По паспорту она абхазка, а по сути — трудно сказать… Мама — из Гудауты, отец — из Саратова, сама жила в Ростове, в Курске, в Рудкино под Воронежем. И по жизни настолько же горянка, насколько степнячка. Так уж случилось, что её отец служил срочную в Гудауте, познакомился с её матерью, увёз на Волгу, а потом вдруг оставил уже с двумя детьми — сыном и дочерью — и подался на Север.

Матери ничего не оставалось, как вернуться из саратовских степей на Кавказ.

Её детство прошло среди белогривых хребтов, видимых из окон их дома, звуков моря под обрывом Гудауты и настоянного на травах пастбищ воздуха, какого нельзя вдохнуть ни в одном другом уголке земли. Росла она словно цветок, лепесткам и стеблю которого ничто не предвещало непогоды.

Звали её… кто — Наташа, кто — Наталья, кто — Натулечка, а кто и по-абхазски — Натарья.

За ней, златокудрой девчонкой, с малых лет увивались мальчишки. Но не они больше интересовали её, а окружающий мир, который в одночасье мог очаровать, а мог обдать холодом, мог заставить запрокинуть голову и считать миллионы горошин на небесной черноте, а мог и обжечь ярким, пламенным светом.

Она наслаждалась шкурами, наброшенными на взгорья, которые, как ступеньки, тянулись в высоту и вызывали в душе стремление к рисованию. Её пальцы всё чаще держали карандаш, в тысячный раз выводивший неповторимые рельефы. За этим занятием её часто заставал старший брат Анатолий, который обожал сестрёнку и восхищался её рисунками.

После десятого класса она уехала в Ростов, где поступила на рабфак архитектурного факультета. Получила «отлично» по рисунку, по живописи. Но когда уже оставалось только пройти собеседование, парализовало её маму, и ей пришлось вернуться в Гудауту. Брат не мог помочь — он служил в это время в армии.

Однако тяга к прекрасному не отпускала и привела в Сухумское художественное училище. В училище с восьмиклассной базой образования учились четыре года, а с базой десятилетки — два. И хотя у неё был аттестат, она попросила:

— Примите меня на первый курс!

Хотелось пройти всё от «а» до «я».

Но ей сказали:

— Только на третий.

Она уговорила, как сама рассказывала, «уболтала» приёмную комиссию, и её взяли на второй курс. Среди более юных называла себя «перестарком», училась отлично, не обращая внимания на разницу в летах между собой и однокурсниками.

Тут она познакомилась со студентом-старшекурсником Павлом, так же, как и она, тянувшимся к кисточкам и мольберту. Отец его был строителем, мать — реставратором, они относились к классу не богатых и не бедных, но жили порознь: отец мотался по стройкам, мать облагораживала дома зажиточных грузин по всему побережью от Псоу до Гали. Несмотря на это, они казались Наташе эталонной парой, и она ставила их всем в пример.

Как это часто случается с молодыми людьми, их понесло. Урочные сеансы на пленере продолжались внеурочными на галечном берегу в предзакатные часы.

Это не могло не закончиться тем, чем подобное обычно заканчивается у большинства молодых людей, не познавших жизнь, но вкусивших её сладость.

Наташа оказалась в положении. Это известие будущий папа воспринял без особой радости, предпочтя отношения с девушкой сначала заморозить, а потом и… порвать. Теперь если в вечернюю пору она оказывалась на набережной, то уже без пылкого юноши, который, получив диплом, уехал к отцу в Сочи.

Ей же её природная гордость не позволила броситься за ним вслед; на худой конец, биться за «отца» ребёнка известными способами: пойти пожаловаться на работу (если бы он работал), чтобы прижучили юношу, обратиться в общественные организации, которые тогда имели силу. Она как-то сразу сникла, даже брату Анатолию запретила вмешиваться в её личную жизнь. Ещё не окончив училище, она родила девочку, которую назвала Дианой.

Порой казалось: «Павел одумается. В нём должны пробудиться отцовские чувства». Но сочинский беглец об этом не думал.

Не проявили интереса к ребёнку ни дед-строитель, ни бабка-реставратор, лишь мать Наташи, Неля Борисовна, была без ума от девочки, нянчила и обихаживала её, чем даже вызывала чувство ревности у матери. А сама мать, окончив училище, взяла распределение подальше от Абхазии, в Харьков, где к тому времени после увольнения из армии закрепился брат Анатолий. Он учился в университете и занимал комнатёнку в общежитии. Ей было тяжело ловить на себе взгляды, словно укорявшие: «А, нагуляла!» Один Бог тому свидетель, как она светилась от счастья и как неблагоразумно, быть может, по чьему-то глупому совету, лишил себя этого Павел, думая лишь об одном: чтобы девушка из Гудауты не преследовала его.

В Харькове Наташа устроилась в школу учителем рисования, свободное время посвящая подраставшей дочурке. Всё складывалось удачно. Ей нравился громадный город с большущими площадями, массивами домов, огромными парками. Она бы и не подумала покинуть его, если бы не поняла, как стесняет брата. Анатолий женился на сокурснице Люде, и им самим еле хватало места в общежитской комнатке, к тому же Люда собиралась стать матерью.

При первой возможности Наташа сменила место жительства и оказалась в Рудкино, под Воронежем. Дело в том, что в Гудауту на отдых часто приезжал бывший директор одной из сельских воронежских школ. Он расхваливал край: «Вы представляете, есть такое место, оно как бы сползает с горки к огромной пойме, по которой течёт Дон! Конечно, это не Кавказ, там нет таких высот, но всё равно…»

Он-то и уговорил:

— Давай к нам! У нас учителей не хватает…

Он уехал, а Наташа всё не могла забыть его приглашение. И когда прошло время летних отпусков, она поехала не на Украину, а в Рудкино.

Бывший директор помог устроиться в школу. В село от Воронежа вела дорога вдоль Дона, и у излучины за подъёмом на горку на высоченном холме вытянулось Рудкино с множеством домишек, свинарниками и коровниками зажиточного колхоза.

Деревенская глухомань её не оттолкнула, а, наоборот, всколыхнула в душе что-то давно позабытое. Ведь первые годы жизни она провела на Волге, между Энгельсом и Саратовом, и из детской памяти выплыли степные просторы с такими же обрывистыми берегами, которые удерживали поток воды и направляли на юг.

— Если в Абхазии вокруг камень или глина, то тут чернозём. Бросишь семя в землю, и оно само вырастет, — устроившись на берегу, говорила она дочурке, которая любила чертить на песке.

Её дочь Диана пошла в детский сад. Молодая мама привыкала к новому быту: по весне сажала картошку, по осени выкапывала, обирала яблони в пришкольном саду и радовалась жизни, видя, как подрастает её очаровашка.

Кроме рисования и черчения ей пришлось вести биологию. В свободные же от уроков часы она со своей крохой пропадала на Дону и вела бесконечные разговоры с густыми водами, уносившими к Чёрному морю её тайные мысли.

— Что это? — показывала дочка пальчиком вдаль.

— Степи. А далеко-далеко — хребты, хребты… — Это за трубами?

Вдали виднелись коробки атомной станции.

— Да… Она поняла, что лучше постигнешь горы, когда познаешь степи.

Молодую учительницу заставили повышать образование, и она поступила в Курский педагогический институт на художественно-графический факультет.

Училась заочно, воспитывала девочку, работала. Она не думала, что, как её мама, останется без мужа.

Несмотря ни на что, как и до рождения дочери, на неё обращали внимание молодые парни и взрослые мужчины. Но только теперь она к ним относилась настороженно. На чай просились местные ребята. Но всех их Наташа не воспринимала всерьёз.

Смеялась: — Какое вам жениться, когда у самих молоко на губах не обсохло!

Особой назойливостью среди парней выделялся Валерка из соседнего села Гремячьего. Он приезжал на мотоцикле, звал Наташу на танцы в ДК, на рыбалку — перекрывал Дон сетями. Но переступить грань Наташа не позволяла, видя недюжинную силу парня, желанию которого вряд ли могла воспротивиться хоть одна девчонка из села.

Всё шло хорошо, если бы не одно «но»: у Наташи стал пропадать голос.

Директриса заходила возмущённая: — Вы что, спите? Ничего не слышно… Видимо, подслушивала под дверьми. Наташа всегда говорила негромко, у неё ученики сидели спокойно. А на второй год… Наташа целый месяц с детьми разговаривала шёпотом.

Потом пошла к врачу.

Тот попросил открыть рот, проверил все связки:

— У вас всё нормально.

Заметил увеличенную щитовидку: — А вот и причина…

Рудкино находилось в двух десятках километров от Нововоронежской атомной станции. Получилось, что приезжий человек сразу и ощутил её влияние.

Врач:

— Вам надо уезжать отсюда…

Ей пришлось снова менять место жительства.

Валерка усадил Дианку в люльку мотоцикла, Наташу — сзади себя на сиденье и повёз в Воронеж. Наташа ехала, а на глаза опять наворачивались слёзы.

Жизнь обдавала её холодом.

На вокзале Валерка впился губами в губы Наташи.

— А что, если никогда не встретимся! — сказал он, вытерев свой рот рукавом.

Наташа с испугом смотрела на бедового парня и радовалась, что уезжает.

Она поехала не в Харьков, где Люда уже родила, не в саратовские степи, где её никто не ждал, а в Гудауту к маме.

Их с Дианой встретили тепло. От прежних негласных укоров не осталось и следа.

«Ну и что, что у меня растёт Дианка без отца? Ну и что!» — с юмором воспринимала она теперь казавшиеся ранее тяжёлыми упрёки.

Голос быстро восстановился, но по-прежнему она говорила тихо. Сначала пошла учителем в художественную школу, потом её перевели директором. Но учеников оказалось с гулькин нос: всё больше «мёртвые души».

Она стала возмущаться: — Давайте наберём детей! Видимо, это не входило в планы начальства, и ей сказали: «Не хочешь — уходи».

И она ушла.

Не получилось и с курским пединститутом. Она проучилась два года — у неё образовалась задолженность. Она оставила свой адрес и ждала вызова, но вызова не получала.

Собралась, приехала в Курск в ноябре.

Ей говорят: — Тебя отчислили.

Она попыталась восстановиться, а декан: — Лиц кавказской национальности не восстанавливаем.

Взятку, что ли, хотел, а до неё не дошло.

«Для них грузины и абхазы — одно и то же», — с горечью подумала она и уехала.

Стало горько оттого, что в России могут так относиться к абхазам. Она знала, как грузины их притесняли. Но это было в Абхазии. От своей матери наслышалась о времени, когда запрещали абхазский язык и всё преподавание в школах, в учебных заведениях велось на грузинском, тогда печать в республике перевели на грузинский. Знала, как переселялись в Абхазию грузины, а коренное население вытеснялось в горы. Как блокпостами вырастали грузинские селения — Ачадара, Шрома, Ахалшени. Это не могло остаться незамеченным.

Но Наташа не унывала: росла её дочка, брат приезжал на каникулы из Харькова, у него тоже росла дочь, мама Наташи поднялась на ноги.

Здесь тоже не давали покоя ухажёры. Появился парень из Уфы по имени Сергей. Он регулярно приезжал на море и не упускал случая, чтобы не встретиться с Наташей. Но после истории с Павлом она боялась обмануться ещё раз и все ухаживания отвергала. Её сердце не могли растопить ни настойчивость Сергея, ни его героическое прошлое — он прошёл Афганистан и иногда это подчёркивал, желая выделиться среди одногодков.

«А что Сергей?» — спрашивала себя.

Она ведь видела только курортную сторону его жизни, а какая та на самом деле, не знала.

Жизнь Наташиной семьи текла размеренно, как и жизнь многих тысяч абхазских людей. Благодатный морской берег в летние месяцы наполняли курортники со всей необъятной страны, в осенние — сборщики мандаринов, гранатов, зимой — если можно назвать плюсовой климат в январе зимой — дегустаторы надавленного вина, весной — любители цветения всего и вся.

14 августа 1992 года врезалось в память каждого абхаза. Летом у Нели Борисовны в Гудауте отдыхала невестка Люда с двумя детьми, и в этот день все проснулись поздно. Наташа, как обычно, встала и пошла в город. Но она ничего не могла понять. Несмотря на жару, стояла суматоха. Шум. Гам.

Побежала к подруге, которая работала секретарём у архитектора города.

— Что случилось?

Подруга развела руками.

А кругом кричат: — Война! Война! Какая война? С кем? Кто-то сбился с пути, просит: — Пить! Пить! Наташа жила рядом, сбегала за водой. Кто-то кого-то потерял. Гудаута маленький город, все друг друга знают. Наташа того, кто потерялся, отвела домой. Ещё бегала — воду приносила. Где-то кого-то найдёт — отведёт. Часа три пробегала.

И вдруг:

— Девчонки! Медсёстры нужны!

Она:

— Ну что вы? Я ничего не умею!

Ей:

— Пошли, мы тебя научим! Надень какие-нибудь брюки.

Глянула на себя: в юбке. И:

— Да у меня нет…

В Уфе не жарило, как в Абхазии, но всё равно парило теплом. Жителю столицы Башкирии Сергею часто вспоминалась гудаутская знакомая, которую он знал, к сожалению, не до такой степени, как хотелось, и которую забыть не мог. В последние недели он сидел дома: завод закрылся на неопределённое время, и он остался без работы, а его бывшая жена ушла с ребёнком к своей матери. Отношения супругов не заладились сразу, а когда они развелись, он пытался сгладить острые углы, помогать, но его с некоторых пор не подпускали к ребёнку и гнали.

Он пребывал в подавленном состоянии, когда позвонил корешок:

— В Абхазии война!

— Какая война? — удивился Сергей.

Он участвовал в войне в Афганистане, но та закончилась. А другие войны, если и разгорались, то далеко от райского черноморского уголка.

Он глянул в настенный календарь: 16 августа.

— Пару дней как идёт, — продолжал корешок.

Другой бы, зная, как далеко находится Уфа от Абхазии, вовсе не озаботился известием, а Сергея как стегануло: «Там Наташа! Тайная любовь». Дома ничего не сдерживало, и он недолго думая решил: «Еду в Абхазию!»

На сборы ушло мало времени. Утолкал в рюкзак камуфляжную форму, ботинки, походные вещи. Повесил на пояс нож, привезённый ещё из Афганистана. Написал записку, чтобы не искали: «Еду в Абхазию». Забросил вещмешок на спину — и направился на вокзал. Взял билет на ближайший поезд. До отхода оставалось немного времени, и Сергей успел искупаться в реке.

— Следующее купание — в Чёрном море, — сказал, выбираясь из воды.

Уфа его не удерживала.

В поезде что-то слышал об Абхазии, а что-то и не мог услышать: в вагоне радио не работало, и все пользовались слухами. Дорога тянулась до Волги, потом вдоль Волги, далее по пензенским и воронежским перевалам и прошла в полудрёме.

Когда врезалась в ростовские степи, он спросил себя: «Тебе что, мало? Едешь на войну». Вспомнил, как в Афганистане советская колонна попадала под обстрел, как на станцию напали моджахеды, как гибли ребята, как спасся.

«Почему же сломя голову летишь? Это ведь не отпуск на взморье». И жёстко отвечалось: «Вот и лечу. В Гудауту. К ней». Словно у него не было более важного дела.

Он не знал, что Гудауту уже отрезал грузинский десант, высадившийся под Гагрой, не знал, что весь восток Абхазии, её прибрежная часть, оказался под грузинами. Поэтому утром 18 августа, когда Сергей сошёл с поезда в Адлере, он без всякой задней мысли сел в автобус, чтобы ехать на абхазскую границу на реке Псоу, там пересесть на другой автобус и уже добираться до Гудауты.

Когда подъехал к реке, подошёл к шлагбауму и только тут узнал положение дел.

— Под Гагрой высажен десант… И туда лучше не суйся, — сказал пограничник. — С той стороны — грузинские гвардейцы… Сергей увидел на другом берегу вооружённых мужчин в чёрном.

— И всех сразу задерживают, — продолжал солдат. — Они заняли всю территорию от Псоу и до Бзыби.

— Колхиду? — удивился Сергей.

Где бы он ни бывал, местность запоминал до тонкостей.

— Абхазы не подпустили к Бзыби… Держат перед пицундским поворотом.

«Абхазы до Бзыби. А мне надо в Гудауту», — прикинул путь Сергей. Его даже не посетило сомнение: не вернуться ли в Уфу? Он относил себя к парням, которые принимают трудности как препятствия, которые нужно преодолеть, а не которых следует избегать.

Осмотрелся, вспомнил дорогу, которой столько раз проезжал от Псоу до Гудауты, и решил: «Опыт-то у меня есть. В спецподразделении служил, хоть и срочную службу. Пешком пройду».

Август припекал. Плескались о камни волны. Трещали цикады.

Сергей переоделся в трико. В рюкзаке лежали ботинки. Он их надел. Форму спрятал глубже в мешок. Сунул за пояс нож и пошёл в сторону моря.

Границу перешёл вброд по реке ближе к устью. Никто его не остановил.

Осматриваясь, потихоньку передвигался по пляжу. Дороги в обход гор не знал, но понимал: если идти вдоль моря, то в любом случае до Гудауты доберёшься.

Мысли, что пройдёт, укрепляли его уверенность. Ему удалось преодолеть километров тридцать. Он шёл по берегу, по гальке, придерживаясь склона, затенённой стороны. «Если увижу опасность, приторможу», — думал он.

Добрался до места, где пляж кончился. Дальше пошёл под обрывом.

Автомобильная трасса на Сухуми зависла над обрывом. Заметил грузинский блокпост: БМП и гвардейцев в чёрном, каких видел на Псоу. Понял, что не сможет пройти. Пришлось сделать крюк по горам километров пять. Лазить по склонам помогал горный афганский опыт.

Когда опять вышел на берег, уже стемнело. Впереди виднелся железнодорожный разъезд, который назывался «Гребешок». Помнил, что поезд всегда в этом месте останавливался — ездил в Гудауту и по железке. Обратил внимание на перевёрнутые лодки, которые лежали на берегу.

Ухмыльнулся: «На лодке в Гудауту плыть…» Обошёл пост и дальше двигался к Гагре. Прошёл километра три. Стал входить в город и увидел, что дальше двигаться невозможно. Хотя и темно, но при густом движении его в любой момент могут задержать.

Его осенило: «Гагра ведь в бухте!»

Вернулся назад к «Гребешку». Нашёл вёсла, лодку перевернул, спустил на воду и поплыл, надеясь на ней пересечь бухту. Знал, что где-то за городом абхазы.

Думал: «Переплыву бухту, и за Гагрой, уже на абхазской территории, выйду».

Поплыл. Сразу ушёл в море: у берега ведь опасно. Ему повезло — на море стоял штиль. Греблось легко. Но это была только видимость лёгкости. Казалось, он перерезает бухту.

Берег уже был очень далеко. Километров пять-шесть. От Гагры видны только огни. Плыл, и тут вдруг почувствовал течение. Видит: силы тратит, а вперёд еле продвигается.

Час плывёт. Только перестаёт грести — его начинает сносить к берегу.

Гребёт-гребёт… Второй час плывёт… А его всё равно сносит… Гагру уже строчкой видно.

Корабли, которые продолжали ходить, проплывали недалеко, и Сергей думал: «Уж, может, лучше на них!»

Грёб, казалось, из последних сил… Думал: «Ещё хорошо, что обычную лодку-двухместку взял, здоровенную бы не смог так».

Грёб. Пять часов… Гагру переплыл. Видит, часа полтора остаётся до рассвета.

Думает: «Подплыву к берегу, выберу безлюдное место. Лодку вытащу. И уже в кустах отлежусь. Если надо, день пережду. И потом линию фронта переплыву».

Подплыл к берегу, лодку вытащил, попытался спрятать. Искал не болотистое место, а колхидская низменность такова, что везде болота.

«Тут не переночуешь. Надо посуше найти». И пошёл-пошёл. Вышел на железную дорогу. Она тянулась вдоль моря. Решил: «Вперёд пройду и определюсь».

Вдалеке слышалась перестрелка. Ничего не значащая, обычная на линии фронта трескотня.

Уже начало светать, но ещё было темновато. Сергей чуть не спотыкался от усталости: «Ещё немного пройду». Понимал, что впереди линия фронта, но не рассчитал, что так близко окажутся грузины.

Со всех сторон на него кинулись с автоматами:

— Кто такой?..

— Что такой?..

По-грузински.

Он не понимал по-грузински, знал лишь отдельные слова. Он и по-абхазски плохо понимал, хотя часто бывал среди абхазов.

У него висел на поясе нож. Он схватился за ручку ножа, но даже вытаскивать не стал. Четыре автомата смотрели в лицо. Это только в кино можно разметать четверых. И что толку, если они его застрелят и он просто так сгинет: Наташи не увидит, никакой пользы не принесёт!

С ним стали говорить по-грузински. Потом видят, что он не понимает, — по-русски:

— Кто такой?

Сергей:

— Иду…

— Как идёшь?

— В Сухуми…

Не стал говорить, что в Гудауту. Его вывели на насыпь. Обыскали.

— Опа! — нож нашли.

Рюкзак сняли. В рюкзаке — военная форма.

Когда его повели, он подумал: «Хана». Окажись он в аналогичной ситуации у моджахедов, ему бы отсекли голову.

Мысленно прокручивал: «Если скажу, что воевать иду, а они форму нашли, сразу расстреляют. Скажу: на побывку еду. Но в военном билете записано, что давно в запасе. Если не на побывку, а домой? Хотя как домой? Дом-то в Уфе…» Его подвели к домику. Штаб. Нашли военный билет, а в нём место рождения — Уфа.

Как начали кричать: — Абхазский боевик!

Ведь форма из армии — камуфляж.

— Рембо!

Два грузина схватили его за руки тащить к выходу, когда их старший заорал:

— В Гагру его!

Сергея повезли в город. Он сидел в УАЗе, зажатый с обеих сторон двумя гвардейцами, и, глядя на блестевшее вдали зеркало моря, сокрушался: «Эх, Серёга! Промахнулся. Ещё бы проплыл чуток — был бы у абхазов».

Ему изменило сопутствовавшее с Афганистана везение.

Привезли в Гагру. На повороте в двухэтажном доме с правой стороны, если ехать с Псоу, находилась милиция. Здесь в прежние времена всегда стояло много машин, но и на этот раз их было не меньше. Хотя теперь среди них торчали «бээмпэшки», около которых галдели гвардейцы.

Сергея завели в коридор изолятора временного содержания и втолкнули в одну из камер, где теснилось человек пятнадцать. Там были абхазы, армяне, греки, русские. Сюда привозили тех, кого задержали при переходе границы, линии фронта, кто просто подозревался в сочувствии абхазам, кто оказывался нелояльным к грузинским властям.

Увидев военную форму Сергея, грузины стали разбираться.

Пока не били, а угрожали: — Мы тебе покажем!

Сергей:

— Показывайте…

Они его пугали.

Потом подняли на второй этаж к свану — верзиле в военных брюках и чёрной майке, без погон и каких-либо знаков отличия — по имени не то Лухум, не то Лукум. Его соседи по камере называли комендантом Гагры.

«Медведюга!» — определил верзилу Сергей после того, как комендант избил двух абхазов, у которых, как и у него, руки были связаны за спиной.

Когда очередь дошла до Сергея, сван попробовал пальцем остроту лезвия ножа, отобранного у Сергея, и резко отдёрнул. Воткнул нож в стол и сказал на ломаном русском:

— Ты боевик!

— Нет, — ответил Сергей.

— А форма откуда? — Служил…

— Где?

— В Афгане.

— В каких частях?

— Нельзя говорить.

— Мне всё можно.

— Дал подписку…

Нож вонзился в косяк двери над ухом Сергея. В следующую секунду Сергей слетел со стула в угол, сжимая зубы и сдерживаясь, чтобы не кинуться и не вцепиться собачьей хваткой в ногу горца.

Сергей пришёл в себя на бетонном полу только после того, как его окатили из ведра водой.

— Что ж ты с биджориками грызёшься? — склонил к Сергею лысую, как бильярдный шар, голову абхаз.

«Кем-кем, какими биджориками?»

— Ведь с ними что с баранами! — продолжил абхаз.

Перевернул Сергея на спину.

— Как тебя зовут? — Алхас… Можно — Хасик…

Абхаз помог перебраться на лежак, протёр лицо Сергея от крови, дал сухую рубаху и штаны.

Сергей познакомился с Алхасом. Тот тоже пробирался домой, но только не в Гудауту, а в Сухуми. Он из Москвы, куда уехал ещё в детстве с матерью. Отецабхаз с ней развёлся, а сам остался в Сухуми. Вот Алхас и рванул к отцу, когда узнал о войне, и тоже оказался в застенке. Его взяли на дороге у «Гребешка».

Арестантов объединило прошлое. Хасик тоже служил в спецвойсках. Но только в спецназе. Служил в Карабахе, в Степанакерте, в Макдакерте. Уволился летом, а когда оказался в Москве и узнал о войне, поспешил на родину.

Вот что рассказал Хасик, когда камера погрузилась в дремоту лампочки, свисавшей с потолка.

— Сван меня спросил: «Куда едешь?» Я: «В Сухуми». Он же видел, где я родился. В военном билете есть отметка.

«У меня тоже отметка», — еле моргнул Сергей.

— «А что два месяца едешь?» — продолжал сван. Там же стоит дата увольнения.

«И у меня стоит», — Сергей.

Алхас:

— «Пока к одному заехал… Пока к другому… Выпили… Вот полтора месяца и прошло…» — «Что ж, — смотрит на меня, как на кролика. — Логично». — «Пока отмечали… — я гну своё. — У одних дома, у других… А тут поехал — и на тебе!» — «А форма чего?» — спрашивает. — «Форму же все на дембель берут».

«У меня форма», — отметил Сергей.

Алхас:

— Тогда сван: «А что парадку не взял?» Не дурак же он! А тогда камуфляж только пошёл. В Афгане была песочка, а потом пошёл камуфляж.

— Было такое, — пошевелил губами Сергей.

— Мне удалось его взять с собой. Я: «Да на фига мне парадка! Попробуй камуфляж достань! Только по большому блату». — «Хорошо… Ты говоришь, в Сухуми». — «Да, к отцу…» — «А где отец?» — «Жил у Дома правительства». — «Что с ним?» — «Не знаю». — «А что, ты из Москвы призван?» — снова повертел военный билет. Я говорю: «Я там в техникуме учился». Хотя там всю жизнь прожил. — «А чего крался?» — «Не крался, а шёл». И он сказал, чтобы меня не трогали. И видишь, меня как забыли. Может, он пожалел. Видит, молодой. А может…

«Выпутался», — подумал Сергей.

— …что я держался спокойно: будь что будет! Убьёт так убьёт. Зауважал… Или нужен для обмена.

— Какого обмена? — встрепенулся Сергей.

— А что, не знаешь? Абхазы грузин в плен возьмут или так наловят — и меняют. На нашу братию…

— Надо же! Сергей задумался.

Сергей повёл себя иначе. При новом допросе сван посмотрел в его военный билет и спросил:

— А почему тут стоит место дислокации Быково?

Сергей поёрзал на табурете и ответил:

— Это аэропорт… — Знаю…

— Там наша часть стояла…

— Так скажешь, где служил?

— Скажу: в правительственной связи…

Сергей пожалел, что при предыдущем допросе скрыл то, что и скрывать-то не было смысла: война в Афгане закончилась. Союз распался. До пунктов правительственной связи в Быково грузинам не добраться, как до Луны.

Сван слушал о том, как служил Сергей, и о чём-то думал. Нож Сергея теперь торчал в столе и от щелчков свана по ручке качался и издавал воющий звук.

— Я служил в Центральном отдельном полевом узле правительственной связи.

На коммутаторе сидел. Коммутатор у нас на ЗИЛ-131. Дислокация в Быково, а так не поймёшь. Куда только не бросали! Тревога, подъём — и полетел. Помню, — Сергей следил за сваном. Специально рассказывал обо всём, — как обычно, тревога, подъём, куда нас, не знаем. Загнали в десять машин ЗИЛ-131 и в ИЛ-76. По две машины в каждый ИЛ. Приземлили в Ташкенте. Покормили, заправили и дальше. И высадили в горах. И мы попёрли, — Сергей пригляделся: «Сван спит?» — Моя машина ГПЗ — головная походная застава — первая идёт. Мы по таким дорогам едем, по ним «Жигули» не проедет. Ползёт наших десять ЗИЛов 131-х, два «Урала» — два дизеля. Впереди БТР восьмиколёсный. Машины не бронированы, не подготовлены. Вот и батальон. Я еду, со мной в кабине водила — пацан. Я старший машины.

Тут заметил, как двинулись зрачки в щёлках глаз свана, и продолжал:

— Едем, моя машина первая. Впереди БТР. Он хитрый. Кто там бывал, знает, где как себя вести, где в отрыв уйти. БТР с понтом, как бы нас сопровождает.

Я иду, а его уже и не видно. На кой ему нарываться! Часов восемь, уже темнеет, а мы прём по ущелью. Я смотрю: водила устал за рулём. Я сидеть устал, а он рулить. По таким дорогам — ишачьи тропы. Попробуй, прогони! А тут комбат, чей-то сынок, ему тридцать лет, а он уже майор. Первый раз в Афгане. Он сзади едет в своей машине. По рации кричит: «Привал». Водила: «Он что, обалдел, на перевале». Надо скорее с него спрятаться. Я: «Товарищ майор, извините, но тут нельзя делать привал». А его, видимо, задело. Он же майор! «Выполняйте приказ!» Я: «Слышал?» Водила — по тормозам. А БТР ушёл. Стали.

Сван щёлкнул пальцем по ручке ножа.

Сергей:

— Комбат: «Выйти из машины, размяться, кому по нужде!» Видимо, его самого прижало. Вроде тихо. А водила — на нас броники двадцатикилограммовые, тяжёлые! — его скидывает на подножку, потянулся и тут только… к-х-х-х… Весь в крови — и в кабину.

Сван заёрзал.

Сергей говорил: — Нас что спасло? Что у моджахедов не было гранатомётов, а только стрелковое оружие. Стрельба пошла. Наши — отсюда, они — оттуда. А в них разве попадёшь, они за камнями… Мы на виду. Я: «Вперёд! Вперёд!» А водила кровью истекает. Хорошо, меня с детства учили водить. Надо за руль. Я смотрю: не могу через водилу перелезть. Я прыгаю — сумел ухватиться за дверную ручку — автомат мешает. А обежать, вижу, не смогу, чтобы сесть на водительское место. Я — под машину. Со стороны водителя залез. Где-то стреляют. Нога моя над обрывом. Водилу двигаю. Всё, тронулся. И колонна пошла и ушла из-под обстрела. Пятнадцать человек мы только там потеряли. Водилу — в госпиталь.

Пуля лёгкое зацепила, но живой остался. Короче, ушли. Пришли на точку, где разворачиваться. Кстати, БТР вообще не появился. Там такой бардак… Сван ударил по ручке ножа.

— Узел связи открыли. Вертушки прилетели, раненых забрали, на самолёт — и в госпиталь. Что правда, то правда: только раненый — вертушка сразу.

И связь дали. Этот наш майор: «Построить узел!» Всех построил. Мне: «Выйти из строя!» Я выхожу. «За проявленную доблесть будете представлены к званию Героя Советского Союза!» Ведь спас колонну. Я выхожу — а он чуть выше меня, высокий, худощавый, — я ему с правой и в челюсть — на! Сван вздрогнул.

— Он — брык! Встать хочет, я ему «на!» ещё раз. Весь узел стоит, кто остался, пятнадцать увезли трупов, раненых. Я: «Ты это расскажешь матерям тех пятнадцати пацанов… Я тебе сказал: «Нельзя останавливаться». Он поднялся, отряхивается: «Я тебя сгною! Ты больше не выедешь никуда!» — «Мне плевать! Я своё дело сделал…» — «В общем, приедем в Союз, пойдёшь под трибунал».

Неделю мы ещё простояли. Отработали, приезжаем в часть. Командиром части генерал-майор, звали его Батя. Он от солдата до генерала дошёл. И этот ему рапорт пишет. Это же что, во время боевых действий. Меня Батя вызывает. А он такой: «Ну что, сынок?» Иной раз идёшь пьяным по части. Смотришь, он идёт, раз — в кусты. Он: «Эй, солдат, ты что от генерала прячешься?» — «Товарищ генерал…» Не то что наказать, а морально. И он вызывает меня: «Ну что, сынок?» Он не говорит: «Рядовой такой-то…». Говорит: «Ну что, расскажи». А его тоже никто по званию, всё по имени и отчеству. Я: вот так и так. Он выслушал и: «Ну тебя ж к звезде хотели послать. Героя…» А я говорю: «Она мне не нужна».

— Так сказал? — резко спросил сван.

— Так сказал, — проговорил Сергей. — «Ну иди, сынок. Звезды ты не получишь…» Короче, через день меня вызывают: «На документы». — «Что за документы?» — «Езжай домой». Меня сначала в отпуск отправили, а потом уволили.

И не дали ходу заяве майора, а то б — трибунал.

— Зачем мне это рассказал? — спросил сван.

— А затем, чтоб ты знал.

— Что ты за орёл? — сван блеснул фиксами.

Сергей промолчал.

— Я тебя выслушал, Герой Советского Союза… У тебя на лбу написано, за кого ты. Но ты мне нужен… Сван подошёл к Сергею и ударил по ножкам табурета. Табурет вылетел изпод Сергея, тот грохнулся на пол.

— Живи, Герой! Пока… — бросил сван.

«Живи. Это хорошо сказано. Но сколько живи?» — с таким вопросом Сергей вошёл в камеру.

— Снова с поднятой головой! — навстречу шагнул Алхас.

Сергей не ответил. Слово «живи…» он слышал и в Афганистане…

Теперь накатили афганские воспоминания. Он вспомнил моджахеда с четырьмя дырками в груди. Такого же молодого, как он. Тогда они тоже лезли в горы на ЗИЛах. Также полз впереди БТР. Он также смотрел в окно машины на обрыв внизу. Тогда добрались на точку без приключений. Стали на плато и развернули станции. Получалось, там, как заходишь в будку, стоял коммутатор. За коммутатором лежак. В тот день Сергей отсидел смену и отдыхал за коммутатором. Штекеры втыкал сменщик. И произошло нападение на узел. Как моджахеды прошли, Сергей не знал. Один моджахед кинулся к напарнику, который сидел на связи. Горло перерезал. А Сергея не заметил. Напарник единственное что успел сделать — повернул зуммер на полную мощность. Может, это машинально получилось… Сергей просыпается от звука. Поднимается. Видит — моджахед в намотке на голове. Он с автоматом спит, держит его на груди. Моджахед испугался и выпрыгнул. Сергей — за ним. Тут уже стрельба поднялась.

Сергей под колесо машины прыгает. Капитан, начальник станции, кричит: «Башкир! Прикрывай «Дельфин»!» Это станцию. Она имела самовзрыватель.

На случай захвата его должны взорвать. На случай, если взрыватель не срабатывал, лежало несколько канистр с бензином, чтобы поджечь.

Сергей вскакивает, обегает будку, и ему навстречу — нос к носу — афганец. А у Сергея приклад на руке, он автоматически поднимает автомат… И видит четыре дырки… И дальше — бегом, за колесо спрятался.

Стрельба… Бой кончился. Сергей первый раз убил. Подходит к моджахеду. Наклонился, голова от него сантиметров на пятьдесят. Хотя и горло напарнику перерезал, но смотрит — он такой же молодой, как он сам. Ему жалко его стало. Становится на колени. Начал с ним разговаривать: «На фиг эта война кому нужна… Ты молодой…» И тут капитан подлетает и с ноги прямо снизу — Сергей, как в кино, отлетает. Пытается встать, капитан его добивает. Вырубил Сергея, и тут же сам в чувство приводит. Попробуй встань после таких ударов! Он Сергея, как щенка, поднимает за шиворот: «Что, башкир, жалко?» — «Ведь человек», — лопочет Сергей. — «А ты подумай: если бы не ты его, он бы тебя!» Вот так. И с презрением бросил: «Живи!»

То «живи» напоминало «живи», услышанное от свана, своим презрением.

Но презрение капитана относилось к хлюпику-однополчанину, а презрение свана — к противнику. Теперь Сергей смотрел на круглое лицо Хасика, вспоминал скуластое свана, и не мог понять, сколько ему отведено времени, чтобы жить. Ясно, что срок свой он продлил, но насколько? Тогда он убил моджахеда и остался жив. Теперь, если бы он и убил, вряд ли б спасся.

В иные минуты успокаивал себя: «Что ты! Тебе сколько раз везло».

С этого дня Сергей делал зарубки на лежаке. Но если в армии они приближали к дембелю, то теперь — отдаляли от смерти.

Сергей надеялся: его не тронут, будут заставлять служить грузинам. Как спеца, возьмут и отправят в Тбилиси. Там тоже есть узел правительственной связи. На этот случай разрабатывал план, как бежать в Южную Осетию, а оттуда через перевалы — в Абхазию. А если отправят в Сухуми — как попытаться перейти Гумисту к абхазам.

Тех, кто сидел с ним в камере, выводили, били ногами-руками, опять приводили.

— Ты с абхазами. Русских тоже выгоним. Кто хочет с нами жить, учитесь по-грузински говорить. Берите наши фамилии. А так вы нам не нужны. Абхазов оставим небольшое количество… Которые полностью лояльны… Ни армян, ни греков — никого не нужно, — такие рассказы допросов слышались в камере.

А некоторые не возвращались, и тогда камера на время погружалась в поминальную тишину.

Кончался август, приближался сентябрь. Много задержанных абхазов, русских, армян собралось в гагринском застенке. А за Бзыбью у абхазов скопилось порядком грузин. Через нейтральную полосу, разделявшую линию фронта, проезжали машины гуманитарных организаций, с ними от одной стороны другой передавали списки задержанных.

В одном из грузинских списков оказался Алхас.

Узнав об этом, его отец, Василий Забетович, кинулся к взводному.

— Анатолий! — поправил на поясе топорик. — Надо грузин наловить. Не дай бог на Хасика не хватит!

— А что ты хочешь сделать? — спросил брат Наташи.

— Как что?! В горах виноградники. Скоро вино будут давить. Старое надо допить. Пройдусь, поищу. Может, грузин попадётся. Ведь если гога стакан вина не выпьет, он не гога!

— Что ж, — рассмеялся Анатолий, — дуй!

Василий ушёл вечером.

Утром ребята его взвода сидят:

— Васёк на дело ушёл и до сих пор не вернулся… — Наклюкался! То, что Василий Забетович до войны трудился на винном заводе, ни для кого не являлось секретом.

Ребята сидят и вдруг видят: идёт. Что-то на спине еле несёт.

— Всё! Кушать будем! — Бухать! — загалдели.

Василий подходит, сваливает на землю мешок. Оттуда выскакивают шесть автоматов, рожки с патронами.

— Вот так улов!

Во взводе мало у кого имелись автоматы, и их в одно мгновение расхватали.

— А мне? — развёл руками Василий.

— В следующий раз, — хватаясь за животы, прятали оружие счастливчики.

— Пир на славу удался, а хозяину стола не досталось и хвоста, — проговорил Василий, вытирая лезвие топорика.

— А что это топорик твой сегодня без чехла? — кто-то спросил.

— Поработал… — ответил Василий.

— А почему ты его в чехле? — А потому что дерево, если видит лезвие, — оно содрогается… — Ну…

— Вот я и ношу его в чехле, — надел чехольчик. — А вот когда на грузина иду, тогда — снять…

Оказывается, Василий ушёл далеко-далеко. И не заметил, как перешёл грузинские позиции. Увидел виноградники, за ними дом. Там стоял дым коромыслом. Сначала подумал: «Наши бухают».

Подобрался ближе: гоги! Вытащил топорик, оголил лезвие. Заскакивает: все десять человек пьяные валяются. Что-то мурлычут. Вдребезги пьяные, никто не может встать. Автоматы разбросаны.

Он автоматы уложил в мешок, рожки с патронами забрал и принёс.

— Ёлки-палки! — ребята хохочут.

Недолго думая, рванули обратно и оттуда привели десять грузин. Принесли ещё четыре автомата, один из которых теперь по праву достался Василию.

Людей для обмена хватало с лихвой. Началась подготовка. Абхазы передали грузинам уточнённые списки, грузины — абхазам. С обеих сторон стали готовиться к передаче.

Вечером в гагринской милиции задержанных вывели в коридор.

Зачитали имена и фамилии:

— Алхас… Человек двадцать.

— Утром мы вас меняем, — сказали. — Будьте готовы… На двадцать грузин.

И:

— Кто умеет водить машину?

Один:

— Я вожу…

— Всё понятно…

— А для чего?

— Вам дадут «пазик». Старый. Но ещё ползает, — говорил гвардеец и смеялся. — Водитель тоже будет ваш — и поедете…

Сергей не услышал своей фамилии. Поэтому рассказал Хасику, кому сообщить о нём в Уфе, что сказать Наташе в Гудауте. И если его больше не увидят, то просил не поминать лихом.

Когда утром Хасик прощался с Сергеем, то услышал, что водителя прихватило, что он не может ехать.

Хасик вцепился в руку гвардейца:

— Есть водитель! Есть!

Он тянул за собой Сергея.

— Ты водить умеешь? — спросонья спросил Сергея гвардеец.

— Ещё бы! Весь Афган отмотал…

— Как фамилия? Гвардеец долго что-то искал в списках, потом что-то зачеркнул, дописал сверху и толкнул Сергея на улицу.

Во двор подогнали автобус. Всех усадили в салон. Сергей устроился на месте водителя. Быстро порвали простыни, белые куски которой, чтобы не стреляли при переезде линии фронта, повесили на окнах. В автобус сели двое грузин с автоматами, и он и сопровождающая «Волга» тронулись.

Линия фронта шла где по полю, а где — по дворам. Нейтральная полоса метров триста, с одной стороны грузинские позиции, с другой — абхазские.

Автобус подъехал и спрятался за дом.

Гвардейцы-грузины говорят:

— Как абхазы сообщат, что двадцать грузин выпускают, и мы увидим, что с ними автобус едет, мы вас выпускаем. Вы встречаетесь и разъезжаетесь…

Все сидели в автобусе и ждали. На них никто внимания не обращал. Глядят по сторонам: дорога, на ней «ежи», а в обе стороны нарыты окопы. В окопах грузинские гвардейцы по-грузински разговаривают.

Один гвардеец смотрел-смотрел на автобус, ему стало интересно, он встал и направился к машине.

Подошёл, заглянул в салон и по-грузински:

— Абхази там?!

Побежал к окопам, что-то сказал, и куча гвардейцев облепила машину: — Абхази, абхази там!

Начали автоматы передёргивать: — Убьём!.. Обменщики, что сидели в автобусе, гвардейцам говорят: — Нельзя их трогать! Они по обмену… Если вы их убьёте, не будет обмена… Они наших двадцать грузин убьют… Не трогайте их!

Грузины оказались уголовниками. При гагринском десанте высадили военных, морскую пехоту. А потом вертолётами из Грузии забрасывали подкрепление из тех, кого выпустили из тюрем. Сюда попали сенакские, зугдидские зэки, которые по-русски плохо разговаривали. Они в Абхазии никогда не были и кто такие абхазы, не знали. Поэтому они с интересом полезли смотреть и ворвались в автобус. Слушать сопровождавших гвардейцев не стали.

По автобусу ходят:

— Кто ты?

Не дожидаясь ответа, бьют. Кого — кулаком, кого — прикладом.

Обменщики видят: неуправляемые стали.

— Кто у вас командир?

Но толком ничего не могут узнать. На сопровождавшей «Волге» помчали в Гагру. А тут пошло-поехало. Всех бьют. Все, кто сидел, получают. Ответить нельзя.

Хасик уворачивается. Сергей наклоняется.

А один грузин как закричит:

— Всех перестреляю! Выходи!

Другой:

— Нет, давай подорвём!

Чуть не подрались. Начали по одному выталкивать из автобуса.

Ещё минут пять — и всех бы, кто приехал в автобусе, положили.

На «Волге» примчали грузинский командир и ещё двое, что занимались обменом.

Командир: — По местам!

Уголовники, ругаясь, разошлись. Засели на позиции, недовольные тем, что им не позволили провести расправу. Но глаз с автобуса не сводили.

По рации сообщили: «Грузинский автобус выпускают. Давайте и вы выезжайте!»

Только «пазик» тронулся и объехал первые «ежи», как гвардейцы-уголовники, чтобы насолить, открыли по абхазским позициям огонь. Абхазы ответили тем же. Автобусы попали под перекрёстный огонь.

Все, кто был в автобусе, попадали в проход, прятались за сиденья. Сергей въехал спиной в кресло и рулил сюда-туда… А линия фронта: то блоки валяются, то деревья, то корова распласталась. И водитель — между ними. Чуть не столкнулись со встречным автобусом, который тоже вилял, как сумасшедший.

Одни приехали к абхазам, другие — к грузинам.

Хасик с Сергеем выскакивают из «пазика» и — чуть не матом:

— Чё стреляете! — Нас чуть не постреляли! Глядят, а там кто чачу пьёт, кто покатывается с хохоту. Ещё бы, устроили зрелище! Ралли под обстрелом…

От одной кучки отделился сухопарый мужичок с характерным абхазским носом и как замашет руками: — Хасик! Хасик! — кинулся к парню. — Жив! Здоров! Они обхватили друг друга — и кружить: один поднимет, покрутит, другой поднимет. Пошло братание.

Кто встретил соседа, кто — сослуживца, кто — родственника.

Кто пляшет, кто стреляет! Анатолий:

— Поберегите патроны!

Его никто не слушает. Сергея подхватил кто-то — он на лету выпил стакан вина… Васёк сына отпустил, автомат на колено поставил и фуганул весь рожок в небо:

— Была бы пушка, она бы отсалютовала!

Сергея переполняла радость. Он забрался на крышу вагончика, рассматривал линию фронта. Нашёл железную дорогу, увидел бухточку с перевёрнутой лодкой и вздрогнул: ему оставалось проплыть сотни три метров, а там был бы у своих!

Узнал от Анатолия, что Наташа в Эшере на Гумистинском фронте.

Сергея спросили:

— Где служил? — В батальоне спецсвязи…

— Есть оружие?

— Нож отобрали…

Пообещали:

— Для тебя найдём автомат. Оставайся только у нас…

— Где?

— Здесь, на гагринском направлении.

Сергей:

— Я не затем столько проплыл, — посмотрел на корочки мозолей на ладонях, — чтобы тут оставаться.

Стали уговаривать Хасика:

— Оставайся… — Да нет, я с другом, — показал на Сергея. — Как же он без меня!

И Василия заело:

— Я с ними! Человек держится человеком, как забор кольями…

Среди абхазов продолжалось гулянье, а через день Хасик, Василий Забетович и Сергей на бзыбском повороте поймали грузовик, вёзший добровольцев с перевала, и уехали на нём в Эшеру.

В Эшере Наташа попала в только что сформированную роту. В роте было две гранаты и три или четыре автомата на всех. Ребята имели ножи. Она не представляла, как с таким оружием можно бороться с танками, которые разъезжали по улицам Сухуми, с самолётами, которые кружили над головами. Любой в такой ситуации сложил бы руки, но только не абхазы.

На Гумисте рота пробыла два дня. Потом поднялась на дачи — район в предгорьях Сухуми, где тянулись дачные участки сухумчан: обычные домики с приусадебными участками в несколько соток. Пробыв на дачах пару дней, спустились назад в Эшеру.

Глядя на эту разношёрстную компанию, можно было подумать, что это слоняющиеся без дела люди. Но Наташа приглушала подобные мысли. Она понимала, что ни в коем случае не должна вносить разброд в ряды добровольцев.

И всё больше долетало сообщений о положении в городе: грузины грабят магазины; отдыхающие пытаются покинуть Сухуми из порта, куда один за другим прибывают корабли; появились первые раненые в больницах. Складывалось впечатление, что беспросветная туча затягивает небо над Абхазией.

Крещение Наташи как медсестры произошло, когда рота прикрывала мост через Гумисту в Верхней Эшере. В том месте сложно спрятаться: нижняя часть деревьев голая, сверху — кудри из веток. С вертолёта легко обстрелять, легко — снизу, легко — с противоположной, занятой грузинами горы.

Неожиданно начался обстрел. Все кинулись прятаться за камни, за кусты, кто куда.

Вдруг кричат: — Раненый! Наташа поднялась — и бегом по склону. А сама, как приманка, в белых брюках, в которых уехала из Гудауты.

Ей кричат: — Куда ты? — Куда? — Стой! Пули вокруг: фьють, фьють! Она всё равно бежит. Подбежала к раненому.

Как увидела рану, ей плохо стало. Клокочет мясо на груди, всё вырвано. А у самой в её бесформенной сумочке кроме новокаина ничего нет. Нечем обезболивать. Хватает шприц, а укола сделать не может. Не получается. Но вот воткнула иглу. Обколола новокаином, блокаду сделала. Перевязала.

Раненый — кучерявый абхаз из Кутола:

— Сестра! Что со мной?

— Да ранка! Пустяки, — а у самой на глаза слёзы наворачиваются.

— Сестра, у меня дочь. Ей восемь лет. Мне надо жить…

— Надо-надо…

«У меня у самой восьмилетняя…»

— Сестра… Меня Гиви зовут…

Смотрит: раненого никуда не денешь, не отправишь, кругом перестрелка продолжается. Дотемна прятались, пока его не вынесли и не отправили в госпиталь.

Теперь Наташу преследовал запах крови. Ребята принесли водку, чтобы отмыть кровь. Отмыли, но запах остался. С детства не терпела запаха духов, никогда не пользовалась ими, а тут вылила целый флакон. И они не помогли.

Всё делала, чтобы только не чувствовать этого запаха. А он не оставлял её.

После первого раненого был второй, потом третий… Кровь, кровь…

Иной раз приходили мысли: «Не уехать ли в Гудауту?» Но останавливало: «Ты что?! А что скажешь ребятам? Что — брату? Маме? Струсила? Бросила тех, кому тяжело?» И, проплакав ночь, оставалась.

А потом втянулась: привыкла к запаху крови, знала каждого из солдат — если так можно было назвать эту разноговорящую команду — и всегда была готова прийти на помощь раненому, больному. С огорчением смотрела на девчонок, которые приходили к ней в помощницы, охали: «Ой, как у вас неуютно!» — и бесследно исчезали.

Неделю-другую Наташа пробыла одна. Как-то поехала за медикаментами в эвакопункт, который находился в Эшере в санатории.

Её там спросили:

— Ну, как? Наташа: — Сложно. Рота шестьдесят-семьдесят человек. Раненые прибывают, убывают. Я каждый день должна обойти ребят. Кому-то из медсестёр надо на месте находиться, а кому-то и обходить. Помощь оказывать. Это же не только тогда, когда ранят. Простуды очень много…

Ей говорят:

— Вот есть Лиана.

Наташа посмотрела на Лиану: маленькая, щупленькая. Тростинка. Она и сама некрупная, а эта — вообще ребёнок.

Не знает, что сказать.

А Лиана:

— Ой, я с ней поеду! Я с ней поеду…

Уговорила Наташу.

Наташа вскоре поняла, что не ошиблась и нашла настоящую помощницу и подругу.

Лиана попала на фронт как кур во щи. В тот день, 14 августа, была на работе. Работала заведующей общим отделом в горсовете в Новом Афоне. Во время перерыва сердцем почувствовала что-то неладное. Побежала домой на перерыв. Она жила на турбазе. Поставила на плиту разогреть обед, включила телевизор и в это время услышала сообщение о нападении.

У неё в декабре умерла мама, и на видном месте в коридоре висела чёрная косынка. Та попалась ей на глаза, она машинально надела её, побежала в горсовет. Пока бежала, косынку потеряла. Прибежала, сообщила жуткую новость.

Через некоторое время приехал знакомый художник. Он говорит: «Лиана! Давай передадим на радио. У меня есть номера телефонов радио «Свобода», «Голос Америки», «Би-би-си». Они побежали на почту. Художник сделал маленькую запись. Но когда начал говорить, стал заикаться. Лиане пришлось самой передавать по телефону.

В ту пору в Афоне много отдыхало. Начался переполох. Лиану, как заведующую общим отделом, поставили заниматься эвакуацией. На площади перед Новым Афоном собирали отдыхающих и отправляли кого автобусом, кого морем.

Вскоре появились первые ребята с позиций, а Лиана рвалась к ним и возмущалась: «Ну почему же у меня нет ни пистолета, ни автомата, и меня ни один из них не забрал!» Ночью, в два часа, в три часа приезжали. Лиана постоянно дежурила в горсовете, ей даже туда поесть приносили, и она встречала ребят. Они заскакивали, чай пили. Чем больше рассказывали, тем больше ей хотелось быть рядом.

Душа рвалась на передовую.

Дней через десять эвакуация закончилась.

Как-то утром Лиана сказала соседке:

— Я поеду в Эшеры на позиции.

Соседка:

— Ты не сможешь. Там очень страшно.

— А я попробую. Если вечером не вернусь — значит, я уехала.

В тот день привезли много раненых в больницу. А горсовет и больница находились рядом. Лиана пошла в больницу, решила испытать себя: сможет ли видеть раненых? Зашла в перевязочную. Увидела не кровь, не отрезанную руку, ногу, а в простыню завёрнутые куски тел. Непонятное что-то. От ужаса ей стало плохо, помутилось в голове, но она взяла себя в руки. Помогла собранные в простыни части тел погрузить в «скорую», которая везла останки в гудаутскую больницу.

Надо сначала определить, кто это, а потом — в морг.

Доехала на «скорой» до турбазы, дома собрала вещи и успела на эту же «скорую», которая возвращалась в Эшеры.

Провожать её было некому, у неё ни мужа, ни отца, ни матери, поэтому она только закрыла дверь на ключ и отдала его соседке:

— Присмотри за комнатой.

Её привезли в санаторий, откуда эвакуировали раненых.

Главврач, пожилой абхаз, увидел её:

— Сейчас на первой же «скорой» ты уедешь. Ты должна вернуться… — Нет, я не поеду, — твёрдо ответила Лиана.

— Тогда ты будешь туалеты мыть.

Она:

— Тогда я помою туалеты.

Он испытывал её.

Лиана вычистила и выдраила туалеты — сделала это, как выразилась, «на нервной почве». Потом села на порожки лечебного корпуса и сидела, обиженная, ни на кого не смотрела. В это время в санаторий приехала Наташа, за которую, как за единственную возможность попасть на передовую, и ухватилась Лиана.

Лиана с Наташей поселились в маленьком домике-мазанке. Хозяйка его, бабулечка из России, на старости лет переехала на Кавказ. Домик находился недалеко от школы, которую дырявили снарядами, минами, простреливали из пулемётов. Рядом со школой стоял дом, где вырос Ардзимба, там жили его родители, вот поэтому это место на взгорке постоянно обстреливалось.

Наташу с Лианой дёргали: где ранят — они едут. Куда ещё вызвали — бегут.

Но когда бы они ни вернулись, их всегда ждала бабулечка.

Грузины боялись подойти к Эшере. Потом придвинулись ближе. И вот танки пробрались по броду Гумисты и поднялись по дорогам. В это время Наташа с Лианой шли с позиций. Прошли школу, спускались по бугру. Дорога извивалась вдоль российской воинской части.

И надо же… Медсёстры в одну сторону выходят — на танки нарываются, в другую — тоже.

Куда бежать? А некуда: с одной стороны бетонная стена воинской части, с другой — заборы частников. В стене дыра.

Лиана: — Ой-ой-ой!..

Вздрагивает.

Наташа:

— Трусиха! А ну лезь!

Стала Лиану в дыру запихивать. Затолкала. А самой куда? В такую дырку не пролезет. А сзади уже слышит рёв моторов.

Смотрит: следы обуви на стене и прутья торчат. «По ней в самоволку ходят», — дошло. Подскочила и, хватаясь за прутья, полезла вверх.

Лезет, а сама видит, что из-за поворота дуло танка поворачивает. Легла животом на стену. Одну ногу забросила. Перевалилась. Вниз… Летит — и не летит. Качается.

Она повисла: штанина, как парус, зацепилась за проволоку. Она качается.

Штаны трещат… Наконец упала — в руки Лианы.

За стеной прорычал, обдав дымом забор, танк.

Подруги нырнули в первую попавшуюся дверь. Прижались друг к другу.

Лиана так перепугалась, что даже по надобности боялась пойти одна, просила: «Пошли вместе!» По запаху поняли, что попали в свинарник. Благо свиней в нём уже не осталось.

Утром в дверь заглянул солдат:

— Ой, девчонки, чтой-то вы тут?

— Мы… мы…

Наташа закрыла голые коленки сеном.

— Гомарджобы? — показал пальцем за забор.

— Они, они самые, — закивали головами.

— Да не бойтесь, они к нам не сунутся… Я счас…

Солдатик принёс галифе:

— На….

— Отвернись…

Наташа натянула галифе — большое.

— Какого размера?

Лиана наклонилась к бирке:

— Пятьдесят шестой!

Наташа выглядела в них так смешно, что солдат и Лиана не смогли удержаться от смеха.

— Ладно, я сейчас на склад схожу…

Наташа снова накрылась сеном.

— На, меньше нет, — вернулся солдат.

Наташа примерила галифе. Штанины уже не напоминали парус.

Медсёстры подружились с солдатами российской воинской части. Ходили в часть за водой, где стояла водовозка. Только не через забор, а через ворота. А если начинался обстрел, то бегом: прибегут, воду в ведёрко наберут — и обратно.

Солдаты подарили им медицинские сумки с крестами, помогали медикаментами. На голове медсестёр появились: у Лианы — пилотка, у Наташи — берет.

Вскоре часть прорвавшихся в Эшеру танков подбили, часть — захватили, а нескольким по броду удалось убежать за Гумисту.

В домике, в котором квартировали медсёстры, появился вырвавшийся из плена Сергей. Он держал в руке букет роз.

Ему открыла калитку бабулечка:

— Что вам?

Оглядела не особо отличавшегося одёжкой от других парня.

— Мне Наташу нужно, — сказал Сергей.

— А ты, чай, не ошибся?

— Нет, бабуля! Я из Уфы приехал…

— А-а, из Уфы… И как там, в Уфе?

— А вы что, там жили?

— Я жила в Пензе…

— Проезжал такой город.

— Ну, заходи, гостем будешь.

— Мне Наташа…

— Там и поговорим о Наташе.

Когда Сергей прошёл по маленькому дворику и поднялся на веранду, то остановился, не зная, снимать ботинки или нет.

Но бабулечка:

— Не надо, не сымай. И садись на стул. В ногах правды нет…

Расспросив гостя о том, как дела в Уфе, как в Пензе, как вообще в России, она сказала:

— А знаешь, у них сейчас пересменок… Десять-пятнадцать дней — одни, потом — другие… Вот они с Лианочкой и уехали… Лиана — в Афон. Наташенька — к маме…

— А куда это, к маме? — спросил Сергей, вспоминая, как в Гудауте ходил вокруг Наташиного домика.

— А сначала покажь свои документы, — сказала бабуля. — А то, может, ты грузинский разведчик…

— А что, я лицом биджорик?

— Не поняла…

— Гога…

— Всё равно…

— У меня документов нет.

Сергей так быстро покидал Гагру, что, если бы он захотел получить и документы, вряд ли попал бы в обмен. Ему повезло, что в неразберихе грузины проглядели, кого выпустили.

— Тогда я при всём желании не могу сказать… Наташа спросит: Клавдия Афанасьевна, зачем вы адрес дали?

— Ну как хотите… — встал и всучил в руки бабуле букет: — Это вам! — Вот за это спасибо… А раз к Наташеньке, то как ей сказать, кто приходил?

— Сергей.

— А где сыскать энтого Сергея?

— В Верхней Эшере… — Скажу, скажу, сынок… Закрыв дверцу, посокрушалась:

— Надо ж, без документов… Это нехорошо… Мало ли Натулечка, козочка, кому понравится. А букет я сберегу.

Сергей пришёл в бывшую контору, которую занимал взвод.

— Ну что? — спросил Хасик.

— Что, что… Документ покажь! — зло выдал Сергей.

— Не признала?

— Да её нет… У них пересменок.

— Давай в Гудауту рванём. Ты же знаешь, где её дом.

— Не поеду, — желваки на щеках Сергея заиграли.

Не ожидал, что после стольких перипетий его встретят как чужого.

«Раскатал губы…»

Они с Хасиком вышли во двор, который упирался в плодовый сад. Яблоки свисали с деревьев, кругами усыпали траву под кронами.

— Вон Сухуми, — Хасик показал на распластавшийся в прибрежной низине город. — Новый район, — на стоящие ближе кварталы многоэтажек: — Видишь, высотка? Это Дом правительства. Если малость в гору, там батина хата.

Не знаю, что с ней.

— И я не знаю, — словно из-под земли вырос Василий Забетович.

«А мой дом…» — не нашёлся, что сказать, Сергей.

У него своего дома, который был бы домом в полном смысле слова, не было. Так, приют… Вдали взлетел дымок. Хасик толкнул Сергея:

— Давай в укрытие!.. Опять начинается…

Невдалеке от школы, за которой виднелся домик бабули, где час назад находился Сергей, взлетел столб.

— Я сделаю так, что ты сама придёшь! — ударил кулаком по стволу яблони Сергей.

От удара с дерева сорвалось несколько плодов.

Сергей поднял один, обтёр руками:

— Как у нас…

— Пошли, — потянул его Василий Забетович. — Славу лошади приносят её ноги…

Приехав на пересменку в Гудауту, Наташа не застала мать дома. Неля Борисовна находилась в отъезде. Она созвонилась с невесткой, которая увезла двух своих детей и дочь Наташи в Харьков, и поехала отправлять детям тёплые вещи. Уже приближалась зима, а те впопыхах уехали во всём летнем. В то время установилось морское сообщение с Сочи, куда уплывали беженцы и откуда абхазы возвращались домой.

Вещи Неля Борисовна положила в баул, баул — в детскую коляску. Хотя на причале в Гудауте собралась толпа, её пропустили, перетащили с вещами на катер. Такие в мирное время курсировали вдоль всего Черноморского побережья.

Когда катер набился, его отшвартовали, и он вышел в море. Сначала погода благоприятствовала пути, они миновали Мысру, мыс Пицунду, но вскоре налетел ливень, и все попрятались под навес. Только пошли вдоль Гагры, как в катер чуть не угодил снаряд. У грузин на горе Мамдзышхе стояла артиллерия, и они мешали сообщению окружённой абхазской территории с внешним миром. Но катер взял резко в море и уже при ясной погоде причалил на морском вокзале в Сочи.

Здесь Неля Борисовна встретилась с Людой, отдала ей вещи и тем же катером вернулась назад.

Когда Неля Борисовна вошла в калитку своего домика, её встретила Наташа:

— Мамуля! А я уже здесь…

— Наташенька…

Неля Борисовна засуетилась. Зашла в комнатку, в которой на верёвках растянулись сохнущие Наташины вещи.

— Мамуль, а что это коляска при входе валялась?

— Да это я вещички на пирс возила. Бросила там, а её прикатили…

Неля Борисовна полезла в сундук и достала оттуда связку носков.

— Дай ножку, померю!

— Ой, мамуля!

Натянула на ногу дочери один короткий чулок:

— Нормально… А это раздашь ребятам… — Какая же ты умница! — Наташа расцеловала мать в обе щёки. — Ночью уже не жарко. Да и носки быстро стираются…

— У одного жмота увидела на складе мешок. Еле выпросила.

Отбыв положенные дни дома, Наташа с пакетом носков уехала в Эшеру.

Лиана встретила подругу.

— Смотри, какие розы! — показала на вазу на подоконнике.

— Натулечка! Это тебе, — улыбалась Клавдия Афанасьевна. — Приходил красавец! — Кто такой? Наташа бросила на кушетку пакет с носками.

— Сказал, из Уфы…

— Звать как?

— Сергей…

Наташа вспомнила парня, который приезжал отдыхать в Гудауту и даже предлагал ей выйти за него замуж. Но всё тогда выглядело легковесно, поэтому она к его словам серьёзно не отнеслась.

— Он в Верхней Эшере, — продолжала стрекотать бабулечка. — Но я ему не сказала, где ты живёшь У него документов не оказалось.

Наташа, а следом Лиана, взорвались от смеха:

— Документов не оказалось! Может, он несовершеннолетний, жених-то наш?

Теперь хохотала бабуля.

— Не переживайте, Клавдия Афанасьевна, найдём его….

— А зачем искать? Он же мужчина! Обязан сам! — сказала Клавдия Афанасьевна.

— Ну, раз сам, так сам.

Наташа подошла к букету, понюхала:

— Пахнут… Как из другой жизни… Погладила бархатистые лепестки.

Опустилась на стул. Было приятно, что ей подарили розы. Цветы ей дарили редко, хотя воздыхателей всегда вертелось много. Хотя понимала, что принесённые розы не куплены — где их теперь купишь! — а скорее сорваны в питомнике, но всё равно почувствовала себя не просто медсестрой, а женщиной.

Теперь нет-нет да бросала взгляды на парней: не Сергей ли?

Носки, которые привезла Наташа, разошлись по роте.

— Наталка! А шапку нельзя связать? — спрашивали её.

— Думаешь, до зимы Сухуми не возьмём? — вопросом отвечала Наташа и тут же говорила: — Конечно, свяжем… У нас Неля Борисовна мастер на все руки.

— А кто такая Неля Борисовна?

— Живёт одна в Гудауте…

Днём было ещё жарко, но ночью становилось прохладно, особенно если рота спускалась в ущелье, и тогда носки натягивали на себя все, кому они достались.

Сергей попался Наташе на глаза. Однажды она увидела, как на холм, нависший над Гумистой, выехала «зушка». Так называли зенитку, поставленную на ГАЗ-66. Самоходную установку снимали с колёс и крепили на кузове грузовика.

«Зушка» колошматила всё впереди. Наташа увидела, как на грузинском берегу юлой завертелся БТР и дёрнул в посадку. Посыпалась крошка с домов Нового района, где засели грузины. Заглох пулемёт меж валунов.

Снаряды из пушки кромсали всё на своём пути. До «зушки» — метров шестьдесят.

Она пригляделась. «Он! — узнала человека в кузове. — Шпарит! Словно салютует!»

Долго наблюдать за «салютом» не пришлось. Со стороны Нового района взлетели дымки, и «зушка» уже не съезжала, а слетала с холма.

Наташа скатилась в блиндаж. Сверху запрыгали брёвна и задрожала земля.

Она подумала: «А если его ранят? Тогда побегу к нему». Но никто не кричал: «Сестра! Сестра!» — «А если кинется к ней в блиндаж?» Но он не кидался.

Как всякой женщине, ей хотелось счастья, и тем более после того, как не повезло с Павлом. Такое возможно было, но только не на войне. По-крайней мере, она так считала. Понимала, что здесь не время и не место чувствам. Знала, если женщина, девушка хоть раз неправильно себя поведёт, ей придётся уходить. С первых дней усвоила эту сермяжную истину. Истину, что мужчины на войне братья, а она всем — сестра. И здесь нельзя кого-то выделять, как бы она этого ни хотела.

Здесь не место ухаживаниям. Такого просто нельзя допустить.

«Слабиночку дашь, и пиши пропало», — говорила себе.

Медсёстры наварили мамалыги, сделали из всего, что только удалось насобирать на огороде, салат и уселись на кухоньке обедать. Бабулечка вспоминала о времени, когда она жила в Пензе. Стоило зайти разговору, не уехать ли ей из Эшеры, она сказала:

— Да можно. Но как я брошу Натулечку…

Наташа:

— Мы вас отвезём в Гудауту. Там на катере…

— Нет, у меня же есть свои дети, — посерьёзнела бабулечка. — Вот если они за мной приедут, я тогда и уеду.

Но дети не ехали. Соглашались приехать в Адлер, но дальше рисковать не хотели.

Когда на стол прыгнула кастрюля, в калитке появился Хасик.

— Можно к вам?

Бабулечка, вытирая о передник руки, вышла навстречу:

— Ещё одного принесло!

Хасик толкнул калитку и направился к веранде, где увидел медсестёр. Ещё не доходя, сказал:

— Я к вам… Вы Наташа? — посмотрел на Наташу.

— Я… Что, «кто будет кофе, а кто нет»? — повторила привычное обращение ребят, когда те хотели завести с девчонками отношения.

— Да нет, я кофе… — Учти, — встряла Лиана, — мы не пьём, не курим. И вообще мы беспонтовые…

Медсёстры засмеялись.

— Я понял. У меня друг…

— Что друг, каюк? — Лиана.

— Почти… У него крыша скоро съедет.

— Отчего ж? Много грузин побил?

— Он, можно сказать, с Урала приехал…

— А-а, вот ты о ком… — сжалась бабулечка.

— Он Гагру на лодке проплыл. В клетке у грузин просидел. Вырвался, а…

— Что — «а»?

— Надо что-то делать. Он лезет на рожон. Недавно весь месячный боезапас выпустил.

— А-а, это он стрелял из «зушки»? — вспомнила Наташа.

— Он, он… — Так что нам сделать? Укол обезболивающий? В какое место? — засмеялась Лиана.

— Не надо, — побледнела Наташа.

У неё вдруг чуть не вырвалось: «Хорошо! Куда надо прийти? Я приду».

Но она в который раз переборола себя:

— А в каком он батальоне?

Выходило, в батальоне, что стоял наверху.

— У вас тоже есть медсёстры, — сказала Лиана. — Пусть они и лечат…

Наташа ничего не добавила. Она не знала, что добавить.

А ночью ей приснилось: она на морском берегу. Плещется вода, перекатывая гальку. На неё смотрит парень.

Она ему говорит:

— Сейчас не время быть вдвоём… — Почему? — спрашивает тот.

— Ведь мы на войне…

В горле парня стоит комок. Он хочет погладить её.

— Не надо, — отвела руку. — Я прошу тебя… Потом…

— Когда потом?

— Когда всё кончится… — Наташа! Мы живём один раз. Мы живём для себя! — Я знаю, знаю, но прошу… — Так ты хочешь дожидаться, когда окончится война?

— Да, хочу…

— А если мы не победим?

— Такова наша судьба…

— А если мы погибнем?

— Тоже такова…

Наташа видела, как ломает внутри парня.

— Я прошу… Будь мне братом. Я тебе — сестрой. Пока…

Под ногами парня скрипели камни. Он стоял, готовый сделать что-то решительное. Она чувствовала, что ещё немного, и плюнет на условности, на то, что подумают о ней, какую тень бросит на маму, на брата, как нарушит обычаи и кинется в объятия… Но какая-то нечеловеческая сила удерживала её. С криком «Сергей!» она проснулась.

Рядом на коленях стояла Лиана:

— Натуся! Ты что…

Наташа погладила голову подруги и закрыла глаза.

Абхазская армия пополнялась добровольцами, казаками, которые приходили через горы. На перевалах валялись сотни пар стоптанной обуви: ботинок, кроссовок, туфель, которые бросали чеченцы, кабардинцы, русские, казаки. Несмотря на все трудности, они приносили с собой оружие, несли ящики с патронами — всё, в чём нуждалась отрезанная от внешнего мира окружённая грузинами территория.

Руслан, сигналя фонариком, встречал их ночью, а оттуда уже спускал на побережье.

Поэтому особо радостным известием прилетело сообщение:

— Гагра освобождена…

В первых рядах бравших Гагру оказался взвод Анатолия. Сначала взвод шёл по трассе и в первый день наступления дошёл до эстакады. А потом подразделению Анатолия была дана команда:

— Давайте через Мамдзышху!

Взвод повели на гору, которая главенствовала над Гагрой, ночью продержали в малиннике, а в шесть утра спустили в город.

Грузины огрызались.

Анатолий с гранатомётом выскакивал на дорогу, чтобы прицелиться в танк противника, но в это время перед танком выкидывали шашку, и он растворялся в дымовой завесе. Анатолий стрелял наугад и не знал, попал снаряд в цель или нет.

Когда прошли километр, снова увидели танк. Он стоял заведённый, дулом смотрел в сторону абхазов.

Анатолий почувствовал что-то неладное, стрелять не стал. Его ребята подскочили к танку: внутри никого. Грузины сбежали. А для устрашения, чтобы както задержать наступление, оставили технику заведённой.

Танк повернули дулом в сторону грузин. Взвод добрался до больницы. В ней засело человек шестьдесят. Там пришлось жарко.

Абхазы взяли трофейную пушку. Развели руками: — Мы стрелять не умеем.

Но сообразили что и как. Напрямую пушку поставили и начали долбить.

Анатолий стрелял из гранатомёта.

Ему кричали:

— Бей в это окно!

Он бьёт.

— Бей в то!

Перебегает — в другое окно. Подошли казаки. Анатолий видел, как от прямого попадания снаряда разорвало казачьего батьку. Казачков видно — они в папахах. От батьки одну папаху только и нашли.

Когда подошли к больнице вплотную, стали закидывать окна гранатами.

Штурм начался в девять утра, и только в пять дня грузины стали сдаваться. Потом долго возились со снайперами. Они засели на крышах. И их снимали уже абхазские меткие стрелки.

Анатолий тяжело переживал взятие Гагры. При штурме милиции погиб его друг. Он заскочил в дежурку с гранатой, его встретил шквальный огонь, но он успел взорвать себя и противника.

В конце концов враг, побросав технику, оружие, бежал за Псоу. Как говорили абхазы, грузины чухнули.

На границе с Россией взвился абхазский флаг, сообщение с внешним миром улучшилось. Открылась автомобильная дорога из Гудауты в Адлер, из Адлера — в Гудауту.

Этим воспользовалась Людмила. Она оставила детей и дочь Наташи своим родителям в Харькове, села в поезд и поспешила в Абхазию. С поезда пересела на ЛАЗ. Когда ехала на автобусе через Гагру, ужаснулась: город, можно сказать, жемчужина Черноморья, известный санаториями, парками, дворцами, предстал дырявыми, чёрными от гари стенами санаторных корпусов, пустыми пляжами, редкими прохожими, валявшимися в кюветах сожжёнными машинами, воронками на дорогах и «ежами».

Она зажала рукой рот: такое видела разве что в кино про Великую Отечественную войну. И всё равно радость переполняла: блокада с Абхазии снята!

Она разглядывала всё по сторонам и спрашивала: «Здесь воевал Толя?» Дорога после Бзыби оказалась расчищенной. Теперь рядом с ней сидел жаркий, как определила Людмила соседа, мужчина. Оказывается, он не успел на ушедшую с озера Рицы машину и теперь догонял.

Он не оказался молчаливым абхазом, а, наоборот, сразу окинул Люду взглядом:

— И что ж вас сюда принесло…

Когда Люда рассказала, что сама харьковчанка, что едет к мужу, что тот брал Гагру, сосед оживился:

— Гагру хорошая дивизия не смогла бы взять! Там очень узкие места есть и море. Я спрашиваю одного пленного грузина: «Чего же вы драпали?» А тот на полном серьёзе: «А что, вы ничего не видели?» — «Что?» — «Впереди вас шли всадники на белых конях в белых одеждах… Мы в вас стреляем, вас пуля не берёт». Вот оно, ангелы шли! Они когда реально увидели их… Людмила критически посмотрела на соседа.

— Я тоже не верил… А вот грузины сами говорят.

— Наверно, горячка, — предположила Людмила.

— Может, и горячка… Но вы должны понимать, что Абхазия — это особое место. И, как говорится, духи восстали, пошли впереди.

Людмила задумалась.

Ехали по распадкам между гор.

— Вон за той горой Мысра.

Людмила кивнула в ответ.

— Были там?

— Когда с мужем учились в университете, — ответила.

— А что знаете о Мысре?

Людмила вспомнила случай, который произошёл после Великой Отечественной войны. В Мысру на курорт любили приезжать немцы. И однажды один абхаз, который в войну оказался в плену и теперь жил на берегу, узнал в одном приезжем немце надзирателя из концлагеря. Тот отличался особой жестокостью. И абхаз… зарезал немца. После этого немцы перестали приезжать.

— Вот-вот! — обрадовался Руслан. — А я вам должен добавить. Мысра — это по-арабски «Египет». Её жители совершили в древности путешествие в Египет, вернулись обратно. Там есть холм — место наблюдения за кораблём.

В честь этого путешествия и назвали посёлок — Мысра. — Заметив интерес соседки, спросил: — А Пицунда откуда? Она тоже там, за горами… Там растёт пицундская реликтовая сосна, амза, амзара. А если перевести с абхазского «амзара» на греческий, получится «Пицунда»…

— А Гудаута? — спросила Людмила.

— Это речка протекает. А там местность при Гудоу. Были парень и девушка.

Гуда и Ута. Любили друг друга. Потом в лес ушли. Очень большая легенда…

— Я не могу понять: вроде вы военный, а рассказываете…

— У нас в Абхазии сейчас и стар и млад, все форму надели. Вы же рассказали про немца-надзирателя. Вот теперь грузины в надзиратели лезут…

Стали обгонять грузовик, в кузове которого, накрывшись от ветра чем попало, сидели небритые парни в матерчатых «лифчиках», из карманов которых торчали гранаты, рожки.

Люда поняла: добровольцы.

Сосед замахал руками. Она слышала, как закричали ему: «Гожба! Руслан!» Видела, как тот легко спрыгнул с автобуса и забрался в кузов машины, и та снова тронулась.

Она невольно оглядывалась на отставший грузовик: — Если бы каждый так знал свою родину…

Неля Борисовна встретила невестку в центре Гудауты под башенными часами универмага, которые когда-то привезли из Новоафонского монастыря, и они теперь были визитной карточкой города.

— Четыре, — посмотрела Людмила на циферблат.

Неля Борисовна повела невестку домой. Не могла наслушаться рассказов о внучках и до мельчайших подробностей выспрашивала, как у них дела в школе, любят ли рисовать, интересовалась жизнью на Украине, которая, несмотря на невзгоды, казалась лучше, чем военная, и только после того, как Люда выдохлась, рассказала, что Анатолий после взятия Гагры попал на Гумисту. Туда, где Наташа. Она, Неля Борисовна, в Гудауте в санатории «Волга» готовит на кухне пищу солдатам, раненым, беженцам, кормят у них и пленных.

Люда рвалась в Эшеру, но Неля Борисовна отговаривала:

— Ты куда? Там же стреляют… Когда на пару дней переодеться и привести себя в порядок приехала домой Наташа, Люда от неё не отставала. Её не отпугнуло то, что Неля Борисовна не впустила Наташу в дом и заставила раздеться догола на пороге. Подняла с полу одежду дочери и показала на швы:

— Вот видишь белые точки? Это вши…

Людмила широко раскрыла глаза.

— Бельевые…

— Чего ж ты хотела! — сказала Наташа. — Ведь мы потные. Сутками не моемся…

— А что, там бани нет? — спросила Люда, взяв одежду.

— Но ведь не будешь с ребятами, — смутилась Наталья.

Людмила засмеялась. Потом резко бросила рубаху.

— Да не бойся! — теперь смеялась Наташа. — Они в голову не лезут… Они — в швы…

До Люды дошло, в каких условиях находилась сестра брата. Там земля, по которой приходилось идти, во время дождя превращалась в грязь. Там по нужде приходилось ходить бог весть куда.

Наташу отправили в ванную — её ждала согретая в чане вода, а Людмила, засучив рукава, помогала Неле Борисовне кипятить одежду Наташи, потом — сушить и гладить.

Когда Наташа собралась назад, Люда спросила:

— Можно, я с тобой поеду?

— Зачем?

— Посмотреть… Наташа:

— Что там смотреть! Жди, я брату скажу, сам приедет…

Людмила:

— Мне хочется посмотреть, где ты находишься.

Машина, которая отвозила Наташу, потом возвращалась назад, и Наташа решила: «Ладно. Возьму и с ней же отправлю в Гудауту».

Они приехали в Эшеру, а назад Люда ехать отказалась.

— Не поеду…

— Как? Ты же посмотрела!

— Я останусь здесь.

Наташа позвала Лиану.

Лиана стала стращать: — Люда, послушай! Здесь снаряды летают…

— Ну и что?!

Наташа позвала ребят.

Те:

— Грузины танки пригнали. Они, неровен час, снова Гумисту перейдут. И в плен возьмут…

— Да, Люда, да, — эмоционально вспоминала, как убегала от танков, Лиана.

— Посмотри в окно, — бабулечка показывала на воронки. — Это откуда? От бомбёжки.

— Давай мы ночью свозим тебя на дачи к брату, и ты поедешь назад в Гудауту, — сказала Наташа.

— К Анатолию — поеду. Но назад — ни за что.

Медсёстры думали, что предпринять, но выходило, насильно Люду не свяжешь и в машину не потащишь.

Машина подождала-подождала и уехала, а Люда осталась.

Люда не сразу собралась к мужу, а сначала пробыла у Наташи несколько дней. Она осваивалась. Её удивило, что Лиана по утрам бегала и отжималась, подтягивалась, приседала.

Спросила:

— Зачем тебе это надо? Ведь худенькая.

Лиана:

— Ой, ты знаешь, а если тяжесть… Мы вот с Наташей носилки тащили. Мужик — килограмм семьдесят. А на нём ещё бронежилет килограмм семнадцать.

— Да, — добавила Наташа. — Он раненый. Мы с него бронежилет не смогли снять. А надо скорее вытаскивать. Мы бегом-бегом…

С этого дня Люда тоже по утрам бегала и делала физические упражнения.

Однажды во время обстрела выяснилось, что кончилась вода. Надо идти в воинскую часть, а стреляют. Лиана находилась на позиции, а Наташа с Людой — дома.

Громыхает бомбёжка. Наташа взяла ведро:

— Я сейчас сбегаю в часть.

Люда выдёргивает ведро из рук Наташи:

— Нет, я сбегаю….

Наташа:

— Нет, я…

Люда:

— У тебя один ребёнок, а у меня два. Значит, преимущество на моей стороне.

Вырвала ведро и убежала.

«Как это преимущество? — не поняла Наташа. — Считает, что чем больше детей, тем больше можно рисковать? Но ведь наоборот — больше сирот останется».

Люда забежала в воинскую часть, поставила ведро под цистерну, открыла кран и спряталась за бак.

А где-то: ба-бах! И столб дыма. Ба-бах! Видит — вода переливается. Надо бежать, а ноги ватные. Не двигаются.

Она ущипнула ногу что есть силы. Пошла, хромая. Ещё щипок. Подскочила к крану, закрыла, подхватила ведёрко — и домой.

Наташа встретила её:

— Ну что?

— Ничего, — а у самой от страха дыхание спёрло.

Наташа видела, что Люда ни в чём не хотела уступать ни ей, ни Лиане. Она словно готовилась к чему-то важному и не отступала.

Война всех разбросала по разным батальонам. Лиану и Люду с Анатолием — в один, который большей частью находился на дачах. Хасика с отцом и Сергея — в другой, в Верхней Эшере. Наташу — в третий, в Нижней Эшере. Но со временем Сергей перетянул Хасика в батальон, в котором была Наташа, а вскоре они оказались и в её роте. Сергей оставил «зушку» и теперь стрелял из гранатомёта и учил этому других.

Бывало, его вызовут к молодым. А он придёт: «Вы что? — видит: гранатомёт не тем концом лежит: — Своих же постреляете!»

Сергей изнывал от безделья и рвался в бой. На пересменку в Гудауту, где в пионерлагере отдыхал батальон, не ездил, а оставался в Эшере. На этот раз он тоже остался с Хасиком.

Хасик сказал:

— Говорят, подполковник или полковник в частном доме стоит. Это около Нового района.

— Откуда знаешь? — спросил Сергей.

Он визуально изучил Новый район, дома которого виднелись как на ладони.

— Кабардос рассказывал.

— Какой кабардос?

— Ну, кабардинец.

— Понял, — делал ударение на «я».

— А ему пленный. Что полковник там стоит, чуть ли не генерал. И описал дом. И что в этом доме штаб.

Парни решили сделать вылазку.

Затарились: в матерчатые «лифчики» натолкали по восемь гранат, по двенадцать рожков, ещё — «расчёски» с патронами.

— Когда закончится рожок с патронами, пока будешь вдавливать патроны в рожок, могут схватить, — говорил Хасик. — А есть такая железка. На ней патроны, и её в рожок с патронами вставил — и стреляй. Очень удобная вещь.

— Не учи учёного, — заполнял карманы «расчёсками» Сергей.

Пошли ночью. Перешли реку вброд. Потом поползли. Сергей снял шомпол с автомата и тыкал впереди, чтобы не напороться на мины. Вылезли на территорию посёлка. Пошли.

— Там часовые-масовые, — Хасик показал на группу гвардейцев у одного костра, на группу — у другого. — Там… Долго крались. Подошли к бельэтажному дому: внизу гараж и кухня, вверху — жилые комнаты.

— По словам кабардоса, этот, — сказал Хасик. — Здесь ни постовых, ни масовых… Никого.

Сергей огляделся: — Наверно, не хотят засветиться.

Окна дома не просто зашторены, а забиты. Сергей попытался подслушать: ничего. По лестнице поднялся на второй этаж, задержался перед деревянной дверью. Хасик — за ним.

Врываются: Сергей — в дверь, Хасик — с балкона в окно. Натыкаются: сидит лет десяти мальчик, сидят три женщины, две помоложе, одна пожилая, сидят старик и девушка лет шестнадцати. Перед ними на полу горит керосиновая лампа.

Они вламываются, чтобы захватить чуть ли не генерала, а тут… Поднялся адский крик. Они же со стволами, с гранатами!

И непонятно: почему люди сидят — не разошлись, не разъехались? Ночью, при керосиновой лампе. А уже где-то четыре утра.

Сергей попытался заткнуть им рты:

— Молчите! Хасик:

— Не орите!

Они — ещё громче.

Только Сергей с Хасиком с балкона прыгать — Сергей в одну сторону, Хасик — в другую, — пошла стрельба в их сторону. Грузины среагировали мгновенно. Видимо, потому, что случаи вылазок уже были или их ждали.

Сергей — в мандаринник: — Ноги мои ноги…

Удрал.

В первую ночь Сергей не успел уйти — начало рассветать. Остаток ночи и день просидел в мандариннике. Грузины хозяйственные, у них мандаринники тянутся по буграм, а между ними — канавы. В абхазских мандаринниках ямы не найдёшь. Вот в такой канаве всё это время Сергей и просидел.

Замёрз. Потом пошёл дождь. Промок. Теперь уже холода как бы и не чувствовал.

На следующую ночь пошёл, заблудился и вышел чуть ниже верхнего моста через Гумисту. Ползком пробрался к берегу — полз и особым чутьём угадывал искусственно сделанные холмики, где лежали мины.

Повезло, не напоролся. Спустился и в воду. Плыл, нырял, перелазил камни. Растерял рожки, «расчёски», но на другой берег перебрался. Район, где он вышел, оказался совсем пустым.

Он думал: «Меня хоть наши должны встретить». А тут — никого. Совсем неохраняемый участок. Грузины пойдут — их никто не остановит.

Сергей не знал, где напарник, и собирался идти его искать. Но куда идти? Вверх несколько километров берег, вниз… И пошёл в расположение абхазов.

Его как увидели, обалдели: «Жив!».

Переодели, напоили водкой — он не пил, но тут, как воду, выглотал литровку водки, — и отправили в Гудауту на подсушку и на промывку.

А Хасик попал на верхний мост в то место, где пролёты поддерживали колонны. Он поднялся выше колонн. И уже по течению, в ледяной воде спустился, растеряв много боеприпасов, вышел, где переходил реку.

Если Сергей оклемался за три дня, то Хасик поймал двустороннее воспаление лёгких и провалялся в госпитале три недели.

За вылазку их не отругали и не похвалили. Но место, где выбрался Сергей, с той поры стали охранять.

Когда они ушли на вылазку, поднялся шум. Увидели: нет парней, пропал кабардинец. Стали выяснять, кто этот кабардинец. Уже чуть ли не решили, что он взял Сергея и Хасика в заложники. Может, у него это было в мыслях. А может, хотел вытянуть на этот адрес в Новом районе, а там — в засаду.

Потом на уровне слухов долетело, что кабардинец попал на Гумисту не просто с Северного Кавказа, а как инструктор. Фактически оказался инструктором, работал у грузин, попал на абхазскую сторону. В Гудауте представился, что перешёл перевал. Естественно, он все эти тропы знал. И внедрился. Но после того случая он исчез. До Хасика он рассказывал про «полковника» командиру батальона, но как тот отреагировал на это, неизвестно. А Сергей с Хасиком полный бред кабардинца приняли за чистую монету.

Сергей надеялся увидеть если не одобрение, то, по крайней мере, сочувствие в глазах Наташи, но взгляд Наташи обдал его холодом. Её глаза говорили: к чему эта бравада? Это хорошо, что вернулись невредимыми, а если бы попали в плен? Что, одного застенка в Гагре недостаточно?

«И тут я ей не угодил!» — разобрало Сергея.

А Василий Забетович при встрече с сыном влепил тому затрещину. На что Хасик не обиделся.

— Лошадь о четырёх ногах, и то спотыкается, — сказал он в своё оправдание.

Снова потекла позиционная жизнь. Непонятная стрельба.

Крики:

— Эй ты, абхаз! Я твою маму…

С абхазской стороны: «Эй, биджорик! Я твой папу…» Или: «Эй, гога!» Или: «Эй, гомарджоба!»

Крики-перекрики.

В дни перемирий сходились с обеих сторон. Если знакомые — ведь война соседей по улице, по дому развела по разные стороны линии фронта, — то покурят, скажут друг другу: «Я мог убить тебя». — «А я — тебя». Но потом снова разойдутся по окопам, и, может, на самом деле кто кого и убьёт.

Абхазию всколыхнуло известие о сбитом в Кодорском ущелье вертолёте с женщинами, стариками, детьми, беженцами, которые летели из осаждённого Ткварчели. Город горняков после захвата грузинами побережья численно возрос вдвое от хлынувших в него беженцев. Но если из Гудауты куда бежали, можно было выбраться по морю, а позже, после освобождения Гагры, и по автомобильной дороге, то покинуть Ткварчели никакой возможности не было.

Город лежал в котловине между гор и напоминал окружённый в Великую Отечественную войну Ленинград.

Из него можно было выбраться только на вертолёте, но один из таких вертолётов сбили при пролёте над Кодорским ущельем.

Абхазия погрузилась в траур. Для неё каждый абхазец был на вес золота, а тут лишилась почти шестидесяти человек.

В Гудауте сыпал снег. Накрывал белым саваном кроны, которые под весом клонились и трещали. Перед зевом ямы лежали гробы. Люди молчали.

В толпе стоял Руслан Гожба. Он считал ящики, сбивался со счёта и начинал сначала. В его памяти события последних дней смешивались с временами бериевских гонений на абхазов, когда его отец чудом спасся: его предупредил дальний родственник, и он бежал из Абхазии через горы.

Руслан бросал взгляды на матерей, чьи близкие оказались в злополучном вертолёте. Представлял, как, окажись сам в летящей коробке, падал бы в ущелье, и спрашивал себя: что делал бы?

Что делал бы, если б рядом от ужаса перед приближающейся землёй мать прижимала младенца…

Округа прорывалась стонами.

Лицо Гожбы залеплял снег, он мысленно обращался к небесным покровителям, прося ниспослать кару врагу.

Безголосо поднимали вверх кулаки мужчины. Они поднимали их в Гудауте четыре месяца назад, выражая согласие воевать. Теперь они поднимали кулаки в непоколебимой решимости выстоять.

В толпе плакала Неля Борисовна, которая каждый день ходила в санаторий «Волга», где вывешивались списки погибших и раненных на фронте. Со страхом читала листки, двигаясь от одной строки к другой, ожидая получить удар в сердце, и, не находя фамилий ни сына, ни невестки, ни дочери, заканчивала чтение, чтобы передохнуть, но на следующий день снова замереть на этом же месте.

Снег валил, желая всё засыпать…

Батальон Наташи, батальон её брата провели траурный день на позициях.

Видно было, как затаился Сухуми. Не было ни одного грузина, засевшего на левом берегу Гумисты, у которого в этот день не пробежал бы мороз по коже. Всем своим нутром они почувствовали, что после такого им пощады не будет. Пусть абхазы ещё год, два, пять, десять, сто лет будут биться — но они победят.

Началось январское наступление. По колено в снегу, группами, вброд абхазы переходили Гумисту и растекались по непривычным от белых одежд мандаринникам. Карты, по которым они шли, оказывались неверными. При выходе на позиции им говорили: идите так, здесь пройдёте, здесь, — а когда они шли, то неожиданно на пути оказывался дзот или закопанный в землю танк, которые не значились на карте. И группы сбивались. Оборонялись.

Батальон Наташи, готовый выступить во втором эшелоне, растянулся по берегу реки. Он должен был поддержать наступление первого эшелона, если оно будет удачным. Выше по течению ждал команду на выдвижение батальон Анатолия.

Сергей лежал за валуном и ругался:

— Какая неорганизованность! Где командование? Рядом — Хасик:

— Идут кто как хочет. Пощёлкают как мух… Стрельба нарастала.

Вскоре послышались крики по рации:

— Помогите! Помогите…

Вместо наступления пришлось прикрывать отходящих. Вытаскивать из воды. Перетаскивать на правый берег. А те, кто не успел уйти, несколько дней прятались в мандаринниках и по ночам искали брод через Гумисту. Стало понятно, что на одном энтузиазме Сухуми не взять, нужна подготовка. Сергей понимал это лучше других и рассказывал про то, как чуть не стал Героем Советского Союза.

— А с майором что? — допытывался Хасик, прослышав историю.

— Что и с нашими головотяпами, — недовольно отвечал Сергей, ёжась от холода. — У них проблем, в отличие от нас, не бывает.

Наташа только разводила руками: чьи-то команды заваливали медсестёр работой.

Возникли перебои в снабжении, и ополченцы оставались голодными. Был только хлеб, соль, комбижир, и парни сами жарили гренки.

— Нас специально не кормят, — ворчал Хасик.

— Чтобы мы злее были! — соглашался Сергей.

Наташа собирала пырей, нашла место, где росла морковка, чеснок. Из пырея, морковки, чеснока нарезала салат, пробовала на вкус, не горчит ли, и этим салатом подкармливала ребят.

Иногда подбрасывал продукты брат Анатолий: на дачах сохранилось много не собранного по осени урожая.

Незаметно всё стаяло. Белый покров согнало с низин в горы.

Все догадывались, что готовится наступление, но когда оно будет, никто не знал.

Вот построили батальон.

— В шесть утра вы идёте оттуда. Вы — оттуда. Вы — оттуда, — сказал комбат.

Ни у кого не было возможности поехать домой, переодеться, отоспаться, как перед январским наступлением. Видимо, на этот раз командиры хотели, чтобы наступление явилось полной неожиданностью для врага.

— Вы, — комбат посмотрел на взвод, в котором стоял Сергей, — идёте по мосту.

— По какому ещё мосту? — спросил Сергей.

— По нижнему….

Имелся в виду мост через Гумисту в низовье реки.

— Нас что, хотят пустить по мосту? — Сергей удивлённо посмотрел на Хасика и громко возмутился: — Что, прямо по нему?! На мосту с обеих сторон валялись раскуроченные машины, «ежи», множество железяк. Мост простреливался. Заминирован.

— Там муха вряд ли пролетит, её пуля достанет, — сказал Хасик.

Комбат:

— Командование так решило.

Сергей: — Я же не умирать сюда пришёл!

— Разговоры! — повысил голос комбат.

Парни, кто за полгода уже набегался, был обстрелянный, поддержали Сергея:

— Нет… Да, мы пойдём, но пойдём или выше или ниже моста.

— Вброд по-любому, — добавил Хасик. — Но не по мосту…

Видя, что его не слушают, комбат посмотрел на Наташу:

— А как наша сестра милосердия?

— Правильно говорят ребята, — поразила ответом Наташа. — У нас каждый человек на счету, а тут на рожон лезть…

Комбат плюнул.

— Иди, разбирайся с командованием! — полетело в его адрес.

Комбат вернулся недовольный:

— Меня под трибунал отдадут.

— Пусть тебя под трибунал отдают, но мы не собираемся лезть под пули, — ответили ему.

Сергей сначала не мог понять, зачем надо было посылать по мосту, но потом догадался: нужно отвлечь.

Батальон вышел на исходные позиции в пять утра. Абхазская артиллерия провела артобстрел. Вроде всё шло нормально. Только начали перелезать через насыпь, словно кто-то позвонил и сказал: «Давайте!» Грузины стали долбить берег абхазов.

— Трассера, пули, мули, — Сергей вылез на насыпь.

Вниз кубарем в воду. Времени не было ни сползать, ни искать брод. Нырнул, подумал: «Так спасусь». Глубоко. Пронырнул. Холода не чувствовал.

Выныривал, чуть не захлёбываясь. Где помельче, где поглубже, где вплавь, где ползком перебирался на другой берег. Старался парней из виду не терять.

Видел, как сзади бултыхался Хасик.

Сначала держал автомат над водой, потом опустил: «Хоть и в воде, но не испортится. Ствол в землю воткну, вытащу — и будет стрелять».

Перебирался минут двадцать. Выполз на противоположную сторону, а видно плохо — трассера над головой. Видел, что Хасик сзади плыл.

Сказал:

— Хасик, делай так, чтобы я тебя хоть слышал.

Оглянулся. Видит: то ли он, то ли кто другой в волнах.

Крикнул:

— Хасик!!!

Чьи-то ноги торчат из воды. В кроссовках. У Хасика-то ботинки. Берет мимо пронесло…

Оказывается, Сергей нырял и не заметил, как рядом проплыла Наташа.

Она тоже перебиралась на другой берег. Думала, перейдёт вброд, а как оказалась под огнём — нырнула. Она поднимает из воды голову, чтобы дохнуть, и в этот момент с грузинской стороны вылетает самолёт, бросает бомбу. Но пилот не учёл скорость пролёта, и бомба попала выше по реке метров на пятьсот. Она падает и взрывается в момент нырка Наташи. По течению эхо передалось, и её оглушило. И она, как поплавок, поплыла.

Как нырнула, так и осталась. Понесло вниз головой.

Ещё не зная, кто это в кроссовках, Сергей бросил на камни автомат — и в воду. Поплыл по течению. Его несло. Её несло. Когда её подбросило, у него чуть не вырвалось: «Наташа!»

Поток извивался в одну сторону, в другую. Сергей работал руками что есть сил… Но не плывёт… Сорвал с себя «лифчик». Рванул резче вперёд… Раз-дватри… Наташа ближе. Но из воды почти не появляется. Он потянулся — не достал… Наташу развернуло о валун. Сергей ударился плечом. Запредельные усилия…

Но вот ухватил её за кроссовку… Перехватил под водой за голень. Потянул на себя. Поднимая бурун, упёрся. Спиной. Против волны. К берегу. Вытащил на гальку…

А она в беспамятстве. Лёгкие полны воды. Сергей положил её на колено вниз головой, вода потекла.

А вокруг стрельба, но он её как бы и не слышит. Стал делать искусственное дыхание. Руками. Вдохнёт — и в рот… А сам чуть не плачет, слёзы наворачиваются.

Тормошит:

— На-та-ша-а!.. На-та-ха!..

Бьёт по щекам. Задышала… Глаза открыла.

— Ты?..

Снова закрыла глаза. Поднял Наташу на насыпь. За горкой ещё раз перевернул, вода изо рта закапала…

Рядом оказался Хасик.

— Где тебя черти носят? — спросил Сергей.

— Ты автомат забыл…

Сергей забросил автомат на спину, подхватил Наташу на руки и понёс.

Когда пошли в наступление, Хасик скатился вслед за Сергеем, но у него оказался развязанным шнурок. Он лёг на спину, чтобы завязать его, — и отстал от Сергея. Видел, как выше по камням перепрыгивала Наташа, как оказалась в воде, как пролетел самолёт, как взметнулся столб воды, как выбрался на берег Сергей, как кинулся за Наташей, как крутило берет в водовороте. Хасик вылез из воды, схватил автомат Сергея и — за плывущими, их вместе с беретом крутило впереди.

Теперь Сергей нёс Наташу. Вода в ботинках хлюпала. С него текло. За первыми разбитыми домами показалась целая халупа. В ней старушка переодела Наташу в сухое. Укутала. Сергей вливал ей в рот спирт, а она, как собачонка, отфыркивалась. Хасик искал машину, чтобы отвезти Наташу.

Отправив Сергея с Наташей на «газике», Хасик вернулся на Гумисту. Вторично перебирался на другой берег. Он думал, что всё случившееся происходило не более двадцати-тридцати минут, а оказалось — полтора часа. Первый эшелон, что был отправлен, уже ушёл глубоко в мандаринники.

Но там попал в засады. Наступление было как подстава. Одному командиру взвода сказали: «Вот пройдёшь район учхоза. Отсюда, оттуда. Там всё в порядке. Они* (* Имеются в виду грузины.) дислоцируются вот здесь. Здесь окоп». И вот взвод идёт и натыкается на их пулемёт. Все наткнулись. Не было такого взвода, не было такого батальона, чтобы не наткнулся.

Хасику пришлось таскать раненых. Их подносили к берегу, а он их переправлял. Схватит за руки, стащит к воде — и тянет.

Потом верёвку притащил, привязал за деревья с обоих берегов и переправлял, держась за неё.

Но пришлось остановиться: светло, стреляют. Дождавшись темноты, продолжил перетаскивать. Одному раненому даже голову успел перевязать. Хотя вода холодная, март месяц, но на этот раз Хасик не заболел. Наглотался чачи, сутки под одеялом пропотел и встал как огурчик.

Неля Борисовна выскочила из дома на улицу:

— Наташа!..

Та странно улыбалась и покачивалась. Сергей вёл её, помог войти в комнату, уложил. Коротко рассказал матери о случившемся и, понимая, что Наташа вне опасности, произнёс:

— Мне в Эшеры.

Уехал.

Наташа приходила себя. В ушах свистело. Её подташнивало. Вспоминала, как загудел вдали самолёт, как прыгнула с камня в воду, как что-то хлопнуло, как отключилась, как открыла глаза и увидела Сергея, как видела его, словно сквозь слой воды, когда он её нёс, когда вёз… Он, он снова оказался рядом! И вот, когда мог задержаться, побыть у неё дома, уехал.

Её здоровьем занялась мать. Неля Борисовна возилась с ней, как с малым дитём, отпаивала, растирала грудь, парила ноги, кутала во всё тёплое. Она понимала, что дочери нужно спокойствие и тепло.

Как-то днём к ним постучали.

— Вам кого? — Неля Борисовна выглянула в окошко.

Двое российских солдат с коробкой в руках стояли у калитки.

— Нам… — назвали фамилию.

Неля Борисовна:

— Что-то случилось?

Вышла из дома, встала и не может подойти: думает, с сыном или невесткой что-то произошло.

— Нет, — улыбаются.

— Заходите…

Они подходят:

— Вот, передали цыганской почтой.

Подали коробку. А она большущая!

— Кто передал? Кому?

Они не могут пояснить: мол, машина проезжала из Адлера, и нас попросили:

— Отдайте, сказали. Адрес назвали…

— Ну, тогда давайте смотреть!

Зашли в прихожую, открыли. Там всего понемногу: сахар, тушёнка, конфеты — не шоколадные, а простые, чайные, чтобы не растаяли.

— Килограмм пятнадцать-шестнадцать, — Неля Борисовна попробовала коробку на вес.

Расплакалась. Солдаты сразу ушли.

Вышла из комнаты Наташа.

— Ну, мам, успокойся…

Стали внимательнее смотреть: адрес на коробке только их. Обратного нет. Под газетой нашли деньги — тысячу рублей. Долго думали, от кого это, но так и не смогли определить. Решили, от кого-то у них отдыхавших, ведь до войны приезжали к ним со всей страны. Это могло быть и из Воронежа от бывшего директора школы, и из Москвы — москвичи любили эти места, и из Ленинграда — отдыхали и оттуда.

— Нам, блокадникам, — не могла успокоиться Неля Борисовна. — А как передали, вот, из рук в руки — цыганской почтой. И всё ведь дошло…

Думали, как распорядиться присланным. На деньги купили мешок муки, мешок сахару, мешок картошки. Неля Борисовна пекла пирожки и носила в больницу раненым, отправляла на передовую с приезжавшими проведать Наташу ребятами. Денег хватило, чтобы купить ниток и навязать ещё носков. А конфеты теперь лежали в вазе на столе и ожидали гостей.

Вскоре на смену приехали Анатолий с Людой. За чаем с конфетами они узнали, что Наташу оглушило, что её чуть не унесло течением, что само наступление оказалось бестолковым и что, может, благодаря Сергею она осталась живой.

— Кроссовки спасли, — смеялась Наташа, выкашливая простуду.

— А кто тебе их подарил? — спрашивал Анатолий.

— Ты… — отвечала Наташа.

— У нас тоже на верхнем мосту, — сокрушался брат, — такая глупость! Хотели как пушечное мясо. Приехали спецы: мы вперёд пойдём. Тормознули пацанов: вы здесь, мы пойдём, очистим. Потом вы чуть ли не на готовенькое придёте. Они понтовались. Пошли по этому мосту. Так если пошли пятьдесят человек, обратно вернулись человек десять… Мост заминирован. Сверху простреливается…

— Да, — не удержалась Люда. — Мы с Лианой трое суток не спали… Всё раненых вытаскивали.

— Давайте о другом, — вмешалась Неля Борисовна. — Внучки письмо прислали, спрашивают: когда летом приехать?

— Тоже цыганской почтой? — спросила Люда.

— Да нет, вот штампы. Харьков, — показала конверт.

— Ответь им: этим летом пусть больше занимаются, а на следующее уж точно приедут, — сказал Анатолий.

Несмотря на неудачи, он верил, что грузин всё равно выгонят.

После мартовского наступления, в котором ещё больше обнаружились недостатки абхазской армии, среди абхазов появилась неуверенность, пораженческие настроения. Матери погибших требовали что-то предпринять, чтобы получить тела их сыновей и предать их земле, а грузины специально не выдавали убитых. Можно было подумать, что абхазы сломятся, пойдут на попятную, но этого не случилось. Преследовавшие неудачи только укрепляли Наташу, Анатолия, Людмилу и всех абхазов.

На позиции Анатолий с Людмилой и Наташа возвращались вместе с Лианой (та приехала за день до отъезда), с вязанками тёплых носков, с пакетами пирожков и сладостей.

Наташа подумала: «Вдруг Лиана вернётся ко мне!» Ведь та уже помогла Людмиле освоиться.

Но Лиану теперь не устраивали вторые роли, она сама была вроде старшей медсестры.

В свой батальон Наташа вернулась одна.

— Это тебе, — протянула пакет Сергею.

— За что? — спросил тот, пристально глянув ей в глаза.

Она не отвела их:

— Сам знаешь…

У него чуть не вырвалось: «Наташа! Давай бросим все эти недомолвки».

Весь его вид говорил: «Давай уедем. Ко мне в Уфу. Там спокойнее. Там безопаснее. Там такое не повторится».

Поняв, чего он хочет, она произнесла:

— Нам надо быть здесь…

— Наташа!

— Ты понимаешь, здесь. Несмотря ни на что… В который раз крепкий мужчина оказывался беспомощным перед хрупкой женщиной.

Он нервничал. Приехать на Кавказ, можно сказать, в чужую страну, биться, рисковать собой, надеяться получить хоть толику счастья, а в руках увидеть пакет с пирожками и пару носков… Не насмешка ли это? Конечно, после того как он спас её, вера в успех укрепилась. Теперь, казалось ему, он мог рассчитывать на большее. Это большее уже словно предстало перед ним, когда он привёз её домой в Гудауту. В тот момент в голове мелькнула мысль остаться, на худой конец задержаться, и тогда бы, может, и пошло всё стремительно вперёд. Но какая-то сила удержала. Да и разве, сидя у её кровати, он чувствовал бы себя хорошо? Оставшись, не уронил бы себя в глазах Наташи? Хотя это и был один из редких поводов, когда мог остаться… Гордость взяла своё: он пришёл воевать, защищать её и должен своё отработать! Должен предстать таким, чтобы она пришла к нему… А она принесла пирожки.

Если раньше каждое появление Наташи приносило Сергею радость, то теперь становилось в тягость. Видеть её — и не обладать. Видеть — и не иметь возможности прикоснуться. Видеть — и… К тому же возникли осложнения с комбатом, которому пришлось подчиниться воле Сергея и не пустить батальон по мосту, и тот теперь нет-нет и вспоминал:

— Всё из-за этого башкира. Хероя Хоюза… Пошли б по мосту — взяли б Сухум!

Сергей слушал-слушал и не выдержал — как-то вечером подошёл к Хасику:

— Ты как хочешь, а я линяю…

— Куда? — спросил тот.

— Куда? Да хоть куда! К Василию Забетовичу…

Хасик не стал выяснять, с чем связано решение башкира. Он видел всё сам и переживал за друга.

Он только произнёс:

— Знаешь, а зря… — Почему? — спросил Сергей.

— А кто её в следующий раз из воды вытащит?

— Пусть вытаскивает тот, кто ей дороже! — отрезал Сергей.

— Что ж… — Так ты? — с надеждой посмотрел Сергей на Алхаса.

— Куда же я денусь…

Вечером, когда все легли, Сергей с Хасиком вышли из казармы — если можно так назвать домик бывшей турбазы — и пошли в Верхние Эшеры. Тогда не было жёсткой дисциплины, и ополченцы могли переходить от одного командира к другому.

— Мне наш комбат напоминает майора… — говорил Сергей.

— Того, что сначала хотел представить тебя к Герою, а потом — к трибуналу…

— Ведь сколько крови пролито из-за этих идиотов!

— Ты знаешь, когда я был в Карабахе, нас тоже между армянами и азерами ставили. И нас долбали с двух сторон. Что говорить… А то, что ты так решил, то правильно. Ещё не хватало тебе комбата, как майора, на плацу… Василия Забетовича сорвало с койки:

— Хасик! Хасик! — закружился вокруг него.

А потом к Сергею: — Зачем моего сына увёл? Зачем?!

— Я его теперь вернул, — сухо сказал Сергей.

— Ну, раз вернул, будем бухать! Работай по-крестьянски, ешь по-дворянски.

На ящике, заменявшем стол, появилась бутыль.

Василия Забетовича понесло:

— Пьём за Героев Абхазии!

— Это за нас, что ли? — удивился Хасик.

— Да! Ведь Герой не тот, кто медальку на грудь повесил. А кто в душе герой! — Тогда и за Героев Союза, — Хасик чокнулся с Сергеем.

Башкир скривился.

— А что? Главное, что ты герой по жизни, а не по наградкам! — воспрял.

Сергея снова определили на «зушку», которая потеряла своего стрелка.

Его ранило, и он маялся в госпитале. Теперь в Сергее было меньше бравады, если он и выскакивал на «зушке» на передовую, то уже более расчётливо, и не стрелял до той поры, пока все вокруг не начнут разносить снаряды грузин, а он будет кружить мимо взрывов, пытаясь скрыться. Он хладнокровно уничтожал точки врага и по привычке делал на автомате зарубки:

— Это сколько пулемётов… Это сколько «бээмпэшек» подбил… — А танков? — спросил Хасик.

— Дождёмся и танков…

В это наступление абхазов грузины только отстреливались. А потом у них пошла непонятная суета. Ближе к вечеру с их стороны от окопов поднимается на насыпь танк, башня повёрнута вбок.

Что он хотел этим сделать? Непонятно.

Сергей выехал на «зушке».

— Они что там, перепили? Складывалось впечатление, что грузины находились под кайфом. Танк выполз. Хоть бы стрельнул, а то выполз, встал, бок подставил, словно ждал, пока в него стрельнут.

Сергей не упустил своего шанса. На глазах у Наташи снаряд угодил под башню.

— Как метко! — воскликнула она.

Заметила «зушку» и как та чётко засадила между башней и корпусом.

Башня:

— Хр-хр-хр… Как в мультике: будто робот, пол-оборота дала — и замерла.

Туча дыма. Через несколько минут танк загорелся, а к концу дня сгорел.

Сергей думал, что его отметят. А когда он доложил командиру, ему сказали:

— Ты чё! Этот танк казак щёлкнул…

— Ну, казак так казак, — только и сказал Сергей.

Ему не то что стало противно — нет, он привык к тому, что награды перепадают тому, кто их не заслужил. Это он усвоил с афганской поры, когда от него ушла звезда Героя Союза.

Ему всё обрыдло…

На этот раз он воспринял всё иначе. Может, потому, что как бы утратил ту, ради которой сюда приехал: одно её слово заставило бы его подбить ещё не одну бронированную машину. Может, потому, что она где-то была, а он мог выглядеть рвачом, требующим награду. Может, наступил момент, когда переполнило негативом, а положительное, которое могло компенсировать негатив, не приходило.

И он сказал Хасику:

— «Зушка» твоя!

Хасик ударил благодарно по плечу:

— Теперь мы устроим… А ты за гранатомёт? — Нет, я ухожу…

— Куда? На Восточный фронт?

Думал, что Сергей всё ищет военные приключения, а на Восточном фронте не в пример позиционной войне на Гумисте кипела партизанская. И башкир с его опытом мог там сделать гораздо больше.

Но Сергей отрицательно мотнул головой:

— Совсем ухожу.

— Устал? — желваки на щеках Хасика заиграли.

— Да как сказать…

— А я не устал!

— У тебя своя песня, у меня — своя.

— Это уж ты сказал точно, — Хасик отвернулся.

Ему стало горько говорить с Сергеем. Если башкир хочет уехать, пусть едет: он не за свою землю борется. А Хасик, хоть и провёл молодость в Москве, но эти склоны, вершины, низины своих абхазских предков не отдаст никому.

Сергей удивился, что Хасик на прощанье не протянул ему руки.

Хотел пробудить в нём прошлое:

— Помнишь, как мы в Гагре?

— Не помню, — отрезал Хасик.

А Василий Забетович снял с плеча Сергея автомат:

— Лучше сегодня яйцо, чем завтра курица…

— Какая ещё курица?

Василий Забетович не ответил.

Сергей ушёл. Ему было нелегко. Хотел свернуть в батальон Наташи и напоследок глянуть на неё, но ноги продолжали ступать по дороге.

Он твердил себе: «Всё, отвоевал… Всё!» Нельзя сказать, что ему хотелось назад в Уфу — там его тоже никто не ждал.

С некоторых пор он ощущал себя каким-то бесхозным. Поэтому, когда рядом остановился УАЗ российской воинской части, он попросил его подвезти. Разговорившись с водителем, он не пересел на автобус, идущий в Адлер, а свернул в воинскую часть в Гудауте, где стояли десантники. В части не хватало контрактников, и, когда Сергею предложили остаться, он не стал долго думать.

Некоторые сложности возникли с военным билетом и паспортом, которые остались в Гагре у свана и к Сергею не вернулись. Запросили из Уфы подтверждение — и он оказался на службе у десантников.

Наташа с момента ухода Сергея ничего о нём не знала. Не знала, что из «зушки», которая подбила танк, стрелял Сергей. Не знала, что Сергей сказал Хасику на прощанье.

Она шла к брату и по дороге столкнулась с Хасиком.

— Какие у вас дела? — спросила Хасика.

— Наташа! А Сергей уехал, — ответил тот.

— Как?!

— Да его заело…

— Что же так?

— Танк подбил, а ему говорят, что не он… Хасик рассказал, как танк выехал, как подставил башню, как не упустил момента Сергей.

— Ой, я видела! Я видела! — воскликнула Наташа.

— А что из того, что вы видели… Наташа! Вы только осторожнее тут. Недавно мародёров поймали, они девчонку тащили…

— У меня боекомплект, — Наташа показала на матерчатый «лифчик», уставленный рожками и гранатами, и на медицинскую сумку.

— Х-хе… Наташа! Медсестра искоса посмотрела на Хасика:

— Вы мне угрожаете?

И со смехом пошла дальше.

Она понимала, что в войну всплывает всё низменное, но и в кошмарном сне не могла себе представить, чтобы кто-то из абхазских парней с ней обошёлся плохо — с той, которая ради них оказалась на фронте и рисковала жизнью.

Она шла, вспоминала Сергея, который за ней ухаживал, который приехал изза неё, который воевал рядом, который её спас, который бежал. По её мнению, бежал позорно. Ведь были и те, кто, несмотря ни на что, оставался нести выпавший абхазам крест. Как её брат, который мог отсидеться в Харькове, как его жена Люда, мать двоих детей, теперь пропадавшая на передовой, как Лиана.

Несмотря на доброе отношение к Сергею, у неё першило в горле.

— Да ладно с ним! Сколько сюда приехало… — Натулечка! — ей чуть ли не на руки прыгнула Лиана.

Выскочила из соседней комнаты Люда.

— Пришла проведать, — сказала Наташа. — Вот бинты, — вытащила из сумки пакет. — А вы бы мне обезболивающих…

— Этого у нас хоть отбавляй, — Лиана порылась в коробке и подала упаковку. — Как к грузинам сходим на вылазку, так обязательно найдём.

Вошёл брат:

— Наталка! Я тебе припас, — вытащил из мешка за столом свёрток.

Наташа развернула:

— Спасибо…

Она держала свитер.

— Это мама связала… А это от меня, — из-за спины брат извлёк берет десантника и надел ей на голову. — А то, говорят, ты свой в море выбросила.

— Да так далеко, что достать не могу, — рассмеялась.

— А как твой герой, что тебя спас?

— Герой подался на родину…

— А где у него родина?

— Башкирия.

— Ты знаешь, в наш батальон пришёл парень, который тоже живёт в России. В Воронеже.

— А как его зовут?

— Он себя называет Воронеж да Воронеж. Если хочешь увидеть, то он сейчас за автоматом должен прийти. У меня их два…

Не прошло и минуты, как дверь без стука отворилась и вошёл кучерявый парень.

— Ну что, командир, где мой калаш? — спросил и увидел Наташу. — На-та-ха…

— Валерка!

— Ты каким ветром здесь? — А ты?

— Я… Лучше зови меня Воронеж. А Валерка… Валерка в Гремячьем остался.

— Что ж, Воронеж так Воронеж… Воронеж взял автомат:

— Давно мечтал о такой вещице… А-то всё кастеты. На всё Гремячье два обреза.

— Ты о чём? — спросила Наташа.

— Да всё о том же…

— Расскажи, как там школа, как ученики, как колхоз?

— А как всюду… Колхоз развалился. Всё растащили по дворам. В школе учеников с гулькин нос, теперь в Гремячье возят. Что об этом говорить — душу травить! — Ладно, ещё свидимся. Я пойду, — сказала Наташа. — Засветло нужно к своим вернуться.

— А ты что, не в этом батальоне? — спросил Воронеж.

— Я в Нижней Эшере…

— Тогда я тебя провожу…

Наташа взглянула на Анатолия.

— Пусть лучше проводит, а потом вернётся. У него же калаш, — глянул на автомат.

— А у меня граната, — предупреждающе сказала Наташа, словно вспомнив что-то.

Попрощавшись с родными, Наташа ушла. Воронеж направился с нею.

По дороге Наташа узнала незатейливую историю Воронежа. Оказывается, когда она уехала из Рудкино, он с местными парнями продолжал чудить.

— У меня друг освободился. Ещё один, потом на машине перевернулся, — говорил Воронеж. — У того вообще мозгов нету. Жили вольной жизнью, девчонки… Они — к участковому. Я понимаю, им надо завтра на работу, а мы — в гости, на чай.

Пожаловались. Ну и начались трения. А нас несло. То вина выпили, поскандалили, то бокс, то то, то это. Колесо закрутилось. А одна от меня в положении… — Ты женился? — Наташа шла на расстоянии от парня.

— Да, если это можно так назвать… Вот и получилась у меня катавасия.

Дома — ссора. С ментами — клинч. Что делать? И тут херня, и там херня, — заметил, как сморщилась Наташа: — Извини. Патовая ситуация. Мне либо сидеть, либо в бега… А тут Абхазия. Грузины стали отдыхающих обстреливать.

Падлы они! Вот и поехал сюда. Попадаю в купе с парнем из Нового Афона. Парень сам абхаз. Привозил семью в Воронеж. С ним на Псоу перешли границу. У него день-два пожил. Потом он показал, где штаб в Гудауте…

— А мотоцикл?

— Ты помнишь моего «мустанга»? Да я с горки, а понтонный мост развели.

На дне Дона мотоцикл… Чудом сам спасся.

— Здесь тоже чудеса случаются…

— Знаешь, какое первое чудо?

— Какое?

— Что я тебя встретил.

— Давай не будем!.. — отмерила взглядом расстояние между ними.

Тут в кустах зашевелилось. Воронеж снял с предохранителя автомат.

— Вы что шляетесь? — на дорогу вышли двое бородачей с винтовками.

Один — другому:

— Да это Наташа… Медсестра с Нижней Эшеры.

— Вы осторожней, — сказал второй. — Грузины лазутчиков засылают… — Здесь кругом засады? — спросил Воронеж, когда они отошли.

— А ты что думал?

Они ещё долго шли, разговаривая об Абхазии, о войне, пока не добрались до турбазы, в одном из корпусов которой квартировал батальон медсестры.

— Я здесь останусь, — сказал Воронеж.

Наталья опешила:

— Как? Тебя же ждут наверху. Тебе автомат дали…

— А какая разница, где я буду воевать? Лучше уж там, где меня хоть знают.

Наташе нечем было парировать. Тем более что в их батальоне тоже ощущалась нехватка людей.

После встречи с комбатом Воронеж взбодрился:

— Всё, Натаха! Меня приняли к вам…

Командование абхазской армии пришло к выводу, что взять Сухуми через Гумисту не получится, и разработало план захвата города в обход, через горы.

За неделю до первого июля батальон Наташи перебросили в Гудауту. Наташа догадывалась, что предвидится военная операция, но всё держалось в секрете, и она даже не знала, где окажется на следующий день. С ней собирались идти несколько медсестёр, но получилось так, что кого-то забрал брат, кого-то — отец, кого-то — жених, и она осталась с Ингой — гудаутской девчонкой, у которой погиб брат, и тогда на фронт ушла она, младшая сестра.

Наташа звала Ингу Лялькой. Маленькая, щупленькая, нос у неё выразительный, чем-то похожая на Лиану, но гораздо моложе. Неля Борисовна провожала Наташу с Ингой, когда их сажали в вертолёт, не зная, свидится ли ещё с дочерью.

Накануне позвонили в Харьков, и Наташа, наговорившись с дочерью, попросила:

— Дианочка! Ты уже взрослая и понимаешь, где твоя мама. Поэтому будь благоразумной, заботься о сестрёнках и не забывай бабушку.

— Мамочка, что ты! Я… я… — послышалось в ответ.

Наташа не предполагала, что в пятистах метрах от площадки, где садились в вертолёт, дислоцировалась часть Сергея, что он уже получил квартиру в многоэтажке, мимо которой каждый день на работу ходила Неля Борисовна.

Не знал об отъезде Наташи и Сергей.

Воронеж занял место в вертолёте у иллюминатора.

— Наташа! — показал рядом.

Медсёстры прошли в салон и сели среди рюкзаков. Набитый под завязку летающий тихоход завертел лопастями, закачался и, словно черпнув земли, полез в небо. Воронеж прилип лбом к стеклу и наблюдал за мохнатыми склонами, возраставшими вдали до снежных вершин.

«Абхазия по размерам вроде всего ничего. От Псоу до Гудауты можно доехать за час, — оглядывал горы. — Но всё это хотят захватить грузины. Да это не по зубам и гитлеровским дивизиям, не то что этим гнидам!» Вертолёт стрекотал в необъятном пространстве, мошкой улетая в ущелье.

Группами перевезли батальон в район Двуречья, откуда абхазы двинулись пешком. Шли и днём и ночью. Тропиночка: шаг вправо — пропасть, влево — можно нарваться на мину. Шли через пять метров друг от друга: если кто подорвётся, чтобы следующий не погиб. Плечи оттягивали огромные рюкзаки.

У Наташи в ботинках повылезли гвозди. Она выкинула обувь, пошла в тапочках на толстой подошве, которые к концу пути стёрлись. Впереди шёл Воронеж, бубня какую-то воровскую песню и называя себя и всех идущих: «Мы как смертники!»

Но никто в обсуждение не вступал. Замыкали колонну старики на лошадях, которые нужны, чтобы вывозить раненых. Появились хутора по два, по три дома, иногда — по четыре. Вокруг домов тянулись пасеки.

Вперёд выходила разведка, проверяла, есть ли кто, и батальон двигался дальше.

Как назло, полил дождь, и пришлось накрываться чем попало, но это мало помогало. Шли и не знали, дойдут или нет. Первую ночь, мокрые от дождя, спали на пасеке в омшанике. Проснулись голодные, холодные и — вперёд. Вторую ночь — на скотном дворе. Вонь! Уставшие, спрятались под крышу и растянулись на земле.

Под утро встали и спустились в село Гум.

— Уже больше домов, — заметил Воронеж.

В селе оказались грузины. Их пришлось выбивать. Гум — село как на горках. Спускаешься с одной, а поднимаешься на другую — опять Гум.

Грузины сидели на высоте и обстреливали. Батальон растянулся и пошёл вперёд через чайные плантации. Час-другой — и Гум взяли, но потери с обеих сторон оказались немалые. Наташа бегала от раненого к раненому. Старалась ни в чём не уступать ей и Инга. Тут же грузили раненых на лошадей и отправляли в тыл.

В Гуме уже спали как на перинах. Может, это были и матрацы, но Наташе запомнилось ощущение: как на перине. Видимо, из-за походной жизни она совсем забыла, что такое отдых в нормальной кровати.

— Да, здесь не развлекаловка, — сказал о своём первом бое Воронеж. — Того и гляди пулю влепят… — А куда пулю? — спросила Инга.

— Как — куда? Да хоть куда!

— Э, не-е… Знаешь, абхазская женщина спрашивает: «Куда у моего сына ранение?» И если ей отвечают: «В спину», — она отказывается его принимать.

— Дурь какая-то!

— И ничего не дурь! С трусом как? Это же на весь род позор! Слышал, что вертолёт сбили в Лате?

— Это в Кодорском ущелье, что ль?

— Да… Так после этого некоторые парни струсили и побежали с передовой домой. А их матери на порог не пустили. Прогнали. Понимаешь, что такое абхазская женщина? Что такое абхаз? Это воин! — Слушай! Давай не гни тут… Мы, русские, тоже не лыком шиты.

До Воронежа дошло, что в стране, в которую он попал, люди поступают подчас как герои древних мифов. И к этому располагает величественный горный ландшафт.

Дальше двинулись на Ахалшени. Проходили маленькие сёла в пять-десять дворов.

На одном хуторе между Гумом и Ахалшени жили армяне и греки. Одна гречанка пожаловалась, что её несколько раз водили на расстрел. Считали, что она разведчица, чуть ли не снайпер, что помогает абхазам. Но уцелела: как спасители, пришли абхазы.

Она посоветовала взять в грузчики армянина: — Пусть тащит ваши рюкзаки!

Воронеж сообразил:

— А ну, ара, идь сюды!

Армянин покочевряжился, но взвалил на спину Наташин и Ингин рюкзаки.

Воронеж недосмотрел: армянин через километр куда-то исчез. С рюкзаками пропали и припасённые медикаменты.

— Вот ара-бара! — бесился Воронеж.

— Сам ты баран! — отвечали ему.

Повезло, что самое необходимое осталось в медицинских сумках, с которыми медсёстры не расставались.

После Гума показалась впадина, а за ней — подъём: дорога вела в Ахалшени.

Это небольшое, компактное село из одноэтажных и двухэтажных домов, в котором жили русские, армяне, греки, грузины, мегрелы. Абхазов в нём почти не было.

Брали его тяжело. Наткнулись на пулемёт. Воронеж сунулся вперёд, но его прижало к земле огнём. Он видел, как высокий парень, блондин, бросился вперёд и подорвал место, откуда обстреливали, а когда выбирался назад, его достали. Он уже рядом был, когда ему раскурочило ногу.

— Наташа! — не закричал, а зарычал Воронеж.

Наташа сунула волосы в берет, подскочила к блондину через полянку:

— Ложись! Оторвала от штакетника забора доску, наложила шину на ногу.

— Раненый!

— Раненый! Теперь кричали с разных сторон. Наташу с Ингой носило из края в край села. После относительного затишья на Гумисте им приходилось оказывать помощь не покладая рук. В Ахалшени попали под ливень. Промокли.

— Только подсохли в Гуме, как приходится сушиться опять, — ругались на непогоду.

Взяли пленных. Одного — толстого-претолстого, безобразно толстого.

Звали его Нико. С виду Нико — лет сорок.

Наташа — Нико:

— Вы же еле ходите…

У него сердце выскакивало.

Воронеж:

— Куда тебя принесло? Весь трясётся: — Я не знал… Я мастер производственного обучения. В Тбилиси. Вызвали в военкомат. Я пришёл. Нас оцепили и в самолёт — и сюда. Выдали форму — и в горы…

Грузины его бросили. А сам он не смог уйти.

Наташа:

— Расскажите, как всё было. Напишите на бумаге.

Он рассказал, что у него две дочери, написал про стариков отца и мать, которые жили в Кутаиси.

«Видно, не такой уж плохой человек», — подумала Наташа. Видела, с каким сожалением говорил он о том, что случилось.

Воронеж — Наташе: — Чего он всё лежит у тебя и лежит? Давай его возьмём, за водой пусть ходит.

— Ты же видишь, человек больной! Наташа делала ему сердечные уколы.

Но как-то Наташи не было. Приходит: Нико нет.

Воронеж:

— Мы пошли за водой, ему стало плохо, а там трудно идти, и то ли упал… — Столкнули! — ахнула Наташа.

Воронеж не ответил.

— Знаешь, что у тебя девочка? — посмотрела, как на допросе.

— Ну и что?

— А то, что вот так тебя столкнуть…

— А ты что, хотела, чтобы он выздоровел и ушёл? Сбёг, как тот ара?

— Хотела… — сказала и чуть не разрыдалась.

С некоторых пор Наташа стала замечать в себе неожиданную плаксивость.

— Натаха! Ты в своём уме? Они твою…

— Да не они! Да если и они. Если все мы зверьми будем….

— Успокойся…

Наташа уже давно чувствовала себя неважно. За год войны истрепались её нервы, тело ныло от постоянных физических перегрузок, болело там, где раньше не чувствовала боли. Но она стоически переносила выпадавшие на её долю трудности. А что ей оставалось? Только всё сносить и терпеть.

После Ахалшени спустились на Каман.

Каман — почти стёртое с лица земли село. Всё было разбито. Валялись трупы гвардейцев. Коровы бродили по склонам и мычали. Собаки выли. От домов остались одни коробки. Всё говорило о том, с каким трудом брали село.

Каман — в горах и как бы под горами. Священное село. В глубине ущелья, на взгорке в начале села, возвышался храм. Ребята рассказали Наташе, что священник дал команду и абхазов встретили с автоматами. Там жили в основном грузины, мегрелы, сваны, и сопротивление оказали жестокое, но абхазы выбили врага.

Около церкви двумя этажами возвышался дом престарелых. Его пожилые обитатели разбежались во время штурма, и теперь в нём разместили раненых.

Батальон Наташи шёл сверху — его выбросили вертолётами в Двуречье, батальон её брата с Людой и Лианой шёл снизу через Гумисту, а Хасика с отцом — через Шубару. Это выше Афона. Прошли через горы, протащили бронетехнику, спустились к Гумисте и через Каман наступали на Шрому.

Взвод Хасика шёл в первом эшелоне, который пробивал проходы. Они перешли реку вброд рядом с церковью. Сняли с колокольни пулемётчика. На них выскочила монашка. Никто не ожидал, что она начнёт стрелять, а монашка вытащила из-под накидки автомат и в упор уложила несколько человек и нескольких ранила. Её не пощадили. Несколько дней она лежала на взгорке, и её чёрные ботинки грызла собака.

Взвод прошёл дом престарелых, дорогу через Каман, подошёл к мосту. За мостом на горе виднелась Шрома — последнее село на подступах к Сухуми.

Грузины из Камана кто бежал в горы, кто удрал через мост в Шрому, а кто не успел убежать, спрятался в подвалах, в колодцах.

Хасик решил набрать воды. Опустил ведро в колодец, а оно — бамц! Заглянул — в колодце грузин.

— Биджорик! А ну вылазь! Оттуда вылез гвардеец.

Хасик обыскал его, нашёл фотокарточку:

— Твои? — Семья, — тот опустил голову.

— Ты о своих думал, когда автомат в руки брал, а о моих? — Хасик постучал себе в грудь.

— Только не стреляй! Не стреляй! — затрясся пленный.

Хасик плюнул и отвёл в штаб. А Василий Забетович рыскал в Камане по дворам в поиске вина, и его усилия увенчались успехом. После нескольких дней изматывающего перехода и боя кавказские вина улетучивались с невиданной быстротой.

Разведка показала: по дороге на Шрому окопы грузин, БМП на высотке.

Все понимали, что абхазам придётся двигаться по этой единственной дороге, чтобы следом прошла бронетехника, но команды «наступать» не давали.

Командование долго думало и приняло решение: часть абхазов обойдёт Шрому по горам и начнёт её штурмовать с гор, а остальная часть пойдёт в лобовую. Но сначала артиллерия обработает подступы с Эшер.

Так и получилось: грады обстреляли село, но грузины настолько хорошо закрепились, что взять Шрому не смогли.

— Ничего не пойму! — говорил Хасик отцу. — Ведь для грузин обычное состояние — бежать. А тут — насмерть стоят.

— Там сваны, — отвечал Василий Забетович. — Есть такая грузинская народность, они мужественные, как абхазы. Шрома — сванское село. Поэтому местное ополчение держать его будет до последнего.

Артиллерия снова поработала. Команда: «Вперёд!»

Обычно взвод Хасика шёл ночью: разведает огневые точки, мины проверит, а потом уже шёл батальон. А тут команда «Вперёд!» среди бела дня.

Комвзвода начальству по рации:

— Вы чего делаете? Как — вперёд?! Час дня, нас постреляют всех! А ему:

— Ты что, Шрому взяли наполовину со стороны гор!

Ну, приказ есть приказ. И попёрли. Поверили, что не будет противодействия, что Шрому с тыла уже окружили. Действительно, бои велись за село, но только на подступах.

А взвод Хасика пошёл в лобовую средь бела дня. Их сразу обнаружили. И началась стрельба: из окопов, БМП расстреливает сверху.

Абхазы подходят к мосту, стреляют — бегут — стреляют — бегут, а грузинский БМП поливает.

Хасик: «Точку не погасили! Мы — вперёд, а нас колошматят».

Справа взрывало. Слева. Абхазы начали прятаться: невозможно пройти, пулемёт строчит, всё простреливается. Хасик перебежал мост, попытался забежать в гору, чтобы спрятаться. Слышит в очерёдности: сначала выстрел — «тух!» — и потом по нарастающей — «ш-ш-ш-ш…». Он ложится.

А кто неопытный, те гибли. Не успевали прилечь и в полроста принимали на себя удар: снаряд взрывался, и всё вокруг поражалось.

Следом за Хасиком бежал Василий Забетович. Очередное «тух!», «ш-ш-ш…».

Взрыв. Хасик пару шагов сделал (снаряд несколько секунд летит), только лёг — метрах в трёх бабахнуло.

Ему повезло: лёг за валун. По камню с треском прошли осколки. Но попали в автомат, в голову, в ногу. У Хасика сначала шок и — никакой боли. Ударная волна прошла сверху. Хасика контузило.

Сознания он не терял. Сразу встал, а ходить не может. Глядит — кровь. Но не так чтобы ногу разорвало, просто маленькие осколки глубоко впились. Осколки попали в голову. Скользящие… «Если б в лоб, череп бы раскроило», — подумал Хасик. Смотрит: кто не успел лечь, разорванные лежат. Пробитые осколками. Тут на него, как кошка, прыгнул Василий Забетович. Сбил, прижал к земле. Снова — «ш-ш-ш…». И вот думай: снаряд угодит в тебя или пролетит мимо?

Дотемна лежали на склоне. С опаской поглядывали наверх: как бы сверху не пошла грузинская пехота. Как стало смеркаться, отец оттащил Хасика к реке, а с темнотой перенёс вброд.

Донёс в дом престарелых:

— Сёстры! Помогайте.

С Хасиком пришлось повозиться: много осколков прошло сквозь одежду под кожу. Но крепкое здоровьем тело легко перенесло операцию.

— Отец! Ты меня в детстве не носил так, — сказал после операции Хасик.

— Маленький был — тяжелее казался, — засмеялся Василий Забетович.

Наташа находилась в доме престарелых и видела, как доставляли раненых. Встретила Хасика.

— Хасик, как тебя разукрасили…

Замотанный бинтами, он напоминал снежного человека.

— Да если б не отец, там бы остался.

— Где — там?

— Да на мосту…

— Хасик! — посерьёзнела Наташа. — А скажи, почему всё так тяжело? Когда всё кончится?..

— Думаю, скоро. Шрому всё равно возьмём. А там — Сухуми… — Шрома… Меня снова оставила подруга.

— Какая?

— Лялька. Ушла в батальон, который идёт на Шрому.

Хасик хотел что-то сказать, но передумал и спросил:

— А ты?

— Мой командир сказал: своих в кровавое месиво не пущу.

— А кто же будет брать Шрому?

— Не знаю, не знаю! — вырвалось у Наташи.

— Выходит, Василий Забетович… — угрюмо произнёс Хасик.

Вечером приехал вездеход — транспортёр на гусеницах, где водитель сидел в закрытой кабине, а сзади тянулся кузов. В кузов поместили раненых, и вездеход полез в гору.

Хасик трясся на железном полу и думал: «Даже Натаха, героическая женщина, сдаёт. Неужели на последнем этапе, когда до Сухуми всего ничего, мы отступим? Это невозможно! Пусть уезжают Сергеи, пусть бегут… Но кто, кто будет брать Сухуми?»

Вездеход лез по камням, освещая фарами скалистые склоны. Похожий на луноход, в кромешной темноте он двигался неизвестно куда. Скрежеща, пролез через буреломы поваленных деревьев, вытащил на участок, где уже можно было проехать легковым.

Здесь раненых ждали «уазики», «Нивы». До Афона оставалось километров пять. Их Хасик проехал, можно сказать, в комфортных условиях.

Ехал, глядел по сторонам и удивлялся тому, чего раньше не замечал: разбросанным диванам, шкафам, на боку лежало даже пианино. Словно здесь перевозили мебель, но часть её вывалилась из кузова.

«Нашли же время таскать! — подумал Хасик, и вдруг его осенило: — Да это ж мародёры! Награбленное вывозят!»

Знал, что за первым эшелоном шёл третий эшелон: грабители вычищали дома в захваченных сёлах. Пользуясь неразберихой, обирали пуще грузин.

Утром Хасик уже отдыхал на койке в одной из палат — бывшей келье монастыря, который теперь занимал госпиталь. Смотрел на облупившийся потолок с еле проступавшими ликами святых и вспоминал свой путь, полный испытаний: плен в Гагре, обмен с гонкой под обстрелом, вылазку в Сухуми, спасение Наташи, штурм высоты у моста.

Он не знал, сколько ему предстояло пролежать, но ему хотелось успеть выписаться и поучаствовать в освобождении самого большого города Абхазии. В голове свистело, раны ныли, и вместе с тем неистово хотелось в бой.

— На перевязку! — голос санитарки вырвал его из потока мыслей.

Батальон Лианы с Анатолием и Людмилой выходил на исходные позиции.

Задача у него — взять Ахбюк. Гору, которая одной стороной нависала над Каманом, другой — над Шромой, третьей выходила к Цугуровке — последней возвышенности перед Сухуми. Обладание Ахбюком давало неоспоримые преимущества.

В три ночи начали спускаться с дач на Гумисту, к шести — спустились. Река глубиной по шею, где — глубже, где — мельче, бурлила в тусклом просвете.

Молочный туман таял медленно. Быстро натянули канаты: пятидесятиметровые верёвки привязали за деревья на обоих берегах.

Переправлялись цепочкой, одной рукой держась за верёвку, другой — за впереди идущего. Перешли реку. Начался изнурительный подъём: на рыхлой земле ботинки съезжали, на каменистой — скользили, на вертикальных участках приходилось лезть, цепляясь за выступы.

Когда достигли горной части, пошли легче. Деревья сменяли высокую траву. Трава — деревья. Наверху остановились. Впереди виднелась сопка. Знали: на ней окопы грузин.

Комбат отдал команду развернуться в цепь. С криками: «Первый батальон заходи слева!», «Второй — с правого фланга!», «Чеченский батальон!» — рванулись вперёд. Кто-то даже закричал: «Любо, братцы, любо!» Трава впереди закачалась, заходила волнами: грузины дали дёру. Вслед им полетели пули. В семь вечера заняли Ахбюк.

Вокруг валялись боеприпасы, убитые гвардейцы, много ампул с морфином. Лекарства собрали и разделили по одной-две ампулы между бойцами.

На случай, если идёт бой и медсестре подойти нельзя, чтобы сам укололся или тот, кто рядом находится, сделал укол. Некоторые сразу набрали лекарство в шприц и спрятали в карман, чтобы упростить введение обезболивающих.

Грузины полезли со всех сторон, как саранча. Их встретили дружно. Одну атаку отбили. Другую. Но появились раненые.

Комбат — по рации:

— Дайте вертолёт! Раненых вывезти. Мы площадку подготовим.

Отвечают:

— Погода меняется. Вертолёта не будет. Сами выносите…

Дождь пошёл.

Комбат:

— Отходим…

Как по команде, со всех сторон пошла стрельба. Лиана перевязывала раненого. Перевяжет — он развязывается. Снова перевяжет — он бинты срывает. В какойто момент ей сделалось дурно, она бросила раненого и побежала искать укрытие.

Ей в спину: «Сестра! Сестра!» А какое «сестра», когда вокруг месиво! Увидела граб. Решила: спрячусь за ним. Только подскочила к дереву, как за её ногу зацепилась и опутала огромная колючка. Села на землю, чтобы снять. Хоть бы сзади не стреляли! Еле освободилась от колючки.

Как закричит: «Не стреляйте! Не стреляйте!»

Кричала и думала, что это поможет. А на самом деле где услышат крик, туда ещё больше палят. Возникло ощущение, что все в неё стреляют.

Она уже не понимала, где находится, когда её окликнул Анатолий.

— Лиана, где ты? Она — сквозь слёзы:

— Я здесь…

— Беги сюда, не бойся…

Лиана схватила автомат — и бегом на голос. Сучья трещат. Бежит и думает: «Не поскользнуться бы!» Прыгнула в яму.

— Наши…

Скучились ребята её батальона. И раненых — пальцев не хватит, чтобы пересчитать.

Видят: подмога не идёт. Что делать? Пришлось спускаться вниз. Налетел дождь. Сделалось очень холодно. По шестеро несли раненого. По грязи. По лесу. Вручную. Как могли — за ноги, руки тащили. Вскоре руки окаменели.

Ребята говорят:

— Вот ему очень больно. Тётя Лиана, сделайте укол!

А она не может расстегнуть сумку, вытащить ампулу и сделать укол.

— Есть ли у кого-нибудь двигающиеся пальцы, чтобы отломить носок ампулы? Наполнить шприц? А раненый кричит.

— Миленький, ну потерпи! — не знает, что делать, Лиана.

А её подгоняют: — Быстрей…

Сверху катится стрельба. Кто-то всё-таки достал заполненный шприц и сделал укол.

В суматохе заблудились: кто ушёл в сторону Шромы, потом оттуда выбирался, Лиана попала в сторону Камана, а Анатолий со своей группой — в сторону Гумисты, туда, откуда поднялись.

При переходе Гумисты чуть не потеряли Людмилу. Она переходила реку по камням, держась за натянутую верёвку. Ботинок скользнул, и она поехала.

Идущий впереди парень, вместо того чтобы её схватить, испугался, что и его сорвёт, и отдёрнул руку. Люда повисла на верёвке, держась за неё одной кистью, повисела секунду-другую и упала в водный поток.

Гумиста бурлила, и Люду понесло. Анатолий не помнил, как бросился в воду.

— Унесёт! — кричали и ему.

Он видел, что впереди, как мячик, выскакивала из воды и пропадала в ней голова Люды. В эту минуту он понял, как может быть бессилен перед стихией человек.

Пытался вырваться вперёд, но его болтало, как игрушку, — не помогало ни быстрое движение рук, ни броски телом. Он словно проваливался в разверстую пропасть. Туда проваливалась и Люда. Вокруг кружила и пенилась вода. Но тут Анатолий увидел, как било о камень палку и не могло оторвать. Привязана к дереву! Верёвку с палкой на конце перебрасывали через реку, но она не долетела до противоположного берега, и теперь ею колошматило по твёрдым предметам.

— Лю-у-да-а!!! Его крик услышали бы и за горами. Он показывал рукой на верёвку… Люда в какой-то момент увидела… Верёвка приближалась к ней. Она схватилась за бечеву. Съехала по ней, и её дёрнуло палкой. Крутануло…

Следом за верёвку ухватился Анатолий. Их тянуло против течения, как за скутером. Оторвётся — и… В верёвку вцепились несколько парней. Упёрлись и тащили… Поднимая волны, Люду с Анатолием подтягивали к берегу. А за ними, как в зловещую котловину, уходила под валун вода. Вскоре Люда и Анатолий растянулись на камнях, не в силах пошевельнуться.

Лиана спускалась по склону. Увидела изгиб реки и за ним — храм на взгорке: церковь…

— Это Каман… — ответил ей спутник.

Они вышла к Гумисте со стороны Камана.

— Наши, — увидела ползшую вдоль реки «зушку».

Таких изобретений у грузин не было.

Кое-как спустились с ранеными, отыскали брод, перешли реку. Голодных и мокрых, промёрзших до костей, их отправили приходить в себя в дом престарелых. Здесь к Лиане в комнату зашла Наташа. Они обнялись, истосковавшись после долгой разлуки.

Сразу заметили изменения:

— Что ты так осунулась? — проговорила Лиана. — Неужели и я такая старуха?

— Да что ты, Лианочка! Ты у нас всегда как огурчик. Даже после Северного полюса…

— Да уж… — при одном упоминании о холоде её трясло.

— Чуть пополнела…

— Накачалась.

Напились крепкого чая с мёдом — пасек в горах было предостаточно, наговорились.

Наташа сказала: — Лиана, ты знаешь, мне что-то не по себе. Чувствую, то ли крыша едет, то ли что ещё. Не знаю, сколько выдержу…

— Что ты, Натулечка! Ты же у нас самая-самая… Ты пример, как надо держать себя. Я вот тащила парня, а думаю: на фига я тащу? А тащила. Кричат: «Мурану плохо, надо сделать укол!» У меня пальцы растопырены. Ледышки.

Не могут ничего. И парень не может сумку открыть. И я подумала: «Пусть нас заморозят, как Карбышева… Но мы всё равно не сдадимся. Так и останемся ледяными столбами грузин пугать».

— Ты права… А когда через день Лиана сказала: «Мне надо к своим…» — Наташа попросила её: «Останься! У меня Лялька ушла…»

— А кому я оставлю своих ребят? Они ведь ждут…

— Я понимаю, понимаю, прости…

— У тебя есть друг, — Лиана намекнула на Воронежа.

Теперь за Наташей тенью ходил Воронеж, боясь, как бы с ней ничего не случилось. А та не знала, отвадить «ходячий хвост», чтобы не вызывать лишних разговоров, или плюнуть на всё и уже не прогонять от себя мужчин?

Лиана могла задержаться на Камане, заняться своими ранеными, которых вынесли с Ахбюка, дождаться, пока соберутся домой спустившиеся с ней с горы парни, но её гнало в батальон. Быть может, распекало чувство вины, что бросила одного раненого на Ахбюке, что сломя голову убежала. Быть может, потому, что потом на Ахбюке сгорел вертолёт с десантом. По чьей-то глупости бросили десант в пекло врага. И это тоже тенью лежало на ней… Ни свет ни заря она вышла с Камана. Дорога предстояла не короткая — в обход через Афон добираться до дач. Сначала ей повезло. С ранеными уходил «Урал», и её подвезли.

Она ехала и по привычке успокаивала ребят:

— Всё выдержим! Родненькие… И вы выздоровеете.

Потом пересела в подвернувшиеся на подъезде к Афону «Жигули». Видела разбросанные по обочинам кресла и говорила:

— Не хватает машин, чтобы раненых вывезти…

— Что ты сказала, что? — спросил длинноволосый, похожий на хиппи, водитель.

— А что, не видишь? Сколько покидали! От жадности — увезти не могли…

Длинноволосый поглядывал на матерчатый «лифчик» Лианы, на котором висели две гранаты, на сзади сидевшего второго волосатика-хиппи, перед носом которого маячило дуло автомата Лианы.

— Вы с Камана?

— Нет, с Ахбюка, — ответила медсестра.

— Шрому скоро возьмут? — Не знаю… Но возьмут.

«Хиппи» переглянулись:

— Хорошо б!

— А не хочет ли наша попутчица, — спросил водитель, — с молодыми людьми кофе попить?

— А мы кофе не пьём, не курим, и вообще мы не понтовые! — вспомнила дежурную фразу.

— А мы — понтовые!

— Останови машину! — сказала Лиана.

Повернулась к водителю, увидела на заднем сиденье навалом ковёр, видик, сервиз.

— Ещё чего!

— Говорю, высади, — сказала медсестра. — Я с другими поеду!

— С кеми это другими?..

— Кто не занимается вот этим, — глянула на заднее сиденье.

— А мы…

Лиана приоткрыла дверцу и хотела вылезть на ходу, но в следующее мгновение почувствовала, как её шею обхватили рукой, — она затылком упёрлась в дуло автомата, как сверкнуло в глазах от удара в лицо — сорвали с «лифчика» гранаты, как вытащили из машины — упала спиной на землю, как лягушкой растягивали за ноги — из последних сил отбивалась, как укусила что-то сальное — округу разорвал дикий крик, как с возгласом «Автомат заел!» потемнело в голове — её прикладом ударили по темени, как сквозь свист в ушах слышала: «Готова! Не фиг пулю тратить!» Не помнила, как пришла в себя, как трясло не то от шока, не то от озноба, как ныло тело, как тошнило, как, хватаясь за ветви, поднималась…

Её душило… Жизнь отдавала ради других, а другие… обошлись с нею, как с последней шлюхой… Но ведь и шлюху не бьют! Смотрела в темноту. Темнота не отвечала.

Смотрела в даль — её только обдавало прохладой… Смотрела и не верила, что такое возможно. Возможно с ней. С Лианой. С той, которую любой из их батальона готов носить на руках, а не то что бы вот так, по-скотски…

В душе творилось что-то невообразимое… В ней что-то ломалось… Она замерзала, и вместе с тем нет. Ей было не холоднее, чем тогда, на Ахбюке. У неё жгло между ног…

Если бы подонки оказались рядом, она разгрызла бы каждого на мелкие кусочки! Потрогала щёку — больно… Глаз — ноет. Шея… Ноги — их словно истолкли. Выломали…

Она не знала, куда ей ступить: на дорогу, чтобы идти, но тогда куда, или в кусты, чтобы спрятаться? Или, может, сразу к обрыву, чтобы одним махом покончить с собой… И одновременно с мерзким… Отвратительным… Она ступила вперёд. Ударилась обо что-то тяжёлое. Это был автомат. Но она не поняла. Натыкаясь на ветки, царапая лицо, цепляясь за колючки, не то шла, не то качалась… Потом упала в грязь. Лежала… По ней палкой постучала немая. Подняла, как мешок. Потащила во двор.

Плеснула в корыто воды. Бросила сарафан.

Лиана только тут начала осознавать, во что её превратили.

Несколько дней приходила она в себя у абхазки, которая потеряла дар речи, когда узнала о гибели трёх своих сыновей.

Куда теперь? Лиана вышла от немой. На дачи? Но её спросят, откуда синяки. Почему избита. Начнут докапываться. Кинутся ловить подонков. Перебьют.

Ещё не тех… Тревожил и другой вопрос: сможет ли смотреть в глаза парням? Не станут ли эти твари преградой между ею и ребятами, не остановится ли, когда кого-то ранят, и она не кинется на помощь — ноги прикуёт к земле… Не домой ли, в Афон? Но что скажет соседке? Что — знакомым? «Куда?..

Куда?» — ревело внутри.

Впереди тянулась дорога… И она пошла. Пошла в Гудауту. А куда в Гудауте? К Наташиной маме… Шла, а вслед слышала пересуды: «Мне такой невестки не хватало…» Ещё бы! Её вид отпугнул бы даже сильно пьяного. А внутри кричало: «Что вы знаете обо мне!..»

Всеми клеточками организма Лиана чувствовала, как тяжело иногда бывает женщине.

Неля Борисовна увидела Лиану и сразу всё поняла. Поняла, что с подругой дочери случилось несчастье. Она не стала расспрашивать, что и как, как не расспрашивала её немая, не стала выяснять подробности, а только отвела в комнату дочери, потом нагрела воды, чтобы Лиана оттаяла, смыла нечисть… Она не отпускала Лиану от себя ни на шаг. Вместе с ней ходила в укромное место на берегу, где та «солилась» в морской воде и никак не могла «насолиться». Готовила примочки — синяки быстрее обычного рассасывались, но остался шрам на носу.

А потом сказала:

— Будешь работать у нас в столовой… — Но я хочу в батальон! — ответила Лиана.

— Какой тебе батальон, когда ты так…

— Да, да… — слёзы выступили на глазах Лианы.

— Я с кем-нибудь передам, что тебя оставили в Гудауте. Помогать…

— Разве поверят?

— Поверят, кому надо… Лиана осталась у Нели Борисовны.

На кухне её приняли как свою. Она не чуралась любой работы: мыла посуду, чистила картошку, разносила еду на подносах, как не стеснялась никакой работы медсестры. При случае съездила в то место, где её выкинули из «Жигулей», хотела найти автомат, но кроме матерчатого «лифчика» — уже без гранат — ничего не нашла. Мародёры или кто другой забрали оружие.

Батальон Лианы, как штрафников, прямо по минному полю снова погнали на Ахбюк. Штрафников — потому что посчитали, что по их вине сгорел вертолёт и уничтожили на Ахбюке десант. Если бы батальон удержал гору, десант бы попал к своим, а не в окружение гвардейцев.

Теперь батальону следовало подняться на гору и держаться маршрута на развилку дороги Сухуми — Шрома, чтобы перекрыть путь из Сухуми, откуда грузинам могла прийти поддержка.

Батальон перешёл вброд Гумисту, поднялся на Ахбюк. Люда и Анатолий теперь держались друг друга. Лианы с ними не было: она в это время ещё находилась на Камане.

Пошли по минному полю. Многие наткнулись на мины, многих ранило.

Люда запомнила, как подорвался бородач. Кинулась к нему напрямую, потому что вокруг минное поле и не знаешь, где под листвой мина, а где её нет. Подбегает к бородачу. У него нет полноги, кожа с мясом торчит и болтается, сапог на дереве висит. Он весь в крови, дёргается и кричит.

Оглянулась: Анатолий вырывается, а его командир держит.

«А ведь подумала, что Толя боится, раз не идёт», — мелькнуло в голове.

Но ей было не до мужа. Сделала укол. Перевязала ногу жгутом.

Бородач:

— Сестричка! Помоги! Я ничего не вижу…

Кровь на лице. Слепым сделался. Люда позвала ребят. Те нашли соседа бородача по селу и отправили раненого с ним вниз.

Люда сказала:

— Его судьба в твоих руках. Как хочешь, так и спусти.

На следующее утро Люде пришлось вернуться назад. Она с парнями вышла на полянку, а из травы сапог торчит.

«Кто-то лежит, — подумала Люда и подошла ближе. — По-моему, наш раненый».

Бородач лежал без сознания.

— Что ж сосед бросил тебя! — воскликнула Люда.

Бородача спустили вниз другие.

Ночью в горах холодно, а на Ахбюке тем более. Вроде не кончилось лето, но с заходом солнца знобило, особенно в ущелье. Поэтому, когда сели на привал, многие натянули на себя тёплые вещи. Здесь-то и вспомнили Нелю Борисовну:

— Ну, как свитерок?

— А вязаная шапочка… Батальон вёл пленный сван. Он хорошо знал тропу и показывал, куда идти.

Руки у него были завязаны. А тропа скользкая. Если другие могли за что-то держаться, когда поднимались, когда спускались, то у свана такой возможности не было, и, поскользнись он, тут же улетел бы в ущелье.

Люда жалела свана:

— А нельзя ему руки развязать?

— Сбежит… Тогда вообще заблудимся, — отвечали ей.

Батальон шёл. Долго шёл.

Ребята говорят:

— А вдруг сван нас обманул? К грузинам приведёт?

Путь не кончался. Люда тоже стала переживать: «А если на самом деле заведёт?» Ребята шушукались. Но никто ответить на этот вопрос не мог.

Когда под склоном увидели дорогу, узнали:

— Она самая, Сухуми — Шрома…

От сердца отлегло. Сван вывел точно.

— Ему жизнь обещали, — сказал Анатолий.

Куда дели свана, неизвестно. Может, в штаб сдали, может, потом обменяли. Но батальон быстро повзводно рассредоточился над карьером, под которым тянулось шоссе.

Первую половину задания выполнили: выбрались на развилку, перекрыли дорогу. Со стороны Камана начался штурм Шромы, и по дороге грузины подбрасывали подкрепление: танки, «бээмпэшки». Как только бронетехника показалась на развилке, её встретили огнём гранатомётов. Грузины отошли. А потом с расстояния километр-полтора начали бить по склону прямой наводкой.

Одно дело, когда грузины находились внизу, а абхазы стреляют в них сверху, а другое, когда грузин в зоне поражения абхазов нет, а по рассыпанным над карьером стрелкам садят из орудий.

Видя, что они стали мишенью, в батальоне решили:

— Отходим!

Стали сниматься со склона. А раненых всё больше. Потащили.

Взвод Анатолия занимал правый фланг. От артиллерийской стрельбы Анатолия оглушило, и он приказа об отходе не услышал. Обходил свои посты, а никого нет. «Ну где же они?» — думал Анатолий.

По склону передвигался, как кошка: пробежит, заляжет, пробежит… Приближается к крайнему посту и слышит мягкую западноукраинскую речь:

— Вперэд, хлопци! Хохлы! Ниже опустился: тоже никого из своих нет. Думает: «Что такое?» Противник и сверху и снизу, и пули летят. Сердце дрогнуло: «Никого нет! Один».

Присел. Не может тропинку найти. Гранату взял. Себе: «Давай держись!» Приготовился к последнему бою.

Но тут глаза открывает — тропинка. Уже слышит, идут следом хохлы. Бегом отходит. Впереди полянка. За ней — кромка леса. Через поле.

Видит, кто-то уже в лес заходит. И Люда, последняя, оборачивается. Мужа заметила, как закричит: «Толя!!!» Её держат, чтобы не кинулась. Анатолий побежал что есть сил.

Абхазские части с трудом брали Шрому. Каждый дом — крепость. Из каждого окна стреляли. В уличном бою слабо помогала артиллерия. Абхазы несли большие потери. Со стороны противника потери тоже исчислялись сотнями.

Уже захваченный переулок приходилось брать снова. Из оставшегося позади дома начинали стрелять в спину.

В это месиво попал Василий Забетович.

С уцелевшими от предыдущих боёв парнями передвигались предельно осторожно. Но и тут в любой момент каждый мог получить пулю. Продвижение затруднялось ещё тем, что дорогу заволакивало дымом горящих домов. К тому же стояла жара. После первого штурма начинался второй, потом — третий.

В этих боях погибла Инга.

Ещё накануне она приезжала на Каман за медикаментами. Рассказывала: «Наташа, ты представить себе не можешь, что там! Раненый на раненом! Убитый на убитом! Крики, стоны. Запах — невозможно дышать. Гарь. Всё разлагается. Я как подумаю, что меня ждёт, не могу сдвинуться с места…»

Наташу беспокоили такие же мысли, но её батальон держали в резерве и в бой не бросали. А Инга напросилась. Наташа вспомнила, как восхищалась ею Лиана, и спросила себя: «Разве я заслуживаю такое?»

А Инга продолжала:

— Давай ко мне…

В Наташе всё готово было перевернуться. Её звали помочь. Всею жизнью она доказывала, что помощь другому для неё важнее остального. Замечала за собой ту особенность, что не может отказать. Она уже готова была сказать: «Инга, я иду с тобой», как вдруг Инга произнесла:

— Нет, Наташенька, не иди…

— Почему? Я пойду! — уже внутренне собралась Наташа.

— Из нас двоих пусть хоть одна останется… — Что ты несёшь, что?! — Наташа взяла за колени двадцатилетнюю подругу.

— Я знаю, что. Мой брат погиб. Моя младшая сестра — в Тамыше… Нет, Наташа, мне не нужна помощница, — произнесла девушка с твёрдостью взрослой женщины.

— Правда? Ты справишься сама?

— Справлюсь…

На следующий день в Шромах на глазах Василия Забетовича Инга, перевязавшая одного раненого, перебегала к другому и словно споткнулась. Падая, ещё по инерции двигалась вперёд, одна нога подвернулась к другой, и она ещё какое-то расстояние проехала по земле… Василий Забетович подскочил к медсестре: волосы её вытянулись длинной шлеёй… Взял за щёки: на лбу темнела маленькая дырочка. Развернул голову — затылок будто разнесло.

— У, гни-ды!!! Голос Василия смешался с треском автоматов и пулемётов.

Он держал девичью голову и не верил, что и этой девчонки уже нет. Нет чей-то невесты, нет чьей-то будущей матери, нет чьей-то будущей бабушки.

Со временем каждая смерть отзывалась в нём всё более остро.

Когда Наташа узнала о гибели Инги, не смогла сдержаться. Она проревела день, потом ночь. Не могла успокоиться и на другой день. Не могла взять себя в руки, когда собирался выступать батальон. Её как подменили. То её не брали никакие болячки, а тут так расстроилась, её так скрутило. Повылезли и болячки: спина, почки… В один момент она сделалась лежачей.

Одно дело, когда человек находится в постоянном напряжении, собран, а стоит только расслабиться — и всё выходит наружу. Всё, скопившееся за год войны, за год спанья на сырой земле, за год таскания раненых, за год переходов с согнутой от груза рюкзака спиной, за год холода, голода, стрессов и непрекращающегося стона души: когда же это всё закончится?

Наташу отправили в госпиталь.

Послав всех лесом, в кузов вездехода забрался Воронеж и держал Наташу за руку. Она нет-нет и приходила в себя.

— А помню, мы везли раненого, — говорила. — Я пацанов держу: одного — за ногу, другого — за руку. Остановились. Ребята: «Яблоки! Яблоки!» Мальчишки набрали яблок. Я ем и смотрю на свои руки, а они в крови. До такой степени к крови привыкла, что уже не реагирую…

— Это к чему?.. Яблок вокруг шаром покати.

— А к тому, что яблоки… Я больше не могу видеть кровь, — сделались влажными глаза. — Инга! Гиви! Клавдия Афанасьевна…

Всхлипнула — и провалилась в забытье.

Сергей вышел за ворота воинской части. Форма прапорщика после одежды абхазской армии смотрелась на нём хорошо. Он удачно устроился: российские войска никто не обстреливал, а если случайно к ним попадал снаряд, то в ответ получали удар ракетами. Всё складывалось удачно, разве что мысли о Наташе не покидали его.

«Где она, где?» — спрашивал себя.

Он знал, что она ушла с Гумисты на Каман, что там пролилось много крови, но жива ли, не ведал.

Поэтому нет-нет и разговаривал с ополченцами, ища общих знакомых. Он мог зайти к Неле Борисовне, но что-то удерживало от этого шага. Он словно ждал, когда Наташа сама придёт к нему.

Как-то, идя по городу, он встретил Лиану.

— О, привет! Что это у тебя с носом? — заметил зарубку.

— Отстань! — не остановилась та.

— Следы падения? — схватил за руку.

— Ты что, выпил? — отдёрнула руку и задержалась. — Какого ещё падения?! — Да так, с утра малость глотнули, — сказал виновато. — Где Наташа?

— Наташа на Камане.

— Жива?

— Жива, — Лиана отвечала, как чеканила.

— Когда должна приехать?

— Когда Сухуми возьмут, — сказала и добавила: — Герой Советского Союза…

— Слушай, ты на что намекаешь?

— А на то, что не о медальках надо думать… Наташа скольких спасла? Ей сколько орденов Абхазии должны повесить?

— Вот именно! — как разворошило Сергея.

— А ей этого не надо… Ей надо другое.

Сергей вытер вспотевший лоб:

— А ты что в Гудауте болтаешься?..

— А ты?

— Что, не видишь, прапорщик у российских десантников…

— Каптенармус, — засмеялась Лиана.

И пошла.

Сергей пнул камень, который пролетел мимо Лианы.

— Мазила…

Придя домой, Лиана охнула: на койке, как парализованная, лежала Наташа.

Рядом крутилась Неля Борисовна:

— Её в госпиталь привезли. Мне позвонили, и я её забрала. Спина, сердце, почки и по-женски что-то… — Перегрузилась, — сложила руки Лиана.

У Наташи выкатилась слеза.

— А это кто? — Лиана заметила парня на веранде. — А, вспомнила, Воронеж… Встреча с врачами обрисовала плачевное состояние Наташи. «Её нужно везти в Россию и там лечить, — говорили они в один голос. — Возможности абхазской медицины исчерпаны».

Лиана сказала Воронежу:

— У тебя знакомые врачи в России есть?

— А что надо? — Наташу отправить…

— В Воронеж? — упредил он вопрос Лианы.

— А что?

— Я не могу…

— Как не могу?! — окинула с ног до головы.

— Вот так…

— А тогда что ты здесь мотыляешься? — Выбирай словечки…

У Воронежа вскипело на душе, но сказать причину отказа от поездки в Воронеж не мог. Мешало чувство самосохранения. Да и какой из него толкач, если он не знаком ни с одним работником местной медицины! Бандитов он знал, милиционеров знал, но с врачами судьба не сводила.

Лиана побежала к воинской части.

— Мне прапорщик нужен…

— Какой прапорщик?

— Герой Советского Союза…

— У нас героев нет. Был один у грузин лётчик, и того сбили…

— Болван! Мне нужен, ну как его? Из Уфы…

— Так бы и сказала. Башкир сейчас в столовке хавает.

— Я к нему.

Солдат загородил проход грудью:

— А что если ты грузинская террористка? Жди здесь, крикну его.

Куда-то позвонил. Лиана увидела, как развязной походкой на плац вышел прапорщик.

— А, это ты… — показал на своём носу место шрама на лице Лианы.

— Слушай, давай не кусаться! Разговор с Сергеем оказался коротким. Он сразу изменился. Уже через десять минут подбежал к дому Нели Борисовны. Ему достаточно было только посмотреть на Наташу, как он сказал:

— Ждите… Я возьму машину. И её в Уфу.

— Как — в Уфу? — спросила Неля Борисовна.

— До Адлера на колёсах, там — поездом. Я всю медицину на уши поставлю!

— Эй ты, но ты же на службе! — похлопала его по спине Лиана.

— Какая служба? Когда хочу, тогда и служу…

Сергей сбегал в часть, договорился, что едет в отпуск на родину, что ему дадут «газик» медслужбы, что на нём отвезёт больную медсестру в Адлер.

А Наташу, хочет ли она ехать в Уфу или нет, не спросили.

Воронеж, встретив Сергея, достал из заначки припасённые деньги:

— Возьми, пригодятся…

Сергей смерил взглядом Воронежа, вытащил из своего кармана перехваченную резинкой пачку купюр:

— Слушай, не топчись под ногами…

— Я не топчусь, — чуть не вспылил Воронеж.

Два крепыша стояли друг напротив друга. Никто не мог предсказать, чем всё закончится. Кто кого первым ударит, кто первый отлетит. За обоими тянулось бедовое прошлое. Но Воронеж вдруг развернулся и пошёл прочь. Почему пошёл? Может, понял, что лучше будет для Наташи, если не пострадает Сергей, может, почувствовал, кому она дороже.

Наташу положили на носилки и вынесли на улицу. На роликах вкатили в салон «газика» военной медслужбы.

Машина повезла её в Адлер. Она ехала и толком не знала, куда её везут. А сил, чтобы воспротивиться, у неё не было. В Адлере её перенесли в вагон.

Двое суток пути Сергей крутился около Наташи, чем вызывал восторг у соседок по купе:

— Вот такого бы мужа…

В столице Башкирии Сергей действовал решительно. Наташу сразу перевезли в больницу, устроили в палату интенсивной терапии. Он доставал лекарства, которых днём с огнём нельзя было найти, сутками не отходил от кровати, заставлял врачей нянчиться с больной, как с собственным ребёнком.

Сергей и не подумал проведать бывшую жену, сына, позвонить на завод и справиться, возобновилось ли производство, — его занимало только здоровье Наташи.

Она оттаивала. Думала: «Сергей оказывал знаки внимания до войны. Сергей приехал на войну из-за меня. Сергей воевал из-за меня. Сергей вытащил меня из реки. Сергей возвращает меня к жизни. А что я сделала для него? Только гнала…»

Её отношение к нему теплело. Когда её выписали, она неделю жила у него на квартире. Жила — и не заметила, как произошло то, что должно было произойти.

Но её тянуло домой:

— Как там в Абхазии? Сергей отговаривал возвращаться, предлагал жить в Башкирии, подальше от взрывоопасного Кавказа. Хотел съездить в Гудауту, уволиться из воинской части и привезти вещи.

А Наташа стояла на своём:

— Ты понимаешь, там мои мама, брат, невестка. Ребята. Я не могу… — Ладно, — согласился Сергей. — Съездим, а там посмотрим.

На каждой станции по пути на юг они выходили из вагона на перрон, разглядывали вокзалы, смотрели вслед снующим людям, пробовали у торговок солёные огурчики, мочёные яблоки и понимали, насколько они оторвались от мирной жизни и забыли её тихие радости.

После боёв за Шрому Василий Забетович отдыхал. Хотя дома в селе разрушили, подвалы остались целыми, и в каждом подвале, а они длинные-предлинные, сохранились глиняные кувшины с вином, а где и самодельным коньяком. Перемирие длилось неделю, и Василий Забетович лазил по подвалам, выставлял перед однополчанами кувшин за кувшином, и они чередой тостов отмечали взятые населённые пункты.

Как только закончилось перемирие, батальон Василия Забетовича подняли на Ахбюк.

— Сколько хат! — обрадовался комбат. — Рыть ничего не надо.

Вокруг, как горки кротов, выпирали накаты грузинских блиндажей.

— Ты что?! — вскипятился Василий. — В грузинский блиндаж залазить нельзя… Грузины отступили, а координаты на блиндажи имеют.

— Какие херовы координаты! — от смеха хватались за животы однополчане Василия.

Никто из них не хотел копать.

— Это всегда на войне: ты отступаешь — неважно, грузины или абхазы, а потом «сажаешь» снаряд в блиндаж. Когда артиллерия имеет координаты, она накроет, — не унимался Василий.

— Слушай, Лександр Махеронский, скажи, как насчёт побухать?

— Этого добра у меня навалом!

Василий раскрыл рюкзачок, из которого торчали горлышки бутылок.

— Грузинский!

После застолья Василий Забетович убедил командира рыть блиндажи и поверху уложить брёвна в четыре наката. А между накатами — ветки и землю.

И это спасло, потому что неожиданно Ахбюк обстреляли из миномётов.

Один из снарядов зацепился за ветки, и его осколки пошли в накат блиндажа, в котором засел взвод Василия.

— А если бы один слой брёвен? Все брёвна на нас бы посыпались! И придавило б, — сказал Василий Забетович.

— Ну Макеронский! — уже по-доброму смеялись однополчане.

Напротив их блиндажа метрах в тридцати находился грузинский блиндаж.

На Ахбюк поднялись казаки. Взвод. Откуда они взялись, неизвестно. Из какого батальона — тоже. Может, сами по себе пришли. Говорят:

— Где свободный блиндаж?

Василий:

— Что значит — свободный?

— Ну грузинский.

Вася:

— Грузинский вон там, — показал за тридцать метров. — Но не ходите ни в коем случае туда.

— Почему?

— Понимаешь, ведь грузины знают…

У казаков поднялся гвалт. Одни считают, что нужно занимать блиндаж, другие — что ни в коем случае.

Атаман, коротыш с длинными усами, в кубанке и галифе, говорит:

— Пойдём!

Вася:

— Пацанов не бери!

Атаман упёрся:

— Ты чё, центровой блиндаж, — успел разглядеть. — Классный! Просто квартира.

Казаки посмеялись над Василием и пошли размещаться.

Два дня не прошло, как падает миномётный снаряд прямо у входа в этот блиндаж. Одному голову осколком срезало, другому голову располовинило, третьему — в сердце… Атаман выжил.

Василий подходит к нему, топорик в руке держит:

— Тебя убить надо! Что натворил… Тот видит: абхаз на пределе. Ещё зарубит! Ногами-ногами.

Ни один казак не поднялся защищать батьку.

Василий ударил топориком в отброшенное взрывом бревно:

— Ведь не самому рыть-то! Сказал бы: «Ройте». Ведь вас человек тридцать. И вырыли б…

Вытащил топорик.

— Вась! Ты чего? — встретили его во взводе.

— Медведь в старости и на муравьёв кидается, — ответил Василий.

На другом конце сопки тоже залезли в грузинский блиндаж. И попало прямо в блиндаж. Пробило брёвна… Собирали по частям по всей сопке… Пять человек сидело в блиндаже, а раскидало на сотню метров.

— Уроды! — ругался Василий. — Сколько людей положили…

Приехав в Гудауту, Наташа перешла жить на квартиру к Сергею. Её прежние мысли, что с мужчиной на войне недопустимы отношения, как бы отошли в сторону. Семьёй жили её брат и сестра — пусть и не на передовой, но спускаясь на смену. Теперь семьёй жили Сергей и она, не появляясь на передовой.

Но всё равно Наташу тянуло в батальон.

Сергей отговаривал: — Снова под пули?

— Ты еле пришла в себя! — убеждала Неля Борисовна.

— Натулечка! В твоём батальоне всё хорошо… Тебя там помнят, — говорила Лиана, которая встречалась с приезжавшими с фронта.

Лиана даже самой близкой подруге не могла рассказать о том, что с ней произошло, когда она возвращалась с Камана. Ничего не знали ни Анатолий, ни Люда, решив, что их медсестре, как и Наташе, следует передохнуть.

Поэтому неожиданным показалось поведение Лианы. Однажды во время обеда, когда в столовой ел Гожба — он только что пригнал «КамАЗ» с оружием (в то время за деньги покупалось не только стрелковое оружие, но и бронетехника), — привели кормить арестантов.

Лиану как сорвало в зал. Она закричала:

— Дайте мне автомат! Я эту сволочь пристрелю… Заметалась. Подскочила к абхазу, охранявшему задержанных. Схватилась за приклад:

— Дай!

Охранник оттолкнул. Она — снова вырывать. Тот — отбиваться от Лианы.

Гожба ел щи и хладнокровно наблюдал.

— Что тут? Что тут? — выскочила из раздаточной Неля Борисовна.

Она заметила, как спиной прижался к стене длинноволосый прыщавый парень. Тут же под столом прятался другой волосатый.

Она:

— Что-то знакомое… Павел, — узнала в прижавшемся отца Дианы.

Лиана вырвала автомат. Направила на парня:

— А ну, скот, на колени! Тот затрясся. Упал.

— Ползи! В этот момент охранник с Нелей Борисовной уже вырывали у Лианы оружие. Гожба вскочил. Прогремела очередь. Все замерли. Павел трясся, падая на колени и вставая. Пули ушли в пол.

Гожба в несколько прыжков подскочил к Лиане.

Автомат вырвали.

— Сволочь! Ты знаешь, что ты наделал! — Лиана ногой ударила Павлу между ног.

Того согнуло. За волосы Лиана вытащила из-под стола другого волосатого.

— Она с ума сошла! — не кричал, а дико ревел тот.

Лиана била одного волосатого, другого.

Через минуту её, обессилевшую, вытащили на улицу.

— У неё жар! Жар! — трогала лоб Неля Борисовна. — Это они?

— Они! — сгибаясь от внутренней боли, не кричала, а стонала Лиана.

Гожба вернулся к охраннику:

— Кто это? — Мародёры… — ответил охранник. — Шли за нашими и грабили…

Гожба, проходя мимо Павла, заехал ему под дых — тот сполз по стене. Другого за шиворот подтянул к себе:

— Хочешь, скальп сыму?!

Тот не заорал, а завизжал.

— Только не убивай! — подскочил охранник. — Мне мертвяки не нужны…

По Гудауте быстро разнеслась весть о женщине, которая хотела пристрелить мародёров. Но истинной причины никто не узнал.

Только Наташа проговорила:

— Я теперь всё поняла…

Но о том, что в числе насильников оказался отец Дианы, не могла и подумать. Неля Борисовна об этом умолчала.

Сергей держал в тайне от Наташи наступление на Сухуми. Она не знала, что Воронеж в первых колоннах перешёл вброд Гумисту — им владела одержимость что-то сделать.

Анатолий с Людой входили в город с другой стороны, через Кяласур. Василий Забетович — с Яштухи, селения в предгорной части Сухуми по дороге на Шрому.

На въезде в Яштуху перстом возвышалась сванская башня. Из-за неё стреляла в абхазов БМП и не пропускала вперёд. Абхазы пустили трофейный танк, он вышел на прямую позицию, подбил БМП, и абхазы, растекаясь на несколько рукавов, хлынули в город.

Когда наступают, между батальонами, ротами имеется линия разграничения. Ею может быть дорога: справа от дороги один батальон наступает, слева — другой. А в месте сванской башни оба склона гор сходятся в узкое место, и всё смешалось.

За сванской башней, у опор недостроенного моста объездной дороги, Василий Забетович увидел, как впереди стрелял парень в косынке. Пригляделся: Хасик.

Подбегает:

— Ты, что ли?

Хасик:

— Глаза протри… Маленькое замешательство. А вокруг пальба: некогда выяснять, когда Хасик выписался из госпиталя и почему не попал к отцу, в каком он батальоне.

По рукам друг другу хлопнули.

— Всё, побежал! — Хасик рванул за дом.

У него своя задача — у отца своя. Хасик — направо. Отец — прямо. Василий Забетович видит что-то подозрительное: сено какое-то. Огромный стог.

Василий Забетович: — Давай пальнём! Выстрелил, сено загорелось. Оттуда начали орать. Все, кто бежал с Василием, выпустили в стог по рожку. А потом как рвануло! Оказывается, в стогу прятали боеприпасы. И пошло гореть-взрывать! Из домов посыпались гвардейцы.

Руки подняли:

— Не стреляйте! Не стреляйте…

Но кто будет их слушать.

— Он же враг! И я ему враг! — сказал Василий Забетович.

На взгорке появилась школа-интернат.

Василий остановился:

— Где мой дом? Что-то не видно…

И скорее вниз. Над головой: «чхау!», «чхау!» — пули звуковой барьер проходят.

Василий пробежит, остановится, пробежит. «Чхау!»… Снайпер за ним охотился.

Василий — вперёд. Подбегает к своему дому: ворота сломаны, рядом двухэтажный домина грузина, а его дома нет! Снесло, только лестница осталась. Крыша на груде кирпичей лежит. «Снарядом разворотило», — дошло до Василия.

Постоял-постоял, не зная, разгребать ли хлам и искать сохранившиеся вещи или бежать. Плюнул и побежал дальше.

Со всех сторон к площади стекались вооружённые люди. Василий Забетович влился в их поток. Нырнул в здание училища. Выскакивает: впереди Дом правительства, громадина в пятнадцать этажей. Окутан дымом, но не весь, горели только верхние этажи. В него стреляли из автоматов, пулемётов, миномётов, вот и подожгли.

Перед Домом правительства заметил танки. Грузины попрыгали в них и рванули. Хотели уйти, но их перехватили. Абхазы окружили Дом правительства. В нём осталось человек тридцать: не боевики — депутаты. Грузины, мегрелы, абхазы старого парламента.

«Прогрузинские», — определил их одним словом Василий.

Может, боялись выйти, может, что-то обсуждали, что-то хотели предложить, может, думали, их охраняют, но не знали, что вся охрана сбежала. Они не выходили, не стреляли.

Абхазы:

— Выходите!

Долго не выходили. Часа два. Уже кто-то взобрался на крышу и водрузил абхазский флаг, а они сидели.

Терпение лопнуло — кто-то шашку кинул. Подействовало: депутаты от едкого газа с третьего этажа хлынули вниз. Василий Забетович видел, как люди в военном, в гражданском вывалили на улицу, как тёрли глаза, как их согнали у постамента памятника Ленину (Ильича сняли ещё грузины), как к ним подходили и били, как подогнали автобус, как затолкали в салон, как те махали руками, кричали, орали — не хотели ехать, но их никто не слушал, как автобус тронулся.

Потом пронёсся слух, что всех их расстреляли.

— Жаль, что меня не взяли, — сказал Василий Забетович. — Я бы последнего рожка не пожалел… Кто родину предал, того народ отвергает.

Считал засевших в Доме правительства парламентариев врагами и изменниками.

Сухуми напоминал руины. Дом правительства зиял дырами от снарядов и мин, здания вокруг — без крыш и без окон, на месте былых строений воронки, деревья порублены, на улицах раскуроченные машины, подбитые танки уткнулись дулами в землю.

Стояла духота. Мёртвых находили всюду. Трупы лежали по дворам, по паркам, на набережной. Порой трудно было определить, чей это труп — грузина или абхаза. Не все форму носили, но и по форме порой нельзя было узнать. И хоронили в братских могилах, хоронили… Василий Забетович в городе не задержался. Их батальон пошёл на Гал освобождать оставшуюся оккупированной восточную часть Абхазии.

Хасик с Яштухи шёл через армянское кладбище, потом к вокзалу, потом — к Дому правительства, но на площади скопилось настолько много людей, что с отцом он не встретился.

Воронеж перешёл вброд Гумисту, попал в стычку с вновь прибывшими грузинами — их даже не успели озадачить, а бросили вперёд как пушечное мясо.

Взял в плен десять человек и водил по городу, не зная, кому сдать, и защищая, чтоб над ними не устроили самосуд.

Анатолий с Людой зашли в город с востока. Их батальон остановили в пятистах метрах от шоссе на Гал. Всю ночь они слышали, как бывшие сухумские хозяева покидали город. Небо резали зелёные ракеты — грузины предупреждали, чтобы их не трогали; с дороги слышался гул уходивших, уезжавших, не пожелавших жить с абхазами беженцев.

Им предстоял тяжёлый путь через Кодорское ущелье, где многих ограбили, отобрали машины, драгоценности, ими же награбленное, и почти в чём мать родила вытолкали на перевалы из Сванетии в Грузию.

А абхазские войска, не встречая сопротивления деморализованного противника — лишь одиночки защищали свой дом, свой двор, — шли на Гал. Видя горящие сёла, сожжённые чайные плантации, виноградники, мандаринники, уничтоженные грузинами абхазские сёла, разрушенные пансионаты, школы и детские сады, они только ускоряли движение, желая скорее очистить Абхазию от врага.

Люда с Анатолием дошли до Агудзеры, где их оставили охранять посёлок, и поселились в брошенной квартире недалеко от моря. Василий Забетович, вернувшись с Ингура, где на его глазах поднялся флаг Абхазии, долгое время скитался по оставленным беженцами квартирам и осел у вдовы, потерявшей мужа в военную кампанию.

Хасик остался служить в абхазской армии, вскоре женился, обрадовал отца внучкой.

Воронеж решал, как ему поступить: оставаться в Абхазии, где его не достали бы воронежские милиционеры, или вернуться в Гремячье?

За советом приехал к Наташе.

— Не прогонишь? — спросил Сергея, открывшего дверь квартиры.

— Смотря что тебе надо, — дыхнул на гостя перегаром.

— Не подумай, что я хочу увезти Наташу. Мне надо с ней поговорить.

— О чё… — начал Сергей, как из-за его спины появилась Наташа.

— Что тебе, Валера? — спросила она.

— Помнишь моё имя. Ну, ладно… При всех так при всех.

Сергей отошёл и сел на диван, наблюдая за встречей.

— Я не знаю, как поступить. Ты же знаешь, в Воронеже меня ждёт решётка.

И баба с дитём…

— Ты хочешь спросить меня?

— А кого же ещё? Мне не у кого… Ты ж… — Остаться, но в итоге потерять ребёнка. Или отсидеть и сохранить, — рассуждала вслух Наташа.

— Ты правильно говоришь…

— Лучше — сохранить, — сказала твёрдо.

— Понятно, — искоса посмотрел Воронеж. — Может, скажешь что ещё? Для Воронежа?

— Для Воронежа, — задумалась и сказала: — Спасибо Воронежу… — Мне, что ль?

— Считай, что тебе!

— Прощай, дюймовочка!

— Прощай, Воронеж! Видно было, что Валерка хотел ещё что-то сказать или сделать, но сдержался.

В тот же день он уехал в Гремячье. По дороге хотел спрятать, а потом выбросил с моста в Псоу автомат и гранаты.

В Гремячьем такой же вопрос он задал матери своего ребёнка.

И та сказала:

— Лучше — сохранить…

Валерка сходил с ней ЗАГС, оформил брак, потом пошёл и сдался милиции. Ему за былое влепили срок, но небольшой: учли раскаяние, добровольную явку, наличие малолетнего ребёнка. В зону к нему исправно возила передачи жена. Вышел, устроился на стройку и часто с корешками на берегу Дона жарил шашлыки. Разожжёт костёр, нанижет мясо на шампуры и вспоминает: «Вот Натаха… Что за женщина! Всех обнимет… Где такую найдёшь, как не в Абхазии!» И зная об этом, вовсе не ревновала мужа к Наташе жена, у которой после первого ребёнка появился второй, потом — третий.

Лиана вышла замуж за парня из Майкопа, уехала к нему, но что-то не сладилось, и она вернулась в Абхазию. Но только не в Афон, а в Сухуми, где пустовало много свободного жилья. Ей быстро подобрали квартиру, и она открыла у обезьяньего питомника кафе.

Наташа поступила в воинскую часть, где служил Сергей, художником. Жила с Сергеем и думала, что теперь-то жизнь наладится. Ведь сколько он сделал для неё! Она — для него.

Но не получилось. Его хватило на три года.

Они никогда не ругались. Но когда Сергей выпивал — а выпивать стал часто и много, — его клинило. Он хватался за колюще-режуще-стреляющие предметы и куда-то бежал. Надо было кого-то спасать, в кого-то стрелять, кого-то убивать. Давали знать о себе Афган, Гумиста… У них за холодильником стоял автомат. У всех после войны осталось оружие. И Наташа прятала его. А в части у него имелся целый арсенал…

Наташа просила:

— Остановись…

Сергей: — Поживём отдельно, а потом посмотрим.

Наташа:

— Посмотри… Он уехал в Уфу, но вернулся:

— Я лучше тебя не нашёл.

Вскоре десантный полк свернули и предлагали переехать в Псков, Тулу, Иваново. Сергей видел, что Наташа не хочет уезжать из Абхазии, поэтому втайне от неё уволился, сдал ключи от квартиры — он же её получал — и уехал.

Решил таким образом «выкурить» её из Гудауты.

И Наташу в одночасье выкинули с дочерью из квартиры на улицу.

— Что это? — сначала не могла понять поступок Сергея Наташа. — Попытка сломить? Заставить ехать за ним? Отомстить за то, что он бросил всё и приехал ко мне, а я его не послушала? Отомстить, что запил? Как всегда, во всём виновата женщина? Пришлось начинать с нуля — не могла же она сесть на шею матери и брата.

Она сутками работала в ювелирной мастерской, портя зрение, здоровье, стараясь хоть что-то заработать. Как-то освоилась, приобрела павильон, он и по сей день стоит около рынка в центре Сухуми.

Скопила на «однушку». Купила у ботанического сада.

Её знакомые спрашивали:

— Что, не могла лучше захватить?

Ведь осталось много свободного жилья.

— А я не захватчица, — отвечала Наташа.

И растила Диану.

Диана оканчивала колледж и после занятий с планшетом для рисунков ходила в музей. Поднималась на второй этаж, рассматривала экспозицию времён войны и заносила на бумагу эскизы. Медицинскую сумку с красным крестом и вышивкой «Наташа», висевшую в углу, матерчатые «лифчики» с множеством карманчиков для гранат, трубы — самодельные гранатомёты, фотографии бородачей.

Представляла, как её мама с этой сумкой, в этом «лифчике», заполненном гранатами, бежала за парнями… Тащила их с поля боя…

Не уходила из музея до закрытия, слушая, как экскурсовод Гожба рассказывал посетителям:

— Знаете, почему грузины пошли на Абхазию? Не жили бы абхазы здесь, они бы спокойно жили. Где-нибудь в Адыгее, Дагестане. Никто особенно не рвётся туда. Там нет ни таких гор, ни такого климата, ни такого моря. Если бы абхазы там жили, никто бы на нас не пошёл. А всё из-за её красот! Есть легенда о том, как абхазы поселились здесь. Когда Бог делил землю, абхазы опоздали на делёж. Бог поделил всё и всем раздал. И вдруг абхазы пришли. «А где наша доля?» — спрашивают. — «Я уже всё поделил. А вы кто такие?» — «Мы абхазы».

— «Всем всё раздал. А где же вы были?» — «Мы гостей принимали и задержались». — «Ну, раз вы такие хорошие люди, я для себя оставил кусочек, отдам его вам». Оно так и получается. Здесь и французы, и египтяне, и бразильцы, и кто только ни был — и все считают Абхазию сокровищем. Вот и лезут… Однажды Руслан обратился к Диане:

— А вот эта девушка сюда приходит, чтобы посмотреть экспозицию о войне.

Диана почувствовала, как загорелись её щёки.

— Почему она приходит сюда?

— У меня мама, мама воевала! — вырвалось у Дианы.

— А звать маму как?

— Она медсестрой… Наташа, — показала на сумку.

— По-абхазски — На-та-рья, — сказал Гожба.

Все с интересом смотрели на девушку, а кто — и с завистью.

Диана приходила домой и сильно-сильно прижимала мать к себе. А в минуты уединения рисовала портрет медсестры в матерчатом «лифчике», десантном берете и с медицинской сумкой на ремешке.

Как-то, приехав в Сочи, Наташа зашла в супермаркет и обратила внимание на одетого в блестящий костюм обрюзгшего толстяка, на плечи которого спадали редкие волосы.

Он обходил прилавки и первым подошёл к ней:

— Натаха…

Она удивилась полноте и золотым печаткам на пальцах, цепочке на шее:

— Павел? Быстро же ты оперился… — А что? — бровь у толстяка приняла знак вопроса.

Он поджимал одну ногу под другую:

— Две бензоколонки. Два магазина. Что мне ещё…

— На чём же ты так?

— А что… Всё на Абхазии, на ней, родимой…

— Что ты имеешь в виду?

— Металл вывез. Золотишка наскрёб.

— Это ты?!

Наташа знала, как всё курочили и растаскивали во время войны и после.

— А что, я не как некоторые! На брюхе не ползал…

— Подлец! — Наташа замахнулась, чтобы ударить Павла по лицу.

Тот увернулся: — Меня одна из су-чек в Гудауте… Схватил её за руку.

— Отпусти! — Наташа, превозмогая боль, сощурила глаза: — Так что, это тебя, как мародёра?

— Это самый доходный бизнес… — не ответил прямо на вопрос Павел.

— Это… Это… — Наташа не могла найти слов. В висках стучало: «Вот такой — Лиану».

— Где Диана? — отпустил руку Павел.

— А зачем она тебе? — Её ждёт наследство… — Оставь его себе! — У моих родителей не меньше!

— Тоже награбили?!

— Слушай! Разве я виноват, что грузины потрошили абхазов, а абхазы — грузин? Я что, должен упустить своё?! Где дочь, спрашиваю?!

— На, выкуси! — прорвало Наташу.

У Павла перехватило дыхание: — Нет, у меня будет Диана! Она — моя! — И вдруг словно осёкся, согнулся от внутренней боли: — У меня не будет больше детей, — прошипел, — ты понять это можешь?

Наташа замерла. Попятилась. Побежала.

Павел выскочил из дверей супермаркета, но остановился, увидев, как Наташа прыгнула в машину, в которой сидели несколько мужчин.

Наташа ехала и не могла прийти в себя, а проезжая Гудауту, заглянула к матери и рассказала о своих предположениях.

То, что она узнала, обожгло калёным железом.

— В столовой Лиана — Павла… — сказала Неля Борисовна.

Подкатил 1998 год. Начались события в Гальском районе. В числе ополченцев, защищавших Абхазию, снова оказался Василий Забетович. Но на этот раз ему не повезло. Со своим взводом преследовал лазутчиков и попал под обстрел. Снарядом угодило в валун. Отскочил камень — и прямо в Василия.

Попал в каску. Каску согнуло. Василий, ещё не чувствуя боли, в шоковом состоянии пробежал метров пятьдесят и упал…. В госпитале провалялся неделю.

Казалось, всё прошло, но начала отниматься нога. И всё хуже, хуже.

Теперь у Дома правительства можно было встретить опирающегося на палку абхаза, который выходил из пятиэтажки напротив, обходил двор, подходил к забору, за которым зарастал травой палисадник, оттуда выходил на площадь, где когда-то штурмовал Дом правительства, и вспоминал бегущих на танках грузин, дым с верхних этажей, депутатов, загоняемых в автобус, подвалы с кувшинами вина в Шромах, встречу с Хасиком на Бзыби… А придя домой, опрокидывал стакан чачи и смазывал автомат, который стоял за холодильником. Не знал, пригодится он ему ещё или нет, но в том, что он должен находиться в боевом состоянии, у него сомнения не было.

Выпало Наташе стать бабушкой…

Диана после окончания колледжа вышла замуж и вскоре обрадовала Наташу внуком Сократом. Молодожёны в основном жили в деревне в Лыхнах, а к бабушке приезжали на выходные. Брат Наташи восстанавливал дороги в Ткварчал, его дети тоже оканчивали школу. А Неля Борисовна изредка уезжала из Гудауты то к сыну, то к дочери. Ничто не предвещало новых потрясений.

Когда Наташа по телевизору увидела ракеты, которые обстреливали Цхинвал, у неё сдавило грудь: снова грузины! Снова на дворе стоял август, но не 1992 года, а 2008-го.

Позвонила одной подруге, другой. Все в ужасе твердили одно: грузины попёрли на Южную Осетию.

Вместе с подружками принялись собирать продукты, вещи, которые намеревались направить в Цхинвал. Потом побежали в штаб — он находился напротив военного санатория. Думала: пригодятся.

Но там записывали в Осетию. Даже инвалиды стояли на запись, среди которых опирался на палочку Василий Забетович.

Наташе позвонила по сотовому телефону подружка:

— Ты где?

— Я вот, записываюсь, — ответила Наташа.

— В военкомат давай…

Наташа встретилась с подружкой у вокзала, и они побежали в военкомат.

Здесь собрались командиры, по спискам разносили добровольцев. Но молодых старались не брать. Подростки убивались, напрашивались, но им отказывали. Наташу поразило: старые девчонки пришли, а молодых — почти никого.

Командир бригады держался за голову: — У меня нет медсестёр! Они: — Вот мы… — Можно в Сухумскую. Можно в Эшерскую бригаду. Куда?

— Меня — в Эшерскую, — сказала Наташа. — Я же с ними всю войну прошла.

Записали. Но ни формы, ни медикаментов не дали. Наташу собирали соседи. Одна, когда узнала, лекарства купила, вторая — какие-то продукты, третья — разовую посуду.

Наташа смотрит: у неё нет брюк. Уже три года, как не носила. Поправилась, из брюк вылезла. А надо же одеваться. Где брюки брать? В секонд-хэнд.

Подружка потащила на рынок: — Я знаю, где можно купить! Купили брюки защитного цвета. Маечка у неё была, старые кроссовки тоже валялись дома. Надели, напялили на себя.

Только Наташа вышла на улицу — ей:

— Ты куда собралась?

— Да надо там подняться…

— А, надо! Значит, так плохо?

— Да не плохо… Но надо подняться.

А домашние не знали, что она собиралась. Мама — в Гудауте. Дочка — в деревне.

Мама звонила каждый час: — Наташ, ну как там твои дела? — Нормально.

— Ты смотри, не вздумай! — Да нет, мама, я же старая… Куда я пойду! Тем более что этой зимой перенесла операцию на позвоночнике. Ей запретили носить тяжёлое. Да и сердечко пошаливало.

В Нижних Эшерах, где находился сборный пункт, собралось человек восемьдесят. «В списках нас было где-то триста, — подумала Наташа. — Просто не всех взяли». Все одеты в своё. В форме только те, у кого она осталась с войны. Но все вооружены.

«Не то что в августе 92-го, с ножами!» — обрадовалась Наташа.

Парней — под сотню, а медсестёр — всего две. Потом ещё одна прибежала, бросила своего младенца. В восемь утра собрались, а в одиннадцать всех посадили в грузовики, и они поехали.

По дороге ещё девчонку подобрали. Стоит, плачет перед поворотом на Кодор.

— Пешком пойду, если оставите…

Мол, как это без неё! Наташа подумала: «Видимо, побывала в военкомате, а её не пускают». Но скоро выяснила, что в военкомате та не была, нигде никогда не участвовала. Зелёная совсем.

Наташа:

— А ты выдержишь? Ведь полненькая, кругленькая, а надо тяжести таскать.

Та как захлопала глазами.

— Наивная! Думала, там кино… — всплеснула руками Наташа.

Ехали, подростков отгоняли.

Те уговаривали: — Ну возьмите! Рвались. Кто-то на своих легковушках пытался пробиться, но там булыжники, не проедешь. Можно пробраться только на больших машинах.

Где ехали. Где останавливались. Где шли пешком. Машина обгоняет. Наташа говорит подобранной девчонке:

— Лезь, отдохни!

Она: — Нет. Я с тобой. Я с тобой. Я тебя не брошу.

Впереди Наташи, как колобок, катится, чем-то Лиану напоминает. Потом какой-то промежуток пути машины стояли, но можно было поехать.

Она и тут ехать отказалась:

— Я с тобой… Повезли на джипе. Бортовой джипчик: в кузове снаряжение, ребята на борту, человек восемь сидели, и медсёстры.

Долго ехали до 106-го поста, где увидели российских миротворцев. Не доезжая 107-го поста, всех выгрузили и пошли пешком. Только к вечеру добрались до 107-го поста. Это пост ООНовцев: палисадничек, цветочки, но ни души.

«ООНовцев как сдуло!» — удивилась Наташа.

Поразили мосты: как идеальные! «Грузины готовились капитально, — открывала всё новое Наташа. — Если бы они не с Осетии начали, а с Абхазии, пошли сверху… Конечно, их бы остановили, но всё было бы иначе».

На 107-м посту медсёстрам дали комнату. Они разложили спальники.

Только выпили чай, как говорят: «Вот сейчас будут бомбить…» Послышались разрывы. Началось под утро, но медсёстры ещё успели поспать. Выскочили, видят: огонёчки светятся, вертолёты один за другим, друг за дружкой следом. И «бах! бах!». Бомбили крепко… С девчонками сидел командир разведчиков.

— Пока не отбомбят, — показал линию на карте, — своих ребят не пущу.

Видимо, не только вертолёты бомбили.

Наутро бригаду Наташи и другую бригаду поделили. Всё чисто по-абхазски, неорганизованно. Любой, кто общался с ними, замечал их несобранность.

У них это в крови, природа располагает к расслаблению.

Прилетел вертолёт — один командир улетел. Другой командир улетел с другим.

Все остались и не знали, что делать. Это было часов в десять утра.

Наташа спрашивает: «Куда улетели?» Говорили: «Одну группу высаживают в одном месте, другую — в другом. А мы идём им навстречу».

И все одним скопом — разведчики, сапёры, стрелки, медсёстры — пошли по дороге. Шли километров двенадцать. Идут: с одной стороны скала, с другой — обрыв. Прошли какой-то мост. Перед мостом — укрепления. Перешли на перебежки, ведь не знают, что впереди… Говорят:

— Не кучковаться… Друг от друга — пять метров… Вдруг мина!

Проходили блиндажи. Окопы. Мешки навалом лежали, а сверху деревянные перекрытия. Чуть не через каждые сто метров.

А внизу, метрах в трёхстах, — землянки. Видимо, грузины пищу готовили, спали. И вверху пещеры: там тоже жили. И всё брошенное.

В одном месте: «Мост заминирован!» Растяжка. Попытались разминировать, но не получилось. Вброд через речку перешли. Сгоревший автобус увидели — видимо, с прежней войны.

Почти без выстрела прошли Кодор. Единственный несчастный случай был, когда подстрелили одного бедолагу. Медсёстры шли с ним. Он отстал. По нужде отошёл.

Минут через пятнадцать сказали: «Застрелили…» Он вышел из-за дома. Абхазы — к нему навстречу. А он в милицейской форме и говорит что-то на грузинском. Только успел сказать несколько слов — пошутить, что ли, хотел, попугать? — а его приняли за грузина и положили.

В центре Кодорского ущелья в Ажаре встретились с теми, кто на вертолётах улетел вперёд. Горела школа. В ней был штаб у грузин. Её вскоре потушили.

Всё благоустроено. Видимо, грузины хорошо чувствовали себя здесь.

Дома большие, кафе, магазины. Вывески грузинские и на английском. И ни души. Все поубегали. Только один высокий, два метра ростом, чёрный сван водил абхазов и что-то показывал.

Наташу поразило, что везде висело стираное бельё, двери были — где открытые, где приоткрытые, скотина во дворе гуляет. Видно, бросали всё и уходили в спешке.

Удивили троллейбусные коробки, которые использовали под курятники.

«Вот он, сухумский транспорт. Утянули в 93-м», — подумала Наташа. В некоторых дворах вагончики: военные жили.

Обувь нетронутая стояла. Форма висела. Очень много новой формы. Не российской, а американской. Рюкзаки сложены. Патроны россыпью и ящиками. Гранаты ящиками. Всё это в определённый момент могло двинуться по ущелью в центр Абхазии.

Ощущалось чьё-то присутствие. Но страха не было. Чувствовалось, что кто-то рядом. Где-то недалеко. Возможно, сваны.

Многие медсёстры, и та, которую подобрали на повороте, уезжали выше в горы посмотреть на красоты Кодора. Звали с собой Наташу. Хотя она там не была, но отказалась. Она приехала сюда выполнить конкретную задачу. Если они нужны наверху, она готова ехать, идти, делать, что требуется, но не ради интереса.

Она не могла зайти в чужой дом. Сидела на улице и ждала.

Ночью приехал командир:

— Сванский нож вытащили…

Он имел в виду грузин, засевших в ущелье. И повёз в Сухум. Так теперь назывался Сухуми. Растряс: ведь вверх где и пешком шли, а назад — на колёсах и по булыжникам.

Наташа отсутствовала дома суток двое — двое с половиной, а на третьи вернулась.

Тайное сделалось явным. На неё налетели Неля Борисовна, брат (его записали в бригаду, но оставили в резерве), Лиана, которая с опозданием прибежала в Эшеру, когда грузовики уже ушли, Людмила — всем было до Наташи.

Дианка плакала с Сократиком на руках.

На все расспросы Наташа отвечала:

— Так, поигрались в войну… — Ничего себе поигрались!

— Противника-то не увидела…

В эти дни Хасик со спецназовцами дошёл до Сенаки и помогал эвакуировать технику: в абхазской армии появилось первоклассное вооружение. Василий Забетович провёл эти дни на сборном пункте, заряжая и перезаряжая автомат и надеясь, что если не попал в первый эшелон, то попадёт во второй. Гожба закрыл музей на ключ и сидел в кафе на пирсе: следил за горами, откуда долетали глухие разрывы. Сергей с криками «Живи, Осетия! Живи, Абхазия!» скакал в Уфе по своей уставленной пустыми бутылками квартире, решая, ехать в Южную Осетию или в Абхазию. Валерка со стройбригадовцами подымал тосты за победу Осетии, за победу Абхазии:

— Я гремяченский. Русский. Но если спросите, есть ли более дорогой мне народ, я скажу, есть. Это абхазский. Малым числом держит любой удар! И летели эти возгласы вверх по Дону, вниз — к Азовскому морю.

В честь пятнадцатилетия победы шла подготовка к параду. Бывших медсестёр нашли, выдали форму. И вот 30 сентября 2008 года они собрались у памятника погибшим. Кто маленького роста, кто — высокого. Кто — щуплая, кто — крупная. Кто — седая, кто — с крашеными волосами. Кто — в косынке, кто — в берете.

Кто — с сумочкой, кто — с палочкой. Кто позировал перед телекамерой: станет лицом, повернётся бочком, кто распинался перед микрофоном журналиста. Лиана с Наташей держались в стороне.

Возложили венки, и всех позвали строиться. Коробка ветеранов должна была возглавить парад.

Раздалось:

— Западный фронт… Восточный фронт…

Лиана маленькая. Её в один край поставят, в другой.

— Меня как мячик: туда-сюда, туда-сюда, — пожаловалась Наташе.

— Ты стой рядом со мной и никуда не иди…

Вскоре коробка обрела чёткие формы. Тронулась, первой входя на площадь, заполненную людьми.

У Наташи подкатывало к горлу: «Абхазия уже пятнадцать лет свободна!»

По-прежнему дырявые окна Дома правительства облепили по самые верхние этажи. Толпились на газонах. На трибунах прижимались друг к другу. Она видела знакомые лица.

Сквозь крики «Ура!» раздавалось: «Наташа! Наташа!»

Её узнавали.

Она прикрывалась рукой.

Но всё равно: «На-та-ша…»

Впереди шёл, опираясь на палочку, Василий Забетович. На две палки опирался другой инвалид. Лиана вцепилась в руку подруги и чуть ли не подпрыгивала, пытаясь разглядеть всё вокруг.

Наташа заметила, как на бордюре подняла на руки Сократика Диана — помахала им; как Толик с Людой, видимо, опоздав, вместе с дочерьми влились в колонну; как на углу появилась Неля Борисовна… Ещё колонна не растворилась в толпе, когда её обнял седой мужчина. Он держал за руку юную красавицу.

Наташа не отпрянула, а когда он её отпустил, то сказал:

— Я Гиви! Гиви с Кутола… Помнишь, на верхнем мосту?

Наташа вспомнила своего первого раненого.

— А это моя дочь, — он потянул поближе девушку.

Наташа поцеловала жгучую брюнетку. В руки Наташи попал букет. Это было от другого спасённого. Слова тёплые — ещё от одного…

«О, Боже, скольких я! Скольким помогла…» — кружилось в голове.

Её обняла Диана, Неля Борисовна. Все от счастья плакали. Кто-то кружил Лиану…

Василий Забетович, опершись одной рукой на палку, другой поднял бутылку.

— Давайте помогу! — сказал кто-то рядом.

— Рука найдёт без труда расположение рта, — Василий Забетович кружил горлышком около губ.

А по площади уже гремели танки, лезли пушки, с «бээмпэшки» отдавал честь Хасик, с рёвом пронеслись самолёты, и, пролетая, махал абхазским флагом вертолёт.

— А-ей! А-ей! — кричал «да» по-абхазски Гожба. — Хай ба щет («будем воевать»)! — вспоминая вече в Гудауте.

Народ ликовал.

Величественно наблюдал за торжеством Кавказ.