Провинциальный город. Окраина. Наши дни.

ЛЮДМИЛА. (Чихает.) Бабушка, не пищи, а? Итак нервы на пределе. Ей понравилась ваша «Уйди-уйди», Валентин Иванович. Исключительная игрушка. Громкая. Конец апреля, а комары. В подвале сыро, потому и плодятся, зараза два раза. Мы их пылесосом собираем, они прям на стенках висят, как ульем прямо. Это я уже говорила.

ВАЛЕНТИН. (Смеётся.) Случайно взял, на подарок кому и — пригодилось. Она дорогая.

ЛЮДМИЛА. Дорогая, да? Надо же. Наши наловчились всякое выпускать тоже.

ВАЛЕНТИН. Нет, она нерусская. Нет, я ещё раз настаиваю, для ясности. Я три месяца назад ехал в командировку, я часто бываю, по проблемам отдела развития, — я в отделе развития работаю — и вот, ехал в поезде, у азербайджанца напротив на столе — лежит газетка, а на газетке рыбка или курочка, что ли. Ну, я взял, стал читать. Газета объявлений. Называется «По рукам», что ли. И вдруг ваше — интереснейшее, так сказать, предложение. Я написал, вы — ответили, и вот — я тут. Не вовремя?

ЛЮДМИЛА. Почему? Мы гостям рады. Как раз сто лет бабушке сегодня празднуем, зараза два раза. И вы приехали. Ну да, я ответила вам, я не знала, что вы так быстро. Это Анжелочка, доченька моя, это бабушка — «тётя Мара» зовите, это мама моя — «тётя Эля» зовите, а Евгений — дружок Анжелочки, солдатик, «Евгений» зовите его, зараза два раза. Напрасно я, напрасно я вам обратный адрес написала. Вы приехали, и мне стыдно, за всё за это вот кругом тут вот везде прямо.

ВАЛЕНТИН. Всё нормально, напрасно вы, хорошо всё это вот кругом тут вот везде прямо. (Смеётся, ест.)

ЛЮДМИЛА. (Поправляет ладошкой причёску.) Ни маникюр не сделала, ни педикюр, ни «химию». Хорошо — платье купила, вчера случайно наткнулась. Думаю, дай, — подарок на бабушкин день рождения себе сделаю. Красиво он так глазами сверкает, да? Зачем я адрес дала, вы приехали, мы не ждали, мне надо было «химию» сделать, маникюр, педикюр и вообще. У вас будет превратное впечатление, зараза два раза. Стены зелёные у нас. Мыши, комары, солдаты вот, двухвостки, глина красная вокруг, лывы вокруг дома глубокие, крыша течёт. Вообще кошматерно. Жить тут негде и нельзя. Я вам писала и думала — я поеду туда к вам жить, на Кавказ.

ВАЛЕНТИН. Вы спутали. Я не с Кавказа. Я из Краснодарского края.

ЛЮДМИЛА. Ну да, главное: что-то тёплое, хлебное, богатое. Не жить к вам конкретно, чтобы вы чего не подумали, а — как бы это? Ну, уехать отсюда и там где-нибудь зацепиться за кого, понимаете? Начать жить заново, понимаете? Поймите, если в вас есть человеческий фактор! А то тут — невозможно. Мне шбежать… шпешать… жпезать… — тьфу, зараза два раза! — сбе-жать от всего от этого надо, я уже не могу, надо, а то у меня глюки начнутся, зараза два раза, ну, надо же, как нехорошо вышло, а?

ВАЛЕНТИН. (Рядом с ним портсигар, он его одним пальцем крутит на столе.) А я как знал, что у бабушки юбилей. (Говорит: «Ебелей».) И вот — игрушку. (Марксина жмёт на игрушку и она пищит.) У меня такая в детстве была — «Уйди-уйди». Заяц тоже, пищал тоже.

МАРКСИНА. (Вдруг.) У нас местов нету. (Пауза.)

ЛЮДМИЛА. Бабушке не в уме. А ещё весна — обострение. Ну, она вобще-то права — нету. Нету местов тут. (Послюнила палец, трёт пятно на подоле платья.)

МАРКСИНА. Людмилка, ты чего придумала? Никаких тут никуда чтобы.

ЛЮДМИЛА. Хватит! Я же говорю, что туда уехать хочу, ты не поняла, что ли?

МАРКСИНА. Сколько тебе надо поджениваться, сколько? Он нас обворует.

ЛЮДМИЛА. Замолчи! Когда это я подженивалась? Ты как меня выставляешь перед человеком? Мне и так стыдно перед человеком, он в такую даль ко мне приехал, а вы концерты ещё устраиваете, бессовестные!!! (Валентину.) Не слушайте её, она — валет. Обострение. (Вертит пальцем у виска, Марксина на ладони хлеб подкидывает.) Видите — старый, что малый. Ей всё кажется, её кто обворовать хочет, всё в кровать прячет, боится, ночи не спит, только днём. Ну, какие ещё мы старые будем, да? И не такие, поди! Будем вообще лежать кверх воронкой, чувствую. А куда их деть? Живым ведь в землю не закопаешь, так? Бабушка десять лет не встаёт, а это — знаете, что значит: ужас просто. (Марксине.) Не играйся с едой, ешь как следует!

Пришёл Евгений, сел за стол, смеётся. С крыши дома солдаты сбрасывают снег деревянными лопатами. Все смотрят в окно, молчат. Железная дверь на первом этаже хлопнула.

ВАЛЕНТИН. А?

ЛЮДМИЛА. Дверь железную с замком поставили в подъезде вчера, без пружины, она и буцкает так, ударяет по нервам, зараза два раза.

ВАЛЕНТИН. А-а, а я думал — война началась, ракеты из городка стрелять начали. (Смеётся.) Будем знакомиться ближе, так, нет?

Валентин взял портфель, порылся, достал фотоальбом с запаянными в пластмассу фотографиями. На первой странице альбома наклейка — голая девица.

У меня проблема. Так говорят в Америке. Вот и я, как американец, да? Только из Краснодарского края. (Смеётся.) Я хотел про свою первую жену рассказать. Проблема с ней! Перестала со мной спать и — всё. Полгода не спит, год и я — ушёл. Потому что мне же надо по-мужски, вы понимаете…

ЛЮДМИЛА. Да, да, я понимаю вас… Бабушка, да не играйся же ты с едой, сказала?! И не пищи, уши болят уже! Ну, что ты с ней будешь делать, а?

ВАЛЕНТИН. Ушёл к другой. Со второй было очень удобно. Она такая хорошая была: каждое утро свежую рубашечку, брючки мне погладит, стрелки такие, что аж обрезаться можно было. Во-от. Яичницу. С помидорами. Каждое утро. Вот поэтому — я ищу подругу жизни. Вот фотки. Смотрите.

Отдал альбом, Людмила листает его. Евгений заглядывает через её плечо.

Осторожнее, не замажьте. Это моя жизнь. Скучаю. Скоро поеду назад. Сегодня.

ЛЮДМИЛА. Как сегодня? Да? Сегодня домоюсеньки?

ВАЛЕНТИН. Да. Сегодня. (Ест.)

ЛЮДМИЛА. Как же вы, так сразу приехали… Я, дура, адрес дала взяла. Это кто тут такой маленький?

ВАЛЕНТИН. Это я маленький. (Смеётся.) Вот это я, маленький у мамы на руках, видите — писюлёк болтается. Маленький.

ЛЮДМИЛА. Да, болтается. (Смотрит фотографию ближе.) Ни маникюр, ни педикюр…

ВАЛЕНТИН. Да ничего и так. Дак я ищу подругу жизни раз, мне надо перебрать всех. Я ещё тут к одной заехал. Посмотрел на её. Ничего так. Но надо думать.

ЛЮДМИЛА. Как, не поняла? Вы ко мне приехали? Или вы ко всем ездите?

ВАЛЕНТИН. А что тут такого, вы про что подумали? Нет, я честно. Мне надо, чтобы дом держала. Я часто езжу в командировки. И тут у вас: по проблеме отдела развития и по своей проблеме решил, по личной, заняться. (Ест и пьёт.) Нет, я честно сказал: ещё четыре адреса в вашем городе. Потому что там была газетка у азербайджанца с курицей, ваша, местная, и я все адреса выписал. Я честно, предупреждаю сразу. Мне выбрать надо. Раз проблема — надо решать. В доме шесть комнат. Если считать точнее — семь. Одна — веранда. Увитая виноградом. Во-от. Осторожнее с фотками, пожалуйста. Это же моя жизнь.

ЛЮДМИЛА. Сколько комнат? Семь комнат? Веранда с виноградом? Семь комнат на Кавказе? Семь? Семь? (Пауза.) Прямо не знаю. Дак вы ко всем приехали? А-а…

ВАЛЕНТИН. Я — честно. Я — выбираю. Семь. Комнат — семь. Я ж вам писал в письме, а вы ответили. Вы забыли.

ЛЮДМИЛА. Ой, Валентин Иванович, столько всего, что — забыла, нету памяти, нету. Я уж не помню, ходила сегодня в туалет или нет, а вы спрашиваете, что вы там в письме написали… (Чихает.) Приношу прощение.

ЕВГЕНИЙ. (Смеётся.) Это у вас как пресс-релиз?

ВАЛЕНТИН. Что?

ЕВГЕНИЙ. Я говорю — как пресс-релиз это у вас тут, нет?

ВАЛЕНТИН. Ну да, в общем-то. Да, пресс-релиз. Так точно, товарищ солдат. Я в отделе развития работаю, там новые технологии у нас и вот, могу открыть вам тайну, что я тут у вас узнал про вашу зарплату. Так вот, девушки, женщины, пенсионеры и солдаты. У вас — пятьдесят процентов удерживают, а у нас двадцать. И с пенсионеров тоже.

ЛЮДМИЛА. (Помолчала.) Чего удерживают?

ВАЛЕНТИН. Вам не понять, это в отделе развития, где я работаю, знают, и я знаю — удерживают у вас, вы даже и не знаете, вот так.

ЛЮДМИЛА. Да что вы? Ну надо же, а? Удерживают? Вот дурят нас. А мы — не знаем.

ЕВГЕНИЙ. (Смеётся.) Чётко, а? Я вот не понял, а что такое — «отдел развития»?

ВАЛЕНТИН. Где всё развивается, понятное дело, странный вопрос. Новые технологии. Пресс-релизы. (Смеётся.) Вот, это — моя первая жена.

ЛЮДМИЛА. Так я люблю чужие фотки смотреть, чужую жизнь красивую, раз своей нету. У кого-то счастье, да. Не знаю. Есть оно, счастье, на белом свете или нет вообще? Есть, Валентин Иванович? Это она, да? Это которая рубашечку вам давала по утрам?

ВАЛЕНТИН. Нет. Это вторая давала. Вот она. Первая — перестала со мной спать и всё.

ЛЮДМИЛА. А-а, вы рассказывали. Это она тут, да?

ВАЛЕНТИН. Да. Нет. Не спит. Не спала. Может, болезнь у нее какая началась, ну сказала бы, почему не сказать, ведь так? Я бы понял.

Хлопнула дверь подъезда. Валентин вздрогнул.

ЛЮДМИЛА. Какая болезнь?

ВАЛЕНТИН. (Шевелит пальцами в тапочках.) Ну, ранний климакс, что ли. Я откровенно, раз тут все свои, женщины, то есть. По женским болезням у неё началось, может, нет? Ну, так сказала бы запросто и я бы понял, понимаете? Мы же люди — не собаки. Так?

ЛЮДМИЛА. Так. Не собаки. Мы люди. Правильно. Прямо не знаю. Семь комнат, говорите? Семь?! Прямо не знаю. С верандой? А у нас виноград дорогущий. Семь комнат? И на Кавказе?

ВАЛЕНТИН. В Краснодарском крае. Не спит со мной и всё. И я развелся, ушел от нее. Теперь я — вот в отделе развития тружусь. И один. Ищу подругу.

ЕВГЕНИЙ. (Смеётся.) Она, жена ваша, может, поменяла секс-ориентацию. Она теперь лесбиянство, поди, задвигает.

ЛЮДМИЛА. Что? Кто? Вы что-то такое сказали, Евгений?

ЕВГЕНИЙ. А что такого? Что естественно, то не безобразно. Она лесба стала, сто процентов. А чего тут такого? Нормально, чётко даже. (Смеётся.)

МАРКСИНА. (Пищит игрушкой.) Чаво?

ЕВГЕНИЙ. (Смеётся.) Ничаво, бабушка, так, всё чётко.

ЛЮДМИЛА. Вы бы ели лучше, наедались до отвала, да? Вас не потеряют в части, нет?

ВАЛЕНТИН. Нет, тут другое что-то, не знаю, как сказать… Короче: не спит — и всё.

ЕВГЕНИЙ. Говорю ведь. Во всех газетах так пишут… Поменяла!

ВАЛЕНТИН. Нет. Беспричинно не спит. Может, разлюбила? А я же мужчина, мне же надо. И вот я ушел, нашел другую, но и от той ушёл, была проблема одна… А у меня болезнь такая редкая — не могу один оставаться и всё. Она не заразная, это такая, психическая болезнь, что ли.

ЛЮДМИЛА. Как не можете?

ВАЛЕНТИН. Ну, так, не могу. Даже спать не могу один, ужас, страх какой-то находит.

ЛЮДМИЛА. Да что вы? Как интересно. Первый раз такую болезнь слышу.

ЕВГЕНИЙ. (Смеётся.) А в туалет?

ЛЮДМИЛА. Ешьте больше! (Смотрит фотографии.) Как красиво. Какие краски. Как в телевизоре красиво, красочно. Господи, как везёт людям, как везёт, зараза два раза…

АНЖЕЛИКА. Дай посмотреть.

ЛЮДМИЛА. Иди вымой руки сходи, тогда дам.

АНЖЕЛИКА. У меня чистые.

ЛЮДМИЛА. Как красиво! Боже мой! Плакать хочется! Это вся ваша жизнь тут запечатлена. Да? Семь комнат?!

ВАЛЕНТИН. А это я в школе. Семь. А это в армии. Солдат был тоже. Да. Так же вот дружил с девочками в армии. Как и вы тут дружите.

ЛЮДМИЛА. (Смотрит фотографии.) Мы не дружим. Мы их, ненавидим, солдат этих, Валентин Иванович. Они нам в глотке стоят. Дочка так, балуется, молодая, по-детскому вот у них с ним любовь или дружба, что ли, не знаю. А так — нет. Как мне приятно, Валентин Иванович, что в вас присутствует человеческий фактор. Семь комнат, говорите? А я поначалу думала: с Кавказа, с кольцом в ухе, представительный. А вы простой, какой-то в доску какой-то свой. Ой, как там хорошо на Кавказе, да?

ВАЛЕНТИН. В Краснодарском крае. Да. Там апельсины — во! Нет — во! (Показал руками.) А дома все — трёхэтажные. (Тявкнула собака на улице, хлопнула дверь подъезда.)

ЛЮДМИЛА. Это в смысле — частные? Ваш, в смысле?

ВАЛЕНТИН. (Ест и пьёт.) Ну да. И частные тоже. То есть, не просто домики такие маленькие, а трехэтажные дома все. Но есть и пятиэтажные. И даже десятиэтажные. То есть, высоких домов очень много.

ЛЮДМИЛА. (Смотрит фотографии.) Ой, какой вы тут хорошенький, ещё с волосами даже! А где же ваш домик тут на фотках?

ВАЛЕНТИН. Нету. Не успел сфоткать. Пока. Да, вы правы, товарищ солдат, это как пресс-релиз у меня. Именно — пресс-релиз. Я ведь в отделе развития. Вся моя тут жизнь, с детства, чтобы долго не рассказывать, вот она тут и запечатлена. Там есть фотографии похвальных грамот. Чтоб не носить с собой оригинал. Сфоткал вот.

ЕВГЕНИЙ. (Ест яблоко, хрустит, смеётся.) Оригинал, да. Чётко!

ЛЮДМИЛА. (Чихает.) Приношу прощение. У меня аллергия на солнце. Как солнце выходит, я — чихать, и чихаю, зараза два раза. Говорила, приношу прощение. Мы только тут сидеть можем, а там — потолок может обвалиться. (Все подняли головы, смотрят на потолок. Валентин смеётся.) Правда. Стенки зелёные. Хоть бы к вечеру заморозок ударил, чтоб ночью не капало нам на бошки. Ну вот, Валентин Иванович, давайте, что ли, и правда, знакомиться? (Смеётся.) Это наша, так сказать, берлога. В берлоге живут четыре медведицы, четыре девушки: Людмила, Анжелика, Энгельсина — мама моя, Марксина — она прабабушка Анжелочке. Вот, наше бабье царство. Бабушка в молодости поменяла имя, была Фрося, что ли. И дочку назвала Энгельсиной. Слава Богу, хоть до меня не добралась. Сильно-сильно политическая была у нас семья. Я тоже — ума не лишку — дочку в честь Анджелы Дэвис назвала.

ЕВГЕНИЙ. (Громко.) От революционера родила, бабушка, слышишь, нет? (Смеётся.)

ЛЮДМИЛА. Вы, Евгений, ешьте сильнее, вам на службу, Родину защищать, а вы запьянеете. Ну, я что хотела сказать: бабушка — валет, к несчастью, а мама чуть выпьет и песенки поёт, ну — обострение у них у обоих.

ЕВГЕНИЙ. (Валентину.) А у вас по весне обострения от вашей болезни не бывает?

ЛЮДМИЛА. (Громко.) Сегодня пятница — весь дом гуляет. А нам не до алкашества. Так, рюмочку винца самодельного. Вы, Евгений, не злоупотребляли до службы?

ЕВГЕНИЙ. (Ест, смеётся.) На бутылочной пробке поскользнусь — и пять дней в запое!

ЛЮДМИЛА. Это юмор современной молодёжи, я не понимаю, приношу прощение. Спрячьте фотографии, а то капнем ещё на них. Ну вот. Короче, не жизнь — мучение. По пунктам: мыши — раз. Ночью пищат — кошматерный фильм. Потолок — два. Глина красная — три. Комары. Что ещё? Дочка у меня кесарёнок, поздно рожала. Всё искала суженого. Нашла. Но папа наш погиб на испытаниях новой техники. Он был лётчик. Он как Гагарин погиб. Мы ужасно несчастные. (Молчит.) Это не квартира — живопырка. Я пойду к домоуправу, чтобы нас перевели на нежилое помещение. Тити-мити за эту — халабуду вынь, да положь, да заплати, а условий — ноль. Это вот солдаты снег с крыши скидовать начали, видать, кто-то из военных переехал в наш дом, а так бы — никогда. А я кассиром на автовокзале. В шесть утра, как занавеску откроешь: морды красные, синие, похмельные — фу. Всем билеты продаю, каждое утро — сызнова да ладом, а себе никак не могу купить билет в страну счастья, билет один-единственный, вот такушки вот.

ЕВГЕНИЙ. (Смеётся.) Заплачьте ещё.

ЛЮДМИЛА. Вас в части потеряют, Евгений, и будут потом недоразумения.

ЕВГЕНИЙ. Не будут. Не потеряют. Первый раз, что ли.

Анжелика хлопнула Людмилу по спине.

ЛЮДМИЛА. Ты чего?

АНЖЕЛИКА. Комар присосался.

ЛЮДМИЛА. А-а. Вот так, в кассе, Валентин Иванович, а — пролетела мимо кассы, как говорится. А вы говорите — семь комнат, Кавказ… Горы, да? Ой-ой… Даже горы?

ВАЛЕНТИН. Хороший заработок зато в кассе, нет?

ЛЮДМИЛА. Да кого, прямо что, спросили у больного здоровья. Если кто сдачу забыл — разжилась, и всё, а так — медяшки. Ну, конечно, кое-что есть: у хлеба, да как быть без хлеба? Ешьте. Кальмары, селёдка «под шубой». Мы очень любим нашу бабушку, сто лет ей как раз сегодня. Это я уже говорила. Помидоры сама делала, у нас участок, видите — рассада. Двухвостки всю подъели рассаду, без помидоров будем, зараза два раза. Вот, картошку проращиваем, скоро садить. На картофелину встала и упала, об косяк стукнулась. Припудривала, замазывала, а всё равно. Об этот вот косяк. А доченька — об тот. (Валентин смотрит туда, куда показывает Людмила.) Мы — интеллигентные, если думаете. Папа — Гагарин. Тазики ещё стоят, вода кругом, вот и поскользнулись. Как стыдно перед человеком, ой-ёй… Вино домашнее. Сами делали, тоже. Оно крепкое.

ЕВГЕНИЙ. Не вино — самогон.

ЛЮДМИЛА. Ели бы вы, Евгений, наедались. Пельмешков положу сейчас. Вкусно?

ЕВГЕНИЙ. (Ест много.) Положьте, сенкью, всё — чётко…Дайте мне этот салат ещё.

ЛЮДМИЛА. Да возьмите. Да нате. Да на здоровье. (Пауза.) Да, свои сажаем, Валентин Иванович. Тут ещё комната одна, там вообще потоп, мы туда вещи-барахло составили, и даже не заходим. Приданое наше. Видите — сколько невест, ой, беда, зараза два раза.

ВАЛЕНТИН. Много вещей?

ЛЮДМИЛА. А мы сходим, посмотрим потом. Есть кое-что. И из мебели тоже. А в той комнате посуше — квартирантов на свою голову пустили. Ну да — съезжают сегодня, вот-вот придут, прощаться, за билетом, что ли, пошли, уехали, ждём тоже.

ВАЛЕНТИН. Ну, место освободится.

ЛЮДМИЛА. Нет, нет, не освободится. Там тоже бежит. Мне необходимо уехать.

МАРКСИНА. (Вдруг.) В школе — секс преподают. Родителей заставляют, чтоб подписали отказ. Вымрет Россия!

ЕВГЕНИЙ. (Смеётся.) От секса не вымрет.

МАРКСИНА. Ребятёшок жалко.

ЛЮДМИЛА. (Вздохнула, Валентину.) Обострение, весна, что сделаешь, зараза два раза.

ЕВГЕНИЙ. Я покурю схожу. (Валентину.) Можно сигаретку стрелянуть?

ВАЛЕНТИН. Пожалуйста. Можно.

ЕВГЕНИЙ. (Смеётся.) И зажигалочку, ага? (Залез пальцами в портсигар Валентина.)

ВАЛЕНТИН. (Смеётся.) А лёгкие вам не одолжить?

ЕВГЕНИЙ. Чётко! Вы юморной такой, ага! (Смеётся.)

Евгений одну сигарету за ухо засунул, другую прикурил, встал, отодвинул диван вместе с Энгельсиной, вышел на балкон.

ЛЮДМИЛА. Доченька, забери его, он замёрзнет ведь там и идите уже наконец куда-то гулять, наелись ведь. Курит и курит, прям зла не хватает, зараза два раза.

АНЖЕЛИКА. Успеем. Посидим ещё. Пусть наестся.

ЛЮДМИЛА. То лётает по городу, то их палкой из дому не выгонишь. Это её друг. Странный какой-то. Всё курит, семечки щелкает или смеётся. Смеётся и смеётся, что ни скажу. Думаешь: чего оно смеётся — не хватает у него, что ли?

АНЖЕЛИКА. (В тарелку.) Пусть смеётся, тебе жалко?

ЛЮДМИЛА. Помолчи. Вот молодежь, вот как со старшими разговаривают.

ВАЛЕНТИН. А я думал, вы сёстры. (Смеётся.)

ЛЮДМИЛА. Да? Ну вот, ещё по пунктам, ещё беда одна, расскажу про квартирантов. Приходится сдавать, всю ведь жизнь на раскорячке из-за денег этих. Ну, нашли мы по газете двух парней, специально, чтоб они вместе жили и чтоб платили больше, понимаете? Симпатичные такие, они из балета, что ли, танцуют где-то в ресторане. Снимают комнату второй месяц. А оказалось — не квартиранты, а что-то отдельное. (Пришёл Евгений, сел за стол, ест.) Покурили, Евгений? Так быстро?

ЕВГЕНИЙ. (Смеётся, ест.) Покурил. Так быстро. Мне интересно, про что вы разговариваете. Всё чётко. Давайте дальше.

ЛЮДМИЛА. Можно, да? Спасибо. Ну вот. Тут вот у них за стенкой такая странность, они какие-то — ну, не знаю. Два парня, а с нами не общаются. И, вы знаете, такие крики по ночам устраивают. У них совершенно отсутствует человеческий фактор, ну, в смысле, что люди спят. Всё время вдвоём, женщин к ним не ходят, а крики по ночам. Репетируют, что ли, что-то балетное?

ЕВГЕНИЙ. (Ест.) Это они гомосексуализм задвигают.

ЛЮДМИЛА. Вы подъели всё? Тут взрослые говорят, шли бы с Анжелочкой гулять, а?

ЕВГЕНИЙ. А что? Это знают все. Эктив и пэссив.

ЛЮДМИЛА. Ну, вы будете говорить или я? Говорите, пожалуйста. (Послюнила палец, трёт пятно на подоле платья.)

ВАЛЕНТИН. Это правда. У нас в Краснодарском крае это сильно распространено, просто эпидемия какая-то. (Ест.)

ЛЮДМИЛА. Как — правда? Какая правда? Разве? (Пауза.) А я как-то даже и не соединила. А правда? Отчего там кровать скрипит, крики, думаю, а оно…

ЕВГЕНИЙ. Думали — загадка природы. А это очень просто открывается! (Хохочет.)

ЛЮДМИЛА. Да нет, ну вас. Два парня, два Серёги и с такими кольцами в ушах, как у вас, Валентин Иванович, нормальные они такие… Да нет, нет, нет!

ЕВГЕНИЙ. Да — да!

ВАЛЕНТИН. А про меня — нет, нет, не надо. Я — с другой платформы.

ЛЮДМИЛА. (Помолчала.) Ну, они съезжают, сегодня вечером, говорят — в Америку, пусть, от них нам толку нету. Про что это я говорила? А, вот! Бабушка на кровати, мама на диване. Я тоже с нею, он раскладывается, раньше вместе с Анжелочкой спали, а теперь она выросла и спит на раскладушке, тут её рассупониваем, посередь комнаты, стол сдвигаем и вперед, храпака. (Смеётся.) Шутка. Так что мест тут спать совершенно нету. А у некоторых семь комнат. Завидно. (Пауза.) Ну, неужели — правда, про квартирантов, а? Изврат какой, а? Мы их взяли, чтобы, а они… О чём это я говорила?

ВАЛЕНТИН. Про Краснодарский край и про Кавказ мы говорили, Кавказ.

Евгений взял сигарету из портсигара, отодвинул диван с Энгельсиной, смеётся на ходу, вышел на балкон. Хлопнула дверь подъезда, Людмила вздрогнула.

ЛЮДМИЛА. Да какой там Кавказ, Валентин Иванович. Вокзал. Ну, что вот оно смеётся и смеётся, а?

АНЖЕЛИКА. Мама!

ЛЮДМИЛА. Оно меня раздражает прям до белого каления! Ну, сменим тему, эта очень грустная. Я всё про одно, я про то, что мне бы зацепиться только, а я живучая, выживу. Должна я когда-то для себя пожить. Дочка у меня вот Евгения нашла, зараза два раза. У нас тут все девчонки в округе с солдатами дружат, а моя — ни-ни, и не пьёт даже, в рот — ни-ни. Раньше не дружила ни с кем, но время подошло, видно. Мы жили всё время без солдатиков. Какие нам солдатики? Нам уже солдатики в глазах прыгают, они вон уже на крышу лезут, учуяли, что тут девушка есть, пахнет им будто, коты мартовские, гроздьями прям висят, паскуды, хоть бери метлу и разгоняй. И мыши тут.

ВАЛЕНТИН. (Смеётся.) «Тише мыши, кот на крыше».

ЛЮДМИЛА. Да, да. «А котята ещё выше». Ну вот. Я боюсь сапоги обувать. Вдруг там мышь, я сразу умру от разрыва сердца. Я мыло оставила случайно, дак они его съели. Мыло едят! А мы женщины. Я поэтому написала в газетку объявление, чтоб к кому прибиться. Да долго он там курить-то будет? Закурился уже. Когда уже оно накурится-то, а? И смеётся всё, будто мыла наелся, зараза два раза.

АНЖЕЛИКА. Тебе он зачем, пусть курит.

ЛЮДМИЛА. Да вы мне поговорить с человеком не дадите!

ВАЛЕНТИН. Мне не жалко, я ему дал сигарет, он же солдат, нас защищает.

ЛЮДМИЛА. Вы такой добрый, Валентин Иванович, в вас чувствуется такой человеческий фактор, семь комнат, Кавказ…

ВАЛЕНТИН. Краснодарский край.

ЛЮДМИЛА. Да без разницы. (Анжелике.) Мне он низачем, дайте мне с человеком поговорить, он приехал с Кавказа с самого, для меня, ко мне почти что.

ВАЛЕНТИН. Нет, я честно — четыре адреса. (Ест.)

ЛЮДМИЛА. Ну да всё равно, Валентин Иванович… (Пришёл Евгений, сел, ест.) Мне вот, главное, зацепиться и климат поменять. (Чихает.) Ну вот. Видите, как живём? Городок напротив этот военный, солдаты, для дочки, для девочки опасно очень.

АНЖЕЛИКА. Ну, мама.

ЛЮДМИЛА. Она смотрится, Валентин Иванович, взросленькой, а ей восемнадцать. Но я, если поеду куда, её оставлю. А как зацеплюсь, может — перевезу и её, и этих всех.

ВАЛЕНТИН. Сколько лет ей?

ЕВГЕНИЙ. Сколько ей лет?

ЛЮДМИЛА. Восемнадцать. Тише, доченька. Она выглядит постарше, потому что с детства познала лишения, детский труд, тяжесть физического труда. Да. Без папы росла. Папа, как Гагарин… Это я уже говорила. Ну вот. Безработная пока. Да, Анжелочка?

АНЖЕЛИКА. Да.

ЛЮДМИЛА. (Вдруг кричит.) А что они, эти солдаты, недавно устроили? Я прям в шокинге! Баню выстроили, Валентин Иванович, из стекла! Баня прямо в наши окна, хоть закрась их масляной краской, хоть забей досками. Голые задницы! Будто реклама! А бабушки встанут у окна и смотрят, развращаются. Я ж не могу за ними следить с утра до ночи. Мало, что, извините, кобеляж вокруг городка идёт, так они ещё и баню стеклянную выстроили! Видать, стекло оставалось, девать было некуда. Ну, сделали бы теплицу! А то баню! Голые мужики, каждый вечер видно, два этажа. Разврат. Специально будто свои причиндалы показывают, безобразие, порнография какая-то. Хочешь не хочешь, а увидишь. Меня это просто угнетает, зараза два раза. Ведь мы тут — одни женщины. А мыши? А крыша? Мало того: эти дома делали вместе с казармами и чем попало строили. Сделано это всё из радиоактивного железобетона. Ночью — прям стены излучаются. Мы уже не люди, мы наполовину трупы.

АНЖЕЛИКА. Ну, хватит.

ЛЮДМИЛА. Ты как меня выставляешь перед человеком? Вечером увидите, Валентин Иванович, как тут светиться будет всё вокруг. Вы ещё немножко посидите и у вас голова заболит. Не болит пока?

ВАЛЕНТИН. Чуть-чуть заболела уже.

ЕВГЕНИЙ. А как же бабушка так чётко — до ста лет дожила?

ЛЮДМИЛА. Случайно. Из правила бывают исключения.

ЕВГЕНИЙ. Потому что она революционерка законсервированная! Стойкая! Чёткая!

ЛЮДМИЛА. Вы что-то сказали опять, Евгений?

ЕВГЕНИЙ. Нет. Шутка.

ЛЮДМИЛА. А-а. Шутка. Весной у всех такое обострение, у нас на автовокзале дураки — стадом ходят. Вот как собаки вокруг этой трубы на улицы — табун, стадо. Собаки стадом, дураки стадом. (Анжелика хлопнула Людмилу по спине.) Да что ты ко мне привязалась?

АНЖЕЛИКА. Дак комар если.

ВАЛЕНТИН. Я позволю себе в ванную, руки вымыть.

ЛЮДМИЛА. Ой, пожалуйста. Там полотенце незамаранное висит, найдёте?

Валентин пошёл на кухню. Заглянул во все углы, увидел бутыль с самогоном, улыбнулся, пошёл в ванную. Людмила и Анжелика молчат. Евгений взял сигарету из портсигара Валентина.

ЛЮДМИЛА. (Смотрит на Евгения.) Какой приятный человек, а? Очень, очень, очень…

ЕВГЕНИЙ. Американец этот из Краснодарского края — брачный аферист, за версту видать. Он тут у вас жить хочет. Будьте осторожны. Надо портфель его проверить. Если там инструмент медицинский — точно. Я читал: они, аферюги, носят с собой марганцовку, и такое разное, чтоб сразу вымыться после этого.

ЛЮДМИЛА. (Улыбается.) И откуда только вы такой, Евгений, грамотный? Из какой деревни? То да потому, то да потому, толкует, толкует чего-то. Вот уеду от вас, живите.

ЕВГЕНИЙ. (Смеётся.) Поезжайте. Не держим. Нам даже лучше. Мы тут ремонт сделаем, жить будем.

ЛЮДМИЛА. Ремо-онт? (Улыбается.) Ты заметила, доченька? Он иной раз как скажет — будто член покажет. Где ты его выкопала, из какой помойки, а?

МОЛЧАНИЕ

ЕВГЕНИЙ. А?

ЛЮДМИЛА. (Тихо.) На два, сельпо. Я тебе клешни-то пообломаю. Поплохемши тебе, мальчик? А в рот тебе не надо потные ноги, нет?

ЕВГЕНИЙ. Чего?

ЛЮДМИЛА. Я говорю: кореш, мутату порешь. А через плечо не горячо? Орёл. Козёл. Сиди, не сявкай, хрумкай на халяву, скажи спасибо, что тебя с приличными людьми за один стол посадили, и молчи. Оно меня хоронит, оно тут командует, оно меня выселяет. Ты кто такое тут, жук-навозник? «Я у мамы вместо швабры», женишок, козявка.

ЕВГЕНИЙ. (Бурчит.) Я что сказал? Я посоветовал. Я сказал — он аферюга, у него медицинский инструмент и марганцовка тама.

ЛЮДМИЛА. Тама?! По своим карманам пошарь, поищи марганцовку тама! Ишь, колхоз-навоз-крестьянство, тама! Уеду. Твари. Надоели. Уеду. А ты, Анжелка, из-под них говно вытаскивай, я не буду. Они тебе родные бабки — вот и занимайся, и клала я на вас с прибором. С кем хочешь, кого хочешь води, ремонтируй, делай — провалитесь!!!!

ЕВГЕНИЙ. Мне всё равно, только опасайтесь. Он самогонку как халкает. Отдел развития, Кавказ. Лавровый бизнесмен. Барон цыганский. В жилетке, с кольцом.

ЛЮДМИЛА. Ноль внимания. Фунт презрения. Ясно?!

ЕВГЕНИЙ. Мневсё равно. Я предупредил. Я покурю ещё.

Евгений взял сигарету из портсигара, отодвинул диван со спящей Энгельсиной, вышел на балкон. Марксина спит, игрушку к себе прижимает. Снег с крыши летит, хлопает дверь подъезда.

ЛЮДМИЛА. Крысёнок какой, деревня прыщавая, а? Одна извилина в башке — след от фуражки, а туда же. Будто бревном на стройке придавили. На халяву дорвался, курит и курит чужое, курит и курит, урод, ломом подпоясанный, надоел. А туда же — командовать! Водит и водит их, всё портянками провоняло. (Анжелика плачет.) Плачь, дура, плачь, плачь, идиотина, плачь, вы мне всю жизнь сломали, вся ваша святая троица, всё из-за вас! Из-под этой говно всю жизнь, с этой алкашкой мучаюсь, на тебя, дуру, всю жизнь робила, воспитывала и — что воспитала?! Я для себя не жила, а для вас всё, гадины, вы меня всю высосали, всю мою жизненную энергию! (Рыдает.)

АНЖЕЛИКА. Он жениться хочет.

ЛЮДМИЛА. Жениться?! Не смеши мои подмётки! Кому ты нужна, крокодилка, глянь в зеркало! Кому мы с тобой нужны?! Наши зелёные стенки нужны им! Дура! Правильно, ему месяц до дембеля, не хочет в деревню ехать, хвосты быкам крутить, он на нашу юрту рот разинул, тебя захомутать решил, а ты, дура?! Спасибо. Уеду. Зачем мне тут жить? Она принесёт в подоле, а я ещё и её выблядков воспитывай потом. А он, Валентин Иванович, хороший человек, я сразу вижу, и — пусть пьёт, не ваше дело, все пьют. Не пьянеет — значит: крепкий мужик. У, уродка, повякай ещё, я всю вашу команду поудушиваю, поубиваю!!! И никто меня не посадит, потому что оправдают: в состоянии эффекта от вас я была, потому что у меня обострение началось с вами, ясно?!

Пришёл Валентин, что-то мурлыкает, сел. Людмила быстро вытерла слёзы, Анжелика тоже, улыбаются, молчат. Людмила ойкнула, сбегала на кухню, принесла пельмени, поставила на стол, села. Молчат. Слышно, как часы-будильник стучат, вода капает, мыши скребутся, дверь хлопает, снег с крыши летит, трамвай едет, оркестр играет на плацу… Пришёл Евгений, сел.

ВАЛЕНТИН. Напрасно много курите, молодой человек. Лучше выпейте.

ЕВГЕНИЙ. А, да, сенькью, чётко. (Смеётся.)

ЛЮДМИЛА. А, да. Да, да. (С улыбкой.) Ешьте Евгений. Так вот, Валентин Иванович. Продолжаю обрисовывать ситуацию. Пункт восемь или двадцать восемь уже? Живём у военного городка, район — Гнилые Выселки. Улицы тут вокруг: Далёкая, Окрайная, Последняя, Огородная, Колхозная, Навозная — кошматерно! Другой раз думаю — стрелянули бы из городка этой установкой, «Градом» этим, — называется так, — стрелянули бы, чтобы всех нас накрыло разом, чтоб мне не хоронить поочередке всю эту коблу. Вот так — раз бы! — и нету нас. То есть, страшнее хоронить, чем самой помирать. Ещё солдапень эта вокруг. Мимо гаражей пройти женщине ночью нельзя — изнасилуют сразу. В самоволку уйдут, бродят вокруг, девок развращают, а они — голодные.

ВАЛЕНТИН. Кто? Девки?

ЕВГЕНИЙ. (Смеётся.) Обе стороны. И те, и другие.

ЛЮДМИЛА. Вы бы ели, Евгений, а мы поговорим пока.

ЕВГЕНИЙ. Ну, разговаривайте. (Икнул.)

ВАЛЕНТИН. (Наелся, вытирает рот платком.) А ведь правда, трудно тут жить женщине. Трудно. (Встал, смотрит в окно.) А вы знаете, как интересно, вы посмотрите…

ЛЮДМИЛА. Да что мне смотреть, я это каждый день наблюдаю. Вы отойдите, вам там на лысинку капает…

ВАЛЕНТИН. А я вытрусь, у меня платочек… Интересно. Собак — стадо, спят на траве, спокойные. Бездомные, а на людей не бросаются. Да. А смотрите, на деревьях: они от воды розоватые такие, и капельки на них, как слёзы. И как не замерзают, не понимаю.

ЛЮДМИЛА. Что?

ВАЛЕНТИН. Я говорю, вот человека — облей водой и выпусти на улицу на ночь в мороз — помрет, а эти стоят и — ничего. А ведь они живые, как и человек, в них что-то такое внутри есть непонятное, что и в человеке, что-то, от чего они живут. А? (Пауза.) Вот, вышел в ванную, а уже испугался, страх просто пробрал всего. Не могу, когда нету кого рядом. Вот ведь болезнь какая. Фу-у, теперь надо успокаиваться долго.

ЛЮДМИЛА. Бедный, бедный, вы сядьте, выпейте вот. Дак вам обязательно надо пару, Валентин Иванович. Ну, понимаю — вы ещё меня не знаете предлагать, и так далее. Ой, мне бы только какой адрес, зацепиться, где пожить на первых порах. Но вот возьмите меня хоть как квартирантку, я буду платить. Или домработницу. А потом — я уж сама.

ВАЛЕНТИН. (Смотрит в окно.) Это что за грохот?

ЛЮДМИЛА. Вот, град вдруг пошёл. То снег, то дождь, зараза два раза…

ВАЛЕНТИН. А вилы вы в доме зачем держите?

ЛЮДМИЛА. Чтоб они не заржавели. А что?

ВАЛЕНТИН. А по четвергам там женского дня не бывает? В армии служат и женщины, кажется? Бывает ведь в столовых рыбный день, а тут, может…

ЛЮДМИЛА. Не знаю, не служила. (Пауза.) Вы так и не показали, что же у вас в портфеле кроме фоток? Может, ещё что-то интересненькое есть, нет? (Евгений смеётся.)

ВАЛЕНТИН. Значит, нету женского дня?

ЛЮДМИЛА. Да вам зачем?

ВАЛЕНТИН. Так спросил.

ЛЮДМИЛА. (Анжелике.) Анжелочка, не грызи ногти.

АНЖЕЛИКА. Кто грызёт?

ВАЛЕНТИН. (Сел за стол.) Я вот анекдот расскажу.

ЛЮДМИЛА. Ой, давайте! (Хлопает в ладоши.) Давайте, только без картинок! У нас в семье это запрещается. Да, Анжелочка?

ВАЛЕНТИН. (Кашлянул.) Итак, два червяка вылезли на кучу, извините, «гэ». Маленький червячок говорит: «Мама, тут солнце светит, деревья растут, красиво как, останемся тут!» А жирная червячиха ему: «Да, тут красиво, но мы сейчас полезем назад в „гэ“, потому что там — наша Родина!» (Смеётся.)

ЛЮДМИЛА. (Помолчала.) Всё?

ВАЛЕНТИН. Всё. Смешной анекдот. Я всем женщинам его предлагаю, так сказать. Это тест на юмор. Моя подруга жизни должна быть с юмором. А вы не поняли, нет?

Евгений хохочет, большой палец показывает Валентину.

ЛЮДМИЛА. Ну, не знаю. Не прошла я ваш тест. Мне слишком это больно, понимаете? Я провожу параллель с нашей жизнью, и мне уже не смешно. Но я оценила ваш юмор. Что могу сказать: анекдот жизненный, есть в нём человеческий фактор.

ВАЛЕНТИН. А?

ЛЮДМИЛА. Я говорю, что в вас присутствует некий человеческий фактор. А это отрадно. То есть, что вы вежливый такой. (Поправила лямки.) А это повсеместно приятно. (Чихает.) И ваш рассказ о Кавказе — просто какой-то роман. (Евгений смеётся.) Что? Я что-то не то сказала?

ЕВГЕНИЙ. (Смеётся.) Нет, так. Чётко вы всё сказали.

ЭНГЕЛЬСИНА. (Поёт под пледом вдруг и громко.) «Я в осеннем лесу, пил березовый сок!!!! С ненаглядной певуньей в стогу ночевал…»

МОЛЧАНИЕ

ЛЮДМИЛА. Мама выпьет и поёт. Мама, проснулась? Иди на улку, на лавочку. (Пауза.) Видите, никого из дома выгнать не могу, всем интересно, человек приехал из другой жизни. (Смеётся.) Бабушке сто лет сегодня. Это я уже говорила.

ЕВГЕНИЙ. Сто лет в обед! (Смеётся.) Вашздоровье! (Пьёт и закусывает.)

ЛЮДМИЛА. (Пауза.) Анжелочка, не грызи ногти. (Чихает.)

АНЖЕЛИКА. Да не грызу я, с чего ты взяла.

ЛЮДМИЛА. А-а, да, это не тебе, а маме надо было сказать.

ЭНГЕЛЬСИНА. (Села на кровати, поёт громко.) «… Что любил — не сберёг! Что хотел — потерял! Был я молод-удачлив! Но счастья — не зна-а-а-ал!..»

Энгельсина накрашена, ей на голове «химию» из остатков волос сделали. Она, как и Марксина, в очках с толстыми стёклами. Марксина уснула, спит, игрушку в руке зажала.

ЛЮДМИЛА. Выпила и хулиганит. Мама, не надо петь. (Улыбается Валентину.) Обострение. Угощайтесь. Выпьем за бабушку. За её столетний юбилей. (Выпили.) Бабушка, мы за тебя выпили, слышишь? Спит она. Ну, пусть спит.

ЭНГЕЛЬСИНА. (Поёт громко.) «Я в татарах, я в татарах, я в татарах родила-ась!..»

ЛЮДМИЛА. Да что «в татарах-то»? Растатарило тебя! Заело пластинку? Мамочка?!

ЭНГЕЛЬСИНА. (Поёт громко, качаясь из стороны в сторону.) «Я в татарах, я в татарах, я в татарах родила-ась! Я татару, я татару, я татару отдала-ась!!!!..»

ЛЮДМИЛА. Мамочка, не у Пронькиных, поди, а? Кушинькай лучше. Дочка у меня кесарёнок, папа наш как Гагарин… Это я уже говорила. Выпьем. (Выпили снова.) Итак, у вас семь комнат. А ещё что?

ВАЛЕНТИН. (Ест.) Тепло очень. Поля широкие. (Пауза.) Урожай — ужасно большой. Просто красота везде и во всём.

ЛЮДМИЛА. (Стукнула по столу кулаком.) Вот это я понимаю! А у нас два месяца холод, остальное — зима. То снег, то град… Ну, за что им это всё, — погода и так далее. С каким наслаждением и удовольствием я бы туда! Мне бы только зацепиться бы.

ЭНГЕЛЬСИНА. (Поёт.) «Нехотя-а-а-а-а вспомнишь и время-а-а-а-а былое-е-е-е!!!!!»

ЛЮДМИЛА. Да дайте же мне поговорить с человеком?! Они заснут сейчас. Или по телевизору кино пойдёт. (Чихает.) Аллергия. Я говорила, приношу прощение. У меня, Валентин Иванович, очень простая фамилия. Ромашкина. Подарки на день рождения просто делать: подарить ромашки, коробку конфет «Букет» или килограмм шоколадных «Ромашка». И подарок есть. Людмила Ромашкина. Что это я говорила? Ещё минутку внимания, я забыла сказать! Про юмор! У нас с ним всё в порядке! (Смеётся.) Кому-то попадётся счастливый пельмень. Я в него монетку закатала. Не подавитесь. А то будет счастья, как поперёк горла… Это такая шутка. Но у кого-то счастье будет… Ой, не знаю, счастье, да. Может, где-то и есть оно у кого. А мне кажется — ни у кого его нету. Это я уже говорила, ну да — ещё раз, не грех. А вот кольцо у вас, Валентин Иванович…

ВАЛЕНТИН. (Смеётся.) В ухе? Это мода такая. У нас все так ходят. Мода.

ЛЮДМИЛА. Понимаю. Кавказ. А у нас мода — только для молодых. А неправильно! И пожилым надо тоже модничать иногда.

ВАЛЕНТИН. Я молодой, мне сорок.

ЛЮДМИЛА. И мне тоже. И я молодая. Я вот модное платье купила. Он глазами как сверкает, да? Это я уже говорила. (Смеётся.) И правильно, что в ухо. Кольцо, в смысле. (Чихает.) Так, так? Я вас слушаю, ну? Я вас поняла, лысый, с кольцом…

ЭНГЕЛЬСИНА. (Поёт, широко разводя руки в стороны.) «Не такой уж горький я пропойцццц-а-а! Чтоб тебя-а не видя-а уми-ре-е-еть!!!!»

ЕВГЕНИЙ. (Смеётся, ест.) Баба Эля чётко надюдюнькалась!

ЛЮДМИЛА. Зачем вы, Евгений, сказали ей налить? Видите? Стыдно перед людьми. Иди на лавочку, мама! Не наливать ей. (Повернулась к Валентину. Поправила лямки, улыбается.) Да, да, Валентин Иванович, я вас слушаю?

ЭНГЕЛЬСИНА. (Поёт громко.) «Помню я ещё молодушкой была! Красна Армия в поход куда-то шла! Вечерело! Я сидела у окна!..»

ЛЮДМИЛА. (Пауза.) Всё, мама? Можно, мы будем разговаривать?

ЭНГЕЛЬСИНА. Всё. Можно. Забыла я дальше. Забыла. (Вдруг — брык! — упала и уснула.)

ЕВГЕНИЙ. (Хохочет.) О, наклюкарилась, баба Эля, о, как — будто её убили!

ВАЛЕНТИН. Ну да. И вот я ушёл к другой. А с той было очень удобно. С первой. Ну и со второй в общем-то тоже, пока давала. В смысле — спали пока с ней. Э-э-э, вот. А та, другая, каждое утро мне — свежую рубашечку, яичницу с помидорами, завтрак, обед и ужин. Главное — свежая рубашечка. Без этого я не могу. (Смеётся.) Это я уже говорил. И всё. Забыли про это. Давайте, выпьем, забыли именинницу. (Громко.) Бабушка! Поздравляю! Жить стало лучше, жить стало веселее! Дело Ленина живёт и побеждает, ага?

Марксина проснулась, жмёт на игрушку. Все подняли стаканы, чокнулись, выпили.

ЛЮДМИЛА. Вы такой необычный, Валентин Иванович… Ой, пирог ещё, и салат… Доченька, помоги мне на кухне. Доченька моя, помощница растёт! (Идёт на кухню, виляя бёдрами, Анжелика поплелась следом.)

В комнате молчат. Капает вода в тазики.

ВАЛЕНТИН. (Шепотом, в лицо Евгению.) У мамочки походка типа «Я тебя умоляю!», ага? А дочка — тоже хочет, нет, как она? (Хихикает, сморкается в большой цветастый платок.) Я вот посоветую: надо сало кушать много, когда молодуха с тобой, и два стакана в день сметаны — и тогда всё работает — чётко! (Смеётся.)

ЕВГЕНИЙ. (Вдруг серьёзно.) Что?

ВАЛЕНТИН. (Чешет нос.) Я говорю, что знаю на собственном опыте это, хотел поделиться с молодым поколением, чтобы…

ЕВГЕНИЙ. Что?

ВАЛЕНТИН. (Помолчал.) Ну, и как служба?

ЕВГЕНИЙ. (Смеётся.) Да в общем-то, всё чётко. (Евгений поманил Валентина к себе пальцем, шепотом.) Я два года был без бабы, до неё. А ты цыганку пробовал?

ВАЛЕНТИН. (Помолчал.) Нет.

ЕВГЕНИЙ. (Смеётся.) Закурю?

ВАЛЕНТИН. Кури, то есть — курите, ну да…

ЕВГЕНИЙ. (Молчит, смотрит на воду.) Всё течёт, всё — из меня… Юмор! (Хохочет.)

Анжелика и Людмила на кухне налили из бутыля самогонку в графин, вернулись, поставили графин на стол, сели.

ВАЛЕНТИН. Так вот, дом оставлять нельзя. Уедешь, оставишь, он сразу носом — клюк! — в землю и всё. Хозяйка нужна.

ЕВГЕНИЙ. (Ржёт.) Мне счастливый пельмень попался!

Выплюнул в чашку пятак. Людмила хлопает в ладоши.

ЛЮДМИЛА. Поздравляем! Ой, поздравляем! Скромняга какой, зараза два раза, а вот счастье подфартило или подфартит ли, ну да, конечно, обязательно подфартит!

ЕВГЕНИЙ. (Улыбается.) Спасибо большое. Спасибо. Большое. Спасибо. Всё чётко.

ЭНГЕЛЬСИНА. (Поёт под пледом.) «Ромашки спрятались, поникли лютики-и-и…»

ЛЮДМИЛА. (Вздохнула.) Пусть она, как радио будто.

ВАЛЕНТИН. Только вот что я хотел сказать сразу. Самый главный тест теперь вам. Сразу хотел вас предупредить, что я в сексе приемлю все способы, кроме одного.

МОЛЧАНИЕ

ЛЮДМИЛА. (Улыбается.) Вы к чему это?

ВАЛЕНТИН. Ну, на всякий случай. Мало ли. Итак, все способы, кроме одного.

ЕВГЕНИЙ. Кроме какого?

ВАЛЕНТИН. Это я не могу сказать вам. Вы молодой, не поймете. Это я только не при всех скажу. А потом скажу, в постели, так сказать. Если она будет. Той женщине скажу, с которой будет. Предупрежу её. А вообще в постели я… чёткий, все мне говорят.

ЕВГЕНИЙ. Какого способа?

ВАЛЕНТИН. Нет, я не могу сказать.

ЕВГЕНИЙ. Какого?

ВАЛЕНТИН. Я не скажу всё равно.

ЕВГЕНИЙ. Какого?

ВАЛЕНТИН. Это женщина может знать. А вы не можете знать, я ей скажу, она взрослая, а вам — нет.

ЕВГЕНИЙ. Какого?!

ЛЮДМИЛА. Евгений, вас потеряют, ешьте, курите, идите гулять.

ЕВГЕНИЙ. Ну, скажите, какого? Вы же тест задали, вот и говорите? Ну?

ЛЮДМИЛА. Ну, он же не отстанет. Скажите. Если ему любопытно, в нём, может, присутствует человеческий фактор. Ну, что ж тут такого? У меня вот тоже есть недостаток. Я деруся.

ВАЛЕНТИН. В сексе?

ЛЮДМИЛА. В жизни.

ВАЛЕНТИН. Ну, это другое, а у меня — в сексе.

ЕВГЕНИЙ. Ах, так? Тут с нами не хотят разговаривать. Пошли отсюда, Анжелочка.

ВАЛЕНТИН. Постойте! Солдат, стой! Хорошо. Я недорассказал. Да. Я в постели нежный, люблю обниматься. Но я — не целуюсь, вот вам тайна. Раз вы так хотели узнать это. Не целуюсь и всё. Этот способ я в сексе не приемлю и все.

ЛЮДМИЛА. (Помолчала, улыбается.) Какой вы романтичный, Валентин Иванович, в вас чувствуется просто избыток человеческого фактора…

ЕВГЕНИЙ. Ну, загибон. (Смеётся.) Пошли, Анжелочка. Привет всем. С поцелуем.

Анжелика и Евгений встали, пошли в коридор, оттуда в комнату, заставленную мебелью. Идут по лабиринту между ящиков, чемоданов.

ЛЮДМИЛА. Видали? Уже сейчас взбрыкивает. А что будет, Валентин Иванович, если поженятся? Мне — смерть. Я задыхаюсь в этой атмосфере непонимания. (Чихает.) А ещё аллергия. Эти за стенкой пыхтят всю ночь, прости, Господи. Как с цепи сорвались, как весна началась. Капает. Мыши. Двухвостки. Комары. Радиация. Солдаты. Глина. Баня. Косяки. Обострение. Трамвай. Касса. Мама и бабушка, дочка и — этот… Ужас! (Плачет.)

Людмила и Валентин сидят за столом, негромко разговаривают. Марксина на игрушку жмёт, игрушка пищит. Анжелика и Евгений в комнате напротив, сидят на сундуке у окна. В этой комнате тоже есть балкон. Евгений семечки щелкает, кожуру от семечек в кулак выплёвывает.

ЕВГЕНИЙ. Компашка: три сестры и дядя Ваня. Прямо уписон с ними, угар. Да кто этого гунявого целовать-то хочет, губки бантиком, тоже мне… Смесь татарина с кобылой. Скажи матери про него, обожгётся ведь, потом поздно будет локти кусать… Он поселиться сюда хочет. Нету у него дома, сидит, надоело по углам скитаться.

АНЖЕЛИКА. Да прямо что.

ЕВГЕНИЙ. Да криво что. Хочет. Это у него — как у рекламных агентов: фотки запаянные, товар свой показывает, а потрогать нельзя, пока не заплатишь, только смотри, любуйся. А потом купишь — а оно гнилое. (Смеётся.) Чего она окрысилась?

АНЖЕЛИКА. Не знаю я.

ЕВГЕНИЙ. Не знаю я. (Помолчали.) Я будто виноват в её делах. (Смеётся.) Тоже мне.

АНЖЕЛИКА. Ты скоро пойдёшь?

ЕВГЕНИЙ. Надоел? Или ждёшь кого?

АНЖЕЛИКА. Кого жду? Никого я не жду. Просто — потеряют тебя, правда.

ЕВГЕНИЙ. Ты как твоя мама. Не потеряют. (Достал из-за уха сигарету, закурил.) Значит, ты с ней не говорила?

АНЖЕЛИКА. Сказала, что ты — серьёзно, хочешь переехать… Что ещё надо было?

ЕВГЕНИЙ. Нет, всё правильно, я серьёзно, хочу переехать. Ну, не переехать, как этот, без угла который, а потому что у нас с тобой любовь, я тебя люблю, милая моя, солнце.

АНЖЕЛИКА. Да ладно ты.

ЕВГЕНИЙ. Чего?

АНЖЕЛИКА. Да ничего, так.

ЕВГЕНИЙ. Ты не веришь, что ли, моя милая, солнце?

АНЖЕЛИКА. Да сто раз говорили про это. Верю. Вот она уедет если, армию закончишь, переедешь и всё.

ЕВГЕНИЙ. Да куда она уедет? Он — аферюга.

АНЖЕЛИКА. Да мне всё равно. Надоело как всё. (Смотрит в окно.)

ЕВГЕНИЙ. Не грусти, моя милая. Всё чётко. (Смеётся.) Крышу отремонтируем, у меня прапор-воровайка знакомый, привезёт шиферу из части, это все приданое ихнее выкинем, оно уже погнило, воняет, всё будет чётко. Бабки всё ждут замужа, ага? (Смеётся.) Будем чётко жить. Скажи мне, что я твой «милый», «солнце», ну?

АНЖЕЛИКА. Что ты всё смеёшься?

ЕВГЕНИЙ. Так. Весело. Хорошо всё, чётко, вот и смеюсь.

АНЖЕЛИКА. (Помолчала.) Мамкина знакомая одна уехала в Америку. Была нянечкой у американцев, они тут работали, они её с собой взяли, и она уже два года там, и носа сюда не кажет. Везет людям. Вот и Серёги оба — в Америку, счастливые.

ЕВГЕНИЙ. А что нам Америка? Нам и тут можно сделать Америку. Цветы посадим на балконе, мышей потравим, отремонтируем всё, как надо, и на тебе — Америка!

АНЖЕЛИКА. А я бы куда-нибудь уехала бы. На Кавказ какой-нибудь или в Америку какую-нибудь, что ли?

ЕВГЕНИЙ. Ты к чему это?

АНЖЕЛИКА. Так. Уехала бы и всё.

ЕВГЕНИЙ. Ну, рассопатилась. С чего?

Анжелика смотрит в пол, хлюпает носом. Евгений проследил её взгляд, увидел ленточки белые, которые болтаются у него над тапочками.

АНЖЕЛИКА. (Улыбается.) Что это за беленькие веревочки?

ЕВГЕНИЙ. (Смеётся.) Это кальсоны. Ты меня никогда в кальсонах не видела?

АНЖЕЛИКА. Без кальсонов видела. А в кальсонах нет. Ты же всё время бегом-бегом.

ЕВГЕНИЙ. Скоро будет медленно-медленно! (Смеётся.) Когда уже в армии трусы введут, эти вот не сексуальные, с лямочками.

АНЖЕЛИКА. А?

ЕВГЕНИЙ. Не сексуальные, говорю. Мужик должен быть сексуальным, понимаешь?

АНЖЕЛИКА. (В окно.) А то.

ЕВГЕНИЙ. Кальсоны. Ага. Я, вроде «дембель», мог бы и в трусах, а я — как «молодой», в кальсонах. В них теплее. «Стариком» так хорошо быть, чётко вообще. А пока — в кальсонах. «Черпаки» носят тоже трусы. Летом говорят выдадут трусы всем, будет приказ по армии, чтобы все и зимой, и летом — носили трусы. И «салабоны», и «черпаки», и «старики» — все в трусах чтобы ходили, только в трусах, исключительно все.

АНЖЕЛИКА. Слушай, чего ты про эти трусы завёлся, а? Больше сказать нечего?

ЕВГЕНИЙ. А про что сказать? Начинай ты, раз про трусы неинтересно, тоже мне.

АНЖЕЛИКА. Ну, не про трусы же говорить надо? Что-нибудь красивое такое бы. (Смотрит в окно.) Я вот всегда в детстве думала, что дым из печки — это облака. Окна почему как крест на всех домах? Рамы — как крест, а?

ЕВГЕНИЙ. Прямо что. (Лезет целоваться.) А тебе сколько в натуре, я всё не спрошу, а?

АНЖЕЛИКА. (Отвернулась.) Сто, как бабке. Отвали. Уйди уже. Спрашивает, главно, одно и тоже: нитки-иголки, то, да сё. Ну, иди, или сиди, или расскажи что-то.

ЕВГЕНИЙ. Что?

АНЖЕЛИКА. Ну хоть что-то. Про свою прежнюю жизнь расскажи. Про свою будущую. (Говорит: «Будующую».) Расскажи, как мы жить будем, что делать будем. Ой, горе.

ЕВГЕНИЙ. Да что за горе-то? Разгорькалась прямо. Лучше ты скажи: у тебя много парней до меня было?

АНЖЕЛИКА. (Повернулась, смотрит Евгению в глаза.) Опять за рыбу деньги? Я тебе сказала: никого не было. И ты меня взял девушкой, сам знаешь.

ЕВГЕНИЙ. Откуда я знаю, девушка ты была или нет? Легли и поехало. (Смеётся.)

АНЖЕЛИКА. Вот, здрасьте. Ты ж говорил: ты большой специалист по женскому вопросу, что ты — ходок, что у тебя — море их было. Врал?

ЕВГЕНИЙ. Прямо что, море. Одна только была. Тоже в армии. Видишь, как я честно тебе? Там у нас на кухне работает одна тётка такая, средних лет. Она где-то тут живёт, и мы в наряд на ночь ходим как на кухню, так она со всеми спит. Видишь: я честно.

АНЖЕЛИКА. Ну и дальше?

ЕВГЕНИЙ. (Смеётся.) Ну, и дальше. Она всегда всем давала и даёт. А после встаёт, отряхается, красится и говорит: «Спасибо, мальчики, спасибо». Ну, раз её никто не удовлетворяет, тут, в городе, она только солдатам нужна.

АНЖЕЛИКА. Вон как. И ты — с нею?

ЕВГЕНИЙ. Один раз. А потом только всё время с тобой. А что? Я честно сказал — раз, а потом это же так, для организма, это же не всерьёз — два.

АНЖЕЛИКА. Для организма?

ЕВГЕНИЙ. Для организама. (Пауза.) Дак у тебя были до меня?

АНЖЕЛИКА. Иди, а? Организма. Каких-то старух по кухням собирает. Сам взял меня девушкой, а теперь… Ведь видел? Простынь была в крови, я ж показала спецом?

ЕВГЕНИЙ. (Смеётся.) А я знаю, почему она в крови была?

АНЖЕЛИКА. Ну, спроси у кого-то, кто знает. И всё. Иди.

ЕВГЕНИЙ. Ты чего, приревновала, что ли? Ну, что ты сегодня дерьгаесся?

АНЖЕЛИКА. Иди, устала, «дерьгаесся».

ЕВГЕНИЙ. А играть не будем? Давай, дверь закроем и поиграем быстренько, а?

АНЖЕЛИКА. Ну, прямо что. В другой раз. У меня — «больные дни».

ЕВГЕНИЙ. А это чего такое?

АНЖЕЛИКА. Не знаешь? Ну, спроси у кого-то, кто знает, а я тебе не медицинское училище. Бессовестный ты. Вот как заговорил, видишь? Говорит: не видел простынь, бессовестный. Сам со старухами. (Заплакала.) Насмотрелась я на девушек, что вокруг живут. Вот так же вот их обманывали. (Говорит: «Обманывали».) А потом — кидали.

ЕВГЕНИЙ. Я серьезно. И ты напрасно… Поженимся, да.

На балконе солдаты чистят снег, один солдат заглядывает в окно, стучит по губам пальцами.

АНЖЕЛИКА. Чего он?

ЕВГЕНИЙ. Закурить просит. Нету! (Евгений встал, задернул штору.) Ну, давай, а, быстренько?

АНЖЕЛИКА. Сказала — нельзя мне! Иди. Тебя в части потеряют.

ЕВГЕНИЙ. Ты чёткая девочка. У тебя так губки напухают, когда ты расстраиваешься, прям я торчу… (Расстёгивает штаны.) Давай, быстренько, ну? Ну, дай помацать, а? Ну, я намякиваю тебе насчёт этого самого, не поняла, нет?

АНЖЕЛИКА. Да не буду я. Ступай, а? Ну, иди, а? Иди. А то прямо что все удовольствия ему — поел, попил, теперь давай быстро ему ещё чего сделай. Иди.

ЕВГЕНИЙ. (Молчит.) Зачем ты так жестоко, милая солнце, со мной? (Застегнул штаны.) Да ладно, пойду. Только вы гоните этого. Мать-то ведь пройда у тебя, видит всех…

АНЖЕЛИКА. Видит. Иди.

ЕВГЕНИЙ. Пойду. (Пауза.) На КПП сегодня наши ребята дежурят, я там оставил «гражданку» свою у них, я притащу её тебе сюда, тут много барахла, пусть лежит, а? Я сбегаю быстро, принесу? Ну, чтоб ты не думала, что я непостоянный или другую девушку найду. Нет. Не найду. Любовь до гроба, милая радость, солнце. В самоволку ходить, «гражданка», чтоб патрули не докапывались, а? Принесу? А то в «каптерке» найдут, придерутся. Милая моя! Я мечтаю, как скоро сниму с себя эту фигню и мы пройдемся с тобой по улицам, чтобы всё у нас было бы — чётко. Можно? Тут так много всего, мой портфельчик не помешается. Можно? Чтоб уж, начать, так сказать, а?

АНЖЕЛИКА. Чего начать?

ЕВГЕНИЙ. Ну, нашу совместную жизнь.

АНЖЕЛИКА. Ну, тащи, чего скажешь-то? Тащи. О, горе.

ЕВГЕНИЙ. Да что, что?! Смотри, я какой: я ведь не принёс без спроса, спросил — теперь принесу. Там у меня трусы есть, кстати.

АНЖЕЛИКА. Ну и чего?

ЕВГЕНИЙ. Ну, ты же говорила, что тебе чётко, когда я в трусах. Для меня желание дамы — закон! (Смеётся.)

АНЖЕЛИКА. (Вздохнула.) Опять смеётся чего-то. Тебе зубы надо чистить чаще, раз ты так смеёшься много, а то они у тебя нечистые.

ЕВГЕНИЙ. Понял. Конечно, буду, милая. Чаще буду, дорогая. У меня там и зубная щётка есть. В портфельчике. Трусы, и зубная щётка, и гражданка.

АНЖЕЛИКА. Тащи сюда свои трусы.

ЕВГЕНИЙ. Я пойду. Пойду — туда и назад. Быстро. Я в «самоволке», мне к отбою надо в казарму. Вечерняя поверка.

АНЖЕЛИКА. Давай. Я устала сильно, спать лягу хоть потом.

ЕВГЕНИЙ. Да, да, у тебя «больные дни». Ты меня прости, милая, но ещё проблема одна, да? Ребята у меня просили пузырёк, отметить, праздник. Ты мне отольёшь оттуда немного, да? Чтобы только мама не знала, да, радость моя? Они мне все в роте так завидуют, что у меня девушка в городе есть. С хатой, чёткая такая! Отольёшь?

АНЖЕЛИКА. Да отолью. Иди. Придёшь — дам. Иди, а?

ЕВГЕНИЙ. Я быстро! Радость моя! Солнце! (Вышел в коридор, надел шинель, сапоги.) Я тебя даже не поцелую, раз у тебя «больные дни», ага?

Потряс руку Анжелике. Ушел. Она стоит у дверей, молчит.

АНЖЕЛИКА. (Бормочет.) Как ты меня заколебал: милая, солнце, радость, говнюк такой…

Зашла в комнату, где стоят вещи, достала из-под кровати бинокль, смотрит в сторону бани.

Людмила и Валентин сидят за столом. Молчат. Людмила слёзы вытирает.

ЛЮДМИЛА…А вокруг городка и нас — эти домики деревянные: цыганский посёлок. Цыганки не живут в благоустроенных домах, а только в таких, потому что они громко разговаривают и их слышно сквозь стены. Да. Вот они и живут тут. Весь криминалитет собрался. Оружием торгуют, по-моему. А цыганки — наркотиками и самогоном. Как жить, Валентин Иванович? Простите, что жалуюсь. Мне бы вот с кем сговориться, чтобы отойти, в мир иной, так сказать. Я уеду, что ж я себя в гроб кладу? Тише, все, бабушка, молчи, мама тоже! Они спят, забыла. Валентин Иванович, посоветуйте, а?

ВАЛЕНТИН. Что сказать? Тут проблема во мне, с этой болезнью. То есть, мне надо, чтобы моя женщина была бы всегда со мной рядом. Я ведь со своей болезнью даже в больничке лежал. Грубо выражаясь — в дурке.

ЛЮДМИЛА. (Улыбается.) Ну и что? Да сейчас кругом одни дураки, всех в дурку надо.

ВАЛЕНТИН. Как-то всё равно, неполноценный, что ли.

ЛЮДМИЛА. Да ну, Валентин Иванович, не болтайте. Здоровый, красивый мужчина, по вам все женщины сохнут, а вы такие вещи говорите.

ВАЛЕНТИН. Насмотрелся там, в больнице. Всем уколов понаставят, чтоб спали, а они все — просто вповалку друг с другом секс устраивают, содомия какая-то и Гоморра.

ЛЮДМИЛА. Бедный, натерпелись вы, а?

ВАЛЕНТИН. И ещё. Я очень боюсь умирать. Знаете, думаю: как было бы хорошо, если бы наш день смерти был бы определен…

ЛЮДМИЛА. (Улыбается.) Какие-то вы странные вещи говорите, Валентин Иванович…

ВАЛЕНТИН. Нет, я серьёзно. Да, чтобы мы знали: ага, завтра-послезавтра уже помирать. Вот родился, к примеру, а в роддоме мамка моя лежит и беседует с другими женщинами: «Да, мне повезло, мой до восьмидесяти, а ваш?» «А мой скоро помрет, в двадцать лет.» «Ну, плохо, да что поделаешь,» — и вот обсуждают и никто не думает, что это плохо, а что это нормально, что так должно быть и никак иначе, и так живут, и ждут дня своей смерти, спокойно ждут, готовятся и никто не думает, что она придет раньше. Паспорт выдают — а там написано, когда помирать.

ЛЮДМИЛА. (Улыбается.) Какой вы романтичный, необычный, Валентин Иванович, я таких людей просто никогда в жизни не встречала…

Молчат. Валентин погладил Людмилу по руке. Она смотрит ему в глаза, улыбается.

В тазики капает вода. Возня, писк: то ли на крыше, то ли под полом. Солдаты снег с крыши бросают, один залез на балкон, лопатой снег чистит, смотрит на Валентину и Людмилу, кричит:

СОЛДАТ. Закурить не найдется?

ЛЮДМИЛА. Некурящие спортсмены тут живут! (Захлопнула форточку, задернула штору на окне.) Дала бы вам закурить. Гроздьями, кистями на деревьях висят, коты, скоты.

ВАЛЕНТИН. Я с вашего позволения — в туалет на секундулечку…

Людмила сидит за столом, Валентин пошёл по коридору. Анжелика вышла из другой комнаты. Столкнулась в коридоре с Валентином. Молчат, смотрят друг другу в глаза. Валентин вдруг хмыкнул, прижал Анжелику к стенке, полез под юбку, принялся её тискать, целовать. Анжелика хихикает, ойкает, но не сопротивляется.

Людмила собрала посуду со стола, пошла на кухню, видит Валентина и Анжелику.

МОЛЧАНИЕ

Людмила кинула посуду на пол, развернулась, пошла в комнату, взяла портфель Валентина, роется в нём. Валентин и Анжелика бегут в комнату.

ЛЮДМИЛА. Где у тебя марганцовка тут?

ВАЛЕНТИН. Что?

ЛЮДМИЛА. Марганцовка где, где?! Где медицинский инструмент?!

ВАЛЕНТИН. Какой инструмент? Стойте, я объясню!

Людмилаотдёрнула штору, отодвинула диван, на котором спит Энгельсина, вышла на балкон, открывает портфель, вытряхивает его содержимое на деревья. Из портфеля летят трусы, носки, повисли на сломанных ветках березы у окна.

ЛЮДМИЛА. (Бормочет.) Да японский твой городовой, да ети вашу маховку, да едрит твою налево и направо, да распроетитвою, да распроедритвою!!! Да то, да потому, да сколько же, ну, исключительно мне всё, всё мне, а?! Ну вот, вот, вот, я же говорила!

АНЖЕЛИКА. (Кричит.) Мама, не бей меня! Бабушки, вставайте, мама опять начинает! Он виноват, он!

ВАЛЕНТИН. (Причёсывает волосы.) Вы сами, неправда, она захотела этот способ секса, что вы сделали, там мои трусы, носки, бумаги отдела развития, пресс-релизы…

Людмила взяла пылесос, включила, стала комаров со стен собирать. Бросила пылесос. Сняла, не стесняясь, платье, надела халат, пошла в ванную, смывает косметику. Старухи спят.

ЛЮДМИЛА. Всё мыло мыши съели. Умыться нечем…

АНЖЕЛИКА. Это он, я тут не при чём!

ЛЮДМИЛА. (Прибежала в комнату, выскочила на балкон, кричит.) Тут живёт блядь, идите все сюда, скорее!

Валентин тянет её за руку с балкона в комнату.

ВАЛЕНТИН. Вы простудитесь, там солдаты, не мешайте им, они в наряде…

ЛЮДМИЛА. Люди!!! Тут живёт блядь!

АНЖЕЛИКА. Мама, не бей меня!

ЛЮДМИЛА. Я его на секунду оставила, а он? А она?! Взасос с ней целоваться. Да? Это что за блядешка такая выросла, а, мама, баба, посмотрите, как вы её воспитывали, чему, почему, ну? Это что за потаскушка выросла, а?! (Марксина и Энгельсина спят.)

АНЖЕЛИКА. Я не виновата, это он, не бей меня!

ЛЮДМИЛА. Я гляжу, доченька, ты без пиздюлей каждый день, как без пряников… Я ж его хотела, я же с ним хотела…

ВАЛЕНТИН. Я только поцеловал её. Я ведь понял ваши намерения и поцеловал её, как отец целует дочь. И всё. Будущую дочь. Так что мы с вами — как договаривались, да? На Кавказ, нет? Я вам делаю в присутствии вашей мамы, бабушки и дочки — официальное предложение… Подумайте, я ведь всё-таки в отделе развития…

ЛЮДМИЛА. Отстёгивай, отдел развития, зубы заговорил, доразвивался! Дура я! Я ж таких, как он, пачками вижу каждый день у кассы, я же их распознаю, как я польстилась, зачем я его кормила, сколько он сожрал, зачем, почему, отчего?!

ВАЛЕНТИН. Слушай, Люда, сядь, мы спокойно поговорим, обсудим…

ЛЮДМИЛА. Люда?! Я тебе покажу сейчас Люду, Валя! Я тебе такую Люду сейчас покажу, что ты на всю жизнь запомнишь, что я — Людмила Петровна, а фамилия у меня — Ромашкина!

Взяла тазик с водой, вылила на Валентина. Валентин вопит, Анжелика тоже. Спрятались за дверь в той комнате, где мебель. Орут из-за двери. Звонок в прихожей, Людмила кинулась к двери, открыла. На пороге — Евгений, запыхался.

ЕВГЕНИЙ. (Смеётся.) Извиняюсь. Я к Анжелке вот. Я гражданку принес. Портфельчик вот. Анжелка разрешила.

АНЖЕЛИКА. (За дверью.) Разрешила, да, мама, разрешила, не бей его, мама, успокойся, Евгений убегай скорее, она убьёт!!!!

ЛЮДМИЛА. Разрешила она тебе? Слушай, все с портфелями ходят, такие все стали деловые, а? У тебя там тоже марганцовка, нет? Смеёшься всё? Теперь я смеяться буду! Послушай, я тебе расскажу сказку про Красную Шапочку, она выросла и круче Волка стала, она такая стала, вот какая она стала! Кушает, хрумкает всех подряд!

ЕВГЕНИЙ. (Смеётся.) Всё чётко, я понял сказочку, я — гражданку принёс…

ЛЮДМИЛА. Понял сказочку? Ну, смейся, а я дальше расскажу…

АНЖЕЛИКА. (За дверью.) Женечка, Женьшеньчик, уйди отсюда, уйди сюда, она убить может… (Выскочила в коридор, оттолкнула Людмилу, вдёрнула Евгения в комнату, втроём держат дверь.)

ЛЮДМИЛА. (Визжит, колотит в дверь ногами.) Женьшеньчик, слушай сказочку дальше: ей двадцать три, а не восемнадцать, гулять начала с четырнадцати, а последний раз я её застукала с моим последним мужем! Ведь блядь — она блядь во всём, у неё рамок нет, человеческого фактора — тоже! Понимэ?! Вот точно так же застукала её, как только что с этим, который говорил: в сексе не приемлю кой-чего! Врёт! Приемлет! Практикует!

ЕВГЕНИЙ. Да в чём дело-то?

ЛЮДМИЛА. А позавчера этот самый мой последний муж сюда пришел, и устроил битву! Просто так, на память! Женьшеньчик, смейся теперь!

АНЖЕЛИКА. Закрой рот, вчерашнее харево остынет!

ЛЮДМИЛА. Слыхали, нет, как умеет девочка-школьница? Женьшеньчик, я их только что застукала — запрещённый метод в сексе испробовали! Понимэ, нет?!

ВАЛЕНТИН. (Кричит.) А вы самогон гоните, вот так!

ЕВГЕНИЙ. (Евгений открыл дверь, вышел в коридор.) С кем кто целовался? Кто, как?

ЛЮДМИЛА. Задом кряк! А вот так! Она взасос целовалась — с этим!

ЕВГЕНИЙ. С кем?

ЛЮДМИЛА. С этим мышиным жеребчиком, с окольцованным, околдованным!

АНЖЕЛИКА. Женьшеньчик, тут мышка бежала, и я за него спряталась просто напросто, прижалась, потому что страшно, потому что…

ЛЮДМИЛА. Мышка?! Нет, крысы, крыски, двухвостки, змеюги тут у нас водятся!

ЕВГЕНИЙ. Милая моя, это неправда?

ЛЮДМИЛА. Правда! Потому что пишется «Ливерпуль», а читается «Манчестер»!

АНЖЕЛИКА. Ну что ты разоралась, не позорься!

ЛЮДМИЛА. Ты — на мать так?! Ты забыла, что я кулаком быка с ног валю?! Ну, сейчас — успевайте ловить мгновение! Я вскипела. Против русской монтировки не помогут тренировки! Все, кто хотел сюда переехать, тут помрут сейчас! Мёртвые не потеют!!! Двое из ларца, одинаковых с яйца: я говорила вам, что употребляю один способ в жизни — деруся, убиваю всех?! Получайте! Атас, сюда бежит матрас!!! (Людмила схватила Евгения за волосы, тащит в коридор, Евгений вопит.) Поубиваю!!!! Убью!!!!! Поубиваю-у! (Анжелика визжит за дверью, Валентин тоже, вырвали Евгения, втащили к себе, держат дверь. Людмила колотит в дверь ногами.) Откройте, я вас поубиваю!

ЕВГЕНИЙ. Она ударила солдата! Она ударила российского солдата! Она на «дембеля» руку подняла! Я сейчас сюда роту подниму! Это правда, Анжела?!

АНЖЕЛИКА. (Плачет, визжит) Он поцеловал меня как дочь!

ВАЛЕНТИН. (За дверью.) Я её — как дочь!

ЛЮДМИЛА. Понял, Красная армия? Он её как дочь у меня под боком пежить собрался. Хорошо, ага? А-а-а-а-а!!!!

Людмила побежала в комнату, схватила вилы, бежит в коридор, колет дверь. Бросилась назад в комнату, хватает картошку, банки с рассадой, кидает в Евгения, Валентина, которые пытаются в приоткрытую дверь что-то сказать.

Входная дверь отворилась, на пороге два высоких плечистых парня, в коже — куртки, штаны — с ног до головы, в тёмных очках. Улыбаются. У одного в руке чемодан, у другого — магнитофон.

СЕРЁГА ПЕРВЫЙ. Привет, жмурики. Воюете? Пируете как всегда? А мы поехали.

СЕРЁГА ВТОРОЙ. Ой, здравствуйте, мужчины! А мы кони двигаем от вас! Чао, бамбины! Давайте, стол сюда, в коридор, гулеванить, отходную, дембельскую праздновать!

СЕРЁГА ПЕРВЫЙ. Быстрей, кончайте драться, у нас времени в обрез! Нам ещё пёрышки почистить, собраться! Так что, простимся по-людски и быстро! (Хохочет.)

СЕРЁГА ВТОРОЙ. Ну?! Прощайте, однодырошники, русский народ! Поехали, погнали! Короче, Склифософский! Блиньк, блиньк! — глазками! Чего блинькаете? Стол сюда, скорее, ну?!

СЕРЁГА ПЕРВЫЙ. Ой, мама! Америка, мир в клеточку, опупеоз! Мы жратвы, выпивона, закусона — море принесли! Погнали, жмурики!!!

Хохочут. Серёга Первый включил магнитофон, орёт музыка. Серёга Второй открыл бутылку шампанского, она выстрелила в потолок пробкой. Вываливают из чемодана на пол коридора кучу пакетов, свёртков, еду в разноцветной упаковке, выставляют дорогие бутылки с вином и водкой.

Людмила застыла с вилами в руках. Анжелика, Евгений, Валентин выглядывают в дверь. Энгельсина проснулась, включила телевизор на всю громкость, орёт «Санта-Барбара». Марксина игрушку в руках мнёт, игрушка пищит. Энгельсина смотрит телевизор и поёт:

ЭНГЕЛЬСИНА. «Главное, ребята, сердцем не стареть! Песню, что придумали — до конца допеть!!!!»

Вода с крыши в тазики капает. Людмила села на стул, плачет. Орёт музыка, парни танцуют, носятся по квартире, тряпьё в чемоданы скидывают.

ТЕМНОТА

ЗАНАВЕС

КОНЕЦ

май 1998 года

с. Логиново