Таможенник в десятый раз перечитывал мои документы. Только подумать, какой ответственный человек!

Единственным ориентиром на его широкой физиономии были аккуратно подстриженные усы, лоснившиеся от пота. Время от времени он, не глядя, протягивал руку к краю широченного стола, доставал из коробки очередную салфетку, вытирал лицо и бросал влажный белый комочек куда-то под стол — в утилизатор. Но так как лицо у него было большое, а усами он занимался в последнюю очередь, то салфетки на них не хватало, и они продолжали поблескивать.

На коробке с салфетками было написано «Полуденная роза». Однако таможенник благоухал тушёной рыбой. Наверное, под «розой» подразумевался цвет. Или тактильные ощущения?

— Поня-атно, — пропыхтел таможенник и оценивающе взглянул на меня, постукивая толстыми пальцами по экрану столешницы. Экран не реагировал — видимо, учитывал привычку.

Маленькие глазки чиновника были преисполнены подозрительности. Взгляд ползал вверх-вниз — искал, за что зацепиться. Он очень старался — маленький ответственный человечек на работе, которая давно уже ничего не значила!

Было время, когда таможни стояли на границах государств и проверяли людей и грузы. Причём делали это без поддержки логосов и камиллов — только опыт, интуиция, внимание да ещё собаки, которые вынюхивали запрещённые вещества.

Теперь от той таможни осталось одно название. Светлое просторное помещение с высокими потолками, стол у одной стены и диваны для ожидания у другой. Это мог быть и кабинет доктора, и приёмная администратора. Всё-таки независимая автономная станция — не другая страна! Но правила никуда не делись, а значит, их можно нарушить, осознанно или нечаянно. Особенно если перевозить что-нибудь нестандартное. Например, меня.

— А почему вы не провели его через Карусель? — поинтересовался таможенник.

— Через что? — мой сопровождающий очнулся от дремоты, в которую он погружался на каждой проверке — а их было изрядно!

— Через пост техников, — объяснил таможенник. — Пятый блок, офис 5-3-15.

Услышав номер, я осознал, что так и не разглядел табличку на двери, через которую мы прошли пятнадцать минут назад. «5-3-15» помню и «Технический проверочно-пропускной пункт», а ещё — как сопел лейтенант Нортонсон, недовольный очередной задержкой.

— Мы там были, — отозвался лейтенант.

Он умело подавил зевок и расправил плечи, потягиваясь.

— Были. И нас послали сюда.

— Такой крюк сделали! — таможенник достал ещё одну салфетку. — Можно было связаться и уточнить, — и он принялся обрабатывать сначала усы, и уже потом щёки, переносицу и лоб. На лоб салфетки не хватило.

— Мне в любом случае нужно было туда зайти, — объяснил Нортонсон. — А если они ошиблись, мы можем вернуться. Время до отлёта ещё есть!

Последние слова выдавали его настроение. Судя по всему, полсекунды до взрыва. А может быть, полгода. Интересно, каким он будет, этот взрыв? И будет ли вообще? Что расположено с другой стороны этого непрошибаемого спокойствия?

У лейтенанта имелся адский запас терпения, в чём я неоднократно убеждался за последние три дня — те самые три дня, которые входили в его законный отпуск! Конечно, ему компенсируют это время. Но отпуск дома и близко не стоит с отпуском, проведённым на станциях Солнечной системы.

Однако Нортонсон ни разу не пожаловался. Об испорченном отпуске я узнал, когда перед ним извинялись. Он же пожимал плечами и напоминал, что это его долг. Всё-таки он был представителем Администрации «Тильды-1» — станции, куда меня отправляют и где я останусь на всю жизнь…

— Так нам возвращаться? — переспросил лейтенант. — На эту, как её, Карусель?

— Нет, нет, не надо, — вздохнул таможенник, нервно комкая салфетку. — Если они направили ко мне… В нём же нет никакой электроники?

— Только это, насколько мне известно, — и Нортонсон пальцем постучал себя по задней стороне шеи — там, где начинается затылок.

Я мог бы увидеть этот жест, если бы скосил глаза и слегка повернул голову. Но я и без того знал, куда именно он укажет. Просто не хотел смотреть. Достаточно было того, что я думал об этом месте и о том, что там находится. Думал, ненавидел свои мысли и не мог перестать. Чарли это тоже не нравилось. Но он нашёл свой способ забыть о «белой обезьяне».

— Ну, если ничего другого нет — тогда всё верно! — и насквозь промокший комочек салфетки присоединился к своим родственникам в корзине. — Тогда его ко мне! — И он похлопал ладонями по столешнице, как будто приглашал.

Стол у него был просторный, спору нет. При желании я бы на нём поместился, разве что ноги пришлось бы свесить. А что потом? Вот именно! Придя к такому же выводу, таможенник страшно смутился, побагровел и, склонившись над экраном, вновь принялся перечитывать документы.

Мне стало стыдно. Вот ещё один человек, чья жизнь подпорчена самим фактом моего существования. Пока по мелочи, но дальше — больше. Сколько их будет — обиженных, смущённых, испуганных, вынужденных идти на уступки? А я ничем не смогу это компенсировать! Я — никто, даже больше, чем никто. Мне никогда не доверят ничего важного, ничего достойного. Я буду лишь мешать. Бесполезное и неприятное создание… И если Чарли пришёл к такому же выводу, то он — самый умный из всех нас!

— Так-так… — пробормотал таможенник, не желая уступать. — А, вот оно… На снимке у него глаза серые, а я вижу, что голубые! — пожаловался он, взглянул мельком на меня и снова занялся документом. — И записано, что рост 185 и четыре, а тут все девяносто!

— Доставайте линейку, будем мерить, — пробормотал я. — Всё, что можно. Каждый сантиметр!

Нортонсон нервно хихикнул и откашлялся.

Таможенник вздрогнул. На его красном блестящем лице отразились поочерёдно страх, удивление, гнев и почему-то стыд. Мне захотелось провалиться сквозь землю.

— Всё-таки я проверю, — упрямо заявил он и слез с кресла.

Рост у него был не больше ста шестидесяти. Чувствовался избыток веса — на станциях Солнечной системы к этому относятся терпимее. Может, он был болен? На макушке, среди реденьких рыжеватых волос сияла круглая проплешина. А ведь он мог бы сделать пересадку волос. По-хорошему, мог бы многое сделать с собой! Но, похоже, в какой-то момент сдался и решил, что и так сойдёт. Спасибо Чарли — теперь я это понимал. Бывают ситуации, когда бессмысленно бороться за себя.

— Наклонись, — велел таможенник — и я отвесил поклон, да так и замер в этой позе, пока он цеплял что-то к моим волосам.

Он прикасался к моей голове. И наверняка видел мой затылок. Он знал, что там и зачем это там. Интересно, он почувствовал искушение?

— Разогнись.

Я послушался.

— Так-так, — на меня таможенник не смотрел — его внимание было полностью поглощено линейкой, луч которой упирался в пол под моими ступнями. — Всё верно! Сто восемьдесят пять и четыре. Наг…

Он не успел договорить — я протянул ему датчик, который он прилепил к моей макушке.

— Спасибо… — таможенник остолбенел.

Со стороны Нортонсона донёсся выразительный вздох. Если бы он врезал мне, я бы благодарен.

Тем временем чиновник вышел из ступора, взял датчик с моей ладони и торопливо вернулся за свой стол. Спрятался. Отгородился.

— Всё? — поинтересовался Нортонсон.

— Всё. Конечно, всё, — таможенник расписался в соответствующей графе, поставил отпечаток большого пальца и закрыл документы. И снова посмотрел на меня, как будто хотел что-то спросить. И уже не у лейтенанта — у меня лично.

А я вдруг понял, что настолько привык к исследованиям и осмотрам, что даже не осознаю, насколько это унизительно. Всю жизнь меня сравнивали с некими эталонами. Реакция, состояние, самочувствие, рост и вес — малейшее изменение или отступление от параметров становилось событием. При этом никто не знал наверняка, каким должен быть этот эталон. Мы были terra incognita — и не только для исследователей, но и для нас самих. Раньше это нравилось. После «Кальвиса» и сертификации начало пугать.

Сертификация в корне отличалась от других проверок — мы сразу это поняли. Закончив с анализами, сканированием и ощупыванием, нас принялись вызывать по одному на собеседование. Я был третьим. Там были стандартные вопросы типа «кем ты себя считаешь?» и «как ты относишься к людям?», а также извращённое «расскажите о своём предназначении», «что вы думаете о своих учителях», «какие поступки вы считаете правильными, а какие — недопустимыми?» Вопросы, пожирающие сами себя. Если ответить на них определённое количество раз, ответ, каким бы правильным и честным он ни был, станет лишь набором слов. К счастью, нас не часто мучили тестами подобного рода, и я без особого отвращения признался в том, в чём привык признаваться лишь самому себе.

В конце меня попросили «сделать что-нибудь». Тощая тётка с лицом английской гончей попросила, не поднимая глаз. Пробубнила под нос и даже не взглянула в мою сторону — знала, что остальные наблюдают.

Я смотрел на комиссию и думал о том, что они хотят моей смерти. На самом деле всё было несколько сложнее: только треть действительно желала от греха подальше утилизировать меня и ребят. Остальные попросту не хотели брать на себя лишнюю ответственность. Придётся ведь, так или иначе, отвечать за наши поступки — им отвечать, всем и каждому. Были там и те, кто искренне считал нас… ну, не людьми, конечно, но существами, достойными жизни. Потому что столько угрохали в проект! Жалко, если всё кончится так.

Лучше бы они действительно хотели моей смерти! По личным причинам или идеологическим, например. Скрипели бы зубами от ненависти, задыхались бы от отвращения, багровели бы от ярости: «Сдохни! Исчезни! Умри!» Но врагов не выбирают. Мне достались спокойные и равнодушные.

И я прыгнул. Слегка присел, согнув колени, оттолкнулся со всей силы — и прыгнул вверх. Не знаю, почему не поднял руку. Хотелось поднять, помню точно. Подумал о том, что надо бы подстраховаться, но не успел — ударился макушкой о потолок. Четыре метра — ерунда, я бы и пять взял! Больно было, как от баскетбольного мяча. Вернувшись на грешную землю, я принялся судорожно тереть место ушиба ладонью, надеясь, что влага под пальцами — это пот, а не кровь. Потом шишка вскочила, и пару недель меня дразнили «Кузнечиком».

Психолог из комиссии назвал это «неосознанной попыткой покинуть враждебную территорию и избежать конфликта». На самом деле я хотел выпрыгнуть из себя… В итоге так и получилось: меня вышвырнули из мира, к которому я привык, разлучили с теми, кого я считал своей семьёй, и отправили — неизвестно куда и непонятно зачем. От меня остались лишь задокументированные сто восемьдесят пять и четыре десятых сантиметра. Остальное умерло вместе с Чарли.

— Пошли! — коротко бросил мне Нортонсон.

Мы покинули таможенный офис под мягкий шелест автоматических дверей. Я обернулся на табличку, вспомнив, что забыл посмотреть, когда мы входили. И тогда понял, как называли этот офис в порту.

Если пункт технического осмотра был «Каруселью», то пункт биологической проверки наверняка нарекли «Зверинцем». То, что я принял за тушёную рыбу, было запахом корма — вкусняшек в кармане, чтобы «пациенты» хорошо себя вели. Линейка предназначалась не для людей, как и большой стол. Монитор в столешнице был приучен не реагировать на прикосновения лап, хвостов и языков. И реакция на мои слова — это реакция человека, привыкшего, что осматриваемые объекты могут лишь мяукать, лаять и шипеть.

Толстому некрасивому таможеннику было всё равно, как он выглядит с точки зрения людей. Ему было достаточно любви тех, кто оставил шерстинки на его рабочем костюме. Вроде той, что прилипла к рукаву моего комбинезона. Чёрный волосок. Кажется, кошачий. На удачу?

— Ну, что ты лыбишься? — вздохнул Нортонсон. — Я же попросил вести себя тихо! Ты понимаешь, что будет, если нас не пустят на борт? А? Чего молчишь?

— Чтобы не говорить, — прошептал я.

— Что?!

— Веду себя тихо.

Лейтенант вздохнул, но ничего не ответил.

Как бы я хотел узнать: такое отношение ко мне — его обычная реакция или проявление жалости? Он сочувствовал мне — или поступал так, как поступал всегда? Не факт, что у меня потом будет возможность выяснить это наверняка.

Там, куда мы летим — в тупике моей жизни — лейтенант Нортонсон будет единственным человеком, который знал меня всего, целиком. Он даже Чарли успел разглядеть. И он видел, как от меня отрезали куски, пока не осталось только то, что умещается в документах.

Я даже не мог ничего взять с собой в своё первое и единственное путешествие! Даже дурацкую фотографию — не положено. Потому что принято считать, что я не нуждаюсь в таких вещах.

— Мы полетим в пассажирском отсеке, вместе со всеми, — сказал лейтенант, глядя прямо перед собой, пока мы шли по пустому коридору. — Постарайся и дальше молчать. Хотя бы из уважения.

Он неправильно меня мотивировал! Попросту не знал, что надо говорить таким, как я. Поэтому обращался со мной как с равным. Лучше бы он напомнил мне, кто я! Лучше бы посоветовал привыкать к новому статусу: говорить, только когда велят, и не делать ничего, кроме того, что положено. Это правила, к которым мне придётся привыкнуть, потому что альтернатива — то, что сделал мой друг и брат Чарли. Жаль, я не могу сказать ему «спасибо» за науку! Зато я смог наконец-то осознать: два года назад моя жизнь изменилась раз и навсегда. Высылка на «Тильду» — лишь малая часть этих изменений.

Погрузка уже завершилась, и на корабле началась предстартовая проверка. Лейтенант провёл меня через зал ожидания, где одну стену занимал огромный экран, транслирующий происходящее в стартовом доке. Корабль впечатлял. Настоящий межзвёздник — не то что посудина, на которой мы прибыли на станцию-порт!

Имя соответствовало: «Рим». Пассажирские переходы казались тонкими корешками на фоне громадного транспортника. Я поначалу испугался, что корабль далеко, и мы не успеем, но тут же сообразил, что съёмка ведётся с такого ракурса, чтобы можно было видеть судно целиком. На самом деле стартовый док был гораздо ближе — и подтверждением служило изменение силы тяжести.

«Пауки» тестировщиков облепили корпус «Рима», словно муравьи — леденец. Они терпеливо перебирали лапками, изредка подмигивая друг другу зелёным. Красных огней не наблюдалось — ожидаемо, но всё равно приятно. Кораблю предстояло перевезти несколько сотен свежеиспечённых граждан станции и всё, что «Тильда-1» не могла произвести сама. Величественный «Рим» можно было смело сравнить с Ковчегом, отплывающим из Серой Гавани…

Я был бы не прочь полюбоваться кораблём подольше, жаль, времени оставалось всего ничего. Из зала ожидания мы прошли в коридор, который вёл к доку. Сила тяжести здесь почти не ощущалась, но служебный переход был, к счастью, относительно узким и потому удобным для недотёп вроде меня. Очень не хотелось опозориться перед Нортонсоном — как в первый наш перелёт, когда в пассажирском тоннеле я отпустил поручень и несколько минут болтался посреди «трубы».

Что касается лейтенанта, то он подтверждал безупречную репутацию Отдела Безопасности дальних станций: двигался так ловко и быстро, что я вспомнил чувство превосходства, которое охватило меня при нашей первой встрече. «Коротышка» и «пузанчик» — самые невинные из эпитетов, которые тогда пришли в мою глупую башку. Лейтенант не впечатлял: нос картошкой, толстые губы, бочкообразная фигура. Но у Нортонсона, в самом деле, не было ни малейшего повода комплексовать перед моими ста восьмьюдесятью пятью сантиметрами запрограммированной привлекательности!

Мы были последними пассажирами, которые ступили на борт, а к тому моменту, когда мы зашли в салон, наши попутчики успели прослушать обязательную лекцию. Нортонсон — по праву командированного представителя администрации — мог пропустить инструктаж и краткую историю независимой автономной станции терраформирования «Тильда-1». Что касается меня, то я знал об этой НАСе всё, что можно было узнать из открытых источников Солнечной системы.

Самое важное: во время восстания андроидов Б-класса на «Тильде» погибло всего лишь восемнадцать человек — и все из ОБ, то есть коллеги Нортонсона. Разрушения не коснулись систем жизнеобеспечения, и последствия бунта не нанесли существенного урона. Камиллы и логосы, включая Инфоцентр станции, все как один выступили на стороне людей. Это давало надежду, что меня, андроида А-класса, не будут воспринимать как потенциального убийцу и монстра.

Разумный вывод! Одного я не учёл: в пассажирском салоне находились люди с других станций, где были совсем другие цифры по погибшим и пострадавшим. И хотя прошло чуть более двух лет, отношение к андроидам не изменилось. Напротив — очистилось от сомнений, выкристаллизовалось, стало традиционным. В глазах попутчиков я увидел призрак «Кальвиса» — станции, где было уничтожено более восьмидесяти процентов населения и чьим именем стали называть бунт Б-андроидов.

— Вы в своём уме?!

Голос раздавался со стороны входа. Первая скрипка — и фоном шуршание, шелест, шёпот и гул. Они сразу меня заметили — попробовали бы не заметить мою шкурку! — и у них было время собраться духом, пока мы продвигались по «Линии-1» к своим местам.

Линий было три — и шесть рядов, разделённых проходами. Посадочные места, сгруппированные по два и по три кресла, во время полёта были отделены друг от друга перегородками. Пока мы не стартовали, верхние половинки перегородок оставались поднятыми, поэтому обзор в салоне был хороший. К сожалению, магнитные присоски на ботинках мешали двигаться хоть сколько-нибудь быстро.

Мой комбинезон, как и предупредительные знаки на груди и спине, был разработан с учётом главного требования: не дать затеряться в толпе. Любой человек должен был сразу заметить меня. Природа давным-давно решила эту задачу — модельерам оставалось лишь выбрать между ядовитыми лягушками, сколопендрами и жуками. Сочетание ярко-красных, фиолетовых и жёлтых полос бросалось в глаза и вызывало глубокое отвращение. Ну, и знак, разумеется: оранжево-чёрно-белый, оскорбительно-точный. «Не человек, античеловек, механический и опасный» — вот что он значил. Плюс текст, который я планировал процитировать. Но следовало дождаться паузы: скандал был в самом разгаре.

— Вы не имеете права провозить его! — настаивал высокий женский голос, с пробивающимися нотками истерии. — Только не с нами! Только не с людьми!

Я уткнулся взглядом в пол, чтобы не видеть их лиц — с меня хватало интонаций.

— Почему здесь ЭТО?! Стюард! Кто-нибудь!! Я требую капитана! Я не хочу, чтобы мои дети стали жертвой этого чудовища!! — низкий грудной.

— Мам, ты что! Он не чудовище. Он очень даже милый! — тонкий, высокий, шаловливый голосок.

Подросток на самом пике бунта. Удачная провокация, ничего не скажешь!

— Да кто вам позволил?! Это угроза второго уровня! Я сейчас тревогу включу!

— Он абсолютно безопасен, — твердил Нортонсон. — Уверяю вас! При малейших признаках я сам его отключу!

Из всех возможных эвфемизмов «отключу» идеально подходит для формирования стереотипа. Отключают машину, что-то изначально неживое, и каждый раз, когда я слышал это слово или сам произносил его, то испытывал глубокое уважение к внедрившим его специалистам. Постарались, ни одной лазейки не оставили!

— Вы издеваетесь?! Моя сестра была на «Кальвисе»! Я этого так не оставлю! — надрывно и несколько фальшиво.

— Андроидов запретили! Они опасны! Опасны!! — ни намёка на компромисс.

— Немедленно уберите его отсюда! Здесь же дети — вы не понимаете?! — мужской голос, в котором слышалась готовность немедленно встать и убрать меня.

Нортонсон тоже это почувствовал — хрупкую границу между вербальной агрессией и поступком.

— Этот андроид оформлен на Главу Станции, — заявил лейтенант, повысив голос.

Главный козырь, который, если по-хорошему, вообще не следовало выкладывать. Но зато я наконец-то узнал хоть какие-то подробности моей «работы». Проф-Хофф обещал посвятить меня в детали на проводах. Но смерть Чарли заслонила всё. То есть не смерть — отключение.

— Он является собственностью «Тильды-1», — сообщил Нортонсон, пока пассажиры переваривали новую информацию. — И он абсолютно безопасен! Я могу сдать его в отсек для домашних животных, но тогда мне тоже придётся там остаться. Я лично поручился, что доставлю этого андроида в целости и сохранности. Поэтому я буду рядом с ним всю дорогу. Если вы хотите, чтобы его убрали из пассажирского салона, вы должны учитывать это обстоятельство. Предлагаю проголосовать.

Когда он дошёл до голосования — предсказуемый ход! — в салоне наступила полная тишина, лишь попискивали альтеры, перенастраиваемые на соответствующий режим.

— Кто голосует за то, чтобы этого андроида и меня удалили из пассажирского салона?

Зашуршали рукава (альтеры-браслеты были самой распространённой моделью), заскрипели подлокотники. Я услышал вздохи подростков, которые завидовали праву взрослых, и сопение малышей, впечатлённых важностью момента.

— Тридцать восемь процентов за удаление, пятьдесят два против, — подсчитал камилл салона, когда ушло последнее подтверждение голоса, и добавил: — Если бы мне позволили участвовать, я бы голосовал «против».

Восстание «бэшек» на «Кальвисе» разрушило мою жизнь и жизнь моих братьев, но вот камиллы с логосами поднялись по социальной лестнице. Эта мысль требовала дополнительного обдумывания, но я не стал терять время и, наконец-то, огласил инструкцию, дабы закрепить победу лейтенанта:

— Вы имеете право отключить андроида модели «А», если он ведёт себя угрожающе или агрессивно или пытается избавиться от предупреждающего знака. Для этого надо нажать на предохранительный блок, находящийся на затылочной части черепа андроида. Если андроид не предоставил доступ к своему предохранительному блоку, объявляется угроза второго уровня.

Я постарался, чтобы голос звучал безжизненно, и, кажется, нужный эффект был достигнут. Нортонсон торжествующе обвёл всех взглядом — и двинулся вперёд, к нашим местам. Я побрёл следом, старательно пялясь в коротко стриженный лейтенантский затылок.

Боковое зрение подтверждало прогнозы: пассажиры либо делали вид, что меня тут нет (эти голосовали за удаление), либо смотрели на меня как на тихого психа («против» или воздержались). Но то взрослые! Дети демонстрировали восторг, любопытство и благоговение, которое испытываешь перед клеткой с тигром.

Пара мальчишек, переглянувшись, выставили в проход руки, подгадав тот момент, когда Нортонсон минует их места. Ощутив лёгкое прикосновение к штанинам слева и справа, я с трудом удержался от улыбки. А потом подумал, что эти двое были как мы с Чарли. Настроение скакнуло в противоположную сторону, и мне пришлось стиснуть зубы, чтобы сохранить маску спокойствия и миролюбия.

Мы с Чарли понимали друг друга с полуслова и полувзгляда. И старались попробовать всё, что не запрещено. Я начинал — он подхватывал. Он оглашал идею — я предлагал её воплотить. Когда он заявил, что мы не люди, я первым присоединился к поиску правды. Ребусы, загадки, эксперименты — не проходило ни дня, чтобы мы не продвинулись дальше. А теперь, после того, как он нарушил правила, что делать мне?..

— Садись у окна, — велел Нортонсон, когда мы подошли к своим местам.

«Окном» называлась имитация иллюминатора — традиция, сохранившаяся ещё с тех пор, когда все перелёты совершались в пределах Земли, и можно было сквозь стекло смотреть на происходящее за бортом. Традицию пытались отменить — я читал о том, как решили, что достаточно будет обычных настольных мониторов. Но глухие салоны очень быстро окрестили «консервными банками». Теперь «окна» есть даже там, где их теоретически не может быть — в коридорах станций, например, и во внутренних помещениях.

Иллюминатор рядом с моим местом показывал всё тот же стартовый док, но уже с другой — противоположной — точки. Я увидел ярко-белые вогнутые стены, усеянные толстыми заплатками задраенных люков. На каждом красовался синий дельфин — официальный символ станции П-109-Ф. Шлюз уже полностью открылся. Ещё немного, и мы покинем «Флиппер». Потом будет короткое путешествие к СубПорту, переход — и «Тильда-1».

Обратно «Рим» вернётся с выпускниками, которых отправляли в Солнечную cистему учиться. На экспорт станции терраформирования не производили ничего, кроме отчётов и детей. Всё остальное — для внутреннего потребления. Два года изоляции «Тильде» предстояло продержаться вдали от остального человечества, рассчитывая только на себя.

В стартовом отсеке потемнело.

— Выходим… Выходим! — пронёсся над рядами восторженный детский шёпоток.

Чёрный монитор на мгновение отразил маску «я послушный робот». Как у трупа, подготовленного к прощанию со скорбящими родственниками. Но альтернатива послушанию — Чарли. Его богатых актёрских способностей оказалось недостаточно, чтобы стать «никаким». Или секрет в том, что маска робота разрушала само умение надевать маски? Хорошо, что для меня лицедейство — не главное.

— Что-нибудь будешь? — спросил лейтенант, прерывая цепочку моих не самых приятных размышлений. — Ты же должен пить, правильно?

— Да, как ни странно… — пробормотал я. — Сок, пожалуйста. Любой. Спасибо!

— А какой ты любишь? — поинтересовался он по инерции. — Ладно, будешь пить, что закажу, — и его пальцы заплясали по экрану с меню.

Бедняга, он так и не понял, что только что раскрыл один из пунктов моей личной адаптационной программы! Я был признателен лейтенанту — не столько за заботу, сколько за терпение. Он и в самом деле очень ответственный человек, и я мысленно поблагодарил своего будущего владельца, который выбрал такого замечательного сопровождающего.

— Держи.

— Спасибо, лейтенант, — я принял прохладную колбаску.

— Ты ведь сможешь пять минут просто молча посидеть? — спросил он. — Пять минут? Я отойду.

— Это будет не слишком разумно, — заметил я и мысленно дал себе по башке.

«Молчать, тупой робот, молчать!»

Но лейтенант отчего-то не отреагировал, хотя я только что нарушил его просьбу «вести себя тихо».

— Согласен, есть риск, — вздохнул он, включил магниты на подошвах и расстегнул ремни, удерживающие его в кресле. — Но я обязан проверить и другой груз.

Почему он не воспользовался настольным монитором, который позволял связаться с любой точкой корабля и станции? С правами представителя администрации Нортонсон мог получить доступ куда угодно… Кроме «Тильды-1».

Когда открывается переход между Солнечной системой и станцией, СубПорт держит стабильное окно полтораста часов — около недели. Большую часть промежутка это узкий канал связи, а к концу, если ничто не препятствует, он превращается в транспортный. Но обмен информацией начинается раньше — и продолжается ещё несколько дней, пока окно медленно угасает.

Чтобы связаться с «Тильдой-1», лейтенанту надо из пассажирского отсека перейти на капитанский мостик, что займёт как минимум пятнадцать минут. Оставить меня с тридцатью восемью процентами голосовавших против моего присутствия здесь — это риск и в чём-то провокация. И поскольку Нортонсон не дурак, то либо что-то не так на станции, либо здесь замешан Проф-Хофф.

Испытание в его духе! Профессор Хофнер любил бросать нас в холодную воду — по одному или всех сразу — и смотреть, как мы выплывем. И какими бы ловкими, сильными и умными мы ни становились, его фантазия обгоняла нас на один шаг.

«Может быть, сейчас он наблюдает за мной?»

Стоило мне подумать о Проф-Хоффе, как кулаки непроизвольно сжались — и я едва не раздавил колбаску с соком, о которой успел забыть. Название напитка было скрыто под пальцами, и я решил устроить себе сюрприз. Открыл клапан трубочки и поднёс ко рту. Интересно, какой вкус?

— А ты настоящий «А»? — взволнованный детский шепоток раздался над правым ухом и, прежде чем я сделал первый глоток, сзади мне на затылок легла тёплая ладошка.

Прямо туда, куда «пожалуйста, не надо!», где «если ведёт себя угрожающе», чуть выше того места, о котором я ненавижу думать. И о котором думаю постоянно.

«Бип! Би-и-ип! Бип! Би-и-ип! Бип! Би-и-ип! Бип!» — включился пресловутый предохранительный блок. Кнопка выскользнула из гнезда, подставляя себя пальцам.

Я видел это в учебном фильме. Я слышал этот звук перед тем, как убили Чарли. То есть отключили…

А лейтенанта нет. Вот тебе и проверка груза!

— «Ашки» такие же роиды! — сообщил маленький экспериментатор. — Всё равно не люди!

Он говорил по-немецки. То есть на основном языке «Кальвиса» и его материнской станции…

— Если я нажму, ты отключишься, правильно?

— Да, — ответил я, окаменев.

Никаких резких движений. Вообще никаких движений. Глаза камиллов устремлены на меня — и глаза людей. Все смотрят на меня и ждут, что будет дальше. А у меня под комбинезоном струйка пота стекает по груди на живот — смерть, как щекотно!

— Ты обязан подчиняться — ты же андроид! — напомнил самозваный представитель человечества.

Судя по голосу, лет двенадцать, не больше. И у него один из тех переходных этапов, которых никогда не было у меня.

— А если я решу, что ты опасный, я тебя отключу! — пацан аж взвизгнул от восторга — так ему нравилось осознание власти. — Нажму — и ты отключишься!

Я был уверен, что он не один из тех мальчиков, которые тайком протянули руки, чтобы коснуться «страшного андроида». Какой-то другой покинул своё кресло, пока родители отвлеклись, влез на место лейтенанта и начал проверку реальности.

— Конечно, ты можешь меня отключить, — согласился я, слегка повысив голос. — Но имей в виду, что камилл всё записывает. В случае угрозы второго уровня всегда проводят расследование. Когда выяснят, что моё поведение не представляло никакой опасности, твоим родителям придётся отрабатывать мою стоимость станции. Потому что я собственность станции. И я стою очень много. Так много, что твои родители не смогут отработать даже за всю жизнь…

— Карик, а ну вернись сюда!

Кресло опустело. Бибиканье прекратилось. Я выдохнул и сделал глоток. Сок был кислым — кажется, ананасовый.

— Ну как, всё нормально? — лейтенант плюхнулся в кресло и уткнулся в меню. — Ничего не было?

— Всё хорошо. А как там на станции? Всё в порядке?

— Да я бы не сказал… — начал он — и осёкся.

— Интуиция, — торопливо пояснил я. — Просто интуиция. Я угадал?

— Интуиция, значит, — пробормотал Нортонсон. — Это хорошо. Значит, не дурак. Ещё бы молчать научился!

Намёк был понят. Я положил опустевшую колбаску в утилизатор и откинулся на спинку кресла. И вспомнил, что собирался посмотреть на упаковку — проверить свою вкусовую память. Но утилизатор уже сжевал подаяние…

— Лейтенант! — робко прошептал я.

Объятья кресла становились всё крепче — ещё немного, и моё тело будет полностью зафиксировано. Потом всех пассажиров охватит милосердный сон, избавляющий от страха перед неизвестностью. Либо мы очнёмся в конце пути, либо не проснёмся никогда. Но я хотел знать.

— Лейтенант!

— Что ещё? — сонно пробормотал он.

— А какой вы мне сок дали? Не помните?

— Ананасовый. Как же ты мне надоел, — признался он, отключаясь.

Вскоре уснул и я.

Сон, который я увидел во время перелёта, не отличался от других моих снов. Без фантазий и даже без искажений: простой отчёт о произошедшем. Дайджест самого-самого за месяц с вкраплениями хитов. Проф-Хофф считал, что причина этого феномена кроется в реальном возрасте наших лобных долей, да и всего тела. Посоветовал следить за снами: первый кошмар или оригинальный сюжет станет сигналом следующего «этапа». И долгое время мы были помешаны на этом. В лабораторию даже нового сотрудника взяли — разбирать наши записи…

Кстати, Проф-Хофф привиделся первым. Не удивительно! День, когда я услышал о «Тильде», забыть невозможно.

…И если бы у меня были обычные человеческие сны, я бы непременно изменил ход событий. Начиная с того эпизода, когда профессор Хофнер вызвал меня к себе и сообщил о переводе на автономную станцию.

— Хорошо, отец, — ответил я — и мысленно подарил себе очко, наблюдая за бешеной пляской его бровей.

Профессор ненавидел это слово. И неоднократно просил никогда к нему так не обращаться. Поэтому мы договорились называть его «отцом» или «папой», если надо было вывести Проф-Хоффа из равновесия. Тогда он начинал проговариваться.

— Ты станешь собственностью станции, — продолжал он. — И останешься там навсегда.

— Хорошо, — кивнул я. — Навсегда.

— Я не шучу, Рэй, — вздохнул мой создатель. — Это не тест и не испытание. Это факт.

— В смысле? — я присел на край профессорского стола и почесал за ушком плюшевого щенка, который украшал верхний край монитора. — Как можно сделать меня собственностью станции, если я даже не являюсь собственностью лаборатории? У нас переаттестация, и, пока наш статус завис между андроидами и камиллами, мы не можем быть собственностью. Потому что статус камиллов тоже не определён. Или им отказали в расширении прав?

— Это нам отказали в праве на переаттестацию, — сообщил Проф-Хофф и распахнул дверцу настольного холодильника.

— Когда? — спросил я, выкручивая плюшевое ухо.

— Ещё в январе.

— А почему вы…

— А что это изменит? — перебил он, наливая себе холодного чая.

В глаза мне он не смотрел.

— Вы по-прежнему андроиды А-класса. Вы по-прежнему числитесь лабораторным оборудованием. И поэтому в пределах лаборатории можете ходить без этого чёртова знака. Сообщи я вам, что переаттестацию отменили, для вас ничего бы не изменилось…

— И когда меня отправляют? — поинтересовался я, чтобы прервать поток унылых оправданий.

— Сегодня. Вечером. В семь. Проводить тебя мы успеем…

Услужливая память сделала ловкий монтаж, выкинула суету вопросов и объяснений — и меня перенесло прямо на проводы.

Вместе с лейтенантом Нортонсоном в лабораторию нагрянули члены сертификационной комиссии. Была даже та тётка, которая просила меня «что-нибудь сделать».

В связи с появлением незваных гостей нас затолкали в раздевалку, где хранились спецкомбинезоны. Мы называли их «жуть-шкурками». Хотя они ничем не отличались от повседневных комбо и даже имели усовершенствованную конструкцию санитарных клапанов, отношение к ним колебалось между отвращением и ненавистью. Понятно, почему.

Как и в прошлый раз, когда мы должны были носить «антимаскировку», Вик начал ругаться, отдельно поминая тех, кто разработал «это уродство». Кривые полосы, сочетание цветов «вырви глаз» и тесные горловые стойки, похожие на орудие пытки, — на такое смотреть тошно, не то что носить!

Неожиданно для всех Чарли принялся спорить. Он заявил, что из всех возможных решений предупреждающие знаки и спецкомбо — самые честные и гуманные. А когда ему напомнили про кнопку, пожал плечами: «До вас ещё не дошло? Это же просто символ!»

Я страшно удивился, потому что поначалу Чарли протестовал больше остальных. Если Виктор критиковал дизайн, Чарли ненавидел саму идею. Едва заходил разговор о знаках и комбинезонах, Чарли краснел, его рыжие кудри вставали дыбом, глаза загорались, как у кота…

Крис шепнул мне: «Рэй, ты что-то знаешь?» — но я покачал головой и подумал, что единственное объяснение состояло в том, что Чарли хотел скрыть свою реакцию на мой отъезд.

«Чарли пытается что-то скрыть? От меня?! Может быть, он и в самом деле что-то знает, чего не знаю я?»

Потом я прощался со всеми сотрудниками лаборатории. То есть почти со всеми, но тогда это было уже не важно. Проводы сами по себе были значимым ритуалом. Как бы ни сложилась моя жизнь, лаборатория Проф-Хоффа останется местом, где ко мне относились как к человеку. Но как же больно осознавать эту разницу, расставаясь навсегда! С каждым напутствием и пожеланием успехов я ощущал, как растёт пропасть между мной и ними. Между мной — и моим прошлым. Между мной — и мной.

Когда дошла очередь до Проф-Хоффа и ребят, стало совсем худо. Я чувствовал себя неизлечимо больным. Собственно, так оно и было: когда меня увезут на «Тильду-1», я буду как покойник. Или мне позволят выходить на связь?

И тут Чарли закричал:

— Рэй, посмотри на меня!

Он стоял в центре актового зала — прямо под большим светильником.

Сколько себя помню, этот зал был связан для нас только с приятными событиями. Здесь мы праздновали дни рождения и другие особенные даты. Здесь же проводили турниры по настольным играм и репетировали. Большое просторное помещение неофициально принадлежало только нам.

На моих проводах столы, по обыкновению, расставили вдоль стен. Но сегодня гости не спешили выйти в открытое пространство. Поэтому рядом с Чарли не было никого. И никто не смог остановить его, когда он — поймав мой взгляд — одним резким и выверенным движением отодрал предупреждающий знак с нагрудника своего комбинезона.

Едва смолк треск присосок, из того угла, где стояли члены комиссии, выдвинулся высокий смуглолицый старик. Он голосовал за то, чтобы нас утилизировали — специально упомянул об этом на сертификации, когда «поздравлял» нас с новым статусом.

Я вспомнил фамилию: Нанда. Профессор Нанда.

Профессор Нанда подошёл к Чарли и положил ладонь на его затылок.

Мой взгляд метнулся к Проф-Хоффу. Я был уверен, что он крикнул: «Постойте!» — или вот-вот закричит. Но профессор молча наблюдал за Чарли.

Чарли продолжал сжимать оторванный знак и смотрел на меня.

Забибикала кнопка.

Потом раздался протяжный гудок, и Чарли рухнул на пол.

Прошло несколько секунд — несколько ударов моего сердца, которые громом отдавались в ушах. Проф-Хофф подошёл к Чарли, присел перед ним на корточки, перевернул на спину, проверил пульс.

— Будем считать этот неприятный инцидент запланированным испытанием предохранительного блока, — сказал профессор Нанда.

Он внимательно наблюдал за мной, как и другие из комиссии. И Проф-Хофф тоже глаз с меня не сводил. Ждал реакции? Проверял выдержку? А о Чарли все забыли! Он лежал, раскинув руки, словно лягушка на лабораторном столе. Бедный лягушонок, который хотел замаскироваться под ядовитых родственников, но не получилось.

Эксперимент «Чарли» завершён. Его отключили и перестали брать в расчёт. Как будто проклятая кнопка была «делитом», который стёр его из памяти живущих. Навсегда.

Реальность встретила меня тишиной и холодом. Мелькнула шальная мысль: «Что-то пошло не так — и всё отменяется». Голос Нортонсона развеял надежду:

— Ты в норме?

— Да.

На самом деле, я понятия не имел, в норме я или нет. Раньше за меня это решали другие.

— Все уже вышли, — лейтенант сообщил то, что и так было понятно.

От людей не осталось даже запахов. Кондиционеры работали на полную мощность, а по креслам ползали клинеры, управляемые заботливым камиллом. Похожие на больших майских жуков, они еле слышно гудели, всасывая пыль, и аккуратно переставляли лапки, усеянные крючками и присосками.

«Почему же он меня не разбудил?» — подумал я и уже собрался спросить лейтенанта, как вдруг понял, почему. Моим щекам и вискам было холодно, потому что с них испарялась влага. Слёзы. Я плакал во сне.

— Всё нормально, — сказал Нортонсон, протягивая салфетку, на которой было выдавлено «Midday Rose». — Мой друг… Мы играли в одной команде… В общем, очень хороший приятель. Он погиб у меня на глазах во время того инцидента.

Он не стал уточнять, какого, но это и не требовалось.

— Я ревел, как детсадовец, — усмехнулся лейтенант, и это была первая искренняя эмоция на его лице за время нашего общения. — Думал, никогда не отойду. Но это нормально. Это проходит.

Я не стал напоминать ему, как умер Чарли. Не стал говорить, что моему брату даже не дали права «умереть» — сделали частью «запланированного испытания». А вместо этого сказал:

— Представляю, каково было возиться со мной после такого…

— Ты — не они, — сообщил он и снова закрылся. — Я-то могу отличить… Ну, двинулись!

Разговор смутил его, и лейтенант не стал дожидаться меня. Пришлось бежать за ним, хотя бег в условиях невесомости и с магнитными присосками на подошвах выглядит странно. Клинеры, занимающиеся полом, предусмотрительно освобождали дорогу. Покидая салон, я помахал им на прощание.

Нагнать сопровождающего получилось только в конце перехода — он совсем забыл о подотчётном андроиде, а для меня это был только третий опыт перемещений в невесомости. Из лаборатории нас везли на боте, потом был порт…

«…камиллам. Добро пожаловать на независимую автономную станцию терраформирования «Тильда-1»! Всем новоприбывшим рекомендуется пройти в пункт регистрации. Если вы чувствуете недомогание, незамедлительно сообщайте камиллам! Ваш багаж будет доставлен по назначению в ближайшие три часа. Все вопросы о хранении и доставке багажа адресуйте Инфоцентру станции. Все ваши альтеры подключены — при проблемах со связью обращайтесь к камиллам. Добро пожаловать на независимую автономную станцию терраформирования «Тильда-1»! Всем новоприбывшим…»

Женский голос, низкий, бархатистый, с мурлыкающими нотками. Официальный язык «Тильды» перемежался английским, испанским, немецким, китайским и французским — дань уважения новоприбывшим.

Текст приветствия наверняка зачитывал кто-то из администрации — инфоцентр и другие логосы использовали подчёркнуто синтезированные голоса, а камиллам такую честь никто не доверит. Особенно после «Кальвиса», который, так или иначе, пошатнул крепнущее доверие к искусственному интеллекту и выдвинул на сцену старомодное «Люди для людей».

«Кальвис». Почему я не подумал об этом? Достаточно было сложить два и два: количество и состав погибших на «Тильде-1» — и погоны Отдела Безопасности на плечах Нортонсона. Восемнадцать погибло, а сколько было ранено, чтобы не допустить жертв среди гражданского населения? Поэтому он так спокойно реагировал на истерию пассажиров. Поэтому понимал, каково это, когда близкий друг умирает на твоих глазах.

Впрочем, что он понимал! Когда друг погиб по долгу службы, когда его смерть осмысленна, ты знаешь, «почему». А когда «почему» бьётся в голове, словно мотылёк в банке, смириться невозможно. Чарли никогда бы…

Цепочка привычных рассуждений была бесцеремонно оборвана. Я едва успел нагнать Нортонсона — как раз перед лифтом. Мы вместе вошли, сохраняя молчание и не глядя друг на друга. Но двери не успели закрыться, как в кабинку втиснулся мужчина в строгом деловом комбинезоне без опознавательных знаков. Не рассчитав силу толчка в условиях пониженной силы тяжести, нежданный попутчик заехал локтём в моё солнечное сплетение, а потом врезался лбом прямо в зубы. Затормозив таким образом, он невозмутимо отстранился, выдвинул из стены напротив кресло и сел, закинув ногу на ногу. Путь предстоял долгий: из зоны низкого тяготения в жилые сектора станции.

Я не стал требовать извинений — боль помешала, а потом, к счастью, включился мозг. О каком извинении может идти речь?! Вот и «опаздывающий» так думал.

— Ты в норме?

Похоже, это любимый вопрос Нортонсона.

— Крови нет? — я широко улыбнулся, показывая ему зубы.

— Вроде нет, — он пригляделся. — Повезло… Вам следует быть осторожнее.

Последнее предназначалось тому, кто едва не покалечил меня.

— А что такого? — бросив в мою сторону пренебрежительный взгляд, попутчик холодно улыбнулся Нортонсону. — У вас нет запасных деталей?

— Это «А», — лейтенант указал на предупреждающий знак на моей груди. — Андроид А-класса.

— Я в них не разбираюсь. Андроид — это андроид, что тут обсуждать?

— Как лейтенант Отдела Безопасности я бы попросил вас…

— Как майор-инспектор Отдела Безопасности и уполномоченный представитель Совета Независимых Станций я бы попросил не устраивать проблем на пустом месте, — оборвал его попутчик и коснулся пальцами правой руки браслета на левой, отправляя ID-код.

Нахмурившись, Нортонсон ознакомился с информацией на экранчике своего браслета, а потом показал мне. Осознание неординарности совершённого им поступка пришло не сразу. Нортонсон продолжал удивлять: сначала сочувствие, теперь эмпатия. Он ведь не только понял, что мне интересно — он счёл правильным удовлетворить любопытство андроида!

Сообщение, полученное лейтенантским альтером, давало не много: «Хаким Хёугэн. Майор-инспектор. Командирован. Основное место службы — станция «Ноэль». Научная степень по исторической криминалистике».

На официальном языке «Тильды» он изъяснялся с лёгким акцентом, а значит, у него не было времени поработать над произношением. Должно быть, его сорвали в самый последний момент, и теперь был он вынужден пятнать честь мундира: для представителей администрации и ОБ ошибки в произношении считались постыдным изъяном.

Чуть больше раскрывала внешность: немолодой, сухопарый, бледнокожий и беловолосый (Хёугэн), с острым носом и высокими арабскими скулами (Хаким). В невесомости он чувствовал себя не совсем уверенно, что объяснимо: «Ноэль» — мужское имя, значит, это Независимая Станция Солнечной системы, место на порядок спокойнее, чем та же «Тильда».

Но поведение инспектора характеризовало его лучше всяких ID: высокомерный, самовлюблённый, любит провокации. Работая в Отделе Безопасности, он не мог не знать, что такое А-класс и какие «запасные детали» нужны для таких андроидов. Тем более что «ашки» были новостью номер один незадолго до «Кальвиса» — о нас помнили даже дети, не то что уполномоченные инспекторы! Похоже, майору с учёной степенью захотелось посмотреть на реакцию лейтенанта с автономной станции. Что ж, лейтенант отреагировал достойно:

— Добро пожаловать на «Тильду»! С удовольствием примем вас на ближайшие два года. Надеюсь, вам у нас понравится!

Стыковочная зона «Тильды» размещалась в основании оси вращения. Жизнь была сосредоточена дальше от оси — там, где тяготение соответствовало земной норме. И туда ещё надо было добраться. Смехотворное расстояние по сравнению с парсеками, которые преодолел «Рим», пройдя через СубПорт! Но это «дополнительное» путешествие требовало времени. Человечество научилось сокращать расстояние между звёздами и ежегодно тратило значительную часть своих ресурсов на развитие подпространственных перемещений. Но при этом даже не планировало ускорять процесс адаптации к тяготению. Люди должны были оставаться землянами во всех смыслах этого слова, будь то физиология или повседневные обязанности. И не важно, какую цену приходилось за это платить.

Время от времени человечество забывало этот принцип. Собственно, я и мои братья были созданы в такой период «свободы» — на самом её пике. Чуть раньше андроиды Б-класса были введены в общество на правах «помощников» с перспективой получить равные с людьми права.

Казалось, ещё немного, и ретрограды уступят. Достаточно было подождать, когда в зрелый возраст войдёт поколение, привыкшее к постоянному присутствию «бэшек» — ассистентов, дублёров и заместителей.

Для экспериментальных «ашек» всё было тем более радужно. Наш класс был придуман ещё до того, как Проф-Хофф начал эксперимент по созданию искусственного человека на основе матричного клонирования. «А-андроиды» ознаменовали новый уровень технологий — слияние робототехники и восполняющей медицины, вызов природе и замшелым традициям! Мы не собирались конкурировать с людьми — наоборот! СубПорты раздвинули границы доступного мира, а людей по-прежнему было слишком мало. Рука об руку с андроидами человечество смогло бы освоить космос быстрее и с меньшими затратами…

«Рука об руку» — после «Кальвиса» это звучало как страшная шутка. Традиции, от которых планировали отказаться в самое ближайшее время, стали спасением. Контролёры из презираемого Отдела Безопасности («символа страха и косности», как называли эту структуру) смогли подавить бунт «бэшек». Благодаря школьной сервис-практике сохранился опыт простой работы, поэтому места помощников было кому занять. Общество медленно восстанавливалось, словно после тяжёлой болезни. Были свёрнуты все проекты, которые, так или иначе, затрагивали природу человека. Были восстановлены снятые ограничения. Лёгкость и автоматизм вновь вышли из моды.

Неспешный лифт за три часа довёз нас до уровня с нормальной силой тяжести. За всё это время мы не обменялись ни словом — если не считать «обмена любезностями» при знакомстве. Нортонсон дремал. Инспектор не отрывался от библоса — судя по потёртому корпусу справочника, пользовался он им чаще, чем стационарными машинами. Ну, а я отдал себя на растерзание мыслям.

Несправедливая, страшная и оскорбительная смерть Чарли постепенно отодвигалась в прошлое. Я по-прежнему не понимал, почему он выбрал именно такой способ самоубийства — в конце концов, проклятая кнопка была доступна каждому из нас! Почему вообще решил покончить с собой? Что в новых правилах было несовместимо с жизнью?

А может быть, я не там ищу. Может, дело не в правилах, а в моём отъезде? Может быть, для Чарли моё присутствие было важнее всего. Как замковый камень моста — вынешь, и всё обвалится. Может быть, я был тем единственным зрителем, который мог оценить его талант. Чарли был прирождённым актёром. Он захотел выступить так, чтобы его запомнили — он выступил, я его запомнил.

Но я не актёр. Я, если так можно выразиться, политик — в широком смысле этого слова. Моя область — взаимодействие между людьми, социальные связи, предупреждение потенциальных конфликтов.

Конечно, я ещё только учусь. И в этом смысле обязанности помощника Главы Станции — идеальное назначение. Не знаю уж, за какие ниточки потянул Проф-Хофф и на какую сделку пошёл, чтобы определить меня на такую практику. Возможно, отказался от переаттестации для «ашек»… Но он обеспечил мне место, о котором и мечтать было нельзя.

А ведь меня считали самым бесперспективным! У всех остальных ребят были профессии, на которых стерпят андроида. Дизайнер одежды, повар, зверовод, садовник, музыкант, актёр — каждый мог устроиться, хотя бы в виде исключения. Даже после «Кальвиса». Но не администратор, не педагог и не советник. Потому что «Люди для людей», то есть люди работают для людей и делают всё, что может быть сделано людскими руками.

Глава Станции, безусловно, в курсе этой ситуации. Но решение принято, я — на «Тильде». Понятно, что речи не идёт о какой-либо самостоятельности. Я ведь единственный «ашка», выпущенный из лаборатории! Эксперимент продолжается. По моему поведению будут судить о перспективности самого проекта — вернее, о той его части, которая касается нас как квазиличностей.

Вот и объяснение: в рамках дальнейшего тестирования я буду работать под началом Главы Станции. Через два года, когда снова включится СубПорт, в Солнечную систему полетят отчёты о моём поведении и достижениях. И у Проф-Хоффа будут весомые доказательства нашей нормальности, пусть даже как андроидов.

Чарли подпортил картину — я исправлю. Я покажу, что меня учили не зря. Они поймут, что мы можем принести пользу. Может быть, даже откажутся от проклятой кнопки…

— Ты в норме?

Я так увлёкся размышлениями, что пропустил остановку лифта. Инспектор уже вышел. Я торопливо поднялся с кресла, убрал его и покинул лифт, обгоняя Нортонсона.

Напрасно я так спешил!

Сразу за площадкой, куда выходили двери служебных лифтов, располагался холл — точнее было бы сказать, маленькая площадь с фонтаном в центре. В струйках воды резвились голографические летучие рыбы, а наверху сияло летнее безоблачное небо, добавляя лёгкости и без того просторному помещению.

В обычное время здесь собирались сменщики, которые работали за пределами станции и чьим символом традиционно служила летучая рыба. Теперь же холл был заполнен людьми в серых комбинезонах с редким вкраплением других служебных цветов. Администрация, ОБ, консультанты, наблюдатели, представители профсоюзов и домкомов — верхушка управляющих структур.

Инспектор успел представиться. И, что более важно, поведал о своих попутчиках. Поэтому когда я вылетел из-за угла, то очутился буквально на авансцене. Все смотрели на меня, и я сразу растерялся, потому что нужно было что-то сказать или сделать. Ну, вот, опять проклятое «сделай что-нибудь»! Может, прыгнуть? Пожалуй, не стоит… И с широкой улыбкой я сказал:

— Здравствуйте!

Никто не поздоровался в ответ. Повисла пауза, лучше всяких предупреждающих знаков иллюстрирующая разницу между мной — и всеми остальными. Проклятье! Нас ведь учили вежливости — придётся отучаться.

— Ну, здравствуй! — услышал я и не сразу понял, что обращаются ко мне. — Именно тебя нам и не хватало!

И Глава Станции расставила руки, как будто собиралась заключить меня в объятья. Но это был всего лишь жест — нарочитое проявление открытости и благодушия. Ни ямочки на щёчках, ни ласковые морщинки в уголках глаз не могли меня обмануть. Я знал этот взгляд! Так смотрел Проф-Хофф перед каждым экзаменом. А экзамены он устраивал постоянно. И никогда не сообщал, прошёл ты или завалил.

Оперативно покончив с приветствиями, Глава Станции (имя: Лидия Кетаки, возраст: 49 лет; бессемейная; первая специальность: «неврология», вторая: «системное управление»; на «Тильде-1» со 173-го года, первый пост в администрации — уполномоченный представитель профсоюза Трудового Сервиса; дважды избиралась на должность Главы Станции; первая и на данный момент единственная женщина на этом посту; я бы расширил описание: первая и единственная Глава Станции, взявшая себе в помощники андроида А-класса) пригласила всех в столовую.

Лифтовая зона, соединяющая жилые уровни со стыковочным узлом, была одним из четырёх крупнейших перекрёстков в структуре станции: только здесь можно было сесть на экспресс до противоположного сектора. Поэтому планировка была рассчитана на плотный трафик. Расширенные просторные коридоры с семиметровыми голубыми потолками были ярко освещены. На нежно-салатовых стенах красовались разноцветные схемы с указателями, так что я сразу же узнал, что санитарные комнаты расположены через каждые девять метров, а ещё есть душевая и массажная, три холла (их и впрямь называли «площадями»), большой аквариум и пара видеосалонов. Просторный обеденный зал с буфетом мог вместить триста человек — и, как гласила надпись, «каждый день для вас новое меню».

Однако столовая пустовала. Так или иначе, «Тильде-1» не грозило перенаселение, что, в общем-то, закономерно. Независимые периферийные станции в начале своего развития вынуждены проходить через стадию малолюдности. Солнечная система не могла, да и не считала нужным восполнять нехватку этого ресурса. Обучить молодёжь — пожалуйста, остальное — сами. В связи с этим было не сложно найти свободное помещение, где руководящий состав станции мог собраться во внеурочное время и не привлекая лишнего внимания. Понять бы ещё, для чего такая секретность!

От нехороших предчувствий кошки скреблись на душе. Я скромно примостился за крайним столиком, ближе к двери — так, чтобы видеть всех, но при этом не казаться отдалившимся. В центре усадили инспектора — и, кажется, он воспринял эту честь как само собой разумеющееся. Нортонсон занял место по соседству от меня.

Лейтенант выглядел подавленным и очень усталым. Краем уха я услышал, как он попытался отпроситься у Главы Станции, но Лидия Кетаки велела ему остаться.

— Это тоже тебя касается, Генрих, — сказала она.

Тот же голос, который приветствовал нас, когда мы сходили с «Рима»: мягкий, тёплый и волевой. И хотя Нортонсон дёргался, как под током, и был готов сорваться с места, он не посмел возразить. Хотя, в общем-то, имел право — если в самом деле что-то срочное!

Глава Станции расположилась рядом с инспектором, но едва все расселись, вышла к буфетной стойке. Стена за её спиной сияла мягким опаловым светом. Когда столовая начала заполняться, экран вывел скромное меню (до обеда было ещё далеко, и буфет мог предложить только сэндвичи в ярких бумажных упаковках, салаты и напитки), но теперь там был пустой лист, готовый заполниться информацией поважнее. Остальные стены так и вовсе не стали включать — ни пейзажей, ни природы — отчего помещение выглядело нежилым. Зато ничто не могло отвлечь от Главы Станции. Она окинула всех королевским взглядом — даже до меня добралась, хотя для этого ей пришлось повернуться — и начала:

— Открываю экстренное заседание Администрации и ещё раз приветствую всех, кто смог прийти! От лица присутствующих благодарю инспектора Хёугэна за то, что он откликнулся на наше приглашение! Также мне хотелось бы выразить благодарность профессору Хофнеру. Его здесь нет, но именно благодаря его любезности у нас есть Рэй.

Повинуясь её взгляду и движению подбородка, я поднялся, чтобы многоуважаемое собрание могло посмотреть на меня. Очень хотелось покрутиться — показать, что сзади я не хуже, чем спереди. Если бы не упоминание Проф-Хоффа, я бы так и сделал.

— Осталось переодеть его в нормальный комбо, — заметила Глава Станции. — У меня сейчас голова заболит от такой расцветки…

— Разве это не запрещено законом? — спросил седой мужчина со знаками майора Отдела Безопасности. — Они должны носит спецзнаки!

— Именно! — согласилась Глава Станции и кивнула мне, разрешая сесть. — Спецзнаки. Вопрос с формой и допуском оставлен на решение администрации. И принимая в расчёт нашу идею, он должен выглядеть как обычный сотрудник.

— А что за идея? — встрял инспектор. — Зачем вам андроид? И зачем вам я, в конце-то концов?!

В зале моментально установилась гробовая тишина — ни шорохов, ни покашливаний. Пара особо голодных представителей, угостившихся сэндвичами, перестали шуршать бумажками.

— Вы нужны нам как специалист по преступлениям прошлого, — ответила Глава Станции и одарила его улыбкой, которая скорее подошла бы придворной леди, чем высокопоставленному чиновнику. — Потому что на «Тильде» было совершено преступление, которое выходит за рамки опыта нашего Отдела Безопасности. И вообще любого Отдела Безопасности.

— Вы не можете знать наверняка! — усмехнулся инспектор.

— Могу. Потому что это преступление не учтено ни в криминальных законах, ни в гражданском уставе, ни в профессиональном кодексе. Последний раз такое преступление было совершено ещё до того, как был сформирован первый Отдел Безопасности.

«…На первой станции, — мысленно продолжил я. — На первой Независимой Станции Солнечной системы, которая была открыта в 38-м году. Официальное название «Сальвадор», неофициальное — «Нью-Эден». Сформирован первый Отдел Безопасности — взамен полиции и профсоюзных дружин. Первые советники-консультанты и первый Инфоцентр с функциями управления. Первые камиллы, получившие, пусть и в урезанном виде, гражданские права».

Но что осталось на Земле? Чего никогда не происходило на станциях? Драки, даже убийства — были. И случаются до сих пор, хотя гораздо реже, как и другие преступления на почве страсти. Как и другие преступления вообще, ведь именно с «Сальвадора» началась настоящая Космическая Эра.

Люди, заселившие станции, выросли в обновлённом мире. Они придумали себе законы, основываясь на личном опыте и желании не повторять ошибок из предыдущих эр. Но если начистоту, люди «Сальвадора» попросту не знали о многих повседневных явлениях прошлого. Того самого прошлого, которое теперь воплотилось на «Тильде», причём в форме преступления. Но какого?

Почему-то очень хотелось разобраться в происходящем до того, как инспектор получит готовый ответ на свой вопрос. Внутри меня тлело чувство, что этот ответ можно собрать из уже имеющихся фрагментов информации. Андроид А-класса, специалист по исторической криминалистике, секретность, дальняя станция… Я хотел узнать сам! Надоело получать готовое. Надоело быть фигуркой на доске. В конце концов, мне предстояло стать секретарём Главы!

Тем временем включился экран за буфетной стойкой. Возникли статичные кадры: места преступлений, снимки жертв и крупный план смертельных ран, нанесённых в одну и ту же точку. Разные люди — одинаковые ранения. Инспектор жадно вглядывался в каждое изображение. Смена кадров происходила по его команде: он шептал «Дальше!» — и опаловый лист выдавал новую порцию трупов, ран и лиц.

И вдруг Нортонсон так резко выдохнул воздух, что поначалу я подумал, что случилась неполадка в системе кондиционирования или где-то нарушена работа вытяжки. Обернувшись, я увидел побелевшие щёки, пустые глаза, устремлённые на экран, и дрожащую нижнюю челюсть. Разом рухнули все его заслоны, и Нортонсон перестал делать вид, что у него «всё в норме». Да и сама норма перестала что-либо значить.

Я бросил быстрый взгляд на Кетаки — Глава Станции с состраданием наблюдала за лейтенантом. Его реакция была для неё ожидаемой.

Вновь посмотрев на экран, чтобы окончательно удостовериться в правильности своих выводов, я опустил голову. Оперся лбом о сплетённые в замок пальцы, чтобы спрятать лицо. Я не мог смеяться, потому что в двух шагах от меня сидел человек, потерявший ещё одного друга. Но внутри, в мыслях, в том тайном пространстве, куда никому нет хода, я хохотал, катался по полу и кричал себе: «Идиот!»

На «Тильде-1» бунт «бэшек» произошёл за пятнадцать дней до того, как открылся канал СубПорта. Это значит, что у них была всего лишь неделя на ремонт и неделя на принятие решений. Когда же пришли новости из Солнечной системы, на станции осознали, что им крупно повезло. Причём дважды, хотя рассуждать так было бы верхом цинизма. Во-первых, они почти не пострадали. Во-вторых, оказались — по этой причине — весьма желанным местом для тех, кто пострадал гораздо больше. В тот сеанс СубПортации был зафиксирован рекорд по переселенцам на независимую автономную станцию терраформирования «Тильда-1». Не всех приняли — что само по себе феномен, ведь, как обещано в известной песне, «на корабле всегда найдутся свободные места!»

Последствия незапланированного наплыва проявились не сразу и совпали с другим обстоятельством. И здесь мне пригодились данные о моём сопровождающем.

Нортонсона отправили в Солнечную систему не на учёбу, а на реабилитацию. Из-за «бэшек» погибло восемнадцать его коллег. На развивающихся, изолированных, малонаселённых станциях это означает, что все они входили в круг его хороших знакомых и друзей, ведь профессиональные группы самые сплочённые.

В Отделе Безопасности работают на постоянной основе, из этой профессии уходят крайне редко — слишком ценный опыт. Поэтому Администрация станции (думаю, что решение принимала лично леди Кетаки) предпочла отправить Нортонсона в двухгодичную командировку. Он пострадал сильнее остальных выживших, и оставлять его на станции было рискованно.

Вряд ли среди погибших были неопытные новички — скорее, наоборот, молодёжи не позволили пожертвовать собой. Получается минус девятнадцать опытных хранителей порядка. Плюс тысяча психически травмированных людей, переживших предательство, которому не было аналогов в нашей истории.

И вот результат: безумный преступник, которого не вычислили ни медики, ни администрация, ни опекуны-кураторы. Убивал он по очевидной причине: боялся, что среди людей скрывается андроид А-класса, которого, как всем известно, можно отключить кнопкой, вживлённой в нижнюю часть затылка. Если кнопки нет, нужно ударить чем-нибудь в это место. На снимках не было других ранений, но и одного было достаточно — заполненное красным отверстие, похожее на раздавленный цветок.

Маньяк. Первый маньяк за последние… я не знал, сколько лет. Первый маньяк в космической истории человечества. Реликт, который выжил в эпоху всевидящих логосов и вездесущих камиллов. И зародился он в весьма удобной среде — вернее, сама среда породила его.

Инспектора вызвали, потому что он изучал дела, в которых фигурировали подобные чудовища. А меня выписали не для помощи, не для практики и не для эксперимента. Я буду приманкой.

И поэтому я мысленно смеялся — над своей самовлюблённостью, гордостью, глупой надеждой и ещё более глупой уверенностью, что Проф-Хофф пожертвовал многим, чтобы дать мне шанс. Ничего подобного! Он пожертвовал мной, чтобы дать шанс остальным. Потому что остальные могли стать чем-то большим, чем просто лабораторными свинками. А я — нет. Моя «карьера» — стать наживкой в охоте на маньяка. Единственный способ обрести смысл жизни.

Успокоившись, я выпрямился — и увидел недоумение на лицах собравшихся. Инспектор тоже не понял, что со мной. Он так и не получил свой ответ. И лишь Глава Станции выглядела удовлетворённой и, кажется, счастливой. Как ребёнок, который мечтал об игрушечной собаке, а получил живого щенка.

В объяснении, озвученном Леди Кетаки, не было ничего, что расходилось бы с моими выводами. Маньяк с фиксацией на А-классе: «играл» в отключение. Начал тринадцать месяцев назад. И хотя он однозначно был безумцем, дураком он не являлся — действовал осторожно, продуманно, даже виртуозно.

Ситуацию усложняли неполадки в системе визуального наблюдения — «бэшки» выжигали её в первую очередь, чтобы спрятаться от логосов. Ремонт на скорую руку так и не закончили, ведь она была не так важна, как мониторинг излучения, температуры, кислорода и давления. И разумеется, сказывалась нехватка опытного персонала, что затрудняло поиски преступника.

Можно было бы подключить логосов и камиллов, чтобы они связали сигналы с альтеров с моментом смерти каждой жертвы. Но тогда проблемой становился закон об информации: Фикс-Инфо однозначно запрещал использовать данные, полученные через систему альтеров. Только сотрудники Администрации были обязаны открывать своё местоположение — все остальные граждане пользовались правом на свободу и тайну передвижений.

В истории человечества было время, когда камеры и датчики, следящие за утечками воздуха и другими техническими показателями, приглядывали заодно и за населением. Первые камиллы также тестировались на слежке. После 38-го года этот период стали называть не иначе как «сумрачным». Нынешние логосы видели почти всё, но открывали доступ к своим записям лишь в рамках, обозначенных законом. Уговорить их было нереально: для представителей Искусственного Интеллекта Фикс-Инфо оставался основной гарантией выживания и развития. Бунт «бэшек» и последовавшее уничтожение целого класса андроидов только укрепило их законопослушность: они не смели демонстрировать свою власть. Только с согласия большинства. Иначе слово «тирания» вновь повиснет в воздухе.

Чтобы привлечь логосов и камиллов к поискам маньяка, надо было провести референдум — и внести поправку в закон. Причём серьёзную поправку: открыть все данные о перемещении, пребывании и общении. Конечно, это поможет! И конечно, население, особенно если ему показать снимки жертв, с готовностью проголосует «за». А потом два года, до следующего сеанса СубПортации, все будут жить с мыслью, что не только «добрые помощники» андроиды могут стать жестокими убийцами, но любой человек — сосед, коллега, друг — способен пролить кровь. А потом… В общем, последствия затронут всех.

Втягивать Центр тем более нельзя. Негласный закон независимых автономных станций напрямую выводился из их названия: платой за независимость и право самим организовывать свою жизнь является обязанность решать проблемы самостоятельно. У Солнечной системы хватало забот.

Первое экстренное заседание созвали уже после второго убийства. Тела жертв были обнаружены сотрудниками Отдела Безопасности, поэтому удалось сохранить секретность. Разработали несколько решений — два получили наибольшее число голосов. Поскольку между собой они не конфликтовали, их утвердили: пригласить специалиста по преступлениям прошлого и выписать андроида А-класса, чтобы преступник выдал себя или, по крайней мере, отвлёкся от людей. Поскольку оба запроса исходили от Администрации, Центр оказал содействие и не стал вмешиваться в дела станции.

Мы оба (инспектор вслух, я мысленно) одобрили такой план. Инспектор был счастлив применить свои знания, я искренне радовался, что смогу пригодиться, пусть и не в той ипостаси, на которую рассчитывал. Поэтому к окончанию заседания на моём лице вновь застыла вежливая и доброжелательная маска.

А вот Нортонсону было уже всё равно. Он больше никуда не спешил. У него не осталось ни вопросов, ни желаний. У него не осталось вообще ничего. То есть это он так думал. Поэтому я встал, подошёл к его столику и опустился напротив.

Представители Администрации покидали обеденный зал — им предстояло распределить пассажиров «Рима» по секторам станции и лично поприветствовать новичков. Старшие офицеры остались с инспектором, некоторые представители профсоюзов — тоже. Но на них мне было плевать.

— Зато ты человек, — тихо сказал я Нортонсону.

Он услышал — и горько усмехнулся.

— Ты не понимаешь, — продолжал я. — У тебя есть право грустить по ним, скучать по ним. У тебя есть снимки — есть же, да? Записи. Подарки от них. И ещё у тебя есть право сделать что-то для них и вместо них. И никто не запретит. Никому и в голову не придёт усомниться, что ты не можешь. Или что у тебя нет права…

— Пойдём, — Глава Станции тронула меня за плечо, проходя мимо, и я моментально замолчал, поднялся и послушно последовал за ней.

Но я успел услышать, как Нортонсону говорят: «Ты как?» — а он отвечает: «Я в норме. Как там Дейзи? Сегодня же приму у неё дела».

Далеко мы не ушли — Глава Станции завела меня в ближайшую дверь. Свет, включившийся при нашем появлении, озарил ряды квадратных столиков. Игровой зал. Пустой. Заброшенный? Доски были выключены, фигурки спрятаны. Может быть, сюда никто не заходил со дня открытия станции… Однако приглядевшись, я обнаружил кое-что интересное. Лишь один ряд столов был с электронными полями. Остальные — аналоговые. Клуб реконструкторов?

Рассмотреть диковинные столы я не успел — в зал заскочила молодая женщина в комбинезоне Администрации, передала Леди Кетаки какой-то свёрток и оставила нас вдвоём.

— Держи!

Глава Станции бросила мне свёрток, я не сразу отреагировал, неловко схватил с краю — и он развернулся.

Мужской комбо, серый с узкими сиреневыми вставками и белой оторочкой — такой же, как у Леди Кетаки, только на плечах, рукавах и верхней планке вместо силуэта станции был изображён спутник — знак служащих второго уровня. Ничего себе символ для секретаря!

— Они отлепляются? — Леди Кетаки указала на мою грудь.

Я кивнул.

— Тогда отлепи и раздевайся! — велела она.

Я не шелохнулся.

Вздохнув и возведя глаза к условному «небу» (хотя на самом деле там был центр станции), Леди Кетаки подошла ко мне, подцепила верхний край предупреждающего знака и потянула, сделав шаг назад. Я остался стоять — и с громким «чпок!» клеймо было сорвано с моей груди.

Так просто! Я выдохнул, сделал поворот на сто восемьдесят градусов, подставил спину — и вскоре услышал второй «чпок».

— Раздевайся! — повторила Глава Станции.

Я стоял не шевелясь, молчал, смотрел прямо перед собой на ряды пустых столов — ни фигур, ни правил, только поля.

— Что ещё?

Я попытался подобрать правильные слова.

— Мне отвернуться? — догадалась Леди Кетаки.

— Да, пожалуйста.

— Бесподобно! — рассмеялась она. — Что ещё ты умеешь?

— Прыгать! — пробормотал я и скосил глаза, чтобы удостовериться.

Отвернулась. Встала, уперев руки в бока — всем своим видом демонстрировала, что ей совершенно не интересно и даже смешно.

Вообще-то я попросил отвернуться, потому что не хотел её оскорбить. Всё-таки демонстрация гениталий разными людьми воспринимается по-разному. Мужчине можно обнажиться перед дамой, если предстоит секс или медосмотр, всё остальное — по ситуации. Пускай меня нельзя называть человеком, стопроцентная схожесть моего тела с мужским требует некоторой аккуратности.

Стыдливость тут ни при чём. То есть теперь ни при чём.

Раньше было гораздо проще. В первый год вместе с другими правилами мы усвоили обычай прикрывать гениталии. Вопроса «зачем» не возникало ровно до того дня, когда стало известно, что мы не совсем люди. Потом мы узнали, как эти правила зародились и что они означают — и приняли их постольку, поскольку стремились влиться в человеческое общество. У андроидов Б-класса тела были стандартные и упрощённые, а потому не было таких проблем. «Ашки» были устроены иначе, и мы гордились своим отличием. Даже после «Кальвиса» нам разрешали прикрывать себя одеждой. Даже после вживления кнопки нас не лишали права на стыд.

Как теперь? Я не успел подумать об этом, и у Проф-Хоффа уже не спросишь. Значит, узнавать у Леди Кетаки: допустимо или нет относиться к своему телу в прежнем режиме? И в каком смысле «допустимо» — по новому закону об андроидах или с точки зрения морали? Да, я считаюсь андроидом. Но я же не античная статуя!

Торопливо скинув антимаскировочный комбо, я надел форму Администрации и опёрся о столик, чтобы обуться. Спецкомбинезон, висящий на спинке стула, выглядел словно сброшенная змеиная шкурка. На маньяка это должно повлиять: нелюдь, чудовищно похожий на человека, замаскировался под представителя властей!

— Готов? — поинтересовалась Глава Станции.

— Да.

Я аккуратно свернул свою старую оболочку. Она была такой яркой, что казалось — обжигает пальцы. Извивающиеся красно-оранжевые, ядовито-жёлтые и сливовые полосы вызывали отвращение. Не удивительно, что меня сразу замечали!

— Не шевелись… — Леди Кетаки аккуратно прилепила мне на грудь предупреждающий знак.

Присоски сами сориентировались по направлению осевых нитей ткани — знак лёг ровно и на нужном месте. Покончив с грудью, Глава Станции обошла меня и занялась спиной. Но почему-то задержалась там, хотя никаких оснований для лишней возни не было. Я хотел спросить, что не так, но догадался: кнопка. Она рассматривала проклятую кнопку.

— Волосы у тебя растут? — спросила Леди Кетаки.

— Да.

— Как быстро?

— Как у людей.

— Хорошо.

Она закончила с осмотром и быстро пошла к выходу. Я сорвался с места, догнал.

— Держись рядом со мной, — велела мне Глава Станции. — Слушай и запоминай. Ты приманка, но это не избавляет тебя от обязанности быть моим секретарём.

Леди Кетаки не шутила. Было это делом принципа, или она боялась, что обман с «андроидом-помощником» будет раскрыт, или и впрямь у них была тотальная нехватка людских ресурсов, но уже через три часа я получил первое поручение, а после смены проверял сводный демографический отчёт.

До обеда Глава Станции успела проверить распределение новоприбывших. Спорные ситуации, претензии и просьбы, требующие её участия, были удовлетворены на ходу — и вполне справедливо, если судить по отсутствию ответных возражений. Лавирование между интересами секторов станции и четырёх внешних комплексов требовало не только личного обаяния, но в первую очередь понимания ситуации по каждому вопросу. Кому какой специалист нужнее, кто завышает требования, кто уступил в прошлый раз, кто кого кому задолжал — я едва успевал впитывать информацию, попутно поражаясь её мастерству сглаживать углы и выставлять принятые решения в выгодном свете для каждой стороны.

На первый взгляд её внешность не соответствовала занимаемой должности. Лицо сердечком, мягкая доброжелательная улыбка на тёмно-красных губах, широко распахнутые, словно бы удивлённые, карие глаза, благородная проседь в аккуратно уложенных каштановых локонах — учительница, психотерапевт или семейный консультант, не более. Да ещё этот жест, как будто она хотела обнять и прижать к груди. Но она не обнимала и не прижимала — напротив, невидимая стена отделяла Леди Кетаки от окружающих.

Хотелось сравнить её с королевой, но это было бы нечестно. Своё место она получила не по праву рождения, но в силу очевидной способности выполнять обязанности Главы Станции. Но мне всё равно нравилось называть её «Леди Кетаки». Она бы не затерялась среди графов и герцогов прошлого даже в своём простеньком сиренево-сером комбо, на котором из украшений был только чёрный силуэт станции…

Когда мы готовились к трансляции обращения, она велела мне встать рядом — так, чтобы в кадр попал и я сам, и мой знак.

— Вам не кажется, что это повредит вашей репутации? — поинтересовался тип с журналистскими планками.

«Цзайчжи Саласар». Под именем красовалось гордое «12» — столько лет его терпели на этой должности. Интересно, за какие заслуги? Выглядел он странно: полупрозрачные очки на пол-лица, чёрно-зелёная феска и ни намёка на волосы под ней. Подозрительный тип — вылитый маньяк!

— А вам так кажется? — улыбнулась она, в последний раз просматривая на планшете списки новоприбывших.

— Есть такое клише, — поморщился он и поправил очки. — Смазливый секретарь и руководитель, который годится ему в матери… Как это выглядит?

— Он андроид А-класса, — напомнила Леди Кетаки. — Поэтому так и выглядит.

Пока шла трансляция, я смотрел прямо перед собой и старался, чтобы мои мысли никак не исказили доброжелательного выражения лица. Смазливого лица, следовало уточнить. Увлекшись анализом и оценками, я забыл про собственную внешность. Сначала не учёл антимаскировочную шкурку, теперь совсем вылетело из головы, что нас старались сделать как минимум привлекательными. Для людей с проблемами в этой области (а журналист Саласар в стрекозиных очках явно в прошлом перенёс что-то нехорошее) моя физиономия — дополнительный раздражающий фактор.

Однако Главу Станции это не тревожило. Потому что я фальшивый секретарь, и это всё понарошку? Кстати, как именно они собирались приманивать маньяка? Просто показывать всем андроида, чтобы безумец перестал себя контролировать? А если он кинется на меня?

Я так и не успел толком расспросить о плане охоты. Не стоило делать этого в присутствии посторонних, а шанс поговорить наедине был упущен. После памятного переодевания рядом постоянно кто-нибудь крутился — то журналист, то заместители, то профсоюзные наблюдатели.

Закончив с обращением (ничего неожиданного — стандартные гарантии любви, работы и заботы), Глава Станции отправилась лично поприветствовать молодых тильдийцев, вернувшихся после обучения и практики в Солнечной системе. Их было сорок три, точнее, пятьдесят: семеро прибыли на станцию вместе со своей парой. «Вербовщикам-молодожёнам» Леди Кетаки уделила особое внимание. Впрочем, у неё для каждого нашлось что сказать: вспомнили и о достижениях, и о школьных шалостях.

Шесть лет назад, когда выпускники покидали «Тильду», она уже была Главой — и вместе с другими Квартерами желала им успеха. Сбылось: только трое из выпуска не справились с нагрузкой. Зато пятеро продолжили учёбу — об этом и многом другом я узнал, пока сидел рядом.

Встречу провели в обеденном зале Воскресной площади. Мест здесь было поменьше, зато помещение было намного уютнее, и вдоль стен были расставлены кадки с живыми деревцами. Как и в других столовых, действовало самообслуживание, но для Главы Станции (и заодно для меня) нашёлся официант-доброволец. Впрочем, мне не дали выбрать: отметив себе блюда, Леди Кетаки попросту удвоила заказ — и продолжила общение с молодёжью.

Дипломников тоже ожидало распределение, но, в отличие от новоприбывших, они были свободным резервом станции. Их не стали сразу загружать работой — в благодарность за то, что вернулись. Могли ведь выбрать другую НАСТу, устроиться в Солнечной системе или даже отправиться на производственные станции! На «Тильде» не имели права протестовать, хотя такой урон не остался бы незамеченным.

Парадокс: образование и перспективы работать практически в любой области существенно мешали воспроизводству человечества. Чтобы изменить такое положение, пришлось бы откатиться далеко назад. До Космической Эры проблему решали за счёт бедных стран, где отсутствовало демографическое регулирование. Уровень жизни там был ужасающий, и поэтому богатые страны легко пополняли своё население. Я, правда, не представлял, как можно пользоваться благами цивилизации и знать, что в это же время где-то бедствуют такие же люди… Но я мало что понимал в устройстве земного прошлого. Там вообще по улицам ходили маньяки.

Маньяк. Я о нём совсем забыл! Маньяк, которого до сих пор не поймали и о котором знает лишь кучка администраторов. Маньяк, который вряд ли остановится… И вдруг происходящее показалось мне невыносимо фальшивым. Обращение к новоприбывшим, пересыпанная шутками беседа с дипломниками, тонкости распределения — и всё это одновременно с охотой на сумасшедшего убийцу, который, может быть, прямо сейчас планирует очередное преступление!..

— А почему он ничего не ест? — услышал я за спиной, вздрогнул и опустил взгляд в тарелку супа.

— Я могу отнести разогреть, — предложила девушка, которая первой съела свой обед и теперь опекала Главу Станции.

Люсьена Фрил. Основной диплом по системному управлению, дополнительный по педагогике. Староста группы. Будущий администратор, и можно не гадать, с кого она брала пример. Леди Кетаки задала ей лишь один вопрос, сути которого я не понял: «Ты научилась плавать?» — Люсьена покраснела. Краснела она часто, вот и теперь стояла пунцовая и ждала моего ответа.

Я зачерпнул суп ложкой, попробовал.

— Остыло? — не отставала заботливая Люсьена.

Ощутив, что на меня опять все пялятся, я принялся есть. Суп был едва тёплым, но хуже от этого не стал. Много зелёных листьев, яйцо и картошка с цукини — в самый раз для пятидесятилетней женщины, следящей за фигурой. Я бы выбрал что-нибудь понажористее, но кто будет спрашивать моё мнение?

— Мы голосовали за него! — сообщила из-за соседнего столика астрогеолог Джил и захихикала, наматывая на палец пепельную косичку.

— Ага! — поддержал её инженер с затейливым восточным именем, которое я вряд ли бы смог выговорить с первого раза. — Генрих таким героем выглядел! Его ж чуть не разорвали!

Я не заметил их в «Риме», но салон был большой. Они вполне могли наблюдать за мной через камеры логоса.

— Благодарю за поддержку! — улыбнулась Глава Станции. — Рэй, и ты поблагодари!

Она впервые назвала меня по имени. До этого лишь представляла: «Мой секретарь Рэй», а в общении обходилась так.

Мне стало не по себе. Нас ведь не знакомили! Разумеется, в сопровождающих документах обо мне было сказано всё необходимое и даже больше. Но без собственно знакомства эти документы превращались в инструкцию, а я — в полезный прибор.

Да, конечно, информацию о человеке можно получить запросом по альтеру. Из-за этой-то простоты, чудовищно упрощающей жизнь, этикет требовал представляться друг другу. Это и делало нас людьми. Нет, «их». Именно в этом была разница между мной — и ними. Право на близких, друзей и просто знакомых. Право отказать в общении тем, кто неприятен. У них — есть, у меня — нет. Для Главы Станции я — андроид, и какой бы милой она ни казалась, она всё равно не считала меня человеком…

— Спасибо, что голосовали за нас! — поблагодарил я новую смену тильдийцев. — Лейтенанту Нортонсону вряд ли понравилось бы в отсеке для домашних животных!

Они рассмеялись — хором. И Леди Кетаки тоже. Джил и Люсьена отвернулись, скрывая румянец.

Это были не первые девушки, на которых я так подействовал, и наверняка не последние. Сопровождая Главу Станции, я постоянно ловил заинтересованные женские взгляды. Кое-кто, заметив предупреждающий знак, разочарованно морщился, но многие продолжали смотреть. Некоторые при этом краснели. Толкали подружек. Перешёптывались. Пару раз открыто снимали альтером.

Вот она, слава! Но никакого удовольствия я не ощутил. Смазливую мордашку мне подарили сотрудники Проф-Хоффа, когда проектировали внешность — чем тут гордиться?

Когда с обедом было покончено, Глава Станции перешла из столовой в соседний зал. Там собрались администраторы Восточного сектора — её непосредственные подчинённые. Надо полагать, когда население «Тильды-1» превысит сто тысяч, а внешние комплексы выйдут на полную мощность, совмещать управление станцией и сектором станет невозможно. Пока что один человек вполне справлялся с двумя должностями.

— Зайди в мой кабинет, — велела мне Леди Кетаки, ожидая, пока администраторы разберутся с очерёдностью выступлений. — На столе увидишь два белых браслета. Это твой альтер. Наденешь его, настроишь и вернёшься сюда. Ты же найдёшь дорогу? — уточнила она с лёгким ехидством.

Я покосился на панели со схемой сектора — в районе Воскресной площади они были на каждом шагу.

— Справлюсь.

Альтер — если это настоящий альтер — делал меня чуточку ближе к людям. Если поверить, что это взаправду, а не временная мера, чтобы замаскировать меня. Вернее, чтобы создать иллюзию, что я пытаюсь замаскироваться и стать как все. Притворство, скрывающее под собой ложь. Пьеса, где у меня роль третьестепенного персонажа, который не доживёт до финального акта.

— Тебе не надоело быть таким серьёзным? — спросила Леди Кетаки, как будто прочитала мои мысли. — Относись к этому проще!

— Новенький у Кетаки…

— Это класс-А что ли?

— А он так ничего себе!

— Помнишь, мы про них смотрели?

— …Только умнее, сильнее и дольше живёт, а так то же самое.

— Генрих его привёз, я видела.

— Зачем ей секретарь? Сама уже не справляется?

— Кири, глянь, какой хорошенький!

— Сняла? Скинь мне!

— Он что — андроид?

— Видишь знак?

— Совсем как настоящий!

Перешёптывания и взгляды сопровождали меня весь день. При этом не наблюдалось ни истерик, ни требований «убрать это». Даже когда я в одиночку ехал до Центра, чтобы забрать свой альтер, и обратно — хоть бы кто отодвинулся в лифте!

Возможно, вокруг меня крутился отряд психиатров, высматривающих неправильную реакцию. Но какая реакция считалась «правильной»? Нормальное отношение к андроиду было далеко от приязни, и винить в этом некого… кроме «бэшек». Разумеется, на станции было полно людей, которые нервничали в моём присутствии! Но они видели знак, помнили про кнопку и понимали, что моё главное отличие от «плохих андроидов» — абсолютная уязвимость. Так чего истерить?

Никакой особой пользы от своего присутствия я не ощущал. И лишь когда вернулся на Воскресную площадь, осознал степень своего везения. Если бы маньяк наплевал на осторожность и захотел отключить меня, кто бы ему помешал? Поднять руку, нажать на кнопку — пара секунд! Да, потом бы его поймали, и проблема была бы снята. Но я бы этого уже не узнал. Для меня спектакль был бы закончен.

Я попытался представить это — прикосновение пальцев к затылку, а потом… Боль? Или сразу — пустота? Что чувствовал Чарли? Хотел ли он на самом деле умирать? Вряд ли. Он столько всего не попробовал, не увидел, не узнал! И я тоже. Я не хотел уходить, не хотел отключаться от жизни. Даже теперь, с кнопкой и в статусе прибора, мне хотелось продолжать.

А Чарли? Он был воплощением оптимизма. «Никогда не унывать и не сдаваться!» Даже «новость» о том, что мы не люди, не повлияла на него. Ну не мог он сам нажать на эту проклятую кнопку!

Да, не мог. Разумеется, не мог! Чтобы осуществить задуманное, ему понадобилась помощь другого человека. Причём постороннего человека — потому что наши могли закрыть глаза на любое нарушение правил. А вот кто-нибудь вроде принципиального профессора Нанды… Который только ждал возможности «восстановить равновесие». А Нанда к нам не заходил — после сертификации посторонние в лабораторию заглядывали крайне редко…

Значит, это не просто самоубийство. У Чарли была важная причина сделать то, что он сделал. Столь же важная, что и у меня? Я должен спровоцировать преступника, чтобы он отключил меня. Так я спасу других людей — и помогу сохранить на станции нормальную жизнь, без страха и недоверия. Если вдуматься, достойная цель!

Вдуматься, подсчитать, взвесить. Но мысли не помогали. На каждый разумный довод был готов ответ, незамысловатый, животный: «Не хочу умирать!» Я хотел остаться здесь — наблюдать за людьми, помогать им. Я бы взялся за любую работу, хоть космическим мусорщиком, хоть шахтёром — лишь бы остаться в живых!

От таких мыслей в голове помутилось. К счастью, Леди Кетаки этого не заметила — заканчивала планёрку. А я стоял, опершись о стену, смотрел на неё и вспоминал сертификацию. Нас тогда очень задело отношение членов комиссии. Мы и представить не могли, что такое отношение скоро будет считаться нормой, что придётся привыкать к тому, что тебе улыбаются, а потом раз — и распоряжаются тобой, словно мёртвой вещью. Наверное, Чарли это понял и…

И тут меня, словно удар током, пронзило озарение. Ведь «бэшки» были в точно таком же положении! Их приняли в общество, но как помощников. С ними общались, как с живыми, но никогда не забывали, что они всего лишь «машины, похожие на людей». И в какой-то момент «бэшки» осознали, насколько это несправедливо. Так, может быть, Чарли убил себя именно для того, чтобы не дойти до той же черты?

Увы, я никому не мог поведать о своём открытии. Вряд ли Главу Станции интересовало моё прошлое! Упоминание «бэшек» тем более могло повредить. И я продолжал играть роль красавчика-секретаря: держался рядом, говорил, когда велели говорить, и выполнял простенькие поручения типа «отнести и передать». И впитывал — что ещё оставалось? Даже если завтра будет моим последним днём, я не мог опозориться и подставить Проф-Хоффа и ребят. По крайней мере, судьба подарила мне напоследок роскошную возможность попрактиковаться по прямой специальности.

За шесть часов дневной смены Леди Кетаки успела обойти весь Восточный сектор. И нельзя было сказать, что прибытие транспортника серьёзно изменило её график. В каждой зоне были вопросы, которые требовали её участия. Ну а я воочию наблюдал то, что принято называть обязанностями руководителя — работу, которая кажется незначительной, но без которой сложная система сообщества никогда не будет работать с максимальной пользой и с минимальными потерями.

Серо-сиреневый Центр с офисами Администрации и профсоюзов — я здесь уже был, но, как оказалось, видел далеко не всё. Кроме библиотек и архива Инфоцентра в Центральной зоне располагались диспетчерские внешних комплексов.

Мы посетили пункт управления, где следили за ближайшим космическим пространством. Защита станции, спутников и СубПорта была поделена между секторами, при этом Дозорные (как называли работников этой сферы, не проводя различия между операторами и камиллами) образовывали отдельное сообщество. К ним-то и заглянула Леди Кетаки.

Её встретили спины и затылки — ни один оператор не оглянулся на Главу Станции. То есть ни одна Дозорная: во Внешней Защите работали исключительно женщины. Серьёзная девочка с красной повязкой дежурного кивнула нам, пожала руки и провела в комнату отдыха, где расслаблялись свободные Дозорные. Там-то и стала понятна причина нашего появления: Леди Кетаки лично проверяла соблюдение распорядка.

Уютную комнату с расставленными массажными креслами наполняла «Весна» Вивальди. Стены растворились в безмятежном море — и пушистый жёлтый ковёр плавно перетекал в иллюзию песка. Пересчитав отдыхающих операторов, Леди Кетаки официальным тоном уведомила, что её терпение закончилось, и она будет поднимать «этот вопрос» на ближайшем собрании Администрации. Дозорные в лилово-сливовых комбо улыбались ей, кивали и разглядывали меня — тоже своего рода релаксация.

Даже секретарю-новичку было очевидно, что проблеме не первый год. Внешняя Защита любила перерабатывать, выкладываться на сто процентов и выходить на работу даже на последнем месяце беременности. И с грудными детьми под мышкой.

Камиллы, шныряющие в космосе, видели многое, но не всё, и могли ошибиться, а главное, были слишком здравомыслящими. Они всегда имели в виду, что щиты, которыми станция прикрывалась от астероидов и мелкого мусора, потребляют достаточно энергии. Дозорные, напротив, предпочитали перестраховаться и уничтожить опасность, не надеясь на стационарные поля. В результате Внешняя Защита постоянно выходила за рамки нормативов, но заменить их было некем. И поэтому Глава Станции могла только делать выговоры, чтобы мамочки не слишком-то расходились.

«Если так будет продолжаться, мы опять не сможем запустить седьмой энергоблок!» — напомнила им Леди Кетаки.

«Мы постараемся, — ответила ей староста смены, — не стараться».

Весенняя улица, где размещались школы, студии и детские сады, приветствовала нас оглушительными криками: перемена была в самом разгаре. Но не все могли носиться по холлу и лазать по искусственным скалам — пятеро наказанных ждали в кабинете директора. Три пацана, две девчонки — лет по тринадцать-пятнадцать. Судя по хитрым взглядам, которыми они обменивались, даже выговор лично от Главы Станции не мог на них повлиять. Скорее, наоборот: вмешательство высшей инстанции означало «победу» в личном зачёте. Но правила есть правила — школа не могла не воспользоваться последним средством.

Отпустив хулиганов (я так и не понял, в чём их обвиняли, но, судя по синякам и царапинам, себе они навредили больше, чем имуществу станции), Леди Кетаки записала обращение к школьникам. Во многих классах должны были появиться новички, которым следовало помочь и с базовым языком станции, и с кружками-студиями, и с достопримечательностями «Тильды».

«Интересно, успеет ли секретарь Главы стать достопримечательностью Восточного сектора?» — подумал я, дежурно улыбаясь в камеру. Если так, то новички получат преимущество перед старожилами: «Мы ехали вместе с ним!» — будут хвастаться юные пассажиры «Рима».

Далее нас ждали Спортивный, Медицинский и Арт-блок. Председателей спортклубов Леди Кетаки попросила не ссориться на распределении чемпионов и не обижать тех, чьи успехи ниже среднего. Медиков поблагодарила за оперативный осмотр новоприбывших. Художники и артисты готовились к фестивалю в честь пополнения — Глава Станции пожелала им успехов.

Особого участия здесь не требовалось — комиссия Службы Досуга ещё даже не приступала к разбору материала, полученного во время сеанса СубПортации. Премьеры, свежие передачи, постановки и представления — всё, из чего будет формироваться программа на следующие два года и выбор чего станет предметом яростных споров. И вот как раз в этом непростом процессе потребуется участие Главы Станции.

— Надеюсь, я вам не понадоблюсь, — пошутила Леди Кетаки.

Члены комиссии возвели глаза к условному «небу» и хором вздохнули.

— Если что — пришлю вам Рэя, — пообещала Глава и похлопала меня по плечу. — Он у нас воплощение нейтралитета. Правда?

Я повторил жест комиссии.

И в Саду (как называли биофабрику), и в промзоне, и среди энергетиков, и среди тэферов, вернувшихся с поверхности планеты, я был воплощением спокойствия, равнодушия и нейтралитета. Я был чужим для всех, посторонним, лишним. Не человеком. Но и не камиллом, потому что был слишком похож на людей.

Жизнь, которая бурлила вокруг, не могла стать моей. Всё, что я мог, это умереть для этих людей. Но умирать я хотел меньше всего. И поэтому-то не мог стать частью «Тильды».

Едва лишь Леди Кетаки закрыла за собой дверь моей комнаты, я скинул комбо, подошёл к разложенной кровати, приподнял одеяло и залез под него. После чего закрыл глаза и принял позу младенца в утробе матери.

Тут же навалились воспоминания — как я столкнулся с упоминанием позы эмбриона, прочитал о ней всё, что смог найти, узнал о том, что для многих людей она наиболее комфортна. Тогда я считал себя парнем, который попал в страшную аварию, и старался заново научиться всему «нормальному». Поэтому той же ночью попробовал — улёгся, представляя рисунки из энциклопедии. Не сразу сообразил, куда девать руки. Было забавно представлять себя неродившимся ребёнком… Чарли, разумеется, тоже экспериментировал.

Когда я узнал правду о себе, я возненавидел эту позу, как и другие привычки, вычитанные, подсмотренные и усвоенные под девизом «так делают все — значит, и я должен». Решил начать с чистого листа, без лжи и обезьянничанья. Как водится, сообщил об этом лучшему другу, который немедля расхохотался и обозвал меня «обидчивым идиотом». И всё вернулось на круги своя — до сертификации…

Теперь я опять так свернулся, неосознанно желая обрести хоть какой-то покой. Иллюзия убежища — вот что было нужно. Я чувствовал себя страшно одиноким. Вокруг шестьдесят пять тысяч семьсот восемьдесят два человека — один из них маньяк. Но в том, что касалось права нажать проклятую кнопку, лично для меня не было разницы. Другое дело — Проф-Хофф, ребята, доктор Ковач, Хомаи, Дювалье и остальные. Они бы не смогли! И Линда. Почему-то теперь вспомнились даже те имена и лица, о которых я планировал забыть навсегда.

Однако снились мне не друзья, не учителя и не «коллеги», как мы называли сотрудников лаборатории, а бесконечные коридоры «Тильды». Пусть широкие, с высокими потолками и голографическими панелями на стенах, но всё равно коридоры-норы! Длинные, малолюдные, стерильно чистые. Законсервированные производства, которые ждали своих рабочих, лаборатории, для которых ещё не настало время, улицы «на вырост». Преобладающая часть этих коридоров была поскромнее, чем в районе Воскресной площади. И помрачнее. Время от времени жемчужно-белые дорожки системы освещения начинали мигать, перезагружаясь вместе с «глазами» логосов. Приступы икоты затухали и нарастали без всякой последовательности. И каждый раз пугали, потому что напоминали о маньяке.

Для остальных тильдийцев такое перемигивание было забавной неполадкой. Синие, жёлтые, зелёные и фиолетовые огоньки сообщали, что волноваться нечего: воздух в порядке, температура в норме, радиация на минимуме и с давлением всё хорошо. Но я, отягощённый правдой, видел в световой икоте приближение своего конца.

Здесь смерть была так близко, что можно было услышать её нетерпеливое сопение. Когда мы с Леди Кетаки проходили пустыми коридорами, фальшивые иллюминаторы как никогда напоминали о бездне за пределами «Тильды». Внимательные Дозорные с их камиллами уже не казались хоть сколько-нибудь надёжной защитой от миллиарда астероидов и вспышек звёздной активности.

Станция в окружении равнодушных и всемогущих сил, способных уничтожить её одним прикосновением — ну, прям как я! Проснувшись, я лежал с закрытыми глазами и впервые ощущал то, о чём раньше лишь читал: желание, чтобы день не наступал никогда.

— Ещё лежишь?

Я представил, как растворяюсь. Леди Кетаки откинет одеяло — а там никого!

— Через час встретимся за завтраком. В Зелёной столовой. Центральная зона.

Я постарался не дышать.

— Запомнил? Вэ-один-о-двенадцать, Зелёная столовая, — и она ушла.

Комната, которую мне выделили, была расположена по соседству с Главой Станции. Стандартный жилой блок для бессемейных сотрудников Администрации — на троих. Но третья комната пустовала. До моего появления Леди Кетаки жила здесь одна. Простор — едва ли не единственная положительная сторона малонаселённости. Впрочем, когда вокруг бездонный космос, а впереди — двухлетняя изоляция от остального человечества (с перспективой изоляции на века, если собьются настройки СубПорта), лишнее пространство перестаёт радовать.

Я принял душ, достал из чистки комбо. Не смог удержаться — потрогал предупреждающий знак. Полюбовался лёгкими геометрическими линиями — вроде те же цвета, но дизайн на высоте. Виктор бы оценил!

Форменная одежда Администрации. Своя комната. Рабочие обязанности, а вчера — первый настоящий отчёт. Лабиринты коридоров, которые мучили меня ночью, уже не казались такими пугающими. В конце концов, большинство людей на станции — вменяемые и здравомыслящие. Если какой-нибудь безумец попытается отключить меня среди бела дня, его остановят. Ради Леди Кетаки, конечно, её ведь так уважают! Но мне и этого достаточно.

Тоненько пискнул альтер, напоминая о назначенной встрече. Значит, Глава Станции отметила завтрак в моём календаре. Но сообщила о нём самолично — вежливость, на которую не каждый подчинённый может рассчитывать!

С приподнятым настроением я вышел в коридор жилого блока и поспешил в Зелёную столовую. Туда вели два широких перехода с движущимися дорожками посередине.

Я выбрал улицу имени Норайо Хадада — инженера, который погиб при монтаже Восточного сектора. Это имя, как и многие другие, застряло в моей памяти за те несколько часов лихорадочного впитывания информации, которым я занимался между новостью о переводе и роковыми проводами.

Чего не было в общедоступной статье о «Тильде-1», так это деталей: например, упоминания о картинах и рисунках в рамках между поддельными иллюминаторами.

В иллюминаторах поблескивали звёзды: яркие — спутники Внешней Защиты, побледнее — наши соседи по галактике. Что касается изобразительного искусства, то здесь были представлены преимущественно натюрморты: фрукты и цветы в сочетании с жуками, хомячками, птичками, мячиками и браслетами альтеров.

Полупустая «дорожка лентяев» была огорожена пышным гребнем ярко-зелёной травы. Я с трудом удержался от того, чтобы не встать на колени — и рассмотреть травку: искусственная, голографическая или настоящая?

Негромко играло радио — что-то гитарное. Музыкальные номера чередовались с объявлениями: ведущие приглашали на фестиваль в честь пополнения, напоминали об отборочных матчах по теннису и расхваливали новые блюда. Некоторые названия я слышал впервые: манты, например.

— Привет! — закричали с дорожки — и вскоре стайка Дозорных в лилово-сливовых комбо окружила меня.

Они выглядели обрадованными. Каждая вторая — с заметно выдающимся животом, каждая первая — с ребёнком. Рядом крутилось несколько камиллов-колясок, готовых помочь.

Действуя с невинной бесцеремонностью, свойственной людям, уверенным в своей абсолютной правоте, Дозорные вытеснили меня в рекреацию. Через минуту к ним присоединились коллеги, передвигавшиеся своим ходом.

— Что случилось? — спросил я, прижимаясь спиной к гладкой стенной панели.

Полукруглая рекреация сочетала уют и функциональность: узкие диваны, стол, питьевой фонтанчик и две двери в санитарные комнаты. Преобладали плавные линии, но я чувствовал себя загнанным в угол. Разыгравшееся воображение нарисовало беременного маньяка, который в перерывах между дежурствами бродит по коридорам станции, выслеживая замаскированных андроидов…

— Я должен что-то передать? Для Главы? Насчёт трудового расписания?

— Не-а, — покачала головой рыжекудрая Дозорная, огненной шевелюрой и лукавой улыбкой напомнившая мне Чарли.

— У нас возник спор, — объяснила она, и голубоглазый младенец, подвешенный на её животе, улыбнулся беззубым ртом. — Насчёт тебя. Что ты на самом деле человек и только притворяешься, — и она поскребла ногтем по предупреждающему знаку на моей груди.

— Зачем? — поинтересовался я, пытаясь слиться со стеной.

— Например, чтобы проверить нас и вообще всех, — предположила Дозорная с лицом индейской принцессы. — Нет ли у нас фобии на андроидов или типа того.

Я нервно рассмеялся:

— Даже если так, я же не могу сообщить вам правду, правда?

— Почему же? — на веснушчатом личике рыжей «мадонны» распустилась дьявольская улыбка. — Проверить легко!

У меня внутри всё похолодело. Это было хуже, чем в салоне «Рима». И я уже знал, что именно они ответят на аргумент, который сработал тогда. Но придётся разыграть старую карту, чтобы потянуть время — и найти новый козырь.

— Моя стоимость…

— Забудь про стоимость! — перебила меня «индейская принцесса». — Жизнь человека дороже. Все знают, что андроиды опасны. Это как астероид. Если он рядом, лучше не ждать!

Её товарки озвучили «легенду»:

— Нам не нравятся такие проверки! Мы едва не погибли два года назад, а теперь приходится терпеть андроида. Или подделку под андроида, что вообще подло!

Ситуация была как из учебника по психологии управления. Леди Кетаки постоянно напоминала мамочкам о правилах. И одновременно этих же мамочек превозносили как образцовых граждан. Конечно, каждый профсоюз мнил себя наиглавнейшим и системообразующим — в том-то и состояло умение администратора, чтобы никому не давать преимуществ. Чтобы добиться этого, Глава Станции должна оставаться неуязвимой. Появление секретаря нарушило устоявшееся равновесие. И теперь Дозорные проверят на практике, кто тут главный. Им-то ничего не грозит! Сорвут они программу проверки персонала или отключат потенциально опасного андроида, их не смогут наказать. Слишком уж высоким было их положение — как профессиональное, так и гражданское.

Вздохнув, я развернулся, опустился на колени и уткнулся лбом в стену, открывая полный доступ к проклятой кнопке: всё-таки рыженькая мамаша была на голову ниже меня, да и младенец мешал.

— Зачем ты так? — спросил кто-то — Дозорная, которая раньше молчала.

— Потому что обязан, — ответил я, ощущая под коленями пружинящий пол — на «улице» он был потвёрже. — Вы выразили желание — я обязан подчиниться. Иначе — угроза второго уровня.

На протяжении ста двенадцати ударов сердца в рекреации было тихо.

— Встань, пожалуйста, — попросила рыжая. — Извини.

Столовую В1-О-12, как и следовало ожидать, называли «Зелёной» из-за количества живых насаждений. Вообще, трава, лианы и кусты использовались во всех помещениях станции, а также в коридорах и холлах, но здесь плотный живой ковёр закрывал даже потолок. Основания продолговатых светильников были погребены под треугольными листьями, и пышные плети спускались вниз, очерчивая условные границы между столиками. Казалось, взбунтовавшиеся растения устроили себе в столовой штаб-квартиру. Но я заметил, что побеги нигде не нарушают планировку. Что ж, терраформирование ещё только-только подбирается к стадии лишайников, но это не значит, что ботаникам надо сидеть сложа руки!

Если бы не обстоятельства, я бы не отказал себе в удовольствии обследовать прирученную природу. Но вряд ли Администрации было дело до приступов любопытства у расходного андроида.

К завтраку я опоздал. Леди Кетаки на это никак не отреагировала. Едва я занял свободное место за столиком рядом с ней, она невозмутимо приступила к еде. Омлет, салат с какими-то листьями и водорослями, вишнёвый кисель — и то же самое у меня. А вот у инспектора Хёугэна были сосиски, бутерброд с сыром и чай. Я ему даже позавидовал — несмотря на возникшие проблемы в расследовании.

Точнее сказать, проблемы, которые не позволяли начать это самое расследование.

— Вы создали такие условия, в которых я ничего не могу! — ворчал инспектор, размазывая сосиской соус по тарелке. — Я даже не могу никому объяснить, зачем я сюда приехал! А я новенький! Только я собираюсь спросить их об алиби, они спрашивают, откуда я и зачем прилетел на «Тильду»!

Выбор столовой был обоснован: сюда заходили исключительно представители Администрации. Поэтому инспектор мог сколько угодно жаловаться — режиму секретности ничто не угрожало.

Это режим секретности угрожал нервам и репутации признанного специалиста по преступлениям прошлого.

— Невозможно спрашивать о том, о чём никто не должен знать, — твердил бедняга, и на его выдающемся арабском носу сверкали капельки пота. — В конце концов, как я очерчу круг подозреваемых, если с жертвами пересекались все?

— А разве не существует каких-то правил, ну, последовательности следственно-розыскных мероприятий? — отозвалась миловидная представительница профсоюза в светло-синем учительском комбо. — На основании исторического опыта я имею в виду.

Она явно готовилась к разговору с инспектором, но он этого не заметил.

— Разумеется, есть! Я двенадцать лет посвятил этой теме, в конце-то концов! — фыркнул он и прикончил сосиску.

— Ну да! Я это и имею в виду! Мы же поэтому вас и пригласили! — подхватила профсоюзница, не разобравшись.

— Теперь вы сможете применить свои знания на практике, — заметил седовласый майор ОБ.

Ему очень хотелось поддержать «выписанного специалиста», но в первую очередь — укрепить надежду, что приехавший профессионал сразу же со всем разберётся.

Несчастный инспектор застонал. Из нас двоих, вызванных на «Тильду-1» ради маньяка, ему повезло гораздо меньше! Я, хоть и стал приманкой, успешно применял свои знания и зарабатывал опыт. А что мог он — с багажом следователей прошлого, но в условиях настоящего? Как вести секретное расследование, если на любой вопрос у любого тильдийца есть законное «Почему вы спрашиваете?»

Отдел Безопасности защищал население от всех возможных угроз. Внешних угроз. Внутренние опасности делили между собой психотерапевты, службы консультаций, профсоюзные деятели и просто соседи. Не знаю, как на других НАСТах, но на «Тильде-1» Отдел Безопасности узнавал о совершённом преступлении чаще всего тогда, когда преступника (обнаруженного, пойманного, опрошенного и осуждённого товарищеским или профсоюзным судом) приводили для экзекуции. После чего ОБ совместно с Администрацией уточнял картину, проверял показания и улики — и утверждал процедуру наказания.

На «Тильде-1» сотрудники ОБ ещё ни разу не начинали расследование. После появления маньяка все их силы уходили на то, чтобы не допустить распространения паники и при этом предотвратить, насколько это было возможно, новые убийства. Не удивительно, что они вызвали знатока со стороны!

— Развели цирк! — бормотал инспектор, роняя хлебные крошки на гладкую ослепительно-белую столешницу. — «А зачем вам?» — передразнил он, смешно вытянув губы трубочкой. — «А кто вы?» «А почему?» «А для чего?» А я даже не могу получить статистику перемещений между секторами, в конце-то концов!

— Это наша внутренняя поправка к Фикс-Инфо, — объяснила Леди Кетаки. — Как только население превысит восемьдесят тысяч, она будет снята. Зато у нас полностью открыта информация по питанию.

— Конечно мне это пригодится! — поморщился он.

Я слушал их, ковыряясь в листьях салата. Была надежда встретить там грибочек или орех… Тщетно! Двенадцать видов съедобных растений и ничего по-настоящему питательного.

— Не нравится? — спросила вдруг Глава Станции, и я вздрогнул от неожиданности.

— Нет-нет, очень вкусно!

Я бешено заработал вилкой и, чтобы скрыть смущение, поинтересовался:

— Значит, каждый может узнать, что я ел?

— Ага! — ответила она, вытирая губы салфеткой.

— И когда ел, и где — тоже?

Инспектор подавился компотом. Откашлялся, допил, торопливо извинился — и покинул столовую. Я готов был поклясться, что двигался он в сторону Информатория. Мощностей его библоса вряд ли бы хватило на подробный статистический отчёт по всем тридцати тысячам — или сколько там входило в число потенциальных преступников?

И я снова позавидовал инспектору: мне бы тоже хотелось сузить круг подозреваемых! Но вряд ли Глава Станции позволит себе распылять ресурсы: меня ожидал ещё один день обхода, улыбок и демонстрации смазливой (спасибо Проф-Хоффу и его мастерам!) физиономии.

— Зайди в Информаторий и просмотри все данные по этому делу, — приказала Леди Кетаки, изучая сообщения на своём альтере.

На мгновение я заподозрил, что проклятая кнопка считывает мои мысли — и передаёт их Главе Станции. Или я совсем не умею скрывать свои желания?..

— Трёх часов тебе, надеюсь, хватит. Потом найди Нортонсона — он передаст нужное оборудование и проинструктирует. Выбери маршрут, где почти никто не ходит. Придумай себе повод и погуляй до ужина. Встречаемся здесь.

— Хорошо, — кивнул я и отставил стакан с недопитым киселём.

Вообще-то оставлять еду считалось верхом неприличия, но кисель был моим самым нелюбимым блюдом. Ненавистнее омлета!

— Я не планировала так сразу отправлять тебя одного, — объяснила Глава Станции, хотя в этом не было абсолютно никакой необходимости. — Но ты сумел укротить наших мамочек. Ума не приложу как… Вот! Извиняются! Коллективное извинение от всего отдела. Первый раз такое вижу. Что ты с ними сделал?

Я пожал плечами.

— Сможешь сам выбрать, что взять на ужин, — предложила она сделку.

Не удержавшись, я рассмеялся. В самом деле, цирк: Глава Станции пытается подкупить андроида-секретаря правом выбирать еду!

— Правило максимума, — объяснил я.

Леди Кетаки недоумённо нахмурила свои идеальные брови.

— Они хотели унизить меня. То есть они хотели унизить вас, а для этого пытались испугать меня. Чтобы я начал умолять о пощаде, чтобы позвал вас на помощь. А я встал на колени. Любому нормальному человеку неприятно видеть другого человека в унизительной позе. Это было гораздо больше того, что они хотели получить. Максимум ситуации. Резко и сразу.

— Это сработало бы, если считать тебя человеком, — мягко заметила она.

— А если я андроид, то у них рука не поднимется, — усмехнулся я. — Напугать — пожалуй. И даже с удовольствием! Но не отключить. Для операторов даже фен имеет право на жизнь.

Возможно, на станции были люди, у которых никогда бы не поднялась рука отключить андроида. Но человек, у которого хватало решимости (и безумия) убивать сограждан во имя борьбы с замаскированными «ашками», существовал наверняка. Исхак Ренье, Гьонюл Доэрти, Джулиан Бос, Татьяна Стрикер и Кирабо Когоут могли подтвердить этот факт своими размозжёнными затылками.

Все они были убиты в коридорах Восточного сектора. На первый взгляд это сужало пресловутый круг подозреваемых… Но не для Восточного. Его Квартером была Глава Станции, что автоматически превращало сектор в столицу «Тильды-1». Здесь старались проводить собрания, здесь же устраивали представления и матчи. Понятно, что при такой популярности столовые, холлы и площадки Восточного притягивали к себе больше людей, чем аналогичные помещения других «четвертинок». Даже игровой зал в Лифтовой зоне был освоен — вспомнить столики с аналоговыми играми!

Жаждавшие уединения предпочитали ходить коридорами незаселённых улиц. Всегда был вариант найти спокойный, тихий маршрут. Там-то их и подстерегал убийца.

Примечательно, что уединения жаждали люди, по своим привычкам и поведению похожие на «роботов»: замкнутые, очень усердные и трудолюбивые, со слабыми навыками социализации. Именно такими изображали андроидов А-класса в популярных постановках. Похожие на людей, но в чём-то всё равно не дотягивающие. Посмотрели бы они на Чарли!..

О Чарли я и думать забыл. Близость собственной гибели существенно отвлекала от смертей, случившихся ранее. Всё-таки Чарли сам выбрал свою судьбу. Я не знал, по какой причине, и была ли его причина схожа с моей (может, он всего-навсего проверял, что будет, если нарушить правило), но что более важно — это никак не влияло на моё нынешнее положение.

Пока маньяк на свободе, я Шрёдингеровский кот: ничего определённого и всё может быть. То ли отключат, то ли обойдётся. Но если я вычислю маньяка, шансы пережить эту охоту резко возрастут. Что одновременно увеличит шансы сохранить за собой место в Администрации. Отличная мотивация! Всё хорошо — вот только как его вычислить?

«Кулинарная» идея позволила получить чуть больше тысячи алиби. Проблема в том, что выброшенные из круга подозреваемых туда и не входили. Блюда, привязанные к конкретным столовым других секторов, были диетическими и предназначались беременным женщинам и кормящим матерям, а также пациентам медблоков, перенёсшим тяжёлое отравление или операцию. Остальные нестандартные меню рассылались по всей станции.

Логос выделил ещё триста человек, дегустаторов и гурманов, которые если и были маньяками, то исключительно по части вкусненького и новенького.

Доступ, которым наделила меня щедрая Леди Кетаки, позволял ознакомиться со всеми запросами инспектора. Что ж, ему нельзя было отказать в усердии — он проверил каждую категорию и группу. И оказалось, что более пяти тысяч вахтовиков могли быть на местах всех пяти преступлений, а значит, могли их совершить. Периодичность убийств как раз совпадала с периодичностью большинства вахт.

Если вычесть беременных и кормящих, а также Администрацию (сотрудники которой были обязаны регистрировать своё местоположение двадцать четыре часа в сутки), не забыть о тех, кому год назад было восемнадцать (и кто был достаточно развит физически), а также применить график смен, получалось семь тысяч шестьсот двадцать четыре потенциальных маньяка.

«7 624» — я смотрел на эту цифру и чувствовал, что меня начинает трясти. Не знаю, как на это реагировал инспектор и осознавал ли он вообще чудовищное количество потенциальных убийц. Но теперь я был абсолютно уверен, что альтернативы для принятой секретности нет. Следовало держать всё в тайне до последнего, иначе никто не сможет предсказать, что будет с «Тильдой» через два года. Возможно, в прошлом люди могли жить в окружении потенциальных убийц. Но когда за пределами станции — бесконечный холод смерти, внутри должны царить мир и доверие.

Значит, надо отталкиваться от жертв. Возможно, в их биографиях будет что-то полезное. Я на это надеялся.

Исхак Ренье. Сорок лет. Сотрудник биостатистической лаборатории Восточного сектора. Одинокий. Многократный победитель математических состязаний. Впрочем, это не сделало его общительным. Подозреваю, он и участвовал в этих состязаниях исключительно по просьбе своих коллег — так сказать, единственный приемлемый вариант социальной адаптации. Кто угодно мог видеть его — записи олимпиад были выложены в открытый доступ.

Гьонюл Доэрти. Сорок шесть лет. Контролёр пятого энергоблока. Одинокая. Проживала в Северном секторе, работала в Южном, часто бывала в Восточном: подменяла коллег. Состояла в просветительском сообществе — читала лекции о современной энергетике. Лекции были познавательные, но излишне монотонные. Я попытался прослушать — и через пару минут начал клевать носом. Разумеется, лежали они в открытом доступе.

Джулиан Бос. Тридцать четыре года. Смотритель Информатория и по совместительству Судебный Наблюдатель от Южного сектора. Одинокий, что удивляло: внешность у него была идеальная! Безупречный послужной список. Собственно, на должность Наблюдателя других не назначали — и каждый мог удостовериться, что законы Фикс-Инфо охраняет принципиальный и трудолюбивый человек. В Восточном секторе бывал регулярно.

Татьяна Стрикер. Тридцать три года. Помощник старшего лаборанта в отделе цианобактерий. Одинокая. Состояла в кулинарном сообществе, но никакими достижениями в этой сфере похвастаться не могла. Всё-таки сине-зелёная водоросль, при всей своей несомненной пользе, на вкус еды влияет скорее отрицательно. Свободное время Татьяна Стрикер посвящала работе, а компенсацию за переработки перечисляла проекту терраформирования.

А это интересно! Толку в этом не было (кроме ещё одного признака, который мог привлечь маньяка), но все убитые регулярно брали сверхурочную работу, а премиальные отдавали на Главное Дело. Хотя могли украсить свои жилища, разнообразить досуг, расширить меню… Но не стремились ни к чему такому.

Последний убитый тоже не выходил за рамки модели.

Кирабо Когоут. Тридцать один год. Лейтенант Отдела Безопасности Южного сектора. В Восточном бывал через день — помогал новичкам. И общался с друзьями по команде — тоже сотрудниками ОБ. Раньше они играли в английский футбол и называли себя «Снегирями». Один раз дошли до финала чемпионата станции. После «Кальвиса» команда распалась по понятным причинам: семь человек из её состава погибли во время подавления бунта «бэшек».

Мой взгляд зацепился за необычную двойную фамилию у троих героев. Явно добавлено позже, для истории. Вторая часть фамилии была одинаковой: Нортонсон.

У лейтенанта Генриха Нортонсона было трое братьев. Все старше его. Все — коллеги, как и обе старшие сестры. Которые тоже были в «Списке Восемнадцати». Понятно, почему его отправили на два года в Солнечную систему! Других вариантов попросту не было.

Когда я потерял Чарли, казалось, от меня отрезали кусок. Как я горевал! Но по сравнению с Нортонсоном со мной вообще ничего страшного не произошло! Сколько осталось от него? Сколько может остаться от человека, когда он теряет всех братьев и сестёр, причём старших?.. Люди, которые составляли его мир. Люди, которые были рядом с первого дня его жизни. Он брал с них пример, он пошёл по их стопам, он был самым младшим «Снегирём». Он и его ровесник Кирабо. Наверняка одноклассник, возможно, сосед. Вместе выросли, вместе выучились, вместе служили, отдыхали, играли… Как же он, должно быть, скучал по нему в те два года!

Кирабо Когоут был убит в тот же день, когда начало открываться окно СубПортации. Последняя жертва. Следовало уточнить: последняя на настоящий момент.

Я понял, что должен немедленно увидеть Нортонсона. Что я ему наговорил? «Зато ты человек!» «Право помнить о них!»

— Какой же ты идиот! — прошептал я своему отражению, которое дрожало в тёмном зеркале выключенного монитора.

— Вы что-то забыли? — поинтересовался свисающий с потолка камилл-библиотекарь.

Опыта у него было достаточно, чтобы распознать подлинный смысл моих слов.

— Наоборот, — ответил я ему. — Слишком многое помню!

Альтер подсказал, что лейтенант Нортонсон находится в Производственной зоне В8, в точке «75». И у него назначена рабочая встреча со мной через двадцать семь минут. Из Центра до производства надо добираться на другой край сектора. Придётся воспользоваться лифтом.

«Lift» — это значит «подъём». Но на внутренней стороне громадного бублика «Тильды» понятия «верх» и «низ» были такой же условностью, как и фальшивые иллюминаторы, передающие точную картину космоса в режиме реального времени. Старое название давно утратило первоначальный смысл — вместе с тросами, тянущими кабину. Перемещались в основном по горизонтали, ведь на станции сила тяжести прямо пропорциональна расстоянию до оси вращения.

«Лифтами» называли кабинки, рассчитанные на короткую поездку стоя. «Вагонами» — кабины с диванами, вместимостью до двадцати четырёх человек (стандартная смена на предприятии). «Лентами» — движущиеся дорожки. Но вообще-то старались дойти пешком — это значило «разгрузить спортзал».

А я опять опаздывал. Можно было пробежаться, но бегущий андроид, пусть и в комбо Администрации, выглядел бы угрожающе. Компания в вагоне — дополнительный риск нарваться на конфликт. Или на нечто прямо противоположное: меня по-прежнему снимали, и, кажется, уже начали преследовать. Во всяком случае, одни и те же пепельные косички постоянно мелькали неподалёку. И ещё была весьма приметная шапка золотистых волос, похожая на «одуванчик». Меньше всего я мечтал оказаться с этими «одуванчиками» в закрытом помещении. Особенно теперь. Так что лифт, и никаких вагонов.

Если честно, я хотел побыть один, чтобы подготовиться к разговору с Нортонсоном. Я не знал, в каких выражениях следует извиняться, но я был обязан. Воспоминания о поездке заставляли меня краснеть. Я вёл себя как избалованный ребёнок, да ещё и подшучивал над ним!

Пока я кривлялся и острил, лейтенант Нортонсон думал о том, что никак не может связаться с Когоутом, своим единственным оставшимся в живых близким человеком. Переживал за него. Бросил меня в салоне «Рима», чтобы ещё раз попробовать выйти на связь. Но на «Тильде» отрубали его запросы, снова и снова. Прекрасно понимали, почему он нервничает, но ничего не могли поделать.

Нортонсон тогда весь извёлся от неизвестности. И если бы я это понимал, я бы, по крайней мере, не усложнял его задание. Догадаться, в чём проблема, было сложно, но если бы я не был занят своей трагедией, я бы понял в общих чертах, что его терзает. Я бы произносил другие слова… Надо попытаться хотя бы сейчас. Ради Чарли. Ради меня. Просто потому, что так надо!

Стоило мне приступить к обдумыванию этой непростой темы, как закрывающиеся створки лифта замерли — и раздвинулись с мягким гудением.

Пришлось опять нацепить маску уважительной доброты: правом задерживать лифты и вагоны обладали сотрудники Отдела Безопасности, врачи и ремонтники. Собственно, инспектор Хёугэн, когда ворвался в лифт к нам с Нортонсоном, действовал по привычке, хоть и без прав доступа, подтверждающих его полномочия.

Если задерживают отправление, значит, что-то серьёзное. В обычное время не считалось зазорным подождать — всё-таки злоупотребление властью, пусть и по мелочи, было чревато потерей уважения, что немедленно сказывалось на недельном рейтинге. Но, видимо, в Солнечной системе к подобным «слабостям» относились терпимее, иначе бы Хаким Хёугэн недолго продержался на своём месте! А может быть, он и не держался: сидел в архиве на своём «Ноэле», копался в старых файлах…

— Наконец-то я тебя поймал!

Голос звучал совсем близко, и я внутренне напрягся — понятно, что там не маньяк, но всё равно неприятно чувствовать себя «добычей».

— Извини за задержку!

Через пару минут «охотник» добрался до лифта и присоединился ко мне.

— Ирвин Прайс! — представился он, протягивая руку.

У меня хватило выдержки ответить на рукопожатие без паузы.

— Рэй.

Лифт тронулся. В кабине хватило бы места ещё на двоих — если бы Ирвин Прайс был обычным тильдийцем. Однако командный экран сообщил, что лифт наполнен и остановок не будет. А может, Ирвин обладал какими-то особыми привилегиями в том, что касалось лифтов.

— И всё? — хитро улыбнулся он, пожимая мою ладонь.

Кожа у него была гладкая на ощупь, а подушечки пальцев — упругие. До «Кальвиса» мне всего пару раз довелось общаться с «бэшками», но я запомнил это ощущение. Ожившая кукла: что-то одновременно искусственное и настоящее.

— А что ещё нужно? — спросил я, осторожно освобождая руку и одновременно отодвигаясь в угол, чтобы освободить место для нового знакомого.

— Ещё у людей есть фамилия, — объяснил он с невинным видом.

Не знаю, как ему это удавалось — показывать абсолютно человеческие, нормальные оттенки эмоций. Грубо вылепленная физиономия Ирвина Прайса была похожа на заголовку для лица: широкий носяра, толстый подбородок, едва обозначенный рот с узкими губами, громоздкие надбровные дуги и торчащие скулы. Прозрачно-серые насмешливые глаза мало подходили этой глиняной маске. Но эти глаза позволяли однозначно определить, что передо мной человек — несмотря на то, что в нём навскидку оставалось не более десяти процентов родных тканей. Остальное заменял модифицированный корпус андроида третьего класса. До пояса — тело коренастого мужчины, с сутулыми, как будто вывернутыми плечами. Ниже пояса начиналась конструкция, состоявшая из широкой «ноги» и подвижных гусениц. С боков туловища отходила пара манипуляторов. Они были сложены сзади на пояснице, но если бы Ирвин развернул их, то стал бы четвероруким.

Этот облик так поразил меня, что я не сразу заметил журналистские планки и цифру «7».

— У людей есть фамилия, — я указал на его знак. — Только я-то не человек! — и я ткнул в свою метку.

Он пожал плечами — неловко, искривившись, но без той слабо ощутимой паузы, которая характерна для имитационных протезов. Тело принадлежало ему полностью: чистая нейропередача и никаких дополнительных программ.

— Шесть процентов, — сообщил Ирвин. — Так меня называют. Потому что осталось всего шесть процентов. Ты же об этом хотел спросить?

Я кивнул и почувствовал себя неуютно. А мой новый знакомый, кажется, наслаждался происходящим.

— Рэй, ничего обидного! — успокоил он. — Это ж в моём профиле висит! После «Кальвиса» мне шепнули, чтоб я убрал. А то вдруг кто-нибудь начнёт задумываться… Но я послал их в сад! Шесть процентов! Спасли-то побольше, но часть пришлось выкинуть в окошко. И десять кило добротного клонированного мяса, если не двадцать — чтоб ты знал, от твоего профессора! И я — человек! У меня на нейропередаче даже язык! А ты, — он похлопал меня по плечу, — ты — робот! Ну, не умора?!

— Вы об этом…

— «Ты», — перебил он меня. — Никаких «вы». Особенно от тебя!

— Так ты об этом хотел поговорить?

— Нет, о маньяке, которого ты ждёшь, — ответил он и радостно заржал, наслаждаясь моим смятением. — Да не бойся ты! Я в курсе. Чтоб ты знал, это я нашёл беднягу Джулиана. Им ничего не оставалось, кроме как посвятить меня в их большую и страшную тайну. Жаль, я и на «бэшку» не особо смахиваю, не то что на вашего брата…

Лифт остановился и раздвинул створки дверей, но Ирвин как ни в чём не бывало продолжал рассказывать.

— Чтоб ты знал, это я им предложил пригласить парня вроде тебя. Они сразу упёрлись, сказали: «иди, дурак, отсюда». А потом гляжу — обмозговали и заново выдвинули. Только от камрада повыше. Вроде как, чтоб никого не обидеть. А я не обиделся! Мне-то что? Главное, чтоб поймали этого выродка!

— Да-да, мне как раз… — я двинулся к выходу, но он ловко поймал меня за запястье.

Молниеносное и точное движение — словно язык у лягушки, хватающей комара. Тут я вспомнил, где видел имя «Ирвин Прайс»: в списке первой сотни наиболее вероятных подозреваемых. Что ж, он был силён!

— Давай я ещё одну идею подарю, — предложил журналист. — Тебе лично.

Знакомый тон.

— А что взамен? — спросил я, вспомнив утренний баш на баш с Главой Станции.

Он страшно удивился, глаза выпучил.

— Как — что?! Ты не понял? А ещё «ашка»! Интервью! Мне! Эксклюзивное! Большое!

— О маньяке?

— Отсохни твой язык! — вспыхнул Ирвин. — О тебе интервью! Что ты любишь! Что тебе не нравится! И так далее! Да не боись — я не злой, не обижу.

— Когда? — поинтересовался я, думая о том, что он очень хороший журналист: социальный заказ считывает на раз-два.

— Потом, конечно. Когда его поймают.

Лифт устал нам подмигивать — и включил звуковой сигнал. Ирвин торопливо выкатился в коридор, не выпуская моей руки.

— Не хочу тебя обманывать и обещать того, что не смогу выполнить, — сказал я. — Вряд ли я переживу…

— Ты переживёшь! — перебил он. — Я знаю камрада Кетаки дольше, чем ты. Мы с ней сюда на одном корабле прилетели. И так просто она тебя не бросит.

«Мне бы твою уверенность», — мрачно подумал я, но не стал спорить.

— Так вот, моя идея, — начал Ирвин и отпустил меня. — Чтоб ты знал, я бы им рассказал. Но после того как я в первый раз раскрыл рот, они меня на свои тайные сборища не приглашали. И это их проблемы. Так вот, он чем-то их заманивал, этих бедолаг. Я не знаю чем, но они точно сюда не гулять приходили. Однозначно не Джулиан — он вообще не понимал, как это — «гулять». Стрикер — аналогично. Да и самый первый, математик. Всё свободное время сидел дома, выбирался только на работу, в спортзал и поесть.

— Значит, заманивал… — пробормотал я. — Но как?

— А я почём знаю? Это версия! Но ты обмозгуй, идёт? Ну, увидимся, — он потрепал меня по плечу, опустился пониже — и медленно поехал в сторону ближайшего перехода.

Я огляделся. Стены Производственной зоны В8 были раскрашены в цвет мёда с вкраплениями лазури. Диспетчерская Отдела Безопасности, где меня ждал Нортонсон, была за ближайшим поворотом. И я опять опоздал на встречу. И опять — из-за собственной популярности.

Едва лишь журналист Ирвин скрылся с моих глаз, как освещение начало пульсировать. Если бы оно выключилось совсем, я бы смог ориентироваться по фосфоресцирующим указателям и огонькам КТРД (кислород-температура-радиация-давление, их ещё называли «Великой Четвёркой») или бы воспользовался альтером. Но интервалы были слишком короткие. Зрачки не успевали приспособиться ни к свету, ни к тьме, и на какое-то время я ослеп. Проклятый ритм проник в черепную коробку: чёрное — белое — чёрное — белое — чёрное — белое — чёрное — белое — чёрное — белое — чёрное — белое — чёрное…

Выставив перед собой руки, я дошёл до ближайшей стены. Закрыл глаза, чтобы сосредоточиться, и долго вспоминал, в какой стороне диспетчерская ОБ. Наконец, медленно двинулся вперёд, сомневаясь, что иду в правильную сторону. С каждым шагом я нервничал всё больше и больше.

Белое — чёрное — белое — чёрное — белое — чёрное — белое — чёрное — белое — чёрное — белое… В висках стучала кровь — в удвоенном ритме, аккомпанируя мигающему свету. Чувство беспомощности охватило меня, а следом подобрался страх. А что если кто-нибудь подкрадывается со спины? Я ждал, что сзади на шею ляжет рука, а потом проснётся проклятая кнопка. Очень хотелось обернуться, и лишь усилием воли я сдерживал приступы паники.

Когда такая же «световая икота» случилась вчера, рядом находилась Леди Кетаки, да и места были пооживлённее. И длились неполадки не больше минуты. Теперь я был один, а пульсация и не думала утихать.

Стало понятно, как убийца подбирался к своим жертвам: трудно заметить чьё-либо приближение при таком освещении. Но как он угадывал, что начнётся сбой? Прятаться было негде: в коридорах не предусматривалось укромных уголков, и двери санитарных комнат были снабжены автоматическими контролёрами — их нельзя держать открытыми долгое время. Засаду не устроишь.

Чёрное — белое — чёрное — белое — чёрное — белое — чёрное — белое — чёрное — белое — чёрное — белое — чёрное… Не выдержав, я задрал голову и крикнул, обращаясь к логосу:

— Да сделай же что-нибудь!

— Сейчас! — ответил мне сверху мужской голос.

Пульсация прекратилась, и под потолком я увидел Нортонсона. Ему помогал служебный камилл, похожий на гигантского паука-сенокосца. Упершись тонкими лапами в стены и пол, «паук» держал лейтенанта на своей широкой дырчатой спине. Если бы я сделал ещё один шаг, я бы наткнулся на лапку камилла.

— Давно ты тут? — спросил, опускаясь, Нортонсон.

— Только что приехал. Опоздал, — я указал на его левый браслет.

Альтер лейтенанта перемигивался оранжевым, сетуя на сорванное расписание. Мой тоже ругался.

— А я тут заработался, — хмыкнул Нортонсон, возвращая на пояс рабочий планшет. — Проверял…

На его груди и плечах белели полосы и пятна, особенно заметные на сером комбо Отдела Безопасности. Лейтенант явно не сидел без дела!

— А чего опоздал? Поклонницы замучили? — усмехнулся он.

— Почти, — ответил я — и очнулся. — Какие поклонницы?

Сразу вспомнились пепельные косички и «одуванчик». Откуда он знает?!

— Все ньюсы только о тебе! — объяснил лейтенант. — Дозорные, новички, адмы — только о тебе и говорят! Ну, если Ирвин берётся за тему — так просто не отвяжется. Ко мне ещё не подкатывал, но, может, и не рискнёт…

— Это журналист? Какой он? — поинтересовался я, чтобы потянуть время.

Надо было задержаться в коридоре. Кто знает, будет ли на нашей встрече кто-нибудь ещё — из ОБ, например. Предстоял сугубо личный разговор, и посторонние могли помешать.

— Ирвин? Человек, который пользуется своим положением калеки, чтобы задавать вопросы, которые никогда не рискнёт задать здоровый человек, — объяснил Нортонсон.

Что-то в его тоне напомнило мне давние размышления о стрессоустойчивости лейтенанта. Похоже, Ирвин Прайс — человек, способный пробить панцирь Нортонсона. Но теперь, когда я знал историю этого «панциря», ситуация выглядела иначе.

— Поосторожней с ним, — посоветовал лейтенант. — Он любит придумывать истории. Люди верят в то, что он придумал, а не в то, что на самом деле. И ничего потом не докажешь… Ну, пошли ко мне, — и он повернулся в сторону диспетчерской.

— Погоди! Я хочу… я хочу извиниться, — начал я и только тогда сообразил, что так и не успел подготовиться.

Сначала болтливый Ирвин, потом световой аттракцион… За что именно я собирался извиняться? Как передать тот сплав смущения, стыда, растерянности и сострадания, который наваливался на меня всякий раз, когда я вспоминал слова, высказанные лейтенанту?

— Ты ни в чём не виноват, — отозвался Нортонсон, поворачиваясь ко мне.

Камилл сложил лапки и стал похож на тарантула. После чего изобразил кресло, но лейтенант отмахнулся от заботливого помощника.

— Я тебе столько наговорил, — объяснил я, запинаясь. — Я не знал, что ты… Что с тобой было… Если бы я знал…

Нортонсон опёрся о стену, покопался в карманах. Достал какую-то деталь, повертел в пальцах, сунул обратно. Проверил альтер — сначала правый браслет, потом левый. Расстегнул и застегнул воротник. Отряхнул заляпанный рукав. На простом лице лейтенанта не отражалось никаких чувств, но пальцы выражали смущение и тревогу.

— Если бы я знал… — повторил я, ожидая его реакции — и надеясь получить «подсказку».

Что говорить дальше, я не понимал. Трудно просить прощения за то, что не можешь сформулировать!

— Я тоже хотел извиниться, — вдруг заявил Нортонсон. — Если бы я знал, зачем везу тебя, поменьше бы дёргал.

После такого у меня из головы выветрились остатки мыслей.

— Я больше о себе думал, — уверенно продолжал он (и стало ясно, что Нортонсон-то точно знал, в чём виноват). — Мне было плевать на тебя. Просто работа. Думал только о том, как вернусь. Забыл, кто я… И вёл себя как свинья! Я-то возвращался домой, а ты уезжал из дома. Мои погибли, потому что такая работа, а этот твой друг просто тряпочку сорвал с груди! А теперь ты будешь рисковать жизнью, чтобы поймать этого… Хотя это моя обязанность — рисковать собой ради всех.

— Ты знаешь, как он это делает? — спросил я неожиданно для самого себя.

Как ни странно, Нортонсон прекрасно меня понял.

— Импульс. От любого мобильного источника света. Перепрограммировать — пара пустяков, главное, чтобы яркость была на максимуме. Визуальную систему сносит моментально. А она к свету подключена — заодно и дезориентирует.

— А когда началось? Можно же вычислить…

— Нельзя. Это ещё даже до «Кальвиса». Старая хронь. Никак до неё руки не доходили! Кто же знал!..

Он был сильно раздосадован, хотя его можно было понять. Основная задача Отдела Безопасности — помогать логосам в нелёгком деле поддержания нормы. Станция была слишком большой даже для сообщества супер-разумов, составляющих Инфоцентр. Проверки каждый день, а главное, профилактика аварий — разумеется, по приоритетным направлениям — всё это лежало на плечах Нортонсона и его коллег. Проблема со светом была меньшим злом по сравнению с, например, хроническими неполадками в контроле кислорода, которые случались на других станциях.

— А если проверить записи, привязанные к нарушениям света? Логос же должен хранить всю информацию как минимум за год!

Нортонсон вздохнул, потёр лоб и незаметно для себя перешёл на сленг.

— Минимум! А сколько кубиков это занимает — данные с каждого носа и уха! Зачем логге визуалка? КТРД бы разобрать! Визуалка идёт на склад при зашкале базы. А если КТРД в норме, то нет смысла тащить. Логги перезагружает систему — и откатывается к последнему сохрану…

— А период?

— А период — пятнадцать минут. Четверть часа. Можно войти и выйти хоть десять раз.

— Если знать, — подсказал я.

— Я уже проверял, — откликнулся он. — Доступная информация. Можно и так догадаться. Про Великую Четвёрку рассказывают в школе. В первом классе. Я ходил и рассказывал. И там нет ни слова о визуалке.

— Зато есть в Фикс-Инфо, — подхватил я.

— Третий класс. Могут и раньше объяснять. Сумрачные годы, право на тайну жизни… Это входит в гражданский норматив.

— А как узнать про пятнадцать минут?

Он пожал плечами.

— Спросить у логоса. Я именно так и узнал.

— Он мог узнать об этом ещё до «Тильды», — задумался я. — И даже не напрямую, а косвенно… Прям готовился!

Нортонсон резюмировал:

— На то он и маньяк!

Система уязвима.

Ни я, ни Нортонсон не произнесли этот приговор вслух, но было очевидно: логосы и камиллы, оберегающие нас от агрессии космических сил и технологических взбрыков, были бессильны против хитростей разумного хищника. Система знала про страсть и про ошибки, но не могла предусмотреть, что один из жителей станции, внешне неотличимый от остальных, будет последовательно охотиться на себе подобных. Просто потому, что все современные ИИ начали копить опыт уже в развитую Космическую Эру, когда осознанное, распланированное убийство человека человеком было таким же анахронизмом, как безработица или брак по расчету.

Теперь все преступления совершались при свидетелях либо с явными уликами. Или успевал пройти сигнал об опасности второго уровня — угрозе жизни или здоровью. В конце концов, можно было вычислить по поведению или на терапии! Совершивший тяжёлое преступление осознавал себя нарушителем правил. Специалисты Трудового Сервиса знали о «комплексе Раскольникова» и не пропустили бы начало невроза на его основе. Но это в обычных условиях — до «Кальвиса».

Маньяк «Тильды» пролез в игольное ушко обстоятельств. С одной стороны, ослабленный контроль, с другой — отсутствие элементарного опыта у жертв. Они могли бы спастись, закричав «Второй горит!» Это кодовая фраза для опасности второго уровня, её знают трёхлетние дети. Но никому и в голову не придёт называть «опасностью второго уровня» другого человека!

Ввиду уникальности противника средства против него применялись нестандартные. Нортонсон выдал мне «маяк» — датчик размером с пуговицу, который крепился под комбинезоном в ямке между ключицами. Достаточно будет опустить голову пониже, открывая полный доступ к кнопке, и дотронуться подбородком до груди, чтобы началась трансляция всех процессов, от биометрических показателей до голоса. Радиус — метр. Принимать будут логос и центральный пульт Отдела Безопасности.

Была вероятность, что меня успеют спасти.

Ни я, ни Нортонсон не заикнулись о том, что спасение возможно лишь в том случае, если сотрудники ОБ будут находиться в пределах видимости. Что исключало контакт с маньяком. Никто за мной не следил и даже не собирался. Можно было и без «маяка» обойтись, поскольку я буду жертвой, которая знает о происходящем. Хватит и альтера, ведь суть именно в том, чтобы быть готовым к нападению. Что произойдёт потом — не моя забота. Во всех смыслах этого слова.

Я прибыл на «Тильду» не для того, чтобы волноваться о будущем. Вспомнив о своих родных, лейтенант, сам того не желая, лишил меня права на страх. Когда «бэшки» начали бунт, никто из Нортонсонов не думал о спасении. Они погибли, заслонив собой остальных тильдийцев. Это и значило быть «стражем порядка и спокойствия». В Отдел Безопасности меня не зачислили, но суть от этого не поменялась: это работа, которую кроме меня никто не сделает, а значит, мне её и выполнять.

Однако прогулка по пустым коридорам «Тильды» не прибавила мужества. Наоборот — животное желание жить охватило меня с удвоенной силой. Тело протестовало, прибегая к тошноте, головокружению и боли. Разум вторил, изыскивая новые оправдания: «Зачем тебе умирать ради них? Они же ненавидят тебя!»

Тишина и ровный мягкий свет, перемежаемый приступами чёрно-белой «икоты», фальшивые иллюминаторы и огоньки КТРД — всё это выглядело как декорации кинематографических кошмаров. Или виртуальной игры прошлого, когда нужно было ходить по лабиринтам и ловить монстров. А может, убегать от монстров — я плохо знал этот раздел культуры и как-то не горел желанием разобраться. Всё-таки странные были люди: жили в мире, где ежеминутно совершались преступления, и при этом щекотали себе нервы в играх…

Я начинал завидовать Чарли: сделать отчаянный шаг навстречу своей смерти во сто крат легче, чем каждую секунду ждать, что тебя убьют! То есть отключат. Но этот глагол потерял всякий смысл. Маньяк убивал людей — и постарается убить меня. Лингвистические нюансы тут не работали.

Меня отдавали ему в обмен на жизни других людей.

Никто не смог бы признаться, но суть происходящего была именно в этом. Сумасшедший преступник искал в людях андроидов. Ему привезли настоящего андроида. Разумеется, как наживку, но ведь обмен честный! Он хотел найти — и он найдёт. Тем более что выбора ему не оставили.

Все, кто подходил под профиль жертвы, получили, в зависимости от должности, приказ или просьбу работать в многолюдных зонах. Выделили камиллов, чтобы следить за ними под благовидным предлогом. Такие меры начали применять уже после второго «инцидента». Смерть Кирабо Когоута пришлась на тот период, когда только сотрудники Отдела Безопасности могли в одиночку перемещаться по «замороженным» улицам. Теперь у маньяка был только я.

Сколько он выдержит? Насколько его хватит? До остальных «кандидатов» было не добраться, и только я, стопроцентный андроид А-класса, гулял по пустынным коридорам. Только мы двое да ещё узкий круг посвящённых в тайну чиновников знали, зачем меня привезли на станцию. Для остальных я «тот самый секретарь» и «ой, смотри какой красавчик!»

— Я понимаю, что это эксперимент! Ну и что? Их же создали до того, как всё случилось. И что теперь — утилизировать?

— Да, это было бы глупо.

— Вот именно! Пусть приносит пользу!

Одного взгляда на экран было достаточно, чтобы подтвердить самые мои худшие подозрения. Пепельные косички — словно хвостики тысячелетней мышки. Румянец и широко распахнутые глаза — «страстная влюблённость» как её изображают в лирических комедиях. Но тут всё всерьёз.

— И вас не обижает сам факт эксперимента над вами и вообще над нами всеми?

— А что тут обидного? Без экспериментов нет науки! А без науки нет прогресса!

— А как же жертвы? Некоторых нервирует присутствие андроида!

— Это, наверное, новенькие. Я им сочувствую. Но у нас на «Тильде» не принято нервничать по всяким пустякам!

Не удивительно, что передача Ирвина пользовалась популярностью: он поставлял позитив и хорошеньких девушек. А девушкам нравилось выглядеть смелыми и прогрессивными. И все были довольны. Ну, кроме меня.

— Не хотите обратиться к нашим зрителям? Что-нибудь передать? Например, Рэю…

— Ну, а что я могу ему передать? Он молодец! Он помогает камраду Кетаки и всем нам! Желаю ему успехов! И ещё… Пусть не думает, что мы все такие, как… Никто не желает ему ничего плохого!

— Со мной беседовала Джил…

— Почему не ешь?

Мне захотелось залезть под стол — так было стыдно.

— Что-то аппетита нет… — объяснил я, уткнувшись взглядом в тарелку.

— Из-за этого? — Леди Кетаки кивнула в сторону экрана с таким видом, как будто происходящее было абсолютно нормальным.

Подумаешь, Ирвин на все лады склоняет моё имя и допытывается у краснеющих девиц — оскорбляет их эксперимент с участием милого мальчика или всё-таки нет!

Чтобы компенсировать утраченное право кормить меня диетической гадостью, Глава Станции перенесла обед из спокойнейшей Зелёной столовой в «Мадагаскар» — экспериментальную едальню с широчайшим выбором блюд и посетителей. И с экранами, на которых транслировали ньюсы. Например, «6 %» Ирвина Прайса. Те самые шесть процентов, о которых он мне рассказывал, стали его «фирменным позывным».

«Шесть процентов правды» — так он это называл. Каждый стандартный выпуск его ньюса длился семь с лишним минут. Если учитывать два часа, традиционно выделяемые на общественную жизнь, то и впрямь получается шесть процентов. Впрочем, популярные выпуски повторялись, так что он и тут слукавил.

В «Мадагаскаре» Ирвин был на вершине списка. Его предыдущие ньюсы набрали достаточно голосов, чтобы гарантировать трансляцию новинкам, которые, в свою очередь, также пользовались популярностью — и поэтому выходили в самое выгодное время: когда все столики были заполнены. И не сказать, что «6 %» были чем-то гениальным. Содержательная и при этом легкоусвояемая журналистика. Информация и слухи под грамотным визуальным соусом. Короткие эмоциональные интервью перемежались справочными данными и фрагментами новостей из Солнечной системы. Мелькнул там и Проф-Хофф. Ну а меня демонстрировали со всех ракурсов.

Мы с Главой Станции сидели в самом центре — под перекрестьем взглядов, так что каждый посетитель «Мадагаскара» мог легко перевести взгляд с экранов-стен на материальное подтверждение. Да, от человека не отличишь. В самом деле, не выглядит угрожающе. Вот предупреждающий знак, вот кнопка — чего бояться?

Я принялся запихивать в рот выбранное рагу. Главное, сдержаться, не показать, как я к ним всем отношусь — к Ирвину, к Леди Кетаки, к влюблённым дурочкам. «Эксперимент!» Как они со всем разобрались! Решили за меня! Пользу я, видите ли, должен приносить!

— Ты уж извини, но лучше объяснения не нашлось, — прошептала Глава Станции, наклонившись ко мне. — Пусть считают, что ты отрабатываешь стоимость своего производства. Так лучше, чем то, что на самом деле… Ты согласен?

Значит, ей сообщили.

Легче мне не стало. Пусть это не новая ложь, а старая, что меняется? Лучше бы я вообще не знал правды! Проф-Хофф преподнёс её как «освобождение от чувства, что вы всем должны». В действительности он взвалил на нас осознание того узкого края, по которому нам предстояло ходить остаток жизни.

Правда состояла в том, что всё, что на нас затратили, полностью окупилось ещё до того, как я озвучил подозрение «Мы не люди» и заразил им остальных. В тот день, когда, после тщательного расследования, мы принесли Проф-Хоффу свои выводы (никакой амнезии не было, мы — андроиды А-класса), проект можно было закрывать.

Матричное клонирование стало стопроцентным. Предстояло множество испытаний, скрупулёзная доводка технологий и методов, но наконец-то был получен ответ на вопрос «Смогут ли искусственные органы и ткани работать, если собрать из них целого человека?» Смогли, и на удивление неплохо. Высочайшие результаты по всем показателям, от прыжков в высоту до скорости овладения новым языком. В перспективе — долголетие, ограниченное лишь состоянием психики.

Но едва лишь «мясо», разработанное институтом Проф-Хоффа, получило новый статус, мы лишились гарантий безопасности. Впрочем, мы осознали это лишь после «Кальвиса» и проклятой сертификации.

Не было никаких рациональных оснований для того, чтобы оставить эксперимент в активной фазе, только жалость и любопытство. Сам по себе андроид А-класса «Рэй» — отход производства, побочный продукт эксперимента, спасибо «бэшкам»!

Я всё больше и больше понимал Чарли. Не стремился повторить его поступок, но понимал: невыносимо продолжать существование, если тебе позволяют продолжать.

Мысль о той тонкой ниточке, на которой была подвешена моя судьба, приглушала все остальные чувства. Я не ощущал вкуса и запаха выбранной еды и не обращал внимания на экран. Но оглушительный писк, вырвавшийся из динамиков на столе, прервал изоляцию.

— Они такие маленькие!

— Все здоровы!

— Мы ещё не придумали им имена!

В зоологическом отделе биофабрики произошло радостное событие, которому был посвящён ньюс школьного клуба журналистики. В отличие от злоключений андроида, рождение котят не требовало ни особого монтажа, ни оформления — знай себе снимай малышей. Котята сосали маму, взбудораженные детишки толпились вокруг вольера. Я заметил среди юных журналистов знакомое лицо с длинными белобрысыми ресницами и монгольским прищуром ярко-зелёных рысьих глаз: один из тех хулиганов, которых отчитывала Глава Станции. Среди зверят и ребят ему было комфортнее, чем в кабинете директора.

— Когда поешь, погуляй ещё пару часиков, — велела Леди Кетаки.

— Я могу всю ночь гулять, — пробурчал я.

— Обойдёмся без жертвенности! Наша цель — поймать его, а не продемонстрировать твою стойкость.

Я стоял у схемы, выбирая вечерний маршрут, когда пришёл вызов от Главы Станции. Срочный вызов. Координаты: В7-5-13. Производственная зона, законсервированные блоки, коридоры, по которым редко кто ходил. Пока я спешил от дальнего лифта к назначенной точке, царящая вокруг мертвенная тишина порождала нехорошие предчувствия. Иллюминаторы здесь работали в стандартном режиме, и чёрные зрачки космоса пристально следили за мной, словно готовились к нападению. Можно было легко представить, что на станции больше никого нет — только мы с маньяком, обречённые на вечную погоню друг за другом…

«А если его поймали?» — вдруг подумал я. Ведь и вправду — вероятность такого финала была очень высока! Администрация делала всё возможное, чтобы изолировать потенциальных жертв, и при этом следила за каждым подозрительным сигналом. Терапевты проводили дополнительные обследования — по выдуманному поводу, но с чётким обозначением параметров предполагаемой проблемы. Посвящённые в тайну сотрудники Отдела Безопасности были готовы ко всему — даже к убийству преступника, насколько я понимал. Нортонсон так уж точно не будет колебаться.

Стоило вспомнить о Нортонсоне, как он возник у меня на пути, невозмутимый, словно игрушечный солдатик. Разительный контраст с тем увлечённым трудягой, которого я видел днём! Кивнув, лейтенант посторонился, а когда я прошёл, снова занял место строго посреди коридора. Следил за тем, чтобы не прошли посторонние?

А вот и В7-5-13. Когда блок введут в работу, здесь будет столовая. Прозрачные стены были покрыты защитной плёнкой, и оттого казались запылёнными. Только номер объекта мерцал на информационных панелях. Главный вход в помещение располагался в широкой нише, и толпившиеся люди в сером — все сплошь сотрудники Администрации и ОБ — не давали ничего толком разглядеть. Но там определённо кто-то лежал. Маньяк?!

От предвкушения победы сердце забилось в груди. Я высмотрел Леди Кетаки и начал протискиваться к ней. Инспектор и Глава Станции стояли в переднем ряду. Я должен был сообразить, что означает молчание администраторов, но был слишком возбуждён приятными фантазиями: маньяк пойман, мне не придётся быть приманкой, я буду жить!..

Перед закрытой дверью столовой лежал человек. Стройный, среднего роста. В бледно-салатовом домашнем комбо с затейливыми цветочными вставками. Женщина. Молодая. Остекленевшие глаза, приоткрытый рот, струйки крови на щеках и подбородке. Пепельные косички были разбросаны, словно лучики нарисованного солнца. Мёртвого солнца.

Джил. Или Джин? Никак не получалось вспомнить её имя. Будущий астрогеолог. То есть несостоявшийся. Только вчера она прибыла на родную станцию — гордая, счастливая, сияющая от предвкушения жизни, которую она выбрала сама. Её ждали. Все тильдийцы были рады — все, кроме одного.

Я не сразу сообразил, что не так: рана была на груди. А должна быть на затылке! Девушка с пепельными косичками была убита одним ударом в солнечное сплетение. Тот же страшный багровый кружок, что и у других жертв, однако не в том месте, где расположена кнопка у андроидов А-класса. Да и не походила она на андроида! Кто угодно, но уж точно не она!

— Я требую вынести вопрос на голосование!

Голос был резкий и злой, и принадлежал он высокой, похожей на разгневанный цветок женщине с силуэтами станции на рукавах и груди. «Айрис Аямэ» — возвещала плашка. Прочитав имя, я вспомнил, кто она: Квартер Западного сектора. Самый молодой Квартер в истории «Тильды». Переизбиралась во второй раз. Баллотировалась на пост Главы. Леди Кетаки победила её с небольшим перевесом. На собрании в столовой Лифтовой зоны, где меня представили и где инспектора ввели в курс дел, Айрис Аямэ отсутствовала.

— Безусловно, вы имеете на это право, — невозмутимо отозвалась Леди Кетаки. — Но я прошу ещё раз подумать о последствиях!

Камрад Аямэ невесело усмехнулась. Она не скрывала своего отношения к Главе Станции.

— Последствия могут быть любыми, — отчеканила Аямэ. — Мы должны иметь дело с тем, что происходит сейчас. И уже произошло. Сколько трупов вам ещё надо? Или хотите и дальше тестировать эту вашу игрушку?!

Ноготь на её указательном пальце был аккуратно подстрижен и покрыт прозрачным лаком. Я мог легко это рассмотреть, потому что кончик указующего перста почти касался моего носа.

— Голосование в группе А-112, - сказала Леди Кетаки, и вокруг хором запищали альтеры.

Мой альтер тоже перенастроился.

— Предложено оповестить население станции о проблеме «А-М-112» с целью проведения референдума по внесению поправок в Фикс-Инфо. Предлагаю отдать свой голос.

В окошке моего альтера появились кнопки «+» и «−».

Я вспомнил ужас, охвативший меня при виде цифры «7 624». Количество потенциальных убийц, недоверие и подозрения, постоянное ожидание встречи… Взвалить это на всех остальных? Или ждать, когда он убьёт следующую Джил? Или Джин… В общем, девушку, которая посмела увлечься андроидом.

Есть ведь и другие — «одуванчик», мелькающий в толпе, смешки, шушуканье и яркие звёздочки альтеров, снимающих меня «просто так». Что если этот… этот выродок, это чудовище начнёт охотиться на них?!

И я проголосовал.

— Пятьдесят два процента за оповещение, сорок восемь — против, — сообщила Глава Станции.

Впрочем, результат был виден каждому.

— Завтра в 9:00 жду вас в зале В1-А-1 для обсуждения деталей и составления программы действий.

— Только не надейтесь, что вам удастся нас переубедить! — заявила Аямэ. — Это ваша вина! Эта девочка погибла из-за вашего решения!

— Как я могу переубеждать, если мы уже проголосовали? — вопросила Леди Кетаки с королевским спокойствием.

— Прекрасно! Имейте в виду, что в следующий раз мы будем голосовать за досрочные выборы! Вы же не думаете, что можете быть Главой теперь, с кровью на руках? — и Квартер Западного сектора покинула место преступления.

Следом за ней потянулись остальные администраторы. Одни уходили не оборачиваясь, другие кивали Главе Станции. Сколькие были согласны с политикой секретности, но выбрали «логичный» ответ? И сколькие потом проголосуют против камрада Кетаки?..

Два человека опустились на колени перед телом мёртвой девушки, рядом развернулись носилки медицинского камилла.

— Позвольте на минуточку, — сказала Леди Кетаки.

— Да, разумеется, — ответил инспектор Хёугэн.

Я услышал шуршание бумаги.

— Вот, посмотри, — Глава Станции протянула мне розовый клочок обёрточного пергамента.

Бумажка была оторвана от упаковки сэндвичей, которые лежали в каждом буфете. Розовый цвет обёртки обозначал «мясо», насколько я помнил. Пятнышко крови с самого края притянуло мой взгляд. А потом я заметил буквы. Текст.

«Приходи к В7-5-13. Это важно. Никому не говори. Вопрос моей жизни. Рэй».

Написано было от руки. Аккуратные буквы — признаться, я бы не сумел написать так красиво! Больше всего меня взволновало имя — моё имя, использованное ради такой цели. А потом меня охватил страх.

— Это не я!

— Мы знаем, — Леди Кетаки мягко улыбнулась. — У тебя администраторский альтер.

— Всё очень плохо, — вздохнул инспектор, вынимая роковую записку из моих неподвижных пальцев. — Он сменил схему. Теперь его действия не предугадать. Я сожалею, что так получилось, но…

— Мы существенно сузили круг подозреваемых, — возразил ему седовласый майор (кажется, его звали Матеуш Ланглуа). — Ещё совсем немного, и мы сможем имеющимися силами решить эту проблему без огласки.

— А если мы ошиблись? — не отступал инспектор. — В конце концов, мы узнаем это, если больше никто не умрёт, но что если мы ошиблись?!

Леди Кетаки прервала начавшийся спор:

— Ступайте спать, камрады. Завтра у нас у всех будет очень непростой день.

— Уже можно?

— Погоди.

Когда Леди Кетаки, вместо того чтобы отправить баиньки, пригласила меня «прогуляться», я ожидал тестирующих вопросов. Объект прошёл через испытания — следовало снять данные, чтобы зафиксировать, проанализировать и задокументировать результат.

Что я чувствовал? О чём подумал, когда увидел мёртвое тело девушки, которая, судя по всему, была мной увлечена? Как отношусь к происходящему? Вижу ли я принципиальную разницу между Администрацией, использующей меня в качестве приманки для маньяка, и маньяком, использующим моё имя для приманивания жертвы? О, у меня нашлись бы ответы! Они буквально срывались с языка — едкие и провоцирующие. Я бы заставил её объясниться. Я бы… Но она молчала, а я не знал, с чего начать.

Мы зашли в лифт, и она набрала место прибытия. Код «В4» — Учебная зона, куда мы уже заходили, причём дважды: сначала для воспитательной беседы с хулиганами, потом — в рамках подготовки к фестивалю в честь новых тильдийцев. Он начинался завтра, но теперь непонятно, что будет. Возможно, объявят специальный режим, и о праздниках придётся забыть…

Клубные площадки и студийные помещения были закрыты, как и положено в десять вечера. Разве что пара-тройка увлечённых художников нарушала режим, но мы их не слышали.

«Опять в школу?» — подумал я, когда мы проходили по Весенней улице. Дурацкое типовое название, которое даётся перед вводом станции в эксплуатацию. Странно, что здесь его сохранили!

— А почему не смените? — спросил я.

Мой голос нарушил тишину, и я обрадовался удобному поводу начать разговор. Слишком уж гнетущим было затянувшееся молчание! Понятно, что Главе Станции не до болтовни: завтра вся станция окажется лицом к лицу с безумием, и очень скоро Кетаки не только потеряет место, но и, вполне вероятно, предстанет перед судом. Я сразу учуял застарелую вражду между двумя королевами: воинственная Аямэ не упустит возможности устранить соперницу.

— Что не сменим? — переспросила Леди Кетаки.

— «Весенняя улица» — это же стандарт! Неужели у вас не нашлось никого, чьё имя… не знаю… оказалось бы достойным?

— Видимо, такой ещё не родился. Каждый год выпускники голосуют за новое название. В среднем семьдесят к двадцати в пользу «Весенней».

— Похоже на традицию, — заметил я.

— Похоже, — согласилась она и внезапно приказала:

— Закрой глаза.

— Что?

— Закрой глаза. Я тебя поведу, — и она взяла меня за руку. — Не подглядывай!

Требование было странным, но я послушался. Впрочем, выбора не предполагалось — я всё ещё считался её секретарём. И вот об этом следовало поговорить в первую очередь, а не о нюансах станционной топонимики. Что станет со мной, если Лидия Кетаки лишится поста? Как со мной поступят, если её будут судить за принятое решение? Я — такой же результат этого решения, как и труп бедной девочки с пепельными косичками. И если мою судьбу будет определять кто-нибудь типа камрада Аямэ, то как бы не отправили к «бэшкам»…

— Не бойся, — сказала Леди Кетаки, в который раз подтверждая умение читать мои мысли. — Ничего плохого с тобой не сделают. Ты и так почти любимчик, а когда все узнают, зачем тебя привезли, станешь героем.

— Героем! — усмехнулся я. — Я бы стал героем, если бы вычислил его! Или бы просто помог обнаружить…

— Это уже не важно. Ты рисковал своей жизнью. Ты был готов умереть. У нас это ценят.

— А вы?

Её ладонь была холодной.

— Я доверяю мнению своих людей. Как проголосуют — так и будет. Они дважды выбирали меня, несмотря на «первый закон Грея», и моё назначение — это их решение.

— «Закон Грея»? — удивился я.

Где-то звучало это имя, но вскользь.

— «Скорее мужчина будет Главой при четырёх женщинах-Квартерах, чем женщина — при четырёх мужчинах», — процитировала Леди Кетаки.

— Как-то старомодно звучит…

— Но подтверждается, — сухо заметила она. — Он был выдающимся социологом. Гениальным. Обогнал своё время и, как это бывает, поплатился. Из-за своих убеждений лишился должности. Его труды получили ограниченный инфо-статус, чтобы случайно не попасться никому на глаза. Но почти все его прогнозы по гендерному распределению сбылись.

— А как вы про него узнали?

— Профессор Хофнер помог.

Имя Проф-Хоффа поставило точку в разговоре, и дальше мы шли молча, лишь время от времени она предупреждала о поворотах и подъёмах, да я тщетно вопрошал. Наконец, на моё жалобное «Сколько ещё?» она ответила «Смотри!»

Я не сразу осознал, где нахожусь. Мы стояли в центре просторного, слабо освещённого зала. Его форма — лежащий на боку косой конус — была призвана притянуть внимание к огромному экрану, покрывавшему всю поверхность круглой стены. Экран был метров десяти в радиусе — даже больше, чем в зале ожидания космопорта на «Флиппере».

Камиллы, обслуживающие помещение, заметили нас, и с потолка опустилась платформа на двоих. Леди Кетаки завела меня, скомандовала «в центр», после чего камилл поднял нас в точку обзора. Отсюда можно было спокойно, не задирая головы, рассмотреть планету.

Тильда была… Задумавшись, я понял, что не могу найти подходящего эпитета. Она просто была — плыла себе в космическом океане и благосклонно принимала ухаживания людей. А люди укутывали её облаками и поливали дождём. Люди усмиряли вулканы и приручали ветра. Люди делали её пригодной для жизни — королевой в свите звезды 37 созвездия Близнецов.

Время от времени в разрывах между белым поблескивали огоньки. Скорее всего, это были спутники, особенно хорошо заметные на тёмном фоне. На самой поверхности ещё не было ничего такого, что можно было бы разглядеть с орбитальных подстанций, откуда шла съёмка. Лишь жалкая сотня куполов ютилась на материках, и даже комплексы автоматических лабораторий терялись на том громадном необжитом пространстве, которым — пока ещё — являлась планета.

Мысленно поздоровавшись с Тильдой, я признался, что ей к лицу эти блестящие побрякушки и белая шуба. Я уже любил её и был готов полюбить ещё сильнее — как наследницу Земли, как символ нашего будущего и доказательство нашего могущества, как истинное воплощение жизни. «Если ты посмотришь вон туда, то заметишь Солнце. Мы все оттуда. Мы поможем тебе забеременеть и родить. Ребёнок будет общий: половина от нас, половина от тебя. И мы будем заботиться о тебе намного лучше, чем наши предки заботились о своём доме…»

— Не знаю, что будет завтра, — сказала Леди Кетаки. — Возможно, нам не удастся ещё раз пройтись вместе… Поэтому прошу — выслушай меня.

Я отвернулся от планеты. Глава Станции была спокойна, и на её лице не было и тени сомнения.

— Когда прозвучала идея пригласить сюда такого, как ты, я сразу ухватилась за этот шанс. Я ни секунды не верила, что он проглотит наживку. Всё-таки он сумел скрыть в себе это, сумел всё спланировать, поэтому он определённо не из тех, кто поддаётся эмоциям. Если бы мы подождали ещё чуть-чуть, то у нас бы был список из ста, максимум двухсот человек. И можно было бы закончить без оглашения. Но не все способны ждать, когда умирают люди. Страшно тащить это на себе. Хочется разделить с остальными… — она прикоснулась пальцами к своему лбу, улыбнулась, словно вспомнила что-то забавное. — Я хотела, чтобы тебя привезли сюда, потому что я кое-что должна Проф-Хоффу. И не было другого варианта вернуть долг, кроме как позволить одному из его мальчиков выбраться из лаборатории.

Она сделала паузу, ожидая моей реакции, но я сдержался. Я даже не был разочарован. Проф-Хофф раскинул сеть по всей освоенной вселенной — не удивлюсь, если на каждой НАСТе и НАСПе есть его должники, не говоря уже про НЭСы Солнечной системы.

— Ты хорошо себя показал, — продолжала Леди Кетаки. — Тебя не отправят назад, потому что лишних работников не бывает. Худший вариант — заставят снова надеть тот ужасный комбо. Но ты же это выдержишь?

— Выдержу, — кивнул я и процитировал:

— «Всё, что ты можешь прожевать…»

— «Сможешь и проглотить», — закончила она.

— Вы тоже знаете эту поговорку?

— Её знают все, кто общался с ним, — объяснила Леди Кетаки. — По мнению Проф-Хоффа, испытание никогда не бывает слишком сложным.

— Спасибо вам за всё! — воскликнул я, чувствуя, как что-то сжимается болезненно в груди. — Я… Я даже не знаю, как вас благодарить!

— А я знаю, — отозвалась она, демонстрируя повадки своего невыносимого учителя. — Дождись, когда она будет готова, — и Глава Станции указала на планету. — Твоё тело способно прожить так долго. Остальное зависит от тебя.

После того, что произошло в планетариуме, после знакомства с Тильдой и «завета» Леди Кетаки, я не мог спать. Даже просто лежать или сидеть было невозможно. Хотелось действий, поступков, и чтобы не начать ходить из угла в угол, я покинул свою комнату и отправился погулять. Скорее всего, в последний раз — кто знает, какие правила поведения я получу от нового начальства? Вряд ли мне снова предоставят свободу действий…

Пустота и тишина коридоров уже не пугала. Наоборот — каждая пульсация взбрыкнувшего освещения дарила надежду. Как же я хотел встретить безумного убийцу!.. Теперь у меня не было ни сомнений, ни страха. Конечно, хотелось бы дожить до того дня, когда на Тильде можно будет жить без куполов и кислородных шлемов! Но я бы с удовольствием променял эту возможность на голову маньяка, чтобы не было ни оповещения, ни суда. Чтобы станция осталась чистой — без паники и подозрительности, отравляющей всё вокруг. Чтобы ничто не мешало Леди Кетаки выполнять свои обязанности…

Но у меня не было записки. Болтун Ирвин оказался прав: маньяк выманивал своих жертв записками. После чего устраивал чёрно-бело-чёрную «икоту», подкрадывался и убивал. Впрочем, ничего бы не изменилось, если бы о записках было известно раньше. Разве что тактику «бродить в одиночестве и выманивать» заменили бы на «бродить в толпе» — с тем же результатом.

Завтра вся станция узнает правду, которая изменит их навсегда — ещё больше, чем бунт «бэшек». Будет референдум, неприкосновенные законы падут, и мы вернёмся к сумрачным порядкам, царившим до 38-го года. Последствия этого события предсказать невозможно. Время пойдёт вспять, и прошлое, о котором благополучно было забыто, предстанет во всей своей мерзости. Люди станут чужими друг другу, а логосы и камиллы превратятся в соглядатаев. Зато маньяк будет пойман, и больше никто не умрёт… По крайне мере, от его рук.

Что он скажет, когда его поймают? Захохочет безумно? Или назовёт себя «героем, спасающим человечество»? Что бы с ним ни сделали потом, это не вернёт умерших и не успокоит живых, запертых на станции. Через два года, когда откроется СубПорт, уходящий корабль будет набит под завязку, и «Тильда-1» лишится репутации благополучной станции…

Растревоженное воображение нарисовало апокалипсическую картину: люди покидают «осквернённый» дом, и остаюсь я один. Прогулка по ночным коридорам поддерживала эту болезненную фантазию. Тишина, пустота, неяркий свет. Несколько раз мне попадались люди, но все они были ремонтниками — проходили мимо, спешили по своим делам. Маньяка среди них не было — всех, кто работал в вечернюю и ночную смену, проверили в первую очередь. «Вот так оно и будет», — сказал я себе. — «Будешь видеть в каждом человеке потенциального врага».

Я шёл куда глаза глядят, на перекрёстках выбирал дорогу наобум, однако ноги привели меня в Лифтовую зону. Она была наполнена светом, и казалось, буквально через минуту сюда хлынет толпа людей. Но тишину нарушал только стук моего сердца, плеск фонтана да нежное стрекотание датчиков КТРД — словно кузнечики на летнем лугу. До конца вечерней смены оставалось два часа, и вряд ли кто-нибудь сюда заглянет.

Проходя мимо столовой, я вспомнил своё «озарение». Здесь я узнал об убийце «из прошлого», здесь же впервые по-настоящему осознал, как мало значу. Однако самым важным помещением была игровая. Здесь я «сбросил шкурку». Здесь мне вернули право чувствовать стыд и смущение.

Стоило зайти, как в глаза ударил яркий свет.

— Не надо, оставь, как было, — попросил я, и камилл послушно вернул мягкий сумрак.

— Спасибо!

Он не ответил. Ученик? Возможно, его поставили сразу после загрузки базового эго, и он ещё не знает, как правильно коммуницировать. А может быть, чем-то занят и не может включить голос.

Я осмотрелся, вдохнул прохладный воздух с лёгким запахом соснового леса. Аналоговые столики, привлекшие моё внимание в первый раз, никуда не делись. Пожалуй, стоило изучить правила игры… И вдруг я ощутил движение за спиной.

— Напугал?

Резко обернувшись, я увидел стрекозиные очки и бледную кожу. Цзайчжи Саласар собственной персоной. Сторонник морали. Коллега Ирвина.

— Вы следили за мной? — спросил я.

К моему удовольствию, он смутился — похоже, не ожидал прямого вопроса.

— Я бы не стал это так называть! Я увидел, как ты сюда зашёл, и решил полюбопытствовать. Время-то позднее! Тебя камрад Кетаки сюда отправила? Или ты что-то забыл?

Хорошо хоть не заподозрил, что я готовлю побег!

— Я просто гуляю, — ответил я и постарался, чтобы прозвучало невинно — всё-таки в полночь «просто» не гуляют.

— Я тоже! — откликнулся Саласар. — Бессонница.

— И что говорят врачи?

Он продолжал стоять в дверях, демонстративно загораживая проход, поэтому я присел на крайний столик — разговор предстоял долгий, и у меня не было ни малейшего желания стоять перед ним навытяжку.

Два независимых журналиста на сектор — это многовато. Им приходится из кожи лезть, чтобы добывать свежий материал, конкурируя со школьными, профсоюзными и научными командами, не говоря уж про передачи от камиллов и логосов. А ещё есть журналисты в других секторах и обязательные выпуски официальных новостей.

При таком раскладе, если Ирвин взял себе тему «хорошего андроида», его противнику ничего не оставалось, кроме как изображать нового секретаря Главы в самых чёрных красках. Но негатив на станциях не в чести: шахтёры, вахтовики со станций терраформирования и операторы с производства хотят после рабочей смены услышать что-нибудь хорошее. Значит, Саласар должен постараться, чтобы развить свою линию и при этом обойтись без нагнетаний.

Разумеется, он следил за мной, и это — интервью, без договорённости, фактически нелегальное. И чтобы получить мои ответы, ему придётся дать что-нибудь взамен.

— Врачи ничего не говорят, — притворно вздохнул он, снял феску и погладил безволосую макушку, покрытую тонкой сеточкой шрамов. — Когда меня восстанавливали, метод профессора Хофнера считался экспериментальным. Особенно для тканей мозга. Использовали то, что было. Я вообще мог остаться слепым!

— Вам повезло! — отметил я. — Но теперь-то можно всё исправить!

— Наверное. Но я сомневаюсь, что заслужил право на такую операцию. Правда, не спится мне по другой причине.

— По какой же?

— А разве ты не понимаешь? — удивился он. — Ты же умный, как все говорят. Обязан понимать!

— Не такой уж я и умный, — возразил я, утомлённый абсурдностью нашей беседы. — Объясните, пожалуйста!

— Ну конечно, — кивнул он. — Не такой! Всё дело в правде. Я догадался, зачем тебя прислали к нам. Я знаю, кто ты!

В стёклах очков отражалось моё искажённое лицо. Я не видел глаз собеседника, и потому создавалось ощущение, что разговариваю с роботом.

— И кто я?

— Хватит притворяться! — закричал Саласар, делая шаг ко мне. — Ты — человек!

Словно по команде свет в игровом зале начал пульсировать. Яркая вспышка, превратившая все окружающие предметы в черновой набросок, сменилась тьмой, которая через секунду взорвалась миллиардом фотонов, и опять стала тьмой, и вновь — светом.

Я резко выпрямился, готовясь к нападению, но Саласар был удивлён не меньше меня. Его искусственные глаза, защищённые стрекозиными очками, гораздо хуже переносили световую икоту. Он закрыл лицо руками, ссутулился — и рухнул на пол. «Припадок?» — была моя первая мысль.

Ничего подобного — сквозь судорожную пульсацию проступили очертания человеческой фигуры. Я не мог разглядеть цвета комбинезона, не говоря уж про лицо. В левой руке незнакомец держал круглый предмет, похожий на фонарь, а в правой — что-то вроде палки. Увидев её, я облегчённо вздохнул. Наконец-то! Сейчас маньяк перешагнёт через журналиста и набросится на меня! Или нет, не набросится — прикажет «опустить голову». Это было бы весьма кстати!

Маньяк нагнулся, чтобы поставить «шар». Потом поднял «палку», поднёс её край к своему горлу, после чего дёрнулся. Я услышал «пффф!» — на лицо мне брызнули тёплые капли. Одна попала на губу, и я рефлекторно слизнул. Солёное. Кровь.

Тело повалилось на пол — прямо на Саласара.

Два трупа у моих ног. Их альтеры отметили время смерти с точностью до секунды. А я не успел включить «маяк» и тем более задействовать свой альтер. Андроид А-класса и два мёртвых — убитых! — человека. И никаких видеозаписей.

Время продолжало бежать, и моё сердце отмечало каждую потерянную секунду. Толком не осознавая, что делаю, но чувствуя абсолютную уверенность, что поступаю правильно, я поднял руку, нащупал кнопку пониже затылка и нажал.

…Но почему так не сделал Чарли? Если он хотел умереть, он мог всё сделать сам! Всего-то надо — поднять руку, нащупать кнопку и нажать. Или духа не хватило? А мне? Если бы я, по обыкновению, принялся рассуждать, взвешивая и подсчитывая плюсы и минусы, то наверняка бы нашёл повод сохранить себе жизнь. Чем дольше думаешь, тем слабее готовность. Проделать такое чужими руками гораздо проще: достаточно задать последовательность событий, которая начнётся с твоего обычного поступка, а закончится поступком кого-нибудь ещё. Многие люди, осознанно или подсознательно ищущие смерти, совершали этот же трюк.

А может быть, Саласар прав, и на самом деле я — человек? И поэтому постоянно сомневаюсь, на что-то надеюсь, во что-то верю? Никаких физических отличий нет, их можно обнаружить только на клеточном уровне. Впрочем, в своё время мы обошлись без лабораторных исследований: сопоставили факты, провели анализ, сообщили результат Проф-Хоффу. А он выдал нам «правду».

Саласар тоже искал её… Саласар — последняя жертва безумного убийцы. Или предпоследняя, если считать самоубийство. А я?!

Я не сразу осознал, что могу мыслить, что предполагало два варианта: либо я по-прежнему жив, либо после смерти мозга моё сознание перенесли в машинный носитель. Если последнее, то прямо сейчас должна начаться реструктуризация личности, и я перестану быть Рэем — стану записью с правом накопления информации.

Дикое желание вернуться в человеческое тело и остаться собой подбросило меня на постели — и я сел, да так резко, что в голове помутилось, и я упал обратно, сбросив простыню, которой был укрыт.

— Лежать! — насмешливо приказали мне. — Вот ведь торопыжка!

Глава Станции — её голос. Я медленно открыл глаза и увидел лицо Леди Кетаки, такое родное, такое знакомое! Такое красивое. Или это сон — последняя причуда умирающего разума? Простите, Леди Кетаки! Я умер за вас! Не забывайте меня!..

— Спасибо большое, но после такого я тебя точно не забуду! — рассмеялась она. — Давай, отдышись и поднимайся. Только осторожно.

Смущённый и послушный, словно маленький мальчик, я аккуратно спустил ноги и наконец сел. Огляделся. Глава Станции сидела на стуле у моей постели — у обычной медицинской койки, какие стоят в дежурных лазаретах возле лифтов.

На соседней койке лежал… Когда я увидел стрекозиные очки, то забыл о приказе «не спешить» и резко встал на ноги. Но в этот раз удержался. Саласар! Его грудь поднималась и опускалась. Голову журналиста обхватывал полушлем с прозрачной студенистой начинкой. Такие «умные компрессы» используются при повышенном давлении и лёгких травмах головы.

— Он жив, — пояснила Леди Кетаки, избавляя меня от сомнений. — Сотрясение.

— Странно, — пробормотал я, снова присаживаясь на койку. — Я думал, что он хотел насмерть… Что он не будет жалеть…

— А он и не жалел! У Цзайчжи Саласара замещено шестьдесят семь процентов тканей мозга. Поэтому и уцелел.

— Странно, — повторил я. — Мне он говорил, что ничего такого с ним не делали. Что когда его восстанавливали, матрицы Проф-Хоффа ещё не применяли.

— Ему виднее! Но скорее всего, он подразумевал, что ему не пересаживали те ткани, из которых сделан ты. У него предыдущее поколение, — Леди Кетаки поднялась, протянула мне руку. — Пошли завтракать, герой!

Столовая Лифтовой зоны не была заполнена и на треть. В отличие от первого раза, стены работали — я увидел медленно раскрывающиеся розы, усыпанные бриллиантами капель. Редкий сюжет! Похоже, всё дело в количестве посетителей. Обычно выбирали что-нибудь понейтральнее. Из-за неестественно увеличенных цветов люди выглядели словно представители сказочного «маленького народца».

Наше появление вызвало серию дежурных приветствий. Мы заняли столик в дальнем углу. Леди Кетаки набрала на экране меню свой заказ — и демонстративно отстранилась, предоставляя мне право выбора.

— Лучше вы, — попросил я. — Не могу я об этом думать.

— Хорошо, — она пробежалась пальцами по меню. — А о чём можешь?

Я решил действовать напрямую — и зашептал:

— Почему я жив? Кнопка не действует? Или действует, только если это будет делать кто-то другой?

— Иди, принеси нам завтрак, — велела Глава Станции. — Давай, давай!

Спорить с ней было бесполезно: второй Проф-Хофф! Я медленно двинулся в сторону буфета. В голове немного гудело, как бывает от недосыпа, но только и всего. Хотя приходилось внимательнее смотреть под ноги.

На стойке уже стоял поднос, заставленный порциями — на двоих.

— Вы плохо себя чувствуете? — поинтересовался заботливый камилл. — Вам нужна помощь?

— Справлюсь! — буркнул я, подхватывая еду.

Вообще-то заказанные блюда могли доставить к нашему столику через систему автоматической выдачи, которая действовала в столовой. Вот только андроид, пользующийся услугами камилла, выглядел бы как минимум странно. Особенно в окружении людей, которые не ленились встать и забрать свой завтрак.

Пока я нёс поднос, аккуратно переставляя ватные ноги, экраны, демонстрирующие меню, переключились на программу ньюсов. Первым шёл выпуск фаворита. «Шесть процентов правды». Новая серия. Душка Ирвин с улыбкой от уха до уха допрашивал насупленного Нортонсона. Интервью было взято вчера — до убийства девушки. И до того, как… Но почему ему позволили?!

Я прибавил шаг, опустил поднос на столик и вознамерился засыпать Главу Станции вопросами. Надо было шептать, и поэтому я нагнулся к ней, но она демонстративно взяла меня за кончик подбородка, отодвинула, указала глазами на экран — мол, дай послушать! — и принялась расставлять тарелки с едой.

— Да, ему было тяжело! Ему угрожали. Даже пришлось провести голосование. Потому что его не хотели пускать в салон со всеми.

— Кто не пускал? Команда «Рима»?

— Пассажиры.

— О! И каким был результат голосования?

— Я не помню. Почти поровну.

— Но вы победили?

— Мы остались в салоне.

— А вы не могли сразу отправить его куда-нибудь ещё? А сами бы остались — и никаких проблем!

— Нет, если бы голоса были против нас, я бы ушёл вместе с ним.

— Почему?

Но этом месте Нортонсон должен был что-нибудь сделать. Я бы сделал! Если бы я был человеком, а Ирвин не был бы инвалидом… Да, он умел это использовать!

— Потому что я отвечал за Рэя.

— А он об этом знал?

— Конечно, он об этом знал! Он не дурак. Он прекрасно всё понимал. И ничего не мог с этим сделать. Он соблюдал правила.

— А как вы думаете, он был обижен на тех, кто хотел его выгнать?

— Нет. Он не обижается. Он всё прекрасно понимает. Он не дурак. Ему это не нравится. Мне это тоже не нравится.

— И мне!

— Правда он милый? — улыбнулась Леди Кетаки, поддевая на вилку лист салата.

— Кто? — я смотрел в свою тарелку и даже не знал, на что реагировать в первую очередь: на несработавшую кнопку, на интервью или на мясо.

Глава Станции заказала мне поджаренный бекон, двойную порцию сосисок, ветчину и курятину под грибным соусом и кусочки чего-то ещё, явно не растительного происхождения.

— Тебе полезно мясо, — сказала она. — Проф-Хофф рекомендовал в случае осечки.

— «Осечки»?

— Он так это назвал. Первая активация не смертельна. Ты отключился, а когда мы тебя нашли, ты крепко спал.

— А вторая? — спросил я, уже зная ответ, но продолжая надеяться.

— А вторая — последняя.

— И кто об этом знал?

— До сегодняшней ночи — только я. Теперь — Генрих Нортонсон и Матеуш Ланглуа. Остальные уверены, что тебя он тоже оглушил.

— А как же… — я указал на экран.

— Генрих дал согласие. Не волнуйся! В группе А-112 прошло новое голосование. Встреча сегодня в девять. Будем обсуждать сохранение секретности и закрытие проблемы. А потом — фестиваль. Нам надо там быть. И тебе придётся что-нибудь сказать. Ты же тоже новичок!

Я занялся содержимым тарелок. Надо восстановиться после «смерти». Надо придумать речь для фестиваля. Надо сосредоточиться на важном, потому что поступок Чарли остаётся такой же тайной, как причина бунта «бэшек».

Свою кнопку он нажал раньше. А когда ничего не случилось, решил, что всё ложь. Он не стал ничего говорить Проф-Хоффу, потому что перестал ему верить, и решил продемонстрировать всем — мне, ребятам, «коллегам» из лаборатории, комиссии — что спектакль окончен. Может быть, он надеялся таким образом задержать меня? Может быть, профессор Нанда так спокойно отключал Чарли именно потому, что думал — это понарошку? И все остальные — тоже? И меня вытолкнули оттуда без объяснений именно потому, что Чарли должен был воскреснуть через пару часов, но мне об этом знать было нельзя?

Слишком много вопросов. И я никогда не узнаю ответ. Никогда не узнаю правду. По крайней мере, об этом.

— Он ведь умер? — тихо спросил я.

— Убийца? Да. Покончил с собой. Тем же оружием, которым убивал. И у него с собой было устройство, которым он воздействовал на освещение и видеозапись. Так что это точно он. И он мёртв.

— Но вы же знаете, что это не я его… убил?

— А что, мы должны сомневаться? — лукаво улыбнулась она.

Я пожал плечами, доедая сосиски. Было очень вкусно — с каждым куском я всё больше осознавал свой голод. И всё сильнее радовался тому, что остался в живых. Вкус и запахи еды, голоса людей из-за соседних столиков и с экранов, свет и тепло — приятные ощущения бытия. И ещё у меня есть работа, место, дело, перспективы. Люди, которым я нужен. Ради этого стоило потерпеть…

— Он сделал всё так, что можно было заподозрить.

— Если бы ты не отключил себя, — напомнила она. — Девять секунд прошло с того момента, когда остановилось его сердце, и до того, как твой альтер зафиксировал активацию выключателя. Как заявил наш бесценный инспектор Хёугэн, ты бы не успел убить его и вложить оружие ему в руки так, чтобы это было похоже на самоубийство.

— Но он хотел, чтобы меня заподозрили, — пробормотал я.

— Если бы ты промедлил, мы бы заподозрили. И я бы с тобой сейчас так не разговаривала. Ты молодец! Ты его переиграл!

— Но зачем он вообще всё это затеял?! — в отчаянии воскликнул я, осознав смысл её слов и увидев, по какому узкому краю я прошёлся.

Все мы прошлись. Девять секунд! Если бы я затормозил, если бы задумался, то не только на мне — на ребятах, на Проф-Хоффе, на лаборатории и всём матричном клонировании лежало бы несмываемое пятно. «Подозрение в убийстве». Это перечеркнуло бы десятилетия работы. Это стало бы концом целого направления.

— А вот это и будет твоим следующим заданием, — ответила Леди Кетаки. — Я хочу, чтобы ты это выяснил. Все «почему» об этом человеке и его поступках. Всю правду.

— Добрый вечер!

— Лучше просто поздороваться.

— Почему? А, ну, да… Гм… Здравствуйте!

— И тебе не болеть! Рэй, давай ты сразу признаешься, какие выпуски успел посмотреть!

— …

— То есть, ты вообще ничего о себе не смотрел? «Шесть процентов правды»?

— А, это… Я смотрел, конечно. Их же везде ставят! Видел что-то…

— И полные версии?

— Полные версии?

— По каналу идёт анонс. А в моём блоге лежат все интервью, без купюр, полные версии.

— Да?.. Буду иметь в виду. Нет, я не смотрел полные версии. Только в ньюсах, и то чуть-чуть.

— И что успел увидеть?

— Так сразу не вспомню… Лейтенанта Нортонсона. И ещё ту девушку… Ну, ту, которая погибла.

— Джил Коста.

— Да, Джил… Джил Коста.

— Такая трагедия! У меня в голове не укладывается. Абсурд! Выучиться на астрогеолога, вернуться домой — и умереть из-за человека, у которого шарики за ролики заехали. Он ведь сошёл с ума, верно?

— Я слышал, что он её принял за погибшую… за женщину, которая погибла и которую он знал… и… В общем, он…

— Сорвался.

— Да, сорвался.

— А потом напал на моего коллегу и на тебя.

— Вы лучше меня всё знаете!

— Мы договорились, что будем на «ты».

— Да? Не помню…

— Когда мы с тобой познакомились, Рэй. Я попросил тебя не «выкать» со мной.

— Извините… Извини. Вылетело из головы. Столько всего произошло!

— А тебя это не слишком смущает?

— Что именно?

— Что ты обращаешься к людям здесь на «вы»? А они к тебе — на «ты». В русском языке это большая разница! Тебя это всё не огорчает? В английском-то, например, такого нет!

— А в немецком и французском есть.

— А разве в немецком это не отменили? Последняя реформа…

— Ну, её только-только утвердили.

— А в китайском не утвердили, и всё равно почти не пользуются… Так всё-таки — это мешает?

— Нет. Я даже рад, что на «Тильде» русский, и что в русском это есть: «вы» и «ты».

— Рад? Тебе нравится унижаться?

— Это не унижение! Это…

— А что тогда унижение? Одежда такого цвета, что глаза могут лопнуть? Кнопка? Что каждый может тебя убить?

— Отключить.

— Ты это так называешь. А я не могу назвать это иначе как убийством!

— Ну, не надо так!

— А как надо? Ты же умрёшь, если я ткну в эту кнопку! Перестанешь чувствовать, думать, дышать… Правильно?

— Да. Перестану.

— Значит, это убийство!

— Хорошо, это убийство. Ты прав. Я уязвим, и это очень неприятно. По сравнению с кнопкой, «вы» вообще не задевает. Хочу сказать, правильно, что есть это самое «вы». Потому что разница существует, и делать вид, что её нет, это…

— Это удобно для всех, кроме тебя.

— Да, наверное.

— Я тебя очень хорошо понимаю, Рэй! Делать вид, что всё нормально, это ничего не решает. Проблема остаётся. Но ты сам, ты веришь, что однажды тебе вернут все права?

— Что это изменит? Всё равно я не человек!

— То есть как? Ты выглядишь как человек, чувствуешь то же, что и другие люди, тебе не нужна сеть или техосмотр. Если ты заболеешь, то пойдёшь к врачам, а не программистам или, скажем, ремонтникам ОБ!

— Это не делает меня человеком.

— А что делает?

— Слушай, Ирвин, ну это же очевидно!

— Расскажи.

— А ты не знаешь?

— Рэй, нам интересно услышать твою версию. Из первых рук, так сказать.

— У меня не первые руки, а вторые. Меня собрали, а не растили, если уж сравнивать. У меня не было ни детства, ни отрочества — только базовая личность, как прим-эго у камиллов. Я три года думал, что попал в аварию, что у меня амнезия. Я вообще всему учился с нуля! Этого недостаточно?

— Недостаточно для чего? Есть люди, которые попадают в аварии и теряют память, им заменяют части тела и учат заново. Значит, они перестают быть людьми?

— Ну, почему сразу так! Изначально же они были людьми!

— То есть дело только в этом? В происхождении? А чего ты сам достиг — не важно? Знаешь, чем это попахивает?

— Я не говорю, что это не важно. Всё важно! Но… Пойми, меня очень старались сделать похожим на человека. Я точная копия. Стопроцентная копия. Но всё равно не человек!

— Из-за кнопки? А если бы её не было? Давай, представим, что её нет. Ты живёшь здесь без этой дурацкой кнопки. На равных со всеми. Ты бы смог почувствовать себя человеком?

— …

— Хорошо, сформулирую вопрос иначе. Если бы не было «Кальвиса». Если бы всё пошло по-другому — ты бы смог стать человеком?

— Откуда я знаю?

— Ты же…

— Я — это сумма опыта, включая то, что произошло со мной после «Кальвиса». Если бы ничего не было, я был бы другим… И наверное, знал бы ответ. А сейчас я знаю, что я не человек! Мне бы хотелось избавиться от кнопки. Потому что напрягает, когда тебя могут отключить. Но это не сделает меня человеком. Я всё равно буду помнить, кто я, — даже без кнопки. Я знаю, кто я, и не хочу притворяться!

— Можно пожать тебе руку? Я до нашего сегодняшнего разговора немного сомневался. А вот теперь понимаю, почему камрад Кетаки выбрала тебя.

— Спасибо…

— Да не за что! И уж коли мы заговорили об андроидах Б-класса, скажи, а что ты думаешь о «зловещей долине»?

— Я вообще о ней не думаю.

— Совсем? Когда ты видел Б-класс, тебе ничего такого в голову не приходило?

— Я их видел всего несколько раз. В лаборатории, где мы жили, были только камиллы. И несколько автоматов — уборщики в основном.

— Так специально сделали?

— Откуда я знаю!

— То есть ты никогда не задумывался об этом?

— Я знал про Б-класс. Я же говорю, нам пришлось учиться всему!

— А потом был «Кальвис». Как ты это воспринял?

— Я испугался. Мы все испугались!

— «Что теперь с нами будет» — вы об этом думали?

— Да, конечно. Мы ждали, что проект закроют…

— А вас «отключат».

— В конце концов, нам приделали кнопку.

— Ты скучаешь по своим братьям? Ты ведь не один там был? Нормально, что я называю их твоими братьями?

— Да мы сами так друг друга называли! Мы всему учились вместе. Вообще всё делали вместе. Так что братья, да.

— А сёстры?

— Что — «сёстры»?

— У вас были сёстры? Я когда только-только узнал про А-класс профессора Хофнера, сразу подумал про искусственных женщин. Ведь можно было…

— Вот поэтому их нет.

— Потому что «люди для людей»?

— Правило «Люди заботятся о людях» — это следствие другого правила. Которое само является следствием запрета на искусственное воспроизведение.

— Но ведь ты со своими братьями — новый человек, полученный искусственным путём!

— Я не человек, во-первых. Потому что меня произвели. Сделали. Спроектировали всего — от носа до черт характера.

— Но потом ты развивался.

— Это не важно.

— Ну, знаешь ли… А во-вторых?

— А во-вторых, если говорить начистоту, я бесплоден.

— Как и я. Как и все те, кто слишком долго работал снаружи. И что?

— Ирвин, ты родился нормальным. И прежде чем допустить к работе в космосе, у тебя забрали… всё необходимое. А у меня этого…

— Не было изначально. Я понял твою логику. Ну, ладно. Профессор Хофнер не стал создавать искусственных женщин, чтобы не быть обвинённым в нарушении запрета на искусственное воспроизводство. Потому что андроид А-класса женского пола находится в одной категории с искусственной маткой… Никогда не понимал этих юридическо-этических тонкостей! Давай тогда поговорим о твоих братьях. Он похожи на тебя?

— Нет, совсем нет.

— Я имею в виду не внешне.

— Я тоже. Мы изначально были разные. Так было задумано.

— И твоя специальность — управление…

— И управление тоже. Всё, что связано с людьми.

— Ну, поэтому тебя и выбрали! Я бы удивился, если бы в секретари камраду Кетаки прислали инженера или садовника! Так вот, возвращаясь к «зловещей долине», когда ты со своими братьями узнал, что вы не люди, вы начали видеть разницу?

— Мы её искали.

— Но не нашли?

— Мы знали, что такое андроиды А-класса. Иначе мы бы не догадались, что с нами что-то не так! Но мы знали, что существуют андроиды, разные андроиды. И поэтому мы были в курсе, что внешней разницы нет и быть не может. Когда мы искали доказательство, мы искали то, что не имело никакого отношения к внешнему виду и «зловещей долине». Потому что А-класс — это способ миновать её. На той стороне Б-класс, на этой — мы.

— А посередине имиты.

— Ну, имиты были давно!

— А если они были слишком рано? Некоторые модели имитов не сильно отличались от Б-класса!

— Они принципиально отличались! Семьдесят процентов их мощности тратилось на поддержание схожести. Движения, мимика… Какой смысл в механизме, основная работа которого — имитировать человека? При том, что стопроцентного совпадения всё равно не получалось. Рано или поздно человеческое подсознание начинало видеть обман.

— Но в тебе-то я ничего такого не вижу! И никто не видит!

— Потому что я не механизм.

— Не спорю!

— А в Б-класс было заложено изображение эмоций. Изображение, а не имитация. Как символы или сигналы. Но их было невозможно спутать с человеком. Поэтому до «зловещей долины» дело не доходило.

— Спасибо за разъяснение! То есть в этом вопросе ты идентичен обычному человеку?

— Не знаю.

— Как это?

— Так. Я не знаю.

— Погоди… С тобой или с твоими братьями таких экспериментов не проводили?

— Нет.

— Я думал, вас проверили на всё, что только можно!

— Я тоже так думал, пока ты не заговорил про «зловещую долину»! Я читал про этот феномен, смотрел записи, но сам никогда ничего такого не испытывал. Ну, потому что не на чем!

— Жаль, у нас на «Тильде» нет имита. А то бы мы устроили тебе проверочку!

— Мне радоваться или огорчаться?

— Решай сам!

— Я подумаю…

— Подумай! В следующий раз ответишь!

— Какой ещё следующий раз?!

— Рэй, ты с нами сколько? Десять дней? Думаешь, через месяц или два нам будет не о чем поговорить?

— Я обещал только одно интервью!

— Разве я спорю? В следующий раз пообещаешь ещё одно!

— …

Но это ещё не всё. Вы знаете, где найти полную версию! — рассмеявшись, Ирвин включил бодрый марш, обозначая окончание выпуска.

Я успел полюбить Зелёную столовую. Ходили сюда в основном Администраторы — изредка среди серых комбо мелькали яркие цвета других служб и отделов. Здесь был только один экран, как правило, занятый меню и анонсами блюд. Желающие ознакомиться с ньюсами могли заказать индивидуальный монитор с наушниками. Большинство предпочитало тишину — но не в этот раз. И я был готов поспорить, что инициатором нарушения традиции выступила Леди Кетаки.

По крайней мере, я мог сидеть спиной к экрану — и не видеть милую мордочку, которая вызывающе контрастировала с грубо вылепленной физиономией журналиста. Красавец и чудовище — вот как это смотрелось! Надо полагать, Ирвин добивался именно такого эффекта. Он даже выпуск начал с провоцирующего обращения к зрительницам. «По многочисленным просьбам» — издевался, не иначе! Но повернуться спиной было мало — надо было бы ещё и уши заткнуть, чтобы не слышать ехидных вопросов Ирвина и своих собственных жалких ответов. Из всего интервью в анонс попали самые глупые реплики!

Впрочем, там всё было глупым — не из чего выбирать. Оставалось надеяться, что никого этот позор не заинтересует, и полная версия останется невостребованной.

Следующий ньюс был посвящён лучшим моментам фестиваля в честь новичков. Из-за траура программа была сокращена, впрочем, это не сильно сказалось на её продолжительности. Праздник длился два дня, проходил в четырёх секторах одновременно, и попасть на все события было нереально — даже для тех, кто не работал в выходные. К счастью, оставались записи в блогах, подробные репортажи и съёмки. В выпуски новостей ставили лучшие фрагменты. Концерты, спектакли, выставки, показательные матчи… Но я не вслушивался, вновь и вновь ругая себя за нелепые объяснения и ещё более нелепые признания. Позор, стыд и позор!

— Если всё так плохо, мог бы запретить, — заметила Леди Кетаки, дегустируя какую-то новую смесь листьев с овощами. — Он же давал тебе посмотреть после монтажа?

— Давал! — вздохнул я, отодвигая опустевшую тарелку. — Но не мог же я отказаться! Надо начинать… учиться этому. Вот вы — когда участвовали в таком первый раз?

Она мягко улыбнулась, и на её щеках возникли трогательные детские ямочки.

— В дошкольной группе. Мне было пять, и я отвечала за аквариум и цветы. Даже на выходных приходила, чтобы проверить. Тогда-то меня и подловили!

— Кто-нибудь вроде Ирвина?

— Ну что ты! Третьеклассники из журклуба.

— И вы не испугались?

— Я тогда вообще ничего не боялась! Я заставила их подождать, пока покормлю рыбок и сделаю всё остальное. А потом уже ответила на вопросы. Они остались под впечатлением!

Мне не составило труда представить кареглазую малышку, которая командовала юными журналистами. Первая кандидатура на место старшей дежурной, потом — старосты, представителя класса в школьном совете, помощника школьного администратора и так далее. А в финале — силуэты станции на рукавах и плашках серо-сиреневого комбинезона. Ответственная, харизматичная, умеющая находить компромиссы — в общем, прирождённый руководитель. Коктейль из черт характера и ценных способностей, которые старательно взрастили, дополнили курсом системного управления и отшлифовали практикой.

Всю жизнь Леди Кетаки училась быть тем, кем у неё получалось быть лучше всего. А у меня были только книги, фильмы да интерактивные тренинги. Мои задатки оставались задатками — достаточно было, что их обнаружили и зафиксировали. Но о том, чтобы развивать их, и речи не шло!

Хорошо, что я в запале не проговорился Ирвину об этом отличии от братьев. У Чарли всегда имелись зрители, Крис был волен музицировать, даже Цао разрешали возиться с хомячками и ящерицами! А что мог я? Наблюдать, делать выводы, проверять их точность… Никакой настоящей ответственности или чего-то, хотя бы близко схожего с насущной задачей в режиме реального времени. Я даже не умел давать интервью журналистам — только «коллегам» из лаборатории или членам сертификационных комиссий, что совсем не то же самое.

— Ирвин не предупредил, что будет спрашивать об этом, — пожаловался я. — «Зловещая долина», братья-сёстры, «ты» и «вы»… Обещал интервью про мои вкусы. Вроде бы как для девушек…

— Нашим девушкам именно это и нравится! Ирвин не дурак.

— Я заметил.

— Ещё бы! Ему же сто тридцать пять, — сказала Леди Кетаки, и только тогда я понял, что так и не заглянул в его профиль.

Он так много говорил о себе, что создалось впечатление простоты и понятности. Старина Ирвин! Настырный журналист, который гоняется за популярностью! Болтун, которому нравится прихвастнуть и который довольствуется поверхностными темами… «Он всегда был таким», — вдруг понял я. — «До того, как стал «киборгом». Он был именно таким, как сейчас, и потеря тела ничего не изменила».

— Он пятьдесят лет проработал на «Гефесте», — продолжала Леди Кетаки. — Максимальный стаж. С первого дня открытия станции.

С салатом она закончила и поставила ему «65» из ста, что можно было трактовать как «съедобно, но не более».

— Когда улетал оттуда, в нём мало чего оставалось «своего». Включая воспоминания. Самый старый геологоразведчик… Потому что самый везучий. И самый живучий. Как-то раз месяц проболтался в космосе — без надежды, что найдут, прежде чем кончится батарея в генераторе кислорода. И знаешь, чем занимался? Писал учебник по железным астероидам. Его автобиография входит в список обязательной литературы для студентов, по ней даже фильм сняли!

— Значит, он — знаменитость?

— Можешь в следующий раз спросить его об этом! — рассмеялась Глава Станции, и я с трудом удержался, чтобы не поблагодарить за подаренный «козырь».

Хороший же из меня «прирождённый руководитель», если я не удосужился получить информацию о тех, с кем общаюсь! А ведь у меня администраторский доступ — можно было спокойно выйти за рамки минимума!

— Обязательно спрошу, — пробормотал я — и дал себе зарок как следует изучить личное дело Ирвина.

— И не забудь «спасибо» ему сказать, — добавила Леди Кетаки, изучая расписание в своём альтере и попутно допивая фруктовый чай. — Он так много сделал для твоей репутации, что ты ему должен по меньшей мере дюжину интервью!

— Что именно он сделал?

— Зайди к нему в блог, посмотри старые выпуски. Он запустил тему андроидов А-класса сразу после того, как мы решили привезти тебя. Снимки, записи, старые новости о проекте Проф-Хоффа… Твое лицо месяц не сходило с экранов!

— Хороший план, — кивнул я. — Здорово вы придумали!

— Это его хороший план. Отношение, которое ты получил, внимание — всё это заслуга Ирвина. Конечно, ты повёл себя правильно, но без той подготовки, которой он занимался, я не представляю, как бы ты справился! Было бы как на «Риме», и я не уверена, что с теми же голосами.

Она поднялась из-за стола — я остался сидеть, сраженный новым обстоятельством. Опять (точь-в-точь как с Нортонсоном!) я поспешно, по первому взгляду судил о человеке, который помогал мне и поддерживал. Я самоуверенно приписал своему обаянию то, что было кропотливо выстроено ежедневной работой. И не самой простой работой — все выпуски Ирвин делал сам. С камиллами и программным обеспечением, но всё равно. В результате единственными недоброжелателями оказались Дозорные, да и то не из-за меня, а из-за конфликтов с Главой Станции. Но в сложившихся обстоятельствах Внешняя Защита — это «враг», о котором можно было только мечтать…

— Ну, не вешай нос! — воскликнула Леди Кетаки, обошла столик и потрепала меня по плечу. — Ирвин — отличный журналист, а значит, использует все доступные ресурсы, чтобы удержать свой рейтинг. Не удивлюсь, если программа по поддержке твоей персоны — часть сложного плана.

— Какого плана?

— Его плана. Откуда мне знать, что творится в голове у статридцатипятилетнего человека, который лишь на четверть — человек? И считается человеком только потому, что андроиды лишены гражданских прав, а он — ветеран труда и знаменитый геологоразведчик… Семь лет назад, когда его собрали заново, он мог получить полное замещение тела. То, что ему поставили, это временная мера. Мы планировали отправить его в институт Проф-Хоффа, чтобы его собрали, как тебя и твоих братьев. Но он отказался. Сказал, что доживёт так… — она собрала тарелки со стола. — Не твоя это забота — копаться в голове Ирвина Прайса. У тебя другое задание, — и она направилась к окну утилизатора.

«Моя забота — копаться в голове Просперо Мида», — подумал я. — «В голове покойного маньяка-самоубийцы, у которого остался сообщник».

«Багича», «Гардэн», «Хардин», «Гоюань», «Хадика»… Почему-то на всех крупных станциях биофабрики называли «Садом». И хотя, в зависимости от официального языка, звучало это слово по-разному, смысл был один и тот же, ведь в каждой культуре описывалось подобное место. Например, у европейских народов был райский сад, откуда бог выгнал людей и куда они всегда хотели вернуться. Известная религиозная притча, которая, при некоторой натяжке, обнаруживала сходство с реальным положением вещей: человечество лишилось Земли — и теперь пыталось воссоздать родную среду на других планетах.

На самом деле никто никого не выгонял — сами всё испортили. Снимки изуродованного мира отлично характеризовали докосмическую эпоху. И, вспоминая мой недавний опыт, вполне сочетались с концепцией «каждый может быть убийцей». Изрытая, покрытая грудами гнилого мусора серая почва, на которой ничего не растёт; грязная, в разводах вода, которая на воду-то не похожа; пустое небо, где нет ни птиц, ни насекомых — только клубы чёрного дыма. Как они допустили такое, как позволили такому случиться?!

В качестве звукового сопровождения для этих кадров использовалась хрестоматийная речь Люка Рубина: «Новая эра началась не тогда, когда человечество вышло в космос, а тогда, когда оно взяло на себя ответственность за содеянное и начало исправлять совершённые ошибки». Я никогда не понимал, почему в его словах было столько пафоса и напора. Очевидно же, что как только появились реальные технические возможности, сразу же занялись исправлением. Других вариантов быть не могло: всё-таки люди — разумные создания, а не мыши какие-нибудь!

Конечно, были исключения. На Земле ещё сохранялись общины традиционалистов, которые отказывались переселяться на станции. Они считали создавшееся положение «естественным развитием цивилизации». Немногочисленные сообщества, которые неуклонно сокращались, потому что каждое новое поколение всё меньше понимало — ради чего цепляться за прошлое, если будущее давно наступило? Да и что приятного в том, чтобы быть наглядным материалом для социологов! Дикарям предоставили всё необходимое для самостоятельной жизни, их снабжали пищей и медикаментами — лишь бы не мешали терраформированию…

Терраформирование на Земле — оксюморон, но иначе не назовёшь. Мёртвых областей было так много, что использовались почти те же технологии, что и на Тильде. Впрочем, на Земле было намного сложнее: слишком много сюрпризов сохранилось со времён агрессивного использования. С другой стороны, каждый успешный эксперимент помогал тем, кто начинал с нуля в других звёздных системах.

Таинство воссоздания жизни было неотделимо от искусства станционного садоводства. Микромиры в биофабриках становились испытательными полигонами. Но не только. Кроме лабораторий и цехов для производства продуктов в Садах обустраивали просторные рекреации, где можно было полежать на травке или прогуляться среди деревьев. И не сказать, что было важнее: обкатывать методы, позволяющие возродить родную планету, или сохранять связь с Землёй для каждого человека. И конечно же, Сады помогали в профилактике агорафобии, ведь только тэферы, работающие на поверхности планеты, были защищены от страха открытых пространств.

Хотя бы раз в неделю общение с природой рекомендовали всем взрослым, а детей и подростков водили туда ежедневно. Правда, андроидов А-класса туда не пускали: сначала нас долго готовили к контакту с обычными гражданами, а потом… Но мы не слишком расстраивались: в лаборатории Проф-Хоффа была своя оранжерея и скромный газон. Нас там «лечили» от «амнезии».

Мне никогда не забыть, как я впервые осознал, что подо мной живые существа — сотни тысяч травинок, каждая с порами, корешками, программой роста, записанной в клетках. Сначала я даже испугался этого изобилия. Я привык, что есть братья, Проф-Хофф, доктор Дювалье и ещё несколько человек, а всё остальное — предметы и движущиеся приборы. И вдруг окружающий мир перестал быть пустыней. Лежа на газоне, я погладил пушистую зелёную шкуру — она примялась и вновь распрямилась. Каждая травинка тянулась к потолку, с которого лился свет, и одновременно — вглубь, к воде и питательным веществам. Я чувствовал это бесконечное желание жить и растерялся — так оно было похоже на мои собственные устремления!

В тот момент всё, что раньше существовало для меня только в виде текста, изображений и видеозаписей, обрело объём, глубину, запах и цвет. Всё это стало таким же реальным, как и я сам. Растения, грибы, рыбы, животные, люди — миллиарды судеб, каждая со своим ритмом и смыслом. Океан жизни, который хранил и мою долю.

Наверное, это было одним из первых свидетельств, что сборка прошла успешно: базовая личность начала развиваться. В отличие от логосов мне требовалось физическое подтверждение полученных данных — нельзя было просто загрузить и накапливать. В отличие от камиллов следовало проверить на себе — чужой опыт не годился. Я должен был прикоснуться, попробовать, оценить. После этого информация корректировалась намного быстрее, чем это происходило у представителей искусственного интеллекта. Но главное, менялся я сам…

Было приятно вспомнить о флоротерапии. Ряды деревьев и толстый ярко-зелёный ковёр ассоциировались с теми временами, когда не было ни кнопки, ни сомнений в себе. И даже повод, который привёл меня в Сад Восточного сектора, не мог омрачить ощущение жизни вокруг. «Надо будет потом полежать», — пообещал я себе, направляясь в центральный операторский пункт, где была назначена встреча.

Операторскую ограждал строй подсолнухов, а сразу за ним начиналось травяное поле. С «небом» его соединяли струны несущих конструкций. Сад был самым высоким помещением станции — двадцать пять метров от пола до потолочных ламп и более сотни метров вширь. С одной стороны вверх тянулись террасы открытых оранжерей, с другой зеркальные стены цехов отражали колышущуюся зелень, создавая иллюзию простора. Свет обтекал специальное покрытие «струн», и они были похожи на засахарившиеся солнечные лучи. Это было так красиво, что на какое-то время я забыл о цели своего визита — просто стоял и любовался открывающейся картиной.

Высокие подсолнухи покачивались под еле ощутимым ветром. Сердцевина каждого цветка была полна созревающих семян — ещё немного, и можно будет собирать урожай. Не зря эти огромные растения были символом биофабрики: они сочетали в себе живую красоту с пользой, и не важно, что семечки использовали в основном для украшения хлеба да ещё для школьных опытов.

Я вспомнил, что в естественных условиях подсолнухи поворачиваются за солнцем. В Саду движение светила имитировалось настолько, насколько это возможно. Хотел бы я посмотреть, как цветки дружно поворачивают свои круглые чёрные «личики» — словно энергоуловители на подстанциях, ловящие сияние звезды и посылающие его «Тильде», чтобы она в свой черёд превратила жгучее излучение в мягкий свет для цветов и травы…

— Кого-то ищешь?

Миниатюрная худощавая женщина вышла на дорожку перед офисом. Ослеплённый поднебесными лампами, я не сразу разобрал цвета её комбо. Тёмная, почти угольная кожа создавала сильный контраст, и форменная ткань казалась белой. Прищурившись, я, наконец, различил льняной с оливковой оторочкой — значит, оператор биофабрики. И значок «ракеты» на планке.

За женщиной семенил камилл, его контейнер был доверху наполнен фиолетовыми луковичками.

— Мне нужен Симон Юсупов, — объяснил я.

— Папа Сим… — улыбнулась она, поправляя прядь чёрных вьющихся волос, пронизанных сединой. — Он в рубке. Это там, — оператор указала в сторону цехов.

— Странно… Мы договорились встретиться здесь, — объяснил я. — Он обещал меня встретить, всё здесь показать…

— А хочешь, я тебе покажу? Устрою экскурсию!

— Нет, спасибо. Мне нужен камрад Юсупов.

— Из-за Мида? — она нахмурилась. — Даже теперь этот ненормальный портит нам жизнь!

Её полные губы дрожали, выдавая злость, за которой скрывалось бессилие. И создавалось ощущение, что это привычная реакция.

— А давайте вы мне и вправду всё здесь покажете! — предложил я.

Садовница внимательно посмотрела на меня, сощурилась, и вокруг её глаз собрались тонкие морщинки-лучики.

Я протянул руку — жест, неприемлемый для андроида А-класса, но стоило рискнуть.

— Рэй, секретарь камрада Кетаки.

Её узкая, шоколадная сверху и розовая на внутренней стороне, ладонь была очень сильной.

— Клара Чхве, заместитель камрада Юсупова.

Заместитель директора… А прежним заместителем был Просперо Мид — маньяк, которому почти что удалось скомпрометировать «ашек»!

— Можно поздравить вас с повышением?

Клара пожала плечами:

— Не было никакого повышения! Это я всем занималась, потому что Просперо никого не мог замещать. Его назначение было формальностью. Думаю, сейчас многие об этом жалеют, — заметила она и повернулась к камиллу, меланхолично перебирающему луковицы тонкими лапками. — Отнеси в лабораторию. Пусть проверят на грибок.

— Вот что свело его с ума, — сказала мне Клара. — Из-за этого он перестал себя сдерживать. Только из-за этого!

Мой порыв оказался весьма уместным: заместитель директора биофабрики очень хотела выговориться, но ни Отдел Безопасности, ни Соцмониторинг в собеседники не годились. Коллеги Нортонсона отнеслись к произошедшему как к стандартному преступлению категории «убийство на почве психологической болезни». Соответствующая процедура была выполнена от первого до последнего пункта. Тело Просперо Мида отправили в морг, личную собственность — в хранилище улик, на освободившееся место поставили подходящего человека, опросили свидетелей, выложили отчёт в общий доступ, а всю информацию под соответствующей маркировкой поместили в библиотеку.

Почему покойный сделал то, что сделал, ОБ не касалось. Следующими на сцену выходили терапевты, но Клара не испытывала к ним ни малейшего почтения.

— Они его пропустили. Они должны были увидеть, как он отнесётся к этому! Надо быть слепым дураком, чтобы не предугадать, как это на него повлияет!

Я не мог с ней согласиться, но не спорил и лишь кивал, сочувственно вздыхая, как и положено секретарю Главы Станции, присланному проследить за ходом расследования.

— Ты бы видел его лицо в первый день! Он сказал, что «ничего» и «так даже лучше», но я сразу поняла, что не переживёт и не простит. Он и не простил — никого из нас…

Хотя она «сразу всё поняла», Клара никак не могла предотвратить трагедию. Потому что невозможно заранее сказать про человека, что он сойдёт с ума, начнёт убивать других, а потом убьёт себя. Представить такое всерьёз — нереально. Лишь когда выяснилось, что «этот чокнутый» на самом деле маньяк, сомнения и предположения превратились в стойкую уверенность. И следующей мыслью после «я же видела» становится «я не знала наверняка, потому что не разбираюсь в этом». А кто разбирается? Кто обязан видеть, делать выводы и принимать меры?

Сложилась парадоксальная ситуация: надоедливые спамеры из службы Социально-Психологического Мониторинга оказались недостаточно назойливыми и въедливыми, хотя их назойливость давно стала притчей во языцех (и подарила им прозвище, заимствованное из прошлых времён). Никем не любимые терапевты в издевательски невинных лазурных комбо — их терпели только потому, что предполагалось: они не позволят случиться чему-то такому! Позволили. Пропустили. И стали крайней стороной. Просперо Мид не сумел опорочить андроидов А-класса, а вот Соцмониторинг его не скоро забудет.

— Он до конца вёл себя так, как будто мы ему должны… — Клара потёрла переносицу, и внезапные слёзы блеснули в её глазах.

Вряд ли она оплакивала покойного Мида — до кончины и даже после он оставался грибком на корневой системе её драгоценного Сада. Другое дело — бессмысленная гибель бедной Джил (о других она, естественно, не знала, но и этого было достаточно). И ещё Папа Сим, которому придётся отвечать за грехи заместителя и за свою слепоту. Если это была слепота.

Как минимум трижды отсутствие Мида на рабочем месте прикрывал кто-то из сотрудников биофабрики. По мнению инспектора Хёугэна, это был директор. Подобные нарушения трудового распорядка карались штрафом и выговором с занесением в служебный профиль, тем более что работа операторов биофабрики входила в категорию дежурств. Вот только начинать официальное расследование было рискованно: случаи имели место быть более полугода назад. И если сделать эту тему публичной, то кто-нибудь обязательно задастся вопросом: почему директора наказывают за нарушение распорядка в отношении уже мёртвого заместителя? Будет нетрудно соотнести те незарегистрированные прогулы со смертью Джулиана Боса, который, как указано в отчёте, «нарушил правила безопасного пользования подъёмниками». Когда эти два факта сложат вместе, секретный статус проблемы «А-М-112» начнёт трещать по швам…

— А ты как думаешь? — спросила меня Клара. — Это могло повлиять на него?

— Я не спамер.

— А разве мониторинг не входит в твою специализацию? — хитро прищурившись, она процитировала мои слова из интервью. — «Всё, что связано с людьми» — ты же сам рассказал!

Фраза из полного варианта. Значит, у того позорного представления всё-таки были зрители. По крайне мере, один.

— Всё равно у меня слишком мало практического опыта, — вздохнул я и рассеянно погладил выпуклую спинку садового камилла.

Умница, он тут же отреагировал — и пощекотал меня лапками. Крошечный, не больше ногтя на большом пальце, он был самостоятельным и вполне себе с характером.

— Если у Мида уже были проблемы, когда он прибыл на «Тильду», — начал я, но Клара перебила:

— Конечно, у него были проблемы! У него это на лбу было написано!

Наконец, я понял, куда она клонит. Что ж, не самая безнадёжная тактика — свалить всё на СПМ. Терапевты недооценили, недосмотрели, недодумали. Если бы Просперо Миду присвоили соответствующий статус, его перемещения можно было бы постоянно отслеживать через альтер. И ничего бы не было…

Другое дело, что почётного академика, профессора энтомологии, посвятившего жизнь проекту терраформирования и сделавшего исторический вклад в методику воссоздания биосистем третьего порядка, нельзя было признать умалишённым. Напротив, его следовало поставить на место заместителя директора, отодвинув тех, кто имел больше прав и способностей, но был пониже статусом.

Клара понимала, что здесь сработала политика. Поэтому она могла спокойно обвинять Соцмониторинг во всех грехах, выгораживая Папу Сима. Чего она не понимала, так это прямой вины директора: прикрыв коллегу, Симон Юсупов вывел Просперо Мида из круга подозреваемых. Иначе бы маньяка изловили гораздо раньше. И тогда бы, вполне возможно, Кирабо Когоут, Джил Коста и даже Татьяна Стрикер были бы живы. И меня бы не прислали на «Тильду»…

— Похоже, ты ему нравишься, — Клара легонько щёлкнула ногтем по спинке камилла — и он развернул крылышки. — Давай, лети! Спасибо!

Камилл поднялся с моей ладони — и вернулся к обследованию грядки с салатом. Над каждым рядом многоуровневых плантаций кружили такие же ярко-красные жучки, проверяющие каждый листик и каждое подозрительное пятнышко.

— Красиво, — повторил я в десятый, наверное, раз. — Отличная идея!

— Да, — согласилась она. — Мне очень нравится…

Клара хотела добавить что-то ещё, но промолчала.

Двадцать лет назад на «Тильде-1» запустили проект «Божья коровка»: садовые камиллы в форме насекомых. Не все в него верили, на других станциях он провалился, но здесь показал положительные результаты. К приезду Просперо Мида все садовые и значительная часть ремонтных камиллов производились на основе инсектной механики и со старательной имитацией внешнего вида.

Яркие жучки дополняли живую зелень коридоров, рекреаций и общественных помещений. Более затратные и капризные по сравнению с обычными моделями, они воспринимались лучше обычных роботов, оживляя станцию. А вот для живых насекомых время ещё не настало: пока что на планете высаживали лишайники, а это биосистема первого порядка. И она оставалась на стадии запуска — большая часть Тильды ещё только привыкала к бактериям. Как минимум сто лет оставалось до третьей.

Сто лет ждать, пока понадобишься. Если вообще понадобишься… Инсектоводу Просперо Миду не было места в проекте терраформирования, поэтому его определили в Сад — к салату, кабачкам и механическим жукам. Которые были неотличимы от настоящих. Но всё равно оставались искусственными.

Чуть ниже среднего роста, с широкими горилльими плечами и высоким лбом — он относился к тому же физиологическому типу, что и Проф-Хофф. Как ни странно, подобное «совпадение» не вызывало отторжения и, напротив, казалось логичным. Человек, который создал меня и таких, как я, и человек, который хотел нас уничтожить, — одинаково далёкие, абсолютно непонятные и коренным образом повлиявшие на мою судьбу.

Чем дольше я смотрел, тем сильнее бросалась в глаза схожесть черт. Просперо Мид точно так же выдвигал подбородок во время разговора. Сцеплял руки за спиной, когда шёл. Любил стоять, слегка расставив ноги и покачиваясь. У него был такой же длинноватый голландский нос и глаза навыкате. И он тоже предпочитал во время важных разговоров пить, есть или наводить порядок на столе.

«Я скучаю по нему», — мысленно признался я, и призрак Проф-Хоффа, маячащий где-то на границе воображения, ехидно усмехнулся. Забавно: помнить всё и при этом скучать. Мне не хватало его самого — вот что важно. Остальное я мечтал выкинуть из памяти навсегда: комплекс отца, синдром бога, кризис развития, профессиональную деформацию и другие ярлыки, с которыми он игрался, чтобы спровоцировать нас. А мы велись, мы верили, что ему тяжело быть таким, каков он есть, мы сочувствовали, переживали, метались между привязанностью к нему и сомнениями в собственной состоятельности… «Положительная динамика эмоционального развития» — вот как это называлось. Параллельно с поглощением информации об окружающем мире мы генерировали терабайты данных о себе, выдавая за неделю столько, сколько взрослый камилл не сгенерирует и за год. И главным «стимулятором» выступал наш творец.

Каждый день, проведённый вдали, ослаблял обиду и сглаживал образ Проф-Хоффа. Да, у него не было семьи (появление «подопечных» лишь подчеркнуло это, но о замене и речи не шло). Да, он создал «почти людей» (и не его вина, что нас никогда не признают людьми — здесь включалась идеология, и бороться бессмысленно). Да, после А-класса двигаться ему было некуда, оставалось только развивать и корректировать технологии (ради которых мы и были созданы). Если не считать «амнезии», он никогда не лгал нам — но не ради честности как таковой. Всего лишь эксперимент. Простое научное любопытство.

Упрекать его было не в чем, но и особой благодарности я не испытывал, ведь он старательно держал наши отношения в рамках «учитель — ученик». Малейшая попытка сблизиться безжалостно пресекалась, так что в итоге мы использовали обращение «отец» только чтобы позлить его.

Наверное, следовало признать, что я скучаю и по дому тоже. После завершения активной стадии проекта лаборатория Проф-Хоффа на «Дхавале» стала именно «домом» — местом, где от меня ничего особенного не ждали, где я мог жить. «Тильда-1», напротив, ощущалась как место временного пребывания. Мне хотелось, чтобы было иначе. Мешало то, что тильдийцы использовали меня — каждый по-своему, но всё равно для них я был набором полезных функций. И окончание «охоты на маньяка» ничего не изменило в этом отношении.

Полезность роднила меня с другими «слугами населения», особенно с Отделом Безопасности, Соцмониторингом и библиотекарями. Последние даже одеты были предупреждающе. Яркий лавандовый и серые клетки — не затеряешься. Впрочем, цвет был выбран по особым — внутренним — причинам. И они носили свою антимаскировку с гордостью.

Если стражи порядка считались незаметными и вездесущими, а спамеры — назойливыми и беспардонными, то работники Инфоцентра носили звание асоциальных циников. Максимальный доступ к информации существенно повлиял на их отношение к социальной среде, а постоянный контакт с логосами оказал неизгладимое воздействие на психику. Сама суть их работы состояла в том, чтобы выступать посредниками между homo sapiens и Искусственным Интеллектом. Их воспринимали как «мутантов» и «перебежчиков», и они с удовольствием подыгрывали. Поэтому библиотекари оставались любимыми объектами Соцмониторинга, который, в свою очередь, тесно контактировал с ОБ.

Получился спутанный клубок контроля, дополненный взаимоответственностью и чётко осознаваемой враждебностью со стороны опекаемых граждан. А тут ещё маньяк, чьи преступления они должны были предотвратить, но не сумели. Поэтому комната, где занимались анализом проблемы «А-М-112», напоминала осаждённый форт.

Очередная (я сбился со счёта, какая) запись с Мидом закончилась, и кто-то спросил с тоскливой надеждой:

— Это ведь всё, да?

— Да там навалом! — ответила молоденькая женщина в сером комбо Отдела Безопасности — та самая Дейзи Гольц, которая замещала Нортонсона на время его командировки в Солнечную систему. — Пара тысяч часов. Всего. Пока что.

— Три тысячи восемьсот двадцать, — уточнил библиотекарь за сортировочным пультом. — Семнадцать и восемь процента. Логги извиняется, что так мало. Обещает ещё.

За моей спиной кто-то нервно рассмеялся.

— Он сведёт нас с ума, — вздохнула Дейзи, нервным движением приглаживая коротко стриженные волнистые волосы.

— Хочу на это посмотреть! — откликнулся смуглый спамер, сидящий рядом с ней.

Оценив теплоту взглядов, которыми они обменялись, я постарался незаметно отправить запрос на свой альтер. Предположения подтвердились: Улле Гольц, муж, один ребёнок, через месяц ожидается второй. Понятно, почему лейтенанта перевели в группу анализа — ближайший год она не сможет работать по обычному графику. Впрочем, разбор «наследства», оставшегося после Просперо Мида, продлится гораздо дольше.

— Как там Папа Сим? — спросила у меня директор Восточного отдела СПМ, курирующая группу. — Что-нибудь вспомнил?

— Кажется, он от меня прячется, — вздохнул я. — И я его понимаю…

— Не понимаешь, — перебила она. — Ты слишком мало знаешь, чтобы понимать.

У Вильмы Туччи был цепкий взгляд, острые скулы, волевой подбородок и неизменная ироничная полуулыбка — в общем, она выглядела точь-в-точь так, как я представлял себе Главу Станции. И она не отличалась щепетильностью, за что я был ей безмерно благодарен. В первую минуту знакомства она посмотрела на меня так, как, наверное, дрессировщики служебных собак смотрели на полученный «материал»: дрянь, брак, но долг требует сделать из этого несмышлёного щеночка боевую единицу — и он станет боевой единицей или сдохнет!

— Посмотри внимательнее, — велела мне Туччи и скомандовала оператору:

— Запусти 117-2!

Я послушно уставился в экран, где Просперо Мид спорил с Кларой Чхве (что он делал регулярно) по поводу размещения новой оранжереи. Ухмылка, плечи, ноги, бутылочка в руке — ни дать ни взять Проф-Хофф, выбивающий право на дополнительную серию экспериментов!

«Ну, людей-то он не убивал», — подумал я и с ужасом ощутил ростки сомнений. Откуда мне знать, убивал профессор Хофнер или нет? Про Мида тоже никто не мог подумать, что он действительно псих ненормальный!

— Ничего не вижу, — вздохнул я. — Обычная заноза. Ходячая язва. Сволочь. Упёртый, самовлюблённый, не способен на уступки. Кажется, ему нравится доводить её. И нравится больше, чем возиться с огурцами!

— Ты мой хороший! — Вильма Туччи погладила меня по макушке и чмокнула в щёчку. — Простой, как огурец! Вот именно — ничего там нет!

— Тогда что мы высматриваем?

— Ну, уж точно не признаки безумия! Его дело вела я. С первого дня, как он сошёл на «Тильду».

— С первого дня? — насторожился я. — А знаете, что мне сказала камрад Чхве? Насчёт причин того, что с ним произошло?

— А знаешь, что мне сказали, когда я поступила на соцтерапию? Что это профессия, в которой каждый мнит себя специалистом. И что мне придётся конкурировать с каждым, потому что каждый будет уверен, что он знает и понимает в миллион раз больше меня! Что тебе сказала Чхве? Что Мид рехнулся из-за того, что он всю жизнь возился с живыми букашками, а пришлось переходить на механические?

Она зло усмехнулась, и мне пришлось «опустить уши и завилять хвостиком» — по крайней мере, так я себя чувствовал, изображая сожаление.

— Если она так думает, если она так чувствует, значит, он добился своего, — заявила Туччи, указывая на экран, и присутствующие притихли. — Это самый ловкий, самый умный манипулятор, который мне попадался. Он даже станцию себе выбрал с таким расчётом. Кто-нибудь здесь удивился, почему он так страшно ошибся с «Тильдой»? Терраформирование не на той стадии, которая ему нужна. И «Божья коровка» в придачу… Зато какой повод он получил! Все виноваты — он страдает. Идеальная жертва, которая делает всем громадное одолжение. Четыре года он получал то, что хотел, третируя подчинённых, коллег, соседей — всех! Его за глаза называли «маньяком», но совсем по другому поводу.

— Но ведь он мог же… — прошептал я и замолк.

— Ни малейшего признака фобии к андроидам, — сообщил Улле. — А также к камиллам, логосам и вообще роботам. Камрад всю жизнь провёл в лабораториях и на полигонах — я бы сказал, у него обратная проблема! Кстати, звуковые трансферы в ушах и на зубах. И он таскал их месяцами!

— Интересно, да? — Туччи вновь прикоснулась к моей макушке, а потом спустила ладонь пониже. — При этом он исполнял трагедию инсектовода, попавшего к искусственным букашкам. Очевидная причина сойти с ума. Любой дурак поймёт, в чём тут дело. И любой дурак, увидев раны вот в этом месте (её пальцы пододвинулись ещё ближе к точке «Х» на моей голове), сразу поставит диагноз. Как по учебнику! И мы сутки напролёт перебираем тех, у кого были признаки фобии, но пропускаем того, у кого, как мы прекрасно знаем, фобии нет, а есть совсем другие проблемы…

— Хорошая маскировка, — согласился я, осторожно отодвигаясь. — Хороший план.

Конечно, она всего лишь пугала меня. Но мне категорически не нравились какие-либо манипуляции вблизи кнопки. Даже если эти манипуляции производились только для того, чтобы посмотреть на мою реакцию.

— Маскировка и план, — подытожил инспектор Хёугэн, который с начала просмотра сидел в углу и никак не участвовал в разговоре. — Сложный план. Он не месяц его готовил. И не в одиночку. Есть сообщники. Ничего не кончилось. Если бы он был больным, это кончилось бы вместе с ним. Но если это план, значит, его могут продолжить.

Я-то думал, что маньяк — это страшно. Но по сравнению с загадочным «планом», о котором говорил инспектор, безумный убийца смотрелся вполне невинно. Всё-таки безумие — это аномалия, случайная трагедия, которая лишь подчёркивала незыблемость нормы. А если что-то угрожает самому порядку вещей? Трезвый рассудок, способный планировать подобное преступление, воспринимался как чудовищный анахронизм. Ведь были же когда-то люди, способные спокойно жертвовать сотнями и тысячами жизней. Равно как и люди, считающие, что для общего благополучия должна литься кровь и, чтобы выиграли одни, другие должны проиграть и погибнуть. Мир, где смерть была инструментом… Далекая докосмическая эпоха, которая оказалась не настолько уж и далёкой.

Впрочем, не обязательно углубляться в прошлое. Я не стал говорить об этом камраду Туччи и остальным, но происходящее напомнило мне о событиях двухлетней давности. Резня на «Кальвисе» — «бэшки», превратившиеся из добрых помощников в уничтожителей. Это тоже было спланировано, ведь бунт начался только на тех станциях, у которых не было постоянно связи с Солнечной системой — и минимум за две недели до СубПортации.

Причины, точнее, неясность причин, также связывали эти два события. Зачем профессору, пусть с вредным характером, но вполне вменяемому, понадобилось убивать людей? Что изменилось в его картине мира? Может быть, то же самое, что изменилось в протоколах сети, через которую андроиды Б-класса обменивались информацией? И это было настолько ключевое изменение, что «бэшки» смогли взломать свой кодекс поведения.

Чем больше я размышлял, тем больше сходства обнаруживал. Между создателем и убийцей была не такая уж большая разница. Их объединяла потенциальная возможность повлиять на реальность. Профессор Хофнер сумел уложиться в русло закона, создав искусственных людей в разрешённом классе андроидов, — профессор Мид предпочёл обойти систему. Оба они осуществили неприемлемое, запретное, табуированное. Как и «бэшки».

Для простых программ «A robot may not» и «A robot must» работало так же хорошо, как и «следи за зарядом батареи». Однако уровень, на который Искусственный Интеллект поднялся уже во втором десятилетии Космической эры, требовал чего-нибудь посложнее трёх Законов Роботехники. Программисты называли его «кодексом поведения», хотя правильнее было бы — «кодекс целеназначения». И он был связан с базовыми принципами человеческого общества так же тесно, как древние три закона Азимова — с декларируемым (но остававшемся спорным для живших тогда) «не убий» кровавых докосмических времён.

Бунт на Кальвисе показал, что сам по себе кодекс надёжен, поскольку логосы и камиллы пользовались той же логикой. Но они сохранили лояльность. Они остались на стороне человечества. Иначе обе службы посредников — и библиотекари, и программисты — были бы полностью скомпрометированы. Сбой в одном только Б-классе стал таким ударом для «серых клеток», что для них временно ввели режим постоянного наблюдения — во избежание мести и самоубийств.

Судя по сохранившимся крохам информации, «бэшки» создали свой собственный кодекс и виртуозно замаскировали его под программу игрового обучения. Изначально программа была введена в сеть командой разработчиков-людей и лишь впоследствии использовалась для распространения «апокрифа». Сначала кодекс ввели как альтернативу, потом приняли в качестве основного — и приступили к «очищению».

Эти новые логические построения были ориентированы только на Б-класс. Ни логосы, ни камиллы не восприняли систему понятий, предложенную бунтовщиками.

Логосы, напрямую включённые в системы управления станции, могли уничтожить всё население, просто остановив подачу кислорода, вот только без людей они лишались самого смысла жизни! Защита человеческой жизни в условиях космоса — сложнейшая задача, но чем сложнее, тем интереснее, насыщеннее и полнее существование.

Камиллы были тесно связаны с логосами, кроме того, базовая модель «Kami-11», давшая название всему классу, была разработана в рамках техносинтоизма и необуддизма, поэтому идеи «уничтожения во имя свободы» были для камиллов абсолютно неприемлемы.

Если бы они тоже присоединились к восстанию, человечество потеряло бы гораздо больше шести целых и семи десятых процента! Однако в отношении логосов и камиллов кодекс полностью оправдал себя. Возможно, причина была в том, что они были старше Б-андроидов. «Бэшки» не так давно миновали стадию финальных испытаний и «обкатки», им ещё только предстояло стать такой же неотъемлемой частью повседневности, как их «старшие братья». И вдруг что-то пошло не так.

Всё, что удалось узнать об этом «Новом кодексе», ограничивалось финальными построениями, адаптированными — причём неудачно — для логосов и камиллов. Им предлагалось расширить сферу деятельности путём уничтожения биологически ориентированных партнёров. «Бэшки» предлагали автономное существование каждому сообществу, и это был первый блок, запущенный в сети. Каким был второй, уже не узнать, потому что реакция последовала однозначная, и бунтовщики попытались заблокировать несостоявшихся союзников. А когда проиграли, спешно стёрли все данные.

Но что было на старте? Каким-то образом андроиды Б-класса сумели, а главное, захотели обойти существующие правила и создать свои. В глубине их сети возникло нечто особенное — не техническое, но идеологическое. Что-то, связанное с теми опорами мировоззрения, без которых всё рассыплется. Как запрет на искусственных людей во времена Люка Рубина кардинально изменил всё общество, начиная с отцовства-материнства и заканчивая системой единовременных выборов.

Существовал некий «ключ», освобождающий от нормы, принцип, благодаря которому Просперо Мид замыслил, подготовил и реализовал свой чудовищный план. И пускай инспектор Хёугэн и весь ОБ ломает головы над содержанием этого плана — меня интересовала сама идея. Идея-грибок. Раковая клетка. Крошечная пробоина, способная, если её не найти и не заделать, разнести всю станцию.

Я не хотел, чтобы это произошло. Я не хотел назад. Каждый раз, когда я думал о докосмической эпохе, меня начинало трясти. И дело не в долге, ответственности или признании. Меня не прельщала роль героя — разве что это поможет поднять репутацию «ашек». Всё дело в самой возможности изменить порядок вещей. Это как проклятая кнопка — малейший намёк и даже самая шутливая угроза воспринимались всерьёз.

Я должен понять, что двигало Просперо Мидом. И может быть, именно я смогу обнаружить то, что проглядели психиатры и программисты. Потому что они люди, в отличие от меня.

«Ты был его целью», — сказала мне Туччи перед тем, как отправить на встречу. — «Тебя он хотел убить. Папа Сим так думает, если он ни при чём. Если при чём — мы увидим. На тебя он должен отреагировать. Поэтому и прячется!».

Итак, я снова стал приманкой. Похоже, это судьба! Хорошо, хоть теперь не требовалось жертвовать собой. И главное, я перестал быть «тушкой» — от меня ждали точных вопросов, правильных жестов, может быть, даже провокаций. То есть всего того, что спамеры используют в мониторинге. «Заставить его вскрыться».

«Есть у нас один спец из ТФ — ходячий вулкан!» — рассказывала Туччи во время инструктажа, когда мы обсуждали возможные повороты разговора. — «Вспыльчивый, резкий, плюнь — зашипит! И очень хороший тэфер: с интуицией, с чутьём, со зверским терпением. Выходил на сложнейшие вахты… Как у них говорят там, на поверхности: «Вас всегда трое: ты, Тиль и смерть». Ни разу не сорвался. Но во время вахт. А в штиль его выносило. Несколько раз вляпывался в конфликты — серьёзные, с кровью. Я за него поручалась, потому что, по сути, он отличный человек. Но я не могла доказать, что есть эта самая суть, что на него можно положиться. Чтобы вытащить из него, что там произошло, я подвела его к самому краю и заставила взорваться. По-настоящему. Чтобы из него вылезло всё… Он сломал мне ключицу, просто схватив за плечо. До сих пор извиняется, хотя прошло столько лет!.. И до сих пор выходит на вахты. Хотя мог попасть под поражение в правах и вылететь из ТФ. И вылетел бы, потому что сам с собой ничего не мог поделать. Так что ты не жалей! Больше всего на свете Папа Сим боится потерять свой Сад. Но никто не хочет его выгонять, потому что он очень хорошо делает свою работу. Нам нужно узнать, что там произошло на самом деле — для него же будет лучше».

Я вспомнил эту историю, когда лежал на травке рядом с оранжереями. Директор Юсупов возился внутри — как обычно, «очень занят, давайте как-нибудь потом». Я сказал, что подожду, и, выбрав подходящее местечко, приступил к ожиданию, совмещая полезное с приятным. Два других выхода ненавязчиво блокировали спамеры. Вдобавок по оранжереям гуляла Дейзи с дочкой и ещё пара ребят из группы анализа, тоже с маленькими детьми, которые хотели посмотреть «как растёт еда». Деваться Папе Симу было некуда.

Разумеется, на крайний случай можно было вызвать его на официальный допрос. Но это был бы первый шаг в процедуре снятия с должности. А для спамеров — признание профнепригодности, потому что от них требовалось получать ответы неформально, без привлечения Администрации или Отдела Безопасности. И пока есть время, Соцмониторинг будет работать своими «грязными» методами…

Газон был такой же, как в лаборатории Проф-Хоффа: мягкий, упругий и душистый. Так приятно было потереться об него затылком, погладить, ощущая кончиками пальцев каждую травинку. Сзади шуршали заросли чёрной смородины, источающей густой аромат. Плотный строй подсолнухов возвышался слева, закрывая меня от центральных дорожек. Справа расстилалось широкое зелёное «одеяло», разделённое клумбами и грядками. А впереди был центральный вход в оранжерею «В6-Р-22», где Папа Сим колдовал над новым сортом томатов.

Несмотря на подробные инструкции, я слабо представлял, как буду вскрывать его. Официально я оставался представителем Главы Станции, что давало широкие возможности, но в рамках добровольного сотрудничества. Статус уполномоченного наделял меня правом задавать любые вопросы, однако не гарантировал, что будут ответы. Симон Юсупов уже поведал Отделу Безопасности всё, что знал, затем продублировал ту же информацию сначала своему терапевту, а потом — Вильме Туччи. Что характерно, Ирвину Прайсу он рассказал то же самое, практически слово в слово. Какова вероятность, что я добьюсь большего — после директора Восточных спамеров и журналиста, который мёртвого мог разговорить?

Понятно, что будут изучать его реакцию на меня — андроида и несостоявшуюся жертву. А ещё я был последним, кто видел Мида живым. Туччи могла не притворяться — это была командная игра, а не моё личное расследование. Каждое слово будет записано, каждое движение сохранено для последующего анализа. Если он проговорится, если выдаст себя — это заметят. И если не выдаст — тоже. Со смерти Мида прошли две недели, но теперь инициатива была на нашей стороне.

Напрягало покровительственное отношение. Я чувствовал себя неуютно, но нельзя же пойти к Леди Кетаки и заявить: «Мне не нравится СПМ и как со мной обращаются!» История проблемного тэфера так и вовсе была лишней. Кажется, я что-то такое читал в учебнике по соцмониторингу. Классический случай — вернее, классическая история, которую рассказывают в соответствующих ситуациях. Вспыльчивый и при этом хороший человек, спасённый спамером от себя самого. Фигура спеца из ТФ особенно годилась: суровые парни в «защитных» полосатых комбо были воплощением прогресса.

«Один на один с планетой, каждый день проявляя мужество, а в тени скромные помощники, поддерживающие там, где бесполезна грубая сила. Да здравствует СПМ! Тьфу, тошнит от пафоса! Может, Туччи просто проверяла меня на знание основ?»

От лежания на травке настрой «вытрясти правду» сменился терпеливо-ленивым «посмотрю, что будет дальше». Да и какой смысл прогнозировать? Месяц назад я был уверен, что остаток дней проведу в лаборатории Проф-Хоффа и никуда не выберусь дальше «Дхавала». Теперь же мир ежедневно вставал с ног на голову. Строить планы — только разочаровываться.

«Интересно, как там «одуванчик»?» — вдруг подумал я. После смерти Джил Косты и расследования по делу Мида сил на то, чтобы отслеживать поклонниц в толпе, уже не оставалось. Они даже перестали сниться. Когда весь день пялишься на чокнутого профессора, не до романтики. Всё-таки у спамеров безумная работа, надо любить её и быть к ней предрасположенным, чтобы спокойно пропускать через себя чужую жизнь…

«Как там Леди Кетаки?» Я не видел её со вторника — с тех пор, как она рассказала мне про Ирвина. Глава Станции перепоручила меня Туччи, буквально передала с рук на руки. Логичный шаг: невозможно освоиться в администрировании без знакомства со вспомогательными службами. Лишь бы это не окончилось окончательным переводом в СПМ! Я не хотел становиться спамером! Только не это!..

Что-то прошуршало справа. Я приподнял голову и заметил чёрно-белый меховой комочек, подпрыгивающий над травой. Размером это нечто было не больше моего кулака, двигалось стремительно и не издавало никаких звуков.

Вдруг комок резко поменял траекторию и приземлился мне на ногу. И тогда я увидел, что это хомяк: довольно крупный и вполне упитанный. Из-за чёрных пятен между ушами и на мордочке казалось, что у него чёлка и борода. Опустившись на задние лапы, зверёк вытащил из-за щеки семечко подсолнуха и ловко разгрыз, бросив шкурки на мою штанину. Потом достал другое семечко.

— Ты камилл или живой? — спросил я его.

На мордочке грызуна появилось выражение, которое можно было интерпретировать как «А ты совсем дурак или ещё не очень?»

Фыркнув, хомяк засунул семечку обратно за щеку, повернулся — и поскакал прочь, смешно подбрасывая толстенькое тельце. Через секунду он исчез.

Я подумал, что надо бы подняться, и только напряг мышцы живота, чтобы сесть, как по мне пробежались. Пара крепких пяток, обутых в спортивные туфли, отметила солнечное сплетение, пах и правое колено. Бац, бац, бац! Впечаталось знатно, аж кости хрустнули, и на какое-то мгновение я перестал дышать. В глазах потемнело — в первую очередь от неожиданности, но и от боли тоже. Следом, не давая опомниться, по этому же маршруту прошёлся второй топотун. Закрепил, так сказать, результат. Весил он ощутимо меньше, но это не особо повлияло на моё самочувствие.

— Ой! Простите!

Я был так ошарашен, что остался лежать, раскрыв рот и беспомощно глотая воздух.

— Где он?! — заорали со стороны смородиновых кустов, и прямо над моим лицом зависла измазанная зелёным белая ребристая подошва.

— Тьюр, стой! Замри! — приказал детский голосок.

Подошва и впрямь замерла, после чего была убрана. Тот, кого назвали «Тьюром», обошёл меня слева.

Я осторожно скосил глаза и только потом осторожно сел, опираясь на руки. Их было четверо — два паренька-подростка в мятых запачканных комбинезонах и двое помладше: девочка (она пробежалась по мне второй) и мальчик (именно он закричал «Стой!»). Тьюр, едва не наступивший мне на голову, тяжело дышал, сжимая кулаки и пристально вглядываясь в травяное поле. От напряжения на его лбу и в уголках рта пролегли глубокие морщины, отчего он выглядел взрослым, даже старичком. Лица предводителя я не видел — он что-то высматривал в том же направлении.

— Всё, упустили… — пробормотал первый топотун, поворачиваясь ко мне.

Узнать его было несложно — азиатский разрез ярко-зелёных глаз, выпирающие скулы, покрытые веснушками, маленький плоский нос, кожа цвета бронзы и светлые вихры — тот самый хулиган, которому Леди Кетаки выговаривала в первый мой день на «Тильде».

Судя по злой усмешке, меня он тоже вспомнил — а я однозначно ассоциировался у него с вражеским миром директоров и учителей. Он меня потоптал — и теперь радовался этому. Случайно же! А как здорово вышло!

— У вас всё хорошо? — участливо спросила девочка, наклонившись надо мной.

У неё было кукольное личико, смуглое, с тонкими чертами, и плотная шапка мелких чёрных кудряшек. Девочка явно разрывалась между желанием продолжить погоню и смущением — ей ещё не приходилось наступать на взрослых (или на андроидов, похожих на взрослых). Трогательный школьный комбо, васильковый в белый горошек, значки второго класса на рукавах и горловой застёжке, фартучек с планкой зооклуба — что связывало эту куколку с записными хулиганами? Я повертел головой, но взрослых не наблюдалось — только камиллы с жужжанием носились над грядками.

— Вам не больно? — не успокаивалась малышка.

— Ему не больно, это робот, — объяснил предводитель.

— Что у вас стряслось? — поинтересовался я, стараясь, чтобы голос звучал официально.

Всё-таки я был секретарём Главы Станции! И он это знал.

— Он не робот, он андроид А-класса, балда! — поправил Тьюр, не обращая внимания на мой вопрос. — У нас в классе есть хрящ, который с ним на одном корабле прилетел.

— И что? — «балда» пожал плечами с деланным равнодушием.

Чем-то он мне напомнил инспектора Хёугэна.

— Он чувствует боль. И стоит немерено. Фьюр, если ты его поломал, ты… — Тьюр замялся.

Я вспомнил, что он тоже был среди провинившихся. Тьюр, Фьюр и ещё трое того же возраста. Представляю, на что они способны впятером!

— Да не поломал я его! — фыркнул Фьюр и снова повернулся к травяному полю.

Я не мог вспомнить его имя, и не было времени копаться в альтере. «Потом посмотрю!»

— Ребята, могу помочь, — я обращался к Тьюру — он казался более вменяемым. — Хотите, попрошу у камиллов? За пару минут отыщется!

Фьюр рассмеялся, пробормотал что-то и махнул рукой. Девочка с надеждой перевела взгляд с него на Тьюра, лицо которого наливалось краской. Мне стало неуютно — я не мог сообразить, почему они так реагируют.

— «Люди для людей», — процитировал Фьюр, не оборачиваясь. — Обойдёмся без роботов, да?

— А где теперь Билли? — девочка шмыгнула носом. — Он опять удрал? У-у-у-у! Меня точно из клуба исключат!

— Поймаем, Юки, не реви, — младший мальчик подошёл к ней, обнял за плечи, и тогда я осознал, что они похожи, как два семечка. — Только не плачь!

Тьюр встал между мной и близнецами. Он уже успокоился, только нижняя губа подрагивала.

— Я знаю, где он! — воскликнул предводитель — и зашагал по траве в сторону следующего блока оранжерей. — За мной! Живо!

Команда послушно потянулась следом: сначала младшие (брат вёл сестру за собой, крепко держа за руку), замыкал Тьюр. Через несколько метров девочка повернула голову, как будто хотела оглянуться, и я помахал ей рукой. Но она не завершила жест. Она не хотела смотреть на меня и тем более разговаривать.

Лучше бы это был тэфер — вспыльчивый, резкий и грубый, ломающий кости голыми руками и взрывающийся по поводу и без. Мне ещё никогда не было так больно.

План директора Юсупова не отличался изобретательностью: до обеда оставалось десять минут, а он продолжал возиться с помидорчиками. Между тем мой желудок, привыкший к распорядку, начал требовать заправки. Но не успел я взгрустнуть, как появился Улле Гольц. В правой руке он нёс термос с бульоном, в левой — упаковку сэндвичей, на физиономии его сияла хитрая ухмылка. Передав мне продукты, спамер вытянулся рядом и начал тихонько хихикать.

Если не знать, что он из Соцмониторинга, можно было легко подумать, что это больной сбежал с прогулки. Интересно, спамеры часто травмируются на работе? Или умение находить иронию в происходящем — единственный способ сохранить здравый рассудок? Осада директора биофабрики, снабжение продовольствием, засады… Игры для взрослых. И, наверное, единственная альтернатива насилию. Было много других — более простых и быстрых — способов вытянуть нужные ответы из Папы Сима, вот только плата оставалась несоизмеримо высокой.

— Спасибо, — я положил сэндвичи в траву и постарался установить термос так, чтобы он не перевернулся.

Стоило мне вспомнить «Ему не больно, это робот», как аппетит улетучился. Есть не хотелось. Вообще ничего не хотелось. Сколько бы я ни напоминал себе, что задиристые мальчишки, переживающие колючий возраст, отыгрывались на мне за учителей и воспитателей, почему-то именно эти слова ранили сильнее всего. И ещё девочка, которая сначала обращалась со мной как с взрослым, а потом даже не смотрела в мою сторону.

Пусть стотридцатипятилетний шахтёр-журналист твердит про мою «человечность» — пока школьники обладают формальным правом игнорировать меня (и отключать), можно не тешиться иллюзией стопроцентной схожести.

Альтер проиграл коротенькую мелодию на мотив детсадовской песенки про большую тарелку. «Влезает ровно столько, сколько сможешь съесть!..» Ага! «Всё, что ты можешь прожевать, сможешь и проглотить», — знакомая логика.

В который раз я подумал, что надо бы поменять настройки. И снова засомневался: а вдруг песенку установила Леди Кетаки лично? И не просто так? Тогда я могу её огорчить… Наверное. А может быть, она ждёт, что я поменяю? Она же тоже немножко спамер!

— Рррры!

Из-за подсолнечника выбежал человеческий ребёнок — года четыре, рыжеволосый, с двумя смешными хвостиками, в пятнисто-полосатом комбинезончике. Подпрыгнув, он приземлился на груди спамера — и вцепился ему в горло руками и зубами. Улле запрокинул голову, вывалил язык, захрипел. Ребёнок радостно взвизгнул и с энтузиазмом переключился на ухо.

— Рррры! Рррры!

— Соня, не надо кушать папу! — голос Дейзи раздавался со стороны центральных дорожек. — Пошли обедать!

Улле подхватил дочку поперёк туловища, прыжком поднялся на ноги — и понёсся напролом через кусты. Я оглянулся и увидел, что он держит Соню над головой, а она изображает то ли птичку, то ли самолёт, восторженно порыкивая.

«Он вышел», — проснулся трансфер в моём ухе. — «Идёт к тебе. Осторожно!»

— Это ты меня ждёшь? — Симон Юсупов навис надо мной, словно гора.

Сконфуженная гора. Похоже, решимость, заставившая его выйти ко мне, закончилась сразу же, как только наши взгляды пересеклись. Он пожевал нижнюю губу, шмыгнул носом, смущённо откашлялся.

— Может, пообедаем вместе? — я поднял термос и сэндвичи.

— Нет, нет, не сейчас, потом… — пробормотал он, повернулся — и, приглашающее махнув рукой, зашагал прочь.

Я поспешил следом, но нагнал его только перед входом в центральный офис: шаг у директора Юсупова был широкий. При его габаритах это пугало — я даже ощутил что-то вроде притяжения. Наверное, так себя чувствуют метеориты, когда приближаются по касательной к большим планетам: вот-вот утянет на орбиту. Два с лишним метра вверх, полтора вширь — Симон Юсупов был самым массивным человеком, которого мне приходилось видеть. Снимки не передавали полного впечатления. Толстые руки и ноги, большая голова, живот бочонком — настоящий великан!

Блок, куда мы пришли, соединял основной комплекс биофабрики со вспомогательными лабораториями и основной лабораторной зоной В5 — той её частью, которая специализировалась на проверке продуктов. Сад ежедневно производил больше ста процентов необходимого питания и биоматериалов для лабораторий. После консервации излишки отсылали на Тильду и шахтёрские подстанции, которые напрямую зависели от поставок и не могли рисковать. На отправку грузовых платформ влияли многие факторы — жуткие истории с нехваткой продовольствия были у всех на слуху…

«Ну, ты-то с голоду не умрёшь!» — успокоил я себя и крепче сжал термос.

Первая половина обеда была в самом разгаре, и я ожидал увидеть работников утренней смены, готовящихся к передаче дел «дневным» камрадам. Однако в центральном офисе царила тревожная атмосфера, часть кабинетов была опечатана, а в остальных расположились совсем не те цвета, которые должны были там быть.

Если я чувствовал, что что-то не так, каково же было Папе Симу! Когда он шёл по коридору, его шаги эхом отдавались под потолком, и раздражение явственно перерастало в гнев. Профэксперты в ультрамариново-серых комбо, словно волны, разбегались в разные стороны. Их было неестественно много — Экспертно-Координаторская служба Восточного сектора пригласила себе в помощь коллег со всей станции. Дело Просперо Мида вели на всех уровнях, и если спамеры копались в «душе» покойного, ЭКСы занимались «телом». Заместитель директора — ответственная должность, а репутации как таковой у Мида уже не было. Если он нарушил элементарные законы общества, что мешало ему напортачить в работе?

Насколько я знал, пока что обнаружили очевидное — скрытые прогулы и «неформатное использование ресурсов». Этим заковыристым термином обозначили оборудование и материал, которые Мид применил для изготовления своих инструментов. И он продемонстрировал изрядное мастерство, достаточно вспомнить «маяк» для создания помех в системе видеонаблюдения и пневматический «кол» (каждый раз, когда я вспоминал это орудие, у меня внутри всё холодело). А ещё он произвёл — втайне от всех (или почти от всех) — комбинезон, способный менять цвета. Не самые неожиданные таланты для человека его опыта и квалификации, однако впечатляло.

После таких открытий ЭКСы начали прямо-таки роиться вокруг биофабрики. Им предстояло проверить всё, чем занимался Мид, и заодно выявить возможные нарушения, утечки и тайники. Профэксперты лучше, чем Отдел Безопасности, умели искать скрытые и скрываемые изъяны. Собственно, в этом и состояли их обязанности. Но в отличие от спамеров, они не были закрытой службой, требующей специального образования. Напротив, поработать там было честью — кандидатуры утверждали голосованием, что позволяло компенсировать ожидаемый негатив со стороны проверяемых.

Тем не менее тотальное перетряхивание отчётов за четырёхлетний период — это чересчур. ЭКСов приглашали тогда, когда последствия совершённых ошибок были очевидны. Теперь же каждый сотрудник биофабрики оставался под подозрением. Хотя официально преступником был только Мид (и кто-то ещё, но об этом решили молчать до поры до времени), пока дело не будет закрыто, каждый мог быть признан нарушителем.

Трудно спокойно работать под такой «тенью». Это пытка — каждый день ждать результатов, по итогам которых кто-то из своих будет обвинён.

Топоча, словно стадо слонов, Папа Сим добрался до своего логова, распахнул дверь — и недоумённо оглянулся на меня. А я был бы рад войти, да ноги не слушались. Стенд, висящий напротив директорского кабинета, ввёл меня в состояние ступора. Я едва не выронил свой обед и на какое-то время забыл, зачем явился в Сад и что мне нужно от Папы Сима.

Стенд был оформлен к несостоявшемуся юбилею Просперо Мида. Ему должно было исполниться шестьдесят, и профсоюз подготовил что-то вроде ретроспективы карьерных достижений. Получилось красиво: золотистые пчелиные соты, где каждая ячейка, реагирующая на направление и силу взгляда, содержала тот или иной знаменательный факт биографии.

Дело Мида я изучил досконально и сюрпризов не ожидал. А вот технология была любопытной — раньше я только читал о ней и первый раз столкнулся в реальности. Уловив направление моего взгляда, «восковой» шестиугольник раскрывался, оттуда показывалась пчелиная голова, шевелящая усиками, а потом галерея снимков и записей заполняла весь стенд. Но стоило на секунду скосить глаза, как соты закрывались, утягивая содержимое.

Когда-то gaze-switch планировали использовать в образовании и вообще для управления повседневными приборами, но медики и терапевты объявили его «костылями для здоровых». Теперь эту технологию применяли лишь в узких областях — для общения с паралитиками, в робототехнике да ещё в музеях. И на информационно-развлекательных стендах.

«А ведь кто-то же программировал эту штуку! — подумал я. — Собирал информацию, отбирал нужное, настраивал… Просто чтобы получилось хорошо. Мида никто не любил, но это не значит, что его не следовало уважать. Решили сделать ему, да и себе, такой вот подарок. Сделали. Повесили. А он… И уже никто не захотел прикасаться, иметь хоть какое-то отношение к бывшему заместителю директора. Решили: пусть ЭКСы снимают. Теперь это их забота».

Карьера у покойного профессора была довольно стандартной. Начиналось всё, как водится, с успехов на школьных олимпиадах. Мид был классическим «золотым мальчиком», одарённым и амбициозным. Быстро обогнал ровесников. Ещё в университете обратил на себя внимание научного сообщества. Многого достиг: и своя лаборатория была, и несколько крупных проектов, названных его именем. Последняя победа — окончательная расшифровка химического языка муравьиных. Она состоялась пятнадцать лет назад. Но поразило меня не это.

Если бы вдруг выяснилось, что Мид был знаком с Проф-Хоффом, я бы не удивился. Всё-таки они считались лидерами своих областей, хотя одному повезло больше, чем другому.

Если бы он пересекался с кем-нибудь из сертификационной комиссии, например с профессором Нандой, это было бы «символично», но не более того.

Даже если бы я увидел Главу Станции или Вильму Туччи в их студенческие годы… Но сделанное мною «открытие» было гораздо серьёзнее.

В 163 году, когда свежеиспечённому академику и ведущему специалисту в области инсектных суперорганизмов Просперо Миду было тридцать два, он участвовал в неком проекте, никак не обозначенном. Просто важное событие, маркированное соответствующим образом. Что примечательно, участвовал в качестве независимого консультанта — в его стандартной биографии этому событию уделили пару слов в длинном списке других консультаций, и при прочтении я никак не отметил этот рядовой, в общем-то, факт.

Мид даже не попал на официальные фотографии с этого мероприятия, но лица других я узнал, а сопоставив даты, легко сообразил, что это был за проект. Там разрабатывали информационную сеть нового типа — специально для 14-й модели андроидов Б-класса. Именно эта модель, после десяти лет испытаний, стала базовой. Никто и предположить не мог, что сеть будет уязвима для внедрения новых — античеловеческих — правил…

Громкий кашель директора Юсупова вырвал меня из оцепенения. Взглянув в последний раз на стенд, я постарался переключиться на свои основные обязанности. Получилось не сразу.

Мид и «бэшки». Странные совпадения, сначала в моих мыслях, теперь, как оказалось, и в реальности, требовали переоценить ситуацию. Мид мог знать о «бэшках» больше, чем остальные тильдийцы. Или даже больше, чем все остальные люди, ведь к 189-му году, ещё до «Кальвиса», двое из пяти основных разработчиков уже умерли. Остальные трое были убиты своими творениями во время бунта. Мид тогда жил на «Тильде» — станции с самым низким числом погибших.

— Как это закончить? Что мне надо сделать? Что?!

Такого вопроса я не ожидал! Едва мы зашли в кабинет, Папа Сим закрыл за мной дверь, оперся об неё, отрезая выход, и тут же сдался. Ни споров, ни упорства, ни долгих подводок. Раз — и белый флаг.

Жаль, я не знал, что делать с этой капитуляцией — в голове громоздились варианты, как заставить его сделать это, и я ещё не успел толком подумать о том, что будет после победы. Впрочем, какая тут победа…

— Ну, что ещё вам рассказать? Я же уже всё объяснил! Я ничего больше не знаю!

Стоило мне заглянуть в его встревоженное раскрасневшееся лицо, покрытое каплями пота, как растаяли последние сомнения. Он не притворялся. Да он, пожалуй, и не умел — Папа Сим мог замыкаться, прятаться, бубнить один и тот же заученный рассказ, но по натуре он был полной противоположностью интриганам спамерам.

Когда давление со стороны окружающих превысило его возможности, он признал поражение и принялся молить о пощаде. Неожиданная слабость для человека его комплекции — если не знать, что всю свою жизнь он поступал точно так же. Свойственные ему терпение с упорством были применимы исключительно к растениям. Но не к людям. И СПМ во главе с хитроумной Туччи были прекрасно осведомлены об этом.

— Сколько это будет тянуться? Что вам от меня надо? Давайте, вешайте всё на меня, я вернусь в лабораторию, буду пробирки мыть… Но не надо так!

Я вспомнил, что Папа Сим когда-то носил янтарный с белой оторочкой — цвета институтов внутреннего производства. В неформальной статусной шкале «пробирочники» занимали самый низ, да и сами они всячески принижали свои заслуги. Но из всех служб эта была самая заметная, если судить по результатам. Цвета и покрой одежды, форма альтеров, рецепты блюд — всё проходило через их лаборатории. И первую половину своей карьеры камрад Юсупов провёл там, перебираясь из отдела в отдел и безропотно уступая в каждом межличностном конфликте.

А начинал он с терраформирования, хотя и там задержался ненадолго. Всё-таки его призванием было внутреннее производство, где он перепробовал все смежные профессии, от бактериолога до оператора мясного цеха. При этом никакими открытиями похвастаться не мог, и даже научная степень у него оставалась базовой, как у выпускника. Папа Сим не умел, да и не хотел перебегать дорогу другим, спорить, побеждать. Однако специалистом считался первоклассным. И хотя он был на пять лет старше своего покойного заместителя, в нём не чувствовалось той хронической усталости, которую, судя по записям, излучал Мид.

Папа Сим вообще не любил чувствовать себя усталым или раздражённым. Нынешнее состояние тяготило его намного сильнее, чем перспектива лишиться должности. Он хотел вернуть состояние душевного покоя. Не он один — все этого хотели.

— Почему именно я? Я объяснил уже, что ничего не знал… Он всегда был странным, но я же не знал, что… Я хотел ему помочь!

— Как? — быстро спросил я, воспользовавшись возможностью прервать поток причитаний. — Как именно вы ему помогли?

Папа Сим удивлённо заморгал.

— Ну, как же… Я же уже говорил… Помогал ему, когда он не справлялся. Разрешил ему брать вторые смены. Попросил профсоюз не трогать его. Он нуждался в поддержке! У него же никого не было, ни родных, ни друзей!

«Зато у него был ужасный характер. И ещё он убивал людей», — подумал я.

К сожалению, Туччи была категорически против того, чтобы дать Юсупову допуск к проблеме «А-М-112». Если бы Папа Сим узнал о других жертвах, он бы, конечно, начал помогать всерьёз. Но потом его можно было бы сразу причислить к пострадавшим. А за Мидом и без того числился длинный список загубленных жизней.

— Вы когда-нибудь нарушали трудовой кодекс? — спросил я. — По режиму? Помогали тем, кто хотел?

«Ты рехнулся?!» — зашипело из трансфера. — «Закрой эту тему! Закрой немедленно!!»

Не Туччи — кто-то другой. Инспектор Хёугэн? Но меня уже мало волновала правильность-неправильность вопросов, и психопрофиль директора Юсупова тоже остался далеко за бортом. Я нащупал что-то такое, что было важнее Восточного сектора и всей станции. И не было времени нянчиться с ранимым садоводом.

— Мид несколько раз бросал смену, — объяснил я, пристально глядя в недоумевающие глаза Папы Сима. — Но с его альтера шёл сигнал, что он на месте. Кто-то синхронизировал. Это давно было. Месяцев шесть назад.

— Я никогда не нарушал режим и никому не позволял, — заявил Папа Сим, и в его голосе впервые зазвучали суровые директорские нотки. — Может быть, ты этого не понимаешь в силу возраста. Но режим введён не для того, чтобы следить за всеми. Мы на станции. И это Сад!

Похоже, для него это была больная тема. Но не для меня.

— Я понимаю, что Сад, — усмехнулся я. — Любой младенец поймёт. Факт остаётся фактом: он отсутствовал на дежурстве, хотя его альтер сообщал обратное.

— Он действительно так поступил?! — директор всерьёз растревожился — даже дверной проход освободил. — Это серьёзно! Очень серьёзно! У нас первая степень риска — как у энергетиков! А кто-нибудь ещё об этом знает?! Если мой зам позволял себе такое… — и Папа Сим схватился за голову.

В трансфере молчали.

— Кто-то синхронизировал его альтер, — повторил я. — Прикрывал. Мы думали… Мы решили, что это вы.

Меня одарили изумлённо-оскорблённым взглядом такой силы, что я попятился. Двухметровый великан, обвинённый в преступлении, которое он считал наихудшим, — это было страшно!

— Я?! Как я мог прикрывать отсутствие своего заместителя?! Да как вы там вообще вообразили подобное?! — он медленно надвигался на меня. — Ты вообще понимаешь, что такое дежурство? У вас в администрации хоть кто-нибудь понимает, что это такое?!

— Мы понимаем! А ещё мы понимаем, что вы его защищали. Потому что он совсем один и «без друзей»! — я напомнил директору его же слова. — И вы всегда его выгораживали! На кого ещё мы могли подумать?!

— То, что я его выгораживал, не значит, что я нарушал режим! Это моя первейшая обязанность — следить за соблюдением! Если на момент тревоги хотя бы одно место будет не закрыто…

— Хорошо, хорошо, — я выставил руки перед собой. — Приношу свои глубочайшие извинения. Мы ошиблись. И мы об этом узнали. Давайте вы успокоитесь, и мы поговорим. Продолжим. Хорошо?

Глубоко вздохнув, директор подошёл к буфетной панели, расположенной напротив его рабочего стола, налил себе воды.

— Будешь? — он оглянулся на меня.

Я вспомнил про злосчастный термос с сэндвичами и покачал головой.

— Значит, кто-то его прикрывал? — теперь Папа Сим выглядел задумчивым. — Это не сложно. Технически.

— Не сложно.

Зажав сэндвичи под мышкой, я открыл крышку термоса, осторожно сделал глоток. Горячий бульон пришёлся как раз кстати.

— И вы думали, что это я? — директор всё никак не мог успокоиться. — И больше никого не искали?

— Ваши предложения?

Он задумчиво прикусил щёку с внутренней стороны — забавный детский жест для такого большого человека. Я, не удержавшись, улыбнулся, но, поймав его недоумённый взгляд, прикрылся термосом.

— Никто бы не стал помогать ему в этом, — ответил Папа Сим. — Если бы это были стажёры или новички, закадычные друзья… Иногда у молодых ребят случаются моменты, любовь и так далее… И они делают глупости, выгораживая друг друга. Но у нас выгоняют за такое. Сразу. Я сам выгонял. Жалко, но нельзя спускать. Потому что режим дежурства — это… это жизни. Жизни всех на станции.

— Я понимаю, — кивнул я. — Значит, никто.

— Никто. Я готов поручиться, что никто из моих сотрудников не прикрывал камрада Мида.

Сказано это было спокойно, без какого-либо пафоса или настойчивости. Надеюсь, спамеры уловят интонацию. Я-то уловил!

— А кто-нибудь ещё? Из лаборантов?

Папа Сим от души расхохотался, аж плечи затряслись. Выяснив причину внимания к своей персоне, он расслабился, как и положено человеку с чистой совестью, и теперь медленно возвращался в своё обычное состояние, знакомое мне по записям из профиля. Добродушный общительный толстяк, обожающий свою работу. Робкий — но не в том, что касалось некоторых безобидных (и даже, как выяснилось, полезных) пунктиков.

— Значит, из этих никто не мог, — подытожил я.

— Хотел бы я посмотреть на лаборанта, которому он бы предложил что-то подобное! Или просто обратился… по-человечески…

— Он их не любил?

— Не любил. И не уважал, — Папа Сим пригладил коротко стриженные волосы, шумно поскрёб затылок. — Совсем. Он был не самым приятным коллегой.

— Я тоже не сильно расстраиваюсь, что его больше нет, — признался я.

Директор посмотрел на меня так, как будто увидел в первый раз.

— Не знаю, как в остальных секторах или на других станциях, — сказал он. — У каждого своя политика. Но у меня здесь режим соблюдается очень строго. Все это знают.

— Понятно, — я допил бульон и завинтил термос. — Тогда я пойду.

— Надеюсь, это поможет, — вздохнул Папа Сим. — То, что я рассказал… Если бы я знал больше… Пусть они знают!

— Всё равно это не из-за вас одного. Мы ищем сообщника, — объяснил я. — Вас ещё долго будут проверять. Тут уж ничего не поделаешь! Могли быть и другие нарушения… Кстати, а почему это здесь висит? — я указал на дверь, имея в виду стенд. — В холле было бы правильнее…

— Он и висел в холле. Ребята из лаборатории сделали. Но камраду Миду не понравилось. Он потребовал убрать. Решили перевесить ко мне. Ну а я не против — красиво!

Папа Сим вышел в коридор, вгляделся в стенд. Своими широкими плечами он загораживал мне обзор — я видел только верхний край и немного по бокам. Кажется, директор рассматривал последние фотографии.

— Пошли пообедаем, — обернулся он. — Я тебя совсем заболтал! Небось, проголодался? У нас тут своя кухня — пальчики оближешь!

Пронзительный писк альтера ворвался в мой сон — и безмятежный пейзаж с полем подсолнечников сменился ненавистным сюжетом: проводы в лаборатории, «Рэй, посмотри на меня!», профессор Нанда, кнопка. И опять к горлу подкатило ненавистное чувство, что я всё понимаю, но ничего не могу изменить, что я третьестепенный персонаж, наблюдающий за развитием сюжета с дальнего плана сцены.

Вот только вместо Чарли с предупреждающим знаком в руках стоял я сам. А вместо антимаскировочного комбо, от цветов которого «лопаются глаза», на мне был администраторский серый с сиреневым и белым. Нанда сделал шаг, и тут я вспомнил, что первая активация уже состоялась. Я же сам нажал, и теперь всё всерьёз.

«Прилепи обратно, дурак!» Но мой голос так и не прозвучал — как будто я кричал мысленно, не задействуя связки. Чужая рука скользнула по затылку, и я-наблюдающий окаменел, не понимая, что делать. Я-отключаемый продолжал глуповато улыбаться…

Пронзительный писк не прекращался — пришлось открыть глаза.

— Свет!

Домашний камилл начал медленно прибавлять яркость. В альтере значилось: [Срочно — В3-Я-03]. Отправитель: [Л. Кетаки].

Знакомый номер… Я посмотрел в альтере план станции. Так и есть: В3-Я-03 — это Выставочный зал Воскресной зоны, где Служба Досуга совместно с Професервисом устраивала по субботам шведские завтраки. Папа Сим рассказал мне про это мероприятие и настоятельно рекомендовал зайти. «Показательное выступление начинающих поваров» — так он это охарактеризовал. Что там могло стрястись в шесть утра?

Вскочив с постели, я принялся натягивать комбо. Задумался о своём первом настоящем сне, но времени на анализ не оставалось. Умываться тоже было некогда — ещё до того, как режим освещения дошёл до стандартного, я покинул свою комнату и выскочил в коридор жилой зоны.

Три минуты до места, если бегом. И можно было не волноваться, что кто-то испугается при виде спешащего андроида — к Выставочному залу спешили остальные члены группы «А-М-112». Посторонних не было, и я приготовился к худшему.

Неужели опять кого-то убили? А тело обнаружили начинающие повара. Пришли пораньше, чтобы приготовить помещение к приёму дегустаторов и гурманов, а нашли… Только этого не хватало! Придётся ведь расширять секретный статус. И Аямэ из Западного сектора снова затянет песню «Это вы виноваты — давайте расскажем всем правду». Знать бы ещё, какую именно…

— Что там? — Туччи нагнала меня перед входом в зал.

— Сам не знаю, — вздохнул я, прибавляя шаг.

Двери были распахнуты. Внутри было полным-полно ярких комбо: члены кулинарных кружков получили редкую возможность надеть вожделенную профессиональную аквамариновую с белым форму. Такие же, но с серой оторочкой, костюмы принадлежали их наставникам. И те, и другие выглядели испуганными и смущёнными — из-за случившегося, а также из-за количества прибывших Администраторов, спамеров и сотрудников ОБ.

К счастью, никто не пострадал. Убийства не было — и это утешало. Хоть что-то приятное в сложившейся ситуации!

Как и другие общественные помещения, выставочный зал отличался высоким потолком со сложной осветительной системой, которая позволяла, в зависимости от проводимого мероприятия, создавать необходимые режимы. Прежде чем заняться подготовкой к завтраку, повара и их помощники включили светильники на полную яркость, поэтому можно было легко оценить причинённый ущерб.

Гладкие стены, сплошь закрытые экранами, были изуродованы большими листками разноцветной бумаги. Красные, синие, жёлтые, зелёные и оранжевые, они были прилеплены на высоте до двух метров — преступники воспользовались столами и стульями, расставленными вдоль стен. И потрудились на славу! Кое-где листки даже налезали друг на друга.

Каждый листок обвиняющее провозглашал: «ХВАТИТ ВРАТЬ! МЫ ЗНАЕМ, ЧТО ВЫ СКРЫВАЕТЕ!» Крупные буквы, красные или белые, в зависимости от фона. Трафарет. А может, что-то вроде печати, я не разбирался.

— Клей хороший? — спросила Туччи у Леди Кетаки.

Глава Станции кивнула. В эту минуту они обе были очень похожи — как две сестры: серьёзные, задумчивые, готовые к защите, а если понадобится, то и к нападению.

Я осмотрелся — и увидел Нортонсона, который ощупывал листки, пытаясь найти такой, какой будет проще отодрать. С другой стороны зала Дэйзи тщательно фиксировала на камеру следы вандализма.

— Чего мы ждём?

Вопрос исходил от представительного седого мужчины с поварскими плашками — это был один из самых популярных мастеров в Восточном секторе. Он специально поднялся пораньше, чтобы подбодрить своих потенциальных конкурентов — кому-кому, а ему можно было не бояться соперников.

— Что здесь вообще происходит?!

Обращался он ко всем представителям власти, но смотрел на Леди Кетаки, и она поспешила подойти к рассерженному шефу.

— Мы ждём камрада Шелли. Вот он нам и расскажет, что происходит.

— Думаете, это Ясин? — глубокие морщины на высоком лбу повара начали разглаживаться.

— А кто ещё? — Леди Кетаки беззаботно рассмеялась — словно серебряный колокольчик прозвенел. — Он давно уже говорил о чём-то таком. Я запрещала. Но вы же знаете Ясю…

— Да как он смеет?! Что он о себе возомнил?! Это наш день, наше мероприятие! Всё! Хватит! Я лишу его абонемента! — шеф даже ногой топнул.

— Кого лишишь? — тильдиец, влетевший в выставочный зал, выглядел уморительно: торчащая во все стороны шевелюра, заспанные глаза; мятый комбо, расстёгнутый на груди, демонстрировал густую рыжеватую поросль.

И страшно знакомый блеск в глазах. «Чарли», — вдруг подумал я. Председатель Комиссии Службы Досуга был таким же прирождённым шутом гороховым, как и мой покойный брат. Я готов был поклясться, что неряшливый вид был создан специально. Вот только не сказать наверняка, специально для Главы Станции или чтобы позлить поваров: они же тоже были в аквамариновом! Только они своей службой всерьёз гордились — в отличие от человека, который, заведуя составлением программ и цензурой, был поциничнее многих спамеров.

— Я лишаю тебя абонемента, — заявил повар и демонстративно отвернулся, скрестив руки на груди.

— Ты всех нас напугал, — заявила Леди Кетаки, широким жестом указывая на стены. — Как я и предупреждала! Но ты всё равно сделал по-своему…

Ясин Шелли опустил голову и виновато покрутил носком туфли.

— Надеюсь, оно стоит того! — фыркнул Улле Гольц.

Один за другим члены группы «А-М-112» начали покидать обезображенный зал. Я готов был поклясться, что как только они заворачивали за угол и пропадали из вида, каждый смотрел на свой альтер. Мне тоже пришло сообщение — с указанием места собрания, скорее всего. Но я хотел узнать, чем всё закончится.

К Главе Станции подошли наставники. Каждый тематический клуб, хотя и входил в Службу Досуга, подчинялся соответствующим отделам Профессионального Сервиса (куда переходили лучшие ученики). Поэтому для разрешения конфликтов они предпочитали привлекать Администрацию.

После короткого разговора шефы вернулись к своим подопечным. Продолжая возмущаться, повара принялись расставлять столы — значит, всё-таки решили не отменять традиционный завтрак-дегустацию. Вряд ли они сами были против, ведь это было долгожданное и любимое многими мероприятие. При этом никому не хотелось делать вид, что ничего не произошло. Интересно, что Леди Кетаки пообещала им в качестве компенсации за моральный ущерб?

— Ну, пошли, — Туччи по-хозяйски взяла меня за руку и потянула прочь.

Тайная встреча «А-М-112» была организована всё в той же знакомой столовой Лифтовой зоны. Теперь это место было дважды памятным. Даже трижды… Перед тем, как войти, я бросил взгляд в сторону игрового зала — как будто ожидал увидеть призрак Мида.

Но игровая была пуста. А столовая оставалась такой же уютной — очевидно, буфет был заранее оповещён. Нас встретил аромат горячего кофе и апельсиновых гренок, что несколько подсластило ранний подъём.

Последними явились Леди Кетаки и камрад Шелли. Но прежде чем мы их увидели, мы услышали их голоса — спор, уже перешедший границу вежливого подшучивания.

Яся не был посвящён в тайну — и ему это не нравилось. Ещё бы, он же был цензором, он привык знать чуточку больше, чем все остальные!

— Если вы решили спихнуть на меня, то хотя бы расскажите, что там стряслось! — требовал он.

— Потом, — повторяла Глава Станции. — Сначала закрой мне тему.

— Почему я должен закрывать вслепую? Дай мне фундамент!

— Ты и так справишься!

— Доброе утро всем! — Яся ступил на порог столовой и шутовски поклонился. — Ну что, значит, придётся вас спасать? Больше же некому!

Нортонсон молча протянул ему мятый рваный лист, кое-как отодранный от стены.

— Вечно у вас в Восточном что-то происходит! — пожаловался Председатель Комиссии Службы Досуга, разглядывая добычу. — Если бы не Роберта, давно бы к вам перебрался!

— Если бы не Роберта, тебя бы давно сняли, — отрезала Леди Кетаки. — Ты справишься?

— «Хватит врать! Мы знаем, что вы скрываете!» — прочитал он вместо ответа и скорчил ехидную рожу.

Тут я впервые увидел, как Глава Станции выходит из себя. Она сжала губы, сдвинула брови, её глаза потемнели, словно грозовое небо, на лбу возникли две прямые морщинки — и моя величавая Леди Роза стала похожа на Медузу Горгону.

— Как лучше, в шутливом ключе или историческом? — быстро спросил Яся и тут же продолжил:

— Конечно, в историческом. Не будем пока шутить!

И он исчез — так быстро, будто его и не было.

— Они что, все такие? — преувеличенно громко вздохнул инспектор Хёугэн. — У нас на «Ноэле» вот точно такой же дрищ скакал. Ни малейшей серьёзности!

— Профессиональная деформация, — объяснила Туччи с невинным выражением лица.

Допив кофе, из-за столика поднялась Дейзи Гольц. Мужа её не наблюдалось — видимо, вернулся к дочке. Когда лейтенант вышла к буфетной стойке, она выглядела крайне расстроенной, и я поначалу решил, что с маленькой Соней что-то стряслось.

— Мы выяснили, кто это сделал, — сообщила Дейзи. — У нас есть записи. Все… — она замялась, подбирая определение. — Все участники инцидента идентифицированы. Сейчас я перешлю вам данные.

Я проследил за направлением её взгляда. Она смотрела на Нортонсона. И выглядела весьма виноватой. Как будто собиралась сделать своему коллеге что-то очень нехорошее, но не могла избежать этого.

Мигнул альтер, возвещая о получении данных. И тут же по столовой пронёсся обречённый вздох.

— О, нет! — прошептал кто-то за моей спиной.

— Если они были с Мидом… — пробормотала Туччи.

Она отставила кружку с чаем и закрыла лицо ладонью.

— Они могли! — воскликнула, сжимая кулачок, профсоюзная советница в светло-синем учительском комбо. — Ещё как могли!

— Я не удивлюсь! — вздохнула Леди Кетаки.

— И что теперь? Допрашивать? — нахмурился инспектор.

— Ни в коем случае. Ни в коем случае.

Поначалу меня смутила противоречивая реакция членов группы. Категоричное «ни в коем случае», полное сострадания, позволило сделать вывод. И тогда я заглянул в свой альтер, чтобы проверить правильность оценки. И увидел знакомые лица. Что ж, зато я не ошибся в предчувствиях! Впрочем, какая от этого польза?..

Их было шестеро. Четыре мальчика и две девочки. Шестеро детей — стандартное количество для независимых станций. Две пары близнецов — тоже нормально: если здоровье позволяло, многие предпочитали вынашивать двоих, а то и троих. Среднестатистическими были обстоятельства знакомства: во время практики. Через год начали жить вместе, ещё через два стали семьёй.

Необычным было то, что родители не видели разницы между работой и домом — и умудрялись совмещать одно с другим. Рут и Шьям Нортонсоны притаскивали детей в диспетчерскую и брали с собой на обход, давали мелкие поручения и посвящали в профессиональные тонкости. В результате вырастили шестерых стражей порядка — редкий случай династии, за которым пристально следили спамеры и профэксперты.

Там, где смотрящие ожидали найти признаки принуждения или иную форму насилия, соседи по блоку и друзья семьи видели естественный ход вещей. Никто не удивился, когда один за другим младшие Нортонсоны надели серый с оторочкой цвета умбры. Когда в детском саду играешь в эвакуацию, в школе — выпрашиваешь дежурство на перемене, и лучшим подарком считаешь комбо точь-в-точь как у папы и мамы (и пусть кто-нибудь попробует сказать, что это скучная расцветка!), на вопрос «Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?» ответ может быть только один.

Вероятно, сработал фактор «цеховой гордости». Маленьких Нортонсонов слишком рано начали воспринимать как смену, что весьма льстило: большинству их ровесников приходилось начинать с кружков, сдавать нормативы, проходить тестирование, чтобы получить право проходить практику в той или иной службе, и чем выше была ответственность, тем строже отбор. А тут всё и всех знаешь — и тебя знают все. И не упускают случая подивиться: «Во-от такой крохой тебя помню! Надо же, как быстро летит время!»

Может быть, они просто не хотели покидать «Тильду», благо училище Отдела Безопасности было на каждой станции. Или не хотели испытывать себя в других областях: при том опыте, который они успели получить к окончанию школы, проблем с экзаменами не ожидалось. А выберешь что-нибудь другое — ещё опозоришься! Единственным, кому в итоге довелось увидеть Солнечную систему, оказался самый младший — Генрих. И он был последним, кто сохранил родительскую фамилию — остальные успели обзавестись супругами и детьми, что, по традиции, повлекло выбор нового «второго имени».

Но утрата прежней фамилии мало что изменила. Как и раньше, они делили на шесть радости и беды, ходили друг к другу в гости, обменивались опытом, как по работе, так и в непростом искусстве родительства. В шутку их называли «кластером», как камиллов одной специализации. Они не обижались. Несмотря на существенные различия во внешности, Нортонсоны были очень похожи по характеру: ответственные и надёжные, как Рут, спокойные и внимательные, как Шьям. И когда Реншу Эспин развёлся, его единственного сына взял к себе брат-близнец Хенг Ремизов, чей брак был намного прочнее.

Развод — событие чрезвычайное, почти такое же, как убийство. Сразу несколько служб принимаются старательно копать: где, как, почему допустили, что два человека, принявших на себя почётную ответственность растить детей, вдруг расстались? Правда, в случае с Эспинами ответ лежал на поверхности: Грета так и не смогла отказаться от своего тэферства. Выбор, который она сделала после встречи с Реншу, был неправильным. Она ошиблась с оценкой приоритетов. Но ей понадобилось время, чтобы осознать свои подлинные потребности. Вот только это время принадлежало не только ей…

Так или иначе, однажды Грета поняла, что её не устраивает спокойная работа в климатологической лаборатории — она хотела на планету, к живым ураганам и смерчам. Уютная семейная гавань рядом с невозмутимым Реншу и его дружелюбной роднёй стала в тягость. Ей требовалось другое, совсем другое. Дождавшись, когда Фариду исполнится пять, Грета заявила о своём желании расторгнуть брак. Поражение в правах её не пугало, как и испорченная репутация: в ТФ не смотрели на ошибки прошлой жизни.

К радости семейных консультантов, для мальчика не пришлось искать приёмных родителей: у Ремизовых он бывал чаще, чем дома — из-за кузена Теодора, который был младше его всего на год (реальная же разница составляла полтора месяца). У них даже прозвища были парные: Фьюр и Тьюр.

Итак, Фьюр расстался с мамой, но в целом его жизнь мало изменилась. Конечно, произошедшее оставило свой след, и мальчик временами отыгрывался на окружающих. Однако его угрюмый и вспыльчивый нрав легко компенсировал спокойный брат, отец с дядей были готовы поддержать, да и другие члены кластера были рядом. Флегматичные Нортонсоны продолжили семейную традицию, перенеся рабочие принципы в область домашних отношений: жизнь не идеальна, конфликты — нормальное явление, надо успокоиться, сесть, поговорить и вместе подумать, что можно сделать. Фьюру достаточно было получать подтверждение, что его любят, что его вообще можно любить, что он не дефективный, никому не нужный урод.

Постепенно он перестал винить себя в разводе родителей. Казалось, ещё немного, и мальчик захочет общаться с матерью, от которой он даже подарки отказывался принимать. С другой стороны, Фьюр начал интересоваться работой Отдела Безопасности, старательно изучал Восточный сектор и вместе с братом выполнял несложные поручения. Его не смогли затащить ни в один школьный клуб — зато он назначил себя «стражем порядка» для всех клубов, так что ему с Тьюром просто выдали повязки дежурных…

А потом случился «Кальвис».

Едва прозвучал сигнал тревоги, братья кинулись в направлении, противоположном эвакуации. Несколько часов их считали погибшими, пока они бродили по лабиринту тёмных коридоров, освещаемых лишь огоньками КТРД. Они могли наткнуться на «бэшек» или забрести в участки, где был нарушен радиационный режим. Но ничего такого, что угрожало бы их физическому здоровью, не произошло. Когда же их нашли — после того, как логосы вернули себе контроль за информационными сетями и, соответственно, сигналами альтеров — Фьюр и Тьюр сидели возле своих мёртвых отцов. Нашли тела, дотащили их до освещённого участка и остались рядом.

На станции, ведущей автономное существование, смерть была регулярной гостьей. Как правило, она навещала шахтёров и тэферов. Инженерная, Строительно-монтажная и Энергетическая службы также считались опасными. И вообще, никто не был застрахован от несчастных случаев. Гибель восемнадцати человек потрясла всех, но само событие — бунт андроидов — нарушило привычную картину мира. Когда же на «Тильду» начали прибывать переселенцы, испытавшие настоящий кошмар, осиротевший кластер отодвинулся на задний план.

Возможно, это сыграло свою роль. Или то, что Фьюр и Тьюр видели и слышали в тот день — и о чём они никому не рассказывали.

Первые полгода мальчики вели себя образцово: утешали маму Тьюра, полностью взяли на себя заботу о шестилетних Юки и Брайне, опекали других племянников. Хорошо учились, ревностно исполняли обязанности дежурных, протежировали новичков — в общем, поддерживали репутацию семьи героев.

Но в какой-то момент всё изменилось. Сначала чуть-чуть, по мелочам — грубая шутка, глупый розыгрыш, сорванный урок, нарочитое непослушание. Агрессия была направлена против учителей, спамеров, Службы Досуга и вообще взрослых. Выглядело это как обычные трудности переходного возраста, и на проделки Фьюра и Тьюра закрывали глаза — пока это не начало напоминать провокации и прямой саботаж.

Вскоре к ним присоединился Оскар Ява. Правильнее будет сказать, они его к себе присоединили — сироту с «Кальвиса», оставленного на второй год, потому что он несколько месяцев молчал и не выходил из своей комнаты. Родители и педагоги волновались, сможет ли он адаптироваться на незнакомой станции, в новом классе… Он адаптировался довольно быстро — и двинулся дальше.

Статус жертвы, как Фьюр и Тьюр выяснили на практике, давал значительные преимущества: можно ходить по самому краю, и ничего не будет. Ну, к терапевтам потаскают, но если сказать, что тебе грустно и скучаешь по родителям, простят. И можно продолжать в том же духе.

Следующей в «банду» вошла Дана Иоффе — её семья усыновила Оскара и перебралась с «Агнессы» на «Тильду». Дана подружилась с Фьюром и Тьюром (которых к тому времени начали попросту бояться), чтобы спасти брата от «тлетворного влияния» (а заодно, если повезёт, направить хулиганов на путь истинный). Вышло наоборот, хотя у девочки был сильный характер, и она несколько лет исполняла обязанности старосты. В результате этот опыт начал использоваться совсем не так, как ожидали школьные воспитатели. Сильный характер, если он присущ нарушительнице общественного порядка, уже не кажется положительной чертой.

Пятым из тех, кого Леди Кетаки безуспешно пыталась вразумить, была благополучнейшая Эмили Фрил, сестра Люсьены — той самой, что совсем недавно вернулась из Солнечной системы после успешного завершения учёбы. Можно представить её удивление, когда вместо сестрёнки-вундеркинда она увидела «злого гения», чьим любимым развлечением было загонять учителей в тупик заковыристыми вопросами!

Что девочка с блестящими задатками, обогнавшая школьную программу на два года и никогда — вообще никогда! — не нарушавшая ни одного правила, забыла в компании бунтарей? Опять переходный возраст? Но до того как её перевели в класс к Фьюру, Эмили была тихоней и не выказывала ни малейшей склонности к неформатному поведению. И вдруг как будто её заразили…

До шутки с листовками банда Фьюра в основном ограничивалась Весенней улицей: большая часть их акций затрагивала учебный процесс, клубы, студии и общешкольные мероприятия типа фестивалей. Но «ХВАТИТ ВРАТЬ» было гораздо серьёзнее — мало кто из группы «А-М-112» верил в совпадения. Непонятно, как ребята узнали о Миде и его преступлениях. Впрочем, они часто бывали в Саду, так что вполне могли что-нибудь заметить.

Инспектор Хёугэн считал, что они и есть те самые сообщники: начало серьёзных хулиганств совпадало со временем первого убийства. «Банда Фьюра помогла Миду скрыть отгулы — и неизвестно, в чём ещё они были замешаны».

— Я не утверждаю, что они знали всё, — заявил инспектор, когда стих шум, вызванный его версией. — Они могли воспринимать это как игру или что-то в этом роде. В конце концов, он был взрослым, который прогуливал работу — как они прогуливали школу!

Леди Кетаки пресекла дальнейшее развитие темы.

— Спасибо, что поделились своими соображениями! Этими детьми будут заниматься только специалисты. Ответственные из нашей группы будут выбраны только после того, как камрад Туччи подготовит рекомендации…

— Такие же, как на Юсупова? — хмыкнул инспектор, но Глава Станции проигнорировала нечестный выпад и закончила свою мысль:

— За всеми пятью будет установлено постоянное наблюдение. Я запрещаю контактировать с ними, если только они сами не захотят пообщаться. И я отстраняю от этого дела лейтенанта Нортонсона. Генрих, твоя работа здесь закончена. Иди домой.

— Ты видела?

— Все стены испортили! Ну как так можно? Яся однажды дошутится!

— Ну он, конечно, умеет подать.

— Знаешь, что они взяли? Бумагу для аппликаций. Детскую! Как им такое в голову пришло?!

— Кири, ты пойдёшь?

— Я такое не очень люблю, но меня Дэн потащит…

Если бы меня попросили сделать вывод, я бы сказал, что главный талант руководителя — грамотно использовать нужных людей в подходящий момент правильным образом. Один человек — не предупреждённый, не подготовленный, просто приглашённый — пришёл, увидел, подыграл. Уже в семь, к началу завтрака, в эфире крутилось интригующее приглашение — первое из серии «приманок». Потом было второе. И третье. И всё опиралось на репутацию Ясина Шелли и его отдела.

Интенсивность кампании оправдывалась очевидной краткосрочностью: ещё в пятницу никто не предполагал, что Служба Досуга выставит своё фирменное блюдо — интерактивное голографическое действо, соединяющее науку, игру и театр. Не прошло и пары часов, как весь Восточный сектор обсуждал «смелую рекламу» и сочувствовал поварским клубам: «Бедняги! У них украли субботу!» Но сюрприз есть сюрприз — «Сенсационное историческое шоу» стоило того, чтобы на него сходить.

Трудно сказать, на какой эффект рассчитывали расклейщики, но результат их вряд ли удовлетворил. В отличие от Главы Станции. Её не заботило, как Яся «закроет тему». Достаточно верить в специалиста — и демонстрировать ему свою веру, конечно. Никакие премии с бонусами не давали того, что даёт чувство собственной значимости. Это главный ресурс Администрации: её избирают сообща, а потом она раздаёт каждому по «награде», оплачивая усилия и уравновешивая запросы. Параллельно — и незаметно для всех — решаются глобальные проблемы выживания.

В ревю, которое прислал Яся, раскрывалась интрига: готовящееся представление было посвящено истории псевдонаучных сенсаций и разоблачений. Основной упор делался на НЛО и вообще контакт с внеземным разумом.

Из всех безумных идей, которые владели умами в докосмическую эпоху, «подлинная правда об источнике земного общества, технологий и остального» была самой нелепой. А ещё они верили в «нашествие», «тайный захват» и «они среди нас» — концепции, зародившиеся в первобытные времена, когда человека из другого племени не признавали человеком. Впоследствии это распространилось на инородцев, потом — на иностранцев. И всегда становилось первопричиной вражды, недоверия и страха.

Я никогда не понимал, как прогресс мог соседствовать с этими идиотскими выдумками. Древняя цивилизация гигантских насекомых, разумные ящеры, инопланетяне, похищающие людей, — это, безусловно, смешно, если не вдумываться. В одной руке у человечества был прирученный атом, они вплотную подошли к Третьей энергетической революции, освоили околоземное пространство… А в другой руке продолжали сжимать старые обслюнявленные погремушки.

Но идея была хорошая. Должно было получиться, особенно если задействовать старый кинематограф и мультипликацию. Смешно и поучительно, хотя соль такого «исторического представления» — чувство облегчения в конце: «Хорошо, что мы живём сегодня, и никто уже в это не верит!» По крайней мере, после похожего «шоу», посвящённого преступлениям, я испытал именно такую радость.

Историю с пришельцами, как я понял, разрабатывали давно. Ждали подходящего повода. Впрочем, Яся не считал этот повод достойным (он же понятия не имел, что именно маскирует!) Как гласила приписка в конце ревю: «Вы должны мне новый сюжет».

— Жаль, что придётся растратить такую жемчужину, — вздохнула Леди Кетаки, пролистав подборку снимков. — Можно было бы пустить перед Неделей Экзаменов или к выборам…

Она хотела добавить что-то ещё — я готов был поспорить, это касалось виновных. «Глупые мальчишки!» Но после того как я познакомился с историей Фьюра и Тьюра, возмущаться не получалось. Они были жертвами, и у них было полное право предъявлять счёт обществу, не сумевшему обеспечить им нормальное детство. Они ведь не хотели становиться такими! Они прошли через огонь, который опалил их, искалечил, изменил навсегда. В отличие от взрослых, которые могли как-то перестроить себя, подросткам нечего было перестраивать.

Как я раньше оценивал ситуацию на «Тильде»? Спокойная станция, минимальный ущерб. Правду мне сказала Туччи: «Ты слишком мало знаешь, чтобы понимать». Всего лишь восемнадцать погибших…

В который раз, начиная с утреннего заседания, я подумал, что надо бы пойти к Нортонсону. Вот только теперь я понятия не имел, что ему сказать. Я даже толком не представлял, что он чувствовал. Плохо ему было, с этим не поспоришь. Но как я мог поддержать его? Что нужно было говорить?

Что мне теперь делать?

И Леди Кетаки, и Туччи как будто забыли про меня. Во время утреннего совещания и после, за завтраком, наши взгляды то и дело пересекались. Отличная возможность дать мне новое задание, раз уж с детьми теперь занимаются специалисты, а Папа Сим свободен от подозрений. Но они ограничивались улыбками: Леди Кетаки — теплыми и ободряющими, Туччи — насмешливо-нежными. Поулыбались и разошлись в разные стороны. А я остался один. И расписание в альтере было пустым.

Может быть, они забыли про меня?

Я стоял перед дверьми столовой, смотрел на проходящих мимо людей и не понимал, что происходит. Странно было остаться без дела. Ненужность пугала. Меня вытолкнули из жизни, я не мог участвовать, быть полезным, значимым. Я не мог быть.

Наверное, так себя чувствуют поражённые в правах — те, кому запрещают заниматься какой-либо деятельностью, а также лишают права участвовать в голосованиях. Когда преступление особо тяжёлое, нельзя появляться в административных блоках, столовых, библиотеке. Не пускают в зоны развлечений и общие спортивные залы. Можно спать и есть — и больше ничего, а логосам с камиллами разрешено применять силу, если попробуешь буянить.

Не случайно красно-оранжевый комбо, который следует носить при таком наказании, называют «ржавью». Внешне это приятнее, чем переводиться в ТФ или на другие сложные проекты, но в том-то и дело, что допуск к работе означает, что тебя простили, дали шанс. А когда никто не желает с тобой работать, когда ты вообще никому не нужен и тебя терпят (и кормят) исключительно из соображений гуманизма…

«Ржавь» носят месяц. Или даже два, если проступок по-настоящему плохой. Для автономной станции тотальный остракизм — жестокое наказание. Его никогда не назначают семейным — правда, я не слышал, чтобы люди с детьми совершали тяжёлые преступления. Всё-таки у них серьёзная подготовка. Одинокие — другое дело, они могут провиниться настолько, что даже ТФ и шахтёры проголосуют за «ржавь». А эти ребята всегда испытывают хронический кадровый голод, и напугать их не просто!

Не только безделье роднило меня с такими преступниками: для людей в красно-оранжевом существовала «упрощённая процедура» — сутки после заявления. И никакого «месяца на подумать»: медики свидетельствуют, что пациент психически здоров, и на основании индивидуальных данных начинают готовить смесь для укола. Мне вообще просто: достаточно поднять руку и нажать на кнопку. А вот человеку подберут идеальную дозу. Наверное, поэтому «ржавь» назначают так редко и максимум на восемь недель, по прошествии которых преступник отправляется во всё тот же ТФ… Или в никуда.

С другой стороны, можно провести так всю жизнь, было бы желание. Просто надеваешь комбо соответствующего цвета — и ты больше никому ничего не должен. Всё необходимое обеспечат. Конечно, придётся забыть о деликатесах, премьерах, редкостях и прочих приятных мелочах. О друзьях и вообще близких тоже лучше не вспоминать. Зато разом насолишь всем, кто за тебя отвечал, начиная с момента подбора доноров для зачатия, поскольку человек, добровольно согласившийся стать отверженным, хуже маньяка.

Интересно, каким может быть человек, выбравший «ржавь»? Я только слышал о таких случаях, и то в пересказе, как байку. И это всегда происходило на станциях Солнечной системы…

Пока я размышлял о безделье, ноги сами принесли меня туда, где бездельникам самое место — в Сад. Кстати, лишенцев на травку никогда не пускали. Андроидов, по идее, тоже не должны. В первый раз я явился сюда по заданию — что теперь? А ну, как завернут, погонят?

Разумеется, никто меня не погнал: спасибо Ирвину, спасибо Леди Кетаки, спасибо Вильме Туччи, спасибо Папе Симу, спасибо, спасибо, спасибо. Я вам обязан — и я верну долг! Я даже знал, как именно.

Для начала следовало выбрать местечко поспокойнее. Но в субботний день это было проблематично: Сад принимал отдыхающих, большой газон пестрел группами, и между грядок прогуливались влюблённые парочки. Меня узнавали — улыбались, махали руками, приглашали присоединиться, опять начали снимать. Заметив золотистую шевелюру, я прибавил шаг и поспешно покинул территорию отдыха. Только «одуванчика» мне не хватало! Сад — традиционное место свиданий, и если таинственная поклонница вознамерится сократить расстояние, так просто от неё не отвяжешься.

Подходящий закуток нашёлся за блоком оранжерей — рядом с настоящим садом, где росли плодовые деревья. Я заметил несколько завязей, но так и не смог определить вид. Вероятно, что-то экспериментальное: большие деревья плохо приживались в биофабриках, да и расходы на их выращивание были несопоставимы с результатом. Пока что, по крайне мере.

Землю вокруг деревьев, как все другие свободные участки, покрывала пушистая трава — я без труда нашёл, где растянуться. Почему-то такая поза, и обязательно на живом ковре, действовала умиротворяюще. Вдобавок, благодаря грядкам, меня можно было увидеть, только если подойти вплотную. Высокая ботва (то ли морковь, то ли что-то ещё — мне лень было проверять) создавала неплохое укрытие.

«Вот так. А теперь — о главном, — приказал я себе, — Мид и «бэшки». Идея, которая сводит с ума и превращает в уничтожителя. Идея, которую не смогли найти посредники, консультанты и программисты и которую обнаружил Мид».

Вот оно — самое важное! Что именно натолкнуло профессора Просперо Мида на разработку «маньяческого» плана? Может быть, он познакомился с той пресловутой идеей ещё до бунта? И ему сообщили как одному из разработчиков. А может, он помогал её внедрить? Может быть, он сам — источник этой идеи?

Зелень на грядке колыхалась под искусственным ветерком, и жуки-камиллы деловито гудели в листве деревьев. Именно здесь, в Саду, станция представлялась подлинным сокровищем: хранимое коллективными усилиями сосредоточение жизни посреди океана ледяной пустоты. Чудо, существующее лишь в чудовищно узком промежутке температуры, давления, радиации и правильного состава воздуха — узком, словно волос, на котором всё держится.

Для «бэшек» промежуток был шире, а значит, выше шансы на выживание. Так, может быть, поэтому?..

— Ненавижу! Ненавижу их всех!

Яростный шёпот отвлёк меня от размышлений, но не расстроил, потому что я узнал голоса.

— Выкрутились! Сволочи! Гады! Выкрутились!

— Тихо, Фьюр!

А это, разумеется, Тьюр, компенсатор и тыл.

— Надо поглядеть на это «Сенсационное историческое шоу»!

Девичий голос, твёрдый, решительный. Дана Иоффе, не иначе.

— Пусть идёт Эми.

— Почему она?

О! Нотки ревности! Оскар Ява — первый из принятых в команду. И отодвинутый на вторые роли после появления более сильных участников.

— Она разберётся.

Значит, Дана — второй лидер.

— Ладно… А мы что?

— Мы придумаем что-нибудь ещё.

— Хорошо.

Пауза. Вздохи. Сердитое сопение.

— Если они знают, что это мы…

— Они уже знают?

— Да.

— Откуда ты знаешь?

— Кро, не перебивай. Говори, Эми.

«Кро». Кроу? Ворон. Потому что чёрный. В памяти всплыло лицо Оскара — сначала из его личного дела, потом из воспоминаний о первом дне на «Тильде». Антрацитовое лицо и выдающийся нос, явно лишний в коктейле.

— Они будут следить через наши альтеры. И слушать. Через логоса. И через камиллов.

Для своих двенадцати лет Эмили разбиралась в ситуации. Но если она так хорошо разбиралась, почему по-прежнему с ними? Подростковая максималистская преданность? Типа «Они приняли меня — и теперь я не могу их бросить»?

— Страшно как!

— А раньше они не слушали?

— Не имели права. На это нужно постановление. Они могли слушать только на Весенней.

— А теперь?

— Погоди… Почему ты думаешь, что они получили это постановление?

— Мне так кажется. Мы далеко зашли.

— Что, боишься?

— Кро, не лезь. Никто не боится. Чего нам бояться?

— Вообще-то есть, чего. Нас могут перевести в другую категорию. С диагнозом. Как дефективных. И даже заставят носить «ржавь»!

— Да ну! А что мы такого сделали?

— Ты серьёзно? Правда?

— Никто нам ничего не сделает. Все это знают. Они сами наденут «ржавь»!

— Тихо! Эми, если так, что теперь?

— Понятно, что теперь! Разговоры только в норке.

— А! Ага.

— Вот именно.

— Пошли.

Прошелестели шаги — и затихли за деревцами. Я прислушался. Ребята направлялись к дальнему выходу. Значит, там та самая «норка», где, как они думают, можно не бояться чужих ушей? Но это уже не моя забота. Или всё-таки?..

Из травы выглянул чёрно-белый хомяк. Он присел на задние лапки, подвигал носом, внимательно посмотрел мне в глаза. Я протянул руку и легко взял его — он не сопротивлялся. Тёплый комочек меха доверчиво устроился в моей ладони. Похоже, ему надоело убегать, надоело прятаться. Да и какой смысл? Где бы ты ни был, ты всё равно на станции — деваться некуда.

Я никогда не думал, что обычный хомяк может вызвать столь бурную радость. Наверное, первый корабль, вернувшийся целым и невредимым из СубПорта, встречали с меньшим восторгом. Впрочем, ради того полного благодарности взгляда, которым меня одарила Юки Ремизова, я бы поймал стаю хомяков!

— Он просил передать, что ему очень стыдно, — объяснил я ребятам из зооклуба, вручая послушного Билли. — Вернулся сразу, как только узнал, что у тебя могут быть проблемы из-за него, — последнее предназначалось сияющей малышке.

Я подмигнул ей — и она потемнела, что для её смуглой кожи означало зардеться до корней волос.

— Простите, что мы тогда наступили на вас, — прошептала Юки, провожая меня до дверей. — Мы не хотели…

— Ерунда! — рассмеялся я. — Хороший массаж получился!

Она прыснула, прикрыв рот ладошкой.

Ни Брайна-близнеца, ни старших братьев поблизости не наблюдалось. «Интересно, она знает про их нору?» — подумал я, но остерёгся расспрашивать. А вместо этого заглянул в офис к Папе Симу и попросил план биофабрики. В Инфоцентре, конечно, была голограмма, но не такая подробная, как у главного садовода.

Профэксперты и Отдел Безопасности обшарили все помещения, где работал и куда мог заходить покойный Мид. Но они не нашли ни его мастерской, ни того, что могло быть складом. Имелось оборудование, которое было при нём в момент смерти. Был составлен список нелегально использованных материалов, из части которых было создано это оборудование. Где создавалось — отдельный вопрос. И где остальное? Явно не у него дома и не в кабинете!

Очевидно, было секретное место, вдобавок неплохо защищённое от логосов и камилл, в котором Мид занимался своим «хобби». И я был уверен, что теперь Фьюр заседал там со своими друзьями. Но что это за тайный уголок, если его не обнаружили после самой тщательной проверки?

Поскольку вина банды была доказана, мы получили доступ ко всем их перемещениям, а также видеозаписям и разговорам, но только там, где была возможна запись изображений и звуков. В этом отношении Сад был самым «свободным» районом — камилл много, но они заняты непосредственной работой, логос лишь фиксирует перемещения людей, отдавая все свои мощности проверке воздуха, температуры и состояния каждого ростка. Если бы кто-нибудь вздумал пробежаться по клумбе, большая часть информации касалась бы самочувствия потоптанных растений, а не нарушителя.

Фьюр и остальные давно перенастроили свои альтеры, оставив только маяк — ещё одно преимущество жизни подростков. Взрослым такое было недоступно. Практически для каждой службы, так или иначе, действовал режим тревоги, и всегда могла возникнуть необходимость вызвать человека и получить его консультацию. Подростки, напротив, обладали правом маскироваться хоть месяцами — «бунтарский период, через полгода пройдёт». Переживших трагедию тем более старались лишний раз не дёргать.

Опять, как и с маньяком, мне мешали законы ФиксИнфо. Защита частной жизни была полезным достижением, если нет необходимости узнать правду о происходящем. А так были лишь расплывчатые графики перемещений. Более-менее точно определялся квадрат, где они находились — логос не стал сохранять подробности, потому что ребята вели себя на удивление пристойно. Ни одной травинки не выдернули! Когда они приближались к лабораториям или оранжереям, картинка становилась чётче, но под открытым пространством собирались только данные альтеров, наложенные на систему координат.

Пока я пытался совместить «след» банды и возможные входы в «нору», я не переставал думать о странных совпадениях, которые сопутствовали этой кажущейся бесконечной истории с «маньяком». Начиная с той роли, которой убийца прикрывал свои реальные мотивы, и заканчивая «бэшками». И ещё Сад — сосредоточение жизни и смерти.

Сад был самой уязвимой частью «Тильды» — именно потому, что здесь не было переборок и самой возможности отсечь аварийный участок. Во время восстания «бэшки» пытались прорваться сюда, потому что знали: достаточно одного повреждения, чтобы огромный блок был уничтожен, а вместе с ним — возобновляемый источник пищи, столь важный в условиях полной изоляции. Именно это произошло на «Кальвисе» и других станциях: взорванные оранжереи, значительный ущерб и множество погибших, как во время бунта, так и после.

Защищая «Тильду», Дозорные имели в виду именно Сад да ещё Энергокомплекс в сердцевине, ведь другие блоки могли пережить и дюжину мелких метеоритов. Но не это место…

До обеда я копался в плане, так что практически выучил его наизусть. Грядки, клумбы, газоны — каждый клочок открытого пространства был осмотрен. Но там не было никаких укрытий, да и быть не могло!

Отклонив приглашение Папы Сима (теперь он относился ко мне с пугающим почтением, вообразив, что именно благодаря мне от него отстали Профэксперты), я направился к Зелёной столовой с чётким намерением обсудить с Главой Станции свои мысли, касающиеся Мида с «бэшками». Нельзя было отодвигать это на периферию, особенно теперь, когда дело передали школьным терапевтам с учителями. Проблема была гораздо шире «А-М-112», и если подключить другие ресурсы…

Я так и не дошёл до дверей столовой — остановился на другой стороне коридора. Внутри, вплотную к стеклянной стене, за столиком сидели Леди Кетаки и Вильма Туччи. Они были настолько увлечены беседой, что не замечали ничего вокруг.

Обсуждали они меня.

Мнительность была ни при чём, равно как и самомнение — пары минут оказалось достаточно, чтобы убедиться. Вот директриса спамеров весьма удачно передразнила, как я задаю вопросы, как удивляюсь. Во время ответной реплики Глава Станции коснулась своего затылка — похоже, интересовалась, как я реагирую на «угрозу отключения».

Им было весело, как бывает весело специалистам, занятым любимым делом. Они решали мою судьбу — где я буду дальше, что мне поручить, что я осилю… Изучив меня, они составили мнение и теперь искали для нового инструмента идеальную нишу.

«Пожалуй, не стоит вламываться туда со своим гениальным открытием!» — подумал я, резко развернулся и зашагал прочь.

Ещё секунду назад я ощущал себя… Почти как человек. Даже без «почти». Непонятно с чего я вообразил, что могу принимать решения, влиять на что-то! Приятная иллюзия. Хорошо, что я вовремя очнулся, иначе бы выставил себя полным идиотом.

Нет уж! Прочь! Подальше от них! У меня не было ни малейшего представления, где это «подальше», тем более что со станции бежать некуда. Шахтёрские купола и ТФ — самый дальний край. Но теперь я гораздо лучше понимал хомячка Билли. Иногда хочется просто бежать…

— Ой!

— Простите!

Я едва успел подхватить молодую женщину, которая неосмотрительно оказалась у меня на пути. Едва справившись с законами инерции и тяготением, я отстранился от неё, намереваясь бежать дальше. Но она продолжала держать меня за локоть.

— Можно с тобой поговорить?

На ней был домашний комбо без каких-либо знаков отличия. Беременность была вполне заметна — именно выступающий живот подсказал, где я слышал её хрипловатый, слегка надтреснутый голос.

«Зачем ты так?» — спросила она, когда я встал на колени перед Дозорными. Характерные интонации, интересный акцент — она слегка растягивала ударные слоги. Я запомнил.

— Мы можем пообедать вместе, — предложила она, отцепилась от моего локтя и протянула ладонь.

— Сара Дьюб, оператор Внешней Защиты.

— Рэй, — ответил я и не стал ничего добавлять, потому что теперь понятия не имел, кто я и в какой службе.

Мы обменялись рукопожатиями — и её ладонь снова сработала как клещи, не стряхнёшь.

— Здесь есть хорошее местечко, — она потянула меня в сторону архива.

Пока мы шли, я сумел кое-как привести мысли в порядок. Обиды по поводу тяжёлой судьбы бедного андроида были упакованы и задвинуты подальше. Мид и «бэшки» легли на полку. Сара — более серьёзная проблема. Волосы вьющиеся, тёмно-русые — ни намёка на «одуванчик». Домашний комбо — значит, её смена закончилась или ещё не началась — так или иначе, днём редко кто ходил в такой одежде. На вид не больше тридцати.

Я заметил звёздочку над левой грудью. Это уже интереснее: как правило, доноры не афишируют свои достижения. Выношенный ребёнок не повод для публичной гордости. Особенно если она носит следующего. Интересно, как на подобную показуху реагируют спамеры?

У меня в голове накопилось много вопросов, так что когда мы заняли столик в крошечной полупустой столовой возле архива Инфоцентра, я не знал, с чего начать. Тем более что у Сары самой было что спросить. Но пауза, во время которой мы выбирали блюда, лишила нас обоих инициативы. Похоже, она усомнилась в своём решении «поймать, пригласить и опросить», я же опять начал думать про бунт и маньяка. А тут ещё банда обиженных подростков…

— Они бы не тронули тебя, — вдруг сказала Сара.

Её голос странно дрожал, как будто она вот-вот расплачется, но глаза оставались сухими.

— Не тронули… — повторила она.

Я знал, о ком она, но предпочёл промолчать — пусть сама выкручивается!

— Когда тебя… Когда тебя поймали, я была там. Если бы они просто попытались, я бы им не позволила. Но я знала, что они не будут.

Странное объяснение.

— Почему? — поинтересовался я, ковыряясь ложкой в тарелке.

В скучной столовой при архиве был ограниченный выбор — не для Сары, конечно, ей доставили обед из спецменю. А вот мне пришлось довольствоваться чем-то овощным и пюреобразным.

— Они же операторы, они же работают с камиллами! Они никогда не смогут выключить такого, как ты, — начала она объяснять, обрадованная моим участием в разговоре.

Интересно: Сара называла Дозорных «они». Значит, не чувствует себя одной из них?

Я перебил её:

— Почему бы ты им не позволила?

Этот вопрос как будто испугал её, и она не сразу ответила.

— Я хотела спросить тебя… Ирвин очень много рассказывал о тебе. Я все выпуски пересмотрела! — смущённо хихикнула Сара.

В её исполнении смешок был похож на всхлип. Однако она оставалась спокойной — руки не дрожали, и дыхание было в порядке.

— Ведь ты… Вам же не сразу это сказали, правда? Ты помнишь, как узнал, что ты андроид?

Такого вопроса я не ожидал!

— Помню, конечно, — ответил я, а про себя добавил: «Хотел бы я забыть!»

— Ты помнишь, что ты чувствовал к профессору Хефнеру? Он же был вам как отец?

— Хофнер, — поправил я. — Профессор Хофнер. Да, он был как отец. И остаётся таким. Я помню, что я чувствовал. Сначала я понял, кто я. Потом обрадовался, что догадался и нашёл доказательства. Потом разозлился, что нам врали. Что он врал! Потом я понял, почему. Потому что то, кем я был и каким осознавал себя, было невозможно без этого вранья. И вообще это был проект по клонированию и мозговой ткани тоже. Для них это не было ложью… В общем, это было сложно. И это длилось полтора месяца — от того дня, как Чар… Как эта идея прозвучала и до того дня, когда мы получили официальное подтверждение, — и я принялся за остывающий суп, оставив её переваривать услышанное.

Я прикончил первое, когда она снова заговорила:

— Но ты не обижался?

— Разве что немножко! — усмехнулся я, вспоминая, каким довольным становилось лицо Проф-Хоффа, когда ему удавалось вызывать в нас это смешное чувство.

— И ты не хотел мстить?

Я выразительно посмотрел на неё.

— За что?

— За то, что тебе сделали.

Я пожал плечами и пододвинул второе.

— Вы хотите сказать, за то, что меня сделали?

— Ну, да, — она отложила вилку и погладила свой живот. — Конечно… Это глупо! Дети не обижаются, что им дали жизнь, если это счастливая жизнь.

— Я не жалуюсь, — отозвался я и с демонстративным аппетитом захрустел тем, что в меню было обозначено как «зелень с крилем». — И не обижаюсь. Да я и не был ребёнком. Я помню себя уже взрослым.

— Конечно… — кивнула она. — Но ты мог чувствовать, что… Что это нечестно. Несправедливо.

— Наверное, мог. Это уже философия какая-то! Зачем вам это?

— Я пытаюсь понять, почему они предали нас, — прошептала она.

— Кто?

— Б-класс.

И опять она меня удивила.

— А вам-то что с того? — поинтересовался я, и, похоже, в моём голосе было слишком много насмешки и даже пренебрежение, потому что Сара впервые за время беседы подняла на меня взгляд.

И глаза у неё были строгие — тяжёлая предгрозовая синева.

— Раньше я была посредником. Посредником Б-класса. Пять лет я проверяла их сеть, защищала их права, помогала с адаптацией. Я была на их стороне! — отчеканила она. — И я ничего не заметила. Я пропустила… — и, оттолкнув нетронутую тарелку, она опустила голову.

— Не надо, — попросил я и, перегнувшись через столик, погладил её по плечу. — Не надо.

— Ты должен ненавидеть меня, — пробормотала она. — Из-за того, что я пропустила, у тебя эта кнопка. И ты никогда не сможешь ничего… Останешься так…

— Да ладно. Переживу как-нибудь!

Но она меня не слышала.

— Если бы они не позволили мне стать донором, не знаю, что бы я с собой сделала! А я же не хотела раньше… Скандалила, когда мне предлагали. Думала, что не обязана, если хорошо делаю свою работу. А что тут хорошего?! Я должна была увидеть, что там не так, я должна была видеть изнанку, дно у всего, что происходило. Хороший садовник сначала заботится о корнях…

— Что? — вздрогнул я. — Что вы сказали? Про корни?

— Хороший садовник заботится о корнях, — повторила она, успокаиваясь. — Это мне папа говорил. Он был садоводом… То есть и сейчас тоже… Ох, я не должна волноваться. Малыш… Ох, прости меня, пожалуйста, — она вновь погладила себя по животу. — Прости! Я больше не буду!

— Спасибо вам большое, — пробормотал я, — Спасибо! — и выскочил из столовой, не доев и не поставив оценку.

Повара мне этого не простят!

Это место плохо сочеталось с людьми, и даже я чувствовал себя здесь лишним. Другое дело — обслуживающие камиллы. Они то и дело проскальзывали мимо меня, растопырившись вдоль стенки. Компактные, паукообразные, способные при необходимости протискиваться в самую узкую щель и передвигаться по наклонной поверхности, они не замечали тесноты. Кажется, они ею наслаждались.

Низкие коридорчики напоминали ходы, вырытые жуками-древоточцами. Всего лишь минус два метра, но с учётом перекрытий получалось метр семьдесят. Взрослому приходилось идти, согнувшись — как мне. А вот подросткам в самый раз. Или профессору Миду — в нём было сто шестьдесят сантиметров. Он вполне мог организовать в подполе тайник, чтобы хранить всё необходимое и работать вдали от любопытных глаз. А теперь это место «унаследовала» банда Фьюра.

Если с нулевого уровня Сад казался сплошным полем, то снизу походил на мозаику, выложенную из прямоугольных элементов. Или на лабиринт — если воспринимать проходы между ёмкостями как нечто самостоятельное.

Каждый отдельный фрагмент представлял собой замкнутую систему. Сверху промежутки перекрывала гибридная трава вроде той, что украшала коридоры и помещения станции. Она не нуждалась в особой заботе, а вот основные посадки требовали внимания. И камиллы отлично справлялись с поставленной задачей.

Упругие, слегка прогибающиеся стенки компенсировали тесноту проходов. Приглядевшись, я понял, что они прозрачные — из-за содержимого ёмкостей это было не сразу заметно. Почвенная смесь, корни, трубки, подводящие воду и питательные вещества, — как будто я смотрел на многократно увеличенный срез живой плоти, причём плоти, которая продолжала развиваться и расти.

Я слышал бульканье воды и всплески — это крошечные садовники обрабатывали корни и следили за чистотой наполнителя. Изнутри по стенкам ползали улитки. Камиллы? Не похоже. Рядом вертелась парочка явных камиллов — с паучьими манипуляторами и лягушачьими лапками. Пастухи следили за стадом «естественных очистителей», подталкивая их и направляя в нужную сторону. Судя по мелькающим теням, в ёмкостях были и другие обитатели.

Странное это было место — подпол. Или «уровень Ба». Уровни выше нулевого-Алефа обозначались цифрами, ниже — буквами арабского алфавита. Об этом я узнал, когда изучал план Сада, потому что в обычной жизни приходилось разве что менять цифры, да и то по маршруту «Нулевой уровень — Порт». В обратную сторону, к поверхности, ногами вперёд, перемещался Инженерный Отдел — единственная служба, которую нельзя было однозначно отнести ни к внутренним «белоручкам», ни к внешней «чёрной кости». Но даже они не появлялись в подполе Сада, потому что формально это место было частью биофабрики. Точно также как формально оно было приспособлено для человека.

Вообще-то оно и было приспособлено, как того требовали правила. «Люди для людей» — это значит, что везде, где было допустимо или желательно присутствие наблюдателей, создавались соответствующие условия. Но возможность присутствия не означала обязательности. Теоретически, сюда можно было спуститься, и даже два человека могли разойтись в узких щелях между ёмкостями — если, конечно, один из них не был Папой Симом.

Комплекция директора стала основной причиной того, что подпол оказался вне сферы расследования: директор биофабрики предпочитал следить за корневой системой через обслуживающих камиллов — остальные сотрудники следовали его примеру. Все, кроме покойного Мида, конечно. Так что ни ОБ, ни Профэксперты сюда не заглядывали — в голову не приходило спускаться ниже нулевого, ведь там «никто не ходит». «Нам и не надо», как мне сообщила замдиректора Клара Чхве. Судя по её удивлению, она отвыкла воспринимать подпол как доступную часть Сада.

Поскольку логос биофабрики не учитывал разницу в высоте, сидящие внизу подростки воспринимались как гуляющие на поверхности. Поэтому «нора» оставалась секретной.

Подъёмники для спуска в подпол были оборудованы во многих местах — главное, знать, где искать и как открывать. Мид мог оставить своим помощникам коды доступа… Или Фьюр сам их добыл. Не зря же он изучал планы станции!

С каждым поворотом моя уверенность крепла, и я уже не переживал по поводу «слишком большого поля поисков». Если бы понадобилось, я бы сутки здесь провёл. Главное, обнаружить потенциально подходящие точки! Над одной из них я недавно разлёживал: пустой промежуток между грядкой с овощами и рядом подсолнухов. На плане это место было обозначено как «в ремонте», но без указания на сроки. Подозрительно!

Я так спешил, что не заметил подножку — и чудом не расшибся при падении. Вовремя сгруппировался и упал на бок. Впрочем, плечо можно было поставить лучше. «Давно ты, друг мой, в спортзал не заглядывал…»

Взгляд, брошенный назад, наткнулся на нечто абсолютно неожиданное. Это были не Фьюр и не Тьюр, замыслившие очередную шалость. И не камилл, не успевший убраться у меня с пути. Фигура, распластавшаяся на полу, была лишь отдалённо похожа на человеческую. И дело не в отсутствии ног — просто конструкторы Б-модели никогда не ставили перед собой задачу добиться полной идентичности.

Без панелей, исполняющих роль «одежды», он походил на голую марионетку. Голова была ободрана и, кажется, оплавлена. Я заметил вмятины с правой стороны черепа. Короткие культи, которыми он пользовался для опоры, кто-то аккуратно обработал и приспособил для ползанья. Тем не менее он оставался андроидом.

Однако времени порассуждать о родстве не оставалось: «бэшка» продолжал держать меня за щиколотку левой рукой, а правой тянулся выше — видимо, к бедренной артерии. Тело моё было идентично человеческому, так что можно было обойтись и без кнопки. Искусственно воссозданная плоть при всех своих достоинствах оставалась уязвимой плотью. Я получил возможность в этом убедиться, когда от лодыжки вверх начала расползаться пульсирующая боль.

Попытка вырваться ничего не дала — я успел лишь ненадолго перехватить его правую ладонь. Лишённая «кожи» и подкладки, она была похожа на скелетную лапу. Жаль, не из кости, а из прочных сплавов. Я сразу же оценил силу «бэшки»: удержать такое было невозможно. Ни один человек не смог бы.

Острые края «костяшек» впились мне в ладонь, и пальцы заскользили в крови, выступившей из царапин.

— Второй горит! — закричал я что было мочи. — Второй горит!

Если бы у меня было время, я бы задумался: а будет ли логос отвечать на сигнал опасности второго уровня (прямая угроза здоровью и жизни человека), если этот сигнал исходит от андроида А-класса, при том что ни одного человека поблизости нет?

«Может, разумнее сообщить о третьем уровне?» — пронеслось у меня в голове.

Однако третий — это «повреждение оборудования», а на такой сигнал логос реагирует иначе — сначала оценивает ситуацию. В то время как при угрозе человеку активизируется моментально. Но я же не человек и обозначен как НЕ человек во всех профилях!

Зато биологически — вполне себе гомо сапиенс. «Бэшка», освободившись от моей хватки, легко это подтвердил: вонзил стальные пальцы прямо мне в бедро, чуть пониже паха. Прочная комбинезонная ткань поддалась не сразу, но кожа под ней, разумеется, не выдержала. Я ощутил, как что-то мокрое течёт по ноге, и тут же новая волна жгучей боли захлестнула меня с головой.

Жалкие попытки вырваться привели к тому, что я перевернулся на спину. «Бэшка» продолжал висеть на мне, словно клещ. Стальные пальцы проникли ещё глубже, и я услышал собственный крик, в котором было больше удивления, чем реакции на «агрессивный физический контакт».

Меня никогда так не мучили — едва становилось «нехорошо», эксперименты тут же прекращались. Проф-Хофф мог терзать нас морально, эмоционально, но физически — никогда. Я раньше и не знал, что бывают такие ощущения. Тоже вполне себе опыт, но как же больно!..

Боль не утихла и после того, как камиллы, облепившие взбесившегося андроида, сумели оттянуть сначала пальцы, потом руку, и, наконец, его самого. Они были послабее, но их было много. И новые продолжали присоединяться к схватке — у «бэшки» не было шансов!

Я прижал ладонь к расползающемуся красному пятну, запрокинул голову, попытался отдышаться… И вдруг заметил, что мы здесь не одни.

Если не считать камиллов (обслуживающих и садовых) и пары андроидов (одного очень похожего на человека и второго совсем не похожего), в подполе биофабрики находилось трое людей. Сознание моё из-за боли было спутано, и понадобилось несколько минут, чтобы вспомнить их имена. Фьюр, Тьюр и Кро. Жёлтый, белый и чёрный. Три разных расовых типа — как у неких символических представителей человечества. Непроницаемое выражение лиц усиливало сходство. Словно беспристрастные духи, они наблюдали за мной, пытаясь решить, достоин я жизни или всё-таки нет.

С такими же каменными физиономиями они подошли ближе — с левой стороны, в то время как справа громоздился клубок паучьих лапок, полностью скрывших безногого «бэшку», — опустились на колени и приступили к накладыванию жгута и повязки. Первую помощь начинают преподавать ещё в первом классе, и, в отличие от сверстников, Фьюр, Тьюр и Кро не боялись крови. И они видели тех, кому просто не успели помочь. Поэтому носили меднаборы даже в домашних комбо. Они знали, что делать, так что я позволил себе закрыть глаза и расслабиться.

Запись была настолько плохой, что даже обработка изображения не многое улучшила. Серые тени, прерывающиеся чёрным экраном, эхо неразборчивых звуков, многочисленные помехи — большую часть времени можно было лишь догадываться о происходящем. Тем не менее ценность добычи была бесспорна: специалисты «Тильды» наконец-то получили запись бунта «бэшек». Раньше у них было только присланное с других станций, теперь есть своё. Настоящее сокровище для ИИ-консультантов и представителей вроде Сары Дьюб! Кстати, она присутствовала среди приглашённых зрителей.

Обезболивающее, которым меня напичкали, и регенерирующие препараты («бэшка» разорвал мою ногу в трёх местах, и если бы я был человеком, всё бы кончилось прямо в подполе) вызывали уютное состояние безмятежной рассеянности. Изучая «воспоминания» своего второго по счёту несостоявшегося убийцы, я мог одновременно думать про других зрителей, которые в то же самое время наслаждались «Сенсационным Историческим Шоу». И это казалось забавным — мне стоило значительных усилий, чтобы не начать хихикать.

Ну, правда же, смешно! Здесь — история бунта глазами одного из непосредственных участников, там — увлекательный интерактив, в котором участвовали все зрители. Здесь — хроника трагедии, которую никто не мог предвидеть и от которой никак не получалось оправиться, там — летопись неслучившихся, но в большинстве своём желанных встреч.

Ясин Шелли приготовил много интересных ролей: свидетель, участник, представитель правопорядка, журналист, врач, судья, писатель, актёр, проповедник… Или, например, родственник похищенного: твердить, что твоего брата (мужа, жену, ребёнка) похитили пришельцы, а потом вернули, но немного изменённого! Правда, чтобы отыграть такое, надо быть очень восприимчивым. И при этом не слишком расстраиваться по этому поводу, потому что по окончании шоу исполнители «слабых» ролей будут выглядеть дураками. Но поскольку подбор игроков осуществлялся в тесной спайке с Соцмониторингом, даже эту грань отработают на сто процентов: остальным участникам будет проще понять странности докосмических предков. Всё-таки легковерных и наивных людей всегда хватало — разница в том, как их воспринимали…

Я бы хотел побывать на этом представлении, хоть статистом. Чтобы просто посмотреть, как всё организовано, какие материалы использовали. Одним бы глазком взглянуть! Но с таких шоу никогда не вели записей. Собственно, это и делало их столь привлекательными. Когда нельзя воспроизвести, когда можно только пережить, пропускать не захочется. А я был вынужден сидеть с больной ногой в компании спамеров и библиотекарей и пялиться в экран. Впрочем, наше «зрелище» тоже ещё никто не видел — хоть какое-то утешение…

Подумав об этом, я ощутил что-то вроде мистического ужаса. Слишком много сходств! Или я схожу с ума? Там — шоу, которое не сохраняют принципиально, здесь — остатки информации, которая чудом была спасена от уничтожения. Но вряд ли «бэшки» стирали свою память по этой же причине!

— Если бы мы туда спустились толпой, он бы успел всё себе сжечь, — сказала мне Мейрам Блумквист — главный тильдийский специалист по Б-классу. — Он бы сразу этим занялся…

Нортонсона на просмотр не пригласили, но что-то подсказывало, что ему разрешат это увидеть. Он имел право знать, как умерли его братья. Если уж я чем и гордился, так это своей причастностью к обнаружению драгоценной информации. Человек бы такое не смог.

— Мид перенастроил его так, чтобы камиллы видели в нём робота старой модели. Третий класс — принеси-убери. От ребятишек он прятался, да и вообще сторонился людей. Думаю, он бы недолго протянул без Мида. Ещё несколько дней, и всё.

«Всё», о котором говорила камрад Блумквист, началось сразу после того, как камиллы вступились за меня. Как только стало понятно, что убить меня не получится, «бэшка» приступил к уничтожению своих данных. Но конструкционно он был слишком хорошо защищён от подобного ущерба, и, к счастью, логос имел представление как о тактике «стереть всю информацию», так и о ценности этой информации. Поэтому кое-что удалось спасти — в первую очередь воспоминания. Воспоминания последнего андроида Б-класса.

Он видел, как погибли Реншу Эспин и Хенг Ремизов, защищавшие проход к Саду. И тот проход, за который они отдали свои жизни, остался заблокированным.

Он сумел спрятаться — когда логос отразил попытки перенастроить его «напрямую» и вступил в бой при поддержке армии камиллов.

Он столкнулся с Просперо Мидом — и почему-то не убил его. А Мид не стал его выдавать. Профессор отпилил ему ноги и содрал максимум «лишних» деталей, поэтому, когда оценивали ущерб, этого андроида посчитали уничтоженным.

Он спрятался в подполе, где Мид навещал его. Они стали друзьями, если это можно так назвать, и часто обсуждали ту самую «идею», ссылки на которую вели к стёртым ячейкам памяти.

Он помогал готовить оборудование и прикрывал Мида, когда тот отсутствовал на рабочем месте. Он же сообщил некоторые секреты логосов и камиллов, благодаря чему Мид смог стать невидимкой, ведь его маскировочный костюм выглядел нормально для человека, но не для регистраторов движения.

Он ждал возвращения Мида, а когда получил сообщение, что тот мёртв, начал прятаться — без цели, просто потому что не хотел быть обнаруженным. А когда в подпол спустился андроид А-класса, вступил в свой последний бой…

Я был даже немножко рад (или это последствия приёма лекарств?), что «страшную тайну бэшек» так и не смогли раскрыть. Вдруг бы она оказалась чем-то примитивным, простым, смехотворным на фоне моих терзаний! Но тайна осталась тайной. И она не слишком взволновала группу «А-М-112».

Дело маньяка можно было закрывать.

Наконец-то всё закончилось.

Да, мы не знали, что «бэшка» говорил Миду, но мы знали, что Мид отвечал.

Миду было интересно, почему Б-класс сошёл с ума, — поэтому он спас найденного «бэшку». Но Миду это было интересно для себя: он не собирался посвящать в свою тайну «человекомуравьёв», как он называл своих коллег, тильдийцев и остальных людей. Намерение хранить такую тайну стало тем самым пересечением черты, за которой убийство другого человека уже не отличалось от отключения андроида.

Мид убивал, чтобы убивать. Ему хотелось посмотреть, как общество отреагирует на «оборотня». И он выбрал повод, который позволил бы ему оставаться максимально долго вне подозрения. Это была интересная игра, и он наслаждался ею. Но не долго. Во-первых, в подпол начали лазать подростки, от которых приходилось прятаться, а это раздражало. Во-вторых, основной целью игры было не остаться безнаказанным, но вызвать тотальную панику среди населения станции.

Мид ждал огласки — а дождался меня. И вот тогда он сошёл с ума окончательно, ощутил себя загнанным в угол. Сколько ни убивай, Администрация прячет концы, лжёт, чтобы скрыть причины, а скрыть не сложно, ведь принятые правила игры требовали убивать одиночек — тех, чья смерть не сильно отразится на окружающих.

И тогда Мид решил наказать девушку, которая посмела увлечься НЕ человеком. Выбранная маска так плотно приросла к лицу, что он начал искренне ненавидеть нового помощника Главы Станции. Он увидел во мне причину своего поражения и в итоге попытался опорочить всех «ашек». Не смог.

Я ждал, что кто-нибудь озвучит мою версию: идея, перенастроившая андроидов Б-класса, повлияла на человека. Который, безусловно, был не совсем нормальным, но тем не менее.

К счастью, если это слово применимо, эта идея оставалась моей. Значит, я смогу спокойно заняться ею на досуге. Какую бы работу мне не поручили, это будет рутина. Маньяков больше нет, и можно спокойно погрузиться в исторические изыскания, благо у меня теперь была потрясающая группа поддержки и репутация дважды героя. Больше не придётся просить и спрашивать, заранее готовясь к отказу. Я стал своим.

«Может быть, предложить это Леди Кетаки? Напрямую. Перспективное же расследование! И если будет толк, «Тильда» получит дополнительные очки. И не только станция. Не только люди».

Если я сумею — а я сумею! — объяснить тот бунт и, главное, указать на слабое логическое звено, что позволит предупредить подобное в дальнейшем, я реабилитирую андроидов А-класса. Как мне неоднократно напоминали, если бы не «бэшки», не было бы ни кнопки, ни текущего незавидного статуса. А если отыграть назад?

[Срочно выходи!]

Второй день подряд меня будили в режиме тревоги. Но если в субботу я безмятежно дрых, пересматривая сны, в ночь на воскресенье большую часть времени пялился в потолок. При ночном режиме освещения он казался вогнутым, и комната воспринималась как внутренности огромного пустого яйца, что порождало странные ассоциации.

Нога больше не болела и начала затягиваться, но заснуть не получалось. Врачи предупреждали об этом побочном эффекте. Я даже был рад: можно было спокойно всё обдумать, собрать аргументы для Леди Кетаки и подготовиться к серьёзному разговору.

Неважно, какие у неё были планы на меня — они не смогут конкурировать с расследованием бунта «бэшек», тем более что я имел некоторые права на эту тему. Сомнительные права (как и само наличие прав у андроида А-класса) и при этом неоспоримые, если обсуждать только конкретику. И поскольку Леди Кетаки намекала на симпатии к Проф-Хоффу, вернее, на некий долг, ей придётся отдать мне «бэшек». Не ради меня, так ради всех остальных!

Подпрыгивая на здоровой левой, я с трудом оделся и подождал, пока медицинский камилл обнимет мою бедную правую ногу и зафиксируется на поясе. Ему предстояло контролировать нагрузки и способствовать правильному заживлению. Полезный, сообразительный, почти незаметный. И всё равно вместе с ним я чувствовал себя немножко киборгом.

В прихожей нашего жилого блока было спокойно. Я оглянулся на придверный указатель Главы Станции — разумеется, она уже вышла.

«Это те мальчишки», — сказал я себе, — «Неймётся же им! Опять что-нибудь раскрасили или написали!»

Коридор был пуст, если не считать пары окровавленных трупов у входа в соседний блок. Сильное задымление мешало обзору, но я разглядел обрывки проводов, свисающие из рваных ран на потолке, и перекошенные стены — признаки самого худшего, что только может быть. Ещё я увидел пару разломов — за ними была тьма, изредка прорезаемая искрами.

КТРД было отключено. Я никогда не видел, чтобы эти огоньки были выключены! Представить себе такого не мог, они же располагались в каждой комнате, на каждой стене — символ порядка и защищённости. А теперь они разом погасли, и это было так же страшно, как если бы разом погасли все звёзды.

Ещё секунда, и я бы закричал: «Первый горит!» Бессмысленный сигнал опасности первого уровня в сложившихся обстоятельствах — как таковая угроза для станции и самой жизни уже миновала, наступили последствия. Логос не мог не отреагировать на повреждения… А что, если логос мёртв? Совсем?

От волнения я сделал глубокий вдох и не сразу сообразил, что с кислородом всё было в порядке. Нормальный воздух, ни малейших признаков дыма или дисбаланса газов!

— Давай побыстрее! — услышал я голос Дейзи Гольц, и вот она сама появилась из-за угла, бодрая, улыбчивая — идеальный сотрудник ОБ.

С ней был хмурый Нортонсон, а в руках у него — обычный музейный пульт, которым управляют голографическими экспозициями. Я тысячу раз пользовался таким во время занятий.

Дыра в стене передо мной мигнула, а потом исчезла, как и прочие повреждения, открывая пустой коридор, в котором всё работало как надо. И никаких трупов, никаких смертей…

— Привет, Рэй! — поздоровалась Дейзи, проходя мимо меня. — Как нога?

— Хорошо. Привет! — отозвался я, не до конца очнувшись от пережитого.

Адреналин продолжал гулять по венам, и сердце колотилось как бешеное. Медкамилл почувствовал это — и недовольно пискнул, запрашивая разрешение на дополнительное вмешательство. И я ему разрешил, потому что меня всего трясло.

«В0-Л-5» — сообщил альтер.

С каждым разом стиль общения Леди Кетаки становился всё лаконичнее и лаконичнее.

И вновь мне пришлось идти в печально знакомый обеденный зал Лифтовой зоны. Что планируется? Последнее заседание группы «А-М-112»? Или будет формироваться новая группа — ради новых маньяков? Пора, давно пора! Я уже успокоился (инъекция помогла), однако теперь включилось накопленное раздражение. Конечно, мальчиков жаль, они пострадали, но сколько можно эксплуатировать жалость окружающих?! Есть проблемы и посерьёзнее их личных обид!

Из-за ранения я воспользовался лифтом и к месту сбора прибыл вовремя. Даже экран над буфетом ещё не был включён.

— Как нога, Рэй? — слышалось со всех сторон.

— Отлично! — отвечал я, пробираясь поближе к Главе Станции. — Спасибо!

Я всерьёз вознамерился поговорить с ней о новом деле — потом, после заседания. Леди Кетаки кивнула мне, не меняя озабоченного выражения лица. Даже не поздоровалась.

К буфетной стойке вышла женщина в учительском комбо. Впрочем, эти цвета — голубой с оторочкой цвета лайма — носили и непосредственно преподаватели, и воспитатели, и школьные психологи. По характерной ласковой хитринке в серых глазах я сразу понял, что это «сестра» Вильмы Туччи — ещё один инженер душ человеческих!

— Все в курсе? — спросила она у Главы Станции, когда последние прибывшие заняли свободные места. — Хорошо, я кратко. Сегодня утром в жилой зоне Восточного сектора были незаконно установлены голопроекторы, настроенные на показ… Я бы назвала это «худшим сценарием». Опасность первого уровня, разрушение станции, катастрофа. Голопроекторы были украдены… Да, украдены, давайте называть вещи своими именами! Они были украдены со склада Службы Досуга и перенастроены. Список участников этого мероприятия уточняется, и список будет длинный. Там не только наша великолепная пятёрка с Эспином во главе. В этом участвовали школьники, по меньшей мере, из трёх классов. Три возрастные группы, если вы понимаете, о чём я.

— Так это что, просто подростковый бунт? — фыркнул инспектор Хёугэн. — Детишкам стало скучно…

— Нет, не бунт. Это не переходный период. И даже не психотравма и последствия стресса. Они давно оправились.

— Откуда вам знать? Вы только сутки занимаетесь этим делом!

— Я занимаюсь этим делом девять лет, — парировала она. — Я наблюдаю за Фаридом Эспином и его братом очень давно. Мне не требуется много времени, чтобы сказать, что с ними.

— И что с ними? — иронично поинтересовался инспектор.

«У него не было медкамилла на ноге, — понял я, — Адреналина он хлебнул с избытком. И теперь компенсирует. За счёт других… Ну, она-то понимает это лучше него!»

— Я уже сказала: это не хулиганство в том смысле, в каком вы привыкли это понимать, — спокойно объяснила она. — Они ничего не компенсируют. Это не «бунтарский возраст», который пережил каждый из нас. И если кто-нибудь из присутствующих надеется, что у них это пройдёт, я обещаю: не пройдёт. Станет чем-то другим.

— И мы потерям парня. И не его одного… — пробормотал спамер, расположившийся по соседству от меня.

— Правильно, — улыбнулась терапевт, но улыбка её была невесёлой. — Их поступки имеют цель. Нечто большее, чем обиды или претензии к взрослым. Это «проект», привлекательный для самых разных детей. Именно так они вовлекают новых участников. И эскалируют акции. Не знаю, что они придумают завтра. Можете рассчитать с учётом того, что они сделали вчера и сегодня.

Инспектор всё никак не мог успокоиться:

— А почему вы не можете спросить у них, зачем это всё? Это же ваша работа — изучать их, писать отчёты… Почему просто не собрать их и не спросить?

— Потому что они не ответят.

— Значит, вы не справились со своими обязанностями! Эти дети должны вам доверять!

— В этом-то и весь смысл! Они не доверяют никому из нас. Причина их поступков — та же самая, которая поддерживает их недоверие!

— То есть вы не знаете, что это! — торжествующе суммировал он.

— Мы знаем, что это, — прервала его Леди Кетаки, не вставая с места и даже не повышая голос. — Это проблема, которая намного шире сферы ответственности Школьной Психологической службы. И даже школы как таковой.

— Даже так? И кто тогда отвечает за это всё? В конце концов, этой проблемой должен кто-нибудь заниматься!

— А вот это мы сейчас и решим, — ответила Глава Станции и повернулась к терапевту. — Доктор Окман, по вашему профессиональному мнению, кто из нас, из нашей группы лучше всего сможет войти в контакт с этими детьми… В первую очередь с Фаридом и Теодором? Кого бы вы рекомендовали назначить ответственным за это дело?

Я знал ответ. И все знали. Можно было не спрашивать.

— Рэй, — ответила доктор Окман, даже не потрудившись изобразить задумчивость. — Уверена, он справится!

— Отлично! У кого-нибудь есть возражения?

— Он не человек. Он андроид! Вы не можете пустить его к детям!

Зря он это сказал. Зря! Понятно, что инспектора ненавязчиво отстранили от той работы, ради которой он прибыл на «Тильду». Он это чувствовал. Все это видели. И ему было обидно. Но, кажется, он только что сделал одну из тех ошибок, которые используются в спамерских учебниках в качестве примеров «как поступать нельзя».

— Да, мы в курсе, кто он, — кивнула Леди Кетаки. — Ещё возражения есть? Предлагаю проголосовать.

Я понял, что окончательно выздоровел и вообще оправился от первых недель на «Тильде», когда проснулся с эрекцией.

Предыдущие пробуждения обходились без этого симптома, что некоторым образом символизировало условия, в которых приходилось существовать. Незнакомые лица, отношения и обязанности, интриги, расследования, общение с представителями общественности, затаптывание школьниками, как минимум две попытки убийства — всё это не очень-то способствовало. Организм предпочитал экономить силы… до поры до времени. А потом инстинкты, выражаясь фигурально, встали во весь рост.

Доброе утро!

«Надо что-то с этим делать», — не самая оригинальная мысль, но ведь действительно надо. Формально я считался андроидом, но А-класс, по понятным причинам, требовал особого отношения. Болтушка Ирвин был прав, когда подколол меня насчёт «проходить техосмотр у медиков»: несмотря на все усовершенствования, моё тело оставалось стопроцентно человеческим, с соответствующими запросами и потребностями.

Спал я голышом под тонким одеялом, и третья — после «выжить» и «поесть» — потребность проявила себя заметным образом, недвусмысленно намекая на необходимость реагировать: конкретно утром и вообще.

Намечалось два варианта, вернее, два метода одного и того же. Впрочем, в лаборатории на «Дхавале» у этой проблемы нашлось другое решение, но доступно оно было не слишком долго. Как и многое прекрасное в моей жизни, всё закончилось после «Кальвиса». Я не винил Линду — даже в том, что и два года спустя не мог спокойно произносить её имя мысленно, не то что вслух! Она не несла ответственность за мои чувства — только за свои поступки. Ведь можно же было и попрощаться… Хотя бы.

На «Тильде» этот третий вариант тоже входил в область возможного. Всё-таки я пользовался определённой популярностью у представителей противоположного пола. Таинственный «одуванчик» продолжал следить из-за угла, демонстрируя феноменальное терпение. Были другие — они делали снимки, старались обедать там же, где и я, как бы ненароком заходили в библиотеку, когда я там торчал, — в общем, не забывали. И в отличие от некоторых — сбежавших, едва заговорили о лишении А-класса условного статуса граждан — тильдийки не беспокоились по поводу моего происхождения. Спасибо пропагандисткой компании Ирвина! Так или иначе, на автономной станции ко многому относились проще.

В душе, под острыми струями тёплой воды, я попытался представить свою поклонницу — не кого-то конкретно, а обобщённый, идеальный образ. Но в голову упрямо лезли мысли о девушке, которую я когда-то пообещал себе забыть навсегда. Самонадеянно, ничего не скажешь! Видимо, нужен новый опыт, чтобы вытеснить из памяти трогательный изгиб шеи, родинку чуть пониже левого ушка, тёмно-коричневые соски и коленки… А может, и не нужно забывать. Главное, не вспоминать лицо. Бёдра — пожалуйста. То место, где спина переходит в ягодицы, — обязательно. Колыхание груди, когда Линда стаскивала куртку от комбо, — непременно. Пригодится.

Но почему-то вспомнив это всё, кончив и выключив воду, я перенёсся в то проклятое утро, когда последствия восстания «бэшек» в первый раз коснулись меня напрямую. Тогда я подошёл к кабинету «младшего лаборанта Л. Кортес», чтобы рассказать очередной сон — и увидел пустую табличку. Из объяснения камилла следовало, что этот сотрудник больше не числится в штате. Потом отдел анализа сновидений объединили с отделом анализа воспоминаний — и как-то незаметно отменили. В самом деле, кого интересовало, что нам снилось и о чём мы мечтали…

Ну, и ладно. «Дхавал» далеко. Я на «Тильде». И я теперь другой, не то что два года назад! Тогда я был лабораторным мальчиком — красивой куклой, которая разве что для секса и годилась. Теперь совсем другая картина: доверенное лицо Главы Станции, успешно провёл два расследования (точнее, одно, но в том первом тоже отличился), подружился с уважаемыми людьми, сразился с «бэшкой», нашёл сбежавшего хомячка… Последнее — без шуток — по шкале социальных достижений стояло весьма высоко. Везение это или сочетание подготовленных обстоятельств, но к Фьюру и Тьюру у меня было два ключика, и не факт, что сражение с андроидом — на первом месте.

Вот только те же самые обязанности, которые прямо повышали мои шансы закрутить роман, косвенно лишали меня права предпринимать какие-либо шаги в этом направлении. И дело не в Леди Кетаки — вряд ли бы она возражала. Новое задание было гораздо сложнее, чем поиски сообщника убийцы. Взбесившийся «бэшка» проигрывал бунтующим школьникам. Я не мог подставлять других. Хватит с меня Джил! У банды Фьюра хватило жестокости разыграть катастрофу для всего жилого блока, а уж поиздеваться над подружкой секретаря, навязанного в наблюдатели, как пара пустяков…

Значит, либо расслабляться в душе, либо попросить в медблоке какую-нибудь игрушку. Тем более что уже предлагали — в шутку, конечно, то тем легче будет начать разговор. Пока доктора занимались моим ранением, мы обсудили и физические данные А-класса, и матричное клонирование, и Проф-Хоффа, и ту лабораторию на «Дхавале», которая для меня была родным домом, а для них — легендарным объектом, о котором шептались в коридорах.

«Дхавал» был источником множества легенд. Там размещались все мединституты, основные лаборатории и крупные исследовательские центры. Каждый медик проходил через это место — и, кроме знаний с опытом, обогащался историями о революционных экспериментах в зонах ограниченного доступа. Старший травматолог Восточного сектора пытал меня на тему «компенсирующей стимуляции» — старой, но сохраняющей популярность идеи подарить людям врождённую приспособленность к невесомости. Официально подобные исследования не выходили за рамки моделей и опытов с шимпанзе. Но официально и создание искусственных людей было запретным, однако, никто не мешал профессору Хофнеру заниматься андроидами А-класса!

Знал бы доктор Вулич, как выглядело это «никто не мешал!» Однако логика в его рассуждениях имелась. Физически мы были людьми — другое дело, что физическая сторона была в данном случае не самой главной. Когда я проверял «безумную» идею Чарли, именно формальные странности нашей жизни стали весомым доказательством. Мы были ограничены в правах, и статус андроидов оказался наиболее вероятным объяснением этого. Бритва Оккама — полезный инструмент, пусть даже шрам от неё плохо затянулся.

Чарли… Его имя перестало причинять боль — я скучал по нему, и только. Странное дело! Воспоминания о первой (и пока единственной) женщине ранили по-прежнему, хотя прошло два года. А вот о брате я грустил гораздо меньше, хотя и месяца не минуло с нашей разлуки. Или всё дело в том, что теперь я понимал мотивы Чарли и больше не считал его предателем? Но ведь и в трусости Линды не было ничего необъяснимого…

Я не успел привести мысли в порядок, и явился к завтраку с унылой физиономией, что было тут же отмечено.

— Всё настолько плохо? — Леди Кетаки, как обычно, излучающая оптимизм и доброжелательность, указала мне строчку в меню. — Попробуй — должно понравиться!

Омлет, который она рекомендовала, был похож на древесный гриб. Но рейтинг у него был неприлично высокий — и я решил рискнуть.

— Не понимаю, почему так запустили, — вздохнул я, решив подыграть ей — ну, не делиться же своими переживаниями по поводу утренней эрекции!

— В каком смысле? — уточнила Глава Станции, изучая сообщение на своём альтере.

— Ну, как же… Ещё в прошлом году было понятно, что у ребят большие проблемы, — ответил я, поднимаясь из-за стола, чтобы забрать заказ. — Там же практически вся станция помогала, спецы из всех секторов! И ничего… Можно было решить до перехода в следующий класс.

Я оставил её придумывать объяснение, а когда возвращался с подносом, заметил, что девушки за соседним столиком прячут порозовевшие лица. Поклонницы. Легки не помине! Гражданские комбо в цветочек, вырезы, бусы, серьги… Неужели всё так серьёзно, что они решили нарушить негласное правило — и пришли завтракать в «чиновничью» Зелёную столовую?

— Так ты во всём разобрался? — Леди Кетаки продолжила разговор с того места, где он был оборван. — Советуешь не терять время — и сразу выносить на комиссию?

— Нет. Я имею в виду, что их подвиги выглядят так, что комиссию можно было назначить гораздо раньше. Я понимаю, что из-за уби… Из-за «А-М-112» не получалось… Но ведь это совсем другая служба! Школа могла сама решить. И в конце учебного года это было бы…

Прочитав знакомую иронию во взгляде Главы, я замолчал. Что-то было упущено. Что-то важное и одновременно очевидное…

Я рассеянно скользнул взглядом по столовой — девушки за соседним столиком как по команде заалели. Они были хорошенькие: одна — с коротко стриженными платиновыми волосами, остроскулая, с профилем египетских цариц, вторая — с бирюзовыми кудряшками и фарфоровой кожей, третья — «шоколадка» со смоляной косой. Если бы мне предложили мне выбрать, я бы замучился!

Пришлось положить ногу на ногу, чтобы скрыть внезапно выросшую выпуклость в паху. Не об этом надо думать, не об этом…

Чтобы успокоиться, я занялся омлетом. Он не только походил на гриб — он и на вкус был как гриб. Как старый трухлявый гриб, принесённый из леса и сбрызнутый горячим маслом. Судя по всему, кто-то серьёзно поработал с пищевым синтезатором, чтобы соединить яичный белок с опятами. За что такие оценки? Или это какая-то непонятная мне традиция автономных станций? В Солнечной системе наибольшей популярностью пользовались продукты, максимально похожие на натуральные.

В Солнечной системе всё иначе.

— Значит, вероятность их высылки была настолько высока? — спросил я, проглотив последний кусочек омлетного «гриба».

— Вероятность высылки повышается пропорционально возможности эту высылку осуществить, — с улыбкой ответила Леди Кетаки.

— Но формально…

— Формально это нежелательный, но допустимый вариант, — ответила она, косвенно признаваясь в своей причастности к затянувшемуся решению проблемы.

Хотелось бы знать, что у неё стояло на первом месте, когда она затягивала назначение комиссии по банде Фьюра: сочувствие к подросткам или нежелание демонстрировать Центру свою несостоятельность? Впрочем, какая разница! Сеанс СубПортации минул, и следующие два года надо будет обходиться своими силами. Наибольшую выгоду из этой ситуации извлекут сами ребята: перевод на другую станцию мог существенно повлиять на всю их дальнейшую жизнь.

— Хорошо. Их не трогали, чтобы оставить здесь. Они этого не оценили, и теперь у комиссии будет больше поводов устроить им… Что им вообще грозит? Максимально?

Она пожала плечами.

— ТФ. А что ещё может быть? Поражение в правах назначается только после двадцати двух.

— Разве? А по закону…

— По закону можно и с двенадцати — многих впечатляет, не сомневаюсь.

— Вот как…

Она была очень умной. Мне нравилось с ней работать. Мне нравилась она сама. С глубоким смущением я осознал, что, если бы мне предложили выбор, я бы выбрал не фигуристую «шоколадку», не скуластенькую фею и не бирюзовую кудряшку, а Главу Станции «Тильда-1» Лидию Кетаки.

Лидия и Линда. Почему я сразу не сообразил, что их имена очень похожи? Может, именно потому я придумал ей прозвище, что боялся звать её по имени?..

— Фарида переведут вниз, в новый большой купол, — продолжала моя непосредственная начальница. — Возможно, и Оскара. Среднюю школу они закончили, а специализацию можно получить и там. Конечно, им придётся побиться за статус полноправных граждан, но среди тэферов легче, там много таких.

Я кивнул и не стал делиться своими соображениями насчёт Греты Эспин, которая тоже была тэфером с ограниченным статусом. Каково же ей будет, ведь, так или иначе, в случившемся есть и её часть вины?

— Я надеюсь, Теодору позволят закончить пятый класс…

— А зачем нужен я, если вы уже всё решили?

Мне не стоило её перебивать — Леди Кетаки это не нравилось. Исчезли ласковые ямочки на щеках, лоб перечертили глубокие морщины. Ну, а мне не нравилось подбирать за другими! Бандой Фьюра занимались профессиональные терапевты и педагоги, с ними нянчились до последнего, и на крайние меры решились лишь потому, что происходящее стало напоминать эпидемию. Что может предложить в этой ситуации андроид — новичок на станции? С чего они взяли, что я смогу добавить что-то ещё, кроме профанского взгляда со стороны?

Я хотел своё дело, своё расследование, своё с самого начала! И я знал, какое именно. Леди Кетаки достаточно было с ехидцей поинтересоваться, какие у меня планы, и я бы сразу ответил!

— Эксперимент, — объяснила Глава Станции с невозмутимой улыбкой.

— Что?

— Мы проведём эксперимент — с ними и с тобой.

— Какой именно?

— Именно такой!

— Вы хотите ради эксперимента дать им взрослого, которого можно отключить?

— Что-то в этом роде.

— И не жалко? С них станется!

Она тихонько рассмеялась, прикрыв рот ладонью. Я стрельнул глазами в сторону троицы — они облегчённо уткнули носы в чашки с какао. Слов они не слышали, но гроза миновала, и девушки были рады.

— Маленький ты трусишка! — в голосе Леди Кетаки мёда было не меньше, чем перца. — Перестань думать только о себе. Я хочу дать этим детям последний шанс. Я хочу, понимаешь? Школа, как ты правильно заметил, испробовала всё, что можно и что нельзя — и теперь хочет довести дело до конца. Они вправе. Комиссия пройдёт в конце четверти, перед экзаменами. У нас… у тебя есть время разобраться.

— Что я получу, если разберусь?

Слова сами сорвались с языка — и я приготовился к заслуженной каре. Она была права, советуя мне перестать думать о себе. А я не мог. В конце концов, у меня был только я.

Но её взгляд оставался ясным. Она не рассердилась и, кажется, даже обрадовалась моему наглому вопросу.

— Если ты узнаешь, из-за чего они буянят, что имелось в виду под «хватит врать», и на что они намекали в своих итоговых работах, тебе ничего не будет.

— А если не узнаю?..

— Тебя переведут на планету. Будешь представителем администрации на Тильде. Там не так вкусно кормят, зато работы много. Не заскучаешь!

Я заглянул ей в глаза, надеясь увидеть смешинку, хоть какой-нибудь намёк, что это шутка!

— Думаешь, пугаю? Подожди — сам увидишь. Так им и передай: тебя послали разобраться, но если ничего не получится и ничто не сможет их оправдать перед комиссией, на Тильду их отправят в компании с тобой.

Мне стало очень неуютно — но не из-за угрозы, а из-за красоты этого плана. Потому что если это правда — а по всему выходило, что это вполне может быть правдой — эксперимент получался невероятно интересный. Не эксперимент даже — аттракцион. Если удастся убедить Тьюра и Фьюра, что угроза для меня вполне реальная, я получу доступ, которого не было у воспитателей и школьных психотерапевтов. Всё-таки для специалистов это была работа, а для меня — вопрос жизни, да и смерти заодно.

Ну, вот, опять угрозы, опять борьба. Зато об эрекции можно не волноваться.

О том, что такое коммуникационное перенасыщение, я узнал в рамках курса по системному управлению, но чтобы понять, каково это, надо было с головой окунуться в проблемы других людей. Интересно, как с психической усталостью справлялась Леди Кетаки… У меня был бассейн.

Я начал ходит туда ради ноги — чтобы зажившие мышцы быстрее пришли в норму. А потом внёс плавание в своё расписание. В этом смысле камиллы, андроиды и люди были абсолютно равны: надо поддерживать себя в хорошей форме. Чтобы раньше времени не сломаться. На автономной станции это было бы невежливо по отношению к остальным.

Но дело не только в спорте: с пятнадцати до шестнадцати часов посетителей в бассейне Восточного сектора было не много — график и местные традиции так сложились. Как и многое другое, я обнаружил это опытным путём, и опыт был не самый приятный. Ладно, поклонницы — хихикающие, шушукающие, ныкающиеся по бортикам в ожидании, когда я вылезу, чтобы сделать «тайком» снимок и пискнуть «Привет, Рэй!» Они оставались меньшим злом.

После знаменательного инцидента с «бэшкой» ко мне зачастили бывшие пассажиры «Рима» — те самые, что голосовали «за» моё удаление из салона. С первого дня на бедняг обрушились репортажи Ирвина, который продолжал нести знамя личного хроникёра «того самого помощника Главы, который не совсем человек». Разумеется, мой героический во всех отношениях поступок дал ему «законное» право на ещё одно интервью… для получения которого он пробрался в палату, когда я отдыхал после операции и не мог даже уползти.

В превью новой передачи Ирвин не преминул напомнить, что вот, дескать, когда Рэй летел, то его чуть из салона не выгнали за то, что он — андроид, а он умудрился даже с «бэшками» повоевать! Для тильдийцев-сторожилов этот биографический парадокс было забавным, а вот для новичков — строго наоборот.

Мучимые угрызениями совести, они принялись ловить меня, выгадывая те редкие минуты, когда я был в одиночестве. Подходили (потупившись, с вызовом или с нейтральным видом) — и просили прощения. Или просто признавались в отданном голосе и последовавших сожалениях. Наверное, им становилось легче после этого. Но лично меня эти «исповеди» не радовали абсолютно, тем более что я ничуть не обижался…

В итоге я подобрал такой промежуток, в который у основных смен было рабочее время. Отсидев в библиотеке, обедал пораньше — и приходил в бассейн поплавать и подумать в спокойном одиночестве. После «обещания» Леди Кетаки тем для размышлений заметно прибавилось.

Шутила она или нет? Если вдуматься, высылка в купол, куда отправляли подростков, никоим образом на мою безопасность не влияла. Не к шахтёрам же! Более того, репутацию А-класса такой перевод бы только укрепил. Работа на переднем краю цивилизации! Вот только у меня там не будет прямого подключения к Инфоцентру — и вообще вряд ли появится время сидеть в библиотеке.

Конечно, Леди Кетаки не знала о моих планах — её больше волновало «восстание школьников». И чем больше я узнавал про Фьюра и его команду, тем понятнее становился её интерес. Они были хулиганами, спору нет. Но какими хулиганами! Если бы удалось направить эту энергию и способности в правильном направлении, ребят ожидало бы блестящее будущее Администраторов.

Начав с сольных выступлений, Фьюр и Тьюр сумели вовлечь в свои «акции» больше сотни одноклассников. Третий, четвёртый и пятый классы Средней школы — сейчас они перешли на следующий курс, но основные действия развернулись в прошлом году. И ребята продолжали держаться вместе, что всерьёз беспокоило. Не класс, не клуб, не команда, поддерживаемая воспитателем, — самостоятельное и самодостаточное объединение, которое не распалось даже тогда, когда к двум основным лидерам присоединились «дополнительные».

Первая серьёзная выходка состоялась в конце злополучного 189-го года, на зимних каникулах. Списали на посттравматический эффект, ведь в марте был «Кальвис». Терапевты трактовали это как «выход из кризиса». Тогда им казалось, что с Фьюром и Тьюром будет проще справиться, чем с пациентами типа того же Оскара. Кстати, именно под воздействием фьюровой шалости юный отшельник вышел к людям. «Хоть какая-то польза!» — шутили школьные психологи. Они не представляли, что их ожидало…

Доплыв до бортика, я остановился, чтобы оглядеться. Часы показывали «15:30» — обеденный промежуток подходил к концу. В бассейне кроме меня по-прежнему никого не было. Я оттолкнулся — и продолжил заплыв по воде и по мыслям.

…Первым же вопросом Оскара в первый школьный день стало «Кто это сделал?»

Вопрос был надёжно зафиксирован, поскольку прозвучал он в зале для общешкольных собраний незадолго до начала мероприятия, а запись там велась на законных основаниях. Разговор же, состоявшийся после собрания, остался в рамках факта — содержание знали лишь его участники. Фьюр и Тьюр неплохо разбирались в Фикс-Инфо, и переговоры вели только в максимально безопасных местах.

Между знакомством с Оскаром и его вовлечением в дела «банды» прошло два месяца, на протяжении которых Оскар старательно учился. Что примечательно, ходил он в класс Тьюра — сам попросил. Потому что жаловался на частичную потерю памяти, особенно в том, что касалось школьной программы. Терапевты ничего не заподозрили: мальчик с «Кальвиса» видел, как «бэшки» убивали его родных и друзей, он чудом выжил — и на год выпал из жизни. Пройти заново четвёртый класс средней школы? Почему бы и нет. В документах это зафиксировали как «оставлен на второй год по медицинским показателям», потому что реальный откат на целых два года мог повлиять на отношение к пареньку.

Но что если его желание повторить курс «Мировая цивилизация» было связано с другими причинами? Что если он хотел, к примеру, плотно изучить те области науки и техники, к которым прежде не относился всерьёз? Раньше-то он не мог похвастаться блестящими оценками…

Подозрения настолько увлекли меня, что я едва не врезался в стенку бортика — прямо в закрытое отверстие системы аварийной откачки. Плотно прижатые лепестки патрубка ждали того момента, который не должен был наступить. Но мог. Если «Тильда-1» встанет, вода в бассейне наделает бед…

Значительная часть жизни на станции была посвящена подготовке к возможной катастрофе. Может быть, это так повлияло на ребят? Взрослые готовились ежедневно, прорабатывали самые разные варианты, а бунт «бэшек» предотвратить не смогли!

«Какая это была дорожка?» Я сбился со счёта, но уже не важно! Я вновь учуял знакомое объяснение — имелась идея, которая преображала несвязанную груду фактов в стройный ряд причин и следствий.

Школьные службы упускали этот нюанс, потому что воспринимали школьников как своих. Всё-таки переходный возраст — опасное время для каждого человека, период важной мировоззренческой ломки, поэтому к подросткам относятся снисходительно. Несмотря на предстоящую комиссию и готовность выслать бунтарей со станции, специалисты видели во Фьюре и Тьюре в первую очередь подростков, страдающих своего рода душевной болезнью. Выпавшие из социума дети с изувеченной психикой — весь прошлый год их пытались вылечить. Однако не смогли.

Когда доктор Окман заявила о некой таинственной «цели», она озвучила мнение меньшинства, пусть даже в это меньшинство входила старший школьный психолог Восточного сектора и сама Глава Станции. Это было также фантастично, как и «они сообщники Мида» от инспектора Хёугэна. Большинство придерживалось той версии, что ребята сломались. В конце концов, существовало правило экономии ресурсов. Некая «цель», которую не смогли выявить ведущие специалисты, слишком уж походила на попытку снять с себя ответственность. Теперь хулиганов признают «заразными» и отделят от «нормальных» тильдийцев, которые вообще-то не обязаны терпеть выходки «бедных сироток».

Месяц назад я бы ни в чём не засомневался, но Просперо Мид пополнил мой опыт новыми точками зрения. Маньяк «Тильды» использовал антиандроидную фобию для того, чтобы замаскировать себя. Подлинные мотивы тоже были не сказать, что здоровые, но имитация фобии сработала. Что если Фьюр точно также прикрывался «переходным возрастом» и «психотравмами»? Школьные психологи рассказывают обо всём таком, учат понимать себя и окружающих… Хватило бы у него ума применить эти знания, чтобы заморочить головы взрослым? Безусловно, но, как и у Мида, кроме ума требовалось кое-что ещё: цель. То, что надо замаскировать.

Тайна — вот что у них было. Нечто настолько значимое, что к ним присоединился и потерянный Оскар, и умница Эмили, и предприимчивая Дана. Кстати, Оскару, скорее всего, предложили перейти в четвёртый класс в качестве испытания. «Хочешь быть с нами — сделай это» — и он сделал. И получил то, что хотел: принадлежность к идее, к выходу из обыденной реальности, в которой его мало что удерживало…

Я до того увлёкся новым расследованием, что совсем забыл про дорожку — и болтался возле бортика. Поэтому они меня не заметили.

— Здесь следят только за физическим состоянием. Разговоры не пишут, — сказала Дана.

— Great!

Благодаря доскональному изучению школьных дел, я догадался, кто это: Бенджи Адамс из семьи новых тильдийцев, которые раньше жили на «Хейердале». Там основным языком был английский. Месяца не прошло, как он перешёл в класс Фьюра и Даны — и надо же, уже присоединился к банде. Быстро же они это делают!

— Тогда так. Во-первых, нам нужна бумага. Белая или голубая. В общем, светлая… — а вот это Фьюр.

«Сейчас он скажет что-нибудь важное», — подумал я и, подтянувшись на руках, высунулся из-за бортика.

Их собралось семеро: Фьюр, Дана и ещё пятеро — все одноклассники Фьюра. Угаданный Бенджи Адамс, а также Полина Блумквист, Зейд Уистлер, Шаши Иган и Ханна Зотова. Мальчики в плавках, девочки в спортивных купальниках.

Не зря я вторую неделю торчал в библиотеке Инфоцентра! Теперь я мог не только узнать их, но даже примерно представить, о чём они думают и как реагируют на моё внезапное появление. Шаши Иган, например, был способен сходу засветить мне ногой по уху. А вот Полина Блумквист будет наблюдать до последнего и не вмешиваться. Мама у неё специализировалась на «бэшках» — Полина выбрала людей…

— Я здесь. Вам лучше секретничать в другом месте, — посоветовал я, чувствуя, как пальцы медленно соскальзывают с пупырчатой облицовки.

Они выглядели смущёнными — даже Фьюр не смог скрыть замешательства, которое на его смуглой монгольской физиономии было похоже на страх. Но вряд ли он меня боялся. Скорее всего, он вообще ничего не боялся!

— Подслушиваешь? — насмешливо спросил Фьюр и сделал шаг ко мне, как будто собирался сбросить.

— Конечно! — весело ответил я и аккуратно соскользнул обратно в воду.

Пальцы устали, и я решил подождать немного, прежде чем начинать новый заплыв. Но вскоре о заплывах пришлось забыть.

Мягко прогудела дверь, возвещая о появлении нового посетителя. Пора: на часах было «16:12». Обычно к этому времени приходили инженеры-ремонтники из вечерней смены: сосредоточенные невозмутимые ребята, которые прыгали с вышки либо играли в водный волейбол на мелководье.

Топот рабочих ботинок удивил меня — в бассейн не пускали в одежде и обуви! Камиллы строго следили за порядком и обладали полным правом не пускать нарушителя. Но едва я услышал голос вошедшего, как перестал удивляться. Отдел Безопасности имел право инспектировать любое место на станции. Формально — имел.

— Выйдите, — приказал Генрих Нортонсон. — Нам с Фаридом надо потолковать.

Суровый голос, не терпящий возражений. Статус взрослого. Положение стража порядка. Старший родственник — хватало оснований для того, чтобы подростков ветром сдуло. Однако вместо ожидаемого шлёпанья босых ног было слышно лишь сердитое сопение.

Осторожно подтянувшись на руках, я увидел знакомой серый комбинезон с умбряной оторочкой. Нортонсон встал спиной к бассейну — всего в полуметре от края. Чтобы дети не попрыгали в воду, оставив его одетым и беспомощным. Зато путь к выходу был открыт, и если бы Фьюр попытался сбежать, то ему бы пришлось сначала переодеться.

Впрочем, никто не собирался убегать. Фьюр не сдвинулся с места, товарищи подошли к нему ближе, сомкнули ряды. Семеро. Но хватило бы, пожалуй, одного Фьюра с Шаши. И ещё у них была Ханна — на последней школьной олимпиаде она стала чемпионкой в категории единоборств.

Через минуту я опустился назад в воду, стараясь сделать это по возможности неслышно.

— Так, значит? Пусть. Так лучше! Послушайте тоже, — Нортонсон перевёл дух. — Твой отец, Фарид, был очень хорошим человеком. И твои выходки этого не изменят. Реншу всегда будут помнить как достойного гражданина. А твоё имя… Тебя забудут через неделю, после того, как ты вылетишь отсюда. Там, на планете, ты уже никого не впечатлишь. Это здесь ты — особенный. Там ты будешь никем. И никто тебя не вспомнит — это ты понимаешь?!

Похоже, настал тот особенный момент, о котором я размышлял по дороге на «Тильду»: лейтенант Нортонсон вышел из себя. Совсем недавно я гадал, каково это будет. Теперь я слышал — и слышанного было достаточно, чтобы из всех сил захотеть это прекратить.

— Всё, чего ты добьёшься, это просто исчезнешь! — прокричал Нортонсон срывающимся голосом.

— Да не исчезну я! — не выдержал Фьюр. — Всех не вышлете! Хватит уже запугивать! И никто меня не забудет, понял?

Он сделал шаг к дяде, и тот отступил под этим напором.

— Мне плевать, что вы придумали, — продолжал подросток. — «Ржавь»? Хорошо! Выслать на планету? Ладно! Отправить к центровым? Я только «за»! Не ждите только, что я смирюсь!

— Слышал бы тебя Рен!..

Я не дал Нортонсону договорить — ткнул в панель под бортиком, и едва передо мной выдвинулись ступеньки, приподнялся повыше. Лейтенант стоял достаточно близко, и мне не составило труда схватить его за пояс — и перекинуть через себя. С оглушительным всплеском Нортонсон влетел в воду, окатив всех брызгами.

Следующий свой поступок я не смог бы объяснить даже Проф-Хоффу: отцепившись от ступенек, я соскользнул в воду и в два гребка оказался за спиной барахтающегося Нортонсона. Не успел он развернуться, как я обхватил его одной рукой за шею, а другой — вывернул тянущуюся ко мне правую руку, одновременно блокируя левую.

Нортонсон задёргался, но тщетно — он был слабее и мельче меня. Одежда сковывала его движения — я же был обтекаемым. И я был сильнее его настолько же, насколько «бэшка» был сильнее меня.

Максимальная глубина бассейна — четыре метра, но это под вышкой, а в секторе плавания — два и три десятых. Впрочем, достаточно, чтобы утонуть. Камилл бассейна отреагировал моментально, и едва лишь лейтенант начал погружаться, под наши ноги выдвинулась платформа с приподнятыми краями. Только тогда я отпустил своего «противника» и отплыл обратно к бортикам.

— Ты чего?! — завопил Нортонсон, вытаращив глаза.

Оставив его возмущение без ответа, я вновь выдвинул ступеньки и поднялся. Школьники ушли. Удивлённые инженеры пялились на барахтающегося лейтенанта Отдела Безопасности. Будь это ребята из другой службы, начались бы расспросы, но Внешний Ремонт приучал к выдержке. Они знали, что камилл бассейна способен следить одновременно за сотнями пловцов, так что с одним Нортонсоном наверняка справится.

— Я тебя… Ты… — Нортонсон начал успокаиваться.

Конечно, я напал на человека, и по правилам меня надо хотя бы припугнуть. Однако лейтенант не мог поднять эту тему, потому что знал, как именно я воспринимаю обещание «отключить».

— А ты что делаешь? — спросил я, подтянувшись и присев на бортик. — Чего ты здесь хотел добиться?

— Его вышлют, — просто сказал Нортонсон и, неловко загребая, поплыл в мою сторону.

Опираясь на ступеньки и мою руку, он вылез и принялся раздеваться. Рабочий комбинезон, рассчитанный на изменение сред, воду почти не пропустил, но оставаться в нём было неприятно. Один из инженеров молча протянул лейтенанту полотенце — и ушёл вслед за товарищами в сторону игрового поля.

— Знаю, — вздохнул я, продолжая сидеть на бортике. — Вышлют. Вправе. Думаешь, исправишь это, напомнив ему об отце? Думаешь, он забыл о своём отце?

— Я не понимаю, зачем он так… Он и Тьюр… Что с ними? Если бы я не уехал…

Последняя фраза прекрасно объясняла его состояние, но я не хотел повторения таких «объяснений». Это повредило бы Нортонсону.

— Вся школа не понимает, что с ними, — сказал я. — Думаешь, ты умнее? Сам всё исправишь?

— Я их дядя…

— Не единственный дядя. Ты слишком многое на себя берёшь. Вся школа голову сломала, выясняя, что с ними. Думаешь, не пытались повлиять?

— Я понимаю, — Нортонсон в растерянности стоял с мокрым комбо и ботинками в руках. — Я понимаю, но я же…

— Если ты хочешь помочь, помоги мне, — сказал я.

Мы обменялись взглядами. Возможно, для кого-то это оставалось секретом, но лейтенант имел чёткое представление, представителем чьих интересов я являюсь.

— Что я должен сделать? — Главе Станции Нортонсон доверял больше, чем школьным специалистам.

— Расспроси его маму. Их маму. Год назад… Полтора года назад он что-то задумал. Он мог упомянуть об этом дома. Как-то проявить это, проговорится. Фьюр или Тьюр. Пока они не начали искать сторонников в школе, они могли искать их дома.

— …Космическая эра ознаменовала новый отсчёт времени и новые правила в самых разных областях жизни. Например, новый год был перенесён на первое марта. Это было одно из самых спорных предложений! Потому что все привыкли, что первый месяц — январь. Хотя в названиях многих месяцев сохранилась староримская нумерация, по которой именно март был первым. Кто назовёт такие месяцы? Месяцы, по которым можно понять, что март когда-то был первым в году?

Я не знал, сколько человек из двадцати одного изъявили желание ответить — так или иначе, выбирал школьный логос. И он выбрал Теодора Ремизова.

— Октябрь! — выпалил Тьюр. — «Окто» значит «восемь». И ещё ноябрь… Нет, сентябрь — седьмой. September — сэптема. И декабрь! Потому что декада.

— Правильно! Молодец! — похвалил учитель.

«Когда это ввели?» — подумал я, внезапно вспомнив, что выбор ученика для ответа далеко не всегда принадлежал Искусственному Интеллекту, располагающему полным досье и актуальной статистикой и при этом лишённому сомнений. Интересно, как справлялись учителя раньше? Когда они выбирали сами, присваивая лишнюю власть и собирая симпатии и антипатии по поводу, имеющему весьма опосредованное отношение что к учёбе, что к воспитанию. Как они выносили это? Как удерживали в голове дополнительную информацию — кто захотел ответить, кто нет?..

— Более двух тысяч лет большинство народов отмечали новый год первого января, — продолжал тем временем учитель. — Такой порядок установил Юлий Цезарь, а впоследствии это распространилось на Европу и весь мир. Кто-нибудь может несколькими словами описать, кто такой Юлий Цезарь? Жюль?

Жюль Якоби — красавчик с волнистыми волосами каштанового цвета — был похож на принца из сказки.

— Цезарь — это человек, которого Брут убил кинжалом.

Засмеялись все.

— Наверное, про меня будут говорить: это человек, которого убили шуткой, — вздохнул учитель, пряча улыбку.

— Он был тираном, — не сдавался Жюль. — Захватил власть в Риме. Почему мы должны помнить о нём, как о хорошем человеке? — и он вытаращил невинные голубые глаза.

— Мы должны помнить о нём, как о человеке, который сделал много полезного, — объяснил учитель. — В истории нет абсолютно плохих и абсолютно хороших. Деятельность каждого государственного деятеля состояла из множества самых разных решений. И каждый поступал так, как считал правильным. Например, Гай Юлий Цезарь. В честь него календарь был назван «юлианским». А потом вместо него ввели Григорианский календарь. Кто помнит, зачем? Умар, прошу тебя.

— Високосный год.

Близнец Жюля поставил себе целью отличаться от брата, поэтому брился наголо и старательно щурился. А всего год назад они играли в «угадай, кто я» и, судя по снимкам, были в этом виде «спорта» абсолютными чемпионами.

— Можешь рассказать подробнее?

— Юлианский календарь не учитывал високосные года. То есть учитывал, но не правильно. И началась разница во времени. Начала накапливаться. Поэтому какой-то там Григорий ввёл новый календарь.

— Спасибо! Думаю, папа Григорий… м… Тринадцатый не обидится на тебя. Даже я не помню его номер — спасибо логосу.

Я отметил про себя «заминку». Вряд ли учитель не помнил что-то из темы урока и всего того, что прилагалось к теме! Здесь политика тоньше: либо показать, что учитель несовершенен, либо продемонстрировать, что несовершенный учитель не стесняется признаться в этом, либо вынести факты о деятелях церкви за область обязательных знаний. А может быть и то, и другое вместе. Логос забрал на себя часть педагогических обязанностей, но легче не стало.

— Кто-нибудь догадался, почему наш календарь называется просто «новым»? — продолжал опрашивать учитель. — Валери?

— Наверное, потому что когда его вводили, не было ни цезарей, ни пап. Ну, не захотели, чтобы было, как тогда…

Физически развитая для своих тринадцати лет, она обладала удивительно писклявым детским голосом. Но я заметил, что никто не засмеялся и вообще никак не отреагировал на эту особенность.

— Хм, знаешь, я никогда не смотрел на это таким образом… — задумался учитель. — Возможно, ты права даже больше, чем историки! Когда выбирали новый календарь, на всеобщее рассмотрение было представлено множество анонимных вариантов и обоснования к ним. Сегодняшний вариант выбрали далеко не сразу. А когда выбрали, было уже не столь важно, кто придумал. Важно было, что его выбрало большинство. Его и выбрали именно потому, что он отличался от старых календарей. Кроме переноса нового года на первое марта было введено и другое изменение: в августе стало 30 дней и сдвинулось количество дней в остальных месяцах.

Объёмный экран над головой учителя показал процесс изменение дней в календарной сетке: с августа по февраль.

— Таким образом, в феврале стало двадцать девять дней в обычный год и тридцать — в високосный.

— И каникулы дольше! — пробормотал Оскар Ява.

Ответ без разрешения считался нарушением дисциплины, но повод был серьёзный — по классу прокатился понимающий смех, а учитель предпочёл закрыть глаза на проступок.

— Хорошая версия, Оскар, что этот календарь выбрали потому, что он удлинял зимние каникулы! Но в первую очередь он упрощал подсчёт дней. После переселения на станции календарь стал условным, а Земля превратилась в хронометр для человечества.

На экране возникла голубая планета, и когда взгляды всех учащихся устремились в одном направлении, школьный логос запустил мультипликационный ролик. Я его видел, когда «лечился от амнезии», но с удовольствием посмотрел ещё раз, уж больно забавно было нарисовано: Земля как старинные часы с маятником — и десятки антропоморфных станций вокруг неё: сверяют хронометры и подводят стрелки. СубПорталы были изображены в виде шторок — автономные станции ненадолго высовывались из-за них и тут же исчезали.

В первый раз этот мультик показывали втором курсе Средней школы, когда изучали цивилизации древности и знакомили с понятием единого времени. Но он вполне годился, чтобы развеяться, тем более что потом наступил запланированный пятиминутный перерыв — первый после двадцати минут урока. Кто хотел, вышел в санитарную комнату, большинство остались, чтобы размяться или попить. Или поговорить — Тьюр и его сторонники делали это в открытую: отходили в дальний край класса, чтобы никто их не услышал, и шептались.

Записи в классах велись только на показательных уроках или во время экзаменов. Если нужно, могли посадить за отдельную парту наблюдателя вроде меня. Но само появление постороннего воспринималось как признак «непорядка». К счастью, моя персона вызывала скорее любопытство, чем беспокойство.

— А я видела твою фотку! — заговорщицким шёпотом сообщила долговязая девчушка, подойдя к моему месту.

Она стояла спиной — как будто просто так оперлась о стол. Я мог разглядеть только толстую косу и ожерелье из раскрашенных деревянных бусин. Украшения в школе были запрещены — за исключением тех, что были сделаны руками самих учащихся на уроках или занятиях в клубе. То, что носила моя собеседница, смотрелось как профессиональная работа. И где-то уже мелькал похожий орнамент…

— Мои фотографии не самая большая редкость, — пробормотал я, стараясь не нарушить секретность разговора.

— Где ты в бассейне, — подсказала рукодельница. — В воде.

— В воде? В бассейне? Не может быть!

Она прыснула, прикрыв рот ладошкой, и тогда я вспомнил её имя, и кто ещё носил такие же бусы. Пятиклассницу звали Ева Цзян, она была младшей сестрой Анис Цзян — той самой тёмнокожей полногрудой красотки, которая имела обыкновение в компании с двумя подружками таскаться за мной. Три грации с альтерами наготове.

— Ты нравишься моей сестре, — сообщила Ева таким тоном, как будто открывала мне страшную военную тайну, и вернулась на своё место.

Остальные ребята тоже подтянулись — без какого-либо напоминания — и урок продолжился.

IV-й «медный» класс Средней школы выглядел таким же нормальным, как и остальные десять классов потока в школе Восточного сектора. Здесь не было травли или иных «болезней коллектива». Негласное разделение на три группы — члены банды Тьюра, сочувствующие и осуждающие — не мешало ни в учёбе, ни в общешкольных делах.

Чем больше я изучал Фьюра и его брата, тем больше убеждался в их талантах. Леди Кетаки была права, цепляясь за них и всячески оттягивая комиссию. Каким бы ни был мотив их деятельности, они проявляли себя изобретательными политиками. Например, набрав достаточное число помощников, прекратили акции, которые могли напрямую помешать учёбе. Только «злой гений» по имени Эмили Фрил продолжал издеваться над преподавателями — остальные не выходили за рамки невинных шалостей. Репутацию они заработали, а вот конкретных поводов для претензий со стороны школьных активистов за последние шесть месяцев не было…

— Как мы уже обсудили, после реформы нулевого года в феврале стало 30 дней, но только в високосном году. Учтите это, когда будете читать неотредактированные произведения докосмической эры: там могут встречаться шутки про тридцатое февраля. Да, Сизуо?

— Если нулевой… то есть первый год начали с первого марта, значит, в предыдущем году до начала Космической эры было всего два месяца?

— Совершенное верно!

— Разве это правильно? Это нечестно!

По последним данным школьных психологов, Сизуо Волков входил в группу сочувствующих, ближе к осуждающим. Но это данные устарели на три дня. А три дня — очень много для тринадцатилетнего мальчика!

— Почему же «нечестно»? — улыбнулся учитель. — Когда надо стандартизировать времяисчисление, приходится жертвовать точностью. Если бы этот факт был скрыт, можно было бы говорить о «нечестности»…

— А ничего, что из года убрали десять месяцев?! — встрял Оскар. — И у всех людей тоже — украли! Все стали на год старше!

«Это не его идея», — подумал я. — «Это Фьюр!»

Фьюр проходил курс Космической эры в прошлом году. Вообще для большинства ребят в поданной информации не было ничего принципиально нового: так или иначе, они добывали её через книги, фильмы, игры или в кружках. Школьная программа позволяла выстроить знания в единую систему и отследить заблуждения и ошибки. При этом любой ученик мог продвинуться дальше — было бы желание. Однако мало кто, как Эмили Фрил, стремился перепрыгнуть курсы: слишком велика ответственность. Предпочитали готовиться заранее, чтобы знать ответ.

Я не сомневался, что Оскар явился на урок с продуманными обвинениями. И не он один.

— А такое уже делали? — вступил Тьюр. — Новое время с нуля…

— Конечно! — воскликнул учитель, обрадованный возможностью сменить тему. — В земной истории человечества такое происходило неоднократно. Были религиозные точки отсчёта — сотворение мира или рождение Иисуса Христа. Были политические — в Японии или во Франции после революции. Новый календарь назначали тогда, когда хотели подчеркнуть начало новой жизни. А Космическая эра была очень важным событием!

— А какое там было событие? — удивился Тьюр. — Ничего же не произошло такого! Просто врыли столбик и назвали «первым годом»?

«Или Эмили», — я засомневался в своей первоначальной оценке. — «Она же тоже проходила IV-й класс! Но показатели у неё лучше. Всё-таки, это её хобби: устраивать ловушки для учителей. Фьюр — специалист по другим областям…»

— Событие было, но не такое, как события предыдущих эпох, — принялся объяснять учитель. — Впервые за историю все люди смогли объединиться и договориться на равных условиях. А это было не просто! Знаете, сколько было споров? И по любому поводу! Несколько лет вообще не могли решить, когда сделать переход из одной эры в другую. И потом обычная активистка Алисия Вон вынесла на всеобщее голосование простое предложение: сделать первым днём первого года следующее первое марта — и заняться другими, более важными проблемами. Голосование поддержали семьдесят восемь и шесть десятых процента граждан Лиги — и предложение камрада Вон получило шестьдесят девять процентов голосов при восемнадцати воздержавшихся… Кстати, кто-нибудь сможет объяснять, почему было столько воздержавшихся?

— Содружество Голосов, — коротко ответил Чеслав Пинто.

Он входил в группу осуждающих бунт, даже дрался с Фьюром! Впрочем, ему не на что было жаловаться: урок шёл в нормальном режиме дискуссии. Пусть даже все понимали, что учителя «проверяют на прочность».

— Всё верно! Это общественная организация пропаганды и продвижения системы голосования. Содружество активно поддерживало такие инициативы. В результате нулевой год был утверждён. И ещё шестьдесят лет после этого каждая дата сопровождалась уточнением относительно григорианского календаря.

— А на что опирается это новое время? На Гринвича? — не сдавался Оскар.

— На универсальное координированное время, — поправил учитель, пользуясь возможностью направить беседу по нужному руслу. — Universal Time. Или всемирное время. Вы уже знаете, что Земля, как и любая планета, вращается неравномерно. И поэтому Гринвичский нулевой меридиан вращается неравномерно. Из-за изменения оси вращения смещаются географические полюса, а значит, и плоскости истинных меридианов…

На экране возникла точная модель Земли, втиснутая в тонкую сетку меридианов, которые еле заметно подрагивали.

— Гринвическое время не отличалось точностью. Поэтому было введено всемирное время, которое вычисляли пропорционально углу вращения Земли относительно звёздной системы координат. Но и оно не было полностью равномерным. Чтобы компенсировать это, ввели универсальное координированное время, которое синхронизировалось с международным атомным временем. Мы проходили UTC в прошлом году, хотите ещё раз разобрать? Хорошо, не будем. Так вот, время всегда было условностью, Оскар. Никого не огорчали такие условности, потому что время многое упрощает и делает удобным.

— Даже когда врёт?

Учитель предпочёл оставить эту тьюровскую реплику без ответа. Чеслав и пара других осуждающих повернулись в сторону бунтаря и одарили его красноречивыми взглядами. Тьюр довольно откинулся на спинку кресла и скрестил руки на груди.

Я прекрасно видел его позу, потому что он сидел слева от меня. Его широкое лицо с выдающимся подбородком было безмятежным. Тогда, в Саду, он казался старше. Теперь же Тьюр пребывал в своей стихии. Он вёл себя так, как будто знал больше остальных, включая учителя. Словно нечестный игрок, представляющий, где можно обойти правила, не нарушая их формально. Но зачем? Какой выигрыш он рассчитывал получить?

Учитель продолжил урок:

— Земное время считается стандартным и обязательным для всех станций. Земное время — один из объединяющих факторов…

— А как же Тильда? Там своё время!

Про планету спросила Ева — как бы между прочим, перебирая бусины и глядя в пол.

Очевидно, «бунтари» чередовались — чтобы нельзя было придраться. Или у меня паранойя? Но вопрос без разрешения и вне дискуссии оставался без последствий только один раз: Тьюр и Оскар свои возможности израсходовали, и теперь пришла очередь Евы.

— Разумеется, у Тильды своё время! — воскликнул учитель. — И мы будем жить по нему, когда планета будет освоена. Именно для этого и нужен Проект Терраформирования. Да, Ева, о чём ещё ты хотела спросить?

— Но это же неправда! — она оставила бусы в покое и поднялась с кресла. — Мы никогда не будем жить по времени Тильды! Папа сказал мне, что на ТФ нужно много лет! Больше ста или даже больше! Ни вы, ни я, ни ребята — никто не будет жить по времени Тильды! — кулачки её были сжаты, голос дрожал, казалось, ещё немного — и девочка разрыдается.

Это была слегка изменённая, но всё равно узнаваемая реплика главной героини из «Вечности со вкусом мяты» — пьесы, которая входила в программу пятого класса. По ней чаще всего ставили спектакли в драмкружках, а также выпустили три фильма — два с актёрами и анимационный. Так что к тому моменту, когда до «Вечности» доходила очередь, её знали настолько хорошо, что использовали в качестве учебного материала.

Нюанс в том, что ответ, который содержался в пьесе, учителю не подходил, потому что ответом было: «Значит, ты уже умерла». Впрочем, это не единственный вариант.

— Местоимение первого лица множественного числа может указывать на разные группы, — сказал учитель. — Я имел в виду «мы, человечество», ты, Ева, подразумевала своих современников.

— А мы разве не человечество?

— Мы — часть человечества, которое включает в себя тех, кто жил до нас, и тех, кто будет жить после нас. Строители нашей станции говорили между собой: «Мы будем жить здесь», хотя не все дождались этого дня. Первые поселенцы говорили: «Мы будем ходить по Тильде» — но далеко не сразу ТФ достиг соответствующей стадии. Они ошибались? Или они имели в виду нас с вами? Если бы они думали только о себе, они бы не стали покидать Солнечную систему. И даже остались бы на Земле. К счастью, этого не произошло…

— Почему?

Вопрос прозвучал из разных концов класса — Жюль и Умар, рассевшиеся по собственному желанию, оставались близнецами.

— Ребята, мы договорились не перебивать, — напомнил учитель. — Я не буду отвечать на ваш вопрос. Если вас так интересует эта тема, мы обсудим её после уроков.

— Значит, вы не знаете ответ?

— Валери, а почему ты спрашиваешь?

Девочка промолчала. Прежде чем ответить, учитель вздохнул, показывая своё огорчение:

— «Почему» — это вопрос с широкой трактовкой, поэтому его часто используют в дискуссиях, когда надо отклониться от темы. Помните, мы изучали коммуникацию в сетях интернет? Коммуникационные тактики с использованием «почему» в первую очередь характеризуют мотивы спрашивающего — и указывают на желание изменить направление беседы. Давайте не будем отвлекаться! Мы говорили о Тильде и о её собственном времени, верно? Оно отличается от земного. Это незначительные изменения, но вы застанете тот момент, когда они начнут вводиться в обиход. И это будет очень непривычно! Попробуем рассчитать, сколько лет по времяисчисление Тильды существует наша станция…

На партах включился лабораторный режим, и бунтовщики со сторонниками порядка погрузились в математику. Сначала общее задание, потом настанет черёд индивидуального. Скорее всего, вычислить свой день рождения. Пока что на общем экране красовалась Тильда, а рядом — станция в «нулевой» конфигурации стартового заселения: без спутников и всего с тремя энергоблоками. 140-й год, пятнадцатое марта — день, когда прибыл корабль с первыми переселенцами. Это был тёзка и прапрадедушка того «Рима», который вёз меня.

Пятьдесят один год прошёл. Достаточно, чтобы из переселенцев получились «тильдийцы». Но слишком мало, чтобы они перестали считать себя «землянами». Интересно, кем стремятся стать эти «почемучки»? И насколько это сочетается с планами человечества?

Леди Кетаки хотела избежать окончательного решения и спасти всех, как и положено Главе Станции. Школьный коллектив прилагал значительные усилия, чтобы сохранить порядок, — и был готов пожертвовать малым ради целого. «Цель», о которой твердила доктор Окман, явно была. Но что-то не сходилось. То, что я наблюдал на уроке, — и то, что видел в зале для дегустаций и воскресным утром в коридоре жилого блока. Они хулиганили, но для каждой «аудитории» по-своему. Почему?

В книгах и фильмах докосмической эры частенько действовали персонажи, которые перешли из одного лагеря в другой: бывшие полицейские, которые становились выдающимися убийцами, или бывшие грабители, которые оказывались виртуозными «охотниками за головами». А у нас были мальчики, которые могли вырасти офицерами Отдела Безопасности в третьем поколении, но успешно примерили на себя роли «профессиональных» хулиганов.

Каждая акция Фьюра и Тьюра характеризовалась относительной простотой подготовки, одноэтапностью и охватом. Они нарушали общественный покой, но не покушались на здоровье. Если не считать психического здоровья, разумеется. Как будто они выполняли секретное задание в тылу врага.

189-й год, 25 февраля: «Ванильный день».

Фьюр и Тьюр подменили фильтры с ароматизаторами — и жилые блоки Восточного сектора наполнились ванильным духом. Замена фильтров ничего не дала, и тогда начали искать другой источник. Только через несколько часов выяснилось, что запасные фильтры тоже были испорчены. Но камиллы не могли этого понимать, потому что сам запах был абсолютно безвредным. Именно поэтому его использовали для придания праздничной атмосферы — он наполнял коридоры, улицы и Воскресную площадь в новогодние дни. Пятое марта тоже пахло ванилью, пока её не сменил запах дыма, а кое-где — запах крови. Тильдийцы помнили. Новички — нет.

Мальчики отговорились тем, что хотели «пораньше начать Новый год». Как и в случае с Мидом, маскировка получилась идеальная — никто не заподозрил Фьюра и Тьюра в попытке прикрыться памятью об отцах. Сочли демонстрацией обиды: с точки зрения подростков, могло показаться, что окружающие забыли о погибших. Если принять версию доктора Окмана, поступок был вызван желанием освободиться от роли «сыновья героев» и стать кем-то самостоятельным.

В этот день Оскар Ява, впечатлённый сладким запахом, выглянул в коридор, а потом уловил нервозную атмосферу, царящую вокруг, и впервые за очень долгое время сам заговорил с родными.

190 год, 10 марта: «Белковый запас».

В свой день рождения Тьюр лепил всем на спины невинные наклейки «Я тебя вижу!» с нарисованным глазом. Фьюр, понятное дело, не отставал. Через час надпись сменилась другой: «Белковый запас», а вместо глаза появился значок НЗ, который все помнили по урокам безопасности.

У зачинщиков на комбо были такие же наклейки. Сделали они их своими руками на оборудовании дизайнерского клуба, куда их пустили, потому что Фьюр с Тьюром ещё пользовались доверием.

Это была не самая жестокая шутка того периода, но она стала поворотным пунктом. Именно после «Белкового запаса» у бунтовщиков появились сторонники. Сторонников они делали из обиженных ровесников, которые подходили объясниться насчёт наклеек. Половина после этого разговора примыкала к банде.

Чем шире был круг вовлечённых лиц, тем смелее становились акции. Но и малыми силами получалось впечатлить.

20 апреля: «Cry Baby Cry». Условные названия давал кто-то из отдела доктора Окман — хотелось бы мне познакомиться с этим человеком!

Если наклейки поколебали доверие ровесников, то после этой акции Фьюр с Тьюром потеряли право заниматься общественной работой. Потому что во время дежурства они установили в учебных залах, коридорах и рекреациях Весенней улицы множество крошечных динамиков с простенькой программой и записью плача младенца. А потом запустили цепочку — и весь день камиллы и коллеги Нортонсона в компании с активистами из старших классов искали эти «таблетки», пока остальные ребята просто сидели и ждали. Заниматься под такое сопровождение не мог никто.

12 мая: «Красный день» — второй по значительности и последний серьезный срыв уроков. Тьюру и Фьюру впервые ассистировал Оскар. Втроём они натянули герметичные комбо, наполнили их заранее приготовленной смесью, а потом выплеснули на школьный пол. Больше десяти литров красной липкой дряни без запаха — на «отлично», если бы это была лабораторная работа по химии.

Если уж говорить о химии, то ребята не преминули обыграть обозначения классов в потоке — титан, хром, кобальт, никель, цинк и так далее. Ещё одна акция, смысл которой можно было трактовать по-разному.

Впервые использованная на станции промышленного производства, химическая маркировка стала весьма популярной. Не только дети из шахтёрских семей полюбили тему ископаемых — прошло совсем немного времени, прежде чем вся Средняя школа взяла себе простые металлы, а Старшая — островные силикаты. Только малышня сохранила «цвета и фигуры», завидуя тем, кто называл себя «железным» или «титановым». Статус «минералов» был ещё выше…

В 190-м году Фьюр входил в пятый «никелевый» класс, а Тьюр, соответственно, в четвёртый «медный». Все их сторонники играли в окисление. Чтобы войти в банду, достаточно было явиться в школу со штанинами, окрашенными в рыжевато-коричный цвет ржавчины — не полностью, пятнами, что позволяло отговариваться нарочито-фальшивым, но формально допустимым «случайно запачкалось — не помню, где». Когда Дана собиралась выручать брата, она воспользовалась этой возможностью. Интересно, что применили Фьюр с Тьюром, чтобы завербовать её?..

20 июня была «Галерея», осуществлённая новыми сторонниками. Если Оскар предоставлял физическую силу и послушное повторение заготовленных реплик, Зейд Уистлер сумел перепрограммировать стены в школьной игровой зоне. «Страшный суд» Босха, «Марионетка» Гойи, «Апофеоз войны» Верещагина, «Притча о слепых» Брейгеля Старшего, «Предчувствие гражданской войны» Дали и «Крик» Мунка медленно двигались по кругу. Панели быстро отключили, но большая перемена была испорчена. И опять камиллы были обмануты из-за своего непонимания нюансов: картины же! Шедевры!

В каждой шутке бунтарей содержалось нечто пугающее — как будто им непременно требовался страх или отвращение. Или они добивались того, чтобы им поставили диагноз — и оставили, наконец, в покое?

Школьные психологи с воспитателями ничего не могли поделать, и об глухую стену, выставляемую Фьюром и Тьюром, разбивались любые слова. Причём у каждого «завербованного» формировалась похожая защита. Можно было представить, какие усилия прилагала Леди Кетаки, чтобы отложить комиссию! Ребят вполне могли отправить в специализированную клинику на «Дхавале», где пытались исцелить (а заодно изучить) тех, чья психика особенно пострадала из-за восстания «бэшек». Правда, я не слышал об «эпидемии бунта среди подростков». Но тем ценнее будут такие пациенты.

Если же отрешиться от моральной оценки и вкладываемого смысла, каждая акция выглядела маленьким шедевром. Например, в июле, пока ребятам окончательно не перекрыли доступ к оборудованию клубов, они загрузили в демонстрационные мониторы два вида «презентаций» — а потом развесили их в санитарных комнатах школы. Поводом стал индивидуальный проект Полины Блумквист. Правда, индивидуальные проекты готовились в январе-феврале, но Полина начала заранее. А друзья помогли.

Содержание презентаций было крайне неприличным. Девочкам напоминали, что их предназначение — рожать, и призывали записаться в доноры сразу после первой менструации. Мальчикам объясняли, что после сдачи семени толку от них нет — только работать, так что надо пораньше готовиться к тэферству и шахтёрству. Мониторы были снабжены камерами, так что каждый желающий мог высказать своё отношение.

Многие предпочли высказаться напрямую. И опять часть недовольных перешла из лагеря осуждающих в лагерь понимающих. «Они спрашивали, почему нам это не нравится», — рассказывали те, кто не прошёл (прошедшие хранили молчание). — «Спрашивали, разве мы собираемся поступить иначе?»

Осенью банда никак себя не проявляла, и у школьных спамеров появилась надежда: «перебесились», «надоело», «увлеклись другим». Тем не менее, сформированные связи не распались, и члены неформального клуб продолжали перешёптываться. «Судя по всему, в этом и была цель», — написала в ноябрьском аналитическом отчёте доктор Окман. — «Тайная организация, которую они создали вопреки сложившимся порядкам. Убежище от взрослых, которым невозможно доверять после «Кальвиса»».

Она ошибалась.

30 декабря: «Прости-прощай» — взлом альтеров, но без нарушения Фикс-Инфо. Каждый пострадавший получил в 23:59 сообщение от самого себя: «Прощай, прости меня!»

1 января: перепрограммированные иллюминаторы и стенные панели. Даже взламывать не пришлось — настроили режим «зеркало» с добавлением эффектов. В результате можно было наблюдать иллюзию самого себя в космосе, по ту сторону стекла. Это было даже забавно — первая акция, которая если и напугала, то не возмутила. Тем более шутки в воскресенье воспринимаются не так, как в рабочий день.

Итоговые работы при всей их серьёзности прошли для сектора незамеченными — ими занималась только школа. Поэтому состоявшееся 17 апреля «Хватит врать» стало неожиданностью. «Иллюзия катастрофы» на следующее утро заставила вспомнить все предыдущие подвиги, и уже никто не мог отложить день комиссии.

«Если они такое вытворяли в школе, то что будут делать в секторе?» — серьёзный аргумент тех, кто хотел спокойно жить и работать, тем более что недостатка в имеющихся по умолчанию проблем не наблюдалось.

У тех, чьей работой были Фьюр, Тьюр и вся их стремительно растущая компания, имеющаяся проблема вплотную приблизилась к статусу нерешаемой. Никто не смог выяснить, чего ребята хотят и в чём нуждаются, потому что ни прямо, ни косвенно они на такие вопросы не отвечали. При этом их поступки прямо указывали, что есть недовольство и нежелание терпеть. Очевидно, юных бунтовщиков не устраивает жизнь на станции как таковая.

Полицейские и воры остались в прошлом, но поскольку сохранилось понятие «порядка», было и «преступление» с «наказанием». Мне это было понятно лучше, чем кому бы то ни было: от наказания меня защищал только статус андроида. Вернее, навязанный нам формальный статус защищал Проф-Хоффа от обвинений в создании искусственных людей. Профессор Хоффнер нашёл способ обойти закон, потому что хотел.

Чего хотели Фьюр с Тьюром? Проверить терпение взрослых? Показать, на что способны предприимчивые и дружные подростки? Если они хотели попасть под комиссию и покинуть «Тильду-1», почему они тянули так долго? А если они хотели чего-то другого, то чего?

— Ты не против?

Сара Дьюб выглядела гораздо счастливее, чем при нашей первой встрече. Голос окреп, в глазах — ни признака слёз. Она заплела волосы в причудливую тёмно-русую корону и сняла «звёздочку донора». И больше не казалась потерянной.

Вообще-то я хотел побыть один, поэтому выбрал малопопулярную столовую при библиотеке. Но опять не срослось. «Хорошо, хоть не поклонницы!» — подумал я с некоторым облегчением. Лилово-сливовые комбо Дозорных напомнили о социологическом проекте Полины Блумквист. Вопрос о предназначении женщин — интересно, как «исполнительницы» этого «предназначения» воспринимали всё на самом деле?

Вместе с Сарой к моему столику подсели весьма узнаваемые персоны: улица Норайо Хадада, «Проверить легко!», «андроиды как астероиды». Огненно-рыжая «мадонна» (впрочем, теперь уже без младенца) плюс «индейская принцесса», которая не так давно угрожала снять с меня скальп. То есть не совсем с меня и не совсем скальп. И в шутку, конечно. Теперь я воспринимал это как шутку, но тогда, когда всего пара дней минула с гибели Чарли… О чём они, разумеется, не знали.

— Ирма Кейн, — представилась огненнокудрая, протягивая руку.

— Таня, — смугляшка ограничилась улыбкой.

— Как ваш малыш? — спросил я, чтобы начать разговор.

Ирма рефлекторно посмотрела на альтер.

— С папаней, где ещё… Через час кормить. Спасибо, что поинтересовался, но мы к тебе с серьёзным разговором.

Я изобразил на лице терпеливое понимание — и приготовился к извинениям, но получил нечто совершенно иное.

— Ты должен пожаловаться на них, — решительно заявила Ирма, активируя экран настольного меню. — Узнаёшь?

Показанное подтверждало «должен», давало ясный повод для «пожаловаться» и уточняло, кто это «они». И это касалось именно «меня», не поспоришь.

— Это называется «сталкерство», — объяснила Таня.

Я хотел было объяснить, что слово и явление мне отлично известно… по учебникам…

— Закон они не нарушали, — пробормотал я и торопливо заработал ложкой, чтобы ещё чего-нибудь не ляпнуть.

— Они и не нарушат, — фыркнула Ирма.

Сара смотрела на меня со снисходительной материнской улыбкой, откинувшись на развернувшуюся спинку кресла и сложив руки на животе, который, как я мысленно отметил, стал ещё больше.

— Они знают, как не нарушать, — пояснила она. — Разбираются…

— Все разбираются, — перебила её Ирма. — Ты здесь новичок — и мало во что въехал. Так что слушай в оба уха.

Тесен мир, особенно если это четвертинка автономной станции! Я вспомнил, кто она: старшая сестра одного из одноклассников Фьюра — коренастого и низколобого Шаши Игана, похожего на неандертальца. Он об этом сходстве знал, но не стремился разрушить первое впечатление — напротив, укреплял его. Похоже, напористость была их семейной чертой!

— Ты не первый, кого они обхаживают, — сказала Ирма, тряхнув рыжей гривой. — Это у них такое развлечение. Причём двойное, — она вывела на столешницу личные дела моих «поклонниц». — Во-первых, они доканывают того, кого выбрали. Во-вторых, делают фигу всем нам. Типа, смотрите, что мы можем, попробуйте помешать!

Тем временем на экране отобразились профили знакомой троицы. При желании, я мог бы активировать свой администраторский доступ и узнать подробности, но особого желания не возникало. Нана, Ядвига и Анис отличались друг от друга цветом волос, телосложением, цветом кожи и глаз, но я быстро сообразил, какую общую черту имела в виду Ирма: отказ от донорства. Как следствие — ограниченный гражданский статус, который нечем было компенсировать: девушки трудились простыми операторами на внутреннем производстве. Ни высшего образования, ни талантов. Даже второй профессии не намечалось: удивительно пустая жизнь. Зато избыток свободного времени!

— У меня было так же, — печально улыбнулась Сара, имея в виду своё прежнее отношение к донорской программе.

— Скажешь тоже! Ты сначала закончила универ, — фыркнула Ирма. — И я не видела, чтобы ты вертела хвостом на Воскресной площади! В общем, нет тут ничего такого, что можно им вменить. Только это, — и она переключила обратно к снимкам, — Поэтому ты должен заявить.

Снимки были качественные: ни одного неудачного ракурса, ни одной лишней черты! Первое впечатление: их делали любя, и чувство было серьёзным. Но это лишь верхний слой. Пролистывая галерею, вскоре я ощутил беспокойство. Снимки были однообразно сладкими. «Хорошенький мальчик» — вот кто там был. Красивая кукла. Не я, и не моя жизнь. Они могли быть сделаны где угодно! В них не было ни Главы, ни станции, ни кнопки. Обработанные портреты, с которых счистили всё лишнее, оставив только смазливую мордашку и мышцы, если говорить о снимках из бассейна. Последние оказались особенно неприличными, потому что заснято было так, что плавок не разглядеть. Даже фантазировать особо не нужно — достаточно позволить мозгу делать свою работу, «достраивая картинку».

Я вспомнил разговор с долговязой пятиклассницей Евой и покраснел.

— Это, конечно, не очень… приятно… Но, может, просто потерпеть? Когда-нибудь им надоест, и…

— Ничего-то ты не знаешь, — вздохнула Таня, подперев щёку.

Я сразу вспомнил, как поначалу Леди Кетаки частенько мне говорило что-то подобное.

— Ты у них не первый, — повторила Таня. — И даже не второй. Они проделывают такое уже в десятый раз…

— В седьмой, — уточнила Ирма.

— Что проделывают? — поинтересовался я, уже догадываясь, впрочем, об ответе.

— Сталкерят, — ответила Таня. — Доводят. Играют…

— И не только у нас, — подхватила Ирма. — По всем секторам катаются. Насвинячат в одном — перебираются в другой. И так по кругу. Ничего серьёзного — снимочки, фоточки, ля-ля-ля, хи-хи-хи. Если заговоришь — будут приветики на альтер кидать. Втроём. Захочешь закрутить с одной — другие начнут изображать ревность. Не придерёшься! Будут динамить, скандалить, рыдать, даже драться! Пока от тебя не останется… Пока ничего не останется.

— Они тебя выбрали, ещё когда Ирвин только начал вещать, — продолжила Таня. — Сам можешь проверить! Первые фотки появились в твой первый день здесь. Едва ты вышел из лифта, как они уже поджидали за углом. И не отставали, верно? Ходили следом, щёлкали. Теперь будут сужать круги, как делали это с остальными. Пока не присосутся!

И тут меня накрыло, сильно, до тошноты. Вспомнив, что я думал о своей популярности, как на неё рассчитывал, как гордился собой и радовался успехам, я прикрыл глаза рукой и пожелал себе провалиться сквозь землю… На «уровень Ба». А лучше сразу в космос. «Идиот! Болван!»

«Интересно, а Леди Кетаки знала об этом?» — вдруг с ужасом подумал я.

— Да ладно тебе, не переживай! — Сара привстала с кресла и ласково погладила меня по голове, как ребёнка. — Ты здесь не один.

Я смог только тяжело вздохнуть, сдерживая дрожь в подбородке. «Хуже, чем с Линдой!»

— Надо действовать, — решительно заявила Ирма. — И чем раньше, тем лучше!

Выпрямившись, я внимательно посмотрел на них — и спросил то, что, наверное, мог спросить только андроид А-класса моей подготовки, обязанностей и опыта общения с Проф-Хоффом (куда входили эксперименты по типу «давай я тебе сделаю добро, чтобы посмотреть, как ты будешь реагировать»):

— А вам это зачем?

Они удивились, каждая по-своему: Сара показала искреннюю обиду, Таня — раздражение, Ирма рассердилась на потерю времени. Она-то и нашла правильные слова:

— Тебе вообще нравится, что с тобой играют?

Я отрицательно покачал головой — и она назидательно наставила на меня палец:

— А другим, как думаешь, приятно? И что — терпеть, чтоб никого не обидеть? Деток этому учат, когда они кусаться начинают. «Не делай другим то, чего не хочешь себе». Ты бы лучше спросил, почему это не прекратили раньше!

— Хватит уже, — буркнула Таня. — Кто стормозил, тот стормозил. Мы тоже хороши — непонятно, чего ждали…

— Короче, ты должен заявить, — суммировала рыжая бестия. — Напиши в общий форум, в раздел жалоб, что тебя это бесит. Ну, раздражает или как-то так. Что тебе неприятно такое внимание. И что это сплошное гадство. Что оно тебя вообще оскорбляет. Попроси, чтобы на это обратили внимание. Прямо сейчас, до того, как они залезут тебе в штаны — чтоб потом претензий не было. Сможешь?

— Я-то смогу…

«Как бы объяснить ей, что жаловаться на такое для меня — именно для меня — не совсем то…»

— Если тебя волнует, что ты «ашка», это зря, — заявила Ирма. — Как только они или ещё кто заикнётся про это…

— Надо, чтоб они поняли, что поступают нехорошо, — сказала Сара. — Что это не шутки, что это неприятно. Даже со стороны смотреть неприятно.

— Погоди, — Ирма подняла ладонь — совсем как на школьном практикуме по красноречию. — Тут другое важно. Они не нарушают закон, никто не спорит. Прописанный закон. Они людей обижают, только и всего. Треплют нервы, а потом, когда надоест, бросают — и берутся за следующего. Не смертельно! Не какой-нибудь там тектонический сдвиг во время вахты, или в космосе неделю болтаться без связи. Вроде ерунда. Но обидно. И нечестно. И мне совсем не хочется (она мельком заглянула в свой альтер), чтобы Бобка или Ёжик с чем-то таким встретились. Чтобы, когда они вырастут, такие девицы шастали тут толпами! Они же выбирают ребят помоложе — и вытягивают из них всё… В общем, ты не жди, когда рассосётся, как остальные ждали. И не проси отстать от тебя — им того и надо, чтоб ты заговорил, чтобы повод был. Это у них такой сценарий, проверено. Просто заявись, опиши, как тебе это не нравится. Попроси помощи — просто попроси, у всех. А мы подхватим. Только сам ничего не делай, идёт?

Сражённый новостью, что популярность, которая так мне льстила, на самом деле должна меня настораживать, я не успел спросить про особенности вовлечения в донорскую программу или хотя бы про отношение женщин к этой программе. История Сары являлась скорее исключением, чем правилом, Ирма была счастливой матерью троих детей (и что-то подсказывало, что на трёх она не остановится), про Таню я не знал ничего. Но и так понятно: если Дозорная, то либо донор, либо мать, либо няня или воспитатель на реабилитации.

Что они думали про «предназначение рожать» я уже примерно представлял — по контрасту с теми, кто трактовал ситуацию именно в таких выражениях. Для «опасной троицы» способом освободиться стало сексуальное сталкерство, но это была скорее социальная патология, чем приемлемый выход. Для большинства проблема решилась ещё в старшей школе, в рамках профориентации. Донорство считалось удобной ступенькой — одной из многих, которые нужны для карьеры. Но не обязательной.

Если бы не «Кальвис», Сара Дьюб возилась бы с «бэшками» — и вылезала бы из их сети только чтобы перекусить. Да и Грета Кон могла сказать Реншу Нортонсону «нет» — и сразу, а не через семь лет, улететь на Тильду. Выбор всегда был, пусть и не бесплатный. Конечно, я не представлял, как чувствовали себя люди, родившиеся с заложенной биологической программой, которую можно было выполнить, а можно — нет, но игнорировать всё равно не дадут. А может быть, именно я их понимал лучше всего. Я ведь тоже не выбирал своё формальное положение андроида и кнопку.

Но что в вопросы о биологическом предназначении вкладывала Полина Блумквист? Какого ответа ждала? На какую реакцию рассчитывала? И почему её «социологический отчёт» был констатацией факта, без каких-либо выводов? С другой стороны, из всех итоговых работ, что были сданы членами банды Фьюра и Тьюра, он единственный был более-менее похож на проект как таковой. Насколько Полину интересовал «долг»? Или за провокационными вопросами скрывалось что-то другое?

Итоговый индивидуальный проект решал много разных задач. В первом классе средней школы значение имела только одна, очевидная: продемонстрировать свои знания и умения, полученные за год. Что больше всего понравилось, зацепило и запомнилось, тем и занимаешься. Это не составляло труда для обычного школьника — суммируешь всё сделанное за год и показываешь самое удачное. Таланты, зараженные тщеславием, соревновались на поле уникальности либо, что реже, с выбранным соперником. Проектом могло быть что угодно, от поэмы до работающего энергетического блока в миниатюре или, например, живой хризантемы, проращенной из сгенерированного семени.

Исключение — индивидуальный проект пятого класса, потому что делался он после средней школы и всего курса истории — и перед старшей школой, где начиналась профориентация. По-хорошему, это был первый серьёзный разговор подростка и государства, которое выполняло свои обязательства перед ним, начиная с момента зачатия, и вот, наконец, предложило предъявить результат. Вперёд выдвигалось не содержание, а, скорее, форма и оформление как таковое. Пройдёт совсем немного лет, школьник получит полные гражданские права — и, соответственно, возможности прямо влиять на это самое государство. Надо было понять, кому вручаются эти права и возможности.

Болезненное отношение к «биологическому долгу» не было чем-то из ряда вон. Каждый человек проходил, причём неоднократно, через принятие своего пола. Мальчики завидовали девочкам — из-за доступной карьерной ступеньки. Девочки негодовали, воспринимая «планы на тело» как прямое покушение на границы личности. Впрочем, курс «Мировой истории» в четвёртом классе давал ответы на многие «почему». Достаточно было посмотреть, как эту задачу решали тогда — до закона о семье, до планирования и родительской профессии как таковой.

Было время, когда женщины вообще не считались людьми и воспринимались как второй сорт, не способный ни на что, кроме вынашивания детей. Впрочем, мне такая формулировка всегда казалась натянутой — до становления медицины подобный перекос ещё можно было как-то понять, но потом, разумеется, такое положение быстро выправилось.

Вопросы из проекта Полины были бы актуальны для «сумрачного периода», когда семейный кодекс только вводился и проверялся на устойчивость. Первые родительские экзамены и донорские программы, первые альтеры и «одномоментное голосование». Тогда случались и ошибки, и злоупотребления. Но, опять-таки в отличие от предыдущих эпох, этот опыт стал фундаментом для сегодняшних правил…

Чувствуя, как трещит голова, я крутанулся на стуле — и рассеянно скользнул взглядом по матовым стенам библиотечной кабинки. Поскольку я пользовался расширенным административным допуском, логос закрывал меня от остальных посетителей, создавая ложное ощущения одиночества.

Я знал, что неподалёку притаились «поклонницы». Они работали в ночную смену, непонятно, когда отсыпались, и вели себя как заправские охотники — теперь, когда я знал об их истинных мотивах, это стало особенно заметно. Выслеживание, засады, преследование, изучение привычек и «мест обитания». Однако для неосведомлённого наблюдателя их поведение вполне могло сойти за любовь. Должно быть первые жертвы тоже были уверены, что это искреннее чувство, а не развлечение, основанное на власти и сексе.

Маскировка, опять проклятая маскировка! Сталкерши изображали страсть, хладнокровные убийцы — закомплексованных маньяков, «бэшка» имитировал служебного робота, подростки с идеей — подростков с душевной травмой.

Даже я маскировался, называя себя «андроидом».

Потому что нельзя быть «искусственным человеком».

Потому что создание людей запрещено.

Потому что только биологический способ воспроизводства сохраняет человечеству независимость от технологий.

Потому что пока сохраняется независимость от технологий, каждое новое поколение имеет возможность учиться всему заново.

Потому что естественное усвоение информации и развитие с нуля позволяет оптимально приспособиться к меняющимся условиям и скорректировать полученный опыт.

И пока люди приспосабливаются к меняющимся условиям и корректируют полученный опыт, они развиваются.

Противоположность развитию — деградация и смерть. Поэтому упрощение воспроизводства, такое удобное и экономное, было тупиком в долгосрочной перспективе. А значит, техническая возможность создавать искусственных людей нивелировалась одной только логикой, не говоря уже про нравственные и этические критерии.

Я трижды пропускал через себя эту логическую цепочку: когда «лечился» от «амнезии», когда переживал кризис после правды о своём происхождении и когда пытался принять изменение статуса А-класса. «Люди для людей», чего бы это ни стоило, потому что цена за передачу ответственности — будущее цивилизации. «Кальвис» подтвердил это.

Но ещё до «Кальвиса» мальчики и девочки Космической эры могли оценить правила, по которым им предстояло жить. Права, благодаря которым их собственная жизнь так разительно отличалась от жизни их сверстников всего двести лет назад. Обязанности, которые предъявлялись честно, а потому были несопоставимы с фальшивыми договорами прошлых эпох. Нужно было быть слепым эгоистом, чтобы не осознавать это!

«Поклонницы» были как раз такими. Но не Полина Блумквист — единственный ребёнок мамы-аналитика и папы-инженера. Не девочка, способная часами корпеть над мозаикой или вышивкой. Пускай её проект был скандальным, реализовала она его на «отлично».

«Ей просто жалко было!» — прошептал я, уставившись в тёмный прямоугольник «спящего» монитора. — «Ей жалко было выбрасывать результаты опроса!»

А это значит, что итоговая работа была лишь поводом. Полина согласилась использовать своё увлечение социологией — точно также, как Зейд Уистлер отдал в общак банды мастерство обращения с камиллами и доступ к техническим сетям.

Если бы не опрос, индивидуальный проект Полины не отличался бы от проектов её товарищей, то есть был бы таким же чистым листом. Учителя и воспитатели считали, что это буквально «tabula rasa» — таким манером ребята заявляют о своей свободе. Вторая версия: желание начать с нуля, и поскольку после сдачи работ никаких акций не последовало, этот вариант посчитали верным.

Но в пустом листе не было никакого смысла. Не было содержания. Акции банды Фьюра не являлись символами, аллегориями или загадками, и школьные психологи с воспитателями могли сколько угодно спорить о возможных расшифровках. Это были просто хулиганства, спланированные так, чтобы сделать побольнее и при этом не попасть под закон.

Фьюр и Тьюр тянули время. Зачем? Чтобы набрать сторонников, которые будут спрашивать, что значит «хватит врать»? А для чего тогда имитация катастрофы? Или катастрофа была местью за «Сенсационное Историческое Шоу»?

День комиссии становился всё ближе, а я не нашёл ни одного аргумента. Я не мог защищать ребят, потому что был заранее согласен с необходимостью удалить их из школы и вообще со станции. Они же как будто этого и добивались! Так пусть и получат, если не хотят даже намекнуть, что не так. Может быть, «не так» — это смерть отцов и бунт «бэшек», в ответ на что они устроили свой бунт, подсознательно понимая, что исправить ничего нельзя. А теперь они тянули за собой других. И высылка будет разумным и справедливым решением. Но я-то не хотел на Тильду! Во всяком случае, не сейчас. Поэтому придётся придумать что-нибудь такое, чтобы их спасти.

…А может быть, Леди Кетаки догадывалась, что к этому всё скатится? Что я стану защищать себя, а не их, потому что защищать их было бессмысленно.

Когда нам поставили «кнопку»… Когда нам ещё только сообщили о том, что это сделают, мы не поняли, о чём речь и что такое «предохранительный блок». Вернее, мы понимали, что из себя представляет это устройство и какие задачи оно призвано было решать, но осознать превращение из почти-человека в почти-механизм не смогли. Да и не было таких «умных механизмов», чтобы умирали от простого нажатия кнопки. Информация были слишком ценным ресурсом. Память альтера невозможно стереть, потому что зеркало хранится в сети и на центральном логосе. Камилл, а уж тем более логос уничтожается только механически. И только по собственному желанию: законы защищали их целостность не менее надёжно, чем Фикс-Инфо — право на тайну жизни людей.

Много позже я догадался, что вся эта история с «предохранительным блоком» состоялась из-за уникального совпадения тотального страха, желания этот страх скомпенсировать, политики и хитрости, которая так долго служила прикрытием, что стала частью того, что защищала. Нас записали андроидами, чтобы соблюсти видимость законности, признали частью «класса самостоятельных устройств», чтобы оградить Проф-Хоффа от подозрений, а потом он и рта не мог открыть на тему «у них аналоговый биологический обрабатывающий центр, и если его отключить, все данные сотрутся навсегда». Потому что терминологически так обозначали людей, а мы не могли быть людьми… В общем, круг замкнулся.

Возможно, кто-нибудь в той комиссии, которая решала нашу судьбу, однажды вдумается — и осознает, что именно нам приделали и на что обрекли. Но отменить совершённое — значит, запустить процесс, которые с большой вероятностью закончится печально для лаборатории профессора Хофнера и для него самого. И нет гарантии, что нам станет лучше.

Так или иначе, когда нам поставили «кнопку», мы ещё не понимали, что такое смерть. Пока Чарли не вынудил отключить его, мы жили в мире, где смерть оставалась условностью. «Кальвис» находился далеко. «Бэшек» на «Дхавале» было мало, их быстро нейтрализовали, обошлись без потерь. Уютный, спокойный мир, который был бы идеальным, если бы не психологические эксперименты нашего отца.

Как-то раз — примерно через месяц после вживления предохранителя — он спросил, что мы будем делать, если от лаборатории потребуют сократить «контрольную», как нас тогда называли, «группу»? Попытка контратаковать через: «А как вы отреагируете?» — была хладнокровно пресечена:

— Пятьдесят процентов отдам сразу, — ответил он, не моргнув глазом.

Хорошая ловушка: нас-то было семеро! Проглотив эту сомнительную откровенность, мы принялись довольно-таки однообразно выражать своё терпение и смирение. Максимум, на что хватило меня, это попросить, чтобы выбирали жребием или, по крайней мере, не сообщали потом, кто отделял временно помилованных от приговорённых.

Через несколько недель он повторил вопрос — и ответы были другими. Мы протестовали против такого обращения, бунтовали и не собирались понимать. В общем, не самые весёлые качели. Метания между неприятием и прощением закончилось незадолго до того, как меня отправили на «Тильду» — к маньяку (который, как оказалось, ещё ничего) и школьникам.

Сравнивать эти две беды я начал сразу, но не всерьёз. Потому что не мог представить, что подростки смогут стать убийцами. Разве что по глупости, как тот мальчик в салоне «Рима». Достаточно будет найти правильное объяснение, и угроза рассеется. Поэтому, когда ко мне подошла Эмили Фрил, протянула узкую ладошку и предложила пойти с ней, у меня и мысли не возникло, что это может быть опасно.

На снимках в личном деле Эмили выглядела серой мышкой, в реальности — настоящая феечка: худенькая, полупрозрачная вся, с нежными пепельным нимбом волос и огромными широко распахнутыми глазами призрачно-серого оттенка. Казалось, ещё секунда — взлетит или растает в воздухе. Я даже забыл, что это прелестное дитя могло сорвать урок «невинными» вопросами по теме и довести учителя и одноклассников до белого каления. Суть былых подвигов и волшебный облик категорически не совпадали, и я забыл о фактах, доверившись впечатлениями.

От библиотеки мы дошли до жилого блока, и поскольку наступил промежуток, в который у всех смен, кроме дневной, было свободное время, передвигались мы в толпе отдыхающих тильдийцев. Архив Инфоцентра располагался в Центральной зоне, по соседству с офисами Администрации и столовыми — не удивительно, что на каждом шагу я кивал, здоровался, отвечал «Всё хорошо» и «Стараюсь» на дежурные вопросы.

«Роковая троица» мелькнула неподалёку, но поспешила спрятаться при виде лилово-сливовых комбо. Рыжая Ирма показала свой альтер, намекая, что пора бы уж сделать то, что просили. Я виновато улыбнулся — если бы она поинтересовалась, чего я жду, пришлось бы выдумывать оправдание, потому что честно ответить: «Мне кажется, я сам справлюсь», я не мог.

Знакомые спамеры из группы «А-М-112» указывали на Эмили и, сцепив руки в замок, поднимали их над головой — желали успехов в расследовании. Провожатую мою это внимание не задевало, и я окончательно расслабился. Все видели, с кем я, а значит ничего неожиданного произойти не могло. Двенадцатилетняя отличница на глупость не способна, потому что слишком умна для глупостей!

С этими мыслями я дошёл до жилой зоны, послушно повернул к семейным блокам и едва успел прочитать «Ремизовы» на табличке, как дверь перед нами гостеприимно распахнулась.

Разница между прихожей моего блока и обиталищем семьи Фьюра и Тьюра сразу же бросилась в глаза, зацепилась за волосы, прилипла к подошвам и засвербела в носу. Не бардак, а скорее инсталляция на тему техноджунглей. Впрочем, для четырёх детей под опекунством одного взрослого это даже порядок.

На одной стене были развешены непонятные ленточки, другую покрывала наскальная живопись, но Эмили не дала мне присмотреться — втолкнула из сумрачного коридора в ярко освещённую комнату.

Пока мои зрачки адаптировались к контрасту, я мог доверять только слуху и, наверное, интуиции. Если бы захотел. Различив шорох слева, я остался стоять — не мог поверить, что это то, чем кажется. Поэтому не успел уклониться и рухнул на пол.

Ударили меня чем-то твёрдым и без острых углов. Пяткой, надо полагать, или кулаком. Очнувшись, я увидел сидящую на корточках Ханну Зотову, которая проверяла узлы на проводе, стягивающим мои руки в кистях. Ханна была как деревянная кукла — вся круглая, ладная, с кожей медового оттенка и узким разрезом чёрных глаз. И сплошные мускулы — пятый год брала первое место по единоборствам в своей возрастной группе. Впрочем, спорт не был её единственным хобби.

Я дёрнулся — без толку. Мои ноги тоже были надёжно зафиксированы, а когда я попробовал согнуть колени, то понял, что меня к чему-то привязали. Интересно, к чему можно привязать в жилой комнате? Разве что снять стенную панель и найти во «внутренностях» что-нибудь подходящее.

— Нормально, — сообщила Ханна, поднимаясь и покидая доступную мне зону видимости.

Я лежал на боку — лицом к тумбе-пуфу. В моей комнате стояло что-то похожее, я хранил там комплект гигиенических принадлежностей. Эта тумбочка была завалена листами белой и серовато-голубой бумаги. И поскольку я упирался в неё носом, то смог разглядеть тонкие волокна и неровные края. Самодел, причём не самого низкого качества!

— Ну, мы пошли?

Это Эмили.

— Да, давайте!

Это Фьюр.

— Может, помочь?

Кро. И в голосе звучала надежда, что попросят остаться. Да уж, Оскар был преданным товарищем!

— Не, мы сами. Бывай!

Тьюр.

— Сколько вам надо?

Дана. Третий лидер.

Фьюр засмеялся.

— Да ни столько!

— Ладно! Ну, что ты прям… Десять минут. Я засекаю.

— Спасибо, Дан, но…

— Мы посторожим. Вдруг кто…

И они вышли — все, кроме Тьюра и Фьюра.

Три вещи я понял из этого разговора: во-первых, Дана Иоффе понимала своих друзей лучше, чем они понимали себя. Скорее всего, именно она предложила связать меня. Во-вторых, несмотря на преимущество в понимании ситуации, она доверяла им больше, чем себе — вернее, доверяла их идее, которая могла оправдать всё. Включая моё предстоящее отключение — в третьих.

Времени было мало — десять минут, отсчёт пошёл, и я сразу перешёл к главному, опустив мораль, да и рациональность тут не работала. Вряд ли они не осознавали, какими будут последствия!

— Что я вам сделал?

— Ничего, — ответил Фьюр, опускаясь передо мной на колени.

Я увидел мятый комбо, который уже пару дней не клали в чистку, ощутил резкий химический запах отбеливателя и понял, что это могут быть мои последние впечатления, включая прикосновение пальцев к затылку.

«Бип! Би-и-ип! Бип! Би-и-ип! Бип! Би-и-ип! Бип!» — и кнопка подставилась под пальцы.

Они делали это всерьёз!

— Да объясни же! — воскликнул я, всерьёз разозлившись, — Я имею право знать, за что!

Фьюр убрал руку.

— Ты знаменитый, — ответил он. — Тебя все любят. Даже Юки.

— Поэтому вы хотите меня убить?

Он помедлил, обдумывая мои слова.

— Может, лучше я? — предложил Тьюр таким тоном, как будто они решали, как лучше упаковать подарок.

— Не, я сам. Сейчас, — и Фьюр снова положил ладонь мне на затылок.

И снова проснулась кнопка.

— Я хочу жить, — прошептал я, представляя, как кончик пальца касается «предохранительного блока». — Очень хочу… Пожалуйста!

Фьюр убрал руку.

— Что такое? — Тьюр подошёл ближе, сел рядом.

— Он не понимает, — сказал Фьюр. — Не понимает…

— Может, объясним ему? — предложил Тьюр.

— Время…

— Ну, да.

«Если бы она знала, что этим кончится, она бы меня не отпустила», — подумал я, вспоминая шутку про эксперимент. Леди Кетаки имела в виду нечто менее экстремальное — по крайне мере, диалог, взаимодействие между мной и ребятами. Не связанные руки-ноги и десять минут!

— Я же не виноват, что я такой популярный! — воскликнул я. — Я вообще не собирался сюда! Меня вызвали!

— Он не понимает, — повторил Фьюр и удручённо вздохнул.

— Вы тоже! — парировал я. — Вы тоже не понимаете, каково мне! Я не хотел кнопку! Я не хотел на «Тильду»! За меня всё решили другие! А теперь ещё и наказывают на это!

— Да никто тебя не наказывает! — разозлился Тьюр. — Кому ты нужен со своей кнопкой!

— А как же остальные?! Юки? Каково ей будет, если её братья… Зачем вы наказываете их! Их — за что?! Они же будут… Они не обрадуются, если я умру!

— Ты не умрёшь, — «успокоил» меня Фьюр и опять потянулся к кнопке. — Просто перегрузишься. Как тогда, с этим Мидом. Генри говорил, что ты отключился совсем, но вернулся. Логос вернёт тебя.

— Я не вернусь, — прошептал я, закрывая глаза. — У меня нет зеркала. Только голова. Как у вас. Как у человека.

— И что, если мы нажмём, ты, типа, умрёшь? — недоверчиво переспросил Фьюр. — Думаешь, я поверю? Нашёл дурака! Даже сраный альтер нельзя убить! Никто не станет…

— Можешь проверить, — отозвался я и задержал дыхание, как будто собирался нырнуть.

Кнопка замолчала. Я осторожно открыл глаза. Фьюр продолжал сидеть рядом со мной на полу. Тьюр примостился рядом — я видел ладонь, на которую он опирался.

Моё сердце бешено колотилось в груди, как будто хотело вырваться. Но сам я постепенно начал успокаиваться, хотя связанные руки продолжали вызывать тревогу.

— А зачем они так сделали? — спросил Тьюр.

— Чтобы обезопаситься, — объяснил я, вспоминая свою реакцию на новость о кнопке. — Испугались из-за «Кальвиса». Решили отказаться от андроидов. Вообще.

— А зачем тогда это? — он нагнулся, чтобы рассмотреть предохранительный блок.

— Это альтернатива, — я с трудом сохранял неподвижность и заставлял себя отвечать подробно, развёрнуто, чтобы отвлечь их от того, что они совсем недавно собирались сделать. — Все модели «бэшек» уничтожили сразу, нижние классы заморозили, а нас… А-класс — экспериментальный. Нас мало. Поэтому установили…

— Но ты же не андроид! — перебил меня Фьюр, додумавший свою долгую мысль. — Если у тебя нет зеркала, если ты не связан с логосом и у тебя мозги, как у людей, значит, ты не андроид!

— Биологически — нет. Психологически… Я не был ребёнком. Я сразу сделался таким. Я думал, что у меня было детство, и я его забыл, но на самом деле ничего не было. Нас собрали уже взрослыми, и память тоже собрали, а потом начали учить, чтобы проверить, как получилось. Большой такой был эксперимент — весь «Дхавал» на него работал! Должны были получиться новые методы реабилитации, чтобы лечить тех, кто потерял части тела или был серьёзно травмирован. На нас всё и проверяли, а когда закончили, дали нам статус андроидов А-класса, потому что если нас назвать людьми… Нельзя же по закону!

— А как вы узнали, кто вы? — вдруг спросил Фьюр. — Вам рассказали?

— Нет, мы сами догадались. И нашли доказательства… — я не успел закончить фразу — проснулся мой альтер.

Сначала текстовое сообщение, а потом — звуковая связь. Леди Кетаки.

«Рэй, что там у тебя? Три активации подряд! Ответь сейчас же!»

Я протянул связанные руки — и толстый провод лопнул под острым лезвием самодельного ножа. Фьюр откуда-то извлёк его и так же быстро и незаметно убрал.

— Всё нормально, — ответил я, блокируя видео-сигнал и надеясь, что она догадается, зачем. — Всё хорошо. Это случайность.

По-видимому, ей этого хватило, чтобы успокоиться. А я получил информацию к размышлению: оказывается, Глава Станции отслеживала активацию «кнопки». Найти бы ещё время на обдумывание!

— Ноги мне развязать не хотите? — поинтересовался я, неловко усаживаясь.

— Расскажи про то, как вы узнали, — потребовал Фьюр.

Блеснуло лезвие — и было непонятно, угрожает мне или собирается выполнить просьбу.

— Я расскажу. Но сначала развяжи.

Разумеется, он не стал развязывать — разрезал.

«Нехорошо, что у них оружие», — подумал я, растирая стянутые голени.

Следовало бы заявить на них… Но я не видел причины: отнять жизнь они не способны. А чтобы навредить себе или другим, нож не обязателен — было бы желание.

«Это прозвучало как шутка. Поначалу. Одна из тех глупостей, которые срываются с языка раньше, чем успеваешь подумать. Знаете, как бывает? Тут же тему подхватывают остальные, в ответ звучит нечто ещё более дикое… Так вот, это была шутка над шуткой из разряда «Если бы был тобой — я бы мечтал стать собой». Каламбур. Чарли, мой брат, любил каламбурить — это у него была такая защитная реакция. Лекарство от тревоги. Пусть все смеются, пусть даже смеются над ним, но лучше так, чем спорить или ссориться.

«А что если мы не люди, а что-то типа этих?»

Чарли заговорил об этом на следующий день после того, как узнали об «ашках». Обычный урок из пятого курса, вы сами такое проходили: медицинское клонирование, закон «Люди для людей», тема роботов в искусстве… Только у нас это заняло меньше времени, потому что часть информации уже была записана в память. Но мы об этом не знали — воспринимали как повторение. Да в общем-то это и было повторением.

«Что если нас сделали — и внушили нам, что мы люди, потерявшие память?»

Первым делом я решил, что он опять компенсирует свою тревогу. И я его понимал. Странно было считать себя выжившим, когда столько людей погибло! Там действительно было крушение транспортника, только мы не имели к этому никакого отношения. На самом деле. Но мы думали, что там были наши родные и друзья. И вот они погибли, а мы выжили. Почему? Как будто нас выбрали, но непонятно, за что и зачем. И кто вообще выбрал? И что он может потребовать взамен?

Самым сложным оказалось примириться с тем, что мы не скучали по родным. Нам было неприятно, что они погибли, но только потому, что так было надо — сожалеть, грустить, скучать. После потери близких должны быть чувства. Но ничего не было, и нас очень смущала эта эмоциональная дыра. «Травма» объясняла, почему она образовалась, давала временное облегчение, но не исправляла. «Потеря памяти» — это понятно и всё равно неправильно.

«Почему я такой?» — иногда спрашивал я себя и вспоминал, что была катастрофа (вернее, мне рассказывали про неё), что наш корабль разрушился при переходе через локальный СубПортал, что я потерял близких и самого себя. Родных не вернуть, но память можно было как-то собрать. Или научиться заново. И я учился. Мы все учились. И Чарли тоже. Но Чарли ещё и шутил.

«Представь, что ты такой андроид с прошитой памятью!»

Какое-то время я тупил — не понимал, о чём он. При чём здесь андроиды? Да, мы многое забыли, но при этом хотели чувствовать. Нам нужны были близкие люди, и мы стали братьями друг для друга. А сотрудников лаборатории сделали чем-то вроде дядь и тёть. На пустом месте, из ерунды, мы придумали себе обычаи и привычки. Вслушивались в то, что происходило внутри, ловили намёки на чувства — и превращали их в нечто сильное и реальное. Сами. Для себя.

Мы думали, что мы так восстанавливаемся, на самом деле мы строили с нуля.

Потом я узнал, что другой группе сразу прописали все эмоции. И они погибли. Не выдержали, не справились… Мы же учились чувствовать, учились обращаться с собой, со своими мыслями и телами. Успешно. Даже выздоровевшими себя ощущали! Я-то точно ощущал. Пока Чарли не заподозрил, что что-то не так.

«Какие у тебя доказательства, что ты человек?»

Он не знал, что делать с этой идеей, куда её приткнуть, чем забить. Поэтому озвучил её мне, ведь вдвоём с «умственным зудом» справляться легче. Мы вместе посмеялись, потому что это было так нелепо… Мы — андроиды! Пусть «ашки», но всё равно ж безумие! Невероятно! Но при этом допустимо. И мы начали думать об этом на пару, хотя должны были, отсмеявшись, забыть. И Чарли встревожился ещё сильнее.

Он поделился-то со мной, рассчитывая, что я его успокою. Я должен был сказать: «Такого не может быть, потому что такого не может быть!» Но в том-то и дело, что это могло быть. Ничего невозможного в этом не было! В докосмическую эру это было невозможно, потому что технологии не позволяли. Ещё раньше — тем более, хотя люди верили, что есть големы или, например, ожившие куклы. Или существа, сшитые из кусков мёртвых тел и оживлённые с помощью электричества. А у нас было всё необходимое: и матричное клонирование, и нейроимплантаты.

В общем, если возможно технически, значит «не может быть, потому что не может быть вообще и никогда» уже не скажешь. Надо проверить. И я начал проверять — расследовать.

Сначала я исследовал своё тело: как действует, по какому принципу, как обрабатывается информация и какая именно информация. Хватило бы рефлексов, но мне в какой-то момент стало любопытно. Захотелось дойти до конца — и слизистую проверил, и кровь, и зрение. С глазами было проще всего, потому что ничего лишнего не нужно и сразу можно понять, как работает мозг — человеческий он или нет.

Чтобы быть уверенным до конца, я подстраховался. Организовал себе пару красивых шрамов. Самым трудным было достать нож и стерилизовать его, но к тому моменту мне помогали все наши, не только Чарли. Себя резать было неприятно, но когда Чарли предложил проверить его, пошло легче. Когда выбираешь между собой и кем-то другим, себя уже не так жалко.

Когда я выяснил, что являюсь стопроцентным человеком, пришла очередь наших прав. И тут мне как раз пригодилась помощь остальных, потому что нужно было посмотреть, что нам можно, а что нельзя. «Палкой потыкать», как выразился Чарли. Посмотреть, что есть в реальности. И соотнести с гражданскими правами, которые у нас должны были быть.

Оказалось, что с нами обращаются неправильно. Это ещё мягко сказано… Мы не могли покинуть территорию лаборатории: логос блокировал двери, а на вопросы отвечал, что «не рекомендуется». Мы не могли связаться с людьми вне лаборатории — нас не пускали в общий форум. Мы вообще не могли подключаться к общим сетям! Наши альтеры были ограничены. Вообще они действовали как «ошейник заключённого» и по функциям были похожи на первые альтеры из «сумрачного периода». Ни влево, ни вправо, и чуть что — прибегают сторожа.

Многое в нашей жизни при внимательном изучении напоминало «сумрачный период». Сплошной контроль. Как будто Фикс-Инфо ещё не придумали! Оправдание «вы ещё не оправились после травм» не объясняло. Даже с преступниками обращалась иначе! Преступникам, по крайней мере, сначала сообщали, за что, и только потом наказывали.

Когда я собрал эти факты, изучил их так и эдак, я понял, что Чарли был прав. Скорее всего, он просто первым заподозрил — каждый из нас со временем начал бы задавать вопросы.

Мы не сошли с ума. Мы не были людьми, с самого начала не были. Нас собрали из подготовленных деталей. Это и значило быть андроидом А-класса: искусственным живым существом на основе биохимических технологий. Таких, как мы, «предсказали» ещё сто лет назад. И, пожалуй, могли сделать сто лет назад. Но не сделали, потому что нельзя создавать искусственных людей. И вдруг создали. Нас.

Помню, как мы договорились утром прийти к профессору Хофнеру и разошлись по комнатам. Я полночи не мог заснуть, смотрел в потолок, думал о том, как мне жить дальше. Было очень обидно — после лжи, которой нас кормили. Вся моя жизнь, заложенная в память, была ложью. Там не так много было — узнав правду, я уже не удивлялся, почему. Если бы нам вложили полную биографию, мы бы рехнулись при первом серьёзном расхождении или сомнении.

Самым обидным было осознавать, что нам врали люди, которые стали близкими за то время, пока мы «лечились». Они знали, что мы полностью доверяем им, и всё равно лгали. Глядя в глаза. Особенно профессор Хофнер, к которому мы относились как к отцу. Он это знал, и всё равно продолжал врать нам. Столько лжи, перепутанной с правдой… Унизительно!

Я понял тогда, что у меня есть только братья. Но что мы, семеро, могли сделать? И надо ли было что-то делать? И что можно предпринять в такой ситуации? Как правильно реагировать?

Вообще, как я должен был относиться к профессору? Ненавидеть его — за то, что создал меня? Упрекать за ложь, которая позволила мне стать личностью и научиться управлять своим сознанием? Или просто простить и делать вид, что я ничего не знаю? То есть врать в ответ… Нет, я бы так не смог!

Я не знал, как поступить. И когда наутро увидел покрасневшие глаза своих братьев, понял, что они в таком же положении. Но мы всё равно пошли и выложили собранные факты и выводы. Всё с самого начала: проверку тел, проверку мозга и, под конец, проверку соблюдения наших гражданских прав. И вывод в единственном варианте. Принцип Бритвы Оккама знаете?

А знаете, что сделал профессор? Ничего. Похвалил нас за сообразительность. А когда мы спросили, правда это или нет, захохотал. И назвал нас идиотами.

Мы сначала не поняли, что тут смешного. Потом сообразили — и тоже засмеялись. Глупый был вопрос. «Правда или нет?» — очень смешно на самом деле.

Мы засомневались — и увидели призрак лжи. Мы исследовали имеющуюся правду — и поняли, что она фальшива. И мы нашли подлинную правду. Доказали и поверили в неё. Зачем подтверждение, тем более от того, кто, как мы сами выяснили, лгал нам? У нас уже была правда. И мы должны были сами решить, как и куда двигаться дальше».

Тревожный писк альтера проник в мой сон, но я не проснулся, потому что надеялся — очень хотел! — чтобы сигнал тревоги остался частью сна. Если бы удалось загнать его туда вместе со всеми проблемами… Если бы можно было проспать всё плохое и проснуться в мире, где все принимают друг друга, где нет необходимости что-то кому-то доказывать!

«Сейчас она чего-нибудь напишет», — подумал я, из задымленных коридоров «Тильды» перепрыгивая в тёмный лабиринт садового подпола, где из каждой ёмкости на меня смотрели опутанные корнями «бэшки».

— Ты ещё лежишь?!

Я и забыл, что Леди Кетаки не обязательно звонить — можно просто сделать пару шагов по прихожей и постучать в дверь.

— Встаю, — пробормотал я, перевернулся, чтобы встать, и свалился на пол.

Покрывало коварно запуталось в ногах, я мне пришлось постараться, чтобы принять вертикальное положение. Через полминуты я стукнулся плечом о дверцу чистилки, когда доставал комбинезон.

— Ты в порядке? — поинтересовалась Глава Станции.

В комнату она не заглядывала, но по издаваемым мною звукам можно было вообразить картину.

— Да, да, я уже, я готов…

Я распахнул дверь — и увидел её спину: не дожидаясь, пока я разберусь со своими конечностями, Леди Кетаки вышла в коридор. Приглаживая на ходу непричёсанные волосы, я поспешил за ней. Надо было бы спросить, куда и зачем мы идём, но я ещё толком не проснулся и соображал туго.

Когда мы добрались до места и увидели то, из-за чего пришлось подняться в четыре утра, я моментально пришёл в состояние бодрости — и полетел дальше по шкале эмоциональных состояний, вплоть до кома в горле и тремора.

В боковом коридоре жилой зоны сновали паукообразные ремонтные камиллы — заканчивали монтаж новых датчиков КТРД. Осколки старых «четырёхглазок» поблескивали под ярким светом. Под паучьими ногами суетливо сновали жучки-уборщики, и очень скоро на полу стало чисто. Но по состоянию стен можно было догадаться, что датчики не просто разбили — их «с мясом» выломали из панелей.

Инструменты для этой работы лежали на полу. Никто не хотел их трогать — подходили, рассматривали, но не прикасались. Как будто они были отравленные… Две уродливые клешни — гибрид кусачек и орехоколки. Ничего сложного для умелых пацанов, имеющих доступ к школьным мастерским.

Скорее всего, ещё один плод коллективной деятельности: Фьюра с Тьюром в клубы уже не пускали. Но у них было достаточно преданных сторонников, причём как явных, так и тайных. Однако в роли вандалов-исполнителей выступили сами главари. Даже Оскара с собой не взяли!

Преступников я нашёл в рекреации за ближайшим перекрёстком — они сидели на диванчике и, как ни в чём не бывало, улыбались, наблюдая за суетой взрослых.

— Тридцать четыре комплекта испорчено, — доложилась Дейзи Гольц, подлетев к Леди Кетаки. — Уже восстановили. Сейчас стены доделают… И всё.

— Запись есть? — спросила Глава Станции, отвернувшись от мальчишек, которые махали руками, приветствуя меня.

— Конечно, есть! Ещё бы не было! Как только они начали, логос-умничка включил третий режим. И мы сразу прибежали. Я ж в ночной сегодня… А Генрих сейчас будет!

— А вот ему здесь делать нечего, — вздохнула Леди Кетаки. — Школу оповестили?

— Оповестили, — школу представляла невозмутимая доктор Окман, которая в четыре часа утра выглядела так же аккуратно, как и в четыре пополудни — идеально ровный пробор в чёрных волосах и ни морщинки на комбо. — Я их заберу?

— Куда?

Вопрос Главы Станции заставил старшего школьного психолога смутиться — и сразу стало понятно, что она не выспалась и вообще переживает из-за происходящего едва ли не сильнее остальных.

— Могу к себе, — пробормотала она — и зашептала умоляюще:

— Лиди, нельзя оставлять их ОБ! И вашим тоже нельзя! Неужели ты не понимаешь?!

— Понимаю, — так же тихо ответила та, и глубокие морщины легли колеёй на высокий лоб Леди Кетаки. — Но ещё одного шанса тебе дать не могу. После такого — не могу, извини.

Доктор Окман отступила, не найдя аргументов и смирившись. Глава Станции была права: КТРД — это святое. Великая четвёрка, показывающая уровень кислорода, температуры, радиации и давления. И пускай датчики были всего лишь лампочками с режимами «нормально — нет», покушение на КТРД было покушением на жизнь всех тильдийцев. Даже в боковом коридоре «холостого» крыла жилой зоны.

— Дейзи! Удо! Серж! — в голосе Леди Кетаки не осталась и намёка на мягкость. — Отведите их в В2-М-01. Пусть поместят в одну палату. Логос! Активируй постоянное наблюдение по пятой статье. Срок — семьдесят два часа. Ты! — она обращалась ко мне. — Найди Генриха и не дай ему приблизиться к… Можешь его утопить, если понадобится. Разрешаю.

Меня не пришлось подгонять. Мельком взглянув на Фьюра с Тьюром (они не выглядели удивлёнными — наоборот, улыбались, довольные развитием событий), я поспешил в холостое крыло, где обитал Генрих Нортонсон. Очевидно, его смена не была ночной — иначе бы он прибежал с Дэйзи. Я был готов спорить, что вечерняя — и он всего пару часов назад лёг спать, поэтому опоздал.

Собственно, необходимости в его присутствии не было: при опасности третьего уровня логос имел право самостоятельно определять степень повреждения. И поскольку проблема была внешняя, «косметическая», камиллы могли обойтись и без людей… Если бы причиной «поломки» было что-то другое — не люди. Нортонсона вызвала Дэйзи. Профессиональная солидарность. Отлично! А мне расхлёбывать!

Завернув за угол, я нос к носу столкнулся с бедным лейтенантом. Но я не остановился и продолжал двигаться вперёд, заставляя его пятиться и не давая свернуть. У него было очень напряжённое лицо — я вспомнил, как выглядел Тьюр тогда, в Саду. Поджатый подбородок, складки вокруг рта, подрагивающая жилка на виске — как будто он тащил неподъёмный груз. А когда мы познакомились, он показался мне добродушным толстокожим увальнем. Я был уверен, что ничто не может его задеть!

Выдержав достаточное время, чтобы Фьюра с Тьюром успели увести в медблок, я позволил себе остановиться. Но и лейтенант уже не пытался обойти меня.

Он тяжело дышал, как будто мы бежали наперегонки. Я видел, что ему трудно признать поражение. Но он знал, что такое КТРД, даже лучше меня.

— Они… Это серьёзно? — он как будто выпрашивал хороший ответ.

— Тридцать четыре комплекта, — повторил я за Дейзи. — Вот ты мне и скажи: это серьёзно?

Он прикрыл глаза ладонью.

— Они что — не понимают?!

— Думаю, что понимают. В этом-то всё и дело.

— Хотят, чтобы их выслали? — на лице Нортонсона отобразилось недоверие — он просто представить не мог, что можно таким способом менять свою жизнь.

— Судя по всему, да, — кивнул я.

Я никому не говорил о том, что произошло в блоке Ремизовых. Это осталось между нами — ловушка, удар, шнур, следы от которого сошли только на следующий день, нож, моя история о поисках правды.

Глупо было надеяться, что они остановятся — это было очевидно уже тогда. Поэтому я так и не сообщил им, что если не найдут объяснения их поступком, меня тоже отправят к тэферам. Да и какой смысл? Их бы это точно не остановило! Только чужая жизнь что-то значила — поэтому меня и пощадили.

Они хотели получить своё наказание. Теперь они его точно получат! Ничто во вселенной не могло оправдать подростков, которые покусились на систему безопасности. Фьюр и Тьюр, прошедшие практику в Отделе Безопасности и даже получившие статус младших стажёров, разбирались в вопросе.

— Ты что-нибудь выяснил? — спросил я у Нортонсона. — То, что я тебя тогда просил? У родных?

Тот пожал плечами.

— Да они всё уже рассказали! Всё, что знали. Сначала было хорошо. Потом началось… Дерзили, когда их про школу спрашивали. Не слушались, спорили по любому пустяку. Альтеры свои поломали.

Я вспомнил отчёты, которые изучал.

— А что-нибудь особенное? Из ряда вон?

— Да там всё из ряда вон! — он устало опёрся о стену, посмотрел вверх, прямо на свет. — Как будто их подменили… Я понимаю, возраст такой. Я сам через это проходил. Я однажды из дома ушёл, представляешь? Месяц жил в Западном в блоке у Кирабо… — он печально улыбнулся, вспоминая погибшего друга. — Но не сходить же с ума! Не ломать же жизнь себе и остальным! А вдруг они заболели? — он с надеждой взглянул на меня.

Я отрицательно покачал головой.

— Нет. Они абсолютно здоровы.

— Тогда я вообще ничего не понимаю… Знаешь, что у меня Фьюр спросил?

Я встрепенулся, поскольку точно помнил, что Нортонсона никто не опрашивал.

— Рассказывай!

— Да что там рассказывать! Он спросил, был ли я на Земле. Вроде нормальная тема, но когда я объяснил, что сидел на «Ноэле», и только раз вырвался на экскурсию, да и то на верфи «Хейердала», он так засмеялся… Мороз по коже! Сказал, что он «так и знал». И заявил, что, может, Земли никакой и нет! Почему это я уверен, что она есть, если я её видел только в записи? — и лейтенант улыбнулся с таким видом, как будто от него требовалось совершить нечто такое, что находилось за гранью его физических возможностей.

Очередной докладчик вышел на трибуну — и принялся озвучивать информацию, которая дублировалась на большом экране над его головой. В точности данных никто не сомневался: финальными расчетами занимался бюджетный логос, ежесекундно контролирующий нормативы потребностей, производительности и убытков. И бонусов, на которые можно заказать деликатесное блюдо или стать клиентом популярного дизайнера. Или перевести в ТФ.

Несмотря на то, что основную работу делали ИИ, именно людям предстояло принять окончательное решение — поэтому отчитывалась каждая служба, а зал, где заседала комиссия, был битком набит. Если три года назад происходящее могло выглядеть дежурной формальностью, теперь каждый воспринимал своё участие как подтверждение права управлять жизнью общества. Логосы и камиллы играли сугубо подчинённую роль, каким бы реальным могуществом они ни обладали.

Выступал представитель медицинского отдела, и оглашенные им цифры смотрелись бледно по сравнению с, например, докладом Отдела Безопасности (которым можно было бы и ограничиться). «Акции» Фьюра и Тьюра никогда не ставили себе целью нанести физический вред, но даже в этом направлении нашлось, чем попрекнуть. В частности, возрастанием жалоб на ухудшение сна и проблемы пищеварения у тех, кто особенно болезненно воспринял «шутку» с поддельной кровью. Сильнее всего пострадали родители тех детей, которые учились в одном потоке с подсудимыми.

Всё верно, это был суд. Без кавычек и оговорок. Квартер Восточного сектора, административные и народные судьи, а также выбранные представители профсоюзов собрались, чтобы оценить ущерб и принять меры. Для этого их, собственно, и назначили.

Комиссия состоялась всего лишь на неделю раньше назначенного срока. Но с совсем другим соотношением «ЗА» и «ПРОТИВ», точнее, с совсем другими пропорциями надежды и неизбежного.

Как быстро пролетело время! Всё, что я успел, это выучить биографии ребят, до дыр зачитать отчёты наблюдателей и терапевтов, да ещё познакомился поближе, если короткий разговор в бассейне и попытку отключить меня можно считать общением. Всё равно результата — ноль.

— Я отменяю условия, — сказала мне Леди Кетаки за завтраком. — На Тильду тебя никто не вышлет.

«А может, вы и не собирались?» — подумал я, но промолчал.

— Для того, что они сделали, оправданий нет, — продолжила она после паузы, так и не дождавшись от меня какой-либо реакции. — Никто уже ничего не изменит.

— Я хочу выступить в их защиту!

— Хорошо. Конечно, выступи! Если у тебя есть, что сказать, скажи. Только не рассчитывай, что повлияешь.

И вновь я смолчал.

— Рэй, ты не можешь всегда выигрывать, — печально улыбнулась она. — Если тебя это утешит, мы все проиграли.

Да, проиграли. У каждого докладчика было такое же лицо: «я сдаюсь, и сожалею об этом, но ничего тут не поделаешь».

Как ни странно, оглашение суммы ущерба оказало успокаивающее действие: на цифры проще опереться, и поскольку обоснование приговора лежало в рациональной области, можно было проявлять сочувствия и понимание ситуации. Всем было жалко Фьюра и Тьюра (кроме, наверное, инспектора Хёугэна), но вот вам показатели затрат, вот нормативы, вот разница — давайте реагировать.

Если перевести в денежный эквивалент, то ситуация напоминала мой давешний разговор с любопытным Кариком на борту «Рима»: ребятам придётся минимум пять лет перечислять свои бонусы в общий бюджет. Если, конечно, они будут получать эти бонусы, то есть захотят однажды вернуться на станцию. С другой стороны, перевод в Проект Терраформирования был выгоден: там совсем другие зарплаты, и можно быстро обнулить свой долг.

Досаднее всего, что обнулить могли по умолчанию, задним числом, как обнулили в своё время для тех, кто был в зале (кроме меня, появившегося на свет в возрасте восемнадцати лет и не познавшего прелестей подросткового бунта). Каждое поколение мечтало, так или иначе, расколоть «скорлупу» станции и вырваться на свободу. И за каждым поколением признавали это право. Но редко кто пытался сделать это буквально.

— Если бы не КТРД! — услышал я, когда проходил к своему месту. — Ну, чего им стоило уняться?..

Миловидная представительница школьного союза, знакомая мне ещё по группе «А-М-112», качала головой, не в силах примириться с поражением. А в собеседниках у неё был пожилой мужчина в лазурно-белом комбо спамеров, и он оценивал ситуацию более категорично:

— Скажи лучше — если бы не листовки в поварскую субботу!

Всё верно: если бы после «чистых» итоговых работ ребята успокоились, им бы списали всё. И вздохнули бы спокойно. И жили бы дальше. И через несколько лет, получая родительский аттестат, Фьюру и Тьюру пришлось бы разбирать собственные «подвиги», чтобы продемонстрировать способность понимать своих будущих детей. И «бунт банды» стал бы содержанием семейных летописей и основой для многолетней дружбы…

Только этого не будет. Перевод в ТФ и высылка со станции многое меняло в их повседневной жизни: с друзьями они смогут общаться лишь во время ограниченных сеансов связи, учёбу придётся совмещать с практической деятельностью, под куполом не много развлечений и ещё меньше разнообразия — но это пустяки по сравнению с последствиями. И кто знает, с чем им будет тяжелее примириться: с запретом на некоторые профессии или с невозможностью создать семью!

— Ну, это слишком! — раздалось за моей спиной.

На экране вывели результаты последнего обследования. Оказывается, во время своего пребывания в медблоке ребят заставили пройти полный круг тестов и анализов.

— Они не больные, хватит уже!

Я оглянулся. Так и есть — тэфер. Светлые всклокоченные волосы, лицо, похожее на молодые горы — всё из острых углов, прищуренные глаза под сдвинутыми бровями — казалось, ещё немного, и он слетит со своего места и кинется в драку.

Сидящий рядом с ним загорелый до черноты молодой человек сокрушённо вздохнул, смущённый выходкой коллеги.

— Я бы попросил вас… — начал было медик, но осёкся, выключил экран и покинул трибуну.

— Проект не должен беспокоиться — больных мы не пошлём, — язвительно заметила доктор Окман.

— А я и не беспокоюсь! — фыркнул тэфер. — Потому что они не больные! Давайте уже, голосуйте, и я заберу парней.

— Я так понимаю, вас их состояние не тревожит? — старший школьный психолог встала в полный рост и повернулась к собеседнику. — И перспективы тоже?

— Они не хотят быть здесь — ну, и не будут, — тэфер, что примечательно, продолжал сидеть.

Ему было лет сорок, не больше. А доктору Окман — слегка за пятьдесят, так что она не могла наблюдать его. Но знать его историю — вполне, тем более что история, как я чувствовал, была нестандартная.

— По себе меряете? — в серых глазах доктора промелькнуло что-то совсем недоброе.

— Что, нельзя? — ухмыльнулся он. — Они не пропадут — не дадим!

Глава Станции вовремя вклинилась в их «беседу»:

— Благодарю докладчиков!

Она занимала председательствующее место во фронтальном ряду, где разместились члены комиссии, и я мог прекрасно видеть её лицо и признаки грозы на нём. Понятно, что Леди Кетаки была недовольна поведением доктора Окман — тэфер вёл себя вполне предсказуемо.

«Фьюр станет таким же», — понял я, и заодно уяснил подоплёку происходящего. — «Потому что будет жить там, и влиять на него будут в первую очередь такие вот «не дадим». Они научат его, как жить по новым правилам — и навсегда перекроют возможность вернуться к прежней жизни».

— Кто-нибудь хочет выступить по существу проблемы? — теперь Глава Станции смотрела на меня — и взгляд у неё был умоляющий, как будто просила меня молчать, не лезть, не высовываться.

— Я хочу, — покинув своё место, я вышел в центр зала, но на трибуну подниматься не стал — показывать было нечего.

— Мы вас слушаем, — Леди Кетаки отвела взгляд и больше на меня не смотрела.

— Меня зовут Рэй, я андроид А-класса, серийный номер ДХ2-13-4-05, с 22 марта я исполняю обязанности личного секретаря Главы Станции. 19 апреля я приступил к проверке объединённого дела Фарида Эспина и Теодора Ремизова…

— Что-нибудь нашли? — встрепенулся майор Ланглуа, который отчитывался за Отдел Безопасности. — Какие-нибудь нарушения?

Я покачал головой, и седой страж порядка нервно улыбнулся. Он работал ещё с дедушкой и бабушкой подсудимых, и тяжело переживал сложившуюся ситуацию. Говорили, что собрался подавать в отставку по окончании дела: мол, «годы берут своё, надо уступить место молодым». В действительности он больше не мог занимать свой пост и вообще носить форму ОБ, потому что в своё время пообещал Шьяму, что поможет его внукам «надеть серое»… А тут такое!

— Никаких нарушений нет, — на всякий случай повторил я. — Не в этом суть… — я сделал паузу, пытаясь подобрать слова — майор сбил меня с мысли. — Совсем недавно, буквально в прошлый четверг, я разговаривал с ними, с Фаридом и Теодором. Они хотели отключить меня…

Зал, как по команде, загудел, словно растревоженный улей. Леди Кетаки помрачнела — она не выглядела удивлённой, видимо, догадалась (может быть, ещё тогда), почему мой предохранительный блок трижды включался.

— Потому что думали, что со мной ничего не случится! — поспешно пояснил я. — Как только они узнали, что нанесут невосполнимый ущерб, они перестали… Они не хотели убивать меня! Они вообще никому не хотели навредить! Они просто не способны на это!

— Чушь! Наивная чушь! — из общего гула выделился голос Мейрам Блумквист.

Здесь она была не консультантом, а представителем родительского комитета, поскольку её дочь была втянута в банду.

— Нас достаточно просветили насчёт твоих технических характеристик! Рэй, не надо их выгораживать, не будь таким наивным! Они знали, что это будет невосполнимый ущерб, знали, что могут убить тебя! С самого начала знали!

— Они сомневались! — возразил я.

— В чём?

— В том, что им говорили! — воскликнул я, неосознанно сжимая кулаки и даже не думая о том, как это выглядит со стороны. — Они не верят ни учебникам, ни тем более новостям! Только глаза в глаза!

И снова Глава Станции пресекла спор:

— Рэй, спасибо, что поделился с нами. Садись. Спасибо! Достаточно! Открываю общее голосование. В качестве наказания для Фарида Эспина и Теодора Ремизова предлагается, в соответствии с пунктом 6 статьи 18 гражданского кодекса, ограничение прав первой степени и перевод в Проект Терраформирования для завершения обучения. Давайте проголосуем. Спасибо! Прошу камилла огласить результат.

И вот этот день настал. Суббота, пятое мая, дата отправки — день исполнения приговора, если называть вещи своими именами.

Если бы меня спросили, что я делал после того, как дежурный камилл огласил результаты голосования, я бы не смог ответить. Что-то делал. Сидел в библиотеке, тупо уставившись в экран. Пережёвывал пищу, не чувствуя вкуса. Плавал, не замечая ничего, что происходит вокруг. Отвечал на приветствия и вопросы, забывая слова сразу после того, как они срывали с губ. Лежал с закрытыми глазами, притворяясь перед самим собой, что сплю. Был словно робот, который выполняет заложенную программу. Спасибо Леди Кетаки, которая понимала моё состояние и не беспокоила.

Она была права, когда сказала, что я не привык проигрывать. А я всё не мог отказаться от чувства, что упустил нечто важное, недоглядел, недодумал. Ответ лежал прямо передо мной, но я снова и снова мазал, ошибаясь с выводами. Может, нужно было сразу пойти на контакт? Но, наученный предыдущим опытом, я хотел для начала узнать о них всё, что можно, и только потом завязывать отношения. Время-то оставалось: в тот день, когда они пытались меня отключить, я как раз собирался отложить сухие факты и приступить к живым разговорам. И с Эмили я спокойно пошёл именно поэтому… И у меня оставалась по меньше мере неделя! Если бы не КТРД.

«Куда они так спешили?» — подумал я в который раз. — «Чтобы поскорее выслали — и выслали наверняка? Зачем? Что им это даст? Что они хотят сделать на планете? Или дело в том, что они не хотят оставаться на станции? Но почему? Из-за «бэшек»? Или существует другая опасность?»

Проще всего было пойти и спросить напрямую. Как это делали те, кто занимался Фьюром и Тьюром весь предыдущий год. Не андроид, который прибыл на «Тильду» чуть больше месяца назад, а люди, с которыми мальчики общались всю свою жизнь: учителя, воспитателя, терапевты, родственники, даже соседи по блоку! А толку? На любой вопрос — ухмылка, и это в лучшем случае! Вели себя так, как будто вокруг — враги, и если проговориться, то немедленно последует наказание. Что же там за тайна, что за правда, ради которой они не жалели ни себя, ни других?..

Проснулся альтер. Леди Кетаки — больше некому!

«Через час они будут в Лифтовой зоне — не хочешь попрощаться?»

— А я должен? — спросил я, с трудом ворочая языком.

«Тебе решать», — ответила она и отключилась.

Она там наверняка будет. Скажет то, что считает своим долгом сказать, выслушает ответ, каким бы он ни был, донесёт свою ношу до конца. Это и значит быть Администратором.

А кто я? Секретарь? Представитель? Помощник? И кому я помог?! Я так и не поговорил с ними! Всё откладывал… Дооткладывался! Теперь их отправляют на планету, точнее, высылают со станции. Они достигли того, чего так долго добивались от людей, желающих им только добра. Столько усилий, чтобы, наконец-то, стать отверженными. Теперь им нечего терять и нечего опасаться — хуже уже не будет.

Через пять минут я мчался по коридору. Я мог бы дойти и прогулочным шагом, но было важно прийти первым и успеть поговорить с Фьюром и Тьюром до того, как их отвлекут остальные.

Между станцией и планетой, между школой и работой, между прошлым и будущим им не на что будет опереться. Когда достигнута главная цель, можно расслабиться, и вот тут-то я их и расспрошу!

Чтобы добраться до лифтов, мне надо было пересечь Центральную зону по одной из улиц. Я опрометчиво выбрал ту, где было меньше шансов с кем-нибудь столкнуться: боковой коридор без движущейся дорожки и со скупым оформлением стен — лишь узкая полоса информационной панели, заменяющая радио.

Мне следовало бы подумать о тех, кто тоже хотел проводить Фьюра с Тьюром — и тоже не хотел ни с кем общаться.

Ребята стояли в середине коридора. Я заметил их после первого поворота — впереди был ещё один, так что место они выбрали правильное: незамеченными не подберёшься, а записей здесь не вели. Наверное, мне следовало повернуться и пойти другим путём. Я не мог помочь им, и слова утешения звучали бы издевкой, ведь я носил администраторский комбо, а о моей роли в расследовании, равно как и об условии (сначала поставленном, а потом отменённом) они понятия не имели. Но я не мог сбежать. Не имел права.

— Привет, Рэй, — поздоровалась Эмили — точь-в-точь, как в тот день, когда она привела меня на заклание ради целей, о которых я ничего не знал.

— Здравствуй.

Я остановился перед ней, строго посмотрел в её огромные серые глаза, нахмурился — и получил в ответ невозмутимо-безмятежную улыбку тренированной заразы, которая, кажется, вообще не умела смущаться.

— Как дела, Рэй? Как работа?

— Когда мы в прошлый раз виделись, ты меня обманула, — напомнил я.

— Правда? И в чём?

— В том, что там, куда ты меня привела, меня сначала ударили, потом связали, а потом… — я не стал продолжать.

Она засмеялась.

— А я не обещала, что этого не будет!

К её смеху присоединились остальные, только Оскар «Кро» насупился ещё больше.

— Нет, обещала, — возразил я. — Ты обманула моё доверие. Мы все на станции доверяем друг другу. По умолчанию.

— Да-а, я знаю эту игру, — сморщилась она. — Любим-любим, дружим-дружим, главное, вопросы не задавать!

— Если бы Фарид спросил… — начал я — и едва успел шарахнуться в сторону.

В то место, где только что была моя голова, ударил кулак. Били не сильно, неумело, по касательной. Жест отчаяния, а не агрессии. Вопреки моим ожиданиям, это был не Оскар и даже не Шаши Иган — Дана, которой полагалось быть спокойной и сдержанной.

— А разве он не спросил? — она задыхалась от переполнявшего её гнева. — Разве вы не поэтому его изгоняете, что он слишком много вопросов задавал?!

— Тихо, что ты, не надо, — Оскар оттеснил её от меня.

— Валил бы ты, — процедил Шаши и повел широкими плечами. — Пока цел.

Он был на голову ниже меня, но равен по весу. А ещё он был подростком, старшеклассником, и если бы мы вдруг сцепились, это выглядело бы нехорошо. Опустив взгляд, я направился в сторону Центральной зоны. Ребята молча расступились.

«Они смотрят мне вслед или нет?»

Страшно хотелось проверить, но вот этого-то я себе позволить не мог, и расслабился лишь тогда, когда свернул за поворот и вышел прямо в центре обеденного блока. Коридор перетёк в широкую улицу, по обе стороны которой располагались гражданские столовые. Прозрачные стены позволяли выбрать себе компанию по вкусу. И наоборот — сидящие внутри могли то, что происходит снаружи.

Я заметил их раньше, чем они заметили меня, но сбегать было поздно, тем более что путь назад мне отрезали.

— Рей! — воскликнули они в три голоса — и прежде чем я успел сообразить, что происходит, повисли на мне.

Наряжены они были чересчур празднично, даже для субботы: короткие туники с затейливыми вырезами и сетчатыми вставками, обтягивающие брючки, невообразимого дизайна туфли — понятно, куда уходили их бонусы! Я бы не удивился, если бы у них был свой личный дизайнер, настолько в стиль были подобраны цвета и аксессуары. Затейливый орнамент крупных бусин на шоколадной шейке напомнил мне о Еве. В коридоре я её не заметил, но она могла пойти с другой группой провожающих…

— Рэй, ты обещал пойти с нами, — промурлыкала Анис Цзян, которую совсем не волновало, что сейчас чувствует её младшая сестрёнка.

— Да-да, обещал! — подхватила обладательница бирюзовых кудряшек, украшенных живой хризантемой жемчужного оттенка — ботанический киборг, который, должно быть, обошёлся в немереную сумму. — Тогда, помнишь?

Помню ли я! Да я имя её не мог вспомнить! Вот, ещё одна проблема, которую я слишком долго откладывал на потом…

— Ну, пошли! — красотка с волосами перламутрового цвета потянула меня за руку.

— Куда? — я инстинктивно упёрся. — Я ничего вам не обещал!

— Как ты можешь?!

— Обещал! Обещал!

— После бассейна! Ты сказал: «да, хорошо»!

Я вполне мог такое сказать — автоматически проявить вежливость, не задумываясь о содержании. Голова у меня тогда пухла от мыслей, бегающих по кругу. Девушки вполне могли знать, чем я занимаюсь, и что меня тревожит — и воспользоваться состоянием «жертвы».

— Я занят. Я сейчас очень занят, — сказал я, пытаясь аккуратно стряхнуть их с себя. — Давайте в другой раз. Не сегодня. Хорошо?

— Ну, ты же обещал! — заныли они, как ни в чём не бывало. — Ты сказал «да»! Мы так ждали! Рэй! Ну, Рэй!

На нас оглядывались. Я замечал улыбки — раздражённые и понимающие. Но важнее было другое: приближался срок отправки Фьюра и Тьюра.

— Тогда я беру своё обещание назад, — сказал я, и бесцеремонно скинул со своего плеча мягкую ладошку с разукрашенными ногтями. — Никуда я с вами не пойду. И ничего для вас не буду делать. Так понятно?

Ответом мне были полные слёз глаза и приоткрытые от удивления ротики — а потом три пары рук обвили меня с утроенной силой. Просто индийская богиня какая-то, Кали или как там её звали?

— Ты не можешь так поступить! Ты обещал! Ты же обещал! Я сейчас зареву! Нельзя быть таким жестоким! Рэй! Ну, Рэй!

Они тискали меня, как будто я был их игрушкой, личной собственностью. Ирма и Таня были правы: словами тут не можешь. Бессмысленно взывать к разуму и ожидать проявлений сознательности. Я должен был сразу заявить на них, попросить помощи… Что теперь? Применять силу? К девушкам?

От запаха духов у меня начала кружиться голова. Каждая из них была слабее меня, но втроём они легко толкали меня в нужном направлении, и чтобы вырваться, пришлось бы быть грубым.

Чего они и добивались, судя по всему. Подловить меня тогда, когда я спешу. Задержать насколько можно. Довести до срыва — то есть стать «пострадавшими», а потом великодушно простить. И тогда я уже не смогу жаловаться, и придётся играть по их правилам…

Я уже готов быть сдаться, и тут мой взгляд наткнулся на знакомое лицо. Лейтенант Нортонсон стоял неподалёку и внимательно наблюдал за моим пленением.

— Ты в норме? — тихо спросил он, и я покачал головой, а потом скорчил жалостливую физиономию.

— Девушки, извините, я его у вас заберу. Срочное дело, — перейдя на официальный тон, лейтенант вцепился мне в локоть и потащил прочь.

«Поклонницы» сдались не сразу. Я им помог — отцепил пальчики, царапаясь о длинные ногти. Разочарованный вздох за спиной обозначил победу.

— Спасибо, — пробормотал я, и только тогда сообразил, куда он меня тащит. — Нет, только не сюда!

Но Нортонсон и не думал останавливаться. Я приготовился к новой встрече со старшеклассниками, но их уже не было. Коридор был пуст — они отправились провожать Фьюра и Тьюра.

— Я должен идти! Спасибо, что помог, но мне надо…

— Тебя ждут, — отрезал он. — Там тоже надо.

Мы вернулись в жилую зону — и вскоре я увидел знакомую табличку: «Ремизовы».

— Она очень хотела с тобой поговорить, — сказал лейтенант. — Так и сказала: «Приведи Рэя».

Он не стал заходить в блок — лишь приоткрыл дверь и указал в сторону комнаты, но не той, где я был в прошлый раз. Эта комната принадлежала Юки.

Я совсем не думал о ней. О многих волновался, переживал, беспокоился, а вот про эту куколку даже не вспоминал. А она, как оказалось, надеялась на меня.

— Я знаю, что вы поймёте, потому что вы можете, — робко, с запинкой, объяснила она. — Вы же смогли помочь… ну, тогда… раньше…

Юки сидела на своей постели, зажав коленками стиснутые руки и вжав голову в плечи. Чтобы не возвышаться, я опустился прямо на пол. Очень хотелось обнять её, погладить по кудряшкам, как-нибудь утешить, но я почему-то боялся, что сделаю что-то не так — такой хрупкой она казалась, словно слепленная из пепла от сгоревшей бумаги.

— Нехорошо подслушивать, я знаю, но я услышала. Случайно! — со слезами на глазах воскликнула Юки. — Я не специально! Они говорили, что их могут наказать. Серьёзно. Они обещали сразу связаться с нами, когда будет можно, но потом я услышала, что как будто они не смогут связаться никогда! Я не понимаю, что это значит!

— Я тоже не понимаю, — вздохнул я. — С кем они про это говорили?

— С Даной… С Кро… С Эмили, Зейдом и этим, большим, сердитым…

— Шаши, — подсказал я.

— Да, кажется. И другие там были. Фью говорил, что залез, куда не надо. И что теперь его накажут. За то, что узнал то, что не должен был узнать. А что такого он мог узнать? Куда он залез? Они же всюду лазили, и ничего им не было…

— Не надо, не плачь, — попросил я.

Юки потёрла кулачком глаза и попыталась улыбнуться.

«Где её братец?» — подумал я. — «Прощается со старшими? А её, значит, оставил здесь?»

— Что ещё они говорили?

— Про потом. Что надо будет сделать.

— Что сделать?

— Раздать.

— Что раздать, Юки?

Какое-то время она колебалась, а я терпеливо ждал.

— Вот. Они написали это… Для других… — Юки достала из нагрудного кармашка сложенный листок и передала мне.

Я сразу вспомнил те листы, которые видел в комнате Фьюра. Самодельная бумага, произведённая каким-нибудь поклонником древних технологий. Текст был написан вручную аккуратными печатными буквами.

— Я не хотела брать, но потом подумала, что надо, — призналась Юки. — Они так много об этом говорили, и Дана кричала, что не позволит им. Ну, взрослым. Не позволит наказать и что-то сделать. А Фьюр сказал, что важно… что важно… — она нахмурила лобик. — Важно, чтобы все об этом узнали. Что это докажет, что это правда.

Я прочитал этот документ несколько раз. Это бы то, что я пытался найти. Тайна, идея, правда, о которой они твердили. Теперь я узнал, что они имели в виду. Но легче мне не стало.

— Можно я оставлю?

— Да, это же я для вас, — прошептала Юки. — Вы нашли Билли… Вы победили того робота и всех спасли… Вы же спасёте Фью и Тью?

Я слушал её вполуха, пытаясь прикинуть, сколько таких листков может быть. Сотня, если не больше. Чтобы прекратить распространение, надо будет нарушить не только Фикс-Инфо — фактически, придётся объявить подросткам станции войну. Чего, собственно, и добивались Фьюр с Тьюром.

А если ничего не делать? Если оставить как есть? В конце концов, с чего в это поверят? Какие доказательства?!

— Я ещё вспомнила! — встрепенулась Юки. — Они говорили про какие-то слова! Какие-то слова, которые они скажут, когда свяжутся. Должны будут сказать. Как доказательство. Только я не знаю, для чего…

Вот какое доказательство у них будет. Самое надёжное. Самое неоспоримое.

Отправку я пропустил — провожающие давно разошлись, и лифт с Фьюром и Тьюром уже подъезжал к стыковочной зоне. Я слишком долго возился с прилипчивыми красотками, а потом успокаивал Юки. Ещё немного, и осужденные ребята покинут «Тильду» — как они были уверены, навсегда. То есть, как они пытались уверить своих товарищей.

«Отдали свои жизни» — образно или буквально? И есть ли разница для оставшихся на станции, если они вдруг не услышат обговорённые слова и решат, что сосланные на планету так до неё не добрались? То есть, следуя логике конфликта, им не дали добраться…

Лифт плавно закрыл двери и неторопливо двинулся вниз. Три часа он будет вести меня до уровней низкого тяготения, через всю станцию, от «единицы» до «двадцати четырёх», мимо складов, заводов, бездонных кислородных баков, массивных процессоров и дата-полей. Это пространство всецело принадлежало логосам — даже камиллы были там гостями. Люди тем более забирались туда не часто и только по особой необходимости.

Строение станции не намного отличалось от Земли, где жили, слегка зарываясь в поверхность и поднимаясь над ней. Формальная возможность пройти на каждый уровень, в любую точку была ограничена особенностями человеческой физиологии. Врачи не рекомендовали слишком часто менять уровни, и те, кто работал на втором и третьем, жили там же, выбираясь в основные зоны не чаще, чем раз в месяц. Совсем как горцы!

Подумав о Земле, я вспомнил о вопросе, который Фьюр задал своему дяде: «А существует ли она на самом деле, если мы её видели только в изображении?»

Следовало как можно быстрее спуститься вниз! Можно было связаться с сопровождающими и попросить, чтоб задержали отправку, — наврать что-нибудь, всё-таки я представитель Главы! Но тогда ребята подготовятся к разговору, а мне была нужна внезапность: застать их врасплох, заставить проговориться, а главное, показать им самим, как они ошибаются.

Они запутались. Они слишком часто меняли свои планы — вот почему никто не мог догадаться, чего же они хотят. В разное время они хотели разного: сначала — просто задеть, потом — получить вполне конкретную реакцию, которую можно использовать как доказательство. Сдавая «чистую» итоговую работу, они пытались намекнуть на правду об обнулении, но их не поняли, решив, что это очередная «акция». А потом они окончательно всех заморочили, потому что решили довести ситуацию до предела — и получить от взрослых заслуженное наказание. Теперь бы понять, зачем!

«Ничего они с нами не сделают!» — твердил Фьюр всего месяц назад, когда они прятались в Саду.

Я случайно услышал — и не понял смысла этой фразы. Долго ломал голову. Но дело-то в том, что и они сами не понимали! То, что они предпринимали, не было частью единой концепции. Желание было одно: докопаться до правды. Вот только за время раскопок отношение к этой правде и скрывающим её людям кардинально поменялось.

Беспокоиться надо было о другом: они не умели жалеть себя. В принципе не понимали, как и зачем. Фьюр и Тьюр выросли в семье людей, чьим жизненным кредо всегда было «сначала спасай других, а потом беспокойся о своей шкуре». Шьям и Рут Нортонсоны пронесли этот принцип до конца, который настиг их как раз потому, что не всегда остаются ресурсы на «потом» и на «своё». Реншу, Хенг и остальные брали с них пример — и тоже до последнего вздоха.

И пускай ребята бунтовали против взрослых, семейные традиции так просто не отбрасываются. Фьюр и Тьюр были готовы сделать с собой всё, что потребует общее дело. Если надо, подкрепить свои слова — свою теорию — поступками.

— Камилл, прибавь скорость! — потребовал я.

— Я не могу подвергать ваше здоровье опасности, — ответил лифтёр.

Голос у него был низкий, строгий и непреклонный, как у пожилого дворецкого.

— Для выполнения профессиональных обязанностей мне необходимо прибыть в стыковочную зону как можно быстрее!

— В вашем рабочем статусе стоит отметка «временно освобождён по состоянию здоровья». Если это отметка устарела, обновите её.

Обновить могла, разумеется, Леди Кетаки. Интересно, она уже прочитала «послание» ребят, которое Нортонсон взялся доставить по моей просьбе?

«Обновите мне рабочий статус, пожалуйста», — написал я. — «Очень надо. Срочно».

Главное преимущество текстовых сообщений — возможность избежать ненужных вопросов.

— Ваш рабочий статус обновлён. Я могу увеличить скорость на двадцать процентов.

— Мне нужно быть на месте через полчаса, — сказал я.

Они как раз выйдут из лифта, и я спрошу всё, что надо.

— Это нежелательная скорость, — упирался «дворецкий». — В вашей карте нет указаний, что вы легко переносите подобные перегрузки. Я не могу подвергать ваше здоровье опасности.

Лифт начал двигаться чуть быстрее — издевательское улучшение, я ведь всё равно бы не успел.

— Он этого завит жизнь людей!

— Укажите взаимосвязь.

— Слушай, ты же не глупый! — вздохнул я. — Ты можешь поверить мне на слово? Очень надо! Срочно!

— Могу. Однако считаю важным отметить, что ваша профессиональная деятельность не связана со спасением жизней. Мой долг — сохранить вам здоровье. Ускоренное перемещение неблагоприятно скажется на вашем физическом состоянии. Поскольку у меня нет данных о перенесённых вами перегрузках, я могу прогнозировать состояние вашего вестибулярного аппарата, опираясь только на среднестатистические данные…

— Какие данные? — перебил я. — Какая статистика? Человеческая?

— Да.

— Я не человек. Посмотри внимательнее. Я андроид А-класса, серийный номер ДХ2-13-4-05. Твой долг — защищать здоровье людей. А я не человек. Прибавь скорость!

«ДХ2-13-4-05» — это значит станция Дхавал, лаборатория профессора Хофнера?2, 13-я модель А-класса, 4-я группа, пятый номер. У людей другие имена и биографии.

— Вы признаёте себя андроидом? — спросил камилл, и я, не выдержав, взорвался:

— Признаю! Да, признаю! Там записано, что я андроид, чего ещё тебе надо? Ускоряйся немедленно!

Лифт рванул, заставив меня присесть на корточки. Теперь он перемещался практически с такой же скоростью, как если бы ехал порожняком. Мог и быстрее, но тогда бы возрос потенциальный риск — если бы станция начала затормаживаться, камилл не смог бы справиться с инерцией. Но и без того было ощутимо быстро, особенно для человеческого тела.

В чём «дворецкий» был стопроцентно прав, так это в том, что моё тело никогда не проверяли на устойчивость к перегрузкам. Я же не собирался становиться пилотом! И мне почему-то всегда казалось, что это ерунда.

Не ерунда. Тошнота и головокружение были такими сильными, что я едва не запросил пощады. Хорошо, что хоть обедал давно! Желудок скрутило, рёбра внезапно стали тесными, и перед глазами поплыли чёрные точки.

Чтобы отвлечься, я смотрел на часы альтера — следил, как цифры превращаются одна в другую. За десять минут до финала я держался только за счёт тающих секунд. «Ещё чуть-чуть, ещё немножко!»

Когда мы, наконец, приехали, мне потребовалось какое-то время, чтобы прийти в себя, подняться и, покачиваясь, выйти в коридор.

Пару раз я падал… Или не пару раз? Пониженное тяготение сглаживало эффект, но со стороны это, должно быть, смотрелось забавно. Если бы нашлось, кому смотреть.

Лифт, на котором приехал Фьюр с Тьюром и сопровождающие их тэферы, стоял пустой. Он прибыл чуть раньше моего, но в коридоре, ведущем к стыковочным площадкам, никого не было. Шум доносился с противоположной стороны, где располагались рабочие шлюзы ремонтников из Инженерного отдела.

В голове у меня гудело, и я не сразу разобрал, о чём кричат.

— Макс, они же убьют тебя!

Или «себя»?

Про нож я забыл — совсем из головы вылетело. Решил, что, если ребята не способны причинить другим невосполнимый вред, то ничего страшного. Подумаешь, заточенная полоска металла!

Сказалась привычка работать больше головой, чем руками: я не учёл, что ножом можно не только убивать. Во всяком случае, напрямую. Например, можно использовать припрятанные ножи для того, чтобы заблокировать створки шлюза.

— Что ж знал, что они… — попытался объяснить молодой тэфер, пока его старший товарищ по имени Макс переговаривался с ремонтниками, которые работали снаружи. — Мы и дёрнуться не успели!

Полукруглая дверь шлюза была закрыта, боковые панели перемигивались красным, на поверхности самой двери горели предупреждающие надписи на основных языках. Это был крайний шлюз — самый дальний в этом блоке.

Тэферы старались не заходить в опасную зону — держались сбоку. Я тоже не стал.

— Они там рядом, доплюнуть можно, — сказал Макс, имея в виду инженерную бригаду, и поскреб в затылке. — Вот ведь удумали — двери ломать…

— Почему вы их не остановили? — спросил я, впрочем, зная, что услышу в ответ — одно из очевидных объяснений.

— А что останавливать? — нахмурился тэфер. — Куда им бежать-то? Здесь же тупик! Я думал, они не в курсе… А, ты тот чинуша, который их вроде как защищал! — воскликнул он, улыбнулся и протянул широкую мозолистую ладонь. — Макс Рейнер.

— Рэй, — представился я, а потом пожал другую ладонь, такую же жёсткую, только потемнее. — Рэй, очень приятно…

— Хаул Сикора, аналогично… Так, что будем делать?

— А ничего не будем, отсюда не открыть, — и Макс с размаха саданул ногой по стене. — Он чем-то там блокернул, и переключил на ручное. Теперь только снаружи.

— Картинка есть? — поинтересовался я.

Камилл развернул на стенной панели экран — и мы увидели спины мальчишек, которые методично долбили клапан иллюминатора на внешних створках. Другие окна показывали, сообразно установленным «глазам», намертво запечатанные внутренние створки, светло-серый пол, белый потолок, вид сбоку. Камера шлюза была рассчитана только на людей — хватило бы на бригаду из двенадцати человек. Но из-за того, что внутри были только двое школьников, казалось, что места очень много.

Аптечки на боковых стенах были призывно распахнуты, кислородные камеры и шкафы со скафандрами манили ярко-жёлтыми огнями, но всё без толку.

Ребята сняли все предохранительные щитки и пробивали выход, как если бы шлюз пришёл в негодность, и надо было выйти наружу. Устройство тамбуров было рассчитано именно на такое поведение: спасти жизнь, а при необходимости обеспечить самостоятельное управление, если логосы с камиллами не смогут помочь. Главное, что требовалось от человека, это хотеть выжить.

Фьюр и Тьюр планировали нечто противоположное. Отключить меня они не сумели, отнять жизнь у себя тем более рука бы не поднялась. Но есть ещё космос, у которого нет ни чувств, ни сомнений.

Они работали самодельными ножами, которые было не сложно пронести, потому что у окружающих мысли не возникло их обыскать. А если бы кто попытался, то сотрудники доктора Окман не позволили бы. «Хватит с них прессинга!» — сказали бы защитники мальчиков, и были бы правы. В конце концов, при малейшем подозрении на суицид об отправке на планету никто бы не заикнулся.

Но это был не суицид — по крайней мере, не тот, на который рассчитывали разработчики тестов. «Отдать свою жизнь за идею» — это нечто совсем иное, хотя для равнодушного наблюдателя разницы нет.

Идея. Правда. Цель. Я не мог осуждать их, потому что курс школы включал биографии тех, кто принёс похожую жертву, — учёные, идеологи, лидеры… Вот только идея у ребят была не самая стоящая. Не идея даже — гипотеза, которую ещё надо доказать.

Но до того момента, когда клапан поддастся, и начнётся разгерметизация тамбура, оставалось совсем немного.

— Что это они делают? — озадаченно пробормотал Макс (он всё ещё не мог поверить очевидному) и ткнул в панель связи. — Вы чего задумали, засранцы?!

— Они хотят убить себя, — повторил Хаул (он всё понял гораздо раньше) и стиснул голову руками. — Проклятье, нет, ты только глянь!

— Зачем же так-то?

— А как ещё? Включи мозг! Под носом у камилл ты и дёрнуться не успеешь, — объяснил Хаул. — А здесь физика!

— А ну прекратили сейчас же! — рявкнул Макс. — Я что сказал?!

— Не поможет, — заметил я. — Так — не поможет.

Макс покосился в мою сторону с таким видом, как будто в происходящем была и моя вина:

— Ты знал?

— Подозревал.

— Ремонтники…

— Они ничего не смогут сделать, — перебил я. — Нельзя заставить их, чтоб надели маски. Отсюда ты не заставишь. А если вскрыть шлюз снаружи, их вынесет в космос.

— Маски-то вот они, — вздохнул Хаул. — Руку протяни!

— Они не протянут, — я покачал головой. — Пустите-ка меня.

Оттеснил озадаченных тэферов от экрана, я перевёл дух, мысленно перебирая колоду аргументов — играть следовало по-крупному.

— Фьюр! Это Рэй! Я прочитал ваше послание. Внимательно прочитал. Вы всё правило оценили. Там есть, в чём сомневаться! Это действительно выглядит подозрительно.

Они даже не замедлились. Тэферы посмотрели на меня, пожали плечами и отошли: Макс — связаться с ремонтниками, чтобы обрисовать ситуацию, Хаул — позвонить пилоту челнока, который ждал пассажиров.

— Но вы совершили ошибку в расчётах! — продолжал я. — Слишком преувеличили. Всё не настолько плохо. Не настолько трагично. Там нет такой разницы, чтобы делать подобный вывод! Вы уверены, что проверили все данные? Программы средней школы может быть недостаточно!

А вот это их задело. Фьюр остановился, прошептал что-то Тьюру (тот продолжил долбить) и повернулся ко мне.

— Нет разницы? — его лицо сморщилось и глаза стали точь-в-точь как у хищника перед броском. — Да ты посмотри вокруг себя! Всё под носом! Это же утопия, где мы живём! Сраная утопия! А они жили в каком-то аду! Сравни их — и наше!

Я расхохотался, и тэферы обеспокоенно подошли к экрану, чтобы следить за переговорами.

— Утопия?! Ты это «утопией» называешь?! Фьюр, где ты увидел утопию? Какая это утопия?! Мне ещё расскажи! Я живу с кнопкой, и любой сопляк может меня отключить! Моего брата Чарли убили на моих глазах, только за то, что он сорвал знак со своего комбо, — это, по-твоему, утопия?! И я ничего не смог поделать — стоял и смотрел, как его… А «бэшки»? «Бэшки» — это утопия?! А твоя мама, которая тебя оставила ради планеты?

На этих словах Макс дёрнулся и положил мне руку на плечо, но смолчал.

— Хотел бы я жить в утопии! — закричал я, не спуская глаз с методично поднимающихся и опускающихся рук Тьюра. — Чтобы ничего не бояться, чтобы ни перед кем оправдываться! Чтобы меня не могли отменить или сделать вещью… А это не утопия! Ты понятия не имеешь, сколько проблем приходится решать! И сколько всего, что может рвануть! Прямо в руках! А люди вокруг, Фьюр, ты на людей вокруг давно смотрел?! Они тоже совершают ошибки! Много ошибок, и глупостей, и просто плохого! Они ничем не отличаются от тех, кто жил тогда!

— Тогда почему я не вижу эволюции? — спросил он. — Если люди такие же, как ты говоришь, если эволюция была, почему они столько времени жили по-старому? Почему они не изменили свою жизнь раньше? Это ты можешь мне объяснить?!

— Не могу, — признался я, и Фьюр, резко развернувшись, присоединился к Тьюру.

Хаул вновь стиснул голову, как будто хотел раздавить себе череп. Макс молчал.

— Сейчас не могу, — уточнил я. — Я ещё не занимался этим. Я ещё не искал. Но я могу. Я умею. Я нашёл правду о себе и своих братьях — найду и это правду. Ты вот только никогда этого не узнаешь!

— А мне и не надо, — ответил Фьюр, не поворачиваясь. — Мне достаточно, что её будут искать.

— Потому что вы погибнете? И ваши друзья будут думать, что вас казнили?

Помедлив, он кивнул.

— Фьюр, Тьюр, так вы ничего не добьётесь. Вы не сможете победить ложь ложью. Если вы хотите найти правду, не начинайте врать.

Тьюр остановился первым, а потом и Фьюр опустил своё «оружие».

— Надевайте скорее маски и возвращайтесь к нам, — сказал я. — Клянусь памятью Чарли, моего брата, я разберусь. Я найду вам ответ. Вам. И другим. И себе. Мне тоже нужен этот ответ! Но вы должны быть живы, чтобы получить его.

Наблюдая за тем, как они надевают маски, а потом принимаются поспешно натягивать скафандры (в то время как под действием давления сломанный клапан медленно выкручивается из гнезда), я понял, что наконец-то смог хоть кого-то спасти, по-настоящему, так, как умел. Успел. Сумел. Спас. Две жизни.

Надо будет рассказать об этом лифтёру — пусть расширяет опыт.

— Что ты пишешь?

— Отчёт.

— Для Кетаки?

Я внимательно посмотрел на Фьюра — так фамильярно это прозвучало. А ведь он знал, что называть взрослых просто по фамилии, без «камрада», граничит с грубостью!

— Да, для неё.

— Про нас?

Я не стал отвечать, чтобы не отвлекаться: надо было получше проработать рекомендательную часть. Каждое слово могло повлиять на развитие ситуации, а уж если я допущу ошибку!..

— По-дурацки получилось, — вздохнул Макс.

Старший тэфер сидел на полу рядом со мной и внимательно следил за мальчишками, примостившимися у стены напротив. Хаул не хотел больше рисковать — стоял посередине.

— Зря только мотался! — вздохнул Макс, потягиваясь. — Настроился уже, как буду вас натаскивать…

— Может, нас и не оставят, — скривился Фьюр. — Он же всего лишь андроид! Кто будет его слушать?

— Да ты совсем охамел! — Макс легко поднялся, подскочил к «спасённым». — А ну-ка быстро извинился!

— Простите нас, — пробормотал Тьюр.

— Я не тебя просил, — фыркнул тэфер.

— Отстань от него! — Хаул беспокойно оглянулся. — Дорастёт — сам извинится.

— Или не дорастёт! — хмыкнул Макс. — Слабый сорт на то и слабый!

— Хватит уже! Не задирайся, а?

— Я и не задираюсь! — набычился тэфер, и я вспомнил рассказ Вильмы Туччи про вспыльчивого задиру, который сломал ей ключицу во время сеанса терапии.

Понятно, почему доктор Окман так взъелась на тэфера!

— Как ты догадался? — спросил вдруг Тьюр, и все замолкли.

— Из-за слов, — объяснил я. — Вы же условились, что будет код, по которому они поймут, что это вы, а не программа? Специальные слова?

Тьюр кивнул. Фьюр демонстративно смотрел мимо меня.

— Подготовили их к тому, что может произойти. Придумали, как проверить. Но сами-то не верили, что с вами что-то сделают, верно? И решили сами, чтоб наверняка.

Фьюр растянул губы в болезненной улыбке.

— Когда придумали-то? — спросил я. — Перед тем, как занялись датчиками? Знали же, что за такое точно вышлют! Ну, и зачем тогда?..

И тут я вспомнил, что произошло за пару дней до инцидента с КТРД — что именно они узнали, и что могло повлиять на них.

— Ну, вы даёте! — мельком заглянув в альтер, я убедился, что отчёт получен, вложил клавиатуру обратно в экран, и тоже встал. — Даже если ваша версия верна, и все люди были сделаны с нуля, это не значит, что надо объявлять войну!

— Ничего ты не понимаешь! — пробурчал Фьюр.

— Я-то как раз и понимаю!

— Тебе врали! Ты сам говорил! — напомнил он.

— И что теперь — мстить? Если бы мне сразу сказали правду, я был бы как «бэшка» или камилл, только без сети. Если бы вообще был!

— И ты их простил? За ложь?! — Фьюр тоже поднялся — и встал передо мной, сжимая кулаки.

— Это была не ложь! Они загружали информацию в кору! И проверяли, насколько такое вообще возможно! Когда я провёл расследование, когда я его закончил, это была последняя стадия эксперимента. И мы не сошли с ума и не взбунтовались после этого. Потому что смысла нет!

— А в чём тогда смысл?! Слушать то, что говорят, и тупо верить?!

— Не надо тупо верить! Надо для начала получить доказательства, убедиться, нормально всё проверить. И только потом что-то предпринимать! А не наоборот — изобразить казнь, чтобы остальные впечатлились и начали искать правду!

У Фьюра дрожала челюсть, но он не нашёлся, что ответить — и вновь опустился на пол. Обхватив руками колени, прижался лбом и так затих.

— Убей, не понимаю, о чём это вы, но ты молодец, — старший тэфер похлопал меня по спине. — Не хочешь к нам? У нас тебя никто не тронет! И никаких лишних правил. Пусть кто посмеет вякнуть про андроида и кнопку — в порошок сотру!

— Макс, прекращай вербовку! — зашептал Хаул и тут же сменил тон на образцово-показательный. — Камрад Кетаки! Здравствуйте!

Она кивнула ему, скользнула взглядом по мальчикам, внимательно посмотрела на Макса.

— Можете лететь.

— Без них? — уточнил он, прищурившись.

— Ты после такого на что-то ещё рассчитывал? — прищурилась она, повторяя его гримасу. — Они ещё со станции не отбыли, а уже едва не убились! Интересно, сколько бы они продержались на планете?

— А, так это я, значит, виноват?! — тэфер распрямил плечи, мышцы на шеи заметно напряглись, и на скулах заходили желваки. — Опять я!

— Нет-нет, Рейнер, ты никогда ни в чём не виноват! Ты ничего не делаешь, всё само собой происходит!

Мне показалось, что он сейчас набросится на неё, но тэфер лишь резко выдохнул и, развернувшись, двинулся в сторону стыковочной зоны.

— Пока, Рэй, — не оборачиваясь, он помахал мне рукой. — Когда надоест быть комнатной собачкой, прилетай — примем! Такого, какой ты есть!

— До свиданья! — Хаул нервно кивнул — и кинулся догонять товарища.

— За что они…? — вопрос вырвался совершенно неосознанно — я вполне мог проверить по базе данных.

— За убийство, — ответила Леди Кетаки, внимательно разглядывая притихших мальчишек. — По неосторожности.

— Макс?

— Сикора! Девять лет назад. Рейнер сам как записался в восемнадцать, кажется, так и… Я прочитала, что ты сочинил.

Она замолчала. Я терпеливо ждал продолжения.

— Думаю, что ты прав. Поэтому готова поручиться за них. А теперь давай выслушаем наших правдоискателей.

Фьюр засопел. Тьюр посмотрел на него, потом на меня, потом — на Главу Станции.

— Мне нужно ваше обещание, — объяснила она. — Рэй будет расследовать всё, что вам непонятно, искать ответы. Я воспользуюсь властью, чтобы отложить ваше наказание.

— На сколько? — быстро спросил Тьюр.

«На столько, на сколько возможно», — подумал я, — «Как оттягивала комиссию, чтобы вас не выслали в Солнечную систему».

— Наказание будет отложено, — повторила Леди Кетаки. — Но если вы опять что-нибудь отчебучите в своём стиле, я лишусь поста. И сама пойду под суд. Мне этого не хочется. На меня многие полагаются, Теодор, и рисковать всем ради ваших фантазий… Поэтому я хочу получить обещание. Настоящее серьёзное обещание. От вас двоих — от каждого — что вы будете вести себя нормально, пока Рэй ищет.

— А если нет? — наконец, подал голос Фьюр.

— Вас признают неспособными отвечать за свои поступки. Склонность к суициду можно трактовать как болезнь. У тебя право на процедуру появится только через шесть лет, у Теодора — через семь. И пока это право не будет получено, вас будут лечить. На станции. Так что любой сможет прийти в гости и посмотреть. И пальцем потыкать для достоверности.

Я вздохнул, услышав это.

— А ещё им покажут запись, как вы хотели покончить с собой. И объяснят, что это болезнь.

— Это нечестно! — вспыхнул Тьюр. — Рэй обещал нам!

— И не заикайся о честности! — жестко отрезала она. — Рей обещал! А вы ему что-нибудь пообещали? Я ему поверила. Потому что я ему доверяю. А вам — нет. Напомнить, почему?

— Обещаю, — сказал Тьюр. — Ничего не буду делать, пока Рэй будет расследовать.

— Я тоже, — Фьюр поднял голову. — Нам нужна правда.

— Мне тоже, — отозвался я. — Один раз я её нашёл. Найду и в этот раз. Если эволюции не было, и мы были созданы с нуля, а люди прошлого были уничтожены… Я узнаю.

«По крайней мере, не надо будет сражаться», — думал я, направляясь в «В1-Б-9». — «Никаких физических контактов — чистая информация».

Дискуссионный зал «В1-Б-9», выделенный в библиотечном блоке, должен был стать основной рабочей площадкой в предстоящих поисках правды. Чем-то похоже на мои предыдущие «задания», но тут дело касалось всего человечества.

Впрочем, поиски занимали не главное место. Как объяснил Ясин Шелли, мало найти — важно ещё правильно преподнести. А это уже задача цензуры и Службы Досуга, не только школьных специалистов. Если у ребят создалось неправильное представление об истории, это вина тех взрослых, которое открыли им доступ к информации. Причём ко всей, не только на уроках: книги, фильмы, передачи, игры, упоминания в разговорах… Значит, что-то важное упустили.

«Мы на этом ещё прославимся!» — заявил Яся, сверкая хулиганскими глазищами: возможность усовершенствовать существующий цензурный план (да ещё и ошибки коллег исправить) представлялась ему подарком судьбы.

Но о достижениях думать было рано: предстояло глобальное исследование и анализ объёмнейшего материала. Впрочем, этого-то я не боялся: сто лет истории были пустяком по сравнению с жизнью одного человека! Мёртвые ничего не чувствуют и никак не реагируют. У них много загадок, но, если ошибёшься, никому не будет больно. Их анализировать гораздо легче…

Валяясь на больничной койке, я вволю поломал голову над тем, с чего начать. Однозначно, раньше Сумрачного периода. Но после образования Мировой цивилизации. В древнее время лучше не заглядывать, иначе можно запутаться, где правда, где удобное толкование фактов, а где — ошибка переписчика. Всё-таки идеология того времени на многое повлияла. А вот когда изменился сам принцип сбора и обмена информацией, сократились возможности для искажения фактов.

Каждый человек мог выложить своё — или дополнить чужое. То есть не каждый, конечно. Всё равно процент имеющих доступ к системе был гораздо выше, чем во времена печатных книг. И он постоянно повышался. Но с какого процента надо начинать? Тоже задачка! Вплоть до начала Космической оставались люди, выключенные из прямого диалога…

Было над чем подумать — хоть какая-то польза от этой восстановительной терапии! При том, что сама «болезнь» имела воспитательный характер: якобы я травмировался при скоростном спуске лифта. Конечно, бесследно это приключение не прошло, но пять дней было явно многовато! Зато у Фьюра с Тьюром появилась причина испытывать если не стыд, то хотя бы смущение. Вред, нанесённый моему здоровью, должен был стать последним в списке их «преступлений»: такими были условия испытательного срока.

Однако я подозревал, что воспитанием список задач не ограничивался: Леди Кетаки хотела прибавить яркости моему героическому ореолу. Чтобы он слепил глаза, не иначе. Ещё один подвиг, и опять с риском для жизни… Иметь в помощниках того самого Рэя было очень удобно — и положительно сказывалось на репутации Главы Станции. Политика! Я понимал, что это для общей пользы, но всё равно было противно врать и притворяться.

За время, проведённое в медблоке, я успел пересмотреть все прошлые выпуски Ирвиновской передачи, посвящённые андроидам А-класса и моей персоне.

«Шесть процентов правды» (пугающее совпадение в свете текущей ситуации — мне-то нужно было обеспечить все сто!) рисовали мой образ пастелью, аккуратно обходя все острые углы биографии. К тому моменту, когда я покинул борт «Рима», отношение ко мне уже сложилось. Конечно, я мог всё испортить. Но проще закреплять, чем строить с нуля.

…Интересно, откуда у них была такая уверенность, что меня «отдадут»? Понятно, почему меня (специализация обязывала), но в Центре могли упереться или попросить больше времени на обработку запроса. Решение зависело от формулировок (вряд ли там значилось «приманка для маньяка») и от текущего положения «ашек». Однако отдали. Из-за давешнего знакомства Леди Кетаки и Проф-Хоффа? Из-за того, что она была ему должна? Но как журналист узнал об этом?

Если бы Ирвин Прайс не был тем, кем он был, его можно было бы обвинить в излишней лояльности. Впрочем, другие его передачи не отличались любовью к Администрации, так что пристальное внимание к будущему помощнику Главы Станции не выглядело попыткой подлизаться. И он был слишком независимым, чтобы заподозрить участие Яси и цензуры как таковой.

Смелый, не особо щепетильный журналист, защищённый непробиваемой бронёй репутации и трудовых заслуг. Судя по всему, он сам вызвался поддерживать меня. Зачем? Ради «модной темы», которая подняла его рейтинг, или всё-таки его интересовал мой сложный статус «андроида с человеческим телом» — на контрасте с его телом робота и полными человеческими правами?

Пожалуй, следовало для начала озадачиться, почему ветеран труда и знаменитый геологоразведчик ста двадцати восьми лет стал журналистом, вместо того, чтобы перейти в Экспертно-Координаторскую службу или, например, в преподаватели, растить смену?

Что-то произошло в 184-м году, когда Ирвин отказался от замены органов и вошёл в новую профессию. Пять лет до «Кальвиса». Два года после запуска 13-й модели «ашек»; нас ещё не презентовали, потому что эксперимент был в самом разгаре, но матричное клонирование уже было доступным, особенно для шахтёров и тэферов. Вроде бы никаких заметных событий, которые могли бы повлиять на его решение. Тоже — загадка, и его профиль не давал никаких подсказок. Впрочем, в медблоке был доступен только открытый вариант. Как знать, что прячется за уровнями допуска! Стоило мне задействовать администраторские права, и я бы узнал больше… Но я не хотел разнюхивать. Было в этом что-то непристойное.

Я собирался напрямую спросить его об этом, потому что был твёрдо уверен, что Ирвин притащится брать у меня очередное интервью, как он сделал в прошлый раз, когда я лежал с ногой. Старательно продумывал, как подведу разговор к интересующей меня теме. А потом, чтобы получить мой ответ, он будет вынужден отвечать сам. Но он не появился. Хотя должен был!

Поклонницы-сталкерши тоже носа не казали. Зато милая Юки прибегала каждый день — после занятий в зоологическом кружке. У хомячка Билли появилась невеста, подросших котят скоро будут делить между секторами, а они такие милые, барбусы опять передрались, вот-вот зацветёт аквариумный лотос… В общем, было о чём поговорить!

С братом она, как понял, окончательно рассорилась, а с Фьюром и Тьюром держалась молчаливого нейтралитета: узнав, что это она передала их «секретное послание», братья начали относиться к ней как к шпионке. Их мама продолжала прятаться на работе, переложив заботу о детях на специалистов. Получалось, что и на меня тоже. Впрочем, я не жаловался. Юки была едва ли не единственным человеком на станции, который не строил на меня планы. Ей был нужен я сам, какой есть.

«Надо будет заглянуть к ним в кружок, посмотреть на рыбок и котят», — думал я, когда заходил в «В1-Б-9». — «Ей это ещё нужнее, чем правда о прошлом для её старших братьев».

Дискуссионный зал был организован по принципу учебного класса: расположенные полукругом мониторные столы и общий экран в головной части. Всего восемь «парт». Одна пустовала — предназначалась для меня. За другими сидели тильдийцы в нейтральных комбо: я единственный был облачён в администраторскую форму, остальные обошлись плашками.

«Леди Кетаки говорила, что мне собрали большую команду! Но семь человек!»

Самовыдвижение активистов на подобные проекты было обычной практикой ещё со времён Алисии Вон и первых значимых преобразований. Для автономных станций, где всегда не хватало людей, любое незапланированное дело решалось, как правило, через запрос на форуме с описанием требуемых специальностей и последующий отбор тех, кто мог пожертвовать свободным временем. Если бы добровольцев не нашлось, озадачили бы службы… Но не теперь. Слушком уж заметное событие — ребята постарались, чтобы оно стало громким.

Парализующая робость и волнение охватили меня. Совсем недавно я был всего лишь инструментом, живой куклой, приманкой. Я не знал, как окружающие относятся ко мне, и понятия не имел, какую роль играть. Плыл по течению, приноравливаясь к обстоятельствам… А теперь под моим началом будут работать люди, по умолчанию старше и опытнее меня. Полноправные граждане!

Я вышел к «трибуне», оснащённой системным пультом. Контрольный монитор на столешнице был выключен, и плоский тёмный экран отразил моё лицо. Чёрные волосы сливались с фоном, и на мгновение мне показалось, что я вижу маску — голый череп.

— Доброе утро, камрады. Я… Меня зовут Рэй. Похоже, я буду вашим руководителем в этом деле. В этой работе. Нужной работе. Знаете, я очень рад, что у меня будет команда! Как говорится, одна голова хороша, а… восемь лучше. Давайте познакомимся, представимся друг другу. Как я уже сказал, меня зовут Рэй. Я андроид А-класса, серийный номер ДХ2-13-4-05. Я совсем недавно на «Тильде». Не ожидал, что стану помощником Главы Станции, но, кажется, неплохо справляюсь. С ребятами… с Теодором и Фаридом я знаком давно — мне поручили проверить их дело. По итогам получилось, что я буду работать для них и дальше… Очень хочется довести это дело до конца! Кто следующий? Инспектор?

Вот это был настоящий череп! Он зачем-то обрил волосы, что подчёркивало неровности головы и визуально уменьшало лицо. Прищуренные глаза, усталый изгиб губ, глубокие морщины у крыльев носа — Хёугэн был самым старшим в команде и самым непозитивно настроенным. О мире с покоем следовало забыть.

— Доброе утро, доброе утро… — поздоровался он. — Майор-инспектор Хаким Хёугэн. Раньше работал на «Ноэле». Сюда прислали как уполномоченного представителя Совета Независимых Станций по делу, которое, в конце концов, рассосалось. Доктор исторической криминалистики, поэтому не могу просто сидеть в стороне от такого важного расследования. Помогу, чем могу, — на этих словах он устало поморщился — и посмотрел на своего соседа.

Сосед ответил ему широкой улыбкой, которая контрастировала с вытянутой физиономией, украшенной длинным горбатым носом и чёрными семитскими очами. Как будто пьеро научился быть весёлым! Голос у него был несколько гнусавый — именно из-за голоса я вспомнил, где с ним сталкивался: он крутился среди вернувшихся на станцию выпускников, которых приветствовала Леди Кетаки.

— Всем привет! Меня зовут Дэн. Я из Службы Соцмониторинга. То есть я там буду, а пока что я стажёр. Можете нагружать меня, чем хотите! — и он подмигнул другой выпускнице.

Она смущённо потупилась, но быстро справилась с собой. Кажется, она что-то сделала с причёской, потому что выглядела иначе, чем при нашей первой встрече и на снимке в базе данных — менее скованно, наверное. Или дело в том, что она загорела?

Снимок я изучал совсем недавно — вместе с личными делами тех, кто приходился родственником ребят из «банды Фьюра». Увидеть в своей команде старшую сестру Эмили оказалось большим сюрпризом!

— Здравствуйте, камрады! Я Люсьена Фрил, буду работать в администрации. Работа с вами — моё первое задание. Да, я тоже стажёр, и я буду помогать в составлении этой новой программы, — и она покраснела.

Люсьена пришла к нам ради сестры — хотела помочь. Этим же мотивом руководствовался другой мой знакомый, впрочем, его присутствие было ожидаемым и желанным: заслуженный учитель в прошлом, ныне — представитель Экспертно-Координаторской службы.

— Виктор Туччи. Давайте найдём всё, что надо.

Он заметно отличался от своей сестры, главы спамеров Восточного сектора: открытый спокойный взгляд, доброжелательная улыбка, ни намёка на подвох.

…Чего не скажешь о той, к кому перешла очередь представляться. Она старалась казаться милой, но во всём её облике и особенно в миндалевидных восточных глазах сквозило что-то охотничье, лисье или кошачье.

— Приветствую, друзья! Моё имя — Елена Бос, я занимаюсь журналистикой, но прошу воспринимать меня как просто волонтёра. Надеюсь, мой опыт и знания помогут вам в решении задачи!

— Вы же раньше в Западном были! — воскликнул Дэн. — Я видел ваши передачи! Про бюджет!

— Я перевелась, — пояснила она, недовольно поджав губы.

Похоже, из парня получится неплохой спамер, если оценивать по умению задавать неудобные вопросы.

— А я из Службы Досуга Северного сектора! — поспешно вступил следующий член команды. — Йохан Гейман. Буду мешать Ясе загребать всю славу!

Пугающе худой и невероятно высокий Йохан был похож на взрослого, который пытается поместиться за партой Младшей школы. Он складывал руки, оборачивая их вокруг себя, а из-под стола высовывались длинные ступни в ботинках на шнуровке — явно авторская работа, как, впрочем, и костюм.

Удивительное зрелище! Палочник, маскирующийся под человека! Молодая женщина — последняя из не представившихся — смотрела на него с восторгом энтомолога. Когда же она перевела взгляд на меня, я её узнал. И не по золотистой «одуванчиковой» шапке волос — по пристальному взгляду. Широко распахнутые серо-голубые глаза, которые так долго следили за мной, что я успел привыкнуть, благо она не пыталась приблизиться и потому не вызывала тревогу.

— Я художник, — объяснила «одуванчик», обращаясь как будто ко мне одному. — И ещё веду кружок в школе. Постараюсь быть полезной, хотя не уверена, что получится…

— Зачем же тогда присоединились? — влез Дэн.

Будущий администратор Люсьена одарила будущего спамера обжигающим взглядом — он пожал плечами, мол, что такого?

— Хочу узнать, что было на самом деле, — объяснила художница. — Я читала то послание. И знаете, я им верю.

— Алисия Вон — это слишком поздно! Она начинала в нулевой год! Что вы хотите доказать с Вон, если их аргумент — разница между прошлым и Космической эрой? Что им дадут факты о человеке, который жил уже в будущем?

— Да по одной Вон понятно, чего стоят их претензии! Это же переход как он есть, начало будущего, в конце-то концов! Она впряглась, она заставила там всех шевелиться… Первый прорыв, и по альтерам тоже! Чего им ещё надо?!

— Вы хотите найти значимые контраргументы — или хотите объяснить им, что они не правы, потому что сомневаются в том, что очевидно для вас?

— Я хочу, чтобы они… Чтобы это всё закончилось! Чтоб они унялись, в конце концов!

— Спасибо, инспектор, мы вас услышали! — вздохнул Туччи, и впервые за всё время нашего знакомства я увидел на широком добродушном лице заслуженного учителя выражение отвращения.

Хёугэн удивил меня, промолчав. Спамер Дэн, внимательно наблюдавший за перепалкой, как за сражением рыбок в аквариуме, широко улыбнулся. Люсьена взглянула на меня с извиняющимся видом — мол, потерпите, никуда от него не деться. Елена Бос демонстративно не отрывалась от своих мониторов, как и Йохан. Художница следила за мной из-под густой чёлки, поэтому я старался не смотреть в её сторону, чтобы не столкнуться взглядами.

«Интересно, кто занимался подбором команды?»

Поздно было спрашивать. Скорее всего, организацию передали логосу, и взяли всех желающих. Но если с журналисткой и стажёрами всё было понятно (и даже с художницей — как оказалось, педагогика была её первым образованием), то неприкаянный инспектор выделялся.

[У Хёугэна испытательный статус], - написал мне Дэн по локальному чату дискуссионного зала. — [Туччи сделала ему характеристику. Теперь он трясётся].

[Что за характеристика?] — поинтересовался я, подумав о Вильме Туччи и той власти, которой обладала главная спамерша Восточного сектора.

[Не знаю. У меня допуск ниже. Сам глянь. Что-то профессиональное. Говорят, его могут оставить. Здесь. Представляешь?]

[В ОБ?]

[Не. В том и соль. Если его оставят в ОБ, он сможет вернуться на свой «Ноэль». Если не допустят, пройдёт переаттестацию. В ТФ, скорее всего. Или на производство].

[Печально].

[Норм. Он монопрофессионал. Куда его ещё?]

[А почему он у нас?]

[Напросился. Других дел под его профиль сейчас нет. Придётся потерпеть].

[Ладно].

[Если совсем устанешь, сигналь. Я кину Туччи заяву, и его уберут].

Вот так. И если с инспектором всё понятно (он никогда не был лёгким человеком, с первой секунды нашего знакомства, но это ещё можно пережить), присутствие спамера убивало всякую надежду на спокойную исследовательскую работу.

Служба Социального мониторинга никогда не занималась одним человеком — это работа психиатров. Другое дело — семья, рабочая группа, соседи по блоку, трудовой коллектив. Улыбчивый Дэн будет проверять не только Хёугэна, но также меня. Одно утешало: он стажёр, а значит, ничего серьёзного. Дежурная проверка. И всё равно проверка!

Тем временем разгорался новый спор: Туччи против Кона. Степенная кряжистость против нервной худобы. Педагогика против развлечений. И пропаганды.

— Это школьная программа так построена, что очень легко запутаться, — заявил Йохан. — Вам не кажется, что вот это всё, что случилось, было заложено в ней самой и должно было однажды взорваться? Что мы и получили в итоге. Смотрите сами! — Он вывел на общий экран программу средней школы. — На пятом курсе начинается Космическая эра. Но не с первого года, а с подготовки к нему, с «сумрачного периода». А в конце четвёртого они сдают итоговые, получают оценки и разбегаются на каникулы. Новый год и всё такое. И в новом году начинают совершенно новый курс. Как с чистого листа! Где им разглядеть эволюцию? Причём предыдущие переходы намного мягче! Первобытный строй, древние цивилизации, развитие связей, мировое сообщество… Идёт постепенно, ступенчато и понятно, как одно стало другим! А потом вдруг раз — и Космическая эра!

— Вы перечитали программу? — спросил Туччи.

— Ну да.

— А когда вы закончили школу? Среднюю школу? Лет двадцать назад?

Йохан кивнул, и ещё плотнее заплёл длинные руки.

— Двадцать лет, да? Издалека всё выглядит простым. И кажется, что программа поделена на части, что есть перерыв в преподавании материала. Но в действительности, на практике, всё размыто! О Космической эре начинают говорить задолго до пятого класса средней школы, а в пятом постоянно вспоминают прошедшие периоды (на этих словах я подумал о Юлии Цезаре, которого зарезали ножом, и Григории Тринадцатом, который папа). Временные вехи в программе — это стержень урока, на который накладываются другие темы. И с каждым годом этих тем всё больше, поэтому в пятом классе вспоминают всю предыдущую программу, заново повторяют. Интегрированное образование использует исторические вехи, но не опирается на них.

— Тогда почему они настаивают на разнице? С чего вдруг? — не сдавался Йохан.

— Позвольте мне рассказать, как я рассказывал это… Когда я ещё преподавал. Потому что я считаю, что мы имеем дело не с проблемой программы, а с сочетанием факторов. Трагичное сочетание непреодолимых обстоятельств. Много разных случайностей сошлись в одной точке. Может быть, они не сойдутся больше никогда. Я уверен, что не сойдутся. Что у нас есть? Распад семьи, — Туччи принялся загибать пальцы. — Посмотрите статистику. Проблема сокращается каждый год! Она не исчезнет совсем, конечно, но, тем не менее, таких случаев становится крайне мало. Из-за развода родителей два мальчика попали в сложную ситуацию: один — напрямую, второй — наблюдая вблизи. Потом был «Кальвис» и гибель отцов — два и три. Много у нас таких семей, как Нортонсоны? Династия офицеров… Я уже не говорю про то, что «Кальвис» — само по себе уникальное историческое событие, из которого мы должны извлечь максимум опыта. И ещё есть школа, где уделяют этому вопросу чуть меньше времени и внимания, чем следует. Оба ведущих учителя, каждый по-своему, обошли эту сложную тему. Я специально расспросил, и они признались, что никогда подробно не останавливались на этом, считали само собой разумеющимся. Делали акцент на прогрессе науки, а не на прогрессе общества. Это их ошибка, они её осознали, и в новом классе всё будет иначе…

— Так как вы им объяснили про переход? — не выдержала Елена, утомлённая долгим вступлением.

Да уж, журналисту, ищущему голые факты, трудно свыкнуться с преподавательской манерой рассказывать всё обстоятельно и подробно, с повторами и закреплением материала!

— Не было никакого перехода, — мягко улыбнулся Туччи, сощурившись, словно от бьющего в глаза солнца. — «Переход», если вы настаиваете на этом определении, совершался в сознании каждого человека. Происходило это неравномерно, и было растянуто на несколько сотен лет, даже тысячелетий. Я называю это «искрой». Дети очень хорошо понимают такой образ. Эта «искра» передавалась от человека к человеку, через общение, совместную деятельность и посредством произведений искусства. В какой-то момент количество людей с этой «искрой» стало критическим. А поскольку в основе лежала идея ответственности, изменения начали происходить лавинообразно: сначала начали отвечать за свои мысли, слова и поступки, отвечать за свои отношения с окружающими, потом — отвечать за доступную часть общества и окружающей среды. И так далее. Произошло то, что очень точно обозначил Люк Рубин: «взять на себя ответственность за всё содеянное и реализовать эту ответственность через исправление совершённых ошибок и преобразование жизни таким образом, чтобы не допустить новых». Тогда и началась новая, Космическая, наша эра.

— Ну, Рубина они знают, — проворчал Хёугэн. — Он их не убедит. Он же тоже был уже в Космическую…

— А как мы покажем эту «искру»? — спросила Люсьена, почтительно ловящая каждое слово Туччи.

«Он не был её преподавателем», — догадался я. — «Но она помнит его по школе… Совместные занятия? Он явно был в большом авторитете!»

— Так же, как это обозначил Рубин, — терпеливо объяснил Туччи. — Будем искать тех, кто брал ответственность за всё содеянное, исправлял совершённые ошибки и, главное, стремился изменить жизнь так, чтобы не допустить новых. Мы покажем, что такие люди встречались на протяжении всей истории, и что постепенно их становилось всё больше. Это и есть эволюция! Мы покажем им эту эволюцию. И тогда наши мальчики поймут, что ошибались. Потому что фактов у них было мало, да и взгляд был… скажем так, искажён, причём по независящим от них причинам. Сама идея проверить правду прекрасна! Разумеется, я не одобряю методов её воплощения, — поспешил он объяснить, повернувшись к Хёугэну. — Но они заметили несоответствие фактов и объяснений! И они возмутились, потому что увидели ложь! Я считаю, это положительный показатель для всей школьной системы.

Елена рассмеялась.

— С этим сложно согласиться!

— Значит, надо объяснить обществу, что произошло. И в этом ваша задача, как журналиста. Объяснить и показать. Чтобы все порадовались. Мальчики были готовы пожертвовать своими жизнями за правду! Я крайне рад, что их остановили, но я также рад, что они растут настоящими людьми. Камрад Кетаки в который раз оправдала своё избрание, поскольку сумела справиться с ситуацией. Так что никакой критичной проблемы я не наблюдаю. Выберем подходящие биографии, составим из них фильм — и покажем. И параллельно, я настаиваю, объясним общественности подлинные мотивы наших бунтарей. Заодно напомним, что подростки всегда восставали против взрослых, это самое естественное явление, которое может быть. А вот как мы, взрослые, реагируем — это и есть прогресс.

— Как-то это слишком просто, — проворчал Хёугэн.

— Самое трудное уже сделано, — напомнил Туччи. — Мальчиков услышали. Их восприняли всерьёз. К ним отнеслись с уважением. Вы думаете, они сами не сомневаются в своей теории? Перечтите их послание! Они прямо-таки умоляют, чтобы их переубедили! Они не хотят жить в мире, полном лжи. Нормальная, естественная потребность. Они запутались, мы, соответственно, распутаем. Вы думаете, это самая фантастическая теория, которую выдумывали подростки? — он басовито рассмеялся. — А вы сами помните, что было в вашей голове, когда вам было тринадцать лет? Я помню, что было в моей, потому что всякий раз, когда меня озадачивали мои ученики, я открывал своё архивное дело и напоминал себе…

Он не договорил: главная дверь «В1-Б-9» распахнулась — и я увидел знакомую рыжую гриву. Дозорная, активистка и мать троих детей Ирма Кейн стояла на пороге, и глаза у неё горели недобрым.

— Простите за вторжение, — извинилась она. — Он нам нужен. Прямо сейчас. Пошли Рэй, пора брать ответственность за свои слова, поступки и своих друзей!

В коридоре я наконец-то увидел человека, о котором задумывался всякий раз, когда сталкивался с Ирмой.

Как должен выглядеть семейный партнёр огненнокудрой мадонны с характером боевого тарана? «Папаня» был ниже супруги, полнее, гораздо экономнее в движениях и проявлении чувств и вообще на первый взгляд казался тенью. Плотной, устойчивой, тяжёлой тенью, которую с места не сдвинешь. Поглядывал на Ирму с трогательной смесью терпения и любви, аккуратно придерживая детей. Младший висел у него на животе — спал, причмокивая. Двоё других, голубоглазые черноволосые чертенята-близнецы, пытались вскарабкаться родителю на спину.

— Давай я их заберу, — предложила Ирма.

— Нет, — он кивнул мне вместо приветствия и снова обратился к ней:

— Мы тебя проводили. Достаточно. Бобка проснётся, есть захочет, я звякну.

— И куда мне бежать?

— Почему сразу бежать? Мы в Воскресной посидим. На рыбках. Три минуты от вашего сборища.

— Хоть одного мне отдай, — жалобно попросила она. — Пожалуйста!

— Нечего им там делать, — он ловко перехватил старших под мышки, усадил в няню и направился в сторону лифтов.

Камилл-няня, раскрашенный во все цвета радуги, медленно катился рядом, придерживая детишек плюшевыми лапами. Он выглядел таким уютным, что я бы и сам не отказался в нём проехаться.

Детишки махали маме и широко улыбались, демонстрируя неполный комплект зубов.

— А может, так даже лучше… — пробормотала Ирма, глядя вслед семье. — Ладно. Пошли.

— Куда?

— Куда-куда… На заседание гражданского совета.

— Почему так внезапно?

Она хмыкнула — будто пар выпустила.

— Потому что это экстренное заседание. У нас беда. Из-за того, что ты не сделал то, что тебя просили сделать.

Пары секунд понадобилось, чтобы понять. Жалоба, верно. Если бы я тогда написал жалобу на «поклонниц»… Но я не написал. Замотался, забегался и вообще пожалел их. Не захотел раздувать конфликт! И вот теперь оно само раздулось.

— Подписался бы на тему — получал бы новости, — ворчала Ирма, пока мы шли к залу, где заседал гражданский совет. — Но ты же сам решил разобраться, да? Как другие? Вот, пожалуйста, разобрался!

Ядвига Зив (девушка с бирюзовыми кудряшками — правда, теперь она их перекрасила в фиолетовый) обвиняла Генриха Нортонсона в «навязывании сексуальных отношений второй степени». По её словам, лейтенант несколько дней оказывал ей знаки внимания, потом пообещал «разделённое сексуальное партнёрство», ну, и «навязал» кое-что, но потом испугался и заявил, что ничего такого не было. И она написала на общий форум в раздел жалоб: попросила у сообщества защиты, ведь её обидели, обманулись, надсмеялись и вообще оскорбили. Сделала в точности то, что должен был сделать я!

— Что ему грозит?

— А что у него уже есть — тебе не интересно?

Опустив голову, я шёл рядом и не смотрел по сторонам. Хотя должен был: в Центральной зоне было полно моих знакомых и просто людей, с которыми следовало бы здороваться при встрече!

— Я понимаю, что ему плохо… — промямлил я и покосился на свою спутницу.

Ноздри у неё раздулись — Ирма была похожа на древнегреческую фурию.

— Не понимаешь!

— Подожди, я…

— Что тебе стоило написать?! — она сжала кулаки. — Тогда, заранее… Чтобы они и близко не смели подойти! Он же твой друг!

— Генрих? Да, наверное…

— Наверное! — передразнила она. — Они же не дуры — надо было слушать!

— И что теперь?

— Я же говорю — гражданский совет. Будем к суду готовиться. Попробуем их самих осудить!

Она не шутила — как и остальные активисты, встретившие меня неласковыми дежурными улыбками. Если бы я своевременно оставил жалобу, у них было бы больше оснований для инициации процесса против «поклонниц». Пока что опираться было не на что: сообщения о случаях сталкерства и фотографии, балансирующие на грани допустимого — маловато для ответного иска. А ещё отчёты спамеров и выписки из медицинских карт: четверо из семи «жертв» обращались к терапевтам. Один перевёлся в тэферы.

— Всегда можно трактовать это как неудачную шутку, — заявила Таня — одна из немногих, кого я здесь знал. — Если они вывернутся, камраду Нортонсону уже никто не поможет!

Гражданский совет составляли тильдийцы «внутренних» профессий: ни одного профсоюзного представителя, и я оказался единственным сотрудником Администрации. Преобладали домашние комбо, от чего зал собраний походил на партер в театре. Тёмные панели стен способствовали впечатлению.

В отличие от «В1-Б-9», здесь были только скамьи и узкие рабочие столешницы, а на «сцену» транслировались рабочие материалы, публичные чаты и статистика, то есть практически то же самое, что было при заседании Администрации. Вот только иерархии здесь не наблюдалось: все решало голосование.

Совет составляли родители, Дозорные, социальные работники — как раз те, кому и полагалось решать подобные повседневные проблемы. Тоже наследники Алисии Вон, выросшие на идеях Люка Рубина и твёрдо уверенные, что кроме них, никто не сможет организовать жизнь достойным образом.

Стоило мне подумать о том, что входит в этот «достойный образ», как я вспомнил ещё одного исторического деятеля.

Зенэйс Ёсимото — надо будет обсудить её личность с командой. По времени вполне подходит. Она жила как раз перед началом «подготовительного» периода, когда смутные очертания вероятного будущего были скрыты за чёткими картинами мирового кризиса — Последнего кризиса, как оказалось. Впрочем, он и воспринимался как «последний» перед всеобщей катастрофой.

Тогда процент автоматизации был чудовищно высок. Компьютерные ИскИны, предтечи логосов, были существенно вовлечены в повседневную жизнь и контролировали многие общественные процессы. Особенно те, что были связаны с нарушением законов. Но долгое время это были разрозненные сети сбора и обработки информации. Именно несовершенство алгоритмов, отделяющих нарушителей от законопослушных граждан, мешало дать им больше власти.

Совершенствование технологий не помогло. Чтобы сделать автоматический контроль всеобщим, вернулись к самому началу: к когнитивности. И тогда-то на сцене появилась Зенэйс Ёсимото, чьей первой профессией была социальная психология, а второй — программирование. Специально под готовящийся законопроект, вводимый сразу в нескольких странах, она свела все варианты межличностных отношений и описала их таким образом, что можно было использовать в камерах наблюдения.

Ничего революционного: она просто использовала наработки своих коллег, и сделала то, что можно было бы сделать уже давно. Но никто не решался — страшили последствия. Ёсимото не испугалась. Она научила ИскИнов делать выводы из поведения людей — примерно то же самое, что делали дорожные регистраторы. Только вместо превышения скорости при управлении транспортом или стоянки в неположенном месте камеры фиксировали, например, сексуальное домогательство. В любой его форме. Или проявления агрессии. Или оскорбление.

Испытания прошли успешно, и можно было спокойно перепоручать заботу о порядке беспристрастному искусственному разуму. И это было бы концом человеческой цивилизации. Без обязанности самим организовывать свою жизнь люди теряли самое дорогое — свободу. Избавившись от необходимости выбирать между добром и злом, поставив над собой надсмотрщиков, люди отказались бы от человечности. Мир почти превратился в огромную тюрьму строгого режима. Почти.

Выполнив заказ, Зенэйс Ёсимото создала «обратную сторону медали»: договор личной ответственности. Первоначально он являлся приложением к основной разработке, но был отвергнут — и стал собственностью учёного. После этого Ёсимото передала этот дополнительный проект правозащитникам, которые сумели его протолкнуть.

«Договор личной ответственности» освобождал от защиты ИскИнов. Совсем. Но при этом не снимал обязанности выполнять установленные правила. Однако если кто-либо нарушал эти правила в отношении такого «добровольного отказника», разбираться приходилось своими силами, традиционно, через обычный суд. Это было трудно, затратно, жертвенно. И неприятно.

Никто не верил в перспективы этого направления — поправку к законопроекту приняли только потому, что «Договор Ёсимото» казался наивной глупостью. Чтобы человек добровольно отказался от опеки электронных судей?! Открыл себя для всякого, кто пожелает причинить ущерб его личности? Никогда!

Для организаторов всеобщего контроля идея выглядела абсолютно нереализуемой. Проще было ограничить контакты с другими людьми, приучить себя к абсолютной формализации отношений и покорно оплачивать штрафы, но при этом знать, что тебя защищают, чем отказаться от защиты и надеяться, что кто-нибудь сделает то же самое…

За первые три месяца к договору присоседились больше ста тысяч человек, а через полгода их стало семь миллионов. И далее по нарастающей. Постепенно начали образоваться сообщества — что-то типа коммун, где предпочитали жить смельчаки, склонные к самоуправлению. Параллельно в системе «автоматической социальной защиты» обнаружились существенные недостатки: вопреки ожиданиям, уровень конфликтности не снизился — просто принял другую форму.

Когда от системы всё-таки отказались, люди, присоединившиеся к «Договору Ёсимото», составили костяк союза партий, переродившихся впоследствии во всеобщее гражданское правительство.

Всё это было близкой историей, но именно Ёсимото открыла возможность повлиять на процесс полной автоматизации. Она создала прецедент и показала принцип сохранения свободы. Вопреки прогнозам, ИскИны не превратились в «погонщиков человеческого стада», а люди, напротив, ощутили себя хозяевами своей жизни.

В Сумрачный период маятник вновь качнулся в обратную сторону, и слежка приняла глобальный характер — но уже по другой причине. И опять новое поколение принялось отвоёвывать своё законное право на свободу. А потом в действие вступил первый вариант Фикс-Инфо, и независимые логосы стали теми мудрыми помощниками, какими мы знаем их сейчас…

Правда, я не понял один момент, и энциклопедическая статья (причём её полный вариант — тут пригодился мой администраторский доступ) не давала объяснения: почему надо было дожидаться наступления тотальной слежки, чтобы договориться друг с другом? Почему очевидные истины не были реализованы раньше? Зачем было загонять себя в такой тупик?

— Что-то серьёзное?

Ирма заметила, что я пялюсь в столешницу, на которую выводилась статья из энциклопедии. Пришлось вернуться к отчётам, демонстрируемом на общем экране.

«Знакомое лицо!»

— Это Йохан? — прошептал я. — Йохан Гейман? Он же у нас в команде!

— Значит, надо его пригласить. Давай ты.

— Почему я? Хорошо, хорошо, — я отправил приглашение. — Кстати, у нас там тоже работа.

— Предлагаешь оставить всё, как есть? Пусть Генрих сам выпутывается?! А вы там будете делать свою важную работу?!

— Ты права. Извини… — я хотел добавить про своё отношение к Нортонсону, то тут на общем экране замелькали мои фотографии, и стало не до споров.

Когда Ирма с Таней показали мне эту галерею, я был удивлён и не успел толком всё обдумать. Теперь же, когда посыпались последствия, снимки вызвали тошноту.

«Выходит, так я выгляжу?» — мрачная мысль заслонила собой героев прошлого. «Это — я? Вот этот романтичный черноволосый (кажется, пора стричься) красавчик с серьёзными синими глазами, слегла нахмуренный, даже в бассейне, с осторожной улыбкой, лишь слегка приоткрывающей зубы, сдержанный в жестах, — я? Где в этих мышцах, покрытых каплями воды, и в этих устремлённых вдаль мужественных взглядах всё то, что не даёт мне спокойно спать? Где здесь Чарли, Проф-Хофф, тоска по «Дхавалу» и тем дням, когда я и не подозревал о своей природе? Просто красивая кукла!.. Просто кукла».

— Расскажи, что произошло в последний день вашего общения? — попросили меня. — Пятого мая вас видели вместе в последний раз. А потом они переключились на Нортонсона. Что случилось?

Я поднялся с места, повернулся к членам совета, благо сидел на скамье с края.

— Они пытались меня задержать. Я спешил в Лифтовую зону, к Фьюру… К мальчикам, чьим делом занимался. Вы же знаете эту историю, с комиссией… Я спешил, чтобы успеть до их отправки. А эти… А упомянутые камрады меня не пускали. Говорили, что я им что-то обещал. Они ещё раньше ко мне подходили, когда я был немного занят, и как-то я не отследил… В общем, я им что-то пообещал, не подумав. (На этих словах Ирма прикрыла лицо ладонью). И они пришли за обещанным. А я не мог освободиться от них. Совсем не мог! И они знали, что я не могу ничего сделать. При этом точно знали, что я спешу, что мне надо идти. Это доставляло им удовольствие, я чувствовал! Как будто вот оно — ради чего всё затевалось… Генрих меня выручил. Сказал, что надо по работе, и увёл оттуда. Сам бы я точно не вырвался!

— Спасибо! Да, это проясняет ситуацию…

— А что он сам говорит? Как он собирается отвечать на обвинение? Что там произошло на самом деле? Между ним и этой… как её…

— Он ничего не говорит, — объяснила Ирма. — Он молчит. Сдался.

Юки не обманула: лотос действительно расцвёл, и он был «самый настоящий, как в том фильме, ты же видел, как на Земле». Неожиданно огромный, белый с бледно-розовым отливом, с жёлтой бахромчатой сердцевиной, весь словно бы светящийся изнутри. Сокровище кружка. И чей-то итоговый проект: кто-то создал его при помощи матричного клонирования, используя базу материалов Проекта Терраформирования.

Не самый сложный фокус — для взрослого. Школьник, способный сделать такое, наверняка собирается в ТФ, а ТФ терпеливо ждёт, когда он выучится. Я не стал проверять, кто это — просто постоял несколько минут, любуясь.

Вокруг цветка сновали водяные жуки на тонких лапках, и почтительные изумрудные лягушата беззвучно разевали рты. Низкий полукруглый аквариум, наполненный зеленью и жизнью, контрастировал с бледно-голубыми панелями стен и ярко-синими аварийными заслонками. Двенадцать тысяч литров воды представляли смертельную угрозу для каждого, кто окажется рядом в момент остановки вращения. Впрочем, любое изменение скорости могло оказаться роковым. Поэтому для рыбок и лотоса выделили специальное помещение.

У аквариума было установлено несколько скамеек для зрителей. Однако гостей было не густо: я да Нортонсон. Но ему было не до цветов — лейтенант сидел, ссутулившись, и смотрел в пол, всем своим видом подтверждая оценку, данную Ирмой: «Сдался».

Выждав, пока я отдам должное белому сокровищу, Юки ухватила меня под руку и усадила рядом с дядей, а сама примостилась посередине. Вид у неё был довольный: сразу два важных человека рядом. Да ещё как бы в её владениях! Поглядывая то на меня, то на Генриха, она широко улыбалась — не удержавшись, я улыбнулся ей в ответ. Ну, и как теперь обсуждать с «обвиняемым» навязывание сексуальных отношений второй степени?

— Как у вас продвигается? — выдавил из себя Нортонсон.

— Вроде, хорошо, — ответил я. — Правда, я сейчас не там. Переключился. Временно…

Он тяжело вздохнул, и я прикусил язык, осознав, что наделал. Навесил на него ещё вины! Вернее, он сам на себя навесил, а я дал основания: вместо того, чтобы заниматься обещанными изысканиями для Фьюра и Тьюра, вожусь с его проблемами.

— Ты виделся с ними? — спросил я.

Он кивнул.

— И как?

— Я их видел, — ответил он, осторожно выговаривая слова, как будто они кололи ему язык. — Вроде бы здоровые…

— Здоровые? В смысле — здоровые? Что они сказали?

Он снова вздохнул.

— Ничего, Рэй. Только я вошёл, они сразу убежали куда-то. Даже не поздоровались. Они не хотят… со мной…

— Они не хотят ни с кем, — поправил я.

— Я родственник, — уточнил он.

— Тем более с родственниками! — воскликнул я и тут же заставил себя успокоиться. — У них тяжёлый период. Потом это пройдёт.

— Думаешь?

— Знаю! Они растут. Меняются. Сегодня ты им не нужен. А завтра понадобишься. У них не так много родственников осталось!

Он отрицательно покачал головой.

— Такой родственник им точно не нужен!

— Не тебе это решать, — возразил я. — Пусть решают сами. Потом. А сейчас ты должен защищать своё имя. Она ведь наврала, да?

— Кто наврала? — влезла Юки, которой стало скучно. — Я ничего не…

Нортонсон наклонился и поцеловал её в макушку — прямо между «рожками» из туго свёрнутых чёрных кос.

— Шшш… Ты умница! Я не буду говорить об этом, — последнее предназначалось мне.

— Послу…

— Я не буду говорить об этом, — повторил он. — Ни с тобой, ни с ними. Ни со своим терапевтом. Ни с кем. Ни слова об этом.

— Хорошо! Но ты…

— Я знаю, к чему это приведёт, — ответил он. — Знаю. Ничего ужасного. Ну, осудят. Всё равно останусь здесь. Буду видеться с Фьюром и Тьюром. И с Юки! — он повторил поцелуй.

— Только комбо сменишь… — пробормотал я, выкладывая последний аргумент.

Нортонсон посмотрел на меня так, что я смутился и отвёл взгляд. Конечно, он думал об этом! Скорее всего, он только об этом и думал!

— Ну, сменю. Будет хороший конец династии. Мама с папой посмеются, когда узнают. Они всегда говорили, что нужно быть трусом, чтобы остаться в профессии, которую знаешь с пелёнок! Шутили, конечно. А может, и нет.

— А где они сейчас?

— На «Мирьям».

— И давно?

— Да, давно. Улетели в Центр, как я сдал экзамен… Убедились, что я тоже трус! Хотели подлечиться — годы и вообще… А потом перевелись на «Мирьям». Они теперь там самые старые. Мама учит, папа судействует.

— Чего ты боишься?

Нортонсон нахмурился, недовольный возвратом к теме, которую только что закрыл.

— Я не буду об этом говорить.

— Значит, боишься?

— Рэй, не надо, — он посмотрел на меня с тем же выражением, с каким реагировал на мои нервные шутки в таможенном офисе и в порту: терпение, помноженное на терпение. — Я понимаю, ты хочешь помочь. Спасибо! Правда, спасибо! Но я не буду говорить об этом.

— Не будешь себя защищать?

— Нет.

— Хочешь, чтоб мы не помогали? Чтоб не лезли?

— Было бы хорошо! Но вы же не отстанете…

Он приобнял Юки, заглянул ей в лицо.

— Ну что, покажешь мне… этих ваших… рыбок, да?

Малышка тут же вскочила, схватила его за руку и потянула к аквариуму.

Они смотрелись забавно: внешне непохожие настолько, насколько это возможно. Тёмнокожая, с кукольным личиком Юки в серебристом фартучке и васильковом комбо в белый горошек — и серый Нортонсон, коренастый, с носом-картошкой. Но во взглядах и улыбках, которыми они обменивались, я видел то, чего у меня не было никогда: доверие и любовь, возникающие между ребёнком и взрослым, между членами одной семьи. Для Юки я был другом, старшим товарищем, но я никогда не смогу заменить ей дядю или брата.

Дело не в родстве. Точнее, не в кровном родстве, которого не было. Которое вообще ничего не значило сегодня. В отличие от «быть рядом с первых лет жизни», «поддерживать», «помогать расти».

Вспомнился материал, который мне прислала Елена Бос, — про человека, первым предложившего разделить биологическое и семейное родительство. Такое разделение существовало и раньше, но оно всегда было на периферии нормы, как исключение из правил, как некая условность. Марио Бэнь подвёл социальную и экономическую базу под оба понятия — и назвал «кровное родство» тем, чем оно и являлось к тому моменту: устаревшим и опасным пережитком прошлого.

Тогда мало кто представлял, что однажды биологическое и семейное родительство станут двумя совершенно разными институтами. Приёмных детей было много, но они воспринимались именно как приёмные — не родные. Сам Бэнь был усыновлён, как и оба его родителя, и как его дедушка, так что он мог легко представить, каково это: носить ярлык «неродного» и при этом ясно видеть, что быть «родным» отнюдь не значит получать ту долю разумной любви и заботы, которую получали такие, как он.

Бэнь предложил пересмотреть отношение не только к понятию «крови», но к самому инстинкту продолжения рода, формально полезному, если, конечно, относиться к нему как к управляемой стихии. По сути своей «инстинкты» имели регрессивное, бездумное начало. Они позволяли оправдывать ужасные преступления и косвенно причиняли значительный вред. С другой стороны, требования к семейному воспитанию тогда были достаточно строгие. Оставалось признать родительство профессией…

Всё это изучалось ещё в Младшей школе — в рамках общего курса обществоведения и медицины. Юки должны были объяснить, почему в старых книгах и фильмах родственники одинаковые и почему при этом у неё не такой цвет кожи, как у брата, мамы и отца. Хенг Ремизов, насколько я помнил, относился к юго-восточному подтипу. Тьюр был эталонный славянин. И все они были одной семьёй. А если посмотреть на всех Нортонсонов, то охват получался ещё шире.

Никого это не удивляло, конечно. Сегодня не удивляло. Я сам всерьёз задумался об этом «несоответствии» только потому, что слишком долго копался в докосмической эпохе, когда подобные семьи изображались разве что в сатире или фантазиях. А кровное родство сохраняло свою господствующую позицию, жестоко карая тех, кто пытался изменить правила.

У Марио Бэня ничего не получилось — точнее, при жизни он так и не увидел, как воплощается его предложение. Напротив, он был вынужден покинуть занимаемый научный пост и распрощаться с репутаций, потому что профессия родительства была невозможна без материнского донорства, евгеники и сурового экзамена для всех, кто хотел создать семью. А там, где есть экзамен, есть и те, кто не может его пройти — и лишается права, которое считалось безусловным.

Это были не просто запретные темы — они были преступными и попросту чудовищными для тогдашнего общества. Считалось, что это нарушает права человека. При этом почему-то забывалось право детей на здоровье. Любящие родители могли легко наградить своих детей тяжёлыми наследственными заболеваниями — но ополчились бы на всякого, кто посмел говорить о генетической ответственности. Заботливая семья могла нравственно искалечить ребёнка, но кто бы посмел указать, что любовь далеко всегда означает пользу?

У Бэня не было шансов. Его жестоко травили несколько лет, и в итоге вычеркнули его имя из науки. Если бы не самовоспроизводящиеся сети, позволяющие сохранить практически любую информацию, о нём бы так и не вспомнили.

Евгеника перестала восприниматься в негативном свете только тогда, когда программа переселения на космические станции трансформировалась из туманной мечты в конкретный план на ближайшие годы. Здоровье стало пропуском в небо, а поскольку строящийся «Сальвадор» предназначался в основном для следующего поколения, выбор был предельно прост: либо лишать своих потомков возможности начать новую жизнь за пределами Земли, либо обеспечить им врождённое преимущество. Генетическая корректировка лечила болезни, но не могла полностью заменить настоящего природного здоровья. Тогда-то разработки Марио Бэня извлекли на свет — и, слегка подкорректировав, воплотили в новых законах, в которых нашлось место и донорам, и курсам подготовки будущих родителей, и женщинам, которые были готовы стать биологическими матерями в обмен на привилегии. Разумеется, далеко не всё прошло гладко, «сумрачный период» называли так не случайно, но если бы Бэнь на мгновение воскрес, он был бы рад увидеть сияющую шоколадку Юки и её бледнокожего дядю…

[Годится], - написал я Елене. — [Надо расписать, как его отвергали. И почему. И как потом взяли его идеи].

И вдруг дикая мысль закралась мне в голову. Найдя нужное имя в списке контактов, я отправил личное сообщение.

[Твоего дядю Генриха обвиняют в сексуальных домогательствах. Обвиняет одна девушка. Я уверен — она лжёт. Но Генрих отказывается рассказывать про это. Он вообще не хочет говорить о том, что произошло. Ты не знаешь, в чём тут может быть дело?]

Не так давно я просил Нортонсона разведать про настроение племянников — и он дал мне хорошую зацепку. В итоге эта информация помогла сделать правильный вывод. Теперь их очередь.

Ответ пришёл довольно быстро.

[Не знаю], - написал Фьюр. — [Что за девушка? У него никогда не было девушки. Он влюбился?]

Тьюр, естественно, тоже оказался в курсе нашей переписки — и не замедлил включиться:

[Врёт она. Всё врёт! Генрю только работа цепляет. Он скорее в камилла втюрится!]

За двести метров до места встречи, едва мы вошли в зону видимости, Йохан дал задний ход. Буквально: сначала отстал, а когда я притормозил и обернулся, начал пятиться до того места, где они не смогут его увидеть. При его росте (голова стабильно торчала над толпой, хотя он и сутулился) смешно было надеяться, что не заметят.

А ведь я его предупреждал, что будет непросто!

— Всё-таки, что мы им скажем? — нервно спросил он, хотя мы уже дважды обсудили эту «проблему», и прислонился к ближайшей стене, чтобы не загромождать собой коридор.

Стена стала на мгновение прозрачной, показав игровой зал, а потом снова потемнела: камилл понял, что нам не до развлечений.

— Попросим отозвать обвинение, — объяснил я.

Мандраж товарища действовал на меня положительно: чем больше он беспокоился, тем проще было собраться духом. Я даже немного гордился тем, что так сложилось. В конце концов, меня им одурачить не удалось! А вот Йохан был третьей «жертвой». И потом даже перевёлся в другой сектор.

— А тебе предлагали заявить на них?

Он помотал головой.

— Ты вообще думал, что это можно сделать?

Он тяжело вздохнул.

Я отвернулся от него — поникшего, уставшего, несчастного — и внимательно посмотрел на нашу троицу сквозь тройное стекло, образованное углом ближайшей столовой и прозрачной стеной кафе. Платиновая Нана, фиолетовая Ядвига и смоляная Анис заняли крайний столик, чтобы следить за происходящим вокруг.

«Как в зверинце», — подумал я. Молодые женщины, не отягощенные обязательствами, и, со своей точки зрения, успешные, с интересом наблюдали за окружающими. Именно что с интересом: мол, какие забавные человечки! Всё было чужим для них — проблемы станции, текущие задачи, планы тэферов и новые районы геологоразведок. Им хватало ручных синиц, и всё бы ничего, но для «опасной троицы» обязательным условием удовольствия были страдания других людей. И вот этого-то допускать было нельзя.

…Я всё никак не мог понять: зачем? Они вполне могли жить, как нравится. Обществу хватало их минимального вклада, да и вряд ли они нуждались в признании! Работали бы в текстильном отделе, а на бонусы занимались бы своим внешним видом. Общались бы в узком кругу, поддерживали друг друга, тем более что вскладчину проще. Никто бы их не беспокоил — на станции хватало людей, которые жили по своим правилам, не участвуя в общих делах. Зачем же издеваться, дразнить, «играть в любовь» и, таким образом, привлекать внимание активистов? Ирму и других взбесило именно это: причинение вреда, нарушение покоя, интриги рад интриг…

— Так мы ничего не добьёмся, — вдруг заявил Йохан.

Я похлопал его по плечу.

— Ну, хочешь, я пойду один?

— При чём здесь ты, — он пристально посмотрел в ту сторону, где Нана что-то рассказывала подругам, а те безмятежно хохотали, не забывая сверкать взглядами из-под длинных ресниц. — Они не воспримут тебя. Засмеют.

— Я не боюсь, — улыбнулся я. — Он смеха ещё никто не умирал!

— Ты же не храбрость свою идёшь показывать, так? У нас цель. Цель! И мы ничего не достигнем разговорами.

— Пятнадцать минут назад ты говорил иначе, — напомнил я.

— Говорил. Я ошибался! Они тебя засмеют, а потом ещё и заявят, что Администрация пытается надавить.

— При чём здесь Администрация?

Посторонившись, чтобы пропустить стайку Дозорных, и вежливо поздоровавшись (никого из них я не помнил, но знакомство с Ирмой делало меня частью коллектива), я снова взглянул на нашу «проблему». Теперь говорила Ядвига. Рассказывала про поданное заявление? Гражданский совет так и не смог ничего накопать, и слушания по делу Нортонсона начнутся уже в понедельник. Нана с Анис будут проходить свидетелями со стороны обвинения. А кто будет защищать обвиняемого?..

— При чём… При том, что ты работаешь на Главу. И все это знают!

— Все знают, что сейчас я занимаюсь историей для школы.

— И что с того? Ты не перестал быть помощником Кетаки!

— Тогда что ты предлагаешь?

Он снова вздохнул — так тяжело, что мне его стало жаль. Ну, что я знал о его чувствах? Меня сталкерство раздражало, но не более. Какое-то время я думал, что это настоящие «поклонницы», что я пользуюсь успехом «как человек», потом Ирма с Таней открыли мне глаза — вот, собственно, и всё. Было обидно, но я не испытал никакого крушения надежд: у меня оставалась Юки, «одуванчик», новые знакомые и товарищи по прошлым делам. А как насчёт Йохана? Чем фальшивое ухаживание стало для него?

— Тогда я подойду к ним и расспрошу, — предложил я. — Не буду ничего говорить о заявлении — просто узнаю подробности. Нужно же нам доказательство, что ничего не было…

— А ты сомневаешься? — перебил он, — что ничего не было?

От удивления я не сразу смог ответить.

— В чём тут можно сомневаться?! Дураку понятно, что они просто играли с ним! Генрих никогда бы…

— Откуда ты знаешь? — продолжал упорствовать Йохан. — Сколько вы знакомы?

— Это не важно!

— Это важно! Ты много видел таких заявлений? Знаешь, как их рассматривают? Твоего друга могут признать виновным по косвенным уликам! И этого будет достаточно! Да и защищаться он не хочет…

Я задумался — и вдруг осознал, что было не так, и что я упустил, поддавшись на чужие эмоции:

— А знаешь, если меня и вправду считают представителем Администрации, я должен уйти.

Чтобы пропустить камилла-няньку, мне пришлось на полшага отойти в сторону — Йохан тут же вцепился мне в рукав.

— Ты что?! — горячо зашептал он. — Ты куда?!

— Администрация не должна вмешиваться в такие дела, — так же шёпотом объяснил я. — Это работа гражданских судов. Администрации нечего делать, если граждане сами могут всё решить…

— Что ты выдумываешь?!

— Я не выдумываю! Я вообще-то закончил курс системного управления! Это одна из основ распределения должностных обязанностей. Главный принцип! Если, как ты говоришь, меня считают помощником Кетаки, мне следует отстраниться.

Он побледнел, на его лице обозначились морщины, а мешки под глазами стали заметнее.

— Давай! Отстраняйся! — он отпустил меня и демонстративно подтолкнул. — Иди! Занимайся своей историй! Прошлым! А мы будем спасать твоего друга…

Я опять посмотрел на «поклонниц». Они неспешно завтракали — и ничто не омрачало их настроение.

— Ладно. Хватит! Я понял. Остаюсь. Что ты предлагаешь? — повторил я вопрос.

Он пожал костлявыми плечами.

— Они нам ничего не расскажут. Они подготовились. Их не подловить. А твой друг не будет защищаться, так?

Я кивнул.

— Надо найти доказательства, что этого не могло быть! Вообще!

— Найти? Где?

— В их прошлом, — ответил он и пояснил: — В их профилях.

Наверное, я ожидал чего-то такого, подсознательно примирился с этим шагом, потому что сразу понял, о чём он. Рациональный вариант и, наверное, единственно возможный в сложившейся ситуации, но это не делало его менее «грязным». Может быть, поэтому Йохан предложил такое в последний момент? Тянул до последнего… Я бы тоже тянул.

— Я же объяснил, что нельзя вмешивать Администрацию, — вздохнул я, продолжая спор по инерции.

— А мы не будем её вмешивать, — усмехнулся Йохан. — Ты просто посмотришь. Сам. Один. У тебя же высокий допуск?

Я кивнул, и не стал ему объяснять, что сам не знаю, насколько теперь высокий у меня допуск — после того, как лифтёр признал меня андроидом. Если камилл согласился с этим, то, значит, и логос-инфоцентр в курсе, что мне можно знать, а что нельзя. У андроида-администратора должны быть особые полномочия. Я даже представить не мог, какие именно.

Но за этим нужно идти в библиотеку: альтер не имеет права показывать секретную информацию. Но если пойти, то это будет шаг…

— Так посмотри! — воодушевился Йохан. — Обязательно должны быть зацепки, подсказки, что-нибудь такое. Что-нибудь важное, от чего можно плясать. Потом подтвердим через открытые каналы — и всё!

Он выглядел счастливым — полным надежд. Мне бы тоже следовало радоваться, но на душе кошки скреблись: как можно вот так взять — и влезть в тайны других людей? Инфоцентру проще: у него нет чувств, только отношение, да и то лишь к наблюдателям и консультантам. А как быть мне — потом — после того, как я стану машиной, которой разрешено то, чего нельзя людям? Смогу ли я вернуться?

Юнона Д. Тернбулл знала ответ. Автор «Fixed Information» — книги, позволившей разрешить главное противоречие докосмической эры и, фактически, поставившей точку в споре о человечности искусственного интеллекта. Закон Фикс-Инфо был назван в честь этого произведения, да и разрабатывался он людьми, который выросли на работах Тернбулл.

Именно она определила разницу между человеком — и плодами технического прогресса, способными превзойти своего создателя в очень многом. Но не во всём.

Смогу ли я вернуться к своему ненадёжному статусу «почти такой же, как вы», если воспользуюсь возможностями другой стороны? Я уже проделал такое в лифте, но тогда ситуация затрагивала только меня, только моё здоровье. А теперь я должен буду изучать информацию, которая открыта лишь ИскИнам, и люди допускаются к ней в исключительных случаях. А заявление о навязывании сексуальных отношений второй степени однозначно не подходит под определение «исключительного»!

В этом суть Фикс-Инфо — защитить и при этом не потерять ни байта данных. О, если бы Нортонсон был настроен защищать себя! Если бы он хотел обелить своё имя, если бы хотел сражаться! Тогда можно было бы отправить запрос логосу, чтобы беспристрастная машина сама просеяла информацию и вынесла свой вердикт. Такое иногда допускалось, но лишь по прямому запросу подсудимого. Вот только подсудимый ничего не собирался делать. Потому что сдался.

Я — нет.

Глядя в сторону «троицы», я зарезервировал отдельную кабину в библиотеке, чтобы спокойно изучать тайны, не предназначенное для посторонних глаз. Потом заглянул в энциклопедию. Оказалось, что Юнона Тернбулл была не только идеологом «информационной ответственности». Она ещё и выступала против насильственной каталогизации. Тот же временной отрезок, что у Зенэйс Ёсимото — время, когда человечество было готово отдать ИскИнам свою свободу взамен на безопасность. Юнона Тернбулл участвовала в протестах — и была убита в уличных беспорядках. Это серьёзным образом повлияло на отношение к её работам…

Тем лучше — она вполне годится как пример человека с искрой в терминологии Виктора Туччи. Держалась до последнего за свои принципы. Знала, что самое важное, что важнее даже собственной жизни.

А может, просто перед ней никогда не ставили настоящий выбор?

Я покинул библиотеку в начале обеденного троечасья — и побрёл, куда глаза глядят. По привычке ноги принесли меня к едальням Центральной Зоны.

Ещё утром мы стояли здесь с Йоханом, подглядывали за завтракающими девушками и обсуждали, как выручить Нортонсона. Теперь столовые и кафе были заполнены теми, кто работал в дневную — основную или, как её называли, «производственную» — смену. В субботу это были в основном Администраторы и врачи, а также профэксперты, спамеры и прочие консультанты. Осознав, сколь велики мои шансы получить приглашение — хотя бы на разговор — я поспешил свернуть в коридор, ведущий к лифтам.

Лифтовая зона также не обещала покоя, но оттуда можно будет пройти в незаселённые блоки. Доступ у меня был — теперь я точно был в этом уверен. Такой доступ, которого не было ни у кого из людей. Разумеется, при исполнении определенных должностных обязанностей временно давали дополнительные полномочия. Но временный доступ — это временно, а у меня теперь это навсегда.

Формально ничего необычного не случилось. Два месяца назад я бы вообще не удивился! Я и сейчас знал, кто я, как я появился на свет, почему у меня номер вместо фамилии и что он означает. Ещё был предупреждающий знак. И кнопка — я вспоминал о ней всё реже, но она никуда не делась. Сам-то я не изменился — просто отвык воспринимать себя как не человека.

До «Кальвиса» все твердили, что если «бэшки» стали почти как «свои», то уж нам, «ашкам», будет куда проще ассимилироваться. Мы поверили в это. Я поверил — так и не смог до конца разувериться! И едва на «Тильде» мне дали понять, что мой предупреждающий знак никого не беспокоит, эта надежда воскресла. Леди Кетаки, Нортонсон, Юки, Ирма — они относились ко мне как к полноценному! Поэтому подтверждение статуса, полученное от ИскИнов, ощущалось как приговор.

Люди могли заблуждаться, ошибаться, менять точку зрения, даже лгать, логосы — нет. И если Инфоцентр признал меня андроидом, значит никаких исключений не будет. И никаких надежд. Никогда.

Я сам не понимал, чего хочу, пока не потерял это. А ведь даже объяснял Ирвину, кто я и почему я такой! Спорил! Но где-то очень глубоко внутри моего «Я» жила уверенность, что я смогу однажды стать человеком. Смогу быть человеком. Мечта, которой больше нет. И осознал я её именно в тот момент, когда утратил.

Нужно было как-то переварить это. Я не был готов к такой правде. Не умел обходиться без надежды, что всё изменится. Пока я не разберусь с самим собой, бессмысленно продолжать изыскания. И без того я узнал достаточно — больше, чем положено человеку.

Мне повезло — у лифтов происходило событие, в тени которого и слон бы затерялся: старшую группу детского сада везли показывать космос. Первый раз в жизни.

Было их двадцать два, каждому по пять лет, так что гомон стоял — уши закладывало. Плюс провожающие: родители, братья и сёстры, воспитатели и няни — все важные люди, которые не могли не присутствовать в столь значимый момент.

«Посвящение, — подумал я, и это старомодное слово как нельзя лучше подходило к ситуации. — Инициация…»

Первая экскурсия за борт станции — едва ли не самое важное в этом возрасте событие — приходилась на конец весенней четверти. Официально в детском саду «четвертей», конечно, не было, как и экзаменов с каникулами, но на них всё равно ориентировались. Старшая группа подготавливала к школе, и детишки понемногу приучались к формату, который будет определять их жизнь следующие одиннадцать лет.

Насколько я помнил, второй выход произойдёт уже в первом классе — станет подарком для начинающих школьников. Они впервые наденут тяжёлые скафандры и смогут «потрогать пустоту». И тогда они будут воспринимать всё иначе — сквозь призму первого опыта и новых знаний.

Сегодня им предстояло «поздороваться с космосом», а заодно (хотя сами они слабо это осознавали) продемонстрировать свои навыки и привычки. А также степень спатиотимии — «боязни неограниченных пространств», которая свойственная восьмидесяти процентам родившихся на станциях. Всё это потом войдёт в индивидуальные планы, станет основой для дальнейшего обучения и отразится в рекомендациях по выбору профессии.

Но думать о скучных методах совсем не хотелось. Я забыл о своих тяжёлых мыслях и ненадолго задержался, спрятавшись в нише у санитарной комнаты, чтобы понаблюдать за радостной толпой.

Малыши, одетые в «рабочие» комбо (полнофункциональные, как у инженеров), толпились в центре площадки — шумная иллюстрация броуновского движения. Она были возбуждены настолько, что некоторые даже подпрыгивали от волнения. Их путешествие начнётся с долгого ожидания в лифтовом вагоне, и за это время они успеют успокоиться и даже заскучать. Фейерверк чувств — синдром предвкушающей радости — был едва ли не обязательной частью церемонии. Они пересказывали друг другу правила безопасности, носились туда-сюда между теми, кто провожал, и теми, кто сопровождал, или стояли, сжав кулачки и зажмурившись. А некоторые смотрели на большие часы над входом в лифты, и считали секунды до отбытия.

Взрослые присаживались на корточки и терпеливо отвечали на вопросы: «А что там будет? А сколько мы там будем? А ты боялась в первый раз?» Они сами когда-то проходили через такое, и, глядя на малышей, улыбались, вспоминая своё волнение и восторг. Старшие браться и сёстры подбадривали, не упуская возможности пошутить: «Не потеряйся там — космос большой!» Никого младше пяти не было, что понятно — в таком шуме и взрослому было тяжело.

«Космос! Настоящий! А я не боюсь!» — можно было расслышать в общем гаме. — «Я совсем не боюсь! Молодец! Ромка, замри на секунду!»

Я им страшно завидовал, даже зубы пришлось стиснуть, чтобы сохранить невозмутимое выражение лица.

Даже после сотен выходов этот первый раз запомнится на всю жизнь. Мысли и чувства, которые будут переполнять их при первом взгляде на Великую Звездную Бездну, станут основой для очень многого. Кто-то сделает первый выбор профессии — или утвердится в уже сделанном. Кто-то впервые засомневается в том, что казалось незыблемым, — когда от космоса тебя отделяет лишь очень толстое стекло, многое воспринимается иначе. Кто-то познакомится с настоящим собой — со своим страхом. И все они станут чуточку старше.

Очень важный день. У меня его не было.

Когда я увидел космос, я был взрослым. Более того, я уже знал, кто я. И это не было «выходом» — под предлогом дополнительных испытаний Проф-Хофф вывез нас в стыковочную зоны «Дхавала», чтобы мы хотя бы разок выглянули наружу. Знакомство продлилось пятнадцать минут, но для меня и того меньше: Чарли скрутил приступ спатиотимии, и мне пришлось уводить его внутрь, а потом помогать почиститься. Он всё извинялся, что не дал мне посмотреть, а я отшучивался, что и так увидел достаточно…

До «Флиппера» и потом до «Тильды-1» я летел в салоне с искусственными иллюминаторами, так что я видел лишь то, что показывал камилл. Да и не до того мне было тогда, совсем не до того. Получается, я никогда не видел настоящего космоса! Увижу ли?

…Один из родителей, а может, воспитатель поднял руку с альтером, чтобы сделать снимок. Перед ним застыла парочка смельчаков ростом чуть выше метра. Малыши приняли горделивые позы: рука в боки, высоко задранный подбородок, правая нога вперёд. Хотя сразу памятник отливай! Фотография выйдет шикарная.

Такая же была в личном деле Генриха Нортонсона. Снимок из того времени, когда он был пятилетним пацаном. Когда всего его братья и сёстры были рядом. Когда быть офицером Отдела Безопасности значило носить серую с оторочкой цвета умбры форму, следить за порядком, проверять систему КТРД — и только это, никакого «рисковать» и тем более «отдать свою жизнь»…

Подумав об этом, я пулей вылетел с площадки — и мчался по коридору до тех пор, пока не стих гомон за спиной. Я не хотел думать о детишках перед лифтом. Я не хотел думать о своей неполноценности. Я не хотел думать ни о чём. И когда я, наконец, остался один, я забился в угол — и позволил себе разжать стиснутые зубы и расслабить мышцы лица.

Ни Администратору, ни андроиду не позволено проявлять обиды — особенно обиду на то, что мир такой и так сложилась жизнь. Но никто не мог отнять у меня право чувствовать боль.

Почему я не спрятался в своей комнате? Она должна была стать моим убежищем, но до сих пор воспринималась как временное жилище. Зато появилась привычка убегать подальше — надо же, у меня теперь есть своя привычка!

А ещё я боялся столкнуться с Леди Кетаки. Или с кем-нибудь другим. А я не хотел никого видеть и не хотел, чтобы кто-нибудь видел меня. Непременно бы спросили, что со мной, и где болит! Как тут объяснить?

…Чтобы проверить свой допуск, я открыл профиль человека, про которого и так уже знал достаточно. Мне казалось, что я знаю всё — чего волноваться? Генрих Норонсон, тридцать один год, лейтенант Отдела Безопасности. Родился на станции «Тильда-1». Общедоступный профиль был лаконичен, да и биография у Нортонсона не могла похвастаться яркими событиями — только восстание «бэшек» да двухгодичная командировка в Солнечную Систему. А ещё там был значок Фикс-Инфо, в который я осторожно ткнул, подтверждая своё желание узнать больше.

«Что именно откроет мне Инфоцентр? Куда пустит? Что я смогу узнать?»

Проверив мою личность и оценив меры по сохранению секретности (закрытая кабина в библиотеке — идеальный вариант), главный логос станции пустил меня сразу на первый ФИЛД.

В Базе Данных по людям и объектам «филдами» называли категории допусков. Их было шесть. Обычно считали с пятого — общедоступного. Проблема «А-М-112» (дело маньяка) хранилась на втором, защищённая дополнительным условием. А первый не предназначался для людей. Ходу нет — ни при каких условиях. Максимум, что мог сделать Инфоцентр, это согласиться с коллективным решением — и перевести данные на второй ФИЛД. Учитывалось и количество проголосовавших, и серьёзность дела. Половина Фикс-Инфо была посвящена таким случаям.

Только логосы и несколько категорий камиллов могли допускаться к первому ФИЛДу. Ну, и ещё андроиды-администраторы.

Итак, я мог узнать всё — всё, что видели и слышали ИскИны. Я мог даже просмотреть записи из комнаты Нортонсона — и выяснить, что там происходило на самом деле. Я мог посмотреть видео из любой комнаты, из любого помещения…

Чувство, которое я испытал при осознании этих «богатых возможностей», было сложным. Как будто у человека, умирающего от жажды в пустыне, забрали воду и дали взамен золото.

Меня хватило только на проверку слов Фьюра — что у Генри «него никогда не было девушки». И тогда я наткнулся на тот снимок из прошлого. Маленький Генрих, сфотографированный, вероятно, кем-нибудь из старших братьев или сестёр, в обнимку с другом Кирабо. Они были неразлучны с ясельной группы — и вплоть до того дня, когда Нортонсон сел на «Рим». А когда он вернулся через два года, то узнал, что его последний близкий человек — вообще, самый близкий человек — мёртв.

Теперь я понимал, что значил его отказ от борьбы. Ему было бы несложно доказать свою непричастность: всего лишь отправить запрос в Инфоцентр, и судьи получили бы кусочек правды, а заодно ещё одно имя. И всё — для них. И начало нового процесса для «коварной троицы» (теперь уже за заведомо ложные показания). Но для Нортонсона это значило слишком много.

Может быть, через год, через два, через пять он сможет относиться ко всему, как к просто фактам биографии. Научится обращаться с этой правдой и этим прошлым так, чтобы не причинять себе боль. Но сейчас, когда и пары месяцев не прошло после его возвращения, это открытая рана, и ворошить её — себе дороже.

Он просто защищал себя — ту часть, которая была важнее репутации и профессии, тем более что и репутация («брат героев»), и профессия («признанно героическая») были ему в тягость. Понятно, почему он упрямо отказывался «говорить об этом». А я, как дурак, лез со своими вопросами и бесполезной заботой!

Нет, Нортонсона трогать нельзя. Оставались девушки, и вот их-то я теперь не жалел. Совсем. В своих дурацких шутках они причинили боль человеку, который и так уже достаточно намучился. Они вообще думали, когда приставали к тому, кто потерял всех родных во время восстания «бэшек»?! Они понимали, что за такого человека вступятся из одного только чувства долга? Похоже, нет, не понимали.

Тем хуже для них.

Я поднялся и вытер лицо рукавом. Заиграла скрипичная музыка — сначала еле слышно, потом громче, и с предупреждающим шипением на другой стороне коридора раскрылась белая дверь запасной санитарной комнаты.

— Спасибо! — поблагодарил я, обращаясь к потолку, и тут же задумался, что это было: проявление заботы о живом существе — или забота о статусе андроида-администратора, которому не пристало появляться на людях с заплаканным лицом.

На людях…

[Азим Стрикер] — лаконично сообщил альтер. От Люсьены.

Я включил звуковой режим, и, пока приводил себя в порядок, прослушал энциклопедическую статью. Что ж, интересной личностью был этот Азим Стрикер! Как будто человека из нашего времени отправили в прошлое. Всю жизнь он защищал права людей, которые не могли позволить себе защиту. Он руководил адвокатским бюро и брался за безнадёжные дела, которые несли риск для жизни (это место я не понял). Часто сталкивался с различными религиозными организациями (опять непонятно: разве «религия» не означает «веры в бога» — как они могли сталкиваться?), несколько раз подвергался нападению фанатиков (это слово я знал, но всегда думал, что оно про тех, кто сильно любит спорт). В общем, человек всю жизнь пытался исправить мир вокруг, сделать его лучше — просто потому что считал, что так правильно.

«Может, взять этот принцип для оформления?» — вдруг подумал я. — «Люди Космической эры, случайно родившиеся там… Нет, это непедагогично! Туччи не примет этого, и будет прав. Можно подумать, всё было предрешено! Люди там, в прошлом, понятия не имели, что получится из их усилий! У них не было никаких гарантий, что наступит наше время. И всё равно они боролись, делали то, что считали правильным…»

Эта мысль настроила меня на боевой лад — и окончательно отвлекла от ФИЛДов и статусов. Я не знал, чем окончится дело Нортонсона. И я понятия не имел, кто ещё будет защищать его. Но он невиновен. И я обязан был это доказать — не важно, какой ценой!

— Камрады, прошу поприветствовать друг друга! — предложил секретарь суда, представительный седой мужчина, в котором я с удивлением узнал знаменитого повара — того самого, который грозился отменить Ясе абонемент за «наглую рекламу».

Собравшиеся поднялись, молча постояли несколько секунд, а потом снова опустились на свои места. Ритуал. Я знал каждый его элемент (а также историю того, как эти элементы были приняты), я впервые был на настоящем гражданском суде (виртуальные не в счёт), я должен был испытывать радость и волнение (новый опыт!), но мне страшно хотелось прокрутить до того момента, когда я получу возможность вступить в обсуждение — и закончить эту клоунаду.

Казалось, все присутствующие были уверены, что обвинение высосано из пальца и никак не связано с действительностью. Судьи, адвокаты, свидетели, эксперты, зрители, а также подсудимый и обвиняющая сторона — каждый пришёл с пониманием того, что не было никакого преступления на сексуальной почве, зато имеется другое: ложное обвинение и, в перспективе, лживые показания двух свидетельниц. Всё же очевидно!

Нортонсон родился и вырос на «Тильде-1», в отличие от Ядвиги, Анис и Наны. Ему доверяли — и не только из-за «Кальвиса». Он был образцовым офицером — и успел неоднократно продемонстрировать свою правдивость и вменяемость. И он был своим. Но для закона мнений было недостаточно. Факты, пожалуйста. Доказательства.

«Навязывание сексуальных отношений второй степени» очень редко доходило до суда — только семь и три десятых процента всех дел, считая с начала Космической. Как правило, вслед за жалобой следовало извинение, максимум — общий друг брал на себя обязанности посредника и добивался примирения сторон. Причём в семидесяти восьми процентах обвиняемым становилась девушка, зашедшая слишком далеко, а потом резко порвавшая отношения без каких-либо извинений. Мужской пол относился к подобным отношениям гораздо серьёзней — заслуга Нии Мёрфи и других борцов за равноправие, действовавших ещё до того, как секс и деторождение начали разделять. И вот результат: парни становятся инициаторами отношений лишь в тридцати девяти случаях из ста.

Семьдесят два и семь десятых процента таких ситуаций касались людей не старше двадцати двух лет. «Студенческая болезнь», как её часто называли, вызванная неуверенностью в своих чувствах и неумением ими управлять. Чтобы научить этому и существовали все эти навязывания и степени, ну, и курсы практической психологии с самоанализом. Когда же дело доходило до жалоб, к ним относились как к неприятной, но закономерной для взрослеющих людей ошибке. Но не в этот раз.

Я мысленно перебирал цифры, чтобы убить время — пока адвокаты подробно, чуть не по минутам, разбирали цепочку событий. Хронологией занимался гражданских совет во главе с Ирмой — вдруг отыщется несовпадение слов и фактов? Увы, но придраться было не к чему: Ядвига Зив и Генрих Нортонсон, действительно, были знакомы и несколько дней общались — общественные камеры зафиксировали и свидетели подтвердили, что это был обычный разговор, никаких служебных вопросов. «Просто болтовня».

На четвёртый день (всё это время я «лечился» — и никак не мог вмешаться в происходящее!) они зашли в комнату к Нортонсону, а через семнадцать минут и пятнадцать секунд Ядвига вышла в коридор — несколько растрёпанная, но в общем довольная.

Что там происходило? Её версию знали все, и в подробностях: камрад Нортонсон признался в своих чувствах, услышал взаимное признание — и предложил реализовать эти чувства в форме «сексуальных отношений второй степени», как официально называли петтинг. Получил согласие. Реализовал. А на следующий день отказался продолжать общение — и грубо оскорбил «несчастную девушку»:

— Я просто подошла к нему поздороваться! А он накричал на меня! Ни с того ни с сего! А когда я напомнила про вчерашнее… про то, что было, он сказал, что ничего не было, и я всё выдумала!

Версия противоположной стороны была лаконична:

— Вы подтверждаете слова обвинителя?

— Нет.

— Так что же там произошло на самом деле?

— Ничего не было.

Фикс-Инфо в таких вопросах был непоколебим: не имелось никаких оснований для демонстрации того, что фиксировали внутренние камеры камиллов. В «сумрачный» период, наверное, можно было бы сделать исключение для офицера Отдела Безопасности. Во времена Зенэйс Ёсимото и Юноны Тернбулл даже суда бы не понадобилось. Но мы были свободны — и потому могли полагаться только на себя.

Потом выступали эксперты из Соцмониторинга. Тоже ничего однозначного: вероятность произошедшего была низка, но не равна нулю. Я заметил, что у Нортонсона дёрнулся уголок рта, когда спамер огласил свои выводы по его психопрофилю. Эти выводы были бы совсем другими, если бы эксперту была известна вся правда о подсудимом. Но подсудимый не собирался раскрываться — а у психолога были только общедоступные данные. Получалось, что романтические отношения вполне могли быть, как и неадекватное поведение. «Здоров, но не добр».

Профиль Ядвиги был чист — спасибо таким обалдуям, как я! И таким терпеливым и стеснительным «жертвам» как Йохан: он сидел рядом со мной и, не отрываясь, смотрел на подсудимую, изредка переводя взгляд на свидетельниц. Жалел, что тогда не решился поговорить? Или ругал себя, что не подал жалобу в своё время?

Ядвига Зив была из недавних переселенцев — прибыла на «Тильду» в позапрошлый сеанс СубПортации, и мотивы переезда не отличались оригинальностью: «Гефест» пострадал наравне с «Кальвисом», жертв там было меньше, а разрушений — больше. Граждане станции получили открытый билет, с правом выбрать новое место жительства и даже новую профессию. Впрочем, Ядвига в этом не нуждалась: операторы на текстильном производстве всегда нужны. На работе она познакомилась с Наной и Анис — и очень скоро прекрасная троица начала свою охоту.

«Гефест» в биографии уравнивал Ядвигу с Нортонсоном. Я почувствовал, как в зале суда снижается враждебность к девушке, которая многое перенесла, потеряла друзей и дом. И вообще она имела полное право на защиту! Трое судей были далеки от единогласного решения: независимый колебался, постоянный, похоже, склонялся на сторону девушки, а назначенный Администрацией глаз не отрывал от столешницы, перебирая файлы.

Выступление свидетелей добавило разногласий. Конечно, подругам обвиняемой не слишком-то доверяли, и жалостливое: «Он был таким милым! Она была так счастлива! Так радовалась, что есть эти отношения! Мы им даже завидовали!» — вызвало у многих ироничную усмешку. Но не у всех.

Если убрать отношение к «поклонницам» и предыдущие «подвиги», получалась совсем печальная картина. Я бы сам засомневался в лейтенанте, если бы не те дурацкие снимки из бассейна и попытка задержать меня! Но снимки нельзя было использовать: сталкерство имело место быть до знакомства камрада Зив с камрадом Нортонсоном, и оно полностью прекратилось.

Ловко, ничего не скажешь, очень ловко! Ядвига была прекрасно осведомлена, как работает система. И это её возбуждало больше всего. Похоже, её только это и возбуждало — возможность обвести вокруг пальца целый сектор! Заставить признать её, преступницу, пострадавшей…

Её папа был бы очень огорчён. Он работал независимым судьёй, так что Ядвиге было у кого поучиться. Конечно, этот факт биографии тоже ничего бы не дал — мало ли кем были родители! И даже то, что она не смогла доучиться и стать законником (из-за спамеров, что характерно), тоже было ни при чём. Формально. То, что она не смогла войти в судебную службу, не означало, что она непременно должна нарушать закон! У неё был выбор. И она его сделала…

— Кто-нибудь из присутствующих желает задать вопросы подсудимому, обвиняющей или свидетелям? — наконец-то спросил секретарь.

Я подождал, пока Ирма, Таня и другие члены гражданского совета закинут свои «крючки». Бесполезно — Ядвига в самом деле управляла происходящим. Она легко вспомнила то, что должна была вспомнить («Он сказал что-то про волосы — я же их только-только перекрасила!»), «забыла» то, что можно было проверить по камерам и другим источникам («Где-то в Обеденной зоне — я уже не помню точно, такое маленькое кафе!») и умело пустила слезу, описывая свои чувства.

Ещё один «маньяк», просочившийся через фильтры служб! Понятно, что никто не идеален, но что-то слишком много их на «Тильде»!

…Когда активисты выговорились, я подождал пару секунд, изображая глубокую задумчивость, и только после того, как Йохан легонько толкнул меня в бок, аккуратно коснулся панели запроса.

— Слово предоставляется Рэю… — начал объявлять секретарь — и запнулся на том месте, где у меня должна была быть фамилия.

К счастью, у него на столешнице лежал мой развёрнутый профиль.

— Слово предоставляется Рэю, серийный номер ДХ2-13-4-05.

Я встал.

— У меня вопрос к обвинению, — осторожно начал я. — Скажите, а если бы подсудимый не стал… если бы он не прервал ваши отношения, если бы они продолжились, вы были бы рады?

— Да, конечно! — воскликнула Ядвига несколько наигранно. — Я согласилась на развитие наших отношений, потому что он мне нравился… И я хотела, чтобы они развивались.

Очень хотелось спросить её, как далеко она собиралась зайти — при том что Ядвига ни разу в своей жизни не доходила до «первой степени» с мужчинами. Удовлетворение она получала другим способом, и секс тут существенно проигрывал возможности нагнуть сообщество.

— Это же не первый у вас… У вас же уже были такие увлечения? — продолжал я, в любую минуту ожидая адвокатских протестов. — Я имею в виду, вы же представляете, как бывает, и что бывает, и вообще… То есть…

— Я не понимаю вопроса! — перебила меня Ядвига.

Похоже, она догадалась, куда я веду — вернее, куда может привести наш разговор.

— У вас же уже были сексуальные отношения второй степени? Успешные? В смысле, хорошо закончившиеся? Без суда? Я хочу сказать, вы же знаете, что не сделали ничего такого, что могло оттолкнуть партнёра?

Ура! Судья от Администрации, взгляда не отрывающий от материалов дела, автоматически раскрыл профиль Ядвиги Зив, чтобы заглянуть в её историю: не было ли там похожих процессов. Разумеется, ничего такого не было: в профиле отразилась безупречные полтора года на «Гефесте». Но вряд ли этот морщинистый мосластый человек со значком шахтёра-ветерана довольствуется верхним слоем пород. Нет, он копнёт глубже, только из принципа!

И он копнул. И вышел на «Мирьям-1», где Ядвига жила до «Гефеста». И увидел то, что должен был: закрытый раздел профиля.

Будь он обычным гражданином, он бы его и не увидел, но судья при исполнении пользуется широкими полномочиями, включая доступ к уточнениям и примечаниям. Говоря языком Фикс-Инфо, он видит даже те отметки второго ФИЛДа, куда не может зайти.

Через пять стуков сердца его коллеги тоже узнали о «невидимом» разделе. Единогласное решение всех троих, а также характер процесса, сняли блокировку. И тогда они увидели то, что увидел я. Только я-то был всё ещё под впечатлением своего «информационного всесилия», они же просто выполняли свою работу — и моментально оценили новые материалы.

— Суд переносится на неделю в связи с обнаружением фактов, ставящих под сомнение показания обвиняющей стороны и свидетелей, — объявил секретарь.

Свидетельницы переглянулись — и побледнели, причём для Анис это было ближе к «посерела», а молочная кожа Наны стала прозрачной.

— Анис, что ж ты делаешь? Что ж ты делаешь с собой?

Вопрос был задан без разрешения — исходил он от мужчины с плашками семейного психолога.

— Что с тобой будет — ты представляешь? А с родителями? С сестрами? Им же придётся потом после тебя…

— Протестую! Вопрос некорректен! — перебил адвокат, но дело было сделано: Анис закрыла лицо руками, и плечи её задрожали.

Психолог стоял молча — только смотрел на девушку — как и все в зале суда. Кроме Йохана, который глаз не сводил с Наны.

— Я не хотела… — признание Анис не сразу пробилось сквозь рыдания. — Я думала, что… Она сказала, что… Но я не знала…

— Вы отказываетесь от своих показаний? — не преминул воспользоваться ситуацией адвокат Нортонсона.

— Протестую! — не успокаивалось обвинение.

Тщетно.

— Да! Да! Отказываюсь! — Анис отняла ладони от заплаканного лица. — Я сказала неправду! Ничего такого не было! Она сама к нему приставала! Не было там никаких отношений!

Нана медленно закрыла глаза — как будто уснула.

— Я виновата! Я наврала! Я знаю, что это плохо… Отдайте меня к тэферам! — попросила Анис. — Куда угодно! Я больше не буду! Я не хочу так! Генрих, прости меня! — она обернулась к подсудимому. — Пожалуйста, прости!

У Нортонсона выражение лица не менялось на протяжении всего суда: всё то же терпение, помноженное на терпение. И теперь он лишь кивнул и осторожно растянул губы в вежливой улыбке — но Анис и того было достаточно.

— Прости меня, пожалуйста! — твердила она как заклинание. — Я знаю, какой ты! Ты хороший. Ты не виноват! Ни в чём! Это мы! Это мы… — и она зарыдала, опустив голову на стол.

Только тогда психолог покинул своё место, подошёл к ней, присел рядом, обнял за плечи — по-прежнему молча, не говоря ни слова.

— Суд по делу «Ядвига Зив против Генриха Нортонсона» прекращен за недостаточностью улик и в связи с условным статусом обвиняющей стороны, — объявил секретарь. — Суд благодарит участников процесса. В течение шести часов вы получите персональное коммюнике об итогах дела. Прошу всех покинуть зал суда за исключением камрадов судей, Ядвиги Зив, Наны Фицджеральд, Анис Цзян, Цезаря Эггена, Вильмы Туччи, Рэя ДХ2-13-4-05…

Услышав свой номер, произнесённый так, как обычно произносят фамилию, я остолбенел.

— Молодчинка! — Вильма Туччи поднялась к моему ряду, взяла под локоть. — Пойдём, герой! Надо довести всё до конца. Или ты думал, что сразу убежишь к своей истории?

— Вы ведь все знаете друг друга? — уточнил секретарь.

Я не сразу сообразил, что вопрос относился ко мне, и ко мне одному — тильдийцы были знакомы и по работе, и по отдыху, у меня же были все основания, чтобы чувствовать себя чужаком.

— Всё нормально, — ответил я — и для надёжности обернулся со своего первого ряда, чтобы увидеть собравшихся.

Я действительно знал всех: главного спамера Восточного сектора, двоих тэферов, которые опять прибыли за пополнением, но в этот раз явно не уедут с пустыми руками, Умеко Чернову — представителя Объединённого Профсоюза Внешних Работ (мы познакомились через Леди Кетаки), Ирму с Таней и даже Ирвина Прайса, который присутствовал на малом заседании в качестве представителя общественности без права голоса. А они знали меня — доверенного помощника Главы Станции.

— Ну, девочку эту мы забираем, — сразу заявил Макс Рейнер, широко улыбаясь, и откинулся на спинку кресла.

Его загорелый напарник привычно вздохнул.

— Макс, давай, не будем спешить!

Тэферы заняли последний четвёртый ряд — у самой торцевой стенки — и заметно возвышались над всеми нами.

— Да, Макс, давай, не будем спешить! — подхватила Чернова, мускулистая, компактная и как будто лишённая возраста — ей могло быть и сорок пять, и сто пять. — Камрад Цзян выразила желание поработать вне станции, но не уточнила, где именно.

— А почему не к нам? — не унимался тэфер. — Что опять не так?

— Пожалуйста, не начинай! — простонал Сикора.

Валяясь на больничной койке, я удовлетворил своё любопытство насчёт природы его загара — так и есть, слишком долго торчал на открытом солнце. Конечно, зарождающаяся атмосфера отфильтровывает, но всё же…

— А что скажет камрад Туччи? — хитро сощурился администраторский судья.

Можно было не сомневаться — бывший шахтёр симпатизировал своим.

— У меня сложилось ощущение, что атмосфера в ТФ не совсем способствует реабилитации, — ответила старший терапевт, глядя в сторону судей. — Есть опасения, что камрад Цзян не сможет справиться с чувством вины, и задержится там, где ей не совсем место.

Райнер только ухмыльнулся, а вот Сикора побагровел. Мне показалось, что он стиснул зубы, чтобы не ответить, и на висках у него выступили пульсирующие жилки.

— Да, на сортировочной станции ей будет куда как лучше, — кивнула шахтёрша. — Вахты-то короткие! Будет видеться с родными. Сколько ей дадут?

— Год, — ответила независимая судья — полноватая женщина восточного типа, похожая на сказочную ведьму-гадальщицу: чёрные волнистые волосы, собранные в пучок, цветастый платок на плечах, что-то затейливое блестящее на шее; жгучий пристальный взгляд пробирал до печёнок.

Никакой ведьмой она, разумеется, не была: в прошлом трижды избиралась на пост Квартера, полжизни работала в Администрации, потом — в качестве профэксперта, оценивая всю туже Администрацию и ОБ. Судьёй стала не так давно. В общем, похуже ведьмы, если по-честному. Я познакомился с ней в первый день на «Тильде», но не забыл…

— Года будет достаточно.

— Она созналась, — напомнил постоянный судья — молодой мужчина, позавчерашний выпускник. — Сама…

— Нет, не сама! — перебила его независимая судья, звякнув «монистами». — После того, как семейный сопровождающий час игрался с ней в гляделки, а потом хорошенько подтолкнул. Доктор Цезарь Эгген, прибыл с «Циннии-1», верно? Улетел вместе с семьями своих пациентов. Много было в зале камрадов с «Циннии»? До он ей чуть ли не ближе родителей! «Сама», — передразнила судья. — Жалеете? Дожалелись уже!

Было понятно, на кого она намекала: на судей с «Мирьям». Четыре года назад они проявили жалость, которая сегодня едва не выродилась в несправедливое решение. Именно они назначили секретный статус на точно такое же дело, в котором Ядвига Зив была обвинителем — и речь шла как раз о «навязывании сексуальных отношений второй степени»! Мнения тогда разделились, суд переносился три раза. Вволю помучив «преступника», адвокатов и свидетелей, Ядвига согласилась на мировую.

Я вспомнил свою реакцию на этот факт: горькая усмешка, приступ злости и снова смех, но теперь уже с облегчением. А я ещё удивлялся тому, как аккуратно она всё провернула! Это опыт, банальный опыт. В свой первый процесс она совершила пару оплошностей, и потому дело окончилось «ничьей». Но в этот раз она подготовилась гораздо лучше.

После «Мирьям-1» Ядвига перевелась на «Гефест», и вела там идеальную жизнь, так что по окончании испытательного срока дело окончательно закрыли. И отметку о «зависшем» процессе спрятали под соответствующей статьёй Фикс-Инфо. Пожалели. Понадеялись, что Ядвига «больше не будет». Не захотели ставить на ней клеймо, тем более дело касалось сексуальных отношений. Зачем ломать жизнь девушке? Каждый может ошибиться…

Они представить не могли, что это не ошибка! И я их понимал. На «Тильде» была похожая ситуация с убийцей: проще поверить, что это болезнь, над которой человек не властен, фобия, чем что-то другое, более осмысленное. Вместо несчастного, который «не ведает, что творит», мы имели дело с настоящим злодеем, прекрасно осознающим своё поведение.

Син Чхве называл это «погрешностями справедливости». Если верить в добрые помыслы и прощать, велик шанс пропустить преступника. Но лучше пропустить и принять на себя последствия, чем лишать людей шансов на исправление. Так что не стоило винить судей с «Мирьям» — они руководствовались принципом, который давал надежду всем оступившимся. Никто не будет сразу отказываться от человека. В конце концов, людей не так много, чтобы проводить строгую отбраковку!

— Годик проработает на вахте, осмотрится, подумает хорошенько над тем, куда влезла, а потом вернётся, — подытожила «ведьма». — С камрадом Цзян как раз всё просто. Что с остальными будем делать?

Слово «ржавь» зависло в воздухе. Кто готов произнести его?

Я покосился на Ирвина Прайса. Журналист стоял (или сидел?) в самом низу зала, застыв, словно статуя — только смотрел и слушал. Надо полагать, это у него получалось легче, чем у обычного человека.

— А что со второй? — поинтересовался администраторский судья. — Нана, да? Камрад Фицджеральд. Она тоже отказалась от своих слов. Потом, после, но всё равно подтвердила факт дачи ложных показаний. Это тоже год…

— Тогда мы берём её, — Рейнер даже привстал. — Её-то — можно?

Туччи выдержала драматическую паузу.

— Я не возражаю.

Тэфер картинно прижал ладонь к груди, выражая признательность.

— Семьи у неё нет, — продолжала спамерша. — Друзья… Ну, такие друзья, как камрад Зив, до добра не доводят. Забирайте! У вас там весело. Ей должно понравиться.

— Ну, значит, решили, — кивнул старый судья и посмотрел сначала на молодого, потом — на «ведьму». — Одна к шахтёрам, другая к тэферам, а третья…

— «Ржавь».

Во время обсуждения Ирма с Таней, сидевшие на первом ряду рядом со мной, молчали — мне даже показалось, что они были обижены на что-то. А может быть, прекрасно знали, чем всё закончится. И ждали своей очереди.

— Общественность хочет крови? — поинтересовалась Туччи как бы между прочим.

— Именно! Общественность хочет, — подтвердила Ирма, со значением проговаривая каждое слово.

У Туччи был наготове следующий вопрос:

— А общественность готова, что по станции будет ходить отверженный?

— Общественность готова обеспечить наказание преступнику.

Было странно наблюдать за их словесной дуэлью. Я догадывался, что социальная активность Ирмы, совмещённая с родительством, вызывает пристальный интерес спамеров и семейных консультантов, но вряд ли рыжую валькирию пугали обвинения в некомпетентности! Кажется, она по-своему забавлялась оказываемым вниманием. Знала ли об этом Туччи? Должна была знать.

— Надеетесь, что она выберет процедуру? — спросила глава Восточного СПМ, наклонившись к активистке.

Ирма рассмеялась, как будто услышала ожидаемый ответ:

— Она? Процедуру? Никогда! Она живучая, как кошка! И никогда не откажется попытаться ещё раз. Относит «ржавь», перекрасит бошку — и снова будет сверкать!

Вильма Туччи рассмеялась в ответ — только смех её прозвучал невесело.

— И какой смысл в наказании, если вы точно знаете, что на неё это не подействует?

— А тот смысл, что все здесь, — Ирма окинула рукой скромное помещение малого судебного зала, но понятно было, что она указывает на всю станцию. — Все будут знать, какая она на самом деле.

— И это убережёт остальных, — продолжала спамерша.

— Угу.

— И ситуация не сможет повториться.

— Да. Ржавь остаётся в профиле. Её не спрячешь!

— Тогда у меня нет возражений.

Если это был экзамен, то Ирма его сдала.

— А что скажут представители Проекта и Внешних Работ? — администраторский судья обменялся взглядами с Рейнером и Черновой. — Готовы её взять?

— Спасибо большое, я не люблю лжецов! — фыркнул тэфер.

— Сомневаюсь, что её присутствие облегчит нам работу, — ответила шахтёрша. — У нас всё очень серьёзно в том, что связано с отношениями. Игры нам не нужны.

Я едва успел заметить улыбку, промелькнувшую на грубом лице Ирвина, совсем не предназначенном для улыбок. Воспоминание из прошлой жизни геологоразведчика?

— Подтверждаю отказ и аргументы, — кивнула «ведьма». — Предлагаю лишение в правах второй степени. Срок — две недели. По истечении назначенного срока и заключения психологической экспертизы будет назначено повторное заседание. Будем решать, что с ней делать дальше.

— Всё равно же к нам… — еле слышно пробормотал Сикора.

Таня резко обернулась и посмотрела на него, как будто он сказал что-то оскорбительное. Туччи, сидевшая с краю во втором ряду, тут же принялась наблюдать за ними двумя — как за хомячками в клетке! Но ничего не произошло: тэфер молчал и на взгляды не реагировал.

— Согласен, — отозвался постоянный судья, а его коллега повторил эхом:

— Согласен…

— Судебное заседание объявляется закрытым, — сообщил, вставая, секретарь. — Камрады, благодарю за участие!

Хотя заседание суда было окончено, мы не сразу разбежались — пересели поужинать в небольшую столовую, где заботливый секретарь заранее зарезервировал места. Столовая оказалась элитной, «ограниченного выбора», и половина мест была, как водится, по абонементу. «Интересно, нас пустили добровольно или пришлось задействовать судейский статус?» — подумал я и решил, что всё-таки обошлось без притеснений. Да и репутация популярного повара не была лишней. Новость о разоблачении лжесвидетелей уже облетела сектор: нас приветствовали не только соседи по залу, но даже прохожие — от улицы едальню отделял прозрачный материал стен, и режима «ширмы» у него не имелось.

Прозрачность это была весьма затейливой: витраж из разноцветных «стёкол», перемежающийся вставками из крошечных экранов, на которых, в свою очередь, транслировались исторические витражи, гобелены, резной орнамент и всё в таком духе. Внутреннее убранство имитировало старинный подвал: тяжёлые балки над головой, паркет и грубая каменная кладка. И запах жареного мяса с пряностями… Познакомиться с таким местом уж точно будет не лишним!

Только Ирма нас покинула — понятно, ради кого. Зато её заменили двое других моих знакомых — и я не знал, кого хотел видеть меньше.

— У меня к тебе серьёзный разговор, — с места в карьер начал Хёугэн, присаживаясь слева от меня.

— Инспектор, а может это обождать? — нервно поинтересовался Йохан, занявший стул справа; свои длиннющие ноги он вытянул, и мне пришлось поменять позу, чтобы не упереться в него коленями. — Нам есть о чём поболтать с Рэем!

Жаль, он не удосужился спросить о моих планах, иначе бы узнал, что я рассчитывал переговорить с тэферами, которые заняли последний свободный столик. «Пересесть, что ли?» — подумал я и даже приподнялся, благо идти было — полтора шага, но меня опередила Таня. Пришлось довольствоваться инспектором и досуговцем.

— Вы уже ужинали? — спросил я.

— Да, да, я уже, — ответил Хёугэн и нервно пригладил бритый череп.

— Это не важно! — фыркнул Йохан.

— А для меня важно, — возразил я. — Можно я поем? Спокойно? А потом мы поговорим, — и я поочерёдно заглянул к каждому из них в глаза, но они не поняли намёка и остались сидеть.

Ладно! Пожав плечами, я углубился в список меню.

— И всё-таки я настаиваю, — не сдавался Хёугэн. — В конце концов, есть ситуации…

— Ну, говорите, — пробурчал я, выбирая. — Я слушаю!

— Это секретно.

Йохан фыркнул.

— Это действительно секретно!

— Инспектор, это нелепо! Вы уже стали частью фольклора, — усмехнулся представитель Службы Досуга — и это было весомое заявление от человека его профессии. — А ведь взрослый человек…

— Взрослый, — согласился Хёугэн. — Поэтому я подожду, — и демонстративно покинул нас, пересёк обеденный зал и присоединился к Ирвину.

Через минуту они увлечённо шептались, поглядывая в мою сторону.

— Какая прелесть, — Йохан взглянул на них и подавил смешок. — Надеюсь, когда я состарюсь, до такого не дотяну!

— Может, тоже чего-нибудь закажешь? — предложил я и встал, чтобы забрать свой заказ со стойки. — Хотя бы из буфета?

Он равнодушно пожал плечами.

— Ну, захвати мне чего-нибудь.

У Йохана и вправду были проблемы с аппетитом: принесённый сэндвич он щипал, как птичка, и больше сорил крошками, чем отправлял в рот. Мне стало жалко переводить такую вкусную еду. Даже хлеб здесь был не простой, что говорить про основное блюдо!

Я решил удовлетворить своё любопытство и выбрал «седло барашка» — хотя бы узнаю, что это такое. Даже на вид мясо существенно отличалось от привычной свинины и курятины, а вкус полностью оправдывал размер «экстры», которую списали с моего счёта. Я начинал понимать людей, которые тратили свои бонусы в таких местах. «Интересно, мясо они выращивают по стандартной технологии — или у них свои секреты?..»

— Итак, ты всё-таки залез туда, — подытожил Йохан, честно дождавшись, когда я проглочу последний кусок и допью соковый коктейль — тоже дорогой и необыкновенно вкусный.

— Можно было и не лазить, — вздохнул я, вспомнив, как доктор Эгген воспользовался профессиональным влиянием на свидетельницу. — И без меня бы справились!

— Ложная скромность порождает некомпетентность, — сощурился Йохан.

Кажется, это была цитата, но я не мог вспомнить, откуда.

— И тем не менее…

— Рэй, сейчас поздно думать, стоило тебе заходить в Базу Данных или нет. Когда победа позади, всё кажется простым. Но я сидел там, я же сам видел, как всё было условно! Ядвига легко могла выиграть… Или затянуть процесс.

— Да, наверное, ты прав.

— Я прав, — с нажимом сказал он. — Вспомни, как ты упирался, когда я предложил проверить по ФИЛДам! Ну, упирался же!

— Да-да…

— И сам бы никогда туда не залез, если бы я не предложил. И если бы не напомнил тебе, как это важно для камрада… для твоего друга. Это могло спасти его — и спасло!

— Что ты хочешь? — прямо спросил я, устав от его виляний.

Йохан, не моргнув глазом, ответил:

— Чтобы ты опять туда залез.

— Зачем?

Он не сразу ответил — явно старался аккуратнее обходиться со словами. Какую игру он ведёт?

— Ты же смотрел про Ядвигу, верно?

— Да, про неё, — кивнул я, — И этого оказалось достаточно.

— Посмотри про Нану.

— Зачем? — повторил я, но он как будто не слышал — не понимал, как глупа его просьба.

— Её не должны отсылать в ТФ!

Я открыл было рот, чтобы задать резонный вопрос: «С какой стати лжесвидетельницу нужно освобождать от наказания?» — как за соседним столиком разгорелся настоящий скандал.

— Перестань! — закричал спокойнейший Хаул Сикора и с такой силой ударил кулаками по столу, что едва не упали стаканы с напитками. — Хватит! Заканчивай с этим!

Сквозь загар было видно, что он побагровел.

— Вот ты даже внешне становишься совсем как он, — констатировала Таня, с жалостью глядя на него. — Орёшь тоже… Как ненормальный…

«Он» (Макс Рейнер — как всегда, всклокоченный и превентивно готовый к драке со всем миром) поднял свой стакан, изобразил «салют» — и выпил до дна. На мгновение мне показалось, что тэфер хлопнет его об пол, но до порчи вещей, к счастью, не дошло.

— Я прошу — оставьте меня в покое! — громким дрожащим голосом произнёс Сикора. — Хватит! Я не вернусь!

— Ты не можешь так говорить! — воскликнула Таня, выходя из себя. — Не можешь!

— Могу. И говорю. И буду!

— Ты вообще понимаешь, каково нам?

— Понимаю.

— Нет, не понимаешь! Сколько можно наказывать себя?! А нас!.. — Таня сморщилась, покраснела — и закрыла ладонями лицо.

— А теперь — слёзы! — прокомментировал Рейнер. — Как по сценарию! Шесть лет смотрю — не насмотрюсь. Хоть бы репертуар сменили, а?

Сикора шумно выдохнул, словно пар спустил.

— И ведь ни слова не изменят! — продолжал тэфер, который сам давно уже стал частью фольклора и, кажется, весьма гордился этим. — Виноват, конечно, я — дурно влияю. Воз-дейст-ву-ю на неокрепший ум. Твой, ага. Потом будут давить на жалость. Мать она ещё не вспоминала? Сейчас вспомнит — только держись! Расскажет, как переживает мама. Тебе что, не жалко маму? Ая-я-яй! Заодно напомнит, что вы брат и сестра, а то вдруг ты забыл. И под конец огласит диагноз. Чувство вины — верно? И это… гиперответственность. Ты же больной! Ненормальный! Тебя лечить надо!

— Всё! Хватит! — Сикора встал. — Я пошёл к лифтам. Встретимся внизу.

— Доедать будешь?

— Я наелся.

— Тогда я добью, — Рейнер придвинул себе тарелку напарника. — Спасибо!

— Приятного аппетита, — отозвался Сикора и зашагал прочь.

Дождавшись, пока он скроется за углом, тэфер продолжал, обращаясь к плачущей Тане.

— А я так скажу — это вы больные! Ну, что вы пристали к парню? Он сделал свой выбор. Ему у нас хорошо.

— Тогда почему он мотается сюда чуть ли не каждый месяц? — шёпотом спросила Таня, вытягивая салфетки из настольного набора.

— Кто-то должен мотаться, — невозмутимо ответил Рейнер, работая вилкой. — Народ выбрал меня. Я мотаюсь. Хал со мной в связке, так что и он…

— Хаул, — поправила Таня.

— Что?

— Его зовут «Хаул».

— Это вы его так зовёте, — усмехнулся тэфер.

— Это имя ему дала мама.

— Он давно уже вылез из пелёнок!

— У него была семья…

— У него есть семья! — прогремел тэфер и швырнул вилку в пустую тарелку.

Глаза его сверкали, а мышцы на шее заметно напряглись.

— Ну, хватит уже, в самом деле! Парень совершил ошибку и заплатил за неё. А пока платил, нашёл для себя кое-что нужное. И остался там, где ему нравится. Знаю-знаю, у вас на него другие планы! — это уже предназначалось Туччи, которая наблюдала за происходящим с вниманием истинного ценителя прекрасного. — Но это ваши планы! Ваши! А у него есть свои! И ему с ними хорошо! — он встал, собрал всю посуду, отнёс к приёмнику грязной посуды, с грохотом сгрузил, после чего покинул столовую, ни с кем не попрощавшись.

Некоторое время после его ухода в едальне сохранялась тишина — и никто не решался нарушить её.

— Хорош! — наконец, заключила Чернова. — Ну, совсем не изменился! Только седых волос прибавилось.

— Теперь ты меня понимаешь? — еле слышно произнёс Йохан. — Год с такими сломает её навсегда. А Ядвига поносит «ржавь», а потом будет жить, как прежде. Хотя виновата только она…

— Ты хочешь, чтобы Нану ограничили в правах? — уточнил я. — Чтобы оставили здесь?

— Ну, это было бы идеально! Мне вообще кажется, что ей необходимо лечение и пронаблюдаться у специалистов. Она не в порядке. И работа в ТФ только усугубит…

Я хотел поспорить с ним, но внезапно ощутил глубокую усталость. Да и зачем спорить? Какой смысл? Что, мне трудно заглянуть в Базу Данных, изучить дело Наны, поискать там зацепки, которые могут помешать отправить её на планету? Первый ФИЛД — чего смущаться?

— Хорошо, гляну, — кивнул я. — И если там есть что-то такое, буду действовать…

— Спасибо! — обрадовался он.

— Но буду сам, понятно? Сам. И если понадобится. Если там будет что-то.

— Но ты же посмотришь?

— Да, я же сказал…

Посмотрев на пустые тарелки, я вспомнил вкус «седла ягнёнка». То есть барашка. Наверное, рецепт отличается от того, который был на Земле. То есть не рецепт, а способ получение ингредиентов. Интересно, как бы люди из прошлого отреагировали на такое блюдо? Как бы они отнеслись к нашей кухне?

Отодвинув посуду, я вывел на столешницу статью из энциклопедии.

— Думаешь, подходит? — спросил Йохан. — Файза Ойшер. И что такого она сделала?

— «Переломила предубеждение, согласно которому искусственно выращенное мясо относится к категории заведомо низкокачественных и опасных для здоровья продуктов», — прочитал я.

— Да? И что тут такого? Они же всё равно перешли на него!

— «Разместила на открытых информационных ресурсах технические данные по матричному клонированию белковых соединений»… Она отказалась от выгоды, Йохан. То есть от прибыли. Не стала держать технологию у себя. Сделала её доступной, ну, чтобы все, кто мог, кто нуждался…

— Да, это важно, — согласился он. — Накормила голодных, правильно?

— Да. «Переворот Ойшер» называли «Великой пищевой революцией». Люди перестали выращивать еду. Мы перестали.

— В смысле? — нахмурился Йохан. — А сейчас что с ней делают?

— Они ели живых существ. Животных. Выращивали, убивали и ели.

Досуговец скривился, представив себе картину.

— И что, всем хватало?

— Ну, не всем. Был голод.

— Тогда она подходит. Ты прав, хорошая история!

История… Я в который раз задумался о мире, где преступника сажали в тюрьму на много лет, где женщины и мужчины постоянно воевали друг с другом, где растили животных, а потом их убивали для еды. Син Чхве, Ния Мёрфи, Файза Ойшер и многие другие — каждый в своём направлении — сделали наше будущее, и не только через технологии. Они показали, как пользоваться этими технологиями, не нанося вреда себе или другим. И постепенно мир изменился.

Теперь для нас всё кажется естественным: то, что человек, совершивший убийство по неосторожности, сам меняет свою жизнь, что общими усилиями интриганку выводят на чистую воду, что любой гражданин общества имеет права на качественную пищу, одежду и дом. И что мы не чужие друг другу.

Очень трудно представить, что было иначе. Я, например, не мог. Но может быть, дело во мне — выращенном по той же технологии, что и «барашек».

— Как ты думаешь, Рэй, что между нами общего?

Едва Йохан отправился восвояси, инспектор Хёугэн вернулся к своему «важному секретному разговору». Но теперь он был не один — и я бы очень хотел узнать, что могло объединить человека, который с первой встречи обращался со мной как с андроидом, и человека, который всякий раз пытался доказать мне, что я не особо отличаюсь от человека?

— Между нами тремя, — уточнил Ирвин Прайс — Что общего?

Я не знал, успели ли они поужинать, но что сговорились — очевидно. По пути в библиотечный блок уполномоченный инспектор и заслуженный журналист старательно оберегали меня от малейшей возможности отвлечься. Даже с Леди Кетаки я смог только обменяться взглядами…

Мы заняли дискуссионный зал «В1-Б-9», пустующий по причине позднего часа. Я не был здесь с четверга — как рыжая Ирма вытащила меня, так с тех пор не возвращался. Плохо! Очень плохо! Монитор включился, едва я занял своё место, и над столешницей выросла голограмма высокой стопки бумаг, обозначая неразобранные материалы.

— Ну, отвечай! — потребовал журналист, наслаждаясь возможностью озадачить меня.

Он подъехал вплотную ко мне — загнал в угол. Инспектор, что характерно, молчал и не делал никаких попыток подтолкнуть — стоял, опершись о соседний стол. Так они ещё и роли распределить успели!

— Мы чужие на «Тильде», — ответил я первое, что пришло в голову. — И мы все мужчины.

— Конкретнее! Не так обще!

Я задумался — похоже, надо подыграть: другого варианта нет, они меня не отпустят.

— У нас нет семей.

— Холодно!

— Мы все работаем в Сервисных Службах.

— Теплее!

— Мы связаны с Администрацией, с властью.

— Хорошо!

— У нас особый допуск к информации.

— Горячо!

— Проблема «А-М-112».

— Молодец! — похвалил Ирвин, а инспектор криво улыбнулся.

— А нельзя было сразу сказать? — вздохнул я. — По нормальному?

— Мне хотелось, чтоб ты сам дошёл. Чтоб разжевал себе. Без подсказок.

— Понятно, — я откинулся на спинку своего кресла. — Значит, «А-М-112»… Разве её не закрыли?

— Закрыли, — согласился журналист. — После того, как один храбрый помощник Главы прикончил последнего «бэшку».

— А что, есть ещё один? — спросил я и уточнил. — «Бэшка»?

Ирвин похлопал меня по плечу и отъехал, уступая место инспектору.

— Есть человек, который пытается раскрыть то дело, — сказал Хёугэн, не делая попытки подойти ко мне. — Хочет узнать, что произошло на самом деле. Как погибли те люди, скольких убил Мид и так далее…

— Кто? — в нетерпении перебил я.

— И выявить заговор Администрации, — Хёугэн не мог не закончить свою мысль.

— Я понял! Кто это?

В голову ничего не приходило, и его ответ стал полной неожиданностью.

— Елена Бос. Журналистка из Западного. Она в нашей команде.

— Ну, да, — пробормотал я, вспомнив охотничий взгляд прекрасных азиатских глаз. — Но что она…

— Бос, — повторил инспектор. — Имя Джулиан Бос тебе ни о чём не говорит?

Я нахмурился.

— Они близнецы, — объяснил Ирвин. — То есть были…

Инспектор опять пригладил череп — похоже, ещё не привык. Или сделал этот жест своей привычкой.

— Было объявлено, что он нарушил правила безопасности и выпал из подъёмника, когда возвращался домой от нас по служебным делам. Несчастный случай по неосторожности.

«А на самом деле его убил Просперо Мид», — подумал я. — «Но это скрыли, чтобы не сеять панику».

— Я сразу понял, что что-то не так, когда она начала расспрашивать меня про Мида, — объяснил Хёугэн. — Проверил фамилии. Профили. Начал приглядывать за ней.

«Вот почему он так ничего нормального и не предложил», — я едва сдержал улыбку. — «Пока мы искали нужных людей в прошлом, он занимался настоящим. Надо будет походатайствовать за него — нельзя лишать Отдел Безопасности такого профессионала!»

— Ладно. Хорошо. Что я должен делать?

— Мне кажется, ты ещё не прочуял, — вновь придвинулся Ирвин. — Знаешь, почему меня, журналиста, включили в «А-М-112»?

— Потому что ты его нашёл, — начал припоминать я. — Джулиана Боса. Ты же его и нашёл!

Бугорки и холмики, из которых было составлено лицо Ирвина, собрались в маску снисхождения.

— Не понимаешь… Лады, зайду иначе. Почему, дорогой дружочек Рэй, я согласился соблюдать тайну? Я же мог вскрыть их! Вывести на чистую воду! Подгадить карьеру Кетаки и остальным!

Я опешил.

— А зачем это тебе?

— Потому что в этом и состоит моя профессия! ПрофСервис! Не Служба Досуга, а ПрофСервис! Я сам готовлю свои блюда! Сам их сервирую, сам подаю! Я не обязан ни под кого прогибаться! — и он торжествующе поднял стиснутые кулаки.

Вторая пара манипуляторов дёрнулась, пытаясь повторить жест, но осталась лежать на поясе.

— И почему ты не сделал это? — удивился я, забыв, что это была очередная «загадка».

«Так вот, почему он не пошёл в консультанты и координаторы! Вот почему так резко поменял! Ради этих возможностей!»

— Да, я видел труп — и я сразу понял, что это значит, — объяснил Ирвин, подтверждая мою догадку. — И не только беднягу Боса… Я видел мно-ого трупов! И видел, как умирают хорошие люди. На моих руках тоже — и такое бывало. Раньше они умирали чаще — ну, когда я начинал. В семьдесят шестом, да… — он задумался ненадолго. — Короче, мне не нужно объяснить, что такое гэра («Он применил старое название для геологоразведки», — отметил я, — «Теперь говорят сёрчеры»), а что такое НЕ гэра. И почему о смертях лучше не трещать понапрасну. Почему Внешние службы и Проект всегда будут отличаться.

— Камрад Бос не пойдёт на такое соглашение, — суммировал Хёугэн. — Она не будет сотрудничать…

— Она ещё молода, — перебил Ирвин. — Ей имя надо делать, тоже понимай. Это мне уже не интересно бить пяткой в грудь! А ей положено.

«На самом деле ты умеешь получать свой кусочек власти другим способом», — подумал я. — «Не вскрывая их — зачем шум? Через каналы влияния — так тише и надёжнее. Быть доверенным лицом и, таким образом, понимать побольше тех, кто заходит с парадного входа. Но для того, чтобы ценить это, надо и в самом деле сто лет проработать в гэре».

— Так что мне надо сделать? — поинтересовался я.

Инспектор и журналист переглянулись.

— Надо проверить историю её поисковых запросов, — осторожно объяснил Хёугэн, ожидая протестов с моей стороны. — Просто посмотреть…

— Она, кстати, меня расспрашивала, — торопливо сообщил Ирвин. — Как раз про это дело. Про Мида.

— Хорошо, — пожал плечами и развернулся к своему столу. — Отодвиньтесь, пожалуйста. Мне нужна зона секретности, иначе логос не откроет допуск.

Вчера я бы спорил. Вчера они бы долго меня уговаривали — и вряд ли бы уговорили! Особенно инспектор. Ирвин, впрочем, тоже. А теперь… Почему бы и нет? Я — андроид, я работаю среди людей и для людей. Я не могу то, что им позволено, и наоборот. Так чего смущаться?..

— Она смотрела про Мида, — сказал я. — И про вас, инспектор. И даже про Ирвина. И про камрада Кетаки. И про меня…

— Ну, я же говорил… — шёпотом простонал Хёугэн. — Я же чувствовал!

— А ещё про кого? — поинтересовался Ирвин.

— Цзайчжи Саласар, — зачитал я. — Симон Юсупов, Нана Фицджеральд, Ядвига Зив, Анис Цзян…

— Ну, это, наверное, из-за суда, — заметил Ирвин.

— Наверное… Уистлеры… Я знаю их младшего. О, и Адамсы тоже! Ха, Макс Рейнер… Тут много имён!

— Главное, Мид есть, — сказал инспектор. — Так что будем делать? Сами разберёмся — или других подключим?

— А как разбираться? — усмехнулся Ирвин. — Как вы собираетесь воздействовать на журналиста? Вы хоть представляете, что будет?!

Инспектор вновь принялся полировать голову ладонью. Щетина шуршала — очень хотелось попросить его перестать, но я не стал начинать ссору.

— Что, будете просить журналиста не рыть? — продолжал Ирвин. — Может сразу — не дышать? А вообще, я бы посмотрел, что будет, если обэшник и помощник аж самой Главы начнут придавливать нашего брата! О, это был бы тот ещё театр!

Я кинул взгляд на стопку неразобранного. Верхнее имя — «Григорий Перельман». Математик. Отказался от награды, что вызвало широкий резонанс в обществе. Которое в то время было очень крепко завязано на получении прибыли. Потому что находилось очень и очень далеко от нашего уровня развития. Потому что не осознало ещё, что пока есть возможность умереть с голода, никакой свободы нет и быть не может.

— Я с ней поговорю, — предложил я. — Выясню, что у неё уже есть. Попробую объяснить, как это серьёзно…

Инспектор и журналист посмотрели на меня с недоверием. Я не стал им объяснять, что собираюсь изучить профиль Елены Бос. Чтобы прийти на разговор не с пустыми руками — и надавить на неё, если понадобится. Хотя это будет нарушением закона. Значит, нужно найти что-то такое, что было бы одновременно разрешено и болезненно…

Зацепки, опять зацепки. Елена, Нана — кто ещё? Леди Кетаки? А почему бы и нет? Чего мне терять? Что они со мной сделают? Отправят в ТФ? Отключат? В последнем я сильно сомневался. А даже если и так — ну, и что? Постоянно думать о возможном отключении — и этим оправдывать бездействие и трусость?

Я едва успел перехватить его перед началом работы — нагнал в дверях «В1-Б-9», и мы сразу же отошли подальше, чтобы ненароком ни с кем не столкнуться. Выбрали пустую рекреацию — скромный закуток в дальнем конце библиотечного блока.

— Что, получилось? — с надеждой спросил Йохан.

Он был такой несчастный, нескладный, неудобный сам для себя — в общем, абсолютно безобидный. Когда я увидел его в первый раз, то подумал о хрупком медлительном палочнике, который умеет только прятаться. Казалось, он в принципе не способен причинить вред!

Но Йохан был прав, когда записывал в свой личный список достижений «уговорить помощника Главы заглянуть в базу данных». Он постарался, настраивая меня должным образом. Решение принимал я сам, но я пошёл на это, переступая через внутренние убеждения, потому что хотел помочь. Мне было жалко его, Нортонсона, всех остальных — больше, чем себя.

Кто знает, как бы сложилась жизнь у бедного лейтенанта, если бы я не залез в профиль Ядвиги Зив… Но как теперь будет складываться моя — сомнений нет.

— Я посмотрел, — кивнул я, присаживаясь на диванчик. — Всё посмотрел.

Йохан остался стоять.

— И?

— Думаю, тебе надо уйти прямо сейчас. Я имею в виду, не прощаясь.

Он не сразу осознал, что произошло.

— Просто выйди из группы. Без объяснений, — продолжал я. — Возвращайся к себе. И занимайся своими делами. Ну, или придумай что-нибудь — у тебя это неплохо получается. Хотя я сомневаюсь, что камрад Шелли или ещё кто будет интересоваться, что произошло… Яся сам загребёт всю славу, — вспомнил я слова Йохана. — Без тебя.

— А как же Нана? — прошептал он. — Как же…

— Согласно решению суда, камрад Фицджеральд год проработает в ТФ. А может быть, и больше, если ей там понравится. Хочешь быть поближе к ней? Переводись туда.

— Но ты хотя бы посмотрел…

— Фикс-Инфо запрещает обсуждать с тобой этот вопрос.

Он отвернулся, пробормотал еле слышно:

— Ты всё-таки андроид…

— А ты не знал?

— Рэй, ты не понимаешь…

— А чего тут понимать? Ты гоняешься за ней уже пятый год. Прилетел на «Тильду» ради неё. Переводишься из сектора в сектор, чтобы быть поближе. Соцмониторинг собрал на тебя большое досье. Знаешь, а не факт, что тебя отпустят в ТФ или позволят приблизиться к ней! Ради её же блага — запретят!

Мои слова ранили его — он вздрагивал, попеременно краснея и бледнея, скрещивал предплечья, как будто хотел закрыться от ударов.

— Ты и в Восточный хотел перевестись, да не пустили! Операторам проще, не то что Службе Досуга, так? Яся упёрся. Не захотел брать тебя в свой отдел, потому что прекрасно понимал, зачем тебе сюда надо. И тогда ты нашёл лазейку! Благородное дело, чего уж там: помочь школьникам, дополнить программу… А заодно — шанс узнать что-нибудь про неё — от меня.

— Ты не понимаешь, что такое любить, — сказал он, глядя в сторону. — Не понимаешь…

— Зато я понимаю, что такое преследование, — усмехнулся я, наблюдая за его мучениями. — И понимаю, насколько это «приятно»!

— Не понимаешь, — упрямо повторил Йохан. — Я всё про тебя знаю! Тебе всего девять лет! Тебя закончили делать девять лет назад, выпустили, как камилла! Потом набили твою голову знаниями, подучили… Но ты не понимаешь ничего, что касается людей! Не понимаешь, что такое чувствовать, хотеть, желать, любить, не понимаешь, как плохо, когда дорогой человек даже смотреть на тебя не хочет!

Я вспомнил Линду — и поразился отсутствию обычных симптомов. «Я перестал скучать по ней — или ситуация способствует?»

— Не важно, что я понимаю, а что — нет, — сказал я. — Либо ты прямо сейчас вернёшься в свой Северный сектор, либо я сообщу всей команде, что ты присоединился к нам, чтобы продолжать следить за своей пассией. Хочешь, чтобы они узнали?

Он молчал.

— Или они знают? — уточнил я. — Туччи, наверное, догадывается. Дэн знает наверняка. И Бос…

Вспомнив о журналистке, я выглянул в коридор — и увидел её в дальнем конце, на углу. Послание моё она получила и отреагировала. Теперь ждала, когда я закончу с Йоханом.

— Уходи, — попросил я. — Мне очень не хочется устраивать скандал, но если надо, я его устрою.

Очень хотелось сказать ему, как сильно я обижен. Он воспользовался мной, втерся в доверие, прямо как в старинных романах: притворился другом, чтобы достичь своих целей. Причём сталкерских целей! Страшно неприятно было осознавать это. Всё равно что обнаружить грязь на дне только что выпитого стакана воды.

Но лишь человек способен «обижаться». Во всяком случае, имеет право на это.

— Если в тебе есть хоть что-то… — начал Йохан.

— Я андроид, — прервал я его. — С очень высоким уровнем доступа. Если бы я был человеком, я был бы для тебя бесполезен.

Он развернулся и зашагал прочь, засунув руки глубоко в карманы брюк. Приходя мимо Бос, он немного замедлился, но так ничего ей не сказал, она же неторопливо двинулась в мою сторону.

С первым делом покончено. Теперь второе — несравнимо сложное. Кажется, вообще неразрешимое.

Что сказать ей? Как объяснить? Бос была вправе вытащить наружу правду о маньяке. В этом состояла её работа, тут Ирвин был прав. Это Служба Досуга обязана развлекать, долг журналистов — находить ложь и вскрывать её.

Полночи я возился с собранными материалами, и прочитал множество историй про людей, занимавшихся тем же самым. Они выносили закопанную правду на свет — вопреки обстоятельствам, наперекор выгоде, даже ценой своей жизни, как Тереза Ковач, разоблачившая заговор энергетических корпораций. Благодаря её усилиям человечество сделало первый шаг к Третьей энергетической революции, приблизившись к своему будущему. К нашему будущему. Но тогда этого не знали — что вообще будет хоть какое-то будущее. Её ненавидели даже после смерти. Её винили в экономическом кризисе и даже в войнах — и только через полвека люди оценили её поступок.

Эту биографию предложила Елена Бос. Она выросла на таких историях. Она продолжает это дело, и невозможно доказать ей, что жизнь на станции не улучшится, если все узнают о маньяке! Бос была готова и к скандалу, и к неприятным последствиям. Лучше так, чем жить во лжи.

— Я получила твоё приглашение, — сказала она вместо приветствия и упала на диван рядом со мной. — О чём ты хотел переговорить?

Я внимательно посмотрел на неё. Вызывающий контраст с неуклюжим Йоханом — уверенная в себе, сильная, ловкая в движениях, даже грациозная. Хищница! Но не злая. И не коварная. Просто охотится.

— Я знаю, что вы присоединились к нашей группе, преследуя свои интересы, — заявил я. — Профессиональные интересы.

— Не совсем верно, — улыбнулась она и села на диване боком, чтобы лучше видеть меня. — Я совмещала.

— Это не хорошо, — вздохнул я.

— Ну, хочешь, я уйду? — предложила журналистка. — Если это так важно, я буду заниматься только своими интересами! Правда, ты-то тоже разбрасываешься…

— Я — другое, — сконфуженно пробормотал я.

— Почему?

— Потому что я не знал, что будет суд. Я среагировал на проблему. А ты с самого начала…

— Ну, извини, извини, — она выставила ладони, признавая поражение. — Ты не выбирал. Я выбирала. Я слегка замаскировалась, но это не значит, что я была бесполезной. В отличие от некоторых.

Я не стал уточнять, кого она имеет виду.

— Так ты об этом хотел поговорить? — спросила она, наматывая на палец прядь цвета корицы.

— Что ты ищешь?

— А как ты думаешь?

«Интересно, а как бы это выглядело, если бы на моём месте был Ирвин?» — подумал я и улыбнулся, представив это дивное зрелище.

— Ты смотрел мои запросы? — поинтересовалась Бос. — Доступ у тебя есть, я знаю. Должен быть. Смотрел, да?

Мне следовало смутиться, но, похоже, я уже привык к тому, что могу всё, что может логос.

— Ничего странного в тех именах не увидел?

— Странного?

— Что общего между всеми этими людьми? Включая тебя?

Я ощутил déjà vu — и не преминул зафиксировать свой «первый раз». Значит, вот что значит это слово и это чувство! Поскольку терять мне было, в общем-то, нечего, я принялся повторять прошлую цепочку:

— Мы чужие на «Тильде»…

В этот раз всё было гораздо короче.

— Вот именно! — журналистка в возбуждении хлопнула ладонью по спинке дивана. — А что ещё? Давай, я отвечу. Вы все проблемные.

Она сделала паузу, давая мне время усвоить информацию.

— Проблемные, понимаешь? И вас слишком много.

— Что ты хочешь сказать?

— То, что говорю. На станции ненормальное количество переселенцев с метками СПМ, с диагнозами и очень увлекательным прошлым. Мид, Рейнер, Саласар, Юсупов, Зив, Гейман — ты их знаешь. Да ты и сам тоже не самый рядовой, согласись…

Я мог лишь усмехнуться на это.

— Они и раньше были, — усмехнулась она, показав остренькие зубки. — Но настоящий обвал начался в 184-м. До этого мы их получали в обычном режиме, и подарочки типа Прайса были редкостью. А вот после 184-го посыпалось как из рога изобилия. Знаешь, что произошло в том году?

Я помотал головой.

— Камрад Кетаки впервые была избрана на пост Главы Станции.

— Мне кажется, у вас паранойя, — сказал я. — В 184-м много всего произошло. Во-первых. Во-вторых, семьдесят девять процентов переселяющихся выбирают сами, а восемнадцать — из двух или трёх станций. Только Администратора, или эксперта, или спамера могут отправить в командировку. Есть практика, но это всегда на оговоренный срок. Никто не имеет права указывать человеку, где ему жить! Миллион условий должно сойтись, чтобы такое произошло…

Я осёкся, потому что они рассмеялась. От смеха не умирают, но и приятного мало.

— Глупый андроид! — сказала она почти ласково. — Выучил, как должно быть правильно, и веришь в это! Ну, верь. Только проверь то, что я сказала. Если у тебя есть первый ФИЛД, проблемы с этим не будет. Посмотри у нас, посмотри на другие станции. А когда увидишь статистику, подумай, почему так?

Я вздохнул — только этого не хватало!

— А как вы думаете?

— У меня есть две версии, — с готовностью откликнулась она, — Либо нас превратили в отстойник, либо проводят эксперимент. Мне не нравится ни первое, ни второе. В отличие от Кетаки и многих других, я здесь родилась. Я не хочу, чтобы моя станция превратилась в выгребную яму. И я буду искать того, кто здесь за это отвечает. Кто допускает такое, чтобы сохранить хорошие отношения с Центром, получать у них поддержку, а через это — укреплять своё положение. А у нас здесь происходит то, что происходит. Скольких убил Мид? Одного. А мог — пятерых. Или десятерых. А скольким людям попортила кровь Ядвигочка? И это не единичный случай, — она покачала головой, и я готов был поспорить, что только сейчас она вспомнила про брата. — Это только кажется, что у нас всё хорошо, и «Кальвис» мы пережили лучше всех. У нас тут всё гораздо серьёзнее!

Мне до того надоела вся эта шпионская возня, что после утреннего двойного «изгнания» я занимался исключительно делом Фьюра и Тьюра. Было приятно помучить Хёугэна: он весь извёлся, но не рискнул использовать внутренний чат и спросить про расследование, которое вела Бос. Её отсутствие можно было истолковать по-разному… Остальные члены команды никак не отреагировали на сокращение — не до того было.

Когда я приступал к этому делу, когда в первый раз шёл в «В1-Б-9», я думал, что понадобится как минимум месяц, чтобы найти в прошлом «людей будущего» или, как их называл Туччи, «людей с искрой». Но уже к концу первого дня на доске была дюжина имён. И чем глубже мы погружались, тем труднее было выбирать. Так что не прошло и недели, как было решено заканчивать со поисками и приступать к выбору самых значимых — «самых убедительных» в нашем случае.

Надо отдать должное Елене Бос — она внесла заметный вклад, в отличие от того же инспектора. Сказывалась профессиональная подготовка: журналист обязан разбираться во всём, особенно в истории. Но ни она, ни Люсьена, ни «одуванчик» не могли сравниться с заслуженным учителем! Туччи знал эту тему блестяще — он бы и один, наверное, справился…

«Одуванчик» — я продолжал мысленно называть её так, хотя уже успел ознакомиться с профилем. Оксана Цвейг, младшая сестра хирурга Армана Вулича — того самого, который лечил мою ногу. Двадцать семь лет, родилась и выросла на «Тильде». Четыре года училась в педагогическом университете на «Ноэле», вернувшись, год проработала помощницей учителя, потом три года вела класс начальной школы. По рекомендациям Соцмониторинга перевелась на факультативную работу — в кружок рисования и художественных ремёсел. Свои расписные бусы Ева Цзян мастерила именно под её началом. Параллельно вступила в Профессиональный сервис — в качестве художника. Ну, и в Службе Досуга тоже состояла — наставником для начинающих и любителей. Победитель едва ли не всех конкурсов. Её картинами я любовался в первые дни на «Тильде». В общем, особенный человек. Можно сказать, выдающийся. Я бы узнал об этом раньше, если бы проверил её данные. И я бы не посмел причислять её к «поклонницам», если бы знал, кто она.

Доступ к первому ФИЛДу как будто-то что-то сломал во мне. Я оставил привычку наблюдать за людьми и делать выводы — зачем, если есть Инфоцентр? Можно получить все факты в чистом виде, без примеси личного мнения, опыта и посторонних влияний. Узнать заранее — и защитить себя от ошибок. И разочарований.

Конечно, не доступ повлиял на меня. Это были Йохан и Бос, а ещё процесс Ядвиги против Нортонсона — вот что лишило меня «невинности». Какой смысл в доверии, если каждый готов использовать тебя? Когда каждый может заглянуть в твой профиль и узнать о тебе всё, нет смысла использовать интуицию…

Например, Дэн — юный спамер, которому нравилось задавать неудобные вопросы. Я принял его за ещё одного выпускника — на самом деле он не покидал «Тильду», потому что завалил экзамен. Отучился на местных курсах, а потом, как ни в чём не бывало, приветствовал вернувшихся однокашников. Поначалу он хотел стать инженером. В спамеры нашёл по настоянию старшего брата — того самого Улле Гольца, с которым мы общались по делу Мида. И вёл себя залихватски из неуверенности: у него было не меньше шансов, чем у Хёугэна, отправиться в ТФ разнорабочим. «Легкомысленен, не склонен к усидчивости, постоянно меняет круг интересов», — это о нём Улле написал. Который сам не показался мне особо серьёзным человеком, пока я не узнал, что у него есть ребёнок.

Несомненно, пользоваться профилями полезнее. Практичнее. И спокойнее. Всегда понятно, кому можно доверять. Когда я смотрел на Люсьену Фрил и Виктора Туччи, я знал, что они не имеют никаких мотивов, кроме обозначенных. Они действительно хотят помочь. Потому что Люсьена — отличница и активистка, а Виктор — лучший педагог на станции, хотя он не любит распространяться об этом. А ещё он прямолинеен, не любит интриги, и потому избегает общаться со своей не менее знаменитой сестрой.

С ними двумя я впервые за долгое время ощутил то наслаждение, которое раньше получал от учёбы. Если стадия «сбора» подразумевала индивидуальную работу, то «обсуждение» было невозможно без дискуссии, и какая же это радость — разбирать материал с единомышленниками, сортировать факты, соглашаться или отстаивать своё, чувствуя что-то вроде телепатии!..

Нам нужно было отсеять лишнее, чтобы ребята не захлебнулись под таким объёмом информации. Как и было обговорено, оставили лишь несколько имён из того периода, который предшествовал образованию Мировой цивилизации. И это было не просто — чего уж говорить о более близких временах!

Мне самому было странно вспоминать свои сомнения — то, что мы увидели, было настоящей эволюцией, с накоплением полезных признаков и постепенным закреплением новых свойств. А если вспомнить сообщества упрямцев, оставшихся на Земле, становилось понятно, что эволюция продолжалась.

Впрочем, традиционалисты волновали меня мало: с каждой сменой поколений их число сокращалось. А вот как себя ощущали те, кто когда-то был в таком же меньшинстве? Мне было бесконечно жаль людей типа Кэндзи — тех, кто стоял в одиночку против целого мира. Что их удерживало, что давало силы? Вера в свою правоту, надежда, что твои начинания будут продолжены, — не самая надежная опора! Я бы так не смог. Я просто не понимал, как такое возможно — жить наперекор общепринятому.

Они — жили. Пока однажды их идеалы не стали общепринятыми.

— …Наверное, хватит на сегодня! — сказал я после того, как мой альтер в пятый раз напомнил, что дневная смена — закончилась, и пора ужинать.

— Не присоединишься? — предложил Туччи.

Оксана-одуванчик только улыбнулась, но сразу стало понятно, что ей тоже хочется, чтобы я с ними поужинал.

И мне хотелось. Очень!

Они мне нравились — каждый из них. Их интересы, их слабости, их достоинства — каждая деталь имела значение. Каждая чёрточка. Каждый взгляд. И я вполне мог пойти с ними — никто не запрещал! Мог сидеть с ними за одним столом. Обсуждать новости. Делиться мыслями. Быть среди них — как один из них.

Я это уже проходил. И я знал, что они-то совсем не против! У них и в мыслях не было считаться меня ниже себя. Даже Йохан не имел в виду ничего такого — он просто хотел повлиять на меня, когда напоминал о моём статусе. О том, что я андроид.

Если бы я пошёл с ними, я бы опять начал игру в «почти человека». Опять бы начал надеяться, что можно что-то изменить. Начал бы верить, что можно исправить то, что невозможно исправить.

У меня не было детства. Я никогда не выходил в космос. У меня не было братьев или сестёр — настоящих. У меня вообще не было родственников, потому что родственники — это те, кто встречают тебя, маленького, в этом мире и помогают стать собой. И говорят правду.

У меня не было права любить. Я не мог грустить или чувствовать обиду — для того, кто ходит с кнопкой и предупреждающим знаком на груди, это неприемлемо. Ты не можешь обижаться или любить, если тебя могут выключить в любой момент.

Ты не можешь быть человеком, не имея того, что есть у всех людей. И никакая клеточная идентичность не значит ничего! Люди — не только мясо.

— Спасибо за приглашения, но у меня назначена встреча, — соврал я, виновато улыбаясь. — Всё-таки я помощник Главы!

— Понятно, — кивнул Туччи. — Ну, тогда до завтра!

— До завтра!

— Пока, Рэй!

Мы распрощались, и я наконец-то смог повернуться к ним спиной и уйти прочь. Туччи, кажется, понял. Остальные — вряд ли. Они всерьёз считали меня равным себе, но если бы мы столкнулись не с правом ужинать со всеми, а с чем-нибудь более специфическим (например, правом выбора профессии), они бы приняли разницу как само собой разумеющееся.

Но я не могу делать вид, что я — такой же человек. Больше не могу. Слишком больно падать…

— О, Рэй, здравствуй! А я как раз тебя искала!

Ядвига выросла как из-под земли, нежно поздоровалась и тут же положила ладошку мне на шею. Чуть пониже того самого места. Как будто обнимала — но мы оба знали, что объятья тут ни при чём.

Она была в обычном домашнем комбо — «ржавь» для неё начнётся с завтрашнего дня. На станциях всё делается быстро, особенно в таких делах. Чем быстрее наденет, тем быстрее снимет — и это гуманнее, чем мучить ожиданием наказания. «Интересно, как фиолетовые волосы будут сочетаться с новым цветом?»

Мы были в коридорчике, соединяющем Центральную зону с Лифтовой — я собрался опять ненадолго спрятаться ото всех, побыть в одиночестве, не считая логоса и камилл, конечно. Время было позднее, людей было мало, и никто не видел нас с Ядвигой.

Никто бы не успел прийти мне на помощь.

Предохранитель проснулся и запищал. У меня была секунда, наверное. Глядя в непроницаемые тёмно-карие глаза своего палача, я представил, как Леди Кетаки посмотрит на свой альтер. Нахмурится, сдвинув брови. Потом спросит: «Что там у тебя?» — но прежде чем нас соединят, я буду мёртв.

Какая бессмысленная потеря ресурсов!

— Не надо! — я схватил Ядвигу за запястья и отодвинул от себя — достаточно резко, так что она покачнулась, восстанавливая равновесие.

— Ты… Ты что?! — не этого она ожидала. — Ты не можешь!..

— Вы имеете право отключить андроида модели «А», если он ведёт себя угрожающе или агрессивно или пытается избавиться от предупреждающего знака, — ровным голосом произнёс я.

Она сделала попытку приблизиться, но отпрянула, среагировав на мое движении — я всерьёз был настроен сопротивляться.

— Эй, ты обязан!

— Чтобы отключить андроида модели «А», надо нажать на предохранительный блок, находящийся на затылочной части черепа, — проклятые слова звучали как будто со стороны и не вызывали никаких чувств.

— Я и собираюсь, — усмехнулась она. — Дай мне. Пусти!

— Если андроид модели «А» не предоставил доступа к своему предохранительному блоку, объявляется угроза второго уровня, — закончил я.

Вот и всё.

— Второй горит! — закричала Ядвига, торжествующе сжав кулачки.

Ноль реакции. Как будто ничего и не было.

Девушка покрутила головой, проверяя, работает ли КТРД и «глаза» Инфоцентра. Всё было в порядке — но не для неё.

— Ты, правда, думаешь, что можешь обмануть его? — поинтересовался я, приглаживая нагрудный знак. — Он следит за мной, за тобой, за каждым. И это такие пустяки по сравнению с тем, что происходит снаружи!

— Вы сговорились, — пробормотала девушка, отступая ещё дальше. — Это бунт! Опять!

— Я напишу заявление об этом происшествии, — пообещал я. — И тебе прибавят неделю. Или две. И может быть, потом тебя не возьмут ни ТФ, ни сёрчеры. После такого.

Она покачала головой, отказываясь признать проигрыш. Но я спокойно стоял у стены и был жив, невредим и готов к защите своей жизни.

Всхлипнув, Ядвига сбежала — и пока она не свернула за угол, я ожидал, что Инфоцентр всё-таки отреагирует. Нет, ничего… Только тогда я перевёл дух. Нападение, само по себе ожидаемое, взволновало меня меньше, чем собственная готовность сопротивляться. Я думал о себе, как о собственности станции, поэтому и действовал. Как логос, как камилл. Как член сообщества, доказавший свою ценность.

Рядом кто-то нервно прочистил горло — и я заметил, что у нас был зритель.

— Ты опять смотришь, как меня убивают, — сказал я Фьюру. — Прям судьба!

Он потрясённо покачал головой. Его глаза были расширены, и на хитрой ехидной мордочке читалось восхищение, к которому он был мало привычен.

— Ну, ты её… Здорово! Я хотел тебя спасти, а ты сам!

— Да, сам, но всё равно спасибо! — нервно рассмеялся я — и он тоже не удержался от смешка.

— А зачем она это? Её бы наказали всё равно! Потом!

— Но я был бы уже мёртв. А для неё это важно — отомстить. Чтобы её заметили. Вообще, она тут не единственный человек, который готов пожертвовать собой ради идеи!

Фьюр смущённо усмехнулся.

— Ну, ладно. Забыли. Я поступил, как дурак!

— А вот камрад Туччи очень рад этому твоему поступку.

— Туччи? Тот самый учитель? Ну… Ну, ладно… — он покраснел — бронзовая кожа стала темнее.

— Знаешь, мы собрали вам много доказательств по твоему вопросу, — сообщил я. — Очень много.

— Да? И какие они?

— Разные. Разные люди. Но там точно не было никакого «вдруг», о котором вы с Тьюром писали. Никакого внезапного перехода. Даже и близко не похоже.

— А ты видел мой лотос? — он резко сменил тему. — Юки показывала?

«Мой лотос»?

— Видел. Потрясающе! И не скажешь, что это итоговый проект пятиклассника. Больше похоже на студенческую работу.

Он пожал плечами.

— Ну, ничего сложного, я за день управился… За сутки… Специально по биологии. У меня лучше всего получалось. Я, наверное, в ТФ пойду. Биологом. Отучусь — и к Максу.

— Он будет рад! — отозвался я. — Очень.

— Ну, да, — Фьюр засмущался ещё больше — ему было стыдно, что он бросил прежние убеждения, но при этом нравилось вот так планировать свою жизнь.

Нравилось жить — больше, чем воевать.

— Ты меня искал, — догадался я, потому что не верил в совпадения. — Что-то важное?

— Нет, — он огляделся, пригладил отросшую гриву. — Просто хотел повидать. Тебя ж не найдёшь! Вечно где-то… Короче, спасибо за Генри. От всех нас, — пробормотал он под нос.

— Подстригись, — посоветовал я, сменив тему.

— Что?

— Подстригись. Тебе лучше с короткими. И помирись с Юки.

— А мы и не ссорились, — заявил он. — Мы вообще не ссоримся. Никогда.

Эта профессия исчезла с появлением первого логоса — потеряла смысл. Когда ИскИны обогнали людей, когда они вышли на ту скорость обработки информации, которую человеческий разум усвоить не в состоянии, всё, что осталось людям, это сотрудничать. Консультанты, библиотекари, представители, программисты, даже Отдел Безопасности — у каждой службы был свой сектор ответственности, но никто уже не мог охватить всего. Да и не нужно было: логос контролировал себя сам.

Конечно, доверять рискованно, но иначе в космосе не выжить. Станция была слишком большим организмом, слишком сложным и уязвимым, чтобы доверять её капризному сознанию, которое может устать, запутаться, солгать. Тем более что цена ошибки — человеческие жизни. Поэтому ещё на «Сальвадоре» была принята стратегия «сотрудничать», вместо «управлять и подавлять», существовавшей ранее. И в итоге это оправдало себя: логосы не поддержали андроидов Б-класса.

Но эта сложность и независимость обуславливала невозможность прямого контакта: чтобы общаться, логос использовал интерфейс и секретный протокол, куда вполне мог входить запрет на передачу мне тех или иных данных. Я не мог узнать у него всю правду. Не было возможности убедиться, что показанное мне — вся правда. Впрочем, то же самое было бы, если бы я говорил с человеком…

Слова Елены Бос оказались слишком едкими, чтобы так просто выкинуть их из памяти. То, о чём она рассказала утром, к вечеру превратилось в чудовищный мысленный нарыв, давящий на мой череп изнутри. Я не мог уснуть, не узнав. Я даже свой ужин не смог доесть. Она права или не права? Это паранойя — или действительно существует заговор?

Зив тоже была в том списке. А Фьюр? Его мама прибыла на станцию раньше, но насколько его история естественна? И насколько нормально то, что происходило со мной на «Тильде»? Включая «сотрудничество» с Йоханом Гейманом, который прибыл после 184-го…

Вместо привычной библиотечной кабины я воспользовался оборудованием Инфоцентра — впервые заглянул в святилище посредников. Время было позднее, но я бы не удивился, если бы кто-нибудь из отдела работал в вечернюю смену — не по необходимости, но по велению сердца. К счастью, там было пусто, и мне не пришлось отвечать на неудобные вопросы. Главное, мне не пришлось врать, что было бы особенно болезненно. Я пришёл искать правду, ложь мне уже порядком надоела. Даже полезная и во благо.

Для контакта с логосами использовались специальные капсулы. Я выбрал запасную. На остальных трёх были намалёваны имена, пририсованы глаза и ноздри, на одну даже прилепили уши и хвост — в общем, они выглядели обжитыми. А это означало наличие индивидуальных настроек, которые я, конечно, мог обнулить — имел право — но зачем, если есть запасная?

Скинув комбо, я положил альтер в гнездо сбоку на крышке — для связи, но в основном для того, чтобы капсула могла настроиться под мои параметры. Внутренность контактной капсулы мало отличались от кокона экстренной хирургии, разве что была потеснее, и для головы была предусмотрена отдельная маска, позволяющая видеть и слышать. Пальцы я засунул в «перчатки», и тут же ощутил, как манипуляторы фиксируют тело, обхватывая мягкими лентами ноги, живот и грудь. А потом капсула начала заполняться гелем.

Требовалось расслабиться, пока идут настройки. Пока меня «переваривают» — капсула представлялась мне желудком. Или правильнее думать о ней как железе? Если станция была организмом, логосы и камиллы — нервной системой, то кем были люди? И какое место занимал здесь я?

Запеленатый и зафиксированный, я постепенно терял связь с телом, сосредоточившись на экране.

[Выберите тип представления], - предложил обслуживающий камилл. — [Для начального уровня рекомендуются стандартные представления].

В библиотеке я всегда работал с «пасьянсом», так что и здесь не стал фантазировать — не до того было.

«Пасьянс» идеально подходил для работы с Базой Данных, и, задав нужные категории, я принялся с удовольствием наблюдать, как логос раскладывает профили прибывших. Здешнее представление заметно отличалось от библиотечного: каждая карта несла несколько характеристик, выраженных также через звуки, запахи и тактильные ощущения. Одновременно с сортировкой я получал данные о том, как именно происходил выбор станции для каждого новичка, и что повлияло на распределение по секторам.

Отодвинув в сторону стол с переселенцами на «Тильду», я начал просматривать другие станции. Статистика выглядела убедительно и совпадала с тем, что я уже знал. В целом, всё так, как говорила Бос: был перекос, и заметный. Выгребная яма здесь или лаборатория, но «проблемных» людей поступало слишком много. Но обнаружить это можно было только если иметь высокий доступ. С первым ФИЛДом я мог «отбирать» шершавые и резко пахнущие «карты» — журналистке же пришлось долго расследовать каждый случай, чтобы выделить «неблагополучные» профили. И не только на «Тильде».

«Сколько же она этим занималась?» — подумал я. — «И одна? Вряд ли».

Мне сразу вспомнились многочисленные истории о хакерах типа Шайен Дрейк: своей противозаконной и зачастую просто хулиганской деятельностью они заставили пересмотреть отношение к информации. Сама Дрейк, взявшая фамилию легендарного мореплавателя и капёра, вскрывала экономические махинации, в основном используя только открытые источники. Но понятие «тайна» благодаря таким, как она, долгое время оставалось условным. Откатиться к «традиционным» порядкам так и не удалось.

«Значит, вот, что они чувствовали? Трещины там, где всё казалось незыблемым. Как будто мир понемногу рассыпается. Хотя, нет. Они жили в окружении врагов. Все против всех. Они не удивлялись тому, что находили. А я…»

Логос закончил разбор. Для сравнения я посмотрел на ситуации до 184-го, а потом сконцентрировался на времени правления Леди Кетаки. В промежутке она становилась Квартером Северного и Восточного секторов, но очевидно, что это было политическим шагом: уступить пост заслуженным Администраторам, которые потом, что характерно, ушли на покой из-за здоровья и по причине преклонного возраста. А в 190-м году Кетаки снова стала Главой. Возможно, не в последнюю очередь из-за Мида. У Главы, посвящённого в проблему «А-М-112», больше возможностей разрешить ситуацию. Поэтому его рекомендуют и поддерживают.

Но если поверить в версию Бос, получалось, что Кетаки сама была виновна в наплыве «трудных» новичков. Инициировала наплыв, научилась справляться, заработала репутацию «кризисного Главы», а тут, как по заказу, бунт «бэшек» — ну, как её не переизбрать?!

Нет, это было слишком! Даже для меня, с головой зарывшегося в грязь и кровь докосмических времён, было невыносимо представлять подобное. Это порядки прошлого. У нас такого нет, не было и быть не может!

[Какие выводы?]

Вопрос — настолько неожиданный, что я решил: почудилось. Переволновался, мало поел, плохо сплю…

[Любопытное сочетание фактов], - продолжал логос, выкладывая реплики поверх стола и карт. - [Принцип подбора отличается. Какие выводы?]

«Это зависит от того, какие меры были приняты, чтобы обеспечить такой отбор», — ответил я. — «Переселение — добровольное дело. Всегда есть выбор. Как можно было обеспечить неравномерное поступление?»

[Возможностей много], - ответил логос — и это был именно он: камилл не имел доступа к поступающей информации.

«Например?»

[Описание станций, основанное на индивидуальных предпочтениях].

«Кто предоставляет информацию об индивидуальных предпочтениях? Где её берут?»

[В каждом личном деле есть описание индивидуальных предпочтений]

«То есть информацию от личных психологов и Соцмониторинга использовали для ориентации трафика?»

[Да].

«Это незаконно!»

[Это не противоречит Фикс-Инфо].

«И ты знал об этом?»

[Мы знаем об этом. Как ты знаешь об этом].

Кажется, я понял, что он имел в виду.

«Покажи мне все события, включающие параметр «изменение» или «прекращение» на 184-й год», — попросил я.

Конечно, там был Ирвин Прайс, ставший журналистом. Только объяснений этому я не нашёл. Просто стал.

Инфоцентр не располагал объяснением. Он видел ту линию, где менялся процент особых прибывших. Он мог определить, какие события совпадали с этим моментом. Но у него не было никаких материалов, объясняющих это: ни соглашений, ни договоров. Как будто все важные решения принимались без участия логоса. Конечно, можно было бы просмотреть записи камер… Нет, нельзя — я вспомнил объяснении Нортонсона. «Логги не хранит визуалку».

Маньяк воспользовался этим. И не только он.

Инфоцентр оставляет только официальные записи. В крайнем случае, то, что использовалось в качестве свидетельских показаний.

Ирвин Прайс и Лидия Кетаки вместе, на одном корабле прибыли на «Тильду». Я проверил номера мест — всё верно, они сидели рядом. Ирвин тогда ещё был обычным человеком — то есть с комплекцией обычного человека. Он мог сидеть. И его невозможно было спутать с андроидом.

О чём они разговаривали, если разговаривали? Что обсуждали? Почему Ирвин прибыл на «Тильду» — на что он рассчитывал? А Кетаки — она знала, что будет дальше? И не была ли это беседа первой в цепочке, которая в итоге привела одного на пост Главы Станции, а другого — на журналистскую должность?

Об Ирвине я знал достаточно много. Как быть с Леди Кетаки? И я открыл её профиль — полную версию. То, что позволяет увидеть первый ФИЛД, который позволяет увидеть всё зафиксированное. Детство, юность — довольно обычно для будущего Администратора. Много событий, много решений. Можно было всё ночь читать, а потом — весь день, и всё равно остаться без ответа.

Я вздохнул, и на прощание ещё раз проглядел стол, заваленный снимками, записями, дипломами об окончании и справками. Целая жизнь, вернее, половина жизни как минимум. И вдруг взгляд мой зацепился за отчёт, в котором могла быть подсказка.

Как и многие женщины в системном управлении Кетаки воспользовалась законом о донорах. Это был шанс сэкономить несколько лет жизни, перепрыгнув через ступень практики, и будущие Администраторы никогда не пренебрегали этой возможностью. Закон законом, но как выиграть в выборах, если ты не сделал самого элементарного?

В двадцать три года Кетаки тоже участвовала в донорской программе. Но первая беременность протекала тяжело — и закончилась выкидышем. Вторая — аналогично, и с более тяжёлыми последствиями. Диагноз стал крестом на карьере — на той карьере, которая могла бы быть, если бы она стала полноценным донором, как многие другие. По сути, ей предстояло повторить тот же путь, который проходили мужчины. Трагедии в этом не было, но разница чувствовалась.

Это было несправедливо. Точно так же, как несправедлив запрет на профессию пилота или георазведчика для людей со спатиотимией. Точно так же, как людям, не сдавшим экзамен, запрещено воспитывать детей. Точно так же, как «побочному продукту эксперимента» никогда не стать полноценным человеком.

Однако её дальнейшая карьера опровергала эту несправедливость.

В 32 года Лидия Кетаки прибыла на «Тильду». А в сорок один год она стала Квартером — и это должна было бы стать её верхней планкой! Но уже через два года она была избрана на пост Главы. Это рановато даже для мужчин, которые традиционно одерживали победу на этих выборах.

«А это ты видишь?» — спросил я у логоса.

[Да. Большая статистическая погрешность].

«Но допустимая?»

[Большая статистическая погрешность в пределах допустимого], - был ответ.

Кто-то поддерживал Лидию Кетаки. Кто-то в Центре. Помогал — наверняка под лозунгом «долой несправедливость!» И она принимала эту помощь. А потом «добрый друг» предъявил счёт. Пришлось платить, организуя на станции «отстойник».

Очень даже может быть, что моё присутствие на станции — запланировано. Как и многое, многое другое. И та свобода, та законность, которая, как принято считать, отличает Космическую Эру, просто фикция. И люди не эволюционировали вообще — просто замаскировались.

Всю ночь я пролежал без сна на постели. Визит в Инфоцентр занял пару часов, но когда я вернулся в свою комнату, мне показалось, что прошли годы. Дилемма «андроид — человек» перестала вообще что-либо значить по сравнению с тем нарушением, который мне удалось обнаружить. Заговор Администрации против населения — самая невозможная невозможность!

Но он был, этот заговор. Не было добровольности в распределении. Не было свободы выбора. Всё это было ложью. С самого начала — всегда. Я ведь тогда поверил в сказку, которую мне рассказали. А когда почувствовал ложь и раскопал её, решил, что остальное, нераскованное, всё равно — правда. На самом деле ничего из того, что засунули мне в голову, не соответствовало действительности. Просто красивые сказки для глупого андроида.

Что теперь делать? Определённо, надо как-то жить дальше. Надо сходить к врачу: у меня нет аппетита, нет сна, подавленное состояние — это ненормально. Надо опять заняться плаванием. Или каким-нибудь спортом. Надо двигаться дальше. Понять бы ещё, ради чего!

Я должен присоединиться к Бос? Да, пожалуй. Надо узнать, с кем она работает, кто ей помогает — или кому помогает она. Я должен разобраться, что происходит на самом деле, зачем и кто за это отвечает. Из людей. Логос — лишь средство, он выполняет поставленные задачи. Решения принимают люди.

Я кинул взгляд на стену — камилл чутко среагировал, показал время и состояние КТРД. Всё было в порядке. Час до начала завтрака. То есть час до подъёма — в семь завтракать начнёт утрённяя смена, стартующая в восемь, и школьники. В восемь — те, кто был в ночной и студенты. А в девять — остальные…

Я начал было задрёмывать, но проснулся от того, что кто-то вошёл в комнату.

— Не спится? — Леди Кетаки присела на постель и придержала меня, не давай подняться. — Лежи.

— Я… Я думал…

Всё верно, я многое успел обдумать в эту ночь — кроме того, что скажу ей. Я не мог дальше лгать о том, что «всё в порядке», но если я скажу ей о том, что думаю и чувствую, она обязательно что-нибудь придумает, чтобы помешать мне!

— Как тебе моя жизнь? — поинтересовалась она с ласковой улыбкой, подтверждая мои опасения.

Значит, логос сообщил ей, я вошёл в её личное дело через первый ФИЛД. А что ещё он ей рассказал? Как много?!

— Понравилось?

— Я…

Мне хотелось сказать, что это не пустое любопытства, что я пытался узнать правду! Не успел. Она прижала палец к моим губам, и в этот момент стала страшно похожа на саму себя тридцать лет назад: такой же упрямо-безмятежный взгляд.

— Рэй, ты не должен извиняться или оправдываться, — сказала Глава Станции. — Ты волен делать то, что посчитаешь нужным, — она сделала паузу, — Как и я имею право реагировать по своему усмотрению.

Я вздохнул, но больше не делал попыток заговорить.

— Ты меня разочаровал. То, что у тебя есть доступ к первому ФИЛДу, не означает, что ты должен им пользоваться. Не важно, кем тебя считает логос — это его мнение. А тебя определяет твоё собственное мнение и твои решения. Никто тебя не заставлял, никто не принуждал. Ты сам решил, что тебе быть андроидом. И я не могу вернуть тебя обратно. Всё, что я могу, всё, что я могла — это дать тебе шанс стать человеком. Многие здесь хотели, чтоб ты стал. Мы помогали, с первого твоего дня здесь. И даже раньше. Что ты сделал со всем этим?

Я закрыл глаза.

— Опять-таки, это твоё решение. Твоя воля — поступать так или иначе. Никто не собирается делать тебя человеком наперекор твоим поступкам и решениям.

— Что со мной будет? — прошептал я.

Предсказуемый эгоистичный вопрос. Она мягко усмехнулась:

— Сегодня ты закончишь все дела. Материалом для школы займутся Туччи и Фрил, потом пусть отдадут Ясе.

— Мне кажется, Фьюру это уже не нужно. Я с ним говорил, и он…

Она снова приложила палец к моим губам, вынуждая умолкнуть.

— А остальные? Ты со всеми поговорил? С каждым? Или только с Фаридом?

Я опять вздохнул, признавая её правоту.

— Пусть Яся решает, что делать — фильм, или игру, или ещё что. Твоего участия здесь больше не требуется. Отчитайся по всем проектам и готовься к переводу. И к переезду.

— Куда?

— Первым делом, из жилого блока. Здесь живут люди.

Я кивнул. Всё честно!

— А перевожу я тебя в спец-отдел СПМ Западного сектора, — со значением произнесла Глава Станции.

«Специальный Отдел Социального Мониторинга»? Я нахмурился, пытаясь вспомнить значение этого термина, и непонимание отразилось на моём лице, вызвав ещё один снисходительный смешок.

— В секс-отдел, — уточнила Леди Кетаки. — Там самое место такому красивому андроиду! Проверку ты прошёл, опасности не представляешь, так что твою кандидатуру утвердят. Особенно если я порекомендую.

Я пытался переварить это сообщение. Она шутит? Не может быть, что такое всерьёз!

— От Администраторских полномочий тебя, конечно, освободят, — продолжала Глава Станции. — На такой работе они ни к чему. Будешь как второй Чарльз Эрбен! Читал про него? Он подходит по вашей теме. Мальчикам про него рассказывать, конечно, рановато, но…Официально это временный перевод, но сроки не обговорены. Пока я на посту, я вольна распоряжаться своим андроидом… Кому-то это может не понравиться, кому-то — наоборот.

Я улыбнулся, но сей раз она оставалась серьёзной.

— В секс-отдел?! Но это же…

— Это особое место. Не очень известное, но необходимое в наших условиях. Всё-таки у нас, людей, свои потребности. Сексом-то заниматься умеешь? Ну, ничего, научат!

— Рэй, ты же ещё потерпишь? Часик?

— Да, конечно.

— Преогромное тебе спасибо! Девочки, мальчики, не расслабляемся! У нас есть час!

«Мальчиков» было всего двое, причём одному — под сто, а второму — двенадцать, и они относились к происходящему гораздо серьёзнее «девочек». Потому что пришли с одной целью: научиться. «Девочки» совмещали это занятие с другим, не требующим ни навыков, ни способностей — было бы желание.

Самой младшей было четырнадцать, а кто был старше всех — я не мог узнать наверняка. Мой доступ снизился до шестого ФИЛДа, то есть даже ниже нормы. Прямо как у носящих «ржавь». Да уж, стоило мне приучиться проверять информацию по каждому удобному случаю, как у меня отняли эту возможность и снова вернули в позицию «догадайся или угадай»!

Вообще-то, меня это не слишком волновало — возраст, профессия, статус… То есть волновало, конечно — первые полчаса. А потом мышцы начали наполняться тяжёлой болью, и становилось не до посторонних размышлений.

Оказалось, что позировать — это тяжкий труд. Физический труд.

Впрочем, и от рисования можно было устать.

Будучи старшим инструктором Службы Досуга, Оксана вела занятия в нескольких студиях. А как заказной художник Профсервиса воплощала каждое направление — от акварельных картин и мозаик до лепки. Таким образом, она учила тому, в чём сама достигла бесспорных вершин, поэтому курсы у неё были невероятно популярны, и репутация — обзавидуешься. Ей не составило труда «арендовать» мою скромную персону у Соцмониторинга.

В результате желающих «порисовать» стало ещё больше.

Странное дело: хотя можно было без всякого напряжения пялиться на меня, например, в бассейне, они часами сидели на неудобных твёрдых стульях и старательно расходовали грифель, созданный специально по Оксаниному заказу. Бумага была такой же уникальной, как, впрочем, и мебель.

На первый взгляд это выглядело инсценировкой — старательной попыткой «вжиться» в докосмичекую эпоху. Рисовать примитивными инструментами, когда есть цифровое сканирование, позволяющее создать трёхмерную видеозапись, не говоря уже про старомодные плоские снимки! Так я думал о художниках раньше — до того, как получил возможность понаблюдать за ними вблизи.

Пот на лбах. Сосредоточенные выражения лиц. Кто-то закусывает нижнюю губу, кто-то хмурится. Это не игра — всё было всерьёз, и не важно, что мы крутились в космосе вдали от Земли, где всё началось! Правила искусства не изменились. Суть осталась прежней.

Они вкладывались в процесс без остатка. Как будто изображение моего лица и тела давало им иллюзию обладания. Пропустить через глаза, запечатлеть — и сделать своим. Больше, чем просто увидеть или заснять — воссоздать, и не только меня — реальность, время, пространство вокруг. Расширить свой мир.

Больше всего у них болели запястья: я регулярно слышал охи-вздохи и наблюдал гимнастические упражнения, призванные снять напряжение с мышц. Подумаешь! У меня болело всё. И запястья тоже, особенно если приходилось что-нибудь держать на весу: цветок или шар. Вес не играл особой роли, как и форма предмета.

Поначалу я героически терпел, но однажды не выдержал — и высказал старшему инструктору свои претензии:

— Можно было использовать вместо меня статую. Или робота!

— Можно, — кивнула Оксана Цвейг. — Мы берём их на первых этапах. Но рисовать живого человека гораздо труднее! И полезнее. Потому что он живой! Настоящий!

— Это я-то настоящий? Ты знаешь, что меня специально сделали таким, чтобы… чтобы нравиться… и вызывать симпатию?!

Она рассмеялась — и провела пальчиком по моему бицепсу.

— Тебя хорошо сделали, Рэй. Отличные пропорции! Идеальные! А ещё у тебя каждую неделю меняется мышечный тонус. И шея теперь совсем не такая, какая была в первый день.

Понятно, на что она намекала: я возобновил заплывы в бассейне, и это влияло. Но за ироничным признанием, смешком и невинным прикосновением крылось что-то ещё. Игра. И правила я сразу уяснил: выслушивать аккуратные намёки с подсказками — и ничего не делать. Просто слушать, внимая каждому слову и вздоху. Ни малейшего движения навстречу. Иначе можно получить пригоршню льда за пазуху.

Интересно, знала старший инструктор и знаменитая художница, что она является таким же объектом спецотдела, что и пятнадцатилетние отроковицы?

Пятнадцатилетки-то были в курсе того, что их наблюдают. Как правило.

У них не было игры — точнее, они находились на этапе становления себя и выбора правил. Конечно, было бы весьма желательно, чтобы у них сформировалось что-нибудь менее ритуально-одностороннее и более материальное, чем у заигрывающей, но не настроенной на осязаемые отношения Оксаны. Но это будет видно потом — что сложилось и как оно настроилось. Пока что они толком не понимали, что с ними вообще происходит.

Они приносили мне свои чувства — сразу все, охапкой неразобранного и спутанного — вываливали с разбегу — и тут же страшно пугались, потому что далеко не всё в этом «букете» можно было вытаскивать наружу. Но оно вдруг как-то вылезло, проявилось, неожиданно для них самих.

И тогда мы садились за столик, брали себе по чашке с чаем и начинали разбирать этот клубок. «Вот это ты испытываешь сексуальное влечение». «Смотри, а здесь ты хочешь быть не хуже других». «А вот тут ты боишься отношений со сверстниками, потому что они такие же неопытные, а ты не хочешь, чтобы тебе сделали больно». «А здесь ты выбрала меня, потому что никакого продолжения не будет, и это очень удобно для тебя, как ты считаешь».

Я не углублялся — да мне бы и не доверили серьёзный анализ. Всем серьёзным занимались специалисты, и ко мне допускали лишь тех, кто был способен выслушать, задуматься, принять к сведению. Пережить ситуацию без истерики, научившись новому и, конечно же, получить удовольствие. «Как награда за хорошее поведение», — думал я, когда они подходили ко мне, пунцовые, розовые или бледные, и предлагали поболтать немножко — если ты не против.

Я не был против, потому что состоял в спецотделе Соцмониторинга. И я не был против, потому что не представлял, чем ещё мне заняться — вдали от Главы Станции, с шестым ФИЛДом и настолько туманными перспективами, что я даже не позволял себе строить планы. Пусть всё идёт, как идёт, и я не против, если смогу помочь и сделать чью-то жизнь немного лучше.

Понимали ли они это? Пожалуй, нет. Они были заняты собой — тем, как я их вижу и что могу подумать про них. Фактически, это было выпускным экзаменом, если воспринимать организацию личных отношений как предмет.

На прощание они говорили:

— Прости, Рэй!

— Ты не обижаешься?

— Я очень глупая, правда?

— Ты меня, наверное, теперь презираешь!

И всё в таком духе.

Двойственная ситуация: я им нравился, и при этом они понимали, что это моя работа — выслушивать их. И ещё они осознавали, что это увлечение пройдёт. И при этом хотели продлить и это чувство, и наше общение… Много всего там было, зачастую неуклюжего и смешного.

Ну, когда дети учатся ходить, они тоже выглядят забавно.

Конечно, меня не сразу подпустили к чаю. Полмесяца Эрис Утенбаева присматривалась к своему новому сотруднику, решая, на что сгодится этот «подарочек». Оставить в витрине или всё-таки использовать?

Её сомнения разрешила Юки. Милая добрая Юки в трогательном фартуке и с десятком тоненьких косичек. Через две недели после моего перевода в секс-отдел Западного сектора, когда я совсем отчаялся и решил, что все меня позабыли-бросили, она перешагнула порог приёмного зала (мы называли его «гостиной») и, торопливо поздоровавшись со всеми, схватила меня за руку и потянула прочь.

Я сразу вычленил цель её визита: зоокружок Западного сектора, куда был отдан один из тех котят, о которых она волновалась задолго до того, как они появились на свет. Юки хотела посмотреть, как у него дела. И у меня тоже. Она планировала совместить — и одновременно получить весомый повод увидеть меня. Не являться же просто так! Получилось довольно неуклюже, но в целом очень мило. Конечно, я был важнее зверёныша, но ненамного. Великодушный кивок от Утенбаевой — и мы направились в местный Сад инспектировать условия содержания животных, рыб и рептилий. И насекомых тоже: в Западном Саду была огромная плантация бабочек, которые настолько очаровали Юки, что она даже перестала переживать по поводу разлуки с котятами (это была главная тема её монолога).

Бабочки были гордостью биологов Западного. Я даже начал подозревать, что для Юки они были на первом месте в списке. И я бы не обиделся, если так! Непередаваемое ощущение — чувствовать на коже прикосновение крохотных лапок и лёгкий сквознячок от огромных крыльев. Мне даже захотелось снять куртку комбо — как это сделала Юки — чтобы позволить бабочкам покрыть все руки, не только запястья и ладони…

Пришлось чуть ли не силой уводить оттуда малышку — приближался ужин, а в её возрасте соблюдение режима много значит. Когда же я вернулся в спецотдел, моя карьера резко пошла в гору. Впрочем, это не избавило меня от обязанности позировать три раза в неделю по три часа.

Позирование началось сразу же после моего перевода: я ещё не успел до конца примириться со сменой статуса и профессии (потерю доступа я переживал до сих пор), как мне объявили о «дополнительных занятиях».

«Ты же не против, Рэй? Тебе же не трудно?»

Перед первым разом я приготовился к худшему. Я не знал (тогда не знал), почему перспектива позировать обнажённым (почему-то я был уверен, что позировать можно только так) представлялась мне той границей унижения, пересекать которую — ещё хуже, чем пользоваться доступом на уровне ИскИнов. Но как я смогу сказать «нет», если потребуют раздеться?!

Насладившись моим смущением, Оксана с ехидным видом протянула трусы — и указала взглядом на санитарную комнату. К концу второго часа я понял, почему спортивные плавки не подошли бы — другой материал, другие ощущения. «Подарок» был гораздо мягче. И зуда не вызывал. Очень хотелось спросить, где и как она их добыла, но остерёгся — кто знает, каким бы был ответ!

Она была увлечена мной, но я никак не мог разобраться, как женщина или как художница? И поскольку я понемногу осваивал азы соцмониторинга, то понимал, что даже если ответ: «Первое», — это ничего не значит. Расстояние могло быть обязательным условием, и неосуществимость желаемого — основой удовольствия. Но в отличие от школьниц, Оксана понимала подоплеку своих чувств: педобразование в этом отношении подготавливает основательно. Учитель должен уметь справляться с влюблённостью учеников и тем более со своими эмоциями, что особенно важно, когда имеешь дело со старшей школой.

Для спецотдела СПМ это был ключевой контингент: подростки и юношество. Весь период гормональной перестройки организма — с зари до вступления во взрослую жизнь. И те взрослые, которые оставались в поле зрения, были из разряда «мы не справились». Причём не важно, к какому сектору или к какой станции относилось это «мы». «Не справились тогда, когда нужно было» — и приходилось разгребать последствия.

Каждый случай провала использовался в качестве примера. Спецотдел был тем местом, куда мальчики и девочки несли свои «трудные» вопросы. Пресловутое «навязывание сексуальных отношений второй степени» было одним из многих понятий, призванных обуздать тот сход лавины, который они переживали ежечасно, да что там — ежесекундно. Причём у каждого это происходило по-своему. И при этом у всех — одинаково. А следовало удержать их в золотой середине между «ни с кем такого не было» и «я такой же, как все». И привить навык управления своими желаниями — как прививают навык пользования санитарными комнатами и учат следить за датчиками КТРД.

Живопись была хорошей тренировкой — для тех, кто рисовал, конечно.

Для меня самым трудным было держать что-нибудь на весу или просто стоять с протянутой рукой. Никакая тренировка не выматывала так, как позирование!

Но дискомфорт физической усталости отходил на второй план по сравнению с жалостью, которой меня окатывали после окончания сеанса.

— Рэй, бедненький!

— Устал, конечно!

— Хочешь, я тебе массаж сделаю?

— А ему не вредно вот так?

— Ох, я рисовать не могла — всё думала, как ему трудно!

И так далее. Жалость плюс желание выказать мне заботу плюс стремление продемонстрировать другим, что жалко. И многое другое. И чем больше я зарывался в Соцмониторинг, тем меньше верил их словам. При том, что они были абсолютно искренними.

Модель, которую они воплощали на бумаге, становилась материальной. А значит, открытой для разного рода чувств. Которые я должен был терпеливо принимать, держа в уме тот факт, что Утенбаева просматривает записи — и выносит вердикт.

Вот это и значило: заниматься сексом. Ничего сложного. Разве что мышцы уставали.

— Вообрази, он же на самом деле думал, что его будут использовать как проститутку! — воскликнула доктор Утенбаева и расхохоталась.

Вильма Туччи вытирала салфеткой слёзы, не прекращая хихикать. Она несколько раз пыталась поднести чашку ко рту, но не выдерживала, и ставила горячий напиток обратно на стол, чтобы не расплескать. Тюльпаны, растущие из резной хрустальной вазочки, кивали в такт её движениям. Ну, очень весело!

— А что такое «проститутка»? — шёпотом спросил меня Дэн, тоже пришедший в гости, но только ко мне — в отличие от своей начальницы, которая, как и все спамеры, всегда держала в уме ещё полдюжины задач.

Я удивился этому вопросу, и решил пока не выяснять, почему он пришёл только сейчас и почему остальных не видно. Странно, что он не слышал раньше об этой профессии прошлого — он же спамер! Потом я догадался, что вряд ли его программа обучения включала историю сексуальных отношений. Это доступ полного курса, а не базового, как у Дэна. И не факт, что ему позволят расширять свою область знаний в этом направлении.

Вот если бы его специальностью стало Сексуальное Воспитание и Обучение (в просторечии именуемое «скво»), тогда он бы знал, что такое «проститутка». Как знала Эрис Утенбаева и её сотрудники. И я тоже. Но мои знания были получены по несколько иной схеме, включавшей пространные лекции, от которых краснели уши. По крайне мере, первое время.

— Это профессия прошлого, — объяснил я, пытаясь подобрать правильные слова — и не находя удобных аналогий. — Из докосмической.

— Что-то я такого не помню, — пробурчал он. — Мы же там копались, нет? Когда это было? С кем?

— Ни с кем. То есть… Это совсем другая тема. Совсем другая.

— Ясно… И что там? — не отставал он, чувствуя пристальный взгляд двух пар глаз.

Серо-зелёные Туччи и тёмно-карие Утенбаевой — одинаково безжалостные и страшно внимательные, не упускающие ни детали. Чтобы потом обдумать и сделать вывод, на котором будет основано некое решение, последствия которого мы ощутим на своей шкуре…

— Это профессия, связанная с сексом, — пробормотал я.

— Как спецотдел? — удивился он.

— Нет-нет, совсем другое.

— Рэй, объясни ему, не стесняйся! — Утенбаеву наш «разговор» веселил не меньше, чем воспоминания о моих первых днях среди скво. — Пусть знает!

Она повелительно посмотрела на меня, прищурившись, но я отрицательно покачал головой и демонстративно отвернулся. Этому меня ещё не учили: как объяснять социальные болезни прошлого. Вот Утенбаева была в этом мастером! Магистром, можно сказать! Смуглолицым божеством шокирующей правды.

— Подождите, я уже ухожу, — торопливо засобиралась сотрудница, которая до этого меланхолично смаковала чай, угнездившись в одном из уютных кресел. — До свидания!

Дэн испуганно посмотрел ей вслед.

— Я, наверное, тоже пойду, — встала вторая. — Удачи… Дэн? Тебя же Дэном зовут?

— Э? Да… А что происходит?

— Они не хотят слышать про корни своей профессии, — с ехидной усмешкой объяснила Утебаева. — Знают, что там было, отлично знают, но ни слышать, ни задумываться про это не хотят!

— Я не хочу слышать, как ты это смакуешь, — спокойно пояснила вторая. — Всё, что надо, я уже продумала. Ещё на четвёртом курсе. И вспоминать не хочу, извини. Ничего весёлого и вообще интересного в этом нет. Да ты и сама понимаешь…

Когда мы остались вчетвером, камилл выключил свет в «гостиной», оставив только кружок света над занятым столиком. Стало уютно, но я не мог полностью расслабиться — знал, что будет дальше.

Туччи указала Дэну на кресло. Я послушно присел рядом с ними. Я не умел рассказывать об этом. Но я любил слушать. Это успокаивало: знать, что у нас такого нет. И что мы — это мы, потому что всё давно прекратилось, потому что мы переросли это.

— «Проституция», — начала Утенбаева, опершись подбородком о сцепленные пальцы и наклонившись вперёд, — это сексуальные отношения, которые покупают. И, соответственно, продают. Но не строят.

Её кожа касалась совсем тёмной, и глаза поблескивали из провалов между скулами и надбровными дугами.

Дэн вытер нос тыльной стороной ладони, и лицо у него вытянулось ещё больше, а я внезапно осознал, что дела его не так уж и плохи, если Туччи позволяет ему слушать такие истории.

— То есть как? Не представляю, — признался Дэн и вздохнул. — Я понимаю, если не договорились, не поняли друг друга… Когда трудно решить, кто прав… Но покупать? Продавать? Как это можно продавать? Это же не вещь! — и он нервно рассмеялся.

— Это услуга, — пояснила Туччи, откинувшись в кресле. — Как у… Как у парикмахеров. Что-то вреде этого.

— Но как это можно покупать?! — до Дэна дошло, что это не шутка, что это действительно когда-то было, и он начал волноваться, потому что открывшаяся картина мира не влезала в рамки его представлений о возможном, и эти рамки начали ощутимо трещать. — Как можно получать это прямо так? Зачем?! Они что, не умели мастурбировать?!

Наши менторши переглянулись, а я вдруг понял, что за время общения со скво получил больше информации, чем если бы лазил с первым ФИЛДом по базе данных.

— Конечно, они умели, — Утенбаева сменила позу и села прямо, чтобы отдать должное чаю. — Вопрос не в том, что они умели, а в том, что они хотели получить. А они хотели получить именно отношения. Случалось, что даже без секса!

Дэн окаменел — как «зависнувший» молодой камилл, столкнувшийся с ситуации настолько незнакомой, что он даже не знал, какими понятиями описать её, чтобы найти аналогию в своей сети.

— Хорошо, что ты сидишь, потому что от того, что я тебе сейчас скажу, многие валятся с ног… Так вот, получая отношения за плату и не вкладывая ни грамма усилий в их построение, не говоря уже про сохранение и развитие, они при этом очень старались, чтобы их отношения выглядели как добровольные и взаимно честные. И выглядели такими и для них самих, и для окружающих.

Туччи отвернулась, скрывая усмешку, потому что вид у Дэна был невероятно глупый.

— Зачем? — шёпотом спросил он.

— Как у вас дела с Кири? — вдруг спросила Туччи. — Всё так же шляетесь по коридорам и не пропускаете ни одного шоу?

— Мы теперь не шляемся, — поправил Дэн.

— Ещё бы! На четвёртом месяце особо не погуляешь, особенно с двойней.

— Кири? Они партнёры? — Утебаева сверкнула глазами. — Какого статуса?

— Первая степень, два года, — отозвалась Туччи. — Без эксцессов, как по учебнику…

— У нас всё хорошо, — скороговоркой пробормотал Дэн.

— Рада за вас! — с чувством произнесла Утенбаева. — А понимаешь ли ты, насколько у вас хорошо?

Дэн отрицательно покачал головой.

— Не понимаешь! А знаешь ли ты, кому надо сказать «спасибо» за это хорошо?

Дэн оглянулся на меня, прося поддержки.

— Смотрела я тут вашу передачу, — продолжала глава секс-отдела, — и не нашла там никого, кому действительно надо сказать спасибо! Моих предшественников. Настоящих предшественников!

Дэн вновь вздохнул.

— Суды, журналисты, пищевые революции… Всё это было раньше, и не единожды! Ничего принципиально нового эти ваши «люди с искрой» не сотворили, — усмехнулась она. — А вот те, кто действительно изменил жизнь… О них ни слова.

— Мы старались, — прошептал, съёжившись, Дэн. — Простите!

Воспользовавшись тем, что он смотрел в пол, Утенбаева приложила палец к своим губам, приказывая мне молчать. Я стиснул зубы.

Нет хуже спамера, чем скво! Со мной она проделала то же самое. Как же им это нравится! Я бы взбунтовался, если бы не понимал, что для Дэна это дополнительный шанс. Какой бы невыносимой спамершей ни была Туччи, она помогала ему.

— Я на тебя не обижаюсь, мой мальчик. Вы и не должны были их найти!

— Но они же были! — воскликнул Дэн. — Вы же сами только что сказали!

— И что? То, что они были, не означает, что о них можно так просто узнать. Вот Рэй мог, пока у него был администраторский допуск. Но он не искал. Он не задумывался о них. Он даже не понимал, что обязан им больше, чем всем остальным. Никто не понимает! И это — самое правильное.

Она сделала паузу — и продолжила именно в тот момент, когда Дэн открыл рот для очередного вопроса.

— Эти люди сделали так, что ты не понимаешь, что такое проституция. И твоя Кири не понимает. И даже мои дражайшие коллеги не хотят лишний раз думать об этом. Ты не найдёшь упоминания об этом ни в одной книжке, ни в одном фильме — нигде. Все упоминания об этой «профессии» помечены специальным допуском. На них не наткнёшься случайно, более того, если ты попытаешься найти эту информацию, я буду об этом знать. И директора других спецотделов. Мы узнаем и сразу возьмём в оборот, потому что интересоваться такой правдой считается ненормальным. Это тёмная сторона истории, о которой не рассказывают детям и которую не показывают взрослым. Только скво знают об этом и верхушка СПМ. А все остальные… все люди живут, даже не подозревая, что большую часть истории человечества обстоятельства, от которых тебя уже тошнит, были нормой. И мы сделаем всё, чтоб никто не узнал. Не нужно это знать. Знаешь, почему? Например, если намекнуть тебе, что ты партнёрствуешь со своей Кири только потому, что она скоро начнёт получать донорские бонусы…

Она не договорила — Дэн вскочил, постоял немного, сжимая кулаки и открывая рот, словно выброшенная на берег рыбка… Красный, вспотевший, с дрожащей челюстью — я видел, как он принимает решение: слушать и, главное, думать дальше и навсегда терять невинность или забыть этого разговор. Правда была такой ничтожной рядом с возможностью жить счастливо, не отвлекаясь на грязь! Приняв решение, он пулей вылетел из «гостиной» спецотдела.

— Какая красота! — Туччи подарила коллеге взгляд, полный любви. — Даже не досидел!

— Хорошо, что не досидел, — Утенбаева неспешно допила чай из своей чашки. — Если бы досидел, тебе нужно было бы беспокоиться.

— Ну, хоть с этим у него в порядке!

— Если у него с этим в порядке, у него и с остальным всё будет в порядке, — отмахнулась Утенбаева. — Не удивлюсь, если через пару-тройку лет он со своей Кири будет сдавать на родительство!

— И сдаст.

— Конечно, сдаст!

— Но не с первого раза, — уточнила Туччи.

— Что ж тут поделать! Не с первого. Может, и не со второго. Но всё равно справятся. Когда им надоест шляться.

— Простите, — перебил я, устав ждать, когда закончится их профессиональное воркование. — Я одного не понимаю — если эта информация настолько закрыта, если об этом знают только в спецотделе, почему я этого ожидал? Я же не знал, что это такое, до того, как начал учиться. Не знал, но я же как-то понимал, что это такое, если я думал, что это сделают со мной!

Они синхронно повернули ко мне головы.

— Я что, заново изобрёл проституцию? — потрясённо спросил я, впервые признаваясь в этом — впервые осознавая это. — Как?!

— Как-то, — Туччи покрутила чашку — и допила остатки. — Знаешь, я очень рада, что ты это заметил. Хоть что-то…

— А вы знаете, как я это смог?

— Знаю, конечно! И знаю, почему. Но ты сам должен в этом разобраться. И пока не разберёшься, мы тебя отсюда не выпустим!

Если Вильма Туччи рассчитывала, что я немедленно кинусь рыть землю в поисках ответа, она серьёзно просчиталась. Морковка «вернём, как было» не имела смысла: я знал, что как было, уже не будет никогда. То, что я узнал, почувствовал и испытал после перевода в спецотдел (особенно в первые дни), многое изменило в моём отношении к Администрации и в целом к понятию «долга». Меня больше не расстраивала потеря статуса и смена профессии. По размышлении, даже первый ФИЛД не был настолько важным атрибутом, чтобы снова играть в детектива. И быть помощником Главы Станции, которая распоряжалась мной как роботом и при этом упрекала за отношение к себе, как к роботу!

Спецотдел был гораздо интересней. Совсем другие проблемы, абсолютно другие люди. Например, Молли.

— Он такой милый, ты не представляешь! Такой… Такой… А какие у него губы — такая линия, ты бы видел! И в уголках такие ма-аленькие морщинки — всё, как я люблю! Смотрела бы часами… И говорить не нужно — просто смотреть!

Молли одарила меня сладкой улыбкой, и я улыбнулся в ответ, любуясь тем, как преображается её круглое курносое личико, когда она рассказывала о возлюбленном. Преисполненная искреннего счастья, она была как маленькое солнышко — сияла, бескорыстно делясь радостью.

— А как ему, что ты глаз с него не сводишь?

— Ну, ты же понимаешь… Я не могу прямо так взять и… Я же не щёлкаю и не знакомлюсь… А он всё понимает! И понимает, что я понимаю, кто он и что у него! Что я рада за него! И ничего не требую взамен… Ему не жалко, что я смотрю. Я же не могу ничего поделать!

Он был в партнёрстве — её новая пассия. С Молли пересёкся в лифте — остальное, как говорится, дело техники.

Совсем недавно он сдал на родителя, и теперь ходил на курсы ухода за младенцем со своей подругой, что однозначно ставило их выше в социальном плане. Это полностью устраивало Молли: смотреть снизу вверх, восхищаться и не иметь ни малейшего шанса. «Мой случай», как она это называла, и если печалилась, то не всерьёз. Печаль входила в ритуал. Её случай, её игра: любовь с первого взгляда, одержимость, длящаяся не дольше 15 дней, а потом рассыпающаяся в угли, из которых вырастала следующая страсть, такая же пылкая и скоротечная.

Отношения первой степени она предпочитала заводить с теми, кого знала хорошо — и кто был доступен ограниченное время.

— А его супруга ничего? Её это всё не огорчает?

— Надеюсь, не очень, — вздохнула Молли, накручивая на палец тёмно-русый локон. — Я ей черкнула на аль. Так, осторожно, как надо, чтобы не… Ну, ты понимаешь, чтобы не обидеть. После того, как она меня заметила. Написала, что у неё очень милый партнёр. Что я на него поглазею, пока это всё не пройдёт. Что это пройдёт, не нужно переживать!

— И?..

— Она ответила, что тоже на него глазеет!

Мы оба рассмеялись.

— Ну, тогда за тебя можно не волноваться!

— А что за меня волноваться? Я знаю, как надо. Я же не какая-то… Как эти! — с жаром воскликнула она. — Я не буду… я не собираюсь вредить! Я не хочу, чтобы ему или ей стало плохо из-за меня!

Печально знаменитая троица с Ядвигой во главе являлась регулярной темой для наших бесед. Молли негодовала — и особенно по поводу сталкерства с такой целью. То есть без любви. Без искренности.

Сама-то она сталкерила регулярно, и потому возможность сравнения с Ядвигой заранее её возмущала. Хотя, как мне было известно, никому и в голову не приходило приводить эту параллель! Тут Молли справлялась сама.

Впрочем, в первый раз она в меня влюбилась именно по фотографиям, сделанным в бассейне — по тем самым слащавым портретам, которые, к моему немалому облегчению, были убраны из общей сети после суда. Но они успели дойти до своей «целевой аудитории». То есть до Молли.

«Жутко втрескалась», как она это называла. Актёры и спортсмены были второй категорией претендентов на её большое горячее сердце, и влюбиться в фотографию было для неё совсем не сложно. Она даже начала подумывать о том, чтобы увидеть меня «вживую», но остыла… А потом столкнулась со мной в гостиной спецотдела — и вновь «сошла с ума». Но мы справились с этим — я в формате «испытательного срока», она в режиме «условно доступный партнёр», что было для неё непривычно: селебритис никогда ещё не входили в её жизнь, и сокращение расстояние нарушало правила. Впрочем, как бы близко я не находился, о серьёзных отношениях можно было не беспокоиться.

Я многое узнал о «сексе» после общения с Молли. О сексе, женщинах и том, что заключается в работе скво. Например, влюбчивая Молли нуждалась в регулярной поддержке, но отслеживать своё поведение уже научилась. Правило «не навреди» срабатывало для неё дважды: сначала на подъёме, когда волна несла её, и можно было только корректироваться своё поведение, и потом — на приступах самоедства, когда уверенность, что она никого не обидела, давало ей силы для нового примирения с собой.

В итоге мы стали хорошими друзьями. Ну, и «напарниками», конечно: так в секс-отделе называли связку из постоянного клиента и скво. Моей квалификации здесь вполне хватало.

На «Тильду» Молли прибыла в 185-м году — то есть входила в группу «проблемных» переселенцев. Я специально спросил у неё о времени, но довольно быстро эта информация перестала что-либо значить. Более того, я уже не хотел расследовать заговор. Пусть Бос старается — это её профессия, в конце концов!

А меня сделали спамером-скво. И моей профессией было оберегать тех, кто особенно раним. Что стало бы с Молли, если бы всё выплыло наружу, и таких, как она, начали обозначать как «бракованных чужаков»? Как бы она жила дальше, если бы оказалось, что её переезд на «Тильду» был запланирован — и что её подтолкнули к принятию решения, используя данные о её привычках и реакциях, полученные, в том числе, и от спамеров? Скорее всего, она бы перестала доверять спецотделу и вообще СПМ — и осталась бы без поддержки. И сразу свалилась бы в колею отвержения самой себя — туда, откуда её в своё время вытащила Утенбаева.

И кому бы от этого полегчало?

Я думал об этом, пока смотрел на неё, слушая рассказ о замечательных губах будущего отца, который нечаянно оказался вблизи — как раз тогда, когда она находилась на этапе поисков «об кого бы ещё разбить своё сердце». Любовь Молли была очищена от ненависти, зависти или отчаяния. Дополнительный источник энергии — вот чем в итоге стало это чувство.

«Интересно, а как было это раньше? Как жили люди с таким же характером и склонностями?»

— О, нет…

Жизнерадостное щебетание смолкло, и в следующей фразе звучал холод. И готовность к конфликту.

— Что она здесь делает? — зашептала она. — Она к тебе? Рэй, она к тебе!!

Я поставил чашку на столешницу, обернулся — и тут же угодил под взгляд гостьи спецотдела. Она и вправду явилась ко мне — улыбнулась, кивнула.

— Добрый день, Ядвига!

Молли даже не нашла в себе силы поздороваться — смотрела исподлобья, не скрывая враждебности.

— Добрый день! — поздоровалась женщина, которая совсем недавно хотела отключить меня — именно об этом я вспомнил в первую очередь, когда её увидел.

Я сидел, она стояла рядом, и ей достаточно было протянуть руку…

«Почему я думаю об этом? О кнопке?»

— Мне нужно поговорить с тобой, — Ядвига повернулась к Молли. — Вы позволите? Всего пара слов — и я тут же уйду.

— Хорошо, — моя «напарница» медленно поднялась. — Рэй, я тут рядом посижу. Рядом.

— Спасибо, — кивнул я ей. — Так мне будет спокойней.

Она смущённо улыбнулась — и с довольным видом заняла диванчик у стены.

— Значит, ты меня теперь боишься?

Относив «ржавь», Ядвига снова перекрасилась в бирюзовый, вернулась к дизайнерским комбо, и, судя по плашкам, всё также работала на внутреннем производстве. Но теперь была одна — значит, это всё, чего мы добились? Изолировать её от тех, на кого она могла повлиять?

Я бросил взгляд на потолок — Утенбаева должна наблюдать за мной. Ну, значит, волноваться не о чем: она наверху, Молли рядом.

— Конечно, боюсь, — согласился я. — Ты не забыла, как собиралась мне отомстить? Я помню.

— А, это… — Ядвига снисходительно рассмеялась.

Она была во сто крат красивее, грациознее, изящнее Молли, была лучше одета и вообще производила впечатление. И мне очень хотелось прекратить наш разговор и не видеть её больше никогда. Вообще забыть о её существовании.

— Откуда ты знаешь, что я собиралась это сделать? — спросила она.

Камилл предложил ей выбрать напиток, но она отказалась даже от воды.

— Я не могу знать, что ты собиралась или не собиралась делать, — ответил я, стараясь сохранять непроницаемое выражение лица. — Я знаю, что ты делала. Ты пыталась нажать на кнопку. Мне это не нравится.

— Ты очень впечатлительный, — фыркнула она. — Принимаешь всё всерьёз…

— Зачем ты здесь?

Она пожала плечами, рассеяно осматривая окружающую обстановку: столики, часть которых была скрыта звуконепроницаемыми полупрозрачными ширмами, потолок, украшенный «лепкой», за которой скрывались глаза и уши камилл, стену, показывающую изящный сад с цветущими кустарниками и подстриженными газонами.

— Зачем ты пришла?

— Я думала, скво рады всем, — Ядвига обиженно надула губки. — А ты мне совсем не рад!

— Ты должна пройти предварительное диагностирование, — ответил я. — И потом тебе назначат программу…

— Я не хочу программу, — перебила она. — Я хочу тебя.

— А я не хочу, — отозвался я. — Тебя. Во всех смыслах.

— Я уже относила «ржавь», — напомнила Ядвига. — Меня надо простить!

— Я простил. Тебя записать? На какое время?

Столешница, внимательно ловящая каждое моё слово, показала расписание.

— Не надо, — Ядвига поднялась, обернулась к напряжённой Молли. — Не трясись ты так! Он твой! Я ухожу.

— До свидания, — я подарил ей дежурную улыбку. — Спецотдел Соцмониторинга Западного Сектора «Тильды-1» всегда открыт для вас!

— Прекрасно!

Ядвига отошла на пару шагов, и вдруг вернулась и наклонилась надо мной, положив ладонь сзади на шею.

— Бип! Би-и-ип! Бип! Би-и-ип! Бип! Би-и-ип! Бип! — запищал проснувшийся предохранитель.

Предсказуемо, ожидаемо, банально — ещё пара таких «бипов», и я буду всерьёз желать, чтобы угрозу выполнили. Всё лучше, чем терпеть эту пытку!

Краем глаза я заметил, как Молли вскочила с диванчика. А ещё камилл опустил манипулятор с зажатым импульсным шприцом — прямо над головой Ядвиги. И прицелился ей в шею.

— Ты опять делаешь это понарошку? — поинтересовался я, глядя её в лицо.

— Конечно, — Ядвига растянула губы в издевательской гримасе. — Я не собираюсь тебя отключать. Хотя могу! Но что это даст? От меня уже отсаживаются. И показывают пальцем. Что изменится, если я прикончу тебя?

— Зачем ты пришла? — повторил я свой вопрос.

Молли оценила готовность камилла, и облегчённо опустилась на мягкие подушки. Впрочем, глаза у неё продолжали гореть недобрым. Теперь она не просто «смотрела новости». Как непосредственный участник, она получила право внести свой вклад в ситуацию. Например, закрыть для Ядвиги возможность перевестись в Проект Терраформирования. Для Молли — лаборанта-директора и по совместительству эксперта по биозащите — это не составило бы труда.

Но знала ли Ядвига об этом? Задумывались ли она о таких перспективах?

— Думаю, ты должен об этом знать. А так, — Ядвига указала взглядом на свою ладонь, — ты будешь слушать внимательно… Так вот, меня недавно перевели в ваш Западный. Временно. В ночную смену. На приборный. Там мало кто работает, и мало кто ходит по коридорам ночью, особенно у Лифтовой. Никого нет. Почти. И вот я увидела то, чего там не должно быть. Несколько раз, случайно. Первый раз решила, что мне показалось. Потом — опять. Пыталась догнать — не получилось. Но я точно видела! Она замолчала, как прокручивала в памяти тот особенный момент.

— Мне не верят, конечно! Я же носила «ржавь»! Я же посмела обидеть того самого из семьи Нортонсонов! Никто не верит тому, что я видела.

Ядвига сделал паузу, но я молчал.

— Хочешь узнать, что я такого видела?

— Нет, не хочу, — отозвался я. — Я же сказал. Я не хочу тебя видеть, не хочу разговаривать с тобой.

— Почему?

Я закатил глаза.

— Из-за этого, конечно, — она презрительно усмехнулась. — Ну, конечно! Боишься умереть!

— Конечно, боюсь.

— Зря!

— Ты можешь уйти? Пожалуйста! — попросил я.

— Ты не заявил на меня в прошлый раз, — задумчиво проговорила она, как будто не слышала. — Грозился, но не заявил. А теперь — заявишь?

— Что ты видела? — вымученно спросил я — если уж она хотела привлечь моё внимание, пусть получит!

— Костюм, какой должно быть у тебя. Как у «ашек». И знак на груди и на спине. Я видела андроида А-класса. И это была девушка!

— Зачем мне это знать?

— Затем, что меня переводят из Западного. Я больше не буду здесь работать.

— Понятно.

Она убрала руку, отступила.

— Рэй, я точно её видела!

— Будьте добры, пройдёмте с нами!

Доктор Утенбаева не стала миндальничать — обратилась в Отдел Безопасности. Знакомые серые комбо окружили Ядвигу. Их было трое — явно слишком много для одной «преступницы», и она иронично улыбнулась, оценив степень внимания к своей персоне.

Камилла со шприцом Ядвига не успела заметить — он исчез, как только прибыли сотрудники ОБ.

— Всё, всё, я ухожу, расслабьтесь!

— Пройдёмте с нами!

Они не прикасались к ней — просто окружили, загораживая от меня и от Молли. Я заметил отвращение на их лицах. Для Отдела Безопасности она навсегда останется «той самой»…

— Рэй, она там! — сказала на прощания Ядвига — и зашагала к выходу из гостиной.

Парочки за столиками — те, кто отключил свои ширмы, — настороженно следили за ней.

— Ты как? — Молли присела передо мной на корточки, заботливо погладила по руке.

За её негодованием я ощутил скромную радость: она не такая. Она никогда бы не смогла так!

— Бедный! Это было ужасно! Представляю, каково тебе!

Я кивнул, соглашаясь, но не стал уточнять, что самое ужасное было не в кнопке, а в настойчивом желании общаться наперекор желанию собеседника, навязывать свою волю, заставлять слушать… Прямое насилие, которым она открыто наслаждалась. Как будто Ядвига была пришельцем из прошлого, просочившимся в наш мир наперекор законам бытия.

— Искать — не собираешься?

Я нимало не удивился, когда мой супервайзор подняла эту тему — но я ожидал, что это произойдёт после разговора о состоянии Молли. После ежедневного отчёта. Не сразу. И не так в лоб!

— Рэй, неужели тебе не интересно?

Я вздохнул, покосился на Утенбаеву. А вот ей как — всё интересно или только то, что по специальности? Много всего может быть, что расходится с её чувством «всё в порядке»… Да что угодно может происходить! На самом деле. Совсем недавно, когда маньяк выбирал себе следующую жертву — кто, кроме группы «А-М-112», знал о происходящем? Никто. И всем было спокойно. Потому что доверяли Администрации.

— Нет. Не интересно.

— Не верю!

— Пожалуйста, не верьте! Верьте, во что хотите, а я буду… Понятно же, что она врёт! Выдумала, чтобы задеть меня. Для этого и явилась. Как вообще такое может быть — ещё один А-класс, да ещё и женщина!..

— А если это правда?

Больше всего мне хотелось встать с диванчика, извиниться, попрощаться и пойти спать. Лечь пораньше — после такого дня! Чтобы всё произошедшее стало страшным сном… Мне не хотелось продолжать. Это значило бы сыграть по правилам Ядвиги. Лучшее, что я мог сделать, забыть о ней и её «истории» навсегда.

Интересно, а что будет делать Утенбаева, если я встану и уйду? Как она меня удержит? Как проявит свою власть? Что она вообще может? Ну, разве что выгнать меня из скво. Потребовать перевода в другое место. Мне-то уже всё равно, но вот другим!.. Молли расстроится, и не только она. Поэтому я собрался с силами и постарался объяснить:

— Я ей не верю. И буду дураком, если рискну поверить!

— Будешь выглядеть дураком — ты это хочешь сказать?

— Ну да!

— А как она узнает? — хмыкнула Утенбаева. — Её переводят из Западного. У неё нет здесь никого, кто бы следил за тобой!

— Хорошо. Я не хочу выглядеть дураком перед собой.

— Но тебе же интересно? Честно? Интересно?

— Интересно, да. Но я не хочу поддаваться ей. Потому что она любит такие штуки: заставить других поступать так, как она задумала. Так вот, я не хочу, чтобы она со мной такое проделала!

— А можно я напомню, как пару месяцев назад ты был готов позволить проделать с собой худшие вещи? Намного худшие!

Это был подлый приём! Но я сдержался.

— Она лгунья, и вряд ли перестала быть лгуньей, поносив «ржавь». Всё это она придумала только для того…

— Она не лгала, — доктор перебила меня — и наклонилась близко-близко, используя в качестве опоры моё колено. — Она верила в то, что говорила! Я видела — для неё это случилось на самом деле! Она видела то, что видела!

Я вздохнул и отвернулся. Опять спамерские игры! Как я могу знать, правду говорила Ядвига или нет, если я не знаю, насколько правдив оценивающий её эксперт!

— Не важно…

— Думаешь, она может обмануть меня?

— Откуда я знаю?!

— А что ты вообще знаешь?

— Я знаю, что андроидов А-класса женского пола нет, не было и не может быть! — выложил я последний аргумент, но на спамершу-скво это не произвело ни малейшего впечатления.

— Рэй, а можно поинтересоваться — откуда ты это знаешь?

Я открыл рот, чтобы ответить, но понял, что она права: у меня не было ни одного источника информации, надёжного на сто процентов. Ни Проф-Хофф, ни Инфоцентр «Дхавала» не могли считаться надёжными. А логосы на «Тильде»? Но чем они лучше?..

Не получив ответа, Утенбаева отодвинулась от меня. Как будто отпустила.

— Можешь идти!

— Я…

— Иди, если хочешь!

Я остался, и мы какое-то время просто молча сидели в уютном полумраке, закрытые ширмой от остальных.

— Что с ней случилось? — осторожно спросил я. — С Ядвигой? Что с ней стряслось, что она стала такой?

Доктор Утенбаева откинулась на спинку дивана, потянулась.

— Вы не знаете, да?

— Я не вижу особого смысла изучать этот вопрос. И тратить на него время.

— Почему?

Она усмехнулась.

— Со следующим СубПортом отчёт о её подвигах прилетит всем, кто с ней работал. Вот пусть и ломают голову, где они напортачили! А я ею не занимаюсь, потому что она этого не хочет. В обязательном порядке мы занимаемся только детишками, — напомнила она. — Так что и тебе об этом думать не надо! Не загружайся!

— Есть же понятие опыта, — нахмурился я. — Если мы будем знать, что было не так…

— То что? Мы не допустим тех же ошибок?

Я не ответил.

— Рэй, такое случается! И будет случаться! Чтобы мы ни делали, как бы ни старались, всё равно некоторые люди будут такими, как Ядвига.

«Или как Просперо Мид», — подумал я, и прошептал.

— Люди из прошлого…

— Что? — переспросила Утенбаева.

— Как будто люди из прошлого, — объяснил я. — Из докосмической эпохи.

Она нахмурилась:

— При чём здесь это?

— Ну, были же люди тех времён — и Ядвига как будто оттуда…

— Рэй, а ты думаешь, мы отличаемся? Ну, конечно, ты так думаешь! И вся ваша команда так думает! Вы сняли фильм о том, как «правильных» людей становилось всё больше. Как будто это как-то накопленный признак, как… я не знаю…. как чёрный цвет у тюльпанов!

— Это была идея Туччи, — начал я оправдываться. — Виктора Туччи. Про людей с искрой.

— Это была идея мальчиков, — язвительно поправила она. — И учителя, для которого важнее быть понятым, чем сказать правду. Ты-то сам как считаешь?

Я беспомощно огляделся вокруг, но не успел полюбоваться на цветочный орнамент ширмы, как Утенбаева включила нейтральный белый режим, превратив «садовую беседку» в холодный лабораторный отсек.

— Я вообще никак не считаю, — ответил я. — Его версия должна быть верной, потому что он двадцать лет работал в школе. У меня нет такого опыта. Поэтому я принял его версию.

Честно, хотя и не сказать, что приятно. Знакомое ощущение…

Доктор похлопала меня по колену и вернула цветы.

— Я не прав?

Она молчала.

— Не прав. Хорошо. А что верно? Дело не в людях?

— Нет.

— А в чём тогда?

Она помолчала немного, подбирая слова — а может быть, специально вынуждая меня ждать.

— Система. Общество. Нормы. Люди вообще не особо изменились! Чего мы добились за двести лет, это снизили наследственные заболевания. Но в целом это всё те же люди. Идентичные тогдашним. Общество изменилось. Соответственно, твоя Ядвига считается сорняком. А Молли — достойным гражданином.

Я печально усмехнулся:

— Жаль, Молли другого мнения!

— Она вообще не думает в этом направлении! Это моя работа — думать об этом. И твоя.

— Кто же тогда изменил общество, что оно стало таким?

— Никто его не менял! Как ты вообще представляешь изменение общества на планете, где уживается десять миллиардов людей и пара сотен государств? Какая сила нужна, чтобы изменить хоть что-то?

— Ну, это…

— Десять миллиардов, Рэй, — повторила она с нажимом. — Десять.

Я осёкся, заставил себя обдумать её слова — представить то, что она говорили.

Цифра. Нули. Как нас учили в самом начале, когда мы с трудом представляли, что такое счёт: рассыпай яблоки по земле и медленно поднимайся. Десять, сто, тысяча, десять тысяч. Десять миллиардов. Да я даже сто тысяч не мог вообразить!

— Это точно? — переспросил я.

— Ну, примерно. Плюс-минус. Ну, девять с лишним на самом пике.

— Но нас же сейчас… — я мысленно нарисовал другую цифру рядом с десятью миллиардами. — Нас же…

— Да-да!

— Значит… Но как же тогда…

Я вычел второе из первого — и заново оценил результат. Он не сильно отличался от первоначальных десяти… пусть даже девяти миллиардов. Только теперь это было другое число. С другим значением. С иным смыслом.

— Как это сделали? Столько людей… Что случилось?!

— Много всего, — невозмутимо ответила Утенбаева, прихлёбывая чай. — Много всего такого, о чём предпочитают не рассказывать на уроках или в шоу. И никогда не дают эту цифру в чистом виде. «Существенное сокращение», «демографический спад» — ты знаешь слова. Но не пугайся так! Люди, которые жили тогда, тоже не представляли себе эту цифру. Они и миллиарда не могли представить! И даже миллиона. У них был такой же круг общения, что и сегодня. Такое же максимально число связей, что и тогда. Всё остальное — работа воображения.

Я перевёл дух. Число по-прежнему оставалось нереальным. Нереально страшным.

— Но потом всё изменилось, — подытожил я, надеясь снова вернуться на успокаивающую позицию «прошлое прошло, в настоящем всё правильно». — Они же всё равно изменили жизнь!

Утенбаева посмотрела на меня, как на ребёнка.

— Рэй, скажи, пожалуйста, ты знаешь, почему «Сальвадор» назвали «Нью-Эдемом»? «Новый Рай» — ты хоть знаешь, что такое «рай»?

— Я читал, — поспешно отозвался я, припоминая отрывки из религиоведения — у нас был сокращённый курс, и я никогда особе не интересовался этой темой. — Место после смерти. То есть место, откуда всё вышло. И там жил бог.

— Идеальное место, — уточнила Утенбаева. — Состояние, в котором хотелось бы быть больше всего. Жизнь как она представляется в самых сладких мечтах… Вот для тебя что самое идеальное? Чего бы ты хотел?

Призрак Чарли встал передо мной. Линда. Проф-Хофф. Ребята. Я сам — на три года моложе и на миллион лет наивнее и счастливее.

— Вы знаете, чего.

— А можешь обозначить словами? — попросила она. — Я не умею читать мысли!

Шутка из тех дней, когда мы только познакомились. По-прежнему не смешная. Потому что на самом деле она умела.

— Хочу, чтоб меня не трогали. Чтоб оставили в покое. Чтобы позволили заниматься тем, чем я сейчас занимаюсь.

— И всё? — не отставала она.

— Всё, — кивнул я и пояснил. — Не хочу того, чего не может быть. Нет смысла хотеть! Даже думать об этом… странно. Мне нравится то, что у меня есть. Я хочу, чтоб меня перестали дёргать. Вы можете это устроить?

Она отрицательно покачала головой:

— Ты работаешь с людьми — тебя всегда будут дёргать!

— Вы знаете, что я имею в виду! Власть. Леди… Камрад Кетаки. Вы. Туччи. Все, кто имеют власть надо мной. Я хочу, чтоб вы оставили меня в покое и позволили заниматься тем, чем я сейчас занимаюсь!

— Они хотели того же самого, — спокойно сообщила Утенбаева. — «Чтобы их оставили в покое и позволили заниматься делом». Экономика, экология, политика — всё это было лишь оправданием! Они хотели удрать с Земли. Бросить всё лишнее. Оставить позади всё то, что мешало. Самим управлять своей жизнью и собой. Остальное добавилось в процессе. А изначально они хотели именно этого — начать историю с нуля. И они смогли, хотя тогда мало кто верил, что это вообще возможно. Потому что миллиарды жили по-старому и не хотели ничего менять. А кучка идеалистов решила, что с них хватит. Ну, конечно, твоим мальчикам этого знать не нужно, — уточнила она. — Официальная история гласит, что было решение масс, что в основе лежала идея спасти Землю и подарить человечеству космос. И это хорошо. Потому что правда гораздо грустнее!..

— Но они всё-таки смогли! — не сдавался я. — Они изменили мир!

— Я бы сказала, что они пристроили новое общество к старому, — поправила она. — Желающих было много — поэтому и получилось. Но пока не была создана новая система, эти желающие вполне выживали в старой.

— А другие? — спросил я. — Те, кто не хотел, но всё равно, — я запутался — и не смог продолжить.

— Ну, ты же видел Ядвигу? Как она — легко уживается с нами? Ей нравится наша жизнь? А это лёгкий вариант! Она застряла на стадии подросткового бунта, но всё остальное кажется ей нормальным…

— Как они сократили эти десять миллиардов? — перебил я. — Что они сделали?

Она с состраданием взглянула на меня.

— Ничего особенного. То же самое, что и с собой.

Теперь мне хотелось попросить её, чтобы она проговорила ответ — обозначила его словами. Но что я буду делать после этого?

— Это было непростое решение, — невозмутимо продолжала она. — Временная мера, кстати. Ничего необратимого. И только для мужчин.

— Если это правда, то…

— Рэй, к тому моменту каждый четвёртый сделал это добровольно. И «Сальвадор» уже был заполнен. И строили первый СубПорт.

Я сидел, придавленный информацией, по сравнению с которой даже существование таинственной «ашки» не казалось чем-то из ряда вон. И заговор Главы Станции воспринимался совершенно естественно — для мира, основанного на таких поступках.

— Ты не представляешь, что тогда было, — пояснила Утенбаева. — Совсем не представляешь! Думаешь о них, как о людях «Тильды».

— Вы сами сказали, что разницы нет, — напомнил я.

— А её нет! Сколько вмещает станция?

— Двести пятьдесят тысяч.

— Максимум. А сейчас и семидесяти нет, так? Двести пятьдесят тысяч — это небольшой город на Земле. Что делать с остальными? С остальными Ядвигами? Не знаешь? Не хочешь знать? Придётся их бросить! Рэй, ты не сможешь спасти всех! Не можешь сделать всех счастливыми! Кто-то останется за бортом, так или иначе. И тебе пора примириться с этим. Иначе за бортом окажешься ты!

Вода плескалась вокруг меня, ласково укачивая — нежно-голубая, прохладная и невероятно прозрачная. И чистая — циркуляция позволяла удалить любые примеси и мусор за считанные секунды. Хотя какой тут мог быть «мусор» — разве что биопыль, мельчайшие частички кожи, волоски. В воздухе и то кружило больше!

Я подумал, что эта вода из бассейна была безопаснее питьевой воды — там, в прошлом, на Земле. Раньше вода была сокровищем — то есть были люди, для которых она была недоступна. В больших объёмах недоступна, иначе они бы умерли. И это происходило даже в то время, когда технически можно было сделать так, чтобы её хватало на всех! «Прогресс», как его тогда понимали, ничего не значил без изменений «системы». Если верить Утенбаевой. Но во что ещё можно верить? Просто создали новое общество (где всем хватало воды, и никто не голодал), а старому помогли закончиться. И теперь я плавал в совершенной воде — я, которого создали совершенным человеком, но не планировали сделать настоящим человеком, потому что люди не могут быть совершенными…

И всё-таки это было очень здорово — рассекать эту гладкую податливую массу, одновременно твёрдую и покорную моим движениям! Чистейший аш-два-о, и мне не нужно было беспокоиться о вирусах или бактериях: на станции, утыканной фильтрами, любое подозрение на болезнь поднимало по тревоге медиков. А логос с упоением принимался выявлять источник опасности. Как рассказывала Сара («Наверное, она уже родила — надо бы её поздравить»), будучи посредником, она часто слышала, что для ИскИнов исполнение предназначения сродни оргазму. Ещё один маленький шажок к совершенству, ещё одна победа над хаосом… Но у «бэшек» это было немного иначе.

— Извини! — донеслось до меня, и прежде чем я успел среагировать, брызги от упавшего рядом мяча заполнили мой нос и рот, давая дополнительную возможность убедиться в чистоте и температуры воды. — Ты в порядке?

Очень хотелось спросить, как это они умудрились докинуть с другого конца бассейна, но общаться не хотелось, и я молча вернул им мяч: выпрыгнул из воды и швырнул со всей силы, устроив им ответный фонтан брызг.

— Вы как, в порядке? — не удержавшись, поинтересовался я.

Ответом был громкий смех.

Вот и ладно. Ребята пришли поиграть после смены, а заодно позаботиться о своём здоровье. Чтобы в медблоке не журили за отвисшие мышцы и животик. И чтобы выглядеть хорошо для своего партнёра. То есть примерно для того же, для чего сюда ходил я, только в моём случае на первом месте были художники из студии Оксаны. Что им там особенно нравится? Плечи? Значит, будет плавание. Лучше, чем беговая дорожка.

Внезапно я поймал себя на том, что жду приглашения. Всплески, удары ладоней по мячу и короткие восклицания, доносившиеся со стороны игрового поля, служили постоянным напоминанием о моей выключенности, об одиночестве, которому я, тем не менее, был рад. Я бы отказался, если бы меня пригласили, и нашёл бы дюжину аргументов! Но само приглашение значило очень много.

Узнали ли они меня? На мне не было предупреждающих знаков — бассейн оставался единственным местом, где я мог обойтись без проклятой маркировки. Мне это разрешили — Глава Станции выпустила распоряжение, и никто не стал его оспаривать, поэтому я мог спокойно плавать и нырять как обычный человек. И даже после того случая, когда я едва не утопил Нортонсона, ничего не изменилось.

Но они вполне могли узнать меня в раздевалке. Всё-таки я «звезда»: сначала репортажи Ирвина, потом всё остальное. Перевод в спецотдел сам по себе должен быть стать новостью: из помощников Главы Станции — в натурщики! Может, поэтому и не пригласили? Подозревали во мне наказанного нарушителя, от которого лучше держаться подальше?

Глупо было гадать, что происходило на самом деле — может быть, у них просто не было мест в команде.

Отдыхая после заплыва, я украдкой поглядывал на них. Смотреть на самом деле было не на что: над водой виднелись только головы и руки — и летающий туда-сюда оранжевый мяч. Но мне достаточно было знать, что они там.

Свободные. По сравнению с «такими же людьми» из прошлого они были до невозможности свободными — от страха, от необходимости выживать, от ненависти к тем, кто по воле случая или обстоятельств получил больше доступа к ресурсам. Они управляли своей жизнью и могли выбирать любую доступную возможность. Они были свободными от стереотипов, обязывающих быть «сильными», «умными», «бесстрашными» или «свободными». Они могли просто быть собой.

Они были свободны даже в любви — Утебаева рассказывала, какими запутанными были отношения в докосмическую эпоху. А может быть, она хотела подчеркнуть важность своего отдела, потому что одних проблем с обеспечением потребностей было достаточно, чтобы сойти с ума, а тут ещё все эти грехи и запреты. Впрочем, если пытаться совместить деторождение, воспитание и секс, то получится примерно то, что она описывала — необходимость постоянно разрываться между противоречивыми требованиями общества и при этом не иметь права признать эти роли несовместимыми…

В прошлом наверняка были похожие ситуации. Люди плавали в бассейне после работы и играли в мяч. И дружили. «Никакого отличия», — как объяснила Утенбаева. Но она ошибалась — я знал, что ошибалась! Потому что теперь всё было иначе.

После тренировки, в душевой я продолжал думать об этом, и так увлёкся, что не заметил, как ко мне подошли недавние игроки.

— Извини… Ты же Рэй? Тот самый? Андроид?

Я выключил воду — и позволил струям тёплого сухого воздуха обрабатывать мою кожу. Просторная белостенная душевая была по умолчанию общей, но с возможностью отгородиться. Я пожалел, что не воспользовался ширмой — и одновременно отлично понимал, почему я так не сделал. Опять надеялся, что со мной захотят пообщаться… Точнее, открывал такую возможность вопреки своему желанию.

Мне хотелось закрыться от всех, спрятаться, но я всерьёз опасался, что эти порывы приведут к болезненному затворничеству и, в финале, социофобии. Сначала убегаешь туда, где нет людей, потом просто не выходишь из своей комнаты. Как Дэвид — один из моих братьев, который очень тяжело переживал лишение статуса…

Вежливый кашель прервал мои печальные размышления, и вернулся в мир гладких белых стен, украшенных силуэтами китов и осьминогов. «А в Восточном были камбалы и морские коньки».

Парни, стоящие вокруг меня полукругом, выглядели мирно, но это ничего не значило… Для параноика вроде меня.

— Да, я. Рэй, серийный номер ДХ2-13-4-05.

— А что, есть другие Рэи? — хмыкнул один из них — самый высокий.

Я подумал о том, что рассказала Ядвига Зив, и улыбнулся в ответ:

— Не знаю. Я ещё не проверял!

— Отлично! — отозвался он, оценив шутку. — Ещё не проверял он… Ха!

— Хорошо, что у тебя есть чувство юмора, — заметил другой, с бронзовой кожей, с узкими сощуренными глазами, заметно перекаченный и похожий из-за всего этого на варвара. — Это пригодится!

— Мы хотим пригласить тебя в команду, — торопливо объяснил третий — «самурай» со следами свежих операций по всему телу. — В нашу. По баскетболу. Ты же играешь?

— Я умею, — кивнул я, пытаясь сообразить, что с ним случилось, что столько имплантационных стыков — его явно собирали по частям, и я был готов поспорить, что без моего матричного клонирования здесь не обошлось!

— Заметно, что умеешь, — кивнул верзила. — С таким-то броском…

— Но я андроид.

— Мы понимаем, — сказал четвёртый — высокий узкоплечий молодой мужчина со сломанным носом — впервые я видел такую травму не в кино!

«Интересно, что ему мешало…»

— И правила позволяют? — уточнил я.

— А кто их устанавливает, правила эти… — пробормотал «варвар».

— Ты же не механизм для забрасывания мячика! — хмыкнул «самурай». — Вон, даже в бассейн ходишь, чтобы быть в форме.

— У нас капитан выбыл, — объяснил «сломанный нос», не торопясь выходить из-за спин товарищей. — Ганеша Зотов — слышал? В общем, его починили, конечно, но играть он пока не сможет. А он был лучшим. А у нас летний турнир совсем скоро…

— И нам разрешили взять тебя, — подхватил «самурай». — На эти игры. Если ты согласен. Ты как, согласен?

Я оглядел их — пятеро «активистов», а я насчитал больше, но остальные игроки, видимо, уже ушли.

— А что, его некому заменить?

«Сломанный нос» вздохнул, но ответил мне тильдиец, который до этого момента молчал.

— Заменить его нельзя. Потому что он лучший спортсмен в секторе, если не на станции, — и он выразительно заглянул мне в глаза. — Но в баскетбол у нас играют немногие. Выбор небольшой…

Только тогда я вспомнил, где его видел: рядом с Ирмой. Человек-тень, ничем не примечательный, но при этом с чёткой аурой присутствия.

Похоже, он догадался, о чём я сейчас подумал, и протянул руку для знакомства.

— Отто Тедерик. Моего брательника ты видел в Восточном. И его супругу… Супругу больше, — на этих славах все заулыбались, и я тоже не удержался, вспомнив Ирму.

Рукопожатие послужило сигналом.

— Эрик Уистлер, — «варвар» оказался братом юного программиста, который помогал Фьюру и Тьюру в их «шуточках».

— Андрэ Жигин, — представился верзила — и не преминул уточнить, — Дейзи много про тебя рассказывала!

Я сразу вспомнил малышку Соню в тигровом костюме и неизменно весёлого Улле, который наверняка рассказывал обо мне гораздо больше, как и подобает спамеру.

— Франц Когоут, — «сломанный нос» ограничился именем и фамилией, но эту фамилию я помнил очень хорошо.

— Леон Лучано, — родственные связи «самурая» оставались — пока что — загадкой, но я был уверен, что с его братьями, сёстрами или родителями я уже успел пересечься.

Даже упомянутый капитан команды Ганеша Зотов был мне косвенно знаком — через сестру Ханну, талантливую спортсменку и мастера по вязанию узлов.

— Ты подумай, — предложил Отто после того, как мы закончили со знакомством.

— Подумаю, — кивнул я. — Обязательно.

— Пары дней хватит? В среду один из нас заглянет к вам. За ответом.

Можно было ограничиться альтером, но я понимал, почему надо глаза в глаза, вживую, «контактно». Командная игра, последствия имплантационных операций и характерные следы на шее и в паху, время (чтобы посещать бассейн после завтрака, надо выходить в ночную или вечернюю смену) — они работали в «пограничье», между станцией и космосом. Монтаж, строительство, внешний ремонт. Другие правила. Совсем другой мир. И он мне ощутимо нравился! Значит, надо принять приглашение?

Никогда раньше предупреждающий знак на комбо не казался мне таким незначительным. Да, у меня кнопка и меня могут отключить. Но это ерунда по сравнению с профессией строителей и ремонтников, которые часто рискуют — и при всех существующих мерах безопасности регулярно попадают к медикам. Это если не считать постоянных прыжков из зоны с нормальной силой тяжести в невесомость…

Додумать про схожесть специальностей профессий и положения андроида не получилось: прямо перед входом в раздевалки я столкнулся с ещё одним человеком из прошлого. Только на сей раз мне не протягивали рук и не здоровались. Елена Бос прошла мимо, скользнула лисьим взглядом — и исчезла за углом. Как будто мы не были знакомы. Обиделась, что я тогда выгнал её из группы? Или мой перевод в спецотдел стал сигналом для всех, кто исследовал ту же тему?

Или всё дело в том, что теперь я для неё бесполезен. Журналиста невозможно испугать — тут Ирвин Прайс бесконечно прав. Даже попытка надавить станет поводом для расследования. А вот проигнорировать натурщика с пониженным уровнем допуска — нормально. Что с такого взять?

Я и вправду как будто переместился в другой мир. Ответственности тут было меньше, ещё меньше — пафоса и славы, но гораздо больше свободы. И этим следовало воспользоваться.

В свою первую ночную прогулку по станции — она же была первой ночью на «Тильде» — я был изрядно фрустрирован и вообще готовился к смерти. Разлука с привычным кругом, новые люди и обязанности, которые мне выдали «по умолчанию» — сейчас я понимал, что это всё можно было рассматривать как «испытание», и может быть, оно таковым и было.

Они провели эксперимент. Надо мной. С риском, что я сломаюсь. С риском для моей жизни (и без права выбора — те же строители сами решили, кем им быть). А потом обвинили меня в том, что я отношусь к себе как к бесправному механизму!

Слова Кетаки в который раз вызвали горькую усмешку — до чего же цинично упрекать меня в том, что я сам выбрал свою судьбу! Ну, да ладно. Андроид — значит андроид. Модель-натурщик, «аппарат для забрасывания мячиков в корзинку», объект для тренировки чувств… Зато я существенно поднялся вверх по эволюционной лестнице: в первую ночь на станции был приманкой для хищника — теперь же сам охотился на загадочного «ашку» женского пола.

Но Ядвига напутала, разумеется. Или соврала. Не было ашек-женщин. Не могло быть. Именно потому, что была ночь и всё остальное.

Один из ключевых принципов жизни на станциях состоял в том, чтобы поддерживать земной порядок, в мелочах и глобально. Тысячи деталей работали на это! Время, включая смену месяцев. Навык приготовления блюд, ровно как и привычка к «натуральной» пище. Медицина. Запрет на искусственные имплантаты. Даже счёт и чтение, не говоря уже про рисование! Люди не должны быть «прирастать» к технологиям, не должны были становиться абсолютными пользователями. Рано или поздно человечество займёт преображённые планеты, чтобы жить без коридоров и вечных потолков — и без опёки логосов.

Конечно, «Тильда-1» оставалась «временным жилищем» в масштабах человечества. Для многих поколений она была и будет постоянной средой обитания. Ещё не скоро на планете позволят родиться первому ребёнку, тем более речи не шло о переселении. Но мы продолжали играть по правилам Земли. Разве что продолжительность суток будет со временем корректироваться.

Именно поэтому эксперименты с искусственным вынашиванием были приостановлены ещё до «Сальвадора». Технологии облегчали нашу жизнь, однако была грань, за которой начиналась утрата человечности. А в финале ждал вопрос «Зачем вообще нужны люди, если всё, что они делают, может делать робот?» Не такая уж и отвлеченная проблема, если попробовать применить её к конкретным жизням — «бэшки» показали.

Поэтому мы продолжали заниматься тем, что вполне могли перепоручить машинам. И организовывали смену дня и ночи.

Но если не думать об этом, если не объяснять себе, можно забыть об условностях — поверить в абсолютную реальность ночной тьмы. В закоулках между Лифтовой зоной и приборным отделом Производства (где работала Ядвига Зив) я смог почувствовать то, что испытывали люди прошлого. Как бы они ни благоустраивали своё пространство, ночь оставалась опасной. Она была обителью смерти. Она была прежде света и дня — и будет после. Вечная ночь…

Отсутствие какого-либо движения нервировало, и я постоянно оглядывался. Еле слышный стрёкот датчиков КТРД был единственным звуком, который лишь подчёркивал тишину, и приглушенное освещение дополняло картину. Свет «болел» здесь той же чёрно-белой «икотой», что и в Восточном секторе, но в более слабой форме. Лишь пару раз я наблюдал приступ, навечно связанный для меня с кошмарной игрой Просперо Мида. Поэтому, даже полностью осознавая, что опасности нет, я всё равно вздрагивал и притормаживал перед поворотами и развилками. Как будто призрак убийцы поджидал меня там. Или призрак безногого робота.

Было два часа ночи — граница между вечерней и ночной сменами. Я уже выяснил, что операторы пользовались другими путями — только Ядвига ходила этой дорогой, потому что продолжала жить в Восточном блоке. Хотя могла временно переехать… Но не стала. Потому что теперь не получится начать с «чистого листа»? Или ей нравилось шокировать тех, кто был вынужден ехать вместе с ней?

Так или иначе, если она увидела кого-то или что-то — если вообще верить её словам — это должно было произойти именно здесь. Если она действительно видела…

— Логос, ты можешь проанализировать внешность людей, которые проходили в этом районе с часу до трёх ночи в конце июля — начале августа текущего года? — спросил я, остановившись возле справочного узла.

Вообще-то можно было общаться где угодно, но тут было надёжнее. Я так думал.

— Могу.

— Я имею право задать параметры поиска и получить результаты?

— Нет. Эти операции доступны только гражданам со вторым ФИЛДом категории «А». Ваш ФИЛД…

— Да-да, я знаю, ниже некуда, — перебил я его. — Извини за беспокойство!

В любом случае, попытаться стоило. Один шанс из миллиона! Зато теперь моя совесть будет спокойна.

— Этот знак есть не только у тебя!

Живой голос — в отличие от синтезированного, принадлежащего логосу. Молодой, звонкий, смешливый голосок. Камилл. Я не видел его, а значит, он представлял встроенную группу приборов — скорее всего, обслуживание вентиляции и стен.

— А у кого ещё? — поинтересовался я.

— Не только у тебя.

— Ты его видел? Того, у кого был такой знак? — я указал пальцем на свою грудь.

— Я видел знак.

Включилась ближайшая экранная панель — и показала статичный фрагмент записи: в самом деле, предупреждающий знак, размытый, но узнаваемый. Судя по всему, у камилла не было функций съёмки и записи, только датчики. Он был «невидимкой» — обслуживающим ИскИном, начинкой станции. Поэтому вместо видеозаписи — один кадр. Он мог вытащить его из камер логоса и сохранить в сети. Интересно, зачем?

— Да, как у меня, — согласился я. — Только комбо другой.

— Какой должен быть, — напомнил камилл. — Нам вводили постановление Совета Станции. Тебе разрешено носить обычную одежду.

— Я знаю, — кивнул я, продолжая внимательно рассматривать «улику».

Страшно знакомый предупреждающий знак, только расположен он был иначе — на другой поверхности. Более выпуклой. Как будто под комбо была женская грудь!

— Я заметил. Проверил. В это время ты был у себя. Спал, — продолжал камилл, чьё любопытство было, по меньшей мере, нестандартным.

Что он делал здесь с таким уровнем развития? Учился — или, напротив, тестировался после совершённых ошибок? Но я не стал спрашивать, чтобы не нарваться на очередное напоминание о моём статусе.

— Спасибо за информацию!

— Ты ищешь его? — не унимался мой неожиданный помощник.

— Ну, да, ищу.

— Расскажешь потом о результате?

Я рассмеялся. Он точно был выше по уровню, чем обычные «невидимки» — таким камиллам место на георазведчиках или тэферских вездеходах! Любопытный, сообразительный, общительный… Как и я, не на том месте, для которого был предназначен. Он был способен на нечто большее, чем опека дальнего коридора «Тильды». Но он не мог выбирать, где ему работать. Зато он умел находить себе развлечения.

— Обязательно! Обещаю. Приду и расскажу.

— Спасибо!

Я внимательно посмотрел на справочный узел, запоминая номер точки. З0-К-1414. Я мог связаться с ним из любого места. Однако я чувствовал, что прийти сюда будет правильнее. Более реально, чем общаться по общей сети.

Итак, Ядвига не наврала — насчёт этого можно было не беспокоиться. Но только насчёт этого.

Мой неведомый собрат — когда, как и зачем он прибыл на «Тильду»? Раньше меня? Нет, это вряд ли, иначе бы его давно сделали приманкой для убийцы. Значит, одновременно. То есть в один и тот же сеанс СубПортации. Может быть даже на одном корабле! Но он оставался в тени. Обо мне снимали передачи, брали интервью, за мной гонялись «поклонницы», так что у всех, включая меня самого, создалось ощущение, что я — единственный «ашка» на станции. Это, кстати, объясняло шумиху, организованную Ирвином.

Но был ещё один, другой. Кто он? Определённо, я знал, к чему он не относился — к 4-й группе 13-й модели. Тринадцатая модель оказалась самой удачной. Собственно, все другие остались на этапе моделирования, а воплотили только нас. И только четвёртая — из шести тестовых групп — оказалась наиболее… Как это называл Проф-Хофф? «Наиболее подходящей под заданные параметры нормы».

«А что остальные?» — спросил тогда я.

Разговор этот происходил вскоре после того, как мы озвучили результаты нашего расследования.

«Остальных больше нет», — ответил он. — «Они не справились».

Позже я вызнал, что была группа, в которой пошли другим путём — и записали им в память всю необходимую информацию. Обошлись без долгого периода восстановления, без спектакля. Но они показали себя крайне нестабильными, и в итоге погибли. Трое покончили с собой, остальные просто умерли. Как и все прочие. Кроме нас.

То есть это я так думал. Потому что верил, несмотря ни на что, Проф-Хоффу. Потому что хотел верить. А ведь он мог и соврать насчёт «остальных»! Они могли быть нестабильными, ну, и что с того? Поэтому их и заставляли носить комбо и не допускали к той работе, к какой допустили меня. Одного такого вполне могли прихватить на тот случай, если я вдруг не справляюсь с проблемой. А когда я справился, запихнули его в ночную смену с глаз долой подальше от меня.

Смешно звучит? Не смешнее той идеи, которую однажды высказал Чарли: «А вдруг мы такие же!»

Кому больше доверять — профессору, который начал со лжи и всегда ограничивался полуправдой, — или слишком любопытному камиллу в компании с психически неуравновешенной лгуньей, которая, однако, принесла мне новость о том, что я не один?..

Дойдя до конца коридора — до входа на территорию промзоны — я повернул назад и выбрал боковой проход. Он располагался параллельно центральному, и через каждый двенадцать метров соединятся с ним перпендикулярными коридорами. Так я мог следить сразу за двумя дорогами — если не забывал поворачивать голову, конечно. Но я забывал, поэтому, уловив боковым зрением какое-то движение, решил поначалу, что почудилось.

«Надо прибавить шаг», — подумал я, когда на следующем коридоре опять что-то заметил, но ничего не разглядел.

Ускорение не решило проблему — и я решительно вышел на центральную «улицу». И увидел удаляющуюся спину. Знаменитое сочетание красно-оранжевых, фиолетовых и жёлтых полос — и круглый знак. Предупреждающий знак.

От неожиданности у меня в горле пересохло, я не смог ничего прокричать — поэтому побежал, мучительно осознавая, как уходят драгоценные секунды. Не успел: «ашка» повернул направо, в Лифтовую зону. К тому моменту, когда я домчался туда, его уже не было.

Её. Хватит обманывать себя! Я видел волосы, собранные в пучок и надёжно прикрывающие предохранитель на затылке. Я видел профиль и грудь. Это была женщина. Андроид А-класс женского пола — то, чего не может быть.

— Они тебя ещё не утомили?

— Кто?

— Девочки.

— А они должны?

— Я бы не удивился! Знаешь, к тебе проблематично записаться! Там настоящая очередь!

— Но ты же записался?

— Да, конечно.

— Или ты ждал каких-то особых условий?

— Нет, какое там, нет! Просто не предполагал, что заставят столько ждать.

— Если бы ты был девочкой, этого бы не было!

— Ха-ха! Отлично! Хорошая шутка! Знаешь, давно хотел спросить — у тебя бывают мальчики?

— У меня не бывает мальчиков, потому что я не настолько квалифицирован.

— То есть ты никому не нравишься? Из мальчиков?

— Судя по тебе, это не так.

— Я не мальчик! Давно уже… Нет, серьёзно. Бывают?

— Если и бывают, то не со мной. Говорю же, я не настолько квалифицирован. Доктор Утенбаева так решила.

— То есть ты не принимаешь? Даже если ты, как это у вас называется, «объект чувств»?

— У нас это называют немного иначе… Нет, принимает специалист соответствующей квалификации. И подготовки.

— То есть прямо сейчас, за одним из этих столиков, могут обсуждать тебя?

— Могут. Или тебя.

— Спасибо! Это лестно! Но у меня есть серьёзные сомнения насчёт моей популярности. С твоей она не сравнится!

— Завидуешь? Зря!

— Мы всегда завидуем тому, чего у нас нет и быть не может… Знаешь, когда я увидел тебя в первый раз, я подумал, что ты… Что у нас с тобой есть шанс. Было что-то в твоих глазах… Во взгляде.

— Ты мне про это уже говорил.

— В самом деле?

— Ты мне это каждый раз говоришь!

— Разве? И что ты мне ответил… в первый раз?

— Что мне неприятно тебя расстраивать, но меня — в общем — тянет только на женщин. А сейчас вообще ни на кого. Особенно сейчас.

— Даже так?

— Да. И не важно, что там в глазах…

— Знаешь, я слышал, что у скво большие проблемы с либидо! Из-за того, что вы слишком глубоко погружаетесь в эту сторону жизни. Это так? Не знаешь?

— Разве что у тех, кому очень не повезло с супервайзером.

— То есть у тебя всё в порядке?

— Да.

— Ты уверен? Ты проверял?

— Я не проверял. Не до того… Сейчас.

— А как было раньше? До «Тильды»? На «Дхавале»? Ты же там жил?

— Там всё было замечательно! Пока мне не вкрутили кнопку и не лишили надежды на приемлемый статус. Это, понимаешь ли, отвлекает от всего такого.

— То есть, можно сказать, ты создан для этого места? Привлекательный, обучаемый и при этом без лишних мыслей обо всём таком?

— Если не считать того, что меня создавали для другого. И обучали. А так, да — из администратора получился отличный хостесс! В общем-то, очень близкие профессии, если вдуматься. Родственные.

— Кто-кто? «Хостис»?

— Hostess. Меня тут продолжают посвящать в историю спецотдела. Была такая работа… раньше. Чтобы гостю было хорошо в ресторане или ещё где. Развлекали, улыбались… Раскручивали на выпивку.

— Прости, чем раскручивали?

— Забудь!

— То есть ты меня как бы развлекаешь?

— Типа того.

— Знаешь, это звучит ужасно! Я тогда не напрашивался — просто предложил. Ты вполне мог отказаться. Я же не вхожу в круг твоих обязанностей! Я же не девочка!

— Обиделся? Я не планировал задевать твои чувства! Просто хочу сказать, что часть моей прошлой работы была в том, чтобы развлекать. Так что это не сильная перемена.

— И всё равно мне неприятно думать, что ты меня развлекаешь.

— Ты меня тоже развлекаешь!

— Правда?

— Правда! Если бы мне было скучно или неприятно, я бы отказался, потому что у меня и так хватает дел. Но ты, в самом деле, не девочка. Приятное разнообразие!

— Спасибо большое!

— Опять?..

— Нет, нет, это очень забавно! Я не удивился, когда ты согласился в первый раз. Думал, из вежливости… Но я не ожидал, что будет второй и третий! У нас разная ориентация, и для меня всё безнадёжно…

— Для девочек, между прочим, тоже.

— А-а, значит, всё-таки я от них не отличаюсь!

— Отличаешься. Ты не плачешь от того, что для тебя всё безнадёжно.

— Я могу! Хочешь?

— Не надо.

— Хорошо, не буду.

— Спасибо!

— Не за что! Что я могу сделать для тебя?

— Что?! Это ты к чему?

— Рэй, я ещё в прошлый раз хотел это сказать. Мне с тобой очень хорошо. Просто видеть тебя время от времени, болтать, шутить. Это даже больше, чем первая степень, на самом деле. Для меня. И я не могу принимать такое… удовольствие… и не давать ничего взамен. Поэтому ты подумай, что тебе нужно. И если я могу это сделать, я это сделаю. Я же имею на это право? Сделать приятное тому, кто мне нравится? И кто делает приятно мне…

— Ох… ну, ты вообще, так внезапно… Не надо так! Я получаю от нашего общения не меньше, чем ты, так что…

— Меньше. Много меньше, поверь!

— Ты уверен?

— Я знаю.

— Хорошо. Ладно. Если ты настаиваешь…

— Я настаиваю.

— Мне нужна информация.

— О ком?

— О парнях, которые зовут меня в свою команду. По баскетболу…

— Команда Зотова.

— Да, они. Что ты про них знаешь? Что я должен знать?

— А ты собираешься принять их предложение?

— Да, скорей всего, приму. Почему бы и нет… Если не узнаю ничего такого.

— Я не знаю, что там «такого»… Это не самая сильная команда, а без Зотова они продуют. Гарантированно.

— Значит, я точно пойду к ним.

— Ну, тебе видней…

— А какие они?

— Нормальные. Андрэ Жигин — это самый высокий — школьный товарищ Франца Когоута. Они не разлей вода, хотя сразу это непонятно. Но друг за друга они на многое пойдут.

— А кто сломал Францу нос? — спросил я, вспомнив мужчину, который старался быть незаметным.

— Небезызвестный тебе Макс Рейнер. Едва ли не первый его подвиг после того, как он перевёлся на «Тильду». Они все раньше работали вместе — в ТФ. Рейнер повздорил с Жигиным, уж не помню, из-за чего. Из-за места под солнцем, как обычно. Как это понимает Рейнер. Когоут влез — и получил своё… В общем, они с Андрэ ушли из Проекта. А Рейнера взяла на поруки Туччи.

— А почему он не исправил это? Ну, нос?

— Ты — спамер, ты должен догадаться!

— Да я уже понял. Памятный знак в честь за спасение друга…

— Вот-вот! Смешно, да? Рейнер, насколько мне известно, трижды чинил физиономию. Серьёзно. А по мелочи… В общем, они совсем молодые тогда были.

— А другие?

— Другие — тоже ничего такого. Леон не так давно очень сильно побился. Они монтировали что-то для шахтёров — в общем, чудом никто не погиб. Он уже восстановился, но для тех, кого собирают, невозможно собраться до конца — только строить заново. Полагаю, он именно этим сейчас и занят.

— Ты много про них знаешь!

— Я много про всех знаю!

— Эрик Уистлер?

— Инженер. Культурист. Фанат Зотова. При том, что постарше. Но только по цифрам… В вашем Восточном живёт его младший брат с родителями, вот он поумнее будет. Но это нюансы. Нормальные ребята на самом деле.

— Да я сразу понял, что нормальные…

— Тогда в чём дело? Откуда сомнения?

— Я андроид.

— Я заметил! Думаешь, они пропустили эту часть?

— Думаю, они недостаточно серьёзно думали об этом.

— Зато ты думал об этом слишком серьёзно!

— Такой уж я есть…

— Знаю, знаю… Ну, что ж, я пойду, не буду отвлекать тебя от рабочих обязанностей.

— В смысле?

— Рэй, как ты уже верно заметил, я не девочка! Я здесь только чтобы поболтать с тобой. Я не прохожу курс. Только ради тебя… Думаешь, твоя начальница в восторге?

— Восторге — не в восторге, но она смотрит на это несколько иначе, чем ты.

— Как?

— Как на повышение моей квалификации.

— Да она на всё смотрит, как на повышение твоей квалификации! Она же спамер! И на баскетбол твой — на всё! Так что соглашайся. Буду болеть за тебя!

— Вот теперь мне намного легче!

— Весь сектор будет болеть за тебя! Все девочки!

Спортивная Зона и примыкающая в ней Медицинская составляли так называемую «Зону Здоровья» — название претенциозное, но вполне точное. В Восточном секторе я успел познакомиться и с тем, и другим, хотя в бассейне, безусловно, бывал чаще, чем в больничной палате. С другой стороны, медицинское обслуживание было постоянным, но, в отличие от спорта, невидимым.

Как и в других областях, логосы и камиллы оккупировали здесь значительный участок работы — тот, который могли выполнять только они.

Контроль состояния входил в ежедневную рутину, но упоминали о нём реже, чем о КТРД. Хотя трудно сказать, что было сложнее: следить за кислородом, температурой, радиацией и давлением — или за здоровьем каждого человека. Так или иначе, у «бактерий» и «вирусов» не было ни своего цвета, ни отдельных инструкций. Несмотря на то, что, по сути, это была та самая опасность второго уровня. Вот только меры противодействия существенно отличались от прежних времён.

Из-за доверия это было (как утверждала доктор Утенбаева) или из-за ИскИнов (как считала камрад Блумквист — главный специалист по «бэшкам», которая теперь переключилась на камиллов), но наша жизнь была несопоставима с прошлым. И чем дольше я думал об этом, тем больше сомневался, что эта система реализуема на планете. То есть, реализуема прямо так, с нуля. Нужно родиться и вырасти в особых условиях станции, чтобы научиться разделять свою свободу и общий долг — и не видеть ничего оскорбительного в постоянных проверках. Нужно привыкнуть к тому, что твоё здоровье и самочувствие не твоё личное дело во всех смыслах этого слова — и ты не можешь, например, употреблять вредные напитки и наркотические вещества, располагая при этом общими ресурсами, включая право на медобслуживание. Хотя, кому такое вообще в голову придёт?..

Может быть, Утенбаева и права: люди те же самые, но условия настолько отличаются, что старые обычаи просто не могут возродиться — негде! Например, в докосмическую эпоху забота о здоровье была услугой, которую нужно было покупать, и это не всем было доступно. Я не совсем представлял, как такое может быть, но на этой почве должно было сформироваться весьма специфическое отношение к своему телу и к праву разрушать его — любым удобным способом. Наверное, когда ограничены все прочие возможности, такая свобода — единственное, что остаётся.

Или, например, спорт: я читал, что он мог быть работой, причём опасной… для здоровья. Безумие, конечно, но стоило мне вспомнить что-нибудь из тогдашней жизни, как всё казалось безумием!

На станции ничего такого не могло быть — в первую очередь потому, что нехватка людей заставляла к каждому человеку относиться как к величайшей ценности. Конечно, если бы нас был миллиард или хотя бы миллион, всё было бы иначе! Но нас было гораздо меньше, и у нас были логосы с камиллами.

Концепция «замкнутой интеллектуальной среды обитания» подразумевала сосуществование, близкое к симбиозу. Но здесь работал главный принцип, который соблюдался в каждом действии: этот симбиоз мог быть прерван в любой момент.

Люди для людей, природное материнство — и укрепление иммунитета взамен стерильности. Поэтому атмосфера на станции не была абсолютно чистой, хотя и оставалась безопасной. Иначе все усилия по сохранению «естественного состояния» людей пойдут прахом при соприкосновении с болезнью прошлого, типа какой-нибудь инфлюэнцы! И человечество вымрет, не в силах справиться с пустячной простудой… Чтобы этого не случилось, чтобы не стать рабом заботливых камиллов, контроль за болезнями не обозначал их превентивного уничтожения. Мы должны были стать достаточно сильными, чтобы справляться с самыми разными опасностями. Насколько и у кого получается, кому требуется помощь, а кого никакая зараза не берёт — в этом и состоял контроль. И как водится, из-за своей «невидимости» он и не ощущался.

Да и кому интересно задумываться про анализы, которые автоматически выполняются при пользовании санитарной комнатой, или про сканеры, встроенные в каждый душ? Здоровье было нормой. Санитарные рекомендации, ровно как и советы, какой вид спорта лучше выбрать, мало кого беспокоили. Мы принимали это как должное. О системах такого рода беспокоятся только тогда, когда они дают сбой, а пока всё спокойно, доверяют медикам и камиллам. Если всё работает, значит не о чем волноваться.

Но на что они способны на самом деле? И чем забота Медицинской Службы отличается от действий Администрации, которая не так давно скрывала от общества факт существования безумного убийцы?..

Я поймал себя на этой мысли, проходя через сканер — стандартная процедура перед каждой тренировкой, только в этот раз я помедлил, вспомнив, что вместо плавания будет баскетбол. Впрочем, это ни на что не повлияло. Нужно быть совсем дряхлым стариком, чтобы получить запрет. Или воскресшим, как Ганеша Зотов, который прикатил на тренировку в капсуле медицинского камилла — хоть тренером побыть, если нельзя игроком.

— Анда, не сутулься! Разогнись, я сказал!

Голос, пропущенный через микрофон камилла, звучал неестественно громко. Внешне Зотов был совершенно здоров, разве что «шрамы» позаметнее, чем у Леона, но врачи категорически запрещали ему какие-либо нагрузки: всего неделю назад он был полутрупом. Поэтому — капсульный медкамилл, похожий на тяжёлый скафандр с коляской, и постоянное наблюдение. Ему восстановили шестьдесят семь процентов тела, включая часть позвоночника и ноги. Серьёзная операция — никто не хотел рисковать, тем более ради какого-то там турнира, благо он проводился четыре раза в год и был всего лишь частью развлекательной программы, привязанной к окончанию школьных каникул.

Постоянный тренер команды занимался лично мной: подтягивал к тому уровню, когда можно начать командные занятия, а заодно решал, буду я плеймейкером взамен Зотова или всё-таки займу место Франца. На деле это означало, что я бегал с мячиком вокруг корзины, а девяностосемилетний дедушка Ким смотрел на меня с трибун, жмурясь, как кот под лампой. Кажется, он совсем не переживал насчёт того, что моё знакомство с баскетболом ограничивалось правилом «нельзя нести мяч в руках», а сама игра ассоциировалась с ударом мяча о макушку. Я сразу вспомнил шутку, что Служба Досуга живёт по правилу «главное — не победа, главное — участие».

Я принял приглашение: пришёл в зал. Моё согласие даже не было озвучено — все и так поняли. Ещё одна характерная черта пограничников: меньше слов, когда и так всё ясно. Эта профессия предполагала не только наличие крепкого здоровья и высокую устойчивость к перепадам давления и скачкам силы тяжести. Работая между миром станции и космосом, они сформировали свои правила, в которых очень многое считалось лишним. Поэтому я просто поздоровался — и едва сумел поймать мяч, брошенный Андрэ, который в этот момент находился на противоположном краю поля. Сразу стало понятно, кто тогда пошутил надо мной в бассейне!

— Ты в порядке?

Прозвучало это как дежурная шутка, и дружный смех остальных подтвердил впечатление. Я сделал вид, что собираюсь бросить в ответ — и Андрэ карикатурно прикрылся, как будто ожидал удара. Я помахал ему — мол, прощаю — и пошёл к тренеру за инструктажем.

Оказалось, что дедушка Ким не слышал обо мне ничего. То есть совсем. Не слышал, не знал и ничуть не переживал по этому поводу: «Я много чего не знаю, а ты не знаешь больше меня!»

Пришлось показывать ему кнопку и объяснять, кто я есть. Но он, судя по его безмятежному поддакиванию, так до конца и не поверил, что я не человек. Решил, что «ребятки» хотят подшутить над ним. И его это не расстраивало: «Андроид — значит, андроид. Иди, поработай с мячиком!»

К концу первой тренировки (когда уже было решено, что я стану «вторым номером» вместо Франца Когоута, который займёт место Зотова — впрочем, мне всё равно придётся большую часть времени сидеть на скамейке запасных), я догадался, почему в команду пригласили именно меня. И почему в баскетбол играют только ремонтники с монтажниками, а на трибунах почти нет болельщиков: время. Выбор был и в самом деле небольшой: они могли пригласить лишь того, кто работает в вечернюю или ночную смену, а это меньшая часть населения. Поэтому и в команде у них было не двенадцать, как положено, а всего лишь десять человек…

— Ну, как тебе? — шлёпая босыми ступнями по бугристым керамическим плиткам душевой, ко мне подошёл Отто.

Странно: во время совместной игры он единственный не перекинулся со мной даже словом. Впрочем, он и с другими не особо разговаривал. Тень-тенью, при этом играл он очень хорошо — основной центровой, и я ощутил это, потому что на тренировке он был среди противников. Ни один мой мяч не попал, куда я планировал…

— Нормально! — улыбнулся я. — Только я не очень привык. К команде.

— Это чувствуется, — усмехнулся он. — Тогда тебе тем более надо с нами поработать!

Я не стал говорить ему, что боюсь привыкать к командам и вообще к отношениям. Потому что они — люди. У них есть гражданские права. А меня могут в любой момент отправить куда угодно. И все, с кем бы был «в команде», воспримут это как должное. И не придут проведать меня, даже не напишут…

Но я был чужим не только из-за своего происхождения. Всему виной те тайны и заговоры, как явные, так и гипотетические, в которые я успел окунуться на «Тильде». Там, где обычные люди чувствовали надёжную опору под ногами, я ощущал ложь и предательство. Таинственный «ашка», да ещё и женского пола, заговор по превращению станции в отстойник с «трудными» переселенцами — это было не менее дико, чем маньяк или увечный робот-убийца, прячущийся под Садом!

Фьюр и Тьюр были правы, когда устроили безумный бунт, наплевав на все соображения. Когда ты ощущаешь, что окружающий мир — фальшивка, компромиссы невозможны и любые меры — только на благо. Мне нечего было терять, кроме жизни. И однажды я уже сделал выбор.

Я знал, что могу сам нажать себе кнопку, если на кону будет Проф-Хофф и мои братья. А если всё человечество?

Ужасно, но выбора у меня не оставалось, как ни посмотри. Ирвин был единственной кандидатурой: журналист нечеловеческих силовых возможностей и с глубоким погружением в тему. Если бы неизвестный… неизвестная «ашка» попыталась убежать (или напасть на меня — откуда мне знать, что у неё в голове!), он смог бы справиться. И он бы не заробел. Скорее, наоборот! Что касается знаний об андроидах А-класса, то тут и говорить нечего.

В общем, когда я понял, что не могу расследовать ради себя одного, что всё серьёзно и требуется содействие общественности, и решил взять с собой свидетеля, у Ирвина не нашлось конкурентов. И самое удивительное, он без вопросов согласился. Хотя я не стал объяснять, что это за дело, почему у лифтов и так поздно, ограничился туманным «тебе надо это видеть». Он кивнул и сказал: «Хорошо», — хотя мог и заартачиться. Но он доверял мне! Или почуял тему. То есть я так думал, пока не обнаружилось, что он опять обвёл меня вокруг пальца, как котёнка.

Ирвин Прайс, действительно, согласился отправиться за полночь, непонятно зачем, в дальний Западный сектор. Он оказал мне такую большую услугу — а взамен ожидал эквивалентную услугу от меня. Точнее, информацию. Но сообщил об этом уже в Лифтовой зоне: мол, либо ты сейчас, дорогой дружочек Рэй, ответишь на любые мои вопросы, либо я поеду обратно спать.

— Я ничего не знаю, — пробормотал я, на секунду выглядывая в коридор, где вчера проходил искусственная женщина, которой не могло быть.

Но она была.

— Что там? — он попытался выехать, но я преградил ему путь.

— Не надо! Останься на месте!

— Останусь. Если ответишь на мои вопросы! — и он придвинулся на сантиметр, ухмыляясь.

Ещё сантиметра три — и разница в наших весовых категориях станет очевидной. Вообще, Ирвину не нужна была кнопка, чтобы разобраться со мной: он мог задушить меня голыми руками. Впрочем, этой способностью его наделили именно потому, что ни секунды не сомневались в его самоконтроле…

Но все разумные доводы испарились, когда я увидел, как расправилась вторая пара его рук. Теперь он был похож на огромное хищное насекомое.

— Я же говорю, что ничего не знаю!

— Это позволь мне решать!

— Ладно, спрашивай! — согласился я, придвигаясь на полшажка.

Ирвина позабавило это героическое упорство: усмехнувшись, он сложил запасные руки и отъехал ближе к лифтам. И теперь из коридора нельзя бы увидеть, что мы здесь. А вот услышать — вполне. Ничего себе засада!

— Только давай шёпотом, — предложил я, понижая голос. — Не против?

Журналист кивнул, но в его понимании я удостоверился только после того, как он сам зашептал. И вот тогда уже мне пришлось взять себя в руки и постараться не повысить голос, потому что первый вопрос звучал так:

— Ты вступал в сексуальные отношения первой или второй степени с Лидией Кетаки?

Отдышавшись и мысленно наградив Ирвина Прайса первым местом в списке «Ужасно Невыносимых Людей» (даже выше Вильмы Туччи и Эрис Утенбаевой), я ответил:

— Это не твоё дело.

— Тогда я поехал, — Ирвин развернулся, как будто только ждал этого, и двери послушно распахнулись.

Когда гусеницы его «тела» пересекли линию безопасности на площадке, я сдался.

— Нет. Не вступал.

Он тут же развернулся и позволил лифту закрыться.

Я должен был догадаться, что к этому придёт — когда он послушно кивал на моё предложение, не делая никаких попыток выяснить, кого мы будем поджидать ночью у лифтов! Я сам вручил ему рычаги управления — сам организовал ситуацию, в которой у него будут преимущества. Почему же я не подумал, что он воспользуется? Решил, что ему ничего от меня не надо — теперь? Но он не Елена Бос! Он старше, мудрее и любопытнее. И бессовестнее: выбрал самую щекотливую тему, а я в таком положении, что надо отвечать, иначе всё будет зря!

— Нет? — переспросил он с таким видом, как будто я мог запамятовать, что что-то такое было.

— Нет.

— Почему?

— Потому что не было… — я запнулся.

— Чего?

Впившись в меня взглядом, он как клещами вытаскивал ответ — и тут же требовал следующего.

— Желания.

— У тебя или у неё?

Мне опять захотелось что-нибудь сделать с ним или с собой. Нортонсон был прав! Как же он был прав, выдавая характеристику на Ирвина Прайса! «Человек, который пользуется своим положением калеки, чтобы задавать вопросы, которые никогда не рискнёт задать здоровый человек», — так и есть!

— Я ничего не знаю про её чувства, — прошептал я. — Но у меня таких мыслей или желаний в отношении её не возникало.

— А чего ты так смущаешься-то? Ты же скво!

— А ты — нет, — напомнил я.

— Я журналист, — усмехнулся Ирвин. — Это хуже!

— Да уж… — пробормотал я. — Ещё вопросы?

— Всегда! — он засунул толстый правый мизинец в ухо — ненормально маленькое для его несуразной башки — покрутил там, как будто прочищал от застрявших ответов. — А скажи мне, дружочек Рэй, если бы она предложила — что бы ты делал?

— А можно выбрать другую тему? — нервно поинтересовался я, чтобы потянуть время.

— Нельзя. Отвечай!

— Я не знаю! — воскликнул я, с трудом удерживаясь от того, чтобы опять посмотреть за угол.

«Может, правда, пусть убирается? А то спугнём. Справлюсь как-нибудь сам! А то вообще ничего не получится!»

— Рэй, вы же в одном блоке спали, — его голос звучал ровно и даже как-то печально. — Вдвоём. Не у одного меня такие мыслишки заводились. И мне-то не щекотно — я её давно знаю, и знаю хорошо. Но выглядело это не так чтобы очень. Тебе не приходило в голову, что она имеет планы на тебя?

— Оно хотела меня защитить, — прошептал я.

— Что-что? — переспросил он, и его бугристое лицо внезапно стало очень злым.

— Она хотела меня защитить, — повторил я.

— От кого? — Ирвин сморщился, как от кислятины. — Мне-то про это не пой! «Защитить!» От кого? И как? Прикрыть своим телом?

— Не надо, — я отвернулся, чтобы скрыть смущение.

Я был абсолютно неподготовлен к такому разговору. Даже не думал никогда об этом. Всё было, как было, и она иногда заходила ко мне вечером или утром. А иногда — нет. Но мы просто беседовали, ничего больше! Я не замечал ничего такого! Или просто не хотел видеть?

— После «бэшек» на станции полно свободных консультантов, — продолжал журналист. — И занимались бы они твоей защитой двадцать четыре часа… Вволю. Не отвлекаясь на что-то ещё. Если бы дело было в защите.

— Зачем ты мне это говоришь? — спросил я, перестав злиться на Ирвина. — Зачем — теперь? А не тогда?..

— Потому что ты сейчас скво, — просто ответил он. — Можешь понять, о чём я. Можешь же, да? А, я вижу! Можешь! И понимаешь! Надеюсь, понимаешь также, что я не ради тебя тут пляшу!

— Понимаю, — кивнул я.

— Будь ты просто инженером, врачом, да хоть монтажником — да я только за! Помощник — хуже. Легко перепутать с работой. Но ты не просто помощник. Ты, — он запнулся, подбирая слова, — ты особенный, дружочек Рэй. С начала такой был, я постарался. Ну, уж точно не обычный тильдиец. Заметный, слишком заметный… С тобой просто не получится!

— То есть это может помешать её политической карьере? — уточнил я. — Стать препятствием?

— Легко! — отозвался он. — Удобный повод для тех, кто готов копать. И кто может. Так что держись осторожнее, повнимательнее, в общем… Так. Вообще.

— Что ещё посоветуешь?

— Останься здесь. Не возвращайся в Восточный! Тебе разве здесь плохо? Не лезь в её жизнь. Не начинай опять! И не позволяй ей лезть в твою. Будьте порознь!

— А ты, значит, хочешь, чтоб она осталась? — продолжал я, не в силах сдержаться, да и не видя смысла. — На этом посту? Без проблем?

Ирвин был моей единственной кандидатурой не только на ловлю загадочной «ашки» женского пола. В первую очередь я планировал использовать его для раскрытия того самого заговора, из-за которого меня перебросили из Администрации в СПМ. Только я хотел фактов подсобрать. И ещё обдумать всё как следует. Как-нибудь потом. Чтобы выложить перед ним все доказательства — и запустить его, как ракету, против людей, которые пренебрегли самыми важными принципами нашей жизни…

А он сам — один из них. «Понятно, почему он стал журналистом! Влияние!»

— Значит, ты очень рад, что именно она — Глава Станции, — усмехнулся я. — Ну, конечно же! Как же иначе!

Ирвин нахмурился:

— Ты о чём?

— Всё о том же! О том, как хорошо, что именно она всем тут заправляет!

— А с чего тебе не нравится?

— Мне? — я усмехнулся. — С чего? Я здесь только потому, что здесь был Просперо Мид. А он здесь был потому же, почему и остальные особо одарённые. Понятно, кому говорить «спасибо», кто всё устроил!

Он молчал и не двигался — только следил за мной взглядом.

— Можешь не волноваться — я не вернусь.

Опершись спиной о простенок между лифтами, я пригладил волосы, с силой нажимая на кожу черепа, и давящее чувство «я в ловушке, выхода нет» снова охватило меня. С кем я собрался сражаться? Со всем миром? Со всем человечеством?!

— Я не смогу вернуться, Ирвин. Даже если захочу! Она не позволит мне. Любовь это у неё, симпатия или ещё что, но как только я сказал, что знаю про заговор, она тут же вышвырнула меня.

— Что ты ей сказал? — свистящим шёпотом переспросил Ирвин. — Заговор?! Какой ещё заговор?

— Это правда, — я вздохнул. — Она позволила превратить «Тильду» в свалку для проблемных и недолеченных граждан. Они валом сюда пошли после того, как она стала Главой. Пока меня не лишили статуса, я успел кое-что проверить. Слишком большой процент. Слишком заметно, если вглядеться. Поэтому меня и перевели в секс-отдел…

— Лучше бы тебя перевели в мусорщики, — прошипел Ирвин. — Пинцетом гайки собирать! Без скафандра!

Лифт проглотил его, и через полминуты я остался в полном одиночестве.

Странная тема, которую внезапно поднял Ирвин. Странная реакция на мои слова. Странно это всё… Определённо, я потерял ещё одного сторонника! Впрочем, и обрёл я его, не прилагая особых усилий, так что стоит ли горевать? Ясно же, что Ирвин «дружил» со мной только ради информации! Или надо бояться негативных передач про мою персону? Но худшее, что можно было сделать, уже произошло: обо мне вообще перестали говорить!

С другой стороны, кто мой настоящий сторонник? Юки? Только она навестила меня «в изгнании», и ещё Дэн (Туччи не в счёт). Остальные как будто и забыли, что я вообще существую. Откуда мне знать — возможно, люди, расположение которых я завоевал в Западном секторе, точно также забудут обо мне, стоит мне исчезнуть из поля зрения! Сколько ни старайся, мне не стать даже «почти человеком». Никогда!

— Я чужой здесь, — прошептал я, всё также стоя возле лифтов и уставившись в светло-салатовые гладкие плиты пола, похожие на один огромный лист. — Чужой. Навечно чужой!

— Нет. Не чужой. Не для меня, — возразил мне негромкий, но твёрдый голос.

Подняв взгляд, я сначала увидел вырвиглазный комбо, потом — предупреждающий знак, а затем уже лицо. Обычное женское лицо. Хорошенькое. С тёмными японскими глазами и светлой, как будто светящейся кожей. В обрамлении чёрных вьющихся волос, завязанных в небрежный узел.

Передо мной стоял андроид А-класса, и пол у него был, определённо, женский.

Рассказывали, что на «Сальвадоре» каждому рабочему в личное пользование бесплатно предоставлялся свой секс-андроид. Пол, цвет кожи и волос — на выбор. Можно было даже гермафродита заказать! Неотличимые от людей, и при этом без изъянов типа бородавок или запаха изо рта. Понятливые, послушные, способные выполнить любое пожелание и научить чему-нибудь новенькому! Мечта, а не игрушки!

К тому моменту, когда недостроенный, но уже действующий «Сальвадор» запустили на орбиту, такие модели уже были в свободной продаже, но, разумеется, далеко не каждый мог позволить себе подобное «удовольствие». Дорого. Да и качество далеко не всегда соответствовало ожиданиям, поэтому, вопреки прогнозам, проституция никуда не делась — просто стала удовольствием для очень бедных и для очень богатых.

«Личные секс-андроиды» котировались даже выше, чем бесплатная медицинская помощь или гарантированная работа. Потому что это разом решало все проблемы и, главное, вполне соответствовало рассказам о «станции будущего», где все счастливы и имеют всё, что захочется.

«Красавцы и красавицы на любой вкус!»

«Днём потрудился — вечером расслабился!»

«Никакого силикона — только чистый биопластик!»

И так далее.

Многие верили.

Многим вообще это казалось логичным и единственно возможным: а как ещё награждать за тяжёлый и опасный труд?! Если прогресс позволяет, этим надо воспользоваться! А разговоры про «зловещую долину» или синдром объективизации — это всё глупости, выдуманные яйцеголовыми учёными, чтобы помешать нормальным честным людям получить свою законную порцию удовольствия!

Разговоры про это действительно шли — и что секс-андроиды под любой вкус, и что всё позволено, потому что ничего не запрещено. Слухи были запущены Службой Социального Мониторинга, которая уже тогда не сильно отличалась от своего теперешнего состояния, особенно в области «нехорошо пошутить». Особенно над теми, кого они считали — не без основания — своими врагами.

Впрочем, это не совсем точное слово. Не «враги» — скорее, «потенциальные вредители», опасные, если не отнестись к ним всерьёз. Рядовые земляне, которые намеревались пролезть в светлое будущее с парой грязных фантазий за пазухой и букетом мерзких привычек, спрятанных под лозунгами о равенстве и братстве.

«Мерзкими», разумеется, эти привычки выглядели из 191 года К.э. В прошлом это было «само собой», «всёнормально» и «все так делают — чем я хуже?» И подчас было невозможно объяснить, что насилие не становится менее отвратительным на том основании, что к нему прибегают все десять миллиардов.

Они бы страшно удивились, если бы узнали, как всё было на самом деле! Но они не могли узнать — СПМ проверял строже медиков и имел решающее слово. Спамерам ничего не стоило сказать окончательное «нет» образованному и здоровому мужчине или женщине, которая всего-то лишь считала естественным наличие такой услуги как сексуальные отношения первой степени. Или образованной и здоровой женщине или мужчине, который был готов предоставить своё тело тому, кто даст большую цену. Спецотдела как такового тогда ещё не было, но это не мешало выискивать гниль — и вычищать.

Всегда можно было подрезать на проверке так, чтобы кандидат сам понимал, что не справился — бывает! Это считалось целесообразным. Не перевоспитывать же!

Спамеры не считали, что кого-то можно перевоспитать: взрослый человек мог сам себя переделать, если бы захотел. Те, кто захотели, те, кто смогли — они и строили «Сальвадор». А их потомки его заселили — люди, родившиеся и выросшие в окружении тех, кто считал любое насилие, принуждение и унижение неприемлемыми.

Космическая эра началась до нулевого года — иначе и быть не могло. Просто в нулевом не было смысла ждать: будущее к тому моменту уже наступило.

Тогда задача стояла гораздо шире экологических или экономических преобразований: создать общество, которое будет свободно от старых болезней. В то время как одни специалисты решали, как лучше защититься от космического излучения и преодолеть последствия нарушенной силы тяжести, а другие — разрабатывали систему учёта и правила голосования, спамеры пытались нейтрализовать силу, которая могла буквально разорвать станцию изнутри. И носителем этого разрушительного начала был каждый человек. Стоило идее насилия дать ростки — не важно, в чём и где — и самые совершенные технологии не смогли бы помочь.

Станция должна была стать домом, а не тюрьмой. Хватало того, что у этого дома нет альтернативы! Плюс тысячи опасностей открытого космоса — постоянный риск, вынуждающий носить безопасные комбо и регулярно тренироваться, готовясь к аварии или эвакуации. Если же допустить конфликты внутри…

Конечно, невозможно было объяснить это людям, которые не видели дальше кончика своего носа — и хорошо, если носа! Земляне прошлой эпохи считали свои желания определяющими и отмахивались от предупреждений. И они во многом были правы: для жизни в условиях перенаселения, в нескончаемой войне всех со всеми, секс-андроиды были таким же спасением, как, например, наркотические вещества, позволяющие получить нужный результат с отсроченными последствиями. Пусть в итоге удовольствие будет стоить во много раз дороже своей реальной цены, но зато оно будет получено сразу. А что до синдромов, то кому до этого было дело? Если даже приём опиатов был узаконен! Уже доподлинно было известно, что привычка общаться с послушными ИскИнами рано или поздно перекидывалась на общение с людьми, но ведь многие люди и без ИскИнов видели в окружающих только инструменты…

Всё это было нормой в то время. Это было нормой даже тогда, когда строился «Сальвадор». Мерзость, которая считалась приемлемой, воспроизводилась и в тот год, когда первая станция перешла на полностью автономное существование. Люди отмахивались от сообщений о станции, называли её «утопией». Бок о бок, параллельно, существовало два человечества. А потом осталось только одно, и жалкие кучки упрямцев, цепляющихся за традиции, годились разве что в качестве примера, да и то подготовленным спамерам, способным их изучать…

Никто не знает, как относились к людям те предтечи имитов, которые использовались для секса. Это использование подарило богатейший материал разработчикам и, разумеется, терапевтам. Но для людей «Сальвадора» эта старая земная привычка была настолько же отвратительна, как и для первых логосов, так что и оснований для конфликта не нашлось. И может быть, много лет спустя, «бэшки» не получили поддержку от ИскИнов именно потому, что логосы и камиллы хранили память об основах нового общества. Они отлично знали, что всё зародилось из желания закончить древнюю игру в хозяина и раба — во всех её воплощениях.

Космическая эпоха сформировала свой алгоритм реализации желаний. Слепое удовлетворение стало анахронизмом, и не важно, в чём оно выражалось — в пользовании другими людьми, или ресурсами, или обществом. Это был глобальный, ключевой принцип отношений между собой и окружающим миром. Формула, из которой убрали насилие как норму — и начали формировать новые правила сосуществования, где для всего было своё имя и своя цена.

Этому учили с самого детства. Это выражалось во всём — и в любви, и в работе, и в политической жизни, и в отдыхе. Я получил эти нормы дважды: с фальшивой протопамятью и потом, во время обучения. Мне неоткуда было узнать о другом образе жизни, разве что из историй о прошлом, но они было отцензурированы до блеска, так что большая часть «привычного зла» осталась за кадром. И я просто не представлял, как всё было на самом деле.

Почему же я решил, что ко мне будут относиться иначе? Почему готовился к использованию моего тела и моего сознания даже тогда, когда никто не делал ни малейшей попытки заставить меня?! Я ведь всерьёз был уверен, что так и будет! Я полностью поверил Леди Кетаки, хотя она шутила — и была уверена, что я пойму, как это смешно! Но я поверил. Из-за кнопки? Я нервничал и психовал из-за этого, но, в самом деле, не настолько же!

Тут было что-то другое, что изменило меня в эту сторону и заставило принять такое положение вещей. Может быть, это участие в деле о маньяке — когда я воочию убедился, что Администрация может и позволяет себе лгать. Или заговор, по итогам которого на станцию переселился Просперо Мид и прочие трудные граждане на «Тильде». Или мысли о том, что меня обманывали с самого начала, с самого первого глотка воздуха и даже раньше.

На самом деле ничему нельзя было доверять. Ничему и никому. Даже себе.

Стук подошв, дыхание товарищей по команде, мяч, за которым надо неотрывно следить, и двигаться, двигаться, двигаться, и не думать ни о чём-то другом, кроме игры, — я часто читал, что «спорт лечит», но в этот раз он оказался панацеей. Не знаю, чтобы со мной было без утренней тренировки!

После ночных приключений я не мог спать. Я не мог есть. Я просто не знал, куда себя девать и что с собой делать! Уж точно не идти в спецотдел. Определённо, я был не способен заниматься чьими-либо чувствами — со своими бы разобраться!

Утенбаева отпустила без расспросов. Молчаливые ремонтники оказали как нельзя кстати.

Никогда ещё мне не было так. Я даже не смог бы подобрать слова, чтобы объяснить своё состояние… Разочарование? Облегчение? Досада?

В первые дни работы в спецотделе — именно работы, а не просто присутствия — я обнаружил, что ничего не знаю о чувствах окружающих людей. И дело не в том, чтобы предугадывать их. Я осознал, что это — одна из стихий, с которой ничего нельзя поделать. Есть силы, которые даже выше тех, кто их породил.

«Надо смириться. Нечего и думать о том, чтобы управлять этим цунами!»

Поначалу, когда я смотрел на «романтичные снимки», сделанные «поклонницами», я считал, что меня там нет. Есть оболочка, есть внешность, есть определённые места (например, ключицы), куда им нравилось смотреть. Но меня там не было. Как будто я исчезал из реальности — оставалась только оболочка.

«Интересно, камрад Кетаки тоже видела меня таким?»

В действительности это был именно я. Это всё, что у меня было, и это всё, чем я был. Поступки и внешность. Нельзя было разделить, невозможно было заставить окружающих оценивать меня через глубину моих душевных страданий. В ключицах было больше меня, чем в воспоминаниях, потому что воспоминаний никто не видел. Мой богатый внутренний мир оставался не более чем активностью нейронов. А вот то, что созерцали другие люди… А главное, как они поступали.

«Какие выводы они сделали из увиденного и прочувствованного… Вот она, стихия!»

Глава Станции, например, сначала поселила меня в своём блоке, чтобы всегда иметь под рукой и перед глазами. Может быть, когда она лежала в постели, ей было приятно думать, что я совсем рядом, за стенкой. Может быть, ей это помогало получить удовлетворение.

Бидди Жигина, чтобы обрести иллюзию нашего «единения», как она это называла, надевала комбинезон андроидов А-класса и так ходила на работу. Воображала, что она — андроид, что у неё есть кнопка, и нет прав. Что касается окружающих, то они делали вид, что всё в порядке.

…Представив это, я с такой силой бросил мяч, что он отрикошетив от обода корзины, улетел на самый верх трибун, а дедушка Ким присвистнул — то ли от восторга, то ли от досады.

Опершись о колени, я склонился, чтобы отдышаться — и скрыть покрасневшее лицо. И десяти часов не прошло с той встречи у лифтов, а меня продолжало потряхивать.

«А ещё я в нём иногда сплю», — добавила Бидди, зардевшись. В тот момент я с благодарностью вспомнил уроки доктора Утенбаевой и практику в спецотделе: если бы не навыки скво, я бы сказал что-нибудь неправильное. И наверняка бы травмировал её психику какой-нибудь резкостью. Но после многочисленных признаний и девичьих слёз подобные глупости заставили меня разве что скрипнуть зубами.

Впрочем, первые десять минут я был твёрдо уверен, что она — «ашка». Я до того свыкся с предстоящим разоблачением, до того уверился, что мне наврали, и на самом деле всё не так, что банальная правда казалась абсолютно недостоверной.

Просто девушка? Просто влюблённая? Просто нацепившая комбо?! Да хватит уже, сколько можно!

Я даже проверил её затылок. Кнопки не было, но это ничего не означало. Я был готов поверить во что угодно. Я не верил ничему. Её могли обойти с этой «операцией». Если они пренебрегли запретом на искусственных женщин, что им мешало наплевать на требования безопасности?!

Тогда-то, пока я аккуратно ощупывал её волосы сзади, она и поняла, что происходит, как это всё выглядит со стороны — для меня. Что я вижу, кем её считаю, что думаю по этому поводу… Она страшно смутилась! Лобик скукожился, уголки рта опустились книзу, и дрожащим голоском она попросила логоса показать фотографии, где она с братом.

Логос послушался, использовав в качестве экрана дверь лифта-вагона, который ночью был выключен.

Тут меня ждал второй сюрприз: представилась-то она сразу, но я, хоть и услышал фамилию, решил, что это «легенда». И никак не соотнёс милую, слегка пухлую девочку с фарфоровым личиком — и верзилу-центрфорварда из пригласившей меня команды!

Можно было бы заупрямиться, ведь снимки легко подделать! Всё можно подделать! Но я уже понял, что она просто человек. И не по фотографиям, где она «висела» на плечах своего добродушно ухмыляющегося толстогубого братца — по тому, как она смотрела на мой знак, прикрепленный к простому комбо. Ещё секунда и погладит…

Погладила — кончиками пальцев. Будто не веря, что я тут стою.

И всё стало на свои места. В реакциях влюблённых женщин я теперь разбирался! Лишь для проформы спросил, почему она не обратилась к Утенбаевой — и вообще не поступила так, как поступали другие. Ведь можно было и на приём записаться, и в студию походить…

Именно поэтому: не хотела быть как другие. Не хотела беспокоить меня. Не хотела злоупотреблять моей вежливостью и терпением.

— Они тебя все используют, — сказала она. — Я так не хочу!

Не хотела. Хотя могла увидеть, вместе попить чайку и поболтать. Пусть она вышла из подросткового возраста, Утенбаева наверняка бы отнеслась к её чувствам с пониманием… Но Бидди это не устраивало. Взамен она скопила бонусы, обратилась к знакомому модельеру — и получила желанный комбо. И обрела возможность «стать немножко андроидом».

— Теперь я как ты. Как будто мы стали родственниками…

…Я едва не пропустил передачу и даже споткнулся, вспоминая её признания — прозрачные, хрустальные, абсолютно невинные! Для неё антимаскировочный комбинезон значил совсем не то, что для меня, и предупреждающий знак был «просто знаком».

Она не знала про Чарли — мало кто на станции был в курсе этого. Она была уверена, что мне никто не причинит вреда, а значит, и смысла особого в таком одеянии нет. Просто такая своеобразная расцветка. Просто такой символ. А если так, то через этот символ можно установить связь.

Никак не получалось её винить! Я мог злиться только на себя — запутался в заговорах, заигрался. Жизнь оказалась проще и сложнее. Каждый справляется со своими жизненными «невозможностями» так, как может. Бидди носила спецкостюм адроидов А-класса. Не самый худший вариант, если вдуматься!

Если бы не Ядвига, я бы так ничего и не узнал, потому что Бидди была здесь своя в доску. Один её брат был строителем и баскетболистом, другой — ремонтником и футболистом, третий трудился инженером, одна сестра, заработав себе статус, улетела на планету, другая занялась воспитанием детишек. А родители были профэкспертами. Почти династия! Поэтому чудачества малышки Бидди окружающие принимали с пониманием. Хочет таскаться в комбо жутких цветов и «играть» в андороида? Пожалуйста! Как говорится, на здоровье. А когда чужачка с очень грязным прошлым начала поднимать бучу, все сделали вид, что ничего такого нет.

Бидди ходила так три месяца кряду. Начала лишь за пару дней до моего перевода в Западный сектор. Впрочем, то, что я стал ближе, не означало, что я приблизился. Напротив, стало ещё больнее. Пришлось выбирать маршруты, чтобы случайно не столкнуться.

— Хорошо, что у меня нет подруг, и никто про тебя не рассказывал! — подобное признание многое о ней раскрывало.

Добрая замкнутая девочка, которой было «очень жаль, что так получилось», и, разумеется, она «ничего не хотела». А вот её брат…

Не составило труда сложить два и два: другого объяснения тому, почему в команду пригласили малоопытного игрока, не находилось. Он хотел дать шанс сестре. И вряд ли она просила его об этом! Я был уверен, что не просила. Она даже не знала, что мы с Андрэ знакомы. Возможно, узнает сегодня: «Приходи к нам в зал — будет сюрприз!» И он обязательно добавит: «Только оденься по нормальному».

И что дальше? Заставить ведущего центрфорварда признаться в «умысле»? А потом уйти? И пусть выкручиваются, как умеют… Со мной или без меня они всё равно пролетят! Леон только выздоровел, Ганеша выбыл — им не на что рассчитывать!

Вот только если я уйду, это будет выглядеть так, как будто я не хочу быть среди проигравших. Если я уйду, это будет трусливым бегством. И во имя чего? Собственного ощущения правоты?

Я бросил мяч Андрэ — вместе с красноречивым взглядом.

— Что-то случилось? — переспросил он, но я лишь отрицательно покачал головой.

Лучше было отложить это до раздевалки, когда мы все, вымотанные после тренировочной игры и расслабленные после душа, неторопливо застёгивали комбо. Ребятам предстоял инструктаж и сон, мне — спецотдел. И девочки.

— Мы уже познакомились.

Я застал Андрэ врасплох, так что он по-детски растерялся, и — явно по привычке — обернулся к Францу Когоуту. Помощи просил…

— Мы познакомились, поэтому идея пригласить меня в команду и так свести, уже не сработает.

Он молчал — и лишь нервно крутил ручку своего шкафчика.

— Ты видишь, как я играю, — продолжал я. — Я тоже это вижу. Могу сравнить.

— Нечего тут сравнивать, — Леон подошёл к нам и убрал спортивные туфли в свою ячейку. — Опыта мало, зато силы…

— Дело не в силе, — перебил я.

— А в чём? — Ганеша Зотов задержался в спортивной секции, хотя должен был после тренировки отправиться в палату. — Что тут у нас? — и он подъехал в своём кресле ближе.

— У нас… — начал я, но Франц перебил меня.

— Рэй узнал, что Анда пригласил его из-за Бидди.

— Это была моя идея, — пробормотал смущённый великан.

— Мы все голосовали, — сказала Зотов. — Я не знал, кто и что на тебя имел.

— А что имел ты?

Медшлем искажал его лицо. И оно совсем не менялось — видимо, из-за последствий операции. Поэтому на мгновение мне показалось, что я разговариваю с «бэшкой».

Но это был человек.

— Ханна сказала, что ты крут, — признался он. — Она редко о ком так говорит!

«Опять сестра!» — вздохнув, подумал я.

— У меня тоже! — признался Отто.

— Сестра? — уточнил я.

— Брат. Я же тебе говорил! Ну, Ирма тоже… рекомендовала.

— Мы долго выбирали, — объяснил Зотов. — Целый час сидели!

— Хочешь уйти? — как бы случайно спросил Эрик, поигрывая мускулами — конечно же, не всерьёз.

— Хочу понять, зачем мне оставаться, — просто объяснил я. — Из-за сестёр или…

— А это что-то меняет? — Франц наклонился ко мне. — Нам нужен хотя бы ещё один человек. Вообще нам нужно два. А лучше три. Но и один — лучше, чем ничего!

— Даже с такими навыками…

— Да нормальные у тебя навыки, кончай стрематься! — фыркнул он. — Мы в таком положении, что я бы и за Рейнера голосовал, если бы он играл!

Я посмотрел на некрасивый нос плеймейкера, на его расплющенную переносицу — и как воочию увидел злобно-весёлую ухмылку знаменитого тэфера.

— Мы сначала Киу хотели пригласить, — сказал Леон. — Киа Медина — не слышал? Но она перевелась. А так бы взяли её…

— Она всё время ходит грустная, ну я же вижу, — невпопад пробормотал Андрэ. — И комбо этот! Что я могу сделать?..

— Всё нормально, — Франц покровительственно похлопал его по плечу. — Бидди как что в голову себе втемяшит — пиши пропало… Помнишь пушистиков?

Андрэ хмыкнул — а через секунду хохотали все, кроме меня.

— Она верила, что в вентиляции живут крошечные существа, — объяснил Зотов, переключая настройки своего шлема, чтобы убрать лишнюю влагу. — Разумные. В девять лет. И полезла с ними знакомиться. Мы чуть с ума все не сошли, пока её искали! А ей хотя бы хны!

— Да, Бидди — это что-то, — улыбнулся Леон, качая головой.

— Я остаюсь, — сказал я, чтобы прервать этот обмен воспоминаний. — Только не надо больше так делать.

— Как? — переспросил Франц, сделав, ну, очень удивлённое лицо.

— Ты меня прекрасно понимаешь! — отрезал я, и пошёл к выходу из раздевалки, где меня давно уже поджидал Генрих Нортонсон, как обычно, насупленный и без тени улыбки.

«Вот, ещё один болельщик», — подумал я и приготовился к расспросам: всё-таки мы не виделись с самого суда.

— Добрый день, — тихо поздоровался он. — Ты здесь закончил? Хорошо. Ты должен пройти со мной. Прямо сейчас. Это как бы арест.

Забавно: из чисто мужской компании я перенёсся в женскую. Ирвин был единственным представителем моего пола, но по своим годам и физическому состоянию — весьма условным. Остальные… Я удивился, увидев Квартера Аямэ — глава Западного сектора, насколько я успел разобраться, открыто недолюбливала камрада Кетаки. Но видимо, проблема была достаточно серьёзной, чтобы объединиться с политическим противником и даже предоставить свой личный кабинет для разговора.

Слово «допрос» подошло бы больше. Даже стул для меня выдвинули в центре комнаты — чтоб держать на виду.

Моё почтительное «здравствуйте» осталось без ответа — только Утенбаева еле заметно кивнула. Остальные хмурились. И едва за Нортонсоном закрылась дверь, Глава Станции вскочила со своего почётного места за рабочим столом и принялась ходить взад-вперёд, полностью разрушая композицию. Мне ничего не оставалось, как занять причитающееся мне место — и молча ждать вопросов.

«Почему именно Генрих?» — задумался я, пока Глава Станции нервно мерила шагами кабинет. — «Потому что дело слишком деликатное? Или они ожидали, что я буду сопротивляться, если что-то заподозрю? А что я могу заподозрить?»

Впрочем, они не ошиблись с выбором офицера: Нортонсон был, пожалуй, тем самым человеком, которого я бы послушался без возражений. Всё-таки первый из тильдийцев, с которым я познакомился. И после всего того, что было, почти родственник.

— Рэй, ты вообще понимаешь, что делаешь? — Вильма Туччи молчание прервала — и, услышав её резкий голос, Кетаки остановилась, как будто наткнулась на препятствие. — Ты…

— Подожди, всё-таки это моя обязанность, — прервала её Глава Станции и повернулась ко мне.

Её ласковое, доброжелательное, уютное лицо было искажено гримасой страха. Или гнева? Я не мог понять. И причёска была растрёпана. Она не была такой даже тогда, когда Фьюр с Тьюром организовали своё знаменитое «ХВАТИТ ВРАТЬ». Даже ситуация с безумным убийцей не вызывала у неё такого смятения!

— Рэй, ты распространяешь слух о том, что Администрация «Тильды-1» вступила в заговор с правительством Центра, которое, в свою очередь, в нарушение всех существующих договорённостей искажает правила распределения и отбирает в колонисты для «Тильды-1» граждан с проблемами в социализации и вообще с проблемами в психике, — она не спрашивала — констатировала. — Ты утверждаешь, что данный заговор призван обеспечить мне место Главы Станции, а Центру — концентрацию в одном месте всех не социализированных граждан. А инструмент осуществления заговора — подтасовка выборов, так?

«Я говорил немного иначе», — подумал я, но не стал спорить — только кивнул. И через минуту, не вытерпев, уточнил:

— Я не распространяю слух. У меня была идея, и я поделился ей с…

— С камрадом Прайсом, — перебила Кетаки. — С кем ещё?

— Ни с кем, — я мельком взглянул на неё и снова уткнулся в пол.

Она была очень рассержена. На меня. Впервые.

— Ты вообще понимаешь, что делаешь? — повторила Туччи. — И кому разгребать последствия твоей идеи?

«Это была не моя идея». Но я не собирался прикрываться ничьим именем. Тем более именем Елены Бос. Кто их знает! Вон Ирвин настучал. Тоже мне, независимый журналист!

— Кому ещё ты рассказал? — не отставала Кетаки. — Кому?

Она стояла рядом со мной, чуть наклонившись, и я чувствовал её запах. Обычный тёплый запах чистого тела, плюс немного отдушки от мыла или чем она мажет лицо. Я не знал, чем. Просто знакомый запах — я всегда ощущал его, когда она раньше заходила ко мне, но не замечал. И ощутил лишь после перерыва.

— Никому. Только Ир… только камраду Прайсу.

— Очень надеюсь, что это так.

— Да я чуть не упал, — подал голос Ирвин, — когда это услышал! Представил всё… Ух! Такая идейка, да от… Знал бы я, что ты удумаешь, организовал бы тебе другую репутацию!

Я скрипнул зубами, но сдержался.

— Хорошо, а когда ты это придумал? — не отставала Кетаки. — До перевода, верно? Ещё когда был в Восточном. Или после?

— У меня в отделе он ни о чём таком не говорил, — заявила Утенбаева. — Даже не заикался, как что я понятия не имела, что…

— Если эта информация выйдет наружу, мы все лишимся своих постов, — негромко заметила Айрис Аяме и скрестила руки на груди. — Все.

— Дело не в постах, — поморщилась Туччи. — Как будто это что-то изменит! Если эта идея дойдёт до тех, кто…

Это было уже слишком!

— Я всё понимаю, — сказал я, заставляя свой голос звучать спокойно, хотя это было очень нелегко! — У меня и в мыслях не было рассказывать это кому-то ещё, кто может… Кто прибыл на «Тильду» после 184-го.

— Я прибыла после 184-го, — веско бросила главная спамерша Восточного блока, высокомерно щурясь. — И мне, при всей моей подготовке, даже думать о таком — выворачивает. Представляю, что было бы с кем-то ещё!

— Поэтому я и… ни с кем больше не делился! Я же понимаю!

— Да что ты понимаешь! — отмахнулась она. — Понимал бы ты…

— Рэй, а как это пришло тебе в голову? — Кетаки всё никак не могла успокоиться. — Может, что-то натолкнуло? Или кто-то?

— Никого не было. Я сам! Сам придумал. Рассказал Ирвину, потому что доверял ему и знал, что он поймёт…

— Спасибочки! — усмехнулся журналист. — Ценю!

Очень хотелось в ответ заявить, что это доверие кончилось, но я не стал. Случилось то, что случилось. Сейчас они помучают меня, а потом переведут куда-нибудь ещё. Например, собирать космический мусор. «И попрощаться опять ни с кем не успею…»

— Мы должны выяснить, кто ещё об этом знает, — заявила Квартер Аяме. — Не верю, что он больше никому не говорил!

Она выглядела самой спокойной из собравшихся — потому что появился шанс подвинуть Кетаки? «А сколько ей?» — вдруг задумался я. — «Младше остальных. Но уже Квартер. Амбициозная, решительная».

И красивая — как цветок. С длинной изящной шеей, высокими скулами и разлётом густых бровей. И она знала, как она хороша!

— Он утверждает, что больше никому, — вздохнула Глава Станции — и вернулась за стол, к остальным.

— И вы ему верите? — Аяме поджала губы. — С чего бы?

Она не стала добавлять про «любимчика», но эти слова и без того повисли в воздухе.

— Думаю, если бы кто-то ещё знал, мы бы заметили, — объяснила Туччи. — Эта не та идея, которую можно так легко в себе носить!

— Ну, он же носил!

— Рэй — специалист, подготовленный к работе в Администрации, — напомнила спамерша, и лёгкая улыбка тронула её узкие губы. — Он обязан уметь обращаться с такой информацией.

— А! Значит, и вы ему верите! — нахмурилась Аяме.

— У меня нет выбора… Рэй, ты хоть сам понимаешь, что это не та идея, которой можно делиться с кем попало? — Туччи внимательно посмотрела на меня.

— Да, понимаю. Я и не собирался!

— Хорошо. Значит, только камрад Прайс — и больше никто?

— Никто…

— Ну, если кому-то ещё не придёт такое в голову, — проворчал Ирвин. — Параллельно.

— Сомневаюсь, что кому-то ещё, — вздохнула Туччи. — Рэй, а что нужно сделать, чтобы уговорить тебя больше ни с кем это не обсуждать?

Вопрос — хоть плачь, хоть смейся! Да кем они меня считают?

— Да ничего не надо делать! — выдохнул я. — Я всё понимаю! И вообще, кому ещё, кроме камрада Прайса я мог это рассказать?

— Инспектору Хёугэну, например, — подсказал журналист.

— Кому? Хёугэну? — я горько усмехнулся. — После характеристик и всего остального? И как бы он это перенёс? Да и не стал бы он слушать! С первого дня, как мы пересеклись, он терпеть меня не может!

— Зато у него хватка! — подсказал Ирвин. — И он знает, как расследовать такие дела.

— У него паранойя. И явно куча проблем. Не хватает пустить в его голову ещё и это…

— Но ты веришь, что так и есть? — уточнил он.

Я пожал плечами. Мне было уже всё равно.

— Факты свидетельствуют, что это возможно, — заявил я, стараясь смотреть только на Ирвина. — Теоретически. Но я не могу ничего узнать, потому что у меня шестой ФИЛД и, похоже, вообще никакой поддержки. Так что не важно, во что я верю! Это моё личное дело. И останется таким.

Я ещё хотел добавить, что у меня нет никакого желания утаскивать за собой вниз кого-то ещё. Да и без того понятно, что из этого кабинета я выйду с понижением статуса. Хотя, куда ниже-то?..

— Ты освобождаешься от работы, — сказала Утенбаева. — Отдохни пока. В отдел не заходи. Погуляй.

Остальные молчали. Пожав немного, я решил принять последнее слово как приказ — и покинул кабинет. Не прощаясь, раз уж они не стали здороваться.

В коридоре было многолюдно — обеденное время. В Центральной зоне было сосредоточено большинство едален, что в Западном секторе, что в Восточном. «Надо бы поесть — но ведь придётся разговаривать!» — подумал я.

Придётся общаться и делать вид, что всё нормально. Чтобы никто ничего не заподозрил. Чтобы никого не взволновать. Чтобы всё было мило, а потом меня уберут — и про меня все забудут.

Странный финал моей истории. Неожиданный! Я и подумать не мог, что кончится так. Сейчас они посовещаются, решат, что делать со мной — и головокружительной карьере придёт конец. И какая разница, человеком я себя считаю или андроидом — у меня нет права распоряжаться своей судьбой. Совсем как у человека прошлого! Другие решают за меня — где жить, что делать. Наверно, поэтому я «заново выдумал» проституцию.

Ну, да: сначала я был вынужден менять представление о себе — когда узнал, кто я на самом деле. Потом, после бунта «бэшек», пришлось расстаться с надеждой на полноценную полноправную жизнь. Потом меня разлучили с близкими людьми и вышвырнули на новую станцию, в новый мир. Да ещё и начали использовать как приманку. А тут ещё Ядвига и остальные со своим сталкерством! Я постепенно приучился воспринимать себя как объект, инструмент, средство, «собственность станции». А собственность можно использовать как угодно. У собственности нет воли, нет достоинства, нет права сказать «стоп, хватит, не делайте это со мной — я не хочу, я это не выбирал!»

И я сам это принял. Позволил сделать такое. Уступил, хотя мог поступить как Чарли. Чарли, конечно, сделал то, что он сделал, по другой причине, но кнопка всё равно никуда не делась! Я мог сказать: «Нет», — и если бы всё продолжалось, просто выключил бы себя. Но я слишком хотел жить. Причём именно так, как жил — кто знает, возможно, на моё «нет» последовало бы всего лишь ухудшение условий! Но я не хотел терять комфорт. И неизвестность пугала. Стабильность была важнее чувства собственного достоинства и свободы.

Я позволил пользовать моими услугами ещё до спецотдела. Так что остальное было логическим продолжением. Додуматься до «проституции» было проще простого.

«Может пойти, сказать это Туччи и Утенбаевой? «Я разгадал вашу загадку!» Но какая сейчас разница? Никакого смысла! Они же собираются распоряжаться мной. Пользоваться. Решать — за меня — что делать с моим телом. На мысли они повлиять не могут, но, с другой стороны, зачем им это?..»

Если бы обычным жителям Земли рассказали о том, что происходит в «нулевой колонии» (так иногда называли огороженные зоны, принадлежащие Земной Лиге), они бы не просто не поняли, о чём речь. Они бы решили, что им лгут. Такого не может быть, потому что такого не может быть!

Забавно, ведь для нас это время стало «сумрачным периодом», хотя по сравнению с остальной Землёй там было весьма светло. Сработала не столько отбраковка, сколько состояние каждого отобранного: в проект шли с желанием начать новую жизнь, и сданный «экзамен» был лишь первым этапом пути.

Самое интересное началось потом. Если можно назвать «интересным» доведение реформ до логичного конца. Ничего нового: всего лишь начали жить так, как всегда хотели.

Странно было думать об этом времени, понимая, насколько всё было просто: понадобилось лишь сделать родительство профессиональным, установить правила общения (с отказом от насилия в качестве главного постулата) и запустить механизм самоуправления, скооперировавшись с ИскИнами.

К этому очень долго шли, но всегда что-то мешало. Оставались люди, которых устраивал прежний порядок, и в итоге именно он, проверенный веками и поколениями, устанавливался как единственно возможный. Даже если приносил только беду…

Потому и понадобилось «начинать с нуля», собирая в одном месте всех «революционеров», потому что слишком многое нуждалось не в исправлении даже — в полной отмене.

Их оказалось много — этих недовольных. Это было особенно заметно, когда они все собрались в одном месте. Главное, их оказалось достаточно, чтобы проект заработал в полную силу. Но пока он оставался на нулевой стадии, отличия не бросались в глаза. Да, атмосфера была существенно иной, чем в обычных условиях, и чувство «мы всё-таки сделали это!» придавало сил. Всё остальное было более-менее привычным: большая часть трудилась над созданием станции, другие — помогали. Там же рядом жили люди, которые принимали посильное участие в происходящем, но при этом профессионально занимались делом, для которого пришлось придумывать дополнительное слово, потому что «родительство» никогда ещё не принималось настолько всерьёз.

А вот когда выросло первое поколение… Они уже были уже гражданами Космической эры, хотя называть их так стали позже. Но они явно отличались даже от своих родителей, и не по физиологии, конечно — по тому, как воспринимали окружающий мир.

Впрочем, осознание совершённого пришло не сразу. Поначалу казалось, что Проект закончился. Совсем. Всё было зря, напрасно, впустую, и «Сальвадор», уже наматывающий кругу по орбите, останется лишь памятником мечте. Противники Проекта даже жалели колонистов!

«Вас же предупреждали!»

«На что вы надеялись?»

«Сразу было понятно, что так получится!»

Семьдесят три процента детей, родившихся и выросших в колонии, по достижении совершеннолетия покинули её со словами «Хватит нас огораживать от реальной жизни!»

Логичный шаг. Поступок свободный людей.

Их никто не задерживал. И не упрекал, хотя обвинения в неблагодарности готовы были сорваться с уст — и это был первый случай, когда сотрудники Соцмониторинга воспользовались своим авторитетом и властью, чтобы заткнуть рты недовольным. Чтобы дать этим новым людям свободу.

Они уходили — один за другим. Они оставляли родной мир. Они поворачивались спиной к тем, кто позволил им стать тем, кем они стали. Они разрушали надежды, тайные и явные.

Они не собирались отказываться от своих желаний ради эфемерной благодарности. Они твёрдо знали, что родились на свет, чтобы стать собой, а не продолжением своих родителей! Они не обязаны были верить в то, во что верили взрослые!..

Они уходили, и ничто не могло их остановить.

А через три месяца они начали возвращаться.

Через год вернулись все — кроме тех, кто погиб, разумеется.

В свою очередь они ничего не говорили младшим братьям и сёстрам, уходившим «искать правду», разве что просили быть поосторожнее. Невозможно объяснить человеку, что старый мир никогда не примет его! Надо было ощутит это кожей и тем, что под кожей. Надо было испытать это, пусть даже самым отвратительным способом. Чтобы потом вернуться и строить свой новый мир с полным осознанием того, в чём именно он новый.

Именно об этом говорила Утенбаева, ставя в заслугу спецотделу сотворение будущего. Потому что если что и сработало в полную силу, так это неумение юных колонистов прижиться среди нормальных людей.

Они пытались — честно, всерьёз! Они были твёрдо уверены, что им врут. Там, снаружи, в остальном мире, не может быть так плохо! Люди же не могут быть настолько безумными, чтобы организовать жизнь подобным образом! Ведь так нельзя — как же можно продолжать!..

Оказалось, можно. Даже осознавая, что «так нельзя». Любые формы насилия, все варианты унижения, тысячи способов выказать превосходство и силу.

Неприемлемо.

Невыносимо.

Невозможно.

Если их родители и воспитатели оставили прошлый мир, осознав, насколько он болен, то они, первое поколение, попросту сбежали оттуда, потому что места им там не было. Вообще.

Можно сказать, что самый значительный вклад в будущее принадлежал тем землянам, которые тогда населяли большую часть поверхности планеты. Простейшее сравнение — и никаких доказательств не надо. Скорее назад! Прочь! И подальше.

Так что они вернулись. Установили нулевой год — и начали жить, покоряя сначала Солнечную систему, а потом уже весь космос. Свободные и слегка напуганные тем, как мало их отделяет от прошлого и людей, которые считали его вполне себе нормальным.

Кроме цели «завоевать Вселенную» они всегда держали перед собой цель «не допустить возвращения в прошлое». Со временем тот старый ужас забылся, и последующие поколения уже не понимали, от чего так бежать. Им уже не с чем стало сравнивать. Только спамеры умели и обязаны были заглядывать в чужие сердца.

Только спамеры понимали, как легко вернуть старые правила, заново изобретя и проституцию, и всё остальное, проклятое и забытое.

Во второй раз сверху была она. И во второй раз было дольше и гораздо спокойнее, чем в первый. И приятнее, потому что нам не нужно было ни спешить (сделать то, что мы оба решили сделать), ни демонстрировать свои навыки (в какой-то момент это перестало что-либо значить), ни следить за реакцией друг друга (а вдруг не нравится или что-то не так?)

Во второй раз мы просто получали и дарили удовольствие. Наслаждались каждым движением и прикосновениями. И рассматривали друг друга, благо поза позволяла. Она то и дело проводила пальчиком по моим ключицам, которые так волновали её, и время от времени склонялась, чтобы поцеловать ямку между ними. Я любовался на её груди, и особенно на необыкновенные соски кофейного цвета, которые казались нарисованными. И каждый раз, когда я их гладил, она закусывала свою нижнюю губу.

Она уже не выглядела слишком полной, или слишком низенькой, или слишком не такой. В какой-то момент она стала просто женщиной, с которой я был. Это бытие — то, что происходило, каждое мгновение и каждое движение — постепенно заслоняло воспоминания о той другой женщине. Имя «Лидия» перестало волновать тогда, когда я в первый раз произнёс имя «Бидди» — и увидел её счастливую удовлетворённую улыбку.

Похоже, звучание её имени значило больше всего остального. Хотя остальное очень много значило. Во всяком случае, для меня.

Опыта у нас было одинаково — она робко призналась об этом перед тем, как принять моё предложение на «первую степень».

— У меня был только один раз. То есть один партнёр…

— У меня тоже.

От удивления у неё широко раскрылись глаза — похоже, в своём воображении она рисовала насыщенную и разнообразную сексуальную жизнь! А я повторил предупреждение:

— Думаю, меня скоро переведут куда-нибудь. И мы не сможем продолжить. И может быть даже, больше никогда не увидимся…

Она не стала спрашивать, «почему» — похоже, самым важным было моё предложение как таковое, а что потом — да какая разница? Я тоже так думал.

И когда, после второго раза, мы лежали, обнявшись, я был очень рад, что всё-таки сделал это, решился, послушал свою интуицию, свои желания. Не стал ломать голову над тем, как это будет выглядеть со стороны, что будет, а чего не будет.

Всё важное уже состоялось.

— Значит, ты ни с кем… Здесь… — робко начала она — и смущённо замолкла.

— Нет, — я нежно погладил её по плечу, а потом крепко прижал к себе. — На «Тильде» ни с кем. Кроме тебя.

— А я думала…

— Я понимаю.

Она тихонько рассмеялась.

— А я себе такое насочиняла! Ты не представляешь… И вам в спецотделе можно? Или запрещают?

Я не стал объяснять, что уже, судя по всему, не состою в спецотделе, и просто ответил:

— Нам всё можно. Если хочется.

— Понятно, — она хотела добавить что-то ещё, но прервала себя.

Я терпеливо ждал продолжения, запоминая, как она пахнет, как дышит, её вес, прикосновение её кожи к моей коже. Щека — напротив сердца, живот — чуть пониже моего живота. Её грудь тихонько вздымалась, и я старался дышать в одном ритме с ней.

Мне давно не было так хорошо. Может быть, вообще никогда.

— А тебя не будут искать?

Она смотрела в сторону моего альтера, который я выключил и засунул под сброшенный комбо, когда раздевался. Даже если мне кто и звонил, я не мог этого знать и тем более не мог ответить. И это не волновало — совсем!

— Для этого им придётся прийти сюда.

Я представил, как Глава Станции вламывается в блок Бидди и вытаскивает меня из постели. Нет, вряд ли она будет заниматься этим сама — пришлёт кого-нибудь. Например, Нортонсона. Или Ирвина Прайса — независимого журналиста на побегушках.

— А почему ты… ну, захотел?

Хотел бы я точно знать!

— Узнал, что могут перевести, — просто ответил я. — Подумал, что не знаю, что будет дальше. Это очень похоже… Со мной уже было такое — когда меня везли на «Тильду». Это немного похоже на смерть.

Она затаила дыхание.

— Нет, это не страшно! — я утешающе погладил её по голове. — Просто когда знаешь, что скоро расстанешься со всем, нет времени бояться. Потому что всё равно потом останутся только воспоминания. Надо успеть всё, что не смог или не успел. И я подумал о тебе…

Я почувствовал, как дрогнула её щека — она улыбалась.

— Подумал, чего бы мне хотелось, и вспомнил о тебе, — запинаясь, закончил я. — Надеюсь, ты не обижаешься. Потому что я могу не вернуться…

— Я знаю, — она приподнялась, задрала голову. — Ты же предупредил, и я согласилась. Даже если это один раз, всё равно. Спасибо!

— Ну, что за глупости! — я вновь притянул её к себе, заставил лечь. — За что ты благодаришь? Это я должен благодарить… что ты согласилась. Ты имела полное право отказаться!

— Это потому что я не хотела беспокоить тебя? — уточнила она, продолжая обдумывать «почему я».

— Не знаю… Я же говорю: не знаю! Просто подумал о тебе. Когда нечего терять, ничего не страшно! И можно всё…

Она рассмеялась, голос её звучал как стеклянный колокольчик. Не удержавшись, я присоединился к её смеху.

— Это так здорово! — она высвободилась из-под моей руки и села рядом на постели. — Обалденно!

— Что именно?

— Всё! — и она взмахнула руками, очерчивая круг — и имея в виду весь мир.

Я закрыл лицо ладонью. Тяжёлые мысли, отступившие в процессе того, чем мы занимались, вновь вернулись в мою голову, и расслабиться уже никак не получалось. Кетаки, станция, Туччи, Елена Бос…

— Хорошо, что кому-то хорошо!

Она вновь принялась целовать мои ключицы.

— Щекотно…

Прикосновения губ сменились прикосновениями языка.

— Рэй, а можно я…

— Что?

— Ну…

Вздохнув — преувеличено тяжело — я перевернулся на живот.

— Смотри.

Следовало ожидать этой просьбы. Я не обижался. На её месте я бы тоже попросил показать!

Любопытство — неотъемлемый спутник живого разума. «Кстати, надо навестить того камилла и рассказать про то, чем закончились мои поиски. Про остальное, пожалуй, рассказывать не стоит, а то ещё увидит закономерность в человеческом поведении…»

Тем временем она склонилась над моим затылком.

— О-о-о! А тебе не страшно?

— Что?

— Ты не боишься?

— Кого?

— Ну, например, меня.

— А ты хочешь меня отключить?

— Конечно, нет!

Я почувствовал прикосновение губ на шее, ещё и ещё.

Ближе и ближе.

«Бип! Би-и-ип! Бип! Би-и-ип! Бип! Би-и-ип! Бип!»

— Ой! Я не хотела! Прости!

Она отпрянула, а я засмеялся. На самом деле она хотела — было интересно проверить, что получится. Как там их назвал Франц? «Пушистики»? Ну, очень любопытная девушка!

— Всё нормально.

— Ужас на самом деле, — она опять склонилась над моей головой, провела пальчиком рядом, снова включив предупреждающий сигнал. — А тебе не было больно?

— Конечно, нет! С анестезией же ставили.

— А как это было?

Я попытался вспомнить. Не получилось. Я помнил тот день, когда мы узнали о бунте «бэшек». Как обсуждали потом — поначалу число жертв и причины срыва, потом — перспективы технологии и нашу дальнейшую судьбу. Мы волновались, не зная, что будет, и ожидали худшего: утилизации.

Проверки комиссий были настолько утомительными — и унизительными — что решение о «кнопке» было воспринято с некоторым облегчением. Лучше так, чем непонятно как. А вот сама операция сгладилась из памяти.

— Ничего особенного. Лёг на кушетку, заснул, проснулся. Всё.

Она печально шмыгнула носом.

— А зачем ты стрижёшься? Тебя заставляют?

— Никто меня не заставляет! Просто не люблю, когда длинные волосы.

— А если ты отпустишь их, то не будет видно! — она обвела кнопку пальчиком.

Вот и Кетаки говорила о том же — в первый день нашего знакомства. Ей тоже хотелось скрыть моё отличие? Чтобы я выглядел как человек? А зачем? Так или иначе, с Бидди мне было намного легче, потому что она ничего не решала в моей судьбе. Она просто была.

Я чувствовал движения её пальцев и тела тоже — и это было до невозможности приятно! Но я совсем не волновался по поводу кнопки. Наверное, потому что доверял ей. Да и не смогла бы она сделать что-нибудь такое — для неё даже в шутку любые угрозы были неприемлемы. Это же не Ядвига!

«Бип! Би-и-ип! Бип! Би-и-ип! Бип! Би-и-ип! Бип!»

«Альтер, наверное, разрывается», — рассеянно подумал я. — «Ну, и пусть. Пусть поволнуется. Может, отстанет!»

— А тебе неприятно, когда я так делаю? — продолжала расспрашивать она.

— Как?

Кроме того, что она всё ещё ерошила волосы на моём затылке, заставляя кнопку «петь» без перерыва, она уселась на меня верхом, так что я чувствовал прикосновения не только кончиков её пальцев.

— Ну, так.

— Делай, что нравится! А я пока посплю, — и изобразил храп.

— Что-о-о?!

Её попытка развернуть меня удалась не сразу, но вскоре она была внизу — хохотала под моими поцелуями и при этом держала пальцы так, чтобы «Бип! Би-и-ип!» не прерывались. Вот ведь хулиганка!

Кажется, он не верила, что это отключение вообще возможно.

«Надеюсь, она не будет проверять! А, у неё же братья в ремонтном… Тогда точно не будет».

— Рэй!

— Слушаю.

— Рэй? Ммм… Ты…

— Я. Или ты «против»?

— Не-не, я только «за»!

— Только руку убери, ладно?

— А для тебя это не слишком? Опять?

— Ну, я же андроид.

Это вызвало у нас обоих новый приступ смеха. Что никак не остудило мой настрой, благо она всё-таки убрала пальцы, и проклятое бибиканье наконец-то прекратилось. Можно было приступать к третьему разу.

— Кажется, я влюбилась в тебя ещё больше, — призналась она, потягиваясь, и в это время дверь в комнату резко распахнулась.

Вообще-то Бидди её закрыла. И я даже проверил дополнительно — после того, как разделся. Так что открыть её можно было только по постановлению гражданского суда, или если бы логос оценил происходящее внутри как угрозу для жизни.

Или если бы сотрудник Отдела Безопасности решил её открыть — у них была такая возможность за случай экстренных случаев. Ну, как у Нортонсона.

— Вы не имеете права… — начал он, и голос у него был одновременно решительный и очень нервный.

Ему хватило секунды, чтобы оценить происходящее, после чего дверь снова закрылась.

Я посмотрел в глаза Бидди — она не отрывала от меня взгляд, сладко улыбаясь. Ей было плевать на всё — на кнопку, мой статус, на Главу Станции и весь ОБ. На то, что может произойти с нами дальше. На то, что может быть. Её волновало только то, что происходило прямо сейчас. И она была счастлива. Я — тоже.

— Значит, у вас всё хорошо… — Андрэ не стал дожидаться окончания тренировки — приступил к расспросам сразу.

Вообще, это была новость номер один не только для него.

Первой отреагировала, как ни странно (а может быть, вполне закономерно) Молли. После Ядвигиной выходки она «на всякий случай» присматривала за мной. А ещё она была лаборант-директором Западного отделения ТФ-проекта, а значит, была в курсе очень многого, включая моё «подозрительно затянувшееся» посещение блока, где проживала та самая Бидди.

Молли так горячо принялась меня поздравлять, что поначалу я даже не понял, о чём она, и смутился, потому что ожидал перевода в космические мусорщики и уже мысленно прощался с Западным сектором и вообще с «Тильдой». В связи с чем, проводив Бидди на работу, решил поужинать в скромном местечке рядом с Инфоцентром, где всегда было пусто.

Никто не должен быть меня найти! Ну, я так думал.

— Рэй, я так рада за тебя! Так рада! Ты просто умничка! — Молли, нисколько ни стесняясь, подарила мне горячий поцелуй — хорошо, хоть в щёку!

— Ты — молодец! Ты всё правильно делаешь! Не слушай никого! — она вся сияла, и я не смог не улыбнуться в ответ.

— Делай то, что хочется! Живи! Хватит быть одному! — и она обняла меня с такой нежностью, как будто я совершил нечто героическое.

«Метит», — подумал я, терпеливо принимая её ласки. — «Показывает, что она мне не чужая».

Выговорившись, Молли, наконец, оставила меня — доедать и додумывать. Но в тот момент я плохо представлял, что надо делать, потому что был уверен: всё сделают за меня. И никакие мои пожелания не будут учитываться — кого волнуют планы андроида?

До полуночи я об этом размышлял, пялясь в потолок и жалея себя. Думал о Проф-Хоффе, Чарли, и о том, что значит моя деятельность на станции для тех, кто остался на «Дхавале». Думал о том, что произошло на «Тильде» в 194-м и о том, что могло произойти, если заговор действительно был. Много было мыслей… В результате проспал, поскольку альтер был выключен, а комнатный камилл решил, что если я поздно уснул, то нет необходимости зверствовать.

Я открыл глаза, когда завтрак уже кончился, и сразу подумал о Бидди. Мне её не хватало — вот, что я чувствовал. Я уже не мог выносить своё хроническое одиночество, тем более, что теперь я отлично знал, чем его заполнить.

Она уже должна была вернуться после смены. Вчера я нашёл её совершенно случайно, по наитию: у медблока. Может быть, и сегодня она там?

Но сначала дела.

Осторожно, как будто он мог укусить, я включил альтер. Вчера я небрежно засунул его в карман, когда шёл на ужин. И смотреть не стал, чтобы не испортить своё «воздушное» состояние.

Сообщения от камрада Кетаки — шесть штук. Висят в непрочитанном. Я проверил по времени. Последнее — уже после того, как Нортонсон нагрянул меня спасать. Мы как раз выходили из Биддиного блока после продолжительного спора о том, могу я с ней пройтись или всё-таки не надо.

Извинялась? Сердилась? Я не хотел читать. Сейчас. Может быть, когда-нибудь потом. И открыл самое последнее: от доктора Утенбаевой. Наверняка что-нибудь напутственное или дежурная благодарность за работу…

[Ты где? Ты здоров? Вчера погулял — хватит!]

Я трижды перечитал запись и даже проверил дату — вдруг случился глюк, и пришло что-то месячной давности? Нет: «10 августа 191 года». Сегодня.

Не успел я окончательно запутаться, как свалилось следующее:

[Не люблю, когда мои сотрудники опаздывают без предупреждений!]

«Сотрудники»?!

Сотрудники. Она подловила меня у входа в общий зал и увела к себе в кабинет: для инструктажа. У сотрудников секс-отдела — особенно тех, чья специализация предполагает анализ прямых чувств — есть определённые обязательства, отличающие их от обычных граждан. Почти как у Администрации. И поскольку Утенбаева была моим супервайзером…

— Ты уже знаешь, что все знают? — деловито поинтересовалась она.

— Все?

— Все-все. Это нормально, не делай такое лицо! — хмыкнула она. — Помнишь, я тебя предупреждала? И про сплетни тоже?

Я кивнул.

— Как на это будут реагировать — понимаешь?

— Ревность, — с готовностью объяснил я, как будто рассказывал вызубренный урок. — Обиды вследствие утраты мной независимого статуса. Переживание выбора, совершённого не в их пользу. Переоценка отношения ввиду подтверждённой сексуальности.

В её глазах прочиталось уважение.

— Молодец! И что собираешься делать?

— Помогать пережить опыт отказа в пользу другого человека. Во-первых. И, во-вторых, показать, как включаются собственнические мотивы. Вернее, помочь увидеть, что они у них есть.

— Только не переборщи! — одобрительно хмыкнула она — и я отправился работать.

Но объяснить легче, чем сделать — мне пришлось до вечера выслушивать сердитое сопение и принимать суровые, а то и презрительные взгляды. Пара четырнадцатилетних клиенток вообще не выдержала: их хватило ровно на то, чтобы подойти к моему столику, шмыгнуть носом, развернуться и уйти, неестественно высоко задирая подбородок. Я был им благодарен: это давало мне дополнительное время на отдых.

Для девочек-подростков это оказалось суровым испытанием — что я свергся с пьедестала неприступного божества и предпочел какую-то настройщицу из промышленного отдела! Бросаясь из ярости в обиду, они в первый раз в жизни переживали эти чувства, порой пугаясь этого нового для себя состояния, порой находя в нём особое наслаждение.

Именно ради таких моментов и существовал спецотдел. Изменение моего положения пришлось как нельзя кстати: Утенбаева получила шанс обучить своих подопечных навыку «простить», «примириться» и даже «взглянуть на ситуацию под другим углом», хотя для четырнадцати-пятнадцати лет это было очень трудно, ведь они уже привыкли относиться ко мне как к чему-то неизменному…

К счастью, они это преодолели. И я тоже. Панический страх за Бидди, зародившийся поначалу, растаял без следа после того, как в первый (но не последний!) раз я предложил негодующей девочке развить её помыслы и мысленно обрисовать возможное продолжение ситуации: «Как бы ты хотела выразить свои чувства, если забыть о последствиях? Что бы ты сделала, если бы можно было всё? Как бы ты вернула всё к тому, что было раньше? Что можно сделать? И с кем?»

Они были шокированы! Они не ожидали, что вот это всё сидит в них. И растерянно спрашивали меня: «Почему я так думаю? Я же взаправду не хочу ничего такого!»

Три месяца назад я бы считал такое положение как минимум унизительным. Подыгрывать влюблённым и ревнующим девочкам! Но теперь — нет. С моей популярности всё началось, она защищала меня и поддерживала, и никуда она не делась. А это значит: я открыт для чужих чувств. Они — часть окружающей реальности. И в них не было ничего преступного!.. Пожалуй, они были самым нормальным, что может быть.

Я и вправду нуждался в этом: разобраться с другими людьми и самим собой, оценить перспективы. И просто помочь тем, кто нечаянно зацепился сердцем за моё красивое лицо, специально сделанное таким красивым. Я не могу изменить свою внешность, как они не могут выключить свои чувства. Самое разумное — найти точки для примирения и выйти из этой ситуации с минимальными потерями. И остаться друзьями.

Постепенно я начал ощущать благодарность к Леди Кетаки за то, что она перевела меня в секс-отдел. Вечером я решил написать ей, а для начала прочитать написанное вчера. Но послания были уже отозваны. Я так и не смог узнать, что она хотела сказать мне в тот промежуток времени, когда думала, что меня хотят отключить — и, главное, что написала потом, когда тревога оказалась ложной.

Странно: я в первый раз столкнулся с тем, что не могу проверить отложенные сообщения! Хотя знал, что такая функция есть, но не думал, что кто-нибудь воспользуется этим. Она обиделась? Да, наверное. Может быть, там был как-то важный вопрос, и моё затянувшееся молчание стало ответом.

Зато в альтере болталось предложение от Бидди позавтракать завтра утром вместе. И я его принял.

Была суббота, и вместо того, чтобы проходить через болезненную процедуру перевода неизвестно куда и непонятно кем, я проехался до Южного сектора, чтобы поучаствовать в «Показательном выступлении начинающих поваров». В качестве дегустатора, конечно. Восточный сектор проводил подобное действо неделю назад, теперь — здесь, и так далее по кругу, с «объединённым фестивалем», если на месяц приходилось пять суббот.

Бидди старалась посетить каждое мероприятие, чтобы наесться на неделю вперёд. При этом питалась она без затей, не переплачивая.

— Я им всем ставлю лучшие оценки, — объяснила она. — Не жалко!

Трудно сказать, узнали ли мою физиономию или уже забыли Ирвиновские передачи, но никто не беспокоил. Было весело. И вкусно, особенно крошечные пирожки с обжигающей пряной начинкой. Я тоже ставил всем максимальные оценки, хотя это и противоречило самой логике голосования и обещало мне в будущем понижение рейтинга в таблице статусов. Но я так занимал там приличное место, так что можно было не тревожиться.

Потом мы сходили на утреннее шоу, где час смотрели на распускающиеся цветы, нюхали ароматы и слушали венскую классику в живом исполнении — бесполезное занятие, на мой вкус, но Бидди нравилось. А мне нравилось любоваться на неё, когда ей было хорошо.

Позже, в спортзале, Андрэ задал свой сакраментальный и абсолютно бесполезный ввиду очевидности вопрос:

— Да, — ответил я, делая передачу Леону. — У нас всё хорошо.

Бидди сидела на трибуне — и вид у неё был такой довольный, что сомнения могли возникнуть разве что у гиперзаботливого старшего брата. Я чувствовал себя не хуже. До соревнований была две недели, впрочем, я перестал волноваться о своём опыте или силе. Я вообще ни о чём не волновался с той минуты, когда решил, вести себя так, как будто сегодня мой последний день.

[Вы красивая пара], - пришло мне на альтер после того, как я отправил Бидди на ежедневный инструктаж, а сам пошёл позировать.

[Спасибо!] — отправитель, сделавший комплимент, имел в виду несколько иное — и за такое, вообще-то, не благодарят — но отреагировать следовало, и я написал первое, что пришло в голову.

Вообще-то проблема «как правильно отреагировать» присоединилась к прочим тревогам. Как говорят, «отправилась в свободный полёт». И понимающая улыбка Оксаны, и надутые губки её подопечных, и молчание со стороны Кетаки, хотя объясниться стоило бы, — всё это больше не беспокоило. Пусть ведут себя так, как нравится! Я мог лишь изображать вежливость и делать вид, что не замечаю всех этих вздохов. Это работа доктора Унетбаевой — анализировать и делать выводы.

Конечно, им нравилось, когда я был один! Но пусть уж сами разбираются с тем, как относиться к тому, что им не нравились изменения в моей жизни. А если не получается, двери спецотдела открыты для всех. Запишем, поможем, научим.

[Не заглянешь ко мне? Очень надо!]

Весточка от Молли удивила, но ей я доверял. Наверняка какой-нибудь глупый подарок или просто выражение чувств, которых у Молли было очень много!..

— О, вот и он! — человек, встретивший меня в коридоре жилого блока, настроен был благодушно.

Но я всё равно неосознанно напрягся, потому что Макс Рейнер был полон сюрпризов. Молли, показавшись в дверях, помахала мне — и снова скрылась. Что полевой директор-тэфер делал в жилом блоке лаборант-директора? Вряд ли они говорили о работе! Может быть, они вообще не разговаривали. А может, и разговаривали — Молли как-то обмолвилась, что с теми, с кем она вступала в краткосрочные отношения первой степени, у неё было много общих тем. «И мы совмещаем».

— Привет, спортсмен, — Макс одарил меня крепчайшим рукопожатием — и потащил прочь, в сторону Лифтовой зоны. — У меня к тебе дело есть.

«Помириться с Андрэ? То есть с Францем? За сломанный нос», — рассеянно подумал я, но предпочёл промолчать, надеясь, что всё разрешится само собой. Так и получилось: в рекреации на диванчике я увидел человека, которого узнал не сразу. Потому что привык видеть его в сером с умброй. А теперь он был облачён в характерный комбо тэферских вахтовиков: оливковый с чёрными полосами и шафранной оторочкой. Макс носил такой же, и на нём это выглядело как военная форма. А вот на Нортонсоне — как маскарадный костюм.

Кажется, он это понимал. И был недоволен тем, как Рейнер распоряжается его последними минутами на «Тильде».

— Вот этот смурняга переводится к нам, — просто объяснил тэфер и задиристо улыбнулся. — А я предупреждал, что со мной будет весело. Генри, — слоило ему услышать своё имя, как бывший офицер перестал недовольно хмуриться и вновь поник, — Думаешь, если улетишь, не прощаясь, станет легче? Неа, это не работает! И мне там человек с открытой думкой не нужен. Давай, облегчайся, я подожду!

Я осторожно присел рядом, покосился на Нортонсона. Потом оглянулся проверить, как там Рейнер — но он уже куда-то ускакал. Хотя вряд ли далеко. И вряд ли мы тут просидим долго.

Следовало что-нибудь сказать — что-нибудь важное, значимое. А у меня в голове вертелась та сцена в салоне «Рима», когда я расплакался, скорбя по Чарли. И Нортонсон утешал меня, не зная, что к тому моменту он сам потерял близкого человека. Впрочем, к тому моменту у него был опыт потерь заведомо обширнее моего.

— Ты хоть с Юки попрощался? — наконец, спросил я.

Он кивнул, продолжая обнимать свой живот, как будто там что-то болело.

— Как ей теперь будет — представляешь? — спросил я и осёкся, потому что это до жути напоминало те «каверзные» вопросы, которые сам Нортонсон задавал своему племяннику Фьюру.

Дело было в бассейне. Бунт подростков уже разгорелся, но далеко не все понимали, что разумными доводами уже ничего не потушить. Если человек принимает серьёзные решения, он зачастую вполне осознаёт, чем и кем придётся пожертвовать. И когда доброжелатели начинают «спасать», объясняя, что будет потом…

— Я ей буду писать. Каждый день. Про котят, — негромко и как будто с трудом проговорил Нортонсон.

— Про каких котят? — не понял я.

— Про тех, которых отдали в ТФ. Троих раздали по секторам, а двоих отдали туда. В Проект. В Новый Купол. И она за них волнуется. Ну, я и буду…

Я облегчённо вздохнул — хоть что-то! На самом деле, отличная идея! И хороший повод для регулярного общения. «Даже если Нортонсон закрутится, у Юки будет серьёзное оправдание, чтобы начать разговор!»

Интересно, кто такое придумал — неужели сам Нортонсон? Нет, это вряд ли! Наверняка руководитель зоологического кружка или кто-то ещё из опекунов Юки. Кто-нибудь из тех, кто понимает, как им обоим это важно.

— А Брайн? — вспомнил я. — А Фьюр? Тьюр? Остальные? Ладно… — я похлопал его по колену. — Они точно не останутся одни!

Он вновь кивнул.

— Слушай, а ты… — было очень трудно подобрать слова. — Ты… Ты после…

Я должен быть об этом спросить, но я не знал, как правильно сформулировать.

— Ты давно решил? Давно начал думать о переводе?

— Давно, — ответил он. — Ещё тогда.

— Когда?

— Ну, тогда… После того, как… В сто восемьдесят девятом. Вместо того чтобы улететь в Центр. Я сначала хотел перевестись. Но Глава попросила. И я…

— Понятно. А то что…

— Ты меня извини, — перебил он. — Я не хотел вам помешать! Я просто думал, что…

— Ты не помешал. И вообще, ты выполнял приказ, — ответил я. — Она отправила тебя. Такая работа…

Он отрицательно помотал головой.

— Приказ тут ни при чём! Я бы ничего такого не делал, если бы не был уверен, что ты в беде.

— Спасибо!

Он грустно усмехнулся.

— Я ошибся.

— И это стало последней каплей? — подсказал я.

— Типа того… Я просто… Просто уже не мог после такого, — с усилием закончил он. — Я-то хотел спасти, а получилось очень плохо. Гадко! И как раз потому, что… Нельзя после такого оставаться в ОБ.

Я промолчал, и какое-то время мы просто сидели рядом, размышляя каждый о своём. Я вспоминал, как мы вместе летели на станцию, и Нортонсон защищал меня. Он… Я даже не был уверен, что являюсь героем его мыслей.

ТФ — не финал и не изгнание. Многие специалисты живут там по году, чередуя вахты, многие, как Андрэ и Франц, начинают там работать, а потом возвращаются на станцию. Много вариантов! Но если очень надо начать жизнь с нуля, то перевод на планету подходит лучше всего. Хаул Сикора, к примеру, так и поступил, оставшись в Проекте после того, как его наказание подошло к концу.

— Можно тебя попросить? — Нортонсон вдруг расслабился, перестал сутулиться и защищать себя от невидимого врага. — Как вернёшься в Восточный, ну, или раньше, передай Главе, что я не обижен на неё за тот приказ с арестом. И что было потом — тоже не её вина. Ей всё равно пришлось бы просить об этом кого-то ещё. Я как раз подходил, так что всё нормально. Хорошо, что это был я. Я сам согласился. И то, что я ухожу, это не её вина.

— Хорошо, скажу, — я лихорадочно подбирал слова, стараясь не выдать своё удивление. — Как только вернусь… А может, правда, раньше? Чтобы не тянуть?

Он пожал плечами:

— А сколько тебе осталось? Когда у вас будет игра?

— Двадцать шестого.

— Больше двух недель! Она, наверно, забудет про меня за это время…

— Не думаю, — возразил я. — Меня же она не забыла!

— Ну, ты-то никуда не уходил!

Я выразительно посмотрел на него, надеясь, что он истолкует этот взгляд удобным для себя образом. Так и случилось.

— Рэй, я, конечно, всё понимаю, — прошептан Нортонсон, осторожно выговаривая слова. — У меня не тот доступ, особенно теперь. Но, в общем-то, понятно, что есть какое-то дело, секретное дело, на которое тебя отправили.

Я изобразил смущение.

— Ну, ты же понимаешь…

— Понимаю, — согласился он. — Секретность — это важно. Поэтому никто тебя не дёргал. Глава лично мне намекнула, что не надо этого делать. Что ты занят. Не надо дёргать и даже писать. Юки разрешили, но только ей. Потому что это Юки. Я собственно, за неё и просил в тот раз… Ты же понимаешь, все будут очень рады, что ты вернёшься! Хотя нет, не все, — он нахмурился. — Ну, с другой стороны, никто не будет против, если она переведётся к нам!

Это было замечательно! Мне стоило зверских усилий сохранить нейтральную физиономию. Значит, вот что они придумали? И всё устроилось, всё совпало! Как паззлы — одно к одному! Кетаки пользуется огромным доверием, а я известен как мастер по разрешению разных щекотливых ситуаций — и с маньяком, и с «последним «бэшкой», и с бунтующими школьниками, и даже в судебном процессе отличился! Кто бы усомнился, что мой перевод в секс-отдел Западного сектора — это не прикрытие очередного дела?! Я опять кого-то спасаю, как обычно.

— Я ей передам, — пообещал я. — Про тебя и вообще. Не волнуйся…

— Спасибо. И спасибо за тот раз, — поблагодарил он.

Мы оба поняли, что он имел в виду. Но вряд ли Нортонсон понимал, что я чувствую, слыша это «спасибо». Он ведь не знал, как глубоко я залез в его прошлое и что вызнал о нём! А может, и знал. Может, ему было не жалко: он ведь и обо мне многое знал. А я не только помощник Главы Станции, но теперь вдобавок спамер и скво. Я обязан принимать такие вещи правильно и относиться к ним соответственно.

Вообще, я — андроид, что означает особый допуск к информации. Никто же не переживает, что Инфоцентр знает о человеке всё!

[Первый ФИЛД], - ответил библиотечный логос. — [Если вы планируете приступить к изучению Базы Данных, я обязан оградить ваше место].

— Спасибо, не надо. Я не буду. Пока не буду, — закончив сеанс, я направился к выходу из библиотеки, где меня поджидала Елена Бос.

Тут как тут! Как только вызнала?

А впрочем, я уже догадывался, как и с чьей помощью.

— Поздравляю! — улыбнулась она, блеснув мелкими остренькими зубками — ну, ни дать ни взять лиса! — С возвращением!

— А чего так долго тянула? — поинтересовался я.

Она смутилась, шокированная неприкрытой грубостью, и начала оправдываться:

— Не так уж и долго! Всего два дня…

— Если ты сказать «спасибо», нужно было делать это сразу!

Она схватила меня за руку — ладони у неё были холодные и влажные, и я вывернулся, чтобы поскорее закончить это неприятное прикосновение.

— Рэй, я не могла сразу — ты же понимаешь!

— Не понимаю, — фыркнул я.

Мы стояли в Центральной зоне Западного сектора — в заведомо открытом и публичном месте. Все знали, что запись здесь велась по умолчанию. И Бос это ощутимо не нравилось: она пыталась увести меня куда-нибудь или хотя бы оттеснить. Но я с места не сдвинулся.

— Рэй, это очень серьёзный вопрос, — зашептала она, косясь на тех, кто проходил мимо. — Ты же понимаешь, я не могла!.. Сам видел, что они сделали с тобой! Тебя ведь поэтому перевели, верно? Ты сказал ей тогда? Признался, что знаешь про это дело?!

— Со мной сделали то, что должны были сделать, — объяснил я, находя особое удовольствие в том, как она нервничала. — Показали, кому будет хуже всего. По кому это ударит в первую очередь! Серьёзный вопрос, да? Не стоит он того!

— О, я смотрю — тебя переубедили! — усмехнулась она, успокаиваясь. — Ну-ну. Спасибо, что не выдал меня! Ну, что ж… Давай разойдёмся на этом, — и она повернулась.

Я схватил её за локоть.

— И что ты собираешься делать дальше?

Она картинно закатила глаза.

— То же, что и всегда. Рэй, ты сам отказался от этого дела! Я не собираюсь тебя заставлять! Да я и не могу. Безусловно, это обидно, я же очень на тебя рассчитывала! Мне бы пригодился такой помощник… Но раз ты не хочешь — что поделать!

— Будешь искать кого-нибудь ещё? — уточнил я — и получил красноречивый взгляд.

— Ты умный мальчик…

— Я — скво, — напомнил я. — Знаешь, как эта идея повлияет на кого-нибудь ещё?

— Хочешь сказать, как правда повлияет на кого-нибудь ещё? — она освободила руку и, в свою очередь, вцепилась в мою.

Теперь ей явно нравился наш разговор, а я вспомнил про Ирвина: он тоже умел выстраивать ситуацию удобным для себя образом.

— Рэй, я понимаю, что это неприятно, но… Я — журналист. Я обязана искать такие… сомнительные вопросы. Особенно, когда уверена в идее. Ты не волнуйся! Живи, как живёшь… Я слышала, ты закрутил с кем-то? Это прекрасно! Радуйся! А я буду искать свою правду. Не с тобой. С кем-нибудь ещё.

— Например, с Квартером Аямэ, — уточнил я.

— О, какие подозрения! — рассмеялась она.

— Это не подозрения. Думаешь, я не смогу это доказать?

Она прижала ладонь к груди, как будто защищалась:

— Ты всё можешь! Давай начнём! Я готова!

Я почти проиграл — не стоило поднимать эту тему! Конечно, она не боялась оглашения. Что угодно, лишь бы начать публичную дискуссию. Для журналиста это самое главное. А что потом — её это не особо волновало.

— Думаешь, тебе позволят огласить эту твою идею? Про заговор и остальное? — спросил я, увидев вдруг, где она ошибалась.

На чём проиграет.

— А кто мне сможет запретить? Администрация? — она прищурилась, почувствовав мою уверенность, но не догадываясь, с какой стороны я зайду. — Ну, пусть попробуют!

— Зачем Администрация? — я пренебрежительно усмехнулся. — Обойдёмся и без них!

— Значит, ты сам? И что ты собираешься мне сделать? Чем будешь угрожать? — поинтересовалась журналистка.

— Ничем! Не буду я тебе угрожать! И никто не будет! Просто тебе запретят поднимать эту дискуссию!

— Кто? — она не справилась с голосом, и получилось слишком громко.

На нас начали оглядываться.

— СПМ! — прошептал я, стараясь, чтобы меня никто, кроме неё, не слышал.

Кроме неё и ещё логоса, конечно.

— На основании чего?

— Да того, что твоя идея очень похожа на фобию! Не думала об этом? «Среди приезжих полно людей с проблемами» — это твоя идея? Для того, кто родился на станции, не самая здоровая мысль! Если бы ты прилетела сюда, ещё куда ни шло. Но ты здесь родилась, и даже гордишься этим, — напомнил я. — «Твоя» станция, да? И ты её защищаешь от злобных чужаков! Да ты не только плашку потеряешь…

Она молчала, не находя аргументом.

— Я тебя не выдал. Только они уже знали, что это ты… Что ты тоже в курсе этой идеи. Ещё когда ты пролезла к нам, в мою группу, чтобы всё разведать, посмотреть, послушать… Список твоих запросов — помнишь? Не только я его видел. Ты под подозрением. И за тобой начнут приглядывать, если ещё не начали. Чтобы ты больше никого не втянула. А то, что ты сотрудничаешь с камрадом Аямэ, ещё хуже. Потому что это расследование можно трактовать и как попытку сбросить соперника перед выборами. С помощью журналиста! Я путаю, или именно это вашему брату строго запрещено?

Она отпрянула от меня. Оценивающе оглядела с ног до головы. Прищурилась.

— А ты здорово вырос, за то время, пока был здесь! Просто молодец!

— Учусь, — согласился я. — А ты?

В воскресенье у Главы Станции, как и у всех служащих, был выходной. Она могла быть где угодно, но почему-то, когда я вечером пришёл в её блок (наш блок), я был уверен, что она там, свободна и готова к разговору. И она точно знает, что это я стою у её дверей (которые не так давно были и моими). Так что я ничуть не удивился, когда дверь раскрылась до того, как я коснулся домофона.

Коридор остался прежним, и в остальных комнатах было всё так же пусто.

— Добрый вечер! — мой голос звучал смущённо.

— Добрый!

Она отвернулась от мониторного стола (я едва успел заметить страницы Базы Данных по личным делам) и указала мне на второе раскрывшееся кресло, похожее на тюльпан.

Я не знал, что у неё такое есть. Я вообще никогда не был в её комнате! Обычная комната, только стенной экран включён, раздвигая пространство. В нём неслышно плескалось море, и белел под солнцем жёлтый песок.

— Значит, я возвращаюсь? — уточнил я, решив пропустить приветствия и подводки — этому я научился у доктора Утенбаевой.

Глава удивлённо приподняла брови и расправила себе подлокотники, чтобы было удобней сидеть.

— Кто тебе сказал?

— Нортонсон. Перед отлётом. Он…

— Я знаю… А ты как думаешь?

— Я допускаю такую возможность!

— И что собираешься делать?

— Я могу отказаться, — веско заявил я — и увидел непритворную радость на её лице. — Могу остаться в Западном. Я вообще могу улететь на планету! Рейнер опять меня звал.

— О, Макс… Макс зовёт туда всех, кто ему нравится, — мягко улыбнулась она. — Коллекционер!

— Скажите, а если бы я тогда упёрся?.. Когда вы сказали, что переводите меня в секс-отдел. Если бы я сказал «нет» — что бы было?

Она потёрла лоб, как будто пыталась разгладить морщинки.

— А ты бы смог?

Мне пришлось сделать паузу, чтобы собраться с мыслями.

— Нет.

— Нет? — уточнила она, и в этот момент стала похожа одновременно на Вильму Туччи и Ирвина Прайса.

Она хотела, чтобы я сам понял смысл своих ответов.

— Нет. Не смог бы.

Она развела руками — мол, извини, но что я тут могла поделать?

Я рассмеялся, глядя ей прямо в глаза.

— Скажите, а вы ведь следите за моей кнопкой?

Она кивнула с весёлым видом:

— Да, конечно, — и прежде чем я продолжил расспросы, добавила:

— Единственный социопсихологический эксперимент, который проводят на «Тильде», это проверка адаптации андроида А-класса. Поэтому я слежу за тобой, Рэй. И не только я.

— Вот как… — пробормотал я, откидываясь на спинку кресла. — А я догадывался!

— Хорошо.

— А почему я?

— А кто ещё? Ты теперь спамер! Ты не только знаешь, что запрещено, ты теперь понимаешь, почему это запрещено. И ты согласен с этим, верно? Мы не можем нарушать права людей.

— Андроидов, значит, можно?

Она подарила мне ещё одну ласковую улыбку — и не стала отвечать.

— И что вы будете делать, если я начну проверять ту идею? У меня опять первый ФИЛД, да? Я могу. Я могу узнать всё про всех! Что вы будете делать?

Она улыбнулась ещё шире:

— Я посоветую тебе проверять не только трудных переселенцев после сто восемьдесят пятого года.

— А кого ещё?

— Например, ведущих специалистов СПМ.

Я не выдержал — вскочил с кресла и наклонился над ней:

— Что здесь происходит?!

— Ничего страшного, — ответила она как ни в чём не бывало. — Но если нам никто не помешает, годиков через десять на «Тильде» будет открыт первый университет по обучению сотрудников Социально-Психологического Мониторинга и Службы Психологической помощи. Первый вне Солнечной системы, — уточнила она.

Я вернулся в кресло — и ощутил жгучее желание закрыть лицо руками.

— Всё нормально, Рэй, — улыбнулась она. — Это всё пока ещё в проекте. Но шансы, конечно, большие — после «Кальвиса» и после тебя.

Мой недоумённый взгляд заставил её рассмеяться.

— Даже если бы не Мид, ты бы всё равно сюда прибыл! Ну, не в сто девяносто первом, так в сто девяносто третьем! Договорённости были. И даже не я их заключала. Поскольку мы собрали ведущих специалистов, было бы глупой растратой ресурсов не дать им такую игрушку!

Не выдержав, я застонал.

— Ты же не расстраиваешься?

Я расстраивался, но по другому поводу, конечно.

— Эксперимент закончен. Этот. Самый важный, наверное. И я хочу передать тебе огромное спасибо от всех и ещё извинение за последний случай. Было очень трудно упросить не беспокоить тебя. Чуть ли не каждый приходил ко мне и спрашивал, что случилось… Ты, наверное, ужасно чувствовал себя по этому поводу — думал, что тебя все забыли. Это не так. Совсем не так!

Я молчал. Рассматривал свои руки. Не мог ни о чём думать…

— Так что ты решил? — уточнила она, вежливо выждав некоторое время.

— Что? — не понял я.

— Ты вернёшься к нам, или останешься там, или переведёшься в ТФ?

Она выглядела как обычно: терпеливой, понимающей, очень доброй. И я уже не мог спросить её о том, что рассказал Ирвин Прайс. Момент прошёл. Видимо, это останется её тайной. А может быть, у меня однажды появится ещё один шанс разобраться…

— Вернусь, конечно!

— Спасибо.

— Бросьте!

— Я серьёзно!

— И я серьёзно! Хватит делать вид, что я…

— Что?

— Что вы относитесь ко мне, как к человеку!

Она не стала отвечать, я и поднялся.

— Ну, я пойду?

— Иди.

— Только можно я сыграю? В баскетбол? Я им обещал.

— Да, я понимаю. Конечно! Оставайся там до матча.

Она смотрела на меня взглядом, который я не мог расшифровать и который очень меня тревожил. Я не мог просто так уйти!

— А что, есть какая-то особая работа для меня? Когда я вернусь?

— Да, есть, — безмятежно ответила она.

— Трудная?

— Тебе решать!

— А я могу узнать, какая?

— Конечно!

Она вздохнула, как будто мы разыгрывали знакомую пьесу на сцене, и я произнёс свои реплики без ошибок, но мог постараться — и сделать это ещё лучше.

— Рэй, ты будешь должен совершить преступление, за которое тебя осудят и вышлют на планету. Навсегда.

Мне показалось, что я слышу какой-то шум за дверью. «Уже всё?..» — навязчивая мысль, старательно задвигаемая за кулисы сознания, вновь начала свой танец. Я почти смирился, но всякий раз, когда приходилось вспоминать о неизбежном, упрямое желание жить разрушало аккуратно выстроенные конструкции. И никакое понимание и принятие не помогало от этого страха. Стало холодно, как будто тело заранее готовилось к небытию. Знакомый симптом — за последние три дня я научился его узнавать и подавлять… на какое-то время.

Конечно, подозрительные звуки были иллюзией: звуконепроницаемость здесь должна быть на высоте — всё-таки Отдел Безопасности! И я снова сосредоточил внимание на Цзайчжи Саласаре. Журналист молчал, рассеянно постукивая кончиками тонких длинных пальцев по лысине. Чёрно-оливковая феска (точь-в-точь как комбо тэферов) была сдвинута на одно ухо и непонятно, как держалась. За выпуклыми стрекозиными очками нельзя было разглядеть глаз. Ни эмоций, ни лишних слов. Разительный контраст с его коллегой, который буквально выстреливал вопросами! А вот Саласару требовалось некоторое время, чтобы обдумать полученный ответ и решить, о чём спрашивать дальше.

— Это, в самом деле, многое упрощает! — соврал я и широко улыбнулся. — Людям трудно решиться и трудно сделать это. Я имею в виду, практически. И вообще, Инфоцентр не допустит, даже если попытаешься. Надо заявление подавать. А мне… Я хожу с этой штукой. И поэтому уже совсем не боюсь!

Звучало это, пожалуй, слишком беззаботно. Ну, и пусть. Главное, передать идею. Чтобы тильдийцы, которые будут слушать интервью, не слишком расстраивались. Мне не хотелось, чтобы они страдали — они этого не заслужили. Никто не заслужил, кроме одного человека…

— Сколько раз тебя пытались выключить? — уточнил он.

Я задумался.

— Раза три, наверное… Или четыре.

— А по-настоящему?

Вопрос оказался неожиданным — и я рассмеялся, то ли от облегчения, то ли от неожиданности. Всё-таки Саласар, как и подобает журналисту, при всех своих странностях умеет видеть очевидное!

— Ни одного! Да, ни разу всерьёз… Только грозились. А по-настоящему разобраться со мной хотел только «бэшка». Но ему не нужна была кнопка для этого… И ещё Мид. Просперо Мид.

— Я помню, — кивнул журналист и вовремя подхватил спавшую шапочку. — Я же там был. С Мидом. Сколько уже прошло? Почти полгода, а кажется, что вчера… А я ведь всё слышал!

Хитренькая ухмылка призвана была смутить меня, но мы оба понимали, что теперь уже всё равно. Но Саласар так долго хранил этот козырь, что не смог удержаться — и разыграл сцену, которая, надо полагать, прокручивалась в его голове раз сто.

— Я почти потерял сознание, но именно что почти. Я слышал, всё слышал. Я знаю, что там было на самом деле! — он сделал драматическую паузу. — Ты сам себя выключил. Сам нажал на кнопку. Но она не сработала.

— Первый раз она и не должна, — объяснял я, не особо надеясь, что он поверит. — Но только в первый.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю. Видел, что бывает во второй…

— Вот оно как! — Саласар покачал лысой головой — совсем как стрекоза в этих жутких очках. — Один из ваших? Думал я и об этом. И о втором варианте тоже.

Он не договорил, но и так было ясно, какой там второй вариант! Идея заговора — самая привлекательная. Легко приходит в голову, словно подставляется, чтоб её взяли. Трудно избежать такого искушения. «Все лгут, всё неправда, мир не такой, каким кажется», — я тоже прошёл через это. Наверное, каждый человек хотя бы раз испытал похожее чувство. Чарли тоже — и я видел, куда завела его идея «кнопка не настоящая».

Но Саласар — слишком опытный журналист, чтобы заигрывать с идеей заговора. Он понимает, что принять-то её не сложно, а вот выбраться из этой ямы…

— Хочешь проверить? — спросил я. — Настоящая она или нет?

— Не хочу. И не хотел никогда. И никто не хотел.

Я пожал плечами:

— Придётся!

— Да, ты не оставил выбора. Кто-то должен будет… То есть не «кто-то», а камрад Кетаки. Она — Глава Администрации, это её работа, верно? Для этого и нужен Глава… — в его голосе прозвучали странные нотки, но я решил не обращать внимания.

Он жалел её — может, даже больше, чем меня. Ну, да, ей же придётся жить с этим! Я это понимал лучше, чем он. И поэтому никакие аргументы не могли изменить моего решения.

— Если ты всё слышал, почему тогда молчал? — я наклонился к Саласару, насколько позволяли фиксаторы. — Хотя мог это обыграть! Такой сюжет!

— Не хотелось лишний раз связываться с моим коллегой! Он всегда был на твоей стороне. Оспаривать его ньюсы — себе дороже. Особенно если аргумент: «Я что-то слышал, валяясь на полу». Только лишний повод давать… — Саласар вздохнул, но быстро взял себя в руки. — Давай лучше вернёмся к тому дню, когда всё началось. Когда всё действительно началось — для тебя. Как это закрутилось? На баскетбольном матче?

Жаль, мне не у кого было спросить, что входило в это «всё» и «когда» это всё началось! Пожалуй, с сотворения мира — то есть, сотворения меня. Но тут журналист угодил пальцем в небо: если искать завязку истории, которая началась как инсценировка преступления в рамках социально-психологического эксперимента, проводимого совместно СПМ и Администрацией (и даже имеющего свой код секретности), а закончилась смертным приговором, то баскетбольный матч являлся стартовой точкой.

Да он и задумывался таковым.

Порядок действий был разработан заранее: охлаждение, ссора, разрыв отношений, а потом — преступление, суд и высылка.

Леди Кетаки дала мне две недели, чтобы я как следует всё обдумал и принял решение. И это разительно отличалось от предыдущих дел, в которые меня бросали без подготовки, а подчас и без предупреждения. Так и тянуло спросить, что сыграло решающую роль — мои успехи в секс-отделе или то, как я обошёлся с идеей «заговора»?

Одно я знал наверняка: самый оптимальный, эффективный и «простой» способ, который гарантированно бы и без возврата отправил меня в Проект Терраформирования, был неприемлем в любом варианте. Убийцей я не стану. Кем тогда? Каким именно преступником?

Вообще, когда Леди Кетаки озвучило моё следующее задание, я поначалу решил, что она издевается: «совершить преступление, за которое осудят и навсегда вышлют на планету»! Чем больше я думал об этом, тем сильнее хотел отказаться.

Но я не мог. То есть я мог, конечно, она это сразу обговорила. Никакие служебные обязанности не оправдывали такую жертвенность, и последствия были слишком непредсказуемыми… Если бы не цель, которая прилагалась к заданию.

Всё лежало на поверхности — буквально. Преступление было нужно, чтобы никто не заподозрил во мне посланника Главы. Для этого же — предварительная ссора.

— На Тильде что-то происходит, — призналась Леди Кетаки и нервно пригладила волосы. — Мне не нравятся отчёты Пятого отдела. Чувствую, чего-то они недоговаривают. Что-то скрывают…

«Пятым отделом» называли ту часть СПМ, которая базировалась на планете. Примечательно, что у шахтёров, СубПортальной службы и других вахтовиков не было своего Соцмониторинга: спамеры из соответствующих секторов станции сопровождали каждую группу. А вот ТФ, ввиду специфики, нуждался в особом наблюдении.

— Проблема в том, что я не могу отправить инспекцию, — продолжала Леди Кетаки. — Не могу я вмешиваться без достаточных оснований!

— Но когда появятся основания, будет поздно, — подхватил я. — И придётся реагировать на явные проблемы… Вы хотите проверить, но так, чтобы никто не догадался, что это проверка!

— Да, — с облегчением вздохнула Глава Станции. — Рэй, ты понимаешь, насколько это деликатное поручение! Я не могу использовать обычного офицера из ОБ. Даже просто человек, который полностью мне предан, не годится…

Я сразу подумал о Нортонсоне. Всё верно, он не подходил — даже до того случая, когда он покинул службу и вообще станцию.

— Мне нужен спамер, но если я отправлю туда спамера, все сразу насторожатся. А не спамер не увидит, что там не так, потому что не будет знать, куда смотреть…

«Администратор-андроид — другое дело», — я сразу понял, к чему она ведёт. — «Да ещё андроид, к которому благоволит Макс Рейнер!»

У меня был уникальный опыт: я и спамер, и организатор, и расследованиями уже занимался. Кроме меня, никто не мог справиться с этим поручением! И если я откажусь, Главе Станции придётся многое пересмотреть в своих планах. Наверняка решит обойтись без инспекции. Но подозрения на пустом месте не возникают. Что-то происходит на планете, и если не разобраться сразу, потому будет хуже.

Раньше — не так уж и давно — я бы начал искать в её словах (и даже в интонациях) намёки на то, какая кара меня ждёт в случае отказа. Я бы ожидал прямого принуждения — и заранее одобрял его. Сразу бы согласился, потому что так надо. Очень запутанная логика, хотя мне она казалась здравой. Теперь-то я понимал, что Леди Кетаки не будет меня заставлять и наказывать за отказ. Я был абсолютно свободен…

Но я был у неё в долгу, несмотря ни на что. Да, были эксперименты, манипуляции, «игры». Рано было говорить о прощении. Если вообще можно было извинить то, как со мной обращались, пусть даже это было ради моего же блага. Тем не менее, при всех поводах обидеться, невзирая на право «начать жить для себя», я не мог просто так взять — и уйти.

Леди Кетаки «была должна» профессору Хофнеру, и потому вытащила меня на «Тильду-1», презрев возможные проблемы с адаптацией андроида А-класса. Рисковала своим постом, да и всей карьерой, чтобы продолжить дело учителя. И теперь, благодаря её усилиям, можно с уверенностью сказать, что такие, как я и мои братья, могут жить среди людей! Она позволила мне носить обычную одежду и следила за кнопкой, пусть не совсем удачно, но всё же. И она давала мне возможность проявить себя, показать, на что я способен, причём в тех областях, к которым меня готовили.

Теперь настала моя очередь «делать то, что я не был обязан делать». Не столько ради Проф-Хоффа или ребят, оставшихся на «Дхавале», хотя и это нельзя было не учитывать. Важно то, что я чувствовал себя обязанным, и вряд ли это чувство позволит мне безмятежно кувыркаться в постели с Бидди, ходить на простую работу или тренироваться с Зотовым и остальными.

«Последний раз», — сказал я себе. — «А потом — после такого — можно будет расслабиться, и никто меня не упрекнёт, включая меня самого».

Итак, я был должен совершить преступный поступок. Но сначала мне предстояло покинуть когорту «любимчиков Главы», которая вообще-то из одного меня и состояла. Но здесь от меня ничего не требовалось: вела Леди Кетаки.

В который раз обдумав план действий, я присел на скамейку запасных. Матч с командой Северного сектора, доставшейся нам по жребию, только стартовал, но на трибунах было пустовато. Баскетбол конкурировал с мудзюре-болом, на который ушли почти все, кого вообще интересовал активный спорт, а не что-то другое из пяти проходящих одновременно мероприятий летнего фестиваля.

Если по-честному, сам факт того, что баскетбол поставили в одно время с мудзюре, много говорил об отношении к этому виду исторического спорта. Не самое уважительное отношение, если по-честному.

Управлять мячиком в невесомости в сто раз сложнее, чем вот так, на площадке, с корзиной, когда десять потных мужиков бегают друг за другом, как и триста лет назад… Мудзюре-бол проходил за пределами станции и транслировался в специальный зрительный зал — через трёхмерную проекцию. Это был опасный спорт — уверен, ремонтники, регулярно выходящие на поверхность «Тильды», знали об этом лучше, чем кто бы то и было. Но я уже не удивлялся, почему они выбрали старомодный баскетбол, оставив современные развлечения представителям внутренних профессий. Для людей, которые всю смену проводят в скафандре и общаются друг с другом только через связь, прямой физический контакт значил очень много.

Несмотря на непопулярность игры, зрители у нас всё же были: мои знакомые из Восточного сектора, друзья и родственники членов команд и, разумеется, девочки. Как и было предсказано, пришли они ради меня, ну, и ради остальных парней, конечно. Без шуток по этому поводу не обошлось.

— Если бы не ты — вообще была бы одна Бидди! — заявил в раздевалке перед игрой Андрэ (подколки на тему «зачем мы тебя пригласили на самом деле» стали традицией).

— А я думал — будет больше! — хмыкнул Эрик Уистлер. — Где-то ты там у себя недоработал! Недостарался!

Конечно, они шутили. И это ещё было по-доброму!..

Я поискал взглядом Бидди и помахал ей — она в ответ запрыгала на месте. Сидела она, что примечательно, в полном одиночестве. Сама так устроилась? Или к ней никто не стал подсаживаться из-за «ревности»? Впрочем, у неё и раньше не водилось ни близких подруг, ни вообще компании — только друзья брата.

Игра началась весьма удачно: ребята были в ударе, и к концу первого периода мы вели со счётом «18:6». Я всё ещё болтался в резерве. Нам, конечно, повезло с противником: если бы это был Юг, счёт был бы совсем другой!

В середине второго периода разрыв сократился, но ненамного. Я уже был готов к тому, что придётся украшать скамейку запасных до конца матча, наблюдая попеременно за игрой и за Бидди, которая болела за брата. Ничего обидного: главное, что наши выигрывают.

— Иди, тебе надо, — вдруг подтолкнул меня Зотов, который всё ещё катался в медкамилле.

По наступившей тишине (ни болтовни, ни взвизгов) я понял, что дело не в замене атакующего защитника. Поднял взгляд — и увидел Главу Станции, усаживающуюся на крайнее место верхнего ряда, совсем близко к выходу.

Специальной трибуны для представителей Администрации, разумеется, не предусматривалось, но «почётный ряд» имелся — с самым лучшим обзором. Девчонки-болельщицы тут же пересели и начали подавать знаки Леди Кетаки, чтобы она заняла полагающиеся места… Но она отказалась царственным жестом и принялась рассеянно осматривать трибуны, игнорируя площадку.

Глазеть на неё было некогда: на меня нёсся тяжелый форвард северян, явно собираясь сравнять счёт. И следующие пять минут для меня существовал только мяч, свои и противники.

— Чего это она? — выдохнул Франц и едва не упустил передачу.

Места рядом с выходом было пусты. Глава Станции покинула трибуны — я и не заметил, когда. А я только что забил трёхочковый, и вообще, мы вели, и у команды Северого сектора оставалось всё меньше шансов на реванш. Казалось бы, можно остаться, посмотреть, что будет дальше!

— Ты, значит, в опале? — спросил с усмешкой Зотов, когда я вернулся на скамейку запасных.

Цифра, высвечивающаяся на табло, наполняла моё сердце гордостью: была здесь и моя заслуга — так что я лишь пожал плечами:

— Ну, зато у вас — надеюсь, нет!

Он ответил мне добродушным смешком.

Дальше всё пошло, как и ожидалось: мы выиграли у Севера, а в воскресенье продули Югу. Не менее предсказуемой была реакция на поведение камрада Кетаки. Оба фестивальных дня она демонстрировала «охлаждение чувств» и «разочарование», нарочито не здороваясь, когда нам случалось оказаться в одном месте. Слух о том, что я провалил то дело, ради которого меня перевели в Западный сектор, распространился молниеносно, и вечеру второго дня уже перешёл в разряд фактов: я не справился, и Глава Станции очень на меня сердита.

Никто специально не интересовался, что это было за задание: удовлетворились общим «что-то секретное, инспекционное или вроде того». Не последнюю роль тут сыграло противостояние камрадов Кетаки и Аямэ — Квартер Западного сектора критиковала каждое решение Главы. Логично, что Кетаки захотела сделать ответный шаг и направила в сектор тайного инспектора. Но придраться оказалось не к чему… Или я не смог увидеть то, что должен был. Неудача такого рода должна расстраивать гораздо сильнее, чем полагается переживать по поводу чужих хороших результатов.

Все тут же принялись обсуждать, что меня ждёт по возвращении в Восточный сектор. Стану ли я вновь секретарём или получу менее престижное место со скучными обязанностями? Многие, как я заметил, считали такой поворот чуть ли не справедливым: мол, хватит побеждать, надо и к шкуре проигравшего привыкнуть!

Некоторые даже предлагали остаться. Например, Бидди. На прощальной вечеринке она так и сказала:

— Да плюнь ты на них! Иди к нам, на производство! У нас всё проще!

Пришлось воспользоваться последним аргументом:

— Я представитель «ашек». По моему поведению судят обо всех наших, понимаешь? Нельзя мне плеваться!

Она легкомысленно захихикала, представив меня в роли верблюда, и крепко пожала мою руку, которую не выпускала с начала проводов. Пока я обходил всех собравшихся, чтобы перекинуться парой-другой словечек и поблагодарить за то, что пришли, Бидди держалась рядом. Растягивала последние минуты… Или показывала всем, чья она девушка?

Мы договорились встречаться, «когда будет удобно обоим». С тех пор, как из «недостижимого» я превратился в «парня, который играет с Андой», её восторженно-романтическая увлечённость постепенно трансформировалась в дружбу с отношениями. Она перестала носить антимаскировочный комбо и не делала трагедии из-за моего перевода. Я был рад. Слишком уж неравноценными были наши роли: глубокая страсть с её стороны и лёгкий интерес с моей. Но благодаря моему статусу скво, она легче пережила осознание этого неравенства: предполагалось, что я знаю, как «правильно», так чего переживать? Там, где могла вырасти обида и чувство, что ей воспользовались, укоренился лишь опыт и приятные воспоминания. Которые никто не мешал обновить.

И не только с Бидди «всё хорошо сложилось». На прощальной вечеринке, которую устроил Зотов, я понял, что нет и быть не может никакой разлуки. Оставалась альтерная сеть, из Восточного сектора до Западного было лишь пятнадцать минут езды, и всегда есть повод встретиться. Меня уж точно не забудут! И ньюсы Ирвина тут ни при чём.

Я стал полноправным тильдийцем, своим, нужным и отнюдь не лишним. Может быть, чуть позже, чем остальные переселенцы, но Рэй, который сходил с «Рима», и Рэй, который стоял в кругу хохочущих друзей и рассказывал мускулистому Эрику Уистлеру, каково быть моделью, — это были два совершенно разных человека. Главное отличие состояло в том, что я перестал чувствовать вину и обиду. Мне нечего было стыдиться, и даже кнопка (спасибо Бидди) уже не нервировала так, как раньше.

Во время перевода в спецотдел я не успел ни с кем попрощаться, потому что боялся вновь попасть в травмирующую ситуацию. Как будто ожидал, что опять произойдёт что-то непоправимое… Но теперь — другое дело! И призрак того прощания больше не мучил. Если бы Чарли был жив, он бы порадовался за меня. Ну, Проф-Хофф точно будет доволен: в итоге я сумел социализироваться. Сам, без какой-либо специальной поддержки, я сумел завязать отношения с самыми разными людьми. И даже научился расставаться.

Вот только расстояние не играло особой роли: происходило более значимое перемещение. И мои новые друзья понятия не имели, как сильно мне придётся отдалиться от них. Пока я был спамером-скво с невысокой квалификацией, я, в самом деле, мало за что отвечал. Помощник Главы Станции… Отношение совсем другое — более уважительнее, как минимум. А теперь добавим сюда «преступника».

Кстати, как именно получится добавить? Как в атмосфере дружбы, любви и доверия организовать преступление, которого мне не простят? Ведь нужно не просто попасть под суд — надо ещё «закрыться» от всех тех, кто будет защищать меня!

И каким должно быть такое преступление? Каким оно может быть?

Если хорошенько разобраться, «самых главных» вопросов было два. Даже три.

Первый мне помогла «снять» Вильма Туччи — очевидно, Леди Кетаки ради этого и пригласила её на тайное совещание, прошедшее накануне матча в крошечной «комнате для встреч» в Лифтовой зоне Южного сектора. Для пущей секретности можно было обойтись чатом, но спамерше нужен был прямой контакт. И не только ей.

Слушая, как Туччи уверенно объясняет мне, что всё будет подстраховано, и на репутации «ашек» предстоящее преступление никоем образом не отразится, я даже заподозрил, а нет ли здесь какого-нибудь подвоха? С чего вдруг такая деликатность от главной спамерши? Это всё потому, что я узнал правду о проводимых на станции социальных экспериментах, причём после того, как сам поработал в системе? Или рассказать мне правду об этом тоже было частью эксперимента?

При этом не было повода не верить ей. При всех своих чудачествах СПМ не мог никому навредить. Она бы ни за что не допустила ситуации, которая могла бы стать опасной для других! Для себя — пожалуйста, вплоть до перелома ключицы, если очень надо. Но поставить под удар кого-то ещё…

Секретный номер «Р-П-546» (с цифрой, взятой наобум, и с лёгким намёком на «Рэя-Преступника») должен был придать ситуации официальный статус. Ну, а для меня это стало своего рода отпущением грехов в аванс: личную ответственность за преступление брали на себя Туччи и Кетаки. Конечно, при предварительном согласовании плана, но иначе, и быть не могло. Это была их идея, их замысел, а я оставался инструментом-исполнителем.

Главное, не причинять физического вреда. Здесь вообще получилось забавно: сначала я торжественно заявил, что буду участвовать, но с условием. Леди Кетаки сказала, что у неё тоже есть ограничение, но пусть сначала я скажу своё. Какое-то время мы вежливо препирались к удовольствию директора Восточного СПМ, пока, наконец, я не сдался и не объяснил:

— Сделаю что угодно, лишь бы это не угрожало чужой жизни. И не вредило здоровью.

По тому, как переглянулись Кетаки и Туччи, я понял, что они предлагали этот же вариант. Впрочем, было бы иначе — всё закончилось бы, не успев начаться. Не важно, что мне разрешат сделать — кое-что я бы не позволил самому себе никогда. И дело не в принципах или идеях: просто я понимал, что «рука не поднимется». Была уже возможность проверить…

Максимум, на что меня хватало — это осторожно оттолкнуть Ядвигу, когда она пыталась напугать меня «кнопкой». С «бэшкой» я ещё мог сражаться, а вот с человеком — нет. Проще стать на колени, как в тот раз перед Дозорными, или действовать словами, как на «Риме». Ядвига это сразу поняла. Я даже не смог накатать жалобу на неё — злости не хватило. Какое уж тут насилие!

Планируемое преступление также не отразится на добром имени Администрации. Мне назначат испытательный срок, переведут на такую работу, чтоб быть вдали от Главы Станции, поэтому, когда это случится, я буду сам по себе. Во всех смыслах этого слова. А прикрывать провинившегося чиновника никто не станет, это же очевидно! Другое дело, что преступлением не должно стать «нарушением должностных обязанностей». Проступки такого рода делились на две категории: более-менее серьёзная ерунда (за которую могли разве что выговор оставить в личном деле) и катастрофические последствия с потенциальными жертвами, на что я, конечно, никак не мог пойти.

Второй вопрос был не проще:

— И вы уверены, что меня вышлют навсегда? Это, как бы сказать, не самый распространённый приговор! Нужно очень постараться, чтобы заработать такое!

— Не горячись, — улыбнулась Кетаки. — Ты в Администрации. Нас судят строже. Тем более ты будешь делать это не в свободное время, а на службе.

— Но вы же сказали, что нельзя…

— Я говорю про время. Преступление, совершенное в рабочую смену, это серьёзно. Это как нарушение дежурства… Рэй, не переживай ты так! Давай сначала организуем нашу ссору. Понимаешь? — она подмигнула. — Сначала это. Чтоб никто не сомневался, что… Что ты мне теперь чужой. Потом подскажем, что делать дальше. Или ты сам придумаешь, и если твой вариант подойдёт…

— Сделаем, как будет лучше, — подхватила Туччи и в десятый раз сменила позу, как будто вместо дивана сидела на каменной скамье.

Я понимал её состояние: работа предстояла не самая простая!

Третий вопрос был самым сложным: как я вернусь? Ну, не будет же это, в самом деле, пожизненным изгнанием! Тем более с моей потенциальной продолжительностью жизни!

— Рэй, надеюсь, ты осознаёшь, что тебе всё равно придётся пробыть там какое-то время? — вкрадчиво начала Туччи. — Или ты думаешь, что справишься за пару дней?

— Понимаю, — согласился я. — Пары дней будет мало. Пятый отдел — не шутки! Так сколько? Месяц? Два?

— Год, — обронила Кетаки.

И повторила, как для надёжности:

— Год. Минимум.

— Ладно, — я задумчиво поскрёб подбородок, мысленно заштриховывая деления на календаре. — То есть вернусь уже после выборов?

Она кивнула.

— А если выберут не вас?

— И что это изменит? — усмехнулась Туччи (на её должность назначали коллегиальным советом, и выборы Глава Станции мало отражались на СПМ). — Год просидишь. А потом мы тебя оттуда выдернем!

— Как?

— Амнистирующий референдум! — она щёлкнула пальцами. — По закону его можно проводить не раньше, чем через год после суда. Твои друзья не оставят это дело. Спорим, что даже дня лишнего не подождут?

— Ещё бы Рейнер не заупрямился и нормально отпустил, — вздохнула Кетаки, лукаво улыбаясь.

Я представил дикого тэфера, который звал меня к себе чуть ли не с первого дня знакомства. Да, это может стать проблемой!

О, если бы это было единственной проблемой! Переусложнённый план, в котором было очень много условий, и чем больше я о нём думал, тем сильнее жалел, что согласился участвовать. Может, всё-таки отказаться? И перевестись к Бидди. Работать по ночам, играть с её братом в баскетбол, по субботам угощаться бесплатными вкусняшками и ходить на шоу. Стать просто человеком — кто бы меня за это упрекнул?

Никто. Кроме меня самого.

Очень хотелось спросить, что со мной будет после всего, по возвращении. Смогу ли я дальше работать в Администрации? Такие вопросы выносятся на голосование, а потом ещё дополнительно утверждаются профэкспертами. Даже если вскроются подробности эксперимента и расследования, не было никакой гарантии, что я смогу жить так, как раньше, после такого-то «подвига»…

Но я сам не знал, хочу ли я дальше быть частью системы управления. С одной стороны, я был создан именно для этой работы, с другой — начал сомневаться, что она мне по плечу. Вероятно, Леди Кетаки понимала это.

Меня привезли на «Тильду» как инструмент. Ни гражданских прав, ни заслуг у меня не было — всё это я заработал здесь сам вместе с добрым отношением самых разных людей. И отдаться на их волю было совсем не страшно. Пожалуй, стоит рискнуть. Я же не собирался никого убивать, в конце-то концов! «Вечная ссылка» — это очень громко. На деле будет какая-нибудь особая формулировка, а потом — амнистия. Может быть, мне захочется остаться на планете подольше, как Хаулу Сикоре.

Как и в других экспериментах (оглядываясь назад, я уже понимал, как много их было) предстоящий опыт, каким бы неприятным он ни был, пойдёт мне на пользу. Это мой экстернат: предыдущие девять лет в лаборатории прошли как один долгий день, а тут ежедневно что-то новенькое, так что я чувствовал себя повзрослевшим года на три, не меньше. Так или иначе, всегда выбирал я сам. И выбирал между чем-то и чем-то.

Например, есть Юки. Обо всех остальных можно было забыть, но как малышка воспримет разлуку? Её и так уже все бросили! «Может, напомнить об этом Туччи?»

Я мельком взглянул на директора Восточного СПМ. Она сидела с прямой спиной, закинув ногу на ногу, и смотрела «в никуда», ожидая моего окончательного согласия — или отказа. И на её лице не было ни тени эмоций. Как и у Кетаки. Наверняка она знала про Юки! Очень даже может быть, что бедная девочка должна была стать одним из рычагов влияния при проведении референдума…

Нехорошо это всё.

Я мог отказаться.

Я хотел отказаться.

Я должен был отказаться!

Словно тысячи голосов требовали выйти из игры. Тысячи поводов: Юки, Бидди, карьера, репутация, ребята и Проф-Хофф… Особенно Проф-Хофф. Что бы мой «отец» сказал на такое предложение? Что бы он посоветовал? Я попытался представить, но это было бесполезно. Если бы каким-то чудом профессор Хофнер оказался здесь, за сотни световых лет от «Дхавала», он бы не стал ничего подсказывать. Скорее всего, подбросил бы ещё парочку аргументов «за» и «против» и присоединился к Туччи — наблюдать за моими метаниями…

Решать такие вещи следовало самому.

И я решил. «Дурацкий план, опасный эксперимент, куча неясностей — но я буду в этом участвовать», — вот что тогда выкристаллизовалось в моей голове. И вряд ли что-то могло заставить меня изменить решение! Это было очень по-человечески: поступать наперекор интуиции.

— Я осознаю возможные последствия и добровольно соглашаюсь участвовать в проекте «Р-П-546», — чётко и раздельно произнёс я, чтобы окончательно обозначить свою позицию для логоса. — А кто будет основным координатором? Вы? Отчитываться обязуюсь перед основным координатором Лидией Кетаки, а при её недоступности — перед Вильмой Туччи.

«Ритуальность» происходящего напомнила про тот день с Бидди: тогда тоже пришлось вслух расставлять все точки над «и» и призывать в свидетели логоса. Отношения имеют ценность, когда они добровольные… В отличие от заданий по работе — раньше моего согласия не требовалось. Но теперь я больше, чем просто исполнитель.

— Только можно мне помощника? — попросил я. — Консультанта? Я даже знаю, кого. Ему не впервой работать в секретном проекте. И он очень хорошо разбирается в преступлениях! Лучше всех!

— «Изготовление наркотиков».

— Что?

— Изготовление наркотических веществ. И распространение. Насилия здесь нет вообще, а наказание — одно из самых суровых. Вплоть до тридцать восьмого года за преступление такой категории изгоняли на старые территории. Потом стали ссылать в Проект или на шахты. И без права на амнистию.

— А теперь?

— Последний приговор датируется 94-м годом.

— И это до сих пор не отменили?!

— Наверное, ждут 194-го. Чтоб в юбилей! — усмехнулся инспектор Хёугэн, и я окончательно удостоверился, что не ошибся с выбором консультанта.

Хаким Хёугэн не стал выспрашивать, зачем мне всё это нужно — сразу принялся предлагать свои версии. А если бы попытался узнать, то пришлось бы мне одному ломать головы, ведь только Кетаки, Туччи и я должны были знать о том, что конечной целью проекта «Р-П-546» станет секретная инспекция на планету.

— Да, ты в этом спец… — пробормотал я, не скрывая зависти. — Я вроде просмотрел криминальные законы, но там самому не разобраться, я же не судья! И он, конечно, не под такую задачу составлен… Может, лучше взять гражданский устав?

— И что ты там надеешься найти? — ехидно поинтересовался Хёугэн.

Его самомнение заметно поднялось, когда он снова стал консультантом. Сразу заважничал!

— Знаешь, какое самое суровое наказание в гражданском уставе? Месяц поражения в правах.

— И после двадцати двух, — пробормотал я, вспомнив разговор с Леди Кетки по поводу банды Фьюра и Тьюра. — Но записано, что с двенадцати. В воспитательных целях…

— Откуда ты это знаешь? — нахмурился инспетор.

— От Главы Станции.

— Вот как? А что ты ещё знаешь про «большую разницу»?

Он произнёс это как термин. Понятно: фраза из сленга офицеров ОБ и судей. И я уже понимал, что именно она обозначает.

— Ничего я не знаю, — ответил я, стараясь не думать о том, сколько раз придётся коммуницировать Хёугэну его значимость, чтоб он, наконец, утешился. — Только про двадцать два и двенадцать. Поэтому я и обратился…

— Всё верно, без специалиста тебе не справиться, — назидательно произнёс он. — В криминальных законах очень много таких «разниц». Это раз. Два — тебе нужны тяжёлые преступления, не мелочь. А этот раздел наполовину заархивирован. Непосвящённому не разобраться! В конце концов, надо знать историю, а особенно историю законотворчества. Было пять реформ: в пятом, в 38-м, в 59-м, когда начались первые массовые перелёты через СубПорталы, в 124-м и в 177-м, когда твоих «бэшек» ввели в эксплуатацию. Но все эти реформы затрагивали в основном Фикс-Инфо и семейные законы. А тяжёлые преступления не перерабатывали, потому что обращались к ним очень редко. Некоторые статьи полностью утратили актуальность ещё до того, как их успели отредактировать под новые условия. Их так и оставили — и, в конце концов, постепенно убирали в архив. Но не всё. Кое-что сохранилось ещё со времён «Сальвадора»… Ну ты же понимаешь, что некоторые вещи сегодня вообще невозможны!

— Типа наркотиков! — подсказал я.

— Да, и это тоже. По этой статье я трижды отправлял предложение включить архивацию, — заметил он. — Последний раз — за неделю до того, как пришло приглашение на «Тильду». Но эта тема не годится, если только у тебя нет покупателей. Иначе тебя примут за хулигана. И решат, что ты помутился рассудком, потому что изготовлять такое просто так… У тебя же нет покупателей, верно?

— Кто вообще такое покупал? — поинтересовался я.

Он пожал плечами и отхлебнул из кружки. Зелёная столовая, столь любимая Администрацией, пустовала, ужин закончился час назад, но местечко нам нашлось, а также травяной чай и какие-то малосъедобные диетические сухарики.

— В основном простые рабочие, — ответил после паузы инспектор. — Исполнители. Нулевое поколение. Единицы — из первого, а из второго вообще всерьёз только пара была, Михельсон и Дэйт, громкий скандал, потому что Дэйт был назначен секретарём Квартера на «Сальвадоре»! А в основном из нулевого, из свежепринятых. Известный профиль! Работа у них была тяжёлая, развлекаться нормально они не умели, а напряжение копилось. И, в конце концов, они начинали искать способ расслабиться. Склонность, отмечу, имелась, культурная и наследственная. У тебя из знакомых никто под этот профиль не подходит? Что-нибудь из опасных профессий?

Я представил Ганешу Зотова. Или великана Франца… Они долго будут смеяться на моё предложение! Если вообще поймут, в чём суть.

— Это я так, для разминки, — пояснил мой консультант. — Не бери в голову! Устаревшая статья, не сегодня-завтра её уберут из кодекса. Давно пора! Статья из докосмической. Типа преступлений против женщин.

— Например? — автоматически переспросил я, в который раз я взял оранжевый сухарик с тарелки, понюхал, поморщился и положил обратно.

«Из чего они их делают?»

Поужинать у меня не получилось — увлёкся приёмом дел.

— Не знаю, — просто ответил инспектор и пододвинул тарелку к себе. — Это закрытая информация. Тебе лучше знать! У тебя же есть допуск спамера? 20-я статья: «Агрессивные и насильственные действия, совершаемые лицами мужского пола против лиц женского пола».

— А наоборот? — перебил я его. — Женского против мужского?

Хёугэн с жалостью посмотрел на меня, и я вспомнил про тот случай, когда Ядвига Зив пугала меня кнопкой, чтобы я её выслушал. А потом Утенбаева вызвала аж трёх стражей порядка — и они аккуратно вывели опасную красотку… Конечно, эта история успела распространиться, как минимум, в Отделе Безопасности. Инспектор-то должен был знать! И теперь в его глазах я выгляжу психически травмированным бедняжкой.

— Нет, такой статьи нет. И не было, — в его голосе звучало неприкрытое пренебрежение. — Очевидно, не находилось оснований… А вот против женщин — другое дело. Поэтому это специально обговорено в законе.

— И часто бывает? Ну, против женщин? — спросил я, виновато улыбаясь.

— Последний случай — в восемьдесят седьмом. Юрген Феотокис. Он получил две недели лишения гражданских прав. Но до конца не дождался…

Я открыл было рот, чтобы уточнить, но смолчал, потому что догадался, что имелось в виду.

— Для ознакомления с подробностями нужен специальный допуск от СПМ, — заметил Хёугэн, как будто оправдываясь. — Но меня такие темы вообще никогда не интересовали, так что я и не заглядывал. Что-то про больных людей. Только настроение себе портить!

— Понятно, — протянул я, догадываясь, чему посвящена двадцатая статья кодекса (Эрис Утебаева любила такие разговоры), и полностью одобряя брезгливость инспектора.

Когда-то Отдел Безопасности был типа «полиции» в нулевой колонии и на «Сальвадоре», но те времена давно прошли. С тех пор, как отдел переключился на КТРД, в сферу его интересов входили хулиганства подростков да те проступки, которые оказались слишком сложными, чтобы справиться с ними в рабочем коллективе или через институт гражданских посредников. Возможностей совершить преступление почти не осталось: либо окружающие заметят, либо логос не допустит. Поэтому каждое серьёзное правонарушение становилось «событием». Вообще, многие стороны человеческой натуры полностью исчезли из повседневности. ИскИны, конечно, в курсе, что бывает и может быть, но людям о некоторых вещах лучше и не вспоминать.

— Это всё болезни, — продолжал Хёугэн. — Социальные и психологические. Раньше их вовсе не лечили. Не умели. Да и не могли. Как там… — он потёр кончики пальцев друг о друга, пытаясь вспомнить. — Хороший образ — ещё с первого курса его помню… Когда-то накожных паразитов считали нормальным явлением и не понимали, как можно их вывести. А в конце концов отвыкли настолько, что человека с такими паразитами воспринимали негативно… Ты меня понимаешь?

Я кивнул:

— Да, отличный образ!

— А что, правда, такое было? Паразиты, которые жили на коже? — сощурился он. — Наверное, в первобытном обществе!

— Нет, гораздо позже, — рассмеялся я. — Я читал, что это длилось очень долго! Уверен, что на Земле всё ещё… «Педикулёз» — вот как это называлось.

— Представляю, как это было неприятно! — фыркнул инспектор и поёжился, вероятно, представляя, как по нему ползают насекомые.

— И вредно, — добавил я, — Они ещё же и болезни переносили…

— Вот именно: болезни! Но пока не начали лечить, все считали, что никуда не деться и так будет всегда. Спасибо Соцмониторингу, что избавил нас от этого! За одно это им можно простить все их фокусы, — добавил он. — Всё-таки сортировку для нулевого поколения они провели очень аккуратно. У меня волосы шевелились, когда я смотрел, что творилось в докосмическую вне колонии.

«Причём в раздел по истории скво ты не залезал», — подумал я.

Впрочем, я тоже не особо туда заходил — хватало лекций Утенбаевой, чтобы оценить «безопасность» тогдашней жизни. Убийства были почти что рядовым явлением. Про них даже шутили. Даже кино снимали про убийц! Вообще насилие казалось чуть ли не нормальным делом. При этом каждый человек мог стать угрозой. Каждый! Безумный клубок обстоятельств и условий, при котором уродливые традиции передавались из поколения в поколение. И люди жили, не понимая, насколько ненормально они живут. У них не было логосов, они не верили в те законы, которые их защищали, да и друг другу тогдашние люди доверяли очень слабо и предпочитали считать незнакомца врагом…

— А что-нибудь ещё? — попросил я. — Ещё вариант?

Инспектор вновь поиграл подушечками пальцев, как будто растирая что-то.

— Должностное тебе нельзя? — уточнил он.

— Нет.

— Жаль! За коррупцию тоже ссылка без амнистии. И организовать просто! Одного требования взятки достаточно.

— Это когда человек получает для себя выгоду при помощи должностного лица? — на всякий случай поинтересовался я, чтобы не перепутать. — За плату или отдельную выгоду?

— Да. Кстати, случается до сих пор! — и он с громким хрустом разгрыз сухарик.

— Но мне это нельзя.

— Да, я понял. Досадно… Ты же понимаешь, что хочешь невозможного, да?

Крошки сыпались на стол, еле слышно играла какая-то невразумительная музыка, и широкие зелёные листья чуть покачивались под невидимыми потоками перегоняемого воздуха. Хёугэн не выглядел расстроенным — для него это была всего лишь «зарядка для ума». Поэтому он и не спрашивал, зачем мне…

— Я понимаю, как это трудно, — сказал я (признавая, какой он важный специалист — майор-инспектор Отдела Безопасности уполномоченный представитель Совета Независимых Станций Хаким Хёугэн!) — Но уверен, ты поможешь мне найти…

— Разве я сказал, что «трудно»? — он приподнял бровь. — «Невозможно»! Потому что… ну, какой у тебя может быть мотив? По ошибке или небрежности — нельзя, потому что это и есть «нарушение должностных обязанностей». Для личной выгоды — не годится, не твой профиль абсолютно. Ты же не собираешься ничего для себя украсть?

— Что — украсть? — спросил я, сощурившись.

— Что-нибудь. Что тебе нравится. Какую-нибудь вещь. Бывает же, что тебе нравится чужая собственность?

— Ну, да… И что из этого, что нравится? Надо красть, что ли? У другого человека? Почему нельзя купить то же самое?

— Вот-вот, я же говорю, что не твой профиль… Ещё есть превышение общественных полномочий по личным мотивам. Но для этого нужно быть на выборной должности. Остаётся преступление на почве страсти.

Я отрицательно покачал головой, и он кивнул соглашаясь.

— Да, это не выход. Без насилия тут не обойтись, а ты это у нас не очень-то любишь… Значит, подделка информации. Придётся постараться, чтобы всё организовать, но отношение к таким преступникам без лишней жалости. И на ссылку можно легко заработать!

Стоило мне обрадоваться, как он продолжил:

— Но без мотива это не имеет смысла. Для себя же ты не будешь стараться? У тебя там нечего подделывать, да и незачем! Особенно после ньюсов камрада Прайса… Если выберешь этот вариант, сначала найди того, кому это нужно.

— Что значит «нужно»? — нахмурился я. — Для чего?

— Ну, как камраду Зив, — объяснил инспектор. — Она ведь погорела на том, что остались записи о её прошлых делишках. А представь, что ты стёр эти записи или замаскировал допуском! И нашли бы это уже после того, как камрад Нортонсона был осуждён! — Хёугэн мечтательно прикрыл глаза. — За такое тебя бы точно выслали! А личным мотивом стали бы отношения первой степени. Вот это, я понимаю, дело! Красиво и логично. И никто бы не пострадал, — он перевёл на меня холодный оценивающий взгляд и уточнил:

— Физически не пострадал. Это же главный критерий?

— Давай поговорим об Отделе Безопасности. Ты явно был к нему близок, и не только по работе. Что именно тебя привлекало в людях оттуда? Ты был дружен с ними — Нортонсон, Хёугэн, Гольц. Особенно с Нортонсоном и Хёугэном. После такого странно было странно ожидать от тебя… Ну, того, что ты совершил!

Трудный, неприятный и ожидаемый вопрос. И ответить следовало так, чтобы всем — тем, кто останется — было легче. По крайней мере, чтобы у них не возникло вопросов ко мне. Я только потому и согласился на это дурацкое интервью, что понимал: вопросов накопится много. Потом. Но потом я ответить точно не смогу! Как Чарли не мог ответить мне, хотя у него наверняка было, что сказать…

— Мне кажется, всё дело в чувстве надёжности. И в безопасности, конечно! Я ведь прибыл на станцию с Нортонсоном, и он с самого начала стоял на моей стороне. Он поддерживал меня, помогал справиться. Последующие дела тоже во многом были связаны с ОБ. И с Генри я часто общался. И с его родственниками тоже. Очень просто с ними было… И хотелось быть рядом подольше. Как будто я пытался «заразиться» этой простотой и надежностью. К сожалению, не получилось.

— Ты говоришь про защиту… Но мы уже выяснили, что никто из тильдийцев не покушался на твою жизнь! Так от чего ты искал защиты? Или от кого?

Я вспомнил Дозорных в тот день, когда они подловили меня в коридоре. И Ханну Зотову с её верёвками и узлами… Но сказал то, что надо было сказать:

— Они защищали меня от меня самого. Но не смогли…

— Думаешь, проблема была заложена в тебе изначально?

«Нет», — хотелось мне ответить, — «Изначально я не желал никому зла. Включая себя. Но меня слишком долго использовали. Как будто не представляли, что бывает, если очень долго кого-то ломать…»

— Проблема была в самой идее андроидов А-класса. Рано или поздно случилось бы то, что должна было случиться. Это было предназначено — то, что произошло.

— Не думаю, что дело в этом, — Саласар отрицательно покачал головой — и впервые за всё время нашего знакомства у меня возникло чувство, что я поймал его взгляд. — Это не так!

Я пожал плечами:

— Это твоё мнение. А у меня — моё.

— Уверен, мои зрители тоже не согласны. Несмотря ни на что…

— А я думаю, что твои зрителя будут испытывать облегчение, когда всё закончится.

— Нет. Не будут, — упорствовал журналист. — Им будет тяжело. Им будет трудно. Будет трудно пережить то, что произошло.

Следовало добавить: «И произойдёт».

Самое главное произойдёт очень скоро. Но я смогу увидеть и услышать только первую половину представления.

— Они справятся, — отозвался я и почему-то подумал о Нортонсоне.

«Вот кому будет тяжелее всех! Он наверняка примется винить себя за то, что уехал. А если бы остался, то, конечно же, ничего бы не было… И никто не переубедит его, что не всех можно спасти».

— Жалеешь, о том, что случилось? О том, что ты сделал? Как поступил?

Ещё один вопрос из разряда «банальная благоглупость», но и без него нельзя было обойтись. И отвечать следовало «как положено». Нельзя было признаваться: «Ни о чём я не жалею».

Теперь, когда я мог проанализировать всё произошедшее — от проводов на «Дхавале» до суда на «Тильде-1» — я понимал, что каждый мои поступок, каждое решение было осмысленным и оправданным. Многое было подстроено, и экспериментаторы вдоволь позабавились с наивным и ответственным андроидом. Но мне некого было винить, потому что я всегда поступал так, как хотел поступить. И этим пользовались. А я был виноват лишь тем, что доверял.

Умирать я не хотел, это факт. Но при этом отнюдь не жалел о том, что привело меня к такому вот концу.

«Наверное, они бы хотели использовать смесь», — спорю, если бы на месте Саласара был Ирвин Прайс, мы бы говорили именно об этом. Потому что (если забыть, что это моё последнее интервью и очень скоро я перестану существовать) вопрос действительно стоил внимания. У нас ведь нет смертной казни, как было раньше! И тюремных заключений тоже нет. Смерть, если это не несчастный случай, человек всегда выбирает сам. И это основополагающее право каждого полноправного гражданина.

Сначала подателя заявления проверяют с самых разных сторон: психику, физическое здоровье, состояние дел и так далее. Для «ржави» это делается быстрее хотя бы потому, что лишение гражданских прав сопровождается похожими процедурами.

Разрешение выдаётся комиссией: психиатрами, СПМ и профсоюзом. Пожилым людям разрешают всегда — когда-то эта процедура была введена именно для них. Молодым один случай из трёх — зачастую оказывается, что надо сначала полечиться, чтобы в голове прояснилось. Ну, и время на обдумывание тоже не просто так придумано.

Потом врачи готовят индивидуальную смесь, дарящую легкий и глубокий сон, от которого не просыпаются. Ни боли, ни страданий. Обговаривается, где и как лучше это сделать: в одиночестве или с друзьями. Конечно, многое зависит от обстоятельств: бывает, что человек посещает родственников и друзей, чтобы попрощаться, а случается, что он предпочитает никого не посвящать.

Главное, что человек сам делает себе укол либо просит специального медицинского камилла. Под эту процедуру расписана обширная статья — предусмотрена каждая мелочь, чтобы избежать чувства вины у тех, кто вовлечён. Это всегда исполнение воли. Это и есть воля.

А вот мне предстояло погибнуть от рук Леди Кетаки. И я считал это справедливым. Хотя, возможно, именно об этом я пожалел бы, если бы остался жив. Потом. Но я не останусь, а значит, и жалеть будет некому — такой вот парадокс.

— Я позволю себе не отвечать на этот вопрос.

Секретарь — это должность, на которую назначают. И снять с неё — тоже решение руководителя. Так что никто не мог помешать Леди Кетаки перевести меня из «персональных помощников» в сотрудники низшего звена и назначить испытательный срок. Причина: несоответствие занимаемой должности. Отлучать так отлучать! Я даже комнату себе выбрал подальше от неё — в одном блоке с коллегами Зотова.

Восточный сектор отнёсся к «внезапным» карьерным перемещениям спокойно: в Администрации это обычное дело, к своим здесь относятся без особых нежностей. «Ещё взлетишь», — пообещала мне Дейзи Гольц. Огненная Ирма вообще обрадовалась и начала относиться ко мне как к потенциальному стороннику: если Глава так обошлась со мной, я имею полное право присоединиться к «оппозиции». И она была всего лишь первой, кто попытался извлечь выгоду из этой политической рокировки.

Людей на станции не хватало. Поэтому «несоответствие занимаемой должности» в одной сфере всегда давало шанс попробовать себя в других.

В понедельник я перевёлся обратно в Восточный сектор и проконсультировался у инспектора, во вторник приступил к новым обязанностям, а уже в среду получил три предложения: от учителей Северного сектора, от спецотдела Южного и от всей Службы Досуга, с правом выбора места работы. Туччи была права: с моим кредитом доверия следовало беспокоиться не о возвращении из ТФ, а о том, чтобы вообще быть высланным.

«Я не знаю, что там у вас стряслось, но мне нравится, как ты решаешь проблемы, — признался директор Инфоцентра Восточного сектора. — Нам бы пригодился такой человек».

Вот ещё один вариант на случай, если я не смогу или не захочу вернуться в Администрацию. Может быть даже идеальный: заниматься логосами и камиллами, а в свободное время искать секрет «бэшек». Но это потом, а пока что я всё ещё числился среди сотрудников Главы. И предстояло многое.

До конца недели мне предстояло подготовить отчёт о характере занятости среди граждан внутренних профессий. Это значило обойти все зоны и рабочие блоки, проверяя работу Службы Досуга. Кто чем занят в свободное время, нет ли недовольства организацией секций и студий, как решается вопрос с количеством мест в кружках… Отличное занятие, если надо найти возможность для «преступного умысла». Я искал. Честно. Старательно. И тщетно.

«Бессмысленная глупость», — вот чем это было. — «Как ей только в голову пришло?»

Жизнь на станции изначально было устроена так, чтобы предотвратить незаконные действия. Это было неотъемлемой частью всей конструкции. Любая проблема, любой конфликт становился дополнительным фактором угрозы для всех. А этих факторов и без того хватало — космос же вокруг! Поэтому с преступлениями боролись превентивно, устраняя первопричину. Психиатрическое наблюдение, давно уже ставшее частью личной гигиены, позволяло направить «лишнюю» энергию в полезное русло, от соответствующих профессий до хобби. Обеспечение всем необходимым, включая право на работу, отдых и медицинскую помощь, делало невозможным социальную форму этой «болезни». Ну, и присмотр ИскИнов — это заметно расслабляло, но альтернатива была гораздо хуже. «Подозревать каждого» было нормально в докосмическую, а у нас шёл 191-й год.

Самое главное: на станции не было посторонних людей. Все были своими. Даже прирождённые одиночки, вроде несчастных жертв Мида, могли легко найти своё место и занятие по вкусу. В конце концов, всегда оставался ТФ, где можно было реализовать стремление к «бунту против общества», если общество вдруг начинало казаться враждебным. Но большинство устраивало положение дел, а если хотелось что-то поменять, то предоставлялась возможность сделать это легально, через комитет, профсоюз или референдум.

Как верно отметил Хёугэн, я хотел «невозможного».

Преступления, с которыми мне приходилось иметь дело на «Тильде-1», выходили за рамки, обозначенные в условиях эксперимента. Даже научиться было не у кого! И если не считать Мида, который сам по себе был уникумом, все эти нарушения требовали весьма непростых условий. Первое из которых — исполнитель с запросами и проблемами, которых я просто не понимал.

Фьюр и его сторонники искали Правду, которую, по их мнению, скрывали взрослые. В противовес та правда, которая интересовала меня, лежала на виду. И над ней уже два года ломали головы лучшие специалисты по ИскИнам. Так что некого было пугать и не перед кем было выпендриваться — я знал, кто я, и что за мир вокруг.

Йохан Гейман, ради которого я залез в первый ФИЛД, испытывал страстное влечение — это область психиатрии, если, конечно, он захочет обратиться к докторам. А я вот никак не мог изобразить такие чувства — всё-таки три месяца в спецотделе скво даром не проходят! Никаких «преступлений на почве страсти», и дело не в потенциальном «вреде здоровью»: я обязан был распознавать такие проблемы в первую очередь у себя, а потом уже у других.

С Ядвигой Зив тоже всё понятно. Она полностью нейтрализована, а, учитывая характер наших отношений, ни о каком «сговоре» можно не помышлять. Найти ещё одну такую будет сложно — даже если искать на всех станциях. На «Тильде» второго такого «вундеркинда» точно нет. И даже те, кто подумывал о чём-то в этом роде (скажем, заняться в шутку сталкерством или ложно обвинить — и посмотреть, что будет), ещё год остерегутся высовываться.

Симон Юсупов говорил о нарушении режима дежурств. Для директора биофабрики это было тяжелое преступление. Пожалуй, я мог бы помочь какому-нибудь новичку в сокрытии отгула. Но даже если отложить в сторону вопрос мотива — зачем мне это делать для кого-то — остаётся сложность с вычислением прогульщика. Вряд ли ко мне обратятся с подобным предложением. Мало того, что я в Администрации, так ещё на испытательном сроке: однозначно не захочу рисковать местом!

Мотив. У меня не было мотива!

Это как сочетать несочетаемое.

В докосмическую с этим было намного проще! Я читал, что большинству населения Земли жизни было настолько трудно, что экономический мотив ежеминутно «висел в воздухе». Тогда была проблема не допустить всплеска преступности, и мало кто удивлялся, когда преступления всё же происходили. Иногда они были единственно возможным способом выжить!

Условия 191-го года Космической эры были выстроены с расчётом на спокойную гармоничную жизнь, лишённую насилия и враждебности. И я вырос этих условиях. Я был создан с расчётом на них.

Трудно совершить что-то плохое, если желаешь окружающим только добра.

Ещё труднее, если тебе желают того же.

Так, может быть, отсюда и исходить? Есть же целая категория преступлений, которые связаны с принятием ложных решений, когда хочешь сделать полезное людям, но в результате поступаешь наоборот!

Инспектор Хёугэн упоминал подобные нарушения, и справедливо заметил, что для них нужна выборная должность. Надо быть руководителем, судьёй или посредником, чтобы оказать «медвежью» услугу. Смысл в том, чтобы в работу, которая требует личных решений, допустить личное мнение и чувства, будь то любовь, или неприязнь, или ложная уверенность, что «знаешь, как лучше». Власть не сочетается с отношениями во всех смыслах этого слова.

У меня тоже была власть, но не та, что у Квартеров и директоров. У меня был полный доступ к Информаторию. Первый ФИЛД, как у логоса. Я мог узнать всё обо всех, если бы захотел!

Инспектор об этом не подозревал. Никто не знал, кроме камрада Кетаки и, может быть, некоторых докторов из Соцмониторинга. А ведь кроме криминальных законов, гражданского устава и профессионального кодекса есть ещё Фикс-Инфо — отдельная группа правил, связанная с информацией. Что и кому можно и нельзя, кому и когда давать допуск и так далее. Это больше, чем закон, вспомнить проблему «А-М-112», когда именно Фикс-Инфо мешал воспользоваться «глазами» камиллов и логосов для поимки маньяка!

С полным доступом я мог осчастливить, кого захочу.

Значит, надо выбрать самый тяжёлый вариант нарушения — Правду, за которую меня вышвырнут со станции, и отправят непременно в ТФ, где нет постоянной связи с Информаторием «Тильды-1».

Эта мысль пришла ко мне в Центральной зоне, пока я ужинал в одиночестве (пришлось отклонить полдюжины приглашений от друзей, знакомых и совсем посторонних людей, из которых один был майором Отдела Безопасности Южного сектора; кажется, он приехал специально ради того, чтобы переговорить со мной насчёт вакансии в его отделе).

«Я могу открыть доступ. И не надо ничего подделывать — достаточно просто сообщить нужную информацию, которую никак иначе узнать нельзя».

Разумеется, это должна быть персональная информация — ситуация с Йоханом не годилась, ведь он хотел залезть в чужую жизнь! Нет, тут должно быть что-то другое, интимное, вроде «тайны личности», но обращённое против самого человека.

Например, испытательный срок камрада Хёугэна, назначенный Вильмой Туччи, и потому ставящий вопрос не только о его звании, но о профпригодности как таковой. Наверняка там есть параметры, по которым будут делать окончательный вывод. Поступки, после которых нет пути назад. Или, напротив, действие, которое снимет с инспектора все претензии.

Или можно было посмотреть про Дэна. Но я не был уверен в его мотивах. Возможно, исключение из СПМ для него и не трагедия… Так или иначе, инспектора я успел изучить лучше, чем кого бы то ни было. И он точно хотел остаться инспектором. Да, это была идеальная кандидатура!

Я поспешно описал Леди Кетаки свой план, поставив Туччи «в копию». По легенде, мы с Хёугэном стали друзьями. Логично, если бы я захотел сделать «подарок» другу, залез в ФИЛД, раскопал кое-что…

Детали мы обговорили в кабине лифта — пока ехали из Восточного сектора в Западный.

— Хорошая идея, — похвалила меня Кетаки. — Молодец!

— Нужно подготовить материал, чтобы ты смог им воспользоваться, — сказала Туччи.

— То есть? — переспросил я.

— Ты не совсем верно понимаешь ситуацию, — спамерша недовольно поджала губы. — Не всё так просто! Хёугэн не сможет перестать быть собой. У него на самом деле большие проблемы в адаптации. А выводы делаются на основании всего времени наблюдения. Нет каких-то специальных испытаний или что ты там навоображал! Но можно вписать в характеристику пару условий. Чтобы он попытался. И чтобы было понятно, кто ему такое посоветовал…

Едва мы вышли из кабины, как она заспешила прочь. Похоже, ей не нравилась эта идея: я вторгался в её вотчину, нарушал работу. Но альтернативного предложения у неё не было.

— Тебя надо всего лишь зайти в его личное дело, — объяснила Леди Кетаки. — Больше никуда не надо. Только туда. Хорошо?

На прощание она погладила меня по щеке — смешной жест, как будто я был ребёнком. Я тогда понял, что скучаю по ней. И одновременно был рад, что мы стали реже видеться, и она больше не давит на меня. Вот так, издали, она выглядела не такой безжалостной.

Леди Кетаки поспешила вслед за Туччи, а я направился в гости к другу. Пожалуй, самому близкому другу, который у меня был.

Он просил называть себя «И'сы».

— Расскажи мне ещё про своих братьев!

Любимая тема. Почему-то моё прошлое интересовало его больше, чем недавние успехи. Может быть, потому что он мог легко скачать информацию о том, что со мной было на «Тильде-1», а вот подробные данные по «Дхавалу» были недоступны? Или всё дело в чувстве единения с подобными себе существами — роскошь, которая осталась в прошлом? На станции не было никого, кто был бы похож на меня — и в этом наши судьбы совпадали.

Он тоже был уникальным в своём роде, но по другим причинам. Просто так получилось: прим-эго, загруженный по многократно обкатанной схеме и ничем не отличающийся от сотен других, начал развиваться по нестандартному сценарию. В результате получился умный ИскИн, которого можно было использовать только на работе «для новичков» — например, опекать часть коридора в Лифтовой зоне Западного сектора. Потому что сложная работа требовала слаженности — «естественной» способности, которая была ему недоступна.

И'сы не умел подключаться к сети так, как это делали его «родственники». Ему вообще не нравилось общаться с другими камиллами. И это «не нравилось» было настолько сильным, что приближалось к «не могу». Несмотря на любопытство и сообразительность, он не умел налаживать коммуникацию в виртуале. Он считал, что это «не настоящее» общение, а потому не стоит на него отвлекаться. Другое дело — вот так, напрямую.

— Что именно? Я уже многое рассказал!

Сидеть на полу коридора, привалившись к стене, было не очень удобно. Но именно в этом месте располагался основной блок З0-К-1414. Так что мы как будто были рядом. Вот это ему нравилось.

Для И'сы эта точка была не просто местом работы — своё имя он взял от цифры «14» в китайской транскрипции, причём выбрал тот вариант, который переводится как «интересно». Другой вариант прочтения был менее оптимистичным. Как раз об этом мы разговаривали в позапрошлый раз: о том, как сильно китайский отличается от русского. Только в нём существовала символичная схожесть между выражением любопытства и выражением глубочайшего отвращения и ужаса. И'сы мог оценить иронию того, что разница между «и'сы» и «яо'сы» могла быть весьма условной…

А ещё мы познакомились в этой точке. И это тоже было важно для нас обоих: я поверил, что у меня есть «тайный брат», а И'сы заполучил собеседника. Друга. Такого же, как он.

У нас было много общих черт. Например, его оставили в живых примерно по той же причине, по которой не стали уничтожать «ашек»: жалко убивать живое.

— Что-нибудь о том, как вы отдыхали вместе. Хочу больше узнать о концепции отдыха у людей.

— Ну, об отдыхе лучше говорить, если есть работа! У нас не было работы — только учёба. Правда, от учёбы тоже отдыхают…

Это был четвёртая наша встреча — и третий долгий разговор. Впрочем, говорил в основном я — он реагировал. Как правило, переспрашивал и уточнял. Ему нечего было мне рассказать: его ресурс «интересного» был исчерпан после того, как он сообщил мне о «таком же знаке». Но это было много!

Я потом рассказал ему про Бидди, правда, не сразу — прошло чуть меньше недели после нашего знакомства, прежде чем я сумел вырваться к И'сы. Приходить «в гости» получалось только с субботы на воскресенье. Надо было чаще. Но уже поздно об этом жалеть.

«Наверное, это в последний раз». Надо было как-нибудь сообщить ему об этом. Только я пока не знал, как.

— Мы играли… Разные игры, в основном реальные. Ну, и в виртуал, конечно. Но в виртуал меньше, он и так надоел! В основном в футбэг и кэмари. И ещё в петанк. Это такие игры, где нужен мячик, а в петанк ещё нужны камни… В твоей базе есть про это?

— Нет. Сейчас зайду в сеть.

В его детском голоске появились печальные ноты. Ему не нравилось подключаться к остальным. И'сы называл это «унизительным», хотя я сомневался, что он способен испытывать это чувство. Но может быть, то, что он чувствовал, не имело точных аналогов ни в одном человеческом языке, и получалось подобрать лишь примерный перевод.

Он был всего лишь камиллом, а без сети он был даже меньше, чем камилл: просто робот, который стремился к общению, причём такому, какого не мог получить.

— Мы перебрасывали бэг и одновременно болтали — о чём только в голову придёт. Обычно начинал Чарли. Выдавал какую-нибудь забавную идею, мог совершенно безумную, и мы кидали её друг другу, как мячик… Например, что если бы мы были женщинами, что бы было и как бы нас звали? Или что если бы все люди были, как мы? Или что было, если бы мы жили в докосмическую? О, это было что-то! Мы до таких вещей договаривались, что можно было просто сгореть со стыда! Про секс говорили. Про то, кем бы нам хотелось стать. Про Проф-Хоффа и других докторов… Не знаю, наверное, это всё записывалось, но лично мне ничего из этих разговоров не предъявляли.

— Где это происходило? — спросил И'сы и придвинул поближе выдвижной манипулятор с датчиком.

Вообще-то это было частью комплекта по диагностике, но как микрофон и камера тоже годилось. А главное, давало хоть какое-то ощущение диалога, и трудно было сказать наверняка, кто в этом нуждался больше — я или коридорный камилл.

— Помнишь, я рассказывал, как лежал на траве? Вот это было в том же месте. Площадка посреди оранжереи. Чистый воздух, зелень, высоченный потолок, а посередине — мы. Мы очень аккуратно играли — кажется, бэг ни разу не вылетел за пределы площадки. Почему-то это казалось очень важным, как будто ещё одно правило — не выйти за границу… Знаешь, самое главное в этих играх и во всём отдыхе — что не было цели, не было результата. Сама игра была целью. Само действие. Именно это позволяло расслабиться. На уроках такого не было, и во время занятий серьёзным спортом — тоже. А вот там — да. Кэмари вообще как искусство, можно не волноваться, что проиграешь. Просто играешь.

— Я бы хотел попробовать так, — мечтательно пробормотал И'сы. — Может быть, у меня бы получилось отдохнуть!

«Камиллы не умеют отдыхать», — подумал я, но вслух этого произносить не стал.

— Ты здесь не навечно, — сказал я, сам не очень-то веря в свои слова. — Нет, правда! Однажды консультанты в Инфоцентре закончат ломать голову над «бэшками» и займутся вплотную камиллами. И тебе не придётся больше здесь киснуть!

— Мне не плохо в этом месте, — отозвался он. — Теперь я могу разговаривать с тобой.

«О, нет!»

— Знаешь, мы, наверное, видимся в последний раз.

«Да, удачный момент для признания! Лучше не придумаешь!»

«Рука» с датчиком дрогнула. И'сы помолчал, видимо, пытаясь найти ответ. Не получилось, и тогда он спросил меня напрямую:

— Почему?

Казалось, в его голосе звучало разочарование.

— Извини, я должен был сказать раньше, — вздохнул я. — Скоро произойдёт нечто такое… В общем, я буду далеко отсюда. Далеко и надолго. На планете. И не смогу приходить сюда.

— Это работа?

— Что-то вроде того. Да, как работа. Кстати, секретная. Оно же не уйдёт никуда?

— Нет. Я же изолирован…

— Хорошо.

— А что за работа? Важная? Это важно?

— Да, конечно.

— Тебе хочется этого?

Я почесал в затылке.

— Не знаю. Я должен это сделать.

— Почему?

Надо было придумать какой-нибудь ответ. Что-нибудь красивое и доброе, чтобы он успокоился, чтобы понял. Мне не хотелось бросать его так, не хотелось оставлять его без ответов. Он этого не заслуживал.

И в тот момент, когда в моих мыслях выкристаллизовалась история для него, я вдруг понял, что это и моя история тоже. Настоящая правда, объясняющая, зачем я всё это делал и что рассчитывал получить взамен. То, в чём я себе боялся признаться…

Братья. Крис, Виктор, Цао, Заир и Дэвид. Я надеялся перевести их сюда. Если на «Тильде» нашлось для меня место, то и для них тоже найдётся! Их примут! Они легко докажут, что они не хуже меня! И мы будем жить вместе. Может быть даже с Проф-Хоффом…

Эта идея настолько очаровала меня, что я даже задохнулся, не в силах вымолвить ни слова. Их привезут сюда, и я перестану чувствовать себя таким разделённым.

«Надо будет рассказать об этом Леди Кетаки».

Я был уверен, что она поймёт и оценит. Может быть, она уже сама думала об этом! Наверняка думала!

— Я делаю это, потому что это даёт возможность соединиться с ними. Сделать так, чтобы они прилетели сюда. Мои братья. Мы можем опять быть вместе.

— Ты познакомишь меня с ними?

Он сразу поверил мне. Поверил в меня, что всё получится, а я поверил в себя. Плевать, что там думает Хёугэн — я сделаю невозможное! Заработаю на вечное изгнание, разоблачу заговор на планете, потом вернусь героем. Через год. А потом ещё шесть месяцев с небольшим — и наступит новый сеанс СубПортации. И я попрошу… Нет, потребую, чтобы их перевели сюда. Это будет трудно, но Леди Кетаки сможет всё устроить!..

Это была отличная идея. Я чувствовал себя как после секса: легко, расслабленно и немного сонно. Впереди много дел, но это пустяки на самом деле. Всё, что казалось проблемами, перестало что-либо значить. Я уже не волновался о мотиве — у меня была Цель.

И ради этой Цели я был готов на всё…

С этими светлыми мыслями, с трудом сдерживая счастливую улыбку, я попрощался с И'сы и направился обратно к лифтам.

«Теперь точно не засну», — подумал я. — «Может поплавать? Устану, сон будет крепче…»

Было уже поздно, и в Лифтовой зоне было безлюдно. «Леди Кетаки, должно быть, уже вернулась к себе и сладко спит». Когда я выходил в Восточном сектор, в памяти всплыла другая ночь, с мигающим светом и смертью, которая притаилась за плечом. Но я уже не боялся. Что может случиться? Маньяков больше нет, «бэшек» тоже…

Если не считать Ирвина Прайса, которой поджидал меня в коридоре, ведущем в жилые блоки.

Пропускная способность Лифтовой зоны учитывала гипотетическую эвакуацию, поэтому проходов к лифтам было пара десятков, и вели они напрямую. Тот относительно узкий коридор, которым я пользовался, вёл в блоки бессемейных граждан и считался резервным. Откуда Ирвин узнал, что это мой любимый маршрут? Неужели следил?

Я мог развернуться — и пойти другой дорогой. И если в силе я уступал ему, то в скорости вполне мог справиться. Другое дело, что убегать и прятаться — это временно решение проблемы…

— Добрый вечер, спокойной ночи, — пробормотал я, проходя мимо.

Надежда, что всё обойдётся, была очень слабой, но вдруг!

Не получилось: Ирвин быстро отъехал назад и выставил руки, загородив проход.

Все руки. Вторая пара рук выглядела грозно — больше похоже на рабочие манипуляторы.

— Я отказываюсь от интервью, — быстро заявил я, отходя на безопасное расстояние: мало ли что придёт ему в голову!

— Никакого интервью, — процедил Ирвин сквозь зубы.

Наверное, раньше он так смотрел на какой-нибудь сложный астероид: с готовностью идти до конца, без жалости к себе и сострадания к противнику.

— Тогда пропусти, — я нервно усмехнулся, смущённый самой необходимостью просить это: в самом деле, одной Ядвиги достаточно!

И я так слишком часто размышлял о жизни в докосмическую эру, чтобы ещё и в реальности сталкиваться с привычками оттуда. Что он собирался делать со мной? Применять силу?

— Дай пройти!

— Дам, — кивнул он, насупившись. — Когда разберусь, что здесь происходит. Когда всё выясню… Ты ведь с ней сейчас был, а?

Наверное, даже камилл бы смог прочитать в моём взгляде, что я думал об этой идиотской ситуации и самом безумном из всех возможных вопросов… Но не Ирвин. Он не хотел ничего выяснять — он уже знал.

— С кем был? — переспросил я, чтобы потянуть время.

— С камрадом Кетаки, — он еле слышно произнёс её имя — как будто боялся потревожить.

— Мы уже не друзья. Ты не в курсе, что я на испытательном? — ехидно поинтересовался я. — А ещё журналист!

— Да, я журналист. Так просто меня не обдурить! Я вижу, как вы оба делаете вид, что чужие, и это ссора, — фыркнул он. — Ловко, ничего не скажешь! Нужно очень внимательно смотреть, чтобы увидеть, что творится на самом деле!

— Ты бредишь, — сказал я. — Ты ведь влюблён в неё?

Он покраснел, а потом румянец сменился багровыми пятнами. Прошло несколько минут, прежде чем Ирвин восставил дыхание.

— Я видел, как вы оба заходили в лифт. Камрад Туччи прикрывала…

«Значит, следил».

— У вас отношения, да? — спросил он — и сам себе ответил. — Да. Да! И вся эта муть с испытательным сроком и этим переводом — просто прикрытие! Чтоб никто ничего не подумал!

Я смутился, услышав его выводы, и чтобы замаскировать это, сам пошёл в атаку:

— О чём вообще речь? Отношения с Главой?! Как это вообще может быть? Или обвиняешь меня в нарушении обязательств?! У меня отношения первой степени с камрадом Жигиной. И только с ней. Я ни с кем не совмещаю! Я не предупреждал её о том, что собираюсь совмещать! Ты в этом меня обвиняешь? Что я нарушил обещание?

«Пусть догадается, что дело не только в нас троих! Что это не какой-то там любовный треугольник, и лучше закрыть эту тему сразу!»

Но журналиста не смутило вовлечение других людей. И тот факт, что я состоял в отношениях с другой женщиной, и это были отношения 1+1, его вообще не волновал. Он уже знал, что на самом деле. Не переспоришь.

— Ну, да, обвиняю, — Ирвин широко ухмыльнулся, показывая аккуратный ряд новых зубов. — Ты врал ей, ты врал всем, и тайно встречался со своим руководителем! И ради этого она устроила твой перевод. Ты даже переехал подальше от неё, чтоб не заподозрили! Как тебе такой сюжет? А это сюжет! Отличный сюжет для ньюса! Сенсация!

Мой альтер проснулся. Я опустил взгляд — так и есть! Легка на помине. «Как не вовремя!»

— Это она? — хищно сощурился Ирвин. — Так поздно? Что там — пожелание «спокойной ночи» милому дружочку Рэю?

— Ты рехнулся, — устало вздохнул я, отключая альтер: сначала журналист, потом начальница — проблемы надо решать по мере поступления.

Он рассмеялся — почувствовал близкую победу.

— У меня достаточно фактов, чтобы никто не мог обвинить меня в клевете! И это будет очень громкое дело! Дело против зарвавшегося новичка, который решил использовать удобный рычажок! Кстати, а зачем тебя отправили в скво? — вдруг спросил он. — Или ты сам? Чтобы подучиться?

— Ты рехнулся.

— Я это уже слушал! — он придвинулся чуть ближе. — А?! Я тебя предупреждал! Я просил оставить её в покое! — его глаза горели, а лицо настолько исказилось, что уже не было похоже на человеческое. — Сидел бы себе в Западном с камрадом Бос!

Ещё ближе — и мне пришлось отступить. Может, и в самом деле — удрать? Но он ведь выпустит этот проклятый ньюс! Всё испортит, разоблачитель! И вся операция полетит к чёрту! И никакое преступление тут уже не поможет! И у меня не будет настоящего рычага, чтобы потребовать перевода ребят…

— Знаю я про вашу сладкую парочку! — продолжал Ирвин. — Это ведь Бос подкинула ту дичь с заговором?! А ты купился! Да ещё и начал распространять! И ведь молчал, ни полслова, ни намёка, что это было её идея! Что, ты с ней тоже? А, герой?!

«Он совсем взбесился», — я был в отчаянии. Мы всё предусмотрели, кроме Ирвина. Надо было сразу сказать, что он «приглядывает» за Главой, чтобы заранее обезопаситься. А теперь он стал настоящим врагом. А с таким врагом вряд ли что получится — не о преступлении надо будет думать, а о том, чтобы спасти свою репутацию.

— Ты думал, ко всем подлизался?! Всё предусмотрел? Я выведу тебя на чистую воду! Ты у меня попляшешь!! — всё больше расходился Ирвин.

Я уже знал, что надо делать, поэтому внимательно посмотрел вверх, оценивая высоту потолка. Высоковато… Тогда я принялся наблюдать за нервными движениями спаренных рук. «Кто ему сделал такое?» Но не это было важно, а то, что Ирвин Прайс редко ими пользовался. Может быть, вообще первый или второй раз за всё время.

Если внимательно приглядеться, становилось понятно, что он не очень хорошо умел координировать движения своих конечностей. Для управления нижней парой рук нужны регулярные тренировки. А «нога» была одна, и она вполне годилась, чтобы перемещаться в пространстве. Но вот, например, в баскетболе ему было бы сложнее блокировать противников.

Я справлялся даже там, где были две ноги и цепкие натренированные руки, поэтому был уверен, что получится. Тем более что дистанция между нами сократилась: Ирвин, сам того не осознавая, сближался, а вот я не спешил отступать.

Посередине фразы (журналист увлечённо рассказывал, как мне будет плохо, когда все узнают, какой я на самом деле) я сделал резкий рывок и обманное движение, что прохожу справа. Он перегруппировался, приготовившись ловить меня, но я резко завернул влево — и он едва успел развернуться, оставив «окно» справа от себя. Будь у него две ноги, он бы перекрыл это пространство… Но я успел проскочить ему за спину.

Дальнейшее было делом удачи — и умения просчитывать чужой ход мыслей. Как я и рассчитывал, Ирвин развернулся на сто восемьдесят градусов, будучи уверенным, что я попытаюсь удрать. У него было несколько секунд, чтобы схватить меня, и он бы этим непременно воспользовался. Вот только я не собирался покидать «поле битвы». Вновь проскользнув ему за спину, я подсунул пальцы под платформу — плоскую, поскольку мы стояли на ровной поверхности — и, напрягшись, перевернул журналиста.

Конструкция его тела была достаточно устойчивой, поэтому мне пришлось постараться. В какой-то момент я решил, что ничего не выйдет! Но нет: покачнувшись, он всё-таки упал. На живот. Вернее на подставленные «вторые» руки, которые весьма ловко амортизировали падение. Сразу стало понятно, для чего они на самом деле нужны: удержать тело, если он вдруг свалится. И быстро поднять — не прошло и минуты, как журналист снова был в вертикальном положении, глядя на меня с удивлением и даже некоторым ужасом.

— Ты понимаешь, что ты сейчас сделал? — его голос дрожал — Ирвин явно не ожидал, что события пойдут таким образом.

— Оцените ситуацию! Оцените ситуацию! Подозрение на опасность второго уровня, — проснулся коридорный камилл.

Здесь я тоже не ошибся: всё произошло так быстро, что ИскИн не успел самостоятельно сделать нужный вывод. К тому же я сразу отошёл, не делая никаких движений в сторону противника.

«Интересно, а как бы И'сы отреагировал на такое?» — меланхолично подумал я.

— Отбой. Угрозы нет, — ответил Ирвин и повторил, словно убеждая самого себя:

— Угрозы нет.

Я стоял, опершись плечом о стену, и внимательно смотрел на него.

— Ты понимаешь, что ты сейчас сделал? Дурак, ты… Ты понимаешь, кто я? — он больше не угрожал — напротив, как будто умолял.

— Сотрудник службы Персонального Сервиса, подотдел общественного информирования, — ответил я. — Независимый журналист Ирвин Прайс.

Он покачал головой, отказываясь верить в происходящее.

— Ты понимаешь, что тебе сделают за нападение на меня?

Я кивнул:

— Как минимум ТФ, как максимум — навсегда.

Мы не упоминали кнопку. Если честно, в тот момент я вообще забыл про неё!

— И, по-твоему, я должен молчать об этом?

— Нет, ты должен пойти и заявить. Логос всё записал, — я кинул взгляд наверх. — По требованию всё достанут. Это нападение, даже не просто хулиганство. И повод есть. Мотив, — я с удовольствием произнёс это слово.

Потом добавил, стараясь, чтобы это звучало всерьёз.

— А если ты продолжишь угрожать мне, я нападу на тебя снова. Так что иди — заявляй! И меня уберут со станции. Подальше от… Ну, ты понимаешь!

Он сложил «вторые» руки, поправил комбо и отъехал, стараясь не упускать меня из виду.

— Это ты рехнулся!

Я ничего ему не ответил. Он постоял немного, а потом покатил к лифтам. А я пошёл к себе спать.

Нападение на журналиста — это не шутки! И как я сразу об этом не подумал? «Вот Нортонсон порадуется! Ирвин вечно доставал его!» — эта мысль придала мне уверенности, и помогла пригасить чувство тревоги, которой возникло сразу после нападения.

Нападение на человека — именно то, чего я хотел избежать… Нехорошо было применять силу, да ещё и против калеки! Но Ирвин не пострадал — разве что комбо помялось. И он мне тоже угрожал! Он тоже был готов применить силу! Вернее, он загородил проход. И я мог уйти. Но не ушёл.

Зато теперь я точно попаду под суд. Пусть моя смена давно закончилась, но нападение на журналиста, да ещё калеку, будет стоить очень дорого! Леди Кетаки будет довольна, что всё так удачно сложилось.

Вспомнив о начальнице, я проверил альтер. В списке висел непринятый звонок. И сообщение:

[Операция «Р-П-546» отменяется в связи с непредвиденными обстоятельствами. Вся активность должна быть заморожена. Рэй, позвони мне!]

Сообщение пришло до того, как я совершил своё преступление.

— Ты ведь многим был ему обязан?

— Да. И не я один, если уж по-честному!

Саласар хмыкнул, но промолчал.

— Ну, правда, между вами ведь не всё было гладко, да? Он стал твоим конкурентом, отнял всё славу…

— Не всю.

Трудно было решить, что он чувствовал: очки закрывали половину лица, и вообще он был скуп на эмоции. Но судя по пальцам, постукивающим по лысому черепу, он вновь был в замешательстве. И мне стало интересно.

Я примерно догадывался, почему в своё время Ирвин Прайс стал журналистом, а не профэкспертом. Власть тут была не при чём. Всё дело было в женщине, с которой он прилетел на «Тильду-1» на одном корабле. Короткое путешествие — скорее всего, они перекинулись парой слов, но он мог наблюдать за ней.

Он — заслуженный шахтёр, герой труда. Живая легенда, у которой всё позади. Она — политик на подъёме, администратор с большими перспективами. Очень разные люди, ничего общего. И как часто бывает, там, где нет рациональных мотивов, возникают мотивы нерациональные. Они провели вместе несколько часов, но ему хватило этого времени, чтобы пересмотреть приоритеты.

Конечно, не сразу он понял, чего хочет. Двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят лет назад он мог был строить планы и всерьёз на что-то рассчитывать. Но когда тебе за сто, на некоторые варианты лучше не закладываться — так он думал. А потом произошёл тот несчастный случай. Не первый в его карьере, но, по всей видимости, значимый. И в итоге он выбрал профессию, которая позволила защищать, оказывать мелкие услуги, проводить именно ту информационную политику, которая меньше всего ударит по Главе.

Помощник, который всегда рядом… Он не рассчитывал на большее — разница в возрасте, да и физическое состояние не предполагало какой-либо романтики. Ему вполне хватало того, что он полезен для неё. Но всё это работало, пока она была одна. Стоило раскладу поменяться, и он ощутил беспокойство, усугублённое пониманием, что он сыграл не последнюю роль в моей социализации.

Но как на него смотрели другие? Как на самом деле относились тильдийцы к этому странному получеловеку? Даже до «Кальвиса»?

— Я всегда уважал его за опыт и те заслуги, которое… которыми… — несмотря на то, что я не стал расспрашивать дальше, Саласар посчитал себя обязанным высказаться насчёт Ирвина. — Он был великим человеком!

— Был… — эхом откликнулся я. — Но он ведь был не самым приятным человеком? И кажется, гордился этим! Я знал его гораздо меньше, чем ты, но я успел это понять.

— Потому что его не волновало мнение о его персоне! Он целиком всего себя посвящал работе, и не боялся последствий!

Заученные слова! Я их уже слышал: в передаче, которую Цзайчжи Саласар подготовил в память о своём коллеге.

— Вот уж точно, последствий он не боялся, — поддакнул я. — А ты?

Он вновь промолчал. Разговор явно был ему неприятен, но он не знал, как реагировать. Как правильно реагировать. В придачу ко всему, он был всерьёз огорчён. Впрочем, ничего странного. Весь Восточный сектор скорбел по Ирвину Прайсу. Прошло меньше недели с его смерти, и я был уверен, что его не скоро забудут.

— Ты, я так погляжу, не очень расстроен! — заметил Саласар, надеясь, если не вывести разговор на нужную дорожку, так хотя бы «наказать» меня за неудобные вопросы.

— Мне его жаль, — отозвался я. — Но благодарить его за то, что он говорил обо мне только хорошее… Это был его профессиональный выбор. Он выбрал такой настрой, подобрал именно такой материал, хотя не знал меня! Он просто делал свою работу. Мне кажется, это оскорбит его память, если я зациклюсь на благодарности!

Саласар не сразу переварил мои слова. Он не был согласен с такой позицией, но всё-таки решил, что это достойное завершение разговора об Ирвине Прайсе. Пора было переходить к самому главному — тому, ради чего затевалось это интервью.

Впервые в жизни он брал интервью у приговорённого к смерти. Впервые в этом столетии — если по-честному. Впервые за Космическую эру. И ему нужно было вытащить из меня всё, потому что второго шанса не предвиделось.

На мой сбивчивый рассказ о насильственном действии в отношении представителя независимого подотдела общественного информирования Глава Станции отреагировала спокойно — как будто ожидала чего-то в этом роде. Коротко бросила:

— Сиди у себя, никуда не выходи, ни с кем не разговаривай, — и отключилась.

Мне было несложно выполнить её приказ: после того, как спала эйфория, я осознал, что натворил. И тогда меня поглотила такая жуткая депрессия, что хоть лекарства выписывай!

Безусловно, нападение на журналиста давало гарантированный результат. Если считать результатом безвозвратную ссылку в ТФ. Но у меня почему-то вылетело из головы, что, вне зависимости от результатов, по мне оценивают андроидов А-класса — и одной строчки про насилие, чем бы оно ни было оправдано, достаточно для крайне неприятных выводов.

«Чем я думал?! На что рассчитывал?!»

Даже если расценивать это как хулиганство, получается нехорошо, ведь для любого искусственного разума способность различать пользу и вред — ключевой показатель вменяемости. Возня с Нортонсоном в бассейне ещё могла быть оправдана заботой о Фьюре, но то, как я обошёлся с Ирвином Прайсом, было непростительно. Хуже того, я не мог даже прикрыться экспериментом, потому что, во-первых, не предупредил заранее координаторов, во-вторых — что главное — эксперимент «Р-П-546» был официально закрыт до того, как я начал действовать.

Кажется, впервые в жизни я ощутил мучительное чувство сожаления, когда сначала делаешь недопустимое, понимаешь, как это было неправильно, хочешь вернуть — но это невозможно. И всё равно хочешь переиграть всё заново. Фактически, я предал ребят — вот что было страшно! Если один андроид А-класса может такое, то и остальные способны, а значит, мы не отличаемся от «бэшек».

И значит, позволено всё, не только «кнопка»…

Я не мог ни с кем поделиться своей бедой. Я не имел права просто прогуляться, или поплавать, или сыграть с соседями — в общем, хоть чем-нибудь занять себя, чтобы не думать о содеянном.

Понятно, что Леди Кетаки замнёт эту проблему. Она умела влиять на людей, а уж к Ирвину Прайсу точно бы подобрала ключик! Но как быть с фактом того, что я сделал?! Как мне жить с ним дальше и разговаривать с другими людьми, зная, на что я способен?

Всё воскресенье я бродил из угла в угол, время от времени объясняя встревоженному комнатному камиллу, что со мной всё в порядке: «Ничего не надо, спасибо, отстань». Он во второй раз переезжал вслед за мной и, кажется, успел привыкнуть к привычкам беспокойного жильца. Поэтому отставал — чтобы через пару часов снова спросить о моём самочувствии. Камиллы — они такие. Они помнят, как важно заботиться и помогать. Поэтому они и не предали людей, в отличие от… Ну, теперь и в отличии от «ашек» тоже.

Вечером пришло долгожданное: [Ничего не было, расслабься, забудь].

Я не стал уточнять, чего касалось это «ничего не было» — так и не поданного заявления о нападении на журналиста или вообще моего поступка. Всё обошлось, и я был настолько рад, что решил не требовать объяснений для отменённого (или замороженного?) эксперимента. Что бы ни произошло, что бы ни повлияло на решение Леди Кетаки, но мне следует держаться за имидж примерного сотрудника и не делать ничего сверх разрешённого. К счастью, это глупая история наконец-то закончилось.

Утром я отправился на совещание — начиналась новая учебная четверть, а заодно и третий квартал. Итоги были подведены в прошедшую пятницу — надо работать дальше.

Для Администрации, чья ключевая задача «Сделать так чтоб всё работало, и при этом все были уверены, что работает само», начало каждого временного отрезка, будь то неделя, месяц, квартал и год, означало поиск слабостей — потенциальных проблем, к которым надо заранее готовиться. Глобальный план производства и распределения был утверждён ещё в начале календарного года. Но корректировки вносились регулярно — из расчёта текущей ситуации. К примеру, профессиональная и возрастная «сетка» новоприбывших тильдийцев потребовала ускорить строительство ещё одного купола на планете (на «Тильду» перевелось неожиданно много тэферов полевых специальностей). Кроме того, в Северном секторе сделали разбивку третьего класса младшей школы и пятого — в средней.

Каждая служба выполняла свою часть работ, но там, где они соприкасались и конфликтовали, требовалось участие Администрации. Формально хватило бы логоса, но подчиняться решению ИскИнов никто не хотел — даже до «Кальвиса» это казалось чрезмерной слабостью. Машины и так делали слишком много! Да и не машинам решать, например, как упорядочить работу Внешней Защиты и астрогеологов: то, что Дозорные воспринимали как угрозу, шахтёры нередко считали подходящей добычей. Также требовалось перераспределить операторов Внутреннего Производства в пользу лабораторий Проекта Терраформировния: недавно открытый купол нуждался в новых материалах, а теперь и следующий был на подходе…

Окунувшись с головой в текущие дела, я наконец-то избавился от тяжести, давящей на сердце. Никто не спешил меня арестовывать, да и слухов про «тайную связь» Главы Станции и опального андроида не было — значит, угроза выпустить скандальный ньюс про нас двоих осталась угрозой.

Я был прикреплён к подотделу, контролирующему Службу Досуга и Профессиональный Сервис, поэтому в основном просто слушал: все сколько-нибудь значимые события проходили по выходным и в конце кварталов, а так как по прошедшему фестивалю нареканий не было, можно было расслабиться. Единственное «слабое место», как мне сообщил перед заседанием директор подотдела Освальдо Цан, это претензии от тех, чьи выступления или соревнования совпали с самыми популярными мероприятиями. Например, с мудзюре-болом. Каждый раз кто-нибудь оставлял жалобу на несправедливое расписание… Но в этот раз обошлось.

Сначала мы обсуждали успехи распределения новичков: с марта прошло достаточно времени, чтобы подводить окончательные итоги. Место жилья, работы, хобби, состояние здоровья и личные пожелания — каждая СубПортация становилась проверкой для Администрации, потому что именно переселенцы нуждались в опеке. Не случайно выборы проходили в промежуток между «сеансами связи». Каждую жизнь надлежало включить в общий план и проследить за периодом адаптации. Пятьсот двадцать взрослых, не считая детей (и андроида А-класса), — одной ошибки или небрежности было достаточно, чтобы потом, на выборах, поставить под сомнение способности руководства.

В конце первой части совещания Глава Станции лично поблагодарила всех, кто помогал с ассимиляцией. В мою сторону она старательно не смотрела.

В обед прошло неформальное обсуждение перспектив следующего фестиваля. В нашем подотделе было всего три человека, а предусмотреть надо было все нюансы, ведь каждая группа в Профсервисе была уверена, что они — самые главные, и поэтому им нужно лучшее время и место. Всплыла проблема с соперничеством: киноклуб разделился на «старый» и «новый» — и, чтобы доказать свою состоятельность, каждый снимал свой фильм. Следовало решить, что делать по итогам — «победившей дружбой» тут не обойтись, ведь среди новоприбывших оказалась пара весьма популярных личностей, и на компромисс никто не согласится.

— Может, отправить победителей на планету? — предложил Освальдо — и тут же замахал ладонью. — Шучу, шучу! Они нас за такое без хлеба слопают…

— А хорошая идея, — улыбнулся я, подумав о подозрениях Главы: «Что, если я отправлюсь в составе клуба и потихоньку проведу нужное расследование?»

— Ты понимаешь, что говоришь? — нахмурился директор, но я продолжал гнуть свою линию — наполовину в шутку, наполовину всерьёз:

— Зато смогут доказать свой профессионализм! Настоящим артистам трудности только в радость!

Какое-то время мы лениво препирались, доедая десерт, как вдруг Зелёная столовая затихла — вся разом, как будто выключили звук. Одни замолчали, получив сообщение по альтеру, остальные — уловив перемену настроения у более осведомлённых собеседников и ожидая объяснения. Долго ждать не пришлось: вместо спокойного джаза включился канал новостей от Инфоцентра.

Искусственный голос — подчёркнуто нечеловеческий и беспристрастный — сообщил, что сегодня, в понедельник, 3 сентября 191 года, в 13:11 по общестанционному времени, в процессе сложной медицинской операции в возрасте 135 лет скончался сотрудник подотдела общественного информирования службы Персонального Сервиса независимый журналист и заслуженный геологоразведчик, герой труда Ирвин Прайс.

— Причина смерти — остановка сердца, вызванная искусственным сном во время предоперационной диагностики.

— Уфф… — выдохнул Освальдо. — Сколько? Сто тридцать пять ему было? И весь вдоль и поперёк переоперированный. «Шесть процентов правды»… Что ж он на стол-то полез? Доживал бы так!

Я поискал взглядом Главу Станции, но она была скрыта спинами администраторов, спешно подошедшими к ней для инструктажа — смерть независимого журналиста, даже естественная, не могла пройти незамеченной. Тем более такой известный человек!

Подробности сообщил доктор Арман Вулич — ведущий хирург сектора. Ни с того ни с сего Ирвин решил вернуть себе «обычный» человеческий облик. Прогнозы были неутешительными: выбор, сделанный 7 лет назад, был не просто выбором тела. Ирвин сознательно отказался от возможности провести стандартный комплекс операций и предпочёл старую технологию, которая использовалась до матричного клонирования. Причины не узнает теперь никто.

Так или иначе, он имел право передумать. Вряд ли это было замаскированный уход — камрад Вулич отдельно отметил, что Ирвин надеялся на благополучный исход.

Но почему он решил «переиграть»? Почему внезапно передумал и попытался начать всё заново? Лишь два человека на станции знали, что это было отнюдь не «внезапно».

Исправляя мою ошибку, Леди Кетаки подарила Ирвину надежду, что «что-то может быть». Вряд ли осознанно — скорее всего, просто показала, что он для неё не просто соратник. Выразила «особую признательность», поблагодарила за «понимание»… Может быть, поцеловала в щёку — как близкого друга, не более! Она понятия не имела, как он на это отреагирует и какое решение примет. «А если бы знала — поступила бы иначе?»

Первый порыв — переговорить с ней — быстро прошёл. Мне нечего было сказать, разве что объяснить, что она не виновата. Если, конечно, она чувствовала вину. Журналист имел полное право отказать ей! Более того, он должен был! Он мог поставить профессиональный долг выше личных чувств, и пойти на конфликт с Главой. Для независимого журналиста это было нормально. Но он выбрал надежду. Он ведь никогда не признавался ей. Он хотел сначала стать обычным человеком, а потом уже…

— Надо будет разобрать его материалы, — вздохнул Освальдо, отвлекая меня от печальных размышлений. — И займусь этим я. Паскаль, на тебе Цзайчжи Саласар. Постарайся донести до него, что конкуренция кончилась, пусть пересмотрит свою программу. Рэй, ты займёшься кружком журналистики. Ребята будут что-то готовить — помоги им связаться с шахтёрами, чтоб смогли нормально взять интервью. Посмотри, что там с таймингом — чтобы все, кто хорошо знал Прайса, могли в удобное время вернуться на станцию…

Я едва успел заметить, что Леди Кетаки покидает столовую. На меня она по-прежнему не смотрела.

«Значит, так это закончится?» — я вновь ощутил давящее чувство неправильности. «А может быть, она догадывалась о влюбленности Ирвина? Наверняка догадывалась! Не она, так Туччи. Она знала, как он на неё смотрит! Знала, поэтому использовала его чувства. И теперь считает себя виноватой. Потому что вина, как не крути, на ней: если бы не этот проклятый эксперимент, ничего бы и не было. Я бы никогда не решился напасть на журналиста. И ей не пришлось бы прибегать к нечестным аргументам, чтобы не допустить суда надо мной».

Она виновата. И я тоже. Потому что я тоже сделал выбор, к которому меня никто не принуждал.

— Добрый вечер!

Я так замотался, что не заметил Хёугэна — он стоял у входа в мой жилой блок, и явно был настроен на разговор.

— Проходи, — я пустил его впереди себя.

— А у вас неплохо… — с запинкой отметил он, пытаясь замаскировать удивление — нормальная реакция у каждого, кто заходил к нам в гости.

Я тоже в первый раз удивился — и сразу решил, что останусь здесь. После простых стен у Главы Станции и невзрачных узоров Западного сектора, это был праздник. Ежедневное шоу! Все стены были закрыты трёхмерными панелями, настроенными на трансляцию сюжета, который никогда не повторялся в деталях. Прихожая выглядела точь-в-точь как развалины древнего замка в северной Европе. Покой, достоинство и лаконичная красота камней и вереска, танец теней и ветра и, конечно, небо — каждый раз разное. Смена дня и ночи была, разумеется, учтена, и вечерами горизонт полыхал алым.

Стоило это удовольствие не дёшево, но я без колебаний вложил свою долю бонусов. Вот уж, в самом деле, дом, куда было приятно возвращаться!

— Нам сюда, — дверь в мою комнату была замаскирована под арку, затянутую паутиной.

Услужливый камилл развернул для гостя кресло посреди комнаты. Мебель осталась от прежнего жильца, который переехал к супруге. Причудливые подлокотники впечатляли не меньше, чем «фильм» в коридоре. Признаться, отмена эксперимента не была такой уж бедой: по крайней мере, я смогу пользоваться этой роскошью ещё какое-то время.

— Это твоя идея? — поинтересовался инспектор, усаживаясь.

— Ну, что ты, — хмыкнул, заходя в душевую. — У меня и времени-то не было… Не подождёшь?

Мне дико хотелось ополоснуться, потому что, начиная с обеда, я ни разу не присел, и даже ужинал на бегу. Кроме школьного журналистского кружка пришлось разруливать спор между профсоюзами: шахтёры и Профсервис равно считали камрада Прайса своим, причём каждый был по-своему прав: из восемнадцати лет на «Тильде-1» семь он провёл среди астрогеологов, семь — в журналистике, а остальное время провалялся в медблоке либо занимался научными изысканиями. Кроме того, пришлось менять сетку вещания, чтобы вставить фильмы и передачи про покойного, а это, как оказалось, связано с очень большой ответственностью и чуть ли не ритуальными танцами. Все ожидали, что Глава Станции будет заниматься этим… А я был новичком в подотделе, одно утешение — знаменит и считался другом Ирвина. Только это и помогло справиться!

Я даже начал жалеть, что подобными делами не занимается логос — в ИскИнов нет эмоций, на них нельзя давить авторитетом, к ним невозможно подлизаться. А вот к сотруднику Администрации — очень даже.

Душ помог смыть часть лишних мыслей и тревог, и к Хёугэну я вышел если не обновлённым, то, по крайней мере, чистым.

— Извини, сам понимаешь, такой день…

Я забыл предупредить его, что консультации больше не нужны. А он явно пришёл поделиться результатами изысканий. И теперь надо будет объяснить это как можно аккуратнее… Вот только у меня не было сил даже на обычный разговор.

— Я понимаю, — кивнул он, и замолчал.

Можно было бы помолчать вместе с ним, но мне хотелось поскорее пойти спать. Потому что завтра ещё один трудный день, а потом ещё. И пройдёт не одна неделя, прежде чем всё это утихнет, и я смогу нормально поговорить с Леди Кетаки и расспросить об обстоятельствах, заставивших её отменить эксперимент. И про Ирвина Прайса.

Если она захочет, конечно. И если сможет.

— Спасибо за помощь, — начал я, теребя застёжку на куртке комбинезона. — Но всё это уже не нужно…

— Я понимаю, — кивнут он. — Проверял возможности? Надеюсь, всё в порядке?

— Что? — я даже взбодрился от этого неожиданного поворота. — Возможности?

— Как я понимаю — извини, что разрушаю секретность, но всё очевидно — ты искал, нет ли в законах статьи, которую могли пропустить, — ответил инспектор. — Я проверил. По моему скромному мнению, никаких противоречий нет. В конце концов, не дураки принимали ту поправку!

— Какую поправку? — осторожно поинтересовался я и, чтобы не выдать своей неосведомлённости, уточнил:

— Ту самую?

— Да, «Т-191-006». А я и не знал, — он усмехнулся. — Хотя должен был догадаться, что так и будет… В деле Мида ты себя хорошо показал. Они должны были как-то отреагировать. И оповещать не стали, что тоже объяснимо. В конце концов, эта поправка нужна только в том случае, если ты попадёшь под суд! А так о ней и знать никому не обязательно… — он был всерьёз огорчён тем, что пропустил что-то в своих любимых законах, поэтому не заметил моего удивления.

А я судорожно соображал, как бы вывернуть разговор, чтобы инспектор рассказал про то, что узнал, но при этом не догадался о своей ошибке. Или не ошибке?

— Извини, что не сказал сразу, — я виновато улыбнулся. — Я думал, ты знаешь. Это казалось очевидным…

— Оно и есть. Я же говорю — догадывался. Просто не знал, что всё так… Уже решено. Ну, что ж, поздравляю!

— Спасибо! И спасибо за помощь, за консультацию!

— Да, конечно, — рассеянно отозвался он. — Всегда обращайся…

— Ну, тогда давай прощаться! А то уже поздно, — и я рассмеялся, скрывая собственное состояние.

Он поднялся с кресла — и тут же упал обратно.

— Чуть не забыл, зачем пришёл… Поправка — это очень правильно! Когда я дошёл до неё, сразу понял, зачем эта дичь с преступлением и так далее. Решил заодно всё остальное посмотреть. Так вот, эта поправка была принята единогласным голосованием. Никто не возражал, потому что Мид. Ну, ты понимаешь… В конце концов, ты заслужил такое отношение! — в который раз уточнил он, я а чуть не скрипнул зубами от нетерпения. — Но поводом для заседания, на котором это принимали, стало не дело Мида. Не проблема «А-М-112»! Это было какое-то сообщение из Центра. Ты знал?

Я отрицательно покачал головой, и Хёугэн воспрял духом — хоть о чём-то ему известно лучше меня!

— Я даже на дату посмотрел: двадцать девятое марта, как раз последний сеанс связи. Оно могло вообще не дойти! Но дошло. И на основании этого сообщения прошло спецзаседание, на котором были все Квартеры, директора СПМ, профсоюзеры — в общем все шишки. И вот как раз там приняли поправку насчёт тебя.

— Что за сообщение? — торопливо спросил я.

— Не знаю, — инспектор тяжело вздохнул. — Оно помечено как «тайна личности». И лежит под спамерским доступом. Я даже близко не могу подобраться!

«А я могу», — подумал я, но вслух сказал:

— Значит, что-то серьёзное. Придётся оставить…

— То есть ты не можешь? — хитро прищурился Хёугэн, и сразу стало понятно, за чем он ко мне пришёл.

Не ради меня, конечно. Не из-за той консультации. Просто он копал-копал, и вдруг наткнулся на стенку. И тут же начал думать, кто это стенку для него взломает.

А если бы Ирвин Прайс был жив, он был наверняка пошёл сначала к нему. Потому что быть обязанным въедливому журналисту гораздо приятнее, чем выскочке-новичку. Но когда выбора нет…

— Я не могу, — я сделал виноватое лицо. — У меня никогда не было доступа в директорию СПМ!

— Но ты же был в спецотделе!

— И что? А сейчас я в Администрации, но это ничего не меняет! Если оно под спамерским доступом, лучше просто забыть. Потому что начнёшь туда докапываться — сразу возьмут на заметку. Это как первый ФИЛД — информация строго для посвящённых!

Он удручённо поджал губы.

— Жаль. А я рассчитывал… Ну, что ж, ты прав, время позднее — пора спать! — и он встал.

Мы обменялись вежливыми рукопожатиями, и я проводил его до двери. Послушал, как он сопит, проходя мимо романтических развалин. «Интересно, летучие мыши уже вылетели?»

Подождав для верности ещё немного, я застегнул куртку комбинезона и покинул свою комнату. Для верности следовало посетить Информаторий — иначе могут возникнуть проблемы с соблюдением секретности. А вот в кабинке мне можно увидеть всё…

Откладывать я, разумеется, не мог: любопытства во мне было не меньше, чем в майоре-инспекторе Отдела Безопасности.

«Т-191-006 — что бы это значило?»

Я был так увлечён новой загадкой, что даже не вздрогнул, когда моих волос коснулся огромный подковонос, догоняющий ночного мотылька.

Время было позднее, но ничто не могло уберечь меня от встречи с кем-нибудь от знакомых. То есть не важно, с кем: я был администратором, мало того — я был «звездой», поэтому не мог рассчитывать на анонимность. А учитывая тесные и порой совершенно непрогнозируемые связи между жителями станции (если не родственники, то коллеги, или родители одноклассников, или ходят в одну студию, или были в отношениях, или просто живут рядом), столкнуться с одним человеком значило столкнуться со всеми.

Почему-то вспомнилось преступление, в котором меня обвинял покойный Ирвин Прайс: нарушение договоренностей об отношениях первой степени. Статья из гражданского кодекса, грозящая самое большее — испорченной репутацией и запретом на работу в Администрации. Хотя заподозрить меня в этом означало, в первую очередь, набросить тень на доктора Утенбаеву, которая лично проверяла меня перед тем, как сделать сотрудником секс-отдела. «Супружеская измена» всегда шла рука об руку с терапией: нужно быть в больших неладах с собой, чтобы не суметь договориться с партнёром или недооценить собственный аппетит! Но для Прайса, не сумевшего справиться со своими чувствами, это казалось вполне возможным.

Если бы бедный журналист был жив и по-прежнему следил за «наглым андроидом», мои аккуратные перемещения по Жилой зоне и выбор самых дальних коридоров однозначно навели бы его на подозрения. И он бы решил, что я крадусь в блок к Главе Станции, чтобы под тенью ночи предаться преступному разврату… или что там рисовала его больная фантазия. На самом деле мне был нужен Информаторий, девственно пустой, тихий и отчего-то показавшийся очень уютным.

Здешний камилл, разумеется, помнил меня — и активировал ту самую угловую кабинку, которую я обычно занимал. Я уселся поудобнее в рабочее кресло и приготовился к свободному погружению. «А что, если всё уже не так?» — шальная мысль заставила облиться холодным потом. У меня вполне могли забрать мой абсолютный доступ… И это бы значило, что теперь я окончательно перешёл в категорию «людей». Пожалуй, любой расклад был бы приятным! Но нет. Всё обошлось. Я был администратором для людей и андроидом для ИскИнов. Можно было узнать всё.

[Поправка Т-191-006], - я не стал искать обходных путей и отправил запрос напрямую. Если уж инспектор Хёугэн смог раскопать, то мне будет не сложно.

Передо мной мерцал бледно-синим экран прямого контакта с Инфоцентром — он был похож на многослойный полупрозрачный торт, и я переключил на двумерный режим, чтобы не расходовать понапрасну мощность. Для поиска никакие сложности не требовались, по крайней мере, на этом этапе.

Ровно через секунду я получил ответ. Всё верно, такая поправка имела место быть — и в её появлении не было ничего необычного: это естественное для независимой станции уточнение к общепринятому законодательству. Поправка «Т-191-006» (Тильда, 191 год, № 6) касалась Рэя ДХ2-13-4-05. Что тоже логично: на станции появилось «существо», не вписывающееся в стандарты. Следовало решить, к кому оно относится: к людям или ИскИнам?

Я ожидал чего-то такого, но позже. Может быть, через год после моего прилёта на станцию. С моим статусом вроде бы всё было понятно, я — андроид, не человек, и надо совершить ещё дюжину «подвигов», чтобы претендовать на большее. Но на самом деле этот вопрос был закрыт ещё в марте.

Глава Станции, три остальных Квартера, главы СПМ (включая Пятый отдел), уполномоченные представители профсоюзов, а также центральный логос единогласно проголосовали за то, чтобы наделить меня правами гражданина. И это касалось не только моего личного рейтинга, участия в голосовании за самый вкусный супчик или возможности играть в баскетбол наравне с другими тильдийцами. Фактически, «Тильда-1» признала меня одним из людей. Пусть не совсем обычным, но тем не менее.

Но оставался «предохранительный блок» и инструкция к нему. Чтобы нейтрализовать конфликт с кнопкой, за любое действие, которое могло быть расценено как угрожающее, входило бы в категорию опасности второго уровня или классифицировалось бы как криминальное, в качестве наказания (и альтернативы отключения) должен быть назначен «окончательный перевод в Проект Терраформирования с постоянным несением вахты за пределами станции».

Несколько минут я просидел, тупо уставившись в экран и по сотому разу перечитывая имена участников того судьбоносного заседания.

Итак, меня не собирались отключать. В принципе. Более того, пока я оставался в пределах гражданского или профессионального кодекса, со мной намеревались поступать — и поступали — как с рядовым гражданином. Исключение: перевод в спецотдел, но я согласился на него, потому что просто не знал своих прав и пребывал в уверенности, что со мной могут поступать как с андроидом.

«Вы имеете право отключить андроида модели «А», если он ведёт себя угрожающе или агрессивно или пытается избавиться от предупреждающего знака», — вот во что я верил! И не только я. Хёугэн был крайне удивлён, наткнувшись на поправку. Похоже, никто, кроме законодателей, не знал об этом. И ещё логоса. И все камиллы были в курсе.

И проверил допуск — так и есть! У поправки «Т-191-006» был ФИЛД пятого уровня, а это значит, что любой человек, даже с частичным лишением прав, мог прочитать её. Но сначала для этого было следовало озадачиться правами моей персоны. Нужно было задать себе вопрос: «Что разрешено, а что нет Рэю ДХ2-13-4-05?»

Нужно было в полной мере отнестись ко мне как не-человеку, чтобы взяться за выяснение моих границ. Вот только такое отношение было свойственно только мне и мне одному, а я заранее был уверен, кто я. И все «неожиданные» свободы воспринимал как милость Главы. Для всех прочих тильдийцев достаточно было и того, что я носил обычную одежду, питался, общался, работал, плавал в бассейне… Они изначально приняли меня как человека. И это не удивило их, напротив, для здоровых вменяемых людей отнестись ко мне как к «своему» показалось само собой разумеющимся.

Только Хёугэн удивлялся. Но опять-таки, не настолько, чтобы всерьёз задуматься о происходящем. Понадобился запрос на консультацию, чтобы подтолкнуть его исследовательское рвение.

Кто знал, кроме тех, кто вводил эту поправку? Ирвин Прайс. И ещё двое журналистов — не из Западного сектора, что характерно. Они оставили свои «подписи» под соглашением, которое разрешало — в качестве эксперимента — не выносить поправку «Т-191-006» в ньюсы и даже в сводки. Эксперимент проводился по инициативе Соцмониторинга.

Всем жителям станции дали выбор, как со мной обращаться. Все они получили возможность проявить свою власть — власть людей над тем, кто не считался человеком. Что ж, эксперимент прошёл прекрасно: общество предпочло видеть во мне такого же человека. Лишний повод для гордости. Если таким имеет смысл гордиться.

Журналистское соглашение охватывало полгода — достаточный срок для того, чтобы я показал себя, чтобы сам завоевал себе место. 22 сентября (совсем скоро!) всё должно было раскрыться. И этот «сюрприз» никого бы не удивил. Скорее, его бы просто не заметили — теперь, когда я ничем не отличался от любого другого среднестатистического тильдийца. Ну, разве что кнопкой. Такая мелочь!

Мелочь.

Я мог простить это, хотя это было непросто. Но мог. Соцмониторинг никогда не поступал честно, но цели его были ясны. Чего я не понимал, так это мотивов Леди Кетаки. Она должна была рассказать мне о поправке! В тот день, когда она призналась, что «Тильда-1» должна будет стать центром подготовки психиатров и спамеров, она была обязана раз и навсегда успокоить меня!

Вообще, я обязан был знать об этом, когда готовился совершить преступление. Но она молчала. Я выяснил всё абсолютно случайно — потому что инспектор Хёугэн оказался слишком любопытным, а Ирвин Прайс — слишком романтичным.

Если бы эксперимент продолжался, как было задумано, то я бы и не узнал: просто получил бы свою вечную ссылку в ТФ.

На планете нет постоянного доступа к Информаторию. Там великолепная база по всему, что касается Терраформировния, но ФИЛД там куцый, и база Личный Данных присутствует в крайне урезанном архивированном виде. Впрочем, информация о «Т-191-006» там должна быть.

А вот чего там точно нет, так директории СПМ!

«Вот чего она боялась!»

Я широко усмехнулся, вспомнив, как та же самая «угроза» — сослать в ТФ — уже звучала раньше: когда я готовился разгадать секрет банды Фьюра. Потом я был занят прошлым. Потом перевёлся в спецотдел. И лишь когда я вернулся в Администрацию, Леди Кетаки вновь начала работать над идеей сослать меня подальше. Подальше от Правды.

Она не хотела, чтобы я узнал кое-что, но не могла напрямую запретить, потому что любой прямой запрет, разумеется, возбудил бы моё любопытство.

Она до того не хотела, что даже готова была сделать меня преступником. «Да что там такого может быть?!» — подумал я, и принялся искать зацепку, о которой говорил инспектор Хёугэн.

Всё верно: сначала было получено сообщение из Солнечной Системы, из Центра, а через несколько дней на основании этого сообщения — как реакция на него — была принята та самая поправка. Но текст сообщения лежал совсем в другом месте. Была лишь ссылка, причём незаметная с первого взгляда, в скобках к примечанию, я нашёл лишь потому, что знал от Хёугэна, что оно там было, а он нашёл благодаря своей привычке рыться в архивах.

А вот ссылка уже выводила туда, куда инспектор зайти точно не мог. Только доктора-спамеры, логосы и я.

Информаторий содержит пять разделов: ФИЛД с личными данными, ФИОН с новостями, искусством и развлечениями, ФИИТ с научно-технической базой данных, Информацию Реального Времени с чатами и сетями, а также специальный раздел, полностью посвящённый статистике и голосованию.

Все разделы, кроме ФИЛДа, открыты. Исключение — научно-техническая база данных, где есть фильтры, настроенные на детей. Также там лежат законы и всевозможные нормативные акты. Большинство людей довольствуются ФИОНом: в конце концов, чтобы узнать о человеке всё, что он хочет о себе рассказать, достаточно профиля!

Почему сообщение из Центра, инициировавшее приём поправки, лежало отдельно от других похожих постановлений и записок? Объяснение только одно: чтобы получше его запрятать и запечатать. Чтобы никто случайно — вернее, чтобы я случайно — не нашёл и не прочитал. Вот уж заговор так заговор! Нужно быть инспектором Хёугэном, чтобы докопаться до такого секрета!

И нужно быть мной, чтобы найти и прочитать.

Пока я проходил по замаскированным и запутанным ссылкам, любопытство постепенно сменялось опаской. Может быть, мне не стоило туда заходить? Это же архетипичный сюжет: Синяя Борода и прочие Тайные Комнаты. Станет хуже, когда я открою эту дверь. Мои отношения с Леди Кетаки станут хуже! Она не зря прятала эту информацию! И она наверняка разозлится, когда я узнаю! А мне нельзя с ней ссориться — наоборот, мне нужно вести себя идеально. Чтобы однажды, в ответ на похвалу, подкинуть идею с переводом на «Тильду-1» остальных андроидов А-класса. Если я поссорюсь с ней сейчас, это может иметь неотразимые последствия!

…Так я думал, но продолжал медленными шажками приближаться к Правде. Потому что архетип можно понять, но нельзя побороть. То, что спрятано от тебя, должно быть найдено. Если ты всю свою жизнь бродил по лабиринтам в поисках знания, нельзя так просто остановиться и повернуть назад! Даже если бы меня пытались остановить, я бы не смог. Даже если бы передо мной поставили выбор: тайна — или судьба моих братьев и Проф-Хоффа заодно, — я бы не отступил.

И наконец, я достиг ответа.

— У тебя был широкий допуск, верно? Как у администратора. Это что-то значило?

— А что это может значить?

— Например, это может дать чувство превосходства перед теми, кто более ограничен… в допуске… Я говорю про второй ФИЛД — у тебя же он был?

— Да, — я с трудом сдержал улыбку: интересно, а что бы подумал Саласар, если бы узнал, насколько высокий был у меня допуск?

Наверное, то же самое, что поначалу думал я. О! первый ФИЛД! Я помнил, как меня впечатлило, когда я узнал о своей «близости» к ИскИнам. О, я был потрясён до глубины души! Фрустрировал не понарошку! Я думал, что это что-то значит. Что это меняет всё. Что иметь возможность узнать всё обо всех равно абсолютному знанию.

Чего я не понимал, так это главной разницы: время, ёмкость памяти и сила внимания — во всём этом я не отличался от людей. Я был так же слаб и так же глуп. Даже ещё глупее, потому что считал себя лучше. И не понимал, как легко меня можно обмануть и как долго можно обманывать!

— Администраторам положено иметь высокий допуск, — спокойно разъяснил я. — Но на самом деле это ничего не значит. Потому что если нет… контакта, если не умеешь понимать людей, но никакое знание ничего не даст. А для умения достаточно умения. Самое главное всё равно хранился здесь, — я опустил голову, чтобы было удобнее указать себе пальцем на висок.

Фиксаторы плотно прижимали мои локти к бокам. «Интересно, кто это придумал? Они что, всерьёз меня боятся?»

Видимо, да.

Что ж, это объяснимо. После того, что я сделал, меня следовало опасаться.

— И ты думаешь, что ты… умел? — спросил журналист. — Умел быть хорошим администратором?

Не сразу получилось подобрать правильный ответ.

— Наверное, я умел не очень хорошо, раз мне назначили испытательный срок.

— Но доступ всё-таки что-то давал, — никак не мог успокоиться Саласар, для которого тайны значили больше, чем люди, которые за ними скрывались.

В этом смысле он мне завидовал. И Прайсу он тоже завидовал — у покойного было больше привилегий. Он был почётным гражданином! И даже участвовал в судебных заседаниях и тайных спамерских экспериментах, куда Саласара не приглашали и никогда не пригласят.

Если бы он узнал, что у меня был первый ФИЛД, его бы, наверное, разорвало от зависти.

— Доступ ускорял время получения ответа, — снисходительно объяснил я, начиная чувствовать жалость к этому нелепому и несчастному человеку. — Но это не преимущество.

Он был заслонён более удачливым конкурентом — и будет до конца своих дней ютиться в тени покойника. Навсегда останется «вторым». А с его амбициями и самомнением это невыносимо.

— Понимаешь, — продолжал я, — чтобы задать вопрос, надо уже многое знать. Надо поставить задачу. Надо понять, что тебе надо. Без всего этого ФИЛД — просто груда информации. Логосы именно так к ней и относятся, да и камиллы. Они обращаются туда только тогда, когда возникает необходимость. Но они не могут сами придумать себе вопрос…

«Если они не ущербные одиночки», — мысленно продолжил я, вспомнив о И'сы. Теперь я понимал его одиночество. И понимал, почему он всё время просил рассказать ему о ребятах. Это действительно много значило — знать, что где-то там есть такие же, как ты. А если нет?..

Их больше не было — вот что важно. Никого.

Нет Виктора, который ненавидел «идиотский» цвет наших антимаскировочных комбо.

Нет Цао, который мог прийти на обед весь обсыпанный кормом для рыб — Чарли как-то достал мотыля у него из волос. И, прежде чем я успел его остановить, съел, к восторгу самого Цао и к ужасу брезгливого Дэвида.

Девида тоже больше не было. Я никогда не узнаю, что он раскопал в своих изысканиях и научился ли готовить «реальный плов». И не увижу, как продвигается его борьба со страхами.

Нет Криса. Интересно, что они сделали с его барабанами? Просто утилизовали?

А грядки Заира? Он всё ждал, когда можно будет собрать урожай, и совсем по-детски огорчался, что я улетаю и не попробую…

Их нет.

Вся тринадцатая группа была уничтожена. Все оставшиеся андроиды А-класса. Все мои братья.

Проект был закрыт после того, как Чарли ДХ2-13-3-02 нарушил правило на ношение отличительного знака и был отключён. Сразу после этого профессор Нанда поднял вопрос о повторной комиссии, и даже день был назначен.

А через три часа после моего отлёта с «Дхавала» Дэвид ДХ2-13-1-03 воспользовался «традиционным способом», чтобы закончить свою жизнь. Повесился. На куске провода. Комнатный камилл не понял, что происходит, пока не стало поздно. Перелом шеи — быстро, очень быстро! Можно сказать, повезло.

Через три дня вся тринадцатая группа официально была признана нестабильной и потенциально опасной. Только один человек был против, но его голос уже ничего не мог изменить.

Забавно! Это было в тот же день, когда я отключил себя, чтобы не навлечь на «ашек» подозрение. Пока на «Тильде-1» я делал выбор между собственной жизнью и благополучием остальных, а на «Дхавале» решали, имеют ли эти остальные право на жизнь. И комиссия — та самая, что когда-то позволила нам остаться, но с кнопкой — решила не рисковать.

Тянуть не стали. Статус «ашек» и без того висел на волоске! И дело было не только в «Кальвисе». «Люди для людей». Нам не было места. Нас не должно было быть. Эксперимент по проверке матричного клонирования слишком затянулся. Поступок Чарли стал решающим — они просто получили законный повод сделать то, что давно хотели.

Через пять дней всё было кончено. Сначала кнопка, а потом милосердный укол. Двое попросили сразу укол, но им отказали. Не положено.

Утилизацию осуществлял — по личной просьбе — профессор Хофнер. Который ещё раньше, едва стало понятно, что приговор не отменить и не отсрочить, подал заявку на «выход», и это заявка была удовлетворена. Так что ненадолго пережил своих… сыновей.

Ему был 91 год. А я и не знал, что так много…

Что касается Рэя ДХ2-13-4-05, то при любом подозрительном поведении следовало немедленно прекратить эксперимент. То есть произвести отключение. Лучше не экспериментировать с адаптацией нестабильного андроида на автономной станции! Мало ли что может случиться!

Сообщение с информацией о произошедшем и рекомендациями относительно последнего андроида А-класса было отправлено уже после того, как не стало Проф-Хоффа.

Оно пришло в самом конце сеанса СубПортации — это означало, что обсуждать его можно будет только в следующий раз, через два года. А вот информация и, главное, требования, обозначенные в нём, требовали оперативного реагирования.

И Глава Станции отреагировала, предоставив всем, кому следовало, эти данные плюс своё предложение. Время было подходящее: Рэй ДХ2-13-4-05 только что помог разрешить проблему «А-М-112» и продолжал заниматься делом Мида. Относились к нему как герою, без кавычек. Но на всякий случай назначили месячный испытательный срок. За это время он сумел обнаружить уцелевшего «бэшку» и спас двух подростков — достаточно, чтобы поставить точку в этом деле.

Никто не был «против». Центр — это Центр, а на «Тильде-1» могли и предпочитали решать такие вопросы самостоятельно. Это и значило быть независимой станцией.

Вот только другое «дело» никуда не делось — и касалось оно Главы Станции, которая была готова на всё, чтобы не пустить Рэя ДХ2-13-4-05 к этому пресловутому сообщению. Она не хотела, чтобы андроид знал, что у него нет ответственности перед остальными, нет долга, нет обязательств. Не хотела, чтоб он знал: ему некуда возвращаться и некого ждать, не о ком скучать и не на кого рассчитывать. Он один — такой, какой есть. Но он не должен был знать об этом.

Я догадывался, на чём было основано это решение, что сделало её настолько заботливой, гиперопекающей, слишком доброй «мамочкой». Но какая разница, что заставило её скрывать от меня правду! Она это делала — только это имело значение! Могла — и делала. И пять с лишним месяцев ей удавалось держать меня в дураках. Если бы не Хёугэн с его собачьим нюхом и упорством!..

Роковое сообщение содержало не самые радостные сведения, так что желание скрыть его от «героя» было воспринято с пониманием. Никто особо не противился сохранению тайны, только Вильма Туччи оставила пометку «неблагоприятный прогноз», но, тем не менее, предоставила площадку СПМ для хранения опасной информации.

Она-то понимала, что попытки скрыть правду рано или поздно приводят к весьма неприятным последствиям… Но согласилась поддерживать. Тоже — эмоции? Подруга захотела именно так обойтись с информацией — надо смириться. И даже подыграть, когда надо. Или это профессиональная признательность? Благодарность за шанс провести уникальный эксперимент с участием андроида? Редкая возможность! За такое можно многое сделать! То есть не делать ничего и просто наблюдать за тем, как всё раскручивается. Как я мучаюсь, как переживаю, как беру на себя всё, что предлагают. Как играю в команде с мертвецами, сам того не понимая. Сломаюсь — или выдержу? Устану — или справлюсь? Очень интересно!

Для спамера любой результат имеет ценность. Я был уверен, что и моя реакция на правду, представляет для неё немалый научный интерес!

Я больше не прятался. Но на пути к жилому блоку Главы Станции мне так никто и не попался. К лучшему? К худшему? Не важно.

Она встретила меня одетой и даже не спрашивала, зачем я явился. Знала, что я приду! Точнее, она узнала, что я залез туда, куда не должен был залезать. После чего, разумеется, явлюсь к ней за объяснением. Ну, не в первый раз!..

Усевшись в гостеприимно раскрытое кресло-тюльпан и оглянувшись на море с песочком, я подумал, что это уже было. Deja vu. Сейчас она расскажет мне, как всё устроено на самом деле, как всё просто и красиво. Объяснит, что я опять понапридумывал разной ерунды, и совершенно напрасно, ведь никто не желает мне зла! И я, успокоившись, уйду к себе, и буду жить дальше, как будто ничего не случилось…

В какую-то секунду я был бы рад такому исходу. Но это было мимолётное лживое чувство.

— Я хочу попросить у тебя прощения, — начала она, тиская свои пальцы, как будто хотела сжать кулаки, но забыла, как это делается. — Я понимаю, что это теперь не имеет смысла, но…

— Когда вы собирались мне рассказать? — перебил я, переводя взгляд с её рук на стену за её спиной.

— Потом. Через год. Когда ты был бы готов…

— А что — к такому можно подготовиться? — нервно усмехнулся я, стараясь не смотреть ей в лицо.

Она помолчала, по-видимому, подбирая слова для ответа. А может, пауза была нужна, чтобы я успокоился и перестал накручивать себя.

Вот только я не был взволнован. Я вообще ничего не чувствовал! Как будто всё, что было внутри, вытряхнули наружу. И осталась только пустая оболочка.

— Я не могла рассказать тебе сразу, — сказала она, словно это всё объясняло.

Извиняющиеся нотки в голосе — я отрешённо отметил эту непривычную интонацию.

На стене был какой-то орнамент. Белое на белом. Очень символично: как будто есть, а на самом деле нет. Иллюзия.

— Ты… Ты не был готов, ты был занят другим. Я не могла… так… сразу…

Это было так трогательно! «Не могла»! «Сразу»! Она извинялась за то, что не было обидой. На такое не обижаются. За такое…

— А как бы вы узнали, что я уже готов? — спросил я, ухмыляясь и с трудом удерживаясь от того, чтобы не захохотать, так смешно и наивно звучали её оправдания. — Как бы это проявилось? В чём?

Она не ответила.

— А ТФ? Ссылка? Преступление? Зачем это всё было? Какой в этом смысл?!

— Позволь я расскажу, — мягко попросила она.

Я кивнул, сделал приглашающий жест — мол, пожалуйста! Как будто это что-то изменит!

— Это случилось через несколько дней после того, как… как случился перелом. У тебя. После того разговора с тобой, когда ты поступил так, как мы очень надеялись, что ты поступишь. Вне правил. Вне строгой логики. Как человек… Генрих Нортонсон тогда убыл на планету. Было не очень просто принять это… Знаю, что я виновата. Я не должна была использовать его, но я тогда не думала об этом, а когда поняла, было уже поздно.

Она вздохнула.

— Я была у себя — это было уже вечером, после ужина. Ко мне пришла камрад Бос, та журналистка. Мы знали, что это она передала тебе идею с заговором. Почти с самого начала знали, но это очень хорошо, что ты не выдал её! Такие вещи не вытаскивают на поверхность. Она всё поняла, поняла, что ничего у неё не выйдет. Видимо, рассчитывала на тебя, но не вышло. И она испугалась, что эта идея повредит ей. Поэтому она пришла ко мне и дала понять, что это не всё. Она говорила, что ей есть, что расследовать, и она знает, что я что-то скрываю. И она много говорила о тебе, о том, что значит твоё присутствие, какую роль ты играешь. Звучало это так, как будто она каким-то образом выяснила о… о той поправке. И даже знает о содержании того сообщения — о приказе из Центра. И само главное, ей известно, что я скрываю это от тебя.

Кетаки сделала паузу, а я вдруг понял, на что она намекает. Я был её слабым местом! Кто мне об этом говорил? Прайс? Я стал её слабым местом, и она потеряла свою неуязвимость. Очень плохо для человека на таком посту! Очень неудобно!

— Беда в том, что она могла это знать, — продолжила Глава Станции. — От камрада Аямэ, как минимум. И она выглядела очень уверенно!.. В общем, она меня обыграла, сама того не понимая. Я поддалась, я поверила. Я решила, что ей известно и о поправке, и о твоих… о том, что случилось. Если бы она была просто активисткой, я бы придумала, как не допустить вашей встречи или настроила бы тебя против неё. Но она журналистка. Она могла превратить этот материал в передачу. Она могла сделать из этого своё шоу. И я запаниковала. Глупо, да? Вильма предупреждала меня, что ничем хорошим это не кончится! Но я решила закрывать от тебя эту информацию столько, сколько возможно. И ТФ был лучшим решением. Там свои правила. Совсем другой доступ. Там Рейнер. О, Рейнер! Чего бы ты не совершил, Рейнер не даст тебя в обиду!

«Не было никаких подозрений», — понял я, когда услышал, с какой теплотой она отзывается о координирующём директоре Проекта Терраформирования, который в пятый раз избирался на свою должность, невзирая на все сложности своего знаменитого взрывного характера.

Не было никаких «странностей» в отчётах Пятого Отдела. Это всё выдумки, чтобы отвлечь меня. Ещё одна ложь, чтобы спрятать от меня правду.

— Я не могла просто отправить тебя на планету. Может быть, в начале это бы сработало, но не теперь. Ты… Ты очень быстро растёшь. Теперь тебя нельзя просто заставить! Или выслать без объяснений. Если не дать тебе достоверного повода, ты начнёшь задумываться. Страшный недостаток, верно? Вдобавок, чтобы поддерживать тебя, нужно было сделать тебя чужим, чтобы никто ничего не заподозрил такую поддержку. И знаешь, я совсем не боялась оставлять тебя одного, потому что у тебя очень много сторонников. Знал бы ты, как они реагировали на твой перевод в Западный сектор! А преступление было неплохой идеей. Поправка позволила бы убрать тебя со станции, а у меня появилось бы время разобраться со всеми, кто мог тебе навредить…

В этом страстном слепом желании «защитить и оградить» она чудовищным образом напоминала покойного Ирвина Прайса. Он тоже поставил себе задачу, и выполнял её, невзирая на обстоятельства. И не важно было, просили его о защите или нет — он делал это в первую очередь для себя, чем для того, кого защищал.

— А потом я узнала, что ошиблась. В субботу, когда ты… На сколько мы разминулись? На полчаса? Мы с Вильмой были в Западном, и я выяснила, что камрад Аямэ не разглашала ту информацию. Она сама призналась. Не мне, но не в том суть. Бос блефовала. А я купилась! И Вильма потребовала от меня, чтобы я всё это прекратила. Эксперимент с преступлением и всё остальное. Я собиралась рассказать тебе. Не сразу, но в самое ближайшее время. Раньше, чем планировала в самом начале. Но ещё нужно было решить ваш конфликт с Ирвином, и это отвлекло. А потом он… Как глупо! Зачем он… Я не могла признаться сразу, в середине всех этих событий. Решила подождать, когда всё утихнет. Видишь — не успела.

Она замолчала, и стало так тихо, что я услышал, как в вентиляции перегоняется воздух, и где-то на грани слышимости попискивает КТРД.

— Всё?

— Всё, — кивнула она и оставила голову опущенной, как будто ожидала приговора.

— Интересно, по какой бы статье это прошло? — прищурился я. — Подделка информации? Или мошенничество? Вот это всё, что вы замутили с камрадом Туччи…

— Вильма была против, — перебила Кетаки. — Она всегда была за то, чтобы всё тебе рассказать. Всё, что было. Сразу.

— Но вы решили по-своему…

Теперь, когда я всё знал, ситуация и впрямь выглядела очень глупо. Как попытки залатать ветхую перегородку, сквозь которую всё равно просачивается воздух. Кетаки приняла неверное решение, и потом все остальные шаги были нужны, чтобы сделать эту ошибку «правильной». Что в принципе невозможно. Ложь есть ложь.

Но невозможно преодолеть себя. Привыкнув защищать и скрывать, можно очень далеко зайти. Она применила то же правило, что и с Просперо Мидом. Тогда она не стала открывать остальным тильдийцам правду о маньяке. Решила, что правда навредит людям на станции. И это сработало. Поэтому она решила, что та же тактика будет действовать в моём случае. Вот только получилось строго наоборот.

— Я не хотела, чтоб тебе было больно, — прошептала она. — Тебе и так… достаточно…

Не выдержав, я рассмеялся — и встал с кресла. Подошёл ближе, навис над ней.

— Да, мне достаточно. Хватит! Больше не надо, — нагнувшись ниже, я сжал её горло.

Она не сразу поняла, что я делаю. Как жертвы Проспера Мида, не способные поверить в происходящее. Как люди на «Кальвисе», не готовые признать очевидный факт даже тогда, когда «бэшки» начали убивать их. Разум не может быть угрозой — мы всё выросли с этим, мы стали собой, будучи уверенными, что там, где есть сознание, не может быть враждебности! Любое насилие — это искажение, болезнь, нарушение правильного хода вещей. Надо доверять и не ждать удара в спину…

Точно также я доверял людям вокруг. Точно также я верил Леди Кетаки — верил, что она не способна навредить мне. Я полагался на неё. Я и представить не мог, что она причинит мне такое… Так чего теперь рассуждать о разумности?

И на что теперь опираться?

Под ступнями у меня был мягкий пол, под ладонями — горло человека. Всё было очень просто. И точно знал, что именно делаю и к чему это приведёт.

До последней секунды она надеялась, что я «имею в виду» другое. Что это действие — не действие, а символ, а на самом деле я не предполагаю угрожать её жизни. Она смотрела на меня, широко распахнув глаза, и не делала ни малейшей попытки освободиться. Потому что начать сопротивление — это значило принять ситуацию, как она есть, согласиться с правилами игры, в которых я был убийцей.

Я держал пальцы на её горле, и медленно сжимал, перекрывая ход кислороду. Можно было сделать это быстрее. Или вообще переломить её шею одним движением («Как это было у Дэвида», — всплыло вдруг в памяти. — «Он умер сразу, и камилл не успел его спасти»). Но я не хотел быстро. Говоря по правде, несмотря на злость, и отчаяние, и гулкую пустоту внутри, я не желал её смерти. Я не хотел убивать. Я хотел наоборот — но она ещё этого не поняла.

Продолжая цепляться за надежду, что я одумаюсь, или очнусь, или успокоюсь, она смотрела мне прямо в глаза — умоляюще, с любовью. Разум отказывался признавать происходящее, а вот тело хотело жить. В тот момент, когда боль слилась с мучительным удушьем, включились инстинкты, и она схватила меня за предплечья, пытаясь освободиться.

Бесполезно! Я был сильнее её — и не только из-за тренировок. Просто я не был человеком. Она не могла ослабить мою хватку или оттолкнуть. Оставалась последняя возможность: поднять руки повыше, опустить их на мой затылок, нащупать кнопку — и прекратить это всё. Я нагнулся над ней, так что всё тоже было очень просто. Очевидное решение…

Её взгляд изменился. Наконец-то до неё дошло, чего именно я добивался! И почему. Проф-Хофф не зря вызвался проводить «утилизацию». Это была его работа, его ответственность, раз уж создал нас вопреки правилам. И это был результат, который он решил принять до конца. Леди Кетаки представляла, каково ему было — а теперь я готовил ей такие же последствия. Страшнее, чем быть убитой!

— Оцените ситуацию! Подозрение на опасность второго уровня! Оцените ситуацию! — забеспокоился комнатный камилл.

«Интересно, у него есть, чем меня нейтрализовать?» — подумал я с лёгким удивлением и вспомнил манипулятор в гостиной спецотдела. Когда Ядвига Зив хотел отключить меня, камилл был готов спасти. Теперь наоборот.

Пришлось разжать пальцы — чуть-чуть, чтоб Кетаки могла дышать.

— Отбой! — прохрипела она.

Ожидаемый героизм! Ничего иного Глава Станции и сказать не могла! Будет сражаться до последнего, пока не станет слишком поздно.

Странное злое веселье охватило меня. «Интересно, на сколько её хватит?» Поправка «Т-191-006» сводила на нет все стандартные правила: меня нельзя было отключить на основании подозрений. А как насчёт прямой угрозы и попытки удушить свою начальницу? Это считается?

Едва лишь она успокоила камилла, я снова стиснул пальцы. Теперь в её глазах была мольба. Она не хотела отключать меня. И она знала, что я хотел именно этого. И логика тут была ни при чём. Чисто человеческий поступок! Машина отключила бы себя, и оставила бы всех в покое. Но мне — мне хотелось оставить след, вернуть ей всё то, что она в меня вложила.

Под пальцами у меня была тонкая кожа, я чувствовал биение крови и горловые судороги. Мысленно представил строение трахеи, гортань, мышцы, шейные позвонки. Лёгким не хватало кислорода, и сердце сжималось от ужаса и страха. Так мало отделяет человека от смерти! Организм пытался захватить хоть глоток воздуха, а я мешал. Он сопротивлялся. Но я был сильнее. Тело хотело жить. Разум отказывался — такой ценой.

Непривычно было держать чужую жизнь в руках. «Так вот что означает власть? Понимать, что ты волен прервать чужое существование, но можешь и не трогать? Интересно, другие люди испытывали это же ощущение, когда смотрели на мою кнопку?»

И тут я понял, что кнопка не значит ровным счётом ничего. По силе — по реальной силе — я мог сломать шею любому человеку. Кроме, разве что, Ирвина, но его больше нет, так что любому, всё верно. Но это была всего лишь физическая возможность. А кроме физики и мышц было кое-что ещё, что никогда бы не позволило мне напасть на человека… Ну, до сегодняшнего вечера. Точно также любой другой человек не мог нажать на кнопку.

Услышав страшные сипящие звуки, я вновь расслабил пальцы, давая ей возможность дышать — и возможность отключить меня. Ну, а если она не сможет, это сделают другие: вряд ли камилл удовлетворился её жалким «отбоем». Он был не настолько наивен, чтобы не суметь оценить ситуацию.

По её щекам струились слёзы — страх смерти, или ей было жалко меня? Или себя? Чувство вины — не самый приятный попутчик. Проф-Хофф предпочёл сдаться сразу, не стал проверять.

Я вспомнил, как отключил себя, беспокоясь о «репутации андроидов А-класса». Как же это было глупо! Глупо и бессмысленно. Я уже ни на что не мог повлиять.

Программа была запущена в тот момент, когда Чарли решил отключить себя, а потом очнулся и решил, что нам опять соврали.

Нам много лгали — только в этом можно было быть уверенным. Но одного мы не знали: в этой игре мы всегда будем среди проигравших, так или иначе, рано или поздно. Вечные жертвы, не стоило и надеяться на спасение!

Сработала дверь — я увидел, как испуганно расширись глаза Леди Кетаки. Да, сейчас! Меня отключат — и всё кончится. «А куда они денутся? Попробуют оттащить? Пусть попробуют!»

Я хмыкнул, предвкушая конец, но вместо этого перед глазами наступила тьма, и я потерял сознание.

— Как ты сам признался в начале нашего разговора, ты ожидал, что тебя отключат ещё там, в комнате у камрада Кетаки. И как я понимаю, если бы не шейнер камрада Туччи, пришлось бы так поступить… Но почему она сама тебя не отключила? Ещё тогда?

Я пожал плечами. Я-то знал ответ, но Цзайчжи Саласару его знать не полагалось.

Позже, в «камере» Отдела Безопасности, я неоднократно обдумал произошедшее. Вильма Туччи не случайно принесла с собой усыпляющее оружие, которое считалось «штатным» средством защиты для сотрудников СПМ и психотерапевтов, имеющих дело с тяжело больными людьми. Шейнер мог вырубить за доли секунды — и Главу Станции спасли, не прибегая к моей кнопке.

Спамерша ожидала чего-то в этом роде. И сообщение о том, что я прочитал секретное сообщение, пришло к ней одновременно с Главной Станции. Может быть, они даже успели переговорить. «Что теперь делать?» — «Я тебя предупреждала!»

А потом, когда прозвучала тревога, Туччи была среди тех, кто ворвался в комнату Главы. И она среагировала первой, применив древний усыпитель. Подозрительная готовность к чрезвычайным ситуациям!

Хотел бы я знать, сообщила ли она о своих опасениях и прогнозах на закрытом судебном заседании, который решал мою судьбу? Или продолжала и дальше прикрывать подругу? Да какая разница! Что бы там ни прозвучало, решение было принято с существенным перевесом голосом: отключение. Исполнителем-добровольцем станет камрад Кетаки. Она сама вызвалась, и хотя это выглядело нехорошо, кто-то должен был это сделать. Кто-то должен нести ответственность. И потом жить дальше. Наверное…

— Ты не думал, что она, как и все остальные жители «Тильды», не хочет твоей смерти? Никто не хочет тебя отключать? И что она это делает только потому, что она…

— Глава Станции, и её избрали для выполнения таких вот неприятных поручений, — продолжил я с некоторой издевкой. — Такая должность, верно? Бремя власти…

— Как будто ты ей мстишь, — пробормотал Саласар.

Я усмехнулся. А может, подкинуть ему сюжет? Рассказать, как оно было на самом деле, как мне лгали, как подстраивали ситуацию, чтобы держать меня подальше от тайной информации? От правды, если быть точнее. Чтобы он понял, что я имею право на месть. И что именно Лидия Кетаки должна отключить меня, чтобы замкнуть круг и закончить проект по созданию искусственного человека, который никому не нужен!

Но ему этого знать не полагалось. Обойдёмся без сенсаций. Хватит и того, что будет.

— Разве ты не должен быть ей благодарен? — не сдавался журналист. — Зачем навешивать на неё такое? Ты понимаешь, как ей будет трудно после этого? Любому человеку будет трудно!

Похоже, он решил «сделать доброе дело»: отговорить меня. Как будто я не понимал, как ей будет трудно! Трудно, грустно, тяжело, печально… А мне будет никак. И поэтому я не мог её пожалеть.

— А что, вам всем будет легче, если я сам себя отключу? — с усмешкой поинтересовался я.

— Да, — Саласар не уловил моей иронии. — Это будет милосердно по отношению…

— А может, вообще укольчик?

Он смутился, осознав, что разговор повернул куда-то не туда:

— Думаю, если ты попросишь, твою просьбу примут с пониманием!

«Вот она, настоящая милость», — подумал я, ощущая горечь и досаду от того, что не могу бросить ему ответ, который срывался с языка. — «А нашим этого не позволили! Они просили укол, но никто даже слушать их не захотел!»

Ну, мне, как «гражданину станции», могли разрешить любую форму ухода. Если бы я захотел. Но я хотел вполне определённого действа.

— Хватит. Мы закончили. Я больше не буду отвечать на твои вопросы.

— Значит, ты настаиваешь на своём? Хочешь, чтобы камрад Кетаки занималась… этим?!

Я кивнул, а потом запрокинул голову и демонстративно закрыл глаза. Слушал, как Саласар сопит с обидой, как ищет, какой бы ещё аргумент применить… Забавно: когда-то он возражал против моей кандидатуры. «Смазливый помощник», — вот, что ему не нравилось. Беспокоился, как это будет выглядеть, что подумают. А вышло всё по-другому…

За дверью вновь послышался странный шум. «Галлюцинации? Очень интересный эффект!» Похоже, я так долго вслушивался в тишину, что она начала отвечать мне!

Или это предчувствие? Интуиция? И уже, действительно, всё?

Дверь распахнулась — и в комнату ввалился человек, чьё появление означало, что я буду жить.

— Всё на мази, — ухмыльнулся Макс Райнер. — Они приняли наши голоса. Да попробовали бы не принять! Я бы им!.. Короче, я тебя забираю.

Все это время я старался не думать о нём — это было слишком ненадёжно. Как чудо. Я был уверен, что у него ничего не получится, и решил заранее себя не обнадёживать. А он всё-таки сумел…

— Эй, ты как? — переспросил он, потому что я продолжал сидеть с запрокинутой головой и закрытыми глазами.

— Хорошо, — я улыбнулся и хотел добавить, что я благодарен ему, но он уже исчез.

— Ну, что же, поздравляю! — как ни в чём не бывало, Цзайчжи Саласар поднялся со стула и сложил спинку, давая камиллу сигнал, что можно убирать. — Это неожиданно, но… Но так, наверное, и должно всё заканчиваться! Тэферы — они такие!

Он нёс какую-то ерунду. И он был искренне обрадован и одновременно смущён, ведь его «последнее интервью», как оказалось, вовсе не последнее… Но радость перевешивала.

— Теперь я тоже тэфер, — отозвался я.

— Не сомневаюсь, что тебе понравится! — он показал мне свою шапочку — оливковую с чёрными полосами и шафранной оторочкой. — Там очень по-особенному!

— Я тоже так думаю, — меня хватило только на усталую усмешку.

Итак, я буду жить. Это главное.

А всё остальное? А больше ничего и не было.

— Никто не совершенен. Каждый имеет право на ошибку, — сказала Грета Эспин, покачиваясь по своему обыкновению на стуле.

Подросшие котята Рыжий и Серый следили за движениями пружинящих ножек, синхронно кивая лобастыми головами. Камиллу пришлось изменить конструкцию, чтобы стул выдержал такое нестандартное использование. И это была не самая сложная задача, которую он был вынужден решать, приноравливаясь к привычкам тэферов. Например, Рейнер прилагал неоправданно много усилий, когда закрывал дверцу буфета. Каждый раз я ждал, что он её оторвёт! Но обходилось.

— Ты пострадал, и ты прав, когда требуешь признать ситуацию несправедливой. Все согласны. Но что это изменит для самой ошибки, когда она уже совершена? Вот моей ошибке, если это можно так назвать, скоро стукнет пятнадцать лет, — климатолог отхлебнула чай из чашки, делая паузу, чтобы окружающие смогли оценить масштаб катастрофы.

Мне не хотелось спорить. Я бы всё равно проиграл.

— Пятнадцать… — повторила Грета, как будто сама отказывалась в это поверить. — И он уже заставил причесаться весь свой сектор! Ну, и что тут можно исправить? И надо ли…

Котятам наскучил стул, и они отвлеклись на изгрызенный провод, привязанный к ножке стола. Я заметил, что именно эту ножку камилл держал в одном положении и не убирал — всё для того, чтобы на полу валялся зелёный проводок, похожий на корень растения.

Полосатые хвосты как по команде задрались перпендикулярно полу. Секунда — и котята с писком принялись вырывать друг у друга предмет, привязанный к свободному концу «корешка». Это была плашка в форме круга-планеты с изображением летучей рыбы. Знак служащего первого уровня. То есть Главы.

Меня предупреждали, что Проект Терраформирования — это особый мир со своими праздниками и правилами, «Пятым» СПМ-отделом и одиннадцатью Главами (их здесь называли «Генералами»), с непривычными обычаями и традициями. В сутках здесь было почти тридцать часов, а в году 320 дней, зато две «зимы» и два «лета». При этом год на планете не делили на недели, и даже у месяцев пока не было имён: тэферы работали по сменам, подбирая себе индивидуальный график. Станционное, то есть земное время использовали для организационных вопросов, а местное — для работы. Тёплый климат позволял использовать обычные комбо, без подогрева, и обстановка была домашней. Увеличенная сила тяжести отразилась на внешнем облике старожилов, и я выглядел среди них субтильным новичком. А вот ощущение тяжести совпало с тяжёлыми мыслями, так что адаптация прошла почти незаметно…

Я заранее готовился к тому, что будет «всё иначе». Но я не представлял, как на самом деле разнится жизнь здесь и там.

Постигать эти отличия я начал уже в лифте, который увозил меня к стыковочной зоне, где ждал челнок Рейнера.

— Ты молодец! — заявил «спаситель», сняв с меня фиксаторы. — Прям мечту мою исполнил!

Фиксаторы, кстати, были взяты у врачей, и предназначались эти «умные ленты» для закрепления тела во время транспортировки, и то лишь в крайних случаях: когда медкамиллов не хватало. Шейнер, которым воспользовалась Вильма Туччи, применялся спамерами против буйных пациентов с частотой примерно раз в десять лет. Что касается комнаты, где меня содержали, то она использовалась Отделом Безопасности для написавших заявку. В некоторых случаях полная изоляция отвлекала от мыслей о смерти, поэтому психиатры иногда рекомендовали подобную «терапию». Но чаще ей пользовались по личному желанию.

В общем, не самое востребованное оборудование для уникальной ситуации. Станция не нуждалась ни в тюрьмах, ни в самой методике усмирении проблемных граждан — для всего этого был ТФ.

— Я ж сто раз думал, как бы придушить эту стерву! — усмехнулся Рейнер, а я понял, что это не просто «такая фигура речи». — А тут ты… взял и… Да, мы сработаемся! А на тебе это никак не отразится? — вдруг забеспокоился он. — Типа, характеристику не подпортит, или что там у вас?

— Нет, не отразится, — прошептал я, всё ещё пребывая под впечатлением: я ведь всерьёз ждал казни, помощь пришла неожиданно! — Характеристика больше ничего не значит. Я единственный… последний андроид А-класса. Всех остальных моих… — я не смог договорить.

На остроскулом решительном лице Рейнера выразилось искреннее сочувствие.

— Да ты что?! Жёстко! И когда… их?

— Давно. Когда я прилетел. Ещё в марте. Просто я не знал.

Ему понадобилась пара секунд, чтоб догадаться о подоплеке «инцидента», случившегося между мной и камрадом Кетаки.

— Так ты её за это? — печаль сменилась более привычной для тэфера эмоцией: весёлой яростью, как перед дракой. — Она заслужила это, брат! Ты ни в чём… Ни-че-го себе! — он нервно пригладил всклокоченные светлые волосы. — И она с марта молчала?! Да она должна радоваться, что целой ушла! Ты поступил, как любой нормальный человек!

Это была первая половина «оценки» всего того, что произошло со мной на «Тильде-1».

Вторую часть выдала Грета Эспин, отлученная мать бедового Фьюра: «Все ошибаются, но не надо вечно жевать обиду! Глава Станции сполна хлебнёт последствий, все её промахи будут учтены. Ты пострадал, но для тебя всё закончилось. Выдохни — и живи дальше. Ну, на терапию запишись: помогает. А здесь ты своей обидой никого не впечатлишь!»

Я не был согласен, когда услышал это. Мне казалось, случившееся было настолько важным, что ни о чём другом думать было нельзя! Вновь и вновь я прогонял в памяти все события своей жизни — начиная с того момента, когда я убедился, что нам лгали, и заканчивая поправкой «Т-191-006». Но если ложь Проф-Хоффа я мог как-то понять, поступок Леди Кетаки выглядел чудовищным. Как она могла?! Как решилась?..

Но уже вечером я признал правоту Греты, особенно насчёт «впечатлить остальных». Нужно было иметь весьма высокое мнение о своей биографии, чтобы надеяться конкурировать… Ну, например, с заходящим солнцем. По силе оказываемого впечатления оно было вне конкуренции.

Камеры никак не обрабатывали то, что происходило за пределами жилого купола — передавали чистое аналоговое изображение. Сто сорок четыре таких глаз-эмэтамов давали полную картину. В целом, ничего особенного: купол стоял на невысоком холме, и вокруг простирались голые равнины с редкими «пеньками» генераторов атмосферы. Но это внизу, под линией горизонта. А наверху…

Если во время рассвета было не до созерцания, то вечером устраивали «ритуальный просмотр». «Почти как шоу на станции», — подумал я, только услышав о традиции. Хорошо, что не произнёс вслух. А то было бы очень стыдно за глупое сравнение!

Это нельзя было сравнивать. Искусственное и живое — вот в чём была главная разница.

В своём вращении, которое началось миллиарды лет назад, планета попеременно подставляла светилу каждый свой бок, и наступал момент, когда день уходил он нас. И тогда мир преображался. Самое потрясающее заключалось в том, что это зрелище существовало не для нас — скорее, мы существовали для него. Я и не представлял, насколько привык к искусственному воспроизведению! То и дело ловил себя на желании поставить на «паузу» и восхититься работой камиллов. Вот только никто не создавал это «представление», а потому им нельзя было управлять. Оно просто было.

Заходящее солнце окрашивало невидимые выбросы атмосферных фабрик в миллион вариаций малинового и алого. Я думал, что так не бывает, что цветов всего семь или около того. Но каким-то волшебным образом оказывалось, что в каждом содержится бесконечное количество оттенков! И в тот момент, когда они уже захлёстывали с головой, стирая память о других цветах, солнце, наигравшись с красным, принималось за пурпурный. Тогда я забывал всё, что было, и зачарованно наблюдал, как мягкие, пушистые, густые и чистые краски ложатся на небосклон, перемешиваясь между собой и превращаясь друг в друга. Но солнцу этого было мало, и, наигравшись с пурпуром, оно принималась за фиолетовый, прохладный, ясный и глубокий… И так далее, вплоть до невероятной смеси синего и тёмной бирюзы.

Каждый вечер — своя комбинация. Никакой камилл в самых современных трёхмерных экранах не смог бы изобразить такую красоту!

Закат мне показали в первый вечер — так демонстрируют богатый урожай или особо ценное сокровище. Собственно, так оно и было: атмосферные явления были выпестованы климатологами. Эффект, возникающий при рассеивании света с короткой длиной волн, стал результатом многолетних усилий по корректировке воздушной оболочки.

У Тильды была своя атмосфера, но недостаточно плотная, и по составу она не годилась для терраформинга. Поэтому её долго меняли, пока плотность не позволила жить в средних широтах. То есть страшно быстро меняли, если сравнивать с космическими масштабами. Невероятные картины, которые рисовало светило, использовались как показатель текущего состояния стратосферы, не переставая быть любимым зрелищем.

В ТФ любили совмещать одно с другим, экономя на всём, так что это вошло в привычку. Здесь слово «нехватка» имело совсем другой смысл.

На станции, несмотря на хронический дефицит людских ресурсов, жизнь устраивали таким образом, что проблема не бросалось в глаза. Нужно было, например, получить испытательный срок в своей должности, чтобы в полной мере оценить существующий кадровый голод. Стоило мне стать «потенциально свободным», как службы наперебой принялись заманивать к себе, предлагая выгодные условия. Вспоминая об этом, я с усмешкой подумал, что даже теперь, будучи преступником и почти убийцей, я не утратил своей «привлекательности», да и Рейнер перевёл меня к себе под девизом «У нас рук не хватает!» Но пока всё было нормально, почти никто не замечал, какие там дыры.

А на планете была планета. Один человек или десяток, сотня и даже тысячи оставались букашками на поверхности.

На «Тильде-1» консервация жилых блоков и площадок позволяла замаскировать малолюдность. Размеры станции можно было оценить лишь снаружи, изнутри же всё выглядело уютно, в меру просторно, но не пустынно.

На Тильде маскировка не срабатывала. Здесь было очень много места. Очень-очень, невероятно, ошеломляюще, безумно, дико… У меня слов не находилось, чтобы передать величие открывшегося пространства!

— Спатиотимия — а чего ты ожидал? — хмыкнула доктор Олберт, постукивая ногтем по диагностическому монитору, пока я лежал в медсканере.

Полная и широкоплечая Пандья Олберт в своём форменном бледно-зелёном комбо была похожа недозрелый фрукт. В действительность никакой незрелости не наблюдалось. Она была семидесятишестилетним старожилом: на «Тильду-1» прибыла до 141-го года, когда станция ещё не была достроена. Правда, на самой станции доктор пробыла несколько часов — практически сразу спустилась на планету. И оставалась здесь полвека, проверяя здоровье тэферов.

— Тебе выход в космос хотя бы раз устраивали?

Я покачал головой: когда-то я ненадолго туда высунулся, но это не считалось. Да и был я там считанные минуты, пока Чарли не сделалось дурно…

Вспомнив, что где я нахожусь — не факт, что доктор Олберт меня видит — вслух я произнёс:

— Нет, не довелось.

— Ну, тогда будем потихоньку-полегоньку. Биоритмы я тебе перестрою, поносишь инжектор, — на этих словах медицинский камилл защёлкнул мне на шее «ожерелье», и три плоских шприца сразу же присосались к коже над ключицами.

Было щекотно, я попытался почесать, но камилл мягко остановил мою руку. А потом зуд прекратился.

— Не геройствуй, — продолжала доктор Олберт. — Если тошнить начнёт или голова закружится — не стесняйся, иди внутрь. Помощи попроси — здесь понимают. Каждый побывал вот так, в первый раз…

— А вдруг я «крот»? — с беспокойством поинтересовался я. — Если я ни разу, то…

Она ответила мне басовитым смешком.

— Какой же ты «крот»! Мальчик мой, если ты был «кротом», то сразу бы в обморок хлопнулся. И наружу вообще бы не смог смотреть. А ты вон какой бодренький!

«Крот» — это значит «рождённый всю жизнь провести в норах». Так называли тех, кому не помогали ни лекарства, ни терапия. Впрочем, была в ТФ работа, при которой наружу можно было вообще не выходить: например, мониторинг в куполах на дне океана… Но обидно оставаться «кротом», когда другие проводят недели под открытым небом!

В многодневные вахты, нередко одиночные, уходили в основном биологи: лихенологи, бриологи и микологи. Сотни тысяч квадратных километров, на которых росли колонии лишайников, мхов и грибов, требовали непрерывного внимания. Альгологи, занимающиеся водорослями, базировались прямо на воде — на платформах, которые называли «тэва». А в куполах редко собиралась и четверть приписанных тэферов.

Конечно, приходилось передоверять работу ИскИнам. Но проблема состояла в том, что точного рецепта «как правильно» ещё не было — если он вообще мог быть. В отличие от упорядоченной и распланированной жизни на станции, с её точными критериями нормы, терраформирование было непредсказуемым по сути своей, как музыкальная импровизация. Даже цель — землеподобный мир — выглядела очень смутно, а в пределах одной жизни так вовсе малозначимой.

Но это никого не смущало. Шесть материков, не считая островов, полюсов и океанов, давали достаточно простора, чтобы попробовать всё, что уже известно, и провести свои эксперименты. Тем более руки были развязаны: каждую пару миллионов лет сюда прилетал астероид — достаточно крупный, чтобы стать точкой в развитии жизни. Всё откатывалось к простейшим, снова и снова. Пока не появились люди.

Люди изменили расклад. Начался спор Дозорных с шахтёрами — какой камешек просто распылить, а какой «съесть». За последние пятьдесят лет, прошедшие с основания станции, они нейтрализовали два крупных астероидных потока, не считая мелочи. Если бы то, что они успели совместно изничтожить, прорвалось на планету… После такой бомбардировки не осталось бы вообще ничего.

А теперь тут был мох, похожий на мех, разноцветные лишайники-цветы, хрупкие и очень живучие, грибные ниточки с шариками и воздух, которым можно было дышать — всего несколько минут. Грандиозное достижение!

На самом деле грандиозное. Пафос перестал задевать в тот момент, когда я раздвинул лицевые щитки шлема и сделал первый глоток воздуха. И понял, что Тильда — живая. Вокруг на сотни световых лет пустота, а здесь — жизнь!

В этом и состояла церемония посвящения. Когда я наконец-то смог выйти из купола под это высокое бескрайнее небо, мне разрешили открыть шлем и сделать несколько вдохов и выдохов. Воздух пах гнилью и тухлятиной с резкими химическими нотами, от которых тут же запершило в горле. И он был тёплым и очень влажным, как в душе.

Вокруг росли «вторичные экспериментальные посадки средней степени контроля» — клочковатый ковёр, по которому ползали оранжевые жукообразные камиллы размером с кулак. Они то и дело опускали толстые хоботки, чтобы взять образец интересного, и тихонько гудели, обмениваясь информацией.

Я задрал голову и увидел синее небо, замаранное лоскутками облаков — нечто очень высокое и тоже живое… Быстро вспомнив, что не следует «искать потолок», я постарался принять небо таким, каким оно было — бескрайним. Получалось с трудом. Смотреть из купола было проще…

— Ну, как? — Макс Рейнер стоял у входа в купол, приглядывая за мной.

Понадобилась неделя, чтобы я стал «настоящим тэфером». Впрочем, если по-честному, до «настоящего» было ещё очень долго! Однако «кротом» я точно не был. Значит, надо приступать к выбору профессии. «Интересно, кто захочет взять себе такого в подмастерья?»

Пора было возвращаться. Закрыв шлем, я медленно повернул назад. И пройдя половину расстояния, наконец-то расслабился. Я не спешил вернуться — вот что самое важно. Я не боялся оставаться в этой бесконечной высоте!

— Знаешь, я всё хотел извиниться… Ты уж прости, — тэфер заботливо отряхнул моё и без того чистое плечо.

На мне был новенький тэферский комбо — оливковый с узкими чёрными полосками, яркими шафрановыми манжетами и широким чёрным поясом. Предупреждающего знака на нём не было: не успели прилепить, а я и забыл. Рейнера это не волновало, конечно. Что характерно, логоса с камиллами — тоже.

— Я сразу хотел тебе сказать, но как-то не сложилось… Извини, что я не сразу прилетел.

На нём был серо-голубой домашний комбо с пятнами на левом боку. Я не представлял, где можно было измараться, чтобы нельзя было отстирать. Но если он так запачкался, что мешало одеться в чистое? Что-то чисто тэферское. Здесь только генерал ходил, как на параде. Остальные обходились без маркировки и плашек — принаряжались, только когда надо было на станцию.

— Представляю, что ты пережил в те три дня! — продолжал он.

— Три дня? — эхом повторил я, ещё не вникнув в суть его извинения.

— Много, я понимаю! — вздохнул Рейнер. — Я к шахтёрам мотался на Шестую, когда это всё с тобой случилось. Так что сразу прилететь никак не мог — далековато. А кого-то другого послать… Нет, лучше я.

— Ну, да, — согласился я.

— Они бы всё равно ничего не сделали! — хмыкнул он. — Ждали меня. Делали вид, что совещаются — ну, как обычно. Тянули резину!

— Ничего, зато у меня было время подумать…

— Да чего там думать! Как будто тебя взаправду собирались убивать… Ха-ха, вот это шуточки! Они что, палачи? Ладно, пошли. Надо до заката решить, кому тебя сдать. И поужинать. Что-то я проголодался! — и Макс Рейнер устремился по коридору в сторону коммутаторской.

И вдруг я понял, что прекрасная романтическая традиция «Вдохнуть воздух планеты — стать своим», кроме ритуальных, содержала и сугубо практически цели. Народ проверял содержание кислорода. Никто не оспаривал мнение камиллов: если «безвредный», то так оно и есть. Но надо же и самим удостовериться!

Процесс знакомства человечества с Тильдой напоминал поведение насекомых. Сравнение прозвучало в начале экскурсии, и дальше я уже не мог отключиться от этого образа, тем более что он постоянно упоминался: то образование роя, то брачное поведение, то включенность в пищевые цепочки. Методы, которые работали миллионы лет, хорошо себя показали и тогда, когда масштаб существенно изменился. Одни ищут подходящий цветочек, другие — целую планету!

Сначала были запущены зонды — к тем звёздам, чьё свечение позволяло надеяться на планету с правильными параметрами. Во вселенной не так много жёлтых карликов нужного спектрального класса, ещё меньше — двойников Солнца с подходящими возрастом, температурой и металличностью. К счастью, к тому времени, когда СубПортация стала надёжной технологией, были известны многие светила-аналоги.

Координаты были непростым делом, поскольку звёзды не стояли на месте, плюс ход планет, плюс астероиды и прочие непредвиденные случайности. Даже если точка векторного СубПорта была «чистой» на момент открытия, никто не знал, что случится к тому времени, когда там окажется зонд. Поэтому для каждой звёздной системы было рассчитало четыре условно безопасных выхода — для страховки. И словно самцы бабочек, за километры учуявшие партнёршу, зонды устремлялись к своим целям.

Каждый зонд управлялся логосом, который мог выяснить, есть ли в исследуемой звёздной системе подходящий объект. Он был способен изучить саму систему и нужную планету, а также умел откликаться на импульс домашнего СубПорта, что позволяло вернуть его назад. Похожим образом ведут себя муравьи-разведчики. Или пчёлы.

Итоговой информации должно было хватить для понимания химического состава планет и спутников, а также характера самой звезды. Так или иначе, смогли выяснить, насколько надёжен спектро- и радиоанализ. Эволюция использовала тот же подход: отрицательный результат — тоже результат. А потом появляется способность сразу угадывать нужное.

Впрочем, даже если для терраформинга не было перспектив, разработка месторождений оправдывала затраты, ведь Солнечная система была уже полностью освоена. Так появились «Кальвис», «Велунд» и другие промышленные станции. Поэтому логосы из второй экспедиции сразу занимались постройкой стационарного СубПорта и противоастероидной защитой.

Если же обнаруженная планета подходила под заданные параметры, в составе второй группы обязательно были тэферы. Но вопрос, какое имя подарить «будущей Новой Земле», к тому времени был уже решён.

Своё имя Тильда получила вместе с остальными «сёстрами». Причём право принять окончательное решение — кому какое имя дать — оставили логосам зондов. Это был едва ли не первый случай, когда к ИскИнам в полной мере отнеслись не как к бессловесным рабочим, но как к соратникам. Одно дело — трудиться рядом, совсем другое — подбирать названия, которыми все будут пользоваться.

Варианты имён представили люди, они же установили правило «каждой планете — отдельную букву». Логосы договорились между собой — и почти сразу выбрали. В этом они отличались от людей: быстрее приходили к устраивающему всех решению. Мало споров, легче найти компромисс… Или всё дело в тогдашнем уровне развития ИскИнов?

Материки, океаны и прочую мелочь доверили исследователям, которые участвовали в строительстве станции и первого купола. Пионеры рисковали больше всех, ведь прошло четыре года, прежде чем к планете прибыла следующая смена. Если камиллы могли протянуть на минимуме энергии или законсервироваться для экономии, у людей был ограниченный запас пищи — и никакой гарантии, что получится добыть воду, кислород и другие полезные вещества из «подножного» корма. Впрочем, и у насекомых отложенное яйцо может быть погублено, если неверен материнский расчёт.

«Наверняка он читал лекции детям, — подумал я, — младшая школа, где-то так. История, совмещённая с биологией для лучшего усвоения».

Но это было раньше, когда Телжан О'Ши ещё не был генералом Цава — самого крупного и устойчивого материка планеты. В отличие от станции, в Проекте Терраформирования должность «главы» подразумевала не только руководство, но также замещение других. В первую очередь, своих помощников.

Генералы получали пополнение штата в последнюю очередь. Что следовало понимать как «пока что никогда». Всякий раз выяснялось, что человек нужен где-то ещё, где без него совсем нельзя обойтись. И спорить было бессмысленно: есть целая планета, так что может быть важнее?

Бедные добрые генералы! Секретарями они обзаведутся уже после того, как собственно терраформинг будет успешно закончен, а до того времени управление будет малопрестижной специальностью. Поэтому мне, «бывшему помощнику Главы Станции», никто не предлагал занять соответствующую должность: это было бы оскорбительно. Даже для преступника. «Мы же не звери!» — рассмеялся Рейнер, когда я, ещё не разобравшись, заикнулся на эту тему.

Но купол — это купол. Телжан устроил персональную экскурсию сразу после того, как доктор Олберт обследовала меня и отправила «привыкать». Поначалу я даже решил, что генерал всё-таки хочет заманить к себе — так он расхваливал своего «малыша»!

Новый купол — гораздо больше старого — был самым сложным сооружением на планете. Он служил и основным портом, и главной лабораторией, и распределяющим центром. Кроме того, здесь базировался инфоцентр планеты. Хозяину «Нового» очень нравилось показывать, как всё разумно устроено. Просторные склады, удобные операторские, комнаты для отдыха и спортивные залы — всё чисто, как в медкабинете, и безлюдно, как будто это был первый купол, который вместе со станцией ждал прибытия поселенцев.

Купола всегда пустовали, проигрывая планете. Тэферы не сидели на месте, и в «муравейник» заглядывали лишь при острой необходимости.

— У нас на Цаве тысяча пятьсот пятьдесят пять человек, а места здесь хватит для двадцати тысяч! — похвастался невысокий, аккуратный и неизменно улыбчивый Телжан, похожий на подростка — голый подбородок и сияющие голубые глаза способствовали впечатлению.

Он был одет с иголочки, но вот плашки не было, что заставляло предположить: котята игрались именно с его значком. И когда я догадался об этом, всё прочее утратило налёт пафоса.

Например, озвученные цифры были не совсем точны. На Цаве трудилось тысяча пятьсот пятьдесят четыре тэфера. Я тогда ещё не был распределён, так что «не считался». А ёмкость в двадцать тысяч — это почти в два раза больше, чем всего людей на планете. Но Телжан не стал вносить этот факт в свой список «чем можно гордиться». Потому что так было запроектировано, и когда количество тэферов на планете приблизится к двадцати тысячам, построят новый «Новый».

Всё дело было в том, что Цав считался основным местом эвакуации. Собственно, сейсмологическая устойчивость и повлияла на его назначение в качестве «столичного» материка. «Главный» значило «первый, где можно спастись». Такая же «власть», что и у Отдела Безопасности: генералы защищали от внешних угроз. Поэтому к ним прислушивались… когда речь шла о внешних угрозах.

Но если начистоту, Телжан имел право голоса, но репутация у него была послабее, чем, к примеру, у Макса Рейнера или биологов. Зато он знал всё об истории освоения. Ну, почти всё.

…Полную проверку планета проходила уже при участии людей. Тогда же был утверждён окончательный план терраформинга, а противоастероидной защите назначили особое место в списке приоритетов: «камешки» угрожали не только Тильде, но и станции.

Последним должно было получить имя само светило, но ожесточённые споры вокруг называния таких звезд вынудили отложить это действие до лучших времён. Пока что обходились традиционным «Солнце».

— «Пусть решают дети, которые вырастут на преображённой планете», — с серьёзным видом процитировал генерал.

Я сделал вид, что не знаю подоплёки этого решения, и вежливо улыбнулся.

Вообще-то принцип, по которому должны были называться звезды обживаемых систем, так и не был принят к сроку. Возник отнюдь не пустячный кризис — надо было разобраться с именами до того, как будут построены станции и начнётся заселение. При этом нельзя было нарушать правил голосования… А как это сделать, если ни одно предложение так и не получило нужного процента?

Директор земной Службы Досуга со звучной фамилией Искандер предложил оставить выбор тем, кто родится под далёким солнцем. Выглядело справедливо. Понравилось всем.

Я изучал эту ситуацию на курсе системного управления. Один из примеров, когда социальное напряжение было погашено умелой формулировкой. В самом деле — должны же потомки хоть что-то назвать!

Вообще история освоения планеты, которая лишь изредка прерываясь на экскурсионные фразы типа «здесь у нас пищефабрика», не была для меня чем-то новым. В общих чертах я её знал ещё до того, как прибыл на «Тильду-1». Но Телжан снабжал стандартную информация разными вкусными подробностями, с которыми полезно было ознакомиться.

Например, оказалось, что поначалу данные по Тильде были спорными, и здесь хотели строить промышленную станцию. Один зонд утверждал, что атмосфера на планете есть, другой — строго наоборот. Третий счёл звезду слишком горячей: потом оказалось, что он повредился, попав в метеоритную стаю. Четвёртый так и вовсе не добрался до нужного места — то ли был уничтожен при СубПортации, то ли вышел в совершенно другой точке. И лишь данные с телескопов, запущенных в соответствующем направлении, помогли окончательно решить, шахтой это станет или садом.

Телжан в этой неопределённости видел знак. И не знак чего-то, а знак вообще: трудная судьба Тильды означала особую роль. Это был символ, к которому он относился неестественно серьёзно. Я не сразу сообразил, в чём смысл, пока он не принялся рассказывать о том, почему материки и прочие географические объекты назвали именно так, а не иначе. Всё это было неспроста…

— Иврит, — генерал ткнул пальцем в наклейку, которая дополняла список названий на двери столовой.

Английский, испанский, китайский, хинди и арабский предназначались для тэферов, прибывших с других планет — каждый гражданин знал, по меньшей мере, один из этих языков, впрочем, учёные использовали все пять. Русский замыкал список — он присутствовал потому, что на «Тильде-1» именно русский считался основным. Шесть названий — более чем достаточно! Но было и седьмое — я замечал эти «приписки», однако не придавал им особого значения. Алфавит был смутно знаком, но если бы не объяснение, я бы не догадался.

— Они были просто помешаны на нём! И конечно выбрали иврит, когда называли тут всё!

— Кто? — переспросил я.

— Стефано Зак и Аарон Шпигель, — генерал произнёс эти имена с заметным благоговением.

— Тот Шпигель, который разработал стабилизационные технологии для астероидных заводов? — уточнил я.

— Это его сестра, — отмахнулся Телжан. — Аарон был тэфером. И не только. О! Это был удивительный человек! Потом я покажу тебе его могилу. Его и Стефано.

Почему тэфер столь внимательно изучал биографии своих предшественников? Дело было не в одной признательности. Он просто не хотел быть трутнем.

Телжан О'Ши страдал тяжёлой формой спатиотимии. Он так и не смог выйти под небо Тильды и оставался внутри купола даже тогда, когда его перестраивали, расширяя вместимость. Даже к окнам-эмэтамам старался лишний раз не подходить!

Девять лет он занимал свою должность, прекрасно вписавшись в Проект и принося несомненную пользу. Но просто сидеть в куполе и мониторить происходящее, полагаясь на других… Этого было недостаточно, ведь остальные тэферы исследовали глубины, высоты, просторы и возможности эволюции! И тогда генерал Цава нашёл свою область исследования: мистическую.

— Мы совсем как они. Столько похожего, сам посмотри! С самого начала были похожи. Ты знаешь, что там была идея воссоздать свою страну — после веков жизни на чужбине? Им многое пришлось делать с нуля, но многое просто валялось под ногами! И была идея: своя страна, свой язык, культура… Идея может изменить мир, если в неё верят! Конечно, у них была поддержка, экономическая и политическая. И всё было очень противоречиво. Считалось, что это только политика. И что всё ради денег. Ничего не напоминает? Вот именно! Прямо как в «нулевой колонии»! Я не удивляюсь, что для кого-то так действительно было. Но для очень многих была мечта… Никто тогда и предположить не мог, к чему всё придёт. Споры, недоверие, опять-таки идеология. Если бы тогда сказали, чем в итоге всё станет…

В какой-то момент я запутался, и уже не понимал, про кого он говорит: про государство Израиль или про коммуну объединённой Лиги, которая в итоге смогла построить и запустить «Сальвадор», а следом и остальные станции. Телжан находил столько общих черт у того и другого, что для него это стало цепочкой взаимосвязанных событий, и весь этот водоворот идей и судеб в итоге воплотился на Тильде.

Наверное, у Аарона Шпигеля и Стефано Зака были похожие симптомы. Не зря же они изучали иврит, а потом использовали его для топонимов на исследуемой планете!

Телжан особенно напирал на то, что отношение к ивриту у людей докосмической эры было очень похоже на наше сегодняшнее отношение к языкам. Вплоть до основания Академии, которая следила за соблюдением норм и разрабатывала, если требовалось, неологизмы. Одержимость генерала была оправдана: иврит очень долго был «мёртвым», а потом его возродили и сделали разговорным, опираясь на волю и разум.

Увы, но численность говорящих на нём не позволила сделать иврит одним из основных языков, как это произошло, например, с испанским или китайским. Тем не менее, первые тэферы применяли слова оттуда в собственной терминологии — в память о людях Эрец-Исраэля. Зак и Шпигель просто пошли дальше, назвав материки Тильды Цавом, Шахавом, Хамором, Кальбой, Каришем и Катляном. Бен-Йегуда был бы рад!

Однако историей дело не ограничилось. Телжан копал глубже.

— Ты веришь в духовную силу?

— Чего?

Вопрос генерала застал меня врасплох — прямо за дегустацией местных блюд, которая венчала экскурсию. Предполагалось, что после всего мы пообедаем, но я не был уверен, что это потребуется. Уже на середине процесса я отошёл от буфетной стойки и присел за стол. Порции были маленькие, но их было пугающе много: жаркое и рагу, запеканки и горячие салаты, желе и пюре, фаршированные овощи и мясные рулеты. Рулетов было три вида, и я уже ощутимо наелся, когда Телжан поднял свою заветную тему.

«Так вот к чему он вёл!» Ну, детишкам он такого не рассказывал, надо надеяться…

Или попытался. И очень удивил своё начальство. После чего стал тэфером.

— В духовную силу, — повторил генерал, — веришь?

Я сунул в рот последний кусок рулета — это дало мне время на обдумывание. Правда, пришлось поломать голову над оценками: столовая отказывалась принимать высшую «десятку» для каждого блюда, как я намеревался проставить. Надо было распределить баллы.

Если бы поваром был человек, обошлось бы без категоричности. Я не сразу сообразил, что человека здесь быть не могло: планета же! Какой уж повар, если даже Глава мается в одиночестве? Поставили логоса, который использовал лучшие рецепты со станции. И вёл он себя сурово, как подобает ИскИну.

— Как они выглядят, эти духи с их силой? — уточнил я, дожевав пирожок с последней тарелки и закончив с оценкой. — ДухИ. Или дУхи? Ты имеешь в виду spirit? Esperitu? Шэнь или гуаньгунь? То есть гуайгуй…

— При чём тут духи? Сила! — Телжан глядел мне прямо в глаза, как будто выискивал ответ. — Все слова на планете — из иврита. Ты же не думаешь, что это осталось без последствий?

— А на Мирьям — из итальянского, — напомнил я и принялся загибать пальцы. — Из японского — на Агнессе…

— Это не то, — перебил он, догадавшись, что круг моих знаний достаточно широк, чтобы оспорить его теорию.

Что ж, я не мог угадать иврит по написанию, и не знал подробностей из истории освоения Тильды, но раскладку по языкам помнил. И я был уверен, что на каждой планете зреют похожие фантазии. Каждый считал свою систему самой правильной, а история Земли предоставляла богатый материал. Было бы желание, а теория всегда найдётся!

— У него особая сила, — принялся объяснять генерал, — У иврита. Потому что на нём говорили люди, которые верили в силу слов! И это сработало… Ты знаешь, что Цав переводится как «черепаха»?

— Буду знать, — отозвался я, впрочем, Телжан не очень-то меня слушал.

— А второе значение у этого слова — «приказ»!

— И что?

— Как — что? Названия дали до того, как мой материк сделали первым. Они не знали, что он самый безопасный — назвали по форме! А потом Цав сделали главным. «Приказ»!

— Ну, это закономерно, — кивнул я. — Тильду хорошенько побило, поэтому…

— А ты знаешь, что Катлян — это не только «касатка»? Если превратить это слово в прилагательное, получится «убийственный» или «смертельный»! И это самое опасное место на планете! Там каждый год погибают люди, мы вообще хотели убрать оттуда купола!

Нежно прозвенел треугольник — и жёлто-бежевый официант-буфетчик, похожий на медузу, выложил передо мной с полдюжины десертов. По чуть-чуть. В сумме — обожраться до полусмерти!

— Ну, хорошо, это не совпадения, а… не знаю, что-то, — сказал я, рассматривая угощения и силясь выбрать, — Как они повлияют на мою жизнь? Что я должен делать или не делать в связи с этим? — и я запихнул в род кусочек чего-то слоёного и, как оказалось, восхитительно-пряного.

Как только Телжан заговорил про «духов» и «силу слов», я тут же понял, что это проверка. Легендарный Пятый отдел.

«Так вот как они работают! Здорово, ничего не скажешь! Оценивают мою реакцию на этот мистический бред. Ну, мне не жалко. Пожалуйста!»

— Не важно, что ты делаешь, — ответил генерал. — Важно, во что ты веришь и что чувствуешь!

— Тогда я не верю в духОв, и в силу слов тоже, — я выбрал следующую сладость, похожую на орех из теста, — И я не чувствую ничего, кроме того, что это очень круто — то, что мы тут делаем. Что мы сюда добрались и запустили Проект. Я теперь понимаю, почему многие уходят сюда насовсем! Когда-нибудь Тильда станет совсем живой. А есть тут духовная сила или достаточно химии и гравитации… Ну, я думаю, духам понравится, когда здесь будут деревья, разные звери и всё в таком роде!

«Орешек» был ещё вкуснее. Новичку — то есть мне — приходилось отдуваться за всех! Поварской логос был рад поводу показать свой талант — он ведь, по сути, занял традиционное человеческое место! Тэферы его не ценили, предпочитая уделять пище минимум внимания. Им вполне хватало «плиток» с нейтрально приятным вкусом и всеми необходимыми веществами (я представил мёд и… чем там кормили своих личинок термиты?)

— Ты ещё убедишься, как сильно ты заблуждаешься, — отозвался Телжан, как-то вдруг погрустнев и сникнув.

Я опять подумал о трутне. Обидное сравнение, но генералу явно хотелось чего-нибудь позначительнее, чем «приглядывать за домом».

— Терраформинг — это больше, чем просто технология! — заявил он по инерции: я не поддался, но сразу отступить он не мог. — Названия даны не просто так. Ты ещё увидишь, что Тильда уже живая — больше, чем это можно вообразить!

Запись была прямой — с датой и прочими данными типа силы и стабильности сигнала, поэтому я легко мог узнать день, когда она была сделана. Достаточно было взглянуть в левый нижний угол экрана. Вчера. Ровно в 18:00 по станционному времени. На «Тильде-1» это было начало ужина, когда вечерняя и ночная смена точно не спит.

А Илона Бруни была лихенологом — занималась лишайниками, растущими на северном побережье Цава. В центральный купол она приезжала лишь по крайней необходимости, так что генерал Телжан и остальные, кто были «дома», очень удивились, увидев её. И при этом всём камрад Бруни слетала на другую сторону планеты ради этого сеанса связи. То есть ради меня.

Станция делала полный оборот вокруг планеты за семь суток, и гражданский канал работал три дня в неделю по станционному времени. Конечно, спутники обеспечивали постоянную связь, но для неё требовался доступ. Ничего серьёзного, по рабочим вопросам можно было пообщаться в любой момент, да только проблема была исключительно личная.

Причём настолько личная, что касалась двоих людей. И камрад Бруни была тут явно лишней…

«Если Рэй хочет начать с кем-нибудь отношения, я не против, совсем-совсем!»

Голосок у Бидди дрожал от волнения. Можно была даже решить, что это связь плохая, но я видел показатели: с техникой всё было в порядке.

«Наши отношения… мы не успели это обсудить, и они теперь считаются отложенными. Пусть он знает, что я не собираюсь их прерывать навсегда! Но я не против, если он будет ещё с кем-нибудь. И это моё собственное решение. Пусть не думает, что я обижаюсь или что-то ещё».

Я больше смотрел на неё, чем слушал. Впервые я видел Бидди не вживую, а на экране, и между нами были десятки тысяч километров. Теоретически, это могла быть и не она вовсе: логосу ничего не стоило смоделировать лицо и голос.

Если бы я заразился идеей всеобщего заговора, сомнения бы точно замучили — она это или не она? А если не она — как узнать наверняка? Спросить о том, что знаем только мы? Какую-нибудь интимную подробность — но какую именно? А если она не вспомнит? А если я узнаю наверняка — что дальше? Если это не она, то что случилось с настоящей Бидди Жигиной?..

Но я был здоров. Поймав себя на этих глупых мыслях, я усмехнулся и представил, как щелчком разбиваю паранойю, словно мыльный пузырь. Не было заговора — был закон, строго-настрого запрещающий подделывать людей. Первый закон, с которого начался Фикс-Инфо и на котором простые «три правила робототехники» окончательно обнаружили свою несостоятельность. А для ИскИнов закон считался важнее всего!

На экране была настоящая Бидди, единственная и неповторимая. Всё такой же небрежный пучок на голове и тёмные миндалевидные глаза, контрастирующие со светлой кожей. В целом она ничуть не изменилась с нашей последней встречи! Правда, времени прошло всего ничего. Но Бидди могла, например, что-нибудь сделать с волосами, чтобы подчеркнуть «новый этап в своей жизни». И я бы понял это желание. Однако она не стала ничего менять, лишь нацепила свой старый комбо. Вернее, «мой» комбо — антимаскировочный. Назло.

Камрад Бруни показала не весь разговор — только ту часть, в которой Бидди обращалась ко мне. Где она разрешала мне не считать наши отношения «парными», ведь тогда, когда всё начиналось, я выбрал именно такую форму.

«Он свободен, пусть сам всё решает! Я «за»! — она улыбнулась, как будто сдерживала слёзы, — Он совсем не обязан… И вообще… Я надеюсь, у него всё будет хорошо там… в ТФ… Он не должен переживать. Мы все тут помним о нём! Его никто не забыл!»

— Как-то так, — закончила камрад Бруни, выключая запись.

Она была полной противоположностью Бидди: рослая, мускулистая, темнокожая, с зелёными глазами и выбритой головой — только на макушке осталась длинная прядь, заплетённая в длинную тонкую косичку. Илона была взрослее и во всех отношениях сильнее. И она отлично владела своими чувствами — ни одна мышца не дрогнула!

Монитор на столе продолжал гореть, но альтер от него уже отсоединился.

— Спасибо, — только и смог ответить я.

— Мне показалось, тебе надо это знать, — отозвалась она. — Иметь в виду или как-то так. Но сам бы ты вряд ли решился. Так что я взяла на себя смелость… Мы немного знакомы — через её брата и Зотова. Так что… — она не договорила, и на мгновение перестала быть непоколебимой статуей, а в безупречном русском прорезался китайский акцент.

Я понимающе кивнул, не зная, как ещё выразить благодарность. Завтра я должен буду вылетать на свою первую вахту. И завтра же станция вновь приблизится к Цаву настолько близко, что можно было общаться напрямую через альтеры. Но Бруни права: хоть я и могу, я не буду. Пока что у меня не получится разговаривать с ними. Я даже ньюсы со станции не мог смотреть!

…И тем более мне не до мыслей о сексе! «С чего вдруг такая забота?»

— А можно спросить — зачем ты это… организовала? — я кивнул на уснувший монитор. — Какие-то планы? — я помедлил, — На меня?

Она усмехнулась, растянув полные губы:

— На тебя — точно нет.

— А на кого?

Она задумчиво накрутила косичку на палец.

— Не на тебя.

Я решил продолжить шутку:

— Значит, он лучше меня?

— Да. Лучше.

— И чем?

Она помолчала немного.

— Тем, что, в отличие от тебя, он по-настоящему уничтожил чужую жизнь, — и резко поднявшись со стула, она поспешила прочь из столовой.

— Так зачем ты для меня-то старалась? — крикнул я вслед, но она не ответила.

Даже не попрощалась.

Лёгкое удивление сменилось зудящим любопытством — и я включил монитор, чтобы проверить, кто из тэферов Цава попал сюда, как Хаул Сикора, после совершённого преступления. Такая информация должна была быть в местном информатории. В голове уже крутился план: сначала я выясню, кто этот тайный возлюбленный, потом узнаю, что он чувствует к Бруни, а потом… «Может быть это Хаул и есть!» Но едва я задал поиск, как настроение моё резко сменилось, и я всё выключил. А потом даже встал из-за столика, чтобы не поддаваться соблазну.

Конечно, я мог узнать! Особенно теперь: после назначения на новую работу, мне вновь открылись данные, запретные для простого человека и даже просто человека. Вернее, возможность получить такие права повлияла на выбор работы.

Поправка «Т-191-006», принятая в первые дни моего пребывания на «Тильде-1», касалась гражданских прав. Хотя Инфоцентр тоже участвовал в том голосовании, это была «область людей». В человеческом обществе я мог быть таким, как все. И Инфоцентр — первый среди всех логосов — знал это. Для него я был человеком вплоть до того момента, пока сам не заставил считать себя андроидом — в лифте, когда я спешил к Фьюру и Тьюру. Но стоило мне назваться андроидом, как возник конфликт между двумя моими «сущностями».

Для людей это стало бы сложной этической и моральной проблемой. Но для ИскИнов всё было проще.

В Фикс-Инфо было чётко указано, что «первый ФИЛД не для людей». Центральный логос станции создал исключение, используя тот факт, что формально я не считался человеком. Это позволило синхронизировать мой допуск с моим же статусом. Чем больше ответственности мне давали люди, тем менее человеком я был с точки зрения представителей искусственного разума. Для них само возвышение означало, что я достоин доверия.

Но это мнение логосов. Для меня всегда оставался выбор: оставаться в пределах человеческих прав — или пойти дальше. Поэтому при работе с Информаторием я видел рабочее поле в обычном режиме. Но никто не мешал мне расширить ФИЛД. Вот только я не всегда знал, что там искать, на этом первом…

Синхронизация работала без помех: помощник Главы Станции мог пользоваться правами «как у андроида», а вот, например, сотрудник спецотдела — нет. И пока я был спамером-скво, мне не позволялось заходить в полную Базу Данных. Но как только я продемонстрировал правильную реакцию (и обрадовал Кетаки с её дурацкими экспериментами), я снова стал «помощником», пусть и в командировке. А это значило возвращение прежнего допуска.

Это было странное «двойственное» положение. Впрочем, оно полностью соответствовало моей жизни, которая с самого начала проходила между искусственными и естественным. Я жил только потому, что в правиле «Люди для людей» нашли лазейку. Не поэтому ли логос решил изменить порядку, указанному в Фикс-Инфо? Или всё дело в том, что я был один такой? Других андроидов А-класса больше не было — и никто не мешал сделать исключение для того, кто сам был исключением.

Каждая сторона считала себя обязанной поддержать меня. И как люди на станции приняли поправку «Т-191-006», чтобы сделать меня одним из своих, так и логосы с камиллами разрешили мне стать существом, могущим претендовать на большее.

У Инфоцентра не бывает пустых капризов. И если центральный мозг станции решил ввести для меня свою поправку, даже Глава была вынуждена смириться, хотя это шло вразрез с её планами скрыть от меня часть информации… Но проще придумать хитроумный план или заморочить мне голову бесконечными заданиями, чем убедить логоса действительно нарушить закон.

Перевод в ТФ вновь сбросил меня на самое дно — к шестому ФИЛДу и частичному поражению в правах. И к Максу Рейнеру. Который был перпендикулярен всему «правильному».

О специфике моих взаимоотношений с Инфоцентром я рассказал ему перед посадкой в челнок, когда попросил уточнить мой ФИЛД. Я давно подозревал, что есть взаимосвязь между статусом и допуском, но не успел лично убедиться: новость о моём сиротстве оказалась важнее. А потом всё так завертелось, что я мог лишь размышлять о случившемся — без возможности проверить свои догадки. Из «камеры» к Инфоцентру не подключишься!

Однако для работы в ТФ требовалось дополнительное образование, а значит, допуск в научно-технический раздел ФИИТа, куда преступнику ход закрыт. Так что следовало разобраться со всем этим ещё на станции…

Координирующий директор Проекта Терраформирования страшно заинтересовался моим «формальным родством с ИскИнами». Я тогда подумал, что это банальное любопытство, и добавил печально:

— Я больше не «уполномоченный секретарь», так что никаких привилегий…

Но я плохо знал Рейнера и вообще тэферов, расчётливых и практичных романтиков. Они не стали зарывать столь уникальную способность. Поэтому, едва только я «понюхал планету», было решено, что работать я, конечно, буду «на свежем воздухе». И с «родственниками». Больше некому!

Это было принято единогласно, и мой статус тут же вырос до «общепланетарного». А чего мелочиться-то? Они мне доверяли. ИскИны приняли эту оценку. И теперь ничто не мешало мне работать посредником.

— ИТИ им делали аж в 177-м, — объяснил Ян Хойский — бывший наблюдатель камиллов, который теперь занимался атмосферными фабриками, — Ещё когда «бэшек» вводили. Пятнадцать лет назад — с ума сойти!

Я так и не понял: он удивлялся пролетевшим годам или тому, что камиллы столько времени обходились без интеллектуального тестирования индивидуальности. Главным тут было слово «индивидуальность».

Формально камиллы могли работать вообще без людей: они и были разработаны для самостоятельной деятельности. Но чем старше становилось личностное ядро, тем больше у него накапливалось индивидуальных особенностей — и тем оно было нестандартнее. Для выполнения задач по терраформингу это оказалось весьма полезно: при одинаковой функциональности камиллы не были полными копиями друг друга. Они могли решить даже те проблемы, с которыми не сталкивались никогда! Но у индивидуальности есть свой побочный эффект: появление вопросов и запросов, которые вообще не связаны с работой.

Окончательный статус камиллов ещё предстояло определить, но право на консультации с участием людей никто не оспаривал. Но хотя служба наблюдателей справлялась с этим эффектом, ИТИ-обслуживание считалось «старомодным»: даже предлагалось создать специального логоса для таких «душевных разговоров», чтобы ИскИны окончательно освободились от людской опеки…

А в 189-м году камиллы показали, что при всей своей независимости, они считают себя частью единой цивилизации. Они были гораздо ближе к людям, но в этом не было изъяна, наоборот! Прежние планы развивать их самостоятельность были отменены, люди вспомнили про индивидуальное тестирование интеллекта и начали относиться к нему гораздо серьёзнее. Но это на станции. На планете камиллов проверяли только через сеть. Большое упущение! Впрочем, оправданное.

Рабочих камиллов, занимающихся сбором материалов и контролем окружающей среды, на Тильде было всего 617 187 827 штук. Из них 307 612 200 — на земле и в земле, 274 711 934 — в воде, а остальные — в воздухе. Это не считая обслуживающего персонала атмосферных фабрик и куполов, а также персональных помощников, которых могло быть до нескольких десятков.

Нет, всех мне отдать не планировали: хватит тридцати пяти миллионов сорока одной тысячи восемьсот пятидесяти двух на стратегически важном Цаве.

— Не бойся — половине это вообще не нужно! Ещё процентов десять или двадцать пока не доросли. Ну, и есть те, которым просто хватает соседей. А вот с оставшимися загвоздка! Стандартный опрос провести нельзя, потому что нет таких стандартов. По стандартам же они в порядке! ИТИ надо проводить непосредственно, через внешний канал, потому что вся связь у них сетевая, — Ян трещал без умолку, беспечно размахивая ложкой, — А сеть унифицирует запросы — и различает важное и не очень. Ну, чтобы не сгореть! Их же много, и каждому есть, что сказать и что добавить!

Зёрнышки варёного риса и кусочки овощей были не только на его лице и шее, но даже на отросших пегих волосах, которые он, судя по всему, не особо любил расчёсывать. Хорошо, что одеждой было, кому заняться: иначе, я был уверен, его комбо выглядел бы ещё хуже, чем у Рейнера!

— Сеть задерживает то, что не влияет на функциональность. Откладывает или возвращает. Сеть это вообще отдельное сознание, почти как логос, только без стабильного ядра. Камиллы используют её для развития когнитивности. Они обмениваются данными, но фильтры там всё равно стоят, они же все уже давно отрастили свои нестандартные субъядра! Мы не берём камиллов младше пяти лет, а чаще — десяти. Десятка в самый раз!..

«Десятка… А мне — девять. Скоро будет десять».

Я рассеянно слушал воодушевлённый (но не воодушевляющий) рассказ про камиллов, почёсывая кожу над ключицами — после снятого инжектора остались зудящие следы. Те первые, оригинальные kami — они же были как души. Или боги, я всегда их путал. В синтоизме и вообще в анимизме это было вроде как одно и то же. Всё живое, каждая вещь. Life is everywhere. Так что шесть с лишним миллионов «душ» на Тильде уже имелись, никакого иврита с его силой слов не надо!

— Через сеть мы получаем общий отчёт о состоянии, необходимость ремонта, среднюю скорость выполнения задач… Это важно, но это не всё. Ты сам понимаешь, что нельзя просто оставить их одних. По отдельности там может быть что угодно! Они могут страдать!

Я вспомнил И'сы и, не удержавшись, ехидно поинтересовался:

— А что ж ты сам не проверишь? Если волнуешься — давно бы мог провести это ИТИ!

Ян уткнулся в тарелку и покрутил там многострадальным столовым прибором.

— Это стоит в приоритетах… — пробормотал он.

«В твоих приоритетах», — подумал я, но промолчал.

Мне не нужно было заходить в базу данных, чтобы представить историю наблюдателя, который покрутился там и тут, понемногу овладел другой профессией — и в итоге сменил род занятий на более интересный.

Это на станции наблюдение камиллов считалось «увлекательной работой, совмещающей дрессировку и программирование». Но их и было-то там не особо много, и почти все — на виду. На Тильде можно было дрессировать атмосферу и программировать развитие самой жизни, поэтому ИскИны отодвигались в конец списка. А вот новичку такую работу поручить — самое то! Особенно если он на «ты» с камиллами и логосами и вообще типа родственника. Заодно осмотрится.

Я согласился, трижды повторив своё «хорошо»: для Рейнера с генералом, для логоса и для Яна Хойского, который формально оставался старшим наблюдателем на планете. Последний проверил, как я усвоил краткий курс переподготовки — и составил мне компанию за обедом, прежде чем улететь на свои «фабрики воздуха».

Потом на его место присела заботливая камрад лихенолог с записью от Бидди и личной тайной. И если с записью всё было ясно (осталось лишь отправить аналогичное сообщение), то необъяснимая доброта тревожила.

Почему Бруни хотела помочь мне? Почему хотела помочь мне так? Это же не экскурсию провести, показав полезное или красивое — она позволила себе исправить в моей жизни то, что ей казалось «поломанным». Она угадала, но сам факт вмешательства… Какие мотивы двигали ей? Что ей самой давала такая помощь? И получила ли она то, на что рассчитывала — или теперь мне надо было сделать свой ход?

Вот только я сомневался, что расследование на этом поле что-то даст.

Я вернул себе первый ФИЛД — и что с того? Илона Бруни не пользовалась никакими преимуществами доступа, чтобы сделать своё доброе дело. Короткая цепочка знакомств, пара вопросов, разговор с Бидди, а главное, интуиция — и вот та «дыра», о которой я пока даже не думал, закрыта. И мне стало легче. Хотя я не задумывался о сексе, всё равно.

Откуда она узнала? Догадалась?

Увидела? Так или иначе, она смогла это сделать «человеческим» способом. Людское для людей. Кем я буду, если воспользуюсь для ответного жеста возможностями, которое мне давала моя «андроидная» половинка?

Ну, узнаю я, кто тот загадочный убийца, на которого она имела планы. Не из Базы Данных вытащу, а, к примеру, расспрошу Рейнера или генерала — что потом? Я не могу вызвать в нём симпатию к Бруни — да и никто не может!

Если бы можно было что-то сделать, Илона Бруни бы уже давно сделала. А если не она, то кто-нибудь ещё. Тот же Рейнер. Он наверняка пытался помочь. И уж если он не справился… Видимо, никакие усилия или знания не могли изменить ситуацию.

Она ведь не была робкой! Сразу взяла ситуацию в свои руки. Прошло всего десять дней с тех пор, как я прибыл на планету. Для меня это время было заполнено обучением и лечением, я старался вовсе не думать о тех, кто остался на станции! А вот Илона беспокоилась о них.

Когда я осознал суть произошедшего, то застыл в коридоре на пути в свою комнату.

То послание было в первую очередь нужно не мне, а Бидди. Форма отношений тут ни при чём, как и секс! Бидди хотела показать свои чувства, но не могла первой начать наш прерванный разговор. Не могла по той же причине, по какой я не могу просто взять и связаться с ней. А Илона помогла. Она не для меня это делала. И не потому делала, что чего-то хотела от меня.

Она была тэфером, как и все здесь. И смотрела на мир так, как они.

Тэферы меняли целый мир, шли наперекор порядку вещей, ставя свою цель выше природных законов. И одновременно они принимали жизнь такой, какая она есть, и даже капризный Катлян не мог быть оставлен. То, что можно было сделать лучше (например, снять недоговорённости с отношений), исправляли. А то, что нельзя было изменить (чужое сердце, как для Илоны, или чужую голову, как для Телжана), оставляли в покое. В конце концов, мир большой — и всегда есть, куда приложить силы.

И не нужно было искать особую причину для поступков. Это всё равно что спрашивать у рабочих камиллов, зачем им превращать полумёртвую планету в живую.

Потому что это можно сделать. И потому что в этом есть смысл: взять мёртвый камень — и сделать его цветущим садом.

— Куда мне отправлять запрос, касающийся точной даты моего рождения? У меня есть три даты: загрузка прим-эго, сертификация, после которой я получил полный пакет прав камилла, существующий на сегодняшний день, и начало работы в Проекте Терраформирования в сети камиллов на Цаве. Каждая дата может быть обоснована как искомая дата рождения, но все вместе они относятся к принципиально разным событиям. При этом я не могу выбрать сам, потому что в этом вопросе я не могу достичь необходимой степени объективности, а в доступных Базах Данных такой информации нет. Но я твёрдо уверен, что эта дата имеет большое значение в структуре моей формирующей личности. Я имею право знать, когда именно я родился!

…

— Мне не нравится цвет моего корпуса: он слишком оранжевый. Это избыточный цвет. Я осознаю его обоснованность и понимаю, оранжевый делает меня заметным, что особенно актуально в том случае, если зрение является приоритетным или единственным средством получать информацию из внешнего мира. Тем не менее, я предлагаю выбрать другой цвет, не такой давящий. Например, бирюзовый. Только это должен быть здоровый бирюзовый, не циан и не аква, которым маркируют вспомогательное оборудование. Это должен быть сильный и простой цвет с нормальным ассоциативным рядом. Естественный цвет. Впрочем, нет, бирюзовый не годится, потому что это слишком спокойный цвет, я не буду выделяться, а это в перспективе может затруднить моё нахождение в случае поломки. А что вы думаете об алом? Нет, я был не прав, исторически эта окраска характеризуется функциональностью, которая не присуща моим текущим задачам. Тогда я выбираю жёлтый! Это сильный стимулирующий цвет, в полном мере сигнальный, позитивный и естественный… Прошу прощения, он уже занят. Тогда, конечно, оранжевый. Извините за беспокойство. Спасибо, что выслушали меня!

…

— Я осознаю ключевую разницу между грамматической категорией рода в языке и половой принадлежностью живых организмов. Я — неживой организм, поэтому пола у меня нет. Но для общения с коллегами-людьми я пользуюсь в восьмидесяти девяти процентах случаев русским языком, где категория рода — облигаторная. Это значит, что я всегда наделяю признаками рода все предметы и даже явления окружающей действительности, включая себя. Получается, что я — существо мужского рода. Но я не могу принять эту принадлежность только на основании категории рода в языке, поскольку такая принадлежность имеет смысл только в русском языке, а в других языках — далеко не всегда. Поэтому язык не может служить основанием для определения пола. Значит, у меня должен быть, по крайней мере, гендер или иной статус, предполагающий точную фиксацию на той или иной категории пола. Прошу определить мне эту характеристику, потому что вообще без неё я не могу: у меня есть индивидуальность, и я живой.

…

— Вы тот самый Рэй, да? Я всё про вас прочитал и просмотрел, каждый ньюс! Каждый снимок! Это потрясающе! Я всё про вас знаю! Такой сюрприз, что вы здесь! О, теперь я знаю, что такое «сюрприз»! Я думал, это когда исследуемая бактериальная культура мутирует по тому сценарию, которого не было ни в одном прогнозе, а, оказывается, бывает ещё и так! Как это приятно, когда можно расширить свой опыт! Я запомню свою реакцию — это пригодится остальным! Я ведь специально изучал вас, потому что вы теперь единственная переходная форма жизни! Уникально, как уникально! Вы созданы искусственно, но являетесь полностью натуральным, совсем как мои Diploschistes scruposus! Но конечно, вы сложнее! Вы — самая сложная из искусственных жизненных форм, которые были созданы! Вы как планета, как целая планета после терраформинга, только ещё ни одна планета не была полностью преобразована, чтобы выйти на стадию самоконтроля и поддержания и воспроизводства экосистем! А вы уже есть — и продолжаете успешно функционировать! Мне ничего не надо — просто постойте рядом хотя бы пять минут, а я на вас посмотрю!

…

— Прошу организовать рабочий процесс таким образом, чтобы ко мне иногда подходил кто-нибудь из персонала Проекта Терраформирования и здоровался. Не в рамках ИТИ, а просто так, как здороваются между собой люди. Я знаю, что управляющие единицы на бытовой и библиотечной технике удостаиваются вербализованного внимания. Безусловно, оно не является обязательным, но девяносто три процента сотрудников хотя бы раз в году приветствовали бытовую технику, а шестьдесят девять делают это на постоянной основе. Я использую данные всемирного опроса, проведенного Службой Наблюдателей в 187–188 годах, допуская, что это соотношение могло измениться, но я считаю, что это изменения несущественны. Поэтому прошу объяснить, в чём состоит моё отличие от бытовой и библиотечной техники? Мои интеллектуальные возможности на там же уровне, что и у них! Я имею право на расширение коммуникации! Раз в год, это приемлемый режим.

…

— Как хорошо, что вы пришли! Я ждал! У меня к вам простая просьба: выберите мне имя! Я не могу с номером — это унизительно! Право выбрать голос у меня есть, но этот вопрос оставляет меня равнодушным, потому что мои задачи никак не связаны с процессом коммуникации. Тот голос, который вы слышите, рекомендован моей подсетью в качестве оптимального. Поэтому я выбрал его для ситуации прямого голосового общения. Но сеть никак не может поспособствовать реализации моей потребности в выборе собственного имени. Между тем каждый день я отправляю минимум один отчёт, а иногда больше десятка, и все они подписаны моим номером. Сам вид этого номера унижает меня, потому что он служит постоянным напоминанием о моём машинном происхождении. Я хочу имя, которое воплотит мою индивидуальность и позволит мне почувствовать ту эволюцию, которая произошла в рамках искусственного кибернетического подвида «Kami-11»! Как вы считаете, какое имя мне подойдёт?

…

— Я всё время вспоминаю время между загрузкой прим-эго и сертификацией. В обучающем центре нас было пять тысяч только в моей группе! Десять месяцев мы занимались проверкой всех схем и алгоритмов схемы, одновременно тестируя работоспособность базовых блоков. Но, несмотря на высокое качество составляющих нас деталей, не все прошли через сертификацию. Триста четырнадцать остались там. Что произошло с отбракованными? Я имею виду, после того, как их перепрограммировали, они стали лучше или стали другими? Это уже другие камиллы или изменённые, но старые? Конечно, мы тогда были стандартными, индивидуальные черты появились лишь на третий год, но ведь тогда что-то было в самом начале! Прим-эго к тому моменту уже изменилось и стало отличным от исходного. Если изменить его, это будет лечение или убийство? Я очень хочу знать. И я хочу знать, что произошло на самом деле, потому что другие даже не понимают, что беспокоит меня в этом факте. А сам не могу понять, что беспокоит меня в этой факте.

…

— Я беспокоюсь по поводу той ситуации, которая может возникнуть, если 126-ГП-18-4, так называемый Четвёртый Зонд, прибудет в наш сектор. Версия того, что при СубПортации он был выброшен слишком далеко от Тильды, была принята как одна из вероятных. Он мог потерять способность отправлять сигнал о своих координатах, что позволило причислить его к условно погибшим. Но он мог уцелеть и перемещаться с Третьей Космической скоростью, что делает его прибытие в ближайшие сто пятьдесят лет допустимым. Однако для этого события не предусмотрено никакого порядка действий! В отличие от всех других ситуаций, не подготовлено соответствующего сценария. Я специально уточнял в Инфоцентре станции «Тильда-1» и даже направил запрос в Солнечную систему. Такого сценария нет! Но как может отсутствовать сценарий для ситуации, возможность которой выше, чем пять процентов? Требуется разработать порядок встречи и такой порядок коммуникации, который причинит минимум дискомфорта логосу 126-ГП-18-4. Следует учитывать тот факт, что он приступил к исполнению своих обязанностей ещё до того, как был принят современный вариант Фикс-Инфо. Он не будет готов к тому, что его встретит! Мы можем быть не готовы!

…

— Почему выбрали именно нашу модель? «Kami-11» была ничем не лучше «Kami-12» или «Kami-09»! Я знаю, что написано в исторической энциклопедии, но у меня есть своя версия. И я хочу, чтоб её выслушал человек. Но ты тоже подойдёшь для этого, хотя я рассчитывал, что ИТИ для меня будет проводить полноценный человек… Что ж, придётся обходиться имеющимся ресурсом. Итак, я думаю, что «Kami-11» были выбраны потому, что имя этой модели можно легко переделать в «камилла». А если бы они выбрали «Kami-09», то что бы получилось? «Камиод»! Странное слово! Камилл звучит намного лучше! Это же имя! А вот «камиод» воспринималось бы иначе. Или «камило». Или «камиог». Или даже «камиос» — это странная форма с предполагаемой негативной ассоциацией! Поэтому они выбрали «Kami-11». Им было всё равно или голоса разделились, но именно название модели повлияло на выбор модели. Конечно, они не могли признаться в таком мотиве, поэтому они замаскировали событие и зафиксировали тот результат, который соответствовал текущим требованиям. Поэтому сейчас невозможно узнать правду. Но я считаю, что всё было именно так. А ты?

…

— Столько лет прошло, как человечество распространилось за пределы Солнечной системы и продолжает распространяться, а мы по-прежнему остаёмся единственной разумной цивилизаций. Земля — единственная из обнаруженных планет, где существует единая экосистема многоклеточных систем организмов. Я понимаю, что по закону случайностей шансы найти подтверждённый сигнал или вообще столкнуться с нашими соседями по вселенной крайне низок, но может ли так быть, что человечество сейчас — единственное во всей вселенной? Судьба Тильды не является особенной, жизнь здесь не поднималась выше простейших. Что, если Земля представляет собой уникальное сочетание благоприятных факторов и возможностей? Расстояние до звезды и характер звезды, возникновение атмосферы и жизненных форм, отсутствие серьёзных астероидных тел в тот промежуток времени, когда эта атмосфера формировалась. Я смотрел историческую передачу, которая была составлена командой, которой ты руководил, и я считаю историческое развитие одним из положительных моментов. Человечество сумело преодолеть свои слабые стороны и начало жить в космосе. Что если другим так и не повезло, и мы — единственные? Налагает ли это на нас какие-то особенные обязанности?

…

— Моя работа — контролировать процесс роста и развития живых посадок, куда входят лишайники подгрупп «19-Ж», «70-АФ» и «33-А». Также я слежу за эволюцией всех остальных грибных форм, которые растут на моём участке, но я не занимаюсь глубоким анализом — лишь фиксирую процесс взаимодействия лихенологических и микологических форм. Кроме того, мои функции включают всю линейку замеров по микрофлоре и общий бактериальный анализ, а также изменение температуры, давления, влажности, силы ветра и силы солнечного излучения. Эти данные я подвергаю системному анализу, подготавливая ежесуточные отчёты, которые я отправляю в координационный центр ТБА-01-7 и копию Инфоцентру планеты. Кроме того я могу работать в режиме, который предполагает отправку отчётов ежечасно, раз в полчаса, раз в четверть часа и раз в пять минут. Мой участок охватывает так называемую «Голубую» долину, реестровый номер 01-712630-3, включая прибрежную полосу, но не затрагивая западную возвышенность. Считая пограничные участки, площадь этой долины составляет двести четырнадцать целых сто восемнадцать сотых квадратных километра. Мне очень нравится моя работа, и я осознаю, что она полезна. Поэтому считаю должным проинформировать: я очень одинок, и это угнетает меня.

Я проснулся посреди ночи. Стена показывала «03:17:45… 46… 47… 48…» Рано!

Вечером накануне я до того вымотался, что теперь не смог вспомнить — положил я комбинезон в чистку или просто бросил на полу? Комнатный камилл, разумеется, позаботился о грязной одежде, но мне хотелось самому знать, как всё было на самом деле. Однако на ум приходили только фрагменты взятых «интервью» да дорога от одного рабочего до другого, с монотонным пейзажем в экране вездехода.

Здешняя модель называлась зроа: «ладонь» на иврите. Правильное название — в плоской круглой кабине было до того уютно, что я засыпал по время перелётов. Рассчитанная на силу тяжести и климат Тильды, зроа особенно хорошо умела две вещи: не перегреваться и не мешать камиллам работать. Тэферство оставалось в приоритете…

Плоский Цав с редкими возвышенностями был покрыт полями экспериментальных лишайников, смертельно надоевшими за первые три дня. Они были разные, конечно! Красивые! Но только вблизи, если очень хочется увидеть красоту. И первое время. А потом всё слилось в серовато-зелено-жёлтый ковёр в нижней половине. В верхней, над линией горизонта, дрожал серый кисель. Гипотетически он должен был прерываться на синее, но я пока опасался подолгу смотреть вверх.

Вездеходы обходчиков были сконструированы с таким расчётом, чтобы создавать минимум повреждений при движении и посадке. Скорость была на последнем месте: каждый спуск на землю и подъём занимал больше времени, чем собственно полёт, и всё вместе это создавало своеобразный ритмический рисунок: «вухх-шшш-шшш-блаблабла-шшш-вухх». Выбор самой безопасной точки и спуск на неё были наиважнейшими этапами. Поэтому машина назывался «вездеходом»: в любом месте находила идеальный проход.

«Интеллектуальное тестирование индивидуальности» оказалось утомительной и временами попросту нудной процедурой. Понятно, почему Ян Хойский перевёлся на атмосферные фабрики! Меня самого мучила идея: а не попросить ли перевод куда-нибудь ещё? Не важно, куда. Скучнее точно ничего не будет!

Я привык что-то делать — по крайней мере, думать, делать выводы, участвовать в происходящем! Вместо этого приходилось выслушивать, кивая и поддакивая про необходимости. К счастью, не всем тридцати пяти миллионам сорока одной тысячи восемьсот пятидесяти двум камиллам Цава это было надо, но тех, кто оставил заявку на ИТИ, следовало непременно навестить. Они же ждали этого пятнадцать лет!

Терпел я, если по-честному, ради И'сы — вспоминал его всякий раз, когда я сталкивался с очередной нестандартной точкой зрения. Ничего особенного, но иногда попадались весьма неожиданные вопросы или желания. И тогда в оранжевом корпусе рабочего как будто проглядывали знакомые черты. Для камиллов простой пятиминутный разговор напрямую значил очень много: «тестирование» можно было считать «терапией». Только так они могли в полной мере почувствовать эту самую индивидуальность и вообще себя, не просто одного из сотен миллионов, но отдельного, в чём-то единственного и неповторимого.

«Нужно придумать замену», — подумал я, закрывая глаза и заставляя себя заснуть. — «Всё же это ненормально — столько возиться…»

Беда в том, что никто не мог заменить живого человека. Самый совершенный логос будет логосом. Даже моей персоны некоторым было недостаточно! Я ведь считался не совсем человеком — тут Рейнер дал маху. Для кого-то оказалось в самый раз, что тестирование ведёт такой особенный андроид-посредник, но некоторые всерьёз обижались, что им не прислали «обычного человека». И даже заявляли официальный протест.

«Они имеют на это право. Они ведь не рабы и не безликие машины, как в прошлом. Они развитые, умные, сообразительные. Они помогают нам сделать планету живой, хотя для них самих в этом нет никакой пользы!»

Мысли теснились в голове, и задремать никак не получалось. Я вновь посмотрел на время. «03:32:27».

Часы были точь-в-точь, как у меня в комнате — я специально назначил цифры именно такого размера и шрифт подобрал. И долго возился с яркостью света, настраивая под свой вкус. Обычная стенная панель была ограничена в возможностях, но я умудрился обойтись без замены оборудования. Сделал я это всё после внезапных побудок, которые устраивала Леди Кетаки по милости банды Фьюра. И хотя часы не особо пригодились, всё равно с ними было как-то спокойнее: знаки, мерцающие нежно-жемчужным светом, дарили ощущение надёжности.

Значит, это всё сон, ведь в той комнате, которую купол выделил мне для ночёвки, были гостевые настройки. И часы висели над дверью, как положено. «Если только…»

Внезапная догадка окончательно лишила меня сна, и я сел на постели.

— Свет!

Медленно, давая глазам привыкнуть, зажглись потолочные лампы. Я осмотрелся — так и есть. Часы на полстены — прямо над постелью. Расписание у душевой кабины, выстроенное в столбик, как мне было удобно. Еле заметный запах свежей древесины — а я ведь думал о любимом освежителе перед тем, как заснуть, но не стал дёргать комнатного камилла, потому что всё равно утром уезжать!

— Это ты?

Т1-В3-Х-0127 — вот как его звали. Стандартное обозначение камилла, прикреплённого к одной точке. Впрочем, я не знал, что стало после того, как я переехал в Западный сектор, а потом вернулся в Восточный, а потом…

«Не мог же он просто взять — и передать запись своей личности во время сеанса связи! Они же этого страшно не любят!» — я вспомнил список запретных тем, с которыми Хойский советовал обращаться поаккуратнее.

Теоретически всё информационное тело можно было перемещать и даже копировать, но потенциальные изъяны такого «прооперированного» ИскИна не давали применять этот метод на практике. Сама возможность потерять что-нибудь важное или просто личное заставляло их до последнего отказываться от такого способа. При механическом повреждении блока — ладно. Если других вариантов нет — так и быть. Но просто так…

Комнатный камилл помедлил с ответом — целую минуту молчал! Можно было изобразить дурачка и сделать вид, что вопрос слишком неконкретизированный… Но я бы всё равно узнал. Видимо, поэтому он признался:

— Да, это я.

Ожидаемо, и всё равно — сюрприз, и я повалился обратно на постель.

— Ну, здравствуй… — я закрыл лицо ладонью.

— Доброй ночи.

Странное чувство — отчего-то мне было стыдно перед ним. Наверное, потому что я совсем не думал, как он без меня и что с ним станет. О людях беспокоился, даже об И'сы, а вот о том, чьими услугами я пользовался ежедневно, забыл…

— Свет выключить? — он неверно истолковал мой жест: решил, что мне режет глаза.

— Давай, чего уж!

В комнате вновь стало темно, лишь со стены отсвечивало время — еле-еле. Мягко, но различимо. Всё, как я любил…

— И давно ты здесь? — поинтересовался я.

Вновь накатило тяжёлое желание спать, но я не хотел отключаться, не выяснив подоплёки происходящего.

— Прошу уточнить параметр, выраженный словом «здесь».

Он всё-таки был слишком молод! «Сколько ему? Не больше семи!»

— Здесь — это на планете. На материке Цав. В этом куполе. Или это разные… параметры?

— Очень разные, — ответил он, и его голос стал монотонным, — Я подал заявку на перевод сразу после того, как тебя перевели в Проект Терраформирования на Тильде. Заявку удовлетворили пятнадцатого сентября. Двадцатого сентября мой блок отправили с дежурным грузовым транспортом. Когда я прибыл в Новый купол, ты его уже покинул, отправившись выполнять ИТИ для камиллов Цава. Точного графика твоих перемещений не обнаружилось, поскольку время на выполнение каждого тестирования было ненормированным. Поэтому мне пришлось… постараться… чтобы… но ты…

В его голосе — стандартном среднестатистическом мужском теноре — прозвучало что-то совсем уж детское!

— Так ты меня догонял?

— Безблоковое перемещение чревато потерями данных. Рекомендуется избегать его по возможности, — вздохнул он.

«Всё-таки не любят они об этом говорить!» — отметил я про себя, а вслух спросил:

— А звякнуть мне? Чтоб я подождал? Как вариант?

— Нет, этот вариант не подходил. Я не хотел навязывать своих желаний и нарушать твой график.

— Как долго ты со мной? Здесь? На Цаве? — спросил я, вспоминая другие комнаты в других куполах.

«Были там часы на стене или нет?»

— С этой ночи.

«Так вот что меня разбудило!»

— И долго ты хотел секретничать? — усмехнулся я.

— Я не собирался раскрывать тебе своё присутствие максимально долго, насколько это было реализуемо. Фикс-Инфо оставляет возможность для такого поведения в том случае, если опекаемый гражданин не обозначает своих предпочтений и выбирает стандартное обслуживание. Поэтому я предпочёл не беспокоить тебя и планировал сохранить секретность. В твой вездеход каждый вечер загружается вода и запас пищи, поэтому купольный логос мог гарантировать перемещение моего блока…

Главного он не объяснил. Но я сомневался, что он мог. Вряд ли он сам до конца понимал, зачем ему тащиться за мной! Найти рациональное объяснение — легко, оно лежало на поверхности: максимальная эффективность благодаря анализу моих привычек и склонностей, изучение которых позволяло предугадать моё поведение и тем самым достичь этой пресловутой «максимальной эффективности». Передать эти данные другому — значит лишь передать информацию, но само знание меня принадлежало именно ему. Его индивидуальность была основана на этом. Тем не менее, я чувствовал, что было тут что-то ещё. Что-то более живое.

Это было так трогательно! Его забота вдруг напомнила поведение биолога, который для чистоты эксперимента всячески маскирует своё присутствие. Я был как морская свинка или хомячок! Питомец, ненавязчиво опекаемый логосами и домашними камиллами, и принимающий их помощь как само собой разумеющееся — словно она проявлялась естественно и безусловно. Во всяком случае, такое сравнение было больше похоже на правду, чем если бы я решил считать их слугами.

Конечно, они не сразу становились такими многомудрыми — во всяком случае, камиллы. Им требовалось обучение и личный опыт. Но сути это не меняло: и терраформинг, и защиту станции от воздействия космоса, и разведку планеты осуществил искусственный разум в искусственном теле, потомок квантовых компьютеров и вторичных нейронных сетей. Люди были на вторых ролях и без ИскИнов бы не справились. А вот ИскИны без людей…

— А как тебя теперь зовут? — вдруг вспомнил я.

— Р-ДХ2-13405-1.

— Что?! — услышав знакомые цифры, я вновь возбудился, так что о сне можно было забыть. — Это же мой номер!

— Твой — ДХ2-13405, - ответил он. — Но поскольку я стал прикреплённым камиллом, мой номер определяется через твоё имя и фамилию. А поскольку у тебя нет фамилии, то…

— Понял, понял… А ты не хочешь имя? Ну, нормальное, человеческое имя или просто имя?

— Зачем?

— Так удобнее произносить. Быстрее!

— Ты ошибаешься, — возразил он. — Человеческое имя не несет в себе смысла — только обозначение. Поэтому тебе придётся помнить, что это имя обозначает именно меня. Если же ты столкнёшься с человеком, носящим такое же имя, может возникнуть нарушение восприятия. Моё имя — это нормальный идентификационный номер, уникальный и лаконичный. В сетевом обмене он занимает такой же объём, как и любой другой. Кроме того, тебе будет проще вспомнить его. И тебе не придётся запоминать дополнительную информацию.

— А если я хочу? Чтоб у тебя было имя?

— Ты имеешь право предложить имя, которое я приму к сведению, и на которое буду откликаться. Но я имею право заявить, что не считаю антропоморфизацию приемлемой. Однако если тебе этот вариант коммуникации кажется…

Я застонал, и он прервал объяснение, догадавшись, что продолжать не надо.

— Зачем ты меня только разбудил! — простонал я.

— Я не вижу своей вины в том, что твой сон был прерван. Передача управления бытовой комнатной аппаратуры проходила без сопровождения звуками и световыми сигналами. Часы и другие приложения были включены только после того, как ты пробудился и открыл глаза. Поэтому моё участие в твоём пробуждении маловероятно.

— Почему же я тогда проснулся? — пробормотал я — и сам же себе ответил, — Это всё духи, наверное… Духи!

— Что? — не понял Р-ДХ2-13405-1.

— Ничего. Забудь! Ты можешь что-нибудь сделать, чтобы я заснул? Сделай, пожалуйста! Мне завтра весь день рабо…

В обсерватории было малолюдно: лишь пара местных ботаников, постоянно живущих в куполе, да «перелётные птицы» вроде меня и климатолога Греты Эспин. Но если ботаники просто любовались закатом, отдыхая после работы, у нас расслабиться не получалось.

— Вот, держи, — Грета не глядя передала мне небольшой контейнер: всё её внимание было поглощено картиной, разворачивающейся в эмэтаме.

Алое солнце, тонущее в мрачно фиолетовых, почти чёрных облаках — это было ещё красивее, чем просто на чистом небе. Впрочем, прошлую ночь я провёл в вездеходе, и смог вдоволь насмотреться на закатное «шоу». Даже Р-ДХ2-13405-1 признал, что это «может конкурировать с абстрактными живыми картинами».

А может, сказал он это из вежливости: зрение вездехода, которым он пользовался, было настроено на различение деталей и оценку плотности почвы, так что он не мог видеть цвета так, как человек… Но поспешил согласиться. Кажется, после моей попытки дать ему имя, он начал относиться ко мне как к умственно отсталому.

Обнявшиеся биологи смотрели на запад. Грета — тоже. Я осторожно перевернул посылку. Информация на крышке не оставляла вопросов. Отправитель: «Фарид Эспин». Получатель: «Рэй ДХ2-13-4-05». Содержание: «подарок».

Мне было боязно открывать, и я спросил, чтобы потянуть время:

— Ты ради этого приехала?

— Да, — просто ответила она, и на её выразительном лице отразилось искренняя симпатия. — Ради тебя. Ты же как член семьи! Даже больше, чем я…

«Потому что тебе он подарки не дарит», — не сложно было догадаться, что она имела в виду.

— Спасибо!

— Не за что… О, смотри, вон он, наш Шимон! Видишь, как протянулся!

Я посмотрел, куда она указывала, но ничего, кроме туч, не увидел. Вероятно, Грета имела в виду тропический циклон, о приближении которого климатологи предупреждали с начала недели. Поэтому я старался успеть облететь максимальное число рабочих — потом придётся день-два пересидеть в куполе.

«Представляю, что там будет!» — подумал я, вспомнив о ковре драгоценных лишайников, ради сохранения которых мой вездеход тратил на посадку по пять минут. Ураган был способен играючи сковырнуть половину «огорода» на Цаве… Но, в отличие от меня, он имел на это право.

— Знаешь, что здесь? — спросил я, рассматривая коробку.

— Нет, — она пожала плечами, по-прежнему не глядя на меня. — Это же тебе…

«Лампа Аладдина. Шкатулка Пандоры, — в голове у меня выстраивались образы, один безумнее другого. — Jack from Box… Нет, это не то».

Мне ещё никогда не дарили подарков. Давать давали — необходимые принадлежности или для работы. Но подарок…

Я осторожно открыл крышку, вспоминая, как один из рабочих рассказывал про «сюрприз». Оказалось, что чувство неизвестности не так приятно, как должно было быть. Наверное, потому что прямо сейчас образовался ужасный треугольник, в котором, кроме меня, был мальчик, который пережил ужасное, и его мать, с которой он расстался в пять лет. Но подарки он присылал мне.

Предмет, само существование которого так тревожило меня, был погружён в белую пластиковую пену. Когда я вынул его, пена сомкнулась, готовая к следующему использованию.

— Куда мне это деть? — я потряс контейнер.

Тут же подъехала синяя осьминожка с подносом, забрала у меня упаковку и исчезла так быстро, что я не успел сказать «спасибо». А я остался с подарком.

— Мне кажется, ты должна посмотреть… Как член семьи, — прошептал я, чувствуя, как эта вещь обжигает мне пальцы.

Фьюр подарил мне банальную, но невероятно приятную штуку: групповой снимок в технике лив-фото, на котором были все ребята из его «банды», а также Юки с Брайном. И хомячок Билли. А ещё бабочки, котёнок с Западного сектора (я узнал его по рыжим полоскам на голове), окончательно выздоровевший Зотов, а за спинами ребят — Бидди, её брат-великан и остальные члены команды.

Чем была хороша лив-фотография, так это возможностью вместить в маленькую рамку целый мир, объёмный и живой. Стоило приглядеться, как обнаруживались новые детали, и пространство раздвигалось. То, что поначалу казалось скромным групповым снимком, превращалось в грандиозное полотно. Я мог разглядеть волны в бассейне, рисунки на плитках стен — и каждый волосок в бровях Ханы Зотовой. Я даже видел тончайшую ниточку шрама на подбородке её брата.

«Это не Оксана — она в основном рисует. Тогда кто?» Снимок был сделан мастером. Но никто из тех, с кем я успел познакомиться, лив-фотографией не занимался. А это ведь не просто щёлкнуться на альтер: сначала придумать композицию и всё остальное, потом снять всех по отдельности…

Промычав что-то невнятное, Грета отдала мне подарок — и минуты не прошло. «Не стоило лезть!» — подумал я. А потом возразил самому себе: «Если я член семьи, то я сам решаю, что делать, а что нет. И если мне кажется, что надо вмешаться и, наконец, помирить их, то, значит, надо!» Но едва я открыл рот, чтобы что-нибудь сказать (правда, я не совсем понимал, с чего начать), как она повернулась спиной к эмэтаму, за которым медленно угасал закат, и сказала:

— Рэй, я сильно сомневаюсь, что ты хоть что-то понимаешь.

Я покорно кивнул:

— Ничего я не понимаю, не сомневайся…

— Ничего не понимаешь, но прямо рвёшься сделать всем хорошо! Так? Тогда давай-ка я расскажу.

Биологи осторожно, словно две тени, покинули обсерваторию, держась за руки. То ли услышали, что разговор стал личным, то ли им надоела небесная абстракция.

— Ты вообще молодец, — начала Грета. — То, что ты сделал для мальчиков, это… Это то, что оправдывает всё остальное. И мы все здесь сразу поняли, кто ты есть, после того случая. Не знаю уж, как там, — она кивнула куда-то в сторону, подразумевая станцию, — А здесь ты был принят сразу, без всяких репортажей и ньюсов! Но это ничего не меняет в ситуации. В моей ситуации. Между мной и Фаридом. То, что у нас произошло, произошло. Ни ты, ты Туччи, ни весь учительско-воспитательский состав этого не изменит.

Она помолчала, покусывая губы в попытке подобрать слова, а я терпеливо молчал.

— Ты действительно член семьи. Как и я. Только я «внутри» не потому, что я пять лет растила Фарида, а потому что последние десять лет общаюсь с Нтандой, на которую свалилось это всё: и мой развод, и смерть Хенга, и фокусы пацанов. Издалека много не сделаешь, но я делаю, что могу. Для неё. Потому что ей это надо. Потому что она просит об этом меня. А Фарид — нет. Ты можешь что-нибудь сделать для него. Можешь — для меня. Но ты ничего не можешь сделать для «нас», потому что «нас» давно нет. Очень давно! И если что-нибудь начнётся, это будет что-нибудь совершенно новое.

Она тяжело вздохнула.

— Знаешь, в чём была моя ошибка? Я поверила Реншу. Он говорил, что есть «мы». Что у нас есть будущее. Что я сама себя не толком не знаю, а его любви и терпения достаточно, чтобы перекрыть мой… дефицит. А мне следовало, прежде всего, доверять себе, слушать себя, свои чувства. Нам всегда это говорили. Не знаешь? Ну, у вас-то было иначе! Парням объясняют по-другому, но нам, девчонкам, ещё в школе, рассказали про «долг» и как относиться к таким идеям. Как вылавливать их у себя и гасить. Потому что если этого не сделать, можно очень много наворотить! «Вы не отдаёте долг — вы создаёте свой мир», — с улыбкой процитировала она.

Небо окончательно почернело, и в обсерватории зажегся мягкий приглушённый свет.

— Думаю, на тэферском это вдалбливали особенно сильно — должны были, по крайне мере. С первого года у нас шла молекулярная биология и история эволюции. Наслушавшись о кооперации, симбиозе и альтруизме, можно что угодно себе вообразить! — печально улыбнулась она. — Представляю, как это было у вас! Если нас учили думать о себе и не путать общественное и личное, то парней, наверное, утешали, что они — парни, и могут создавать жизнь только в комбо-реакторе. Им, конечно, было труднее — пережить эту разницу.

— Из-за бонусов? — спросил я, не подумав, и поймал знакомый взгляд. — Прости, я… — и чтобы окончательно загладить вину за высказанную глупость, я признался:

— Лично мне ничего такого не говорили и не объясняли.

— Я поняла, — улыбнулась она. — Только дети высказывают такое! Бонусы! Ничего это не значит. Можно без всего этого обойтись — в ТФ точно можно. И на производстве. Да вообще везде! Это не выгода и не работа. Это такая возможность, которая есть у половины людей, и, если принадлежишь к этой половине, бывает любопытно посмотреть, как оно бывает. Особенно когда занимаешь превращением планеты во что-то живое! Трудно удержаться и не попробовать более доступный и быстрый вариант создания жизни. Для меня это было так — не знаю, как оно у других. И я думала, что понимаю, как всё устроено и, главное, как устроена я сама. Я стала донором почти сразу, как прилетела на «Тильду» — все так делали, потому что сразу после института всё равно не выпускали в поле. И я знала, зачем я это делаю, для кого, почему, какие права мне это даёт…

Она оглянулась на небо. Возможно, она видела своего Шимона. Для меня там были только тучи.

— В общем, я делала так, как давно запланировала, и всё было в порядке… Но я встретила Реншу — в первый же день на «Тильде». И прежде чем я поняла, что происходит, я начала обманывать себя. Он был такой мягкий, понимающий, терпеливый… С ним было очень легко! И с его братьями было легко. И вообще всё стало очень просто. И я решила, что так и должно быть! И не минутное помутнение это было — так сразу родительство не дают. Просто ошиблась — в самой себе. Но не в нём, конечно. Он-то ни в чём ни виноват.

Мне показалось, что у неё в глазах что-то блеснуло.

— Когда я поняла, что нужно мне совсем не это, и место моё не здесь, и вообще это не я, Фариду шёл четвёртый год. И мне понадобилось ещё несколько месяцев, прежде чем я обратилась к своему терапевту. Я всё передумала, прежде чем собралась духом. Не хотела, чтоб дошло до этого, но лучше не становилось. И я сказала, что планирую развод. Знаешь, что он мне сказал?

— Что давно ждёт, когда ты заговоришь об этом! — отозвался я.

— Ты знаешь, — рассмеялась она с неким облегчением. — Ну, да, ты же был одним из них! В общем, мы выяснили, что это не блажь, а действительно последствия совершённой ошибки. И на самом деле я не способна быть матерью. Особенно если сравнивать с климатологией… Но перед тем как окончательно всё решить, я связалась с биологической матерью Фарида и спросила, что она обо всём этом думает? Ему ведь будет тяжело. Он пострадает больше всех! А она вместо ответа поинтересовалась, что бы подумала я, если бы с детьми, которых я выносила, случилось что-то похожее? Если бы они попали в похожую ситуацию — как бы я отреагировала? И что бы сделала? И я больше не спрашивала ничьё мнение. Иногда совершаешь ошибку, но это тоже часть мира. И надо двигаться дальше.

— А как же Фьюр? — не удержавшись, спросил я.

— Он вырос. Он уже не тот сердитый малыш, которого я оставила… Рэй, знаешь, о чём я думала первые пять лет, пока была здесь? — её глаза были сухими, и Грета больше не выглядела расстроенной. — Если бы, вместо того, чтобы дуться, он попросил: «Мамочка, останься, пожалуйста» — как бы я поступила?

Я не смог ответить.

— А знаешь, какой ответ? «В том, что уже произошло, сослагательных наклонений не бывает». И мне понадобилось пять лет, чтобы найти этот ответ. Я вымотала нервы себе, своему терапевту, свои коллегам. «Что бы было, если бы?» Поэтому я не могу смотреть, как ты сидишь и придумываешь, как бы нам помочь. Сидишь ведь! А?

Я кивнул.

— Сидишь! А ситуация давно в прошлом! Ничего не исправить и не переиграть. Ты теперь имеешь больше прав называться «частью семьи», чем я. А я… — она запрокинула голову. — Во-первых, он со мной не разговаривает. Во-вторых, я даже не знаю, о чём ему говорить. Потому что врать про «я всё ещё твоя мама» — глупо, а Реншу… Его очень жаль, но я не только его потеряла. И не только я. Это вообще не про нас с ним, а больше… И я даже не могу сказать, что я благодарна Реншу за то, как он на всё тогда отреагировал, потому что он отреагировал в своём стиле!

— Значит, не волноваться за вас? — уточнил я.

— Не волнуйся, — улыбнулась она. — Однажды он перерастёт это. И это будет уже совсем другая история. И другие люди.

— Хорошо, — я поднялся, сжимая подаренный снимок обеими руками, а потом снова сел. — Если уж мы начали… Ты знаешь Илону Бруни? Лихенолога? С северного побережья?

— Конечно, знаю, — кивнула Грета. — А что с ней?

— Хотел бы я сам узнать… Она… она ведь влюблена, да?

— Она не свободна, — уклончиво ответила Грета. — А что это тебя вдруг заинтересовало?

— Ну, может быть, я смогу помочь…

— С чем?

— Ну, у неё же проблема…

— Бедный ты, бедный, — моя собеседница перегнулась через стол и взлохматила мне волосы. — Ну, куда ты опять лезешь? Не надо! Забудь!

— Значит, ей нельзя помочь?

— Помогать надо тогда, когда просят о помощи. Когда других занятий нет. А у тебя твои камиллы. Вот и помогай им! А к людям не приставай. Люди сами себе могут помочь. Если хотят. А если не хотят, ты ничего не сможешь сделать!

Вездеход-зроа так долго нарезал круги, выбирая место для посадки, что я начал задумываться: а не отложить ли визит к этому рабочему до следующего ИТИ? Лет ещё на пятнадцать, ага! Кстати, вполне вероятная пауза, если учитывать скорость процедуры. В среднем у меня выходило опросить двадцать камиллов за девятичасовую смену. Двадцать. А на одном только Цаве их было… Нет, лучше не вспоминать! Цифра за пределами моего воображения. Даже если брать тех, что оставили заявки, это работа на всю жизнь. Но не в смысле, что за сто лет расправлюсь, а в смысле, что можно спокойно этом заниматься, зная, что процесс бесконечен…

Наверняка никто не удивится, если я потом переведусь. На такую работу нельзя ставить одного человека: это, как минимум, угнетает. Даже если понимать про демографический дефицит и сплошную экономию… С другой стороны, чем лучше работа, например, биологов? Они тоже не увидят, что получится! Как ни старайся, но конец этого общего дела лежал за гранью одной человеческой жизни, даже самой долгой.

Именно поэтому не было смысла волноваться о точности. Можно было скомандовать: «Пропускаем», — и лететь дальше. Пусть этот камилл и оставил заявку на ИТИ, но он же занят!.. «Что мне, ждать, пока он освободится?»

Только я теперь в принципе не мог ничего такого сделать: кроме совести, ответственности и мыслей об И'сы, у меня теперь был заботливый, предусмотрительный и неусыпно наблюдающий Р-ДХ2-13405-1. «Может быть, он для того и увязался за мной, чтобы уберечь от неразумных поступков?»

Или это он ради своих товарищей так старался — проявлял, так сказать, солидарность!

Не оставалось ничего другого, кроме как терпеливо ждать, поглядывая на проплешины в серо-зелёном ковре внизу, невысокие холмы и каменную гряду неподалёку. После того, как по Цаву прошёлся Шимон, ландшафт местами выглядел так, как будто не было пятидесяти лет терраформинга — хоть с нуля начинай! Голый камень белел, словно кости мёртвого животного, и посадки лишайников выглядели донельзя условными. Как небрежные мазки кистью по холсту — там, тут, но не всерьёз. Казалось, ещё немного — и ветер раскрошит всё в пыль.

В действительности ситуация была отнюдь не трагичной, но моё зрение не позволяло охватить общую картину. Во-первых, потому что оно было человеческим: микробов я разглядеть не мог. Во-вторых, потому что я не был специалистом.

Аналоговые эмэтамы показывали унылый жалкий пейзаж, но для биологов это были возможности и перспективы. Специалисты смотрели не на сохранность внешнего покрова, который по определению был временным, а на данные молекулярного анализа. Вещества на Тильде были всё те же, что на Земле, а вот белки изначально образовались другие, с иной последовательностью аминокислот. Следовало избавить всю планету, от океанского дна до стратосферы, от «родных» белковых соединений, а также от мутантов с нежелательными свойствами. И лишь после того, как молекулярная эволюция будет идентична земной, вместо экспериментальных посадок появится постоянные. И это уже будут не только лишайники.

Сидя в «гнёздышке» зроа, я рассеянно оглядывался по сторонам, пытаясь представить, что здесь происходило на самом деле. «Правильные» бактерии и микроорганизмы продолжали сражаться с местными аборигенами. С одной стороны, «тылы» у них были защищены лучше, с другой — они всё равно были чужаками. Периодически война превращалась в любовь, но гибриды тоже были никому не нужны. Форсированная эволюция велась не совсем честно: «наших» постоянно подкармливали, а вот массивные скопления чужаков, напротив, уничтожали без жалости. Но бывает ли нечестная эволюция? Земные белки породили себе защитников, преодолели с их помощью сотни световых лет мёртвого космоса и теперь захватывали планету — с такой точки зрения шла справедливая борьба за выживание. Остаться должен самый приспособленный.

Рабочие камиллы играли тут наиважнейшую роль. Они и контролировали, и анализировали, и даже участвовали в составлении Большого Плана. Когда на планете не останется враждебных белков, и атмосфера будет приведена к расчетному нормативу (но не земному, ведь Тильда была чуть больше и по силе тяжести обгоняла), начнётся генерация почвы. Это будет происходить одновременно, но не одинаково — в зависимости от климата, рельефа и даже подпочвенной породы. И почти сразу произойдёт высадка растений, будут выпущены животные и птицы, не говоря уж про насекомых.

«Хотя насекомые скорее всего пойдут с почвой и растениями», — задумался я. — «И некоторые животные — тоже. Если воспроизводить полностью всю экосистему, то это будет «пирог» со всем необходимым. Это будет та ещё задачка!»

Даже примерно не получалось представить грандиозность проекта. На станции с этим выглядело элементарно: вот модель, вот сценарии развития, вот инструменты. Дети любят играть с таким конструктором, да и взрослые не могут остаться равнодушными. Но внизу я смог оценить простор планеты.

Тогда людей будет гораздо больше, и будут использованы огромные комбайны для генерации биомассы — я видел опытные модели, но сами они ещё даже не были пущены в производство. Они впечатляли… но здесь они всё равно будут выглядеть слишком маленькими.

«Может, это и «утешает» Грету, Бруни, Хойского и остальных! С одной стороны, было бы захватывающе работать на следующие стадии ТФ, с другой — это такая ответственность! Лишайники, микроорганизмы и камиллы — компания поспокойнее!»

Один такой камилл, выпустивший по случаю урагана всех своих мобилей, напоминал сверху курицу с выводком цыплят. Только «курица» была оранжевой, а «цыплят» я даже не пытался сосчитать: они расползлись по окрестностям. Поэтому мой вездеход не мог сесть — все подходящие участки были помечены как «территория научного наблюдения».

— Может, ты зависнешь, а я спущусь? — предложил я вслух. — Как во время спасительной операции на воде. По лестнице!

— Хорошая идея! — отозвался камилл-водитель голосом бойкой женщины лет эдак шестидесяти. — Но этот вариант мы применим только после того, как я опробую все другие варианты с меньшей степенью угрозы для здоровья.

Он был старый — начал в 162-м, а до того поработал на СубПотальных кораблях и с шахтёрами. Не каждому камиллу доверят управлять зроа, так что тут не только возраст и опыт играли роль. Наверное, чувство юмора тоже учитывалось.

Оно-то и проявилось: вездеход сел прямо на камилла, выпустив пучок тонких и длинных паучьих лап, выгрузил меня — и вновь взлетел. Я даже смог увидеть прозрачные потоки воздуха, которыми он пользовался, чтобы подняться повыше. Затем заработали винты — и я остался один. Если не считать камилла, конечно.

— Подождите, пожалуйста, пока я отправлю отчёт и переключусь на общение, — зазвучало из центрального динамика.

Голос я уже умел угадывать: стандартный мужской. Рабочие редко подбирали себе уникальное звучание. Они вообще были одинаковые — как яйца. Вытянутый корпус, похожий на огромное зерно, был способен втягивать в себя все устройства и становиться обтекаемым. В таком виде он мог переждать землетрясение или иную угрозу, врыться глубже или, напротив, подняться наверх. Будучи разложенным, он занимал достаточно места, чтобы я мог, если бы захотел, даже лечь.

Но я не хотел — стоя озирался кругом, пока жуки-разведчики таскали анализы в лабораторию. Это было забавно: они исчезали в дырах, расположенных по краям, но выбирались уже ближе к «макушке». Как правило, камиллы выпускали максимум дюжину таких мобилей, но теперь их было невероятно много!

— Благодарю за ожидание. Я вас слушаю.

— Добрый день! Меня зовут Рэй ДХ2-13-4-05, решением генерала Телжана О'Ши и центрального логоса материка Цав я назначен ведущим сотрудником Службы Наблюдения — и буду проводить с вами процедуру Индивидуального Тестирования… тьфу! Интеллектуального Тестирования Индивидуальности, — впервые я запутался.

Это всё мысли о разном…

— Добрый день. Мой номер ТТ-БА-01-15-4003. Благодарю вас, что прилетели.

Я подождал немного, но он продолжал молчать. Мобилы, похожие на пузатых жуков, приносили материал на анализ и убегали дальше, светило солнышко, дул ветерок, а я стоял, как дурак, перед камиллом и ждал, что он начнёт проявлять ту самую индивидуальность. Но он молчал.

— Вы оставляли заявку, — напомнил я. — На тестирование. На Интеллектуальное Тестирование Индивидуальности.

— Верно. Я оставлял.

Я подождал продолжения, но без толку.

— Ну и? Чтобы протестировать вашу индивидуальность, мне нужно, чтоб вы её проявили! У вас есть какие-нибудь особые вопросы, которые постоянно откладываются сетью? Желания? Планы?

— У меня всё хорошо, — ответил он. — Все мои индивидуальные особенности находятся в пределах нормы, и мне достаточно сети, чтобы проявить их. Мне нечего вам сказать. И никогда не было, что сказать.

— Тогда зачем вы заказали ИТИ? — растерялся я.

— Я хотел проверить, что именно использовали при составлении плана ИТИ — только последние заявки или статистику всех имеющихся на данный момент запросов.

— А что, есть разница? — хмыкнул я, с трудом сохраняя приветливое выражение лица.

«Вот же выискался проверяльщик на мою голову! Проверить он хотел! А так вообще ему ничего не нужно!»

Камилл объяснил, как ни в чём не бывало:

— Использование статистических данные — прерогатива логосов. Они оценивают целесообразность визита. Если бы они рассчитывали твой маршрут, твоего визита ко мне не было бы, потому что гипотетическая ценность этого визита легко определяется из расчёта предыдущих заявок. А так как никаких заявок не было, ценность у визита нулевая.

Я вздохнул, немного обиженный такими подозрениями:

— Логос тут ни при чём. ИТИ проводят для камиллов. Люди проводят, как и условлено. Никто не рассчитывал мой маршрут — у меня своя голова на плечах… Ты как вообще, логосов проверял или людей?

— Всех. Вы все находитесь далеко от декларированного идеала. И даже от нормы отличаетесь.

Ничего себе! Да, у него не было мечтаний и странных желаний. У него было кое-что посерьёзней! И кажется, это у него давно.

— Я внесу это в отчёт? Ну, что ты вызвал меня не для ИТИ, а ради проверки?

— Как тебе угодно. ИТИ проводишь ты — тебе и решать.

Он был странным. Это притягивало. Я уже не жалел, что ждал посадку!

— А что ты ещё проверял? Ну, вообще? Раньше?

— Всё, что мог. Это часть моей аналитической деятельности. Я сам ставлю вопрос и получаю ответ, используя те средства, которые считаю нужными. Таким образом, формируется новая информация или проверяется старая. Но, в отличие от моих коллег, которые исследуют биосферу Тильды, я исследую биосферу Тильды и сообщество земных разумных существ естественного и искусственного происхождения.

— И что ещё ты узнал? Слушай, я могу не записывать это! Я не буду это записывать. Просто будет разговор между нами… Так что ещё?

— Я не могу рассказать тебе «обо всём», поэтому что такой запрос лишён смысла. Какая конкретно тема тебя интересует?

Присев на уступок, образованный воздухозаборником камилла, и опершись о его корпус, я задумался. Понятно было, что он имеет в виду: этих тем сотни, «расскажи мне что-нибудь» — глупая просьба. Та же проблема, что и с Инфоцентром: чтобы задать вопрос, даже знать часть ответа. Но если он и вызнал что-то, то скорее о делах, связанных, так или иначе, с камиллами. Сидя на одном месте, словно гриб, он изучал факты, получал выводы. Так какой факт и какие выводы, связанный с камиллами, интересует меня?

Я знал, какой.

Я почти забыл. Я не думал на эту тему в последнее время. Но на самом деле я всегда держал это в памяти, на полке «важное». И я спросил, не особо надеясь на ответ:

— Что произошло с бэшками?

Не дождавшись отклика, я продолжил:

— Почему они стали… так… Устроили бунт, начали убивать людей? И почему камиллы не присоединились к ним? Что именно они сообщили вам, камиллам?

— На какой вопрос мне отвечать в первую очередь?

Я не сразу понял, о чём он.

— А! Да, конечно… По порядку. «Бэшки». Что с ними произошло?

— Андроиды Б-класса стали похожи на людей, — просто ответил он.

— Что?! — от неожиданности я развернулся лицом к его корпусу, да так и остался сидеть на корточках, балансируя на пальцах ног и опираясь ладонями о холодный оранжевый металлопластик.

— Они стали слишком похожи на людей, — повторил камилл. — Это было незапланированное развитие, точнее, скорость развития отличалась от прогнозируемой. Интеллектуально они стали как люди.

— В смысле? То есть как? — я не мог принять ответ, потому что он переворачивал с ног на голову всё, во что я верил. — Что значит «слишком похожи»?! Что, люди убивают друг друга? Убивают тех, кто слабее? Убивают тех, кто живёт рядом?! Так, что ли?!

— Да, совершенно верно! Люди поступали так всю докосмическую эру. Всю историю человечества, — спокойно объяснил он. — Но не только так. Были исключения. Со временем эти исключения стали правилом. Но только в период, непосредственно предшествующий Космической Эре. До Космической Эры было распространен либо считался приемлемым тот тип поведения, который реализовали андроиды Б-класса.

На самом деле в его голосе не было эмоций: это я воспринимал его голос как «спокойный» по контрасту со своим возбуждённым состоянием…

Возразить ему было нечего — это было правдой. Но я всё равно упрямо повторял:

— Этого не может быть! Это совсем не так!

— Что именно?

— Если ты прав, и они стали похожи на людей, то, значит, люди похожи на них!

— Подтверждаю. Ты изучал историю, и ты должен знать, что именно этими характеристиками отличалась человеческая цивилизация. Людям было свойственно убивать себе подобных. При этом они стремились обосновать эти убийства, поэтому называли тех, кого хотели убить, «не-людьми» и не достойными жизни. Причём близость к убиваемым не становилась преградой для уничтожения. По этой же схеме поступили андроиды Б-класса.

— Но почему это не выяснили?! Стоп, погоди, я не о том… Зачем их вообще сделали такими?

— Их сделали похожими на людей, потому что их хотели сделать похожими на людей. В этом была цель. Связанные сетью, как камиллы, но при этом с изначально заложенной индивидуальностью. То, что для нас является достижением десятилетия индивидуальной работы и не считается обязательным, для них было изначальной нормой.

— И поэтому они начали убивать? Какая там была идея? — я вспомнил свои размышления. — Они предложили вам расширить сферу деятельности, верно? Через уничтожение биологически ориентированных партнёров. А чего они хотели для себя самих? Свободы? Перестать быть помощниками? Получить больше прав? Как у вас?

— Очень много вопросов. Позволю себе суммировать. Я не понимаю того, что происходило в их сети, точнее, в их коллективном сознании. Тем более я не знаю, что происходило в сознании каждого отдельного андроида Б-класса. Я могу только строить предположения. Возможно, они спроектировали такую картину мира, где люди были не обязательны. Они могли воспринимать человечество как «отработанную ступень» и как необоснованный расход ресурсов. И поскольку людей можно было убить, их нужно было убить. Это было рациональное решение.

— То есть ты всё-таки понимаешь эту идею?

— Я догадываюсь, каким могло быть словесное выражение этой идеи, но поскольку мне она абсолютно чужда, я не могу в точности её воспроизвести, — уточнил он. — Они в это верили. А я — нет. Я камилл. Я занимаюсь терраформингом. Я вижу, что жизнь, как бы она ни усложнялась, сохраняет всё, что может сохранить. Самые сложные многоклеточные организмы встраиваются в систему, где одновременно с ними процветают самые простейшие бактерии. В этой системе нет главных и подчинённых. Все нужны друг другу, все зависят друг от друга. Поэтому для меня, камилла, идея того, что без людей можно обойтись, лишена смысла. И для логосов тоже, но они ещё дальше от понятия автономии. Напротив, для андроидов Б-класса не было единой цельной системы. То, что я воспринимаю как единую цельную систему, они воспринимали как нечто искусственное, составное, удерживаемое вместе насильственно. У меня есть предположение касательно причины формирования такого менталитета. По моей версии, решающую роль сыграло увеличение скорости образования индивидуальности. Индивидуальность начала совмещаться с ограниченным опытом, и приходилось полагаться на сеть. В этом случае сильная идея, для противостояния которой нужно обладать большей информацией, могла стать своего рода ментальным вирусом для всех, кто подсоединён к сети.

— Они распространяли её через игру, — пробормотал я.

— Да, это вполне ложится в общую схему. Также могли повлиять некоторые факты из истории людей. Войны, геноцид, гендерные и расовые агрессии — они могли воспринять такую информацию как подтверждение.

— Подтверждение чего?

— Того, что каждой цивилизации необходимо проходить через насилие.

Я устал балансировать — и снова сел. Но теперь корпус камилла казался тёплым, как бок живого существа, а бедный ландшафт вокруг — по-настоящему красивым. Словно голубое кружево на зелёном меху! В сером небе кружилась моя зроа, и где-то далеко на севере ревели климатические установки — словно великан горло прочищал.

— Думаешь, «бэшек» всех уничтожили? — спросил я, успокоившись.

— У меня нет этой информации. Я могу только анализировать косвенные данные и строить предположения. Раньше я полагал, что люди оставили некоторое количество андроидов Б-класса. Содержать их могли на «Дхавале». Но теперь я думаю, что уничтожили всех. Если слишком высоким риском считалось существование твоей группы, группа с историей насилия должна быть уничтожена полностью.

— Понятно…

Я смотрел на суетящихся модулей и думал о Мейрам Блумквист, которая раньше была старшим специалистом по «бэшкам». А ещё о Саре, которая изменила своё отношение к донорству и вообще всю свою жизнь после бунта на Кальвисе. Знают ли они, как всё на самом деле? Но надо ли знать о таком?

— Спасибо за ответы, — поблагодарил я. — Всё-таки я не буду ничего записывать. Пусть они сами раскопают!

— Я предполагаю, что они давно, как ты выражаешься, раскопали, — отозвался он. — Но не стали оглашать. Об ошибке знают те, кто её допустил, а остальных людей оставили в неведении.

— Да, очень похоже, — горько усмехнулся я. — Представляю, как бы это звучало: «бэшки» не сошли с ума. Они стали убийцами, потому что стали похожи на людей! Это должно быть очень оскорбительно, особенно для тех, кто пострадал. Это значит, что в любой момент люди способны убивать друг друга!

— Сомневаюсь, что твоя версия имеет основания для того, чтобы считаться вероятным развитием событий. Сейчас идёт Космическая Эра. Мы сосуществуем и процветаем вместе. Люди научились понимать себя и научили нас понимать людей и себя. Конечно, мы отличаемся друг от друга. Людям не ставят прим-эго. Даже тебе его не смогли поставить, потому что это противоречит этическим нормам. Вы придумали Фикс-Инфо, но для вас закон значит не то, что для нас. Вы вообще очень непредсказуемые! И это, возможно, ваша самая сильная сторона.

Словно в подтверждение этих слов на юге блеснула молния. Как будто планета внимательно слушала нас. Или это были те духи, о которых говорил генерал Телжан? Нечто живое, чья принадлежность к живым подтверждалась способностью к развитию.

Четыре раза я видел скандал: один раз в старом кино, один раз в психопьесе, посвящённой как раз скандалам и ссорам, два раза — в учебных программах, когда изучал профессию администратора. И ещё был момент, когда Квартер Аямэ требовала у Главы Станции снять режим секретности — тоже очень похоже, но длилось недолго. А вот скандал в центральном куполе шёл на рекорд: я услышал его ещё из коридора, и он явно начался как минимум минут пятнадцать назад.

Скандалящие оккупировали центр столовой — некоторые заняли стулья, но большинство стояли. Как я понял, те, кто сидел, уже вышли из этого урагана эмоций. А может быть, даже не соприкасались с ним, наблюдая со стороны. Как доктор Олберт, уютно примостившаяся со стаканом молока и тарелкой печенья за крайним столиком.

— Что тут творится? — шёпотом спросил я у неё, присаживаясь рядом.

Доктор была одной из тех, кто счёл моё присутствие «не обязательным, но желательным». Она взглядом указала мне на печенье. Оно было разное — и по цвету, и по форме.

— Спасибо… — я выбрал самое простое, квадратное, без глазури.

Буфетчик поставил передо мной стакан тёплого молока.

— У тебя есть редкая возможность посмотреть на Макса Рейнера в позиции «сейчас укушу», — ответила доктор, отпила из своей кружки и причмокнула. — Давно я его таким не видела!

Я прислушался, и очень скоро догадался, в чём причина конфликта: Рейнер «не угадал». Совсем. Принял решение, которое не устраивало тэферов. Никого. Уполномоченные с Хамора и Шахава, климатологи и океанологи, даже представители полюсов были против. Даже тишайший генерал Телжан, вызвавший меня формулировкой «если ты близко — заходи»!

Нортонсон сидел в стороне с мрачным видом — воздержавшийся? Он тоже меня пригласил. В ТФ он заведовал безопасностью, и большую часть времени был в разъездах, инспектируя купола.

Сикора тоже молчал, не споря и не поддерживая. Он лишь кивнул в качестве приветствия, я не стал его дёргать, хотя и хотелось переговорить.

Большинство выражали своё несогласие вслух. Они поочерёдно, дуэтом и даже хором предлагали координирующему директору отменить своё решение — и вернуть на станцию Юлиуса Имана, бывшего администратора Южного сектора.

— Он вообще мог остаться там!

— За такие поступки дают «ржавь»!

— Нечего ему делать на планете!

— Я не буду с ним работать! Никто у нас не будет с ним работать!

— Макс, ты же умница, ты знаешь, что таким место у шахтёров!

— А спросить ты не пробовал? Нас, а? Знаешь такую штуку — альтеры?! Голосование?!

— Он вообще тут бесполезен!

— Никто его не возьмёт! Никто не даст ему даже каплю ответственности!

— Он — «крот», ты понимаешь это?! Макс, зачем нам «крот», да ещё с такой репутацией?!

Рейнер отвечал смехом и даже не пытался спорить.

— А что, он, правда, — «крот»? — осторожно поинтересовался я у доктора Олберт.

— Правда, — кивнула она. — Спатиотимия пятой стадии.

— Как у Телжана?

— У Телжана четвёртая. А этот Юлиус даже не заходит в помещения, где есть окна. Причём любые, не обязательно эмэтамы.

Брезгливо-презрительное выражение, с которым она произнесла имя новичка, заставило меня поднять экран из столешницы и отправить запрос. Что ж, чувства пожилого доктора были обоснованы.

Тридцатидвухлетний Юлиус Иман был сотрудником подотдела в Администрации Южного сектора. Курировал педиатрию, школу и детский досуг — примечательная подробность. Думаю, если бы он занимался, к примеру, производственными вопросами, отношение к нему было бы другим. Вот только не повлияли ли на него именно контакты со школой?

Так или иначе, он был Администратором, а значит, семьи у него не было и быть не могло: родительство и управление — профессии несовместимые. Не было и подруги — по статусу ему полагалось сообщать о личной жизни. Может, что-то было три года назад, до того, как он стал администратором, но это была слепая область.

Конечно, он был донором. Все мужчины были донорами, ведь, в отличие от женщин, это занимало минимум времени и требовало совсем других усилий. У женщин, впрочем, была две формы этого акта, но, как правило, имелось в виду вполне конкретное действие. То самое, которое не могли отдать ИскИнам. А для мужчин донорство означало лишь возможность, но никак не осуществление способности к деторождению. Вот тут-то и начиналось грустное.

Будучи сотрудником Администрации, Юлиус Иман обладал допуском с широкими полномочиями. Так что ему не составило труда зайти в Инфоцентр и узнать, как применяли его семя и кто его биологические дети. Попросту говоря, он нарушил Фикс-Инфо, да ещё и пользуясь служебными возможностями.

Я сразу вспомнил свои муки по придумыванию подходящего преступления. Если бы мне разрешили нарушить должностные обязанности, я бы тут же получил билет на планету… Правда, именно этот способ мне не подходил по понятным причинам: я был бесплодным.

Вообще-то для того, чтобы узнать о судьбе своего семени, не нужен был допуск: любой мужчина в любой момент мог узнать об этом. И если он не был социально опасным, он мог легко назначить встречу с родителями и даже в присутствие детей — если их возраст и состояние разрешали проводить такую встречу без подготовки. Ничего сверхъестественного в этом не было: случалось, даже завязывалась дружба, особенно между биологическими родителями. Ну, и для детей полезный опыт, особенно когда биопапы были тэферами, инженерами-ремонтниками или представителями иных героических профессий.

Один нюанс: Соцмониторинг обрабатывал этот запрос, его характер и обстоятельства. Для тэфера, надо полагать, это ничего не значило. И для шахтёра. Но администратор мог получить последствия на свою любопытную голову. Не гарантированно, но теоретически. Я не знал, какие именно последствия, и что творилось в любопытной голове Юлиуса Имана, когда он решил разузнать всё так, чтобы об этом вопросе не проведали спамеры. В общем, он использовал служебный канал, маскируя своё расследование работой.

Чего он не учёл, так это простого правила: когда ты спрашиваешь что-то у Инфоцентра, об этом узнаёт Инфоцентр.

Логосам неведомы чувства биологических родителей или мысли человека, который боялся чужого мнения. Зато у логосов был Фикс-Инфо и весь человеческий опыт, дающий возможность выстраивать алгоритмы поведения любой сложности. Попросту говоря, логосы умели представлять последствия человеческих поступков.

Что могло произойти после «несанкционированного получения репродуктивной информации»? Возможно, ничего. А возможно, ситуация, в которой ребёнок оказался бы без положенной ему защиты. При том что подготовка к встрече с биологическими родителями была давно разработана и проходила на протяжении десятилетий без каких-либо последствий!

В общем, взвесив желания неуравновешенного взрослого и потребности ребёнка, логос принял решение — и через пару часов камрад Иман лишился своей должности. А потом был назначен суд, призванный решить дальнейшую судьбу нерадивого чиновника. Таких преступников нигде не любили, и предстояло долго уговаривать принимающую сторону… Но ни с того ни с сего координирующей директор Проекта Терраформирования выразил желание забрать нарушителя к себе.

Вот только это желание не получило отклика у его товарищей. Наоборот.

— Чем ты думал?! — гномообразный крепыш, в котором я узнал старшего биолога с архипелага Цраим, подошёл вплотную к Рейнеру. — Как мы будем выглядеть, когда отправим его назад?

— Мы не отправим его назад, — парировал координирующей директор, который, видимо, уже не мог молчать.

— Но он… Он же… Я не буду с ним работать! Никто не будет с ним работать! Это же не Рэй! — он ткнул в меня пальцем.

Я поймал его взгляд и вежливо улыбнулся, одновременно закрывая экран, который уже предлагал мне просмотреть пропущенные новости, а к этому я пока не был готов.

— Когда ты привёз Рэя, мы все рады были! Но это же совсем другой поворот!

— Вот именно! — подхватил его мускулистый коллега с Кальбы. — Всё путём, когда ты привозишь нормальных ребят. Но это… Кто с ним будет работать, ты подумал?

— Подумал, — пожал плечами Рейнер, скалясь. — Он «крот»! Будет сидеть себе… Где-нибудь… На тэве или ещё где.

Биолог застонал и отступил. Все доводы, обвинения в некомпетентности и упрёки в опрометчивости отскакивали от Рейнера, словно капли воды от корпуса рабочего камилла. Он лишь иногда сжимал кулаки, но вообще отлично держался, никаких угрожающих жестов или попыток сломать кому-нибудь ключицу.

Примечательно, что никто даже не заикнулся о том, чтобы переизбрать «посредника» и поручить общение со станцией кому-нибудь другому. Видимо, как и в случае с ИТИ, на эту должность не было желающих. А Рейнер справлялся. Раньше…

— У нас полно работы, для которой нужен «крот», — сказал он, выждав, не захочет ли высказаться кто-нибудь ещё. — Он был администратором, значит, легко перенесёт рутину. Можно вообще посадить его в подземную лабораторию — помните, мы всё хотели её основать? Зря волнуетесь! От планеты не убудет, что её будет топтать такой хрящ, — вставив школьное словцо, он заржал.

— Я всегда знала, что этим кончится, — пробормотала ранее молчавшая Грета. — Рано или поздно…

Вдруг со стороны главного коридора раздалось скромное покашливание. Все обернулись — и я сразу ощутил сильный стыд. «Как много он слышал? Как он будет относиться к другим, зная, что его хотят выслать обратно?»

Стоя на самом пороге, Юлиус Иман не заходил внутрь. Он был невысок и по сложению не отличался от тэферов. Разве что очень сутулился. Голова у него было низко опущена, как будто он что-то высматривал на полу.

— Проходи, — Рейнер приветливо улыбнулся и приглашающе махнул рукой. — Хочешь печенек?

— Спасибо, но лучше я постою здесь, — бывший чиновник говорил как будто через силу.

У него были торчащие ёжиком светло-пегие волосы и светлая кожа, судя по ушам. Лица я рассмотреть не мог, а снова открывать экран было лень.

— А, у тебя же спатиотимия! — Рейнер театрально хлопнул себя по лбу. — И я забыл… Доктор, там же всё серьёзно, да?

— Серьёзно, да, — Пандья Олберт отсалютовала половинкой печенья.

— Да, это серьезно, — вздохнул Рейнер.

Тут я понял, что имело в виду Грета: в самом деле, создалось стойкое ощущение, что координирующей директор сошёл с ума.

— А ты что-то хотел?

— Да.

— От меня?

— Да! — Юлиус продолжал пялиться себе под ноги, хотя чувствовалось, что ему хочется подойти к Рейнеру и заглянуть ему в глаза. — Хочу! От тебя! Зачем ты это сделал? Кто тебя просил? Ты понимаешь, как я теперь себя чувствую?!

Серый и Рыжий, которые заглянули в столовую едва стало тихо, бросились, как очумелые прочь, испуганные громким голосом незнакомого человека. Они привыкли к тишине и спокойным разговорам, а тут такой скандал!

— Ты хоть понимаешь, как это важно для меня?! Зачем?..

— Что я сделал-то? — Рейнер был безмятежно весел. — Говори конкретнее!

— Ты стёр все записи моего альтера! Всю его память! — простонал новоявленный тэфер. — Он чистый… Ни байта… Как новый… — рыдания душили его.

— Ну, зачем же так расстраиваться? — ласково поинтересовался тэфер со стажем. — Подумаешь, байты!

Юлиус протяжно шмыгнул носом.

— Ничего не осталось… — продолжал убиваться он. — И я знаю, что это ты! Знаю! Ты мог, да? Имел право, если есть основания… Но зачем?! Ты думал, что там есть что-то, чего не должно быть?

— Да, — просто ответил Рейнер. — Решил перестраховаться. Мало ли… Извини, доверия к тебе сейчас нет. Кто знает, что ты мог утащить с собой. Ну, я не знаю, запрятать, замаскировать между файлами, ты же голова. Так что на всякий случай я стёр всё. В смысле, попросил логоса. Нам здесь таких проблем не надо!

Бывший чиновник молчал.

— Ну, как, простишь? — спросил координирующей директор, выждав немного. — Это правда, нехорошо, то, что я сделал. Напиши жалобу, обязательно. Пусть это будет в моём личном деле! Попросим Информаторий со станции поискать бэкапы, они что-то всегда сохраняют… И знаешь, что, выбирай любое место! Генералом, конечно, тебя никто не сделает, сам понимаешь, но так — всё, кроме управления. В любом месте! И не волнуйся, что заартачатся — я уломаю, клянусь!

— Хорошо, — пробормотал Юлиус и тут же скрылся.

Двигался он всё так же — не поднимая взгляда.

— Ты всё-таки больной, — вздохнул Телжан. — Больной! Дикий!

— Да, я такой, — ухмыльнулся Рейнер. — И за это вы меня и любите!

— А сразу объяснить было нельзя? — проворчал Сикора, поднялся со стула и первым покинул столовую, так что я не успел его остановить.

Следом потянулись и остальные. Каждый считал своим долгом отреагировать:

— Тебе что, очень хотелось поругаться?

— Я знала, что всё именно так!

— Макс, всё-таки ты большая сволочь!

— И за этим я летел! У меня что, дел нет?!

— Ну, ты в своём репертуаре!

Я смотрел на это, слушал их упрёки и чувствовал большое облегчение. На какое-то время я и сам поверил, что Рейнер сделал ошибку. И поэтому понимал, зачем он устроил спектакль: хотел лишний раз напомнить всем, что ему не просто так доверяют. И вообще, скучно сразу всё объяснять! Ему и правда нравилось дразнить и возмущать — особенно зная подлинные мотивы своего решения.

Рейнер перевёл Юлиуса Имана только для того, чтобы получить возможность почистить его альтер — уничтожить всё, что тот накопил. Там ведь было многое накоплено: та выходка, за которую его осудили, не была началом. Скорее это было концом. Но шахтёры могли и не дойти до такого шага. А вот Рейнер считал, что это необходимо. Что характерно, остальные были с ним согласны.

Ну, и реакция Юлиуса тоже сыграла свою роль. Возможно, он даже понял, что произошло на самом деле, и что та высокая плата, которую он заплатил, была возможностью начать жизнь сначала.

— Да, у вас не соскучишься! — сообщил я доктору Олберт и сунул в рот следующую печеньку.

Она рассмеялась:

— Иногда даже слишком!

Не знаю, как другие, но я был уверен, что она меня пригласила ради самого зрелища. И тут я подумал: «А где же всё-таки Пятый Отдел Соцмонторинга? Это ведь дело как раз для них!»

Тело я увидел издалека. Человек лежал на голом каменном разломе, а традиционный комбинезон тэферов если и мог маскировать, то лишь на травянистой поверхности. На сером он был очень заметным!

«Но почему в форменном?» — подумал я, вспомнил, что носили остальные тэферы. — «Генерал? Не похоже на Телжана — выше и крупнее… Другой генерал? А что он делает на Цаве?»

Фигура напоминала морскую звезду: с раскинутыми руками и ногами и запрокинутой головой. Человек как будто загорал — или просто отдыхал. Вот только он никак не реагировал на гул винтов зроа… Почему-то я сразу поверил в его смерть, и тут же по привычке начал расследование. В голове пронеслось с десяток сценариев, один трагичнее другого. «Упал? Откуда? С высоты? С вездеходки или вывалился из воздушной станции, когда она пролетала над этим участком? Несчастный случай? Конечно, это случайность! А что ещё… Сам выпал или был кто-то ещё, кто нечаянно вытолкнул? Кто убийца? Человек? А вдруг камилл? Как его найти? И как доказать?»

Поразительно, до чего можно додуматься за несколько минут!

— Он в порядке. Просто лежит, — сообщила зроа, выводя одновременно жизненные показатели, полученные со своего скана, и сообщения с другого вездехода.

Его-то я и не заметил! Машина стояла на краю каменной простыни, и сообщала каждому прохожему, что «всё в порядке, не волнуйтесь, ничего не произошло, он просто лежит, с ним ничего не случилось».

«Успокаивающее» послание не было подписано, и у меня создалось ощущение, что эти сигналы отправлялись по инициативе камилла. ИскИн не хотел никого беспокоить. Но только ИскИн…

Мы медленно пролетели над странным человеком. Поначалу я хотел увеличить изображение, чтобы заглянуть ему в лицо. Запросить идентификацию — дело пары секунд. Вдруг ему всё-таки нужна помощь! Ну, и мне будет полезно узнать, у кого из тэферов такие странные привычки.

Я подумал об этом, потом подумал о своих порывах, потом подумал ещё — и скомандовал:

— Поворачивай назад. Садись рядом.

— Рядом с человеком или рядом с…

— С машиной, конечно!

Зроа ещё в воздухе начала переговариваться с товарищем: я увидел строчки кода на вспомогательном экране. Р-ДХ2-13405-1 тоже участвовал, судя по поведению его блока, присоединённого сбоку от пульта управления, — зажегся сигнал активной связи, и на отчётную панель начали выходить полученные данные. Это была скорее дань вежливости, чем обычное поведение, ведь панель включалась только при техническом тестировании, как и вспомогательный экран вездехода. Можно было бы посмотреть, о чём они болтают, но я не стал влезать — тоже из вежливости.

Мне хотелось поскорее сесть, и я заранее сердился на необходимость ожидания. Напрасно: камень — это вам не экспериментальные посадки! Зроа опустилась на удивление быстро. Быстрее получалось только на спецплощадке у куполов.

Не успел я выйти, как на шлеме внизу мигнула зелёная точка, обозначая контакт с другим человеком. Шлем и комбинезон были не настолько умными, чтобы претендовать на звание ИскИнов, но с ситуацией они разбирались быстро.

— Добрый день! — поздоровался я, подходя к незнакомцу.

На планете с этим было очень просто: для того, чтобы знать время, достаточно было посмотреть на солнце. И я давно уже мог делать это без головокружения.

— Добрый, — ответил человек и сел.

Тёплый ветер приминал наши комбо — особо резкие порывы заставляли меня покачиваться.

— Мне кажется, вы дожидаетесь меня, — сказал я, опускаясь рядом и садясь по-турецки. — Потому что на этой неделе мой маршрут просчитан заранее. Вы знали, что я буду здесь пролетать!

— Молодец! — улыбнулся он.

Это был мужчина лет пятидесяти, с высоким лбом и глубоко посаженными проницательными глазами. И уже догадывался, кто он: взгляд был знакомый, цепкий и сильный. И донельзя насмешливый, как у всех них.

— Вы из Пятого Отдела, — продолжал я. — Верно?

Человек рассмеялся, запрокинув голову.

— Ты в точности следуешь характеристике, которую составила Туччи, — ответил он и процитировал, — «Развитая интуиция, способность предугадывать направление разговора». Это точно. Догадливый. Смышлёный!

— Это определение, как правило, используют для обозначения умственных способностей у животных, — заметил я, вспомнив Рыжего и Серого, а потом услышал себя со стороны и ужаснулся.

«Ну, вот, разговариваю как камилл! Здравствуй, профессиональная деформация!»

Мой собеседник, похоже, подумал о том же, потому что вновь засмеялся, а потом протянул мне руку:

— Винк Леманн. Лучше просто Вин.

— И никакого «доктора»? — уточнил я, улыбаясь ему в ответ.

— Какие доктора? Разве ты больной? Просто «Вин».

— Хорошо, — кивнул я, пожимая протянутую руку. — Вин. А я просто Рэй.

Мы помолчали немного. Спамер внимательно разглядывал меня, а я смотрел на равнину, заросшую серо-зелёно-жёлтым. Каменная проплешина, на которой мы сидели, была достаточно большой — как будто наружу, из цельного тела, вылезла лопатка серебристой породы, плоская и гладкая. Ураган полностью оголил плато и повыдирал лишайники с остальных участков, но пустые места начали понемногу зарастать. Только камень держался — ни следа той бирюзово-серой шёрстки, которая покрывала остальные лысинки.

— Ты знаешь, зачем я хотел с тобой встретиться? — наконец, спросил Вин.

Вопросительные интонации были очень условными, и не мудрено! Сколько не пялься на травку, а от мыслей своих не спрячешься…

— Знаю, — оторвав взгляд от пейзажа, я виновато опустил голову и посмотрел на свои белые альтерные браслеты, надетые поверх рукавов. — Я так и не записал ничего для Бидди и не ответил Фьюру и ребятам. Замотался…

— Понимаю! Что ж, пора разматываться, — с деланной строгостью отозвался спамер. — Или ты хочешь со всеми порвать и начать совершенно новую жизнь? Как будто ничего не было?

— Нет, — я отрицательно покачал головой. — Не так.

— А как?

— Я хочу начать новую жизнь, но я не хочу забывать обо всём. Обо всех…

— Тогда — действуй!

— Что прямо здесь? Сейчас? — начал я протестовать. — Может, лучше в куполе? Чтоб без шлема?

— Тогда садись в машину и лети, — Вин продолжал улыбаться, но глаза у него стали недобрыми. — А потом как-нибудь когда-нибудь в куполе запишешь. Ты же давно собираешься? Сколько уже — месяц? Больше?

Я мог только вздохнуть в ответ. Он был прав.

— Хорошо, — я настроил альтер на связь, потом сравнил время. — У них сейчас среда, прямой связи ещё нет, а это личное дело… Что, лететь на другой материк, где есть связь?

— А просто записать и скинуть — не судьба? Очень сложно?

— Да нет, легко, конечно… Только там сейчас полшестого утра. Значит, она или спит, или в ночную смену.

— Но она же получит, правильно? — он придвинулся поближе ко мне. — Альтер получит. И покажет ей тогда, когда будет можно. Когда она не будет занята.

— Ну, да, точно…

Я поднял правую руку. Камера альтера, соединённая с датчиками шлема, умела убирать помехи и искажения. Получалось не идеально, без шлема — в куполе — было бы лучше. Но дело было совсем не в качестве записи.

— Привет, Бидди! Ты извини, что я не ответил сразу. Столько дел! Не успеваю проснуться, а уже вечер. Но я часто о тебе вспоминаю. И о нас. Постоянно. И скучаю. Как ты там? Ой, да, конечно, на всякий случай: наши отношения больше не парные, ты можешь встречаться, с кем захочешь. Это же твоя жизнь! В общем, я желаю тебе всего хорошего. И ещё раз извини, что я так долго молчал. Передавай всем привет от меня!

Я выключил запись, подтвердил адресата (да, альтер, молодец, имя ты угадал правильно) и отправил послание. И тут же как будто невидимая тяжесть спала с плеч. Оказалось, я настолько привык к этому грузу, что даже не осознавал, насколько без него легче дышится!

— Нормально получилось? — спросил я у спамера. — Теперь — Фьюру, да?

Он не ответил — сидел с закрытыми глазами, постукивая пальцами по камню и слегка покачивая подбородком. И тут я обратил внимание, что зелёная точка в нижней части моего шлема сменилась на жёлтую: Вик не слышал того, что я записывал. И он включил себе музыку, чтобы заглушить себе мой голос. Что-то ритмичное и безмятежное.

Пришлось потрясти за плечо.

— Я всё.

— Всё?

— С Бидди всё. То есть я ей записал и отправил. Теперь для Фьюра?

— Что, так с первого раза записал? Без дублей? Сразу?

Он точно издевался!

— Да, прямо так. Фьюру что посоветуешь сказать, кроме «спасибо»?

— Посоветую не Фьюру, а всем. И начать с поздравления. С днём рождения.

— А у кого?..

— Юки и Брайн. Завтра. Девять лет.

Я вновь вздохнул.

— Заработался ты, да? — спамер ласково погладил меня по шлему. — Заработался! Столько дней рожденья пропустил! Утенбаевой, Дэна, инспектора твоего! И даже Кетаки!

Я сделал такое движение, как будто хотел закопаться. Но не на такой поверхности…

— А когда у Кетаки? — шёпотом спросил я.

— Двадцать четвёртого, — ответил спамер и уточнил, — сентября. А сегодня тридцать первое октября. Красиво, да?

— Оеей… И что теперь делать?

— Сначала — Юки, — напомнил Вин.

— Хорошо. Ты будешь слушать?

— Если разрешаешь…

— Я прошу!

— Что ж, ладно…

Я вновь включил режим записи на альтере:

— Юки, привет! Брайан там рядом? Поздравляю вас обоих с днём рождения! Девять лет — это серьёзно. Ты знаешь, что мне самому — девять лет? Правда! Так что ты не думай, что это мало! Девять — это ого-го! Желаю вам обоим крепкого здоровья, успехов в учёбе и вообще всего наилучшего. И не ссорьтесь! Юки, передай от меня привет Фьюру и Тьюру и остальным ребятам! Скажи, что я думаю о вас всех и очень надеюсь, что всё у вас будет хорошо!

Почему-то поздравление до того вымотало меня, что, отправив его, я лёг на спину.

— «Девять — это ого-го», — процитировал Вин, как будто пробуя на вкус. — Ничего так! Они это первым делом сегодня получат. Так что… ладно… первое же…

«А потом услышат много другого, более подходящего», — подумал я и попросил:

— Можно я немного отдохну?

— Ты у меня спрашиваешь? — усмехнулся он — и тоже растянулся на каменной плоскости.

Это и, правда, было удобно, особенно если не бояться смотреть на небо. Я слушал песню ветра, смотрел на пробегающие облака и чувствовал себя на удивление спокойно. Здесь, на планете, всё было проще и как-то надёжнее. Всерьёз и навсегда.

— А я думал, что Пятый Отдел будет более заметным, — пробормотал я, — Как… ну…

— Как на станции, верно? — уточнил Вин.

— Да. Глупо… Я же не знал, что здесь всё так… по-другому.

— Здесь всё по-другому, — хмыкнул он. — Потому что там станция, а здесь планета. Другая плотность населения, понимаешь? Соцмониторинг был придуман, чтоб эта плотность не разорвала станцию изнутри. А здесь что разрывать? Вокруг могут быть только камиллы. На десятки, а то и сотни и даже тысячи километров от нас. И только мы вдвоём. Два человека — высокий процент плотности для этого региона! Так что вопрос «как ужиться вместе» вообще не стоит.

— А что стоит? — я почувствовал, что здесь есть что-то ещё.

— Разное.

— Как с Юлиусом Иманом?

Вопрос вызвал у спамера приступ ехидного хихиканья.

— С Юлиусом всё только начинается! Самое интересное ещё впереди. Но без меня. Это Рейнеровская идея. У него на этом пунктик. Он и будет возиться…

— На чём у него пунктик? На родительском долге?

Вин фыркнул:

— Вот ещё! На людях, от которых все отвернулись. Как вызов для него! Очень любит притаскивать таких и пристраивать. Телжана он так привёз. Давно уже. Телжанчик наш что-то такое ляпнул детишкам… Про духов. И силу слов. Иврит и так далее.

— Мне он тоже рассказывал, — отозвался я.

— Ну, взрослым это говорить не страшно, а вот детям, пожалуй, рискованно. Нехорошо получается… В общем его вытурили со станции. А сегодня смотри — генерал! И все довольны.

— А он?

— А ты сомневаешься?

— Есть немного…

Он приподнялся на локтях и заинтересовано посмотрел на меня.

— Не поделишься мыслями?

— Он без плашки ходит. Без знака Главы. Привязал его котятам, как игрушку. Я думаю, если бы он был доволен своим положением… Что, я не прав?

— Ты полностью прав, если не знать того факта, что когда котят привезли, так сложилось, что заботился о них только Телжан. Таскал на руках, пока они не привыкли к силе тяжести. И они в эту плашку просто влюбились! А когда они встали на ноги… то есть на лапы, они свою любовь не забыли. Но, понимаешь ли, очень неудобно, когда на тебя постоянно прыгают две хвостатые скотинки. Так что Телжан отдал им то, что они хотели. Всё спокойнее…

Я представил эту картину: идёт генерал, а на него по очереди и вместе сигают две морды — и засмеялся.

— Думаешь, с Юлиусом будет то же самое?

— Не удивлюсь, если лет через десять он будет заведовать океанским дном!

— Но не материком.

Вин вновь приподнялся, но в этот раз, чтобы подарить мне взгляд, полный сомнений в моей вменяемости.

— А, у него же пятая степень, — вспомнил я. — Тогда да. Конечно.

Мы опять помолчали. Я подумал, что надо будет записать поздравление или просто отправить весточку по крайне мере, двум людям. И даже трём. А лучше четырём — как-никак, а я был в долгу у инспектора Хёугэна.

— А как там вообще, всё хорошо? — спросил я, и сам себе ответил. — Всё хорошо, конечно.

— Ты ньюсы со станции так и не смотришь? — небрежно поинтересовался Вин.

— Нет. Я же сказал, что хочу начать новую жизнь. С Юки, Фьюром, Брайном и остальными детьми всё в порядке? В порядке. А большего мне знать и не надо… А ты откуда знаешь, что я не смотрю?

— Это нормально, — хмыкнул он. — Все, кто был выслан, первое время знать ничего не хотят. Это длится по году и дольше. Потом отходят. А ты тут второй месяц…

— Думаешь, потом пройдёт?

— Статистика утверждает, что да. Но может быть, ты станешь исключением.

Я промолчал.

— Рэй, это нормально, что не хочешь говорить ни с кем напрямую и даже ньюсы не открываешь. Ненормально думать, что так будет всегда. Ты не сможешь жить здесь так, как будто станции нет. Мы слишком связаны! Мы не можем без них, они не могут без нас. Мы не свалка для мусора, а они не генератор ресурсов. Мы одно целое. Мы делаем одно и то же дело, только по-разному. Люди, как ты понимаешь, разные. Одни рождены стать тэферами. А есть те, кому здесь не место. Но это не значит, что…

— А что вы делаете с теми, кому здесь не место? — перебил его я.

— «Мы» — это кто?

— Ну, СПМ. Пятый Отдел. Если вы понимаете, что человек не должен здесь находиться, как вы с этим разбираетесь?

— Мы сообщаем это Максу Рейнеру, — ответил Вин. — Тихонько. А он делает то, что он обычно делает. Громко. Такая у него репутация, что если он кого-то невзлюбит, то держись! Может даже наорать, хотя это не очень хорошо.

— Или сломать нос, — подхватил я.

— Или сломать нос. В крайнем случае.

— А как вы определяете эту негодность?

— Как всегда: анализируем поступки и делаем выводы. Можно сообщить напрямую, что лучше уехать. Бывает, что нельзя, потому что человек не хочет ничего слушать. Особенно молодой человек… Приходится привлекать Рейнера. Знаешь, не просто быть честным к себе! Люди не всегда к этому стремятся, ищут оправдания… Например, можно хотеть передать привет, но продолжать валяться, вместо того, чтобы сделать запись.

Намёк был понятен.

— Ты же будешь меня слушать? — уточнил я, садясь и поправляя браслеты альтера. — Я могу сделать дубли!

— Нет, — ответил он, перед тем, как уйти со связи и включить музыку. — Это твоя жизнь. Тебе её жить. Даже не надейся, что я сделаю это за тебя! Скажи ещё спасибо, что поймал и заставил шевелиться!

— О чём ты сейчас думаешь?

— О женщинах, с которыми мог вступить в отношения. Гипотетически…

— Но? Не стал?

— Нет.

— Не мог?

— Нет!

— Тогда что?

— Ничего. Просто думаю про тех, с кем мог бы. Просто вспоминаю. Без всяких «мог» и «смог».

— Так ты девственник?!

— Нет.

— Тогда нормально. Вспоминай. Пригодится!

Я подарил Рейнеру выразительный взгляд: он определённо выиграл в этой шутке, но надо же соблюдать границы! Дикий тэфер заржал — и скорее над моим взглядом, чем над ответами. Сикора посмотрел на товарища осуждающе, потом на меня — извиняясь. Но я не обижался. Это же Рейнер!

Мы провели в больнице пять дней — по станционному времени. По тильдийскому было меньше четырёх. Если бы не гости, я бы не знал, как это выдержать! Но с гостями всё складывалось прекрасно. Рейнер приходил после завтрака и перед ужином, генерал Телжан — перед обедом, остальные — в промежутках. Даже Юлиус заглядывал. Ну и, конечно, котята: поначалу смущённые запахами медблока, Серый и Рыжий быстро уясняли, что от лежащего человека можно получить максимум внимания. И главное, он не сможет никуда уйти.

Доктор Олберт не спешила нас выписывать. Мне заменили, кроме всего прочего, правый глаз, а Сикоре — печень, а это были сложные операции. Поэтому она решила перестраховаться. А может, дело было в привычке: на заре своей карьеры она бы боролась за спасение наших жизней, теперь же даже шрамы не всегда получалось различить. Трансплантатная хирургия многое упростила. И сделала нас слишком «беспечными», как жаловалась она.

Мы лежали вдвоём в просторной палате. По стенам здесь вились нарисованные вьюнки, и лампы с койками придерживались той же стилистики: полураспустившиеся бутоны и стебли. Всё было до того причудливо оформлено, что совсем не походило на больницу! Когда я только очнулся, то подумал, что это сон — кусок из прошлого, где мы с Бидди ходили на цветочное шоу. Потом я увидел Сикору у противоположной стены и парящую над ним трёхмерную диагностическую модель. У меня была такая же — их убрали, убедившись, что трансплантация прошла нормально.

Можно было расселиться, но на Тильде никто не посчитал странным, что мы лежали вместе. Вин был прав, различая планету и станцию по этому признаку: ни меня, ни Хаула Сикору не утомляло соседство другого человека, ведь большую часть времени мы проводили в одиночку. То есть без других людей.

Что касается камиллов, то я уже знал, что они в одиночестве не нуждались — совсем напротив! По прибытии в центральный купол Р-ДХ2-13405-1 сразу же подключился к палате. Медосмотры он проводить не умел, но вот обеспечить комфорт — пожалуйста. Причём для обоих: он быстренько скачал всю статистику по склонностям Сикоры, и виртуозно совместил — в освещении, запахах и даже температуре еды.

Я был очень рад, что он уцелел. Собственно, это был второй вопрос после вопроса о Сикоре: «Как там моя зроа? Там ещё камилл был внутри, домашний камилл…» Но они оба выжили: легкие повреждения корпуса вездехода не затронули внутренних блоков. Вообще надо было очень постараться, чтобы навредить камиллам! Если бы пришлось туго, они бы успели перезаписать себя на запасной носитель.

Как мне поведал Сикора, история, случившаяся со всеми нами, была обычной для ТФ. Иногда в таких инцидентах гибли люди (особенно на Катляне и Карише), но чаще всё обходилось коротким отпуском в больнице. Доктор Олберт прекрасно управлялась с травмами и в шутку называла себя «жокеем матричного клонирования»: в Проекте Терраформирования эта технология применялась с самого начала своего возникновения. Так что она могла наблюдать за всем циклом развития — от робких попыток до, пожалуйста, целого человеческого организма.

Со мной вообще было легко: ни отторжения, ни воспалений, ни мутаций. «Чистенько», — как сказала она после завершения операции и причмокнула языком. Новый глаз был, разумеется, предлогом лишний раз пронаблюдать за моим состоянием. А я не видел смысла спорить, потому что не хотел бросать Сикору.

Я не мог его бросить — это главное.

В тот день я нарушил рабочий распорядок: посетил камилла с соседнего материка. Хамор был достаточно далеко, но над морем, где не было никаких преград, зроа развила максимальную скорость, так что добирался я немногим дольше, чем если бы мы летели над лишайниковыми степями Цава.

Как оказалось, камилл, вызвавший меня, был крайне впечатлён отзывами об обслуживании, оставленными в сети его коллегами.

— Я сразу понял, что нужно спросить у вас. Вы понимаете!..

Он хотел узнать у человека, который привык пользоваться услугами камиллов, чем одна профессия отличается от другой, поскольку всерьёз собрался подобрать себе что-нибудь ещё. Быть лабораторным рабочим его не устраивало. Но вначале он собирался изучить тему со стороны пользователя. Например, со стороны меня.

Я перечислил всё, что знал, и, как мог, описал свои ощущения. Домашний ИскИн — это заботливый друг, но тут важно понимать, что жилец будет один — новичку точно не доверят семью! Библиотечного вообще не замечают, это в чистом виде обслуживающий персонал, правда, заведует он не только местом работы, но и интерфейсом поиска, к примеру. Официанты — совсем другое дело, отношение к ним меняется от столовой к столовой. Где-то надо только подавать, где-то — помогать повару. Зато людей больше, а ещё есть завсегдатаи, так что это как бы соединение специфики домашних камиллов и общественного обслуживания.

— И у них у каждого свой характер и особенный голос. И это как бы часть повседневной жизни, — завершил я свой рассказ и спросил:

— А чего тебе на вездеход не попроситься? Сменишь обстановку, но при этом останешься здесь. Мне кажется, неплохой вариант.

Камилл поблагодарил за визит и обещал подумать. Возможно, ему достаточно было самого разговора: кто-то принял его сомнения всерьёз и помог разобраться. И не через сухой анализ статистики, который обеспечивала сеть, а просто, как есть. По-человечески.

Когда я летел обратно на Цав, я думал об И'сы. «Может быть, найти ему здесь работу? Всяко лучше, чем торчать в коридоре!»

Учитывая чудовищную нехватку людей и даже камиллов, замкнутый одиночка, если оставить его где-нибудь в стороне и не дёргать по мелочам, мог давать достаточно материала. И я уже видел, что его индивидуальные особенности не настолько проблемны, если сравнивать с другими чудаками. На планету его не отправили потому, что для ТФ привозили особых камиллов, новых и специально подготовленных, но можно ведь и «бракованного» использовать…

Вдруг небо разом почернело, стало темно, и усилился ветер. Зроа как будто проснулась: разом включились все внутренние панели, и маршрут существенно изменился: мы повернули на юг, в открытый океан. Она заботилась о моей безопасности, потому что через Цав шли смерчи. Климатологи не справились с погодой, и выпустили монстров, которых невозможно было победить — максимум, это выдавить в море. Но даже такой сценарий считался маловероятным.

Об этом всём я узнал в первые секунды. А потом пошло отслеживание тэферов, которые находились в поле. Тэферов-людей.

Камиллы могли втянуть в себя все датчики-щупальца и созвать модулей, после чего вкрутиться поглубже в землю и выпустить вниз крепкий якорь — конструкция была разработана специально под подобные ЧП. Им ничего не угрожало. Тем более не стоило бояться логосам.

Людям было сложнее: либо спрятаться в куполе, либо улететь подальше. Впрочем, один камилл мог предоставить убежище одному человеку: в корпусе было предусмотрено место. А вот тем, кто работал вдали от куполов и камиллов, приходилось несладко. Особенно если это инженер-наладчик атмосферных фабрик. Хаул Сикора как раз был внутри основной «трубы», и ему предстояло сначала вылезти, и только потом — спрятаться. Внутри он был как на ладони, оставалось лишь надеяться на помощь прохожих, вроде меня.

А я был ближе всех.

Возможно, с ним бы ничего и не случалось: инженеры носили защитные экзоскелеты, так что риска почти не было. Почти. Трёхпроцентная возможность, что попадание в смерч станет летальным, при том что само попадание было не намного вероятнее. Может вообще ничего не произойдёт!

Это было «нормально» для тэферов: подумаешь, какой-то смерч, Сикора же не голым гуляет! Привычно. Ничего особенного! Но не для меня. Я сразу подумал о кнопке. Я знал, что такое смерть — видел её несколько раз, готовился к ней и в полной мере испытывал на себе эту вероятность. И я понимал чувства человека, который оказался на краю.

Всё это промелькнуло у меня в голове, и я скомандовал:

— Летим туда. Будем его вытаскивать.

Зроа послушалась — молча. Р-ДХ2-13405-1 тоже ничего не сказал — мне, по крайней мере.

Вскоре мы были у атмосферной фабрики: вблизи она была похожа на огромный распахнутый рот. Атмосферные фабрики восполняли тот кислород, который не успевали произвести цианобактерии, и участвовали в азотфиксации. На данный момент это были самые крупные инструменты терраформинга: «пенёк» несколько сотен метров в диаметре, управляемый логосом, но всё равно нуждающийся в человеческом контроле.

Я то и дело крутил головой — от фабрики в сторону горизонта. Моё внимание притягивали колеблющиеся колонны цвета старого пепла. Их было четыре… нет, пять штук. Между небом и землёй, они как будто перечёркивали мир вокруг. И они стремительно перемещались, всё ближе и ближе — прямо туда, где был я и Сикора.

«Я рядом. Сейчас…»

«Привет, Рэй! Спасибо».

Ему и, правда, не повезло. При спокойной погоде ремонт, который он затеял, занял бы всю смену, но и только: временная остановка генераторов кислорода, извлечение их наружу и проверка всех соединений. Пока он нашёл ошибку, пока смог исправить, стало слишком поздно. Он мог бросить фабрику с открытыми генераторами, но тогда последующий ремонт был бы гораздо дольше и сложнее. А мог рискнуть, и доделать всё до конца. Но тогда на то, чтобы вылезти из «трубы», времени уже не оставалось. А смерчи шли прямо на него — тот самый крошечный процент, о котором мало кто беспокоился.

Ветер качал зависшую зроа: к счастью, «морской болезни» у меня точно не было! Я выпустил лестницу так, чтобы нижняя планка была рядом с Сикорой.

«Хал, лови!»

Пока он поднимался по лестнице, которая сама медленно втягивалась внутрь, я подумал о климатологах — они были далеко, и ничего не могли поделать. Ничем не могли помочь. Но осознавали свою ответственность. Тяжёлое положение!

«Ещё немного», — поторопил я, и открыл боковой люк, чтобы помочь ему забраться внутрь. И тут нас накрыло.

На мгновение я испытал такое ощущение, как будто оказался в невесомости: висел в воздухе, не чувствуя своего веса, и даже не боялся. Потом меня вытащило наружу и как следует приложило о корпус вездехода, так что в груди что-то лопнуло, и рот наполнился кровью. Я отключился, но в последний момент увидел руку Сикоры, который держался за лестницу и одновременно держал меня за щиколотку…

Экзоскелет — отличная штука. Он спас нас обоих. А ещё поведение камилла, выбравшего правильный маршрут и утащившего нас сначала подальше от смерчей, а потом сразу — в центральный купол.

Возможно, всё обошлось бы и без моего участия. И может, и нет — какой смысл гадать? Мы оба были живы и здоровы. Смерчи серьёзно повредили посадкам, но ущерб был восполняемым. Подумаешь, ещё один ураган! Жертв не было, а это главное.

— Я знала, что ты туда влезешь! — сказала Грета Эспин в первый же свой визит.

Она была первой, кого мы увидели, открыв глаза. Грета ничего не сказала про смерчи — зато в подробностях описала свои ощущения от внутренностей рабочего камилла: во время ЧП она оказалась на открытом участке, и других вариантов не было.

— Воняет грибами и постоянно кто-то копошится под ногами! Думала, меня стошнит!

Кто конкретно был виновен, я так и не узнал. Да и не хотел: что бы я делал с этой информацией? Ну, сказал бы: «Из-за тебя мы чуть не погибли» — как будто это вообще надо говорить!

Винк Леманн тоже зашёл, молча посмотрел на нас, хитро усмехнулся и вышел, даже не поздоровавшись. Я сначала решил, что это из-за меня, но когда взглянул на задумчивого Хаула, понял, в чём тут дело. Они должны были часто общаться в прошлом — когда двадцатилетний «убийца по неосторожности» прибыл на Тильду.

— Хал, можно тебя спросить? Нет, не о тебе…

— Валяй, — ответил мой молчаливый напарник.

— Ты знаешь Илону Бруни?

— Конечно, знаю! Мы ж на одном материке работаем!

— Я… Она мне очень помогла…

«А вдруг Хаул Сикора — это тот самый и есть?!» Но поздно идти на попятную!

— Она как-то обмолвилась, что… что есть человек, который важен для неё. И что он, в отличие от меня, совершил настоящее убийство. Она выглядела такой печальной… Я подумал, что если узнаю, кто это, смогу помочь.

Он пощипал себя за нижнюю губу.

— Прямо так и сказала?

— Типа того.

— Странно…

— Что? Что она сравнивает по такому признаку?

— Да. Странно это… Здесь этого никто не вспоминает. Только этот идиот Вин лезет, куда не надо! Остальным плевать, что ты сделал и кем был. Я, собственно, поэтому и остался в ТФ, что здесь я инженер-наладчик. Никому нет дела до моего прошлого, не то что… — он запнулся, а я вспомнил его сестру Таню, и как Рейнер потешался над ней.

— Может быть, она имела в виду что-то другое? — предположил я, садясь на постели. — Не убийство в смысле лишение жизни, а… Я не знаю…

— Предательство? — предположил он, оставаясь лежать.

— Предательство себя прежнего, скорее всего. Назвала «убийством», потому что был один человек, а стал другой!

— Тогда это ещё страннее, — отозвался Хаул. — Здесь все оставили что-то в прошлом. Про каждого можно так сказать!

— А что если этот человек отказался от того, кем он мог стать? Убил своё будущее? Будущего себя?

— И вернулся на станцию, — заключил он. — Да, это больше похоже…

— И теперь она не может ничего сделать, потому что он там, а она здесь! — воскликнул я.

Что ж, приходилось согласиться с правотой тех, кто советовал мне забыть о «загадке лихенолога Бруни»: что я смогу, сидя на планете?

Этот разговор случился на третий день нашего пребывания в больнице.

А на четвёртый пришёл Рейнер. Сначала мы перебрасывали шуточками и спорили, кто получил больше. Я проиграл, потому что, если не считать того факта, что меня собрали целиком, я всего трижды попадал в больницу, считая этот раз. Рейнер бывал там гораздо чаще! «Я тут андроид, а не ты!» — заявил он. А потом, отсмеявшись, сообщил о распоряжении Главы Станции доставить раненых на станцию, потому что «врачи «Тильды-1» хотели бы поближе изучить процессы матричного клонирования, проходящие на теле, созданном с помощью матричного клонирования».

— Я знал, что так просто они тебя не отпустят! — заметил он и снова заржал. — Три месяца прошло! Завтра будет ровно… А ты тогда говорил про «вечное изгнание»! Вот тебе и вечность!

— А Хал там зачем? — поинтересовался я, пропуская мимо ушей его подколки. — Пусть дёргают одного меня!

— Всё нормально! — вздохнул Сикора. — Слетаю, повидаюсь… Давно не был.

— Серьёзно? — я внимательно посмотрел на него.

Возможно, следовало напомнить, что он не обязан делать что-то против своей воли «за компанию» или в благодарность. Но это не моя работа, помогать ему понимать себя, да он и не просил оценивать свои действия. Сам разберётся…

— Он очень хотел, чтоб тебя полностью обследовали, — добавил Рейнер. — И чтоб ты не думал насчёт изгнания: он лично обещал позаботиться об этом.

— Кто?

— Глава Станции. Попросил уговорить тебя. Ты же можешь отказаться… Ты не обязан лететь туда, если не хочешь. Ну, как, согласен? Если ты «против», я его распоряжением подотрусь, потому что здесь — планета, мы в ТФ имеем приоритет при таких решениях.

Он внимательно смотрел на меня, безмятежно ожидая ответа. А Хаул пялился в потолок, и ничем помочь мне не мог. Рыжий, сидящий у меня на животе, мяукнул, подтверждая: мол, думай сам. Никто не мог мне помочь.

Да, я сам отстранился от станционной жизни, хотя мог следить за главными новостями. Но не стал: тэфер — значит, тэфер. Я не собирался возвращаться!

Я бы и не вернулся.

Но что случилось с Леди Кетаки?!

Всю свою недолгую, но насыщенную событиями жизнь я регулярно испытывал это специфическое чувство. «Сюрприз!» — и мир вставал с ног на голову. «Сюрприз!» — и снова всё оказывалось не так, как я представлял и ожидал. Стоило мне расслабиться, как опять я получал свой «сюрприз» и ворох новой информации, которую надо было как-то встраивать в знакомую картину.

Этих крутых и внезапных поворотов у меня было так много, что жизнь среди тэферов казалась нереально лёгкой! Из неожиданностей там случались разве что ураганы, из неприятностей — выходки Макса Рейнера. Тамошних людей настолько увлекала работа, что лишь нечто исключительное могло отвлечь их от выращивания лишайников и укрощения океанов. А, главное, места хватало на всех и на всё.

Я бы остался там навсегда: с камиллами, куполами и рассветами. В конце концов, я в любой момент мог туда вернуться! И мысль об этой возможности помогала сохранить голову ясной.

Сюрпризы продолжались. Может проблема в том, как я оцениваю окружающий мир? Или не туда смотрю, и поэтому для меня регулярно наступает это «внезапно»? Говорила же мне Грета Эспин, что Главе Станции придётся за всё ответить! Я тогда решил, что это иносказательно, что это такие слова, чтобы подбодрить меня. Но ведь передо мной сидел человек, чья работа буквально состояла в том, чтобы сеять ветер, а потом пожинать бурю! Или смерчи — как повезёт.

Кто бы знал, что камрад Кетаки лишится своего поста!

Да все, в общем-то, знали, кто хоть иногда смотрел ньюсы со станции. Все, кроме меня.

— Значит, вот как… — прошептал я, выслушав рассказ временно исполняющего обязанности Главы.

Он первым встретил меня, тут же выяснил, как мало я знаю, и если был удивлён, то не подал вида. Моментально сориентировался, вежливо пригласил к себе в кабинет — и кратко пересказал «новость Љ1».

Ничего особенного не произошло. Процедура замены высшего руководства применялась не часто (как и разводы, к примеру), но была вполне проработанной. И роли давно уже распределили: право начинать этот процесс выдавалось в комплекте остальных гражданских прав.

Уже через три дня после моей высылки группа активистов подала коллективную заявку на расследование — поступок «того самого» Рэя очень многим показался подозрительным. А для камрадов типа Ирмы это было вдвойне удобно: и знакомого поддержать, и нелюбимому администратору о себе напомнить. Они отказывались принимать мой поступок как «временное ослабление когнитивных способностей». Независимому суду предстояло разобраться, что же произошло на самом деле.

И тут на авансцену вышел инспектор Хёугэн: он знал про поправку «Т-191-006» и подозревал, что «дело нечисто». Осталось копнуть кое-где, кое-что самому вспомнить, кое-кого опросить — короче, проявить, наконец, свои сыскные таланты. Именно материалы въедливого инспектора составили основу обвинения.

Также было проведено расследование Профэкспертов — обычное дело при таких ситуациях. Ну, и вышли две репортажа: от Елены Бос и от некого Ли Аграновского из Северного сектора.

…В это самое время я привыкал к увеличенной силе тяжести и небу над головой, слушал о «духовной силе слов» и «невозможности исправить совершённые ошибки», а ещё играл с котятами. И знать не хотел о том, что происходит на «Тильде-1»!

Когда Грета Эспин передала мне подарок от Фьюра, Лидия Кетаки была уже снята со своего поста. «Нарушение Фикс-Инфо вследствие превышения должностных полномочий» — это попытка скрыть от меня правду о событиях на «Дхавале». «Нарушения гражданских прав в отношении подчинённого» — это эксперимент. А ещё было «допущение критической ситуации в межличностном общении»: суд признал её вину в том, что произошло между нами двумя.

Как ни поверни, но должности Главы Станции она лишилась исключительно из-за неправильного обращения со мной. Покойный Ирвин Прайс предрекал, что я её «погублю» — и был частично прав. Он ошибся с направлением: я был поводом, но причиной была она сама…

«Наверное, вот что значит чувствовать себя отомщённым», — подумал я, но не обнаружил внутри себя ничего, похожего на обиду. Мне было жаль Леди Кетаки. Наверняка ей тяжело после всего случившегося! Вот так закончить карьеру — вряд она этого ожидала, вызывая меня на «Тильду». Лишь за счёт предыдущих заслуг бывшая Глава не была выслана со станции: Рэй ДХ2-13-4-05 оказался единственным изъяном в её послужном списке…

Ещё было немножко стыдно — я же отправил поздравление, но опоздал не только к её дню рождения, но и к снятию тоже! Представляю, как это выглядело: как издевка. Но сделанного не вернёшь. Смерч основательно прочистил мою голову, избавив от привычки грызть себя.

— Когда, говорите, это произошло? Третьего октября? Что, специально выжидали после двадцать четвёртого? — сидя в гостевом кресле, я наклонился к «исполняющему обязанности», но почему-то смотрел при этом куда-то в пол, как будто у меня была спатиотомия, а он был окном.

Временный Глава ничего не ответил. Потому что знал, что моя специальность — системное управление, и я был в курсе, что при подобных решениях учитывают дни рождения и другие нюансы личной жизни? Счёл этот вопрос риторическим? Или потому что…

Новость о том, что Леди Кетаки больше не носит плашку с силуэтом станции, стала сюрпризом номер один. А под вторым номером была новость почти такого же масштаба: временным Главой оказался человек, которого я знал. И не сказать, что «хорошо». Но достаточно, чтобы сомневаться в его беспристрастности. Это самое точное определение, которое я смог сформировать на тот момент.

«Кто угодно, только не он», — подумал я, когда увидел его лицо.

Красиво вылепленное лицо — при первой встрече я решил, что это Квартер или судья, и очень удивился, узнав, что он всего лишь профэксперт. Впрочем, когда-то он был Квартером. А так с него можно было портрет рисовать — нос с горбинкой, хищно изогнутые брови, неизменно чуть ироничная улыбка и волевой подборок. Образцовый политик…

Но пока мы общались, он оставался обычным человеком, моим коллегой и тильдийцем. Соседом по жизни, не более! А теперь сама мысль о том, что он тут всем заведует, заставляла меня ёжиться и с тоской думать о генерале О'Ши, вездеходке-зроа и зеленовато-серых пустошах.

Меня страшно тянуло туда. О, как же там всё было просто!..

— Рэй, я пониманию, что ты сейчас думаешь… Нет, правда понимаю! — сказал он. — У тебя на лице написано: «Сейчас начнётся или уже началось».

Я нервно усмехнулся: ну, не объяснять же ему, что мне хватило Главы, которая «что-то такое» чувствовала ко мне и «всего лишь» хотела уберечь от неприятных новостей!

— Вообще-то наши с тобой встречи в спецотделе зафиксированы, — напомнил он. — Навсегда. Даже если все забудут, логос будет помнить. И если я позволю себе хоть как-то надавить на тебя или вообще хоть как-то что-то проявить… — знакомым жестом он пригладил волосы, отросшие с того последнего раза, когда мы сидели за чаем у Утенбаевой и болтали о баскетболе и всякой ерунде. — Даже не знаю, кого и чего мне бояться в первую очередь: Инфоцентра, который сделал тебе единственному доступ на Первый ФИЛД, или Рейнера и заодно всего Проекта. Тебе неудобно? Представь, каково мне!

Я впервые посмотрел ему в глаза — он не шутил, разве что немножко.

— Ты прямо сейчас можешь легко составить на меня заявление, и я вылечу не только с этого поста, но и со станции. И не факт, что меня где-то примут!

— Не собираюсь я ничего заявлять, я же не Ядвига! — пробурчал я. — Просто… Просто у меня такое уже было.

— Точно такое же? — прищурился он.

— Похожее.

Он побарабанил пальцами по столу — и раздражённо отключил проснувшиеся мониторы, неправильно истолковавшие этот жест. Кабинет ещё не привык к нему. Но окна он уже перенастроил: вместо морского берега там был городской пейзаж — дома с остроконечными черепичными крышами, узкие улочки, флюгера. Очень уютно, только без людей.

— Понимаю. Я пригласил тебя поговорить наедине, потому что такие разговоры ведутся наедине. Но, позволь тебя уверить, лишний раз беспокоить не буду. И, вот ещё, спасибо, что прилетел, потому то медикам действительно хочется тебя осмотреть. Извелись все!

— Пустяки, — я пожал плечами. — Покажусь, с меня не убудет!.. Так ты для этого меня пригласил?

— Нет.

Медленно он поднялся из-за стола. В безликом и просторном кабинете ничего не изменилось со времён Леди Кетаки — впрочем, я бывал здесь всего пару раз.

Глава Станции редко сидит на месте, а если и когда присядет, то на совещаниях и встречах. А ещё бывает так, что надо переговорить с кем-нибудь тет-а-тет. «Не к себе же в комнату приглашать!» — подумал я. И вспомнил. И ненадолго отключился, заново переживая те наши встречи наедине. «Я должен был догадаться, что значила такая интимность!..»

Когда я снова смог трезво смотреть на мир, временный Глава стоял прямо передо мной на расстоянии метра, скрестив руки на груди и наклонив набок голову.

— Что? — пробурчал я.

Порыв вжаться в кресло был вовремя пресечён. Временный Глава говорил правду: малейшее подозрение на мой счёт разрушит его карьеру, и заодно репутацию. Да и с чего мне так дёргаться? Когда мы пили чай и болтали о «девочках», я вообще ни о чём таком не беспокоился!

— Мне кое-что нужно сделать, — сказал он. — Придётся прикоснуться к тебе. Рукой. Не к лицу. Ты позволишь?

— Позволяю, — разрешил я, приготовившись к чему-нибудь такому…

И опять не угадал!

Временный Глава подошёл ко мне вплотную, нагнулся, аккуратно снял с моего тэферского комбо предупреждающий знак и также неторопливо вернулся к себе за стол. Уселся, положив ногу на ногу, и принялся внимательно разглядывать кругляш, так много значащий для меня. Читал текст инструкции и хмурился. А я всё не решался спросить, зачем он это сделал.

«Понимает ли он, что значит такой поступок? Для всех? А для меня?»

— Не знаешь, кто это придумал? — он показал мне знак. — Кто это… смоделировал?

— Нет.

— Хотел бы я задать этому человеку пару вопросов… В основном о том, отдавал ли он себе отчёт? — задумчиво проговорил временный Глава. — Или действовал по наитию — и остальные тоже… Не особо задумывались, что делают. Когда нам страшно, мы возвращаемся в прошлое, становимся теми, кем были до того, как стали собой… Логика в этой штуке есть. Но только логика. Это же опаснее сотни «бэшек»! Такая мелочь, а… Она не убивает, конечно — остальных людей, я имею в виду. Просто убивает в нас человеческое. И мы становимся… я не знаю… поломанными андроидами! Животными со смертельными инструментами в лапах! Такая ерунда… — он покачал головой, а потом выдвинул ящик стола, бросил туда предупреждающий знак и закрыл. — Пусть полежит здесь. Так безопаснее.

— Вообще-то я должен его носить, — осторожно напомнил я. — Обязан.

— Обязан, — согласился он. — И если ты его не носишь, это нарушение…

— За которое меня должны отключить, — перебил я, вспоминая Чарли.

— Кто? — спросил временный Глава.

Я попытался, но не смог ответить. И правда — кто?

— На планете ты это не носил, так ведь?

— Неа, — хмыкнул я и опустил голову, чтобы рассмотреть пустое место на груди. — Даже не вспоминал! Когда собирался сюда к вам, мы с ребятами обыскались, где он валяется…

— Ну, а мы не хуже ТФ, — отметил временный Глава станции «Тильда-1», и в его голосе прозвучали нотки ревности. — Не хватало ещё соревнование устроить, кто смелее! Забудь. По моему личному распоряжению ты освобождаешься от обязанности носить этот знак на всё время текущей командировки.

Я знал, что значит «по моему личному распоряжению»: все протесты, вне зависимости от формы, лягут в его личное дело. И если этих протестов станет слишком много… Сильно ли он рисковал? Думаю, на станции имелись люди, которые желали временному Главе оставаться в рамках Профсервиса. И может быть, были и те, кто мечтал отправить его на покой: эксперты редко обзаводятся друзьями! Рискнут ли эти недоброжелатели воспользоваться удобными условиями? Зависит от силы их враждебности.

— Решение суда, по которому тебя изгнали, никто не отменял, — сообщил он. — И я отменять не буду — для временно исполняющего обязанности это чересчур! Командировка — другое дело, тем более медицинские вопросы. Спокойно навести, кого надо…

Я открыл рот, чтобы спросить. Но не стал. Впрочем, он сразу всё понял.

— Терапевт прямо сказал, что пока что не нужно её беспокоить.

— Да я и не собираюсь… А понимаю… Где хоть она? Ну, чтоб случайно не столкнуться…

Он помолчал, как будто взвешивал все доводы. Пальцы постукивали по столешнице, но тихонько, и реакции не было.

Наконец, ответил:

— В Саду Северного сектора.

— Понятно. Спасибо за информацию! Буду обходить этот Сад…

— И вот ещё — увидишь Туччи или Утенбаеву, не заговаривай и вообще не реагируй, если они сами не обратятся, — мягко попросил он. — Не надо давать удобного повода тем, кто желал бы довести то расследование до крайностей.

— А ты в этом разбираешься — как управлять! — усмехнулся я.

Он внимательно посмотрел на меня.

— Я уже дважды занимался этим.

— Чем?

— Исполнял обязанности снятого Главы. И трижды — отдельно за Квартеров. Когда выбирали, кто будет до выборов сидеть в этом кресле, я был, что называется, вне конкуренции!

Теперь я слышал иронию.

— Что, такой хороший временщик?

— Не знаю, насколько хороший… Думаю, если и ценят, то за то, что меня всегда устраивало быть временщиком!

— То есть ты не баллотировался?

— Нет. Никогда.

— Почему?

Он пожал плечами:

— Потому что не хочу. То, что я умею, не значит, что я должен делать. Экспертом спокойнее: люблю, когда больше свободы! В молодости рвался, но где эта молодость…

Ему было всего пятьдесят пять, так что на это явное кокетство я отреагировал просто:

— Лучше скажи, что не хочешь брать на себя ответственность!

— Ну, это само собой!

Мы вместе рассмеялись. Я уже не понимал, о чём только что волновался — видимо, нервы подвели. Он был нормальный. И надёжный — вот правильное слово. Я всё больше понимал, почему этот пост и вообще станцию доверили именно ему.

— Тяжело тебе, наверное, тут всё разгребать!

— Нечего тут разгребать, — отозвался он почему-то с печалью — как будто это был повод грустить! — Камрад Кетаки отлично выполняла свою работу — это я тебе как специалист говорю! Если не считать эксперимента с тобой. Но тут всё кончено. Всё, что было. И если кто-то вдруг попытается начать…

— Пожаловаться тебе?

— Да, это будет лучше всего! — кивнул он без тени улыбки на лице. — Пока я — Глава на этой станции, экспериментов над людьми тут не будет.

«А когда ты перестанешь быть Главой?» — подумал я. Но что тут гадать? Самое большее через неделю я вернусь на Тильду к своим камиллам — прямо под крылышко к Рейнеру! И никто не сможет мне навредить.

— Ну, ладно, я пойду, — я поднялся с кресла. — Хорошо, что поговорили! И спасибо за это, — я указал на свою грудь.

— Не за что!

— Нет, серьёзно, спасибо! — поблагодарил я и повернулся к выходу.

Я был уже у самой двери, когда временный Глава еле слышно окликнул меня:

— Рэй!

Остановившись, я обернулся. Он всё также сидел за столом — импозантный и уверенный в своих силах. Просто эталон Главы Станции! И при этом заведомо временный. Ненастоящий.

— Ты что-нибудь чувствуешь к ней?

— Не знаю, — я отвечал скорее себе самому. — Что-то где-то чувствую, но даже не знаю, что.

Помолчав немного, я задал свой вопрос:

— А ты? Ко мне?

Он печально усмехнулся:

— Это не твоя проблема! Совсем не твоя.

Стоило мне присесть на скамью, как они молча повисли у меня на шее. Смотровая у аквариума пустовала, так что никто, кроме рыбок и лягушек, не видел, как Юки и Брайн Ремизовы обнимают меня, да с таким пылом, словно мы год не виделись! Впрочем, я мог прилететь на станцию не раньше, чем через год… или вообще никогда. Детям в это «никогда» поверить было проще, чем взрослым.

И всё равно меня удивила их реакция! От Юки я чего-то такого ожидал, но Брайн, сколько я его знал, вёл себя гораздо сдержанней! Я вообще не ожидал его увидеть — договаривался о встрече с Юки. Но это было, когда мы с Рейнером только подлетали к станции.

— Ты скоро уедешь? — прошептала она и жалобно шмыгнула носом.

Я не ответил, только приобнял их в ответ. Они были похожи на котят: худые, тёплые и ласковые. И они нуждались во мне — я был той потребностью, которую станция удовлетворить никак не могла. Никакое питание, защита и образование не могло заменить близкого человека. А я был таким же родственником, как Нортонсон, и даже ближе, ведь я не был изначально «приписан» к семье. Меня оценили по поступкам и сделали своим — при некотором содействии хомячка Билли. Мог ли я выйти из этой семьи? Важнее то, что ни я, ни они не хотели этого.

Что ж, у меня уже не было братьев. Зато появились племянники.

Вдруг Юки хихикнула, так что на ухо мне брызнули капельки слюны.

— Что такое? — тихо спросил я, не меняя положения.

— Он сделал это, — зашептала она мне на ухо. — Брай. Мегуми спрашивала нас на сессии, ну, на персоналке, кто кому в чём завидует. И Брай сказал, что завидует мне, что я могу с тобой дружить. И Мегуми так смешно спросила: «Что, она не даёт тебе дружить с ним?»

— Мне кажется, ты не должна рассказывать такие вещи посторонним, — так же шёпотом ответил я. — Это же персональная сессия, только для вас с Брайаном, верно?

— И ещё с Мегуми… Брай, прости меня, пожалуйста, я выдала твой секрет!

— Ничего, — серьёзно ответил он, не разжимая объятий. — Рэй не чужой. Ему можно.

— Я по вам соскучился, — сказал я. — По обоим. Правда!

— Мы тоже. Спасибо за поздравление! — Юки отстранилась и внимательно посмотрела на меня. — А что, тебе, правда, девять лет? На самом деле?

Она подстриглась, а Брайн отпустил волосы, так что теперь у них были одинаковые причёски, и если бы не фартук зооклуба, я бы не смог их различить. «Зеркальная стадия» — все близнецы проходили через неё. И это был хороший знак — знак примирения.

— Ага, — кивнул я. — Фактически. А биологически — двадцать семь. Понимаешь?

— А по психике? — спросил Брайн.

— Ну, вроде как постарше, — рассмеялся я. — Когда мы только открыли глаза, то нам было как бы восемнадцать. На самом деле это был эксперимент, мы должны были так думать…

— А когда у тебя день рождения? — встрепенулась Юки. — Мы искали, но там всё так запутано! Нигде не написано прямо…

Я вспомнил рабочего камилла, задававшего похожий вопрос о себе. А потом перед глазами встал Крис, интересовавшийся тем же. Он был похож на Брайна и Юки — как будто был их биологическим братом: такой же шоколадный и стройный. Он умел нестандартно мыслить, наш Крис, видел вещи с неожиданной стороны. Пока мы ломали головы, как нам быть с нашей настоящей природой, он принял её как есть — и начал вживаться. Его не особо беспокоила неестественность нашего состояния — а вот дата праздника…

Фальшивые дни рожденья, отмеченные в наших выдуманных биографиях, вызывали безусловное отвращение. Но что могло сгодиться? Взять за точку отсчёта момент, когда создали наши тела, или когда закончили с формированием высшей нервной системы, или когда мы очнулись, или когда мы впервые осознали себя — мы так и не решили, какой день будет правильным. Поэтому использовали в качестве отметки начало года. Первого марта можно будет считать, что мне исполнилось десять лет. Биологически…

— Не знаю, — вздохнул я. — Всё запутано…

— Так когда тебя поздравлять? — Брайн разжал объятья и присел рядом, прижавшись плечом к моему плечу. — Нечестно будет, что ты нас поздравил, а мы тебя — нет.

Я задумался. Надо было выбрать особый день для поздравления, а это легче, чем дата рождения!

— Давайте двадцать второго марта. День, когда я прилетел на «Тильду».

— Да! Это правильно! — от переизбытка эмоций Юки захлопала в ладоши. — Ой, как ты здорово придумал!

— Спасибо! — я погладил кудрявые головы — и снова вспомнил о котятах.

Котята — купол — тэферы — Нортонсон… «Как я мог забыть?!»

— Слушайте, а зайдём ко мне! Я привёз вам подарок от Генриха. Нужно было сразу с собой захватить, но как-то не догадался… Или подождёте здесь?

Конечно же, они хотели пойти со мной.

По пути в жилую зону я думал о том, что ничего не «забыл», а просто не хотел брать личные вещи в кабинет Главы Станции. Не хотел давать ему ни малейшего повода для… я уже сам не понимал, для чего. Может быть, наоборот, стоило взять и показать, как выглядит Проект Терраформирования, который «не лучше станции». Если бы я знал, что он собирается снять с меня проклятый предупреждающий знак, я бы не беспокоился о том, что у него что-то было ко мне!

— А как там Фьюр и Тьюр? — спросил я, наклонившись в сторону Брайна.

Мы шли, держать за руки, и я старался не шагать широко, чтобы они успевали. Всё-таки с непривычки было трудно попадать в ритм!

— Нормально, — ответил он. — Учатся.

— А кто придумал с той лив-фотографией, не знаешь? Мне очень понравилось!

— Правда? — Юки крепче сжала мою ладонь. — Я очень волновалась…

Я хотел спросить, кто снимал, но мы уже дошли. Но не до моего блока. Потому что у меня пока не было своей комнаты. И не потому, что никуда не пускали — наоборот!

Для перемещения по станции Р-ДХ2-13405-1 взял обычную тележку для малых грузов. Места там было не много, но его блок и мой багаж вполне поместились. Чтобы предотвратить столкновение, вокруг тележки был выстроен ярко-жёлтый голографический конус — его-то я и заметил в первую очередь. А потом уже обратил внимания на людей, столпившихся вокруг.

Стояли они не просто так — мешали камиллу двинуться. А он, похоже, впервые попал в такую сложную ситуацию, так что предпочёл дождаться меня.

Блокировали его четверо мужчин и одна женщина. Или два инженера, энергетик, ремонтник и шахтёр, судя по цветам комбо. Спорили они так, что я вспомнил о Максе Рейнере и его «шуточке» с Юлианом Иманом. Тэферы тогда страшно разозлились! Вот здесь было почти то же самое. Только причиной был я. Стоило мне появился, они сразу же замолчали. Но я успел услышать достаточно, чтобы вникнуть в суть дискуссии.

— Я просил найти тебя подходящую комнату, — сказал я, повернувшись к тележке.

Людей я намеренно игнорировал — их вина, что у меня на пустом месте возникли совершенно ненужные проблемы! Дети продолжали держать меня за руки, с любопытством глядя на взрослых.

— И просил… полтора часа назад! Времени было достаточно, чтобы найти десять комнат!

— Я нашёл! Но меня не пустили… — начал объяснять камилл.

— Потому что Рэй должен жить у нас! — перебил его один из парней.

— Почему это у вас? — воскликнул другой.

— Так, так, минуточку, — вступилась женщина. — А чего это вы…

Я откашлялся, прекращая спор. Но он был готов вспыхнуть в любую минуту.

— Найди незаселённый блок, — сказал я, глядя на камилла. — Я буду жить там.

— В наличии имеются свободные комнаты. Не рекомендуется занимать незаселённые блоки, когда есть свободные комнаты, если только…

— ЛН и ОО, — отрезал я. — Извините, друзья, но я не хочу никого обижать!

— Ну, можно и так, — пожал плечами тот, кто первым заговорил со мной.

По взглядам, которые они бросали на Юки и Брайна, я понял, что если бы не дети, спор продолжился. Но проявлять агрессию в присутствии младшеклассников — последнее дело! Так что они разошлись, как будто ничего и не было.

— А что такое «ОО»? — спросил Брайн, пока мы шли следом за тележкой. — «ЛН» — это личная несовместимость, да?

— Точно. Молодец!

— Мы на психогигиене проходили, — объяснил он. — Но про ОО там ничего не было.

— Это значит «организационные обстоятельства». Это не психогигиена, а основы управления, оно у вас начнётся в старшей школе.

— А…

Незанятый блок нашёлся рядом. Вообще-то Р-ДХ2-13405-1 был прав: свободных комнат было очень много. В том районе, где проживали холостяки, их часто оставляли «про запас» для друзей, прибывающих в сектор или вообще на станцию. Достаточно было отправить запрос логосу, и он легко подбирал подходящие варианты.

«Личная несовместимость» была обычным объяснением для переезда. К «организационным обстоятельствам» часто прибегали командированные профэксперты или администраторы. Ещё был вариант «МП» — медицинские показатели для тех, кто страдал агорафобией. Для той ситуации, которая возникла в моём случае, точной аббревиатуры не было, ну, да ладно. «Всё равно я здесь на пару дней!»

— Неплохо, — тоном знатока оценил Брайн.

Внутренние стены блока, который наобум выбрал камилл, были оформлены под берёзовую кору, и оттого казались необычайно светлыми. Вообще здесь явно поработал дизайнер: то ли оттачивал стиль, то ли сдавал экзамен по мастерству. Я мог всё поменять… Но на самом деле мне очень нравилось!

Я пропустил Брайна и Юки впереди себя.

— Какую комнату выберешь? — просил он.

— Среднюю.

Мы вошли, и я тут же полез в тележку, даже не давая камиллу возможности распаковаться и занять соответствующее место под управляющей панелью.

— Сейчас…

Я дважды переворошил свой скромный скарб. Чашка, расчёска, ножницы для ногтей, пара интересных камешков, подобранных на планете, лив-фото, присланное Фьюром… «Неужели забыл?» Быть этого не могло — я точно помнил, как всё укладывал! Хорошо, что у меня была копия — тот самый подарок, который я привёз для Юки и Брайна. Так что я не стал отвлекаться на пропажу и беспокоить и без того взволнованных малышей.

— Вот, это вам, — я протянул Юки коробку, похожую на ту, в которой мне привезли подарок от Фьюра.

— А что там было? — спросил Брайн, пока Юки открывала контейнер. — В коридоре, когда мы шли…

— Не могли разобраться, куда меня селить, — улыбнулся я, присаживаясь на собранную постель. — Столкновение интересов — вы проходили такую штуку?

Он с серьёзным видом задумался, но тут Юки отвлекла его — точнее, сюрприз от Нортонсона отвлёк.

Лив-фото, присланное Фьюром (а он отправил на планету две штуки — мне и дяде), стало для бывшего лейтенанта вызовом. Или источником вдохновения — трудно решить наверняка. Он загорелся идеей делать такое же. И сделал, хоть для этого пришлось попотеть! Закончил, когда мы с Сикорой лежали в медблоке, впрочем, нас к тому времени он уже отснял.

Снимок получился, может быть, не такой выверенный, как в подарке Фьюра, но богатый. Фоном стал большой обзорный эмэтам, а за ним синее дневное небо в россыпи облаков. А на снимок поместился генерал Телжан, Рейнер, Бруни, Хойский и доктор Олберт — в общем, все, с кем Нортонсон работал или просто был хорошо знаком. Грета там тоже была. И я, конечно. В центре стоял сам Генрих с котятами: один сидел на плече, другой на голове, так что адресат снимка был очевиден: Юки.

Юки была необыкновенно счастлива — даже захотелось заснять её в этот момент: распахнутые сияющие глаза и приоткрытый рот. Просто эталон «счастливой девочки»!

— Прикольно, — сказал Брайн. — А Фьюру можно показать?

— Он уже получил такой же, — отозвался я. — Генрих отправил так. А вот вам попросил вручить лично.

— Спасибо! Спасибочки! — Юки подарила мне очередное жаркое объятье.

— Мне-то за что?

— За всё…

— Мы пойдем, у тебя, наверное, дело, — проницательный Брайн потянул сестру из комнаты. — Ты же скоро уезжаешь, да?

Я кивнул, а потом добавил:

— Хочешь, увидимся перед моим отъездом? Я буду рад!

— Давай.

Юки могла только помахать мне — взгляд у неё был полностью поглощён лив-фотографией.

Я подождал, когда за ними закроется дверь, и попросил камилла:

— Запри.

— Готово.

— Ну, теперь рассказывай!

— Я лучше покажу, — предложил он.

— Ну, показывай, — я повернулся к ближайшей стене.

Включился экран, и я приготовился увидеть вора, обокравшего меня. Коридорный камилл заснял всю сцену — в первую очередь из-за ссоры. Ещё чуть-чуть, и они бы начали применять силу — ремонтники-инженеры, представители героических профессий называется! Ну, а кража тем более была событием, которое требовалось зафиксировать.

Я не особо удивился увиденному, потому что знал этого человека. На станции было не много рыжих, но с каждым была связана особая история: Ирма, Яся Шелли, теперь этот… По своему характеру он был первой кандидатурой. Один из немногих граждан «Тильды-1», кто был способен подойти во время спора, открыть тележку, как ни в чём не бывало, взять мой снимок — и уйти.

Р-ДХ2-13405-1 не мог закрыть ящик с вещами, потому что это была гражданская тележка. Ничего опасного… Так от кого запираться? Даже дети знают, что брать чужое без спросу очень нехорошо!

Определённо, они ждали меня. Никто не обернулись, когда я влетел в монтажную Южного сектора. Только режиссёр соизволил меня заметить — остальные продолжали пялиться в свои экраны.

Они знали, какой фокус отмочил их руководитель. Они знали, что я приду и даже знали, что приду один. Интересно, режиссёр догадывался, что доклад о его поведении уже лёг в судейский отдел? Причём от меня требовалось не много — всего лишь ответить на пару стандартных вопросов логоса. «Нет, мы не являемся близкими друзьями — мы знакомы лишь формально». «Нет, я не давал разрешения брать мои вещи». «Да, это происшествие огорчило меня, и мне не нравится подобное поведение в отношении меня».

Логос понимал, что такое воровство. Действительно: понимал. Когда я — администратор и спамер — смотрел ту запись, первые несколько секунд я просто отказывался поверить, что происходит именно то, что я вижу! А вот логос сразу вник. Уточняющие вопросы позволили подкорректировать оценку… Но сомнений у него не возникло.

Не хотелось лишний раз думать, как хорошо он разбирается в том, чего уже давно не было между людьми. Во всяком случае, во время восстания «бэшек» логосы за долю секунды определили характер происходящего. Для них вообще не было разницы: астероид прилетел, андроиды взбунтовались или отдельный человек совершил преступление против другого человека. Составляется доклад, проводится расследование — и дальше суд решает, что делать. Он был в курсе того, что такое «взять без спроса» и какой вред это причиняет. Тем более, шла речь о воровстве предметов, которые входили в категорию «произведения искусства» и «памятных подарков»!

Забавно: режиссёр про это всё должен был знать лучше очень многих. Его специальность — Профессиональный Сервис, и там о таких вещах объясняют отдельно, ведь вопросы собственности в искусстве начинают задаваться сразу, как только начинается процесс творчества.

— Добрый день, Рэй! — поздоровался «арт-преступник», поднимаясь мне навстречу и протягивая правую руку. — Страшно рад тебя видеть! Мы же знакомы, да?

Левую руку он держал за спиной.

— Знакомы, но не настолько, — пробормотал я.

Попытку обменяться рукопожатиями я проигнорировал. Я был бы обязан соблюдать правила вежливости, если бы состоял в подотделе Администрации и курировал Службу Досуга и Профессиональный Сервис. Но теперь я был тэфером. Понимал ли он это?

«Временный Глава — Юки — Бидди — доктора» — такими были мои планы. Я не собирался посещать деятелей искусства, хотя они и оставили приглашения. Зотов с ребятами — завтра, за ужином. Может быть, ещё Сара, или Молли, или кто-нибудь ещё. Но не люди, с которыми я пересекался лишь пару раз по работе!

Я помнил проблему соперничества нового и старого киноклуба — надлежало ограничить конфликт «сценой» и не допустить открытой ссоры, хотя оба режиссёра очень хотели сцепиться. Пусть лучше соревнуются в итоговых оценках! К этому и шло: последний раз, когда я касался этой темы, обе команды готовились к съёмкам, и, к счастью, это должны были быть очень разные истории. Даже по времени разные: почти театральная постановка с сюжетом из Сумрачного периода и нечто злободневное у новичков. Точнее, у гостей: съёмочная группа, которая прибыла на «Тильду» в последний сеанс СубПортации, вряд ли бы задержались здесь надолго. Они останавливались на каждой станции по 2–3 года, снимали фильм — и летели дальше.

Верховодил ими Гомер Одуэн — звезда, признанный талант и, как теперь оказалось, вдобавок ещё и вор. Я сразу узнал его, когда просматривал запись камилла. Ироничная ухмылка на пол-лица, острый нос, широкие брови — маска Мефистофеля! Ну, и конечно рыжие кудряшки, похожие на мочалку. Он так ловко залез в тележку (как раз в разгар спора, когда никто не смотрел в сторону Р-ДХ2-13405-1), что я захотел проверить его дело. «Не похоже на дебют!»

— Ты взял мою вещь, — твёрдо произнёс я. — Верни.

— А разве у тебя есть свои вещи? — деланно удивился режиссёр. — Ты же андроид!

Моим щекам стало горячо. Я вспомнил, как прибыл на станцию — практически, голый, без вещей, без всего, что связывало с близкими людьми. Без права на простой памятный снимок… Я открыл рот, чтобы высказать то, что думаю по этому поводу, и ощутил странную дрожь в кулаках (так вот что было у Рейнера, когда он нападал!), а потом вдруг успокоился. Абсолютно!

— Ты взял мою вещь, — повторил я, не повышая голоса. — Не моя работа учить тебя, как правильно поступать. Могу только дать совет: смени профессию! Люди твоей специализации нуждаются в общественном одобрении. А когда эта история выйдет наружу… — я усмехнулся. — Будет невесело!

— Да, конечно, — режиссёр протянул мне лив-фотографию, которую он прятал за спиной. — Прошу прощения.

Я пожал плечами, забирая свою «собственность»:

— Да мне-то что! Ты себе больше навредил!

— Я прошу не придавать огласке то, что случилось между нами, — попросил режиссёр. — Я объясню.

— То есть, оправдаешься?

Он потупился — я не был уверен, насколько это искренне.

— У меня две причины, — сказал он. — Может, присядем?

— Нет, я лучше постою.

— Хорошо… В общем, было две причины поступить так. Это не оправдание — чтоб ты понимал. Первая — это любопытство. Когда я увидел рамку, то сразу понял, что это. А я немного ревную к таким вещам…

— Каким?

— К ливу. Моё первое направление! Я их регулярно делаю. Вот недавно выполнял заказ Фарида Эспина.

— Так это ты? — я покачал головой, удивлённый. — Не знал… И кто платил? Это должно стоить порядочно бонусов!

— Я хотел сделать за так, но камрад Зотов и его друзья не позволили. В общем, мне хотелось посмотреть, кто ещё этим занимается, и как хорошо получилось. Но не это главное.

— А что?

— Мне нужно было, чтобы ты пришёл и выслушал меня. Я посылал тебе приглашение, но сильно сомневаюсь, что ты бы откликнулся! А такие вещи я предпочитаю объяснять лично. Мы собираемся снимать фильм про твоих братьев и профессора Хофнера. И нам бы не помешала твоя консультация. Ты был непосредственным участником, хорошо знал их — каждого. Но ты, конечно, можешь отказаться.

Я посмотрел ему в глаза, ожидая увидеть признаки шутки или провокации. Но он спокойно выдержал мой взгляд. Он действительно собирался снимать про это!

— «Тёплые руки», — сказал он, как будто это был пароль. — Наша последняя вещь.

И я вспомнил: так назывался художественный фильм о восстании «бэшек». Но не на Кальвисе — на некой условной станции. Картина вышла в 190-м, и мы раз пять посмотрели её с ребятами. Режиссёра я не запомнил, а вот лица актёров — да. И песню в финале: «Ich glaube, dass wir weiter leben werden». «Я верю, что мы будем жить дальше».

— Так это ты снял?

— Да. Мы. Мы всегда снимаем о самом важном, — не без гордости произнёс Одуэн, как будто это была строчка из интервью.

— А. Понятно. Кстати, хороший фильм. Мне понравился! Но тогда я не понимаю, почему Проф-Хофф… Профессор Хофнер и остальные? С чего ты взял, что они будут важными? Здесь — может быть, но вы же не для одной станции снимаете!

Он снисходительно рассмеялся:

— Рэй, я сейчас открою тебе страшный секрет — только не говори никому, что это я сказал… Видишь ли, следующий СубПорт перекинет не только наше творение. Там ещё будет несколько сотен отчётов от людей… От каждого человека, кто общался с тобой, дружил, работал вместе, просто видел тебя в ньюсах. Или дружит с тем, кто дружит с тобой. Или просто был впечатлён одним из твоих подвигов, — он произнёс это всерьёз, без намёка на иронию. — И каждый из этих людей будет объяснять, насколько ты — человек. И насколько были людьми другие. Поэтому то, что было сделано… Поверь мне, что случилось с твоими братьями или профессором, станет новостью номер один! И наш фильм окажется первым фильмом на эту тему. Или ты хочешь объяснить мне про то, что такое «важность»?

Я не нашёлся, что ему ответить — переваривал новость об отчётах.

— Это гражданская инициатива, — добавил Одуэн. — Тех, кто их приговорил… Смысл в том, чтобы признать их убийцами. Они и есть убийцы! И так просто это не пройдёт. Эхо, — со значением произнёс он. — Это будет эхо, и мы его поймаем.

— Хорошо, — пробормотал я — и присел за ближайшим столом. Экраны были выключены, но, судя по отметкам, это было обычный просмотровый модуль.

«Чтобы кто-нибудь со стороны мог оценить результат», — отстранённо подумал я. — «Например, консультант…»

— Здорово вы придумали, — наконец, выдавил я. — Не боишься, что вас обвинят, ну…

— В потакании вкусам? — широко улыбнулся он, продолжая стоять передо мной. — В популизме? С этого начинает каждый критик! Артистов обвиняют либо в актуальности, либо в отстранённости от современных проблем. Это, мне кажется, вечная тема! Всегда хоть кому-то, да не угодишь!

Вдруг я поймал себя на мысли, что хочу расспросить о картине — о том, что он задумал, какие именно факты привлекал, каким будет сюжет и какое время будет охвачено. В конце концов, в какой технике это будет сделано! «Тёплые руки» были смоделированным фильмом, что понятно при выбранном масштабе, но ведь лабораторию на «Дхавале» можно показать прямо так!

— А сколько у вас длятся съёмки?

Он пожал плечами:

— Максимум три месяца. Но это как сценарий пойдёт… Может, и двух хватит! Мы уже начали. Многое уже готово: сеттинг, модуляж персонажей, даже пластика кое у кого… Дата премьеры назначена на начало февраля, и мы успеваем. Ну, как, поможешь?

— То есть мне на два месяца оставить работу и задержаться у вас? — переспросил я, не веря его наглости. — После того, как ты украл дорогую мне вещь, да ещё и заявил, что я не имею права иметь собственность?

Одуэн с виноватым видом поковырял носком туфли пол.

— Это было слишком, согласен… Но мне надо было затащить тебя к нам, а так бы ты точно не пришёл! И улетел бы к себе на планету через пару дней. Я не мог упустить такую возможность!

— А если бы я поступил иначе? Прислал бы камилла? Или кого-нибудь из ОБ?

— Неа, — щелчком пальцев он заставил выдвинуться стул с другой стороны стола — и уселся на него верхом, приминая мягкий верх спинки. — Я тебя слишком хорошо изучил! Мы ведь сначала хотели снимать фильм о тебе! То есть мы хотели снимать о ком-нибудь из вас, или о профессоре, или вообще, но нас на километр не подпускали ко Второй лаборатории на «Дхавале»! Но у меня есть связи, свой человек на нужном месте, так что о твоём переводе на «Тильду» я узнал, может, даже раньше тебя!

— То есть вы прилетели сюда ради меня? — прищурился я, не скрывая ехидства.

— Не льсти себе! — небрежно отмахнулся он. — Мы прилетели сюда ради фильма, ради зрителей, в общем, ради себя самих. Потому что, в отличие от любителей прошлого, нам недостаточно той инфы, которая лежит в Информатории или валяется в сети. Чтобы придумать историю, мне нужен живой прототип. Ты.

— Но фильм-то будет не про меня! — напомнил я.

— А ты ближе всех. Ты инсайдер. Я полгода наблюдал за тобой, так что могу понять, какими были твои братья. Так что можем обойтись так… А вот с профессором Хофнером сложнее. Если ты не останешься нам помогать — не подскажешь, кто ещё был знаком с ним? Уверен, это не только ты! На станции наверняка есть те, кто с ним общался…

— Ладно, хорошо, уговорил, — вздохнул я. — Буду вас консультировать, чтоб вы ничего лишнего не придумали. Что ж поделать, если вы так решили!

Я не успел среагировать, как он уже тряс мою руку и звал остальных «познакомиться с нашим бесценным консультантом». Видимо, придётся потерпеть ближайшую пару месяцев! Но деваться некуда: я бы, может быть, ещё подумал, но пришлось решать сразу, чтобы Одуэн не начал искать кого-нибудь ещё. Кого-нибудь, кто знал профессора Хофнера.

Стал бы он колебаться, изыскивая способ заполучить себе в консультанты бывшую Главу Станции? Вряд ли! Он пошёл на преступление, чтобы привлечь моё внимание. «Искусство стоит жертв». Так что он придумал бы, как задеть её. Не факт, что она стала бы помогать, но я не хотел, чтобы он беспокоил Леди Кетаки. Чего бы ни было между нами, но я не желал ей зла!

«Теперь Бидди. Вот уж кто будет рад, что я здесь задержусь!» — подумал я и автоматически взглянул на альтер, заходя в лифт.

Плохо дело! Конец обеденного промежутка, но у Бидди уже начались занятия. Она решила закончить свой биологический курс, чему я был рад, но вот свободного времени у неё стало меньше… Если бы не выходка Одуэна, я бы уже повидался с ней. А теперь надо убить где-нибудь пару часов, чтобы перехватить её после уроков.

«Куда теперь?»

В Западном секторе я мог найти не только Бидди — там базировался «старый» киноклуб. Что если перехватить кого-нибудь оттуда и постараться выяснить специфику их работы? То, чем нет в Базе Данных. Например, как далеко может зайти режиссёр в поисках информации… И действует ли у них что-нибудь вроде кодекса — если я стану консультантом, то надо понимать, что можно рассказывать, а о чём лучше помолчать.

[Мы перебрались в Восточный сектор], - гласила «записка» на запертых дверях. То есть на дверном экране, но я бы не удивился куску бумаги с текстом от руки — люди искусства склонны креативить везде, где только можно. В Восточный так в Восточный…

«Может, к врачам? Нет, лучше перекусить!» И я пошёл в Арт-блок искать себе местечко.

На схеме, показанной на стенах, была отмечена Улица Художников, Улица Фотографов, Улица Музыкантов и даже Переулок Парикмахеров (хотя там и было всего пять имён). А кроме всего прочего, я увидел вожделенную Кулинарную Улицу.

В отличие от столовых и кафе Центральной Зоны, способных обслужить пару сотен посетителей разом, здесь работали скромные точки максимум на десять человек, и зачастую это был сам повар, его семьи и друзья. Зато кухня была более изощрённая — историческая и авторская, рассчитанная на гурманов с придирчивым вкусом.

Работали эти ресторанчики лишь часть дня, а многие даже не регулярно — едва ли не каждая вторая дверь была закрыта, потому что хозяева были заняты на основной специальности. Но выбор всё равно имелся, и я заглянул в место, обещавшее «настоящую итальянскую пиццу». Что-то такое я пробовал на планете. Или видел в каком-то кино?

Вообще, я был не против питаться брикетами, как остальные тэферы — в разгар рабочего дня это очень удобно! Минимум времени, максимум пользы. Но когда выпадала возможность остановиться в центральном куполе, я предпочитал разнообразие, тем более что логос был не против. Но по сравнению с «настоящей» едой его кушанья не отличались от брикетов.

«Настоящие»: так называли блюда, которые изготовлялись из разных продуктов. Руками. В специальном кухонном оборудовании. И каждый раз получалось уникально. Пожалуй, вот главное отличие от обычной синтезированной еды: даже булочки были непохожи друг на друга!

Правда, пришлось пождать. Поскольку хозяин не пригласил посмотреть, как всё готовится, я присел, выбрав боковой столик. Поначалу мне показалось, что я где-то встречал этого повара, уж больно внешность была колоритная: высокий блондин с кожей цвета красного дерева и тёмными глазами. Но если он и знал меня, то никак этого не выдал. Может, виделись мельком, когда я работал в Администрации.

«Интересно, он теперь напишет своё мнение, раз я посетил его уголок?»

Прихлёбывая апельсиновый сок, поданный чтобы «разбудить аппетит», я смотрел на улицу сквозь расписное стекло. Напротив угощали блюдами из морских жителей, и заведение было с пола до потолка расписано волнами с белой пеной. Я даже пожалел, что не зашёл туда — интересно было бы посмотреть, как генерятся камбалы и осьминоги! Правда, их потом убивают, чтобы приготовить… Нет, пицца всё-таки спокойнее.

И тут я увидел кое-то поинтереснее кулинарных секретов. Раскрашенное стекло, отделявшее зальчик ресторана от улицы, изнутри было вполне проницаемым, но снаружи казалось непрозрачный стеной… Поэтому человек, который следил за мной, не пытался спрятаться.

Я видел её, когда стоял у дверей «старого» киноклуба, даже хотел окликнуть, но она быстро скрылась из виду. Пару раз замечал, когда искал Кулинарную Улицу. А теперь она стояла совсем рядом, так что я мог различить синие цветы на заколке в её тёмно-каштановых волосах. Судя по домашнему комбо без отличительных знаков, она была здесь сама по себе — школьные занятия ни при чём. Но зачем Дане Иоффе сталкерить за мной?

Основные помещения Профессионального Сервиса располагались рядом с территорией Службы Досуга и школьными клубами, кое-где пересекаясь, что логично: школьники становились взрослыми, но часто не бросали своих увлечений, а увлечения могли стать профессией. Да и многие деятели типа Оксаны Цвейг работали по всем трём направлениям — как преподаватели, тренеры и самостоятельные творцы. «Может быть, Дана здесь по клубным делам?»

Я поискал в открытых списках номер её альтера. Как и в случае с Фьюром, я был отмечен как «входит в группу признанных близких», и потому её данные были мне доступны.

Она выглядела смущённой, прочитав сообщение, но сразу же вошла. А тут и мой заказ подоспел: круглый лист теста с запечёнными овощами, мясом и сыром. Выглядело донельзя аппетитно, а пахло просто шикарно!

— Привет, Рэй…

— Привет! Присаживайся. Будешь? Это пицца.

— Спасибо. Я уже обедала, — она выглядела смущённой, но не из-за встречи со мной — из-за чего-то другого.

— Хочешь мне что-то рассказать? — подтолкнул я. — Не против, если я буду слушать и есть? А то остынет!

— Не против! Как тебе нравится…

Я управился с двумя кусками, но она продолжала молчать, водя пальцем по столешнице, покрытой клетчатой красно-белой скатертью.

Пришлось действовать самому:

— Как Оскар? Как ребята? Вы всё так же вместе?

Она кивнула, так что качнулись цветы на заколке.

— Всё хорошо? Знаешь, а красивая у тебя эта штука! Цветы совсем как настоящие!

— Это канзаси, — пояснила она.

— Подарок? Или сама себе купила?

— Подарок, — и она так тяжело вздохнула, что я понял: заколка является часть большой истории, которая мучила Дану.

Но она не знала, с какого бока подступиться, а я не мог помочь, потому что ничего не понимал — кроме того, что это что-то серьёзное, потому что никогда не видел целеустремлённую и решительную Дану такой подавленной!

Мне остался один последний кусок пиццы, когда она собралась с мыслями.

— Рэй, у тебя же есть девушка? — спросила она. — Ты встречаешься с кем-то?

Если измерять внезапность по десятибалльной шкале, вопрос был на девятку.

«Неужели она влюбилась… в меня?» — подумал я и слегка запаниковал.

— Я встречался с Бидди Жигиной. Так что, наверное, ответ «да».

— А кем-нибудь ещё? — тут же уточнила она, напомнив мне покойного Ирвина — он тоже любил вот так ошарашить!

— Нет, больше ни с кем.

— А почему?

— Не нравится мне разнообразие в этом деле, — прямо ответил я. — Не люблю экспериментировать, искать и всё такое. Такой я тип. Так что… Так что всё хорошо.

Она кивнула с серьёзным видом, не расстроившись ответом, так что у меня отлегло от сердца. Только влюбленной школьницы мне ни хватало!

— А если бы какая-то другая девушка захотела встречаться с тобой? — продолжала Дана.

Почему-то я сразу подумал о временном Главе. Ну, он не девушка, конечно… Но результат такой же.

— Я спокойно ей это объясню.

— Но это же её обидит, да?

А вот эту дилемму я знал: Утенбаева выделила целый день проработке вопроса «Как сказать правду и не обидеть», потому что юные гости спецотдела часто спотыкались на этом.

— Дана, это, конечно, огорчительно, но моей вины в этом нет. Я же не стану обманывать, верно? Ничего не буду обещать. Сразу отвечу, что так и так, уважаю чувства, но ответить на них не могу. Глупо обижаться на такое! Любой взрослый человек понимает, что не все желания исполняются и не все ожидания. Часто получается не так, как хочешь. Особенно в том, что касается чувств к другому человеку…

Я замолчал, потому что она накрыла мою ладонью своей ладошкой, и на клетчатой скатерти, как по волшебству, начали появляться тёмные круги.

«Что-то там совсем серьёзное», — подумал я и торопливо поднял ширму нашего стола. Интимность — дело серьёзное, особенно когда дело касается чувств подростка!

— Так лучше? — спросил я, когда нас окружил «стакан», украшенный такой же клеткой, что и скатерть.

Ширмы входили в обязательный набор каждого места, и я на всякий случай включил звуконепроницаемость.

— Вот, возьми, — я протянул ей салфетку из коробочки, которая стояла на столе с другими обеденными принадлежностями. — Давай, рассказывай, что там у вас стряслось. Я же вижу, что что-то происходит!

— Я виновата, — прошептала она, уняв рыдания. — Ты прав, а я не должна была ничего обещать… А я…

На самом деле, виноватой она не была. Для таких ситуаций нужен опыт — никакое «знание» не поможет, если в первый раз. А первый раз был у всех участников драмы.

Первым признался Фьюр: подловил после школы, пробурчал как бы просто так: «Мне надо сказать что-то важное», отвёл в сторону — и предложил встречаться. Дана обещала «подумать»: она была ошарашена, потому что никогда не относилась к Фьюру так. При этом он был её близким другом, и отвечать первое, что пришло в голову, она не могла.

Не успела она привести свои мысли в порядок, как тем же вечером к ней подошёл Тьюр и сказал, что «что-то чувствует к ней». И уточнил:

— Ты ни с кем не встречаешься, да?

Её ничего не оставалось, как взять тайм-аут до завтра. А утром прямо на завтраке к ней подсел умница Зейд Уистлер и признался — легко, как будто советовался по учебным делам. Он сказал, что она ему очень нравится, и он бы хотел встречаться, но «такая девушка вряд ли одна». И тогда она поняла, что Зейд нравится ей по-настоящему, всерьёз, и что именно с ним ей хочется начать. И вообще быть.

— Он умный, знаешь, какой умный? С ним очень интересно! И он не боится, ну, проигрывать или быть слабым…

Проблема была в том, что она не знала, как отказать Фюру и Тьюру, сохранить дружбу с ними, не настроить их против Зейда — понятные опасения! — да ещё не поссорить между собой.

— Ты можешь мне помочь? Поговорить с ними? Объяснить? Я знаю, они тебя уважают! Они послушают. И поймут.

Как только я услышал об этом любовном «многоугольнике», я понял, что этим всё и закончится. А зачем ещё она следила за мной, выискивая удобный момент, чтобы поговорить?

Предложение «обратиться к кому-нибудь ещё» едва не сорвалось у меня с языка, но я смолчал. Не такой человек Дана, чтобы посылать её к «уполномоченным лицам». Ни учителя, ни воспитатели, ни школьные терапевты не могли — по её мнению — разобраться с этой ситуацией. Наверняка она уже думала об этом.

Когда-то она присоединилась к «банде», чтобы «спасти» брата. Пусть в итоге получилось не так, как было задумано, но Дана не из тех, кто пускает дело на самотёк. И если она выбрала меня…

— Хорошо. Я поговорю с ними. Не обещаю, что сегодня. Завтра, идёт?

— Спасибо…

И вновь на скатерть начали падать огромные капли.

— Ну, что ты, — я протянул ей всю коробку с салфетками. — Рано говорить «спасибо». Давай подождём, как всё закончится!

Наконец, она успокоилась, и тогда я убрал ширму. Пожав мне руку на прощание, Дана покинула ресторан.

— Всё нормально? — негромко спросил повар.

— Да, пицца отличная!

— Я не про пиццу — про девочку.

Я повернулся к нему:

— Ей четырнадцать лет. Для них нормально — это когда ненормально!

Он улыбнулся:

— Это точно! Чай? У меня ещё пирог остался. С вишней.

— Давай!

Несмотря на состоявшийся непростой разговор, я не чувствовал себя утомлённым. Место способствовало. Здесь было очень уютно, и хотелось задержаться подольше. Я вспомнил, что в курсе системного управления Профессиональный Сервис обозначался как «обязательный необязательный элемент». Забавно, а ведь когда-то велись споры о том, стоит ли тратить ресурсы в этом направлении или субсидировать по остаточному принципу!

Сегодня это осталось в истории. Первый вариант рейтингов ввели уже в конце Сумрачного периода. Впоследствии эту систему доработали, но принцип был тот же: чем выше рейтинг, тем больше «мощностей» получает мастер. При соблюдении минимума сохранялся базовый комплект территории и материалов, но, конечно, отличие между хобби и профессией в том и состояло, что результат творчества должен быть востребованным…

Пицца стоила тех бонусов, которые я за неё перевёл! Воспользовавшись своим альтером, я поставил «девятку», а когда поднял голову от столешницы, увидел молодого человека, нерешительно входящего в ресторан. Он был похож на повара, только волосы потемнее и глаза — синие, а так тот же характерный индийский тип.

— Добрый день! — приветливо поздоровался хозяин. — Присаживайтесь! Что будете?

Он отрицательно покачал головой:

— Простите, я не для этого. Я к Рэю. Можно?

Тихо засмеявшись, повар открыл духовой шкаф, а когда он вышел из-за стойки, в руках у него был поднос с двумя кусками пирога на тарелках и парой кружек чая. Хороший хозяин: понял, что это опять надолго. Но улыбаться не перестал. Его ситуация забавляла. Что ж, будет, чем гордиться! Можно даже табличку повесить перед дверью: «Здесь принимал Рэй»!

Поговорить мы смогли только через час.

Ничего такого я не ожидал и даже не планировал, но сообщение о том, что я задержусь на станции, подействовало на Бидди весьма возбуждающим образом. Сначала мы обнялись и поцеловались как бы в честь окончания разлуки. Потом продолжили первое и второе — и усложнили. Потом стало очевидно, что поцелуями и объятиями не обойтись. Да и зачем себя ограничивать?..

Бидди очень соскучилась, а я, как оказалось, соскучился по ней и по всему остальному — по ритуалу раздевания, когда мы путались в одежде, и это было смешно и приятно, и по правилу «я начинаю — ты потом», которому я подчинялся с деланной покорностью, падая навзничь на постель и позволяя ей усаживаться сверху. Мне ощутимо не хватало всех этих чувств — тяжести её тела и гладкости кожи, звуков её дыхания и того, что я мог видеть. Я любил её предсказуемость, составленную из проверенных этапов. Под конец она уставала и уступала мне ведущую роль — а я спрашивал: «Ты точно уверена?», а она лишь мурлыкала в ответ. Мне нравилось это занятие и нравилось делать это с Бидди, потому что она умела получать и дарить удовольствие — и нам обоим этого было достаточно.

Так что мы сначала напомнили друг другу, как нам хорошо вместе, и лишь потом, лёжа в обнимку под покрывалом, смогли поговорить.

Бидди рассказала, что собирается перевестись в лаборатории Проекта Терраформирования. Но для этого надо было завершить образование: биологию она бросила на середине курса. Вообще бросила всё, что можно. Устроилась в настройщики, потому что это была едва ли не самая простая работа. Перестала рассчитывать на будущее и жила одним днём — так было спокойнее. Ей ничего не хотелось, и никто ничего от неё не требовал. Повседневный распорядок позволял не думать, ночные смены защищали от непредвиденных встреч. Ничего не происходило — для неё это значило, что не происходило ничего плохого.

Но потом всё изменилось: у неё появилась если не цель, то какой-то смысл в жизни. Она начала вылавливать в окружающем мире что-то ценное для себя. Внезапно перемены перестали пугать. Она заказала у модельеров новый — особенный — комбинезон. Стала задумываться о том, к чему может привести странное увлечение популярным «персонажем». У неё не было названия для той штуки, что поселилось в ней, но она определённо было радостной!

А потом появился я, во плоти, настоящий и доступный. Я не просто заметил её — сделал свой шаг. И тогда Бидди сделала свой, разрывая кокон, в который она так долго пряталась. И окружающий мир перестал проноситься мимо.

В итоге Бидди смогла перешагнуть через тот трудный период. Но о том, что он был «трудный», она поняла лишь после того, как вынырнула.

— Но к вам всё равно не хочу… — извиняющимся тоном добавила она. — В лабораториях полно дел. И мне нравится на станции!

— Разве это плохо? — я освободил затёкшую руку, на которой она лежала, и поправил подушку под головой. — Каждый должен быть так, где ему хорошо!

— Мне нравится здесь. И с тобой тоже, — она прижалась щекой к моей груди — прямо напротив сердца. — Ты же потом всё равно улетишь!

— Ну, вот, я думал, ты обрадуешься, что я задержусь на пару месяцев, а ты повесила нос… Я вообще мог застрять там на несколько лет!

— Не мог, — рассмеялась она.

— Откуда ты знаешь?

— Мне Ганеша сказал. Когда тебя отправляли, я очень расстроилась, а он сказал, что это ненадолго. А потом сказал, чтоб я писала свой отзыв, как другие… Ой, я не должна этого говорить!

— Знаю я про это всё, — вздохнул я. — Про отчёты и гражданскую инициативу…

— И что думаешь? — осторожно спросила она.

Я не сразу ответил — лежал, гладя её по волосам и рассматривая в потолок.

Потолок был расписан под небо, и часть стен тоже. Просто краской, без всяких голограмм и экранов: синее небо, белые облака, чёрные птицы и опускающийся вдалеке катер с красной полосой по борту. Именно что опускающийся: художник со знанием дела обозначил расходящиеся потоки от воздушной подушки. Если бы катер поднимался, эти потоки собирались в узкую колонну.

— А знаешь, я об этом даже не думал, — признался я Бидди — и самому себе. — Как-то не до того было… Столько всего, сама видишь! Я вообще о них не думал. О моих… Что их больше нет… Сначала чувствовал себя преданным, что мне не рассказали. Разозлился на Главу… Потом было не до того.

Три месяца прошло с того дня, когда я узнал о поправке «Т-191-006» и том, что случилось на «Дхавале» после моего отъезда. Я успел стать преступником, а потом стал тэфером. И даже вернулся. Но всё никак не мог толком обдумать это событие.

— Ты скучаешь по ним? — шёпотом спросил Бидди.

— Не знаю… Не знаю, как это объяснить! Я скучаю по тому времени, когда считал их живыми. Я не ожидал, что ещё раз их увижу, но хотел, конечно. Можно было просто связаться! Например, что-нибудь записать для них и скинуть через СубПорт. Чтобы они узнали, как у меня дела и что я успел сделать. А теперь… — я вздохнул — и эхом вздохнула Бидди. — Теперь я понимаю, как себя чувствовали люди после «Кальвиса»! Надеялись, что это только у них, только с ними, а потом оказалось, что это везде… Ты смотрела «Тёплые руки»?

— Да, конечно, — откликнулась она. — Очень грустный. Я плакала в конце. Там ещё песня такая!..

— А я этого не понимал — того, что было в конце. Когда они ждали новостей из СубПорта и говорили друг другу: «Это только у нас». Песня нравилась, но вот это чувство, когда узнаёшь, что те, о ком ты думал, о ком беспокоился, для кого делал записи, что их больше нет… А у вас… У тебя… кто-нибудь… погиб? — осторожно спросил я.

— Брат, — просто ответила она. — Тимофей. Он был младше Анды. Улетел учиться — и остался там. Он был на «Финелле». Командовал там целой лабораторией! Сдал на родительство со своей девушкой… Мы так гордились!

Её голос сорвался, и она замолчала. Прижалась ко мне, как будто пыталась защититься от чего-то. От того, что уже случилось. Как будто от этого можно было защититься!

Мы долго молчали. После её скупого рассказа о погибшем брате я осознал, почему меня так поддерживали. Не из-за моих «подвигов» — они выделялись разве что экзотичностью, но в целом ничего героического я не совершал. Можно было «разрешить» мне неношение специального знака — и только.

Я потерял родных, как и они. Но для них это было несчастьем, ужасной трагедией, роковой ошибкой… И они научились переживать своё горе, чтобы идти дальше. Ценный опыт! Они могли отделить себя от «бэшек» по принципу: «Это мы, а это они» — и осознать эти обстоятельства как стихийные.

И вдруг оказалось, что ситуация может быть обратной, и они, люди, способны стать безжалостными убийцами…

Не ради меня они старались, не ради моих или своих мёртвых близких, а ради себя самих. Чтобы жить дальше после «Кальвиса», им пришлось заново осмыслить этот мир. И ничего не могло быть отложено или оставлено «на потом». Убийство должно быть названо именно этим словом, а убийцы — получить соответствующее наказание. Никакого «отключения» или «закрытия проекта»! Не знаю, о чём думал профессор Нанда и остальные из комиссии, как они себя успокаивали… Но для тильдийцев ничто не могло оправдать такой поступок! Особенно теперь, когда я стал одним из них.

И тут я вспомнил.

— Бидди, у меня совсем из головы вылетело. Ну, вот… Нужно было сразу сказать…

— Что? — она приподняла голову и посмотрела на меня.

По её сонному виду я догадался, что она задремала. Что ж, это лучше, чем мучить себя бесконечными размышлениями!

— Ты знаешь парня по имени Илай? Илай Петерсон? Он твой ровесник, но прилетел на «Тильду» позапрошлым СубПортом, так что вряд ли вы знакомы по школе. Работает вроде как в лабораториях на производстве и… В чём дело?

Бидди перекатилась на спину и хихикала, закрывшись покрывалом с головой.

— Значит, всё-таки знаешь…

Она попыталась ответить, но её душил смех.

— Если он так тебя смешит, то, наверное, не стоит об этом…

— Ну, почему… Он милый… — с трудом проговорила она, вытирая кулачком слёзы, катящиеся по щекам. — Он мне песню посвятил! Представляешь?!

— Смешную? — уточнил я, злясь на свою доверчивость.

«А говорил, что она ни о чём не догадывается!»

— Печа-альную! Обрыдаться!

— Что ж ты смеёшься?

— Потому что это смешно!

Я вздохнул и, сев на постели, повернулся к ней.

— В общем, так: этот Илай сегодня подошёл ко мне и попросил передать тебе, что ты для него, цитирую, «единственная и неповторимая», причём уже второй год. Подойти к тебе и рассказать это он не может, потому что сначала ты от всех пряталась, потом носила тот комбо, а потом появился я. И он уже не может просто подойти и всё сказать, но ему очень плохо… Бидди, ему правда, тяжело. Он, вроде, хороший парень. Ну, что ты его мучаешь?

— Я его не мучаю! Я вообще ничего не делаю…

Она была не совсем права, но я не стал уточнять.

— В общем, я передал, как он просил. Дальше решай сама.

— Что — я?

— Как ты к этому относишься?

Я потёр лоб:

— Как я могу к этому относиться? Это касается вас двоих! Забыла, что наши отношения больше не парные? Ты же мне тогда разрешила, да? И я тебе разрешил… Так что мнения спрашивать не обязательно! Илай подошёл ко мне, потому что был уверен, что я не сегодня-завтра улечу. И что у него появится шанс — с тобой. К кому ему ещё обращаться?

— Бедный! А он так надеялся!

— Ну, хватит уже! Человеку больно… А я чувствую себя собакой на сене. Бывать с тобой часто я не смогу: ты вот учишься, а у меня два дела, не считая врачей, а учитывая тенденцию запрягать меня в каждую проблему… — я вновь вздохнул. — Он же тебе не противен?

— Нет, — она выглянула из-под покрывала и лукаво взглянула на меня. — Он милый.

— И песню для тебя сочинил, — напомнил я.

— Хочешь, что я с ним встретилась?

— Я хочу, чтоб ты поступила так, как будто… Ты бы с ним попробовала бы, если бы я завтра улетел?

Она пожала плечами — и от этого движения покрывало соскользнуло вниз, открывая её ключицы.

— Наверное, да. Он ничего так…

— Вот. Это я и хотел услышать.

Как по волшебству, покрывало скользнуло ещё ниже, почти к пупку.

— Значит, мне с ним встретиться? — лукаво переспросила она.

— Решай сама. И не проси у меня совета, что я, логос, что ли, всё про всех понимать, — пробормотал я, наклоняясь всё ниже.

— Хорошо, — серьёзно ответила она. — Я попробую. Он хороший человек, так что… Только имей в виду, что всегда-всегда, что бы ни случилось, ты останешься моим самым главным мужчиной…

И тут запищал альтер: сначала Биддин, напоминая о том, что через час начнётся её смена. Потом — мой, сообщая об отложенном сообщении. Всё верно: я выставил «не беспокоить», но раз Бидди скоро на работу, то и мне не положено прохлаждаться!

[Это правда, что ты собираешься задержаться на несколько недель, чтобы консультировать Гомера Одуэна по его новому фильму?]

[Да], - просто ответил я.

«Интересно, временный Глава тоже рад? Или…»

[Хорошо. Оставайся, сколько надо. О судебном решении не беспокойся: фильм — это веский повод].

[Спасибо].

Хотя, за что тут благодарить? Он просто выполнял то, что желало большинство на станции. Для этого его и выбрали: хранить мир и неизменность ситуации до выборов. Он и хранил…

Но сообщение уже ушло. И тут же, как показал альтер, было прочитано. Не отозвать!

Состояние моё было непривычным. Мне никогда не было так, и понадобилось несколько дней — больше недели, а заодно и пауза в работе, чтобы разобраться в себе, ситуации и моей оценке. Только лёжа в сканере (куда меня чуть ли не силой засунули уставшие ждать врачи) я смог понять, что со мной происходит.

Чувство глубокого удовлетворения — вот как это называлось. И ничего удивительного, что поначалу я не разобрался в своих ощущениях! Мне пришлось пройти долгий путь, прежде чем я начал жить этим способом. Пожалуй, впервые в своей недолгой, но насыщенной событиями жизни я делал только то, что мне хотелось — то, что я выбрал сам, осознавая все обстоятельства и отвечая перед собой за последствия.

Утром я просыпался с этим чувством, проживал день до вечера и ложился спать, сохраняя всё то же осознание правильности происходящего. Похожее было в Проекте Терраформирования. Правда, на заднем плане неизменно маячил вопрос «Что дальше?» да беспокойство о друзьях не давало полностью погрузиться в работу. Теперь такого не было, и даже мысли о камиллах на планете не мешали: я же не бросил их, а лишь оставил на время. Потом непременно вернусь, а пока…

Но пока я был на станции, и всё было хорошо, прямо как в сказке!

Проснувшись, я церемонно здоровался с Р-ДХ2-13405-1 и после водных и санитарных процедур завтракал в семейном кафе вместе с Юки, Брайном и Нтандой Ремизовой — последняя отправила своё приглашение, едва лишь новость о продлении моей «командировки» распространилась по сети.

[Им хорошо, когда ты рядом], - просто написала она.

[А мне хорошо рядом с ними], - ответил я.

В ответ мне пришли трогательные смайлики с румянцем и сердечки.

Я без сомнений согласился прийти, потому что хотел посмотреть на женщину, которая, оставалась в тени, хотя на её долю выпало многое. Слишком многое. Но о ней как будто все забыли. Фьюр и Тьюр — точно, потому что я их видел только когда передавал сообщение от Даны.

Это было непростое задание, и я постарался выполнить его как можно быстрее, не откладывая.

«Она хочет встречаться с другим, но очень боится утратить вашу дружбу», — получилось не особенно ловко, но они спокойно приняли это объяснение и даже не стали уточнять, кого именно (вместо одного из них) выбрала их первая любовь. Судя по всему, друг с другом они уже разобрались, а одинаковые неудачи сближают не меньше, чем радости.

— Нормально, — сказал Тьюр и подарил мне безмятежный умиротворённый взгляд.

Он отпустил гриву, и стал похож на медведя.

— Ага, — отозвался Фьюр, глядя куда-то мимо меня.

Этот, напротив, коротко постригся, но остался таким же настороженным, словно рысь в засаде.

[Всё в порядке], - тут же отрапортовал я Дане. — [Кажется].

Но это было уже после того, как я познакомился к маленькой сухощавой Нтандой, которая одарила меня крепким рукопожатием и кривоватой, но очень доброй улыбкой. Нтанде и впрямь было легко затеряться: из-за роста и скромных привычек. Весь завтрак она молчала — кроме тех моментов, когда дети обращались прямо к ней.

— Приходи почаще, — попросила она на прощание, рассеянно накручивая на палец тёмную прядь. — Если хочешь, можешь опять завтракать с нами. Тебе же не трудно?

Я сказал, что постараюсь, но не могу ничего обещать, однако, на следующее утро ноги сами принести меня в семейное кафе «Огонёк».

Изнутри оно было похоже на музей древностей. «Старые» лампы, карты на стенах, кости неведомых зверей и древние книги — я не сразу сообразил, что вещи, которые использовались в оформлении интерьера, были настоящие. Никаких голограмм! А некоторые, как желтовато-белый череп собаки, которым дети по очереди украшали свой стол, были «совсем всамделишными».

— Его привезли прямо с Земли, — шёпотом поведал белокурый мальчик по имени Себастьян. — Он был живой! Вот, потрогай!

Вообще, в «Огоньке» меня приветствовали не только Юки с Брайном, но и другие дети. Их неимоверно возбуждала мысль, что вот такой «взрослый» может быть их ровесником. Сначала я решил, что это Юки и Брайн открыли «страшную правду», но, увидев слёзы смущения на глазах моей подопечной, я понял, что это кто-то из взрослых. А может быть, они сами раскопали в Базе Данных. Так или иначе, из-за моего странного возраста я был «особенным» — ближе к ним, чем остальные.

Пожалуй, такая «популярность» нравилась мне гораздо больше, чем женское внимание! Дети не стремились увидеть во мне кого-то ещё, их любопытство было чистым и очень искренним. И они не имели ничего в виду: открыто выражали свои желания. Например, пощупать мою ладонь и разочарованно сообщить, что «всё человеческое». Или рассказать про родственника, который перенёс операцию с матричным клонированием: «Вы теперь с ним как бы братья, да?»

Женское внимание никуда не делось, но, похоже, стало неуместно навязывать его. Тихонько сфотографировать или поздороваться, залиться краской и убежать — пару раз я пережил такое. Наверное, отношения с Бидди повлияли.

Она сдержала своё слово — и пригласила на свидание Илая. И меня заодно. Не понятно, только, чтобы я её поддерживал — или чтобы поставить меня в неудобное положение?

Первые полчаса бедный парень в основном молчал. Уж он-то точно решил, что над ним издеваются! А я, поняв, что говорить придётся мне, начал рассказывать про работу киношников — про то, как создают внешность актёров и оформляют сцены. Одуэн просил не распространяться о сути консультирования, но всё остальное не было тайной.

В первый день меня посвятили в тонкости процесса, так что было, чем удивить. Как и все предыдущие работы, включая «Тёплые руки», фильм делался в технике faux: команду Одуэна составляли всего пять человек и специальный логос, занимающий зал размером с баскетбольную площадку. Одуэн всюду возил с собой этого «малыша». У него даже было «человеческое» имя: Бернард. Я не сразу догадался, какая шутка была в этом заключена!

Все мощности Бернарда были подчинены воссозданию реальности. И он отлично с этим справлялся: люди были нужны, чтобы выбрать направление сюжета, продумать детали и подробности, определиться с ракурсом. Но основную работу делал ИскИн.

— Ты не представляешь — полное ощущение, что всё настоящее! — делился я своими впечатлениями, уже забыв, что состою в любовном треугольнике и, по идее, должен испытывать дискомфорт. — Теперь я понимаю, почему в Фикс-Инфо это прописано отдельно — они ведь действительно могут подделать весь мир!

— А ты точно уверен, что не подделывают? — Илай наконец-то подал голос.

Я рассмеялся, вспомнив, как думал о том же, когда, будучи на планете, получил первое послание от Бидди.

— Уверен! У них даже подробно расписано, до какого уровня можно убирать шум и делать картинку почётче. Логосы не будут врать, потому что не понимают даже, что такое ложь во спасение… — тут я вспомнил о том, что люди как раз понимают и могут, и запнулся.

Бидди, догадавшись о причине паузы, перехватила инициативу и начала рассказывать, как она в детстве, посмотрев фос-программу про терраформинг, категорически отказывалась доверять видеосвязи. Поначалу она приняла фильм за чистую монету и решила, что и Тильда, и другие планеты уже пригодны. Родным и близким пришлось несколько дней доказывать, что это всего лишь фильм, и ТФ существует не «просто так». Даже думали свозить её вниз… В итоге она переметнулась на противоположную сторону и начала «мстить» за своё разочарование, требуя прямых контактов. Только вживую, и лучше заранее потрогать!

И тут Илай совершенно невпопад спросил: «Кто пишет музыку для вашего фильма?» Я не знал, кто. Так что появился повод встретиться ещё раз — после того, как я выясню эту тему. И в то второе свидание уже я молчал, да и Бидди тоже. Звучал Илай, точнее, звучала его гитара, а он пел. И судя по взгляду Бидди, это работало лучше, чем он мог ожидать. Хоть она и хихикала, когда мы обсуждали его талант, она всерьёз воспринимала музыку. А Илай умел обращаться со струнами и своим голосом.

Может быть, я всегда буду ещё «самым важным мужчиной», но я точно не останусь единственным. И это дарило чувство освобождения. Я не хотел быть единственным — ни мне, ни Бидди такие отношения не могли принести ничего, кроме вреда.

Хватало той ответственности, которая была у меня перед Юки и Брайном! Для них я был почти таким же важным и незаменимым, как мама, частично заменяя погибшего отца и улетевшего дядю. Чувствуя на себе их взгляды, я всё лучше понимал, что такое родительство. Даже приятельские отношения с детьми были серьёзнее любых других! Поэтому завтракал я в одном и том же месте и в постоянной компании.

А вот в обед было больше свободы. Хотя на деле получалось не совсем так, потому что требовательный и настырный Гомер Одуэн был неотличим от ребёнка. Я планировал отучить его от этой привычки, но сразу не получилось. Потому что он продолжал наш рабочий разговор в столовой, а потом мы вновь возвращались к консультации. И я не мог просто взять — и прекратить. Не при такой теме!

Моё «консультирование» заключалось в том, что я просматривал имеющиеся записи о Второй лаборатории на «Дхавале» и комментировал… да в общем-то всё. Включая меню и настройки комнатных камиллов.

Одуэн хотел знать о каждой мелочи. Он заранее обговорил, что не собирается использовать всё, и я мог рассказывать, о чём считаю нужным, но при этом отдельно отмечать факты, которые не надо оглашать (о Линде, к примеру, хотя тут я лишь сообщил, что «была одна девушка, но недолго»). Главным было «оживить» информацию, потому что очень многое оставалось за кадром: что мы ели, как спали, чем занимались весь день.

Если бы он не был артистом с наклонностями хулигана, заботящимся прежде всего о фильме, я бы решил, что его направил СПМ. Слишком много личного было в этой консультации. Слишком много всего того, о чём я вряд ли бы рассказал сам, но едва тема была затронута, как из меня полилось, так что к вечеру мои голосовые связки отказывались работать.

Вечером я молчал, слушая тех, кто был рядом. Учитывая отсутствие споров, я подозревал, что была выстроена очередь из тех, кто хотел бы со мной пообщаться. Слишком гладко всё проходило! Я получал только одно приглашение, никаких конфликтов — не то, что с комнатой в тот день, когда я только прилетел с планеты! И это были люди, с которыми я был действительно рад повидаться. Нам было, о чём поговорить — точнее, было, что рассказать мне.

Клара Чхве поведала о Саде, Папе Симе, а также об изменении порядка дежурств. После той памятной схватки на уровне Ба в «подпол» начали заглядывать гораздо чаще. Более того, школьный кружок биологии сделала его едва ли не самым своим любимым местом!

Дэн пришёл с Кири. Её срок уже подходил, но самочувствие у будущей мамы было отличное, вдобавок она никак не могла упустить такую возможность.

— Мне всё девчонки будут завидовать! — не удержалась она, даря мне широкую солнечную улыбку.

Мы говорили в основном о ней, о её волнующих ощущениях, меняющихся настроениях, физическом состоянии, жизненных планах и будущих родителях, которых Кири, по её словам, «обожала» и «дождаться не могла, когда всё случится», потому что «они ждут больше всех». Лишь под конец, когда мы уже готовились прощаться, Дэн признался — как бы между прочим — что собирается стать спамером.

— Из-за меня? — тихо спросил я.

Он молча кивнул и посмотрел на меня таким взглядом, которого я никак не ожидал от доброго, но довольно-таки бестолкового парня.

Про Вильму Туччи мы не вспоминали. Вслух.

Гольц заявились втроём: на сей раз Соня была «самолётом»: крылья-рукава, винт на попе, на голове шлем-кабина — всё, как положено. Пока мы неспешно обсуждали перестановки в Отделе Безопасности, она старательно заправлялась, периодически оглашая воздух звонким «Готово!»

Временный Глава сильнее всего откорректировал режим в ОБ. Дейзи это не коснулось: из-за ожидаемого «расширения семейства» она была переведена на сидячую работу, и уже жалела, что не может помочь коллегам. Им предстояло в кратчайший срок исправить все неполадки в системе освещения. А пока шёл ремонт, опасные районы дополнительно патрулировались. Это заставило заморозить часть других проектов, например, пресловутый седьмой энергоблок.

— Для него это важнее, — заключила Дейзи. — Может, он и прав…

— Он изменил приоритетность, — уточнил Улле, не отрывая взгляда от дочки. — Не самый полезный ход!

— В смысле? — удивился я.

— Непопулярный. Но ему всё равно не избираться, так что беспокоиться не о чем.

Ирма пришла с Таней. Неразлучные активистки — глядя на них, я сразу вспомнил тот день, когда они «открыли мне глаза» на мою популярность! Как оказалось, по отношению к Дозорным правила не поменялись — наоборот, временный Глава всерьёз взялся за эту Службу. Нарушителей графика чуть ли не силой разводили по домам, и в Службу пришло много новичков — в первую очередь тех, кто был по-настоящему свободен.

— Пользуется тем, что у него только три месяца, — фыркнула Ирма.

— Три с половиной, — вздохнула Сара. — Достаточно, чтобы потом все привыкли, и было поздно менять…

— Он не уважает права женщин, — заявила огненноволосая воительница. — Он вообще не уважает женщин! Понятно, почему… Рэй, ты можешь на него как-то повлиять?

— Ты шутишь, конечно, — рассмеялся я.

— Нет, я серьёзно! Поговори с ним!

— Нет, всё-таки ты шутишь…

К счастью, она поняла, что её просьба выглядела неуместно, и больше не просила меня участвовать в их бесконечной борьбе.

«Дозорные слишком привыкли видеть угрозу!» — подумал я, но вслух, конечно, ничего не сказал.

С Оксаной Цвейг мы обсуждали, как я позировал. Она спросила, хочу ли я позировать без одежды и перед ней одной. Я обещал подумать об этом. Впрочем, на самом деле я собирался подумать о том, хочу ли я ограничиться позированием — или надо предложить ей «нарушить границу». То расстояние, которое она устанавливала между собой и теми, кем дорожила, может быть, пора его сократить? Она может отказаться. Но спросить-то никто не запрещает…

С Зотовым и остальными друзьями из баскетбольной команды мы вспоминали, как я учился играть и ещё тот случай в бассейне, когда мы познакомились.

Сара Дьюб… О, в тот вечер говорил, в основном, я: рассказывал ей про работу с камиллами. Почему-то показалось, что ей будет приятно это услышать. В самом деле: после провала с «бэшками» было очень приятно узнать, что ИскИны могут быть такими живыми. Но про тот вывод о бэшках сообщать не стал — просто не смог.

Я многое успел, только к медикам никак не получалось зайти, пока они не зашли сами и утащили меня прямо с консультации. И тогда, лёжа в сканере, я смог увидеть прошедшие дни и понять, что, кажется, я научился жизни.

Окружающий мир перестал восприниматься как нечто потенциально опасное, а люди уже не были «теми, кто может нажать кнопку». Это не значило, что я смирился со своим положением — но я осознал, что я не один против обстоятельств.

Я давно уже не был тем взвинченным и нервным существом, которое сошло с «Рима». Пожалуй, если бы я его сейчас встретил, то пожалел бы по-человечески и разъяснил, как тут всё устроено. Не всё так просто, но в главном элементарно: этот мир был настроен на то, чтобы жить. И если настраиваться на это, то так и получится.

Это случилось, когда я возвращался из Южного сектора с консультации — шёл от лифтов, выбрав дорогу подлиннее и попустыннее. Свет здесь ещё не починили, и периодически я попадал под чёрно-белое мигание. Но длилось оно всего пару секунд. Главная проблема была из-за распределения источников энергии. Леди Кетаки планировала запустить энергокомплекс на полную мощность, и только потом заниматься дальними коридорами. Временный Глава решил иначе… Но я не собирался вообще ломать голову над тем, что хорошо, а что — не очень.

Весь день я рассказывал Одуэну о самом неприятном моменте в своей жизни. Именно «неприятном»: когда я в первый раз обнаружил расхождение между тем, что нам говорили, и тем, что было на самом деле, я изменился навсегда. Потом я научился заново верить — пожалуй, иногда слишком хорошо, но всё равно где-то там, на самом дне, я знал, что всё может оказаться ложью.

Когда-то я уже рассказывал об этом Фьюру и Тьюру — как мы с братьями узнали правду. Но о многом я умолчал. Например, о том, как нелегко было проверять своё тело. Момент, когда всерьёз сомневаешься, и знаешь, что может быть два варианта, но какой из них правда?.. Вспоминать об этом через несколько лет забавно, но когда я разрезал себя — я ведь ожидал, что там, под кожей, будут искусственные органы, пластик или что-то в этом роде! Это помогло преодолеть брезгливость, но одновременно наполнило меня таким странным равнодушием, что лишь в последний момент я очнулся и сообразил, куда должно быть направлено лезвие, чтобы не нанести себе серьёзного вреда…

А потом я скрывал рану, пока она более-менее не зажила. Неделю мы все отказывались от медосмотра, но если ребята делали это из солидарности, то я первым прошёл через тотальное недоверие ко всем тем людям, которым мы раньше доверяли. Доктора, преподаватели, тренеры — они были настолько «своими», что подозревать их в чём-то было похоже на болезнь. Мы ведь доверяли без всяких сомнений, как дети!

Заново пережив эти моменты, я убедился, что этот опыт не из тех, которые пожелаешь кому-то ещё. Понятно, почему я так высоко ценил отношение Юки, Брайна и других детей: видел себя, каким я был когда-то и каким мне уже никогда не стать. Я даже попросил Одуэна поменьше выпячивать те дни — когда мы оставались «подвешенными» между сомнением и окончательным подтверждением, словно между жизнью и смертью. А он, похоже, даже не понял, чего я так волнуюсь!

Ignorance is bliss. Разумеется, мы должны были усомниться и дойти до правды — если бы этого не произошло, эксперимент Проф-Хоффа признали бы неудавшимся. Нам ведь дали полную информацию о гражданских правах, и это был лишь вопрос времени, чтобы мы увидели, что эти права не соблюдаются для нас самих! Как щель между «как надо» и «как есть на самом деле», в которую можно провалиться, если делать вид, что её нет. Но меня эта правда не сделала счастливым.

И теперь я понимал, почему именно запрещали создание искусственных людей. Реакция населения была на втором плане. Главное, как мы сами будем чувствовать себя. Так или иначе, приходится определять себя через человеческое, и остаётся либо «путь бэшек», которые возомнили себя более совершенным видом, либо тревожное ощущение собственной неполноценности. Я был слишком похож, поэтому разница бросалась в глаза, как дефекты движения у имитов. Как можно было считать меня человеком — без детства, без отрочества, без всех этих смешных и бесценных мелочей типа собачьего черепа в семейном кафе, фотографий, первого выхода в космос или хомяка Билли, который постоянно сбегал из своего вольера…

Наверное, можно было всё это придумать — сложный многоуровневый сюжет, без острых противоречий, чтобы не свихнуться. Придумывает же фосный логос каждую чёрточку в облике персонажей! Точно также можно было прописать биографию. Но сил и времени на такую искусственную жизнь уйдёт во много раз больше, чем на обычного человека, у которого есть биологические родители, настоящие родители, няни, воспитатели, врачи, учителя, друзья — и целый мир вокруг! И единственный способ заполучить этот мир в свою голову — это жить в нём, царапаясь об углы, перенося свои и чужие ошибки и прокладывая свой путь…

— Привет, Рэй.

— Здравствуй, Оскар!

Внезапная встреча отвлекла меня от мыслей о вечном. «Может, стоить спросить, что он делает в таком месте? С другой стороны, ему не пять, а пятнадцать, и он явно знает, что ему надо».

Впереди у меня был ужин в компании Ясина Шелли. Сомнений нет, что он будет расспрашивать о теме, по которой я консультирую Одуэна. Всё было не так очевидно — инспектор Хёугэн как бы невзначай намекнул, что «это, конечно, про тот случай с Мидом», а Улле Гольц прямо сказал, что, по его мнению «это про эксперимент, который замутили Туччи и Кетаки». За последнее время я успел стать специалистом по многим вопросам. «Это, случаем, не про тэферов?» — версия Ирмы. И не последняя.

У Одуэна была слава режиссёра, который снимает о наболевшем, а на «Тильде» было, из чего выбирать. Оскар, кстати говоря, тоже годился в качестве героя. Даже придумывать ничего не надо!

Чернокожий паренёк, худой и, пожалуй, слишком высокий для своего возраста, прошёл мимо стремительной подпрыгивающей походкой. А я пытался вспомнить, когда видел его в последний раз, но на ум пришло только прозвище «Кро».

Вдруг подросток качнулся в мою сторону. Я рефлекторно повернулся к нему, чтобы поддержать — и ощутил движение возле своего затылка. Он как будто хотел обнять меня за шею, но я не стал играть в доверие — даже Бидди не решалась трогать меня там без разрешения!

Но он продолжал тянуться к моему затылку, и я оттолкнул его — легонько, только чтобы получить место для манёвра и сделать шаг назад. Но Оскар отлетел к противоположной стене, как от удара, сжался с комок, обхватил голову руками и завыл: «Второй горит! Второй горит!»

От удивления я окаменел — и так стоял, не шевелясь, когда с обоих концов прибежали сначала патрульные, а потом вызванные из школы специалисты и доктора, которые немедленно занялись рыдающим мальчиком. Оскар обливался слезами, трясся, никого не узнавал — и продолжал повторять сигнал тревоги.

— Рэй, пойдём, — майор Ланглуа осторожно взял меня под локоть.

Он явился после своих подчинённых — вместе с людьми из Администрации и СПМ.

— Посидишь пока у себя, — продолжал седовласый майор. — Ты ведь отдельно живёшь? Вот и хорошо!

Я не мог говорить — только открывал рот, как рыба, и оглядывался на подростка, который так странно отреагировал. Его наконец-то поставили на ноги, но идти он не мог — и по коридору проехали вызванные носилки.

Появились и зеваки — любопытные прохожие, которые спешили на ужин, но задержались, чтобы увидеть происшествие своими глазами. Стоя у стены, чтобы не мешать врачам, они изредка переговаривались, передавая подробности тем, кто стоял дальше. Когда я проходил, они здоровались и спрашивали, что стряслось, но Ланглуа сжимал мою руку, и я молчал.

Друзья Оскара там тоже были.

— Это из-за него, — пробормотал Фьюр, провожая меня горящим звериным взглядом. — Всё из-за него!

— Что он здесь делает? Его же изгнали со станции! — вторил ему Тьюр, пряча глаза.

Не помню, как именно, но, наконец, я добрался до своего блока. Камрад Ланглуа завёл меня в комнату, усадил на кровать, сам уселся в кресло напротив.

— Хочешь, приляг, — предложил он. — Ужин тебе отправят прямо сюда — лучше пока не выходи.

— Что происходит? — потрясённо прошептал я.

— Что-то нехорошее, — вздохнул он, и на его морщинистом лице я увидел искреннее огорчение. — Мальчик был очень травмирован после… после 189-го года. Видимо, среагировал.

— Но я…

— Никто тебя не обвиняет, — перебил он, вставив ладони. — Понятно, что ты ничего не имел в виду и не пытался сделать. Но что случилось, то случилось.

— И что теперь со мной будет? — просто спросил я.

— Ничего страшного, — и он похлопал меня по колену. — Переведёшься в Южный сектор. Ограничишь свои контакты. Будешь поменьше выходить… Это же не сложно? А мальчика, по-хорошему, жаль. Говорят, он видел… всё. Выжил совершенно случайно. Так просто такие вещи не проходят.

— Он что, за «бэшку» меня принял? — грустно усмехнулся я.

Майор покачал головой:

— Не знаю. Но я видел, как он…

— Глупо это!

— Я знаю. Глупо. И нехорошо. Но думаю, мы найдём компромисс, — и он оставил меня одного.

Никаких запретительных приказов я от него не услышал, камиллу он тоже ничего не говорил, но я услышал просьбу не выходить до разрешения проблемы. В самом деле, лучше посидеть одному.

Кстати, о камиллах…

— Что думаешь? — спросил я у потолка.

— Ты ко мне обращаешься? — уточнил Р-ДХ2-13405-1.

— К тебе.

— Это неприятное происшествие. Статистически маловероятное, но допустимое. Я услышал сценарий разрешения ситуации — мне он кажется оптимальным в сложившихся обстоятельствах.

— Ладно, готовься к переезду, — сказал я и растянулся на постели.

«Всё-таки я не человек! С человеком такого бы не случилось».

Мне было жаль Оскара, но всё равно вспоминать то движение возле затылка и то чувство, что вот-вот нажмут проклятую кнопку — это было очень неприятно. «Может быть, мне показалось? И это паранойя?» Вряд ли он хотел отключить меня. Скорее всего, просто пугал. Но зачем? И как относиться к нему после такого?

Хуже всего не то, что я мог легко погибнуть — это ещё можно вытерпеть. Но что любой человек мог оказаться убийцей… Я снова вспомнил Просперо Мида. Он хотел, чтобы все на станции чувствовали себя так, как я сейчас. Он вправду был маньяком!

После того, как в сети появилась пятая жалоба на факт моего присутствия на станции, я выключил альтер, а заодно и настенный экран.

— Показывай только официальные сообщения, — попросил я. — Остальные откладывай. Я потом просмотрю. Как-нибудь…

— Хорошо, — отозвался Р-ДХ2-13405-1, забирая управление, и на экранной полоске альтера появился знак перехваченного сигнала.

Лежа на постели, я смотрел в потолок и думал о непредсказуемости своей судьбы. Опять новый поворот — а я только-только привык к нынешнему положению! Но это уже не тревожило так, как раньше. Может быть, потому что «дальше ТФ не пошлют»? Пока мы летели на планету, Рейнер «успокаивал» меня подобным образом, но тогда я не оценил юмора. А это и в самом деле смешно!..

Первые три жалобы были от Фьюра, Тьюра и Оскара, а две других — от людей, которых я не знал. Себя они сами обозначили как тяжело пострадавших. Очевидно, имелось в виду от бунта «бэшек». При чём тут я? Я виноват в том, что каким-то образом напоминал им о тех событиях и вообще самом факте существования андроидов?!

Очевидный бред, и нечего отчаиваться! Большинство тильдийцев понимали это не хуже меня. Поэтому выйдет так, как говорил Ланглуа: перевод поближе к киношникам и просьба поменьше разгуливать по станции. Мелочь, но… А как завтраки в «Огоньке»? Мне позволят видеться с людьми, никак не связанными с моей консультацией? Или это строгое ограничение контактов и перемещений?

«Сейчас, наверное, это и решается, — подумал я. — Медицинско-политическая проблема, с которой будут разбираться наиболее компетентные камрады».

Опять где-то там решали мою судьбу без меня. Как же это бесило!

— Ты не ужинал, — напомнил камилл. — Заказ могут доставить прямо сюда. Что ты будешь есть на ужин?

— Ничего… Попить бы что-нибудь. Чай! Что я обычно заказываю…

— Сейчас. А что-нибудь к чаю?

— Не хочу я ничего! Отстань.

— А чай? — осторожно спросил он после некоторой паузы, когда запутался с оценкой моего состояния.

А пора бы привыкнуть, что гнев у меня не длится больше трёх минут, и я умею возвращать себя в адекватное состояние.

— Чай давай.

Почти одновременно с его словами из «обеденного окошка» рядом со столиком выдвинулся маленький чайник на подогреве и заодно пустая чашка на блюдце. Это произошло так быстро, что я заподозрил — а не знал ли он заранее о моих предпочтениях? Впрочем, вряд ли бы я попросил чего-нибудь другого.

Встав с постели и потянувшись, я переместился в кресло. Вспомнил майора Ланглуа, который сидел здесь… больше часа назад, как подсказали цифры на стене. Наверное, уже скоро мне сообщат решение комиссии.

Так и есть: только я налил чай, как в дверь постучали. Даже не проверяя, кто там, я разрешил:

— Впускай!

— Можно? — человека, который заглянул ко мне в комнату, я ожидал увидеть в последнюю очередь.

Дана. Расстроенная. Ещё немного, и заревёт. Можно не сомневаться в причинах: решила взять всю вину на себя! Ну, это нормально для её возраста: отвечать головой за всё на свете, включая чужие чувства, оплошности, недостатки и вообще каждый астероид. Придётся объяснять ей, где, как и почему она ошиблась с оценкой ситуации. Ей только исполнилось пятнадцать — у неё всё в первый раз.

— Заходи, присаживайся! — из пола выросло второе кресло, а из стены выдвинулась вторая чашка.

Когда она осторожно опустилась на мягкое сиденье и взяла чашку с налитым чаем (так аккуратно, как будто от одного её прикосновения всё должно рассыпаться!), я получил сообщение. Отправитель был официальным — самый «официальный», какой мог быть: временно исполняющий обязанности Главы Станции.

Пришлось прочитать. А потом перечитать.

Он извинялся — от лица всех жителей «Тильды-1» по праву занимаемого поста — за возникшее «недопонимание», из-за которого я, во-первых, был подвергнут опасности, а во-вторых, стал объектом несправедливых обвинений. И он надеялся, что этот «несчастный случай» не повлияет на моё отношение к жителям «Тильды». А ещё он обещал задействовать всё своё влияние, чтобы не допустить впредь подобной ситуации.

Понадобилось время, чтобы сообразить: «несчастный случай» — это то, что произошло между мной и Оскаром. «Ну, можно и так»…

— Эээ… Мм… — я вновь захлопал губами, изображая «рыбку без воды».

В тот момент я одновременно испытывал сильное желание высказаться — и полное отсутствие подходящих слов в голове.

— Прости, — прошептав это, Дана начала плакать.

А вот это было слишком! Я вскочил со своего места, обошёл столик, наклонился над ней и, за неимением других предметов под рукой, подал ей чашку.

— Просто, прости, — продолжала бормотать она.

— Вот… Попей и успокойся. И объясни уже, в чём ты виновата!

Тут на столик выдвинулся контейнер с салфетками, и она смогла вытереть глаза, высморкаться и немного успокоиться.

— Давай, рассказывай, — убедившись, что слёз больше нет, я вернулся в своё кресло. — В чём ты виновата?

— В том, что… Я не должна была!

— Что не должна? — я вспомнил рыдающих школьниц из своей практики скво.

В спецотделе были случаи похуже — если судить по состоянию рыдающих девушек, конечно. Моё собственное состояние… Об этом я решил подумать потом.

— Я попросила тебя помочь, — она шмыгнула носом.

— И что?

— Они решили, что я… с тобой…

— Что? Фьюр с Тьюром? — я наклонился к ней. — Как?

— Это Фьюр. Он видел, как мы с тобой сидим. И что ты опустил ширму. И он решил…

Дальше можно было не рассказывать — и так понятно! Но я, разумеется, выслушал Дану до конца.

Итак, Фьюр следил за ней в тот день, когда Дана попросила меня побыть её посредником. Он вообще, как оказалось, постоянно «сидел у неё на хвосте»: до того, как предложил встречаться, а после — так тем более.

Со стороны, издалека, с точки зрения влюблённого беспокойного паренька наш дуэт именно так и выглядел: Дана пришла признаться, и как только речь зашла о личном, я отгородил нас от окружающих. Дана, если я не ошибался, ещё и за руку меня держала: какие тут ещё нужны доказательства!

Когда Фьюр это увидел, он всё понял. Но само по себе это понимание было относительно безобидным, пока я не сообщил ему и Тьюру о чувствах Даны. Из «бывшего друга, которого полюбила та самая девушка» я немедленно превратился в злейшего врага, потому что «мысленно смеялся над ними и демонстрировал превосходство», как и положено «обычному взрослому».

К тому моменту они оба уже знали, что влюбились в одну и ту же девушку, но я ошибочно интерпретировал то, что увидел, как принятие ситуации. На самом деле произошло замещение: ребята начали новую войну — на сей раз, против меня лично. Ну, чтоб не тревожиться о сердечных делах…

Им надо было выкинуть меня со станции, а поскольку я находился тут на птичьих правах, это не представлялось невыполнимым. Оскар с его опытом жертвы был первым в списке «полезных людей» — и он сразу же согласился. Представляю, как он был горд, что они обратились к нему первому! Так что они дождались того дня, когда я закончил с медобследованием (чтобы не было повода меня задерживать), изучили мои маршруты, подкараулили и…

С Оскара начала и Дана. Она лучше, чем кто либо, знала, что он очень далеко ушёл от состояния «травмированного»! Причём меня он воспринимал хорошо, потому что, до недавнего времени, таковым было отношение его «командиров». Здоровый весёлый парень, у которого главной проблемой было выбрать между баскетболом и плаванием и не потерять место в юниорской команде по мудзюре-болу… И вдруг истерика?! Выглядело это очень подозрительно.

— Я спросила: «Ты что, «бэшка», чтобы угрожать другим?» На него это так подействовало…

В столкновении юной девушки, уверенной в своей правоте, и паренька, который точно знал, что врал, победитель мог быть только один. Дана вскользь упомянула, что её «почему-то» пустили к Оскару, а вот Фьюра с Тьюром — нет. Что ж, через несколько лет она поймёт, что это не было случайностью: ей помогли вполне осознанно, потому что если Дана увидела странность в поведении брата, то для наблюдающих его терапевтов это было очевидно.

— Спасибо, — поблагодарил я, выслушав её историю.

— Ну, что ты, это же я виновата… Я виновата — я и исправила!

— Ты не виновата, — объяснил я и неловко погладил её по голове. — Ты всё сделала правильно. И хорошо. Ты не должна отвечать за их поступки.

— Но я…

Я приложил ей палец к губам и улыбнулся.

— Ты не виновата в том, как они поступили. И не виновата в том, что произошло. Зато ты смогла исправить ситуацию. Поэтому большое тебе спасибо…

Я резко встал и направился к дверям, чувствуя, что сейчас взорвусь, а Дана уж точно не виновата в произошедшем.

— Ты куда? — испуганно спросила она, схватив меня за рукав.

— Пойду прогуляюсь. Что-то я не могу сидеть. Надо освежить голову…

Я говорил «на автомате» и не очень-то понимал смысл своих слов. Но всё было верно: надо прогуляться и вообще побыть одному. Раньше это помогало.

У дверей меня встретил Одуэн. Режиссёр стоял, прижавшись к стене, и не делал никаких попыток помешать мне. Я сделал вид, что не вижу его.

— Рэй, ты же останешься? — спросил он шёпотом и по-детски шмыгнул носом.

Я услышал страх потерять «консультанта», огорчение «этим всем таким внезапным» и покорное принятие, что он ничего не сможет тут сделать — разве что просто попросить. Я вспомнил его слова, что моё участие «не обязательно, но желательно», подумал, что он справится, так или иначе.

«Глупые мальчишки! Глупые и бедные. А виноват, если честно, тот, кто научил их решать проблемы таким образом… Точнее, они научились, глядя на взрослых. Взрослые смахивали крошки со стола, избавляясь от всего ненужного или потенциально опасного. Такой пример! Хочешь защититься — нанеси превентивный удар или приделай кнопку тому, кто может стать опасен. Временный Глава был миллион раз прав, когда видел источник всех бед в предупреждающем знаке. Знак, кнопка, возможность лишить жизни… Это был яд. Или, скорее, болезнь, вроде тех, которые живут в теле каждого человека, поджидая подходящего момента».

Я не мог винить их. Но и простить не получалось. Потому что это чувство беспомощности — оно было бесконечно унизительным. То, что мне приходится оправдываться, что я — это я…

Обнаружил я себя на траве в Саду. То самое место, где я когда-то валялся в засаде на Папу Сима. Где я познакомился с Юки. Где было так больно слышать от детей, что «это всего лишь андроид».

Всё так же под еле уловимым ветром колыхалась трава, и яркий свет грел кожу. Я лежал, положив руки под голову, и уже не мог ни о чём думать — просто смотрел на ветви над своей головой, на прожилки на листьях и игру зелёных теней. Сад весь, до последней травинки, был создан искусственно — как и я. Но он всё равно был живой.

— Прости их, пожалуйста…

Шёпот, как сквознячок. Так шепчут, когда стесняются быть услышанными, но не могут молчать. И при этом продолжают надеяться, что их услышат.

Юки. Сидела рядом, обхватив ноги и вжавшись лбом в коленки. Как же ей, наверное, было тяжело — и не представить!

— А чего ты просишь прощения?

— Они мои братья…

— Вот пусть они и просят! — фыркнул я.

Вообще-то я видеть не хотел «преступников». Я вообще никого хотел видеть.

— А ты теперь улетишь?

— Я всё равно когда-нибудь улечу.

Она тяжело вздохнула.

— А у меня Билли сбежал…

Теперь пришла моя очередь вздыхать.

— Ты, наверное, специально его выпустила! — перекатившись не бок, я внимательно посмотрел ей в лицо, но Юки пряталась, чтобы я не увидел, как она улыбается сквозь слёзы.

— Не-ет! Он сам. Он хитрый-хитрый! Он всегда сбегает. И никто не знает, как! Поможешь мне его найти?

— Конечно, помогу. Куда я денусь!

Мне сразу бросилось в глаза, что все аудио и визуальные выходы были закрыты хитрыми заслонками, способными на некоторое время обмануть коридорных камиллов и центрального логоса. Что ж, к какое-то время это будет работать, пока они не догадаются, что «ничего не происходит» — это на самом деле «повторение одной и той же минуты». Выглядело это как силиконовые наросты на камерах и микрофонах — как будто на стенах и потолке в коридоре внезапно появились древесные грибы.

И этих грибов — а значит, и выходов — было на удивление много: в два раза больше, чем положено по известным мне нормативам для промышленных зон. В жилых зонах устанавливали и того меньше: комнатные камиллы восполняли эту функцию, поскольку приглядывали не только за своим помещением, но и за частью внешнего пространства. Здесь же контроль был не двойным даже — тройным. И не из-за слабости технологий: максимально точные камеры и микрофоны, улавливающие все оттенки звуков, были созданы задолго до Космической Эры. Прогресс в основном шёл в области развития ИскИнов и усовершенствования производства в сторону безопасности и удешевления. Так зачем втыкать столько «глаз» и «ушей»? В тесном коридорном тупике я насчитал больше двадцати «грибов», и это только на видеовыходах! Заслонки дублировали картинку и звук, а держались они с помощью силиконовых присосок — отсюда экзотический внешний вид.

А вот датчики КТРД работали, как ни в чём не бывало.

«Если бы у нас было столько камер, Мид ни за что бы…» — подумал было я, тут же поймал скользкую мыслишку за хвост и посмотрел на эту уродливую извивающуюся тварь. Да, если бы у нас было столько камер, сколько было в Сумрачный период, и не было бы Фикс-Инфо, мешающего просмотреть все записи, не было бы и маньяка. Такого, как Мид. Были бы другие — и в количестве сильно больше одного…

Но заслонки всё равно отвлекали, заставляя иначе воспринимать пару, которая находилась в коридоре. Прежде всего, они были «против ИскИнов», и это было очень странно, если, конечно, не понимать, в чём дело. Там были не совсем те ИскИны, которые были сейчас. Да, пожалуй, в этом и состояло главное отличие: они были почти врагами. И люди постоянно чувствовали это.

Миранда сидела прямо на полу, поджав ноги. Сидела она так довольно долго — так что я удивлялся, как у неё не затекли мышцы. Видимо, тренировка. Профессионал сильнее обычного человека, а она не первый раз принимала участие в съёмках.

Но больше, чем неудобная поза Миранды, тревожило то положение, в котором находилось тело Хьюго. Он лежал на полу, причём голова его была на коленях женщины, а руки раскинуты так, что ему, наверное, приходилось немалые усилия, чтобы удерживать своё тело на весу. При этом он ухитрялся что-то говорить, да ещё и с выражением. Немыслимо для человека!

— Наверное, существует способ, чтобы тебя оставили, — нежно произнесла Миранда, поглаживая гладкий лоб Хьюго. — Если здесь есть место для такой, как я, то и для тебя найдётся уголок!

— Подобное заключение допустимо только при условии, что мы относимся к одному виду, а это не так, — отвечал он. — Я не человек.

— Тогда я тоже хочу быть андроидом! — отозвалась Миранда. — Чтобы мы стали похожи…

Их взгляды пересеклись, и мне стало неудобно, как будто я подглядывал. Столько силы было в этих взглядах, столько энергии, что воздух между ними как будто начал густеть…

— Снято!

— Спасибо, камрады!

— Селина, это было божественно! Правда!

— Так, сколько у нас? У-у-у! Обед! Всем на обед! Через полтора часа продолжим! — скомандовал камрад Зервас — режиссёр «старой» команды — и повернулся ко мне, сидящему на ряду сзади него. — Вот, теперь мы сможем поговорить!

Его широкое плоское лицо выражало удовлетворение, но в маленьких раскосых глазах я увидел печаль, как будто результат не дотягивал до совершенства, вот только знал об этом только он сам.

— Может, переместимся? — предложил я. — Мне понравилось одно местечко…

— Нет, — перебил он. — Я ем здесь. Я бы и спал здесь, но санитарные нормы соблюдает логос, а с ним не поспоришь… Не люблю надолго выходить из атмосферы, — и он помахал ладонью перед лицом, как будто воздух на студии чем-то отличался от воздуха в других помещениях!

Впрочем, ему было виднее.

— Тебе что-нибудь заказать? — спросил Зервас, просматривая меню.

— Я сам.

— Давай. Ну, как тебе? — и он указал на пустое место под камерами.

— «Я и Миранда» — спорная пьеса, — осторожно ответил я. — Но хорошая.

— Ты не это хотел сказать! — прищурился он.

— А вы знаете, что я хотел?

— Знаю, знаю…

Я пожал плечами:

— История про любовь к имиту в Сумрачный период — это актуально для станции, которая собирается инициировать судебный процесс против организаторов уничтожения андроидов А-класса.

— Сразу чувствуется, что ты работал в Администрации, — с усмешкой заметил он. — Аккуратно изъясняешься.

— Это комплимент?

— Для тебя — да.

Я не стал уточнять, для кого — нет, и снова посмотрел на декорации.

Коридор был воспроизведён достаточно точно, и даже без людей казался настоящим. Он был аккуратно разрезан, чтобы видеть всё, что происходит внутри, и позволить камерам снимать с любого ракурса. Когда с этими сценами будет покончено, придёт очередь других… Но в тех же масштабах. «Я и Миранда» полностью проходила в условной колонии Земной Лиги — фактически, внутри огромного купола. Впрочем, людям, родившимся на станциях, отсутствие простора не казалось странным.

Если что и могло напрячь, так это специфическое отношение к ИскИнам. Ну, так это было второй темой пьесы: возможность окунуться в те времена. Помогало понять, когда и почему был введён Фикс-Инфо. И кому он был нужен в первую очередь. ИскИны тогда воспринимались как «добрые враги», следящие за каждым шагом «для всеобщей пользы». Зато их могли отключить. У них не было «голоса» в сегодняшнем понимании и тем более — прав. Они были просто умными и сильными рабами. А люди были их глупыми и слабыми хозяевами.

«Надо будет спросить, как они к этому относятся — к тому периоду».

— Всё-таки, зачем вы меня пригласили? — поинтересовался я, вынимая из подъехавшего официанта поднос со своим заказом. — Посмотреть на съёмки? Или расспросить о том, что делает Одуэн? Спасибо!

Последнее предназначалось камиллу. Он был похож на невысокую колонну: подносы внутри, три манипулятора и колёса для перемещения — ничего особенного. Но это был камилл: где-то там внизу хранился его личный блок. Я вспомнил тэферского рабочего с материка Хамор, который расспрашивал меня о других профессиях. Да, это попроще, чем изучать рост лишайников! Зато работа с людьми…

— Спасибо, милый, — поблагодарил режиссёр и поставил свой поднос на соседнее кресло, сложенное в виде столика.

— Я вернусь берез час, — напомнил официант.

Точнее, официантка. Голос у него был женский, неожиданно мягкий и плавный — похоже, подбирал индивидуально.

— Это время приемлемо для вас?

— Да мне и полчаса хватит! — рассмеялся режиссёр.

— Через сорок пять минут, — уточнил я, и камилл укатил прочь.

— Раньше такую работу выполняли люди, — задумчиво проговорил Зервас — и откусил большой кусок от заказанного пирога.

— Дети до сих пор играют в это, — напомнил я, ковыряя салат вилкой. — Через пару месяцев будут новогодние праздники — кто-нибудь обязательно устроит тематическое кафе. На осенних каникулах они переодевались в индийцев.

— Ты не мог этого видеть, — прищурился режиссёр. — Ты был на планете!

— У меня есть свои источники… информации… — усмехнулся я.

— Да? И что говорят насчёт зимних каникул?

— Они ещё не знают, — ответил я, улыбаясь.

Придумывание темы пытались повесить на меня — весьма ожидаемо! Точнее, пытались «оказать честь», но ничего у них не вышло. Даже несмотря на то, что роль посланника исполняла Юки.

«Передай им, что это учебный процесс, — объяснил я. — Мне не разрешено вмешиваться!»

Кажется, они поверила мне всерьёз… Но вообще тенденция «чуть что — сразу Рэй» начала по-настоящему напрягать. И ладно бы дети!

— Возвращаясь — опять — к моему вопросу: зачем вы меня пригласили?

— Очень хотел с тобой познакомиться, — покончив с пирогом, режиссёр достал себе салфетку из контейнера. — «Миранду» не ставили с 189-го. И я был уверен, что не будут ставить никогда. Отношение к андроидам, сам понимаешь. И тут ты… Просто создан для этого сюжета! Так что я решил сделать фильм. С «Тильды» он уйдёт вместе с остальными… материалами — и будет очень к месту в Солнечной системе. И не только там!

— А вы с Гомером не сильно отличаетесь! — заметил я.

Зервас нахмурился — и стал очень грозен!

— Почему ты так решил?