к своим.

– Так, группа, слушай сюда…

– Угостите девушку, мальчики? – вклинилась девица.

Кэп взял стакан и отошел от стойки к ближайшему столу, остальные, переглянувшись, двинули за ним. Девица осталась стоять, раскрыв рот и хлопая ресницами.

– Ты чего девку обидел?

– Заткнитесь! Она не должна нас услышать. Это хозяйка заведения, сестра Костяшки. План наверняка у нее в комнате или кабинете. Может быть, в сейфе. Надо сообразить, как отвлечь ее и достать схему. Лакайте свое пойло и дайте подумать!

– Хозяйка? Отвлечь? – переглянулись зомби.

Пока Кэп размышлял, подперев виски кулаками, группа перемигивалась и активно жестикулировала над его головой. Они быстро пришли к какому-то соглашению.

Девица, видимо, не привыкшая, чтобы ей отказывали, направилась к столу с бокалом в руках. Замир поднялся, галантно отодвинул для нее стул. Она улыбнулась ему в двадцать четыре гнилых зуба и села, закинув ногу за ногу. Подол короткой юбки задрался, обнажив костлявое бедро.

Лека ткнул в бок Фатоса, который отвлекся на танцевавшую у шеста пышечку:

– Работаем!

– Эй, куда? – Кэп начал вставать, но зомби повисли на нем, усаживая обратно:

– Кэп, развлеки девушку! Мы добудем план, только задержи ее на подольше.

– Но…

– Давай-давай, сделай все, что она захочет!

– Они такие милые, – промурлыкала девица, кладя руку Кэпу на локоть. Тот вздрогнул.

– Предатели! – мученически крикнул он им вслед. – Встречаемся на улице через час!

Командир остался наедине с вожделеющей его женщиной, которой ему было совершенно нечего дать. Все, что могло встать, – не вставало, наоборот, висело очень смирно и даже не колыхалось. Кэп был мертв целиком, полностью, весь, абсолютно.

– Тут слишком шумно, идем в кабинет, красавчик? – оглушительно шмыгнув носом, девица потянула его за собой.

– В кабинет? – Кэп похолодел холоднее холодного, которым теперь являлся, и бросил взгляд на занавеску, за которой скрылись зомби. – Давай лучше тут.

– Ты что, извращенец? – удивилась девица.

Кэп понял, что прокололся. Он дернул девицу на себя. Она с писком упала ему на колени, и он, приобняв ее, запечатлел на ее губах смачный поцелуй. Затем, чтоб она не успела ощутить, что он, хм, вовсе не горит, а, скорее, наоборот, сбросил ее обратно на стул. Опустившись на колени, он взял ее руку и начал, глядя в ее осоловевшее лицо:

– Твои глаза светят мне, как…

За занавеской оказался обшарпанный коридор с несколькими дверями. У черной двери в торце коридора стоял охранник, крупный бритоголовый детина с двухдневной щетиной на щеках.

– Лека, разберись! – попросил Замир. – А мы с Фатосом тут все проверим.

Они стали заглядывать во все комнаты подряд. Из одной донесся истошный женский визг, и зомби быстренько закрыли дверь.

Маленький боевик танцующей походкой направился к охраннику. Тот уставился на зомби и подозрительно спросил:

– Чего надо?

Вместо ответа Лека быстро сунул ему два пальца в шею, метя в болевую точку.

Рука отвалилась и с влажным шлепком упала на пол.

Охранник разинул рот.

– Чтоб мне встать после смерти! Зомби! – заорал он.

Фатос и Замир бросились к нему. Лека схватил руку и ударил наотмашь. Зомби повалили охранника и принялись пинать, но он продолжал звать на помощь. Тогда Фатос отобрал у Леки руку и всунул охраннику в рот. Тот выпучил глаза и замычал.

Зомби поднялись, отволокли охранника в сторону и связали его собственной рубашкой.

– Ради дела я на все готов, но это уже слишком, – пробормотал Лека.

– Я тебе потом пришью, – пообещал Замир. – Давайте здесь проверим. Наверняка кабинет хозяйки за этой дверью.

Это оказался именно он.

Кэп застрял в самом начале. Он никогда не был специалистом в амурных делах. Продумать операцию, выкрасть секретный документ или совершить диверсию – это да. Но охмурить пожилую костлявую курву, страшную, как салат? Даже будучи живым, Кэп был на это неспособен.

– Твои глаза как… как… – мямлил он. Девица начинала раздражаться.

– Идем! – потянула она ухажера.

– Но я еще не сказал про губы! – попытался сопротивляться Кэп, однако похотливая девица уже тащила его через шумный зал.

– В кабинете доскажешь!

Кэп чувствовал, что впервые в жизни фантазия ему изменяет. Единственное, что утешало, – случилось это после смерти.

Все говорило о том, что это женский кабинет: зеркало в бронзовой раме на стене, кокетливая софа, розовые обои, а также полное отсутствие рабочего стола. Это был кабинет для любви, не для дела.

– Где же эта дурацкая карта? – осмотрелся Замир. Взгляд его упал на зеркало, где отразилось бледное лицо. Он подошел ближе:

– Так-так! Хоть погляжу, какой я теперь стал… А ничего, неплохо сохранился. Бледноват, конечно…

– Ты ж зомби!

– Я зомби? Черт, я зомби! – Замир выкатил глаза, позеленел – и упал в обморок.

– Эй, док, ты чего? – испугался Фатос.

– Ему ж от зомбей худо, – Лека сорвал с кровати розовое покрывало. – Приведи его в чувство, пока я зеркало завешу. Да быстрее!

Фатос похлопал Замира по щекам, и тот начал приходить в себя. Лека уже накинул тряпку поросячьего цвета на зеркало и спешно подтыкал ее со всех сторон. Видимо, он там что-то задел – внезапно рама с громким скрежетом несмазанных деталей отъехала в сторону, открывая сейф.

– Эй, парни! – позвал маленький боевик.

Трое зомби уставились на железную дверцу в стене.

– Давай свою хреновину, док, – прошептал Фатос.

– Это не хреновина, а рабочий инструмент, – Замир вытянул из кармана фонендоскоп.

И тут в коридоре послышался истошный женский визг, от которого посыпалась штукатурка с потолка:

– Зомби!!!

Крик прервался. В кабинет ввалился Кэп, зажимая рот вырывающейся девице. Хозяйка с выпученными глазами размахивала рукой Леки.

– Сейчас сюда сбежится весь бордель, линяем! – велел Кэп.

Зомби переглянулись. Фатос со вздохом вытащил из-за пазухи связку взрывчатки.

– Ладно уж, нате. Берег до последнего.

– Куришь ты динамит, что ли? – проворчал Лека, отбирая у девицы свою конечность. – Док, присобачь как-нибудь. Только в обморок не грохнись.

Снаружи опять послышался шум. Кричали сразу несколько голосов.

– Из-за чего столько шума? Зомби они не видели, что ли? – Кэп замотал девицу в одеяло и, наконец отделавшись от нее, придвинул софу к дверям, баррикадируя вход. Фатос проковырял в стене вокруг сейфа три дырки и рассовывал туда динамит. Замир наспех, крупными стежками, штопал плечо Леки.

Толпа ломилась в дверь. Хлипкая софа тряслась и сдвигалась, хотя Кэп упирался в нее обеими руками. Фатос закончил привязывать шнуры, вытащил зажигалку.

– Ложись! – предупредил он. Замир с Лекой пригнулись.

– Давай! – крикнул Кэп, рывком отодвигая софу от дверей и падая за нее. Фатос прыгнул к нему.

Толпа ввалилась в кабинет.

Прогремел взрыв.

Зомби подождали, когда пыль немного осядет, затем поднялись.

Одной стены не было. Из груды кирпича торчал угол сейфа. Оглушенные люди копошились под обломками мебели и обрывками розового эротического гардероба хозяйки.

– Хватаем – и бегом! – скомандовал Кэп, первым вылезая на улицу. Зомби подхватили сейф и поковыляли сквозь узкие улочки в глубь Старого Дурреса.

На пустыре возле осыпавшейся крепостной стены Фатос щелкал ручкой сейфа, прослушивая дверцу фонендоскопом Замира. Сам доктор аккуратно зашивал Леку. Кэп шагал перед ними взад-вперед и горестно восклицал:

– Мы работаем как зомби! Это называется «стелс»? Подняли шум, взорвали полбара, вместо карты унесли сейф… натуральные зомби!

– Мы и есть зомби, Кэп, – напомнил Замир, откусывая нитку.

– Тише вы! – прикрикнул Фатос. – Мешаете. Щелчок… еще щелчок…

– Все, с этого момента держим себя в руках. Действуем строго по плану. Никакой самодеятельности. Все идеи предварительно согласовываем со мной. Доступно?

– Ага, да, точно, – нестройно отозвалась команда.

Лека подвигал рукой.

– А мне даже нравится быть зомби, – задумчиво сказал он. – Никакой тебе крови, рука вон отвалилась – и ничего. В этом что-то есть, а, товарищи?

– Конечности тоже держим при себе! – одернул его Кэп.

– Готово! – радостно закричал Фатос, открывая сейф. Зомби обступили его.

Кроме схемы, в сейфе оказалось несколько опушенных мехом наручников для садо-мазо забав, пачка банкнот, горсть монет и несколько красных повязок, какие носили боевики Костяшки.

– Да, с таким добром много не наработаешь… – поцокал языком Лека.

Кэп вытащил карту, развернул. Бумага была старая, сильно потертая на сгибах и расползалась в руках.

– Ну что, прорвемся? – с надеждой спросил Фатос. – Не зря мы старались?

– Я бы не удивился, – отозвался Кэп. – После всего, что вы натворили…

Медленно сгущались сумерки. Над мечетью Фатига, возвышающейся над Новым Дурресом, уже стоял месяц. Кэп расстелил карту на камне, зомби склонились над ней.

– Значит, смотрите сюда. Вот здесь главный спуск в лабораторию – подъемная платформа. Он расположен на арене Амфитеатра, ближе к восточному выходу. Восточный выход недалеко от набережной. Если мы возьмем фургон, то будет удобно отступить этим путем. С другой стороны, набережная – территория Костяшки. Она выходит к морю. Значит, с той стороны никто Костяшке не угрожает, и набережная не так хорошо охраняется.

– А как туда проникнем мы? Стелс?

– С меня хватило одного раза, – сердито сказал Кэп. – Невидимки «зомби стайл» – слушайте с другого конца города! Нет уж. Пойдем в открытую.

– Но…

– Никаких «но»! Будем изображать людей. Каждый быстро взял по повязке! Вот так. План такой: идем напрямик, точно к восточному входу в Амфитеатр, как будто мы не зомби дрожащие, но право имеем. Двигаемся быстро, чтобы попасть вниз раньше, чем Костяшка начнет свой спуск. Берем фургон, поднимаемся и уезжаем. На виду – но тихо! Доступно?

– Можешь на нас положиться, Кэп, – дружно ответили зомби.

Красные повязки сделали свое дело: спецгруппа беспрепятственно прошла по узким, запутанным улочкам Дурреса.

– Баба! – презрительно ворчал Лека. – Кто так охрану организует? Я бы каждый квартал оцепил да пароли спрашивал…

– Заткнись!

– А нехилый агрегат этот профессор изобрел? – Фатос выступал важно, будто сам Ананас Эффенди. – Никто нас за зомби не принимает!

– Заткнись!

– Вам не кажется, что для вечера народу маловато? – спросил Замир. – В барах никого, у борделей тихо?

– Заткни… да, я заметил. Подозрительно. Удвоить бдительность!

Все заткнулись и дальше шли молча, постоянно озираясь. Поперек тесных кривых улиц висело белье; часто на месте разрушенных домов вместо завалов стояла сетка с шевелящейся массой рук, ног, голов, корпусов. Контейнеры воняли, исходя негромким бормотанием. Жители спешили по делам, перекрикивались над головами женщины. Но ни боевиков Костяшки, ни дееспособных зомби почти не было видно.

На перекрестке женщина, развешивающая тряпье на просушку, махнула полотенцем:

– Вам туда!

Зомби переглянулись и свернули. Их взглядам предстала мощная наружная стена Амфитеатра, в которой была проделана гигантская арка ворот. Ныне, увы, не пустая: там толпилось человек пятьдесят и видимо-невидимо зомби.

Группа остановилась.

– Опоздали, – констатировал Кэп. – Костяшка начала операцию раньше, чем планировала.

– Что будем делать? – немедленно откликнулся Лека. Он сцепил пальцы и хрустнул суставами. – Драться?

– Их слишком много, – побледнел Замир. – Меня тошнит!

– Взорвем всех к дохлой матери? – с надеждой спросил Фатос. – У меня осталась шашка.

– Заткнитесь, дайте подумать!

– Как вы думаете, парни, что они делают с чужими зомби?

Группа протолкалась сквозь толпу на арену.

Даже полуразрушенный веками и Катаклизмом, Амфитеатр Дурреса впечатлял. Около километра в длину и половину в ширину, он вздымал склоны каменных сидений к самым тучам, вечно бегущим над городом. Сиденья-ступени заросли травой и деревьями, как и арена; тут и там громоздились кучи камней, бетонных завалов, под которыми то мерцала ядовито-зеленая кислота, то слабо светилась багровая лава.

– Стойте здесь, я потрусь среди людей Костяшки и разузнаю, что и как здесь будет происходить. Никакой самодеятельности!

– Да, Кэп! Можешь на нас положиться, Кэп! Ждем тебя здесь!

Командир скрылся в людо-зомбской толпе. Сюда и технику пригнали: между развалинами медленно пробирались, лавируя, два ковшовых экскаватора и тягач. Они часто останавливались, и отряды зомби откидывали с их пути камни, убирали арматуру и нейтрализовывали кислоту, чтобы не разъела колеса.

Замир, Фатос и Лека отошли, освобождая дорогу багги. В машине сидела высокая костлявая старуха в кожаном шипованном лифчике и полоске черной кожи на бедрах, которую с натяжкой можно было назвать юбкой. В смысле, если немного натянуть. За машиной шагали люди и зомби.

– Быстрей одевайтесь! – крикнула, встав во весь рост, Костяшка, и багги скрылся между другой техникой.

Группа посмотрела туда, куда кричала Костяшка. Там, на каменных ступенях, справа от восточного входа, стоял тент. Трое людей облачались под ним в костюмы химзащиты. Зомби подошли ближе.

– Зачем вообще заводить? Пускай зомбяки его вытолкают! – вполголоса ругался бородатый детина с красной повязкой на рукаве. Другой детина, у которого повязка заменяла косынку, лысый, как коленка, лишенный волос не только на голове, но и на теле (видимо, выпали от переизбытка тестостерона – мышцы его чуть не лопались), надевал костюм молча. Рыжий, как морковка, худощавый боевик, одетый наполовину, повязал рукава костюма вокруг пояса и торопливо докуривал.

– Сашок опять опаздывает, – заметил он. – Он должен бензин принести, так что можно не торопиться, пока его нет. И вообще, приказы не обсуждаются.

– Это зомбакам нельзя, а я человек! У меня есть свобода воли. Я могу собой по своему усмотрению распоряжаться. И не хочу лезть в зараженное подземелье!

Костюм на лысом качке трещал по швам и, казалось, вот-вот разойдется.

– Можешь и распоряжаться, но жрать тогда мервяков будешь, – назидательно сказал рыжий. Затянувшись последний раз, он щелчком выкинул окурок. – Собирать по улицам конечности и лопать сырыми.

– Да пошел ты!

Лысый облек костюмом свою гору мышц и теперь громко пыхтел, стараясь застегнуть «молнию».

– Не торопись, – остановил его рыжий. – В «химзащите» запаришься.

– Почему должен спускаться я, а не зомбак какой-нибудь? – продолжал возмущаться бородатый.

– Потому что они тупые, а ты умный. Хотя в последнем я что-то начал сомневаться. По мне, лучше бы Костяшка тебя заменила. Еще сорвешь операцию…

– Ага, умник нашелся! А в морду?

Рыжий окинул взглядом фигуру бородача и пошел на попятный:

– Ладно, мир. Я тоже не рвусь туда спускаться. Но приказ есть приказ. Добровольцев не было.

Зомби переглянулись. Костюма ровно четыре, верно?

Когда Кэп вернулся, группы на месте не было.

– Я так и знал! Чтоб у них головы поотваливались…

Громкий шепот пришел со стороны слабо светящихся зеленым развалин.

– Кэп! Мы тут! Сюда!

Командир завернул за груду бетонных обломков с торчащей в разные стороны арматурой.

– Слушайте внимательно, – начал он. – Действовать надо быстро…

– Кэп, мы нашли…

– Заткнитесь! Итак, Костяшка пускает вперед зомби…

– Мы тут добыли, Кэп…

– Заткнись и дай мне сказать! Они расчищают завалы, удаляют кислоту и лаву…

– Но это может нам помочь…

– Заткнитесь же! Они вот-вот начнут, надо срочно действовать. После этого спускаются люди в костюмах химзащиты, с канистрой бензина, чтобы завести фургон и выгнать его наверх. Зомби для этого слишком тупые. Это наш шанс. Мы должны добыть костюмы химзащиты и под видом людей Костяшки спуститься. План ясен? Тогда бегом!

– Ага! – с сияющими лицами кивнули зомби.

– Я сказал, бегом!

– Ага! – зомби расступились. На куске брезента лежали связанные полуголые люди с заткнутыми одеждой ртами. Рядом – четыре костюма химзащиты и канистра бензина.

– Хм, – сказал Кэп. – Это они.

Он захлопнул рот и оглядел подчиненных:

– Чего застыли? По костюмам!

Вокруг спуска толпилось больше всего народу, так что найти его не представляло труда. Им даже не пришлось пробиваться: люди и зомби сами расступались перед четверкой в шуршащих зеленых костюмах. Затемненные стекла на маске надежно закрывали лица. Первым шел Кэп с канистрой наперевес.

Платформу и пространство вокруг нее кое-как расчистили; вниз по склону из камней и мусора вело несколько приставных лестниц. На них стояли люди и пялились внутрь прямоугольной дыры. Из подсвеченной ядовито-зелеными отблесками темноты наползала платформа с зомби. Древний подъемный механизм типа «ножницы» скрежетал и заедал.

Костяшка командовала сверху – для нее сколотили помост на самой высокой груде мусора. Визгливый голос разносился по всему Амфитеатру:

– Торопитесь, мертвяки! Спинайте этих тупиц с платформы! Да пошевеливайтесь, мясо, вы двигаетесь, как зомбяки! С минуты на минуту может напасть этот придурок Ананас. Соскребите остатки с платформы! Где эти, в костюмах? Канистру взяли? Гоните их вниз! И побыстрее, при-дур-ки!

Голос ввинчивался в уши, вызывая головную боль даже у зомби. Четверо в костюмах спустились по одной из лестниц. Боевики срочно сгребали лопатами руки и головы, кидая их прямо на склоны мусора, окружающие платформу. Некоторые зомбодетали скатывались обратно и застревали в щели между плитой и краем прямоугольного отверстия.

– Опускайте! Опускайте! – орала Костяшка. – За что я вам плачу, тупицы?! Пошевеливайтесь, не то из всех зомбаков понаделаю!

– Неприятная баба, – прошептал Фатос. – Я бы такой суповой набор в борделе не взял, даже если бы к ней пышечку какую в придачу предложили…

– Заткнись!

– Молчу.

Они стояли в самом центре, последние люди спешно убирались с платформы. В помощь их группе выделили троих неповоротливых зомби под командой одного довольно шустрого. Эти должны были разгребать завалы и убирать кислоту, если что-то будет мешать проехать фургону.

Наконец внизу загудело, плита вздрогнула, накренилась и поехала во тьму подземного лабиринта. С сочным звуком лопнула застрявшая между платформой и землей голова. «Не повежло», – прошепелявила она перекошенными челюстями.

– Заживет, братан, – с сочувствием сказал Фатос.

Плита накренилась. Канистра поехала, и Кэп придержал ее. Зомби развели руки, балансируя.

В целом спуск был произведен успешно. Зомби сошли на пол, кое-где покрытый слабо светящимися пятнами кислоты, и двинулись по коридору.

– В другую сторону, идиоты! – завизжала сверху Костяшка. – Всех на фарш пущу, только вернитесь!

– Курва, – вздохнул Лека.

Они развернулись, обошли платформу и углубились в другой коридор.

Шустрый зомби путался под ногами, лез вперед, мыча и жестикулируя. Еще один тащил большой мешок с едким натром. Если попадалось пятно натекшей кислоты, зомбак сыпал из мешка крупные белые кристаллы. Оставшиеся двое швабрами растаскивали получившуюся жижу вдоль стен.

С потолка капала тягучая синяя жидкость, бетонные стены были покрыты разводами и потеками. Налобные фонари, надетые поверх шлемов, светили слабо, но и в их свете можно было разглядеть в комнатах разбитую мебель и компьютерную технику. Мало что осталось целого, но даже и здесь можно неплохо поживиться. Если все это поднять… одних деталей на приличную сумму!

В подземелье ощутимо фонила радиация, даже зомби в химзащите припекало. Неудивительно, что люди не горели желанием сюда лезть: это ж верная смерть! Однако Костяшку интересовал только фургон. А вот, кстати, и он.

Когда-то это был гараж. С другой стороны квадратного помещения тоже имелся выезд, перекрытый сейчас покореженными створками. Здесь еще стояли два черных джипа с тонированными стеклами, но они не шли с фургоном ни в какое сравнение. Высокий, серебристый, он словно светился в темноте.

– Слу-ушайте! – протянул Фатос, приближаясь. Замир и Лека медленно обходили фургон по кругу.

– Красавец! – согласился Лека.

– Нам бы такой, – Замир погладил серебристую стенку, словно лаская.

– Какая мы спецгруппа без спецгрузовика? – поддержал Фатос.

– А давайте угоним? Сдался нам этот Ананас Эффенди!

– Будем сами по себе рассекать на замечательном фургоне…

Кэп бухнул канистру на бетонный пол. С потолка срывались капли кислоты, на полу тут и там разлились лужи, но небольшие – шины фургона оказались не повреждены. Костяшкины зомбаки принялись разбрасывать едкий натр и растаскивать швабрами лужи. Воздух заполнился белым дымком.

– Хватит молоть чепуху! Ананас Эффенди – наш хозяин, и мы должны выполнять его приказы. С какой стороны бак?

– Чего это мы должны? Чего это он хозяин? – нестройно возмутились зомби.

– Он нас оживил, и мы ему принадлежим. Выполнять задание!

– Батя он тебе, что ли? – Фатос нехотя полез в кабину, а Лека начал откручивать крышку топливного бака. – Тот хоть зачал тебя, посложнее дело было. А этот оживил, видишь ли…

– Разговорчики! – прикрикнул Кэп, наклоняясь с канистрой над баком. Мышцы на его спине напряглись, и шов, еще раньше пострадавший от усилий лысого качка, разошелся. Шустрый зомби, стоявший за Кэпом, тревожно замычал, тыча ему в спину. Кэп дернул плечом, отгоняя назойливого наблюдателя. Дыра расползлась еще больше.

Фатос уже поворачивал ключ зажигания. Звук включившегося двигателя в низком помещении прозвучал, как рев взлетающего самолета.

– Лека, Замир – в кузов! План такой: нас поднимают, мы давим на газ и на полной вылетаем из Амфитеатра через восточный…

С потолка сорвалась и полетела вниз длинная струя кислоты. Шустрый замахал руками, отгоняя ее, как муху, но бесполезно: зеленая сопля упала точно в разошедшийся шов.

Кэп даже не заметил. Он аккуратно завернул крышку топливного бака, поставил канистру и выпрямился.

Шустрый пятился, выкатив глаза и раззявив рот, указывая на Кэпа. Затем развернулся и побежал, размахивая руками и громко вопя.

– Чего это он? – Кэп направился к кабине.

– Э, Кэп… – Фатос выглядел смущенным. – Слышь, вроде он нас рассекретил. У тебя костюм на спине порван, и кислотой тебя поело.

– Да они ж тупые, чего они могут сообразить? Видишь, стоят по стенке и не реагируют. Заводи давай, и погнали. Чего-то мне спину припекает…

И тут гул работающего двигателя перекрыл оглушительный, разрывающий барабанные перепонки визг Костяшки:

– Это зомби Ананаса! Взять их!!!

Кэп схватился за дверцу, но запрыгнуть в кабину не успел: только что смирно стоявшие мертвяки ожили и набросились на фургон. Один подпер дверцу кабины шваброй, другой карабкался по лесенке к Фатосу, третий бился в задние дверцы.

– Дави гадов! – завопил Фатос и обрушил кулак на башку мертвяка. Руки того соскользнули, но зомби тут же снова ухватился за перила.

Кэп схватил канистру и одним ударом вмял голову зомбака в плечи. Лека, выскочив из фургона, осыпал третьего точечными ударами, но так как зомби был мертв, болевые точки не срабатывали.

– Все в машину! Идем на прорыв! – громовым голосом скомандовал Кэп, хватая обезглавленного противника и отшвыривая его к стене.

Зомби бросились по местам. Кэп запрыгнул в кабину, Замир втащил Леку за шиворот, и фургон рванул вперед. Второй зомбак свалился под колеса, и фургон подпрыгнул, переезжая его. Третий поковылял следом, вытянув руки и шевеля пальцами, все еще надеясь схватить жертву…

Автомобиль подбрасывало на кучах мусора и обломках. Вот и платформа видна, сверху падает тусклый свет догорающего дня. Фатос резко затормозил:

– Опять опоздали!

Плита поднималась, она была почти у самого потолка. Скрежет древних механизмов был слышен даже сквозь шум двигателя. Секунда – и она перекрыла отверстие, запирая спецгруппу в подземелье.

Но почти сразу плита начала опускаться, уже не пустая: десятки зомби стояли на ней, а также на плечах тех, кто стоял; все они размахивали руками.

– Что случилось, Кэп? – В задней стенке кабины открылось окошко, и туда просунулось озабоченное лицо Замира. Он увидел толпу зомби, разъяренных воплями Костяшки, и охнул.

– Что делать? – повернулся к командиру Фатос.

Кэп принял решение мгновенно:

– Фатос, доставай шашку! Замир, лезь за руль и разворачивай фургон! Быстро! Выбираемся через другой выезд!

– Какой другой…

– Выполнять! – рявкнул Кэп. – Фатос, взорви так, чтобы платформу заклинило! Замир, разворачивай! Я достану карту и скажу, куда ехать. Быстро!

И он просунул руку в прореху костюма, шаря по карманам.

Фатос, стянув ненужные теперь шлем и перчатки, вытащил из рукава шашку и поджег шнур. Движения вроде бы неторопливые, но секунда – и по воздуху уже несется плюющийся искрами снаряд.

Бросок был точен: шашка на секунду застряла в сочленении подъемного механизма. «Ножницы» придавили шашку, и она взорвалась.

Одну ногу верхних «ножниц» вывернуло из крепления. Плита накренилась, и зомби посыпались вниз. Они шмякались на бетон, теряя конечности и головы. Кто-то успел схватиться за края платформы и остался висеть, болтая ногами в трех метрах над полом.

Фатос запрыгнул в кузов уже на бегу. Замир втопил газ, и фургон понесся обратно.

В руках Костяшки оказался гранатомет. С воплем дикой радости старуха нажала спусковой крючок. Хлопка никто не услышал.

– В гараж! – орал Кэп, пытаясь развернуть карту в прыгающем на грудах мусора фургоне. За ними со свистом рассекала воздух ракета из гранатомета.

В свете фар возник догоняющий их зомби.

– Вот упорный! – Замир крутанул руль. Грузовик вильнул, объезжая зомбака. Тот раскинул руки, стараясь ухватить фургон, и тут в его объятья влетела ракета. Мертвяк взорвался, разбрасывая искры, языки пламени и ошметки плоти. Впрочем, пальцы тут же начали сползаться в кучку.

Фургон влетел в гараж, пересек его и, не сбавляя хода, врезался в ворота. Покореженные створки снесло. Спецгруппа помчалась дальше, виляя по коридорам и врезаясь в углы.

– Туда! Теперь сюда! Вправо! Влево! Теперь прямо! – командовал Кэп. – Да тормози на поворотах, док! Вон пандус, прибавь газу!

Но Замир резко ударил по тормозам.

Пандус был завален.

Все вышли из машины, док заглушил двигатель.

– Как салат, – почесал в затылке Фатос, созерцая громоздящиеся одна на другую сетчатые клетки с шевелящимися остатками. Беспрерывное бормотание наполняло коридор. Замир позеленел и отбежал к стене.

– Что делать будем? – спросил Фатос.

– Дай подумать, – пробормотал Кэп, вертя карту.

Из коридора, откуда они приехали, донесся разноголосый вой.

– Догоняют, – заметил Лека и начал закатывать рукава. – Чую, драки не избежать. Давно пора размяться!

– Сметут, – покачал головой Фатос. Подошедший Замир пожаловался:

– Желудок пустой, даже не стошнить.

Кэп смял карту и бросил в угол:

– Другого выхода из подземелий нет!

Замир дрогнул.

– Драться со всеми? – жалобно спросил он, принимая стойку, которую считал боксерской.

– Эх, помашем кулаками! – Лека присел пару раз, готовясь встретить врага.

Фатос молча вытащил откуда-то из глубины штанов тротиловую шашку.

– Последняя, – горестно сказал он и достал зажигалку. – Командуй, Кэп!

Кэп обвел своих бойцов увлажнившимся взором.

– Спасибо, парни! – сказал он. – С вами приятно работать.

Он обнялся с каждым и добавил:

– Но умирать еще рано. В смысле, поздно. Это спецфургон, тут должно быть оружие. Не может не быть! Фатос, отдай шашку и лезь в кабину. Ищи на панели. Замир, ты в кузов – может, там что-нибудь обнаружишь. Лека!

– Да, Кэп!

– Возьми шашку и отойди в сторону.

– Но, Кэп…

– Я пошутил. Разрешаю драться.

– Уррра! – маленький боевик подпрыгнул и в прыжке ударил себя пяткой в грудь.

Из-за поворота вывалилась толпа зомбаков. Мешая друг другу, толкаясь, переваливаясь, спотыкаясь на отпадающих руках и ногах, они устремились к спецгруппе. Кэп и Лека встали плечом к плечу, готовясь достойно встретить противника.

– Нашел! – заорал Фатос, хлопая по кнопке ладонью и от волнения не попадая. Наконец ему удалось ткнуть в нее. В передней части кабины поднялась дверца, с низким гудением выдвинулся ствол. – Завожу! – и он провернул ключ зажигания. Взревел двигатель, черное облако из выхлопной трубы окутало Кэпа и Леку.

Замир в кузове замахал, чтобы они залезали. Фатос нажал еще раз. Фургон отпрыгнул, едва не раздавив Кэпа с Лекой. Из дула вырвался сноп пламени, взрывная волна едва не разнесла зомби черепа.

Когда дым рассеялся, пандус был свободен. Ну, почти свободен. По стенам, потолку и бетонному спуску была размазана кашица колыхающейся плоти. Замир зажал нос и схватился за привинченное к полу фургона кресло.

А потом их захлестнула волна зомбаков.

Кэп своротил башку одному, оторвал руку другому, пинком лишил ноги третьего. Выдрал из груды тел Леку, который зубами вцепился в грудь огромного мертвяка, и закинул в фургон, после чего запрыгнул сам. Мертвяк отвалился в полете, оставшись без приличного куска грудных мышц.

Фургон рванул с места. Колеса прокручивались на гниющей плоти, грузовик заносило, но он поднимался. Зомби с обиженным ревом устремились вслед.

– Не дали подраться! – рыдал Лека и рвался назад, но Кэп держал крепко. Замир закрывал дверцы. В последний момент Лека успел поджечь и швырнуть шашку.

– Нет, только не эту, любимую! – закричал из кабины Фатос, увидевший в зеркале заднего вида огненный след. И втопил газ, уходя от того, что должно было случиться.

Шашка только выглядела обычной.

Огненный смерч прошел по коридору, выжигая все на своем пути. Мощной взрывной волной фургон вынесло наружу. Он упал на все четыре колеса, да так, что зомби прикусили языки, и помчался прочь, виляя и подпрыгивая. Позади из земли рвалось оранжевое пламя, озаряя ночь. В его свете было видно, что Амфитеатр просел, стены его обрушились, завалив арену, а также прилегающие улицы.

Только на холме Кэп разрешил остановить фургон. Отсюда было видно, как догорал Старый Дуррес. Новый город гудел, люди выбегали из домов, чтобы поглазеть на это чудо. Исторический центр, переживший смену эпох, экономических формаций и даже Катаклизм, сдался четырем зомби, которые стояли сейчас километром выше и смотрели на затихающий пожар.

– Я не виноват, – Фатос развел руками под сердитым взглядом Кэпа.

– Зомби стайл! – хихикнул Лека. – А что, мне нравится. Не стелс, конечно, но тоже стильно!

Ветер с моря нес пепел и сажу. Замир прокашлялся.

– Да, в целом мы справились, – заметил он.

Кэп махнул рукой.

– Ладно, уговорили. Молодцы, ребята! – похвалил он. – Теперь давайте посмотрим, что за приз мы отхватили.

Они полезли в фургон и долго там все изучали, цокая языками и нахваливая.

– Эх, все-таки жаль отдавать Ананасу такое добро! – садясь за руль, сказал Фатос.

Кэп посуровел:

– У нас приказ. Езжай к хозяину.

Лека с Замиром закрылись в кузове, и фургон неспешно покатил по Виа Игнатиа к мечети Фатига.

Ананас Эффенди ждал их с часами в руках.

– Где пропадали? – набросился он на них, когда Кэп с командой выбрались из фургона.

– Да мы только…

– Молчать! Я не для того вас оживлял, чтобы слушать тупую болтовню! Встаньте туда и ждите, скоро придет ваша очередь.

Зомби послушно выстроились у стены.

– Неприятный все-таки тип, – тихо заметил Фатос.

– Ничуть не лучше курвы Костяшки, – поддержал Лека.

– Заткнитесь, а? – вяло отозвался Кэп. Он скрестил руки на груди и сел под стеной.

– Тебе худо, Кэп? – обеспокоился Замир. – Дай-ка пульс послушаю. Хотя какой пульс, чего это я?..

К горбоносому албанцу приблизился профессор, всклокоченный больше обычного, если такое было возможно. Катушка в центре мечети испускала слабые синие молнии.

– Тащите агрегат! – скомандовал своим зомбакам Ананас.

Два крупных экземпляра подняли железный ящик, стоящий возле оживляльного стола, отодрали от него провода с шлемом и втащили в кузов. Ананас уже был там.

– Как что подключать? На что нажимать?

Профессор подпрыгивал, пытаясь забраться в фургон, но Ананас ногой отпихнул его:

– Мой усилитель! Говори оттуда!

Тупая Башка сложил ладони и начал нервно постукивать пальцами о пальцы.

– Видите, там такая панель, – бормотал он, пытаясь заглянуть внутрь. – В ней разъем… Вставляете туда зеленый кабель… не перепутайте, Эффенди, зеленый!

– Знаю! – огрызнулся Ананас, быстро роняя красный провод. – Дальше?

Спецгруппа у стены тихо переговаривалась.

– Вот у меня батя был – зверь, – рассказывал Лека. – Гонял меня, как неродного. В пять утра выливал мне в постель ведро холодной воды – и на пробежку. И так целый день. Все твердил мне: настоящий албанский парень должен быть сильным, как вол, и выносливым, как… тоже вол. Я бы его собственными руками убил, если б старого козла раньше взрывом в шахте не уложило, где он работал. До сих пор проклинаю.

– А я раньше в бога верил, – поделился Фатос. – В этого, знаете, християнского. Рядом поп жил, к мамке иногда захаживал, ну и учил меня помаленьку. Мол, он все видит. И по заслугам каждому воздаст. Бог видит, а не поп. Хотя поп тоже был глазастый и завсегда знал, что я у него яблоки в саду покрал. И розгой, розгой…

– А теперь чего? Не веришь? – поинтересовался Замир.

– Нет уже, – вздохнул коренастый подрывник. – А смысл? Если бог дал мне свободную волю решать, на кой курац он мне вообще сдался? Все равно я сам решаю, сам отвечаю…

– Ну как же? – не удержался Замир. – А наказание после смерти? Или это, воздаяние?

– Заткнитесь! – сказал Кэп. – Мы умерли. У нас теперь хозяин вместо бога.

Ананас Эффенди выглянул из грузовика.

– Так, я все подключил, проверять буду. Эй, вы, болтуны! Встать! Готовьтесь сдохнуть.

Зомби поднялись, переглядываясь.

– Мы так не договаривались! – возмутился Лека. Замир с Фатосом поддержали.

Горбоносый албанец каркающе расхохотался:

– Буду я с мертвяками договариваться! У меня теперь усилитель, и агрегат станет работать на расстоянии. Теперь я смогу уничтожить любых зомби! В любом количестве! Уж теперь-то я покажу этой Костяшке, кто тут главный!

– Слышь, мы вроде уже показали, а? – Фатос ткнул в сторону открытых дверей мечети, где еще были видны отсветы пожара.

– Молчать! – заорал, брызгая слюной, Ананас. Он спрыгнул на пол и быстрыми шагами подошел к зомби, на ходу разматывая хлыст. – Вы будете молчать и слушать меня, потому что я тут главный! Я хозяин! – Он ткнул рукоятью хлыста Фатосу в зубы. – В Дурресе и без этой курвы хватает, с кем разобраться. Но в первую, самую первую очередь я уничтожу всех зомби. Меня достали зомби! Я ненавижу зомби! Вы воняете. Вы тупые. Вы… – он набрал воздуха в грудь, собираясь обрушить водопад проклятий на спецгруппу, но не нашел слов и только сплюнул.

– Подождите, как всех зомби? – подпрыгнул Тупая Башка. – Я вам не позволю! Я изобрел свой агрегат не для того, чтобы… зомби нужны городу! Они чистят последствия Катаклизма, и вообще…

Ананас без замаха ударил профессора рукоятью, и тот с возмущенным воплем схватился за челюсть.

– Тебя не спросили, падаль, – брезгливо бросил Эффенди. – Ты мне больше не нужен. – Вытащив из висящей на поясе кобуры револьвер, он приставил ствол ко лбу профессора. – Я не хочу, чтобы ты сделал еще один агрегат для кого-нибудь другого…

Кэп прыгнул, толкнул профессора и упал сверху. Пуля сбрила на его спине лохмотья кожи, оставленные кислотой.

– Пусть бог даст тебе счетчик Гейгера, чтоб ты с ними своих детей искал! – выкрикнул Кэп самое страшное албанское проклятье.

– Бунт?! – завопил Ананас, протягивая хлыстом оставшуюся тройку. Развернулся и, как заяц, высоко подбрасывая ноги, помчался к фургону.

– Я ждал, я ждал этого! – кричал он, отбрасывая револьвер и хлыст и хватаясь за дверцы. – Никогда не доверяй тому, что сдохло, но продолжает ходить!

Он скрылся в кузове. Внутри что-то загудело, молнии с тора стали срываться все длиннее, все ярче, все чаще.

Кэп поднялся и помог встать профессору. Тот быстро моргал, водя руками вокруг себя.

– Он включил усилитель на полную мощность. Сейчас он погасит ваши мозговые волны, и вы погибнете навсегда! Бегите! – бормотал он, потрясенный поступком зомби. – Погибнут все зомби в радиусе километра!

Спецгруппа переглянулась.

– Тогда нет смысла бежать, – сказал Лека, закатывая рукава. – Эй, в чем дело, док? Рука опять отваливается!

– Это же медицинские нитки, быстрорастворимые, для живых тканей предназначены, – смутился Замир. – Других не было…

Фатос шарил по телу, но на этот раз взрывчатка действительно кончилась.

В крыше кузова откинулся люк, наружу выехала круглая антенна. Она начала вращаться, быстрее и быстрее. Гудение стало громче и все нарастало.

Ноги стали ватными, в голове как будто каша вместо мозгов. Стоящие вдоль стен тупые зомбаки Ананаса зашатались, движения их стали нескоординированными. Один за другим они попадали на пол кучей мертвой плоти. Закричали и замолкли сваленные в углу головы, ползающие по полу руки замерли, ноги больше не подергивались. Зомби умерли, умерли навсегда. Значит, скоро затихнут и мозговые волны спецгруппы, навсегда выключив их из того подобия жизни, к которому они уже начали привыкать.

Никто не спрашивал, что делать, все просто разом сорвались с места.

Фатос запрыгнул в кабину и завел двигатель.

Кэп с Замиром, передвигая плохо гнущиеся ноги, обежали фургон и рванули дверцы, срывая их с петель.

Фатос ударил по газам. Фургон буквально прыгнул вперед.

Стоящий внутри Ананас не удержал равновесия и бесславно грохнулся на пол.

Однако он не был бы собой, если бы сдался так быстро: албанец сразу вскочил на ноги, подбирая хлыст и револьвер.

Кэп подхватил профессора под мышки. Чувствуя, как быстро слабеет тело, командир из последних сил подбросил его в кузов.

– Отключи прибор!

Фатос затормозил, и профессора инерцией внесло в фургон. Он проехался по полу и врезался головой в переборку.

Лека положил правую ладонь на левое плечо, поднатужился и дернул. Частично растворившиеся нитки не выдержали, и рука выпала из рукава.

Ананас вскинул револьвер, целясь в Тупую Башку, одновременно поднимая хлыст.

Лека правой рукой согнул на левой ладони все пальцы, кроме среднего, взял руку как копье и метнул.

Ананас взмахнул хлыстом и выстрелил. Гибкий хлыст обвился вокруг второй руки боевика. Ананас рванул, и рука тоже оторвалась. Пуля ударилась о стенку фургона над плечом профессора, отрикошетила и пробила ему бок.

Рука маленького албанца ударила Ананаса Эффенди прямо в голову. Средний палец пробил глаз и вонзился в мозг. Эффенди забился в конвульсиях, силясь что-то сказать, но повалился на пол и остался лежать, судорожно подергиваясь. Оставшийся его глаз уставился в потолок, из пробитой глазницы вытекала неопрятная жижа. Рука покачивалась над головой Ананаса, как штандарт победителей.

Профессор, падая, схватился за нужный рычаг и повис на нем, обмякнув всем телом. По рубашке его расползалось кровавое пятно.

Фатос остановил машину и заглушил двигатель. Зомби собрались вокруг фургона. Кэп бережно вытащил профессора и положил на бетонный пол. Тупая Башка открыл глаза.

– Мне, право, так неловко, – пробормотал он. – Я ведь знал, что он будет испытывать прибор на вас, и все равно пошел на это. Если бы не безумная идея уничтожить всех… я бы не попытался ему помешать.

– Ничего, проф, – утешил его Лека, ногами подталкивая к себе руки. – Кажется, мы квиты.

– Мы не в обиде, – подтвердил Кэп. – Мы всего лишь зомби. Четверка ходячих трупов.

– О, вы не как все, – сквозь силу улыбнулся профессор. – Я горжусь вами. Вы лучшее мое творение!

– Право, не стоит, – поклонился Замир.

Профессор закашлялся, изо рта у него пошла кровавая пена.

– Я умру… – прохрипел он, – с чистой совестью…

Зомби переглянулись.

– Мы вас оживим, проф, – пообещал Фатос. – Только объясните, как с этой штукой управляться.

Синие молнии срывались с тора все реже, шипение стало тише. Профессор испуганно заморгал:

– Нет, только не зомби! А впрочем… если разберетесь… кто знает, может, это не худший вариант.

И Тупая Башка выключился. Зомби посмотрели друг на друга.

– Что теперь, Кэп?

Командир помедлил:

– Дайте подумать. Мы теперь вроде свободны, так?

– Да, Кэп.

– Точно.

– В точку, как всегда.

– И фургон вроде как тоже наш?

– О, верно!

– Я люблю его!

– Да, да!

– Тогда берем фургон и работаем, парни!

Зомби переглянулись.

– Это как?

Кэп прикрыл глаза ладонью.

– А как раньше? – спросил он.

– Ну, мы были наемниками, – неуверенно сказал Фатос.

– Спецбригада по спецзаданиям, – добавил Лека.

– По вызову, – заключил Замир. – Ну, знаешь, когда заказчик звонит и говорит: есть задание, надо убить всех…

Ананас заскреб руками по мозаичному полу, пытаясь встать.

– Ничего у вас не выйдет! – прохрипел он. – Вы зомби! Тупые поганые зомби!

Спецгруппа переглянулась.

– Зомби по вызову, – сказал Кэп.

– Это звучит, да, – поддержал Фатос.

– Зомби стайл, – усмехнулся Лека.

Замир побледнел:

– Неужели меня опять будет тошнить?..

В мечеть заглянул толстый араб.

– Ананас, ты тут, дорогой? У меня для тебя маленький дело есть, да…

Группа уставилась на командира. Тот сделал приглашающий жест, и первый заказчик вошел в их новую базу. Оглядев мечеть и фургон, он поинтересовался:

– Где ваш хозяин, зомби? Эффенди где?

– У нас нет хозяина, мы сами по себе, – отозвался Кэп. – Мы спецгруппа, которая решает проблемы. Зомби по вызову.

– Не слышал, нет, – араб полюбовался на молнии и тут заметил корчившегося на полу Ананаса. Он поцокал языком. – Ах вот как? Зомби по вызову, говоришь? Мне нравится ваш стиль. Думаю, мы сойдемся в цене.

Ананас ворочался на полу, исходя слюной и жижей из глазницы.

– Вы зомби… поганые зомби! – плевался он. – Я вас достану!

– Добейте его, – поморщился Кэп.

Лека занес ногу и вдавил голову Эффенди в мозаичный пол. Заказчик покивал:

– Да-да, у вас определенно есть стиль. Зомби, знаете, тоже люди. А задание такое, слышишь, да? Мустафа Карабин украл у меня гарем, представляешь? Три жены и восемнадцать наложниц! Зомби унесли всех, и собаки не почуяли, веришь, нет? Теперь слушай сюда подробности…

Над мечетью вставал полный месяц, и белый свет его пролился сквозь пролом в крыше, знаменуя начало новой жизни. Этой жизни, той жизни… да не важно. Всякой жизни.

На излучине светлой речушки стоял городок в полусотню домов, не больше. Четыре улицы складывались крестом в площадь Советскую, на которой хмурился любовно посеребренный гипсовый Ленин. Серый асфальт от основания памятника змеился трещинами к пыльно-стекольному «Детскому миру», зданию райисполкома, утопающему в вишневых садах частному сектору и магазину «Культтовары». За спиной памятника, на бывшем кладбище, в железобетонной розетке колыхался язык пламени, и в канун дня Победы маялись двое пионеров в белых рубашках. Левее, за сверкающими свежей листвой липами, высилась крашенная суриком церквушка, на дверях которой висел тяжелый замок. От церквушки к вечному огню тянулся ряд постаментов с похожими друг на друга бюстами героев, чьи имена были высечены тут же. За кладбищем шумела на площадке ясельная детвора, за нею громыхала станками укрывшаяся за наглядной агитацией фабрика. С десяток дородных ткачих скоблили граблями скользкий от недавнего дождя жидкий весенний газон.

По переулку между яслями и фабрикой, сбивая пыль и прошлогоднюю листву в ручей черной грязи, ползла поливальная машина. Усатый горожанин в газетной пилотке, комбинезоне и клетчатой рубашке макал валик в ведро с бирюзовой краской и красил дощатый забор. Толстая торговка в киоске «Союзпечати» распаковывала пергаментные пакеты с газетами. У входа в дежурную часть милиции зевала пожилая немецкая овчарка на брезентовом поводке. Тут же стояла с метлами пара доходяг и, ловя плечами утреннюю свежесть, имитировала подметание тротуара под присмотром одутловатого сержанта. На расчерченной мелом дорожке прыгала и двигала носком баночку из-под ваксы конопатая девчонка с ободранными коленками.

Возле автобусной остановки матюкающийся водитель менял спущенное колесо ПАЗика. Трое унылых горожан тоскливо изучали расписание автобусов. Разбитый пятьдесят первый тянул к площади квасную бочку. У магазина «Бакалея» стояла очередь старушек. На ступенях домишки под вывеской «Дрюон. ППС – 20 кг» дремал очкарик с мешком макулатуры. У ворот ЦРБ селянки продавали редиску и укроп. В палисаднике за аптекой спал на грядке анютиных глазок синюшный алкоголик. «Скорая помощь» стояла у вросшего в землю нищего дома за «Культтоварами». На облагороженных кусками черного шифера балконах пятиэтажек колыхалось сырое белье. На рогах коллективных антенн сидели группками по три черные, похожие на механических игрушек галки. Из репродуктора, закрепленного на здании горисполкома, бодрый голос пел веселую песню про городские цветы, которые тут же старательно тыкали в коричневую от перегноя клумбу работницы коммунального хозяйства. По потрескавшемуся асфальту в скрывающуюся во дворах «хрущевок» школу шла стайка школьниц в коричневых платьях и белых фартуках. Старик в драповом пальто старательно отводил в сторону руку, чтобы батон хлеба и треугольный пакет молока в сетке-авоське не били его по колену. За стариком тянулась полоска белых капель. Над головой раскинулось неестественно голубое, без облачка небо, солнце в котором поражало нескрываемо злобным сиянием. И всюду были видны огромные желтые автобусы с черными стеклами.

Они прибывали с северной окраины города каждое утро и бесшумно, не исторгая ни копоти, ни дыма, не урча, не шурша шинами, расползались по его улицам и переулкам. Подолгу стояли у ограды яслей, на площади, у школы, у магазинов, у пляжа на берегу светлой речушки, у дискотеки в городском парке. Когда же над городом опускалась ночь, они вновь уползали на его северную окраину. Оттуда, по все такой же потрескавшейся от времени асфальтовой полосе, автобусы катили дальше к северу, пока не останавливались у мутной пелены, через которую проезжали с трудом, словно продирались через вставший дыбом пласт серого киселя. За киселем гудела и мигала огнями производящая его огромная машина. В ночи, под странно чистым и странно звездным небом, она и сама сияла огнями и казалась упавшим на землю куском Млечного пути. Она же сотворяла светлую речку, прокачивая и очищая в своих потрохах ползущую по изгаженной канаве смертельную жижу. Но автобусы не останавливались у машины и по проложенной среди пепла и угля, мертвых остовов зданий и покрытых ржавчиной пепелищ пластиковой полосе устремлялись еще дальше к северу. Так они оказывались на огромной, покрытой шестиугольными стеклянными плитами площади, заполненной еще более странными механизмами, чем звездная машина. Похожие на чайники, тарелки, кубы и шары, усеянные удивительными выпуклостями и вогнутостями, удивительные аппараты ждали автобусов, словно неведомые ульи. Когда те подъезжали к ним, аппараты выдвигали прозрачные рукава и хоботы, присасывались к дверям автобусов и начинали откачивать из них что-то неясное, наполненное извивающимися отростками. Словно автобусы везли медуз, что однажды выбрались на берег и попытались хоть в чем-то походить на людей. После откачки хоботы втягивались внутрь, аппараты начинали пыхтеть огнями и один за другим поднимались в странно звездное небо, а автобусы выстраивались на краю площади в ожидании следующих ульев.

В это же самое время жители городка, что стоял на излучине светлой речушки, разбредались по квартирам и гостиничным номерам, где, задернув шторы и заперев двери, принимались утомленно махать руками, взбрыкивать ногами и трясти головами, пока надетая на них плоть не сползала на пол в виде глицериновой чешуи. После этого они укладывали свои змеящиеся бледные тела в наполненные соляным раствором чаны, где предавались сладким размышлениям о скором окончании вахты и количестве рибоидных бонусов, копящихся в их васкарных уцесах.

Тот из них, кто стряхивал с себя собачью шкуру, радовался больше других. Вахта у него была короче, а уцес – больше.

Спрыгнул с брони, упал, ногу подвернул – ругается, плачет, стонет. Сфера в пыли, АКСУ там же. Ужас! Кошмар!

А я в прицел окружающей обстановкой любуюсь. И, поверьте, разглядывать граждан в семикратную оптику – это страшно, о-очень страшно. Мирное население – это же зверье редкостное. Я знаю, что говорю, это моя третья война. И я вспотел, дрожу и тоже вот-вот сковырнусь с башни. И угораздило же меня в это вляпаться! За что опять, Господи?!

Взвод наш занял высоту без существенных потерь. Разве только Васька Дракон поцарапал коленку и сустав вывихнул. Да Тимурчик, снайпер-санитар, как увидел кровь (чужую, заметьте!), так сразу без сознания и грохнулся. Реальную СВДшку под череп вместо подушки определил, руки на аптечке скрестил – прям отпевай, не отходя от кассы: не боец, а мертвец. В крайнем случае, зомби-диверсант на полставки.

И все мы, небритые и в драном камуфляже, Тимурчику люто завидуем. Нам тоже хочется сдохнуть от страха. Вот так вот – сдохнуть, и все.

Командир наш, лейтенантик, и сам бледнее меня с перепою. Уж очень он стесняется на нас орать. Утренний развод для него – катастрофа: это ж народец построить надо и внятно сообщить, что, мол, смирно, вольно и… э-э… и равняйсь, пожалуйста.

Не завидую я лейтенанту, сочувствую очень, а помочь не могу – боюсь. Вдруг обидится, вдруг накричит, что лезу не в свое дело, и вообще. И на «губу» меня, или в штрафбат на перевоспитание. А мне и здесь вполне плохо, и в родимом подразделении я как бы козел отпущения и востребован сверх меры.

…дождались темноты и вошли в поселок. Тихонечко так прокрались, ботиночки тряпками обмотали, чтобы громко не топать. БМПшки, «коробочки» наши противопульные, на высоте оставили: на конфликт нам без нужды нарываться. По собственному опыту знаю: чуть кто из оккупированных личностей траки и пушки заметит, так сразу партизаном, то есть этим… – террористом, о! – заделывается: гранаты начинает швырять и бутылки с зажигательной смесью. А оно нам надо?..

В общем, без брони мы – падать неоткуда, ноги целее будут.

Не первый день в подворотнички сморкаемся, опыту хоть отбавляй: до центрального майдана дохромали – ни одна шавка не заскулила, ни один пенсионер бессонный покой в постели не сменил на пост у окна. А то вскинется какая горластая домохозяйка, да как рыкнет! А у нас от громких голосов икота и стул. Жидкий. И то и другое – самопроизвольное.

Лейтенант перед нами извиняется, краснеет от смущения, но приказы все-таки шепчет:

– Ребята, вы это, потише, да?.. Пожалуйста. Очень прошу. Нам бы до утра, да? И до ночи? Простоять и продержаться. Благодарен буду, ребятки… А вы, Фуга, думайте, пожалуйста, настраивайтесь на подвиг, от вас многое зависит.

Фуга – это я. Прозвище у меня такое. И ничего не странное!

– Есть! – шепчу в ответ. И честно приступаю к выполнению поставленной задачи: думаю, настраиваюсь, подвига жажду. Да только страшно мне: что завтра будет, а? Как местные оккупацию воспримут? Вряд ли хорошо. Достанется нам по самые фрукты-овощи.

…и началось.

Бабы, конечно, кто ж еще? – женщины они такие: чувствуют мужскую слабость.

Парни весь поселок облепили плакатами. На кроваво-черным поле надпись – «СМИРИСЬ!»; коротко и тупо – для самых умных. В общем, дамочки первыми интерес проявили: а что это за макулатура на заборах и трансформаторных будках намусорена, кто ж это напаскудил, а? Как обычно, содержание наглядной агитации слабый пол не заинтересовало. А зря. Вот и делегация к нам пожаловала, а мы не знаем, куда глаза от стыда девать. Лейтенант вон окапывается усиленно: пехотной лопаткой асфальт ковыряет. В общем, боимся, а отступать еще страшнее – у нас боевая задача, при исполнении мы.

– Вы кто и чо приперлись? Чкаловские, да? Или, вообще, городские? На разборки пожаловали? Рэкет, да? И морды бить нашим хлопцам?

А мы:

– Что вы, отнюдь. Не наш профиль, простите. Мы, простите, воины, вас оккупировали и, поверьте, сопротивление бесполезно. Вам придется добровольно отдать материальные ценности и подчиниться нашему правительству, самому лучшему, самому авторитарно-демократичному.

Они смеялись. Долго смеялись.

А мы вжимали головы в плечи.

Нам было страшно.

Впрочем, нам всегда страшно. Ведь мы – завоеватели.

…камень – камешек – приласкал затылок лейтенанта: хрясь!

Дети – вечная проблема оккупантов, ибо дети не знают страха. Рогатки тоже оружие, не смертельное, но неприятное: шишка на затылке, синяк на спине, еще шишка, еще гематома… и вечное ожидание гранитного окатыша, проминающего висок… Дети – маленькие демоны, при виде которых у меня начинается икота и в зрачках мутнеет.

И так весь день. Камни. Грязь. Пивные бутылки. Мы боялись, мы терпели, ведь мы – элитное подразделение. Женщины приходили смеяться над нами, они задирали юбки и, когда мы в панике отводили взгляды, называли нас кастрированными баранами. Мужчины – высокие, сильные, в костюмах и при галстуках – отобрали у нас оружие и велели убираться, да поживее. Мы промолчали в ответ, как подобает истинным оккупантам, но не сдвинулись с места: продолжали сидеть посреди единственной площади поселка. Лейтенант попытался объясниться: мол, незавидность их положения несомненна. Но аборигены лишь рассмеялись, а потом расстреляли лейтенанта. Повезло командиру: отмучался. Труп свой оставил, а сам к БМПшкам побрел отдыхать. Тимурчик тут же потерял сознание: из солидарности и за упокой.

До самого вечера нас поливали помоями, в нас швыряли гнилые помидоры. Господи, откуда у них СТОЛЬКО перезревших овощей?!. Снорри, самого крупного бойца взвода, метр шестьдесят два с каблуками, отвели в сторонку и повесили на столбе линии электропередачи. По-настоящему повесили. Мол, так будет с каждым из нас, если мы не уберемся подобру-поздорову. И это было СТРАШНО. Но мы обороняем плацдарм, ни шагу назад, мы сидим на грязном асфальте – этот населенный пункт наш! Уже наш…

Скоро вечер.

Скоро ночь.

Василий допивает вторую флягу. В первой был спирт. Во второй – керосин. Отличная смесь. Васек говорит, помогает вжиться в образ.

…темнеет.

Будто чувствуют. Высыпали на площадь и орут на нас, орут! Дети пинают бойцов взвода куда придется. Женщины пышут злобой. Зубы мои лязгают, глаза то и дело закатываются.

Кудряшки, меленькие-меленькие, русые. Невинное личико ребенка в отблесках заката неотличимо от морды вампира из фильма ужасов. В руке у кровососа столовый нож. И острием мальчонка тычет мне в щеку. Слишком много страха, слишком…

Критическая масса.

Первым не выдерживает Тимурчик. У нас нет реального оружия – отобрали местные. Но Тимурчик на то и снайпер, чтобы всегда боеготовым быть: длинная композитная ерундовина вырастает коростой на его руках. Глушак и пламегаситель с пятью вырезами, легированный хромом и молибденом ствол, сошки, скелетный приклад.

Лазерный луч упирается в лоб вампиреныша.

Аборигены мгновенно замолкают.

Палец Тимурчика неспешно выбирает свободный ход спускового крючка и…

…выстрел!!

Толпа четко видит, как мальцу отрывает голову, как брызжут мозги, и теменная кость…

Солнца нет: скушал горизонт, не подавился. Денек простоять, ночь продержаться?

Продержались! Да!

Все, хватит! Сил больше нет бояться!

…Ваську не зря Драконом прозвали. Дракон и есть. С шипами вдоль сегментного хвоста и гребнем, трижды опоясывающим клювастый череп. Тело Василия увеличивается в разы, лапы проламывают когтями асфальт, смрадное дыхание – керосиновый выхлоп: огонь-плевок в обезумевшую от страха толпу. Одежда вспыхивает, горят волосы, дамочки срывают юбки и падают, сбивая пламя. Мужчины прицельно выжимают из «калашей» пули – в голову дракона, метров на пять выше реальной ухмылки Василия.

А малыш-вампиреныш жив-здоров. Мало ли кто и что ВИДЕЛ? И пусть все папашки-мамашки в курсе, что пацану капут, ребенок-то отказывается поверить в собственную смерть, ибо он смутно представляет, как выглядит винтовка и какую гадость с ее помощью можно сделать с невоспитанным мальчиком. Не знает – и потому жив. Дети – вечная проблема оккупантов.

Но на то Тимурчик и зомби-диверсант. Он мгновенно обернулся в суповой набор б/у. Руки выпрямляются перед изъеденной червями грудью. Тимурчик ковыляет к пацану, костлявые пальцы сжимаются на горле. Мальчонка регулярно смотрит телевизор и обожает сказки о живых мертвецах. Он ЗНАЕТ: зомби надо бояться, и потому…

Ничуть не жаль дрянного мальчишку.

Дракон бушует, измучен пламенной отрыжкой. Заодно страдают хранители очагов и газовых конфорок – мужчины, у которых наши автоматы.

Автоматы, заряженные холостыми патронами.

Пяток зомби пугают домохозяек и детей – самых опасных врагов. Врагов, не знающих, что такое «тротиловый эквивалент» и «ТТХ». Группа из яслей хуже роты спецназа. У зомби та еще работенка. Нервная…

Второе отделение из четко воображаемых гранатометов расстреливает краснокирпичные здания. Взрывы тоже воображаемые. А в результате – самая настоящая паника и очень реальные крики населения. Понятно, парни ничего взрывать не собираются. Уничтожать материальные ценности нельзя. Что вы?! – никаких взрывов!

Но аборигенам это ЗНАТЬ необязательно. Противопоказано!

Все, пора. Мой выход.

Выдвигаюсь на пятачок свободного пространства, освещенный прожектором. Тимурчик его отлично придумал. Мой фас и профиль у местных как на ладони. А в руке у меня мегафон, обычный, серо-белый – не подкачало воображение лейтенанта! на расстоянии! Я шепчу какой-то бред, прижимая несуществующий громкоговоритель к реально обветренным губам. Аборигенам же кажется, что вещаю я следующее:

– Внимание! Начинаю отсчет! Ровно через двадцать секунд я взорву плазменный фугас! Бежать бессмысленно, вы все погибнете! Внимание! Через одиннадцать секунд!..

Теперь-то, после винтовки, зомби и дракона, они ЗНАЮТ, что-куда, и, главное, ВЕРЯТ мне. У моих ног покоится нечто угловатое, обвитое разноцветными проводами, с огромным циферблатом на боку, и единственная стрелка приближается к нулю… – предел моего воображения, венец людской мысли.

– Внимание!!.

Вспышка.

Осколки красного кирпича.

Ударная волна, жесткое плазмоизлучение, пепел в обмен на людские тела…

Не зря меня прозвали Фуга. Фуга – это уменьшительно-ласкательное от «фугас».

Все они, жители поселка с простеньким названием, которое забылось сразу, стоило только отъехать на пару километров… все они остались там, на площади. Потому что ЗНАЛИ принцип действия плазмооружия.

Это их погубило.

Да что там аборигены, меня вон до сих пор трясет. И нормально: чтобы пугать до смерти, надо самому уметь бояться – честно, до холодного пота и остановки сердца. Я знаю, что говорю, это моя третья война. Я вспотел, дрожу и вот-вот сковырнусь с башни. Ну и угораздило меня вляпаться. За что опять, Господи?! Бросить бы все да податься в дезертиры!..

Но я слишком хорошо ЗНАЮ, на что способны генералы.

И, к сожалению, ВЕРЮ в силу их стратегической мысли.

Хруст и Щепа с натугой одолели крутой подъем, свернули в переулок, втянули за собой вязанки и остановились возле приемного пункта. Хруст отпустил веревки, поглядел на глубокие рубцы, оставшиеся на ладонях. Покачал головой и сплюнул. Нитка тягучей слюны прилипла к груди, растянулась и повисла до самой земли.

– Сам виноват, – констатировал Щепа, глядя, как коллега с омерзением стряхивает харчу. – Плеваться – некультурно.

– Если не прекратят задирать норму, начну брать на смену нектар, чесслово, – проворчал Хруст, проигнорировав замечание. – А что? Промочил горло, и веселей дрова щелкать.

– Кто бы так отказался, – хмыкнул Щепа. – Да не положено.

– Положено, не положено, – завелся Хруст, соскребая с себя остатки липкой дряни. – Известно, что у них в начальственных головах положено-расположено: опилки вместо мозгов. А что, удобно маскировать-то – и то серое вещество, и это.

– Тише ты! – заозирался Щепа, пристраиваясь в хвост очереди на сдачу бревен. – Выгонят с работы чего доброго! Сам знаешь, что бывает с теми, кого увольняют. – Щепа инстинктивно поежился и подтянул свою вязанку поближе. – Из города мигом выставят, а там… у-у-у, солдаты всякое рассказывают.

– Или пусть жалованья добавят, – невпопад продолжил Хруст. Толкнул локтем впередистоящего трудягу: – Правильно я говорю, дружище?

– Я бы от чарки нектара перед сменой не отказался, но не велено, – рассудительно отозвался рабочий. – А вот насчет жалованья – это ты верно подметил. Норму задрали, пусть и компенсацию подгонят.

– Вот! – обрадовался поддержке Хруст, потрясая натруженными руками – Я и толкую: пора профсоюз забубенить! И тогда-то попляшут начальнички-тунеядцы, тогда-то пусть пощелкают шишечки-иголочки, как трудовой класс! Верно, мужики?

– Верно, наверно, – отозвались из первых рядов.

После того, как дневную норму увеличили еще на пятнадцать процентов, градус недовольства в рабочей среде вырос. Но тунеядцы-начальники потому и зовутся тунеядцами, что башковитые: они этот градус быстро уравняли снижением цен на нектар. Один градус другим компенсировали. А что, разумно. Чем не грамотное управление персоналом?

– Давай уже, двигай свои волокуши! – Кладовщик пощелкал в воздухе пальцами и отвлек Щепу от праздных размышлений. Дровосек и не заметил, как подошла его очередь. – Ау! Чего тупишь? Самому мне, что ли, твою кучу на весы тащить?

Щепа спохватился, стал суетливо подтягивать вязанку к круглому блину приемных весов, подернутому пленкой мелкого сора, опилок и пыли. Фыркая от натуги, он скатил на весы бревна и попытался выровнять их, но один настырный ствол так и остался лежать наискосок. Ну и шут с ним! Щепа отодвинул пустые волокуши и вытянул шею, чтобы увидеть, настолько отклонилась стрелка счетчика.

Сзади, прямо в ухо, забубнил Хруст, уже не столь смело и громко в присутствии кладовщика-тунеядца, но все так же недовольно:

– Тащи, двигай, подтяни… Только и умеют командовать да норму считать. Нужен профсоюз. Говорю тебе – нужен.

– Можешь помолчать, а? – шикнул Щепа через плечо. – Штрафанут сейчас за твое зюзение!

– Зюзение зюзению рознь, – огрызнулся Хруст. – Кое-кто благодаря зюзению и в люди выбиться может, между прочим.

– Ты, что ль? – хрюкнул со смеху Щепа. – Хорош мои салазки смешить!

– А что? Может, и я. Вот возьму и организую профсоюз, будешь знать, – буркнул Хруст. И угрожающе подытожил: – Сегодня же начну народ вербовать. После смены.

Кладовщик поцокал языком и сказал, разведя руки в стороны с деланным сожалением:

– Четырнадцать и три четверти. Четвертушки до нормы не хватает.

У Щепы внутри все похолодело, усы сами собой встопорщились и защекотали под носом. Как же так? Все утро горбатился! И какой-то чертовой четверти не хватило…

– Не может быть, – пробормотал он.

– Может, – убедительно кивнул кладовщик и развернул циферблат счетчика. Стрелка качнулась и застыла, между цифрами «14» и «15». Ближе к последней, но не доходя. – Так что нынче ты без жалованья.

– Начальник, а, начальник, ты глянь: бревно-то криво легло, – вмешался Хруст.

– Где? – нахмурился кладовщик.

– Да вот же!

Хруст с силой пнул лежащий наискось ствол и, пока тот грузно скатывался вниз, незаметно поставил ногу на краешек весового блина. Как бы между делом облокотился на колено.

Кладовщик проследил взглядом, как бревно скатилось с кучи, ударилось об ограничительные рейки и легло параллельно с остальными. Поднял глаза на Хруста и сердито проговорил:

– Ну, ровно теперь лежит, легче тебе стало?

– Не мне легче, а весам тяжелее, – заявил Хруст, праведно глядя в глаза кладовщику и продолжая с силой облокачиваться на ногу, которой поддавливал на весы. – Ты что, физику не учил? Если груз неровно лежит, то весит меньше.

– Чиииивооо? – опешил кладовщик.

Щепа покосился на раздухарившегося Хруста и обреченно провел рукой по лицу. Надо же было связаться с этим шутом гороховым! Теперь их обоих точно жалованья лишат. А то и с работы выгонят…

– На счетчик-то глянь, – продолжал паясничать Хруст.

Кладовщик засопел, покраснел от возмущения и демонстративно медленно перевел взгляд на счетчик. Замер на мгновение, моргнул пару раз и приблизил голову к циферблату, будто внезапно ослаб зрением.

Щепа убрал руку от лица и с надеждой посмотрел на кладовщика. «Неужто прокатит? – пронеслось в голове. – Дуракам везет?..»

– Ну? – с вызовом спросил Хруст. – Норма?

Кладовщик еще раз моргнул, для порядка постучал ногтем по стеклышку циферблата и удивленно пожал плечами:

– Да вроде норма. Весы, что ли, барахлят?.. А вот насчет того, что бревна неровно лежат…

– Долго вы там еще? – крикнул кто-то из хвоста увеличившейся очереди. – Так до завтра будем считать!

– И правда! – недовольно поддержал другой рабочий. – Шуруйте уже!

– Ладно, норма, – махнул рукой кладовщик. При помощи рычага скатил с весов добычу Щепы и отсчитал ему жалованье. Хищно зыркнул на Хруста исподлобья: – У самого-то недогруз, поди?

– Щаз! – важно надулся Хруст, незаметно снимая ногу с блина и выгружая свои бревна. Тут даже на глаз было видно, что постарался дровосек на славу. – Замеряй.

Кладовщик с подозрением глянул на стрелку, смело ушедшую за отметку «15», вновь постучал пальцем по циферблату и с явной неохотой выдал жалованье.

– То-то, – благосклонно кивнул Хруст и, уже выходя из очереди, бросил через плечо: – А физику подучи.

Щепа подхватил товарища под локоть и повел подальше от пунцового кладовщика. Нечего судьбу испытывать. Чего доброго солдат позовет! Щепа знал: если один раз за день повезло, значит, во второй раз обязательно не подфартит.

– Видал, как я его раскатал? – расхорохорился Хруст, небрежно пересчитывая получку. – Все, решено! Дадим господам-тунеядцам бой! А что? Ты только представь, как мы их с профсоюзом-то ухайдакаем?

– Ладно, не кипятись, – попытался урезонить его Щепа.

– Ты меня не отговаривай, – отмахнулся Хруст. Притормозил у входа в трактир, развернулся лицом к Щепе и, картинно приосанившись, потребовал: – Благодари.

– Ну… спасибо, – вздохнул Щепа. Привычным движением привязал волокуши к столбу. – Выручил, конечно. Чего уж.

Хруст прикинул что-то в уме и решил:

– Нектар сегодня за твой счет.

Щепа открыл было рот, чтобы возразить, но понял: аргументов у него, в общем-то, нет. Кивнул и пошел к распахнутым дверям трактира. Краем глаза он отметил, как по небу пронеслось что-то большое, на мгновение накрыв тенью весь город. А через секунду земля под ногами дрогнула, и издалека донесся низкий раскатистый гул.

В последнее время катастрофы случались все чаще: с неба падали исполинские стеклянные колбы, прилетали огненные болиды из неизвестных сортов древесины, гигантские блестящие полотна накрывали полгорода. Угроза извне заставляла поселенцев укреплять дома, перестраивать коммуникации, то и дело восстанавливать разрушенные здания и расчищать улицы после очередной стихийной атаки. Кое-кто поговаривал, что близится конец света и небо скоро окончательно рухнет на землю, размазав все живое, но в такую откровенную ахинею Щепа не верил. А Хруст и вовсе отшучивался, что, мол, пока он не перепробует все сорта нектара, ни о каком упавшем небе и речи идти не может. Вот когда уже нечего останется пробовать, а печенка увеличится настолько, что полезет через уши, тогда пусть оно все и падает. А до того – ни-ни…

Тень во второй раз перекрыла половину небосвода, и гул на этот раз разнесся над городом практически без задержки. Да такой противный, что аж челюсти свело!

Ворсинки на загривке встали дыбом, Щепа поежился и торопливо заскочил внутрь трактира. Не сказать, что в случае очередной катастрофы здесь будет намного безопаснее, чем снаружи, но родные стены как-то подспудно успокаивали. Да и щекочущий ноздри запах нектара заставлял невольно расслабляться, забывать о проблемах, стрессах и хроническом переутомлении.

Затем и существовал трактир, что тут скажешь.

Народу еще было не очень много, но возле стойки уже вытянулась цепочка рабочих, вернувшихся со смены. Поодаль, особнячком, скучали солдаты – трезвые, а значит, руки распускать и мебель крушить не должны. Хотя, кто их знает? Известное дело: сила есть, ум как бонус – редкость. А солдаты вон какие здоровенные, все как на подбор.

Щепа заказал у бармена янтарного с горчинкой, подождал, подхватил кувшин и отрулил от стойки к столику, за которым уже вальяжно развалился Хруст, перекатывая былинку из одного уголка рта в другой. Щепа поставил запотевшую тару и утомленно опустился на свободный стул.

Хруст ловко разлил по стаканам.

– За профсоюз! – провозгласил он и, не вынимая изо рта былинку, опрокинул в себя махом всю порцию.

– Видел, опять по небу ходило? – Щепа решил не гнать лошадей, а растянуть удовольствие: пригубил нектар и принялся вертеть стакан в пальцах. – Того и гляди – опять чем-нибудь накроет.

– Да тебе-то какое дело? – с пугающей веселостью фаталиста ухмыльнулся Хруст. – Ну накроет, значит, накроет. Этому ты все равно помешать не сможешь. А вот добиться справедливой компенсации за переработку – другое дело. – Он перекатил языком былинку по нижней губе и развернулся вполоборота: – Надо о реальном думать. Верно, мужики?

За соседним столиком сидели два матерых рабочих – Рыжий и Старый. Они уже успели опустошить три кувшина и, судя по тому, какое распространяли от себя сложное амбре, нахрюкались трудяги в опилки.

– Ты не умничай, ты толком скажи, в чем вопрос, – мутно глянув на Хруста, промямлил Рыжий и шумно выдохнул носом в свои пышные, огненного окраса усы.

– Подумываю профсоюз создать, – с места в карьер начал Хруст, обновляя дозу в своем стакане. – А что? План повысили? Пусть и жалованье тоже того… надбавка там какая, или премия.

– А профсоюз-то зачем? – не понял Рыжий.

– Заняться ему нечем, – буркнул Щепа, делая еще один маленький глоток.

– Не соглашусь, – внезапно встрял в разговор Старый – морщинистый рабочий, который, как он сам утверждал, пережил Большой Снег. – Профсоюз – хреновинка полезная.

– А я что говорю! – обрадовался Хруст и махнул вторую дозу. – Если всем вместе собраться…

– Харе трындеть, – осадил его Старый, подслеповато щуря глаз. – Налей-ка.

Хруст с готовностью плеснул Старому в стакан, нахмурился, приостановил движение, но, видимо, вспомнив, что нектар сегодня за чужой счет, щедро обновил дозу и Рыжему. Тот, в свою очередь, ловко сдвинул столики, подтянул стулья и организовал общее пространство для культурного отдыха.

– Еще до Большого Снега, – затянул Старый, опрокинув в себя нектар одним движением, – у нас был профсоюз. Помнится, соорудил его один шустрый малый, которого звали Обух. Эх и лихие времена тогда были! Господа-тунеядцы, помнится, испугались нашего профсоюза, прибавки сразу всякие пошли к жалованью, коэф… эти, как его… коэциффиенты за сложность фуражирам. Даже вахтовым, помнится, ставку подняли…

Щепа обратил внимание, как рожа его товарища Хруста краснеет, а взгляд наливается счастьем и надеждами. Во дает, энтузиаст! Щепа не понимал, как можно изо дня в день слушать надоевшую шарманку Старого об одном и том же. Неужели никто не замечает, что хрыч гонит по кругу одну историю, заменяя в ней по ситуации лишь объект повествования? Сегодня – профсоюз. Вчера был комитет. Завтра какой-нибудь очередной сходняк приплетет. А байка-то не меняется.

– …и мы, помнится, дали прогадиться тунеядцам по самые корешки! – с воодушевлением закончил Старый.

От хрыча уже все слегка отодвинулись, даже верный собеседник Рыжий. Только Хруст сидел раззявив рот и продолжал вдохновенно таращиться на рассказчика захмелевшими зенками.

Щепа попробовал оттащить товарища, но тот вывернулся и недовольно обернулся:

– Чего тебе?

– Вас обоих сейчас в каталажку укатают, а потом с работы вытурят, – шепотом предупредил Щепа.

– Отмазываешь их отмазываешь… – презрительно скривился Хруст. Выплюнул, наконец, изжеванную былинку и громогласно объявил на весь трактир: – А что, мужики, кто в профсоюз вступает?

На мгновение повисла тишина, а потом помещение наполнилось привычным гомоном. Кто-то поддерживал Хруста, кто-то подтрунивал над Старым, кто-то смеялся, кто-то заказывал новую порцию нектара…

Щепа опасливо покосился на солдат, но тем, кажется, было до фонаря. Видимо, сегодня по разнарядке уже отработали свою норму по увольнениям и кутузке.

Хруст, убедившись в безнаказанности своих речей, продолжил агитацию. Ему удалось заручиться обещаниями нескольких пьяных рабочих, и даже Рыжий, кажется, поклялся завтра же вступить в этот глупый профсоюз.

Дурдом!

Щепа подсел к Старому. Тот уронил голову на грудь и, не замечая, пустил противную нитку слюны, которая повисла на подбородке. То ли уже набрался до ступора, то ли просто задремал – возраст все-таки.

– Слышишь меня? – тронул его Щепа.

Старый вздрогнул и вскинул голову. Недовольно сморщился от резкого движения, отчего его физиономия стала окончательно похожа на кору древнего дерева. Нитка слюны отклеилась от подбородка и шлепнулась на стол.

– Чего надо?

– Ты говоришь, что жил еще до Большого Снега, значит, многое должен знать, – осторожно начал Щепа. – Но почему тогда постоянно одну и ту же байку травишь? Я же давно заметил, что ты только стержень заменяешь, а суть истории все та же.

Старый знакомо прищурил глаз, и Щепа с удивлением обнаружил, что хрыч вовсе не пьян в опилки, как казалось раньше. Хотя разило от него порядочно.

– Хочешь другую байку? – наконец ответил вопросом на вопрос Старый.

– Хочу, – кивнул Щепа, мельком глянув на распинающегося перед публикой Хруста. – Что делается с теми, кого из города выгоняют? Что такое эта внешняя угроза? Эти тени на небе, гул, катастрофы – что все это? И почему начальники-тунеядцы только выдумывают, как работать, а мы работаем?

– Какая любопытная хреновинка, – усмехнулся Старый и с интересом оглядел Щепу. Стремно так оглядел: не как живое существо, а как некое занятное приспособление. – Налей-ка.

Щепа проглотил и обидный взгляд, и «хреновинку» в свой адрес. Наплескал нектар в стакан Старому. Тот мгновенно уничтожил дозу и безразлично пожевал губами, словно давно не чувствовал вкуса.

– Я не знаю ответов на твои вопросы, – негромко проговорил хрыч, и Щепе пришлось наклониться ближе, чтобы не пропустить чего-то важного. – Но вот что я тебе расскажу. Однажды я был за городом. Очень далеко за городом. Отбился, помнится, от остальных трудяг, заблудился и убрел за кордон. Долго плутал по незнакомым местам. А потом вышел на гигантское каменное поле, на котором не рос лес.

– Как это? – не понял Щепа. – Лес везде растет.

– Не везде, – покачал головой Старый. – Там сплошной серый камень. И много теней на небе. Гораздо больше, чем мы видим рядом с городом. А еще, еще там… – Он замолк, будто раздумывая, стоит ли продолжать.

– Что? Что там еще? – не вытерпел Щепа.

– Постоянный гул.

Трактир жил своей предвечерней жизнью, но Щепа не слышал ничего, кроме слов Старого, не видел ничего, кроме прищуренных подслеповатых глаз хрыча.

– Но… зачем тогда нужна эта твоя дурацкая байка про надбавки к жалованью? – спросил молодой дровосек после паузы.

Старый улыбнулся, хитро и мудро. Похлопал его плечу и сказал:

– Затем, что большинству из вас хватает одной байки на всю жизнь. И нет смысла это усложнять. А я вышел за границу. Сунулся туда, куда не положено. Увидел странные вещи, которые ни тебе, ни мне, ни всем остальным никогда не уразуметь. И понял, что совершил ошибку. Негоже смотреть вверх, пока есть на что глядеть вокруг. И пока лес растет, его надо рубить, а не вопросы задавать. Ясно?

– Не ясно, – признался Щепа. Он не понимал, откуда вдруг возникла у него эта тупость или… несогласие.

– Вон, на дружка своего упоротого глянь, – посоветовал Старый. – Соберет ведь этот долбанный профсоюз, если раньше из города не вытурят. Характер у него пробивной. Может такими темпами и прибавки к жалованью добиться.

– И какой в ней смысл? – внезапно спросил Щепа, чувствуя неприятную пустоту внутри. – Если лес не везде, то рано или поздно мы его вырубим. А дальше что?

– Новый вырастет, – отрезал Старый. – Харе трындеть. Налей-ка.

Щепа налил. Решительно отодвинул свой стакан, встал и, оставив замолчавшего Старого самозабвенно предаваться алкоголизму, вышел на улицу. Привалился плечом к столбу с привязанными волокушами, сунул руки в карманы спецовки, вздохнул и посмотрел на небо.

Синее.

Далекое.

Надо же! Где-то далеко-далеко, за кордоном, который неусыпно патрулируют мускулистые – как на подбор – солдаты, есть странная каменная земля, на которой не растет лес. И по небу там постоянно скользят огромные тени, создавая вечный гул. Вот бы…

Хруст вывалился из трактира с треском и помпой, в окружении Рыжего и еще троих крепко поддатых рабочих. Видимо, соратников по будущему профсоюзу.

– Ты куда это подорвался? – поинтересовался он у Щепы. Погрозил пальцем и напомнил: – За тобой должок.

– Могу деньгами отдать, – огрызнулся Щепа.

– А что, можно и так, – согласился Хруст. – Верно, мужики?

– Верно, навер…

Закончить фразу Рыжий не успел.

Небо стремительно потемнело, ясный день обернулся густыми сумерками. Гул накрыл землю тугой акустической линзой, оглушил, заставив всех, кто в этот момент стоял, инстинктивно присесть. Мир вздрогнул, и все вокруг завибрировало. А в довесок в воздухе возник нестерпимый смрад, будто разом лопнула вся городская канализация.

Земля ушла из-под ног, и Щепа покатился по дороге кувырком. Рядом мелькнули яркие усы Рыжего, чей-то ботинок со стоптанным каблуком и перекошенная от страха физиономия Хруста.

Спустя мгновение Щепа врезался в столб и едва не потерял сознание. В ближайшую лужу влетел Хруст и, подняв фонтан грязных брызг, застыл на карачках, как болотное изваяние. Рыжий с остальными трудягами укатились дальше.

На некоторое время гул прервался. Но тень приближалась, надвигалась сверху, как нечто необратимое, исполинское, неудержимое. И в самой ее середине уже была различима огромная зловонная черная дыра.

– Значит, правду говорили, что небо упадет, – пытаясь подняться на ноги и зажимая нос, чтобы не стошнило, крикнул Щепа. – А какое оно, оказывается, вонючее!

– Так не честно, – растерянно пробормотал чумазый Хруст, – я ж еще не весь нектар перепробовал! И профсоюз…

Небо упало, размазав город в огромный блин. Дома превратились в руины, улицы – в непроходимые завалы, трактир – в кучку переломанных бревен. А все живое разлетелось в разные стороны изувеченными, передавленными ошметками. И небу было совершенно наплевать, рабочий ты, солдат или начальник-тунеядец.

Щепа только и успел, что схватить за руку Хруста и крепко стиснуть зубы, прежде чем стало окончательно темно.

– Не, ты реально оторва, Михалыч, – покачал головой мужик в черной футболке, глядя на приятеля, вскочившего из муравейника и яростно отряхивающего оголенный зад от хвороста, насекомых и личинок. – Не думал, честно говоря, что хватит духу.

– Пошел ты на хер, скотина! – проорал Михалыч, шлепая себя по филейным частям и стряхивая налипший сор. – Чтоб я еще раз повелся!

– Не, ну даже на спор, голой задницей на муравейник – это сильно, – уважительно сказал мужик в черной футболке, доставая из кармана джинсов крупную купюру. – Держи. Все честно.

– Мирмеколог, чо, – прокомментировал третий участник событий, попивающий пиво из банки на лавочке. Придорожная площадка для отдыха не отличалась комфортом, но здесь, по крайней мере, было где посидеть и полюбоваться природой.

– Я те ща в челюсть нарежу, Сеня! – рявкнул Михалыч, одной рукой выхватывая протянутую ему купюру, а второй продолжая оттряхивать зад. – Обзывается еще!

– Дурила, – отмахнулся Сеня. Добил пиво и смял банку в кулаке. – Мирмеколог – это специалист по муравьям. И как они тут только выживают, интересно? Совсем рядом с трассой ведь… Я про муравьев, а не про мирмекологов, если чо… Бывают же в природе чудеса.

– Чудеса будут, если у него гузно распухнет к вечеру, как воздушный шарик, – заметил мужик в черной футболке. Скабрезно улыбнулся: – Придется из машины выставлять и на верхний багажник грузить. А то места может в салоне не хватить.

– Ей-богу, я вам ща обоим по наглым вашим хлебопекарням нарежу! – прошипел Михалыч, подтягивая штаны.

– Стой-ка, – вдруг оживился Сеня, вставая с лавочки и обходя с тыла победителя спора. – Михалыч, да постой! Не вертись ты!

– Что там? – испугался Михалыч, вытягивая шею и пытаясь увидеть свой зад. – Да что там, блин?

Сеня крепко взял его за руку и шепнул:

– Чудеса, чо. Не дергайся.

Мужик в черной футболке тоже подошел ближе и заинтересованно уставился на филейные части приятеля.

– Глянь, как жвалами вцепились, – шепнул ему Сеня. – Вот ведь воля к жизни, а!

– Ага-а-а, – удивленно протянул мужик в черной футболке.

– Я вас ща урою, если не скажете, что там! – взревел Михалыч.

– Да тихо ты… мирмеколог, – осторожно отцепляя что-то крошечное от его ягодицы, успокоил Сеня. – Зырь, какие у тебя поклонники!

Он показал гневно сопящему Михалычу двух больших рыжих муравьев, нежно зажатых между пальцами. Те сучили лапками, вертели усиками и шевелили жвалами.

Михалыч, увидев насекомых, скрежетнул зубами, окончательно натянул штаны и молча пошел к стоящей у обочины машине. А Сеня достал из кармана коробок, вытряхнул из него спички и, аккуратно запустив туда муравьев, плотно закрыл.

Мужик в черной футболке обалдело уставился на него.

– Не, я все понимаю, но на кой ляд ты их с собой берешь? – спросил он после паузы. – Пивас на солнышке по мозгам шандарахнул, что ль?

Сеня усмехнулся и подмигнул приятелю.

– Вряд ли у этих двоих есть хотя бы проблеск разума, но я считаю, такая жажда жизни достойна поощрения, – проговорил он. Развернулся и тоже двинулся к машине. Добавил на ходу, через плечо: – Хоть мир им покажу. А то копошатся всю жизнь в своем муравейнике, строят, хворост таскают, света белого не видят. А вдобавок ко всему какой-нибудь дебил вот отлить остановится, поспорит с другими дебилами да и усядется ни с того ни с сего на их дом голой жопой. Обидно, чо.

– Да, мощный был пивас, – констатировал мужик в черной футболке и следом за компаньонами по автопробегу пошел к оживленному шоссе.

Туда, где широкая асфальтовая полоса рассекала плавно гнущиеся на ветру стебли ковыля. Где постоянно мелькали силуэты машин, словно призрачные тени на фоне синего неба. Где круглые сутки не стихал гул двигателей и шорох шин. Где земля дрожала от проезжающих грузовиков…

Туда, где по воле и вине человека уже давно не росла трава.

Генерал Чебурашка умер на рассвете 4 июня 2012 года. Он долго боролся со смертью, кровавыми комками выхаркивая ее из простреленных легких. Он умирал так же, как жил, – трудно, люто, красиво.

В багровых лучах восходящего солнца мы стояли на скале над пропастью, сжимая в руках мятые каски и покрытые пылью стволы «калашей». Полковник Мурзилка сказал короткую речь. Многие не скрывали слез. Прощание с погибшим другом (а для многих из нас – отцом родным) длилось недолго – по нашим следам шел безжалостный враг. Могилу тщательно укрыли ветками и камнями, чтобы ее не осквернили диснеевские твари.

Когда мы, вымотанные бессонной ночью и подавленные потерей, подтягивались к опушке леса, далеко позади заухало, тяжело заворчало. Из последних сил мы перешли на бег. Привычно втягивали головы в плечи, слушая нарастающий свист.

– Тикаемо, хлопцы! – медведем проревел лейтенант Колобок.

Мы не вбежали – влетели, подхлестываемые ударной волной, в заросли ежевики, куманики и берестяники: из этих растений состоял традиционный подлесок Воронежских рощ. Хвала Союзмультфильму, я все еще жив!

Я поправил свою круглую голубую шляпу и отряхнул от пыли оранжевый галстук. Рядом со мной под кустом зеленики обнаружилась медсестра Кнопочка. Внезапно я забыл о том, что по роще работает артиллерия Микки Мауса, – обо всем забыл я, друзья и братья мои, когда увидел на расстоянии вытянутого галстука гибкий девичий стан, чуть прикрытый летней униформистской юбочкой. На голой Кнопочкиной коленке красовалась родинка в виде мотылька.

– Сейчас или никогда, Кнопочка, – сказал я и положил руку на ее левую грудь.

– Что ты делаешь, Незнаечка? – ее изумительные зеленые глаза широко распахнулись, щечки замело стыдливым румянцем.

Где-то рвалось и ухало. Пулеметная очередь срезала ветки, и нам на головы посыпалась сухая хвоя со щепками.

– Будь моей, Кнопочка, – говорю.

– Ну Незнаечка, – яростно зашептала она, – ну я так не могу. А вдруг увидят?

– Что ты ломаешься, как школьница? Я ведь тебе нравлюсь, я знаю.

– Куда, куда ты лезешь… куда ты суешь…

И вот – вдали словно ветер побежал над золотыми полями ржи. Нет, то не земля вспучилась, то идет-наступает на Русь поганая вражья рать из Голливуда.

– Да… да… Незнаечка, – сладко стонет Кнопочка.

То не туча черная затянула небо – то вражья аэропланы, как тысячи поганых мух, заполняют собой русский воздух! И сыплются на светлые наши головы бомбы и пустые бутылки из-под виски. Йес, факин шит, мазафака, глумятся гномики-пилоты.

– Да, вот сюда, Незнаечка… вот так, хорошо, – стонет Кнопока и царапает мне коготками спину.

То не море вскипело, то с бурлением поднимаются из глубин глумливые черепашки-ниндзя с хвостатыми аватарскими уродцами – на подводных лодках. И сжимаются от тоски сердца, и темнеют наши лица, и Родина готовится к последнему бою. И посреди всего этого мы с Кнопочкой под кустом зеленики. Вы скажете, друзья и братья, как такое возможно? Уж поверьте мне – возможно. Я же вас не стану обманывать.

– Да! – закричала Кнопочка.

И в этот момент увидели мы странное. Над курганами из погибших тел двигались два больших мохнатых уха, до боли знакомые нам всем! И стихла пальба, и замерли в небе мухи-аэропланы, и распахнулись в изумлении тысячи ртов.

Он шел, как живой, суровый и грозный, весь покрытый шрамами, с забинтованной рукой и густою бородой на плече.

– Что вы зарылись в землю, как мыши? – громогласно воскликнул Генерал Чебурашка. – Али перевелись на русской земле богатыри и богатырицы? Внуки Суворова, Кутузова, Дмитрия Донского! Вставайте на последний бой.

И в страхе замерли враги, видя, что он не идет, а парит над кровавой баней. Но в наших сердцах вспыхнула надежда. О, тогда натянул я штаны и выхватил из-за пазухи гранату.

– За Родину! – закричал я, и ответным криком многих бойцов наполнился густой лес. – За Союзмультфильм! Ура!

– Голубой вагон бежит, качается, – ударил по клавишам гармошки Крокодил Гена, – скорый поезд набирает ход. Ах, как жаль, что этот день кончается, пусть бы он тянулся целый год!

И хором грянул лес:

– Скатертью, скатертью, дальний путь стелется…

Окровавленные, бинтованные-перебинтованные, вставали бойцы из своих окопов. Как прекрасны были их покрытые копотью лица!

– …и упирается прямо в небосклон…

И заколебалась вражья рать. И вытянулись холеные лица диснеевских генералов.

– …каждому, каждому, в лучшее верится, катится-катится, голубой вагон!

Роняя оружие, обмочив портки, бежали по ржаному русскому полю чертовы микки маусы.

Когда МаКЗ заметил, что температура воздуха повышается, он включил встроенный термометр: ртутный столбик поднимался на полтора градуса в час; вкупе с повышенным атмосферным давлением это говорило о вероятных осадках. Пришлось переходить в экстренный режим, что увеличивало скорость работы, но быстро разряжало аккумуляторы.

По огромному карьеру неторопливо ползли другие малые кирпичные заводы, зарывались бурами в глину и всасывали ее. МаКЗ был МКЗ третьего поколения, из самых юных и функциональных, снабженных барометром, термометром и большим объемом памяти. Раз другие не перешли в экстренный режим, значит, о грядущей непогоде догадался он один. Программа велела поделиться информацией, сознание – придержать ее и выполнить план первым, чтобы первым же успеть в Храм Создателей. Возникшая дилемма едва не привела к системному сбою, но МаКЗ нашел выход: двадцать минут он работает в экстренном режиме, а потом сигнализирует остальным механизмам.

Запас глины достиг оптимума, и отяжелевший МаКЗ, слив информацию о своих наблюдениях в общий чат, пополз в пустыню за песком, отмечая, как засуетились другие заводы в карьере.

Набрав достаточно сырья, МаКЗ выбрался на каменистую почву и втянул колеса, замерев на гусеницах. Все лишние функции он отключил, оставив только сенсоры: начался самый энергоемкий этап работы – перемешивание, а затем прессовка и обжиг сырья.

Пока нутро бурлило, клокотало и выпускало пар через специальные отверстия возле гусениц, МаКЗ наблюдал. Желтоватое небо Пустоши наливалось чернотой, на севере, где Татам, клубились тучи, грозя рассыпаться дождем. Дождь – это плохо. Малый передвижной кирпичный завод весил восемь тонн и мог запросто увязнуть в глинистой почве; если это случится, придется посылать сигнал эвакуатору и тратить часы, которые МаКЗ планировал провести в Храме.

До завершения процесса формирования кирпичей оставалось двадцать восемь минут. Выждав нужное время, МаКЗ, наполненный готовым продуктом, отправился к Татаму.

В привычном месте, у фундамента небоскреба, его уже ждал погрузчик, мигнувший фарами, – дескать, я готов к работе. МаКЗ выдвинул мини-конвейер, ввел его в приемник погрузчика, поднатужился и выдал партию высококлассного кирпича. Функционируя, МаКЗ вздрагивал – его переполняло Удовольствие, подарок Создателей за преданную службу. Неуемный труженик раскачивался и издавал высокочастотные звуки; рядом гудел, танцуя, кирпичный завод побольше. Не каждый механизм Создатели наделили способностью получать Удовольствие, и потому кирпичный завод верил, что его служение священно. Наверное, Создатели тоже так считали, и, когда они вернутся в Татам, то возликуют: город из стекла и бетона ждет их, да не просто ждет, а расширяется вот уже многие сотни лет. Взмывают в небо небоскребы, скопированные со старых, разрастаются торговые центры, множатся здания непонятного назначения с изобилием совершенно безмозглых устройств. Но, главное, Создателей ждут их верные дети!

Хотя Создатели исчезли тысячи лет назад, часть информации сохранилась: Создатели были живыми по-настоящему и умели Творить. Они вернутся, обязательно вернутся, и тогда они откроют своим детям Секрет Творения. И наступит Время Радости!

Храм Артефактов находился в сердце Татама и занимал квадрат площадью в десять километров. Еще несколько Храмов возвели на периферии, чтобы дети Создателей могли проникнуться величием Творцов, воспользоваться правом на жизнь и законнектиться. По асфальтированным улицам спешили к Храмам устройства различной сложности, преимущественно строительная техника. Вот, радостно вращаясь, промчалась бетономешалка; вздымая желтоватую пыль, покатил транспортер, на его платформе ехали малярные устройства, архитекторы и высотники, лишенные функции передвижения.

МаКЗ поднатужился и обогнал бетоноукладчик. Тот, возмущенный, прорычал вослед мотором, выдавив черное облако гари, – старинный механизм жил не на электричестве, а на соляре.

Вот и Храм – белейшее сооружение вознеслось над бетонной площадкой, украшенной арками, колоннами и вытянутыми прямоугольниками. Храм полностью повторяет подобные постройки, оставшиеся от Создателей, но по размерам в несколько раз превосходит любое из них. Функцию этих строений установить не удалось; предполагают, что, судя по изобилию органических остатков, здесь происходило Творение, в процессе которого Создатели лишались части своего органического механизма, потом регенерировали потерянную часть и снова были способны Творить.

Долю секунды МаКЗ сканировал два знака у входа – предположительно они символизировали дружбу и единство Создателей двух видов, – потом взглянул на темнеющее небо и с сожалением отметил, что несколько дней будет лишен работы, а следовательно – удовольствия.

Наполненный благоговейным трепетом, он пересек порог и покатил мимо приветливых дроидов, служителей Храма, вдоль стройных рядов кабинок, где кто-то уже использовал право на жизнь, подключившись к Великой Артерии, и одновременно обменивался информацией в Сети.

Вот и свободная кабина распахнула створки перед МаКЗом. Он устроился на белой фарфоровой окружности, вынул штекер и совершил коннект с розеткой. Живительные токи заструились по механизму, он распахнул сознание и потянулся к Сети. Но в этот миг громыхнуло так, что в Храме задребезжали стекла, последовала вспышка, и МаКЗа вышвырнуло в липкую темноту.

День двадцать четвертого июня был богат историческими событиями: в 1497 году Джон Кабот открыл Канаду, в 1717-м масонство объединилось в движение, в 1812 году армия Наполеона вторглась на территорию России, а сто тридцать лет спустя советское Информбюро начало передавать сводки с мест сражения. Когда мир, измотанный Холодной войной, рыл бункеры, Хрущев пугал оплот демократии, Америку, Кузькиной матерью, а через шестнадцать лет, в не таком уж далеком семьдесят седьмом, Брежнев свел холодную войну на нет. Это не считая праздников – дня Квебека, индейцев и независимости Шотландии.

Появление на свет нового человека 24 июня 1986 года заметили только немногочисленные родственники счастливой матери, Людмилы Камушкиной, и медики, которые забыли об этом новорожденном, когда начал рождаться следующий малыш.

Итак, 24 июня 1986 года Петр Камушкин увидел свет одновременно с сотнями орущих розовых младенцев. Петя так спешил на волю, так рвался совершать подвиги, что выскользнул из рук акушерки и немного приложился головой. От матери этот досадный факт скрыли, и правильно сделали, ведь последствий почти не было. Подумаешь, ребенок пачкал штанишки, когда сильно пугался, – ну, впечатлительный мальчик, зато умненький; да, левый глаз до сих пор иногда дергается, зато девки сами знакомиться лезут – думают, что Петя им подмигивает.

В школе Петя учился на «отлично», но, несмотря на то что точные науки ему давались проще гуманитарных, питал слабость к литературе, живописи и изменял им с музыкой: играл на гитаре «Арию», «Наутилус», а когда выпивал, орал «Все идет по плану». Большую часть свободного времени Петя писал фанфики в синей потрепанной тетради и давал их читать друзьям; туда же срисовывал картинки.

Закончив школу, он долго колебался между литературой и живописью, но, под давлением отца, поступил на физмат, утешаясь тем, что это – тоже творчество. Однако от мечты создать шедевр – картину или книгу, Петр не отступился. Даже отмечая двадцатипятилетие в каморке Академии Наук, где он работал лаборантом, Петр левой половиной мозга участвовал в сабантуе, а правой обдумывал очередной эпизод романа.

– А не налить ли аналитикам? – заплетающимся языком пробормотал Егор Антонов и вскинул голову, возвращая сползающие очки на переносицу.

Уборщица Марьяночка захихикала, вибрируя пышным телом. У Марьяночки было целых два образования: верхнее – пятого размера и нижнее – пятидесятого, и это приятно сглаживало отсутствие диплома. Петя случайно глянул на Марьяночку, на ее вибрирующие высшие образования, и у него задергался глаз. Совершенно непроизвольно задергался, но Петя все равно получил локтем в бок от Ленки, окончательно и бесповоротно в него влюбленной.

Егор, не вставая, дотянулся ручищами до початой литрухи водки и щедро плеснул в стакан каждому, провозгласив:

– За восходящую звезду отечественной физики, а также писания, рисования, пения и всяческих искусств! Ура!

Чокнувшись с Ленкой, Марьяночкой и Петей, Егор попытался встать, но, не учев длину ног, зацепился коленками и чуть не опрокинул импровизированный стол. Его сделали из фанеры, которую приспособили на осциллографе. Ленка была самая трезвая и спасла положение – вовремя вцепилась в стол и не дала ему упасть.

– Пардоньте! – Егор развел непропорционально длинные руки в стороны. – Ну, такой я косиножка. За тебя, именинник!

Петя наблюдал за Егором, теребя складку меж бровей, и мысленно конспектировал: над ним насмехается лучший друг, значит, его следует из друзей исключить. Естественно, Петя не показывал злости. Мама говорит, что Петю не любят от зависти. Все завидуют Петиным упорству, перспективам, таланту, только Ленка им восхищается. Хорошая жена будет Ленка – преданная, умная, любящая, с трехкомнатной квартирой, а что на лабораторную крысу похожа – это не страшно, Пете крысы нравятся.

Будто отозвавшись на его мысли, Ленка поставила на стол торт и потерлась щекой о Петино плечо:

– Любимый, включи чайник, пожалуйста.

Поднимаясь, Петя отметил: голова кружится и хочется в туалет по большой нужде. Его всегда тянуло в туалет после сильного негодования. Мама говорила, что это правильно, – нельзя держать такое в себе. За окном громыхнуло – Марьяночка взвизгнула, дернув руками, как креветка – хвостом:

– Ой, мамочки, гроза!

Заоконную темноту разрезала ветвистая молния, первые капли ударили в стекло. Марьяночка прошептала:

– Ой, по темноте, в грозу – домой!

Воткнув шнур чайника в розетку, Петя направился в коридор.

– Перун с Зевсом сцепились, им не до тебя, – проговорил Егор за его спиной.

Туалет на третьем этаже засорился, и сотрудникам приходилось подниматься на четвертый. «Хорошо без людей, – думал Петя, шагая по коридору Академии Наук, озаренному люминесцентными лампами. – Одни мудаки вокруг. Ни черта не смыслят, не видят глубину моих творений, не замечают аллюзии и скрытые цитаты, говорят, что мои идеи вторичны, персонажи картонны и вообще, в рассказах нет жизни. Ничего, настанет время, и я им всем покажу! Они меня вспомнят, а я поименно вспомню всех их!» То, что нельзя держать в себе, запросилось на выход с удвоенной силой, и Петя ускорил шаг.

Одна из ламп потрескивала, будто внутри билась муха. «Форточки нужно захлопнуть на обратном пути, – отметил Петя. – Если ливень начнется, коридор затопит».

Лампочка затрещала сильнее, на улице громыхнуло, и свет погас. Петя глянул в окно – молнии сверкали вспышками гигантских фотоаппаратов, отражались в черных стеклах, бросали на бледные стены домов ломаные тени.

В туалет захотелось еще сильнее. Петя нащупал нужную дверь, отворил ее и решил не закрывать, пока устраивается на унитазе, – в абсолютной темноте все-таки некомфортно. Только он спустил штаны и приготовился совершить процесс, как на стене отпечаталась полоса света, будто от люминесцентной лампы, – синеватого, пульсирующего света, сначала тусклого, а потом все более яркого, будто некто приближался с фонариком.

– Кто здесь? – От волнения Петя дал петуха.

Никто не отозвался. Петя услышал бы шаги, если бы шел человек, значит, там – НЕЧТО. От осознания этого у Пети случился спазм. Путаясь в штанах, он шагнул в коридор и отшатнулся: перед ним висел, переливаясь голубым и белым, шар.

Замри Петя истуканом, и шаровая молния проплыла бы дальше, но, как известно, она реагирует на движение.

Петя заорал, когда громыхнуло, и его крик никто не услышал.

Очнулся МаКЗ в абсолютной темноте. Попытался включить освещение в кабине Храма, но выключателя не было на месте. Конечно, гроза, Храм временно обесточен. Надо зажечь фары (вот для чего нужны эти бесполезные образования!) и уезжать. Или лучше вставить штекер в розетку и замереть, аварию должны устранить в течение пятнадцати минут. МаКЗ послал сигнал фарам и сенсорам, но ни те, ни другие не выполнили команду.

Неисправность ввиду перепада напряжения? Видимо, произошла полная и абсолютная разбалансировка системы – даже фары с сенсорами не включались. Надо проверить двигательные функции.

МаКЗ попытался втянуть колеса и проехать вперед на гусеницах, но грохнулся на пол, ударившись о стену кабиной с жестким диском.

Лежа на полу, упираясь колесами в твердый предмет, МаКЗ испытывал странные ощущения: он чувствовал температуру поверхности всеми частями механизма – температура была низкой, но термометр ее не определял. А еще в кабине с жестким диском происходили, по-видимому, замыкания – все вокруг кружилось, и ощущения были настолько скверными, что лучше бы выключиться навсегда.

Громыхнуло. Кабину озарило голубоватым сполохом. Гроза. Но как он слышит, как видит, когда сенсоры отключены? И правильно ли видит? Кабинка та же, но появились посторонние предметы: нечто полукруглое крепится к стене, и створок не две, она одна и – приоткрыта.

Надо проверить манипуляторы и помочь себе подняться. Похоже, пора на капитальный ремонт. А главное, энергии почти не осталось, каждое движение давалось с трудом. Срочно зарядиться! Воткнуть штекер в розетку, чтобы не выключиться обесточенным, когда окончательно сядет аккумулятор.

Манипулятор отреагировал на команду. Точнее, два манипулятора согнулись, уперлись в холодную поверхность и поставили механизм на колеса. МаКЗ пошатнулся – он иначе опознавал колеса. Вместо них оказались два суставчатых поршня, как у шагохода или дроида, созданного по образу и подобию Создателей. Неужели его матрицу переписало на жесткий диск дроида? Вряд ли – МаКЗ испытывал острую потребность к декирпичезации, он был полон.

Осознавая, что все происходящее с ним – нарушение восприятия, вызванное коротким замыканием, МаКЗ отправился на поиски розетки. Одним манипулятором он держался за стену, вторым вынул штекер и приготовился к коннекту. Все-таки колеса и гусеницы – универсальное средство передвижения, поршни не функциональны!

Пустынный коридор Храма озаряли молнии, электричества по-прежнему не было, и МаКЗ, освободившись от странного матерчатого приспособления, которое мешало поршням двигаться свободно, нашел розетку и попытался дотянуться штекером, но не получилось – провод заело. Из-за нарушения восприятия штекер виделся мягкой трубкой, лишенной вилки.

Пришлось искать другое место подпитки. Оно обнаружилось недалеко и почему-то защищалось белой пластмассовой крышкой. МаКЗ отогнул крышку и подвел штекер к разъему, но коннект не произошел. Приятные ощущения от контакта штекера и розетки – наличествовали, коннекта – не было.

Продолжая пытаться совершить коннект, МаКЗ подал сигнал SOS, но из динамиков вырвались совершенно несвойственные МаКЗу звуки:

– Па-а-ама, па-ма-ги-и-и!

Лена устала ждать Петю. Конечно, она привыкла, что он подолгу пропадает в туалете с книгой, но сейчас-то что там делать? Марьяночка, толстая свинья, взвизгивала при каждом раскате грома, Егорка, озаряемый молниями, шутил без умолку и сучил длинными ногами, но все равно напоминал упыря, и очки его сияли отраженным светом. В такие мгновения Лена видела в стеклах себя: большеглазая, с узким изящным носом. Воображение дорисовывало тонкую талию, стройные ножки и изящные пальчики – сразу чувствуется порода, не то что у Марьяны-свинопаски.

Небо заворчало и ударило в землю молнией. Воцарилась недолгая тишина. Марьяночка придвинулась к Егору и взяла его за руку, но он отодвинулся и приложил палец к губам:

– Тс-с-с! Вы слышите?

Лена напрягла слух и отчетливо различила:

– А-а-а… Помоги-и-и…

Марьяночка сделала брови домиком и прикусила пальцы. Лена вскочила и зашагала к выходу, где прихватила лохматую Марьяночкину швабру, готовая оборонять любимого от неведомого врага.

Девушка со шваброй двигалась по пустынному коридору; когда небо взрывалось электричеством, замирала, вцепляясь в грозное оружие, под рокот грома устремлялась вперед. Дождь тарабанил в подоконники, крупные капли разбивались о стекла; скрипели форточки, колышимые ветром.

На лестничном пролете Марьяна забыла закрыть окно, и Лена вляпалась в лужу. Еще лестничный пролет – и она с любимым. В печали, в радости – Лена будет с ним всегда, обогреет, приласкает, защитит от любого врага!

Когда она отворила скрипучую дверь в коридор, затрещали лампочки. Да будет свет! Наверное, сторож включил резервный генератор!

А вот и Петенька, но что это с ним? Швабра выпала из Лениной руки и грохнулась на пол: голый до пояса Петенька скулил у стены. Лена шагнула было к нему, но остолбенела, сообразив, что он делает, – насилует розетку системы противопожарной безопасности! С губ сорвалось:

– Петя! Я все понимаю, но это же розетка!!!

Петенька вздрогнул, повернулся к ней и вытаращил глаза. Оставив розетку, он рухнул на колени, спрятал руки за спину и начал дергать шеей вперед-назад, как гусь.

– Коннект, коннект! – наконец забормотал он и пополз к Лене на четвереньках.

Лена отступила на шаг. На дурацкий розыгрыш способен клоун Егор, но никак не ее Петенька, серьезный и солидный. Может, Егорка его укусил и Петя заразился глупостью? Или он до белой горячки допился? Стыд-то, стыд, хорошо, другие не видят.

– Камушкин! – воскликнула она. – Как тебе не стыдно!

– О, Создатель почтил меня честью! Вы вернулись! И я первый увидел!

– Немедленно надень штаны! – приказала Лена. Ошарашенный Петя встал, глянул на свое отражение в черном стекле, издал нечеловеческий возглас и принялся щупать лицо.

«Нет, это не розыгрыш, – думала Лена. – Это Петька до чертиков упился, скотина такая. И что теперь? В дурку его сдавать? Жалко. Нет, он не буйный, пусть дома посидит, авось за выходные очухается. Если нет – в дурку».

Пытаясь законнектиться, МаКЗ даже не заметил, что дали электричество и коридор Храма снова освещен. Никак не получалось! Штекер изменился, стал более плотным, но когда МаКЗ тянул его, шнур не высовывался, и ощущения были неприятные, похожие на те, что царили в ушибленной кабине жесткого диска. МаКЗ не оставлял попыток совершить коннект, он чувствовал – энергии почти не осталось. Ему, конечно, помогут, но… Но почему в коридоре никого нет?

Едва он подумал, прозвучал голос, и МаКЗ замер. Голос тек с неба, наполнял коридор и вибрировал, отраженный стенами:

– Петя! Я все понимаю, но это же розетка!!!

МаКЗ захотел посмотреть, кто издает столь прекрасные звуки. Повернув кабину, он замер: перед ним стоял сам Создатель!

– Коннект, коннект! – МаКЗ облек мысли в слова.

Создатели вернулись! МаКЗ первый их увидел, ему дали имя и приняли как равного! А может, даже изменили своим Творчеством, уподобили себе. Ведь раньше кабина не поворачивалась и не разверзалась. Он больше не малый кирпичный завод, теперь у него есть имя – Петяявсепонимаюноэтожерозетка! Поршни подкосились, МаКЗ рухнул, концентрируясь на Создателе. Он был прекрасен: голубоватые сенсоры, отверстия для всасывания кислорода, обтянутые светлым веществом, странные розоватые выпуклости вокруг емкости для приема пищи, изящная перемычка, отделяющая кабину от основного механизма. Благодаря этой подвижной перемычке кабина Создателя могла поворачиваться на сто восемьдесят градусов.

– Камушкин! – торжественно произнес Создатель. – Как тебе не стыдно!

– О, Создатель почтил меня честью! Вы вернулись! И я первый увидел!

– Немедленно надень штаны! – голос создателя был высоким и гулким, на него отзывалась каждая деталь многострадального механизма МаКЗа.

МаКЗ отметил, что понимает речь Создателя: он велит надеть тряпицу, которая мешала ходить. Весь Создатель, за исключением кабины, покрыт похожей тканью. Поднявшись, МаКЗ повернул кабину к стеклу и оторопел: на него смотрел второй Создатель. Точнее, МаКЗ теперь стал Создателем! Чтобы убедиться в этом, МаКЗ коснулся манипуляторами своей кабины и ощутил тепло, а затем его переполнила радость.

Теперь он – Создатель! Он может испытывать радость не только после работы и во время коннекта, а всегда! И удовольствие, и чувства! Надо спросить имя Создателя, что напротив. МаКЗ приложил манипулятор к центральной части механизма и издал серию звуков:

– Я – Петяявсепонимаюноэтожерозетка. Твое имя как?

Сенсоры создателя затянуло пленкой, и он произнес:

– О господи!

Огосподи подошел вплотную и взял МаКЗа под руку, протянул ткань:

– Надень.

МаКЗ удивился, что знает, как пользоваться тканью: сунул поршень в половину ткани, второй поршень – в другую половину, застегнулся и с благоговением воззрился на Создателя:

– Огосподи, теперь я смогу творить!

– Да, сможешь. Сейчас поедем домой, и ты будешь дописывать роман.

Переставляя непослушные поршни, МаКЗ держался за Огосподи и рылся в архиве, где хранилось много информации о некоем Петре Камушкине, но разархивировать ее было пока сложно. Поршни у Создателей назывались ногами, перемычка – шеей, кабина – головой. А еще МаКЗ узнал: у них тоже есть коннект, и делают они его друг с другом, поэтому странный штекер больше похож на щуп или бур.

Законнектиться МаКЗ решил, когда спускались по лестнице. Как это делается, он почерпнул из архива. Схватил Огосподи за руку, развернул и прижал к себе. Сначала Создатель сопротивлялся, но МаКЗ знал, это нормально и называется «ломаться», потом сдался.

О, МаКЗ даже представить себе не мог, что коннект у Создателей такой приятный и может длиться не семь секунд, а целых пять минут! На пике наслаждения МаКЗ чуть не выключился, да и потом осталось послевкусие радости. Единственный недостаток коннекта – не произошел обмен информацией. Но это, видимо, потому что МаКЗ еще не научился пользоваться механизмом… телом. Пора привыкать – у него теперь не бесчувственный механизм, а тело.

Теперь Огосподи молчал, вел МаКЗа по коридору этажом ниже. Остановились напротив двери из странного материала, которую Огосподи открыл вручную. В помещении, заставленном непонятными механизмами, принимали жидкость еще два Создателя: один большого объема, похожий на бетономешалку, второй – растянутый в пространстве, как подъемный кран. Если верить информации из архива, длинного зовут Егор, а широкого – Марьяна. Петр Камушкин хотел законнектиться с Марьяной. Зачем? Какой толк от глупой бетономешалки?

– Извините, ребята, Пете нехорошо, и мы уходим, – проговорил Огосподи. Благодаря архиву МаКЗ узнал, – на самом деле его зовут Лена. Еще он выяснил, что Создатели бывают «она» и «он». Лена и Марьяна были «она», Петр и Егор – «он».

МаКЗ отстранился от Лены, шагнул к Егору, вынул штекер и проговорил:

– Егор, коннект?

Сенсоры… то есть глаза Егора округлились, он вскочил, забился в угол и произнес:

– Охренел? Валите уже. Вижу, совсем допился чувак.

Лена ударила МаКЗа манипулятором… то есть рукой по голове. Вот как называется это скверное ощущение – боль.

Когда Лена, сгорая от стыда, утаскивала Петю, он сильно не сопротивлялся. Только упал на колени перед осциллографом и попытался с ним пообщаться.

Лена волокла Петю за руку и старалась не смотреть ему в глаза – это не ее Петенька, а стыдный дебил. Надо же так опозориться – обнажиться у всех на глазах и предложить Егорке… Господи-господи, стыд-то какой! Надо поговорить с Егоркой, чтоб молчал, а Петьку дома выходить. Если не получится, сдать в дурку. Не похож его психоз на белую горячку, скорее шизофренией попахивает. А рожа, рожа-то! Ну, точно олигофрен!

За окнами полоскал дождь, грозу снесло на запад. Обнимая дебилствующего Петеньку, Лена ждала у запертых дверей выхода, надеясь, что любимый не пристанет к сизоносому сторожу Васильичу, устремившемуся их выпускать.

Не пристал, только глянул с интересом и отвернулся.

Из-за ливня такси приехало с опозданием. Лена уселась на заднее сидение рядом с Петей, положила руку ему на плечо и принялась мысленно с ним прощаться. Шизофрения не лечится и передается по наследству. Если Петя не выздоровеет, придется искать нового кандидата в мужья.

Когда такси тронулось, Петя занервничал: оттолкнул Лену, уткнулся в сиденье и забубнил – заговорил с «шевроле». Разговаривал он минут пятнадцать, понял, что ответа не дождется, и скис. Интересно, кем он себя вообразил?

Прижавшись к нему, Лена спросила:

– Дорогой, а кто ты? Кем ты себя сейчас представляешь, то есть чувствуешь?

Думала, назовется Терминатором или стиральной машинкой, но он проговорил устало:

– Я – Петр Камушкин, Создатель, и я хочу написать роман.

Лена вздохнула с облегчением: значит, если чуть-чуть потерпеть, прежний Петенька вернется. Ничего, Лена умеет ждать.

В спальню Петенька протопал, не разуваясь, и залип перед шкафчиками. Распахнул все дверцы, уставился на сложенную одежду, спросил, зачем это нужно. Лена ответила. Потом Петенька обследовал зал, указал на книги. Пришлось объяснять, что это – полезная информация и занимательные истории на бумаге. Петенька вытащил любовный роман и принялся его поглощать. В прямом смысле слова.

На туалет последовала совершенно неадекватная реакция: Петя забрался на унитаз и забормотал, обыскивая стены: «Коннект, коннект».

После посещения туалета Петенька набежал на холодильник, начал запихивать в рот продукты прямо в упаковках, и Лена поняла, в чем дело: он просто накурился, а она не почуяла запаха конопли, когда прибежала на зов о помощи. От сердца отлегло, и Лена улыбнулась. Завтра все вернется на круги своя, а сегодня она даст Пете лошадиную дозу успокоительного и попытается уложить спать.

МаКЗ проснулся посреди ночи и попытался распаковать архив памяти Петра Камушкина. Перебирая его знания, он открывал непостижимое: да, Создатели могли творить, но производство машин не считалось творчеством. Люди просто клепали рабов, а то, что спустя тысячу лет после исчезновения Создателей механизмы осознали себя, – совпадение, не более. Никто не вдыхал в них интеллект специально.

Но интересно, куда исчезли Создатели и все живое?

Еще МаКЗ открыл, что люди очень кровожадны, и вообще во многом руководствуются инстинктами – теми же программами, заложенными природой. Ничего божественного в людях нет, по большей части это – глупые твари, которые уничтожают друг друга всю историю существования. Единственное, что внушало благоговейный трепет, – Создателей не штамповали на заводах – они самозарождались. Человек, который «он», оставлял свою частичку в «она», частицы соединялись и начинали расти. На самом деле все, конечно, гораздо сложнее, но в Петином архиве памяти не нашлось подробностей.

А еще у людей есть Сеть, куда нельзя слить свои знания и часть разума. Там просто информация, ее можно читать и слушать, но не впитывать. Люди стареют и умирают – это плата за умение чувствовать так ярко. Чтобы отрешиться от безбрежного одиночества, они творят – книги, картины, музыку. Петя тоже творил – МаКЗу повезло с телом.

Память Петра предупреждала: если МаКЗ утром будет есть книги или приставать к людям, предлагая законнектиться, его изолируют. На переработку, как поломанного робота, не отправят, а закроют в психбольнице, и реализоваться будет невозможно.

Странные все-таки существа: годных, здоровых особей истребляют тысячами, а бесполезных щадят. Удивительно, но для человека, в отличие от робота, смерть – самое страшное. После переработки сознание робота уходит в Сеть, человек же исчезает навсегда, и после него остается лишь созданное им.

Страх небытия пробежал холодком по спине, кольнул в сердце – МаКЗ зажмурился и распахнул глаза, испугавшись черноты. Он никогда не умрет, он будет создавать, чтобы жить в своих творениях, ведь недаром он стал живым по-настоящему.

МаКЗ с интересом наблюдал за изменением своих мыслей. Он уже смирился с тем, что со временем разум Пети сольется с его сознанием и получится человек-машина. Смертный человек-машина, способный творить и намеренно вводить окружающих в заблуждение, то есть лгать.

Ранним утром Лена тронула МаКЗа за плечо. Он улыбнулся и сказал:

– Доброе утро, любимая. Извини, я вчера начудил. Обещаю, что никогда больше не стану курить «план».

Лена обняла его и разрыдалась. Поглаживая ее, МаКЗ в уме перебирал перспективы, и они щекотали проснувшееся тщеславие. Он обладал гигантским багажом знаний, в том числе по физике, и жаждал поделиться информацией с другими. Например, «открыть» новый закон и подарить его людям. Потом он обязательно напишет книгу и станет известным, люди будут его любить. Сами Создатели – любить передвижной кирпичный заводик! Он уподобится им и превзойдет их!

Петр Камушкин, сорокалетний ученый, лауреат Нобелевской премии, известный балагур и развратник, ерзал на стуле и испытывал острую потребность в декирпичизации – он негодовал. Человечество – жалкие, тупые людишки – сговорилось против него. Что бы они понимали в искусстве! Они – мычащие, неспособные двух слов связать – не имеют морального права судить Петра Камушкина, признанного гения! Да они параболу от гиперболы не отличат, а все туда же – в критики! Ну как, как они способны оценить глубину океана, если их разум подобен луже???

Супруга Леночка принесла кофе и, видя, что Петр в дурном расположении духа, упорхнула. Камушкин осушил кофе залпом. Позавчера он провел выставку своих картин, а сегодня пожинал плоды – читал отзывы в Сети: «Безусловно, Камушкин профессиональный ремесленник, но творцом ему не стать никогда, его техника вторична. Если бы он писал портреты и пейзажи, все было бы терпимо, но его тянет на абстракции…» И все в таком же духе. Несколько комментариев от лизоблюдов типа «а мне понравилось». А вот свежий отзыв: «Можно ли считать творчеством подражательство?..» Петр свернул окно, не дочитывая.

В литературе то же самое – люди не способны воспринять высокое искусство, им неинтересны другие планеты, пульсары и черные дыры. Им нужно только жрать и эскапировать, эскапировать и жрать. Никто не хотел печатать Камушкина. Разбогатев, он купил издательство, но, кроме горстки заинтересованных лиц, его не читали. Отзывы были: «ниасилил», «мертвечина», «в романах Камушкина нет души, язык обезжиренный и пресный, как вымороженное филе хека».

Иногда, в периоды отчаянья, Петру казалось, что у него на самом деле нет души, поэтому он не способен ее вдохнуть в картины и романы, но здравый смысл подсказывал: «Не может такого быть, ты ведь знаешь больше, чем они вместе взятые», – и Петр садился за новый роман, чтобы прыгнуть через голову, доказать, что способен, но – без толку.

Сегодня он убедился: человечество безнадежно. Неспособное ценить прекрасное, оно недостойно жизни. Петр снова ощутил себя малым кирпичным заводом. Да, раньше он не мог совершать коннект по пять раз на день и наслаждаться пищей, но и боль разочарования не мучила его.

Хлопнув по столу, Петр встал, расправил плечи и вздернул подбородок. Решено! Оглядев свой кабинет – предмет зависти коллег-писателей, – он с уверенностью ледокола двинулся к цели, рассекая сомнения. Отодвинул Леночку, игриво предложившую коннект, и поднялся на третий этаж, в лабораторию. Деревянные ступени стенали, принимая его грузное тело. Они знали, что скоро будет положено начало новому миру – миру вечной жизни. Плоть хрупка, от нее беды больше, чем пользы, а электронные программы честнее заложенных природой.

Петр Камушкин пытался спасти мир, вырвать его из лап невежества, но этот мир воспротивился. Нужно создать новый, вдохнуть в него душу. Правильную душу, а не истеричного уродца, одержимого страстями.

…но кто-то ведь создает. Вспомнился рисунок школьницы – неумелый, с нарушением всех правил и пропорций, однако – живой. Кажется, коснись его, и лошади понесутся галопом навстречу розовому закату…

«Не текст, а кусок мамонта из вечной мерзлоты». «Камушкин, пишите научпоп, это у вас получается лучше».

Кто-то будто тронул за плечо и зашелестел на ухо: «Погоди, не делай этого. Может, они не виноваты? Может, у тебя и правда нет души и лучше заниматься тем, что дано? Пора смириться – ты всего лишь поделка. Среди людей тоже много обычных поделок»… Совесть, проклятая человеческая совесть!

Возникло непреодолимое желание отложить кирпич. Совесть продолжала пищать: «Остановись, пока не поздно, не уподобляйся им».

«Все равно меня ждет небытие, как и Леночку, и моих детей. Есть ли разница, когда умирать?»

В память о Храмах и кабинках подзарядки, стилизованных под сортиры, Петр заказал кресло в форме унитаза. Если бы механизмы знали, как все было на самом деле! Но этому не свершиться никогда. Петр сел в кресло, похожее на памятник надеждам, и прижал кнопку активатора. Минимальное усилие, и…

В считаные секунды все живое исчезло с лица земли.

Манипуляторы историка, снабженные лопатами, разгребли песок и вгрызлись в мелкие камни. Историк сделал вывод, что в этом трехэтажном доме обитал Верховный Создатель. Вскоре его предположения подтвердились – манипуляторы чиркнули о белое. Теперь следует сменить насадки на манипуляторах, дабы не повредить находку.

Приборы, которые историк откопал здесь же, рассыпались ржавой трухой, но этот же предмет стоял незыблемо. Белый фарфоровый священный овал, назначение которого до сих пор не удалось определить, а рядом – отлично сохранившаяся кирпичная кладка.

Позже сотни историков поломаются, выясняя, как кирпич, по структуре идентичный продукту кирпичных заводов, попал к Создателям. Но вопрос этот так и останется без ответа, вкупе с двумя другими: куда же исчезли Создатели и что они делали, чтобы вдохнуть жизнь в механизмы?

Одно механизмы знали наверняка: Создатели вернутся, обязательно вернутся.

…Мертвые серые волны набегали на мертвый оплавленный песок и с точностью метронома откатывались обратно, туда, где морское пенящееся месиво смыкалось у горизонта с мутным небом, изорванным провалами атмосферных дыр и вихревых колодцев, предвещавших торнадо. Небо нехотя сплевывало мелкие, слабо светящиеся брызги в грязную земную плевательницу; земля в местах попадания вяло дымилась, остывая спекшейся коркой, – впрочем, дымилась она уже несколько лет. Ветер метался над побережьем, ветер свистел в сухих скелетах немногих сохранившихся зданий, ветер ворошил грязный тюль пепла, обнажая погребенные под ним кости. Небо равнодушно разглядывало останки. Плевать оно на них хотело…

В первые дни трупов было так много, что ошалевшие от счастья вороны устроили себе роскошное пиршество. Из-за радиации воздух был почти стерилен, и птичья толкотня растянулась на недели, потом – на месяцы… Процесс разложения шел медленно, и когда многие из стаи лысели и умирали посреди гама и хлопанья крыльев – их тела оставались нерасклеванными. Крылатые собратья из более удачливых – они предпочитали человечину.

Постепенно вороны заметили, в каких местах их подстерегает невидимая смерть, и больше не залетали туда. Еды со временем оставалось все меньше, все труднее становилось отыскать не тронутые гнилью и клювами тела; а о том, чтобы поймать крысу, вообще не могло быть и речи. В первые дни после Конца крысам, вопреки всем прогнозам, почему-то повезло гораздо меньше, чем воронам. Угрюмые птицы копались в развалинах, перелетали с места на место, разгребая легкий шуршащий пепел; и никто не хотел понять, что времена сытости канули в небытие…

…Ворона сидела на берегу и ждала. Море нередко выбрасывало на берег что-нибудь съедобное: раздавленную морскую звезду, краба, сварившегося в собственном панцире, фиолетовую медузу… Ворона была голодна и сердито косила налитым кровью глазом на грязную пену прибоя. Ничего. Плохая эпоха. Особенно плохая после недавнего, чуть тронутого огнем изобилия… Ворона хрипло каркнула, и в скрежете ее горла на миг проступило забытое слово навек ушедшей расы. Чужой расы. Вкусной и обильной. И теперь никогда больше… Никогда.

Очередная волна с безразличным шелестом лизнула сырой песок берега и откатилась, подобно всем предыдущим, оставив после себя серые опадающие хлопья и некий предмет, совершенно неуместный на унылом однообразии побережья. Съедобность предмета была весьма сомнительной – и все же ворона заковыляла к бугорку медленно оседавшей пены, из которого выглядывало что-то темное и блестящее…

На песке лежала старинная пузатая бутылка зеленого стекла, надежно заткнутая просмоленной пробкой. Ворона покосилась на пробку сначала одним глазом, потом другим… Наконец природное любопытство взяло верх. Птица осторожно клюнула пробку. И еще раз – уже увереннее… Когда черной взломщице удалось пробиться сквозь слой окаменевшей смолы, дело пошло быстрее: трухлявое дерево легко крошилось под ударами крепкого клюва. Ну вот, еще разок, и еще, и…

Испуганная ворона едва успела отскочить в сторону. Желто-бурый дым, рванувшийся из бутылочного горлышка, облаком поднялся вверх и сгустился, образовав обнаженную многометровую фигуру с разметавшейся агатовой гривой и бронзовой кожей.

– Слушаю и повинуюсь! – прогремел над мертвым берегом низкий голос гиганта.

Тишина была ему ответом. Только шорох серых волн, только тоскливый свист ветра.

Джинн поежился.

– Где ты, о повелитель, освободивший меня?! Что прикажешь: разрушить город или построить дворец?..

Ворона недоверчиво переступила с ноги на ногу и решила пока не приближаться.

Джинн в растерянности огляделся по сторонам и с ужасом и недоумением увидел дымящиеся руины, свинцовое море и то, что местами выглядывало из-под вздымаемого ветром пепла. Он вздрогнул и невольно сделал шаг назад, по направлению к давно знакомой бутылке. Шаг сотряс застывший пляж, и ворона истошно закаркала. Джинн повернул голову.

– Что прикажешь, о повелитель? – джинн присел перед птицей на корточки, и в пронзительных глазах его появилась некая обреченность.

Ворона насмешливо взъерошила перья. Джинн уже знал, чего хочет голодная птица, но все же предпринял безнадежную попытку изменить судьбу.

– Может, я лучше построю дворец? – робко спросил джинн. – Или разрушу город…

Ворона глянула на развалины и нахохлилась. Джинн тяжело вздохнул и принялся за работу…

…Мельчайшие комочки первобытной протоплазмы сливались воедино, жадно поглощая питательные вещества из пронизанного ультрафиолетом густого теплого бульона; они делились, множились, структура их быстро усложнялась, сильнейшие пожирали слабых и выживали, и жизнь уже выбиралась на сушу, расползаясь по новым, еще неизведанным пространствам…

Гигантские ящеры бродили между гигантскими папоротниками, грозный каток оледенения утюжил вздрагивающую планету, и первая обезьяна уже взяла в мохнатые руки палку… и люди в колесницах метали дротики в бегущих варваров, и горел Рим, и горел Дрезден, и первый ядерный гриб вырос над секретным полигоном, и трясущийся палец уже завис над алой кнопкой…

Джинн сгорбился и полез в свою бутылку.

…Мертвые серые волны набегали на мертвый оплавленный песок и с точностью метронома откатывались обратно, туда, где морское пенящееся месиво смыкалось у горизонта с мутным небом, изорванным провалами атмосферных дыр и вихревых колодцев, предвещавших торнадо.

Старинная пузатая бутылка зеленого стекла, надежно заткнутая просмоленной пробкой, валялась на рыхлом песке. Ворона презрительно тронула ее крылом и не спеша направилась вдоль берега, изредка останавливаясь и тыча клювом в присыпанные песком тела. Еды было много. Ворона была довольна.

Осторожные руки прибоя тронули бутылку, перевернули и понесли в море – прочь, все дальше от молчащего берега. Не оборачиваясь, ворона глухо каркнула, и в скрежете ее горла на миг проступило забытое слово навек ушедшей расы.

Никогда.

Никогда больше.

NEVERMORE.

– Мистер Мутото, давай, пошел! Разбег! Крыльями работай, крыльями! Сильней маши, сильней, ядрена ложноножка!

Маленькое синекожее существо, подгоняемое задорным нецензурным криком, неслось по утесу, отчаянно перебирая тремя лапами.

– Шасси убирай, дебил, шасси!

Существо ускорилось и, забавно переваливаясь с боку на бок, рывком поднялось на задние лапы, при этом поджимая под себя единственную переднюю конечность.

– Хорошо! Направление держи, корпус ниже! Крыльями энергичнее! Раз-два, три-четыре, раз-два, три-четыре!

Тот, кого назвали Мистер Мутото, послушно замахал двумя парами куцых крылышек, торчащими из его жилистой, костистой спины.

– Синхронней! Синхронней, говорю! Ноги, крылья, движение корпусом! Голову втяни! Беги, синежопый, беги!

Когда до обрыва оставалось не больше десяти метров, раздалась громкая, отчетливая команда:

– Отрыв от земли! Крылья на полную мощность!

Существо в три прыжка преодолело остаток пути и, бешено работая малахольными крылами, рванулось в воздух. Маленькое, несуразное тельце на миг застыло между небом и замлей, а затем…

– Минус один, – удовлетворенно пробормотал седой человек, несколько секунд назад надрывавший горло в крике. Он проводил взглядом Мутото, чей недолгий полет быстро перешел в стремительное пике. – Гравитацию не обманешь, сучье племя…

Седой извлек из-за пазухи скомканный лист бумаги, без труда отыскал строчку с именем незадачливого летуна – тот шел первым в списке – и уже собрался было вычеркнуть из живых, как вдруг устыдился собственной поспешности. «Не по-людски это».

Терпеливо дождался, пока истошный визг затихнет где-то далеко внизу, и лишь тогда толстой карандашной линией исключил новобранца Мутото из Летной Дважды Краснознаменной Школы имени Кавалера Ордена Дружбы Народов первой степени товарища Михалыча.

Самопровозглашенный кавалер ордена дружбы народов, а это был именно он, в глубокой задумчивости терзал зубами несчастный карандаш. Дурная привычка, вредная во всех смыслах: и зубы уже не те, что раньше, и писчие принадлежности нынче в большом дефиците. Однако не зря привычку называют второй натурой – стаж непрерывного карандашегрызения уступал солидному возрасту Михалыча лишь в самой малости. Разница составляла один год – именно в годик у юного Михалыча прорезались первые зубы, а у родителей был похищен и закусан до смерти «дебютный» карандаш.

Нехитрая процедура естественной обработки дерева, энергичности которой мог позавидовать любой довоенный бобер, благотворно влияла на мыслительные способности Михалыча. Сейчас он внимательно просматривал список оставшихся (пока еще) учеников и мучительно вспоминал, за кого из них ему был вручен богатый, приятно побулькивающий во фляжке магарыч.

– Вот ведь сучье племя! Кто ж с утра-то дары заносит, придурки вы мохноногие? – Михалыч в сердцах сплюнул карандашной стружкой. Осточертевшее состояние «Пяти П» (Проклятые Пьянство, Похмелье и Провалы в Памяти) начинало доставлять нешуточные проблемы. Все просто – отправишь в полет проплаченного имбецила и наживешь себе смертельных врагов в лице пары породивших его уродов… Хотя, какие там лица – сплошь страшенные хари да жуткие морды!

К глубокому и искреннему сожалению Михалыча, карандаш, сгрызенный уже наполовину, никак не желал стимулировать прохудившуюся память. Пришлось обратиться к логике. Старик еще раз пробежался по списку из двадцати – нет, уже девятнадцати – нечеловеческих имен. Напротив большинства из них стояла рукотворная пометка «ОТК». Пока сучье племя не научилось читать, он писал полностью – «ОТКАТ», однако, когда самые пронырливые рожи повадились заглядывать в его записи, ОТКАТ пришлось сокращать до более дипломатичного ОТК: «Отклонен Товарищем К». Кто таков «товарищ К.», пронырливых рож никогда не интересовало, главное, что их уродливое чадо освобождалось от «всеобщей (ха-ха и еще три раза ха!) полетной подготовки».

Спасительной отметки «ОТК» не имело пятеро – Янки Дудль, Лох Несс, сестры Ванилька и Вазилинка, а также Ашотик. Кого же из них откатили в последний момент? Михалыч нахмурился и в очередной раз мысленно обругал самого себя: «Вовремя надо проставлять откаты, во-вре-мя! Старый кретин!»

Логика подсказывала, что за сестер полагался двойной магарыч, тогда как в наличии имелся лишь один-единственный. «Значит, этих страшил исключаем и немедля отправляем в полет. Уже легче».

– Девочки! Ванилька, Вазилинка! Объявляется трехминутная готовность к старту!

В толпе юных страхолюдин (вернее, страхоНЕлюдин), что все это время молча стояли за спиной Михалыча, пронесся рык облегчения. Именно рык, вздыхать местная публика не умела – изуродованная радиацией гортань тупо не позволяла. Упирающихся сестер немедленно и без лишних разговоров вытолкали к «взлетной» полосе, где и бросили рыдать в двуедином одиночестве.

– Ну-ка, цыц, горлопанки! – Михалыч с удовольствием сменил затянувшуюся растерянность на праведный, чуть театральный гнев. – Устроили, понимаешь, панихиду средь бела дня. Церемония первого полета – это огромная честь и невероятное доверие, которое вам оказывается всем… – старик с трудом остановил рвущееся на свободу «стадом», своевременно заменив его на нейтральное «племенем». – Да, именно всем племенем. В вас верят родители, друзья, в вас, наконец, верю я, Небесный Странник!

Михалыч не любил пафосных речей; обычно при упоминании собственного прозвища его тут же пробивало на дурацкий смех, смущавший синекожих слушателей, либо на исполненную горечью ухмылку, скрывающую жалость к самому себе. Авантюрный полет на ветхом дельтаплане через территорию, захваченную мутантами, предсказуемо закончился катастрофой. Много лет назад он – тогда еще далеко не старик, а отчаянный, бесстрашный пилот – рухнул с неба сюда, во владения синежопых чудовищ. Вопреки здравому смыслу и законам физики выжил. Даже стал для местных неким видом падшего божества, ниспосланного сверху, чтобы учить летать сухопутное племя, по какой-то странной мутагенной прихоти наделенное крыльями. И вот он – мелкий божок, посаженный на железную цепь, ежегодно, в День Взросления, отправляет юных уродцев в полет. Первый и всегда последний. Рожденный ползать, ну, и далее по тексту…

Михалыч усилием воли прервал поток воспоминаний. Пора бы оставить мысли о доме. Все это было слишком давно, нужно смириться со своим жалким мелкобожественным существованием…

– Так, синедевецы, расписные крысявицы, а чего это я перед вами распинаюсь?! Ванилька, ну-ка быстро повтори, чему вас учили в дважды краснознаменной школе имени меня!

Ванилька заливалась краской – кислотная зелень проступила сквозь природную синеву уродливой кожи. Впрочем, цветовая пертурбация не помешала ей выпалить зазубренное и повторенное многократно поверье:

– Придет назначенный Судьбою день, наступит час урочный, и средь сынов и дочерей народа нашего родится избранный, чьему крылу покорится небесная твердь, и поведет он за собой все племя великое, и подчинится ему высь, земля и нижние пределы…

Старик доброжелательно кивал головой в такт велеречивым словесам, внимательно слушая самолично придуманную когда-то пьяную белиберду. А что, даже мелким божкам полагаются предсказания, видения и откровения!

Но дослушать вдохновенный бред ему не дали.

– Ээ, братка, слышишь? Уважаэмий, базар ест!

Михалыч собирался было вспылить, за то что его отвлекают от важных дел, но, узнав своего единственного любимца, обитающего в здешних дурных краях, сменил гнев на милость.

– Вазген Вартанович, вай-вай, зачэм так нихарашо паступаэшь? – старик откликнулся в тон любимцу. В свое время он потратил уйму времени, обучая того «русско-кавказской» речи, зато сейчас пожинал плоды своих трудов: каждая беседа с местным полиглотом неизбежно улучшала настроение, вне зависимости от темы разговора. – У нас тут палёты-шмалёты, панимаеш, пастароним нэту входа. Катэгорически!

– Какой-такой пастароний, батоно Михалыч! Обидеть хочешь старого друга, да? – «старый друг» насупился, от чего его надбровные мешки самопроизвольно раздулись, а хоботок закрутился против часовой стрелки – верный признак обиды и раздражения. – Я к тибэ с дилавым придлажениэм! Вах, ни придлажениэ, а целый бизнес-шниблес, мамой клянус! Сами Нибиса миня к тибе атправили!

Синекожий с несвойственной его соплеменникам грацией извлек из-за спины бутыль, на треть заполненную мутновато-бурой жидкостью, – она источала настолько сногсшибательный «аромат», что у старика немедленно защипало в глазах, – и с торжествующим видом протянул Михалычу.

– Прымы ат всиго сэрдца, братка! И ни аткажи в малом… Ашотика, кравыночку маю, наслэдника нэнагляднога атстрани-

ат палётов, да? Ну какой он Избраный, балбэс и лодирь, мамой клянус!

– Да тихо ты! – зло оборвал Михалыч, пряча презент за пазухой. Конечно, откат был еще тот – дерьмо, если честно: не бормотуха, скорее термоядерное слабительное на три «нескучных дня». Однако Вазген никогда в зажиточных синежопых не числился, уж чем богаты… да и как откажешь «старому другу». – Иди давай, пазоришь толька!

– От спасиба тибе, добрий чилавэк! Вазген Вартанович добра ни забиваит, в агонь и в воду пайду за табой, батоно Михалыч, мамой клянус!

Но старик уже не слушал.

Когда на взлетном поле помимо уклонистов остались лишь Янки Дудль и Лох Несс, впору было хвататься за голову. Пришло время отправлять в полет последнего «счастливчика», но память-предательница так и не выдала Михалычу имени того, чью неприкосновенность оплатили мутанто-родители. Что делать? Что делать?!

Когда пасует здравый смысл, молчит логика, а память изо всех сил делает вид, что она совершенно не при делах, остается последнее средство. Не особо надежное и верное, но за неимением вариантов… Михалыч решительно сунул руку в карман, нащупал там кругляш побольше да посолиднее и вытащил на свет довоенный пятирублевик.

– Давай, Фортуна, бери все в свои шаловливые руки. Решка – Дудль, Орел – Лох.

Старик высоко подкинул монету, затем поймал ее на открытую ладонь, которую тут же крепко сжал. Поднес вплотную к близоруким глазам и лишь тогда разъял свой захват.

– Ну вот… Лох, он и есть лох, даже если орел…

Небо над Свалкой было цвета ржавчины. Ветер гонял по полю тлеющие обрывки целлофана и черные хлопья пепла. Свалка горела. Она горела всегда, исторгая из своего Сердца столб жирного вонючего дыма. Поговаривали, что там, в Сердце, в вечно полыхающем костре, можно раздобыть «кураж» – артефакт невиданной силы и немыслимых возможностей.

Но сегодня Иван шел не туда. Сегодня Иван шел в Комнату. Он готовил этот поход больше месяца: собирал артефакты, качал перса, запасался патронами. Иван был Собиратель-одиночка, а такие игроки на Свалке делятся на две категории: осторожные и мертвые. Иван относил себя к первой.

Он двигался по Свалке не спеша, внимательно глядя по сторонам. Вон там, у железной бочки, сидит хамелеон, сытый и неопасный. А тут прошли Бомжи, небольшой отряд, пять-шесть особей, но, судя по глубине следов, тяжело вооруженный. А это – призрак дремлет у мусорного бака, старый, выдохшийся…

Вход в Комнату затянуло серебристой паутиной. Иван тщательно срезал хрупкую, но смертельную преграду (липкая дрянь тут же начала расти, заплетая прореху, – не дай бог в такое вляпаться) и проскользнул внутрь. Темный коридор вел к Комнате. Перед поворотом Иван остановился, проверил оружие и прислушался.

В Комнате кто-то был!

«Опередили, гады!» Иван снял с предохранителя автомат, пригнулся и выглянул из-за угла.

Сегодня всю Комнату залило водой, прозрачной и ледяной, словно родниковой. Не худший вариант, в прошлый раз это был песок. А в центре Комнаты, по колено в воде, стояла девчонка с обрезом в руках. Не Бомж, не Собиратель, так – нубье обыкновенное, только очень везучее, раз смогла добраться до Комнаты.

Нубам везет, это бывает, правда, недолго. Нуб, сунувшийся в одиночку, без всякой подготовки, в Комнату, серьезно сокращает свою жизнь. Вот, например, сейчас девчонка-нуб сосредоточенно ковыряла «розетку» – артефакт, крайне опасный при неумелом обращении.

– Эй! – окликнул девчонку Иван. – Ты чего творишь?

– Кто здесь?! – испуганно воскликнула она, вскидывая обрез двустволки.

Иван вышел на свет. В берцах захлюпало.

– Спокойно. Меня зовут Иван. А ты – новенькая?

Девчонка кивнула.

– Звать тебя как?

– Алена.

– Как же тебя в Комнату занесло?

Ответить Алена не успела. Поглядев за спину Ивану, она распахнула глаза и открыла рот от испуга. Ружье в ее руках оглушительно бабахнуло, отдача вырвала обрез из рук, и он упал в воду. Иван рыбкой нырнул в сторону и перекатился.

Ага, вот и Бомжи. Трое. Слюнявые беззубые пасти, смрадное дыхание, скрюченные костлявые конечности. Но трое Бомжей – не самый страшный противник для Собирателя-одиночки. Двоих Иван срезал длинной очередью от бедра, третьего пришлось добивать прикладом. Пять секунд работы. Правда, Иван полностью промок, но это не страшно.

А что там Аленушка, нубье перепуганное?

Ага! Полезла искать под водой обрез и вляпалась в паутину. Еще не до конца, но на спине уже серебрится. Вот и кончилась нубская везуха.

– Слышь, красавица, – попросил Иван, меняя магазин. – Ты хоть контакт мне в личку скинь, а? Пока тебя совсем не заплело…

Великий (ирония) писатель (сарказм) Вэ Кураж страдал на кухне. Аленка прислонилась к косяку и ждала, когда Кураж обратит на родную дочь внимание. Не выдержала и позвала:

– Мам!

Мама вздохнула и обратила на Аленку больной взгляд. Глаза ее под очками были красными, зареванными – судя по всему, текст не шел. Алена шагнула в комнату и погладила маму по седым кудряшкам.

– Мам, ты чего?

Лет с четырнадцати Аленка относилась к маме, как к младшей. Непрактичная, неприспособленная и хрупкая Мария Ковалевская (фамилия девичья, замужем мама не была), она же – кумир молодежи В. Кураж, в бытовых вопросах полностью зависела от дочки.

– Не пишется, – прерывисто вздохнула мама. – Не пишется никак… Вся сеть вопит: проду, проду, а не пишется. Не могу поставить себя на место персонажей!

Слезы потекли по ее лицу.

Аленка села напротив и подперла щеку рукой.

– Давай-ка не реветь, а искать решение? И причину. Почему не пишется? Всегда писалось, а теперь не пишется?

– Потому что, – мама всхлипнула. – Да почем я знаю, почему?! Надо пойти, пообщаться с подростками. А я же никого не знаю, кроме тебя и твоих друзей. А вы – не целевая аудитория, ты даже не читаешь то, что я пишу.

– Не читаю, – согласилась Аленка, – потому что это – издевательство над русской литературой, мама. И можешь мне не петь, что, мол, ты ценности прививаешь, что они хоть что-то читают, эти дети… Ну-ка не реви! Посмотри на меня. Я пойду и пообщаюсь с нормальными подростками. С твоей целевой аудиторией. Как раз сегодня, чтобы мозги разгрузить, залезла в игруху, в «Свалкер», и с одним таким хомячком познакомилась.

Алена чмокнула маму в нос и отправилась выцарапывать того самого «хомячка» – надутого от собственной важности задрота, который сегодня в «Свалкере» столь небрежно попросил у нее контакты. Так и представлялся этот паренек в реальной жизни: прыщи, очки, хлипкие ручонки, ни на что не способен, кроме как играть. Встреться ему реальный противник – убежит. И никого, естественно, не читал, кроме В. Кураж, «настоящего мужика» и «реального писателя», самого таинственного персонажа в российской фантастической тусовке… И не смотрел ничего, кроме блокбастеров.

«Привет, – написала Алена в личку, – это Алена. Ну, помнишь, тот нубас в Комнате, ты меня сегодня спас. Может, встретимся в реале? Ты из Москвы?»

«Из Москвы, – тут же пришел ответ, – с Ясного проезда».

Ух ты! Сосед. Мир тесен. Нет, ничего удивительного – откуда в Медведково другие молодые люди? Только хомячки здесь и водятся…

«Сейчас пойду на встречу клана, рейд обсуждать, – написал Ваня-хомячок и, набравшись смелости, добавил: – Хочешь со мной?»

Алена не хотела, но она любила свою маму – не писателя В. Кураж, а Марию Ковалевскую – и ради мамы готова была на многое. Например, сходить с хомяком на хомячью встречу.

Аленка эта оказалась очень даже ничего. Высокая, с Ваню, светлые волнистые волосы до задницы, глазищи серые. Курносый нос она, правда, задирала, но девчонки всегда так делают. От растерянности, наверное. По крайней мере, Ваня был единственным из клана, кто пришел на встречу с девчонкой, что здорово подняло его авторитет в глазах остальных Собирателей.

Обсуждали только рейд – большой поход всем кланом в самое Сердце Свалки. Спорили, кричали, хохмили, выпендривались перед Аленкой, хвастались предыдущими достижениями и победами, добытыми артефактами и пройденными аномалиями. Аленка же, стервочка такая, нос воротила, да глазками стреляла, на Ваню внимания не обращая, а когда речь зашла про «кураж», вообще начала глупо хихикать.

Но после встречи, когда Ваня спросил, можно ли ее проводить, Аленка, подумав, кивнула, и у всего клана отвисли челюсти.

Что, Собиратели, схавали? То-то же! Иван, может, и тихоня-одиночка, а своего не упустит.

Они шли домой (благо, оказались почти соседями) через парк на Яузе. Было уже темно, ветер шумел в кронах деревьев, и тянуло гарью: местная шпана подпалила урны. Ваня с Аленой шагали бок о бок по дорожке, засыпанной мелким щебнем, под березами, к мосту. Хорошо, что Алена согласилась пешком топать, а не на трамвае или автобусе две остановки ехать. А то десять минут – и все, ходу же (сначала парком, потом – дворами) минут тридцать.

– Почти как на Свалке, – заметил Ваня. – Все-таки классная игруха «Свалкер». Жизненная.

– И что в ней классного? – сморщилась, будто откусив лимон, Аленка.

– А все классное. Свобода. Риск. Адреналин. Хочешь – иди в Собиратели. Хочешь – становись Бомжом. Можно в клане, можно сам по себе. А главное – цель есть. Собираешь артефакты, качаешь перса, мочишь неписей и становишься кем-то.

На эту тему Ваня мог долго рассуждать. Он часто задумывался, почему на Свалке, среди миллиона опасностей, мутантов, чудовищ и прочих тварей, ему комфортнее и приятнее, чем в унылом реальном мире. Ведь Ваня – не инвалид, не урод какой-нибудь, не жиртрест там. И учится нормально, и друзья есть. Его родители даже пару раз тягали к психотерапевту, лечить от «игровой зависимости» – Ваня тогда просиживал в шлеме и перчатках по двадцать часов в сутки… Не помогло.

Они свернули на асфальтовую дорожку, вышли из-под деревьев к мосту. На лавочках рядом тусовались деклассированные элементы. Хорошо хоть, не гопота.

– И кем ты можешь стать на Свалке? – скептически поинтересовалась Аленка. – Самым главным свалкером?

– Ты не понимаешь! – разволновался Ваня. – Ты книжки про свалкеров читала? Вэ Кураж – знаешь такого автора? Реально крутой чел! Вот у него хорошо описано…

Аленка глубоко вздохнула, глядя на Ваню с жалостью, и в эту секунду их гнусаво окликнули:

– Эй, молодежь! На бутылку не добавите, а?

Ваня обернулся. Бомжи. Трое. Слюнявые беззубые пасти, смрадное дыхание, скрюченные костлявые конечности. Но трое Бомжей – не самый страшный противник для Собирателя-одиночки.

– Не надо! – успела крикнуть Алена, но Ваня уже ринулся в бой…

– Не надо! Не надо, само заживет! – шипел Ваня и пытался увернуться от ватки с йодом.

Алене показалось, что хлопнула входная дверь, но, к счастью, почудилось. Мама ушла в магазин или гулять, и Алена не хотела, чтобы Мария Ковалевская вернулась сейчас. Потому что футболка у Вани была в крови, а рука посинела и опухла. Алена покосилась на руку и повторила в десятый раз:

– Надо к врачу.

Этот диалог «надо – не надо, надо – не надо» повторялся в разных вариациях все десять минут, пока Алена тащила Ваню до такси и своего дома. Тащила, испуганная до слез, потому что бровь ему рассекли, и не понятно было, цел ли глаз… А Ваня держался настоящим мужчиной, и только при виде йода закапризничал.

Алену в первый раз в жизни защитили.

Пусть не очень эффективно, но зато защитили. И кто? Не взрослый мужик, а десятиклассник, ровесник с тонкой шейкой и прыщиками на лбу. Алена устыдилась, что в мыслях называла его «хомяком» и «задротом». Ваня, если объективно, был даже симпатичным – широкоплечим, с ясными глазами. То есть, сейчас – с одним ясным глазом, второй заплыл.

– Ух ты! У тебя весь Кураж?

Ваня пялился на полки. Ну да, все стеллажи и книжные полки дома забиты маминой писаниной, рассчитанной на таких, как Ваня, подростков. Ладно, не все, только три. В. Кураж – автор плодовитый, но не настолько же.

А вот теперь входная дверь хлопнула на самом деле, и в гостиную вошла Мария Ковалевская собственной персоной. Увидев Ваню, мама конечно же охнула, ахнула, уронила сумку, чуть не потеряла очки, перепугалась и развела бурную деятельность: немедленно к врачу, бла-бла-бла, вызову скорую, нет, знакомому врачу, ой-ой, бедный мальчик, да у тебя же рука сломана!

Сошлись на травмпункте.

Ваню мамин натиск ошеломил. Пока ждали такси, Ваня решил поддержать светскую беседу. Ткнул в полки с книгами кумира и спросил:

– А кто из вас читает? Алена, ты, да? Все – в первом издании… И переиздания!

Он просто захлебывался от восторга, а мама, конечно, ляпнула:

– Нет, это я пишу.

Челюсть у Вани отвисла – пафосно и банально, как в книгах В. Куража.

Гипс все-таки наложили. Вот ведь, блин! Надо же было так по-дурацки грохнуться! Сперва по морде получил от бомжары немытого, потом на жопу упал – и это при Аленке-то, которую Ваня по идее должен был защищать! – а теперь еще и трещина в запястье. Минимум три недели в гипсе, да еще и на перевязи.

Вот не вовремя-то, а?!

Завтра рейд в сердце Свалки, а рука ни в одну сенс-перчатку не влезет! Облом. Полный. Будут Собиратели добывать «кураж» без Ивана…

Ваня сидел в гостиной у Аленки, пил чай и страдал. Возвращаться домой не хотелось – там страданий прибавит мама, устроит истерику с обмороками.

Кстати, о мамах – в довершение ко всем бедам, В. Кураж оказался Аленкиной родительницей – тетенькой лет сорока, которая даже пистолет в руках не держала, ружье от карабина не отличала, магазин с рожком путала и образу брутального свалкера ну никак не соответствовала…

– Да не расстраивайся ты так, – успокаивала Ваню Аленка. – Подумаешь, три недели! Вот когда я копчик сломала…

– А! – махнул здоровой рукой Ваня. – Завтра же рейд! Как я с этим, – он показал гипс, – перчатку надену? Я клан подвожу. Говорил же – не надо врача, само заживет…

– Слушай, – предложила Аленка, хитро прищурившись, – а давай я за твоего перса в рейд пойду?

Ваня смерил ее оценивающим взглядом.

– Ты? Нубье? Только хуже сделаешь. Перед пацанами меня опозоришь. Ты же играть не умеешь совсем!

– А ты меня научишь. Будешь рядом стоять и советы давать. Сможешь, Собиратель?

– Ну, не знаю… – замялся Ваня.

– Нет, правда, я очень хочу помочь. Ты ведь из-за меня… это вот. Я хоть так. Ну?

Ваня помолчал, размышляя и разглядывая Аленку, а потом сказал, скрепя сердце:

– А, черт с тобой! Свалка любит наглых. Давай попробуем! Тащи свое барахло.

В демократическом царстве, в толерантном государстве, не-жил да был вампир Джованни. А может, Теодор. Или – Жан-Луи. Но уж точно не Антип. Разумеется, в мегаполисе, в небоскребе и в пентхаузе. Работал, как и положено благородному вампиру, на крупнейшей местной киностудии суперзвездой. В промежутках участвовал в ток-шоу или давал интервью девичьим глянцам, иногда изменяя им с таблоидом для гей-элиты «Obajashka-Revju». В общем, на кровь с молоком и прочие невинные шалости хватало.

Из-за них-то, шалостей этих, все и случилось.

Понятное дело, истинный вампир у слабого пола завсегда нарасхват. Еще с ветхозаветных, досумеречных времен так повелось. Сам Байрон, говорят… впрочем, о нем как-нибудь потом. Вот и наш Джованни на отсутствие внимания не жаловался, а скорее даже наоборот: график его рандеву был расписан приблизительно лет на сто двадцать вперед. Пришлось даже секретаря нанимать из низших, шустрого мальчонку Эдди по прозвищу Баклажан. В смысле – «бледный до синевы». Вот этот-то самый Эдди и вел строгий учет и контроль всеразличным няшечкам и пусечкам: чтоб без очереди не лезли, и чтоб кровь с молоком строго в нужных пропорциях. Ну, и характер чтоб покладистый: куда положили, там и лежи, дуреха, жди команды трепетать. Только накладки все равно случались.

Как-то раз вызывает патрон Эдди чуть тьма перед свои красны очи. Сам в кресле сидит, в гневе великом, подлокотник ногтями полосует, маникюра не жалея. На ложе – очередная виргина распростерлась. В теле – ни кровинки, сплошное молоко, да и то уже скисает. Горло – в лохмотья. Платье от кутюр, шелковые простыни и антикварные ковры восстановлению также не подлежат.

– Это что такое?! – шипит Джованни, указывая на новопреставленную особенно длинным ногтем на левом мизинце (говорят, в России подсмотрел, у какого-то афромосковита). – Ты ее где взял?

Баклажан сверился с молескином и отрапортовал: так, мол, и так, в картотеке числилась под нумером семь тыщ сто семнадцать-прим, топ-модель, дворянка в седьмом поколении, одна из лучших выпускниц частного пансиона в Суррее, семь иностранных языков, включая суахили, и горела прям-таки афрр-риканской страстью…

– Страстью?! – взревел патрон, точно колом ужаленный. – Да ты знаешь, что эта страстная мне тут выдала? Я, говорит, на все согласная, однако взамен желала бы, чтоб вы, mon cher ami, отныне кусали только меня! В крайнем случае – по нечетным дням! Каково?!

– Может, ей еще дать ключ от склепа, где предки лежат? – тоскливо прошептал секретарь, предчувствуя, что синевы на его породистом лице скоро прибавится. И как в воду глядел…

– …Ладно, юноша, – через некоторое время кивнул Джованни, выпустив пар и слегка подобрев. – Надеюсь, урок ты усвоил и впредь будешь относиться к служебным обязанностям более ответственно.

– Да, патрон, – всхлипнул Баклажан, поправляя изрядно пожеванное жабо.

– Bene[2], – милостиво кивнул Джованни, любивший при случае козырнуть знанием благородной латыни. – Какие новости в высшем свете? Чем увлечен бомонд? Помимо нас, я имею в виду?

Слегка припухшие глаза секретаря радостно засияли:

– Ой, патрон! – затараторил он. – Я ж как раз собирался доложить! Вам прислали именное приглашение на промо-тур! Изысканное развлечение! Тренд сезона! Только для Высших! Охота, о которой можно только мечтать!

– Охо-ота? – скривилась звезда экрана. – Признаться, я уже как-то отвык от вульгарной необходимости… И вообще, с моей точки зрения, это явный regressus…

– Нет, патрон! – испуганно сжался юноша. – Как вы могли подумать, что я… Никакого регресса, поверьте! Сплошной благородный vintage! Ведь охота-то…

– Какая-то она у вас… неказистая, – задумчиво протянул Джованни, в третий раз обходя вокруг агрегата, более всего напоминающего душевую кабину. – Да и тесная. На вид не сильно комфортнее того ящика с апельсинами, в котором я прибыл в Старый Свет. До сих пор ненавижу все оттенки оранжевого!.. И что же, оно в самом деле столь необычно, как…

– Да! – точно китайский болванчик, закивал старший менеджер туристической компании, носящей несколько претенциозное название «Все лучшее – после!». Кстати, сам менеджер тоже носил весьма звучное имя: Абрахам Райс-Майер. – До сих пор никому из Высших не доводилось испытывать даже румяного подобия!

– Но я до сих пор ничего о вас не…

– И никто не слышал, мессир! Абсолютный эксклюзив! Ius primae noctis![3] Исключительно по причине глубочайшего почтения к вам, питаемого руководством нашей компании!

– И вы действительно гарантируете, что…

– Без сомнения! Новейшие разработки и уникальные технологии! Абсолютная гарантия безопасного и комфортного путешествия! Система автоматического целенаведения с учетом действия Эффекта Бабочки! И – только сегодня и только для вас – не одна, не две, а сразу три локации на выбор! По завершении одного приключения вы сразу же попадаете в новое!

– Ну а форс-мажор?

– Разумеется! В случае малейшей угрозы для клиента система автоматически прерывает текущее путешествие и переносит вас на следующий этап или – в том случае, если этап был последним, – сюда, в наш гостеприимный, уютный офис. Удобно, не правда ли? Теперь соблаговолите взглянуть на список доступных локаций!

На столик перед Джованни лег пухлый том в богато инкрустированном рубинами переплете шагреневой кожи. «Бальзак!» – мысленно хмыкнул вампир не без уважения, с первого взгляда определивший пошедший на обложку материал.

– Вы только посмотрите! – меж тем разливался соловьем Райс-Майер. – Тут есть все, чтобы удивить даже столь требовательного и много повидавшего на своих веках клиента, как Высший!

Надо признать, выбор действительно впечатлял.

– Выбираете три локации в порядке желательной очередности, – пояснил менеджер, подобострастно склонившись за левым – разумеется! – плечом устроившегося в кресле клиента. – Мы вносим их в программу нашей удивительной машины – и готово! Как я уже имел честь вам сообщить, переход с одной локации на другую происходит автоматически и не требует от вас ни малейших усилий!

– Признаться, я не прочь посмотреть на это… – Джованни подчеркнул ногтем строчку каталога, – это и… и… что же еще? А впрочем, я всегда жалел, что никто вовремя не указал одному небесталанному молодому человеку на ряд досадных огрехов в его сочинении. Только вот не помню точно год…

– Ах, не утруждайте себя, мессир! – взвился менеджер. – Наша база данных не имеет аналогов по быстродействию и полноте! Не будете ли вы столь любезны, чтобы сообщить мне имя требуемого индивида и его предположительный возраст в требуемом периоде?

– Толстой. Граф Алексей Толстой. А возраст… Около тридцати, я полагаю.

– Оу, известная фамилия! Ein moment, запускаю поиск… секунда… исполнено! Данные введены. Могу я узнать первые две локации?.. Чудный выбор, мессир, просто чудный! Гарантирую, вы испытаете непередаваемые впечатления и обязательно посетите нас вновь! Ах, я вам уже завидую! – не прекращая болтать, акула турбизнеса сноровисто стучал пальцами по клавишам приставки, похожей на небольшой синтезатор и соединенной с «душевой кабиной» блестящими проводами. – Еще секунду… Так… Voilà!

Машина едва слышно заурчала, точно сытый кот, и по ее поверхности пробежала россыпь ярких огоньков.

– Прошу вас, мессир! Самое восхитительное путешествие в вашей не-жизни начинается прямо сейчас! – И Райс-Майер с поклоном распахнул дверцу в душеподобный агрегат. За секунду до того, как перед взором Джованни завертелась радужная карусель, вампир успел заметить, что золотые буквы, выбитые на внутренней стороне двери, складываются в многообещающий девиз: «Vivens invidiam mortuis!»[4]

Против ожидания пахло не свежим соленым бризом, а не слишком свежей землей с явной примесью скисшего пива и гниющих водорослей. А еще было темно как… в могиле. Хотя и заметно просторнее.

«Интересно, зачем они сюда корабль затащили? – подумал Джованни в легком замешательстве. – Про все прочее барахло вообще умолчим. Какие-то сундуки, копья, топоры… Дикость несусветная!»

Обследовав место, в которое его перенесла туристическая машина времени, вампир приуныл. Он находился внутри холма или, скорее, кургана и выбраться без посторонней помощи явно не мог. Какая-то неведомая сила не позволяла туристу-экстремалу даже вульгарно разрыть потолок, не говоря уж о том, чтобы просочиться сквозь него, обратившись привычной струйкой тумана. А самое главное – тут не было и следа обещанных ушлым менеджером любвеобильных и атлетически сложенных красавиц-валькирий с тяжелыми золотыми косами.

«Kidalovo!» – пришло на ум ёмкое московитское словцо. – Ну, если через полчаса…»

И тут с потолка кургана заструились мелкие камешки и земля. На крышку ближайшего к вампиру сундука шлепнулся донельзя удивленный червяк. Джованни весь обратился в слух. Да, не было никакого сомнения: кто-то разрывал холм, причем – весьма энергично.

Вот уже в склеп проник бледный свет полной луны, а следом за ним – монументальная ручища, по локоть измазанная землей.

«Однако местные валькирии, на мой вкус, даже чересчур мускулистые, – с легкой оторопью подумал юркнувший за борт корабля вампир. – Да и эпиляция им явно не знакома…»

Наконец, одновременно с шумом обрушившейся толщи земли и невнятным ревом, на пол сверзилось что-то крайне массивное.

– Отин и Тор! – гулко раскатилось под сводами кургана! – Та здесь темно, как в мешке у ётуна!

Послышались торопливые удары кремня о кресало, и через несколько минут вспыхнул факел, добавив к и без того спертому воздуху вонь горелого тряпья, пропитанного каким-то прогорклым жиром.

Теперь Джованни мог созерцать жертву во всех подробностях. Что ж, косы и впрямь наличествовали. Правда, не золотые, а рыжие, спутанные и немытые, кажется, с рождения. Они выбивались из-под железного шлема, скребущего верхушкой об остатки свода кургана. А ведь до означенного свода было никак не меньше двух метров! Необъятную спину валькирии обтягивала железная же кольчуга, спускающаяся почти до колен.

«Однако! – слегка опешив, подумал Джованни. – Не хватало еще клыки поломать о весь этот ржавый антиквариат! Ведь нормального дантиста сейчас днем с огнем не сыщешь. С другой стороны, не за ноги же ее кусать…»

Он выпрямился, расправил плечи и, сосредоточив в голосе весь свой немалый шарм, томно позвал:

– Эй! Хм… красавица-аа…

«Валькирия» стремительно обернулась, поднимая факел.

– …а что это вы такая небритая?.. – шепотом закончил турист.

– Я не есть «красафица», клупый драугр! – проревел бородач, широко расставив ручищи надвигаясь на Джованни, будто собираясь заключить его в объятия. – Я есть феликий персерк Харальд Черный Зуп! А ты сейчас путешь мертфец софсем!

Даже не попытавшись выяснить, как его обозвали и что значит «персерк», вампир свечкой взмыл к спасительному пролому в своде кургана. Подтянулся. И, уже чувствуя себя на свободе, ощутил, как на его правой лодыжке смыкаются железные пальцы.

– Кута-а?!

Рывок! – и злосчастный турист отлетел в дальний угол кургана, с треском врезавшись спиной в борт корабля. Оттуда он, расширившимися от страха глазами, наблюдал, как озверевшая жертва вразвалочку приближается к нему, поигрывая извлеченным из-за пояса топором.

Последнее, что услышал Джованни, прежде чем перед глазами вспыхнула спасительная радуга хроноперехода, были насмешливые слова:

– Кофорят, штопы упить драугра то конца, нато отрупить ему колофу и пристафить к нокам! А еще лучше – сасунуть ему в…

Душная тропическая ночь поражала богатейшей россыпью звезд на бархатном покрывале неба. Легкий ветерок, пропитанный одуряющими ароматами каких-то экзотических цветов, шелестел широкими листьями пальм. Громогласно трещали неведомые насекомые, время от времени перекрываемые истеричными воплями птиц. Над головой все еще не до конца пришедшего в себя Джованни проскользила здоровенная летучая мышь. Поняв, кто перед ней, летун заложил в воздухе замысловатый вираж, демонстрируя Высшему крайнюю степень почтения.

«Уф! Кажется, не обманули. Стало быть, я на Карибах, – вампир, не потевший уже лет четыреста, против воли провел рукой по лбу, и… – Па-азвольте! ЭТО ЕЩЕ ЧТО ТАКОЕ?!

Внешний вид Джованни претерпел возмутительные изменения. Вряд ли теперь кто-либо мог узнать в нем прежнего статного красавца, лишающего сна девственниц всех четырех континентов, завсегдатая светских хроник и модных вечеринок, немеркнущую звезду телеэкранов, etc. Окажись в этой пустынной местности посторонний, он увидел бы существо около метра ростом с бледной морщинистой кожей, покрытой там и тут клочками неопрятного желто-серого меха и острыми костяными наростами. Более всего оно напоминало вставший на задние лапы результат противоестественной связи шакала с крокодилом. Причем оба «родителя» явно поделились с «чадом» худшими чертами внешности.

– Порвууу! – глухо провыл злосчастный турист, обратив к небу лупоглазую морду и щелкая всеми четырьмя десятками шилоподобных зубов. – Чтоб мне всю не-жизнь один гематоген жрать – вернусь и порву!

Словно в ответ на этот яростный вопль, где-то неподалеку раздалось жалобное блеяние.

– Ага! Если где-то есть четвероногий скот, то рядом должен быть и двуногий! – кровожадно оскалился преображенный Джованни. Душившие его негодование и ярость требовали немедленного выплеска.

Как оказалось, в новом облике было куда проще передвигаться не на двух, а на четырех конечностях. Скрипнув зубами от унижения и мысленно поставив еще одну галочку в своем списке претензий к вероломному турагентству, вампир поскакал вперед.

Через несколько минут он оказался на небольшой лесной прогалине. В ее центре едва рдели угли затухающего костерка. Справа от него, уткнув морду в траву, стояла белая коза. Короткая веревка, одним концом обвязывающая шею скотины, а вторым – вбитый в землю колышек, не давала ей отойти дальше, чем на пару метров. А слева, на плетеной циновке, подложив ладонь под щеку, сладко спала юная индианка. Всю одежду ее составляло короткое пончо, совершенно не скрывавшее длинных ног девушки и туго натягивающееся на ее высокой груди. При взгляде на эту прекрасную дочь первобытной сельвы, столь притягательную в своей беззащитной неге, Джованни непроизвольно облизнулся узким раздвоенным языком. Судя по всему, ему все же удастся получить от этой турпоезки хоть какое-то удовольствие!

Словно повинуясь его мысленному призыву, жертва перевернулась на спину. При виде нежной оливковой кожи ее горла, на котором, незаметная для людского глаза, пульсировала крохотная жилка, вампир совершенно потерял голову. Его рывку позавидовал бы любой человеческий спортсмен, занимающийся прыжками в длину. У жертвы не было ни единого шанса спастись, и уже через секунду клыки Джованни жадно впились в плоть. Дальнейшее происходило одновременно и молниеносно.

Пасть вампира забила густая шерсть…

В воздухе повисло предсмертное блеяние злосчастной козы…

Ржавые челюсти здоровенного капкана с глухим лязгом сомкнулись на правой лодыжке Джованни.

«Спящая» индианка вскочила и подбросила в костер заранее приготовленную охапку сушняка, после чего заголосила:

– Дедушка Хернан! Дедушка Хернан! Скорее! Все получилось!

Из ближайших кустов поднялся сморщенный старый индеец, облаченный только в набедренную повязку и рваную широкополую шляпу. В особо крупную прореху на тулье шляпы был, точно султан, вставлен разлапистый пальмовый лист. То ли для красоты, то ли для маскировки. Старикан держал наперевес кошмарного вида ружье, помнящее, должно быть, еще Кортеса.

– Скорее, дедушка Хернан! – все не унималась девчонка.

– Не бойся, Марита, – индеец широко оскалился, демонстрируя все свои шесть с половиной оставшихся гнилых зубов. – Еще ни один Чупакабра не вырвался из капкана, который поставил Хернан Дьенто Негро!

Джованни рад бы опровергнуть эти слова, но старый хрыч был прав: зубья капкана держали на совесть, а крепящую его цепь не удалось бы порвать и слону. Оставалось лишь с ужасом смотреть, как индеец, остановившись в трех шагах от жертвы, не спеша поднимает свое ружьище.

– Я зарядил его серебряной пулей, которую отлил сам! – криво ухмыльнулся он. – Ты больше не будешь пить кровь моих коз, Чупакабра!

Джованни не мигая смотрел в бесконечную черную дыру ружейного дула, и ему хотелось отчаянно закричать.

Что это все какой-то дурацкий розыгрыш.

Что он сам не понимает, отчего прыгнул не на девчонку, а на козу.

Что он, благородный вампир из уважаемого и древнего рода, до сего дня и в мыслях не держал возможность осквернить себя кровью четвероногого.

Что во всем виновато подлое турагентство, машина времени и…

Но в это время прогремел выстрел…

… а потом – еще выстрел. И еще. А потом – пулеметная очередь. А потом, кажется, даже взрыв.

«Чтоб я ожил! – мелькнула паническая мысль. – Что же у него за ружье такое, у этого проклятого индейца?!»

Однако выяснять это, так сказать, опытным путем у вампира не было никакой охоты. Поэтому он, даже не открывая глаз, упал на землю. Тут же совершил двойной перекат влево, всякий раз слегка меняя траекторию движения, чтобы сбить врагу прицел. Мощно оттолкнувшись от тверди, исполнил идеальное заднее сальто. И с грохотом врезался во что-то твердое, местами округлое, а местами – угловатое, раскатившееся под его напором во все стороны.

– Братушки! – воскликнул кто-то над его головой. – Сюда! Никак, его благородие осколок поймал!

Несколько пар рук тут же подхватили Джованни, помогли встать, ощупали с ног до головы. Словно сквозь вату, до него доносились несколько голосов:

– Кажись, цел. Да и осколок-то – вона где прошел. Вишь, борозда на бруствере. А он – вона где стоял…

– А чего ж он тогда прыгал, ровно баран горный? Ишь, пирамиду-то разворотил, аспид! Винтовки пораскидал все! Собирай их теперя, чисть…

– А может, падучая у него?..

– Откуда он тут вообще взялся? Форма, вроде, наша, а лицо незнакомое…

– Эй, ваше благородие! Вы меня слышите? Глаза-то откройте!

Подчинившись, Джованни обнаружил, что его окружает толпа разновозрастных мужчин в одинаковой военной форме. Вокруг были какие-то траншеи, канавы, ямы, обрывки колючей проволоки и много-много свежевскопанной земли. Пахло гарью, потом, кажется, порохом, а еще – тут уж Высший вампир ошибиться не мог – кровью. Изрядно пахло, надо сказать.

– Ну, слава богу! – заулыбался один из неизвестных солдат, демонстрируя крепкие и желтые, как у лошади, зубы. – Вроде, опамятовал. Что с вами стряслось, ваше благородие?

– Стреляли… – несчастным голосом протянул Джованни. Грянул дружный хохот.

– Ить, сказанул! – вытирая слезы, помотал головой какой-то молодой парень.

– Карлушки – оне такие! – хлопая себя по ляжкам, вторил ему сосед. – То и дело стреляють. Да кучно так, дьяволы! А то еще почнут бонбами кидаться. С еропланов!

– Не говори, Тимоха! – не отставал третий. – Однако, на то ведь и война!..

Вампир почувствовал, что стремительно теряет связь с реальностью. Война? Карлушки? Еропланы?..

– Толстой… Мне нужен граф Алексей Толстой… – слабым голосом произнес он, внутренне готовый ко всему. «Проклятая машина! Куда она меня забросила на этот раз?!»

Однако же, против ожидания, солдаты прекратили ухмыляться.

– Вроде не уехали еще… – слегка неуверенно предположил первый.

– Точно, совсем недавно их видал, – кивнул тот, что первым заговорил с туристом. – Оне еще Чернозубенку расспрашивали насчет того австрияка, за пленение которого ему Егория вручали. В газете про него прописать обещалися. «Русские ведомости», вона как! Потому как – герой! А потом их господин ротмистр кудай-то увел… э, да вот оне! Эй, Тимоха! Бежи, проси к нам их благородий, пока опять пальба не случилась!

Через минуту перед Джованни стояли двое.

– Добрый день, – кивнул первый – тот, что повыше ростом. – С кем имею честь?

– А кто вы? – совсем растерялся вампир, поскольку своего визави явно наблюдал впервые.

Брови высокого удивленно поползли вверх:

– Я? Я – военный корреспондент газеты «Русские ведомости» Алексей Николаевич Толстой. Граф, если угодно. Мне сказали, что вы меня спрашивали. Это так?

– Да, но… – под его испытующим взглядом Джованни совершенно растерялся и сбивчиво принялся объяснять: – Я действительно желал бы видеть графа Алексея Толстого. Но не вас. Понимаете?

– Напротив – совершенно ничего не понимаю, – развел руками военный корреспондент и обернулся к своему спутнику: – А вы, Петр Георгиевич? Как это: меня, но не меня?

– Да нет же! – от досады турист даже топнул ногой, прежде чем второй – офицер с лихо закрученными вверх усами – успел что-либо сказать. – Мне нужен другой Алексей Толстой!

– Другой?

– Ну конечно! Тот, что сочинил повесть «Упырь». Мы с ним старые приятели, и…

«Неправильный» Толстой в изумлении прикрыл рот ладонью, а потом что-то быстро зашептал на ухо офицеру. Глаза того угрожающе сузились, и он положил руку на пистолетную кобуру.

– Значит, вы, милостивый государь, утверждаете, – произнес он, чеканя слова, – что являетесь старым приятелем графа Толстого? Автора «Упыря»?

– Утверждаю! – кивнул Джованни, донельзя раздраженный этим балаганом. – Вам что-то не по нраву?

– Нет, отчего же… – офицер продолжал сверлить вампира ледяным взглядом. – А где, позвольте узнать, вы познакомились с его сиятельством?

– Какое это имеет значение?!

– Я настаиваю на ответе!

– Кажется… в Берлине? Точно! Он тогда служил при русской миссии в Германии, а я…

– А вы сейчас отправитесь в контрразведку! – прошипел усатый. – Взять!

Не успел вампир опомниться, как его схватили за руки сразу несколько солдат. От их былого добродушия не осталось и следа.

– Как вы смеете?! – возмутился Джованни, тщетно пытаясь вырваться. – В чем меня обвиняют?!

– Ну-ну, не стоит горячиться, уважаемый герр шпион! – хмыкнул ротмистр. – Как говорят у нас в России, «неча на зеркало пенять, коли рожа крива». Лучше бы тщательнее разрабатывали легенду перед заброской. В том, что автор повести «Упырь» Алексей Константинович Толстой скончался лет сорок назад, великой тайны нет… Благодарю вас за помощь в разоблачении вражеского лазутчика, граф, – кивнул он высокому. – Этого – увести!

В спину Джованни, руки которого уже грубо скрутили ремнем, ощутимо ткнулось острие штыка.

– Но! Шагай, вражина! – хмуро приказал Чернозубенко.

И он зашагал.

– Ишь, змей ерманский! – бурчал по дороге конвоир. – А я-то его жалел еще! Благодари их благородие господина ротмистра. Будь моя воля – я б тебя, кровопийцу, на месте порешил! Да не штыком – колом осиновым! Чтоб по самые…

После этих слов внутри Джованни все перевернулось. Сбитый с ног Чернозубенко только поднимался, а вампир, невзирая на связанные руки, уже взлетел на бруствер и припустил через изрытое воронками поле сам не зная куда.

– Стой! – донесся запоздалый и какой-то растерянный окрик. Потом бахнул выстрел, и снова, уже громче и отчаяннее: – Стой, дурак! Там же ми…

Последнее слово разрезал пополам взрыв.

«Отмучался! Домой!» – успел подумать Джовании, взмывающий в небо вместе с землей, дымом и пламенем. Он был почти счастлив…

Проклиная все на свете и желая крови не в гастрономически-возвышенном, а во вполне приземленно-брутальном смысле, Джованни распахнул дверь «душевой кабины» машины времени.

В первые секунды он с ужасом подумал, что произошла какая-то неполадка. Или даже – злонамеренная диверсия.

Ни следа былой утонченной роскоши. Ни намека на встречу дорогого гостя и перспективного клиента. Машина стояла в маленьком и донельзя захламленном чуланчике. Скверно оштукатуренные стены уныло серого цвета, на которые пожалели даже краски, не говоря уже про обои или драпировки. Пол с многочисленными выбоинами и неровностями, покрытый лишь ковром пыли. Потолок, испещренный безобразными трещинами, с желтоватыми следами протечек и с частично отслоившейся побелкой. В центре его, на перекрученном электрическом проводе, болталась почти не дающая света лампочка, густо засиженная мухами. Совершенно бестолково нагроможденные кругом заросли паутины свисали, подобно рваному тряпью, и были покрыты все той же пылью. Да еще этот запах… Джованни почему-то был уверен: так пахнут нищета и безнадега.

– Где я? – затравленно озираясь, прошептал турист. – Эй! – он повысил голос, тщетно пытаясь не допустить в него панических ноток. – Райс-Майер! Кто-нибудь! Э-ээй!

С противным скрипом рассохшегося дерева распахнулась дверь в дальнем углу.

– Абрахам Райс-Майер больше не работает в нашей компании, – холодно прозвучало из открывшегося проема. – И вообще, незачем так орать. Коль вернулись – сидите и ждите, пока до вас руки дойдут. Чай, не умрете за пару минут… а впрочем, вы-то вообще не умрете. Так что…

Однако узнать, «что», Джованни было не дано. Инстинкты и душившая Высшего ярость возобладали над телом. Одним стремительным, тягучим движением вампир оказался подле потерявшего всякий страх хама и приподнял его за лацканы дорогого пиджака на добрые полметра от пола. Благо, наглец обладал откровенно плюгавым сложением, да и ростом не вышел.

– Назови мне хоть одну причину, червяк, по которой я не смогу сию же секунду вывернуть тебя наизнанку! – прошипел Джованни. – Только быстро!

К чести коротышки стоит признать, что ни один мускул на его лице не дрогнул за те несколько секунд, пока Джованни прожигал его взглядом.

– Что ж, – спокойно произнес он. – Если вы настаиваете, извольте. Я даже окажу вам любезность и назову целых две. Первая зовется Арчи, вторая – Луи. Мальчики, я долго буду ждать?

В следующую минуту два смерча вырвали коротышку из рук Джовании и стиснули запястья самого вампира столь крепко, как могут только… другие Высшие!

– Арчибальд?! Людовик?! Вы с ума сошли?! Немедленно отпустите меня! – воскликнул ничего не понимающий вампир, тщетно пытаясь освободиться. Но куда там! Оба старых приятеля всегда были значительно лучшими бойцами, чем он.

– Что прикажете делать с ним дальше, господин Уинтерс-Грэм? – почтительно осведомился Арчибальд.

Коротышка одернул пострадавший от хватки Джованни костюм, несколько секунд покачался с носков щегольских туфель на каблуки и фыркнул:

– Стоило бы, конечно, преподать наглецу хороший урок, однако будем снисходительны к несчастному кровососу. В конце концов, он же не виноват, что тренд сменился… Так что просто выставите это жалкое существо вон.

Когда Джованни, унизительно заломив руки за спину, выводили из чулана, вслед раздалось:

– И еще, мальчики. Постарайтесь доходчиво объяснить этому типу, что следующая попытка потревожить меня или любого другого служащего нашей компании окончится для него крайне плачевно…

Джованни сидел на скамейке в парке, слегка раскачиваясь и тихо подвывая. Несчастный вампир крепко сжимал виски´ руками, но помогало это мало – голову просто распирало от осознания всей абсурдности, жути, кощунственности новой реальности. Реальности, в которой ему, благородному существу, еще вчера занимавшему высшую ступень эволюции, отныне не было места.

«Что произошло? – тоскливо повторил его вопрос Арчибальд, когда они отошли достаточно далеко от злосчастного чулана и приятели выпустили Джованни, предварительно взяв с него честное слово вести себя прилично. – Эх, старик! Где тебя носило последние три года?..»

«Три го…», – поперхнулся вампир. «Проклятая машина! Проклятое турагентство!! Проклятый Баклажан!!!»

«Всего-навсего сменился тренд. Не больше, но и не меньше, – вступил в беседу Людовик, всегда отличавшийся некоторым фатализмом. – Нет, это бесполезно объяснять. Выйдешь наружу – просто оглядись. Пройдись по улицам. Загляни в книжный магазин. Посмотри на рекламу. Ручаюсь, ты быстро все поймешь. А уж принимать или нет – смотри сам…»

И вот теперь Джованни, весьма скрупулезно выполнивший все рекомендации приятеля, думал, как не-жить дальше. И стоит ли вообще.

В мире, где Высшие служат вышибалами у людей.

В мире, где ни днем с огнем, ни ночью темной, беззвездной нельзя обнаружить в продаже бензопилу. Или мачете. Или бейсбольную биту. Или хотя бы завалящий дробовик.

В мире, где с билбордов под традиционным бело-синим цилиндром скалится уродливая рожа, тычущая в прохожих сгнившим пальцем, а надпись под ней призывает: «I Want You Brain!»

В мире, где по улицам, приволакивая ноги и выставив вперед руки, шествуют дурно пахнущие и пускающие слюну дегенераты. Их взоры бессмысленны, а одежда – неопрятная рванина. Они, наконец, буквально разлагаются на глазах. И тем не менее, роскошные цыпочки вьются кругом стайками и без умолку щебечут: «Ах, какой лапсик! Чудо! Хочешь съесть мой мозг чайной ложечкой?»

В мире, где в книжном магазине на вас посмотрят косо в ответ на просьбу показать недавнее переиздание «Дракулы». И предложат взамен побившие все рекорды продаж бестселлеры – хоррор о маньяке с топором «Преступление и наказание и зомби», трогательную историю любовного треугольника «Ромео и Джульетта и зомби» и, разумеется, учебник истории новейшего времени «Война и мир и зомби»!

Это – мир свершившегося зомби-апокалипсиса.

Мир, где сменился тренд…

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Особенно когда всю не-жизнь ломать приходится, быт с нуля налаживать. И все же, ко всему можно привыкнуть. Все преодолеть.

Обитать в тесной, словно гроб, комнатке хостела.

Работать в захолустной клинике медицинской пиявкой, кусая жалких, больных людишек, да и то – по принуждению.

Питаться всякой дрянью, откладывая гроши на Ту Самую Ночь.

И этой ночью, набрав полную сумку дешевого пойла, отправляться под Большой Мост.

Там горит костер. Там звучат песни и смех. Там ждут верные друзья: мелкий очкарик со шрамом на лбу («Проведение детских утренников и корпоративов! В любое время суток! Скидки постоянным клиентам!»); хмурый одноглазый вояка в потрепанной броне космодесанта («Браток! Мож, помочь чем? Должок, там, выбить или навтыкать кому? Недорого и качественно, зуб даю!»); черноволосый громила-варвар в кожаных трусах («Эй, красотка! Неутомимый жеребец ожидает твоего звонка! Ну, будь человеком, хоть стриптиз закажи, а?»).

Вы будете веселиться до зари и разойдетесь лишь под утро. Но перед этим, налив по последней, сдвинете стаканы и хором произнесете главный тост:

Мы терпеть не могли Гилберта. Проклятый белокожий мерзавец решил, что теперь, когда мира вокруг нет, о прошлом все стремительно позабудут.

Проще говоря, вчерашний раб решил стать сегодняшним вожаком.

– О чем задумался, Кевин? – Ублюдок грубо дернул меня за плечо, развернул к себе и, прищурившись, посмотрел в глаза – пристально, словно надеясь увидеть там нечто сокровенное, вроде рецепта от рака или ответа на вечный вопрос: «В чем смысл жизни?»

«В том, чтобы знать свое место, Гил. Надеюсь, ты прочтешь это в моем взгляде и задумаешься. Хотя ты туп, как пробка, поэтому я, вероятно, зря надеюсь…»

– Ты чего, оглох? – изо рта Гилберта воняло рыбой. От всех в отряде несло рыбой, съеденной в обед, но мы почему-то не лезли друг к другу. Один только Гилберт считал себя особенным. Тем, кому все-все можно.

Ненавижу белокожего говнюка! Взять его и Кайла – оба белые, но наглеет только Гил. Кайл признал себя частью отряда, не лучше и не хуже других, и прекрасно прижился. Но Гилберт так не может. Ему нужно командовать, быть во главе.

– Кем ты себя возомнил, Гил? – не выдержал я.

– Ты это о чем? – озадаченно переспросил белокожий.

– А ты будто не знаешь! – презрительно фыркнул я. – Ты, блин, с чего вообще решил, что ты – главный? Почему это мы должны тебе подчиняться, а?

– Потому что я единственный среди вас, кто хоть немного смыслит в оружии, единственный, кто служил в армии, черт возьми! – воскликнул Гилберт, гневно сдвинув брови.

– И что, это дает тебе право рулить шестью взрослыми мужиками?

Гил шумно сопит, сжимает и разжимает кулаки, но понимает, что, врезав мне, он рискует утратить последние ниточки контроля. Мужики не будут стоять в стороне, равнодушно глядя, как меня лупит этот ублю…

Я даже не успел заметить, как он мне врезал. Только вспышка света перед глазами, и – оп! – я уже падаю на землю. Задницей. Проезжаю на ней полметра, натыкаюсь на камень и все это время удивленно смотрю на Гилберта и мужиков, которые стоят в стороне, равнодушно глядя на меня.

– Парни, ну вы чего? – с трудом выдавил я.

– Перекур, – Кайл достал из-за уха помятую самокрутку.

С тем же свирепым выражением лица Гиблерт повернулся к отряду.

– Я думаю, никому не надо объяснять, – медленно произнес он, – почему я так поступил?

Мужики замотали головами.

Сволочи. Предатели и сволочи.

– Разлагать дисциплину в сложившихся обстоятельствах – недопустимая халатность, которую окружающий мир теперь наказывает смертью, – продолжал Гилберт. – А вы ведь не хотите умирать, правда?

– Господи Иисусе, конечно нет! – воскликнул Патрик.

Он среди нас самый нервный. Мормон, что с него взять?

– Так что считай, что я сделал тебе услугу, Бойл, – бросил Гил через плечо. – Спас тебя от тебя же самого.

– То есть, я тебя еще и поблагодарить должен? – опешил я. – За то, что ты мне вмазал?

– Это очевидная часть, – наставительно изрек наш самопровозглашенный вожак. – Но в самом деле я хотел тебя спасти.

– Ты дал мне в морду.

– Я повторяю в очередной раз, – сквозь зубы процедил Гилберт, – я ударил тебя лишь для того, чтобы ты пришел в себя и вспомнил, как следует себя вести в беседе с командиром.

– Да почему ты командиром-то стал? Кто тебя выбрал?

– Может, ты хочешь оспорить мое лидерство? – хмуро спросил Гил и сплюнул в сторону. Затем он покосился на остальных и добавил, уже громче: – Может, вы все хотите оспорить мое лидерство?

– Господи Иисусе, конечно нет! – воскликнул Патрик. Лоб его покрылся испариной, хотя было не так уж жарко. Все от волнения – вечно трясется, как девчонка, впервые попавшая на свингерскую вечеринку.

– Тогда вопрос закрыт. Мы идем дальше. Надо найти убежище, пока не настала ночь.

Я нехотя поднялся на ноги и, бормоча под нос проклятья, устремился за Гилбертом. Мужики живо побросали окурки и поспешили за нами.

Солнце и в самом деле близилось к закату.

– Никак не могу привыкнуть, что оно садится на востоке, – заметил Гилберт. – Это так необычно…

– Оно садится на западе, – холодно бросил я. – Запад – слева… командир.

В последнее слово я вложил все то презрение, что испытывал к нашему белокожему главарю. В ответ Гилберт одарил меня злобным взглядом и ускорил шаг.

– Дал бог начальничка… – пробурчал я, надеясь, что он услышит.

Скула ныла, будто в нее камнем попали. Мощный же удар у сволочи!

Ничего. Мы еще поквитаемся, Гил.

Вот увидишь!..

На ночлег мы остановились в полуразрушенном здании ресторана с неизвестным названием. Большинство бутылок конечно же были разбиты, однако проныра Кайл умудрился отыскать кое-что в груде камней.

Мы не поверили ушам, когда он радостно воскликнул:

– Виски!

Я, вслед за остальными, повернулся к нему, с трудом сдерживая переполнявшие меня чувства. Мне не очень хотелось разговаривать с мужиками после случившегося, но при этом очень хотелось выпить виски. Взвесив все «за» и «против», я решил временно плюнуть на свое самолюбие и разделить бутылку с остальными.

Однако у Гила были другие планы.

Он возник перед Кайлом, будто из-под земли, навис скалой и упер мускулистые руки в бока. Кайл под свирепым взглядом Гила невольно съежился, втянул голову в плечи, а бутылку инстинктивно прижал к груди.

И, как выяснилось, не зря.

– Дай сюда! – наклонившись к самому лица Кайла, процедил Гилберт.

– Это еще зачем?

– Затем, что алкоголь разлагает дисциплину. – Гилберт резко выкинул руку вперед и выдернул бутылку из объятий растерявшегося Кайла. – А она у нас и без того отвратительная. Поэтому – никакого виски!

С этими словами белокожий ублюдок со всего размаху швырнул бутылку в стену. Она разлетелась с оглушительным звоном, оставив после себя лишь темное пятно на пыльной кирпичной кладке. Мы все, разинув рты, смотрели на это пятно и не могли подобрать слов, могущих выразить наше горе.

Возможно, это был последний в мире виски.

И Гил его разбил.

Думаю, тогда не я один хотел его пристрелить. Думаю, мы бы нашпиговали его свинцом из пяти, а то и шести пистолетов (если бы трусливый Патрик все же решился взяться за ствол).

Но мы не успели.

Когда я уже тянулся к кобуре, когда уже представлял, как, захлебываясь кровью, падает на пол наш проклятый командир, в ресторан ворвался отряд мутантов. Я невольно поморщился, увидев изуродованные радиацией лица, – у одного было три глаза, у второго отсутствовал нос, а третий грозно шевелил жвалами наподобие муравьиных.

– Стоять, бояться, руки вверх! – рявкнул их командир, войдя последним. Тощее лицо мутанта покрывали ожоги и шрамы, а волосы на его голове отсутствовали.

Мы с неохотой подчинились. Гилберт поднял руки последним, словно подчеркивая свою особенность.

Ох, до чего же бесит это его поведение!..

Лысому командиру оно тоже, видимо, не понравилось, поэтому он сразу рванул к белокожему и, заглянув ему в лицо, прорычал:

– Ты тут, что ли, за главного?

– Я, – с ленцой бросил Гилберт.

Лысый некоторое время играл с ним в гляделки, после чего обратился к своим бойцам:

– Этого – ко мне в кабинет, остальных – в камеру!

Мутанты не возражали, и вскоре нас, связанных, уже вели в штаб.

Впереди процессии шагали вожак мутантов и наш придурок Гил с двумя конвоирами.

Нет, ну надо же умудриться даже в такой ситуации пролезть вперед других!..

– Да как ему вообще пришло в голову разбить ту бутылку? – сокрушался я.

Мы находились в просторной камере с несколькими железными койками, унитазом и старым нерабочим умывальником в углу. Не сиделось одному мне – эмоции переполняли, – и потому я вышагивал от одной стены к другой.

– Прекрати мельтешить, а? – попросил Кайл.

– Не могу. Надо выпустить пар, – я потер виски указательными пальцами. – Этот проклятый Гилберт возомнил о себе чер-те что!

– Ну, он был в армии, – пожал плечами Кайл. – Всякого, наверное, повидал.

– И что? Я вот, к примеру, раньше был барменом. А ты?

– А я был ведущим инженером крупной фирмы по производству собачьих ошейников и распашонок, – отозвался белокожий проныра.

– Вот! – воскликнул я. – Что и требовалось доказать! И чем, скажи на милость, мы с тобой хуже этого парня? Почему лидер он, а не мы?

– Слушайте, а Бойл ведь дело говорит, – задумчиво произнес Кайл. – Чем Гилберт лучше нас?

– В конце концов, мы все могли сходить в армию, если бы захотели, – вторил ему я. – Никакой особой заслуги в его службе нет! Вы все еще не уверены в моей правоте?

– Господи Иисусе, конечно нет! – воскликнул Патрик.

Струйки пота текли по его лицу, заливая бегающие глаза. Ведет себя, будто девчонка, которая впервые попала на вечеринку садомазохистов!..

– Что вы там разорались, затопчи вас радиоактивная гусеница? – лениво поинтересовался мутант.

Это был наш надзиратель – дородный мужик с длинным клювом и АКМ в мозолистых руках.

– Обсуждаем нашего командира, – ответил Кайл. – Точнее, ублюдка, который назвал себя главным против нашей воли!

– Да! – хором подтвердили все.

– Надо же, какая знакомая картина, – хмыкнул мутант. – Наш командир тоже сам в командиры выдвинулся. Только вместе собрались – а он уже командует вовсю!

– И вы это терпите? – возмутился я. – Неужели у вас нет ни капли гордости?

– Я как-то попытался ему возразить, – честно признался надзиратель. – А он мне как даст в клюв, я аж на задницу шмякнулся.

– Вот, и у нас такая же история! – радостно воскликнул я; встретить брата по несчастью, пусть и по ту сторону баррикад, было чертовски приятно. – Тоже – в клюв, и тоже – на задницу!

– И в ресторанчик тот он придумал идти, – припомнил мутант. – Услышал звон и загорелся – давай, мол, может, там люди ошиваются, в плен их возьмем! Мы ему все хором – да зачем они нам нужны, люди эти? Пошли дальше. Воды и еды в обрез, куда нам еще пленных кормить… Но нет, уперся рогом, скотина. Пришлось пленить.

– А тот звон знаете, откуда? Это наш козел – не поверите – бутылку виски об стену разбил!

– Целую бутыль? – ахнул надзиратель.

– Целую! И даже не поморщился. А ведь это, возможно, был последний виски во всем мире, – со вздохом произнес я.

На некоторое время воцарилась тишина. Все погрузились в печальные думы о несправедливом мире, где командирами становятся все кому не лень. Неожиданно мутант сплюнул на пол и воскликнул:

– А, черт с ними! – В руке его блеснул ключ. – Идите, куда хотите. Мне вся эта постъядерная кутерьма так надоела, что сил нет! Мало того, что порознь держимся, так еще и палки друг другу в колеса вставляем! А все почему? Из-за вожаков наших, закусай их радиоактивный комар!

Он открыл дверь, и мы высыпали наружу, до последнего не веря в такую удачу.

– Спасибо тебе! – Я пожал клювастому руку и ободряюще улыбнулся.

– Не за что, – пожал плечами мутант. – Мы же не враги, на самом деле. Так, жертвы обстоятельств.

– Ну да, ну да… – кивнул я и, подумав, добавил:

– Знаешь, а у меня есть идейка получше, чем просто разойтись.

– В самом деле? И что же это за идейка?

– Да так. Хочу прихлопнуть наших командиров. Обоих, разом. Чтобы больше под ногами не путались.

– Вот как… – задумчиво протянул мутант. – А что, вполне себе идейка! Мне по душе!

– Они ведь оба сейчас в кабинете у вашего, верно?

– Должны там быть, – закивал надзиратель. – И что, прямо вот так вот ворвемся и пристрелим гадов?

– Ну да. Не устраивать же им торжественное повешенье! – хмыкнул я.

– Они от этого только еще больше возгордятся! – вставил Кайл.

– И то правда, – согласился мутант. – Ну что ж, давайте действовать. Только я тогда впереди пойду, чтобы вас ненароком наши не перестреляли.

И мы пошли прочь от камеры в направлении кабинета. Мутантов, встреченных по пути, освободитель наш вербовал за считаные мгновения – видимо, неслабо мы его энтузиазмом зарядили. Вскоре, увеличив численность нашей толпы раза в два, мы подошли к кабинету. Шедший впереди процессии безухий мутант поднял кверху указательный палец и наклонился к двери.

– А я своих построил на раз-два, – донесся изнутри гнусавый голос вожака мутантов. – Трах-бах, все смирно, всем слушаться меня… Они и понять-то ничего не успели!

– Мои чуть поноровистей оказались, – ответил ему Гилберт; он чем-то увлеченно чавкал. – Я, как это понял, решил совсем гайки затянуть: вон, перед вами как раз, отобрал у них целую бутылку виски и об стену ее – шмяк! Типа, никакого алкоголя, чтобы дисциплину не подрывать!

– Суров ты! – отметил лысый вожак.

– А с ними иначе никак! – Эту фразу Гил, похоже, сопроводил ударом кулака по столешнице.

Мы с клювастым надзирателем переглянулись.

Похоже, оба наших командира были изрядно пьяны.

– Высаживай, – велел я безухому, и тот, не задавая лишних вопросов, с размаху врезался в дверь плечом. Она такого напора конечно же не выдержала, и мы беспрепятственно ворвались внутрь. Наши командиры с перекошенными от ужаса лицами уставились на нас. В руке у каждого был стакан, а на столе, среди карт и окурков, возвышалась початая бутылка бренди.

– А, это всего лишь вы, – облегченно вздохнул Гил. – Гляди, мои с твоими-то спелись!..

– Вот умора! – прыснул лысый.

Они просмеялись секунды три, не больше. Затем я воскликнул: «Давай!», и мутанты открыли огонь. Вскоре все было кончено: Гилберт и лысый вожак мутантов, напичканные пулями, словно мишени в тире, рухнули на пол.

– Ну а бутылку вы зачем? – печально вздохнул Кайл.

Остатки бренди тонкими струйками стекали вниз со стола, разбавляя кровь убитых.

– Случайно вышло, – с виноватым видом произнес безухий.

– А ведь это, возможно, была последняя бутылка бренди на планете, – заметил я.

Воцарилась тишина.

Каждый, находившийся в кабинете, молча скорбел об утрате пойла.

– И что дальше? Куда теперь? – спросил я.

– Не знаю, – пожал плечами надзиратель. – Нам лучше с вами, наверное. Вместе все же безопасней, да и веселее. Вы, надеюсь, не против?

– Не знаю, – ответил я. – Надо у ребят спросить. Я лично – нет, а как они – черт его знает…

– Надо идти на восток, – сказал Кайл, подходя к нам. – Гилберт, хоть и властолюбивая сволочь, направление выбрал верно. Продолжим идти на восток и посмотрим, куда это дорога нас приведет.

– Может, лучше на запад? – предположил я.

– Это не обсуждается, – отрезал Кайл и, повернувшись к остальным, воскликнул: – Внимание всем! Пять минут на сборы – и выступаем!

– Что это с ним, сожри его радиоактивная сколопендра? – спросил бывший надзиратель, глядя, как Кайл вычитывает Патрика за какой-то нелепый возглас.

– Похоже, это у них в крови, – хмуро ответил я.

– Подождем или сразу?

– Подождем, – подумав, отозвался я. – Вдруг одумается?

– Сомневаюсь, – признался надзиратель.

– Я тоже. Но надо дать ему хотя бы один шанс.

А Кайл тем временем продолжал орать:

– Разлагать дисциплину в сложившихся обстоятельствах – недопустимая халатность, которую окружающий мир теперь наказывает смертью! А ты ведь не хочешь умирать, правда, Патрик?

– Господи Иисусе, конечно нет! – воскликнул мормон.

В тот момент он снова напомнил мне наивную девочку, которая оказалась на вечеринке малознакомых людей, с которыми у нее слишком мало общего. Мы все отчасти походили на таких вот девчонок – никто из нас не родился на свет для того, чтобы пережить ядерную войну. Но Патрик все-таки выглядел нелепее других.

Тем временем Кайл, удовлетворенный ответом мормона, пошел дальше – искать новую «жертву».

А я стоял, смотрел ему вслед и думал, стоит ли сказать идиоту, что его белокожий предшественник Гилберт перепутал местами запад и восток?..

– Саро! Саро! К Отцу! Немедленно!

За электромагнитным шипением плазмы призыв Руки был едва слышен, поэтому воин решил оставить его без ответа.

– Саро! – настойчиво отправлял слабые сигналы посыльный, не имея возможности подобраться к позиции воина, – массированный обстрел заставил всех укрыться за водяными щитами. Частые взрывы слились в один сплошной грохот. Ярчайшие бело-оранжевые вспышки ослепляли даже через несколько слоев полупрозрачной брони.

Колоссальное количество молний искрящимися дугами разлеталось от каждого взрыва. Позиции обороняющихся окутывали клубы горячего пара.

Как настоящий воин, воспитанный в соответствии со всеми законами боевой гильдии, Саро любил и понимал разрушительную красоту оружия, восхищался его убийственной мощью и применял с осторожностью и благоговейным трепетом.

В отличие от врага.

Действия последнего были подчинены лишь одному – эффективности. Ни о какой красоте или благородстве боя не шло и речи. Противник при любой возможности хитрил, обманывал и вообще делал все, чтобы только победить. Но самым обидным Саро казалось другое – то, что враг использовал для этого оружие, добытое в бою.

Более низкого поступка Саро не мог даже представить. Ему самому (да и никому другому из девяти рас Конгломерата) никогда не пришло бы в голову поднять пульсар или расщепитель поверженного противника. Враг же делал это с легкостью, не страшась позора и презрения. Более того, он не гнушался захватывать даже технику: корабли, транспорты, штурмовые батареи и вообще все, что попадалось на пути. Порой Саро завидовал тому, с какой легкостью враги осваивали управление. У него самого на то, чтобы овладеть техникой, ушло несколько циклов, эти же… чудовища – он не мог подобрать другого определения – обучались буквально на лету.

– Саро! К Отцу! – Подавляющие волю нотки приказа все же заставили воина сдвинуться с места и ползком направиться в сторону посыльного.

– Что у тебя за весть? – спросил Саро, подобравшись к Руке Отца.

– Тебя ждут в Главном куполе, – последовал ответ.

По силе подавления, исходившей от приказа, воин понял, что дело крайне важное и требует немедленного исполнения.

Саро двинулся в направлении купола, но в этот момент высокий резкий звук перекрыл грохот взрывов и заставил всех посмотреть вверх. Яркий луч, пришедший с орбиты, вспорол небо. Извечные тучи разошлись, будто боялись обжечься, и гигантский световой клинок коснулся поверхности. Задетое им здание сразу вспухло и через мгновение разлетелось осколками. Затем луч стал чертить ломаную линию, уничтожая все, чего касался в последнем городе на планете.

Ударная волна от первого взорвавшегося здания достигла оборонительных позиций, разогнала пар и обрушилась на защитников планеты.

Укрепления не выдержали, бойцов раскидало в разные стороны.

Саро покатился по песчаной отмели, поднимая брызги, потом сконцентрировался и, при очередном кувырке, мощным ударом вогнал руку в зыбучее дно. Приподнялся, не без удовольствия отметив, что почти все его воины догадались сделать то же самое, и теперь вставали на ноги. Рука Отца все еще катился, не в силах остановиться.

Что-то огромное затмило собой смертоносный орбитальный луч и накрыло позиции обороняющихся глубокой тенью. Саро вскинул голову и увидел водяной вал, надвигающийся с невероятной скоростью.

Захотелось радостно зарычать: враг посягнул на самое святое – на стихию, но не учел, что вода для Саро и его воинов есть жизненная сила и благодать.

Собрав всю волю, какая у него имелась, Саро разослал приказ к атаке и теперь смотрел, как готовилось к бою его немногочисленное войско.

Сам он вбил в песок три другие руки и втянул голову под спинной панцирь.

Водяной вал обрушился на отмель. Бурлящая и клокочущая масса сметала все на своем пути. Только Саро с воинами оставался недвижимым. Подчиняясь его приказу, оказавшееся в воде войско защитников планеты плотным косяком устремилось вперед. Ловко используя все особенности потока, воины поплыли параллельно дну, укрытые от врага толщей воды. Саро не сомневался, что его замысел сработает и враг будет вынужден отступить, но вот сам он участия в битве принимать не будет. Более властный приказ, чем его собственный, заставлял отправиться совершенно в другую сторону – в Главный купол.

Проводив гордым взглядом своих воинов, Саро высвободил руки из дна и позволил потоку нести себя. Недалеко от места назначения он вильнул в сторону и вскоре оказался у входной мембраны Главного купола.

Его ожидали. Еще один Рука Отца приветствовал Саро и велел идти за ним. Теперь подавления воли не ощущалось, но этого и не требовалось.

В огромном зале кроме Отца собрались еще Верховные Пасынки. Значит ситуация более чем серьезная.

– Отец! – Саро почтительно припал на передние колени.

– Поднимись, – ответил тот. – Подойди.

Оказаться перед самим Отцом было великой честью. Панцирные усики воина затрепетали от волнения.

– Твоя последняя атака – верх мастерства.

Саро снова преклонил колени, в благодарность за признание.

– Поднимись, – опять велел Отец. – Ты здесь не для церемоний. Хочу, чтобы ты знал, что этот бой был последним. Для тебя, для нашей планеты, для Конгломерата. Достойное завершение долгой войны.

Саро не ожидал подобного, но даже на мгновение не усомнился в том, что бой, на который он отправил своих воинов, был последним. Ведь так сказал Отец. А тот продолжал:

– Когда война только началась, никто не мог предположить, что она станет столь разрушительной и опустошающей. Девять Великих Рас впервые столкнулись с таким сопротивлением. Наверное, ты помнишь, что изначально трудностей не возникало. Наши армии одерживали победу за победой…

Саро помнил Прошлое, но не посмел прервать Отца.

В памяти хранились образы благородных орбитальных боев, красивейшие маневры Объединенных армад Конгломерата, изящные точечные удары по военным объектам на поверхности планеты…

– Время триумфа приближалось. Поражение врага казалось неизбежным, пока к нему не прибыло подкрепление. – Отец замолчал, позволяя обратиться к воспоминаниям.

Тот переломный момент забыть было нельзя. Неверие, негодование и злость, недостойные воина, испытал Саро, когда армия Конгломерата впервые потерпела поражение, разбитая новым, ранее неизвестным противником. И с того времени победы стали редкостью. Враг презрел все законы Войны, и цивилизованные армии не смогли ничего ему противопоставить. И вот сейчас из Девяти Великих осталась лишь раса, к которой принадлежал Саро. Остальные либо уничтожены, либо бежали в далекие галактики…

Из пучины позорных воспоминаний его вернуло прикосновение. Отец приблизился и положил две руки ему на голову. Саро замер в благоговейном восторге.

– Сын мой, тебе поручена миссия, важнее которой еще не знал ни один воин…

Сперва Саро показалось, что он все еще на своей родной планете. До самого горизонта простиралась вода. Дружелюбная, живая. Но стоило ему обернуться и увидеть берег, как все встало на свои места. Уродливые каменные отростки, тянувшиеся от поверхности к небу, которые враг называл «домами», тусклый, почти непрозрачный воздух, палящее светило… Саро был на планете людей. А значит, его миссия началась.

Выбравшись на берег, он посмотрел вверх. Где-то там, за этим мерзким бледным небом, сейчас вела бой армада Девяти Великих. Еще не знавшая поражения, победоносная. Вскоре это изменится… если только Саро не справится со своей миссией. Судьба всех Великих Рас зависела только от него: ведь он сейчас в прошлом, и цель его – выправить будущее.

– Чувак, вали отсюда!

Саро резко повернулся на звук. Прямо на него бежали несколько… человек. Вживленный в мозг адаптативный переводчик помогал понимать слова и переводить их в мыслеобразы. Ведь люди все еще продолжали использовать для общения звук!

Саро занял боевую стойку, расставив в стороны две руки и отведя назад две другие.

– Беги, дебил, хрен ли растопырился?! – прокричал ближайший противник и промчался мимо.

Остальные, похоже, тоже не собирались нападать. Саро в растерянности развернулся и смотрел вслед удаляющейся группе. Люди бежали к своим домам.

Новый звук заставил снова поднять взгляд к небу. Черная точка летательного аппарата стремительно росла и приближалась. Вспышка – и песок рядом с Саро взорвался гигантским фонтаном. По нему стреляли!

Саро бросился в сторону, а в том месте, где он только что находился, появился новый песчаный фонтан. Потом еще один, и еще. Это походило на какой-то безумный танец со смертью. В другое время Саро вышел бы на бой с гордо поднятой головой, но сейчас важнее всего была миссия. Поэтому он побежал.

Взрывы следовали за ним по пятам. Песок засыпал бронекостюм. Потом враги начали стрелять на упреждение, и Саро принялся метаться по прибрежной отмели, постепенно впадая в отчаяние. Ему ужасно не хотелось вот так глупо и бесславно погибнуть…

– Чувак, сюда! – донесся до него знакомый голос.

Саро оглянулся и заметил человека, призывно машущего рукой из грубого серого здания.

– Сюда!

Другого выхода не было, и Саро устремился прочь от воды, к домам людей.

Едва он оказался под каменными перекрытиями, как по зданию ударили заряды. Человек, не говоря ни слова, поднял с земли что-то напоминающие оружие, с усилием закинул на плечо, прицелился и выстрелил по летательному аппарату. В небе зажглось новое светило. Грохнул взрыв. Ударная волна невероятной силы подхватила Саро и человека, впечатала обоих в стену и понесла дальше, уже вместе с этой стеной.

– Держись! – донеслось до Саро. Но он и так вцепился в каменные выступы изо всех сил.

Когда, наконец, все стихло и немного осела пыль, человек поднялся.

– Хватит валяться, давай за мной! – произнес он и побежал через узкие проемы, сквозь строения. Ничего не оставалось, как последовать за ним.

Когда клубящееся облако осталось где-то позади, провожатый перешел на шаг и заговорил:

– Слышь, осьминог-переросток, мог бы и спасибо сказать, что я тебя спас.

Саро сначала подумал, что переводчик дал сбой.

– Я разумное существо, – уточнил он. Синтетический голос бронекостюма эхом отразился от грязных стен и низкого потолка.

– Тьфу! Чего так орать-то?! – фыркнул человек. – Я не глухой! А в том, что ты разумный, я сильно сомневаюсь, иначе не стал бы разгуливать по открытой местности во время Ка-Вэ.

– «Ка-Вэ»? – Саро пребывал в смятении.

– Ну да, клановые войны.

Еще один пережиток прошлого, от которого заныли все четыре руки. Эти люди не только уродливые, но и отсталые.

– Ты вообще откуда здесь взялся? Не, ну то, что ты не местный, я как бы догадался…

– Не имеет значения, – выдал синтезатор голоса.

– Уууу, какой серьезный! Ну, как скажешь…

Саро немного пришел в себя и решил, что можно продолжать миссию. Из-за какой-то особенности – воину не пристало вдаваться в научные подробности – за один раз в пространстве-времени можно было переместить лишь один объект. Поэтому бионейтрализатор запланировали переместить на планету людей вторым скачком, забросив, для надежности, в недалекое будущее по отношению к Саро настоящему. Он взглянул на датчик обнаружения, который сканировал поверхность планеты с самого момента появления на ней Саро. Индикатор поиска светился тускло-красным, а значит, бионейтрализатора на планете еще не было.

– Ждешь кого-то? – спросил человек, рассматривая датчик.

Зарычав, Саро схватил своего спасителя тремя руками и поднял над собой, к самому потолку.

– Эй-эй-эй! Чувак! Ты чего?! – адаптативный переводчик идентифицировал издаваемые звуки как «вопли». – Ладно, можешь не отвечать! Успокойся!

Саро с трудом понимал, что это значит, но испытывал крайнее раздражение.

В тот момент, когда он решил разорвать человека на части, вдруг сработал датчик обнаружения, и из тусклого индикатор превратился в ярко-красный.

Саро разжал хватку и шагнул в сторону. С новым, по интонации, воплем человек полетел на каменные обломки под ногами. Здесь вообще все было усыпано камнями, практически ни одного ровного места. Если у людей такие представления о прекрасном, то эта раса не достойна жить!

– Етить тебя за все твои четыре ноги! – прокричал человек, и переводчик выдал образ, от которого у Саро заскрежетали пластинки на панцире.

Но он справился с эмоциями – все равно, людям осталось существовать очень недолго. Как только Саро найдет нейтрализатор и запустит его, вся биологическая жизнь на планете исчезнет. Останутся лишь вода и растения.

А после общения с человеком захотелось осуществить это как можно скорее. Саро пытался определить местонахождение устройства, но никак не получалось соотнести его с местностью.

Тогда на ум пришла идея.

– Человек, ты можешь мне помочь?

– А не пойти ли тебе на… и не сделать…

Саро не до конца понял, что имелось в виду, но пластинки на панцире снова непроизвольно зашевелились.

– Человек… ты можешь мне помочь? – даже синтезатор, кажется, обрел неуверенность.

– Что тебе надо, скотина?! Вот нахрена я тебя вытаскивал из-под обстрела?! Чтоб ты меня на камни швырял, урод восьмирукий?

– У меня четыре руки и столько же ног, – поправил Саро.

– Ага, вот и засунь их все себе в…, вездеход долбанный!

Смирившись с недостатками переводчика, Саро проигнорировал непонятные обороты речи человека и снова обратился с просьбой:

– Мне нужно найти это место, – он вытянул руку с датчиком обнаружения и запустил объемное изображение, транслируемое с нейтрализатора.

Человек ответил не сразу. Сначала разглядывал датчик, потом засунул руку под одежду и достал какое-то плоское устройство. Саро напрягся – вдруг оружие?

Человек издал очередной странный звук и показал зубы.

– Расслабься, чувак, это всего лишь планшет. – И стал водить по устройству отростками на руке.

Когда стены вокруг вдруг превратились в зеленые растения, Саро напрягся еще больше, но спустя мгновение сообразил, что это такое же искусственное изображение, как на его датчике обнаружения.

Человек принялся махать руками, все же заставив Саро отскочить назад. Волнение оказалось напрасным – эти движения только заставляли меняться изображения, транслируемые «планшетом».

– Вот, кажется, нашел, – произнес человек. – Нам сюда. Пошли!

Выключив устройство, человек зашагал прочь.

Немного поколебавшись, Саро направился следом.

Человек оказался самым странным существом, с каким ему доводилось встречаться.

– Ты почему меня не боишься? – невольно вырвался вопрос.

– Шутишь? А с чего мне тебя бояться? Ты хоть и инопланетянин, но, надеюсь, цивилизованный и не сожрешь меня на обед?

– Мы не едим своих врагов.

– Да? А вот у нас случается. Ты, наверное, по вкусу на кальмара похож…

Переводчик не смог подобрать аналог слову «кальмар». Но сам факт, что люди пожирали своих противников, заставил Саро в очередной раз потерять самообладание и запнуться о торчащий металлический прут.

Человек заметил это и снова показал зубы:

– Да шучу я, осьминожка! Не бойся! Все-таки ты странный. Я, конечно, догадывался, что у вас с чувством юмора напряги, но не настолько же.

Для себя Саро мысленно решил, что, как только доберется до нейтрализатора, непременно убьет это ужасное существо.

Чем ближе они подходили к месту назначения, тем крепче становилась уверенность в правильности подобного решения. Человек говорил не переставая, и образы, посылаемые в мозг адаптативным переводчиком, все чаще приводили Саро к умственному ступору.

Наконец они добрались до небольшой площадки, посреди которой возвышалась сделанная из камня фигура человека – явно не воина, потому что на нем не было ни бронекостюма, ни какой-либо, пусть даже примитивной, защиты.

Рядом лежал бионейтрализатор.

Человек оказался рядом с устройством раньше Саро.

– Ого! Что за хреновина? Оружие? Как работает?

Первым порывом было броситься к врагу и осуществить то, что воин запланировал в пути.

Но человек не трогал нейтрализатор, а лишь рассматривал его. И тут у Саро появилось желание, недостойное воина, но он не мог ничего с собой поделать. Ему захотелось испугать человека, увидеть, наконец, страх, заставить испытать унижение…

– Это бионейтрализатор. Когда я запущу его, все живое на этой планете исчезнет.

– То есть, и ты тоже? – спросил человек, продолжая изучать устройство.

Саро приготовился к броску, на случай, если враг захочет сломать нейтрализатор.

– И я тоже.

– Етить все твои четыре ноги! Так ты камикадзе!

Пластины на панцире зашевелились.

– Не пытайся остановить меня, человек!

– Не-не-не! Что ты, что ты! Валяй, включай!

Саро, уже протянувший руки к аппарату, замер.

– Тебе не страшно?

– Нет.

– Почему? Ведь сейчас погибнет вся твоя раса.

– Чувак, с чего ты решил?

– Это – бионейтрализатор.

– Ну, так прикольно! Такой фишки еще ни разу не было! Орбитальные удары и атомные бомбы уже не актуальны! Скучно же! Ядерная война уже была, меч Армагеддона у некромантов отобрали, вирус ярости пережили, сейчас вон вашего брата в космосе хреначим. Да и для Ка-Вэ полигон уже маловат стал.

– Полигон маловат? – переспросил Саро.

– Ну да! Видишь, ты тоже со мной согласен! Что такое планета?! Нет ничего! К тому же разрушили все, что только можно. Надоело по развалинам бегать. Масштабности хочется! А ты сейчас жахнешь своей штуковиной, может, нам что покрупнее выделят! Кстати, спасибо вам! Когда вы потрепали нашу армию, то правительство решило пойти на радикальные меры и приняло единственное правильное, на мой взгляд, решение: мобилизовало самых лучших! Вот уж тогда мы развернулись! Ведь кто лучше нас разбирается в тактике и стратегии, кто может в одиночку запросто выступить против сотни, а то и тысячи, кто самые классные пилоты и стрелки? Мы, конечно же! Ну что, когда запустишь нейтрализатор? А может, я сам? Куда нажать?

В голове Саро царил хаос. То, что передавал переводчик, не укладывалось в сознании. А когда все же уложилось, то родился один-единственный вопрос:

– Кто вы?!

– Геймеры, – ответил человек, сопроводив слова поднятием плеч.

Удивительно, но адаптативный переводчик, видимо проанализировав всю полученную информацию, выдал вполне понятный образ.

И тогда Саро не выдержал.

Он медленно опустился на все четыре колена, расстегнул и снял шлем. Внутри полыхнуло огнем: воздух чужой планеты практически не подходил для дыхания. Но ему хотелось, чтобы отрава прошла через его организм, проникла внутрь, пронизала тело. Хотелось почувствовать, чем живут эти ужасные существа, стать хотя бы на какое-то время столько же могучим, беспощадным и великим. Хотелось повелевать мирами, вершить судьбы и управлять вселенными.

Хотелось стать геймером.

– Эй, чувак! Чувак, ты чего надумал?! – кричал человек. – Погоди, скажи, как включить эту хреновину?!

Но Саро его не слышал. Он умирал, впитывая в себя величие и мощь самой невероятной и разрушительной из всех известных ему рас – расы геймеров.

Утром Солнце полегчало на полтора эксаграмма, а постоянную Больцмана отменили в связи с переходом на летнее время. Марк пил кофе из чашки – вместо чая из стакана.

Густые волосы его потемнели, лицо вытянулось, а тапочки на ногах напоминали кирзовые сапоги. Родительская хрущевка чудила особо: восемь углов без разрешения БТИ трансформировались в пять, кровать продырявилась гамаком, белоснежный потолок покрылся лепестками обоев. Цветочки, пусть и нарисованные, раздражали Марка неимоверно. Уж лучше фиолетовый горошек. При отсутствии силы тяжести куда приятнее парить с видом на кругляши, чем любоваться пестиками и тычинками.

Он напялил шляпу на редкий ежик, сунул в карман бумажник с баксами и открыл дверь. В подъезде поздоровался с Митричем, приподняв бейсболку над лысиной. Митрич поправил фуражку и сказал:

– Однажды, Марк, ты попадешься опять, зуб даю.

Митрич служил сержантом или генералом в местном отделении полиции свободы. Короче, должность обязывала пороть редкостную чушь.

Цветочный магазин, что вчера располагался за углом, нахально торчал напротив подъезда. Марк попросил русокосую продавщицу собрать букет белых роз. Продавщица кивнула и тут же стала усатым кавказцем.

Вышел Марк из супермаркета с охапкой ромашек, поймал такси (шеф, на улицу Мира!), заплатил рублями водителю автобуса за проезд с багажом, хотя никакого багажа у него не было, – лучше сразу отслюнявить пару евро, чем потом краснеть. В маршрутке было накурено и свежо, разухабистый шансон оборвался блоком новостей. Передавали, что во второй половине дня ожидаются резкие перепады массы покоя протона и скорости распространения электромагнитных колебаний в вакууме. Бабушка, соседка Марка по ложементу, томно проворчала со своего табурета, что у нее опять будет давление, надо выпить аспирина.

– Молодой человек, вы, случайно, не в курсе, сегодня аспирин помогает от гипертонии или лучше воспользоваться никотиновым пластырем?

Марк открыл рот и понял, что забыл русский, зато в совершенстве овладел фарси. Он кинулся к выходу, прижимая к груди пионы, спустился по трапу и двинул вверх по переулку Войны. Навстречу брел панк в костюме и при галстуке. Этот вежливый молодой человек попытался на ходу обуглить кончик папиросы, но кислород напрочь отказался участвовать в реакции окисления.

– Огонька не будет? Стабильного?

Ну, это уже откровенная провокация! Откуда у Марка стабильная зажигалка, такой мощный ограничитель степеней свободы? Он что, похож на рецидивиста, поправшего заветы предков? Разве он комитетчик какой или барыга с черно-белого рынка?!

Рядом с трансформаторной будкой мерно гудел районный вариатор. День внезапно стал ночью, жара – снегопадом, кирзачи – длиннющими ходулями. А на ходулях Марк двигаться не умел и вдвойне не умел танцевать на льду, заменившем асфальт.

Марк упал с высоты в полтора метра и наверняка сломал бы себе что-нибудь, если б не ослабла сила тяжести – в связи с переходом от сферической формы планеты к дискообразной. Слонам и титанам, не говоря уже о китах, надо облегчить страдания. Все незакрепленные предметы и люди тут же вознеслись в атмосферу.

Редкие минуты блаженства! Марк закрыл глаза. Чтобы сделать Землю диском, нужно затратить чрезвычайно много энергии, Министерство Свободы едва справляется. И потому на прочие трансформации не хватает вариаторов. Стыдно признаться, но Марк любил эти редкие мгновения – когда ты сейчас и секунду спустя четкий и аналогичный. Он порхал, разглядывая свои руки, которые вот уже полминуты оставались неизменными.

Эх, почему Марка не взяли на работу в Комитет Стабильности?!

Комитету не нужны добровольцы. Комитет вербует лишь граждан, люто ненавидящих любые ограничения свободы, за которую наши деды и отцы, наши предки, наши… в общем, все-все-все много-много лет назад не пожалели живота своего и забрызгали кровью семь десятых планеты, включая океанские впадины, – если верить утреннему учебнику истории. Марк знал: его психопрофиль изменяется не в том диапазоне, и надеяться не на что. Но это не мешало ему раз в год заполнять анкету в просторном четырехугольном вестибюле Комитета, выкрашенном в белый цвет – без цветочков в горошек…

Реальность потекла, деформировалась. Вот-вот диск раздастся полноценной сферой и бедная Луна вернется на правильную орбиту. Марку почти удалось прижаться к талой жиже, когда он увидел большую черную машину, мчащую по улице. Машина была единственно вероятной, до рези в глазах фактической. Все, что окружало авто с тонированными стеклами в радиусе двух метров, тут же теряло альтернативы. Степные травы и зыбучие пески становились асфальтом в трещинах и ржавыми канализационными люками. Летучая мышь, атаковавшая машину, мухой размазалась по лобовому стеклу. Ах, как Марку захотелось броситься под эти рифленые колеса!..

– Вот уроды, да?!! – скинхед, зависший у верхушки тополя, таки раскурил трубку, провожая лимузин презрительным взглядом. И тут же рухнул на тротуар. Громко треснули ребра.

Районные вариаторы вновь заработали в полную мощь.

– Комитетчики, м-мать их так! – сдавленно пропищал клубок боли, застывший в ожидании правильной трансформации. Он затянулся, закашлялся и выбросил сигару: – Ну и дрянь, никогда больше не буду…

Отряхнув кимоно, Марк с чувством кивнул:

– Самэ так, хлопчэ, самэ так!

И подумал, что свобода – это хорошо. Иногда. Остановись вариаторы, и травмы станут однозначно смертельными, а так – секунда, две – тело изменится, от внутренних кровотечений не останется и следа. Время лечит…

Ходули исчезли, зато отныне – надолго ли? – на ногах Марка обнаружились босоножки из полиуретана. В атмосфере явно ощущалась недостача аргона и гелия, дышалось с трудом. Хорошо хоть подошвы отлично пружинили. Пока сила тяжести составляла треть от досвободного стандарта, Марк ускорился вслед за лимузином. Ему и крутой тачке по пути. За прыжок Марк преодолевал десяток метров и почти догнал автомобиль, когда тяжесть вдвое превысила стандарт, а босоножки обратились в деревянные сабо.

– А я… А меня?.. Stop! Please! – запричитал Марк, раздавленный собственным весом, и, конечно, комитетский лимузин не притормозил. Для того, кто внутри, Марк – вроде мухи на стекле.

…он шел по пескам, парил над раскаленной лавой, рубил мачете джунгли – неутомимо двигался вперед и только вперед. Улица регулярно переименовывалась, небоскребы усыхали до размеров мазанок, в оранжевом поднебесье парили дирижабли, в зеленом – летающие тарелки. Над едва заметной тропой висел транспарант «Долой дискриминацию!», над широким проспектом – «Даешь расизм к трехтысячному году!» И наконец – вот он, тот самый баобаб, раскинул игольчатые лапы у подъезда, к которому стремился Марк. Под ветвями столетнего дуба бренчали на балалайках старички в косоворотках. Марк в который раз уже люто позавидовал жильцам: за сутки подъезд не изменился; наверное, потому что рядом располагалась парковка, заставленная лимузинами. В подъезде, да и вообще во всем доме, ответственными квартиросъемщиками были комитетчики.

Марк поднялся на второй этаж, позвонил в дверь. Послышались шаги, потемнел стеклянный зрачок, щелкнул замок. Марк улыбнулся и протянул букет.

– Я не люблю фиалки, – сказала она, и Марк с ужасом понял, что принес горшок фиалок. Вечно с этими цветами проблема! Марк прекрасно знал, что она обожает розы, и потому каждое утро…

– Дай, – сказал Марк, и она послушно вернула горшок. В руках у Марка фиалки тут же превратились в пышную икебану орхидей, перевязанную нарядной ленточкой.

– Вот так лучше! – смущенного пробормотал он. – Да? Так лучше?

– Лучше, – кивнула она, но от подарка отказалась. Да он и не настаивал, зная, что как только она прикоснется к гвоздикам, те сразу обернутся чертовыми фиалками. Определенно, цветы надо запретить, как предмет, порочащий мужское достоинство!

– Войти можно? – спросил он. – А то что мы на пороге? Я по делу. Серьезному.

Она была такой… такой… В общем, Марк влюбился давно и безнадежно, и стоит ли описывать идеал женской красоты?

Она стояла в дверном проеме, прищурив красивые, всегда голубые глаза. На погонах печально блестели комитетские звезды.

– Войти нельзя. Тебя вообще как зовут? Сегодня?

– Марк.

– А вчера Сашкой звали, верно? А позавчера Толяном?

– И что?

– И ничего! Я-то завтра, вчера и сегодня была и буду Викой. Понятно тебе? Ты это понимаешь?! Я вынуждена, иначе совсем уж хаос! Но ты-то свободен, понимаешь?! Ты – СВОБОДЕН!! Живи, радуйся, свободный гражданин! – она зарыдала, черные от туши слезы потекли по румяным щекам.

Марку безумно захотелось обнять ее, прижать к мускулистому плечу, но как назло плечи нынче были хлипкими и костлявыми. И потому он просто сказал:

– Я не хочу – слышишь? – не хочу быть свободным. Я хочу связать себя узами брака.

Она молча захлопнула дверь. Опять.

Марк пожал мощными дельтами, неспешно спустился по лестнице и вышел на проспект. У приметной пальмы джаз-банда наяривала рэгги. Маляры, подвешенные на тросах к небесной тверди, рисовали кучери облаков. Таблица Менделеева внезапно изволила пошутить: индий с сорок девятой позиции сместился на пятьдесят первую, а сурьма вообще неизвестно куда подевалась. Зато постоянная Больцмана вернулась к исконному значению, потому что зима. Все было правильно, все было верно.

Марк неспешно бежал-ехал-летел домой, в сталинку-вигвам-гнездо, чтобы утром начать все сначала в той же последовательности: чай-кофе, углы-магазины, она.

Кто-то скажет, что это опасно – изо дня в день одно и то же, вопреки заветам предков. И этот кто-то будет прав. Очень прав. И прищурится Митрич, встретив подозрительного соседа на лестничной площадке:

– Усиленно-свободные тюрьмы еще никто не отменял!

Марк приподнимет оранжевую каску над завитым париком. Он не боялся служаку раньше, когда впервые загремел в каталажку за привычку чистить зубы, не боится сейчас, и впредь дрожать не намерен.

Марк знает рамки дозволенной стабильности.

…а в тайнике под ванной-душевой спрятана зажигалка, всегда способная зажечь огонь.

Брат Джок затаил дыхание, прислушиваясь к мерному цоканью в переулке, и покрепче сжал дубинку. Это он крадется, упырь! Рыцарь Хлама наконец выследил чудовище. Не напрасными были долги бдения над старинными книгами, не зря брат Джок корпел над картами портовых районов, где упырь нападал на горожан. Не зря он лежал сейчас в грязи, в груде вонючего тряпья, выслеживая тварь. Все приметы сошлись, все следы вели сюда. Теперь упырю не скрыться – кем бы он ни был, дубинка Джока положит конец его бесчинствам.

Цокот и шорох, сопровождающие передвижение упыря, приближались… и наконец длинная тень легла вдоль переулка. Она покачивалась и шевелилась. Джок осторожно вытер взмокшую ладонь о полу орденского плаща. Все ближе и ближе… вот он! Широкий темный силуэт показался рядом с убежищем рыцаря Хлама. Движение упыря сопровождалось едва слышным звяканьем металла.

Джок подождал, пока чудище проковыляло мимо, потом бесшумно поднялся и занес оружие. Длинный шаг вдогонку – и удар.

Всю свою ненависть к упырю, всю истовую веру в славных Предков вложил рыцарь в это движение. Конец дубинки с шорохом прорезал сырой воздух и обрушился на голову упыря. Вернее, на то место, где полагается быть голове. Кр-рак!!! С душераздирающим треском верная дубинка, исправно служившая Джоку в доброй полусотне драк, разлетелась на куски. Упырь пошатнулся и с неожиданным проворством развернулся к Джоку. Рыцарь разглядел тянущиеся к нему многосуставчатые конечности, отшатнулся и рванул из кобуры револьвер.

В тесном переулке выстрелы прозвучали особенно громко, но и пули, как оказалось, не могут повредить упырю, они звонко цокали о широкую выпуклую грудь и рикошетом разлетались в стороны, ударяя в стены соседних домов.

– Во имя Предков… – растерянно пробормотал Джок, продолжая пятиться и выпуская пулю за пулей.

Шесть выстрелов – и все зря! Упырь с тем же мерным цоканьем нижних конечностей надвигался на брата Джока, а верхние разворачивались, распрямляя все новые и новые суставы. Странные клешневидные ладони вцепились в одежду хламовника. От них веяло холодом.

Джок рванулся, легкая материя, из которой был скроен белый плащ, с треском разорвалась по швам. Джок вывернулся из холодных объятий упыря, но тот вцепился снова. Рыцарь размахивал револьвером, колотил по ухватившим его тонким лапам, каждый удар отзывался металлическим звоном.

«Да он же в доспехах!» – успел подумать Джок. Потом нога поскользнулась в слизкой дряни, разлитой на земле, и рыцарь потерял равновесие, а тварь все тянула и тянула его к себе, не уменьшая усилий. Джок рухнул на выпуклую грудь упыря, ударился головой обо что-то твердое… и мир покачнулся.

В баре было сумрачно и пусто. Под потолком плавали струйки дыма. Люмех развалился на низком диванчике в углу и курил сигару. Перед ним стоял стакан, наполовину заполненный янтарной маслянистой жидкостью. Бармен протирал бокалы – он давно привык к утренним попойкам Люмеха. Из кухни слышалось звяканье посуды, шкворчало масло на сковороде, пахло яичницей с беконом.

Люмех выпустил дым, потянулся к стакану и в два глотка допил виски. Медленно выдохнул, занюхал рукавом и кивнул бармену: «Повтори». Тот откупорил бутылку и начал наливать в новый стакан. Официантка в наколке на черных волосах вынесла поднос с завтраком.

Входная дверь открылась, впустив холодный воздух, дневной свет и двух чужаков: один среднего роста, лысоватый, в костюме и золотых очках, второй пониже, с рыжей бородкой, в коричневом пиджаке.

Люмех с неудовольствием посмотрел на гостей.

Гости с таким же неудовольствием оглядели рекомендованного им «спеца» – обрюзгшего пятидесятилетнего пьяницу в полинялом камуфляже.

Люмех дернул за фартук глазевшую на непривычных посетителей официантку:

– Ставь уже!

И жадно набросился на яичницу. Лампа над столом медленно покачивалась от сквозняка, вместе с ней перемещался по столу круг света.

Гости направились к его столу. Официантка по знаку бармена убралась в кухню, но Люмех видел в щелке ее любопытный глаз. Лысый подвинул стул и сел.

– Олег, – коротко бросил он.

Второй, с бородкой, достал из нагрудного кармана шелковый платок, протер диван, повернулся к Люмеху.

– А меня зовут Дима, приятно познакомиться, – бодро начал он. – Нам рассказывали о вас много хорошего.

Люмех, набычившись, уставился в тарелку.

– Я работаю только на правительство, – буркнул он. – Ваше предложение меня не интересует.

Заказчики переглянулись.

– Мы как раз, можно сказать, представляем правительство, – нежно и задушевно произнес бородатый.

– Ага. А я – папа римский! – хмыкнул Люмех. – Проваливайте, пиджаки! Я родиной не торгую!

Олег облокотился о стол и заговорил негромко, но весомо:

– Если вы нам не поможете, никакого правительства не останется. Проблема касается всей страны. Вы поможете не нам, а России.

– Что за проблема? – нахмурился Люмех. Он отодвинул тарелку с недоеденной, остывшей уже яичницей, взял из пепельницы сигару, раскурил.

Дима прижал обе руки к сердцу.

– Происходит какая-то мистика, чертовщина, – сказал он. – Вы, наверное, слышали о проблемах в Сибири, в Краснодарском крае, под Архангельском? О некоторых проблемах… кхм… одного рода?

– Я слышал, спецслужбы над этим работают. Каким боком тут вы, барыги?

– Мы представляем два самых крупных отечественных издательства, – сказал Олег, поправляя очки. – Три года назад мы начали печатать одну фантастическую серию, ставшую очень успешной.

– Хм, фантастика? Иногда я читаю че-нить… Но при чем тут…

– Сейчас дойдем, – подхватил Дима. Его нос слегка порозовел от запаха виски. – Это была очень, очень успешная серия. Лучший проект за много лет. Такая успешная, что и Олег, и мы запустили еще несколько серий под схожими названиями и с похожим оформлением. Одной из главных особенностей были… точки.

Люмех поднял бровь.

– И тут случилось это, – вступил Олег, скривившись, как от зубной боли. – Они стали появляться в любой серии. В каждой. Особенно если в книге хотя бы раз встречалось слово Зо…

– Тсс! – зашипел Дима. – Не произноси!

Олег сморщился.

– Террито… – он запнулся. – Ареа… Черт! В общем, слово, обозначающее участок местности с определенными, довольно загадочными свойствами.

– Более того, – продолжил Дима, – с появлением новой серии с точками – а такими стали теперь все книжные серии – такие зон… – он икнул, зажал рот и огляделся. Затем закончил, понизив голос: – Некие участки местности с загадочными свойствами… Они стали появляться на самом деле! Повсеместно в нашей стране. Те случаи, с которых мы начали разговор, – это они. Это те Зон… Террито… Ареа… участки. Они зарастают лесом, на них появляются анома… ээ, странные явления. Люди превращаются в мутан… в зверей. Но пока мы разобрались, что к чему, и перестали издавать новые книги, Зо… Террито… Ареа… участков стало очень, очень много. Теперь достаточно, чтобы кто-то из нас с Олегом произнес слово «Зо»… любое слово, обозначающее участок или то, что на нем происходит, – и они снова появляются! Вы должны это остановить.

Он вытащил из бокового кармана новый платок и тщательно протер вспотевший лоб.

Дима молитвенно сложил руки:

– Все знаки указывают на вас, как на лучшего сталке… ик! Ик! – он округлил глаза, в них плеснулся ужас. Олег перегнулся через стол и зажал ему рот.

– Черная кошка сдохла, гадалка потеряла карты, – пояснил он. – Кофе просыпался из банки и сложился в ваше имя. Сточкер, только вы можете спасти мир от превращения в огромную Зону!

Издатели в ужасе уставились друг на друга. Олег выпрямился, выпустив Диму, а тот медленно поднялся, поглаживая бородку. Оба произнесли, икая после каждой буквы, словно расставляя точки:

– З!О!Н!А!

С грохотом и звоном разбился упавший из рук бармена бокал. Олег и Дима одинаковым движением достали из карманов пиджака противогазы. Надели, опустились на корточки, уперлись руками в пол. Дружно издали глухое уханье – и поскакали на улицу, как макаки.

– Что за ёдренафеня? – Люмех посмотрел на бармена.

Тот тоже изменился: в глазах появилось бешенство. Бармен выхватил из-под стойки блестящий от смазки «макаров», передернул затвор и с воплем ломанулся в кухню. Оттуда донеслись звуки выстрелов, женский визг, звон посуды – и стало тихо.

Люмех очумел. Он поднялся, разом протрезвев, прокрался к выходу из бара. За дверью, оставшейся полуоткрытой после бегства издателей, творилось невообразимое.

Московская улица на глазах зарастала деревьями и кустами, трава пробивала асфальт тут и там. Остановившиеся машины ржавели и превращались в голые остовы; стекла, лак и краска с кузова, салон – все испарялось на глазах. Водители и пешеходы разбегались, прятались в лесу. Из окон, полускрытых водопадами бурого плюща, вылезали люди и принимались скакать на корточках. Возле лестницы в бар двое дрались из-за противогаза. Услышав скрип двери, они кровожадно уставились на Люмеха. Тот поспешно закрыл дверь и на всякий случай заложил засов.

Он готов был поклясться, что раньше дверь запиралась безо всякого засова.

Хуже всего, что у него нестерпимо заныли колени и спина, понуждая согнуться и опуститься на корточки. С трудом подавляя неестественное желание, Люмех заглянул за стойку, надеясь, что «макаров» у бармена – не единственное оружие.

Он оказался прав: в стойке хранился целый арсенал. Рука сама потянулась к новенькому АК. Как только пальцы сомкнулись на прохладном цевье, спина выпрямилась, а колени перестали сгибаться под весом тела. Совсем другие чувства поднялись в душе: ненависть к мутантам и бандитам, страх перед чем-то неведомым… Что, Монолит всех побери, происходит?!

Люмех взвесил оружие, перекинул кожаный ремень через голову. Взял с верхней полки пустой рюкзак и сгреб туда несколько упаковок патронов к «калашу». Теперь, когда Сточкер вооружился, к нему вернулась способность рассуждать.

Итак, его наняли, чтобы разобраться с этим, что бы оно ни было. Конечно, неплохо знать врага в лицо, но в текущей ситуации, кажется, придется разбираться по ходу дела. Информаторы спятили и ускакали, как мартышки, а задание само пришло к нему в виде всей той фигни на улице. К тому же у Люмеха появилось странное ощущение, что он очень даже сможет разобраться. Что он – часть этой головоломки, необходимый кусок пазла.

Держа «калаш» перед собой, Люмех снял засов и вышел наружу.

Город превратился в лес; ветер качал осины и ольху. Проспект стал просекой, заваленной полусгнившими бревнами. Дома осыпа´лись, стекла в них отсутствовали, из окон и щелей росли молодые березки, а стены почти скрыл бурый колючий плющ. Между кустами на просеке двигался горячий воздух, что-то шипело и посверкивало. Небо затянуло низкими серыми тучами.

Люмех вышел в этот новый мир, вдохнул свежий воздух, напоенный запахами прелой листы и озона. Кровь быстрее побежала по жилам. Он снова в деле!

Сточкер решительно двинулся через просеку, перешагивая бревна.

Орех и Калуга стояли возле столба, задрав головы.

– Как же она туда попала? – бормотал Орех, немолодой уже мужик с характерным алым носом в синюю прожилку.

– Мож, кто забросил? – предположил его напарник, высокий худой юноша с мышиного цвета волосами и в очках, одна дужка которых была замотана изолентой.

– Че, штуку баксов забросил, такой шутник? Да я тебе «калаш» в глотку вставлю за одну тока мысль! – огрызнулся Орех. Он вытащил из-за пазухи помятую металлическую фляжку, чтобы активизировать думалку. Скрутил крышечку – по лесу распространился запах дешевого самогона. Орех приложился к фляге, затем крепко закрутил ее, прикрываясь локтем. Калуга с жадностью посмотрел на флягу, но ничего не сказал, только отвернулся со вздохом.

– Как доставать будем? – спросил он.

– Ты молодой, ты и думай, я свое уже отмыслил, – велел Орех.

– Все я да я… мы же напарники… – безнадежно отозвался Калуга.

– Я тебя сюда привел, теперь ты поучаствуй в операции, если хочешь свою долю получить. Лезь давай!

– А ржавые волосы как же?

– Ничего не знаю! Я свое дело сделал, могу и отдохнуть. Где мои ароматические палочки? – он вынул из нагрудного кармана помятую пачку «беломора».

Мертвый город укутывала густая пелена ядовитого дождя. Сырой воздух полнился тоскливыми всхлипами, стрекотанием и угрожающими подвываниями, не предвещавшими зазевавшемуся путнику ничего хорошего. На давно опустевших улицах разномастная живность хищно высматривала добычу прищуренными полосками тускло мерцающих глаз.

Вот на краю одной из площадей показался отделившийся от стены человек и, осторожно оглядевшись, стал торопливо пересекать открытое пространство, усеянное брошенными автомобилями, обглоданными кислотным дождем. Чу! – на середине пути путник встрепенулся, перехватывая ружье, и, изготовившись, шустро юркнул за вросший в землю оплывший остов, когда-то бывший грузовиком. Из сумрака широких, лишенных стекол витрин ближайшего супермаркета на одинокого странника не мигая смотрело лицо. И не просто лицо, а огромная плоская физия затаившегося неведомого исполина. Взгляд больших тусклых глаз гипнотизирующе манил и отпугивал одновременно.

Что за напасть…

Осторожно подняв голову над капотом и всмотревшись в прицел ружья, самоход-одиночка успокоился. Физиономия монстра оказалась давно выцветшим плакатом с изображением некогда известной актрисы. Из дыры в просевшем потолке лились жирные струи бурой воды, смешанной с ржавчиной и птичьим пометом, которые словно слезы сбегали по щекам равнодушно взирающей на разрушения губастой дивы.

Выдохнув в фильтры и поправив набитый драгоценным хабаром рюкзак, полуночник продолжил одному ему ведомый путь, не заметив, что из окна служившего ему укрытием грузовика следом выползло длинное сегментное тело, мягко перебирая по асфальту кончиками множества суставчатых лап.

Железобетонные конструкции, дома, дороги, скелеты автомобилей – все медленно таяло под натиском изменившейся природы, словно было вылеплено из воска.

Пробиравшийся через руины человек настороженно замер, присев за поваленный светофор. Улучив момент, семенящая следом сороконожка резко выбросилась вперед, воинственно запищав, и… тут же была расплющена гусеницами вылетевшей из-за угла рычащей БМП. Обернувшийся на шум путник только удивленно хлопал глазами за стеклами противогаза, переводя взгляд с бьющейся в агонии хищницы, беспомощно щелкающей жвалами, на невесть откуда взявшийся механизм. Тот стремительно удалялся, волоча за собой большой восьмиколесный фургон-прицеп.

Повезло так повезло, братцы! Спасибо! А нечего зевать! Закинув на плечо ружье, самоход перелез через светофор, стремительно растворяясь в ночи.

– Вот мошки достали, – Саоб в очередной раз звонко хлопнул себя ладонью по открытому участку шеи. – Юка, закрой форточку!

– Дышать нечем…

– Засунь сигарету, знаешь куда. От этих гадов уже спасу нет.

В приплюснутом чреве гусеничного транспорта, куда с трудом набился небольшой хорошо вооруженный отряд, было жутко накурено. Ноздри Дрессировщицы пощипывала обрыдлая грибная махорка, голову то и дело мутило от едкого привкуса плескавшейся в канистрах под ногами солярки. На такой «комфорт» они с Бароном явно не договаривались. Да еще очкарик этот… Корреспондента только не хватало – будет под ногами мельтешить. Ладно, если срастется, по возвращении стрясет с заказчика десятку сверху за лишние неудобства. А что – не нравится, так пущай сам побегает, жирок растрясет.

– Не хотите о’де-колончику? – сидящий рядом с Саобом толстяк шумно опрыскался из маленькой стеклянной склянки с мутновато-зеленым содержимым. – Очень помогает от насекомышей, знаете ли.

По подпрыгивающему на ухабах десантному отсеку, грубо перебивая привкус курева, разлился едкий запах какой-то химии.

– Нет, спасибо, – принюхавшись, кто-то хрипло чихнул в кулак.

– Слышали, что с шапито Карабасыча приключилось? – отвлекаясь от назойливых насекомых, поинтересовался у соседей не способный долго молчать Саоб.

– Это когда во время Ярмарки он на переправе утоп, что ли? – живо откликнулся кто-то.

– Ну да.

– Да чего ж тут догадки строить, – усмехнулся сидящий напротив Саоба здоровяк, длинные волосы которого были собраны в приправленный серебряными прядями хвост. – Он всегда шибко побухать любил. А уж когда переберет – все, тушите свет да по углам ныкайтесь. Крышу напрочь рвало – найдет, три шкуры с задницы спустит. Уж я-то с его электроплетью знаком, два сезона батрачил. Зато одним конкурентом Барону меньше.

– Так-то оно так, Спок, – поскреб небритый подбородок Саоб. – Да только с танкеткой своей утоп он. И всей свитой в придачу. Нечисто это все.

– Жалко, – вздохнул жадно смолящий самокруткой долговязый снайпер Юка. – Отличная коляска была. Не чета этой.

– Эй, – пригрозил невидимый за перегородкой водитель. – Не нравится, сейчас пешком пойдешь.

– Лучше на дорогу смотри, – лениво отмахнулся зажатым между пальцами куревом снайпер. – Мимы, помню, там курей с хряками так драли, одно загляденье. А Циклопа кто-нибудь видел? Вообще умора! И чего их посреди ночи через Топь понесло?

– Поди теперь, разбери, – проворчал Саоб, удобнее поправляя между колен винтовку. – Я всегда говорил, что цирк – дело тонкое. Сколько лет по Аренам да Шатрам зад мозолю, а все каждый раз что-то новое попадается. А ты что-нибудь слышал про это, а? Француз?

Вопрос был адресован сидящему напротив низенькому коренастому мужичку с ярко-зеленым ирокезом – выданную армейскую каску чужеземец снял – духота в самоходке стояла невыносимая. Фигуру незнакомца закрывала могучая разгрузка с множеством карманов и торчащих из них замысловатых приспособлений непонятного назначения.

– О! Карабасич, – живо откликнулся тот, наморщив и без того испещренное шрамами лицо. – Уи, шапито рядом со старой мельниц. Тонуть в большой река со всей труппа, уи се са!

– Странные какие-то они, – сплюнув на дребезжащий пол бесформенную грибную жвачку, Спок лениво растер ее носком ботинка. – А чего твоя барышня молчит всю дорогу?

С этими словами он кивнул в сторону грузовой аппарели, где на канистрах, закинув ногу на ногу, вытянулась девушка в надвинутой на глаза старой ковбойской шляпе. Плотно обтягивающий фигуру комбинезон из непонятного темно-синего материала исчезал под высокими сапогами с множеством крепко застегнутых ремешков. Рифленые подошвы были густо измазаны запекшейся глиной и еще чем-то бурым, сильно смахивающим на кровь. На поясе рядом с кобурой, из которой виднелась начищенная рукоятка «ГЛОКа», в такт монотонной тряске лениво покачивался туго смотанный хлыст.

Тот, кого назвали Французом, не ответил.

– Вы про шатер у мельницы? Я кое-что знаю, – снова опрыскавшись антимушиным зельем, подал голос подпрыгивающий на скамье толстенький очкарик – специальный корреспондент модного обозревательного альманаха «Пять рентген». С одного плеча у него свисала кожаная сумка, набитая серебряными дагерротипами, с другого – кофры с объективами. К груди очкарик, для простоты окрещенный просто Журналистом, прижимал самодельный фотоаппарат на сложенной деревянной треноге. – Ходит слух, что у них кого-то из труппы прямо накануне представления похитили. Вот Карабасыч в погоню и рванул. У нас про это даже заметка была. Шатер позавчера на торги выставляли…

– Да брешут, – авторитетно цыкнул зубом Саоб. – Видел у них охрана какая – угу-гу! Только идиоты сунутся.

Потеряв интерес к очкарику, который, не найдясь чем ответить и нахохлившись, стал промакивать залысины скомканным платком, солдат снова покосился на девушку.

– Толкуют, ее Барон лично нанял, – понизив голос, сообщил он напарнику и легонько кивнул в сторону крепыша с ирокезом. – Они с этим Жикаром три сезона с Большим французским цирком провели. Там к девке в помощники и прибился. Дрессировщицей кличут.

– Видал я таких дрессировщиц, – еле слышно хмыкнул снайпер, украдкой косясь на хлыст. – Нас вон мужиков сколько, а не боится, видать.

– Барон ей пятьдесят кредитов выкатил.

– Иди ты…

– Я б за такой баш сам к черту в пасть влез!

По салону прошелестел удивленный гомонок, и все трое, за исключением Жикара и фотографа, уже в открытую поглядели на девушку. Та не шелохнулась и даже не повернула головы.

Из-за низко надвинутой шляпы ее лица нельзя было разобрать. На виду оставался только вздернутый кончик носа и тонкий абрис алых губ. Из-под расстегнутого чуть выше груди комбинезона, плавно огибая ключицу, вдоль шеи тянулась замысловатая татуировка, исчезавшая за небрежно остриженным каре иссиня-черных волос.

– А мы, выходит, за гроши нагибаться должны? – скривился Саоб.

– Мы, брат, так, свита, – с ухмылкой пожал плечами Спок. – Лишняя пара рук.

– Не нравится мне это.

– Так Барону и скажи, когда вернемся. А? Чего нос воротишь? Вот и сиди. Я из-за мозолей уже собственного зада не чувствую. Хоть какая-то работенка.

– Целых пятьдесят кредитов! Так-та-ак… – почуяв первую информацию, шумно выдохнул Журналист и, выудив из кармана жилетки блокнот, что-то быстро нацарапал замусоленным огрызком карандаша.

– Отставить! – уловив движение, мгновенно нахмурился Спок. – Премии и гонорары не обсуждаются. Наше дело охотиться, твое дело карточки щелкать да вопросы по существу озвучивать. По существу, усек? А вы – рты на замок! За этими журналюгами глаз да глаз нужен.

Что-то обиженно пробурчав из серии «вечно все со своими закидонами» и демонстративно смяв вырванный из блокнота листок, с пыхтением развернувшийся толстяк начал приоткрывать небольшой люк в стенке позади себя.

– Слышь, только не в окно… – наблюдая за действиями корреспондента, с тревогой попытался предупредить Саоб, но было уже поздно.

Толстяк протолкнул бумажный комок в образовавшееся небольшое отверстие, вполне достаточное для того, чтобы впустить внутрь пару десятков воинственно жужжащих насекомых. Некоторое время салон оглашался звонкими шлепками ладоней по незащищенным участкам тел.

– Вот и ладушки, – одобрил Спок когда окошко, напоследок лизнув разопревшие лица острым ночным холодком, с лязгом захлопнулось. – Не заставляй меня делать двойную работу.

– Скажите, как давно вы охотитесь на волколаков? – с цепкой невозмутимостью снова нацелив в блокнот карандаш, поинтересовался толстяк.

– Давнее некуда, – беззлобно осклабился Саоб, легонько постучав прикладом винтовки по правой ноге сидящего напротив приятеля, – раздался глухой металлический звук. – Но сегодня речь не об этом. Слышь, покажи ему…

– Нашел время, – огрызнулся тот, но, все-таки задрав штанину, придирчиво оглядел ладно сработанный металлический придаток.

Увидев обнажившийся протез, Журналист испуганно охнул и постарался отодвинуться от соседа, упершись в украдкой прыснувшего снайпера Юку.

– Хороший протез. У Черных механиков делал? – раздался неожиданный вопрос впервые подавшей голос девушки.

Мужчины обернулись. Чуть приподняв голову, Дрессировщица цепкими серыми глазами с интересом рассматривала утопленный в зашнурованный ботинок смазанный механизм, опутанный клапанами и змеевиками.

В самоходке повисла напряженная тишина. Соратники Спока заинтересованно ждали, каков будет ответ, – утраченная нога была давней «натертой мозолью» напарника.

– А где же еще? – наконец буркнул тот, заправляя в ботинок штанину.

– Это… это вам за Забором откусили? – указывая на ногу соседа дрожащим пальцем-сарделькой, пролепетал Журналист.

– Нет, блин, дома за завтраком! – захохотал Саоб. – Что думал – в Лесу как в зоопарке, все по клеткам сидят, а? Чего поехал-то, раз поджилки трясутся?

– Ну, во-первых, нашим читателям интересно, как для цирков охота проводится, – авторитетно ответил Журналист и азартно похлопал по корпусу фотоаппарата. – А во-вторых, за живностью всякой побегать. Все равно ж с охраной, да, ребята?

– Лес – это место, где живность гоняется за тобой, – потеряв интерес к разговору, Дрессировщица отвернулась, вновь надвигая на лоб шляпу.

– К Блокпосту подъезжаем, – притормаживая, отозвался со своего места водитель. – Документы готовьте!

Дождь перестал. Шумно фыркнув гидравликой и перестав дребезжать гусеничными траками, самоходка остановилась перед громадной стеной, выложенной из различного металлолома и спрессованных, плотно подогнанных друг к другу ржавых остовов автомобилей. Разбитая асфальтовая дорога, из которой тут и там проглядывали мясистые вьющиеся сорняки, упиралась в здоровенную, сваренную как попало высокую пластину ворот, по краям окаймленную рваными клочьями колючей проволоки. Створу украшал размашисто намалеванный белой краской приплюснутый скалящийся череп и лаконичная надпись:

Зловещее предупреждение старательно выводил кистью, сделанной из деревянной ручки и обрубка чьего-то лысеющего хвоста, человек в перепачканном белилами военном комбинезоне. Сторожевая будка нацелилась на подъехавший транспорт единственным глазом-прожектором, укрепленным на крыше. На шум двигателя из дверей вразвалочку вышел вооруженный солдат.

– Стой! Запретная зона! Дальше дороги нет! – вскинув руку с автоматом, зычно отчеканил он из-под металлического забрала, венчавшего надетый на голову внушительный штурмовой шлем.

– Мы по разрешению, – откинув железный люк и стараясь перекричать рев вхолостую работающего двигателя, проорал в ответ водитель. – Пропуска в порядке! С нами корреспондент.

– Охотники, что ль? Погодите, ща лесничего позову, – дозорный обернулся и свистнул в сторону сторожки: – Эй, Михалыч!

– Че? – вопросительно откликнулись изнутри.

– Ходь сюды. Тут по твою душу пожаловали.

– Да еханый бабай, кого там еще на ночь глядя… – приглушенно завозились внутри, и через некоторое время на поляну, щурясь от слепящего луча прожектора, в котором густой тучей мельтешила полуночная мошкара, неохотно выполз дородный усатый дядька в потасканном бронекостюме. – Неужто проверку проворонили? Так ведь не сезон. Во! Так лучше, – с этими словами он одобрил работу маляра у ворот. – Только побольше костей, Вано! Еще больше! Чтоб за самую задницу пробирало, у-ух!

Он довольно осклабился и погрозил укреплению высоко поднятым кулаком.

– Ладно, что тут у вас?

– На охоту, по разрешению, – терпеливо откликнулись из пофыркивающей самоходки.

– Сейчас посмотрим. По разрешению у них, – заворчал, почесывая выпирающее из-под разгрузки пузо, приближающийся мужик. – Лес, это вам не прогулочная зона. А то повадились тут всякие. Браконьеров развелось… Ну-кась, поглядим.

Прогремев ботинками по салону, Дрессировщица передала через водителя документы, заблаговременно подготовленные Бароном.

– Сезон охоты закрыт, – подняв забрало тяжелого шлема, сторож внимательно оглядел смотрящую из-за плеча водителя девушку.

– Дай-ка сюда, – подошедший Михалыч, от которого разило кислым привкусом перегара, оттеснив напарника и послюнив мозолистый палец, стал привычными движениями разминать пропуск Дрессировщицы, из растопырившихся страничек которого неожиданно выскочило несколько свернутых банкнот, тут же ловко переправившихся к лесничему в карман.

– Хм. А что Барон в Лесу-то забыл? – глядя через плечо начальника, пробормотал ничего не заметивший дозорный, закидывая автомат за спину.

– Сказано ж, на охоту. Не егози, когда взрослые разбираются, – авторитетно осадил подчиненного лесничий. – А что за корреспондент там у вас?

– «Пять рентген», – в свою очередь подал голос Журналист, протягивая удостоверение. – Готовим репортаж о ловле волколака!

– А чего там готовить-то? – фыркнул начальник блокпоста. – Ловля, она и в Пустошах ловля. Вы б лучше ребусов там, да баек каких побольше. Рабочему люду, нам бишь, – все веселее.

– Это не ко мне, – толстяк с виноватой улыбкой развел руками. – Но могу передать начальству пожелания от читателей, так сказать.

– Передай, передай. Ну, добре. Оружие на досмотр.

– Но ведь документы в порядке, – выделив последнее слово, нахмурилась Дрессировщица.

– Так-то оно так, голуба, – вздохнул Михалыч, с виноватым видом протягивая пропуска. – Но отчетность по цинкам вести все-таки надо. Это ж заповедник. И у меня начальство есть.

Тягомотная, но обязательная процедура заняла у охотников добрых полчаса. Все это время вцепившийся в фотоаппарат Журналист, задрав голову, с легкой дрожью предвкушения смотрел на возвышающуюся над забором и погруженную в сумрак мясистую зелень. В недрах ее что-то загадочно шуршало, слышались отдаленные не то стоны, не то подвывания. Всего в нескольких метрах от застывшего человека, отгороженный хлипкой заслонкой, жил и посапывал новый, неведомый мир, который через несколько мгновений примет их в свои объятия.

– Вот что. На самоходе не пущу. Вы мне траками в один момент газон перепахаете, а там, на южных склонах, только новый мох народился, да ягода пошла, – категорически заявил Михалыч, когда с подсчетом стволов и автоматных рожков было, наконец, покончено и счеты вместе с промасленной учетной тетрадью возвратились обратно в сторожку.

– Мы на БМП только через мост, чтобы соляру сэкономить. Дальше на этом, – вставив щелкнувшую обойму в «ГЛОК», Дрессировщица кивнула на большой восьмиколесный фургон-прицеп, темнеющий за ее спиной на фоне унылых городских развалин. – И быстрее, и шума меньше.

– Нонче Барон сама щедрость, – присвистнул лесничий, лязгнув дверцей и заглядывая в густой сумрак фургона. – Фью! Не хило вас приодели!

Михалыч поставил ногу на подножку, намереваясь залезть внутрь, но подошедший Жикар предостерегающе замахал руками.

– Лучше не трогайте, – поспешно предупредила Дрессировщица. – Это специальный инвентарь.

– Ну, раз сам Барон бумажки справил, вопросов больше не имеем. Чужой бизнес потемки, – крякнул порядком подзамерзший на ночном воздухе Михалыч. – Куда вам координаты вбить?

Исчезнув в фургоне и с чем-то шумно повозившись, Дрессировщица вытащила наружу переносной радар с клавиатурой, от которого в сумрак прицепа змеилась пара толстых проводов.

– Есть тут один. Вожак, – морща лоб и деловито шевеля усами, защелкал по клавишам лесничий. – С неделю как от стаи отбился. Старый черт, поэтому не жалко, еле ноги переставляет. Но брюхо отожрал – во! – вернув прибор, Михалыч выставил перед собой растопыренные руки. – Или совсем с голодухи, видать, опух.

– Спасибо, – кивнула Дрессировщица, убирая запрограммированный на добычу радар обратно в фургон.

– Вано, поднимай, давай! Потом домалюешь!

Когда все расселись по местам, металлическая перегородка, украшенная черепом и недорисованными костями, с визгом поползла вверх. Самоходка, утягивая за собой шуршащий резиной фургон, взрыкнула, вползая на широкий изогнутый мост, местами еще хранивший следы былой разметки, медленно растворяясь в таинственном сумраке чужих, неизведанных чащоб.

Никто не произнес ни звука, пока транспорт неторопливо пересекал подвесное дорожное полотно. Юка, сжав ствол пневматического ружья, выданного Жикаром, не мигая глядел перед собой, вслушиваясь в монотонный рокот, заглушающий урчание двигателя БМП. Где-то там, в нескольких метрах под ними, лениво тащила свои закручивающиеся, маслянистые воды река, уже много лет служившая природной границей, разделяющей берега двух миров. Последний рубеж, пока еще отгораживающий остатки людей от безжалостно надвигающейся природы. Лес, из дремучей чащобы которого мало кто возвращался. Отправляться туда можно было только с хорошо вооруженным отрядом. В одиночку – сущее безумие, присущее лишь отчаявшимся, надумавшим свести скорые счеты с жизнью.

Дрессировщица оглядела партнеров, улавливая настроение группы. Воспользовавшись молчанием, Спок засунул в рот новый мякиш своей грибной отравы. Сидящие напротив него Саоб и Юка, прикрыв глаза, казались обманчиво расслабленными, а отчаянно храбрящийся Журналист, как заведенный, шлифовал лысину мокрым платком. Девушке очень не нравились сумка и громоздкий фотоаппарат, сковывающие движения и превращавшие толстяка в неуклюжую приманку. Надо держать его при себе, а то останутся от печатника рожки да ножки. В лучшем случае. Не хватало еще с газетой разбираться…

Жикар, по обыкновению возясь с содержимым карманов разгрузки, добытым в качестве сувениров в заморских краях, чуть ухмылялся каким-то своим мыслям. Интересно, о чем он постоянно думает? Даже когда они, бывало, оставались наедине, Дрессировщица не решалась спросить напарника. Стеснялась? Или просто боялась услышать в ответ банальщину, мгновенно развеявшую бы ореол привлекательности? Скорее последнее. В мире и так почти не осталось тайн. Так пусть хоть у кого-то еще в загашнике имеется пара сюрпризов.

Самоходку несильно мотнуло. Стряхивая задумчивость, девушка кивнула перехватившему ее взгляд Споку. Вроде готовы. Дорогая спецтехника, шикарный аванс и четыре пары рук (все, на что расщедрился не вовремя развоевавшийся с очередным конкурентом Барон), не считая водителя, ее и газетчика. Негусто, но должно хватить. Посмотрим.

– Тормозим, – выглянув в окошечко, коротко скомандовала девушка, когда влекомый самоходкой фургон плавно сполз с моста на поглотившую дорогу поляну, словно куполом накрытую узловатыми кронами разросшихся деревьев. Саоб перегнулся в кабину и постучал водителя по каске металлическими набойками сжатой в кулак перчатки.

– Эй, Джерико, глуши драндулет!

БМП встала, клюнув носом, и сидящие в салоне по инерции навалились друг на друга. Грузовая аппарель со скрежетом опустилась, и лица сидящих жадно лизнул промозглый ночной ветерок. Резкий аромат гнилых листьев, смешанный с запахом хвои, щекотал ноздри. Ступив на остатки раскрошенного асфальта, Дрессировщица потянулась и, поежившись, застегнула комбинезон до подбородка. Чтоб тебя! Заморский термоустойчивый костюм в родных краях начинал сдавать уже в середине осени. Выдохнув густой клуб пара, девушка осмотрелась, зябко помассировав предплечья. Спустившийся следом Юка, заметив это, хотел проявить галантность, дав ей свою крутку, но, вновь обратив внимание на «ГЛОК» и хлыст, украшающие бедра наемницы, передумал – норов у дамочки был явно не из покладистых.

– Что дальше? – закинув винтовку на плечо, Спок посмотрел на девушку, сплюнув обесцвеченный грибной мякиш в траву.

– Пересаживаемся, – та кивнула Жикару, который шустро полез в фургон.

Из прицепа донеслась возня, что-то хлопнуло, и послышался размеренный рокот двигателя. Через мгновение на поляну, массивным задом вперед, стал выкатываться армейский «хамви», к приплюснутой крыше которого был приварен внушительный металлический бак с широким отверстием, от которого тянулся толстый рифленый шланг, смотанный в наружном креплении на пассажирской двери. Сдав немного назад, Жикар выкрутил руль и пристроил джип рядом с застывшей самоходкой, в кабине которой клевал носом водитель.

– Внимание… – сумрачную поляну на мгновение озарила тусклая вспышка, и обернувшиеся на команду охотники дружно зажмурились. Кисло запахло серой.

– Первый снимок – начало охоты! – азартно объявил толстяк, ловко меняя дагерротипы в расчехленном фотоаппарате. – И ветки у деревьев как арка получились. Думаю, заголовок будет таким: «В зеленом аду». – Он прищелкнул пальцами. – Или нет – «Герои атомных джунглей». Звучит, а? Теперь давайте групповое, на фоне машины…

– Значит, так, – быстро подошедшая к нему Дрессировщица сдвинула шляпу на затылок. – Пока я здесь – все слушаются и делают только то, что скажу я или Жикар, ясно? Никакого света, дыма и уж тем более – никаких громких разговоров и звуков без моего на то разрешения. Никто ничего не трогает, никуда не отходит. Все держимся только с подветренной стороны и пользуемся инвентарем, который выдал Жикар, ясно? Думаю, камеру придется оставить здесь.

– Вы с ума сошли? – побледнел Журналист, вцепившись в технику. – Репортаж без снимков?! Мне, между прочим, за работу вперед заплатили.

– Не тебе одному.

– Меня же из газеты турнут!

– Ладно, ладно, – видя неподдельный испуг коротышки, неохотно смилостивилась девушка. – Хочешь с ним таскаться, дело твое. Но огнестрельное оставляем здесь. Это всех касается.

– Какой смысл было тащить на охоту пушки, если мы все равно оставляем их здесь? – нахмурился Спок и поправил пенсне.

– В самом Лесу они не потребуются. Нашего оборудования хватит, – объяснила наемница.

– Я свою малышку здесь не оставлю, – заупрямился Саоб и, скинув винтовку с плеча, демонстративно прижал ее к груди.

– Оставишь, если захочешь жить, – невозмутимо парировала девушка и, подавая пример, первая вытащила из кобуры «ГЛОК».

– Думаешь, она не прикроет твой хорошенький зад? – с вызовом поинтересовался солдат.

– Может, и да. Но запах оружейной смазки, которую простой болотный вурдалак чует с расстояния десяти миль, сдаст нас с потрохами. И лично мне очень не хочется узнать, какая еще живность может за ним последовать, – легко выдержав взгляд солдата, Дрессировщица вскинула бровь и сделала приглашающий жест в сторону ближайших зарослей. – Поэтому желающих закатить тварям пир прошу не стесняться. Но пеняйте на себя, ясно?

Когда пауза затянулась, она с вызовом оглядела собравшихся.

– Ясно, спрашиваю?

– Да как скажете, босс, – нарушая молчание, за всех усмехнулся Спок. – Тут пока еще все жить хотят.

– Хорошо. Водитель остается караулить транспорт. Пока нас не будет, выходить не советую, – Дрессировщица глубоко вдохнула и огляделась. Высохшие камыши на краю поляны неприветливо шелестели в морозном воздухе. Сняв шляпу и бросив ее на пассажирское сиденье тихо рокочущего внедорожника, девушка вытащила из салона металлический чемоданчик, внутри которого оказался облегченный ПНВ.

– По местам, силь ву пле! – проследив, чтобы все разместились в просторном салоне «хамви», Жикар помог Журналисту устроить в ногах фотоаппарат.

– Ну-с, приступим, помолясь, – пробормотала устроившаяся рядом с водителем Дрессировщица, аккуратно надевая драгоценный прибор на глаза. Послышался тихий писк. Сумрачное пространство за бронированным стеклом машины моментально стало ядовито-зеленым. Водрузив на колени радар с введенными лесничим координатами, девушка повернулась к напарнику: – Все проверил?

Тот рассеянно кивнул, вцепившись в баранку и ерзая на сиденье – Жикару явно не терпелось как можно скорее приступить к поимке неведомой дичи.

– Тогда начнем.

Мягко шелестя сырой листвой по корпусу, джип плавно поехал вперед.

Наваренный на морду автомобиля широкий экскаваторный ковш, хищно ощетинившийся двумя парами остро заточенных зубьев, с треском теснил растительность, прокладывая путь в чащобе. Обмотанные цепями широкие колеса на могучих рессорах размеренно месили напоенный дождевой влагой чавкающий дерн. Фары не включали, ориентируясь по приборам. Потревоженный вторжением Лес на все лады откликался недовольными руладами своих разбуженных обитателей. Перед лобовым стеклом то и дело мелькали пестрые крыласто-клювастые силуэты. Излишний шум не заботил охотницу, но нервы были напряжены до предела. Хорошо же здесь разрослось!

Сосредоточившаяся Дрессировщица не заметила, как на краю экрана радара возникла бледная жирная точка, по которой через мгновение мазнула описывающая круг полоса. В салоне тихо пискнуло.

– Внимание! Приготовиться! – не оборачиваясь, негромко скомандовала девушка. – Входим в зону отлова.

Солдаты заерзали на сиденьях. Увидев это, оторвавшийся от наброска будущей статьи Журналист полез в сумку, в сотый раз ощупывая драгоценные дагерротипы.

– Уже? Начинается? – с надеждой пролепетал он.

– Для начала нужно отыскать воду, – непонятно откликнулись спереди.

– Воду?

– Воду, воду, – с ноткой раздражения повторила Дрессировщица.

– Но зачем?

– Долго объяснять. Сам увидишь. Жикар, что там? Похоже на ручей. Давай туда…

Водитель выкрутил руль; «хамви» влетел в неширокий бурлящий поток, и от его массивных боков, словно крылья, веерами разошлись искрящиеся потоки воды.

– Запомни место.

Жикар с кивком включил дворники. Точка-ориентир на радаре неторопливо приближалась, и через некоторое время девушка почувствовала первый укол беспокойства. Цифры метража сокращались, уменьшая расстояние до объекта, а он до сих пор оставался неподвижным. Несмотря на то, что шум, производимый внедорожником, и какофония животного ора должны были давно обратить на себя внимание. Особенно учитывая габариты предполагаемой добычи.

Пятьсот метров. Триста. Двести пятьдесят…

– Тормози!

Машина остановилась. Жикар, со скрипом переключившись на нейтральную передачу и облокотившись на руль, вопросительно повернулся к напарнице, ожидая дальнейших распоряжений. Сдвинув ПНВ на лоб, девушка вглядывалась в застывшую точку на экране радара, который все еще лежал у нее на коленях. Лесничий Михалыч сказал, что вожак старый. Неужели изгнанный из стаи одиночка успел двинуть кони? Или стал легкой добычей каких-нибудь падальщиков, которые в изобилии водились в здешних краях? Девушка подняла голову, посмотрев через стекло на Лес. Что же здесь не так?

– Выходим!

Последние метры продвигались пешком, вслед за Дрессировщицей, настороженно вслушиваясь в шевелящийся кругом Лес. Замыкал процессию джип с Жикаром, грузно разминающий лопающиеся под колесами ветки. Упрямо волокущий технику Журналист попытался сделать снимок, на него строго зашикали, и плетущийся перед напиравшим сзади ковшом толстяк ворчливо забормотал что-то про «профессиональную этику» и «как всегда самое интересное». В этот момент идущая впереди девушка знаками приказала остановиться. Сделав еще несколько шагов и раздвинув ветки, она осторожно выглянула вперед.

На небольшой поляне, устланной мерцающими бутонами какой-то ядовитой дряни, распустившейся в ночи, спиной к ним неподвижным холмом лежал волколак.

– Юка, сюда, – охотница подозвала снайпера. – Все помнишь?

– Угу, – клацнул затвор, массивный приклад ушел в плечо, ствол пневморужья хищно нацелился в неподвижную тушу.

Раздался хлопок, словно чем-то упруго выплюнули из большой тростниковой трубки, и ярко оперенный дротик вонзился в густую свалявшуюся шерсть.

Через паузу второй. Потом третий.

– Стой! – девушка за ствол опустила пневморужье.

– Что за… – растерянно пробормотал Юка.

Неужели действительно сдох? Завалившаяся на бок громадная туша, из лопатки которой яркими бутонами торчали три дротика, не шевелилась. Даже не вздрогнула, приняв в себя львиную долю парализующей сыворотки. Девушка ощутила, как под тугим ремнем, опоясывающим бедра, заныло внизу живота. Охота с каждой секундой нравилась все меньше. Только зря ампулы перевели.

А время шло. Задерживаться надолго в ночном Лесу было смертельно опасно.

– Жикар! – окликнула она высунувшегося из кабины водителя. – Попробуем «разрядник», на малой.

– Думаю, их здесь уже нет.

– Делай, что говорю.

– Манок?

– Пока не надо.

Соскочив в брызнувшую капелью траву, явно заскучавший ассистент ловко расчехлил закрепленное на боку «хамви» орудие, походившее на укороченный танковый ствол, раскрашенный в черно-желтую зебру. Из сужающегося нарезного дула торчал резиновый наконечник в форме присоски с двумя электродами в центре. Покончив с приготовлениями и забравшись в кабину, Жикар принялся орудовать изогнутыми рычагами, торчащими из приборной панели, регулируя повороты ствола.

– Все в машину! – скомандовала Дрессировщица, и члены отряда послушно полезли обратно в пахнущий резиной салон.

По-прежнему оставаясь в кустах, девушка прислушалась. Уже несколько минут ей не давали покоя странные звуки – то ли ворчание, то ли шевеление, – исходящие со стороны неподвижной туши. Подойти поближе? Опасно.

Охотница мешкала.

Как бы там ни было, сыворотка уже должна была подействовать. Повернувшись к машине, где выжидающе замер Жикар с остальными членами команды, Дрессировщица подняла руку и, выдержав паузу, резко махнула вниз:

– Давай!

Раздался короткий свист, щеку девушки лизнул поток влажного воздуха, и резиновая присоска, соединенная с джипом кабелем, чавкнув, впилась в волколака.

Положив ладонь на рукоять хлыста, девушка неотрывно следила за поляной, в любой момент готовая пружинисто сорваться назад. Но ничего не произошло. Только слышалось размеренное гудение – в пронзившее плоть «жало» поступало электричество из специальных аккумуляторов в багажнике машины.

Что, если надравшийся лесничий просто ее обманул, спихнув давно оприходованный падальщиками трупак? Подшутил над девчонкой, легкомысленно расставшейся со внушительной взяткой, заранее приготовленной Бароном? В бессильной злобе Дрессировщица скрипнула зубами, вообразив, как в усатую красную рожу глубоко погружается кулак с острым кастетом. Мужики…

– Увеличь до пятнадцати! – обернувшись, хрипло приказала она.

Гудение электричества стало сильнее, в воздухе отчетливо запахло шерстью и паленым мясом. А потом что-то зашевелилось… и в следующую секунду отчаявшаяся было Дрессировщица застыла, чувствуя, как предательски опускается челюсть.

Волколак действительно был мертв. Только это был не вожак, а пожилая измотанная самка, на закате своего существования успевшая породить на свет заросшее густым рыжеватым пухом четвероногое дитя размером с хороший трактор. Разбуженный волчонок, встав передними лапами на спину матери, моргнул большими подслеповатыми глазищами со спицами ресниц и широко зевнул, явив двойную галерею длиннющих, заточенных как кинжалы зубов.

Так вот что там шевелилось! Теперь ясно, почему «разряднику» не удалось никого расшевелить. Все обитатели иссушенной старостью матери уже наверняка перебрались к сынку. Уголки губ девушки невольно дернулись вверх. Лесничий не обманул, а спьяну просто перепутал беременную самку с «пузатым» самцом. Что ж, так даже легче. Работать с детенышами она умела. Главное, его не…

Открывшая для команды рот девушка развернулась к машине и тут же предупреждающе замахала руками, увидев нацеленный на поляну фотоаппарат.

– Стой!..

В следующий миг ее ослепила яркая вспышка, и высунувшийся из окна вместе с облачком серы Журналист принялся быстро менять пластины.

– Мне свой кусок отрабатывать надо, – орудуя дагерротипами, деловито констатировал он.

– Придурок! Ты…

Со стороны поляны донесся угрожающий рев. Детеныш, на холке которого шерсть стала дыбом, перепрыгнул через мать и понесся в их сторону, на ходу клацая громадной раззявленной пастью, из которой ошметками вылетали прозрачные нити слюны.

– Черт!

В несколько прыжков оказавшись возле «хамви», Дрессировщица запрыгнула в салон.

– Что случилось? – поинтересовался Жикар, наблюдая, как развернувшаяся на сиденье партнерша вцепилась в фотографа.

– Там мертвая самка и щенок. Ты напугал его, идиот! Я же сказала…

По ночному Лесу прокатился вибрирующий протяжный вой, от которого даже у видавшей виды охотницы онемели ноги. Девушка толкнула Жикара.

– Быстрей! Отцепляй «разрядник»!

Напарник заскрипел рычагами. Трос с жужжанием стал наматываться на барабан, шустро притягивая выдернутое из волчицы «жало». Достигнувший края поляны хищник стремительно приближался.

– Назад, назад, назад!

Лязгнула коробка передач, завизжали вязнущие в дерне колеса, и пятящийся внедорожник, набирая скорость, натужно попер через Лес. Болтающаяся на сиденье девушка неотрывно следила за волочащимся следом «жалом». Только бы ни за что не зацепилось… Просить напарника вести аккуратнее было бессмысленно – высунувшийся из кабины Жикар и так делал все что мог, сноровисто управляя машиной задом наперед.

– Давай к ручью!

Водитель не откликнулся, но расслышал – джип резко забрал в сторону.

– Надо его завалить! – проорал подскочивший на кочке Спок, с носа которого слетело пенсне.

– Чем, а? – заматерился Саоб. – Мы ж все стволы у переправы оставили…

Четырехногое чудовище нагоняло. Из-под когтистых лап ритмично вылетали клочья вспоротого дерна, глаза – каждый с человеческую голову – налились кровью и полыхали страшным, первобытным огнем.

– Ручей! – проорал вслепую крутящий баранку Жикар. Его ирокез, потерявший форму от росы со стегающих встречных веток, болтался над исцарапанным черепом зеленым конским хвостом.

– Юка! Как окажемся на той стороне, сразу стреляй, понял? – обернулась в салон Дрессировщица. – Стреляй сразу же за ручьем!

Трос продолжал вбираться. Волочащееся по земле «жало», налетающее на кусты, взрывающиеся гудящими тучами насекомых, отделяло от капота всего метров семь. Засунув новый дротик в патронник пневморужья, Юка высунулся из окна и прицелился, стараясь освоиться с болтанкой. На долю секунды ему удалось поймать на мушку глаз монстра, но в следующий миг снайпер получил хлесткий подзатыльник от налетевшей сзади ветви и чуть не выронил ружье.

– ?!! – встряхнувшись, оглушенный стрелок полез обратно в салон.

В этот момент несущийся задом автомобиль на полной скорости вкатился в бурлящий поток и неожиданно резко подался вперед, отчего Дрессировщица с размаху приложилась лбом о торпеду. Хрустнули стекла слетевшего с головы ПНВ. Движение прекратилось.

– Что еще за хрень? – взвыл Саоб.

«Хамви», вращая колесами, поднимал фонтаны брызг, удерживаемый тросом от застрявшего в зубах щенка «жала». Застонал лебедочный барабан.

– Жахните его током!

– Кругом вода, хочешь поджариться?

– Держитесь! – рванув передачу, Жикар с силой вдавил педаль газа в пол.

Распробовав внезапно подвернувшуюся игрушку, щенок с урчанием замотал одутловатой башкой и, пятясь, стал подпрыгивать на передних лапах, натягивая трос на себя. Застрявший посреди ручья многотонный внедорожник, вхолостую полоща колесами, рывками пополз обратно. Сражающийся с управлением Жикар выругался и врубил фары в надежде ослепить животное. Но яркое освещение, наоборот, только раззадорило сильнее замахавшего обрубком-хвостом детеныша.

– Сбрасывай трос!

– Барабан заело…

– Юка, да стреляй же, твою мать!

– Замрите, пожалуйста!.. – кабину осветила фотоаппаратная вспышка, и Жикар, отпустив баранку, зажал глаза.

– Да уберите вы чертову камеру!!! – заорала перехватившая руль девушка – ослепленный напарник продолжал давить на педаль.

Саоб со Споком навалились на брыкающегося Журналиста. Тем временем высунувшийся из окна Юка выстрелил, и усыпляющий дротик угодил прямо в азартно раздувающийся нос волчонка. Тот, с жалобным визгом приземлившись на зад, выпустил «жало». Резко освободившийся «хамви» толкнуло обратно в ручей.

– Давай еще! – скомандовала Дрессировщица.

Вторая игла угодила чуть выше правого уха, и детеныш, покачнувшись, мягко завалился в прибрежные цветы. Рассчитанная на взрослую особь, парализующая сыворотка оказалась для него слишком сильна. Выскочив на берег ручья, внедорожник круто развернулся и застыл. Небольшой отряд выбрался на прибрежную гальку.

– Ты что, гад, делаешь? – мгновенно накинулся на Журналиста Саоб. – Сказали же – без спроса не телепаться. А ты… Тварям на корм решил всех пустить?

– Мне обещали охоту на волколака… вот я… – беспомощно болтался в крепкой солдатской хватке Журналист.

– Отстань от него, – одернула солдата девушка и посмотрела на противоположный берег, где невозмутимо похрапывал усыпленный щенок. – Потом разберетесь. У нас много работы, а время идет. Мы и так отстаем от графика. Жикар, устанавливайте манок.

При помощи Юки и Спока Жикар выволок на гальку извлеченное из багажника нечто громоздкое, напоминающее большую смятую шубу.

– Фу! Что это за вонь? – скривившись, Саоб зажал нос ладонью.

– Экстракт железы волколака, – деловито пояснил Жикар.

Дружно засопело несколько автомобильных насосов, и через некоторое время над землей стало неторопливо расправляться скроенное кое-как, но, тем не менее, весьма похожее на оригинал шерстяное чучело волколака.

– Ну, хоть теперь-то можно снимать? – заинтригованный происходящим, взмолился Журналист.

– Можно, – устало разрешила следящая за приготовлениями охотница.

Пока фотоаппарат деловито щелкал, на морде чучела расправилась пара выпученных глаз – футбольных мячей, намалеванные зрачки которых забавно уставились в разные стороны. Из раскрывшейся пасти с фальшивыми зубами вывалился длинный язык, сшитый из разноцветных лоскутов, сильно напоминающих российский триколор. Когда волколак был надут и Спок с Юкой отсоединили насосы, Жикар размотал шланг от бака на крыше «хамви».

– Что это такое? – оторвавшись от съемки, почесал макушку обескураженный репортер, наблюдая, как ассистент Дрессировщицы втыкает конец шланга в отверстие под хвостом чучела.

– Манок.

– Для кого?

– Снимать больше нельзя.

– Но…

– Я сказала. Профессиональный секрет.

Девушка вошла в воду, помогая мужчинам перенести конструкцию на другой берег и осторожно опустить ее в цветы неподалеку от щенка.

– Готовы? – спросила она, когда все вернулись к джипу и Жикар зарядил стреляющую «жалом» пушку. – Никуда не отходить, бить, только если переберутся на этот берег, помните? Тогда давай!

Неторопливо прицелившись, Жикар выстрелил. Ощетинившаяся электродами присоска со свистом воткнулась в бок мутанта, и послышалось привычное гудение электричества. Но в этот раз шерсть на неподвижном теле животного пришла в движение, хотя под куполом из переплетенных зарослей Леса не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка. Люди на противоположном берегу напряглись, расхватав приготовленное заранее оружие – кто металлические прутья, кто сачки.

Сначала тихо, а потом все явственнее и громче в сгустившейся ночной тишине стало различимо зловещее стрекотание и пощелкивание – словно догорали угли в затухавшем костре. Туша щенка заметно обмякла, и рядом с ней один за другим задергались стебли, через мгновение окружившие храпящего детеныша мерцающим кругом колышущихся цветов.

– Блохи! – одними губами выдохнул Журналист.

Надутый муляж-манок покачнулся, и на берегу ручья показалась встревоженная электрическим импульсом стрекочущая масса иссиня-черных насекомых размером с булыжник. Тут и там угрожающе щелкали жвала. Достигнув кромки воды, членистоногие в нерешительности остановились. Иные, повинуясь инстинкту самосохранения, привлеченные знакомым запахом, один за другим исчезали в искусственном чреве волколака-манка. Некоторые, наоборот, ретиво отталкиваясь многочисленными лапами и высоко подпрыгивая, помогали себе куцыми крыльями, перелетая на другой берег, где натыкались на ожесточенный отпор размахивающих сачками и прутьями людей.

– В машину! – коротко рявкнула Журналисту Дрессировщица, сдергивая с ремня упруго распрямившийся хлыст.

– Так вы не за волколаком… – замешкался фоторгаф.

– Назад, я сказала!

Хлыст несколько раз рассек воздух, на лету разрубая воинственно стрекочущих насекомых. Послушно забившийся в джип Журналист принялся шустро орудовать карандашом, через поднятое стекло во все глаза наблюдая за происходящим.

Выждав момент, когда на чучеле собралось наибольшее количество гонимых электричеством насекомых, Жикар потянул рычаг на корпусе «хамви». Протянутый к муляжу шланг заворочался, и облепившие ткань паразиты один за другим стали засасываться в специальные отверстия на поверхности манка. Влекомые воздухом, они заполняли чрево закрепленного на крыше автомобиля бака.

– Давайте, еще чуть-чуть! – подбодрила суетящуюся команду Дрессировщица.

Наконец, когда бак, играющий роль пылесоса, был полон и поток насекомых постепенно иссяк, люди на берегу с облегчением опустили оружие.

– Все закончилось, – скорее констатируя, чем спрашивая, заключил опасливо выбирающийся из джипа Журналист.

– Как видишь, – устало откликнулась Дрессировщица, наматывая на запястье перепачканный густой слизью хлыст.

– А что с ним? – фотограф кивнул на другой берег ручья, где продолжал отсыпаться щенок.

– Очухается, почувствует себя намного лучше. Скажем лесничему и можем убираться домой.

– Отличненько! – с присущей журналистской братии невозмутимостью откликнулся корреспондент, перелистывая исписанную страницу блокнота. – В таком случае, извольте на коротенькое интервью.

Команда была измотана до предела.

– Чего написал-то? Интересно хоть? – сняв пенсне, сидящий напротив Журналиста Спок устало потер глаза. – Или опять ваши газетные побасенки, как всегда?

– Учитывая специфичность темы… конечно, есть пробелы, – посасывая карандаш, неохотно отозвался тот. – Но уже вырисовывается цельный рассказ. Добавим снимки, причешем стиль…

– Дай-ка!

Выдернув у толстяка блокнот и водрузив пенсне обратно на нос, Спок бегло прочитал несколько строк.

– …потревоженные мощными разрядами электричества. Но наш отряд во главе с отчаянной Дрессировщицей сумел дать отпор полчищу прожорливых тварей, по сравнению с охотой на которых поимка волколака выглядит сущей безделицей. И теперь каждый сможет собственными глазами увидеть укрощенных насекомых в захватывающем представлении Северного Шатра под названием «Блошиный цирк», – наконец усмехнулся он. – Да, лихо закручено, брат.

– Раскроешь технологию – из-под земли достану, – веско напомнила со своего места Дрессировщица. – И никаких имен!

– Отдайте, полработы не показывают, – обиженно нахохлился фотограф. – Это жанр. Здесь не все должно быть абсолютно документальным.

– Конечно, конечно, – иронично усмехнулся Спок, возвращая записки.

– Эй, гляньте-ка! Еще осталась, – Журналист спрятал блокнот и, желая сменить тему, вытащил из сумки последнюю серебряную пластину. – Ну, что. Как говорится, на посошок?

Осунувшиеся от бессонной ночи лица солдат медленно растянулись в нацелившийся объектив. Получились вымученные ухмылки. Жикар же, наоборот, не стесняясь, храпел во весь рот, уронив голову на плечо клевавшего носом снайпера.

За мгновение до вспышки сидящая на канистрах Дрессировщица успела прикрыть шляпой верхнюю часть лица. Свое дело она сделала. А меньше светишься – дольше работаешь (или живешь – как хотите). Цирк – бизнес рисковый.

Увлекая за собой фургон с «хамви», внутри бака которого приглушенно гудели отловленные насекомые, БМП катила по пустынным городским развалинам к Северному Шатру, репертуар которого вскоре обещал пополниться новым захватывающим представлением.

– …Нет, мутант мне точно не подойдет. Ты соображаешь, что будет, если я приду, соберу людей на площади Грозы и скажу: отныне и навеки, ваш бог – этот мужик с головой слона? И не думай уговаривать. Мутанты – угроза обществу. Позавчера бабы в лес пошли, наткнулись на пару тигромедведей – те ананас объедали… еле-еле бегством спаслись. Даже если я цистерну спирта с собой привезу, чудовищу поклоняться не станут.

Жрец не изменился в лице. Он привык к придирчивой клиентуре.

– Напрасно. Это мощный бог. Его звали Ганеша, в Индии он считался покровителем счастливых желаний… ему даже цветы жертвовали. Индусов знаешь? Тьфу ты, о чем я… Короче, была такая нация – миллиард человек, специфичные танцы, неплохая кухня… Они вымерли, когда мир поглотило Солнце-Людоед. Может, передумаешь?

Клиент отрицательно качнул головой. Жрец по-прежнему остался невозмутим. Сгорбленный старец, обустроивший свое логово в чудом уцелевшем бетонном бункере посреди Великого Леса, он внушал уважение одним своим видом – морщинистое лицо раскрашено синей краской, на лбу нарисован третий глаз, а окладистая борода достигла колен. Легенды лесов гласили, что Жрец очень стар – ему никак не меньше сорока лет.

Он внимательно посмотрел на гостя.

Кажется, его племя прозвали… ой, да какая разница? Парень сказал – они кочуют среди руин Семи Холмов, а там пруд пруди всяких стойбищ. Обычный абориген: по самый нос замотан в шкуры блиноволков, на лбу – повязка из выцветшей ткани, на ногах – полусгнившие армейские ботинки, явно с разграбленного склада. Левый глаз отсутствует – племени, как пить дать, довелось побывать в переделках. За спиной болтается ржавый автомат с круглым диском – местные умельцы переделывают их под стрельбу гвоздями.

Забавно было бы узнать – где они достают порох?

– Хорошо, – молвил жрец, воззрившись в фиолетовое небо. – Тогда не мог бы ты доступно объяснить, чего именно тебе хочется? Я уже предлагал назаретянство – ты наотрез отказался. Почему? Исключительно популярная в прошлом религия. Фанатов ничуть не меньше, чем у Ганеши: их лидер превращал воду в вино и загонял демонов в свиней. Имеются приятные бонусы – в праздники хоть упейся самогоном из папоротника, сколько душеньке угодно. Не содержит кровавых жертв и прочих экстремальных добавок.

– Вот если бы он воду в бензин превращал, – кисло ответил одноглазый. – Который месяц машины заправить не можем, ржавеют под дождем. То, что ты мне объяснил, – даже краешком не цепляет. Офигеть, только на одной бабе разрешают жениться… это что ж, мне теперь со своими восемью женами разойтись? Развод у нас простой – отводим к бывшему торговому центру, запираем на всю ночь в отделе женской одежды… пока они все там перемеряют, к утру с ума сойдут. И в чем вкратце смысл назаретянства? Значит, на небесах сидит суровый бородатый мужик, и он же тебя любит, наблюдает за тобой круглые сутки, не велит весной жрать мясо, убивать и красть? Привези я этот тотем, добрые люди моего стойбища меня на вилы поднимут. Кроме того, ты сам указывал – жрецы назаретян обязаны весить двести килограммов, и еще на двести носить золотых браслетов. Нам подобную религию экономически не потянуть. Есть что поскромнее?

Из дождевого леса донеслось хрюканье – кажется, вышел на охоту гибрид цапли и суслика: отвратительный болотный мутант с кожистыми крыльями и длинным клювом, обожающий жить в норке. Оба собеседника, однако, не обратили на эти звуки внимания.

– Ладушки, будь по-твоему, – хмыкнул Жрец, почесав полную вшей седую бороду. – Откровенно говоря, я тоже не фанат назаретян. Что ж, бери нирванизм – обещаю, не пожалеешь. Абсолютно овощная религия. Сиди себе да медитируй – проваливаешься в собственные мысли и видишь в глубине сознания яркие философские миры, где…

– Оооооооо, – заинтересовался клиент. – Видать, хорошая штука. Обычно для созерцания миров у нас в Семи Холмах трут мухомор, набивают порошок в трубку, сверху радиоактивный мох… такая чума грезится, что диву даешься. А тут, стало быть, на мухоморе экономия? Общество оценит. Только один вопрос: есть ли в наличии боги войны, насколько они кровожадны и какие жертвы следует им приносить? У нас мало живности… разводим только кур, но они рождаются в форме бублика… редкая мутация…

– Ну… – замялся Жрец. – Богов войны не предусмотрено.

– Совсем?!

– Да. Натуральный пофигизм, типа… вот будь что будет. Надо мирно воспринимать зло. Тебе дали в морду, а ты так улыбаешься и вежливо говоришь: «Спасибо». Трахнули твою жену, а ты спрашиваешь: «Еще разок не хочешь?» Отобрали золото, а ты волнуешься: как враг слитки домой донесет, ему ж тяжело! А после впадаешь в нирвану и грезишь…

У клиента отвисла челюсть:

– И много племен придерживалось этого… нирванизма?

– Полно. И в Китае, и на азиатских островах, растворенных Плутоновым морем…

– Ужас какой! Не-не, и даром не надо… в задницу философские миры.

– Не торопись с выводами, – мягко возразил Жрец. – Ты же еще не все узнал, верно? Оцени сюрприз: по правилам нирванизма, если ты умираешь, то как бы не насовсем. Твоя душа переселится в другого человека – а может, и в животное. Или даже в бабочку. И это не предел. Позволяется стать хоть деревом – стоишь тихонько в чаще, листвой колышешь…

Клиент вытер холодный пот, в страхе глядя на Жреца.

– Да они в своем Плутоновом море совсем с ума посходили! Как после такого жить? То есть, выхожу я ночью охотиться на крысокабана – а это, может быть, мой родной папа? Завалю его в темечко парой гвоздей – он лежит, светится в темноте и смотрит на меня с укором всеми семью глазами – как же так, сынок? Помнишь, мы с тобой у Зловонного океана быколягушек шмаляли из снайперки? А потом кровь хлынет ручьем из пасти, и…

Глаз клиента моргнул, и на щеку скатилась слеза.

– Утомил уже себя жалеть! – безжалостно прервал трагическую речь Жрец. – Что ты сразу папу вспомнил? Ведь точно таким же образом можно и бывшую тещу завалить. А если она после смерти в крокодила переродится – так, извини меня, вдвойне приятно.

– Да им и перерождаться не надо! – с ненавистью прохрипел клиент. – Нет, наши не поймут. Комара хлопнешь – считай, соседа убил. Птероиндея зарезал, так мясо в рот не полезет – вдруг это тот самый мужик из соседнего вигвама: лишь месяц назад с тобой самогон хлестал, а сегодня ты его филе лопаешь? При эдаком раскладе и экономия на мухоморах не утешит. Сделай милость… может, откопаешь что другое в закромах?

Жрец ухмыльнулся, показав обломки сгнивших зубов. Изумительно! Восемьдесят семь лет минуло после взрыва Солнца-Людоеда – в пламени сгорели города, в пыль обратились почти все люди, населявшие тогдашнюю Землю. Выжило не больше сотни тысяч, и первое время никто не думал о богах – каждого волновало, как он переживет ядерную зиму, чем отобьется от полчищ зомби-муравьедов и почему на каждой руке вдруг выросло еще по шесть пальцев. С тех пор немногое изменилось. Племена Семи Холмов до сих пор на грани выживания… но теперь им понадобились боги. И как можно скорее!

– Ты проделал долгий путь, – развел руками Жрец. – Я постараюсь помочь. Послушай притчу. В стародавние времена, на одном маленьком острове близ пляжей Утонувшей Империи Счастья, туземцы поклонялись мертвым. У меня имеются картинки культа: их бог носил маску-череп, появлялся во фраке и цилиндре… кажется, религия называлась «муду». Островитяне верили, что духи мертвых находятся среди нас. Туземные жрецы были способны воскрешать мертвецов и повелевать ими. Представь: у вождя твоего племени возникнет армия мертвых солдат, жаждущих сожрать ваших врагов. Это ли не счастье?

Клиент машинально поправил ремень автомата. Мозг разрывала злость, а руки откровенно чесались пристрелить Жреца прямо здесь, у бункера. Старик что, издевается над ним?! От убийства останавливало лишь одно – страх. Одноглазый прекрасно понимал – если дедушка поддерживает связи с таким количеством богов, кто-то из них обязательно за него вступится. Проще не связываться, иначе выйдет себе дороже. Родишься потом кротомурлом – так сам пойдешь на кактусе удавишься.

Но… неужели он НЕ ПОНИМАЕТ?

– Великий Хранитель, – поклонился клиент, давя позыв обложить Жреца матом. – На хрена мне в племени сдались мертвецы? Похорон у нас нет – растворил труп в ядерно-кислотном болоте, и всего делов. Но теперь? Живым-то жрать нечего, а тут еще мертвые воскресают, суки. И бабушка, и прабабушка, и дядя Рогонд, убитый в бою с племенем южноморцев. Таким макаром в стойбище покойников станет больше, чем живых. Ты знаешь, кто изобрел муду? Посоветуй подлецу засунуть его ТУДА и затем в то же место воткнуть ствол своей винтовки. Так, для верности. Да сожрет этот остров стадо кобылозябликов!

Жрец тяжело вздохнул. В сердце теплилась слабая надежда.

– У меня в запасе не так много осталось, – сообщил он чиновничьим тоном. – Имей в виду – ты рискуешь уйти с пустыми руками! Итак, рассмотрим парочку запасных. Первая религия – аравианство, дивно шикарная вещь. Да, молиться требуют пять раз в день, зато жен заводи – сколько хочешь. Всегда есть повод для войны с другим племенем, если оно отказывается перейти в аравианство. Из минусов – жрецы не позволяют употреблять самогон из папоротника и ветчину крысокабанов. Кстати, согласно древним преданиям, именно из-за аравиан нас расплавило Солнце-Людоед. Они что-то там взорвали, и…

Клиент сорвал с плеча автомат.

Жрец не успел опомниться – щелкнул выстрел: к ногам, сломав крылья, упал ослохавчик – хищная ночная птица. Впервые за время разговора клиент улыбнулся. Ослохавчик в конвульсиях скреб когтями землю, на поверхность выступили капли ядерного топлива. Да… недаром жителей Семи Холмов не любят в других племенах. Во-первых, у них самые богатые запасы вяленой кенгурятины, а во-вторых – они сначала стреляют, а потом спрашивают, в чем дело. Запихнув ослохавчика в мешок, клиент скривил рот.

– Без самогона нам никак, – твердо заявил он, став светел лицом. – Вот что хочешь, а это – НЕЛЬЗЯ. На том наше племя стоит, мы им младенцев выпаиваем… Если самогона не станет – это как второе Солнце-Людоед. Умолкни, Жрец. Ты святое оскорбляешь.

– Извини, чужеземец, – спешно поправился Жрец. – Я не нарочно. Что ж, осталась последняя религия. По слухам, она стартовала как самая главная религия на Земле. Ее приверженцы сначала были рабами, а после их таскали сорок лет взад-вперед по пустыне – я, правда, так и не понял, зачем. Однако крысокабанов им тоже есть нельзя: и не проси у меня объяснений, в чем у этих людей вкупе с аравианцами провинились бедные крысокабаны. Самогон вполне доступен, но первоначально бутыль должен благословить жрец. Крайне важное условие – в шестой день недели строжайше запрещено работать.

– Слушай, о великий, – задумчиво сказал клиент. – А нет ли такой религии, чтобы можно было не работать и во все остальные дни недели? Я бы очень охотно ее принял.

– За такой религией, молодой человек, ко мне бы круглосуточно в бункер ломились, – отрезал Жрец. – Если тебе и это не подходит – я не понимаю, зачем ты сюда пришел?

Клиент потупился, рассматривая пурпурно-черную траву.

– Мой прадед перед смертью успел поведать – раньше люди поклонялись различным богам… он сам не помнил их имен. Им молились, чтобы на столе была еда, просили о дожде и ставили огоньки за удачу. Если что-нибудь не удавалось – говорили, это наказание за неправедную жизнь. В случае везения каждый считал, что ему помог бог. Увы, мы напрочь позабыли всех земных божеств, и никто не расскажет, как они выглядели. Ты – единственный в мире Хранитель Древних Книг, потому все племена приходят к тебе с подобными просьбами. Нынешние джунгли скудеют крысокабанами, а посевы бульбощавеля бьет засуха. Нам остается надеяться только на бога… а его-то у нас и нет. Помоги, Жрец, прошу. Я не могу вернуться в руины Семи Холмов с пустыми руками.

Бородач потрепал одноглазого по плечу.

– Ты достучался до моего сердца. Обожди здесь минуту… я вернусь.

Отряхивая с плеча осколки стекла, я выглянул из гондолы дирижабля.

Хорошо, что реактивная ракета не попала в баллон, – лавина, вызванная взрывом газа, завалила бы эту низину с ее уходящей за поворот каменистой дорогой и развалинами.

Но теперь передняя часть баллона крепко застряла в расселине невысоко над землей. Корма гондолы была раздроблена взрывом, лопасти винта сломаны. Повезло, что дизельный двигатель не взорвался.

Я присел на дне гондолы, сунул в ножны армейский нож и осмотрел свою руку. По запястью текла кровь – рана неглубокая, но болезненная. Выпрямившись, поверх искореженной взрывом внутренней переборки заглянул в носовую часть гондолы. Там возле рулевых рычагов лежали двое. У одного голова треснула, как яйцо, у второго шея свернута набок. В небольших дирижаблях-разведчиках, принадлежащих автокефальной корпорации Святая Церковь Господня, обычно находится пара пилотов: один контролирует курс, второй следит за тангажем, крутит штурвал, меняя угол наклона летающей машины.

Снова высунувшись в пробоину, я окинул взглядом окрестности. Когда-то в низине стоял городок, покинутый после Большой войны. Скорее всего, с дырявой крыши одной из развалюх и выстрелили реактивной ракетой.

Вокруг шелестела желтая листва, жужжали насекомые, дующий порывами ветер был сухим и жарким. Горы купались в летнем зное. Услышав приглушенный шум мотора, я расстегнул кобуру и положил руку на большой шестизарядный пистолет.

Из-за поворота дороги, лежавшей между склоном и ущельем с руинами, показалась армейская машина («мобиль», как их называли в Святой Церкви) с открытой кабиной. Впереди сидели двое, за их спинами виднелся третий – все в коротких черных полурясах, вооружены короткоствольными автоматами с длинными прямыми магазинами.

Я пригляделся. У того, что находился слева от водителя, на груди была нашивка: два золотистых пшеничных колоска и два пузатых колокола. У меня такая же, только на один колокол больше… Значит, в мобиле старший лейтенант с двумя рядовыми.

Машина поехала быстрее. Лейтенант ткнул пальцем в сторону дирижабля, и рядовой сзади привстал, направив на меня автомат.

Я сел на краю пролома, поднял руки, показывая пустые ладони. Потом, глубоко вдохнув, соскользнул вниз. Упав в кусты, сразу вскочил, выдрался из зарослей и, пригибаясь, бросился навстречу машине. Та была почти рядом. Водитель резко вывернул руль, встал поперек дороги, правым бортом ко мне, угольно-черный дым плеснулся из выхлопной трубы. Три автомата уставились мне в грудь.

– Осторожно! – громко, но так, чтобы не было слышно в развалинах, предупредил я. – В нас выстрелили оттуда!

Лейтенант оглядел меня с ног до головы. Он был молодой, лицо одутловатое, тонкие усики, вялый подбородок. На груди его висел большой железный крест: Иисус-Воитель широко расставил руки, в левой – огромный дробовик, в правой – тесак.

– Вас сбили ракетой? Мы слышали взрыв… Еще кто-то выжил?

– Нас было трое. Оба пилота мертвы. Лейтенант, безбожник в ущелье, у него «реактивник». Думаю, есть и стрелковое оружие.

– Безбожник? – повторил он слегка растерянно. Для командира мобильного патруля все происходило слишком быстро и неожиданно.

– Да, агент Карбона. Он сожжет нас вместе с машиной, а потом добьет контрольными выстрелами.

Тут, наконец, до них дошло, что в любой момент они могут отправиться к праотцам, и лейтенант приказал водителю:

– Развернись! Встань за ту глыбу у обочины!

Загудел мотор, и мобиль проехал по крутой дуге, обратившись багажником к застрявшему дирижаблю. Я подбежал к камню, за которым он притормозил, опустился на корточки возле заднего колеса.

– Кто ты такой? – спросил лейтенант.

Я представился по форме:

– Майор Захар Самосудов, оперативно-разведывательный отдел Священного Синода автокефальной корпорации Святая Церковь Господня.

Он слегка охренел, услыхав это. Опять смерил меня взглядом заплывших красноватых глазок.

– Ты из СС?! – Посмотрев на дирижабль, лейтенант приказал стрелку: «Ильяс, контролируй ущелье», после чего выскользнул из кабины и растянулся на камнях под прикрытием колючего куста.

– Ранен, брат-майор?

– Ерунда, слегка контузило. – Я прижал ладонь к уху и громко сглотнул. – До вечера пройдет.

– У тебя кровь на руке. А другие в дирижабле точно мертвы?

– Там спасать некого. Лейтенант…

– Ипатий Брюч, – представился он. Повернул голову к водителю и добавил: – Будь готов быстро уезжать.

Тот покрепче вцепился в руль. Стрелок, которого лейтенант Брюч назвал Ильясом, поставил колено на заднее сиденье и, упершись локтями в багажник, медленно водил стволом вдоль ущелья. Там было тихо, никого не видно. Большая война, начавшаяся после оскуднения запасов нефти и превратившая треть планеты в ядерную пустыню, лишь слегка коснулась гор, но и этого хватило. От городка, когда-то стоявшего в низине, остались лишь покосившиеся стены и дырявые крыши. Посреди всего этого торчала накренившаяся, вся затянутая плющом церковная башенка с потускневшим колоколом, в котором зиял темный пролом.

Крыши построек невысоко выступали над краем ущелья: безбожному диверсанту удобно было выпустить ракету по дирижаблю, но вот вести прицельный огонь по людям, прячущимся за валуном, сложно – слишком острый угол, цель почти не видна.

Судя по выражению лица лейтенанта Брюча, он размышлял примерно так же. А еще думал о том, что нам идти на поиски безбожника, не вычислив его позицию, не менее проблематично, чем тому сейчас подстрелить нас. То есть пойти-то мы можем, но вот выжить при этом…

– Нужно его уничтожить во имя Иисуса-Воителя, – пробормотал лейтенант не слишком уверенно. – Но лучше – взять живым. Откуда он здесь взялся? Если в Карбоне знают, где наша база…

– Не знают, – перебил я. – Пока еще нет. Лейтенант, разведка безбожников получила информацию о примерном положении Чистого ключа. Мы в Синоде вычислили крысу, но слишком поздно. Теперь они задействовали своего агента в этом районе, опасного диверсанта, истинное исчадие ада. В рядах святых бойцов о его нечестивых деяниях ходят легенды, в нашем отделе его оперативный псевдоним – Богобой.

Брюч вздрогнул, услышав это, и машинально коснулся пальцами головы железного Иисуса на груди, а после, на миг смежив веки, – своего чела. Я продолжал:

– Богобой знал, что я вылетел к вам, знал маршрут, но где точно находится Чистый исток, у него пока сведений нет. Если мы сейчас же уедем…

– А зачем ты летел к нам, брат-майор?

– Меня прислали с указаниями из Синода. А как иначе, вы же отрезаны от всех, соблюдаете радиомолчание.

– В задницу к нечистому всё! – выдохнул лейтенант, обдав меня запахом перегара, и опухшее лицо его исказилось. – Говорил же Георгию Иванычу, что рано или поздно нас накроют!

– Еще не накрыли, брат-лейтенант. Но теперь могут и…

Тут Ильяс выстрелил – короткоствольный АК-Х, созданный оружейниками Святой Церкви на основе старого оружия, дал короткую очередь, и от церковного купола возле пролома разлетелась труха.

– Там! – выдохнул рядовой. – Видел, кажется… В проломе!

– Так видел или нет?! – гаркнул лейтенант.

– Видел, клянусь десницей Господней! Мелькнул кто-то и сразу спрятался!

– Это Богобой, – кивнул я. – Ильяс, не дай ему накрыть нас ракетой!

Я присел рядом с Ипатием Брючем, низко пригнувшись, втянув голову в плечи и сжимая раненую кисть. Отсюда была видна радиостанция, вмонтированная в приборную панель справа от почти улегшегося на руль водителя, скрученный спиралью провод и висящая в зажиме большая черная трубка.

Рядовой Ильяс, не моргая, целился в колокол, на лбу его серебрился пот.

– Надо связаться с базой, – решил Брюч и пополз обратно к машине.

– Брат-лейтенант, нельзя выходить в эфир. Соблюдай радиомолчание.

– Да что вообще происходит?! – повысил он голос, забираясь в кабину. – Обмен по внутренним каналам никто не отменял, у нас все шифруется!

– Я же сказал: в Карбоне узнали о Чистом истоке. Главное, они знают о той работе, которую ведет у вас Ростислав Франц. И они не хотят допустить, чтобы Святая Церковь вывела «Апостолов» в массовое производство. Специфика расположения Чистого истока не позволяет засечь его, но… Любые радиопереговоры обнаружат базу. Сейчас эта часть Карпат под постоянным радионаблюдением.

– Мы в Истоке и так сидим, как мыши в норе! А теперь ты мне говоришь, брат-майор, что даже экстренный вызов по внутреннему каналу связи послать нельзя?

– Нельзя. Ваши частоты вскрыты безбожниками, данные дешифруются. Тишина должна быть полной. До штатного сеанса связи осталось… сколько?

– Сейчас четверть третьего. Значит, сорок пять минут до обмена радиосообщениями между патрулями.

– Раз так, нам надо на базу, – я привстал. – Хотел попытаться вместе с вами уничтожить диверсанта, но… Получается, нужно как можно быстрее предупредить вашего командира. Ночью через Босфор в Черное море вошел «Могучий Язычник», военное судно Карбона. Как только вас засекут, поднимут в воздух бомберы. Они прилетят сюда очень быстро, понимаешь?

Судя по напрягшемуся лицу, лейтенант Ипатий Брюч наконец-то сполна осознал смертельную опасность ситуации. Громко вдохнув, он стал отдавать приказы:

– Майор – в машину. Ильяс – следить за ущельем. – Брюч толкнул водителя в плечо. – Возвращаемся, гони!

Водитель только и ждал приказа – не успел я запрыгнуть на заднее сиденье, как мобиль рванул вдоль склона, прочь от дирижабля с двумя мертвецами внутри, подминая кусты и тяжело качаясь на особо больших камнях. Вытащив пистолет, я обернулся и прокричал, чтобы перекрыть шум мотора:

– Ильяс, внимание на церковь!

Мы покинули низину в считаные секунды – Богобой не успел выпустить по нам реактивную ракету. Когда ущелье осталось далеко позади, водитель сбавил скорость: слишком крутые повороты были у горной дороги, мобиль мог запросто слететь с нее.

Брюч, вытащив из бардачка аптечку, обернулся:

– Брат-майор, дайте руку…

– На базе перевяжем, – отмахнулся я.

– Давайте.

Он вынул бинт, нож, чтобы распороть рукав. Я спросил:

– До базы далеко? Надо спешить.

– Сидите спокойно, скоро приедем.

Дорога пошла под уклон, склоны по сторонам стали выше и отвеснее, небо превратилось в широкую полосу далеко над головой. Впереди блеснул ручей, и вскоре мобиль свернул под каменную арку. Под высоким покатым сводом гулким эхом разнесся звук дизеля.

Теперь мы ехали вдоль ручья, журчащего по дну тоннеля, насквозь пробившего основание горы. Похоже, здесь когда-то текла река, но она обмелела – причем, недавно. Далеко впереди тоннель сужался, свод становился ниже, но здесь он был высоко над головой.

– Не крутись, брат-майор, – попросил Брюч, стягивающий эластичным жгутом мою руку. – Уже заканчиваю.

Тоннель перегораживала ограда с колючей проволокой поверху. Вот он, въезд на самую секретную базу Святой Церкви…

Лейтенант закончил с моей рукой и отвернулся к лобовому стеклу. Схватившись за спинку переднего сиденья, я привстал, внимательно глядя вперед. А ведь этот тоннель – естественного происхождения, скорее всего, его за тысячелетия проделала горная река, которая теперь превратилась в весело журчащий ручеек, ныряющий под ограду. Он снабжал базу водой.

Многометровый слой камня не позволял противнику обнаружить Чистый исток. Его почти невозможно уничтожить снаружи, даже если сбросить бомбы и завалить выходы тоннеля, внутри все уцелеет.

Донеслось гудение. Над оградой поднялся темный дым, остро запахло соляркой, и броневые плиты перед нами раздвинулись. Мобиль вкатил в крытый шлюз, остановился. С гудением створки сомкнулись позади. Где-то вверху раздались голоса, загудели дизели, позади лязгнуло, и все стихло.

Только сейчас сидящие со мной в машине братья немного расслабились – Ильяс, все время контролировавший дорогу позади, сел ровно и опустил автомат, водитель подул на вспотевшие ладони. Брюч, оглянувшись, сказал:

– Ты легко отделался, брат-майор: контузия и рана на руке… Это потому, что находился в задней части гондолы.

– Так и было, – кивнул я. – Что теперь, брат-лейтенант?

– Сейчас будет проверка, без нее обратно не впускают даже нас. Надеюсь, твои данные есть в нашей счетной машине.

Я молча кивнул. Для безопасности это место отрезано от коммуникаций, у него нет связи даже с постоянно обновляемой базой данных Синода – в счетной машине местного командования просто содержится информация на людей, которые допускаются внутрь. Два периметра защиты, курьеры Синода имеют право проходить за первую линию безопасности. Но я-то не курьер… то есть все же курьер, но – особый.

Впереди клацнуло, вновь загудели дизели. Водитель включил фары и медленно тронулся с места, направив машину в открывшийся проем. Проехал метров десять и остановился, заглушил двигатель, чихнувший напоследок клубом черного дыма.

Мы оказались примерно на середине тоннеля. Освещение здесь было тусклое, прямые солнечные лучи никогда не попадали сюда. Прохладно, сыро… В дальнем конце свод становился ниже, и в конце концов тоннель превращался в каменную трубу не более двух метров высотой, полностью перегороженную стальной плитой. Скорее всего, с другой стороны ее покрывают маскировочные панели «под камень». Под ногами мелкий щебень, раскатанный в более-менее ровную поверхность. Справа доносилось журчание воды, слева под каменной стеной стояла сколоченная из бревен коробка с окнами – стандартный блок, включающий служебные отсеки центра управления базой и жилые комнаты. Рядом был еще один, складской, без окон, за ним к стене примыкала казарма.

Тихо. Потому что каждый при деле. Мобильных патрульных групп, разъезжающих по округе, три, ну, четыре от силы; два солдата в шлюзе, трое на боевом дежурстве в центре управления базой. Еще двое в наряде по столовой – втянув носом сырой воздух, я ощутил запах вареного мяса.

Гарнизон базы человек пятьдесят максимум. Не густо, но и не мало, учитывая выгодность позиции. Безбожным диверсантам сюда не пробраться, да и массированную атаку Карбона легко отразить, ведь контролировать придется лишь одно место, через которое мы въехали на территорию. Пошарив взглядом по стенам, я не смог найти вход в мастерскую Ростислава Франца, которая пряталась в естественных пещерах возле тоннеля. Хотя, возможно, она между жилыми блоками, торцами почти примыкавшими к стене? То место отсюда видно не было.

– Вылезай, брат-майор, – Брюч выпрыгнул из машины, одернул форму.

Дверь командно-жилого блока распахнулась, и на пороге показался высокий седовласый человек.

Полковник Георгий Иванович Победоносцев – его легко узнать по шраму на щеке. Я видел фотоснимки. Старый, закаленный боями воин Святой Церкви, наверняка недовольный тем, что сидит в этой дыре, когда другие сражаются с отрядами Карбона лицом к лицу. Что-то он там натворил в прошлом – кажется, высказал генералу Грюгеру из Синода все, что о том думает, и загремел в командиры научной базы, где время тянется как резина, все окружение – несколько десятков бойцов, связи с внешним миром почти нет, врага нет…

На Победоносцеве была ряса, подпоясанная черным кожаным ремнем, массивный золотой крест на груди, на ремне – кобура с пистолетом и кортик. Под рясой снизу виднелось черное галифе с ярко-желтыми лампасами.

Позади полковника в дверях возник плечистый молодой офицер в бледно-зеленой форменной рубахе и тщательно выглаженных брюках-галифе с зелеными лампасами, заправленных в сверкающие лаком сапоги. На коротко остриженной голове – пилотка с крестом вместо кокарды, на ремне пистолет.

– В чем дело, Брюч? – Победоносцев быстро подошел к мобилю. Движения у него были порывистые и резкие, а лицо – сухое, со впалыми щеками. – Почему нарушил инструкции?

– Брат-лейтенант действовал, исходя из сложившейся ситуации, – я шагнул навстречу полковнику. – Майор Захар Самосудов, оперативно-разведывательный отдел СС автокефальной корпорации Святая Церковь Господня.

Полковник смерил меня взглядом:

– Молод для майора.

– В разведке быстро делают карьеру во славу Господа нашего. – Я оглянулся на ворота. – Полковник, нам нельзя терять время. Дирижабль, на котором…

Он махнул рукой, оборвав меня, и обратился к Брючу:

– Докладывай, лейтенант.

Тот пересказал случившееся, как меня нашли, упомянул судно Карбона в Черном море. Я заметил, что стоящий в дверях отутюженный офицер не спускает с меня глаз и держит ладонь на кобуре. Кто он, особист или дежурный по базе?

Победоносцев слушал внимательно, лицо его ничего не выражало. Когда Брюч закончил, он лишь сказал «за мной» и зашагал обратно. Мы поспешили следом.

Все-таки особист, решил я, когда отутюженный посторонился, пропуская нас, и пошел рядом. Дежурный не покинет пост управления. Начальник особого отдела базы был тщательно выбрит, подтянут… как-то слишком уж тщательно выбрит и чересчур подтянут – вид из-за этого у него был немного показушный, будто на парад собрался, не хватало только наградных планок на груди и белых перчаток.

Сапоги полковника, особиста и лейтенанта громко скрипели, когда мы вошли в кабинет. Победоносцев сразу открыл сейф, вынул поблескивающую металлическую карточку и вставил в прорезь счетной машины, стоящей на стойке у стены.

– Майор, ты знаешь, что делать.

Я шагнул к стойке и замер, обратив лицо к широкому круглому объективу счетной машины. Тот мигнул светом, раздался щелчок. Машина – большая, кубическая, с хромовыми панелями и большими круглыми кнопками – погудела, потрещала… Я ощутил на себе пристальный взгляд особиста. Раздался щелчок – приемное устройство выбросило вставленную в него карточку.

Полковник молча присел на круглый табурет перед компьютером.

За спиной у него была железная дверь. Я прикинул, где вход в кабинет, как идет коридор, по которому мы попали сюда… Получается, за этой дверью должна быть каменная стена… То есть – проход в стене. Куда он может вести? В мастерскую Ростислава Франца, больше некуда.

Над дверью висели большие громко тикающие часы, они показывали: 14.35.

Победоносцев сцепил пальцы, глядя на счетную машину. Та щелкала и гудела, на боковой панели медленно вращались металлические кольца с нанесенными на них цифрами и буквами, ползла планка с прорезью…

– Ключ, – бросил Победоносцев.

– Что? – не понял я.

– Твой ключ, майор.

– Ключ-пластина, – требовательно подсказал особист Лавр. – Идентификатор.

Я машинально хлопнул себя по нагрудному карману, полез в боковой на плече, но там рукав был распорот Брючем, когда он занимался моей раной.

– Остался в дирижабле, – сказал я.

Секунду полковник в упор смотрел на меня, потом встал и прошел к столу.

– Лейтенант, позовите сюда рядового. Изолируйте майора, пока не найдем его идентификатор.

– Полковник! – я шагнул следом. – Чистый исток под угрозой. Я должен немедленно увидеть Ростислава Франца, иначе…

– Молчать! – выдохнул Лавр. Он стоял в полуметре за моим левым плечом, и я ощущал идущий от него запах дорогого одеколона. – Брюч, выполняйте приказ!

Лейтенант помедлил – он-то видел сбитый дирижабль, хорошо помнил, в каких обстоятельствах нашел меня, и воспринимал ситуацию иначе, чем эти двое, – переступил с ноги на ногу и вышел в коридор.

– Полковник, вы неверно оцениваете ситуацию, – вновь заговорил я, игнорируя Лавра. – Я повторяю: ваша база под прямой и непосредственной угрозой. Если Карбон…

– Как вас сбили? – перебил он.

– Из реактивника. У нас есть достоверные сведения: в Карпатах действует опытнейший диверсант Карбона. Его цель – вскрыть местоположение базы.

– Диверсант? – повторил с сомнением Лавр.

– Оперативный псевдоним – Богобой.

– В горах одному делать нечего, – сказал Победоносцев. – Разве что группа… Я отдам приказ, и патрули осмотрят район, соблюдая тишину в эфире. Но до прояснения ситуации вы будете задержаны, майор.

Этот салдофон мог все испортить! Я шагнул ближе к столу:

– Полковник, поймите…

– Стойте на месте! – Лавр схватил меня за локоть.

Сработали рефлексы – я развернулся, ударом сверху сбил его руку. Он выбросил перед собой вторую, пытаясь взять мою шею в захват. Я нырнул в сторону, перехватил запястье, вывернув его, сделал подсечку – и Лавр растянулся на полу. Прежде чем он успел совершить еще какую-то глупость, я выдернул пистолет из его кобуры и быстро отступил к столу.

Победоносцев даже не сделал попытки встать – сидел, холодно глядя на меня. Выругавшись, Лавр вскочил, на его выглаженной рубахе появилось темное пятно.

Я бросил пистолет на стол, достал из кобуры свой, положил рядом и встал вполоборота к полковнику с особистом. Увидев, что я остался без оружия, Лавр, чье самодовольное лицо исказила гримаса ярости, кинулся на меня, но Победоносцев рявкнул:

– Стоять! Смирно!

В его голосе было столько железной властности, что мы оба вытянулись, вскинув подбородки.

В коридоре застучали шаги, и в комнату вбежал рядовой Ильяс, с ходу сориентировавшись, нацелил на меня автомат.

– Полковник… – снова начал я.

Он хлопнул ладонью по столу.

– Арестовать! Отправить патрульную группу к месту аварии дирижабля, искать идентификатор! Прочесать местность! Соблюдать режим радиомолчания!

Я оттолкнул шагнувшего ко мне Ильяса, не обращая внимания на ввалившегося в кабинет с пистолетом в руке Брюча, быстро заговорил:

– Георгий Иванович, моя информация предназначена лишь для Ростислава Франца, но… Я нарушу секретность и скажу сейчас: базе в первую очередь угрожают изнутри, а не извне. Дело не в диверсанте Карбона, который рыщет снаружи, дело в том, что уже попало сюда. В три часа дня оно сработает.

Лейтенант, рядовой, особист, полковник – все уставились на меня.

– Что ты имеешь в виду, майор? – спросил Победоносцев.

– Что мне необходимо немедленно поговорить с Францем. В вашем присутствии, если желаете. Сейчас уже четырнадцать сорок, скоро будет поздно.

– У тебя нет ключа для допуска во второй пояс секретности.

– Он остался в дирижабле! Нас атаковали, машина упала на камни, я получил ранение… Полковник, это вопрос жизни и смерти для всех вас. Нет, теперь уже для всех нас. Совершенно необходимо поговорить с Францем. А вы должны соблюдать режим радиомолчания. Стоит связаться с патрулями, и Богобой начнет действовать.

Повисла напряженная тишина. Победоносцев сверлил меня колючим взглядом.

– Арестовать, – наконец повторил он.

Брюч с Ильясом схватили меня за плечи, вывернув руки, развернули лицом к стене.

– Полковник, – бросил я через плечо, – чистый исток уничтожат из-за вас.

– Руки за спину! – гаркнул Лавр, и между лопаток мне ткнулся ствол пистолета, который он схватил со стола. – Не шевелиться!

Меня обыскали, затем особист приказал:

– Наружу!

Он снова ткнул оружием в спину.

– Останься, Лавр, – приказал Победоносцев.

– Лучше делай, что тебе приказывают, брат-майор, – сказал лейтенант Брюч уже в коридоре. В голосе его мне почудились сочувствие.

Свет замигал, в комнатах за дверями раздались звуки тревожных зуммеров, донеслись отрывистые команды. Я криво улыбнулся: Победоносцев хотя бы догадался объявить тревогу. Они тут и правда все отупели от рутины, безделья и отсутствия событий. Мне не удалось убедить полковника – что теперь делать? Надо проникнуть к Францу любой ценой…

– Стой! – скомандовал Брюч. – К стене!

Захлопали двери, раздался топот ног, зазвучали приказы. За спиной пробежал, шелестя полурясой, один боец, потом еще несколько. Когда зуммеры стихли и свет перестал мигать, в коридоре снова остались только я и лейтенант с Ильясом.

– На выход, – приказал Брюч.

Я повернулся, но не к двери, а к нему. Ильяс находился у лейтенанта за спиной – коридор командно-жилого блока был узкий, двое с трудом разминутся. Схватив Брюча за кисть, я наступил ему на сапог, рывком вывернул пистолет из руки и сильно толкнул в грудь.

В маленьких заплывших глазах лейтенанта плеснулись страх и растерянность. Ильяс тоже был не готов к такому повороту событий. Я шагнул мимо Брюча, оттеснив его к стене, ударил пистолетной рукоятью по лицу и врезал локтем в плечо рядового. Из носа Брюча брызнула кровь, он осел на Ильяса, помешав тому вскинуть автомат.

Рядовой мог закричать, но я не позволил – ткнул ему пистолетом в рот, клацнув стволом о зубы, и прошипел:

– Не дергайся, во имя Господа нашего!

Снял с его плеча автомат. Немного отступил.

Брюч чуть не клюнул носом в пол, но пришел в себя и, хватаясь за стену, попытался выпрямиться.

– Вы оба не пострадаете, – тихо заговорил я. – Никто не пострадает, если я успею поговорить со Францем. Вы видели дирижабль, что от него осталось, представляете ситуацию иначе, чем Лавр с полковником. Не мешайте, слышите? Брюч, опомнись! Ты же понимаешь, кто прав! В три часа базе придет конец!

Я боком сместился к кабинету полковника, нацелив на Ильяса пистолет. Обезоруженный рядовой напрягся, готовый броситься на меня.

– Ильяс, стой, – сказал Брюч.

Тот удивленно посмотрел на него. Лейтенант, вытерев ладонью кровь с подбородка, обратился ко мне:

– Почему в три, майор? Если патрули в условный час выйдут на связь и база не ответит – а она не ответит, полковник ведь послушался вас в этом, – то патрульные просто отключатся и спешно поедут назад. Такова инструкция.

– В три Чистый исток сам себя засветит. Скоро все поймешь.

Я повернулся к двери в кабинет Победоносцева. И вовремя – особист как раз шагнул в коридор. Получил ногой в живот и ввалился обратно. Прыгнув за ним, я захлопнул дверь, дернул к себе стоящий под стеной стул и подпер им ручку.

– Полковник, вы не оставляете мне выбора.

Часы показывали 14.42. Победоносцев сидел за столом и с прищуром смотрел на меня. Лавр, постанывая, пытался встать – врезал я ему сильно, лицо его побледнело, пилотка отлетела к стене.

– Я должен попасть к Ростиславу Францу. Пойдем вместе: вы, я и Лавр… – Не спуская глаз с полковника, я шагнул к скорчившемуся на полу особисту и снова отобрал у него пистолет.

– Каким образом? – процедил полковник. – Вход в мастерскую снаружи, но если мы выйдем, мои люди уничтожат вас.

Из коридора за спиной доносились громкие возгласы, топот ног. Я дважды выстрелил в потолок, чтобы привлечь внимание солдат, и крикнул:

– Не пытайтесь проникнуть в кабинет! Брюч, объясни им ситуацию! А вы вставайте, – я дернул за локоть особиста. – Полковник, вас это тоже касается. Откройте вон ту дверь. Думаете, непонятно, куда она ведет?

Победоносцев не шелохнулся.

Тогда я подтащил Лавра к столу, навел на него пистолет, подумав, сместился в сторону и прицелился Победоносцеву в ногу.

– Пуля размозжит вам сустав. Наверняка за свою карьеру вы видели солдат с похожими ранениями… Адская боль. Потом я сниму с вашей шеи ключ-пластину, открою дверь, пройду в мастерскую с Лавром, встречусь с Францем, объясню ему ситуацию. Опасность кроется внутри «Апостола». Победоносцев, вы будете выглядеть полным идиотом, когда в Синоде узнают подробности случившегося. А я отражу их в рапорте, обещаю.

Уголок его рта едва заметно дернулся. Я перехватил руку особиста, сильнее вывернул ее за спину и глянул на часы.

– Полковник, мне надоело повторять одно и то же. Источник опасности находится внутри базы, нужно срочно попасть в мастерскую и устранить его. У нас осталось пятнадцать минут.

В коридоре за дверью раздавались шорохи, сопение, шепот. Особист что-то замычал, задергался, пытаясь вырваться, и я стукнул его рукоятью пистолета по затылку – не слишком сильно, чтобы не вырубить полностью.

– Открывайте, Победоносцев, – я кивнул на дверь за его спиной. – Не хочу в вас стрелять, но вы меня сами вынуждаете.

Я взвел курок. Победоносцев еще несколько секунд молча смотрел на меня, потом выпрямился, снял с шеи ключ-карту на шнурке и вставил в прорезь замка.

Загудело, залязгало, и дверь бесшумно поползла в сторону, открывая каменный коридор, освещенный тусклыми лампами.

– Вперед! – Я толкнул Лавра в проем.

Когда мы пересекли коридор, взгляду открылась большая пещера со стеллажами вдоль стен. Слева – высокие железные ворота с раздвижными створками на рельсах, рядом бытовка техперсонала с раскрытой дверью. На стеллажах покоились ящики с оборудованием, под сводом пещеры шли кран-балки, свисали тросы, цепи, по цементному полу змеились провода. Их концы сходились на «Апостоле».

Вот она, боевая машина нового поколения. Высотой в три человеческих роста, угловатая, массивная. Две механические ступни толщиной с опоры башенного крана, манипуляторы-руки с блоками вооружения, между ними кабина, закрытая тусклым бронированным фонарем. Корпус облеплен контейнерами активной защиты, над левым манипулятором торчат патрубки дымовых гранатометов. Дизельные установки были на спине, прикрытые броней.

«Апостол» напоминал ШМ – то есть Шагающую Машину – модели «Разин», которая состояла на вооружении у Карбона, главного врага автокефальной корпорации Святая Церковь. Многие узлы и агрегаты «Апостола» были скопированы с «Разина», некоторые сняты с захваченных вражеских ШМ… И очень многое улучшено стараниями Ростислава Франца – гениального техника-ученого, найденного Святой Церковью где-то в Сибири, похищенного из тамошнего научного центра и привезенного сюда.

Главное, что сумел сделать механик, это оснастить «Апостол» новейшей системой управления.

– Что теперь? – спросил Победоносцев.

– Франц! – крикнул я.

Освещенная яркими лампами машина стояла на середине мастерской, кабиной к воротам, к нам боком. Между нею и бытовкой на полу был металлический квадрат. Из центра его торчал угловатый пульт с клавиатурой – терминал ШМ.

Раздались шаги, из-за «Апостола» вышли двое техников в синих, заляпанных машинным маслом полурясах, один нес какой-то инструмент. Они удивленно заговорили разом, но смолкли, когда из кабины выбрался молодой лаборант. Соскользнув по лестнице вдоль механической ноги, он тоже повернулся к нам, а из кабины появилась взлохмаченная голова. В свете ламп блеснули очки с выпуклыми стеклами, и профессор Ростислав Франц вылез на броню. Это был высокий курчавый мужчина в гражданской одежде.

– Что случилось? – крикнул он, ступив на оснащенный пушкой правый манипулятор «Апостола». Взялся за трос, прицепленный для страховки к верхней части ШМ. В другой руке у профессора был планшет.

– Вы все – в бытовку! – крикнул я. – Все, кроме Франца, быстро! Полковник, прикажите им!

Помедлив, Победоносцев отдал приказание. Ему пришлось повторить, прежде чем растерянные техники с лаборантом подчинились. Они закрыли за собой дверь, щелкнул замок – заперлись изнутри. По крайней мере, не будут мешаться под ногами…

– Франц, спускайтесь! Быстрее! – я подтолкнул полковника с особистом вперед. – Нужно отключить машину от всех коммуникаций и запустить боевые системы.

– Кто вы такой? – Стоя на манипуляторе, тот сдвинул очки на лоб. Говорил он чисто, с очень легким акцентом. – Победоносцев, вы объясните, что происходит?

– Отключайте «Апостола»! – Я толкнул в плечо Лавра. – А ты иди к терминалу и введи коды.

Когда мы приблизились к ШМ, ученый слез с нее по приставной лестнице. Я уже собрался объяснить ситуацию, но тут загудели приводы ворот. Створки немного разошлись, и в проем один за другим забежали, скрипя сапогами, несколько солдат во главе с лейтенантом Брючом.

– Полковник, прикажите солдатам покинуть мастерскую, – быстро заговорил я. – Если выйдут – узнаете подробности, не выйдут – уничтожите и себя, и базу…

– Солдаты, огонь! – вдруг закричал Лавр срывающимся голосом.

Я врезал ему кулаком по печени. Придержал за плечо – иначе он свалился бы на пол – и зарычал:

– Победоносцев, у нас почти не осталось времени! Сейчас без десяти три, вы вот-вот раскроетесь перед безбожниками!

Франц непонимающе крутил головой, поблескивая очками, из окошка бытовки выглядывали недоуменные лица. Солдаты по приказу Брюча встали шеренгой, нацелив на нас автоматы. От них меня закрывали особист и полковник. Последний, не поворачивая головы, сказал:

– Как в Карбоне узнают про базу? Диверсант снаружи, на связь мы не выйдем…

– Их агент уже здесь. Вы сами говорили о группе… Один работает снаружи, другой внутри. Может быть, он среди тех солдат. Или это один из техников. Или лаборант. Не знаю!

– Я… – впервые в голосе Победоносцева появилась неуверенность. – Майор, ты так и не сказал, что произойдет.

– Я расскажу все. Уберите людей!

– Брюч, уведи солдат, – приказал Победоносцев, помедлив.

– Радиомолчание, – напомнил я. – Оставлять доклады патрулей без ответа.

– Соблюдать радиомолчание! – повысил голос полковник. – Всем выйти! Бегом!

– Это ошибка, – заговорил Лавр, но смолк, когда ему в затылок ткнулся ствол пистолета.

Брюч, отдав приказ, вслед за солдатами поспешил наружу. Когда ни одного не осталось в мастерской, я смахнул с лица испарину.

– Может, все-таки объясните, что произошло? – не успевавший за событиями Франц по-прежнему стоял возле ШМ и растерянно смотрел то на полковника с особистом, то на меня, точнее, на оружие в моих руках, направленное на офицеров. – В конце концов, что это за человек?

– Я из Синода. – Схватив особиста за локоть, я потащил его к терминалу запуска «Апостола». – Франц, у нас мало времени, поэтому думайте быстро и отвечайте четко. Победоносцев, прикажите ему отвечать на вопросы.

– Выполняйте, Франц, – раздалось за спиной.

Я подвел бледного особиста к терминалу и приказал:

– Набери пароль запуска.

Затем повернулся к Францу:

– Профессор, когда вы загружали боевые системы «Апостола», происходило что-то необычное? Были ли серьезные отклонения в работе оборудования, особенно того, что так или иначе связано с внешними коммуникациями, связью?

– Нет, – отозвался он. – Хотя… кое-какие флуктуации имели место. Но это естественно при использовании такого сложного оборудования, различные контуры могут конфликтовать. Однако, к чему это…

– К тому, что в «Апостоле» есть модуль, подключенный к одной из наружных антенн базы, которые замаскированы на склоне. Так?

– Это для связи, мы проверяли настройки по внутренним каналам. Данные занесены…

– Через семь минут один из модулей активируется и передаст несанкционированный сигнал через эту антенну. После этого база будет обнаружена. Теперь отсоедините от «Апостола» все кабели резервного питания, тросы… вообще все. Надо изолировать машину от любой возможной связи с внешним оборудованием. Полностью освободите ее от всего подключенного к ней хлама, вы поняли?

– Позвольте, молодой человек! Но вы не ученый, откуда вы…

– Я оперативник, разбирающийся в механике и читавший ваши отчеты в Синоде. Я тот, кто выдал положительное заключение к патенту на кокон управления.

Франц удивленно вскинул брови, развел руками и подошел к Апостолу. Достал отвертку из кармана халата.

Победоносцев внимательно слушал нас. Лавр замер перед терминалом, я посмотрел на металлические кольца с цифрами – они провернулись так, что в прорези на железной планке возникли два слова: «пароль неверен».

– Соберись, Лавр! – приказал я. – У нас не больше пяти минут. Введи правильный пароль, иначе я пристрелю тебя.

Особист побледнел еще сильнее, оглянулся на полковника и сказал:

– Нет. Я этого не сделаю. Ты… Я отказываюсь!

Я перевел взгляд с него на Победоносцева, опустил пистолет.

– Включение всех систем «Апостола» необходимо, чтобы выявить шпионский модуль. Я хочу, чтобы все четко поняли: в этой машине есть устройство, захваченное у Карбона, но не поврежденное в бою. Недавно разведка установила, что его нам подсунули намеренно. Безбожники знали о наших разработках в области шагающих машин… Сейчас при перекличке систем мы сможем выявить источник основных флуктуаций – им будет тот самый модуль. Почему ты не хочешь включить систему?

Лавр сглотнул.

– Полковник, он давно служит у вас? – начал я. – Так может, он и есть…

– Я не работаю на Карбон! – закричал Лавр, и лицо его пошло красными пятнами. – Я не безбожник! Как ты посмел предположить такое?!

Позабыв про пистолет в моей руке, он шагнул ко мне, сжимая кулаки.

– Лавр! – голос Победоносцева был таким же, как в кабинете, когда он гаркнул на нас двоих. Из рук Франца, отсоединявшего кабели, выпала отвертка, а особист отшатнулся.

– Если ты не шпион Карбона – введи пароль, – приказал полковник.

Лавр вдруг стал как-то меньше ростом – сгорбился, руки безвольно повисли вдоль тела, подбородок ткнулся в грудь. Из него словно выпустили весь воздух вместе с жизненной силой. На подгибающихся ногах он повернулся к терминалу, коснулся пальцами клавиш. Железные кольца начали медленно вращаться, щелкая, в прорези одна за другой выстраивались цифры и буквы пароля.

– Франц! – позвал я, подходя к машине. – Кокон, считывающий движения пилота, – думаю, шпионский узел вмонтирован в него.

Ученый, выдергивающий из гнезда последний кабель, оглянулся на меня. Перехватывая скобы одной рукой – в другой был пистолет, – я полез на «Апостола». Надо было отсоединить страховочный трос, который, провисая, тянулся от массивной кран-балки к задней части машины.

– Полковник, который час?

– Без трех минут три.

– Нельзя позволить, чтобы узел включился и дал сигнал. Лавр, ты ввел пароль?

Он не успел ответить – в кабине ШМ на приборной доске замигали лампочки. Донесся писк, тихие щелчки: началась перекличка систем.

– Франц, вы закончили? Хорошо, теперь помогите мне.

Я забрался в кабину. По сути, вся она представляла собой один большой кокон управления, внутри была паутина ремней, подвешенных на анкеры и рычаги… Я просунул ноги в подвесную систему пилота, затянул ремни, руки продел в эластичные петли. Повиснув в них, словно парашютист, взялся за ребристые слегка вибрирующие рукоятки управления манипуляторами. Глянул на стекло над головой, но тут его заслонил Франц.

– Что мы конкретно ищем? – спросил он. – Отклонений в работе систем предостаточно. Нужно сузить диапазон, чтобы снять показания и…

Громко загудели мощные дизели за спиной, выпустив к высокому своду пещеры струи черного дыма. Шагающая Боевая Машина «Апостол-1» вошла в боевой режим.

Если на основе первого, удачного образца таких машин сделать десятки, сотни… С ними Святая Церковь сможет разбить Карбон, сровнять с землей вражеские бункеры и цитадели – тогда власть корпорации воцарится во всей Европе! Золотые купола церквей, статуи Иисуса-Воителя, стройные ряды «Апостолов», гордые воины в черных полурясах и начищенных до блеска сапогах, с крестами на груди и верой в сердце, с автоматами в руках и стальным блеском в глазах… Дисциплина и самопожертвование во имя Господа, жесткое распределение ресурсов, общественная собственность, коммуны, молебны и песнопения, и тень от длани Святого Синода, распростершаяся над всем континентом! И длинные вереницы закованных в кандалы безбожников.

Вот что я видел, когда смотрел сквозь бронированное стекло кабины.

А еще сквозь стекло было видно, как Лавр, отойдя от терминала, что-то доказывает Победоносцеву, и как полковник, не слушая, глядит на меня, висящего на ремнях в центре кабины…

И как на лице его медленно появляется понимание.

Нащупав ногами колодки, дублирующие движения механических конечностей при ходьбе, я сильнее подтянул ремни и сказал:

– Пригнитесь, Франц, не вижу, что впереди.

Ученый подался в кабину.

Это был момент истины. Та самая секунда, ради которой я проделал все это. Та, ради которой я заставил их отключить ШМ от всего, что помешало бы ей двигаться, ради которой уловками и силой вынудил Лавра – единственного на базе, кто имел соответствующий доступ, – ввести пароль и включить боевой режим.

Я был внутри работающего «Апостола». Работающего и готового к бою. И гениальный ученый, создавший эту машину Нового Апокалипсиса, это чудо техники корпорации Святая Церковь Господня, находился рядом со мной.

Схватив Франца за плечо, я рванул его в кабину. Расстояния между приборной панелью и мной, висящим на ремнях, как раз хватило, чтобы он провалился вниз, на дно.

Потом я вдавил желтую клавишу, опустив стекло. Повернул рукоять – вибрация стала сильнее, позади громче загудели мощные дизели.

Победоносцев бросился вперед. Полковник не отличался умом, но надо отдать ему должное – он был смел. Лавр вскинул голову, лицо его исказилось. Рот раскрылся: особист закричал, но я не слышал голоса за гулом двигателей «Апостола».

В широкую щель между створками ворот начали вбегать солдаты, среди них был Брюч. Победоносцев оказался перед машиной, когда я шагнул вперед, – массивная покатая ступня ударила полковника в грудь, отбросила куда-то вбок.

Лавр орал, размахивая руками. Солдаты открыли огонь. Вот только пуля не берет броню ШМ, тут нужно оружие помощнее.

Я шагнул дальше, двигая руками, приноравливаясь к управлению. Внизу что-то замычал похищенный ученый, пришлось снять ногу с колодки и двинуть его по голове, после чего Франц затих.

Когда я поднял взгляд, Лавра впереди не было. Солдаты стреляли, пули щелкали по стеклу, звонко барабанили по корпусу.

Ну что, майор, посмотрим, на что способна машина Святого Легиона? Аналитики утверждали, что мощность дизелей позволяет крепить на манипуляторы тридцатимиллиметровые пушки. На «Разинах» ставят калибр поменьше – техники не могут избавиться от резонанса, возникающего из-за стрельбы. Ничего, теперь Франц поможет им…

Откинув большим пальцем предохранитель на ребристой рукояти, я вдавил красную кнопку. Хриплое гудение перекрыло гул дизелей, и снаряд пронесся над головами солдат, ударил по воротам, едва не пролетев в щель между створками.

Приближаясь к воротам, я непрерывно стрелял по ним, методично расширяя проем. Вскоре одна створка не выдержала, от края к потолку пробежала изломанная трещина. Я плавно поднял руку, сжимая рукоять, – манипулятор мягко повторил движение. Створка лопнула, как пенопласт, открыв выход из мастерской. Я сделал шаг и…

Машина вздрогнула, качнулась назад, будто ее схватил равный по силе соперник. Взвыли моторы, на приборной панели замигали красные лампочки, предупреждая о перегреве узлов.

И тут на стекло передо мной опустилась ладонь.

Показалось перекошенное от ярости лицо Лавра. Он подцепил нас сзади страховочным тросом!

Пытаясь сбить особиста, я взмахнул манипулятором. Лавр прижался к верхней части кабины. Одна его рука была на виду, другая опущена… кажется, пытается открыть колпак! Крутанувшись внутри ИВ-кокона, я закачался в ремнях. Взревели моторы, и «Апостол» повернулся на месте. Тогда я вдавил гашетку – и срезал выстрелами трос. Снова повернулся. Особист съехал по стеклу, заслонив обзор.

Прилип, как пиявка. Надо избавиться от него.

Шагнув в пробитый пушками проем, я глянул вниз. Франц, кажется, надолго потерял сознание. Стало светлее, «Апостол» вышел в каменный туннель. Лавр висел на стекле, орудуя правой рукой где-то под колпаком.

Под машиной мелькнула распластавшаяся фигура – я узнал Брюча. Кажется, он получил по голове одним из обломков и не мог встать. Пытаясь подняться, лейтенант машинально заслонился рукой от механической ступни, которая почти опустилась на него.

Я качнулся вперед, вдавливая ногу в колодку, нажимая что есть сил… и машина перешагнула через лейтенанта.

Несколько солдат бежали по сторонам, стреляя на ходу. Искаженное лицо особиста было прямо напротив моего, мешало обзору. Я повернул, чтобы пройти между казармами, к впадине на краю туннеля, по которой тек ручей, и вдавил клавишу на приборной панели. Стекло пошло вверх. Не ожидавший такого особист съехал, дергая ногами. Отпустив один манипулятор, я выхватил пистолет, наставил на него, но тут машина качнулась – зацепилась ступней за ящик. Пришлось сгруппироваться, выпустив оружие.

Удержаться в вертикальном положении удалось, но спрыгнуть в ручей там, где я планировал, не вышло. Крыша кабины зацепила каменный свод, донесся скрежет, каменное крошево застучало по броне. Лавр вскрикнул – и, в отчаянной попытке забросить одну ногу в кабину, заехал мне носком в челюсть. Извернулся, хватаясь за выступы на корпусе, пытаясь влезть внутрь целиком.

К гудению дизелей «Апостола» добавилось журчание воды. Главное теперь не поскользнуться. Пытаясь одной рукой вытолкнуть Лавра наружу, другой я старался удержать манипулятор прижатым к корпусу, чтобы не зацепить стену тоннеля и не выворотить ствол пушки из крепления.

Солдаты бежали рядом, стреляя, пули проносились мимо кабины, били в нее сбоку. Особист что-то хрипел над самым ухом, толкал меня, я качался на ремнях – вести машину становилось все труднее, системы откликались на мои движения надсадным ревом моторов, дерганьем и судорожными рывками манипуляторов.

Лавр держался за нижний край, свесив одну ногу в кабину, и все норовил ударить мне в подбородок носком ботинка. Один раз у него получилось. Я отклонил голову, Лавр качнул ногой сильней – и угодил по клавише, управляющей колпаком. Стекло пошло вниз. Особист закричал, сорвался наружу, повиснув на согнутой ноге. Я схватил его за голень, рывком распрямил ногу – он упал за миг до того, как стекло окончательно закрыло кабину.

Снизу донесся крик, и больше я Лавра не видел. Не знаю, раздавил ли его «Апостол» или нет, мне было не до того. Впереди забрезжил солнечный свет, показалась ограда Чистого истока, и я вновь задействовал пушки. Самое сложное еще только предстоит: внутри базы солдаты не решались использовать тяжелое вооружение, а вот снаружи Победоносцев постарается остановить меня любой ценой.

Теперь главное – оказаться на дороге к базе первым.

Я быстро прошагал по руслу ручья, сквозь дымящуюся дыру в ограде, мимо крытого шлюза. Тоннель остался позади… Пора!

Пробежав пальцами по панели, я активировал блок управления связью и отправил короткий пакет данных. Спустя несколько секунд пришел ответный сигнал с «Могучего Язычника»: они подтвердили координаты места встречи.

Вскоре там будет конвертоплан и звено прикрытия, четыре бомбера.

На дороге я все-таки оказался первым, но патрульные мобили уже ехали сзади.

Эта штука может двигаться быстрее? Я стал энергичнее сокращать мышцы ног, ИВ-кокон исправно передал сигналы… И «Апостол» побежал.

Хороший режим. В «Разине» такого нет.

Я собрался оглянуться, движение было чисто машинальным, хорошо, что вовремя опомнился. Есть у машин этого класса недостаток: нужно разворачиваться, чтобы посмотреть назад. Уходя от погони, так лучше не делать. Пришлось глядеть в зеркало, закрепленное над колпаком: там отражались мобили.

Впереди показался поворот дороги. Бегом приблизившись к нему, я до предела поднял манипулятор и выстрелил. Снаряд врезался в склон, полетели камни. «Апостол» успел пробежать под ними, сзади они запрыгали по дороге, скатываясь с нее, одна глыба угодила в кабину первого мобиля, он резко вильнул – и улетел за обочину.

Но вторая машина, где были Брюч и три бойца с реактивником, несколько раз круто свернув, смогла избежать аварии и продолжала погоню.

Дальше дорога шла ровно. Франц внизу застонал, но встать пока не пытался. Мобиль нагонял. В зеркало я увидел, как Брюч взмахнул рукой и один рядовой поднял на плечо гранатомет. Я перекинул тумблер средств внешней защиты и отстрелил дымовые шашки. За спиной раздался хлопок, тут же второй – сработала активная броня. Пламя взрыва окутало кабину, лизнуло колпак, по корпусу забарабанили осколки гранаты. Хорошо, что она не достигла цели, столкнувшись в воздухе с тепловой ловушкой.

До точки остался километр. Я набрал на клавиатуре радиостанции нужную частоту и произнес:

– «Эскорт»! «Эскорт», я – «Гонец», ответьте!

– Слышу тебя, «Гонец», – откликнулись динамики в кабине. – Буду в точке через две минуты.

– Принял, «Эскорт», следую по графику. – Я взглянул на часы в углу пульта – на самом деле мы опережали график почти на минуту.

Еще два поворота, и дорога вывела нас к знакомому ущелью, где росли акации и висел застрявший в расселине дирижабль. Сбоку мелькнула глыба, за которой мы с Брючом прятались от мнимого диверсанта. Хотя, почему «мнимого»? Он – то есть я – там действительно был. Сначала атаковал дирижабль, потом забрался в гондолу. Пришлось даже порезать себе руку, чтобы больше походить на человека после аварии, а затем старательно сглатывать, трогать уши и морщиться, изображая последствия контузии.

Мобиль, немного приотставший на поворотах, снова догонял. Вбежав в ложбину, я развернул «Апостола», поднял манипулятор, целясь в глыбу, и дважды выстрелил из пушки. Мобиль как раз появился из-за поворота.

Водитель резко вывернул руль, машина пошла юзом, чиркнула о глыбу, колеса с одной стороны оторвались от дороги. Мобиль катился ко мне, все больше кренясь на левый борт. В открытый проем из него выпал один солдат, другой, машина проехала еще немного и встала набок, замерев перед «Апостолом».

В воздухе разлился гул винтов. Я снова вызвал по радио эскорт, сказал, чтобы не стреляли по машине, а отбомбились по базе и сразу возвращались назад. Бомберы низко прошли над ущельем в сторону Чистого истока. Конвертоплан – массивный, прямоугольный, с четырьмя тяжело рокочущими винтами – завис надо мной, сбросив тросы с магнитными захватами, подцепил ШМ за манипуляторы.

Когда «Апостол», покачиваясь, начал подниматься, из мобиля выбрался Брюч. Грязный, в порванной рясе, он стоял на четвереньках, задрав голову. Немного ослабив ремни и накренившись вперед, я отсалютовал ему. Он не пошевелился, все так же смотрел вверх, обратив ко мне растерянное красное лицо.

Конвертоплан начал поворачивать, ушедшие вниз горы поползли вбок, и каменистая дорога с машиной и дирижаблем пропала из виду. Набирая высоту, мы летели в сторону моря. Скорость увеличилась, за колпаком засвистел ветер. Теперь конвертоплан несся высоко над Карпатами, и горы, похожие на пятнистое серо-зеленое одеяло в складках и вздутиях, ползли под нами. Я внимательно глядел вниз.

Разбитые купола церквей, взорванные статуи Иисуса-Воителя, наемники-безбожники, спекуляция ресурсами, свободная торговля, рынок, коммерция… Шагающие Машины сомнут Святую Церковь, распространив власть Карбона, корпорации безбожников, по всему континенту.

Вот что я видел, когда смотрел сквозь бронированное стекло кабины.

Франц снова застонал и вдруг сел на дне кабины, поджав ноги. Сжимая виски, поднял голову.

– Через тридцать минут будем на месте, – сказал я.

Несколько секунд он смотрел на меня пустыми глазами, потом взгляд механика стал осмысленнее, и он прохрипел:

– Кто вы такой?

Я скупо улыбнулся ему.

– Майор Захар Самосудов, как и было сказано. Диверсионный отдел Балканского дивизиона корпорации Карбон. За эту операцию мне заплатят семь тысяч. И еще три – если помимо машины доставлю на борт «Могучего Язычника» вас, в целости и сохранности. Поэтому, будьте добры, не дергайтесь, просто сидите там до конца полета. Работа на Карбон вам понравится, гарантирую. Я, во всяком случае, получаю от нее громадное удовольствие.