Реакция на книгу в русской эмигрантской критике была разной. Очень невысоко оценил ее В.Набоков: «Солнце, горы, песни, рай — эти слова очень часто встречаются в книжечке стихов «Мой город». Беда только, что это только слова, игрушечки поэзии, ярлычки испарившихся символов, телефонные номера Господа Бога». Отметив «…Склонность Раисы Блох к благозвучным, но совершенно невыразительным прилагательным», Набоков в конце все-таки не мог не отдать должное светлой лирике поэтессы: «Впрочем, язык ее хоть и беден, да чист, чист не только слог, но и все настроение ее книжечки. И когда она низводит музу из постылой светлицы на землю, то совсем хорошо»[8]. Совсем по-другому отозвался лишь недавно оцененный в России критик и философ К.В.Мочульский: «Этот сборник стихов посвящен Петербургу, он связан с ним не только заглавием и именем издательства, но и поэтическими темами и всем строем своего лиризма… Для начинающего поэта — удивительная свобода от бутафории. Все проверено хорошим вкусом и доведено до простейшего выражения»[9].

1928 стал этапом не только для Раисы Блох, но и много лет спустя для всех, кто заинтересовался ее жизнью и творчеством. Именно с этого года начинаются письма Раисы Ноевны к Ольге Добиаш-Рождественской, сохранившиеся в Отделе рукописей Российской национальной библиотеки в Санкт-Петербурге. Вслушаемся в ее голос, дошедший до нас спустя столько лет.

25 марта 1928: «У нас весна, безоблачная и прозрачная. Такого яркого солнца не было давно. Я очень устала и работаю плохо. На уроках засыпаю, в автобусах сплю крепко, с риском проехать остановку»[10].

14 апреля 1928: «Завтра русская Пасха. Дорогая Ольга Антоновна, поздравление мое придет слишком поздно, но я все-таки от всей души поздравляю Вас с праздником и желаю успеха во всем. Представляю себе предпраздничный “мой город” с толпами людей, несущих в салфетках пасхи и куличи, представляю себе знакомые перекрестки, лестницы церквей, булыжники мостовой, почерневшие от вечерней сырости. Когда увижу все это? Увижу ли вообще?»[11].

24 декабря 1929: «У нас трескучие морозы и мы все жестоко зябнем. Снега нет, жестко и холодно. Улицы уставлены елками, но мне в этом году трудно настроиться на праздничный лад… Получила известие, что умерла моя бабушка. Она была уже очень старой, но совсем здоровой и бодрой. Грустно в такое время быть вдали от родных мест»[12].

31 августа 1930: «Из-за науки на время забросила стихи. По-видимому, вместе и тому и другому трудно ужиться»[13].

Блох пишет о работе, посылает для Ольги Антоновны книги, смотрит архивные документы в берлинских хранилищах. Но сквозь все эти проблемы все больше начинает просвечивать тревога. Воспитанная в глубоко русских традициях, боготворящая русскую поэзию, Раиса Ноевна в Германии начала тридцатых все чаще вспоминает о своем еврейском происхождении. О том же напоминают и Горлину. Сначала Блох об этом говорит в письмах намеками.

7 октября 1931: «Мы вернулись в Берлин в полной исправности, потолстев и загорев. Боюсь, что скоро полиняем. Здесь так мрачно, что сразу во всем не разобраться»[14]. Однако потом она становится более откровенной.

16 февраля 1932: «Со мной в национальном вопросе не слишком церемонятся… Разговоры о форме черепа и чистоте расы наводят только на отвращение и тоску, даже не на ненависть. Надеюсь все-таки, что все образуется[15].

Но пока еще фюрер не пришел к власти, Раиса Блох продолжала много, очень много работать. Средств не хватало, она давала уроки, переводила на немецкий сказки, стихи Есенина. Естественно, ее стихотворения были включены во все берлинские сборники русских поэтов, которые выходили в свет во многом благодаря энергии Горлина: «Новоселье», изданный в 1931, «Роща», вышедший в 1932. появление третьего сборника «Невод» совпало в 1933 с отъездом, или, скорее, бегством Блох и Горлина в Париж.

1 июня 1933 Раиса Ноевна пишет Добиаш-Рождественской: «Мне теперь хорошо и спокойно… Надо поскорее все забытьи от звериного и расового начала вернуться к человеческому»[16].

Большое участие в судьбе Блох и Горлина приняли профессор Сорбонны Лот и его жена Мирра Лот-Бородина, дочь известного ботаника, академика И.П. Бородина. Произошло это, естественно, не без участия О.А. Добиаш-Рождественской, которой Лот сообщал в Ленинград: «Мы смогли найти ей в Париже очень скромное материальное положение, которое ей поможет прожить прилично в течении одного года. Потом посмотрим»[17]. В другом письме он был также уверен в своей подопечной: «Не беспокойтесь слишком о Раисе. Она зарабатывает на жизнь тяжело, но она на нее зарабатывает»[18].

Раиса Ноевна действительно тяжело зарабатывала на жизнь — все время съедали уроки.

Блестящий медиевист, она писала статьи по истории аптечного дела, так как это давало хоть какие-то гроши. Лот сумел первое время обеспечить ее малооплачиваемой, но постоянной работой — каталогизацией рукописей Аристотеля. Другая ее деятельность была связана с комитетом по переизданию словаря средневековой латыни, который также возглавлял Лот.

В 1935 они с Горлиным зарегистрировали свой брак. «Когда они поженились, немало было толков в русском Париже, многие недоумевали: помилуйте, такая разница в возрасте, да он и на вид еще совсем мальчик. Но на деле получился отличный брак», — вспоминала Е. Каннак[19].

В том же 1935 видела свет вторая книг стихов «Тишина». Несмотря на все происходившее, Яков Блох сумел издать этот сборник в своем «Петрополисе» в Берлине. Именно так были опубликованы стихи, которые и сегодня многие напевают, благодаря Вертинскому.

Правда, он во многом изменил слова, но общая канва и тон стихотворения остались за Раисой Ноевной навсегда.

Высоко оценил «Тишину» один из ведущих литературных критиков эмиграции Георгий Адамович: «Книжка далеко не пустая. Над ней можно задуматься… Раиса Блох подкупает именно тем, что ни в какие платья не рядится, ничем не притворяется. Она такая, какая есть, — очень простыми и чистыми славами рассказывает о своих томлениях, надеждах, разочарованиях»[20]. Намного более строг был Владислав Ходасевич, хотя он и благоволил к «голубиной паре» — так называли в Париже чету Горлиных. «Ее стихи — наименее сделанные, наиболее сырые, в том смысле, что многое в них еще не ясно очерчено, неточно выражено. Мне кажется, в этом отношении ее нынешний второй сборник — шаг назад по сравнению с первым… Для поэзии Блох характерно чувство, в основе которого — неизбывное, неутолимое, глубоко трогающее тоскование все по том же утраченном Петербурге»[21].

Как видим, и Ходасевич, и Набоков, отмечая техническое несовершенство стихов, не могли пройти мимо поразительного по силе чувства тоски, чувства ностальгии, которыми просто дышала каждая ее строка.

В 1936 у Раисы Ноевны родилась дочь. Ее назвали Дорой. Забот, особенно материальных, стало больше, а с деньгами было туго. Научные дела Михаила шли в гору, его приметил знаменитый французский славист Андре Мазон. Горлин стал секретарем Славянского института в Сорбонне. Денег, правда, занятия эти приносили мало. Но они не падали духом, насколько это было можно в условиях наступающего фашизма в Европе.

В 1939 в Брюсселе, куда из Германии переехало издательство «Петрополис», вышла совместная книга стихов Раисы Блох и Мирры Бородиной «Заветы». Здесь же увидели свет и переводы Блох средневековых поэтов-мистиков — Иоанна Таулера и Якопоне да Тоди.

Но и 1939 год был ознаменован не только выходом новых поэтических сборников.

Сначала мало верилось в газовые камеры, и Михаил и Раиса продолжали жить в Париже. Потом знакомый полицейский сообщил о надвигающемся аресте Горлина, но тот не рискнул бежать, опасаясь подставить под удар жену и дочь. Он вообще не сомневался, что все обойдется… Ну, как-нибудь…

После ареста его содержали в лагере в течке Потивье. Французские полицейские не слишком старались удружить немцам — ворота лагеря часто бывали открытыми, но, вместо того, чтобы бежать, Горлин ходил заниматься в городскую библиотеку. Раиса все время ездила к нему. Он ей рассказывал, что многие заключенные уезжают на велосипеде, но он ведь не умеет. Однажды, приехав в Петивье, Блох обнаружила ворота открытыми, а лагерь пустым. Всех содержавшихся в нем увезли в Германию.

Горлина там ждала гибель на соляных копях Силезии, но это было еще впереди. Раиса Ноевна достала фальшивый паспорт, чтобы бежать с дочерью в Швейцарию, где их ждал Яков, а оттуда уже попытаться спасти мужа. Но по дороге Дора заболела и умерла на руках у матери. Швейцарские пограничники, долго рассматривая ее худое и изможденное лицо, в конце концов решили, что оно явно не соответствует фотографии на паспорте. Они выдали Блох немецким властям.

Она погибла в 1943 в одном из концлагерей Германии. На пути к месту своей гибели успела выбросить из вагона записку, которая каким-то чудом дошла до ее близких. В ней она сообщала, что не знает, куда ее везут.

В 1957 году стараниями Андре Мазона в 30-м томе трудов Славянского университета в Париже был издан том научных работ Раисы Блох и Михаила Горлина[22]. А через два года друзья Раисы Ноевны выпустили книгу стихов ее и мужа «Избранные стихотворения»[23]. Там впервые были опубликованы восемь стихотворений Блох, не входивших ранее в ее книги.

В Советском Союзе, когда слово эмигрант приравнивалось к понятию «враг народа», находились ученые, которые как-то обходили цензуру. Так, составители книги классика французской поэзии Жозе Марии де Эридиа «Трофеи», вышедшей в Москве в 1973 в серии «Литературные памятники», включли несколько сонетов Эридиа в переводе Раисы Блох. Замечательная архивистка Тамара Павловна Воронова, много лет жизни отдавшая Отделу рукописей Государственной публичной библиотеки в Ленинграде (ныне Российская национальная библиотека), написала о Блох в своей статье, посвященной герою Сопротивления Борису Вильде[24]. Несколько строк о Раисе Блох смогли прочесть те, кто взял в руки книгу о Вильде Р.Райт-Ковалевой[25].

Но с наступлением гласности имя Раисы Блох и, главное, ее стихи, стали возвращаться на страницы советских, а потом и российских изданий. «Принесла случайная молва» и другие стихотворения были опубликованы в ряду журналов и антологий поэзии русской эмиграции[26]. Уже упоминавшаяся Тамара Воронова посвятила Раисе Блох большую статью, где использовала письма к О.А. Добиаш-Рождественской[27]. Появились новые исследования и на страницах зарубежных сборников[28].