Дог лижет её счастливое лицо. Её дог. Её собака. Настоящий благородный дог на длинных стройных ногах стопроцентного европейца. Его умные жёлтые глаза светятся благодарностью и преданностью. Девочка даже немного плачет от безмерного всеобъемлющего счастья. Совсем чуть-чуть плачет. А потом просыпается.

Просыпается девочка в пять часов утра — хмурого и стылого ноябрьского утра 1990 года. Просыпается девочка в стандартной двухкомнатной квартире на первом этаже блочного девятиэтажного дома шестьсот шестой серии. Просыпается девочка в спальном районе города Ленинграда с неправильным названием Купчино (правильнее было бы назвать его Гопчино). Просыпается девочка с улыбкой, потому что ей приснился дог. Просыпается потому что над ней склонилась мать и тихо говорит:

— Пора вставать, Аня.

Мать говорит тихо, чтобы не разбудить Женю, сестру Ани, которая спит за стенкой в соседней комнате.

Так начинается обычное утро Ани, совсем не похожее на праздные утра её одноклассников, вовсю смотрящих сейчас подростковые цветные сны.

Девочка поднимается в пять утра, чтобы помочь маме-дворничихе. Мать и дочь ждут вонючий мусор, тяжёлые холодные металлические баки, помойка из белого кирпича, куда надо перетащить мешки с отходами из мусоропроводов девяти парадных дома — каждый день и в любую погоду. Вот такие у Ани утренние радости.

Аня Пугачёва — невзрачная восьмиклассница, незаметная, белёсая, худющая, в школе её зовут «невидимкой». Аня почти ничего не ест, у неё упорно не растут сиськи, веснушки засыпали всё узкое лицо, соломенные волосы собраны в хвостик простой резинкой. У девочки тихий мягкий голос, серые глаза. Единственное Анино увлечение — собаки. Всё свободное время она посвящает лучшим друзьям человека. В классе она сидит за последней партой, одна. Никто не хочет сидеть с ней рядом. Но она уже давно не расстраивается из-за того, как относятся к ней одноклассники. У неё своя насыщенная личная жизнь, и ей не о чем с ними разговаривать. Аня спокойно ждёт последнего звонка, чтобы побежать гулять с одной из своих питомиц, а потом через час пойти гулять со следующей. У Ани очень плотный график выгуливания чужих собак.

Подруг у Ани нет, лучшая подруга — мама, но они теперь уже не так близки, как прежде. С сестрой Аня почти не общается. У сестры целая комната, Аня с мамой живут во второй. Когда-то давным-давно, в счастливом детстве до маминой астмы у них в квартире жила собака. Маленькая добрая дворняжка по имени Тряпка. Аня тогда была ещё слишком мала, чтобы понять, как ей повезло. Когда Тряпку пришлось отдать из-за приступов кашля, одолевших маму, Аня очень скучала, но надеялась, что мама выздоровеет, и они снова возьмут собачку. Аня ещё не знала, что астма навсегда поселилась в маминой груди. Женя тогда тоже жалела Тряпку. В том далёком детстве, стёршемся за четыре года в памяти, сёстры Пугачёвы очень дружили и практически никогда не расставались.

В начальную школу сёстры ходили вместе, вместе пошли в четвёртый класс. Зимой того года и случилась беда. Аня хорошо помнит этот злосчастный день. Сёстры со сверстниками катались на санках с крутого берега закопанной речки рядом со школой, когда пришли пьяные большие мальчишки и устроили гонки со столкновениями на круглых пластмассовых дорожных знаках.

В детскую память навсегда впечатались: яркий морозный день, красные щёки, белые носы, насильно влитая в рот обжигающая водка. Мальчишки-предатели казались Ане такими большими, а теперь она старше, чем они тогда. А ведь до той злосчастной зимы они даже дружили, ходили с этими мальчишками вместе купаться на заброшенные карьеры с голубой водой и на поиски фарфоровых яиц на свалке ЛФЗ вокруг тех же карьеров. Вместе катались на великах за краснокирпичной ТЭЦ, вместе лазали по нагромождениям плит на бесчисленных купчинских пустырях, вместе восхищённо слушали по вечерам выступления местных «Соловьёв» с гитарами на скамейках у парадных, вместе заливали зимой «коробку» во дворе, а летом плавали на самодельных плотах в маленьком круглом пруду рядом с итальянской школой. Но вот мальчишки выросли, и водка сделала из них тупых козлов.

Их было четверо, этих придурков, которых Аня до сих пор не хочет называть по именам. Двое из них сейчас в колонии. Третий пьяным выпал из окна лестничного пролёта с девятого этажа и разбился насмерть. Четвёртый погиб в пьяной разборке «стенка на стенку» в парке Интернационалистов с такой же урлой, как и он, только с другой стороны проспекта Славы. Ему сломали хребет ударом заострённой арматурины.

Мальчишки взяли Аню и Женю в разные команды, усадили перед собой на круглых знаках, как тряпичных кукол. А дальше было так: страх, полёт, удар, боль, потеря сознания, больница «Скорой помощи» на Будапештской улице.

Аня отделалась ушибами, сотрясением мозга и выбитым зубом. Женя попала в реанимацию с переломом основания черепа. Прогноз врачей был самый неутешительный, с таким не выживают. Мать от отчаяния жестоко поколотила вернувшуюся из больницы Аню, вымещала на ней свой страх и бессилие, пока не сломала об неё древко метлы.

Женя чудом выкарабкалась, выжила назло всем прогнозам. А вернувшись, выжила из дома тогдашнего маминого сожителя, тихого пьяницу водопроводчика, и заняла целую комнату. Три месяца Женя провела в больнице, а потом полтора года просидела дома.

Травма очень изменила Женю. Получив от мамы всю любовь, часть которой причиталась раньше и Ане, она не успокоилась и жёстко, до истерик ревновала мать к каждому любовнику, постепенно заставив её отказаться от мыслей о личном счастье.

Оставшись без внимания со стороны матери и сестры, живя с постоянно подогреваемым матерью чувством вины, Аня полностью сосредоточилась на собаках. Ушла из мира людей в мир более гармоничных созданий. Зачитала до дыр библиотечные книги о четвероногих друзьях, проревела насквозь всю подушку над «Белым Бимом», накопила денег на иллюстрированный собачий справочник и зазубрила его наизусть. Та же участь постигла и ветеринарный справочник. Худенькая девочка приставала на улицах к счастливым обладателям собак с нелепыми подчас вопросами, все ответы подробно занося в записную книжку с чёрной обложкой, найденную на помойке.

Купчинские помойки — настоящий Клондайк для старателей, понимающих в них толк. Чего только не выбрасывают люди! Если как следует порыться, можно найти настоящие сокровища. У Пугачёвых цветной телевизор с помойки, старинный буфет с занятной резьбой и даже часы с боем и кукушкой.

Женя за годы, проведенные дома, полностью восстановила телесные силы и странным образом расцвела. Возможно, многочисленные лекарства вызвали гормональный сбой, но у Жени выросли сиськи, она обрела приятные формы, превратилась в избалованную красавицу, надежду мамы на собственные несбывшиеся мечты.

Аня учится в восьмилетке, собирается в ветеринарное училище. Мама после выздоровления Жени на радостях вставила Ане золотой зуб с коронкой, в дело пошло прабабушкино обручальное кольцо. Ну не железный же вставлять! Как только ни изощрялись первые месяцы друг перед другом классные записные остряки, пока их запас юмора окончательно не иссяк. И «златозубкой» Аня была, и «щелкунчиком», и «цыганкой Азой». Поэтому Аня уже четыре года никогда не улыбается на людях, отворачивается от собеседника (если он не хозяин собаки), не отвечает у доски. Превратилась в невидимку. Собой она может быть только с собаками. Им плевать на её зубы и задрипанное пальтишко. Они ценят её любовь и внимание.

Женя учится на два класса младше в английской десятилетке, мать купила ей пианино (неслыханные траты для семьи Пугачёвых). Четырнадцатилетняя шестиклассница уже вовсю гуляет с волосатыми и гребнястыми десятиклассниками, болтается на дискотеках и даже приходит домой пьяная. Ей всё можно. Только нервничать нельзя и тяжести поднимать. Поэтому Аня помогает маме одна. Ей не в лом колоть ломом лёд и мести асфальт у парадных, хотя это тяжело и неприятно. Зато во время работы рядом с ней всегда стайка преданных дворовых собак, настоящих друзей. А это дорогого стоит.

Только мама Аля так не считает и не поддерживает её увлечения. «Дворник и дворняги — что за чудо-компания? Нужно вырываться из нашей дворняжьей жизни. Может, хоть Женька вырвется».

Женя стесняется маму-дворника, прячет её от подружек и ухажёров, называет при них Аллой, рассказывает, что её мать всё время в загранкомандировках, а Алла — их двоюродная тётя из деревни. Над сестрой Женя постоянно прикалывается, зовёт её «собачьей королевой».

Аня дома почти не бывает, приходит поздним вечером, что-то клюёт и без сил падает на кровать, чтобы встать в пять утра и помогать маме. Они почти не разговаривают, да и о чём? Собак её мама не жалует. На собрания в её школу не ходит, а Женя, кстати, к себе в школу ходить маме вообще категорически запретила. Да и разговоры у мамы с Аней все только про Женю. Какая она умная, красивая да талантливая. Какое счастье, что она выжила! А Аня — здорова, одета, обута, сыта — и достаточно. Лучшие домашние дни в воспоминаниях Ани — когда она болеет, лежит с температурой, а над ней хлопочет озабоченная мама — значит, всё-таки любит.

Аня составила карту — где и какие собаки живут в их микрорайоне. Карта нарисована фломастерами от руки и висит над кроватью Ани. Мама пару раз пробовала её срывать, но потом плюнула. Чем бы дитя ни тешилось… Теперь Аня знает всех местных собачников и всех собак по именам и адресам. И её тоже все знают. Она — достопримечательность районного значения. Аня ходит по квартирам и предлагает хозяевам свои услуги — она готова выгуливать их собак. Сначала собачники побаивались странную девочку, но потом убедились в чистоте её намерений и с радостью стали доверять ей питомцев. Аня знает, когда и к кому прийти в универсам на Бухарестской, чтобы выпросить бесплатных костей для своих любимцев. Она не просто любит собак, она чувствует их. Ей достаточно посмотреть на пса, чтобы увидеть, в каком состоянии его здоровье. К ней уже начинают прислушиваться собаководы. По городу идёт молва о девочке — собачьем экстрасенсе.

Аня целыми днями возится с чужими собаками и мечтает завести свою. Мечтает о доге — самой красивой и благородной, по её мнению, собаке. В её микрорайоне догов нет. Есть всякие породы: и болонки, и пекинесы, и боксёры, и чау-чау, и питбули, и афганские борзые, и овчарки, и спаниели, и даже бассет-хаунды, а догов нет. И упорная Аня мотается в центр на канал Грибоедова, чтобы гулять там с немецким догом Кевином. К мастифу, которого она присмотрела рядом с метро «Электросила», злая заводчица её не подпускает. Но Аня не оставляет надежды когда-нибудь хотя бы погулять с ним.

Парень из соседней парадной, Вова, внешне напоминает Ане дога. Он высокий, длинноногий, спортивный, кареглазый, с вытянутым породистым лицом. Вова учится в путяге на краснодеревщика. С ним Аня тоже хотела бы погулять, но об этом даже не мечтает. У него есть подружка на год старше Ани, она учится в Жениной школе. Красивая, наглая девица в малиновых лосинах и с мелированными волосами. Аня видела, как они летом ночь напролёт курили и целовались на скамейке под их окнами. Вова классно играет на гитаре и поёт «Группу крови» группы «Кино». Аня считает, что он поёт даже лучше, чем Виктор Цой. Голос у Вовы бархатистее и приятнее, чем у Цоя.

А вот у Аниной мамы с голосом проблема. Петь она не любит, говорит, что не умеет. Но её всё равно всегда просят спеть. Как только узнают, как её зовут, так сразу и просят. Поэтому мама никогда не называет себя Аллой, как написано в паспорте, а просит звать себя Алей. А что делать, если у тебя не имя, а насмешка судьбы?

Але всего тридцать лет. А её маме, которая живёт в деревне, всего сорок шесть. Злой рок быстрого залёта лютует в семье Пугачёвых уже в двух поколениях. А ведь как наставляла мама молоденькую Аллу отправляя в город на учёбу в ПТУ, как просила ни с кем не связываться и — не дай Бог — не принести в подоле! Все наставления пошли псу под хвост. Биографию Алла Пугачёва себе скомкала. Училась на швею в путяге, где сразу выяснилось, что она абсолютно «не умеет» пить, впадая в полное беспамятство. Залетела, кто отец — неизвестно, домой не вернулась — стыдно. Так и стала Алла дворником Алей.

Когда-то очень симпатичная, несмотря на худобу («Мужики не собаки, на кости не бросаются» — часто доканывала её в детстве мать), теперь — с обветренным осунувшимся лицом и красными руками, постоянно уставшая, как собака, измождённая астмой молодая мама-дворник. Никакой личной жизни у Али больше нет, она вся в работе и в дочерях — Ане и Жене. И хотя Аня последнее время в качестве обращения слышит от неё только «срань болотная» да «дрянь паршивая», она в глубине души уверена, что мама её всё-таки любит. Просто жизнь у неё очень тяжёлая, как постоянно сетует Аля, — собачья жизнь.

В половине шестого утра Аня с мамой выходят во двор. На улице холодно, сыро, промозгло и было бы совершенно темно, если бы не жёлтые глаза фонарей. За ночь подморозило. Деревья стоят неприлично голые. Упавшие с них листья Аня с мамой давно уже сгребли в кучи и сожгли. Только цыганка-рябина стоит вся в красных бусах и серьгах. На скамейке, асфальте и жухлой жёлтой траве газонов — иней. Рядом со скамейкой в огромном количестве замёрзшие плевки с ДНК-материалом тусовавшихся здесь ночью гопников и вмёрзшие намертво в эти плевки окурки. За скамейкой валяется пустая бутылка от портвейна «777». Скорей бы снег выпал и прикрыл всё это безобразие. Главное, чтобы выпал капитально и не таял. Аня терпеть не может слякоти на улице и мокрого снега. Самая поганая погода, когда около нуля: и маме работы прибавляется, да и с собаками толком не погуляешь, и мыть их потом приходится вдвое дольше обычного. Лучше уж мороз и гололёд. Ане нравится рассыпать на дорогу рыжий песок из эмалированного ведра.

У парадной Аню радостно встречают терпеливо ждущие друзья — дворовые собаки. У каждой есть имя и непростая история. Собаки собираются здесь каждое утро, чтобы позавтракать со своей королевой, а потом разбежаться по всему микрорайону. Сегодня их семь. Бублик, похожий на шпица — маленький, лохматый, с острой мордочкой, — побежит после завтрака к английской школе. Будет там сидеть под лестницей, наблюдать за школьниками, а потом передислоцируется к служебному входу в школьную столовку. Туда, где во внутреннем дворе стоят баки для пищевых отходов. Дети плохо едят, и после большой перемены ему обязательно что-нибудь перепадёт. После уроков мальчишки будут играть в футбол, а Бублик — болеть за какую-нибудь команду. А может, даже побегает за вылетающим за пределы футбольной площадки мячом. Бублик не знает, что весной, когда он побежит за мячом, его насмерть собьёт «тойота» моряка загранплавания по фамилии Плисов.

Лысопопый, или Квазимодина, похож на небольшую гиену. Цвет серый. Спина, хвост и, соответственно, попа — абсолютно лысые. Собачники не дают своим питомцам общаться с ним, думают, что он заразен. Родители отводят от него детей подальше, ребятишки кидают в него камнями. Лысопопый — последнее звено пищевой цепочки дворовых собак. Пария среди дворняжек. Вечно он бродит один. Но на королевском завтраке с Аней у него такие же права, как и у всех. Никто и не догадывается, какая чудесная история произойдёт с Лысопопым всего через год. Сначала он пропадёт на две недели. Все подумают, что отмучался, наконец, болезный, и в душе попрощаются с несчастным уродцем. Но, о чудо, неожиданно Лысопопый появится во дворе, и не один, а с пожилой довольной хозяйкой! Гордо и торжественно будет он вышагивать на поводке, олицетворяя сбывшиеся собачьи мечты и слепую переменчивость судьбы.

Жуля, большая черная собака со сломанной, а потом неправильно, криво сросшейся передней лапой. Ходит Жуля, как плохо собранная заводная игрушка. Побирается у продуктового магазина на Альпийском переулке. Ей в будущем повезёт больше всех. Водитель-дальнобойщик увезёт её жить в Карелию в собственный дом в черничнике на берегу синего прозрачного озера.

Джек, или Трехцветный, очень похож на добродушного енота. Живет с Бубликом при школьной столовой. Очень любит уроки физкультуры на улице, вместе с детьми бегает кросс. Родители одного из учеников вскоре напишут куда следует, и Джека отловит ветнадзор. Мальчику-семикласснику, чьи родители проявят бдительность, сначала по случайности те же родители купят шапку из Джека, а после того, как информация о доносе просочится в класс, ему придётся сменить школу. Одноклассники объявят ему бойкот, не простив предательство Джека.

Жук и Жучка — верная друг другу пара собак, обе чёрные, худые, как африканские бегуны, с умными коричневыми глазами. Любимое их развлечение — носиться за машинами — к сожалению, подведёт их. Через три года пьяные бандиты на «бумере» застрелят их ради забавы.

Кенга — любимица Ани. Кудрявая, смешная, коротконогая, но очень прыгучая дворяночка, похожая на джек-рассел-терьера, только побольше раза в полтора. Она больше всех радуется Аниному появлению.

Такая вот разношёрстная компания ждёт Аню во дворе. Они сразу обступают девочку, тихо поскуливая и виляя лохматыми, а зачастую и драными хвостами. Умные животинки знают, что лаять в такую рань нельзя, и всю свою радость от встречи с Аней и предвкушения завтрака вкладывают в энергию хвостовых пропеллеров. Скоро начнётся пир! Все объедки из мусоропровода Аня отдаст своей хвостатой банде, аккуратно высыпав их рядом с помойкой.

Купчино — не только заповедник гопников и рок-столица ленинградского болота, оно ещё и пролетарский спальный район. Из парадных выходят первые работяги и, позёвывая, устремляются к трамвайной остановке. Некоторые, особо вежливые, здороваются с Алей и Аней. В стёганых ватниках и ватных штанах, с головами, замотанными в серые пуховые платки, Аня и Аля неотличимы друг от друга.

Пока Аня с мамой, оттащив очередные тяжёлые баки к помойке, копаются в мусоропроводе следующей парадной, в пустой двор въезжает обшарпанный синий фургон ветнадзора и останавливается прямо около помойки, где пируют Анины друзья.

Выскочившие из фургона приземистые мужички-«жалкоголики» палками с металлическими петлями на концах начинают ловко тягать за шеи ничего не понимающих дворняжек, подманив их вкусно пахнущим из фургона костяным отваром в железном эмалированном баке. Всё происходит чудовищно быстро. У мужиков безжалостные глаза убийц, они с нескрываемым удовольствием реализуют инстинкт охотника. Первыми в петли попадают Лысопопый и Бублик. Собаки заливаются жалобным лаем.

Аня, истошно вопя, бросается на помощь своим друзьям, схватив первое, что попалось под руку, а именно железный совок. Такого приёма от дворников ветнадзор не ожидал. Ближайшего к Ане живодёра от трепанации черепа спасает только одетая не по сезону ушанка из дружка.

— Сука малолетняя! Психичка! — кричит мужичонка, схватившись за голову и выпустив из рук палку с петлёй, из которой немедленно освобождается спасённый Лысопопый, жадно хватая ртом воздух и порциями проталкивая его в освободившееся горло.

— Ты чего сучка, озверела? — истерит второй лиходей.

Он бросает палку на землю, и Бублик тут же выбирается из петли. Мужик, несмотря на свои кривые ноги, резво подбегает к Ане и толкает её в щуплую грудь. Хрупкая, почти невесомая девочка взмывает в холодный воздух и, пролетев пару метров, падает на худую спину, вскинув руки и ударившись о мёрзлую комковатую землю газона. Совок летит в сторону. Сознание благоразумно решает ненадолго покинуть девичье тело.

— Вот, блин, на, — сетует в сердцах кривоногий, — не рассчитал блин, на.

Он склоняется над девочкой посмотреть — дышит ли она.

— Убью! — заполошно кричит Алла, спешащая на помощь дочери.

Она страшна, волосы выбились из-под платка, лицо перекошено, глаза горят праведным испепеляющим огнём, в руках тяжёлая совковая лопата.

Но ещё страшнее в мгновение ока стали дворняги, обступившие живодёров и Аню со всех сторон. Напрасно враги тронули их Аню. Кажется, что собак стало втрое больше. Злобные морды ощерились жёлтыми клыками, шерсть вздыбилась, мышцы напряглись, когти скребут землю, угли глаз нацелились на кадыки перетрусивших мужиков, спешно пятящихся к фургону. Не собаки, а стая взбешённых волков-людоедов.

— Да ну их к чертям собачьим, ведьм этих! Поехали, нах!

Мужики хватают свои палки, спешно запрыгивают в кабину и отъезжают, даже не закрыв хлопающие ладоши дверей фургона, в котором за решёткой визгливо лают пойманные в других дворах собаки.

Всё происходит так стремительно, что когда Алла добегает до дочери, фургон уже выезжает со двора. Аня медленно поднимает голову с выбившимися из-под платка льняными волосами. Потом садится на ватную попу и тихо стонет, попадая в мамины мокрощёкие объятия. Вокруг радостно повизгивает и торжественно тявкает её свита, торжествуя заслуженную победу.

Аня обнимает маму за шею и сразу понимает, как же давно ей хотелось так её обнять. Обе плачут не только от пережитого страха, но и от неожиданного единения, от нахлынувших и выплеснувшихся чувств. Сидят в грязных ватниках на холодной земле и ревут, а вокруг радостно скачут дворняги, норовят лизнуть Аню в солёную щёку.

Алла крепко-крепко, до хруста в рёбрах, прижимает дочь к себе:

— Дура! Какая же ты у меня дура, Анька! Королева моя… собачья! Что же с тобой, королевой, далыпе-то будет?

Иван возвращается из спортивного лагеря в родной Санкт-Петербург. Поезд из Анапы с двадцатиминутным опозданием прибывает на Московский вокзал. На перроне его никто не встречает. Иван рассеянно жмёт на прощание руки товарищам по команде, высматривая по сторонам родные лица. Нет, сомнения рассеялись, они не опоздали, просто не приехали. Последним с Иваном прощается тренер. Отличный мужик. Обнимая Ваню, он спрашивает, всё ли в порядке. Конечно, говорит Иван, но на самом деле он абсолютно в этом не уверен. Деньги на мобиле кончились, и позвонить своим он не может. Ну ничего, доедет до Вырицы сам, чай, не маленький. Странное тревожное чувство сосёт под ложечкой, как перед решающей игрой на чемпионате. Главное, чтобы с мамой всё было в порядке, думает Иван.

Ивану пятнадцать лет. Скоро шестнадцать. Выглядит старше. Красивый строгий юноша с фигурой атлета. Бочкообразная грудь, белые ровные зубы, плавные движения. Он молчун. Весь в себе. На лице часто блуждает загадочная улыбка, раздражающая окружающих. Чёрные жёсткие волосы, карие с рыжинкой глаза, прижатые к голове уши. Пара друзей-одноклассников заждалась его в Вырице. Вместе они — музыкальная группа «Ту-пицца», правда, пока только в мечтах. Красавчик Ян — очень много говорит — за двоих, он рэпер, звезда школы. Иван защищал его раньше от местных гопников. А теперь Ян их кумир. Третий друг, тихий очкарик — юзер и геймер Валерик. Крутан, ботан и спортсмен — такая у них классическая троица.

Иван всерьёз занимается водным поло. Его тренер Виктор Арнольдович, у которого дача в Вырице, пять лет назад случайно увидел, как Иван плавает и играет с мячом в Оредеже. Теперь Иван в юношеской сборной города, а был бы в сборной страны, если бы начал заниматься лет с шести. Так говорит тренер. Ещё он говорит, что верит в Ивана. А Иван верит тренеру. Ведь у Ивана особая хватка, и мяч у него забрать невозможно, а ещё он идеальный защитник, которого не пройти.

Но главное для Ивана — его семья. Его мама. За неё он порвёт любого своими крепкими белоснежными зубами. Папу Диму он тоже любит, но не так, как маму. По ней он начинает скучать сразу, как только с ней расстаётся. Они понимают друг друга без слов, просто обмениваясь взглядами. Ей достаточно положить руку на его широкое плечо, чтобы у него прошла любая боль и обида. Он делится с ней всем. Вот сейчас, например, Ивану кажется, что он по-настоящему влюбился, и ему не терпится поделиться этим с матерью, ну и с друзьями, конечно, тоже.

Почему его не встретили родители? У мамы был такой странный голос, когда он говорил с ней по мобильнику перед отъездом из лагеря. Он даже не сразу его узнал. Обычно, когда он подъезжал к перрону, они уже стояли у вагона и ждали его втроём. Его семья. Мама, папа Дима и той-терьер Фредди. А во дворе дома в Вырице его ждал четвертый член семьи — монгольский волкодав Зураб.

Мальчик вырос в стае. Сначала его стаей были мама и Лорд Генри, потом к ним прибавились Фредди и таксы, потом трёхногая овчарка, потом появился папа Дима, потом спаниели, последним, уже в Вырице, появился волкодав Зураб. Кроме Зураба и Фредди, и, конечно же, покойного Лорда Генри, ни одна из собак в семье долго не задерживалась. Мама, сколько он помнил, никогда не покупала собак. Подаренных и вылеченных псин пристраивали в хорошие руки. Найденных возвращали.

Десять лет назад в их семье появился папа Дима, и с его приходом наступила полная гармония. До папы Димы у Ивана не было отца, и он очень страдал от этого. До папы Димы в детском саду Ивана дразнили собачьим сыном, и он много дрался. Иногда даже кусал обидчиков. И маме приходилось менять детские сады и водить его к детскому психологу. После прихода папы Димы Иван стал гораздо спокойнее. За маму начал меньше волноваться. А в садике его больше не дразнили, тем более, что он вырос и оказался на голову выше и гораздо сильнее остальных малышей.

Но как только он пошёл в школу, всё началось сначала. Откуда там узнали про его обидную кличку — бог весть. Мало того, в каждой из трёх школ, что ему пришлось поменять за время обучения в первом классе, всё повторялось с обидным постоянством. На переменах одноклассники сбивались в стайки и гонялись за ним, дразня его дружным лаем. Или, наоборот, мальчишки глумливой сворой бегали от него по рекреациям, дружно вопя:

— Собака, собака! Спасите-помогите! За нами гонится собака!

Из-за чего? Может, из-за густых сросшихся бровей, или из-за нежелания общаться с ними, или из-за собачьей шерсти, которая, как ни старалась её убрать мама, каким-то чудом всё равно каждый день оказывалась на его одежде, или от запаха, которым он пропитался так, что его не мог заглушить никакой дезодорант?

Письменные предметы и физкультура у Вани шли на ура, а у доски из него слова было не вытянуть. Учителя проявляли такт и понимание и многозначительно говорили на личных встречах с его мамой про модный диагноз «аутизм». Они по-прежнему жили в двушке втроём с пятью-десятью (их количество всё время менялось) собаками одновременно, пока папа Дима не придумал, как разом решить все их проблемы. Они продали квартиру, папа Дима добавил все свои сбережения, и они купили большой просторный дом в Вырице.

Вырица. Она появилась в конце девятнадцатого века как курортный посёлок, а при советах здесь построили завод и пятиэтажки.

Вырица стала для Ивана за это время такой же родной, как и Купчино, где он прожил первые восемь лет. Иван полюбил жёлто-охряные песочные берега быстрого Оредежа, то узенького, сплошь поросшего водорослями, то широченного, полюбил голые корни сосен-путешественниц, торчащие вверх из оранжевого песка, полюбил старые полуразваленные дачи с витиеватой архитектурой начала прошлого века.

Вырица — намоленное место. Здесь жил святой Серафим Вырицкий, здесь стоит красивая, как резная игрушка, деревянная церковь Петра и Павла, здесь до сих пор существует и действует дореволюционная община христиан-трезвенников.

Вырица — странное место. Во время Великой Отечественной здесь хозяйничали нацисты и даже устроили тут концентрационный лагерь для детей, а сегодня все дальние платформы и окрестности облюбовали цыгане. Кроме трёх церквей в Вырице есть вокзал с площадью, клуб с дискотеками, привокзальный рыночек, плотина и дворец одного из самых известных питерских бандитов из девяностых, одного из братьев Васильевых. Местные жители гордятся своими земляками братьями Васильевыми, могучими мафиози, не меньше, чем стройными церквями и дачей писателя-фантаста Ефремова.

Но всё-таки Вырица — дачное место, и как была, так и осталась для всех любимым местом отдыха. Кроме завода и блочного брежневского квартала, вокруг — сплошные дачи до леса. Расстроилась Вырица в дачный бум Серебряного века, когда уже на севере Питера, в Финляндии, и на юге, рядом с Павловском и Царским Селом, места для модных дач почти не осталось. И модные дачи стали строить в Вырице. Теперь на их месте стоят заброшенные, запущенные пионерские лагеря и летние детские сады, и даже «агробиостанция» с бедовыми студентами, бегающими по вечерам с рюкзаками, полными портвейна и шампанского.

Студенты-биолухи, как они сами себя называют, живут в самом козырном месте, на берегу широкого разлива реки, их жилые корпуса с железными койками расположились в когда-то богемных дачах в стиле арт-нуво. Корпуса покосились, столовая того и гляди завалится, купальня вся прогнила, но студентам нет до этого дела. Они учатся — бродят с преподами по комариному лесу, часами наблюдают за птицами, растят овощи в разваливающейся гигантской теплице — памятнике конструктивизма, построенной ещё до войны, собирают гербарии, ну и, конечно же, веселятся. Колобродят круглосуточно! Мальчишек-студентов единицы, и пьют они по-чёрному, к тому же вокруг них столько красивых девчонок, что поневоле обзавидуешься. Ваня с друзьями частенько наведываются летом на великах на агробиостанцию поглазеть на симпотных студенток. Ян даже пытался закрутить прошлым летом с одной, пока не проговорился про свой возраст. Ян выглядит не младше некоторых первокурсников, а Иван даже постарше многих из них.

Иван едет в метро до Витебского вокзала. В метро прохладно. Людей мало. Город опустел. Летняя суббота. Покупает билет, садится в электричку. В электричке тоже пусто. Он садится у окна. За окном — буйство зелени, Пушкин, Павловск, потом скучные однообразные южные пейзажи, то ли дело северное направление — там красиво. Но Ваня всё равно любит Вырицу. Там тоже очень даже ничего.

Первыми впечатлениями Ивана от Вырицы стали узкие глубокие канавы вдоль дачных улиц, после обильных летних дождей полные воды и тритонов. Особенно классными казались тритоны-самцы с гребнями на спине, похожие на маленьких динозавров. Иван бегал вдоль канав с сачком и ловил тритонов, а из каждого двора на него заливалась лаем, выполняя свой долг, собака-охранник. Скоро все они будут радостно приветствовать Ивана, потому что познакомятся с его мамой.

Они купили дом рядом с церковью Петра и Павла, шедевром деревянного зодчества, и старым полузаброшенным кладбищем, в районе дач-участков, выдаваемых местным вырицким работягам. Сначала к городской семье, купившей дом, построенный на продажу местным бандитом, соседи отнеслись с недоверием и прохладцей. Но как только выяснилось, что мама Ивана разбирается в собачьих болезнях куда лучше районных ветеринаров, всегда готова принять сложные собачьи роды и никому не отказывает в совете ни днём, ни ночью, их сразу приняли и полюбили, а к их дому потянулась вереница посетителей.

Вырица — собачий посёлок, каждую дачу стережёт какая-нибудь жучка, и такой человек, как Аня Пугачёва, здесь пользуется непререкаемым уважением. Может быть, с какой-нибудь собакой случилось несчастье, и мама её спасает? Поэтому его не встретили? Но почему тогда его не встретил папа Дима с Фредди?

Может, что-то с Зуриком? Зураб, или по-домашнему Зурик, — добродушный амбал размером с телёнка, монгольский волкодав, какие спокойно пасут на просторах Монголии овец сутками без всяких пастухов. Добродушным он, правда, кажется только Ивану. Зурик шутя перекусывает пятидесятимиллиметровую доску. В детстве развлекался, выламывая штакетник из забора и щёлкая его, как семечки. Если ему не понравится кто-то из гостей, может и кинуться — напугать. Кусать не будет, с детства отучен (после того как не со зла, а так, ради баловства, насмерть задавил соседского зенненхунда), а то давно бы уже натворил бед. Беспрекословно слушается только маму и Ивана, папу Диму тоже любит и слушается, но до сих пор ревнует к нему Аню и Ваню. Хотя Зурик и сидит в своём вольере, от него можно ждать неприятных сюрпризов.

То ли дело Фредди — московский той-терьер, полная противоположность и лепший друг Зурика. В кругу семьи за свои проделки он прозван гей-терьером. Не раз пойман за приставаниями к собакам своего пола. Сучек категорически игнорирует. Обожает стрижки, мытьё, красно-жёлтые шорты и своего друга Зураба. Фредди прекрасно ориентируется в городе, не способен потеряться в толпе, всегда найдёт дорогу к дому. Стоически перенёс переезд из культурной столицы в село. Из женщин признаёт только маму Вани. Ужасно смешной и деловой домашний любимец. В отличие от Зураба, запертого в огромном вольере во дворе, живёт в доме и даже пользуется привилегией спать на супружеском ложе с мамой Аней и папой Димой. Когда Иван возвращается домой, Фредди в ажиотации высоко подпрыгивает, пытаясь лизнуть его в лицо мягким розовым язычком.

Электричка приезжает в Вырицу. Ваня выходит и сразу попадает под ливень. Мокрый, он бредёт вдоль трассы в сторону дома. Он любит воду. Любит дождь. Он словно в реке. Идёт, как будто плывёт домой. Когда-то здесь с вырицких песочных берегов-дюн его разглядел тренер. Ваня мог плескаться в реке часами. Нырял, лежал на воде, плавал на животе, на спине, на боку, под водой. Никто специально не учил его плавать — он просто сам поплыл, попав в воду, поэтому он очень удивился, когда папа Дима спросил его, когда они пошли купаться в первый раз:

— Кто тебя научил плавать по-собачьи? Мама?

Папа Дима показал, как плавают кролем. Правда, как объяснил потом тренер:

— На самом деле, он научил тебя плавать сажёнками, а никаким не кролем. Народный стиль, блин.

Целый месяц Ваню переучивали плавать, зато теперь он отлично владеет техниками и кроля, и брасса, но когда просто купается, никогда не отказывает себе в удовольствии поплавать по-собачьи.

Иван сам не заметил, как под дождём подошёл к родной Гатчинской улице. Калитка была открыта, но Зурик почему-то подозрительно молчал. Во всём доме горел яркий свет — непозволительная расточительность для всегда экономящей, на чём только возможно, мамы. Ваня взбежал на крыльцо и дёрнул ручку массивной входной двери. Закрыто. Звонка у них отродясь не было. Ваня постучал в дверь бронзовой собачьей головкой-стукалкой (папа Дима привёз из Германии). Спустя пару долгих томительных минут дверь нехотя отворилась, и Ваня почувствовал, как неожиданно сильно и тревожно застучало сердце, почему-то в районе горла.

— Ди-и-им! Смотри, кто приехал! Сынок приехал! Ванечка! Мокрый-то какой!

Чужой, холодный, притворяющийся маминым голос. На пороге, внизу широкой лестницы, уходящей в прихожую, стояла совершенно чужая, незнакомая ему женщина в мамином халате. Злая, колючая улыбка на остром лисьем лице, рыжие волосы, холодный взгляд. И запах. Отвратительный чужой запах — запах страха, вранья и похоти.

— А где моя мама?

Май девяносто первого выдался холодным.

Снег сошёл поздно. Земля не успела прогреться. Аня начала готовиться к выпускным экзаменам. Потом ей ещё поступать в ветеринарное училище, а там, откуда ни возьмись — конкурс. Если к ней по наследству перешла мамина везучесть, то может не поступить. Вот Женька, она точно не пропадёт. Переживая за Аню, мать не стала сегодня её будить. Выпила растворимого кофе, повздыхала. Надела штопаный ватник и пошла во двор — работать.

Стайка дворняг во дворе, дежурившая у парадной, разочарованно проводила её взглядами и потеряла к ней интерес. Их королева не вышла.

Чего только ни выбрасывают люди! Если над каждым после смерти возводить курган из выброшенного им за всю жизнь мусора, пирамида Хеопса бесследно затеряется на фоне этих гор. С трудом утянув от мусоропровода на белую кирпичную помойку тяжеленный мешок, Алла встала, как вкопанная, узрев спящего в мусорном бачке мужика. Сладко спящего мужика в нелепой позе эмбриона! В костюме и галстуке. Но без рубашки. Точно не русский, сразу поняла Аля. Пьяный финн?

В прошлом году летом Алла с Анькой, на радость последней, нашли в мусоросборнике одной из парадных живую, хоть и до смерти перепуганную, заваленную мусором, но дышащую левретку. Нашли и вернули счастливой плачущей хозяйке с третьего этажа. Ну не знал её новый любовник, что маленькая собачка обожает залезать в мусорное ведро и лакомиться там всяческими вкусняшками. Так, спросонья не размыкая похмельных глаз, мужик и выбросил содержимое мусорного ведра в мусоропровод вместе с обмершей и потерявшей от страха голос левреткой. Ну, так то — маленькая собачка, а тут вполне себе нормальных размеров мужчина. Кто ж его выбросил?

Ещё чуть-чуть и мужик бы совсем замёрз. Спасало его то, что он был беспробудно пьян. Одет прилично. Очки разбиты. Худой, но жилистый. Симпатичный. Трясла, трясла — никакого толку — не просыпается, только стонет и ругается непонятно. Алла приостановила работу и спасла мужчину от верной смерти.

Милицию и неотложку вызывать не стала. Оттащила-отбуксировала подарок судьбы, а именно так почему-то она стала его сразу воспринимать, за подмышки к себе домой. Положила на свою кровать, раздела, полюбовалась на окоченевшие мускулы — а на что ещё любоваться на замёрзшем, спящем, покрытом пупырышками гусиной кожи мужском теле? Посмотрела карманы — пусто. Ни портмоне, ни документов, только странные чеки и карта на непонятном языке. Точно финн!

Тщательно растёрла ему тело девяностоградусным медицинским спиртом, который купила у соседки-медсестры для компрессов на уши хилым дочкам. Потом уложила свой трофей под шерстяное одеяло. Делала всё быстро, споро, на полном автомате, тихо, чтобы не разбудить девчонок, даже не подумав, что можно вызвать «скорую помощь». Хотя нет, подумала и сразу отогнала мысль — да её пока дождёшься, окочуришься! «Комуто хреновато» — так, вроде, её в Японии называют, если комик из телика не врёт. Нет, ну надо же — нашла мужика на помойке! «Финн» откинулся на спину и страшно захрапел. Алла быстренько повернула его на бок, и он, смешно зачмокав губами, затих. Алла села на корточки рядом с кроватью, приблизила лицо к финну, стала его внимательно разглядывать и шептать:

— Кто ж тебя выбросил, чудо пьяное? Нашла на помойке такой клад! Мне ведь теперь двадцать пять процентов полагается.

Алла захихикала, в уме отмеряя свою долю.

— Никому не отдам, — неожиданно решила она.

Мысли скакали, как черти на сковородке, не давая ей никакой возможности уцепиться за реальность. Все её обиды на несложившуюся жизнь, вся нерастраченная девичья нежность, вечное желание любить и быть любимой, всё накопленное за последние пять лет без мужского тела и с трудом сдерживаемое либидо здоровой тридцатилетней бабы, неожиданность и значимость её находки, граничащие с безумием и одновременно с самыми смелыми мечтами, — всё это вместе полностью парализовало её разум, не позволив увидеть комическую сторону совершенно абсурдной ситуации.

Алла быстро и легко коснулась губами спящих, дышащих сивухой губ финна.

— Что ж я делаю-то, дура старая! — сказала она себе и пошла успокаиваться в ванную.

Там она замочила в тазике провонявший помойкой костюм финна, быстро приняла бодрящий душ, навела авральный боевой макияж, надушилась пробником «Шанель», купленным у хитрых спекулянтов как настоящие духи и специально припасённым для такого случая, и надела полупрозрачную комбинацию под китайский красный халат, расшитый золотыми драконами.

Потом, испугавшись, что пока она моется, финн смоется, исчезнет, как утренний сон, бегом ворвалась в комнату. Добыча спокойно спала в кровати, правда, вывернувшись из-под тёплого одеяла и представив Алле во всей красе своё отогретое и принявшее лучшую демонстрационную утреннюю форму мужское достоинство. Алла ахнула, обомлела и даже не сразу накрыла финна, залюбовавшись на красоту. Анька сопела носом к стенке в своей кровати. На часах — полседьмого утра. И тут в голове у Аллы родился сумасшедший план завоевания мужчины из помойки. Она пошла на кухню и взялась жарить картошку и крутить фарш для котлет. Кашеварила аж до половины девятого, а потом, максимально задрапировав свой трофей на кровати различными тряпками и покрывалами и проветрив комнату, дабы изгнать пары алкоголя, быстро разбудила девчонок.

Аня с Женей ничего не поняли. Почему мать такая нервная и возбуждённая, прячет лицо и беспрестанно подгоняет их? Да видно потому, что проспала и не разбудила их вовремя, и работу, похоже, тоже проспала. Раньше с ней такого не случалось. Наскоро умывшись и одевшись, девочкам пришлось бежать в свои школы даже без утреннего кофе. Анька ещё и с несделанными уроками побежала. Она же их всегда успевала перед школой приготовить, после утренней уборки двора. Двор в это майское утро тоже остался неубранным.

Что подумал инженер из Берна Михаель Кнопп, проснувшись от того, что его муторный пьяный сон перешёл в эротический, а потом и вовсе стал явью, неизвестно. Известно только, что, обнаружив на себе бушующую белокурую фурию, он не лишился рассудка, его арийские нервы выдержали, и нервный срыв, переходящий в инфаркт, не случился. Михаель за свои тридцать пять лет ещё не познал женщину подобной силы красоты и страсти и как-то сразу смирился с судьбой, силясь при этом хоть как-то увязать происходящее с клочками воспоминаний в кипящей и трещащей с похмелья голове. Сделать это, одновременно занимаясь любовью с бешеной русской, скачущей на нём, словно комиссар — в последний бой с капитализмом, оказалось категорически невозможно.

Вчера его молодой русский коллега по Технопарку, который они собирались организовать в Питере, обещал чудесное знакомство с русской красавицей, но Михаель отнёсся к предложению скептически. Советские девушки казались ему зажатыми и закомплексованными азиатками, а сейчас на нём бушевало адское пламя любви. Адское, но нежное. Образы с трудом укладывались в раскалывающейся голове швейцарца, лишь одна мысль пробивалась к сознанию.

— Вот это женщина! Мечта!

Значит, Илья не обманул, и они всё-таки доехали к его подружкам из общаги первого меда. Память безмолвствовала.

Воспоминания обрывались на чудесной маргинальной забегаловке у Пушкинской площади, где они, готовясь к встрече с прекрасным, пили сначала отвратительное пиво с водкой, «ёрш», как называл сей напиток Илья, потом коньяк, потому что понижать градус нельзя. Потом пили загадочный самодельный коктейль «белый медвежонок» с бородатым художником с Пушкинской, 10, который, услышав, что Михаель из Швейцарии, сразу потащил их к себе в мастерскую, чтобы показать настоящую картину Шагала и свои картины, гораздо более интересные, чем конформистский, исписавшийся в самоповторах Шагал. В мастерской они пили водку и собирались ехать в… Купчино. Купчино!

— Купчино? — спросил Михаель у задыхающейся на нём от бешеного темпа счастья прекрасной фурии.

— Купчино, — согласно кивнула головой красотка, логически замкнув цепь его воспоминаний, и тут же начала оргазмировать с такой силой и страстью, что Михаель тоже не удержался, кончил и закричал с нею в унисон, и их ария была достойна обожаемого им Вагнера.

Отрычавшись, Михаель откинулся на подушку, закрыв глаза и осознавая случившееся.

В первый раз в жизни у швейцарца случилась полная гармония с женщиной в постели. Ради этого стоило приехать в Россию. Хотя город ему тоже понравился. Красивый, но запущенный. Захотелось закурить. Он открыл глаза и увидел, как светящаяся счастьем, абсолютно незнакомая, но уже такая родная красивая голая женщина протягивает ему прикуренную сигарету. Чудеса, да и только!

Но на этом чудеса не кончились. Пока швейцарец курил, русская фройлен покорно лежала рядом, прижавшись к нему горячим телом, и, не говоря ни слова, гладила его по волосам. Потом, словно спохватившись, накинула халатик и убежала (швейцарец успел разглядеть убогость обстановки вокруг), вернувшись с тарелкой жареной картошки, тарелкой котлет впечатляющих размеров, от которых валил вкусный пар, и со стаканчиком рассола от огурцов, блестяще зеленевших на тарелке с котлетами.

«А может, и правда пришла пора жениться? — предательская мысль в первый раз в жизни пришла в холостяцкую голову Кноппа и поселилась там без разрешения. — Мне положительно нравится эта женщина. И папа с мамой будут счастливы».

Так был покорён найденный на помойке «пьяный финн», гражданин Швейцарии Михаель Кнопп.

Конечно, он не сделал Алле предложение в тот майский день. Практически невозможно сделать предложение человеку, который не говорит на немецком, французском и английском, на которых ты говоришь отлично, не даже на итальянском, который ты немного учил, ну а на её варварском русском языке ты ни бельмеса не смыслишь.

И, вообще, прощание их вышло угловатым и скомканным. Кнопп позвонил Илье, понял, что находится непонятно где и с кем, позвал жестом к телефону Аллу, чтобы она назвала адрес. Всё время, что Илья ехал за ним, они пролежали с Аллой под одеялом, молча и неистово лаская друг друга. Периодически они, забываясь, начинали эмоционально что-то объяснять друг другу, но замолкали на полуслове, убеждаясь в бесполезности своих речей. К тому же им чертовски приятно было даже молча лежать рядом. Алла нежно шептала Михаелю на ухо непонятные слова, обжигая его шею и ухо слезами и прерывистым дыханием, а Михаель в ужасе ждал звонка в дверь, понимая, что всё волшебство кончится с приходом товарища.

Так и случилось. Илья привёз ему одежду и забрал его в «Асторию», где он остановился. Михаель так и не понял, куда делась его рубашка и почему костюм замочен в тазике. Илья помнил о прошедшей ночи больше, но не намного.

— Ну, ты дал, Михаель! Если б ты мне сейчас не позвонил, я б уже ментов напрягал тебя искать! Герой-любовник, мля! Извините, девушка, сколько мы вам должны за беспокойство? Нисколько? Ну, ещё раз извините. Не уследил за товарищем. Ты зачем пошёл с этим козлом Чабаном на пьяный угол? Варум, Михаель? Это ж всем известный разводила! Ты рожу его уголовную не видел, что ли? Я только на минуту с девушкой покурить вышел — захожу, а этого чудика уже нет. Полночи бегали, искали его по району, а он вот где. Через два квартала от общаги. Далеко ушёл. Хорошо, что живой! Он как к вам попал?

Алла только грустно махнула крылом.

— Ну, спасибо, что приютили. Видал, Михаель, какие у нас люди золотые. У вас за бугром фиг кто бы пьяного иностранца в дом пустил. Кошелька-то при нём точно не было, дамочка? Может, хоть документы отдадите? Ну ладно-ладно, извините. Просто знаете: такая морока их восстанавливать! Пошли, Казанова!

Одетый в джинсы и свитер Ильи, Михаель смущённо переминался с ноги на ногу, ни слова не понимая из разговора своего товарища с девушкой своей мечты. Близорукие глаза смотрели в пол. Он хотел уйти как можно скорее, потому что ему совсем не хотелось отсюда уходить. Они ушли. Алла села на кровать и горько заплакала.

А через месяц, в тёплый июньский вечер, когда Алла сидела дома перед недавно купленным цветным телевизором совершенно одна, потому что Анька, уже поступившая в ветеринарку, как обычно, где-то болталась с чужими собаками, а Женька, как обычно, где-то болталась с парнями, в дверь настойчиво позвонили.

Алла открыла дверь, и в коридор вошёл смущённый швейцарец в очках и с охапкой роз в руках, за ним стоял Илья, картинно закатывающий глазки.

— Я люблью тебья. Будь мойей женой? Как тебья зовьют? — протараторил вызубренные фразы мужчина, найденный на помойке.

Так Алла и Михаель нашли своё личное счастье. Алле пришлось впервые в жизни сделать загранпаспорт, чтобы отправиться в Берн знакомиться с новыми родственниками. Наличие взрослых дочерей Михаеля не смутило. Он пообещал забрать их через год в Берн, когда они с Аллой переедут в пригородное шале, которое он уже начал строить.

Неожиданные перспективы потрясли семью Пугачёвых. Женя строила планы покорения европейских юношей, а Аня с трудом привыкала к мысли, что скоро ей придётся покинуть своих знакомых и любимых четвероногих друзей, к тому же придётся бросить ветеринарку. Но зато за маму Аня была очень рада. А когда Михаель, узнав о её увлечении собаками, сказал, что у его родителей живут сразу три чихуахуа, и в Швейцарии все очень любят собак, Аня внутренне просияла. Поэтому она с лёгким сердцем отпустила и так летающую на крыльях счастья маму лететь на самолёте (кстати, в первый раз в жизни) за рубеж, чтобы начинать в тридцать один год новую, теперь уж точно счастливую жизнь.

Сергей Казанков помнил этого странного парня и сразу понял, что пришёл он сюда именно к нему Год назад он уже сидел у них в отделении. Только тогда он был весь в крови. Причём, как выяснилось, не своей, а неудавшихся обидчиков его друга-рэпера, заглянувших на школьную дискотеку засвидетельствовать ему своё презрение. Друг-рэпер отделался лёгким испугом, а у стайки гопоты потери случились более серьёзные. Разбитые носы, губы, заплывшие глаза у всех семерых гопников, которых привезли прямо с дискотеки вместе с Иваном — так звали парня, защитившего друга. Просто не верилось, что он один отметелил целую банду. Пьяные драки для местной молодёжи — обычное дело, но такого расклада за свою трёхлетнюю службу в Вырице лейтенант Казанков не помнил и сразу из мужской солидарности проникся к отважному пацану уважением. Собственно, конфликт к моменту доставки компании в отделение себя уже полностью исчерпал. Стороны друг к другу претензий не выдвигали. Битая стайка окровавленных бритоголовых, учитывая наличие перегара, оставалась ночевать в обезьяннике до утренней профилактической беседы со следователем. Что возьмёшь с этой несовершеннолетней злобной босоты? А Ивана можно отпускать домой, но лучше в сопровождении родителей.

Парень запомнился Казанкову своей нелюдимостью. Дикий какой-то. Глаза горят как угольки, мышцы непроизвольно перекатываются под кожей, словно он ещё в драке, — поневоле залюбуешься таким персонажем. Позвонил домой и умолк в углу, насупив сросшиеся брови. На все вопросы любопытствующего Казанкова отвечал односложно и через силу. Но «спасибо» напоследок сказал: дикий, но дрессированный. Пришла за ним тогда мать, симпатичная, перепуганная женщина, которую Казанков сразу же вспомнил. Она вылечила их собаку. Звали её, кажется, Анной. Парень, как её увидел, стал совсем другим, прямо на глазах из дикого, тяжело дышащего зверя превратился в домашнего безобидного щенка. Подбежал к матери, улыбнулся, обнял, сказал неожиданно весело и бодро:

— Всё в порядке. Все живы. Прости, что напугал.

Мать — маленькая, сразу потерялась в его объятиях, но выбралась из них и подошла к Казанкову поблагодарить. Передала маме Казанкова какую-то склянку — «для вашей Люськи».

С тех пор участковый Ивана не видел. Но взгляд горящих угольков из-под сросшихся бровей помнил. Только сегодня взгляд у парня, наоборот, показался ему растерянным и потухшим. Просящие участия глаза Ивана делились с Казанковым неподдельным страхом.

— Что случилось, Иван?

— Беда, товарищ лейтенант. У меня мать подменили. Приехал из спортлагеря, а вместо мамы — чужой человек. И отец, как больной, только улыбается, ничего не говорит. Нужно маму искать. Боюсь я за неё.

Голос прерывистый, как в истерике. Бред какой-то. Маму подменили. Может, поганок обожрался? Хотя ещё не сезон. И зрачки в норме. Шатает его, как пьяного.

— Ты что — выпил?

— Нет! Я вообще не пью! Спортсмен! — обиженно отшатнулся парень. — Там что-то плохое происходит. Я чувствую. И собаки пропали. Поедемте к нам — сами всё увидите.

— Какие собаки пропали?

— Наши. Зурик и Фредди.

О волкодаве собачницы Анны по Вырице ходили легенды. Зуриком бабушки в посёлке пугали непослушных детей. Но пропажа собак — не повод для визита участкового.

— Вань, ты чего распсиховался? Ты ж спортсмен. Здоровый бугай. Возьми себя в руки. Ну, ты приехал, мамы дома нет, собак дома нет, может, они гулять пошли, а к отцу знакомая зашла? Такое тоже бывает. Ты же уже большой. Должен понимать. А ты сразу в милицию. Тоже мне, Павлик Морозов.

— Вы не понимаете. Она… — Иван буквально задохнулся от ненависти, — эта тётка чужая говорит, что она и есть моя мама. Она ходит в её одежде. Она… — парень снова задохнулся.

Нет, это не наркотики. Похоже, у пацана крыша съехала.

— Ну, ты остынь, Иван. Отец-то на месте. Он чего говорит?

— Ничего не говорит. Улыбается только, как пьяный. Надо их допросить. Узнать, где мама.

— Допросить, значит. Угу. Ну ладно, схожу с тобой, так и быть. У меня как раз вопрос к твоей маме есть.

Участок Казанкову достался спокойный, жили там в основном вырицкие работяги, причём многие из них продали дома питерским дачникам и съехали в посёлки подешевле. Дачники его почти не беспокоили. Так, изредка случалась пьяная бытовуха. Как же без неё? Цыгане на его участке компактно не проживали. Наркотой никто не барыжил. Никаких тебе ОПГ, рейдерства и таинственных преступлений. Максимум — утонет кто-нибудь по пьяни, или место на пляже не поделят. Скука смертная. Можно на дежурстве очередной детективчик проглотить. Детективы Казанков любил с детства и в милицию пошёл по призванию. Поэтому и поехал с Иваном посмотреть на его подменённую мать. Любопытство победило лень. Сели они с Ваней в казанковский «фольксваген» и через две минуты встали у широких ворот пугачёвского дома.

Озонированный прошедшей грозой воздух приятно освежал и вентилировал лёгкие. Казанков в душе порадовался, что выбрался из душного участка. Собаки во дворе у Пугачёвых действительно траурно молчали. Зато разлаялись их собратья с соседних участков. У входа в дом он почувствовал, как напрягся парень, его волнение и тревога холодной змейкой перебежали на спину участкового. Сергей даже машинально положил руку на кобуру. На всякий случай.

Дверь в дом оказалась открыта. На светлой кухне сидели родители Ивана и пили чай с клубничным вареньем и бубликами. Папа Дима в майке, спортивных штанах и с непокорным чубом на седеющей голове. Казанков видел его в первый раз. Мужик как мужик. Худой, простомордый, бесхитростный. Анну лейтенант сразу узнал и осуждающе посмотрел на Ивана. Мол, чего ты мне голову морочишь, парень? Вот же твоя мать, твою мать. Точь-в-точь, как год назад. Ну, может, волосы слегка в рыжий цвет покрасила. Так бабы только этим и занимаются.

— Добрый вечер, товарищ лейтенант! Садитесь с нами чай пить. Чем обязаны вашему визиту? Ванька что-то натворил?

— Да так, зашёл на огонёк без особых дел. Есть пара вопросов пустяковых.

Сергей сел к столу и принял от приветливой Анны большую кружку горячего ароматного, даже чересчур ароматного чая, одновременно пользуясь своим профессиональным правом и продолжая внимательно рассматривать хозяйку. Анна раскраснелась, то ли от чая, то ли от его взглядов, и стала казаться Казанкову необычайно притягательной, чего он точно не отмечал в прошлые встречи. Муж её молча прихлёбывал чай, стараясь не встречаться взглядом с милиционером.

— Как дела? — обратился к нему Казанков, и мужик, немедленно поперхнувшись чаем, отчаянно закашлялся.

Анна ловко подскочила к мужу и стала гулко стучать ему по спине маленькой ладошкой, попутно оправдываясь перед гостем:

— Беда у нас, товарищ лейтенант. Можно сказать, член семьи помер. Мы с ним в Вырице с первых дней вместе жили. С Зуриком-то нашим. Такое горе. Заболел наш Зурик сильно. Усыпить пришлось. Как родного человека схоронили. Димка вон никак в себя прийти не может. А Ваня как приехал и узнал, что случилось, вообще сам не свой стал. Кидается и на меня, и на Диму, как на врагов. Говорит, что мы Зурика специально извели. Вас вот теперь привёл!

— Врёшь ты всё! — Иван, до этого безучастно стоящий у входа в кухню, кинулся к столу и, схватив хлебный нож, стал угрожающе махать им перед собой. — Говори, кто ты такая и что ты сделала с моей мамой! Где она?

Казанков сам не заметил, как выхватил у парня нож, тут же завернув ему руку за спину и уложив рычащего Ивана мордой на стол. Рефлекс, однако. Сработал на чистом автомате. Опыт есть опыт.

— Ты что, парень, совсем озверел? Спятил? В колонию захотел? С ножом на родителей при милиции бросаться? Вот придурок! Я ж теперь обязан тебя арестовать!

— Ой, не надо, товарищ лейтенант! — заголосила Анна. — Не надо Ванечку в колонию! Мальчик просто не в себе. Он успокоится и будет как шёлковый. Правда, Ванечка?

Взятый Казанковым на болевой, Иван перестал рычать и извиваться, обмяк и стал поскуливать. Из его глаз покатились слёзы обиды и непонимания. К Казанкову подошёл Дмитрий и жестами, всё так же пряча глаза, показал, чтобы участковый отпустил парня.

— Ну и пожалуйста. Справляйтесь сами со своим полоумным.

Казанков, тяжело дыша, сел на стул и обиженно взялся за кружку с чаем. Иван продолжал тихо реветь, лёжа лицом на столе и крупно дрожа всем телом. Дмитрий обнял его сзади за плечи, деликатно оторвал от стола и вывел из кухни.

— И часто у вас такое? — спросил участковый.

— Бывает, — вздохнула Анна, и Казанкову сразу стало ужасно жаль несчастную красивую молодую женщину, — но с ножом первый раз.

— Схватил один раз — схватит ещё, — уверенно сказал лейтенант, — здоровый чёрт, как вы с ним управляетесь?

— Так и управляемся. Муж у меня золотой. Ванька же не его сын, он на нас двоих женился. А так у нас богатый опыт. Мы вон с монгольским волкодавом справлялись, чего там с Ванькой. У него психика нарушенная. Он и заговорил у меня года в три. И с детьми не ладил. Дрался, кусался. Эх, да чего уж там! Я сама во всём виновата. Доставалось Ванечке из-за моего собачьего хобби. На родного сына времени я тратила меньше, чем на собак своих любимых. Дура! Вот теперь расхлёбываю. И поделом!

— Понятно, воспитание — дело серьёзное, — рассудительно резюмировал Казанков, — упустишь — не воротишь, а сын ваш теперь опасен не только для вас, но и для окружающих.

— Ой, ну и что же делать, товарищ лейтенант? Ну простите его, дурачка! Мне уже предлагал психолог школьный похлопотать о направлении Вани в интернат специальный для таких же, как он, психически неуравновешенных. Но ведь Ваня спортсмен у нас. Надежда юношеской сборной области! Нельзя ему в интернат.

— А если он в тюрьму вместо сборной попадёт? А если он вас прирежет в следующий раз? Или ещё кого? Он же у вас бешеный. Вы об этом подумайте!

— Я собак своих брошу. Буду только Ванечкой заниматься. Товарищ лейтенант, забудьте о сегодняшнем инциденте. Ну, я вас очень прошу.

Анна сидела рядом с Казанковым, смотрела ему прямо в глаза, а ладонь свою горячую положила ему на руку. И от её взгляда в упор стало ему нехорошо. Неимоверное притяжение жило в этих глазах и обещание чего-то того, о чём не говорят вслух, и так это всё не вязалось с их разговором и только что произошедшей сценой, что матёрый мент Казанков растерялся и даже перевёл разговор в другое русло.

— Ладно. Попробую. Ничего не обещаю. Но и вы подумайте. Интернат в данном случае далеко не худший вариант. Ну да ладно. Может и правда, всё образуется. Мама моя и Люська вам привет передавали и благодарности.

— И им привет от меня. Пусть в гости заходят. Только лучше на следующей неделе, когда мои мужички с горем справятся. Как там мама с Люсей-то? На здоровье не жалуются?

— Да вроде, нормально всё. Тьфу-тьфу-тьфу. А вот у сестры моей питерской не всё хорошо. Есть вопрос. У её спаниеля ветеринары какой-то демодекоз нашли. Загибается собачка. Чего делать-то? Ей сказали, не лечится эта зараза.

— Демодекоз… — Анна задумалась и даже сняла свою горячую руку с руки Казанкова, — демодекоз, значит, угу. Пойду-ка я проведаю Диму с Ванечкой. Заходите к нам на следующей неделе или звоните.

Но не успела Анна выйти из кухни, как туда ворвался торжествующий Иван. К груди он прижимал маленькую тощую дрожащую собачку, которая, несмотря на доходяжность, умудрялась то и дело лизнуть его в нос.

— Фредди! Живой! Смотрите, что они с ним сделали. Он же не ел, наверное, дня три, а то и больше. Я его в бане в углу нашёл за поленницей.

— А мы-то его искали-искали, — всплеснула руками Анна, — ещё один мужичок, который никак не может пережить смерть друга!

— Не слушайте её! Я её вообще не знаю! Если вы мою маму искать не станете, я в Питер поеду в ваше управление на Литейном. Там заяву напишу! А жить здесь всё равно не буду! Фредди заберу и пойду к другу ночевать. Понятно?

— Понятно, — сказал Казанков, — золотые у тебя родители — вот что мне понятно. Ну, вот пускай они с тобой и разбираются. Беру вашу замечательную семью на заметку. Буду заходить периодически, интересоваться. У вас, кстати, в Питере родственники есть?

— У нас вообще больше родственников нет. Осиротели давно уже оба.

Мама улетела за счастьем в Швейцарию. У Ани и Жени неожиданно началась взрослая самостоятельная жизнь. Теперь они жили в квартире вдвоём, каждая в своей комнате. Бабушка приехать опекать их не смогла: здоровье слабое, да и хозяйство не на кого оставить. Обещала заехать проведать как-нибудь. Слишком уж скоропостижно всё случилось.

С загранпаспортами у сестёр Пугачёвых проблема. У них ещё и обычных-то нет. Только весной на шестнадцатилетие выдадут. К тому же, чтобы вывезти дочерей за границу, Алле нужно будет получить согласие биологического отца, вписанного в свидетельства о рождении, а где этот кобель бегает — одному богу известно. Пока юрист по поручению Михаеля пытается разобраться с клубком бумажных проблем, девчонки живут сами по себе и не очень-то страдают.

Скорее исстрадалась бы Алла, если бы знала, что её любимая умница и красавица Женечка совсем забила на учёбу. А зачем она ей, ведь скоро она уедет в Швейцарию! Женька, получив неожиданную свободу, пустилась во все тяжкие. Денег, которые мама регулярно шлёт дочерям из-за границы, с лихвой хватает, чтобы завтракать с шампанским в «Метрополе» и устраивать едва не каждый вечер новым друзьям домашние вечеринки. Друзья у неё теперь не купчинские отморозки, а бывшие центровые мажоры с Галёры, переквалифицировавшиеся в валютчиков. Она через них и валюту меняет, и шмотки толкает. Полезные друзья. Помогли ей купить видик и телик, и теперь приезжают в гости со своими видеокассетами — типа новый фильм посмотреть. Смотрят обычно до утра. Возраст свой от ухажёров Женя всячески скрывает, чтобы не пугать их страшной статьёй.

Иногда на огонёк в нескучную квартиру дворнической дочки заглядывают бывшие Женькины хахали, откинувшиеся из колонии или дембельнувшиеся из армии, и тогда без драки не обходится. Перепадает и Женьке. Периодически к Пугачёвым заглядывает участковый, пугающий гулёну Женю детской комнатой милиции, но удовлетворяющийся хрусткой купюрой. У него таких гулящих малолеток в каждом доме хватает, а денежку только Женя выдаёт.

Жизнь настала яркая и весёлая. Единственное, что расстраивает Женю и мешает ей беспечно жить, — её сумасшедшая сестра. При маме они почти не пересекались. Теперь Женя ужасно тяготится этой сдвинутой замарашкой. Конечно же, Анька сразу, как только мать уехала, притащила домой собаку. Не прошло и часу! И ладно бы какую-нибудь породистую и милую, так нет же — самую настоящую дворняжку, лохматую жучку непонятного серо-бурого цвета, похожую на таксу своими короткими кривыми ногами и на овчарку своею волчьей мордочкой.

Теперь, пока Анька по полдня болтается в своей ветеринарной путяге, её страшилище не даёт Женечке никакой жизни. Во-первых, приходится запирать её у Аньки в комнате, чтобы она в самый сладкий сон около полудня не стучала своими когтищами по линолеуму в коридоре, во-вторых, надо всем объяснять, что это не её дворняга, в-третьих, она противно воняет псиной, да и просто — бесит! Хорошо хоть Анька наконец-то вставила нормальный керамический зуб на швейцарские деньги. Не так стыдно перед друзьями за неё, да и эта дурёха перестала от всех прятаться. Может, хоть теперь кто-нибудь на неё позарится и вылечит от собачьей болезни. А то ведь стыдоба страшная. Раньше говорили: «Ой, а ты не дворничихина дочка?» А теперь спрашивают: «Ой, а ты случаем не сестра этой Пугачёвой, которая каждую собаку в нашем районе знает?» Вот будет Женя скоро паспорт получать, точно другую фамилию возьмёт!

Из-за Женькиных вечеринок Аня сначала хронически не высыпалась. Но вскоре научилась спать под пьяный гул, орущий магнитофон или бубнящий видик за стеной. Главное, что в ногах у неё теперь сворачивалась клубком тёплая лохматая Кенга, после отъезда мамы превратившаяся в самого близкого Ане «человека» и лучшую подругу. С Кенгой они познакомились ещё год назад, когда прошлой осенью она прибилась к стае их дворовых собак. Аня сразу выделила её добрую смешную физиономию. Кенга всегда выше всех выпрыгивала, завидев её рано утром, за что и получила своё имя.

Кенга — добрейшее существо на свете. У неё есть удивительная черта — она славно ладит со всеми собаками: сучками и кобелями, щенками и аксакалами, дворняжками и чемпионами пород. Она — прирождённая собака-спутник, собака-друг, собака-психотерапевт. Лохматый сгусток позитива, хвостатый комок положительной энергии. Просто удивительно, как такое золото оказалось на улице. Теперь Аня и Кенга неразлучны, как лучшие подружки. Они вместе выгуливают доверенных Ане домашних питомцев, вместе делают еженедельную ревизию собак на Кондратьевском рынке. Не ладит Кенга только с Женей, и то по причине клинической стервозности последней и её плохого отношения к Ане. Кенга моментально реагирует на любое движение в сторону хозяйки, на любой недобрый взгляд или громкое слово. И тут уже малышку Кенгу никто не удержит, она так разрычится и распушится, что никто не захочет связываться с грозной шаровой молнией на коротеньких, но очень прыгучих ногах. В том числе — ни один из подвыпивших Жениных ухажёров.

Аня проявляет чудеса терпимости к разгулявшейся сестре. Летом в собачье время, то бишь в «каникулы», им вообще было не до выяснения отношений. У Ани появилась собака, у Жени — свобода, и, пересекаясь только ночью, они, сжимая зубы, терпели друг друга. Занятые своими делами сёстры даже не заметили неудачного переворота в стране. А каким счастьем для Ани оказались два лишних часа утреннего сна, с каким удовольствием она теперь встаёт в семь утра, досыпая за всё дворницкое детство. Мама улетела в начале августа, а первого сентября Аня пошла в училище. Занятия сразу же так захватили её, что она только в конце сентября поняла: сестра её вообще не ходит в школу.

— Да на фиг мне эта школа сдалась? Я лучше дома немецкий для Швейцарии поучу. Только маме не говори, ладно? — спокойно ответила Женя на её удивлённый вопрос.

Женя так давно ни о чём не просила Аню, что та её просьбу расценила как небывалый прогресс в отношениях и продолжила закрывать глаза на её раздолбайство. К тому же не хотелось расстраивать маму. Она сейчас такая счастливая.

Но любое терпение имеет свой предел. Аня была готова прощать Жене её постоянный праздник беспутного веселья, однако его грустные последствия простить не смогла. В ноябре, сразу после чествования очередной годовщины красного переворота, гулянки в квартире Пугачёвых странным образом сходят на нет. «Неужели Женька взялась за ум?» — думает Аня, но боится трогать затихшую сестру.

На третий день спокойствия Аня не выдерживает и ночью подслушивает Женькин телефонный разговор под дверью в её комнату. То, что она слышит, повергает её в шок и уныние и не даёт уснуть до утра. Бесцветным обыденным тоном Женя рассказывает кому-то, что позавчера была в абортарии и поэтому завтра вечером не сможет приехать в «Невские звёзды» на дискач, разве что послезавтра. Аня вся кипит благородным негодованием. Не выдержав напряжения, она утром перед училищем вытаскивает сонную сестру на кухню для первой в их жизни семейной разборки:

— Сука ты, Женечка! Похотливое животное! Что, совсем озверела? Устроила на квартире собачью свадьбу!

Кенга, никогда ещё не видевшая свою хозяйку такой страшной и грозной, испуганно прячется под кухонный стол. Но Женю с наскока не взять.

— Что случилось, Ань? Я вообще-то сплю, никого не трогаю! Никогда не думала, что ты умеешь так ругаться. Тебя какая-то из твоих собак укусила? Может, тебе уколы в живот от бешенства пора делать?

— Мне уколы? Да это тебе уколы от бешенства матки делать надо! Ты хоть понимаешь, что такое аборт, дура малолетняя? А вдруг у тебя теперь детей никогда не будет? А если я маме расскажу про твои подвиги?

Вот тут уже Женя окончательно просыпается и переходит в защиту через нападение, включая свой визгливый голосок на полную катушку.

— Ах, ты ж целка-невредимка! Так ты не только дрянь собачья! Ты ещё и шпионка, оказывается! И стукачка! Мой аборт — не твоё собачье дело! Поняла? Жизни она меня учит! А ты её знаешь, жизнь-то? Ты хоть целовалась с кем-нибудь, кроме своей Кенги? Тощая дура! Смотри, мужики — не собаки бездомные, на кости не бросаются, целкой навсегда останешься! Мамой она меня пугает! А она во сколько нас родила? Кто ты такая вообще, чтобы меня учить? Моя жизнь, что хочу, то и делаю! Я тебя на две минуты старше, между прочим!

На шум ругани из-под стола выскакивает верная Кенга и с громким лаем бросается защищать свою хозяйку Женя в угаре замахивается на неё кухонным ножом, случайно попавшимся под руку Лучше бы она этого не делала. Кенга, подпрыгнув, как баскетбольный мяч, вцепляется ей в запястье острыми зубами. Нож падает. Женя страшно кричит и трясёт рукой с повисшей на ней Кенгой над столом. На стол летят капли алой артериальной крови. Кенга злобно рычит со сжатой пастью. Перепуганная Аня еле расцепляет её мёртвую хватку — приходится вставлять в пасть стальную ложку, чтобы разжать зубы. Аня бьёт бедную Кенгу по морде кухонным полотенцем и запирает обиженную собаку в своей комнате. Потом долго перевязывает узким лохматым бинтом руку бледной как смерть сестры, с трудом остановив хлещущую из рваной раны кровь.

Женю трясёт от озноба и от страха. Больше всего она боится, что руку теперь придётся зашивать, ещё и уколы от бешенства и столбняка в живот делать. Сорок штук! Кенга ведь — сучка уличная и наверняка не привитая.

Вот дура! Конечно же, Аня давным-давно сделала ей все прививки. Они же вместе с другими собаками гуляют. Какое там бешенство?

Но Женя ничего слышать не хочет и требует, чтобы Аня немедленно выбросила свою бешеную собаку на улицу, иначе она пойдёт с покусанной рукой в травму и в милицию, и Кенгу усыпят. После долгой перепалки сёстры мирятся на условиях, что мать ничего не узнает про аборт Жени, и Аня больше не будет лезть в её жизнь со своими нравоучениями и своей Кенгой.

Вроде бы, инцидент обходится малой кровью и шрамом на запястье, только вот Женя и Кенга теперь ненавидят друг друга смертельной ненавистью.

В декабре Кенга спасает Ане жизнь. Они гуляют на огромном пустыре между улицами Будапештской, Димитрова и Бухарестской. Раньше здесь была свалка, перемежающаяся многочисленными заброшенными песчаными карьерами, тут и там лежали нагромождения бетонных плит и колец — место глухое и страшное, идеальное для детских приключений и легенд. Теперь всё постепенно благоустраивается-застраивается: насыпали песочные дорожки для любителей бегать трусцой, разбили газоны, осушили большую часть карьеров, оставив только на левой стороне Бухарестской улицы. Там же, на Бухарестской, идёт перманентное строительство, заселяют новостройку за новостройкой. Аня радуется — приедут новые собаки.

Аня не любит летом выгуливать собак на этом пустыре, сиротливо жмущемся теперь к Будапештской улице, потому что здесь очень грязно, полно огромных луж, оставшихся от карьеров, и всякой мелкой падали, которая так и притягивает собак. Набегается довольная собачка по грязи, потом найдёт в высокой траве какую-нибудь вонючую-превонючую разложившуюся мертвечину и начнёт на ней радостно валяться вверх тормашками, осуществляя предел мечтаний каждой нормальной псинки. Ещё можно за дикими утками погнаться и в лужу забежать, поплавать, чтобы запахи как следует смешались и избавиться от них стало ещё труднее. В общем, не любит Аня гулять на этом пустыре летом. А зимой в хорошую погоду — почему бы не погулять.

Но в этот раз Аня с Кенгой не гуляют, а быстро идут за замечательным волчьим шпицем Артюшей, чтобы взять его с собой на прогулку. Артюша живёт на углу Будапештской и Купчинской, и они срезают угол, экономя драгоценное время. Артюша — представитель цирковой династии, добрый, весёлый и очень игривый. Его длинная, торчащая во все стороны шерсть делает его похожим на дикобраза с мягкими иглами, а хитрая умильная волчья мордочка не может не вызвать ответной улыбки. Больше всего на свете Артюша любит играть. Дома у него есть бубен и тамтам, на которых он отбивает ритмичную дробь, и куча других игрушек, которые так нравятся Кенге.

Короткий зимний день стремительно переходит в вечер, поэтому Аня торопится пройти пустырь до темноты. Клубится лёгкая позёмка, холодный ветер больно кусается, и Аня поднимает жёсткий воротник пальто до вязаной шапки. Аня идёт быстрым шагом по дорожке, протоптанной такими же смелыми торопыгами в снегу, а довольная Кенга носится где-то — то слева, то справа — в поисках приключений. Вокруг ни души, пусто, ну на то и пустырь. Белый снег вдали сливается с серым небом. Впереди дорожка обегает гору из заснеженных бетонных плит, явно оказавшихся лишними в каком-то СМУ.

В августе рядом с этими плитами Аня с Кенгой отловили потерявшегося бассета Боню. Бассет-хаунды пока считаются редкими собаками. Аня до встречи с Боней знала в Купчино только одного такого пса — весёлого приколиста с добродушным характером по имени Сплин.

Живёт Сплин у придурка-обкурка по кличке Мази. Постоянно принимает от хозяина «паровозики» с марихуаной. Обкуренный Сплин всё время хочет есть, поэтому ворует еду из холодильника. При этом содержимое белого ящика всё без разбора вываливается на пол кухни. Бассет съедает всё, что помещается у него в желудке, а то, что не влезло, нагло и бесцеремонно метит, подняв заднюю лапу Хозяину и его маме это не нравится, и они то обвязывают холодильник резиновым жгутом, то ставят у двери двухпудовую гирю, но всё это голодному Сплину не помеха. Он с легкостью справляется с любыми препятствиями на пути к вожделенной пище. Мази считает Сплина уникальной собакой и с радостью отпускает своего вислоухого друга гулять с Аней.

Сначала Аня подумала, что это Сплин наконец-то удрал от в конец обкурившегося Мази. Но, приглядевшись, поняла, что это другой, более крупный и кривоногий кобель болтается один-одинёшенек, и тут же, без долгих раздумий, отловила его. Вернее, Аня на Кенгу, как на живца, поймала шатавшегося рядом с плитами добродушного бассет-хаунда с глупейшей потешной физиомордией. Что оказалось совсем не сложно, если учесть, что пёс как раз находился в напряжённом поиске подружки, и Кенга ему очень даже приглянулась. Бассеты вообще собаки ума не огромного, а тут Боня почуял какую-то сучку, гормон ударил в голову — он и сбежал от хозяйки. Сучку, естественно, не догнал на своих коротких кривых лапах, хозяйку тоже потерял из виду, остался у разбитого корыта и загрустил. А тут такая симпатичная Кенга! Бассет прогулялся с ними до самого дома и запросто зашёл в парадную, даже не пытаясь убежать. Был изловлен и препровожден в дом.

Выяснилось, что Боня весьма избалован и привык к роскоши. Он, например, очень обижался, когда ему не позволяли спать на диване. Но квартиру охранял исправно. Подходил к входной двери, внимательно прислушивался и потом один раз гавкал: «Бу!» У бассетов бочкообразная грудная клетка, и голос от этого очень низкий и мощный. Один раз после его «бу» из-за двери послышался испуганный вскрик и торопливо удаляющиеся шаги (соседка пыталась зайти в гости, но почему-то передумала). Потом, при встрече, она осторожно попыталась выяснить — кто это у вас там? Собака? Да ладно, не бывает собак, издающих такие звуки… Это, наверное, какое-то другое животное, причем очень страшное…

Однажды Аня в шутку легонько дала Боне подзатыльник. Бассет тут же смешно сел на попу и затряс одновременно ушастой головой и лапами, показывая результат хозяйской дрессуры. Давно Аня так не хохотала.

Прожил он у них примерно неделю, пока все собачьи круги Питера, поднятые Аней на уши, разыскивали его хозяйку. В начале девяностых бассеты были большой редкостью и стоили баснословных денег, так что найти концы удалось довольно быстро. Аня обклеила объявлениями о ценной находке всё Купчино. А хозяйка Бони, объявления на стенах не читающая, в свою очередь дала объявления в газеты и на кабельное телевидение и тоже обклеила всё Купчино объявами о пропаже.

Когда все-таки удалось вычислить хозяйку, и Аня до нее дозвонилась, та, бедная, упала в обморок от избытка чувств. Примчалась через десять минут, вся в слезах и соплях, не веря своему счастью, и Аня с Кенгой наблюдали у себя в прихожей впечатляющую сцену воссоединения любящих сердец… Только тогда она узнала, что пса зовут Бонифаций, а до этого Аня называла его просто Бегемотом — за «невероятные ловкость и изящество», да и за габариты тоже. Ослеплённая счастьем хозяйка даже забыла поблагодарить Аню за недельную жировку в её квартире любимого бегемотика. Но Аня не в обиде.

Вот и сейчас, заходя за плиты, она с улыбкой вспоминает смешного бассета. Шибко самостоятельная Кенга умчалась куда-то наперегонки с усиливающейся метелью.

Как только Аня поворачивает за гору плит, на неё нападает сзади слюнявый насильник, от которого отвратительно пахнет смертью и лекарствами. Он душит её и тащит куда-то в глубину бетонных завалов. Хорошо, что поднятый ворот пальто спасает хрупкие шейные позвонки. Девушка хрипит, в её глазах гаснет свет. Аня теряет сознание, даже не успевая позвать на помощь. Но для двух родных душ, дышащих в унисон, это необязательно. Убежавшая далеко вперёд Кенга собачьим верным сердцем чует беду.

Мигом примчавшись на помощь, Кенга видит, как чужак, держащий в руках нож, стоит над лежащей в снегу на плите хозяйкой. Ни секунды не раздумывая, разъярённая собака напрыгивает сзади на мерзавца и вцепляется зубами в капюшон его искусственной коричневой шубы.

Маньяк теряет равновесие, нож и верёвка летят в снег. Он падает на спину, бьётся с противным хрустом головой об обледеневшую плиту и остаётся лежать без движения. Кенга отчаянно лижет Аню в холодное лицо, и та приходит в себя. Аня обнимает спасительницу. У неё страшно кружится голова, перед глазами, вместе со снежными, летают разноцветные мухи.

Кенга скачет, как сумасшедшая кенгуру, и громко лает. На её призыв отзываются гуляющие вдалеке собаки. Очнувшийся от лая маньяк медленно и неуверенно встаёт. Его перекошенное ужасом и болью лицо залеплено липкой кровью, продолжающей вытекать из разбитой головы. Так ничего и не понявший ублюдок в панике убегает, шатаясь и держась за голову, пока совсем не скрывается из виду. За ним в темноту по снегу стелется кровавый красный след, тут же заносимый свежим снежком. Его, как и других купчинских «подснежников», найдут только в апреле, когда растает полутораметровый сугроб рядом с трамвайными путями на Бухарестской, ставший ему ледяной могилой.

На улице стремительно темнеет. До Артюши Аня с Кенгой сегодня не дойдут. Вернутся домой отмечать Анин новый день рождения.

Новый год Аня справляет дома с Кенгой и весёлой компанией. К ней неожиданно приходят в гости бассет Бонифаций с хозяйкой Инной и подарками и Артюша со своей хозяйкой, художницей и скульптором Верой. Хозяйка Артюши сшила для Кенги красные кафтанчик и колпак Деда Мороза, а добрая дворняжка мало того, что разрешила всё это напялить на себя, так ещё и не стала стаскивать (как Боня мягкие игрушечные оленьи рога) и проходила ряженой полночи. А как все удивились, когда Кенга встала на свои короткие задние лапы и проковыляла на них, как заправская циркачка, через комнату, сорвав общие «охи-ахи» и аплодисменты! Всё-таки Аня ничего не знает про её богатое прошлое. Это был лучший Новый год в Аниной жизни. Тем более что Женя укатила к кому-то на дачу в Рощино, расстроив своим отсутствием только звонившую в полночь маму.

В марте девочки получают паспорта. Теперь их отъезд к маме и Михаелю становится ближайшей реальностью. Женя всё чаще не ночует дома, стараясь нагуляться впрок перед строгой чопорной Швейцарией.

В мае умирает Кенга. Аня, придя из училища, находит на кухне её труп с раздутым животом и всю ночь плачет над бездыханным телом подруги. Сердце Ани за ночь покрывает корка льда. Она впервые узнаёт горечь потери, осознаёт, что никогда не смирится и не простит.

Утром Аня везёт труп в ветеринарку, сама делает вскрытие и устанавливает причину — отравление крысиным ядом. Аня хоронит Кенгу на газоне прямо под окном своей комнаты, у корней молодой берёзки.

Женя появляется через два дня, божится, что была на даче у друга и ни каким боком не причастна к смерти Кенги. Даже пускает слезу. Но Аня уже провела следствие и обнаружила следы крысиного яда на блюдце Кенги и пакет от яда в мусоросборнике, ключ от которого до сих пор болтался у них на гвоздике у дверей. Она отвешивает сестре звонкую пощёчину. Женя падает замертво, искусно имитируя потерю сознания, хотя из носа у неё действительно вытекает тонкая струйка крови. Противный нашатырь приводит её в себя. Она трусливо убегает в свою комнату, запирается и уже оттуда бросается в атаку на сестру.

— Сука ты, Анька! Тебе собака дороже сестры. Ты меня чуть не убила за свою сучку! Любишь только собак! Ты — не человек. И ты мне больше не сестра! Я всё маме расскажу! Как ты меня за собаку чуть не убила! Таким, как ты, не место в Европе! Оставайся в Купчино со своими вшивыми дворнягами!

Аня молча выслушивает сестру. Собирает вещи и уходит. Больше она здесь жить не хочет, и сестры у неё теперь нет. Была и сплыла.

Денег от мамы ей хватает, чтобы снять комнатку в четырёхкомнатной хрущёвке. С Женей она больше не общается. И не будет общаться. Прощать Аня не умеет. На летние каникулы Аня устраивается на временную работу. Дворником, конечно же.

Иван сидит со своими друзьями Яном и Валерьяном на узкой пологой песчаной полоске берега рядом с плотиной. Это их место. Фредди они с собой не взяли, уж больно он слабый и вялый. Валерка, как и Иван, тоже сегодня ночевал у Яна. Всю ночь они проговорили, заснув только под утро.

До утра друзья пытались утешить Ивана, отвлечь его от страшной ситуации в семье, строили смелые планы кровавой мести мегере, захватившей его дом, и придумывали, как им скорее отыскать добрейшую тётю Аню. Чем ближе становился рассвет, тем всё более бредовой казалась им история, происходящая в Ванином доме.

А сейчас они сидят, обложившись прохладным пивком, которое, как всегда, купил «богатый» Валерьян, и ведут обстоятельные мужские беседы.

— У студентов на станцию первокурсники заехали, блин. Три пацана и девок человек пятьдесят. Жаль, что они сегодня на выходные разъехались, а то мы б их навестили. Есть ваще реальные экземпляры, блин. Есть одна грузиночка с такими тонкими усиками. Чего ржёте, ослы? Батя говорит, что бабы с усиками самые ипливые. — (Батя, дядя Миша, — непререкаемый авторитет для Яна в любых вопросах, кроме рэпа). — Ещё одна такая маленькая тёлочка есть с вот такими батонами! — Ян на себе показывает, какие выдающиеся груди заехали на абитуру в этом году. — Я как её вижу, у меня сразу встаёт. И даже когда просто думаю о ней, встаёт, блин.

— Так он у тебя и не ложится. По ходу, ты всё время о ней думаешь, — говорит Валерьян, — хотя тут я с тобой солидарен, Янчик. Видел я эту тёлку. Реальнейшая! Я б ей вдул.

— У тебя что, вдулка за лето выросла, брат? — Ян кивает на плавки Валеры и тот автоматом переводит на них свой взгляд. — Раньше, вроде, не наблюдалось. Может, опять «плюс один» в статус поставишь? Или сразу плюс две?

Мальчишки дружно ржут. Они всегда ржут, когда собираются вместе. На переменках, после уроков, с пивком на пляже. Говорят всякие глупости и пошлости и ржут, как умалишённые. Постороннему человеку вообще их не понять. Нужно всё объяснять, как маленькому. Например, про «плюс один». В июне Валерьян поразил всех друзей «ВКонтакте» новым статусом «Плюс один! Завидуйте, дрочеры!». Ваня сам не видел, он редко в соцсети заходит — когда ему? Он из Питера еле живой почти ночью с тренировок до дома доползает, и так пять раз в неделю. А перед соревнованиями тренировки и в выходные дни. Так что все новости из Сети от друганов. Ян тогда сразу позвонил ему на мобилу:

— Зайди в контакт к Валере — не пожалеешь!

— Я в электричке, Ян, чего случилось-то?

— Да, похоже, наш вечный девственник тебя опередил!

— Да ладно. Не может быть!

Ваня прямо расстроился тогда. Запарился по-серьёзному. Шутки шутками, а у них с Валерьяном что-то вроде соревнования получилось, кто первый с девственностью расстанется. Ян, он вообще вне конкуренции — он девушку своей мечты, в смысле давалку своей мечты, ещё прошлым летом на агробиостанции нашёл. Правда, потом, когда выяснилось, сколько ему лет, студентка сделала вид, что в первый раз его видит, отказалась от связи с малолеткой и даже всячески его публично высмеивала, когда они к ней ездили на велах. Обзывала Яна мечтателем и наглой школотой. Но это дело пятое — Иван другу верит. Ян — он такой, он кого хочешь уболтает и на что хочешь разведёт. А уж при помощи волшебных шишек — стопудово. Ян наполовину цыган, хотя очень не любит, когда ему об этом напоминают. Красивый жгучий брюнет, на вид хоть испанец, хоть итальянец, но считает себя русским и люто ненавидит как цыганскую мафию, так и воюющих с нею нациков. У него с девчонками никогда проблем не замечалось, а теперь и подавно. Ян ведь звезда местных дискотек — ЭмСи Ян, самый модный рэпер областного масштаба. В голове у него каждую минуту рождаются крутые и ритмичные злободневные рэперские речёвки. Он даже в Питер на баттлы ездит и не последние места там занимает. Ну какая девчонка перед таким устоит?

Другое дело — Валерьян. Он рядом с Яном и Иваном выглядит совсем мальчишкой, хотя ему уже исполнилось шестнадцать. Валера типичный интраверт, весь во внутренних переживаниях, компьютерных играх, книгах и фильмах. Это он с друзьями в компании такой смелый — и этой бы вдул, и той, прямо Казанова Вырицкий. А в жизни он даже подойти к живой девчонке боится. В Сети — пожалуйста, чего только не напишешь в гормональном угаре, пользуясь анонимной безнаказанностью, а в реале всё очень грустно. Вырицкие девки активно нос воротят от низкорослого прыщавого очкарика. Не помогает даже крутой прикид, богатый дом и компьютерная продвинутость — никто с ним не гуляет. Студентки на него смотрят как на маленького мальчика. Ян даже представлял его им прошлым летом как младшего брата. И вдруг такое недоразумение — «плюс один», понимаешь ли!

Бесхитростный Ваня даже растерялся. Вроде, надо поздравлять другана, но это же значит фактически признать своё поражение. Ужас! Для него — спортсмена, привыкшего всегда побеждать, — абсолютно неприемлемая ситуация. И он в ней абсолютно не виноват. Ване просто некогда личной жизнью заниматься. Ватерпол съел всё свободное время. В общем, ситуация обозначилась неоднозначная.

Хорошо, что Валерка врать не умеет и через пару дней сдался, проговорился Яну, что просто прикололся. Ну как проговорился — Ян из него всю душу вынул, требуя все мельчайшие подробности грехопадения. Сидели они, как обычно, на ковре перед огромным теликом в доме Валеры и резались в «Теккен-5» на «Плейстэйшн-2» (любимое дело), и Ян одновременно с игрой всё тянул и тянул интимные тонкости грехопадения из друга. Пока Валера не прокололся и не сдался. И там, и там. Но был прощён, конечно. Только ещё одним приколом больше стало.

У Вани тогда тут же с души отлегло, и он ещё больше полюбил ботаника Валеру. Но этой ночью на всякий случай он поведал друзьям о страстном романе в спортивном лагере. Хотя на самом деле дальше невинных поцелуев без языка дела у него там не продвинулись, зато теперь никакие «плюс один» ему не страшны.

Ржут Ян и Валера сегодня громче и дольше обычного. Уже и насчёт повара и Коли Воронова прошлись, и над эмарями несчастными, которые в прошлые выходные на пляж приезжали, поглумились. И весь последний сезон «Саут Парка» в лицах пересказали. Ян уже про все свои пьянки и обкурки летние доложил, сколько раз с кем перемахнулся и как об ведро помойное башкой ударился. А Валера рассказал все последние новости про компьютерные игры и кинохи, которое за лето посмотрел. Очень стараются насмешить и отвлечь они от грустных мыслей своего товарища, который всё порывается бежать домой убивать страшную тётку подменившую мать. Видят друзья, что у Вани семейное горе, а от него только дружескими приколами, душевными разговорами да горьким пивом можно отвлечь человека. Главное — друга в такую минуту поддержать, не дать остаться наедине с разъедающими сознание мыслями. Не давать задумываться. А ведь есть о чём! Мать подменили, отчима зазомбировали, собак извели! Поверить-то друзья ему — поверили, но уж больно нелепая история рисуется. Нереально нелепая. Но всё равно друга нужно поддержать. Даже если он не прав и ему всё привиделось. Ведь он их всегда поддерживал и отвлекал. Когда у Валеры мать к любовнику сбежала, партнёру его отца по бизнесу, и он просто на стены лез от горя и боли предательства — Ваня с Яном его из депрессии вытащили? Вытащили. А то без них он бы совсем свихнулся. Когда дядя Миша, по трезвости кумир вырицких мальчишек, гоняющий с ними в футбол и летом и зимой, а в пьяном виде — редкий гад и семейный монстр, бил ни за что ни про что бедного Яна тем, что под руку попадётся, друзья рэпера поддерживали? Поддерживали. И жил Ян неделями, пока отец выходил из запоя, то у Вани, то у Валеры. Теперь настала их очередь помочь Ване, у которого никогда раньше не случалось семейных проблем. Никогда раньше. А теперь сразу астрономическая. Друзья верят Ивану, но очень хотят сами убедиться в подмене тёти Ани. Но как ему об этом скажешь, он же бешеный, тем более сейчас. А чем они ещё реально могут ему помочь? Максимум конструктива, на который они сейчас способны, это:

— Менты — козлы, ничего без денег делать не будут, зря ты к ним пошёл.

Чего с них взять — мальчишки. Помочь хотят, а как — не знают. Вот и чешут языками без умолку. Наконец, когда почти все темаки исчерпаны, кости перемыты, а пиво почти закончилось, Ян поднимает стопроцентно беспроигрышную тему. Он в сотый раз предлагает друзьям создать группу. Например, рэп-кор коллектив. Он будет писать тексты, музыку, играть на гитаре и читать, Валерик играть на клавишах, а Иван на барабанах. У него ж офигенное чувство ритма. Репетировать и записываться можно у Валерки в гараже. С тех пор как оттуда съехали две мамины машины, места там полно. А для записи Ян выпросит у дяди Миши его олдовый, но очень классный катушечный мафон. Идея, как всегда, мгновенно захватывает их умы, и Иван на время забывает о кошмаре, происходящем у него дома.

Но вот к реке приходит прогуляться красивая женщина с мопсом на поводке, и мысли Ивана снова переключаются на пропавшую мать. Тогда уставший от навязчивой ситуации Ян, исчерпавший все отвлекающие темы, предлагает сгонять на велике к нему домой и пообщаться с домочадцами под предлогом забытого Иваном дома плеера. Ян приехал на речку на своём верном коне, велосипеде «Gant», купленном полтора года назад у Комбата, перегонявшего ворованные велы из Финки. Приехал на веле, несмотря на то, что ему пришлось тащиться со скоростью пеших друзей, чьи велики томились в неволе в родных чуланах. Всё-таки Ян — очень понтовый чувак.

— Я их сразу раскушу, Вано! Ты же знаешь, какой у меня глаз, глаз алмаз, чёткий, блин, глаз! Ио камон! Я чел — рентген, очень редкий ген, вырицкий абориген, поверь мне, мэн!

Пока он мотается, Иван и Валерик устало бредут через плотину в летний магазин за сигаретами. Сегодня жарко. Воздух парит, небо давит, синие с металлическим отливом стрекозы низко летают над прибрежной водой. На плотине, пока они долго стоят, смотрят на бурлящую внизу белую воду и курят (обычно Ваня не курит, но тут сорвался), к ним пристаёт местный сумасшедший Толик, радостно рассказывая, как вчера у плотины плавали и кувыркались в бурунах два обнявшихся трупа. Толик — местная достопримечательность, уже много лет пугающая отдыхающих в Вырице своими однообразными трешовыми баснями, в которых меняется только количество утопленников. Местные уже давно не обращают на его болтовню никакого внимания, а туристы пугаются. Особенно наивные юные девушки.

— А чего ваша собака не купается? Ей же жарко.

— Какая ещё собака? — удивляется Валерик и машинально протирает и так чистые очки.

— Да вон же, — Толик показывает пальцем на неприметную чёрную дворнягу, стоящую рядом с плотиной у воды и глядящую в их сторону.

— Это не наша, — говорит Иван.

— А чего она тогда за вами таскается? Приблудилась, что ли?

— Толик, отвянь. Мы её в первый раз видим, — устало отвечает Иван, — иди уже куда-нибудь! И без тебя тошно.

— А пиво допить дадите?

— Да на, допей! Только отвали. — Валерик протягивает чудику свою бутылку.

— О, блин! Я всего на пять минут отъехал, а вы уже нового друга себе нашли!

Ян вернулся — кричит издалека.

Подъезжая к друзьям, он резко тормозит. За великом на плотине остаётся долгий пыльный след. В этом весь Ян — ни минуты не может прожить без понтов!

Ян протягивает Ивану плеер.

— Ну что, видел её? — Сердце Вани бешено колотится.

— Мамку твою? Видел, конечно. Конечно, видел, брат. Даже чаю с ней выпил. Она это. Базара нет. Точняк, она. У меня глаз верный.

Кулаки Ивана рефлексивно сжимаются. Ян, не слезая с велика, мастерски плюёт с плотины в реку. Потом внимательно, словно участковый врач на приёме в поликлинике, смотрит на сникшего Ивана.

— Зарёванная вся из-за тебя. Просила, чтоб я тебя вразумил. Нашла, блин, самого разумного. Говорит, что, видимо, ты устал от её собак и вечных собачьих проблем и решил от неё отказаться. Она так решила, брат. Сначала думала, что это ты из-за Зурика так расстроился, что у тебя крышак отъехал. Я говорю, нет, тётя Аня, мы с Вано всю ночь протрещали, крыша у него на месте, только вас матерью не признаёт. А она — так мне и надо: за мою любовь собачью к тварям четвероногим родной сын от меня отказался. Может, ты зря так резко, брат?

Ваня в гневе кидает плеер с наушниками и втаптывает их в землю.

— Ян! Заткнись! Ты же мой лучший друг! Ты кому веришь? Мне или этой твари?

Валерик делает на всякий случай несколько шагов назад и говорит под нос, как будто самому себе.

— А может, спортивная травма? Может, нырнул в море неудачно — об камень головой? Я читал, что бывают такие незаметные травмы головы. Вроде, всё снаружи нормально, а всякие глюки, видения и голоса вылезают.

— Глюки? Голоса? Да пошли вы! — Иван срывается на крик. — Без вас обойдусь!

Иван резко разворачивается к друзьям спиной и нервно уходит в сторону станции. За ним метрах в десяти неотступно семенит худая чёрная дворняжка.

В августе Аню нашла мать. Пришла к ней в комнатёнку в коммуналке. Она приехала в Ленинград с Михаелем, чтобы забрать дочерей. Юрист Михаеля удачно разрешил бумажные вопросы. Даже отца их разыскал и за пару тысяч швейцарских франков (а на самом деле за пару бутылок водки) получил от него отказ от отцовства. Удивительно, но Алле никогда даже в голову не приходило подавать на этого козла в суд на алименты. Гордость не позволяла.

Алла очень расстроена тем, что дочери окончательно перессорились и слышать друг о друге не хотят. Ещё больше её расстроило то, что Аня ударила Женю.

— Как ты посмела? Ты же знаешь, что могла её убить! Родную сестру! Инвалида!

Аня ничего маме на это не ответила, повздыхала, налила ей чаю и села напротив слушать её причитания. Аня могла бы рассказать маме правду — какая Женя на самом деле. Ещё Аня могла бы рассказать маме, что в Древнем Египте, в городе Кинополисе, где собак почитали священными животными, убийство Кенги людьми из другого города посчиталось бы неоспоримым поводом для начала войны, а убийство Кенги местным жителем покаралось бы смертью. Но Ленинград не Кинополис, и Аня ничего не сказала маме. Кроме того, что она остаётся в Ленинграде. Ане даже показалось, что мать обрадовалась, когда она сказала, что никуда с Женей не поедет. Уговаривать Аню мама во всяком случае не стала.

— Я тогда квартиру нашу приватизирую на тебя, а продавать не буду. Пусть у тебя своя квартирка будет. Хоть на первом этаже, а всё-ж-таки — двухкомнатная. Одну комнату можешь сдать какой-нибудь хорошей девочке. Или не сдавай. Мы с Мишей будем тебе каждый месяц денежку присылать, помогать тебе будем, чтобы ты доучилась. Только ты их все на собак своих не трать.

На том и порешили.

Как только Женя с мамой улетают на новую родину, Аня перебирается в старую квартиру, но другую собаку не заводит. Никак не может пережить смерть Кенги. Старается хорошо учиться, но интереса к учёбе всё меньше. Она уже всё это знает. Аня по-прежнему выгуливает городских собак и консультирует их хозяев. У неё уже стойкий авторитет среди собачников. Шестнадцатилетняя девочка с лёгкостью может поспорить и даже победить в споре с маститыми заводчиками и опытными ветеринарами. Её всерьёз считают собачьим экстрасенсом. Из уст в уста передают невероятные рассказы о её подвигах.

Вот, например, у влиятельных людей, знаменитой актёрской семейной пары из БДТ, их любимая и очень породистая девочка Флая, породы шарпей, принесла долгожданный помёт. Вязка происходила за границей. Очень дорогой получился помёт во всех смыслах этого слова. Малыши растут, крепнут, и вот хозяева замечают, что один щенок не такой, как все: он похож на маленькую черепашку. Все малыши уже пытаются встать на лапы, а этот лежит, лапки в сторону, грудная клетка абсолютно плоская. Актёры в ужасе бьют тревогу на весь город. Собирают лучших городских ветеринаров. Несчастный щенок уже задыхается, грудина давит на легкие и сердце. Все ветврачи в один голос советуют не мучить и утопить щенка. Хозяева в трауре, ведь это единственная девочка в помете, которую хотели оставить себе. Слёзы, сопли, депрессия, чуть ли не отмена спектакля. Наконец, знающие люди советуют им обратиться к Ане, шестнадцатилетней недоучке, которая творит чудеса в собачьем мире. Среди ночи к Ане, на собственной «волге», приезжает совершенно невменяемый пожилой актёр, которого она с детства видела по телику и в кино, и на коленях просит спасти щенка. Анюта срочно едет к малышам. Осмотрев маленьких шарпейчиков, Аня громко командует:

— Немедленно наполните ванну теплой водой!

Хозяева в шоке, актриса хватается за сердце:

— Что, всё же будем топить?

— Нет, ну что вы! Мы будем плавать!

Через десять минут Аня держит щенка под грудь и тот почти плывет, дыхание восстанавливается. На лица и в тела актёров возвращается жизнь, БДТ — спасён и всегда будет счастлив принять Аню на любой спектакль. Аня десять дней проводит со щенком, купая его через каждые два часа и делая массаж. Малышка окончательно поправляется. Хозяева безумно благодарны, но Аня отказывается принять деньги и дорогие подарки. И подобные чудеса происходят каждую неделю. Историй всё больше. Кое-кто приукрашивает их, и они превращаются в городские легенды.

Кто-то пускает слух, что Аня понимает собачий язык. Куда там. Она просто любит собак и чувствует их, как родные души. Но слух только крепнет, как и все остальные слухи, которые будут следовать за ней шлейфом всю её жизнь.

На Кондратьевском рынке собачники боятся её инспекций. Она не даёт продавать больных собак. Заставляет их лечить. Ругает и строит нерадивых продавцов.

Однажды она так достала брутального продавца овчарок, что мужик в сердцах стал угрожать ей, материться и даже замахнулся на Аню. Его любимая овчарка Рекс тут же прокусила ему руку и повалила на землю. С тех пор на Аню никто голоса не повышал. А когда Аня спасла и выходила Марту, большая часть продавцов-собачников уверовала в её сверхъестественные способности и признала в качестве эксперта.

Марта стала следующей после Кенги собакой Ани. Это был щенок бассета, причем сильно ударенный жизнью. Последствия родовой травмы — сломанный под прямым углом хвост и вывихнутая челюсть (за нее тянули, когда Марта никак не могла родиться). Плюс разные глаза — один голубой, другой карий — и чудовищный дисбактериоз, от которого она чуть-чуть не сдохла. Ее продавали всё на том же Кондратьевском рынке. Естественно, намного дешевле, чем ее нормальных братьев и сестер, но всё равно дорого. При этом продавец, толстый упёртый татарин с одним оттопыренным ухом, наотрез отказывался отдать ее просто так, хотя все ему доказывали, что ещё чуть-чуть, и щенок просто помрёт, и так уже почти не жилец. А вот если сейчас попадёт в хорошие руки, то есть шансы вытянуть. Как Аня ни умоляла, как ни ругалась с ним, продавец не соглашался. Какие-то добрые люди посоветовали ей обратиться к Валере — человеку, который тогда «держал» Кондратьевский рынок. На вопрос «А чем он может помочь и что вообще делает?» — ответили просто: «Людей убивает…» Каким-то образом Аня ухитрилась встретиться с ним и, захлебываясь слезами и соплями, рассказала ему грустную историю про несчастного щенка, который из-за жадности хозяина обречён медленно подыхать от дисбактериоза и энтерита. Жестокие люди нередко бывают сентиментальны, поэтому Валера проникся и пообещал вытряхнуть мужика из штанов и отобрать собачку. Наезжать на хозяина Марты Валере не понадобилось. Услышав на рынке по сарафанному радио про разговор Ани с Валерой, перепуганный Вячеслав Загрутдинович сам вечером привёз щенка Ане домой. Намучилась Аня с Мартой. Первое время больная собачка совершенно не усваивала пищу — сразу же после кормежки начинала раздуваться на глазах, как рыба-шар. Ходила по квартире, горестно стонала и кряхтела, а потом замирала посреди комнаты, поднимала хвост, и из-под него с бешеной силой ударяла черно-серая струя чего-то пузырящегося и неописуемо вонючего. При этом щенка реактивной силой отбрасывало в противоположную сторону, а полкомнаты оказывались уделанными по самое не балуйся. Никогда бы Аня не поверила, что такое бывает, если бы не видела сама. После пары недель непрерывной уборки и постоянного кормления щенка лактобактерином и ему подобными препаратами дисбактериоз все-таки удалось победить. Собачонка стала нормально усваивать пищу и начала расти. В итоге получился почти нормальный бассет — с кривым хвостом и разными глазами, но вполне себе слюнявый, вислоухий, глупый и добродушный. Жила Марта у Ани недолго: через месяц после выздоровления ее отдали какой-то Инниной знакомой (той самой Инны, хозяйки Бонифация, оказавшейся безумной собачницей и специалистом по бассетам), жившей где-то в области, в небольшом городке. Бассеты там были дивной редкостью, и Марта моментально стала местной знаменитостью. Весь городок ходил поглазеть на нее, и ее новая хозяйка упивалась славой. Недолгое, но яркое пребывание Марты в Аниной квартире ознаменовало новую эпоху. Теперь Аня перестала отказываться от щенков, навязываемых ей счастливыми собачниками в качестве благодарности. Аня подращивала их и отдавала в хорошие руки, консультируясь со своей новой подругой Инной.

Но было у собачьего эксперта Ани Пугачёвой слабое место. Все на рынке знали, что она просто млела перед щенками мастифов и ходила на цыпочках перед их заводчиками.

Случилось так, что в одном знатном помёте мастифа — чемпиона РСФСР среди двенадцати здоровых щенков оказался один задохлик, явный нежилец.

Английский мастиф — огромная собачища размером с дога, только более массивная и коренастая, с висячими ушами и брылястой мордой. Окрас — от палевого до абрикосового, морда с чёрной маской. В своё время его предки использовались как боевые собаки в сражениях саксов с римлянами, а позже — применялись для охраны королевских лесов в Англии. Вся дичь в лесу принадлежала Его Величеству, поэтому людишки подлого сословия, осмелившиеся охотиться в угодьях короля, считались чуть ли не государственными преступниками. Вот как раз мастифы их и отлавливали.

Генная память у собак — великая вещь. В этом Аня убедилась, выгуливая год назад аргентинского дога Хавьера рядом с общежитием, в котором жили студенты из дружественных совку стран. На глазах у поражённой Ани добродушный Хавьер превратился в агрессивного хищника, едва завидев парочку чернокожих студентов, выходивших из стеклянных дверей общежития. Хавьер страшно зарычал и рванул к кубинцам. Хорошо, что он был на поводке, который крепко держала в руке Аня. И хорошо, что аргентинский дог в разы меньше, чем немецкий, или, скажем, мастиф. Но всё равно Хавьер тогда загнал ребят обратно в общагу и так перевозбудился, что Аня еле притащила его домой, где, увидев свою хозяйку, гадский пёс тут же превратился обратно в добрейшее существо. Хозяйка долго смеялась, выслушав Анин рассказ. А потом объяснила ей, что аргентинские доги на своей родине когда-то активно использовались для ловли рабов, бежавших с плантаций.

— Ну надо же! Столетья прошли, а он среагировал! Сейчас в Аргентине доги на негров даже головы не поворачивают, у большей части из них теперь хозяева чернокожие. А Хавьер родился в России, чернокожих никогда в глаза не видел, не нюхал и так на первой встрече среагировал! Вот что такое генная память.

Больше Аня с псом-нациком не гуляла.

Но вернёмся к нашим мастифам. Любая собака бегает по определению быстрее человека, поэтому задача мастифа — догнать браконьера, прыгнуть на него, повалить и прижать к земле своим весом. Но ни в коем случае не рвать, а просто подержать до приезда егерей, которые повяжут бедолагу и повлекут в узилище. Самые крупные мастифы весили до ста тридцати килограммов — из-под такого хрен выберешься.

Так вот, одна Анина знакомая по Кондратьевскому рынку, заводчица по имени Регина (и по фамилии тоже Регина, то есть королева в квадрате), держала суку мастифа, которая взяла да и родила от чемпиона РСФСР аж двенадцать щенков. Пока щенки мастифа маленькие — это сплошное умиление, когда чуть подрастут — их уже тяжело прокормить, а когда совсем вырастут — это полная катастрофа. Мало того что никаких денег не хватит на кормёжку целой оравы огромных псов, так они просто тупо не помещаются в квартире. Плюс к этому, как все щенки, шкодят, всё грызут и гадят, где попало. Поэтому заводчики мастифов стараются распродать щенков как можно раньше. Вот и тут — остальных вроде пристроили, а Лорду Генри не везло, его никто не брал. Он был очень милый, такой трогательно-неуклюжий, чрезвычайно добрый и ласковый, глазки ореховые, но совершенно рахитичный, доходяжный на вид. В конце концов его хозяйка была готова от отчаяния чуть ли не выкинуть его на улицу. Но тут ей в голову пришла гениальная идея.

Хитрая и важная заводчица Регина решила убить двух зайцев одним выстрелом, предложив Ане Пугачёвой купить малахольного щенка за «смешные деньги», практически даром. Вроде, и подарок, и всем интересно посмотреть, вытянет ли его с того света «собачья мамка», как прозвали Аню на рынке. Не вытянет — так, может, самомнения убавится, а вытянет — опять неплохо: и такая подруга ей пригодится, и щенку хорошо. Ну и, может, на рынок Анька бегать наконец перестанет, честным коммерсантам нервы трепать.

Анна щенка вытянула. Правда, ей пришлось на долгое время всё остальное в своей жизни забросить. В том числе и учёбу. Ну, а на рынке торговцы скинулись Регине на новую шубу, потому что приходить туда Аня на целых полгода перестала — мучить их своими проверками. Полгода счастливых бессонных ночей и ежеминутной заботы. Целых шесть месяцев она не расставалась со своим Лордом ни днём, ни ночью (только бегом в магазин и обратно), а когда пришла с ним на рынок — все обалдели, а у Регины Региной так вообще стало плохо с сердцем. Вместе с Аней пришёл такой красавец, такой выставочный эталон, что хоть сейчас все медали с других собак снимай и этой на шею вешай. Мощный, здоровенный, но стройный пёс, шёрстка абрикосовая, глаза тёмно-ореховые. Не кобель — конфетка! И хозяйку слушается беспрекословно. Пришла Аня спасибо Регине сказать, а та аж почернела от зависти.

— Вот какого я тебе красавца не пожалела, отдала, Анечка. Денег с тебя просить не буду. Но два щенка с первого помёта мне причитаются.

— Конечно, Регина Хасановна! Спасибо вам огромное от нас с Лордом. Я теперь самая счастливая. Сбылась моя мечта. У меня есть мастиф! Мне больше ничего не надо.

Аня живёт с Лордом счастливой беззаботной жизнью. В ветеринарке ей стало нечего делать, она её переросла и перестала туда ходить. Сосредоточившись на главном в своей жизни, Аня решает готовить Лорда к выставке. У неё теперь есть своя собака, собака мечты, и она наконец перестала выгуливать чужих. Но не перестала консультировать. Молва о её талантах облетела всех собачников города. У неё всё время гости с собачьими проблемами. Участковый советует ей зарегистрировать свою деятельность на кого-нибудь совершеннолетнего, оформить ИП, но Аня только смеётся над ним.

— Какая деятельность? Это — хобби! Я за свои советы денег не беру! Не хочу и никогда не буду зарабатывать деньги на собаках.

Мент не верит и абсолютно зря. Аня — бессребреница, помогает собакам, потому что не может по-другому. Правда, благодарные собачники то и дело норовят подсунуть ей какого-нибудь милого щенка, от которого Анна, конечно же, не в силах отказаться. Разве что получится потом отдать его в хорошие руки. Поэтому по квартире всё время шатаются и тявкают дарёные собаки.

А денег ей с лихвой хватает и тех, что присылает мама. Маме про Лорда и про свой уход из ветеринарки она ничего не говорит, зачем её зря расстраивать? Мать присылает ей теперь не только деньги, но и модные фирменные тряпки. Невидимка Аня превратилась в цветущую, улыбающуюся девушку, изнутри светящуюся от осознания своего тихого счастья. Теперь, когда она гуляет со своим Лордом, с ней часто заигрывают молодые люди, и тогда внутри у неё всё сладко замирает в ожидании неведомой и такой желанной любви. Она по-прежнему влюблена в парня из соседней парадной. Часто во время прогулок Аня видит его издалека и всегда с разными девицами. Ей кажется, что Вова тоже стал обращать на неё внимание — оборачивается, смотрит не так, как раньше. Подойти к нему сама она не решается и терпеливо верит, что они обязательно удачно встретятся и всё случится само собой. Ведь её несбыточная мечта о мастифе сбылась, почему бы не сбыться и самым смелым любовным чаяниям.

По вечерам к ней в квартирку по старой памяти частенько заглядывают бывшие дружки Женьки. Кто-то из армии вернулся, кто-то из колонии — и сразу к миленькой подружке. Мажоры-ухажёры с Галёры тоже иногда наведываются. А в квартире-то совсем другая красавица, ещё и собак полон дом. Некоторых непрошеных гостей Лорд Генри-младший сразу и навсегда изгоняет своим суровым отрывистым лаем. А те, что оказываются повежливее, успевают отвесить Анне пару-тройку порою скользких, сомнительных комплиментов. А ей всё равно приятно. Раньше эти кобели просто не замечали её. Не нравится только, когда её непростительно путают с Женькой или говорят, как она стала на неё похожа. Хуже комплимента не придумаешь! А вот если кто умудрится сделать комплимент ещё и Лорду, может рассчитывать на чай и даже на ночёвку в гостевой комнате. Воровать у Ани, кроме собак, всё равно нечего. А покуситься на её девственность в то время, когда в её комнате дремлет молодой, но уже величавый мастиф Лорд Генри, может только человек, начисто лишённый инстинкта самосохранения.

На Масленицу к Ане неожиданно прикатывает пожить баба Настя. Вот уж воистину, как снег на голову. Любви между бабушкой и внучкой никогда не замечалось. Поэтому в бабынастино «Соскучилась я очень, Анютка» верится слабо. Да и глазами бабка по сторонам в квартире стреляет, как шпион в плохом сталинском фильме. Маманя прислала с проверкой, понимает Аня.

— Что случилось, ба?

— А что случилось? Ничего и не случилось. Я твой опекун, между прочим, до восемнадцати лет. Забыла, что ли?

— Точно, забыла. Вот, блин, радость-то какая нежданная. Ну ладно — опекай.

Опекай — не допекай! Аня действительно забыла про то, что квартира до её восемнадцатилетия на бабу Настю формально оформлена. С бабой Настей всегда всё формально. Первые семь лет Ани и Жени, когда ребёнок больше всего нуждается в бабушке, баба Настя в их жизни отсутствовала — не могла простить Алле её загубленную жизнь и нагулянных невесть от кого двойняшек. Не дворником она видела дочь в своих честолюбивых мечтах, да и бабкой ощущать себя в тридцать шесть лет совсем не хотелось. Ещё личная жизнь только налаживаться стала, с отъездом дочки женихи появились, и — на тебе, подарочек от дочки! Что ж ей теперь жениху говорить — пожалуйста, познакомься, это мои внучки, аж целых две штучки! В общем, сходила она ещё два раза замуж, успокоилась немножко и к сорока пяти годам решила познакомиться с Аней и Женей. И как-то они сразу друг другу не приглянулись. Ане ужасно не понравилась злая тётка, всем недовольная в её маме. Столько претензий, а сама даже говорить по-человечески не умеет. За десять лет в отношениях мало что изменилось. Правда, в деревне у Насти, в Псковской области, куда мама успела их пару раз отправить до Жениной травмы, Ане нравилось. Там жило много собак, и там Аня в первый раз присутствовала при собачьих родах. И первый раз ревела до посинения, когда баба Настя сказала ей, что щенков утопили. Маленьких смешных слепышей! За что? А как ей было жалко несчастную собачку-маму!

Баба Настя сразу приходит в ужас от количества собак в квартире.

Наступает с порога в щенячью какашку.

— Скотину в доме держать! Ещё и в таком количестве! Совсем вы, городские, с глузду позъизжали! Собака должна жить в будке во дворе! Ты с детства на собаках свёрнутая, Анька! Говорила я этой дуре Алке, что нельзя тебя одну оставлять. В момент в собачатник дом превратила! Псарня, а не квартира! А вонища-то! Ну ничего, я тут враз порядок наведу. Придётся мне тут у тебя задержаться!

Ага, — смекает Анна, — всё гораздо хуже. Настя не шпионить, а проживать приехала. Устала, похоже, от сельского хозяйства, или очередной мужик из дома выпер. Ну-ну, это мы ещё посмотрим.

Но долго смотреть не пришлось. В первый же вечер баба Настя решила снять водочкой стресс от собачьего общества. Пошла Настя в микроскопическую кухню, выпихнула ногами из-под стола, а потом и вовсе за дверь двух толстых щенков лайки, чтобы не мешали расслабляться. Села за стол, достала из своей матерчатой сумки чекушку и уговорила её в одно горло под два домашних крутых яичка с крупной солью. Любила и уважала она это дело. Зато великолепный Лорд Генри терпеть не мог пьяных и даже запах водки не переносил.

Поэтому, как только довольная Настя вышла из кухни по направлению к туалету, сзади на неё по-тихому набросился огромный пёс и положил ей тяжеленные лапы на плечи. На самом деле намерения молодого Лорда были чисты и невинны. Он просто хотел поиграть с Настей, ну, может, немножечко напугать её за то, что она непочтительно себя вела с его хозяйкой. А она совершила непростительную ошибку — испугалась и показала свой страх собаке. Настя описалась, упала и заверещала, как резаная:

— Помогите! Убивают! Анька! Забери зверюгу! А-а-а-а!

Лорд тут же поставил на неё одну тяжёлую лапу и залился громоподобным победным лаем. Он понял, что сильнее этого человека, и потерял к нему всяческое уважение и интерес, переведя его во внутренней иерархии стаи на ступень ниже себя.

Аня, конечно же, в один момент загнала молодого и глупого пса в свою комнату, но изменить что-либо в его отношениях с бабушкой Настей уже никогда не смогла бы, даже при всём желании.

Полночи потом Аня отпаивает Настю чаем с валерьянкой и пытается объяснить, что Лорд просто невинно играл с ней. Всё бесполезно. Жить с собакой-убийцей баба Настя отказывается. И даже в коридор выйти боится. С трудом Ане удаётся её уложить спать прямо в кухне на старой продавленной раскладушке.

Утром баба Настя выставляет ультиматум: либо она, либо Лорд. Поскольку для Ани такого выбора никогда не существовало, приходится бабе Насте ехать обратно в деревню не солоно хлебавши и снова исчезать из жизни своей собаконутой внучки.

Этой же весной случается ещё одно знаменательное событие в жизни Ани. Она становится женщиной, причём хоть и достаточно причудливо, но именно с тем, с кем мечтала.

Иван бредёт по дороге к станции, ничего не видя вокруг. Слёзы застилают ему глаза. Все его предали. Все! Остался только один человек, которому он может довериться, — его тренер Виктор Арнольдович, вот такой мужик! Уж он-то не поверит этой страшной твари, пробравшейся в его дом и сумевшей всех запутать. Он ведь столько раз общался с его мамой, столько раз восхищался ею и говорил, как повезло папе Диме и Ваньке. Позвонить ему нужно срочно, но на мобиле нет денег, к тому же трубка давно благополучно села. Значит, нужно быстрее добежать до станции и позвонить ему в Питер из вокзального таксофона. Домашний и мобильный телефон тренера Иван помнил назубок.

Небо над посёлком моментально чернеет досиня, и из него стеной льёт страшный «африканский» ливень. Грохочет небо, будто бы взорвавшись в голове у Вани, и блестяще змеятся стволы молний, растущие прямо из исполинских туч, сожравших солнце. Но Ваня упорно не замечает буйства природы. Дождь так дождь. Гроза так гроза. Его сейчас вполне устраивает то, что его внутреннее состояние теперь соответствует происходящему вокруг. Все дачники разбежались с дороги, попрятались от грозной грозы кто куда, и он один шлёпает мокрыми кроссовками по мгновенно образовавшимся лужам. Не теряя темпа, Ваня взбегает на железнодорожный мост и опускается на перрон рядом со зданием вокзала. На перроне тоже пусто — только что ушла электричка, а следующая не скоро. Тех, кто её ждёт, ливень загнал под навесы и в помещение старого вокзала. Прямо на стене вокзала — таксофон в прозрачном пластмассовом капюшоне. Главное, чтобы тренер был дома. Иван идёт к кассам внутри вокзала, не обращая внимания на сочувственные взгляды. Достаёт из кармана шортов горсть мокрой мелочи:

— Мне карту для таксофона. Хватит?

Хватило. Теперь снова под дождь.

— Алё! Слушаю.

— Викторнольдыч! Это Иван Пугачёв! Здравствуйте!

— И тебе не хворать, Ванька! Ты чего там за пугачёвский бунт устроил?

— Я?

— Ну не я же? Мама твоя звонила, святой человек! Говорит, у тебя проблемы с милицией, дома не ночуешь, связался не понять с кем, когда успел-то столько всего за сутки? Ей, говорит, сказали, что в интернат тебя заберут, а это значит — конец твоей спортивной карьере. Ты что ж меня так подводишь, парень! Ну-ка быстро домой — извиняться перед мамой! Слышишь?

И этот предал! Трубка летит на рычаг. Потом ещё раз. И ещё! Наконец, рычаг погнут, а подлая трубка вырвана с мясом. Только этого мало. Кулаком по пластмассе вокруг автомата. Пластмасса крепкая, но покрывается после третьего удара сеточкой морщин. Кулаки в крови, но боли не чувствуется. Внутри больнее.

— Ты что творишь, щенок? Оборзели совсем, оскотинились! Бессовестные! А ну-ка прекрати немедленно, сукин сын!

Щенок? Сукин сын? Это он зря! Иван, не раздумывая, бьёт бросившегося к нему человека в челюсть. Тот падает. Лежит в луже, корчится от боли под проливным дождём. Пожилой, в старой заношенной военной форме, ставшей формой дачной, может быть, даже — ветеран. Стыдоба-то какая! Иван сгибается пополам, протягивает упавшему руку, лепечет извинения и получает жёсткий хлёсткий удар в нос. Искры из глаз! Кровь из ноздрей. Больно! И стыдно.

— Сучонок! Ты на кого руку поднял? Убью!

Бежать! Бежать! Только куда? Домой нельзя, к друзьям нельзя. Кругом предательство! А от себя не убежишь.

Снова через железнодорожный мост, снова по дороге к плотине. Дождь всё так же льёт. И снаружи, и внутри. Холодно и пусто. Ноги сами несут его к плотине. Щенок! Это про него! Сукин сын! Собачье отродье! Сколько раз он слышал эти обидные слова в разных вариациях!

Только что родившихся щенков дворняг топят для их же пользы, чтобы не мучились. Как мама ненавидела такие формулировки! Ханжество, двойную мораль! Как он любил свою маму! Ради неё он готов был терпеть любые оскорбления. Но её нет! Она пропала! А ему никто не верит! Вода струится вокруг него, и на расстоянии пары метров уже ничего не видно, кроме серых струй небесного водопада. Где-то за ними начинается река с говорящим названием «Водоворот» (Оредеж). Сколько раз, глядя на её бегущие воды, ему хотелось лечь в реку, сложив руки на груди, чтобы быстрое течение несло и несло его, пока не принесёт куда-нибудь далеко-далеко отсюда. Но всегда мешал подлый страх. А теперь его не стало. Место страха заняли боль и обида, а потом и они исчезли. Осталась только страшная, разрастающаяся изнутри пустота, заставляющая его бежать на плотину. Бежать вслепую, бежать на ощупь, бежать, чтобы прыгнуть из одной воды в другую. Исчезнуть в водовороте. Утонуть, как слепому щенку. Чтобы не мучиться. Чтобы помучились другие. Помучились совестью. Уж тогда они забегают. Пожалеют, что не поверили ему. И лейтенант ментовский, и Ян с Валериком, и тренер, и папа Дима. Папа Дима, он-то как мог предать их с мамой? Как?

Да к чертям их всех.

Иван уже на самой высокой точке плотины. Уже упёрся в заградительные перила. Осталось только перелезть через них и броситься в невидимые сейчас, бурлящие внизу пенные воды. Такому хорошему пловцу, как он, утопиться практически невозможно. Но он перехитрит своё тело. На секунду показалось, что кто-то мчится к нему сквозь дождь. Да пошли вы все! Иван выдыхает и бросается вниз головой с плотины, входит, как торпеда, в плотную серую голодную плоть реки, которая с радостью глотает добычу. А Иван в ответ глотает её безвкусную, неожиданно холодную воду, давится, задыхается, страх возвращается, а вместе с ним возвращается и желание жить. Жить, несмотря ни на что.

Иван понимает каждой клеточкой тела, что совершенно не хочет умирать, и пытается вынырнуть. Для него выплыть — пара пустяков. Но вокруг темно, ни черта не видно, дна он не нащупывает, где верх не понимает и мечется наугад. Через пару могучих гребков Иван больно врезается головой во что-то злое и металлическое, впадает в панику, разворачивается, но силы, как и воздух в лёгких, отчаянно кончаются, он уже не чувствует ни рук, ни ног. Страха тоже не чувствует. Только обиду на себя.

«Неужели всё? Как глупо». Сознание окончательно уходит, на прощание зафиксировав, как что-то больно тянет его за шею вниз. Или вверх. Теперь не разобрать.

Как и не ухватить что-то важное, что он только что видел. Такое красивое и интересное, сверкающее миллионами огней. Или нет. Кто-то говорил с ним и сказал то, что он так хотел услышать, а теперь забыл и ответ, и вопрос. Мама? Мама! Это ты? Я так соскучился…

Зачем его вырвали из её объятий? И где он вообще? Почему он стоит на четвереньках и его выворачивает речной водой прямо на песок? Вот дела! Он живой. Живой! ЖИВОЙ! На голове шишка, шея и спина расцарапаны. Горло у подбородка болит, как будто его душили его же шнурком с крестиком. Майки и кроссовок нет. Но он живой! Он же реально только что чуть не утопился. Главное, чтобы ребята об этом никогда не узнали! Застебут ведь насмерть! Мастер спорта по ватерполу чуть не утопился. Ивана снова выворачивает мутной речной водой.

Дождь кончился. Вышло умытое солнышко, и через реку перекинулась двойная радуга. От реки к Ивану по мокрому песку метров пять явственно тянется глубокий след от его тела.

Кто же меня вытянул?

Только теперь с глаз Ивана окончательно падает пелена, и он видит в паре метров от него сидящую на песке чёрную мокрую собаку. Неужели она? Не может быть! Собака тяжело дышит, даже язык слегка высунула, а глаза — добрые-добрые. Родные собачьи глаза. Откуда-то он её знает. А, точно, он её днём видел, и на дороге, вроде, тоже краем глаза. Похоже, она за ним весь день шаталась. Это она его вытащила, окончательно понимает Иван. Собака замечает, что Иван её заметил, подходит поближе и смотрит ему прямо в глаза. Что-то такое есть в её взгляде, от чего Ивану делается нестерпимо стыдно. Стыдно за свою слабость и психоз, который чуть не привёл его на дно реки. А если бы он утонул, кто бы сейчас маму искал и спасал? Твари в его доме только этого и нужно. Вот бы она обрадовалась, когда в реке бы всплыло его раздутое тело. Почему умные мысли всегда приходят так поздно? Неужели нужно дойти до самого дна, чтобы понять самые простые вещи?

— Ничего, Чернушка, мы ещё повоюем, — говорит Иван своей спасительнице, ведь надо же её как-то называть, — не зря же ты меня со дна тащила. Вон как устала, бедненькая.

Ваня гладит псинку по чёрному лохматому загривку, и она, как будто только этого и ждала, начинает радостно вилять хвостом.

— Пойдёшь со мной?

Ване кажется, что собака кивает ему в ответ. Хвост у неё летает так, что, кажется, вот-вот оторвётся. Он с трудом встаёт и ковыляет в сторону дома. Всё тело болит, словно по нему проехал трактор. Рядом с ним радостно семенит чёрная собака.

— Привет, Аня. Тебя ведь Аня зовут?

Она вздрогнула и обернулась. Голос, который снился ей в девичьих снах — о том, чего с ней ещё никогда не случалось. Во влажных снах, от которых становилось тепло и тревожно одновременно. В снах, обещавших настоящую взрослую любовь. В горле пересохло, и она ответила с трудом, но всё же успев изобразить улыбку на застывшем от напряжения лице.

— Аня. А ты — Владимир?

— Точно. Можешь звать меня Вовком, я привык. Только запомни — Вовк, а не Вовик и не Вова! Мы же с тобой вроде как учились в одной школе, Аня? Только я её почти два года назад закончил. А ты как? Ещё учишься?

— Нет, я в ветеринарку пошла. Но сейчас в академке. (Господи, господи, господи, он сам подошёл и говорит со мной. Какой же у него классный голос! Какой он весь классный!)

Дедовское черное пальто, ушитые штаны от рабочего комбеза, вываренные в соде папины чёрные свадебные остроносые туфли с отбитыми каблуками и крашеная пергидролем чёлка над наглой мордой с серыми глазами. Невообразимый, неотразимый красавец!

Прибежал по только вылезшей изумрудной апрельской травке с палкой в зубах удивлённый, но всё равно невозмутимый Лорд. Положил палку перед собой, лёг и стал вникать в разговор хозяйки с незнакомым типом. Тип сразу не понравился мастифу, но явно нравился хозяйке, и Лорд раздумывал, не начать ли срочно ревновать, но, измерив глазами габариты противника, решил, что вряд ли хозяйка променяет его на это чучело, и успокоился.

— Крутой у тебя пёс. Сразу видно, что умный и породистый. Это ведь дог?

— Да, дог. Но не совсем. Раньше их называли английскими догами, а теперь их принято называть мастифами. (О боже, боже! Он ещё и в собаках разбирается. Он — идеальный!)

— Круто! Я слышал, ты сейчас одна живёшь, без родоков?

— Ага.

Сердце Ани забилось быстро-быстро, а в голове стало пусто-пусто.

— Круто-круто-круто. Так, может, я к тебе сегодня вечером на флэт завалю? Устроим сэйшен?

Лицо Ани покрыл такой густой румянец, что об него, наверное, можно было попытаться обжечься. Слова застряли в горле. Она умоляюще смотрела на Вову, а он, не умея читать лица, расценил её молчание как тяжёлое раздумье и добавил:

— Так, по-простому, по-одношкольному. Посидим, выпьем. Могу гитару взять.

Видимо, для убедительности своих мирных намерений Вовк смачно сплюнул себе под ноги.

— Да. Конечно. Заходи. А во сколько?

— Часов в семь-восемь. Значит, забились?

— Забились, — тихо ответила Аня, которой хотелось кричать и прыгать от счастья. Предложение о свидании, между прочим, первом свидании в её жизни, Вовк сделал ей в три часа дня, и у неё ещё оставалась куча времени, чтобы как следует к нему подготовиться. Она сбегала в магазин и купила торт. Потом ещё раз сбегала в магазин и купила две толстые декоративные свечи. Потом долго бегала по квартире сначала с тряпкой, а потом с пылесосом, за ней вдогонку носились радостные щенки, думая, что вся суета — ради них. Такие новые весёлые игры очень удивляли насторожившегося Лорда, но доверие к хозяйке перевесило беспокойство в его душе. Хотя, конечно, её поведение не могло не вызывать опасений. Часа два хозяйка провела в ванной комнате. Ну что, скажите мне, можно два часа делать в ванной комнате?

Убрав квартиру, неумело накрасившись, надев красивое польское бельё, парадные варёные джинсы и блузку с блестяшками, Аня всё равно продолжала бегать по квартире как заведённая. Такого быстрого развития событий на любовном фронте она не ожидала, и сейчас её перевозбуждённое сердце гнало кровь по венам с такой скоростью, что приходилось догонять саму себя, мысли в голове тоже носились и прыгали, как щенки под ногами. Только Лорд умудрялся сохранять английское спокойствие в полном кавардаке, прекрасно понимая, что в доме должен быть хотя бы один благоразумный член семьи.

Между тем, ни в девятнадцать, ни в двадцать часов Ромео не пришёл. И только в девять часов вечера раздался звонок в дверь, который прекратил Анины забеги по квартире. В дверях стоял долгожданный Вовк с гитарой и улыбался самой милой, немного виноватой улыбкой. Самой милой из тех, что имелись у него в запасе. Улыбкой, неоднократно проверенной на практике, и в данном конкретном случае абсолютно необходимой. Потому что пришёл Вовк не один. За его спиной, обнимая его за талию, стояла крашеная блондинка при полном параде: в красных лосинах, блузке с люрексом, с «химией» на голове и боевым раскрасом косметикой «Пупа» на наглой роже.

— Привет! — сказала девица Ане, застывшей у дверей. — А мы тебе шампусика принесли. Извини, что опоздали. Вовк мне сказал, что ты нас к семи звала. О, да у тебя тут столько прикольных щеночков! И дог!

Вовк выудил из бездонного кармана пальто бутылку шампанского и, виновато разведя руками, вручил бутылку Ане. Та машинально взяла её и, резко развернувшись, чтобы никто не увидел брызнувших из глаз слёз, ушла с ней на кухню.

— Ты уверен, что нас тут ждали? Эта твоя одношкольница, похоже, с прибабахом. Она не психованная? И стра-уё-ище её на нас очень подозрительно смотрит, — тихо сказала Вовку девица.

— Не парься, Юлька. Флэт пустой. Оттянемся, как надо. А Анька — она всегда такая. Не обращай внимания. Собачники — они все со странностями.

— И с хорошим слухом.

Аня, переборов истерику, вышла из кухни и нарочито весело объявила:

— Молодцы, что пришли. Только я ждала вас раньше. Так что компанию составить вам не смогу. Чувствуйте себя как дома. Но не забывайте, что вы в гостях. Туалет — там, кухня — там. Торт вас ждёт в холодильнике. А мне нужно учиться. Завтра зачёт. (Чему учиться, какой зачёт?) Дверь захлопните, когда будете уходить. Лорд — ко мне.

И, положив руку Лорду на шею, Аня гордо ушла в свою комнату, закрыв и даже заперев на защёлку дверь. В комнате она тут же бросилась на постель, зарывшись головой в подушку, и дала волю чувствам. То есть заревела как белуга от страшной обиды и разочарования.

— Придурок! Козёл! Идиот! Боже, как же я могла влюбиться в такого кретина! Дура, дура, дура! Накрасилась ещё для него! Дура! А он! Как он мог? — ревел а она, кусая мокрую подушку, и кричала беззвучно, в себя.

Сколько она так проревела — десять минут или час — Аня не знала. Время потеряло для неё всякое значение. Лорд стоял, как часовой, у её кровати и, как только она повернулась, лизнул её в мокрое красное лицо.

— Лордик! Ты меня никогда не предашь, я знаю. Никогда не бросишь. И я тебя никогда не предам. Если б я тебе сейчас скомандовала, ты бы этих гадов порвал и съел. Правда, Лордик? Ладно, пусть живут. Они сейчас выжрут своё шампанское, слопают мой торт и уйдут. Ну какая же я дура, Лордик. Как я влюбилась в такое ничтожество? Ему же просто квартира была нужна, чтобы сучку свою выгулять. Вот кобель! А я-то…

И Аня опять бросилась рыдать в подушку, которую и без того уже можно было выжимать. Но на этом её мучения знаменательным апрельским вечером не закончились. Свидание только начиналось.

Вовк (по-украински — «волк», может, в этом всё дело?) пел на кухне её любимые песни, которые моментально в её сознании переходили в разряд ненавидимых. Особенно песня Розенбаума про уток и «Любить так любить». Её Вовк почему-то спел дважды. Когда шум на кухне стих, Аня справедливо понадеялась, что гостям стало совестно, и они уходят. Но не тут-то было. Они переместились в бывшую комнату Жени и теперь оказались прямо за стеной у Ани. Просто садисты какие-то! Теперь Аня затыкала уши мокрой подушкой, чтобы не слышать скрип кровати, дурацкий заливистый смех соперницы и пошлости, которыми сыпал её вчерашний кумир.

«А ведь я сама себе всё напридумывала. И что я ему нравлюсь. И про свидание. Решила, что ему нужна я, а ему был нужен сексодром. Он ведь даже не знает, даже не догадывается, что я его люблю», — вдруг дошло до Ани очевидное-невероятное.

От ненависти и обиды на себя Ане стало так плохо, что она всерьёз и с надеждой ждала, что её сердце не выдержит и разорвётся на куски, как в песне. Но молодое здоровое сердце выдержало, а за стеной всё стихло. Хлопнула входная дверь. Наконец-то. Аня дала себе волю и заревела в полный голос. Вдруг в дверь комнаты тихонько постучали. Лорд грозно рыкнул и прыгнул к дверям.

— Тише, Лордушка. Уходят они. Попрощаться, наверное, хотят.

Аня включила настольную лампу, открыла дверь, и в неё тут же бесцеремонно ввалился Вовк в носках, семейных трусах и майке. В руке он держал недопитую бутылку шампанского. Лорд замер, ожидая реакции хозяйки. А она растерялась от неожиданности, застыла и молча разглядывала нелепого гостя, шмыгая носом.

— Опа! Не ждали? А вот он я! Одношкольница! Выпей со мной!

Вовк попытался панибратски приобнять Аню. Она попятилась:

— Руки убери, одношкольник! А то я Лорду скомандую — мало не покажется!

— Не надо Лорду, — Вовк умоляюще поднял к потолку левую руку с вытянутым вверх указательным пальцем, — просто поговори со мной. Представляешь — не дала. Сука! Я уже месяц с ней тусую, а тут такое динамо! Мне в армию через месяц, а она ноги сводит! Ещё обиделась и ушла. Вот шлюха!

Казалось бы, придя к Ане на свидание с подружкой, Владимир уже нарушил все возможные границы приличий и выставил себя полным и окончательным подонком и идиотом, испортив всё и навсегда. Куда уж больше? Но последнее заявление говорило Ане о том, что перед ней стоял чемпион мира среди непроходимых кретинов, патологических наглецов и полных дебилов. Обижаться на такого человека нельзя. Он же больной! Его действительно пожалеть надо. И немудрено, что эта дура крашеная ему не дала. Кто ж такому даст? Наверное, кому-то ситуация могла показаться смешной. Кому-то, кого она не касалась.

Аня всхлипнула от жалости к себе.

— Ты чего, одношкольница, ревела, что ли? Ты чего? Кто тебя обидел? — наконец-то удосужился рассмотреть её зарёванное лицо Вовк.

— А сам не догадываешься?

От его вопроса и искреннего сочувствия (всё-таки он полный кретин), прозвучавшего в этом вопросе, Аня снова заревела.

На испуганном лице пьяного Вовка явственно читалась трудная работа мысли. Размышлять он помогал себе напряжением всех мимических мышц, как последовательным, так и одновременным. И чудо случилось! Он что-то понял и даже хлопнул себя ладонью в лоб.

— Ты что, меня к Юльке приревновала? Ты что, втюрилась в меня, одношкольница? Во фигня! А чего молчала-то?

— У меня имя есть! — не прекращая реветь, сказала Аня.

— Аня! Анечка! Прости меня, дурака.

Слова прозвучали так неподдельно честно, что Аня прекратила плакать и посмотрела на Вовка снизу вверх. А он возьми и поцелуй её в искусанные солёные губы. И за этот слюнявый, пьяный, но такой искренний и импульсивный поцелуй Аня сразу всё простила Вовку. Неведомая сила скомкала время и пространство, поэтому Аня не помнила, как они оказались в её заплаканной постели, ни на секунду не прекращая целоваться. Помнила только сладко-солёный вкус поцелуев и горячий шёпот Вовка у себя в ушах. Шёпот, от которого мурашки бежали по всему телу, и совсем не важно, какую чушь он при этом нёс. Лорд, пытаясь прекратить безобразие, подал гулкий голос, но хозяйка, даже не удосужившись ответить, подло кинула в него подушкой. Лорд обиделся, лёг у дверей и молча наблюдал оттуда за кроватными беспорядками. Смотреть, собственно, было не на что. Истомлённый осадой неприступной блонды и опешивший от Аниного неожиданно страстного желания отдаться, Вовк кончил, не успев начать, едва войдя в святая святых девичьего тела и нанеся ему кровавый ущерб. Аня так ничего и не поняла. Волшебство, которое она столько ждала, продлилось жалкие секунды. Вовк судорожно подёргался на ней, охнул, отвалился и сказал удивлённо:

— Елы-палы! У тебя чего, Анька, в первый раз, что ли? Всю простынь перемазали. Закурить-то нет у тебя? Чего молчишь?

— Нет. Закурить нет, извини. А тебе было хорошо? А ты теперь мой парень? А ты меня любишь?

— Не знаю, — сев на кровати, честно ответил Вовк одним словом на все вопросы новоиспеченной женщины и трагически вздохнул, показывая, что разговоры о любви не входят в его планы. — Ну, я тогда пойду, одношкольница?

— Ну давай иди, одношкольник. Завтра придёшь?

— Конечно. Ты собачку свою позови, а то она дверь перекрыла.

Назавтра Вовк не пришёл. Аня видела его ещё пару раз во дворе издалека, но каждый раз он как-то очень быстро испарялся.

«Наверное, ему нужно больше времени, чтобы разобраться в себе. Я его так сильно напугала своей любовью», — думала разумная Аня.

Через месяц Вовка забрали в армию. Домой оттуда он не вернулся. Больше Аня его никогда не видела. В марте девяносто пятого года Владимир Родионов, он же Вовк, погиб при штурме Грозного, не дожив до дембеля всего пару месяцев. Хоронили его в Выборге, куда за год до его смерти переехали жить его родители.

Смертельно усталый, в одних шортах, воняющих илом, с расцарапанными шеей и спиной, мальчик заходит в свой дом. За ним заходит чёрная худая собака с грустными глазами. Мальчик кричит с порога:

— Я дома! Не трогать меня! Спать хочу. Потом поговорим.

Из кухни в коридор выходит сутулый мужчина в тренировочных штанах и майке и бухается на колени перед мальчиком и собакой, закрыв лицо ладонями. Мальчик, опешив, думает, что мужчина хочет извиниться перед ним и пытается поднять его с пола. Но всё бесполезно. Мужчина плачет. А чёрная собака, хвост которой начинает слабо вилять, лижет руки мужчины, сцепленные в замок на лице.

— Где мама, папа Дима? Где мама? Что у вас тут, чёрт побери, происходит?

Мужчина убирает руки от лица. Собака слизывает слёзы, текущие по его лицу. Мужчина нежно гладит собаку по спине. Он поднимает голову к мальчику и явно хочет ему что-то сказать. Но тут в прихожую заходит женщина. Она пришла из магазина. На губах холодная саркастическая улыбка. Волосы больше не рыжие. Теперь они цвета соломы, такие, какие всегда были у Ани Пугачёвой.

— Ну вот и вся семья в сборе. Вань, ты что же, Фредди на эту дворянку сменял?

— Где моя мать? — Мальчик отступает от женщины к широкой дубовой лестнице с резными перилами, ведущей на второй этаж, собака семенит за ним. — Я ездил в Питер и написал заяву на вас. Они скоро пришлют следственную группу и во всём разберутся! Вас с папой Димой посадят. А пока близко ко мне не подходите.

— И не подойду! Позорник! Мы всю жизнь на тебя угробили, а ты нас чёрт-те в чём обвиняешь! От родной матери отказываешься! Сучку какую-то подзаборную притащил. Я ради тебя решила от любимых собак в доме отказаться, а ты тварь блохастую притащил. А ну немедленно во двор её! Пусть до санобработки в вольере у Зурика сидит!

— Нет! — твёрдо отвечает мальчик. — Она будет жить в моей комнате! Это моя собака!

— Что?! — Женщина бросает пакеты с продуктами на пол. — Твоя собака, твою мать? Ну-ка быстро оба вон! И ты и твоя сука приблудная!

— Вот уж фиг, — говорит мальчик, — это мой дом и моя собака. А сука приблудная здесь только одна.

Собака прячется за мальчиком и мелко дрожит, прижавшись к его ногам.

— Не надо! Пусть! Пусть идут. — Вставший с колен мужчина пытается обнять сзади, успокоить и утихомирить женщину.

— Гляди-ка, — удивляется женщина, — немой заговорил.

— Не твой. Точно не твой, — довольно улыбается мальчик хоть маленькой, но победе.

Женщина злобно отпихивает мужчину в сторону, молча поднимает пакеты, заносит их в кухню и тут же выходит оттуда, обращаясь к мальчику, который, держа собаку на руках, поднимается по широкой дубовой лестнице с резными перилами на второй этаж.

— Иван! Я твоя мать, что бы ты там себе ни придумал. И у нас действительно большие проблемы. У нашей семьи. Прости, что я сорвалась на тебя. Когда отдохнёшь, нам нужно будет серьёзно поговорить. Одной семейной тайной должно стать меньше.

— У моей семьи никогда не было тайн, и говорить нам не о чем.

Мальчик уже на втором этаже. Они с собакой заходят к нему в комнату и он закрывает дверь на замок изнутри. Стол с компьютером, постеры Снуп Дога и Касты на обитых вагонкой стенах, застеленная кровать. Всё, что ему сейчас нужно, — кровать. Родная, старая, скрипучая, принимающая форму его тела кровать и подружка-подушка, набитая гречневой шелухой. Не успел лечь, как уже заснул.

Заснул и тут же попал в треклятый, повторяющийся раз за разом кошмар, преследующий его с глубокого детства.

Мальчик пришёл домой раньше, чем обычно. Уроки отменили. В школе карантин. Дверь в его квартиру на первом этаже открыта. Мальчик заходит. В прихожей тихо. Ни мамы, ни Лорда Генри. Папа Дима, как всегда, на работе. В кухне поскуливают запертые щенки — друзья мальчика. Тихонько царапаются в дверь.

— Ма, ты дома?

Тишина. Но он знает, что мать дома. Её уличная обувь стоит у дверей, плащ висит на вешалке. Просто она чем-то занята или играет с ним. Но он сейчас не хочет играть. Его мучает один вопрос. Сегодня его опять обидели. Ему опять сказали, что он собачий сын.

«Ма, кто мой отец?» — он обязательно спросит её сейчас. Только найдёт и сразу спросит. И не отстанет, пока не получит чёткий и ясный ответ, а не обычные мамины отговорки, шуточки-прибауточки. Хватит отшучиваться — он уже не маленький.

Дверь в мамину комнату закрыта не до конца. Мальчика пронзает внезапный страх. Только что он шёл к дверям такой смелый и уверенный, а теперь у него подкашиваются ватные ноги и по спине змейкой бежит холодок. Он боится того, что может увидеть в комнате. Боится настолько, что уже как будто увидел то, чего боится. Увидел, хотя даже представить такое не может. Не может и не хочет. Но эти гады говорят, что такое бывает. Они смакуют грязь, выливающуюся из их гадких ртов, они смеются, строят рожи, изображают своими погаными телами, как это бывает, гавкают и смеются, смеются, смеются. Рот мальчика перекашивается от ненависти, губы мелко трясутся. Он сейчас откроет дверь, и ничего не случится. Ничего страшного, мерзкого и гадкого он не увидит.

Мальчик дёргает за ручку — дверь медленно открывается. Мучительно медленно. Болезненно медленно. Так медленно, что можно ещё успеть убежать. Но поздно. Дверь открыта. Мальчик открывает глаза, которые, оказывается, успел закрыть. Всё вокруг выросло раз в десять. Всё, кроме него. Мальчик стоит в огромном дверном проёме и смотрит в комнату, где прямо перед ним стоит громадная кровать. Мальчик видит большущие голые белые ноги мамы в мягких красных тапках с дырками на местах больших пальцев. А рядом с мамиными тапками на ковре лежат огромные лапы Лорда Генри. Мальчику страшно. Он с трудом заставляет себя поднять глаза. Мама сидит на кровати в белоснежной ночной рубашке с кружевами. Лорд положил ей на колени свою большую щекастую голову с закрытыми глазами. Мастиф закрыл глаза от удовольствия. Он млеет и тает, потому что хозяйка нежно гладит лёгкой рукой его голову и шею. Мальчик облегчённо переводит дух. Мама и Лорд Генри сейчас такие красивые, как ожившая средневековая картина из Эрмитажа. Мальчик просто не может оторвать от них глаз. Мама тоже внимательно смотрит на него, улыбается и молчит. Как же он её любит! Ах да, у него же есть вопрос. Мальчик открывает рот, чтобы вытолкнуть вопрос об отце, но оттуда вместо слов почему-то вырывается жалкое тявканье. Мама быстро зажимает рот рукой, чтобы не засмеяться. Лорд открывает тёмноореховые глаза, поворачивает умную морду в чёрной природной маске грабителя и удивлённо смотрит на мальчика.

Страх парализует мальчика. Он понимает, что стоит на четырёх… лапах. Шерсть от ужаса встаёт дыбом по всему его телу. Мальчик бежит, вернее, скачет к зеркалу-трюмо, стоящему рядом с маминой кроватью. Всё так и есть. Из зеркал трюмо на него смотрят три отражения перепуганного… щенка. Щенка!

В ужасе мальчик просыпается от собственного крика. За окном уже стемнело. В темноте гулко перекликаются соседские собаки. Рядом с его кроватью сидит чёрная собака и внимательно смотрит на него добрыми глазами. Мальчик протягивает руку, чтобы потрепать её за ушком. Собака лижет протянутую руку. Потом, осмелев, собака становится передними лапами на изголовье его кровати и лижет тёплым мягким языком холодный мокрый лоб мальчика, словно слизывая с него вместе с потом все его страхи и проблемы, остатки кошмара из сна и кошмара из яви. Мальчику сразу становится легко и спокойно. Он переворачивается на другой бок и забывается глубоким сном без сновидений.

Баба Настя, брехливая сука, прости Господи, расписала Алле в ярких красках свой визит на Анину «псарню», заваленную собачьим дерьмом и населённую псами-людоедами. Алла очень расстроилась за дочь и очень рассердилась на себя и на Аню. На себя, что оставила дочь в России, а на Аньку за то, что та бросила учёбу.

— Ты ещё теперь в подоле мне принеси! Угробь свою жизнь окончательно! Хочешь, как я, мешки с дерьмом всю жизнь ворочать? — кричала Алла по телефону на непутёвую дочь-собачницу.

Аня молчала, с мамой не спорила, чем ещё больше выводила её из себя.

— Решила, что мы с Мишей всю жизнь тебя тянуть будем? Тебя и твоих сраных собак! Хорошо устроилась! Всё, Анька, допрыгалась! Никаких денег, никакой помощи, пока не восстановишься в училище! Вот, сестра твоя…

— Ну и ладно, — не дала похвастаться маме Жениными успехами Аня, — пока, ма.

Некогда ей с мамой разбираться и ругаться. Нужно срочно с Лордом на площадку к школе идти, к международной выставке готовиться. Выставка «Белые ночи» проходит каждый июнь в СКК. Мечта каждого собачника — победить в ней. Целый стадион поделен на ринги, в каждом соревнуются собаки одной породы, кобели и суки отдельно, в разных классах, затем выбирают лучшего представителя породы. Далее все лучшие представители пород соединяются в один ринг, так называемый «Бест». Вот тут и выбирается лучшая собака выставки. В этом году это будет Лорд Генри. Так решила Аня.

Перекрытый денежный кран Аню не испугал. Придётся пойти работать — только и всего. Работы Аня никогда не боялась. Но и с делом всей жизни никак её не мешала. Напрасно новая подруга, безумная Инна, в тесной квартире которой каким-то чудом выживали десяток бассетов, десяток кошек, варан, какаду, дочь, сын и астматик-муж, пыталась вразумить Аню Пугачёву и наставить на путь истинный:

— Ты, Анька, если денег с собачников не берёшь, хотя бы возьмись щенков разводить. Есть породы очень перспективные, и я тебе помогу.

Упрямая Анька никого не слушалась и шла своим путём. Она давно поняла, что никакая она не заводчица. Она — помощница, причём добровольная. И за помощь свою она получает настоящее удовольствие от вида счастливых собачьих глаз, а за удовольствие приличные девушки денег не берут. Неподдельное, настоящее удовольствие дороже любых денег, и присутствие грязных бумажек может спугнуть его навсегда. Работа — другое дело. Там речь ни о каком удовольствии не идёт. Так Анна привыкла верить с детства. Работа — тяжёлый труд, за который тебе платят копейки. Такую работу она себе и нашла — ночным продавцом в продуктовой палатке. Продаёт теперь по ночам всякому сброду марсы-сникерсы, презервативы, палёную водку, спирт «Ройяль» и «херши-колу», а за её спиной, невидимый полуночным покупателям, величественным сфинксом гордо возлежит верный страж Лорд Генри.

Работа ночная потому, что дни стали необходимы Ане, чтобы вымуштровать Лорда к выставке. Аня с середины мая, за месяц перед выставкой, упорно тренировала Лорда, готовила его, как настоящий тренер будущего чемпиона к Олимпиаде. Можно было, конечно, нанять профессионального хэндлера, человека, который бы тренировал Лорда, а потом выступил с ним на выставке. Многие владельцы породистых собак так поступают. Но только не Аня. Разве могла она отказать себе в возможности пройти весь путь до чемпионства вместе с любимым псом? Разве могла она доверить кому-то близкое существо, с которым практически не расставалась с того дня, как забрала у заводчицы? Тем более, после истории, приключившейся с бедным Артюшей, тем самым забавным добряком, с которым так любила играть покойная Кенга. Вера, хозяйка волчьего шпица Артюши, вырастила его в абсолютном добре. Художник и скульптор, человек не от мира сего, Вера никогда не наказывала своего пса, не ругала, всячески баловала и никому его никогда не доверяла, кроме такой же доброй, проверенной Ани. Она всерьёз считала, что проводит научный эксперимент по выращиванию совершенно доброго существа. Не видя зла в своей жизни, весёлый и смешной Артюша не знал, как на него реагировать. Он не умел не только кусаться, но даже злобно тявкать или огрызаться. Время шло, Артюша превратился в писаного красавца, выдающегося представителя своей породы, пришла пора завести потомство. Вера очень хотела, чтобы у Артюши родились такие же прекрасные детки. Но для того чтобы завести их от достойной дамы, Артюше не хватало диплома и медали монопородной выставки. На этом грустном обстоятельстве Веру и развела заводчица шпицев с говорящим прозвищем Злая Лена. Она предложила взять Артюшу с собой в Румынию на выставку вместе со своими собаками за серьёзную плату, которая окупала её поездку. Скрепя сердце, Вера отпустила Артюшу. Как только пёсик увидел Злую Лену, сразу попросился на ручки к Вере, но она всё равно отправила его в Румынию. Через неделю Артюша вернулся с дипломом и чемпионской медалью. Вернулся совершенно другой собакой — унылой и флегматичной. В глазах его поселились обида и непонимание. Артюша больше не подходил к любимым игрушкам — бубну и тамтаму не валялся радостно на спине, требуя, чтобы ему чесали пузо. Он часами грустно лежал в одной позе и ничему не радовался. Вера очень испугалась, потому что не понимала причину странного поведения любимого существа. Но ещё больше она испугалась, когда докопалась до этой причины, скрывавшейся под толстой лохматой шерстью шпица. Наткнулась пальцами на рваную полузажившую рану вокруг шеи Артюши. Оказалось, что всю неделю в Румынии Злая Лена таскала несчастного безответного Артюшу на тонком металлическом выставочном поводке, надевая его каждый день на свежую незатянувшуюся рану доброго пса, который даже не мог ей ничем ответить, потому что не умел отвечать на зло. Такой ценой Артюша получил свою медаль. Эксперимент Веры провалился, а Артюша навсегда потерял веру в человеческую доброту и справедливость. Больше всего Вера переживала из-за того, что боготворивший свою хозяйку Артюша был уверен, будто она специально его за что-то наказала, отправив в Румынию со Злой Леной. Раны затягиваются, обиды проходят, но память о них остаётся с нами навсегда. Поэтому Аня решила сама стать хэндлером для Лорда Генри.

Полдня Аня отсыпалась после ночной смены, а вечером ходила к итальянской школе на Альпийский переулок, потому что там есть ровная асфальтовая площадка. У школы она снимала с Лорда тяжелый кожаный ошейник, вместо него надевала тоненькую плетеную веревочку (ринговку) и затягивала её, как удавку, мастифу под шею. Жёстко, но нежно затягивала, и начиналась ежедневная рутинная тренировка. Часами они с Лордом бегали по кругу, оттачивали красивые движения в ринге, чтобы поразить эксперта на выставке. Бегали, пока Лорд, который и так всегда двигался превосходно, не стал бегать грациозно, как породистый скакун.

За день до выставки Анна вызвала на дом грумера — собачьего парикмахера. К ней приехала тётка с огромной сумкой разной собачьей косметики. Они поставили громадного пса в ванну. Нанесли на его могучее тело разные сорта шампуней, масок для шерсти. Получился настоящий собачий спа-салон на дому. После мытья абрикосовую шерсть высушили не феном, а большим куском замши, что придало ей поразительный блеск и гладкость. Лорд спокойно, хоть и несколько брезгливо, выдержал трёхчасовые банно-косметические процедуры. Когда всё было закончено и мастиф стал выглядеть на миллион долларов, Анна и тётка-грумер по имени Жанна сели рядышком и ещё долго любовались на дело своих рук — Лорда Генри Великолепного.

Ночью перед «Белыми ночами» Аня, естественно, работала в ларьке, не смыкая глаз, и всё, что происходило на выставке, показалось ей сном. Счастливым сном.

Экспертом по мастифам в этот раз оказалась старейшая английская заводчица, настоящая легенда — Гленда Макмиллан. Бодрой английской старушке в маленькой шляпке и твидовом пиджаке Лорд Генри сразу же приглянулся, как родной. Стоило ему только выйти в ринг и стать в выставочную стойку, как она не смогла сдержать своих эмоций при виде прекрасного кобеля и даже присвистнула. Хэндлеры остальных мастифов свист Гленды, конечно же, расслышали и, отметив её блестящие при каждом взгляде на Лорда глаза ещё на беглом осмотре, быстро сникли, потеряв всякую надежду на чемпионство. И правильно сделали. Но всё равно для приличия, да и как по-другому, хэндлеры пробежали с собаками пять кругов по рингу против часовой стрелки. Потом собак опять поставили в стойки, и леди Гленда приступила к их личному осмотру. Ну и глупыми же казались морды огромных мастифов, когда шустрая старушка оглаживала их бока, смотрела зубы и проверяла у кобелей наличие тестикулов. Аня не удержалась и пару раз прыснула от смеха в кулак. Особенно когда жизнерадостная Гленда добралась до тестикулов Лорда Генри. Жаль, что нельзя было сфотографировать его удивлённую физиономию. Но надо отдать ему честь — пёс держался, как истинный джентльмен, и заслужил свою красную ленточку. Потом оставшиеся в ринге мастифы совершили ещё один круг почёта со своими хэндл ерами и застыли в ожидании вердикта эксперта. Гленда Макмиллан, не желая затягивать паузу и выдерживать интригу, быстрыми жестами распределила первые пять мест. Первым в своей породе стал Лорд Генри. Аня просто захлебнулась счастьем. В её сверкавших слезами глазах пронеслась вся прошлая жизнь, заполненная обидами и мусорными баками, и навсегда смылась из памяти этими счастливыми слезами. Вот что она теперь будет помнить всегда — первую медаль международной выставки, заслуженную её собакой. Её мастифом. Её Лордом Генри!

И наплевать, что главный приз — автомобиль — получила голден-ретриверша Дива, чудо какая красивая и умная собака! Аня только порадовалась за неё и за её хозяев. Главное, что она добилась своего, и её мальчик, её мастиф, признан самым лучшим. Жаль только, что мама не видела, как им вручали их медаль. И ещё очень жаль, что рядом нет доброй Кенги. Хотя, кто знает, может, она как раз сегодня отпросилась из собачьего рая и незримо витала над Аней с Лордом. Белую ночь после выставки чемпионы провели на работе в ночной палатке, куда к ним пришли Инна и Вера, чтобы обмыть первую медаль Лорда.

Выставка прошла, свободного времени, вроде как, стало больше. Но всё время Ани по-прежнему уходит на Лорда и помощь собачникам. Рана в сердце, оставшаяся от Вовка, зарастает слишком медленно и болезненно, поэтому Аня старается загрузить себя как можно больше чужими проблемами, пусть даже и собачьими. Бабки на скамейках у парадных, завидя её с Лордом, начинают шептаться о её недоступной и непонятной им личной жизни.

— Девка молодая, а с парнями не гуляет, только с собаками своими. Может, она того?

— Чего того?

— Ну как чего? Всё время ходит только со своим мастифом и как-то уж больно подозрительно жизнью довольна.

— И чего?

— Ничего! Ничего не понимаешь, что ли, дура старая?

Да пусть болтают старые кошёлки, путь зубоскалят. Ане не до них. Она, хоть и замотана, но рада и даже, наверное, счастлива. На себя обращает минимум внимания. Просто некогда. Какая там личная жизнь, днём — сплошные собаки. После выставки все хотят щенков от Лорда, но Аня решила подождать ещё полгода. Слишком молод ещё Лорд. А ещё все хотят, чтобы Аня занималась их собаками, — лечила, спасала, дрессировала, готовила к выставке. Целыми днями — собаки! А ночью — рутинная работа. Странно, но Аня, несмотря на бешеный темп жизни, поправилась, округлилась. Сиськи наконец-то выросли совершенно, кстати, некстати. Грешит на сникерсы и йогурты.

Постоянно звонит беспокойная мама и почему-то не радуется ни чемпионству Лорда, ни другим собачьим достижениям Ани. Опять ставит ей в пример Женю. Ну сколько можно? В результате Аня с мамой окончательно разругались.

Ближе к осени Аня помогает счастливо разрешиться от бремени проблемной сучке хаски, и её начинают чуть ли не каждый день таскать на собачьи роды. Она считается лучшей собачьей повитухой в городе. Её присутствие теперь для хозяев — хорошая примета. По доброте душевной она никому не отказывает, хотя сама чувствует себя последнее время неважно. Очень устаёт. Очень. Тяжело ходить, часто тошнит. Менструации пропали давным-давно. Неужели накаркала маманя? Не хочет об этом думать. К врачам не обращается. А зачем? Она сама врач. Гонит тревожные мысли. Заедает их йогуртами и сникерсами. Иногда селёдкой для разнообразия. Растёт живот. Видимо, от неправильного питания и режима. От тех же шоколадок. А от чего ещё? Стала носить платья, сарафаны и всяческие мешкообразные плащи-пальто, скрывающие растущее пузо. Нужно отдохнуть, но некогда. Всё время нужно кому-нибудь помочь: вылечить, проконсультировать, принять роды, пристроить щенков. Не до собственного живота Ане.

Осенью к ларьку добавляется вечерняя халтура — торговля астраханскими арбузами. Лорд охраняет — Аня торгует. Холодным и тёмным ноябрьским вечером, подняв тяжёлый арбуз на весы, тяжело охнув, Аня экстренно разрешается семимесячным мальчиком. Прямо на улице, среди арбузов, на глазах обалдевших покупателей достаёт младенца из мокрых горячих шерстяных рейтузов. Буквально доползя до тёплого ларька на коленях, Аня самолично перерезает пуповину ножом для арбузов. Верный, всё понимающий Лорд следует за ней. В его стае прибавление. Он рад и горд. Изумлённая Аня держит на дрожащих руках кричащего новорожденного и плачет. Малыш так прекрасен! Лорд лижет руки хозяйки, немножко его волшебного языка достаётся и малышу. Аня заворачивает ребёнка в свой (когда-то мамин) серый пуховый дворницкий платок, неуверенно подносит к освобождённой груди. Младенец тут же присасывается к набухшему соску и замолкает. Аня успокаивается, на неё снисходит уверенность в том, что всё происходящее с ней — правильно. Лорд, вздыхая, ложится у входа в ларёк. Аня садится на пол, наваливаясь спиной на могучего пса, и, прижимая к груди сопящего младенца, моментально засыпает от стресса.

Пожилая врач «скорой помощи», через полчаса приехавшая на вызов (добрые люди из телефона-автомата позвонили), с трудом пробивается к ней в ларёк через рычащего Лорда и обкладывает роженицу матюгами.

— Как же можно так безответственно к себе относиться? Ну кто тебя, дуру с пузом, на арбузы-то поставил? А мальчик-то хорошенький, хоть и недоношенный. На вид семимесячный! В семь месяцев лучше родить, чем в восемь. Отец-то есть или очередная безотцовщина? Совсем вы, девки, с ума посходили! Куда тебе ребёнка, ты ж сама ещё дитя неразумное! Небось в «Дом ребёнка» сдашь?

— Вы что? Да никогда! Это же мой сын! Ванечка! И никто нам больше не нужен! А ещё у нас собака есть. Смотри, Ванечка, какой у нас с тобой Лорд Генри есть!

— Я ж говорю — девки с ума посходили. Собирайся, поедешь с нами.

Ехать в роддом Аня отказывается. А зачем? Она ведь уже родила и теперь сама со всем справится. Уж чего-чего, а принимать роды и растить щенков она умеет. Да и Лорда с другими собаками не на кого оставить. Так и заживут они теперь: Аня, Ваня, Лорд Генри и свора щенков разномастных.

Как-то сразу про Ваню узнаёт баба Настя. Наверняка завела в прошлый приезд шпионов среди соседей. Сама не приехала, а Алле нажаловалась. Алла в шоке, но винит во всём себя. Она тоже беременна, собирается родить Михаелю сына. А тут такие новости. Алла срочно высылает дочке матпомощь. Звонит, извиняется, обещает забрать Аньку с Ваней и даже с Лордом в ближайшее время в Швейцарию. Мать с дочкой мирятся и признаются друг другу в вечной любви.

Через месяц Михаель и Алла погибают в автокатастрофе. У спортивного автомобиля Михаеля неожиданно отказывают тормоза, и он улетает в пропасть с горной трассы. О несчастье Ане сообщает по телефону баба Настя, которая летит в Швейцарию на похороны. Ей оплатили дорогу и проживание родители Михаеля. Ане тоже готовы оплатить, но у неё нет загранпаспорта и месячный ребёнок на руках, который всё время болеет и орёт. От горя у Ани пропадает молоко. Она страшно худеет, просто чернеет от переживаний, но Ванечку выхаживает. Очень помогает Лорд. В основном морально. Ваня набирает вес, поправляется и растёт бодрым и здоровеньким. Ползает по ковру, играет со щенками.

Через полгода из Швейцарии возвращается баба Настя. В дом не заходит — боится Лорда. Аня — с коляской — идёт гулять с бабой Настей, заперев Лорда дома. На улице прекрасный солнечный июньский день. Бабка гордо выступает вся в модном европейском тряпье, ни о каком трауре и речи нет. Но, рассказывая о похоронах дочери, искренне плачет. Аня плачет вместе с ней. Выплакавшись, баба Настя передаёт ей крестик от Аллы и просит покрестить Ванечку, говорит, что мама очень этого хотела. Потом дарит Ане своё золотое обручальное колечко, говорит, что оно принесёт ей удачу. А ей уже принесло. Настя уезжает в Швейцарию на ПМЖ, где нашла себе замечательного старичка-мужа. Нашла прямо на похоронах дочери.

Уже прощаясь, баба Настя, словно опомнившись, говорит Ане:

— Слушай, Анька, ты на мать зла-то не держи. Это, я так думаю, Михаеля инициатива была. Алла знать ничего не знала. Не собиралась дочурочка помирать — ребёнка ему носила. А он — немец пунктуальный — всегда ко всему готовился заранее. И Женьку полюбил, как родную. Если не больше. Пылинки с неё сдувал. Подарки дорогие дарил. Колледж ей лучший подбирал.

— Ба, ты о чём? Не пойму никак.

— Да про наследство, конечно же. Про завещание треклятое.

— Про какое ещё завещание?

— Вот ты, простая душа, бессребреница! Ей богу, собаконутая ты, Анька! Михаель-то Алкин реальным богачом был. Неужели ты о наследстве даже не думала? Если б завещания не нашли, то тебе с Женькой всё в равных долях бы причиталось. Но Михаель, оказывается, успел завещание с нотариусом составить и по нему всё Женьке отписал. Всё до копеечки. Поняла? Вот тебе Женька передала тут на Ванечку. Держи.

У возмущённой Ани перехватывает дыхание. Она резко разворачивает коляску в сторону дома.

— Это что ещё за деньги? Забери немедленно. Мне от неё ничего не нужно.

— Дура. Это не тебе — сыну. Чтоб на ноги поставила своего недоношенного. Десять тысяч швейцарских франков! Целое состояние.

— Возьми себе. Я и без них справлюсь. Тебе они в Швейцарии нужнее.

— Ну и ладно, — не заставляет себя долго уговаривать баба Настя. — Свои мозги в твою башку собачью не переставишь. Ты мне только бумажку подпиши, что ты от денег добровольно отказываешься. Я-то, твой характер зная, уже заранее такую бумажку на немецком составила. Вот и ручка у меня с собой. На-ка, подпиши, чтоб на меня не думали, что я тебе их не возила.

Аня, не читая, подмахивает протянутую ей бумажку. Глаза её зло сужены, руки впились в ручку коляски. Аня спешит к дому, ускоряя шаг.

— Вот и ладно. Ну и дура же ты, Анька! — заторопилась-засобиралась баба Настя. — Я, как устроюсь, напишу тебе или позвоню. Приедете с Ванюшей к бабке в Альпы в гости-то?

— А чего ж не приехать-то? Конечно, приедем. Правда, Ванечка?

Бабка крепко обняла внучку и в очередной раз исчезла из её жизни. Ни письма, ни звонка Аня от неё не дождалась.

Иван спит почти целые сутки. Просыпается вечером следующего дня. Его новая собака сидит рядом с кроватью и радостно виляет хвостом. Ваня понимает, что её нужно срочно выгулять. Ужасно хочется есть. Но кухня с вожделенным холодильником оккупирована врагами. Они опять сидят за столом и молча пьют чай. Ваня, стараясь двигаться бесшумно, проскальзывает мимо застеклённых дверей кухни. Чернушка так же бесшумно семенит за ним. Участок у Пугачёвых крайний, за ним стоит дремучий лес. Мальчик с собакой долго, до самой темноты, гуляют по лесу, пока у Вани от голода не сводит живот. Чернушку тоже нужно покормить. Они нехотя возвращаются домой.

Там, на их счастье, гости. Пришёл участковый Казанков.

— А вот и наш бузотёр вернулся! — радостно приветствует Ивана милиционер. — А это что за Жучка?

— Чернушка! — возмущается мальчик.

— Так себе имечко, наркоманское какое-то, — констатирует Казанков. — Чай будешь пить?

— Он будет, будет — суетливо вступает в беседу женщина, — и чай будет с баранками и вареньем, и котлетки поест с макарошками.

— Что за котлетки? — удивляется Иван.

— А хорошие котлетки, из магазина.

— Мать никогда в магазине котлеты не брала. А вдруг там собачатина добавлена? — Иван открывает морозилку.

Там в углу примёрз и покрылся инеем пакет домашних пельменей, которые мама налепила ещё до его отъезда. Он в тот раз сам ходил с ней на рынок за мясом. Мать, как всегда, придирчиво выбирала говядину и свинину. Набрала сахарных костей для собачьих друзей. На рынок с ней ходить было одно удовольствие. Её там все знали, уважали, отдавали всё почти даром и с походом. Потом Ваня целый вечер крутил ручку допотопной мясорубки, а мама пела весёлые песни. Она всегда пела, когда готовила, — Ваня обожал её слушать. Потом пришёл с работы папа Дима, и они втроём целый вечер лепили пельмени, все в муке и фарше, довольные и счастливые, а рядом на полу сидели Зурик, Фредди и два ризеншнауцера, которых им оставили на месяц. Собаки роняли на пол слюни, заворожённо наблюдая несчастными обиженными глазами, как шарики вкуснейшего мясного фарша глотаются кружками раскатанного теста. Какой-то месяц с хвостиком назад! А сейчас на него такими же несчастными собачьими глазами смотрит папа Дима.

— Я пельмени буду, — говорит Иван, — хотите, товарищ лейтенант?

— Нет, спасибо. Я сейчас уже домой пойду. Меня там окрошка ждёт, макароны по-флотски и вишнёвый компот.

Отвечает Казанков, поворачивается к женщине и говорит ей, снижая тон до минимума:

— А психоз-то у парня, похоже, так и не прошёл, Анна Васильевна.

— Пройдёт-пройдёт, не волнуйтесь. Видите, он уже спокойней стал. Собаку новую в дом притащил. Прямо как я в его возрасте.

Иван сдерживается и не отвечает. Только кривит лицо в ухмылке. Ставит кастрюльку с водой на газовую конфорку. Очень уж есть хочется, да и надоело препираться с этой тварью. Бесполезное дело. Вот он поест, Чернушку покормит и тогда разберётся с ними. Папа Дима точно расколется.

— Ну ладно, Анна Васильевна. Спасибо за консультацию. Понял я, что за страшный зверь — демодекоз. Пойду сестру свою расстраивать.

— Ой, да, извините ещё раз, но здесь я бессильна. Жалко вашу сестру и её собачку, но ничем, к сожалению, помочь не смогу.

— А мама бы смогла, — говорит Ваня, загружая пельмени в кипящую воду, — вы найдите маму, товарищ лейтенант, она вам поможет.

— Никто вашей сестре уже не поможет, — быстро отвечает женщина. Глаза её невольно злобно сужаются, но уже через мгновение принимают округлое елейное выражение.

— Кгу-кху, — прокашливается участковый и встаёт из-за стола.

Казанков уже протягивает руку за фуражкой, лежащей на столе, но вдруг как будто что-то вспоминает, что-то пустяковое, но требующее объяснений. Во всяком случае, именно таким необязательным тоном задаёт он свой вопрос:

— Кстати, Анна Васильевна, а как ваша сестра поживает? Евгения Васильевна-то? В гости давно не заезжала?

Ваня оторопел. Он никогда не слышал от мамы про сестру. Так вот про какую тайну говорила ему эта тварь! То-то она так побелела лицом прямо на глазах. А папа Дима опять поперхнулся пряником, но на этот раз никто не стал стучать ему по спине.

— Руки вверх, — говорит участковый.

Ну вот, наконец-то, ликует Иван. Пельмени радостно всплывают в кастрюльке. Чернушка легонько толкает Ваню носом в ногу. Женщина и переставший давиться мужчина за столом испуганно и удивлённо смотрят на Казанкова, неуверенно поднимают руки.

— Вы чего? Это ж я Дмитрию, — хохочет, а потом извиняющимся голосом говорит Казанков, — верное средство, когда подавишься. Поднял руки и считай до десяти.

Женщина радостно смеётся, опуская руки.

— А я уж решила, что вы нас арестовать пришли за сокрытие родственницы. Я, помнится, в прошлый раз вам сказала, что сирота. Так я ж фигурально. В смысле, что не общаемся мы. Не ожидала я от наших внутренних органов такой въедливости и прыткости. Не похожи вы оказались, товарищ старший лейтенант, на своих коллег. Браво!

— Я любую информацию проверяю, — как будто оправдывается Казанков, — а тут было вообще чему удивиться. У вас и сестра, и бабушка за рубежом, и не где-нибудь, а в жирной Швейцарии. А вы говорите, что у вас родственников нет.

Иван сидит за столом и поглощает пельмени, не чувствуя их вкуса, настолько интересным становится разговор, в который он напряжённо вслушивается. Часть пельменей, отложенных для Чернушки, остывают рядом в тарелке. Ну и дела! Сначала мама пропала, теперь вот, откуда ни возьмись, тётка и прабабка образовались за границей.

— Я с сестрой отношения порвала семнадцать лет назад. Даже мои муж и сын ничего о ней никогда от меня не слышали. А бабушка сама со мной не общается. Ни где они, ни что с ними — абсолютно ничего не знаю. И знать не хочу.

— Жёсткая вы женщина, Анна Васильевна, а на вид сама кротость. Теперь я понимаю, как вы с любыми собаками справляетесь. А вот сестра ваша, между прочим, в России сейчас, и более того — в Питере. Прилетела в Пулково-2 две недели назад и обратно не улетала.

— Да и чёрт с ней, — устало говорит женщина, — у меня всегда от неё одни неприятности были.

— Тут вот ещё какая штука, Анна Васильевна. Проблемы у неё, у вашей сестрицы. Швейцария в Интерпол на неё в розыск подала. Очень она там наследила нехорошо. Нам в Вырицу в связи с вашим здесь проживанием разнарядка пришла с фотографией. Ну и красавица же у вас сестрица, просто секс-бомба. Совсем на вас не похожа.

— Спасибо за комплимент, товарищ лейтенант. Это ведь комплимент был? Я всегда знала, что Женька плохо кончит. Я так понимаю, что вам на родную сестру стукнуть должна, если она ко мне заявится? Вы на это мне недвусмысленно намекаете?

— Просто делюсь с вами оперативной информацией. Насколько я понял, сестрица ваша может быть опасна и для вас.

— Женька сюда не придёт. Носа не сунет. Куда угодно, только не сюда. А за информацию спасибо, товарищ лейтенант. Заходите к нам почаще.

— Зайду как-нибудь, — говорит Казанков и отправляется на выход к своей окрошке.

Перед дверью он резко оборачивается, грозит Ивану пальцем и, вроде как, даже подмигивает. Как только закрывается за ним входная дверь, женщина говорит:

— Вот видишь, Ваня, есть всё-таки в нашей семье тайны. Первую ты уже знаешь. Нам нужно серьёзно поговорить. Мы одна семья, и мы с папой Димой доверяем тебе. А в данном случае — в прямом смысле доверяем тебе свои жизни и судьбы.

Иван молчит, откинувшись на стуле. Рядом с ним на полу Чернушка чавкает пельменями. Кровь у Вани отлила к желудку, и обескровленный мозг с трудом справляется с расплывающейся реальностью.

— Так вот, Иван, твой отец… — начинает говорить твёрдым, как забивающий гвозди-слова молоток, голосом нависшая над столом женщина и останавливается, подвешивая томительную паузу.

Папа Дима опять обхватывает голову руками, словно затыкая уши, и начинает раскачиваться на месте взад-вперёд, как китайский болванчик.

— Твой отец, — продолжает она, но тут раздаётся стук во входную дверь и слышится голос Яна.

— Есть кто дома?

— Я дома. Привет, Янчик! — Иван выскакивает в прихожую, забыв все обиды на друга. Ему страшно хочется именно сейчас увидеть его знакомое весёлое лицо.

Лицо Яна почти до носа закрывает рэперская бейсболка. Глаза смотрят в пол. В руках Ян держит открытую коробку от маминых сапог. Иван сразу понимает, что, а вернее, кто лежит в коробке.

— Мы его кормили, ты не думай. Но он ничего не хавал. Лежал грустный. Ждал тебя. Я тоже думал, что ты вот-вот за ним придёшь. Но тебе, по ходу, сейчас не до друзей. В общем, на — забирай, хорони. Я пошёл.

Ян разворачивается и уходит. Даже руки Ивану не подал. Иван держит в руках коробку-гроб с остывшим телом малыша Фредди, и слёзы градом катятся по его лицу. Хорошо, что Ян ушёл и не видит его слёз. Нормальные пацаны не плачут. Но слёзы не остановить. Чтобы вытереть слёзы, Иван ставит коробку на пол, и в неё с любопытством, как ему кажется, заглядывает Чернушка. Пока Ваня вытирает мокрые глаза, чёрная собака лижет Фредди в мёртвую заострившуюся мордочку.

— Нельзя, нельзя, Чернушка! Фу! — Ваня легонько отпихивает ногой собаку от коробки. Потом наклоняется, чтобы взять коробку в руки, и застывает в изумлении. Маленькое истощённое тело тойтерьера подёргивается в коробке, словно его пронзает лёгкая судорога. Фредди вскакивает на лапы и лижет Ваню в нос тёплым языком. Он стопроцентно жив, так же, как минуту назад был стопроцентно мёртв. Ваня в изумлении смотрит то на Фредди, то на Чернушку. Собаки скачут, как последние придурки, и заливаются весёлым лаем, радуясь друг другу. А Чернушка-то, похоже, не простая собака!

— Что такое? — в коридор выходит женщина. — А, я вижу — твои собаки уже подружились. Может, они пока поиграют друг с другом, а мы закончим наш серьёзный разговор?

— А на фига мне ваш серьёзный разговор? — дерзит Иван.

— Видишь ли, Ваня, твой отец, папа Дима, как ты его называешь, убил человека, защищая нашу семью, защищая тебя, и я считаю, что мы все вместе должны решить, что мы будем делать дальше.

Сказав такое, женщина резко разворачивается и возвращается на кухню.

Папа Дима убил человека? Не может быть! Но кого? Неужели маму? Мама не пропала, её убили, — страшные мысли крутятся в голове Ивана. Мысли, которые он и близко пытался не подпустить к своему сознанию. Но теперь уже всё — один раз добравшись до него, они просто так его не покинут. Спасти его может только другая версия, но где тогда мама и кого убил папа Дима? Не найдя в голове ответов на свои вопросы, мальчик покорно идёт за ними на кухню.

Ване скоро пять лет. Ударная получилась пятилетка у Ани. Лорд стал чемпионом Европы на монопородной выставке мастифов в Хельсинки, и если бы не Ванькины болезни и необходимость работать, только этим дело бы не завершилось. Круг общения Ани по-прежнему ограничен собачниками и подругой Инной. Работает Аня теперь днём, пока Ванька в садике. Могучий и надёжный Лорд по-прежнему лежит за её спиной — невозмутимый, как сфинкс. Теперь по вечерам за Аней приезжают на дорогущих иномарках, возят её в элитные питомники и к серьёзным людям на дом проводить собачьи консультации и принимать собачьи роды. Все знают, что Аня никуда не ездит без Лорда и Вани, и мирятся с её условиями. Тем более что денег она по-прежнему за свои услуги не берёт. Но зато дружба с сильными мира сего помогает её семье выживать. Аня знает, что всегда сможет попросить помощи у хозяев спасённых собак, но никогда не спекулирует этим.

За эти пять лет Лорд Генри не только вырос в великолепного красавца, но и дал многочисленное потомство, хотя и не без приключений, со временем обросших легендами, не хуже тех, что всегда сопровождали его хозяйку.

Каждый титулованный кобель-чемпион просто обязан пойти в племенное разведение. Особенно такой статный красавец, как Лорд Генри. Анна ждала полтора года от рождения своего мастиффа, отклоняя предложения по вязке, пока все не потеряли веру в возможность получения щенков от Генри. За следующие полгода предложений не поступает. Понимая, что молодой пёс сам давно мечтает расплодиться и что вокруг совсем не так много мастифов, Аня уже начинает тихонечко расстраиваться и ругать себя. И вот, о чудо! Звонок от владелицы девочки-мастифа с предложением о свадьбе — именно так и никак иначе называет она предстоящую вязку У девочки по имени Оливия такая шикарная родословная, что дух захватывает, когда думаешь, какие феноменальные у них с Лордом будут дети. Договорились на день и время. До свадьбы Аня держит Лорда в полном неведении, чтобы не сглазить вязку. Первый раз — он, как известно, самый непредсказуемый.

Наконец настаёт тот самый день. Анна так волнуется, словно это её собственная свадьба. Звонок в дверь. Заходит важная, как президентша, хозяйка невесты, за ней появляется прелестная Оливия. Ошарашенный сюрпризом Лорд Генри хочет уже подойти к гостям, как вдруг его что-то останавливает, и он остаётся стоять в центре комнаты. Незадачливый жених долго нюхает воздух, смотрит в глаза невесты, а потом разворачивается и уходит в соседнюю комнату, где с грохотом и разочарованным вздохом заваливается на паркет рядом с окном. Оливия в трансе. Аня бежит к Лорду, ругается, пытается вытолкать его к невесте, но всё бесполезно: дог напряг все мускулы своего тела и лежит неподвижно, как каменная глыба. Хозяйка невесты в шоке от непотребного поведения жениха. Она неистовствует:

— Что ж такое происходит? Чем ему моя девочка не нравится? Нам вас рекомендовали приличные люди! Если бы не они, я бы в жизни в этот гадюжник не поехала! У вас кобель больной, несостоятельный, только время на вас зря потратили! Извращенец! Оливия, за мной! Мы найдём тебе другого жениха, нормального!

Выпустив пар, оскорблённая хозяйка суки, забрав опозоренную невесту, удаляется.

Через некоторое время Анна узнает, что девочку Оливию всё же повязали с другим кобелем, а еще через два месяца сука и весь помет погибли при родах, причём все щенки оказались с волчьей пастью.

Аня очень расстраивается из-за провала свадьбы с Оливией, но всё же решается еще на одну попытку повязать Лорда Генри. Находится девочка Грета: нетитулованная, без суперродословной, всего лишь с одной выставочной оценкой «отлично». Но, как ни странно, все проходит замечательно, невеста Лорду с первого взгляда нравится. И хотя молодожёны как лошади носились по маленькой квартире Ани и переворачивали всё, начиная от гладильной доски и заканчивая телевизором, — вязка состоялась. Лорд Генри «становится мужчиной» по любви, а не по рекомендации. Вот что значит — «сердцу не прикажешь». Ровно в срок у Греты рождаются чудные детки. Все кинологи просто пищат от восхищения, какие замечательные и породные получились щенки у Лорда Генри и его избранницы.

И к Лорду потянулись невесты. Отныне всё происходило по одному и тому же сценарию: симпатия либо определялась с первого взгляда, либо строптивый мастиф сразу разворачивался и уходил. И вот незадача — каждая сука, на которой Лорд Генри отказывался «жениться», через некоторое время умирала. Невесты попадали под машину, заражались бешенством, терялись в лесу и находились уже мёртвыми. Страх и ужас! Как будто Анин мастиф обладал способностью накладывать проклятие на неприглянувшихся ему сучек. Зато, когда Лорд спаривался с полюбившейся ему собакой, щенки получались настолько шедевральными, что хозяева невест предпочитали считать риски оправданными.

Как только стала проясняться зависимость судеб собак-невест от симпатий Лорда, Аня сильно загрустила и испугалась. Она не желала видеть связи между несостоявшимися случками и смертями собак, не могла допустить даже в мыслях, что её добрейший мастиф мог кого-то сглазить или проклясть. Тогда мудрая Инна отправила её к знакомой цыганке Земфире, потомственной специалистке по снятию порчи и наложению проклятий. Земфира, оказавшаяся молодой симпатичной девушкой с огромными чёрными глазами и побитой оспой кожей, внимательно выслушала Аню и с любопытством рассмотрела пришедшего с ней Лорда Генри. Потом она попросила рассказать в подробностях биографии: свою и пса.

— Глупости! — резюмировала Земфира. — Никого твой пёс не проклинал. Чистый он. Но он — не простая собака. Ты его своей любовью с того света вытащила. Не должен он жить, а живёт. И дар у него есть. Как у нас, у цыган, дар. Видит он будущее, судьбу невест своих в глазах их видит. Вот и не вяжется с теми, кому не жить. Понимаешь?

— Понимаю, — обрадовалась Аня, — я знала, что Лордик ни в чём не виноват. А можете мне судьбу предсказать? Видите её или по руке будете смотреть?

— Не буду, — отрезала цыганка, — вижу всё, но не скажу. Твоя судьба — тёмный лес, заблудиться боюсь. Будет счастье, будет горе, любовь будет, много любви, и ненависть будет, и такое будет, что всё равно не поверишь. Так что иди с Лордом, Собачья Королева. У тебя свой путь, и его никак не изменишь.

Ответ цыганки по поводу Лорда полностью удовлетворил и успокоил Аню. А про свою судьбу она так, в шутку спрашивала, так что запомнила только, что любви будет много, надо лишь подождать. Главное, что Лорд в смертях невест невиновен. Жаль, каждому про слова Земфиры не расскажешь. А собачьи круги уже слухами о проклятьи Лорда Генри переполнились.

В результате вся эта мистическая история, вопреки здравому смыслу, с неистовой силой привлекала новых невест — почти каждый хозяин фертильной суки мастифа на постсоветском пространстве и даже за бугром хотел знать, что же будет с его собакой, какой вердикт вынесет ей Черный Вдовец. О новой народной кличке Лорда Аня узнала случайно.

Как-то она пошла на выставку собак с Лордом Генри, тряхнуть стариной — выступить в классе чемпионов. Подойдя к рингам, услышала, как люди шепчутся за ее спиной:

— Смотрите, Чёрный Вдовец пришел с хозяйкой. Мало им медалей и мёртвых невест, пришли новых жертв выбирать.

С тех пор Аня с Лордом на выставки ходить зареклась. От злой молвы никто ещё рецепта не придумал. Но невестам Лорда в возможности спариться с ним Аня не отказывала, понимая, что чужие судьбы Лорд не поломает, но зато сможет принести в чью-то жизнь море радости в виде чудесных щенков.

За пять прошедших лет через добрые (в отличие от рук судьбы) руки Ани прошло огромное множество собак. С ними вечно приключались истории, как смешные, так и грустные, и таких историй накопилось уже на толстую книгу. Если бы Аня когда-нибудь сподобилась её написать, книга несомненно стала бы бестселлером.

Жила-была как-то у Ани девочка-бигль по имени Магда. Частенько ей, в силу глупости и доверчивости, доставалось за других. Например, всем Аниным собакам почему-то безумно нравилось драть обои в коридоре, хотя она им это строго-настрого запрещала. Однажды пятилетний Ваня незаметно для собак подсмотрел такую сцену: Магда спит в коридоре, к ней подходит одна из их такс — Варя, воровато оглядывается и начинает отрывать кусочек обоев. Периодически останавливается, прислушивается, озирается и затем опять продолжает. Наконец, кусочек оторван, Варя кладет его на пол и отходит. Наблюдает за Магдой. Магда не реагирует. Тогда Варя носом подталкивает оторванный кусочек к ней поближе. Магда наконец замечает обрывок, радостно хватает его и начинает с энтузиазмом жевать, громко чавкая. На подозрительные звуки из комнаты выходит Анна и навешивает Магде по самое не могу (словесно, естественно, — Аня никогда не била собак, только когда разнимала) — как-никак, поймана с поличным на месте преступления. Бедная Магда мечется по коридору, громко стеная и жалуясь на судьбу, а Варя сидит в сторонке, наблюдая за происходящим, улыбается во всю пасть, и глаза ее светятся неподдельным восторгом и счастьем. Когда возбуждённый Ваня стал защищать Магду и рассказал маме в лицах всё, что видел, Аня долго смеялась, но Варю наказывать не стала.

Она вообще очень любила такс за их весёлый нрав и сообразительность.

Первой таксой Ани стал Рыжий. Ну, то есть в миру — Рыжий, а официально, по документам, — Ирокез. Подарили его ей на пресловутом Кондратьевском рынке. Проходила Аня зимой мимо очередного продавца, стоявшего возле маленького детского манежа, и из этого манежа вдруг высунулась неимоверная голова темнорыжего окраса и при этом с ярко-голубыми глазами.

— Нравится? — спросил румяный подмёрзший продавец.

— Очень, — честно ответила простодушная Аня, любуясь голубоглазым рыжиком.

— Забирайте — он ваш.

— Ой, ну что вы. Я не могу.

— Я серьёзно. Он ваш. Вы мне его маму от олимпийки год назад спасли.

Аня присмотрелась к замотанному в шарф продавцу и вспомнила его больную таксу. Потом снова посмотрела на хитрую рыжую мордочку. Вид у таксёнка был совершенно дьявольский, и Аня, естественно, не устояла. Глаза Ирокеза, кстати, с возрастом перецвели и стали обычными, карими. Таксы бывают крупные (до пятнадцати килограммов весом, с такими ходят на барсука), средние, мелкие, карликовые и кроличьи. Рыжий оказался карликовой таксой, в то время — редкостью, и он пользовался большой популярностью в таксячьих кругах Питера. Все хотели от него щенков, а он, естественно, наслаждался жизнью — мечта любого мужика. Аня отдала его через два года очень хорошим интеллигентным людям, которым Рыжий Ирокез был нужнее, чем ей. Они жили достаточно бедно, а благодаря деньгам, которые теперь им платили хозяева невест за вязку, перестали испытывать нужду. Сама Аня за вязку, как и за помощь, денег не брала. Такие у неё были принципы. Прожил Ирокез, кстати, очень долгую по таксячьим меркам жизнь, умер только недавно, глубоким стариком.

Забавно порой складывались отношения между разными собаками, живущими у Ани. Главной и единственной собакой, с которой она не собиралась расставаться ни при каких обстоятельствах, естественно, был Лорд Генри. К тому же он был самой большой собакой в Анином зверинце и на всех глядел свысока, хотя и очень миролюбиво. Лорд вообще никогда ни к кому не цеплялся с целью подраться. Но Аня все равно, учитывая его габариты и боевой потенциал, очень строго следила за ним на улице во время прогулок. Дома — другое дело, не станешь же стоять у него над душой все двадцать четыре часа в сутки. И вот однажды до могучего, но доброго мастифа докопалась Ёжка — самая молодая и самая скандальная из Аниных четверых такс. Доподлинно не известно, какие непримиримые противоречия послужили поводом к началу боевых действий, но, так или иначе, Ёжка злодейски напала на Лорда. Получилась битва собачьих Давида и Голиафа. Таксы — собаки феноменально умные и сообразительные, и Ёжка моментально вычислила, что при двадцатикратной разнице в массе и размерах самая выгодная для неё тактика — пробраться Лорду Генри под брюхо и, подпрыгивая, кусаться оттуда, оставаясь в мертвой зоне. Что она и сделала. Мастиф пришёл в ужас — он же знал, что драться нельзя, тем более обижать маленьких, иначе он очень подведёт свою любимую хозяйку. Но и бездействовать тоже недопустимо — ведь его едят поедом, кусают за пузо, хоть и не особо больно, но ужасно обидно. Какая-то обнаглевшая мелочь напала на него, Великого и Могучего Лорда Генри, и щиплет за живот, злобно тявкая при этом, а до нее никак не дотянуться ни спереди, ни сбоку — ну как такое можно вынести? Однако ж замешательство Лорда длилось недолго — его осенило, что надо сделать! Он просто подогнул ноги и лёг. Из-под его живота немедленно донеслись отчаянные вопли и удушаемые хрипы. Аня, тайно наблюдавшая сцену битвы, пришла в неописуемый восторг. Подождала секунд тридцать, а потом командой приподняла мастифа с пола: смертоубийство — это все-таки чересчур.

Ёжка с дикими криками выскочила из-под Лорда и с заносом, теряя сцепление когтей с паркетом, метнулась в дальнюю комнату. Там она в ужасе забилась под диван и еще долго визгливо орала оттуда, негодуя, что с ней так нечестно поступили. Зато на Лорда Генри было приятно смотреть — счастливейшее выражение на морде, улыбка от уха до уха, язык наружу и хвост а-ля геликоптер. Мол, знай наших! Кто с чем к нам зачем — тот от того и того, как говорится. Больше Ёжка никогда не позволяла себе ничего подобного.

Кроме Рыжего, Варьки и Ёжки, была у Ани еще одна такса — Кэрри. Самая крупная из всех, довольно строгая и злобная по характеру. Привезли ее родителей откуда-то из Латвии, документы у них тоже были с латышским акцентом: вместо «такса гладкошерстная» там было написано «такса гладкая». И действительно, этот неверный оборот на редкость точно описывал собаку: она и впрямь была совершенно гладкая, вся такая переливающаяся, словно шелковая, с очень короткой шерстью даже по сравнению с остальными гладкошерстными. Она была свирепа, часто дралась с другими собаками и не раз оказывалась замечена в том, что ходит по комнате, опустив голову, и тихонько рычит себе под нос — не адресуясь к кому-то конкретно, а просто так, потому что злоба душит. Но было в ней одно качество, за которое ей прощалась её злобная сущность. Стиральную машину-автомат Аня тогда не завела, стирала в обычной машинке, а для полоскания набирала полную ванну воды и вываливала всё туда, открыв слив и отвернув холодный кран на полную катушку Почему-то этот процесс неодолимо притягивал Кэрри. Она всеми правдами и неправдами старалась пробраться в ванную во время полоскания, а когда это удавалось — вставала на задние лапы, положив передние на край ванны, и зачарованно наблюдала за бултыхающимся внизу бельем. Могла так стоять хоть час, хоть два. При этом у нее появлялось совершенно особенное выражение на морде — такое благодушно-рассеянное (как писали в свое время Ильф и Петров, «словно у трамвайного кондуктора, едущего в пустом вагоне»). На щеках у нее возникали складочки, как у человека, который сложил руки на животе, опустил подбородок на грудь и добродушно вопрошает: «Ну что у нас здесь?» Аню это зрелище радовало необыкновенно. К сожалению, потом у Кэрри снесло крышу, и она загрызла новорожденных щенков Нюши, Аниного любимого мопса. Причем сделала это так добросовестно, что кровь оказалась даже на потолке. Охотничья собака, как-никак. Аня даже хотела ее усыпить, но потом решила всё-таки не брать грех на душу и отдала её кому-то подальше с глаз…

Было бы неправдой сказать, что Аня одинаково любила всех своих собак. Федю она на самом деле не любила. Просто жалко стало калеку. Кто-то из Инниных друзей подобрал на Петергофском шоссе сбитого машиной щенка восточноевропейской овчарки. Ну, не совсем щенка, а подростка. Убежал от хозяев, выбежал на дорогу, попал под машину, валялся на обочине. Тот, кто его сбил, естественно, и не подумал помочь, просто уехал. Щенок хороший, породистый, правильно выращенный, ухоженный. Искали-искали хозяев, не нашли. Аня, добрая душа, забрала его к себе. У щенка от сильного удара оторвалась передняя лапа (у собак плечевой пояс устроен иначе, чем у людей, лапы держатся в большей степени на связках), болталась как тряпочка. Гипс собаке на плечо не наложишь. Аня пыталась как-то подвязать и зафиксировать лапу, чтобы приросла обратно, но ничего не вышло — щенок разгрызал и срывал все повязки. Потом пошло какое-то заражение, лапа страшно распухла и, видимо, очень его беспокоила — он ее всё время лизал и грыз. Когда прогрызал дырку, оттуда текла какая-то вонючая жижа. Аня испугалась, что Федя помрет от сепсиса, и ампутировала ему лапу до запястья. Но, видимо, некроз и разложение тканей пошли дальше, и позже пришлось сделать еще одну операцию — отрезать лапу до локтя. Это помогло, пёс выжил и всю оставшуюся жизнь бодро скакал на трех лапах, энергично размахивая культёй. Ни в какой приют Аня его не отдала, никому такой калека не нужен — так и жил у неё до конца дней. Прожил недолго, всего несколько лет — видимо, здоровье сильно подорвали травма и последующее заражение.

Вот Веня был очень хороший, и Аня, и Ваня его очень любили. Бордоский дог — темно-рыжий, ростом меньше мастифа, но более коренастый и рыхлый, очень массивный. Голова другой формы, более похожа на бульдожью. В фильме «Тэрнер и Хуч» Хуча играет как раз бордос. Попал Веня к ним уже во взрослом возрасте — хозяин-бандос подарил его своему корешу перед посадкой, а кореш отдал его бомжам во дворе: «Мне он не нужен, забирайте. Хотите — съешьте». Уж теперь неизвестно, в шутку или всерьез. Простодушная Аня поверила, что всерьез. Услышав от подруги Инны страшную историю, помчалась по указанному адресу нашла этих бомжей и, пригрозив им лютою смертию, забрала у них Вениамина. Он, видимо, тоже всерьез верил, что его хотят съесть, потому что был очень благодарен ей за спасение и сильно привязался к ней и Ваньке. Веня был очень спокойный, добрый и деликатный, и при этом весь такой солидный, основательный. Попусту не гавкал, ни к кому не заводился, но добросовестно охранял свою семью (в которую сразу же вошёл и Лорд Генри) на улице. Серьезная, взрослая, хорошо воспитанная собака. Иногда — очень-очень редко — Веня мог на прогулке подурачиться, побеситься, побороться с Аней или с Инной, потерзать старую перчатку, взятую специально для этой цели. Может, детство свое щенячье вспоминал, может, еще что. В общем, очень положительный персонаж, надёжный такой. Лорд Генри относился к Вене с уважением и пониманием, как к младшему брату, хотя немного ревновал к Ане. Ревновал-ревновал, просто виду особо не показывал, щадя и уважая чувства Ани. Именно поэтому, чтобы не травмировать тактичного любимца, Аня отдала Веню в Ропшу в очень хорошие и проверенные руки.

Летом на прогулках за домом Лорду настоящее раздолье — он носится, подпрыгивая, как заяц, в высокой траве. Аня с Ванюшкой бегают и играют вместе с ним, только поворачиваться спиной и убегать нельзя — догонит и повалит. Врождённый рефлекс.

Есть, правда, и у Лорда своя ахиллесова пята. Очень мастиф не любит и опасается маленьких собачек — исключением является только всеобщий любимец тойтерьер Фредди, живущий в его стае. Однако посторонних той-терьеров и прочих карликовых пинчеров Лорд на дух не переносит. И вот почему. Однажды на прогулке подбежал Лорд Генри познакомиться к какой-то мелкой сикарахе, вроде карликового пинчера, а та вцепилась в его большой кожаный нос и повисла на нем, не разжимая зубов и злобно рыча. С тех пор Лорд при виде подобных собачонок приходит в ужас и изо всех сил тянет Аню прочь.

— Прости, что тебе придётся всё это выслушать, — говорит женщина, на максимум включая в своём голосе обволакивающие, вибрирующие, заговорщицкие, задушевные обертоны, — будет неприятно. Даже больно. Но это необходимо.

Они сидят за столом втроём. Женщина с гордо поднятой головой, горькой складкой у рта и лучащимися искренностью глазами. Мужчина, нервно сопящий, с широко открытыми глазами и бессмысленным взглядом, беспрерывно пьёт чай. Мальчик, насупленный, ссутулившийся под тяжестью слов, злобно сверкает глазами из-под сросшихся бровей. Под столом у ног мальчика расположились ещё двое. Чёрная лохматая дворняжка и худющий, но очень бодрый той-терьер. Собаки старательно вылизывают грязные, босые, покусанные комарами ноги мальчика. Дворняжка — левую, а той-терьер — правую. Несмотря на важное занятие, чёрная собака внимательно водит ушами, не пропуская ни одного слова, звучащего над столом.

Круглый белый плафон-тарелка из «Икеи» опущен на проводе-пружинке над кухонным столом, как можно ниже. Об лампу методично бьются летающие вокруг неё ночные бабочки. Из-за них по стенам кухни мечутся страшные, лохматые, чёрные тени.

— Начну с главного, Иван. С того, что тебя больше всего волнует. Когда ты, приехав, сказал, что я не твоя мать, я решила, что ты сошёл с ума. Но потом поняла, что ты прав. Человек, совершивший убийство, перестаёт быть собой. Да-да, малыш, перед тобой твоя мать, и все, кроме тебя, видят, что это так. Но тебя не обмануть. Ты чуешь изменения, недоступные человеческому глазу, чуешь своим собачьим нюхом. Потому что ты не человек, Иван, ты — собачий сын.

Мальчик каменеет, переваривая услышанное. Мужчина испускает жалобный стон, роняя тяжёлую голову на стол и накрывая её сильными натруженными ладонями.

— Это бред, — шепчет Иван.

Он хочет встать и уйти, но ватные ноги предательски не слушаются, и он остаётся сидеть.

— Я обещала себе, что расскажу тебе правду о твоём рождении, когда тебе исполнится восемнадцать. Но приходится делать это раньше, иначе мне не объяснить тебе всего остального. Да, твоя мать согрешила. За такое пару веков назад нас с тобой обоих сожгли бы на костре. Такого не бывает — скажешь ты, потому что вас учат в школах и институтах, что это невозможно по всем биологическим законам. Однако… Возможно. Бывает. Редко, но бывает. Но тщательно скрывается ото всех. О нашем секрете до сих пор знал только папа Дима. Но он так любит нас, что от него у меня секретов нет. К тому же он знает, что люди бывают хуже собак, причём слово «бывают» можно смело выкинуть. Ты помнишь, что ты всегда был особенным мальчиком. Когда-то в древние времена за далёкими морями жило целое племя собакоголовых людей-дикарей. Марко Поло описывал их в своей книге. Все они были со временем истреблены и замучены, но один навсегда вошёл в историю как святой Христофор. Он принял христианство и стал покровителем путешественников. До Средних веков его так и изображали с собачьей головой, потом церковники испугались, что их паства поклоняется не святому, а собаке, и стали уничтожать все собакоголовые изображения святого. Но кое-где фрески настоящего Христофора остались целыми. Их можно увидеть. Ты у меня не такой. Не собакоголовый урод. Ты — красавец, умница, ты дог в человеческом обличим. Преданный своей семье, как собака, честный, верный, благородный сын любви. И поэтому ты сразу уловил, что твоя мать стала другой и никогда уже не будет прежней. Ты учуял, что в дом пришла беда, но только вот не разобрался и чуть не наломал дров. К счастью, не наломал. А мы с папой Димой наломали.

Женщина останавливается, замолкает, набирает в лёгкие воздух, словно готовится нырнуть. Лампа качается, тени шарахаются в разные стороны.

В том, что женщина врёт, Ваня ни на секунду не сомневается. Врёт подло, пытаясь вывести его из себя, лишить возможности трезво мыслить, бьёт его в самое больное место — в детские страхи и обиды. Чем чудовищнее ложь, тем скорее в неё поверят, — так, вроде бы, Геббельс говорил. Хороший у твари учитель. Пару лет назад заявление о собачьем родстве имело бы хоть какие-то шансы его расстроить, но теперь у Ивана стойкий иммунитет. Только ведьма о нём не знает. Потому что это его и мамина тайна. Год назад мама попросила Ивана съездить с ней в Выборг навестить знакомую собачницу. Ваня никогда не был в старом Виппури и с радостью согласился. Поехали без папы Димы, отправившегося на рыбалку. Там, в Выборге, на городском кладбище, едва сдерживающая слёзы мама познакомила его с отцом. Потом мама плакала, сидя на низенькой скамеечке рядом с ухоженной могилой, на чёрном гранитном памятнике которой золотом вывели «Любимому сыну Володе Родионову», а Иван обнимал её за плечи, пытался успокоить и чувствовал себя старше и сильнее её. А мама всё плакала и просила у него прощения, и рассказывала, рассказывала… Если бы не социальные сети, она бы так ничего и не узнала о Вовке. Думала, что он навсегда ушёл из её жизни, а оказалась, что он давно ушёл из своей. Однажды поздним вечером, как всегда консультируя коллег в блогах для собачников, она из любопытства зашла в только что появившиеся «Одноклассники» и, ругая себя, попыталась найти Вовка, хотя бы посмотреть, как он сейчас выглядит, а когда нашла фото их общего приятеля рядом с его могилой, поняла, что должна всё рассказать сыну Только папе Диме просила пока ничего не говорить, «отец ведь не тот, кто родил, а тот, кто воспитал». Правильно получается просила…

— Я ненавижу свою сестру! — срывается на крик женщина и сразу становится видно, что сейчас она не врёт. — Она всегда была грязной сучкой. Портила мне жизнь. Зачем она вообще родилась? Приползла, змеюка, прощения просить. Вся такая жалкая. «Я так долго тебя искала, — говорит, — чтобы за всё извиниться». Знала, что ей нельзя верить, а повелась, как последняя дура. Пустила её в дом. Пошла с утра собак выгулять, помнишь, у нас ризены гостили, когда ты в лагерь уезжал?

Иван машинально кивает головой.

— Забыла поводок у кровати. Возвращаюсь, а эта дрянь уже к папе Диме спящему в постель забралась голая. Хотела, чтобы он со сна нас перепутал, а потом его у меня увести. Ну, я её за волосы с кровати стащила и отмудохала собачьим поводком по спине, чтоб к чужим мужьям не пристраивалась.

Лицо мальчика искажает гримаса отвращения.

— Прости, Ваня! Так вот, стала я дрянную сестру выпроваживать, а она меня шантажировать взялась. Так не уйду — дайте денег. А не дадите — по миру пущу и опозорю на весь свет. Ваньке вашему расскажу, что отец его настоящий ещё тот кобель был. В интернет его фото выложу, телевидение на вас напущу, всё заберу. Ну, вот тогда папа Дима не выдержал и Зураба на неё спустил, как на волчицу поганую. Задавил её Зурик в пять секунд и сам испугался, что на человека напал, а поздно. А мы-то как переполошились! Такой грех на душу взяли! А что делать — назад шею Женечке не приклеишь. Пришлось её ночью в саду схоронить. Зураба нам усыпить пришлось. Нельзя его оставлять было — он крови человеческой вкусил, и ему понравилось. Правильно ты почуял — мы собачку родную погубили. А что делать-то: пришла беда — открывай ворота. Фредди от ужаса сбежал куда-то — только ты его и нашёл. Вот такие пироги, Ванька. Теперь ты всё знаешь. Всё и даже чуть больше. Мент твой теперь нам на хвост плотно сел. Не сегодня-завтра узнает он от соседей или ещё от кого, что Женька у нас гостила. Труп найдут, и нас посадят. А тебя в детдом. Уезжать нам надо, Иван. Срочно. Ну, от трупа мы, допустим, избавимся. Но мент уж больно въедливый попался. Дом бросить на папу Диму придётся. Сделаем с тобой загранпаспорта по-срочному, поедем в Швейцарию — типа, бабушку проведать. Там и останемся. Бабка Настя не отвертится — поможет вид на жительство получить. А папа Дима, если следствие начнётся, всё на меня свалит: мол, жена не смогла удержать волкодава, пока на работе был, а убийство скрыла, испугалась и смылась. Ничего не знал. Типа, несчастный случай со смертельным исходом. А потом папа Дима дом продаст и к нам приедет. Ваня, ты меня слышишь вообще? Чего-то нехорошо тебе, трясёт всего. Я понимаю, что тяжело столько негатива сразу принять. Невозможно тяжело. На-ка, чайку попей. Вон папа Дима стресс только нашим чаем и снимает.

Женщина быстро и ловко наливает Ване благоухающей заварки из маленького фарфорового чайника и добавляет туда кипятку. Ставит кружку перед Иваном. Того действительно мелко трясёт, будто всё тело обложили ледышками снаружи и изнутри. Иван послушно протягивает руку к кружке, но взять её не успевает. Чёрная собака хватается зубами за цветастую полиэтиленовую скатерть, та резко едет вниз, всё стоящее на ней падает, кружка заваливается в сторону Ивана, кипяток проливается и попадает мальчику на колени. Ошпаренный, он взвивается, размахивая руками. Собаки под столом заливаются дружным отчаянным лаем. Женщина вскакивает из-за стола, накидывается на чёрную собаку.

— Ах ты, дрянь! Сука приблудная! Тебя приютили, а ты безобразничать! Ну-ка вон из кухни!

Но между женщиной и собакой встаёт Иван.

— Оставьте Чернушку в покое! Я не верю ни одному вашему гадкому слову, ни про меня, ни про мамину сестру. Я иду спать! Если утром вы не скажете мне, кто вы и где мама, я снова пойду в милицию. На этот раз мне есть что им рассказать.

— У тебя просто шок, сынок. Непроходящий шок с того момента, как ты приехал. Ну хорошо, хорошо, иди, Иван, поспи. Утро вечера мудренее. Тебе нужно переспать с тем, что ты сейчас услышал. Не каждый способен адекватно принять такую правду. Никто не способен. Утром поговорим.

Иван поднимает на руки Фредди и отправляется к себе в спальню. Чернушка послушно семенит за ним под ненавидящим взглядом женщины за столом. Мужчина тихо стонет и раскачивается на стуле.

Личной жизни за прошедшие шесть без малого лет со дня рождения Ваньки у Ани по-прежнему нет, есть только семейная и собачья. Любовь не задалась, а секс не оправдал ожидания, запомнившись как что-то суетное, смешное и бесполезное. Шрам на сердце давно зажил, но недоверие к человеческим кобелям осталось. Тем более что всё общение с ними происходит через окошечко ларька.

Но всё когда-то меняется. Редким погожим октябрьским днём в её ларьке пропадает электричество. Хозяин вызывает Ане электрика, обслуживающего его сеть. Электрика зовут Димой: молодой, щуплый, усатый, он, буквально принеся свет в Анину жизнь, с первого же взгляда влюбляется в неё. Начинает таскать ей цветы, подарки для неё и для Лорда. А когда узнаёт про Ваню, то каждый день приносит что-нибудь и для пацана. На шестой день рождения преподносит Ваньке дорогущую игровую приставку «Sony Playstation».

Один раз обжёгшись, Аня не торопится прыгать Диме на шею. И хотя он ей симпатичен, дальше ларька не пускает, поцеловать в губы разрешает только через месяц после знакомства. Сдаётся Аня к Новому году, который они справляют вместе. Сдаётся из-за Ваньки, который начинает спрашивать, а когда придёт папа Дима? Никто его не учил так называть частого гостя ларька — сам придумал и словно иглой упрёка уколол большое сердце Ани, у которой никогда не было отца. А мальчик не может расти без отца, поняла Аня и посмотрела на Диму новыми глазами, полными благодарности за отношение к Ваньке.

После новогодних праздников папа Дима как-то очень естественно и непринуждённо перебирается жить к Ане, легко и незаметно вписавшись в её непростой быт. Вещей у Дмитрия с собой при переезде — только чемодан с инструментами и сумка с одеждой, под которой лежат пачками накопленные годами тяжёлой работы доллары.

Дима с Ванькой на диво хорошо ладят — оба немногословные, непоседливые, очень любят возиться друг с другом, играть на воздухе в снежки, кататься на санках.

Легко ладит папа Дима и с собаками Ани. Для соединения Димы с Анной в семью не менее важным условием, чем дружба с Ванькой, несомненно является то, что Лорд любезно принял его в стаю.

Однажды солнечным январским днём Дима просит разрешения у Ани взять на прогулку с Ванькой Лорда.

— Он с тобой не пойдёт. А если пойдёт, то слушать тебя точно не будет.

Но Лорд, вопреки её прогнозу, с радостью идёт гулять с «мужиками» и прекрасно слушается Диму. Весело бегает с ними по белому искристому снегу и радостно лает через намордник, как щенок-дурачок. Дима даже даёт ему побегать без поводка, и пёс беспрекословно возвращается к нему, демонстрируя высшую степень доверия.

Теперь, когда папа Дима приходит домой и Лорд встречает его в прихожей, самое главное — успеть схватить его за хвост и придержать: он так неистово размахивает им и колотит по стенам и мебели, что вполне может сломать себе хвостовые позвонки.

Дмитрий не местный. Он хоть и русский, но родом из Баку. В Петербург его привело большое горе. Его семья погибла во время армянской резни, когда вместе с армянами под раздачу попали и русские. Мать была учительницей русского языка, а отец — инженером. Секрет того, как папа Дима быстро нашёл общий язык с Лордом и другими Аниными собаками, прост. В Баку у его семьи тоже была собака — ньюфаундленд Роланд — водолаз, который спас не одного тонущего бакинского пацанёнка. Размеров Роланд был просто невероятных, гораздо больше Лорда Генри, чрезвычайно простодушен и жизнерадостен. Зайдя в кухню и увидев под столом какой-нибудь упавший кусочек, пригибался, заползал под стол и радостно чавкал. Потом выпрямлялся и уходил со столом на спине. Он его просто не замечал. В дверях стол застревал и с грохотом обрушивался. На прогулке не ходил, а носился. Дмитрий тогда весил немного, и Роланд вечно таскал его за собой на поводке. Дмитрий, как мог, старался выбрать траекторию таким образом, чтобы ухватиться за какое-нибудь дерево. Только тогда Роланд останавливался и ждал, когда маленький хозяин отцепится от дерева. Потом — опять рывком к следующему. Вся квартира была забрызгана слюнями и завалена шерстью, поскольку ньюфаундленд — собака весьма слюнявая и пушистая. Но, несмотря на это, Роланда все вокруг обожали за его добрый нрав. Что не помешало погромщикам зарезать его вместе с Димиными родителями.

Диму от неминуемой смерти спасло то, что он в это время служил в армии. Служил под Ленинградом. Там и остался. В город, где убили всю его семью, возвращаться не стал. Жил в общаге. Но за пять лет смог скопить на комнату благодаря золотым рукам и высокой трудоспособности. Дмитрий вообще не пьёт, организм не принимает алкоголя. Он трудоголик, работает на трёх работах сразу. Пытается скрыться за работой от страшных мыслей о потере семьи. Неприхотливый в быту, анемичный, спокойный, до неприличия молчаливый — он находит в Анне и Ване свою новую семью, маленькую стаю. Анна очень напоминает ему покойную мать. Потеря родителей и неугасающая боль в душе сближают Анну и Диму.

Дмитрий оказывается идеальным мужем — терпеливым, любящим, уделяющим всё свободное время жене, сыну и собаке. А ночью он неутомимый любовник, терпеливый и нежный, полностью подстраивающийся под свою темпераментную партнёршу. Анна влюбляется в него не сразу, слишком он тихий и неприметный. Сначала она испытывает любовь-благодарность за отношение к Ваньке, но после первой же ночи безудержной любви Аня понимает, какое ей досталось сокровище. Через месяц она уже не может жить без него, и они идут в ЗАГС подавать заявление.

Дмитрий настаивает, чтобы они повенчались. Он не религиозный, но верующий. Его родители венчались и поэтому, как он считает, никогда не ругались. Анна, которая раньше не интересовалась религией, соглашается. Дима узнаёт, что Аня не крестила Ивана, и очень расстраивается. Аню и Ивана крестят вместе накануне венчания. На Ивана надевают крестик Аллы на длинном шнурке, который он больше никогда не снимает. На свадьбу Анна приглашает всех своих любимых собачников. Её свидетельница Инна с трудом соглашается на свою миссию, она терпеть не может Диму. Считает, что он лимитчик, который втёрся в доверие к Ане из-за прописки и квартиры. Но Дима не торопится прописываться в квартире Ани после свадьбы. Он мечтает о домике за городом, где он всё сделает своими руками. По блату через очередного высокопоставленного собачника Диму устраивают завхозом в одно из подразделений Смольного.

Жизнь налаживается. Ане не нужно больше работать в ларьке, и она может всецело посвятить себя любимому собачьему делу Дмитрий после свадьбы берёт себе фамилию Анны. Его фамилии больше нет — есть только их новая семья.

К лету дружная семья Пугачёвых покупает старенький «мерседес», теперь они могут вывозить Ваньку и своих собак за город. Аня заказывает скульптору Вере памятник Кенге. Памятник отливают из чугуна и устанавливают на могиле Кенги под окнами Пугачёвых. Через трое суток его воруют циничные охотники за металлом. Тогда Аня ставит ей памятник, отлитый из бетона.

«Мама бы мной гордилась, — каждым утром думает Аня, провожая мужа на работу, — жаль, что она не дожила до моего счастья».

Аня начинает всерьёз подумывать о том, чтобы слетать к маме на могилу и заодно навестить непутёвую бабу Настю.

Ванька идёт в первый класс. Его провожает вся семья, включая семерых собак во главе с Лордом Генри. Зимой Аня с Инной задумывают нелегальный трафик бездомных питерских собак в Финляндию, где о собаках заботятся лучше, чем о людях в России. Они даже успевают вывезти в феврале пробный фургончик с пятью первыми дворянками.

Хрупкую иллюзию прекрасной налаженной жизни разрушает неожиданная смерть Лорда в апреле, прямо перед годовщиной свадьбы.

Всё до ужаса банально. Не доглядели. Лорд умирает от очередного заворота желудка, восьмого по счёту. Так как мастифы — крупная порода, они страдают такой неприятной проблемой, как заворот желудка. Собака поела и после еды обязана лежать целый час, любой резкий скачок (например, на звонок в дверь) приводит к завороту. Живот собаки при завороте раздувается, как воздушный шар. Помогает только операция. Собаку нужно срочно везти к хирургу.

У Лорда Генри было семь таких операций. Одну проводили прямо дома. Ни скальпель хирурга, ни капельницы, ни антибиотики, ни травы, ни заговоры, ни любовь Анны — ничто не спасает его на этот — роковой восьмой — раз.

Мастифы, как и другие гиганты собачьего мира, долго не живут, в среднем — от шести до десяти лет. Лорд прожил восемь с половиной лет, почти девять. Слабое утешение для безумно любящей его женщины. Анна впадает в тяжёлую депрессию. Почти ни с кем не общается. Отказывается ездить на помощь к другим собакам. Ссорится с Инной, перед этим передав ей на содержание всех своих собак. Винит в смерти Лорда только себя. Почти не ест. Страшно худеет. Никуда не ходит. Теряет волосы целыми прядями. Даже ребёнка в школу теперь водит папа Дима. Бедный муж отлучён от постели, но стоически переносит все тяготы, понимая и принимая душевную боль Ани. Траур по Лорду длится почти полгода. Во второй класс первого сентября Ваньку ведёт папа Дима.

Однажды Аня просыпается среди ночи и понимает, что, хотя Лорда больше нет, она должна жить. Обязана жить! У неё есть Ванька и папа Дима. Она нужна им. Они без неё пропадут. Она просит прощения у своих «мужичков». Она проснулась. Она вернулась. Только вот в своей старой квартире в Купчино, в их с Лордом квартире, она больше жить не может.

И тогда Пугачёвы решают купить дом в Вырице.

Иван спит и сквозь сон слышит жалобную тревожную песенку Тоненький голосок печально выводит на одной ноте:

Очень Ивану песенка не нравится. Пугает. Раздражает. Даже бесит. Очень хочется Ивану проснуться, чтобы избавиться от навязчивой песни, но никак не получается. Провалился Иван в сон чёрный-кромешный и не выбраться ему из него.

— Ваня-Ванечка, сынок! Не спи, просыпайся. Нельзя спать, погубит она тебя.

Голос, знакомый ещё до рождения, голос, от которого проходят боль и тревоги, самый родной и самый любимый — мамин голос. Но где же она? Тьма вокруг беспросветная.

— Вставай, Ванечка!

Иван стонет во сне, резко отворачивается от стенки, открывает глаза. В комнате темно. Только свет полной луны пробивается между занавесками, освещая полоску на дощатом полу. В комнате никого, кроме Ивана и его собак — Фредди и Чернушки. Фредди смешно храпит в тёмном углу, а Чернушка сидит в полосе света и смотрит на мальчика своими умнющими добрыми глазами.

— Ну здравствуй, Ванечка!

Ваня слышит мамин голос, хотя проснулся. Или он всё ещё спит? Мамы в комнате нет. Чернушка смотрит прямо ему в глаза, будто пытается его загипнотизировать. Зачем, если он и так спит?

— Ванечка, не пугайся — это я, твоя мама.

Ничто так не пугает, как эти чёртовы слова «не пугайся». И как не пугаться, если мамин голос звучит прямо в ушах, а её рядом нет? Словно надел кто-то на Ваню невидимые наушники. И тут Ивана осеняет невероятная догадка. Он в ужасе вдыхает-выдыхает и, застыв с раскрытым ртом, неуверенно показывает указательным пальцем на Чернушку. Та, довольно завиляв хвостом, кивает кудлатой чёрной головой. Потом улыбается, умильно вывалив язык из пасти и часто дыша.

— Молодец, мальчик! Правильно! Я — твоя мама. Уж прости, что теперь так неказисто выгляжу. Не поддался ты на колдовские чары, не поверил наветам гнусным, не выпил зелья проклятого — всё правильно сделал. Только вот напугал ты ведьму окаянную своим ультиматумом. Она — тварь отчаянная, и терять ей нечего. С испуга хочет она зло сотворить непоправимое. Времени у нас с тобой совсем мало, сынок.

«Я же всё ещё сплю. А во сне всё что угодно может твориться», — пытается успокоить себя перепуганный Иван. То, что Чернушка на самом деле его мама, не вызывает у него ни малейших сомнений — он сразу поверил каждому её слову, как веришь всему, что происходит во сне, пока ты спишь. Слушает внимательно, дыша вполсилы, чтоб ничего не пропустить и не проснуться раньше времени. Нисколько не удивляет Ваню и то, что голос мамы звучит в его голове со странными интонациями, вкрадчиво и нараспев, со словами, которые мама никогда не употребляла в обиходе. Мамин голос словно читает ему сказку. Старую страшную сказку.

— Во всём я, Ванечка, как всегда, сама виновата. Зачем я ей поверила? Знала ведь, какая Женька — змея подколодная. Прикинулась жалкой овечкой. Стоит в дверях, вся такая несчастная. Насилу, — говорит, — нашла тебя, сестричка. И давай плакаться с порога. Так-то у неё всё плохо. И личная жизнь не заладилась, и здоровья нет. Пятерых мужей разменяла, стрекоза, страшно представить, откуда здоровью-то быть. А последний вообще извращенцем оказался. Бил её смертным боем. Видать, было за что. Еле она от него убежала. Без денег, без вещей. А и правда, без вещей заявилась тварь, налегке. Ни кола, ни двора, ни детей, ни друзей. В ноги мне упала, прощенья просила. Сказала, что, кроме меня, у неё родной души в мире больше нет. Дом хвалила, собачек. Собаки-то на неё сразу косо глядели, учуяли нечистую. Я Зурика от греха подальше в вольере заперла. Папа Дима на работе был. Пустила я сама ведьму в дом — разрешила ей войти. Они же, нечистые, без разрешения в дом зайти не могут, пока сам не позовёшь. Так-то, Ванечка. Сплоховала твоя мама, сама беду в дом позвала. Не знала я, что Женька в своих Европах в натуральную ведьму превратилась. Она всегда завидущая была, а это первый ведьмин признак. А может, когда она шею сломала, то и померла, а вместо её души детской нечистый дух в её сердце поселился. Я-то, дура простодушная, её за стол усадила, про тебя да про Димочку всё рассказывала, чаем поила. А она только момент выжидала. Как только повернулась я к ней спиной, удавку мне на шею накинула и задушила вмиг. Я даже боли не почувствовала. Вылетела моя душенька, как птичка из клетки, ойкнуть я не успела. А ведьма меж тем не успокоилась. Сначала от Зурика избавилась старым проверенным способом. Подмешала к мясу его яду смертельного без цвета и запаха. Как он, бедный, мучился… Пару часов выл да по земле катался, пытался боль из себя выцарапать. А ведьма только радовалась. Я всё видела сверху, а помочь ему никак не могла. Потом хотела она Фредди зарезать. Ходила по дому с острым ножиком, злобными зенками зыркала, всё звала его по имени, а он-то давно из дому сбежал и в бане спрятался. Умный мой пёсик. Устала ведьма его искать. Принялась со мной дело доканчивать. Взяла топор да нож здоровенный, которым мы Зурабу мясо с костями рубили, и надругалась над телом моим жестоко. Порубила его, разделала, как заправский мясник. Голову мою бестолковую в банной печке сожгла, череп потом в костяную муку растолкла да по участку развеяла. Потроха мои в кастрюлю свалила да суп из них приготовила. Нечистый дух, известное дело, до человечинки охочий. Не трясись, не бойся, Ваня. Я теперь умная стала, защищу тебя от нечисти. Ты чего, мальчик мой, себя щипаешь? Проснуться хочешь? Прости, сынок, но это не сон.

Ваня очень хочет проснуться. Ему страшно. Не так страшно, как позавчера под плотиной с полными лёгкими воды и уходящей с воздухом жизнью, а ещё страшнее. От щипков ему больно. И он в ужасе понимает, что всё происходящее реально. А мамин голос в голове спокойно и монотонно продолжает терзать его своим чудовищным рассказом.

— Тело моё, мелко порубленное, в тачку ведьма сложила и рогожкой прикрыла. Кровь мою в тазик сначала слила, а потом разделась и вся в ней вымылась. Ванну опосля приняла. Косметикой моей накрасилась, курва! Одежду мою надела. Только волосы с первого раза в мой цвет покрасить не смогла. С оттенком ошиблась. А ведь в детстве у нас с ней волосы совсем одинаковые были. Повезла тачку на старое кладбище, недалеко везти. Там стайка собак бездомных живёт в этом году, как она о том разведала? Думала ведьма, сожрут меня голодные собаки, сгрызут мои косточки. А они при ней на меня набросились, а как только она ушла, стали надо мной горевать да слёзы лить. Ни кусочка не скушали. А ночью-то пробрались они все к нам во двор тихонечко. Принесли останки мои горемычные, вырыли яму у дальней яблоньки, что с окон наших не просматривается, и схоронили меня. А под соседней яблонькой я Лорда Генри перезахоранивала. Закопали собаки меня под яблонькой не по-христиански, но хоть так. Когда уходить будем, Ванечка, крестик из веточек там воткни.

— Уходить? — впервые вступил в разговор Иван, испугавшись своего громкого дрожащего голоса и стараясь не думать, что говорит он с молчащей улыбающейся собакой.

— Конечно, уходить, да побыстрей. Папу Диму спасать будем. Он ведь — ведьмина жертва следующая. Ведьма, как с кладбища с пустой тачкой вернулась, приоделась в моё платье парадное, примарафетилась, под платок красивый волосы забрала и стала у ворот папу Диму ждать-поджидать. А губы свои поганые Женечка в приворотном ядовитом зелье смочила. Вот приехал папа Дима — она ему ворота отворила, и только он из машины вышел — прыг ему на шею обниматься. Он-то думал, что это я его встречаю, а она ему в уста сахарные впилась и свою слюну ядовитую выпустила — одурманила, приворожила. Вот и ходит он с тех пор сам не свой, а её игрушка. Лишь иногда у него сознанье пробивается. Помнишь, как признал он меня, когда мы с тобой с речки пришли? Про твоё купанье опасное я с тобой ещё поговорю, забубённая головушка! Еле вытащила тебя. Хорошо, что шнурок на мамином крестике такой крепкий оказался. Так вот, привела ведьма одурманенного папу Диму домой и накормила супом из моих потрохов, да ещё и сердце съесть заставила — поселила в нём тоску вековечную и вину вселенскую. Он с тех пор ничего не ел, совесть изнутри его гложет сквозь дурман. А дальше — не сдержалась тварь похотливая и затащила папу Диму в постель да снасильничала, отняла у него силу мужскую, а сейчас и вовсе убить его готовится. Зарезать хочет острым ножом, как семью его когда-то в Баку злыдни резали.

— А почему она его тогда, ну, сразу когда встретила, не убила? — снова подаёт голос Иван.

— Из-за тебя, Ваня. Ты ей нужен. Я сначала думала, что Женька завидущая у меня всё забрать хочет — и дом, и мужа, и тебя. А оказалось, ей только ты нужен. Хотела она под моей личиной с тобой уехать обратно в Швейцарию. Только ты её обманным речам не поверил, да ещё и напугал. Теперь план у неё поменялся. Хочет она папу Диму убить и на тебя его смерть свалить. Чтобы тебя в колонию отправили, а она, паскуда, покуда новый план разработает. Я слышала, как она по телефону с прабабкой твоей Настей о чём-то договаривается. То ругалась она и угрожала, то подлизывалась и лебезила-умоляла. Денег всё время ей сулила, разговор-то всё время вокруг какого-то завещания крутился. Нечисто тут. А у нечистых чисто не бывает! Обманула меня, видать, тогда бабка Настя. Не могли меня мать с Михаелем с голым задом оставить. Не такие они люди. Так что мы теперь туда сами поедем и во всём разберёмся. А пока, сынок, открой окно — мне в этом теле это как-то несподручно. Ах да, совсем забыла! Через день после смерти своей как бы заснула моя душа замученная, а проснулась в собачьем теле рядом со зданием вокзала Вырицкого. А ведь ты в тот день приезжал как раз. Я тебя на платформе встречала, но ты на меня внимания не обратил, да и дождь помешал. А потом, когда ты меня домой привёл, я полнолуния ждала. Только в полнолуние смогу я теперь поговорить по-человечески. Да и то только мысленно. Заболталась я с тобой, а папа Дима наш в беде. Открывай окно, Ванечка!

Иван поднимается. Ноги неприятно дрожат. Открывает окно и вдыхает ночную прохладу полной грудью. Может, он всё-таки спит?

Чернушка встаёт у окна на задние лапы, высовываясь наружу как можно дальше, и неожиданно громко и протяжно воет. Никогда ещё Ваня такого воя не слышал. Страшный, совершенно не собачий вой прародителей всех собак — волков — служит знаком для своих. Со всех сторон отвечают Чернушке её родственники, вся собачья Вырица не спит и брешет в едином порыве в ответ на вой праматери-волчицы. Фредди тоже тявкает в своём углу. Ваня невольно затыкает уши, но всё равно собачий лай гремит в голове. Но недолго. Пару минут всего длится собачья какофония, и снова наступает ночная тишина. Люди, вырицкие жители, проснувшиеся от страшного лая, перевернулись на другой бок и тут же заснули мёртвым сном, довольные быстрым окончанием нежданного собачьего концерта. Чернушка тоже довольна. Шерсть её распушилась, лобастую голову держит она теперь величаво, в каждом движении чувствуются дикие сила и грация, ни дать ни взять — Собачья Королева.

— Пора, Ванечка! Отпирай дверь. Наши-то уже на подходе. Пойдём и мы со злодейкой поквитаемся. Ничего не бойся. Двери входные и окна на кухне открой, не забудь!

Иван открывает дверь и бежит за юркнувшей в неё Чернушкой. За ними энергично скачет той-терьер. В три прыжка проходят они лестницу и врываются на кухню. Там беда! Папа Дима сидит привязанный к стулу: ноги — к ножкам спереди, руки — к спинке сзади. Женщина в мамином домашнем халате на голое тело одной рукой за волосы запрокидывает его безвольную голову, во второй держит длинный острый нож. Тот самый, что у Ивана вырвал участковый. Чернушка повисает на руке с ножом мёртвой хваткой, вгрызается в запястье до крови. В запястье, на котором уже белеет один старый шрам. Женщина остервенело визжит, пытается освободиться от собаки, роняет стул с папой Димой спинкой на пол. Нож выпадает из прокушенной руки. Женщина падает на колени, чтобы схватить нож левой рукой, правую продолжает неистово рвать чёрная собака. Иван ногой футболит нож в другой конец кухни, боясь смотреть в лицо рычащей, изрыгающей проклятья полуголой женщины. За окнами тоже рычат и во входную дверь скребутся.

— Окно и двери! — слышит мамин крик в голове Иван и спешит к окну.

Вместе с ночным воздухом в кухню врывается резкий собачий запах и глухой хоровой рык. Иван смотрит в окно. Под ним море собак, разных, дрожащих от жажды боя, злых, голодных собак. Но Иван их совсем не боится. Он знает — это его стая. Собаки забираются друг другу на спину, карабкаются в кухонное окно. Но Иван уже бежит отпирать входную дверь, боковым зрением успевая ухватить вертящуюся, как юла, женщину на полу, которая отчаянно и тщетно пытается оторвать от себя разъярённую Чернушку Иван открывает дверь, и его тут же сбивает с ног, прижимает к полу волна собак, рвущихся на кухню. Иван падает на спину, успев сгруппироваться. Ладони инстинктивно закрывают лицо и низ живота. По нему бежит нескончаемая река собак. Больших и маленьких, матёрых и щенков, кобелей и сук, породистых и дворняжек. Всех их объединяет одно — они возбуждены до предела, их распирает желание справедливой мести, они приглашены на торжественную казнь. Иван на дне собачьей реки.

«Нелепая смерть, — думает он, — быть затоптанным вырицкими собаками в кошмарном сне». Он резко переворачивается на живот, и теперь собачья река бежит по его спине. Иван зажимает нос, но нестерпимый собачий запах всё равно пробивается внутрь: мускусный запах возбуждённых кобелей, терпкий запах сучек и сладкий запах щенков. Нос напрочь забит запахами и шерстью, да и чёрт с ним. Живым бы остаться! Ивану удаётся откатиться и уткнуться лицом в стену коридора — и теперь собачья река обтекает его сбоку. Собакам нет конца. Кажется, что они бегут целую вечность. На самом деле — секунд пятнадцать от силы. Топот стихает. Больше никто не бежит мимо Ивана, но он не спешит отворачиваться от стенки. Тёплый язык лижет его руки, закрывающие голову.

«Мама», — радуется Ваня и мгновенно ужасается мысли, что стал воспринимать собаку Чернушку как маму.

— Вставай, Ваня! Папу Диму мы спасли, путы его я самолично перегрызла, как пуповину. Лежит он, новорождённый, в кухне, в себя приходит. Теперь нам надо со злодейкой расплатиться. Ведьма вырвалась во двор, но далеко не ушла. Пора и нам туда выйти, порадовать подданных.

Иван встаёт. Коридор весь в земле и следах сотен собачьих лап. Вся обувь перевёрнута. Рядом скачет возбуждённый Фредди. Они втроём выходят на крыльцо, где глазам Ивана открывается картина, достойная кисти Дали.

Собаки заполнили весь двор от забора до забора. Теперь уже не собачья река, а колышущееся в разные стороны собачье море предстаёт перед взглядом Ивана. Собаки тихо поскуливают от нетерпения, словно в ожидании праздничной любимой еды, но никто не лает, и от того собачье собрание выглядит ещё более зловеще. На Ивана они обращают не больше внимания, чем на своих собратьев. Собачьи взгляды прикованы к двум фигурам — женщине, застывшей посреди собачьего моря, и Чернушке, гордо стоящей на крыльце. Собаки отчаянно вертят слюнявыми беспокойными мордами от жертвы к Королеве, боясь упустить сигнал к началу казни-трапезы.

Иван вместе с собаками смотрит на окаменевшую от ужаса голую женщину, пытающуюся зажать левой рукой кровь, бьющую фонтаном из запястья правой руки. Рот женщины раскрыт в беззвучном крике, глаза вылезли из орбит, она видит вокруг себя горящие угли собачьих глаз, жадные ощеренные пасти, видит свою страшную смерть. Практически она уже мертва от неописуемого ужаса, сковавшего её дрожащее, поджарое, спортивное тело. Тело — обнажённое и потому совершенно беззащитное, манящее античной красотой круглого плоского живота, округлых бёдер и идеальной формы грудей, никогда не кормивших дитя. Зрелище, отвратительное и прекрасное одновременно, завораживает мальчика, он не может оторвать взгляд от нагого зрелого, аппетитного женского тела, превратившегося в живой фонтан, брызгающий собственной кровью. Полная луна отражается на мертвенно-бледной коже женщины, и так обычно снежно-белой, а сейчас, очевидно, глянцево-мраморной. Памятник на собственной могиле посреди собачьего пира — вот во что она превратилась. Ивану становится её жалко. Но поздно. Ничего изменить нельзя. Иван ценой большого усилия заставляет себя перевести взгляд с главного деликатеса предстоящего собачьего пира на чёрную собаку рядом с собой. Стоящая на крыльце Чернушка прекрасна. Иван с удовольствием любуется ей. Как же она сейчас великолепна! Всё её существо наполнено дикой первозданной красотой. Не собака, а чёрный сгусток праведной мести. Косматый ангел-мститель с окровавленными клыками, с налитыми кровью глазами и вытянутой в струну от холки до хвоста спиной, с искрящейся статическим электричеством и стоящей дыбом шерстью. Наконец, вдоволь налюбовавшись унижением своей убийцы, Собачья Королева коротко и отрывисто лает.

«Это сигнал. Сейчас они разорвут её», — думает Иван. Он с силой зажмуривает глаза и закрывает руками уши, не в силах смотреть, как сотни собак будут рвать на клочки и пожирать его родную тётку. Ту, про которую он никогда не знал и так ничего и не узнал. Ту, чей страшный завораживающий образ навеки перекочевал в его сны. Ту, что убила его мать и пыталась выдать себя за неё. Он не видит и не слышит убийства, но воображаемая картина, чавканье, скулёж и хруст разгрызаемых костей кажутся не менее страшными.

«Собаке — собачья смерть» — крутится в голове Ивана неуместная фраза из далёкого детства. «Хорошо, что мама меня не слышит, — думает он и тут же спохватывается, — какая мама?» Он опять подумал о Чернушке, как о маме.

— Открой глаза, Ваня! — слышит он тут же в голове мамин голос.

Иван послушно приоткрывает глаза, в страхе ожидая застать разгар собачьего пира, увидеть, как огромный клубок, в который превратилась свора, катается по двору, рыча и скуля, вырывая друг у друга из пастей что-то, что ещё недавно надеялось на счастливую жизнь… Но опасения оказываются напрасны — во дворе почти ничего не изменилось. Всё так же белеет одинокая, с перекошенным ужасом лицом, статуя посреди собачьего моря. Только вот взгляд ведьмы теперь направлен туда же, куда и горящие взгляды собачьего сброда, — за левый угол дома. Туда, где раскинулся невидимый яблоневый сад и откуда сейчас идёт волна холодного синего огня, раздвигая собою плотные слои собачьего моря. Иван видит, как шерсть у всех собак во дворе одновременно встаёт дыбом. Виной тому источник синего холодного огня, появившийся из-за угла дома и двигающийся в сторону ведьмы. Иван чувствует, как зашевелились волосы у него на затылке. И есть от чего. Собаки тихо, едва слышно скулят и раболепно расступаются перед огромным, превосходящим свой прижизненный размер вдвое, Лордом Генри. Да, это он. Сомнений нет. Иван сразу узнаёт своего первого друга, хотя сейчас силуэт мастифа сияет синим пламенем, глаза горят, как два прожектора, а клыки в оскаленной пасти сверкают, как острые клинки. Плавно, гордо, величаво, с надменной грацией большого хищника Лорд Генри, неумолимо приближаясь к ведьме, степенно вышагивает в коридоре, образованном поджавшими хвосты собаками. Широкий коридор залит синим светом, идущим от глаз мастифа до самых ворот. Иван заворожённо и восхищённо наблюдает за новым поворотом трагического действа. Почти добравшись до жертвы, мастиф неожиданно останавливается и, повернув лобастую голову к крыльцу, склоняет её в поклоне перед своей Королевой. Чернушка кланяется в ответ. Иван тоже склоняет голову. Тут ведьма, словно копившая всё это время силы, резко разворачивается и сломя голову бросается к воротам. Одним движением сдвинув тяжёлую щеколду, затравленная женщина выскакивает на улицу и с бешеной скоростью устремляется в сторону шоссе. За ней следом в два прыжка выскакивает полыхающий ненавистью Лорд Генри. А уже за ним, очнувшись от оцепенения и оглушительно лая, выбегают со двора остальные собаки.

Через полминуты всё стихает. Воцаряется ночная тишина, изредка прерываемая отдалённым гавканьем. Собаки исчезли, как предутренний сон. Если бы не вытоптанный газон, следы на земле да поваленные садовые стулья, ничего бы и не напоминало об их недавнем нашествии. От женщины, только что стоявшей во дворе, тоже ничего не осталось, кроме дурной памяти. Остался, правда, в проёме кухонного окна зацепившийся за гвоздик халат, так ведь он ей не принадлежал. Халат — ворованный, как и вся её недолгая жизнь.

— Она не вернётся? — спрашивает Иван.

— Никогда, — отвечает голос в его голове.

— А Лорд Генри?

Голос в голове молчит. Иван с Чернушкой так и стоят на крыльце. Собака напряжённо всматривается вдаль сквозь кусты и заборы, как будто видит там что-то очень интересное.

— Они догнали её? — не унимается Иван.

— Смотри, — говорит мамин голос.

И так же, как только что в его голове звучал голос, теперь там появляется картинка. По тёмной дороге, идущей возле старого кладбища, бежит, задыхаясь от страха, голая ведьма. С двух сторон от неё скачут собаки, не давая ей никуда свернуть. Чуть поодаль за ведьмой летит, едва касаясь земли и пылая синим пламенем, грозный Лорд Генри. Иван видит, что собаки и Лорд легко могут догнать ведьму, но не делают этого. У них другая цель. Иван знает, куда ведёт эта дорога. К речке. К её узкой извилистой части с быстрым, как время, течением и дном, поросшим цепкими водорослями. Место там неглубокое, но гиблое и топлое. Вот теперь и ведьма узнает вкус оредежской водички. Собаки со своим огненным главарём останавливаются, как вкопанные, на крутом берегу, а ведьма, проломившись через кусты, летит вниз головой в тёмные воды Оредежа, тут же попадая в крепкие объятия водорослей. Чем отчаяннее она пытается выбраться из них, тем сильнее запутывается. Собаки, склонив морды, стоят над рекой и расходятся по своим дворам, только когда на воде перестают лопаться последние пузыри над замершим в глубине телом. Никто из них не заметил, как растворился в ночи огненный силуэт Лорда Генри. Быстрое течение отбирает у водорослей бездыханное тело и несёт его всё дальше и дальше, от омута к омуту. Картинка гаснет.

На порог, с трудом переставляя ноги, выходит папа Дима. У него неуверенная похмельная походка человека, проспавшего пять дней после тяжёлого отравления. На опухшем лице следы от грязных собачьих лап, на запястьях кровоподтёки от верёвки. Он молча падает на колени и ползёт на них, пока не оказывается перед Иваном и Чернушкой. Судорожно обнимает их, крепкими руками притянув к себе Чернушку и ноги едва устоявшего мальчика. Фредди деликатно отходит в сторонку. Плечи папы Димы сотрясают рыдания.

— Простите меня! Простите меня! Простите меня!

Ничего больше он сказать не может. Собака слизывает с его лица горькие горячие слёзы. Королевы больше нет. Чернушка — снова добрая лохматая дворняжка. Иван чувствует, что тоже плачет. Плачет о пропавшей матери, о внезапно закончившемся детстве, о потерянной невинности, о страшном сне, который наконец-то закончился.

— Ну хватит плакать, мужички! Погоревали и будет. Что было, того не воротишь, а нам с вами нужно дальше жить. Будем Ваньку поднимать да в люди выводить! Да, папа Дима?

— Конечно, Аннушка.

Иван понимает, что папа Дима тоже слышит Чернушку.

— Тогда собираемся в дорогу. Берём только самое нужное. Дома приберём, когда вернёмся. Окна раскрытыми оставим, пусть ведьмин дух выветривается. А мы пока в Питер прокатимся, визы вам сделаем да в Швейцарию слетаем. Нужно там в одном старом деле разобраться. Ваня, а ты не забудь крестик соорудить и под дальней яблонькой поставить. Не плачьте, мальчики, мы снова вместе! Фредди, верный дружок, иди скорее к нам!

На высоком крыльце двое мужчин сидят в обнимку с двумя собаками. Они — семья. Далекодалеко на горизонте начинает розоветь небо. Солнышко всходит. Сказка на том кончается. Жизнь продолжается.

Всё только начинается.

Станут они вместе жить-поживать, не тужить да добра наживать и будут жить долго и счастливо.

Пока не умрут.

Понимаю, что мне никто не поверит, скажут, что я того, но я всё равно вам расскажу Решайте сами, вру я или не вру Если я ни с кем не поделюсь, крыша съедет. Хотя жена считает, что уже съехала.

Я сразу понял, что здесь дело нечисто. Только наши добрые обыватели считают, что в милиции служат сплошь тупые и жадные люди. Я не тупой. И людям верю. Не всем, конечно, но есть ещё достойные персонажи. Как, например, Ваня Пугачёв или его мать. Глаза у них честные. Смотришь в них и веришь человеку. А людям верить нельзя. Поэтому я тогда вечером и сорвался к Пугачёвым сигнал проверять, хоть и выглядело дело полным бредом. «Мать подменили! В доме чужая!» Просто кино про инопланетян. Я с детства любопытный. Поэтому и в милицию пошёл. Люблю до всего сам докапываться.

Иван явно не в себе был. Да и Дмитрий не лучше. Анна тоже мне не понравилась — общий неадекват налицо. Сын на мать при участковом с ножом кидается. А муж в это время чай прихлёбывает спокойненько. Зачем у них вообще на столе такой страшный нож для мяса лежал, когда они чай пили? Я тогда подумал — дело в чае, заварка уж больно странно пованивала. Не люблю я лапшан сушонг всякий. И не стал чай пить. Только имитировал. Анна забыла, что два дня назад обещала мне болтушку от демодекоза для сестриной псинки. Сказала тогда, что ветеринары — лохи, а у неё средство проверенное — враз клеща выгонит. А тут вдруг всё забыла. Ушёл я от них в полном недоумении.

Так что, когда нам из управления прислали запрос на Анну Пугачёву в связи с розыском Интерполом её сестры, обвинявшейся в убийстве мужа, я очень обрадовался. Что-то интересное начало вырисовываться. Похоже, дело-то не в чае! Я такие страшные истории про двойняшек очень даже люблю. Позвонил в управление — узнать: нельзя ли запросить материалы по делу Евгении Пугачёвой. Посмеялись они над моей инициативностью. Но дело запросили и, мало того, даже прислали мне его по факсу. Всю бумагу факсовую в нашем отделении извели. «Изучай, — говорят, — мистер Марпл вырицкий. Ты, наверное, немецкий хорошо знаешь?»

И ржут. А чего ржать? У меня жена в школе немецкий преподаёт. Она мне в тот же вечер всё перевела. Очень интересное дело, между прочим. Последний муж Евгении погиб в аварии — тормоза отказали, а на него страховка семизначная оформлена. Страховщики стали копать, и выяснилось, что не первый муж Евгении так из жизни ушёл. Был подобный казус пять лет назад. Только тогда Евгения ничего не получила, потому что вся страховка по завещанию отошла дочке покойного от первого брака. Страховщики стали копать дальше и нарыли совсем уж интересную тему. Мать и отчим Евгении погибли при точно таких же обстоятельствах, как последний муж. Не слишком напрягала фантазию девушка. Тогда ей всего-то семнадцать стукнуло, и никаких подозрений авария не вызвала. И наследство своё она тогда получила всё до копеечки. А сейчас страховщики, раскопав эту историю, очень обрадовались и полицию подключили. Евгения то ли одним местом почуяла, то ли у неё свой человек в местной полиции имелся — успела дёрнуть на историческую родину.

А мне вот что интересно стало: получала ли Аня наследство родительское и сколько сёстрам досталось — не просто праздное любопытство, а интуиция моя сработала. В деле нашёл координаты адвоката, который интересы погибших представлял и наследством распоряжался, и очень обрадовался. Фамилия у адвоката русская оказалась — Осипофф, из эмигрантов, стало быть. Я так думаю, господин Кнопп специально такого адвоката русскоязычного брал, чтобы его жене Алле всё понятно было без всякого переводчика. Наследство — дело тонкое! Так вот, Пьер Осипофф обрадовался мне ещё больше, чем я его фамилии.

— Вы, — говорит, — господин Казанков, так вовремя звоните. Такая редкостная удача. Вы просто кучу проблем у меня с плеч сняли. Мне теперь не нужно Ивана Пугачёва разыскивать. Вы мне все его координаты и так дадите.

— А зачем вам Иван? — интересуюсь.

— Ну как же, — говорит Осипофф, — ему же скоро шестнадцать. И, значит, вступит он в права свои наследственные.

— Как интересно, — говорю, — а нельзя ли подробнее?

— Нельзя, конечно, — говорит адвокат, — но вам — услуга за услугу. Мать его, Анна, отказалась от причитающейся ей доли. На то у меня её заявление имеется, с подписью и подтверждением её тогдашней опекунши Анастасии Пугачёвой. Ну, а по хитрому завещанию, что Михаель тогда составил, наследство в таком случае переходит её детям, соответственно Ивану. Только Михаель попросил вложить деньги в акции, чтобы они работали всё время, и не в какие-нибудь, а в «Эппл». Понимаете, о чём я говорю?

— Понимаю, конечно. Только я в рынке бумаг не силён.

— Тогда вы ничего не понимаете. Выросло наследство Ивана в сотни раз. Были там десятки тысяч, а теперь — миллионы!

— Спасибо, — говорю, — всё понял. Вы мне очень помогли.

Где миллионы — там преступление. Если не верите, читайте Маркса. Поэтому я, как с Осиповым поговорил, сразу к Пугачёвым ломанулся. Другими глазами на ситуацию посмотреть. Ну, и преступление предотвратить. Это ж наша главная задача — преступления предотвращать.

Пришёл — они опять чай свой бадяжный пьют. Ивана нет. Говорят — спит. Правда, потом пришёл пельмени варить. Дмитрий — полное невменько. Анну я пробил на разговор про демодекоз и ещё раз укрепился во мнении, что что-то здесь нечисто. Может, и правда, не Анна, а Женя меня настойчиво чаем угощала? А как узнать? Да и Иван, опять же, дует в свою дуду. Не моя мать, и всё тут.

Решил я в засаде посидеть да за развитием событий понаблюдать удалённо. То есть выставил старую добрую наружку — лично наблюдательный пост занял, очень уж интересно посмотреть со стороны на странное семейство. Благо, рядом с домом их лес стоит. Выбрал я ель-великан прямо напротив их кухонного окна, забрался повыше. Обзор отличный — и кухню видно за кружевным тюлем, и вход в дом просматривается. Хорошо сидел, удобно. В ветках разлапистых, как в люльке, расположился, к стволу на всякий случай привязался, чаёк из термоса потягиваю да в объектив камеры поглядываю. А там ничего не происходит. Сидят Анна и Дмитрий за столом, и всё. Сколько можно! Тоже мне, Соня со Шляпником, — устроили круглосуточное чаепитие. Разморило меня, и сам не заметил, как заснул. Проснулся от страшного воя. Если б не привязался, точно бы рухнул на фиг и костей бы не собрал. Вой был волчий, собаки так не умеют, видать, какая-то зверюга близко к посёлку из леса подошла, хотя, сколько в Вырице живу, о волках не слыхивал. Потом собаки по всей Вырице разлаялись. Молодцы — на дикого зверя среагировали. На улице светло, почти как в белую ночь — полнолуние и фонари горят. Схватился я за камеру, и вовремя. На кухне Анна Пугачёва своего мужа к стулу привязывает, а он сидит, не сопротивляется, сам ей руки-ноги подставляет. А она-то в таком пикантном халатике, ну, вы меня понимаете. Вот, думаю, извращенцы. Развели садо-мазо в посёлке Вырица, понимаешь. Но снимаю на всякий случай. И откуда эта ворона взялась? Или ворон, в темноте-то не разберёшь. Красный огонёк, что ли, привлёк? Здоровая, чернющая птица — упала на меня неожиданно сверху и выхватила камеру. Я даже за пистолет схватился, а что толку — ни вороны, ни камеры. Но тут я про камеру забыл, потому что собаки побежали. Никогда в жизни я не видел столько собак сразу. Они бежали от шоссе по узкой улице нескончаемым потоком, быстро, организованно, молча. Бежали к участку Пугачёвых. Такого поворота я не ожидал. Помню только, обрадовался, что я так высоко сижу. То, что произошло дальше, в мою голову укладывается с трудом. Я даже несколько раз себя за щёку щипал, чтобы убедиться, что не сплю. Собаки добежали до пугачёвского забора и стали на участок перебираться, часть из них стала натурально лесенкой: совсем большие у забора стоят, поменьше перед ними и маленькие впереди, а остальные по ним забегали и во двор перепрыгивали. Собачий спецназ, мля. Такого даже в китайском цирке не показывают! А у меня ворона камеру отобрала. Вот невезуха. В общем, вся эта собачья стая перебралась на участок, заполнила его, и стали собаки ломиться во входную дверь и в окно кухни скрестись. А там, в кухне, какой-то кавардак стал твориться. Слышу, Анна кричит за закрытым окном, тихо, но слышно, тени по стенам кухни мечутся, не похоже на плотские утехи, что-то нехорошее там творится. Вот я дурень, не взял бинокль, на камеру понадеялся. Тут окно в кухне распахнулось — вижу Ваньку Пугачёва, никого больше в кухне не видно, но слышно рык какой-то. Собаки со двора стали в кухонное окно запрыгивать, опять тем же манером, что и через забор. Потом дверь в дом распахнулась и собаки в неё ломанулись. Сразу вслед за этим из кухонного окна сиганула Анна. Выпрыгивала она в распахнутом халате, а приземлилась уже без него. Не думайте, что я какой-нибудь там извращенец, я просто ценитель женской красоты. Так вот, сиськи её я разглядел даже без бинокля и сразу понял окончательно, что это Женя, а не Аня. Сиськи, надо признаться, у неё были классные, но силиконовые. В чём в чём, а в силиконе я знаток. Столько часов жизни в интернете угробил на то, чтоб разобраться в этом вопросе! Так, что-то я увлёкся. Но это крайне важно. Потому что благодаря опознанному силикону я уверен, что в окно выскочила Женя Пугачёва — преступница, находящаяся в международном розыске. Это ведь одна из достаточно важных примет, отличающих её от сестры. Женя приземлилась прямо на собак, заполнивших двор, и попыталась бежать к воротам, сжимая над головой в левой руке запястье правой, но через пару шагов окончательно увязла в собачьем болоте. Собаки не бросались на неё, но и убежать не давали, молча скалясь и подталкивая её к середине двора — напротив крыльца, между трёх кустов облепихи, один из которых совершенно закрыл мне обзор. Вы спросите, почему я бездействовал? Слишком уж нештатная ситуация сложилась. Чертовщина какая-то! Мистика! А я нормальный мент, а не сказочный. Можно, конечно, было попробовать пострелять в эту собачью стаю. Но их там скопилось несколько сотен. А если бы мои выстрелы их только раззадорили, и они бы набросились на несчастную? А так, в той бредовой сцене, которую я наблюдал, у неё оставался хоть какой-то шанс. Собаки её пока не трогали. На крыльцо вышел Иван, а с ним дворняга, которую он недавно притащил с улицы, и мелкая противная собачка Анны. Все собаки во дворе троекратно тявкнули, словно приветствуя появление хозяина. Спускаться к этой собачьей сходке я не спешил и, как заворожённый, следил за происходящим. Женю мне так и не удалось больше разглядеть. Зато я увидел, как после однократного тявканья дворняжки все собаки, наводнившие двор, раздвинулись, образовав ровный проход через двор от куста, за которым стояла жертва, до ворот. Двор озарился синим светом, и я увидел чудовище. Честно говоря, я чуть не обгадился и ещё раз порадовался, что привязан. Такую страшную тварь я никогда не видел и, надеюсь, больше не увижу. Огненная, горящая синим пламенем, как газовая конфорка, тварь размером с племенного быка. Собак таких не бывает, это точно. Тут, вижу, ожила Женя, да как припусти к воротам. Я б тоже на её месте припустил. Ворота распахиваются, и оттуда Женя выскакивает, за ней тварь эта адская, а следом вся свора собачья. И гонят они несчастную голую бабу в сторону пустого ночного шоссе. Страшное зрелище. Я проследил их бег до той стороны шоссе, а дальше — потерял. Только увидел, как синий огонь мерцал среди деревьев у старого кладбища. Там они, наверное, её и порвали.

Я понимал, что наблюдаю за убийством, более того — за хорошо продуманным и организованным убийством, но словно прирос к ветке, не зная, что предпринять. Всё слишком быстро развивалось. Да и самого убийства я не видел. Что мне этим собакам предъявлять? Нарушение ночной тишины?

Через пару минут в поле моего зрения на месте начала действия остались всего две собаки — дворняжка и её мелкий прихвостень. Они стояли на крыльце сначала с Иваном, а потом к ним присоединился Дмитрий. Я решил подойти к ним и потолковать, сказать, что я всё видел, и потребовать объяснений, чёрт побери! Но пока я отвязывался и спускался с ели, мой пыл заметно поостыл. Во-первых, я окончательно осознал, что коль скоро я уверен в том, что видел Евгению Пугачёву, то получается — я присутствовал на казни убийцы как минимум четырёх человек, в том числе и её собственной матери. А такое наказание, если забыть о презумпции невиновности и моратории на смертную казнь, с моей личной точки зрения — вполне справедливо. Во-вторых, я представил собак, которых я видел сверху, у себя во дворе, и мне сразу расхотелось кричать на Ивана. Я в сказки не верю, но колдунов боюсь. В-третьих, я представил, как пишу рапорт про свору собак, предположительно разорвавших голую Евгению Пугачёву (опять-таки предположительно по силиконовым имплантам), и про ворону, укравшую мою камеру, — и понял, что в лучшем случае меня спишут из органов, а в худшем я попаду на принудительное лечение. И тогда я принял единственное правильное решение — просто пойти домой, лечь спать и постараться забыть всё, что я видел, как кошмарный сон. Будет труп или заявление — буду разбираться. Не будет трупа или заявления, я ничего не видел, ничего не знаю, ничего никому не скажу. С последним получилось самое сложное. Держать в себе такое оказалось очень трудно. Рассказал жене. Сказала, что я ненормальный. Что читать вредно. Вижу везде собак Баскервилей. Зря я ей всё рассказал. Вот теперь вам рассказываю. Думайте, что хотите. Только собак я теперь побаиваюсь и отношусь к ним очень уважительно. На всякий случай. Очень уж твари сообразительные.

Прошёл месяц. Труп не нашли. Заявления по семейству Пугачёвых ко мне не поступало. На воротах у них висит амбарный замок. Свет в окнах не горит. Соседи говорят, что они уехали в отпуск надолго и просили не беспокоиться. Но я всё равно беспокоюсь. Так и тянет меня перебраться через забор и побродить по пугачёвскому участку.

Думаю, что много интересного можно там найти. Но пока здравый смысл побеждает. Надолго ли, не знаю — время покажет!

А ещё я уверен, что правда обязательно всплывёт. То есть выплывет.