Плечо с плечом

ЕКАТЕРИНА ТАУБЕР. ПЛЕЧО С ПЛЕЧОМ

Третья книга стихов (Париж, 1955)

Посвящается К.И.С.

«Любовь росла, как дерево, годами…»

Любовь росла, как дерево, годами И с каждым годом крепла, как вино. Сбывалось все, что дерзкими мечтами Восхищено: просящему дано. По лестнице высокой испытаний, Сквозь сумерки ущербных этих лет, Пронес ты сон о светлом браке в Кане, Которому конца не может и нет…

«В дупле оливы жили пчелы…»

В дупле оливы жили пчелы, С жужжаньем радостным взлетали Навстречу солнцу… В час печали Припомни гомон их веселый, Их тельца тускло-золотые, Как бы пронизанные медом, И дрока заросли густые, И кипариса два у входа В усадьбу: пышный и высокий Над маленьким и робким другом Склонялся с нежностью глубокой, Как ты над слабою подругой.

«Лишь сосны молодости нашей…»

Лишь сосны молодости нашей Под южным небом все шумят. Голодный ветер море пашет И чайки за кормой летят. Все вечное не изменилось, — А мы проходим и пройдем. Одно мгновенье что-то снилось И сердце падало и билось, И пело только о своем.

«Там ветхая была теплица…»

Там ветхая была теплица, И дождик шел едва, едва. Все было внове: воздух, лица, При встрече первые слова. Жизнь начиналась робко, в малом, И было ей не по себе. Ты по складам тогда читала В своей удаче и судьбе. Был лунный блеск тепличных стекол. Под ними — белые цветы, И сердце чуждое… до срока… Что понимала в сердце ты!

«Нет времени побыть вдвоем…»

Нет времени побыть вдвоем, Остановиться, оглянуться. Взвихренный жизни водоем, В тебе нельзя не захлебнуться! Лишь вечерами, перед сном, Очнешься: поглядишь устало, И вот опять плечо с плечом, И снова жизнь прекрасна в малом. Ложится лампы бледный круг На одеяло. Близки тени. И книга выпала из рук… И медленней полет мгновений…

«Кончался день ненастный и дождливый…»

Кончался день ненастный и дождливый. Как прежние — уйдет в небытие. А были вместе мы под кровлею счастливой, Не зная слов: «твое», «мое». Все было будничным: будильник мирно тикал, По стеклам капли крупные текли. И сад чернел таинственно и дико, И влагой пахло от земли. За каждодневным, незаметным делом Текли часы без взглядов и без слов, Лишь нежностью насыщенные зрелой, Как рыбака негаданный улов.

«Дочь ушла за своею судьбою…»

Дочь ушла за своею судьбою, — Ей в окно постучался гонец. И с ноябрьскою ночью слепою Ты один остаешься, отец. Те же тихие спутники — книги На твоем постаревшем столе. Их никто не возьмет, не похитит, Ими сердце не будет болеть. Что-то новая жизнь ей расскажет? Что из прежней она сбережет? …Неизменно стоишь ты на страже — Тайный спутник и вечный оплот.

На Страшном Суде

Как жених, ты снова станешь справа И высок, и прям, Прожитого беспорочной славой Пораженный сам, Понимая: поздно, не до лести В судный страшный час, Со своей трепещущей невесты Не спуская глаз; Крепко, крепко стиснувши ей руку, Соразмерив шаг: «Не захочет нашей Бог разлуки, Беспредельно благ. Заслуженным поделюсь с тобою; Одного венца Попрошу за стертой гробовою Гранью у Отца».

«Опять зима. Как хорошо проснуться…»

Опять зима. Как хорошо проснуться В дождливый день и поглядеть в окно. Под ветром сосны маются и гнутся, Дворовый пес скребется в дверь давно. Грохочет ставня. Медленно пылают В камине корни вековых олив. Вот груда книг… Но мысли улетают На прошлого таинственный призыв. Как воскресить? Есть где-то в мире слово Единственное. Точное. Оно Небытие покинуть хочет снова И просиять, коль будет суждено. Ищи, ищи! За черною работой Пусть месяцы и годы протекут. Оградой верной, каменным оплотом, Благословеньем станет этот труд.

«В траве высокой детская головка…»

В траве высокой детская головка, Колосья трав щекочут чуть висок, Рука венок плетет еще неловко, А мир огромен — столько в нем дорог. И в небесах пути открыты тоже. Нежданный к ним так легок переход: По вечерам с мольбою руки сложишь, А ночью крылья вырастут, и вот Уже летишь к густой ольхи вершине В гнезде птенцов веселых поглядеть Иль в проруби небесной, темно-синей, Глубоко окунувшись, замереть… А по утрам на низкую скамейку У ног отца задумчиво присев, Поведать про небесную лазейку, Про где-то там оборванный напев.

«Жужжат шмеля над веткою вишневой…»

Жужжат шмеля над веткою вишневой, Вернулся соловей на старые места, И кошка дряхлая своим котенком новым, Как первенцем желанным, занята. Смоковница согбенная оделась Плащом зеленым и в давно сухой, Заброшенный колодезь загляделась С весенней мукой, нежностью, тоской. Все помнят корни о подземной влаге, О звонких ведрах, юных голосах, Перекликавшихся, как соловьи в овраге, Пока любовь стояла на часах.

«Высока зеленая пшеница…»

Высока зеленая пшеница, Пышны липы круглые над ней. Деревушек древних вереница. Колокольня. Стая голубей. Старичок на солнце, у порога Одичавшей хижины седой. Ослики на узеньких дорогах. Водоемы с чистою водой. Что еще мне в этой жизни надо? В дверь какую нынче постучу? — Тишина. Зеленый угол сада… Ничего другого не хочу!

«Эти летние дни, эта роща сосновая…»

Эти летние дни, эта роща сосновая, Напоенная зноем и душной смолой. Колокольчиков чашечки бледно-лиловые, Желтоглазых ромашек ковер под ногой. В засыхающих травах возня муравьиная — От былинки к былинке протянутый мост. Белоснежное облако, уходящее в синее. Жарких дней убывающий рост…

«Влачат усталые волы…»

Влачат усталые волы Возы, нагруженные сеном. Лениво, медленно… Белы От пыли люди, звери, стены Столетней фермы, широко Распахнутые сеновалы… Хозяйка смуглою рукой Готовит ужин запоздалый И в кухне дым, и в кухне чад, — То супом пахнет, то свининой С картошкой жареной… Щенят Повизгиванье за куртиной Затоптанной, ненужной здесь, Где мальвы лишь цветут упрямо, Наперекор всему, — Бог весть Зачем, — в красе своей багряной.

Стихи о курятнике («Тепло в курятнике. Помет…»

Тепло в курятнике. Помет. В соломе стебельки бурьяна. А в лужах перед дверью — лед И листья ломкие каштана. Петух горланит, подскочив На ящик боком, неуклюже. И ветра шалого порыв Его надменный хвост утюжит. В бадье продрогшая вода И леденит, и обжигает. Заря, сквозь сосны, как всегда, Пурпурный веер раскрывает. И бодро так, и хорошо. Простая радость неделима, Соединяя, словно шов, Два мира: внутренний и зримый.

Деревенский праздник

На рубахе свежая заплатка. Но сосед и выбрит, и умыт. Из подмышки же крольчиха-матка Деревенским праздничным подарком — Длинноухим чучелом торчит. Стол накрыт в саду. Стеснились скамьи. Стулья креслу уступают путь. Бабушку замшелую, как камни Гор окрестных, под руки ведут. С дерева ей рожи корчат внуки, Торопясь обновки разорвать. Безответные, родные руки Не уронит больше праздно мать. Все скорей ее несутся годы. Не щадя мелькнувшей красоты. В дочерях, как в зеркале, природа Повторит отдельные черты. В монотонном, сером дней потоке Праздники — привалы на пути. Весело накрыть ей стол широкий, Каждого с улыбкой обойти. Вспоминать рождения, крестины, Загадать о свадьбе чьей-нибудь… За пределы этих гор, долины Ни любви, ни смерти не шагнуть.

«Золотая полоска зари…»

Золотая полоска зари, Поясок ослепительно-узкий. Папиросу с утра закурить Остро хочется крышам французским. Но не топят каминов… Война. Запустенье сиротское тыла. Отступили назад времена, Переправу в грядущее смыло. И голодный сегодняшний день По промерзшей шагает квартире. За картофелем вглубь деревень, — За печеным, горячим, в мундире — Собираешься, как на пикник, На хромающем велосипеде. Это я или только двойник Все глухими проселками едет. По дороге есть роща одна: Там деревья столпилися кругом И не знают, что в мире война… И мне каждое кажется другом.

«Два-три неснившихся мне сна…»

Два-три неснившихся мне сна И струн, нетронутых на лире, Порою жаль… Душа больна Тоской о невозникшем мире. Расклеванные семена, Могли б и вы взрасти на воле! Душа — бездетная жена — Иную приняла бы долю. Пусть без страданий и без слез Нам ни один немыслим опыт, — Не так бы солнце грело, рос Прибоя иначе бы ропот. И совершенней, и полней Земля б и небо отразились Там, в тайниках души твоей, Сплетеньем вымысла и были.

ЯМБЫ

I. «Былое — вырубленный сад…»

Былое — вырубленный сад, Где пни, обрубки и могилы. И все мучительней разлад Меж тем, что есть и тем, что было. И уцелевших не узнать, И встречи, словно расставанья… Возьмешь знакомую тетрадь — Чьи тут пометки, восклицанья? Каких пришельцев карандаш По милой проходил странице? Вот этот завиток — «не наш», Вовек с ним сердцу не сродниться! Когда же все-таки найдешь Черту нетронутую, слово — С какой к ним жаждой припадешь — Вернуться к прежнему готова.

II. «Ну что ж, и это… Пережить…»

Ну что ж, и это… Пережить Пришлось и так уже не мало. Еще одна порвется нить, Что связывала и держала. И не промолвишь: «Все равно», Ты про себя… Лишь пред другими Захлопнешь наглухо окно. И навзничь… едкими, скупыми…

III. «Все больше тем запретных между нами…»

Все больше тем запретных между нами. Все чаще мы молчим. Услужливая память жжет, как пламя, Томит былым. Что от надежд тебе еще осталось, — Спросить нельзя. Мне плечи сгорбила мучительная жалость, Перстом грозя — Не трогать брешь, как в комнату больного, На цыпочках входить. Чтобы сберечь до времени иного Живую с детства нить.

«Здесь жизнь прошла и продремала…»

Здесь жизнь прошла и продремала, Как на лежанке старый дед. Весна… Зима… Опять сначала… Забор все тот же и сосед. Ленивых петухов тревога, Собак беззубых мирный лай. Селенье тесное. Дорога. О ней не думай, не желай! Она не любит запоздалых, — Случайный странник ей не мил. Меж душ и дел глухих и малых Ты слишком долго прогостил.

«О, город юности моей…»

О, город юности моей, И вы, друзья далеких дней — Сновидцы, чудаки, поэты! И ты, славянская земля, Где пела и томилась я, Мечтой несбыточной согрета! Рассеялись, давно ушли Друзья… В тумане и пыли Былое навсегда сокрылось. Всем нам был разный жребий дан. Войны смертельный ураган Промчался… Жизнь остановилась Для слишком многих…

«В рассветном пеньи петухов…»

В рассветном пеньи петухов, В часы предутренней тревоги, Мне чудится умерших зов С их, нам неведомой, дороги. О, голос побывавших «там», С его томящей сердце нотой, Что хочешь ты поведать нам, Сквозь сумрак утра и дремоту? Как встарь, они на нас глядят Глазами прежними, родными. Нерасторжим и вечно свят Союз исчезнувших с живыми.

«Лоскуток позабытого платья…»

Лоскуток позабытого платья, Сколько будишь ты образов, дум! Вот — былое раскрыло объятья, — Слышишь крыльев исчезнувших шум? Всех, кого ты когда-то любила, Потеряла в назначенный срок, Возвращает негаданно милый, Полинявший давно лоскуток.

«У беспомощных и беспечных…»

У беспомощных и беспечных Неизменно все мимо рук: На охоте — одни осечки, В огороде — сплошной лопух; Сеть рыбачья — узлы и дыры, Паутина в углу, как сеть, И удел бесприютно-сирый, Словно по миру гонит плеть.

«Дул с моря ветер. Пальмы шелестели…»

Дул с моря ветер. Пальмы шелестели И гул стоял в разбуженном саду. И, надрываясь, петухи пропели, Что близок полдень, — полдень наш в аду. И ты пришел, и ревностью, и мукой Тот летний день, как ядом напоил. Жег поцелуй заломленные руки И долгий взгляд искал и холодил. И тяжба длилась. И, непоправимо Разъединяя, падали слова… Стих ветер. Ураган промчался мимо, — Лишь сломанная ветка и трава Измятая о нем еще твердили, Да мы с тобой, в молчаньи ледяном, Навек чужие, нашу пытку длили Сверкающим уже смиренным днем.

«Мы — две реки, текущих врозь…»

Мы — две реки, текущих врозь К морям безбрежным и различным. Но и сквозь боль, и злобу сквозь, Усмешкой скрытою приличной, Вдруг проступает иногда, В минуту гибельного спора, Тоска по вольному простору Твоей земли. И вот тогда Внезапно я воображаю Мне незнакомые поля И сельский дом, и дома с краю Тоскующие тополя, — Мир невозможный и чудесный, Твою питающий мечту, Иную, лучшую, не ту, С которой я сквозь жизнь пройду В обличьи странницы безвестной.

«Любви непринятая лепта…»

Любви непринятая лепта В руке осталась навсегда. Лишь дружбы узенькая лента Связала горькие года. Бок о бок, рядом, близко, розно, Ни разу настежь, напролом! И даже ждать награды поздней Нельзя за дальним, за углом. Все, что другому было б мало, Тебе хватило до конца. Ведь ты и так, — сквозь покрывало, Знал наизусть черты лица.

«На многое легла епитрахиль заката…»

На многое легла епитрахиль заката Парчою выцветшей, забвением богатой, — А ты б еще хотел напомнить о себе: Письмом прижившимся в шкатулке и судьбе, Стихами старыми, где в сочетаньи слов, Сквозь лабиринты лет, день первой встречи нов… Но ведь душа ушла от обнищавших мест И птицу не вернуть на сломанный насест; Из рук охотника ей не принять зерна: За дымкой выстрела пшеница не видна.

«Душно. Поют петухи…»

Душно. Поют петухи. Туча ползет грозовая. Персти кипариса круги Чертит, предостерегая. Минуло время забав, — Молний над нами сверканье. Струны дождя оборвав, Ветер рванулся с рыданьем. Ласточка жмется к гнезду, Словно оно уцелеет. К Страшному зрея Суду, Кладбище тускло белеет.

«Еще есть облака и птицы…»

Еще есть облака и птицы На небе, звери — на земле, И детские простые лица, Неискушенные во зле. Печатью чудною отмечен Лишь тот, кто в самый черный год. Грядущей гибели навстречу О вечном торжестве поет. Кто суетою злободневной Истоки вод не замутил И день блаженный и безгневный За сотни лет предвосхитил. Он не увидит, угасая, Ночных пожаров городов. Струя дождя, струя косая, Безлюдье сельское садов Глазам тускнеющим предстанут. И лишь осенние цветы Запекшейся коснутся раны, Как он, смиренны и просты.

«Колеблет сад живое пламя маков…»

Колеблет сад живое пламя маков И чья-то первая приблизилась весна. Мир полон снов, и шепотов, и знаков, Тугим кольцом душа окружена. Она не спит, но явь проходит мимо. Ей царства новые открыты и, вчера Еще ничья, сейчас неудержимо Она летит в объятия костра.

«Не требуя, такие только просят…»

Не требуя, такие только просят И, если им отказано, — молчат. Их тело легкое земля любовно носит, Как бабушка болезненных внучат. И смерть их бережно срезает, а не косит, И только с ними нищий мир богат.

«Чтоб говорить об этом, нужны годы…»

Чтоб говорить об этом, нужны годы Молчания и подвига, борьбы С самим собой, затвора и ухода, — А ты во власти собственной судьбы! Не ты ведешь, тебя несет стихия, Тобой играет каждый ветерок. Что лепеты раскаянья глухие? Как твой порыв непрочен, неглубок! Ничтожный окрик… и ответишь гневом, И не подставишь никогда ланит… Нет, не таким разносемянным севам Стать жатвою, что голод утолит!

«Какая странная игра…»

Какая странная игра: — Кто выдумал игру? — Обиды шевелить с утра, Пополдни, ввечеру. Свои сокровища считать Скупец не станет так. Трястись, как над ребенком мать, Над коркою — бедняк. Приумножать, года нести Тот ядовитый груз… А где-то слово есть «прости», Как разрешенье уз.

«Под мелким, медленным дождем…»

Под мелким, медленным дождем, Продрогнув, очередь стояла За хлебом. Ночь сменилась днем, — Толпа росла и не роптала. О вы, покорные стада Злым пастырям в овечьей шкуре! Вы будете молчать, когда Разрушат ваши города И, беззащитные, под бурей Рассеетесь в свой черный час, Себе пристанища не зная… Того ли Он хотел для вас, От крестной муки изнывая!

«И снова в Рим стекутся пилигримы…»

И снова в Рим стекутся пилигримы К подножию и Павла, и Петра, И ты придешь туда пешком, с другими, В последние земные вечера. В развалинах лежащий вечный город Прекрасен будет в гибели своей. Не устрашат ни палачи, ни голод Из катакомб нахлынувших гостей. Все потерявшим, все нашедшим людям Одно виденье очи ослепит. Не будет храмов… Пастырей не будет… Но Он придет и стадо укрепит.

«Года с тобой живем на бивуаке…»

Года с тобой живем на бивуаке Кочевниками у немилых рек. Барачных стен и голода, и мрака Нам не избыть — на наш их хватит век. Да, тяжела ты милостыня! Сухи Отверженных и гибнущих глаза. Не жди, что друг к тебе протянет руки, Что скатится целебная слеза. И очага не строй — его разрушат, И родину отнимут навсегда. Но есть иная родина… Послушай Плачь Иова сквозь страшные года. Вот так, как он, в беспамятстве и муке, Вот так, как он и нам давно пора… Учись, душа, единственной науке Освобожденья, мира и добра!

«Все призрачно в мире. Все кончится скоро…»

Юрию Терапиано

Все призрачно в мире. Все кончится скоро И камня на камне… Не думай! Молчи! Еще так прекрасны сады и соборы И братство бродяг на скамейке в ночи; И осень Парижа… Редеют каштаны И ржавые листья над Сеной летят. Под пепельным небом, в дожди и туманы Чердачные окна поэтов глядят. Пред ними былое. Для них Женевьева Выходит на площадь и город шумит; Старинных органов ликуют напевы И двери Сорбонны надежны, как щит.

«Все мы как-то доживаем…»

Все мы как-то доживаем Неизжитый век. В «дурачки» еще играем, Суетясь, движенья чаем Пересохших рек. Каждый словно занят делом В уголке своем, Только «дело»-то — не дело, И «углы» взамен удела, Богадельня — дом! Хорошо б теперь на паперть Храмов вековых. Но и храм-то нынче заперт, И дорог свернулась скатерть, Что вела до них.

«Еще судьбы своей не знаем…»

Еще судьбы своей не знаем, Еще для будущего спим, И книгу дней приоткрываем С тем нетерпеньем молодым, Как будто все начать сначала Еще возможно: подвиг ждет. Меж дел и будничных, и малых Наш час торжественный пробьет.