Игрок

Фик о Томе Риддле и УпСах "первого призыва".

Время действия - 1938-1946 годы.

За идею огромное спасибо Ассиди, она же trelawney_, которая пожелала узнать, по каким мотивам первые УпСы пришли к Риддлу.

Написан POV Рэйналф Лестрейндж (здесь его зовут Рэй). Другие персонажи - Розье, Долохов, Эйвери, и проч., в том числе Понятно-Кто :)

Еще огромная благодарность моей бете ddodo, которая превратила сырой текст в литературное произведение, а также chergarka, d_tonks, menthol_blond, miss_dippet, polina_dear и risteyana - сами-знаете-за-что :))

Макси, джен, PG-13.

Бета: Ddodo.

Иллюстрация на обложке: Mouse.

Иллюстрации в тексте: Edarlein, Chergarka, Vija, Infravision.

ИГРОК

Посвящается моему отцу

Глава 1

Я не помню, как впервые увидел его.

Это странно, потому что в книгах, когда ты встречаешь человека, которому предстоит определять всю твою дальнейшую жизнь (и, с большой вероятностью, смерть), всегда полагается ощутить что-нибудь эдакое. Например, холодок пробежит по спине. Или ты вдруг остановишься, как громом пораженный. Или, по крайней мере, встреча должна произойти при необычных обстоятельствах: ночь, косые струи дождя, вспышки молний, вырывающие из тьмы очертания надгробий и высокую фигуру человека в темной мантии...

Ничего подобного у нас и в помине не было.

Мне смутно кажется, что я видел его в Хогвартс-экспрессе, — как он сидел в каком-то купе у окна, читал книгу и ни на кого не смотрел. Возможно, хотя я совсем в этом не уверен. Во всяком случае, это было бы очень на него похоже. Том Риддл никогда не искал себе компанию, его компания всегда находила его сама — так железо притягивается к магниту.

Впрочем, в поезде я бы его и не запомнил, не до того было. Я был тогда в эйфории, похожей на легкое опьянение. Наконец-то для меня начиналась прекрасная новая жизнь. Свернутый в тугие трубки, новенький, еще не измятый и не исчерканный пергамент; чернила в аккуратных бутылочках; учебники с еще не разрезанными страницами, восхитительно пахнущие типографской краской; и — главное — собственная волшебная палочка, которой можно колдовать, когда вздумается (ну, почти), а не упрашивать родителей, чтобы дали поиграть за хорошее поведение.

Я чувствовал себя ужасно взрослым, умным и самостоятельным.

Из будущих однокашников для меня пока что все были чужими, кроме Колина Розье — ну, с тем-то мы знали друг друга чуть ли не с колыбели, — но к концу поездки я свел массу знакомств, потому что Розье потащил меня в настоящую взрослую компанию. Там были две третьекурсницы, кузины Блэк — обе темноволосые и темноглазые, но одна строгая, с удлиненным лицом и выступающими скулами, а вторая пухленькая и забавная. Вальбурга и Лукреция, сокращенно Вэл и Лу. Их брат Альфард — глазастый, брови вразлет — вел себя в целом дружелюбно, но слегка отстраненно. Намного позже я понял, что это свойственно всем Блэкам. Они самодостаточны и всегда держатся особняком, потому что, за редким исключением, им не нужен никто, кроме них самих и других Блэков.

За пару часов я столько наслушался о студентах и преподавателях Хогвартса, порядках в школе и всяких случавшихся там забавных историях, что у меня голова шла кругом. Казалось, что я полжизни провел в замке. Но кое-что вызывало смутную тревогу. Розье твердо намеревался попасть в Слизерин, где уже невесть сколько поколений учились все его предки. Блэку тоже была туда прямая дорога — мантию со слизеринской змейкой ему сшили чуть ли не заранее. А вот со мной все было непонятно. С одной стороны, родители и прочие родственники заканчивали в основном Рэйвенкло; с другой стороны, там я никого пока не знал, да и жизнь в Слизерине по рассказам представлялась куда более интересной...

Может быть, поэтому, когда подошла моя очередь, я на негнущихся ногах поднялся на возвышение, сел на распределительный табурет и первым делом спросил Шляпу:

— Можно мне в Слизерин?

— Ты уверен? — спросил удивленный голос, казалось, прямо в моей голове. — Вообще-то тебе полагается на другой факультет... Ты бы там смог достичь многого, да и семья соответствующая. Вот, например, твой прадедушка...

Мне пришлось высидеть на стуле почти минуту, пока Шляпа предавалась воспоминаниям, но в итоге, узнав, что я так и не передумал, она выкрикнула до того громко, что у меня в ушах зазвенело:

— Слизерин!

Так я сделал первый шаг к своему будущему.

Я очень смутно помню, как нашел факультетский стол, как все вокруг что-то мне говорили, Блэк одобрительно улыбался, — а я вертел головой, ища среди еще не распределенных студентов Колина.

Собственно, и на Тома-то я обратил внимание только потому, что его фамилия в списке шла непосредственно перед Розье.

Он показался мне не особенно интересным — ну, симпатичный, только какой-то слишком бледный, и слишком высокий, переросток, — и, если бы Шляпа не выкрикнула: "Слизерин!", едва коснувшись его головы, я бы забыл о нем уже в следующее мгновение. Но теперь я разволновался: а вдруг мест на факультете как-нибудь не хватит, а вдруг Шляпа не отправляет двух студентов подряд на один факультет, и Розье окажется где-то еще? Так что Риддл, усаживавшийся за наш стол, вызвал у меня легкое раздражение. Он сел очень прямо, ни на кого не глядя; вблизи было хорошо видно, что у него правильные черты лица и красивые, как у девушки, длинные ресницы, но одет он бедно — взять хотя бы поношенную мантию с аккуратно заштопанными рукавами, из-под которой выглядывали посеревшие от частой стирки манжеты и воротничок рубашки.

Но тут довольный Розье плюхнулся рядом со мной, и я на время забыл о Риддле.

Когда распределение закончилось, с места во главе преподавательского стола поднялся пожилой лысоватый волшебник — директор Диппет, — и долго что-то говорил насчет нового учебного года, обязанностей студентов, что мы не должны посрамить свой факультет и все в таком духе. Я честно пытался его слушать, но все вокруг о чем-то болтали, дергали друг друга за рукав, спрашивали, смеялись... Занятый разговором с Розье, Блэком и новым знакомым, тоже первокурсником — веселым круглощеким Тимом Эйвери, — я просто не замечал Риддла, тем более что он и сам не проявлял никакого желания общаться. Заговорил, только когда Кэппер принялся расспрашивать его, как и прочих новичков, о том, кто он и откуда.

— Я из Лондона.

— Из самого Лондона? А где ты там живешь? У тебя отец, наверное, в Сити работает?

— Нет, — ответил Риддл, как-то странно посмотрев на старосту. Потом помолчал и добавил: — У меня нет родителей. Они умерли.

— Ох, извини, — опешил Кэппер. — Я не знал...

— Ничего, — спокойно ответил тот.

— Я тоже сирота, — сочувственно сказала какая-то светловолосая девочка чуть постарше нас. — Меня воспитывали тетка с дядей. Не расстраивайся... Риддл — интересно, никогда не слышала о таких. Откуда твоя семья родом?

— Не знаю. Я почти ничего не знаю об отце с матерью. Я вырос в приюте.

Девочка удивленно подняла брови — было от чего. Я, например, тоже не сразу понял, о чем это он. Приюты мне до того встречались только в книгах, потому что в волшебном мире их давно уже не было. У нас принято держаться за своих, и, даже если нет близких родственников, обязательно найдется какая-нибудь четвероюродная бабушка, которая возьмет сироту к себе.

— Твои родители были волшебники? — осторожно уточнил Кэппер.

— Отец да, а мать нет.

— Магла?! — изумленно переспросил Кэппер и тут же осекся. — Ладно, извини. Спасибо, — и быстро отсел от Риддла.

Зато теперь остальные смотрели на него во все глаза. Полукровка... Большинство из нас никогда не видели полукровок, и я не был исключением. Нет, я знал, конечно, что есть люди, которые вступают в брак с маглами, но это всегда было где-то далеко, не здесь, не в "приличном обществе". В общем, не то, о чем говорят при детях. Нечто гадкое и одновременно вызывающее нездоровое возбуждение. И уж, конечно, дети от таких браков никогда не учились на приличных факультетах — Слизерине и Рэйвенкло. Им была прямая дорога в Хаффлпафф, или в Гриффиндор — если очень повезет.

Том же, казалось, нисколько не был смущен своим признанием. Против воли я почувствовал уважение к тому, как он держится. Другие за столом шептались, искоса на него поглядывая. Кто-то громко и возмущенно сказал:

— С каких пор?..

На него тут же зашикали, но напряжение осталось. А когда все стали вставать из-за стола и Кэппер позвал первокурсников за собой, я вдруг понял, что в ближайшие семь лет мне придется жить в одной комнате с полукровкой.

Первое, что бросилось мне в глаза в спальне, — окно. Это было неожиданно и странно, потому что я уже успел выяснить, что помещения факультета находятся под землей, и пожалеть, что не выбрал Рэйвенкло. Те-то, по крайней мере, живут в башне...

Окно было, разумеется, иллюзорным, но, как и потолок в Большом зале, создавало полное ощущение реальности. Темное, низкое небо с редкими звездами, видимыми через разрывы туч, и почти черная, гладкая поверхность озера с едва различимым силуэтом гор вдали. Иллюзия была так совершенна, что даже казалось, будто от окна тянет холодом. Должно быть, не я один это заметил — Эйвери, поежившись, первым делом задернул тяжелые зеленые гардины.

Риддл, который каким-то образом оказался в спальне раньше нас, уже успел устроиться на кровати у окна и открыть свой чемодан — совсем маленький и потертый. Вынул из него какую-то книгу, бросил ее на покрывало, потом взял полотенце, огляделся и вышел из спальни.

Розье уставился на эту книгу, как на ядовитую змею.

— Мать его, грязнокровка занял лучшую кровать!

— Он не грязнокровка, — машинально поправил я. — Его отец...

— Ой, брось! Мало ли что он говорит, — рассеянно ответил Колин. Потом вдруг решительно прошел к кровати Риддла, сбросил книгу на пол и брезгливо отодвинул чемодан ногой.

— Ты что делаешь?!

— Пускай убирается к двери! Он должен знать свое место. Не хочу каждый раз, глядя в окно, видеть его физиономию.

Начинается... Когда Розье заносит — а заносит его регулярно, — он начинает искать самый пустяшный повод, чтобы начать драку с кем-нибудь. Обычно этим кем-нибудь был я, и на сей раз тоже стоило бы быстренько переключить Колина на мою персону, пока он не затеял свалку, но я так объелся и так хотел спать, что не было никаких сил.

Эйвери одобрительно хмыкнул, давая понять, что поддерживает Розье, а Блэк скептически посмотрел на нас, потом открыл дверцы высокого резного шкафа и принялся раскладывать свои вещи. Мне, наверное, стоило бы сделать то же самое — первокурсников уже просветили, что хогвартские эльфы только убирают в комнатах, а собственного эльфа сюда взять нельзя, так что все приходится делать самому, — но не было никакого желания двигаться.

Розье развалился на кровати и внимательно смотрел на дверь спальни. Как хищник, приготовившийся к прыжку.

— Уйди оттуда, — сказал я. — Вот делать тебе нечего, только скандалить в первый же день.

— Рэй, отцепись.

— Тебе помочь встать?

Колин раздраженно посмотрел на меня.

— Какого черта ты так беспокоишься о грязнокровке?

— А какого черта ты заводишься на пустом месте?

— Затк... Стоп, — он мгновенно подобрался.

Дверь открылась, и вошел Риддл с зубной щеткой и полотенцем в руках.

Розье уставился на него с легкой улыбкой, чуть прищурившись. Риддл молчал, глядя на Колина без всякого выражения. Я ожидал, что сейчас он скажет что-нибудь вроде: "Эй, это моя кровать", или молча проглотит обиду и переберется на свободное место. Но Риддл не сделал ни того, ни другого. Вместо этого он аккуратно отложил полотенце и щетку на стул, подошел к Розье — тот напрягся — и что-то сказал ему, так тихо, что даже я ничего не смог расслышать.

Зато Колин, видимо, расслышал прекрасно, потому что у него на щеках вдруг выступили красные пятна.

— Дерьмо!

С этими словами он вскочил на ноги и со всей дури заехал Риддлу кулаком в скулу, но тот ловко уклонился, так что удар прошел по касательной, едва задев щеку. А потом мгновенно и жестоко ударил Розье ребром ладони по горлу. Колин, задыхаясь, схватился руками за шею, после чего получил удар под дых.

Риддл развернулся и опять ушел.

Все заняло секунды две, не больше. Эйвери застыл с открытым ртом, Блэк успел только обернуться с рубашкой в руках.

— Дерьмо! — Колин все никак не мог разогнуться от боли и отдышаться, на глазах у него выступили слезы. — Вот дерьмо! Применяет запрещенные приемы, сволочь... И сразу сбежал! Сейчас вернется, я его убью. Грязнокровка. Дерьмо.

— Слушай, — я чувствовал, что нарываюсь, но не мог сдержаться, — если честно, ты вообще-то первый начал.

Эйвери промолчал, Блэк кивнул.

— Да?! Ты слышал, что он мне сказал?!

— Нет. А что?

— Неважно, — Колин вдруг покраснел и, выпрямившись, выдохнул через стиснутые зубы. — Ничего. Но я его все равно сейчас прикончу.

Он с надеждой посмотрел на меня в поисках поддержки, но я колебался.

— Так нечестно. Это была его кровать, а ты пытался его согнать, еще и первым ударил. Это не по прав...

— Ах, вот как?! — Розье затрясло. — Я, видите ли, веду себя не по правилам, я, значит, поступаю нечестно... Какие, к чертовой матери, правила, он грязнокровка! А ты его защищаешь! Хорош друг, нечего сказать! Ну и пошел к черту!

Он быстро прошел к крайней кровати, стоявшей у двери, забрался туда и плотно задернул полог — только кольца звякнули.

Я молчал. Мне хотелось пойти туда, отодвинуть занавеску и треснуть его, потом пойти и набить морду Риддлу, потом побиться головой об стену...

В комнате стало тихо-тихо. Альфард долго смотрел на задернутый полог и наконец сказал:

— Как хотите, а я ложусь спать.

Он надел пижаму, лег и задул свечу, стоявшую на прикроватном столике.

Эйвери тоже быстро забрался под одеяло. Мне ничего не оставалось, как переодеться и лечь.

Риддл вернулся через полчаса, тихо прошел по комнате в полной темноте и тоже отгородился от всех пологом.

Я лежал, смотрел в потолок и в сотый раз прокручивал в голове случившееся.

Колин, конечно, был неправ, это понятно. Устраивать скандал из-за такой ерунды — из-за места у окна, черт возьми, — да еще и бить при этом первым недостойно джентльмена. Но, с другой стороны, может быть, и вправду не стоит применять эти принципы по отношению к полукровкам? В конце концов, они не то же самое, что мы. Они другие, они и вправду должны знать свое место...

А я в результате рассорился с лучшим другом.

В первый же вечер.

Как всегда, от таких мыслей у меня жутко разболелась голова. Я вспомнил, как когда-то отец учил меня — на примерах из книг и из жизни — разбирать, где правильное, а где неправильное поведение, как отличить благородные и джентльменские поступки от низких и недостойных порядочного человека. Он говорил, что это похоже на уравнение, только с обеих сторон часто бывают неизвестные величины, и иногда очень тяжело решить его так, чтобы все сошлось.

Я смотрел в темноту и думал, что пока что у меня ничего не сходится. Сплошной туман в голове.

Второй раз за вечер я подумал, что выбрал не тот факультет.

Когда я проснулся на следующее утро, Риддла в спальне уже не было, а с Колином мы за завтраком помирились. Он нехотя признал, что был неправ. Правда, это не уменьшило его желания взять реванш и поставить противника на место. Позже они с Риддлом, кажется, еще два или три раза сцепились, когда рядом не было свидетелей, причем Колин, усвоивший, с кем имеет дело, уже не стеснял себя правилами и не чурался запрещенных приемов. Однако встречи закончились вничью, и с тех пор оба старательно игнорировали друг друга, делая вид, что соперника просто не существует.

Впрочем, Риддла и без того почти все демонстративно избегали. Позже я узнал, что в школу прилетело с десяток сов от родителей слизеринцев, возмущенных тем, что их сын или дочь вынуждены учиться на одном факультете с полукровкой. На все письма был получен вежливый, но непреклонный ответ от заместителя директора и по совместительству декана Гриффиндора, профессора Дамблдора — он, дескать, очень сожалеет, но Шляпа не ошибается, и никого никуда переводить не будут.

Мои родители сов не присылали. Маму я не желал впутывать в школьные дела, а отец уехал в очередную деловую поездку за границу. Впрочем, и ему я ничего сообщать не хотел. Сам не знаю, почему.

Колин тоже не стал писать домой. И без того было ясно, что бы ему ответили. Драться с полукровкой, с человеком, который настолько ниже тебя по социальному статусу и которого положено вообще не замечать!.. Да еще и вульгарным магловским способом — это волшебнику-то, имеющему палочку! Колину бы еще самому досталось за такой урон семейной чести. Нет уж, спасибо.

Забегая вперед, скажу, что Риддл успел еще раз показать характер уже через две недели после начала учебы.

Дело было утром, а по утрам в факультетской умывальной для мальчиков всегда стоит гвалт и не протолкнуться. И неудивительно — все спят до последней возможности, а потом, вскочив, словно ужаленные, торопятся за пять минут умыться, чтобы успеть на завтрак. Поэтому в восемь утра там всегда очереди и толкотня, сражения за свободный умывальник, вечно кто-нибудь обливает соседей водой, а кто-то ловит на кафельном полу ускакавшее мыло...

В то утро Риддл сцепился с громадным пятикурсником — позже я узнал, что его зовут Майлс Булстроуд. Майлс и его приятель были до крайности раздражены как самой необходимостью рано вставать после летней вольницы, так и отсутствием свободного умывальника, поэтому Майлс, оглядевшись вокруг, выбрал самого, как ему казалось, уязвимого — Тома — и дернул его за плечо.

Риддл, с зубной щеткой во рту, удивленно оглянулся.

— Отойди, — буркнул Майлс, — дай умыться.

Риддл, как мне показалось, с интересом посмотрел на него.

— Я еще не закончил.

— Меня это меньше всего волнует. Все, пошел, — Булстроуд слегка подтолкнул его.

Том не двинулся с места.

— Убери руки.

Майлс был, судя по всему, сильно не в духе и только и искал случая на ком-то сорвать злость, потому что очень неприятно засмеялся и обернулся к приятелю.

— Нет, ты посмотри, Берти, до чего распущенные пошли малявки! Мы в их возрасте старшим ботинки чистили и шнурки завязывали, а этот, глядите-ка, мне хамит. Еще и полукровка! Да ты у меня сейчас сожрешь это мыло...

Вдруг откуда-то сзади звонко крикнули:

— Эй! Оставь его в покое!

Я обернулся.

У крайнего умывальника возле стены стоял незнакомый мне темно-русый пацан лет тринадцати-четырнадцати с зубной щеткой в руке.

— Что ты сказал? — переспросил Майлс.

Пацан сплюнул в раковину, выпрямился и ответил четко и раздельно:

— Я сказал: оставь — его — в покое.

Булстроуд дернулся было к нему, но тут приятель схватил его за плечо и что-то зашептал на ухо. Булстроуд скривился, потом зло и громко сказал:

— Да больно он мне нужен, была охота о всякое дерьмо руки марать, — и, развернувшись, направился к освободившемуся умывальнику.

Том поглядел на своего спасителя и спокойно сказал:

— Спасибо.

Тот только отмахнулся и ушел.

Сцена была странная, что и говорить, и потом я спросил Альфарда, который знал, казалось, все обо всех.

— Так это же Долохов, — ответил Альфард таким тоном, будто это были общеизвестные и само собой разумеющиеся вещи. — Однокурсник Вэл. Он псих.

— В каком смысле?

— В прямом.

Как гласила легенда (обросшая за годы многочисленными подробностями), еще в сентябре своего первого курса Антонин Долохов умудрился сцепиться в библиотеке то ли с второ-, то ли с третьекурсником с Гриффиндора. Кто-то там на кого-то не так посмотрел или не то сказал. Гриффиндорец наслал на Долохова Furunculus, а тот, поскольку еще не знал толком ни одного подходящего проклятия, оглянулся по сторонам, схватил тяжеленный библиотечный стул и, недолго думая, обрушил его на голову противника.

Скандал был страшный. Гриффиндорец попал в больничное крыло с сотрясением мозга, Долохова чуть было не исключили из школы, но в итоге все обошлось поркой и карцером. Зато за Долоховым закрепилась устойчивая репутация способного на все психа, с которым лучше лишний раз не связываться. Желающие связаться, конечно, все равно находились — некоторые особо кровопролитные драки также вошли в школьные анналы, — но большинство задевать Долохова не рисковало.

Как я узнал позже, Долохов был чистокровным русским магом. После революции его семья уехала из России, и он родился уже в Англии. Потом родители развелись, отец ушел, мать нанялась работать официанткой в какой-то ресторан в магической части Лондона, и семья жила очень бедно. Иностранец, да еще и почти нищий — для многих уже это делало Долохова недостойным общения, а если прибавить его жесткий и взрывной характер, то становилось понятно, почему друзей у него было не особенно много. Тем не менее с Томом они сошлись, и у них установились почти приятельские отношения. Позже Том как-то спросил, почему Долохов вступился за него тогда, в умывальной.

— Ты наглый, — весело ответил тот, — а я наглых люблю.

Это было не объяснение, конечно. Думаю, Антонин и сам толком не понимал, чем его зацепил Том и что в нем было такого особенного. Однако вечерами Риддл стал все чаще сидеть в общей гостиной с Долоховым, Руквудом и еще кем-нибудь из старшекурсников. Обычно он не встревал в их разговоры, просто молча слушал или устраивался поудобнее в кресле и читал какую-нибудь книгу.

Но мне при этом все чаще казалось, что это не Риддл примазывается к их компании, а они — непонятно отчего — стремятся быть рядом с ним.

Мое собственное сближение со странным однокурсником началось с чистой случайности.

В первые учебные дни я постоянно путался в коридорах и лестницах, которые вечно норовили привести куда-нибудь в другую сторону. Спускаясь после чар с четвертого этажа в подземелье — на первый в жизни урок зелий — я свернул не туда и опоздал.

Урок уже начался, когда я влетел в класс. Все места были заняты. Чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, я быстро плюхнулся на первую парту и только тут заметил, что моим соседом оказался Риддл. Он сидел в полном одиночестве за столом, аккуратно разложив перед собой инструменты, и читал учебник.

Мне не очень понравилось такое соседство, но подумать об этом как следует было некогда, потому что профессор Слагхорн, наш декан — низенький пухлый человечек с буйной соломенной шевелюрой и пышными усами, — уже хлопнул в ладоши, призывая всех к тишине. Забавно потирая толстые ручки, он заявил, что сейчас продемонстрирует нам малую толику потрясающих возможностей зельеварения.

После чего, пыхтя, склонился над аквариумом в углу и достал из него... крупную и донельзя возмущенную жабу.

А дальше началось представление. С поразительной ловкостью удерживая в руках вырывающееся земноводное, Слагхорн вливал ей в рот то увеличивающее зелье, от которого жаба с громким кваканьем раздувалась до размеров парты, то уменьшающее — и она съеживалась до спичечного коробка, после чего ее приходилось ловить всем классом. Пара капель из неизвестной бутылочки — и жаба стала ярко-розовой в пупырышек, из другой — и она вдруг начала пускать пар и свистеть, как чайник. В конце Слагхорн завел граммофон и, напоив жабу веселящим зельем, заставил ее так забавно прыгать по столу и разевать рот под музыку, что весь класс чуть не падал от хохота. Сам же Слагхорн, заложив большие пальцы рук за отвороты жилета, покачивался в такт музыке и подпевал глубоким баритоном:

Figaro qua, Figaro la,

Figaro su, Figaro giu.

Bravo, bravissimo,

bravo, bravissimo,

a te fortuna non manchera,

non manchera...

— Non manchera! — торжественно закончил он, раскинув руки, и раскланялся под аплодисменты класса.

К концу того, самого первого урока — мы еще немного поучились варить "простенькое", по словам профессора, зелье для лечения чирьев, — я был твердо уверен, что зельеварение — лучший и самый интересный предмет на свете. У меня было такое хорошее настроение, что я даже на Риддла посмотрел совсем иначе, и он показался мне не таким уж отвратительным. Кроме того, хоть и полукровка, он почему-то чувствовал себя с разделочной доской куда увереннее остальных, и я против воли обратил внимание на то, как легко двигаются его руки с ножом. Впрочем, в какой-то момент он вдруг уронил весы и сам засмеялся собственной неловкости, а я — опять-таки против воли — ответил на его улыбку. Потом он еще пару раз о чем-то меня спросил — как лучше сделать то или другое, — и очень внимательно следил за моими движениями, держа нож на весу, а потом воспроизводил их плавно и точно. Смотреть на это было интересно, и я сам не заметил, что, заглядывая вместе с ним в учебник, с жаром обсуждаю способы измельчения змеиных зубов.

Розье, естественно, разозлился из-за того, что я весь урок просидел с Риддлом, и потом не разговаривал со мной. На следующем занятии по зельеварению он потащил меня к себе на "галерку", но мне показалось, что уйти будет некрасиво и обидно для Тома. Я остался на первой парте. В конце концов, то, что Риддл полукровка, еще не дает мне права отступать от элементарной вежливости.

Оказалось, что с Риддлом бывает интересно поговорить, и о зельях он знает на удивление много для человека, прожившего всю жизнь с маглами (впрочем, он честно признался, что просто уже прочел весь учебник). Однако на одном из уроков в начале октября его знания вышли нам обоим боком. Когда мы делали отвар для заживления царапин, он вдруг вспомнил, что в прошлый раз в зелье забывчивости добавляли истолченные иглы дикобраза — для ускорения реакции. Может быть, и сейчас...

— Думаешь, попробовать? — спросил я, роясь в наборе ингредиентов.

— Не знаю, — задумчиво ответил Риддл, листая учебник. — Но иначе придется провозиться полчаса...

Я решил рискнуть.

Эффект превзошел все ожидания. Содержимое котла сначала забурлило, а потом с оглушительным грохотом взорвалось. Горячие и густые брызги полетели во все стороны, оставляя на столах бурые пятна, класс наполнился паром, кто-то из девочек завизжал, а я едва успел нырнуть под парту, закрывая лицо руками. Выглянув, я увидел, что Слагхорн спешит к нам от задних рядов, а Риддл, нацепив защитные рукавицы, торопливо меняет местами мой — пустой — и собственный, наполненный зельем котел.

— Что случилось?! — со Слагхорна разом слетело все добродушие. — Что вы здесь вытворяете?!

— Простите, сэр, — Том покаянно смотрел ему в глаза, — я просто подумал, что если добавить иглы дикобраза, зелье будет готово быстрее, а оказалось...

Я открыл было рот, чтобы сказать, что это вовсе не он, а я во всем виноват, но Риддл только раздраженно мотнул головой — молчи, дескать.

Слагхорн шумно выдохнул сквозь усы.

— Страсть к экспериментам — это, конечно, прекрасно, но почему было не спросить меня?! Очевидно же, что иглы дикобраза в сочетании с рогатыми слизнями дадут совершенно другой эффект!

— Простите, сэр.

Слагхорн опять фыркнул и сказал уже примирительно.

— В следующий раз посоветуйтесь сначала со мной, Риддл.

— Конечно, сэр.

— В наказание вместо обеда вымоете все испачканные парты и пол в классе. Без применения магии.

— Да, сэр.

Слагхорн кивнул и обернулся к классу:

— Заканчивайте работу! Все, кто получил ожоги, — подойдите ко мне, я выдам мазь!

Том, не глядя на меня, принялся складывать ингредиенты. Я попробовал что-то сказать, но он не ответил, будто не слышал.

Подбежавший Розье потянул меня за рукав, и я ушел.

Из класса я вышел вместе со всеми, даже поднялся по инерции на первый этаж… и остановился. Поток учеников огибал нас со всех сторон, вокруг галдели, бежали, толкались. Колин дернул меня, но я качнул головой.

— Слушай, я, пожалуй, пойду ему помогу...

— С чего вдруг? — Колин встал, как вкопанный.

— Взорвался на самом деле мой котел, а Том сказал, что его.

— И что? Ты его об этом просил?!

— Нет, но...

— Ну и пошли, значит!

— Нет. Так нечестно.

— Ты идиот! — зло сказал Розье. — Не хочешь — не надо. Иди, целуйся со своим грязнокровкой!

Он развернулся и ушел от меня по коридору в сторону Большого зала. А я еще постоял и пошел обратно в подземелья.

В полумраке класса мне первым делом бросилась в глаза мантия Тома, аккуратно сложенная на преподавательском стуле. Потом я увидел его самого — засучив рукава, он оттирал одну из парт. Рядом стоял таз с водой.

Услышав скрип двери, Том обернулся. Я пошел к нему по проходу между парт, слыша четкий стук своих каблуков и глядя почему-то не на Риддла, а на танец пылинок в солнечном луче.

— Что? — отрывисто спросил Том.

— Ничего. Я пришел тебе помочь.

— В честь чего это?

— Ну, ты же меня прикрыл и...

— Прикрыл, потому что захотел. И вообще, это была моя идея и моя ошибка. Так что не думай, что это ради тебя. Все, можешь идти отсюда.

Казалось, мне дали пощечину. Раньше я думал, что, когда кто-то приходит тебе помочь, его полагается встретить более любезно... Да кто он такой, чтобы срывать на мне злость?!

Теперь у меня было законное моральное право уйти и не возвращаться, но я почему-то не двинулся с места.

Посмотрев на меня без всякого выражения, Том наконец пожал плечами и с резким звуком разорвал свою тряпку пополам. Протянул мне половинку.

— Твой ряд — средний, там три или четыре парты заляпаны.

Некоторое время мы работали молча. Пахло мылом, грязной водой, мокрым деревом и пылью. Чертовы пятна оттирались с трудом, особенно если учесть, что я никогда в жизни не занимался такими вещами — для этого существуют эльфы. Том — другое дело, он привык все делать самостоятельно и даже в Хогвартсе поначалу сам стирал свои рубашки, пока кто-то не сказал ему, что можно просто бросить грязную рубашку на пол — на следующее утро эльфы вернут ее чистой и отглаженной.

Чтобы отдохнуть, я пошел посмотреть на заспиртованных существ, банки с которыми стояли в шкафах вдоль стен. Тронул одну дверцу — стекло звякнуло.

— Не открывается, — сказал Том у меня за спиной. — Я проверял.

Ему, видно, тоже надоели парты, потому что он прошелся по классу, заглянул за преподавательский стол и присвистнул.

— Столько пластинок! Давай поставим музыку. Рэй, ты умеешь заводить магический граммофон?

— Конечно. А если Слагхорн придет?

— Не придет... до конца обеда, — Том вытащил одну пластинку. — Какая-то Сара Брейтман. Это что?

— Какая разница? Давай сюда.

Я поставил пластинку на диск, потом коснулся палочкой иглы. Она плавно поднялась и медленно-медленно опустилась на вращающуюся эбонитово-черную поверхность. Послышался треск, шипение, а потом приятный, глубокий, слегка с хрипотцой женский голос пропел:

— Hello, honey...

Звук голоса еще, казалось, висел в воздухе, когда вступили рояль и оркестр. Том немного послушал, склонив голову, потом кивнул и, тихо напевая в такт музыке, отправился в подсобку для мытья котлов. Оттуда послышался плеск воды, и Риддл вернулся с полным ведром воды и щеткой.

— Посиди пока на парте, а я помою пол.

Сидя на парте и болтая ногами, я наблюдал за тем, как он, сев на корточки, привычно оттирает пятна с каменных плит щеткой, потом протирает пол влажной тряпкой и передвигается дальше.

"One of these days I'll meet you", — пела пластинка.

Вскоре мне стало стыдно, что я ничего не делаю, и я окликнул его:

— Том! Поменяемся?

— Давай, — он с наслаждением выпрямился и свел лопатки вместе. Потом уселся на парту и стал наблюдать за мной, время от времени поправляя:

— Сильнее... отжимай тряпку, а то вода останется...

От непривычного занятия у меня уже болели мышцы, и я все больше раздражался. Мерлин, в подземельях что, эльфов нет?! Слагхорн совсем спятил...

— У тебя... намного ловчее получается, — пропыхтел я, возя тряпкой по полу.

Том фыркнул.

— Еще бы. В приюте научился.

При мне он заговорил о приюте второй раз, и у меня по спине прошла дрожь, как всегда бывает, когда сталкиваешься с чем-то загадочным и жутким. О детских домах у меня было самое смутное представление, составленное по прочитанным до школы книгам. В голове замелькали неясные картинки всяких ужасов — как в подобных местах детей заставляют попрошайничать и с этой целью намеренно калечат... Но Том вроде не выглядел калекой.

Пару минут я боролся с любопытством, тупо глядя на тряпку, а потом спросил, ненавидя сам себя:

— А как там...

Том понял меня с полуслова и ответил равнодушно и как-то привычно:

— Да ничего особенного. Ну, все время воняет хлоркой, а кормят намного хуже, чем здесь. Но в остальном ничего. Только приходится везде ходить строем — и в столовую, и на уроки. И все должны быть одеты одинаково. Маглы вообще любят, чтобы все были одинаковыми. Ненавидят тех, кто чем-то отличается от других.

Я подумал, что это, пожалуй, действительно не слишком страшно — в конце концов, в Хогвартсе тоже заставляют ходить парами и носить одинаковые мантии, — но тут Том вдруг добавил:

— А вот что и в самом деле противно — это когда приезжают усыновители. Тогда всех заставляют вымыться, выстраивают в ряд, а эти ходят и рассматривают. Будто лошадь или собаку покупают.

На этом месте мне стало и вправду неуютно.

— Меня два раза усыновляли, — задумчиво сказал Том. — Увозили к себе, заставляли называть их "мама" и "папа", покупали гору игрушек — а через месяц возвращали обратно.

— Почему?!

— Потому что не нравился. Потому что не такой. Странный. Со мной случались всякие непонятные вещи, если я пугался или злился. Например, смотришь на что-то, а оно загорается. Или стекло в окне вылетает. Или все вокруг падает. Или человеку становится больно ни с того, ни с сего...

Теперь я уже окончательно перестал что-либо понимать, настолько, что даже бросил щетку — все равно последние пять минут я, как выяснилось, бестолково тер давно исчезнувшее пятнышко на полу. Выпрямился и посмотрел на Тома.

— А что здесь такого?!

— Как — что? А кому это понравится, по-твоему?

— Слушай, эти усыновители — они что, детей никогда не видели?

Том удивленно поднял брови, и тут до меня дошло, что он может и не знать многих вещей, обычных для волшебников.

— Это же стихийная магия! Она у всех бывает в детстве, потом проходит...

Я запнулся и, кажется, покраснел, вспомнив, что у меня выбросы стихийной магии прекратились только в восемь лет — удручающе поздно по волшебным меркам. Но Том вроде бы ничего не заметил.

— То есть, тебя, конечно, стыдят, если что-то такое случается, говорят, что это некрасиво и большие дети так не делают — все равно, что штаны намочить. Но, в общем, ничего в ней страшного нет, и никто особенно не обращает внимания.

— Это волшебники, а маглы — другое дело! — Том досадливо передернул плечами. — Они боятся такого. Сразу начинают кричать, или запирают тебя в карцер, или пытаются пичкать лекарствами. Они вообще ненавидят все, что связано с магией, понимаешь?

Я кивнул. Об этом-то я слышал. Кто же не знает, как маглы в старину преследовали волшебников.

А Том был вынужден терпеть такое одиннадцать лет... Хорошо еще, что маглам не пришло в голову сжечь его на костре.

— Мне очень жаль, — сказал я тихо.

Но он только пожал плечами.

— Да ладно. Я привык. Потом, мне же было не с чем сравнивать. Я кроме приюта в жизни ничего не видел. Даже понятия не имел, что бывает по-другому.

— А твои родители...

Я был готов себе надавать по губам за то, что задаю такие вопросы — недопустимо, неприлично так лезть в чужие дела! — но уже не мог остановиться.

— Они давно умерли, да? Ну, раз ты с раннего детства там жил...

— На самом деле это не совсем так, — медленно ответил Том, глядя мне в глаза. — То есть мать-то и вправду умерла, когда мне был всего час или два от роду. А вот отец, наверное, жив, хотя я ничего о нем не знаю. Я думаю, что он бросил мать, потому что она была маглой.

Я кивнул. Это было понятно и логично. О таких вещах мне приходилось слышать — правда, мельком, потому что мне не разрешали присутствовать при разговорах на такие темы. Но я знал, что бывают случаи, когда кто-то из приличной семьи "связывается" с маглой, однако потом, раскаявшись, непременно возвращается в лоно семьи. Для девушки подобная ситуация считалась почему-то более опасной, и речь шла о некоем "позоре" и о том, что на оступившейся уже никто никогда не женится. В случае же мужчины на приключение такого рода смотрели более снисходительно — как на пикантное развлечение на грани фола, и опасались только загадочных "неприятностей от Министерства".

В любом случае никому и в голову не приходило, что связь с маглом или маглой может продолжаться долго — это же извращение. Должно быть, и отец Тома когда-то так же развлекся... Мне при этой мысли полагалось почувствовать гадливость, да и родители, думаю, не были бы счастливы, узнав, с кем я вот так запросто общаюсь. Но почему-то мне было совсем не противно, а только очень тоскливо, как бывает, когда болит живот.

Том, будто прочитав мои мысли, соскочил с парты:

— Ладно, хватит об этом. Давай я домою, а то уже идти пора.

Следующие десять минут я провел, глядя в окно и слушая, как сзади хлюпает вода и царапает пол щетка. Странно было, с чего Риддл так разоткровенничался.

Намного позже я стал понимать, что не мне одному он рассказывал о своем детстве, каждый раз слегка меняя варианты, чтобы посмотреть, откуда пойдет — если пойдет — утечка…

Когда с работой было покончено, Том еще бесконечно долго мыл руки и отчищал одежду. Потом мы выключили граммофон, и в наступившей тишине стало слышно, как у Тома урчит в животе. Мне и самому ужасно хотелось есть, но до ужина рассчитывать было не на что. Порывшись в сумке, я нашел одинокую шоколадную лягушку. Прижал ее покрепче к разделочной доске, чтобы не вырывалась, и разрезал пополам острым ножом для ингредиентов. Протянул половинку Тому, тот коротко сказал:

— Спасибо.

Потом взял свои вещи и мантию, и мы вышли из класса. Том запер дверь и ушел, не оглядываясь.

Ему надо было еще отнести ключ Слагхорну, а я отправился прямиком на следующий урок. Розье со мной не разговаривал, и пришлось потом в спальне слегка подраться с ним, чтобы он успокоился.

Несмотря на то, что Том опять замкнулся в себе, я не мог не думать о нашем разговоре. Всю ночь мне снились бесконечные ряды детей без лиц, в одинаковых серых мантиях. Проснувшись, я подумал, как было бы чудесно, если бы вдруг оказалось, что родители Тома — очень богатые люди благородного происхождения. И что они вовсе не умерли, а просто его потеряли, а потом нашли.

В книгах такое бывает сплошь и рядом.

Слагхорн, видимо, сделал выводы из истории с иглами дикобраза, потому что все следующее занятие он посвятил сочетаемости ингредиентов. Раздал нам множество маленьких плошек, в которых мы смешивали разные растворы, приливали и добавляли к ним те или иные компоненты, наблюдая, как зелье то меняет цвет, то вспыхивает крохотным фейерверком, то закипает, то становится густым и чуть ли не обращается в камень. Все это было настолько интересно, что даже необходимость зарисовать и выучить огромную таблицу сочетаний не испортила мне удовольствие.

На уроках Слагхорн все чаще хвалил Тома, однако на свои вечеринки — в своеобразный неформальный клуб, собиравшийся примерно раз в месяц, — никогда его не звал. Тогда как мне, и Колину, и Альфарду регулярно приходили записки с приглашениями. Мне понадобилось совсем немного времени, чтобы понять, что Слагхорн ценит в учениках прежде всего хорошие связи, богатство и известность семьи, а не личные качества.

А Том ничего словно не замечал, оставаясь спокойным и высокомерным, — как не замечал, что многие на факультете по-прежнему его сторонятся. Иной раз мне казалось, что я переживаю эту несправедливость острее, чем он сам.

Между мной и Риддлом к тому времени установилась странная полудружба. Он то искал моего общества и был готов болтать о любых глупостях, то вдруг целыми днями молчал, разозлившись непонятно на что. Он вообще был склонен к резким перепадам настроения, а еще у него постоянно были какие-то свои дела и планы, которыми он ни с кем не делился. Время от времени по утрам обнаруживалось, что Тома нет в спальне — он вставал раньше других и куда-то исчезал.

Тайна его отлучек открылась в одну из суббот в середине ноября, когда он оказался моим соседом на трибуне квиддичного стадиона. Факультет в полном составе явился болеть за нашу команду в первом матче сезона — с Рэйвенкло. Погода была не самая удачная для игры: накануне прошел дождь, а с утра подморозило, ветер налетал шквалистыми, ледяными порывами, от которых игроков каждый раз сносило в сторону на пару ярдов. Розье у меня над ухом орал и свистел, я дул на замерзшие пальцы, а Риддл просто молчал, спрятав руки в рукава мантии, а потом вдруг спросил тихо:

— Ты бы хотел играть в квиддич за факультет?

— Не знаю, — я потер холодный нос. — Вообще-то я летаю не очень — ну, ты же видел на уроках.

— А высоты боишься?

— Нет.

Сам не знаю, зачем, но я вдруг принялся шепотом рассказывать Тому, как года два назад, чтобы избавиться от неподобаюшего, на мой взгляд, волшебнику страха высоты, я специально выбирался через слуховое окно на крышу дома и там ходил по острому гребню, то и дело рискуя поскользнуться на черепице. Конечно, это было не особенно опасно — насмерть убиться стихийная магия не даст, — но все же...

Он обернулся и посмотрел на меня непонятным долгим взглядом. Вблизи было видно, какие у него необычные глаза — темные, почти черные, но с маленькими золотыми искорками.

— Если хочешь, приходи завтра в семь утра на Астрономическую башню. Там будет интересно. Но только один, и не говори никому.

Предложение было странное, но мне стало любопытно, и я согласился.

Наутро, тихо встав, чтобы не разбудить остальных — Тома в спальне уже не было, — я поднялся на башню и обнаружил его там в компании слизеринцев-второкурсников Теда Нотта и Эдриена Дэйвиса, улыбчивого и дружелюбного студента с Рэйвенкло Даррена Малсибера и еще пары мальчишек с того же факультета, которых я не знал. Как свел с ними дружбу Том, для меня осталось непонятным, — видимо, через Долохова или Руквуда.

Том запер за мной дверь на площадку, выглянул зачем-то через парапет вниз и спросил:

— Ну, кто начнет?

— Давай я.

Даррен снял перчатки, поправил мантию и стал карабкаться на парапет. Остальные отошли подальше.

Опираясь рукой о стену, Малсибер выпрямился во весь рост на крайнем зубце, потом раскинул руки в стороны, как канатоходец, и шагнул на следующий камень.

Пока он обходил парапет, я, кажется, забыл даже дышать и опомнился, только когда Малсибер, добравшись до противоположной стены, легко спрыгнул вниз. Тут-то я так хватанул ртом холодный воздух, что закашлялся. Нотт, смеясь, обернулся ко мне, а Том вдруг спросил без улыбки:

— Ну что? Хочешь попробовать?

Мысль отказаться мелькнула и тут же пропала — признаться в том, что боишься, при таком количестве свидетелей было совершенно невозможно. В носу защипало, но я только решительно кивнул и полез на парапет.

То, что с площадки казалось сравнительно простым делом, здесь, наверху, выглядело совершенно иначе. Когда, держась за стену, я смог выпрямиться во весь рост, то понял, что дальше не смогу сделать и шага. Плоские каменные зубцы оказались вовсе не такими широкими, как мне думалось; кроме того, они были в каких-то выбоинах и трещинах. От недавнего дождя и заморозков они покрылись скользкой неприятной коркой, а боковые порывы ветра трепали полы мантии и грозили сбросить с башни.

— Вниз не смотри! — крикнул кто-то, кажется, Малсибер. Лучше бы он этого не говорил, потому что я, естественно, тут же бросил взгляд на землю и ужаснулся тому, как она далеко. Если отсюда свалиться, никакая стихийная магия не поможет...

Меня затошнило, голова закружилась, и я с минуту стоял, цепляясь за стену, пока не понял, что если сейчас, вот сию секунду не сделаю шага вперед, то потом уже никогда не смогу. Мне придется с позором слезать обратно, моя репутация окончательно рухнет, и никто никогда не возьмет меня ни на одно серьезное дело. В конце концов, если бы эти камни просто лежали на земле, я бы без труда...

Не успев до конца додумать эту мысль, я сделал первый шаг.

Оказалось, что идти по парапету проще, если смотреть не под ноги, а чуть перед собой. Поэтому я так и шел, обшаривая глазами путь впереди. На повороте из-за порыва ветра на долю секунды потерял равновесие — сердце ухнуло куда-то вниз и оборвалось, — но тут же выровнялся, дошел-таки до противоположной стены и там почти что мешком свалился на площадку.

Сердцебиение вернулось гулкими ударами в ушах. Оказалось, что мне так жарко, будто меня сунули в камин, а во рту пересохло; я стянул мантию и перчатки, а кто-то хлопал меня по спине и говорил:

— Ну, с почином, молодец!

Дальше была, кажется, очередь Нотта, потом еще кого-то — я не мог на них смотреть, потому что до меня вдруг дошло, в какую опасную игру мы играем. Понял, как я взмок, только когда мокрая рубашка сначала вздулась пузырем от ветра, а потом коснулась тела, и надел мантию. Только сейчас я заметил, какое на самом деле небо — далекое, холодное, серо-стальное, с неподвижными желтыми прожилками облаков на востоке.

Нотт шепотом объяснял мне правила. Перед игрой на башню заранее отправляли разведчика, который должен был убедиться, что ни там, ни внизу у главного входа никого нет. На случай, если кто-то из игроков все же не удержится на стене и упадет вниз, остальным полагалось немедленно уходить, разойтись по факультетам и делать вид, что они ничего не знают и просто выходили, скажем, в туалет.

Потом я как-то тупо и отстраненно увидел, что Том — он был последним — вытаскивает из кармана мантии плотную черную ленту и протягивает ее Малсиберу, потом поворачивается к нему спиной, а Малсибер надевает повязку Тому на глаза и крепко завязывает на затылке.

Он что, ненормальный?!

Остальные смотрели молча, Тома никто не пытался остановить, и это меня немного успокоило — наверное, он знает, что делает. А Том тем временем, вытянув вперед руки, как слепой, нащупал край парапета, взобрался на него и сел на зубец, подтянув колени к подбородку. Посидел так немного, потом наклонился чуть вперед, поудобнее поставил ступни и медленно, плавно встал во весь рост.

Ветер хлестнул его в спину, Том пошатнулся, но выровнялся, качнув расставленными руками. Мне стало так страшно, что хоть кричи. Сейчас ведь разобьется! Но он уже шел, осторожно шагая с зубца на зубец — медленно, каждый раз подолгу застывая на месте. Дойдя до поворота, аккуратно повернулся влево — должно быть, он считал зубцы, чтобы знать, где находится, — добрался до стены, нащупал ее вытянутой рукой, еще постоял и спрыгнул на площадку.

Снимая повязку, он выглядел совершенно спокойным, только на лбу блестели капельки пота, и волосы на висках прилипли к коже.

— Еще придешь? — спросил Том, когда мы спускались по винтовой лестнице.

Я подумал, что никогда в жизни, и тут же, еле ворочая пересохшим языком, ответил:

— Конечно, приду.

Глава 2

После рождественских каникул я вернулся в школу совершенно счастливым. Две недели абсолютного безделья, когда можно отсыпаться, читать какие угодно книги, просто бродить по лесу. Кроме того, на Рождество вернулся с континента отец, и мы с ним ходили на охоту с собаками, после чего у меня на счету наконец появилась первая в жизни лиса, застреленная из арбалета.

Тем не менее, в школу мне хотелось. Я наконец-то привык к факультету, прижился на нем, и единственное, что раздражало, — неприкрытая враждебность между Колином и Томом. Розье по-прежнему не переносил Риддла и при каждом удобном случае проезжался на его счет (хотя открыто зацепить не решался), а заодно неустанно напоминал мне, что я предатель и бегаю за грязнокровкой. Раза два мы даже подрались из-за этого.

Неожиданно для нас всех дело решилось в феврале, благодаря все тому же Майлсу Булстроуду. С рождественских каникул он вернулся не в лучшем расположении духа — родители, недовольные его жалкими успехами в учебе, решили урезать ему денежное содержание. Через полтора месяца средства у Майлса исчерпались окончательно, а однокурсникам надоело ссужать его деньгами, чтобы он мог покупать в Хогсмиде сливочное пиво, а может и что покрепче. Тогда обратился к старому, как мир, способу: принялся трясти младших, когда никто не видел.

Тома он трогать опасался, памятуя заступничество Долохова, к Блэку даже близко не подходил, но Эйвери пару раз пришлось от него откупиться. А потом Булстроуд зажал в темном коридоре Розье и здорово отколотил, когда тот отказался поделиться сиклем-другим.

Придя в спальню, Колин сначала лег и отвернулся к стене, ни с кем не желая разговаривать, но потом все-таки поведал нам всю историю, время от времени смаргивая злые слезы.

— Сволочь он! Такая туша, тяжелее меня раза в три! Я вообще ничего не мог сделать, а он мне руку вывернул и давай молотить по физиономии. Скотина...

Колин шмыгнул носом и приложил к распухшей нижней губе бронзовый кнат.

Блэк сочувственно похлопал его по плечу, но промолчал.

— Может, сказать Слагхорну? — предложил Эйвери.

— Ага! Настучать, да? Чтоб потом нам же объявили бойкот?!

Он был прав — доносить на своих считалось неспортивным. Приличные люди должны решать споры самостоятельно, не вовлекая преподавателей.

— Отделать бы его, да куда — такого борова, — рассуждал Розье, чуть успокоившись. — С какой радостью я бы облил его дерьмом...

— Кстати, неплохая мысль, — сказал вдруг Том.

Он встал со своей кровати и остановился перед Колином.

— Очень удачная идея.

Розье уставился на него, открыв рот. Уже само то, что Риддл с ним заговорил, было невероятно. А уж тема для разговора...

— Очень смешно, да, — наконец смог из себя выдавить Колин. — Слушай, шел бы ты веселиться в другое место, ладно?

— Я не смеюсь, — невозмутимо ответил Том. — Я серьезно. Ты действительно хорошо придумал — облить его дерьмом. Это можно сделать. Рассказать, как?

Предложенный Риддлом план был прост и изящен. Если заставить определенный объем воды из чугунной сточной трубы туалета исчезнуть и вновь материализоваться уже в пустом пространстве между кроватью Булстроуда и балдахином, то благоухающий водопад обрушится ровнехонько на голову Майлса. Дело облегчалось тем, что спальня пятикурсников находилась непосредственно через стену от факультетского мужского туалета, а кровать Майлса стояла как раз у этой самой стены — Том знал это, потому что однажды Слагхорн попросил его отнести записку кому-то из пятикурсников. Значит, перемещать придется недалеко, и возни будет меньше.

— Впрочем, его носки так воняют, что разницы все равно никто не заметит, — закончил Риддл.

Оживившийся было Розье опять сник.

— Да ну, это несерьезно. Мы еле научились превращать спички в иголки, а тут материал СОВ, если не похлеще...

— Мы волшебники или кто? — спокойно возразил Том.

Блэк выслушал план Риддла с большим интересом, но участвовать в затее, естественно, отказался. Зато все остальные уже к следующему утру были по уши в делах и заботах. Мы просиживали в библиотеке все свободное время. Мадам Локсли, библиотекарь, умилялась, видя такое прилежание. А мы рылись в толстенных томах "Заклятий для продвинутого уровня" и подшивках "Вестника чар" и увязали в диаграммах.

Высунув язык от усердия, мы переписывали примеры заклятий, занимавшие по три строчки каждое, шипя и переругиваясь, вычисляли, какое поверхностное натяжение необходимо для перемещения заданного объема воды и в течение какого срока. Потом мы тренировались на кувшинах в спальне, но это заканчивалось только лужами на полу и грандиозными склоками, в ходе которых мы обвиняли друг друга в клиническом идиотизме и выясняли, кто из нас сквиб. А ведь помимо этого нужно было еще иногда спать и делать уроки. Но мы наловчились распределять работу и решали путем жеребьевки, кто сегодня пишет за всех реферат по трансфигурации — а остальные потом перепишут его своими словами.

Первый опыт командного взаимодействия, как ни крути.

Зато Розье уже не ссорился с Риддлом — более того, они стали лучшими друзьями, и я однажды даже услышал, как Колин шепотом извиняется, что когда-то назвал Тома грязнокровкой. Тот лишь коротко ответил: "Проехали".

С перемещающими заклятьями мы в итоге провозились до середины марта, потом перешли к тренировкам на местности — для этого пришлось убегать с обеда, — и день, когда Розье удалось-таки переместить пинту не слишком ароматной жидкости на пол в туалете, забрызгав все вокруг, стал для нас почти национальным праздником. Мы вылетели из туалета, словно за нами гнался дракон, и потом еще какое-то время с невинным видом болтались в коридоре, наслаждаясь успехом и обогащая свой словарный запас за счет старшекурсников, которым приходилось обходить лужу.

«День X» был назначен на конец марта. Мы решили реализовать свой план ранним утром, ближе к шести — как известно, в это время сон крепче всего. У нормальных людей, разумеется. Альфард в виде исключения тоже согласился поучаствовать, но только потому, что ему доверили особо сложную (как подчеркнул Том) задачу, с которой никто другой не справился бы, — стоять на часах в коридоре, и, если кто-то в столь ранний час отправится в туалет, остановить его. Не задержать, а именно остановить. Как угодно.

В туалет мы все прокрались босиком, чтобы двигаться как можно тише. От напряжения и легкий скрип двери показался мне оглушительным, как раскат грома. Стоять босыми ногами на кафельном полу было холодно, газовые лампы на стенах тихо, угрожающе шипели, а у Розье так дрожали руки, что он еле мог удержать палочку.

— Если что, я подстрахую, — прошептал Том, но помощь не понадобилось. С заклятьем Колин справился безошибочно. В первое мгновение нам показалось, что ничего не вышло — вода в трубе зашумела, заполняя освободившееся пространство, но на этом все и закончилось. Вокруг по-прежнему стояла глухая тишина. Том шепнул: "Все, уходим", и мы на цыпочках выбрались в коридор — как вдруг из спальни пятикурсников послышался рев, больше напоминавший голос раненого медведя, чем человека.

Влетев в собственную спальню и укрывшись под одеялами, чтобы казалось, что мы спим, мы умирали от беззвучного смеха, слушая, как Майлс орет на весь факультет и в красках расписывает, что он сделает с мерзавцем, учинившим ему такую пакость.

— Том, — прошептал Колин, высовываясь из-под одеяла, — ты молодец.

— Я-то что? Это же ты все придумал, — ответили с кровати возле окна.

Слагхорн провел расследование "безобразного инцидента", но ничего не достиг. Чем больше он распекал старшекурсников, сурово фыркая сквозь усы и многозначительно намекая, что ему все известно, так что виновному лучше признаться, — тем больше все веселились. Булстроуда на факультете не любили, и почти никто его не жалел. Известие быстро распространилось по школе, и бедному Майлсу пришлось несладко — слизеринцы еще как-то держались, хотя и хихикали у него за спиной, а вот гриффиндорцы, проходя мимо, демонстративно зажимали носы. Нас никто поначалу не подозревал — кому бы пришло в голову, что на такое способны первокурсники? Но потом то ли Эйвери на радостях кому-то разболтал, то ли выяснилось, что нас кто-то где-то засек во время тренировок, и пошли слухи.

Компания Булстроуда накрыла нас в один из воскресных дней в начале апреля. Мы вчетвером сидели у кромки Запретного леса за домом егеря, под прикрытием двух старых вязов и буйных зарослей ежевики. Эйвери хотелось поскорей вернуться в замок — он вообще не любил бывать на улице и никак не мог понять, зачем читать учебник, устроившись боком на поваленном дереве, если можно делать то же самое, развалясь на кровати и предвкушая обед. Но Том никуда двигаться не собирался; казалось, он ждет кого-то или чего-то. Вскоре стало ясно, кого — со стороны школы показались идущие вразвалочку Булстроуд с двумя приятелями-амбалами. Направлялись они прямо к нам.

— О черт! — Розье напрягся. — У них такой вид... Можно подумать, они что-то пронюхали.

— Ну да, — Том чему-то улыбнулся. — Вчера Булстроуд поймал меня в коридоре и заявил, что мы окончательно обнаглели и нам не жить. А я сказал, чтоб он не устраивал скандала в общественном месте, и назначил ему встречу здесь.

— Что?! Да ты спятил совсем! Они же нас сейчас размажут!

— Это мы еще увидим, — Том отложил книгу.

Гости явно решили не терять времени зря и начали с Petrificus — чтобы свалить нас на землю и не торопясь отпинать. Поначалу нам еще удавалось уклоняться, прячась за деревьями, и даже как-то отбиваться, но Булстроуд со товарищи не давали нам ни сбежать в школу, ни нырнуть под прикрытие леса. Стало ясно, что дело плохо.

Внезапно Том выпрямился, не обращая никакого внимания на Булстроуда, и, глядя в лес, что-то произнес на странном языке, больше напоминавшем шипение. Точнее, пропел, если бы только змеи могли петь. Я поначалу не сообразил, что он делает, но понял все уже через мгновение — когда в траве скользнуло что-то, похожее на буро-серую ленту. Одна гадюка, вторая, третья... Эйвери заверещал, а Розье с неприличной прытью вскочил на бревно.

— Не дергайтесь! — прикрикнул на нас Том. Потом наклонился и взял одну змею. Она легко скользнула ему в рукав, потом выглянула из-под воротника и несколько раз быстро-быстро коснулась языком его лица. Я почувствовал, что меня сейчас стошнит, но боялся даже пошевелиться — рядом в траве было десятка два змей.

Булстроуд с приятелями тоже словно оцепенели. Родни Гринграсс побледнел так, будто его вымазали побелкой, и только осторожно пятился в сторону школы, тщательно оглядывая траву перед тем, как поставить ногу.

Том что-то сказал змеям, потом бросил старшекурсникам:

— У вас есть минута, чтобы убраться. Они пока не тронут.

Булстроуд открыл было рот, но кто-то из приятелей потянул его за рукав, и троица ретировалась — поначалу ступая медленно-медленно, но ближе к домику егеря перейдя на бег.

— Убери их, — жалобно попросил Эйвери. — Убери, а то я сейчас сдохну. Одна заползла на мой ботинок.

Том еще о чем-то тихо поговорил с гадюкой — смотреть, как она при этом касается языком его щеки, словно целует, было жутковато, — потом что-то громко прошипел, и змеи стали одна за другой исчезать в кустах. Наконец и главная гадюка — мне почему-то показалось, что она здесь всеми командует, — серой лентой скользнула с руки Тома и исчезла.

— Ты... — сказал Розье, с трудом переводя дыхание, — ты просто... просто... Том, но черт тебя подери, почему ты ни разу не говорил, что знаешь парселтанг?!

— Это так называется? — переспросил Том, хотя мне его незнание показалось слегка неискренним. — Да как-то к слову не пришлось.

Эйвери, громко выругавшись, без сил рухнул на поваленное дерево, а я все не мог сдвинуться с места. Розье тем временем уже расспрашивал Тома, глотая от волнения слова, — как ему удалось выучить парселтанг, давно ли он общается со здешними змеями, и все такое прочее. Но обсудить этот вопрос как следует им не удалось, потому что уже минут через пятнадцать явился гаденько улыбающийся школьный смотритель Прингл и сообщил, что декан хочет видеть нас немедленно.

Значит, Булстроуд уже нажаловался...

Слагхорн, в атласном жилете с большими золотыми пуговицами и в вышитых мягких домашних туфлях, встретил нас очень нелюбезно. Он был явно недоволен тем, что пришлось отвлекаться от воскресного отдыха, да еще когда до обеда осталось всего полчаса.

— Мальчики, — начал он, не дав нам даже поздороваться, — ну-ка честно признавайтесь, кто из вас говорит на парселтанге. Колин? Рэй?

Он переводил взгляд с меня на Розье, но мы молчали, глядя в пол.

— Я, сэр, — внезапно послышался спокойный голос Тома.

— Риддл?! — Слагхорн удивленно поднял брови. — Это правда?

— Да, сэр.

— Тим, это правда? Рэй?

Я замялся, но потом кивнул — раз уж Том сам сознался...

— Странно, очень странно. Никогда не слышал, чтобы... — Слагхорн казался растерянным. — А кто-нибудь из твоих... Хотя ты не знаешь, конечно. Впрочем, не это главное. Значит, Булстроуд не солгал, утверждая, что ты натравил гадюк на него и его друзей? Риддл, ты понимаешь, что науськивать змей на своих товарищей — не лучшая...

— Я не науськивал, сэр, — ответил Том, глядя на Слагхорна ясными честными глазами. — Мы сидели на опушке леса, когда подошли Булстроуд, Гринграсс и Стоктон. Они были чем-то недовольны и стали нам угрожать, а я испугался и позвал на помощь... но, кажется, от волнения не по-английски, а на парселтанге.

Это уже было совершенное вранье — то, что произнес Том, куда больше напоминало военную команду, чем зов о помощи. Да и со змеями он явно договорился заранее, почему и назначил Булстроуду встречу в таком месте. Однако Слагхорн уже, видимо, думал о чем-то другом и задумчиво жевал пышный ус.

— Да-да, я что-то такое и предполагал... Булстроуд еще пытался обвинить вас в той истории с... э-э... фекалиями, но это уж совершенная нелепость, не хватало еще подозревать первокурсников. К его собственному поведению у меня давно есть вопросы, надо бы еще раз поговорить о нем с директором... Ладно, неважно. В общем, я думаю, мы во всем разобрались, так что вы, мальчики, можете идти, а ты… Томас, останься.

Я не знаю, о чем Риддл говорил тогда с деканом, но когда он через полчаса присоединился к нам в Большом зале, то выглядел очень довольным и загадочно улыбался.

На следующий день он получил от Слагхорна приглашение на пасхальную вечеринку.

«Комната с видом». 2009. © Dave Warren

Оригинальный адрес иллюстрации — http://www.redbubble.com/people/l18daw/art/633822-4-a-room-with-a-view

Рисунок сделан в заброшенной охотничьей усадьбе Торнсит Лодж (Thornseat Lodge) в Дербишире, послужившей прототипом Торнхолла в «Игроке». Это невероятно интересное и мистическое место. Подробнее о нем — в комментариях к иллюстрации к гл.8.

А эту иллюстрацию я поместила здесь, потому что со следующей главы у нас впервые появляется Торнхолл — не просто некое жилище, а то самое место, где происходит множество важных событий «Игрока» и вокруг которого во многом вращается сюжет этой книги (и не только этой)…

Глава 3

Когда говорят, что в воздухе пахнет войной, это не метафора. Приближающаяся война действительно имеет свой особый запах. Один раз ощутив его, уже никогда не спутаешь ни с чем другим. Тонкий, почти неразличимый, похожий на запах озона или раскалившегося до белизны камня, он висит в атмосфере, как незримая дымка, и заставляет животных беспокоиться, а людей — делать глупости.

А еще от предчувствия войны небо кажется бездонным, медовый аромат донника и липы — таким густым, что хоть пей его, а заросли травы — высокими, как джунгли, так что хочется заблудиться в них и уйти далеко-далеко.

Хогвартс-экспресс привез нас из дождливого шотландского июня в цветущее английское лето — последнее лето перед войной. На платформе 9 и ¾ меня встречала мама. Отец, как обычно, был где-то в разъездах. Розье помахал мне рукой и ускакал к своим. Особо прощаться не было смысла, все равно за каникулы мы еще не раз увидимся. А вот с Томом мы все никак не могли расстаться, хотя и говорить уже было не о чем; так что мы просто стояли и молчали.

Наконец я сообразил:

— Дай мне твой адрес. Я напишу...

— Как? — скептически спросил он. — Совы у маглов, знаешь ли, не летают просто так среди бела дня. Там все переполошатся.

— Ну, может быть, с магловской почты, — промямлил я, сам понимая, что это глупость. На магловской почте я никогда не был и понятия не имел, как там все устроено, да и странных магловских денег — разных фунтов и пенсов — у меня не водилось.

Но Том только пожал плечами. Поставив чемодан на землю, приложил листок бумаги к кирпичной перегородке платформы и быстро нацарапал карандашом несколько строк. Адрес мне ничего не говорил. Я даже не знал, какой это район Лондона. Пока я складывал листок и запихивал его в карман мантии, Том уже подхватил свои вещи и ушел, коротко кивнув на прощанье.

Мама, в легком летнем пальто и шляпке, ждала меня у первого вагона, листая газету. Заголовок на первой странице сообщал: "Министр магии отправляется на встречу с Гриндельвальдом! "Я привезу мир", — говорит министр Фосетт". Чуть выше мелкими буквами были указаны номер выпуска и дата.

Двадцатое июня тысяча девятьсот тридцать девятого года.

Отец вернулся из поездки на континент только в середине июля, безумно уставший, но в целом довольный тем, как шли дела. Вечером у нас собралось небольшое общество — приехал мамин младший брат дядя Альберт с тетей Мирабел. Еще с ними была моя кузина Лиз — мы с ней терпеть не могли друг друга. Толстая и вечно какая-то сонная, с большими коровьими глазами и тугими светлыми локонами, Лиз считала меня хулиганом, а я ее — плаксой и ябедой. Года два назад, когда дядина семья гостила у нас на Рождество, я стащил у мамы волшебную палочку и покрасил волосы, брови и ресницы Лиз в синий цвет — сам не знаю, как мне это удалось. Мне казалось, что это очень красиво; кроме того, теперь она могла бы изображать фею без всякого маскарадного костюма. Но Лиз совсем не оценила подарка, наоборот — с ревом унеслась жаловаться, так что то Рождество я провел взаперти в темной комнате. Конечно, это было не слишком ужасно — я с толком провел время, придумывая разные истории. Но с тех пор пообещал себе, что если когда-нибудь женюсь, то только на девочке, которая не станет реветь, если ей покрасят волосы в синий цвет. Или даже в зеленый.

А пока я был вынужден смотреть, как Лиз с отвращением на лице ковыряет спаржу, наблюдать за бесшумно движущимися вокруг стола эльфами и краем уха слушать разговоры взрослых о политике. На улице было еще совсем светло. Залетавший через высокое французское окно ветер трепал кружевные гардины, из сада пахло яблоками и влажной свежескошенной травой, первые ночные бабочки уже вились вокруг лампы, с гудением ударяясь о стекло, а откуда-то издалека доносился гудок магловского поезда.

— Не будет никакой войны, говорю тебе, Эл...

— То же самое говорили в прошлом году, и чем кончилось? Гриндельвальд захватил Прагу.

— Ну и что? Немецким волшебникам нужно жизненное пространство, их интересы вполне обоснованы и объективны — но они пойдут на восток. Нам-то какое дело?

— А как же союзнический договор с министерством магии Польши?

— Я тебя прошу... Лично я считаю этот договор роковой ошибкой Фосетта. Все эти мелкие страны — Польша, Румыния — никогда нас не поддержат, если дойдет до чего-то серьезного. Переметнутся на сторону победителя. Как можно ставить в зависимость судьбу Британии от какого-то карликового государства, где волшебников-то всего тысячи три... Но это не важно, потому что войны все равно не будет. Можешь мне поверить.

— А если Гриндельвальд двинется во Францию?

— Во-первых, он не самоубийца... У французов в силах самообороны две тысячи магов, они отбросят любого. Во-вторых, зачем это ему? Он захватывает магические центры, после Праги его теперь интересуют Краков, Львов и затопленный город венедов на Балтике...

— Рэнди, во Франции тоже есть Мон-Сен-Мишель и Монсегюр, не говоря о Бобатоне...

— Он не пойдет туда, это исключено. В Германии никто не верит в войну с французами...

— Да, но если теоретически — только теоретически — он двинется на запад, нам придется...

— И чего ради мы будем воевать, Эл? Хватит того, что мы ввязались в магловскую Первую мировую. Все устали от войны. Почему нас должны волновать проблемы всяких пешек на континенте...

— Что значит — чего ради?! Например, остановить Гриндельвальда было бы очень даже в твоих собственных интересах — у тебя весь бизнес завязан на континентальные операции, и если начнется война...

— Очень надеюсь, что у нашего Министерства хватит ума ее не начинать! Мне как раз не нужно, чтобы какой-то идиот в Департаменте безопасности стал устраивать блокаду Германии и портить мне бизнес из-за каких-то дурацких поляков...

— Да как же ты не хочешь понять, что поляками дело не кончится?! Гриндельвальда нужно остановить сейчас, пока это еще возможно, пока война не затронула пол-Европы, и Дамблдор говорит...

— Мне плевать, что говорит этот, — отец оглянулся на детей и заговорил спокойнее, — этот любитель маглов! Дружба с Гриндельвальдом сейчас крайне нужна Британии, и экономически, и политически. Но таких, как Дамблдор, естественно, не волнуют интересы бизнеса...

— Кстати, что вообще из себя представляет этот Гриндельвальд? — торопливо вмешалась мама, пока разговор не принял слишком серьезный оборот. — Рэнди, ты его видел?

— Лично нет, только на колдографиях, плюс слышал пару выступлений по радио. Он очень просто держится, но при этом невероятно... харизматичен, что ли. Когда он говорит, веришь каждому его слову. Сильный человек. Если бы у нас был такой, вместо этого размазни Фосетта...

— Но, говорят, он слишком якшается с маглами, — заметила тетя Мирабел, поджав губы. — Взять хотя бы все эти слухи, что люди Гриндельвальда въезжали в Прагу на броне магловских танков и что его самого постоянно видят с этим маглом, как его, Гитлером...

— Он не якшается с ними, он считает, что волшебники должны контролировать маглов. Это большая разница, Бел. Он прав — хватит прятаться от маглов, мы не зайцы, чтобы вечно сидеть по норам. Пора брать управление миром в свои руки. В Германии легализовано применение Imperio по отношению к маглам, и многое другое... В другой раз расскажу.

— А сам-то он кто такой? Откуда?

— Этого никто толком не знает. Известно только, что он чистокровный волшебник и, судя по всему, очень непростого происхождения. Во всяком случае, он говорит на парселтанге, а это, сама понимаешь...

Тут я вдруг кое-что вспомнил и дернулся. Но, поскольку был не уверен, считаюсь ли я уже достаточно взрослым, чтобы говорить за столом без разрешения, то стал пристально смотреть на маму. Наконец она меня заметила.

— Рэй, ты хочешь что-то сказать?

— Да. У нас на курсе есть мальчик, который тоже говорит на парселтанге. Он в Слизерине. Это мой друг.

Теперь уже все заинтересованно смотрели на меня, и даже Лиз на минутку оторвалась от поглощения телячьего рулета.

— Кто-то из Блэков, наверное? — спросила тетя Мирабел. — Я училась с Ликорис Блэк, и она говорила, что у них в роду встречаются змееусты, хотя редко — примерно раз в семь поколений.

— Нет. Его фамилия Риддл.

Взрослые переглянулись.

— Никогда не слыхала о Риддлах, — задумчиво сказала мама. — Наверное, побочная ветвь какой-то старой семьи... Способности к парселтангу встречаются только в очень древних семействах, сейчас они уже почти все угасли. А может быть, это у него по материнской линии? Ты не знаешь, кто его мать?

Вот здесь бы мне и сказать, что не знаю... Разговор вскоре сам собой перешел бы на другие темы — взрослые ведь не способны долго думать о чем-то одном, — но во мне проснулся внутренний демон, и, не успев подумать, я выпалил:

— Его мать магла.

Теперь мне было обеспечено всеобщее внимание. Лиз пялилась на меня, открыв рот.

— Полукровка? — спросил дядя Альберт. — Но ты ведь, кажется, в Слизерине? Там теперь учатся полукровки?

— Знаешь, — тетя Мирабел передернула плечами, — когда я училась, у нас был даже один магл. В Гриффиндоре.

— В Гриффиндор постоянно набирают всякий сброд, — досадливо отмахнулся дядя, — но Слизерин... Да, времена пошли.

О парселтанге они, видимо, уже напрочь забыли.

— То есть, его отец, этот Риддл или как его там, женат на магле?

— Я точно не знаю, — ляпнул внутренний демон, прежде чем я успел его остановить. — Том никогда не видел своих родителей. Они умерли, а он вырос в магловском приюте.

— Мерлин! — сказала тетя Мирабел.

Мама смотрела на меня в ужасе, а дядя Альберт почему-то усмехнулся.

— И ты с ним дружишь? Ну, надо же...

— Чего только не бывает в наши дни, — быстро сказал отец. — Ладно, это неважно. Так вот, Эл, я хотел тебе еще сказать насчет Фосетта...

Но, судя по взгляду, который он на меня бросил, разговор был еще далеко не закончен.

Так оно и вышло. Гости уже ушли, и я собирался ложиться спать, когда явилась Либби — одна из наших эльфов — и сказала, что отец срочно хочет меня видеть.

Часы только что пробили одиннадцать. Значит, мое прегрешение отнесено к разряду сверхсерьезных, раз до утра не терпит... Я постарался успокоиться и сосредоточиться, но где-то под ложечкой шевелился противный червячок страха. Зато внутренний демон, который так неудачно выступил за ужином, теперь молчал и, судя по всему, спал. Конечно, ему-то что, он свое дело сделал...

Когда я, постучав, вошел в кабинет и спросил: "Вы звали, сэр?", сесть мне не предложили — тоже плохой знак, — и я остался стоять, переминаясь с ноги на ногу, перед столом, освещенным зеленой лампой. Отец, все еще в вечерней мантии, набивал трубку, не глядя на меня.

— Рэйналф, я хочу с тобой серьезно поговорить.

Когда взрослые начинают с такой преамбулы, еще и с полного имени, это не предвещает ничего хорошего.

— Я, конечно, слышал, что в Слизерине теперь учатся дети не совсем подходящего происхождения. Наверное, моя вина, что я не уделил этому внимания, был слишком занят... Но я, признаться, не ожидал, что ты будешь общаться с такими детьми, а тем более дружить. Хотя... Этот Риддл действительно твой друг?

Можно было, наверное, сказать, что я просто так условно выразился, но мне показалось нечестным отказаться от Тома.

— Да, сэр.

— Давно?

— Почти с начала учебы.

— Плохо. Очень плохо, — отец смотрел на кольца дыма. В его голосе уже появились нехорошие нотки, предвещавшие бурю. — Полукровка, непонятно из какой семьи, еще и приютский... Объясни мне, как ты мог опуститься до дружбы с этим?!

Внутренний демон внезапно поднял голову и стал подстрекать меня: скажи, что тебе все равно, кто он такой, и что ты будешь дружить, с кем захочешь!.. Но теперь я был начеку и не дал ему воли — хватит, без того уже втравил меня в неприятности.

Надо было как-то выкручиваться. Из многолетнего общения с взрослыми я сделал вывод, что им никогда нельзя говорить правду. Услышав, как все было на самом деле, взрослые или возмущаются, или считают, что ты все сочинил, — и в том, и в другом случае твое дело плохо. Поэтому вместо правды им нужно предлагать правдоподобную версию. Что-то, во что взрослые могут поверить, потому что где-то такое уже видели или слышали, или просто считают, что так оно и "бывает в жизни". Версию, которую они в глубине души хотят от тебя услышать.

Вся сложность в том, чтобы правильно определить, что именно они хотят услышать.

Я и сам не понял, как мне удалось состряпать такую историю, еще и придушить внутреннего демона, — и все за доли секунды.

— Понимаете, сэр, — сказал я, стараясь смотреть на отца такими же честными глазами, какими Том при мне смотрел на Слагхорна, — он не простой полукровка... Я хочу сказать, что Риддл не знает на самом деле, кто были его родители, умерли ли они и почему он попал в приют. Ему так сказали. А он говорит на парселтанге, и он лучший студент на курсе, и вообще... То есть, тут наверняка не все так просто...

Я запнулся, не зная, что еще добавить. Но папа казался удовлетворенным. Он задумчиво покивал головой.

— Да, мне тоже что-то такое приходило в голову... Действительно, мы не можем знать точно, кто он такой и при каких обстоятельствах попал в приют. Да и сама фамилия — Риддл, "загадка", — прямо-таки намекает на то, что она не настоящая... Мало ли почему его родителям могло понадобиться, скажем... спрятать ребенка. Скрыть его от всех под маской. В жизни такое бывает... А настоящие родители могут оказаться очень непростыми людьми...

Я молчал, боясь как-нибудь ненароком все испортить.

— Я думаю, — сказал отец, глядя куда-то в потолок, — что мы сделаем так: позовем этого Риддла в гости. Ты знаешь его адрес?

— Да, но туда нельзя отправить сову...

— Ничего. Есть такая адвокатская контора — "Салливэн и партнеры", запомни на будущее. Они ведут дела, связанные с маглами, и хорошо разбираются во всяких их почтах, марках, конвертах или как там это называется... Их можно попросить, они отправят и личное письмо. Было бы хорошо, если бы Риддл смог приехать, потому что раз уж ты с ним дружишь, то я хотел бы по крайней мере своими глазами увидеть, что он из себя представляет. А там решим, что делать.

Последнее означало, что приговор не отменен, а только отсрочен, но мне было достаточно и этого. Я быстро поцеловал отцу руку, пробормотал "Спокойной ночи" и выскочил из кабинета, пока папа как-нибудь не передумал.

Мама не очень-то обрадовалась, когда узнала, что к нам в гости приедет полукровка; но потом она, похоже, решила, что раз я и так общался с ним почти год, то лишние две недели меня уже не испортят. Через адвокатскую контору отец отправил на имя директора приюта письмо с просьбой разрешить Тому приехать к нам в гости, приложив магловские деньги на проезд. Через неделю пришел ответ, сообщавший, что Том приедет 30 июля — поездом до Шеффилда, а потом на автобусе до ближайшей к нам деревни, где нужно будет его встретить.

Глава 4

Я не знал, в котором часу Том приедет, поэтому прождал его полдня, сидя на скамейке на центральной площади магловской деревни. Впрочем, назвать площадью этот вымощенный булыжником пятачок могли только маглы… Вокруг не было ни души, только несколько собак дремали в тени, время от времени поднимаясь и переходя на другое место. За это время я исчерпал все доступные развлечения — проследил, как передвигается по площади тень от ратуши с часами, и рассмотрел все товары в витрине бакалейной лавки под вывеской "Хейбриджское кооперативное общество". Наконец, передвигаясь странными рывками и оглушительно чихая, на площади появилась огромная старая машина. Судя по ее размерам, это и был автобус. Он остановился посреди площади и открыл двери. Вслед за несколькими пассажирами со ступеньки наконец спрыгнул Том.

Автобусный терминал Rivelin Dams в Дербишире, середина 1960-х годов.

Вряд ли Том приехал в Хейбридж на подобном автобусе — скорее, на переделанном из грузовика. Но примерное представление составить можно.

В магловской рубашке и джемпере он выглядел очень непривычно; а судя по тому, как он слегка улыбнулся, осмотрев меня с головы до ног, мой собственный псевдо-магловский наряд никуда не годился. То-то на меня так странно посмотрела та толстая тетка, катившая на двухколесной машине… Но я был рад, что Том приехал, и плевать хотел на мнение всех маглов в мире.

Том подхватил свой маленький потрепанный чемодан, и мы двинулись в гору по мощеной булыжником улочке, между увитых плющом высоких каменных оград. Вскоре дома и огороды закончились, мы выбрались на поросшее вереском плато; отсюда было видно далеко-далеко — и лес внизу, и пологие холмы у горизонта, спускающиеся к долине реки Дервент. Том вертел головой и глубоко дышал, наслаждаясь чистым деревенским воздухом, а я думал, что в Лондоне ему все-таки было плохо — сейчас особенно бросались в глаза его бледность и темные круги под глазами, верные признаки горожанина.

Когда мы по еле заметной тропинке спустились наконец с плато и углубились в лес, я отобрал у Тома чемодан и поднял его в воздух.

— Все, за мостиком начинается наш лес, так что можно и поколдовать.

— Разве это не запрещено вне школы?

— А кто узнает? Министерству известно только о факте колдовства, но они не могут определить, кто именно колдовал. Так что если рядом с тобой живут взрослые волшебники, то все спишут на них.

Том с интересом поднял брови и кивнул.

Тропинка петляла между деревьев и зарослей орешника и калины.

— Что значит — ваш лес? — Том сошел с тропинки, чтобы сорвать ягоду земляники.

— То и значит. Наш собственный. Три тысячи акров. Это большая редкость. Папа говорит, мало кому из волшебников в наши дни удалось сохранить свои земельные владения.

Я торопливо прикусил щеку, чтобы спрятать совершенно неуместную и неприличную гордую улыбку. Хвастаться нехорошо, тем более перед людьми, у которых нет ничего своего, — я ставлю Тома в неловкое положение. Но Том только улыбнулся в ответ, казалось, без тени обиды.

— Здорово. А маглы сюда совсем-совсем не заходят?

— Нет. Они эту часть леса просто не видят. Так что здесь можно делать, что хочешь, даже на метле летать — никому нет дела.

Через полчаса за очередным поворотом тропинки появились знакомые заросли акации, а за ними — Дом.

Дом был построен в конце XV века Ральфом Лестрейнджем, вернувшимся с поля битвы при Босуорте. В наши дни он, наверное, мог показаться слишком старомодным. Сложенный из серого камня, приземистый, с покатой крышей, маленькими окнами, смешными острыми фронтонами и высокими каминными трубами, обросший плющом и вьющимися розами, Дом, должно быть, выглядел нелепо — особенно потому, что со временем к нему пристраивали то крыло, то флигель, от чего он окончательно потерял форму. Но для меня это было лучшее место в мире. С Домом было ужасно много возни, зимой там было холодно, крыша то и дело давала течь, а насос для воды приходилось перезаклинать каждую неделю, иначе он начинал так гудеть и трястись, что, казалось, стены сейчас рухнут, — но я даже не представлял себе, как можно жить где-то еще.

Здесь было мое царство, мой мир, принадлежавший мне полностью и безраздельно. Я рано привык к мысли, что когда-нибудь все это будет моим. Правда, когда я думал об этом, то всегда торопливо добавлял про себя: "Очень нескоро, пускай это будет очень нескоро", –— чтобы не разгневать судьбу, что ли, а заодно избавиться от легкого привкуса вины... Но все равно мысль была приятная. У меня не было братьев и сестер — мой старший брат Рейнолд, которого я никогда не видел, умер в 1918 году от занесенной маглами "испанки", болезни настолько страшной, что колдомедики не могли с ней справиться. Мама тогда тоже долго болела и только через восемь лет смогла родить меня. Поздний, долгожданный, единственный ребенок — я рос если и не избалованным, то, по крайней мере, очень заласканным.

Наивный, самовлюбленный, уверенный, что в жизни мне открыты все возможности, понятия не имеющий о том, как устроен мир...

Изредка я завидую себе — тогдашнему. Очень изредка.

Когда мы подошли ближе, утопленная в стене низкая и тяжелая арочная дверь со скрипом открылась — нас уже встречала Либби. Том уставился на нее во все глаза. Он никогда раньше не видел эльфов — в Хогвартсе они не особенно показываются на глаза.

— Почему она завернута в полотенце? У них не бывает одежды?

— Эльфы не носят одежду, пока их не выгнали хозяева. Говори тише, а то еще обидится — при них нельзя и заикаться на такие темы...

Собаки — черно-подпалый спаниель Майк и пойнтер Расти — встретили Тома неласково и настороженно. Расти даже слегка порычал, приподнимая уголки губ. Том явно боялся, и собаки это чувствовали. Я бесцеремонно отогнал собак и повел его по дому. Том крутил головой во все стороны, рассматривая картины на стенах, резные перила лестницы и порхающих с ветки на ветку птиц на обоях. Ему понравилась гостевая спальня, в окно которой лезли яблоневые ветки, но больше всего его впечатлила библиотека, в которой он потом пропадал часами.

Но, как выяснилось, самым удивительным в доме стала для Тома ванна. Обычная горячая ванна с солью и аккуратно разложенным на стуле подогретым полотенцем, в которое можно было завернуться, как в мантию. Оказалось, что в магловском приюте ванна, конечно, имелась, но это было просто длинное жестяное корыто, которое каждый пятничный вечер наполняли теплой водой. Пять-шесть детей купались в нем по очереди, так что к концу вода становилась совсем холодной, а на поверхности плавали комья грязи — бр-р!

В Хогвартсе же ванны существовали только для старост, а все остальные мылись в душе, что в свое время считалось образцом технического прогресса. Идею душа, как рассказывал мне отец, еще в начале века позаимствовали из Америки, и по этому поводу в Совете попечителей три года шли ожесточенные дебаты. Более пожилые и консервативные члены Совета считали, что традиционный способ мытья в почти ледяной воде обеспечивает студентам закалку и воспитывает в них стойкость характера, присущую истинным британцам, тогда как внедрение новинки сделает молодежь изнеженной, а там уже недалеко и до полного краха магического общества...

За болтовней о купании и прочих пустяках мы провели время до ужина, но тут я занервничал. У Тома не было ни одной мантии, кроме школьной. Я дал ему свою, которую не очень-то умело удлинил. Наверное, неровные края бросались в глаза. Надо будет потом попросить Либби сделать поаккуратнее. Но больше всего меня волновало, как Том будет себя вести и какое впечатление произведет на моих родителей.

Оказалось, что я зря боялся. Поначалу Том, возможно, и смутился, увидев столовое серебро и целую выставку бокалов и приборов возле каждой тарелки — уж очень это было не похоже на приют и даже на Хогвартс. Но потом я заметил, что он внимательно следит за моей матерью, берет каждый раз те же приборы, что она, и копирует все ее движения так же точно и плавно, как когда учился пользоваться инструментами на зельеварении. К концу вечера по его манерам уже нельзя было догадаться, что он вырос не в "приличном доме"; к тому же он вел себя так вежливо и так улыбался, что совершенно очаровал мою маму. Я с тоской подумал, что, зная ее характер, можно не сомневаться — теперь до конца моих дней Тома будут ставить мне в пример.

Отец наблюдал за Томом настороженно и внимательно, но, похоже, Риддл пришелся по душе и ему. Настолько, что через неделю, когда мы уже облазили весь наш лес и успели наиграться в квиддич, раз десять сходить на рыбалку и до посинения накупаться в Дервенте, папа предложил взять нас в замок Певерил. Он решил, что Тому там может понравиться, а мне не вредно лишний раз посмотреть.

В Певериле нет общественного камина. Лететь туда на метле хоть и близко, но неприятно — слишком много маглов вокруг, приходится возиться с разиллюзионным, — поэтому туда мы обычно аппарировали.

Я всегда терпеть не мог это ощущение, будто тебя проталкивают через поливальный шланг.

Горы в окрестностях замка Певерил и соседнего городка Каслтон выше, чем в наших краях, но какие-то странные — пологие, будто сглаженные, лиловые от зарослей вереска. Сам замок, точнее, основной донжон напоминает выщербленную с одной стороны каменную коробку. Вдоль дорожек густо разрослась жимолость, а внутри ничего особенно интересного нет. Маглы видят там только каменные стены и полуразрушенные лестницы, однако для волшебников есть небольшой музей — выставка доспехов разных веков, несколько гобеленов и плаха, на которой рубили головы в те времена, когда замок использовали как тюрьму.

Согласно вывешенному у входа расписанию, в замке в тот день был выходной, но это только для маглов. Волшебники проникали туда беспрепятственно. Отец остался выкурить трубку во дворе, а нас пожилая ведьма-смотрительница долго водила по залам и скрипучим голосом рассказывала об особенностях постройки, о постановке защитных заклятий, показывала следы магических осад. Тому это, кажется, было интересно, а мне не особенно — я все это слышал уже раз сто.

— Думаю, мальчики, вам будет любопытно узнать, — смотрительница уставилась на нас через очки пронзительным взглядом маленьких глазок, — что в окрестностях замка Певерил долгое время жили потомки основателя вашего факультета — Салазара Слизерина.

И выжидательно замолчала — видимо, ожидала услышать восторженные вопли.

Я поспешно подавил зевок. Том сделал удивленное лицо.

— Откуда же они здесь взялись, мадам?

Ведьма удовлетворенно кивнула.

— Отличный вопрос. В свое время, когда Салазар Слизерин из-за разногласий с Годриком Гриффиндором покинул Хогвартс — вспомните-ка, что вам говорили на уроках истории магии! — Уильям Певерель даровал ему земли в окрестностях своего замка. Слизерин поселился здесь и позже женился на одной из дочерей Певереля, Аделизе. Однако его потомки ничем особенно не прославились, а к четырнадцатому веку этот род и вовсе угас. Его следы теряются во мраке времени.

Теперь она смотрела прямо на меня, и я стал лихорадочно думать, что бы такое спросить.

— Э-э... совсем теряются?

Она наклонила голову набок и сразу стала похожа на курицу-наседку — если бы курица могла напустить на себя суровый вид.

— Не то чтобы совсем... Историкам известно, что одна из пра-пра-правнучек Слизерина родила, по непроверенным данным, бастарда от английского принца Джона Гонта, к которому перешли земли Певерелей. Однако это спорный вопрос, и среди специалистов нет единого...

— Кто такой бастард? — спросил я.

— Неважно, — отрезала смотрительница. — Пойдемте дальше. Здесь мы видим отличный образец арочного оконного проема, выполненного в так называемом норманнском стиле...

— А правда, — вдруг перебил ее Том, — что только потомки Слизерина могут говорить на парселтанге?

Ведьма на минуту опешила из-за того, что ее привычную лекцию прервали, но потом собралась с мыслями.

— Не совсем. Способность говорить на змеином языке была присуща представителям нескольких древних родов, однако у них она проявлялась крайне редко — раз в несколько столетий. Особенность наследников Слизерина состояла в том, что у них этот дар проявлялся устойчиво. В каждом поколении рождался как минимум один ребенок-змееуст. Более того — хроники сообщают, что, например, одна из дочерей Слизерина, Мод, объяснялась почти исключительно на парселтанге, а по-английски знала всего несколько слов. Что не помешало ей выйти замуж за Алана фиц Варрена и родить ему двенадцать детей...

— Как ей это удалось? — совершенно искренне спросил я. — Ну, если она не могла общаться с мужем...

Смотрительница возмущенно посмотрела на меня.

— В те времена, — сказала она медленно и раздельно, — считалось, что чем меньше женщина говорит, тем лучше. А для того, чтобы... э-э... рожать детей, разговаривать и вовсе не требуется. Однако это неважно... Итак, как я уже говорила, с течением времени этот дар угасает; потомки Слизерина смогли сохранить его, потому что часто вступали в... мнэ-э... близкородственные браки. Однако сейчас ничего достоверного об этом сказать нельзя. Последний документально зафиксированный случай рождения змееуста в Англии относится к шестнадцатому веку. Ходят слухи, что наследники Слизерина живут где-то до сих пор, но о них ничего не известно, соответственно, ученые не могут...

Когда мы наконец выбрались на улицу, у меня голова шла кругом от змееустов, защитных заклятий и арочных перекрытий. Том о чем-то думал, пиная камушек по выщербленным каменным плитам во дворе замка. Потом мы еще немного посидели на соседнем пригорке под деревом, поедая захваченные с собой сэндвичи и запивая их тыквенным соком. Том расспрашивал моего отца о Дербишире и его достопримечательностях, а я разглядывал замок. От нагретых солнцем стен шло легкое марево, и казалось, что Певерил парит в воздухе над склоном холма. Потом из неприметной боковой дверки появилась та самая ведьма-смотрительница. Она внимательно огляделась по сторонам, вытащила откуда-то из складок мантии портсигар и с наслаждением затянулась папироской.

Потом, пока маглов вокруг было еще относительно немного, мы отправились посмотреть знаменитую каслтонскую пещеру. Местные жители, истинные дербиширцы, называли ее без лишних церемоний — "Чертова задница". Воспользовавшись тем, что никто из маглов нас не видит, мы забрели черт знает куда, сгибаясь в три погибели под сводами и переходя вброд ледяные подземные ручьи с такой темной водой, что они казались бездонными.

Свет палочек отражался от влажных стен, а звуки в сыром воздухе гасли, едва сорвавшись с губ; за два шага мы не слышали друг друга. У Тома восторженно блестели глаза.

— Я уже был в пещере, — сказал он вдруг. — Года два назад. На берегу моря.

К тому времени, как мы вернулись домой, я совсем забыл о змееустах и вспомнил о них только поздним вечером накануне отъезда Тома. Все это время я думал о том, что бы такое подарить ему на память. Карманных денег у меня было достаточно, чтобы скупить треть Косого переулка, но мне очень хотелось найти для него что-нибудь исключительное.

Так что, когда меня около полуночи вдруг озарило, я выбрался из кровати и, отчаянно зевая, спустился со свечой в библиотеку.

В последний раз я читал эту книгу года три назад и сейчас долго рылся в шкафах, прежде чем нашел нужное под стопкой пыльных номеров "Магоэкономического вестника". Ветхая, пожелтевшая, в почти разлезшемся кожаном переплете, она лежала передо мной на столе, а я листал исписанные убористым почерком страницы — сколько у меня когда-то ушло времени, чтобы разобрать рукопись, еще и на староанглийском! Украшенное витиеватыми завитушками название гласило:

"The Moste True Historye of the beginninge of the Schole of Hogeswartes, Wherein is showne the most lamentable Contention betweene Goderick of Gryffindore and Salazare Slytherine, and what followeth of it. Written by Thomas Nortone, Gent., 1504".[1]

Я знал, что книга Тому понравится. В ней была масса подробностей о Слизерине, каких не найдешь ни в одном учебнике по истории магии, в том числе таинственная и жутковатая история о некоей Тайной комнате, якобы оставленной им в школе. Том уже тогда серьезно задумывался о том, не может ли он быть каким-то побочным наследником Слизерина, и рукопись могла ему пригодиться. Но мне было ее жалко — редкость, больше в Англии такую днем с огнем не сыскать...

Но тут же мне стало стыдно этого недостойного чувства. Я и так все две недели, что Том провел у нас, мучился от постоянного, появлявшегося помимо моей воли чувства превосходства. Я мог позволить себе если не все, то многое — у Тома не было ничего, и я никак не мог об этом забыть, то и дело сбиваясь (хотя, может, это мне только казалось) на покровительственно-снисходительный тон. Сам себя ненавидел за эти гаденькие мысли, но ничего не мог поделать. Вот и сейчас подумал о том, как его осчастливлю...

Нет, это надо вырвать с корнем.

Я поднялся в спальню, положил книгу на стол, потом подошел к зеркалу.

"Ты не даришь ему эту книгу, понял? — сказал я отражению. — Ты просишь, чтобы он ее принял и тем оказал тебе честь. Как будто он король в изгнании, какой-нибудь Карл II, а ты — недостойный подданный. Усвоил?".

"Дурак", — сказало отражение.

Я показал ему язык.

На следующее утро Том и вправду очень обрадовался книге, а я к тому времени уже так себя накрутил, что был просто счастлив, что он согласился ее принять. Только совесть слегка кольнула, когда Том спросил, не будут ли родители возражать, что я ему дарю такую дорогую вещь. Но я только отмахнулся — дескать, все нормально. Конечно, если бы родители узнали, что я без разрешения раздариваю семейное имущество, меня бы ждал очень неприятный разговор — но они ничего не узнают, а эту книгу и так сто лет никто, кроме меня, не читал и еще столько же о ней не вспомнит...

Потом Риддл уехал, а я провел остаток лета у Розье и вернулся домой только в последних числах августа. Тогда я еще не знал, что лето тридцать девятого года навсегда останется у меня в памяти как последнее безмятежное и счастливое лето в моей школьной жизни, как последнее лето детства. Но уже тогда у меня было странное чувство, что все вокруг непрочно и может в любой момент исчезнуть, как сон, как созданная взмахом палочки иллюзия.

Уже второго сентября стало ясно, что мои предчувствия были верными. Тогда, в первый учебный день, мы узнали, что накануне было совершено нападение на Польшу и что магическая Англия отныне находится в состоянии войны с Гриндельвальдом.

Церковь в деревне Хай-Брэдфилд в Дербишире.

Деревня Хай-Брэдфилд послужила прототипом для описанной в «Игроке» деревни Хейбридж, той самой, где Рэй встречает Тома, приехавшего на автобусе.

Глава 5

Осенью тридцать девятого в Англии война еще не чувствовалась Она шла где-то далеко, на континенте, не касаясь нас. Правда, в Британии формировались силы магической самообороны — мой дядя Альберт тоже записался. В Хогвартсе профессор Флитвик постоянно где-то пропадал, отменяя уроки, а Дамблдор вообще временно ушел из школы. Его факультет и уроки трансфигурации взяла на себя пожилая ведьма, профессор Брэдли. На уроках у Дамблдора было интереснее, чем у Брэдли, и я жалел, что его нет, но Тома это только радовало. Все остальные преподаватели им нахвалиться не могли, а Дамблдор всегда как-то странно на него посматривал, хотя тоже хвалил и ни разу не показал, что недолюбливает. Без него Том чувствовал себя свободнее. Однажды я спросил, что у них такое вышло.

— Мне кажется, — сказал Том задумчиво, — это потому, что он познакомился со мной раньше других. Он приезжал за мной в приют — ну, знаешь, чтобы показать письмо из Хогвартса и рассказать мне, что я волшебник, — и очень хотел, чтобы я попал на его факультет. А я его разочаровал.

— Ты-то причем? Это же все Шляпа.

— Знаешь, — Том, чуть прищурившись, смотрел куда-то вверх, словно что-то вспоминал, — я еще когда ехал в поезде и читал "Историю Хогвартса", решил, что обязательно попрошусь в Слизерин. А Шляпа просто не возражала...

В остальном жизнь шла своим чередом. Подаренную мной книгу Том, как выяснилось, проштудировал за остаток каникул от корки до корки. Теперь он был убежден, что наверняка происходит от Слизерина, и полон желания восстановить свою родословную. Расспросы директрисы в приюте ничего толкового не дали. Она рассказала только, что мать Тома, истощенная и совершенно измученная, появилась невесть откуда в последний день декабря 1926 года. Она родила ребенка и через час умерла, успев только сказать, чтобы мальчику дали фамилию отца — Риддл — и второе имя в честь деда, Марволо.

В школьной библиотеке Том с головой погрузился в исследование магических родословных, но это ничего не дало. Риддлы нигде не упоминались. Тогда он принялся читать все подряд по истории магической Британии, надеясь наткнуться на нужную фамилию, и к февралю у него остался всего с десяток непрочитанных книг. Точнее, с десяток из тех, что были написаны по-английски, в то время как литературой на французском и латыни в хранилище были забиты целые шкафы.

Этих языков Том не знал, и с тех пор мы стали ходить в библиотеку вдвоем — устраивались где-нибудь в дальнем углу, и я шепотом переводил ему длинные нудные тексты. Мадам Локсли чуть не плакала, глядя на нас, и иногда даже тайком подкармливала бутербродами, — "Бедные детки! От этой учебы недолго и заболеть!". Правда, однажды даже она посмотрела как-то странно, когда мы ничтоже сумняшеся попросили принести пять томов "Магических анналов" тысяча шестьсот какого-то года издания.

Мадам Локсли отсутствовала сорок минут, и вернулась из хранилища — тут уже у нас пропал дар речи, — левитируя перед собой пять огромных книг, больше похожих по размерам и толщине на надгробия. Когда мы открыли одну, в воздух взлетело густое облако пыли. Прочихавшись, я обнаружил внутри набранный плотным курсивом латинский текст. Читать его приходилось чуть ли не с лупой, зато обнаружилась масса интересного. В частности, я нашел доселе неизвестные мне сведения об одном из моих предков, Рутгере Л'Эстранже (по-латыни он писался Extraneus), который при Генрихе II три или четыре раза осаждал Хогвартс вместе с группой магов — баронов северного пограничья, пытаясь захватить его и перевести из-под власти шотландского государя в подчинение английской короны. Что, впрочем, не мешало этому самому Рутгеру в промежутках между боевыми действиями отправлять своих детей в тот же Хогвартс и делать школе щедрые подарки, перечисление которых каждый раз занимало полстраницы: "Мельница в указанном селении Шорсфорд, и при ней сарай каменный, новый, а сверх того триста акров земли, ограниченных с запада болотом, именуемым Чертовым, а с востока ручьем, именуемым Чистым, иначе же Свиным...".

Тома это не особенно интересовало, но того, что ему было нужно, мы не нашли даже в "Анналах". Следы потомков Салазара Слизерина и Аделизы Певерель и вправду терялись где-то в четырнадцатом веке, и никаких Риддлов среди них не было.

Тогда мы принялись — уже вчетвером, с Розье и Эйвери, — обшаривать школу в поисках Тайной комнаты, о которой упоминалось в "The Moste True Historye". Ничего не нашли, но все это было до того интересно и увлекательно, что я как-то напрочь забыл о необходимости учиться и в конце года чуть не провалил экзамены. Если зельеварение я еще более-менее знал (у Слагхорна его не выучил бы разве что тролль), то по чарам еле-еле вытянул на "хорошо", а трансфигурацию и вовсе сдал на "удовлетворительно", несмотря на все благожелательные подсказки и наводящие вопросы Брэдли.

Впрочем, не мне одному было не до учебы. Пока мы торчали в библиотеке или бродили по школе, в мире творилось что-то странное, поэтому всех снедало беспокойство и ощущение, что нынешняя относительно мирная жизнь все равно долго не продлится. В начале мая стало известно, что немцы-маглы напали на Францию; танковые колонны прошли через Арденнский лес, как нож сквозь масло. Все это нас мало касалось, но 18 мая пал Бобатон. Вот это было уже совсем серьезно.

В газетах замелькали колдографии волшебников в черных мантиях со странными символами на рукаве, напоминавшими двойную молнию. В Англию хлынул поток беженцев из магической Франции. При этом никто толком не знал, каковы возможности Гриндельвальда, но то, что магический щит на границе с Бельгией при наступлении рухнул, словно его и не бывало, говорило о многом. Было очень вероятно, что следующей мишенью станет Британия.

Возможно, именно поэтому многие ученики отнеслись к экзаменам спустя рукава. Никто не мог предсказать, будет ли нам куда возвращаться в сентябре и будут ли тогда кого-то интересовать наши оценки.

Едва переступив порог дома в начале июля сорокового года, я сразу почувствовал, что и там царит напряжение. У отца дела шли плохо, и это было заметно. Он отправлялся в Сити ранним утром и возвращался заполночь, очень обеспокоенный и замкнутый, с мамой не разговаривал, а на меня смотрел рассеянно, словно не мог вспомнить, кто я такой. А когда он все же обращал на меня внимание, то срывался из-за каждой мелочи, так что непонятно было, что хуже. Как и следовало ожидать, мой табель с годовыми оценками не улучшил его настроения. Он устроил мне грандиозную головомойку, заявил, что я позорю семью, и запретил куда-либо ездить летом — вместо этого мне предстояло все каникулы просидеть за учебниками, чтобы подтянуть чары и трансфигурацию.

Лето сорокового года в наших краях было жарким и засушливым; ручей в лесу пересох, и форель ушла ниже по течению; пожухлая от палящего солнца трава ломалась под ногами с жестяным звуком. Эльфы сбивались с ног, поливая сад и качая насосом воду в оранжерею, из-за Дервента тянуло гарью лесных пожаров, а у нас в округе появились взбесившиеся от жары лисы, поэтому мне запрещалось ходить в лес без арбалета. Но я и без того почти не выходил из дома — в помещении можно было хотя бы наложить охлаждающие заклятия и спрятаться от солнца. Вместо прогулок я целыми днями читал. С утра честно пытался зубрить чары и трансфигурацию, но быстро сдавался и, устроившись в кресле в библиотеке, с головой уходил в чтение того, до чего раньше не доходили руки, — от детективов до старых подшивок колдогеографического общества. Не знаю, почему, но мне казалось, что потом (я и сам не знал, что это будет за "потом") такой возможности уже не окажется...

Том в это время гостил у Розье в Корнуолле. Там было тревожно. Немцы постоянно бомбили порты, по ночам выла сирена воздушной тревоги, и где-то далеко ухали магловские противосамолетные пушки — кажется, они назывались "зенитками". На побережье было не протолкнуться от магловских солдат. Мать Колина, тетя Роуз-Энн, смертельно боялась налетов, подозревая, что магический щит над домом может не выдержать прямого попадания бомбы. Каждый раз при появлении немецкой авиации она загоняла детей в подвал. Но все равно жизнь там была лучше, чем у меня. Можно было купаться в море — утром, когда налетов не было, — ловить рыбу, стрелять из лука, лазить по скалам или просто валяться на траве над обрывом, под тенью кустов шиповника. Я с тоски писал Тому с Колином длиннейшие письма и даже не особенно обижался, получая в ответ коротенькие послания. Не знаю, от чего — от жары, запаха гари или избытка информации — меня в то время мало что трогало, все было безразлично, и в глубине души я даже радовался тому, что один.

Пока немцы-маглы бомбили английский флот, в магическом сообществе принимали свои меры против возможного вторжения Гриндельвальда. Магопорты были закрыты, а еще Министерство на полгода ввело запрет на использование портключей и аппарацию, так что добираться из одного места в другое стало долго и сложно. Когда в середине августа мы с мамой решили отправиться в Лондон за школьными принадлежностями, то ждали больше часа и извели полбанки летучего пороха — общественный камин в Косом переулке был занят наглухо, и пробиться туда было почти невозможно.

Сам Косой переулок сильно изменился. По улице теперь ходил патруль из Департамента магической безопасности, который проверял документы у всех, кто казался подозрительным, а на столбах и в витринах магазинов вместо рекламы были развешаны огромные агитационные плакаты, призывающие население к бдительности. Один я запомнил — на нем были изображены два волшебника, беззаботно болтающие за стаканчиком огневиски, в то время как под столом притаился шпион Гриндельвальда. От нормальных людей его отличали зловещие черные усы. Надпись на плакате гласила: "Careless talk costs lives", "Беспечная болтовня стоит жизни".

Во "Флориш и Блоттс" видное место занимал стенд с брошюрами "Как экономить в военное время" — в них давались полезные советы о том, как сшить изысканную вечернюю мантию из старых штор или наколдовать сытный и полезный обед для всей семьи из фунта муки и двух фунтов картофеля. Из-за того, что снабжение с континента было нарушено, многие ингредиенты для зелий продавались по карточкам, да и то не всегда, а за летучим порохом стояла длинная очередь. Мама оформила несколько заказов по почте — это стоило дороже, зато экономило время.

Мне на всю жизнь врезалась в память эта сценка — щелкая ножницами, продавец в душной лавке отрезает купоны с наших карточек... Возможно, потому, что через несколько недель от этой лавки не осталось и следа. В начале сентября, когда мы уже были в школе, маглы начали бомбить Лондон и другие города. Несколько мелких бомб отвел магический щит над Косым переулком, но одна его все же пробила. Я помню снимок из "Ежедневного пророка", где посреди улицы дымится огромная воронка, а все вокруг завалено щебнем и обломками кирпича.

Министерство сделало выводы, и с тех пор в магических кварталах крупных городов каждую ночь выходили на дежурство отряды добровольцев. В их обязанности входило следить за целостностью защитных заклятий, подновлять их и усиливать, а также "исчезать" упавшие, но не взорвавшиеся бомбы и зажигательные снаряды. Эта работа считалась опасной и трудной — с магловским оружием тогда мало кто умел обращаться, часто при попытке применить исчезающее заклятие что-то шло не так, и бомба просто взрывалась, разнося всех вокруг в клочья. Но все это я знал только по рассказам, а вот та, первая, бомбежка почему-то очень запала в память. Кажется, только тогда я окончательно понял, что война не обойдет нас стороной.

Платформу 9 и ¾ в день отправления Хогвартс-экспресса патрулировал аврорский наряд. У мамы глаза были на мокром месте, а у папы к тому времени все чаще становилось плохо с сердцем. Он выглядел постаревшим и осунувшимся и даже на платформе время от времени пил сердечное зелье, остро пахнущее наперстянкой. Я не хотел уезжать в школу и оставлять родителей, когда со дня на день может начаться вторжение. Случись что — как я доберусь за двести миль из Хогвартса домой? Попробовал поговорить с отцом, но он и слушать ничего не захотел. Заявил, что напишет, если мне нужно будет вернуться.

Под конец он попробовал улыбнуться, но губы не слушались; тогда он погладил меня по щеке, а я поцеловал его сухую, странно холодную в такой жаркий день руку. В вагон я впрыгнул в последний момент, а когда обернулся, родителей уже не увидел — их скрыли клубы паровозного дыма. Поезд дал пронзительный гудок и тронулся; пол подрагивал у меня под ногами, а мимо проплывали крашенные белой краской столбы на платформе, скамейки и круглый большой циферблат часов, показывавший одиннадцать ровно.

Глава 6

Хогвартс-экспресс в этот раз сопровождал небольшой наряд Сил Самообороны. Впрочем, незнакомые взрослые в военных мантиях не особенно нам досаждали — прошлись разок по вагонам, а потом, видно, отправились к машинисту или еще куда-то пить пиво и решать кроссворды, в ожидании, пока поезд прибудет в Хогсмид.

За окном неслись лондонские пригороды, а у нас в купе набилось полно народу. Альфард привел знакомиться своих братьев — родного и троюродного, — которые в этом году поступали в школу и которых он опекал, как курица-наседка. Они показались мне очень похожими — привычные блэковские брови вразлет, тонкие губы, — и я первое время никак не мог запомнить, кто есть кто. Потом выучил все же, что Сигнус поменьше, пошустрее и слегка лопоухий, а второй, который держится увереннее, но из-за чуть выдающихся скул и тяжеловатого подбородка напоминает волчонка, — это Орион.

С Розье в этом году ехала младшая сестра, Друэлла. Впрочем, вела она себя так, будто была старше Колина лет на пять, — постоянно шпыняла его, одергивала на нем мантию, выискивала пятна на одежде, покрикивала, чтобы не сутулился и не вертелся. Мне Друэлла холодно кивнула, по-взрослому поджав губы. Наверное, все не могла простить, что мы не брали ее в наши игры и прогоняли, чтобы не лазала с нами по опасным местам. Глаза у нее были такие же, как у Колина, — светлые, почти прозрачные, — и волосы ясного соломенного цвета.

Колин всю дорогу болтал без умолку и раз сто повторил, что его родители наверняка уедут из Корнуолла — не дураки же они, чтобы оставаться там, где бомбят каждую ночь. Мне показалось, что он сам себя в этом убеждал. Друэлла время от времени прижимала пальцы к вискам и говорила раздраженным тоном взрослой женщины:

— Когда же ты замолчишь?!

Потом Колина понесло про бомбу, которая разорвалась чуть ли не у них в саду. Он тогда подобрал несколько осколков, но родители потом нашли их и уничтожили. Один, правда, удалось припрятать, и теперь Колин полез в чемодан и с гордостью продемонстрировал нам искореженный обломок металла.

— Дурак, — сказала Друэлла и пересела ближе к двери в коридор, чтобы рассмотреть проходивших мимо старшекурсниц.

Осколок бомбы был неожиданно тяжелым и неприятно холодил ладонь. Его рассматривали все по очереди.

Все, кроме Тома, — тот смотрел в окно и почти всю дорогу молчал.

Когда снаружи стало темнеть, на окнах опустились тяжелые шторы затемнения. Мы этого ждали, но все равно было непривычно. На станции в Хогсмиде тоже было темно. Фонари, закрытые по бокам уродливыми металлическими колпаками, светились так тускло, что в шаге от них уже ничего было не разглядеть. Из окна кареты, подпрыгивавшей на тряской дороге от станции, Хогвартс в этот раз был виден только как плотная черная масса на фоне ночного неба. Когда тяжелая входная дверь со скрипом открылась и на землю упал прямоугольник густого желтого света, я даже зажмурился.

Большой зал выглядел, как обычно. Низко висели на заколдованном потолке большие, холодные сентябрьские звезды. Казалось, что можно дотянуться и потрогать. Все было так привычно и неизменно, что даже дико становилось — будто и не война. Хотя нет — кое-что стало другим: на столах лежали только вилки и ножи, а привычных золотых тарелок не было, поэтому царапины и щербинки на гладкой деревянной поверхности бросались в глаза.

Перед распределительным табуретом собралась странно большая толпа. Приглядевшись, я заметил, что, кроме первокурсников в школьных мантиях, в сторонке жались друг к другу несколько детей в разномастной одежде. Кто-то даже в магловской рубашке. Они были разного возраста, а одна девица очень высокая, настоящая дылда.

Я попробовал было спросить у Альфарда, кто это, но он только качнул головой — не знаю, мол, — и сел, напряженно вытянувшись в струнку и разглядывая табурет со шляпой. Он успокоился и расслабился, только когда "Блэк, Сигнус" и "Блэк, Орион" благополучно распредилились в Слизерин. Пересел к братьям и больше от них не отходил. Чуть позже за слизеринский стол отправилась и Друэлла. Проходя мимо брата, она наставительно посмотрела на него и вздернула было нос, но тут же крутанулась на каблуках и неблаговоспитанно зашипела: "Идиот!", когда Колин дернул ее за косу.

Распределение уже закончилось, а Шляпу все не уносили. Новенькие смотрели на нее с опаской и еще плотнее сбивались вместе.

Я уже и сам догадался, кто они такие.

Беженцы. С континента.

Профессор Брэдли, озадаченно всматриваясь в список на отдельном листочке, с запинками прочла:

— Ши... Шиманска, Катерина!

Та самая высокая, почти совсем взрослая девушка в складчатой юбке и грубых мужских ботинках неуверенно села на табурет.

— Гриффиндор, — почти сразу же отозвалась Шляпа, но профессор Брэдли, раздраженно дернув плечом, продолжала выжидающе смотреть на нее. Шляпа, словно спохватившись, добавила:

— Шестой курс.

Брэдли кивнула и протянула сходившей с возвышения девушке аккуратно сложенную форменную мантию. Ну да, у них же своих нет, им выдают казенные...

Том, сидевший рядом со мной, неожиданно вздрогнул, будто хотел что-то сказать, но тут же напустил на себя безразличный вид и больше не смотрел в сторону возвышения.

Я тем временем думал, какие диковинные, должно быть, у иностранцев фамилии, раз список начинается с буквы "Ш". Но тут же понял, что его, наверное, составляли в спешке и не по алфавиту, потому что следующим вызвали светловолосого, слегка сутулящегося мальчика нашего возраста.

— Либгут, Эрвин!

Еще не коснувшись его головы, Шляпа уже выкрикнула:

— Рэйвенкло! — и, пошамкав ртом-прорезью, недовольно уточнила: — Третий курс.

Группа новичков постепенно уменьшалась, но все расходились по другим факультетам. За наш стол еще никого не отправили. Наконец, остался довольно высокий и крепко сложенный пацан.

— Флинт, Маркус!

"Флинт, Маркус" был распределен на третий курс в Слизерин.

Я хотел получше разглядеть будущего однокурсника, но как раз в этот момент сидевший напротив Колин запустил в Друэллу шариком из жеваной бумаги и тут же спрятался за Эйвери. Я откинулся назад, чтобы посмотреть, как она отреагирует, и потому не сразу сообразил, что рядом со мной кто-то стоит.

Это был новенький. Оказывается, единственное свободное место было рядом со мной.

Новенький вопросительно указал на него пальцем. Я кивнул и подвинулся.

Флинт перелез через скамейку и сел, положив на колени аккуратно сложенную мантию. Сцепил пальцы и уставился в стол.

Эйвери наклонился к Розье и что-то зашептал ему на ухо.

— Привет, — сказал я новичку.

Он поднял голову, посмотрел на меня, чуть прищурившись, потом непонятно ответил: — Да, — и опять стал смотреть на круглое темное пятнышко на поверхности стола.

Диппет поднялся, чтобы сказать традиционную речь. Я заговорил тише:

— Меня зовут Рэй. Я тоже с третьего курса.

Флинт неохотно и как-то устало посмотрел на меня и опять сощурился, будто пытался прочесть то, что я говорю, по губам.

Сидевший от меня слева Риддл наклонился чуть вперед и оперся локтем о стол, прислушиваясь к разговору.

До меня тем временем дошло, что новенький может плохо понимать английский... Мерлин, зачем же его приняли? Как он, интересно, будет учиться?

— Parles-tu francais?

Это он понял, потому что быстро ответил:

— Non. Un peu, — потому еще подумал и решительно покачал головой: — Non, non.

Диппет что-то говорил о необходимости единения всей Британии перед лицом опасности.

— Deutsch? — полувопросительно-полуутвердительно сказал я.

Он отреагировал как-то странно — дернулся, потом несколько секунд смотрел на меня ничего не выражающим взглядом и наконец осторожно сказал по-немецки:

— Да.

Я мысленно выдохнул, собрал в голове остатки знаний и повторил все то же самое:

— Меня зовут Рэй. Мы с тобой теперь однокурсники. Я тоже с третьего курса.

Флинт, казалось, был этому ничуть не рад.

— Откуда ты знаешь немецкий? — спросил он по-прежнему настороженно.

— Учил когда-то, давно. Еще до школы.

— А, — ответил он и попытался было опять уставиться в стол, но потом не выдержал и спросил: — А почему их всех, — махнул рукой в сторону остальных столов, — туда, а меня сюда?

— Это Шляпа решает. Есть четыре факультета, она смотрит, куда ты больше подходишь по характеру, ну и вообще... Или просто как ей захочется.

— По характеру?

— Да.

Он кивнул.

— А я думал, это потому что я...

— Ты — что?

— Нет, ничего, — быстро ответил он и отвернулся.

Диппет как раз вещал о том, что мы должны радушно принять новых товарищей и подружиться с ними.

Нашу спальню, на двери которой теперь красовалась бронзовая цифра III, расширили, добавив туда еще одну кровать. Маркус, с которым мы после первого странноватого разговора обменялись всего парой слов, поспешил умыться и лечь спать. Полог он тщательно задернул, чтобы и щели не осталось. Я успел познакомить его с остальными, но мне показалось, что он вряд ли запомнил даже пару имен.

Альфард куда-то исчез — наверное, отправился к братьям. А мы вчетвером забрались на кровать Розье, оставив гореть одну свечу на прикроватном столике. Сначала играли в карты, потом Колин принялся в очередной раз рассказывать о налетах. Описывал он хорошо и ярко, так что мне, до тех пор не видевшему магловской воздушной войны, все представлялось живо, как на колдографиях, — расчерченное белыми следами небо, вспышки огня, низкий, тяжелый гул моторов и тишина, означавшая, что сейчас посыплются бомбы. Том понимал в этом куда больше, потому что жил среди маглов. От него мы узнали, что самолеты не все одинаковы — они делятся на бомбардировщики и истребители. Мелькали непривычные названия — "мессершмитты", "харрикейны", "спитфайры"... Потом мы еще долго спорили о том, как магловские машины могут держаться в воздухе без магии, и под конец у меня уже голова шла кругом. Наконец Розье пробормотал — "Я сейчас минутку полежу, чуть-чуть, я не буду спать", — и заснул, едва коснувшись головой подушки. Эйвери, зевая, поплелся к себе, а я решил, что надо бы почистить зубы, и колоссальным усилием воли заставил себя отыскать в чемодане щетку. Том тоже вскочил:

— Подожди, я с тобой.

В умывалке лампы горели тускло-тускло, как, впрочем, и по всей школе — военное время, экономия... Кроме нас, в помещении обнаружился какой-то старшекурсник, который, услышав скрип двери, сначала дернулся, потом шумно выдохнул.

— Ф-фу... Чего вас черти носят среди ночи? Я из-за вас сигарету уничтожил, думал, Слагхорн идет...

Это был Руквуд, ставший в этом году старостой факультета. Несмотря на потерю сигареты, он, кажется, был в хорошем настроении. Стоял, пошатываясь, возле умывальника — в расстегнутой мантии, галстук сбился набок, значок старосты перевернулся вверх ногами.

— Почему не спите?

Том только ухмыльнулся и принялся выдавливать зубную пасту на щетку.

— А сам-то? — беззлобно огрызнулся я.

— У меня веская причина. Мы там... э-э... в общем, отмечаем начало учебного года.

— Мы, может, тоже отмечаем.

— Вам еще рано, — строго сказал Руквуд и ухватился за раковину, чтобы не упасть. — Право на отдых, детки, нужно заслужить тяжелым упорным трудом на ниве... на ниве...

Он еще немного подумал, потом решил оставить ниву в покое и махнул рукой.

— Так что вы это... того... быстренько.

Он оторвался от раковины и направился к двери, но на пороге обернулся — не без усилия, надо заметить, — и сурово сказал:

— И не вздумайте тут курить! Курить очень вредно. Это я вам говорю как староста... если вы еще не знаете...

Дверь умывалки захлопнулась, а через мгновение из коридора послышалось сдавленное "Ччерт!" — наверное, Руквуд наткнулся на стену.

Том вынул палочку и принялся убирать из воздуха сигаретный дым — он его не переносил, — а потом уселся на корточки у стены, ожидая, пока я умоюсь.

— Слушай, а этот Флинт — он точно не говорит по-английски?

— Почему не говорит? Пару слов знает, но не больше.

— А ты уверен, что это так и есть?

— М-м, — я потянулся за полотенцем. — А зачем ему притворяться?

— Мало ли... Надо бы как-то проверить. Интересно.

— Мне другое интересно — что с ним такое. Он так задергался, когда я с ним заговорил по-немецки... А потом спросил, почему его отправили в Слизерин. Кажется, в этой их компании с ним одним что-то не так, вот он и решил... А что именно не так — непонятно.

Про себя я подумал, что, возможно, Флинт полукровка, но не хотел об этом говорить при Томе. Но он только усмехнулся.

— Тут-то как раз все яснее ясного. Они евреи, а он — немец.

— Почему ты так думаешь?! — оторопел я.

— Они держались особняком еще до распределения, и это было заметно. Обычно люди, прошедшие через испытания, стараются быть вместе, тем более в чужой стране и незнакомой школе. Но если он немец, то понятно, почему они не питают к нему теплых чувств...

Я был склонен поверить Тому на слово — выросший с маглами полукровка, он хорошо разбирался в таких вещах. Волшебники, наоборот, всегда были мало чувствительны к национальным различиям. Для нас это было что-то почти формальное: французы едят лягушек, а немцы свинину, вот и вся разница. Но маглы всегда придавали таким вещам преувеличенное значение, а теперь, выходит, это распространилось и на магический мир...

Впрочем, то, что Флинт, возможно, немец, меня не очень удивило. Из газет мы знали, что далеко не все немецкие волшебники жаждут сотрудничать с Гриндельвальдом, так что, вероятно, семье Флинта тоже пришлось уехать. Я поделился этой мыслью с Томом, он кивнул.

— Интересно, как давно они сбежали из Германии? Хотелось бы послушать, что он расскажет о тамошних порядках. Разговорить бы его...

Такая возможность вскоре представилась.

Первое время Флинт очень дичился, но потом Альфард, хоть и без особой охоты, взял его под опеку как новоявленного родственника. Да и с факультетом ему повезло больше, чем прочим новеньким, — в Слизерине учились в основном дети из "хороших семей", где знание языков считалось обязательным, и по-немецки у нас в той или иной степени говорили многие. Мне нравилось общаться с Маркусом, хотя иногда было сложновато — когда он нервничал или торопился, то переходил на родной франкфуртский диалект, в котором я не мог разобрать половины слов. Правда, позже Флинт обнаружил, что из-за того, что ему постоянно переводят и подсказывают, он никак не может выучить английский, и наотрез отказался говорить по-немецки. Мучился, составляя фразы, бесконечно долго обдумывал каждое слово, но старался говорить сам, переходя на немецкий, только если надо было говорить быстро и долго.

Выяснилось, что его семья действительно не захотела в свое время сотрудничать с Гриндельвальдом, но из Германии тогда уже было очень трудно выехать. Магопорты закрыты, за создание незарегистрированного портключа можно запросто попасть в лагерь, разрешение на аппарацию выдают только в канцелярии Гриндельвальда. В результате только в конце тридцать девятого года Флинты смогли тайно бежать. Сначала отец сумел получить разрешение на аппарацию в Швейцарию, якобы по делам, потом Маркус с мамой перебрались туда через Австрию. Поехали — официально — отдыхать, взяли с собой только то, что можно было, не вызывая подозрения, нести в руках...

Швейцарию Маркус вспоминал, как почти рай, — никакого затемнения, везде море огней, люди спокойно гуляют по улицам, сидят в кафе, пьют вино. Но родители не захотели там оставаться и решили отправиться к родственникам в Англию. В свое время некая Урсула Флинт, приходившаяся Маркусу троюродной бабушкой или кем-то в таком роде, вышла замуж за Финеаса Блэка. Она до сих пор жила в Лондоне; к ней и решили ехать, но это оказалось нелегким делом.

Слушать рассказ Маркуса об этом этапе их путешествия было жутковато. Они пробирались через южную, еще не оккупированную немцами часть Франции, забитую беженцами — и волшебниками, и маглами, — сутками не снимали разиллюзионное заклятие, а от беспрерывных аппарационных скачков Маркуса тошнило, и он еле мог двигаться. Потом семья оказалась в Португалии, где застряла надолго — Ла-Манш был уже заблокирован немецким флотом, начались бомбежки, так что уехать на магловском пароходе оказалось невозможно. Только в августе сорокового отец сумел правдами и неправдами добыть билеты на портключ до Лондона, но здесь родителей Маркуса Министерство тут же интернировало как граждан Германии, а его самого отправили сначала во временный лагерь для детей-беженцев, а потом в Хогвартс.

— А за что твоих родителей? — недоумевал я. — Они же ничего не сделали!

— Мы немцы. Враги. Этим все сказано...

Глава 7

Только в те сентябрьские дни я окончательно почувствовал, что такое война. Глобальных изменений в жизни Хогвартса не произошло, но столько было разных мелочей и новшеств, что в итоге ты начинал сомневаться: а была ли школа когда-то такой, какой ты ее помнишь? В Хогвартсе будто навсегда поселилась дождливая и унылая осень; довоенная жизнь казалась далекой и нереальной, будто сон.

Еда в Большом зале теперь подавалась сразу на тарелках, небольшими порциями, и тарелки были уже не золотые, а фаянсовые, разрозненные, будто их второпях набрали где попало. Кормили в основном кашей или вареной картошкой. Раз в неделю на ужин был маленький кусочек мяса. По вечерам старосты выдавали младшекурсникам молоко — по трети пинты на человека, — а вместо чая теперь был противный тепловатый отвар шиповника. Конечно, ничего не стоило наколдовать себе хоть целую голову сыра или фруктовый пирог — но, как и все, извлеченное из воздуха, эти ненастоящие продукты были нестойкими, утоляли голод очень ненадолго, зато оставляли после себя противное тянущее чувство в желудке. Не проходило недели, чтобы кто-нибудь не попал в госпитальное крыло с отравлением из-за плохо наколдованной сосиски. Но мы все равно продолжали поглощать эту самодельную, бесполезную, часто вообще несъедобную бурду — голод не тетка.

Отъедались только, когда кому-нибудь приходила посылка из дома, которую по-братски делили на всех. Мне врезались в память эти ночные пиршества в спальне, когда мы резали тонкими ломтиками хлеб и мазали его домашним вареньем — это было просто-таки райское, самое лучшее блюдо в моей жизни, равного которому я с тех пор не пробовал ни в одном, даже самом дорогом ресторане...

Большую часть школьных сов реквизировали для нужд Сил самообороны, так что приходилось записываться в очередь, чтобы отправить письмо. Реквизировали и метлы, оставив с десяток самых старых и разбалансированных, на которых первокурсники не могли научиться летать, потому что эти жалкие веники на кривой палке никого не слушались. Свою собственную метлу я отдал факультетской команде по квиддичу. Несмотря на военные трудности, игроки всех факультетов тренировались тогда день и ночь. Наверное, это странно, но для команд стало делом чести продолжать играть, и играть как можно лучше, пускай даже с неба сыплются магловские бомбы. Все почему-то чувствовали, что отказаться от квиддича — значит позволить врагу в какой-то степени победить нас. И без того команда была собрана с миру по нитке, потому что основные игроки ушли. Вообще седьмой и шестой курсы в том году были очень малочисленными — многие из тех, кому уже исполнилось семнадцать лет, бросили школу, чтобы завербоваться в Силы самообороны. На прочих факультетах от отчаяния брали в команды даже девчонок, но Слизерин еще придерживался традиций: квиддич — не женская игра.

Изменилась и территория вокруг школы. Хогвартс теперь напоминал большую ферму — за домиком егеря появились клетки для кроликов и огромный курятник, а каждый свободный участок луга был вскопан и засажен овощами. На уроках гербологии мы теперь вместо ухода за магическими растениями тренировались правильно заколдовывать лопату и ведро для уборки картошки или обучали луковицы самостоятельно выдергиваться из земли и укладываться в корзины. На зельеварении на четверых полагался один котел, поскольку ингредиенты продавались по карточкам и их следовало экономить. На уроках ЗОТИ красношапочники и водяные уступили место более прозаическим материям — пузырьковое заклятие на случай, если маглы устроят газовую атаку, наколдовывание из воздуха бинтов и шин, первая помощь при ожогах... Иногда устраивалась учебная тревога — в школе выла сирена, и мы должны были все бросать и организованно спускаться в подземелья, где в большом пустом помещении рядом с кабинетом зелий было устроено убежище. Слизеринцы бунтовали — в конце концов, рядом была наша гостиная, почему бы не пойти прямиком туда? — но нам не разрешали отделяться от остальных, и приходилось сидеть вместе с толпой галдящих первокурсников на расставленных рядами скамейках и коротать время за чтением или игрой в карты.

Впрочем, на фоне тревожных слухов все это было пустяком. Не прошло и недели с начала учебного года, как немцы принялись бомбить английские города. Налеты происходили каждую ночь, и очень скоро выяснилось, что некоторые бомбы специально заколдованы, чтобы пробивать магические щиты. Более того — немецкие летчики-маглы прицельно бомбили магические кварталы Лондона, Бирмингема, Саутгемптона. Естественно, они считали, что это самые обычные объекты, но в волшебном-то сообществе все прекрасно понимали, в чем дело...

Я хорошо помню тот день — воскресенье, 8 сентября, — когда стало известно о "намагиченных" бомбах. Большой зал гудел от слухов и обсуждений, экстренный выпуск "Пророка" выдирали друг у друга из рук, а те ученики, чьи родители жили в больших городах, даже не пошли на завтрак, торопясь занять очередь в совятне. Преподаватели озабоченно перешептывались, а во время обеда внезапно появился Дамблдор. В простой военной мантии без знаков различия, с непривычно короткими волосами и аккуратно подстриженной бородой он казался намного моложе. Он быстро прошел по залу, на ходу здороваясь со студентами, и поднялся на возвышение, а потом шепотом долго говорил о чем-то с Диппетом. В понедельник занятия отменили — все преподаватели были заняты укреплением магической защиты Хогвартса.

Кто-то из старост принес слух, что готовится эвакуация школы "в случае чего". После этого наш курс разделился на скептиков и оптимистов.

— Ну, Шотландию-то вроде пока не бомбят, сюда не доберутся, — рассуждал Эйвери.

— Если начнется вторжение Гриндельвальда, на Хогвартс нацелятся в первую очередь, — срезал его Том. — Кто мешает им аппарировать, куда они захотят?

— В газетах пишут, что нападения не будет...

— В газетах могут писать что угодно.

Против ожиданий с ним вдруг согласился и Блэк, который обычно не интересовался нашими разговорами.

— Надо попробовать послушать, что говорят... с другой стороны.

— Это как? — заинтересовался Розье.

— Просто. Через приемник волшебного радио. Мне из дома прислали. В Берлине есть такой лорд Хауди, который каждую ночь вещает на Англию. Конечно, он предатель, но иногда рассказывает, например, где маглы будут бомбить в этот раз, и почти никогда не ошибается. Моя мама часто его слушает.

Так мы стали подпольными радиолюбителями. Хауди в то время был известной личностью. Разумеется, он был никакой не лорд — после войны выяснилось, что он американец, учившийся в свое время в Хогвартсе и потом подвизавшийся в одном из театров в районе Косого переулка. В тридцать девятом он эмигрировал в Германию и с тех пор стал пропагандистом Гриндельвальда. Многие волшебники, заставшие те годы, помнят его голос — слегка гнусавый, старательно выговаривающий слова так, как это делают в высшем обществе (что ему никогда как следует не удавалось), и произносящий согласные с придыханием: "Ховорит Хермания...", за что Хауди и получил свое прозвище.

Тем не менее, слушать его было интересно, в этом было что-то завораживающее. Голос, пробивающийся через треск и шипение с той стороны Канала; то грубоватые, то забавные подшучивания над нашим Министерством, новости о последних бомбежках, которых часто не было в "Пророке"... У нас в подземельях радио не ловилось, поэтому мы тайком выбирались ночью на первый этаж, в какой-нибудь пустой класс, и там слушали сорокаминутную передачу, наложив на дверь заглушающее заклятие.

Ночь 15 сентября была ясная, лунная, теплая. Я запомнил ее потому, что Хауди тогда превзошел самого себя, рассказывая, как Гриндельвальд принесет свободу волшебникам всего мира, и призывая английское магическое сообщество присоединиться к братской Германии. Мы сидели в полной темноте — только мигал зеленый огонек на панели радиоприемника. У меня затекли колени, которыми я опирался о жесткий деревянный стул. Альфард время от времени принимался крутить ручку настройки. Том сидел на подоконнике, подняв раму, и смотрел на улицу.

— Мне кажется, что-то будет, — сказал Альфард, когда Хауди, наконец, отключился. — Что-то он сегодня разошелся.

— Может, ему там выдали усиленный паек, вот он на радостях и...

Эйвери уже толкнул тяжелую дверь класса и на цыпочках вышел в коридор. Стараясь не шуметь, мы цепочкой двинулись следом, как вдруг на выходе в холл Тим резко остановился и дернулся назад, но было поздно — нас заметили.

Несмотря на вечернее время, холл был освещен, и в нем столпилось с дюжину незнакомых волшебников в военных мантиях. С ними разговаривали Диппет и Флитвик. Услышав шум, все, как по команде, повернулись в нашу сторону. Мы застыли на месте и тупо молчали. Положение было серьезное — ночные хождения по Хогвартсу в те времена строго карались, а если бы еще выяснилось, что мы ушли из факультетской спальни, чтобы без помех послушать агента врага...

Но Диппет не стал ни ругать нас, ни даже выяснять, что мы делали, а только озабоченно сказал:

— Нечего бродить в такое время по школе. Ну-ка, скорей по спальням! Быстрей, быстрей, ребята!

Мы не стали дожидаться, пока он передумает, и побежали в подземелье, перепрыгивая через ступеньки. Я шел последним и перед тем, как спускаться, обернулся. Старший группы все еще совещался с преподавателями, и лицо у него было совсем нерадостное. Большинство военных, подчиняясь команде, уже устремились куда-то вверх по лестницам, а несколько человек направились патрулировать пришкольную территорию.

Было ясно, что происходит что-то нехорошее, и мы полночи не спали — сидели в гостиной в ожидании воя сирены. Но все было тихо.

Утром мы проспали завтрак. Я только-только выбрался из кровати и, зевая, смотрел в окно — с утра, кажется, были заморозки, и трава пожухла, а от ветра по озеру шла легкая рябь. В это время к нам зашел с новостями Долохов.

Оказалось, что ночью на юге Англии была попытка вторжения Гриндельвальда. Под прикрытием двух массированных налетов магловской авиации десант из нескольких сотен волшебников прорвал магический пограничный щит. Были атакованы Министерство и подразделения Сил самообороны в Лондоне, Саутгемптоне, Манчестере и Ливерпуле. Прошли тяжелые бои, но в итоге десант был отбит.

Цена победы, правда, оказалась дорогой. В "Пророке" опубликовали длинный список погибших, среди которых был и мой дядя Альберт... К флагам факультетов в Большом зале прикрепили черные траурные ленты. Победе никто особенно не радовался — все понимали, что война на этом не кончится, и неизвестно, что ждет нас дальше. Трех или четырех учеников вызвали к директору прямо из Большого зала. Все знали, зачем — ему предстояло сообщить им новость о гибели их отца или брата, которую они и так уже узнали из газеты, и отправить домой на похороны. До вечера в школе стояла гнетущая, тяжелая тишина.

Маркус в этот день не выходил из спальни.

Конфликт произошел в четверг, когда на выходе из Большого зала после ужина Флинт случайно зацепил гриффиндорского маглорожденного четверокурсника Джорджа Хупера. То ли толкнул, то ли задел неловко. Мгновенно собралась толпа, и, пробираясь через нее, я слышал, как Хупер орет на Флинта:

— Гриндельская сволочь! Фриц! Убийца!

— Не лезь к нему! — Розье уже отодвинул Флинта и стоял перед Хупером с палочкой в руках. — Придурок, грязнокровка чертов!

Последовавшее заклятие было таким мощным, что Розье отшвырнуло к стене. Какой-то рыжеволосый старшекурсник в гриффиндорском галстуке схватил Хупера за руку. Розье вскочил на ноги, задыхаясь, с красными пятнами на щеках, и прицелился. Я тоже выхватил палочку, но к нам уже бежала профессор Брэдли.

— Что здесь происходит? Розье, как вы смеете произносить в стенах школы такие слова?!

Колин открыл было рот, чтобы огрызнуться, но тут к нам протолкался Том. Я не поверил своим ушам, когда услышал, как он говорит:

— Профессор, мы были неправы. Примите, пожалуйста, наши извинения. Джордж, извини, пожалуйста, — повернулся он к Хуперу.

Тот только фыркнул, всем своим видом показывая, что, не будь здесь преподавателя, он с радостью расквасил бы Тому нос. Ридл только мило улыбнулся ему и тут же незаметно ткнул локтем в бок Колина, который рвался в бой.

— Я еще ни разу не видела такого безобразного поведения, вы все будете наказаны! — бушевала Брэдли, но тут вмешался тот самый рыжеволосый гриффиндорец, который останавливал Хупера.

— Это наша вина, профессор. Слизерин спровоцировали. Наш факультет начал первым.

Брэдли с минуту оторопело молчала, переводя взгляд с нас на своих подопечных, потом решительно заявила:

— Отлично. Пятьдесят баллов с Гриффиндора и столько же — со Слизерина. Надеюсь, я больше не увижу в Хогвартсе такого позорища! Розье, Хупер, вы меня слышали?! А теперь немедленно расходитесь!

Чтобы не вступать в спор, я неохотно сделал пару шагов в сторону, таща за собой Розье. Он шипел, что Том спятил, и ругался сквозь зубы. Хупер тоже ушел, бросив на нас многозначительный взгляд и буркнув сквозь зубы рыжеволосому однокашнику: "Ну, спасибо, удружил!".

Флинт потерянно стоял в сторонке. Брэдли у дверей Большого зала тихо жаловалась подоспевшему Слагхорну: "Война, все на нервах, и дети тоже…", — а Том и рыжеволосый гриффиндорец так и не двинулись с места, оценивающе разглядывая друг друга. Наконец рыжеволосый неловко сказал:

— Слушай, Джордж правда погорячился. Он не хотел. Все же понимают, что ваш Флинт ни при чем, просто...

— Да все ясно, — отмахнулся Том. — Мы тоже подлили масла в огонь. Передай ему, что Розье извиняется, ладно?

— Что?! — Колин дернулся, но я удержал его. А Риддл тем временем протянул гриффиндорцу руку:

— Томас.

Тот, слегка поколебавшись, пожал ее и ответил:

— Аластор.

— Рад был познакомиться, — Том слегка поклонился, потом повернулся и пошел к нам.

Скандал в спальне бушевал весь вечер. Розье кричал, что Том поступил как предатель, а тот, смеясь, качал головой, но объяснять свое поведение отказывался. Маркус сидел на своей кровати, обхватив колени руками и сжавшись в комок. Я подошел к нему.

— Это все из-за меня. Все потому, что я немец, — с тоской сказал он, глядя в пространство. — Зачем, вот зачем мы уехали? Получается, и своих предали, и здесь — враги...

— Никого вы не предали, — сказал я. — Если бы все нормальные волшебники в свое время отказались поддерживать Гриндельвальда, то и войны бы не было.

— Все! Больше я с тобой вообще никогда разговаривать не буду! — крикнул тем временем Розье и вышел из спальни, хлопнув дверью. Том только пожал плечами, постоял, раскачиваясь на пятках и задумчиво глядя перед собой, потом подошел к Флинту и сел на край кровати.

— Маркус... Ты можешь рассказать нам, как все на самом деле обстоит в Германии? Это важно.

Маркус вопросительно посмотрел на меня — тогда он еще совсем плохо понимал устную речь по-английски, — я перевел.

— Нет, — решительно сказал он, помотав для убедительности головой. — Нет. Это никому не нужно. Нет.

Том несколько мгновений смотрел ему прямо в глаза.

— Пожалуйста, — помолчал и добавил: — Я прошу.

Это Маркус понял и без моего перевода. Какое-то время он растерянно хлопал глазами, попробовал отвернуться, потом опять, уже как-то жалобно, посмотрел на Тома и вздохнул.

— Ладно. А что рассказывать-то?

Через полчаса все собрались вокруг Флинта. Том, усевшись верхом на стул и оперев подбородок на сцепленные пальцы, слушал Маркуса внимательно и напряженно. Эйвери разлегся на своей кровати, подложив локоть под голову, но не спал. Даже Блэк оторвался от книги и подсел к нам.

Дело шло медленно, потому что Маркус говорил по-немецки, а я переводил, то и дело останавливаясь, чтобы уточнить то или другое слово. Когда я совсем выдыхался, меня сменял Альфард.

— А правду говорят, что Гриндельвальд — это на самом деле и есть этот, как его, Гитлер?

— Нет-нет. Хотя Гриндельвальд входит в его ближний круг. Но Гитлер не знает — во всяком случае, так считается, — что Гриндельвальд волшебник. У него даже какая-то магловская должность есть, для маскировки, и магловское имя...

— Что вообще ему нужно? Какого черта он затеял войну? И почему немцы его терпят? Не маглы, конечно, а...

— Понимаешь, у него был такой замысел... Ну, вроде как сделать, чтобы волшебникам не нужно было больше прятаться. Чтобы отменить дурацкий Статут о секретности. Само по себе неплохо, правда? Вот и Гриндельвальд так говорил. Что мы должны просто убедить маглов, что мы такие же, как они, только можем больше. Для этого придумали СС...

— Что?

Сзади тихонько открылась дверь.

Розье вернулся. Он сел поодаль и уткнулся в учебник, освещая страницы люмосом, но потом не выдержал, бросил книгу и придвинулся к нам.

— Такие особые магловские войска, — объяснял тем временем Маркус. — Которые якобы могут то, чего не могут обычные люди, у которых якобы есть супероружие. Чтобы через несколько лет, если магл увидит на улице, как кто-то колдует, он подумал: "Ну да, это же СС, они еще и не на такое способны". Или, если узнают, что ты учишься в какой-то особенной школе, и можешь летать, и все такое, все думали: "Ну да, это же школа имени Адольфа Гитлера, там еще и не такому учат". Потому что мы —немцы, высшая раса, наследники великого тайного арийского знания, мы можем преодолеть человеческую природу, нам все доступно — так, во всяком случае, полагалось думать маглам...

— Хорошо закручено, — сказал я и махнул рукой, давая знак, что пора сделать перерыв. Потом наколдовал себе стакан воды. Том бесшумно вышел из комнаты. Флинт тихо расспрашивал Альфарда:

— Trottler — это как будет по-английски? "Магл"? — и повторил, будто перекатывая на языке слово: — Магл, магл...

Потом он опять принялся рассказывать, и я так увлекся, что даже не заметил, что народу в спальне стало гораздо больше. Должно быть, Том незаметно привел. Я заметил Нотта и Руквуда. На пороге, опершись о косяк, стоял Долохов и, приоткрыв дверь, небрежно выдыхал в коридор дым от сигареты. Руквуд старательно делал вид, что не замечает такого нарушения школьных правил.

А рядом с Томом, неловко пристроившись на краешке стула и явно чувствуя себя не в своей тарелке, сидел — ну надо же! — тот самый рыжеволосый гриффиндорец.

Вот так-так... Интересно, зачем Том его притащил?

Но я до того увлекся рассказом Маркуса — благо, не мне надо было переводить, — что не стал долго над этим думать. Даже Розье не обращал на противника никакого внимания.

— Знаете, как все его любили? В смысле, Гриндельвальда? — говорил Флинт. — Когда я учился в подготовительной школе, я вступил в Юнгзаубершафт… Ну, туда нельзя было не вступать, потому что у родителей были бы неприятности, но я не поэтому пошел, я сам хотел. И вот мы маршировали с палочками наизготовку... У нас были настоящие палочки, хотя нам было всего по десять лет — нам говорили, что настоящий немец может начинать колдовать чуть ли не с рождения, потому что мы не то, что остальные... А еще были барабаны, и знамена, и форма, красивая, как у взрослых. Нас выстраивали рядами, если был митинг, а когда появлялся Гриндельвальд, мы салютовали палочками, и это было так ни на что не похоже… Понимаете, когда собрались тысячи волшебников, детей и взрослых, и все, как один человек... И я тогда думал, как это здорово, что вот мы все, и волшебники, и маглы — одна страна, один народ. Такое было счастье... А когда он начинал говорить, сразу становилось так тихо, никто не дышал, мы боялись пропустить хоть слово. Слушали и мечтали пойти, умереть за него, умереть за Германию...

Маркус рассказывал, глядя в потолок, и у него было странное, мечтательное, нездешнее какое-то выражение лица.

— Это правда было счастье, понимаете?

Колин, как завороженный, кивнул. Том не сводил с Флинта блестящих, внимательных темных глаз.

Альфард дал мне знак, чтобы я его сменил, а сам полез в шкаф, где у него хранились остатки последней передачи, вытащил бутыль с вишневым морсом и пустил ее по кругу.

— Такое было замечательное время, — говорил Маркус. — Мы же не только маршировали! Мы еще ездили летом в волшебный лагерь, учились колдовать, играли в квиддич и пели песни вокруг костра. И ты никогда не был один, всегда рядом были товарищи, мы должны были во всем помогать друг другу, быть преданными, верными... Ну, еще выполняли разные поручения — помогали пожилым волшебникам, всякое такое. Это называлось "служба". Мы так гордились тем, что служим, как взрослые. Уже потом, когда я учился в Фогельбурге, можно было всегда сказать: "Профессор Шмидт, у меня дела по службе", — и тебя отпускали с уроков без всяких вопросов...

— А почему вы уехали? — спросил я почти шепотом, потом отхлебнул морса и передал его гриффиндорцу. Тот чуть отпил и протянул бутыль Розье. Колин сначала дернулся, но потом взял и даже улыбнулся.

— Я не хотел уезжать, — так же шепотом рассказывал тем временем Маркус. — Мне было хорошо. Правда, уже потом, когда началась война, все стало совсем не так весело... Я помню, как у нас из класса, еще в подготовительной школе, выгнали нескольких евреев. Евреям не разрешалось колдовать, у них отбирали палочки, выставляли из домов, чтобы шли жить с маглами. Это было как-то так жутковато, но я все время думал: нельзя сочувствовать евреям... Нас ведь учили, что они не совсем люди, хуже маглов, что от них все зло, что это они устроили так, чтобы маглы нас преследовали и боялись. Потому что хотели, чтобы волшебники отделились от маглов, а евреи бы тогда захватили власть в магическом мире... Что они уже правят многими странами, и Англией тоже...

Он осекся и тревожно замолчал, но потом успокоился, увидев, что никто не возмущается и не уходит.

А для нас тогда как будто открылось окно в другую жизнь, совершенно безумную и непонятную. Не верилось, что тысячи людей могут так жить. Казалось, достаточно зажмуриться — и наваждение рассеется, исчезнет...

— В общем, я не хотел уезжать, — продолжал Маркус, вертя в руках палочку. — А родители хотели. Это уже тогда было смертельно опасно. Если бы кто-то узнал... Поэтому мне до последнего не говорили правду...

Он помолчал, потом заговорил опять, быстро, торопливо. Наверное, ему нужно было выговориться.

— Волшебники теперь постоянно гибнут, наверное, в Германии скоро ни одного не останется. Я иногда думаю, что Гриндельвальд, наверное, ненавидит волшебников, потому что сам полукровка...

— Полукровка?! — я даже подскочил.

— Да. Это только считается, что он чистокровный, а папа мне по большому секрету сказал, уже во Франции, что у него дедушка или кто-то был магл. Поэтому он и связался с маглами, и началась вся эта катавасия... Папа говорит, что маглы не могут не воевать. Особенно у нас в Германии. Или дерутся с соседями, или истребляют друг друга. У нас была Тридцатилетняя война — мы учили в школе, что тогда можно было идти целыми днями и не встретить ни единого живого человека. Думаете, почему немецкие волшебники так ухватились за Статут о секретности, когда его только приняли? Потому что верили, что вот сейчас отделятся от маглов — и все будет нормально. Пускай они воюют между собой, сколько хотят, хоть под корень сами себя изведут — нам-то что? И все ведь было хорошо, волшебники не воевали друг с другом, все было спокойно...

Маркус смотрел прямо перед собой, но ничего, казалось, не видел, только машинально скручивал и раскручивал край покрывала.

— А потом появился Гриндельвальд, затеял все это дело — и началось. Стали делиться — немцы, евреи, англичане, французы... Потом война, всех погнали на фронт. Я этого тогда не понимал, говорю же, я думал, как все замечательно, как нам повезло, что мы родились в Германии и живем в одно время с таким великим магом, как Гриндельвальд... Уже потом, когда пожил во Франции, как будто очнулся.

Он вздохнул.

— А у нас там до сих пор никто ничего не понимает. Гриндельвальда все поддерживают. Верят, что он даст волшебникам свободу...

Том чуть пошевелился, устраиваясь на стуле поудобнее.

От двери потянуло дымом — это Долохов, склонив голову, раскуривал от палочки очередную сигарету.

Глава 8

В декабре Хогвартс-экспресс впервые за все время своего существования остался стоять в депо. Везти на нем студентов стало слишком опасно — поезд прибывал в Лондон вечером, а с темнотой начиналась бомбежка. Поэтому тех учеников, которые жили в сельской местности, отправляли домой через камин, а горожане в большинстве оставались на каникулы в школе.

Родители Колина и Друэллы договорились с моими, что Рождество они проведут в Дербишире, где пока было относительно спокойно. Позевывая, Слагхорн пожелал нам хорошо встретить Новый год, несмотря на трудные времена, и одного за другим отправил через камин. Ему явно хотелось поскорее остаться в одиночестве. Рождественская вечеринка у декана, придерживавшегося своих правил — война, не война, — прошла бурно и весело.

Родной дом после Хогвартса показался мне ледяным и пустынным. Зимой на рубеже сорокового и сорок первого годов в Англии стояли страшные морозы. За ночь вода в трубах успевала замерзнуть, и по утрам кому-нибудь из взрослых приходилось отогревать водопровод, чтобы можно было умыться и эльфы могли начать готовить еду. В холодном чистом воздухе постоянно держалась легкая дымка, а окна были покрыты затейливыми снежными узорами. Выстиранная одежда, которую эльфы развешивали в хозяйственном дворе, за считанные минуты становилась жесткой, словно кованое железо; когда ее снимали, хруст стоял такой, будто мантии переламывались пополам. Нечего было и думать о том, чтобы выйти наружу, не обвешавшись десятком согревающих заклятий. В доме тоже почти постоянно стоял холод — уголь продавался по карточкам, и его следовало экономить, а наколдованный огонь в камине так и норовил погаснуть, стоило отвернуться.

Мама встретила нас в черном — она носила траур по дяде Альберту. Она уже примирилась с потерей и даже не плакала (осенью почти в каждом ее письме несколько слов было не разобрать от капнувших на пергамент слез), но была какая-то потерянная. Ее привычный, обустроенный мир в те дни давал трещину за трещиной, и мама никак не могла с этим справиться, вся сжималась в комок и с ужасом ждала очередных плохих вестей. Отец целыми днями пропадал в Сити. Пока было светло, мама еще не слишком беспокоилась, но стоило опуститься сумеркам, как она начинала нервничать. Бесцельно ходила по комнате — то отодвигала гардины и смотрела в сад, то прислушивалась, не зашипит ли летучий порох в камине, — стискивала руки так, будто хотела сломать себе пальцы, чашку за чашкой пила чай и отвечала на вопросы невпопад.

Папа в те дни всегда путешествовал через камин. Я почему-то думал, что это для того, чтобы не аппарировать на морозе, и даже пенял ему, что тратится драгоценный летучий порох. Я тогда очень проникся идеей экономии... Это было до того глупо и бестактно с моей стороны, что даже сейчас, когда я об этом вспоминаю, хочется отхлестать самого себя по щекам — да поздно.

Только перед отъездом мне пришла в голову догадка — настолько же простая, насколько и пугающая.

У него просто не было сил аппарировать.

Я ужаснулся, но через несколько секунд выбросил эту мысль из головы. Я не хотел думать об этом. Детям и подросткам свойственно прятаться от проблем. Несколько раз за каникулы спрашивал у отца, как дела, на что он рассеянно отвечал: "Ничего, справимся". И этому я тоже предпочел поверить без возражений...

В неполных четырнадцать лет так хочется верить, что все будет хорошо.

Народу в доме было больше, чем обычно. Кроме нас с Колином и Друэллой, приехала миссис Розье. А еще, как я обнаружил в первый же день за обедом, у нас теперь были постояльцы. Двое — мать и дочь, эвакуированные из Ливерпуля, где в ноябре немцы подчистую разбомбили магический квартал. Мать полагалось называть миссис Принс, хотя по случайным обрывкам фраз даже я быстро понял, что никакого мистера Принса в природе не существовало. Нет, конечно, без какого-то мужчины там не обошлось, но он явно носил другую фамилию и, видимо, скрылся с горизонта, едва узнав о том, что скоро станет счастливым отцом.

Принсы были чистокровными волшебниками, но не особенно родовитыми. Миссис Принс держала в Ливерпуле лавку, где продавались котлы и прочая домашняя утварь; еще она неплохо шила и этим в основном зарабатывала себе с дочерью на жизнь.

Мне она не понравилась с первого взгляда. Не только потому, что она была далеко не красавица — широкий тонкогубый рот с тоскливо опущенными уголками, водянистые маленькие глазки, дурацкая прическа кучеряшками и толстое кольцо из фальшивого золота. Миссис Принс была глубоко, до мозга костей двулична и завистлива. С моими родителями она держалась угодливо, ходила, потупив глаза, под стеночкой и всячески подчеркивала, как боится нас хоть в чем-то стеснить. Но взгляд у нее был цепкий и пронзительный, словно, глядя на любую вещь, она постоянно высчитывала в уме, что сколько стоит. Она сходу взяла привычку звать меня "Рэй, миленький", постоянно хвалить и ставить в пример собственной дочери, причем прилюдно. Это было до ужаса противно, но приходилось терпеть, чтобы не ставить ее в неловкое положение. Родители, кажется, тоже с трудом ее выносили, но выхода не было — семья осталась без крыши над головой, куда же им деваться?

К счастью, днем миссис Принс почти не было видно — она была занята шитьем. Мама отдала ей мои старые зимние мантии, из которых та сшила дочери пальто, и целую гору отрезов, которые нам теперь были не нужны, — в военное время одеваться было некуда и незачем. Миссис Принс была и вправду хорошей портнихой. Мантии и платья, которые она нашила для своей дочери, на любой девочке смотрелись бы отлично — но только не на Эйлин.

В пользу десятилетней Эйлин можно было сказать в первую очередь то, что она совсем не походила на мать. Молчаливая, вечно хмурая, некрасивая, с бледным лицом и густыми черными бровями — но даже ее вечная насупленность приятно контрастировала с заискиванием миссис Принс. Эйлин сильно сутулилась, и мать вечно ее одергивала:

— Чего опять скрючилась? Вот так, вот так, прямо как горбатая кошка, честное слово! — она вытягивала вперед шею и противно выпячивала подбородок, передразнивая дочь. — Уродина, в кого взялась только такая?! Что ни надень, висит, как мешок, ни кожи, ни рожи. Перед людями стыдно... А ну сядь прямо, а то палку к спине привяжу! Чучело, тоже мне!

При моих родителях это все говорилось шепотом или в коридоре, но детей миссис Принс не очень стеснялась, и если нам случалось оказаться в одной комнате, начинала наставлять Эйлин своим визгливым голосом в открытую. Еще и поглядывала на меня время от времени, будто ища одобрения и приглашая посмеяться над "уродиной". От этого хотелось провалиться сквозь землю. Я старался сразу сбежать, а потом, прежде чем войти в гостиную, стал прислушиваться и проверять, нет ли там миссис Принс.

Поначалу она попыталась обхаживать Друэллу, постоянно делала ей комплименты насчет ее одежды, осанки и умения держаться и даже однажды назвала ее "Друэллочка", на что та отрезала:

— Меня зовут мисс Розье, потрудитесь запомнить!

Друэллу потом стыдили, но извиняться она отказалась. Миссис Принс ее больше не трогала. Я бы тоже с радостью послал ее к черту, но не мог — как-никак я был хозяином и обязан был вежливо вести себя с гостями. Пускай даже вынужденными.

Мои родители разрешали Эйлин пользоваться библиотекой, и она почти все время проводила за чтением. На людях миссис Принс даже хвалила ее за это, но если рядом никого не было, начинала шипеть:

— Все читаешь? Думаешь, умной станешь? Да как была дурой, так и останешься! Кому оно нужно, твое чтение, в жизни крутиться надо, а чтение твое всем до ..! (дальше следовало не самое приличное уточнение, до чего именно) Лучше бы ты с дитями пошла поиграла, подружилась...

Подтекст, вслух не произносившийся, тем не менее был ясен: "Знакомство пригодится потом, надо уметь к людям подлаживаться...".

Мне было жалко Эйлин, и я показал ей свое любимое тайное место — гамак в дальнем конце оранжереи. Там она обычно и пропадала целыми днями, набрав с собой стопку книг. Читала она очень быстро, словно глотала страницы. Сама миссис Принс не читала почти ничего, кроме журналов, где из номера в номер печатались любовные романы и статьи о том, как какая-нибудь известная певица или даже супруга министра лично стоит в очереди за летучим порохом и везде носит с собой карточки.

— Вот, не кто-нибудь, а живут так же, как мы, — умилялась она.

Такое же умиление у нее вызывали мои родители — "чуть ли не лорды, а нос не задирают, простые, милые", — как она однажды шептала Эйлин во время очередного сеанса поучений. Однако даже за этим умилением скрывалось то, что я тогда только чувствовал, но сформулировать не мог — примитивная уравниловка самого низкого пошиба, основанная на стремлении свести до своего уровня всех, кто чем-то отличается, всех, кому "в жизни повезло".

Сама-то миссис Принс была, по ее мнению, невезучая. В жизни ей приходилось тяжело, а счастье давалось другим — лентяям и бездельникам, ничем его не заслужившим, в то время как миссис Принс доставались от судьбы одни колотушки, а также враги, которые не пойми из-за чего проникались к ней ненавистью и вечно строили козни.

Впрочем, от миссис Принс была и польза, потому что благодаря ей я вывел одно из своих самых важных правил.

Надо сказать, что тогда я вел дневник... Лишь много позже я научился избегать, как огня, любых личных записей, писем, колдографий — всего, что могло дать ключ к моей настоящей личности, а не к тщательно создаваемой маске. Ввел в собственном доме железный принцип — немедленно уничтожать любую ненужную бумажку, будь это просто список покупок. Так что, обнаружив среди хлама в чулане свой детский дневник, я и его без сожаления бросил в огонь. Но сначала перечитал.

Это был самый наивный, самовлюбленный, поверхностный и сентиментальный дневник, какой только может быть у подростка. Я не знал, смеяться мне над ним или плакать. Особенно меня умилили жизненные правила, которые я пытался сформулировать, — например, правило о том, что курить вредно. Очень смешно перечитывать такое, выкуривая не менее двадцати сигарет в день...

Но правило, выведенное на основе наблюдений за миссис Принс, осталось со мной навсегда.

Только ты полностью отвечаешь за свою жизнь. Что бы с тобой ни случилось — это только твоя вина, а не чья-то еще.

"Всегда говори: "Я сделал ошибку". Никогда не говори: "Мне не повезло".

На вторые сутки после возвращения домой, в ночь на 23 декабря, всех разбудил низкий, тяжелый гул самолетов. Мама потребовала, чтобы мы срочно спускались в подвал, и я побрел вниз, зевая и протирая глаза. Папа еще осенью оборудовал в подвале убежище, куда стащили ненужную мебель, одеяла и небольшой запас еды и воды. Узкий наклонный коридор вел наружу, в сад — запасной выход на случай, если бомба попадет в дом.

Несмотря на наколдованный в жаровне переносной огонь, в убежище было холодно. Друэлла сразу улеглась спать на кушетке, положив голову на колени миссис Розье, Принсы тихо сидели в уголке. Эльфы сбились в кучку на скамейке и укутались все вместе в один плед.

Мама все время нервно посматривала на потолок; отец устало сказал, что ничего не случится — здесь толстые перекрытия, рассчитанные чуть ли не на осаду, да еще и магический щит. Кроме того, летчикам нужны большие города, а затерянный в лесу дом, да еще при затемнении, вряд ли привлечет их внимание. Разве что зенитки не пустят немцев к Манчестеру, и они решат "разгрузиться" над окрестностями. При этих словах Либби начала тихонько всхлипывать, пока мама раздраженно не велела ей замолчать. Папа тем временем укрылся пледом и спокойно заснул.

Собаки нервничали и поскуливали. Майк все никак не мог найти место и время от времени принимался лаять. Расти долго обнюхивал все углы, потом стал скрестись у двери. Я сказал, что выведу его, завернулся в одеяло поверх пижамы и пошел по коридорчику. Колин пошел следом за мной.

С тяжелой железной дверью пришлось помучиться. В конце концов она открылась, да с таким скрипом, что у меня заныли зубы. Ледяной воздух в первое мгновение показался обжигающим. Колин трясся под пледом, я накинул одеяло на голову. Расти, к счастью, не жаждал гулять, а задрал ногу прямо у выхода — ему с его короткой гладкой шерстью в морозы тоже приходилось несладко.

Потом я поднял голову и увидел на северо-западе зарево над лесом. Чуть ли не полнеба было освещено, словно на восходе солнца. При этом гул самолетов был едва слышен. Я посмотрел в другую сторону — за зубчатыми очертаниями крыши виднелось черное, глубокое, безлунное зимнее небо с колючими большими звездами. Тишина и спокойствие.

Как будто разные стороны неба принадлежали разным планетам.

Захлопнув дверь, мы бегом спустились в убежище. Грея руки у огня, я сказал:

— Манчестер, кажется, сильно бомбят.

Мать Эйлин всхлипнула. Миссис Розье смотрела в огонь, машинально поглаживая голову спящей Друэллы и перебирая ее волосы. Моя мама сказала:

— Неделю назад был Шеффилд.

В Шеффилде, как выяснилось, разрушения были довольно сильные. Никто не ждал, что немцы заберутся так далеко вглубь Англии, и там даже магических щитов толком не было. Мне стало жутко — Манчестер от нас за двадцать с лишним миль, а Шеффилд совсем рядом. На хорошей метле минут десять лету...

Никогда еще война не была так близко.

На следующий день в "Пророке" появились колдографии того, что позже получило название "Манчестерский блиц". Немцы сначала сбрасывали "зажигалки", а потом бомбили, ориентируясь на свет пожаров. На колдографиях были целые улицы, состоящие из одних решетчатых остовов зданий, внутри которых бушевало пламя. Казалось, будто кто-то аккуратно поставил рядом много-много плетеных корзинок, а потом поджег их.

Я подумал, что, наверное, так выглядят города в том аду, в который верят маглы.

На следующую ночь Манчестер опять бомбили, и часть магического квартала тоже была разрушена. Но на Рождество все было спокойно. Мы слушали по радио выступление министра Фосетта. Он старался внушить магическому сообществу, что основная опасность позади, но это звучало так неубедительно, что он, наверное, и сам не знал, как дочитал до конца бумажку со своей речью.

Зато потом, в два часа ночи, говорил Дамблдор — усталым, хрипловатым, но вполне уверенным голосом. Я уже хотел спать и не запомнил подробно его слова. Осталось только общее ощущение: впереди годы войны, много крови, усталости и горя, но в конце нас ждет победа. Казалось, он совершенно не сомневался в этом, и, слушая его, ты тоже начинал верить.

Приехавший к нам к нам на Рождество отец Колина — ему в Силах самообороны дали короткий отпуск, чтобы повидаться с детьми, — сказал, что Дамблдора в войсках очень уважают. Он практически принял на себя руководство операциями, и многие говорили, что он должен заменить Фосетта на посту министра. А еще Дамблдор считал, что оборона одной только Англии не решает дела, и нужно обязательно разгромить Гриндельвальда на континенте, чего бы это ни стоило. Иначе опасность останется еще на многие годы. Фосетт был против этого, потому что не хотел рисковать жизнями британских магов, но Дамблдор был уверен, что рано или поздно высадки во Франции не избежать.

Обычно на каникулах я отсыпался, но той зимой поднимался еще затемно. Смешно сказать, зачем. Мне хотелось посидеть возле елки. Глупо, совсем по-детски. Но только в эти часы, когда в комнату проникал белесый свет раннего утра, и было еще очень тихо, я мог побыть в одиночестве и почувствовать себя дома. От елки сильно пахло хвоей; если ее слегка тронуть, иголки сыпались на пол с тихим шорохом, а золотые и серебряные шары звенели и начинали медленно крутиться, то в одну сторону, то в другую. Совсем как давным-давно.

Посидев так полчаса, я бежал обратно в спальню и долго грелся под одеялом. В коридорах в это время уже слышался топоток ног эльфов. Когда Либби приходила меня будить, я прятал голову под подушку и делал вид, что сплю.

После Рождества соседние города уже не бомбили — наверное, маглы решили сделать себе каникулы, — и все понемногу успокоились. Начали даже думать о каких-то повседневных вещах, строить планы. Мне удалось подслушать разговор родителей:

— Друэлла такая милая девочка...

— Рано еще об этом думать! И потом, мы не знаем, что случится завтра.

— Война же не будет вечно, а Рэй к тому времени закончит школу...

Мерлин, они что, уже невесту мне подбирают?!

А вдруг Друэлла как-то об этом пронюхала и уже имеет на меня виды?

На всякий случай я решил сразу дать ей понять, что это пустой номер, и после завтрака первым делом сунул ей за пазуху найденную в подвале мокрицу. Крику было на весь дом. Потом, когда мы пошли гулять, она мне отомстила — коварно подкралась и столкнула с мостика в замерзший ручей. Пока я выбирался из ледяной каши и пытался кое-как обсушиться палочкой, Друэлла обстреливала меня снежками с берега, собаки лаяли, как ненормальные, а подлый Колин — нет бы помочь другу! — покатывался от хохота.

Эйлин стояла в сторонке и молча смотрела на нас. Даже ни разу не улыбнулась. Несмотря на то, что мы стали брать ее в свою компанию, она дичилась по-прежнему, так что, как я позже с удивлением понял, за все каникулы мы с ней не обменялись и тремя десятками фраз.

Ничего, зато ее мамаша говорила за двоих.

В тот день мы дошли до самой дороги на границе леса и там у поворота на Хейбридж обнаружили уродливое бетонное сооружение. В начале войны маглы понастроили множество таких. Шестиугольные, с толстыми стенами и маленькими прорезями для пулеметов, они напоминали коробки для пилюль, и в газетах их так и называли. Предполагалось, что они послужат огневыми точками в случае, если немцы решат высадиться на наш остров.

Мы забрались внутрь "коробки" и немного полазали там. Внутри было полутемно, голоса эхом отдавались от обледеневших бетонных стен. На обратном пути мы жутко промерзли на ветру и домой бежали бегом. Расти все время уносился вперед, потом возвращался и ждал нас, поджимая то одну, то другую лапу. Майк вообще отказался идти, так что я нес его, завернув в полу мантии.

Каникулы закончились, как всегда, неожиданно быстро, но впервые мне действительно хотелось вернуться в Хогвартс. Стыдно вспоминать об этом — одна из немногих вещей в моей жизни, за которые мне действительно стыдно, — но к концу каникул я уже рвался уехать. Я устал от холодных комнат, чужих людей, тревоги и запаха сердечных капель. Как большинство подростков, я выбрал самый легкий путь — убежать от проблем, — и потому был счастлив, когда шестого января наконец смог шагнуть в камин и оказаться в школе.

Жарко натопленная, такая знакомая слизеринская гостиная показалась мне лучшим местом в мире. Дотащив чемодан до спальни, я открыл дверь и сразу увидел Риддла, который сидел на своей кровати, скрестив ноги по-турецки, и что-то читал. Подняв голову, он улыбнулся и помахал мне рукой.

И я почувствовал, что наконец-то дома.

Торнсит-Лодж (Thornseat Lodge) в Дербишире, послуживший прототипом дома Лестрейнджей.

Здесь и далее (если не указано иначе) фотографии Торнсит Лодж и окрестностей — © Leary

Фото взято с сайта: http://www.28dayslater.co.uk/forums/showthread.php?t=866

Маленькая история о том, как я нашла дом Лестрейнджей.

Собственно, поначалу я его просто придумывала. Я примерно знала, как он выглядит, знала, что он находится в Дербишире, и даже высчитала, где: в нескольких милях от деревушек Хай-Брэдфилд и Лоу-Брэдфилд, недалеко от Шеффилда. Это территория национального парка Peak District, так почему бы там не быть участку леса, скрытому от глаз маглов?

И лишь потом однажды на одном из сайтов, посвященных английским усадьбам, я увидела дом, очень похожий на то, что было в моем воображении.

Каково же было мое удивление, когда оказалось, что он находится недалеко от деревни Хай-Брэдфилд в Дербишире...

Пожалуй, самое мое удачное «попадание в яблочко» на сегодняшний день.

Торнсит-Лодж построен в 1855 году, и поначалу это был охотничий домик. Потом там был детский приют, а сейчас дом заброшен. Совершенно мистическое место (как, впрочем, будет видно из иллюстраций дальше).

Видео об этом доме можно посмотреть здесь — http://www.youtube.com/watch?v=k1L_LimVo34

Еще много хороших фотографий здесь — http://urbexforums.co.uk/showthread.php?t=383&highlight=Thornseat+Lodge

Или, может быть, дом просто кажется заброшенным, с точки зрения маглов?..

Глава 9

В первые учебные дни на факультете царило радостно-возбужденное настроение. Мы все вернулись, никто не погиб под бомбами, а завтра — какая разница, что будет завтра? Да и война уже стала чем-то привычным и повседневным. Она больше не вызывала такого ужаса и чувства обреченности, как поначалу. Мы были молоды, нам хотелось жить и смеяться, и поэтому все с энтузиазмом встретили идею кого-то из шестикурсников — устроить вечеринку в честь конца каникул.

К вечеру в общей гостиной было яблоку негде упасть. Общими усилиями приготовили пиршество — с десяток бутылок сливочного пива и сэндвичи из чего придется. Несмотря на протесты Вальбурги Блэк, второй старосты, Руквуд милостиво разрешил остаться даже первокурсникам. Тем более что мелкие не очень-то мешали — получив одну бутылку сливочного пива на всех (которой им хватило, чтобы опьянеть), они теперь тихонько подпирали стены и хлопали глазами. Заняться им все равно было нечем — партнерш для танцев не хватало, и всех их девочек расхватали старшекурсники.

В гостиной сдвинули мебель, вытащили откуда-то оставшиеся от предыдущего поколения слизеринцев граммофон и разномастные пластинки и устроили веселье. Поначалу мы еще держались в рамках, выбирая старинные, приличные волшебные танцы — павану, мореску, медленную и плавную чакону, — но потом махнули рукой, и в ход пошло все подряд, от пасадобля до фокстрота.

Дышать было нечем, все болтали без умолку, граммофонную иглу время от времени заедало. Я успел поймать Друэллу и утащить ее танцевать, прежде чем она сообразила, что происходит, и успела припомнить мне мокрицу. За два танца я даже сумел ни разу не сбиться с ритма, и Друэлла нехотя признала, что я не такой безнадежный дурак, каким кажусь. Но потом все равно бросила меня ради Альфарда.

Тем временем все уже были изрядно навеселе, и, когда появились гости с других факультетов — несколько мальчишек с Рэйвенкло, а также гриффиндорец Аластор и его рыжеволосый и веснушчатый однокурсник Игнациус Прюэтт, — их встретили аплодисментами. Прюэтт принес с собой угощение, которое смущенно выложил на общий стол. Маленькая плитка настоящего американского черного шоколада и три апельсина — целое сокровище. Оказалось, что отец Игнациуса служил в Силах самообороны, отличился при отражении нашествия Гриндельвальда, был ранен, а потом на Рождество вместе с медалью от Министерства получил еще праздничный паек.

Шоколад великодушно отдали первому курсу, а апельсины Лу Блэк порезала тончайшими, как бумага, ломтиками, чтобы хватило на всех.

К полуночи танцы были в самом разгаре. Долохов с безумной скоростью кружил свою запыхавшуюся партнершу — светловолосую Миллисент Кларк. По гостиной эта пара двигалась, как маленький смерч, а все остальные с опаской сторонились. Потом Антонин ушел покурить, уступив Милли Тому Риддлу. Постоянный ухажер Милли, очкастый и серьезный Мэтью Бэгнолд, с тоской наблюдал за ними от камина, но стоило Кларк глянуть в его сторону, — тут же цеплял на лицо счастливую улыбку и делал вид, что страшно увлечен своим сливочным пивом.

Маркус, повеселевший и оживленный — его родителей наконец выпустили из фильтрационного лагеря, — утащил Эйвери в уголок возле камина играть в карты. Лу Блэк и Прюэтт совершенно не в такт музыке топтались у стены и каждые десять секунд останавливались, потому что Прюэтт то наступал Лу на ногу, то путался в складках мантии.

А в центре гостиной маленькая толпа наблюдала, как Друэлла, которой к тому времени надоело строить из себя Настоящую Леди, отплясывала с Аластором лихую шотландскую джигу, высоко подобрав полы мантии и с невероятной скоростью отбивая ритм каблуками. Кто-то из старшекурсников одобрительно свистел, Орион и Сигнус пялились на Друэллу, раскрыв рот, Альфард посмеивался и хлопал в ладоши. Я стал дразнить Колина — дескать, все Розье ужасные показушники, из кожи вон лезут, чтобы обратить на себя внимание, — и очень вовремя спрятался за кресло, когда он запустил в меня заклятием.

А вот Вальбурга была, кажется, недовольна, потому что зло поджала губы — от этого подбородок у нее выпятился и стал пугающе острым. Когда музыка кончилась, она тут же заявила, что первокурсникам пора спать, и принялась загонять их в спальни. Мальчишки, включая младших Блэков, со старостой спорить не решились и покорно ушли, но девочки заартачились, а с Друэллой у Вальбурги дошло до крика.

Лицо Вэл покрылось красными пятнами, она пригрозила, что пожалуется Слагхорну. Альфард пытался ее урезонить, Колин требовал, чтобы Вальбурга оставила его сестру в покое, — но тут Друэлла выкинула совершенно неожиданный финт. Нежно улыбаясь Вальбурге и не говоря ни слова, она плавным движением поставила ногу в лаковой туфле на стул, слегка сдвинула юбку и медленным, ласкающим жестом провела пальцами от щиколотки до коленки.

Поколением позже этот жест был бы, наверное, истолкован как сексуально-агрессивный, но тогда, в январе 1941 года, все поняли его совершенно правильно.

Хотя богатством Розье никогда не смогли бы сравняться с Блэками, однако, в отличие от Вальбурги, на Друэлле были шелковые чулки. Настоящие, довоенные, тонкие, как паутинка, стоящие бешеных денег на черном рынке, предмет вожделения и зависти любой девушки, роскошь, которую могли позволить себе только избранные...

Конечно, на самом деле Друэлле подарила их моя мама на Рождество, откопав где-то в старых запасах, — но кого это интересовало? Главное, что эффект был достигнут. Вальбурга задохнулась, будто ее окатили холодной водой, пару секунд постояла, а потом пулей вылетела из гостиной. Альфард только усмехнулся и пожал плечами. Друэлла с томной улыбкой повернулась к нему, повелительно протянула руку, и они отправились танцевать.

— Во дает, да? — растерянно сказал Колин. — Может, отлупить ее, как думаешь?

Я торопливо отказался от участия в воспитании его сестры, заявив, что ничего не понимаю в женщинах, и вообще они странные существа, так что лучше оставить их в покое. Подумав, Колин согласился со мной, махнул рукой на Друэллу и взял себе сэндвич.

Через полчаса пришел возмущенный Слагхорн и сказал, что мы не даем спать всей школе. Граммофон пришлось выключить, и все постепенно разошлись.

Наутро нас ждал серый тоскливый свет за окном, редкий снежок и новый учебный семестр.

Зима сорок первого года казалась бесконечной. В феврале морозы сменились оттепелью, потом опять ударили холода, и так оно и шло, как на качелях. Утоптанный грязный снег в школьном дворе то таял, то покрывался ледяной коркой, на которой кто-нибудь обязательно поскальзывался и падал. Однажды это случилось со Слагхорном, который в теплой мантии с меховым воротником торжественно направлялся в Хогсмид пропустить рюмочку. Его тут же бросились поднимать; красный и злой, Слагхорн наконец тяжело встал на ноги и отправился назад в школу — почистить мантию, а заодно побеседовать со смотрителем. После этого разговора к нему вернулось обычное благодушие, зато Прингл стал цвета вареной свеклы и принялся с остервенением посыпать школьный двор песком. Душу он отводил тем, что орал на учеников — дескать, носят в школу грязь.

В середине февраля немцы разбомбили Суонси — маленький городок в Южном Уэльсе, где невидимо для маглов сохранялись развалины замка самой Морганы. "Пророк" писал, что последние лет двести там была небольшая лаборатория Министерства, изучавшая магические артефакты эпохи бронзы. Но была она какая-то очень невезучая. В 1906 году из-за неудачного эксперимента Суонси потрясло мощное землетрясение, а теперь вот, явно по наущению Гриндельвальда, летчики-маглы разбомбили лабораторию подчистую, заодно сровняв с землей весь центр города.

И низлу было ясно, что из-за артефактов эпохи бронзы такой сыр-бор поднимать никто не станет. Но в военное время не принято задавать лишние вопросы...

На смену тоскливому, сырому февралю пришел не менее унылый март. День за днем небо было затянуто плотной серой пеленой. Казалось, что ты тонешь в ней, как в грязной воде, а уши заложило ватой. В довершение всего мне стало сниться, что меня казнят. Эти сны приходили каждую ночь, сюжет оставался всегда неизменным, менялся только способ казни. Меня то вешали, то сбрасывали с моста в реку, то сжигали на костре, то отрубали голову. Сначала я, задыхаясь, просыпался в ужасе, потому что совершенно четко, будто наяву, видел перед собой обтянутую черной тканью плаху и остро наточенный, уже довольно старый топор со щербинками на лезвии. Потом привык и ждал очередного сна с каким-то тоскливым равнодушием — все равно рано или поздно он кончится, а потом можно будет заснуть снова, уже без видений.

Вдобавок из-за военного времени походы в Хогсмид стали очень редкими — раз или два в семестр, — так что мы постоянно торчали в школе. В понедельник, 17 марта, у нас должна была быть контрольная по рунам, и половину воскресенья я честно пытался учиться, но никак не мог сосредоточиться. Снаружи сеялся противный мелкий дождик, и, хотя было всего два или три часа пополудни, в общей гостиной факультета горели все лампы — иллюзорное окно почти не давало света.

Мне почему-то было ужасно тоскливо, все валилось из рук, руны казались верхом бессмыслицы, и я ругал себя, что выбрал такой дурацкий предмет. Наконец махнул рукой, бросил учебник по рунам под стол и открыл трансфигурацию. Ничуть не лучше. Какая, интересно, необходимость превращать черепаху в чайник? Предположим, у человека нет под рукой чайника — так ведь и черепахи попадаются не на каждом шагу... Бред какой-то.

Как назло, даже поболтать было не с кем. Маркус засел в библиотеке с учебниками и англо-немецким словарем, Эйвери с головой ушел в длинное подробное письмо родителям, Розье отправился в спальню и завалился вздремнуть перед ужином — опять потом будет до часу ночи колобродить, зараза!, — Блэк помогал младшим братьям писать реферат по зельям, Риддл, как всегда, где-то шлялся...

Зато всякая мелочь не теряла времени даром. В гостиной стоял гвалт, будто в вороньей стае.

— А знаете, что этот дылда с Гриффиндора выкинул?!

— Который? Как его, Хагрид?

— Ага. Тот самый, что проглотил бутылку костероста.

— Да нет, его просто на какой-то день рождения слишком хорошо потаскали за уши!

— Сигнус, это ж вроде твой однокурсник?

— Ну... да...

— Слушайте, вы! Давайте уже ближе к делу! И что с ним?

— Да не захотел превращать мышь в табакерку. "Жалко, — говорит, — махонькая...". С Брэдли поругался, она его из класса выгнала. А этот придурок теперь мышь с собой везде таскает, из своей тарелки кормит. Назвал Звездочка.

— Ой, не могу! Звездочка!.. Вот идиот! Ребят, а может, он на самом деле тролль?!

От их хохота и болтовни у меня разболелась голова; казалось, каждое слово било по ней, как молотком. Неожиданно для самого себя я вскочил и заорал:

— Да заткнетесь вы, наконец?!

И запустил в гогочущих второкурсников первым попавшимся под руку стаканом с остатками тыквенного сока.

Стакан ударился о стену и со звоном разлетелся. На пару секунд воцарилась тишина, потом опять поднялся ор:

— А что такое? Людям уже и поговорить нельзя?!

Я коротко и емко сообщил людям, куда они могут идти поговорить. Старшекурсники, с комфортом расположившиеся у камина, радостно заржали. Вальбурга вскочила, отшвырнув астрономический справочник:

— А ну, прекратите! Лестрейндж, я сообщу декану, как ты выражаешься!

— Да хоть Мерлину!..

Сзади меня потянули за рукав. Я обернулся. Оказывается, Том только что пришел. Он был в уличной мантии, на волосах серебрились капельки дождя.

— Ш-ш-ш, — сказал он тихо. — Ну их. Пошли погуляем.

— Ты же только что с улицы.

— Ничего, с тобой могу еще побродить.

Я сбегал за плащом, и мы вышли через холл с поблескивающими в свете ламп песочными часами в пустынный школьный двор.

Дверь так разбухла от влаги, что с трудом поддавалась. Едва шагнув со ступенек вниз, я тут же попал ногой в огромную лужу. В ботинке противно захлюпало.

— Куда пойдем?

— Да все равно.

Мы завернули за угол, и Том вдруг остановился.

— Сейчас, подожди.

Он помолчал, сморщив лоб и прикусив губу, потом сосредоточенно взмахнул палочкой, что-то прошептал — и протянул мне на ладони красивую фарфоровую чашку, расписанную цветами камелии.

— Зачем?

— Ну, тебе же хочется что-нибудь разбить...

— Спасибо.

Я покрутил чашку в руках.

— Где это ты так научился?

— Да читал со скуки учебник для шестого курса... Но они пока выходят не очень долговечные. Так что расколоти ее скорее, пока в руках не расползлась.

Я размахнулся и со всей дури запустил чашкой в водосточный желоб. Нежно зазвенев, она раскололась пополам. Желоб отозвался оглушительным гулом, как жестяное ведро. Из отверствия внизу со скрежетом выпало несколько кусков льда.

— Еще сделать? — спросил Том.

Я кивнул.

На третьей чашке он выдохся. Я еще попинал ледышки, и мне стало как-то легче на душе. Том медленно водил ладонью по мокрым от дождя каменным стенам, будто что-то искал.

Потом, шлепая по лужам, мы вернулись в школу.

После уничтожения ни в чем не повинных чашек настроение у меня поднялось. Но делать уроки все равно не было никаких сил, так что я собрал валявшиеся на столе учебники, отнес их в спальню и свалил грудой на свою кровать. Потом отыскал детектив, который мне дал почитать Эйвери, и вернулся в гостиную.

Это был, конечно, не шедевр детективного жанра, но вполне годился, чтобы чем-то занять мозги. В книге речь шла о некоем ученом, который изобрел антимагическое зелье. Если распылить его в воздухе, оно лишало волшебных способностей любого человека на расстоянии нескольких миль. Ясно было, что это может стать настоящим супероружием в войне против Гриндельвальда. Но накануне того самого дня, когда изобретатель собирался доложить о своей находке министру магии, его — зельевара, а не министра — убили авадой в спину. Рабочая тетрадь с рецептом зелья пропала.

Первым делом подозрение пало, как водится, на племянника ученого. Племянник был, если верить автору, редкий шалопай и лоботряс. Он закончил Хогвартс всего с одним ТРИТОНом, а с тех пор бесцельно прожигал жизнь и все не мог дождаться, когда же унаследует дядины денежки.

Разумеется, при этом он не мог не явиться к дяде в одиннадцать вечера и не разругаться с ним так, чтобы слышал весь дом — после чего ученого нашли мертвым. Люди вроде этого племянника всегда выбирают самый неудачный момент для визита.

В довершение всего после разговора с дядей юный остолоп не придумал ничего лучше, как пойти в бар. Там он напился в стельку и, по его словам, потерял свою палочку. Ну да, конечно. Все так говорят.

Кандидата в убийцы номер один, естественно, арестовали — но тут в дело вмешался знаменитый следователь Николас Пембертон. Кое-что в обстоятельствах смерти изобретателя показалось ему подозрительным... Однако кто-то сразу же принялся ставить прославленному сыщику палки в колеса. Один свидетель разбился на неисправной метле, когда летел к Пембертону, чтобы сообщить ему некие важные сведения. Другого совершенно случайно покусала мантикора, невесть как оказавшаяся в мирном сельском районе Беркшира.

Я как раз дошел до момента, когда Пембертон отправляется ночью на кладбище, чтобы встретиться с неизвестным, приславшим ему анонимную сову. Вообще-то великий сыщик мог бы быть и поумнее. Даже троллю известно, чем заканчиваются такие встречи... Но в это время в гостиную вошел Руквуд и стал оглядываться, будто искал кого-то.

Потом направился прямиком ко мне.

— Лестрейндж, — сказал он, глядя куда-то в сторону. — Иди, тебя директор вызывает. Пароль — "пуговица".

Я поднялся, не выпуская книги из рук. Почему-то мне вдруг ужасно захотелось узнать, что там будет дальше, и я еще несколько минут так и читал стоя. Одна страница, другая, третья... Руквуд меня не торопил — ушел к камину и грел руки у огня, повернувшись ко мне спиной. Наконец я понял, что дочитать как следует все равно не получится, и заглянул сразу в конец.

Потом оставил детектив на стуле и вышел из гостиной.

Оглянувшись на пороге, я увидел, что Том и Руквуд смотрят мне вслед.

По лестнице я поднимался так медленно, как только мог, но она все равно оказалась ужасно короткой. Я останавливался на каждом лестничном пролете, убеждая самого себя, что ни разу не видел вот этого гобелена или вот этой выцарапанной на перилах надписи "Пирсон — урод". Заодно думал о концовке детектива.

Убийцей оказалась экономка ученого, Мэдди. Поначалу ее никто не подозревал, но потом Пембертон обнаружил, что ее полное имя было на самом деле Медора, и она была немка... С этой минуты все стало абсолютно ясно. Экономка в итоге отравилась вытяжкой из кураре, а рецепт антимагического зелья трансфигурировала в пустую бутылку из-под молока, которую должен был забрать ее сообщник, выдававший себя за молочника. Но Пембертон разоблачил их коварные планы.

С этой мыслью я еще постоял перед каменной горгульей, скрывавшей вход в кабинет директора.

Потом сказал: "Пуговица", и шагнул на вращающуюся ступеньку.

В кабинете Диппета вдоль стен стояли высокие — от пола до потолка — шкафы, заставленные потрепанными толстыми томами в кожаных переплетах. Портреты предыдущих директоров и директрис Хогвартса жались в промежутках между полками или просто стояли на полу, подпертые стопками книг. Диппет сидел за столом, рядом в кресле устроился Слагхорн. Увидев меня, он шумно вздохнул и высморкался.

— Садись, — сказал мне Диппет. — Хочешь чаю? С мятой?

Я опустился на краешек стула.

— Нет, спасибо, сэр.

Мне было почему-то очень холодно. Руки так дрожали, что пришлось сцепить пальцы.

Слагхорн опять вздохнул. Диппет вертел в руках перо.

— Рэй, я должен тебе сказать одну вещь... Постарайся... ну...

Вообще-то в этой осторожной преамбуле не было необходимости. Я и так все понял — еще когда они прервали разговор на полуслове, едва я вошел в кабинет.

Нет, раньше. Когда стоял перед горгульей и думал об экономке Мэдди.

Нет, когда еще поднимался по лестнице. Или когда никак не мог оторваться от книги, потому что откуда-то знал, что потом я ее не то что читать — видеть не смогу. Хотя в чем книга-то виновата...

Да нет, на самом деле еще раньше — когда увидел, как Руквуд отводит глаза.

Или когда я так мечтал что-то разнести вдребезги, а потом вдруг успокоился.

Или когда мне снилось, что меня казнят.

А может, еще раньше.

В последние полтора года мне постоянно казалось, что время утекает у меня сквозь пальцы, как вода. Его становилось все меньше и меньше. А сейчас последняя капля просто скользнула по руке и пропала.

Вот и все. Глава 10

— Ausculta, viator...

"Слушай, путник".

Текст был напечатан на пожелтевшей бумаге четкими крупными буквами. Страницы переворачивались с легким хрустом, от книги пахло пылью и полированным деревом, словно ее только что вынули из шкафа, из-за поблескивающих в свете ламп стеклянных створок со свинцовым переплетом.

Такой мирный, знакомый запах. Совершенно здесь неуместный. Будто ничего и не изменилось, будто все как раньше.

— Hoc die supremus dies...

"Сегодня высший день, день чрезвычайный, день последний".

Мой взгляд скользил по строчкам, я громко произносил написанное вслух, не понимая. Слова пролетали мимо, не задерживаясь в памяти. Я никак не мог сосредоточиться.

На улице был теплый, слякотный, грязный март, но в склепе было холодно и промозгло, пар облачком поднимался от моего рта. Серый, тусклый дневной свет смешивался с сиянием свечей и огоньков люмоса. На страницы книги ложились пляшущие тени.

— Mortalis homo est, mundi viatores sumus...

"Человек смертен, все мы в этом мире путники".

Заглавные буквы в книге — инициалы — были отпечатаны красной краской. Такого же яркого, насыщенного цвета артериальной крови, как львы на шелковом полотнище, которым был покрыт гроб. Идущие алые львы в серебряном поле. Герб Лестрейнджей.

Лестрейнджей здесь было много. Казалось, они слушали меня внимательно. Я привык к этому месту с детства, и оно никогда меня не пугало. Сводчатый потолок с расходящимися веером опорами, разноцветные снопы света сквозь витражные окна — и мраморные надгробия. Те, что ближе к нашему времени, — поскромнее. Средневековые — пышные, со скульптурами. Вот они лежат, такие спокойные, будто спящие — бородатые волшебники старых времен, их строгие жены, — лежат, прикрыв веки, мирно сложив на груди руки. В руках у кого каменная палочка, у кого длинный тяжелый меч. Им больше не о чем беспокоиться, все земные тревоги остались позади, они уже вне времени, в вечности.

— Ausculta, nauta...

"Слушай меня, мореплаватель".

Я уже слышал это раньше, я уже видел похороны, но в голове у меня никак не укладывалось, что все происходящее имеет отношение к моему отцу. Что это ему я сейчас читаю "Слушай, мореплаватель", к нему обращены слова погребального обряда магов, написанного Аврелием Бриттом еще в шестом веке. Что это все о нем.

Этого не может быть.

Эта мысль так меня поразила, что я вдруг перестал слышать собственный голос. Ах, ну да, я же молчу. Сразу стало слышно, как вокруг тихо, только свечи потрескивают. Этого не может быть, это все неправда.

Мистер Томлинсон, папин поверенный в делах, осторожно коснулся моего плеча и протянул руку, чтобы взять книгу, но я коротко качнул головой. Он думал, что я плачу. Ничего подобного. Я вообще ничего не чувствовал. Мне просто было странно. Больше ничего.

— Via, quae tendit sub moenia aeterna Avalonis...

"Путь, ведущий к вечным стенам Авалона".

Авалон, остров вечной весны, западный рай волшебников. Придет день, и все мы встретимся там.

Я перевернул очередную страницу — Мерлин, да кончится когда-нибудь это бесконечное чтение? — и вспомнил, как Томлинсон накануне спрашивал меня, будем ли мы проводить похороны по полному обряду. В большинстве волшебных семей давно уже всего этого не читают, да и вообще мало кто в наши дни изучает латынь. Но я сказал — будем. Он как-то аккуратно пытался мне объяснить, чего это от меня потребует, а мне было смешно. Ну, чего он осторожничает, я же и так все знаю.

Читать придется мне.

Это должен делать старший мужчина в роду, глава семьи, а если он никак не может присутствовать, то наследник, а если и он не может, то ближайший по старшинству... Но у нас теперь нет ни дальних, ни ближних, и нет никаких наследников. Все сошлось на мне. У отца остались только замужние сестры, их дети носят другие фамилии, а Лестрейнджей в Англии больше нет — во всяком случае, в магической Англии, среди маглов-то их пруд пруди. Так что я теперь глава рода, и тридцать поколений предков выжидательно и требовательно смотрели на меня. И львы на гербовом полотнище смотрели круглыми спокойными глазами.

Я не хотел.

Я не мог.

Но они смотрели и ждали, и я читал и читал.

Я очень смутно помнил предыдущий день, потому что думал совсем о другом, все надеялся, что как-нибудь выяснится, что произошла ошибка, недоразумение. Я и сейчас на это надеялся — глупо, это же глупо, но вдруг? А накануне мне остригли волосы — они и так были не особенно длинными, но для траура их стригут совсем коротко и нарочито неровно, будто в спешке, потому что в трауре не полагается думать о внешности. Окончательно я понял, что произошло, только когда увидел приготовленную траурную мантию — черную, без единого украшения, с глухим воротником под горло и узкими рукавами. Зеркала в доме были занавешены черным. Я украдкой поднял с одного покрывало и посмотрел на себя — темный силуэт в сумерках, будто под толщей зеленой, прохладной морской воды.

Люди по-разному определяют для себя тот день, когда они стали взрослыми. С первого секса, первого боя, рождения первого ребенка.

Я стал взрослым в то мгновение, когда увидел себя в зеркале в траурной мантии.

Ты идешь и идешь, а потом оглядываешься назад и понимаешь, что перешел порог, и пути назад уже нет.

Никогда.

Остающихся всегда преследует чувство вины. За то, что не успел, недолюбил, недосказал, недослушал...

Тебе всегда мерещится, что времени впереди много, а мелкие обиды кажутся такими важными. Потом вдруг хлоп — и все. Ты уже не сможешь попросить прощения. Хоть бейся головой об стену.

Никогда.

В молодости все ссорятся с родителями, но счастливы те, кто успел примириться.

Никогда наступает раньше, чем нам кажется.

Ага, вот и последняя страница.

Серебряное кольцо с гербом на моей руке сверкнуло в свете факелов, когда я листал книгу. Это папино кольцо, его пришлось уменьшать, чтобы не соскальзывало с пальца. Украшения в траур не носят, но это особый случай, это кольцо надеть больше некому.

Я не хотел.

Но у меня не было выбора.

Я чуть повернул голову к Томлинсону. Он и сам уже увидел, что служба почти закончена, и подал знак остальным. Теперь у меня за спиной пели, и приходилось читать громче.

Кто-то заплакал, очень тихо. Наверное, мама.

Все пели по-английски то же, что я читал на латыни.

Неужели это все правда?

Дикость какая.

Сейчас я закрою глаза, и наваждение пропадет.

— Post transitum maris procellosi, videbis diei lumen...

"Перейдя бурное море, увидишь свет дня", — пели у меня за спиной.

Томлинсон взял у меня книгу и протянул мне папину палочку. Я поднял ее высоко над головой и с силой согнул. Палочка оказалась неожиданно прочной, она сопротивлялась изо всех сил, будто хотела остаться наверху, с нами, но наконец с громким треском сломалась пополам. Я бросил ее вниз, и обломки с легким стуком упали на шелковое полотнище, закрывающее гроб.

— Sit tibi terra levis, sit tibi via facilis, vade in pacem.

"Да будет тебе земля пухом, да будет твоя дорога легкой, ступай с миром".

Путник выслушал наставления, мореплаватель отчалил от пристани.

Стоявшие рядом взрослые волшебники единым движением подняли палочки. Каменная плита сдвинулась и встала на место, закрывая проем в полу. Я успел заметить, как львы на полотнище, зевая, сворачивались клубочком и закрывали глаза, готовясь к долгому-долгому сну.

Я наклонился и коснулся плиты рукой.

— Легкой дороги.

Так всегда говорят, когда уходят волшебники.

Придет день, когда мы все встретимся. Но пока что я остался здесь совсем один.

Отец умер от инфаркта. Мне сказали, что это было легко и быстро. Прибывший целитель смог только констатировать смерть. Есть случаи, в которых и магия бессильна.

Дела у него давно шли плохо, так что неудивительно, что сердце не выдержало. С началом войны его бизнес, основанный на экспортно-импортных операциях с континентом, затормозился. А были еще и займы, взятые для пополнения оборотного капитала, которые непонятно было чем возвращать. Все его попытки поправить дела ни к чему не привели, и теперь нашей семье предстояло иметь дело с толпой кредиторов и двенадцатью тысячами галлеонов долга.

Все это мне и маме рассказал Томлинсон, когда мы на следующий вечер после похорон сидели в отцовском кабинете.

Здесь все было так привычно и знакомо, что казалось совершенно невероятным, что отца уже нет. Будто он только на минуту вышел. Стол был завален грудами бумаг и расходных книг, секретер открыт, и оттуда то и дело норовили вывалиться стопки писем и перья, которые мама машинально собирала и складывала обратно.

Впрочем, тогда я еще не понимал случившееся полностью. Томлинсон вел себя деловито и спокойно. Пока не все так страшно, говорил он, есть остатки средств на счетах, есть сколько-то товара, который можно продать. Я привык верить взрослым и со вздохом облегчения принял мысль, что мы выкрутимся.

Мама очень старалась держаться. Я пытался утешить ее, как мог, но мне было очень тяжело, так что в глубине души я обрадовался, когда через несколько дней приехала тетя Мирабел. Она тоже была вдова, и с ней мама могла выплакаться. Миссис Принс притихла и старалась не попадаться на глаза. А я вернулся в Хогвартс.

Люди, которые не теряли близких, обычно стесняются тех, у кого кто-то только что умер. Не знают, как и о чем с ними говорить, боятся ненароком задеть, случайно коснуться больного места. И потому выбирают обычно путь наименьшего сопротивления — начинают избегать. Вот и я оказался в такой пустоте. Словно был спрятан в кокон, отделен слоем паутины от остальных людей. Как будто они могли слышать, что я говорю, но не понимали. Видели — и не видели одновременно. А отойдя на шаг, выбрасывали из памяти.

Из нашей компании Эйвери боялся меня именно так и старался не оставаться со мной наедине. Блэк, сказав несколько сочувственных фраз, больше не возвращался к этой теме. Розье держался мужественно — он не мог меня бросить, но при этом ему явно было тяжело, и он опасался сболтнуть лишнего. Особенно старался, не приведи Мерлин, не упоминать при мне своих родителей.

Зато в те весенние месяцы я стал дружить с четверокурсницей Милли Кларк — она была сирота и хорошо понимала, что это значит. Еще мы много общались с Маркусом — он, пускай и неуклюже, но искренне старался мне помочь. А однажды ко мне смущенно подошел Эрвин Либгут с Рэйвенкло. Родители Эрвина были евреи, и он не знал, что случилось с ними после того, как его тайком вывезли из Польши. Должно быть, сгинули в гриндельвальдских спецпоселениях...

До этого мы с Эрвином были знакомы лишь шапочно, а тут вдруг ушли вдвоем с трансфигурации и несколько часов проговорили за теплицами. Теперь, когда я был полусиротой, он перестал меня стесняться. Я стал одним из тех, с кем можно было говорить о таких вещах. Теперь меня не удивляло, как можно говорить об этом легко и отстраненно, без сентиментальности и слез.

Самое удивительное — тому, что о таких вещах можно говорить, меня научил Риддл. Те, кто потерял близких, знали, как прорвать "кокон", — Том, казалось, просто его не замечал. В первый же вечер, когда я попытался уйти спать пораньше, он чуть ли не силой отодвинул полог на моей кровати, уселся рядом и сказал:

— Рассказывай.

— Что?

— Об отце. Каким он был. Что хочешь.

Поначалу я не хотел, но потом меня прорвало. Я говорил, говорил и не мог остановиться.

Наверное, у меня был не слишком хороший отец. В чем-то слишком жесткий, в чем-то равнодушный. Мы никогда не были особенно близки. Но я любил его, у меня была счастливая семья, и сейчас я чувствовал себя так, будто кто-то отрезал половину моего "я", оторвал по живому.

Поначалу вспоминать отца было мучительно, но потом я вдруг заметил, что от этого становится легче. Истории и сказки, которые он мне рассказывал, его любимые словечки и привычки. То, как мы с ним ходили на охоту или просто бродили по лесу. Запах его сигарет, его мелкий неразборчивый почерк — вскоре после этого я обнаружил, что мой почерк изменился и стал похож на отцовский... Я нес все, что приходило в голову, пересказывал Тому случаи из своего детства, разные забавные истории. Колин поначалу смотрел на нас перепуганными глазами — ему казалось, что Том поступает жестоко, заставляя меня вспоминать. А мне, как ни странно, так было проще, словно я отделял себя от своего горя, превращал его просто в рассказ.

Наверное, таким способом пользуются писатели — отделяют от себя свою жизнь, переводя ее в текст.

Я не знаю, откуда Том научился этому. Может быть, из книг — он всегда любил читать что-нибудь о людях, их психологии и отношениях. А может быть, интуитивно сам догадался. Но тогда он мне очень помог — тем, что заставил говорить и слушал, молча и внимательно, не сводя с меня глаз, пока, наконец, рассказывая что-то смешное, я против воли не начал улыбаться. Только тогда он тоже улыбнулся и со вздохом облегчения сел поудобнее, а я вдруг понял, что у него, должно быть, страшно затекли ноги — он почти час просидел рядом со мной, не шевелясь и почти не дыша, чтобы не сбить меня с нужного настроения.

Каким-то образом этот разговор освободил меня, будто перестало действовать проклятие. Но еще очень долго я мог общаться только со "своими". Теми, кто не ждал от меня ежеминутных проявлений горя и не считал меня бесчувственным из-за того, что, едва похоронив отца, я был способен смеяться и жадно поглощать жареную картошку. Теми, кто понимал.

Я не помню, как умудрился закончить тот семестр. Меня охватила странная апатия. На уроки я еще как-то ходил, но домашними заданиями откровенно пренебрегал. Впрочем, меня жалели, вытягивали и даже на экзаменах ставили "выше ожидаемого" там, где ответ годился разве что на "удовлетворительно".

А я даже не испытывал благодарности. Мне было все равно.

На платформе вокзала Кингс-Кросс Розье заставил меня пообещать, что я ему сразу же напишу. Том сказал, что напишет сам на магловскую почту в Хейбридже, до востребования. Потом меня забрала мама — она была в черной мантии и траурной шляпке с длинной вуалью, — и мы отправились домой через общественный камин в дальнем конце платформы.

Дом поверг меня в оцепенение.

Он был почти пуст.

До этого я никогда не осознавал, какие у нас огромные комнаты. Сейчас в них почти не осталось мебели, и они стояли чистые, пустые и гулкие. Чтобы расплатиться с долгами, мама продала все, что можно, от рояля до всех своих украшений. От библиотеки остались только шкафы да груда старых журнальных подшивок и потрепанных книг, из тех, что никому не интересны.

Я мельком вспомнил, как когда-то подарил Тому "Историю Хогвартса" XVI века... Было и забавно, и грустно думать, что из всех наших книг уцелело — по крайней мере, досталось кому-то близкому, — только то, что было отдано. Все, что мы хотели сохранить для себя, перешло чужим людям.

Эльфов тоже не было — их продали вместе с остальным имуществом. Зато собаки встретили меня радостным лаем.

В доме мы были с мамой одни — тетя Мирабел уехала, а Принсы, осознав, что здесь уже не извлечешь никакой пользы, еще в мае тихо перебрались к каким-то дальним родственникам в Норфолк.

В первые два дня после приезда я почти все время спал. На третий вечер мы с мамой устроились в папином кабинете — тоже почти пустом, — и принялись разбирать бумаги. Как оказалось, мама завела для записи наших долгов отдельную тетрадь. Большая часть уже была зачеркнута, но некоторые оставались — возле цифр стояли жирные восклицательные знаки, написанные красными чернилами.

Положение, как выяснилось, было аховое. У меня голова шла кругом от того, что мы были должны, что остались должны, с кем расплатились, у кого и на каких условиях перезаняли. Я клял себя на чем свет стоит, что уехал в школу, не разобравшись со всем этим. В результате все осталось на маму, а она никогда в жизни не понимала в деньгах, потому что привыкла, что все решает отец. Она и сама этого не отрицала.

— Я понимаю, что, наверное, наделала глупостей, — мама рассеянно гладила меня по голове, как в детстве. — Знаешь, есть такая поговорка: "Как за каменной стеной"? Я привыкла, что именно так было с твоим отцом. Я могла ни о чем не думать, не беспокоиться, я знала, что он оплатит любой счет. А теперь вот... Я так растерялась... Рэй, ты на меня очень сердишься?

— Ну что вы, мама. Конечно, нет. За что?

Действительно, какое я имел право сердиться? Я должен был сам заниматься финансовыми делами, а не сваливать все на женщину. Сам и виноват.

Как выяснилось, мама умудрилась рассориться с Томлинсоном, потому что он слегка нагрел себе руки на наших счетах, когда расплачивался с кредиторами. Разумеется, это было непорядочно с его стороны. Естественно. Но безупречных людей не бывает. Кроме того, что бы ни говорила мама — дескать, Томлинсон низкий лжец, — но у него и вправду могло быть неформальное соглашение с моим отцом насчет использования части денег со счета как вознаграждения за услуги.

Да и как ни крути, а Томлинсон, по крайней мере, сумел добиться через суд списания части долгов на основании форс-мажора. А вот то, что мама натворила, оставшись без него, не поддавалось уже никакой логике. Положим, долг перед "Гринготтс" удалось реструктуризировать — под залог дома, с отсрочкой на пять лет. Это еще ладно, это куда ни шло...

Самое интересное ждало меня впереди.

— Я не знаю, как ты к этому отнесешься... Да где же оно?.. Сейчас, — мама близоруко щурилась, перекладывая бумаги. — Ах да, вот. Может быть, не надо было, но я и так заняла у всех, у кого можно было занять, в "Гринготтсе" даже и слышать не хотели о дополнительном кредите, а Смизерс уже подавал иск... В общем, я взяла не в банке, а у одного такого человека, который дает в долг, тысячу галлеонов под шесть процентов... Теперь у нас остается только долг перед "Гринготтс" и вот эта тысяча, и все.

Я уже про себя прикидывал, что, кажется, не все так страшно... Потом вчитался в текст договора и почувствовал, как пол уходит у меня из-под ног.

— Шесть процентов — в месяц?!

— Ну... да, — мама смотрела на меня жалобно и растерянно. — Но я совсем не знала, что делать...

— Чем же мы будем их выплачивать? И опять-таки под залог дома... С переходом права собственности в случае невыплаты процентов в течение шести месяцев и одного дня... Мама, вы уже платили что-нибудь по этой закладной?!

— Пока нечем, но...

Я в ужасе уставился на дату. Восьмое июня. А сегодня третье июля. Почти месяц прошел, и у нас уже долг в 60 галлеонов одними только процентами. А к Рождеству мы лишимся дома. Совсем. Точка.

— Но Филипп — ты его знаешь, мой троюродный брат, сын тети Сильвии — обещал, что поможет деньгами. Он такой молодец, не оставил меня в беде. Если бы он не открыл мне глаза, бессовестный Томлинсон ободрал бы нас, как липку. Собственно говоря, Филипп и свел меня с этим банкиром...

— Мама, помилуйте, какой банкир?! Подпольных банкиров не бывает! Тем более таких, которые дают деньги под ростовщический процент!

Шесть процентов в месяц. Семьдесят два годовых.

Великий Мерлин.

— И что, помог этот ваш Филипп?!

— Пока нет, сынок, но он обязательно... Рэй, только не кричи на меня. Все так плохо, да?

Я страшным усилием воли взял себя в руки. Я не имею никакого права кричать, тем более на маму. Она сделала все, что могла, пока я маялся дурью в Хогвартсе. Некого винить, кроме себя.

— Да нет, ничего страшного. Справимся. Все будет нормально.

Мама, тихо всхлипнув, обняла меня и прижала к себе. Я уткнулся лицом в воротник ее черной мантии, пахнувший нежными, знакомыми с детства духами.

Ночная орхидея.

— Вы только не волнуйтесь. Я разберусь, все наладится.

Хотел бы я в это верить...

На следующий день я понесся к Томлинсону. Он теперь работал в магическом Сити, в какой-то юридической конторе, и вовсе не жаждал меня видеть. Я долго извинялся за маму — как я понял, расстались они весьма бурно. Наконец слегка оттаявший Томлинсон согласился меня выслушать, рассмотрел договор и присвистнул:

— Плохо дело.

— Скажите, есть возможность как-то его оспорить?

Он медленно покачал головой.

— Боюсь, что нет. Составлено по всем правилам, скреплено магическим соглашением... В случае невыплаты процентов через полгода вы просто не сможете войти в собственный дом. Я кое-что знаю об этом Баркере. Он тертый калач, так что здесь предусмотрено все, что можно предусмотреть. Кроме того, как я наслышан, на крайний случай у него есть свои способы выбивать долги...

Меня охватило полное отчаяние. Из-за долга в какую-то тысячу галлеонов мы можем потерять дом и землю, которые стоят как минимум в десять раз дороже.

— А можно ли как-то занять еще в "Гринготтс"? По крайней мере, двадцать годовых — не семьдесят...

— Как раз в "Гринготтс" не стоит и соваться. Насколько я понял, дом уже и так в закладе у гоблинов. Узнав о том, что он одновременно был отдан в залог еще раз, они тут же подадут судебный иск, и тогда точно все пропало.

Я не помню, как вышел от Томлинсона. Поцарапанные перила и обшарпанные стены офисного здания плыли у меня перед глазами. Таблички с надписями фальшивым золотом "Такой-то, сякой-то и партнеры" издевательски ухмылялись мне вслед.

По пути домой я купил газету, где печатались объявления о работе, но не нашел там ничего утешительного. Колонка "Требуются" состояла всего из пяти-шести вакансий, зато раздел "Ищу работу" занимал две страницы. Тем не менее я честно обошел все места, где были нужны сотрудники, и везде получил от ворот поворот. Даже чтобы устроиться младшим помощником аптекаря или продавцом метел, требовался по крайней мере аттестат о сдаче СОВ, до которого мне оставался целый год. Я отправил множество писем знакомым и родственникам, но помочь никто не мог. Отец Колина Розье предложил устроить меня по знакомству секретарем в какую-то фирму, но там обещали платить всего три галлеона в неделю, а этого не хватило бы даже на выплату процентов. И ведь нужно было еще на что-то жить...

На большее, впрочем, рассчитывать и не приходилось — в то время оклады везде были маленькие, и даже управляющий такого большого магазина, как "Флориш и Блоттс", получал всего около восьмидесяти галлеонов в месяц. А мне о подобной должности не приходилось и мечтать. Даже если бы я бросил Хогвартс, это ничего бы не дало. У меня оставалась "заначка" — скопленная из карманных денег сотня галлеонов, — но ее следовало беречь, как зеницу ока, и растягивать как можно дольше.

Перезанять денег тоже не удалось — все, кто мог, и так нам уже помогли. Тот самый кузен Филипп, который втравил нас в аферу с ростовщиком, теперь отделывался обещаниями — дескать, сейчас никак невозможно, но вот в следующем месяце... Пару раз он приходил к нам, сокрушенно качал головой, выражал искреннее раскаяние, что из-за его совета все так получилось, и клялся, что непременно найдет выход. Тогда я еще верил, что он действовал из лучших побуждений и просто был слишком неопытен в финансах, как и моя мама. Лишь намного позже я понял, что мамин кузен поступал вполне сознательно и сдал нас на милость Баркера из расчета на долю в прибылях. Уж очень заманчиво было наложить лапу на такое поместье, пользуясь тем, что его владельцами остались вдова и четырнадцатилетний мальчишка.

Впрочем, все это уже не имеет никакого значения. Тем более, что и двадцати лет не прошло, как я расплатился с Филиппом так, как он того заслуживал. Точнее, с его семьей — сам он к тому времени умер, так что, к сожалению, не успел достойно оценить моей благодарности... Однако это в любом случае неважно.

А тогда я был в каком-то странном настроении, которое даже отчаянием нельзя было назвать. Это больше напоминало лихорадку. В голове у меня как будто постоянно щелкал арифмометр. Я засыпал и просыпался с мыслями о деньгах, перед глазами все время стояли колонки цифр, и от этих бесконечных черных закорючек на пергаменте меня тошнило. Иногда меня охватывало какое-то нервное веселье — а, пропади все пропадом, осталось ждать каких-то полгода, а там... По крайней мере, все закончится. Не умрем ведь. Прибьемся к каким ни на есть родственникам, как-то да проживем.

Но надолго этого не хватало. Через четверть часа я опять четко представлял себе, как мы потеряем Дом — место, где я вырос, место, без которого не представлял себе своего будущего, место, где сотни лет жили мои предки... С улицы тянуло запахом яблок и леса, знакомые до мелочей доски паркета поскрипывали под ногами. А нам предстояло лишиться этого навсегда, уйти к чужим людям, стать приживальщиками при тех, кто согласится нас облагодетельствовать. Я вспоминал, как у нас жили Принсы — Мерлин, неужели и нам с мамой так придется? Ходить вдоль стены, улыбаться, хочешь не хочешь, униженно благодарить за подачки...

От этого становилось так тоскливо, что хоть волком вой или бейся головой о каменную стену.

Так ведь не поможет...

Слегка отвлекали только хозяйственные заботы — эльфов теперь не было, и все приходилось делать самому. Тут-то и пригодились полученные в Хогвартсе навыки. Очень скоро я стал заправским фермером — научился определять степень зрелости фасоли, понял, что вилки капусты срезают осенью, а клубника в саду вызревает в июне, зато в оранжерее круглый год. Когда я наконец сумел заколдовать вишню так, чтобы ягоды аккуратно ссыпались сами собой в плетеную корзину, а не разлетались во все стороны, как дробь из магловского ружья, это очень прибавило мне уверенности в своих силах. Еще я ходил каждое утро в лес — проверять силки и ставить новые. Однажды даже сумел снять утку на вечернем перелете, так называемой «тяге». Так что смерть от голода нам с мамой не грозила. Но я не мог забыть, что все это временно. Короткая передышка перед окончательным и полным крахом.

Сил хватало только на то, чтобы успокаивать маму, убеждать ее, что я уже почти договорился о работе и уже почти нашел, где занять денег. Еще я написал короткое письмо Колину — "Все нормально. Приеду в Хогвартс — расскажу", — а также сходил в деревню на магловскую почту и вполне успешно получил там письмо до востребования, написанное Томом. Сумел даже купить марки и конверт, не выставив себя полным идиотом (ну, почти), и написал ему такой же лаконичный ответ.

Мне не хотелось ни с кем делиться своими проблемами. Помочь ничем не помогут, а описывать это все — только лишний раз мучиться. Больше всего мне тогда хотелось умереть, чтобы ни о чем не думать.

В один из вечеров в конце июля — кажется, это было воскресенье, — я решил приняться за уборку. Оттягивать дольше было невозможно. И так дом уже превратился непонятно во что. Я вооружился найденным в шкафу справочником по домоводству для молодых хозяек, не уступавшим толщиной и размерами "Настольной книге практикующего зельевара", и приступил к делу.

Первую часть справочника я пролистал, не останавливаясь. Главы о том, как обучить неопытного эльфа чистить бронзу и ухаживать за антикварной мебелью, меня не интересовали — за неимением эльфов, бронзы и антиквариата. Занимавший двадцать страниц раздел "Мытье окон" я пропустил как слишком сложный и остановился на мытье полов и удалении пыли. Три раза перечитал все, что там было написано, а потом вступил в неравную схватку с предметами обихода.

Видимо, чувствуя мою неуверенность, они поначалу отказывались слушаться. Ведро так и норовило вылиться на пол в коридоре, щетка только размазывала грязь, а метелочка, вместо того, чтобы сметать пыль со шкафов и подоконников, носилась по воздуху, как взбесившаяся белка. От отчаяния я уже собрался было вымыть все вручную, как когда-то в Хогвартсе, но потом дело пошло на лад. И все было бы просто замечательно, не приди мне в голову безумная мысль заодно снять паутину с лепнины на потолке. В результате через минуту чисто вымытый каменный пол в холле был засыпан побелкой, и все пришлось начинать заново.

Через два часа я устал так, словно таскал ведра с водой на себе. Мне удалось кое-как прибрать в трех комнатах. Я счел излишней роскошью натирать паркет в гостиной, махнул на все рукой, отчистил мантию и отправился выпить чаю. Мама ко мне не присоединилась — днем она опять плакала, потом выпила успокоительное зелье и уже легла спать.

Я сидел на веранде в полном одиночестве, покачивался в плетеном кресле и бездумно смотрел на верхушки деревьев. Уже смеркалось, лес казался сплошной темной массой; где-то перекрикивались ночные птицы. Поначалу у меня на душе было легко, как всегда после физической работы, и даже усталость и боль в мышцах казались приятными. Потом это возбуждение схлынуло. Огонек в лампе дрожал и готов был погаснуть, толстые ночные бабочки с противным гудением бились об абажур, оставляя на нем смазанные серые следы пыльцы с крыльев. Я думал о том, что занимаюсь, в конечном счете, бессмысленным делом — дом все равно скоро станет чужим, так не все ли равно, в каком состоянии он будет? И ведь нужно-то всего-ничего — каких-то жалких шестьдесят галлеонов в месяц. Сейчас эта сумма казалась мне огромным, непосильным грузом, а ведь когда-то отец мог совершенно спокойно в один вечер проиграть столько же и даже больше за покерным столом...

Я поставил чашку.

За покерным столом.

Мысль совершенно безумная, но в то же время...

Меня научили играть в покер очень рано, лет в десять. Я не был особенно хорошим игроком и никогда не играл в настоящих клубах — только со взрослыми на домашних вечеринках, — но, по словам отца, неплохо справлялся. К тому же мне часто везло.

У меня еще припрятаны сто галлеонов. Немного, но для того, чтобы сесть за стол, вполне достаточно...

В памяти замелькали обрывки разговоров и прочитанные когда-то статьи в газетах о том, как люди умудрялись за ночь составить себе целое состояние. Я, конечно, и тогда не был настолько наивен, чтобы считать это правилом. Я отлично понимал, что проигрышей в игре, как и в жизни, бывает куда больше, чем выигрышей. Но при этом меня охватило бесшабашное, отчаянное желание рискнуть.

Такое часто случается с бедными людьми. Вместо того, чтобы с умом расходовать последние деньги на пропитание, они вдруг с того ни с сего спускают их на какую-нибудь чушь. Например, ненужную дорогую метлу, золотое кольцо, которое потом отнесут в ломбард, расшитую серебром мантию для походов в театр, куда ни разу в жизни не выберутся.

Несмотря на распространенное мнение, бедные обычно плохо умеют экономить. Экономят богатые. Именно потому, что они могут позволить себе все, что угодно, они и не тратятся на пустяки. А бедные на самом деле покупают вовсе не те побрякушки, за которые расплачиваются последним вытряхнутым из кошелька сиклем. Они покупают себе немного радости...

Вот и я, в глубине души понимая, что совершаю страшную глупость, тем не менее поспешно затушил лампу и бегом поднялся в свою спальню. Торопливо переоделся в более-менее приличную мантию, пригладил волосы, вытащил из тайника мешочек с деньгами. Посмотрел на себя в зеркало — бледный, взволнованный подросток с лихорадочным блеском в глазах.

Проходя мимо маминой спальни, я прислушался. Внутри было тихо, света под дверью не видно. Наверное, спит. Ну и хорошо. Я, наверное, совсем скоро вернусь — долго ли проиграться, умеючи, — так что она и не заметит, что я уходил...

Я тихо прошел по темной гостиной, постоял еще немного в проеме камина, потом сделал глубокий вдох и бросил себе под ноги горсть летучего пороха.

— Косой переулок!

Так я сделал свой первый шаг на ту сторону.

Глава 11

О существовании той стороны я раньше не знал.

Впрочем, вряд ли я был таким уж исключением из правил. Обычно люди ее не замечают. Та сторона постоянно присутствует где-то рядом, но мы проходим мимо, не видя даже самых, казалось бы, очевидных ее проявлений. Тех, что прямо-таки бросаются в глаза любому, кто с ней знаком.

Вход с Косого переулка в малозаметный двор-колодец; избегающие прямого взгляда серые люди в заношенной одежде и стоптанных ботинках; деньги, переходящие из рук в руки под прикрытием мантий; квартирки проституток — там вечно разложены постели и вечно несвежее белье...

Для большинства всего этого не существует. Большинство живет в мире, где нет воров, шулеров, убийц и ростовщиков, нет лязга железного замка за спиной, наручников и выкрашенных зеленой краской коридоров; в мире, где Ливерпуль — просто портовый город, а не место отправления (с самого дальнего, скрытого от магловских глаз грязного пирса) парохода на Азкабан. Где министерский патруль — это просто патруль.

Однако та сторона всегда поблизости. Словно тонкая черта, которую рискуешь переступить при первом же неверном шаге. Та сторона вползает в жизнь сивушным пойлом с черного рынка и чадящими огарками дешевых свечей, окнами без занавесок, тусклым (из экономии) светом газовых ламп, нестиранными простынями, блевотиной после поддельного алкоголя, горой окурков в пепельнице, немытой посудой, мусором по углам... Тоской, апатией, усталостью, когда тебе становится совершенно безразлично, что будет с тобой и твоей жизнью.

Тем летом я научился смертельно бояться любого проявления той стороны. И вдруг начал понимать Тома — с его болезненной аккуратностью, вынуждавшей постоянно мыть руки, сходить с ума из-за крохотного, незаметного пятнышка на школьной мантии и застилать кровать по утрам так, что одеяло и подушка выстраивались, словно по линейке. Раньше я думал, что это из-за приютского воспитания. В неполные пятнадцать лет до меня дошло, что Том точно так же постоянно ощущает ее.

Ту сторону рядом с собой.

Правда, в тот теплый июльский вечер я еще не подозревал ни о чем подобном. Просто вывалился из общественного камина в Косом переулке, долго отряхивал мантию от сажи, а потом отправился на поиски казино. Я точно помнил, что оно должно быть где-то здесь.

На улице было уже совсем темно — убывающая луна почти не давала света, а фонари не горели из-за затемнения, — и практически безлюдно. Витрины магазинов спрятались за глухими черными шторами, а редкие прохожие торопились домой. Тем не менее расположенный совсем рядом с Гринготтсом игорный дом был открыт. Вычурная и претенциозная вывеска "Дворец Морганы" зазывно поблескивала огоньками из-под защитного колпака.

Я подошел ближе, стараясь унять дрожь и чувствуя, как кровь гулко бухает в ушах. Почти у самого входа спохватился, что не снял с пальца кольцо с гербом — не хватало еще, чтобы по нему меня кто-нибудь узнал! Торопливо содрал его и сунул в карман.

На верхней ступеньке ведущей во "Дворец" лестницы стоял, позевывая, плотный краснолицый волшебник в алой мантии с позументом и высокой шляпе. Увидев меня, он слегка поклонился.

— Добро пожаловать, сэр! Приятного вечера!

Я напустил на себя как можно более беззаботный вид, словно я здешний завсегдатай, и потянулся к дверной ручке. Но швейцар присмотрелся ко мне в слабом свете вывески и вдруг упреждающе выставил вперед руку.

— Одну минуту, молодой человек...

— Да? — небрежно отозвался я.

— Простите за вопрос, но я обязан... Вы совершеннолетний?

— Конечно, — ответил я уверенно и слегка возмущенно.

— Тогда покажите, пожалуйста, лицензию на аппарирование. Простая формальность, не более.

Я на секунду застыл, как вкопанный. Такого я не ожидал.

Потом принялся старательно рыться в карманах и наконец улыбнулся швейцару обезоруживающей (как мне казалось) улыбкой.

— Э-э... я, кажется, не захватил с собой.

Страж "Дворца" широко зевнул и, скрестив руки, преградил мне путь.

— Тогда сожалею, но впустить не смогу.

— Почему? — я попытался изобразить искреннее удивление.

— Закон запрещает несовершеннолетним волшебникам играть в азартные игры.

— Я со...

— Ну да, еще бы, — швейцар слегка ухмыльнулся и, отбросив хорошие манеры, в которых теперь не было нужды, заговорил с грубоватой прямотой. — Я тебе, мальчик, конечно, верю. Вот только принеси лицензию — и пройдешь спокойно, куда твоя душенька пожелает. А до тех пор...

Дверь за его спиной открылась, привратник торопливо обернулся.

— Уже уходите, сэр?! Надеюсь, игра была удачной, сэр? Воспользуетесь камином или будете аппарировать? Заказать вам портключ, гостиницу? Будет готово через две минуты!

Покидавший казино волшебник в добротной серой мантии только лениво отмахнулся, сунул что-то швейцару в руку, спустился по ступенькам и, отойдя на пару шагов, остановился, чтобы закурить.

Повеселевший швейцар спрятал в карман мантии чаевые и обернулся ко мне.

— В общем, как будет документ, так и... Только, парниша, даже не пытайся притащить переколдованную лицензию старшего брата. Не воображай, что ты тут самый умный, — проверка живо все покажет! И оборотное не вздумай пить — у нас в заведении зелья, еду-питье, амулеты разные и такое прочее проносить с собой не разрешается. Это чтоб не мошенничали всякие, ты же понимаешь. Так что час пройдет, а оборотки не будет — вот все и увидят, кто ты на самом деле. А там начнется — письмо родителям, да в Хогвартс... Оно тебе надо?

Оборотного у меня все равно не было... Но неужели не найдется совсем никакой лазейки?!

— Да я вовсе не для того! Я даже играть не умею! Просто у меня там назначена встреча с друзьями, они начнут волноваться. Мне нужно пройти всего на минуту, а потом сразу...

Швейцар вытащил из кармана носовой платок и громко высморкался.

— Будешь, значит, друзей на улице дожидаться. А вообще, ежели хочешь хороший совет, так шел бы ты домой поскорее. Вот это вот, — он указал большим пальцем на вход в казино, — до добра не доводит, поверь мне. Особенно в твои годы.

Для пущей убедительности он прислонился спиной к двери и сурово посмотрел на меня.

Ничего не оставалось, как последовать мудрому совету. Я повернулся и стал медленно спускаться по ступенькам. Обидно было — чуть ли не до слез. Конечно, может, оно и к лучшему — последняя сотня целее будет, — но я уже так настроился...

Недавно вышедший из заветной двери посетитель, стоявший недалеко с сигарой в зубах, понимающе переглянулся со швейцаром и фыркнул. Когда я проходил мимо, он лениво окликнул меня:

— Что, малыш, наделал долгов и хочешь отыграться? А не боишься, что папаша узнает, где ты околачиваешься, и задницу надерет?

Я подумал, что папа, конечно, не был бы рад меня здесь видеть. Но, во-первых, его уже нет. Во-вторых, это по его милости мы оказались в таком тупике.

С неожиданной горечью я ответил:

— Нет у меня отца.

— А долги есть? — спросил незнакомец и прищурился.

— Есть...

Огонек на кончике сигары вспыхнул ярче, и я смог рассмотреть лицо собеседника. Назвать его красавцем было бы трудно. У незнакомца была массивная, бычья шея и странно смотревшийся на крупном лице тонкий нос, который можно было бы назвать идеально "римским", если бы не слегка вдавленная переносица. Скривив широкий толстогубый рот, незнакомец внимательно и цепко рассматривал меня.

— Знаешь, — доверительно сказал он, выпустив изо рта колечко дыма, — если ты решил подзаработать, играя в рулетку, то должен тебя разочаровать — на моей памяти это еще никому не удавалось. Разве что новых долгов наделаешь.

— Не в рулетку, — огрызнулся я.

— А что тогда?

— Покер.

Разговор уже начал меня напрягать, и я шагнул в сторону:

— Простите, мне пора идти. Доброй ночи.

Но собеседник не обратил на мои слова ни малейшего внимания.

— А ты что же, хорошо играешь в покер?

Я пожал плечами:

— Более-менее.

— Ну, раз тебе нужны деньги, — он вынул сигару изо рта и отбросил в темноту, — то, думаю, я могу тебе помочь. Пойдем-ка, здесь недалеко.

И, не дожидаясь ответа, направился в сторону Косого переулка.

Я не тронулся с места.

Как я ни был тогда неопытен, но все же кое-что о жизни знал и не собирался с ходу соглашаться на предложения добрых дяденек заработать кучу галлеонов за просто так...

Незнакомец будто прочел мои мысли, потому что обернулся и хмыкнул.

— Да не дрейфь ты! Я маленьких мальчиков не ем... Во всяком случае, по воскресеньям. Если вправду хочешь играть, то пошли. Не хочешь — не надо. Я на веревке не тяну.

Я в растерянности обернулся на швейцара, но тот как раз кланялся, провожая очередного посетителя, и уже не обращал на меня никакого внимания.

Голос разума во мне попытался было воспротивиться, но внутренний демон авантюризма мгновенно набросился на него, повалил и сел верхом — после чего принялся внушать, что я в любом случае ничего не теряю, к тому же у меня есть палочка, так что ничего мне не грозит...

Поэтому я решился и, поправив мантию, двинулся навстречу своей судьбе.

Я ожидал, что искомое находится в Косом переулке, но мой новоявленный Вергилий решительно миновал все хоть сколько-то знакомые мне места и свернул налево в узкий проход между домами. Различимая даже в темноте белоснежная громада Гринготтса осталась позади, а мы двинулись куда-то по извилистой, тесной улочке, ступеньками уходившей вниз. Здесь было темно, хоть глаз выколи, но мой спутник уверенно шагал вперед. Я зажег люмос, чтобы не переломать ноги, — брусчатка была вся в выбоинах.

Заодно я стал, наконец, задумываться, куда меня несет. Похоже, это Ночной переулок — место, куда приличные люди и днем-то стараются не заходить... А вокруг, словно чтобы оправдать название улицы, бурлила жизнь. Из подворотен доносились не внушающие доверия звуки — словно там кого-то потрошили под покровом тьмы. В витринах лавок горели огарки свечей, и в их неверном, колеблющемся свете виднелись сморщенные человеческие головы, клетки с пауками, зловещего вида ножи и непонятные железные предметы, напоминавшие орудия пытки. Какой-то оборванец, подпиравший стену дома, повернул голову в нашу сторону, но тут же сплюнул на брусчатку и потерял к нам интерес.

Потом мы миновали старую ведьму, устроившую магазинчик прямо на пороге собственного дома. Она выставила перед ступеньками столик из деревянных ящиков, на котором были аккуратно расставлены миска с опарышами, наполненные жабьей икрой маленькие баночки из-под варенья, много обмылков в картонной коробке и что-то, подозрительно напоминающее кишки, на куске старой газеты. Ведьма меланхолично курила трубку, а на коленях у нее спал, свернувшись клубком, толстый черный кот.

При виде нас ведьма оживилась, приподнялась и хрипло спросила:

— Молодые люди, вам скальпы не нужны? Недорого!

— Спасибо, свои есть, — буркнул мой провожатый, а затем обернулся ко мне через плечо: — Кстати, тебя как зовут?

— Рэй, — ответил я, поколебавшись.

— А меня Фредди.

Увидев, что я притормозил и оглядываюсь по сторонам, он нетерпеливо добавил:

— Я же сказал — не трусь! Пока ты со мной, никто тебя здесь и пальцем не тронет. Самоубийц нет...

Ободрив меня таким сомнительным образом, Фредди двинулся дальше. Я подумал, что на фоне обшарпанных стен и людей в обносках он выглядит белой вороной — уверенный, с легкой походкой, в хорошего покроя мантии из дорогой ткани. Но все же было в нем что-то, что роднило его с этим местом. Какой-то неуловимый флер, специфическая смесь рисковости, жестокости и расчетливости...

Шагов через пятнадцать он остановился:

— Все, пришли. Сюда.

На тяжелой дубовой двери, которую открыл Фредди, не было никакой надписи, но раскачивавшаяся над ней вывеска в форме пивной кружки не оставляла сомнений в том, что это за место. Из окон дома напротив доносились музыка и взрывы смеха. В проеме приоткрытой двери стояла молодая, очень ярко накрашенная ведьма в короткой мантии и туфлях на высоком каблуке. Она проводила нас равнодушным взглядом и зевнула.

Внутри паба было малолюдно; бармен дремал, пара синюшного вида посетителей коротала время у стойки, освещенной единственной свечой. При виде Фредди бармен открыл глаза, но мой спутник только коротко кивнул ему и прошел вглубь помещения, поманив меня за собой.

— Здесь под ноги внимательно смотри, лестница крутая.

Высокие скрипучие ступеньки вели вниз, в темноту.

"Дурень! Куда ты лезешь химере в пасть?!" — возопил голос разума.

Но мне было стыдно показать, что я боюсь, да и поворачивать назад, зайдя так далеко, было бы глупо, так что я зажег свет на конце палочки и стал спускаться вслед за Фредди.

Сейчас, когда я об этом вспоминаю, у меня волосы встают дыбом при мысли, как я мог бы тогда вляпаться — если бы это был не Фредди, если бы вообще все было иначе. Поразительно, на какие смертельно опасные авантюры люди идут из-за собственной доверчивости или страха, что над ними будут смеяться. Впрочем, судьба, как говорится, бережет наивных...

На стене обнаружившегося внизу коридорчика висела большая картина. Краски так потемнели, что разобрать что-то было трудно, но мне показалось, что на полотне изображена девушка с лютней. Фредди наклонился к холсту и что-то прошептал. Кусок стены с картиной неожиданно легко и бесшумно отошел в сторону, открывая проход в освещенную комнату.

— Давай за мной, — Фредди, склонив голову, шагнул внутрь.

Мысленно ругая себя на все корки и будучи уверен, что не вернусь оттуда живым, я, тем не менее, как загипнотизированный, полез следом.

Открывшееся за портретом довольно большое помещение ничем не напоминало остальной Ночной переулок. Здесь не было ни оборванцев, ни замызганных стен. Полутьма, аккуратные неброские обои, лампы под зелеными абажурами, свисавшие с потолка на длинных шнурах, покрытые зеленым сукном столы, шум голосов, звяканье монет и фишек, мягкое шуршание колеса рулетки и постукивание шарика... Ни окон, ни часов на стенах. В отличие от "настоящих" казино, которые я видел на картинках, здесь нигде не было картин, зеркал или огромных хрустальных люстр. Все дешево и очень функционально, без излишеств. Под потолком клубился сигаретный дым. Мимо нас прошел официант в переднике, неся на подносе стаканы, наполовину наполненные огневиски со льдом.

Парочка мордоворотов у двери уставилась на меня подозрительно, но Фредди сказал: — Это со мной.

Пока я бестолково оглядывался — от увиденного голова пошла кругом, — к нам подошел средних лет волшебник, обменявшийся с Фредди рукопожатием.

— Привет. Фрэнк здесь?

— Да.

— Мне бы надо с ним переговорить... Слушай, а вот тут со мной один паренек, хочет сыграть в покер — есть куда его посадить?

— Сейчас, — волшебник оглядел зал. — Есть место за столом, где один — четыре.

— Тогда объясни ему, что и как, лады? А я пойду...

Фредди исчез где-то в глубине зала, а волшебник оглядел меня, удивленно подняв бровь. Видимо, мой возраст его слегка удивил.

— Ты в покер вообще играл-то? Правила знаешь?

— Д-да...

— Короче, смотри, — принялся он объяснять скороговоркой, — за этим столом играется пятикарточный закрытый с прикупом, ставки и повышения в первом интервале один галлеон, во втором — четыре, максимальная двадцать. Анте пол-галлеона, сбор заведения два процента с выигрыша... Что еще?

Мне показалось, что все, что я раньше знал о покере, мгновенно вылетело из головы. Табачный дым резал глаза, шум не давал сосредоточиться. Я лихорадочно пытался вспомнить хоть что-то, чтобы не выглядеть полным кретином.

— Ставка вслепую?

— Нет.

— Открывать с валетами и выше?

— С любыми.

Я немного успокоился. Конечно, в стад-покер было бы легче — там хотя бы часть карт соперников видна... Но меня сейчас гораздо больше волновало, как бы не опозориться сразу же — что я проиграюсь за час, было и так низлу понятно, — и как потом выбраться из этого странного места.

Мимо нас проходили люди, за столом у дальней стены — кажется, там играли в кости, — начался скандал, и один из охранников устремился туда.

— Ты раньше в клубах играл? — с подозрением спросил мой собеседник.

— Н-нет...

— Тогда еще вот что. С мошенничеством у нас строго... Во время игры руки все время должны быть на виду. Попробуешь сунуть руку в карман, или там, не знаю, колено почесать — это уже подозрение, что ты пытаешься использовать чары. В этом случае твои карты объявят "мертвыми". К чужим картам и фишкам прикасаться ни в коем случае нельзя. Надо будет отойти — сначала предупреди крупье. Палочку в игровом зале вообще запрещено вынимать всем, кроме персонала. Умники, конечно, всякие бывают, но охрана этого очень не любит, так что не советую искать неприятностей. Понял?

Я не мог ничего ответить и только кивнул.

— Деньги менять здесь, — он показал на кассу в углу.

Пожилой кассир в черных нарукавниках принял у меня тридцать галлеонов и выдал взамен круглые разноцветные фишки. Я тем временем тупо смотрел на вращающееся колесо рулетки, вокруг которой столпились игроки, и думал, как же я буду играть, если в голове — ни одной мысли. Мне казалось, что я сплю.

Потом меня позвали.

Я плюхнулся на жесткий стул, неловко сложил фишки столбиком и украдкой осмотрелся. Руки ужасно дрожали, я хотел было их спрятать, но вовремя вспомнил, что нельзя. Человек, который меня привел, наклонился к крупье и сказал:

— Элджи, мальчик в первый раз, подскажешь, если что?

Тот кивнул.

Мне показалось, что у меня сейчас сгорят уши.

Веселого вида черноусый толстяк, сидевший справа, с интересом посмотрел на меня. Игрок слева — лысоватый волшебник с длинным носом, прикуривавший от спички, — бросил равнодушный взгляд и отвернулся. Еще один — молодой, круглощекий — вообще не обратил на меня никакого внимания, потому что вполголоса что-то обсуждал с соседом. Потом подозвал официанта, чтобы тот принес пива.

Крупье тем временем передвинул к черноусому круглый картонный диск. Вскрыл новую колоду карт, коснулся ее палочкой, проверяя на наличие заклятий, и принялся быстро тасовать. Интересно, почему они не используют вредноскопы? Хотя в игорном зале те бы, наверное, свистели, не переставая, — здесь ведь каждый таит коварные замыслы относительно другого.

После уличной полутьмы в кругу света от лампы все казалось мне ужасающе ярким и четким — фишки, зеленовато-желтая рубашка карт, чей-то стакан с недопитым огневиски... Я запоздало сообразил, что сейчас раздача начнется с меня, раз я сижу следующим по часовой стрелке от игрока, перед которым лежит картонный круг. Опять стало страшно, хоть все бросай и убегай.

Но деваться было некуда, колоду уже разделили на две части. Маленькие синие фишки — начальная ставка, анте — переместились в банк, и передо мной рубашкой вверх легла первая карта. Я так нервничал, что этот негромкий шлепок показался мне похожим на выстрел. Крупье продолжал раздавать карты по кругу. Вторая... третья... Я старался дышать глубоко и сосредоточиться.

Потом осторожно подтащил к себе свои карты, поднял и перевернул.

Уж не знаю, что именно я ожидал там увидеть, — в голове крутились истории о том, как сказочно везет новичкам, так что я рассчитывал по меньшей мере на стрит-флэш. И тут же испытал жгучее разочарование. Четверка бубен, семерка и девятка червей, десятка пик, трефовая дама... "Мусорная рука", ничего стоящего, с чем можно было бы играть. Одна старшая карта — да толку с нее?

Дама треф — полноватая и разбитная, с мушкой на левой щеке — чуть высунулась с поверхности карты, оглядела мой расклад и, сморщив нос, скептически покачала головой.

Я был полностью с ней согласен.

Рассчитывать мне не на что, это ясно. Скорей бы проиграться, что ли, чтобы эта пытка кончилась...

Тут я сообразил, что все смотрят на меня и чего-то ждут. А, ну да... Первый ход мой.

По-хорошему, с такими картами надо сразу складываться, но до открытия игры, кажется, нельзя... Или можно?

Я с ужасом понял, что совершенно не помню, чему меня учили. Да и кто учил-то? Взрослые, для которых это была просто забава или способ подкинуть мне карманных денег... Я же никогда не играл всерьез!

Мерлин великий, каким надо быть кретином, чтобы в это ввязаться!

Я лихорадочно сглотнул и сказал:

— Пас.

Никто не посмотрел на меня с удивлением и не покрутил пальцем у виска. На меня вообще не смотрели — все были заняты своими картами.

— Ставлю, — быстро сказал длинноносый и подвинул к крупье фишку стоимостью в галлеон.

Я попытался незаметно вытереть вспотевшие ладони о сукно стола.

Так непримечательно и обыденно началась моя карьера профессионального игрока.

Глава 12

Свою первую игру я еще очень долго помнил в деталях — такие вещи врезаются в память. Поначалу все складывалось хуже некуда. Карта не шла, я постоянно путался и делал ошибки, умудрялся проглядеть выигрышные комбинации, нервничал. То играл на повышение с очень слабыми картами, тут же получая по носу, то боялся рисковать даже с сильным раскладом.

Вдобавок место мне попалось крайне неудачное. В покере имеет большое значение, кто сидит слева от тебя, а кто справа. Справа от меня в тот раз оказался игрок, что называется, свободный, вдобавок очень неровный — его звали, кажется, Арчи, — и я никак не мог понять, в каких случаях у него действительно сильные карты, а когда он блефует. Вариант слева был еще более проигрышный — лысоватый, очень спокойный Уилфрид играл достаточно скупо, "плотно", и я каждый раз приходил в отчаяние, если он вдруг повышал мою ставку. Это означало, что у него на руках такой сильный расклад, что проще не дергаться, а сразу сложиться.

Позже я узнал, как определять стиль игрока за одну-две раздачи, а то и еще до начала игры — по жестам, манере раскладывать фишки, наклону головы, даже по тому, как еще не знакомый мне партнер закуривает. Но в тот, самый первый раз я, конечно, ничего подобного не умел и делал ставки практически вслепую. Я чувствовал себя ребенком, которого без предупреждения бросили в реку. Вот он и колотит руками и ногами по воде, как придется, авось выплывет. С той разницей, что мне пенять было не на кого, — сам прыгнул.

Четвертого партнера я не помню, да он и ушел вскоре. А вот пятый — самый молодой за столом, не считая меня, — скоро начал вызывать у меня восхищение, смешанное с опаской. Его все называли "Финн", и я так и не смог определить, фамилия это или прозвище. Скорее, последнее — в таких местах настоящую фамилию никто не называет. Как я позже понял, Финн был профи. Не самого высокого уровня, иначе не играл бы по мелочи, но на тот момент для меня и это была недосягаемая вершина.

Расколоть Финна было сложнее всего — он постоянно менял стиль игры. То агрессивно блефовал, то вдруг становился очень осторожен, то предпринимал огромные усилия, чтобы выбросить, "выщелкнуть" из игры соперников, то, наоборот, повышал немного и аккуратно, чтобы удержать партнеров в игре и этим увеличить банк. Я, наверное, слишком пристально наблюдал за ним — он заметил и только посмеивался. А я все пытался уловить систему и не мог.

На тот момент я еще не был в состоянии проанализировать все увиденное, только откладывал в памяти все подряд, словно Прытко Пишущее Перо. Лишь много позже я научился и варьированию стиля игры, и намеренным, демонстративным проигрышам, которые приносят прибыль в будущем, и тому, как можно использовать один и тот же прием с десятью разными результатами, в зависимости от того, с кем имеешь дело и при каких обстоятельствах...

Но в тот момент я катастрофически проигрывал и вскоре обнаружил, что от исходной сотни осталось меньше пятидесяти галлеонов. Как ни странно, это меня успокоило. Я совсем перестал думать о деньгах и сосредоточился только на том, чтобы правильно отыгрывать каждую следующую раздачу — неважно, с прибылью или убытком, лишь бы делать все возможное в сложившейся ситуации. И это пошло на пользу. То ли потому, что я расслабился, то ли потому, что наконец настроился на игру.

Кроме того, чем ближе было к утру, тем больше уставали соперники — а я, наоборот, мобилизовался от непривычного напряжения и прилива адреналина. Может быть, это был эффект "утренника" — в предрассветные часы обычно выигрываются самые большие суммы. Мне казалось, что карта пошла лучше, и я почувствовал себя увереннее, хотя это, разумеется, была иллюзия. В покере, что бы там ни говорили, удача имеет очень маленькое значение. Куда важнее умение извлекать максимум из того, что у тебя на руках.

Финн наблюдал за мной с ухмылкой. А когда я попробовал «выдавить» его, будучи уверен в силе своих карт, но пролетел, он вдруг сделал очень странную вещь — собрал в горсть выигранные фишки на двадцать или тридцать галлеонов и подвинул их ко мне:

— Держи... В конце концов, это всего лишь деньги.

Я был так потрясен и благодарен, что не знал, как реагировать. Даже не заметил, что половину подаренного Финн тут же "снял" с меня на следующей раздаче. Тогда я еще не знал, что профессиональные игроки периодически позволяют себе такие приступы великодушия — это почти ничего не стоит, зато создает репутацию.

Я не замечал, как проходит ночь, тем более что наконец начал выигрывать. Партнеры к этому времени уже несколько раз менялись, и из первоначального состава за столом оставались только мы с Финном. Я как-то отстраненно замечал только, что хочется спать, но был в таком состоянии, что играл бы, даже если бы пришлось вставлять в глаза спички. Очнулся от того, что кто-то похлопал меня по плечу. Я поднял голову и увидел Фредди.

Тот, видимо, уже успел побывать дома, или где там он жил, потому что был гладко выбрит и одет более чем неформально: в поношенные брюки с подтяжками, полурасстегнутую рубашку и вязаную кофту. Только сигара в углу рта напоминала о нем же вчерашнем.

— Тебе домой не пора? — спросил Фредди и прищурился. — А, малыш?

— Э-э... а который час? — промямлил я.

— Да восемь только что пробило...

Восемь утра! Мама уже наверняка проснулась и заметила, что меня нет!

Я кое-как доиграл последнюю раздачу и вскочил из-за стола. Фредди посмеивался, глядя на меня.

— Встрепанный ты какой-то, малыш, будто петух после драки. Что, совсем продулся?

— Нет...

Как ни удивительно, я действительно не продулся. Обменяв фишки на деньги, убедился, что даже в выигрыше, пускай и совсем маленьком — к вчерашней сотне добавились четыре галлеона сверху.

— Сильно только собой не гордись, — предостерег Фредди, попыхивая сигарой. — Сегодня тутошние волки, видать, не в форме, но в другой раз порвут на тряпочки... Еще придешь-то?

Я торопливо кивнул, даже не успев понять смысл вопроса.

— Слушай тогда пароль.

Он наклонился к моему уху и шепнул: "Mackled Malaclaw".

— Спасибо, — выдавил я.

— Да не за что.

— Вы очень добры...

Фредди так смеялся, что подавился дымом и закашлялся.

— Так это ж я только по воскресеньям, малыш! Попался бы ты мне в понедельник... Так что, — он не больно щелкнул меня по носу, — можешь считать себя фартовым.

Сделал паузу, но я только тупо смотрел, и Фредди опять рассмеялся и пожал плечами.

— Ладно, беги. Дорогу запомнил?

— Да.

— Если кто будет к тебе в Ночном приставать с вопросами, или там что, скажи просто, что работаешь с Фредди. И все будет в порядке. Понял?

— Да. Спасибо, сэр.

— Иди, иди уже...

И я ушел.

С утра Ночной переулок показался мне куда уютнее и привлекательнее. Кажется, на рассвете прошел небольшой дождь, смывший с мостовой весь мусор. Камни блестели, по обочинам бежали ручейки, а многие здания, как выяснилось при солнечном свете, были выкрашены веселенькой розовой и желтой краской. Конечно, штукатурка почти везде облупилась и отпадала кусками, а некоторые дома выглядели совсем нежилыми — ободранная краска на входной двери, огромные проржавевшие замки, окна забиты досками. Тогда я еще не знал, что за самым непрезентабельным фасадом в этих местах может скрываться роскошь, достойная пещеры Аладдина, потому только крутил головой, рассматривая горы мусора во дворах и полуобвалившиеся балконы, идти под которыми было страшновато.

Гринготтс в утреннем освещении казался светло-вишневым. У его подножия меня тут же подхватил человеческий поток. Должно быть, среди толпы спешащих на работу клерков я смотрелся довольно дико — сонный, еле передвигающий ноги подросток, с трудом соображающий, куда идти. К счастью, никто не обращал на меня внимания. Я пристроился в хвост очереди к общественному камину. Дождался своей очереди, бросил в кассу монетку, взял горсть летучего пороха и страшным усилием воли сумел подавить зевок, пока выговаривал адрес. Иначе представляю, куда бы меня занесло...

Не успел я вылезти из домашнего камина, как прибежала мама. Она была полностью одета, словно собиралась куда-то. Даже перчатки надела. Только волосы растрепались, и глаза покраснели и опухли от слез.

— Где ты был?! Я уже собиралась в Департамент, чтобы объявить тебя в розыск! Утром пошла будить — а никого нет, и постель не тронута! Я чего только не передумала, чуть не умерла от беспокойства!

Я вяло пытался высвободиться из ее объятий. Спать хотелось так, что, казалось, вот-вот улягусь прямо на каминном коврике.

— Мама, ну ничего страшного ведь не случилось... Я просто... э-э... нашел работу. А вам забыл сказать. Все в порядке.

— Что за работу?! Где?

— Ночным сторожем в магазине метел в... э-э... в...

Я вдруг сообразил, что Лондон называть ни в коем случае нельзя, — мама там все знает и может попытаться проверить.

— В Глазго. В магическом квартале.

— Ночным сторожем? Но, Рэй, милый, это же очень опасно! А вдруг явятся грабители и...

— Никто не явится. Там крепкая дверь, защитные заклятия и... м-м... сигнализация. В общем, все будет в порядке. Можно, я пойду посплю немножко?

Мама растерянно моргала.

— Нет, подожди, я не понимаю... А как ты нашел эту работу? И что же, там надо дежурить каждую ночь?

— Угу, — я сонно кивнул и осторожно вывернулся от нее, стараясь не звякать монетами в кармане мантии.

— Но ты же будешь уставать, — не унималась мама, идя за мной наверх. — И потом, это не совсем подходит для мальчика из хорошей семьи. А вдруг знакомые тебя там увидят?

— Все равно ничего другого нет, — слабо отбивался я, еле переставляя ноги по ступенькам. — И никто не узнает. Это... э-э... маленький такой магазин, туда вряд ли кто-то из знакомых зайдет.

— Но я ведь даже не знаю, что это за место! А вдруг ты свяжешься там с плохой компанией?! Кому этот магазин принадлежит?

Мне хотелось взмолиться: "Да не знаю я! Дайте мне поспать, и я придумаю версию получше, но только не сейчас!".

— Одной... м-м... вдове. Чистокровной волшебнице. Это очень приличная пожилая леди.

Мама помолчала, потом глубоко вздохнула и погладила меня по голове.

— Мерлин, почему нам так не везет? Ты еще такой маленький, а уже вынужден зарабатывать на хлеб... Я теперь не смогу спать по ночам, буду все время за тебя бояться. Хорошо, что там хотя бы порядочные люди...

Но тут же забеспокоилась.

— А почему от тебя пахнет сигаретами?! Ты куришь?!

— Мама, ну что вы придумываете? Нет, конечно! Просто там курят... э-э... грузчики на складе. Все прокурено, ну и вот...

Мерлин великий, что я несу! Грузчики. Курят. На складе с метлами.

— Я боюсь, что там ты научишься не тому, что следует, — мама строго посмотрела на меня.

Я вошел в свою спальню и без сил плюхнулся на кровать.

— Мамочка, все будет в порядке, не волнуйтесь. А теперь можно я...

Но она уже вернулась к потерянной было нити разговора.

— Но что же ты мне не сказал? Я так испереживалась... Подумала, может быть, ты у кого-то в гостях. Поговорила через камин с Розье, но они сказали, что ты не появлялся. И у Эйвери тебя не было.

Поразительно. И вправду, отчего меня там не было?

— Мамуль, я...

— Я даже Блэков навестила, — трагически сказала мама.

— Вот уж зря, — пробормотал я, зевая. — Последнее место, где я могу быть. Родители Альфарда скорее удавятся, чем позволят ему пригласить меня в гости. Мы для них теперь слишком мелкая сошка.

Мама кивнула.

— Ирма Блэк так нелюбезно со мной разговаривала... Я была готова сквозь землю провалиться от стыда! И теперь пойдут слухи, что у нас что-то не так, что ты уходишь из дома, шляешься по притонам, а я не могу тебя разыскать... Представляю, что начнут говорить люди... Как будто семья и так недостаточно опозорена...

Она, кажется, опять собралась расплакаться, но этого я уже вынести не мог.

— Мама, да кому какое дело, что говорят люди?! Они вечно без толку треплют языками. Поговорят и забудут. А теперь я могу, наконец, переодеться?! Я очень хочу спать.

Мама растерянно смотрела на меня.

— Ты что же, и завтракать не будешь?

— Нет. Я сейчас свалюсь. Потом. Все потом.

— А как же...

Я подумал, что готов сунуть голову в кипящий котел, лишь бы меня оставили в покое и не дергали. Наверное, это проявилось в выражении лица, потому что мама вдруг осеклась.

— Ладно, ладно, милый, ты, должно быть, и вправду устал... А когда тебя будить?

— Никогда! — рявкнул я, бесцеремонно захлопывая за ней дверь.

И тут же устыдился своего поведения, но сил подумать об этом не было. Я вытащил из мантии мешочек с деньгами, как попало бросил его в тайник под половицей, потом, не открывая глаз, разделся, пошвырял одежду на пол — надо сложить, да черт с ней, — на ощупь натянул пижаму и рухнул на кровать. Перед глазами вертелись карточные комбинации, лампы, свисающие с потолка на длинных цепях, ставни домов в Ночном переулке, ступеньки, фонтаны...

Мне показалось, что я проспал всего минут пять, когда мама разбудила меня и сообщила, что уже шесть часов пополудни и что Розье чуть ли не в десятый раз появляется в камине, так как жаждет со мной поговорить. Я кое-как оделся и сполз — иначе это нельзя было назвать — в гостиную. Голова уже не кружилась, но все болело так, словно я и вправду всю ночь таскал туда-сюда упакованные метлы и ящики с полировочной пастой. Колин, наполовину высунувшийся из камина, при виде меня оживился и замахал руками.

— Ты куда пропал? Твоя мама утром всех переполошила...

Пользуясь тем, что она как раз куда-то вышла, я шепотом пересказал Розье события последних недель, включая давешнюю ночь.

Насчет долгов он, кажется, не очень понял, да и я не слишком распространялся. Но мысль о покере привела Колина в полный восторг.

— Круто! Фантастика! И много выиграл?

— Четыре галлеона.

— Ф-ф-ф...

— Ну, знаешь ли! Скажи спасибо, что вообще не продулся в пух и прах.

— Ты не можешь продуться. Ты классно играешь. Я в тебя верю. А еще туда пойдешь?

— Ага, сегодня. И завтра, если повезет. Только не говори никому. Маме я наплел, что якобы устроился ночным сторожем.

— Мог бы и не предупреждать, я и так никому ни звука! Но слушай, как же это классно — ты можешь ходить по ночам, куда хочешь, делать, что хочешь, и никто не прицепится. Знаешь, я иногда даже завидую, что ты сирота... Ой, — он осекся. — Прости. Это я сдуру ляпнул.

— Да ладно, — я отмахнулся. — Неважно. В общем, через пару дней напишу, что и как.

Он кивнул, еще раз сказал на прощанье, что все будет отлично, и исчез среди искр и пламени.

Я отодвинулся подальше от камина — день и так был жаркий, — и подумал, что мне бы такой оптимизм и уверенность...

Иллюстрация к «Игроку».

Исходный адрес иллюстрации — http://chergarka.livejournal.com/62114.html

Глава 13

Как ни странно, отправиться играть во второй раз оказалось труднее, чем в первый. Тогда мною двигали отчаяние и наивность, а теперь я уже знал, во что ввязался. Но все равно возвращался. Еще раз, и еще, и еще.

В то странное лето я, кажется, жил исключительно в темноте. Я отправлялся в Ночной переулок с наступлением сумерек — раньше было опасно, потому что меня мог увидеть кто-то из знакомых. К счастью, темнело с каждым днем все раньше. А большую часть светлого времени суток я отсыпался, поэтому солнце видел только утром, в те четверть часа, что шел от клуба до общественного камина. И еще немного вечером, до ухода из дома, — когда выходил с чашкой чая на задний двор и садился на ступеньки, бездумно глядя, как круглый, ярко-малиновый, словно капля гуаши, диск медленно опускается за верхушки деревьев.

От леса тянуло холодом и сыростью, чувствовалось приближение осени. Рядом под тяжестью выстиранного белья чуть поскрипывала веревка, в ногах у меня возился, чесался и сладко зевал Расти, а над головой время от времени с легким присвистом пролетала стайка уток. Временами я пытался думать о насущных делах — о том, что надо бы как-нибудь встать пораньше и пойти поохотиться, а еще убрать с огорода созревшие тыквы, что сад зарастает травой и ее жесткие стебли уже пробиваются через ступеньки веранды, что в живой изгороди развелось полно гномов, а насос для воды опять барахлит...

Думал я много, но так и не смог ни разу заставить себя что-либо сделать. Все это — лес, солнце, гномы, утки, собаки, — оставалось чем-то далеким и совершенно не интересным, словно книга, написанная неизвестно кем и уж точно не обо мне.

Только оказавшись наконец в Ночном переулке, я окончательно просыпался и начинал жить. Теперь я выучил это место до последней ямы в мостовой и решетки над сточной канавой, так что давно уже ходил везде, не зажигая люмоса. Забираться далеко вглубь или бродить по дворам, правда, пока не решался, но и бояться перестал. Пару раз ко мне цеплялись неприятные личности, но я коротко отвечал, что работаю с Фредди, и они тут же теряли ко мне интерес.

А с Фредди Трэверсом мы к тому времени уже были даже не в рабочих, а в полуприятельских отношениях. Заодно я наконец выяснил, кто он такой. Поначалу я думал, что Фредди владеет игорным клубом, куда меня привел, но скоро понял, что это не так. На самом деле у него была своя "фирма", как это называлось в те времена. Правда, бизнес, который она вела, вряд ли позволил бы Трэверсу претендовать на место в палате промышленников и предпринимателей…

Сотрудники "фирмы", как и прочих компаний того же рода, занимались всем понемножку. Реквизировали из лавок и сдавали на перепродажу торговцам с черного рынка всякого рода дорогие товары, вроде ингредиентов для зелий, ковров-самолетов и метел. Избавляли от ноши инкассаторов, чтоб те не трудились доставлять тяжелые мешки с выручкой из магазинов в Гринготтс. Обеспечивали защиту населению Ночного переулка — владельцам публичных домов, подпольным букмекерам и торговцам спиртным, дельцам черного рынка. Игорный клуб, куда меня привел Фредди, тоже был в числе покровительствуемых заведений; кроме того, профессиональные игроки, включая меня, платили Фредди за защиту 5-10 галлеонов в месяц.

Если называть вещи своими именами, Трэверс был, конечно же, преступником, но меня это ничуть не смущало. Собственно, меня это вообще не касалось — в моем положении трудно было проявлять разборчивость в выборе знакомств. С ним было интересно поговорить; он многое знал и мог помочь советом, если был в хорошем настроении. Еще мне нравилась его практическая сметка. Фредди считал, что преступления, как и любая другая деятельность, должны прежде всего опираться на здоровую деловую логику. Он знал и о моих долгах, и даже посочувствовал, когда я ему рассказал, но без особых эмоций — в этом мире у людей бывали проблемы и похуже.

В то лето я играл почти каждую ночь до самого отъезда в Хогвартс. Вечером торопливо прощался с мамой. Запихивал в карман заботливо приготовленный ею сверток с бутербродами, о котором тут же забывал и вспоминал обычно только наутро, на пороге собственного дома. Жевать не было сил, бутерброды казались пресными, как бумага, и я прятал их под крыльцо, чтобы позже незаметно скормить Расти.

Перерыв в игре у меня случился только однажды. В тот вечер нагрянула облава, и клуб опустел во мгновение ока — все посетители исчезли через заднюю дверь. Я еще надеялся, что это ненадолго, так что не стал убегать, опасаясь привлечь к себе лишнее внимание. Просто забрался на пожарную лестницу в соседнем дворе и долго сидел в темноте на холодной железной ступеньке, разглядывая звезды.

Но клуб не открылся ни в ту ночь, ни на следующий вечер. Я уже впал в тихую панику, но через два дня обнаружил, что все в порядке. Должно быть, владелец смог откупиться. На радостях я не сразу спустился играть, а купил в пабе чашку дрянного кофе и уселся покурить снаружи, на ступеньках. Курить я начал недавно — так легче было не чувствовать голода во время многочасовой игры, — но уже сильно пристрастился к никотину и без порции табака просто не мог настроиться на игру.

Я помню, как сидел в темноте, неспешно выпуская дым и не думая ни о чем вообще. Напротив скрипнула дверь, мелькнула и пропала полоса света, послышалось цоканье каблуков по брусчатке.

— Привет, — раздался хрипловатый женский голос.

— Привет.

— Угостишь сигареткой?

— Не вопрос.

Невидимая девушка села рядом, тяжело выдохнула и с наслаждением закурила. От нее пахло потом, сладкими духами и почему-то сырым тестом.

— Кофе хочешь? — спросил я.

— Да нет, пожалуй... А я тебя здесь часто вижу. Играть приходишь?

— Ага.

— А там было закрыто пару дней, да?

— Ага.

— Мне вот тоже, — со вздохом пожаловалась она, — недавно такой клиент попался, просто сволочь. Измордовал, как... Три дня работать не могла, прикинь?

— Ужас, — совершенно искренне сказал я.

— Ладно, — она бросила окурок на мостовую. — Пошла я. Народу сегодня тьма, мне еще пахать и пахать. Удачи.

— Тебе тоже. Держись там.

— Угу. Бывай.

Проводив ее взглядом, я допил кофе, встал и толкнул дверь паба.

Мне тоже было пора на работу.

Мое "рабочее место", как я привык про себя называть клуб, было довольно странным заведением, которое посещала самая пестрая публика. В основном это были всякого рода темные личности, редко покидавшие Ночной переулок — хотя бы потому, что в других местах они давно и прочно были в розыске.

Но встречались и посетители поприличней. Например, служащие Министерства, которым путь в официальное казино был заказан — не ровен час, узнает налоговая инспекция и заинтересуется, как это они умудряются при своей скромной зарплате каждый вечер играть в рулетку. Заходили и сотрудники крупных компаний, иной раз уровня финансового директора или главного бухгалтера. Появляться во "Дворце Морганы" им тоже было не с руки — там можно было ненароком столкнуться с собственным работодателем. Как и чиновники, они обычно держались настороже, заходили ненадолго и почти никогда не откидывали капюшон мантии.

Зато были и такие, которые ничего не стеснялись. Спешили поиграть во все за одну ночь, словно завтра будет поздно; ставили сразу большие суммы в рулетку и одинаково приходили в возбуждение и от выигрыша, и от проигрыша; много и громко смеялись, заказывали выпивку на всех и сами быстро пьянели. Обычно так себя вели нувориши, стремительно разбогатевшие на военных поставках. Или представители "золотой молодежи", совершавшие экскурсию по злачным местам магического Лондона. Деньги для них значения не имели. Им хотелось соприкоснуться с чем-то манящим, запретным и слегка (но только слегка!) опасным, чтобы почувствовать себя много повидавшими людьми и чтобы было о чем порассказать приятелям.

Эти две последние категории я любил больше всего. Играть против них было несложно, а "раздеть" их можно было на большую сумму, особенно если чуть-чуть подыграть их тщеславию и самоуверенности. На профессиональном жаргоне это называлось "ловить рыбу".

Своего самого крупного "окуня" я запомнил надолго. Звали его, кажется, Стивен, а может быть, как-то иначе, я уже и не помню. Судя по всему, он был спекулянт, лавочник средней руки — из тех, что в военное время поднабрали жирка и почувствовали себя богатыми, как гоблины, потому что смогли наконец позволить себе дорогой дом и молодую любовницу.

Стивен казался каким-то рыхлым, обрюзгшим, как часто бывает с людьми, у которых внезапно оказалось больше денег, чем они привыкли. Он был очень уверен в себе и считал себя хорошим игроком. Наверное, потому, что раньше играл в основном с контрагентами, которым выгодно было ему поддаваться.

Кроме того, он оказался по правую руку от меня, что в такого рода случаях очень удобно — я мог постоянно повышать его ставки, не беспокоясь, что у него не хватит денег и он сложит карты.

В игорном клубе, тем более таком своеобразном, Стивен был явно в первый раз в жизни и заметно нервничал — слишком суетился, слишком много и громко говорил, стараясь показать, что чувствует себя в своей тарелке и ничто здесь ему не в новинку. Меня как самого молодого за столом он выбрал для самоутверждения и очень быстро принялся наставлять и поучать. А я ему подыгрывал, как мог. Показывал после раскрытия, какие у меня были карты, и спрашивал совета, как следовало бы играть и какие я сделал ошибки. Восторженно глядя на собеседника, внимал его рассказам о бесчисленных удачных блефах и фантастических выигрышах, которые с ним якобы случались. Старательно кивал головой, когда он доверительно говорил мне, что покер — это исключительно игра случая, и главное, чтобы ты был "везучим". Приоткрыв рот, словно деревенский дурачок, и чуть ли не пуская слюну, я следил за тем, как он делает ставки, смеялся его шуткам и громко аплодировал самому мелкому его выигрышу.

На чуть более проницательного человека такая грубая лесть, разумеется, не подействовала бы, но моя жертва так привыкла к тому, что все заглядывают ей в рот, что принимала это, как должное. Вдобавок Стивен еще и много пил, что никогда не улучшает игру. Я тем временем повышал и повышал его ставки, раскручивая его на деньги, а стоило мне выиграть — твердил, захлебываясь восторгом: "Вот, я все делал, как вы сказали, и мне тоже повезло!". Временами проигрывал ему, чтобы не насторожить, — и тут же отгрызал от его, казалось, бесконечного запаса фишек еще кусочек, и еще…

Остальные игроки за нашим столом были скучные, малоинтересные люди, игравшие "плотно", ставившие скупо и только при сильных картах. Иметь с ними дело было на тот момент неперспективно, и я полностью сосредоточился на потрошении своего "окуня", старательно не давая остальным отщипнуть даже кусочка.

Единственным, кто меня смущал, был старый знакомый еще по самой первой игре, оказавшийся в этот вечер за одним столом со мной, — тот самый Финн. До поры до времени он держался в тени, предоставив мне развлекаться. Но в какой-то момент, когда наш "окунь" вышел в туалет, Финн тоже, извинившись, встал и, проходя мимо меня, шепнул на ухо:

— Браво, — и сухо похлопал в ладоши.

Намек я понял и, когда довольный собой и уже нетвердо держащийся на ногах Стивен вернулся, тут же ушел в тень, освободив площадку Финну. Вдобавок мне стали идти плохие карты, да и свою программу на эту ночь я выполнил с избытком. Можно было расслабиться и наблюдать, как Финн аккуратно и методично, словно пиранья, обдирает с костей нашего незадачливого партнера оставшиеся лохмотья мяса…

Часа через два Стивен удивленно обнаружил, что его запасы фишек и наличных денег, которые можно было бы обменять, иссякли. Попытался выписать чек, но ему дали понять, что здесь такое не приветствуется — в мире Ночного переулка поддельная чековая книжка есть у каждого второго, оттого там и ценят только звонкую монету. Тогда Стивен куда-то убежал и вернулся через час с пополнением. Теперь он играл совсем иначе — больше не шутил и не давал советов, раздраженно огрызался на реплики, хмурил брови, напряженно следил за игрой, то и дело кусал губы, вздрагивал при каждой чужой ставке и долго колебался, делая свои. Но все равно совершал ошибку за ошибкой и ставил все больше и больше, надеясь отыграться. Что называется, "сорвался в тилт".

Стоит ли говорить, что и вторая порция его фишек разошлась почти поровну между мной и Финном...

К шести утра Стивен проигрался окончательно. Он понял это не сразу. Еще с полминуты, не меньше, недоверчиво оглядывал стол, словно надеясь, что у него еще есть фишки, просто завалились куда-то. Потом встал и ушел, как сомнамбула, ни на кого не глядя.

Я подумал, что моему недолгому знакомцу повезет, если его, как заявится домой, сразу перехватит жена. Иначе он, как это часто бывает, не сумеет остановиться. Кинется ни свет ни заря в контору, чтобы опустошить сейф — и плевать, что там может быть выручка за неделю работы. Или примется будить партнеров, чтобы срочно заняли денег... А потом вернется еще через час-два, и опять сядет за стол.

Человек в таком состоянии кажется очень собранным и разумным, руки у него не дрожат. Только глаза стекленеют. Словно наркоман, он не прекратит игру, пока удается хоть как-то добывать галлеоны. И только когда все источники исчерпаются окончательно, наконец проснется.

В особо тяжелых случаях люди, выйдя после такого срыва на улицу, сразу приставляют палочку к виску. Другие пускаются в бега, прячась от кредиторов. Но поймать их легко — как только у них появляются деньги, их опять тянет к игорному столу, как магнитом...

В принципе, можно было бы еще чуть-чуть подождать, пока Стивен вернется, но я уже устал, хотел спать и чувствовал себя и без того отяжелевшим и сытым. Жалеть его я не собирался — сам виноват, нечего было лезть, куда не смыслишь. Да и рыба слишком мелкая, иначе не играл бы за нашим столом с низкими ставками, — а я в то время, как всякий "профессиональный нищий", искренне презирал любого человека с доходами меньше, чем у Рокфеллера. Потом это прошло. Переболел.

Перед уходом я сосчитал свои фишки — оказалось, что за ночь я заработал около полутора сотен галлеонов, раз в двадцать больше обычного. Зашел в туалет, где встретил Финна, — он мыл руки. У Финна было посеревшее, усталое лицо, как у любого игрока поутру, и красные от бессонной ночи глаза. Я, должно быть, выглядел не лучше.

Увидев меня, он зевнул, прищурился и сказал без улыбки:

— А ты, кстати, неплохо сегодня поработал. Молодец, мальчик, растешь. На тебе конфетку.

И, бросив в писсуар пятигаллеоновую фишку, вышел.

Фишку я подобрал и вымыл. Еще полгода назад я представить бы себе не мог, что так сделаю, — но месяц жизни на той стороне изменил меня так, как не изменили бы годы нормальной жизни. В частности, я научился невысоко ценить гордость. Это не более чем инструмент управления людьми, который нужно пускать в ход тогда, когда это выгодно.

Финн стремится меня унизить — значит, он меня побаивается и видит во мне растущего конкурента, хотя и не хочет это демонстрировать. Однако ж продемонстрировал, а еще и заплатил мне за это пять галлеонов. Вот и чудесно.

На следующий день мы встретились с Финном за игорным столом, и он очень старался вывести меня из равновесия, интересуясь, что еще я готов сделать за пять галлеонов. Вот это уже зря — я, может быть, и чувствовал бы себя не в своей тарелке, если бы он промолчал. Но, атакуя, человек нередко становится уязвимым, так что, пока Финн усердствовал, я сумел избавить его от сорока галлеонов. Половину, правда, немедленно ему же и проиграл, когда он наконец опомнился и собрался, но с тех пор Финн не пытался меня задеть, и у нас установились нормальные отношения.

Профессиональные игроки редко конфликтуют всерьез. Выпад-ответ, и на этом заканчивается. В конце концов, мы все там были на работе.

День за днем игра шла с переменным успехом — бывали дни, когда я уходил выпотрошенным почти дочиста. Август шел к концу, а к той самой сотне галлеонов, с которой я начинал и которую нужно было приберечь на будущее для игры, прибавилось всего около двухсот. Этого хватит на проценты за три месяца, а потом? Я ведь не смогу играть, пока буду в школе...

Я стал подумывать о том, чтобы перейти за стол с более высокими ставками, но чувствовал, что мне еще не хватает опыта и что сначала нужно наиграть хотя бы триста-четыреста часов. Иногда я задумывался, не сыграть ли в рулетку, но так и не стал. Не то, чтобы меня остановил здравый смысл. Просто к тому времени я так привык относиться к любой игре как к рутинному, тяжелому и неприятному труду, что не смог бы без отвращения подойти к колесу рулетки, пока в этом не было острой необходимости.

Тем временем Фредди начал мне слегка помогать, подкидывая всякие мелкие поручения — отвезти куда-нибудь сверток или письмо, передать кому-либо пару условленных фраз. Я не знал, зачем это нужно, да и знать не хотел — пускай маленький, но все же опыт жизни на "той стороне" научил меня, что излишнее знание вредно. Позже я понял, что большая часть этих заданий была проверочной. Они не несли в себе никакого практического смысла, а предназначались только для того, чтобы выяснить, как я себя поведу. Не побегу ли в Департамент магического законодательства доносить на Фредди, не начну ли болтать налево и направо…

Позже, когда Фредди, видимо, убедился, что мне можно доверять, меня попросили проследить за одним человеком, ежедневно бывавшим в конторе в Косом переулке. Контора располагалась в очень старом здании, украшенном по фасаду изображениями химер и грифонов. Вычислить график появления нужной мне персоны было нелегко, поэтому дежурство отнимало большую часть дня, начиная с раннего утра. Я иногда предупреждал маму, что домой ночевать не приду — якобы много работы в магазине. Ночью играл, а в восемь утра, зевая, отправлялся «на объект». Приобретенное тогда умение не спать по двое суток подряд потом не раз меня выручало.

Чтобы как-то оправдать круглосуточное сидение перед домом с химерами, я отправился во "Флориш и Блоттс" и, скрепя сердце — настолько въелась привычка экономить каждый кнат, — купил пачку листов плотной сероватой бумаги и несколько карандашей. Всю следующую неделю я так часто рисовал дом с химерами, что мог бы изобразить его с закрытыми глазами. У любителей живописи и особенно у студентов магической Академии художеств это место пользовалось популярностью, поэтому на меня никто не обращал внимания.

Сидя на тротуаре и рисуя, я одновременно пристально следил за входом в дом и помечал время, когда объект входил и выходил. В последнем случае я собирал свои манатки и шел за ним. А тот явно опасался слежки — часто разглядывал себя в витринах лавок или останавливался якобы завязать шнурок, а на самом деле незаметно осмотреть улицу. При малейшем подозрении сразу аппарировал. Но на подростка с пачкой рисунков в одной руке и мороженым в другой внимания так ни разу и не обратил.

Через неделю я представил Фредди тщательно расписанную схему перемещений искомой персоны и был избавлен от дежурства на тротуаре. Очень вовремя — я уже валился с ног от постоянного недосыпания, постоянно делал ошибки во время игры, а мама с ума сходила от беспокойства. Ни на какое вознаграждение я не рассчитывал, поскольку и так был по уши обязан Фредди за то, что он привел меня в игорный клуб. Поэтому очень удивился и обрадовался, получив через пару дней 35 галлеонов — как туманно пояснил Фредди, это была моя доля от успешно выполненного "заказа".

Что это был за заказ, я понял на следующий день, когда увидел большую колдографию своего "объекта" на первых полосах газет. Выяснилось, что он был крупным промышленником, не чуравшимся, однако, незаконных операций, которые, как предполагали авторы статей в газетах, и не довели его до добра. Он был убит классическим для тех лет способом — оглушен ступефаем, а потом задушен веревочной петлей, чтобы не прибегать к непростительным. Палочки исполнители бросили на месте преступления — профи редко выполняют работу собственной палочкой, предпочитая каждый раз использовать новую и без сожаления расставаться с ней, как только дело сделано.

Еще несколько месяцев назад мысль о том, что я стал соучастником убийства, повергла бы меня в ужас. Сейчас мне было совершенно все равно. Мне нужны деньги — так не все ли равно, каким способом они добыты?

Глава 14

В последних числах августа Фредди однажды попросил меня прийти в клуб к двум пополудни и предупредил, что играть в эту ночь не придется. Я подумал, что речь идет об очередном поручении, и не слишком удивился.

Для подвального помещения что день, что ночь — все едино, и в клубе, как обычно, горели все лампы. Но посетителей не было. Стулья были перевернуты и подняты на столы, а одинокий веник, кое-как заколдованный уборщицей, елозил туда-сюда по полу в центре зала, поднимая клубы пыли.

Фредди, в парадной мантии и почему-то с белой розой в петлице, встретил меня у входа. Он был уже изрядно навеселе и, обняв меня за плечи, сказал:

— Ну, пойдем, а то уже ждут...

— Куда? — поразился я.

— К нам, конечно! Моя дочь сегодня выходит замуж.

Я пришел в ужас и попытался отказаться — мантия на мне была самая затрапезная, и подарить было нечего... Фредди только смеялся и отмахивался. Едва мы поднялись наверх, он велел мне крепко взять его за руку, и мы аппарировали.

Семья Трэверса жила, как выяснилось, в одном из южных пригородов Лондона, близ железнодорожных путей. Грохот и свистки паровозов, не смолкавшие ни днем, ни ночью и не поддававшиеся как следует ни одному заглушающему заклятью, наверняка порядком отравляли жизнь. Правда, я через два часа уже так привык к ним, что перестал слышать. Зато там, где маглы видели только разбомбленные немцами склады, обломки ящиков и горы битого кирпича и щебенки — обычный пейзаж военных лет, — на самом деле находился большой дом, окруженный фруктовым садом.

Перейдя через пути и спустившись по откосу, мы миновали кольцо маглоотталкивающих чар, и меня тут же оглушили звуки музыки, шум множества голосов, смех, звон посуды... Увитые белыми розами арки вели в глубь сада, где за длинными накрытыми столами сидело, как мне показалось, человек двести. Оркестр фей устроился в ветвях старой яблони. Несколько женщин левитировали из кухни огромные блюда с закусками.

Фредди познакомил меня со своей семьей — темноглазой, смешливой Даниэль в белом подвенечном платье, которая звонко рассмеялась, когда я поцеловал ей руку, и ее женихом Джонни; своим старшим сыном — Грегори, который ненадолго приехал в отпуск из Сил самообороны и щеголял в парадной военной мантии с аксельбантом; женой — скуластой и полной ирландкой Морин, которая мне сразу очень понравилась; и младшим сыном, Вилли — он застенчиво прятался за мать и был такой же смугловатый и скуластенький, как она.

Морин сразу принялась сокрушаться, какой я худой, и вручила мне тарелку с целой горой еды. Поначалу я чувствовал себя неловко, потом пристроился на скамейке и успокоился, обнаружив, что никто на меня не пялится и не спрашивает, кто я такой. Многие из гостей были ирландцы; я не понимал половины того, что они говорят, но они пили, пели и смеялись так заразительно, что вскоре я совсем забыл, что здесь чужой. На площадке между яблоневых деревьев плясали взрослые парни и девушки. Прибежала Морин, обняла меня, обдав запахом сладких духов, чмокнула в щеку, спросила, не нужно ли чего, и сунула на тарелке большой кусок облитого глазурью пирога. Я поделился пирогом с подошедшим Вилли, который сначала сказал, что так объелся, что вот-вот лопнет, но потом снизошел до засахаренной вишни — уселся на скамейку, привалившись ко мне спиной, и задумчиво жевал ягодку, глядя в небо. Старый ирландец справа все подливал мне вина и, наставительно воздевая указательный палец, рассказывал какую-то бесконечную историю, в которой участвовали он сам, в те годы еще молодой красавец, некая "придурочная" банши, парочка лепреконов и магл-полицейский.

— Папа, — с упреком сказала подошедшая Морин, — не морочьте голову ребенку.

Но я сказал, что мне очень интересно. Во-первых, после выпитого с непривычки вина мне и вправду все было интересно. Во-вторых, мне просто нравилось здесь. Нравились скрипки и волынка, нравились песни, припев которых подхватывали все хором, хлопая в ладоши, — "Чьи вы будете, мальчики, чьи же вы такие"... Нравилась старая голубятня в глубине сада, где голубей, видно, давно уже не водилось, зато несколько стариков, устроившись на ступеньках с кружками в руках и попыхивая трубками, степенно обсуждали какие-то важные вопросы. Нравились смешливые подружки невесты, нравилась меланхолично крутившаяся карусель, на которой катались малыши, — колокольчики звенели, а деревянные гиппогрифы задумчиво помахивали разрисованными золотом и серебром крыльями.

Так я впервые попал в мир, который разительно отличался от всего, что мне было привычно с детства и который, тем не менее, я нежно полюбил и люблю с тех пор. Мир, где редкий парень умудрялся закончить больше, чем три или четыре курса Хогвартса, а девушки часто не учились вовсе, что не мешало населявшим этот мир людям быть неглупыми и опытными в своем деле колдунами. Мир, где по субботам в пабах вспыхивали традиционные драки, в ходе которых мужчины от палочек быстро переходили к старым, как мир, кулачным боям, а жены и дети дерущихся горячо подбадривали их, наблюдая за схваткой с порога или через окно. Мир, где грабить магазины или даже убивать людей было так же нормально и естественно, как для всех остальных — уходить каждое утро на работу в контору, но где никто не опустился бы до того, чтобы заклятьем вытаскивать кошельки у прохожих. Мир, где самым страшным преступлением считалось сдать своих.

Этот мир давно ушел в прошлое. Уже тогда криминальный мир стал отходить от выработанных веками "законов". Я застал последние проявления этого своеобразного преступного "кодекса чести", когда-то столь же незыблемого, как рыцарские обеты, и так же неожиданно потерявшего в одночасье всякое значение.

Периодически появлялся Фредди и утаскивал меня ближе к оркестру, чтобы с кем-нибудь познакомить. Я едва успевал пожимать руки и запоминать имена — Джерри, Мик, Джорди, Стиви... Но как ни кружилась голова от избытка алкоголя и впечатлений, я тем не менее прекрасно понимал, что именно происходит.

Меня представляли "ребятам".

Демонстрировали "фирме" как будущего сотрудника.

Не скажу, чтобы меня это особенно волновало. Было, скорее, лестно, чем страшно. Я давно перешел грань, за которой такие вещи могли напугать или остановить. И я отлично осознавал, что, просто придя сюда сегодня, уже подписал некий невидимый договор.

Я попытался что-то спросить у Фредди, но он только похлопал меня по плечу и сказал:

— Завтра о делах, Рэй, все завтра. Сегодня у меня большой день, так что никакой работы, понял? Ешь, пей, веселись, познакомься с какой-нибудь девушкой, вон их сколько... Ладненько? Ты мой гость, и я хочу, чтобы тебе было хорошо.

Я и не возражал. Вдобавок мне очень хотелось узнать, для кого предназначено пустовавшее пока почетное место по правую руку от Фредди. Так что я еще немного покрутился рядом, болтая о всяких пустяках с белозубым мускулистым Стиви. Но искомого человека так и не увидел. Сначала я определил было на эту роль явившегося с огромным букетом цветов низенького толстяка с пышными усами, которого чуть ли не все за столом приветствовали радостными возгласами и аплодисментами. Позже я узнал, что это очень популярный в определенных кругах целитель Лео Эрнер — весельчак, гурман и тонкий знаток вин. Лет через пятнадцать я вновь свел с ним знакомство, после чего он стал штатным целителем Ставки, "штопальщиком", как называли его в боевой группе. Но хотя Фредди долго и крепко обнимал его, как старого друга, все же было ясно, что не Эрнер станет в этот день главным, долгожданным гостем.

Немного позднее появился мужчина лет сорока, с неприятным искривленным лицом, которого все называли Бобби. Тогда я еще не знал, что это один из небезызвестных братьев Крэйн, которым предстояло прославиться в криминальных войнах конца сороковых. Фредди приветствовал его не менее сердечно, чем остальных, но Морин держалась слегка напряженно. А из того, что вместе с Бобби прибыла свита из пяти или шести молчаливых крупных мужчин, я заключил, что это скорее глава не то конкурирующей, не то партнерской "фирмы".

Однако заветное место по-прежнему пустовало.

Наконец я отчаялся дождаться таинственного гостя и отошел. К тому времени я уже чувствовал себя так, словно родился здесь — совершенно свободно и расслабленно. Я помогал Морин носить из кухни угощение и чистые тарелки, а потом даже набрался смелости и пригласил одну из подружек Даниэль танцевать. Жара понемногу спадала, время близилось к шести вечера, на высоком и чистом августовском небе появились первые легкие облака — и тут, наконец, появился тот, кого все ждали.

Я сразу понял, что это он и есть. Фредди чуть ли не бегом бросился встречать его у самой калитки. Средних лет худощавый волшебник с аккуратной бородкой, в безупречно сшитой серой мантии и шелковых перчатках. Он улыбался и раскланивался с остальными гостями, которые при его появлении вскакивали и тянулись пожать руку, обнял Морин, потом звонко поцеловал Даниэль в щеку и вручил ей конверт с подарком. Но по всему было видно, что это птица куда более высокого полета, чем все собравшиеся. Он явно был ближе к моему бывшему миру, к которому принадлежали мои родители и их друзья, к тому, где когда-то — давным-давно — жил я сам. Лицо пришедшего показалось мне смутно знакомым, и я на всякий случай решил держаться от него подальше.

Но не тут-то было — через полчаса или час Фредди вытащил меня за руку из толпы на танцплощадке и повел прямиком к незнакомцу в серой мантии. Тот курил, удобно устроившись в кресле.

— Вот, — с чем-то, похожим на сдержанную гордость, сказал Фредди, — тот паренек, о котором я говорил вам, сэр. Его зовут Рэй.

Впервые на моей памяти Фредди назвал кого-то "сэр". Я насторожился еще больше. Весь хмель мгновенно сошел, как и не бывало.

Волшебник скользнул по мне равнодушным взглядом, потом вдруг поднялся.

— Пойдемте-ка побеседуем, юноша.

Я оглянулся на Фредди. Тот кивнул, но сам остался стоять на месте.

Отойдя чуть в сторону и остановившись под молоденьким грушевым деревом, мой собеседник, не торопясь, вынул из портсигара новую сигарету, прикурил от палочки и только после этого посмотрел на меня.

— Ну что же, здравствуйте... мистер Лестрейндж.

Меня охватила паника. Никогда и никому в этом мире я не называл своей фамилии.

— Не волнуйтесь, — холодно сказал незнакомец. — Пока что ваше инкогнито известно, насколько я могу судить, только мистеру Трэверсу, который, разумеется, навел о вас справки. Что же до меня, то я, знаете ли, иногда читаю газеты и могу сложить два и два...

Я молчал, лихорадочно пытаясь сообразить, кто он такой и к чему клонит.

— Однако, — спокойно продолжал тот, выпуская дым колечками, — на вашем месте, молодой человек, я бы не рассчитывал, что такое положение вещей продлится долго. Рано или поздно — скорее рано — кто-нибудь вас узнает. Или же вы попадетесь на какой-нибудь... э-э... не совсем законной деятельности. И тогда на вашем будущем будет поставлен, — он прочертил в воздухе две линии сигаретой, — жирный крест. Это в лучшем случае, я имею в виду.

Я ничего не ответил. Что тут скажешь?

— Мистер Трэверс уверен, что все будет в полном порядке, и у него, как я понял, на вас большие планы. Собственно, он меня и просил позаботиться о том, чтобы в случае возникновения... э-э... осложнений вы не остались без защиты. Но хочу сразу сказать, что, учитывая, кто вы и из какой семьи, и вдобавок то, что вы несовершеннолетний, — большие проблемы будут в любом случае. А я не Мерлин и не всесилен. Надеюсь, вы это понимаете.

Я ничего не понимал и потому опять промолчал.

— Резюмируя вышесказанное, — мой собеседник стряхнул пепел с сигареты, — я бы хотел, чтобы вы еще раз серьезно задумались, стоит ли вам принимать те обязательства, которые, если я верно понял, вы в ближайшем будущем собираетесь принять, а также участвовать в деятельности, в которую вы неизбежно будете вовлечены, если все так пойдет и дальше. У мистера Трэверса свои интересы, у вас — свои. По вашим счетам придется отвечать вам, и никому больше. Я понимаю, что у вас есть некие трудности... кажется, серьезный долг или что-то в таком роде?

— Да, — наконец выдавил я из себя. — У нас заложен дом, и...

— Иногда, — строго сказал незнакомец, — лучше остаться без дома, чем без будущего. Мой вам совет — подумайте об этом.

Я опять ничего не ответил. Несмотря на теплый августовский день, меня колотила дрожь.

Меньше всего я ожидал услышать подобную речь — здесь. Словно вдруг ожил и зазвучал в ушах старательно заглушаемый голос моего собственного разума.

Впервые кто-то так откровенно сказал мне то, что я знал, но о чем не хотел и боялся думать.

— В общем, — закончил незнакомец, — это все, что я считал нужным сообщить. На случай, если понадобятся мои профессиональные услуги, — вот.

Он вытащил из кармана серебряную визитницу, двумя пальцами вынул из нее карточку, бросил в мою протянутую ладонь и ушел.

Прошло минут пять. Мой недавний собеседник уже опять болтал и смеялся с Фредди, а я все стоял, разглядывая прямоугольник плотной кремовой бумаги.

Кроме герба в левом верхнем углу и лондонского адреса, там было всего три слова:

ПОЛ САЙМОНДС

Адвокат

В те годы Пол Саймондс был настолько известен, что даже я о нем что-то слышал. Выпускник Слизерина, из очень хорошей семьи, среди предков которой были и сподвижники Вильгельма Завоевателя, и рыцари-крестоносцы, он после окончания Хогвартса неожиданно для многих поступил в школу права, что само по себе считалось в те годы неподобающим для молодого человека из высшего слоя. Вдобавок в своей практике Саймондс стал специализироваться по уголовным делам и со временем приобрел репутацию адвоката, способного "вытащить", казалось, самое безнадежное дело и спасти от Азкабана или поцелуя самого очевидного преступника.

Нельзя сказать, чтобы такая слава снискала ему множество друзей. В "обществе" Саймондса в лучшем случае недолюбливали, в худшем игнорировали и не подавали руки, хотя многие признавали его талант и колоссальную работоспособность. Присущие ему холодновато-саркастичные манеры тоже сыграли свою роль. Но Саймондсу, казалось, было совершенно наплевать на то, что о нем думают "приличные люди".

Зато среди личностей, подобных Фредди, Саймондса боготворили и считали его возможности почти безграничными. За глаза его здесь называли любовно и уважительно — "наш адвокат". Хотя Саймондс не особенно дорожил и этим — из всех возможных человеческих мнений он во всех обстоятельствах ценил прежде всего свое собственное и всегда поступал так, как сам считал нужным и правильным. Скажем, хотя он и привык к самым разным делам, его почти невозможно было уговорить взяться за защиту в случаях торговли наркотиками, изнасилования, проявления бессмысленной жестокости и прочего, что он не одобрял и называл непонятным словом "беспредел".

Встреча с Саймондсом произвела на меня самое гнетущее впечатление. Стало жутковато и очень грустно. Я забился в самый дальний угол сада и долго курил на скамеечке, не обращая внимания на парочку, целовавшуюся рядом в кустах. Потом меня разыскала Морин и принялась расспрашивать, что случилось. Я отговорился тем, что, наверное, слишком много выпил. Она увела меня в дом, тихий, чистый и прохладный, и устроила спать на каком-то диване под пестрым стеганым пледом.

Самое удивительное, что я и вправду очень быстро заснул. Будто выключился, чтобы ни о чем не думать, хотя бы на время.

Утром меня разбудил Фредди и предложил "пойти прогуляться". Я нашел уборную и кое-как умылся, а потом вышел в сад.

В доме было совсем тихо. И неудивительно — судя по тому, как невысоко поднялось над горизонтом маленькое алое солнце, было всего около шести утра, и гости лишь недавно угомонились. На всех пригодных для этого плоских поверхностях кто-нибудь спал. Некоторые отрубились прямо за столом, обнимая недопитую бутыль. Сад был завален салфетками, остатками бумажных фонариков и осколками посуды.

Оглянувшись, я увидел, как по железнодорожной насыпи ходит обходчик, простукивая молоточком колеса вагонов. Он был так близко, что казалось странным, как он нас не замечает.

По другую сторону сада начинался не то луг, не то пустырь, полого спускавшийся вниз, к обсаженному тополями каналу. От воды поднимался туман, и в его дымке степенно плывущие по каналу огромные баржи с углем казались сказочными драконами. Мы медленно двинулись туда. Трава была еще мокрой от росы, а от деревьев тянулись длинные тени.

Почти у самой воды, под прикрытием тополей стояло несколько странного вида фургонов. Довольно обшарпанные, они были раскрашены во все цвета радуги, а бронзовые ручки на дверях сияли.

— Это цыгане, — сказал Фредди.

— Они маглы или волшебники?

— Да черт их разберет. Вроде не колдуют, и палочек у них нет. Но вот этот дом, например, видят. Странный народец. Я позволяю им здесь жить — мне не мешают. Если к ним зайти, то тебе за десять кнатов предскажут будущее, расскажут все про все. Но я бы не советовал. Нечего верить пророчествам, чушь это.

Я не ответил.

— Ты чего-то смурной, — заметил Фредди. — Что, сэр Пол тебе вчера наговорил чего-то? Да ты не обращай внимания — он такое любит, душеспасительные беседы... Не дрейфь, все будет нормально. Я, собственно, чего хотел сказать-то...

Предложение Фредди было простым и даже по тем временам неудивительным. Он поинтересовался, не хочу ли я стать в Хогвартсе распространителем неких расширяющих сознание веществ, а проще говоря, "дури".

— Я тебя сведу с людьми, они научат всему, что надо, — говорил Фредди, стряхивая пепел на траву. — Как сбыт поставить, как не запалиться, то-другое. И доход не чета нынешнему. Двести галлеонов в месяц, это если даже палец о палец не ударить. Ну, что?

Звучало, что и говорить, заманчиво. Двести галлеонов в месяц — это тысяча за полгода. Даже с учетом процентов меньше, чем через год, я буду свободен.

Но что-то меня удерживало. Не то чтобы моральные соображения — скорее, подсознательный ужас, который вызывало у меня все, связанное с наркотиками. Я ведь уже кое-чего насмотрелся в Ночном переулке. Видел, например, "блаженненьких" — тех, кто настолько пристрастился к Felix Felicis, что без дозы был не в состоянии даже аппарировать. Если действие зелья внезапно заканчивалось, такой человек мог застыть посреди улицы и простоять несколько часов, не решаясь сделать следующий шаг. Заглянуть им в глаза было страшно — жуткий, кричащий, умоляющий взгляд…

Были и поклонники зелья забвения, глотавшие его по двадцать-тридцать раз в день, чтобы забыть любую, самую мелкую неудачу, вроде забрызганного грязью подола мантии, — в результате они были не в состоянии вспомнить собственное имя. А еще "мечтатели", умудрявшиеся даже на работе, монотонно сортируя жабью икру в аптеке или собирая по прутику оперение метлы, видеть яркие грезы наяву, для чего достаточно было незаметно проглотить содержимое ампулки, купленной в Ночном из-под полы.

И "птицеловы" — так называли тех, кто принимал ускоритель, достаточно несложное в изготовлении пойло, куда входили несколько распространенных лечебных зелий (единственная сложность была в том, чтобы получить на них рецепт целителя), а также когти дракона и некоторые фракции нефти в качестве катализатора.

Зеленоватая, противно пахнущая бурда и вправду ускоряла личное время, настолько, что принимавшие ее были способны небрежным движением руки поймать взлетающую птицу, а их движения со стороны выглядели слегка смазанными. Помимо всего прочего, зелье давало возможность не спать хоть целую неделю и вызывало легкую эйфорию с видениями, похожую на состояние быстрого сна наяву. Неудивительно, что на ускоритель часто подсаживались профессиональные бойцы или квиддичные игроки. Но привыкание наступало очень быстро, а последствия были ужасающими — "птицеловы" за два-три года становились глубокими стариками. Если доживали, конечно, — обычно мозги превращались в кашу намного раньше.

Их встречалось много в Ночном, больше, чем может представить себе нормальный человек, — этих людей или, точнее, существ, похожих на пустые тела-оболочки после поцелуя дементора… А ведь это было еще до того, как стали популярны магловские "подарочки" — темные шарики опиума, которые курили через трубку с длинным чубуком, или белые дорожки кристаллического порошка.

Разумеется, никто не стал бы поставлять такое в Хогвартс. Самое большее, чем мне пришлось бы торговать, — обычная «травка», да еще сигаретки из листьев шалфея. Но я уже успел насмотреться, как с этих почти безобидных вещей люди потом "пересаживаются" на более серьезные зелья, как опускаются — пускай медленнее, что называется, с расстановкой, но…

Я отказался.

К моему огромному удивлению, Фредди не стал меня переубеждать. Кажется, он был даже доволен.

— Я вообще-то так и думал, что ты откажешься. И правильно. Молодец. Мне самому эта идея Бобби не очень-то по душе, но предложить надо было, ты же понимаешь...

Он отбросил сигарету и похлопал меня по плечу.

— Но ты не волнуйся, занятие мы тебе найдем. Учись спокойно. Мне надо, чтобы ты хотя бы СОВы сдал, а еще лучше полный курс прошел. Ты и так очень пригодишься там, где ты есть, нечего тут с нами по мелочевке крутиться. Расти надо, активнее затевать новые темы, работать, так сказать, над собой, — Фредди хмыкнул. — Так что ты еще очень понадобишься, даже не сомневайся... У тебя как сейчас с долгом?

— До конца сентября хватит заплатить проценты, а дальше не знаю.

— Ну, ничего... Долг я за тебя выплачу, если что.Не бойся. Вот на Рождество приедешь и поговорим уже по сути. Ладненько?

Я кивнул.

— Ну, вот и решили. Давай тогда в дом. Сейчас Морин тебя покормит завтраком, а потом мы с тобой аппарируем. Матушка тебя, небось, уже заждалась.

Аппарировали мы, против ожидания, не в Ночной, а прямо ко мне домой, на границу нашего леса. Адрес я Фредди не говорил, так что смысл послания был понятен — Трэверсу отлично известно, кто я такой, и нечего даже думать сорваться с крючка.

Не то чтобы я всерьез собирался. Будущее, которое обещал мне Фредди, было рискованным и жестоким, я это отлично понимал — но был уже не в силах тащить все на себе. Я так жаждал передышки, так нуждался в ком-то взрослом, кто хоть временно решал бы за меня...

Я слишком устал.

Глава 15

Тридцать первого августа я навестил нашего ростовщика, чтобы выплатить проценты за четыре месяца и получить расписку. Я никогда раньше не видел ростовщиков и ожидал, что это будет персонаж из детективного романа: какой-нибудь толстяк с отвратительными маленькими усиками над верхней губой и зловещим холодным смехом. А меня встретил очень молодой, не старше тридцати, волшебник, так коротко подстриженный, что казался почти обритым, с жесткой линией губ и быстрым, внимательным взглядом.

Выйдя от него, я направился в лавку старьевщика в Косом переулке. Долго и почти машинально рылся в стопках старых учебников, одновременно высчитывая в уме, сколько у меня остается денег, как много я смогу оставить маме на жизнь, сколько потребуется для игры на Рождество... Купленные книги перевязал бечевкой и завернул в мантию, чтоб не бросались в глаза, а потом привычно пошел играть — жаль было терять последнюю ночь и лишние несколько галлеонов.

Я собирался задержаться часов до двух ночи, но опомнился только в семь утра, смутно вспомнил, что должен куда-то ехать, и бросился домой. Мама уже собрала все мои вещи и была вне себя от беспокойства. Она что-то долго говорила, одновременно пытаясь заставить меня съесть хотя бы пару гренков и несколько ложек каши. Посреди ее речи я встал из-за стола и ушел к себе. Вернувшись, выложил на стол тридцать галлеонов, по привычке сложенных аккуратными столбиками. Потом подумал и добавил еще пять.

— Это вам до Рождества. Извините, больше не получится.

Она как-то странно умолкла и долго смотрела на меня.

— Нужно что-то еще? — я, наконец, не выдержал.

— Нет, и этого-то много... Такие деньги... Просто...

— О чем тогда речь?

— Иногда я боюсь за тебя...

Я так и не понял, к чему она это сказала, так что только пожал плечами и опять погрузился в вычисления, машинально допивая чай. Тридцать пять галлеонов — не слишком ли я расщедрился?

— Ты стал такой странный, мне кажется, что бы я ни говорила, ты даже не слышишь...

На зиму остается всего полторы сотни.

— И постоянно такой злой, раздраженный, ну, это, наверное, от усталости...

А мама ведь потратит все деньги черт знает куда.

— Я не представляю, что с тобой происходит, и куда ты пропадаешь, ты ничего не рассказываешь о своей работе, а ведь я мать, я должна знать...

Ладно, ей тоже надо иногда хоть чуть-чуть порадоваться.

— Да, — ответил я и по маминой реакции понял, что невпопад. — Да, мама, все хорошо.

Осень 1941 года обещала быть пасмурной и дождливой. С самого утра 1 сентября в воздухе висела противная морось. Дым Хогвартс-экспресса стелился низко над платформой, оставляя на одежде и руках едва заметную липкую пленку сажи. Совы в клетках топорщили влажные перья и недовольно ухали.

Возле вагона мама опять попыталась расплакаться. Я держал ее руку в заштопанной перчатке и повторял в сотый раз, словно заезженная пластинка, что со мной все будет в полном порядке. Стыдно признаться, но мне стало гораздо легче, когда мама, наконец, поцеловала меня и направилась к общественному камину в конце платформы, низко опустив голову и пряча лицо от дождя.

Однокурсники встретили меня весело. Даже Альфард Блэк в кои-то веки принялся расспрашивать, как мои дела. Видно, все боялись, что я могу и не вернуться в Хогвартс после каникул.

Я отделывался ничего не значащими словами. Не хотелось никому ничего говорить, даже Колину. Вдобавок я как никогда остро чувствовал, что мои сверстники живут в совершенно другом мире, а я словно отделен от всех стеклянной стеной.

После ночи в игорном клубе глаза закрывались сами собой, так что я забился в угол купе, отказался от предложенных Эйвери бутербродов и, кажется, заснул раньше, чем тронулся поезд.

Проснулся ближе к вечеру. Шел проливной дождь, так что за потоками воды, стекавшими по оконному стеклу, ничего было не разглядеть. В коридорах и купе уже зажгли лампы. Все наши куда-то ушли, один только Том Риддл сидел у окна с книгой.

Он попробовал разговорить меня, я отвечал общими фразами. Голова была словно набита ватой, ноги затекли от неудобной позы. Вдобавок я с ужасом понял, что после сна меня первым делом тянет покурить. Без никотина я, кажется, даже глаз разлепить не смогу. Как же я буду в школе? Черт побери...

Я встал и вышел в тамбур, на ходу вытаскивая из кармана мантии пачку дешевых сигарет. Но не успел сделать и пары затяжек, как появился Том.

Он захлопнул дверь, и мы остались вдвоем в замкнутом пространстве. Поезд так раскачивался, что было почти невозможно удержаться на ногах, не опираясь о стену. Это было странно и почему-то грустно. Словно мы были заключены, как в кокон, в падающий от лампы круг света, и наш крохотный яркий, теплый мир с безумной скоростью несся куда-то в неизведанное, в угрожающие темные бездны.

— Может быть, ты мне все-таки расскажешь? — спросил Том.

Хогвартс-экспресс, дав высокий гудок, как раз проезжал мимо магловской станции. Полосы света от станционных фонарей скользили по лицу Риддла и пропадали.

— Что именно?

Он отмахнулся от облачка сигаретного дыма.

— Об игре, Рэй. И о долгах.

— Ты откуда знаешь? — меня эти расспросы почему-то выводили из себя. — У Розье, что ли, язык за зубами не держится? Всем уже растрепал?

— Не всем. Только мне, — сказал Том невозмутимо, словно в этом была принципиальная разница.

— Я же просил — никому!

Риддл только пожал плечами.

Я отвернулся от него и уставился в темноту, жадно и быстро затягиваясь.

— Ну, хочешь — слушай...

Он слушал. Долго, внимательно. Временами, когда в тамбур выходил с сигаретой кто-то из старшекурсников, я умолкал и отворачивался к окну. Том тоже молчал, причем так красноречиво, что пришедший быстро начинал чувствовать себя досадной помехой и, торопливо затушив окурок, убегал.

Время от времени Риддл задавал вопросы, но больше слушал. Я за это время выкурил почти полпачки, и было заметно, что Том старается не делать глубоких вдохов. Кажется, ему стало нехорошо, он ведь совершенно не переносил табачного дыма. Однако не уходил и никак не показывал своего состояния — не знай я его так долго, мог бы и не заметить.

А я не собирался его щадить, прикуривая одну сигарету от другой. Бесцеремонность Риддла меня раздражала. Где-то в глубине души хотелось, чтобы он за нее расплатился. Хотя бы так.

Но сбить с Тома самоуверенность оказалось не так просто.

Услышав о планах Фредди, он резко оборвал меня:

— Этого нельзя делать.

— С чего вдруг?!

— А ты сам не понимаешь? Рэй, ты не знаешь, с кем имеешь дело? Чем это грозит? Только не прикидывайся дурачком! Окажешься в Азкабане, и ахнуть не успеешь!

— Пока что никто не предложил лучшего! — я тоже начал заводиться. — Ты разве не слышал? У меня долги, это не ясно? Уж не ты ли их выплатишь, господин умник?!

Том привалился к стене и закрыл глаза. Лицо у него было белое, как полотно.

— Может быть, и я.

— Ах, да что ты говоришь! И каким образом?

— Пока не знаю.

— Вот когда узнаешь, тогда и поговорим!

— Все равно ты туда не пойдешь, — упрямо повторил он.

— Не указывай! Тоже мне, лорд нашелся!

Том посмотрел на меня, как-то странно прищурившись.

А потом ударил.

Собственно, это даже ударом назвать было нельзя. Просто слегка хлопнул кончиками пальцев по щеке, куда смог дотянуться.

Не то чтобы он вдруг испугался и остановился — скорее, ни на что большее не хватило сил. Меня и самого уже мутило от выкуренных натощак крепких сигарет, так что я даже ответить не смог. Только оторопело хлопал глазами.

Риддл тем временем развернулся и быстро вышел, грохнув дверью тамбура.

Оставшись один, я закурил новую сигарету и уставился в темное окно, в котором смог разглядеть только свое мутное отражение.

Что это на него нашло?!

Будь я девушкой — решил бы, что это ревность.

Запоздало подумал, что мы с Томом за три года ни разу не дрались. Даже не ссорились серьезно. А тут вдруг...

Дикость какая-то.

Когда я минут через десять вернулся в вагон, Том сидел в купе. Увидев меня через стеклянные створки, поднялся и вышел, загородив мне дорогу. Я молча смотрел на него.

Лицо у Тома было мокрое, на рубашке расплывалось влажное пятно. Он, казалось, еле держался на ногах, но двигаться с места явно не собирался.

— Извини, — сказал наконец, глядя мне в глаза. — Я был неправ. Просто не говори со мной больше в таком тоне, ладно?

Мне очень хотелось ответить: "Да что ты за цаца такая, что тебе слова сказать нельзя?!". Но случившееся было до того нелепо, что не стоило и ворошить. Так что я просто ответил:

— Хорошо. Не буду. Я только не понял, с чего ты так взъярился.

— Не хочу, чтоб ты связывался с этими людьми.

— И что дальше? Ты не хочешь, я тоже не хочу — а какой выход?

— Рэй, я знаю, что тебе нужны деньги. Я найду.

— Где?!

Сирота из приюта. Найдет мне тысячу галлеонов. Чушь.

— Еще не знаю. Но найду. Обещаю тебе.

— Вот когда сделаешь, тогда и... Том, не надо больше об этом, пожалуйста. Даже если бы ты мог помочь — почему ты должен решать мои проблемы?

— А кто, если не я, должен решать ваши проблемы?

Это была уже полная белиберда.

— Ваши — в смысле, чьи? Нас всех?

Он пожал плечами. Потом толкнул дверь:

— Все, пойдем.

Розье встретил нас настороженным взглядом. Блэк, чуть приподняв брови, переводил взгляд с меня на Тома и обратно. Но Риддл молчал, и я тоже. Сел и демонстративно уткнулся в книгу. Говорить ни с кем не хотелось.

За окном уже было совсем темно. Через час поезд стал сбавлять ход. Мы подъезжали к Хогсмиду.

Заново привыкать к школе оказалось трудно. Я чувствовал себя пришельцем из другого мира. Все разговоры казались пустыми и глупыми, чужие проблемы — надуманными. Однокурсники искренне старались меня поддержать — даже Блэк, страшно смущаясь, спросил однажды, не нужна ли мне помощь. Я, естественно, отказался. Не знаю, кто из нас чувствовал себя более неловко в тот момент.

С Томом после инцидента в поезде разговаривать не особенно хотелось, а на Розье я все еще злился за то, что он выболтал мою тайну. Так что общался в основном с Маркусом Флинтом и, как ни странно, с Эрвином Либгутом. Оба они прошли через такое, что я по сравнению с ними жил, как в раю. Мне даже было немного стыдно за то, что я считаю свое положение трудным.

Почти сразу же начались проблемы с учебой. За лето я привык жить навыворот — днем спать, а ночью заниматься своими делами. Поэтому на уроках неодолимо клонило в сон, зато вечером я никак не мог заснуть и сидел в общей гостиной до трех-четырех часов ночи. Пытался делать домашние задания или просто смотрел на огонь в камине и думал о своем.

Хогвартсские эльфы сначала стеснялись при мне убирать — ведь считается, что их не должно быть видно, — но потом привыкли. Даже приносили мне чай и лепешки. Ставили угощение на стол совершенно бесшумно и незаметно, так что казалось, будто все само собой возникало из воздуха.

Учиться было сложно. Я постоянно думал о посторонних вещах, и занятия меня мало интересовали. Гора ненаписанных рефератов и невыученных заклятий росла, как снежный ком, так что получить за контрольную "удовлетворительно" тогда было для меня счастьем. Потом начались отработки — вечер за вечером бесконечное переписывание текстов или приготовление ингредиентов для Слагхорна. Я ненавидел эту рутину всеми фибрами своей души, но терпел. Так осел день за днем привычно и обреченно ходит по кругу, вращая мельничный жернов.

На факультете появились новые ученики. Большинство я не знал и знать не хотел, но одно лицо было знакомым — та самая Эйлин Принс, что жила у нас раньше. Вот уж не ожидал, что она окажется в Слизерине... Мне не очень-то хотелось с ней общаться. Эйлин после нескольких попыток тоже поняла, что это бесполезно, и сама стала меня избегать. Впрочем, она, кажется, вообще ни с кем не дружила — просиживала все вечера одна в дальнем углу общей гостиной. Читала или делала уроки, низко наклонив голову и почти касаясь носом пергамента.

А еще, как и прежде, мне постоянно хотелось затянуться. За август я привык выкуривать самое меньшее десять сигарет в сутки, и теперь на уроках у меня начиналась знакомая любому табачному наркоману "ломка". Риддл заметил это однажды на перемене после истории магии:

— Чего ты нервничаешь?

— Курить хочу, — ответил я шепотом. — Может, на факультет быстро сбегать?

Курить в слизеринских подземельях было относительно безопасно — старосты хоть и ворчали, но не выдавали своих. Остерегаться следовало только редких визитов Слагхорна с инспекцией. А вот в школе это было уже рискованно — там свирепствовал смотритель, отлавливая злостных нарушителей.

Риддл потянул меня за рукав.

— Пошли, покажу.

Розье увязался с нами, хотя он тогда еще не курил. Я не стал возражать — уже устал обижаться на него. Пускай идет, не жалко.

Мы спустились на первый этаж и свернули в узкий коридор, где были в основном пустые, неиспользуемые классы. День был сумрачный, дождливый. Я подумал, что мы идем во двор, — нет, туда не стоит соваться, там Прингл живо ухватит нас за шиворот… Но Том остановился у одной из дверей, подергал ручку, потом тихо побарабанил костяшками пальцев: тук-тук, пауза, тук-тук-тук.

За дверью что-то зашуршало, и нам открыли. Внутри обнаружилась целая компания: Долохов, стряхивавший пепел в пустую чернильницу, Малсибер, удобно устроившийся на парте, Нотт и Дэйвис, Кармайкл с Рэйвенкло... В классе было полутемно, дым стоял коромыслом.

Кармайкл быстро оглядел коридор и запер дверь за нами. Колин с интересом озирался. Я закурил еще чуть ли не на пороге. Том поморщился, прошел к окну и распахнул его, потом уселся на подоконник, не обращая внимания на залетавшие внутрь капли дождя.

— Слушай, ну какого черта?! — возмутился Дэйвис.

— Здесь дышать нечем, — невозмутимо ответил Риддл.

— Да, а сейчас кто-то с улицы увидит, и нас застукают.

— Никто не увидит. Дураков нет болтаться там под дождем.

— Все равно. Еще спалимся, и будет, как в том году, — буркнул Дэйвис, сворачивавший кулечек из пергамента.

— А что было в том году? — спросил я, жадно затягиваясь.

— Ой, — отмахнулся Колин — он из любопытства стрельнул у меня сигарету и теперь осторожно принюхивался к ней, не решаясь закурить, — все это уже сто раз слышали.

— Я не слышал.

Я и вправду не слышал. Весна прошлого курса прошла для меня, как в тумане. Даже если бы в школу забрел горный тролль, я бы узнал об этом последним.

— Да, а что было-то? — поддержал меня Малсибер. Он учился на Рэйвенкло и не знал наших баек.

— В прошлом году, — принялся объяснять Дэйвис, стряхивая пепел в кулечек, — мы ходили курить в каморку за классом чар. Там стоят шкафы со всяким ненужным барахлом, и никто не заглядывает. В общем, хорошее было место. Правда, посидеть негде, зато тепло... Но потом нас, наверное, заметил Пивз, настучал смотрителю. Вот Прингл нас и подловил. Все разбежались, а нас с Ноттом он поймал и поволок к себе в кабинет. Я-то легко отделался, а вот Тед...

— Ой, да заткнись ты! — Нотт явно не жаждал предаваться воспоминаниям.

— Подожди, мы хотим послушать, — Кармайкл придвинулся ближе к Дэйвису.

Тот не заставил себя упрашивать:

— В общем, пока Прингл заполнял журнал наказаний, а мы ждали в коридоре, Тед от большого ума запихал себе в штаны какую-то тетрадь. Прингл со мной закончил, вызвал Нотта. Велел наклониться и только изготовился врезать ему тростью — а тетрадь зашуршала... Пришлось вытащить. Слышали бы вы, как Прингл разорался! Дескать, учителя вас, оболтусов, учат, силы свои гробят, а вы эти знания, значит, вон куда! Короче, отделал бедного Нотта, как дурень поросенка. Тут звонок на урок. Он нас отпустил, мы побежали на трансфигурацию. Влетаем в класс, я плюх за парту, а Тед стоит. Брэдли объясняла-объясняла новый материал, потом вдруг остановилась и спрашивает так вежливо: "Что это вы, Нотт, стоите? Присаживайтесь", — а он... Ай!

Нотт попытался стукнуть Дэйвиса, но тот ловко отскочил и спрятался за парту, скороговоркой досказывая историю:

— Он возьми и ляпни: "Мне так лучше слышно". А Брэдли, вы же знаете, в карман за словом не лезет. Пожала плечами и говорит: "Раз так, я, конечно, не возражаю. Я еще с предпоследней контрольной подозревала, что вы слушаете именно этим местом ".

— Что вы все ржете?! — Нотт надулся и покраснел, как рак. — Очень смешно, да...

Долохов затушил окурок и уселся на подоконник рядом с Томом. Он даже не улыбнулся. С лета этого года он держался отстраненно, и видно было, какими тупыми и детскими кажутся ему наши шуточки — да, в общем, так оно и было...

Все началось в конце июня. Не помню, что был за день, — кажется, воскресенье, накануне экзамена по трансфигурации. За завтраком кто-то развернул принесенный совами "Ежедневный пророк". Двухдюймовые буквы с первой страницы только что не кричали: «МАГЛОВСКАЯ ГЕРМАНИЯ НАЧАЛА ВОЙНУ С РОССИЕЙ!».

Долохов бесцеремонно выдрал газету у владельца из рук, пробежал глазами начало статьи, потом швырнул "Пророк" на стол и ушел.

Пока он почти бежал к двери, казалось, что весь Большой зал смотрел только на него. А когда высокая тяжелая дверь со страшным грохотом закрылась, стало так тихо, что мне на секунду показалось, будто я оглох.

Впрочем, через минуту все уже опять болтали и звенели приборами. Я тоже заглянул в газету — там говорилось, что наряду с маглами в войну вступил Гриндельвальд. Я посмотрел на Маркуса — он съежился в комок, будто старался занимать как можно меньше места. Потом обернулся к Тому и обнаружил, что тот уже вышел вслед за Долоховым, но так тихо, что этого никто не заметил...

— Кстати, а вы знаете, куда Руквуд ходит курить? — тем временем лениво спросил Долохов. — Он хитрый...

— И куда же? — с интересом спросил Малсибер.

— На третий этаж. Там есть женский туалет, который постоянно заливает, так что им мало кто пользуется. Его еще называют "туалет со змейкой", потому что на одном кране изображена змея — черт ее знает, зачем. Вот Руквуд и ошивается поблизости, а потом, когда убедится, что в туалете никого нет, быстренько запирает дверь изнутри и курит.

— Ну, и зачем такие сложности?

— Так ведь гарантия железная. Прингл-то шастает по мужским туалетам, а в женский не сунется никогда в жизни. Представляете, какой гвалт бы поднялся...

— Вот бы он разок зашел по ошибке, — размечтался Нотт. — Может, девчонки так разозлились бы, что его прямо там и утопили!

— А ты почему туда не ходишь? — поинтересовался Малсибер у Долохова.

— Делать мне нечего — каждый раз по полчаса выжидать, пока девки уберутся... Кроме того, это ведь Августу нельзя попадаться — он у нас пай-мальчик, отличник, метит в старосты школы. А мне-то что? Моя репутация не пострадает.

— Кстати, — вдруг спросил Риддл вполголоса, кутаясь в мантию, — так ты был... ну, там?

— Да, — Долохов досадливо передернул плечами. — Получил от ворот поворот. Сказали, что нужно быть совершеннолетним, иначе и говорить не о чем. Еще пройти целительскую комиссию, но это уже мелочи...

— А у тебя когда совершеннолетие?

— В мае. Но я до тех пор ждать не собираюсь, дудки. Хотя что делать — тоже не знаю.

— А что, если..?

Том наклонился совсем близко к Долохову и что-то зашептал, чертя пальцем по подоконнику.

Мне уже стало совсем хорошо. Голова слегка кружилась от крепкой сигареты, и я как-то лениво подумал, что оставшиеся нужно растягивать — кто знает, когда будет случай пополнить запасы в Хогсмиде. Да еще надо узнать у остальных, где там покупать сигареты — открыто же школьникам никто не продаст.

Из того, что говорили Том с Долоховым, я улавливал только обрывки: "юг Франции", "маки", "нет, туда не проберешься"... В памяти всплыло полузабытое: "маки"[2] по-французски означает, кажется, густые заросли кустарников. С чего это Долохов вдруг увлекся французской флорой?

— Все, идем, а то сейчас звонок будет, — Кармайкл уже нетерпеливо топтался у двери. — Да не забудьте дым убрать из воздуха и окурки уничтожить!

— Ладно, я пошел, — Долохов соскочил с подоконника. — Все, пока.

Потом вдруг оглянулся:

— Спасибо.

Том лишь коротко качнул головой:

— Так ведь не за что.

— Все равно. Просто...

Долохов еще постоял, будто хотел что-то сказать, потом повернулся и вышел из класса.

Остальные осторожно потянулись следом. Глава 16

В сентябре почти сразу стало ясно, что Риддл принял тот разговор о способах заработка всерьез. В первые недели учебного года мы с ним несколько раз ходили в Запретный лес — Том подзывал к себе с десяток змей, долго уговаривал, а потом осторожно сцеживал яд в чистую склянку. Потом мы фасовали его по крохотным бутылочкам и отправляли с совой объявление в "Ежедневный пророк": "Продается свежий змеиный яд отличного качества. Недорого. Писать: Хогсмид, "Три метлы", до востребования Джеку Робинсону".

Сам не знаю, почему мы взяли это прозвище из расхожей поговорки[3]. Но не сообщать же настоящую фамилию... Я подозревал, что школьные правила не одобряют занятия учеников коммерцией.

На змеином яде удалось заработать галлеонов двадцать, но уже в октябре бизнес пришлось свернуть. Погода была почти все время плохая, дождь лил каждый день, и конца этому не предвиделось. Так что вечерами в общей гостиной теперь было не протолкнуться.

Я помню один такой вечер, когда мы сидели всей толпой за столом, делая уроки. Альфард, правда, был не с нами — устроившись у камина в кресле, он, как обычно, помогал с домашними заданиями братьям, а заодно Друэлле Розье.

Хотя было всего пять вечера, за иллюзорным окном уже совсем стемнело. Спать в такую погоду хотелось ужасно, даже крепкий чай не помогал.

Напрягая все силы, чтобы не заснуть прямо за столом, я сражался с таблицами по арифмантике. Том читал какую-то толстенную книгу, быстро перелистывая страницы и умудряясь одновременно раскачиваться на стуле. Я мельком взглянул, что именно он читает.

Шарль де Костер, "Легенда об Уленшпигеле".

Отрывки из Костера входили в хрестоматию по магловедению на этот год. Я так и не понял, зачем Тому понадобилось в свое время записаться на этот предмет — уж кто-то, а он знал о маглах не понаслышке. Но Том, смеясь, отвечал, что нужно уметь посмотреть на все со стороны. И учился очень старательно. Например, того же Костера никто не требовал читать целиком — в хрестоматию входили всего два отрывка, да и те такие мрачные, что девочки из нашей группы наотрез отказались их изучать. Но Риддл ко всему подходил основательно. Наверное, и заданное на завтра сочинение по «Уленшпигелю» уже написал...

Вспомнив о сочинении, я чуть не застонал вслух. Видно, эта же мысль пришла не только мне, потому что Эйвери спросил у Риддла:

— Ты эссе-то закончил?

Не поднимая глаз от книги, Том сунул руку в портфель и протянул Эйвери стопку исписанных листов, скрепленных шнуром. Тот скривился.

— "Охота на ведьм... как средство уничтожения политических противников... в Европе XVI века".

Тимоти полистал сочинение и зачитал кусочек вслух:

— "Так называемая "метка дьявола" могла существовать в реальности, будучи опознавательным знаком участников тайных подрывных сообществ...". Мерлинова борода, Том, почему ты вечно пишешь не по теме?! Задавали же совсем другое...

Эйвери вытащил из-под стопки учебников дневник.

— Вот, на выбор. "Как проходила охота на ведьм у маглов — на материале первой части "Легенды об Уленшпигеле"", или "Как маглы объясняют себе существование оборотней — на материале глав 43-44 третьей части". Ну, и?!

— Профессор Эддоуз ничего не имеет против, — равнодушно ответил Том, переворачивая страницу.

Это была чистая правда. Учителя охотно позволяли Риддлу писать работы на выбранные им самим сложные темы и просто-таки млели от результатов. "Потрясающе талантливый мальчик", — сказала когда-то Брэдли. Но зато наша компания была недовольна: эти нестандартные эссе ведь не спишешь...

— Дай хоть зельеварение содрать, что ли, — жалобно сказал Эйвери.

Все так же не глядя на него, Риддл наощупь нашел в портфеле тетрадь и бросил через стол.

Вышеупомянутое эссе тем временем перешло к Маркусу Флинту, который из вежливости полистал его и тут же вернулся к домашнему заданию по чарам.

Розье, зевая, тоже взял сочинение, взвесил его на ладони.

— Ничего себе! А вы знаете, сударь мой Томас, что много учиться вредно? Как говорит Долохов, от этого, может, мозги и развиваются, зато кое-что другое усыхает...

Том отмахнулся, давая понять, что не считает существенным мнение Долохова по данному вопросу.

— Да и голову так набивать знаниями не годится. А то еще разлетится на семь кусков, как та тыква.

Том, кажется, не понял шутки и очень серьезно спросил:

— Почему именно на семь кусков?

— Я откуда знаю? — Розье отодвинул конспекты и потянулся. — Поговорка такая... Черт, как достало это все. Сейчас бы пойти погулять, так нет же — на улице такое болото, что и водяной потонет.

— Почему все-таки на семь? — настаивал Том. — Если тыкву расколоть, она распадется на половинки, или на шесть частей, или на восемь, это же логично…

Колин помахал рукой у него перед лицом.

— Да ты совсем заучился, как я погляжу! Нипочему, Томми. Ни-по-че-му. Просто число такое, красивое, самое сильное в магии, вот потому и говорят: на семи ветрах, на семи холмах, на семь частей, — ну, или там в зельях вечно надо добавлять по семь капель всякой дряни...

Слово "семь" по ассоциации напомнило мне о картах и покере. Это было неприятно, и я огрызнулся:

— Может, хватит болтать про всякую чушь? Тут люди вообще-то учиться пытаются!

— Ой-ой, какие мы серьезные, — начал было Колин, но отвлекся на что-то, происходившее в другом конце гостиной.

Риддл покосился на меня и спросил шепотом:

— Нервничаешь из-за денег?

— Нет, — зло ответил я. — Просто сейчас все переписывать придется. Я, оказывается, в самом начале сделал ошибку. И немудрено, когда у тебя постоянно орут над ухом!

Потом подумал и для справедливости добавил:

— Хотя ты прав. Из-за денег тоже.

Том с тоской посмотрел в окно.

— Змеи уже все ушли спать на зиму, теперь до марта толку не будет. Надо придумать что-нибудь другое. У меня есть одна идея...

— Какая?

— Пока не буду говорить, ладно? Я еще прикидываю...

Договорить он не успел. Розье внезапно вскочил и бросился к камину. Все уставились на него.

Еще не успев сообразить, в чем дело, я уже понял, что назревает скандал.

Друэлла Розье строила глазки Альфарду Блэку уже давно. Пожалуй, с той самой прошлогодней вечеринки на зимних каникулах. Каждое утро она выходила к завтраку в Большой зал причесанная так затейливо, словно собиралась на светский раут. Потом садилась рядом с Альфардом и почти без умолку щебетала высоким, звонким голоском. Чуть ли не специально для Блэка надевала тонкие серебряные кольца и сшитые на заказ приталенные мантии из ткани с легким фиолетовым отливом. Узнать о приближении Друэллы можно было издалека — по кокетливому цоканью высоких каблучков. Среди угловатых, неловких, прыщавых сверстниц с их туго заплетенными косичками, мешковатыми форменными мантиями и грубой обувью, похожей на мужскую, легкая, как облачко, светловолосая Друэлла казалась райской птицей. Совершенно несовместимой с такими низменными материями, как учебники или навоз в теплицах, где проходили занятия по гербологии.

Нельзя сказать, чтобы это всем нравилось. Профессор Брэдли, например, любила язвительно поинтересоваться, не перепутала ли мисс Розье кабинет трансфигурации с бальным залом в особняке министра магии. Староста, Милли Кларк, несколько раз таскала Друэллу на перемене в туалет и чуть ли не силой заставляла смывать с лица пудру и снимать кольца и серьги. Друэлла выходила из себя и кричала на Милли не хуже разъяренной банши.

Зато мужская часть Хогвартса была настроена совсем иначе. Профессор Флитвик на уроках улыбался Друэлле и на каждую ее неудачу в чарах лишь ласково говорил: "Ну что же вы, деточка! Старайтесь, вы такая умница, у вас все получится...". Профессор Эддоуз как-то, остановив ее в коридоре, принялся расписывать прелести магловедения и спросил, запишется ли мисс Розье в следующем году на его курс.

Мальчишки с других факультетов, правда, иногда свистели ей вслед, но быстро поняли, что не стоит этого делать, если они не хотят иметь дело с Колином. Зато несколько старшекурсников со Слизерина уже всерьез приударяли за Друэллой, таскали ей из Хогсмида сладости и наперебой хвастались кто чем: одни — собственными успехами в квиддиче, другие — успехами в бизнесе своих папаш.

Друэлла же, казалось, видела лишь одного человека. Остальных она в лучшем случае терпела — хотя не отказалась бы, конечно, чтобы из-за нее подрались на дуэли. Это ведь так интересно, совсем как в романах. А прочие девчонки умрут от зависти... Но главной и единственной ее целью оставался Альфард Блэк.

Друэллу можно было понять. Любой из этой семьи был завидной партией, а уж Альфард и подавно. Красивый, умный, взрослый (с точки зрения Друэллы, конечно), обаятельный, да еще вдобавок наследник младшей ветви Блэков, будущий владелец очень и очень приличного состояния... Неудивительно, что у Друэллы, в которой загадочным образом уживались романтичность и редкий практицизм, от такого сочетания голова пошла кругом.

Альфард, конечно, видел ее уловки насквозь, но только посмеивался — должно быть, "маленькая Розье" казалась ему забавной и безобидной. Он позволял ей ходить за ним следом и как бы случайно попадаться на его пути по дороге на занятия. Не удивлялся, когда через пять минут после его появления в библиотеке туда же приходила и Друэлла и садилась напротив, притворяясь — весьма неубедительно, — что страшно увлечена каким-нибудь томом "Энциклопедии заклятий". По вечерам она подсаживалась к Блэку в общей гостиной и нежным голоском просила разъяснить то или иное место из учебника. Альфард снисходительно объяснял, а Друэлла слушала его так восторженно, словно перед ней был охотник на драконов, повествующий об очередном подвиге.

Колин, глядя на это, страшно злился. Несколько раз он пытался серьезно поговорить с сестрой, но толку не было. Друэлла возмущенно фыркала и с видом оскорбленной невинности уходила в спальню девочек, а Колин возвращался к нам красный и злой и отводил душу, раздирая в клочки ни в чем не повинные свитки пергамента.

Я предложил ему написать родителям, но он только отмахнулся.

— А толку?! Дрю все равно вывернет все по-своему, и я же останусь виноват: мол, наговариваю на нее...

Но в этот раз положение, кажется, было совсем серьезное. Друэлла умудрилась устроиться в одном кресле с Альфардом, так что они сидели почти в обнимку, склонясь над каким-то конспектом.

Младший брат Альфарда, Сигнус, не отрываясь смотрел на них. Уши у него пылали.

И еще кое-кто заметил, что происходит.

— Как же это называется? — язвительно поинтересовалась подошедшая Вальбурга.

— Что такое, Вэл? — устало спросил Альфард, оторвавшись от разговора с Друэллой.

Но тем временем Розье, подскочив к сестре, рванул ее за руку так, что Друэлла чуть не упала. Блэк тоже вскочил, но Колин оттолкнул его. Потом, кое-как собрав в стопку учебники Друэллы, ткнул их ей в руки. Развернул сестру в сторону спальни девочек, еще и чувствительно подтолкнул в спину.

— Быстро! Чтоб я тебя тут не видел!

Друэлла, как ни странно, не стала спорить. Она все-таки тоже была Розье и отлично знала взрывной характер своей семейки. Так что сочла за лучшее подчиниться — слишком велик был риск получить трепку от любящего брата прямо здесь, на глазах всего факультета. Раскрасневшаяся, с полными слез глазами, она удалилась, держа подбородок высоко вздернутым, а спину — идеально прямой.

— Пошли, надо поговорить, — громко (пожалуй, даже слишком громко) сказал Колин Альфарду, кивая в сторону нашей спальни.

Они ушли. Эйвери с тоской посмотрел им вслед — ясно было, что в ближайший час туда не стоит и соваться. А он собрался было вздремнуть перед ужином...

Я дернулся, но Маркус придержал меня за руку.

— Ш-ш-ш. Пускай разберутся, пар выпустят. Тебе-то какое дело?

Он был прав. Действительно, никакого.

Один только Риддл о чем-то напряженно раздумывал, не обращая внимания на шум вокруг. Все обсуждали случившееся, гостиная гудела от версий и сплетен.

Эйлин Принс молчала, исподлобья наблюдая за событиями из своего угла. Но мне показалось, что она чем-то очень довольна.

Минут через сорок я не выдержал и все же пошел в спальню. Блэка нигде не было видно, зато комната выглядела так, словно по ней пронеслись орды Аттилы. Розье сидел на своей кровати и тихо ругался сквозь зубы. Под левым глазом у него наливался внушительный синяк, а нижняя губа распухла и кровоточила. По всему было видно, что благородная магическая дуэль, подобающая чистокровным волшебникам, в какой-то момент переросла в банальную драку на кулаках.

Срывающимся от злости голосом он пересказал мне ход беседы.

— Я прямо спросил, какие у него намерения относительно Дрю и когда будет помолвка. А он сказал, что вовсе не собирается делать ей предложение! Я спросил, какого черта тогда морочит ей голову, — и знаешь, что он ответил?! "Я ничего никому не морочил; раз Друэлле так нравилось, я просто не мешал ей развлекаться". Каково, да?! Намекает, что это моя сестра сама вешалась ему на шею! Ублюдок!

Конечно, Друэлла именно что вешалась на Альфарда , и Колин знал это не хуже меня. Но напоминать ему об этом в данный момент было, мягко говоря, неразумно.

— Еще сказал, что мне, мол, не о чем беспокоиться — он ни за что не позволил бы себе лишнего. Вот спасибо, сделал одолжение! Значит, мог бы позволить! А почему нет, раз она сама напрашивается?! Ну, ничего, я еще с Дрю разберусь, я выясню, что между ними было. Если узнаю, что он ее хоть раз в щечку поцеловал, — я ему кишки выпущу! Напишу отцу, пускай приезжает из армии и заставит этого мерзавца обручиться!

Логики тут не было никакой — с выпущенными кишками Альфард вряд ли мог бы считаться завидным женихом. Но я опять смолчал.

— Думает, тварь, что ему все можно, потому что он Блэк. У них-де такая семья, такие связи! А мне плевать, будь он хоть наследник Слизерина, — я его на три фута в землю закопаю! И Дрю тоже хороша — ведет себя, будто последняя... Ладно, я ей объясню, что к чему и как Альфард к ней на самом деле относится. Чтоб не питала иллюзий!

Тем временем Альфард вернулся, прижимая к лицу мокрое полотенце. Выглядел он не лучше Колина — бровь рассечена, нос странно свернут набок. Розье мгновенно поднялся и вышел, даже не удостоив противника взглядом.

— Тебе не кажется, что ты заигрался? — спросил я Блэка.

Он фыркнул из-под полотенца.

— Да, наверное. Но я правда не думал, что до такого дойдет...

— Ты действительно не хочешь на ней жениться?

— Нет, — раздраженно ответил он. — Друэлла очень хорошая девчонка, но... Но я просто не хочу связываться вообще ни с кем. Зачем это нужно? Да и родители все равно не позволят. Сами подберут невесту, моего мнения даже не спросят.

Потом добавил с горечью:

— И уж точно не из Англии.

— Почему?

— Потому что для моей матери все девушки здесь недостаточно богаты и высокородны. К тому же она немка, а сейчас... Ладно, Рэй, извини, я не хочу об этом говорить.

— Дело твое, но только ты бы вел себя поосторожнее. Рано или поздно нарвешься — парой синяков не отделаешься.

— Прекрати, — устало сказал Альфард и лег на кровать, бросив полотенце на пол.

Розье вернулся в спальню ближе к полуночи и тоже сразу уснул.

На следующее утро на Друэллу было жалко смотреть — так бросалось в глаза, что ее мечты потерпели крах. Она впервые не причесалась, как следует, а просто наспех скрепила перепутанные волосы шпильками. Глаза у нее были красные и опухшие от слез.

Колин попытался свести синяк с лица, пользуясь колдомедицинским справочником. Но не преуспел в этом — "фонарь" только раздулся еще сильнее, закрыв собой весь глаз, и стал жуткого багрового цвета. Пришлось идти в лазарет. Слагхорну тем временем кто-то донес о драке, и на большой перемене он вызвал Розье и Блэка к себе.

Альфард, правда, повел себя достойно — не моргнув глазом, стал заверять декана, что сам случайно споткнулся и упал. Колин заявил, что с ним случилось то же самое.

Слагхорн, разумеется, не поверил. Был очень зол, долго распространялся о недопустимости драк и о том, что не ожидал такого от мальчиков из приличных семей. Наконец отпустил обоих, пригрозив Розье карцером, если случившееся повторится.

— Сволочь! — разорялся Колин, выйдя от декана, — Альфард, конечно, ни в чем не виноват — а как же, кто бы сомневался! Он ведь любимчик у старого Слизня! К тому же Блэки не чета нам, простым смертным, они же якобы королевских кровей, чуть ли не древнее самого Мерлина, чтоб их черт побрал...

Колин раздраженно сплюнул на пол.

— Чтобы посадить Блэка под замок, требуется, должно быть, решение полного состава Визенгамота. А меня, значит, можно, потому что я черная овца и позор факультета!

— Успокойся, — попросил я. У меня уже голова болела от всей этой истории.

— Я его утоплю, — сказал Розье.

Я, впрочем, так и не понял, кого он имел в виду — Слагхорна или Блэка.

Вечером в общей гостиной Друэлла пару раз осторожно глянула в сторону Альфарда, но тот делал вид, что вообще никого и ничего вокруг не замечает. Колин же следил за сестрой, как коршун.

Потом Друэлла сдалась и просто молча сидела, опустив голову, а на пергаменте перед ней расплывались чернильные пятна от капающих слез. Сигнус Блэк, устроившийся рядом, неловко ерзал. Потом оглянулся и, убедившись, что ни Колин, ни Вальбурга не видят, робко протянул Друэлле шоколадную лягушку.

Сначала лягушка чуть не полетела в стену. Но потом Друэлла передумала и, всхлипывая, стала ее разворачивать. Подняла глаза — на ресницах дрожали слезы — и даже попыталась улыбнуться Сигнусу.

Тот жутко покраснел и тут же полез под стол, сделав вид, что уронил перо. Глава 17

Колин дулся на Альфарда почти до самого Рождества и постоянно донимал меня разговорами о том, какой Блэк мерзавец. Я не разделял этого мнения; к тому же мне самому становилось все тяжелее и тяжелее с Розье. Я смотрел на него с той стороны, и оттуда он казался инфантильным, не способным повзрослеть, не понимающим самых очевидных вещей.

Конечно, гордиться тем, что твой опыт богаче и сложнее, чем у другого, потому что достался трудным путем, — не меньшая глупость, чем гордиться тем, что тебе все дается легко. Это не более чем психологическая самозащита, причем довольно жалкая: "Да, мне тяжело, и я неудачник, зато знаю жизнь получше, чем некоторые!". Позже, когда я это понял, то уже не позволял себе такого. Но тогда, в четырнадцать лет, просто-таки упивался мыслями об испытаниях, выпавших на мою долю, и о том, как мужественно, без жалоб и просьб о помощи, я их преодолеваю...

И сам себе врал. Помощь таки была.

Том не делился со мной идеями относительно заработка, хотя в мыслях явно что-то "прокручивал". В начале ноября он наконец принялся осуществлять свой план, о котором я на тот момент ничего не знал.

Не помню, какой это был день, — кажется, пятница. Так пасмурно, что лампы в коридорах и классах еще горели, хотя время уже шло к полудню. В коридорах второго этажа царила, как обычно на перемене, толкотня — все торопились побыстрей спуститься вниз на ланч.

Толпа второкурсников с воплями вывалилась из кабинета истории магии. Несколько мальчишек немедленно принялись драться портфелями — просто так, от переизбытка сил, а еще от счастья, что лекция Биннса все же закончилась. Выйдя из кабинета магловедения, мы оказались в самой гуще драки; чуть впереди профессор Эддоуз аккуратно лавировал между учениками, неся груду схем и таблиц.

Том чуть задержался, завязывая шнурок. Толпа понемногу редела. Когда мы двинулись к лестнице, в коридоре перед нами маячил только один второкурсник в гриффиндорской мантии. Зато какой! Я разглядывал его с любопытством — это был тот самый Хагрид, который сразу после поступления прославился тем, что наглядно иллюстрировал поговорку: "Высока фигура, да дура".

В Хагриде уже сейчас было метра два с половиной, хотя на вид это был совсем пацан — круглощекий, нескладный, с вечно разлохмаченными черными волосами. В каждом кабинете для него стояла отдельная парта, и учителя умоляли его не вставать, когда он отвечает, иначе мебель вокруг с грохотом разлеталась. Ботинки Хагрида были такого размера, что в каждом могла бы спокойно уместиться кошка с котятами, а сумку он носил большую, как сундук, и в ней вечно что-то шевелилось.

Все знали, что Хагрид глуп, как пробка, да еще и со странностями, так что он не смог завести друзей даже на собственном факультете. Однако у него была репутация существа безобидного и отзывчивого. Вдобавок недавно он потерял отца и теперь носил на рукаве черную повязку. Для меня это была все еще болезненная тема, и я втайне сочувствовал Хагриду. Даже надавал по ушам парочке наших младшеклассников, когда те принялись рассказывать в слизеринской гостиной какой-то анекдот по этому поводу.

Хагрид шел перед нами, чуть косолапя и согнувшись под тяжестью сумки. Мы почти догнали его, когда Риддл вдруг огляделся и, убедившись, что коридор пуст, вынул палочку, направил ее на Хагрида и шепотом произнес:

— Diffindo!

Сорвавшись с плеча великана, сумка лопнула по шву и рухнула на пол. По коридору разлетелось ее содержимое: учебники, перья, чернильница, моток ниток, костяные бабки для игры в "стукалку"... А еще во все стороны прыснуло с полдюжины маленьких белых мышек. Смешно всплеснув руками, Хагрид бросился их ловить.

Я хотел пройти мимо — шутка не показалась мне ни удачной, ни особо смешной, — но Том, к моему огромному удивлению, вдруг кинулся помогать Хагриду. Я открыл было рот, но он только махнул мне рукой — иди-иди, мол.

Я пожал плечами и двинулся дальше. Обернувшись на повороте коридора, увидел потрясающую сцену: Риддл ползает на коленях рядом с Хагридом — вместе они смотрелись, как щенок со взрослым сенбернаром, — и собирает сбежавших зверьков.

Учитывая, что Том в принципе не переносил никаких животных, кроме змей, это было очень забавное зрелище...

На ланч Риддл так и не пришел. Уже раздался звонок на урок, а его все не было. Наконец он влетел в класс трансфигурации за две секунды до Брэдли и упал рядом со мной за парту, торопливо вытаскивая из сумки тетрадь и учебник. От расспросов отмахнулся, а после занятий сразу куда-то исчез и появился лишь за ужином.

Долохов окликнул его через стол:

— Ты что, с увальнем задружился? Часа полтора с ним протрепался в коридоре на втором этаже. Как ни иду, вы там стоите...

— Он много знает о животных, и с ним интересно, — невозмутимо ответил Том.

— Ф-ф! — Розье скривился. — Еще бы! Помню, когда-то распинался в библиотеке, пока ему Дэйвис не велел заткнуться. Дескать, у них дома были куры, козы и кабанчик. Кабанчика он так любил, так любил, аж плакал, когда его зарезали. Даже колбасу есть не стал.

— Ну и дурак... Эх, сейчас бы кровяночки! — Долохов с отвращением посмотрел на вареную капусту в своей тарелке.

— Представляете? — не унимался Розье. — Свинья, курятник... И этот верзила в придачу, копается себе в навозе...

— Знаешь, — сказал я вдруг с неожиданной злостью, — у нас тоже есть курятник. А были бы деньги на свинью, я бы и свинарник завел. Потому что мне надо как-то жить! И тоже выгребал бы навоз, как миленький, потому что эльфов у нас нет, их продали, черт возьми, с аукциона!

Не знаю, что бы я еще наговорил — срывался уже на крик, — но Колин мгновенно стушевался.

— Рэй, ну чего ты, ну я же не хотел сказать, что...

— Вот и помолчал бы!

Розье глянул на меня, но почел за лучшее не развивать тему. Тем более что на нас уже косились с рэйвенкловского стола.

Эйвери что-то тихо пробурчал себе под нос, кажется, насчет того, что Хагрид туп, как флобберчервь.

— Ты считаешь? — спросил Том, глядя ему в глаза.

Эйвери сделал вид, что страшно заинтересован своим картофельным пюре.

На следующее утро Колин долго извинялся передо мной, пока остальные были в умывалке. Я был не против помириться — как ни крути, причина для ссоры была идиотская.

— И на кой Тому сдался этот здоровый придурок? — вздохнул Колин, сидя рядом со мной на кровати.

Я промолчал. Я уже, кажется, понимал, зачем, но не хотел это ни с кем обсуждать.

А Риддл с тех пор стал проводить с Хагридом много времени, возвращаясь на факультет лишь ближе к вечеру. Помогал ему с чарами и трансфигурацией, проверял домашние задания. Обычно они устраивались где-нибудь в пустом классе — в библиотеку Хагрид не любил заходить с тех пор, как ненароком свалил там книжные шкафы. Когда Хагрид сидел, а Том стоял, они были как раз одного роста.

Иногда я пытался к ним присоединиться, но Хагрид сразу начинал смущаться и торопился уйти. Мне казалось, он не хочет ни с кем делить Риддла. А Том с Хагридом даже разговаривал иначе, чем с остальными, — певучим голосом, терпеливо и мягко, как с маленьким ребенком. Мне иной раз казалось, что неуклюжий увалень принимает его за птицу — звонкоголосую, хрупкую, редкую, будто явившуюся прямиком из рая. Он готов был ходить за Томом, словно привязанный, везде и всюду. До того он точно так же таскался за школьным егерем.

Том никогда не приводил его в нашу компанию, да Хагрид и сам не стремился бывать у нас. Он вообще старался не разговаривать с Томом на людях — вечно звал его с собой в Запретный лес или еще куда-нибудь, словно стеснялся появляться с ним рядом, стыдился своих огромных рук и ног, своего уже совсем не детского баска. Чудилось, что, будь его воля, он и Тома бы упрятал в укромный уголок, в клетку, как одного из своих бесчисленных питомцев. Кормил бы зернышками, поил самой лучшей, тщательно очищенной водой, на ночь набрасывал на прутья покрывало — и слушал бы, и любовался бы, ни с кем не деля, никому не показывая свое сокровище.

Сам Риддл не мог не чувствовать этого, но только посмеивался. А Хагрид дарил ему подарки: то канарейку, то головастиков, то блестящих, будто лакированных жуков, и даже невесть откуда взявшегося детеныша сольпуги, мохнатого и невозможно уродливого. Все это хозяйство жило в нашей спальне. Канарейку выпросил себе Эйвери, а за остальными, рассаженными по клеткам и банкам, приходилось смотреть мне. Это раздражало, но Риддл был уверен, что мы сумеем их продать, и, не теряя надежды, периодически отправлял объявления в "Пророк".

На сольпугу, кстати, даже нашелся покупатель. Но она к тому времени подралась с одним из больших жуков, и тот откусил ей голову. Без головы сольпуга протянула еще двое суток и чувствовала себя, судя по виду, прекрасно — мы даже стали подозревать, что она отрастит себе новую или что голова для нее не так уж и важна. Но потом членистоногое все же сдохло, наверное, от голода, а мы лишились законных пяти галлеонов.

Между тем уже наступила зима. Вокруг школы теперь было по пояс снегу, и каждое утро начиналось с шарканья лопаты — егерь расчищал дорожки. В один из выходных мы ходили в Хогсмид. Пожилая ведьма, закутанная шалью так, что только нос торчал, продавала на улице жареную рыбу с картошкой. Скинувшись, кто сколько мог, мы скупили у нее чуть ли не весь товар и, сидя на занесенной снегом каменной скамье перед входом в магазин перьев, наелись так, что не могли потом двинуться с места.

Розье сбегал в "Три метлы" и принес сливочного пива на всех. Пока бутылки открывали и передавали по кругу, я чесал за ухом бродячего пса, которому скормил остатки своей еды.

Потом к нам подошли несколько ребят в красно-желтых шарфах, в том числе Аластор Моуди, которого я уже знал. В последнее время Моуди часто проводил время с нашей компанией — он всегда хорошо относился к Тому, а теперь смотрел на него как-то даже по-новому, узнав, что тот помогает Хагриду. Гриффиндорский увалень и вправду делал успехи — научился, наконец, превращать жуков в пуговицы, а содержимое его котла на уроках зельеварения перестало напоминать вар для ремонта дорог.

Кто-то из гриффиндорцев принес еще сливочного пива, потом еще... В результате, когда через два часа мы вернулись в школу, мне хотелось только одного — как можно скорее добраться до кровати и спать, спать, спать. Я так и сделал.

Проснулся от того, что кто-то щекочет мне нос, и долго не мог сообразить, где я и что вокруг. В спальне горела одна-единственная свеча, за иллюзорным окном крупными хлопьями шел снег. Розье спал, свернувшись калачиком под одеялом. Из-за полога кровати Эйвери слышался громкий храп. Блэка нигде не было видно... А рядом со мной сидел Риддл и водил по моему лицу чем-то похожим на прядь волос или моток ниток для вышивания.

— Это что? — спросил я, протирая глаза.

Он загадочно улыбнулся, аккуратно опустил нежный, молочно-белый комок рядом со мной на подушку и придвинул свечу.

Когда я рассмотрел то, что он притащил, остатки сна мгновенно слетели.

— Волос единорога! Ничего себе! И так много! Он же стоит кучу денег...

— Не кричи, — Том прижал палец к губам. — Да, пять галлеонов за волосок. А здесь штук двадцать как минимум.

— Где взял?

— Хагрид сегодня ходил в Запретный лес, оттуда и принес.

Я приглядывался к волоскам, стараясь не дышать, чтоб ненароком не смахнуть с подушки сокровище. Потом заметил нечто странное:

— Они же сострижены! Вон какие концы ровные. А я думал, Хагрид их снял с куста какого-нибудь...

— Нет. Просто взял ножницы и отрезал незаметно. Как я и просил.

— Его что, единороги к себе подпускают?! Он же парень!

— Наверное, не воспринимают как человека... ну, или как совсем человека. Впрочем, неважно. Главное, что принес, правда? Они с егерем делают кормушки в лесу, кладут туда сено, куски каменной соли, а единороги каждый день приходят поесть. Так что Хагрид может их стричь сколько угодно, они не против.

— Мрак...

Дурацкое словечко, но я не мог выразить свои чувства никак иначе.

— Угу, — Том аккуратно собрал волоски, свернул их жгутом и сложил в конверт. — Завтра их осторожненько промоем, высушим, расфасуем и пошлем объявление в газету. Даже если продавать большой партией, со скидкой, все равно получится очень и очень. Так что, думаю, к каникулам лишняя сотня точно будет.

— Спасибо тебе, — сказал я искренне.

— За что? Кстати, слушай — если продажи пойдут нормально, я возьму из наших денег часть для Антонина, хорошо? У него мать болеет, нужно на лечение.

— Конечно. Вообще-то это твои деньги, если честно.

— А мне они зачем? В Хогвартсе я ничего не трачу, а в приюте галлеоны без надобности...

На кровати у двери заскрипели пружины, и Риддл замолчал. Послышалось сонное бормотание Флинта на немецком, потом опять стало тихо.

Том отложил конверт и толкнул меня в бок:

— Подвинься.

Потом прилег рядом, опираясь локтем на подушку, и заговорил шепотом:

— Знаешь, чего я не могу понять? Почему, кроме нас, никто не заметил, что Хагрид — это золотое дно. Ведь это же очевидно, правда?

— Мне, например, было не очевидно.

Том задумчиво смотрел на меня, накручивая прядь волос на палец.

— Все оттого, что люди не знают, куда надо смотреть. Ты вот знаешь, просто не всегда... помнишь об этом, что ли. А большинство народу и подавно обращает внимание только на внешнее. На форму. Сколько человек зарабатывает, или как учится, или кто у него родители... А смотреть нужно на внутреннее. На суть.

Я молчал. Глаза опять слипались. Тома было интересно слушать, но только не сейчас...

— Понимаешь, Рэй, — говорил тем временем Том, — люди — они как шахматные фигуры. Всего-то и нужно, что ставить каждую именно на ту клетку, которая ей предназначена. И все получится. Но для этого как раз надо видеть суть.

— А ты тогда кто? — спросил я, зевая. — Игрок, в смысле шахматист?

— Нет, — сказал он очень серьезно. — Я не игрок. Я — игра.

Ой, что-то его опять заносит на ночь глядя.

— Шел бы ты спать, — посоветовал я, укутываясь в одеяло. — Завтра с утра контрольная по зельям, а потом еще возни с этим волосом единорога...

Том засмеялся, будто стряхивая наваждение.

— Точно. Ну, давай, спокойной ночи.

Слез с моей кровати и ушел.

Еще через пару дней произошло событие, которому я тогда не придал значения.

Мы сидели в библиотеке — был уже поздний вечер, я зевал над рефератом по чарам, а Том напротив листал пыльные подшивки "Ежедневного пророка", одновременно насвистывая какую-то мелодию. К тому времени он уже разочаровался в своей надежде найти хоть каких-нибудь Риддлов и теперь ухватился за последнюю зацепку: свое второе имя, данное в честь деда по матери — Марволо. Мадам Локсли научила его поисковым заклятьям, и он деловито шуршал страницами, прикасаясь к ним палочкой и шепча нужные слова. Но все было напрасно — легкое синее свечение так ни разу и не появилось. Мне казалось, что Том делает это уже без особого желания.

До закрытия оставалось минут десять, за длинными столами почти никого не осталось, мадам Локсли ходила по читальному залу и гасила лампы под зелеными абажурами — как вдруг Том сказал:

— Рэй, посмотри на меня.

Я поднял голову. Том бросил на меня короткий взгляд и улыбнулся.

Я никогда еще не видел у него такой улыбки. Казалось, он на моих глазах раскрывается, как цветок, светится изнутри, сияет радостью и непонятной, нездешней надеждой, одновременно трогательной и уверенной. И все это — только для меня. Я так и не понял, что случилось, но поймал себя на том, что улыбаюсь в ответ, и спать уже совсем не хочется, наоборот — хочется жить, смеяться и сотворить что-нибудь потрясающее, о чем потом будут рассказывать долго-долго.

В то же время где-то в глубине души я прекрасно понимал, что именно он делает. Компания у Тома тогда была уже довольно большая и разношерстная, и я впервые стал замечать, что он устает от нее. А еще — что ему надоедает придумывать для каждого отдельные «зацепки». Такую роскошь, как индивидуальный подход, Том с тех пор оставил только для самых близких или самых важных для него людей. Для всех прочих предназначался набор стандартных приемов — довольно обширный, надо сказать, — которые Том применял в зависимости от ситуации. Так хороший повар, не глядя, выбирает нужный нож из дюжины разложенных перед ним сверкающих лезвий.

На мне он сейчас тренировался. И ничего более. От этой мысли стало чуть-чуть обидно, но ненадолго. К тому времени я уже привык, что Том меня не стесняется, — иногда это было неприятно, но чаще я ценил это как особое доверие.

Оценив результат, он довольно кивнул и опять вернулся к газетам. Коснулся палочкой очередной страницы, на минуту замер — и вдруг его лицо погасло, как-то даже посерело. Углы губ опустились, и на меня смотрел будто внезапно постаревший человек.

— Ты что? — я напрягся.

— Да ничего, — небрежно махнул он рукой. — Просто устал улыбаться.

И тут же захлопнул подшивку так, что вверх взлетело облачко пыли.

— Пошли, что ли, на факультет.

Собирая книги, я бросил взгляд на картонную обложку подшивки, где чернилами было выведено: "Сентябрь-декабрь 1925 года".

На следующий день, забежав на перемене в библиотеку, я вытащил этот том, развернул на столе и принялся листать, пытаясь вспомнить, на каком примерно месте было открыто. Кажется, почти в самом начале...

Да, вот оно.

В выпуске за 15 сентября, на шестой странице, в рубрике "Происшествия" притулилась небольшая заметка.

"Морфин Гонт, 32 года, проживающий по адресу: Неттли-Хауз, Малый Хэнглтон, Сассекс, вчера предстал перед Визенгамотом по обвинению в нападении на магла. Суд установил, что вечером 27 августа текущего года Морфин Гонт, находясь в состоянии алкогольного опьянения, напал на местного жителя и нанес ему телесные повреждения средней тяжести, одновременно оскорбив его в словесной форме. На место действия были направлены обливиатор и представитель Департамента магического правопорядка. Ввиду отказа Гонта явиться на слушание дела в Министерстве он был задержан сотрудниками Департамента, несмотря на сопротивление при аресте.

Обвиняемый ранее уже привлекался к ответственности по аналогичным нарушениям. Учитывая эти обстоятельства, Визенгамот приговорил Морфина Гонта к трем годам заключения в тюрьме Азкабан. Вместе с Морфином был задержан его отец, Марволо Гонт, 63 года, также оказавший сопротивление сотрудникам Департамента. Он был приговорен к отбытию наказания сроком шесть месяцев.

"Семейство Гонтов давно привлекало внимание Министерства, — сообщил корреспонденту "Пророка" Роберт Огден, сотрудник Департамента магического правопорядка. — Хотя Гонты, по некоторым данным, являются змееустами и последними из потомков Салазара Слизерина, они уже давно исключили себя из магического сообщества, отказываясь направлять детей на учебу в Хогвартс и платить установленные законодательством налоги и сборы. Практически полная изоляция привела к закономерному итогу — за последние пятьдесят лет представители семьи неоднократно привлекались к ответственности по обвинениям в хулиганских действиях, нападениях на маглов, аморальном поведении. У них немалый "послужной список", и нынешнее нарушение стало последней каплей, переполнившей чашу терпения Департамента"...".

Дальше я читать не стал.

Неужели Том действительно нашел своих? Если так, то радоваться здесь особенно нечему...

Я не стал спрашивать его о Гонтах.

Сделал вид, что ничего не знаю.

Глава 18

Бизнес на волосе единорога шел успешно — к Рождеству у нас уже было сотни полторы галлеонов. Или примерно столько — я не знал точно. В мои обязанности входила расфасовка товара, а Том делал все остальное: во время визитов в Хогсмид получал на почте письма от покупателей, отправлял им посылки, вел бухгалтерию.

Хагрид оказался очень полезным приобретением, как ни крути. Пожалуй, и хорошо было, что больше никто не оценил его по достоинству. То, что Риддл с ним общался, у нас на факультете считали блажью.

Однажды на перемене конопатый третьекурсник Берти Доббс прицепил к спине Хагрида листок с надписью "Пни меня". Следующие полчаса Хагрид напоминал медведя, которому досаждают пчелы, — никак не мог понять, почему студенты других факультетов то и дело подбегают и изо всей силы наподдают ему ногой под зад. Большого вреда это причинить не могло — при таких-то размерах, — но Хагрид каждый раз очень забавно оглядывался и отмахивался, хотя даже не пытался ударить в ответ.

Слизерин и Рэйвенкло играли в эту игру с особенным увлечением. В конце концов кто-то из гриффиндорцев заметил листок и снял его.

Хагрид в этот день не пошел в лес к единорогам — он ревел в каком-то закутке, вытирая опухший, покрасневший нос платком размером с наволочку.

К несчастью для Доббса, тот имел неосторожность вечером в общей гостиной похвастаться своей выдумкой. Мы с Розье в это время совместными усилиями сочиняли реферат по трансфигурации, а Эйвери заглядывал через плечо и нудил:

— Давайте быстрее, а? Том, помоги хоть чуть-чуть, ну?

Риддл не отвечал — он с головой ушел в толстенные "Теоретические основы зельеварения", которые ему дал почитать Слагхорн, и то хмурился, когда чего-то не понимал, то лихорадочно кидался делать записи, то подолгу смотрел на какой-нибудь абзац, словно пытался выучить его наизусть.

Пока Берти распинался, Том молчал. Потом поднялся со стула, медленно отложил книгу, словно не мог от нее оторваться, и с тем же задумчивым и отрешенным выражением лица прошел к столу третьекурсников. Остановился рядом с Доббсом и, прежде чем тот успел что-то понять, вцепился ему в волосы и рывком сдернул со стула. А потом резко ударил коленом в лицо. И еще раз. И еще.

Это произошло так быстро, что не только Доббс, но и прочие, кажется, не успели даже удивиться. Виновник происшествия рухнул на пол, хватаясь обеими руками за нос. Лицо у него было в крови. А Том уже вернулся к нам, уселся, закинув ногу на ногу, будто его ни капельки не смущало кровавое пятно на брючине, и опять весь ушел в книгу.

Тем временем в гостиной, наконец, поднялся гвалт. Кто-то поднимал Доббса, кто-то визжал. К нам уже спешил староста, Мэтью Бэгнолд. Том как раз выписывал что-то из книги себе на свиток пергамента, когда Бэгнолд его окликнул.

Розье подался вперед, опираясь локтями о стол и переводя тревожный взгляд с Риддла на старосту. Том неохотно поднял голову от книги и сказал, не оборачиваясь:

— Да, Мэтью?

Бэгнолд выглядел смущенным и нервно поправлял очки.

— Риддл, тебе не кажется, что ты... э-э... ты...

В этот момент к нам подошел Долохов и, опершись о стол, с большим интересом посмотрел на Бэгнолда. Тот окончательно стушевался.

Выждав паузу, Том резко развернулся на стуле. Так неожиданно, что Бэгнолд чуть не подскочил.

— Мэт, — проникновенно сказал Том, глядя на него снизу вверх. — Ты же сам понимаешь, что вот этот, — он кивнул на Доббса, — поступил сегодня не как слизеринец, а как дерьмо собачье. Я его просто... скажем так, остановил. Я знаю, что ты бы и сам это сделал. Я поторопился. Извини, пожалуйста, ладно?

И улыбнулся Бэгнолду той самой ослепительной, "расцветающей" улыбкой.

Бэгнолд неловко помялся на месте, потом неуверенно улыбнулся в ответ и промямлил:

— Да, конечно... ну, да.

И ушел.

Об этой драке Слагхорн так и не узнал.

А Хагрида никто с нашего факультета — да и с прочих — трогать уже не рисковал. Таким образом, наше маленькое предприятие могло спокойно развиваться дальше — душевное равновесие главного исполнителя было обеспечено, и бизнес не страдал.

В то время Колина Розье также обуяла жажда заработка. Поначалу он донимал меня расспросами о покере и требованиями, чтобы я научил его и поиграл с ним. У меня же сама мысль об игре вызывала тоску — все равно что у зельевара, который в кои-то веки отправился в отпуск и обнаружил, что и там его осаждают просьбами сварить "простенькое зелье от чирьев". Поэтому я даже слушать ничего не хотел.

А Колин, наоборот, заразился азартными играми. Руквуд свел его со своим однокурсником с Хаффлпаффа Бруно Бэгменом, который подпольно принимал ставки на забеги гиппогрифов и квиддичные матчи. Розье стал постоянным клиентом Бэгмена, а мысль о том, что это против школьных правил и что за такие игры могут исключить из Хогвартса, только придавала затее дополнительную прелесть.

Бэгмен подходил к делу серьезно, можно сказать, профессионально. Он постоянно расширял список услуг, предлагаемых клиентам, и вскоре дошел до того, что принимал ставки на романы с продолжением, печатавшиеся в "Ежедневном пророке" и других газетах.

Девочки предпочитали длиннейший сериал «В силках любви» и ставили на то, кто там на ком женится. А среди мальчишек популярностью пользовалась «Смерть с накрашенными ресницами», выходившая в еженедельнике Amusing stories. Действие романа происходило в женском общежитии Академии зельеварения, где в числе прочих училась и загадочная убийца. Судьба этой девушке выпала нелегкая — ей приходилось каждую неделю расправляться с одной из товарок, причем каким-нибудь особо изощренным способом. Иначе, считал автор, время читателей будет потрачено зря.

Ставки на некоторых героинь романа уже шли десять к одному, и Колин увяз в игре по уши. Каждую субботу за завтраком он не мог проглотить ни кусочка, пока не прилетят совы с почтой. Потом нетерпеливо раздирал коричневую бумагу, в которую был упакован журнал, и прямо-таки проглатывал очередной выпуск детектива. Иногда повороты сюжета доводили его до истерики.

— Ненормальная! Кретинка! — разорялся он одним снежным, холодным утром. — Вот зачем она это сделала, кто-нибудь мне ответит?!

— Кто? Что? — спросил Флинт, поглощая овсянку.

— Дорин! Призналась, что она — убийца! А этого не может быть. Это должна быть Энди, я поставил на нее галлеон!

— Почему Энди?

— Потому что она самая тихонькая. Такие всегда оказываются потом преступниками, это же и низлу ясно. Кроме того, именно Энди сказала аврору, что видела Кэролайн с тем усатым волшебником, и на Кэролайн пало подозрение... Неужели непонятно, что она сама все и провернула?

— Так чего ради, — спросил я, — Дорин-то призналась?

Не то чтобы мне это было очень интересно, но хотелось сделать Колину приятное.

— Да черт ее знает, — он лихорадочно листал журнал, — наверное, потому что дура, как все ба... Ах, вот оно что! Да! Я так и думал!

— Что именно?

— Следователь решил вызвать легилимента. Заподозрил, что это наведенные воспоминания. Ей внушили, понимаете? Я лично так сразу и понял. В жизни это случается сплошь и рядом.

— Да ну? — усомнился Эйвери. — Ты поменьше читай всякой чепухи.

— Не хочешь, не верь. Когда-нибудь тебя подставят, и попадешь в Азкабан ни за что ни про что, тогда будешь знать.

— Не верю, — буркнул Эйвери и стащил из-под локтя Розье джем.

— А он прав, — неожиданно вмешался Альфард. — Преступники и вправду используют наведенные воспоминания. Редко, но бывает. Я где-то читал.

Розье сначала оторопел от того, что Блэк выступил в его защиту, но потом, видно, решил, что поддержка сейчас важнее ссоры, и едва заметно кивнул.

— Надо спросить у Меррифот, — упорствовал Эйвери.

— Вот и спроси.

— Чего сразу я-то?

— Я спрошу, — сказал Риддл. — Как раз в понедельник ЗОТИ третьим уроком... Тимоти, варенье, между прочим, здесь не для тебя одного.

Эйвери, вдвойне обиженный тем, что с ним не согласны и что отобрали джем, опять накинулся на Колина.

— Вот как укокошат твою Энди в следующем выпуске...

— Во-первых, она не моя, — Колин потянулся за гренком. — Во-вторых, в следующий раз убьют Ванессу.

— Ты откуда знаешь?

— Потому что здесь подробно описано, какая на ней мантия. А так всегда делают, если потом в этой мантии найдут труп. Сейчас пойду поставлю на Ванессу десять сиклей.

— Но ведь это может быть кто-то другой в ее мантии, — заметил Альфард тоном академика, возражающего почтенному коллеге. — Ванесса может одолжить ее подруге, которой вздумалось погулять под луной. А убийца ошибется и...

— Верно, — Колин почесал в затылке. — Кто же тогда? Вот смотри, — он придвинулся поближе к Альфарду, решив, видно, окончательно с ним помириться. — Еще есть Дженнифер, Сьюзи, Барбара — ой нет, эту, кажется, уже убили... Марджори... Да, точно! Марджори в прошлый раз болтала, что видела у Барбары записку и якобы даже адрес отправителя на ней. Так что сам Мерлин велел ее пришить. Нет, это ж надо так трепать языком! Все-таки бабы редкие дуры...

— Совершенно с тобой согласен, — от всей души сказал Альфард.

Кроме возможности делать ставки, у детективов с продолжением было еще одно полезное свойство. Они помогали отвлекать на уроках не кого-нибудь, а саму Галатею Меррифот.

Профессор Меррифот преподавала в Хогвартсе уже почти пятьдесят лет. Бывший эксперт-криминалист в Департаменте магического правопорядка, она в свои уже весьма почтенные годы не оставила старых привычек — стриглась под "ежик", носила брюки, по-мужски заправленные в сапоги, а когда хотела показать, что недовольна классом, цепляла на нос пенсне. В остальное время профессор Меррифот отлично видела и так.

Занятия она вела интересно, но спрашивала беспощадно. Еще она обожала контрольные и устраивала их чуть ли не на каждом уроке, а потом выставляла в классный журнал аккуратную колонку "ужасно" и "удовлетворительно". Получить у Меррифот "выше ожидаемого" удавалось лишь редким уникумам, а на "отлично", по ее мнению, ЗОТИ знал только сам Мерлин. В общем, преподавателя, который так мало соответствовал бы своей фамилии[4], я не видел ни до, ни после.

Первые пару лет мы просто изнывали под грузом домашних заданий и рефератов, которыми Меррифот нас заваливала. Потом выяснилось, что шестикурсники знают какой-то способ ее отвлекать. Мы скинулись всем курсом по галлеону и купили у них секрет. Он оказался прост, как все гениальное.

Преподавательница ЗОТИ любила криминалистику.

Хотя Меррифот давно оставила практику, она, видимо, скучала по былым временам и постоянно следила за новинками в своей профессии. Еще она очень любила, когда задавали интересные вопросы, и, увлекшись, могла отвечать, пока не прозвенит звонок с урока. Мы часто прибегали к этой уловке, особенно в последнее время, когда к ЗОТИ добавились основы колдомедицины. Вопросы обычно придумывали Риддл или Блэк, как самые подкованные.

Вот и в тот понедельник, не успела Меррифот записать на доске тему очередной контрольной, как Том поднял руку.

— Простите, что отвлекаю, мадам, но мы тут поспорили... Скажите, пожалуйста, а преступники могут использовать наведенные воспоминания, чтобы свалить вину на кого-то другого?

Меррифот отложила мел и сняла пенсне.

— Это ты к чему, Риддл? Ах, да, поняла, — она улыбнулась. — Наверное, тоже читаешь повесть Мэри Кларк? Но, ребята, нельзя же серьезно к этому относиться.

Она подошла к окну и открыла форточку, не обращая внимания на залетавшие внутрь снежные хлопья. Потом обернулась к нам.

— Такого рода опусы сочиняют домохозяйки из сельской местности. Заняться им нечем, а лишние деньги не помешают — вот они и строчат роман за романом о вещах, в которых ничего не смыслят.

— Значит, наведенных воспоминаний не бывает? — спросил Блэк.

— Ну, почему же, — Меррифот пожала плечами. — Бывают, но крайне редко. Это сложная область ментальной магии, и чтобы ее освоить, нужно быть нерядовым волшебником. А преступники, как правило, умом не блещут... Собственно говоря, иначе они бы не нарушали закон.

— Вы думаете, в преступники идут только недалекие люди? — спросил Риддл.

— Конечно. Насмотрелись бы вы этой публики, как я... Вот типичный случай — муж поссорился с женой из-за сгоревшего ужина. В порыве эмоций применил непростительное заклятие, потом ужаснулся содеянного, трансфигурировал труп в садовую скамейку, а в Департамент сообщил, что жену похитили неизвестные. И уже считает, что он все замечательно предусмотрел... Таких большинство, и это естественно. Неужели ты думаешь, Том, что умный человек захочет попасть в Азкабан из-за сиюминутной выгоды или порыва эмоций?

— Но ведь не все же попадаются...

— Все, — веско сказала профессор. — Запомните — не бывает такого преступления, которое рано или поздно не было бы раскрыто.

Эйвери, сидевший наискосок от нас, зевнул. Эту фразу Меррифот повторяла так часто, что мы выучили ее наизусть еще в первом семестре первого курса.

Но Том не отставал.

— А если преступник все тщательно запланирует и...

— Угу, — Меррифот остановила его кивком и без малейшего смущения уселась на преподавательский стол.

Устроившись поудобнее, продолжила:

— Я поняла, о чем ты. Да, действительно, была такая теория, очень популярная в свое время. Будто бы существуют некие гении преступного мира, которым удается проворачивать свои делишки так, чтобы и комар носа не подточил. Томас Лоуренс — это был очень талантливый аврор — даже написал об этом книгу под названием "Идеальное убийство". Конечно, она распространялась только под грифом "Для служебного пользования". Я как раз тогда преподавала в школе авроров, и помню, у нас были такие дебаты на этот счет! Однако я должна тебя разочаровать. В прошлом веке это, может, и удалось бы. Но сейчас, при нынешних успехах криминалистики... Идеальные преступления остались разве что в книгах, да и там все шито белыми нитками. Вот приведи мне пример такого рода, а я тебе скажу, где именно автор передернул.

— Ну, например... — Риддл задумался.

Остальные в классе расслабились — кажется, Меррифот таки "завелась", и контрольная отменяется. Эйвери вытащил из сумки сэндвич и принялся отщипывать от него кусочки под партой, украдкой отправляя их в рот.

— Я читал в одной книге, — медленно начал Том, — как человек хотел убить своих знакомых, и наутро их нашли мертвыми, без видимых повреждений, только с выражением панического ужаса на лице. Полиция ничего не могла понять, а на самом деле убийца бросил в камин корень одного азиатского растения, дым от которого вызывает остановку сердца, и...

Меррифот подняла бровь.

— Неплохо. А что это за книга?

Том слегка запнулся.

— Магловская. Вы, наверное, не знаете...

— Понятно, — она махнула рукой. — Маглы чего только не накрутят для объяснения простейших вещей. Я думаю, что корень там был только для отвода глаз, а вообще это типичнейшая картина гибели от авады. Никаких повреждений — и выражение смертельного ужаса. Это когда жертва понимает намерения убийцы, но уже не успевает ему помешать... Как правило, такие дела расследуются очень просто — проверяют палочки всех причастных, и дело с концом.

— А если убийца возьмет чужую палочку?

— И здесь ничего сложного — как правило, когда выясняют, кто где был на момент преступления, истина все равно выходит наружу. В крайнем случае, есть легилименция, которая расставляет точки над i.

— А что, если преступник не просто воспользовался чужой палочкой, но и изменил память тому человеку? Вот как у Мэри Кларк...

— Да, да, — вмешался Розье, лично заинтересованный в вопросе. — Как было с Дорин. Вы же читали, профессор?

Меррифот сморщила нос.

— Говорю вам — в жизни такого не бывает. Это слишком сложно. Но если чисто теоретически... Для хорошего легилимента тут работы на пять минут. Видите ли, дело в том, что наведенные воспоминания сохраняются в памяти... как бы поточнее... в виде текста, а не "картинки". То есть человек может уверенно и со множеством подробностей рассказать, как именно он совершил преступление, — но на месте собственно воспоминания легилимент увидит черный провал. И все сразу станет ясно.

— Значит, Дорин оправдают? — оживился Колин.

— Да что вам так далась эта Дорин? — изумилась Меррифот. — Влюбились в нее, что ли, все поголовно? Разумеется, ее оправдают! Это же законы жанра.

— А в жизни? — поинтересовался Том.

— И в жизни, скорее всего, оправдали бы. Разве что у этой Дорин оказалось бы бурное криминальное прошлое. Если она какая-нибудь темная личность... Тогда могли бы и не тратить время на легилимента, раз без него все ясно. Тем более сейчас, в военное время, когда легилиментов не хватает...

Том открыл рот, чтобы еще что-то спросить, но тут Эйвери уронил бутерброд, и тот сочно шлепнулся на пол. Меррифот встряхнулась, словно просыпаясь от сна. Потом решительно встала и закрыла окно.

— Все, больше никаких вопросов! Думаете, я не знаю, зачем вы это затеяли? Чтобы не писать контрольную! Что скрывать, я, конечно, люблю поговорить — но делу время, а потехе час, ребятки... Кстати, Риддл, раз ты так интересуешься ментальной магией, может, напишешь к следующему понедельнику два свитка реферата на эту тему и зачитаешь нам? Литература, правда, в Запретной секции, но я дам тебе допуск.

Том пожал плечами:

— Как скажете, профессор.

— Вот и отлично. А Эйвери тебе поможет... Я, правда, не знаю, как ему это удастся. Он ведь, бедняжечка, так занят, что нет времени даже поесть толком. Приходится жевать на уроках... Но ты уж как-нибудь постараешься, правда, Тимоти? — грозно закончила она.

Эйвери ничего не смог ответить — от постигшего его бедствия он словно окаменел и лишь бестолково открывал и закрывал рот.

Меррифот хлопнула в ладоши.

— А теперь записываем вопросы контрольной! И быстро — у нас мало времени.

В наступившей тишине, нарушаемой только шелестом пергамента и скрипом перьев, послышался обреченный голос Эйвери:

— Ну почему всегда я?

Глава 19

В конце декабря Риддл спросил, можно ли ему приехать ко мне на рождественские каникулы. Я только обрадовался — будет веселее. Правда, я не ожидал, что зрелище полупустого дома так его поразит. Сам я уже привык и с трудом вспоминал, что когда-то все было иначе, а вот Том помнил наше жилище совсем другим. Мне даже показалось, будто он пожалел, что напросился в гости.

Мама заперла на зиму левое крыло и бывшую оранжерею, чтобы не тратиться на отопление. Большая часть нашей жизни проходила в кухне. Здесь было всегда тепло, да и вообще кухня мне нравилась — пока отец был жив, мне запрещали туда ходить, так что помещения для прислуги по-прежнему оставались слегка таинственным и притягательным местом.

В старинных кухонных шкафах темного дерева посуды почти не осталось — всю распродали. Ее место заняли банки с вареньем. На стенах, выложенных кафельными плитками с бело-синим голландским рисунком, мама развесила косы из лука, связки сушеных грибов и пучки трав. В углу стоял большой ящик с яблоками, пересыпанными песком для сохранности, а под стульями вольготно расположились тыквы. Лабораторию наверху тоже заперли на зиму, так что мама разделила плиту тонкой белой чертой на две части — для готовки и для зелий, — и это деление соблюдалось с почти религиозной скрупулезностью. Точно так же была поделена посуда. Когда на второй день после нашего приезда мама обнаружила, что я посмел нарезать лук на доске для ингредиентов, она впала в такой ужас, будто я совершил святотатство.

Мама долго извинялась перед Риддлом.

— Том, мне так жаль, что мы не можем принять тебя как следует. Видишь, что с нами сталось? Потому-то здесь почти никто не бывает. Мне стыдно, я не хочу, чтобы кто-нибудь видел, как мы опустились...

Потом она слегка успокоилась и подрядила нас делать елочные украшения — клеить бумажные корзинки, вырезать из салфеток узоры на окна и красить золотой и серебряной краской скорлупки от орехов.

На следующий день Том с раннего утра куда-то ушел. Я уже успел сходить в лес и вынуть попавшихся в силки зайцев, притащить и установить елку — а его все не было. Вернулся он только к обеду, когда за окном уже начинало смеркаться — все-таки конец декабря. Принес чай, фунт сахара, немного муки и свиного жира для пудинга.

— Ты где все это взял? — восхитился я.

— В Хейбридже. Два часа болтал с продавщицей в кооперативном обществе, пока она не согласилась принять мои лондонские карточки. Жир купил у какой-то тетки на рынке.

— А деньги откуда?

Том чуть помедлил с ответом.

— Мне прислали. Потом расскажу.

Мама обрадовалась подаркам, хотя долго сокрушалась, что Том не должен был так на нас тратиться. Вечером позвала нас размешивать пудинг и, как полагается, загадывать желание. Я украдкой стащил из мисочки сушеную сливу и подумал, что у меня нет никаких желаний, кроме одного — чтобы Рождество тянулось подольше. Отправляться играть после почти полугодового перерыва было ужасно тяжело.

— Не трогай цукаты, милый, — рассеянно сказала мама. Потом очень серьезно, будто священнодействуя, сняла с левой руки и бросила в тесто для пудинга свое обручальное кольцо. Вслед за ним отправились монетка и наперсток.

Монетка на следующий день попалась мне, а кольцо вытащил Том. Мама очень смеялась и долго расспрашивала, есть ли у него на примете девушка. Ей достался наперсток, и мама сказала, что так и должно быть, потому что наперсток означает незамужнюю жизнь.

Она к тому времени уже сняла вдовью вуаль и подвязывала волосы забавной косынкой в горошек, когда готовила. Намного позже я узнал, что к маме в мое отсутствие сватались несколько "приличных" пожилых волшебников. Кстати, один из них даже приезжал следующим летом, и это была большая глупость с его стороны. После того, как он посмел обратиться ко мне "сынок", я выставил его из дома и швырнул ему вслед зонтик.

— Рэй, нельзя так, — сказала тогда мама. — Я все равно не собираюсь ни за кого замуж, но люди ведь с лучшими намерениями...

— Пускай еще кто-нибудь явится с лучшими намерениями — я спущу на него собак.

Мама ничего не ответила. Только почему-то вздохнула и взъерошила мне волосы.

О деньгах Том рассказал мне поздним вечером, когда уже готовый пудинг был отправлен "доходить" в буфет, а мама ушла спать.

Подвесив пойманного днем зайца за задние лапы, я снимал с него шкурку. Собаки с интересом наблюдали за мной, устроившись в теплом месте у плиты, и ждали, когда им что-нибудь перепадет. В тяжелой чугунной сковороде на плите уже жарилась морковка с луком. Риддл сидел за столом с чашкой чая и рассказывал, глядя куда-то в пространство:

— В общем, этим летом случилось кое-что. Я тебе не говорил — если честно, боялся, что ты начнешь от меня шарахаться, что ли. Уже потом, когда узнал о Фредди и всем таком, то решил, что ты-то как раз поймешь. Именно ты. Но уже к слову не пришлось. Короче говоря, когда нас вывезли в Хоуптон...

— Куда? — переспросил я, снимая зайца с крюка и раскладывая на доске.

— Это деревня такая в Сассексе. Раньше нас возили на море, но это было до войны. А потом приют стал арендовать на лето дом в Хоуптоне. Там неплохо. Правда, у меня там нет своей комнаты, потому что спальни все огромные, человек на двадцать. Знаешь, как в больнице — стены, побеленные известкой, кровати железные рядами... У нас под окном было осиное гнездо, и осы все время вились в комнате, а еще подоконник грызли. Как мыши, честное слово. Им, наверное, нужно дерево, чтобы строить свои гнезда. Потом ос потравили... Ну, неважно.

Том поднялся и помешал морковку.

— В деревне нас, конечно, недолюбливали: опять, мол, явились приютские, будут теперь яблоки воровать и драться с местными мальчишками. Но мы в деревню особо и не ходили. Только в церковь каждое воскресенье, как в Лондоне. Маглы вообще такое любят. В приюте у нас была молитва три раза в день самое меньшее.

Он сел на место и опять взял чашку.

— Так вот, однажды вызывает меня к себе миссис Коул, директриса, и говорит: дескать, знакомься, это мистер Уоллес, один из местных землевладельцев. Я его раньше уже видел в церкви — лет шестидесяти, благообразный такой, седой. Улыбается, руку пожимает. Спросил, не хотел бы я у него пожить, потому что ему, мол, нужен мальчик, чтобы помочь составить каталог библиотеки...

Том говорил ровным, ничего не выражающим голосом, только пальцы стискивали ручку фарфоровой чашки, словно хотели раздавить.

— Я сразу понял, что тут дело нечисто. Каталог библиотеки ему понадобился! В военное-то время, самое оно... Сказал миссис Коул, что не пойду. А она: "Мистер Уоллес нам так помогает, жертвует на нужды приюта, а тебе, можно подумать, трудно помочь нашему благодетелю!". Проще было согласиться, чем слушать ее нытье. Тем более я сначала думал, что ему просто прислуга нужна. У нас так многих разбирали по фермам. Ребятам даже нравилось — хоть и пашешь в поле от зари до зари, зато кормят лучше, чем в приюте, да и несколько лишних шиллингов можно заработать... Так что я подумал и решил отправиться к этому Уоллесу.

Он отставил чашку и потер виски руками.

Майк широко зевнул, подошел, стуча когтями, и уселся у стола — так просто, чтобы я не забыл о его существовании.

— Все оказалось, как я и ожидал, — тем временем говорил Том. — Библиотека у него хорошая, но он ею не особо интересовался. В доме горничная, кухарка, экономка, садовник. Меня не заставляли ничего делать. Думаю — что тогда? Непонятно. А Уоллес все меня обхаживал. Кормил хорошо, купил новую одежду, деньги давал на карманные расходы, в шахматы со мной играл. И все расспрашивал — кто я, что я, да неужто совсем ничего не знаю о семье? Спрашивал, где учусь, — я сказал, что в колледже, изучаю химию. Это такая магловская наука, вроде зельеварения... А он все твердил, какой я умный и талантливый, да как жаль, что я вынужден расти в приюте, мне там совсем не место, с моими способностями. Не идти же мне, дескать, рабочим на фабрику. И еще — что мне нужно найти хорошего покровителя, который поможет устроиться в жизни, сделать карьеру... Тут-то до меня и дошло, к чему он клонит.

— И к чему? — тупо спросил я.

Пока что ничего ужасного в рассказе Тома мне не виделось. Может, этот Уоллес решил его усыновить?

Том сначала посмотрел на меня искоса, потом, убедившись, что я не прикидываюсь дурачком, а искренне не могу взять в толк, о чем речь, — досадливо сказал:

— Да просто он любитель красивых мальчиков. Понятно?!

— Нет, — честно сказал я.

Потом все же припомнил кое-что из давно прочитанного.

— Как в Древней Греции, что ли?

— Именно, — Том внимательно смотрел на меня.

— Ты всерьез? Но это же ненормально!

— А маглы вообще бывают нормальными?

Я даже нож отложил.

— И ты хочешь сказать, что он... Бр-р!

— Ну, так прямо он меня не домогался, — Том фыркнул в чашку с чаем. — По крайней мере поначалу. Он, видишь ли, все же стеснялся своих... пристрастий. В глубине души. Видно, не очень знал, как перейти к делу. Потом осмелел — то приобнимет, якобы по-дружески, то коленку потрогает...

Он скривился, словно от зубной боли.

— Мерлин великий! А почему ты не ушел оттуда, не рассказал вашей директрисе?

— Рэй, ну подумай сам! Я приютский ребенок, подкидыш, черт знает чье отродье — а он уважаемый человек, столп местного общества, оплот морали... Кому бы скорей поверили? К тому же мне ведь особенно ничего не угрожало. Колдовать только не хотелось без крайней нужды, чтоб не огрести неприятностей от Министерства. Но я и без палочки могу за себя постоять, ты же знаешь.

Он подтянул к себе испачканный кровью нож и принялся машинально чертить им по поверхности стола.

— Ну, а однажды он решился-таки. Как раз, когда мы с ним разбирали один из шкафов в библиотеке. Обнял и попытался поцеловать. Я вывернулся — получилось в щеку.

Меня передернуло.

— Ага, — сказал Том, не глядя на меня. — Я же говорил — будешь шарахаться.

— Не буду. Просто...

Я коленом отпихнул Расти, который встал на задние лапы и принюхивался к мясу. Вот только пса сейчас не хватало.

— Противно, да, — кивнул Том, по-прежнему не отрывая глаз от столешницы. — Знаешь — я ведь так долго к этому готовился, прикидывал, как поступить... А тут вдруг впал в ступор. И противно, и как-то страшно. Будто оцепенение напало. Не то что палочку вытащить не мог — руку поднять, чтоб дать ему в зубы. Одно желание — сбежать поскорей и вымыться. Как будто грязью измазали. Что же делать, думаю, надо ведь как-то от него отделаться... И тут меня озарило. Прикинулся невинным ягненочком — дескать, ничего не знаю, ничего не понимаю, — и как давай нести чушь: ах, мистер Уоллес, вы ко мне так хорошо относитесь, я никогда не знал своих родителей, а вы мне заменили папу, я так вам благодарен, вы мне и вправду, как отец, а ведь у меня никогда не было настоящего детства... Ну, и такое прочее. До того в роль вошел, даже чуть не расплакался. А этот Уоллес... Я же тебе говорил — он, в общем, человек совестливый. И так его это поразило — что я-де на него смотрю с такой благодарностью, а он себе позволяет черт знает какие мысли. В общем, оставил меня в покое и ушел, до следующего утра не показывался. А я бегом в ванную. Все казалось, что отмыться не могу. Остановился только, когда уже кожу до ссадин стер. Потом ничего, успокоился... С тех пор Уоллес ко мне больше не приставал. Видно, чувствовал себя виноватым. Даже попросил разрешения мне писать. Я ему дал адрес до востребования в Хейбридже — мол, я там рядом учусь в школе. Вот он мне эти деньги и прислал... Я у него еще месяц прожил, прежде чем уехать к Розье.

— И ты после такого остался там жить?!

— А куда мне было деваться, Рэй?! Обратно в приют? Вот там были бы рады-радешеньки! Директриса и так спит и видит, как бы от меня избавиться. Уже намекала, что, мол, не пора ли поискать работу с жильем? У маглов ведь обязательное обучение только до четырнадцати, а дальше из приютских мало кто учится. Уходят наниматься на фабрику или еще куда.

— Ты хочешь сказать, тебя выставили на улицу?

— Ну, этим летом не выставили, но вот в следующем году выгонят точно. Мне ведь уже будет пятнадцать — кто меня станет содержать? Совет попечителей не позволит. Сейчас и так с деньгами трудно, а детей новых много — война же, сироты... Так что выдадут новый костюм, фунтов десять на первое время — и до свидания.

— Переезжай жить к нам.

— Нет.

Он решительно покачал головой.

— Нет, Рэй. Чего ради я стану вам мешать? Еще дай бог, чтобы ты этот дом не потерял. Ничего, не пропаду. Попробую устроиться на лето в Хогвартсе, может, найдется работа. Ну, или… есть еще кое-какие шансы, я пока не хочу говорить, ладно? Потом, если получится, расскажу.

Я кивнул, вынул палочку и призвал другой нож.

— Я не хочу жить где-то из милости, понимаешь?! — говорил Том. — Я вообще не хочу больше принимать милостыню. Хватит, разок попробовал. И ведь теперь не остановиться. Знал бы ты, как я ненавижу себя за то, что беру у Уоллеса эти деньги! Пускай это мелочь, пять, десять, двадцать фунтов — но получается, что я продаюсь. Разве нет?

— Ты же не...

— Какая разница?! Главное ведь не форма, а суть. Я потому так и боялся тебе говорить. Думал, презирать начнешь.

— Не начну. Я не стану тебя презирать, что бы ты ни сделал. Серьезно.

Том молчал, глядя на огонь в плите. Потом сказал:

— Знаешь, когда я в одиннадцать лет узнал, что поеду в Хогвартс, то так радовался... Мне казалось — начинается новая замечательная жизнь, все будет иначе. А оказалось, что и здесь все то же самое. Есть богатые, есть бедные. У одних все, у других ничего. Одни командуют — а другие унижаются, лебезят, подставляют друг друга, лезут к успеху по головам. Если ты не такой, как все, — тебя ненавидят. Попробуй сделать шаг влево или вправо — тут же в тебя вцепится школьное начальство или министерские чиновники. Ах, как он мог, как посмел, это же нарушение закона! В лучшем случае карцер, в худшем — Азкабан. Получается одна огромная ловушка.

Я отрезал от зайца голову и бросил собакам, чтоб унялись.

— Мне Слагхорн говорил, — продолжал тем временем Том, — мол, закончишь школу, устрою тебя в Министерство, сделаешь там карьеру. Понимаешь, Рэй? Пресмыкаться, тащить на себе всю работу, выслуживаться — чтобы к сорока годам стать главой отдела, к шестидесяти получить департамент, а в восемьдесят, если повезет, занять место среди таких же старых пней в Визенгамоте. И я должен быть счастлив до обморока, что мне предлагают потратить на это свою жизнь?!

— Все так живут.

— Значит, я — не все!

Он спрятал лицо в сцепленных пальцах и глухо сказал:

— Я не хочу. Понимаешь? Еще летом для себя решил — не буду. Мне не нужны ни подачки, ни те деньги, которые надо зарабатывать, вылизывая ботинки начальству. То, что я посчитаю нужным, я просто возьму сам. По праву сильного.

— Загвоздка одна, — сказал я, бросая куски зайчатины на сковороду, — как стать сильным?

— Ты тоже об этом думал, да? Я для себя еще пока не решил. Но...

Он опять принялся вертеть в пальцах нож.

— Знаешь, Рэй, один неглупый человек сказал: "Будьте чисты, как голуби, и мудры, как змеи". Вроде бы просто красивые слова, а на самом деле... Вот этот нож, смотри. Им можно делать все, что угодно, правда? Снимать шкуру с зайца, выпускать кишки — но сам нож остается чистым. Перепачкай его в крови и требухе, потом скажи: "Evanesco" — и лезвие засверкает, будто ничего и не было. Вся грязь на поверхности, а суть ножа не меняется. Вот так надо жить.

Я налил ему и себе еще чаю и уселся напротив.

Мое участие в разговоре почти не требовалось. Видно было, что Тому нужно выговориться. Глаза у него странно блестели, а голос иногда срывался, но он не обращал на это внимания. Только временами останавливался и замолкал ненадолго, будто прислушивался к чему-то в самом себе.

— У маглов есть такое выражение: "Бич Божий". У волшебников нет? В общем, если коротко, это тот, кто искореняет грехи и пороки мира. Нам в воскресной школе рассказывали. Так вот, я, когда был младше, еще до Хогвартса, — хотел стать таким. А сейчас понимаю, как это глупо. За собой бы уследить... С собой бы не пойти на сделку. Потому что только тот, кто не потеряет себя, рано или поздно приобретет весь мир.

— А тебе нужен весь мир? — спросил я, накрывая сковороду крышкой.

— Еще не знаю, — задумчиво ответил Том. — Может быть, и нужен.

Глава 20

На следующий день после Рождества я отправился в Лондон. Там было тихо — в последние полгода бомбежек почти не случалось. Немцы переориентировались на Ливерпуль и Бирмингем, да и вообще заметно поутихли. Слишком прочно увязли на востоке, где русские, если верить радио, все же сумели отбросить их от Москвы.

Зима была снежная и очень холодная, так что прохожие на улицах не задерживались, торопились скорее добраться домой. Косой переулок словно вымер, а в Ночном жизнь продолжалась, как обычно — бомбежки или мороз, а бизнес есть бизнес, — но пряталась по подворотням и забегаловкам. Даже попрошайки носа наружу не казали.

Игорный клуб с августа почти не изменился, разве что добавилась одна рулетка. После выплаты процентов ростовщику у меня еще оставалась приличная сумма, так что я рискнул перебраться за стол, где ставки были повыше: два галлеона в первом интервале, десять во втором. Но игра шла ни шатко ни валко. То ли я так устал за семестр, то ли, наоборот, слишком расслабился и перестал бояться будущего. Дни шли, до конца каникул оставалось всего ничего, а у меня на руках было тридцать галлеонов сверх игрового минимума — и все.

Вдобавок Фредди не появлялся. Мы договаривались встретиться и обсудить дела в первых числах января, но за неделю я ни разу не увидел ни его, ни ребят из "фирмы". Игорный дом, впрочем, работал, как обычно, да и девчонки, которым Фредди покровительствовал, никуда не делись, так что я не слишком беспокоился. Занят, должно быть. Рано или поздно придет.

Сам я его найти не мог — адреса не знал и даже примерно не догадывался, куда мы с ним аппарировали в августе.

Утром третьего января, за три дня до Хогвартс-экспресса, я встал из-за стола измотанный и взвинченный. У меня был минус почти в пятьдесят галлеонов, игровые деньги таяли на глазах, и Трэверс был нужен более чем срочно. В пабе, куда выводила лестница из клуба, меня остановил незнакомый широкоплечий волшебник средних лет.

— Ты и есть Рэй? Зайди-ка, тебя ждут. Поговорить надо.

Я выдохнул с облегчением. Наконец-то. Послушно прошел вслед за ним в кабинет, отделенный от паба резной деревянной перегородкой. Бармен проводил нас взглядом и принялся протирать стойку.

Но Фредди в кабинете не было. За столом с парой бутылок огневиски сидело несколько человек. Среди них я узнал Бобби Крэйна, которого видел летом на свадьбе.

— Присаживайся, — Бобби улыбнулся и подмигнул мне. Подвинул стул.

Я осторожно сел на краешек, одновременно быстро оглядев комнату. Я еще не знал, что происходит, но дело нравилось мне все меньше и меньше. Волшебник, который меня привел, встал у двери, привалившись к косяку. Сидевшие за столом рассматривали меня без особого интереса.

— Что же ты, — спросил Бобби, — уже который день в Лондоне, а все не заходишь? Посидели бы, поговорили... Хочешь сэндвич?

— Нет, спасибо.

— Как скажешь. Но, Рэй, нехорошо вот так. Старших надо уважать.

— Простите, сэр, я не знал, что вы хотите меня видеть. Если у вас есть какие-то вопросы, мне кажется, вам лучше задать их мистеру Трэверсу.

Я чуть отодвинулся от стола.

— Не спеши, — Бобби положил руку на спинку моего стула. — На улице холод собачий, успеешь еще нагуляться. Давай-ка лучше поговорим. Я тебя немножко расстрою, ты уж как-нибудь постарайся переварить.

Он хмыкнул и потянулся за зубочисткой.

— Вредно все-таки сидеть в Хогвартсе и быть оторванным от мира, не знать новостей... В общем, нет больше Фредди. Так что все вопросы теперь будешь решать с нами, мальчик.

— Как — нет? — спросил я глухо. Язык не слушался.

— А вот так, — Бобби опять улыбнулся уголками губ. Это было больше похоже на оскал. — Жизнь коротка, и все мы, знаешь ли, смертны.

Кто-то из его спутников рассмеялся и тут же умолк.

— На, выпей, — Бобби подтолкнул ко мне бокал с огневиски. — Легкой ему дороги на Авалон, пускай не держит зла.

Если до этой фразы у меня еще были какие-то сомнения в том, какую роль Бобби сыграл в гибели Трэверса, теперь их не оставалось.

Старинная волшебная формула. Чтобы ушедший не мстил убийце.

Я опрокинул свою порцию залпом, обжигая горло.

— Но для тебя ничего особо не изменится, — Бобби откинулся назад и расслабился. — Я думаю, мы поладим. Ты умный мальчик, Фредди тебя ценил. У меня есть для тебя работа.

Он говорил долго, но ничего нового я не услышал. То же предложение, что и летом, — поставки зелий особого рода в Хогвартс. Все оставалось в силе.

— Работа непыльная. Конечно, надо иметь крепкие нервы и голову на плечах, но ты справишься, я думаю. Подучишься, осмотришься...

После выпитого на пустой желудок алкоголя у меня уже порядком кружилась голова. Хотелось спать, а еще больше — убраться отсюда.

— Я подумаю, — ответил я, когда Бобби умолк.

— Давай, — кивнул он. — Прямо сейчас. Это место ничем не хуже любого другого, чтобы думать. И побыстрее, у меня еще дел полно.

Может быть, если бы я был менее уставшим и не таким пьяным, я бы как-нибудь выкрутился. Но самое большее, на что я был способен в тот момент, — ответить вежливо и уклончиво, в надежде, что отказ удастся как-то замаскировать.

Не сработало.

— Грустно, — подвел итог Бобби. — Что ж, на нет и суда нет. Насильно мил не будешь. Ладно, не будем дальше рассусоливать. Можешь идти, счастливо.

Я поднялся, пошатываясь. Бобби внимательно следил за мной взглядом. В комнате было сильно натоплено, от сухого воздуха першило в горле.

Я попрощался и сделал шаг к двери, пытаясь одновременно держать в поле зрения всех присутствующих и нащупывая рукой палочку в кармане. Стоявший у двери человек отступил в сторону, чтобы дать мне пройти, но, когда я уже взялся за ручку, вдруг стремительным броском перехватил мое запястье и вывернул. Я выхватил палочку, но она мгновенно улетела в дальний угол, а моя правая рука тоже оказалась в тисках.

Я резко дернулся назад, чтобы ударить нападавшего головой в нос, но он уклонился и выкрутил мне руку до предела, так что я почти услышал хруст ломающейся кости. От боли я ничего не мог различить.

— Рэй, хочешь совет, причем совершенно бесплатно? — спросил Бобби.

Он даже не двинулся со стула. Сидел, рассматривая меня, и лениво вертел в пальцах палочку.

— Не будь таким заносчивым, парень. Не надо думать, что ты умнее всех. Все равно ведь придется делать, что сказано. Только вот цацкаться с тобой и предлагать приличные условия уже никто не будет. Возьмешь, как миленький, что дадут, и еще бегом побежишь, умолять станешь, чтоб я тебя посчитал полезным, дал второй шанс. А то ведь бесполезные — они знаешь где... Но я к людям привык по-хорошему, даже если они ко мне по-плохому. Так что поживи до лета, подумай о своем поведении. Здесь только не появляйся, если не хочешь больших неприятностей. Игрок, тоже мне. Много чести... Когда надо будет, тебя найдут. А пока — подарочек небольшой. На память, так сказать.

Я не успел и глазом моргнуть, как из палочки Бобби вылетел тонкий белый шнур и захлестнул мне горло. Он затягивался все туже и туже, а я не мог даже руку высвободить, чтобы оттянуть его. Только бестолково дергался и пинал ногами во все стороны, чувствуя, как легкие разрываются от нехватки воздуха. Судорожно пытался ухватить хоть глоток — и не мог. В ушах звенело, я уже ничего не видел, меня бросило в страшный жар, по штанам что-то текло ...

Дальше я ничего не помню.

Когда я очнулся, было еще темно, но небо на востоке посерело — значит, около восьми утра. Меня вытащили из паба и оставили под стеной какого-то дома кварталом выше. Мантии на мне не было, ботинок тоже — вряд ли это постарались люди Бобби, скорее, кто-то из местных жителей. Еще очень повезло, что вообще пришел в себя, — мог бы и замерзнуть насмерть. И палочки не было, а это уже совсем плохо.

Идти я поначалу не мог — скорее, полз вдоль стены, цепляясь руками. Тело сводило дикой болью, мышцы не слушались. Зато холода я почти не чувствовал, руки и ноги казались чужими, словно ледяные костыли, которые кто-то прицепил ко мне заклятьем. Путь до Косого переулка, который я обычно проходил за десять минут, занял около часа.

Парочка встречных прохожих от меня попросту шарахнулась. По дороге я сообразил, что у меня нет денег и вдобавок я не могу говорить. Но деваться было некуда. Канцелярский магазин, в вестибюле которого находился общественный камин, уже открыли. Внутри было так натоплено, что в первый миг воздух показался обжигающим. Отогревшиеся пальцы рук кололо, словно сотней иголок; на ноги в обледеневших носках я старался не смотреть.

В стекле витрины я успел разглядеть свое отражение — волосы запорошены снегом, глаза красные от лопнувших сосудов, под носом засохшая кровь и сукровица, на шее ссадины и четкая багровая полоса от петли. Пришлось поднять воротник рубашки, чтобы кое-как это скрыть. Дремавшая у камина пожилая ведьма встрепенулась и выронила вязанье, услышав мои шаги.

— Моргана-защитница! Что случилось?!

Я ничего не мог ей ответить, но она уже все додумала за меня. Ограбления тогда были не редкостью.

— Надо вызвать патруль!

Я отчаянно замотал головой — только встречи с патрулем мне сейчас не хватало. Вывернул карманы, чтобы показать, что у меня нет и пяти сиклей, чтобы расплатиться за пользование камином. Посмотрел умоляюще, но нужды в этом не было. Вид у меня и без того был — краше в гроб кладут. Кое-как нацарапал ей свой адрес на бумажке и полез в камин. Тетушка кивнула — ей не впервой было таким манером отправлять клиентов по домам, особенно тех, кто навеселе.

Бросив мне под ноги горсть летучего пороха, она прочла адрес по бумажке — хвала Мерлину, правильно, иначе меня бы занесло невесть куда. Это было последнее, что я успел подумать. Меня уже кружило и несло мимо чужих каминов, сквозь пятна света и провалы тени, и наконец вышвырнуло на пол в гостиной.

Дома было темно и тихо — похоже, все еще спали. Я добрался до спальни, упал на кровать и укутался одеялом. Горло невыносимо болело, я никак не мог согреться. В голове вертелись обрывки мыслей и воспоминаний о случившемся. В таком полубреду я пролежал около часа, потом, наверное, заснул.

Проснулся от стука в дверь — сначала тихого, потом все более настойчивого. В комнате было темно по-прежнему, и мне казалось, что я только что задремал. Ответить я бы все равно не смог, но и подняться был не в силах. Хотел только одного — чтобы меня оставили в покое.

Но стучавший не унимался. Потом дверь заскрипела, на стену упало размытое пятно света от свечи.

— Ты выспался? Вставать собираешься? Ужин готов.

Я уткнулся в подушку в надежде, что Том решит, будто я крепко сплю. Но он попытался стянуть с меня одеяло, чтобы разбудить. Удивленно застыл на мгновение, а затем рывком перевернул меня на спину.

Прерывисто выдохнул и провел пальцами по следу от петли.

Я не видел его глаз, но чувствовал, что с ним творится что-то странное. Руки у него так дрожали, словно по телу шла вольтова дуга. Потом он спросил странно сдавленным голосом:

— Как это вышло?!

Я качнул головой, показывая, что не могу говорить. Было уже не холодно, а, наоборот, невыносимо жарко, и страшно хотелось пить. Но Том ничего и не спрашивал — поставив свечу на столик у кровати, он метался по комнате. Порылся в шкафу в поисках пижамы, потом чуть ли не волоком дотащил меня в ванную и обратно, переодел, долго поил водой с ложки. При этом сопровождал свои действия такими отборными приютскими выражениями, каких я никогда в жизни от него не слышал.

Я не мог глотать, вода проливалась на одеяло. Том укрыл меня и замотал шею шарфом, чтобы спрятать борозду от петли.

— Подожди, я сварю зелье. Твоей маме скажу, что ты сильно простудился. Смотри, чтоб шарф не сполз.

Дверь захлопнулась, и я услышал, как он сбегает вниз по лестнице, перепрыгивая через ступеньки.

А я и вправду простудился. У нас не было почти никаких ингредиентов, и то зелье, которое Том умудрился сварить, проявив чудеса изобретательности, помогало слабо. Температура каждые два часа взлетала до сорока градусов, из-за этого все тело сводило такими мучительными судорогами, что будь я в силах встать — точно выбросился бы из окна. Мама сидела со мной днем и ночью, но лучше б она этого не делала — от ее слез и причитаний становилось еще хуже.

Временами ее сменял Том. Я написал ему на листе бумаги, что со мной случилось. На следующий день он побывал в Лондоне и купил зелья, подержанную палочку и какую-то обувь для меня на распродаже. Но теперь от наших капиталов осталось всего с десяток галлеонов.

А путь в Ночной переулок был мне закрыт если не навсегда, то очень надолго. О том, на каких условиях я смогу туда вернуться, не хотелось и думать.

Том все время говорил, что мы выберемся, мы непременно выберемся, но я видел, что он и сам не очень в это верит. Он был очень подавлен. Казалось, что жизнь загоняет нас — каждого по отдельности и обоих вместе — в клетку, как крыс. И ни выхода, ни просвета.

Мама не хотела, чтобы я сейчас возвращался в Хогвартс, но я понимал, что если останусь дома, то просто сойду с ума. Уж как-нибудь доползу до поезда. А в школе главное — избежать осмотра в лазарете, если к тому времени голос еще не вернется.

По ночам мне постоянно снились кошмары, а утром перед отъездом привиделся особенно жуткий. Мне снилось, что я попал в магловский приют. Во сне это не казалось странным, хотя приютов я никогда не видел и представлял их себе только по рассказам Тома.

Там был длинный зал с бесконечными столами, за которыми сидели одинаковые дети в серой одежде. Хмурые взрослые тетки с костлявыми лицами и красными руками раздавали кашу, швыряя в каждую тарелку пару ложек чего-то вроде оконной замазки. Снаружи приют походил на тюрьму. Грязноватое каменное здание с рядами маленьких окон, разве что без решеток. Во внутреннем дворе, вымощенном булыжником, не было ни травинки. В углу двора виднелось маленькое строение, похожее не то на сарай, не то на увеличенную до размеров сарая собачью будку.

Откуда-то мне было известно — во сне не задаешься вопросами, откуда, — что каждый месяц в приют приезжает неприметный человечек, похожий на бухгалтера. В потертом старом портфеле он привозит топор. После этого в сарайчик во дворе отводят кого-то из детей, и что происходит дальше — неизвестно. Другие дети в это время сидят в классах за учебниками. Ребенок больше не возвращается, и спрашивать, куда он делся, не принято. А на следующий день за обедом будет праздник — жаркое из ягнятины.

Во сне я знал об этом еще до того, как попал в приют. Мне снился приемный покой, где я стоял в очереди к врачу вместе с десятком других детей. Дети вокруг казались маленькими, лет по восемь-девять. Себя я не видел, но полагал, что и мне примерно столько же.

Я ежился от холода — босиком-то на кафельном полу, — когда вдруг услышал странный запах, словно от сильно нагретого камня. Обернувшись, увидел, как в открытое окно влетает маленькая шаровая молния. Она медленно, будто в толще воды, двигалась над очередью детей, то дергаясь вперед, то замирая подолгу на месте. От нее шли искры, пахло озоном и опасностью.

"Не двигайтесь!" — выкрикнул врач. У мальчишки рядом со мной зубы стучали от страха, а мне совсем не было жутко. Я сам не понимал, почему, но был совершенно уверен, что молния как-то связана с сараем во дворе. Что тем, кто с ней соприкоснулся, — прямой путь туда. Однако это не пугало. Наоборот, я был необыкновенно счастлив. Я знал, что уйду из приюта. Даже если этот путь лежит через сарай. Потому что это тоже — выход. А молния каким-то неведомым образом проведет меня через...

Через что?

Я протянул руку, и огненный шарик коснулся моей ладони. Я успел подумать: как странно, он совсем холодный. А дальше уже ничего не было, потому что молния разрядилась, залив все вокруг ослепительным светом. Он поглотил меня, я растворился в нем, и это было невозможно хорошо, и в мире не было ничего лучше...

Спасибо, сказал я кому-то в слепящем свете. Спасибо. Спасибо.

И проснулся от того, что Том дергал меня за руку.

— Да что ты заладил — спасибо, спасибо?! Поднимайся, ехать пора.

Было почти девять, до Хогвартс-экспресса оставалось два часа.

Том ушел, а я еще лежал минут десять, закрыв глаза. Вставать не хотелось. Хотелось как можно лучше запомнить эти два ощущения, которые почему-то казались мне необыкновенно важными.

Слепящий свет под веками. И молния в моей ладони.

Глава 21

Cказать, что мне было плохо в первые недели две после возвращения в Хогвартс, — значит ничего не сказать. Будто сплошная черная вода вокруг, и я тону в этой воде. Я не помню, как отбивался от попыток старосты, Мэтью Бэгнолда, отправить меня в лазарет, как убеждал его, что моя "простуда" сама пройдет. Не помню ни занятий, ни домашних заданий, ни лиц, ни разговоров. Единственным моим желанием тогда было как можно быстрее отделаться от всех, отбыть уроки, вернуться на факультет — и спать. Я ничего не чувствовал, кроме страшной усталости. Разговаривать с кем-либо было мучительно; каждое обращенное ко мне слово ощущалось, как ожог или порез.

Зато во сне было хорошо. Кошмары меня больше не мучили. Наоборот, снилось почти всегда одно и то же. Берег моря, песчаные замки, которые кто-то строит, а потом разрушает. Медленно закрывающиеся перламутровые раковины. Жемчужно-серые туннели.

Мне не понадобилось много времени, чтобы понять, что означают эти сны, и однажды, проснувшись ночью, я вдруг с непривычной четкостью подумал, что это, должно быть, не самый плохой выход. Сдохнуть — и все. Очень просто.

Ночь — не лучшее время, чтобы думать, поскольку человек все же дневное существо, и в темное время суток мозги у него слегка "набекрень". Как ни странно, несмотря на мою привычку покерного игрока жить по ночам, — а может быть, как раз поэтому, — я уже тогда знал, что ночью нельзя принимать серьезные решения. Но когда мысль никуда не делась и на следующий день, я расслабился и принял ее как дело решенное.

С этого момента я уже не сидел с мрачным видом на уроках, не срывался на однокурсников. Стал смеяться и вести себя так, словно ко мне вернулась надежда. Никто не знал, что всем этим я был обязан жемчужно-серому туннелю, с которым уже так сжился, что считал его лучшим другом. Туннель отделял меня от мира. Он вел куда-то далеко-далеко, где меня не будет, где прилив смоет меня, словно башенку из песка, и наконец наступит покой.

Существует обывательское представление, что, мол, "грань переступают" только эгоисты и истерички, не думающие о своих близких. На самом деле это совершенно не так. Я помнил о маме, но был уже в таком состоянии, когда мне стало все равно. Мои проблемы казались неразрешимыми, помощи ждать было неоткуда — а если меня не будет, маму, по крайней мере, никто не тронет. Да, она потеряет дом, но всегда сможет переехать к тете Мирабел. Зато ее не навестит никто из Ночного. Краем сознания я понимал, что маме в этой ситуации не будет никакого дела до дома, что удар может оказаться для нее разрушительным — но все равно ничего не мог поделать. Я слишком устал, чтобы что-то чувствовать, я уже сделал шаг в серый туннель, и мне хотелось только свернуться калачиком на его теплом полу — и спать.

Больше всего времени ушло на то, чтобы придумать, как сделать случившееся похожим на несчастный случай. Мне казалось, что так маме будет легче. Меня притягивала Астрономическая башня, и однажды я подумал, что проще всего будет сбросить оттуда телескоп, а потом прыгнуть самому, чтобы казалось, будто я его уронил и слишком сильно наклонился через парапет, пытаясь призвать обратно с помощью Accio. Потерял равновесие, вот и все.

Оставался, конечно, риск, что сработает стихийная магия, но тут уж ничего нельзя было сделать. Если бы я играл в квиддич и у меня была своя метла, можно было бы набрать большую высоту и прыгнуть оттуда, чтоб наверняка. Но метлы у меня не было, а на школьной можно было подняться разве что на сорок-пятьдесят футов.

Чтобы отсечь себе путь к отступлению, я напросился на дополнительные занятия по астрономии — так можно было получить разрешение ходить на башню по ночам во внеурочное время. Главное было не струсить в решающий момент. Впрочем, это не должно быть страшно. Не страшнее, чем прыгнуть вниз с высокого обрывистого берега Дервента.

Том в это время доставал меня, пожалуй, больше всех. Он вбил себе в голову, что хочет научиться легилименции и окклюменции. Натащил кучу книг из Запретной секции, но читал их только в спальне, чтоб не демонстрировать свой интерес перед всем факультетом. Официально в Хогвартсе легилименцию никогда не преподавали. На этот счет были строгие министерские правила — изучать ментальную магию можно только в высших учебных заведениях или на специальных курсах, а потом нужно обязательно получить лицензию и зарегистрироваться. А то, что в качестве партнера Риддл выбрал меня, тоже было, в общем, неудивительно — я и так знал о нем то, что Том предпочел бы держать в тайне.

Я не хотел с ним заниматься. Я хотел, чтоб от меня все отстали. Я боялся, что он увидит у меня в голове намерение совершить самоубийство. Потом все же решил попробовать — в конце концов, как я уяснил из пособия для начинающих, "увидеть" в сознании другого человека планы и замыслы куда сложнее, чем уже свершившиеся события.

Для занятий нам приходилось прятаться — выбирать время, когда в спальне никого не было, искать пустые классы, стараться, чтоб не застукали другие ученики, преподаватели или привидения. Сразу же выяснилось, что просто все только в теории: взмахнул палочкой, сказал: "Legilimens" — и пожалуйста, лови волну. У нас же поначалу выходило меньше, чем ничего. Мы таращились друг на друга, словно играли в гляделки, но, кроме головной боли и рези в глазах, ничего не получалось. Том стал злиться — он всегда злился, когда ему что-то не удавалось. А я хотел, чтоб он отстал от меня, но это было невозможно, Том прицепился, словно клещ.

Однажды мы укрылись для занятий легилименцией в каморке Прингла под лестницей первого этажа. Там было полутемно, только через щели в двери падали полосы света из холла. Вокруг громоздились швабры, поставленные одно на другое ведра, ящики с брусками мыла и побелкой, а за дверью носились, поднимая страшный гвалт, первокурсники — шла большая перемена. Я пытался уйти, потому что обещанные Томом "каких-нибудь десять минут" давно прошли, а мне хотелось успеть на обед. Но в этот раз Риддл перешел уже все пределы. Он просто блокировал мои попытки выйти. Отбрасывал от двери, как котенка.

— Нет! Я сказал — нет! Ты выйдешь отсюда, когда тебе удастся легилименция, или никак!

Я не мог говорить. Я так устал, что каждое слово давалось страшным трудом. Да что ему от меня надо? Пускай найдет себе другую подопытную крысу! Попытался врезать ему кулаком в лицо, раз, другой, третий, но эта сволочь, смеясь, уклонялась, и плевать ему было, что вокруг с грохотом падают швабры — все равно за гвалтом из коридора ничего не было слышно.

Я хотел только одного — чтоб он сдох. Если б мог, я бы убил его. Наверное, так матери, измученные бессонными ночами, душат младенца подушкой, чтобы потом, наконец, лечь на пол рядом с кроваткой и спать, спать, спать. Но Том был сильнее меня и опытнее в драках, и я не мог не то что задушить его, а даже просто как следует толкнуть.

Вот тогда-то, дойдя до крайней степени отчаяния, я поднял палочку и сказал: "Legilimens"...

Кто ищет, тот найдет.

Класс с поцарапанными партами, оглушительные вопли детей. Кто-то переворачивает над партой чернильницу и убегает, а блестящее, словно живое, пятно чернил растекается по книге. Усатый человек в магловском пиджаке орет: "Риддл, ты испортил учебник, после уроков зайдешь к директору!". Хихикающие мальчишки на задней парте, записка — "Так тебе и надо, приютское дерьмо". Ослепительно яркое солнце, бьющее в незанавешенное окно директорского кабинета. Если смотреть в окно, видно, как девчонки внизу играют в классики, нарисованные мелом на брусчатке школьного двора. За спиной взвизгивает выдвигаемый ящик стола, директор на минуту замирает над ним в сомнениях — выбрать линейку или узкий кожаный ремень. Внизу, во дворе, один из давешних обидчиков выходит на крыльцо. Потом "картинка" странно дергается, будто прыгает. Мальчишка внизу спотыкается, хватается за перила в поисках опоры — и падает вниз головой, так быстро, что его приятель застывает с разинутым ртом. Звук падения, словно кто-то рассыпал горох. Девчонки прекращают игру и пялятся, а мальчишка поднимается, шатаясь, как пьяный, проходит пару шагов, и его выворачивает на брусчатку. "Картинка" плывет и смазывается окончательно. Штукатурка на подоконнике вся в трещинах, а у директора пальцы в мелу...

...Земля, сухая и комковатая. Привядшая трава, сложенная кучками, пружинит под ногами, едкий сок пачкает руки. Ряды морковки кажутся бесконечными, горизонт дрожит легкой дымкой. Пегая кобыла, неторопливо ступая, везет бочку с водой. На соседнем ряду переговариваются две девчонки в белых косынках — через час работа закончится, за каждый прополотый ряд платят по пол-пенса. Чуть поодаль высокий белобрысый парень хвастается, что жена фермера подарила ему кролика. "Если только кое-кто его не стырит, как мою губную гармошку", — громко говорит он, глядя на Риддла. "Мне плевать на твою гармошку, сунь ее себе в ...!". "Да все знают, кто у нас главный ворюга!". Том выпрямляется и запускает в парня комком спекшейся сухой земли, тот угрожающе замахивается тяпкой. Ряды морковки подпрыгивают — маленькое землетрясение; отдаленные холмы вздрагивают, словно кто-то смял рисунок. Вечером Том чистит картошку в кухне, толстая повариха что-то мешает в котле, в саду под навесом девочки накрывают на стол. Мимо идет тот самый парень с охапкой травы и парой яблок, направляясь к загончику из проволочной сетки в дальнем конце сада. Через минуту слышится его крик. Том опускает голову, рассматривая нож — тот уже совсем истерся посередине, ручка перемотана клейкой лентой. В саду визжат девчонки. Том вырезает из картофелины пирамидку и бросает ее в кастрюлю…

Я даже не сразу понял, что мне удалось, — так быстро все произошло. Понял только, когда несущиеся со скоростью дилижанса картинки остановились, и я опять увидел свалку швабр.

Том пристально смотрел на меня.

— Видишь? Получилось.

Вот теперь, если он не даст мне уйти, я его убью.

Но Том не двинулся с места, а я даже пошевелиться не мог. Легилименция, оказывается, отнимает так много сил... Так что я просто сел на перевернутое ведро и закрыл лицо руками.

"Ушастого не встречали?!" — проорал кто-то за тонкой стенкой. "Он на квиддичный стадион вроде пошел", — отозвался другой голос.

— Что? — спросил Том сквозь зубы. — Не понравилось то, что увидел?

— Отвали. Голова болит.

— Извини, — тихо сказал Том. — Мне нужно было тебя вывести... Да, я сволочь.

Я даже отвечать не стал.

— Когда? — вдруг коротко спросил Том.

Понятно было без дальнейших пояснений, о чем он спрашивает.

— Откуда ты знаешь? Увидел?

— Нет. У меня пока не получается, ты же в курсе. Просто понял. По мелким деталям.

— А... Примерно через две недели.

Мне мешала профессор Синистра, которая не оставляла меня на башне одного. Но ей на тот момент уже порядком надоело сопровождать меня по ночам. В конце концов, я не первокурсник, справлюсь и сам. Так что я предполагал, что совсем скоро останусь без надзора. А и не останусь — плевать. Можно и днем. Тогда не выйдет похоже на несчастный случай, но мне уже было все равно.

— Хорошо, — просто ответил Том.

Не стал меня отговаривать. И на том спасибо.

— Если ты кому-то скажешь, это будет самый дерьмовый поступок в твоей жизни.

— Не скажу.

Мне стало полегче. Наверное, мне повезло, что именно Риддл догадался. Пожалуй, он единственный, кто не станет мне мешать или сдавать меня учителям.

— Все, я не хочу больше об этом, — я сел ровно и закурил. Даже захотелось в кои-то веки поговорить. — А что случилось с кроликом?

— Повесился.

— В смысле — ты его?..

— Нет. Сам.

— Как?!

— Стихийная магия. Ты же знаешь.

— Я бы так стихийкой ни за что не сумел.

— Я бы — сейчас — тоже.

От сигареты стало полегче, головная боль постепенно отпускала.

— А какая стихийка у нормальных детей? — спросил Том.

— Ну, какая-какая... Обычная, я не знаю. Просто чего-то сильно хочешь, и оно случается. Например, бах! — учебник математики превращается в ворону и улетает. Только это все равно бесполезно — его тут же вернут и превратят обратно.

— Да нет, я не о том. Что ты при этом чувствуешь?

— Чтоб я так помнил... Кажется, ничего. Ну, как бывает, когда во сне вертишься, вертишься, и падаешь с кровати. Только что спал — и уже лежишь на полу вместе с одеялом, и сам не можешь понять, как это случилось.

— У меня было совсем иначе... Как будто, знаешь, есть, например, наш мир, в котором Вилли Стаббз называет меня ворюгой — и есть другой мир, почти такой же, как наш, но в котором кролик Вилли Стаббза повесился на перекладине. А я просто перехожу из этого мира в тот. Я это в детстве называл "сделать шаг в сторону". Не совсем так, но лучше объяснить не могу.

— Забавно.

— Да. Это не всегда получалось, конечно. Сейчас совсем не получается. Наверное, из-за того, что я привык колдовать с палочкой. Ты никогда не замечал, что палочка мешает?

— Нет.

— А мне да. Но так ведь положено, значит... Хм, смешно. Я сам уже забыл, что когда-то умел такие вещи. А теперь вот вспомнил.

— И часто ты делал этот "шаг в сторону"?

— Да нет... Но мне иногда кажется, что мир, в котором я жил с самого начала, был вообще без волшебников и без Хогвартса. А потом я перепрыгивал, перепрыгивал — и добрался вот сюда.

— Ты бы поаккуратней, а то однажды черт знает куда попадешь, — только и смог сказать я.

Когда Тома вот так заносило и он начинал болтать всякую чушь, это был верный признак, что ему нужно срочно съесть что-то или поспать. Он и сам это знал, и даже носил всегда в кармане какую-нибудь еду на такой случай — кусок хлеба, оставшийся от завтрака, или конфету-тянучку из Хогсмида.

Но только через четверть часа мне удалось убедить его пойти на обед.

Прошло меньше двух недель — кажется, дней десять, — и однажды за завтраком Том протянул мне позаимствованный у кого-то "Пророк". Заголовок маленькой заметки на шестой странице гласил: "Арестован главарь бандитов".

В заметке сообщалось, что накануне в баре "Черный принц" в магическом районе Лондона произошло столкновение между двумя "преступными группировками", в результате которого два человека погибли и еще шесть получили серьезные ранения. Патруль прибыл раньше, чем участники драки успели аппарировать, так что почти все они были арестованы, включая лидера одной из банд, некоего Роберта Крэйна, более известного в соответствующих кругах как Бобби "Ныряльщик". Последнее прозвище ему дали из-за привычки спускать своих жертв на дно Темзы, привязав груз к ногам.

Я долго молчал, потом спросил:

— Это очередной твой "шаг в сторону"?

— Видимо, да. Не уверен. Или боюсь быть уверен, так точнее.

— Если бы все было так просто, как ты рассказываешь...

Но я это говорил, лишь бы сказать что-нибудь. Мне было так странно — и легко, и в то же время не по себе. Может быть, потому, что я уже приготовился умереть... Даже обидно было бросать теперь эту затею.

Да нет, глупость, конечно.

— Как знать, может, он еще выйдет.

— Ты почитай, сколько на нем всего висит. Хватит на пожизненный Азкабан. Даже если выйдет, ему будет не до тебя.

Я кивнул и посмотрел в окно. Небо над Хогвартсом было ясное и синее-синее. Как в детстве.

Надо сказать, что Том оказался прав лишь отчасти. Бобби действительно получил пожизненное, но в 1958 году вышел по амнистии. Из Азкабана он вернулся почти развалиной; все его старые дружки были или в тюрьме, или в могиле, оставшиеся после его ареста деньги семья почти растратила, и Бобби открыл паб, чтобы хоть так заработать кнат-другой.

Пару лет спустя нам потребовалось провести операцию в Ночном переулке — некоторые люди там не хотели делиться контролем над прибыльным бизнесом и вообще не намерены были воспринимать организацию всерьез. С этим следовало что-то делать. При составлении списка тех, кем следовало заняться в первую очередь, Темный Лорд вдруг кое-что вспомнил:

— Рэй, а хочешь, мы включим сюда Крэйна? У тебя скоро день рождения — я хочу сделать тебе подарок.

— Да нет, спасибо, милорд. Он уже старый человек, давно не в бизнесе... Зачем?

— Как знаешь. Тогда я сделаю подарок себе. Я не люблю, когда обижают моих людей, а еще у меня хорошая память.

Предстоящая операция, как обычно в таких случаях, была "многослойной", словно пирог. Следовало провести доразведку на основе агентурных данных, спланировать собственно ликвидацию, ювелирным образом рассчитать и отработать действия боевой группы — тем более сложные, что нужно было почти одновременно, в течение двух часов, убрать около дюжины человек. Одновременно предстояло обеспечить боевке алиби и "чистое жилье", где они могли бы укрыться, если что-то пойдет не так, позаботиться о юридическом сопровождении, если кто-то будет арестован, а после операции — провести быстрый перехват управления и денежных потоков в интересующем нас бизнесе. Неудивительно, что работы у всех было по горло, и я вспомнил о нашем разговоре лишь месяца три спустя.

Когда я спросил, что с Крэйном, Темный Лорд некоторое время непонимающе смотрел на меня, потом кивнул:

— Ах да, Крэйн... Кажется, он в фундаменте строящегося дома, или что-то в таком роде. Тебе дать адрес?

— Нет, — сказал я и улыбнулся. — Нет, спасибо, милорд. Глава 22

Весна в 1942 году была холодная и ненастная — в начале марта разгулялась такая метель, что отменили поход в Хогсмид, а спустя две недели ураганом выбило стекла в школе и поломало деревья в Запретном лесу. Единороги ушли от стихии подальше в глубь леса, и Хагрид не видел их почти до конца апреля.

К тому времени мы уже посвятили в секрет и, соответственно, в долю нашего своеобразного "бизнеса" на волосе единорога Эйвери и Нотта (Розье и так все знал). Просто потому, что скрывать дальше было невозможно. Вдобавок нам были нужны еще люди. Дело в том, что по школе поползли слухи — Хагрид по наивности проболтался, несмотря на строгий запрет Тома. Несколько гриффиндорцев были возмущены тем, что их однокашника эксплуатируют, и пожелали сами оказывать ему "покровительство". На военном совете мы обсудили возможность поделиться, но, как выразился Том, "раз поделишься — потом не слезут". Решили воевать. "Умников" было с десяток, а нас шестеро. Разыгралась короткая, но кровопролитная война, которую мы все же выиграли, хотя и не без труда.

Хагрид же был строго наказан. Риддл лишил его своего общества, не разговаривал с ним, не позволял к себе подходить и при случайной встрече смотрел сквозь него — насколько вообще можно не замечать полувеликана. Наконец Хагрид сумел застать нас в туалете второго этажа и попытался заговорить с Риддлом. Мы с Розье хотели уйти, но Том остановил нас жестом.

Хагрид что-то мямлил, мол, не подумал, не знал, что это так важно, — Том рассматривал исписанную и изрисованную стену, кусая губы. Потом вдруг спросил:

— Рубеус, ты не знаешь, как следует просить прощения?

— Том, пожалуйста, — сказал Хагрид и шмыгнул носом.

Я отвернулся. Мне хотелось сбежать куда-нибудь от этой сцены, а еще покурить, а еще было почему-то жаль Хагрида — несмотря на свои размеры, он ведь все равно оставался ребенком, растерянным, напуганным, брошенным.

— Я жду, — сказал Том и, видимо, отвечая на невысказанный вопрос, добавил: — Да, при всех.

Я обернулся и, не веря своим глазам, увидел, как Хагрид, всхлипывая и вытирая нос рукой, неловко, медленно опускается на колени — прямо на грязные плитки пола — и целует край школьной мантии Риддла.

— Ну, вот и молодец. Ты же больше так не будешь, правда, Рубеус?

Хагрид замотал головой.

— Можешь встать. Умойся и ступай. После обеда встретимся в библиотеке, я посмотрю, что у тебя там с домашним заданием по чарам.

Пока Хагрид, все еще всхлипывая, плескал себе в лицо водой — в каждую ладонь у него помещалось, наверное, с ковшик, — все молчали. Как только за ним закрылась дверь туалета, я сглотнул. Розье рассматривал Тома так, будто впервые видел.

— Что? — спросил Риддл.

— Да нет, ничего... Знаешь, Том, а ты страшный человек.

— Глупости, — нетерпеливо ответил Риддл.

Тем временем у нас возникли новые проблемы. Разгромленные гриффиндорцы в долгу не остались — кто-то настучал Диппету, что Риддл занимается незаконным предпринимательством. Слагхорн вызвал Тома для разбирательства и стал кричать, что такое поведение позорит школу, что от лучшего ученика на факультете он не ожидал подобного и что Тому пора собирать вещи — его завтра же отчислят. Впрочем, уже через час он сменил гнев на милость. Тому удалось убедить декана, что Хагрид приносил нам волосы единорога всего один раз, и лишь потому, что мы хотели сделать самому Слагхорну сюрприз по случаю окончания учебного года. Но раз уж так вышло, то подарок придется преподнести сейчас...

Слагхорн получил половину имевшегося у нас на тот момент товара — двести галлеонов сделали нам ручкой и уплыли в синюю даль. Вдобавок и в дальнейшем Том ежемесячно относил ему десять-двадцать волосков — "скромный подарок". Зато Слагхорн отныне, подобно дракону, обрушивался на любого, кто посмел бы возвести поклеп на Риддла. Он и раньше симпатизировал Тому, а теперь просто был от него без ума — постоянно зазывал к себе в гости, поил чаем с засахаренными фруктами, обсуждал с ним последние статьи из журнала "Зельеварение сегодня" и уверял, что на следующий год Том непременно станет старостой.

В ночь на 1 мая, которую на континенте называют "Вальпургиевой" и которая в этом году совпала с майским полнолунием — Белтайном, мы отмечали всем факультетом день рождения Долохова. Часам к трем ночи все уже разошлись, осталась только наша компания. Мы сидели в темной гостиной на ковре у горящего камина. Долохов, привалившись к ножке кресла, мелкими глотками пил дешевое красное вино, которое мы купили в Хогсмиде. Розье курил, сбрасывая пепел в камин, Эйвери разлегся рядом и, кажется, уже дремал, Маркус отковыривал кусочки подгоревшей корочки с традиционного белтайнского пирога, а Том, скрестив ноги по-турецки, машинально собирал кучкой разлетевшиеся по ковру лепестки боярышника — остатки майского венка — и пересыпал их из руки в руку.

Болтали мы, по большому счету, ни о чем. Кто чем займется после школы, кто чего хочет... Все знали, что Долохов на следующий день уходит из Хогвартса, чтобы завербоваться в Силы самообороны — теперь он уже был совершеннолетним, так что имел право. Но эту тему старательно обходили молчанием, словно все нормально и Долохов просто намерен устроиться на работу. Один только Розье посетовал было, что Тони повезло, а к тому времени, когда нам будет по семнадцать, война уже кончится и мы не успеем на нее попасть. Но Долохов посмотрел на него так насмешливо, что Розье быстро свернул на менее опасную дорожку.

— Том, — поинтересовался он, — а ты бы чем хотел заняться после школы?

— Не знаю. Не думал пока.

— Мне почему-то кажется, — сказал Долохов, развалившись на ковре, — что из него вышел бы хороший целитель. Только не наш, а магловский. Знаете, из тех, которые режут людей скальпелем — как они называются? Такое странное слово, похожее на "сержант".

— Surgeon. Хирург.

— Да, именно. Из тебя, Том, вышел бы хороший хирург.

Риддл засмеялся, но ничего не ответил.

— А ты, малыш Рэй?

— Ну, я намерен после школы стать приличным человеком...

Что-то только язык меня не слушался.

— Вот расплачусь с долгами, и сразу стану. Честно-честно.

Моя тирада почему-то вызвала у всех остальных приступ неконтролируемого смеха.

— Правда, что ли?! — спросил Розье, вытирая слезы. — Ой, пойди это расскажи кому-нибудь другому! Рэй, ты сам будто еще не понял, что тебе уже никогда не стать приличным? Ты ведь уже хлебнул — как это сказать — рисковой жизни. Просто не сможешь теперь иначе, понимаешь?

Я промолчал, хотя у меня было другое мнение на этот счет.

Тем временем Риддл, словно что-то вспомнив, полез в карман мантии, вынул маленький сверток, в котором позвякивали деньги, и протянул Долохову.

— Держи, твоя часть заработка. Маме оставишь.

— Спасибо, — Долохов протянул руку и сгреб деньги. — Я тебе адрес дам — заедешь к ней на каникулах? А то она совсем одна остается...

— Конечно, не вопрос. Мы постараемся потом переслать ей еще что-нибудь.

Нотт спросил:

— Тони, ты уже точно решил?

— Да. Не знаю только, записываться в армию или все-таки пробираться...

— Куда? — спросил Том, не поднимая головы. — Через всю Европу и потом через линию фронта? Если тебя по пути не убьют, все равно русские примут тебя за шпиона и отправят в лагерь.

— Есть такой шанс. Ну, а вдруг повезет? Я хочу по-настоящему воевать, понимаешь?! А тут, у нас все сидят, сложа руки...

— Вот-вот откроют второй фронт, а ты как раз пока пройдешь учебку.

— Да какой там второй фронт! Уже год почти, и его ни слуху ни духу. Наши все только обещают...

О втором фронте в то время много писали — это я помню, — но открытие его постоянно откладывалось. Зато в прессе пели хвалы Советской России, "которая спасает нас от Гриндельвальда", а в "Ежедневном Пророке" мелькали колдографии русских волшебников в магловской военной форме — молодых, круглолицых, ясноглазых, по всему видно, недавних выпускников Дурмштранга. И почти все с пометкой "Награжден орденом... посмертно", "посмертно", "посмертно"...

— В любом случае учебка не помешает. Перед присягой ты всегда сможешь сбежать.

— Чтоб меня еще ловили как дезертира... Ну да ладно, там видно будет.

— На Рождество отец приезжал, — сказал Розье, оторвавшись от сигареты. — Говорит, маглы, наверное, вообще не хотят открывать второй фронт. Их премьер, Черчилль, рассчитывает справиться силами волшебников. В подробности отец, ясное дело, не вдавался, но я так понимаю, что наших попытаются использовать для покушения на Гитлера, ну или что-нибудь в таком роде.

— Если так, — вмешался Маркус, — то это без толку. Там, помимо магловской, еще магическая система безопасности, очень сильная. Гриндельвальд бережет Гитлера, как зеницу ока. Взять хотя бы тридцать девятый год — тогда он ушел с места покушения за несколько минут до взрыва бомбы. Маглы, конечно, решили, что это случайность... И такая история не одна была. Так что я не знаю, как у них что-то может получиться. Только людей зря положат.

— То-то и оно, — Розье зло сплюнул в камин. — Отец не говорит ничего, но я так подозреваю, что... Черт, его могут заслать как раз в эту мясорубку! А сделать ничего нельзя. Наш министр смотрит в рот Черчиллю. Так им восторгается — тошнит просто... Готов пообещать что угодно, нас всех сдать с потрохами, лишь бы эта магловская толстая свинья похлопала его по плечу и сказала: "Молодец, мальчик". Черчиллю-то что? Ему выгодно выехать на волшебниках. Может, он думает, что мы всесильны, а может, просто не хочет кидать в бой маглов. Причем все, кого ни спроси, это знают. Все! Но никто ничего изменить то ли не хочет, то ли не может.

— А кто будет что-то менять? — спросил Нотт. — Фосетта поддерживает Дамблдор и половина Визенгамота, а вторая половина — это старые пни, которые уже совсем выжили из ума и собственных имен не помнят. Так что...

— Так что ничего хорошего не светит, — резюмировал Долохов. — Маглы так и будут загребать жар чужими руками. То наших волшебников, то русских. Сами между собой сцепились, а теперь хотят чужой кровью обойтись.

— Я не понимаю, отчего наши с ними церемонятся? — сказал Нотт. — Наложить империо на того же Черчилля, и...

— Ну, конечно, без тебя б никто не догадался, ты один такой умный! Это же запрещено! Империо, чтоб ты знал, — подсудное дело, вон Меррифот сколько талдычила. Ты как вообще ЗОТИ умудрился сдать, родной?

— Мне кажется, это страшная дурость. Раньше никто с маглами не носился, как с писаной торбой. Это только в наши дни — империо нельзя, то нельзя, се нельзя. Если хочешь знать, то мой дядя считает, что принятие закона о защите маглов 1923 года было роковой ошибкой...

— Тед, хватит умничать, я чувствую себя, как на лекции у Биннса! — бросил Розье.

— В смысле, — с усмешкой спросил Долохов, — тянет рисовать в тетради голых баб? Ты ж ничем другим на уроках у Биннса не занимаешься.

— Тьфу, тролль тебя съешь, Тони, я не про то, и вообще мы говорим о серьезных вещах!

— Тогда давайте определим повестку дня и установим кворум, — сказал Нотт.

Розье фыркнул, а я подумал, что на Нотте дурно сказывается общение с дядей — видным деятелем оппозиции, ненавидевшим Визенгамот с тех самых пор, как его туда не избрали.

— Почему вообще волшебники должны участвовать в магловских войнах? — спросил Маркус. Так просто спросил, в пространство. Очевидно, что вопрос был риторический.

Мне не хотелось встревать в разговор. Так было хорошо, тепло, сонно от вина. Риддл тоже отмалчивался, но слушал внимательно, переводя взгляд с одного спорщика на другого. Зато Эйвери проснулся и решил принять активное участие.

— Ага, точно-точно, — заметил он, зевнув. — Дедуля тоже говорит, что маглы собрались на нас сесть и ножки свесить. Что Фосетт вообще может нарушить Статут о секретности, и тут-то за нас возьмутся магловские военные. Вот я лично на месте нашего министра даже не думал бы наносить визиты всяким там премьерам и королевам. А то гоблин их знает, этих маглов... Скажут одному, второму, третьему, потом вся Англия будет знать, и нам каюк. Дед, короче, говорит, что...

— Ой, твой дед известный параноик, — отмахнулся Розье. — Кто в прошлом году на Рождество всех выгнал на улицу, потому что ему почудилось, будто в ваш дом попала магловская бомба? Три дня искали — забыл? Сам же ругался, что, мол, дед окончательно спятил и решил разобрать дом по кирпичику.

— И что, ну и что?! — отбивался Эйвери. — Дедуля хоть и любит почудить, но у него ума побольше, чем у кое-кого! Что толку прятаться вечно, как крысы, по углам, если маглы уже нами крутят, как хотят? И вон грязнокровок сколько развелось. Дедуля говорит, мы ахнуть не успеем, как они начнут наводить свои порядки, потому что грязнокровки те же маглы. И будет всем...

— Конец, — засмеялся Розье. — Тимоти, детка, мал ты еще выражаться!

— Ты сильно взрослый и умный, сидишь тут!..

— Хочу и сижу, — Колин небольно щелкнул Эйвери по носу и тут же заговорил громко, не давая тому возмутиться, как следует: — А вообще, знал бы ты, Тони, как я тебе завидую! У тебя уже все — взрослая жизнь, настоящая война, а мы тут должны сидеть, как пришитые, и зубрить правила превращения черепахи в чайник. Как бы я хотел быть на твоем месте...

— Так кто тебе мешает завербоваться?

— Под обороткой, что ли? Далеко я уйду... Отец говорил, в силах самообороны таких умников отлавливают человек двадцать каждые каникулы.

— Так вы бы, ребята, тут занялись делом. Не сидели бы, сложа руки, придумали что-нибудь.

— Что мы придумаем?

— Да хотя бы пробрались в Букингемский дворец или где там сидит магловское правительство, и наложили империо на того же Черчилля, чтоб открыл второй фронт. У меня, между прочим, очень скоро будет в этом шкурный интерес.

— Не у тебя одного, — буркнул мгновенно помрачневший Колин.

— А это мысль! — оживился Нотт, почувствовавший себя в своей стихии. — Но для начала нам нужно создать тайный союз, как во времена гоблинских войн. И этот союз будет бороться... бороться за...

После нескольких бутылок вина сформулировать, за что он станет бороться, было несколько затруднительно, но идея вызвала всеобщий интерес. Была извлечена очередная бутылка, чтобы подстегнуть процесс размышлений.

— Бороться за свободу, — выручил Нотта Долохов.

— Да. Точно. Свободу от диктата маглов, и Визенгамота, за права человека и демократические реформы — это можно будет уточнить у дяди. Аккуратно, конечно, чтоб он не понял, зачем я спрашиваю. И еще у нас будет тайный шифр, и опознавательные знаки, по которым мы будем отличать своих, и круговая порука, и клятва молчания, и... В общем, это все можно продумать потом, главное — идея. Дядя говорит, что когда он в свое время пытался создать оппозиционную фракцию в Министерстве...

— Давай уже к делу, хватит о политике, — оборвал его Розье.

Долохов откровенно веселился, наблюдая за нами, как за детьми в песочнице. Риддл перехватил его взгляд и улыбнулся ему, но потом неожиданно посерьезнел. Даже аккуратно сложил горкой и отодвинул в сторону лепестки, которые до того рассеянно перекладывал из руки в руку.

— Мне не нравится эта затея, — с сомнением сказал Маркус. — С такого начинал Гриндельвальд.

— Учиться невредно и у врагов, — попенял ему Нотт. — Тимоти, хватит лопать — это последний пирог!

— А что? — возмущенно сказал Эйвери с набитым ртом. — Я сижу, слушаю... Вы умные, вот и думайте. И вообще, сочинили бы для начала, как мы будем называться.

— "Resistance", — предложил Нотт.

— Не пойдет, — покачал головой Розье, — это уже есть у французов. Плагиат.

— Тогда "Герои сопротивления".

— Вы еще пока не герои, — заметил Долохов, очень старавшийся не смеяться вслух.

Теперь уже все говорили, перебивая друг друга.

— Надо что-нибудь красивое, на латыни...

— Нет, лучше кельтское, как у ирландцев...

— Ты у нас знаешь ирландский, да, умник?

— Нет, но можно спросить О'Флаэрти с Рэйвенкло.

— Который такой трепач, что завтра вся школа будет знать и потешаться над нами...

— Почему потешаться, если мы...

— Потому что Тони прав, и надо сначала что-нибудь сделать толковое, а потом изощряться с названиями.

— Я знаю! "Освободительная армия"!

— Хороша армия, три калеки...

— О, я придумал! "Братство полной луны"! Красиво, и ни на что не похоже.

— Фу-у! Это уж совсем по-девчачьи.

— Придумай лучше, деловой ты наш! А почему нет? Сейчас полнолуние...

— Да разве это главное?! — закричал вдруг Розье. — Черт с ним, с полнолунием! Сейчас у нас что? Вальпургиева ночь! Самая волшебная ночь в году...

— Не ври. Самая волшебная ночь в году — это ночь после сдачи всех экзаменов.

— Замолчи! Вы что, не заметили, что мы это придумали именно в Вальпургиеву ночь, да еще и совпавшую с Белтайном? Вам не кажется, что это охренительно символично?!

Нотт скривился, раздраженный тем, что его собственные варианты были отвергнуты. Но Флинту и Эйвери мысль понравилась.

— Тогда как назовемся? Общество...

— ...трезвенников, угу. Не, "общество" не пойдет. Надо что-то более возвышенное. Например, "Братство Белтайна". Или "Рыцари Вальпургиевой ночи". Так даже лучше, потому что это насчет мстителей, как будто дикая охота... В общем, как-то так.

Довольный собой, Розье закурил.

— М-м, ну, если с оговорками, — начал Нотт. — Ладно, сейчас проголосуем. Тони?

Долохов смог только махнуть рукой и поспешно ушел в темный угол, чтоб там отсмеяться, делая вид, будто кашляет от дыма.

— Маркус?

Флинт пожал плечами и кивнул.

— Рэй?

— Мне все равно. Пускай будет.

— Тимоти?

— Я за, — сказал Эйвери. — А что, пирога точно больше нет?

Нотт отмахнулся и с любопытством посмотрел на Риддла:

— Том, ты ни слова еще не сказал. Ты не согласен?

Риддл какое-то время молчал, потом вдруг сказал нечто совершенно неожиданное:

— Тимоти, я полагаю, пирог еще есть.

Никто не понял, к чему это было, но Том явно и не собирался объяснять. Вместо этого, подвинувшись к остальным, он коротким движением палочки наколдовал небольшую чашу, вылил в нее вино из бутылки и достал откуда-то пирог, тщательно завернутый в салфетку. Потом оглядел всех и позвал:

— Тони!

— Что? — Долохов обернулся, все еще ухмыляясь.

— Иди сюда...

Флинт изумленно моргал, наблюдая за священнодействиями Тома, Розье прищурился, Нотт хотел было что-то спросить, но не решился. Один только Эйвери, кажется, не задавался вопросами, с вожделением глядя на пирог.

А Том уже успел разломать его на семь примерно равных частей и теперь, обмакнув каждую в вино, принялся раздавать всем по кругу. "Прикольно придумано", — одобрил Нотт, принимая свою часть. Один только Долохов посмотрел как-то странно, хмыкнул и сказал:

— Ой, Томми, Томми...

Но кусок пирога взял.

А я даже немного протрезвел. Обычная подростковая игра в эту минуту превратилась в нечто большее. Мы разделили хлеб и вино, как будто заключили незримый союз. Никто из нас не знал, что он значит и что нам принесет — но было тревожно и весело одновременно. Розье слизывал вино с пальцев, Нотт был торжественно-серьезен, а Том...

А Том Риддл, раздав нам пирог, опять отодвинулся в тень и принялся выкладывать из лепестков боярышника сложный и непонятный узор.

Глава 23

На следующее утро после Вальпургиевой ночи у нас жутко болела голова. Жиденький чай за завтраком совершенно не помогал.

После завтрака Долохов перехватил Диппета и протянул ему свиток пергамента с письменной просьбой об отчислении. Диппет сначала недоумевающе посмотрел на него, потом позвал Слагхорна. Когда мы уходили на урок, эти трое все еще стояли у преподавательского стола. Судя по жестикуляции, директор и декан пытались переубедить Долохова, но тот не желал ничего слушать.

Позже я проходил по коридору и увидел его в окно. Закинув на плечо рюкзак со скудными пожитками, Тони легкой походкой шел по дорожке к школьным воротам. Прингл отпер замок, толкнул тяжелую кованую створку. Не знаю, сказал ли он что-нибудь на прощание. Во всяком случае, Долохов даже не обернулся, чтоб посмотреть на Хогвартс.

А наша жизнь шла дальше своим чередом. Приближались экзамены, к которым я безуспешно пытался готовиться. Вдобавок у Тома наконец стала получаться легилименция, да еще как! После множества неудач он все же сумел прорваться в мои воспоминания — жуткое чувство, будто тебя пропахали, как плугом, и выворотили на поверхность даже то, о чем ты сам не подозревал.

С этого момента Том продвигался вперед семимильными шагами. В будущем ему предстояло стать сильнейшим легилиментом Британии — при том что, как это ни странно, он никогда не был хорошим окклюментом. Должно быть, это в порядке вещей. Точно так же в животном мире одни виды специализируются на защите, а другие — на нападении.

Впрочем, не так много находилось людей, желающих проникнуть в мысли Тома Риддла... Но тогда мне еще приходилось это делать — по его же просьбе, — и я знал, что Том плохо сопротивляется. Обычно он предпочитал в качестве способа защиты не окклюменцию, а встречную легилименцию или же прятал одни воспоминания под другими, "заваливая" меня массой не относящихся к делу деталей, разобраться в которых было просто невозможно.

У самого Тома способности к легилименции были не просто большие, а еще и довольно странные. Обычному легилименту нужно сосредоточиться и приложить усилия, чтобы вторгнуться в сознание другого человека. Том же очень скоро начал "слышать" чужие мысли. Он никогда не мог толком объяснить, как это происходит, — по его словам, это напоминало обрывки картинок и голосов, перемежающиеся шумом. Будто ты слушаешь радио, но прием очень плохой, да еще и помехи забивают эфир. Зато так легче было оценить других людей и при необходимости заняться их "считыванием" всерьез или же приблизить к себе. Именно так в нашу компанию вошла Эйлин Принц, которая до того держалась в стороне. На вопрос, зачем она нужна, Риддл коротко ответил: "Интересно думает".

Но у всего есть оборотные стороны. Поначалу, когда "приемник" только заработал, Том не мог находиться в комнате, где было больше трех человек, — он говорил, что слышит вокруг беспрерывный шум множества голосов, от которого болит голова и можно сойти с ума. Потом, пользуясь тем, что Слагхорн дал ему круглосуточный доступ в свою лабораторию, он принялся тайком экспериментировать с зельями, подбирая такие, которые в качестве побочного действия подавляли бы способности к легилименции. Дело шло с переменным успехом — несколько раз он сильно отравился.

Я по-прежнему играл роль лабораторного животного, хотя порядком устал от этого. Особенно когда Том принялся за совсем уж непонятные штуки — например, просил меня подробно рассказать, что я делал с такого-то часа по такой-то, а потом показывал ранее сделанные моей рукой записи, где говорилось совершенно другое. Так он тренировался в создании наведенных воспоминаний. А я боялся, что однажды он что-то напутает, и я свихнусь.

Позже мне много раз приходилось подчищать и менять воспоминания — и свои, и других людей. Дело это не самое безопасное: ты никогда не можешь достоверно сказать, что и как было на самом деле. Хотя пугает это лишь поначалу, а потом привыкаешь.

После экзаменов Том, как всегда, уехал в свой приют. Ясно было, что это ненадолго — теперь его уже точно должны были выставить за порог. Потом он собирался заехать к матери Долохова, а дальше поискать какой-нибудь заработок, так что тем летом я его не ждал. Я опять играл каждую ночь, балансируя на грани убытка, но уже не особо волнуясь, как мы заплатим проценты и заплатим ли. Мне было все равно, будто что-то выгорело внутри.

В тот день я вернулся с игры рано. Карта шла плохая, стол был, что называется, "холодный". Я пересел за другой, но это не помогло, так что нечего было торчать в клубе — только проигрываться без толку. Дома я сразу лег спать. Снилась какая-то чепуха — сборы в Хогвартс, платформа 9 и ¾. «По вагонам!» — кричал гоблин в форме проводника, но поезд все никак не отправлялся, а двери купе хлопали и хлопали… Злясь на задержку, я открыл глаза, непонимающе уставился на потолок спальни и вдруг сообразил, что грохот, который я слышу, доносится снизу, и это стук дверного молотка. Пришлось выбираться из кровати. Я спустился по лестнице, споткнулся о крутившегося под ногами пса, выругался вполголоса и, сопровождаемый звонким лаем, отпер дверь.

На пороге стоял Том. Усталый, весь какой-то встрепанный, с рюкзаком за спиной и холщовой сумкой в руках.

— Привет. Прости, что без предупреждения... У вас можно будет пожить пару дней?

— Да хоть все лето, — ответил я, широко зевая. — Пошли.

Мама еще спала, и в доме было так тихо, что каждый шаг Тома по каменным плитам пола отдавался эхом.

— Есть хочешь?

— Нет. Только чаю. Крепкого.

От него пахло потом и почему-то бензином. А, ну да, наверное, ехал на попутных машинах. Откуда, интересно? От Долоховых или прямиком из приюта?

Я мотнул головой в сторону лестницы, ведущей вниз, на кухню, и Том направился туда, не выпуская сумку из рук. В подвальной кухне всегда было темно, так что приходилось зажигать лампу. Когда загорелся свет, стеклянное окно с частым переплетом, отделявшее кухню от коридора, стало по контрасту совсем темным, и в нем смутно отражались наши искаженные силуэты.

Я разжег плиту и поставил чайник. Обернулся — Том сидел, поставив локти на стол и сжимая ладонями виски.

— Слушай, по-моему, ты засыпаешь на ходу.

Он не ответил, только поморщился. Потом потянулся одной рукой к сумке, брошенной у ножки стула. Приподнял ее за угол, встряхнул...

С легким шорохом, разлетаясь в стороны, на пол посыпались магловские деньги. Их было много, в основном двадцати— и пятидесятифунтовые банкноты. Одни новенькие, аккуратные, другие засаленные. На глазок — пара тысяч фунтов. Игра научила меня быстро считать в уме.

— Откуда это?!

Том только головой покачал. Потом наклонился, стал собирать деньги в стопку — и вдруг рассмеялся и никак не мог остановиться. Он уже задыхался и кашлял, а до меня все не доходило, что у него истерика. Наконец я догадался схватить первую попавшуюся чашку и, наполнив водой, сунуть ему в руки.

Тем временем на плите пронзительно засвистел закипевший чайник. Из его носика валил пар. Я схватил чайник рукавом пижамы, обжигаясь и шипя, отставил его в сторону, обернулся к Тому — у того стучали зубы, вода тонкой струйкой лилась на пуловер.

— Может, тебе виски чуть-чуть?

— Не надо, — сказал он, все еще вздрагивая от смеха. — Лучше сигарету, если есть.

— Ты же не... Ну да неважно.

Курить он все равно не смог. Затянулся пару раз и тут же, подавившись дымом, вернул мне сигарету. Зажав ее в зубах, я налил ему чаю.

— Так откуда деньги?

Остаток фразы "Мне нужно понять, что сейчас делать, и быстро" я проглотил. Это и так было понятно. Если речь идет об ограблении — а где еще приютскому подростку взять такую сумму? — то все не так страшно. Наверное, взял кассу в каком-нибудь магловском магазине. Нужно лишь удостовериться, что он как следует стер маглам память...

— Помнишь, я обещал тебе, что случится чудо? Ну, так чем не чудо? — Том смотрел куда-то перед собой, держа чашку обеими руками. — А деньги я взял у папы.

Последнее слово он будто выплюнул.

— Значит, ты все-таки разыскал его...

Мелькнула мысль, что отец Тома, наверное, давно женат. Вот и решил откупиться, чтоб семья не узнала, что у него есть ребенок на стороне. И ведь немаленькую сумму отвалил, лишь бы отпрыск исчез и больше не появлялся...

Но Том отрицательно покачал головой.

— Я его, скажем так, заставил.

— Империо? — шепотом спросил я.

Он молча смотрел на меня и ничего не говорил. Так долго, что Расти успел, цокая когтями, пройти по коридорчику и сунуть нос в приоткрытую дверь кухни.

— Угадал, — медленно сказал Том. — Почти.

Посмотрел на чай в чашке и добавил:

— Можешь меня выгнать. Я пойму. Мало кто захочет оставаться под одной крышей с убийцей.

— Не дури, — машинально ответил я.

Губы еле двигались, совсем не слушались. Зато сон как рукой сняло.

— А как ты его...

— Авадой. Кстати, она и вправду зеленого цвета, совсем как в учебнике по ЗОТИ. И очень яркая — даже слепнешь на несколько секунд. У меня сначала не получалось... а потом вышло.

Я торопливо зажег новую сигарету. Руки так дрожали, что я никак не мог прикурить.

— Где он живет? Тебя видел там кто-нибудь?

— Видели, — Том потер виски руками. — Его родители... мои дедушка и бабушка, то есть.

Он криво улыбнулся.

— Но их можно сбросить со счетов.

— Ты...

— Да. Их тоже.

Я почти упал на стул. Зато Том уже успокоился и казался равнодушным, почти сонным.

— Еще свидетели были?

— Насколько мне известно, нет.

— Хорошо, что это маглы... Их полиция не догадается, что... Черт, лишь бы наши не докопались!

— Какая разница? — спросил Том устало. — Если все будет нормально, то мы используем эти деньги и заплатим твой долг. Если нет — ну, значит, тебе придется еще год-другой играть...

Почему-то меня это страшно разозлило.

— Ты вправду думаешь, что меня сейчас волнует долг?!

— Не знаю, — безразлично сказал он. — Извини, я очень устал, всю ночь не спал. Можно, я пойду лягу? Или, если хочешь, уеду прямо сейчас. Ты говори откровенно, я не...

— Еще раз скажешь про "уеду" — получишь по физиономии.

— Хорошо, — он пожал плечами и опустил голову на стол, спрятав лицо в скрещенные руки.

— Да подожди же ты, не спи! Сейчас пойдешь наверх. Но мне надо знать, что говорить, если вдруг... Как это все вышло? Как ты нашел отца?

— Да случайно. Я ехал вообще не к нему, я даже не знал о нем, — Том говорил глухо, не поднимая головы. — Нашел только родственников по матери, давно еще... тебе не говорил...

— Я догадался.

— А-а… Ну и молодец. В общем, я нашел отца матери, его звали Марволо Гонт.

Он зевнул и замолчал на время. Мне показалось, что между двумя фразами он успевает заснуть.

— Он жил в Сассексе, в деревне Малый Хэнглтон. Не совсем в деревне, а... Хотя это неважно. Вот я и решил его навестить. Хотел узнать, как вышло, что моя мать уехала оттуда и родила в Лондоне, и почему никто не явился за ребенком. Я думал, что она, должно быть, забеременела неизвестно от кого, а дед выгнал ее из дома. Такое ведь случается... Так что, когда меня выставили из приюта, я заехал сначала к миссис Долохов, а от нее — туда.

— Она знала, куда ты собираешься?

— Нет. Я сказал, что к тебе... До Хэнглтона добрался на поезде, сошел на станции, в ближайшей рощице отыскал гадюку и расспросил, где здесь живут люди, говорящие на парселтанге. Я ведь, оказывается, в материну родню змееуст, они потомки Слизерина, это чистая правда... Смешно, да?

— Что смешного-то?

— Сейчас объясню. Обхохочешься. Так вот, когда я нашел дом... Рэй, видел бы ты его! Покосившаяся хибара, в какой даже бродяга не стал бы жить. Внутри все заросло грязью, вонь, как в свинарнике...

Он странно сглотнул, словно его тошнило, но потом взял себя в руки.

— Деда не было. Он, оказывается, давно умер. В доме оказался только Морфин, брат моей матери. Дядюшка, то бишь. Пьяный в стельку, и выглядит так, будто десять лет не мылся и не стригся — настоящий Бен Ганн[5].

— Кто?

— Да неважно. В доме всего одна комната — он в ней, видно, и жил, и спал, и... Везде валяются пустые бутылки, на полу дохлая змея. Я заговорил с ним на парселтанге, и он меня понял, хотя сильно удивился. А я, знаешь, был так зол... Не на него — на себя. Я ведь навообразил бог весть чего. Ждал, что увижу потомков Слизерина, могущественных темных магов, которые ушли от мира, чтобы... Да много чего накрутил, дурак. А меня жизнь раз — и лицом в дерьмо. Так мне и надо, Рэй. Чтоб не слишком мнил о себе.

Я молчал, не знал, что ответить. Мне хотелось, чтобы он быстрее перешел к делу — внутри тревожно тикали невидимые часы. В любой момент могут явиться авроры... Но было ясно, что если Тома сейчас начать подгонять или спрашивать, он просто встанет и уйдет. Совсем.

Том повернул голову и теперь смотрел на меня одним прищуренным глазом.

— Я бы, собственно, не стал там задерживаться, но Морфин начал рассказывать о моем отце...

Он остановился и повторил несколько раз вполголоса последнее слово, словно пробуя его на вкус.

— И так я узнал, что отец у меня магл. Сын местного сквайра, живет в большом доме недалеко от деревни. В свое время моя мать сбежала с ним, и они поженились. Представляешь? Я-то думал всегда, что я бастард. А оказывается, родился, как приличный, в законном браке...

Том рассмеялся, а я испугался, что у него опять начнется истерика. Но ничего, обошлось.

— Не прошло и полугода, как отец ее бросил и вернулся домой. Он больше никогда о ней не вспоминал. Знаешь, когда Морфин рассказал мне об этом, почему-то стало так спокойно... Мысли ясные-ясные. Я оглушил Морфина, взял его палочку и пошел в деревню. Уже смеркалось, было почти темно. По дороге мне встретились две женщины, одна ехала на велосипеде, другая шла ей навстречу от усадьбы. Я на всякий случай спрятался за живой изгородью, а они остановились, и давай болтать. Та, которая из усадьбы, спрашивает: "Миссис Хэтчли, вы ехали мимо кино — не обратили внимания, какой сегодня фильм?". А та ей — у вас что, свободный вечер? Первая отвечает, мол, у всей прислуги по четвергам свободный вечер. «Мы, — говорит, — накрываем хозяевам к ужину и уходим". Я еще подумал — как все складывается... Ты заметил, да? Прямо один к одному. Потом, когда я уже подходил к дому, то загадал: если будет свет в окнах справа, значит, все сложится хорошо, если слева, то случится какая-нибудь гадость. Но светилось справа...

Он потянулся за чашкой, отпил воды, облизнул губы.

— Они как раз сидели за чаем. Отец — я его сразу узнал, очень похож на меня. И его родители, пожилые, такие солидные... Я на самом деле хотел только посмотреть на них, поговорить. Ведь, может быть, когда отец уходил от матери, он просто не знал, что у нее будет ребенок. Мало ли как могло получиться... Но они сразу поняли, кто я такой. Они все знали, Рэй, они как будто ждали, что я когда-нибудь приду... Мне с порога заявили, чтоб убирался вон. Дескать, если я собрался их шантажировать, то мог бы не утруждаться, потому что все равно ничего не получу, и они сейчас вызовут полицию. А я стоял там, рассматривал дом — дорогую мебель, картины, фарфор, бронзу, — и думал, что ведь мог бы расти среди всего этого. Это было мое по праву! А мне достались лишь мытые хлоркой полы да заштопанные сорочки...

Том опять замолчал, крутя в пальцах чашку.

— Пришлось их слегка припугнуть, чтоб не звонили никуда. Я достал палочку и поджег шкаф с посудой. Тут они поняли, что я волшебник, и очень испугались. У старухи даже щеки затряслись... Мерзко. И с этой минуты, знаешь, у меня не осталось никакой обиды или злости. Было только противно, и хотелось скорее все закончить и уйти. Будто давишь слизня каблуком...

Он прищурился, вспоминая.

— Потом они стали спрашивать, чего я хочу. Предлагали деньги — я подумал и сказал, что возьму. Нельзя было выпускать их из поля зрения, так что я заставил всех троих пройти в ту комнату, где стоял сейф. У них было много — я так понял, что они не доверяли банкам, или что-то в таком роде. Отец сам достал деньги, сам сложил в эту сумку. Я вообще старался ни к чему в доме не прикасаться. Там еще были облигации, но мне-то они не нужны. И драгоценности — ну, эти тем более ни к чему, их продать сложно, только внимание зря привлекать. Потом я отконвоировал всех троих обратно в столовую, велел сесть за стол...

Я встал и пошел к плите, чтобы снова поставить чайник, — мне надо было чем-то отвлечься.

— Они немного успокоились, но потом увидели, что я восстанавливаю заклятьем сгоревший шкаф, чиню разбитую чашку... И, кажется, поняли, зачем я это делаю. Знаешь, у них на лицах появился такой панический ужас. Как у животных... Но они совершенно не сопротивлялись. Я так и не понял, почему. Я бы на их месте пытался хоть что-то сделать. А эти — как бараны на убой... Неважно. Ну, вот. И все на этом.

Он опять замолчал.

— Зачем? — тихо спросил я. — Неужели недостаточно было обливиэйта?

— Не знаю, — он закрыл глаза. — Обливиэйт — это слишком рискованно, хороший легилимент вскроет... Да нет, дело не в этом. Сам не знаю. Понимаешь, все к тому шло, все ведь получалось... Как будто идешь с фонарем в руках, а тропинка сама возникает у тебя под ногами. Мозаика складывается, все соединяется воедино... И ты просто думаешь: "Сейчас я это сделаю". Извини, не могу объяснить лучше.

Я ничего не ответил. В коридоре в лучах света плясали пылинки, под стулом завозился и притих пес.

— Потом я вернулся обратно к Гонту. Стер ему память, создал наведенные воспоминания, чтобы он был уверен, что он убийца. Положил на место его палочку и ушел.

— Никто тебя не видел по дороге туда и назад?

— Кажется, нет. Если и видели, — Том усмехнулся, — мы скоро об этом узнаем.

— Ты уверен, что как следует навел Гонту воспоминания?

— Я ни в чем не уверен. Но возвращаться и переделывать уже поздно, тебе не кажется?

— Давай я тебя "считаю", посмотрю, как ты закрываешься...

— Не сейчас, Рэй. Я сейчас ни на что не способен.

Он встал, пошатываясь.

— Пойду спать, а то уже на ногах не держусь.

— Давай. Твоя комната там же, где всегда, постельное белье в шкафу… А если, не приведи Мерлин, ты где-то прокололся, и явятся авроры?

— Плевать. Придут — скажи, что я приехал в гости сегодня утром, а больше ты ничего не знаешь. Не вздумай меня выгораживать, понял?

— Не командуй, сам разберусь. Деньги убрать в надежное место?

— Да черт его знает... Ну, спрячь куда-нибудь. Если что, это я тебе дал и попросил спрятать, а откуда они, ты понятия не имеешь.

Он ушел, а я принялся осматривать кухню — не осталось ли там чего лишнего. Деньги сложил обратно в сумку, туда же бросил уродливый старинный перстень с черным камнем, который выпал у Тома из кармана. Потом перенес все в тайничок, устроенный под песчаным берегом ручья в нашем лесу. Когда я вернулся, оказалось, что мама уже встала и спустилась вниз.

— Рэй, у нас кто-то есть? Одна из гостевых спален, кажется, занята...

— Это Риддл приехал. Сегодня рано утром, когда вы еще спали.

— А-а... Ты хоть покормил его завтраком?

— Нет, он не был голоден, только очень хотел спать.

— Ладно, не стану его будить, пускай отсыпается.

Уходя, я бросил взгляд на стену кухни и увидел, что на отрывном календаре все еще вчерашняя дата — 16 июля. Мама вечно забывала срывать эти листки, так что, если бы не я, один и тот же день у нас тянулся бы неделю.

Мелькнула мысль, что это может как-то пригодиться... Но как, я пока не знал. Заглянул к Тому — он спал мертвым сном, даже дыхания почти не было слышно. Я добрел до собственной спальни, рухнул на постель и тоже мгновенно уснул.

Пересечение Далройд Лэйн и Локсли Роуд в Дербишире. На заднем плане — одно из водохранилищ на Дервенте.

Примерно на таких перекрестках Том ловил попутные машины, добираясь до Торнхолла.

Глава 24

Будильник поднял меня через три часа оглушительными воплями: "Пора вставать! Открывай глаза, лежебока!". В обычный день я бы его выключил и спал себе дальше, как убитый, но тут меня словно пружиной выбросило из кровати. Я вспомнил все и сразу.

Убитый... убийство... укрывательство... соучастие...

В голове невесть откуда всплыли годичной давности мысли о той стороне. Где я сейчас? Скорее всего, ни там, ни там. Я все еще не принадлежал нормальному, упорядоченному миру и вовсе не был уверен, что вернусь туда. Я был азартный игрок, должник. Срок моего рабства в мире карточных столов, менял, ростовщиков, грабителей и проституток еще далеко не истек, я отбыл в лучшем случае треть, в худшем...

Но я не был и там, где находился Том. Если сравнить ту сторону с морем, то я стоял на мелководье, где глубина всего по щиколотку и прибой выбрасывает на берег пену, обрывки водорослей и обломки деревяшек. А Том уже подошел туда, где бутылочно-зеленая вода сдавливает грудную клетку, плещется у горла и стремительно становится холоднее. Еще шаг — и тяжелые соленые волны покроют его с головой.

Не стоит врать — в тот момент мне стало страшно. Мелькнула даже подленькая мыслишка, что правильно было бы предоставить Тома его судьбе, его выбору. Но я тут же отбросил ее. Том был преступником — а я разве нет? Он уже был вне закона, отделенный стеной своего преступления от других (почему-то на языке вертелось — "живых") людей. На его стороне не было никого. А раз так, значит, кто-то должен встать на его сторону.

Одевшись, я спустился вниз. В доме было спокойно, мама возилась в саду. Я смотался в Косой переулок через камин и спустя пятнадцать минут вернулся обратно. Достаточно было мельком пролистать "Пророк" в газетном киоске, чтобы убедиться, что об аресте Морфина Гонта или убийстве маглов пока ничего нет.

Впрочем, полагаться на это не следовало. Рано или поздно в аврорате обратят внимание на странную гибель Риддлов. Меррифот говорила, что там внимательно читают магловскую прессу. Тогда могут выйти и на Тома. Все равно у нас еще было время, хоть и неизвестно сколько. Час? Два? Полдня? До тех пор нужно было продумать и осуществить план защиты.

Почему-то я не сомневался, что это моя задача. Том был куда сильнее, деятельнее, опаснее, но притом и куда уязвимее. Как, скажем, клинок из дамасской стали — им легко проткнуть человека насквозь, но тот же клинок, приложив усилие, можно сломать через колено. В одиночку Том не смог бы создать себе прикрытие. А если честно, то и не стал бы. Закончив дело, он быстро терял к нему интерес. А я не мог вот так все оставить. Боялся за него.

Когда я вошел в спальню к Тому, он спал, закинув руки за голову и улыбаясь во сне. Влажные от пота волосы прилипли к вискам, простыня сползла на пол. Но, едва я вошел, он почти мгновенно открыл глаза. С тех пор, как у Тома обнаружились необычные способности к легилименции, он просыпался, словно от удара, едва "услышав" чьи-то мысли рядом с собой. Ему потребовалось лишь несколько секунд, чтобы окончательно проснуться — взгляд из сонно-рассеянного стал жестким, пристальным.

— Что-то случилось? — спросил он, не двигаясь. — Пришли?

— Нет. Пока вроде все тихо. Не засыпай снова! Все равно надо уже что-то делать. Например, посмотреть, что там у тебя в мозгах.

— Может, потом? — спросил он без особой убежденности, но подчинился. Подвинулся, а я забрался к нему под простыню и лег, опираясь на руку. Том старательно, совсем по-детски потер глаза кулаками и выжидательно уставился на меня.

— Ну?

— Legilimens...

Перед глазами с такой быстротой полетел знакомый водоворот картинок и звуков, что меня почти затошнило.

Поезд, жесткая лавка, люди, сидящие в проходах. Баулы, чемоданы, у кого-то бидон с молоком. Женщины в перешитых довоенных платьях, мужчины в форме, болтовня, смех… Рабочие в комбинезонах дремлют по дороге на фабрику. Кондуктор выкрикивает названия станций: "Следующая — Шеффилд, конечная". Старуха в вязаной кофте присматривается к Тому: "Тебе плохо, внучек? Да ты, наверное, давно ничего не ел". Кто-то кивает: в военное время голодный обморок — обычное дело. "Возьми лепешку, мальчик"... Рука в темных старческих пятнах протягивает лепешку, но внезапно вместо вязаной кофты появляются старомодные пожелтевшие кружева. Опрокинутая чашка, пятно пролитого чая на скатерти; у старухи дрожат губы, она пытается что-то сказать, судорожно цепляясь за ворот блузки. Мужчина средних лет, до ужаса похожий на Тома, если не считать морщин и обвисшего подбородка, смотрит прямо на нас. Как медленно стекленеют глаза после авады, вовсе не мгновенно, что бы там ни писали в книгах… Вспышка зеленого света отражается в начищенной до блеска выпуклой поверхности серебряной ложечки. Ночной мотылек бьется о стекло лампы. Калитка скрипит почти неслышно, гравий шуршит под ногами...

— Ну? — нетерпеливо повторил Том.

— Плохо, — я закрыл глаза, чтобы остановить головокружение. — Хвосты торчат. Давай еще раз.

Вторая попытка оказалась и вовсе катастрофической. Под "наваленными" сверху воспоминаниями довольно быстро удалось распознать и убийство Риддлов, и темную, грязную хибару, где жил Морфин Гонт.

— Надо что-то делать. Закрывать, как следует, иначе...

— Ты вправду думаешь, что это так легко?! — рассердился Том. — Может, это воспоминание будет преследовать меня всю жизнь! Во всяком случае, так пишут в книгах. И вообще, Рэй, перестань беспокоиться. Вечно поднимаешь шум из ничего. Все устроится само собой, поверь мне. А не устроится — так что ж… Я все возьму на себя. Тебя не обвинят в соучастии, не бойся.

— Вот дурак!

Я уткнулся лицом в подушку и закрыл глаза. Иной раз хотелось придушить Тома за его непробиваемую уверенность в собственной удаче.

— Эй, не злись, — он подергал меня за плечо. — Пойми, что-то делать бессмысленно. Я все равно не сумею спрятать это воспоминание лучше, чем сейчас.

— А если ты сам себе сотрешь память?

— Чтобы легилимент увидел черный провал? С тем же успехом можно сразу подписать признание...

— Да нет же! — я резко сел. — Том, посмотри на это со стороны! Есть ты, пятнадцатилетний школьник. И есть этот самый Морфин Гонт, подозрительный тип, который наверняка балуется темной магией. Руку даю на отсечение, что он уже имел дело с авроратом! Ну, и что подумает, глядя на это, любой нормальный человек? Да тут все ясно, как день. Ты побывал у Гонта, тот при виде тебя вспомнил старые обиды, кровь бросилась в голову… Поэтому он, недолго думая, стер тебе память и выгнал, а сам отправился мстить Риддлам. Вот видишь? Все просто!

— А ничего, что у самого Гонта под наведенными воспоминаниями пустота?

— Ну, и что? Даже если легилимент до этого докопается — при чем здесь ты? Твоему дядюшке надо меньше пить, тогда и дыр в памяти не будет.

Том, прикусив губу, задумчиво смотрел на меня, потом вдруг улыбнулся.

— Рэй, а это же совсем неглупо... Даже очень неглупо... Да! Так мы и сделаем.

— Только не сейчас. Надо сначала все хорошо обдумать. Сколько времени у тебя заняла дорога оттуда до Дербишира?

— Чтоб я помнил... От Морфина я ушел, должно быть, около одиннадцати. На попутной машине к полуночи добрался до Чичестера. Там сидел на автостанции, хотел поспать на лавочке, но не смог уснуть... В пять утра шел автобус до Лондона, а потом я семичасовым поездом с Сент-Панкраса отправился сюда.

— Хм... А если бы ты уехал, не заходя к Риддлам?

— Да почти ничего бы не изменилось. Ну, был бы здесь на два часа раньше. Поезда все равно ночью не ходят.

Я лихорадочно думал, кусая ногти.

— Слушай, мне кажется, нужно будет кое-что сыграть... Воспоминания ведь не газета, на них дата не стоит, так? Поэтому легилименту придется ориентироваться на календарь и часы, а это можно подделать... А тебе придется стереть память, начиная с того момента, как ты уехал от миссис Долохов.

— Так много?

— Гонт бы не церемонился, правда?

— Рэй, а как ты сам закроешь то, что я тебе рассказал? У тебя, знаешь ли, тоже торчат хвосты длиной в...

— Пересказ закрыть куда проще, чем то, что сам видел и слышал. Но я еще не знаю.

Том задумался, глядя в потолок.

— Послушай, я не хочу забывать то, что случилось.

— Ага. Это ж такое приятное воспоминание...

— Не мели чепухи. Причем тут удовольствие? Это моя жизнь, какая б она ни была.

— Ну, сделай копию и спрячь.

— Я не умею пока вынимать копии воспоминаний из памяти, хотя знаю теорию. Нет, я лучше так...

— Как?

Он свесился с кровати и стал что-то искать в рюкзаке, брошенном на полу.

— Когда меня выставили из приюта, то выдали пять фунтов на первое время. Вот я из этих денег и купил... Смотри.

Он продемонстрировал мне тетрадь в черном клеенчатом переплете, с вытисненными на обложке цифрами "1942". На форзаце быстрым косым почерком Тома было выведено "Т.М. Риддл", а внутри оказалось несколько коротких записей, последняя — от пятнадцатого июля.

— Ты спятил, писать о таком в дневник?!

— Я потом заколдую его, чтобы нельзя было прочесть. И ты же не думаешь, что я буду бросать его где попало?

Мне эта мысль все равно не нравилась, и мы еще долго и ожесточенно препирались. Потом я сдался.

— Вляпаешься — твои проблемы.

— Да уж не твои, — весело ответил Том и потянулся. Настроение у него заметно улучшилось. — А еда какая-нибудь есть?

За обедом он оживленно и подробно рассказывал моей маме о том, что слышно у маглов. Лондон к тому времени уже практически не бомбили, да и вообще в небе Британии наступило затишье. Основные бои шли в Северной Африке, ну и еще на восточном фронте, где германские войска двигались вдоль излучины Дона к городу под названием Stalingrad.

После обеда Том ушел в свою спальню, засел там за дневник и не отрывался до глубокой ночи. Дверь из-за жары была полуоткрыта, и каждый раз, проходя по коридору, я слышал скрип пера и видел на стене его тень.

В восемь вечера я опять побывал в Косом переулке, чтобы купить газеты. Но только специализировавшийся на криминальной хронике "Вечерний бульвар" поместил небольшую заметку: в Сассексе совершено убийство трех маглов; подозреваемый — местный житель — арестован, ведется следствие. Имена в заметке не приводились, но и так было ясно, о ком речь.

С той минуты меня не оставляла лихорадка — казалось, секунды летят с безумной скоростью. Нужно было успеть проделать все задуманное до восьми утра следующего дня. Если авроры появятся раньше — что ж... Значит, судьба. Будь, что будет.

Том никуда не торопился и выглядел беззаботным и совершенно спокойным. К трем часам ночи он дописал свою историю, которая заняла дюжину страниц убористым почерком. Потом заколдовал текст так, что без специальных заклятий можно было увидеть лишь чистые листы, и отдал мне тетрадь, чтобы я спрятал ее в том же тайнике, где и деньги. Спать мы в ту ночь так и не ложились, еще и еще раз отрабатывая детали "игры".

Наконец Том поднялся из-за кухонного стола.

— Пора...

Голос у него неожиданно дрогнул, и я вдруг понял, что он волнуется куда больше, чем в ту ночь, когда убил Риддлов.

Мы вышли в сад. Солнце, поднявшееся уже довольно высоко над горизонтом, слепило глаза. Со стороны леса полз туман, закрывавший деревья и клумбу с пионами. От сырости нас обоих била дрожь. Том, с рюкзаком за плечами, растрепанный и уставший после бессонной ночи, и вправду выглядел так, словно только что приехал на попутке.

— Написать, что ли, на руке, как меня зовут? А то придется так много стирать... Чего доброго, потом сам себя не узнаю.

— Не бойся, напомню… Слушай, может, давай я это сделаю?

— Не надо, я сам. Ты иди, приготовься пока, сосредоточься. Мне все равно нужно выжечь минут пятнадцать, чтобы был промежуток между одним воспоминанием и другим.

Я поднялся наверх и, дрожа от холода, с наслаждением забрался под одеяло в своей спальне. Веки слипались, в ушах крутились какие-то бессмысленные фразы, обрывки слов...

Послышался шум, и я с трудом заставил себя открыть глаза. Внизу в дверь колотили так, словно хотели ее высадить. Взглянув на будильник, я вскочил, как ошпаренный. Вот тебе и сосредоточился на пятнадцать минут! Успел заснуть и проспал почти час. Хоть бы мама не услышала! Том в саду, должно быть, уже околел от сырости.

— Ну, ты и дрыхнешь! Я уже думал, вы уехали куда-нибудь, — пробормотал он, стуча зубами, когда я впустил его в дом.

— Привет. А ты откуда? — зевая, спросил я.

Зевота была почти не наигранной — я и вправду жутко хотел спать, а вдобавок нервничал. Нам с Томом сейчас нельзя было позволить себе ни одного лишнего слова. Легилимент, который может увидеть только "картинку", а не то, что мы при этом думаем, должен быть свято уверен, что это наша первая встреча за каникулы.

— Да меня же выставили-таки из приюта. Я еще навестил мать Долохова, а оттуда сразу к тебе...

Том запнулся. Взгляд у него был растерянный.

— Как добрался, нормально?

— Вроде бы да... Странное дело — я почти не помню, как к тебе ехал. Вот спроси меня сейчас — не отвечу. То ли так разоспался в машине, то ли...

Он был вполне искренне удивлен. В ту минуту он, стерев себе память, и вправду не помнил, что произошло за последние пару дней. Усадив его в кухне за стол, я мельком бросил взгляд на часы. Без четверти девять, но это потому, что я спал и не слышал стука в дверь. В воспоминаниях сохранится, так что все достоверно. А в принципе мы рассчитывали на восемь утра — если бы Том накануне уехал из Малого Хэнглтона, не заходя к отцу, то примерно в это время был бы в Дербишире.

На листке календаря все еще стояло позавчерашнее число — 16 июля. Наш нынешний разговор якобы происходил утром семнадцатого, и ночью мы обсуждали, стоит ли сорвать листок, но потом решили этого не делать. Когда все мелочи совпадают, это-то и вызывает подозрение у следователей. А так все логично: никто же не спешит, едва продрав глаза, заменить дату на календаре. Все должно выглядеть естественно, обыденно, нормально.

Том что-то рассказывал мне о Долоховых, о Лондоне, временами останавливаясь и начиная тереть глаза. Меня просто раздирало желание «считать» его, чтобы посмотреть, не осталось ли ненужных воспоминаний. Но как раз этого делать не стоило… Так что я в свою очередь болтал всякую чушь, собираясь в то же время с духом, чтобы осуществить последнюю часть плана.

Сейчас наибольшую опасность для нас обоих представляли мои воспоминания — по ним можно было вычислить, что случилось. Но стирать их было нельзя. Если вдруг авроры выйдут на Тома, то станут допрашивать и меня как свидетеля, так что два Obliviate — это слишком подозрительно. Оставалось одно: "перекрыть" воспоминания чем-нибудь очень мощным, но при этом таким, что оправдывало бы сопротивление при легилименции. Ведь именно сопротивление и вызывает вопросы. Честному человеку нечего скрывать и, соответственно, незачем «выталкивать» легилимента из своего сознания. Это оправдано только, если речь идет о чем-то очень личном или, наоборот, очень болезненном. В таких случаях большинство людей сопротивляется инстинктивно.

Как говорилось в учебнике по ментальной магии, обычно это происходит, если воспоминание касается интимной близости. Но у меня не было девушки, а тратить деньги и время на шлюху из Ночного переулка казалось бессмысленным. Оставалась боль — чем сильнее, тем лучше.

Когда мы придумывали эту часть плана, все казалось легким и простым, но теперь, когда нужно было привести замысел в исполнение, мне стало страшно. Я, как мог, оттягивал жуткий момент, но нельзя же было откладывать бесконечно…

Проще всего было сделать это быстро, не задумываясь. Я очень старался, чтобы со стороны не было видно, как у меня дрожат руки. Том как раз говорил что-то насчет очередей за мылом в магловских магазинах, когда засвистел закипевший чайник. Я потянулся к нему, чтобы снять, — а потом словно бы случайно перевернул его на себя.

Кипяток выплеснулся удачно — задело икры и колени. Это мы отрабатывали ночью: как сделать, чтобы не попало выше. Закрывать воспоминания — конечно, дело нужное, но вдруг мне в будущем захочется иметь детей…

В первое мгновение я совсем не почувствовал ожога. Наоборот, показалось, что к коже приложили лед. Боль пришла несколькими секундами позже, зато такая, что я не то что кричать — дышать не мог. Том бросился ко мне, опрокинув стул. От лужи кипятка на полу шел пар, чайник нелепо валялся на боку, задрав носик.

Остаток утра я помнил очень смутно. Заявись тогда авроры — им пришлось бы убраться, не солоно хлебавши, потому что мы оба были слишком заняты, чтобы отвечать на вопросы. Том разрезал на мне брюки и стащил ботинки, потом умчался наверх за колдомедицинским справочником, велев пока лить на ожог холодную воду. Я сидел, зажимая зубами рукав, чтобы не орать, и старался не смотреть, как на ногах вздуваются жуткие белесые волдыри.

Минут через пять, которые показались мне вечностью, Том вернулся с толстым "Справочником практикующего целителя" и принялся, руководствуясь его инструкциями, залечивать ожог. Должно быть, он делал это не совсем правильно, потому что от заклятий жгло так, что я чуть не рычал от боли и цеплялся за его плечо. Сам потом ужаснулся, какие там остались синяки.

За кухонной дверью подвывали и скреблись собаки. Тому пришлось отвлечься и впустить их, иначе они разбудили бы маму, а было очень важно, чтобы она не знала об ожоге.

Спайк попытался помочь лечению, облизав мне правое колено. Впечатление было такое, словно остатки кожи содрали наждаком. Я ударил его по голове и чуть не разревелся, от жалости то ли к себе, то ли к псу. Тома я был готов прибить. Подумать только, такие мучения из-за того, что ему вздумалось укокошить трех маглов!

К одиннадцати утра, когда мама обычно спускалась вниз, Том уже кое-как залечил самые жуткие волдыри, смазал остальное мазью от ожогов и забинтовал. Потом починил мои брюки и прибрался в кухне. Боль утихла, но не до конца. Меня все еще трясло, как в лихорадке. Я запретил Тому рассказывать маме о случившемся — якобы хотел уберечь ее от волнений. На самом деле мне ужасно хотелось, чтобы она обняла меня и пожалела. Но нельзя было — тогда мама могла бы проговориться на допросе, что я обжегся не в то самое утро, когда Риддл приехал, а позже.

Том помог мне добраться до спальни и лечь, пристроив простыню на спинку кровати, чтобы она не задевала больную ногу. К вечеру должно было стать легче. Одно утешало: если легилимент попробует теперь забраться в мои воспоминания, то едва он «прикоснется» к истории с ожогом, я вышвырну его, как пробку.

И буду иметь на то полное право.

Сейчас, вспоминая наши тогдашние метания, я понимаю, насколько несовершенным, детским был наш план защиты и как много было в нем уязвимых мест. Но, так или иначе, на тот момент это было лучшее, на что мы были способны.

К счастью, даже это оказалось лишним. Ни в тот день, ни на следующий, ни через неделю авроры так и не появились. Следствие по делу Морфина Гонта прошло ускоренными темпами — я потом читал о нем в "Пророке". Подследственный свою вину с готовностью признал, а время было военное, и у всех были дела поважнее, так что копать глубоко никто не собирался. В середине августа Гонта приговорили к пожизненному заключению и отправили в Азкабан. О наличии племянника и о том, что племянник побывал у него накануне убийства, так никто и не узнал.

К концу августа я окончательно успокоился и перестал ждать непрошеных визитеров. Даже рискнул обменять деньги Риддлов на галлеоны в Ночном переулке — маленькими порциями, чтобы не привлекать внимания. В холщовой сумке, привезенной Томом, оказалось больше, чем я думал, — около трех тысяч фунтов; а фунт тогда ценился высоко, так что я выручил почти шестьсот галеонов. С учетом того, что мы накопили, торгуя волосом единорога, и еще пары сотен, которые я наиграл в клубе, как раз хватало на выплату основного долга за дом. Оставались еще неуплаченные проценты — почти четыреста галлеонов, — но с ними ростовщик согласился подождать до Рождества.

Рассчитавшись с ним и получив обратно закладную на дом, я почувствовал себя так, словно проснулся от долгого сна. В то лето я вообще был невероятно, безумно счастлив и, казалось, мог летать, не касаясь земли. Уже можно было не опасаться потерять дом, не бояться авроров, не страшиться вообще ничего. За многие годы, прошедшие с тех пор, я всего несколько раз испытывал подобное чувство полноты бытия — словно Felix Felicis проливался с неба золотым дождем.

Мое освобождение от долга — Тому я сказал, что это на выигранные деньги, — мы отпраздновали, изготовив самодельный сидр. Яблок в тот год было так много, что от них ломились ветки. Правда, наколдовать из досок что-то, хоть отдаленно похожее на пресс, удалось только с пятой попытки. Да и технологию освоить оказалось сложно, и мы до хрипоты ссорились насчет того, что и когда добавлять и как долго давать бродить.

Банки с сидром стояли в моей комнате, где воцарился стойкий запах бражки. Одна или две, помнится, взорвались, украсив потолок живописными фестонами яблочной гущи. Терпения ждать, пока процесс закончится, у нас не хватило, так что однажды днем мы унесли одну из банок в сад и там, устроившись среди зарослей акации, пили недобродивший кислый сидр, заедая хлебом. Алкоголь поначалу совсем не чувствовался, но когда банка опустела, выяснилось, что мы оба почему-то не можем встать на ноги. Нам это показалось потрясающе смешным. Мир вокруг забавно расплывался, а землю кто-то заколдовал, чтобы она качалась, не давая сделать и шага.

В таком состоянии нас нашла моя мама и ужаснулась. Она была убеждена, что теперь мы непременно станем алкоголиками и закончим свои дни под мостом. Припомнила какого-то кузена тетушки Мирабел, который пропил собственную волшебную палочку, потом троюродного дедушку Бамберта, который дошел до того, что пил портвейн до завтрака… Но наконец выдохлась и, убедившись, что внушения проходят без толку, наколдовала нам одеяла, чтоб мы не замерзли, а потом ушла, конфисковав остаток сидра.

Я помню, как мы потом лежали на одеяле и смотрели на небо через кружевные листья акаций. Ветер быстро гнал облака, и, несмотря на жаркое солнце, уже чувствовалось приближение осени. Том сорвал созревшую коробочку татарника и дул на нее, чтобы семена с пушистым хохолком-парашютиком разлетались во все стороны. Их кремовое облачко, взлетев, зависало в воздухе, а потом пушинки медленно опускались — на землю, на одеяло, на одежду и лицо, — запутывались в волосах и щекотали нос. Спайк пытался ловить их, щелкал зубами и оглушительно лаял, а Расти, считая, что такие щенячьи игры ниже его достоинства, свернулся клубком и спал у меня в ногах. По нашему одеялу проложили дорожку муравьи; я ставил перед ними преграды из высохших стручков акации и камушков и смотрел, как они суетятся вокруг. В конце концов они всегда находили обходной путь, и это отчего-то было здорово. Мне вообще тогда все казалось замечательным.

Все было хорошо.

Ферма Уокер Хауз вблизи деревни Лоу-Брэдфилд.

Примерно так могла выглядеть дорога от дома Лестрейнджей в деревню Хейбридж.

Глава 25

Ближе к концу августа мы получили из Хогвартса письма со списками учебников. К письму Тома был приложен значок старосты. Он посмотрел на него, усмехнулся, повертел в руках и небрежно бросил в рюкзак.

О дневнике он не вспоминал, ну и хорошо. Перед тем, как он стер себе память, мы договорились, что я оставлю дневник пока у себя и верну только к Рождеству, да и то если все будет нормально.

На платформе 9 и ¾ первого сентября было как всегда людно, но настроение царило подавленное. Министр Фосетт все же сдержал обещание помочь маглам, но сделал это крайне неудачно. В ночь с тринадцатого на четырнадцатое августа наши провели массированную атаку на магические щиты оккупированного побережья Франции. Эффект был такой, что по всему югу Англии вышла из строя техника. Маглы списали это на вспышку космического излучения или что-то в таком роде. Однако из-за несогласованности действий между маглами и волшебниками магловская атака на порт Дьепп началась на несколько дней позже — в ночь с 18 на 19 августа, — а к тому времени не только были восстановлены магические щиты, но и представители Гриндельвальда предупредили магловское немецкое командование о грядущем нападении.

Результат был просто катастрофический — у маглов погибла или попала в плен половина десанта, у волшебников около трети. В их числе, как позже выяснилось, был отец Колина Розье.

Колин в последний раз написал нам двадцатого августа — в тот день сова принесла его матери свиток из Сил самообороны с темно-коричневой печатью. Коричневая печать означала, что мистер Розье пропал без вести. Это было лишь немногим лучше, чем черная — для похоронок... А потом Колин как сквозь землю провалился, перестал отвечать на письма и каминные вызовы. Казалось, в их доме все вымерли. Потому я безумно обрадовался, когда первого сентября увидел его и Друэллу на платформе.

Радоваться, строго говоря, было нечему. На Колина было страшно смотреть. Он, казалось, стал старше сразу на несколько лет, как будто выгорел изнутри. Дрю, наверное, впервые в жизни была одета кое-как, в мантию, не подходящую по тону к туфлям. Глаза у нее покраснели и опухли.

Мама подошла высказать сочувствие миссис Розье. Та благодарно улыбалась нам и кивала, хотя и мы, и она прекрасно понимали, что утешения, по сути, пустые. Да, оставалась надежда, что ее муж, возможно, просто попал в плен или был ранен и сейчас прячется от немцев где-то на побережье. Но надежда эта оставалась призрачной. Все и так уже обсуждалось сотни раз, во всех мыслимых вариантах, но что толку от слов…

В купе мы в этот раз сидели урезанным составом — Риддл как староста должен был патрулировать коридоры поезда, а еще выслушать инструкции от префекта школы, которым в этом году стал Августус Руквуд. Колин кратко пересказал нам историю последних десяти дней — как они уехали в Лондон к родственникам и там почти что ночевали в Министерстве, надеясь узнать что-нибудь об отце. Через неделю Колин сбежал от матери, купил в Ночном переулке поддельную лицензию на аппарацию и пытался завербоваться в Силы самообороны. Но его быстро вычислили и отправили домой в сопровождении офицера, чтоб опять не удрал.

Пока он рассказывал, Маркус Флинт ушел и почти все время простоял в коридоре, глядя в окно. Он знал, что никто из нас не винит его за то, что он немец, но все равно очень мучился и нервничал, когда кто-нибудь с факультета получал похоронку.

Рассказывал Колин почти спокойно, как то, что уже утратило первоначальную остроту. Но потом, когда мы пошли покурить в тамбур, произошла безобразная сцена. Там уже курили несколько шестикурсников-гриффиндорцев; Хупер, выходя, случайно толкнул Розье, а тому, как обычно, хватило крохотной искры, чтобы взорваться.

Колин схватил Хупера за воротник, не давая ему уйти, и так рванул на себя, что у того затрещала рубашка.

— Какого черта?! — начал было Хупер.

— А какое ты имеешь право задирать нос и ходить тут, как король? Думаешь, я позволю толкать себя какому-то грязнокровке?! Где твой отец, дрянь такая? Где твой вонючий папаша-магл? Почему он не на фронте? Я видел его с тобой на платформе — почему он в штатском?!

Я попытался оттащить его назад, но Розье вывернулся — он был твердо намерен нарваться на драку.

— Да какое тебе дело? — Хупер попытался отодвинуть его с дороги. — Отец у меня инженер, у него бронь! Так что заткнись, понял?!

— Бронь? Знаю я эту бронь! Он просто прячется в тылу, как крыса! Почему мы должны дохнуть за маглов? Почему наши должны умирать, чтобы твой папаша-магл мог спокойно сидеть дома и не отрывать от кресла свою засранную задницу?!

Это уж точно было слишком. Естественно, Хупер не мог стерпеть такое и схватился за палочку. Гриффиндорцы кинулись в атаку, а Розье только того и надо было. Я поневоле присоединился к нему, внутренне честя друга на все корки.

Места в тамбуре для пятерых не хватало, драка вышла короткая и до крайности бестолковая. Отраженные заклятия рикошетом били в стенки, и те гудели, как внутренности железной бочки. Через полминуты один из гриффиндорцев задел меня проклятьем — лицо словно кипятком обожгло, и я почувствовал, как из носа хлещет вонючая желтая слизь, стекая по подбородку и шее. Говорить я теперь не мог, потому что слизь залепила губы, так что просто ударил противника ногой по коленке. Он охнул и согнулся. Я ударил его еще и в лицо, но тут же получил от другого гриффиндорца такой пинок, что влетел лбом в окно.

Стекло уцелело, но бровь я таки разбил, и из нее потекла кровь. Теперь я вдобавок ничего не видел. Попытался стереть кровь и слизь рукавом, но тут услышал, как совсем рядом со мной Розье кричит:

— Crucio!

Я наослеп кинулся в сторону, толкая его, — рука с палочкой дрогнула, и заклятие с грохотом ударило в стену. Должно быть, там осталась немаленькая вмятина. Колин отшвырнул меня в угол, но я заорал: "Стой", и опять вцепился в него, как клещ. Мы страшно мешали друг другу, и гриффиндорцы не замедлили этим воспользоваться, чтобы, швырнув в нас напоследок таранталлегрой, убраться, утащив оглушенного Хупера.

— Finite incantatem!

Розье, у которого ноги все еще по инерции пытались пуститься в пляс, добрался до меня и врезал кулаком.

— Ты чего меня за руку хватал? Совсем спятил?!

— Это ты голову потерял, идиот — бросаться непростительными! Хупер же сразу после приезда побежит стучать учителям! Хочешь, чтоб тебя отчислили?

— Да плевал я на Хогвартс!

— Вот твой отец обрадуется в плену, если узнает, что ты ко всему прочему вылетел из школы…

— Заткнись! — он ударил меня ребром ладони по горлу, так что у меня перед глазами звезды поплыли от боли. — Заткнись, сволочь, я сейчас убью тебя! Как ты смеешь...

Я наощупь искал палочку — если Розье сейчас не вырубить, то он и вправду может меня прикончить, он ведь уже ничего не соображает. Но он вдруг оставил меня в покое. Когда я кое-как отдышался и протер глаза, то увидел, что Колин сидит на заляпанном кровью и слизью полу тамбура, закрыв лицо ладонями.

Я присел рядом на корточки.

— Слушай, прости... Я же не хотел...

— Рэй, — спросил он глухо, не отнимая рук от лица, — ты правда веришь, что он не погиб, а в плену?

— Да. Он вернется. Вернется, вот увидишь. Все будет хорошо.

— Рэй, мы с ним так поссорились летом... Он приезжал в отпуск на три дня, заодно посмотрел табель, который прислали из Хогвартса, и разозлился из-за моих оценок. Я огрызнулся, он мне что-то ответил, а ты же знаешь, какой у нас обоих характер... В общем, я схватился за палочку...

— Ты поднял палочку на отца?!

— Ага. Я, конечно, сразу остановился, но... Короче, он со мной потом не разговаривал, а дальше уехал на фронт и... Больше я его не видел. Даже сову не отправил, чтоб извиниться! Какая же я скотина... И теперь ничего нельзя исправить, понимаешь, да?

Я молчал. А что тут можно было сказать? Если мистер Розье вернется — то ясное дело, что никто и не вспомнит об обидах. А если нет...

Все и без того было глупо до невозможности — и драка, и истерика Колина, и те проблемы, которые теперь ждут нас в школе. Сначала Риддл со своими похождениями, теперь этот… Словно нынешним летом мы все сошли с ума.

Колин посмотрел на меня и вдруг засмеялся, хотя смех был больше похож на всхлипывание.

— Ну и видок у нас с тобой! А уж запах... Давай почищу тебе рубашку. Чувствую, если эта вонь от слизи не пройдет, мы с тобой будем ехать до Хогвартса в пустом вагоне...

Когда мы шли обратно по коридору, нам навстречу вылетела Друэлла. Оказывается, гриффиндорцы уже успели нажаловаться своему старосте, а тот приходил разбираться к Риддлу. Но Том вроде бы совсем не злился, только предупредил Колина:

— Когда приедем, сиди тише воды, ниже травы и не высовывайся. Я сам пойду поговорю со Слагхорном и Диппетом.

Колин отмалчивался, даже не отвечал Друэлле, которая отчитывала его громким шепотом. Позже к нам заглянул Мэтью Бэгнолд, шестикурсник — он был старостой в прошлом году.

— Ну, как первый день? — поинтересовался он, усаживаясь напротив Тома и вытягивая ноги через проход.

— Нормально, спасибо.

— Гасси Руквуд не достал тебя своими наставлениями? Кстати, ты ему наобещал с три короба — и что успеваемость поднимем, и что кубок школы возьмем в этом году... Я уж не стал вмешиваться, но вообще хотел бы дать тебе несколько советов, у меня все-таки есть опыт...

Бэгнолд поправил очки и принялся разглагольствовать. Он чувствовал себя в своей стихии — в кои-то веки мог поучать кого-то с высоты прожитых лет. Том слушал его очень вежливо, кивал и даже что-то переспрашивал, но в глазах у него мелькали едва заметные искорки иронии. Бэгнолд тем временем распинался о способах поддержания дисциплины. Потом, покосившись на нас, предложил Тому выйти в коридор — подышать свежим воздухом у открытого окна.

Вернувшись, Том захлопнул стеклянную дверь и сказал, смеясь:

— Колин, меня уже предостерегли относительно тебя. Чтоб я, мол, не спешил покрывать проступки своих дружков, потому что это разочарует учителей, а тогда мне в жизни не стать старостой школы. И, кроме того, как сказал Бэгнолд, это дешевый авторитет. Вот так-то.

Нотт хмыкнул:

— Милый старина Бэгги... Он такой правильный. Когда-нибудь на его доме повесят мемориальную доску: "Самый послушный ученик Хогвартса ". Ты, надеюсь, не называл при нем Слагхорна "старый Слизень"? А то Бэгги хватит удар, и до мемориальной доски он не доживет.

Эйвери заржал. Розье коротко посмотрел на него и отвернулся.

На станции Хогсмид, когда к нам, дребезжа и вздрагивая на разбитой колее, подъехала карета, мне вдруг стало очень любопытно. Я придержал Тома за рукав.

— Скажи, а ты... видишь, кто везет карету?

Сам-то я ничего не видел. Отец умер не при мне, так что я ни разу в жизни не был свидетелем смерти и, соответственно, тестралов знал только по картинкам в книжках.

— Конечно, — нетерпеливо ответил Том. — Тестралы. А что? Рэй, давай быстрее, мне еще надо Слагхорна перехватить до ужина.

Черт! Даже если он не помнит истории с Риддлами, подсознание, видимо, не обманешь...

— А ты все время их видишь? В смысле, каждый год, или только сейчас рассмотрел?

— Каждый год, естественно. Или ты имеешь в виду, что на этот раз запрягли каких-то других? Я не разбираюсь в их породах. Рэй, почему ты вдруг спросил? Раньше тебя это не интересовало.

— Да просто в голову не приходило. Значит, ты когда-нибудь видел... То есть, были случаи, когда кто-нибудь умирал у тебя на глазах?

— Ну да. Один пацан в приютском лазарете, когда была эпидемия дифтерии. Потом еще женщина на улице в Лондоне, зимой сорокового года, когда бомбили. И что? Почему ты спрашиваешь только сейчас? Раньше стеснялся?

— Ничего, просто вдруг подумалось...

Том внимательно посмотрел на меня, потом пожал плечами:

— Тогда поехали. Или будем предаваться воспоминаниям до утра?

Всю дорогу до школы он расспрашивал Розье об обстоятельствах драки, а я мысленно ругал себя за то, что полез с вопросами. Ну да ладно, авось обойдется...

В Хогвартсе Том сразу же побежал разыскивать Слагхорна — ему надо было представить декану нашу версию событий, прежде чем явится с претензиями глава Гриффиндора. Самой Брэдли нигде не было видно — должно быть, она готовила первокурсников к церемонии распределения. Наконец двери Большого зала распахнулась. Рассеянно оглядывая цепочку притихших и немного напуганных новичков, я вдруг заметил знакомое лицо и встрепенулся. Скуластенький, темноволосый Вилли Трэверс, младший сын Фредди, стоял во второй паре от начала и, задрав голову, рассматривал усыпанный звездами потолок.

Я ждал его фамилии с огромным нетерпением. Сам Фредди учился на Хаффлпаффе, хотя закончил всего три курса. Я думал, что Вилли попадет туда же — и потому чуть не подскочил на месте, когда Шляпа, устроившись поудобнее на его голове, подумала немного и выкрикнула на весь зал:

— Слизерин!

Он растерянно сошел с возвышения.

— Вилли! — я вскочил с места и стал махать ему рукой. — Давай к нам, сюда!

Он, видимо, не сразу вспомнил меня, но наконец заулыбался и подошел к скамье, чуть косолапя. Я толкнул Эйвери, чтоб потеснился, и усадил Трэверса рядом с собой. Несколько уже распределенных к нам первокурсников завистливо посмотрели на него с дальнего конца стола.

Вилли поначалу дичился взрослых ребят, но потом освоился и даже смог отвечать на мои вопросы нормальным голосом, а не шепотом. Я познакомил его с нашей компанией. Мне было немного стыдно, что за своими проблемами я совсем забыл о семье Фредди, даже ни разу не попытался выяснить, где они живут, и навестить.

Вилли скороговоркой пересказал неутешительные новости. После гибели Фредди семья была вынуждена сильно затянуть пояса; вдобавок Грегори серьезно ранили на фронте, и он сейчас лежал в госпитале Святого Мунго, а мужа Даниэль призвали в Силы самообороны, и она осталась одна с маленьким ребенком. Я дал себе мысленную клятву наскрести каких-нибудь денег, чтобы помочь им.

После распределения со своего места встал Диппет и произнес длинную скучную речь о том, что в этот трудный для всей Британии час наша первейшая обязанность — хорошо учиться и вырасти полноценными членами общества. Потом объявил минуту молчания в память павших. Все встали. Розье закрыл на минуту глаза, выдохнул и стал смотреть поверх голов на противоположную стену. Его пальцы так впились в крышку стола, что даже костяшки побелели. Вилли смотрел куда-то себе под ноги. Потом потянулся за кубком с водой и быстро сделал глоток.

После ужина Том опять исчез, попросив Лорин Яксли — красивую светловолосую девочку с нашего курса, тоже старосту, — отвести первокурсников на факультет. В общей гостиной толпилось полно народу, в первый вечер никто не собирался рано ложиться спать. Но ни Эйвери, ни Нотта, ни Блэков не было — Слагхорн пригласил их, как и Тома, на традиционную вечеринку по случаю нового учебного года. Розье в этот раз не звали; видимо, после сегодняшнего инцидента он оказался в опале. Впрочем, он и сам был не в том настроении, чтобы веселиться. Мне же на эти вечеринки хода не было с тех самых пор, как умер отец и семья скатилась в нищету.

Я зашел на минутку к первокурсникам, убедился, что у Вилли Трэверса все в порядке, и ушел в нашу спальню. Оказалось, что у Колина в чемодане припрятана бутылка огневиски. Это было очень кстати — после сегодняшних событий следовало выпить.

Отхлебнув обжигающую горло маслянистую жидкость, Розье закашлялся. Потом улегся на кровать, закинув руки за голову.

— Ты у кого круцио-то научился? — спросил я.

— Да самостоятельно. Что там учиться... Это как раз когда отец пропал без вести. Настроение все время было мерзкое, вот я и ходил в Лондоне на один заброшенный пустырь, чтоб никто не видел, и там тренировался на голубях.

— Получалось?

— На птицах нет, а вот на бродячей собаке один раз получилось.

— Ну, ты даешь! Собаку?!

— Знаю. Самому тошно стало — она так скулила, визжала... Я ей потом костей принес, чтоб загладить свою вину, но она не взяла. Все убегала от меня, боялась. Я тогда еще думал, что больше никогда, ни за что... Жутко было.

— А какое ощущение, когда выполняешь круцио?

— Надо сильно-сильно злиться. Так, чтоб в глазах было темно, чтоб ничего не соображать. Чтобы хотелось кого-нибудь приложить головой о камень и бить, бить, бить, пока мозги не вылезут наружу. Будто багровая волна поднимается внутри, и ты не можешь ее удержать. Но в то же время, знаешь… Это приятно. Очень приятно, Рэй. Такой особый кайф...

Его передернуло.

— Ненадолго, правда. Потом волна схлынет — и внутри становится противно и пусто. Все равно, что напиваться — на час-другой легче, зато потом самого себя видеть не хочется... А ты чего расспрашиваешь? Хочешь попробовать?

— Нет.

— И не надо. Гадость. Да еще и тянет потом повторить. Сам же понимаешь, что дерьмо — а хочется... Чтоб напряжение сбросить. Я вот сегодня, видишь, сорвался. Не хотел ведь, а с языка само слетело.

— А... аваду ты пробовал? — спросил я осторожно.

— Нет. И не хочу. Ну его к черту, еще узнает кто-нибудь. И так неприятностей уже успел нажить — хорошо начинается пятый курс, нечего сказать...

Дверь с грохотом распахнулась — в спальню влетел веселый, разгоряченный Эйвери.

— Слушайте, там такие дела творились! Слизень разругался с Брэдли прямо на вечеринке, представляете? Раскраснелся весь, наступает на нее пузом вперед, пыхтит, как паровоз: "Да что вы говорите? Нет, голубушка, это моих студентов спровоцировали! Нет, это как раз ваши первыми схватились за палочки! Попрошу без инсинуаций, коллега!". Я толком не слышал, они потом с Диппетом ушли в сторонку и заглушку поставили. Брэдли сначала очень злая была, кричала насчет отчисления, но дальше, смотрю, успокоилась. Выпили со Слагхорном вишневой наливки и помирились. Риддл ужом вокруг них вился. Не знаю, что он там наговорил, но вроде как-то все уладилось. Кстати, а вы в курсе, с кем он пришел на вечеринку?

Тимоти потянулся к бутылке с огневиски.

— С Яксли? — Розье хмыкнул. — Она же вроде его очередная поклонница. Теперь у нее есть шанс. О-о, это совместное патрулирование коридоров! Оно так сближает…

— Нет! Причем тут Яксли! Ни за что не поверите… Хотя, Рэй, ты-то точно знаешь. В общем, помните, еще весной...

Он не договорил, потому что дверь опять открылась, и вошел Альфард. Тимоти мгновенно заткнулся — все знали, что Альфард терпеть не может сплетен. А Блэк, устало вздохнув, прошел к своей кровати, снял и принялся аккуратно складывать парадную мантию.

— Ну и народу было на вечеринке... Колин, ты как? Однако и шум из-за тебя поднялся!

— Зато жить не скучно, — внешне беззаботно откликнулся Розье, но я видел, что на самом деле он нервничает. — Виски будешь? Кстати, может быть, ты слышал, к чему там пришли Слизень с директором?

— Нет, не слышал, но, кажется, ничего особенно страшного. Во всяком случае Риддл выглядел довольным.

Альфард помолчал и, глядя Розье в глаза, прибавил:

— Хотя, если хочешь хороший совет, Колин, я бы на твоем месте не играл в такие игры. И не слишком радовался, что Риддл тебя защищает.

— А лучше было бы, если бы он молчал в тряпочку и не вступался за друга, да? Я бы, знаешь ли, посчитал это подлостью.

— Я не о том, — Альфард досадливо поморщился и заговорил тише. — Представь себе, что у меня есть собака. Если кто-нибудь захочет ее ударить, я, разумеется, не позволю, потому что это моя собака. Но если я сам посчитаю нужным ее наказать, то сделаю это, не задумываясь. И уж будь уверен, мои команды она будет выполнять беспрекословно. Ты меня понял?

— Мне. Не. Нравятся. Твои. Намеки, — четко и раздельно сказал Розье. — Ты имеешь в виду, что в обмен на помощь Риддл сделает меня своей комнатной собачкой? Так?

Эйвери следил за ними, округлив глаза.

— Зачем же комнатной? — Альфард был совершенно спокоен. — Охотничьей или сторожевой. Но ошейник он на тебя наденет. Причем железный.

— Вот сейчас ты уже перешел все рамки! — Колин вскочил.

Я схватил его за рукав. Да что за черт! Не хватало нам второй драки за день.

— Я просто тебя предупредил. По-дружески, — Альфард пожал плечами и отвернулся. — Не хочешь слушать, твое дело.

— Альфард, — сказал я, как мог, вежливо, — вообще-то Том и мой друг тоже. И мне он немало помогал. Ты хочешь сказать, что на меня он тоже наденет ошейник?

Блэк обернулся и очень странно посмотрел на меня.

— Нет, Рэй. Не наденет.

— На него, значит, нет, а я, по-твоему, идеально подхожу на роль пуделя?! — все еще кипятился Розье. Он, кажется, так и не понял истинного смысла слов Альфарда, который до меня дошел прекрасно. Так, что на мгновение стало очень жарко, будто мне дали пощечину.

Не наденет. Потому что уже надел.

Вот так, значит...

— Альфард, я не хочу больше слышать таких разговоров от тебя. Никогда. Иначе нам придется... тебе придется принять мой вызов. Прямо сейчас.

Со стороны это, должно быть, выглядело смешно — такие высокопарные слова в устах подростка, у которого еще не прошли юношеские прыщи. Вдобавок голос ломался и в самый неподходящий момент давал петуха… Но мне было не до веселья.

Альфард пожал плечами и сказал:

— Хорошо. Да, я зашел слишком далеко. Прошу прощения.

Он опять отвернулся и стал распаковывать чемодан, давая понять, что разговор окончен.

Глава 26

Том вернулся поздно, около часу ночи. Я проснулся, услышав скрип двери и шаги. Приподнявшись на локте, увидел, как он расстилает свою постель при свете палочки, пристроенной рядом с кроватью. Колина будить не стал — значит, и вправду дело с дракой в поезде ничем серьезным не закончилось, а то не откладывал бы разговор до утра. Пару минут я колебался, стоит ли спросить, как все прошло, но желание спать пересилило. Я бухнулся на подушку и опять уснул.

Проснулся я от холода — сползло одеяло. В спальне было темно, небо за иллюзорным окном едва розовело. Часы на стене показывали без пяти минут шесть. Все еще спали; с дальней кровати доносилось похрапывание Эйвери. Постель Тома была пуста и лишь слегка примята.

Зевая, я встал, накинул халат и отправился его искать. В общей гостиной никого не было, угли в камине едва тлели, стулья были аккуратно расставлены по местам — значит, эльфы здесь уже прибрались. Из умывальной доносился шум воды. Я направился туда.

Том стоял, склонившись над раковиной, в которую из крана хлестала вода, и тупо смотрел на нее, словно не мог понять, что это такое.

— Эй! — я тронул его за плечо.

Том вздрогнул, словно я вырвал его из дремоты. Лицо у него казалось серым, под глазами залегли огромные синяки.

— Привет, ранняя пташка, — я присел на корточки у стены, не обращая внимания, что брызги летят на одежду. Каменная кладка неприятно холодила спину. — Так чем там вчера все закончилось?

— Сутками карцера для Розье, на меньшее я уже не смог сторговаться. И еще сняли пятьдесят баллов с факультета, но, в общем, ничего страшного. Гриффиндорцам все равно достанется больше. Я убедил Диппета, что это они затеяли драку. Но вы все равно поосторожнее, ладно? Я потом еще с Колином поговорю. Не стоит бросаться круцио при свидетелях, Диппет и так подозревает, что у нас тут что-то странное.

— Что именно?

— Не знаю пока. Не удалось четко «услышать». В любом случае кто-то с факультета ему доносит. Надо будет выяснить, кто стукач. Не сейчас, позже…

Он потер виски ладонями.

— Рэй, а что за ошейник?

— Какой ошейник? — я вздрогнул.

— У тебя в мыслях. Мелькает картинка. Не могу рассмотреть.

— Да глупости…

Поначалу я не хотел ему говорить, но потом все же рассказал о вчерашних словах Блэка.

— Не обращай внимания. Альфард тебя недолюбливает, это всем известно, так что от него ничего другого ждать и не приходится.

— Да, — как-то рассеянно повторил Том. — Конечно. Ладно, будем считать, что я ничего не знаю.

Я присмотрелся к нему.

— Ты сегодня спал вообще?

— Нет. То есть, да. Немножко.

— Что случилось?

— Ничего, просто голова сильно болела. Слишком много людей, отвык за лето. От чужих мыслей шумно. Я выпил зелье, но, видно, превысил дозу — потом полночи тошнило.

Он набрал в ладони воды и плеснул себе в лицо.

— Может, ляжешь спать? До подъема еще больше часа.

— Все равно уснуть не смогу. Ничего, у меня есть, чем заняться. Посидишь со мной?

В гостиной мы разожгли камин и придвинули к огню диван. Я принес старый закопченный чайник — он всегда был здесь, перешел по наследству от предыдущих поколений студентов, — и подвесил его над пламенем. Вымытые эльфами "общественные" чашки — разрозненные, некоторые треснутые, другие с въевшимися намертво пятнами от заварки — как обычно, были составлены на столике у стены. По полированной поверхности вокруг них расплылась лужица воды, в которой мок одинокий сухарик.

Том, укутавшись полосатым халатом, уже читал извлеченную из кармана толстую тетрадь в клеенчатой обложке.

— Это что у тебя? — спросил я, высыпав в заварочный чайник найденный в столе чай.

— Рукопись романа. Меня просили прочесть и сказать, что я думаю.

— А кто автор?

— Эйлин Принс.

— Правда?! — я расхохотался. Маленькая, замкнутая, вечно державшаяся в тени Эйлин никак не производила впечатления писательницы.

— Но это между нами, хорошо?

— Да, конечно... О чем там речь? Как всегда у девчонок, о любви?

— Не угадал. О политике. Это утопия.

— Что?!

— Ну, такой жанр. Описание того, как, по мнению автора, должна быть устроена жизнь, на примере вымышленных стран...

— Том, я знаю, что такое утопия! Можешь не объяснять мне на пальцах.

— Прости. Я иногда путаюсь, что для маглов и волшебников общее, а что нет...

Я поставил рядом с Томом на подлокотник пузатую фаянсовую кружку с чаем и уселся напротив, скрестив ноги по-турецки. Камин еще только-только разгорелся, и от холода стучали зубы. Спасала только чашка с кипятком, которую я плотно обхватил ладонями. — Если коротко, — он зашуршал страницами тетради, — у Эйлин здесь рассказывается, как в далеком будущем часть британских волшебников эмигрировала, создала себе остров в южной части Тихого океана и живет там отдельно от всего мира. На острове всем управляет Совет мудрых — это чтобы не ставить страну в зависимость от диктатуры одного человека. Все там красивые, здоровые и высоконравственные. Преступников нет, а если кто-то что-то натворит, то это сразу обнаруживают, потому что все население регулярно проходит проверку с помощью легилименции. Больше того — никто не сквернословит, не курит и не употребляет алкоголя... Тебе бы, Рэй, на этом острове тяжко пришлось — у курильщиков там отбирают палочки и отправляют в специальные "поселки перевоспитания".

— И что в этих поселках? — спросил я, отхлебнув чаю.

— Да ничего особенного. Тяжелый физический труд на природе. Предполагается, что человек так страдает в отрыве от высокой культуры острова, что готов отказаться от вредных привычек, лишь бы вернуться обратно. Тех же, кого этим не проймешь, равно как и преступников, выселяют в Европу, и это самое страшное наказание.

— С чего вдруг?

— С того, что, — Том полистал тетрадь, — для волшебников из этого прекрасного нового мира даже просто смотреть на нашу здешнюю жизнь — ужасный шок. Вот здесь подробно описаны чувства Аллениуса Кортли — это главный герой, — когда он попадает в Англию. Грязные улицы, смрад магловских автомобилей, озлобленные люди... Да и волшебный мир не лучше: наркотики, банды, войны с применением непростительных. Тут еще есть о какой-то Виктории, которая вышла замуж за магла, и тот измывается над ней... Я забыл сказать, что этот самый Аллениус был недоволен жизнью на волшебном острове и сбежал оттуда, потому что его влекло к свободе. Однако, побывав в Англии, он все понял и вернулся обратно, а заодно прихватил с собой Викторию. В конце, я так подозреваю, они поженятся.

— Очень трогательно. А почему ты так морщишься, когда читаешь? Что тебя, собственно, не устраивает?

Я пошевелил поленья в камине кочергой и устроился на диване поудобнее, положив голову на подушку. В тепле опять потянуло в сон.

— Во-первых, — Том опять принялся листать исписанные крупным, четким почерком страницы, — то, каким путем у нее там люди получают власть. Вот смотри: Совет мудрых состоит из волшебников, которые достигли выдающихся результатов в избранных ими науках. Те же, кто плохо учился или не слишком умен, будь они даже дети высших государственных чиновников, никогда не поднимутся на самый верх — это привилегия отличников...

— И что? — я зевнул. — Уж ты бы в этом мире устроился замечательно.

— Да, наверное, — он усмехнулся. — Я всегда умел быть паинькой, когда следует. Но, видишь ли, я в принципе опасаюсь умных мальчиков и девочек. Умных, правильных, всегда знающих, как надо и как не надо жить... Такие всегда норовят исправить остальных. Чтоб даже мыслей неверных не было, понимаешь? Будь таким, как положено, или не будь вовсе. Хотя я понимаю, почему эта идея нравится Эйлин. Знаешь, как неприятно думать, что ты умен и талантлив, но никогда не достигнешь в жизни таких высот, как твои тупые однокашники? Просто потому, что у них есть деньги и связи, а у тебя нет.

— Ты сейчас говоришь о ней, или о себе тоже? — я прикрыл глаза.

— О себе-то? Нет, ну что ты, — Том усмехнулся, судя по голосу. — Я давно понял, что злиться на то, как устроен мир, бессмысленно. Сумеешь его изменить, сломать — измени и сломай. Не можешь — терпи; значит, большего ты и не заслуживаешь. Но я бы никогда не стал переделывать других... Рэй, ты спишь?

— Нет, я тебя слушаю, — ответил я, сворачиваясь калачиком.

А Том уже, кажется, разошелся и совсем забыл, что у него болит голова:

— У Эйлин роман, кстати, очень неглупый. Особенно если учесть, что она всего лишь на втором курсе. Я ведь говорил тебе, что она интересно думает… Так вот, она права в том, что большинство народа такая жизнь вполне устроила бы. Работа, приличная зарплата, все надежно, думать ни о чем не надо. Но всегда есть меньшинство, которое будет чувствовать себя на таком волшебном острове, как в клетке. И что делать с такими? Идеальному обществу придется постоянно искать тех, кто нарушает гармонию, и вышвыривать их из своей среды. Проводить внутренние чистки, которые будут затрагивать все больше людей, в том числе и тех, кто в принципе не замышляет ничего дурного, — хотя бы потому, что машину трудно остановить после того, как она уже запущена... Рэй?!

— Угу, — откликнулся я. Сил отвечать уже не было.

— Да ладно, спи, не буду тебе мешать, — Том опять зашуршал страницами.

Полежав немного, я сумел кое-как раскрыть рот и пробормотал:

— А ты бы сам что делал... ну, если бы получил власть?

Конец вопроса потонул в зевке.

— Пока не знаю.

Послышался шорох, и я почувствовал, что у меня укрывают пледом и берут из рук чашку.

— Одно могу сказать точно. Я не стал бы перевоспитывать всех и каждого, — Том рассмеялся. — Людей надо принимать такими, какие они есть. Со всеми их недостатками, глупостями и гадостями. Девять человек из десяти будут целую неделю корпеть на нудной работе, если знают, что на выходных смогут почувствовать себя свободными и раскованными, — выпить стаканчик огневиски, поорать на квиддичном матче... А больше им ничего и не надо. Что же касается того одного из десяти, которому этого мало... Знаешь, я думаю, если человек идет в преступники, то это уже определенно сильная личность. И вина властей в том, что такой человек не нашел себе другого применения. Тебе не кажется?

— Э-э, — было все, что я смог ответить.

— А вот я бы нашел место для каждого, — задумчиво сказал Том. — Я бы дал спокойную, упорядоченную жизнь одним и свободу, власть, опасность, риск — другим. Трудно, но возможно. Если только не подгонять всех под одно лекало и не надеяться, что останешься чистеньким. Когда управляешь людьми, не получается не замарать рук, потому что люди вообще не самые благородные и добрые существа на земле. Собаки, например, куда лучше. Но я предпочитаю иметь дело с людьми, потому что, — он опять засмеялся, — у меня аллергия на собачью шерсть.

— Ты поэтому чихаешь, когда у нас живешь?

— Ага… Ну, ладно, спи, я не буду больше тебя дергать.

Но как следует подремать не удалось. Сверху, со стороны спален, уже слышались шаги и голоса. Я сквозь сон лениво подумал, что сейчас в умывальной будет толпа. Может, пропустить завтрак? Интересно, как Риддл умудряется почти не спать — вчера вот где-то бродил до ночи…

Я приоткрыл глаза и уставился на Тома. Он читал, быстро скользя взглядом по страницам и отхлебывая чай.

— Слушай, а с кем ты вчера был на вечеринке?

— Эйвери, наверное, наболтал?

Я пожал плечами.

— С Минервой Робертсон, — наконец ответил Том. — И после вечеринки с ней разговаривал. Поэтому так поздно вернулся.

— До чего ж хорошо быть старостой... Можно шляться до утра, и никто слова не скажет. А о чем вы говорили?

— Я сделал ей предложение.

— Потрясающе. И когда свадьба?

— Не знаю пока. Я надеюсь на рождественских каникулах поехать познакомиться с ее семьей, потом помолвка, а свадьба, наверное, только через год, я же еще несовершеннолетний.

— Поздравляю.

Я опять закрыл глаза. В коридоре кто-то орал: "Придурки, а ну, трансфигурируйте обратно мои ботинки! Очень смешно!". Ответом ему был громкий хохот.

— Рэй, — Том осторожно потряс меня за плечо. — Я серьезно про свадьбу.

— Да понял, понял, — ответил я, зевая. — Не забудьте меня позвать, когда будете резать свадебный торт.

Попытался повернуться на бок, но тут услышал:

— Рэй, это не шутка. Я и вправду собираюсь жениться.

До меня стало медленно доходить, что это не розыгрыш и не попытка сострить.

— Так это правда? Ты сделал Робертсон предложение, и она согласилась?

— Не совсем. Сначала посмеялась, потом сказала, что подумает, но, кажется, ей было приятно. Я думаю, она согласится, просто девушкам всегда нужно обставить это условностями, выждать время...

— Слушай, у нее же есть жених. Этот, как его...

— И что? — спросил Том. — Они не помолвлены. Вдобавок я не сказал бы, что Минни в него влюблена. Просто привыкла, но это ни о чем не говорит.

— Ты же с ней всего раза два встречался! Почему...

— Рэй, человека можно оценить по первым пяти минутам разговора. Так зачем тянуть?

— Ну, ты даешь…

Я никак не мог по-настоящему проснуться, чтобы оценить новость по достоинству.

— А ты ее любишь?

Этот вопрос как будто поставил Тома в тупик.

— Да, наверное, — ответил он, подумав. — Иначе я бы не стал делать ей предложение, правда?

— М-м... Ну, не знаю. А почему тебе понадобилась именно она?

— Она умная. Намного умнее обычных девушек. У нас много общего. Мне с ней интересно. Вдобавок она становится такая забавная, если ее поддразнивать… Вот.

— Этого, по-твоему, достаточно, чтобы жениться?

— Почему нет?

— Как у тебя все просто…

Следующие минут десять я зачем-то спорил с Томом — мол, он совершенно не знает Робертсон, и с чего он взял, что она ответит ему взаимностью, это уж не говоря о том, как он собирается содержать семью... Вокруг ходили люди, с грохотом двигались стулья, кто-то опять подвесил над огнем чайник. Мы говорили почти шепотом. В итоге я добился только того, что Том спросил:

— Рэй, да с чего ты так взвился? Положим, это глупость, но ты же сам сказал — не факт, что она согласится. Считай, что это все несерьезно. А ты так злишься, что у меня от твоих мыслей ломит в висках.

Он запнулся.

— Слушай… А может, Минни тебе тоже нравится, и все дело в этом?

— Еще чего! — возмутился я.

На самом деле я и сам не знал, откуда внезапно взялось это раздражение, напрочь согнавшее остатки сна. Будь я постарше, то, наверное, понял бы, что так бывает всегда, когда кто-то из компании первым заводит себе девчонку. Остальные при этом чувствуют себя обделенными и вдобавок обманутымию. Как же, какая-то вертихвостка претендует на их приятеля, посягает на святая святых — мужскую дружбу! Потом, по мере того, как остальные один за другим сами обзаводятся подружками, это проходит... Но в тот момент я не был способен мыслить логично. Просто чувствовал, что меня предали.

Том еще пытался мне что-то сказать, но я отговорился, что надо собираться на уроки, и ушел, чтоб только больше не слышать ничего о Минерве Робертсон.

Я очень хорошо помнил тот самый случай весной, о котором упоминал Эйвери. Это было как раз за неделю до экзаменов. Мы тогда сидели всей компанией на лужайке у озера. Кто листал учебники, кто просто так валялся на траве, глядя в небо. Потом Эйвери поднял голову и сказал:

— Черт, к нам идет Робертсон. Ну, сейчас начнет цепляться, что мы нарушили какое-нибудь школьное правило — помяли траву, и все в таком роде...

Девушку, о которой шла речь, я тоже знал, но никогда с ней не общался. Она была на курс старше, да еще и с другого факультета. Красавицей Минерву Робертсон назвать было трудно, но лицо у нее было интересное — большие глаза, тонкие, всегда чуть нахмуренные брови, придававшие ей строгий вид, чуть выдающиеся скулы... Минерва была чистокровной волшебницей, из очень древнего рода, который восходил к кому-то из шотландских королей, но давным-давно впал в нищету. Говорили даже, что дома, на острове Скай, Робертсоны будто бы живут в одном помещении со скотиной, а еду готовят по старинке, на открытом очаге, дым от которого стелется по полу и выходит через дверь… Постоянный поклонник Минервы был тоже шотландец — широкоплечий, немногословный, слегка сутулящийся Джордж МакГонагалл, который, по рассказам, ухаживал за ней чуть ли не со дня знакомства в Хогвартс-экспрессе. Носил за Минервой сумку, часами просиживал с ней в библиотеке, потом они вместе были старостами Гриффиндора. Не знаю, были ли у них серьезные разговоры насчет свадьбы, но вся школа была уверена, что эти двое поженятся сразу после Хогвартса.

На подошедшей к нам девушке была зеленая кофта домашней вязки; недлинные темные волосы прихвачены с одной стороны простенькой заколкой.

— Привет. А кто из вас Риддл? Том Марволо Риддл…

Том плавно поднялся с земли ей навстречу.

— Это я. Чем могу помочь?

Он с интересом и ничуть не смущаясь рассматривал ее лицо — глаза, губы.

Робертсон слегка покраснела.

— Ты брал в библиотеке «Структурные преобразования при ступенчатой трансфигурации» Хэнсома? Во всяком случае, твое имя записано в карточке. Пожалуйста, если книга тебе сейчас не нужна, дай мне на пару дней. Я бы хотела освежить в памяти перед СОВами...

Том кивнул.

— Она у меня на факультете. Пойдемте, я вам принесу.

Потом обернулся к нам:

— Я на десять минут, сейчас приду.

Они двинулись в сторону замка, держась на расстоянии чуть ли не трех футов друг от друга, так что оба шли не по тропинке, а по траве, приминая одуванчики и подорожник. Посмотрев им вслед, Эйвери откинулся на спину и с выражением отвращения на лице открыл учебник, а я опять углубился в конспект.

Но Том не вернулся ни через десять минут, ни через двадцать. Полтора часа спустя мы пришли в школу на ужин и увидели обоих в холле, где они, видимо, так и простояли все время, погруженные в разговор. Минерва обеими руками, словно плюшевого медвежонка, прижимала к себе толстенный фолиант "Структурных преобразований", а Том ей что-то говорил и смеялся. Когда мы проходили мимо, он бросил: "Я сейчас", и тут же вновь обернулся к собеседнице:

— Так, значит, ты считаешь, что опыты Бэкинсейла...

Но Минерва почему-то смутилась и торопливо сказала:

— Ладно, мне уже пора бежать. Извини, что так задержала. Спасибо за книгу.

И, поплотнее запахнув кофту, быстрым шагом пошла к мраморной лестнице на второй этаж.

Когда я это вспомнил, то почему-то разозлился еще сильнее. Том нашел в кого влюбиться… И ведь наверняка все лето о ней думал, а мне хоть бы словечком обмолвился. Друг, называется!

Почему-то это было до крайности обидно. Я так привык, что Том доверяет мне больше, чем другим. Значит, когда надо было создавать ему алиби после убийства родственников, я был хорош, а вот поделиться личными тайнами... Ну, ладно-ладно.

Я сам понимал, до чего это глупо, но не мог успокоиться. Попутно досталось и всем остальным. Я ни с того ни с сего огрызнулся на Флинта, когда он меня о чем-то спросил, а потом наорал на Розье, когда тот, разыскивая в чемодане школьный галстук, свалил свои вещи на мою кровать. Когда пришел Том, я сделал вид, что ужасно спешу на завтрак.

После завтрака дела пошли чуть лучше. Еда вообще всегда повышает настроение, так что я успокоился и даже спросил Риддла, что интересного было на вечеринке Слагхорна. Оказалось, что немало. В частности, он краем уха слышал разговор между профессором Меррифот и директором Диппетом: оказывается, Меррифот хотела летом уйти в отставку, но Диппет ее не отпустил.

— Она, кажется, болеет, — пояснил Том. — Что-то с поджелудочной, насколько мне удалось понять. Не рак, но что-то серьезное. И за весь вечер не выкурила ни единой сигареты, а ведь обычно смолит, не переставая.

Его слова подтвердились в тот же день. Урок ЗОТИ был у нас последним по расписанию. Когда мы подошли к классу на втором этаже, из двери галдящей толпой выбегали третьекурсники. Рядом Меррифот, не обращая ни малейшего внимания на шум, разговаривала с Брэдли:

— ...Ты не хуже меня знаешь, каково это — пытаться что-нибудь вдолбить Армандо. Я ему одно, он мне другое. "До конца войны даже не думай, Гала"… А кто знает, когда закончится война?! Я ему говорю: "Вот ты дождешься, что я упаду замертво прямо в классе, тогда будешь знать!". Он думает, мы здесь все двужильные...

Брэдли сочувственно кивала, держа в руках классный журнал.

— Где, спрашиваю его, я сейчас найду замену? — возмущалась Меррифот. — В такое время, как наше, когда каждые руки на счету... Вот пускай бы совет попечителей побеспокоился! И представляешь, Венди, что он мне ответил? "Возьми кого-нибудь со старших курсов". А? Каково?!

— Кстати, не такая уж глупая мысль, если хочешь знать мое мнение, — заметила Брэдли. Она хотела сказать что-то еще, но тут один из третьекурсников подставил ножку прыщавой девчонке в толстых роговых очках. Та споткнулась, врезалась лбом в стену и разревелась.

— Миртл Фиппс, что вы рыдаете на всю школу?! — резко обернулась Меррифот. — Ну-ка, прекратите шум! А вы, Марбери, даже не думайте, что я ничего не заметила! Минус пять баллов с Рэйвенкло, и я еще поговорю с деканом о вашем поведении!

Она повернулась к Брэдли и продолжила, как ни в чем не бывало:

— Венди, ну как ты себе это представляешь? У меня здесь боггарты, водяные, красношапочники, да кого только нет... Нужно строжайше соблюдать технику безопасности. Как я могу взять выпускника? Он не справится!

— Вот и начинай искать прямо сейчас, заодно успеешь подготовить…

Меррифот бросила взгляд на нас.

— Пятый курс, что вы стоите?! Заходим в кабинет! И не тяните время, нам сегодня нужно много успеть. В этом году у вас будут СОВы, так что готовиться начнем с первого же дня.

— Опять, — пробормотал Эйвери, пнув дверной косяк. — С самого утра одно и то же: СОВы, СОВы, СОВы... Еще только второе сентября, а у меня уже от них голова болит!

Пока я вытаскивал из сумки тетради, к нам подошла Яксли.

— Том, у тебя не найдется запасного пера? Я свое где-то потеряла.

Она наклонилась, отодвигая меня плечом, так что ткань платья очень выразительно натянулась. От Яксли пахло цветочными духами. Интересно, что Том нашел в Робертсон? Лорин, конечно, дура, зато намного красивее, и грудь у нее больше...

Яксли еще что-то щебетала, вертя в пальцах перо, и никак не хотела уходить, но тут вошла Меррифот, и ей поневоле пришлось вернуться на свое место. Меррифот и вправду сильно сдала за лето, теперь я это видел. Она еще больше похудела, так что привычные бриджи висели мешком. Под глазами залегли тени. Вместо того чтобы, как обычно, начать расхаживать по классу, Меррифот тяжело опустилась в кресло за преподавательским столом.

— Ну что, начинаем? Тишина! Итак, СОВы — это экзамен, к которому вы должны отнестись со всей возможной серьезностью...

В одном, впрочем, она осталась верна себе — на первом же уроке устроила нам контрольную по всему материалу за четвертый курс, так что до звонка мы писали, не разгибаясь, и то успели ответить в лучшем случае на две трети вопросов.

После урока, когда все уже вышли, Риддл все еще копался, засовывая учебник в сумку. Я понял, что он ищет случая поговорить с преподавательницей ЗОТИ наедине, и хотел было уйти, как вдруг из подсобки за кабинетом послышался возмущенный голос Меррифот:

— Вот ведь зараза, а?! Ну, что ты будешь делать!

— Что-то случилось, профессор?

— Да сбежал один…

Меррифот подошла к двери и жестом позвала нас внутрь. В подсобке громоздились шкафы, клетки с животными, свернутые в трубку плакаты. У двери стоял аквариум, откуда на нас ничего не выражающими белесыми глазами пялился гриндилоу. А сама профессор, скрестив руки на груди, разглядывала пустую клетку с выломанными прутьями.

— Здесь был красношапочник, я его показывала третьему курсу. Тогда еще заметила, что защитные чары "поплыли" — и что бы мне, дуре старой, сразу не поправить? Нет, решила после уроков! А он, голубчик, сломал клетку, да и сбежал через форточку.

Она выглянула в окно:

— Куда ж ты отправился-то, дуралей? Сейчас пойду искать...

— Давайте мы, — предложил Том.

Я думал, что Меррифот откажется, но она неожиданно кивнула.

— Спасибо, мальчики, вы меня очень выручите, а то я что-то плохо себя чувствую. Вряд ли он далеко ушел.

Следы красношапочника были хорошо видны под окном во внутреннем дворике — примятая трава, сломанные ветки кустов. Видно, через полуподвальное окно он забрался в подземелья и там затаился. Мы в это окно не пролезли бы, так что пришлось обходить кругом через холл, спускаться вниз и искать беглеца среди старой мебели и пыльных ящиков. Красношапочник обнаружился за трубой недалеко от котельной. Когда его оттуда вытаскивали, он ожесточенно сопротивлялся, царапался длинными острыми когтями и пронзительно верещал.

Измазанные пылью и ржавчиной от трубы, мы наконец дотащили оглушенного красношапочника в кабинет ЗОТИ. Меррифот ждала нас, сидя в кресле у окна.

— Молодцы, ребята. Давайте-ка этого паршивца в клетку, я уже ее починила. Сейчас я его покормлю...

Достав из массивного дубового шкафа, откуда пахнуло холодом, большую бутыль с маслянистой темной жидкостью, Меррифот налила немного в мисочку и поставила ее в клетку.

— Свиная кровь, — пояснила она.

Красношапочник, жадно чавкая, стал лакать кровь. Меррифот посмотрела на нас сочувственно.

— Ну, вы и извозились. Давайте я вас хоть чаем напою, а то устали, наверное, с ним.

Я подумал про себя, что Меррифот, должно быть, воспринимает учеников как еще одну разновидность красношапочников. Но, по крайней мере, чай она налила нам не в миски, а в самые обычные стаканы с подстаканниками. От крепко заваренного, почти угольно-черного чая шел пар. Еще профессор выставила на стол вазочку с галетами и сахарницу, где лежало несколько неровно наколотых серых кусочков.

— Что творится у вас на факультете, Томас? Что за история с Розье?

— У него просто случился нервный срыв, профессор, — Риддл отложил ложечку. — Вы же знаете, его отец участвовал в дьеппском рейде.

Меррифот покивала.

— Это был ужас. Несколько моих бывших учеников... В общем, не вернулись ребята оттуда. Честно говоря, если так дальше пойдет...

Она не стала заканчивать фразу.

— Ладно, это все слишком грустно. А вы как провели лето? Рэй?

— Спасибо, хорошо, — ответил я, пытаясь размочить в чае твердую, как камень, галету.

— Том?

— Честно говоря, не очень...

— Что случилось? — насторожилась Меррифот.

— Да ничего, — Том неловко улыбнулся и отвел глаза. — Выставили из приюта. Да нет, все в порядке, вы не беспокойтесь.

Меррифот принялась его расспрашивать. Я тоже на всякий случай сделал печальное лицо — в данном разговоре я был всего лишь статистом, так что другого участия от меня не требовалось. Том сейчас играл давным-давно отработанную до мелочей роль бедного сиротки. Хм, а он ведь и вправду теперь сирота — папу-то того...

Я не удержался, фыркнул и тут же сделал вид, что поперхнулся горячим чаем. Том бросил на меня короткий взгляд, но мгновенно опять переключился на Меррифот.

— Ну, я уверена, что с твоими способностями ты легко найдешь работу, — говорила она. — Если нужна будет характеристика из школы, мы, конечно, всегда... Рэй, налей себе еще чаю. Возьми галету, не стесняйся... Скажи мне, Том, а ты уже думал, чем хочешь заняться? У тебя есть какие-то идеи насчет будущей профессии? У меня осталось не так много знакомых вне школы, но, может быть, я смогу с кем-то поговорить на твой счет.

— Есть, но...

Том уставился на свой чай. На щеках у него появился румянец.

— Это такие глупости, профессор. Простите, я не хочу об этом говорить.

Он криво улыбнулся, не поднимая на нее глаз.

— С чего бы это? — Меррифот отставила свой стакан. — Я же учитель, Том, а учителю, как священнику или колдомедику, можно сказать все.

Она засмеялась.

— Признавайся уже.

— Собственно говоря, — Том по-прежнему смотрел в стол, — я мечтаю после школы остаться преподавать в Хогвартсе. Вот Рэй знает...

Я ни разу в жизни не слышал, чтобы Том проявлял хоть малейшую склонность к педагогике. Но сделал вид, что для меня это не в новинку, и кивнул.

— Но я понимаю, — продолжал Том, — что это несерьезно. Чтобы стать преподавателем, нужны огромные знания и жизненный опыт, которых я вряд ли смогу достичь.

— Не скажи, — возразила Меррифот. — Конечно, тебе придется много учиться, но вообще в этом нет ничего невозможного. Не боги горшки обжигают, поверь мне.

Она о чем-то задумалась и привычно полезла в карман брюк за сигаретами, но тут же спохватилась и мрачно махнула рукой.

— Кстати, насчет работы... Знаешь, я давно хочу убедить совет попечителей ввести ставку лаборанта по ЗОТИ. Годы у меня уже не те, нужен помощник. Если получится — ты бы согласился поработать? Это, конечно, не бог весть какие деньги, но для начала лучше, чем ничего. Нагрузка будет немаленькая, ведь надо же и учиться, но ты мальчик трудолюбивый, справишься. А там и со служебным жильем на лето что-нибудь решим. Ну?

Том поднял голову и смущенно улыбнулся ей

— Профессор, я...

Он запнулся, покраснел. Меррифот замахала руками.

— Погоди благодарить, дело-то еще не сделано. Будем говорить гоп, когда перепрыгнем. Но, если что, я могу на тебя рассчитывать?

— Да, — сказал Том и лучезарно улыбнулся ей.

Когда мы спустя полчаса вышли из кабинета ЗОТИ и направились вниз по лестнице, я наконец рассмеялся.

— Слушай, как ты ее красиво разводил! Такими смотрел несчастными глазами — я чуть не прослезился!

— Лучше бы прослезился. Ты своим фырканьем все время мне мешал. Трудно было держать ее внимание. Кстати...

Он остановился. В коридоре первого этажа никого не было — все уже собрались в Большом зале на ужин, и оттуда доносился отдаленный невнятный шум.

— Что там насчет моего отца? — без всякой связи с предыдущим разговором спросил Том. — В кабинете ты думал что-то о моем отце. Я не мог "считать" как следует, был занят Меррифот. Но все же услышал. Ну?

— Понятия не имею. Должно быть, подумал, что ты потерял мать и не знаешь своего отца, так что идти тебе после приюта и вправду некуда.

— Это неправда, — спокойно сказал он. — И почему ты сейчас, в эту самую минуту, выставляешь мысленный блок? Что ты от меня скрываешь, Рэй?

— Просто не хочу, чтоб ты копался у меня в мозгах без моего разрешения. Ничего больше. Ты тоже, знаешь ли, не все мне доверяешь.

— Что именно я тебе не доверяю?! Я же сказал о Робертсон. Тебе первому, заметь.

— Ну, спасибо! Для меня, конечно, очень важно знать, с какой девчонкой ты встречаешься. А ничего более существенного в твоей жизни не происходит, так ведь?

— Рэй, что с тобой случилось? Ты целый день злишься на пустом месте. Ты же знаешь — если у меня есть какие-то планы, я всегда тебе рассказываю.

— Да. Если я случайно оказываюсь поблизости, и не получается их от меня скрыть — как сегодня с Меррифот!

— Рэй, я правильно понял, что должен отчитываться тебе о каждом своем шаге?

— Не должен. Но и в мои мозги не смей лезть. Какое ты имеешь право контролировать, что я думаю?! Мне начинает казаться, что Альфард был прав насчет ошейника!

Я осекся, но было поздно — слова уже вылетели наружу. Теперь не вернешь...

— Даже так? — Том холодно посмотрел на меня. — Ладно, Рэй. Прости. Впредь я не стану вмешиваться в твою жизнь и в твои мысли тоже.

Он развернулся и ушел, а я остался стоять, как дурак, в коридоре.

Конечно, у меня было оправдание. Я сделал это потому, что таковы были условия договора. До Рождества я не должен был сообщать Риддлу о том, что случилось летом и о чем он не помнил. Он же сам меня просил... Я должен был сопротивляться легилименции, должен был отпираться вплоть до скандала. Потом, прочтя дневник, он все вспомнит и поймет, почему я так себя вел.

Это было верно, но на душе все равно стало на редкость мерзко. И даже не потому, что мне предстояло еще как-то мириться с ним или терпеть размолвку до Рождества. Дело было совсем не в этом.

В глубине души я твердо знал, что сам хотел ссоры. Я намеренно провоцировал Тома и получал от этого странное, смешанное с болью удовольствие. Нарывался, нарывался — и нарвался.

Знать бы еще, какого черта мне это понадобилось…

Но я не знал. Глава 27

Осень 1942 года была холодной и короткой. Уже к середине сентября на деревьях почти не осталось листьев, от порывов ветра в окнах дребезжали стекла, а пламя свечей вздрагивало. Печи то и дело начинали чадить, и Прингл, ругаясь, отправлялся прочищать дымоходы.

Я часто уходил на озеро, облюбовав там маленькую заводь, по берегам поросшую кустами вербы. От заводи сквозь ветки было видно все огромное зеркало озера, которое на ветру покрывалось рябью и напоминало серую черепичную крышу. Временами через облака пробивалось солнце, освещая все странным, фееричным светом. На волнах в это время появлялись рябиново-красные отблески, словно в глубине кто-то рассыпал янтарь. В заводи же вода оставалась спокойной и прозрачной, сквозь нее были видны длинные темно-зеленые плети водорослей и уходящая вглубь старая железная цепь. Не знаю, что было на том конце цепи, — мне так ни разу и не удалось ее вытащить.

Я подолгу смотрел на воду и думал о всякой всячине, желательно как можно более далекой от моей нынешней жизни: например, о затопленном городе Ис у побережья Бретани и о том, могут ли его найти магловские подлодки. Говорят, там иногда можно услышать звон колоколов из-под воды. Может быть, и в школьном озере есть что-то подобное? И если нырнуть и поплыть, касаясь рукой железной цепи, то рано или поздно увидишь дома, в окна которых заплывают рыбы, бывшую рыночную площадь, облюбованную русалками, и заросшую водорослями мостовую. Странно даже, что никто до сих пор не решился на такое путешествие. Хотя, возможно, город заколдован, и, поднявшись на поверхность, окажешься совершенно в другом месте или даже в другом времени. Школа и ее обитатели станут невидимками для тебя, а ты — для них, пройдешь мимо и не заметишь...

С тех пор, как мы с Томом рассорились, ничего не изменилось. Он несколько раз пытался помириться, но словно какой-то внутренний демон заставлял меня отвечать издевками, так что Том, пожав плечами, уходил. Потом ему, кажется, стало все равно. А мне было тоскливо, но я никак не мог заставить себя сделать шаг навстречу. Мучился, но не хотел первым идти на попятный. Злился, то скучал по нему, то чуть ли не ненавидел — и никак не мог понять, что же, собственно, происходит. И не чувствовал в итоге ничего, кроме гнетущей пустоты, как будто из моего мира разом вырезали половину.

Жизнь нашей компании я наблюдал в это время со стороны. Меня из нее не вычеркивали — наоборот, Розье и Флинт несколько раз пытались помирить нас с Томом. Но я сам отстранялся, не хотел ни в чем участвовать. Между тем в жизни не только компании, но и всего факультета происходили перемены. Слизерин медленно, но верно превращался в хорошо организованную, почти военную структуру. Как-то незаметно на каждом курсе выделился неофициальный лидер — их называли "старшими", — и Том в качестве старосты факультета имел дело только с ними. Лидеры несли ответственность за то, что творилось у них на курсе. Они входили в нашу компанию, которую с недавних пор наполовину в шутку, наполовину всерьез стали называть "ближним кругом". Это было во многих смыслах удобно и выгодно, не говоря уже о том, что вызывало зависть. Зато и доставалось лидерам за нарушения их подопечных не на шутку. На втором курсе "старшим" был Селвин, плотный рыжеволосый пацан. На первом — Вилли Трэверс, которого Том очень опекал. Сам Вилли смотрел на Риддла снизу вверх, со смесью восторга и ужаса, и верил ему безоговорочно.

Все, за что с факультета снимали баллы, перестало быть личным делом нарушителя — теперь это было чуть ли не намеренным преступлением против всех. Что было вполне в духе Слизерина с давних пор, так что принцип приняли без особой внутренней ломки. Факультет важнее отдельных людей; факультет должен всегда быть заодно; хорошо то, что усиливает Слизерин, плохо то, что его ослабляет; думай прежде всего о факультете, а не о себе; помоги другому слизеринцу, а факультет всегда тебе поможет и никогда не оставит в беде...

Этот кодекс никому не приходило в голову записывать; тем не менее, младшим курсам его внушали постоянно, так что они знали эти "заповеди" почти наизусть, словно впитали их в плоть и кровь. На факультете появилась касса, в которую следовало сдавать обязательные взносы. Из них устраивали общие вечеринки и помогали выходцам из бедных семей и тем, у кого родители погибли на фронте. Лидеры контролировали поведение своих подопечных — какими методами, никого не касалось, — потому что за все спрашивали с них, а нарываться на возмездие даже не от самого Тома, а от "ближнего круга" никому не хотелось. Зато во внешнем мире Слизерин никто не трогал — Том брал на себя все переговоры с преподавателями, и почти всегда ему удавалось "отмазать" нарушителей. Да и среди студентов желающих ссориться со слизеринцами было мало, потому что факультет жестко защищал своих. Никто не смеет обижать слизеринца, гласил неписаный принцип; а кого надо, мы и сами обидим...

Слагхорна новое положение вещей вполне устраивало — Слизерин с большим отрывом держал первенство школы по баллам. Вдобавок на факультете можно было вовсе не появляться, хотя декан и раньше не утруждал себя посещением студентов. Теперь же Том брал на себя решение любых вопросов, и Слагхорн во всем полагался на него.

Новые порядки касались, правда, не всех. Это была чисто мальчишеская система — распространить ее на девочек, этих непонятных и непредсказуемых существ, никому и в голову не приходило, да и нужды не было. Так что девчонки только посмеивались, глядя со стороны на мужские игры в иерархию. Старшекурсники тоже были на особом положении — они не трогали наш курс, мы не трогали их. Тем более что там были входившие в "ближний круг" Нотт и Руквуд, так что обеспечить поддержку новой политики оказалось несложно. Еще не трогали Блэков — те всегда держались особняком, и общие правила на них по взаимному молчаливому согласию не распространялись.

Единственным серьезным очагом сопротивления оставалась квиддичная команда. Капитаном в прошлом году стал Эдриен Дэйвис. Раньше они с Томом неплохо ладили, но сейчас Дэйвис, видно, слишком сильно чувствовал угрозу своему авторитету — ведь капитан обычно имеет на факультете большой вес. А тут его, выходит, оттеснили на задний план, и кто? Мальчишка на год младше. Что с того, что он староста? Чего ради заводит свои порядки?

Началось с того, что из команды выгнали Нотта — по какому-то надуманному предлогу, кажется, за опоздания на тренировки. Потом Дэйвису удалось заручиться поддержкой почти всего четвертого курса, где учился ловец, Абраксас Малфой, которого сокращенно звали Касси. У Касси было худое узкое лицо, светлые, почти белые волосы и упрямый взгляд. Он происходил из семьи разбогатевших производителей котлов откуда-то из Уилтшира. Говорили, что у деда Касси деловая хватка была как у бульдога, и он буквально душил конкурентов. Фамилия его в те времена звучала как "Мэлфорд", но, поднявшись в высшие слои, дед Касси решил ее облагородить и переделал на французский лад. Очень скоро он узнал, что совершил ошибку, — добрые люди разъяснили значение красивого словечка "Malfoi"[6], — но решил оставить все, как есть, к сведению соперников. "Пускай не верят, так и надо, я вот тоже никому не верю, — говаривал он. — А если еще начнут бояться, так мне же лучше".

Понятно, что в такой семье и внук отличался сильным характером — во всяком случае, еще на первом курсе, когда Абраксаса Малфоя дразнили из-за дурацкого имени (дедушка считал его очень аристократичным), Касси быстро отбил у насмешников охоту язвить. Он пользовался большим влиянием на своем курсе, и именно ему бы стать лидером и войти в "ближний круг" — но Касси не желал подчиняться и выбрал войну. После нескольких жестоких, но не достигших успеха карательных экспедиций со стороны нашей компании и ответных выпадов четвертого курса установилось вооруженное до зубов перемирие. Том решил не форсировать события — почему-то он был твердо уверен, что Малфой никуда от него не денется.

После того, как на факультете заметили, что мы с Риддлом в ссоре, Дэйвис принялся предлагать мне дружбу, очень явно и неуклюже. Я ее не отвергал, но и принимать не спешил. Компания Дэйвиса мне не нравилась — там не было таких интересных разговоров, как у нас, не было такого риска и азарта. Шутки были не особо изобретательны, а войну с Томом они вели слишком примитивно, в лоб, что называется. Помогать им против своих я не собирался, перемывать кости Тому в обществе Дэйвиса — тем более, а на его расспросы отвечал уклончиво. Уж слишком капитан квиддичной команды был любопытен: о чем, мол, рассказывает нам Маркус Флинт, не симпатизирует ли он Гриндельвальду... Вскоре у меня появились подозрения, что Дэйвис-то и доносит на нас директору, стараясь убедить того, что в компании Риддла ведется агитация в пользу немцев и чуть ли не создается подпольная ячейка помощи Гриндельвальду. В условиях войны, при всеобщей шпиономании, это было серьезное обвинение. Люди иной раз попадали в Азкабан и за меньшее.

Дэйвис был не первым и не последним, кто мечтал отомстить Тому за обиды, очень может быть, что и вымышленные. За свою жизнь я почти не встречал людей, которые были бы равнодушны к Риддлу. Одни его боготворили, другие пытались уничтожить, но всегда были затронуты некие сильные чувства. При этом желающих общаться с Томом было намного больше, чем тех, кого он приближал к себе. Не попавшие в число избранных зачастую начинали мстить — так отвергнутая любовь иной раз перерастает в слепую ненависть. И тогда, и в дальнейшем самыми упорными и яростными противниками Темного Лорда становились те, кто надеялся на его благосклонность, но не получил ее.

В то время я более чем хорошо их понимал. Временами я почти ненавидел Тома. Это было совершенно иррациональное чувство, ведь никто, кроме меня, не был виновен в разрыве. Но меня снедала жажда мщения. Причем, в отличие от Дэйвиса, орудие мести все время было у меня в руках, и я мог пустить его в ход в любой момент.

Держать у нас в спальне тот самый зашифрованный дневник и кольцо с черным камнем я не рисковал и нашел для них другое укрытие — спрятал в библиотеке на нижней полке одного из шкафов, за слежавшимися от времени стопками газет тридцатилетней давности. Судя по слою пыли, туда годами никто не заглядывал. Достать дневник и переправить его в аврорат было бы делом нескольких минут. Иногда искушение становилось настолько сильным, что я боялся даже подходить к библиотеке.

Конечно, рано или поздно, даже много лет спустя, со мной рассчитались бы за предательство. Но удерживало меня вовсе не это. Остатками разума я понимал, что на самом деле хочу не мстить Тому, а, наоборот, с ним помириться — просто злость заставляет меня действовать таким извращенным способом. Так ревнивая жена, узнав, что муж завел любовницу, подливает ему яд в кофе, хотя в глубине души желала бы вернуть его, а вовсе не убить…

Чтобы Том не догадался о моих мыслях, я так старательно "закрывался" в его присутствии, что у него, должно быть, от моей окклюменции постоянно болела голова. К счастью, виделись мы редко, Риддлу было не до меня. Он развернул такую обширную деятельность, что непонятно было, откуда берутся силы. Помимо учебы и факультетских реформ, Том в начале октября стал-таки лаборантом у Меррифот. Профессор подошла к делу серьезно и принялась готовить его к роли преподавателя, хотя вслух об этом не говорила. Так что теперь у него были трижды в неделю дополнительные занятия по ЗОТИ; вдобавок Меррифот приносила ему стопки книг из своей личной библиотеки и требовала чуть ли не вызубрить их наизусть.

Помимо этого, Том продолжал помогать с уроками Хагриду и вдобавок не отступился от намерений касательно Минервы. Он держался от нее на расстоянии, но не прекращал ухаживаний, иной раз очень изобретательных. Когда Робертсон входила в Большой зал, над ее головой рассыпались фейерверки, или же она шла по ковру из цветочных лепестков; а бывало, что утром перед входом в гостиную Гриффиндора появлялся настоящий сад с яблоневыми деревьями, птицами и травой. Ничего особенного в этом не было — в принципе, на такое колдовство способен любой волшебник, — но иллюзии были очень реалистичны, так что, касаясь ствола наколдованной яблони, можно было почувствовать шершавую поверхность и даже увидеть муравьев, деловито спешащих куда-то по трещинам коры.

Столь явные признаки внимания не могли остаться незамеченными — на Робертсон откровенно пялились и болтали у нее за спиной. Все это выводило Минерву из себя. Она разыскивала Тома на переменах и возмущенно требовала, чтобы он прекратил свои штучки. Но потом, с чисто женской непоследовательностью, начинала расспрашивать, какие заклятия он использовал и как закреплял эффект. Спор обычно затягивался до звонка на урок, а на следующей перемене Минерва уже стояла у двери класса, когда мы выходили, чтобы продолжить разговор. Не обращая внимания ни на кого вокруг, она уводила Тома к окну, раскладывала на подоконнике справочники и, то и дело отбрасывая волосы, чтоб не мешали, принималась доказывать ему, в какой формуле он допустил ошибку.

В другой раз эти двое могли остановиться поболтать посреди коридора, так что толпа школьников огибала их, словно морское течение — остров. Постепенно от трансфигурации они перешли к литературе и политике и теперь часами бродили вокруг озера, держась за руки — Том в школьной мантии, Минерва в стареньком коричневом пальто и перчатках. Когда он превращал встретившиеся по пути камни в кроликов, Минерва тут же заставляла их обернуться стайками птиц. Подчиняясь движению палочки Тома, птицы становились облаками и проливались дождем — Минерва смеялась и наколдовывала из воздуха зонт, под которым прятались оба.

Наверное, ей одной во всей школе еще не ясно было, что это любовь.

Все остальные давно уже все поняли. Минерва была анимагом и превращалась в кошку, так что над Томом посмеивались: мол, выбрал жену, которую легко прокормить, мышей она сама себе наловит... Девочки со Слизерина ненавидели Минерву лютой ненавистью, хотя выражали это по-разному. Маленькая Эйлин Принс замкнулась и почти ни с кем не разговаривала, Патриция Деррик рассказывала всем, какая Робертсон дура, да еще и ходит в штопаных чулках, а Лорин Яксли строила планы, как бы подлить ей яду или, по крайней мере, отворотного зелья. Правда, так и не решилась — побоялась ссориться с Томом.

Бывший кавалер Минервы, Джордж МакГонагалл, тоже все видел — не слепой, как-никак, — и чем дальше, тем больше выходил из себя. От природы добродушный, он поначалу просто ждал, пока увлечение пройдет. Потом попытался поговорить с невестой серьезно и добился только того, что Минни отказалась сидеть вместе с ним на уроках. Наконец он не вытерпел и прислал Тому записку с формальным вызовом на дуэль — в шесть часов вечера в пустом коридоре четвертого этажа.

Слухи о дуэли быстро распространились, и зрителей набралось немало. Кроме гриффиндорцев и слизеринцев, пришли еще хаффлпаффцы, а также Даррен Малсибер и несколько других студентов с Рэйвенкло, всем своим видом показывавших, что они выше подобных глупостей и им невыносимо скучно. Сзади над толпой возвышалась лохматая голова Хагрида, а у стены, небрежно прислонившись к ней и глядя исподлобья, стоял Касси Малфой. Надо же, и этот пришел посмотреть...

МакГонагалл сильно нервничал, даже со стороны было видно, как у него дрожат руки. Он явно уже жалел, что ввязался. Прислав вызов, он тем самым публично признал, что его обошли, был смешон и знал это.

Том пришел минута в минуту, пробрался через толпу, окружавшую МакГонагалла, и сказал ему так дружески, словно они собрались вместе выпить пива:

— Привет. Прости, что заставил ждать.

Джордж не удостоил его ответом. Наблюдатели расступились, освобождая место для дуэлянтов. Аластор Моуди с Гриффиндора, который до последнего пытался отговорить МакГонагалла от дурацкой затеи, раздраженно дернул плечом и вышел на середину, чтобы взять на себя обязанности рефери.

— Правила все знают? Деретесь, пока один из противников не будет разоружен или не признает себя побежденным. На счет "три" — начинайте.

Он отошел назад и, стоя у стены, громко стал отсчитывать:

— Один... два... три!

— Expelliarmus! — тут же выкрикнул МакГонагалл. Губы у него дрожали, очки сбились набок.

Том, стоявший напротив, лишь приподнял бровь и чуть повел запястьем. Летевшее в него заклятие ушло в сторону и ударило в стену, выбив кусок штукатурки. Зрители отскочили подальше. Стало тихо, слышалось только шумное дыхание Джорджа и потрескивание факелов.

— Нападай! — потребовал МакГонагалл.

Том отрицательно покачал головой.

— Трус!

Том пожал плечами.

Следующее заклятие ударило в него мгновенно, но в нескольких дюймах от Тома словно сам собой появился в воздухе блестящий пузырь магического щита. Яркий луч заклятия срикошетил обратно в МакГонагалла и сбил того с ног.

Теперь Джордж окончательно потерял голову. Он весь побагровел и раз за разом слепо бросался в драку, уже ни о чем не думая. Вспышки заклятий летели из его палочки, словно магловские трассирующие пули, но ни одна не достигла цели — они уходили в сторону или возвращались обратно, отшвыривая самого МакГонагалла к стене. Вскоре Том начал развлекаться, сохраняя при этом спокойно-вежливое выражение лица: заставлял заклятия противника на лету менять направление движения, рассыпаться фейерверками, вспыхивать и сгорать, словно угольки, распадаться на бумажные самолетики... Рэйвенкловцы каждый раз громко аплодировали — увидев вместо банальной драки поединок интеллектов, они прониклись к Риддлу симпатией.

Расстояние между дуэлянтами постоянно сокращалось — Том был уже всего в нескольких футах от Джорджа, а тот никак не мог в него попасть. Летевший в Тома огненный шар прямо в воздухе превратился в ком снега и лавиной обрушился на обоих. Дуэлянты теперь стояли по колено в снегу, а лицо разгоряченного Джорджа покрылось капельками от тающих снежинок. Вокруг смеялись, в коридоре пахло зимой и хвоей. Драка превращалась в рождественскую забаву, в театральное представление. Палочка Тома чуть дернулась, и на стенах появилась изморозь, а на факельных скобах — искрящиеся отблесками огня сосульки. Коридор покрылся слоем льда; Джордж поскользнулся на нем, размахивая руками, и выронил собственную палочку, которая, вращаясь, откатилась к окну и замерла под подоконником. Раздались аплодисменты. Джордж кинулся было за палочкой, но Моуди схватил его за рукав:

— Стой! Ты разоружен, дуэль окончена.

— Это нечестный прием!

— Кодекс позволяет превращать опору под ногами противника в лед, песок или воду. Риддл же не подножку тебе поставил — он применил заклятие, так что все честно...

МакГонагалл, кажется, был готов наброситься на Тома с кулаками, но тут послышался шум, и через толпу зрителей пробилась Минерва. Волосы у нее растрепались, глаза сверкали.

— Что здесь происходит?! Как вам не стыдно! Вы ведете себя как варвары, а не как цивилизованные люди! Что вы себе навообразили? Как посмели? Я свободный человек, а не ваша рабыня! Видеть вас обоих не хочу!

Ей, кажется, очень хотелось влепить кому-нибудь пощечину, но она никак не могла решить, Джорджу или Тому, так что просто развернулась и ушла. Кто-то попытался засмеяться, но Том нашел взглядом весельчака в толпе и так на него посмотрел, что тот мгновенно заткнулся.

Убедившись, что забава окончена, зрители стали расходиться. МакГонагалл тоже ушел, ни на кого не глядя; его приятель Хупер что-то втолковывал ему, бросая на Риддла раздраженные взгляды. Хагрид неловко топтался на месте, раздираясь между восторженным отношением к Тому и лояльностью к собственному факультету.

— Спасибо за поддержку, — сказал Том Аластору.

— Не за что, — холодно ответил тот. — Я просто следил, чтобы все было по правилам.

Он ушел вслед за гриффиндорцами, а слизеринцы потянулись в подземелья. Розье оживленно болтал с Томом; мне очень хотелось подойти, но я не стал. Он и так получит свой звездный час славы — еще бы, такое шоу устроил... Вдобавок на Малфоя он, кажется, тоже произвел впечатление, так что в команде противников наметилась трещина. Ну и отлично. Значит, обойдется без меня. Пошел к черту.

Я слегка оттаял только к концу октября, и все благодаря походам в Хогсмид, где у нас появилась своя тайна. Тайну звали Милки.

Сейчас я не могу даже вспомнить, как ее звали на самом деле. То ли Сьюзен, то ли Мэри. Но все знали ее по прозвищу, которое и вправду очень подходило — такая она вся была молочная. Белокожая, словно из фарфора, полная, теплая, сладко пахнущая, со светлыми, почти соломенными волосами и огромными глазами василькового цвета. Мне Милки казалась очень красивой — настолько, что ее не портила даже густо наложенная губная помада кричащих оттенков.

Милки работала в "Сладком королевстве" продавщицей, а до того жила в Лондоне. Но во время одной из бомбардировок ее ранило на улице осколком, и с тех пор она так панически боялась войны, что постаралась уехать от нее как можно дальше и добралась до Хогсмида. Милки была сквибом, но относилась к этому философски — привыкла. Хотя в глубине души, кажется, страдала и очень мечтала выйти замуж за волшебника, в надежде, что хотя бы дети будут нормальными.

Характер у Милки был веселый и легкий, она любила ни к чему не обязывающие приключения и новизну. Уж не знаю, кто первым из факультетских старшекурсников открыл в ней это свойство и нашел ему практическое применение — но за четыре или пять лет, что Милки прожила в Хогсмиде, она инициировала во взрослую жизнь не одно поколение слизеринцев. А в этом году наша компания узурпировала Милки для себя, пресекая попытки кого-либо с других факультетов завязать с ней знакомство.

Обычно, когда у нас были выходные в Хогсмиде, а у Милки — свободный день, мы уходили с ней на окраину деревни, где уже начинался лес, и там жгли костер, пекли в золе картошку, пили сливочное пиво и болтали о всякой чепухе. Милки была благодарным и нетребовательным собеседником. Ее смешили истории о наших школьных проделках и восхищали рассказы об учебных дисциплинах, которые нам казались скучными, а ей, сквибу, — недоступными и потому фантастически прекрасными. Милки вообще очень любила магию, и мы изощрялись, как могли, чтобы ее развлечь, — создавали для нее из воздуха букеты орхидей, запускали в небо фейерверки, осыпали ее золотым дождем. Это были, конечно, примитивные фокусы, достойные первокурсников, но Милки радовалась и тому.

В начале любой из таких наших посиделок Милки всегда была невероятно капризна и разборчива. Чтобы удостоиться права пойти с ней в лес, нужно было поразить ее воображение чем-нибудь этаким. Чаще прочих это удавалось Эйвери — Милки вообще ему симпатизировала. Но после третьей или четвертой бутылки сливочного пива она становилась куда сговорчивее, и там уже шли все остальные по кругу.

Зимой мы с Милки отправлялись в "Кабанью голову" — тогда это было место с очень сомнительной репутацией. Встретить там кого-то еще из студентов или преподавателей было маловероятно, а остальным посетителям до нас не было никакого дела. Денег, чтобы снять комнату на час, ни у кого не было, и мы умудрялись уединяться с Милки для быстрого общения в самых странных местах — то в туалете, то вообще в закутке под лестницей. Бармен, кажется, обо всем догадывался, но нас не прогонял.

Вспоминая об этом, я поражаюсь нашей беспечности. Подростки военного времени, рано узнавшие об изнанке жизни, во многих вопросах мы все равно были ужасно наивны. Нам не приходило в голову использовать магловские презервативы (даже если бы в Хогсмиде времен войны их можно было достать), потому что это считалось неромантичным, немужественным и вообще пригодным только для маглов. Мы не думали о том, что Милки может забеременеть или заразить нас всех чем-нибудь — вряд ли она расточала свои ласки только студентам Хогвартса... Но, видно, нам просто везло, как всем новичкам, и ничего ни разу не случилось.

Альфард с нами к Милки не ходил и брезгливо морщился, когда мы о ней упоминали. Не участвовал в наших "посиделках" и Том. Как ни странно, это немного примирило меня с ним, потому что теперь я уже не чувствовал собственной ущербности — мол, у него есть девушка, а у меня нет. Том, наоборот, оказался по сравнению с нами в невыгодном положении, ведь, зная характер Минервы, было сомнительно, что она позволит ему до свадьбы нечто большее, чем поцелуй в щечку. Розье и Нотт зазывали его с нами, дразнили монахом и предсказывали всякие неприятности от воздержания. Том отшучивался, но так ни разу и не пошел.

В конце октября Риддлу пришло письмо от Долохова, отрывки из которого он вслух читал в спальне. Тони был в тренировочном лагере где-то недалеко от Глазго — более точные сведения приводить было нельзя по требованиям военной цензуры. Жилось ему там, судя по всему, неплохо — по выходным военнослужащих отпускали в соседний магловский городок.

"Я пристрастился смотреть ихнее кино — это вроде долгой-долгой колдографии, ну, ты знаешь, — писал Долохов. — Чтоб не бросаться в глаза, мы носим магловскую военную форму, тем более что и десантироваться, скорее всего, будем вместе с маглами. Так что я научился маскироваться под них будь здоров. Магловские девчонки бывают ничего и к солдатам относятся очень по-доброму. Всеми силами скрашивают нам военные будни — ну, ты понял, о чем я. Еще с нами тут стоят американцы и австралийцы, в целом неплохие ребята. Некоторые из них были под Дьеппом и вообще хлебнули войны, так что по их рассказам я уже представляю, что нас ждет".

Куда их отправят потом, Тони не писал, но и так было нетрудно догадаться — в Северную Африку, где британские войска наступали на позиции, занятые немецкой танковой армией, недалеко от городка Эль-Аламейн. Одновременно там шли бои между волшебниками — Гриндельвальду был очень нужен доступ к магическим центрам Египта. Во всяком случае, ничем иным, как его влиянием, нельзя было объяснить, что немцы на тот момент увязли в пустыне вместо того, чтобы захватить Мальту. А ведь это было бы куда более логично и целесообразно. Должно быть, без легкого империо, наложенного на магловское военное командование, тут не обошлось... Но все это я узнал, ясное дело, уже после войны, а в те дни ее логика, скрытая за перемещением флажков на карте, была мне совершенно непонятна.

Часть письма Том не стал читать, сказав, что это неважно. У меня почему-то было стойкое чувство, что написанное касается меня. Так что на следующий день, когда Тома куда-то позвали на перемене, я тайком влез в его сумку. На свернутом в трубку пергаменте не было даже простейших шифровальных чар, и я заподозрил, что его оставили там специально для меня. Ну и ладно...

В начале письма не было ничего особенно интересного — пара слов о матери, рассказы о знакомых слизеринцах, кто ранен, кто на фронте. Все это Том уже зачитывал. Так что я перешел сразу к концовке — и не прогадал.

"Спасибо за "Хоббита". Прикольная книга. Ржали над ней всей казармой. Чего только маглы не напридумывают насчет магии! Это ж надо — перепутать гномов с гоблинами, да еще так все переврать! Но про дракона и троллей здорово, да и хоббиты вроде смышленые ребята, хотя подозрительно смахивают на домашних эльфов.

Теперь о прочих делах. С чего вдруг ты решил разругаться с Рэем? Он и сам хорош — ведет себя, как девчонка, дуется не пойми с чего. Но ты-то зачем на это ведешься? Не нравится ему, что ты роешься у него в мозгах, — значит, и не надо. Или хоть не показывай этого так явно. Ты вообще любишь давить на людей, это твоя ошибка, если хочешь знать. И то, что ты сейчас делаешь на факультете, — лучше б так не спешил. Не подставляйся. Хотя это твое дело, конечно, тут я тебе не советчик.

Если Рэй что-то знает насчет тебя, но не говорит, так все равно потом скажет. Хоть он и придурок, зато всегда тебя поддержит, что бы ни случилось, в отличие от всей той своры, что сейчас смотрит тебе в рот, а завтра забросает камнями при первой же неудаче. Зачем тебе подпевалы вроде Руквуда и прочих? Ты слишком падок на лесть, как по мне. Если хочешь хороший совет, никогда не ссорься со своими — они прикроют тебе спину в случае чего. Здесь, в армии, начинаешь это понимать как никогда, потому что в любой момент тебя могут прикончить. Тут-то до тебя и доходит, что ценнее всего на свете — верность. Ребята, которые были на фронте, живо бы тебе это объяснили.

Так что смотри мне там, без глупостей. И вообще будь поосторожнее, а то ты сильно круто берешь. У тебя и так врагов будет вагон и маленькая тележка, не спеши обзаводиться новыми. Насчет Минни — желаю успеха. Хотя вроде ты пишешь, что у вас с ней все на мази. Пацанам привет, особенно Розье — как он, оклемался чуть-чуть? У нас тут есть пара человек, которые были в одном подразделении с его папашей под Дьеппом, но толком о его судьбе никто не знает, так что и сообщить пока нечего.

Не знаю, когда смогу написать в следующий раз, — на днях нас уже отправляют на фронт. Как смогу, пришлю сову. В общем, держись там. Удачи.

А.Д.".

Ничего нового я в письме не увидел. Разве что раньше не подозревал, что Том настолько доверяет Долохову. Определить собственные чувства я не мог — одновременно и злился, что он посвятил Тони в историю нашей ссоры, и радовался (значит, ему это не так уж безразлично), и был раздражен тем, что меня походя назвали придурком. А вообще Долохов прав — все это так глупо... Война идет, люди гибнут, а мы тут копаемся в своих мелких обидах.

До вечера я был под впечатлением от письма, настолько, что оно крутилось у меня в голове, когда я пытался в библиотеке писать реферат по чарам. Было уже совсем поздно, над столами лишь кое-где горели лампы — даже самые стойкие читатели постепенно расходились. Сложив книги, я уже собирался уходить, как вдруг заметил за дальним столом Тома Риддла.

А перед ним — подшивку газет.

Даже не приглядываясь, я мог бы сказать, что это выпуски примерно за июль. И что текст, который он сейчас читает так внимательно, морща лоб, начинается с чего-то вроде: "Морфин Гонт, 49 лет, проживающий по адресу: Неттли-Хауз, Малый Хэнглтон, Сассекс, арестован по обвинению в убийстве магловской семьи...".

Черт, значит, он опять копается в истории Гонтов! Воспоминания о том, что этот путь он уже однажды проходил, скорее всего, стерлись вместе с историей летнего посещения Малого Хэнглтона.

Нельзя, чтоб он это делал. А то точно влезет, куда не надо, — он же не знает, что все, касающееся Гонтов, для него сейчас смертельно опасно.

Я в три широких шага преодолел разделявшее нас расстояние. Так и есть — в глаза мне бросился заголовок "ЗАДЕРЖАН ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ В УБИЙСТВЕ". Я бесцеремонно захлопнул подшивку, так что Том едва успел отдернуть руку.

Он поднял голову и изумленно посмотрел на меня.

— Не лезь в это дело, — сказал я тихо, чувствуя, как меня всего трясет. — Не надо. Я тебе сам расскажу на Рождество. Потерпи. Просто поверь мне и не ищи больше ничего о Гонтах, ладно?

— Ладно, — ответил он, не сводя с меня пристального взгляда.

Я помолчал и неожиданно для себя добавил:

— Дэйвис — стукач. Он доносит на тебя Диппету. Будь осторожен.

— Я знаю, — спокойно ответил Том. — Я просто пока не решил, что с ним делать.

Мы еще с полминуты смотрели друг на друга. Потом он поднялся:

— Ну что, возвращаемся на факультет? А то уже закрывают.

— Давай только сначала покурим где-нибудь в тихом углу.

— Конечно, — согласился он, поставил подшивку на место и перебросил свою сумку через плечо. — Пошли?

Я кивнул. Том посмотрел на меня и вдруг улыбнулся, склонив голову набок и зажмурив один глаз. Я фыркнул и сделал вид, что хочу ударить его в живот, он, смеясь, уклонился.

А потом я забрал свои книги, и мы ушли.

Глава 28

Холода становились все сильнее — первого ноября уже выпал снег, на месяц раньше, чем обычно. Лужайка перед входом в школу напоминала побитую молью шубу, покрытую белыми пятнами там, где черный жесткий мех проели до основания. Просыпаться утром было все труднее, а безвкусная жженая бурда, которую давали за завтраком под видом кофе, ничуть не помогала. Вдобавок у меня кончились сигареты, а до следующего похода в Хогсмид оставалась еще целая неделя. Жизнь казалась мрачной, все раздражало.

Вечером в субботу накануне похода в Хогсмид мы сидели в подсобке кабинета ЗОТИ. С недавних пор Том уходил сюда ночевать. Мне он объяснил, что здесь у него не так болит голова от чужих мыслей — к счастью, красношапочники и гриндилоу не имеют привычки думать. Остальные считали, что Тому просто хочется иметь пускай и не совсем настоящее, зато собственное жилье.

Он где-то задерживался, и мы уже успели отпереть дверь подсобки и растопить печку. Здесь было куда уютнее, чем в нашей просторной спальне. Маленькое окно вздрагивало от порывов ветра, через приоткрытую створку внутрь просачивался холодный воздух. Печка раскалилась так, что к ней нельзя было прикоснуться. Внизу, за железной дверцей, пеклись в золе картофелины. На подоконнике ярко горела лампа под зеленым абажуром, освещая раскладушку, застеленную тонким серым одеялом, аккуратно сложенные полотенце, мыло, зубную щетку, стопку учебников на полу.

Эйвери в отсутствие хозяина развалился на раскладушке и дремал в тепле. Розье, надев на руку толстую стеганую рукавицу, приоткрыл дверцу печки и, морщась от жара, переворачивал кочергой картофелины. Из печки вылетел сноп искр; несколько угольков отскочило на пол и погасло.

Я, зевая, подумал, что идиллию портят только странные существа, глазеющие на нас из всех углов. В полумраке за пределами круга света от лампы поблескивали зрачки кикиморы — вцепившись в прутья клетки тонкими костлявыми пальцами, она неотрывно следила за нами немигающим взглядом и что-то бормотала себе под нос. Гриндилоу кувыркался в аквариуме, то всплывая к поверхности, то переворачиваясь и уходя в глубину. В ящике стола возился и тарахтел боггарт. Желто-зеленый каппа, похожий на уродливого младенца с перепонками между пальцев, и костлявый, смахивавший на корягу "Джек-с-фонарем" равнодушно взирали друг на друга из соседних стеклянных емкостей. В дальнем углу зловеще светились глаза оборотня-чучела.

Розье словно прочел мои мысли.

— Как он тут спит, интересно? Я бы, наверное, глаз не смог сомкнуть. Взять хоть эту красотку... Ай!

Кикиморе не понравилось, что он стучит пальцем по ее клетке, и она резко прыгнула вперед. Внушительного размера зубы клацнули по железу, Колин едва успел отдернуть руку. Кикимора взвыла, тряся решетку.

— Не трогай их, — сказал Флинт, переворачивая страницу книги.

Каппа из своего аквариума глядел на нас, приоткрыв рот. Его щелевидные ноздри едва заметно вздрагивали. Но вспомнив, что за стеклом мы недоступны, он потерял к нам интерес и стал ковыряться в своей миске. Вытащил оттуда что-то, подозрительно похожее на кишки, ополоснул в стоячей воде, налитой в прикопанное в гравий корытце, и впился зубами. Кикимора следила за ним с завистью.

Один только красношапочник спал, зарывшись в мох и прикрывшись своим колпачком.

— Я бы тут точно свихнулся, — повторил Розье.

За стеной хлопнула дверь, я машинально вздрогнул. Пламя в печи, видимое сквозь щель заслонки, загудело и взвилось вверх от сквозняка. Дверь, которая вела в подсобку из класса, открылась, и вошел Том.

При его появлении живность в клетках заволновалась. Гриндилоу серебристой полоской нырнул на самое дно аквариума и мгновенно зарылся в ил — только мутное облачко взлетело. Каппа плюхнулся в свое "озерцо" и притаился там, высунув нос наружу. Джек-с-фонарем притворился сломанной веткой. Кикимора отпрянула от решетки, но не стала уходить далеко — села рядом, обтянув какой-то тряпкой худые колени. Даже боггарт в столе затих.

— Здорово они тебя боятся, — изумленно сказал Флинт, поднимая голову от книги. — Чем ты их так запугал?

— Ничем. Представь себе, я не делаю им ничего плохого. Не кричу, не морю голодом. А они почему-то при виде меня так и норовят забиться по углам. Зато слушаются.

Он плюхнулся на раскладушку, чуть не придавив Эйвери, и принялся раскачиваться на ней.

— Кто знает, может быть, я тоже нежить? Вот они и чувствуют собрата. Боятся.

Он нежно улыбнулся кикиморе. Та улыбнулась в ответ, показав острые зубы, и стала расчесывать пальцами длинные спутанные волосы.

Розье вытащил и раздал всем испекшиеся картофелины. Эйвери шумно дул на свою, перебрасывая ее в ладонях, Маркус наколдовал тарелку и вилку с ножом и принялся аккуратно разрезать картошку. Том подержал свою под охлаждающим заклятием, а когда она немного остыла, сел на корточки перед клеткой с кикиморой. Та жадно прильнула к решетке. Том принялся отщипывать куски теплой картофелины и кормить кикимору с руки.

— Увидишь, — сказал Розье, глотая воздух, потому что обжегся картошкой, — она тебе палец откусит... Ты чего так долго? С Минни был?

— Нет. Принимал отчеты за неделю у младших курсов.

— А-а... То, что детишки называют "субботней поркой"?

— Да. Понятия не имею, откуда взялось такое дурацкое название. Я на них ни разу даже голос не повысил.

— Но они все равно трясутся, как этот каппа. Голос-то ты не повышаешь, но вот то, как ты с ними разговариваешь...

— Как? — с интересом спросил Том.

— Жутко! — Розье передернул плечами.

— Ага, — подтвердил я. — Мягким-мягким, спокойным-спокойным голосом. "Расскажи мне, Селвин, почему ты совершил эту ошибку и как намерен ее исправлять? Я слушаю". И так улыбаешься... Представь себе, даже у меня от этого мороз по коже.

Флинт хмыкнул и сказал:

— Вот-вот. Прекрати пугать детей, Том.

— Им полезно, — весело ответил Том, просовывая каппе сквозь решетку мелко нарезанный огурец.— Ладно, боггарта покормлю утром... Вроде все.

— А чем ты кормишь боггарта?

— Собой. Выпускаю его и минут пятнадцать смотрю всякие страшные картинки, которые он мне показывает. Потом, как он насытится эмоциями, загоняю обратно в стол.

— Нормальные люди используют ридикулус, — сказал Эйвери.

— Если я буду гонять его ридикулусом, он с голоду умрет.

— А во что превращается твой боггарт?

— В разное, — уклончиво ответил Том. — Если начитаться детективов перед сном — то в отрезанные конечности, а если не сделать трансфигурацию — то в разъяренную Брэдли.

Я был почти уверен, что это неправда, но промолчал. Том поставил на печку чайник и полез в шкаф.

— Где-то здесь у профессора еще завалялись припасы... Колин, ты, говорят, сегодня опять схлестнулся с Хупером на большой перемене?

— Он сам ко мне прицепился!

— А почему ты позволил себя спровоцировать?

Розье закатил глаза.

— Ну вот, пришла моя очередь слушать этот твой спокойный тон... Да, сэр. Я полностью признаю свою вину, сэр. Мне сходить за розгами?

— Не паясничай, — Том вытащил из шкафа банку с вареньем. — Я ничего не имею против. Но не на людях, Колин, не на людях! Не надо подставляться и подставлять факультет.

— А что же, терпеть, как эта сволочь шляется по коридорам?

— Зачем же? И до него дойдет черед. Но осторожно, чисто, аккуратно, чтоб никто из наших не пострадал. Только на таких условиях. И не раньше, чем разделаемся с Дэйвисом.

Флинт поднял голову и внимательно посмотрел на Тома.

— Маркус, — тот поднял ладони, словно защищаясь, — я знаю, что ты не одобряешь таких вещей. Но ты слишком себя накручиваешь. Не будет ни убийств, ни даже тяжелых повреждений. Просто маленький урок.

— Я верю тебе. Но не могу понять, зачем это надо. Ты развлекаешься?

— Нет. Помогаю своим, — коротко ответил Том, разливая чай. — Тимоти, открой варенье... Так вот, у меня есть мысли насчет Дэйвиса, и я бы хотел ими поделиться — может, я что-то упустил. А для Хупера надо будет придумать что-нибудь другое. Нельзя дважды повторять один и тот же почерк, так что нам нужно несколько не похожих друг на друга планов. И еще... Рэй, мелкий Вилли Трэверс — вроде твой протеже? Я правильно понимаю?

— Около того.

— Я хочу привлечь его к делу с Хупером. Нам, скорее всего, понадобится человек стоять на стреме.

Я чуть не подавился чаем.

— Том, нет! Втягивать первокурсника...

— Ты не хуже меня знаешь, что у него за семья, — сказал Том. — И какую жизнь ему придется вести, закончив школу. Так что если мы можем научить его чему-то уже сейчас...

Я подумал, но потом неохотно кивнул.

— Да, ты, наверное, прав.

— Вот и хорошо. Значит, Дэйвис...

Еще минут сорок мы обсуждали предстоящие действия. Эйвери был в восторге, Розье придирался к каждой мелочи, а Флинт отстранился, помрачнел и делал вид, что его это не касается. Ясно было, что он нам не помощник. Впрочем, этого следовало ожидать — после жизни в Германии Маркус боялся всего, что хоть отдаленно напоминало войну. Но главное, что он нас не выдаст, а остальное неважно.

Было уже около двух часов ночи, но по коридорам мы передвигались безбоязненно. В свое время Том потратил немало сил, чтоб подружиться со школьным смотрителем. В частности, когда у того пропали со склада три банки краски, Том за час нашел виновных — нескольких хаффлпаффцев, — и поговорил с ними, после чего они явились с повинной. Еще он никогда не забывал принести Принглу бутылку огневиски из Хогсмида. Так что сейчас смотритель, завидев в коридоре слизеринцев в неположенное время, старательно отворачивался и смотрел в другую сторону.

Несчастный случай с Дэйвисом произошел меньше чем через неделю. После очередной тренировки по квиддичу на него прыгнула в душевой большая серая крыса и вцепилась в пах. Криков никто не слышал — команда уже ушла, ни в душе, ни в раздевалке никого не было. Дэйвис сумел кое-как отодрать животное от себя и выскочить за дверь; забаррикадировав ее, чтоб крыса не выбралась, он с трудом натянул одежду и в полуобморочном состоянии доковылял до лазарета.

Еще через пятнадцать минут душевую обследовала профессор Меррифот. Крыса по-прежнему была там, сидела в уголке, мелко дрожа. Заслышав шаги, она попыталась броситься на человека, но вместо этого ее повело в сторону, и, пытаясь сделать шаг, крыса раз за разом ударялась головой о кафельную стену.

Мы узнали об этом от Тома, которого вызвали в девять вечера, — Меррифот хотела, чтобы он помог ей при вскрытии животного. Обычно учеников не допускали к таким вещам, но Меррифот, видимо, уже окончательно считала Тома будущим преподавателем и своим преемником. По его словам, все было строго по правилам: стерильные инструменты, защитная сфера вокруг рабочего места, перчатки, респиратор... Попутно Меррифот, будучи верна себе, устроила ему блиц-опрос по обеззараживающим зельям, а тушку крысы после вскрытия сожгла в печи вместе с перчатками и рабочим фартуком.

На крысе обнаружились остаточные следы магии — впрочем, в Хогвартсе сложно было отыскать место или живое существо, на котором их не было бы. Однако Меррифот так и не удалось найти признаков империо или другого ментального воздействия на животное. Осмотр места происшествия также ничего не показал, а датчиков непростительных, фиксирующих каждое запрещенное заклятие, в те годы еще не изобрели.

Зато сведенные судорогой, словно каменные, мышцы крысы заставили заподозрить бешенство. Вот это было уже серьезно. Дэйвиса немедленно переправили в клинику Святого Мунго, где несколько суток накачивали зельями. А в школу прибыла комиссия от совета попечителей, осмотрела подвалы, кухню, дом егеря и вольеры с магическими животными, после чего написала заключение о пренебрежении нормами гигиены.

Скандал по этому поводу в кабинете директора, по слухам, продолжался часа два. Хагрид ходил по школе зареванный — во время инспекции спален у него конфисковали коробку с яйцами пепловея и стеклянную банку, где жило три бандимана.

Из всей школы только наша компания достоверно знала, что никакого бешенства у крысы не было. Но, ясное дело, болтать об этом никто бы не стал. Все прошло гладко и чисто — в конце концов, никого из нас и близко не было от квиддичной раздевалки в тот вечер.

Дэйвис вернулся в школу только к началу следующего семестра. Из-за полученной раны у него потом, по слухам, были проблемы с потенцией, но это нельзя было назвать жизненно важной травмой — в остальном-то он был совершенно здоров. Так что Том все же сдержал данное Маркусу обещание. Несмотря на это, Флинт был недоволен. Сначала он предостерегал нас, что мы доиграемся, пытался увещевать, говорил, что мы похожи на подручных Гриндельвальда, но потом отчаялся. С тех пор мы ничего не рассказывали ему, чтоб не нервничал, а он делал вид, что ничего не замечает.

А мы и вправду не могли остановиться. Азарт, который появлялся, когда мы придумывали планы нападения, был подобен охотничьему и заставлял забыть обо всем остальном. Риск попасться придавал особый вкус всему предприятию, тем более что в этом случае отчислением мы бы не отделались, вполне можно было загреметь в Азкабан... Затея была сродни прогулкам по парапету Астрономической башни — точно так же будоражила кровь и привязывала к себе не хуже наркотика. На этом фоне все остальное казалось пресным и скучным.

За Хупером мы наблюдали уже давно, а всеобщая истерия, начавшаяся после бешеной крысы, облегчила дело. Школу посетила бригада из Департамента по контролю над магическими животными, которая обработала крысиным ядом все подвалы и наземные помещения Хогвартса. Не знаю, как это сказалось на крысах, но половина нюхлеров и гнутрусов у профессора Кеттлберна передохла.

Крысиный яд отлично вписывался в план. Собственно, что-то такое после случившегося с Дэйвисом мы и предвидели.

Хупер обычно везде ходил с компанией. Это мешало. К счастью, в середине ноября ему за что-то назначили отработки в больничном крыле, на которые он отправлялся сразу после ужина, а возвращался поздно и в одиночку.

Еще нам требовался надежный свидетель для алиби, причем незаинтересованный. Вечером в четверг — день, назначенный для расправы с Хупером, — Том, возвращаясь с ужина, привел с собой в гости Аластора Моуди с Гриффиндора. С Аластором они сидели в нашей спальне, чтобы не слишком демонстрировать на публике распитие огневиски. Я по плану якобы учился в общей гостиной и сидел у стены, разложив учебники и гору пергаментов. Раза два или три выходил; заодно остановился поболтать с Бэгнолдом и пожаловался на расстройство желудка, чтоб объяснить длительную отлучку. Проходя мимо полуоткрытой двери нашей спальни, видел там Тома с Аластором и Розье — они о чем-то спорили, рядом на одеяле лежала шахматная доска и валялись рассыпанные фигуры.

Около девяти я ушел в туалет и закрылся в одной из кабинок. Минут через пять в дверцу поскреблись. Я отпер ее и впустил Тома. Он вытащил из-под мантии приготовленную фляжку с оборотным зельем и опустил туда свой волос. Зелье забурлило, вспенилось, потом успокоилось и стало цвета кофе с молоком.

— Мы как раз говорили о политике маглов в Европе и о том, стоит ли атаковать немцев через Италию, — инструктировал меня Том, пока я боролся с тошнотой после оборотного зелья. — Аластор считает, что наши там увязнут, потому что Гриндельвальд будет изо всех сил защищать Вольтурно и долину реки По, где этрусские гробницы. Это уж не говоря о Риме... Кстати, он уверяет, что этрускам был якобы известен секрет бессмертия. Это интересно. Расспроси его подробнее. Возвращаясь к Италии — я сказал ему, что, кроме немцев, там есть еще и итальянцы, которые сдадутся легче...

Я с трудом сдерживал рвотные спазмы. Пока он говорил, я продолжал расти и стал дюйма на два выше. Да и зрение в облике Риддла у меня заметно улучшилось. Надо будет попробовать носить очки, а то я и не замечал, что так плохо вижу... Том палочкой удлинил на мне брюки, поправил мантию. Мы стояли в тесной кабинке, словно зеркальные отражения друг друга.

— А вдруг у меня не получится?

— Получится. Никто не сыграет меня так хорошо, как ты.

Мы вышли из кабинки вдвоем. Из соседней в это же время появились два Розье. Один из них, взмахнув палочкой, набросил на себя разиллюзионное заклятие; секундой позже это сделал настоящий Том. Я остался со вторым, фальшивым Розье, которого изображал Эйвери. Он скептически рассматривал в зеркале свою новую шевелюру и ковырял трещинку на губе.

— Надеюсь, за час они обернутся.

— Ты, главное, помалкивай, — посоветовал я.

Вернувшись в спальню, я первым делом спросил Аластора насчет этрусков. Дальше все пошло в принципе просто — главное было придерживаться стиля разговора Тома, то есть больше слушать и спрашивать, чем самому говорить. А еще не забывать поднимать одну бровь, а не обе, вежливо говорить "Неужели?" вместо "Какая чушь!", понижать тон в конце фразы и не грызть ногти. У Аластора от огневиски уже слегка заплетался язык, и я очень надеялся, что подмены он не заметит. Можно было бы сыграть с ним в шахматы, но я не рискнул — Моуди был хороший шахматист и мог даже в пьяном состоянии заметить разницу в стиле игры.

Но время шло, и я начал нервничать. Еще немного — и надо будет идти пить новую порцию оборотного зелья. Да и как знать, вдруг срок его действия сокращается от алкоголя? Если у них там что-то пошло не так, и их накрыли, нам придется туго. И если бы они хоть не брали с собой Вилли — он-то вообще ни за что ни про что вляпается!

Эйвери тоже сидел, как на иголках. Маркус Флинт еле-еле поддерживал разговор, и я чувствовал, что, как только Том вернется и мы останемся без посторонних, он выскажет все, что думает. Блэк читал и в наши беседы не вмешивался.

Наконец, когда я уже совсем извелся, в дверь постучали, и появился Вилли Трэверс.

— Том, тебя можно на минутку?

— Извини, — я лучезарно улыбнулся Аластору. — Обязанности старосты... Я ненадолго...

Встал, чувствуя, как меня качает, — а ведь выпил всего-ничего, — и вышел в коридор, едва не ткнувшись по дороге лицом в косяк. На Тома алкоголь действовал слишком сильно. У нас шутили, что ему достаточно понюхать пробку, чтобы захмелеть. Забавно, как это передается с обороткой. Понятно теперь, почему он не пьет, если после двух глотков огневиски так все ходуном ходит...

Вилли тянул меня за рукав в сторону туалета, а я упорно цеплялся за стену, не желая идти дальше.

— К-как все прошло?

— Класс! — он показал мне оттопыренный большой палец. — Здорово было! Ну, пойдем, пойдем уже...

В туалете я обменялся парой слов с Томом и Розье — оба выглядели ненормально оживленными, Розье то и дело начинал смеяться. Тут прибежал Эйвери — очень вовремя, потому что волосы у него уже стали темнеть.

Я заперся в кабинке — теперь можно было не спешить, свою роль двойника я уже отыграл. Руки и ноги неприятно покалывало, по мере того, как к ним возвращался обычный вид. Зато брюки теперь подметали пол. М-да, собственный облик ко мне вернулся, а вот опьянение никуда не делось — должно быть, на это требуется больше времени... Когда я дополз до общей гостиной, вид у меня был вполне достоверно бледный. Рот я старался не раскрывать — от меня за милю несло виски, кто уж тут поверит в расстройство желудка?

Примерно полчаса я пытался сфокусировать взгляд на учебнике, испытывая непреодолимое желание упасть на него и уснуть. Эйвери, сидевший у двери, маялся не меньше моего. От гвалта вокруг раскалывалась голова. Подошла Эйлин что-то спросить — я даже не понял толком, что именно. Вилли Трэверс крутился поблизости, и было видно, как его распирает от желания рассказать о случившемся. Но я прижал палец к губам. Не время для болтовни...

Неожиданно кто-то обратил внимание, что в дверь стучат, и, похоже, давно. Каменная панель скользнула в сторону. На пороге стояла Минерва Робертсон. Ей было, кажется, не по себе от того, что приходится вот так вламываться в чужую гостиную, и поэтому она смотрела на всех с вызовом, будто была готова в любую минуту броситься в бой. Наши девочки с ненавистью уставились на нее.

— Простите, а Аластор Моуди не у вас?

Те, кто сидел ближе к двери, стали переглядываться и пожимать плечами. Я хотел сказать, что он здесь, но не мог членораздельно изъясняться. Положение спас Эйвери, который выкрикнул:

— У нас, у нас! Он с Томом в шахматы играет. Сейчас позову.

Через минуту Моуди спустился из нашей спальни, прыгая через ступеньку. За ним следовал Том.

— Аластор, — Минерва шагнула к однокурснику, — срочно иди на факультет! Там с Хупером что-то непонятное, возможно, нападение. Брэдли приходила проверять, все ли на месте.

— Здравствуй, — сказал ей подошедший Том.

Минерва внезапно вспыхнула и тут же побледнела. Она смотрела на Тома так, словно с момента их последней встречи прошло полгода, а не несколько часов.

— Что случилось? Хупер в лазарете? — нарушил тишину Моуди. Он, казалось, мгновенно протрезвел. — Я сначала пойду туда.

— Я с тобой, — ответила Минерва, по-прежнему глядя на Тома.

— Нет. Вот ты как раз пойдешь в гриффиндорскую башню. Не спорь со мной!

— Я провожу ее, — сказал Том.

— Ага, — отрывисто бросил Моуди. — Ладно, я пошел. Партию в другой раз доиграем, жалко, что не успели закончить. Спасибо.

— Спасибо, — невпопад эхом повторила Минерва.

Втроем они ушли. Едва дверь закрылась, гостиная загудела от разговоров — мальчишки рассуждали, что могло случиться с Хупером, девочки перемывали кости Робертсон. Я же наконец получил возможность вернуться в нашу спальню и упасть на кровать.

О том, как все прошло с Хупером, нам рассказал Розье — наскоро, пока Альфарда не было в спальне. Маркус морщился, но слушал.

Как и планировалось, гриффиндорца перехватили, когда он возвращался с отработок. Вилли стоял на стреме, Том и Колин были под разиллюзионным. На Хупера наложили империо, заставив после этого спуститься на первый этаж, где был один из складов Прингла. Подчиняясь приказу, он попытался открыть дверь алохоморой, но это не удалось, потому что там стояло более сложное заклятие. Том помог, взяв палочку Хупера.

Вилли под разиллюзионным остался нести стражу в коридоре, но это было скорее перестраховкой — все равно в такое время на первом этаже почти никого не бывает. На складе Хупер по приказу Тома открыл бочку с крысиным ядом и наполнил из нее несколько склянок, которые послушно рассовал по карманам. Позже, на следующий день, Том показывал мне воспоминание об этом. В воспоминании у Хупера были странно пустые глаза, словно подернутые поволокой. Пока ему не отдавали приказа, он тупо стоял с открытым ртом, глядя в пространство.

От поверхности яда в бочке шел легкий дымок. Розье, в белой маске-респираторе и перчатках, велел Хуперу сделать пару глотков, и тот, наклонившись, стал лакать темную жидкость языком, как собака.

— Хватит! — Том вмешался. — А то еще сдохнет.

Хупер послушно выпрямился и стоял над бочкой — яд вперемешку со слюной стекал у него по подбородку. Потом ему, видно, стало хуже, потому что он занервничал, попытался идти, ткнулся в стену и упал на колени. Изо рта у него шла пена. Розье присел рядом, взял Хупера рукой в перчатке за подбородок и повернул к себе. Хупер вздрогнул, увидев перед собой белую маску, попытался встать, но вместо этого у него начались рвотные спазмы. Розье торопливо отскочил. Понятно, почему — меня самого при просмотре этой картинки чуть не стошнило.

Убрав беспорядок, Хупера вывели в коридор и заперли дверь. Том легонько коснулся палочкой виска жертвы, накладывая наведенные воспоминания. Теперь Хупер будет убежден, что сам решил стащить немного яда, но надышался парами и отравился. Он по-прежнему еле держался на ногах и, зашатавшись, чуть не упал туда, где стоял Трэверс. Том быстро дернул Вилли на себя и обнял его за плечи, а Розье оттолкнул Хупера в сторону — тот ударился о стену, как тряпичная кукла, и сполз на пол. Розье пнул его в бок, Хупер попытался встать, но смог подняться только на четвереньки. Впрочем, получив пинок под зад, он довольно резво побежал на четвереньках по коридору.

— В башню Гриффиндора! — крикнул Том ему вслед.

— Далеко не уйдет, — смеясь, сказал Розье. — Свалится по дороге. Спорим, что до четвертого этажа не доберется?

— Даже до третьего... Ладно, пошли, нам пора. Вилли, ты идешь под разиллюзионным впереди, в пределах слышимости, чтобы предупредить, если кто-то появится.

Но Вилли никак не мог сдвинуться с места — кажется, от зрелища отравленного Хупера ему самому стало плохо. Том набросил на него разиллюзионное — теперь по коридору двигались лишь едва видимые в неровном свете факелов тени.

— Пойдем, Уильям. Ну, пойдем же. Ты нам нужен, иначе кто нас проведет до факультета? — с напускной беззаботностью говорил Том. — Все равно что магловские самолеты до авиабазы… Или метлы. Вот представь, что мы с тобой в воздухе. "Клинсвип"-3, "Клинсвип"-3, вас вызывает "Комет"-180... Прием.

Последовала длинная пауза, потом Вилли ответил неуверенным шепотом:

— Говорит "Клинсвип"-3. Бортовой номер "Лимерик-11". Прием.

— "Лимерик", здесь "Марокко-17", — мгновенно откликнулся Том.

В это время группа уже двигалась по коридору. Мне был слышен шорох шагов и приглушенный смех Розье.

— "Марокко" — "Лимерику". Иду в строю из двух метел с тяжелым бомбовым грузом, держусь курса ноль-три-ноль на высоте девять тысяч футов, прошу посадку в магопорту Эдинбурга. Прием...

На этом месте воспоминания я не выдержал и обрушился на Тома:

— Вы что, ненормальные? Вас было слышно за милю!

— Да наплевать. Если что, сбежали бы. Просто ты же видел, в каком состоянии Вилли. Ему было страшно и очень не по себе. Пришлось придумать что-то, чтобы его успокоить.

Судя по воспоминанию, Вилли и вправду увлекся игрой и очень серьезно подавал команды:

— "Лимерик" — "Марокко". Метеоусловия в магопорту Эдинбурга неблагоприятные. Поверните вправо и следуйте за мной в зоне прямой видимости, держите строй. Начинайте плавное снижение до восьми тысяч футов. Как слышите? Прием.

— "Марокко" — "Лимерику", — шепотом ответил Том, поворачивая на белую мраморную лестницу, ведущую в холл. — Вас поняли. Снижаемся до восьми тысяч футов, не теряем вас из виду. Идем в строю, держим указанный курс.

Через холл трое пробрались чуть ли не на цыпочках — в просторном зале каждый звук отдавался эхом. Откуда-то сверху доносились голоса и крики. Видимо, Хупера уже нашли.

— Надо бы поторопиться, — сказал Розье сквозь зубы.

Перед слизеринской гостиной Вилли остановился:

— "Лимерик" — "Марокко". Магопорт Эдинбурга в поле видимости, посадочная площадка готова. Снижайтесь до трех тысяч футов, курс двенадцать-двенадцать-пять. Передаю вас диспетчеру наземной службы. Как поняли? Прием.

— "Марокко" — "Лимерику". Вас поняли, — ответил Том. — Видим площадку, снижаемся по визуальным ориентирам, переходим на ручное управление. Удачи вам и спасибо за все. Конец связи.

Коротким движением он снял с Вилли разиллюзионное. Тот улыбнулся, потом прошептал пароль, открыл дверь в каменной стене и скользнул внутрь, не забыв замешкаться на пороге, чтобы Том и Колин могли незаметно войти.

Хупер пролежал в лазарете до самого Нового года. Отравился он так сильно, что началось внутреннее кровотечение. Но версию о нападении преподаватели отбросили почти сразу — в конце концов, Хупер сам рассказал, что решил наворовать яда, хотя и не смог вразумительно объяснить, зачем. В скандальные истории он попадал и раньше, так что никто особенно не удивился.

Новости о Хупере нам приносила Минерва. Впрочем, она не любила говорить о нем. Попасться на краже, да еще так глупо... Видно было, что ей стыдно за Гриффиндор.

Диппет воспользовался ситуацией, чтобы за завтраком сделать объявление о недопустимости воровства и о том, что отныне наказания за него будут ужесточены вплоть до отчисления. Брэдли пыталась сопротивляться, утверждая, что в истории с Хупером не все чисто, но ее мало кто слушал — понятно же, что она просто пыталась защитить свой факультет.

Вилли теперь не отходил от Тома, преданно смотрел на него, со всех ног бросался выполнять поручения. Том его отличал и по-своему заботился — учил, рассказывал ему разные истории, помогал деньгами из общей кассы. В будущем им предстояло стать близкими друзьями. Пройдет всего пятнадцать лет, и Вилли Трэверс будет личным охранником Темного Лорда, а потом главой одной из боевых групп. Как странно думать, что все начиналось с детской игры…

Розье после истории с Хупером заметно повеселел — стоило ее вспомнить, как у него поднималось настроение. Флинт поначалу пытался доказать нам, что мы поступили подло, но потом сдался. В конце концов, Хупер ведь не умер; а что его отравили — так сам нарвался.

Что же касается Тома...

Том, как обычно, в тот же вечер ушел спать в свою подсобку, словно ничего особенного не произошло. Задергивая полог в спальне, я представлял себе, как он там устраивается на ночлег. Лампа уже потушена, и только сквозь печную заслонку виден жар догорающих углей. Окно дребезжит от ветра, а когда облака расходятся, в комнате становится светло от убывающей, но все еще яркой луны. В этом призрачном серебряном свете предметы отбрасывают четкие, угольно-черные тени, а Том лежит, свернувшись калачиком под серым шерстяным одеялом. Каппа высовывается из озерца и, не мигая, смотрит на луну, гриндилоу бешено вращается в аквариуме, словно полупрозрачный шар, а кикимора подставляет под лунный свет сморщенные и темные, как у обезьяны, ладони и смеется тихим безумным смехом:

— Ах-х, ах-х, ах-х...

В шесть утра Тому нужно вставать и кормить подопечных: кого бараньими кишками, а кого своими собственными страхами. Менять им воду, посыпать дно клеток чистыми опилками, выгребать мусор. Но это будет только завтра, а сейчас он закрывает глаза и медленно погружается в сон. И они все, угомонившись, засыпают вместе с ним, пока серебристая полоса лунного света смещается по полу, переползает на стену, на косяк — и, наконец, покидает этот маленький мирок, отделенный запертой дверью от всего и вся.

Глава 29

Зимой того года в прессе стали появляться первые новости о победах: наши отбили атаку немцев в Египте, а на восточном фронте русские перешли в контрнаступление и окружили противника у Сталинграда. Само по себе это мало что значило, но все равно радовало. Впрочем, тогда никто не верил в скорое окончание войны. Мы были убеждены, что она продлится еще лет пять как минимум, и потому, несмотря на приближение СОВ, учились, как придется. Какая разница, какие оценки мы получим, если все равно не будем заканчивать Хогвартс? Мы собирались уйти всей компанией на фронт прямо с шестого курса, как только станем совершеннолетними.

Школа тем временем готовилась к Рождеству. В коридорах развешивали гирлянды, а в Большом зале появилась огромная елка. Двадцатого декабря Блэку, Эйвери и Риддлу пришли приглашения на традиционную рождественскую вечеринку у Слагхорна. Я отдал Тому свою парадную мантию, оставшуюся еще со времен "нормальной" жизни. Ее, правда, пришлось удлинить и расширить в плечах, но в целом получилось неплохо.

Нам с Розье и Флинтом никакая вечеринка не светила, но жалеть было не о чем — те, кто оставался на факультете, намеревались устроить танцы и хорошо провести время. Около восьми вечера мы отправились на кухню, чтобы выпросить у эльфов какой-нибудь еды, а заодно проводили Тома до холла. Там было полно народу, шум стоял оглушительный. Рождественские праздники у нашего декана всегда были многолюдными. То и дело с тяжелым скрипом отворялась входная дверь, и, стряхивая с мантий хлопья снега, входили взрослые волшебники, многие — под руку с женами. Девчонки группками стояли вдоль стен, с интересом рассматривая пришедших. Отдельные счастливицы, тоже получившие приглашение на вечеринку и сменившие школьные мантии на платья и туфли на высоком каблуке, ждали своих кавалеров.

Том высматривал кого-то в толпе. Проследив за его взглядом, я увидел незнакомую стройную девушку, стоявшую у гигантских песочных часов с рубинами, — и через пару секунд понял, что это Минерва.

Я никогда раньше не поверил бы, что женщина может так измениться за считанные часы. Робертсон была в светло-зеленом вечернем платье, которое, должно быть, взяла у кого-то из однокурсниц. В затейливо уложенных волосах поблескивали украшения — недорогое стекло, которое, однако, в мерцающем свете свечей напоминало бриллианты. Она осталась верна своей нелюбви к косметике и только чуть-чуть подвела глаза, но при этом казалась необыкновенно яркой. Обычная строгость словно смягчилась, тонкие линии шеи и плеч казались беззащитными и хрупкими. Том, предложив ей руку, повел ее так спокойно и уверенно, словно Минерва принадлежала ему уже много лет. Именно тогда я впервые подумал, что она действительно была бы для Риддла идеальной парой. Моя мама всегда говорила: то, чего достигает в жизни мужчина, на три четверти зависит от женщины. Пожалуй, с такой женой Том мог бы стать даже министром магии...

Но у них свои развлечения, а у нас свои. На кухне эльфы снабдили нас блюдом с тыквенными пирожками, флягой самодельного вина и даже — по случаю Рождества — куском окорока, нарезанным тонкими, почти прозрачными ломтиками. Когда мы вернулись на факультет, в гостиной уже заводили граммофон. В разгар веселья явился Даррен Малсибер с компанией рэйвенкловцев, среди которых было несколько девочек с четвертого и пятого курсов. Их приветствовали более чем тепло, потому что партнерш для танцев остро не хватало. Даже Эйлин Принс не стояла у стены, как обычно, а танцевала с кем-то из третьекурсников. Мне совсем не улыбалось в такой вечер остаться в одиночестве и мрачно сидеть в углу, так что я решил ковать железо, пока горячо, и протолкался поближе к Малсиберу. Не успел он представить новых гостей, как я улыбнулся ближайшей ко мне девушке и спросил, не хочет ли она выпить.

Джейн Говард — так звали мою новую партнершу — как-то странно покраснела, но согласилась. Позже я узнал, что в тот вечер она пробовала вино впервые в жизни. Оно показалось ей ужасно кислым и не понравилось. Еще Джейн пугало слишком бурное, с точки зрения благонравных студентов Рэйвенкло, слизеринское веселье.

Я принес бокалы и отвел ее к камину. Джейн была почти на голову ниже меня, и у нее были смешные светлые косички, завязанные ленточками. Она стеснялась и явно не знала, о чем говорить. Я тоже как язык проглотил. В поисках темы Джейн судорожно огляделась по сторонам, бросила взгляд на портреты над головой.

— Это все известные выпускники Слизерина?

— Да. Много старых зануд.

Она улыбнулась.

— Ну, вот этот, положим, не такой старый, — она кивнула на портрет изящного волшебника с бородкой клинышком. — Постой... Да это же Уолтер Рэли?

— Э-э... Да, кажется.

— Я не знала, что он слизеринец. На четвертом этаже висит картина "Посещение Хогвартса королевой Елизаветой I". Он там тоже есть.

— А-а... Ну да.

Картину, о которой упомянула Джейн, я видел. На ней была изображена очень старая женщина с уставшим лицом и круглыми, как у совы, глазами, в узком платье с пышным воротником и в меховом плаще. Тяжело опираясь на руку своего спутника, Елизавета шла по ковровой дорожке через холл, а директор, кланяясь, встречал ее у входа в Большой зал.

Я лихорадочно пытался припомнить хоть что-нибудь из лекции Биннса на эту тему. Кажется, он говорил, что королева побывала в Хогвартсе уже на склоне лет и, по слухам, надеялась получить здесь рецепт продления молодости. В школу ее привез вот этот самый Уолтер Рэли — известный воин, пират и, по слухам, фаворит Елизаветы. Немногие знали, что он на самом деле еще и волшебник.

Королева приезжала в школу инкогнито — официально Хогвартс находился под покровительством властей Шотландии. Она же стала и последним монархом, побывавшим под этими сводами. Через год с небольшим Елизавета умерла, и королем обеих стран стал Яков I Стюарт, который очень не одобрял магию и ожесточенно преследовал колдунов. В Хогвартсе старались лишний раз не напоминать ему о нашем существовании. Потом последовали гражданская война и протекторат Кромвеля, при котором по деревням разъезжали специально назначенные охотники за ведьмами. Они, конечно, ловили по большей части местных знахарок, шарлатанов, умалишенных или просто случайных людей, ставших жертвами доноса соседей. Настоящие волшебники в сеть не попадались, но настроения среди них царили подавленные. А еще через сорок лет был подписан Статут о секретности, и Хогвартс навсегда прервал контакты с маглами...

Джейн, как выяснилось, знала эту эпоху намного лучше меня, так что я в основном кивал и делал умное лицо. От истории мы незаметно перешли к поэтам "золотого века", обсудили Донна, Герберта и Спенсера. Про танцы я совсем забыл. Примерно через час я заметил, что Джейн как-то странно посматривает на стол с едой. Черт, да она же, наверное, совсем проголодалась! Я извинился и отправился за сэндвичем. По дороге меня перехватил Розье, обнимавший за талию Эвелин Трогмортон:

— О чем вы там треплетесь так долго?

— Об истории, о стихах…

— Мерлин великий! Ну, ты как маленький. Никогда, слышишь, никогда не заводи знакомство с девушками с Рэйвенкло!

Эвелин хихикнула и потащила его танцевать.

Джейн тихо сидела на стуле, сложив руки на коленях. Я протянул ей сэндвич и сел рядом.

— Спасибо, — сказала она и принялась отщипывать от бутерброда кусочки. У нее были тоненькие пальцы с коротко остриженными ногтями.

Я подумал, что надо все-таки сказать ей что-нибудь, что нравится девушкам, но не смог придумать ничего, кроме:

— У тебя красивые волосы.

Это была неправда, но она улыбнулась и, скосив глаза, потянула себя за косу.

— Да нет. Мне не нравятся — тонкие и неинтересные. Я бы хотела покрасить их в какой-нибудь необыкновенный цвет. В зеленый, например. Такой, знаешь, изумрудного оттенка.

— Или в синий.

— Ага, — ответила она и опять переключилась на бутерброд.

На следующий день Хогвартс-экспресс увез нас в Лондон. Оттуда все отправились через камин кто куда: я в Дербишир, Розье с Флинтом — в Корнуолл. Том и Минерва с нами не поехали — на остров Скай они полетели на метлах. И вправду глупо ехать по железной дороге из Шотландии на юг, чтобы потом вернуться в Шотландию же. Первого сентября еще куда ни шло — традиция есть традиция...

Дома меня ждал рождественский пудинг и бесконечные ночи за покерным столом. "Наиграть" последние четыреста галлеонов оказалось сложнее всего; я собирал их буквально по крохам, и еще сотня так и осталась на лето.

О Джейн я маме ничего не сказал. Во-первых, говорить было особенно не о чем — ну, подумаешь, проболтали несколько часов на факультетской вечеринке. Я еще не был уверен, что она мне нравится, и уж тем более не знал, нравлюсь ли я ей. Во-вторых, мама сразу стала бы спрашивать, из каких она Говардов — саффолкских или беркширских, — а я об этом понятия не имел. Вдобавок в разговоре Джейн упомянула, что ее предки были католиками. Не то чтобы это было так уж важно для нее или для меня — волшебники в большинстве своем индифферентны к любого рода религии. Лестрейнджи, хоть и считались формально последователями Высокой церкви[7], не посещали службы, не крестились и не венчались последние лет сто. Но отголоски старой вражды сохранялись, и мама могла расстроиться.

В-третьих, я и сам понимал, что, даже если Джейн ответит мне взаимностью, это все равно будет обычный школьный роман без каких-либо шансов на будущее. У меня ведь еще оставался долг перед "Гринготтс", который следовало как-то выплатить после школы, а перспективы заработков были очень и очень туманными. Зато у Джейн, как я успел понять, семья была далеко не бедная. Даже если у нее очень понимающие и терпимые родители, вряд ли они будут счастливы, что их дочь встречается с нищим...

Впрочем, у меня не было времени об этом думать. В доме прохудилась и протекала крыша, от сырости в гостиной отклеивались обои, насос для воды сломался почти окончательно, а в подвале завелись бандиманы, так что работы было невпроворот. Зато я сильно вырос за полгода и теперь мог носить оставшиеся от отца ботинки. Мама подогнала под меня несколько старых папиных мантий и перешила на одну герб Слизерина с износившейся школьной формы.

Обратно в Хогвартс на поезде мы ехали без Риддла — он вернулся еще утром третьего января и уже ждал нас на факультете. В качестве рождественского подарка от родителей Минервы он привез большую бутыль домашнего огневиски — мутного, пахнущего сивухой, но такого крепкого, что первые же полстакана валили с ног. Мы угощали этим пойлом всех, кто заходил. Аластор Моуди, заглянувший в гости, заявил, что это просто водичка, а вот у них в окрестностях Глазго виски такое, что ого-го. Правда, при этом он почему-то держался за стену и с трудом выговаривал слова.

Тед Нотт, типичный лондонец, не бывавший в Шотландии дальше Хогсмида, расспрашивал Тома с видом завзятого этнографа:

— А правда, что они там все носят килты? А что под ними? И не холодно в килте зимой? Как же они ходят — ведь кое-что, гм, мешает... А они правда всегда носят с собой кинжал? В местной магии прослеживаются следы норвежского влияния? А пиктский субстрат?

На "пиктском субстрате" у меня началась истерика от смеха. Нотт посмотрел на меня осуждающе — мол, сам невежда, еще и другим мешает. Том принялся учить его каким-то заклятьям по-гэльски. Моуди сказал, что от такого грубого английского произношения все местные фэйри заткнули бы уши и разбежались, а потом стал показывать, как правильно. Правда, сам он гэльского почти не знал, поскольку происходил из низинной Шотландии, где все говорят по-английски. Так что получалось ненамного лучше.

В конце концов в иллюзорное окно спальни ветром швырнуло пригоршню снега, и Моуди сказал, что заклятие сработало.

— Попомните мои слова, завтра будет невиданная буря...

Он хотел уже уйти, но Нотт вцепился в его рукав и предложил на пару исполнить несколько шотландских народных песен. Тут я уже не выдержал и сбежал. Вслед мне из спальни неслось пение — исполнители безбожно фальшивили, а слов никто толком не знал, зато оба вкладывали в дело всю душу.

Позже Том рассказал мне, что видел на острове Скай:

— Необычное место, — говорил он, когда мы ночью сидели вдвоем в его подсобке. — Там очень мало жителей, а волшебных семей всего две: Маккинноны, но они на юге острова, и Робертсоны. Хотя этих осталось раз-два и обчелся. Старший брат Минни давно уехал на материк, кто-то из дядей — в Америку. Остальная семья живет в доме на побережье. Дом каменный, а крыша из дерна, как строили в средневековье… Я тебе говорил, что у Минни нет отца? Он утонул, когда она была еще маленькая. А дома всем заправляет дедушка, хотя он уже очень старый. Давно с кресла не встает, даже Accio у него не получается, но вот поди ж ты... Он местный лэрд[8], и все его очень уважают, хотя у них всего клочок земли да стадо коз. Зато на острове можно колдовать, не скрываясь. Местные жители знают, что Робертсоны — волшебники. Там вообще Статут о секретности не слишком соблюдается. В таких богом забытых уголках магия никого не смущает.

— И как они тебя приняли?

— Хорошо. Я чем-то понравился деду, да и он мне. Такой потрясающий старик... Мы с ним все время разговаривали о политике. Все Робертсоны — потомственные бунтари. Где заварушка — там и они. Когда дедушка Минни еще учился в Хогвартсе, он пытался сбежать и поучаствовать в парижской революции 1870 года. Кстати, он сказал, что именно после французских событий ввели запрет на магию несовершеннолетних. В Париже на баррикадах половину составляли студенты Бобатона, и наше Министерство испугалось, что такое случится и у нас. Так вот, революцию деду Минни повидать не удалось, зато он попал на войну за независимость, когда шотландские волшебники пытались отделиться от Министерства. Тогда ему еще и двадцати не было. Потом скрывался от авроров, бежал в Ирландию, когда вернулся — поймали; отсидел три года в Азкабане, вышел по амнистии... Потом украл свою невесту, то есть бабушку Минни. Ее пытались выдать за другого, но он похитил ее прямо со свадьбы, а заодно прихватил министерского чиновника. Приставил ему палочку к горлу и заставил произнести брачную формулу. Потом увез жену в тайное укрытие в горах, а когда ее отец и братья через полтора месяца их разыскали, отбивался, пока они не разрушили взрывом стену. Его хотели убить, а ее вернуть домой, но выяснилось, что она уже в положении... Кстати, — Том засмеялся, — дед настаивает, чтобы мы с Минни поженились уже этим летом. Сейчас, в военное время, разрешение на брак дают даже несовершеннолетним. "И смотри мне, парень, — говорит, — попробуй только обрюхатить ее до свадьбы!". Я, конечно, сказал: "Да как вы могли подумать?", — но он меня и слушать не стал. "Что ж, — говорит, — я не вижу, к чему все идет?".

Я подумал, что дед был, пожалуй, не так уж неправ. Между Томом и Минервой действительно чувствовалось электрическое поле, как в насыщенном озоном предгрозовом воздухе, когда еще несколько секунд — и начнут бить молнии. Дело было даже не в естественном влечении двух молодых здоровых людей, вынужденных в силу дурацких условностей хранить целибат до свадьбы. Это было совсем другое. Оба хорошо умели сохранять внешнее спокойствие, но по мимолетным взглядам, по наклону головы, по тому, как они не решались даже коснуться друг друга и старательно сохраняли дистанцию во время разговора, как один мгновенно оборачивался, когда другой еще не успевал его окликнуть, по тому, как у Минервы менялся голос, когда Том был рядом, — становилось ясно, что их тянет друг к другу, как железо к магниту. Психологически они уже были одним целым, и рано или поздно целое должно было соединиться и физически. Противостоять этому — что дед Минервы, должно быть, прекрасно понимал, — было так же бессмысленно, как надеяться, что морской прибой не тронет прибрежные скалы, а сухой хворост не вспыхнет, если поднести к нему огонь.

— Значит, вы женитесь летом?

— Да, если все будет в порядке.

Том чему-то улыбнулся.

— Дед тогда совсем разошелся — ну, он изрядно выпил, а я совсем мало, но ты же знаешь, мне и того хватает... Сказал: "Ты не сомневайся, бери ее. Она родит тебе много сыновей". Минни это услышала и вскипела. Стала отчитывать деда, а он только смеется и говорит: "Нет, ты оцени — каков характер! Вся в меня, вечно рвется в бой. Не забывай, что она королевской крови. Мы, Робертсоны, — самый старый клан в Шотландии и происходим по прямой мужской линии от короля Дункана I, так-то!". И тут, знаешь, меня что-то занесло, и я вдруг сказал: "Не беспокойтесь, я добуду для нее корону".

— Ого! — я пошевелил кочергой угли в печке. — Смело.

— Еще бы... Минни совсем вышла из себя. Сказала, что мы оба пьяны, и ушла, хлопнув дверью. А вот дед отнесся серьезно. "С чего это, — говорит, — ты так уверен?". Я ему рассказал, что происхожу по материнской линии от принца Джона Гонта, сына Эдуарда III. Я тебе говорил об этом?

— Да.

Я решил пока не уточнять, при каких обстоятельствах, а вместо этого сказал:

— Кстати, Блэки ведут свой род по одной из линий от Черного Принца, старшего брата Джона Гонта. Забавно... Выходит, у нас в спальне сразу две августейших особы. И что только я делаю в такой компании?

Том не обратил внимания на иронию. Да я, впрочем, и не стремился его задеть — мне просто надо было что-то сказать. Уж слишком дико прозвучали его последние слова.

— Дед Минни заметил, что это очень слабые основания. А я спросил: мало, что ли, в нашей истории королей, у которых были столь же шаткие права на престол? Он ответил: "Тоже верно". Потом развеселился и сказал, что даже если бы я происходил от последнего бродяги, живущего в Лондоне под мостом, у меня и то было бы больше прав на эту страну, чем у "надутой немчуры", в смысле, нынешней правящей династии[9]. И уж тем более, мол, непонятно, почему волшебники подчиняются маглам, да еще и иностранцам.

— Ну, это же формальность...

— Теоретически мы все равно считаемся подданными короля. Но вряд ли это надолго. Ирландские маги не зря вели войну за независимость и вот-вот окончательно отделятся от Британии. Дед Минни считает, что шотландцы должны сделать то же самое. Но даже если этого не произойдет — все равно следует положить конец власти нынешнего Министерства, которое смотрит в рот маглам. Волшебниками должны править волшебники. Мы очень долго об этом говорили. А потом дед сказал: "Что ж, дерзай, парень. В конце концов, не ты первый, не ты последний, кто добывает власть и славу на острие меча...".

Я хмыкнул.

— Том, ты это всерьез ему наговорил? Ты и вправду хочешь стать министром магии?

— Нет, — ответил он и повернул ко мне голову. — Нет, Рэй. Не министром. Хватит уже с нас этих магловских марионеток. Волшебникам нужен государь. Иначе нам не достичь единства нации. Посмотри, ирландцы уже фактически отрезанный ломоть. Не успеем оглянуться, как за ними последуют Шотландия и Уэльс, это уж не говоря об Индии и прочих колониях.

— Будь поаккуратней с такими высказываниями на людях…

— На людях я слежу за словами, — с досадой ответил он. — Но с друзьями-то могу быть откровенным. Так что ты об этом думаешь?

— Что тебя опять занесло.

— И все?

— А что я могу еще сказать? Фантазии, досужие мечты.

Он, видимо, был уязвлен, но ничего не ответил. Долго молчал, потом бросил:

— Ладно. Может быть, ты и прав. Я подумаю.

— Прости. Не хотел обидеть. Просто зачем я буду тебе врать?

— Неважно. Проехали. Кстати, — Том шевельнулся, и его тень на стене вздрогнула, — ты уже давно хочешь что-то мне показать, ведь так? Что-то, о чем все время думаешь. Ну?

Я вытащил из-за пазухи дневник и кольцо с черным камнем. Протянул ему.

— Держи. Я ведь говорил, что все объясню после Рождества. Ну так вот, там — объяснение.

Том полистал дневник.

— Здесь чистые страницы.

— Ты сам накладывал на него шифровальные чары, значит, сумеешь и снять. Я не знаю, как.

— Спасибо, — он отложил дневник в сторону и повертел в руках кольцо, нахмурив лоб, словно пытался вспомнить, где видел эту вещь раньше.

— Будь осторожен, — сказал я неловко. — То, что ты прочтешь, может тебя... шокировать.

— Я уже догадался, — ответил он спокойно. — Не волнуйся. Я не такой впечатлительный, каким кажусь.

Какое-то время мы сидели молча, потом я поднялся.

— Пойду на факультет, а то завтра рано вставать.

Том не пытался меня остановить.

— Спокойной ночи, — сказал он вслед, и за моей спиной щелкнул, поворачиваясь, ключ в двери.

Глава 30

Следующие несколько дней Том был странно задумчив — должно быть, пытался осмыслить то, что узнал о себе из дневника. Но потом, видно, уложил все в систему и перестал беспокоиться. Наверное, случившееся только подтверждало какие-то его мысли. Но я не спрашивал, а он сам не говорил.

Впрочем, мне было и не до того. Неуклонно приближались СОВы, и даже такие разгильдяи, как я или Эйвери, стали нервничать. Преподаватели заваливали нас контрольными и домашними заданиями. Кроме учебы, я еще встречался с Джейн. По выходным мы вместе ходили в Хогсмид, а потом, примерно в три-четыре пополудни, проводив ее до школьных ворот, я бежал обратно в деревню, где Милки ждала нашу компанию в "Кабаньей голове". Несколько раз она видела меня с Джейн в "Сладком королевстве", но, умница, делала вид, что не знакома со мной. Я был ей очень благодарен и старался каждый раз приносить маленькие подарки — пускай даже это были всего лишь новые чулки или пудреница.

В "Кабаньей голове" мы обычно сидели допоздна. После общения сначала с Джейн, а потом с Милки я был бездумно счастлив, слегка пьян и готов любить весь мир. Однажды в конце марта мы с Розье возвращались с таких посиделок впритык ко времени закрытия школьных ворот. Пришлось нестись, сломя голову, чтобы не ночевать на улице. Едва мы успели войти в холл, где Прингл, ругаясь, убирал грязь, нанесенную студентами, как к нам подбежал Вилли.

— Где вы ходите? Там на факультете такое творится, такое! Пошли скорей!

В общей гостиной и вправду было что-то несусветное. Толпа народу, все говорили одновременно, а посредине толпы стоял Берти Доббс с четвертого курса — тот самый, что в прошлом году получил по физиономии от Тома за то, что обижал Хагрида. Он кричал высоким плаксивым голосом:

— Да откуда я знаю, как это вышло?! Случайно! Какого черта они все ко мне прицепились?

— Ты о чем вообще думал? — побагровевший Руквуд тряс его за грудки. — Совсем уже ничего не соображаешь?!

Доббс был красен, как рак, и, кажется, готов сорваться в истерику:

— Лучше скажи, что теперь делать?! Господи, меня же дома убьют!

Рядом с Доббсом стоял Касси Малфой, бледный, как полотно, и кусал губы. Я поискал глазами Тома. Он стоял чуть в стороне, склонив голову набок, и внимательно следил за скандалом, но не вмешивался.

Малфой, словно прочтя мои мысли, тоже обернулся в ту сторону.

— Доббс, да заткнись ты наконец! — заорал он на однокурсника, и видно было, что только присутствие девочек удерживает его от нецензурной брани. — Дайте ему кто-нибудь огневиски, что ли, пускай успокоится и заглохнет!

Доббс попытался что-то ответить, но Малфой не стал его слушать и принялся пробираться через толпу к Риддлу. Не дожидаясь его, Том повернулся и вышел из гостиной. Малфой последовал за ним.

Тем временем к нам протолкался Нотт. Я схватил его за рукав:

— Тед, хоть ты можешь объяснить, что тут за бедлам?

— Да дурацкая история...

Нотт стер пот со лба — в гостиной было жарко от скопления народу.

— Доббс попался на воровстве в Хогсмиде, в бакалейной лавке. Не так уж много стащил, галлеонов двадцать, но его взяли с поличным.

— И что? — Колин фыркнул. — Не он первый, не он последний. С чего такой шум-то?

В деле и вправду не было ничего необычного. Кражи в Хогсмиде пускай редко, но случались, а тем более в голодные военные годы.

— Нет. На этот раз все серьезно. Хогсмидский муниципальный совет решил, что с них хватит. Глава совета, Уолтер Линдсей, явился к Диппету и сказал, что они закрывают деревню для студентов, насовсем.

— Да ну, — сказал я. — Это страшилки. Хогсмид получает от школы большую часть дохода, и все это знают. Взять хотя бы "Сладкое королевство" и "Три метлы". А "Зонко", а канцелярский магазин? Если они сделают так, как обещают, полдеревни мигом разорится!

— Может, и вправду пугают, — согласился Нотт. — Но Линдсей еще пригрозил, что лично пойдет в Совет попечителей, да вдобавок поднимет шумиху в газетах и добьется, чтобы Диппета отстранили, раз он не может навести в школе порядок. А на Диппета и без того много жалоб. Он сейчас держится за свое место обеими руками, так что из-за Доббса совсем взбеленился. Дескать, отчисление, без разговоров. Завтра в одиннадцать всю школу собирают в Большом зале, зачитывают приказ — "за поведение, недостойное студента Хогвартса", — и привет. Слагхорн, как водится, умыл руки. Августус пытался вступиться, но директор ни в какую...

Я обогнул толпу и выскользнул из гостиной. В коридорчике, который вел к спальням мальчиков, я услышал голоса Тома и Касси Малфоя.

— Куда ты смотрел?

— Да причем здесь это?! Послушай, не хочешь помогать, так и скажи, но я тебя по-человечески прошу...

— Ты меня не слышишь, — Том говорил тихо, медленно и очень спокойно. — Я спрашиваю, куда ты смотрел.

— О черт! — Малфой был на грани взрыва. — Да почему я должен за ним смотреть?!

— Ты пользуешься влиянием на курсе. У тебя сильный характер. Кто, если не ты, будет отвечать за твоих товарищей? То, что случилось, — твоя вина.

— Даже если так, это сейчас не ко времени и...

— Позволь мне решать, что именно сейчас ко времени. Для тебя очень важно, чтобы Доббса не отчислили?

Наступила пауза.

— Как тебе сказать... Не знаю. Если его выгонят, я, в общем, плакать не буду — мы с ним не особенно дружим, да и тип он не самый приятный. Но все-таки... Какого черта они отчисляют кого-то из наших, не спросив, что думает об этом факультет?!

— Значит, важно?

— Ну... Наверное, все-таки да.

— Хорошо, — коротко ответил Том.

Услышав шаги, я вернулся обратно в гостиную.

Событие обсуждали до позднего вечера. Одни ругали Доббса на чем свет стоит — помимо всего прочего, Слизерин потерял из-за него двести очков, — другие говорили, что он, конечно, идиот, но директор в этой истории повел себя, как самодур. Том не принимал участия в спорах — он что-то обсуждал в уголке с Руквудом. Тот поначалу пытался возражать, потом раздраженно смотрел в сторону, но в конце концов, видимо, согласился.

Я думал, что Том, как обычно, пойдет договариваться с директором, но в тот вечер он не уходил с факультета. И утром после завтрака никуда не пошел, а спокойненько вернулся в общую гостиную. Между тем время уже близилось к одиннадцати, когда нам следовало явиться в Большой зал, чтобы выслушать приказ об отчислении, а также речь на сорок минут, которую Диппет наверняка закатит по такому поводу.

Гостиная прямо-таки гудела от разговоров. Малфой отмалчивался, хотя заметно нервничал. Сам виновник случившегося, Доббс, потерянно жался в стороне. От его обычной нагловатости не осталось и следа. Под левым глазом наливался огромный синяк — видимо, однокурсники уже высказали ему общественное порицание в самой простой и доступной форме.

Без пяти одиннадцать ученики неуверенно потянулись к двери. Том словно этого и ждал — поднялся с кресла в углу, где сидел все это время, покусывая кончик пера, и жестом остановил группку второкурсников, которые уже были у выхода. Смотрел он при этом не на них, а на остальную толпу — медленно переводил взгляд с одного лица на другое.

Те, кто был ближе, недоуменно остановились. Шум разговоров на мгновение стих, и, воспользовавшись паузой, Том сказал:

— Все оставайтесь здесь. Никто никуда не идет.

Потом он вышел.

Розье, оказавшийся рядом, быстро закрыл за ним дверь и развернулся к остальным, прижавшись к двери спиной. В руках у него была палочка, которую он небрежно перебрасывал из одной ладони в другую. Я уже понял, в чем соль, и подошел поближе, встав так, чтобы всех видеть. Флинт тяжело вздохнул, но тоже переместился к нам. От толпы неожиданно отделился Касси Малфой и скользнул к двери. Уселся рядом на корточки и подпер подбородок кулаками, глядя на всех исподлобья.

В гостиной тем временем после минутного замешательства опять поднялся шум:

— Эй, вы чего там встали? Мы двигаемся или нет?

— Сказано — не идти в Большой зал.

— А что, приказ отменили?

— Да непонятно... Вроде Риддл велел всем оставаться на местах.

— Ребята, вы совсем обалдели? Причем тут Риддл?

— Хватит дурить! Если не пойдем, нас тоже отчислят, как Доббси!

— Не гони волну. Всех не отчислят.

— Гасси, что происходит?

— Никто никуда не идет, и отстаньте от меня! — это уже Руквуд.

— Да вы все спятили, или что?!

У меня неприятно засосало под ложечкой. Момент был очень опасный. Нас всего пятеро, считая Малфоя. Ну, положим, еще Нотт присоединится — шестеро. Слишком мало, чтобы драться со всем факультетом. Руквуд уже колеблется, потому что неповиновение директору может стоить ему поста старосты школы...

— Да что он себе позволяет, этот Риддл? — раздался возмущенный голос Вальбурги Блэк. Я бросил взгляд в дальний угол гостиной, но Вальбурге не дали разойтись как следует — Альфард, смеясь, взял ее под локоть и что-то стал шептать ей на ухо. Вальбурга раздраженно вырвала руку, но промолчала. Младшие Блэки — Сигнус и Орион — выжидательно смотрели на старших, но, увидев, что те никуда не идут, тоже остались на месте.

К нам протолкался шестикурсник Теренс Грин, загонщик квиддичной команды.

— А ну, дайте пройти!

Розье улыбнулся ему, но с места не сдвинулся. Только палочку перехватил в правую руку и замер. Грин потоптался на месте, потом оглянулся на Дэйвиса в поисках поддержки. Но Дэйвис сидел, уставясь в пол. После того, как осенью на него напала крыса, он все еще толком не пришел в себя и уж точно не хотел ни во что вмешиваться.

— Колин, прекрати эти глупости, дай пройти, — укоризненно сказала Эвелин Трогмортон.

— Нет, солнышко, — Розье покачал головой. — Лично я никуда не пойду и тебе не советую. Давай лучше выпьем по чашечке чаю. Только чуть попозже.

Вилли Трэверс, преисполненный серьезности, принялся отгонять от двери своих сверстников с первого курса.

— Нечего тут торчать. Пошли лучше сыграем в плюй-камни.

— Но директор же велел всем идти в Большой зал, — пискнул какой-то курносый мальчишка в очках.

Вилли вздохнул и посмотрел на него, как на недоумка.

— Том главнее директора, — сказал он с полной убежденностью.

Видимо, это был веский аргумент, потому что мальчишка больше не спорил и отправился искать коробку с плюй-камнями.

Остальные все еще волновались, но уже как-то вяло. Доббс забился в угол и старался привлекать к себе как можно меньше внимания. Мэтью Бэгнолд пытался что-то сказать, размахивал руками, но в общем гуле его никто не слушал. Руквуд зло пнул камин и отошел, всем своим видом показывая, чтобы к нему не приставали. Милли Кларк долго смотрела то на нас, то на Бэгнолда, а потом решительно села в кресло и раскрыла книгу.

Нотт, оседлавший стул и с улыбкой наблюдавший за происходящим, поймал мой взгляд и подмигнул. Видно было, что его все очень забавляет и он уже мысленно сочиняет подробное письмо своему дяде-политику. Я слегка расслабился и выдохнул.

Кажется, нам удалось переломить ситуацию.

Так факультет Слизерин пошел на бунт.

Постепенно все угомонились. Стрелки часов на стене общей гостиной показывали десять минут двенадцатого, так что на собрание мы в любом случае опоздали. Кто-то вернулся в спальни, остальные занялись чтением или от нечего делать играли в серсо наколдованными из воздуха огненными кольцами. Однако напряжение не спадало — разговоры то начинались, то обрывались на полуслове. Мы так и не покинули своего поста возле двери, только посменно уходили покурить.

Я понимал, что если миссия Тома не увенчается успехом, то всех, конечно, из Хогвартса не выгонят, но зачинщиков — то бишь, нас — отчислят точно. Но мной овладело какое-то тупое безразличие. Будь что будет.

Часы уже пробили полдень, когда с той стороны в дверь тихонько постучали. Колин открыл. На пороге стоял Том, очень бледный и серьезный. В гостиной моментально стихли все разговоры; на Риддла смотрели десятки глаз. Он молча поднял вверх два пальца. Буква V — victoria, победа.

Еще через четверть часа к нам зашел Слагхорн и долго увещевал: мол, факультетское единство — это прекрасно, но всему нужно знать предел, и только в виде исключения, в последний раз, администрация школы закрывает глаза на подобные выходки. Но всем и так было ясно, что никаких санкций не последует. На факультете воцарилось веселье. Мы были вместе, и для нас не было преград... Даже Доббс, которому завтра предстояло вместо отчисления получить дюжину ударов тростью и отправиться в карцер, из паршивой овцы моментально превратился в героя дня.

Вечером к нашей компании подошел Касси Малфой с несколькими бутылками сливочного пива. Розье, ни слова не говоря, подвинулся и освободил для него место. Малфой принял безмолвное приглашение. Кроме прочего, оно означало, что в "ближнем круге" теперь стало на одного человека больше.

Том не пошел ночевать в подсобку при кабинете ЗОТИ, а остался в нашей спальне. Весь вечер он почти ни с кем не разговаривал и выглядел страшно измотанным. Когда он брал стакан, видно было, как у него дрожат пальцы. Ночью я проснулся и увидел, что он сидит на своей кровати, обхватив колени руками.

— Что, — спросил я шепотом, — голова болит?

— Нет, — последовал такой же тихий ответ. — Думаю.

— О чем?

Послышался шорох, потом моя кровать прогнулась — Том сел рядом и легким движением палочки поставил заглушающее заклятие.

— Рэй, — несмотря на заглушку, он все равно говорил шепотом, — если б ты знал, на каком волоске сегодня все висело... Правда-правда. Я чудом вытянул.

— По тебе видно. Слушай... А ты Долохову будешь об этом писать?

— Ага, — Том приглушенно рассмеялся. — Я не уверен, что Тони ответит, — от него уже давно ничего не было, ему там не до наших школьных глупостей. Но если напишет, то, чувствую, выскажет мне много чего. Мол, нельзя так рисковать ради принципа, и тем более из-за такой пакости, как Доббс.

— Вообще-то это правда.

— Да, — он нетерпеливо кивнул, — но это не главное. Понимаешь, если я говорю, что факультет должен быть заодно и защищать своих, то не могу потом идти на попятный. Мне перестанут верить. Кстати...

Он вдруг замолчал.

— Что случилось?

— До меня только сейчас дошло, что я ведь ушел, ничего вам не объяснив — ни тебе, ни Колину, ни Теду. Отчего-то был убежден, что вы все поймете без слов и сделаете, как надо. Так и вышло. Спасибо. Для меня это очень много значит.

— Не за что, — буркнул я неловко.

— Хотя, знаешь, я все равно не уверен, что был прав. Все думаю — может быть, не стоило так уж демонстрировать свое влияние на факультете. Диппет очень насторожился. Да и другие преподаватели.

— Я вижу, что очень.

— То есть?

Я пожал плечами.

— Обычно ты не жалеешь о сделанном. Что было, то было, ничего уже не изменишь, так какой смысл есть себя поедом? Но сейчас ты сомневаешься в себе, причем целых полдня. Значит, дело серьезное.

— Угадал, — он рассеянно водил пальцем по подушке. — Ладно, ты прав. Это пустое. Тем более что если бы можно было вернуться назад, я бы все равно поступил так же... Все, хватит, черт с ним. Слушай, а ты сейчас очень хочешь спать?

— Не особенно. А что?

— Пойдем, покажу кое-что интересное.

Я встал с кровати и накинул мантию. Мы на цыпочках прошли через темную гостиную и выбрались наружу.

— "Надень" разиллюзионное, — прошептал Том, едва мы оказались в пустом, освещенном факелами коридоре.

Я почему-то был уверен, что мы идем в кабинет ЗОТИ, и очень удивился, когда Том повел меня этажом выше. В школе стояла гулкая ночная тишина. Свернув налево от лестницы, мы подошли к крашенной зеленой краской двери с надписью "Ladies".

— Это ведь женский туалет! — прошептал я.

— В три часа ночи нет никакой разницы, женский или мужской.

Едва мы вошли, в тяжелых канделябрах на стенах зажглись свечи. Но их было слишком мало, и углы комнаты тонули в темноте, а в мутных зеркалах вместо наших лиц отражались размытые пятна. Пахло, как во всех школьных туалетах, — чистящими зельями и сыростью. В одной из кабинок журчала вода в сломанном унитазе. Том плотно прикрыл дверь и установил заглушку.

— Рэй, — он выглядел очень серьезным, — пожалуйста, повернись лицом к стене и ни в коем случае не оглядывайся, пока я не разрешу.

— Сюрприз? — я усмехнулся.

— Можно и так сказать... И еще — если я крикну "Уходи", то ни о чем не спрашивай и не смотри в мою сторону, а убегай, причем очень быстро. Ладно?

Все это было забавно, но на коже почему-то выступили мурашки. В пижаме и тонкой мантии было зябко, по полу тянуло холодом. Я кивнул и отвернулся к стене. Передо мной был потрескавшийся желтый кафель. Сзади слышались шаги Тома, короткая фраза на парселтанге... Внезапно вспыхнул такой яркий белый свет, что даже глазам стало больно. Я дернулся было, но Том неожиданно резко прикрикнул:

— Стой, где стоишь!

Я замер. За спиной что-то со скрежетом двигалось, словно кусок стены вдруг поехал в сторону. Пахнуло болотом, стоячей водой. Том опять заговорил на парселтанге, но как-то странно — глухим, низким голосом, так что получался скорее хрип, чем шипение. Казалось, он задыхается. Я так сдерживал себя, чтобы не обернуться, что мышцы шеи чуть не сводило судорогой. Обостренный слух выхватывал чужеродные звуки — шорох откуда-то снизу, будто там шелестят осенние листья (листья? под полом?), шипение, движение чего-то невидимого...

Затем пол под моими ногами вздрогнул, будто на него опустилось что-то массивное. Шорох становился все громче, а Том то свистел, то издавал рокочущие низкие звуки и в странном рваном ритме постукивал ногой по полу. Рядом кто-то двигался, безостановочно и тяжело. Что-то большое и мягкое на мгновение коснулось моей ноги, и я в ужасе зажмурился и даже задержал дыхание. Потом вдруг послышался нормальный, человеческий голос Тома:

— О, черт! Не получается... Хотя нет... Сейчас...

Еще минута шипения и свиста. Потом меня окликнули:

— Уже можно.

Медленно, на ватных ногах, я обернулся и открыл глаза.

Глава 31

Сначала я даже не понял, что это такое. Представьте себе, что водопроводная труба диаметром три фута вдруг решила поразмяться и вылезла из стены. С той разницей, что трубы редко красят в изумрудно-зеленый цвет и при движении они, наверное, скрежещут, а не шуршат.

От Тома меня отделяли кольца змеи — такой огромной, что через нее пришлось бы перепрыгивать, как через упавшее на дорогу дерево. Но я не мог не то что сделать шаг — даже вздохнуть. В голове мелькали обрывки мыслей: змеи вроде бы не бросаются на неподвижную добычу... если я буду стоять, не шевелясь, она меня не заметит...

Хвост змеи все еще скрывался в зиявшей под умывальником дыре. Скосив глаза, я увидел массивную голову, похожую на наконечник великанского копья. Длинным раздвоенным языком змея обследовала подоконник. Темную поперечную полосу я поначалу принял за узор шкуры и только потом понял, что это черная повязка на глазах.

Обернувшись, я увидел, что Том улыбается, и страшно разозлился. Ничего себе шуточки!

— Что это за чудище?!

Голос не подчинялся мне и звучал пискляво, как у цыпленка.

— Василиск, — весело ответил Том, наслаждаясь впечатлением.

Колени у меня подкосились. Толстый хвост змеи прошуршал совсем рядом, задев мою ногу. Он был такой тяжелый, что казалось, будто по ступне протащили бревно.

— Осторожно, — сказал Том. — А то будешь весь в синяках. Меня она однажды случайно сбила с ног и проползла сверху — ребра потом неделю болели. Хорошо еще, вовремя свернула в сторону, а то могла бы и раздавить.

— Она?!

— Это самка.

— Ты уверен, что она не сбросит повязку?

— Рада бы, да не может. Это усовершенствованный вариант Obscuro. Говорят, взгляд василиска безвреден для змееустов, но мне как-то не хочется проверять.

Я вжался в кафель, потому что скользившая вдоль стены гигантская голова добралась до меня. Раздвоенный язык коснулся моей руки — он был неожиданно прохладный и сухой. На голове змеи чуть выше повязки виднелись белые наросты, словно маленькая корона.

— Я объяснил ей, что ты не еда, — сообщил Том.

— Какая радость...

Голова змеи поднялась выше.

— Не двигайся. Она просто знакомится, не бойся.

Я зажмурился и задержал дыхание. Язык мягко касался моих щек и шеи. Это было бы даже приятно, если не думать о том, что василиск при желании запросто меня проглотит.

Змея поползла дальше — обследовать умывальники. Том бесцеремонно перешагнул ближайший к нему виток ее тела и подошел ко мне.

— Ну как? Нравится?

— Ни капельки, — ответил я честно.

— Жаль, — он вздохнул. — Тогда я отправлю ее обратно. У меня все равно ничего с собой нет.

Ага, кроме меня...

Обернувшись к василиску, Том опять зашипел и засвистел. На этот раз змея ответила.

— Спрашивает, не принес ли я кроликов. Но я ее уже кормил на той неделе, так что обойдется.

Невозможно передать, с каким облегчением я опять отвернулся и прижался лбом к кафелю, пока Том снимал со змеи повязку и запускал ее обратно в дыру под умывальником. Едва стена со скрежетом закрылась, я на ватных ногах дошел до подоконника, сел на него и закурил, вытащив сигареты из кармана халата. Том устроился рядом, болтая ногами и отмахиваясь от дыма.

— А я-то думал, василиски давно вымерли, — сказал я, вздрагивая от сквозняка.

— В Европе — да. Это, наверное, последняя особь.

— Где ты ее взял?

— Она всегда здесь жила. В подземелье под школой. Помнишь, в той книге, что ты мне когда-то подарил, шла речь о Тайной комнате Салазара Слизерина? Мы ее еще искали потом, облазили весь Хогвартс.

— Хвала Мерлину, что не нашли.

— Да, наверное... Я уже давно потерял к ней интерес, а этой зимой вдруг вспомнил о туалете со змейкой, про который рассказывал Руквуд. Ну и решил сходить посмотреть ночью, когда не спалось. Нашел тот самый кран, — Том кивнул на длинный ряд умывальников, — любопытства ради заговорил со змеей. Она мне, естественно, ничего не ответила, потому что неживая. Потом я сказал: "Сезам, откройся!", как в сказке про Али-бабу и сорок разбойников, — и появилась вот эта дыра.

— Откуда, интересно, Слизерин знал сказку об Али-бабе?

— Ниоткуда. "Сезам" я сказал по-английски, потому что в змеином языке нет аналога. Это тут ни при чем, просто забавно.

— Ничего смешного не вижу, — я поплотнее закутался в халат. После увиденного меня колотил озноб. — И что, ты полез в дыру?

— Нет, конечно! Знаешь, совсем не хотелось, тем более, что я не представлял себе, что там внутри. Просто заглянул, потом аккуратно закрыл и пошел спать. А дня через три, в субботу — вы все ушли в Хогсмид, а я сказал, что у меня срочная работа для Меррифот, — отправился в Запретный лес. Мне нужно было гнездо... убежище... не знаю, как правильно перевести на английский. В общем, такое место, где змеи собираются на зиму. Искал полдня, промерз до костей. Потом все же нашел яму под поваленным деревом, раскопал, вытащил из клубка одну гадюку...

— Бр-р!

— Да что здесь такого? Она, конечно, разозлилась, чуть не укусила меня спросонья. Я унес ее в школу и поселил в своей подсобке тайком от Меррифот. Грел под лампой, кормил мышами. Первую неделю гадюка хотела спать и со мной не разговаривала. Потом еще неделю я убеждал ее сползать в подземелье. Еле упросил...

— Почему не империо?

— На змей оно слабо действует, проще договориться. В общем, она согласилась. Я впустил ее в дыру и закрыл вход. Потом каждую ночь проверял, но гадюка вернулась только через трое суток, когда я уже отчаялся дождаться. Так устала и замерзла, что еле могла говорить. Но я все же понял с ее слов, что внизу "очень большая нора", где темно и холодно, что в этой норе есть "каменные деревья", в смысле колонны, и две каменных стены. Они толстые, но можно проползти в щель. За второй стеной спит огромная змея, точнее, не просто змея, а...

Он издал сложное шипение.

— Это на парселтанге, не могу точно перевести на английский. По описанию я понял, что это василиск. Еще там много крыс, но таких здоровенных, что моей гадюке не удалось ими поужинать. Пусть скажет спасибо, что сама хвост унесла.

— И что ты потом делал?

— Скормил ей двух мышей и отнес обратно в лес.

— Да не с гадюкой! С василиском...

— А, понятно. Ничего. Долго думал. Решил, что такая зверюга — это даже неплохо. Ее можно отлично продать на черном рынке по частям. Одна только шкура потянет на тысячу галлеонов, не говоря уже о зубах. Правда, василиска сложно убить, но... В конце концов я решился слазать туда посмотреть. Это было с месяц назад, опять же ночью. Взял с собой зеркало, метлу, чтобы можно было подняться из туннеля...

— Ты ненормальный!

— Я знаю. Но тогда мне казалось, что я все отлично продумал. За дырой в стене начинается спуск вниз, очень скользкий, я пронесся по нему, как на санках. Там очень глубоко, должно быть, миля или больше. Внизу дверь, которая открывается, если заговорить на парселтанге, а за ней — что-то вроде огромного зала. В нем стоит статуя Салазара Слизерина, а в статуе живет василиск. И вот здесь-то, Рэй, я сделал такой промах, что... Я уже нашел вход, нашел василиска и только тут сообразил, что это дивное создание не спит.

— Гадюка тебя обманула?

— Нет. Змеи не умеют врать. Она сама ошиблась — решила, что раз василиск лежит неподвижно и тепла от него почти не чувствуется, значит, он дремлет и не проснется до весны. Но когда появился я, василиск пошевелился и поднял голову. Я с перепугу стал нести всякую ахинею на парселтанге, лишь бы убедить его, что я не съедобен и не враг. Вдобавок даже не мог посмотреть, что он делает. Все вслепую. Но, на мое счастье, василиск принял меня за Салазара Слизерина...

— Ага. Ты вылитый Слизерин, просто одно лицо. Осталось только отрастить козлиную бороденку.

— Не язви. С точки зрения змей все люди ужасно похожи. Вдобавок, кроме Слизерина, этот василиск не встречал других змееустов. Спросил, почему меня так долго не было. Я ответил, что охотился вдали от дома. Пообещал, что приду еще и принесу вкусной еды, а потом сбежал оттуда побыстрее. Вот так мы и познакомились. Потом я спускался туда примерно каждые три дня. Кормил змею кроликами...

— Где ты их брал?

— Воровал у нашего лесничего, — ответил Том без тени смущения. — Я слышал, как он жаловался Хагриду, что лисы совсем обнаглели. С василиском сначала было трудно объясняться, они говорят на очень древнем наречии. Это все равно, что к тебе обратился бы сакс времен Хенгиста и Хорсы — ручаюсь, ты не понял бы ни единого слова. Но постепенно я привык. Узнал, что это самка, что она жила в окрестностях Хогвартса, когда тут началось строительство школы. Была еще совсем молодая и очень пугалась грохота и дрожи земли. Вдобавок люди нашли ее кладку и убили детенышей. Однажды с ней заговорил человек. Она хотела напасть на него, но человек пообещал поселить ее в безопасном месте и приносить много еды. Так она оказалась в Тайной комнате. Слизерин навещал ее и таскал ей зайцев и поросят, так что она почти все время только ела и спала. Потом он вдруг перестал приходить. Еды стало мало, пришлось ловить крыс. Но змеи могут обходиться без пищи много месяцев и даже лет, так что, как видишь, она умудрилась долго протянуть. Правда, почти не выросла — с точки зрения василисков, она совсем маленькая, недоросток.

— Тоже мне, крошка! Только не говори Хагриду, а то он заплачет от жалости и тут же вытащит ее из холодного, сырого подземелья, чтобы поселить у себя в спальне. Еще и имя придумает — какая-нибудь Рози или Сьюзи...

— Хагриду нельзя, — поморщился Том. — У него язык за зубами не держится.

— Что ты собираешься дальше делать с этой змеей? Прикончить?

— Нет. Я подумал и решил, что живая она будет полезней. Можно продавать яд, он сейчас стоит дорого. Мы на этом заработаем даже больше, чем на волосе единорога. Тем более что Хагрид его сейчас почти не приносит. Он увлекся новой затеей — ищет в Запретном лесу троллей, чтобы драться с ними на кулаках. Совсем разболтался, надо что-то с этим делать...

Том потер глаза и слез с подоконника.

— Ладно, пошли спать.

Потом подумал о чем-то и усмехнулся:

— Сьюзи, говоришь? Хорошо, пускай будет Сьюзи.

Постепенно я свыкся с мыслью о том, что у нас теперь есть почти что свой собственный василиск. Том показывал его поочередно всей компании. Самыми стойкими оказались Розье и Нотт. Маркус Флинт при виде гигантской змеи чуть не упал в обморок, а Эйвери стошнило. Но посмотреть, по крайней мере, согласились все, а вот помочь нам с добычей яда — дудки. Смелость проявил только Розье, и то без особой охоты.

Вести бизнес на василиске оказалось делом нелегким, а главное, затратным. Яд со змеиных зубов прожигал насквозь и фаянс, и обычное стекло, так что нам пришлось заказывать по каталогу "Все для зельевара" жутко дорогую чашу особой закалки. Пару раз я спускался вместе с Томом в подземелье, где мне совсем не понравилось, — холодно, сыро, крысиные скелеты хрустят под ногами. Да еще тускло-зеленый свет ламп раздражал до безумия. Хотя, должно быть, во времена Слизерина он был в моде, и дизайнеры интерьера наперебой рекомендовали его владельцам замков. В подземелье Том кормил Сьюзи кроликами, а потом доил, заставляя кусать чашу. Яд стекал на дно желтыми, будто гнойными, потеками. За один раз набиралось две-три унции.

Наверху мы прятались в подсобке кабинета ЗОТИ, где Том или Колин, надев защитные перчатки из кожи дракона, фасовали яд по крохотным пробиркам из того же специально обработанного стекла. Я взял на себя переписку с потенциальными заказчиками. Поначалу дело шло туго: покупатели требовали сертификат из Департамента по контролю магических животных или свидетельство о растаможивании яда. Сертификат получить мы, естественно, не могли, потому что тогда пришлось бы объяснять в Министерстве, где мы взяли василиска, — ведь их разведение в домашних условиях было запрещено последние лет пятьсот. Вдобавок это привлекло бы внимание налоговой службы.

Оставалось писать письма в разного рода подозрительные конторы, располагавшиеся вблизи Ночного переулка. Эти согласны были взять яд без сертификата, зато хотели получить образцы. Я отвечал им длинными вежливыми посланиями, смысл которых сводился к тому, что без предоплаты им не видать яда василиска, как своих ушей, — нас так пару раз уже обманывали.

Наконец нашелся первый покупатель. За две трехунциевые бутылочки он отвалил сразу шестьсот галлеонов. Я до сих пор понятия не имею, кто это был, — мы переписывались до востребования через почтамт в магическом районе Эдинбурга. Получив товар, клиент прислал восторженный отзыв и заявил, что готов купить весь имеющийся яд, хотя за большие объемы просил бы скидку. Еще он спрашивал, нет ли в наличии свежесброшенной кожи. Поговорив со Сьюзи, Том сказал, что линька у нее будет примерно в июне. Прибыль с продажи яда мы разделили на троих, выделив по чуть-чуть Эйвери, Флинту и Нотту — главным образом, за сохранность тайны, — и еще тридцать галлеонов отправили матери Долохова.

С деньгами у нас теперь было хорошо, зато со временем — хуже некуда. Из-за того, что по ночам мы лазали в подземелье или болтались в подсобке кабинета ЗОТИ, я постоянно хотел спать. Хорошо еще, что Прингл старательно не замечал наших полуночных прогулок по коридорам; за это ему тоже приходилось платить небольшую мзду. Воровать кроликов и кур у лесничего стало слишком опасно, потому что он решил подстеречь бессовестных лис и по ночам сидел в засаде на заднем дворе. Так что вместо этого я ставил магические ловушки в Запретном лесу, и нужно было тайком бегать их проверять.

Да и приближающиеся СОВы добавляли хлопот. Преподаватели словно с ума посходили — на каждом уроке задавали рефераты длиной в пару футов. Домашние работы я обычно списывал у Тома, а вот с практическими было куда хуже. Из-за того, что я много пропустил на третьем и четвертом курсах, я плохо знал азы и часто вообще не понимал то, о чем говорилось на уроках. Лучше всего дело обстояло с историей магии, где меня спасала начитанность, и с арифмантикой, где я выезжал за счет покерной привычки быстро считать в уме. Зато чары давались кое-как, а уроки трансфигурации были и вовсе сплошным позором. Глядя на мои жалкие потуги заставить ящерицу исчезнуть, Брэдли говорила со вздохом: "Ну, это в пользу бедных". По зельеварению Слагхорн назначил нам с Эйвери дополнительные занятия два раза в неделю, но нельзя сказать, чтоб они особенно помогали. Я не представлял себе, как буду сдавать экзамены.

Между тем время шло, уже наступила середина апреля. Погода стояла необычайно жаркая для шотландской весны — днем было больше двадцати градусов, и студенты, выходя на улицу, сбрасывали мантии и свитера. Деревья в Запретном лесу покрылись листьями, боярышник стоял в цвету. В один из этих теплых ясных дней, когда мы сидели у озера с учебниками, за Альфардом прибежал первокурсник, сказавший, чтобы Блэк срочно шел к директору. Выяснилось, что Альфарда с сестрой и братом вызывают домой — скончался их дед, Сигнус.

Через два дня Альфард вернулся. Теперь он носил положенный по такому случаю черный галстук, но особой скорби не проявлял.

— Да я почти и не знал его, — ответил он на мои соболезнования. — Дед уже давно не ладил с семьей и жил в основном во Франции. Если бы не война, он вряд ли вернулся бы в Лондон. Думаю, за последние пять лет они с бабкой не обменялись и парой слов, если не считать "Доброго утра" и "Спокойной ночи". Отец, конечно, расстроен, но больше из-за налога на наследство — там какие-то несусветные деньги.

Кто с нетерпением ждал возвращения Блэков из Лондона, так это Друэлла. Следующие несколько вечеров она посвятила утешению Сигнуса, хотя тот, судя по всему, горевал из-за деда еще меньше, чем Альфард. Но внимание Друэллы было ему приятно, так что он в подробностях пересказал ей ход похорон и заодно выложил кучу семейных сплетен. Как только Вальбурга это заметила, она устроила младшему брату суровый нагоняй, но добилась совсем не того, на что рассчитывала, — теперь Дрю получила новый повод жалеть Сигнуса. Однажды я наткнулся на них в библиотеке — они шептались в углу за книжными шкафами и не заметили меня. Друэлла ласково гладила Сигнуса по щеке и говорила:

— Мы ни за что не будем там жить, когда поженимся. Купим лучше дом где-нибудь в Дорсете и переедем, как только будет прилично. Нельзя разрешать Вэл так тобой командовать! Что она себе позволяет?! Я бы сгорела со стыда, если б хоть на минуточку так себя вела...

Сигнус кивал и смотрел на Друэллу влюбленными глазами.

Я не стал ничего говорить Колину, чтобы избежать скандала. Просто чуть позже тем вечером остановил Друэллу в общей гостиной и сказал ей:

— Не спеши.

— Это ты о чем? — она возмущенно дернулась.

— Ты очень давишь на Сигнуса. С чего ты уверена, что родители позволят ему жениться на тебе? И потом, знаешь, мужчины не любят, когда с ними так впрямую говорят о свадьбе. Вам еще четыре года учиться — смотри, если поторопишься, то спугнешь птичку.

— Да как ты смеешь?.. — начала Дрю и вдруг замолчала. Потом спросила уже совсем другим тоном: — Значит, ты думаешь, я неправильно себя веду?

— Ага. Слишком напираешь.

Она покраснела, но кивнула:

— Ладно, учту. Сигнус, конечно, от меня без ума, но все же... Спасибо большое. Братцу только ничего не говори — я тебе этого не прощу, понял?

Я поклялся, что буду нем, как могила. С тех пор, как Друэлла перестала видеть во мне подходящего жениха, ее можно было не бояться, и мы неплохо ладили. Взамен за совет она рассказала кое-что такое из жизни Блэков, о чем сдержанный Альфард ни за что бы не проговорился.

Оказалось, что Поллуксу, отцу Альфарда, Вальбурги и Сигнуса, досталось по завещанию очень даже немало — два дома в Лондоне, усадьба в Корнуолле и еще капитал в Гринготтсе, дававший процентами около десяти тысяч галлеонов в год. Зато по отношению к дочерям дед оказался не так щедр, и наследство они получили довольно скромное. Для одной из теток Альфарда, Дореи, это не имело значения, поскольку она и так уже была помолвлена с неким Чарлусом Поттером. Но вот вторая, Кассиопея, прорыдала все похороны.

— Представляешь, ей досталась всего тысяча годового дохода. Это же гроши! Теперь она не сможет выйти замуж, а ведь ей уже двадцать восемь лет!

Друэлла содрогнулась при мысли, что в таком возрасте можно оставаться старой девой.

— Ничего себе — "гроши"! — я засмеялся. — Знаешь, многим и того хватит, чтобы за ней приударить, будь даже эта тетка Кассиопея страшна, как смерть.

— Сигнус говорит, — доверительно сообщила Друэлла, — что она слегка не в себе. А если совсем честно — чокнутая, как мартовский заяц. Она даже в Хогвартсе из-за этого не училась. У них в роду вообще хватает психов, потому что Блэки слишком часто женились на двоюродных сестрах. Есть даже один сквиб, но его никто никогда не видел. Говорят, его держат в той самой усадьбе на цепи.

— Чушь какая!

— Не знаю, не знаю... А ты думаешь, тетке Дорее от хорошей жизни позволили обручиться с Поттером? Он хоть и богатый, но все же не ровня Блэкам. Однако выхода нет, им нужна свежая кровь.

— Ах, так вот почему тебя должны принять с распростертыми объятиями?

— Во-первых, — Друэлла гордо вздернула нос, — мы все-таки не чета Поттерам, не какие-нибудь торговцы. Во-вторых, Сигнус ведь не старший сын, так что с его невесты и спрос меньше. Это Альфарду родители хотят найти чуть ли не принцессу — ну и пусть ходит неженатый, раз на них не угодишь.

— А ты уверена, что тебе стоит связываться с такой семьей?

— Ой, — она сморщила нос, — Сигнус-то нормальный. Конечно, не без странностей, но с этим я сумею справиться. Главное, что он будет меня слушаться. И потом, Рэй, — она мечтательно прищурилась, — подумай только: после свадьбы его родители наверняка выделят нам тысячи две в год, а может быть, даже три. Конечно, не ахти какая сумма, но ведь это только для начала, а жить мы будем скромно, без излишеств. В конце концов, Сигнус очень нетребовательный — лишь бы его вкусно кормили да не мешали сидеть и мечтать, вот он уже и доволен. Надо будет купить хорошую эльфиню-повариху... А отдыхать вовсе не обязательно в каком-нибудь шикарном месте вроде Антибских островов или Лидо, достаточно простенького, недорогого курорта. Лазурный берег вполне подойдет — надеюсь, война к тому времени закончится. Можно ездить в Монте-Карло, в наши дни оно просто-таки ужасно вышло из моды, так что это будет дешево и скромно...

Я пробормотал что-то насчет реферата, который надо срочно закончить, и сбежал от Друэллы. Иначе расхохотался бы в голос, слушая ее мечты о "скромном и дешевом" отдыхе в Монте-Карло, и она бы обиделась.

Будто специально, на следующий день после этого разговора Эйвери передал мне коротенькую записку от Слагхорна. Декан сообщал, что ждет меня в четверг для беседы о будущей карьере. Я был почти в самом конце списка — остальным было назначено на вторник и среду.

Ничего особенно интересного я не ждал. У Альфарда, например, консультация продлилась минут пять от силы: ясно было, что с деньгами его семьи можно не беспокоиться о хлебе насущном. Блэк сказал Слагхорну, что после школы намерен поехать посмотреть мир, а что дальше — пока не решил. Слагхорн в ответ выразил надежду, что Альфард и в дальних краях не забудет своих старых учителей. Тот вежливо ответил, что, конечно, по возвращении обязательно навестит школу (подразумевалось, что заодно привезет скромный подарок декану) — и на этом все закончилось.

С будущей профессией Колина тоже все было понятно. Он собирался сразу после совершеннолетия уйти в Силы самообороны, после войны закончить учебу экстерном, а дальше пойти по офицерской стезе или поступить в школу внешней разведки. Тим Эйвери собирался работать у своего дяди в конторе по торговле недвижимостью. Мы с Флинтом — как безнадежные — остались на самый конец.

Разговаривая с Маркусом, Слагхорн нехотя похвалил его за приличные оценки и назвал несколько возможных профессий. Но при этом ясно дал понять, что беженцу из Европы, да еще и немцу, вряд ли что светит, кроме должности продавца метел или младшего помощника в аптеке — принести, убрать, помыть пробирки... Когда вслед за Маркусом в кабинет вошел я, декан тяжело вздохнул:

— Садись, Лестрейндж. Ну, что я могу сказать? Твоя успеваемость мне очень не нравится. Собственно говоря, она не просто оставляет желать лучшего, а...

Слагхорн запнулся, будто ему не хватало слов, чтобы описать мое невежество. Я торопливо сказал:

— Я знаю, профессор.

Но декан все еще выжидательно глядел на меня, так что я добавил:

— Мне очень стыдно, сэр. Постараюсь исправиться.

Слагхорн кивнул и, видно, решил, что на этом воспитательную беседу можно считать законченной. Он откашлялся и разложил передо мной какие-то цветные брошюрки.

— Сложно сказать, на что ты можешь рассчитывать с такими оценками, как сейчас. Но я все же подобрал несколько вариантов. Скажем, министерский отдел по связям с маглами постоянно набирает новых работников — ну, ты понимаешь, в связи с войной. Ты ведь изучаешь магловедение? Достаточно получить "удовлетворительно" на экзамене, других требований нет. Далее, департамент магического транспорта...

Я слушал поток его гладкой речи, и мне вдруг стало очень грустно, потому что на ум пришли теплый дом Фредди Трэверса, свадьба, разговор на лугу возле цыганского фургона. Интересно, что сказал бы декан, если бы узнал, что еще недавно я собирался стать профессиональным преступником?

Потом я вспомнил Саймондса, и вдруг у меня вырвалось:

— Простите, профессор, но... Знаете, я бы хотел быть адвокатом.

— Что?

Слагхорн растерянно заморгал — я прервал его слишком неожиданно.

— Адвокатом, сэр. Юристом.

Он задумался.

— Я не очень хорошо представляю себе, какие там требования. Наверное, нужно хорошо знать чары, потому что юристы имеют дело с магическими контрактами, договорами и тому подобным... А вот зелья и трансфигурация тебе вряд ли понадобятся. Пожалуй, мы сделаем так — я напишу в школу магического права в Дарэме и попрошу их прислать какие-нибудь материалы для поступающих, там будут все детали.

— Спасибо, сэр.

— Ну, если ты твердо уверен, что не хочешь послушать о других вакансиях...

Я заверил Слагхорна, что для меня все решено, и он отпустил меня с видимым облегчением.

Ответ из школы права пришел через несколько дней. Пролистав тонкую брошюрку, я слегка приуныл. Сами по себе требования не казались особенно строгими. Нужно было получить не меньше четырех проходных баллов на ТРИТОНах, из них обязательно "выше ожидаемого" по чарам и по истории магии. Еще желательно было знать основы права, латынь и какой-нибудь иностранный язык. Но учиться предстояло четыре года, после чего, получив степень бакалавра, либо остаться в магистратуре, либо подписать двухлетний "учебный контракт" с какой-нибудь юридической конторой, а потом сдать экзамен и заплатить за лицензию. Год обучения стоил шестьсот галлеонов, лицензия — тысячу, а в период "учебного контракта" выпускники, как я понял, работали почти бесплатно. Так что мне предстояло где-то найти три с половиной тысячи галлеонов — это не считая стоимости учебников и прочего, — и еще на что-то жить все это время.

Перед Гринготтсом я уже и так был в долгу, и не приходилось надеяться, что мне дадут новую ссуду. На стипендию Министерства магии тоже нечего было рассчитывать, с моими-то оценками. Оставалось верить, что продажа василискового яда позволит нам к тому времени разбогатеть. Но в любом случае это все было еще далеко и нереально...

Чтобы хоть как-то представлять себе будущую профессию, я попробовал читать журналы по юриспруденции, какие нашлись в библиотеке: "Вестник магического права", "Бюллетень Визенгамота", "Новости корпоративного законодательства". По большей части это было зубодробительно скучное чтиво, в котором я и половины не понимал. Зато усвоил, что для юристов дело чести — выражаться не так, как все нормальные люди, и на каждый случай у них есть свои, особенные слова. А уж если какое-нибудь предложение по недосмотру окажется короче, чем на абзац, законовед сочтет себя опозоренным и немедленно примет яд.

Со временем мне предстояло и самому научиться, словно пауку, плести эти словесные сети. Но тогда я был еще неопытен, и самая простенькая статья вроде "Особенностей арбитражной практики в спорных случаях, связанных с проведением внеочередного собрания акционеров" вызывала у меня панический ужас.

Неудивительно, что большую часть напечатанного в журналах я пролистывал и читал только раздел по криминалистике и уголовному праву. Это было хоть более-менее близко и понятно. Несколько раз в "Вестнике права" мне попадались статьи Саймондса, в основном с критикой решений по уголовным делам. До того я даже не знал, на каких шатких основаниях иной раз отправляют людей в Азкабан и какой произвол царит в Визенгамоте. Саймондс вообще недолюбливал Визенгамот и критиковал его много и со вкусом. Он обожал приводить примеры уголовных дел, связанных в основном с непростительными заклятьями. Сплошь и рядом даже такому профану, как я, было ясно, что дело шито белыми нитками, — тем не менее, обвиняемые получали поцелуй или пожизненное заключение.

Раньше я не особенно задумывался о том, как делаются такие дела и на каком волоске висит, скажем, моя собственная судьба. В те годы в Азкабан сажали, случалось, и несовершеннолетних... Но, как ни удивительно, страха не было. Скорее, злость.

Однажды, когда я сидел в библиотеке со своими журналами, подошел Том и, склонившись над столом, долго читал через мое плечо. Потом вдруг спросил:

— Рэй, а что делают в волшебном мире с убийцами? Отправляют на виселицу, как у маглов? Проще говоря, что меня ждет, если попадусь?

Я резко дернулся:

— Замолчи!

— Я поставил заглушку, — невозмутимо ответил Том. — Ну, так что мне светит, раз я прикончил дорогого папеньку?

— Поцелуй, — машинально ответил я. — Хотя нет, постой. Гонта ведь не приговорили к поцелую. Должно быть, у него были смягчающие обстоятельства, добровольная помощь следствию и все такое. Да и речь шла всего-то о маглах... А ты несовершеннолетний, так что Визенгамот не даст тебе даже пожизненного. Но лет на тридцать в Азкабане можешь рассчитывать. Ну, или двадцать, если выйдешь по амнистии.

— Мило. Лучше уж поцелуй, — Тома передернуло, — чем заживо гнить в тюрьме.

— На вот, — я сунул ему один из уже пролистанных номеров, — почитай статейку на эту тему, только мне не мешай.

Это была одна из статей Саймондса, в которой тот обрушивался на применение поцелуя дементора к преступникам. Том подвинул стул, уселся рядом со мной и стал читать, подперев голову руками. Статья его, видимо, заинтересовала, потому что он начал с середины, но потом вернулся к началу и принялся перечитывать уже медленнее и даже записывать что-то на свитке пергамента.

"Поцелуй дементора, — писал Саймондс, — совершенно ошибочно и без всяких на то оснований считается более гуманной и более юридически обоснованной мерой наказания, чем применяемая у маглов смертная казнь. Однако представление о гуманности поцелуя, заставляющее нас гордиться тем, что мы якобы более человечны, чем маглы, расходится с действительностью. Мне как адвокату пришлось несколько раз присутствовать на приведении такого приговора в исполнение. Это зрелище, от которого не может не содрогнуться любой цивилизованный человек.

Экзекуция обычно происходит в отдельной галерее Азкабана, которую на местном жаргоне называют "Променад". Последняя прогулка приговоренного по традиции осуществляется на рассвете. За сутки до этого его переводят в более комфортабельное помещение, хорошо кормят, даже позволяют выкурить сигарету. Когда приговоренный начинает свое движение к "Променаду", об этом обычно уже знает вся тюрьма. Заключенные поднимают страшный шум, бьются в двери камер, выкрикивают то ободрения, то ругательства. Никогда в жизни я не слышал ничего более жуткого и в то же время впечатляющего, чем этот хор голосов, сливающийся в сплошной вопль, будто кричат сами недра острова, сами камни и стены Азкабана.

Сам поцелуй осуществляется в одной из дальних камер «Променада», куда арестанта приводит конвой дементоров. Через систему магических зеркал из соседней комнаты за этим наблюдают комендант крепости, целитель и адвокат. Окно в комнате всегда открыто настежь — на случай, если в последний момент прилетит сова с помилованием от министра магии.

Некоторые приговоренные поразительно равнодушны — должно быть, все силы уходят у них на то, чтобы держаться достойно в последние минуты жизни. Но гораздо чаще приходится наблюдать истерики и полную потерю контроля над собой. Найдутся те, кто осудит приговоренных за отсутствие самообладания. Несомненно, это счастливые люди, ни разу в жизни не видевшие дементоров. К сожалению, я не могу отнести себя к таковым...”

После поцелуя, писал Саймондс, оставшееся без души тело — собственно говоря, физическую оболочку, — могут забрать родственники. Если их нет или они не проявляют такого желания, тело остается в крепости Азкабан, где обычно вскоре умирает, или же передается в клинику святого Мунго для опытов. В клинике такие тела могут прожить довольно долго. Саймондс приводил пример, когда целителю Торвику удалось поддерживать жизнь в теле без души на протяжении шести лет, причем он сумел обучить это тело не только самостоятельно принимать пищу и ходить, но даже одеваться, понимать команды и выполнять простейшие работы. Он пытался приспособить тело к уборке клиники, но ничего из этого не вышло. Посетители, увидев передвигающегося неровной походкой человека с абсолютно пустыми глазами, приходили в ужас, и тело пришлось убрать. Что с ним потом случилось, Саймондс не знал.

"Как видим, — писал он, — применение поцелуя не только негуманно, но и непрактично, поскольку вынуждает Министерство магии годами расходовать средства на содержание фактически уже казненного преступника. Можно поспорить, что тела поцелованных все равно не живут дольше восьми лет (максимум, зафиксированный в св. Мунго в 1876 году), так что расходы на их содержание в разы меньше, чем на приговоренных к пожизненному заключению. Однако в случае замены поцелуя смертной казнью расходы можно было бы и вовсе свести к нулю; сделать же это нашему законодательному органу мешает, по всей видимости, только глубоко укоренившееся ханжество и желание представить дело так, будто мы и в данном вопросе более цивилизованны, чем маглы...."

С юридической точки зрения, писал Саймондс, сложность заключается в том, что прочие предусмотренные законом наказания поддаются строгой юридической дефиниции: скажем, говоря о лишении свободы, мы можем достаточно четко определить само понятие свободы. В то же время понятие души остается в высшей степени туманным. "Современная магическая наука почти не достигла здесь прогресса. Слепо копируя маглов в области т.н. "психиатрии" и "психологии", она сосредоточилась на изучении личности, не занимаясь изучением собственно души и ее магических свойств, — писал Саймондс. — Сотрудники Отдела тайн получают щедрое финансирование на исследование "сложных проблем" (примем на веру, что они именно этим и заняты), но ни один не сможет ответить вам на простой вопрос: что же, собственно говоря, высасывает дементор? Душу? Но что это такое и каковы в точности ее свойства? Если же речь идет о личности, почему мы тогда говорим об извлечении души, и в какой связи находятся одна и другая?

С другой стороны, если дементор все же высасывает душу — какое право имеет государство в лице Министерства магии и Визенгамота позволять ему это, если сама по себе их власть определяется как временная, касающаяся лишь земного срока человеческой жизни? (см. Thorndike Act 1479 года, а также дело Beauchamp vs Darroughby 1632 и др.) Если мы, согласно тому же Thorndike Act, не принимаем в суде свидетельства привидений как не имеющие законной силы, то очевидно, что суд ограничивается, таким образом, рамками правовых отношений с живыми существами. Как же он может посягать на то, что продолжает существование и в посмертии?

Может ли душа, отделенная от тела, оставаться в юрисдикции земных властей? Ведь, в конце концов, никому достоверно не известно, какова ее судьба после поглощения дементором: уничтожается ли она или остается неизменной, освобождается со временем или нет. Народные предания гласят, что души тех, кого поцеловал дементор, — самые несчастные из всех, потому что не могут найти дорогу на Авалон. Не слишком ли смело со стороны нашего правосудия определять посмертную судьбу человека? Не слишком ли дерзновенно со стороны Визенгамота вторгаться в компетенцию суда иной, высшей инстанции, перед которым ничтожны даже самые могущественные волшебники?.."

Статья была написана в лучших традициях неудобоваримого юридического слога. Я помнил, как сам с трудом продрался через последний пассаж. Том тоже читал, нахмурившись, и по несколько раз возвращался к отдельным абзацам, пытаясь вникнуть в их запутанную логику. Но, кажется, рассуждения о свойствах души и вытекающих из этого правовых казусах все-таки его заинтересовали.

"...Разумно ли исходить из берущего свои корни в магловской юридической науке принципа "одна душа — одно тело", если применение магии делает его вовсе не однозначным? — продолжал Саймондс. — Например, как следует приводить приговор в исполнение, если одна и та же душа окажется в нескольких физических телах или предметах? Следует ли признать виновной в преступлении и, соответственно, подлежащей поцелую дементора душу в целом (тогда все ее части следует еще отыскать) или ее конкретный фрагмент (фрагменты)? Разумеется, такая возможность остается чисто умозрительной, если, конечно, не принимать за реальность истории о Цепеше и прочих темных волшебниках. Однако ее нельзя сбрасывать со счетов, прежде всего как интересный "точильный камень", на котором шлифуются спорные юридические идеи..."

Том перечитал несколько раз последний абзац, нахмурился, пробормотал себе под нос: "Это еще о чем?", потом встал и пошел к шкафу с энциклопедиями.

— Заканчивайте работу! — окликнула нас мадам Локсли. — Библиотека закрывается.

В этот вечер Том не пошел в свою подсобку, а остался в нашей спальне. Проснувшись в шесть утра, я увидел, что он читает при свече, укрывшись одеялом.

— Ты вообще не спал? Что это у тебя?

Он повернул книгу ко мне обложкой, и, прищурившись, я кое-как рассмотрел название: "Влад Цепеш — герой или дьявол? Полная биография".

— Это я взял для легкого чтения.

— Ничего себе развлекательное чтиво! Цепеш — это который всех на кол сажал? Он и вправду был вампиром?[10]

— Нет. Между прочим, неглупый был политик, если оставить в стороне излишнюю жестокость. А легенды о том, что он вампир, появились намного позже. На самом деле он пытался достичь бессмертия, расщепляя свою душу и помещая ее во внешние предметы.

— Вроде смерти в яйце? Ну да, — я зевнул, — в сказках злодеи всегда это делают.

— Как, интересно?

— Почем я знаю? Как-нибудь по-своему, по-злодейски.

— Здесь говорится, что...

Том стал шепотом зачитывать мне куски из книги. Наверное, это были крайне важные сведения, и первые две минуты я честно пытался слушать. Но голову словно магнитом тянуло к подушке, так что минуты через две я закрыл глаза, а потом незаметно для себя опять уснул.

Глава 32

Пасха в том году была необычно поздняя. Говорят, самая поздняя из возможных — двадцать пятого апреля. Примерно за неделю до нее, как раз перед началом каникул, Слагхорн устраивал свою обычную вечеринку. Накануне я встретил Джейн возле класса трансфигурации, и мы остановились поговорить. Я спросил, с кем она идет на праздник, она ответила, что пока не решила. Я не знал, что сказать дальше, — рад был бы пойти с ней, но не хотел напрашиваться, так что только мямлил: "Э-э... вот как…", пока Джейн наконец не спросила:

— Ты не хотел бы пойти со мной?

— Ну… да. Но Слагхорн вряд ли мне обрадуется.

— Ничего, потерпит, — она отмахнулась. — В конце концов, он сам разрешает студентам приводить партнера для танцев. Так что, решено?

Я боялся, что вечеринка будет такой же пышной, как рождественская, и что рядом с Джейн в вечернем платье я буду дурак дураком. По счастью, пасхальные встречи считались, видимо, менее формальными, потому что Джейн явилась в обычной школьной форме. Народу, впрочем, было как всегда много. Наш декан любил показать себя гостеприимным хозяином. На один вечер его апартаменты превратились в весенний лес: колонны были трансфигурированы в поросшие мхом деревья, над головой шумела листва, а в траве росли нарциссы и подснежники. Многие из гостей пришли с детьми, и специально для них Слагхорн устроил под кустами и деревьями множество тайников с подарками — марципановыми зайцами и карамельками в золотой фольге.

Шум стоял невероятный. Слагхорн сновал по залу, перебрасываясь словечком то с одним, то с другим гостем. Посреди зала вальсировали несколько пар, а дети носились туда-сюда и в поисках конфет совали нос во все углы. Мы с Джейн раза два потанцевали, потом она захотела лимонада, и я повел ее к столу с напитками у входной двери. Поблизости я заметил Тома с Минервой — они разговаривали вполголоса, стоя так близко друг к другу, что пряди их волос соприкасались.

Тем временем дверь открылась, и появилась очередная гостья, на вид типичная деревенская пожилая леди в потертой шляпке с фиалками. Подслеповато щурясь, она оглядывала толпу. Слагхорн, оказавшийся тут как тут, поцеловал ей руку и помог снять пальто.

— Дорогая Батильда, как я счастлив тебя видеть! Замечательно, что ты наконец выбралась к нам. А ведь я давно тебя приглашал...

— Я бы с радостью, Гораций, но ты же знаешь, какое в моем возрасте здоровье, — гостья послушно просеменила рядом с ним к дивану и осторожно опустилась на мягкие подушки. — Да и кому нужна такая старуха, как я?

— Ну что ты! С годами ты только хорошеешь, — галантно ответил Слагхорн.

Она засмеялась тихим приятным смехом.

— Перестань делать мне комплименты. Я же знаю, что это неправда. Ага, вижу, Армандо тоже здесь... Как жаль, что нет нашего милого Альбуса!

— Что поделаешь, Батти. Война, он должен быть на фронте... Тебе принести что-нибудь выпить?

— Разве что самую капельку твоей чудесной смородиновой наливки. Целитель был бы недоволен, но я не могу устоять перед искушением.

Минерва встрепенулась.

— Ты знаешь, кто это? — спросила она Тома, показывая глазами на гостью.

Том пожал плечами.

— Батильда Бэгшот, автор "Истории магии". Я бы так хотела с ней поговорить... Ты не можешь попросить Слагхорна нас познакомить?

Том явно не видел в этом никакой нужды, но спорить не стал и отправился договариваться с деканом. А мы с Джейн ушли танцевать. Час спустя я ненадолго оказался рядом с Батильдой — теперь Минни сидела с ней на диване, и они разговаривали о средневековой магии. Щеки Батильды порозовели, она держала в руках блюдце с пирожным и, казалось, была в полном восторге от вечера.

— Вы обязательно должны приехать ко мне в гости, дорогая, — убеждала она Минерву. — Я думаю, вам будет интересно побывать в нашей деревне, это одно из самых старых магических поселений в Британии. Наш викарий, умнейший человек, много лет пишет книгу о местных святых. Большинство из них — и святой Дубриций, и святой Селвин — были волшебниками, а святой Петрок, говорят, даже владел парселтангом. Конечно, викарий этого не знает, потому что он магл. Я иногда думаю, как бы он удивился, если бы узнал, что половина его прихожан умеет колдовать.

Батильда негромко засмеялась.

— Мне иногда очень хочется помочь ему в исследованиях. Но тогда придется рассказать ему о магии, а это поставило бы его в ужасно неловкое положение, он ведь таких современных взглядов и не верит в волшебство...

Пару часов спустя, когда я проводил Джейн до башни Рэйвенкло и возвращался на факультет, я увидел Слагхорна с Батильдой — они осторожно спускались впереди меня по главной лестнице. Слагхорн поддерживал гостью под локоть.

— Может, все-таки отправишься через школьный камин?

— Нет, я хочу прогуляться до Хогсмида. Такая прекрасная погода, жаль ею не воспользоваться.

— Я рад, что тебе понравилась вечеринка. Здесь осторожнее — ступенька сломана...

— А я очень благодарна, Гораций, что ты меня позвал. Знаешь, я пригласила мисс Робертсон погостить у меня на пасхальных каникулах. Надеюсь, она приедет. А то у нас в деревне совсем нет молодежи, и так устаешь видеть изо дня в день одни и те же лица… Ты сказал, что этот милый мальчик... как же его зовут... он ее жених?

— Да. Томас Риддл. Прекрасная пара, мы все очень ими гордимся.

— Я бы хотела позвать его тоже. Но у меня редко бывают гости, и я просто не представляю себе, как все устроить, — Батильда нервно сжимала в руках сумочку. — Томас мог бы поселиться в гостинице, но ведь в наши дни это так дорого... А если он остановится у меня — будет ли это прилично? Все-таки, — она смутилась и заговорила тише, — в доме будут две незамужних женщины...

— Уверяю тебя, Батти, — вежливо ответил Слагхорн, — это совершенно прилично.

Я тоже так думал. Одна из этих женщин — невеста Тома, а другой без малого девяносто лет, так что даже самым завзятым деревенским сплетникам вряд ли найдется, о чем поговорить. Но Батильда, кажется, так не считала и до самого выхода из школы обеспокоенно советовалась со Слагхорном.

Когда я вернулся на факультет, Том, как ни странно, уже был там, и у нас, кажется, намечалось продолжение вечеринки. Мне сунули бутылку сливочного пива. Прежде чем я успел спросить, по какому поводу веселье, Касси Малфой передал мне ходившую из рук в руки бумагу. Это было письмо на бланке Министерства: разрешение на брак Тома Марволо Риддла с Минервой Кэтрин Робертсон.

— Сова сегодня вечером принесла. Пришлось ждать три месяца, — сказал Том, касаясь моего плеча. — Как-то даже слишком быстро для наших чиновников, я-то думал, они затянут до второго пришествия. Свадьба, скорее всего, в конце июля. Будешь у меня дружкой?

— Да, — ошеломленно ответил я. — Конечно.

Розье посмотрел на меня и рассмеялся.

— Бедный Рэй... Ты когда-нибудь был дружкой?

— Нет.

— Ха, тогда тебя ждет веселая жизнь. Мы уже договорились, что на свадьбе я возьму на себя похищение невесты. А ты, между прочим, по традиции должен ее защищать. Так что готовься, уж я тебе устрою...

— Ну все, теперь Том нас бросит, — Нотт вклинился между нами и похлопал Розье по плечу. — Поселится с Минни в Хогсмиде, а в школу будет являться только на уроки. Больше никаких дружеских посиделок заполночь, а если Минни учует запах алкоголя, так Тому, того и гляди, придется ночевать на улице — характер у нее суровый…

— Ну да, — подхватил Колин. — Нас будут приглашать в гости по субботам и кормить пудингом, но взамен придется вытирать ноги при входе, и Мерлин упаси рассказать неприличный анекдот — мигом выставят за дверь.

— Ничего, — смеялся Том, — зато вы от меня отдохнете...

Я тоже подумал, что совсем скоро наша компания распадется. У Тома теперь будут другие дела и интересы. Это нормально, но все равно было как-то тягостно. Он, видно, услышал мои мысли, потому что шепнул: "Перестань", но добавить ничего не успел, потому что Касси спросил его:

— А ты уже сторговался с ее родителями?

— Уже... что? — Том удивленно моргнул.

— А, ну да, ты же не знаешь, потому что рос у маглов. Это такой волшебный обычай. Перед свадьбой кто-нибудь со стороны жениха отправляется к родителям невесты, чтобы выяснить, за сколько они готовы выдать ее замуж, — ну, что-то вроде выкупа. Те сначала требуют несусветные деньги, так уж полагается, а другая сторона пытается снизить цену. При этом устраивают грандиозную пьянку, в общем, все очень весело.

— У вас, англичан, варварские обычаи, — смеясь, сказал Флинт.

— А кто должен ехать на торги со стороны жениха? — наморщив лоб, спросил Том.

— Обычно отец, дядя или старший брат, но не обязательно. Мой отец, например, перед свадьбой поругался с дедом и ездил торговаться сам. Сбил цену всего в два раза, до пяти тысяч, представляешь? Мама ему до сих пор припоминает — мол, даже этого не сумел сделать по-человечески.

Том растерянно смотрел на него — он, видно, не предполагал, что волшебная свадьба требует таких расходов.

— Хочешь, я за тебя поторгуюсь? — спросил Нотт. — Я давно мечтал поучаствовать в каком-нибудь старинном народном обряде... Дядя потренирует меня вести переговоры. Да и в любом случае Робертсоны много с тебя не запросят, так что в полтысячи галлеонов, думаю, уложимся, — деловито закончил он.

Я не стал слушать, чем дело кончится, и, пользуясь шумом в гостиной, незаметно ушел в спальню. У меня болела голова, очень хотелось заснуть и ни о чем не думать.

На другой день мне, естественно, стало стыдно за свои мысли. В конце концов, если человек женится, это еще не значит, что он умер для всего мира. И я ведь Тома даже не поздравил... Я извинился перед ним, но он только отмахнулся: брось, мол, это пустое. За завтраком сова принесла ему письмо от Батильды Бэгшот, и на следующее утро они с Минервой отправились в Годрикову Лощину.

Я не поехал домой на каникулы — СОВы были уже совсем близко, и надо было срочно что-то делать. Поразмыслив, я решил махнуть рукой на трансфигурацию и зелья и сосредоточиться на тех предметах, которые понадобятся для школы права. Отыскал старые учебники по чарам и истории магии и сидел над ними с утра до вечера. Даже не ходил с остальными к Милки, когда у нас был выходной. С Джейн мы теперь тоже почти не виделись, потому что она стала бы спрашивать, как идет учеба, а мне было стыдно проявлять перед ней свое невежество.

Наступил май, и, будто в насмешку над метеоколонкой "Пророка", где изо дня в день предсказывали похолодание и снегопад, в Шотландии стояла небывалая жара. В Запретном лесу приходилось продираться через густой подлесок, а от непривычно рано расцветшей в этом году акации шел сладкий медовый запах. Накануне приезда Тома я сходил в лес и поставил ловушки на зайцев. Сьюзи теперь следовало кормить до отвала, чтобы она поскорее сбросила старую кожу.

Том появился на следующее утро. Когда я проснулся, он уже был в спальне и, сидя на своей кровати, рассказывал остальным о Годриковой Лощине:

— Мы обошли с визитами всех местных волшебников. Я выпил, наверное, двести чашек чая, а на домашнее печенье не смогу глядеть до конца своих дней. Зато теперь знаю в точности, у кого пропала банка консервированных персиков и чей кузен женился на вдове с двумя детьми. Вдобавок на Пасху пришлось идти в церковь. А я-то надеялся, что окончательно от этого избавился, когда меня вышибли из приюта... Потом я наслушался местных легенд о семье Певереллов, которые были не то люди-невидимки, не то нашли секрет бессмертия, а может, и то, и другое вместе. Вдобавок кто-то из них изобрел самонадевающиеся подштанники. А вообще народ в Годриковой Лощине забавный. Один местный чудак до войны держал у себя мантикору, но та сбежала и до сих пор, говорят, бродит по Эксмуру. Недалеко от деревни начинаются болота, там полным-полно нечисти, так что я отловил парочку интересных тварей в кабинет ЗОТИ... Рэй, вставай уже! Хватит спать, а то тебе ничего не достанется.

Зевая, я приподнял голову. В спальне пахло выпечкой — на столе стояло большое блюдо, видимо, с тем самым домашним печеньем, и все, кроме Тома, поглощали его с безумной скоростью. Рядом с моим ухом что-то зашуршало, и, скосив глаза, я увидел на подушке сверток из тонкой папиросной бумаги.

— Подарок тебе, — сказал Том и вернулся к своему рассказу. В свертке оказался десяток тонких коричневых сигарет, от которых шел легкий вишневый аромат. Раньше я видел такие в табачных лавках, но это был слишком дорогой сорт.

Сигареты мы разделили с Розье, единственным, кроме меня, завзятым курильщиком на курсе, и отправились попробовать их в туалет. Они выглядели несерьезно, но оказались неожиданно крепкими, так что у меня почти сразу же начала кружиться голова. Колин тоже не смог докурить сигарету до конца, аккуратно затушил ее и припрятал окурок на потом.

После обеда я собрался в Запретный лес под разиллюзионным, чтобы проверить ловушки, и Том неожиданно сказал, что пойдет со мной. Я решил, что он хочет о чем-то поговорить, но поначалу он просто молчал, срывая на ходу травинки и рассеянно оглядывая кусты. День был неудачный: в ловушки, расставленные с таким трудом, попался только один заяц. Пока я вытаскивал добычу из невидимых силков и запихивал в мешок, Том сидел на поваленном дереве, обросшем ярко-желтыми гребешками грибов. По дороге он сорвал гроздь цветков акации и теперь задумчиво объедал их по одному. Потом поморщился:

— Несладкие.

— Зачем тогда ты их ешь?

— Ну, я бы, конечно, предпочел леденцы, но они не растут на деревьях.

Он взмахнул палочкой — воздух чуть слышно загудел от заглушающего заклятия. Мне стало смешно.

— Так какие же ты собрался поведать секреты? Давай выкладывай.

— Зря смеешься. Я, между прочим, с пользой провел время в Годриковой Лощине. Деревенские сплетни бывают очень даже интересными... Ты знаешь, например, что там раньше жила семья Дамблдора? Он продал дом, когда стал преподавателем Хогвартса. Его мать и сестра похоронены на местном кладбище.

— Да что ты говоришь?! Ну, это, конечно, очень важно... А с чего вдруг тебя заинтересовал Дамблдор? Мне казалось, ты его недолюбливаешь.

— Одно другому не мешает, — Том пожал плечами. — Врага надо знать в лицо. Не то чтобы врага, конечно, — кто он, а кто я? Вряд ли он вообще обо мне помнит... Но в Годриковой Лощине все от него без ума. Еще бы, такой талантливый волшебник, герой войны — и при этом их земляк. Там все верят, что после победы он сразу станет министром магии. Каждый считал своим долгом сказать, как же нам повезло, что мы у него учились. У меня челюсти сводило от улыбок и вежливых ответов.

— Подумать только, как ты страдал...

— Да можешь ты хоть минуту не ерничать! — взорвался он. — Не хочешь слушать, так и скажи.

— Извини. Я просто не могу понять, какая нам выгода от этого всего.

— Я пока и сам не знаю, — Том задумчиво вертел в пальцах веточку акации. — В общем, на одном из тамошних чаепитий я познакомился с местным скандалистом по имени Льюис Брединг. Это как раз от него сбежала мантикора, и он с тех пор уже лет двадцать судится с Министерством — не хочет платить штраф. Соседи его не любят и побаиваются, потому что язык у него острый, а нрав вредный. Так что он, видать, давно скучал без собеседника и поэтому впился в меня, как клещ. Хлебнул огневиски, и давай рассказывать подноготную всех и каждого…

— И Дамблдора, надо полагать?

— Ну да. Я, правда, не очень уверен, что именно Брединг говорил вслух, а что только думал. Я это иногда путаю. Впрочем, неважно. Так вот, он, пожалуй, единственный в деревне, кто Дамблдора терпеть не может. Мол, тот и самолюбивый, и тщеславный, и лицемерный, и семья-то у него была странная, и сестра-то больная, и братец чокнутый, и мать умерла непонятно от чего...

— Тебе это было очень интересно?

— Да нет, не особенно. Но потом я у него спросил...

Том внезапно замолчал.

— Что именно?

Он встряхнул головой и засмеялся.

— Не хочу вслух. Даже несмотря на заглушку. Кажется, у меня мания преследования, но я еще с первого курса боюсь говорить о Дамблдоре открыто — мне все кажется, что он это как-нибудь почувствует. Глупость, конечно, но... Иди сюда, я тебе лучше воспоминание покажу.

Я бросил на землю мешок с бьющимся в нем зайцем, подошел и сел на траву у ног Тома. Он наклонился, пристально глядя мне в глаза.

— Лови...

Большая гостиная, обставленная старомодной тяжелой мебелью, была полна народу. У растопленного, несмотря на жаркий летний вечер, камина болтали с чашками в руках несколько пожилых волшебников. До меня доносились обрывки разговора: "Нет, что б там ни говорили, а тыквы — моя гордость. И я в этом году все-таки возьму за них приз, вот попомните мои слова. Я бы и в том выиграл, но замерял-то кто? Кто, я вас спрашиваю? Во-от! Холланд и замерял, а ему, ясное дело, надо было тещу свою умаслить, так он и намерял ей лишние два дюйма. Хотя тут и слепой бы увидел, что моя тыква больше, и Холланд распрекрасно все видел, ну дак он не пойдет против тещи-то...".

— Мастерсон опять про свои тыквы, — сказал кто-то у меня за спиной тонким скрипучим голоском. — Будто и забыл, как сам у Холланда всю грядку помидорной рассады "Bonny Best" повыдергал и к себе пересадил, а тому натыкал паслена и ходил довольнешенький... Вам, городским, смешно, небось? Что скажешь? Должно быть, сидишь и думаешь, какие мы тут все дурни, а?

— Ну что вы, сэр, — услышал я вежливый голос Тома и обернулся. Том сидел за столом рядом со сморщенным лысым стариком, перед которым стоял стакан с огневиски, причем, судя по всему, далеко не первый.

— Так мы с вами говорили о Дамблдоре, — мягко напомнил Том и взял свою чашку с чаем. — Понимаете, я ведь ничего не знаю о его жизни... А он женат?

— Женат, скажешь тоже, — старик подозрительно принюхался к жидкости в своем стакане. — Ну и дрянной огневиски наливают в этом доме! Скупердяи, за кнат удавятся... Нет, чтоб Альбус да женился — быть такого не может. Хотя я б на его месте подыскал себе кого-никого. Так, для отводу глаз.

— Простите? — Том приподнял бровь.

— Вот заладил: простите да простите... А как не прощу, чего будешь делать? — старик захихикал и бодро опрокинул в себя полстакана "дрянного пойла". — Альбус, должно быть, думает, что никто и не догадывается, что он за птица. А я так сразу понял. Еще как к Батильде приезжал этот, племянничек или кто он ей там. Знаешь, гансик такой, как они все в Германии, — светленький, беленький... Вот у них с Альбусом дружба была, аж заглядение. День-деньской вместе, и по ночам друг к другу в окно лазают, все не наговорятся. А у меня дом как раз напротив, дак я в подзорную трубу на них смотрел, и мне тогда еще стало казаться, что дело тут нечисто. А потом что-то у них не заладилось, и Ариана как раз взяла да померла не пойми от чего — так дружка Альбусова и след простыл моментально. Не знаю уж, что у них там вышло, а только накануне у них в доме так бахало да сверкало... Ну, это б я докопался, но ко мне как раз министерские пристали, мол, я у себя огнекрабов незаконно держу — вот идиоты, скажи? Я их, ясное дело, послал куда подальше, да только с Дамблдорами за недосугом не разобрался. Ну, ладно, думаю, всего на свете не узнаешь. А потом прошло пару лет — смотрю, приезжает Альбус в наше захолустье. Навестить, значит, нас, убогих. Да не один, а с приятелем. В Хогвартсе они вместе учились, что ли, а потом в Академии трансфигурации, и квартиру вместе снимали. Альбус таким франтом тогда заявился — бородку отрастил, мантии стал носить дорогущие, в общем, фу-ты ну-ты, ножки гнуты. А приятель так себе, рябенький какой-то, зато уж так на него смотрел, так в рот заглядывал... И все-то старался Альбусу угодить — и книжки всякие с ним читал, и разговоры умные разговаривал, и за покупками бегал. Я раз встретил Альбуса на улице и говорю: "Какой у тебя друг заботливый, лучше любой жены. Ну, прямо миссис Дамблдор, а?". Тот-то, конечно, прикинулся, что ему невдомек, о чем я толкую. Еще так улыбнулся мне снисходительно, мол, куда вам до нас, образованных. Да только мы тут хоть и в потемках, а об ихних нравах городских наслышаны, наслышаны... Ты, парень, должно быть, и не смекаешь, про что это я?

— Боюсь, что нет, сэр, — вежливо ответил Том, а потом прикрыл глаза, словно что-то припоминая. — Вы, наверное, сейчас говорили об Элфиасе Доже? Да, я читал, что он старый друг Дамблдора. Он тоже сейчас воюет. Недавно получил Орден Мерлина четвертой степени за отличие в бою.

Старик опять захихикал и допил свой огневиски.

— Дак ясно, что воюет. А как же иначе? Верная супруга ведь должна что? Сопровождать мужа всегда и везде, вот что!

Он залился тоненьким неприятным смехом, потом хлопнул Тома по плечу — тот поморщился, но стерпел.

— Ладно, парень, забудь. Рано тебе еще жизнь-то знать. Вот поживешь с мое, насмотришься на человеческую мерзость... Люди-то — они любят из себя добреньких да чистеньких строить, а как копнешь глубже, вовек не отмоешься. И заметь, кто больше всех благородство свое показывает, образцом, значит, себя выставляет — вот у тех-то разной гадости внутри по самое горлышко. И они ох как не любят, когда их в эту гадость носом тыкаешь! Готовы потом тебя со свету сжить, да еще под разные красивые слова — мол, только для добра стараются, чтоб, значит, зла стало меньше в мире. Ну, и тебя-то записывают в это самое зло. А я ж не зло, парень. Кто так думает — те зла не видели... Я что? Ассенизатор, а если по-простому, так золотарь. Выгребаю на свет белый дерьмо, которое чистые да праведные наворотили. Гадко, ясное дело, но кто-то ж должен...

Картинка поплыла, смазалась, ее сменил тесный маленький холл — должно быть, это уже был дом Батильды Бэгшот. Сама хозяйка казалась очень расстроенной и, отдавая старенькой эльфине пальто, не переставала сокрушаться:

— Том, мне так неудобно, что тебе пришлось разговаривать с Бредингом. Конечно, ты не мог отказаться, это было бы невежливо, — но, Мерлин великий, я не могу даже представить, что он тебе наговорил! Ты теперь начнешь думать о нашей деревне бог весть что...

— Конечно, нет, мэм, — Том улыбался. — Я прекрасно понимаю, что в словах Брединга нет ни капли правды. Видно же, что он отъявленный старый лгун.

Сквозь лицо Батильды проступали другие лица — должно быть, Том видел их в ее воспоминаниях. Какой-то человек в форменной мантии аврора... "Вы уверены, что все эти годы не поддерживали отношений с племянником?.. Мисс Бэгшот, если мы узнаем, что вы переписывались, это может быть расценено как пособничество врагу...". Батильда смотрела на Тома испуганно — должно быть, пыталась по выражению его лица понять, что Брединг понарассказал о ней самой.

— Спокойной ночи, мисс Бэгшот, — послышался спокойный голос.

Минерва стояла на лестнице со свечой в руках. На ее щеке лежал теплый отсвет пламени.

— Спокойной ночи, Том.

Ее глаза в тени казались огромными, и передо мной тут же вспыхнула следующая "картинка", такая яркая, четкая и живая, что меня будто вбросило в воспоминание, и я не мог оттуда вырваться.

Из серого предрассветного сумрака выплывали очертания старомодного пузатого комода, силуэт кувшина на столике. Легкий сквозняк раскачивал тонкие занавески. В этом неверном свете все виделось странным, фееричным — кровать с высокой железной спинкой, казалось, чуть покачивалась, словно корабль на воде, а переплетение льняных нитей наволочки, наоборот, виделось неожиданно четко, вплоть до последнего узелка. Волосы Минервы темной тяжелой массой лежали на подушке, кожа казалась чуть смуглой, а белые бретельки ночной сорочки словно светились. Том лежал с ней рядом, опираясь на локоть и легонько обводя мизинцем контур ее губ. Она протянула руку, поправила простыню у него на плече.

— Тебе пора. Мисс Бэгшот скоро проснется.

— Я знаю. Сейчас уйду.

— Ты постоянно о чем-то думаешь. Что тебе сказал этот Брединг?

— Много разного. Слухи, сплетни... Тебе вряд ли интересно.

Она коснулась его лица.

— Том, почему это интересно тебе?

— Всегда полезно знать, что бывает с людьми.

— Даже если это грязь? Ты же всегда был таким светлым, солнечным. Почему в последнее время ты везде видишь одни темные пятна?

— Солнце светит и добрым, и злым, радость моя.

Минерва чуть нахмурилась — между бровей пролегла тонкая складка.

— Это не значит, что нужно равнять одно и другое. Хотя не мне об этом говорить, конечно.

— Почему?

Она улыбнулась.

— Да потому, что я лежу с тобой в одной постели, если ты не заметил. Я сама поступаю плохо. Так что рассуждать о правильном и неправильном — лицемерие с моей стороны, разве нет?

— Совсем нет. Какая разница? Через три месяца все это не будет иметь значения. Кому какое дело, что мы стали мужем и женой чуть раньше, чем это позволил чиновник из Министерства?

— Суть же не в этом... Видишь, я опять пытаюсь убедить себя, что все в порядке, — и не могу. Для меня это важно. Для меня правильное и неправильное имеют значение.

— А для меня уже нет. Минни, не бывает правильного и неправильного. Кто устанавливает рамки и какое право он имеет навязывать их нам? Я слишком долго жил с маглами, я слишком долго думал на их манер. Знаешь, как мне было страшно, когда я стал наконец решать сам за себя? Ждал, что в любой момент небо разверзнется, и меня поразит молния, или явится дьявол и утащит меня в ад... Что ты смеешься?

Он коснулся губами ее щеки.

— Очень страшно было. Но я ни минуты не жалею. Свобода — не самая ласковая подруга, но жить без нее невозможно. Все равно что без воздуха. Даже если на улице мороз, ты же не будешь закладывать окна кирпичом и не перестанешь дышать? Так и здесь.

— Ты опять за свое! При чем тут свобода? Если для тебя все дороги одинаковы, ты не сможешь сдвинуться с места. Так вечно и останешься в одной точке, даже если тебе будет казаться, что ты бежишь изо всех сил. Понимаешь?

— Подожди. Я, наверное, плохо объяснил. Вот смотри: все действия равноценны, но мы выбираем то, что нам выгодно или к чему лежит душа. Что значит — не сдвинешься с места? Каждый выбор создает целую сеть новых возможностей, новых тропинок. А если все время думать, хорошо или плохо поступаешь, то всегда будешь идти одной колеей, как лошадь с шорами на глазах.

— Да нет же! — Минерва села в кровати, опираясь на подушку. — Все наоборот! Тот, кто поступает плохо, сам лишает себя выбора. Например, честный человек может заняться, чем угодно, а у вора нет ни минуты покоя — ему нужно беспокоиться, куда сбыть краденое и как бы не попасться... Если его поймают на месте преступления, ему придется убить человека, чтобы сбежать. Придется, понимаешь? Вор не свободен. Он не может делать, что хочет, у него всего один путь. А у тех, кто знает, что хорошо и что плохо, их тысячи.

Том поежился и, укрыв Минни потеплее, положил голову ей на плечо.

— В этом что-то есть. Чем чаще выбираешь неправильно, тем ближе тупик, да? Я подумаю над этим.

Его рука скользнула по ее плечу, коснулась груди. Минерва коротко вздохнула и закусила губу.

— У нас очень мало времени...

— Я знаю. Я уже совсем скоро уйду.

— Это опять будет больно? — спросила она, глядя, как по потолку расползается розовое пятно от первых солнечных лучей.

— М-м... Не знаю. Может быть. Наверное, тебе нужно время, чтобы привыкнуть.

— Хорошо. Знаешь, это должно быть, глупо, но мне даже хочется, чтобы было больно. Словно так я смогу лучше тебя запомнить и никогда не забывать.

— Ты говоришь так, будто мы собираемся расстаться.

— Нет. Но иногда мне становится жутко. Все слишком хорошо, чтобы быть правдой. Как во сне. Я проснусь, и сон закончится.

— Ты начинаешь думать так же шиворот-навыворот, как и я. Наверное, это заразно. Рэй сказал бы, что тебе надо срочно съесть конфетку.

Она чуть-чуть улыбнулась.

— Я так и сделаю... потом. Будь осторожен.

— Конечно.

Минерва чуть подвинулась, чтобы ему было удобнее...

Я изо всех сил старался "проснуться", вынырнуть из воспоминания. Даже голова закружилась. Потом меня ослепил солнечный свет, с оглушительным шумом вернулись звуки птичьих голосов и шелест листьев. Головокружение было такое сильное, что я чуть не упал на траву.

— Прости, — мне было ужасно неловко. — Я не должен был это видеть.

— Да я сам виноват. Не сумел вовремя "обрезать" воспоминание. Наверное, потому, что мне самому хотелось там остаться…

Том рассеянно улыбнулся, словно все еще был далеко отсюда.

Я оперся спиной о поваленное дерево и закурил.

— Ты думаешь, то, что сказал Брединг о Дамблдоре, — правда?

— Он был в этом уверен, насколько я понял по его мыслям.

— Мало ли кто в чем уверен? Дамблдор не производит такого впечатления.

— Никто не производит, — ответил Том, пожав плечами.

— Даже если это правда, что это нам даст?

— Ну, как же. Мы теперь знаем уязвимое место Дамблдора. Подумай только: заместитель директора школы — извращенец. Какой будет скандал, если об этом узнают родители учеников!

— А еще его могут посадить в тюрьму, — сказал я, затягиваясь вишневой сигаретой, от которой мир вокруг становился расплывчатым. — Ты не знал, что мужеложство запрещено законом?[11]

Том рассмеялся.

— Догадывался... Хорошие сигареты. Ты не мог бы курить такие все время? Мы сейчас можем себе это позволить. Единственный табак, дым от которого меня не раздражает.

Он встал и сорвал себе еще веточку акации.

— Насчет закона — это хорошо. Дамблдор ведь в мирное время заседал в Визенгамоте. Это был бы сильный удар по его репутации.

— Ты думаешь, в Визенгамоте он один такой? Пф-ф...

— Не думаю. Но остальные меня пока не интересуют.

— В любом случае эти сведения никак нельзя использовать. Надеюсь, ты не собрался шантажировать Дамблдора?

— Нет, конечно! — Том закашлялся. — Я пока еще не хочу остаться без головы.

— А что тогда?

— Понятия не имею. Тем более что ты прав — это не более чем домыслы Брединга. Но дыма без огня не бывает... Пока что я просто сделал себе заметку. Когда-нибудь это может пригодиться... Еще меня заинтересовал тот самый немец, племянник Батильды, но я не знаю, как его зовут. Она так старается о нем не думать, что мне ни разу не удалось увидеть его лицо, не то что узнать имя. Да и в любом случае это было давно, так что теперь, наверное, уже неважно.

Заяц в мешке опять задергался, да так энергично, что чуть не запрыгнул в кусты. Земля вокруг мешка была взрыта, а трава помята. Я поднялся и подхватил мешок.

— Пошли. Нам еще надо незаметно пронести его в школу.

— Да, — Том кивнул и тоже встал. — Слушай, сегодня надо будет подоить Сьюзи. Слагхорн ждет свою дань, а у меня нет волоса единорога. Отнесу ему пузырек с ядом.

— Ты серьезно? — я даже остановился. — А вдруг он спросит, откуда у тебя яд василиска?

— Спросит, конечно, — Том равнодушно пожал плечами. — Я в ответ наплету ему полную чушь, а он сделает вид, что в нее поверил… Все, как обычно.

Уходя, он снял с полянки заглушающее заклятие и задумчиво оглядел ее, словно все-таки подозревал слежку. Но все было тихо и спокойно. Слышались только голоса птиц, да солнце ярко светило сквозь ветви деревьев.

Брэдфилдские болота в Дербишире.

Это, конечно, совсем другое графство, но в принципе вот так или похоже могли выглядеть те самые болота вблизи Годриковой Лощины, на которых Том ловил нечисть для кабинета ЗОТИ и на которых пряталась сбежавшая мантикора…

Глава 33

Через неделю погода резко переменилась: для шотландской весны это обычное дело. Еще шестого мая стояла жара, а седьмого с утра похолодало, и к полудню из нависших над долиной низких серых туч повалил снег. Лужайка перед школой превратилась в бело-зеленое лоскутное одеяло, по Хогвартсу гуляли сырые сквозняки, а студенты, входившие в школу с улицы, напоминали снеговиков.

Как философски заметил Розье, в отделе предсказаний погоды «Ежедневного пророка» все, должно быть, напились на радостях, потому что теперь их не уволят. Зато плохо пришлось нашим игрокам в квиддич. На восьмое мая был назначен финальный матч между Слизерином и Рэйвенкло, но утром, когда команды выходили на поле, мело так, что в двух шагах было ничего не разглядеть. Трибуны прятались под разноцветными зонтами, свисток судьи был не слышен за порывами ветра, а игроки казались черными тенями, мечущимися в пелене снега.

Кевин Мактэвиш с седьмого курса Хаффлпаффа поначалу еще пытался комментировать матч, но потом махнул рукой и лишь выкрикивал в мегафон цифры с табло — по ним можно было понять, что Рэйвенкло ведет в счете. На нашей трибуне начали было скандировать "кричалки", но за шумом ветра и шорохом падающего снега мы сами себя еле слышали. Два часа спустя, когда зрители охрипли, насквозь промерзли и промокли от снега, а Рэйвенкло выигрывал с перевесом в шестьдесят очков, Мактэвиш вдруг объявил, что Слизерин вырвался вперед. Минут через пять, когда игроки стали приземляться на поле, к ним побежали перелезшие через ограждение болельщики. Касси Малфой, у которого даже на ресницах налип снег, от холода не мог говорить и только стучал зубами. Кое-как ему удалось разжать пальцы — в руке был зажат жалобно трепыхавшийся снитч.

Слизеринская трибуна взорвалась криком и свистом. Правда, непонятно, чему мы радовались больше: выигрышу или возможности наконец вернуться в теплую гостиную… На верхних рядах кто-то развернул огромное знамя факультета, которое громко хлопало на ветру и, кажется, сбило кого-то с ног.

Победу мы отметили вечеринкой с танцами. Малфоя заставили влезть на стол вместо трона и увенчали наспех наколдованным лавровым венком. Теперь уже не было никаких сомнений, что в этом году мы получим кубок школы. Касси чувствовал себя героем, даже несмотря на то, что на следующее утро его забрали в лазарет с сильнейшей простудой. Пока он там лежал, погода, как назло, стала улучшаться — снег растаял, оставив лужи в школьном дворе и почерневшую от заморозков траву, а через два дня солнце опять припекало.

В газетах теперь почти каждый день были хорошие новости. На восточном фронте наступали русские; наши вернули себе Бирму и вынудили немцев сложить оружие в Тунисе и Египте. Пятнадцатого мая, через два дня после того, как "Пророк" написал о капитуляции немецких и итальянских войск в Африке, у нас был выходной, и мы отправились в лес на окраине Хогсмида — выпить пива и поесть печеной картошки в честь победы. С нами были Эвелин и Патриция. Джейн тоже согласилась пойти. Милки мы, естественно, не приглашали — никому бы и в голову не пришло звать ее в одну компанию с порядочными девушками, да она бы и сама не захотела.

Костер разгорелся быстро и сильно. Полянка между соснами оказалась не хуже любого камина — пламя и дым вытягивало вверх, искры от смолистых веток взлетали, как фейерверки, чуть не задевая темную хвою. Том с Минни где-то бродили и пришли позже; Минерва села рядом с костром, словно ей было холодно, и протянула к нему ладони, а Том остался стоять, прислонившись к стволу сосны. В лесу уже смеркалось, на востоке поднималась луна, почти полная и очень яркая. Патриция принесла с собой гитару, и мы пели сначала военные песни, а потом уже все подряд. Джейн мечтательно слушала, но сама петь отказывалась, утверждая, что у нее нет слуха.

Минерва сидела на бревне, скрестив лодыжки и кутаясь в теплый клетчатый платок. Она была какая-то грустная, непонятно почему, и избегала смотреть на Тома. Лишь потом немного отошла и даже спела старинную народную песню:

…Если сможешь так мне рубашку сшить,

Чабрец, розмарин, шалфей,

Чтоб ее не коснулись игла и нить —

Ты возлюбленной станешь моей.

Если выстирать сможешь рубашку мою,

Чабрец, розмарин, шалфей,

В сухом, как песок, безводном краю —

Ты возлюбленной станешь моей.

…Отыщи-ка земли плодородный слой,

Чабрец, розмарин, шалфей,

Между дном морским и морской водой —

Я возлюбленной стану твоей.

Сними урожай бумажным серпом,

Чабрец, розмарин, шалфей,

И свяжи снопы павлиньим пером —

Я возлюбленной стану твоей.

Если хватит сил для такого труда,

Чабрец, розмарин, шалфей,

За рубашкой своей приходи тогда —

Я возлюбленной стану твоей…[12]

На последних строчках она бросила на Тома короткий взгляд, а он улыбнулся ей в ответ.

Вернувшись однажды из подземелья — дело было уже в конце мая, — Том сказал, что у Сьюзи начинается линька. Старая кожа была ей тесна и понемногу отслаивалась, а на носу отходила лохмотьями. Из-за того, что роговица помутнела, Сьюзи стала плохо видеть. Она беспокоилась, не желала отдавать яд, а однажды разозлилась и так хлестнула Тома хвостом, что он отлетел в сторону и врезался в стену. На факультет он вернулся с огромным фиолетово-черным синяком в пол-бедра, а потом несколько дней сильно хромал.

Всем, кто спрашивал, что случилось, Том отвечал, что споткнулся, сбегая по лестнице. Минни, естественно, в это не поверила — Том уже успел приобщить ее к нашим прогулкам по парапету Астрономической башни. Она подозревала, что он упал вовсе не с лестницы и вообще чудом остался жив. Том отшучивался, но было видно, что ее тревога его раздражает. Он не хотел отвечать на вопросы и пускать Минни в свою жизнь дальше некоего предела. А для нее это было странно — как можно даже с близкими людьми устанавливать границы?

Разумеется, она могла бы оставить все, как есть, и ждать, пока Том изменится. В конце концов, многие женщины верят, будто смогут перевоспитать мужа. Том со своей стороны мог бы притвориться искренним — уж что-что, а это он умел. Но, должно быть, ему не хотелось врать, а Минни не хотелось терпеть. Поэтому они начали ссориться, и временами их разговоры в коридорах заканчивались тем, что кто-то из двоих разворачивался и уходил, не оглядываясь. Минерва казалась грустной и измученной, а Том — уставшим и раздраженным. На факультете он не ночевал, так что, думаю, они встречались по ночам в его подсобке и мирились. Но хватало этого ненадолго.

Том в те дни вообще с легкостью срывался по любым пустякам. Из-за того, что все вокруг готовились к экзаменам и слишком много думали, у него постоянно болела голова. Временами он не выдерживал и глотал двойную, а то и тройную дозу зелья, подавлявшего легилименцию, и потом еще сутки был сонным и плохо соображал. Я думаю, что Минерву пугали еще и эти перепады настроения — она ведь не знала, в чем дело. Будь это лет на двадцать позже, она бы решила, что Том принимает наркотики. Но в сороковые такое еще никому не приходило в голову, и оставалось списывать все на усталость и недосыпание.

С нами Том еще как-то держал себя в руках, но вот младшие курсы в его присутствии боялись даже дышать и лишний раз не привлекали к себе внимания. Вдобавок Сьюзи не могла выбрать более неудачного времени для линьки. До СОВ оставалось всего ничего, а мы вместо того, чтоб учиться, были готовы в любой момент лезть в подземелье. Сброшенная василиском шкура быстро каменеет, если не обработать ее специальным составом. Так что мы знали — как только змея перелиняет, у нас будет лишь несколько часов на все про все. Котел мы сумели протащить вниз уже давно и прямо там сварили зелье для замачивания шкуры. А ведь надо было еще разрезать ее на куски приемлемого размера и упаковать для отправки заказчику…

Теперь Том навещал Сьюзи каждую ночь. Чтобы старая кожа сходила быстрее, однажды он не стал запирать змею за внутренней дверью в подземелье, а разрешил ей поползать по трубам.

Как позже выяснилось, это была не лучшая его мысль.

Что дело плохо, мы узнали не сразу. Шел урок трансфигурации, но за пять минут до звонка Брэдли срочно вызвали в учительскую. Когда мы позже спустились в Большой зал на обед, за преподавательским столом не было ни ее, ни Диппета, ни профессора Меррифот. Никто ничего толком не знал, и по залу гуляли самые разные слухи: что директор подал в отставку, что в школе вспыхнула эпидемия драконьей оспы, что кентавры из Запретного леса взбесились и вышли на тропу войны…

Перед обедом Том успел принять очередную дозу своего зелья и теперь чуть не засыпал над тарелкой. Происходившее его не волновало, да и нас, признаться, тоже. Эйвери даже обрадовался слухам — если случилось что-нибудь совсем из ряда вон, то, может, и СОВы отменят?

Позже Тому передали записку от Меррифот с просьбой прийти в больничное крыло. Он послушно поднялся и пошел, как сомнамбула, а на выходе из зала ударился плечом о дверной косяк. Из-за гриффиндорского стола Минни проводила его тревожным взглядом.

Зато когда Том вернулся на факультет через два часа, от его сонливости и следа не осталось. Он нервничал и злился. Оказалось, что утром недалеко от входа в библиотеку нашли потерявшего сознание шестикурсника с Хаффлпаффа — толстого и спокойного парня по имени Николас. Я много раз видел его в коридорах школы, но фамилии не знал. Кажется, Литтон или, может быть, Литтсби. На его лице застыло удивленное выражение, а все мышцы тела свело так, что поднятую руку не удавалось согнуть. Как будто за одно мгновение человек превратился в статую. Но все же Литтон был жив, и его переправили в клинику святого Мунго, где обещали за несколько дней вылечить с помощью сока мандрагоры.

Николас был маглорожденным, его отец занимал какой-то высокий пост в правительстве. Можно было не сомневаться, что, узнав о случившемся, он устроит скандал. В те дни наше министерство страшно боялось задеть маглов, так что Диппет заранее предвидел крупные неприятности. Вдобавок никто из учителей не мог понять, что произошло. Сошлись на том, что на Литтона кто-то навел порчу, пользуясь темномагическими заклятиями. Опросили чуть ли не всех хаффлпаффцев, но так и не выяснили, кто мог бы это сделать. Директор рвал и метал, а потом подписал приказ, грозящий отчислением любому студенту, которого уличат в использовании заклятий вне школьной программы. А смотритель Прингл теперь рыскал по Хогвартсу, выслеживая тех, кто осмелится вынуть палочку на перемене, и пачками таскал нарушителей к себе на расправу.

Мы, наверное, единственные во всей школе знали, что случилось. Недалеко от входа в библиотеку в стене была вентиляционная решетка. Должно быть, Сьюзи в своих прогулках заползла туда, и Литтон, проходя по коридору, случайно встретился с ней взглядом. Ему повезло, что у змеи как раз отслаивалась старая роговица, так что Сьюзи смотрела на него словно сквозь мутные очки. Нам тоже повезло — ведь все могло обернуться куда хуже, и на месте Литтона мог быть кто-нибудь из нас.

Теперь все зависело от того, сумеет ли он вспомнить, что случилось, когда придет в себя. Неудивительно, что в тот вечер мы сидели, как на иголках. Немного разрядило обстановку только письмо от Долохова, отправленное, судя по дате, недели две назад. Свиток с размазанным штампом военной цензуры принесла взъерошенная мелкая сова, на ноге у которой было кольцо с гравировкой "Собственность Сил самообороны".

Ну, здравствуй, брат, — писал Долохов. — Не знаю, когда это письмо дойдет до тебя и будут ли к тому времени хорошие новости. Но вроде у нас, тьфу-тьфу, все идет неплохо, и немцы отступают и отступают. Так что, может, к лету совсем управимся. Хотелось бы, конечно, а то глаза бы мои уже на эту пустыню не глядели. Жара в тени под сорок градусов, а песок так блестит, что смотреть больно. Ходим закутанные шарфами, как местные девчонки под чадрой, а иначе нельзя — от солнца весь за полчаса волдырями пойдешь.

Макферсону жена прислала свой кружевной зонтик от солнца, и он был довольный, как слон, только до сих пор не придумал, куда этот зонтик присобачивать — в бою, сам понимаешь, он мешается. Так что зонтик лежит себе пока у нас в палатке. К нему бы еще парочку шезлонгов да поднос с коктейлями, и готово — добро пожаловать на курорт Эль-Аламейн.

У нас тут вообще dolce vita, как говорят пленные макаронники. Сплошные развлечения. На той неделе, например, с Хоскинсом очень даже романтично прогулялись под луной до немецкого магопоста. И представь, сумели не только тихо-аккуратно его снять, вместе с ихним магическим щитом, но еще и назад вернуться. Так что Макферсону, видать, не судьба дождаться моей защитной мантии, которую я ему завещал.

Хоскинса на той прогулке здорово приложили, я уж боялся, что он от потери крови на Авалон отправится. Вдобавок аппарировать нельзя, потому как голову не поднять — маглы нас почуяли и открыли огонь, да еще давай шарить прожекторами. Не иначе, чтобы нам было лучше видно дорогу. Спасибо, конечно, хотя лично я бы обошелся. Мы гости скромные, хозяев зря утруждать не любим. Но, в общем, дотащил я его как-то, обошлось.

Меня тоже задело, но слегка — часть щеки снесло, а так нормально. Зато попал в лазарет на два дня. Вот где благодать! Лежи себе, как кум королю, и в потолок поплевывай. И сестричка там была одна очень даже ничего. А на выходе меня командование обрадовало, что хотят к медали представить, так что вот.

Физиономия, конечно, осталась перекошенная, словно кто врезал мне в скулу, да так и бросил. Ну, ничего, девчонки меня все равно полюбят, тем более что я, если доживу, вернусь весь из себя герой, еще и с медалью. Так что все путем, только бриться теперь зверски неудобно.

Кстати, хотел тебя поздравить с будущей свадьбой. Приехать вряд ли смогу, потому как что-то мне подсказывает, что летом у нас пойдет самое веселье. Не знаю пока, куда нас отсюда перебросят, да и знал бы, не написал — сам понимаешь, нельзя. Но в любом случае немцы, думаю, нас ждут отовсюду и готовятся изо всех сил. Украшают зал, так сказать, к светскому рауту. Нехорошо их обижать нашим отсутствием, некультурно, так что командование нам отпусков пока не дает...

Флинта в спальне не было — видно, он вышел незаметно для нас. Тони хорошо к нему относился и всегда передавал привет, но Маркусу все равно тяжело было слушать о войне. Дочитав письмо, Том сложил его и сунул в книгу, но потом, когда никого не было, показал мне конец свитка, который не стал зачитывать вслух. Один из абзацев он отчеркнул чернилами на полях.

Что касается моего почти тезки — ох и поломал я голову, пока соображал, кого ты имеешь в виду! — то вроде слухов таких не было. Но даже если бы и так — ты думаешь, он бы плакаты расклеивал про это дело? Так что ничего не могу сказать. Хотя мне-то, честно говоря, без разницы. Воюет он нормально, у нас его уважают, а там пускай с кем хочет, с тем и развлекается. Не мне же авансы делает, вот и ладно. Так что не мой это интерес, да и не твой, по-хорошему.

Ты, главное, будь там поосторожнее. Не знаю, на чем ты собрался делать большие деньги, но лучше сначала семь раз подумай, хорошо? А то, знаешь, повадился один кувшин по воду ходить... Ну, ты меня понял.

Короче, будь поаккуратнее и не лезь, где чуешь опасность. Даст Мерлин, на Рождество приеду, там уже нормально поговорим. А пока держись.

Ну все, пиши.

Тони

С Литтоном нам повезло. Его отпустили из клиники через два дня, и он охотно рассказывал всем и каждому о случившемся, так что через Нотта мы почти сразу все узнали. Выяснилось, что Литтон ничего не помнит. Просто шел в библиотеку — и вдруг почувствовал себя очень странно: стало тяжело дышать, все тело словно свело судорогой... Дальше он уже ничего не чувствовал, а будто бы спал без сновидений. Даже не поверил, когда в святом Мунго ему сказали, что прошло три дня, — самому Литтону казалось, что всего несколько минут.

Казалось, теперь об этой истории можно было забыть. Но на следующий день в школе появился Дамблдор.

Он вошел в Большой зал во время обеда, и я поначалу даже ничего не понял — только отметил краем сознания, что за столом Гриффиндора поднялся шум. Обернувшись, увидел, что старшекурсники вскочили с мест, сгрудились вокруг кого-то и наперебой тянутся пожать ему руку. Только потом я различил мелькающую в толпе знакомую каштановую бородку.

— О! — сказал Эйвери. — Смотрите, кто приехал!

Том медленно обернулся, посмотрел на Дамблдора и пробормотал сквозь зубы:

— Ну вот, накликал. А ведь говорили мне — не буди лихо, пока оно тихо...

В тот вечер за ужином преподавательский стол пустовал. Учителя отмечали приезд Дамблдора. Около двух часов ночи мы с Томом отправились к василиску и чуть не столкнулись в пустом коридоре третьего этажа с Меррифот и Брэдли. Мы были под разиллюзионным, но мне показалось, что почтенные профессорши и так ничего бы не заметили. Они передвигались по коридору странными зигзагами, держась друг за друга, и то и дело останавливались и смеялись. Меррифот левитировала перед собой бутылку огневиски "Старый Огден". Бутылка временами резко ныряла вниз, и Брэдли каждый раз громко взвизгивала.

— Не бойся, Венди, — успокаивала ее Меррифот, — у меня большой оп… оп-пыт.

— Ой, стены кружатся, — сказала Брэдли тонким голоском. — Гала, а вдруг мы не найдем дорогу назад?

— Найдем, — командирским тоном ответила Меррифот. — Обязаны! А то там уже все выпили... Вдобавок я обещала Армандо сыграть с ним в карты на раздевание.

Услышав это, Брэдли опять захихикала и вцепилась в Меррифот, чтобы не упасть.

— Ну-у, Армандо старый и неинтересный. И его жена тебе не простит. Лучше с Альбусом, он такой красивый и мужественный, правда? Гала, я хочу тебе признаться... Я, кажется, влюбилась.

— Быстро ты…

— А почему нет?! Разве я не человек? У меня, между прочим, — вот тебе одной скажу, — еще никого не было с тех пор, как я развелась с Уолли. Четыре года. Представляешь себе? Четыре года!

— Прекрасно представляю, — Меррифот остановилась, достала большой клетчатый носовой платок и высморкалась. Бутылка стала падать, но она ловко подхватила ее левой рукой. — Я, между прочим, уже тридцать лет как вдова.

— Гала, милая! — Брэдли сочувственно погладила ее по плечу. — Все будет хорошо, ты еще кого-нибудь встретишь...

— Да кому я такая старая нужна? — Меррифот спрятала платок в карман и двинулась дальше по коридору. — Вот ты — другое дело. Ты еще молодая, нечего ставить на себе крест.

— Да! — воодушевленно согласилась Брэдли. — А как ты думаешь, я Альбусу понравлюсь?

— Конечно! — Меррифот взмахнула рукой и едва успела спасти огневиски, чтобы оно не разбилось о стену. — Чтоб ты да не понравилась?! Исключено! Ты у нас красавица, между прочим. Пусть только попробует тебе отказать. Мы его тогда больше не пустим в наш кружеский друг... в смысле, дружеский круг...

— Ой, Гала, ты такая хорошая, я тебя так люблю!

Брэдли вдруг остановилась посреди коридора и звонко расцеловала Меррифот в обе щеки. Я зажмурился, ожидая услышать звон стекла, но у Меррифот, видно, и вправду опыт был хоть куда — огневиски осталось целым и невредимым.

Когда я открыл глаза, учительницы уже скрылись за поворотом коридора. Том потащил меня за рукав:

— Пошли.

— Не знал, что Диппет женат, — сказал я, когда мы оказались в туалете.

— Конечно, — ответил Том, направляясь к умывальникам. — Его жена живет в Хогсмиде, как и семьи других преподавателей. Я ее даже видел один раз — такая сухонькая старушка. Они заходили в "Сладкое королевство", и она еще ворчала, что Диппет опять не надел теплый шарф. У них есть внуки, насколько мне известно, но уже взрослые. У Меррифот тоже есть внучка. А ее муж был аврором, погиб при задержании преступника. Так что вот...

Стена под умывальником со скрежетом поехала вбок. Я привычно отвернулся. На этот раз Том выпустил Сьюзи совсем ненадолго — она была в плохом настроении и не желала разговаривать. Старая кожа никак не отделялась, но помогать ей, как это делают со змеями, Том не рискнул. Сьюзи могла разозлиться и укусить, а проверять, как действует яд василиска на змееустов, ему отчего-то не хотелось.

Когда мы возвращались на факультет и проходили мимо учительской, оттуда доносились музыка и смех. Потом внутри стали хлопать в ладоши и громко скандировать: "Аль-бус! Аль-бус!". Должно быть, Меррифот все же играла с Дамблдором на раздевание, и теперь он честно отрабатывал проигрыш...

Дамблдор, как выяснилось, собирался задержаться в школе недели на две. Официально он получил отпуск из армии, но Том не сомневался, что его попросил приехать Диппет. Директора очень напугало происшествие с Литтоном, и он надеялся, что Дамблдор сумеет в нем разобраться или по крайней мере будет под рукой, если еще что-то случится.

Служебные апартаменты Дамблдора сейчас занимала Брэдли, так что он поселился в Хогсмиде, в одном из номеров "Кабаньей головы", но в школе бывал каждый день. Много времени проводил с гриффиндорцами, но заходил и на Слизерин — передать письма с фронта и поговорить с теми из студентов, у кого воевали родственники.

Меня поразило, как Дамблдор умудряется, будучи вдали от Англии, знать все обо всех. Отведя в сторону Колина Розье, он сказал, что, по его данным, человека, похожего на отца Колина, видели в одном из лагерей для военнопленных магов во Франции. Однако в начале весны ему с несколькими другими англичанами удалось бежать, и дальше о нем ничего не было известно. Хотя сведения были недостоверные и смутные, Колин все же воспрял духом — теперь у него, по крайней мере, была какая-то надежда.

Мне говорить с Дамблдором было особенно не о чем, а Том вообще старался его избегать и всегда уходил, если Дамблдор оказывался поблизости. Мне было до крайности интересно, чем же Дамблдор так насолил ему еще до Хогвартса, но Том не желал об этом говорить. У меня даже появилось подозрение, что здесь как-то замешаны особенные пристрастия замдиректора. Но, с другой стороны, тогда Том знал бы о них задолго до того, как услышал сплетни на этот счет в Годриковой Лощине...

Впрочем, по большому счету мне было не до Дамблдора и его запутанных отношений с Томом, потому что наконец началась экзаменационная неделя. За три дня до СОВ, в пятницу, нам раздали расписание, и Слагхорн провел последнюю перед экзаменами консультацию.

— Зельеварение вы будете сдавать в понедельник, — инструктировал он нас, расхаживая по классу. — Очень надеюсь, что не подведете ни меня, ни факультет. Даже не пытайтесь пронести шпаргалку, потому что на входе стоит магический барьер, и это сразу обнаружится. Первая часть будет теоретической, потом, после обеда, — практика. Не нервничайте, сосредоточьтесь, хорошо обдумайте, что и как собираетесь делать. И главное, ради Мерлина, не забудьте вымыть руки, прежде чем приступить к работе!

Розье фыркнул. Слагхорн остановился и сурово посмотрел на него.

— Между прочим, тут нет ничего смешного! Я пять лет подряд вдалбливаю это студентам, но все равно на экзамене кто-нибудь забывает и сразу хватается за ингредиенты. А это, чтоб вы знали, грубейшее нарушение, за него снимают баллы!

Вечером в общей гостиной Эйвери пристал к Нотту с вопросами:

— Что там будет? Ты же сдавал СОВы в прошлом году. Все и вправду так страшно?

— Как тебе сказать, — Нотт с удовольствием рассматривал его перепуганную физиономию. — Теория еще ничего — дают тридцать вопросов, на какие-нибудь да ответишь. А вот практика — жуть! Тянешь билет, в нем одно-единственное зелье. Если не знаешь, как оно делается, можешь смело класть билет и уходить.

— Слушай, а в сортир выпускают? — жалобно спросил Эйвери. — Можно было бы оставить в коридоре учебник и как-нибудь незаметно подсмотреть...

— Шутишь? В туалет — только под конвоем экзаменатора. И то он сначала проверяет, не спрятал ли ты конспект за бачком.

Эйвери лихорадочно грыз ногти, но потом его лицо просветлело — кажется, у него появился какой-то план.

Оставшиеся до экзаменов два дня пролетели с безумной скоростью. Мы целыми днями сидели в спальне, выходя только поесть. Розье, заткнув уши и раскачиваясь взад-вперед, зубрил учебник за пятый курс. Блэк, обложившись тетрадями и справочниками, казалось, не замечал ничего вокруг, а Эйвери постоянно ныл: "Том, ну, проверь меня, я тут ничего не понимаю… Тебе что, трудно?".

В час ночи в воскресенье я наконец убрал тетради в сумку и улегся спать. Зубрить дальше было бессмысленно — перед смертью не надышишься.

На следующее утро ровно в десять нас впустили в Большой зал. Длинные столы исчезли — вместо них появились ряды маленьких столиков, на которых уже были разложены бланки с вопросами, перья и свитки пергамента. Экзаменаторов нигде не было видно; должно быть, в это время они принимали практические задания у семикурсников, сдававших ТРИТОНы. Сидевшая за учительским столом Брэдли дождалась, пока мы займем свои места, и сказала:

— Можете начинать. В вашем распоряжении два часа.

Она перевернула песочные часы и окинула зал строгим взглядом. СОВы начались.

Из тридцати вопросов я к своему удивлению ответил примерно на двадцать. Видно, дополнительные занятия со Слагхорном все же даром не прошли. Эйвери сидел наискосок от меня; едва Брэдли поднялась из-за своего стола и взмахнула палочкой, чтобы собрать пергаменты, как он вскочил и выбежал из зала, словно ошпаренный. На обеде его не было, а когда я после обеда зашел на факультет, то обнаружил Эйвери в спальне. Он сидел на своей кровати в одних трусах и, согнувшись в три погибели, писал что-то пером на животе. Ноги от щиколоток и выше уже были густо исписаны рецептами зелий.

— Ты что делаешь? — расхохотался Розье, вошедший следом за мной.

— Не мешай, — Эйвери шумно выдохнул, чтобы отбросить с глаз челку. — Я вот подумал: раз на практическом задании выпускают в туалет, то можно просто закрыться в кабинке, стащить штаны и... Это же не шпаргалка, так что магический барьер ее не обнаружит. Вы бы тоже так сделали.

— Да ну, — я отмахнулся и рухнул на кровать. — Слишком много возни. Эй, ты рубашку-то сразу не надевай! Подожди, пока чернила высохнут.

В два часа пополудни нас собрали возле большого класса на первом этаже. Те, кто оказался ближе к двери, отпихивали друг друга, чтобы заглянуть в замочную скважину. Наконец дверь открылась — на пороге стоял Слагхорн со списком в руках.

— Ну-с, начнем. Я вызываю по одному в алфавитном порядке... Эйвери!

Розье похлопал побледневшего Тима по спине и шепнул:

— Удачи!

Тот кивнул и мужественно прошел мимо Слагхорна в приоткрытую дверь.

Через щель теперь был виден экзаменаторский стол, за которым сидело с дюжину старых волшебников и ведьм. Крепко зажмурившись, Тимоти протянул руку и наугад схватил один из лежавших перед ним листков. Экзаменаторша в выцветшей фиолетовой шляпе записала номер билета в ведомость, но когда Эйвери уже хотел было отойти, сидевший посредине лысоватый высохший старичок остановил его.

— Подождите минутку, юноша, — сказал он дрожащим голосом. — Сейчас, сейчас...

Потом взмахнул палочкой и произнес:

— Inscriptum revelio!

Волосы у Тимоти мгновенно разлохматились, словно по комнате пронесся порыв ветра, а штаны и рубашка вспыхнули ярким синим цветом. Экзаменаторы заулыбались.

— Да-а, чего только не придумают студенты, — лысый старичок засмеялся тихим кудахчущим смехом. — Но и мы, знаете, не лыком шиты. Ай-яй-яй, молодой человек, как же вам не стыдно! Ступайте быстренько и смойте все это. Билет положите на место — когда вернетесь, будете тянуть заново.

Тимоти, красный, как рак, выскочил из класса и побежал по коридору. Слагхорн, побагровевший от возмущения, прикрикнул: "Прошу тишины в коридоре!" и вызвал Блэка. На этот раз дверь закрыли плотно. Тем временем те, кто стоял к ней ближе, уже успели пересказать задним, за что именно выгнали Эйвери. Патриция Хайсмит внезапно ахнула и кинулась в сторону женской уборной, за ней устремились Лорин Яксли и две девчонки с Хаффлпаффа. Видно, не один Эйвери додумался написать шпаргалки на коленках...

Хайсмит вернулась запыхавшаяся, в мокрых чулках, но успела как раз вовремя, чтобы войти в класс вслед за Флинтом. Моя очередь неуклонно приближалась, и я почувствовал, как во рту противно пересохло. Вытащил палочку и, держа ее в левой руке, трижды постучал по косяку — на удачу. Очень вовремя, потому что сразу после этого Слагхорн выкрикнул мою фамилию.

За порогом меня встретила волна теплого воздуха — магический барьер. Подойдя к столу, я не стал мучиться с выбором, а просто взял билет, лежавший с самого края. Оказалось, что мне выпало уменьшающее зелье, которое я более-менее помнил еще с третьего курса. Это был хороший знак, так что ингредиенты из длинного ряда склянок и коробочек на втором столе я выбирал почти с эйфорическим чувством. Потом одернул себя — рано радоваться. Сгрузил все на свободный стол, осмотрел аккуратно расставленные на нем котел, набор ножей, фарфоровую ступку. Потянулся было к ножу, но в последний момент вспомнил о наставлениях Слагхорна и кинулся к раковине у дальней стены. Расхаживавший вдоль рядов экзаменатор довольно кивнул и отметил что-то в ведомости.

Следующие два часа я работал, как проклятый. Однажды уже собрался помешать в котле против часовой стрелки, но тут проходивший мимо Слагхорн скосил глаза и сделал страшное лицо. Моя рука замерла над котлом, потом я выдохнул и стал мешать по часовой.

То ли благодаря подсказке, то ли потому, что я все-таки помнил рецепт, зелье в итоге получилось примерно того оттенка и консистенции, как следовало. Запечатав пробирку с образцом, я бессильно рухнул на стул, а через пять минут услышал голос ведьмы в фиолетовой шляпе:

— Экзамен окончен. Прошу отойти от котлов.

За ужином я впервые за целый день почувствовал вкус еды. Потом кое-как добрался до спальни, упал на кровать и заснул, не раздеваясь.

Глава 34

Первая экзаменационная неделя оказалась гонкой на выживание. С чарами во вторник я справился неплохо, зато трансфигурация в среду обернулась провалом. Утешало только то, что мой позор длился недолго. Правда, мне все равно показалось, что эти пятнадцать минут я запомню на всю жизнь.

В четверг, десятого июня, мы сдавали ЗОТИ. Письменная часть прошла, как по маслу, — все-таки Меррифот не зря нас дрессировала. Практической части я боялся, потому что в билете мог оказаться боггарт. На третьем курсе он у меня был еще совсем простенький — бешеная лисица, с которой я встретился когда-то в лесу и которую едва успел пристрелить из арбалета прежде, чем она на меня бросилась. Когда боггарт принял ее облик на уроке, я просто превратил его в плюшевого щенка. Но с тех пор случилось слишком много всякого, и теперь я ждал появления из шкафа не то авроров, не то Бобби с удавкой.

Но мне повезло. На консультации выяснилось, что Совет попечителей решил убрать боггарта из практических заданий еще в самом начале войны, потому что студенты, повидавшие бомбежку и транспорты беженцев, случалось, теряли сознание прямо в экзаменационном зале...

Аудитория, где нам предстояло сдавать ЗОТИ, в очередной раз изменилась. Перед трансфигурацией здесь стоял оглушительный шум — это щебетали и перелетали с места на место птицы, которых нам предстояло превращать в зонты и бинокли. А теперь в классе появился десяток дверей, ведущих неизвестно куда. Из стеклянных ящиков вдоль стен за нами неприязненно следили болотники и погребины.

Кроме экзаменаторов, в зале были еще двое широкоплечих волшебников в синих рабочих мантиях — сотрудники Лондонского магического зоопарка. Пришел и Дамблдор. Он пристроился на отдельном стуле и с интересом наблюдал за ходом экзамена, временами о чем-то тихо переговариваясь с главой комиссии.

Когда подошла моя очередь, я вытащил билет и подошел с ним к свободному экзаменатору — краснощекому усатому волшебнику в темно-зеленой мантии. Под его надзором я снял порчу с табакерки, которая пыталась укусить меня за палец, и сумел по внешним признакам распознать среди запыленных портьер именно ту, которую заселили докси. Потом экзаменатор, широко зевая, вытащил таблицу с рисунками следов и предложил мне найти среди них следы оборотня. Я даже обиделся — для потомственного охотника это было неприлично простое задание.

Поставив очередной плюсик в ведомости, экзаменатор с тоской посмотрел сначала в мой билет, потом на часы, словно прикидывая, сколько еще осталось до ужина.

— Ну, следующее задание: "Первая помощь при переломах". Пройдемте к манекену.

Манекен изображал тщедушного человечка в мантии и почему-то в резиновых сапогах. Это был "Джонни", старый знакомый по кабинету ЗОТИ. На нем мы учились оказывать первую помощь. Если заклятия выполнялись правильно, у Джонни начинали светиться глаза — зрелище, признаться, жутковатое.

Когда экзаменатор тронул его палочкой, левая рука манекена щелкнула и согнулась под неестественным углом. Возиться пришлось долго, а Джонни еще и мешал — ехидно комментировал мои действия и подсказывал, на какие части тела я должен сам себе наложить шину. Но в конце концов у меня все получилось, так что он недовольно засверкал глазами. Оставалось обезвредить красношапочника — и мне, наконец, разрешили идти.

На выходе из зала болтались Флинт и Эйвери. Я решил подождать остальных вместе с ними. Меррифот как раз впустила Тома и, подойдя к главе комиссии, что-то прошептала ему на ухо. Тот с любопытством посмотрел на Риддла и кивнул.

Должно быть, Меррифот, верная себе, попросила комиссию погонять Тома по всему учебному материалу, включая темы, которые в Хогвартсе преподаются только теоретически... Как потом выяснилось, я был прав. Прошло уже около часа с той поры, как он вошел в зал. Экзамен уже сдали и Розье, и Стоктон, и Яксли, то есть все, кто шел по алфавиту после фамилии "Риддл". Я успел сбегать на ужин и принести оттуда сэндвичей — а Тома все еще допрашивали.

Через приоткрытую дверь мы следили за тем, как он, надев защитные перчатки и маску, распознает проклятие, наложенное на старинный фолиант. Это тоже был теоретический материал, к практике нас на уроках не допускали. Вокруг Тома теперь столпилась вся комиссия — все равно студентов больше не было, и экзаменаторам стало нечем заняться. Меррифот тревожно смотрела со стороны, а Дамблдор, придвинув стул поближе, с интересом наблюдал.

Том, очень спокойный, хотя слегка побледневший, как раз трансфигурировал первую попавшуюся под руку чернильницу в мышь и аккуратно опустил ее на фолиант. Мышь громко заверещала, и ее лапки стали быстро темнеть, словно обугливаясь. Потом она дернулась и завалилась набок. Том мгновенно схватил ее пинцетом, перенес на соседний стол и вскрыл скальпелем, трансфигурированным из пера. При этом он отрывисто пояснял свои действия. Голос из-под маски звучал глухо и странно:

— Видимых изменений внутренних органов нет... Без дополнительного исследования нельзя утверждать наверняка, но я бы предположил, что она умерла от болевого шока, вызванного ожогом кожи и подкожных тканей... Для человека ожог был бы менее опасен, но все равно привел бы к серьезным последствиям. Предположительно, проклятие относится к категории...

— А почему вы провели тест с грызуном? — вмешалась ведьма в фиолетовой шляпе. — Разве недостаточно было бы диагностических заклятий?

— Это экономит время, — парировал Том. — Полный диагностический набор занимает три четверти часа, тогда как провокативный тест — около пяти минут. Максимум минут двадцать, если проклятие сложное. Подтвердим наши предположения...

Он коснулся книги палочкой — обложка засветилась зеленым светом.

— Вы делаете это невербально? — ведьма в фиолетовой шляпе приподняла бровь, а потом повернулась к Меррифот и беззвучно изобразила аплодисменты. Меррифот беспокойно сглотнула. Том закончил снимать проклятие и со вздохом сделал шаг назад, стягивая маску с лица.

Кто-то осторожно тронул меня за плечо. Я обернулся и увидел Минерву.

— Он все еще там? — шепотом спросила она. — Что-то не так? Я была на факультете, но мне сказали, что все остальные уже сдали...

Я отошел в сторону и пустил ее заглянуть в приоткрытую дверь.

— Коллеги, — экзаменовавший меня краснощекий волшебник кашлянул, — может, отпустим юношу? Он и так продемонстрировал прекрасные знания, а время уже позднее...

Как бы в подтверждение этих слов у него громко заурчало в животе, и он покраснел еще сильнее.

— Сейчас, сейчас...

Лысоватый глава комиссии задумчиво жевал губами и разглядывал Тома, словно редкую вещицу, которую жаль откладывать, не изучив.

— Скажите, мистер... э-э... Риддл, а вы не могли бы выполнить еще одно задание? На оценку это не повлияет, потому что вы и так, на мой взгляд, заслуживаете высшего балла... Думаю, все со мной согласятся...

Он, склонив голову набок, оглядел остальных экзаменаторов.

— Собственно говоря, это задание для седьмого курса, и вы, конечно же, можете отказаться... Но профессор Меррифот говорила, что вы отлично обращаетесь с нечистью...

— Да, я готов, — Том уже снял защитные перчатки и держал их в руке. — Какое именно магическое существо вы имеете в виду, сэр?

— Вторая дверь слева... Да, именно эта. Если вы ее откроете, то обнаружите там каппу. Мы специально привезли его из Лондонского зоопарка...

— Черт! — Розье у меня за спиной дернулся. — Этот каппа сегодня на ТРИТОНах чуть не задушил Руквуда.

— Это, конечно же, небезопасно, — извиняющимся тоном сказал лысый старичок, — но служители будут рядом и в любой момент...

— Хорошо, хорошо, — по лицу Тома было видно, как он устал. Перед дверью, за которой скрывался каппа, он остановился и потер виски. Потом осторожно открыл ее и отступил на шаг.

За дверью была вовсе не комната, а кусочек леса. Над нешироким, но, судя по всему, глубоким ручьем склонялись ветки неизвестных мне кустарников, а чуть выше начинались заросли бамбука.

— Ваша задача — перейти через ручей и вернуться обратно, — сказал глава комиссии и подошел поближе. Служители зоопарка тоже поднялись с мест.

— Алоизиус, ну сколько можно? — раздраженно спросил краснощекий. — Мальчик устал, это видно, а каппа с утра не в настроении. Конечно, коллеги успеют вмешаться, если что, — он слегка наклонил голову в сторону служителей, — но зачем лишние...

— Простите, — Том перебил его, обращаясь к сотрудникам зоопарка. — Этот каппа давно живет в Англии?

— Пять лет.

— Он хорошо понимает по-английски?

— Ну, более-менее...

— Ясно, — Том не стал слушать дальше, развернулся и перешагнул порог комнатки.

Мы уже не просто подсматривали в щель, а бесцеремонно глазели, стоя у входа в зал, но на нас никто не обращал внимания.

Том остановился на пологом берегу ручья, по-прежнему растирая виски кончиками пальцев. Вода в ручье слегка плеснула, словно где-то охотилась на муху форель, но лучи заходящего солнца били в глаза, и ничего нельзя было рассмотреть толком. Потом мне удалось различить на берегу что-то серое... и еще...

— Эй, парень, ты бы встал подальше! — предостерегающе сказал один из служителей. Второй сделал шаг вперед, держа палочку наготове. Дамблдор поднялся со своего стула и встал позади группки экзаменаторов. Он снял очки и задумчиво покусывал дужку, наблюдая за Томом.

Том не двигался с места. Каппа тем временем уже выбрался на берег и оказался в двух шагах от него. Это был крупный и, судя по всему, старый экземпляр, не то что у нас в кабинете ЗОТИ. Коренастый, массивный, он казался уродливой помесью гориллы и жабы: длинные руки, безгубый рот, на спине плотный панцирь... Неприятный запах — не то рыбный, не то гнилостный, — доносился даже туда, где мы стояли. Ничего не выражающие желтые глаза каппы, не отрываясь, следили за Томом.

Ни слова не говоря, Том медленно поклонился — на японский манер, коснувшись ладонями колен. Обычно так делают, чтобы ослабить каппу. Несмотря на всю свою кровожадность, это очень вежливые существа, и когда им кланяются, они не могут не ответить тем же. При поклоне лужица воды с плоской, словно блюдце, макушки каппы выливается на землю, после чего он теряет магическую силу, и с ним можно справиться.

Но именно этот каппа, судя по всему, был стреляный воробей. Он, конечно, поклонился в ответ, но едва заметно, так что не пролил ни капли. Потом сделал маленький шажок в сторону Тома. Рот чуть приоткрылся, обнажая густо посаженные острые зубы.

— Том, хватит! — позвала Меррифот. — Возвращайся! Никто не подумает, что...

Том, не оглядываясь на нее, опять поклонился каппе и произнес неожиданно четко и ясно:

— Прошу простить, что нарушаю ваш покой, но могу ли я осведомиться о вашем почтенном имени?

Каппа остановился и как будто растерялся. Потом еще раз поклонился. На этот раз на землю упало несколько капель.

— При рождении меня, недостойного, прозвали Мацуда Дзюнъити, — ответил он скрипучим голосом со странным, словно механическим акцентом. Слова он произносил отрывисто, а звук «л» выговаривал как «р».

Теперь уже Том сделал шаг ему навстречу.

— Вашего ничтожного слугу зовут Риддл Томас. Могу я спросить, как поживают ваши досточтимые родители?..

Каппа занервничал. Он пристально разглядывал Тома, но не делал попыток напасть, хотя жидкости на плоской макушке оставалось еще предостаточно. Наоборот, чем дальше они обменивались репликами, тем сильнее, судя по всему, каппе хотелось вернуться в ручей. Но Том мешал ему, словно бы невзначай передвигаясь так, чтобы оказаться между каппой и берегом.

Водяной разволновался. Его лицо (или, вернее сказать, морда) посерело, лапы подергивались, а рот оставался полуоткрытым, словно каппа пытался по запаху понять, что за странный человек перед ним. В скрипучем голосе теперь звучало беспокойство.

Внезапно — когда Том оказался уже прямо перед ним и в упор смотрел в желтые жабьи глаза, — каппа впервые поклонился по-настоящему глубоко, так, что вода расплескалась на землю. А потом, не разгибаясь, спросил:

— Позвольте нижайше осведомиться об истинном имени вашей милости…

Дамблдор, стоявший позади группы экзаменаторов, насторожился и на мгновение перестал вертеть в руках очки.

Том долго молчал, видимо, думая, что сказать. Наконец ответил:

— Молодым не полагается называть свое истинное имя прежде старших. Прошу меня простить.

Потом опять поклонился и добавил:

— Сожалею, но приказ учителя заставляет меня продолжать путь. Позволено ли мне перейти ручей?

Будь каппа человеком, у него сейчас вырвался бы вздох облегчения.

— Не смею противиться воле сэнсэя вашей милости... Прошу оказать мне честь.

Вода в ручье вскипела, расходясь, и обнажила несколько больших гладких валунов, образовавших брод, по которому можно было пройти посуху.

— Благодарю, — Том ответил не менее глубоким поклоном. — Что ж, я иду.

— Желаю вашей милости счастливого возвращения.

Прежде чем Том успел ступить на первый камень, каппа уже метнулся в ручей и с плеском скрылся под водой. Том перешел на другой берег, легко развернулся и перешел обратно.

Экзаменаторы встретили его аплодисментами. Один из служителей зоопарка хмыкнул, другой почесал в затылке. Профессор Меррифот шумно выдохнула и сказала: "О, Мерлин великий!". Дамблдор, улыбаясь, тоже несколько раз хлопнул в ладоши.

— Блестяще! — глава комиссии сиял. — Но где же вы так наловчились обращаться с каппами?

Том опять слегка поклонился — видно, еще не совсем вышел из роли.

— Адзусагава-сан, наш школьный каппа, удостоил меня общения и дал немало ценных советов...

— Чудесно, чудесно, — вмешался краснощекий. — Но все же хватит мучить молодого человека. Да и нас ждут дела, — добавил он, бросив взгляд в сторону Большого зала.

Том пошел к двери, но его догнал один из членов комиссии — кругленький невысокий человечек, который во время экзаменов вел себя так, словно боялся студентов.

— Простите, но я хотел бы...

Он покраснел.

— У вас несомненные способности и обширные знания для... э-э... ваших лет... Галатея Меррифот сказала, что вы думаете о преподавательской карьере, но на случай, если вдруг захотите избрать научную стезю... Конечно, в нашей лаборатории не такие уж высокие оклады, зато очень, очень большие возможности для исследований... До окончания Хогвартса еще два года, за это время вы могли бы опубликовать пару статей в нашем журнале, а потом... Вот, возьмите мою визитку...

— Да, да, спасибо большое, — Том явно был не в силах вести светскую беседу. Вблизи было заметно, как у него от усталости дрожат руки. Едва он вышел за дверь, Минерва бросилась к нему, словно птица к потерявшемуся птенцу, а я сунул ему в руку сэндвич.

— Спасибо, — Том жадно впился зубами в еду.

— Я очень нервничала, — сказала Минерва.

— С чего бы? — Том говорил невнятно, с набитым ртом. — Это же привычная нечисть... ничего особенного...

— Что каппа имел в виду, когда спрашивал об истинном имени?

— Слишком многого хотел... Он-то мне свое настоящее имя так и не назвал. Нечисть вообще боится это делать, потому что верит, будто это дает человеку власть над ней. Как будто нет других способов...

Том доел сэндвич и стряхнул с рук крошки.

— Хм, — задумчиво сказала Минерва, хмуря лоб. — Магия имени использовалась в средневековье, но пока никому не удалось доказать, что она дает хоть какой-то эффект. Хотя Милборн отмечал, что... Но с другой стороны... А у тебя и вправду есть истинное имя?

— Может быть, — раздраженно ответил Том. — Тот же Милборн считает, что оно есть у всех, просто не все об этом знают или хотят знать. Минни, ради всего святого, давай не лезть в дебри! Я и так еле жив...

— Да, да, конечно, — рассеянно ответила Минерва. — Но почему он обращался к тебе "ваша милость"?

— Понятия не имею. У японцев вообще сложная система вежливости, даже сложнее, чем в парселтанге. Наш каппа объяснял мне, но я запомнил только в общих чертах.

— Пойдемте уже! — не выдержал Розье. — Или вы решили дискутировать до утра?

Из дверей, ведущих в экзаменационный зал, выглянула Меррифот и направилась к нам.

— Вы почему еще здесь? Ну-ка, немедленно отправляйтесь спать! День был тяжелый, вам надо хорошенько отдохнуть.

— А вы не знаете, что нам поставили? — смущенно спросил Эйвери.

— Да все хорошо, — Меррифот потрепала его по голове. — Ну ладно, я скажу по секрету. У тебя, Тимоти, — "удовлетворительно". Колин и Альфард — "отлично", Рэй и Маркус — "выше ожидаемого". Только не разболтайте! Я не имею права разглашать оценки.

Она обернулась к Тому:

— Ну, о тебе и говорить нечего. Комиссия под большим впечатлением, и не только от этого экзамена. Профессор Тофти даже сказал, что не видел таких результатов с тех самых пор, как принимал СОВы у Альбуса Дамблдора. Профессор Читтервик и Гилберт Монро входят в Совет попечителей, так что, если ты не хуже справишься на ТРИТОНах, можешь считать, что место преподавателя у тебя в кармане. Но вот что я тебе скажу, милый мой...

Она бесцеремонно заставила Тома повернуться к свету.

— Мне очень не нравится, как ты выглядишь. Постоянно засыпаешь на ходу. Что это за синяки под глазами?! Не знаю, до чего ты себя так доведешь... Что вы сдаете завтра?

— Арифмантику, профессор.

— Замечательно. Это займет всего полдня, а потом сразу на факультет — и спать! И на выходных тоже будешь отсыпаться. Если увижу где-нибудь в коридоре — лично отведу в больничное крыло и прослежу, чтоб накачали снотворным! Остальных это тоже касается. Все меня поняли? Еще не хватало, чтоб из-за СОВ вы оказались в святом Мунго...

Она сурово оглядела нас и разрешила идти, но еще долго не возвращалась в зал, а стояла в дверях и смотрела нам вслед. Глава 35

Меррифот была права — бессонные ночи брали свое. Вернувшись на факультет, я заснул, как убитый, а утром еле смог открыть глаза, когда Колин тряс меня за плечо. Оказалось, что уже половина девятого и все давно ушли на завтрак. В спальне оставался только Маркус. Он не сдавал арифмантику, так что сегодня был свободен и решил отсыпаться до упора.

После завтрака Том отвел меня в сторону.

— Я был у Сьюзи сегодня, часов в шесть… Все, линька началась. Как только закончится арифмантика, надо срочно спускаться в подземелье. Пойдешь со мной? А то я один не справлюсь. Колина нельзя дергать, у него в два пополудни экзамен по прорицаниям, а Маркус и Тимоти боятся василиска.

— Конечно. Мог бы даже не спрашивать. А как мы пройдем в женский туалет среди бела дня?

Том, видно, с утра опять принимал свое зелье, потому что удивленно моргнул, а потом долго молчал, стараясь сосредоточиться.

— Да там, скорее всего, никого нет, в день экзаменов-то... А влезть в туннель и закрыть за собой вход — пара минут. Вот только внизу придется сидеть до ночи. Ну, ничего, я взял с завтрака бутерброды. Котел готов, метлы, чтоб подняться обратно, на месте...

— Надеюсь, Сьюзи будет в хорошем настроении, — я почесал нос. — А то если она вдруг разнервничается и тебя укусит, я же потом не смогу выбраться. Останусь в подземелье, одичаю, буду питаться крысами...

— Сьюзи сожрет тебя раньше, — очень серьезно ответил Том. Кроме способностей к легилименции, зелье еще и напрочь отшибало у него чувство юмора. — Но, кстати, хорошо, что ты об этом подумал.

Обычно мы всегда оставляли выход открытым — ночью все равно никто не заметит. Но теперь...

— Надо будет не запирать его, а просто наложить маскировочные чары, — решил Том. — Вряд ли кто-то станет присматриваться, чем один кусок стены отличается от другого.

Он хотел сказать что-то еще, но тут двери аудитории распахнулись, и Брэдли велела нам заходить.

Мне передалось нетерпение Тома — обидно было думать, что из-за нескольких лишних часов мы можем лишиться полутора тысяч галлеонов. Так что задачи на экзамене я решал с феноменальной скоростью, гоняя туда-сюда бегунок на счетной линейке. Закончив, поспешно перепроверил и поднял руку, показывая, что готов. Все остальные еще корпели над пергаментами.

Тома я ждал в коридоре, он вышел через несколько минут. По часам над входом в Большой зал мы узнали, что времени всего-навсего без четверти полдень. В холле было пусто и солнечно, в коридорах почти безлюдно — сейчас все либо сдавали экзамены, либо сидели над учебниками. Но на всякий случай мы передвигались под разиллюзионным. Подойдя на цыпочках к двери туалета, Том прислушался.

— Вроде никого... Давай немного подождем для верности.

Мы сели на пол у стены и стали ждать. Том положил голову мне на плечо; я не видел его под разиллюзионным, но по дыханию догадался, что он засыпает. Меня и самого сильно клонило в сон. Солнце светило так ярко, стена была приятно теплая...

Потом послышались шаги, и я встрепенулся. По коридору шла профессор Меррифот, на ходу перебирая бумаги в папке с надписью "Экзаменационные работы, второй курс". Нас она не заметила. Отперла дверь своего кабинета, который был чуть дальше по коридору, и вошла внутрь.

Я толкнул Тома — сначала осторожно, потом сильнее.

— Да-да, сейчас, — сонно ответил он. — Долго мы здесь сидим?

— С полчаса, наверное.

— В туалет никто не входил?

— Нет. Я бы услышал. И не выходил тоже.

— Хорошо, — Том зевнул. — Пошли.

Крашенная зеленой краской дверь открылась с легким скрипом. Закрыв и заперев ее за собой, я поспешно набросил заглушку. В туалете было тихо, только где-то журчала вода.

— Проверь кабинки на всякий случай, — услышал я шепот Тома.

Собственно, проверять их было незачем — они и так стояли открытые настежь. Я прошел вдоль ряда туда и обратно.

— Пусто.

— Последи за дверью, — зевая, сказал Том. — А я поговорю со Сьюзи — может, шкура еще не полностью не сошла, и спешить пока незачем.

Я привычно отвернулся и уставился в пол. В ярком солнечном свете были видны все щербинки на кафеле и слой пыли под плинтусом. Сзади заскрежетал, открываясь, вход в подземелье, послышались знакомые шипение и свист...

А потом раздался звук, которого никто из нас не ждал.

Щелчок замка.

Я не знаю, как я сдержался и сумел не обернуться к Тому и Сьюзи. Наверное, потому, что от неожиданности чуть не прирос к полу. Приоткрыв один глаз, я как мог медленно повернул голову и, готовый в любой момент зажмуриться, посмотрел сквозь узенькую щелочку между веками в сторону кабинок.

Дверца ближайшей к окну кабинки открылась. Я вдруг с ужасом понял, что пропустил ее при осмотре — она пряталась за распахнутой настежь соседней. Из-за дверцы высунулась незнакомая девчонка в очках и возмущенно оглядела туалет. Должно быть, она услышала мужские голоса и решила высказать наглым мальчишкам все, что о них думает.

Но нас она, естественно, не могла увидеть под разиллюзионным.

Зато увидела Сьюзи.

Я даже не сразу понял, что произошло. Девочка открыла было рот, но ничего не успела сказать, только вздрогнула. Какое-то время она еще тупо смотрела в одну точку, а потом стала медленно заваливаться набок. Ее тело ударилось о подоконник и мешком сползло на пол.

У меня за спиной Том что-то кричал — если только можно кричать на парселтанге. Сьюзи шипела в ответ, недовольная, что ее загоняют обратно, но потом подчинилась, и вход в подземелье начал со скрежетом закрываться. Не дожидаясь, чем там все кончится, я бросился к девочке, оттащил ее от стены и уложил на пол. Тело у нее было неожиданно тяжелое, очки в роговой оправе перекосились, из-за толстых стекол на меня глядели ничего не выражающие глаза.

Том был уже рядом и резко оттолкнул меня.

— Следи за дверью!

Я кинулся ко входной двери. За спиной у меня слышался голос Тома, произносящий реанимационные заклятья. Мелькнула дурацкая мысль: надо же, а ведь мы только вчера сдавали их на ЗОТИ... Я оглянулся. Движения руки с палочкой были не видны под разиллюзионным, и тело на полу дергалось словно само по себе. Ноги у меня были совсем ватные, в ушах противно, тонко звенело. Прошла минута, еще одна. Сейчас девчонка закашляется, попытается сесть, уже сейчас, вот-вот…

Внезапно дверь вздрогнула — с той стороны потянули за ручку. Том мгновенно умолк, хотя бояться было нечего, из коридора нас нельзя было услышать. Снаружи еще раз подергали дверь, потом тонкий голосок возмущенно сказал:

— Да что же это такое! Опять закрыто! Вечно этот туалет затапливает...

— Побежали на второй этаж, — ответил другой голос. — А то я уже не могу!

Послышался топот ног. Я обернулся. Девчонка в очках лежала не шевелясь. Рядом с ней словно из воздуха появился Том, снявший разиллюзионное. Он стоял на коленях, устало опустив руку с палочкой, и был бледен, как полотно.

— Без толку. Сердце не запускается.

— Надо позвать целителя...

Собственный голос мне не подчинялся.

Том встал.

— Не поможет. Слишком поздно. И как мы, черт возьми, объясним, что здесь произошло?!

Я тоже снял разиллюзионное и подошел к девчонке. Она по-прежнему смотрела в потолок, нелепо раскинув руки и ноги. Волосы, собранные в два хвостика, растрепались, их шевелил ветерок из открытого окна. Мантия задралась и была вся в пыли. Я взял девочку за запястье, все еще теплое и мягкое, попробовал нащупать пульс, но его не было.

Все случилось так быстро, так нелепо… Десять минут назад мы еще сидели в коридоре. Вокруг ничего не успело измениться — так же где-то журчала вода, а полоса солнечного света из окна сдвинулась разве что на дюйм. Только сейчас поперек этой полосы лежало тело. Казалось, девчонка нас просто разыгрывает. Хотелось хорошенько встряхнуть ее за плечи, чтоб перестала придуриваться.

— Давай попробуем еще раз…

Том молча покачал головой. Он стоял с закрытыми глазами, и лицо у него было такое спокойное, словно он просто грелся на солнышке.

— Лучше подумай, куда ее девать, — сказал он ровным голосом. — Если она останется здесь, и ее обнаружат... Второй за месяц несчастный случай. Диппет все вверх дном перевернет.

Я растерянно огляделся. Куда ее спрячешь? Перенести обратно в кабинку и запереть дверь? Нет, там найдут…

Я с надеждой обернулся, но девочка лежала все так же, запрокинув голову. Может, трансфигурировать ее во что-нибудь и незаметно унести под мантией? А куда потом? Выбросить в мусорный бак? Зарыть в лесу?

От внезапно возникшей мысли меня затошнило, но, наверное, это был самый простой выход…

— Сьюзи? — спросил я шепотом.

Сердце стучало, как безумное, не давало говорить.

Том опять покачал головой.

— Сьюзи не будет ее есть. Змеи заглатывают только живую добычу, либо свежеубитую. Вдобавок Сьюзи сейчас сыта.

Тук-тук, тук-тук, билось сердце. Хотелось не то расплакаться, не то заорать. Девчонка на полу молчала. Том тоже. Какого черта он молчит, будто его не касается?! А время идет.

Если бы мы не пошли сюда, если бы еще пять минут просидели в коридоре, если бы Том не сразу бросился открывать туннель…

Туннель...

Том наконец посмотрел на меня.

— Да. Ты прав. Надо спустить ее в подземелье. Там точно никто не найдет. Все, Рэй, иди смотри за дверью, а я пока открою вход.

Я встал у двери и прижался к ней лбом. У меня начала невыносимо болеть голова. Скорей бы все кончилось, скорей бы уйти…

Наверное, теперь я буду все время вспоминать эту девчонку. Дня два. Или три.

Если бы это случилось в лесу, мы бы просто забросали ее листьями…

Да что же он так копается? Почему я не слышу парселтанга? Он до вечера будет возиться?

За дверью опять раздались шаги. Том застыл на месте.

— Вот же свинята! Гаргульи на них нет!..

За дверью высморкались.

Школьный смотритель, Прингл... Видно, ему уже сказали, что туалет затопило.

— Вечно накидают черт знает что в унитаз, засорят, а я, значит, прочищай!

Дверь дернули со всей силы, но она не поддалась, заклятие держалось крепко.

— Еще и заперли, чтоб их так и перетак!

Прингл неуверенно хмыкнул — видно, чесал в затылке, соображая, что теперь делать.

Он же сквиб, он сам не сумеет открыть… Я обернулся. Том дернулся было к умывальникам, но тут же остановился. Я махнул ему рукой — быстрей, быстрей! Пока Прингл пойдет за помощью, у нас будет пара лишних минут...

Словно отвечая на мои мысли, Прингл за дверью задумчиво сказал:

— Сходить, что ли, до Галы? Пускай открывает, а то нечего. Думают, я им тут все должен, а я, между прочим, не железный...

Кабинет Меррифот совсем рядом… Теперь времени у нас совсем не оставалось. Самое большее, что мы успеем, — незаметно выскочить.

Том соображал быстрее, чем я, и уже поднял палочку, накладывая на нас обоих разиллюзионное. Громко стукнула щеколда. Мы выскользнули наружу и опять заперли дверь за собой, а потом метнулись в нишу у окна, стараясь не пересекать полосы света.

Профессор Меррифот шла по коридору быстрым широким шагом, уже с палочкой в руках. Я постарался не дышать и даже закрыл глаза. Сердце так бухало, что его, казалось, можно было услышать издалека.

— Слушай, Аполлион, воду я уберу, но дальше сам. У меня мало времени. Здесь?

— Ага. Заперто, а я, значится, это... того...

Не дослушав, Меррифот взмахнула палочкой, и дверь туалета распахнулась с такой силой, что ударилась о стену.

— Кажется, все в порядке, даже луж на полу нет... О Мерлин! Это что такое?!

Она бросилась в туалет. Прингл, потоптавшись на пороге, последовал за ней. Том дернул меня за руку, и мы на цыпочках двинулись к лестнице, стараясь держаться поближе к стене. Из туалета доносился голос Меррифот, повторявшей те же заклятия, что и Том четвертью часа раньше. Потом она крикнула:

— Аполлион, давай в учительскую! Дамблдора сюда, быстро, и Брэдли, если она там!

Прингл выскочил из туалета и, шумно дыша, пустился по коридору. Когда он пробегал мимо, на нас пахнуло застарелым потом и чесноком. Под потолком гремел магически усиленный голос Меррифот:

— Школьного целителя прошу немедленно прийти в южное крыло третьего этажа! Повторяю — в южное крыло...

Мы уже вышли на лестницу и успели спуститься на два пролета, когда увидели Дамблдора — он бежал, подхватив полы мантии и перепрыгивая через ступеньки. Мы отступили в сторону, чтобы не столкнуться с ним. На втором этаже свернули в пустой коридор и только там сняли разиллюзионное.

Том по-прежнему был бледен, как стенка. В таком виде нечего было и думать соваться на факультет. Оставалась только подсобка кабинета ЗОТИ.

За день оконные стекла в подсобке так нагревались, что в комнатке стояла удушливая жара. Еще здесь пахло чем-то резким и сухим, как в зоомагазине; рассаженная по клеткам нечисть лениво наблюдала за нами. Том гремел ящиками письменного стола, потом звякнуло стекло, послышался запах огневиски. Он протянул мне стакан и одним махом проглотил свою порцию. На щеках у него понемногу стал проступать румянец.

Я уставился на пустое дно своего стакана. Надо же — не успел заметить, как выпил.

— Прости. Это моя вина. Я не проверил ту кабинку…

— Я это понял, представь себе! — зло ответил Том.

Воздух в подсобке был такой плотный, что хоть ножом режь. Твари в клетках насторожились и рассматривали нас сквозь решетку.

Том сделал глубокий вдох.

— Ладно, плевать. Я тоже хорош. Не глушил бы зелье от легилименции — вовремя услышал бы эту девчонку.

— Что она там делала? — спросил я. — Мы же полчаса выжидали в коридоре…

— Почем я знаю? — Том налил себе еще виски и выпил залпом. — Чулки поправляла. Еще что-нибудь. Черт их разберет, этих баб… Но как же так могло выйти, будь оно все неладно?!

Он вдруг с размаху ударил кулаком по окну, так, что стекло загудело.

— Эй! — я схватил его за руку и с ужасом сообразил, что он уже пьян. Алкоголь всегда действовал на него быстро и сильно, а тут еще и шок… Том обернулся и посмотрел на меня, прищурившись. Я ждал, что сейчас он мне врежет, но вместо этого он ударил кулаком по шкафу. Внутри что-то упало и посыпалось, послышался звон стекла. Том прижал к губам разбитые в кровь костяшки пальцев.

— Успокойся! — я силой заставил его сесть на раскладушку. Незаметно вынул палочку — если и дальше будет буйствовать, придется его оглушить. Но он просто сидел, сжимая голову руками, раскачиваясь взад-вперед и повторяя:

— Почему это случилось? Почему со мной, почему так, почему сейчас?!

Я попытался его урезонить, но без толку — он меня не слышал. Нечисть в клетках пялилась на нас изумленно. Кикимора тянула пальцы через решетку, пытаясь дотронуться до Тома. Он посмотрел на нее мутным взглядом, затем взял ее руку и торжественно пожал:

— Рад познакомиться, мисс…

Я встряхнул его за плечи, потом попробовал отрезвляющее заклятье, которому нас когда-то научил Руквуд. В глазах Тома мелькнуло осмысленное выражение, но он сразу же опять потянулся за бутылкой. Я быстро убрал ее в стол, ругая себя на все корки, что позволил ему пить, когда мы попали в такой переплет.

В это время дверь класса хлопнула, послышались быстрые шаги, и в подсобку влетел запыхавшийся Колин Розье.

— Вот вы где! Вы знаете, что случилось? Я только вышел с экзамена, а там такое… Том, ты сегодня выпускал Сьюзи?!

Том поднял голову и уставился на него.

— Это еще кто? Знать не знаю никаких Сьюзи.

Колин втянул носом воздух.

— Вы тут пьете?! В честь чего?

— Отмечаем сдачу арифмантики, — ответил Том. — А что, это запрещено? Так я прямо сейчас сниму с нас баллы… Я же староста, или кто?

— Сколько он выпил? — спросил меня Колин.

— Полстакана.

— Тьфу ты! Хватило бы и чайной ложки. Только тратите зря хорошее огневиски... Слушай, Рэй, так он не ходил сегодня к Сьюзи?

— Нет, — быстро ответил я. — Мы сразу после экзамена отправились сюда. А что случилось-то?

Розье только рукой махнул.

— Сьюзи снова кто-то увидел. Только на этот раз все намного хуже, чем с Литтоном. На нее наткнулась какая-то девчонка с Рэйвенкло и умерла. Прямо в туалете. Там такое творится — толпа народу, учителя бегают туда-сюда...

Мне даже не надо было изображать потрясение — меня и так колотило, будто в лихорадке.

Том посмотрел на Колина, засмеялся и сказал:

— Да не может быть! Умерла, говоришь? Вот дура…

Потом он лег на подушку, обнял ее и закрыл глаза.

— Эй! — Розье попытался потрясти его за плечо. — Надо ж было напиться в самый неподходящий момент! Рэй, ты уверен, что он не выпускал Сьюзи полазать по трубам?

— Не знаю. Может, забыл запереть внутреннюю дверь. Понятия не имею.

Колин пристально смотрел на меня. Должно быть, у меня было очень странное лицо.

— Ладно, — сказал он наконец. — Я пойду тогда, а то скоро экзамен… Вы здесь останетесь?

— Здесь нельзя. Вдруг Меррифот увидит его, — я кивнул на Тома, — пьяным в стельку? Ты иди, а я оттащу его на факультет.

Розье покосился на меня с сомнением.

— Разве что отлевитируешь... Ну, давай, — и ушел.

Когда я после нескольких попыток заставил Тома подняться и попытался увести, он вдруг заартачился:

— Подожди. У меня кровь на руках, ее надо смыть… А вот забавно будет, если не отмоется, правда? Все ароматы Аравии не в силах... не в силах… Забыл, что именно.

— Да заткнись ты! — я тащил его почти волоком. На полпути мы встретили директора, спешившего на третий этаж.

— Смотри, — Том остановился, — это же Диппет. Слушай, а давай ему скажем, что в школе василиск? Представляешь, какое у него будет лицо!

Он замахал рукой.

— Профессор, постойте...

Я едва успел ткнуть его палочкой и сказать: "Silencio!". К счастью, Диппет торопился и, кажется, ничего не услышал. Том попытался снять заклятие, но я отобрал у него палочку. К тому времени, как мы добрались до факультета, я был весь в холодном поту.

В общей гостиной Слизерина никого не оказалось, в спальне был только Маркус. Он посмотрел на нас удивленно; я пробормотал что-то насчет успешной сдачи экзаменов и уже готовился применить силу, чтобы усмирить Тома, но это не понадобилось. Едва увидев свою кровать, он тут же упал на нее и закрыл глаза. Я стащил с него ботинки и ушел покурить — мне срочно нужно было успокоить нервы.

Когда я вернулся, Том крепко спал.

К вечеру школа гудела от слухов. Все уже знали, что произошел несчастный случай. Туалет на третьем этаже заперли и опечатали, но тело, должно быть, все еще оставалось там — вряд ли его стали бы переносить на глазах у десятков школьников.

Поразмыслив, я решил поговорить с Джейн. В конце концов, погибшая девочка была с их факультета, и Джейн могла что-нибудь знать.

Чтобы попасть в башню Рэйвенкло, нужно было подняться на восьмой этаж, а оттуда — по крутой спиральной лестнице, заканчивавшейся небольшой площадкой. На площадку выходила гладкая полированная дверь без всяких признаков ручки или замочной скважины. Дверной молоток в форме головы орла смотрел на меня неприязненно. Я постучал, но никто не открыл. Вместо этого голова орла вдруг спросила:

— Кто всех побеждает?

— Э-э...

Я в недоумении уставился на нее. Потом вспомнил, как Малсибер рассказывал, что у них в башне нет пароля — чтобы войти, нужно ответить на вопрос. Тогда мне это показалось нелепостью: ведь так любой может проникнуть на факультет. Но теперь я уже не был в этом уверен. Неизвестно, как долго я торчал бы перед входом, если бы, на мое счастье, по лестнице не поднимался какой-то старшекурсник. Услышав вопрос, он небрежно бросил: "Время", и дверь распахнулась перед нами.

Цвета здешней гостиной были праздничные, рождественские — разрисованный созвездиями высокий купол, золотые и серебряные звезды на темно-синем ковре. В застекленных шкафах вдоль стен тянулись ряды книг, а белоснежная статуя Ровены Рэйвенкло улыбалась входящим загадочно и нежно. Но сейчас настроения тут царили совсем не радостные. Собравшись группками, студенты что-то обсуждали приглушенными голосами, а в уголке рыдала светловолосая девочка. Другая, темненькая и решительная, обнимала ее за плечи и уговаривала выпить воды. Остальные толпились вокруг.

— Да успокойся, ты не виновата! Мало ли что говорит профессор Флитвик? Кто мог знать заранее? Если она такая дура, что...

У камина я заметил Джейн, сосредоточенно слушавшую Малсибера, и подошел к ним. Джейн обернулась:

— Привет. Что, тоже пришел за новостями?! У нас сегодня уже перебывало пол-школы.

— Слушай, я просто хотел тебя повидать...

— Расскажи ему, — вмешался Малсибер. — Я пока пойду поговорю со старостой.

Он исчез — то ли из деликатности, то ли и вправду нужно было поговорить. Джейн сказала:

— Пойдем спустимся вниз. Я не хочу здесь ничего обсуждать.

Мы прошли мимо истерично всхлипывавшей девчонки и вышли на спиральную лестницу. Спустились на восьмой этаж, миновали статую Лаклейна Тощего и портрет какой-то толстухи в розовом платье. Идя по коридору, увешанному картинами, Джейн задумчиво касалась рукой позолоченных рам.

— Не сердись, что я так резко ответила. Просто устаешь от всеобщего внимания...

— Так что все-таки случилось?

Она остановилась у окна, задумчиво наматывая кончик косы на палец. Снаружи солнце уже садилось, и темные далекие горы казались вырезанными из картона.

— Ну, ты ведь наверняка уже слышал... Умерла Миртл Фиппс с третьего курса. Пока неизвестно, от чего, но у нас на факультете все думают, что это самоубийство. Говорят, она заперлась в туалете и приняла яд.

— Да?!

Наверное, надо было сделать сочувственное лицо. Но я не мог. Я так обрадовался… Моргана-защитница, неужели мы выкрутимся?!

Я опустил голову, чтобы Джейн не заметила, как мне хочется рассмеяться от счастья. Пришлось сжать кулаки, чтобы заставить себя говорить нормальным тоном.

— А с чего вдруг она решила наложить на себя руки?

— Не знаю. Мы с ней почти не общались, она же на курс младше. Так, виделись в общей гостиной, и все. Некоторые считают, что она боялась провалить экзамены. Но это глупость, конечно, из-за такого никто не станет себя убивать. Может быть, тут другое... Понимаешь, у нас принято подшучивать друг над другом, отпускать разные колкости, устраивать розыгрыши. Бывает, жестокие, что правда, то правда. Но в конце концов от этого есть и своя выгода. По крайней мере, учишься за словом в карман не лазить. А вот Миртл постоянно обижалась и начинала рыдать. Ее так и прозвали: "Плакса Миртл"…

Джейн задумчиво водила пальцем по подоконнику.

— Особенно усердствовала Оливия Хорнби — ты ее, может быть, заметил в общей гостиной. Она просто не давала Миртл проходу. Сегодня за завтраком опять ее дразнила, да так, что та вскочила и выбежала в слезах. Не думаю, что это было какое-то ужасное оскорбление — наверное, просто последняя капля. Но кто же мог подумать, что...

Джейн помолчала, потом заговорила снова:

— Знаешь, мне иногда кажется, что у нас жуткий факультет.

— Брось. Такое могло случиться где угодно.

— Нет. Мы страшные люди, Рэй, честно-честно. Миртл не любили, потому что она была глупая — для нашего факультета, по крайней мере. А еще странная, скучная... Даже сейчас ее никому не жалко. Думаешь, отчего Хорнби рыдает? Да просто боится, что ей что-нибудь будет за то, что довела Миртл. Профессор Флитвик на нее сегодня накричал, а ведь он никогда не повышает голос... Всех прочих интересует только то, какой Миртл приняла яд, да какую дозу, и так далее. Вот уж это, поверь, мы будем обсуждать долго и подробно. И ведь я сама не так уж ее жалею, как может показаться. Скорее, заставляю себя, но на самом деле мне всего лишь любопытно. Что ты молчишь?

Я думал, какое лицо было бы у Джейн, если бы я рассказал ей, что в действительности случилось с Миртл. Наверное, она бы потом ушла и больше никогда со мной не разговаривала. Но никому не сказала бы — отчего-то я был в этом уверен. А может, как ни странно, стала бы расспрашивать о василиске. Студенты Рэйвенкло — вообще особый народ. Меррифот как-то говорила, что из выпускников этого факультета получаются лучшие эксперты-криминалисты. Там, где кто-то другой испытал бы ужас и отвращение, они видят просто "интересный случай", вот и все.

Джейн смотрела на меня выжидательно. Надо было что-то ответить… Я сказал, что не вижу ничего странного в ее чувствах — в конце концов, они с Миртл были едва знакомы. Нес еще какую-то чепуху и чем дальше, тем больше сам злился на погибшую девочку. Ведь неизвестно, когда теперь удастся попасть в подземелье, а время наверняка упущено. Придется писать заказчику, чтоб подождал со змеиной кожей еще полгода, возвращать предоплату… И все из-за какой-то дуры!

Когда я вернулся на факультет, Том уже не спал и сидел на кровати, хлопая глазами. Он полностью протрезвел, только морщился от головной боли. Я пересказал ему услышанное, но он лишь коротко кивнул и сказал: "Хорошо". По его виду было ясно, что на самом деле еще ничего не хорошо.

Спать в этот вечер все легли рано. Эйвери порывался что-то спросить, но вокруг было слишком много посторонних ушей. Розье обрадовался, услышав от меня, что смерть Миртл считают самоубийством, но тут же сплюнул через левое плечо, чтобы не сглазить.

Ночью мне снился кошмар. Я опять был в туалете, и Миртл оседала передо мной на пол, невидяще глядя в пустоту. Я тряс ее, потом пытался оживить. Наконец она делала первый судорожный вдох, начинала кашлять...

Я проснулся невероятно счастливым — но уже через минуту вспомнил, что это просто сон. Глава 36

Когда утром мы поднялись наверх, мне сразу бросилась в глаза огромная колдография Миртл, увитая гирляндой белых роз. В Большом зале флаг Рэйвенкло заменили черным полотнищем, на флаги остальных факультетов прикрепили траурные ленты. Должно быть, при жизни Миртл не могла и мечтать о таком внимании… За завтраком директор объявил, что произошел несчастный случай, и до выяснения его причин студентам запрещается покидать факультеты после восьми вечера. Это было странно и совсем мне не понравилось. Учителя за своим столом переговаривались с озабоченными лицами; Дамблдор, который даже не прикасался к еде, что-то втолковывал Диппету.

Том где-то пропадал и пришел почти к концу завтрака, очень обеспокоенный. Взял гренок, но не ел, а просто крошил на салфетку. Мне и до того кусок в горло не лез, а теперь и подавно, так что я отодвинул тарелку и предложил вернуться на факультет.

Как выяснилось, Том уже успел забежать к Меррифот, и она по секрету поделилась с ним новостями. Накануне в школу прибыл сотрудник Департамента магического правопорядка. Дело было, в общем, рутинное, но все равно закончить его следовало по всем правилам. Поэтому ночью тело Миртл переправили в клинику святого Мунго, где произвели вскрытие — и не нашли никаких следов отравления. Более того, Плакса Миртл при жизни, похоже, была здорова, как вол. И сердце, и легкие у нее были в полном порядке, так что по естественным причинам она умереть не могла. При ней не нашли никакой склянки или пузырька с остатками яда, зато чиновника насторожила пыль на мантии, та самая, что собралась, когда Том пытался реанимировать Миртл в туалете. Ее было слишком много — если бы девочка просто потеряла сознание и упала, мантия бы так не испачкалась.

В аврорате забеспокоились. В школу прислали уже настоящую следственную бригаду. Еще до завтрака авроры успели заново допросить Меррифот и Прингла, а потом собирались взяться за однокурсников Миртл.

Дело принимало нешуточный оборот. Должно быть, Оливии Хорнби сейчас приходилось несладко, но меня эта мысль не приободрила. Мы позвали Нотта и устроили совещание в нашей спальне — Альфард сразу после завтрака ушел в библиотеку, так что говорить можно было относительно спокойно. Том не стал пересказывать остальным подробности, просто сказал, что авроры подозревают убийство. Эйвери, услышав это, весь позеленел и затрясся, как осиновый лист.

— Может, пойти и честно рассказать им про василиска?

— Ничего умнее не придумал? — осадил его Розье. — Хочешь в Азкабан?

— А что тут такого?! Ну, нашли мы змею, ну, не сказали учителям — это ж не преступление!

— Аврорам будешь объяснять! Теперь, когда эта Миртл ее увидела и сыграла в ящик, — очень даже преступление.

— Да не могут они нас посадить!

Эйвери чуть не плакал. Том внимательно смотрел на него, но молчал. А Колин, как нарочно, еще и поддразнивал.

— Ну, конечно, нет. Наоборот, похвалят, еще и дадут какую-нибудь награду за заслуги перед Хогвартсом...

— Лично я никаких тайных комнат не открывал и на парселтанге не разговаривал! —выкрикнул Эйвери высоким, срывающимся голосом. — Это Риддл баловался с василиском, пускай он и отдувается, а мы тут ни при чем!

Том коротко вздохнул, потом одним плавным движением оказался рядом с Эйвери и с размаху ударил его по лицу. Флинт вскочил и схватил его за руку.

— Не надо!

Эйвери судорожно глотал воздух.

— А ну, прекрати истерику, — сдавленным от ярости голосом сказал Том. — Когда ты брал деньги, вырученные за яд, то считал себя очень даже при чем! А теперь, значит, в кусты?!

Эйвери в ужасе смотрел на него.

— Хватит, хватит, — вклинился между ними Розье. — Том, не трогай его!

Том сбросил его руку со своего плеча.

— Была охота связываться... Вот что я вам скажу. Мы все в одной лодке, и выбраться из нее, утопив остальных, не получится!

Он оглядел нас и вдруг негромко засмеялся, но так, что у меня мороз пошел по коже.

— А впрочем, какая разница? Есть еще желающие пойти меня сдать? Так вперед, действуйте! Дверь открыта, я мешать не буду.

— Я не предлагал никого сдавать! — огрызнулся Эйвери.

— Послушай, — Розье силой развернул Тома лицом к себе, — ты сейчас нас очень обижаешь, понял? Тимоти сгоряча так сказал, да и все мы на нервах. Не надо принимать это за чистую монету и делать из нас стукачей.

Том смолчал, и видно было, как он изо всех сил пытается успокоиться.

— Да, ты прав, — сказал он наконец. — Извини, Тимоти.

— Умница, — Розье легонько толкнул его в плечо костяшками пальцев. — Сядь, не дергайся. Заметь, тебя никто не спрашивает, был ты там вчера или не был, и что там вышло. Хотя дураков здесь нет, учти. Но мы ведь всё понимаем. Чем меньше знаешь, тем меньше из тебя смогут вытянуть.

— Прости. Я действительно был не прав, — на щеках Тома вспыхнули красные пятна.

Флинт тоже сел на свое место, переводя настороженный взгляд с одного на другого.

Нотт поправил очки:

— Я предлагаю не паниковать заранее. Лично я абсолютно уверен, что все обойдется. В конце концов, мы с этой девчонкой даже не были знакомы и учились на разных факультетах. С чего бы авроры нас заподозрили? А мысль о василиске им не придет в голову. Следовательно, нам ничего не грозит, и сейчас надо просто вести себя, как обычно. Вот если будем нервничать и вздрагивать при каждом звуке, тогда нас точно возьмут на заметку.

— Разумно, — одобрил Розье и посмотрел на Тома.

Том кивнул. Потом поднялся и сказал:

— Спасибо, Тед. По-моему, все верно. Так и поступим. А это значит, что следствие следствием, но СОВы пока что никто не отменял. Я иду в библиотеку. Колин, пойдешь со мной?

Взяв конспекты, они быстро ушли. Нотт тоже распрощался. Эйвери, все еще во встрепанных чувствах, решил лечь подремать, чтобы успокоиться. Я взял учебник по астрономии и устроился с ним на кровати. Стал читать, надеясь отвлечься, но строчки прыгали перед глазами, и я не мог понять ни единого слова. Всякие Фомальгауты с Антаресами были в триллионах миль от меня.

Маркус сидел за столом с конспектами, но тоже не читал, а просто смотрел в окно, за которым сверкала под солнцем озерная гладь.

До обеда я одолел пять страниц. После обеда вернулся на факультет уже без всякой надежды что-то выучить, но для проформы все-таки открыл учебник, как вдруг в дверь постучали. Мы с Флинтом были в спальне вдвоем, Эйвери еще не пришел. Я крикнул:

— Войдите!

На пороге стоял запыхавшийся второкурсник.

— Флинт, тебя зовет Слагхорн! Срочно!

— Меня? — удивился Маркус.

— Да. Сказал, чтоб ты пришел как можно быстрее!

— Может, что-то насчет экзаменов? — неуверенно предположил я.

Флинт тоже выглядел растерянным. Оглянулся на меня, потом, запинаясь, сказал: "Ну, ладно, я пошел", и покинул спальню.

Я попробовал опять читать, но вскоре оставил попытки и просто лежал на кровати, пялясь в потолок. Время шло, было уже около четырех, а Маркус все не возвращался. Наконец я не выдержал и решил под каким-нибудь предлогом заглянуть к декану. Но кабинет Слагхорна оказался заперт, за дверью было тихо. Я вышел на улицу, прошелся вокруг школы. То тут, то там сидели на траве студенты, наслаждаясь хорошей погодой, но Флинта нигде не было видно.

Почему-то мне это все не нравилось… Стало вдруг жутко — бывают такие приступы иррациональной паники, когда хочется все бросить и убежать, неважно куда, лишь бы подальше. Я вернулся на факультет. Там все было спокойно, в общей гостиной младшие курсы готовились к экзаменам, обложившись учебниками и тетрадями. В нашей спальне был один только Эйвери. Он сказал, что Флинт не возвращался; его конспекты так и остались лежать раскрытыми на столе.

Беспокойство не проходило, наоборот — становилось все сильнее, хоть криком кричи. Я ушел с факультета и поднялся на восьмой этаж, в библиотеку. Маркуса, как и следовало ожидать, там не оказалось. Мне стало совсем не по себе. Я чувствовал себя дурак дураком, рассказывая Тому и Колину о своих странных ощущениях, но они отнеслись к этому очень серьезно.

— Пошли ко мне, — Том поднялся, складывая исписанные пергаменты. — Надо будет слегка прибраться.

Я так нервничал, что еле дождался, пока он сдаст книги библиотекарю. В кабинет ЗОТИ мы направились через южное крыло, чтобы меньше встретить народу по пути. Заперев изнутри дверь, Том отодвинул от стены письменный стол и полез в тайник на его задней панели. Боггарт в столе возмущенно затарахтел ящиками, но Том коротко бросил: «Молчать!», и боггарт мгновенно затих. Остальная нечисть словно затаилась в клетках. Колин, распахнув окно, курил сигарету за сигаретой — мое беспокойство передалось и ему.

Вытащив из тайника то, что касалось нашего подпольного «бизнеса»: списки адресов, письма заказчиков, увесистый кошель с галлеонами, чашу для яда, последний крохотный пакетик волоса единорога, — Том уменьшил все это и спрятал в пустую чернильницу. Потом подумал и отправил туда же свой дневник и кольцо с черным камнем. Колин бросил на кольцо короткий взгляд, но не стал задавать вопросов.

— Куда бы ее деть? — Том задумчиво взвесил чернильницу на ладони.

— Может, отдадим на хранение Вилли? — предложил я. — Ему можно доверять. А если что, у первокурсника никто искать не станет…

— Если что? — быстро переспросил Розье.

Я не ответил, потому что сам не знал, чего опасаюсь. Да и вряд ли он ждал от меня ответа. Наверное, мы уже тогда прекрасно понимали, чего боимся, просто не хотели говорить об этом вслух.

Потом мы вернулись на факультет и обшарили спальню, выискивая все компрометирующее. Розье не без колебания, но все-таки открыл чемодан Флинта, перебрал его вещи. Эйвери наблюдал за нами с суеверным ужасом. Колин нашел у Маркуса мешочек с галлеонами, высыпал на кровать, пересчитал.

— Около тридцати. Слишком много для беженца…

Скрупулезно пересчитав еще раз, он оставил Маркусу два галлеона. Остальную сумму записал на бумажку, чтобы не забыть, и обернулся ко мне:

— Есть чистый носок?

— Лови, — я бросил ему пару серых носков. Колин ссыпал в один из них галлеоны, потом посмотрел на Эйвери:

— И ты тоже сдавай монету. Еще не хватало, чтобы к нам прицепились, откуда деньги…

— Кто прицепится? — спросил Эйвери дрожащим голосом.

Как и я полчаса назад, Розье не удостоил его ответом.

В тот же носок отправилась и вся моя наличность. Том уменьшил и бросил туда же жестяную коробку из-под печенья, в которой хранилась факультетская касса, а также блокнотик с записями о приходах и расходах. Потом, когда мы убедились, что в спальне не осталось ничего потенциально опасного, даже клочка бумаги, я отправился разыскивать Трэверса.

Вилли сидел в общей гостиной, подперев щеку рукой, и смотрел в стену. Перед ним лежал раскрытый учебник, но, судя по мечтательному выражению лица и по тетрадке, разрисованной рыцарями и крепостями, мысли Трэверса витали очень далеко от трансфигурации. Я тронул его за плечо и сказал, что его зовет Риддл. Вилли сначала просиял, но потом задумался и осторожно спросил, в каком настроении Том. Мне стало интересно.

— А если я скажу, что в плохом, что ты будешь делать?

— Все равно пойду, — сказал Вилли со вздохом. — Просто… лучше приготовиться заранее.

Когда мы вошли, Том сидел на своей кровати. Протянув Трэверсу носок с деньгами и чернильницу, он спросил:

— Уильям, ты мог бы спрятать это куда-нибудь, где никто не найдет и не увидит? Потом вернешь мне, когда я попрошу.

— Конечно, — Вилли чуть не уронил чернильницу. — Тяжелая какая! А это новая игра?

— Нет, — Том внимательно смотрел ему в глаза. — Боюсь, что на этот раз все по-настоящему.

— У нас неприятности? — тихо спросил Вилли.

Сказав «у нас», он сильно покраснел и скомкал конец фразы. Словно боялся, что над ним сейчас посмеются за то, что он так смело причислил себя к взрослой мужской компании.

Но Том остался серьезен.

— Пока нет. Но все может случиться. Я пока не могу сказать тебе, что происходит, просто надо проявить осторожность. И еще, Уильям, — я бы просил тебя и твоих ребят организовать днем дежурство в общей гостиной. В ближайшее время, пока нет экзаменов, кто-нибудь с первого курса всегда должен присутствовать на факультете. Если у нас появятся гости — любые посторонние люди, — не надо с ними разговаривать или что-то предпринимать, нужно просто запомнить, кто это был, с кем они беседовали и что делали. Потом ты мне доложишь. Хорошо? Я могу на тебя рассчитывать?

— Конечно, — Вилли счастливо смотрел ему в глаза.

— Спасибо, — все так же серьезно ответил Том. — Тогда сегодня в девять вечера я жду первый отчет. А сейчас ты можешь идти.

В факультетскую гостиную Маркус вернулся лишь после семи вечера. Он выглядел страшно уставшим, как будто больным. Я до того никогда не видел, чтобы человек так переменился за несколько часов. Маркус показал взглядом на вход в спальни, но Том покачал головой и повел нас в подсобку кабинета ЗОТИ.

Войдя туда, Флинт сдвинул в сторону учебники, лежавшие на раскладушке Тома, сел на нее и свесил голову.

— Где ты был? — требовательно спросил Розье. — Что случилось?

Я достал сигареты и закурил, глядя в окно.

— Меня допрашивали авроры, — сказал Маркус еле слышно. — Я, оказывается, главный подозреваемый. Вот.

Стало совсем тихо, слышен был только плеск воды в аквариуме гриндилоу.

— Бред! — сказал наконец Розье. Но убежденности в его голосе не было. В конце концов, чего-то такого мы и ожидали.

Маркус пожал плечами. Волосы у него разлохматились, руки, торчавшие из рукавов слишком короткой рубашки, заметно дрожали.

— Я же немец. Этого достаточно. Понятное дело, они за меня ухватились. Полдня мурыжили, по сто раз повторяли одни и те же вопросы, пытались подловить на чем-нибудь. Я им объяснял, что в глаза не видел эту девчонку, что до вчерашнего дня даже имени ее не знал. Сдуру ляпнул, что близко не подходил к этому туалету, — они как встрепенутся! "А откуда ты знаешь, что она умерла в туалете? Мы тебе об этом не говорили". "Да вся школа знает", — отвечаю. Потом стали выяснять, что я делал вчера. Я честно сказал, что спал. "А почему? Это странно — ложиться среди бела дня, тебе не кажется?". "Нет, — говорю, — не кажется. У меня не было экзамена, вот и решил отоспаться за всю неделю". Но это их как-то не убедило. Пристали: кто может подтвердить твои слова? Никто, отвечаю, я был один в спальне...

— Мы можем подтвердить, — перебил его Розье. — Скажем, что заходили на факультет и видели, как ты дрых.

— Не поможет, — Маркус вяло отмахнулся. — Решат, что мы сговорились. Понимаете, они уверены на все сто, что это я ее убил. Я им говорю: «Проверьте мою палочку, на ней нет запрещенных заклятий», а они: «Мы все выясним, не волнуйся», — и так противно улыбаются... Еще про того парня спрашивали, ну, который окаменел. Оказывается, и он, и эта Миртл — маглорожденные. «Тебе, — спрашивают, — не кажется странным, что оба раза нападали на маглорожденных? Уж не для того ли, чтобы вбить клин между волшебниками и прочим населением в разгар войны? Противнику это было бы очень на руку…». Я сказал, что понятия не имею. «Ты знаешь, кто напал на Литтона? А где ты сам был в это время? Тебя навещают в школе родственники или знакомые? Кто-нибудь из них приезжает в Хогсмид, когда у тебя выходной?». И опять, и опять по кругу, чтоб поймать меня на том, что я-де кому-то передаю информацию из школы. Потом один говорит: «А ты знаешь, что за шпионаж и терроризм полагается поцелуй дементора? Даже для несовершеннолетних — время-то военное! Так что, если хочешь нам что-нибудь честно рассказать, лучше не тяни с этим…».

Маркус не выдержал и со всхлипом закрыл лицо руками.

Розье растерянно оглянулся на нас, потом неловко похлопал Флинта по плечу.

— Маркус… Да что за черт возьми! Не раскисай, слышишь? Они же тебя просто-напросто пугают, чтоб ты сломался и подписал, что сказано. Это все чушь собачья, высосано из пальца! У них нет никаких доказательств…

Том сел перед Флинтом на корточки и протянул ему стакан, в котором плескалось на два пальца огневиски, — из той бутылки, что мы не допили накануне.

— Нет доказательств, так будет, — Маркус вытер лицо рукавом и залпом выпил виски. Потом взял у меня сигарету. — Они вызвали легилимента. Послезавтра утром приедет.

Том сильно вздрогнул. Флинт жадно затянулся дымом и тут же закашлялся.

— Что значит «легилимента»? — спросил я. — Маркус, ты несовершеннолетний. Они не могут подвергать тебя легилименции без согласия родителей.

— Там был Дамблдор. Он подписал разрешение, — сказал Флинт, глядя в пол. — Сказал, что как заместитель директора имеет на это право.

— Какого черта он лезет не в свое дело? — взвился Розье.

— Зря ты так, — у Маркуса сильно дрожали руки. — Дамблдор, если хочешь знать, был единственный, кто меня защищал. Он сразу сказал, что не верит в это и что я не могу быть шпионом. Если бы не он, меня, может, уже увели бы в наручниках.

— А что Слагхорн? — спросил я. — Тебя же при нем допрашивали, разве нет?

— Да. Но он только пялился на меня, как на чудовище. Все время повторял: какой ужас, какой ужас, он, мол, даже представить себе такого не мог… Трясется за свою шкуру, боится, как бы его самого в чем-нибудь не обвинили.

— Вот сволочь! — сказал Розье сквозь зубы.

В дверь подсобки громко постучали. Том так резко обернулся, словно ожидал прямо сейчас увидеть авроров.

— Войдите!

На пороге стояла раскрасневшаяся Минерва. Она быстро дышала, будто пробежала бегом всю дорогу от гриффиндорской башни. Торопливо кивнула нам, прошла к раскладушке и села рядом с Флинтом, обняв его за плечи:

— Маркус, как ты? Это такой ужас… Я только что узнала...

— Что, — спросил Флинт, поднимая голову и невесело улыбаясь, — по школе уже пошли слухи?

Минерва возмущенно отбросила волосы со лба.

— Какая разница, что говорят? Мы-то знаем, что это неправда. То, как ведут себя авроры, просто мерзко! Чем они, спрашивается, лучше тайной полиции Гриндельвальда?! Я говорила с профессором Дамблдором, он сказал, что поможет. Он ведь член Визенгамота, он будет тебя защищать...

— Минни, — раздраженно спросил Том, — а почему ты так уверена, что Дамблдор говорил искренне? Ты что, не слыхала про старую игру в доброго и злого следователя?

— Что? — она удивленно посмотрела на него и уже хотела было возразить, но тут дверь опять открылась, и вошла Меррифот. Эйвери вскочил со стула, но Меррифот махнула ему рукой:

— Да сиди, сиди. Я так и думала, что у вас тут военный совет. Только вот что, ребята, — быстренько затушите сигареты и уберите бутылку. Будем считать, что я ничего не заметила. Маркус, профессор Слагхорн рассказал мне о том, что случилось…

— Вы должны вмешаться, — Минерва с надеждой посмотрела на нее. — Вы же знаете этих авроров, они ваши бывшие ученики. Вы можете объяснить им, что...

Меррифот тяжело опустилась в наколдованное Томом кресло. В тесной подсобке теперь было и вовсе не развернуться. Розье, привалившись спиной к шкафу, напряженно слушал разговор. Том, стоявший за креслом Меррифот, рассеянно смотрел на клетку с кикиморой и, казалось, думал о чем-то совсем постороннем.

— Минни, беспокоиться рано, — низкий глуховатый голос преподавательницы ЗОТИ звучал так привычно, так успокоительно. — Флинту пока ничего не грозит. Наоборот, даже лучше, что приедет легилимент. Маркус, пойми, авроры не звери и ничего не имеют против тебя лично. Они просто делают свою работу. Легилименция подтвердит, что ты невиновен, и ты забудешь обо всем, как о страшном сне.

— Почему они вообще вцепились в него? — опять вмешалась Минерва. — Пока они тратят время, настоящий убийца гуляет по школе!

— Минни, — Меррифот похлопала ее по руке, — авроры знают, что делают. Преступника обязательно разоблачат, будь уверена. А мы с вами должны помогать следствию, так что ты, Маркус, тоже будь умницей и ничего не бойся.

Флинт сглотнул. Слова Меррифот его ни капельки не успокоили.

— Профессор, — сказал я, поразившись тому, как хрипло и странно звучит со стороны мой голос, — но ведь это очень ненадежная процедура... Я читал, что многое зависит от мастерства легилимента и от того, как трактовать увиденное. Иногда воспоминаниям вообще нельзя доверять, если у человека, например, шизофрения или что-то такое...

Эта дурацкая реплика разрядила обстановку — все расхохотались. Нервное напряжение немного спало.

— К счастью, Маркус не страдает шизофренией, — сказала Меррифот, все еще улыбаясь. — Поверь мне, ни один легилимент не увидит в его воспоминаниях того, чего там нет. Так что все будет в порядке.

Она грузно поднялась, опираясь на поручень кресла.

— Ладно, ребята, пора расходиться. Вы не забыли про комендантский час? Я пойду к себе, а вы ступайте-ка на факультет, нечего болтаться по школе вечером. Том, не вздумай сегодня здесь ночевать, понял? Это может быть опасно. Спокойной ночи, мальчики. Минерва, пойдем, я провожу тебя до гриффиндорской башни — так, на всякий случай.

— Я сам ее провожу, — Том отодвинул кресло. — Не беспокойтесь, профессор, со мной ничего не случится.

Минерва, уходя, ободряюще улыбнулась Флинту. Едва звуки голосов затихли в коридоре, Розье захлопнул дверь подсобки и обернулся к нам.

— Ребята, — сказал Маркус, глядя в пол, — я не смогу спрятать Сьюзи от легилимента. Простите. Это все из-за того, что я немец. Получается, я всех подставил… Но если честно, мне уже все равно. Лучше пойти под суд за василиска, чем за шпионаж.

— А я не хочу! — истерично выкрикнул Эйвери. — Ни за то, ни за другое! Что вы все сидите, сложа руки, надо же что-то делать, хоть что-нибудь!

— Да успокойся ты! Еще никого никуда не сажают! — это уже был Розье.

Тут мы все принялись орать друг на друга. Страсти все больше накалялись. Наконец вернулся Том и остановился на пороге, молча глядя на нас.

— Скажи, что мне делать? — с тоской спросил его Флинт.

— Ничего, — Том пожал плечами. — Пускай легилимент снимет с тебя воспоминания, а дальше уж мои и только мои проблемы. В конце концов, это именно я нашел Сьюзи, вы здесь ни при чем. Если будут допрашивать — заявите, что знали о василиске, что убеждали меня не выпускать его или рассказать учителям, но я не послушался. А вы сами никому ничего не сказали, потому что я вам угрожал. Это будет основная версия. Я потом еще Нотта предупрежу.

— Я ничего такого говорить не буду, — огрызнулся Розье.

— Придется, — возразил Том. — Еще не хватало, чтобы я всех за собой утянул.

Маркус сжал голову руками.

— Может, еще можно что-нибудь придумать?

— Я попробую, — пообещал Том. — Но если не получится — просто успокойся. Пускай будет, что будет. А теперь пошли на факультет, спать пора.

Он собрал учебники с раскладушки, сунул их в сумку вместе с пижамой и зубной щеткой, закрыл окно. Мы подождали в коридоре, пока он запрет дверь, а потом вместе двинулись вниз, в подземелья.

В вестибюле, скупо освещенном газовыми лампами, дежурил молодой, коротко стриженный аврор. Остановив нас, он хмуро спросил, кто мы такие и какого черта бродим по школе после отбоя.

— Вообще-то мы тут учимся, — раздраженно ответил Розье. — Так что имеем полное право ходить по коридорам.

— А про запрет выходить после восьми вечера ты не слышал, умник? Вот я вас сейчас отведу к директору, пускай разбирается!

— Погодите, — сказал кто-то.

Обернувшись, мы увидели Дамблдора. Он неторопливо спускался по лестнице, доброжелательно улыбаясь аврору.

— Добрый вечер, Фоули. Рад тебя видеть. Выпуск 1935 года, если не ошибаюсь?

— Здравствуйте, профессор, — аврор расплылся в улыбке. — Вот уж не думал, что вы меня помните.

— Как же не помнить? — Дамблдор весело блеснул стеклами очков. — Разве не ты у меня на уроке превратил все книги в шкафу в летучих мышей? Изящное было колдовство, хотя, боюсь, девочки с твоего курса его не оценили.

— Вообще-то это мы вдвоем с Каспаром Краучем, — скромно уточнил аврор. — Простите, профессор, но у нас тут маленькая проблема... Вот эти голубчики разгуливали по школе после комендантского часа. Что прикажете с ними делать?

— Добрый вечер, мальчики, — Дамблдор словно только что нас увидел. — И кто же здесь? Розье, Лестрейндж, Эйвери... Ага, еще Риддл и Флинт.

Услышав фамилию Маркуса, Фоули обернулся и бросил на него неприязненный взгляд. Колин отодвинул Маркуса плечом и хмуро уставился на аврора.

— Ну что ж, это все прекрасные студенты, — Дамблдор по-прежнему беззаботно улыбался. — Не думаю, Фоули, что их можно в чем-то подозревать. Разве что в желании тайком покурить — увы, чем дальше, тем больше в Хогвартсе распространяется эта вредная привычка.

Он посмотрел на меня.

— Думаю, Фоули, мы можем их спокойно отпустить. Кстати... Том, я вижу, ты стал старостой? Прими мои поздравления.

— Спасибо, профессор, — Том вежливо наклонил голову.

— Ну, вот видишь, — Дамблдор опять посмотрел на аврора. — Вряд ли староста может быть в чем-то замешан.

Потом он повернулся к нам:

— Но все же разгуливать по школе после отбоя и вправду небезопасно, так что я надеюсь, мальчики, что вы больше не будете так делать. Можете идти.

Пока мы шли через холл, у меня было четкое ощущение, что Дамблдор смотрит нам вслед. Но оборачиваться и проверять я не рискнул. А когда мы уже подходили к факультету, сзади послышались шаги. Оказалось, это опять был Фоули. Он ничего не сказал, но, дождавшись, когда все войдут внутрь, занял пост у входа в нашу гостиную. Его хмурый взгляд был последним, что я увидел, закрывая дверь.

Продолжить разговор на факультете не удалось — в спальне был Альфард, при котором распространяться о наших делах не стоило. Мне, правда, показалось, что он о чем-то догадывался, но молчал. Только заверил Маркуса, что, если его попробуют арестовать, Блэки вмешаются — как-никак Флинты с ними в родстве.

Я, признаться, в это не поверил. Что бы Альфард ни говорил, старшие Блэки могли быть другого мнения. Очень им нужен родственничек-немец, да еще замешанный в убийстве...

Но в любом случае Маркусу легче не стало. Он был уверен, что это Дамблдор отправил аврора к нашей гостиной и приказал следить за подозреваемым.

— Значит, на самом деле Дамблдор тоже против меня. Теперь точно конец…

Колин пытался уверить его, что еще не все пропало, но получалось не слишком убедительно. Я уже не мог все это переносить, поэтому взял полотенце и ушел в умывальную, где бесконечно долго чистил зубы — лишь бы не идти в спальню и никого не видеть и не слышать.

Когда я наконец вернулся, Маркус уже лежал, укрывшись с головой одеялом. Колин спрятался за задернутым пологом кровати, Том тоже улегся и даже закрыл глаза, хотя я был совершенно уверен, что он не спит. Эйвери еще возился, разыскивая что-то в чемодане, а Альфард, устроившись в постели и подперев голову рукой, читал учебник по астрономии.

Я тоже забрался под одеяло и сделал вид, что сплю. Вскоре в комнате стало тихо — слышался только шелест страниц и потрескивание свечи. Интересно, Блэк когда-нибудь ляжет? Или будет до утра наслаждаться описанием звездного неба? Эйвери заворочался на своей кровати, потом затих и стал похрапывать.

Я пытался мысленно прокрутить события последних дней и найти какой-то выход, но в мыслях была полная пустота. Все больше меня охватывало тупое отчаяние. Я представления не имел, как мы выкрутимся. Вот Маркуса посмотрит легилимент, потом вызовут и допросят Тома, а нас привлекут как подельников. В воображении мелькали картинки — суд, представлявшийся мне толпой безликих людей в красных мантиях, приговор и жалобный хруст палочки, которую судебный исполнитель сломает над моей головой…

В конце концов я заснул, причем мгновенно, словно провалился в яму. Должно быть, сработал инстинкт самосохранения, чтобы не дать мне сойти с ума.

Проснулся я от того, что кто-то тряс меня за плечо. В спальне было темно, хоть глаз выколи. Значит, сейчас около трех часов ночи. Скоро уже начнет светать — в июне на севере ночи короткие.

— Пошли, — почти неслышно прошептал Том мне на ухо.

Я откинул одеяло и сел, протирая глаза кулаками. Со всех сторон слышалось только глубокое дыхание остальных; Эйвери громко сопел во сне. Я нащупал на полу ботинки, надел халат и на цыпочках вышел из спальни вслед за Томом. В коридоре эльф протирал пол, но при виде нас мгновенно исчез вместе с ведром и шваброй. В гостиной при нашем появлении зажглось несколько ламп, но углы помещения тонули в темноте.

Том прошел по комнате, тщательно устанавливая заглушающие заклятия.

— Я вообще-то хотел пойти поговорить где-нибудь в укромном месте. Например, в лаборатории Слагхорна, у меня есть запасной ключ. Но теперь из-за этого аврора никуда не выйдешь...

Кто-то из портретов на стенах громко всхрапнул; остальные сонно моргали на свет и ворчали, что им не дают спать.

— Они нас не услышат? — спросил я, разжигая огонь в камине.

— Нет, если не подходить слишком близко.

Я все никак не мог проснуться, зато Том расхаживал по гостиной, словно зверь по клетке. Потом остановился, глядя на огонь, и спросил:

— Ты знаешь, что он легилимент?

— Кто? — я пока еще туго соображал

— Дамблдор, кто же еще?! Причем такой же, как я. Ему не нужно вторгаться в чужие мысли — он их просто слышит.

— Ты уверен? — осторожно спросил я. — В "Основах ментальной магии" говорилось, что это очень редкая способность...

— Рэй, я знаю! Что-что, а "Основы ментальной магии" я вызубрил наизусть! Может быть, их авторы ошибаются, и это встречается чаще, чем они думают. Но в любом случае — почему бы нет? Дамблдор, знаешь ли, волшебник не из последних. Я понял, что он считывает чужие мысли, едва увидел его на лестнице. Мы ведь еще ни разу не оказывались так близко друг от друга с тех пор, как он вернулся в школу. Это было все равно что... Ну, как если бы рядом поставили два радиоприемника, и они временами создавали друг другу помехи. Рыбак рыбака видит издалека, что тут еще скажешь. Уже потом я почувствовал прикосновение к своим мыслям, очень легкое, надо сказать. Он, оказывается, деликатен, наш господин заместитель директора.

Последние слова Том точно выплюнул.

— Ты защитился?

— Нет. Опасно. Просто старался ни о чем не думать. Стоял и смотрел на мраморную плиту на полу, какие на ней трещины, какой рисунок... Как ты думаешь, отчего бы я иначе молчал, словно воды в рот набрал? Чуть позже Дамблдор попытался меня "зацепить" и сказал первое, что пришло в голову. «Ты стал старостой, поздравляю», — передразнил его Том. — Как будто он еще на экзамене по ЗОТИ не рассмотрел чертов значок! Лишь бы заставить меня о чем-нибудь подумать, «раскрыться»… Я сам иногда так делаю, если мысли другого человека плохо слышны. Не знаю, что именно ему удалось считать, ну да это и неважно. Того, что он "услышал" у всех остальных, хватит за глаза.

Я не знал, что ответить. Дамблдор — член Визенгамота, и ему ничего не стоило, пользуясь своим влиянием, намекнуть аврорам, в каком направлении искать. Теперь уже было совершенно все равно, пройдет Маркус Флинт легилименцию или нет.

— Еще и отправил сюда этого Фоули, — зло сказал Том. — Ничего не скажешь, красивый намек. Мол, не дергайся, мальчик, уйти тебе не удастся.

— Ты хотел сказать — нам не удастся?

— Что я хотел, то и сказал! Рэй, тебе надо держаться той же линии, что и остальным: мол, тебя заставили, вынудили, угрожали, запугивали и все такое. Тогда, если повезет, оставят в покое и вообще не станут привлекать по этому делу. Я все возьму на себя. Нечего лезть в соучастники и проявлять неуместное благородство...

Том усмехнулся.

— Ты мне на свободе больше пригодишься. Кто-то же должен отправлять мне передачи в Азкабан.

— Не городи чепухи. Это убийство по неосторожности, а ты несовершеннолетний. Может, даже на Азкабан не потянет. Сломанная палочка и запрет колдовать на какой-то срок, вот и все.

— Что ж, — задумчиво сказал Том. — Само по себе это еще ничего. В конце концов, палочку можно купить и незарегистрированную. Где-нибудь из-под полы на черном рынке.

Я подумал, что так-то оно так, но в любом случае приговор означал бы, что у Тома больше нет будущего. Можно забыть о карьере, о преподавании...

— Да брось, — сказал Том, отвечая на мои не высказанные вслух мысли. — Ну, вышвырнут меня из нормального мира. Так ведь и в Ночном переулке можно многого достичь, если умеючи. Уж ты-то знаешь. Нет, меня пугает другое: "убийство по неосторожности"... Рэй, а как я докажу, что это была случайность? Что я, скажем, не натравил на Миртл василиска?

— Легили... — начал я и осекся.

— Именно, — сказал Том, внимательно глядя на меня. — Они захотят провести сеанс легилименции. И ты отлично знаешь, что тогда выйдет наружу.

— Ты же ничего не помнишь о Риддлах!

— Я читал свой дневник и это воспоминание вряд ли смогу скрыть. Ты же в курсе, какой из меня паршивый окклюмент. А память нельзя подчищать бесконечно.

Я поймал себя на том, что грызу ногти. Да, зря я так поторопился возвращать ему дневник... Но теперь уже ничего не поправишь.

— Может, они не станут так глубоко копать?

— Кто знает... Известно, что Тайную комнату способен открыть только наследник Слизерина. Кто-нибудь вспомнит, что из его потомков в наши дни остались одни Гонты, доберется до родства...

— Том, дело закрыто почти год назад. Думаешь, кто-то станет его ворошить?

— Я не хочу рисковать. Как только я окажусь в лапах авроров, у меня не будет возможности сбежать.

— Кажется, ее уже нет, — сказал я.

Том внимательно посмотрел на меня, склонив голову набок.

— У меня была мысль сделать так, чтобы Маркус... исчез. Ну, ты понимаешь. Чтобы все думали, будто он сбежал. Авроры бы за это ухватились — раз скрылся, значит, он-то и есть преступник. Вот и пусть бы искали его по всей Британии. Понимаешь?

Тут и в самом деле все было понятно. Дело-то нехитрое. Выждать момент, когда не будет посторонних глаз. Оглушить Флинта и использовать его палочку, чтобы на своей не осталось следов авады. Потом трансфигурировать и спрятать тело…

Сама идея должна была бы вызвать у меня отвращение — однако вместо этого я подумал, что, если понадобится, не просто помогу убить Маркуса, но еще и сделаю это собственными руками. Он был моим однокурсником и даже другом, но между ним и Томом я однозначно выбрал бы Тома.

Какое-то время мы молча смотрели друг на друга.

— Нет, — сказал я наконец. — Во-первых, слишком мало времени на подготовку, прокололись бы где-нибудь, и все. Во-вторых, наши могли бы догадаться. А Маркус — это, знаешь ли, совсем не то, что какая-то девчонка с чужого факультета. В-третьих, аврор на посту меняет дело…

— Я знаю, — кивнул Том. — Дамблдор все предусмотрел. Могу поспорить, что меня завтра не выпустят отсюда. Так, на всякий случай, чтоб не ударился в бега…

— Стоп!

Я, наверное, слишком резко прервал его, но иначе не мог — боялся упустить мысль.

— В чем дело?

— Ты сказал, что Дамблдор все предусмотрел. Но что именно — «все»?

Я сцепил пальцы, чтобы лучше сосредоточиться.

— А с чего вдруг мы решили, что аврор у входа на факультет сторожит тебя? А если все же Маркуса?

— Да хоть самого Слизерина! Какая разница? Я почти уверен, что Дамблдор уже договорился, чтобы никого не выпускали с территории школы и перекрыли каминную сеть...

— Я не о том. Вот смотри: легилименцию нельзя использовать, когда тебе вздумается, так ведь? Вторгаться в мысли других людей, если ты не штатный сотрудник аврората, строго запрещено.

— Можешь мне не рассказывать, я в курсе.

— Так ведь и Дамблдор в курсе! Представляешь, если выяснится, что он незаконно считывал наши мысли и дал наводку аврорам? Любой адвокат в это вцепится и развалит дело в суде. Именно поэтому Дамблдору нужен Маркус, потому что на него уже выписано постановление. Он ценный свидетель, и аврор у двери охраняет именно его! Скажи, ты думал сегодня о том, что Маркусу нужно... исчезнуть?

— Да. Весь вечер.

— Вот именно! Дамблдор мог это услышать, когда "зацепил" тебя. Пускай смутно, но все равно это его насторожило. Поэтому он и приставил к нам аврора, чтобы защитить Флинта...

— Да еще и намеренно сделал это так, чтобы все увидели, — закончил мою мысль Том. — Ясно же, что теперь Маркусу никто ничего не сделает, потому что не удастся незаметно спрятать тело.

— Вот! — сказал я с торжеством.

— И что это нам даст? — охладил он мой пыл.

— Пока не знаю. Но если завтра утром Флинта попросят не покидать факультет, значит, мы были правы.

— Разве от этого легче?

Том опять остановился у камина и сжал голову ладонями.

— До чего болит... Не могу сосредоточиться. Все как в тумане. У тебя, случаем, нет чего-нибудь сладкого?

Я покачал головой.

— А как ты думаешь, если позвать какого-нибудь эльфа...

Я сделал глубокий выдох, потом постарался напустить на себя спокойный и беззаботный вид и только после этого трижды хлопнул в ладоши. Прошло секунд пятнадцать, прежде чем с негромким треском посреди гостиной появился Брауни, один из тех эльфов, что когда-то угощали меня лепешками во время ночных бдений.

— Что желаете, мастер Рэйналф? — спросил он и добавил вполголоса: — Опять полуночничают, да еще других от дела отрывают, а у нас сейчас и так хлопот полон рот, в школу-то вон сколько чужих понаехало...

Брауни был уже очень стар, он работал в Хогвартсе чуть ли не полсотни лет, так что чувствовал себя в своем праве и не собирался заискивать перед студентами. Я изобразил раскаяние.

— Прости, пожалуйста. Ужасно рад тебя видеть. Послушай, ты не мог бы принести нам чего-нибудь сладкого? Очень прошу.

— Есть только варенье, — ворчливо заявил Брауни, — но это к завтраку, а на всю школу разве что десять банок и осталось. Если хотите, так могу подать, но только профессор Диппет будут недовольны.

— Ненавижу варенье, — поморщился Том. — Принеси просто хлеба, ладно?

— Слушаюсь, — сказал Брауни, кланяясь, и буркнул себе под нос: — Еще всякий полукровка мне тут не указывал...

Через полминуты он вернулся и почти что швырнул на стол блюдце, где на белоснежной салфетке лежал тонюсенький ломтик хлеба. Потом поспешно поклонился и опять растворился в воздухе.

Том невесело улыбнулся, взял хлеб и стал жевать, откусывая крохотные кусочки.

— Давай подумаем. Если Дамблдору нужен именно Флинт, мы можем как-нибудь обернуть это себе на пользу?

— Э-э... Ну, как минимум, у нас есть отсрочка на сутки. Слушай, а ты не можешь сделать свой "шаг в сторону"?

Том задумался, обгрызая корочку.

— Не знаю. Скорее всего, нет. Это стало очень сложно, я, наверное, слишком взрослый для такого. И потом, понимаешь, мне кажется, что я и без того сделал их слишком много. А реальность — она вроде ткани. Если бесконечно растягивать, порвется, и тогда вообще неизвестно, что будет. Я ее, должно быть, уже и так натянул предостаточно. Теперь она возвращается обратно, садится, как сукно после стирки. Поэтому на меня сыплются неудачи… Черт, не могу лучше объяснить.

— Да я и так примерно понял…

— Может, опередить события и продемонстрировать аврорам Сьюзи? — спросил Том, задумчиво глядя в камин. — В смысле, устроить так, чтобы они ее увидели… Если кто-то из них при этом умрет, так невелика потеря. Зато стало бы ясно, от чего именно погибла Миртл, и нас оставили бы в покое.

Идея была заманчивая, но, подумав, я покачал головой.

— Рискованно. Начнут докапываться, откуда взялся василиск, да где он раньше умудрялся прятаться. А ты змееуст, об этом вся школа знает… Думаешь, следствие не заинтересуется таким совпадением?

— Да, наверное. Подумать только, какая насмешка судьбы! Это ведь и вправду был несчастный случай, но мы никак не можем натолкнуть авроров на эту мысль, не выдав себя! Хотя… Что-то в этом есть…

Он вдруг закрыл лицо руками.

— Что с тобой?

— Думаю. Если нельзя показать следствию настоящего виновника, значит, надо организовать другого. Правильно? Предположим, какое-нибудь животное из Запретного леса пробралось в школу, напало на Миртл...

— И потом сбежало, — закончил я за него. — В туалете ведь было открыто окно.

— Вот именно.

— А какие животные, кроме василиска, могут убивать мгновенно и без видимых следов?

— Я как раз пытаюсь вспомнить. Пока на ум приходят только нунду и летаплащ…

— А что-нибудь попроще? Мы вряд ли успеем за сутки побывать в Африке, поймать нунду и притащить сюда.

Том напряженно думал, кусая губы.

— Черт побери, да неужели в Запретном лесу нет ни одной по-настоящему опасной твари?

— Спроси у Хагрида.

Он вздрогнул и уставился на меня, как на привидение.

— Что случилось?

— У Хагрида, — медленно повторил он. — У Хагрида...

Глава 37

На следующее утро я с трудом проснулся. Мелькнула смутная мысль, что я теперь не смогу смотреть в глаза Маркусу, — оказалось, что ничего подобного. Очень даже смог. Даже интересно стало: если бы мы действительно решили от него избавиться, как долго я бы это переживал? Или сразу же забыл бы, занятый более важными проблемами?

Том, едва продрав глаза, сказал, что нас сегодня, по всей вероятности, будут допрашивать, и предложил согласовать показания — кто где был в пятницу и чем занимался. Когда мы закончили, Альфард как-то очень быстро ушел из спальни, будто намеренно давал остальным возможность поговорить. Я уже был настолько уверен, что он все знает, что чуть не остановил его, — какая теперь разница? Но вовремя спохватился.

Эйвери нервничал больше всех. Том подсел к нему, извинился за вчерашнее, а потом долго с ним о чем-то шептался. Своей цели он достиг — Эйвери успокоился и даже выучил, что будет говорить аврорам.

Мне страшно хотелось узнать, что у Тома на уме. Ночью он быстро свернул разговор, но видно было, что у него появилась какая-то мысль, иначе мы просидели бы до утра. Однако рассказывать он ничего не желал и всячески уходил от ответа. Возможно, он был прав. В конце концов, меньше знаешь — крепче спишь.

Как мы и предполагали, Маркуса действительно не выпустили на завтрак. Дежуривший у двери аврор — другой, не Фоули, — вежливо, но твердо попросил его оставаться на факультете. Флинт не стал спорить, только махнул рукой и повернул обратно.

А сразу после завтрака к нам подошел Слагхорн. Было заметно, что он сильно не в духе; во всяком случае, с нами он заговорил так холодно, словно мы были его личными врагами.

— Мальчики, вы сейчас пойдете со мной.

— Мы хотели отнести Флинту поесть, — запротестовал Колин.

— Я уже попросил Руквуда это сделать. Идемте!

Нас отвели на пятый этаж, в пустой класс, где у стены сиротливо жалось несколько стульев. Попросили показать содержимое портфелей и карманов, потом оставили под присмотром аврора, который не разрешал нам разговаривать. Слагхорн удалился в соседнюю комнату, откуда доносились приглушенные голоса, потом вышел и, стоя на пороге, переспросил: "Так вы хотите начать с Эйвери?". Но в этот момент неожиданно поднялся Альфард:

— Я пойду первым, если позволите, профессор.

Слагхорн посмотрел на него недоуменно.

— Вообще-то это не я решаю...

Альфард, не отвечая, уже прошел мимо него.

Время тянулось ужасающе медленно. Блэка допрашивали, наверное, с полчаса, а нам не позволяли перекинуться даже словечком. В соседней комнате, по всей вероятности, стояло заглушающее заклятие, так что и оттуда не доносилось ни звука. Наконец Альфард вышел, очень спокойный. После него вызвали Эйвери, который, вернувшись, украдкой показал нам оттопыренный большой палец — мол, все нормально. За ним последовал Розье, которого продержали дольше всех. Наконец дверь распахнулась, и мы услышали голос Колина — он кричал на кого-то:

— У меня отец пропал без вести на войне, а вы намекаете, что я со шпионом связался?! Да как вы смеете? Пока другие воюют, вы тут заговоры выискиваете, чтобы получить очередную медальку! Чертовы тыловые крысы!

Он так хлопнул дверью, что с потолка посыпалась штукатурка, и быстро ушел, ни на кого не глядя.

— Лестрейндж, — раздалось в комнате.

Я сделал глубокий вдох и шагнул в допросную.

Обстановка внутри до ужаса напоминала экзамен. За столом ждал усатый аврор в форменной мантии, перед которым были разложены листы бумаги, почти как билеты с заданиями. Рядом в мягком кресле сидел Слагхорн, с другой стороны — Дамблдор. В углу на краешке твердого стула пристроился широкоплечий мужчина в видавшей виды поношенной мантии. По загоревшей до черноты шее и широким, мозолистым ладоням я принял бы его скорее за работника фермы по разведению гиппогрифов, чем за аврора. Выдавал его только взгляд, слишком острый и внимательный для сельского жителя.

— Садись, — хмуро сказал первый аврор, кивнув на стул.

Я сел. Руки у меня дрожали, в горле пересохло, но я даже не пытался это скрывать. В книгах, если человек бледнеет при виде следователя и боится смотреть ему в глаза, это обычно значит, что он виновен. В реальности — и аврорам это прекрасно известно, — на допросах спокойны как раз профессиональные преступники, потому что они-то следователей видели-перевидели, и им все нипочем. А вот невиновные сплошь и рядом запинаются при ответе на самый простой вопрос или много и неумело лгут.

Мне известен случай, когда человека обвинили в убийстве, потому что он весь изоврался и запутался в показаниях. На самом деле он просто пытался скрыть, что аппарировал без лицензии… Но это было много лет спустя. А в ту минуту я почти не думал, действуя интуитивно. При этом куда больше аврора меня пугал Дамблдор с его способностями легилимента. Еще перед входом я попытался вспомнить какую-нибудь прилипчивую песню, чтобы занять ею мысли и заглушить воспоминания. Как назло, в голову лезли только детские стишки — ну, все лучше, чем ничего.

Робин-красношейка сел на старый клен,

Вверх полезла кошка, вниз спустился он...[13]

— Рэйналф Герберт Лестрейндж? — спросил аврор, сидевший за столом. — Дата рождения — второе февраля 1927 года, место жительства — Торнхолл, Хейбридж, Дербишир?

— Да, сэр.

Вниз полезла кошка — он взлетел опять.

Сел на клен и говорит: «Можешь ли поймать?..»

— Как давно ты знаком с Маркусом Флинтом?

Понять, к чему он клонит, было несложно. Вопросы следовали один за другим, с совершенно очевидной и ясной целью.

— Что Флинт рассказывал о жизни в Германии? Хвалил Гриндельвальда, одобрял его политику?..

— Говорил ли он когда-нибудь, что Германия должна победить в этой войне?..

— Задавал ли тебе или кому-нибудь другому вопросы о структуре и личном составе Сил самообороны?..

— Интересовался ли он географией магической Британии, расположением фабрик по производству летучего пороха, складов зелий, научных лабораторий?..

Робин сел на крышу, с крыши на карниз,

Вверх полезла кошка, да слетела вниз.

— Высказывался ли Флинт в негативном ключе о маглорожденных? Угрожал им, подстрекал однокурсников к нападению на них?

Было ясно, что у следствия нет логичной версии. Если бы Маркус был сторонником Гриндельвальда, с чего бы он нападал на грязнокровок? Всем ведь известно, что Гриндельвальд выступает за единение с маглами и отмену Статута о секретности. Но аврора это, похоже, не смущало.

— А как ты сам относишься к маглорожденным?

Я посмотрел на него озадаченно.

— Не знаю, сэр. Не думал об этом. Люди как люди, ничего особенного... А что?

— Правда? Между тем у нас есть сведения, что в сентябре прошлого года ты и твой однокурсник Розье участвовали в стычке с маглорожденным студентом Гриффиндора. Как ты можешь это объяснить?

Надо же, все они знают... Я сам давно забыл об этом случае.

— Ну, была драка. Но то, что Хупер маглорожденный, здесь ни при чем. Обычная школьная ссора: кто-то на кого-то не так посмотрел, вот и все. Сами знаете, как оно бывает.

— И Розье не произносил слова "грязнокровка"?

— Насколько я помню, нет, сэр.

— И не пытался использовать против Хупера Crucio?

Отрицать это было бы глупо — в конце концов, в школе было разбирательство по этому поводу.

— Нет, сэр. Как бы вам объяснить... Да, он выкрикнул: "Crucio!", но в пылу драки чего только не скажешь. И у него все равно не вышло бы. Он не то чтобы в самом деле хотел причинить вред Хуперу, а просто...

— У мальчика был срыв, — вмешался Слагхорн. — Он вообще несколько неуравновешенный. Да вы сами видели.

— Видел, — раздраженно кивнул аврор. — Какие все тонконервные, скажите на милость... А все потому, если хотите знать, что вы слишком с ними цацкаетесь. Вот при директоре Блэке, не в обиду будь сказано, дисциплина была куда лучше. В те времена этому красавчику живо разъяснили бы, что почем, так от нервов и следа не осталось бы!

— Не сомневаюсь в этом, — пробормотал Дамблдор себе под нос.

— Ладно, — аврор взял следующий лист для протокола. — Что ты делал в пятницу, начиная с девяти часов? Расскажи подробно.

Я изложил согласованную версию, которую мы с утра разработали всей спальней. Версия гласила, что мы с Томом вернулись на факультет примерно в полдень, а Альфард — на полчаса позже. Но в любом случае с двенадцати у Маркуса уже было алиби. Быстропишущее перо чуть поскрипывало, бегая по бумаге. Когда я закончил, аврор посмотрел прямо на меня и сказал:

— Я уже слышал от Блэка эту гладкую историю. Так вот, я в нее не верю. Понятно?

Он обернулся к Дамблдору.

— А ведь я настаивал, чтобы их допросили вчера, по горячим следам. Но вы вмешались: "Детям надо дать отдохнуть"... Вот результат! Они уже успели сговориться!

— Я думаю, сейчас все выяснится, — мягко сказал Дамблдор и посмотрел на меня. — Рэй, если я правильно понял, вы с Томом Риддлом в пятницу вернулись на Слизерин где-то без пяти минут двенадцать. На обед не пошли, потому что устали после экзамена, и вообще не выходили с факультета до ужина. Верно?

Шесть мышей в подвале

Сели пряжу прясть,

А плутовка кошка

К ним в окошко — шасть...

— Да, сэр.

— Тогда как ты объяснишь, что профессор Диппет видел вас на главной лестнице около половины второго? Причем вы шли откуда-то сверху. Риддл еще хотел что-то сказать директору, но тот слишком спешил. А немного раньше профессор Слагхорн разыскивал старосту своего факультета, чтобы отдать распоряжения, — в школе как-никак чрезвычайная ситуация. Но Тома Риддла в спальне не было. Тебя тоже.

— Что вы тут прядете,

Маленькие пряхи?

— Лен прядем, хозяйка,

Детям на рубахи...

Я лихорадочно соображал, что теперь делать.

— Ну, может, мы выходили ненадолго посмотреть, что случилось.

— Неправда, — так же мягко сказал Дамблдор. — Я был на месте происшествия. Там действительно собралась большая толпа, но вас я не припомню.

— Вы могли нас не заметить, сэр. Вам же было не до того.

— Возможно, — согласился Дамблдор. — Я не стану преувеличивать свою наблюдательность. Но это легко проверить. Я могу извлечь воспоминание и, просмотрев его, составить список всех студентов, которые там были.

Я уставился в стол. Придется сказать, что мы были в подсобке. Но если заявить, что мы там просто сидели и разговаривали, будет слишком невинно, а это-то и подозрительно.

Перед глазами у меня стояла картинка — Том пожимает руку кикиморе. Я "транслировал" ее Дамблдору изо всех сил, одновременно продолжая пялиться на столешницу. Потом искоса, как бы со стыдом, бросил взгляд на Слагхорна.

— Простите, сэр. Можно, я потом скажу? Я не могу...

— Что значит — "не могу"? — вмешался аврор. — Мы тут не в игрушки играем! Хочешь скрыть информацию от следствия?!

— Рэй, — сказал Дамблдор, — всегда лучше говорить правду, понимаешь?

— Дорогие мышки,

Я вам помогу:

Нитки перекусывать

Я для вас могу...

— Мы были в лаборантской кабинета ЗОТИ, — сказал я тихо. — У Тома есть от нее ключ. Мы там пили огневиски и слегка... ну... перебрали. А потом побоялись, что профессор Слагхорн узнает, и решили сказать, будто сразу после экзамена пошли на факультет. И Альфарда попросили подтвердить. Вот.

Я покосился на Слагхорна.

— Простите...

Дамблдор весело рассмеялся, аврор за столом тоже. Слагхорн весь побагровел и подался вперед.

— Что, ты сказал, вы пили?!

— Огневиски, сэр. Ну, такой напиток...

Теперь уже и второй аврор басовито хохотал, хлопая себя ладонью по коленке. Один только Слагхорн не разделял общего веселья.

— Спасибо, Рэй! — рявкнул он. — Мне известно значение слова "огневиски"! А вот ты, похоже, доучившись до пятого курса, не знаешь, что студентам запрещен крепкий алкоголь!

На самом деле огневиски пили на старших курсах чуть ли не все. Нельзя было только на этом попадаться. А теперь Слагхорн разозлился не на шутку, и я понял, что нам это даром не пройдет.

— Еще и Риддл — от него я такого не ожидал! Ничего, я с ним тоже поговорю... Вы оба будете наказаны, это я вам обещаю! Отправитесь в карцер на пару суток и будете выходить только на экзамены! Может, хоть это заставит вас задуматься!

— Зачем же так сурово, Гораций? — возразил, улыбаясь, Дамблдор. — Я уверен, что молодые люди и без того осознали свою ошибку.

Слагхорн так резко повернулся к нему, что ножки кресла со скрипом проехались по полу.

— Альбус, пожалуйста, не указывайте мне, как поступать с моими студентами!

— И в мыслях не было, — примирительно поднял руки Дамблдор.

Я был готов ему аплодировать. Отправить нас в карцер было куда больше в интересах Дамблдора, чем Слагхорна. И вот одной-единственной репликой он добился того, что наш декан стал в своем решении тверд, как алмаз.

— Нет, спасибо, тетя,

Вы нас извините.

Вы нам перекусите

Горло вместо нити!

Аврор раздраженно смотрел на преподавателей. Видно было, что дискуссии о педагогике уже стоят у него поперек горла. Он бы, наверное, с радостью выгнал обоих, но не имел права. По закону несовершеннолетних разрешалось допрашивать только в присутствии родителей или учителей.

— Ладно, — буркнул он. — Прочти протокол, распишись вот тут, и можешь идти. Кто у нас остался? Этот, как его, Риддл?

Уже подходя к двери, я услышал, как аврор за моей спиной говорит Дамблдору:

— Ну, что? Я же говорил, что у Флинта не окажется алиби на это время? Видите, мы все-таки немного знаем свою работу!

Тому я успел сказать, что в кабинете уже знают о нашей пьянке. Охранявший нас аврор прикрикнул: "Отставить разговоры!", но видно было, что ему самому все смертельно надоело. Я уселся на свободный стул и, обхватив себя за плечи, уставился в пол.

Тома не было минут двадцать. Не знаю, как следователю удалось его допросить, потому что Слагхорн разошелся вовсю. Он уже с утра был в плохом настроении, а после того, как мы с Розье по очереди подлили масла в огонь, пытаться остановить нашего декана было все равно, что останавливать несущийся на всех парах поезд. Он так кричал, что слышно было даже через заглушку. Одно радовало — в таком потоке эмоций Дамблдор не сумеет расслышать не то что мысли Тома, а и свои собственные.

Когда они наконец вышли, Слагхорн был красен, как рак, и я испугался, что его хватит удар. Том, остановившись на пороге, обернулся.

— Простите, профессор Дамблдор...

— Да?

— Вы сегодня увидите директора? За завтраком его не было, а я хотел бы передать ему письмо... Если вас не затруднит, конечно.

— Разумеется, — слегка удивленно ответил Дамблдор. — Мне совсем не сложно. Давай твое письмо.

Том протянул ему запечатанный свиток пергамента. Их взгляды на мгновение встретились.

— Спасибо, сэр, — сказал Том. — Простите еще раз, что отнимаю ваше время.

Слагхорн прервал этот странный разговор, бросив: "Идите за мной!", и зашагал к лестнице. По дороге он напустился на Тома:

— Я удивляюсь твоей дерзости! Что ты себе позволяешь? Профессор Дамблдор — не почтовая сова и не домовой эльф!

— Безусловно, сэр, — согласился Том.

Скорей всего, он хотел "зацепить" Дамблдора, чтобы что-то прочесть в его мыслях. Но Слагхорн этого, естественно, не знал. Ни на минуту не умолкая, он излагал все, что о нас думает:

— Пить огневиски, средь бела дня, в разгар экзаменов... И вам еще хватило наглости признаваться в этом в присутствии заместителя директора и посторонних людей! Вы хоть понимаете, в какое положение вы поставили меня?! Могут подумать, будто я не слежу за факультетом!

Строго говоря, так оно и было, но Слагхорну я, конечно, не стал этого говорить. А он уже переключился на современную молодежь в целом — распущенную, бесстыдную и неблагодарную. Последнее, видимо, было камушком в огород Тома.

— Да еще в такой момент, когда у меня хватает неприятностей из-за Флинта! Кажется, именно сейчас я мог бы рассчитывать на вашу поддержку, особенно на твою, Томас. Но вместо этого... Я очень разочарован! Я и подумать не мог, что ты способен так поступить. Даже не пытайся меня уговорить отменить наказание! Я делаю это с болью в сердце, мальчики, но вы должны получить хороший урок!

Том, впрочем, нисколько не проникся обличительной речью декана. Идя вслед за Слагхорном, он чему-то улыбался и, казалось, думал совсем о другом. Перед входом в свой кабинет Слагхорн остановился.

— Рэй, ступай позови ко мне Розье! Ему я тоже скажу пару слов по поводу сегодняшней выходки... Хотя нет, погоди. Сначала я с вами разберусь.

Он трясущимися от гнева руками отпер дверь. Перешагивая вслед за ним порог, Том легонько придержал меня и шепнул: "Оставайся здесь". Потом подмигнул и плотно закрыл дверь.

С деканом он разговаривал минут сорок. Я уже весь извелся, расхаживая по коридору и думая, что теперь будет. В карцере я побывал только раз, на четвертом курсе, и совсем не горел желанием повторять эксперимент. Маленькая комнатка в подземелье, размером десять на десять футов, с тяжелой железной дверью и без окон... Внутри было так холодно, что приходилось весь день напролет делать гимнастические упражнения, чтобы согреться. Вдобавок там полагалась ежевечерняя порка тростью, так сказать, для вящего вразумления. Но меня пугало совсем другое — в карцере у нас не будет свободы передвижения, а в нашей ситуации это было бы смерти подобно.

Наконец Том появился. Слагхорн захлопнул за ним дверь так быстро, будто боялся, что из-за угла выскочит мантикора. Щелкнул, поворачиваясь, ключ в замке.

— Ну? — нетерпеливо спросил я. — Что нас ждет?

— Ничего, — улыбаясь, ответил Том.

— А как же карцер?

— Никак. Слагхорн о нем и думать забыл. Я подкинул ему более насущную тему для размышлений.

— То есть?

Том, не отвечая, двинулся к лестнице, а потом прямиком к выходу из школы. В самом Хогвартсе царила приятная прохлада, его толстые стены защищали от жары, но едва мы вышли, на нас обрушилось пекло. Солнце было почти в зените, каменная дорожка, казалось, раскалилась докрасна, а поверхность озера сверкала так, что глазам было больно. У входа в школу аврор воевал с группкой людей, по виду журналистов, вооруженных блокнотами и колдографами.

— Нет, посторонние в Хогвартс не допускаются, — доносился до нас его голос. — Никаких комментариев не даем. Ничем не могу помочь...

В школьной форме в такую погоду можно было изжариться за пять минут. Сбросив мантии, мы уселись в тени под стеной. Том принялся рассказывать:

— Первые минут десять Слагхорн на меня орал, а я его вежливо слушал. Ничего интересного. Потом, когда он немного выпустил пар, я завел разговор о смерти Миртл. Сказал, что хочу услышать его мнение как лучшего специалиста по ядам. Мол, я почитал всякую литературу в библиотеке, подумал, и мне кажется, что девочку мог бы убить василиск — хотя, конечно, откуда ему взяться в Хогвартсе? Тут до Слагхорна дошло, к чему я клоню. Он стал юлить, словно угорь на сковородке: дескать, это крайне маловероятно, быть такого не может... Я сказал, что очень рад, потому что если бы следствие вдруг решило, — чисто гипотетически, конечно, — что всему виной это чудовище, то вышло бы очень неудобно, ведь у профессора Слагхорна случайно имеется запас его яда. Конечно, мы-то знаем, что он был куплен у незнакомца в Хогсмиде, но следствие ведь может в это и не поверить, и возникнут всякие неприятности...

— Идиот! Ты же фактически сознался!

— Да, — спокойно ответил Том. — И сделал Слагхорна соучастником. Надо отдать ему должное — он умный человек и быстро понял, что я имею в виду. Сказал, что лично он никогда не поддержит эту дикую идею, если она возникнет у авроров, потому что только сумасшедший способен поверить в василиска — и так далее, и тому подобное. Я ответил, что это само собой разумеется, мы ведь говорим чисто теоретически. А вообще у меня есть другая версия событий, и я в растерянности, как поступить. Потому что мало ли, вдруг я ошибаюсь? Намекнул ему, что я хочу сделать, и он сразу же сказал, что, конечно, наш долг всегда говорить правду, и мне следует обо всем рассказать директору, и он мне всячески поможет...

— Кстати, а что ты задумал? Вчера ты мне так и не сказал.

— И не скажу, — Том, прищурившись, смотрел на верхушки деревьев Запретного леса. — Прости. Я еще не все продумал, да и приходится балансировать на таком тонком канате, что... В общем, лучше никого в это не впутывать.

— Ты уверен?

— Не знаю. Я ничего не знаю. За последние дни у меня так много всего пошло вкривь и вкось... Рэй, не спрашивай ни о чем, прошу тебя.

Я пожал плечами.

— Как хочешь.

— Спасибо... А со Слагхорном удачно вышло. Как вовремя он разозлился на нас из-за огневиски! Когда человек себя не контролирует, его всегда легче напугать. Слагхорн крепко сидит на крючке и знает об этом. Он прекрасно понимает, что, если меня арестуют, я и его утяну за собой. Стоит только рассказать во всеуслышание, что декан факультета брал у студентов подарки, а проще говоря — взятки... И вдобавок даже не поинтересовался, откуда у меня яд василиска! Будет страшный скандал, ему придется сразу уйти в отставку, это еще в лучшем случае. Так что он волей-неволей станет меня прикрывать.

— Хоть намекни, что ты собрался делать!

— Нет, — он покачал головой. — Не надо. Считай, что я просто боюсь сглазить. Но кое-что меня порадовало сегодня утром, когда я ненадолго забрался в мысли Дамблдора. Во-первых, никого из вас не тронут. Дамблдор ведь поборник справедливости. Он хочет сделать так, чтобы возмездие коснулось только истинного виновника, то бишь меня. Кроме того — ты только послушай, Рэй! — он даже меня собирается защищать, чтобы обошлось сломанной палочкой, а не Азкабаном. Ему очень неприятно об этом думать, но он считает непорядочным не вступиться. Думает, что мне надо дать второй шанс. Скажи, какое великодушие, правда?! Я сейчас заплачу...

Но вместо этого он длинно и затейливо выругался.

— Извини. Просто когда я встречаю таких чудесных, благородных людей, из меня начинает лезть приютское воспитание. Во-вторых, Дамблдор не предполагает, что я сумею выкрутиться. Скорее, он думает, что я попробую сбежать. В этом случае он намерен остановить меня и поговорить серьезно. Что-то сегодня много желающих наставить меня на путь истинный, тебе не кажется? Но вот здесь он ошибся. Я с места не сдвинусь. Он сделал свой ход — теперь моя очередь.

Том подобрал какой-то камушек, подбросил его несколько раз на ладони и, размахнувшись, зашвырнул на лужайку.

— На самом деле меня больше пугает не Дамблдор, а… Ты помнишь того человека, что сидел в уголке, когда нас допрашивали? Знаешь, кто он такой?

— Аврор, кто же еще?

— Если бы… Он из Службы внешней разведки и контрразведки.

Я присвистнул.

— Вот именно, — Том огляделся в поисках других камушков. — Мне почти ничего не удалось услышать из его мыслей, потому что он хорошо закрывался — хотя, конечно, не от меня, а от Дамблдора. Я сумел уловить только, что он очень раздражен. Аврорат, естественно, не мог их не уведомить, поскольку речь шла о шпионаже, — ну, а дальше началось обычное перетягивание каната. В случае успеха авроры хотят приписать всю славу себе, а в случае неудачи свалить ответственность на разведку. Разведчикам это, понятное дело, не по вкусу, тем более что, по их мнению, вся история выеденного яйца не стоит. Они не верят ни в какую шпионскую сеть в Хогвартсе и ждут только результатов легилименции, чтобы умыть руки. Но вот как их человек поведет себя, когда я сделаю свой ход, — еще вопрос. Да и вообще он мне очень и очень не понравился…

Том резко обернулся. По каменной дорожке к нам шел тот самый аврор, который охранял вход в школу. По лицу у него стекали капли пота, он то и дело вытирал лысину носовым платком.

— Слизерин? — резко спросил он, бросив взгляд на цвета наших галстуков. — Какой курс?

— Пятый.

— Поступили новые указания. Вам нельзя покидать гостиную, кроме как по вызову учителей. Так что возвращайтесь-ка на факультет.

Можно было спросить, с чего вдруг такие строгости, но смысла не было — только привлекать к себе лишнее внимание. Я бросил на Тома тревожный взгляд. Он тоже был обеспокоен и шел, глядя себе под ноги и покусывая нижнюю губу.

— Черт! Надо было держать язык за зубами, — сказал он наконец. — Вот, пожалуйста, сглазил. От карцера отделались, так теперь новые препятствия. Я уже боюсь открывать рот. Ладно, будем надеяться, письмо Диппету сработает. А нет — так нет. Значит, мне фатально не везет.

Я хотел что-то сказать, но Том резко бросил:

— Ради бога, Рэй, никаких вопросов! Ничего мне не говори, вообще не трогай меня!

Я умолк. Наша фортуна сейчас и вправду висела на волоске, и я сам боялся испортить дело одним неловким движением, словом или даже взглядом.

В гостиной факультета, однако, никто не собирался нас щадить. Наоборот, засыпали вопросами: что да как. Том пару раз огрызнулся, и его оставили в покое. Маркус не показывался — и правильно делал. Хотя вслух все говорили, что обвинения против него — глупость, но, судя по косым взглядам, думали, что нет дыма без огня. В уголке о чем-то возбужденно переговаривались первокурсники, сбившись в кучу и склонясь головами друг к другу. Потом от группки отделился Вилли Трэверс и подошел к нам.

— Том, ты не объяснишь мне вот эту тему по чарам? — громко спросил он, протягивая раскрытый учебник.

В учебник был вложен листок, исписанный старательным округлым почерком:

Отчет за 13/VI.

Дежурила Хелен Янсен.

9.30

Пришли Диппет, Брэдли и с ними двое неизвестных. Может быть, авроры, но не в форменных мантиях. Направились в спальни мальчиков.

10.12

Вернулись в общую гостиную. Кажется, накладывали какие-то чары, но очень быстро и не вслух.

10.21

Покинули факультет.

Том кивнул, потом достал из кармана карандаш, обвел взглядом гостиную, написал на листке: «ПРОСЛУШКА!!!», и, посмотрев на Вилли, прижал палец к губам. Тот кивнул, потом наклонился к уху Тома и что-то шепотом спросил.

У меня за спиной тихо говорили по-французски, так что слышны были только обрывки фраз. Я обернулся и увидел, что это Вальбурга Блэк отчитывает Альфарда:

— Зачем ты сказал, что больше всех общался с Флинтом? Хочешь впутать в это дело всю семью?

— Вот именно, — невозмутимо ответил Альфард. — Если, по мнению авроров, у нас тут шпионская сеть, пускай обвинят меня в соучастии. Пусть попробуют задеть Блэков. Да собственное начальство с них головы снимет!

— Ты с ума сошел! Ты понимаешь, с чем играешь? Я немедленно напишу родителям!

— Пожалуйста. Я им сам напишу.

— Из-за какого-то Флинта готов посадить пятно на репутацию семьи...

— Ты понимаешь, что если его арестуют, пятно будет куда больше? Ты забыла, что...

Я дернул Альфарда за рукав и показал взглядом на потолок, потом жестом изобразил, будто подслушиваю. Он сначала недоуменно посмотрел на меня, потом понял, в чем дело, кивнул и сказал по-французски: "Спасибо".

Я вернулся к Тому, который, отвечая Вилли, опять писал что-то карандашом.

«Конечно, Флинт не шпион. Ты думаешь, я стал бы иметь дело со шпионом?!».

Вилли торопливо замотал головой.

«Скоро все прояснится, — писал Том. — Но об этом пока нельзя говорить. Продолжайте наблюдение. Передай мисс Янсен мою благодарность».

Вилли прочел и кивнул, после чего Том взмахом палочки уничтожил листок.

Я ушел в спальню. Маркус сидел там очень подавленный. Сказал, что приходили с обыском. Ну, это мы уже и так знали. Впрочем, надо отдать аврорам должное — все сложили, как было, и довольно аккуратно.

Дальше время опять потянулось мучительно медленно. Разговаривать можно было только на посторонние темы — спальня наверняка тоже прослушивалась. Розье и Эйвери писали мне записки, спрашивая, что собирается делать Том, я отвечал, что понятия не имею.

А Том как будто и не собирался ничего делать. На обед нас не пустили — пришлось просить другие курсы принести нам еды. Когда все вернулись, Том, усевшись в кресло в общей гостиной, принялся рассказывать первокурсникам магловские сказки. Эйлин Принс тоже сидела с ними, не сводя с Тома внимательного серьезного взгляда. А он казался таким спокойным и расслабленным, будто всю жизнь мечтал вот так сидеть, пить чашку за чашкой крепкий чай и нести всякий бред об Оле-Лукойе и Нильсе-с-дикими-гусями.

Я уже совсем не понимал, что творится. Представление для подслушивающих авроров? Это, конечно, прекрасно, но... Хотя, с другой стороны, выйти с факультета никто из нас все равно не мог. Я то пытался читать астрономию, чтобы чем-нибудь себя занять, то бестолково слонялся взад-вперед по общей гостиной. Возвращаться в спальню после того, как там все переворошили, было слишком тоскливо.

Девочек с нашего курса тоже допрашивали, и теперь они, собравшись толпой, ругали следователя. Правда, как я понял, его главная вина заключалась в том, что он старый, грубый и неинтересный. В романах такому следователю всегда полагается симпатичный молодой помощник с безупречными манерами. Обычно это отпрыск какой-нибудь богатой семьи, которая отреклась от него, когда он пошел служить в аврорат. В ходе следствия его роль заключается в том, чтобы влюбиться в красивую беззащитную девушку, на которую пало ложное обвинение, с блеском оправдать ее, а потом жениться. Но в данном случае никакого помощника и близко не было — а раз так, чего ради затевать дело с убийством?

Посетителям к нам приходить не запрещалось, аврор на входе в гостиную только записывал их имена. Гостей было много; теперь уже к нам, а не на Рэйвенкло, валом валили за новостями. Ближе к вечеру появилась Минерва. Том поговорил с ней, но недолго и без всякого желания, так что она ушла грустная. В дверях она почти столкнулась с Джейн. Я был в дальнем углу гостиной, Джейн не увидела, как я машу ей рукой, и направилась к Тому. Он, не прекращая рассказывать, вежливо поднялся ей навстречу. Глядя на него, мальчишки с первого курса тоже встали. Кто-то замешкался, но Том вскинул бровь — мальчишку подбросило вверх, как ошпаренного.

Я пробрался к ним через толпу. Джейн, уже сидевшая рядом с Томом, улыбнулась и посмотрела на меня снизу вверх:

— Принеси мне, пожалуйста, чаю. Мы с тобой потом поговорим, ладно? Я хочу дослушать.

Я принес Джейн чашку с блюдцем, поставил на подлокотник кресла и ушел. Мне сейчас было не до сказок.

Тем временем Альфард, кажется, окончательно рассорился с сестрой и вышел, хлопнув дверью. Вальбурга кинулась было за ним, но остановилась — входить в спальни мальчиков ей не позволяли приличия. Она так и стояла посреди гостиной и, казалось, была готова расплакаться. На щеках у нее проступили некрасивые алые пятна. Сигнус испуганно наблюдал за сестрой, но не решался подойти. Наконец Вальбурга все же взяла себя в руки — сказалась блэковская выучка, — и ушла в спальню.

Немного позже ко мне подошла Джейн и села рядом с чашкой в руках.

— Ну, что? Понравились сказки? — спросил я, чтобы что-нибудь сказать.

— Да. Во всяком случае, это интереснее, чем слушать о Флинте. У вас тут вправду шпионская сеть?

Несмотря на свое плохое настроение, я не смог не рассмеяться.

— Нет, конечно. Хотя ты думаешь, если бы я работал на Гриндельвальда, то признался бы?

— Думаю, что нет. Но ты не похож на шпиона, — она посмотрела на меня поверх чашки и тоже рассмеялась. — Шпионы так не краснеют. Почему ты нервничаешь?

— Не знаю. Действительно, с чего бы? Беседовать с аврорами и сидеть под домашним арестом — что может быть лучше? Я наслаждаюсь жизнью.

— Я надеюсь, что вы сможете выкрутиться, — Джейн словно не заметила иронии. — Мне, во всяком случае, очень этого хотелось бы.

— Почему ты решила, что нам что-то грозит?

— Ты не стал бы так беспокоиться, если бы для этого не было оснований.

Я был готов утопиться в чашке с чаем.

— Прошу тебя, давай сменим тему!

— Как скажешь, — легко согласилась она. — О, смотри, ваш Риддл нашел себе новую слушательницу. Как зовут эту красивую блондинку?

— Лорин Яксли. Одна из его поклонниц.

— Хорошо, что Минерва этого не видит. Она бы расстроилась. Том был с ней сегодня не очень-то любезен.

— Откуда ты знаешь?

— Слышала обрывок разговора. Он сказал, что устал и не может ни с кем общаться, а Минерва обиделась.

— Да что тут такого?

— Начнем с того, что это неправда. Он ведь разговаривает с этой Яксли.

— Ну да. Потому что с Лорин можно молоть любую чушь, а с Минервой так не получится, она слишком умная. А еще она любит задавать вопросы. Почему женщины никогда не могут остановиться вовремя? "Что происходит? Я же вижу, что-то не так! Почему ты мне ничего не рассказываешь? Ты мне не доверяешь? Почему ты молчишь?"...

Джейн звонко рассмеялась.

— У тебя очень похоже получается. Где ты такого наслушался? У своей девушки? Ты был с кем-то помолвлен?

— Нет, — я почувствовал, что краснею. — У меня нет девушки. Вообще-то я скопировал свою маму. Наверное, все женщины ведут себя одинаково.

— Они просто беспокоятся.

— Ну, и зачем? Может, человек не хочет отвечать. Да и как ответить, если тебе задают сто вопросов в минуту, а когда пытаешься сосредоточиться хоть на одном, сразу спрашивают: "О чем ты думаешь?".

— А мужчины не могут думать и говорить одновременно?

— Нет. Это слишком сложно.

— В Визенгамоте они говорят часами.

— Это потому, что в Визенгамоте сидят старые пни, которые последний раз думали в прошлом веке.

Джейн опять засмеялась. Мне было приятно. Вообще-то она была первой в моей жизни девушкой, которую смешили мои шутки.

— Женщины тоже не думают. Нам некогда, ведь нужно успеть задать сто вопросов в минуту.

— Ты не спрашиваешь лишнего, — ляпнул я невпопад.

— Я же с Рэйвенкло, — улыбнулась она. — Чего нам не говорят, о том мы можем сами догадаться.

— Например? — осторожно спросил я.

— Да ничего особенного, — Джейн странно посмотрела на меня. — Неважно.

У меня голова шла кругом. Вдобавок кто-то завел граммофон — может, чтобы поговорить без помех, — и в гостиной теперь было невыносимо шумно. Я посмотрел на часы. Половина восьмого...

Мне стало вдруг как-то все равно. Надежды уже не оставалось. Завтра утром приедет легилимент, и тогда нормальная жизнь закончится. Так чего я дергаюсь? Лучше провести последний вечер, болтая с девушкой, чем изводясь от беспокойства.

Том, очевидно, думал так же. Он нежно улыбался Лорин Яксли, а та уселась на подлокотник его кресла и строила из себя роковую женщину. На маленькую Эйлин Принс, наблюдавшую за этой сценой, было жалко смотреть.

— А вообще он жуткий человек, ваш Том, — сказала вдруг Джейн. — Даже когда улыбается. Или особенно, когда улыбается.

— Чем он, интересно, тебе не угодил?

— Он уводит людей за собой. Как Питер Пэн, о котором он рассказывал, когда я пришла. Ты слышал эту историю?

— Давно. На первом или втором курсе. Том тогда рассказывал нам много магловских сказок... А что?

— Я тебе напомню в общих чертах. Питер Пэн — это такой мальчик, который живет с феями на острове Нигде-и-никогда. Он прилетает к детям через окно и забирает их на свой остров. А Том очень похож на него — если судить по пересказу, конечно. У него даже когда-то был серебряный наперсток. По крайней мере, он так говорит.

— Я совсем запутался... Кто говорит?

— Том.

— А при чем здесь наперсток?!

— Да ни при чем, конечно. Так вот, когда мальчики и девочки, которые жили с Питером Пэном на острове, вырастали, он терял к ним интерес и больше не прилетал. Зато потом возвращался за их детьми. А потом — за детьми их детей...

— И что?

— Риддл поступает, как Питер Пэн. Он уводит тех, кто ему нравится, в мир, которого нет. А когда его друзья постареют и станут скучными, он отберет у них детей... Ты не боишься?

Я потер глаза.

— Слушай, во-первых, это просто сказка, не надо так серьезно к ней относиться. Во-вторых, почему я должен бояться за детей, которых у меня нет и, может, никогда не будет? В-третьих, Том вырос вовсе не с феями, а в обычном магловском приюте, и никого никуда не сманивает, и...

Она посмотрела на меня очень внимательно, без улыбки.

— Хорошо, если так. Но, скажем, ваши первокурсники уже готовы пойти за ним куда угодно — ты не заметил? Том ведь отлично умеет придумывать игры, одна другой интереснее. И рассказывать сказки — иногда забавные, иногда очень страшные...

С меня было довольно. Я совсем перестал понимать, о чем мы говорим, а безумия в жизни у меня и так хватало.

По счастью, долгий опыт общения с Томом научил меня, что делать в таких случаях. Я порылся в кармане мантии и вытащил леденец. Он был полурастаявший от жары и прилип к обертке, но ничего другого все равно не было. Я протянул его Джейн:

— Вот, возьми. Съешь конфетку.

В это мгновение в камине вспыхнуло зеленое пламя, и на коврик перед ним спланировала скрученная в трубку записка. Кто-то подобрал ее и попытался передать Риддлу, но Яксли ловко перехватила листок и, соскочив с кресла, принялась дразнить Тома:

— Письмо! От кого бы это, интересно? А что мне будет за то, что я его отдам?

— Я тебя поцелую, — нетерпеливо сказал Том. — Давай сюда.

Лорин с готовностью наклонилась, и Том чмокнул ее в щеку. Потом развернул записку, быстро пробежал ее глазами и поднялся. Лорин обиженно надулась, но Том уже забыл о ее существовании.

— Извини, — сказал я Джейн и стал пробираться к двери.

Том стоял на пороге, держа в руках записку.

— Это от директора. Он хочет меня видеть, так что аврору придется меня выпустить...

Он запнулся. Розье, подошедший с другой стороны, смотрел на него молча и строго.

Потом спросил:

— Когда ты вернешься?

— В любом случае до полуночи, — ответил Том, подумав.

Больше говорить было нечего, да и незачем. Если ему удастся то, что он затеял, — что бы это ни было, — то все будет хорошо. Если нет, то, по крайней мере, завтра можно будет не сдавать астрономию...

Том, видимо, услышал эту мысль, потому что вдруг улыбнулся.

— Да, вот именно. Ну все, пока.

Дверь с легким шорохом отъехала в сторону. Слышно было, как Том снаружи объясняется с аврором. Потом дверь закрылась.

Он ушел.

Глава 38

Том действительно вернулся к полуночи — где-то без пяти двенадцать, когда мы уже устали его ждать и окончательно решили, что все плохо. Он пришел очень уставший, не стал с нами разговаривать, даже шепотом — впрочем, правильно, потому что в пустой гостиной прослушка могла среагировать и на шепот. Так что Том просто нацарапал на клочке пергамента: "Все в порядке", ушел в спальню, кое-как переоделся в пижаму и улегся спать.

У меня будто камень с души свалился, хоть я и понимал, что радоваться рано. "Все в порядке" могло означать что угодно. Но делать было нечего — все равно узнать подробности прямо сейчас было невозможно. Ничего не оставалось, как тоже укладываться. Завтра, все завтра...

Наутро я с трудом смог открыть глаза и обнаружил, что будильник надрывается уже целую вечность. Он так орал: "Пора вставать, лентяи!", что даже охрип и временами останавливался, чтобы откашляться. Эйвери и Розье еще сонно ворочались, один только Блэк уже поднялся и теперь ходил по комнате, расталкивая остальных. Том, как ни странно, все еще спал, хотя обычно поднимался раньше всех — он ведь и во сне продолжал слышать наши мысли, так что достаточно было кому-то открыть глаза, чтобы Том подскочил, как от удара хлыстом. Но сейчас он лежал, словно мертвый, только глаза под веками быстро-быстро двигались и ресницы вздрагивали — должно быть, ему что-то снилось.

На завтрак мы не собирались — понятно, что с факультета не выпустят, — и даже неясно было, идти ли нам на экзамен. Но тут появился Нотт и спросил: "А что вы сидите? Аврорский пост сняли, путь свободен". Это был такой хороший знак, что мы не сразу поверили; Флинт даже отказывался выходить, будто за сутки вынужденного заточения прикипел к спальне и боялся высунуть нос наружу. Но наконец один за другим все потянулись к выходу. Я с ними не пошел — остался будить Тома.

Сделать это мне никак не удавалось. Я тряс его за плечи и щипал за нос, а он даже не морщился. Я уже начал паниковать — половина девятого, до экзамена осталось всего ничего. А вдруг он на самом деле без сознания, а не спит?! Но глаза-то под веками двигаются... Мне не приходилось слышать, чтобы люди в обмороке могли видеть сны.

Тут он вдруг широко открыл глаза и мгновенно сел на кровати, нацелив на меня палочку.

— Тихо, тихо, — сказал я, стараясь не делать резких движений. — Все хорошо. Ты меня узнаешь?

— Да, — он со вздохом откинулся на подушку. — Конечно, узнаю, не задавай дурацких вопросов! Уф-ф, как здорово, что ты меня разбудил... Мне снился настоящий кошмар.

Это было заметно — пижама на нем вся промокла, и от него сильно и остро пахло потом.

— Что тебе снилось?

— Как будто я живу в очень дорогом отеле, вроде "Ритца". Я там никогда не был, но видел такие в кино. Шикарный номер, везде бархат, зеркала, позолота... Но только нигде нет дверей. В смысле, дверные проемы есть, а вот самих дверей нет, так что люди, которые ходят по коридору, видят все, что ты делаешь. Мне это показалось очень странным, тем более в такой гостинице, но я решил, что потом все как-нибудь разъяснится...

— Почему ты просто не наколдовал дверь?

Он задумался.

— Знаешь, а я никогда не колдую во сне. Забываю, что я волшебник... Ну, так вот, еще в этом номере были огромные шкафы от пола до потолка, и все забиты книгами. Я взял одну наугад. В ней на каждой странице были рисунки, как в детских книжках. Один я помню — святой Георгий копьем убивает дракона. Я сел в кресло и стал читать, и мне было так хорошо... Потом я вышел на балкон, а снаружи — Лондон. Не такой, как сейчас, весь в развалинах, со светомаскировкой и цеппелинами, — а красивый, довоенный. И небо такое ясное, синее-синее... На улице под балконом почему-то много маленьких детей в панамках. Все они несут в руках вареные картофелины и складывают их горкой. Не знаю, зачем. А рядом со мной на балконе стоит какой-то человек. Я не вижу его лица, но знаю, что это мужчина, притом старше меня, потому что у него взрослый голос. Еще мне почему-то кажется, что у него были светлые волосы... Наверное, мы о чем-то говорили, но я не помню, о чем. Потом в небе появился маленький самолет. Он летел так высоко, что даже не слышно было звука моторов. Человек, который стоял со мной, говорит: "Это самолет-разведчик". Тут мне стало не по себе — я-то знаю, чем заканчивается появление разведчика. Я сказал: "Надо идти в бомбоубежище". Он ответил: "Нет, не надо". А тут уже и бомбардировщики появились. Знаешь, такой низкий гул, и бомбы падают... Но почему-то никто из людей на улице с места не двинулся. Стоят и смотрят, будто в кино. Дети побросали свою картошку и тоже глазеют. Я хочу им крикнуть: "Идиоты, что ж вы делаете, бегите!", но голос меня не слушается, и я сам словно окаменел, не могу сделать и шага. А взрывы все ближе, ближе...

Его передернуло.

— Перескажи этот сон Розье, — посоветовал я, бросая учебники в сумку. — Он изучал прорицания, так что живо растолкует.

— Ай, брось, — Том отмахнулся и откинул одеяло. — Сомневаюсь, чтобы в наших сонниках было что-нибудь о самолетах и бомбежке.

Он с отвращением принюхался к своей пижаме, призвал из шкафа чистую рубашку и стал одеваться.

— Что вчера было? — спросил я.

— Потом расскажу, — он покачал головой, взял свою сумку, и мы ушли сдавать астрономию.

Экзамен прошел, как в тумане. Половину вопросов я вообще не понял, а в ответ на остальные накорябал какую-то чепуху. Все мои мысли были заняты вчерашними событиями. Ясно было, что Том как-то выкрутился, раз с нашего факультета сняли охрану, а Маркуса не вызывали к следователю. Но как ему это удалось? Что такого он сказал директору или аврорам?

Из-за того, что он не желал говорить, получилось, что мы — самые заинтересованные лица — узнали обо всем последними. Перешептываться на экзамене было запрещено, но едва он закончился, как наших однокурсников с Гриффиндора окружила толпа.

— Так это правда? Это ваш Хагрид во всем виноват? — слышался высокий тонкий голос Эрвина Либгута.

— Откуда знаю? Мы сами ничего не понимаем, — отбивался от него гриффиндорец Родни Коуэлл, запихивая в портфель чернильницу.

— А что, что это была за тварь? Она правда сбежала? А вдруг она вернется и нас всех переубивает? — наседали на гриффиндорцев остальные.

Мы с Розье молча переглянулись. Хагрид... Ну и дела.

Эйвери пялился на нас, разинув рот. Маркус стоял, словно громом оглушенный.

— Не задерживайтесь! Аудитория нужна для следующего экзамена! — прикрикнула на галдящую толпу Брэдли, проходившая мимо с охапкой свитков в руках. Под глазами у нее были темные круги, словно она всю ночь не спала и была чем-то расстроена. Хотя если обвинение в убийстве действительно предъявили студенту с ее факультета, то все понятно...

Том снизошел до объяснений, только когда мы оказались на лужайке перед школой, вдали от посторонних ушей.

— Следствие решило, что девчонку убил гигантский паук, которого Хагрид тайком держал в школе. Паук, должно быть, проголодался и сбежал из каморки, где Рубеус его прятал. Забрался в женский туалет, а там ему подвернулась Миртл. Паук укусил ее, но впрыснуть желудочный сок и переварить не успел — появился Прингл и спугнул его. Вот и все.

Он рассказывал так равнодушно, словно прочел об этой истории в газете.

— А у Хагрида правда был паук? — растерянно спросил Эйвери.

Том пожал плечами.

— Был.

— И ты... знал об этом?

— Возможно, — ответил он и улегся на траву, закинув руки за голову.

— Значит, ты рассказал директору, а тот...

— Я похож на идиота? — спросил Том, прикрывая глаза ладонью от яркого солнца. — Хорош бы я был, если бы явился доносить на Хагрида! При том, что я тоже подследственный, и рыльце, стало быть, в пушку. Даже самый тупой аврор что-нибудь заподозрил бы, тебе не кажется?

— Тогда как узнали, что...

— Я убедил Хагрида пойти признаться, — сказал Том и посмотрел на остальных из-под руки. Видно было, что он ждет от нас какой-то реакции.

— И авроры ему поверили? — спросил Розье после долгого молчания.

— Как видишь, — ответил Том, пожав плечами. — Хагрид, правда, не арестован — с него просто взяли подписку о невыезде. Он где-то в школе, но на глаза не показывается. Кстати, сегодня должны приехать родители Миртл, чтобы забрать тело. Я вот думаю — почему бы, собственно говоря, директору Диппету не свести их? "Мистер и миссис Фиппс, познакомьтесь, это убийца вашей дочери". "Здравствуйте, мистер Хагрид, как дела? Жаркая нынче погодка, правда?"...

Он рассмеялся.

— Слушай, — спросил Розье, наморщив лоб, — а если Хагрид откажется от показаний?

— Не откажется. Он сам верит, что виновен. Я же сказал, что убедил его.

— Мне казалось, он твой друг, — тихо заметил Маркус.

— Нет, — пожал плечами Том. — Я хорошо к нему отношусь, это правда. Он добрый, хотя и глуповатый, и мне жаль его. Постараюсь в будущем как-нибудь ему помочь. Но сейчас у меня не оставалось другого выхода, так что...

— Это... — Флинт запнулся. — Это как-то непорядочно. Его ведь теперь посадят в Азкабан, хотя он ни в чем не...

— А ты бы предпочел пойти в тюрьму сам? — сладким голосом спросил Том. — Так еще не поздно все исправить.

Маркус промолчал, опустив голову.

Никто больше ничего не говорил. Том внезапно поднялся на ноги.

— Что ж, замечательно. Теперь вы все словно воды в рот набрали. Я нашел для вас этого василиска. Я дал вам возможность заработать на нем денег — не ахти как много, конечно, но все-таки больше, чем любой из вас получил бы, если бы месяц мыл пробирки в аптеке или паковал посылки на почте. А когда мы попали в переплет, я вытащил вас из неприятностей. Да, я пошел на подлость. Я нарушил свои обещания, я сдал аврорам того, кто был мне предан, но я сделал это ради вас. И вот теперь я не слышу даже простого "спасибо". Что, язык не поворачивается? Тогда я скажу сам.

Он низко поклонился.

— Спасибо, друзья мои. Я благодарен за то, что вы были со мной. Спасибо большое за поддержку!

Он подхватил свою сумку и быстро пошел в сторону школы.

— Да погоди ты! — мы с Розье вскочили на ноги, но Том даже не обернулся. У ворот Хогвартса он столкнулся с Минервой. Они на минуту остановились, а потом вместе пошли в сторону Запретного леса.

Мне было ужасно неловко перед Томом, хотя, если подумать серьезно, никаких причин стыдиться не было. Я и не мог ему ничего сказать, потому что о некоторых вещах стоило говорить лишь с глазу на глаз. Вдобавок в его обличительной речи были явные логические неувязки — скажем, Хагрида он "подставил" не столько ради нас, сколько ради себя. Но все равно было почему-то стыдно. Остальные, видимо, чувствовали то же самое, особенно Маркус. Впрочем, момент для извинений был упущен. Прерывать разговор Тома с невестой было бы совсем неудобно, да и Минни незачем было знать подоплеку событий.

До самого вечера Том где-то пропадал и явился только на практическую часть экзамена по астрономии, за час до полуночи. Розье успел перехватить его перед экзаменом и принялся что-то сбивчиво объяснять. Но Том, видно, уже отошел и только рукой махнул — мол, хватит об этом. Я не успел ему ничего сказать — экзаменаторы уже торопили нас к телескопам, установленным на парапете Астрономической башни.

Я оказался рядом с Томом, но не смог с ним поговорить — к нему подошел профессор Тофти со свитком в руках.

— Я прочел вашу работу...

— Спасибо, сэр, — Том почтительно склонил голову.

— Не благодарите, не благодарите, — профессор Тофти замахал руками. — C'est a moi de remercier, как говорится. Признаюсь честно, — он засмеялся своим кудахчущим смехом, — после каждого экзамена вся комиссия ждет ваших ответов, как нового выпуска интересного романа. Для студента у вас потрясающая эрудиция... Однако свиток по астрономии, признаться, оставил нас в некотором затруднении.

Он пожевал губами.

— Да, сэр? — вежливо отозвался Том.

— Нет, вы не подумайте, работа, как всегда, на высшую оценку. Однако некоторые моменты... Например, вы пишете, — он сверился со свитком, — о каком-то "радиоизлучении". Помилуйте, друг мой, неужели вы всерьез верите, что среди звезд и планет может работать радио, и есть какой-то неизвестный науке способ использовать его для изучения дальних миров?

Он с любопытством склонил голову набок, ожидая, что ответит Том.

— Речь идет не о таком радио, как у нас, сэр. Мы используем заклятия, чтобы обеспечить работу радиоприемника, тогда как маглы делают это с помощью невидимых... м-м... волн определенного типа. Соответственно, можно построить специальный телескоп...

— Ну-ну, мой мальчик, — профессор Тофти снисходительно засмеялся, — вижу, вы прочли немало фантастических романов. Взять хотя бы вот это... где же оно... ах да, нашел. Вот здесь вы пишете о неких "черных дырах", которые якобы так массивны, что поглощают собственный свет без остатка. Скажите, друг мой, неужели вы можете представить себе, как звезда поглощает собственные лучи? В природе такое невозможно. Хотя как игра ума, как художественная метафора, как философская идея, наконец, это, безусловно, имеет право на существование.

— Но маглы уже близки к их обнаружению, — ответил Том. — Я читал, что...

Я не мог разглядеть в полутьме выражение его лица, но знал, что он сейчас очень раздражен. Том не выносил, когда его перебивают

— И как же маглы намерены их обнаружить, позвольте спросить? Если эти звезды поглощают собственный свет, — спросил профессор Тофти и торжествующе склонил голову набок, довольный, что "поймал" собеседника.

— С помощью все того же радиоизлучения, которое...

— Томас, Томас, — экзаменатор улыбнулся и укоризненно покачал головой. — Вы еще так молоды, так романтичны... Конечно, с помощью какого-нибудь сверхъестественного излучения можно сделать любое "открытие" — например, что Луна сделана из сыра. Но не спешите принимать на веру все, что пишут маглы. Их наука находится пока в зачаточном состоянии, отсюда и такие... кхм-кхм... теории. Молодости свойственно увлекаться, но ученому необходим здравый смысл и строгость мышления. Безусловно, со временем вы научитесь отличать подлинные достижения от шарлатанства, но здесь требуется опыт. Проверяй, проверяй и еще раз проверяй, — вот чему учит нас наука, — он наставительно поднял палец.

— Думаю, вы правы, сэр, — согласился Том.

— Я знал, что в вас есть задатки настоящего исследователя, — профессор Тофти поощрительно похлопал его по плечу. — Вас ждет блестящее будущее, юноша, поверьте мне. А увлечение красивыми теориями, полет фантазии... Что ж, это тоже неплохо, но во всем надо знать меру, — строго добавил он.

— Разумеется, — кивнул Том.

Профессор Тофти довольно подвигал плечами, поправляя на себе теплую мантию.

— Интересная у нас с вами получилась дискуссия. Ладно, простите, что отвлекаю от работы. Не буду больше мешать, ухожу, ухожу, ухожу...

Раскланявшись с Томом, он засеменил прочь.

— Так, значит, ты читаешь магловскую фантастику? — услышал я с другой стороны тихий голос Альфарда. Склонившись над своей картой звездного неба, он даже не смотрел на Тома, но, судя по всему, слышал весь разговор.

— Нет, — ответил Том, настраивая свой телескоп. — Научные журналы. И, что бы ни говорил профессор Тофти, я не считаю, что маглы слишком глупы, чтобы делать открытия.

— Я думал, ты недолюбливаешь маглов, — сказал Альфард, не поворачивая головы.

— Ты бы их тоже не любил, если бы столько прожил с ними, — Том негромко рассмеялся. — Но я не хочу их недооценивать. Умный противник всегда более опасен.

— Чем же они опасны? — Альфард, судя по голосу, усмехнулся.

— А ты разве не замечаешь, — Том склонился над своей картой, — как они уже сумели поставить нас себе на службу? Втянули в войну, заставили умирать... Неужели ты думаешь, что когда война закончится, маглы оставят нас в покое?

— Пускай попытаются использовать. В случае чего достаточно стереть память Черчиллю и прочим, чтобы они напрочь забыли о нашем существовании.

— Это верно. Но если заглянуть в будущее еще на шаг вперед? Существа, способные найти во Вселенной невидимые звезды, способны найти и волшебников. Тем более что мы, в отличие от звезд, находимся от маглов не в сотнях световых лет. А если они еще и изобретут оружие, способное нас уничтожить, у нас не останется выхода, кроме как исполнять их приказы.

— Ты утрируешь, — Альфард покачал головой. — Пускай даже о нас узнает не десять и не двадцать, а сто или тысяча маглов. Все это легко пресечь в зародыше. Заставить забыть. Убедить, если ты понимаешь, что я имею в виду.

Мне показалось, что это намек. Значит, Альфард знает и настоящую историю признания Хагрида? Но Том пропустил намек мимо ушей.

— Ты совершенно прав. Но кто возьмет это на себя? Министр Фосетт, который смотрит в рот Черчиллю? Министерство, где всех интересует только порядок во входящих и исходящих письмах? Визенгамот, состоящий из столетних старцев, которые спят на заседаниях?

— А что ты предлагаешь? — Альфард, не отрываясь от окуляра, вертел винт настройки телескопа.

— Должна появиться новая политическая сила.

По голосу Блэка было слышно, что тот улыбается.

— Том, уж не себя ли, прости, ты имеешь в виду? Значит, верны слухи, которые уже давно ходят по школе, — о появлении некоего «наследника Слизерина»…

Том во второй раз сделал вид, что не заметил намека.

— Мне очень жаль, если единственный в этой стране, кого волнует судьба волшебников, — шестнадцатилетний мальчишка из Хогвартса.

— Том, политика делается не так просто, как тебе кажется...

— Да! — Том резко повернулся к Альфарду. — Я понимаю! У меня нет опыта, нет умения, нет связей. Но ведь твоя семья, например, отлично знает, как она делается. Твоя семья, которая была здесь еще до прихода римлян, твоя семья, без которой нет Британии, — почему она в стороне? Почему ты в стороне? Только не делай вид, что ты не видишь всех тех проблем, которые вижу я. Ты знаешь все это лучше меня, вот поэтому я и спрашиваю — почему тебе все равно?

— Не все равно, — ответил Альфард после паузы. — Но исправлять жизнь других — не моя забота.

— Отличное оправдание! Я слыхал об этом знаменитом принципе: "Блэки-выше-политики"...

— Ты, я смотрю, немало знаешь о Блэках.

— Не меньше, чем ты обо мне. Просто я предпочитаю не говорить обиняками.

— Да? — Альфард негромко рассмеялся. — Том, я знаком с тобой пять лет. Каждый раз, когда ты кажешься искренним, — это твоя самая лучшая и самая красивая уловка.

— Я польщен, — ответил Том, склоняя голову и разом прекратив игру. Теперь он уже не пытался говорить проникновенно, а вернулся к обычному насмешливому тону. — Похвала от Блэка — высокая честь для меня.

— Не думаю, чтобы тебе было так уж важно мое мнение.

— Мнение — нет. Позиция — да. Ты видишь мои штучки насквозь, и я это знаю. Но разве то, что я говорю, теряет смысл от того, что я лукавлю?

— Не теряет, — признал Блэк.

— Благодарю. Это уже что-то.

— Мальчики! — профессор Тофти возник за их спинами, словно из воздуха. — Ну как же вам не стыдно? Прекратите разговоры на экзамене!

Том и Альфард сделали вид, что сосредоточены на своих картах.

— Я подумаю над тем, что ты говоришь, — шепотом сказал Альфард, когда Тофти отошел.

— Еще раз спасибо, — коротко ответил Том, глядя в окуляр.

После экзамена Том исчез так быстро, что я даже не успел с ним поговорить. Я думал, что он уйдет ночевать в свою подсобку, но в кабинете ЗОТИ было темно и тихо. Вернувшись на факультет, я обнаружил сумку Тома на его кровати. Подождал минут двадцать и пошел его разыскивать.

Том был в умывальной — когда он ночевал у нас в спальне, то ходил в общую душевую, а не в ванную старост. Действительно, глупо было бы брать полотенце и тащиться из подземелий на пятый этаж, чтобы почистить зубы.

В умывальной было жарко, зеркала запотели от пара. Том, с мокрыми волосами, прилипшими к щекам, натягивал пижаму; от него пахло цветочным мылом и зубным порошком.

Я сказал, что хотел извиниться за утреннюю историю. Том махнул рукой:

— Я и так знал, что вы с Розье на моей стороне. На таких случаях проверяется, кто чего стоит. Как раствор — его нагревают, и вода испаряется. Остается соль.

— Блэк — тоже соль?

— Что? — он даже перестал вытирать волосы полотенцем, недоуменно уставившись на меня. Потом рассмеялся: — А, ты об этом...

Я кивнул.

— Неужели ты ревнуешь? — Том разглядывал меня, улыбаясь. — Не волнуйся. Я не меняю старых друзей на новых. Альфард никогда не будет значить для меня так же много, как ты, или Колин, или Тед Нотт. Это совсем другое. За Блэком — семья, связи в высших кругах, огромное влияние. Мне нужна его поддержка. Правда, я пока сам не знаю, что могу предложить ему взамен. Но, по крайней мере, мне удалось заинтересовать его настолько, чтобы он стал ждать моих предложений.

— Альфард? По-моему, он не собирается играть в политику.

— Он сам — нет. Но его семья может быть другого мнения.

Том накинул на плечи рубашку от пижамы, но застегивать не стал — жарко.

Я наколдовал себе табурет и сел.

— Расскажи мне, что было вчера.

— А, да, — он огляделся. — Ты прав. Наверное, здесь безопаснее говорить, чем в спальне. Подожди минутку...

Он взмахнул палочкой, открывая все краны разом. Вода хлынула с оглушительным шумом, так что я теперь еле слышал его голос. Том подошел ко мне ближе и провел палочкой черту по воздуху, устанавливая заглушку. Теперь мы были отделены от чужих ушей и заклятием, и плеском льющейся воды.

— Ты знал о том, что у Хагрида есть паук? — спросил я.

— Да. Он держал его в наших подземельях. Я когда-то сам подыскал каморку, где можно было его спрятать.

— Откуда этот паук вообще взялся?

— Да я когда-то расщедрился и дал Хагриду денег, из тех, что мы заработали на волосе единорога. А он купил в Лондоне кладку акромантулы. Естественно, где-то на черном рынке, из-под полы — ими ведь запрещено торговать. Большая часть кладки погибла, но из одного яйца вывелся детеныш.

Задумчиво глядя на меня сверху вниз, Том провел ладонью по моим волосам. Пижама на нем была влажная от пара, по твердому плоскому животу сбегали капли воды. Я смахнул их — Том дернулся и засмеялся:

— Перестань, щекотно!

— Хорошо, хорошо... А ты сам видел этого паука?

— Да, — Том рассеянно перебирал мои волосы. — Жутковатая тварь. Мохнатый весь, глаз много... Бр-р! Хагриду его даже не пришлось особенно кормить — паук сам добывал себе пищу. Сплел в своей каморке сеть, ловил сначала тараканов, потом уже мышей и крыс. Я однажды случайно влез локтем в его паутину, а она оказалась такая прочная, что я чуть не оторвал рукав мантии, пока выпутывался. Очень неприятное чувство — паутина вздрагивает, а паук беспокоится; то подбежит к тебе, то отскочит. Он большой, размером со спаниеля. Страшновато... Хотя Хагрид говорил, что на человека он не набросится — слишком крупная добыча. Но это только пока. Акромантулы в природе вырастают до гигантских размеров. Попадешься взрослому пауку — высосет, как муху, только шкурка останется.

— И что, — спросил я, — Хагрид собирался держать эту пакость в школе, пока она не вырастет?

— Он хотел перед началом каникул выпустить Арагога в Запретный лес...

— Выпустить кого?

— Ты не знал, что акромантулы очень умные? "Арагог" — это имя, которое Хагрид придумал пауку. Тот откликался, даже научился немного разговаривать. Ничего интересного, впрочем, не говорил. С пауками вообще скучно. У змей, например, куда более сложное мышление, объемное, что ли. А у этих — плоское. Не могу лучше объяснить, извини. Вдобавок животных я не очень хорошо "слышу". Это же не люди, которые своими мыслями орут тебе прямо в ухо...

— Не отвлекайся, — я подергал его за рукав пижамы. — Так что, Хагрид и вправду хотел его унести в лес? Милое дело! Чтоб эта тварь там охотилась...

— Я бы не позволил, — Том сморщил нос. — Но мне не хватило времени. Я хотел изучить паука, а потом как-нибудь незаметно прикончить. Пускай бы Хагрид думал, что тот умер естественной смертью. Жвалы я собирался срезать и продать — яд акромантул очень ценится, — а тело Хагрид мог бы похоронить. Кстати, ты не представляешь себе, как он хоронит своих издохших зверюшек. Рэй, это надо видеть! Укладывает их в какую-нибудь коробку, кладет им туда одеяльце с подушечкой, потом делает красивый холмик и сажает цветы... Ой, не могу!

Том наклонился и расхохотался, уткнувшись мне в шею. Потом поднял голову и вытер слезы, выступившие от смеха.

— Жаль, что ты ни разу при этом не присутствовал... Мне каждый раз хочется кататься по земле от хохота, а нельзя — Хагрид ведь зовет меня для моральной поддержки. Так что приходится делать скорбное лицо и надевать черный галстук. Нет, все-таки в Рубеусе есть что-то трогательное, скажи? Если честно, я очень долго не хотел его подставлять. Все сидел, думал, искал другие варианты. Но пришлось...

Он умолк, склонив голову набок, потом взорвался:

— Рэй, ну вот о чем ты сейчас думаешь?! О Мерлин, я не переношу, когда ты в таком настроении! Твои мысли тогда звучат, как зубная боль или виолончель на низких нотах.

— Какие еще мысли? — я изобразил удивление, но, кажется, неудачно.

— "Интересно, если я умру, ему тоже будет смешно?"... Прекрати! Ты знаешь, что мне не будет смешно. Да, во мне нет сентиментальности, и я не стану рыдать над котенком, которого переехала машина, но это не значит, что я лишен нормальных человеческих чувств.

Он потянул меня за волосы, запрокидывая голову назад, чтобы я смотрел ему в лицо.

— Если бы ты умер, я бы... Наверное, сидел и думал. Долго, несколько часов. Просто смотрел в одну точку и... Но потом все равно справился бы. Перешагнул.

Он посмотрел мне в глаза.

— Ты же понимаешь, что я не могу позволить себе бесконечно страдать и впадать в отчаяние. Я хочу жить, я хочу радоваться. И черта с два я был бы тебе нужен, если бы вел себя иначе!

Мне стало смешно.

— Ну да. Хандрить я и сам могу за двоих...

— Вот именно, — весело заключил Том. — Так что вернемся к нашим делам. Что касается Хагрида, я только вчера вечером окончательно решил его сдать. Может быть, оставь мне Дамблдор возможность действовать, я бы придумал что-нибудь другое. Но вышло так, что у меня оставался только этот ход. Поэтому я напросился на беседу с Диппетом...

— О чем?

— Да обо всяких глупостях. Мол, мне негде жить, и можно ли на лето остаться в школе? Просто нужен был законный повод покинуть факультет, вот и все. Потом я подождал, пока Хагрид отправится навестить Арагога в подземелье — он всегда делает это по вечерам. Там я поговорил с ним и убедил, что это именно паук убил девочку. Рубеус, должно быть, и сам что-то такое подозревал, потому что в конце концов поверил. Паука я хотел убить, но Хагрид не дал, так что тварь сбежала. Это неудачно, разумеется, ну да что ж теперь делать...

— А что сам Хагрид?

— Уговорить его пойти признаться было нелегко, но, когда имеешь дело с гриффиндорцами, всегда можно надавить на совесть и чувство справедливости, — Том хмыкнул. — В общей сложности на все про все ушло около часа. Тягостное, надо сказать, было зрелище. Хагрид разревелся, потом стал просить, чтобы я пошел с ним, чтобы был рядом... Я ужасно устал. В конце концов пришлось на него прикрикнуть. Это подействовало — разозлить меня он боится больше, чем признаваться в убийстве. Потом, когда он отправился к Диппету, я не стал возвращаться на факультет, а ждал под разиллюзионным в пустом коридоре третьего этажа. Очень скоро там началось движение: явились авроры, потом Брэдли, Дамблдор... Я сидел, как на иголках, — я ведь даже не мог подслушать, что творится в кабинете директора. Где-то часа через полтора все наконец вышли. К счастью, Хагрида не забрали в следственный изолятор, а оставили в школе, и даже на факультет отпустили без конвоя. Так что я смог остановить его и посмотреть воспоминания.

— И что? Гладко там все прошло?

Том едва заметно покачал головой. Вода вокруг нас шумела оглушительно, от пара было тяжело дышать, а рубашка на мне совсем промокла от влаги, так что я снял ее и бросил на пол.

— Риск был очень большой, — сказал Том. — Я это знал с самого начала. Когда Хагрид пришел и, рыдая, выложил свою историю, Диппет подумал минут десять и решил ему поверить. Я, собственно, и предполагал, что так будет, потому что это в интересах директора. Конечно, его все равно ждет неприятный разговор с советом попечителей, но акромантул в школе — это все же не так серьезно, как подпольная шпионская организация. Так что Диппет быстренько пригласил к себе авроров, и Хагрид повторил свою историю уже для них. Авроры — это я тоже предполагал — в отличие от директора, совсем не обрадовались. За ловлю пауков медалей, сам понимаешь, не дают. Они заявили, что нельзя верить слабоумному полувеликану — ну, на деле, конечно, повежливее выразились, — и что если бы девочку убил укус паука, их экспертиза бы это показала. Но к тому времени явились и преподаватели. Слагхорн тут же выступил в поддержку Диппета: мол, он не видит в этом ничего невероятного, и смерть Миртл вполне могла быть вызвана парализующим действием паучьего яда. Слагхорн признанный специалист в этой области, так что его мнение многое значит...

Том отошел к умывальникам, открыл на одном холодный кран и, скинув пижамную рубашку, стал плескать на себя холодную воду.

— О Мерлин, как хорошо! Теперь хоть не так жарко... Так вот, Дамблдор и Брэдли, естественно, принялись защищать своего студента. Задавали ему разные вопросы, пытались найти нестыковки. Я очень этого боялся. Я, конечно, поработал с Хагридом, чтобы он не проболтался, кто именно надоумил его пойти признаться. Но поработал совсем чуть-чуть, слегка, чтобы следы вторжения в сознание были незаметны. Так что Хагрид мог и проговориться... К счастью, тут все прошло гладко. В итоге все зависело от того, на чью сторону встанет тип из Службы внешней разведки, который сидел у нас на допросе. Знаешь, это был, наверное, самый страшный момент... Вдобавок я ведь видел это в чужих воспоминаниях, так что даже не мог понять, кто из присутствующих о чем думает. Все то время, что шел разговор, разведчик сидел молча и слушал других. Вообще не двигался, словно истукан, даже как будто дышать перестал. А когда он наконец пошевелился на стуле — значит, принял решение, — у меня чуть сердце не остановилось. Но в конце концов он тоже сказал, что верит Хагриду, так что аврорам и Дамблдору ничего не оставалось, как согласиться. Потом они еще ходили осматривать каморку, где жил Арагог, а наутро Хагрида допрашивал легилимент, но это уже мелочи.

Мне очень хотелось курить. Я вытащил из кармана пачку сигарет, но оказалось, что они влажные. Я уже хотел было спрятать их обратно, как Том наклонился и взял одну.

— Ты же не куришь...

— Мне просто нравится запах этого табака.

Он принялся разминать сигарету.

— Пока вроде бы все в порядке. Почему ты нервничаешь?

— Не знаю, — Том рассеянно водил незажженной сигаретой по губам. — Мне очень не нравится этот разведчик. Я не могу понять, почему он так поступил.

— Не захотел связываться, — я пожал плечами. — Ты же сам говорил, что он не верит ни в какую шпионскую сеть и не хочет, чтобы на разведку свалили ответственность за следствие.

— Так-то оно так, но мне почему-то кажется, что он решил еще покопаться в этом деле. А с их возможностями, сам понимаешь... Ладно, будем надеяться, что пронесет.

— Закрывай воду, — посоветовал я. — А то кто-нибудь проснется и подумает, что мы решили затопить факультет.

— Глупости. Сейчас четыре утра, все спят, как убитые. Еще минимум два часа здесь никого не будет.

Том сел передо мной на корточки и, подперев подбородок сплетенными пальцами, посмотрел мне в лицо.

— В общем, все хорошо, но мне отчего-то кажется, что дело еще не закончено.

— Что будет с Хагридом?

— Не знаю. В Азкабан его вряд ли отправят. Дамблдор сказал, что найдет ему защитника и постарается добиться минимального наказания.

— Кстати, о Дамблдоре, — я отобрал у Тома сигарету и все-таки закурил. — Почему он не настоял на дополнительном расследовании? Почему не пробовал навязать остальным свое мнение? Он ведь знает, что случилось на самом деле.

Том сморщил нос.

— Точно не знаю. Рэй, перестань курить! И так дышать нечем… Из того, что я успел понять о Дамблдоре, он в плохих отношениях со Службой внешней разведки. Это раз. Он не мог открыто оспорить мнение коллеги, то бишь Слагхорна. Это два. Так что оказался заблокирован с двух сторон. А еще мы с ним вчера вечером… побеседовали немного. Еще до того, как я отправился к Хагриду. Это было самое важное и сложное во всем плане. Я, конечно, не смог совсем вывести его из игры, но по крайней мере заставил потерять равновесие. Во всяком случае, считывать меня он больше не рискнет, это точно.

— Почему? Что у вас там вышло?

— Сейчас покажу воспоминание, — Том потер глаза. — Да ничего особенного. Обменялись парой слов в коридоре, вот и все. Это если смотреть со стороны...

Он встряхнул головой и посмотрел на меня.

— Дамблдор — трус. Вчера я это понял. Нет, он не дезертирует с фронта или что-то в таком роде. Он боится тьмы внутри себя. Глупо, конечно. В каждом человеке есть темная сторона, и нужно просто научиться с ней жить. Чем сильнее стараешься забыть о ней, тем больше сил уходит на войну с самим собой. А потом все равно оказывается, что ты вернулся к той самой двери, от которой пытался убежать, и ничего не остается, кроме как открыть ее. Именно это я сделал для Дамблдора — а он испугался. Не того, что увидел во мне, а того, что увидел в самом себе.

Том еще пару мгновений посидел, кусая губы, потом взял меня за руку и потянул к себе.

— Открой глаза пошире. Смотри.

Я стоял в сумеречном и прохладном коридоре третьего этажа. Это было западное крыло; туалет Плаксы Миртл, запертый и опечатанный, скрывался за поворотом. Было совсем тихо и пусто. Потом тяжелая каменная горгулья на входе в директорский кабинет со скрежетом повернулась, и вышел Том.

Пройдя несколько шагов по коридору, он остановился у открытого окна. Солнце уже садилось; снаружи быстро темнело, и под потолком с негромким шипением зажглись лампы. От этого стало уютнее, зато сумерки словно придвинулись, стали плотными и густыми, как морская вода.

Сморщенный волшебник на портрете, недовольно косясь на Тома, зевнул и стал натягивать ночной колпак. Глубоко вдыхая ночной воздух, Том расстегнул мантию, словно ему было жарко, и ослабил галстук. Потом прислонился виском к окну и постоял немного с закрытыми глазами.

Наконец он двинулся дальше, касаясь пальцами стены и стараясь идти точно по невидимой линии, как будто ступал по канату. Кто-то шел ему навстречу — слышался стук шагов по каменным плитам пола и шелест мантии. Это был Дамблдор. Заметив Тома, он остановился, поднял голову и внимательно посмотрел на него сквозь очки в тонкой оправе.

— Добрый вечер.

Том тоже остановился. Глаза у него были сейчас такие темные, что радужка сливалась со зрачком. Он молчал так долго, что я явственно различил тоненький звон мошкары, бившейся о стекло.

— Добрый вечер, профессор.

Том отнял руку от стены и чуть-чуть сдвинулся вправо, словно дуэлянт, занимающий позицию для атаки.

— Что ты делаешь здесь так поздно? — спросил Дамблдор после долгой-долгой паузы.

Том молчал. Они оба смотрели друг на друга, не отводя глаз. Иногда ресницы Тома чуть вздрагивали, но тут же замирали. Тишина стала теперь вязкой и тягучей, как патока, и мне казалось, что я слышу отдаленное постукивание барабанов — в отсутствие звуков у человека часто начинаются такие галлюцинации.

Голос Тома прозвучал тихо, но так неожиданно, что я даже вздрогнул.

— Я был у директора, сэр.

— Что ж, тебе пора в постель, — ответил Дамблдор.

Сама по себе совершенно невинная, эта фраза, учитывая, что мы знали о Дамблдоре, прозвучала на редкость двусмысленно. Том улыбнулся, глядя профессору в глаза; тот молчал, а Том все улыбался, и мне казалось, что он сейчас рассмеется Дамблдору в лицо. Потом он сделал шаг вперед — Дамблдор чуть отступил, но оба по-прежнему не сводили друг с друга глаз, словно противники, застывшие с поднятыми наизготовку палочками, или две марионетки, связанные невидимой нитью. Взгляд Дамблдора стал пристальным, резким, пронизывающим...

— Лучше сейчас не ходить по коридорам, — сказал он после долгого молчания.

Последовала еще одна бесконечная пауза. Барабаны теперь били совсем рядом, все быстрее и быстрее, и мне казалось странным, как никто из этих двоих не слышит их тяжелого рокота.

— Вы правы, профессор, — ответил Том и наконец рассмеялся, ясно и чисто. Он сделал еще шаг, повернулся и стоял теперь спиной к свету, так что лицо его тонуло в тени. А Дамблдор, наоборот, оказался под яркой лампой, вокруг которой, трепеща крыльями, вились ночные бабочки. Он казался внезапно постаревшим и очень уставшим. Несколько раз он делал движение, словно собирался уйти — и не мог. Казалось, стоящий напротив подросток удерживает его, притягивает, как ночной огонь манит мотыльков.

У меня в голове крутились слова Минервы: "Том, ты всегда был таким солнечным...". Сейчас это было солнце в затмении, надир, поменявшийся местами с зенитом. Барабаны гремели оглушительно, но и сквозь них были слышны гул и потрескивание темного пламени. Было страшно, но безумно хотелось протянуть руку и коснуться огня, даже зная, что мгновенно превратишься в горстку пепла.

Наверное, так фанатики-индусы бросаются под колесницу Джаганнатха, чтобы умереть счастливыми...

Но Дамблдор не двинулся с места. Он опустил голову, и я не мог разглядеть его глаз.

— Спокойной ночи, Том, — сказал он наконец очень тихо.

Рокот барабанов уже замирал и слышался отдаленными всплесками.

— Спокойной ночи, — ответил Том. В его голосе уже не было ни насмешки, ни злости. Потом он развернулся и пошел по коридору легким, летящим шагом. Дамблдор, стоя на месте, молча смотрел ему вслед.

Глава 39

В среду, сдав гербологию, мы отправились на Астрономическую башню — погулять по парапету, чтобы расслабиться, а заодно обсудить вопрос наличных денег. На каменной площадке было солнечно, жарко и пусто. Экзамены по астрономии закончились, и теперь на башне появлялся разве что Кровавый Барон, чтобы власть повыть и погреметь цепями. Но и он выбирался на свое излюбленное место прогулок только по ночам — привидения не очень любят солнечный свет.

Я уселся на расстеленной мантии в тени ограждения и, сверяясь с записями, раскладывал столбиками золотые монеты. Результат был не слишком утешительный. Маркус, который после истории с Миртл заявил, что не хочет больше участвовать в нашем бизнесе, отдал свою долю в нашу пользу, так что теперь на каждого приходилось по семьдесят-восемьдесят галлеонов, не считая мелочи. Плюс еще около пятидесяти галлеонов в общем фонде. Это было довольно много — не каждый взрослый волшебник столько зарабатывал за месяц, — но зато других доходов в ближайшее время не предвиделось.

У нашей "фирмы" к тому времени была пускай и маленькая, но вполне приличная клиентская база. Загвоздка в том, что поставлять клиентам было нечего. Вместе с Хагридом мы потеряли стабильный и привычный источник дохода в виде волоса единорога. Туалет, где умерла Миртл, оставался опечатанным, так что когда опять удастся открыть Тайную комнату и "подоить" Сьюзи, тоже было непонятно. Оставался, конечно, гигантский паук, но идти ловить его в лесу как-то не очень хотелось. Да и сколько бы мы выручили за его яд? Десять галлеонов? Двадцать?

Конечно, была еще общая факультетская касса, но запускать в нее руку слишком уж глубоко было как-то неудобно. Только скандалов на этой почве нам не хватало...

Не то чтобы мы так уж нуждались в средствах. Из всей компании только мне и Тому приходилось зарабатывать на жизнь. Семья Нотта не бедствовала, Эйвери тоже не сказать чтоб перебивались с хлеба на воду. У Розье были сбережения, вдобавок мать Колина получала пенсию за пропавшего без вести мужа. Но все уже так привыкли иметь при себе пару-другую галлеонов на маленькие удовольствия вроде шоколада, сигарет и огневиски, что теперь не могли представить себе, как прожить на карманные деньги от родителей. Раз в месяц выбираться в Хогсмид и считать каждый сикль, чтобы хватило на сахарное перо и бутылку сливочного пива? Бр-р...

— Негусто, — резюмировал я, закончив подсчеты. — Если учесть расходы на фасовку и отправку, да еще дань Слагхорну, то у нас всего около двухсот галлеонов прибыли.

— И это за полгода каторжного труда, — уточнил Розье, спрыгивая с парапета.

— То-то я смотрю, ты перетрудился, — фыркнул Эйвери, развалившийся на солнышке.

— Да уж побольше, чем некоторые, — отрезал Колин. — Ты боялся даже подойти к змее!

Том тоже слез с парапета и подошел к нам.

— Двести галлеонов, — задумчиво сказал он, разглядывая записи. — А в придачу один труп, орда авроров в школе и куча неприятностей. Мне что-то не нравится такой расклад.

— Есть другие идеи? — спросил Нотт.

— Пока нет.

— Нам нужно придумать что-то посерьезнее, — сказал я, глядя на Тома. — Знаешь, в покере, когда играешь по ставке в один кнат и в десять галлеонов, то сил и времени тратишь примерно поровну. А выигрыш сильно отличается.

— Я это сам понимаю... Но пока не представляю, на чем заработать больше.

Он опустил голову и потер виски руками.

— Чем ты будешь расплачиваться за Минни? — спросил Нотт.

— В кредит, — Том усмехнулся. — Я уже говорил с ней об этом. Честно сказал, что у меня мало денег. Она ответила, что выкуп невесты — это варварский средневековый обычай, и что она не вещь, и все такое прочее. Так что ее семья с меня ничего не возьмет. Свадьба тоже за их счет.

— А потом?

— Потом у меня будет работа... Я вам еще не говорил — с сентября Меррифот отдает мне ЗОТИ у младших курсов. Шесть часов в неделю. Это немного, всего около тридцати галлеонов в месяц, потому что у меня пока нет квалификации. Но на то, чтобы снять квартиру в Хогсмиде, хватит, и семью я как-нибудь сумею прокормить.

— А если появится ребенок? — спросил Розье.

— Ну, дети появляются вообще-то не на следующий день, — Том хмыкнул, — а только через девять месяцев. Иди почитай в энциклопедии, если ты пока не в курсе. К тому же... Не появится. Когда-нибудь потом — да, а сейчас я не могу позволить себе такие расходы.

— Говорят, бывают всякие зелья. Минни могла бы пить такое, чтобы не забеременеть...

— Говорят, — коротко ответил Том.

Он терпеть не мог обсуждать с кем-то свою личную жизнь, так что Розье предпочел сменить тему.

— Я вот тоже, наверное, женюсь, — сказал он, сладко потянувшись. — Только после Хогвартса. Правда, Эвелин уже сейчас хочет познакомить меня со своими родителями, но мне почему-то страшно. И потом, может, меня еще убьют на фронте.

— Думай, что говоришь! — Эйвери суеверно сплюнул через левое плечо. — Ты точно решил в следующем году пойти добровольцем?

— Конечно. А ты нет, что ли?

— Ну-у, — протянул Тимоти, — наверное...

Он вовсе не горел желанием попасть на войну, но не хотел говорить об этом вслух. Колин и мысли не допускал, что кто-то может не хотеть на фронт. Для него было так естественно, что сразу после семнадцатилетия мы все завербуемся в армию, что оспаривать это мнение было все равно что публично расписаться в трусости.

Мне, наверное, тоже стоило бы подумать, что делать дальше... Силы самообороны — это, конечно, неплохо. По крайней мере, по закону я получу отсрочку по выплате долга перед Гринготтс на все время войны и на три года после демобилизации. Но я пока не думал об этом серьезно. В конце концов, оставалось еще целых полгода...

Том поднял голову и посмотрел на меня.

— Рэй, ты будешь играть этим летом?

Я хотел было ответить: "Нет", потому что еще недавно клялся себе, что вот выплачу долг — и после этого сяду за карточный стол только под угрозой авады. Но тут же почувствовал знакомое покалывание в кончиках пальцев, особый, ни с чем не сравнимый азарт...

— Хотел бы. Но у меня слишком мало стартового капитала.

Том подвинул ко мне несколько столбиков монет.

— Возьми пятьдесят из нашей выручки. В сумме не так много, но ты выкрутишься. Потом вернешь в общий фонд. И двадцать процентов с каждого выигрыша — туда же. Идет?

— Идет.

— Все остальные, — Том обвел взглядом компанию, — точно так же сдают двадцать процентов от летних заработков или от карманных денег. Плюс взносы в факультетскую кассу, не забывайте.

— Ты нас грабишь, — вздохнул Эйвери.

— Неправда. Это еще по-божески. А деньги нам понадобятся на расширение дела. И не советую пытаться мухлевать.

— Да я ничего такого не имел в виду...

— Вот и чудесно, — отрезал Том. Он сегодня был явно не в настроении — должно быть, голова болела. — Если у кого-то есть идеи, как нам заработать, я слушаю.

— Большие деньги, — сказал Нотт, поправляя очки, — можно сделать на политике.

— То-то твой дядя на ней пока только теряет...

— Ну и что?! Вот он пройдет на выборах в Визенгамот, и все станет иначе.

— Он уже десять лет пытается пройти.

— Зря ты так, — Нотт закурил еще сигарету. — Тебе бы, кстати, тоже не мешало попробовать. Серьезно, Том. У тебя же хорошо получается ладить с людьми.

— Я ничего не понимаю в политике.

— Мой дядя мог бы тебя устроить на лето помощником к какому-нибудь члену Визенгамота. Ты бы присмотрелся, набрался опыта...

— Спасибо. Я был бы рад. Но пока не знаю в точности, что буду делать, так что подумаю.

По лицу Тома было видно, что мысль ему не слишком понравилась. А ведь еще недавно он убеждал Блэка, что хочет начать политическую карьеру. Интересно, почему сейчас так выпустил колючки? Не хочет быть у кого-то на побегушках?

Том поднялся.

— Ладно, раз мы все обсудили, то я ухожу. Меня еще зачем-то хотел видеть Слагхорн.

— Какой-то он злой сегодня, — сказал Эйвери, когда шаги Тома затихли на лестнице. — Дерганый.

— Будешь тут дерганым, — Розье зевнул и развалился на расстеленной мантии. — Не экзамены, а сумасшедший дом какой-то.

— Ага. Еще эта дура Миртл...

— И Маркус теперь от нас сбежал...

— В чем-то я его понимаю...

— А я вообще не думал, что переживу эти две недели...

— Осталось сдать историю магии. Тогда и будешь говорить, что пережил.

— Не напоминайте про историю магии! — у меня внезапно заболели зубы. Для меня это был самый главный экзамен, и мысль о нем пугала, как видение гильотины. Чтобы отогнать его хоть на минуту, я стал собирать монеты в замшевый мешочек. Галлеоны всегда поднимали мне настроение.

— Все равно самое плохое уже позади, — убежденно сказал Эйвери.

Снизу, от лужайки перед школой, доносились вопли и смех. Солнце припекало все сильнее и сильнее.

Экзамен по истории магии я все-таки сдал, и даже неплохо — не зря столько зубрил. До каникул оставалось всего ничего, и теперь, казалось, можно было расслабиться. Но меня настораживало, что Дамблдор, похоже, вовсе не собирался покидать школу. Две недели его отпуска давно истекли, а он все еще болтался по Хогвартсу. Сталкиваясь с Томом в коридорах, он, как ни в чем не бывало, вежливо с ним раскланивался. Не знаю, что он при этом думал. Должно быть, как любой так называемый порядочный человек, допустивший неприглядные мысли, постарался как можно скорее обо всем забыть.

Том, казалось, относился к нему совершенно равнодушно. Учитывая, сколько крови ему попортил Дамблдор, я бы на его месте, наверное, возненавидел заместителя директора и мечтал только об одном — как бы отправить его на три фута под землю. Но Том лишь пожимал плечами и говорил: "Игра есть игра. Я поставил ему шах — так на что злиться?". Впрочем, последняя разыгранная им против Дамблдора провокация тоже даром не прошла. Следующие несколько дней Том не вылезал из душевой — отмывался, чуть ли не до крови натирая кожу мочалкой. Но при случайных встречах с Дамблдором никак не показывал своего омерзения.

Вечером девятнадцатого июня — это была суббота, выходной после экзаменов — мы отправились отпраздновать окончание СОВ в лес возле Хогсмида, на давно облюбованную полянку. Как обычно, купили в деревне сливочного пива и картошки, чтобы печь ее в золе. Разговор шел еле-еле — все так устали за последний месяц, что не хотелось даже шевелиться, не то что открывать рот. Я почти не слушал, что говорят остальные, потому что Джейн как раз рассказывала мне о Саффолке, откуда была родом. Я пытался следить за ее историей и одновременно думал, не слишком ли рискованно себя с ней веду. Мы постоянно бывали где-то вместе, и правила приличия давно требовали от меня сделать предложение — а я никак не мог решиться. Сам не знал, чего больше боюсь, — то ли того, что она ответит отказом, то ли того, что согласится. Возможностей содержать семью у меня было еще меньше, чем у Тома, я был практически нищий — куда уж тут принимать на себя серьезные обязательства? Но и дальше так продолжаться не могло, мое поведение начинало выглядеть неприлично. Конечно, я ее ничем не скомпрометировал, мы даже ни разу не целовались. Об этом и речи быть не могло — Джейн все-таки порядочная девушка, не чета какой-нибудь Милки. Но все-таки своим подчеркнутым вниманием я давал ей и всем вокруг повод думать, что...

Предаваясь в который раз этим размышлениям, я почувствовал, что опять захожу в тупик. Одновременно невпопад отвечал: "Да, конечно... неужели... потрясающе..." на реплики Джейн. С другой стороны костра что-то говорили о Дамблдоре — его имя звучало все чаще и чаще, в основном, от Минни. "Профессор Дамблдор считает... профессор Дамблдор рассказывал...". Том слушал это молча, но наконец взорвался, перебив Минерву посреди фразы:

— И когда же, позволь узнать, он это рассказывал?

— Вчера. Он заходил к нам на факультет, принес смородиновой наливки. Так вот, он говорит, что когда шли бои под Тобруком...

— Как интересно, — протянул Том. — С каких это пор в Хогвартсе учителя спаивают студентов?

— Пол-бокала на человека ты называешь "спаивать"? — засмеялась Минерва. — И что тут такого? В конце концов, Слагхорн тоже разрешает вам пить вино на своих вечеринках. К тому же там были одни старшекурсники.

— Что еще ты пила с Дамблдором? — Том оперся спиной о дерево и, склонив голову, испытующе смотрел на нее. — Чай? Огневиски? А может, вы и танцы устраиваете? Он хорошо вальсирует, а, Минни?

— Я понятия не имею, как он вальсирует...

Она запнулась.

— Том! Ты что, намекаешь, что Дамблдор флиртует со мной?

— Понимай, как знаешь, — сухо ответил он.

— О Мерлин! — Минерва явно не знала, то ли ей смеяться, то ли сердиться. — Но это же нелепость! Дамблдор уделяет мне ровно столько внимания, сколько всем остальным. Да и вообще... Это глупо! Он старше меня на сорок лет!

— Не вижу, почему это мешает ему за тобой приударить.

Кажется, назревала сцена ревности. Мне стало очень неловко. Остальным, видимо, тоже, потому что Эвелин Трогмортон попыталась исправить положение, переведя все в шутку:

— Минни, и ты собралась замуж за этого ужасного типа? Он же будет ревновать тебя ко всем подряд — к продавцу в аптеке, к молочнику, с которым ты поговорила дольше трех минут...

— А потом запрет в гареме и заставит носить чадру, — подхватил Колин, обнимая Эвелин за плечи. — Минни, главное, не вздумай дарить Дамблдору носовых платков, а то всё!

Он выразительно черкнул себя ребром ладони по горлу.

— Обязательно подарю, — Минерва даже не смотрела на Колина. Она не сводила глаз с Тома, подавшись вперед, словно пантера перед прыжком. — С завтрашнего дня начну носить с собой десяток, как раз на такой случай.

— Очень смешно, — ровным голосом сказал Том и поднялся на ноги. — Делай, что хочешь. Мне это безразлично.

Он развернулся и исчез в темноте между деревьями.

— Да что с ним такое? — Минни растерянно смотрела ему вслед.

— Не обращай внимания, — посоветовал Колин. — Позлится и успокоится. Он какой-то нервный последнее время. Хочешь еще картошки?

Но Минерва отрицательно качнула головой, потом быстро встала и пошла вслед за Томом.

— Кошмар! — Эвелин поежилась. — Как она с ним ладит? Я бы с Риддлом и дня не прожила. Колин, ты тоже будешь так себя вести?

— Конечно! Между прочим, я уже приготовил большой кинжал. Сначала зарежу им твоих воздыхателей, потом тебя, потом себя. Только сначала прочту трагические стихи над твоим телом. Иначе зрители будут думать, что зря платили за билет.

— Дурак! — Эвелин шлепнула его по руке.

— А что? — Колин хищно посмотрел на нее. — Ты будешь лежать вся такая красивая, в белом платье, обагренном кровью. Умри, несчастная!.. Ну как, я похож на Отелло?

— На чучело ты похож...

Джейн наклонилась ко мне и шепотом сказала:

— Очень странно.

— Что именно? — пробурчал я. Выходка Тома меня разозлила. Он что, специально портит всем настроение в такой хороший вечер?

— Том не производит впечатления ревнивого человека, — прошептала Джейн, дергая себя за косу. — Он просто изображает вспышку гнева, причем переигрывает. Ты не знаешь, зачем ему это нужно?

— Понятия не имею. Почему ты думаешь, что это актерство? Ты стала легилиментом? — огрызнулся я.

— Раз ты злишься, значит, я права, — невозмутимо ответила она.

У костра мы просидели еще около часа. Солнце село, но было еще совсем светло — в Шотландии в это время ночь короткая. Над верхушками сосен висела круглая белесая луна, но небо на западе было ясно-синее, чистое. Так что мы не замечали времени, и только потом кто-то спохватился, что часы в Хогсмиде, кажется, пробили десять.

— Черт! — Колин вскочил на ноги. — Ворота в школе уже заперли! Теперь придется платить Принглу, чтобы впустил нас. Это если повезет не нарваться на учителей... Тушите костер, быстрее!

Через несколько минут мы покинули полянку и цепочкой двинулись по тропинке через лес. Под деревьями было гораздо темнее, и ничего не стоило разбить себе нос или подвернуть ногу, ухнув в какую-нибудь яму. Я вел Джейн под руку, помогая ей перепрыгивать через толстые корни деревьев. Впереди Колин звенел по карманам мелочью, пытаясь на ощупь подсчитать, хватит ли ее, чтобы умилостивить Прингла.

На одном из поворотов тропинки, возле зарослей шиповника, виднелись две смутно различимые тени. До нас донесся голос Минервы:

— ...Да, меня оскорбляет, когда ты мне не доверяешь! Удивлен? И какое ты имеешь право меня ограничивать?! Если ты уже сейчас себя так ведешь — что будет, когда мы поженимся? Мне придется каждый раз спрашивать разрешения, чтобы повидаться с друзьями? Носить чадру, как говорит Розье?

Видимо, все это время они ссорились, да так, что даже забыли поставить заглушку. Колин пнул камушек — тот со стуком покатился по тропинке, — а я нарочито громко заговорил с Джейн. Но эти двое, кажется, ничего вокруг не замечали.

— Минни, да причем тут чадра! Что ты повторяешь всякий вздор?!.. Ладно, хватит. Прости, я знаю, что я дурак. Я сам понимаю, что неправильно себя веду, но ничего не могу с этим поделать. Я с ума схожу...

— Что-то раньше с тобой такого не было. Тебя ведь не смущало, что я вижусь с Джорджем МакГонагаллом каждый день на уроках и в общей гостиной!

— Минни, ну зачем ты меня дразнишь?! Вот к чему ты сейчас упомянула Джорджа?!

— Эй! — окликнул их Колин, но ни Том, ни Минни не услышали. Теперь Минерва обнимала Тома, шепча извинения.

— Да ладно, ничего страшного, — быстро ответил он. — Просто я так боюсь тебя потерять, что... Не думай, что я недооцениваю Дамблдора. Наоборот, я потому так и злюсь, что все время сравниваю себя с ним. Кто я такой? Мальчишка, ничего из себя не представляю. А он взрослый, умный... герой войны... Откуда мне знать — вдруг ты всерьез им увлечешься?

— То-ом...

Минерва негромко засмеялась.

— Какой ты у меня все-таки глупый...

Колин громко и немелодично засвистел какую-то мелодию, Эйвери закашлялся. Тут двое на тропинке наконец спохватились — оба вздрогнули так, будто рядом ударила молния. Том молча потянул Минерву в сторону, уступая дорогу. Мы поторопились поскорее уйти. Чуть позже, обернувшись, я увидел, что они идут за нами в некотором отдалении, то и дело останавливаясь.

В ворота Хогвартса нам пришлось стучать с полчаса, прежде чем, ругаясь вполголоса, явился смотритель. Прингл был очень зол и даже заранее прихватил с собой трость, чтобы наглядно разъяснить нарушителям, когда следует возвращаться в школу. Но золотой галлеон настроил его на куда более благодушный лад, и он все-таки позволил нам войти, ворча себе под нос, что в следующий раз точно спустит с нас шкуру.

— Не закрывайте, — попросил Колин. — Там сейчас еще придут.

— Ходют и ходют, покоя от них нет! Вот как возьму и оставлю ночевать на улице, будете знать! — буркнул Прингл, но все же остался ждать у ворот в надежде получить еще чаевые.

Хогвартс лежал впереди темной громадой — все еще шла война, и действовало затемнение. Зато внутри все сверкало огнями, по коридорам носились ученики, и спать никто не собирался. Я пошел проводить Джейн до башни Рэйвенкло, потом вернулся на факультет. Тома не было — должно быть, они с Минни все еще выясняли отношения.

Было, в общем, ясно, зачем Тому понадобился этот неубедительный спектакль. Он, разумеется, не думал всерьез, что Дамблдор ухаживает за его невестой, — хотя бы потому, что отлично знал, каковы на самом деле пристрастия профессора. Но Тому совсем не нравилось, что Минни так много общается с его врагом. Она очень доверяла Дамблдору, который был ее любимым учителем с первого курса, и прислушивалась к его мнению. Так что при желании Дамблдор вполне мог настроить ее против Тома и, не исключено, что именно этим он и занимался.

Том вернулся на факультет ближе к полуночи, очень злой. Настолько, что комом швырнул свою рубашку на стул, вместо того чтобы аккуратно сложить — это был верный признак того, что он близок к точке кипения. Как выяснилось, ему так и не удалось уговорить Минерву. Она была возмущена его недоверием, оскорблена подозрениями в адрес учителя, которого уважала, раздражена тем, что Том пытается "посадить ее в клетку", и разговор так ничем и не закончился.

Впрочем, она, видимо, все же переживала размолвку, потому что на следующий вечер пришла на Слизерин и, поймав меня в общей гостиной, потребовала, чтобы я сыграл с ней в шахматы. Это прозвучало скорее как приказ, чем как просьба, так что я вздохнул и подчинился. Тома она демонстративно игнорировала, но все же бросила, когда он оказался рядом:

— Ну вот, Дамблдор там, а я ушла. Доволен?!

— Пожалуйста, прекрати, — попросил Том. — Я вовсе не имел в виду, что...

— А мне можно с ним здороваться в коридоре? — спросила Минерва, все еще не глядя на него, и с такой силой передвинула свою пешку, что та жалобно пискнула. — Или я должна прятаться за колонну, если Дамблдор будет идти навстречу?

— Ну, конечно, ты можешь...

— Могу. И все, хватит об этом!

— Не нервничай.

— Я абсолютно спокойна!

В подтверждение своих слов она схватила коня и попыталась заставить его ходить, как ладью. Конь возмущенно забил копытами о доску, отказываясь сдвинуться с места.

Я покосился на Тома. Он стоял у Минни за спиной и улыбался. Глава 40

В понедельник утром возле входа в Большой зал появилось объявление — отправление Хогвартс-экпресса назначен на среду, 23 июня. В школе воцарилось суматошное настроение. Мне нужно было сдать книги, так что после обеда я сунулся было в библиотеку, но там оказалась огромная очередь. В самом хвосте я увидел Альфарда и Маркуса, договорился, чтобы они заняли для меня место, и ушел на факультет. По дороге выглянул в окно: по лужайке перед школой носились, радуясь свободе, первокурсники, а над квиддичным полем кружили игроки — команды пользовались случаем для тренировок, чтобы не растерять навыки за лето.

Возвращаясь в подземелья, я был твердо настроен привести свои пожитки в порядок — выкинуть из чемодана ненужный хлам, сложить одежду, упаковать конспекты (я все еще верил, что летом буду повторять пройденное). Но едва я вошел в нашу гостиную, как тут же почувствовал, до чего лень даже пальцем шевельнуть. Последние две недели вымотали меня окончательно, и теперь хотелось только спать или просто валяться на кровати, наслаждаясь бездельем.

Розье, судя по всему, был в таком же настроении. Он сидел в спальне, уныло глядя на распахнутый чемодан, рядом с которым высилась гора вещей. На дне чемодана сиротливо лежал измятый школьный галстук. Я хотел позвать Колина покурить, чтобы взбодриться, но тут вернулся Том, который пропадал где-то с самого завтрака, — вроде бы его вызывал к себе декан. Оглядев разгромленную спальню, где на всех свободных поверхностях в беспорядке громоздились одежда и книги, Том бесцеремонно выставил Эйвери — мол, ему надо с нами поговорить.

— А мне, стало быть, не доверяешь? — обиделся Тимоти.

— Меньше знаешь, — многозначительно сказал Том, — крепче спишь.

Эйвери решил не настаивать и ушел в общую гостиную, буркнув: "Не больно-то и хотелось. От ваших секретов одни неприятности"...

— Чайник поставь! — крикнул Том ему вслед. Потом запер дверь и быстро обернулся вокруг своей оси, рассылая во все стороны синие вспышки из палочки.

— Ты что делаешь? — спросил я.

— Проверяю на подслушивающие заклятия... Вроде бы ничего нет. Но я сейчас все равно поставлю защитный купол.

— Все так серьезно? Что случилось? — спросил Колин, вытаскивая из кучи скрученную жгутом рубашку.

— Разговор у меня был интересный, — Том остановился перед иллюзорным окном и побарабанил пальцами по стеклу. — И собеседник милый... Вот и спешу поделиться радостью.

Мне стало неуютно; Колин поднял голову от чемодана.

— Что за разговор?

— Сегодня утром меня вызвал Слагхорн, — Том рассказывал, не поворачивая головы, — и говорит: "Томми, тут один джентльмен хочет с тобой побеседовать", — а у самого руки трясутся. Многообещающе, правда? Я пошел к нему в кабинет — чувствую, что-то не то. На входе такая заглушка, что меня даже тряхнуло. А внутри сидит — кто бы вы думали? — тот самый тип из контрразведки, который был у нас на допросе.

Колин присвистнул. Я молчал, крепко сжав руки, чтобы не выдать потрясения.

— Вот-вот. И я так же подумал: какая приятная встреча, да еще с утра пораньше...

Том обернулся, поискал глазами свободный стул, но все было завалено вещами, так что он уселся прямо на столе.

— Пожал мне руку, дал визитку. Оказывается, его зовут Леонард Пикеринг...

Тогда это имя нам ничего не говорило. До того, как Пикеринг станет главой Службы внешней разведки и контрразведки, оставалось добрых двадцать лет.

— А официально он работает в отделе статистики и учета почтового ведомства. Вот так-то... Интересная, говорю, у вас работа, сэр. "Да ну, — отвечает, — скучная. Сидим, ведомости проверяем, вычисляем средний вес посылок, которые носят совы, и все такое прочее. Но я здесь не по работе. Просто сам бывший слизеринец, соскучился по факультету, а тут выдалась оказия побывать в Хогвартсе, вот и подумал — дай зайду, поболтаю». Ну, отчего же не поболтать... Посидели мы с ним, чаю выпили, он всякие истории из своих школьных лет рассказывал. Ничего, даже смешные. У этого Пикеринга лицо такое простецкое, фермерское, а глаза добрые-добрые... Он мне, знаете, чем-то напомнил Долохова. Тоже любитель прикинуться пареньком из народа...

Розье, слушая его, лихорадочно грыз ногти.

— Ты ведь в школу разведки собираешься после выпуска? — спросил его Том. — Интересные у тебя будут коллеги, ничего не скажешь... Ну, так вот, сидели мы, разговаривали, потом мне надоело. Спросил напрямую: мол, я, конечно, не очень в этом разбираюсь, но все-таки что сотрудник почтового ведомства делал на следствии? Он посмеялся и говорит: "Том, не прикидывайся дурачком. Ты же прекрасно понял, кто я такой. И мы знаем, кто ты такой, так что давай без экивоков". "И кто же я?" — спрашиваю. Он говорит: "Ну, как же? Наследник Салазара Слизерина, понятное дело. Большая шишка, разве нет?".

У меня вырвалось крепкое словцо. Надо же, пронюхали...

— Ага, — кивнул Том. — Вот именно. Я ему говорю: не пойму, мол, о чем вы. Какие в наши дни наследники Слизерина? Средневековье какое-то, даже смешно. Тем более я вырос в магловском приюте. Если каждого считать наследником, то у нас весь факультет можно в потомки Мерлина записать. А он веселится, чтоб его... "Не скромничай, — говорит, — у нас точные сведения". "Откуда?" — спрашиваю. "А с миру по нитке, — отвечает. — Сидим, понимаешь, день-деньской в своем отделе, бумажки перебираем, скучища... Вот и начинаем со скуки кроссворды разгадывать — заняться-то нечем". "И какие же, — спрашиваю, — вопросы в этих кроссвордах?". "Да когда как, — отвечает. — Смотря, на какую тему... Последний вот интересный был — про одного умного мальчика, который весь факультет под себя подмял, снабжал чуть не пол-Англии волосом единорога, да еще и ядом василиска торговал. А еще на преподавателей имел влияние, и врагов успел нажить очень серьезных для своего возраста, и неосторожные политические амбиции проявлял... По отдельности-то поначалу непонятно, но потом одно слово разгадаешь, другое — и смотришь, а кроссворд-то у тебя, как на ладони".

— Черт, черт, черт! — Колин встал и принялся ходить по спальне, пиная валявшиеся на полу ботинки. — До всего докопались!

— Ну, не так уж до всего, — поправил его Том. — Могло быть и хуже...

— Что именно? — Колин обернулся.

— Неважно. Потом когда-нибудь расскажу... Меня и так до сих пор трясет, когда вспоминаю этот разговорчик. Смотрю тупо на Пикеринга, не знаю, что ответить, а он мне: "Неосторожно работаете, сударь мой Томас, неаккуратно... Следы плохо заметаете. Но, к счастью, нас это не касается. Мы люди маленькие, сидим себе, стоимость марок подсчитываем. А уж какие там зеленые юнцы держат василисков в Хогвартсе и мечтают при этом о большой политике — не наше дело".

Я сидел ни жив, ни мертв, вцепившись в край покрывала.

— Что потом? — резко спросил Розье. — Рассказывай, не тяни!

— Я и рассказываю, — Том закрыл глаза и встряхнул головой. — Дай мне самому отойти, а? Даже холодно стало... В общем, я его спрашиваю: "А что тогда ваше дело?". Он говорит: "Ну, это-то как раз просто — безопасность Британии. На мелочи мы не размениваемся". "Чудесно, — говорю, — а я тут при чем?". "Да ни при чем, — отвечает, — просто хотел познакомиться. Глядишь, и подружимся". "Нет, — говорю, — спасибо. Знаете поговорку? Подружился волк с кобылой — оставил хвост да гриву...".

Розье сел и безнадежно обхватил голову руками.

— Ты с ним так разговаривал?! Идиот...

— Да все в порядке, брось, — Том фыркнул. — Пикеринг только посмеялся. Оценил шутку. "Ну что ты, — говорит, — у нас, хвала Мерлину, не гестапо. И я ведь тебе сказал, что никаких претензий нет. Но нам, возможно, понадобится твоя помощь". "Какая? — спрашиваю — Работать у вас сорокой, которая новости на хвосте приносит? Извините, так мы не договоримся". Он в ответ: "Не глупи. Все новости, какие нам нужны, мы и сами узнаем. А для тебя никаких определенных дел пока нет, но могут быть. Например, ты имеешь большое влияние в Хогвартсе, так что можешь других студентов... скажем так, удержать от ненужной активности. Да и вне Хогвартса — попутешествовать, побывать в разных местах, пообщаться с людьми... Не думай, в темную мы тебя использовать не станем. Если найдется дело, я тебе обязательно расскажу, почему и зачем это нужно. Просто, видишь ли, — говорит, — у нашего противника в Англии немаленькая сеть. Мы, конечно, делаем все, чтобы ее ликвидировать, но с той стороны тоже не дураки. Поэтому если я, скажем, появлюсь в определенных местах, даже под обороткой, или начну разговаривать с определенными людьми, меня могут вычислить и уберут. Не то плохо, что прикончат, а то, что я дело не сделаю, еще и противника заставлю насторожиться. А ты — подросток, тебе проще, легче, к тебе вопросов меньше". Я молчу. Он спрашивает: "Ты боишься? Мы тебе, конечно, ничего по-настоящему опасного поручать не будем и всегда подстрахуем...". "Нет, — говорю, — не в этом соль. Мне просто кажется, что у меня и выбора-то по большому счету нет, правда?". Он опять посмеялся и сказал: "Если честно, то выбора действительно нет. Но, когда дойдет до задания, я думаю, ты сам захочешь. Поймешь, что тебе это нужно. И не только тебе, но и всему обществу". "Не слишком ли, — спрашиваю, — громкие слова?". А он отвечает: "Нет. Главное, чтоб они с делом не расходились, правда? Ты пойми, мы ведь не на себя работаем, и не на какого-нибудь пузатого дядю... Мы работаем на Англию. Думаешь, мы служим министру магии? Нет, дорогой, мы ему подчиняемся. А служим мы своей стране, и это разные вещи".

— Что ты на это ответил? — глухо спросил Колин.

— А что тут можно ответить? — Том пожал плечами. — Особенно когда тебе не оставляют выбора...

— Ты его считывал? — спросил я и бросил быстрый взгляд на Розье, но тот ничуть не удивился — значит, уже знал, что Том хороший легилимент.

— Да. Считывал. Похоже, он мне не врал. У них есть на меня какие-то планы, но они не касаются Хогвартса... или не совсем касаются. Неясно. В любом случае, — он поднял голову, — я это рассказываю только вам двоим. Подписку о неразглашении я не давал, но... Сами понимаете. Однако от вас я это скрывать не могу и не имею права. Всем остальным знать ничего не надо, но вы должны быть в курсе, что я под колпаком. Мне это совсем не нравится, но уж как вышло, так вышло... Сам вляпался, самому придется выкручиваться.

— Мы тебе поможем, если что, — сказал я почти шепотом.

— Это уж по обстоятельствам, — Том потер виски руками. — Пока лучше вести себя тише воды, ниже травы. Кстати, Сьюзи больше выпускать не получится. Пикеринг намекнул, что за этим наблюдают.

— Они?

— Нет... Он же сказал, что им плевать на василисков. Но у меня что, мало доброжелателей? Черт побери, — Том ударил кулаком по столу, — я чувствую себя, как кукла, к которой все подряд пытаются привязать ниточки и заставить плясать под свою дудку! Не успеешь обрезать один поводок — тут же кто-то накидывает другой...

— А Слагхорн знает о вашем разговоре? — спросил Розье, наморщив лоб.

— Нет. Он, конечно, пытался выяснить, о чем шла речь. Но я ему ничего не ответил, просто посмотрел — так он сразу отскочил чуть ли не на фут и сказал: "Ну, ладно, ладно"...

Том рассмеялся, но как-то совсем невесело.

Я хотел еще о чем-то спросить, но тут в дверь постучали, и заглянул Эйвери.

— Вы долго? — жалобно спросил он. — А то мне вещи собирать надо...

— Входи, — Том махнул рукой. Видимо, он считал, что все, что нужно, уже было сказано.

Эйвери бочком пробрался в спальню, испуганно глядя на нас. Должно быть, лица у нас были слишком мрачные. Но, памятуя томовское "Меньше знаешь — крепче спишь", он почел за лучшее ни о чем не допытываться.

Том слез со стола и, как ни в чем не бывало, принялся разбирать свои книги, откладывая в отдельную стопку те, которые следовало вернуть в библиотеку.

В это время в дверь опять постучали, и к нам ввалился Касси Малфой.

Касси был весь потный, разгоряченный, в грязной квиддичной форме. Должно быть, явился прямо с тренировки. Бросив на стол тяжелые кожаные нарукавники, он сладко потянулся.

— Слушайте, у вас нет пива? Или хоть чего-нибудь...

— Пусто, — ответил Розье. — Сами вчера все допили.

— Может, удастся выбраться в Хогсмид? Если бы Прингл как-нибудь незаметно нас выпустил...

— Разве что вечером. Днем он побоится.

— И где мы в такое время купим пива?

— В "Кабаньей голове". Там из-под прилавка продадут, что хочешь, в любое время суток — были бы деньги.

— До вечера долго. Ску-учно...

— Ага. Зато нам тут очень весело, — сказал Колин негромко, чтобы Малфой не услышал.

Том, раскладывавший книги по стопкам, поднял голову и задумчиво посмотрел на Касси.

— Кстати, раз уж ты зашел... Могу тебя поздравить. Слагхорн намекнул мне, что в следующем году ты будешь старостой.

— Правда? — Касси смущенно почесал в затылке. — Ну... спасибо...

— Мне-то за что? Кстати, держи. Начинай готовиться заранее, — Том бросил ему потрепанную, довольно толстую книжку, на обложке которой вились золотые буквы: "How to Be a Perfect Prefect".

— Это что?

— Пособие для старост. Я купил его прошлым летом на распродаже в Косом переулке. В основном тоска, но встречаются познавательные вещи.

Усевшись на кровать Флинта, Касси принялся листать книгу. На нудных разделах вроде "Нравственные качества старосты" и "Как правильно организовать подготовку к экзаменам" он не задержался, но, добравшись до конца, притормозил.

— Список того, что запрещено делать в Хогвартсе... Ого! Тридцать страниц мелким шрифтом!

Морща лоб, Касси принялся за чтение, потом вдруг расхохотался.

— Ты чего? — спросил Розье, удивленно посмотрев на него.

— Да это, оказывается, замечательная штука! В жизни не видел таких дурацких правил. Вот послушайте, я вам зачитаю...

За следующие десять минут мы узнали, что в Хогвартсе, в числе прочего, строжайше воспрещается:

§ въезжать в Большой зал верхом на лошади;

§ передвигаться по коридорам на ходулях;

§ являться на занятия босиком и без одежды;

§ плеваться с метлы;

§ пугать привидения;

§ раскладывать на Астрономической башне приманки для драконов;

§ есть перед уроками лук и чеснок;

§ носить мантию задом наперед;

§ использовать сов для колки орехов...

Не сказать, чтоб это было чудо как смешно, но у нас, видно, была истерика от нервного напряжения, так что хохотали мы до слез.

— Ой, не могу! — Касси остановился, чтобы отдышаться. — Вот тут еще: "Запрещается держать в спальне корову"! То-то я думаю, почему у Доббса такой подозрительный вид? Наверняка собрался протащить корову на факультет. Идем дальше... "Смазывать чужую ночную вазу клеем"... Неплохая мысль, но где в наши дни взять ночную вазу? "Поить русалок спиртными напитками"... Еще чего! Самим не хватает! "Убивать гоблинов в воскресенье"... Бр-р, какое варварство! Известно же, что приличные люди делают это строго по понедельникам.

— Что там еще? — спросил Эйвери, заглядывая ему через плечо.

— "Запрещается с помощью чар увеличивать грудь у портретов женского пола"... Ну, это старо и уже давно никому не интересно. "Ковырять в носу волшебной палочкой"... Видел я одного такого умника — до сих пор нос на сторону... О! Вот это здорово! "Запрещается кататься с крыши на коньках"...

Он посмотрел вверх, будто надеялся разглядеть крышу Хогвартса через потолок и перекрытия.

— Неплохая мысль, — сказал Розье. — Может, пойдем попробуем? Надо же как-то развеяться.

И то верно, а то мы сейчас тут свихнемся...

— Коньки придется наколдовывать, — сказал Малфой.

— Да мы так просто, без них. И никто не скажет, что мы нарушаем школьные правила.

Том тоже решил пойти с нами, чтобы расслабиться. По дороге он забежал на Гриффиндор и вернулся обеспокоенный.

— Не могу найти Минерву. Ее нет на факультете, нет в библиотеке, и вообще ее с раннего утра никто не видел.

— Успокойся, — Розье похлопал его по плечу. — Что с ней может случиться в школе?

— Я уже ничего не знаю.

— Да прекрати ты! — свирепо прошипел Колин. — Самое большее, что могло произойти, — Дамблдор пригласил ее на романтическую прогулку...

— Нет, — Том покачал головой. — Дамблдор убрался куда-то сразу после завтрака. Я видел, как он шел к воротам, а потом аппарировал. Ладно, неважно. Найдется...

Для катания мы выбрали укромное место во внутреннем дворе, где нас нельзя было увидеть из окон учительской — ее заслоняла башня Рэйвенкло. На двух тихоходных школьных метлах, позаимствованных по дороге, мы поднялись на покатую крышу западного крыла. Лазурно-синяя снизу, вблизи она оказалась грязной и покрытой белесыми потеками; черепица покоробилась от времени. Вдоль крыши тянулся узкий карниз, по которому можно было ходить.

— Высоко как, — сказал Эйвери, садясь на карниз и с опаской глядя на каменные плиты двора далеко внизу. — Грохнешься — так костей не соберешь.

— Сделаем магический барьер, делов-то, — отмахнулся Розье. — По Астрономической башне ходили — и ничего.

— То ходили, а здесь будешь нестись, как ненормальный, и затормозить негде...

Барьер, примерно на уровне третьего этажа, поначалу вышел не очень — слишком плотный, так что для страховки не годился. Чтобы это проверить, мы бросали на него с крыши наколдованные на скорую руку стеклянные бокалы. Ударившись о барьер, они разлетались вдребезги; сам он был прозрачный, так что осколки, казалось, висели в воздухе.

После получаса проб и ошибок удалось, наконец, сделать барьер упругим, чтобы он подбрасывал предметы вверх, как батут. К этому времени мы чуть не изжарились — солнце палило немилосердно, раскаленная крыша обжигала даже через подошвы. Ни ветерка, ни облачка, словно Хогвартс целиком засунули в духовку.

— Наверное, будет гроза, — сказал Эйвери, разглядывая темную дымку, затягивавшую небо на востоке.

Наконец, когда приготовления были закончены, Том превратил часть крыши в ледяную горку, которая сверкала так, что глазам было больно. Кататься с нее и вправду оказалось здорово — скорость сумасшедшая, так что затормозить на карнизе не удавалось почти никому, и, сорвавшись с крыши, ты сначала по инерции летел вперед, а потом падал, словно с обрыва. Эти несколько секунд свободного падения были самым захватывающим во всей затее — сердце билось где-то у горла, земля стремительно неслась навстречу, но когда уже казалось, что вот-вот разобьешься, тебя подхватывал барьер, мягкий и пружинистый, как натянутое полотно.

Это было фантастически прекрасно, и, наверное, именно то, что нам было нужно. Пускай на один короткий миг, но ты забывал все на свете, все проблемы и невзгоды.

Несколько рэйвенкловцев с интересом наблюдали за нами из своей башни, потом решились и, вылетев на метлах через распахнутое окно, приземлились на гребне крыши. Немного позже к ним присоединилась гриффиндорская команда по квиддичу, возвращавшаяся с тренировки; появилось и несколько студентов с Хаффлпаффа. Теперь на импровизированной горке было не протолкнуться. Над двором парили, медленно кружась в воздухе, метлы, которые то и дело кто-нибудь подзывал, чтобы подняться на крышу. Девочки, собравшись группкой на карнизе и хихикая, заколдовывали друг другу юбки, чтобы они не вздувались колоколом в полете. Кто-то из гриффиндорцев, поднимаясь снизу на метле, слишком усердно пялил на это глаза — ответом ему был град вспышек из палочек, так что он потерял равновесие и рухнул обратно на барьер.

Все вместе напоминало не то рождественское гулянье, не то карнавал. Младшие курсы с завистью смотрели на нас из окон — на горку их не пускали. Лед на крыше быстро таял, и его приходилось все время подновлять, с карниза текли ручейки. Рыжий Аластор с Гриффиндора слетал на свой факультет и вернулся с бутылью тыквенного сока, который разливал всем желающим. Присев рядом с ним на карниз, Том спросил о Минни. Аластор наморщил лоб, потом ответил, перекрикивая гвалт и смех на крыше:

— Наверное, она с Хагридом. С утра они о чем-то разговаривали, а потом я видел, как они шли в сторону Запретного леса.

Том нахмурился.

— А что, Хагрид еще здесь? — спросил Эйвери, бочком подходя к ним по карнизу и протягивая наколдованный стакан для сока.

— А куда ему деваться? — ответил Моуди. — Жить-то негде, вот он и остается пока в школе... До суда.

Теперь уже и он помрачнел. Хотел еще что-то сказать, но в это время кто-то пронесся мимо с криком "Поберегись!", и Аластор едва успел спасти драгоценную бутыль.

Внизу открылась дверь, и во двор вышла маленькая фигурка — профессор Меррифот. Откинув голову и прикрыв глаза ладонью от солнца, она долго рассматривала, что мы делаем, потом сурово погрозила нам пальцем, но прогонять не стала. Только проверила магический барьер на прочность, поставила на всякий случай второй и ушла.

Где-то через час, когда веселье было в самом разгаре, небо на востоке заметно потемнело. Духота немного спала; послышались отдаленные раскаты грома, едва различимые за шумом голосов. Потом повеял слабый ветерок. Перед входом в школу закружилась пыль, а где-то за Запретным лесом засверкали тонкие ниточки молний. В воздухе сильно запахло озоном.

Вскоре по крыше застучали первые редкие капли дождя, расплываясь на черепице темными пятнами. Пора было сворачиваться.

Я поднялся к Тому — он стоял на гребне крыши, глядя на дорогу, которая вела от Хогсмида к школьным воротам. По ней спешил какой-то человек в ярко-красной мантии. Дамблдор... Вот он остановился и наколдовал себе большой зонт, больше похожий на пляжный, в красную и белую клетку.

— А вот и Минни, — сказал Том и потянул меня за рукав.

Он уже смотрел в другую сторону — туда, где вдоль стены Хогвартса шла девушка в светлом летнем платье. Несколько раз она поднимала голову и смотрела на небо, но нас на крыше, видимо, не замечала. Капли дождя застучали чаще, и она заторопилась к главному входу. А потом, должно быть, увидела Дамблдора, потому что помахала ему рукой и закричала:

— Профессор Дамблдор! Подождите, постойте!

Она побежала и исчезла, завернув за угол. Теперь мы ее уже не видели. Том резко выругался и, бросившись к полурастаявшему ледяному склону, заскользил вниз. На карнизе он с трудом притормозил, взмахнув руками, и рванул к слуховому окну. Окно не поддавалось алохоморе, так что Том просто высадил его взрывным заклятьем — только щепки полетели, — и, ухватившись за края, скользнул внутрь.

Я тупо смотрел ему вслед. Ветер усиливался, так что стоять на гребне крыши было уже опасно. Наша горка почти растаяла, только местами остались маленькие ледники, из-под которых вниз по черепице бежали струйки воды.

— Давайте в школу! — заорал Розье. — Эй, там, наверху! Все по метлам! Я сейчас снимаю барьер!

Рэйвенкловцы и команда Гриффиндора, взмыв с крыши, разлетелись по своим башням. Моуди махнул нам рукой на прощанье и крикнул: "Спасибо, классная была игра!". Хаффлпаффцы, усевшись паровозиком на одну метлу, неторопливо пролетели вдоль южного крыла, перевалили через стену и исчезли. Я забрался на метлу Малфоя. Колин, оседлав вместе с Эйвери другую, подобрал с крыши брошенные мантии и пустую бутыль из-под сока, осмотрелся и круто нырнул вниз. Сразу же вслед за ним Малфой без предупреждения пошел в пике, да так, что у меня уши заложило. Я зажмурился и вцепился в него изо всех сил, про себя проклиная дурацкие привычки игроков в квиддич.

Мы затормозили в двух дюймах над барьером. А он теперь, как назло, не желал сниматься, сколько Розье ни размахивал палочкой. Дождь лил уже по-настоящему; молния ударила где-то совсем рядом, так что ее вспышку я увидел даже с закрытыми глазами.

— Колин, хватит возиться! — крикнул я. — Там впереди второй щит, все равно не справимся. Давайте в окно!

Одно из окон в западном крыле было открыто, и мы влетели туда, едва не сломав раму. В коридоре было пусто, пахло пылью и побелкой. Соскочив с метлы, Касси Малфой обернулся:

— Смотрите, вода набирается поверх барьера! Прикольно...

Прямо в воздухе над магическим щитом и вправду стало собираться озерцо воды. На его поверхности плавали большие пузыри — значит, дождь зарядил надолго.

— Надо попросить Меррифот снять барьер, — озабоченно сказал Розье. — А то если воды будет слишком много, она польется в окна третьего этажа, и мы будем виноваты.

— Интересно, — спросил Эйвери, пока мы, прихватив метлы, бежали к кабинету ЗОТИ, — а почему над всей школой не поставят магический купол? Ну, чтобы дождя не было...

— Да потому что мы тогда задохнемся, идиот! — бросил Розье на бегу. — Он ведь и воздух тоже не пропускает.

Меррифот, услышав, чего мы хотим, поначалу возмутилась и сказала, что студентам, которые сдали СОВы, стыдно не справиться с барьером. Но потом смилостивилась и отправилась во внутренний двор. Мы не стали дожидаться, чем все кончится, и поспешили на факультет. За окнами чуть ли не каждую секунду вспыхивали молнии, гром гремел так, что впору было оглохнуть, а от ветра дребезжали стекла. Сильно похолодало — даже не верилось, что еще час назад мы изнывали от жары. Зато в общей гостиной в камине ярко пылал огонь, а над ним посвистывал подвешенный на крюке чайник.

Я налил себе чашку чая и ушел в спальню. Снял промокшую рубашку и брюки, подсушил заклятием и сложил на стуле, а сам улегся, укутавшись в одеяло, и стал смотреть в иллюзорное окно. Дождь лил стеной, так что даже озера не было видно; ветер раскачивал деревья, срывал с них листья и ломал ветки. Я смотрел на это и чувствовал, как глаза закрываются. Потом сдался, укрылся одеялом с головой и заснул.

Когда я проснулся, дождь уже закончился. Небо за окном опять посветлело, с веток деревьев капала вода. В спальне не было никого, кроме Колина, который валялся на кровати с детективом в руках.

— А где все? — спросил я, зевая.

— Альфард ушел в гости на Рэйвенкло. Флинт пытается договориться с мадам Локсли — он потерял какую-то школьную книжку, и теперь ему грозит десять лет каторжных работ в библиотеке. Малфой, кажется, уломал Прингла и потихоньку ушел в Хогсмид, и Эйвери с ним. Ты, кстати, проспал ужин. Там, правда, опять давали овсянку, так что ты немного потерял. Но я прихватил тебе два яблока.

— Спасибо, — я сел в постели, протирая глаза. — А где Том?

— Бродит с Минервой кругами вокруг озера, — мрачно ответил Розье. — Кажется, все плохо, потому что они уже часа два выясняют отношения.

— Опять из-за Дамблдора?!

— Не знаю, из-за чего, и какая муха их укусила. Лично я не пойду это выяснять.

— Я тоже. Интересно, когда им надоест?

— Думаю, часам к десяти. Сделаем ставки?

Я поставил на половину одиннадцатого, но проиграл — Том явился в девять. Он выглядел спокойным, но каким-то рассеянным, и словно не мог понять, что ему делать, — перекладывал с места на место свои книги, потом взял мою чашку с остывшим чаем, подержал в руках и поставил обратно... Когда Колин пошевелился на кровати, и ее пружины заскрипели, Том резко обернулся, глядя на дверь.

— Что-то случилось? — спросил Розье, опустив книгу.

— Ничего.

— Совсем ничего? Ты какой-то странный...

— Все в полном порядке. Минерва разорвала помолвку, а в остальном — ничего нового.

— Что она сделала?! — я даже подскочил на кровати.

— Сказала, что не выйдет за меня замуж, — любезно пояснил Том.

— Разругались? — спросил Розье.

— С чего ты взял? Ничего подобного. Мы очень мило побеседовали. Минни рассказала, как сегодня утром прогулялась с Хагридом в лес, чтобы нанести визит Арагогу. Не знаю, сама ли она до этого додумалась, или наш общий друг профессор Дамблдор посоветовал.

— Он решил подкормить паука студентами?

— Нет. Скорее, беспокоится, что этой твари не хватает общения. Паук-то говорящий...

Том старался отвечать небрежно, но у него заметно дрожали руки.

— Арагог рассказал Минни, что, пока жил в школе, не видел ничего, кроме своего ящика. И уж тем более не кусал Плаксу Миртл. Минни стала расспрашивать Хагрида, зачем же тот пошел признаваться, и тут выяснилось, что Хагрид прекрасно помнит, кто именно надоумил его это сделать. Видимо, Дамблдор сумел снять с него мысленный блок, который я поставил... В итоге Минни не придумала ничего умнее, как обратиться к Дамблдору же за разъяснениями. Здорово, правда?

— Да что за день такой?! — Колин отшвырнул книгу. — Сплошные новости, одна другой лучше! И что Дамблдор? Рассказал ей все, как было?

— Что ты! Разве можно? — Том улыбнулся. Он снял свою мантию и принялся ее складывать. — Ведь тогда ему пришлось бы объяснять, почему он знал о василиске, но не вмешался. Нет, он просто подтвердил то, до чего Минни сама додумалась... Рэй, не надо на меня так смотреть, будто я сейчас побегу вешаться. Люди каждый день разрывают помолвки, в этом нет ничего страшного.

— Дай сюда. Ты сейчас ее порвешь! — Розье встал и отобрал у Тома мантию, которую тот машинально пытался завязать в узел.

— Что? — Том посмотрел на него недоуменно. — А, да... Я возьму яблоко, можно?

— Конечно, — я подтолкнул к нему яблоко. — Слушай, может, тебе лучше огневиски? Малфой как раз пошел за...

Том меня словно не услышал.

— Минни неглупая девочка, — сказал он, вгрызаясь в яблоко, — а пока она возвращалась из Запретного леса, у нее было время подумать. Целое море времени. Так что она сумела найти ответ, который показался ей логичным. В самом деле, если паук все время сидел в ящике, он не мог оказаться рядом с Миртл и укусить ее. Разве что...

Том подумал немного, потом заговорил так, словно читал лекцию:

— Кстати, это интересная мысль. Предположим, существует некое множество параллельных вселенных X, в котором есть пауки, и некое множество Y, где имеются Плаксы Миртл. Тогда на пересечении множеств X и Y вполне может существовать такой элемент, где они оказываются в одной точке пространства. Или даже элемент, в котором паук и Плакса Миртл являются по сути одним и тем же существом...

Колин, стоявший у него за спиной, выразительно покрутил пальцем у виска.

Мне тоже казалось, что Тома не мешало бы сейчас оглушить заклятием, чтобы уложить спать. Но не успел я об этом подумать, как Том посмотрел на меня и, не меняя тона, сказал:

— Не надо этого делать. Со мной все нормально, просто вы же знаете, что у меня специфическое чувство юмора...

Он принялся расхаживать по комнате и рассуждать, жестикулируя яблоком:

— Итак, мысль о параллельных вселенных хороша, но Минни, боюсь, слишком консервативна, чтобы ее принять. Поэтому она предпочла воспользоваться принципом Оккама и считать доказанным, что паук не мог убить Плаксу Миртл. А поскольку Хагрид не мог не знать об этом и, тем не менее, утверждал обратное, ergo, он солгал. Либо же кто-то убедил его в обратном, и у Минервы были основания считать, что это был я. А так как я тоже знал, что паук невиновен, значит, мое утверждение было заведомо ложным... Это напоминает логическую задачку, вам не кажется? Здесь возможны несколько вариантов решения. Так, Минерва могла предположить, что я патологический лжец, — что неверно, поскольку часть моих утверждений все же истинны. Или она могла предположить, что я вру только по средам и пятницам, что также неверно, поскольку тогда было воскресенье. Поэтому она пришла к выводу, что для лжи у меня были некие основания, — и действительно, на тот момент мне грозило следствие по подозрению в шпионаже. Если бы я был невиновен, то мне не было бы необходимости избегать следствия; однако я солгал — пускай и посредством Хагрида, — следовательно, был виновен. Quod erat demonstrandum[14]. Я должен признать, что на основе имевшихся у Минервы данных эту задачу невозможно решить иначе. Браво! Пятьдесят баллов Гриффиндору.

Он вздохнул и сел на стул со скромным видом ученого, только что доказавшего сложную теорему.

— Э-э... — только и смог сказать Розье.

— А дальше все просто, — продолжил Том обычным голосом. — Она пришла в ужас и решила поделиться своими подозрениями с Дамблдором, чтобы спросить у него совета. Дамблдор сказал ей, что давно все знал, но не стал выдавать меня, потому что хотел дать мне второй шанс, — ведь я очень умный и талантливый мальчик, просто, к сожалению, немного запутался и перестал понимать, что хорошо, а что плохо. Но меня еще можно спасти, и именно Минни силой своей любви должна это сделать... И так далее, и тому подобное, очень в его духе. Потом Минни пошла ко мне и все это выложила.

— А ты? — я несколько раз моргнул. Все это отдавало абсурдом, и мне казалось, что я до сих пор сплю.

— А я ее разочаровал. Вместо того, чтобы со слезами на глазах раскаяться и немедленно начать новую жизнь, я стал на нее орать. Да, я был неправ, я сорвался, потому что был взвинчен после разговора с Пикерингом. Но меня взбесило, что она пошла с вопросами не ко мне, а к моему врагу, хотя я просил ее с ним не общаться. Неужели это было так трудно?

Розье облегченно выдохнул.

— Так все пока не так страшно? Черт, я-то уже подумал... Значит, о василиске Дамблдор не торопится никому рассказывать. Уже хорошо. А какую версию ты придумал для Минни?

— Никакую, — совершенно спокойно сказал Том, бросил на стол огрызок яблока и потянулся за холодным чаем. — Хотя мог бы, и не одну. Минни, конечно, ждала, что я буду ее переубеждать, что все объясню… А я не стал.

Он посмотрел на нас и улыбнулся.

— Я сказал ей, что действительно подставил Хагрида, и у меня были на это свои причины, а какие — ей знать не надо. И что если она хочет со мной жить, то пускай привыкает доверять моим решениям, не задавая лишних вопросов, — или проваливает ко всем чертям.

— Что, прямо так и сказал? — спросил я ошеломленно.

— Ну, не так грубо. Но смысл примерно такой.

— Послушай, ты серьезно думаешь, что она на это согласится? Это же женщины! Им везде надо совать свой нос!

— Я же не заставляю ее меняться, — Том отпил глоток чая. — Если она хочет и дальше сомневаться и бегать за советами к моим врагам, то пожалуйста. Только без меня.

— Слушай, но так нельзя! — вмешался Розье. — Да, она зря пошла к Дамблдору, но, в конце концов, история с василиском ведь не вышла наружу. А насчет шпионажа — так у женщин семь пятниц на неделе, сегодня она считает тебя предателем, а завтра ей же станет стыдно... Они все одинаковы. Ты бы видел, какие скандалы мама закатывала отцу! Отчего это он опоздал на пятнадцать минут к ужину, и где был, и почему от него якобы пахнет чужими духами... А на следующий день опять все тихо-спокойно.

Я подумал, что это не лучший аргумент. Тома он мог задеть — ведь ему лишний раз напомнили, что у него не было ни матери, ни нормальной семьи. Но Том пропустил слова Колина мимо ушей.

— Возможно, — ответил он, пожав плечами. — Так или иначе, я сказал, что даю ей право выбора. Или-или. Может, это слишком резко прозвучало, не знаю. Она тоже вспылила и сказала, что разрывает помолвку. Что ж, это опять-таки ее право. Если захочет вернуться — я приму ее извинения, и мы все забудем. Нет — так нет.

— Слушай, но нельзя же так все обрубать одним махом…

— Вы не понимаете, — Том уже начал злиться. — У вас обоих были нормальные семьи, был дом…

Ага, значит, реплика Колина его все-таки «зацепила».

— А у меня — нет. И я всегда очень хотел, чтобы у меня появилось что-то свое. Место, куда ты придешь, и никто не будет тебя дергать, и можно хотя бы полчаса ни о чем не думать. Но если теперь выясняется, что и в собственном доме мою жизнь станут изучать, как под увеличительным стеклом, следить за тем, где я был и что делал, да еще потом выдавать сведения обо мне людям, которым этого знать не полагается, — за каким чертом мне это надо?!

— Все верно, — возразил я, — но, послушай, ты сам виноват. Если бы ты честно объяснил Минерве, что Дамблдор — твой враг, а не устраивал дурацкие сцены ревности, она бы не стала с ним советоваться…

— Ты думаешь, я не пытался? Но все, что я слышал в ответ: «Ты к нему несправедлив, а вот он к тебе прекрасно относится». Еще бы! Дамблдор не дурак, он ни разу не сказал Минни ничего плохого обо мне. Всегда только хвалил — бочка меда, в которую подмешана ма-аленькая ложка дегтя…

— А если рассказать Минни, почему он так себя ведет?

— Да? Заодно и про василиска, и про смерть Плаксы Миртл?! Ты не знаешь Минерву. У нее прин-ци-пы, — Том зло сплюнул. — Выдавать меня аврорам она, конечно, не стала бы, но и о совместной жизни после такого говорить смешно. Да ладно, какая теперь разница? Как вышло, так вышло. Очень может быть, что все к лучшему.

— Скажи честно, — Колин перестал расхаживать по комнате и остановился напротив Тома, — она тебе надоела?

— Почему ты так думаешь? — спросил Том.

— Уж очень на то похоже.

— Не знаю, — Том пожал плечами. — Нет, не надоела. Мне с ней хорошо, я люблю ее. Но всему есть предел. Минни большая умница, что да, то да, и я это очень ценю. Но женщины существуют в мире не только ради ума. А все остальное, ради чего они существуют, я могу получить, не затрачивая таких сил и времени.

— Это так, но… Прости, что лезу не в свое дело, — Колин понизил голос. — У вас что-то было?

Том сплел пальцы под подбородком и посмотрел на него снизу вверх.

— Предположим.

— Если так, то представь, что подумают ее родственники, когда узнают. Мол, ты добился своего еще до свадьбы, а потом передумал жениться... Это плохо, очень плохо. Я не знаю, как принято у маглов, но у волшебников так нельзя. У Минни есть отец, брат, куча кузенов, и тебе придется иметь дело с ними...

— Колин, я же ясно сказал: она сама разорвала помолвку. Я не собирался от нее отказываться. Я помню свои обещания.

— Не уверен, что ты сможешь объяснить это ее семье.

— С семьей я как-нибудь разберусь. И вообще не вижу здесь проблемы. Хочешь сказать, на ней теперь никто не женится? Но если одним движением палочки можно сращивать кости, то для восстановления девственности наверняка есть какое-нибудь простенькое заклятие. У Минни «отлично» по чарам, уж как-нибудь справится…

— Прекрати!

Том резко обернулся в мою сторону.

— В чем дело?

— А ты сам соображаешь, что сейчас несешь?

— И что, позволь спросить?!

— Хватит, хватит, — вмешался Розье. — Том, это и вправду было слишком. Знаешь, если бы я был братом Минни, я бы сейчас врезал тебе по физиономии. Извини, но порядочные люди не говорят таких вещей.

— Очень может быть, — холодно сказал Том и поднялся. — Но я не отношусь к порядочным людям. Я не джентльмен. Я вырос в приюте. Если ты забыл об этом, то зря.

Он вытащил из-под подушки свою пижаму и обернулся к нам:

— Благодарю за советы. Мне было важно услышать ваше мнение. А теперь простите, я пойду спать. У меня был тяжелый день.

— Да подожди же ты… — начал было я, но Колин меня перебил:

— Правильно. Ступай, поспи. Утром на свежую голову еще раз поговоришь с Минервой. А то слишком глупо все получается...

Ничего не ответив, Том прихватил какую-то книгу и ушел — наверх, ночевать в своей подсобке.

Розье проводил его взглядом.

— До чего дурацкая история… Зря он так. Наплел бы Минни с три короба, он же умеет. И все было бы в порядке. А вместо этого… Нашла коса на камень, что называется.

— Да ладно, — ответил я. — Пошли покурим, что ли... Не беспокойся, позлится и успокоится. Не в первый раз... Вот с контрразведчиком — это да, это серьезно. А с Минни... Помирятся, куда они денутся.

— Посмотрим, — буркнул Розье и полез в свой шкафчик в поисках сигарет. — Кстати, по-моему, Дамблдор на что-то такое и рассчитывал. Как ты думаешь? Том обошел его с Хагридом, а Дамблдор в ответ поссорил его с невестой. Отличный ход, ничего не скажешь. Счет один-один, ничья...

Я сказал, что прикончу его, если он еще раз произнесет при мне "Дамблдор". На сегодня я был сыт интригами по горло.

На факультете было слишком душно, и мы ушли курить на улицу перед главным входом, пользуясь тем, что учителей нигде не было видно. Правда, там нас застукал Прингл, но, вспомнив про чаевые, сделал вид, что не замечает сигарет. Ситуация была в высшей степени неловкая — и курить как-то неудобно, и потушить жалко. Наконец Прингл сам нас выручил. Он долго мялся, потом спросил:

— А еще одной не найдется? Денек трудный выдался...

Розье мгновенно протянул ему сигарету.

— Спасибо, — Прингл аккуратно взял ее большими корявыми пальцами. — Вы это, парни... пойдемте-ка за угол, а то, неровен час, увидит кто...

Я подумал, что безумный день и заканчивается безумно. Школьный смотритель, который нещадно лупил учеников тростью, поймав на курении, теперь, как ни в чем не бывало, затягивался с нами сигареткой. Но думать еще и об этом сил не было. Уже близились сумерки; заходящее солнце слепило глаза, от наших ног тянулись по траве длинные тени. После дождя под стеной образовались лужи, по которым временами пробегала легкая рябь. От леса пахло свежестью и мокрой травой. С наслаждением вдыхая дым, Прингл вдруг вздохнул и сказал задумчиво:

— Дождь в июне, оно для овса хорошо...

Наверное, в нем проснулись детские воспоминания, из тех времен, когда он еще совсем маленьким жил на ферме своего деда где-то в средних графствах.

Я ничего не понимал в сельском хозяйстве, но молчать было невежливо. Так что я посмотрел на тонкую синюю струйку дыма, на потемневший от влаги гравий и примятую дождем траву, потом поежился от вечернего холодка и ответил:

— Да. Овес в этом году будет, что надо.

Глава 41

На следующий день Том выглядел невыспавшимся и хмурым. Видимо, он все-таки надеялся, что Минерва придет извиняться, так что прождал ее в своей подсобке весь вечер и всю ночь — вдруг она будет стучать, а он не услышит? Но Минни не появилась. Собственно, ее весь день не было видно — должно быть, не хотела встречаться с Томом. Ее однокурсницы, похоже, знали о случившемся, потому что бросали на Тома странные взгляды. В обед к нему подошел Аластор Моуди и попытался "поговорить по душам" — мол, не знаю, что у вас там произошло, но Минни плачет и... Том ответил ему резко и грубо. В переводе на литературный английский его фраза означала, что случившееся — личное их с Минервой дело, и никому другому он не советует в него лезть.

Я думаю, что Минерва все-таки не рискнула назвать кому-либо истинную причину разрыва, чтобы не выдать Тома. Но очевидно было, что мирить их бесполезно. Том был в таком настроении, когда попытки увещевания закончились бы дуэлью и ничем иным. В конце концов, по сути он был прав — Минни не просто заподозрила его в шпионаже, но еще и раскрыла его тайну врагу, так что вина была полностью на ней, и извиняться следовало ей. Могли быть и какие-то другие подводные камни, о которых я не знал. Оставалось только надеяться, что к вечеру что-нибудь изменится.

Но ничего не изменилось. На праздничном ужине по случаю окончания учебного года Минервы тоже не было. Зато присутствовал Дамблдор. Когда все расселись, он объявил, что профессор Диппет попросил его сказать несколько слов, и вышел из-за преподавательского стола.

— Как вы все знаете, в последнее время наша школа переживала трудные времена. Я хотел бы, чтобы мы сейчас вспомнили Миртл Фиппс. Возможно, Миртл не слишком хорошо училась и не слыла душой компании, но это была добрая и безобидная девочка, вся вина которой состояла в том, что она оказалась на пути чудовища. Смерть Миртл была несчастным случаем. Я прошу вас запомнить это слово — "случай"... Такова природа чудовищ, и не следует обманываться на их счет — они не знают жалости, сострадания, пощады. Бесполезно ждать от них человеческих чувств. Если вы попадетесь чудовищу на пути к цели, оно уничтожит вас и не испытает никаких эмоций. Это просто досадная помеха. Просто случайность...

Студенты слушали Дамблдора внимательно; в Большом зале стояла тишина. Том сидел спиной к нему и смотрел в стол. Он казался очень спокойным, но вблизи было видно, как он бледен и изо всех сил стискивает зубы, чтобы не слышать, не реагировать, никак не отзываться на эту речь. Лишь несколько человек в зале знали, к кому она обращена на самом деле.

Наверное, если я испытывал в жизни ненависть к кому-либо, то это был Дамблдор — с той самой минуты и навсегда. Глухая, слепая, ошеломляющая ярость накрыла меня с головой. Лишь много позже я понял, какую услугу оказал нам Дамблдор в тот день. Это была своего рода прививка, раз и навсегда излечившая от надежды честно выиграть у такого противника, от желания вообще играть с ним в игры. С людьми, подобными Дамблдору, может быть лишь одна тактика — терпеливо ждать, пока у тебя не наберется достаточно сил, чтобы их уничтожить. А потом сбрасывать шахматы с доски, наплевав на незаконченную партию. Может быть, авада в упор — не самый изящный способ завершения турнира, но уж точно самый эффективный.

Потом всем пришлось встать и поднять бокалы в память Миртл Фиппс. Однако на этом выступление Дамблдора не закончилось. Теперь он перешел к награждению и, взяв с преподавательского стола огромный кубок факультетов, объявил, что в этом году его выиграл Слизерин. С легким шорохом под потолком развернулись зеленые с серебром слизеринские флаги. Тому как старосте пришлось выйти на возвышение и принять кубок из рук Дамблдора. Я не представлял тогда — но представляю сейчас, — каких сил ему стоило идти под гром аплодисментов, держа спину прямо и улыбаясь, а потом еще пожимать Дамблдору руку, хотя легче было бы, наверное, выдержать испытание раскаленным железом.

Однако и это было еще не все — заместитель директора объявил, что Тому лично вручается награда за "особые заслуги перед школой", не уточняя, что это за заслуги. Я посмотрел в сторону возвышения. На какой-то миг взгляды Тома и Дамблдора встретились, и по привычке художника я запомнил выражение их лиц, так что мог бы нарисовать его годы спустя.

"Я сломаю тебя", — предупреждал спокойный взгляд Дамблдора.

"Сдохни", — отвечал взгляд Тома.

Вернувшись на свое место, Том отдал кубок факультетской квиддичной команде, а золотую медаль за заслуги просто швырнул на стол. Розье посмотрел на него обеспокоенно, но Том лишь пожал плечами:

— "Дело сделано", — сказал слепой"[15]...

— Что это значит?

— Ничего. Отрывок из магловской книжки. Не обращай внимания.

Позже вечером я спросил его, что это за книжка и что означала цитата. Том недоуменно посмотрел на меня и сказал, что не помнит такой.

На следующий день поезд увез нас в Лондон. Том с нами не поехал, он договорился с Диппетом, что останется на лето в школе. Перед отправлением экспресса я видел Минерву — она стояла у вагона, вглядываясь в дорожку через лес, ведущую к Хогвартсу, словно еще надеялась, что Том придет. Волосы у нее были уложены небрежно, глаза покраснели и опухли. Мне очень хотелось подойти к ней, но я не решился.

Наверное, я был тогда слишком молод. Будь мне лет на двадцать больше, я бы не просто подошел, а насильно заставил ее вернуться в школу — пока еще можно было примириться и все исправить. Но, к сожалению, на тот момент рядом с Минни и Томом не оказалось взрослого, который сумел бы подтолкнуть их друг к другу. А те, кто был, либо ничего не знали, либо оказались слишком равнодушны, либо намеренно старались развести их в стороны. Я думаю, что взрослые, как правило, вообще не в состоянии оценить юношескую любовь, потому что история собственных разочарований порождает в них цинизм и опустошенность. "Не привязывайся, — гласит их принцип, — не люби, не рискуй собственным душевным спокойствием ради чувств, потому что взамен получишь только прах и тлен". Подростки же, в свою очередь, не умеют ценить любовь. Жизнь кажется им бесконечной, будущее — прекрасным, хотя и туманным, и поэтому они с легкостью сжигают мосты и рвут отношения при первой же ссоре — потому что еще не знают, что такое настоящие потери и как бессмысленны все обиды перед лицом вечной разлуки.

В тот день я попал домой совсем поздно, потому что к общественному камину на платформе 9 и ¾ стояла длинная очередь. Торнхолл встретил меня запахом пирога и свежей мастики для полов — мама постаралась к моему возвращению. Отоспавшись и отъевшись, следующим вечером я отправился в игорный клуб, сказав маме, что, как и прежде, буду работать ночным сторожем на фабрике метел. К тому времени она уже не очень верила в эту сказку, но на все расспросы я отшучивался или уходил от ответа, так что мама так ничего и не добилась.

В клубе ничего не изменилось — все те же лампы под зелеными абажурами, столы, покрытые сукном, постукивание шарика рулетки. А вот игроки были почти все новые и незнакомые. Мне было страшновато туда возвращаться, хотя я твердо знал, что Бобби Крэйна больше не увижу. Однако прошла одна ночь, вторая — никто мною не интересовался. Лишь через неделю ко мне подошел высокий мускулистый волшебник — как выяснилось, его звали Пол Родс, и он был новым "покровителем" клуба. Мы с ним легко поладили, сговорились на двадцати галлеонах в месяц за защиту и возможность беспрепятственно появляться в Ночном переулке, и в дальнейшем я встречал Родса только раз в месяц, в дни выплат.

Игра тем летом шла довольно ровно, хотя и не слишком прибыльно — мой капитал ни разу не опускался ниже мною самим установленного предела в пятьдесят галлеонов. Но и повышался он медленно. Если удавалось выиграть две-три сотни за ночь, они уходили на следующей игре. К середине июля у меня было отложено всего около пятидесяти галлеонов чистой прибыли, да и те могли понадобиться в любой момент, если бы я проигрался.

Один из новых игроков привлек мое внимание. Иногда мы оказывались за общим столом, иногда за разными. Как и многие в клубе, он не снимал капюшон мантии, чтобы лицо оставалось в тени. Но если судить по голосу, это был молодой человек, лет на пять-десять старше меня. Заметная хромота и поношенная военная мантия говорили о том, что он служил в Силах самообороны и, должно быть, не так давно был комиссован по ранению. Играл он слабо, неумело, быстро впадал в азарт и зачастую уходил без гроша — в том числе временами и с моей помощью. Но через день или два всегда возвращался, так что, видимо, имел постоянный источник дохода.

Незнакомец, которого я из-за хромоты мысленно окрестил "Тамерланом", курил дорогие крепкие папиросы. Несколько раз я одалживал их у него, когда было нечего курить, и в свою очередь приобщил его к своим любимым сигаретам с ароматом вишни. Этим наше поверхностное общение и ограничивалось. Но однажды Тамерлан проигрался особенно сильно — за вечер спустил около пятисот галлеонов. Попытался занять у соседей по столу, но никто, естественно, не стал ему помогать — человек он был в клубе новый, а доверчивых там не водилось. Сам не зная почему — наверное, внутренний демон подтолкнул, — я вдруг сказал, что могу его выручить, и подвинул к нему столбик пятигаллеоновых фишек.

— Спасибо, — слегка удивленно ответил он. — Какие условия?

— Стандартные. Пять процентов в сутки. И знаете, я бы на вашем месте пересел за другой стол. Этот для вас сегодня "холодный".

Хромой внял моему совету, и больше мы с ним в ту ночь не виделись. На следующий день он не пришел, и еще через день — тоже. Я не особенно расстроился. Конечно, жаль было потерять пятьдесят галлеонов, но красивый жест стоил того. Для профессионального игрока неплохо прослыть щедрым.

Тамерлан появился только через неделю, когда я уже и думать о нем забыл. В перерыве между раздачами подошел ко мне и вернул семьдесят галлеонов — долг с процентами.

— Мне очень неловко перед вами. У меня были некоторые проблемы, так что я не мог появиться в клубе, иначе давно бы расплатился. Боялся, что вы подумаете, будто я нечестный человек...

Я ответил неопределенной вежливой фразой — не было настроения тратить время на разговоры. Но поиграть толком не удалось, потому что через полчаса сработал сигнал тревоги. Облава... Торопливо собрав деньги и фишки, игроки стали покидать клуб через черный ход. Тамерлан опять оказался поблизости и, заметив меня, встревоженно спросил:

— Что это значит?!

— Да ничего особенного. Министерские проверяют паб наверху. Это ненадолго, так что, если хотите, я покажу вам место, где можно переждать.

Я отвел его в свое излюбленное укрытие — на железную лестницу, которая вела на крышу одного из домов в переулке. Мы забрались повыше и уселись на ступеньках. Мой новый приятель поставил защитный барьер, чтобы нас не было видно снизу и можно было курить.

Когда он прикуривал от палочки, я заметил, как у него дрожат руки. Он, видимо, тоже понял, куда я смотрю, потому что смущенно сказал:

— Не могу слышать вой сигнального заклятия. Это у меня с войны. Сразу мерещится, что сейчас начнется атака.

— Понятно. Давно демобилизовались?

— Да месяца три уже.

— Тяжело привыкнуть после фронта?

— Есть немного, — он быстро, жадно курил. — Неприятно чувствовать себя калекой и сидеть в тылу, пока другие воюют.

— А ногу никак нельзя вылечить? — спросил я, кивая на его колено.

— Нет. Там было темномагическое заклятие... Его так и не сумели обезвредить полностью, так что нога понемногу сохнет, зараза. Через годик придется носить протез.

— Сочувствую...

— Да ладно, это все глупости. Бывает и хуже... Нас тут не засекут министерские?

— Нет. Никто и пытаться не будет. Все эти облавы — чистая формальность. Поищут для порядка вход в подпольный клуб, ничего не найдут, возьмут дань с владельца паба и уберутся восвояси. Уже много раз такое было.

Он посмотрел на меня, повернув голову, — огонек сигареты освещал капюшон мантии, лицо оставалось в полутьме.

— Простите, что спрашиваю, но... Вы намного младше меня. Учитесь в Хогвартсе?

Это уже был слишком личный вопрос, против всех правил, но я решил рискнуть.

— Да.

— А факультет какой?

— Слизерин.

— О! — обрадовался он. — Я ведь тоже со Слизерина. Как там старина Слагги? Студенты его еще не доконали?

— Живехонек, что ему сделается...

Мой новый приятель, подумав, протянул мне руку:

— Эндрю.

— Рад познакомиться. Рэй.

— А полное имя? Рэймонд?

— Да, — уклончиво ответил я, — где-то так.

— Необычное имя. А у меня самое простецкое...

Он рассмеялся

— Знаете, я сейчас вспомнил — у нас был один знакомый, так в их семье было принято называть всех сыновей на "Р". Из поколения в поколение. Как они только ни изощрялись, придумывая имена, — на эту букву их ведь не так много. Ромул, Руперт, Рубен... Каких только диковинных имен не было! Лично у меня бы фантазии не хватило.

Я прикурил от палочки, медленно-медленно выдохнул дым.

— Да, всякое бывает в жизни... А как этот знакомый назвал собственных детей?

— У него, кажется, всего один ребенок. Или двое, я уже не помню, — мой собеседник пожал плечами. — Это не то чтобы очень близкий друг — так, деловой партнер нашей семьи. Он умер не так давно.

Я промолчал. На душе было тоскливо. Эндрю-"Тамерлан" явно завел этот разговор не просто так.

Эх, предупреждал меня Саймондс, что рано или поздно в клубе кто-то меня узнает, и я наживу неприятностей себе на...

Но Эндрю уже заговорил о другом. Незаметно мы перешли на тему фронта, и он принялся рассказывать, как воевал в Африке. Примерно через час я спохватился, спустился на несколько ступенек и посмотрел на едва видимый в темноте силуэт здания, в котором находился клуб. Там временами мелькал золотой огонек — три вспышки, длинная пауза, еще три... Значит, все в порядке. Министерские ушли, путь свободен.

Вернувшись к Эндрю, я сказал ему об этом, и он стал осторожно спускаться, держась за ржавые поручни. Когда мы оказались внизу, я не выдержал и спросил:

— А как была фамилия вашего знакомого? Ну, у которого всех мужчин в роду звали на "Р"...

— Что? — он рассеянно посмотрел на меня. — А, этот... Не помню, честно говоря.

Если он не лукавил и не пытался поймать меня в ловушку, то понятно было, отчего он ответил так неохотно, — человека всегда можно вычислить по списку его знакомых.

— Случайно, не Лестрейндж? — я пошел ва-банк.

Эндрю заметно напрягся.

— Не знаю... Не могу точно вспомнить.

— Я его сын.

— Не понимаю, о чем вы, — холодно ответил Эндрю.

Я сунул руку за пазуху, где носил на цепочке фамильное кольцо, и, вынув его, продемонстрировал "Тамерлану" герб в виде двух идущих львов. Он долго смотрел на него, потом перевел взгляд на меня и вдруг рассмеялся.

— Да-а, тесен мир. Давайте тогда знакомиться по-настоящему, что ли... Борджин. Андреас Борджин. Слыхали о таких?

Естественно, я слышал. Фирма "Борджин и Беркс" была одним из партнеров моего отца. В наши дни она скатилась до уровня сомнительной лавчонки в Ночном переулке, но тогда, в сороковые, "Борджин и Беркс" были солидным антикварным магазином в самом что ни на есть приличном районе, почти рядом с Гринготтс.

— Отец говорил мне, что Лестрейнджи разорились, — задумчиво сказал Эндрю. — Теперь понятно, что вы... что ты делаешь в игорном клубе. Слушай, пойдем выпьем, а?

В клуб мы в ту ночь не вернулись. Нашли какой-то сомнительный и не слишком чистый, зато работавший круглосуточно кабак неподалеку и там проболтали до утра, глотая дрянной огневиски и отгородившись заглушающими заклятиями от остальных посетителей. Пару раз к нам подсаживались девицы не первой свежести, интересовавшиеся, не скучно ли нам и не хотим ли мы развлечься, но Борджин, не глядя, отшивал их.

Видно, он давно ни с кем не общался, кроме как по службе, и ему хотелось выговориться. Вдобавок и алкоголь брал свое.

— Ты не представляешь себе, что такое — работать в семейной фирме, — говорил Эндрю, глядя на тонкий дымок от папиросы. — Я взрослый человек, прошел войну, а мной помыкают, как мальчиком на побегушках... Я, собственно, и не собирался этим заниматься. После Хогвартса уехал в Париж, на курсы антикваров. Там студенческая жизнь, посиделки, вино, девочки, ночные прогулки по Латинскому кварталу... Красота! Думал, сначала закончу курсы, попутешествую, а там и решу, чему себя посвятить. Но тут началась война. С учебой, естественно, пришлось завязывать. Я завербовался добровольцем, поучаствовал в боях с немецким десантом, а в прошлом году нас перебросили в Африку — там-то меня и ранило... После госпиталя демобилизовался, вернулся в Лондон, и тут уж волей-неволей пришлось идти на работу в магазин. Денег-то не было ни кната, а дожидаться милостей от папаши я мог бы еще сто лет. Он и так платит мне меньше, чем любому клерку, — мол, какие расчеты могут быть между родственниками? Вот, говорит, я умру — тебе и так все достанется. Так это еще когда будет... Нет, дай ему Мерлин здоровья, конечно, — ты не подумай, что я желаю смерти родному отцу. Просто иногда сил не хватает терпеть...

— А прибыль-то хоть нормальная? — спросил я, морщась от сивушного запаха огневиски.

— Какая там прибыль, — отмахнулся Борджин. — Твоя семья ведь тоже была в нашем бизнесе, так что сам все понимаешь. С одной стороны, время такое, что людям нужны деньги, и они готовы за бесценок продавать украшения, картины и все такое прочее. Но, с другой стороны, — покупателей-то тоже низл наплакал! У кого в кубышке запасена пара тысяч галлеонов, те придерживают их на черный день. Сегодня каждый думает сначала о хлебе насущном, а уж потом об антикварной мебели. Вот потому мы и сидим на бобах. Куча денег вложена в товар, а отдачи нет. Отец, конечно, твердит, что это до поры до времени, а там, мол, война закончится, к нам валом повалят богатые американцы и сметут все подряд. Но где он, этот конец войны? И где эти американцы? Пока что, если зайдет раз в неделю жена какого-нибудь нувориша, разбогатевшего на военных поставках, и купит фарфоровую статуэтку, — уже счастье. Так ведь она тебе за эту статуэтку будет три часа нервы трепать, требовать все сертификаты, и клейма, и чуть ли не родословную мастера... Сама еще вчера ела из глиняной миски, в фарфоре не смыслит ни уха ни рыла, а туда же!

— Трудно вам приходится...

— Еще бы! Вдобавок что отец, что его партнер, Карактакус Беркс, привыкли торговать по старинке, вот в чем сложность. В наши дни нужно быть гибче, расширять ассортимент. Торговать не только антиквариатом, но и магическими артефактами — не то чтобы совсем запрещенными, конечно, но... На них реально есть спрос. Я уже давно это предлагаю, но этим старым пням хоть кол на голове теши...

Он залпом проглотил свой огневиски, посмотрел на меня и улыбнулся:

— Вот и приходится играть. А что поделаешь — надо же как-то взбодриться при такой жизни.

— Я понимаю, — сказал я.

Примерно через неделю после этого разговора мне пришло письмо от Тома. Тем летом он писал редкие и короткие письма — не хотел слишком распространяться о своих делах. В Хогвартсе ему было скучно. Чтобы он не терял времени даром, директор приставил его помощником к Принглу, и Том теперь целыми днями подсчитывал, сколько банок краски требуется для ремонта школы и сколько парт, поломанных так, что не помогало никакое Reparo, нуждаются в замене. В конце июля он куда-то на неделю уезжал, не сказав, зачем, — должно быть, выполнял задание от Пикеринга. Я не стал спрашивать, в чем оно состояло.

Однако нынешнее письмо было оптимистичное и даже возбужденное.

... Никто из родственников Минни пока не появлялся — наверное, она запретила им лезть в наши дела. Ну, это только к лучшему. Дамблдор, к счастью, тоже убрался из школы и перестал мозолить глаза.

А у меня к тебе просьба. Ты же знаешь много народу в Лондоне — можешь найти кого-нибудь, кому можно продать старинные редкие вещи? У меня есть несколько. Двадцать процентов от суммы — твои...

Я, естественно, сразу вспомнил о Борджине и на следующую ночь в клубе осторожно завел с ним разговор. Борджин не проявил особого желания принимать на комиссию вещи неизвестно от кого, но все же согласился и назначил встречу — через три дня, в обеденный перерыв, в одной из забегаловок в Ночном переулке.

Я отправил Тому сову, и он явился в назначенное время. За лето он похудел, зато отоспался — тени под глазами пропали, и вообще он выглядел куда веселее, чем недавно. Я познакомил его с Борджином, и мы ушли в отдельный кабинет при ресторанчике. Обстановка здесь была такая же убогая, как в общем зале, зато нас не тревожили посторонние.

Заказав пиво и еду на троих, Борджин установил заглушку и сразу перешел к делу:

— Показывай, что там у тебя.

Том вынул из кармана что-то похожее на блокнот и увеличил его. Это оказалась тетрадка — такая старая, что чуть ли не рассыпалась на отдельные листочки. Страницы пестрели нотными знаками. Борджин бережно полистал их, присмотрелся к почерку, потер бумагу.

— Записям лет триста, как я посмотрю…

— Судя по тому, вместе с какими книгами они лежали, — триста пятьдесят, — уточнил Том. — Это магические музыкальные партитуры, которые исполняют во время Великого делания, чтобы ускорить получение философского камня.

— Хм-м, — Борджин посмотрел на него с сомнением. — Не думаю, что это реально работает... Я, конечно, могу взять тетрадь для изучения и найти эксперта, который подтвердит ее подлинность. Но боюсь, что покупателей отыскать не получится. В наши дни никто не увлекается алхимией — слишком неблагодарное занятие. Разве что какой-нибудь чокнутый коллекционер старинных рукописей... А еще что-нибудь есть?

Том, казалось, был слегка разочарован, но все же принялся рыться по карманам. Выложил на стол перо, большое яблоко, завернутое в носовой платок, гребенку... Потом, наконец, достал полотняный мешочек. Внутри оказались тяжелые золотые серьги в виде переплетенных змей.

— Ого, — сказал Борджин. Достал лупу и стал внимательно их рассматривать. — Это уже интересно... Гоблинская работа, примерно вторая половина одиннадцатого века.

Том подвинул к нему кольцо. Рукавом он задел яблоко, и платок развязался. Яблоко покатилось по столу и остановилось рядом с Борджином.

— Откуда они у тебя? — спросил Борджин, внимательно глядя на Тома.

— От родственников. По материнской линии я происхожу от Гонтов.

— Понятно... Распродаешь, значит, фамильное наследство. Что ж, это я тоже могу взять на комиссию, но должен тебя разочаровать — на антикварную ювелирку сейчас спроса нет. Разве что на вес продавать, как лом.

— Да ну? — спокойно спросил Том. — Нет спроса на украшения норманнской эпохи? Вдобавок на них обережные заклятия. До сих пор действуют, кстати.

— Не нравятся условия — проваливай, — усмехнулся Борджин. — Ищи другой магазин, где их примут. Только будь готов, что тебя тут же загребут в аврорат. Документов-то на золото нет... Дуракам будешь рассказывать сказки о семейном имуществе. Я-то вижу, что ты их просто стащил.

Я сидел, как на иголках и не мог понять, почему Борджин так себя ведет, — обычно он был вежлив и спокоен. А Эндрю тем временем заводился все сильнее, впрямую обвиняя Тома в воровстве и угрожая прямо сейчас вызвать министерских.

— Ты мне подсовываешь краденое?! Да за кого ты меня принимаешь, щенок? У нас приличная фирма!

— Мы, пожалуй, пойдем, — вмешался я. Мне было стыдно перед Томом, и я страшно жалел, что привел его к Борджину.

— Сидеть! — рявкнул Эндрю. — Ты тоже та еще дрянь! С кем ты меня свел? С ворюгой?

— Довольно! — я вскочил. Нужно было срочно уходить, пока никто не схватился за палочку.

— Стоп, — вдруг очень спокойно сказал Том. Он протянул руку, взял свое яблоко, все еще валявшееся на столе, и аккуратно завернул его в платок. — Давайте-ка пять минут посидим молча.

Он поднял голову и посмотрел Борджину в глаза. Тот растерянно заморгал, сделал глубокий вдох и откинулся на спинку стула. Я медленно подтащил к себе стул и тоже сел, не сводя глаз с них обоих. Том, как ни в чем не бывало, пододвинул к себе тарелку и принялся за еду.

Ровно через пять минут Борджин встряхнулся, будто просыпаясь, и провел рукой по лбу, стирая пот.

— Что это было? Что за чертовщина?!

— Именно, — ответил Том, улыбаясь и откладывая вилку с ножом. — Именно что чертовщина, в смысле, артефакт. Так называемое "яблоко раздора".

— Интересно, — протянул Борджин. Он залпом выпил полстакана пива, потом взял у Тома яблоко, завернутое в платок, и коснулся его палочкой. Но ничего не произошло.

— На нем нет никаких заклятий, — пояснил Том. — В этом и прелесть — магическая проверка ничего не обнаружит. Все дело в каких-то веществах, выделяемых самим яблоком. Если вам надо поссорить кого-нибудь, просто принесите яблоко к ним в дом и подложите в вазу с фруктами. Или можете бросить на пол, сунуть куда-нибудь на полку — неважно, лишь бы был доступ воздуха. И готово — через полчаса в этой комнате будет скандал, а еще часа за три все, кто живет в доме, возненавидят друг друга. Если принести много яблок, то дело может дойти и до смертоубийства. Одна проблема — на воздухе аромат быстро выдыхается и действует всего пару суток. Но и этого бывает достаточно.

— А если его съесть, например? — Борджин рассматривал яблоко, держа его через платок.

— Ничего не случится, — ответил Том, пожав плечами. — Самое большее — пронесет. Оно же не отравленное, просто сорт такой. Но вы при всем желании не сможете его съесть, потому что эти яблоки страшно кислые. Попробуйте, если хотите убедиться.

— Да нет, спасибо, — Борджин аккуратно завернул яблоко в платок и завязал узлом. — И где же ты такое взял?

— Вот этого я вам не скажу, извините, — ответил Том с улыбкой.

— А там еще есть?

— Есть.

— И сколько ты хочешь за эти яблочки?

— Пятьдесят галлеонов.

— За фунт? — уточнил Борджин.

— За штуку.

Эндрю откинулся на спинку стула и фыркнул.

— Нет, послушай, так дело не пойдет. Это же просто смешно! Да любой встречный может пойти в лавку зеленщика, купить два фунта яблок на галлеон, накачать их ядом и...

— И если он попытается использовать их, а потом начнется расследование, то аврорат быстренько его сцапает. Я же вам объясняю — главное достоинство этих яблок в том, что их действие нельзя обнаружить магическими методами. Тот, кто подбросит их своему врагу, останется чистеньким. Противники сами успешно прикончат друг друга. Кто же заподозрит, что в этом замешан невинный фрукт?

— Хорошо, — задумчиво ответил Борджин. — Ладно, так и быть. Даю за этот экземпляр двадцать галлеонов.

— Ф-ф, — сказал Том. — За такие деньги я лучше из него варенье сварю.

Он протянул руку и забрал яблоко.

— Как хочешь, — сказал Борджин. — Была бы честь предложена. Попробуй найди на него покупателя сам, раз такой умный.

Том пожал плечами и поднялся. Сгреб со стола тетрадь с нотами и золотые серьги.

— Спасибо за беседу. Рад был познакомиться.

— Ладно, — сказал Борджин и усмехнулся. — Тридцать.

— Сорок, и ни кнатом меньше.

— Тридцать пять, и это последняя цена.

— Идет, — Том вернул ему яблоко и получил в обмен пригоршню галлеонов.

— Еще что-нибудь в таком духе есть?

— Есть, — Том порылся в карманах и вынул громоздкую окаменевшую раковину. — Это "труба Эола". Но с ней посложнее, потому что нужно суметь пробраться в чужой дом и установить ее на крыше с наветренной стороны. Когда дует ветер, «труба Эола» порождает особый звук, недоступный человеческому уху, который вызывает тоску и беспричинные приступы паники. За месяц можно довести жителей дома до сумасшествия или самоубийства. Тоже никаких заклятий, все дело во внутреннем устройстве самой раковины.

— Действие проверено?

— Нет. На себе я его, естественно, не проверял, — Том слегка усмехнулся. — Но у меня есть основания полагать, что это чистая правда.

— Много я за нее не дам, — Борджин рассмотрел раковину, потом приложил ее к уху. — Сам понимаешь, покупать кота в мешке... Двадцать.

— Полторы сотни.

— За непроверенный артефакт?

— Кто вас заставляет говорить покупателям, что он непроверенный?

— А если покупатель потом придет с рекламациями?

— Да ну! — Том расхохотался. — Может, он еще в "Ежедневный пророк" напишет? "Я хотел свести с ума своего соседа и с этой целью приобрел в "Борджин и Беркс" темномагическое устройство. Однако мне продали некачественное изделие, и сосед до сих пор жив-здоров, так что я требую возврата денег"...

Борджин тоже улыбнулся.

— Ты же понимаешь. У серьезных людей свои методы выбивания средств... Ладно, тридцать галлеонов.

— Сто тридцать, и то только потому, что я не могу дать гарантий.

В итоге они сошлись на восьмидесяти. Отсчитав деньги, Борджин с интересом посмотрел на Тома:

— А ты, я смотрю, та еще птица... Ладно, посмотрим, как пойдет твой товар. И украшения давай на комиссию. Будем сотрудничать.

— Договорились, — ответил Том. Потом они с Эндрю подписали договор комиссии и обменялись рукопожатиями. Борджин подозвал эльфа-официанта, мы расплатились, разделив счет на троих, и покинули забегаловку.

Когда мы вышли на улицу, Эндрю, извинившись, сразу ушел, потому что опасался насторожить отца долгим отсутствием. Мы остались — Том хотел посмотреть на Ночной переулок, где до того ни разу не был. Я показал ему лавки, где продавались яды, паб со входом в игорный клуб и прочие местные достопримечательности. Потом мы поднялись вверх по улице, почти до пересечения с Косым переулком, и там сели передохнуть на тротуаре. Я курил, а Том ел купленное с тележки мороженое.

— Откуда ты взял все это добро? — спросил я. — Серьги, яблоко, раковину...

— О-о, — протянул Том, смеясь, — я нашел у нас в Хогвартсе пещеру Аладдина. Она прячется за неприметной дверью на восьмом этаже — не найдешь, если не знаешь, как. Я на нее случайно наткнулся. Внутри — огромный зал, и все от пола до потолка забито разным барахлом. Думаю, это место, где столетиями собиралось все забытое, ненужное и потерянное в Хогвартсе. Я там успел осмотреться совсем чуть-чуть, но, как видишь, уже кое-что полезное откопал.

— Но ведь все эти вещи — чьи-то...

— Брось. Их хозяева давно умерли, так что вещи принадлежат нашедшему.

— И яблоко тоже оттуда?

— Почти. Я нашел похожее в одном из шкафов. Оно было старое и сморщенное, но при этом так старательно завернуто и упаковано, что я решил — здесь дело нечисто. Взял его с собой, чтобы разобраться, и в тот же вечер насмерть рассорился с Принглом. Он чуть ли не с кулаками на меня бросился. Потом я брал яблоко в "Три метлы", положил незаметно рядом с одним из столов — там вспыхнула драка. Тогда я выковырял семечки, отнес их в Запретный лес и посадил в укромном месте. Одно проросло. Пришлось немало поколдовать, чтобы яблоня быстро вытянулась, зацвела и принесла плоды. Вот уж никогда бы не подумал, что стану заниматься садоводством... Зато теперь у меня целый ящик таких яблок. Я пока держу их в спальне под кроватью. Ящик, естественно, накрыт крышкой, а каждое яблоко завернуто в пергамент, иначе я бы с ума сошел.

Он выбросил обертку от мороженого и довольно потянулся. Потом осмотрелся:

— А интересно здесь... Оказывается, и в Ночном люди живут.

— Еще как живут, — ответил я.

Жизнь вокруг и вправду била ключом. Над головами у нас женщина, стоя на балконе, вытряхивала половики. Во дворе соседнего дома маленькая девочка пыталась надеть кукольное платье и чепчик на толстого черного кота. Кот вырывался и орал. На противоположной стороне улицы играл маленький бродячий оркестр, а рядом какой-то оборванец предлагал всем желающим купить у него обезьянку. Мартышка сидела у него на плече, стреляя во все стороны блестящими черными глазками. Улучив момент, она стащила из кармана хозяина папиросу и принялась жадно ее жевать. Перед лавкой мясника кто-то разбил бутылку, и большая флегматичная свинья, которая, видимо, пока не успела разделить судьбу своих товарок, пила вино из лужи, довольно похрюкивая.

На стене дома рядом с нами трепетали на ветру пожелтевшие объявления. Угрожающего вида бланк с шапкой Министерства магии требовал от всех незарегистрированных привидений в трехночный срок явиться для регистрации в Управление по контролю за магическими существами. Рядом болталась написанная от руки просьба: "Утеряна мужская тень, рост примерно 5 футов 6 дюймов, в пальто и цилиндре. Нашедшего просят вернуть за вознаграждение". Маленький белый листок сообщал о том, что сдается в аренду хорошо выдрессированный великан для строительных работ — обращаться по такому-то адресу, спросить Джека. Чуть ниже большая яркая афиша извещала о дате и времени начала соревнований по плаванию в супе.

— Что за плавание в супе? — спросил Том, не глядя в ту сторону — видимо, услышал мои мысли.

— Народная забава. Участники уменьшают себя до высоты в два дюйма, после чего должны переплыть большой котел с овощным супом. Я никогда не пробовал, но, говорят, это нелегко — мешают капуста и морковка. Хотя настоящие мастера, конечно, соревнуются в лапше. Это самый сложный этап.

— Забавно...

Стоявшая возле нас бочка шевельнулась, и из нее вылез заспанный бородатый тип в мантии лохмотьями. Потянувшись и сладко зевнув, он пнул бочку, и та с грохотом покатилась вниз по переулку. Музыканты на другой стороне заиграли громче, чтобы перекрыть шум. Какая-то красивая девушка с длинными черными волосами, проходя мимо, остановилась послушать их, а потом стала пританцовывать под музыку. Постепенно она разошлась — каблуки отбивали быстрый ритм по брусчатке, пышная юбка вздувалась колоколом. Потом из соседнего дома вышла растрепанная тетка и принялась кричать:

— Я тебя за чем послала? Бездельница!..

Девушка остановилась, как вкопанная, — а жаль, мне нравилось на нее смотреть, — потом вздохнула и, кивнув музыкантам на прощанье, отправилась к мяснику. Через пару минут она вышла из его лавки, неся на подносе голову ягненка.

Мимо нас прошаркали две старые ведьмы. Одна, склонив голову к другой, говорила громким шепотом:

— И главное, проследи, чтобы она с утра не съела ни кусочка и не выпила ни глоточка...

— Вот с этим у меня вечно загвоздка, — отвечала вторая басом.

Вслед за ведьмами вдоль тротуара катилась большая деревянная шарманка, покрытая облупившейся позолотой. Хозяина нигде не было видно. Остановившись перед нами, шарманка спросила скрипучим голосом:

— Молодые люди, не хотите ответить на три вопроса? Всего за десять сиклей!

— Нет, спасибо, — отозвался я.

Но Том сказал, что хочет, встал и бросил в прорезь шарманки две монетки по пять сиклей. Шарманка хрипло сказала:

— Покрути ручку. Вот так, молодец. Хм-м... ага... Ну, давай для затравки такой вопросик: два человека пришли к развилке дорог. Одна дорога была узкая и каменистая, вторая — широкая и гладкая. Один выбрал одну, другой — другую. Кто из них более прав?

— Тот, кто пошел через поле напрямик, — мгновенно ответил Том.

— Этого не было в вопросе! — возмущенно сказала шарманка.

— Зато есть в ответе.

— Тоже мне, умник нашелся... Ладно, пойдем дальше. Кто из людей наиболее свободен?

Том немного подумал.

— Ребенок, который еще не зачат.

— Почему? — подозрительно спросила шарманка.

— Потому что его судьба не определена никакой случайностью.

— Ладно, пусть будет... Третий вопрос — кто всегда видит вещи такими, какими они есть?

— Ну, это же совсем просто, — ответил Том, пожав плечами. — Свет.

Шарманка закряхтела и затрещала, потом спросила обиженно:

— Слушай, а хочешь сыграть на приз? Брось еще десять сиклей, и если ответишь правильно, получишь пакетик орешков.

— Давай.

Зазвенели монеты, проваливаясь в щель. Шарманка откашлялась.

— Как ты думаешь, почему люди готовы платить деньги за три дурацких вопроса?

— Потому что одновременно боятся и надеются услышать тот вопрос, который задают сами себе. Верно?

Шарманка не ответила. Вместо этого откуда-то из ее чрева вылетел маленький бумажный пакетик и шлепнулся в подставленные ладони Тома.

Вернувшись, он сел рядом со мной на тротуар и отсыпал мне половину орехов — их было ровно шесть штук.

— Как-то нелогично, — сказал он, разгрызая орех. — Ни на один из этих вопросов нет однозначного ответа. Получается, можно говорить, что угодно, и все равно получишь приз?

Я от смеха чуть не подавился:

— Том, дело же не в этом! А в том, что ты сейчас купил за двадцать сиклей пакетик орехов, который в любой лавке стоит пять.

— Мудрость бесценна, — возмущенно квакнула шарманка.

— Тогда бы орехи всем раздавали бесплатно, — ответил я. — Пошли перейдем на ту сторону, здесь солнце припекает.

Мы перешли на другую сторону и сели в тени, оставив шарманку жариться на солнце и ждать новых простаков. Мимо сновали люди, музыканты продолжали играть, а девушка, которая недавно несла на подносе голову ягненка, теперь кормила требухой кота, избавившегося от платья и чепчика. Что до нас, то мы сидели на тротуаре и глазели по сторонам, а мостовая Ночного переулка лежала перед нами, как сверкающая под солнцем река.

Глава 42

Лето оказалось полно событиями. В конце июля пришли результаты СОВ, которые оказались вовсе не так плохи, как я ожидал. За трансфигурацию мне поставили "удовлетворительно" — наверное, из жалости, — астрономию я провалил, а по гербологии и вовсе схватил жирного "тролля". Зато в графе "История магии" красовалось "отлично", а по чарам, арифмантике и ЗОТИ — "выше ожидаемого". Самое поразительное, что "выше ожидаемого" я получил и по зельеварению — стало быть, от уроков Слагхорна что-то в голове да осталось...

К началу августа в войне наступил перелом, и публикуемые "Пророком" новости день ото дня становились все оптимистичнее. Союзнические войска заняли Сицилию, на востоке русские с боями вернули себе несколько крупных городов и теперь медленно, но верно теснили немцев на запад. А через пару дней мне пришло письмо от Розье, начинавшееся со слов: "Ты ЭТО видел?!". В письме была вырезка из "Пророка", где сообщалось, что Министерство магии ограничивает призыв в Силы самообороны — отныне ему подлежат только выпускники Хогвартса, прошедшие полный курс обучения. "Это нечестно! — писал Колин. — Это попросту несправедливо! А если война уже закончится к тому времени, как мы сдадим ТРИТОНы?". Я в ответ написал, что он круглый дурак — радоваться надо, если война закончится. Колин неохотно признал, что я прав, но, кажется, в глубине души все равно не смирился

Помимо Розье, я каждую неделю отправлял сову Джейн. В ответ приходили короткие письма без особых подробностей — была с родителями в Торки, ездила к подруге в Солсбери... Мне казалось, что она что-то недоговаривает, но я старался об этом не думать и убеждал себя, что все в порядке.

Однако первого сентября оказалось, что интуиция меня не подвела. Когда я увидел Джейн на платформе 9 и ¾ перед отправлением Хогвартс-экспресса, она стояла со своими родителями и каким-то неизвестным мне молодым человеком. Не знаю, почему, но он с первого взгляда показался мне отвратительным. Напыщенный, самоуверенный, улыбается, как идиот... А вот Джейн была потрясающе красива в светлом летнем пальто и берете. И вообще какая-то другая, непривычная. Взрослая...

Я вернулся в свой вагон и мрачно уставился в окно, убеждая себя, что это какой-нибудь ее кузен. В конце концов, могут ведь у Джейн быть двоюродные братья? Да запросто! Промучившись так часа полтора, я отправился поговорить с ней. Выяснилось, что она видела меня на платформе.

— Почему ты к нам не подошел? Я же знаю, что ты меня заметил.

— Да как-то неудобно было. Там твои родители...

— Ну и что? — она засмеялась. — Думаешь, мои папа и мама кусаются?

— А что за молодой человек с вами был?

— Просто знакомый. Его зовут Адальберт Боббин.

Мне показалось, что я где-то слышал эту фамилию.

— Хороший знакомый?

— И да, и нет... Мои родители дружат с его семьей, Берти я знаю с детства — но при этом мы почти не общались. Он на девять лет старше, так что всегда считал меня несмышленой малявкой. Сегодня мы разговаривали, можно сказать, второй раз в жизни.

— Чем он занимается?

— Работает в фирме своего отца. У них большая зельеварная лаборатория, а еще собственная сеть аптек — ну, ты наверняка слышал.

Теперь, когда она сказала, я понял, почему фамилия показалась такой знакомой. Конечно же — "Бальзамы Боббина"! Аптеки под такой вывеской встречались в Лондоне, Манчестере, Шеффилде, Хогсмиде и вообще, кажется, в любом населенном пункте, где жили волшебники.

— Берти говорит, они сейчас выполняют большой заказ для Сил самообороны, так что он почти не выходит из лаборатории. Только сегодня урвал часок, чтобы прогуляться.

Понятно… Платформа 9 и ¾ — конечно, идеальное место, чтобы подышать свежим воздухом.

Джейн уже заговорила о чем-то другом, я машинально отвечал, но, как ни старался, не мог выкинуть Боббина из головы.

В Хогвартс-экспрессе на этот раз было больше народу, чем обычно. В предыдущие годы по меньшей мере половина семикурсников уходила на фронт сразу после совершеннолетия. На этот раз министерское распоряжение застало всех врасплох — немногие успели записаться добровольцами до того, как оно вышло. С нашего факультета в армию ушел Тео Нотт, с Гриффиндора — Аластор Моуди и Джордж МакГонагалл.

Минерву Робертсон я в поезде тоже не видел. Расспросил ее однокурсниц и узнал, что Минни еще в июле завербовалась в женские вспомогательные части Сил самообороны, а теперь служит где-то в Лондоне. Не знаю, почему она это сделала, — вроде бы раньше не собиралась. Может быть, не хотела возвращаться в Хогвартс и видеть Тома, а может, просто решила, что будет неправильно продолжать учебу, когда ее друзья на войне…

На следующий день после приезда Слагхорн подошел к нам в Большом зале, чтобы раздать расписание. Выяснилось, что среда — свободный день, зато понедельник и четверг полностью посвящались ЗОТИ. Слагхорн спросил меня, буду ли я по-прежнему изучать зельеварение. Я ответил, что да, но на лице декана никакого энтузиазма не заметил. Наоборот, Слагхорн скривился так, словно съел неспелый крыжовник, но отговаривать меня не стал.

Почему на ЗОТИ теперь отводится целый день, мы узнали в ближайший понедельник. Собрав мальчиков с шестого курса, Меррифот вручила нам самую обычную деревянную швабру — как выяснилось, это был портключ. Ровно в девять утра швабра доставила нас на поросшую жухлой травой лужайку возле приземистого кирпичного барака с маленькими окнами. За бараком расстилалось поле, изрытое какими-то канавами, и лесок. Как выяснилось, это была одна из учебных баз Сил самообороны.

Наш новый преподаватель по имени Кокрэйн — костлявый и хмурый волшебник средних лет — носил военную мантию и, как сам сообщил, недавно был комиссован по ранению. Построив нас у барака, он минут сорок распространялся о новой программе. Оказалось, что в Силах самообороны недовольны уровнем подготовки добровольцев из числа учащихся Хогвартса. Поэтому набор студентов было решено временно приостановить, а программу по ЗОТИ расширить и углубить с учетом требований военного времени.

Что означало "расширение" и "углубление", мы быстро почувствовали на собственной шкуре. Закончив речь и переписав наши фамилии в блокнот, Кокрэйн махнул рукой в сторону гравийной дорожки, тянувшейся от барака, и сказал:

— Ну, для начала снимайте-ка мантии, чтобы не мешали, — и одну милю легким бегом... Со следующего занятия перейдем к двухмильным кроссам, в том числе по пересеченной местности, так что позаботьтесь о подходящей обуви.

Мы изумленно переглянулись.

— А к чему это? — растерянно спросил Эйвери. — То есть, в смысле, вы не подумайте, что... Но зачем волшебнику бегать? Есть же метлы, аппарация...

— Представь, что перед тобой два десятка противников, и они поставили антиаппарационный купол, чтобы спокойненько расстрелять тебя в упор, — любезно пояснил Кокрэйн. — Уверяю тебя — пока не выскочишь за пределы купола, будешь стрелой нестись, еще и петлять, как заяц, лишь бы под аваду не попасть. Если жить захочешь, конечно.

— А как это — нестись стрелой, но при этом петлять? — поинтересовался Розье. — Это же невозможно...

— На войне все возможно, — ответил Кокрэйн. — Минус двадцать баллов Слизерину за дурацкие вопросы. Все, время пошло!

Так мы познакомились с тем, что такое армия. Начиная с этого дня, два года подряд все занятия по ЗОТИ проходили одинаково. Сначала кросс, потом полигон — те самые поле и лесочек, под завязку нашпигованные магическими ловушками, имитациями взрывных заклятий и прочими прелестями. Позже нас начали учить защищаться еще и от магловского оружия. Кокрэйн даже добыл где-то настоящий танк, который заколдовали, чтобы он ездил и стрелял сам по себе. Если на танк нападали, он взлетал и обрушивался на противника сверху, так что приходилось спешно нырять в окоп. Я был совсем не уверен, что в нормальных условиях магловские танки летают, но держал свои сомнения при себе — споры с Кокрэйном не приводили ни к чему, кроме снятия баллов или дополнительной мили пробежки.

После каждого дождя на полигоне стояла непролазная грязь, так что мы приходили оттуда перемазанные, как тролли. Потом следовала двухчасовая нудятина под названием "Теоретическая подготовка" — на ней мы конспектировали лекции о том, как правильно ставить щитовые заклятия и что делать при магловском артобстреле. Далее следовал час спарринга в тренировочном зале — и можно было, наконец, возвращаться в школу, где мы кое-как доползали до факультета и пластом падали в спальнях.

Впрочем, Маркус Флинт нам, кажется, даже завидовал. Ему, как и Эрвину Либгуту, приходилось вместе с девочками ходить на уроки к Меррифот. Формально оба все еще считались гражданами Германии, и к занятиям их не допускали, чтобы они не выведали наши военные секреты.

Отоспавшись после полигона, по вечерам мы отправлялись в "Исчезающую комнату" — ту самую, где Том еще летом обнаружил склад ненужных вещей. Вход в нее находился на восьмом этаже, в одном из коридоров южного крыла, и появлялся, если пройти несколько раз туда и обратно, старательно думая о том, что именно хочешь увидеть.

Впрочем, называть это комнатой было не совсем верно. На самом деле это был огромный зал, потолок которого терялся в полумраке и в котором громоздились настоящие горы всякого хлама. Мы обследовали их методично и тщательно, начиная с дальних углов — там были самые старые залежи, покрытые толстым слоем пыли. Перед началом работы приходилось надевать перчатки, очки и защитную маску. Касаться подозрительных предметов запрещалось — следовало звать Тома, и он сам разбирался с ними, слой за слоем снимая проклятия и порчу, с помощью которых бывшие владельцы пытались защититься от воров.

Все мало-мальски ценное, что удавалось откопать, мы отбирали на продажу, и Розье аккуратно заносил находки в тетрадь. В мои обязанности входил разбор написанных на латыни пергаментов и попытки определить, что это такое и можно ли что-то получить за них у Борджина. Но в основном это были просто школьные конспекты. Попадались также свитки и целые рукописные книги на греческом, арабском, иврите и еще каких-то неизвестных языках. Их мы складывали в особый ящик, чтобы когда-нибудь нанять переводчиков и хотя бы в общих чертах выяснить, что же там написано.

Хлама в "Исчезающей комнате" было так много, что за первых два месяца работы мы расчистили площадь всего-навсего в триста квадратных футов. Том был занят поисками металлических предметов. За каникулы он вызубрил учебник по лозоходству и теперь с раздвоенным ивовым прутом в руках обследовал лабиринты комнаты. Прут вращался то быстрее, то медленнее, а временами совсем замирал и лишь слегка подрагивал, указывая на какой-нибудь из шкафов. В девятнадцати случаях из двадцати там обнаруживалось ничего не стоящее барахло — закопченный чайник или прохудившийся котел. Но несколько раз удавалось найти золотые и серебряные монеты, а однажды — старинное бронзовое зеркало для ворожбы.

Каждый раз перед началом работы мы в огромных количествах распыляли в комнате обеззараживающее зелье, которое долго не оседало. В воздухе словно висела дымка, а мы в своих масках и длинных мантиях передвигались в этом тумане, напоминая средневековых целителей с гравюр про эпидемию чумы. Впрочем, ни дезинфекция, ни защитные перчатки особо не помогали — избежать заразы не удавалось. Эйвери однажды неделю проходил с рукой на перевязи, после того, как его укусила невинная с виду чернильница. Розье мучил постоянный надрывный кашель, а у меня ни с того ни с сего начали прядями вылезать волосы, так что пришлось идти в лазарет и врать, будто я отравился неправильно сваренным зельем. У Тома и до Исчезающей комнаты была склонность к аллергии, а теперь она достигла ужасающих размеров. Даже от небольших количеств пыли или шерсти в воздухе он начинал задыхаться и был вынужден глотать антиаллергенное снадобье целыми флаконами — как в свое время делал с зельем, ослабляющим легилименцию.

К ноябрю мы поняли, что так дальше не пойдет и поиски нужно притормозить. Решили ограничиться одним вечером в неделю, тем более что денег и без того хватало. "Яблоки раздора" у Борджина расходились отлично, и Том продал ему почти весь ящик. Яблоню в Запретном лесу он окопал и укрыл на зиму соломой, а весной надеялся получить новый урожай. Почти все остальные находки тоже удалось продать.

Часть вырученных денег шла в награду нашедшему, часть мы отсылали Нотту и Долохову на фронт, а из остального понемногу набралось пятьсот галлеонов чистой прибыли. Было ясно, что ее нужно куда-то вкладывать — деньги не должны лежать без движения. Но о том, как и куда инвестировать, никто из нас понятия не имел. Мы были в экономическом смысле почти совершенно неграмотны, так что пока все ограничивалось бесплодными дискуссиями. Ясно было только, что деньги сначала нужно как-то "отмыть", узаконить. В том же Гринготтсе с нас потребовали бы справку о происхождении капитала, которой, естественно, не было и быть не могло.

В те дни Том был рядом почти постоянно, но при этом общались мы мало — не хватало времени. Мы виделись либо в Исчезающей комнате, где было не до болтовни, либо на полигоне, где Кокрэйн не давал нам вздохнуть спокойно, либо на занятиях, где приходилось разговаривать шепотом. На факультете Том бывал редко, а ночевал в своей подсобке. Все свободное время у него уходило на подготовку к собственным урокам. Он теперь подменял Меррифот у первого и второго курсов и с удивлением обнаружил, что куда проще вести уроки, чем отчетность по ним. Нужно было заполнять множество бумаг — всякие планы лекций, опорные схемы и прочее, — от которых не было никакой пользы, но которые очень любил проверять Совет попечителей. До того я даже не подозревал, что в жизни учителя столько времени уходит на писанину.

Вдобавок Том, как и Меррифот, все свои уроки начинал с контрольных. Если он и появлялся на факультете, то приносил с собой стопку пергаментов и правил их, устроившись в кресле, — а вокруг толпились студенты с младших курсов, с нетерпением ожидая, пока очередь дойдет до их работ. Старостой стал Касси Малфой, и теперь уже он по заведенной традиции еженедельно принимал отчеты у лидеров курсов. Факультет продолжал функционировать, как хорошо отлаженная машина...

Ноябрь в том году выдался сухим и бесснежным. Только в начале декабря замерзшую землю припорошило снегом. По утрам стоял такой густой туман, что в двух шагах ничего не было видно. Когда немного прояснялось, я выходил на улицу и пытался найти среди множества окон замка окна Исчезающей комнаты, но мне это ни разу не удалось.

К тому времени мы уже полностью расчистили левый дальний угол комнаты и собирались взяться за правый. Один из вечеров декабря оказался особенно плодотворным. За пару часов мы нашли тяжелую и довольно-таки уродливую серебряную чашу гоблинской работы, гребень для волос с инкрустацией, на котором, по словам Тома, лежало заклятье забвения, да еще оправленный в золото рог единорога. Рог был старый, поцарапанный и пожелтевший, но магические способности сохранились — когда его для пробы опустили в чашу с ядом, зелье зашипело и вспенилось, превращаясь в безобидную воду.

Когда все находки были очищены от пыли, упакованы и записаны в тетрадку, мы уже собрались уходить и ждали только Тома — он решил напоследок пройти с лозой еще один участок, но застрял возле массивного дубового сундука. Ивовый прут бешено вращался, указывая, что там есть металл, однако сундук был забит наполовину истлевшими гардинами и скатертями, от которых при малейшем прикосновении поднимались клубы пыли. Я отогнал Тома и принялся разбирать сундук самостоятельно, сваливая шторы и гобелены рядом. Том, отойдя в сторону и приподняв посеревшую от пыли маску, глотал противоаллергенное зелье. Тем временем показалось дно сундука, и я уже решил, что или лоза соврала, или Том от усталости ошибся, — как вдруг в уголке под горой выцветших полотенец нашелся небольшой сверток, перевязанный бечевкой.

Я вынул его, положил на пол и стал было развязывать веревку, но она разлезлась под пальцами. Остальные подошли ближе. Том стоял рядом с палочкой наготове — никогда ведь не знаешь, какая гадость обнаружится в безвредной с виду вещи. Развернув несколько слоев холста, я, наконец, добрался до того, что пряталось в свертке. Это был небольшой — вместе с рукояткой дюймов десять в длину— нож с потемневшим и изъеденным ржавчиной лезвием, вдоль которого вился серебряный орнамент.

Я осторожно протянул к нему руку, но нож внезапно шевельнулся, как живой, и полоснул меня по пальцам. От времени он затупился, так что не причинил мне вреда, даже перчатку не поцарапал, но я мгновенно отодвинулся, дернув за собой Тома. Со старинным оружием шутки плохи — если ты ему не понравишься, может и в горло вонзиться.

— Может, ну его? — спросил Колин. Его голос из-под маски звучал глухо и искаженно. — Положим обратно, в другой раз выясним, что это за штука. А то горгулья знает сколько провозимся...

— Подожди, — Том шагнул вперед и присел на корточки. — Вдруг он к кому-нибудь из нас сам пойдет.

Он медленно протянул руку и застыл, не шевелясь. Нож слегка подрагивал, словно привыкая к запаху человека. Потом приподнялся, качнулся — и лег в подставленную ладонь так уверенно, словно Том всегда был его хозяином.

Том поднялся и тыльной стороной перчатки протер запорошенные пылью очки. Поднес нож к глазам, рассматривая знаки на деревянной рукоятке.

— Здесь руны... Колин, иди посмотри.

Розье подошел ближе. Из нас всех только он и Том изучали руны и хотя бы немного в них разбирались.

— Черт его знает, что здесь написано… Надо в словаре посмотреть. Какой это век, интересно?

Том пожал плечами:

— В любом случае нож намного старше сундука и тряпок. Похоже, интересная штука, раз так старательно прятали...

— Так я его записываю? — Колин вытащил из кармана карандаш и тетрадь.

— Подожди, — Том повертел нож в руках. — Я хотел бы взять его себе, если никто не возражает.

Он обвел нас взглядом. Я пожал плечами, Эйвери кивнул. Розье остановил карандаш, рвавшийся что-нибудь написать.

— Конечно. Мы же договаривались, что любой из нас может выкупить находку.

Том склонил голову набок, рассматривая нож.

— Я думаю, Борджин дал бы за него примерно сотню... Ладно, будем считать, что две — для ровного счета. Никто не против?

— По-моему, ты его здорово переоценил, — сказал Розье.

— Неважно. Спиши, пожалуйста, с моего счета двести галлеонов в общую кассу. Да, и отсчитай Рэю как нашедшему одну четвертую из них.

— Это же ты нашел! — запротестовал я.

— Ты разобрал сундук, — возразил Том. — Я бы умер над ним от пыли.

Он опять взглянул на нож:

— Я дал за тебя хорошую цену. Пойдешь ко мне?

Нож не ответил, но не сделал и попытки вырваться из руки.

— Значит, договорились, — подытожил Том и быстро коснулся ножа губами через маску. Потом наколдовал ножны и вложил его туда. — Все, пошли, а то время уже позднее. Тимоти, ты завтра с утра почистишь серебро, потом я прикину примерную стоимость и отправлю его Борджину.

Все двинулись к выходу. Я задержался, чтобы сложить шторы и скатерти обратно в сундук. Уже у двери снял перчатки и маску и спрятал их в ближайший шкаф, обернулся на пороге.

Лампы в Исчезающей комнате гасли одна за другой, но все еще было очень светло — в окно с решетчатым переплетом светила полная луна.

На следующий день, в субботу, у нас был выходной в Хогсмиде, и я проснулся, полный самых радужных надежд. За окном был неяркий зимний день; кусты и деревья вокруг школы покрывал иней. В школе царило праздничное, предрождественское настроение. После завтрака я нашел Джейн и позвал ее с собой в Хогсмид. Но она как-то странно замялась, а потом ответила, что вынуждена отказаться.

— Рэй, понимаешь, я уже договорилась с Боббином. Он зачем-то хочет меня повидать и приедет сегодня в Хогсмид...

У меня как будто что-то оборвалось внутри. Я машинально сказал, что, конечно, все в порядке, повернулся и ушел.

Было совершенно ясно, что это означает. Вряд ли "Берти" собирался к Джейн с деловым визитом — иначе мое присутствие ей бы не помешало. Выходит, тут что-то более серьезное...

Что ж, это должно было случиться. В конце концов, я сам был виноват. Мне давным-давно следовало сделать ей предложение. Никакая девушка не станет ждать бесконечно... С другой стороны, я не мог сейчас жениться — с такими долгами я был не в состоянии содержать семью. А значит, не было и смысла признаваться Джейн в любви. Все равно ее родители не дадут согласия и только с позором выставят меня за порог. Этот Боббин, наверное, неплохой человек, и вдобавок не бедный. Она будет с ним счастлива, так что все хорошо...

Но как бы я себя ни уговаривал, на душе все равно было тоскливо. Я все-таки отправился в Хогсмид вместе с нашей компанией, но первым человеком, кого я увидел в «Трех метлах», была Джейн. Она сидела рядом с Боббином, который ей что-то оживленно рассказывал, и улыбалась. Я вжался в угол за рождественской елкой, а потом незаметно выскользнул на улицу. Отправился в "Кабанью голову" и нагло, средь бела дня, потребовал у бармена огневиски — как ни странно, мне его даже продали.

В два часа дня в "Кабанью голову" должна была прийти Милки. К ее появлению я был уже изрядно пьян, хотя еще держался на ногах. Милки явилась сияющая, гордая своей новой синей шляпкой и пальто с блестящими пуговицами. У меня был для нее подарок — теплые замшевые перчатки, — и Милки нежно поцеловала меня в щеку. От запаха ее духов, сладких до приторности, кружилась голова. Я спросил Милки, не хочет ли она на часок подняться наверх. Немножко поломавшись, она согласилась, и бармен, хмуро поглядывая на нас, взял деньги и передал нам ключи от одного из номеров.

Комната оказалась не менее убогой, чем все остальное в баре. Обои отставали от стен, постельное белье посерело от бесчисленных стирок, а ковер на полу протерся до дыр. Милки это, правда, не смущало, меня тоже, и мы начали целоваться, еще не успев запереть дверь. Но когда дошло до дела, я впервые за недолгую историю своего общения с женщинами потерпел постыдное и абсолютное фиаско. Милки, надо отдать ей должное, проявила деликатность и очень старалась помочь, но, что бы она ни делала, ничего не выходило. Может, потому, что я был пьян, может, по другой причине.

Сейчас я бы отнесся к этому с философским спокойствием — не вышло один раз, значит, выйдет в другой, жизнь есть жизнь. Но в шестнадцать лет неудачи такого рода воспринимаются как катастрофа, и кажется, что остался лишь один выход — авада...

Что было дальше, я помню смутно. Вроде бы меня тошнило. А потом я, кажется, рыдал, уткнувшись лицом в мягкую, уютную грудь Милки. Я рассказывал ей о своей несчастной любви, а она гладила меня по голове и жалела. Потом кто-то постучал в дверь и напомнил, что час уже прошел. Пришлось одеваться и спускаться, причем Милки поддерживала меня, чтобы я не упал.

В баре уже были Колин и Тимоти. Кто-то из них с усмешкой хлопнул меня по плечу: мол, надо же, везде поспел... Я не помню, что я ответил. Не помню, как добрался из "Кабаньей головы" до Хогвартса. А уж то, что я умудрился дойти до факультета и не попасться на глаза преподавателям, было просто чудом — иначе я протрезвел бы уже в карцере. Тем не менее, я как-то оказался в спальне, свалился на кровать и уснул мертвым сном.

Проснулся я около пяти. За окном уже смеркалось — в декабре дни короткие... Жутко болела голова и страшно хотелось пить. Умывшись, я побродил по общей гостиной, но поговорить там было не с кем, и я решил пойти к Тому, чтобы поплакаться о своих страданиях.

Дверь в подсобку мне открыли мгновенно. Том, видно, сегодня устраивал уборку, потому что пол все еще был влажным после мытья, нигде ни пылинки, клетки почищены, подоконник и шкафы отдраены до блеска. На столе, рядом с найденной накануне чашей, лежали увеличительное стекло и толстый каталог «Личные клейма гоблинских серебряных дел мастеров».

— Я его нашел, — с порога радостно сообщил мне Том. — В смысле, изготовителя чаши. Нагнок Седьмой по прозвищу Репоглот, середина пятнадцатого века. Ничего выдающегося, художественная ценность сомнительная, но, думаю, на сотню галлеонов мы можем рассчитывать.

Он убрал чашу и каталог в шкаф и запер его.

— Кстати, хорошо, что ты пришел. Мне нужно на четверть часа уйти, а я жду одного человека. Посиди тут пока, ладно? На вот, почитай, чтоб не скучать, — он пододвинул ко мне гору каких-то свитков.

— Что это?

— Шедевры первокурсников. Над некоторыми я плакал. Посмотри, не пожалеешь...

Он сунул в карман связку ключей и ушел.

Я поставил чайник на железную печку, уселся за стол и, чтобы убить время, развернул верхний свиток. Это оказался написанный крупным, совсем еще детским почерком реферат какого-то студента с Хаффлпаффа, под многообещающим названием "Роль дубины в жизни тролля". Том был прав — через пять минут я забыл обо всех своих неприятностях и рыдал от смеха, роняя слезы на пергамент. Особенно хороши были корявые картинки в самом конце, наглядно изображавшие, как именно тролли пользуются дубиной.

Насладившись иллюстрациями, я вернул свиток на место и взял другой опус, выполненный аккуратным девичьим почерком: "Действительно ли тролли едят людей? Мифы и правда о тролльей кухне". Но не успел я прочесть и двух строк, как в подсобку постучались. Я поднялся и открыл дверь.

На пороге стоял белобрысый растрепанный мальчишка с гербом Гриффиндора на мантии. Увидев меня, он растерялся:

— А где профессор Риддл?

"Профессор"... Ой, ну надо же! Хотя, с другой стороны, как детишкам еще его называть?

— Скоро придет. А что ты хотел?

— Мне на отработку, — буркнул мальчишка.

Ага. Том, значит, зверствует. Не успел стать преподавателем, как уже забыл, каково быть студентом...

— Заходи. Чаю хочешь?

— Нет, спасибо, — мой гость был явно не в настроении поболтать.

— А за что тебе назначили отработку?

Я думаю, мальчишке очень хотелось огрызнуться — мол, какое ваше дело? Но я был старше и вдобавок приятель "профессора Риддла", так что он неохотно ответил:

— Урок прогулял.

— Плохо, — сказал я таким наставительным тоном, словно сам в жизни не пропустил ни одного занятия. Но ведь воспитывать молодое поколение — наш долг, разве нет?

Том влетел в подсобку чем-то очень довольный. Просто-таки светился от радости.

— Добрый вечер, Боунз, — приветствовал он посетителя.

Тот уныло поднялся.

— Здрасте...

— Посиди пока, — махнул рукой Том, — а я тем временем обеспечу тебе рабочее место.

Он критически осмотрел вымытый дочиста большой стол, наколдовал разделочную доску и нож, потом полез в ледник — оттуда потянуло морозным воздухом, — и вытащил большой кусок жилистого синеватого мяса с полосками жира и желтоватыми ниточками хрящей. Плюхнул его в миску и протянул Боунзу.

— Вымой, а потом нарежь тонкими полосками. Будем кормить нечисть.

При виде мяса Боунза передернуло, но он все же взял миску и поплелся к рукомойнику. С нарезкой он возился, наверное, полчаса — пыхтел над непослушными хрящами и со зверским скрипом двигал доску по столу. Результатом стала полная миска ошметков, словно корм для нечисти не нарезали, а разрывали руками.

Все это время Том правил рефераты, скользя взглядом по строчкам и одновременно раскачиваясь на стуле. Я поведал ему о Джейн — в комнате стояла заглушка, так что Боунз нас не слышал, — но Том только посмеялся:

— Рэй, она просто старается вызвать в тебе ревность! И я ее прекрасно понимаю. Сколько можно ждать, пока ты хоть на что-нибудь решишься? Твоя медлительность иной раз и меня убивает. Ни туда, ни сюда, будто заклинило... Ты нравишься Джейн, так что никакой Боббин тебе не соперник. Но если собираешься еще десять лет тянуть, лучше ей и вправду выйти за другого…

Он меня немного успокоил, так что я вернулся к рефератам. Система, по которой Том ставил оценки, показалась мне в высшей степени странной. Например, тот самый шедевр о дубине получил восемь баллов, а длиннейший и очень подробный реферат о внутриплеменной иерархии горных троллей — всего три.

— Ты спятил? — поинтересовался я.

— Ничуть, — ответил Том, не отрываясь от очередного свитка. — Все очень логично. Смотри: Питер Хаммерсли, который написал о роли дубины, умом не блещет, но действительно старался. Мы с ним даже ходили в Запретный лес наблюдать троллей в естественной среде. Поэтому восемь баллов. До Мэдди Лоули кухню троллей никто не изучал, даже не смотрел на их жизнь с такой стороны. У нее короткий и бестолковый реферат, зато полностью оригинальная идея — я ей ничего не подсказывал. Поэтому десять баллов. А вот Дорис Пембертон, которая сдала реферат об иерархии троллей, прочла много умных книг, но даже не попыталась сделать самостоятельные выводы. Хотя она на это способна, и я ей об этом говорил. Но она боится думать своей головой — значит, будет получать тройки, пока не преодолеет страх. Надо ее предупредить, что в следующий раз я такое вообще не приму. Надергать чужих цитат я и сам сумею.

— Эта Дорис, наверное, лучшая ученица на курсе? — поинтересовался я.

Том кивнул.

— Признайся честно, ты просто не любишь круглых отличников, потому что сам такой.

Том подумал, потом засмеялся:

— Да, ты прав. Не люблю. Слишком хорошо знаю, чего стоит этот дешевый блеск.

— Или ревнуешь… А тебе не кажется, что твоя система... э-э... слишком неординарна для Хогвартса? Совету попечителей она может не понравиться.

— Знаю. Меррифот меня уже предупреждала. Но я здесь все равно на два, самое большее три года, так что могу вытворять все, что хочу.

— Как это? Ты не собираешься оставаться преподавать после выпускного?

Том выразительно постучал себя пальцем по лбу.

— Рэй, ну подумай сам! Через пару лет война закончится, вернется Дамблдор — ты считаешь, он станет терпеть меня в школе? Да вышвырнет коленкой под зад! Наш заместитель директора имеет большое влияние на Совет попечителей, так что никто мне не поможет. Вот потому и развлекаюсь, пока время есть. Моя задача — чтобы к концу года детишки знали учебный материал лучше меня самого. А уж какими средствами этого добиваться — мое дело.

Я хотел еще что-то сказать, но Тома окликнул Боунз, показывая, что работа окончена.

— Чудесно, — Том поднялся. — Давай покормим кикимору. Бери кусочки мяса и просовывай ей через прутья клетки.

— А она мне пальцы не откусит? — Боунз с сомнением поглядел на кикимору.

— Если будешь аккуратен, то нет, — Том смотрел на него, посмеиваясь. — Или ты боишься? Ладно, тогда я сам.

— Ничего я не боюсь, — буркнул Боунз.

— В таком случае прошу, — Том кивнул на клетку.

Мальчишка осторожно подступил к кикиморе, с опаской разглядывая острые зубы. Потом с отвращением взял из миски один из ошметков и попытался просунуть сквозь решетку. Кусочек не пролезал, и Боунз подтолкнул его пальцем, после чего едва успел отдернуть руку.

— Я же тебя потому и просил: тоненькими полосками, — сказал Том, но не двинулся с места. — Давай дальше.

Постепенно с кикиморой дело пошло легче. Потом наступила очередь красношапочника. Боунз осмелел и справлялся куда ловчее, за что Том его похвалил:

— У тебя все прекрасно получается. Теперь нарезаешь вот этот огурец... Да, примерно так. Кладешь на блюдце, подходишь к каппе, кланяешься и просишь разрешения поставить еду в клетку. Если все сделаешь правильно, то сможешь открыть дверцу, и он на тебя не бросится... Да, отлично. Спасибо большое, ты мне очень помог. Пять баллов Гриффиндору.

Боунз покосился на Тома с удивлением — обычно учителя не награждали баллами за отработку.

— А что там тарахтит в столе? — поинтересовался он.

— Боггарт. Его тоже можно покормить, если хочешь.

— Они едят?! — брови Боунза полезли вверх.

— Конечно. Они питаются нашими страхами. Ты ведь из волшебной семьи? Когда-нибудь видел боггарта?

— Не-ет, — протянул Боунз. — У нас был один на чердаке, но мама его прогнала. Я даже посмотреть не успел.

— Тогда сейчас увидишь, — Том навел палочку на ящик стола.

— Э-эй, — я попытался остановить его. Вообще-то боггарта не полагалось показывать студентам до третьего курса... Но Том уже взмахнул палочкой, и ящик с негромким стуком выдвинулся вперед.

Перед застывшим от неожиданности Боунзом появился широкоплечий темноволосый парень с чуть оттопыренными ушами. Это был Батлер, новый капитан квиддичной команды Гриффиндора, пришедший на смену Моуди.

— Ага, вот ты где! — напустился он на Боунза. — Ты забыл, что в шесть часов общий сбор команды? Что мы обсуждаем тактику следующей игры? Почему все явились, а тебя не было?! Не хочу слушать никаких оправданий! Что значит — тебе назначили отработку? Ты мог договориться на другое время! Как это — "не хотел унижаться перед чертовым слизеринцем"? Да он даже не настоящий учитель, а так, не пришей кобыле хвост! Такой же студент, как и мы. Пошел бы к Брэдли, она бы живо поставила его на место! Но тебе было лень, так? Ты постоянно все пропускаешь! Вечно опаздываешь на тренировки, а теперь вот не удосужился явиться на общий сбор. Знаешь что? Мне это надоело! Нам не нужен ловец-разгильдяй! Можешь считать, что ты больше не в команде, и чтоб духу твоего не было на поле!..

Боунз стоял, красный, как рак, и только хлопал глазами. Том наклонился к нему и сказал тихо:

— Не нервничай. Это всего лишь твой страх, ничего больше. Попробуй представить себе что-нибудь смешное на месте капитана. Что-нибудь совсем-совсем глупое... А теперь наведи на него палочку и скажи: "Riddikulus".

— Riddikulus! — выкрикнул Боунз, и Батлер мгновенно замолчал — рот у него оказался забит огромным мандарином. Он заметался, пытаясь его выплюнуть или проглотить, но не сумел ни того, ни другого и стал растворяться в воздухе. Остался только легкий дымок, который втянулся обратно в ящик стола.

— Отлично! — сказал Том. — Еще пять баллов Гриффиндору. Как видишь, с боггартами все очень просто.

Боунз нервно засмеялся.

— У тебя и вправду был общий сбор? — спросил Том.

Мальчишка мгновенно умолк и отвернулся.

— А почему ты мне не сказал? Хотя, впрочем, я и так знаю. Твой боггарт поведал.

— Извините, — буркнул Боунз, глядя в пол.

— Ничего. Бывает. Подожди минутку...

Том отошел к столу, взял чистый лист и принялся быстро писать на нем наискосок зелеными чернилами:

Уважаемый мистер Батлер,

настоящим сообщаю Вам, что студент II курса Эдгар Боунз сегодня не присутствовал на собрании команды, потому что на это время ему была назначена отработка в кабинете ЗОТИ. Боунз сообщил мне о собрании и просил перенести отработку на другое время, но я отказал. Сейчас, обдумав ситуацию, я вижу, что был неправ. Мне очень жаль, если отсутствие ловца не позволило нормально провести общий сбор. Прошу Вас принять мои искренние извинения...

Свернув лист в трубку, он протянул его Боунзу.

— На, отдашь капитану. Надеюсь, этого будет достаточно. В будущем, пожалуйста, предупреждай меня, если возникнут такие сложности. В этом нет ничего унизительного, — Том слегка улыбнулся. — Я могу согласиться, могу отказать, но, по крайней мере, не будет недоговоренностей, правда?

Боунз кивнул. Щеки у него пылали.

— Ты понимаешь, — спросил Том, склонив голову набок, — что боггарт сейчас показал тебе самый простой, лежащий на поверхности страх? А хочешь посмотреть, чего ты боишься на самом деле?

Подумав, Эдгар кивнул.

— Тогда давай еще разок. Расслабься и ни о чем не думай.

Том встал у него за спиной и взмахнул палочкой.

Ящик стола опять заскрипел, но ничего не произошло. Зато в следующее мгновение взвыла сигнализация, и с грохотом распахнулась дверь в подсобку. Я вскочил на ноги, выхватывая палочку, но было поздно — комната уже была полна людей в черных плащах и белых масках, и все они грубо и отрывисто кричали что-то по-немецки.

Мысли у меня метались, как безумные. Нападение Гриндельвальда?! Как это могло случиться так быстро? Почему никто ничего не заметил?!

На меня было нацелено несколько палочек, так что сопротивляться было бессмысленно. Я медленно опустил руку. Эдгар Боунз весь побелел и прижался к Тому. Его трясло.

Том подмигнул мне из-за спины Боунза, потом щелкнул пальцами, и люди в масках застыли и умолкли.

— Это все тот же боггарт, — сказал он, касаясь плеча мальчишки. — Просто теперь он показывает тебе твой настоящий страх. Давай попробуем применить тот же способ. Нужно просто посмеяться над ним. Подумай — что тебя пугает больше всего?

Боунз не ответил — он все еще вздрагивал и, казалось, не мог выговорить ни слова.

— Ага, — сказал Том, словно к чему-то прислушиваясь. — Маски… Ты совершенно прав. Именно безликое пугает сильнее всего. Кусок тряпки — а какой эффект... Но ты должен помнить, что под ними такие же люди, из плоти и крови. Давай попробуем сорвать маску... с которого?

Эдгар неуверенно указал рукой на ближайшего противника. Том повел палочкой — маска слетела, и под ней обнаружились пухлые щеки, нос, похожий на свиной пятачок, и растерянно моргавшие маленькие глазки. Боунз неуверенно улыбнулся.

Еще один "враг", еще один... Под масками оказывались такие дурацкие физиономии, что я сам стал смеяться, хотя руки все еще дрожали. Эдгар приподнялся на цыпочках и что-то шепнул Тому, показывая на последнего "немца". Том кивнул:

— Да, прекрасная мысль. Девочек здесь нет, так что мы вполне можем... Раз!

Маска у последнего боггарта осталась на месте, зато слетели штаны. Под ними оказались тощие белые ноги и крохотный член, похожий скорее на розового червячка. Эдгар расхохотался. Боггарт дернулся, попытался прикрыться, а потом, жалобно взвизгнув, растаял в воздухе, и с ним все остальные фигуры в плащах.

— Десять баллов Гриффиндору, — сказал Том очень серьезно. — Эдгар, ты молодец. Но я вижу, ты хочешь что-то спросить. Давай, не бойся.

— А я и не боюсь, — решительно сказал Боунз. — Я хотел узнать — какой боггарт у вас?

Я замер и медленно перевел дыхание. Опасная игра... Но Том мгновенно ответил:

— Прекрасный вопрос. Вот сейчас и выясним. Отойди-ка в сторону.

Ящик стола в очередной раз громыхнул. Я напрягся, потому что понятия не имел, что увижу, — но такого точно не ожидал... На полу перед Томом оказался мой собственный спаниель, Майк. Он бестолково озирался по сторонам, тряс головой, потом поднял ногу и стал с наслаждением чесаться. В воздух взлетело облачко шерсти.

Том несколько секунд смотрел на него, потом судорожно зашарил по карманам в поисках носового платка. Зажав лицо платком, он оглушительно чихнул несколько раз и, не глядя, замахал палочкой, пытаясь нацелиться на спаниеля. Наконец это ему удалось, и с Майка с негромким хлопком исчезла вся шерсть, так что он остался совсем голым — зато в красных трусах в горошек, из которых торчал хвост. Жалобно заскулив, пес бросился обратно к столу и исчез в ящике.

— У меня аллергия на шерсть, — пояснил Том глухо. Из глаз у него текли слезы.

— Извините, — опять сказал Боунз.

— Да что ты извиняешься? Кто ж знал, что чертов... что боггарт превратится в собаку? Ладно, Эдгар, ступай. Я не могу при тебе сморкаться, иначе уроню свой авторитет.

Боунз хмыкнул и тут же спрятал улыбку.

— Ну, я тогда пошел... Спасибо.

— Не за что, — Том махнул рукой. — Еще придешь?

— Д-да, — удивленно ответил Боунз.

— Тогда, скажем, в следующий четверг в шесть вечера. Жду. Все, пока.

Едва за мальчишкой закрылась дверь, Том схватил с подоконника склянку с антиаллергенным зельем.

— Надо же, как прихватило, — сказал он, шмыгая носом. — Вот это самовнушение...

— Здорово, — сказал я. — Молодец, отлично сыграл роль. Накрутил себя, поверил, что действительно боишься собак.

— А я и боюсь, — ответил Том, капая антиаллергенное зелье в чайную ложку. — Сам бы попробовал вот так... Тоже обходил бы за милю любого пса.

— Кстати, ты совсем обалдел — показывать боггарта первокурсникам?

— Боунз на втором. Кроме того, он гриффиндорец, а этих ничем не прошибешь. Естественно, я ему слегка помог, усиливая его Riddikulus, иначе он не справился бы.

— Зачем тебе нужно, чтобы он пришел еще раз?

— Я учу всех, кто хочет учиться, — ответил Том, сморкаясь в платок.

— Чего ты боишься на самом деле? — спросил я, наливая себе еще чаю. — Когда один на один с боггартом…

— Сейчас покажу, — ответил Том. Потом подтащил стул и уселся, все еще с платком в руках.

— Ты с комфортом, как я погляжу...

— Я иногда боггарта по полчаса кормлю. Что же мне, навытяжку перед ним стоять?

Гриндилоу подплыл к стеклу аквариума, глядя на Тома немигающими круглыми глазами.

— Чего уставился? — обиженно спросил Том. Нос у него распух, по щекам текли слезы.

Гриндилоу развернулся и исчез среди водорослей. Том потер покрасневшие глаза и ткнул палочкой в сторону стола.

Послышался негромкий стук. Я весь подобрался, но в столе сначала было тихо. А дальше ящик с легким скрипом выдвинулся, над ним заклубился легкий дымок, и из ящика показался… Том.

Я не сразу его узнал. Нет, он был похож на себя настоящего, да вот только лет на шестьдесят старше. Комната была освещена только светом от лампы, но даже в тени я разглядел морщины, седую неряшливую бороду и жуткие мешки под глазами. Том-боггарт был глубоким стариком и, судя по виду, спал где-нибудь под мостом, да вдобавок пил без просыпу. И пахло от него мерзко.

— Чего уставился? — спросил боггарт и захихикал.

— Хочу и смотрю, — ответил Том и опять чихнул.

— Ну, полюбуйся, полюбуйся, — радостно ответил боггарт. — Не нравится? А ведь таким же будешь.

— Не дождешься... Апчхи!

— Ну, так прогони меня. Попробуй. Ты же у нас у-умный, — с непередаваемым презрением протянул боггарт. — Все пыжишься, мнишь о себе. Нафантазировал бог знает чего... А на самом деле ты никто, и звать тебя никак. Наследничек Слизерина... Все великие дела мечтал творить... А тебя раз — и поставят на место. Из грязи, да не в князи, а обратно в грязь!

Он зашатался и ухватился за аквариум с гриндилоу, чтобы не упасть. Водяной никак не отреагировал. Интересно, каким боггарт представляется для нечисти? Они видят его в истинном облике? Или просто не замечают?

— Ну, давай, попробуй, — паясничал тем временем Том-из-шкафа. — Посмейся надо мной. Сделай вид, что не боишься. А, не получается? Да потому, что в глубине души ты знаешь, что я прав. Ты же неудачник. Приютское отребье. Выше головы пытался прыгнуть... Что б ты ни делал, все равно в итоге ничего не выйдет. Из школы тебя вытурят, это уже ясно. И тот же Пикеринг — как он тебя ловко на поводок-то, а? "Я сумею его переиграть"... Да-да, наша песня хороша, начинай сначала. Используют тебя и вышвырнут. Как презерватив сам понимаешь с чем.

— Ты говори, говори, — ответил Том, вытирая нос.

— А ты от меня за платком не прячься! Или правда глаза колет? А взять того же Дамблдора... Думаешь, ты его победил в этот раз? Да он просто мараться не захотел! А захотел бы — мигом бы раздавил и пошел дальше. Тебе с ним никогда не справиться, что б ты из себя ни строил. Вот станешь ты Пикерингу не нужен или Дамблдор не побрезгует в твоих делишках покопаться — и в момент окажешься в Азкабане. А там на цепь, и привет. Хоть головой об стену бейся, ничего не поможет. Войдешь красавчиком и умницей, а выйдешь старым беззубым психом. Хотя, может, повезет, и тебя дементор раньше поцелует. Уж лучше так, чем в канаве валяться и объедки по помойкам собирать.

— Давай уже быстрее, — сказал Том.

Боггарт рассмеялся дребезжащим смехом.

— Что, сил больше нет? А ты послушай меня, послушай. Может, возьмешься за ум, станешь поскромнее, вспомнишь, где твое место. Было б тебе на роду написано творить великие дела — ты бы не в приюте родился и не от папаши-магла. И не утешай себя, что у тебя друзья, мол, есть, что ты сумел компанию себе собрать. Друзья хороши, пока удача с тобой. А случись что, прояви ты слабость, сделай одну-единственную ошибку — и все от тебя отвернутся. Скажи спасибо, если глотку не перегрызут. Минни тебя уже предала — и остальные так же сделают...

— Ладно, сгинь, — ответил Том устало. — Поел — и ступай себе. Спокойной ночи.

Боггарт зевнул и сказал уже совершенно другим тоном:

— Спасибо. Ну, пока.

Его очертания вздрагивали и быстро таяли в воздухе. Ящик со стуком вернулся на место. Том потянулся и спросил меня:

— Ну как, понравилось?

— Он всегда такой?

— По-разному, — Том поднялся и взял зубную щетку и полотенце. — Иногда это опять-таки я сам, но потерявший рассудок. Хожу, слюни пускаю. Иногда боггарт перекидывается Дамблдором и читает мне нотации. Я обычно кормлю его утром, так что выпускаю и сплю дальше, пока он что-то бормочет себе под нос… Но, кстати, однажды ему удалось-таки напугать меня до дрожи в коленках. Я тогда всего два месяца проработал у Меррифот. Открываю как-то ящик — а боггарта нет. Вот была паника! Я подумал, что он сбежал, что мне сейчас надо искать его по всей школе, ловить, потом еще объясняться с Меррифот, как это получилось... Удачная была страшилка, жаль, что одноразовая. Хочешь посмотреть на своего боггарта?

Я задумался.

— Нет, спасибо. В другой раз... Слушай, а смерти ты боишься?

— Не знаю. Да, наверное. Как все.

— А боггарт тебя этим пугал?

— Нет. То есть, он иногда показывает мне мертвыми других людей. Обычно тебя или Минни. А мою собственную смерть... Как он это сделает, по-твоему? Как можно изобразить небытие?

— Зачем так буквально? Можно просто труп. Твой собственный.

— И что? Наличие трупа не означает смерть. Тело — это всего лишь тело.

Он опять расчихался, закрыв лицо полотенцем.

— Ладно, это неинтересно. Зато я отчистил нож. Хочешь посмотреть? В столе, слева вверху.

Я выдвинул другой ящик — не тот, в котором жил боггарт, — и нож действительно лежал там. Металл по-прежнему остался темным, но лезвие было остро заточено, а орнамент в виде переплетенных драконов сверкал серебром.

— Я установил его возраст, — сообщил Том. — Пришлось полдня торчать в библиотеке, но оно того стоило. Это норвежская работа, примерно времен основания Хогвартса. Наверное, нож передавался из поколения в поколение, поэтому так хорошо сохранился. Ну, и на нем заклятья, естественно. Думаю, его спрятали во время какого-нибудь обыска, когда в школе искали темномагические артефакты. А потом хозяин не сумел или побоялся его забрать.

— Ты прочел, что здесь написано? — спросил я, разглядывая вырезанные на рукоятке руны.

— Да. Это имя ножа. Пафосное, естественно, как и все у викингов.

— И как оно звучит? — спросил я.

— Salskerandi, — ответил Том, стоя на пороге. — Это означает "разрезающий душу".

Глава 43

Предпоследняя неделя декабря не принесла радостных вестей. На рождественскую вечеринку Джейн пошла с Боббином — тот, как выяснилось, тоже был членом "Слаг-клуба", когда еще учился в Хогвартсе. Несколько часов, которые Джейн провела у нашего декана, превратились для меня в пытку. Я не мог найти себе места и большую часть времени слонялся в холле, делая вид, что кого-то поджидаю. К десяти вечера мое терпение было вознаграждено — школу покидала толпа гостей Слагхорна, оживленных и слегка навеселе. Я заметил среди них заметил "Берти" и спрятался за песочные часы Хаффлпаффа. Конечно, смысла в этом не было — Боббин не знал меня в лицо и, скорее всего, понятия не имел, кто я такой.

Зато я из своего укрытия жадно его рассматривал. Никто не вызывает такого интереса, как удачливый соперник. Каждая его черточка врезалась мне в память чуть ли не навечно. Меня со страшной силой тянуло подойти к нему. Я сам не понимал, чего хочу, — то ли просто поговорить, то ли с ходу влепить "Берти" пощечину и вызвать на дуэль... Лишь последние жалкие крохи рациональности удержали меня от подобного идиотского поведения. В конце концов, кто я такой? Он только посмеется надо мной — и правильно сделает.

До самого отъезда из Хогвартса я промучился сомнениями. Наверное, нормальный человек на моем месте прямо спросил бы Джейн, в каких она отношениях с Боббином. Но я не мог этого сделать. Если она скажет: "Я с ним обручилась", — что тогда? Стоять, как громом пришибленному, и мямлить: "Ну, желаю счастья..."? Да лучше сквозь землю провалиться!

А если она скажет, что не помолвлена, — тут и низлу ясно, что после такого от меня требуются решительные шаги. Иначе вопрос будет выглядеть неприлично и совсем уж нагло. Я лежал по ночам без сна и пялился на полог над кроватью, убеждая себя: вот завтра же утром пойду и скажу, что...

Но дальше возникали сложности. Наверняка мне откажут, и я буду выглядеть дурак дураком. Вдобавок я после такого не смогу с ней общаться — это означало бы, что я навязываюсь. А я уже так привык к Джейн... Я раньше сам не замечал, до чего к ней привязан. Если мне хотелось поболтать, она терпеливо слушала чепуху, которую я нес. Иронизировала, конечно, но мягко и не зло. Если мне не хотелось говорить, она тоже молчала и не дергала почем зря. Она мне совсем не мешала. Не знаю, каким шестым чувством я уже тогда понимал, насколько это важное качество в женщине.

И что же теперь, потерять это все, потому что я не вовремя решил признаться?!

Однако мысль, что Джейн согласится, пугала меня еще больше. Нужно будет знакомиться с ее родителями и отвечать на сотню неизбежных вопросов, из которых главный — деньги, деньги, деньги... Тогда, на платформе, ее отец не показался мне особенно страшным, но стоило представить, что он спросит: "И на что же вы, юноша, собираетесь содержать семью?", — как я чувствовал, что теряю почву под ногами. Жену надо кормить. Чем? Вареной картошкой? А долги, что делать с долгами?! Я был совсем не уверен, что даже через пять лет расплачусь с Гринготтсом. "Исчезающая комната" ведь тоже не бесконечна...

Накануне отъезда я упросил Прингла, чтобы он выпустил меня из школы на час, и рванул в Хогсмид. Я понятия не имел, что подарить Джейн на Рождество. Все обычные в таких случаях подарки — от книг до духов, — казались мне слишком скучными, некрасивыми и вообще неподходящими. Так что я проболтался по магазинам не час, а все три, пока вдруг не увидел что-то, что мне действительно понравилось. Это были шпильки для волос. В витрине было много-много разных — посеребренные, с рисунками эмалью, с какими-то камушками... Были еще такие, которые светились в темноте, переливались, как вода, или звенели колокольчиками. Я попросил у продавщицы отобрать по одной каждого сорта и упаковать в красивую коробку. Она очень странно на меня посмотрела, но спорить не стала.

По дороге в школу я стал вспоминать, как укладывает волосы мама, и у меня появилось смутное подозрение, что шпильки для волос должны быть все одинаковые... Кажется, несколько разнокалиберных шпилек одновременно никто не носит. Но исправлять что-то было уже поздно, и утром перед отправлением Хогвартс-экспресса я забежал к Джейн. Пробормотал что-то невразумительное, ткнул ей в руки коробку и сбежал.

На обратном пути я заглянул в кабинет ЗОТИ. Я звал Тома в гости на Рождество, но он все не мог решить, ехать или нет. Через приоткрытую дверь я услышал, что он разговаривает с Меррифот, и не стал заходить. Разговор, кажется, был не самый приятный для Тома.

— Ты делаешь все типичные ошибки молодого учителя! — слышался громкий голос Меррифот. — Тебе кажется, что твои методы уникальны и неповторимы, а на самом деле все, когда начинают преподавать, наступают на эти грабли. Своей системой ты раскалываешь курс и создаешь себе любимчиков. Ни к чему хорошему это не приведет, поверь мне. Вдобавок это неэффективно! Тебе кажется, что ты заставляешь учеников думать, но на самом деле они просто хватают по верхам, а прочных знаний там нет и не будет! Знаешь, когда я только начала преподавать в Хогвартсе, то тоже мечтала перевернуть небо и землю. И мне ведь было не шестнадцать лет... Я успела поработать аврором и считала, что если уж там справилась, то в школе будет раз плюнуть. Но педагогика — это совсем не так просто, как кажется. Когда ты наберешься опыта, то поймешь, что классические методы придуманы не просто так, что за ними опыт поколений... Твоя задача — не вырастить одну-две звезды, а научить всех. Кого лучше, кого хуже — это уж не от тебя зависит. Ты как учитель обязан быть справедлив и одинаково относиться ко всем.

— Да, профессор, — отвечал Том, но по голосу было слышно, что он соглашается только из нежелания спорить.

Меррифот засмеялась.

— Не злись! Просто не хочется, чтобы ты повторял мои ошибки... Ладно, хватит об этом. Лучше расскажи, что у вас с Минни. Ты ей так и не написал? Может, хватит выдерживать характер?!

Я ушел — разговор становился слишком личным. А Том, видимо, беседовал с Меррифот еще долго, потому что догнал нас уже по дороге на станцию, взъерошенный и раздосадованный. Впрочем, в поезде он отошел, повеселел и сказал, что Меррифот, возможно, права.

— А еще она мне шарф связала, вот, — сказал он, демонстрируя длинный серый шарф грубой вязки.

Это прозвучало так смешно и по-детски, что я чуть не закашлялся и выскочил в коридор, чтобы скрыть смех. В отдалении я увидел Джейн, которая что-то покупала на тележке со сладостями, и тут же спрятался обратно в купе. Но все-таки успел заметить, что в волосах у нее были новые шпильки — одна в виде крохотной золотой птицы, а другая — та самая, переливчатая, как водопад. Настроение у меня сразу улучшилось, и я решил, что, может, все еще не так плохо.

Я был твердо намерен провести эти каникулы в безделье, поэтому, вернувшись домой, целыми днями читал или спал. Том был куда активнее — он привык к бурной деятельности в Хогвартсе, так что и здесь ему тоже не сиделось спокойно. Он помогал моей маме по хозяйству, чинил в доме все, что требовало починки, а в свободное время отправлялся в соседнюю магловскую деревню или просто побродить по лесу. Вечера мы обычно проводили в кухне — там было теплее, — а ужинали рождественскими пирогами, которых мама, увлекшись, испекла целую дюжину.

Мама была рада приезду Тома. Она считала его "положительным" и была уверена, что он хорошо на меня влияет. В первый же вечер я постарался улизнуть, чтобы не слушать, как она будет на меня жаловаться:

— Такой безалаберный, просто ужас! Достаточно посмотреть, как он сдал СОВы. И ведь неглупый мальчик, мог бы учиться гораздо лучше, если бы не ленился. Я не представляю себе, что будет дальше... И я так боюсь, что он свяжется с плохой компанией! Он отмалчивается, ничего не говорит — я не знаю, чем он занят и где пропадает целыми днями. А спросишь — злится... Я так надеюсь, что ты за ним присмотришь! Ты уверен, что он не ввязался ни во что дурное?

— Совершенно уверен, мадам, — убеждал ее Том.

— Сейчас так много пишут в газетах о молодежной преступности... Нет, конечно, Рэй никогда не ступил бы на плохую дорожку сознательно. Но он еще такой наивный, совсем не знает жизни... Хотя при этом, конечно, считает себя умнее всех. Представляешь, недавно он заявил, да еще так безапелляционно, что нашему отцу не следовало делать "рискованные вложения"! Да что он может в этом понимать?! Какое он имеет право так говорить о собственном отце и рассуждать о том, в чем не разбирается? Я была просто потрясена, я не ожидала от Рэя такого. Он стал ужасно грубый, нетерпимый, никого не уважает...

Тот разговор я, кстати, помнил. Мама тогда, как обычно, привела мне в пример Тома: "Бедный мальчик, ему не повезло в жизни! Но будь у него родители — разве он позволил бы себе отзываться о них в таком тоне?!".

Я ответил, что, конечно, нет.

Поднявшись в свою комнату на цыпочках — чтобы меня не поймали и не заставили присутствовать при разговоре, — я зажег свечу и развернул чистый пергамент. Все последние дни я обдумывал, что можно было бы сделать с нашими деньгами после Хогвартса, и сейчас, кажется, нашел выход. Когда Том минут через сорок постучал в дверь, пергамент был весь изрисован фантастическими животными — мне всегда было легче думать, когда я рисовал.

— Уф-ф, — Том устало плюхнулся на стул. — Никогда бы не подумал, что у тебя столько недостатков... Но твоя мама открыла мне глаза.

— Ну да. Это же ты у нас пай-мальчик. Я не умею производить такого впечатления.

— Ты сам виноват. Зачем ты ее провоцируешь?

— Иногда очень хочется объяснить...

— Ну и зря. Только вызываешь лишние подозрения... Радуйся, что твоя мама о многом не знает. Господи, как она вообще тебя терпит? Интересно, что бы ты делал, если бы твои дети так себя вели?

— Да запер бы этих паршивцев в доме и не выпускал ни под каким предлогом! Попробовали бы они мне скормить сказочку, что работают ночными сторожами на фабрике и получают по тысяче галлеонов за лето...

— Вот видишь, как хорошо, когда у родителей меньше жизненного опыта, чем у их отпрысков. О чем взрослые не догадываются, то их не беспокоит. Зато когда ты сам обзаведешься семьей, то станешь параноиком и будешь подозревать своих детей во всех грехах. Как начнешь вспоминать себя в этом возрасте...

— Мои дети будут послушными и хорошо воспитанными. Уж я об этом позабочусь.

— Ага, — насмешливо сказал Том. — А еще они никогда не станут врать, связываться с малолетними уголовниками из приюта, играть в покер на деньги и торговать темномагическими артефактами.

— Вот именно. Во всяком случае, я очень на это надеюсь. Кстати, об азартных играх на деньги...

Я открыл окно и закурил.

— Что ты думаешь о букмекерских конторах? Ну, знаешь, которые принимают ставки на гонки гиппогрифов или результаты квиддичных матчей...

— Ничего, — ответил он, отодвигая свечу подальше, чтобы ее не задуло сквозняком. — Никогда не имел с ними дела.

— А между тем вот тебе ответ, как объяснить происхождение капитала, когда мы соберемся пустить его в дело. Нужно найти подходящего букмекера в Ночном переулке и договориться с ним о нескольких крупных "выигрышах". За процент, естественно...

Том задумался.

— К концу Хогвартса, если все так дальше пойдет, у нас будет около тысячи или даже полутора тысяч галлеонов. Мы не сможем провести их все через букмекера. Это будет слишком подозрительно. Налоговая служба точно заинтересуется таким везением.

— Я уже об этом подумал.

На самом деле этой частью плана я гордился больше всего.

— Вот смотри. Предположим, мы легализуем таким образом около пятисот галлеонов или даже меньше. Их нужно вложить их в какой-нибудь бизнес, где сложно контролировать приток средств...

Том слушал меня очень внимательно, но молчал.

— Скажем, — объяснял я, размахивая в воздухе сигаретой, — у производителя зелий всегда можно выяснить, откуда к нему приходят деньги. Он продает свою продукцию аптекам, при этом заполняются всякие бумаги — не знаю, как они правильно называются. Но смысл в том, что он не может заявить, будто аптеки заплатили ему сто галлеонов, если на самом деле они заплатили пятьдесят. Потому что это легко проверить в самих аптеках. Понимаешь, к чему я клоню?

— Предположим, — задумчиво ответил Том.

— А теперь представь себе, что ты открываешь паб...

— Там тоже стоит кассовый аппарат.

— И что? Никто ведь не следит за тем, сколько на самом деле платят покупатели. Пускай ты покупаешь для паба огневиски за галлеон. А продавать его будешь уже за десять. Понятно?

— Нет, — честно сказал он. — Никто не заплатит десять галлеонов за бутылку огневиски.

— Тебе вообще не обязательно ее продавать, — терпеливо объяснял я. — Ты ее как бы продал некоему неизвестному покупателю за десять галлеонов. Налоговая служба ведь не будет бегать за каждым клиентом и проверять, почем он купил огневиски и покупал ли вообще. А на самом деле...

— Это наши собственные деньги, просто внесенные в кассу от имени клиента и таким образом ставшие легальными, — он кивнул. — Вдобавок паб и сам по себе приносит доход, а уж потом прибыль можно вкладывать во что угодно. Да, до меня дошло. Но все равно придется платить какие-то налоги...

— Чем-то надо жертвовать. А как ты хотел?

Том задумчиво покусывал кончик пера.

— Нужно как следует с этим разобраться. Идея неплохая, но когда дойдет до воплощения, могут появиться всякие подводные камни. Надо выяснить в точности, как это все делается. Ты сможешь разобраться?

— Думаю, что да. Не слишком быстро, потому что это сложные вещи. Но, наверное, смогу. У нас еще полтора года впереди — есть время, чтобы подыскать надежного букмекера, который поможет нам провернуть дело.

— Слышала бы нас твоя мама...

Он повертел перо в руках.

— Но, Рэй, я не хочу, чтобы ты сам этим занимался. Я имею в виду переговоры с букмекерами, открытие паба и так далее.

— Почему?!

— Во-первых, — Том поставил черточку на пергаменте, — ты, кажется, собирался поступить в школу права и стать адвокатом.

— Это еще неизвестно...

— Ты же этого хочешь? Значит, нужно к этому стремиться. Но это значит, что, в числе прочего, у тебя должно быть безупречное прошлое. А такие вещи, как отмывание незаконных доходов, обычно всплывают в самый неподходящий момент. Ты и так достаточно рисковал со своей игрой в покер. О репутации нужно заботиться заранее.

— Ой, перестань! — я закрыл окно. — Рассуждаешь, как столетний старец... "Береги честь смолоду", да?

— Я рассуждаю, как разумный человек. Где бы я сейчас был, если бы не думал, как выгляжу в глазах других людей? Я умею производить впечатление пай-мальчика, ты же сам сказал. Только это и выручает... Во-вторых, — он провел еще одну черточку, — ты из хорошей семьи, а это очень важно. Тебе нельзя открыто связываться с торговлей алкоголем и подобными вещами. Опять же вопрос репутации.

— Да кого это волнует в наши дни?!

— Меня. Не спорь, ладно?

— Хорошо, как знаешь. А кто возьмет все на себя? Ты?

— Не знаю. Если я останусь в школе, то не смогу этим заниматься по понятным причинам. Если выгонят... Собственно, меня звал к себе Борджин, и я, наверное, соглашусь. Их магазин открывает много возможностей... Но на личный бизнес времени уже не останется.

— Ладно, об этом можно подумать позже. Еще школу надо закончить.

— Подумать никогда не лишнее. Я вот и пытаюсь прикинуть... Розье?.. Нет, нельзя. Он собирается в школу разведки, и ему нужно заботиться о репутации не меньше, чем тебе. Хватит того, что он общается со мной.

— Можно подумать, ты прокаженный.

— Есть люди, которые именно так и считают... Ладно, неважно. Пойдем дальше. Эйвери?.. Не потянет. Малсибер? Слишком книжный человек, не справится. Предположим, война к тому времени закончится, и те, кто сейчас на фронте, вернутся... Долохов? Он деятелен и любит риск, ему будет скучно. Кроме того, он понадобится нам для другого. Как я понимаю, едва мы начнем раскручиваться, тут же появятся желающие оказывать нам покровительство и "защищать". Вот Тони и поможет с ними разобраться. Кто же еще?.. Нотт? Он собирается в политику, так что его тем более нельзя впутывать...

— И кто остается?

— Я вот думаю, — Том отодвинул исчерканный свиток пергамента и задумчиво посмотрел на пламя свечи. — Да, конечно! Касси Малфой... Что ты о нем скажешь?

Я пожал плечами.

— Он из семьи нуворишей, — сказал Том, — так что не должен бояться замарать руки. Деловая хватка имеется, это наследственное... Голова на плечах тоже есть, справится... Ну, как?

— А он захочет? Малфои и так богаты, насколько я понимаю. Чего ради он будет связываться с такой сомнительной затеей?

— Люди, которые привыкли делать деньги, — наставительно сказал Том, — обычно не отказываются от лишней прибыли. К тому же Касси не хочет оказаться в своей семье на вторых ролях. Посмотри на Борджина. Нет ничего хуже положения младшего в бизнесе... Но ты прав. Он и вправду недостаточно "повязан".

— В каком смысле?

Том принялся рассеянно грызть кончик пера.

— Видишь ли, что у меня, что у тебя, Колина или Тимоти, по большому счету, нет выхода. Мы все связаны круговой порукой. Мы торговали волосом единорога и ядом василиска, причем совершенно незаконно — налогов-то никто не платил... Это уж не говоря о том, что мы все косвенно виноваты в смерти Миртл. То есть, пути назад нет ни у кого. Мы в одной лодке. Правильно?

— И что?

— А Касси пока что не в этой лодке... Его не за что "зацепить". Это плохо...

— К чему ты клонишь?

— Я думаю, — медленно сказал Том, — что его тоже надо было бы "повязать". Сделать должником. Так, для гарантии. Например, аккуратно подставить, а потом самому же вытащить из ловушки... Когда человек тебе обязан, с ним легче вести дела. Это не так сложно сделать, нужно только прикинуть, каким образом...

— Э-эй! — я отобрал у Тома перо и заглянул ему в глаза. — Мне что-то не нравится эта мысль.

— Я слышу, — ответил он раздраженно. — Твое неодобрение врезается мне в мозги, как штопор. Давай, объясняй, что, по-твоему, не так.

Я задумался, подбирая слова. Поймал себя на том, что теперь уже сам грызу многострадальное перо, и с досадой отшвырнул его на стол.

— Мне кажется, ты слишком... э-э... усваиваешь стиль противника. Я имею в виду, что тебя подставляют и используют...

— Скажи еще, что это моя вина!

— Я не то имел в виду. Конечно, не твоя — но ты сам не замечаешь, как начинаешь вести себя так же. А это неправильно.

— Теперь ты начинаешь читать мне мораль... С чего вдруг? Когда я прикончил своего папашу, ты так не привередничал.

— При чем здесь это? То, что допустимо по отношению к врагу или чужому, недопустимо со своими. Понимаешь? С друзьями нужно действовать на доверии. Вот ты сдал аврорам Хагрида...

— Браво, Рэй! Давай, припомни мне все!

— Не заводись, пожалуйста. Я имею в виду, что Хагрид был тебе искренне предан, и ты сам это признаешь. Но если ты, пускай даже вынужденно, один раз подставляешь кого-то, кто тебе доверял, потом второй раз, третий... Это становится нехорошей привычкой, тебе не кажется? Помимо того, что это неправильно, люди перестанут вести с тобой дела, ясно?

— Ах, вот какие выводы ты сделал из истории с Хагридом? Что мне нельзя верить?

— Да причем тут это?! Я не сделал — но другие могут сделать. Да и вообще... нельзя так.

— Я пока никого не подставил! Это было только предположение!

— Мне не нравится, что ты вообще допускаешь такую мысль.

Том зло фыркнул:

— Кого ни послушай, я все делаю неправильно! Сделайте лучше, раз такие умные...

— Том, ты и вправду берешь на себя самый большой груз. Никто этого не отрицает, и лично я тебе очень благодарен, и... Я просто хотел сказать, что когда ты устаешь и торопишься, то начинаешь делать ошибки и сам этого не замечаешь. Вот сейчас ты неправ. Малфой ведь нужен нам не на день и не на два. А значит, его нельзя использовать втемную.

— Одно другому не противоречит.

— Противоречит, еще как... Своих не подставляют.

— Я подумаю, — Том поднялся. — Ладно, спокойной ночи.

Я не слишком расстроился. Такое мы уже проходили... Сейчас он немного позлится, потом остынет, начнет соображать здраво и признает свою ошибку. И действительно — когда я уже собирался ложиться спать, явился Том и без лишних предисловий заявил с порога:

— Знаешь, мне кажется, что ты прав. И насчет Малфоя, и в принципе. Все верно — своих не подставляют.

Он сел на край моей кровати и вздохнул:

— Вот уж не думал, что из-за Хагрида вы начнете меня подозревать...

— Да брось. Я ведь не говорю, что ты можешь подставить своих. Хагрид, как ни крути, был все-таки чужой. Просто... иногда граница между своими и чужими у тебя начинает размываться. А это опасно, в первую очередь для тебя самого.

Он кивнул.

— Спасибо. Да, я поторопился. Не беспокойся, я сделал выводы.

В тот момент я был готов поверить, что так оно и есть.

Лес в окрестностях Торнхолла.

Глава 44

Вторую ночь после Рождества я запомнил надолго. Накануне почти весь день провел в лесу, добыл пару зайцев на ужин, но так промерз, что весь вечер просидел у камина, стуча зубами.

После ужина Том вызвался заварить чай и делал это долго и сосредоточенно, по всем правилам. Ошпарил заварной чайник кипятком, долил воду один раз, второй... От тепла или чего-то другого меня стало неудержимо клонить в сон, так что, едва допив чай, я почувствовал, что засыпаю прямо за столом. Мама тоже клевала носом и наконец ушла наверх, оставив на кресле неоконченное вязание. Я побрел следом. Том остался помыть посуду и прибраться в кухне.

Добравшись до своей спальни, я уснул, как только коснулся головой подушки. Мне снилась платформа 9 и ¾. Уже сообщили об отправлении, но состав никак не мог отправиться — он дергался, проезжал несколько футов и останавливался с душераздирающим скрежетом. Машинист, похоже, сам не знал, что с этим делать, и лишь без толку выпускал пар через свисток. Звук получался странный, неровный, пронзительный — от него-то я и проснулся.

Голова была словно ватой набита, и я еще несколько минут лежал, не двигаясь и пытаясь сообразить, что происходит. Вокруг было темно, хоть глаз выколи, и я даже не мог понять, где дверь, а где окно. Если это моя собственная спальня, значит, палочка должна быть на прикроватном столике... Я поднял правую руку, удивляясь тому, какая она тяжелая и с каким трудом дается каждое движение. Костяшками пальцев больно ударился о край стола, пошарил по его поверхности, прошептал: "Lumos" — и тут же зажмурился, таким резким и ярким мне показался свет.

Если верить будильнику, дремавшему на столе, было уже четыре утра. Комната выглядела привычной и спокойной — никаких теней по углам, никаких призраков у изголовья. И тем не менее в доме творилось что-то странное. Мерзкий звук из сна никуда не исчез — наоборот, теперь я слышал его куда отчетливее. Он становился то громче, то тише, то поднимался до свиста, то переходил в протяжный низкий гул, а все вместе напоминало завывание водосточных труб или...

Плач банши? От этой мысли мне сразу стало не до сна. Банши в наших местах никогда не водились, но мало ли — вдруг забрела. Только этой твари здесь не хватало... Интересно, Том ее слышит? Если пойдет ее выгонять, мое участие не потребуется — уж в чем в чем, а в нечисти он разбирается куда лучше...

Очень хотелось опять закрыть глаза, но я отругал себя за лень и все же вылез из-под одеяла. Тут же закружилась голова, да так, что пришлось ухватиться за спинку кровати. Руки и ноги были, как ватные. Я пошел к двери, шатаясь, как пьяный, и поздоровался со всеми стульями, стоявшими на пути. Да что же это такое?!

За спиной послышалось жалобное скуление. Обернувшись, я увидел Майка. Обычно он спал на коврике рядом с кроватью или у меня в ногах, поверх одеяла. Но сейчас пес забился в угол и весь дрожал. Шерсть на нем встала дыбом.

— Сиди тихо, — сказал я. — Сейчас разберусь, что там случилось, и вернусь.

Дверь поддалась с трудом, будто примерзла к косяку. Снаружи меня встретил такой холод, что зуб на зуб не попадал. Звук доносился откуда-то справа. Теперь он уже совсем не напоминал голос банши — скорее, что-то механическое, неживое. Почему-то в голове упорно вертелось слово "манок", хотя я не мог представить себе, каких птиц можно приманивать таким образом.

Вдобавок огонек люмоса вел себя странно — то вспыхивал, то гас, будто кто-то набрасывал на него мокрую тряпку. Тогда меня со всех сторон обступала непроглядная тьма. Дышать было трудно, словно рот и нос забили железной стружкой — я отчетливо слышал ее сухой, неприятный запах. Сердце колотилось, как безумное.

Впервые в жизни мне было страшно в собственном доме.

Звук внезапно затих, словно его обрубили. Еще шаг... еще...

Я водил палочкой во все стороны, но мечущийся огонек не выхватывал из тьмы ни единого существа, будь то человек или нечисть. Казалось, что, кроме меня, здесь вообще никто и ничто не движется. К тому же меня обманывали собственные глаза. Я видел ровный деревянный пол — но в то же время чувствовал, что иду вниз по склону, будто спускаюсь в огромную воронку. Ощущение было такое сильное, что я стал хвататься руками за стены, лишь бы не упасть и не покатиться вниз — точнее, вперед. Дышать стало почти невозможно. Я хватал ртом воздух, но его не было. Еще шаг — и мне разорвет легкие...

Потом я уткнулся в какую-то дверь, и она открылась сама собой, без малейшего усилия с моей стороны.

Я даже не сразу понял, где оказался. Лишь через пару секунд до меня дошло, что это спальня Тома — угловая комната с окном в виде фонаря. На столе горела одна-единственная свеча. Ее пламя заметалось от сквозняка, когда я открыл дверь.

Том сидел прямо на полу, спиной ко мне, внутри ровного белого круга, часть которого скрывалась под непонятным темным пятном. В комнате стояла прямо-таки ледяная стужа, а воздуха, казалось, не осталось вовсе. Перед глазами у меня уже плыли цветные круги, и я бы, наверное, потерял сознание еще на пороге — но в чудовищно искаженном пространстве, где я сейчас передвигался, вместо пола под ногами был самый центр воронки. Так что я по инерции соскользнул "вниз", оказался у границы круга — и каким-то чудом сумел стереть часть белой линии.

Тут же под зажмуренными веками будто взорвалась сотня фейерверков. Воздух хлынул со всех сторон. Оказывается, все это время его было невозможно много, он обжигал нос и гортань, как морская вода. Я успел подумать, как глупо было бы захлебнуться при попытке дышать... Голова раскалывалась от боли. А вокруг тем временем творилось что-то несусветное. Все падало, даже то, что никак не могло упасть, — слетел со стола таз для умывания, с лязгом покатился по полу серебряный кувшин, с окон сорвались занавески, упала и погасла свеча...

Я навел палочку на потолок, ни на что особо не надеясь. Но, оказывается, что-то в этом безумном мире еще работало нормально — лампы зажглись с легким шипением, осветив царивший в комнате разгром. Том все так же сидел на полу, не обращая на меня никакого внимания. Я схватил его за плечи, разворачивая лицом к себе, и чуть не вскрикнул от ужаса — глаза у него были полуоткрыты, но смотрели в никуда, а лицо было белым, как бумага. Темное пятно на полу оказалось лужей крови. Рубашка и брюки Тома тоже были в крови, а круг, который я поначалу принял за меловой, был на самом деле насыпан крупной солью. Его разделял на четыре части такой же соляной крест.

Как ни странно, в тот момент я не испытывал ничего, кроме злости. Что Том здесь затеял? По какому праву? В моем доме! Злость придала мне сил. Я перетащил его на кровать и стал искать рану. Впрочем, она обнаружилась сразу — вдоль левой руки, ниже закатанного рукава рубашки, тянулся длинный надрез, из которого крупными каплями сочилась кровь. Рядом было несколько свежих розовых шрамов. Видно, срабатывала стихийная магия и порезы затягивались, так что Тому пришлось вскрывать себе вены пять или шесть раз подряд

Я попробовал залечить рану заклятием, но ничего не получилось. Тогда я отодрал у себя кусок пижамы, перетянул Тому запястье, чтобы остановить кровь, и стал вспоминать, где хранится и как выглядит настойка ясенца. Призывающее заклятие сработало почти мгновенно — в моей ладони появилась бутылочка из темного стекла. Я капнул две капли на порез. Пошел зеленоватый дымок, и края раны мгновенно затянулись. Но нужно было срочно решить, что делать дальше, — Том потерял много крови, а кроветворного зелья у нас в доме не было...

Я кинулся к пустому холодному камину и ударил по нему палочкой. Вспыхнуло зеленое пламя. Хвала Мерлину, что мама не забыла заплатить за подключение к каминной сети! Ждать ответа из клиники святого Мунго пришлось, как мне показалось, целую вечность. Наконец раздалась высокая трель, и я торопливо сунул голову в пламя. Молодая ведьма, дремавшая за столом в кругу света от лампы, зевнула и посмотрела на меня неприветливо:

— Прием больных с семи утра.

— Мне нужен целитель на дом, прямо сейчас! Пожалуйста!

— По ночам мы аппарируем только на срочные вызовы. Что у вас там? Роды?

— Нет. Ранение... Сильная кровопотеря...

— Ладно, диктуйте адрес. Дежурная бригада будет через пять минут.

Времени у меня оставалось совсем мало, и я метался по комнате, как сумасшедший, — даже холод перестал чувствовать. Соляной круг на полу надо было срочно убрать. Я понятия не имел, зачем он нужен, но если Том решил поэкспериментировать с темной магией, целителям этого знать не обязательно...

Палочка Тома валялась посреди круга. Рядом обнаружился тот самый нож с серебряными драконами на лезвии. Я с опаской протянул к нему руку, но нож был довольный, напившийся крови, так что спокойно позволил взять себя и спрятать в шкаф. Туда же я бросил палочку.

Поблизости я заметил что-то размокшее, похожее на тряпку. Это оказался дневник Тома, настолько пропитавшийся кровью, что страницы расползались под пальцами. Я швырнул и его на полку рядом с палочкой и ножом, а потом принялся заклятием убирать кашу из крови и соли на полу. Закончив, бросился к Тому, проверил пульс — он был слабый, но безумно частый, будто под кожей запястья билось, пытаясь вырваться, какое-то насекомое.

В это самое время я услышал снизу трель сигнализации и громкий стук во входную дверь.

Наверное, вид у меня был тот еще. В одной пижаме, весь перемазанный кровью, с диким выражением на лице... Но целители, должно быть, и не такого насмотрелись. Вслед за мной они взбежали по лестнице на второй этаж. Я открыл перед ними дверь спальни и попытался было войти следом, но меня решительно отодвинули и закрыли дверь перед носом.

Я остался стоять в темном коридоре, прислонившись к стене и обхватив себя за плечи, чтобы не дрожать. Откуда-то явился Расти, уселся рядом и, запрокинув голову, стал протяжно выть, как по покойнику. Я отпихнул его ногой:

— Замолчи!

Пес обиженно тявкнул и затих. Я сел рядом с ним на пол, обнял и уткнулся лицом в жесткую короткую шерсть. Расти тяжело дышал, жался ко мне и все время принюхивался — наверное, чуял кровь, а может, что-то еще.

Время тянулось мучительно медленно. Из-за тяжелой двери не доносилось ни звука. Мне показалось, что уже близится утро, хотя в реальности прошло, должно быть, с полчаса. Наконец дверь приоткрылась. На пороге стоял старший из двоих целителей.

— Входи.

Я перешагнул порог, чувствуя, как у меня подгибаются колени. В комнате остро пахло зельями. Том все так же лежал с закрытыми глазами, но щеки у него уже порозовели — жив... Его одежда, вся в бурых пятнах подсохшей крови, валялась на полу. Младший целитель — круглощекий, в очках — сворачивал в кольцо какую-то резиновую трубку.

Стол был заставлен пустыми пузырьками из-под лекарств. Отодвинув их в сторону, старший целитель призвал из саквояжа перо и пергамент, уселся поудобнее и спросил, кивнув на Тома:

— Кто он тебе? Брат?

— В общем, да. В смысле, сводный, — соврал я, чтобы не усложнять ситуацию.

— И что здесь было? Попытка самоубийства?

Я торопливо закивал.

— Понимаете, его недавно бросила невеста, и...

— Ясно, — целитель махнул рукой. — Решил, значит, отомстить ей, а заодно всему миру. Ну что ж, ему практически удалось... Еще минут двадцать — и мы бы его не вытащили. Ладно, диктуй: имя, дата рождения...

Перо забегало по пергаменту.

— Вы оба несовершеннолетние? А где родители?

— Мама спит...

Я только сейчас сообразил, что мама за все это время не услышала шума, хотя обычно спала очень чутко.

— Молодец твой брат, ничего не скажешь, — раздраженно сказал второй целитель. — Сделал матери подарочек на Рождество!

Старший целитель поднялся, устало разогнув спину.

— Вот флакон с кроветворным зельем, до утра его хватит, а там уже аптеки откроются... Держи рецепт.

Колдомедики ушли; я запер за ними входную дверь. На обратном пути забежал посмотреть, как мама. Второпях мне показалось, что кто-то решил украсить дверь ее спальни орнаментом — вдоль косяка и порога тянулась сплошная вязь из каких-то знаков. Присмотревшись, я понял, что это выписанные мелом обережные руны. Я постоял рядом с кроватью, послушал, как мама дышит, зачем-то погладил ее по голове — а потом вернулся в угловую спальню.

Том по-прежнему был бледен, но дышал ровно и спокойно. Я не мог оставить его в этой комнате, где пахло кровью, как на бойне. Немного подумав, сунул в карман его палочку, а самого Тома укутал одеялом, отлевитировал в одну из гостевых спален и уложил в постель. Он не проснулся, даже веки ни разу не дрогнули. Я растопил камин, выгнал из комнаты собак и отправился к себе.

Было уже почти шесть утра. Я завел будильник на семь, потому что кроветворное зелье следовало давать каждый час. Потом лег — и мгновенно провалился в сон.

Разумеется, я проспал. Когда открыл глаза, сквозь шторы уже пробивался серенький утренний свет. Часы показывали девять, а будильник совсем охрип от воплей и теперь молчал — только возмущенно шевелил стрелками. Кое-как продрав глаза, я бросился к Тому, ожидая увидеть его холодным и неподвижным. Но он был вполне себе жив — сонно вздохнул и попытался перевернуться на бок, когда я потряс его за плечи.

Заставив его сесть, я поднес к его губам ложку с кроветворным зельем. Том сначала отворачивался и морщился, но потом все-таки выпил и тут же лег обратно, не открывая глаз. Я укрыл его потеплее и ушел к себе одеваться — дел впереди еще было по горло.

В холле я столкнулся с мамой. Она решительно преградила мне путь.

— Рэй, что все это значит?! Я спала ужасно, мне всю ночь снились кошмары... А с утра нашла у себя на двери руны, а гостиной — вот это письмо из святого Мунго. Чем ты был занят ночью? Что случилось?!

Было ясно, что на этот раз отговорками не отделаешься... Я обнял маму, бормоча что-то вроде: "Не беспокойтесь, все в порядке", — и при этом осторожно вынул палочку из левого рукава. А потом, чувствуя себя полным негодяем, коснулся палочкой маминой спины и прошептал: "Imperio".

Я не ожидал, что это будет так легко… По руке вниз словно прошла теплая волна. Мама вздрогнула и тут же обмякла. Я отодвинул ее от себя, глядя в глаза — пустые, бессмысленные.

— Ничего плохого не случилось, — сказал я так нежно, как только мог. — Не обращайте ни на что внимания. Вы ведь не замечаете ничего странного, правда? Все идет, как обычно.

Мама кивнула. На душе было так тяжело, что хоть плачь.

— Простите меня, — я поцеловал маме руку. — Простите меня, пожалуйста.

— За что ты просишь прощения? — удивленно спросила она. — Что-то натворил?

— Нет, мама, все хорошо. Это я так... Приготовьте, пожалуйста, завтрак. И дайте мне это письмо.

Она послушно кивнула и ушла на кухню, оставив мне свиток пергамента. Это оказался счет на двадцать с лишним галлеонов из клиники святого Мунго. Я отправил им сову, привязав к ее лапе мешочек с деньгами, потом задумался, куда двигаться дальше.

Проще всего было купить зелья в Косом переулке. Но у меня были еще и другие дела, так что я прихватил метлу и вышел из дома. На снегу виднелись крохотные цепочки следов — видно, садовые гномы, испугавшись того, что здесь творилось ночью, решили убраться куда подальше. Я сел на метлу, набросил на себя разиллюзионное заклятие и полетел в Шеффилд.

Магический квартал в Шеффилде был крохотный — всего одна улочка. По случаю рождественских каникул почти все лавки были закрыты, и я уже собирался наведаться в Лондон, как вдруг обнаружил открытую аптеку. Там мне продали все зелья, указанные в рецепте. Возвращаясь обратно, я приземлился на краю холма и дальше пошел пешком. Слева от тропинки, среди каменных глыб и осыпей, росли кусты можжевельника. Я срезал большой пучок веток, перевязал его веревкой и заколдовал, чтобы он плыл за мной по воздуху, — со стороны это напоминало кособокую рождественскую елку. Потом, спустившись вниз, свернул в лес за шиповником и вернулся домой нагруженный ветками, словно хворостом.

Сгрузив свою добычу в холле, я взял у мамы тарелку с овсянкой и поднялся на второй этаж. Том все еще спал, свернувшись калачиком под одеялом. Я вымыл руки в тазу, потом подергал его за плечо, чтобы разбудить, и сунул ему под нос кроветворное зелье. Том покорно выпил, поморщился от горького вкуса и спросил, не открывая глаз:

— Рэй, что случилось сегодня ночью?

— Хороший вопрос! Это я должен спрашивать, что ты здесь вытворял.

— Пытался поставить эксперимент, — ответил он слабым голосом. — Но, кажется, неудачно...

— Миленькое дело — "эксперимент"! С чего тебе вздумалось заняться некромантией? И самое главное — какого черта в моем доме?!

— Извини, — тихо ответил он, не открывая глаз. — Я не хотел причинить вред.

— Да я заметил! Ты все предусмотрел, умница! Напоил нас снотворным, чтоб не мешали...

— Прости. Но, понимаешь…

— Ничего не хочу понимать! Лучше помолчи, ладно?

— Я знаю, что виноват, — Том вздохнул. — Можешь дать мне пощечину.

Именно этого мне и хотелось, однако я сдержался.

— Спасибо за милостивое позволение! Но, знаешь, лежачих не бьют. Вот встанешь на ноги — тогда я тебя отделаю. От всего сердца.

— Хорошо, — очень серьезно ответил Том. — А почему ты думаешь, что это была некромантия?

— Ты меня за полного дурака держишь? — я сунул ему тарелку с овсянкой. — Я, конечно, не разбираюсь в таких вещах, но кое о чем наслышан. Если ты не пытался открыть Врата, то не знаю, что это могло быть... Ешь давай! Я не собираюсь кормить тебя с ложечки.

— Спасибо, — он открыл глаза и рассеянно посмотрел на овсянку. — Да, Врата... Я не думал, что все будет так быстро и так... Был уверен, что сумею удержать контроль.

Я чуть не застонал.

— Какой же ты идиот… Волшебникам постарше и посильнее тебя это не удавалось. Ты хоть понимаешь, чем могло закончиться?! Мы все могли оказаться на том свете!

— Рэй, — сказал он, глядя мне в глаза, — я знаю, что поступил, как последняя сволочь. Но я искренне думал, что с вами ничего не случится…

— Да, конечно! Нарисовал обережные руны и решил, что этого достаточно!

Том прикусил губу — он терпеть не мог, когда его критикуют. Но сейчас был не тот случай, чтобы оправдываться.

— Я плохо представлял, с чем имею дело, — признал он с неохотой. — Я не должен был идти на такой риск. Клянусь, что больше под твоей крышей такое не повторится.

— Причем тут это? Обещай, что вообще не станешь баловаться с этими вещами! Все равно, где.

— Я...

Он запнулся.

— Что молчишь? Думаешь, как ответить, чтобы оставить себе лазейку?

— Рэй, я не могу обещать, а врать не хочу.

— Да зачем тебе это нужно?! Если не терпится на Авалон, так есть способы попроще. Назвать парочку?

— Ты ошибаешься, — он опять посмотрел мне в глаза. Зрачки у него были такие огромные, что закрывали почти всю радужку. — Я не хочу на Авалон. Я туда не собираюсь, поверь мне.

— Тогда не смей больше играть в такие игры! Слышал?

— Да больше и не надо... Кстати, это ты меня нашел?

— Ага. Видел бы ты себя со стороны! Ни дать ни взять поросенок, из которого выпустили кровь на колбасу. Жаль, что у меня нет знакомых вампиров — а то можно было бы открыть для них бесплатную столовую...

Том вздохнул, отодвинул тарелку и закрыл глаза.

— Такая слабость, что даже есть не могу... Рэй, я сам понимаю, что сделал глупость. Существует другой путь, но он показался мне трудоемким, да и занимает куда больше времени. Я думал, что с кровью будет легче.

— Что именно легче? Другой путь для чего?

— Потом расскажу. Честно-честно. Но сейчас не могу. Тем более что, кажется, все равно ничего не вышло... А как тебе удалось меня откачать?

— Это не мне удалось, а целителям.

— Ты вызывал целителей?! — Том мгновенно открыл глаза.

— А что оставалось делать? Да не бойся — соляной круг и все прочее я перед их приходом убрал.

— Спасибо, — он выдохнул и откинулся на подушку. — Не хватало еще, чтобы они донесли в Министерство... Кстати, как им удалось ввести мне кроветворное зелье? Я ведь был без сознания и не мог глотать.

— Понятия не имею. Думаю, что через клизму.

Том не то рассмеялся, не то всхлипнул.

— Какой позор...

— Так тебе и надо, — мстительно сказал я.

— Слушай, — спросил он задумчиво, — а где дневник? Там должен был быть дневник.

— Я спрятал его в шкаф, но не думаю, что от него будет польза. Он весь пропитался кровью, так что проще выбросить.

— Нет, — быстро сказал Том. — Не надо. Дай мою палочку.

Он зажмурился и сосредоточился, но дневник так и не появился.

— Не получается призвать. Хм-м, интересно... Рэй, а ты можешь за ним сходить?

Возвращаться в угловую комнату совсем не хотелось, но мне все равно предстояло там убирать. Пустая спальня встретила все той же гнетущей тоской, и если бы это был чужой дом, я бы с радостью запер дверь и никогда больше туда не возвращался. Перешагивая через разбросанные на полу вещи, я открыл шкаф. Нож с бурыми пятнами на лезвии лежал там же, где я его бросил, дневник валялся рядом. Преодолевая брезгливость, я протянул руку — и замер.

Черная обложка была совершенно сухой и чистой.

Я вытащил дневник и полистал его. Страницы чуть-чуть покоробились, но на них не было ни пятнышка. Словно и не эта тетрадка несколько часов назад мокла в кровавой луже.

Когда я принес дневник, Том заметно оживился. Жадно выхватил его у меня из рук, провел ладонью по корешку, пошуршал страницами.

— Получилось! — казалось, он едва сдерживался, чтобы не рассмеяться. — Рэй, у меня все получилось!

— Да что именно?

Он сделал вид, что не услышал вопроса. Вместо этого призвал со стола перо и чернильницу.

— Ну и черт с тобой, — сказал я. — Не хочешь отвечать — молчи. А я пойду, у меня еще работы непочатый край.

Том рассеянно кивнул. Когда я, выходя из комнаты, обернулся, он уже склонился над дневником и что-то торопливо писал.

Я был так зол на Тома, что рвался поработать, лишь бы сбросить раздражение. Так что, вернувшись в угловую спальню, сразу принялся за дело. Навел порядок, расставил все по местам, повесил занавески. Тщательно вымыл пол, воду вынес за пределы сада и там выплеснул на землю, потом уничтожил испачканную кровью одежду. Покончив с этим, наколдовал переносную жаровню и развел в ней костерок, затем надел рукавицы и принялся ломать и бросать в огонь ветки можжевельника. Когда вся спальня наполнилась горьковатым смолистым дымом, я зажмурился и трижды перешагнул через пламя. Потом сунул по колючему прутику шиповника под порог и подоконник, сгреб тлеющие угли из жаровни в совок для угля и двинулся с ним по всему дому, окуривая дымом каждый угол и раскладывая шиповник то там, то здесь. Майк сунулся было ко мне, но тут же сбежал — ему не понравился запах дыма.

Когда я вернулся к Тому, он по-прежнему что-то писал в дневнике. Спаниель лежал рядом на коврике — наверное, решил, что нашел идеальное убежище. Рядом с кроветворным зельем на столике теперь стоял полупустой флакон противоаллергенного снадобья и валялся скомканный носовой платок.

Увидев меня с дымящимся совком в руках, Майк возмущенно залаял и полез под кровать. Я заставил Тома выбраться из-под одеяла и перешагнуть через тлеющие угли. Он попытался было сопротивляться:

— Зачем это?

— Ты был слишком близко к Вратам. А дым можжевельника отгоняет любую нечисть.

— Рэй, — он рассмеялся, — это же суеверие! Неужели ты и вправду думаешь, что какой-то дым способен...

— Как умею, так и поступаю. А ты бы лучше помолчал. И так уже наворотил дел.

— Подожди, — он обернулся. — Мне там, кажется, ответили...

Он схватил дневник. Я заглянул ему через плечо.

По странице бежали строчки, написанные знакомым легким почерком, но почему-то ярко-алыми чернилами:

"Что-то наверняка пошло не так. Я не предполагал такого результата. Но все еще можно исправить. Только не спорь. Мы оба знаем, что это возможно, хотя и очень трудно. Ты лжешь, утверждая, что ничего уже не изменить. Просто тебе нужно, чтобы я был заперт здесь.

А может, я и есть настоящий, а ты всего лишь занял мое место? Создание, вытеснившее своего создателя, фантом, симулякр, чудище Франкенштейна... Естественно, ты никогда не выпустишь меня обратно, — ведь ты не более чем самозванец, захвативший мою оболочку..."

Том с досадой выдохнул и быстро написал ниже: "Бред".

Слово будто утонуло в листе бумаги, и тут же на его месте появились новые строчки:

"Как быстро ты стал отвечать... Значит, задело за живое?

Я знаю, что ты не собираешься меня вытаскивать. Подумать только, я своими руками загнал себя сюда! Какая страшная насмешка…

Ты не представляешь себе, как здесь жутко. Я словно парализован, не могу пошевелить даже пальцем, потому что нет ни рук, ни ног, — но при этом я их помню, мне кажется, что я их чувствую. Уже от одного этого можно свихнуться.

Здесь полная пустота — только мой разум и твой голос. А когда его нет, остается только кричать в пустоту.

Это все равно, как если бы меня похоронили заживо. Но при этом я не могу даже умереть! Ты хоть можешь себе представить, каково это, — бесконечно задыхаться в гробу и не иметь возможности сдохнуть?! Я хотел бы вправду сойти с ума — но должно быть, здесь и это не удастся.

Я не могу так. Сделай что-нибудь! Я хочу жить... Я так хочу жить…"

Все это напоминало кошмарный сон. Один Том сидел рядом со мной на кровати. Второй был в строчках дневника, написанных красными чернилами, и мне казалось, что я почти слышу его голос — далекий, слабый, как у человека, который так долго кричал, что сорвал связки. Я видел их обоих и не мог понять, кто из них настоящий. А вдруг какая-то нечисть пробралась из-за Врат и заняла место Тома? Хотя нет, это чушь, конечно… К нечисти пес бы не подошел. Вдобавок я ни разу не слышал, чтобы у выходцев с того света была аллергия на шерсть.

— Опять истерика, — пробормотал Том, глядя на страницу. — Неужели у меня такой же бабский характер?

"Успокойся, — написал он ниже. — Тебе нужно взять себя в руки, мы потом все спокойно обсудим".

"Что обсудим?! — словно взорвался дневник. — Способ есть, и он тебе известен! Кто-то должен по доброй воле позвать меня обратно. И все! Это же так просто!"

"Да, с маленькими поправками...".

Том отвечал так быстро, что предыдущие строчки едва успевали исчезнуть.

"Есть вероятность, что позвавший заплатит за это жизнью. Ничто не берется из ничего — или ты из-за своей истерики так поглупел, что даже этого не помнишь? Тебе не жаль других людей? Ты готов пожертвовать ими, чтобы обрести плоть? Но заметь, у тебя есть хоть какое-то бытие — а у них не будет никакого".

"Как трогательно, что ты стал заботиться о других… Не замечал раньше за собой такого альтруизма. Или расщепление личности пошло тебе на пользу? Напиши об этом Дамблдору — вот он порадуется...

Конечно, я не жду, что ты пожертвуешь своей драгоценной жизнью — даже ради самого себя. Все-таки не первый год вместе, уж прости за неуклюжую шутку. Но, поверь, не все рассуждают так, как ты. Я знаю как минимум одного человека, а то и двоих, которые могли бы мне помочь, даже сознавая, какой это риск. Хочешь проверить?

Я понимаю, что тебе смешно, — ты ведь никогда ни к кому не был по-настоящему привязан. Ты не представляешь, каково это, — ценить чужую жизнь больше, чем свою. Ты умеешь вызывать любовь к себе, как фокусник вытаскивает кролика из шляпы, но при этом сам не способен полюбить. Ты вор, потому что берешь и не возвращаешь. Ты мошенник, потому что все твои улыбки, взгляды и слова рассчитаны до мелочей — люди отдают тебе самих себя, а ты расплачиваешься с ними фальшивкой..."

"Какой ты знаток любви, оказывается!..".

Том-здешний так спешил, что пропускал буквы в словах.

"Так подтверди свои слова делом. Полюби. Слабо? Рассуждаешь о высоких материях, а сам готов, как утопающий, схватиться за кого угодно, лишь бы выкарабкаться на сушу, — и плевать, что твой спаситель пойдет на дно...".

Я отвернулся и отошел к окну. Мне было мерзко, тоскливо, противно. Я чувствовал себя разменной фигурой, которую мимоходом, случайно подставили под удар, а теперь откровенно и цинично обсуждают, не подставить ли еще разок.

— Рэй…

Я обернулся.

— Ты что, принял это всерьез? — Том упорно пытался поймать мой взгляд. — Нашел, кого слушать! Он сейчас и не такого наговорит. Ему нужна любая зацепка, чтобы выбраться. Ты принимаешь это за чистую монету?

— Что он такое? Или...

Я не знал, как подобрать слова.

— Кто он?

— Как бы тебе объяснить… Мое второе «я». Понимаешь, при определенных условиях можно отделить часть своей личности и перенести ее в некий предмет. В этом был смысл опыта.

— Замечательный опыт… Поздравляю с успешным завершением.

Я бросил взгляд на серенький зимний день за окном. Вспомнил, как стоял ночью в коридоре, судорожно пытаясь сделать хотя бы глоток воздуха; как останавливал кровотечение из вскрытых вен; как накладывал империо на маму...

Я не мог больше тут оставаться и пошел к двери. Том окликнул меня. Я обернулся, уже стоя на пороге. Он пытался что-то сказать, но я остановил его жестом.

— Послушай… Я не знаю, какая часть твоей личности отделилась, а какая осталась. Не знаю, в чем была суть эксперимента и что из себя представляет твой дневник. Не знаю, кто из вас настоящий, а кто нет… Но одно могу сказать точно — я вас обоих видеть не хочу.

В рисунке использованы стихи Александра Попрухина.

Глава 45

Следующие двое суток тянулись нестерпимо медленно. Погода была серая, мерзкая: то туман, то мелкий колючий снег, — и в мыслях у меня, ей подстать, держалось что-то похожее на вязкую овсяную кашу.

Ни один нормальный человек не остался бы в доме, где ему высказали то, что я наговорил Тому. При всей своей бесцеремонности Том прекрасно это понимал и, наверное, не замедлил бы уехать, но вот загвоздка — он не мог пройти и десяти шагов, чтобы не хлопнуться в обморок. Так что нам поневоле пришлось терпеть общество друг друга.

Не то чтобы мы особенно много разговаривали, конечно. Я бы с радостью вовсе не встречался с бывшим другом, но не просить же маму довести его до туалета...

Мама и без того проводила с Томом много времени — слишком много, на мой взгляд. К сожалению, запретить ей было невозможно, а еще раз прибегать к империо я не хотел.

Уж не знаю, что Том наплел ей о причинах своей болезни — я предоставил ему возможность выкручиваться самому. Но мама очень беспокоилась за него и сидела с ним чуть ли не целыми днями. Приносила ему поесть, следила, чтобы пил зелья, а в промежутках корила меня за бесчувственность.

— Как ты можешь так поступать с другом, когда он болен?! Из-за чего вы поссорились?

— Матушка, это наше дело.

— Ты не хочешь говорить, потому что тебе стыдно! Чем ты его обидел? Вместо того, чтобы строить из себя несчастного, пошел бы и извинился, как порядочный человек!

— Я его обидел?!

От возмущения я не находил слов.

— Это он вам сказал?

— Нет, конечно! Том не захотел говорить, в чем дело. Сказал только, что вина полностью на нем. Видишь, как много в нем благородства! Понятно, что он не хочет о тебе плохо отзываться, но я-то знаю тебя не первый день! Наверняка ты сделал что-то бестактное, как тебе свойственно, или наговорил лишнего. Рэй, как ты ведешь себя с людьми? Если так будет продолжаться, останешься совсем один, а все из-за твоей грубости и заносчивости! Ты постоянно устраиваешь истерики, не умеешь держать себя в руках…

— Хватит!

— Вот! Теперь ты и на меня кричишь, а все потому, что не хочешь посмотреть правде в глаза!

— Мама…

В такие минуты я действительно был на грани срыва. Тогда мама пугалась и обнимала меня.

— Рэй, я же хочу тебе добра… Я понимаю, как тебе тяжело. Вы всегда так дружили… Что случилось? Вам обоим нравится одна и та же девушка? Из-за этого вы поссорились?

— Да нет же, мама! Никакая чертова девушка здесь ни при чем!

— Ну вот, теперь ты еще и выражаешься, как уличная шпана… Мерлин великий, я не понимаю, что с тобой происходит! Рэй, я так боюсь за тебя…

Наши разговоры не приводили ни к чему, кроме того, что мама расстраивалась, а у меня начинала болеть голова. Тома я был готов возненавидеть, но не находил в себе сил выставить его за порог, пока он не оправится после болезни.

Может быть, я просто устал. Том умел отдавать очень много, но взамен требовал еще больше, и я иногда чувствовал себя опустошенным, выпотрошенным, как рыба на продажу. Может, в его поведении сказывалось приютское детство, опыт человека, рано узнавшего, что такое голод. Том и подростком, и взрослым никогда не мог наесться досыта, с той разницей, что ему нужна была не физическая, а эмоциональная пища: чувства, воспоминания, люди, события...

Позднее мне не раз приходилось видеть, как Темный Лорд ломает людей. Буквально выжимает их мозги досуха и оставляет вместо человека пустую оболочку, будто белье, тысячу раз стиранное и брошенное в таз: хочешь — развесь, а хочешь — выкинь.

Со своими он, правда, никогда такого не проделывал. Почти никогда…

Впрочем, это было потом. А тогда, в те дни, я хотел только одного — чтобы все как-нибудь закончилось и пяти лет знакомства с Томом Риддлом вообще не было в моей жизни.

Вдобавок в наших краях творилось что-то странное. Неужто опять начались магловские налеты? Целыми днями, и по ночам тоже, в воздухе стоял низкий, тяжелый гул, в котором мы к тому времени уже безошибочно опознавали появление бомбардировщиков. Иногда мы их даже видели — серо-синие самолеты, похожие на диковинных мух с плоскими крыльями, выныривали из тумана и с ревом проносились совсем низко над Дервентом, направляясь к дамбам ниже по течению. Бешено вращающиеся винты словно вырастали прямо из крыльев, как грибы из поваленного древесного ствола.

Днем я ходил на Дервент смотреть на них. Мама ужасно нервничала. Она боялась самолетов и никак не хотела мне верить, что это не немецкие, а английские машины. Мне не удавалось ее убедить, хотя я своими глазами четко видел на их металлических телах символ RAF[16] — концентрические желтый, синий и белый круги с алой точкой посредине.

Меня самолеты завораживали. На берегу Дервента лежал неглубокий снег, от черной ленты реки поднимался пар, смешиваясь с туманом, и в этой дымке машины казались пришельцами из другого мира. Даже не верилось, что это творения человеческих рук.

Кстати, я до сих пор не знаю, что они делали в наших краях...[17]

К тому времени Том уже мог перемещаться по дому самостоятельно. Он больше не нуждался в помощи — и хвала Мерлину. Кажется, он решил наконец убраться от нас.

На третий день я ушел после полудня, чтобы не сталкиваться с ним. Побродил по лесу, продрог, но все равно, как обычно, спустился к реке. Это уже превратилось в ритуал, к тому же мне нужно было как-то убить время.

Но и здесь меня не оставили в покое. Носившийся кругами Расти вдруг сел и стал смотреть в сторону леса. Я обернулся и увидел в отдалении знакомый черный силуэт. Том спускался по заснеженному склону, склонив голову и глядя под ноги, чтобы не угодить в скрытую под сугробом рытвину.

Видеть его мне совсем не хотелось, но и уйти было неудобно — на открытом пологом берегу я был виден за милю.

Очередной бомбардировщик с ревом разорвал туман и пронесся прямо над головой. Я сделал глубокий вдох ртом, чтобы отложило уши; Расти, как обычно, оглушительно залаял.

Я зажег сигарету, машинально отметил, как дрожат руки, и отвернулся, чтобы не видеть Тома. Собачий лай заглушал шаги, и я ждал, что Том тронет меня за плечо или окликнет. Но вместо этого он зашел сбоку и встал прямо передо мной, закрывая вид на реку. Мантия на нем была трансфигурирована в короткое пальто — должно быть, ходил за чем-нибудь в магловскую деревню.

Я уставился на пуговицы пальто, бездумно продолжая вдыхать и выпускать дым.

Том долго молчал, потом заявил:

— Я пришел попрощаться. Профессор Меррифот разрешила воспользоваться ее камином. Так что увидимся уже в Хогвартсе.

Я неопределенно пожал плечами, не отрывая взгляда от пуговиц. Что тут ответишь? "Счастливой дороги, не забудь прислать сову, что нормально добрался"?

— И, кроме того...

Том опять умолк. Пуговицы я успел выучить в деталях и теперь переключился на собственные перчатки. Как назло, даже отвлечься было не на что. Новые самолеты не появлялись, а Расти увлеченно копал снег шагах в пяти от нас — наверное, учуял мышиную нору.

— Я хотел еще раз извиниться, что так вышло.

— Ты уже извинялся. Это все?

— Да.

Я кивнул.

— Хорошо. Удачи.

Повернулся и пошел вдоль берега, не глядя, куда, — лишь бы дать понять Тому, что разговор окончен.

Он догнал меня. Расти за нами не пошел. Пес был во власти охотничьего инстинкта и с хрустом продирался через торчащие из снега кустики сухой травы.

— Значит, конец? — спросил Том.

Я молчал. Никогда не знал, как отвечать на такие прямые вопросы.

— Ты больше со мной не заговоришь?

— Я не хочу скандалов, вот и все. Предпочитаю помнить о тебе только хорошее.

— Ну и ладно, — вспылил он. — Тогда до свидания.

Развернулся и пошел в сторону дома.

Думал, я побегу за ним?

Не дождется.

Том шел, не оглядываясь, и то и дело проваливался в снег. Потом остановился. Постоял, медленно обернулся.

Должно быть, со стороны мы выглядели, как два идиота, потому что стали перекрикиваться на расстоянии в двадцать футов.

— Чего ты добиваешься? — орал я. — Оставь меня в покое!

— Я имею право услышать объяснения!

— Замечательно! Сначала меня подставил, а теперь изображаешь оскорбленного! Я ему что-то должен, поглядите-ка!

— Рэй, я сделал ошибку, но я извинился! Что я еще могу сделать? Упасть на колени? Целовать тебе ботинки?

— Да ничего не надо! Я просто не хочу тебя видеть! Не доходит?

— Ну и пошел ты к черту!

— Это вместо "спасибо за гостеприимство"?!

— Теперь ты меня будешь им попрекать?

— Я тебя предупреждал, что ничего хорошего из разговора не выйдет! Том, уйди, прошу тебя! Хочешь — отправляйся в Хогвартс, хочешь — оставайся у нас, только, ради Мерлина, не цепляйся ко мне!

— Да уеду я, уеду! Прямо сейчас! Просто объясни — что я сделал?!

Я вытащил сигареты.

— Чего ты орешь на весь берег? Хочешь поговорить — иди сюда! Не собираюсь драть глотку на холоде…

Он сплюнул, но пошел ко мне. Его брюки ниже колена были совсем мокрые от снега.

— Ты чуть не убил мою мать, понимаешь? Если бы речь шла только обо мне — да и черт бы со мной. Но ты подверг опасности маму, а этого я забыть не могу.

— Рэй, я же объяснял, что не нарочно! Я просто не подумал!

— Неужели? Чтобы ты да не подумал? Скажи честно — тебе было наплевать, что с нами случится!

— Представь себе, я тоже могу сделать ошибку. Как любой человек. Но почему-то именно мои ошибки раздуваются до вселенских масштабов!

— Потому что твои промахи обходятся дороже, чем глупости обычных людей!

Уголки его губ дрогнули, будто он старался не улыбнуться, и это меня взбесило.

— Приятно, что тебя считают необыкновенным, да? Приятно думать, что ты гений и сверхчеловек?

— Ничего подобного я не думаю.

— Брось. А то я не знаю, какого ты о себе мнения!

Подбежал Расти, таща в зубах палку. Сел и преданно уставился на меня, колотя хвостом по снегу. Я взял палку и забросил ее как можно дальше в сугроб — пусть ищет и не путается под ногами.

— Ну, давай, — сказал Том зло. — Давай, спусти меня с небес на землю. Расскажи, какое я на самом деле ничтожество.

— Не буду, потому что это неправда. Ты действительно умнее, талантливее и сильнее большинства людей. Но поэтому с тебя и спрос больше!

— Ты считаешь, я этого не понимаю?

— Ничерта ты не понимаешь. При всем твоем уме ты сплошь и рядом ведешь себя, как полный кретин.

Он опустил голову и потер виски.

— Ладно, все верно. Я огрызаюсь, потому что мне неприятно это слышать. Но я знаю, что все именно так, как ты говоришь. Я не улавливаю чего-то очень важного. Сколько бы я ни твердил, что стараюсь для всех, на самом деле я думаю только о себе. Наверное, ты прав, что не хочешь больше иметь со мной дела. Я понимаю, как ты устал от этого.

Какие проникновенные интонации, черт бы его подрал… Я даже почти поверил, что это искренне. Том прекрасно отрепетировал свою роль. Браво, аплодисменты…

— Бедняжка! Ждешь, что я сейчас начну со слезами на глазах разубеждать тебя?

Том едва заметно дернул уголком рта, но не сразу ответил. Понятно — раз не сработало, надо менять тактику.

Опять явился Расти со своей палкой. Со злости я швырнул ее, не глядя, и деревяшка упала в реку. Расти обиженно посмотрел на меня, кинулся было в воду, но тут же выскочил и растерянно заметался по берегу, глядя, как уплывает его игрушка.

— Ничего я не жду, — сказал Том. — Ладно, прощай. Все и вправду уже сказано. Я пойду.

И ушел.

Я уставился на истоптанный снег под ногами.

Наверное, я был и прав, и неправ одновременно. Том — эгоистичная скотина, тут нет никаких сомнений. Все его извинения и сожаления — не более чем притворство и балаган…

Но ведь он всегда мне помогал. Он не бросил меня, когда мне было плохо, как никогда в жизни. Он помог мне выплатить долг. Когда по моей вине погибла Миртл, Том мне ни слова не сказал — хотя имел полное право.

Я бросил недокуренную сигарету в снег и пошел за ним, ступая след в след, чтоб не проваливаться в сугробы.

— Постой! Да подожди же ты!

Том обернулся. Я протянул ему руку.

— Ладно, что случилось, то случилось... Мир?

— Мир, — он слегка сжал мою ладонь. — Но ты мне еще кое-что должен.

— Что?

— Оплеуху. Или удар кулаком в зубы, или что угодно, на твое усмотрение. Я заслужил наказание.

— Перестань.

— Нет. Тебе нужно сбросить злость. Я не хочу, чтобы между нами оставались долги.

— Да что за...

Я остановился.

— Что угодно, говоришь?

— Да.

— Хорошо. Пошли.

Я двинулся к рощице выше по склону, не разбирая дороги. Все равно в ботинки уже набился снег. Расти жалобно заскулил — он все еще надеялся вернуть свою палку. Нерешительно покрутился на берегу, потом побежал за нами, по брюхо проваливаясь в снег.

Я уже продирался сквозь кусты. Отводя в сторону ветки и отфыркиваясь, Том спросил:

— Зачем мы сюда идем?

Я замедлил шаг. В горле было так сухо, что слова давались с трудом.

— А ты разве не слышишь моих мыслей?

— Я стараюсь этого не делать. Учитывая обстоятельства, это было бы некрасиво с моей стороны.

— Скажи лучше, что не хочешь узнать много нелестного о себе...

Я остановился посреди полянки, стряхивая с мантии комья снега. Том, вынырнув из-под ветвей за мной следом, огляделся, вынул из рукава палочку и аккуратно пристроил ее в щель в стволе дерева. Потом подошел и остановился передо мной, сцепив за спиной руки, чтобы инстинктивно не ответить ударом на удар.

— Ну, давай. Я готов.

— Что угодно, значит? — на всякий случай переспросил я.

От волнения голос звучал пискляво.

Том кивнул. По красным пятнам, выступившим на щеках, было видно, что он нервничает. Должно быть, ему было не так страшно, как унизительно отдавать себя во власть чужой воли, да еще без сопротивления. Но он хотел помириться, так что приходилось терпеть.

А мне зато было страшно, да еще как. Даже руки дрожали. Рассудок из последних сил пытался остановить меня, но внутренний демон заглушал его голос, шепча на ухо: "Давай же, сделай это... Он ведь сам тебе позволил, сам согласился... У тебя есть полное право, он это заслужил. А ты ведь так давно хотел попробовать — сейчас самое время. И в любом случае у тебя, скорее всего, ничего не получится, так что все можно будет обратить в шутку. Ну, давай же, ведь ты этого хочешь...".

Непослушными пальцами я поднял палочку и прошептал:

— Crucio.

Гул подлетавшего к реке бомбардировщика становился все ближе и громче, но кровь так стучала у меня в ушах, что я все равно не услышал бы собственного голоса. Едва заклятие сорвалось с губ, вдоль руки с палочкой рванулась густая жаркая волна, мгновенно затопившая все тело и судорогой скрутившая внутренности. Голова сразу закружилась, будто я хватил стакан огневиски.

Выражение "вкус запретного плода", если бы я был в состоянии его вспомнить, показалось бы мне тогда глупым и пресным. Я не откусывал от этого плода, а сам был им. Я был косточкой внутри яблока, а яблоко — в пироге, а пирог — в форме, а форма — в духовке, и жар этой духовки охватывал меня изнутри и снаружи и я хотел только одного — гореть в этом огне бесконечно...

В полном ошеломлении я смотрел, как багровый луч, вырвавшийся из палочки, медленно, словно во сне, преодолел пять футов, отделявшие меня от Тома, и ударил его в живот. И в то же мгновение Том закричал. Я никогда еще не слышал такого страшного, звериного крика. Том упал на снег, пытаясь отползти в сторону, вырваться из-под луча. Я слышал его голос даже через рев самолета.

Расти отскочил от нас в сторону и зарычал. А я так оторопел, что как будто окаменел, и лишь секунды через две сообразил отвести руку в сторону. Луч ударил в сугроб, плавя снег. Я отшвырнул палочку — только тогда действие заклятия прекратилось.

Меня колотило, как в лихорадке. От возбуждения не осталось и следа. У меня упало все, что могло упасть; даже сердце словно оборвалось и билось где-то в животе. Я бросился к Тому — он лежал на снегу, прерывисто дыша, и не открывал глаз. Я стал трясти его за плечи. От ужаса хотелось разрыдаться. Что я натворил? А если я убил его? Но даже если нет — я все равно перешел все мыслимые пределы, я страшно обидел его, он мне теперь никогда не простит!

Внезапно Том открыл глаза — и рассмеялся.

Сперва я подумал, что он сошел с ума от боли. Потом до меня дошло... На самом деле он соврал, когда говорил, что не «считывает» меня. Он прекрасно знал, что у меня на уме. Возможно, он именно на это и рассчитывал. И добился-таки своего!

Теперь у меня не было ни малейшего права его упрекать, потому что я сделал нечто гораздо худшее, чем эксперименты Тома. Я направил круцио на лучшего друга, я стал чудовищем...

Пускай и ценой двух страшных секунд, но Том достиг своей цели — показал, какая мерзость таится у меня внутри. А я-то считал себя праведником, думал, что я лучше, что я "не такой"!

Том поморщился и сел.

— Рэй, я честно хотел дать тебе сбросить злость. Ничего больше.

— Прости. Я сволочь.

Потом я подумал и добавил:

— А ты провокатор.

Он опять рассмеялся и тут же скривился:

— Не могу, больно. Не думал, что это так... Ф-ф! Сильные ощущения, ничего не скажешь... Спроси ты меня о чем угодно, потребуй все на свете — я бы в этот момент все рассказал и отдал, что захочешь, лишь бы это кончилось.

— Прости. Я готов себе руку отрезать... Я никогда больше не подниму на тебя палочку, слышишь?! Никогда...

— А я никогда не причиню вреда твоей семье. Все, Рэй, проехали. Мы оба получили свой урок. Пойдем теперь домой.

— Ты можешь идти? — я обхватил его за плечи.

— Да. Голова немного кружится, но сейчас пройдет...

Я помог ему встать и обернулся, чтобы свистом подозвать Расти. Но пес коротко, отрывисто залаял и попятился от меня. Ну вот, теперь еще и собственная собака от меня убегает!

— Он побоится и перестанет, — устало сказал Том и взял свою палочку. — Пошли. Мне надо еще отправить новую сову Меррифот, чтобы сообщить, что я не приеду. А потом переодеться и отправляться к Блэкам.

— Куда? — мне показалось, что я ослышался.

— К Блэкам. Я приглашен на ужин. Пойдешь со мной?

— Меня же не звали...

— Все равно пойдешь, — коротко сказал Том, сделал глубокий вдох и двинулся через сугробы в сторону тропинки к дому.

Глава 46

У Блэков я не бывал ни разу, во всяком случае, в сознательном возрасте. С тех пор, как наша семья разорилась, мы стали слишком мелкой сошкой, чтобы приглашать нас в гости. Поэтому я понятия не имел, где находится дом.

Из камина мы вышли в ярко освещенный холл; вверх поднималась широкая лестница, застланная зеленым ковром. По стенам горели газовые лампы — модная новинка предвоенного времени. Навстречу нам, кланяясь, выскочил эльф, забрал наши мантии. Сверху, улыбаясь, спускался Альфард. Не знаю, предупредил ли его Том о моем появлении, но даже если Альфард и не ждал меня, то никак не показал этого. Мы пожали друг другу руки.

— До ужина еще четверть часа — пойдемте, я покажу вам дом, — сказал Альфард.

Ковер на ступеньках был таким мягким, что нога утопала в нем по щиколотку. На стенах вдоль лестницы были развешаны головы домашних эльфов. Это было странно — я не думал, что Блэки такие либералы. Моя мама, когда слышала о таких вещах, всегда морщилась: по ее мнению, развешивать головы эльфов на стенах могли разве что художники и прочая "богема".

Думаю, она была не совсем права — у художников обычно нет денег на то, чтоб завести эльфа. Но в любом случае в те времена так поступали только чудаки или сентиментальные старые девы. Заливаясь слезами: «Ах, дорогой Богги, он был совсем как человек, и только он один меня понимал!", — они после смерти эльфа выставляли его чучело в гостиной и каждое утро сметали с него пыль. У нас дома так никогда не делали — эльфов просто хоронили возле стены семейного склепа и не устраивали пышных церемоний по этому поводу. Конечно, они преданные старые слуги и все такое прочее, но всему есть свой предел…

Впрочем, у Блэков чучело эльфа при всем желании не поместилось бы. В доме было слишком много мебели — а может, это мне так показалось, учитывая, как пусто было у нас последние несколько лет. Обитатели этого дома постоянно путешествовали и считали своим долгом отовсюду привозить разные редкости и диковинки, так что временами чудилось, будто находишься в музее.

Дом выглядел настолько странным, что я перемещался по коридорам, как во сне. Несмотря на горевшие везде лампы, углы тонули в тени, а потускневшие от времени зеркала не отражали свет. Разглядеть что-нибудь в этих зеркалах было сложно, и подчас казалось, что они отражают интерьер совсем других комнат, в другом доме, далеко отсюда. Иногда в них появлялись люди, но это точно были не мы.

Кроме зеркал, все свободное пространство стен покрывали картины. В простенках стояли тяжелые высокие вазы и скульптуры, привезенные из колоний. Массивные бронзовые слоны несли на спинах курильницы для ароматов, каменные кобры раздували капюшоны и пытались обратиться к Тому на парселтанге. Мне бросилась в глаза фигурка девушки, по виду совсем юной и почти без одежды, если не считать набедренной повязки. Девушка улыбалась мечтательной, неземной улыбкой, не обращая на нас ни малейшего внимания. Ее бронзовые бедра слегка покачивались под неслышную музыку, а тяжелый узел волос, казалось, был готов вот-вот развязаться и упасть на плечи металлическим водопадом. На шее девушки слегка позвякивало в ритме ее движений ожерелье из человеческих черепов.

Дом Блэков затягивал, как лабиринт. Я не мог определить, как долго мы по нему ходим, — то ли четверть часа, то ли сутки. Если за какой-нибудь дверью внезапно мелькал уголок нормально обставленного помещения — с современной мебелью и яркими обоями, — это так действовало на нервы, будто ты спал, а тебя разбудили окриком. Хотелось зажмуриться, отвернуться и опять задремать.

Альфард с улыбкой наблюдал за мной.

Я спросил:

— Как ты здесь живешь?

Фраза прозвучала глупо, но Альфард понял, что я имею в виду.

— Дело привычки, — ответил он, пожав плечами. — Когда я был маленьким, то боялся один заходить в незнакомые комнаты, особенно на верхних этажах. Потом понял, что бояться нечего. Я же Блэк, дом не может причинить мне вреда. А вот гостям и вправду лучше не гулять здесь в одиночку. Когда-то один из папиных приятелей исчез бесследно. Это случилось во время мальчишника перед свадьбой, так что всем было не до него, и пропажу компания заметила только утром. Так и не узнали, куда он девался...

— А привидения у вас есть?

— Немного, — ответил Альфард, подумав. — Всего двое или трое. В нашем поместье в Уэльсе гораздо больше — десятка два, наверное. Но сюда перебираться они не хотят. Не любят городской шум.

— Откуда они взялись в таком количестве? — заинтересованно спросил Том.

— Из семьи, — засмеялся Альфард. — Все это члены нашего клана. В старину Блэки считали, что если ты за свой век не прикончил ни одного родственника, то жизнь прожита зря. Отравить, заавадить, заколоть кинжалом, в крайнем случае проклясть или довести до самоубийства — это наша добрая семейная традиция. Иначе Блэков развелось бы слишком много. Дело в том, что, по легенде, наш род происходит от самой Морганы, которая постаралась защитить своих потомков от всех мыслимых и немыслимых бед, чтобы они жили долго и умирали в глубокой старости. Ни враг, ни болезнь, ни несчастный случай не могут повредить тому, в ком течет кровь Блэков по прямой мужской линии. Глупый предрассудок, конечно, но мои тетушки до сих пор верят, что только Блэк может убить Блэка...

Он посмотрел на нас с усмешкой.

Откуда-то снизу донесся звук гонга.

— Пора ужинать, — сказал Альфард и повел нас по лестнице вниз.

После сумеречных переходов яркий свет в столовой показался мне ослепительным. Альфард принялся представлять нас своим родственникам, от количества которых у меня сразу голова пошла кругом — я-то думал, что это будет простой семейный ужин в узком кругу, а здесь собрался чуть ли не весь клан Блэков. Их генеалогию я представлял себе слабо, и когда все уже сидели за столом, я еще пытался запомнить, кто есть кто. Массивная женщина средних лет с тяжелой челюстью, в темном платье и почти без украшений, усевшаяся во главе стола, была, видимо, бабушкой Альфарда. Понятно, почему она в трауре — недавно овдовела… Впрочем, судя по энергии, с какой она распоряжалась эльфами, смерть супруга не повергла ее в глубокую депрессию.

А это что за седой волшебник в темно-серой мантии? Дядя Альфарда? Нет, скорее, брат деда по отцу…

Когда нас знакомили с матерью Альфарда, я почти не разглядел ее, — такая она была неяркая, скучная, с длинным плоским лицом, похожим на непропеченный пирог. Она говорила с легким акцентом, и до меня вдруг дошло, что Ирма Блэк по происхождению немка. Неудивительно, что Вальбурга в Хогвартсе так протестовала против того, чтобы Альфард впутывал семью в шпионский скандал...

Моей соседкой за столом оказалась волшебница лет тридцати. Я украдкой рассмотрел ее, пока передавал блюдо со спаржей, и был порядком разочарован. Из тех Блэков, что учились в Хогвартсе, дурнушкой была, пожалуй, только Вальбурга. У Сигнуса и его двоюродного брата, Ориона, были, по крайней мере, правильные черты лица, а Альфард и Лукреция вполне могли считаться красивыми. Поэтому я подсознательно ожидал от всех членов семьи незаурядной внешности. Но большинство сидевших за столом были вполне обыденными, а назвать привлекательной мою соседку и вовсе можно было лишь с большой натяжкой.

У нее были большие водянистые глаза навыкате, тонкие губы, которые она вдобавок постоянно поджимала, плоская грудь и костлявые плечи, на которых жемчужное ожерелье лежало, как впопыхах брошенная на забор бельевая веревка с узлами. Ее платье оставляло открытыми плечи и руки, и в обычных условиях для меня, подростка, уже этого было бы достаточно, чтобы счесть собеседницу красивой. Но здесь я не испытал ни малейшего возбуждения.

Кажется, мою соседку звали Кассиопеей. Я смутно помнил, что рассказывала о ней Друэлла — "страшная, да еще и чокнутая, как мартовский заяц". Неудивительно, что в свои годы она все еще "мисс"...

Разочаровавшись в соседке справа, я решил уделить внимание той, что слева. Но она оказалась еще старше и, в отличие от Кассиопеи, была пухлой и расплывшейся. Глядя в свою тарелку, она сосредоточенно жевала и, казалось, ни на что не обращала внимания. Я о чем-то спросил ее — кажется, не передать ли морковное суфле, — но собеседница меня не услышала. Сидевший рядом с ней волшебник с короткой редкой бородкой извиняющимся тоном сказал: "Моя сестра немного глуховата", — и стал расспрашивать меня о Хогвартсе. Проследив за его взглядом, соседка слева посмотрела на меня. В ее глазах отсутствовало всякое выражение — так равнодушно могла бы смотреть на случайно оказавшегося рядом человека корова. Я вдруг понял, что она не просто глуховата, но еще и слабоумна.

Значит, Друэлла ничуть не сгустила краски, рассказывая, что из-за привычки Блэков жениться на двоюродных сестрах семья медленно, но верно вырождается... Интересно, здесь вправду есть сквиб, которого прячут в подвале на цепи? Или его скрывают от людей в деревенском доме?

Об этом самом доме как раз кто-то заговорил, и я услышал, что обращаются ко мне. Один из сотрапезников спросил, действительно ли я охочусь с арбалетом. Я ответил, что да, и он тут же пустился в описания блэковских охотничих угодий и той дичи, которая там водится.

Рассказывал он скучновато, а примеры его собственных охотничих достижений звучали так, словно их вычитали в книжке. Во всяком случае, историю о "клинохвосте, который трое суток водил нас по болотам" я уже явно где-то слышал. Впрочем, на фоне моих соседей этот волшебник выглядел настолько нормальным, что я готов был слушать его слова, как музыку. Насколько я понял, это был Арктур, дядя Альфарда и отец Ориона и Лукреции.

Нормальные Блэки держались совершенно непринужденно, не обращая ни малейшего внимания на чудачества своих родственников. Даже когда один из моих соседей слева, тот самый, что спрашивал о Хогвартсе, вдруг принялся немелодично и довольно громко напевать популярную песенку, дирижируя при этом столовым ножом, никто и глазом не моргнул.

К тому времени я уже начал различать сотрапезников и кое-что понимать. Правда, тетушка Кассиопея то и дело задавала мне какие-то вопросы и жеманно хихикала, но я все же умудрялся ловить обрывки общего разговора. А он шел как-то странно — одни болтали, о чем в голову придет, другие мрачно молчали. Мать Альфарда почти не раскрывала рта, бабушка была занята тем, что отдавала негромкие приказы эльфам, отец — темноволосый волшебник средних лет с бородкой клинышком — хмуро пил бокал за бокалом и на вопросы отвечал односложно. Младшие Блэки — Сигнус и Орион — вообще сидели тихо, как мышки. Зато дядя Альфарда, Арктур, его жена — очень красивая волшебница по имени Мелани, — и его отец, Сириус Блэк, тот самый импозантный старый волшебник, на которого я обратил внимание в самом начале, постоянно улыбались и разговаривали в основном с Томом.

Тома я не видел — от меня его заслоняла тетушка Кассиопея, — зато слышал, как он отвечает на вопросы, рассказывает что-то о школе и о своем желании стать преподавателем.

— Ну-ну, — слегка поморщился Сириус, — зачем же погребать себя в стенах школы, среди книжных червей и полусумасшедших призраков? Я уверен, что с вашими талантами и происхождением, — он слегка подчеркнул последнее слово, — вы могли бы сделать действительно выдающуюся карьеру. Многие волшебники, занимающие видное место в обществе, с радостью помогли бы вам...

— Я польщен, — раздался ровный голос Тома, — но я придерживаюсь мнения, что в жизни всего следует добиваться самостоятельно.

Седой рассмеялся, будто это была на редкость удачная шутка.

— Завидую молодым — они всегда так уверены в себе... Что ж, наверное, это правильно. Пускай уж сомнения остаются нам, старикам. А скажите, пожалуйста...

— Да, да, — подхватила тетушка Кассиопея, — я вот как раз хотела спросить, что бы вы хотели преподавать? Говорят, в Хогвартсе в последнее время стали учить куда хуже, чем в былые времена. Наш дед в свое время делал все возможное, чтобы поднять образование на достойный уровень, но после его смерти... В школе появилось слишком много учеников не нашего круга — вы понимаете, что я хочу сказать, — так что наша матушка выбрала для нас домашнее образование.

Я подумал мельком, что моей соседке слева — сомнамбуличной Ликорис Блэк — образование явно вообще не требовалось. Интересно, умеет она хотя бы читать? Но тут я обратил внимание на неловкую паузу и только тогда сообразил, что тетушка Кассиопея говорила по-французски.

— Простите, мэм, — вежливо сказал Том, — я не знаю французского.

— Неужели? — деланно удивилась тетушка Кассиопея и захихикала. — Ах да, я и забыла — вы же выросли в приюте... Но разве там не учат иностранным языкам?

— Боюсь, что нет, мэм.

Альфард на другом конце стола поморщился и с извиняющимся видом посмотрел на Тома.

— И что? — резко оборвал Кассиопею Сириус. — Я всегда говорил — не должны англичане уподобляться выскочкам с континента!

— По-моему, вы преувеличиваете, — хмуро заметил Поллукс, отец Альфарда. Ирма Блэк оскорбленно поджала губы. Тетушка Кассиопея опять захихикала.

Я нашел взглядом Вальбургу — она сидела очень прямо, ни на кого не глядя. Высокая прическа и вечернее платье делали ее непривычно взрослой. Впрочем, когда Вэл перестала носить бесформенную школьную мантию и зачесывать волосы за уши, красивее она все равно не стала — наоборот, лицо еще больше похудело и заострилось.

До конца ужина я сидел, как на иголках. Есть я ничего не мог, даже нежнейшая телятина не лезла в горло. Вместо этого я пил бокал за бокалом — вино здесь было отличное, — и голова уже изрядно кружилась. Чем дальше, тем интереснее мне становилось, почему родители Альфарда упорно отмалчиваются, тогда как его дядя, тетка и двоюродный дед лезут из кожи вон, пытаясь оживить разговор. Зачем понадобилось нас приглашать, чтобы устроить это странное представление?

Мой внутренний демон под влиянием вина оживился и подстрекал меня спросить об этом вслух, так что я сдерживал его из последних сил. Вдобавок меня страшно раздражала тетушка Кассиопея, которая сыпала дурацкими вопросами, то и дело хихикая и разворачиваясь вполоборота, чтобы представить в выгодном ракурсе свою плоскую грудь и выпирающие ключицы.

Когда хозяйка наконец поднялась, и дамы вслед за ней покинули столовую — тетушка Ликорис дожевывала что-то на ходу, — я вздохнул с облегчением. К счастью, на меня никто особо не обращал внимания. Поэтому никто не заметил моего позора, когда я попытался закурить сигару и тут же отшвырнул ее, задыхаясь и чувствуя, как слезы фонтаном льются из глаз.

Сириус и его сын продолжали оживленный разговор с Томом. Хозяин дома, Поллукс, отошел к окну и курил, отодвинув плотную гардину. Я заметил, как к нему подошел Арктур и, взяв за локоть, сказал негромко: "Ты ведешь себя не очень-то гостеприимно", на что Поллукс, раздраженно дернув плечом, бросил: "Даже не думайте, что я соглашусь на эту дурацкую затею!".

Я попытался сообразить, о чем это они, но не смог — от выпитого меня немного мутило, и мысли в голове никак не хотели держаться вместе.

Потом пришлось перейти в гостиную, где Кассиопея принялась было терзать нас пением и игрой на рояле. Ликорис сидела в уголке, глядя на пламя в камине и равномерно, словно машина, поглощала конфеты. Потом Мелани Блэк что-то прошептала на ухо Кассиопее, и та встала из-за рояля с видом оскорбленного достоинства, а на ее место усадили Вальбургу.

Все так же стараясь не встречаться ни с кем взглядом, Вэл быстро и раздраженно перелистала ноты, потом коснулась клавиш и после вступительных тактов запела. Голос у нее был неплохой, сильный и чистый, совсем не вязавшийся с некрасивым лицом. Я прикрыл глаза, и этот голос хоть на время примирил меня с окружавшим нас безумием.

Я думал, что обратно мы тоже отправимся через камин, но Том сказал, что хочет немного погулять, и мы ушли пешком. Оказавшись снаружи, я жадно глотнул свежего холодного воздуха. Дурнота понемногу проходила, и вместо сонливости, охватившей меня под конец ужина, накатило раздражение.

— Какого тролля? — дернул я Тома за рукав, едва мы отошли на пару шагов от двери. — Зачем ты меня сюда притащил? Что это был за спектакль?

В окнах соседних домов не горело ни единого огонька — затемнение, — но из-за снега было достаточно светло, чтобы рассмотреть, где мы очутились. Посреди круглой, как тарелка, площади рос чахлый скверик. Поскрипывали голые ветки, ветер крутил по мостовой скомканную газету, а над головой нависали огромные колючие звезды. Холод змеей заползал под одежду, так что я поплотнее закутался в шарф.

На улице, кроме нас, не было ни души. Дом Блэков высился над нами грязно-серой громадой. В остальных домах, как я понял, жили маглы. Странное местечко для волшебного особняка… Должно быть, когда его строили, здесь еще была глушь, и маглы тут не селились.

— Смотрины, — сказал Том, натягивая перчатки, и ловко перепрыгнул невысокую кованую ограду, отделявшую нас от вымощенной брусчаткой площади. — А ты мне понадобился для моральной поддержки, вот и все.

— Какие еще, к гоблинам, смотрины?

Язык меня не очень слушался.

— Ну, ты же видел, что у них за семейка. Урод на уроде… В доме много людей, все шумно думают, так что я чуть не оглох. Но из того, что успел разобрать, понял, что они уже пару поколений пытаются остановить вырождение. Ищут волшебные семьи, которые не состоят с ними в родстве. Думаешь, случайно прадед Альфарда и его отец женились на немках? В других ветвях семейства, как я понял, невест подбирают из Франции, Италии, чуть ли не Греции — лишь бы подальше от дома. Одна из теток — я так и не разобрал, как ее звали, — даже сбежала с маглом, заявив, что хочет нормальных детей. Конечно, ее навсегда вычеркнули из семейной памяти, но все же этот случай заставил их призадуматься...

— Ну и молодцы, — ответил я, стуча зубами от холода. — Рад за них. Лучше поздно, чем никогда, и все такое прочее. Но ты-то им зачем? Блэки решили сосватать тебе одну из своих ненормальных старых дев? Наверное, тетушку Кассиопею?

— Почти угадал. Только, к счастью, не Кассиопею — на ту уже давно махнули рукой, хотя она готова кинуться на любого, кто носит брюки, — и не слабоумную Ликорис. Речь шла о Вальбурге.

Я расхохотался и тут же закашлялся, глотнув холодного воздуха.

— А что такое? Все богатства Блэков не могут купить ей приличного жениха?

— С женихами сейчас трудновато, как ты понимаешь, — философски заметил Том. — Война идет... Вальбурга ненавидит свою кузину Лукрецию за то, что она успела обручиться с Игнациусом Прюэттом, прежде чем тот ушел на фронт. Теперь Вэл надеется, что Прюэтта убьют, — мол, Лукреции так и надо, чтоб не зазнавалась.

— Нежные отношения в этой семейке, что и говорить…

Том пожал плечами.

— В чужой монастырь со своим уставом не ходят. Так вот, я им показался идеальной кандидатурой — наследник Слизерина, и все прочее...

— Да-да, я в курсе, что ты у нас чуть ли не принц. Но Блэки-то откуда об этом знают?

— Из слухов. Я их не подтверждал, но и не опроверг. Напустил туману... Не бойся, лишнего не наговорил. В любом случае, это та свежая кровь, которая им нужна. Вдобавок я беден и у меня нет связей, так что, по их мнению, я буду по гроб жизни благодарен любому, кто меня пригреет и введет в приличное общество.

— Идиоты…

— Люди, у которых есть деньги, нередко мнят, будто могут купить все на свете. Так или иначе, я пока дал понять, что подумаю. Самое забавное, что это инициатива не родителей Вальбурги — те как раз не в восторге, — а ее двоюродного деда и старшей ветви семьи. Ты же видел, как они меня обхаживали. Чувствую, после нашего ухода там разгорится нешуточный скандал...

— Ты и вправду думаешь о том, чтобы жениться на Вэл? Да она тебя съест с потрохами и не заметит!

— Это еще вопрос, кто кого съест... Но вообще я этого делать не собираюсь. Заманчиво, конечно, отхватить такой куш за здорово живешь — у нее ведь неплохое приданое...

— И ради этого с ней спать?!

Том рассмеялся.

— Рэй, а что тут такого? Да, она не красавица, ну так ведь ночью все кошки серы. Ну, сделал бы разочек усилие над собой ради рождения наследника. А потом можно и забыть дорогу в спальню жены — развлечений без нее хватит...

— Если так, то давай, действуй. За чем же дело стало?

— За тем, что я все равно не стал бы плясать под их дудку. Пришлось бы устраивать войну с кланом, а я к ней пока не готов… Кроме того, Рэй, ты не представляешь себе, как я их всех ненавижу.

— За что? — тупо спросил я, хватаясь за него, чтобы не упасть, — после выпивки меня шатало.

— За то, что у них есть все, а у меня ничего. Разве ты сам об этом не задумывался?

Я не ответил. Все равно любая моя мысль, а тем более эмоция, тут же становилась «слышна» Тому, как если бы я прошептал ее ему в самое ухо, отодвинув пряди темных волос.

Увиденное в особняке Блэков и вправду ударило меня по самому больному. Не то чтобы я хотел жить в таком доме— уж лучше поселиться в склепе или приюте для умалишенных! Но у его хозяев водились деньги... Блэки были богаты, а я нет. Они могли ни о чем не беспокоиться — а я со страхом смотрел в будущее. Они могли позволить себе все, что хотели, а я вот уже несколько лет как привык считать каждый сикль.

В Хогвартсе, где все были в более-менее равных условиях, это не так бросалось в глаза, но вне школы оказаться в богатом доме для меня было все равно что плеснуть кипятком на свежий ожог.

Какое право Блэки имеют на свое состояние? Чем они лучше меня?! Одна мысль об этом вызывала острую боль, похожую на язву желудка. Будь у меня возможность, я выгнал бы их из дома, вышвырнул на улицу, на помойку, отобрал бы у них драгоценности и счета в Гринготтсе, лишил бы их всего, чего можно лишить, вплоть до последней ложки, до лоскутка платья… Мне хотелось расколотить их обеспеченную жизнь, как разбивают об пол фарфоровую чашку, а потом еще пройтись по ней сапогом.

Не то чтобы Блэки были хоть как-то причастны к моим несчастьям, но мне хотелось накормить их досыта нищетой и отчаянием, которыми я сам успел наесться по горло. Раз такое случилось со мной — почему беда должна обойти стороной другие семьи? Чем они заслужили свою удачу?

— Вот-вот, — сказал Том.

В темноте я не видел выражения его лица, но по голосу слышал, что он улыбается.

— Мы их сделаем, Рэй, — мягко сказал он. — И Блэков, и таких, как они. Пришло время принести в мир немного справедливости. Деньги достались этим людишкам просто так, по наследству — посмотрим, сумеют ли они когтями и зубами защитить свое… Если нет — значит, пусть сдохнут. Выживает сильнейший, таков закон природы. Это случится не завтра, конечно, и даже не послезавтра, но все будет, Рэй, я тебе обещаю.

Разумеется, это были пустые слова, но… Мне безумно захотелось в них поверить. На короткий миг вернулось то самое острое наслаждение, какое я испытал днем, когда второй раз в жизни применил непростительное заклятие. Щеки заполыхали; я отвернулся от Тома и, сглотнув, попытался перевести все в шутку:

— Да-да, а еще мы завоюем весь мир. Мне бы твою самоуверенность…

— Кто не уверен, тот проигрывает — знаешь такую поговорку?

— Сам только что придумал, да?

— Ага, — нимало не смутившись, согласился Том. — Хорошо ведь сказано, правда?

— Скажи лучше, куда мы идем?!

Мы уже успели отойти довольно далеко от особняка, и я понятия не имел, где мы и куда двигаться дальше. Впрочем, я вообще плохо ориентировался в магловском Лондоне, а уж в темноте особенно.

Этот район, видимо, сильно бомбили, потому что от улицы осталась только одна сторона — на другой громоздились завалы из щебенки и битого кирпича. Обледенелые, присыпанные снегом, они выглядели, как горный хребет где-нибудь на Луне, и казались бесконечными.

— Здесь недалеко Кингс-Кросс, — сказал Том. — А там платформа 9 и ¾ и общественный камин. Я эту часть города хорошо знаю, так что дойдем за пять минут.

«Пять минут» растянулись на без малого час — стоило Тому уверенно заявить, что вот наконец та улица, которая выведет нас к вокзалу, как мы тут же упирались в тупик или ряд разрушенных домов. Можно было бы расчистить завалы магией, но вокруг было так тихо — лишь в отдалении лаяли собаки, — что малейший шум прозвучал бы, как начало бомбежки. К тому же меня не оставляло чувство, что маглы наблюдают за нами из-за маскировочных штор. Из окон уцелевших домов временами слышались музыка и голоса, но на мостовой не было ни души. Какой дурак станет бродить по улицам среди ночи в такой холод, да еще и накануне Нового года?

Наконец мы выбрались на привокзальную площадь — здесь появились, наконец, люди и даже иногда проезжали машины. Порыв ветра принес знакомый будоражащий запах сажи и шпал. Мерлин великий, нам же совсем скоро в Хогвартс...

Над входом в вокзал висел синий фонарь, запрятанный в маскировочную клетку из железных прутьев. Внутри было теплее, чем на улице, но ненамного. На скамейках в слабо освещенном зале ожидания сидели маглы, закутанные в шарфы и прячущие руки в муфты. У какой-то женщины спал на коленях ребенок. Чуть дальше несколько девушек-военнослужащих болтали между собой, смеялись и с интересом посмотрели на нас, когда мы шли мимо. Одна — круглощекая, темноглазая — даже мне подмигнула. На то, что мы оба были в мантиях, никто даже внимания не обратил — маглы сами были готовы нацепить на себя что угодно, лишь бы потеплее.

В дальнем углу зала какой-то магл торговал картошкой с жареной рыбой. У меня тут же заурчало в животе. У Блэков я больше пил, чем ел. Том, видимо, тоже был голоден, и неудивительно — когда на тебя целый вечер только что прожектор не направляют, кусок в горло не полезет.

— Пошли, — он потянул меня за рукав к тележке.

— А у тебя есть магловские деньги?

— Зачем? — Том хмыкнул и, наклонившись, подобрал с пола обломок кирпича. Потом решительно направился к продавцу, протянул ему обломок и попросил:

— Две порции, пожалуйста.

Продавец невозмутимо взял пыльный осколок с заостренными краями, бросил его в коробку для монет и принялся заворачивать для нас рыбу в газетные странички. Том незаметно поправил палочку в левом рукаве.

От картошки шел умопомрачительный запах. Я набросился на нее, едва мы успели выйти на платформу. В стылом воздухе от свертка поднимался пар.

— Давай меняться, — остановил меня Том. — Дай мне картошку, а я тебе отдам свою рыбу.

— Что это ты так?

— Да глупости, — Том уже перекладывал рыбу из своего пакета в мой. — Просто после того, как я… э-э… экспериментировал…

Он бросил на меня быстрый взгляд.

— В общем, я почему-то не могу есть мясо. Совсем. Мне становится плохо от одного запаха. Твоя мама приносила мне куриный бульон — он был, наверное, очень вкусный, но я еле вытерпел, пока она уйдет, чтобы… ну, ты понимаешь. Было очень неловко, она ведь старалась… Но я почему-то не могу. А насчет рыбы еще не знаю, боюсь пробовать.

— Странно. Почему так получается?

— Понятия не имею.

Том дошел до перегородки между платформами 9 и ¾, прислонился к кирпичной кладке и исчез. Его голос словно обрезало бритвой. Я сделал шаг следом и услышал конец фразы:

— …поскольку никто досконально не исследовал эти сферы магии, постэффекты расщепления личности подробно не описаны. Я заношу наблюдения в дневник, но пока не имею ни малейшего представления о физиологическом механизме.

— Все, что я из этого понял, — что в школе ты будешь отдавать мне свой бифштекс. Правильно?

— Э-э… Ну да, конечно, если хочешь. О черт!

Том остановился, как вкопанный, перед будкой в конце платформы.

— Общественный камин закрыт!

Этого следовало ожидать. Наверное, если бы мы немного подумали, то сообразили бы, что на платформе, которой пользуются от силы три раза в неделю, никто не станет держать камин открытым круглосуточно.

— И что будем делать?

Том сел на скамью возле запертой двери, на которой болталось расписание работы камина, и зашуршал газетой.

— Аппарируем. Делов-то…

— Без лицензии?!

— Рэй, я тебя прошу... Сейчас канун Нового года. Кто, скажи на милость, станет нас ловить, чтобы оштрафовать?

— А если мы располовинимся?

— Не располовинимся. Я хорошо умею это делать. Сегодня с утра дважды аппарировал, и ничего.

— Где это ты успел побывать?

— В Сассексе. Навещал мистера Уоллеса. Помнишь, я тебе про него рассказывал?

Я нахмурился, пытаясь поймать ускользающее воспоминание.

— Уоллес... Уоллес... Тот самый церковный староста, что когда-то тебя домогался, а потом присылал деньги?

— Он самый.

— И чего ради ты к нему собрался?

— Повидать, — ответил Том и рассмеялся. — Написал, что буду в тех краях и могу зайти. Он был рад мне. Сказал, что я вырос и возмужал со времени нашей последней встречи. При этом у него мелькнула мысль, что, может быть, теперь, когда я стал старше, меня уже не испугают его знаки внимания, и я окажусь сговорчивее. Он ее, правда, тут же стал отгонять — стыдно, видишь ли, сделалось…

Том фыркнул и опять зашуршал пакетом.

— У прислуги был выходной, так что мы остались в доме вдвоем. Он предложил выпить по стаканчику хереса, я согласился. Посидели в гостиной, поговорили о том о сем. Я сказал, что хотел бы после колледжа поступить в какой-нибудь университет, изучать химию, но не знаю, смогу ли оплатить обучение. Он предложил помочь мне деньгами. Потом разговор зашел о войне и о политике. Уоллес упомянул Макиавелли — уже не помню, в какой связи, — а я спросил, есть ли у него "Государь". Я точно знал, что есть, — я ведь помогал ему составлять каталог библиотеки. Уоллес пошел за книгой, а я тем временем подлил ему в вино яд. Зелье без вкуса и запаха, так что когда он вернулся, то ничего не заметил. Мы еще минут пять поговорили о Макиавелли. Уоллес высказал пару интересных мыслей, но потом ему стало нехорошо, и еще минут через пять он умер. Я даже пожалел, что так поторопился и в результате не успел дослушать…

— Почему яд? — тупо спросил я. День выдался такой насыщенный, что даже известие об очередном убийстве не выбило меня из колеи — я утратил способность удивляться чему-либо. Вдобавок я в глубине души ожидал чего-то подобного.

Том истолковал мой вопрос по-своему.

— У меня была мысль использовать аваду, — сказал он, облизывая масляные от картошки пальцы. — Но, во-первых, два раза подряд одно и то же — неинтересно. Во-вторых, если бы он умер без видимых причин, дело могло попасть в газеты, как в случае с Риддлами, и им заинтересовались бы наши власти. А так я взял растительный яд, который вызывает сердечный приступ и при этом не обнаруживается магловскими методами. У Уоллеса было неладно с сердцем — когда я там жил, однажды слышал его разговор с врачом, — так что коронер не увидит в такой смерти ничего подозрительного. Наконец, в-третьих, я просто хотел послушать, как меняются мысли человека, когда он умирает. С авадой, сам понимаешь, это невозможно.

— И как? — спросил я, машинально роясь в пакете в поисках последнего куска жареной трески.

— Я думал, это что-то вроде дремоты. Когда человек засыпает, мысли у него короткие и быстро исчезают. Будто маленькие рыбки — пытаешься схватить их, а они ускользают из пальцев. Но оказалось, что перед смертью совсем по-другому. У Уоллеса была всего одна мысль, что-то, связанное с Макиавелли, — последнее, о чем он успел подумать, — и она повторялась раз за разом, десять, двадцать, тридцать раз... Еще мельтешили какие-то человечки, странные картинки, будто кто-то рисует на листе бумаги и тут же стирает нарисованное. Потом все исчезло, остался только шум, как помехи в радиоприемнике. А потом стало совсем тихо.

— И что дальше? — я смял пакет и забросил его подальше. Мерлин великий, неужели с этим убийством опять все начнется снова-здорова? Как же я устал...

— Дальше я надел перчатки, стер отпечатки пальцев со своего бокала и вложил его в руку Уоллеса. Его бокал, в котором был яд, я вымыл и поставил в буфет. Потом прошел по дому и стер отпечатки со всего, к чему прикасался. Порылся в письменном столе, нашел связку своих писем и забрал их. Еще там были деньги, но я не стал их трогать, чтобы не возникло лишних вопросов. Взял только книгу Макиавелли на память.

— Тебя там никто не видел?

— Нет. Это ведь к Риддлам я шел с бухты-барахты и наделал массу глупостей. А тут я все продумал. Аппарировал прямо к нему во двор под разиллюзионным. Сразу же поставил антимагловские чары, чтобы соседям не хотелось смотреть в эту сторону, и снял разиллюзионное только перед тем, как постучать в дверь. Уоллес еще пошутил, что я появился будто из воздуха, — он даже не слышал, как открывалась калитка. Оттуда я аппарировал прямо из дома, чтобы дверь и окна остались запертыми изнутри. Как видишь, все в порядке.

— Сейчас, подожди... — я сосредоточился. — Ты говоришь, стер везде отпечатки пальцев?

— Да. Это делается, чтобы...

— Я знаю, ты мне рассказывал. Послушай, а тебе не пришло в голову, что в доме бывает масса народу — сам Уоллес, кухарка, горничная, садовник, соседи? Если при этом на дверных ручках не окажется ни единого отпечатка, разве это не покажется следствию подозрительным?

Том смотрел на меня, раскрыв рот.

— Черт! Это мне не пришло в голову.

— И еще — ты вытер бокал, перед тем, как ставить в буфет?

— Н-нет...

— Значит, на полке останется мокрый след. Уоллес пил херес в одиночестве — откуда вымытый дочиста второй бокал?

— Ну, он мог пить еще до того.

— Он каждый раз, сделав глоток хереса, моет бокал, а потом берет новый?

— Рэй, я не знаю! Может, кухарка помыла!

— Я не разбираюсь в магловских кухарках, но если бы это был домашний эльф, он бы вытер посуду перед тем, как поставить на полку.

— Ты думаешь?.. В любом случае это неважно. Хватит цепляться к мелочам!

— Именно эти мелочи могут все испортить, если будет следствие.

— Не будет! Говорю же тебе — это выглядит, как обычный сердечный приступ. Да и с чего бы в Министерстве заподозрили, что причастен кто-то из наших?

— Докопаться можно до всего.

— Ты параноик!

— С тобой станешь параноиком...

— Рэй, даже если что-то случится, Пикеринг меня прикроет. Я ему сейчас нужен, так что могу перебить половину населения Англии, и ничего мне не будет.

— А когда ты станешь ему не нужен, он тебя точно так же уберет?..

— Возможно, — беззаботно ответил Том. — Я, правда, сомневаюсь, что ему удастся. Но это в любом случае будет не скоро.

Да откуда же такая баранья самоуверенность?!

Я полез за сигаретами.

— Ты понимаешь, что однажды влипнешь? Если, конечно, не найдется идиот, который станет бегать за тобой и подстилать везде соломку...

— Уже нашелся, — сказал Том и рассмеялся.

Я двинул ему локтем в бок.

— Даже не надейся!

Он зевнул.

— Поживем — увидим... Ну что, аппарируем?

— Подожди, сейчас я покурю.

Я достал сигареты и оперся спиной о спину Тома. Закурил и стал смотреть в небо. Из затянувшей его черной пелены сыпался мелкий снежок, почти невидимый в темноте. Вдали на здании вокзала стали бить часы. Я насчитал двенадцать раз. Вот и следующий день наступил... Канун Нового года, тридцать первое декабря.

Внезапно я кое-что вспомнил и опять толкнул Тома, который, кажется, дремал, привалившись ко мне.

— Эй! С днем рождения!.

— Спасибо, — зевая, ответил он. — Разбуди меня, когда надо будет аппарировать. И не кури долго, а то мы замерзнем тут на скамейке.

— Хорошо, — сказал я.

Том завозился, поднимая воротник пальто и кутаясь в шарф, потом опять задышал глубоко и сонно. Я курил и смотрел на огонек сигареты, который все приближался к моим губам. В голове не было ни единой толковой мысли — полное оцепенение. Слишком много событий было за последние дни, слишком многое я узнал о самом себе, и такого, что мне вовсе не нравилось…

Потом я почувствовал, что и сам начинаю дремать на холоде. Поднялся, растолкал Тома, и мы аппарировали домой. Глава 47

Шестой курс остался у меня в памяти как самое счастливое время в Хогвартсе. Мы строили планы на будущее, но они были слишком неопределенны и фантастичны. А само будущее маячило где-то в отдалении, еще не разносило в прах надежды и не стаскивало с небес на землю. Жизнь представлялась многообещающей, возможности безграничными, а мир — ярким и праздничным.

Седьмой курс оказался совсем другим. Последний год в школе всегда вселяет тревогу, и это чувствуется уже первого сентября. Вроде бы впереди еще много времени, чтобы подготовиться к тому, что ждет за стенами Хогвартса. Но именно этот год, как назло, пролетает с ошеломляющей быстротой. Только-только успел получить учебники и узнать расписание, как в мгновение ока наваливаются рождественские каникулы, а за ними чуть ли не на следующий день — пасха, а там и выпускные экзамены... И вот ты уже стоишь на перроне станции Хогсмид с аттестатом в одной руке и чемоданом в другой — растерянный, оглушенный, пытающийся храбриться, но совершенно ничего не понимающий в своей новой жизни.

Наверное, так чувствовал бы себя игрок в квиддич, который не заметил финального свистка на матче. И вот все уже внизу, а он остается в воздухе, чувствуя себя полным идиотом. Да еще метла норовит вырваться из рук, так что, того и гляди, камнем полетишь к земле.

На седьмом курсе наша компания не то чтобы распалась — просто мы как-то отдалились друг от друга. Мы по-прежнему выкраивали время, чтобы обшаривать Исчезающую комнату в поисках артефактов, но в остальном общались мало. У всех появилась своя жизнь и свои заботы. Эйвери обзавелся девушкой на Хаффлпаффе и все вечера проводил с ней. Розье, твердо решивший поступать после Хогвартса в школу внешней разведки, целыми днями зубрил трансфигурацию, чары и ЗОТИ к вступительным испытаниям.

Мне же учиться совсем не хотелось. Даже когда экзамены придвинулись совсем близко, я все не мог заставить себя взяться за учебники. Вместо этого я валялся на кровати в спальне, читая исторические романы и детективы из библиотеки.

Тома я весь этот год почти не видел. Он стал старостой школы, а вдобавок вел ЗОТИ у первого, второго и третьего курсов. После уроков в его подсобке собирались за чашкой чая желающие продолжить занятия в неформальной обстановке. Таких энтузиастов набралось человек двадцать с разных факультетов, и Слагхорн уже начал посматривать на Тома косо. Должно быть, подозревал, что тот создает собственный аналог Слаг-клуба...

Ближе к февралю 1945 года Том придумал для своих подопечных новое развлечение — до сих пор в Хогвартсе подобного не случалось. Это была настоящая военная игра между двумя командами: Слизерин и Хаффлпафф против Гриффиндора и Рэйвенкло. Диппет дал разрешение неохотно, настояв, что игру можно проводить только по выходным, когда нет уроков. Так что теперь каждые субботу и воскресенье в школе кипела непонятная посторонним жизнь. Младшекурсники с разноцветными ленточками на рукавах носились по коридорам, искали спрятанные записки и нарисованные мелом на стенах знаки, разгадывали шифры и корпели над самодельными картами.

Решения команды принимали самостоятельно — Том лишь следил за соблюдением правил игры. Когда в марте случилось неприятное происшествие — группа слизеринских разведчиков поймала гриффиндорца и заклинанием щекотки выпытала у него военную тайну, — в подсобке кабинета ЗОТИ (она называлась "нейтральной полосой") состоялись переговоры между начальниками штабов. После трех часов шума, криков и споров противники все же подписали Конвенцию об обращении с военнопленными и Кодекс ведения войны…

А вне школы "большая" война между тем шла к концу. Союзные войска сражались уже на территории самой Германии. В начале февраля магловские самолеты уничтожили секретную лабораторию Гриндельвальда в Дрездене. Сами маглы-летчики, естественно, были убеждены, что бомбят город только потому, что это важный промышленный и военный центр. Дрезден в те дни выгорел почти дотла, температура пламени местами доходила до полутора тысяч градусов по Цельсию. Никакие магические щиты и заклятия не смогли устоять против сброшенных на город четырех тысяч тонн магловских бомб. Более того, взрывная волна и пожар активировали хранившиеся в лаборатории темномагические артефакты, так что в итоге на месте здания осталась лишь воронка, заполненная твердой, как стекло, и черной, как смоль, спекшейся массой.

Те дни вообще были наполнены событиями и людьми, как будто весь мир пришел в движение. Вскоре после Рождества из освобожденной Франции вернулся отец Колина Розье — худой, как щепка, заросший бородой, с пустым правым рукавом, но счастливый и оживленный. Оказалось, что он сумел бежать из лагеря для военнопленных и пробраться на юг, где разыскал партизанский отряд, в котором и провоевал до самой высадки союзников. В начале января он аппарировал в Хогсмид, чтобы повидать детей. Тогда мы просидели с ним почти целый день в "Трех метлах" — группка старшекурсников-слизеринцев, жадно слушавшая рассказы о войне, и Колин, который беспрерывно болтал и то и дело вскакивал, чтобы принести отцу еще пива или зажечь сигарету. Друэлла прижималась к мистеру Розье так тесно, что не оторвать, а он обнимал ее уцелевшей левой рукой.

А в апреле в тех же "Трех метлах" мы отмечали будущую свадьбу Милки. Прожив в Хогсмиде почти пять лет, наша верная подруга все же сумела найти себе жениха — серьезного лысоватого коммивояжера средних лет, — с которым собиралась после свадьбы уехать в Бирмингем. Подкупив Прингла, чтобы разрешил нам тайком выбраться из школы, мы устроились в кафе, где пили с Милки вишневую наливку и дарили ей подарки, а потом по очереди долго и жадно целовались с ней в кустах сирени на заднем дворе. Большего Милки, увы, не позволяла — как честная девушка, сразу после помолвки она отказалась с нами спать.

В следующую субботу — теперь уже законный наш выходной — была собственно свадьба, поглазеть на которую собралось немало студентов. Стоя поодаль, мы наблюдали, как Милки, похожая на торт в пышном белом платье с кружевами, выходит под руку с мужем из мэрии, а хозяйка "Сладкого королевства" и владелица "Трех метел" обсыпают молодоженов рисом и серебряными монетами. Потом Милки бросила в толпу букет, и Колин поймал его поистине тигриным прыжком, под возмущенные вопли девчонок. Новоиспеченный муж Милки бросил в нашу сторону рассеянный взгляд, — что там интересного, мальчишки и мальчишки... Очень надеюсь, что ни тогда, ни позже он не узнал, какую роль Милки сыграла в нашем взрослении.

Сразу после расставания с Милки меня постиг другой жестокий удар — я узнал, что Джейн все же обручилась с Боббином. Она сама рассказала мне об этом во время случайной встречи в Большом зале и все смотрела на меня испытующим взглядом, будто ждала чего-то. Но я так и не понял, что она от меня хотела, и был слишком оглушен этой новостью, чтобы соображать, как следует. Поэтому только промямлил: "Ну, поздравляю", и поскорее сбежал. Когда-то я именно этого боялся — но теперь, когда это случилось, что еще мне оставалось делать?

Одни уезжают, другие появляются… Девятого мая 1945 года в школу вернулся Дамблдор. Накануне над Хогвартсом гремели фейерверки — школа отмечала капитуляцию магической Германии и конец войны. Как писали в газетах, добраться до бункера, в котором укрылся Гриндельвальд, казалось почти невозможным — в горящем Берлине бои шли за каждую улицу, маги и маглы сражались бок о бок, а подступы к убежищу Гриндельвальда сровняли с землей орудия магловских танков (ясное дело, танкистам потом стерли память о загадочном объекте...). Дамблдор, по сообщениям газет, был одним из первых, кому удалось прорваться к бункеру и уничтожить внешнюю защиту. Затем последовала его дуэль с Гриндельвальдом, которую журналисты на следующий же день окрестили "событием века".

Впрочем, никаких подробностей дуэли не приводилось — все ограничивалось отзывами очевидцев, что-де это зрелище посеяло в них "восторг одновременно с ужасом". Кроме того, не уточнялось, какое количество живой силы волшебников и техники маглов понадобилось, чтобы пробиться к убежищу Гриндельвальда, — проще говоря, сколько человек обеспечили пышную победу Дамблдора.

Так или иначе, бывший декан Гриффиндора вернулся в Хогвартс триумфатором. Толпу репортеров, жаждавших взять у него интервью, Прингл в школу не пустил, и они еще с неделю пытались подстеречь Дамблдора за воротами.

О дальнейших планах профессора сначала никто ничего не знал. Говорили, что он вот-вот покинет школу, чтобы перебраться в Лондон и занять кресло министра магии. Но вскоре выяснилось, что Дамблдор не собирается идти в политику, а намерен вернуться к преподаванию и что профессор Брэдли ведет у нас трансфигурацию последний год.

Пока ему было нечем заняться, заместитель директора наслаждался мирной жизнью. До полудня принимал гостей, а потом отправлялся в Хогсмид пропустить стаканчик в "Трех метлах" и при этом ловко отводил глаза сидевшим в засаде журналистам. Еще Дамблдор десятками выписывал новые издания — каждое утро за завтраком совы приносили ему из "Флориш и Блоттс" целые стопки книг, аккуратно обернутые в упаковочную бумагу. По вечерам Дамблдор навещал Гриффиндор, где сидел со студентами у камина и рассказывал военные истории. Говорят, в гостиной было тогда не протолкнуться — послушать победителя приходила масса народу с других факультетов.

Для Тома присутствие Дамблдора в школе было что нож острый. При виде заместителя директора он белел от ярости, и у него начинали дрожать руки. Когда обнаружилось, что среди почитателей Дамблдора есть немало слизеринцев, Том как с цепи сорвался. Виновные, впрочем, быстро осознали, что неправы — нашлись доброжелатели, которые их предостерегли. На факультете многие знали о неприязни Тома к Дамблдору, хотя и не понимали истинных причин. Но хотя поклонники Альбуса стали потише выражать свои симпатии, им это не помогло. С этого момента и до конца учебного года Том делал все возможное — а возможности у него были большие, — чтобы превратить их жизнь в ад.

В довершение всего Тому как преподавателю ЗОТИ у младших курсов полагалось присутствовать на еженедельных совещаниях в учительской. На них он быстро терял выдержку и начинал возражать Дамблдору по любому вопросу, будь то расписание экзаменов или летний ремонт школы. Дамблдор до спора не снисходил — улыбался и отшучивался. Тома это выводило из себя, и он откровенно дерзил, что на фоне его обычной вежливости и обходительности слишком бросалось в глаза.

Профессор Меррифот дважды вызывала его на серьезный разговор: дескать, не стоит молодому учителю так разговаривать с заместителем директора. Но Том не слушал ее увещеваний. Он единственный знал, что Дамблдор сделает все, лишь бы не оставить его в школе, и понимал, что терять уже нечего.

В качестве прощального подарка в последних числах мая Том устроил для младших курсов грандиозный финал военной игры. На квиддичном поле он наколдовал уменьшенную копию рыцарского замка с башнями, валами и широким рвом. Правда, все это было не из камня, а из глины и фанеры — чтобы никого не раздавило рухнувшей стеной.

В день финальной игры зрителей на стадионе набилось битком. Команды хорошо подготовились к боевым действиям, использовав чуть ли не все, что преподавали на уроках ЗОТИ. Защитники замка — Слизерин и Хаффлпафф — наловили и выпустили в ров голодных и злых гриндилоу, во внутренний двор посадили красношапочников, а на подступах к донжону устроили в засаде кикимор. По настоянию школьной целительницы бойцам обеих армий пришлось одеться в тяжелые защитные жилеты, похожие отчасти на квиддичную форму, отчасти на настоящие доспехи. Штурмом командовал Эдгар Боунз с Гриффиндора, который долго рассматривал возвышавшиеся впереди оборонительные сооружения, прежде чем взмахом руки дать сигнал к началу атаки и самому в первых рядах броситься к замку.

Зрелище, что и говорить, было впечатляющее. Использовать настоящие боевые заклятия ученикам, конечно, никто бы не позволил, но от вспышек Expellearmus и Petrificus замок ежесекундно вспыхивал, словно от блеска молнии. Как оказалось, третий курс Гриффиндора умудрился освоить даже Protego, и под защитой тонкого голубоватого магического щита штурмующая фаланга с тараном (трансфигурированным, судя по всему, из парты) сумела пробиться к воротам. Пока там кипел бой, часть гриффиндорцев и рэйвенкловцев зашла с тыла и разрушила глиняную стену, так что защитникам теперь приходилось сражаться на два фронта.

Первокурсники, которых в авангард не пускали, выполняли роль связных, носясь туда-сюда вокруг замка. А высоко над квиддичным полем парили на метлах Том и профессор Меррифот, наблюдая за сражением. Временами они пикировали вниз, если где-то над дерущимися взлетал фонтан красных искр — сигнал, что нужно вмешательство преподавателя.

Через полчаса сражение закончилось. Вместо разделенного на зеленый и черный треугольники знамени Слизерина-Хаффлпаффа над донжоном взвился флаг победителей — синее полотнище Рэйвенкло, расчерченное крест-накрест алыми полосами Гриффиндора, так что издалека все вместе напоминало Union Jack[18].

На трибунах кричали и свистели. Кто-то выпустил в небо воздушного змея в виде орла, а над задними рядами ревел и вставал на дыбы гриффиндорский лев. Слизеринцы выглядели подавленными, хаффлпаффцы философски пожимали плечами — мол, опять нам не повезло, ничего удивительного... Тем временем внизу начальники штабов обменивались рукопожатиями. Боунз поднял над головой позолоченный кубок, а профессор Диппет на учительской трибуне откашлялся и встал, чтобы сказать речь и объявить о присуждении очков за игру. Пока он говорил, часть зрителей просочилась на поле, чтобы осмотреть замок, а в дальнем конце поля, в импровизированном походном лазарете, школьная целительница осматривала раненых. Серьезных травм ни у кого не было — только ссадины и царапины, да еще синяки, потому что в разгар штурма дуэль на палочках переросла в банальную потасовку на кулаках.

Я спустился на поле, разыскивая Тома в толпе, — сразу после сражения он приземлился на руинах глиняного замка, чтобы переловить и посадить в клетки всю нечисть, какая там была. Позже он с профессором Меррифот появился возле учительской трибуны. С другой стороны к ним как раз подходил благожелательно улыбающийся Дамблдор, так что из вежливости я задержался чуть поодаль.

— Поздравляю, коллеги, — донесся до меня голос Дамблдора. — Это было весьма... м-м... красочно.

— Лично я очень довольна, — заявила Меррифот. — По-моему, замечательное завершение учебного года.

— Мне такие игры все же кажутся рискованными, — мягко сказал Дамблдор, поправляя очки. — Впрочем, Гала, мы говорили об этом столько раз, что нет нужды повторяться. Разжигание соперничества факультетов, провоцирование агрессии...

— Альбус! — Меррифот закатила глаза. — Ну что ты драматизируешь?! Квиддич провоцирует агрессию и разжигает соперничество куда сильнее, но ты же не требуешь запретить квиддич в Хогвартсе.

— Возможно, ты права, — галантно согласился Дамблдор. — Не исключено, что я просто слишком старомоден и не сразу могу оценить эти… э-э… педагогические новшества.

— Ты старомоден? Альбус, не скромничай! Лучше скажи — ведь правда, дети отлично подготовились? Разве они не делают успехов?

— М-м… Безусловно. Я даже не сомневаюсь, что они прекрасно сдадут экзамен. В конце концов, именно это является показателем…

— Простите, профессор, — Том не выдержал и вмешался, — не вы ли говорили на последнем собрании, что наша задача — готовить учеников не к сдаче экзаменов, а к реальной жизни за пределами школы?

Дамблдор внимательно посмотрел на него сквозь очки, словно впервые заметил.

— Верно, Том, — сказал он медленно. — Но весь вопрос, к какой жизни мы собираемся их подготовить. Надеюсь, ты это понимаешь.

Потом он поклонился Меррифот и ушел.

— Я же просила, — обернулась Меррифот к Тому, — помолчи, дай мне с ним поговорить! Да что же у вас нашла коса на камень…

Я не стал к ним подходить. Том все равно был занят — едва Меррифот ушла, как его окружили четверокурсники с Гриффиндора и Рэйвенкло. Уверенные, что он будет преподавать у них ЗОТИ в следующем году, они спрашивали, будет ли такая же игра для старших курсов.

— Ну, у нас-то, конечно, все будет по-взрослому, да? — спрашивал какой-то высокий парнишка с ломающимся юношеским баском. — Я имею в виду, с настоящими боевыми заклятиями — ведь директор, наверное, разрешит?

— Мы тут уже кое-что набросали, — смущенно вклинился рэйвенкловец в очках, вытаскивая из кармана исписанные листки. — Вот посмотри... то есть, посмотрите, пожалуйста, сэр. Как вам такая идея?..

Я понял, что это надолго, и отправился разыскивать своих.

Том появился, когда мы уже сидели в тени на опушке Запретного леса. Прошло больше часа, и мы успели искупаться в озере, а теперь пытались готовиться к экзаменам. Но у меня один вид учебников вызывал отвращение, так что я просто лежал на траве, закрыв глаза и прислушиваясь к тому, как легкий ветерок касается моего лица.

Том пришел со свитой из слизеринских младшекурсников. Они были расстроены поражением, так что он долго что-то им внушал, успокаивал, подбадривал и хвалил. Затем выстроил их в линейку и принялся награждать, торжественно прикрепляя на мантию одному за другим импровизированные медали в виде цветка чертополоха. Слизеринцы уже развеселились и хихикали, но все равно стояли по струнке и, когда подходила их очередь, звонко выкрикивали:

— Готов служить Британии!

Когда они уходили, я окликнул Вилли Трэверса — на игре он был начальником объединенного штаба Слизерина и Хаффлпаффа. Вилли подошел и сел рядом, поправляя медаль.

— Жалко, что мы проиграли, — сказал он, сморщив нос. — Но все равно классная была игра, а еще Диппет дал факультету сотню очков. Ладно, ничего, мы на следующий год им покажем... Ведь правда, профессор Риддл?

Том, оказывается, бесшумно подошел к нам и встал рядом, задумчиво глядя на Трэверса.

— Да, Вилли, если все будет в порядке и я останусь в школе, то, конечно, мы что-нибудь такое затеем. Даже интереснее, чем в этот раз.

— А почему вы говорите — "если останусь"? — Вилли тоже поднялся — все-таки неудобно разговаривать с учителем, развалясь на траве, даже если этот учитель сам еще студент. — Вы хотите уйти из Хогвартса?

— Пока не знаю. Это от меня не зависит.

— Да ну, я думаю, вас оставят, — убежденно сказал Вилли. — Было бы несправедливо, если бы... У нас еще никогда не было таких классных уроков ЗОТИ.

— Спасибо, — Том рассмеялся. — Мне очень лестно это слышать. Ты тоже молодец, отлично руководил командой. Мне хотелось бы отметить тебя как-нибудь по-особенному... Кстати, Уильям, — спросил он вдруг без всякого перехода, — а ты знаешь, кто были твои предки?

— Волшебники, — удивленно ответил Вилли.

— Я не о том. Кто они были по положению?

— Ну, не знаю... Крестьяне. Не очень богатые, если честно. Голь перекатная, как говорит моя бабушка.

— А дворяне были?

— Не-а, — Вилли замотал головой.

— Сейчас будут, — решительно сказал Том и вынул палочку. Взмахнул — и к его ногам упала срезанная буковая ветка. Вилли с любопытством следил, как Том очищает ее от коры и листьев, потом касается палочкой, и на траву из его рук с глухим стуком падает тяжелый меч без всяких украшений, с массивной рукояткой и желобком для стока крови.

— Сейчас, Вилли, я буду посвящать тебя в рыцари.

Розье и Эйвери побросали учебники, наблюдая за новой забавой.

— Преклони колени, — деловито распорядился Том. Вилли рассмеялся было, но потом сделал серьезное лицо и опустился на одно колено. Поправил мантию и запрокинул голову, выжидательно глядя на Тома.

Издалека, от озера, до нас доносились вопли и смех.

Том поднял меч и коснулся им правого плеча Вилли.

— Обещаешь ли ты, Уильям Трэверс, хранить честь, достоинство, благородство и отвагу на поле боя?

— Так я вроде уже...

Вилли вскрикнул и наклонился, приглядываясь к траве.

— Черт, меня тут кто-то кусает! Я, кажется, стою на муравейнике...

— Не нарушай церемонию! — прикрикнул Том. — Потерпишь, это быстро. Так обещаешь хранить рыцарскую честь и прочее?

— Ага, — сказал Вилли и кивнул.

Том переложил меч на его левое плечо и спросил:

— Обещаешь ли быть верным и преданным своему сюзерену в этом мире и в следующем?

— Ну да, — сказал Вилли и поерзал.

Я приподнялся на локтях, чтобы лучше видеть.

— Обещаешь ли, — четко и раздельно спросил Том, — что в жизни и в смерти у тебя не будет иной воли, кроме воли сюзерена?

Мне стало как-то холодно. Волшебники привыкли серьезно относиться к клятвам, даже если они даются в шутку. Вилли тоже заколебался, но, видно, решил не портить игру и сказал:

— Обещаю.

Том опять коснулся мечом его правого плеча и сказал:

— Ну, что ж. Настоящим я, лорд Волдеморт...

Мы с Розье быстро переглянулись. Это еще что за новости?!

Но Том продолжал, как ни в чем не бывало:

— ...по праву рождения повелитель и сюзерен волшебников Англии, Ирландии, Шотландии и Уэльса, в знак проявленной тобою верности и храбрости возвожу тебя в рыцарское звание. Помни о данной тобою присяге... Встаньте, сэр Уильям.

Вилли со вздохом облегчения вскочил на ноги и сказал:

— Спасибо.

Потом потер нос и спросил:

— Так мне, значит, теперь надо на уроках обращаться к вам "милорд"?

Том засмеялся и ответил:

— Можно просто "сэр".

Вилли ухмыльнулся в ответ. Коленки его школьных брюк были перемазаны травой.

— Прикольно получилось. А почему "Волдеморт"?

— Ну, надо же было что-то придумать, — пожал плечами Том. — Для красоты.

— Но вы же не лорд на самом деле?

— Я наследник Слизерина, ты ведь знаешь, — серьезно ответил Том. — А это больше любого лорда. Так что твое рыцарское звание точно так же действительно, как если бы его даровал сам король Георг.

— Забавно, — сказал Вилли. — Ну хорошо, если так... Ладно, простите, я побежал, меня ждут. До свидания, сэр.

Он кивнул Тому, потом нам и умчался, размахивая на бегу полами мантии.

— Очень интересно, — сказал Розье, выпрямившись и глядя на Тома. — С каких это пор ты у нас лорд, позволь спросить?

— Последние года два, — спокойно ответил Том, по-прежнему держа пальцы сплетенными на рукояти меча. — Я еще на пятом курсе придумал себе это имя. Собственно, это анаграмма от "Том Марволо Риддл". А что?

— Ты хоть знаешь, что значит "Волдеморт"?

— Знаю, конечно. В словаре посмотрел.

— Как-то по-дурацки звучит, не находишь?

— Это было единственное сочетание, у которого есть хоть какой-то смысл.

Розье рассмеялся, но никто его не поддержал.

— И с какой же радости ты вдруг стал повелителем всех волшебников Британии?!

Я ожидал, что Том отшутится, но он смотрел Колину прямо в глаза и не улыбался.

— Ты знаешь, с какой.

— А не слишком ли много ты на себя берешь? — поинтересовался Колин, улыбаясь одними уголками губ.

— Хочешь, возьми на себя столько же. Я не возражаю.

— Отлично! — Розье шутовски раскинул руки. — Тогда я сейчас найду ночной горшок, переколдую его в корону и буду кричать, что я король Англии! А вы все должны будете пасть передо мной ниц.

— Кричи, — Том пожал плечами и оперся на меч. — Заодно посмотришь, как много найдется желающих пасть ниц.

— А падать на колени перед тобой много желающих?!

— А я никого не заставляю, заметь.

— Да пошел ты со своим гонором!..

— Обойдешься. Хочешь — уходи сам. Я не держу.

— Эй, хватит, — Эйвери забеспокоился и дернул Колина за рукав. — Ну что ты кипятишься невесть из-за чего? Это же просто игра...

— Вот именно, — сказал Том, не спуская глаз с Колина.

Розье постоял еще немного и сел, бурча что-то вроде: "Достал своими понтами... Чертов клоун...". Том еще постоял, усмехаясь, потом зашвырнул меч в кусты и ушел в сторону школы.

— Ты очень странно себя ведешь, — сказал я ему чуть позже вечером, когда мы встретились в спальне. — И не очень красиво, честно говоря. Когда человек заявляет такие вещи, пусть даже в шутку, — это дурной тон, понимаешь?

— Может быть, — ответил Том. — Но я же простой приютский мальчик, где мне претендовать на хорошее воспитание?.. Только почему-то ни один из вас не нашел, что возразить. Ведь правда, Рэй?

Я промолчал.

ТРИТОНы прошли, как ни странно, легче и быстрее, чем СОВы на пятом курсе, — может, потому, что мы сдавали меньше предметов, а может, приемная комиссия была снисходительнее и не снижала оценки за каждую мелочь. Результаты тоже объявили раньше, чем на СОВах, так что к 25 июня нам уже выдали аттестаты. Вручали их в полдень в Большом зале — нужно было выходить на возвышение, пожимать руку директору и с аттестатом в руках улыбаться в сторону человека с колдографом.

Всю предыдущую неделю нас мучили съемками — колдографировали сначала всем курсом, потом по факультетам, потом группами и поодиночке, заставляя глубокомысленно листать книгу или делать вид, будто разъясняешь товарищу что-то из конспекта. Все эти снимки должны были пойти в выпускной альбом. Девчонки с ума сходили из-за этого альбома, и съемки каждый раз откладывались на полчаса и больше, чтобы они успели подкрасить губы, поправить прическу и раз двадцать поменять расположение складок на школьной мантии.

После вручения аттестатов последовал выпускной бал, на котором я, кажется, выпил лишку, потому что помню лишь отдельные эпизоды. Кажется, я признавался в любви Лорин Яксли. Меня до сих пор бросает в холодный пот при мысли, что она могла принять это всерьез... К счастью, Яксли отвергла мои сбивчивые ухаживания, и следующее утро я встретил со страшной головной болью, зато свободным человеком.

Том не поехал с нами на Хогвартс-экспрессе — он оставался в школе ждать своей судьбы. Перед отъездом я зашел к нему. Кабинет ЗОТИ был весь заставлен клетками с нечистью, так что пробираться там приходилось боком, да еще следить, чтобы какой-нибудь красношапочник не цапнул тебя через решетку. Шторы на окнах сняли и отдали в стирку, так что солнечный свет бил в глаза и яркими квадратами ложился на пол.

Том был в своей подсобке. Вставать он, видимо, еще не собирался и валялся в пижаме на раскладушке, читая книгу. На подоконниках и на письменном столе были расставлены цветы. Один из букетов, самый большой, составленный чуть ли не из трех дюжин ярко-красных роз, занимал половину стола.

— Это все от твоих поклонников по случаю выпускного? — кивнул я на цветы.

— От поклонниц, — поправил меня Том и зевнул. — Вот этот, огромный, подарила Эйлин Принс. Кажется, маленькая Эйлин все еще на что-то надеется. Мечтает, как я буду вести у них ЗОТИ в следующем году… Я не стал ее разочаровывать.

— А ты думаешь, тебя все-таки не примут на должность преподавателя?

— Я в этом уверен на девять десятых. Похоже, игра оказалась последней каплей, Дамблдор меня здесь не потерпит. Ну и черт с ним. Главное — успеть сделать прощальный рейд по Исчезающей комнате и прихватить оставшиеся артефакты, прежде чем меня выставят вон…

Как показало будущее, он был прав в своих предположениях. Десятого июля Том связался со мной через камин и сообщил, что Дамблдор убедил-таки Совет попечителей отказать ему от места.

— Мне сказал об этом Диппет. Мялся, мялся, все в глаза не решался смотреть, старая скотина… Мол, ты еще очень молод, у тебя не хватает опыта, а вот годика через три мы с радостью вернемся к разговору, будем тебя ждать, и все такое.

— Три года — не слишком много...

— Кому как, — туманно ответил Том. — Да ладно, я ведь знал об этом заранее. Меррифот, правда, расстроилась. Сперва накричала на меня — мол, сам виноват, нечего было лезть на рожон, — а теперь пошла разбираться с Дамблдором. Не думаю, что из этого будет толк… А я пока собираю свои вещи. Никогда не думал, что у меня такая уйма книг.

— А куда ты вообще собираешься? Давай ко мне. Потом, когда найдешь работу, сможешь снять себе квартиру или остаться здесь, как захочешь.

— Спасибо, Рэй, — он улыбнулся. — Но я сейчас отправляюсь к Борджину. Он уже давно предлагал мне место продавца, а заодно жилье — прямо там у них над магазином.

— Слушай, ты спятил? У тебя же аттестат с отличием! С такими оценками идти торговать заплесневелой старой мебелью? Я понимаю, что ты нервничаешь, но зачем хвататься за первое, что попалось? Дядя Нотта наверняка помог бы тебе устроиться в Министерстве, да и Слагхорн...

— Рэй, — он засмеялся, — поверь, я знаю, что делаю. От Борджина мне сейчас больше пользы, чем от самого министра и всей его клики, вместе взятой. Да и в любом случае это ненадолго... Ладно, мне пора, а то я не успею собраться. Пока, удачи, я тебе потом напишу.

Огонь в камине вспыхнул зеленым, и Том исчез.

«Я — лорд Волдеморт».

Глава 48

После этого разговора я понял, что мне и самому пора подумать о работе. До сих пор все время после возвращения домой я пребывал в каком-то отупении. За семь лет, несмотря на перемены в судьбе, я все же привык к упорядоченному ритму жизни — школа-каникулы-школа, — и теперь, когда стал свободным человеком и сам себе хозяином, просто не представлял, что делать дальше.

Поначалу я просто отсыпался. Вставал лишь около полудня, а потом до вечера бродил по лесу или валялся в гамаке, перечитывая знакомые с детства книги. Это было время блаженного ничегонеделания, но, увы, оно не могло длиться вечно.

Благодаря деньгам, причитавшимся мне за артефакты из Исчезающей комнаты, я сумел погасить часть своего последнего долга перед Гринготтс, а остальное предстояло выплатить с рассрочкой в течение пяти лет. Проще всего, конечно, было бы вернуться за покерный стол, но одна мысль об этом вызывала гнетущую тоску. К тому же мне ли было не знать, как переменчиво счастье игрока... Очень хотелось найти постоянную, пускай и с маленьким окладом, но надежную и легальную работу — а там уже решать, как быть дальше.

По наивности я думал, что с этим проблем не будет, но первые же дни поисков развеяли иллюзию в прах. Война закончилась, и в Британию десятками возвращались демобилизованные военнослужащие. Косой переулок пестрел синими и полосатыми мантиями одинакового покроя — такой штатский костюм выдавали при увольнении из армии. По закону демобилизованным должны были предоставлять места в первую очередь, и работодатели часто были вынуждены брать их даже без нужной квалификации — иначе Министерство могло их оштрафовать.

Но все равно рабочих мест не хватало, а если учесть еще приток беженцев, иммигрантов, маглорожденных... Любые открывшиеся вакансии были заняты уже через день или два. Куда бы я ни аппарировал на собеседование, там оказывалась очередь из других желающих. За неделю я четырежды получил от ворот поворот — вчерашний выпускник без опыта работы оказался никому не нужен.

Из всей нашей компании, пожалуй, я один был в таком положении. Розье сдал экзамены в школу разведки и получил гарантированную стипендию, Нотта его дядя пристроил клерком в Визенгамот, а Эйвери пошел работать в семейную фирму. Так что все были при деле. Все, кроме меня и Флинта.

С Маркусом я столкнулся в очереди на одном из собеседований. Он был в совершенно подавленном настроении. Едва узнав, что он немец и находится в Британии по временному виду на жительство, наниматели отказывались с ним даже разговаривать. Я вдруг почувствовал к нему симпатию, как к собрату по несчастью, так что угостил его пивом и убеждал, что все как-нибудь устроится. Но меня слишком занимала собственная судьба, чтобы эти аргументы могли звучать убедительно.

И вот наконец в двадцатых числах июля, когда я почти совсем готов был вернуться в игорный дом, в утреннем выпуске "Пророка" появилось такое объявление:

"ЛОНДОН. Адвокатской конторе требуется помощник секретаря, младше 30 лет, не числящийся в распоряжении Сил самообороны, энергичный, пунктуальный, аккуратный, с хорошим почерком. Опыт предыдущей работы на аналогичной должности и наличие рекомендаций приветствуются. Оклад — 240 галлеонов в год, с постепенным повышением до 300 галлеонов на протяжении пяти лет, плюс военный бонус в размере 10 галлеонов в год. Обращаться по адресу: Лондон, Треножный переулок, 8, шестой этаж, "Саймондс, Беркли и Хоббс".

Я уже хорошо усвоил, что ковать железо следует, пока горячо, и потому, наспех проглотив кофе и прихватив документы, отправился через камин в Косой переулок. Оттуда до Треножного было рукой подать — он начинался сразу за зданием Гринготтса. Вымощенная брусчаткой улица, тянувшаяся вдоль белоснежной мраморной стены, обогнув банк, натыкалась, словно река на волнорез, на ряд высоких домов. Между ними оставались проходы, настолько узкие, что даже одному человеку было тесновато, однако никакого другого пути на соседнюю улицу не было. На карте это место напоминало котел на тонких ножках — должно быть, потому переулок и получил название Треножного.

Нужный дом оказался посредине. Это было высокое серое здание с колоннами у входа и гулким просторным парадным. Мозаичные плиты пола вытерлись от времени, лестница местами выщербилась, но все же дом сохранял своеобразное обаяние, отзвук роскоши былых времен.

Взбираясь на шестой этаж — чем выше я поднимался, тем шире открывался вид из окон на пестрые крыши вокруг, — я размышлял, что, может быть, даже подойду этим неведомым мне Беркли и Хоббсу. Да, у меня не было ни рекомендаций, ни опыта работы, зато в собственной энергичности, пунктуальности и прочих талантах я ничуть не сомневался. А если я еще скажу им, что мечтаю поступить в школу права, они сразу поймут, что я не какой-то бездельник, а серьезный человек, решивший связать свою жизнь с юриспруденцией...

Добравшись, наконец, до шестого этажа и открыв дверь, на которой была табличка с названием конторы, я сразу испытал горькое разочарование. Не я один читал "Ежедневный пророк". В приемной на твердых стульях с прямыми спинками уже сидели два претендента на место помощника секретаря. Одного из них я знал — это был Ронни Хизлуорт с Рэйвенкло. Насколько я помнил, он был отличником, и наверняка его шансы были куда выше...

Я поздоровался с ним, едва кивнув, сел на стул и стал разглядывать второго соперника. Он был постарше, лет двадцати пяти, и выглядел очень солидно и по-деловому — не то что желторотый юнец вроде меня. Теперь я совсем пал духом и решил остаться только потому, что глупо было бы вот так у всех на глазах встать и уйти.

Дверь в глубине комнаты открылась, и из нее вышел парень в синей мантии, по которой я безошибочно опознал демобилизованного. Ну, теперь уже ясно, что надежды нет. Наверняка его-то и примут на место... Однако провожавшая его волшебница средних лет — видимо, секретарша, — любезно сказала:

— До свидания, мистер Мерриден, спасибо, что откликнулись на объявление. Мы обязательно свяжемся с вами позднее.

Как я успел выяснить, такая формулировка в девяти случаях из десяти означала отказ. Мне тоже обещали "связаться", да вот только сова с приглашением на работу так ни разу и не пришла...

Я сидел, как на иголках, разглядывая заваленный бумагами стол и шкафы с книгами и папками вдоль стен. Секретарша пригласила сначала делового молодого человека, потом Хизлуорта. Я остался в приемной один — самое время сбежать, — но не хотелось, чтобы Хизлуорт догадался о моем позорном малодушии. Наконец и он вышел, услышав на прощание все те же вежливые слова. Настала моя очередь. Я поднялся и, украдкой вытерев мокрые ладони о мантию, вошел в кабинет.

Здесь было еще больше шкафов, еще больше книг, папок и картотечных ящиков, а за широким столом у окна сидел худощавый волшебник с аккуратной бородкой клинышком. Увидев его, я почувствовал удар под дых. Я так спешил явиться по объявлению, что даже не вспомнил, где уже слышал фамилию "Саймондс" — а ведь это был тот самый Пол Саймондс, который так холодно беседовал со мной на празднике у Фредди![19]

— Здравствуйте, — еле сумел выговорить я.

— Добрый день, — равнодушно ответил он, но тут же прищурился, рассматривая меня внимательнее. — А мы с вами, кажется, знакомы. Минутку... Да, точно. Лестрейндж. Рэйналф Лестрейндж, правильно?

Я кивнул.

— Вы все же пришли, — сказал Саймондс без малейших признаков радости в голосе. — Значит, вам потребовались мои услуги. Неужели все-таки вляпались в неприятности, как я и предсказывал?

— Нет, сэр. Я, собственно, пришел по объявлению о вакансии...

Больше всего мне сейчас хотелось услышать: "Вы нам не подходите", и покинуть адвокатское бюро как можно скорее, чтобы никогда сюда не возвращаться.

— Хм, — сказал Саймондс, разглядывая меня. — Да вы садитесь, не стойте... И почему же, позвольте спросить, вы вдруг решили наняться на работу? Что, игра в покер уже не приносит дохода?

Я почувствовал, что у меня горят уши.

— Ну, нельзя же играть в покер бесконечно...

— Тоже верно, — заметил адвокат. — К тому же, насколько мне известно, у вас были некоторые проблемы... Бобби Крэйн не самый обходительный человек под этим солнцем, правда?

— Бывает и хуже, — ответил я, чтобы что-нибудь сказать. Стул, на который меня усадили, казался мне орудием пытки почище любой дыбы.

— Покажите-ка, что у вас там, — сказал Саймондс и протянул руку. Я сунул ему копию аттестата, которую успел смять, разгладить и снова смять. Саймондс углубился в ее изучение.

— М-да, вижу, вы не слишком утруждали себя учебой... Однако при вашем образе жизни то, что вы умудрились закончить Хогвартс, — само по себе достижение. Кстати, это правда, что вы собирались поступать в школу права в Дарэме?

— Откуда вы знаете? — от удивления мой вопрос прозвучал не слишком вежливо, и я поспешно добавил: — Сэр.

— От вашего декана. Мы с ним иногда встречаемся...

Ага, ясно. Конечно же, Слагхорн не мог упустить такой экземпляр для своего "Слаг-клуба"!

— ...и он поведал мне о вашем намерении. Правда, боюсь, в выражениях, не слишком для вас лестных, — это было подано как пример наглости современной молодежи, у которой огромные амбиции, но нет ни таланта, ни трудолюбия, чтобы их реализовать.

Уши у меня пылали огнем.

— Что же вы передумали подавать документы в Дарэм?

— Мне пока нечем заплатить за учебу, сэр.

— А если бы было чем?

— Тогда поступал бы, — буркнул я, раздраженный этим допросом.

— И на чем же вы собирались специализироваться, юноша?

— На уголовном праве, — огрызнулся я.

Саймондс хмыкнул.

— Неужели близкое общение с Бобби Крэйном не отбило у вас охоту водиться с преступниками?

— Мне казалось, адвокаты не водятся с преступниками, а отстаивают своих клиентов. Государство только тогда может считаться цивилизованным, когда каждому, будь то преступник или честный человек, гарантировано справедливое разбирательство и защита в суде, разве нет? — злорадно процитировал я статьи самого Саймондса. — К тому же, на все бывает полезно посмотреть с другой стороны.

Адвокат рассмеялся. Казалось, моя злость его забавляет.

— Уже воображаете себя в зале суда, в парике, громящим в пух и прах обвинение и срывающим лавры у журналистов? Слишком торопитесь, мой дорогой. Юриспруденция требует многих лет зубрежки и скучной, кропотливой работы, это вам не в плюй-камни играть... Вы хоть умеете писать без ошибок?

— Вроде бы, — мрачно ответил я, борясь с искушением выхватить у него свой аттестат и ринуться прочь.

— Иностранные языки знаете?

— Из живых — французский и немецкий, из мертвых — латынь.

— Да неужели? Ладно, может, вы не так безнадежны, как кажетесь. По крайней мере, одно достоинство у вас есть — после Бобби Крэйна вас вряд ли напугает моя клиентура, а она бывает разная... Рабочий день ненормированный — надеюсь, вы это понимаете?

— Что? — переспросил я.

Саймондс вздохнул.

— Мистер Лестрейндж, если вы всерьез собираетесь тут работать, учтите — каждое мое слово стоит денег. Клиенту я могу разжевывать одно и то же хоть сутки напролет, но он мне за это платит. Со своих сотрудников, если я вынужден повторять им дважды, я тоже беру плату — точнее, вычитаю из их заработка. Если вам что-то будет неясно в моих поручениях, вы всегда можете спросить, и я вам растолкую. В конце концов, вы не юрист и не обязаны все ловить на лету. Но если вы просто не расслышали, или не сообразили, или считали ворон, когда я к вам обращаюсь, — каждый такой случай будет стоить вам десять кнатов штрафа. Это понятно?

— Да, сэр, — растерянно ответил я.

— Отлично. Так вот, рабочий день ненормированный. Формально — с восьми утра до восьми вечера, но частенько приходится задерживаться. Впрочем, вы не отягощены семьей, так что вам спешить некуда. В субботу работаем до трех часов пополудни, а в воскресенье контора и вовсе закрыта. Как видите, у вас будет масса свободного времени, так что не жалуйтесь, что не успеваете повидаться со своей девушкой. Обед можете приносить с собой, а чай за счет фирмы, если, конечно, у вас хватит времени его пить. Все усвоили? — Да.

— Замечательно. Жду завтра к восьми. Моя секретарша, миссис Портер, введет вас в курс дела. Удачи.

— До свидания. Спасибо, — пробормотал я и вышел из кабинета.

Только на улице, под жарким июльским солнцем, до меня дошло, что я неожиданно нашел работу — пусть и не совсем такую, какую себе представлял.

В конторе на шестом этаже дома в Треножном переулке мне предстояло провести, с перерывами на учебу, следующие пятнадцать лет жизни. Явившись туда на должность мальчика на побегушках, из школы права я вернулся уже молодым юристом, затем стал младшим, а позже управляющим партнером. К тому времени мы обзавелись большим штатом, переехали на второй этаж нового офисного здания в Косом переулке, и когда Саймондс ушел на покой в 1963 году, я остался полноправным хозяином бюро "Саймондс, Лестрейндж и партнеры".

Но тогда, в 1946 году, я и не подозревал, что задержусь на этом месте так долго. Собственно, к концу первого рабочего дня я вообще не был уверен, что останусь там работать.

Миссис Портер взяла меня в оборот сразу же. К конторе примыкала маленькая совятня — мне предстояло каждое утро чистить клетки и кормить птиц, а заодно мыть чашки, заваривать чай и наводить порядок в приемной и кабинете. Заниматься этим приходилось на бегу, потому что одновременно я должен быть принимать письма от прилетавших сов, сортировать их, бросать рекламные проспекты в корзину для бумаг, а деловые послания относить миссис Портер, которая регистрировала их и заносила в журнал.

К десяти утра все наши совы уже были заняты доставкой исходящих писем, так что я брал остальную корреспонденцию и относил на почту в Косом переулке, отправлял и возвращался в контору. Аппарировать прямо из здания было невозможно, здесь стоял защитный купол, так что я за день раз тридцать носился туда-обратно. Приходилось передвигаться бегом, иначе меня спрашивали, отчего я ползаю, как черепаха. Не успевал я войти, как миссис Портер нагружала меня новой порцией писем и отправляла обратно. В наши дни, когда есть система доставки по каминной сети, все стало намного проще, но тогда дела обстояли именно так...

В промежутках, когда почты не было, я носил документы к нотариусу, чтобы снимать с них заверенные копии. К счастью, это было недалеко, на втором этаже того же дома. Стоя у стола, за которым сидел старенький сморщенный волшебник, я завороженно наблюдал, как движется его палочка и как на пергаментах словно сама собой вспыхивает вязь защитных надписей на латыни и расплывается сургучная печать.

Когда я возвращался, миссис Портер принималась учить меня, какие папки где находятся и как разобраться в картотеке. От всего этого голова шла кругом.

А вдобавок в первый же рабочий день я успел нарваться на выволочку.

Как пояснила секретарша, важные документы совам не доверяли. Поэтому около полудня она вручила мне толстый запечатанный пакет и велела доставить его в канцелярию Департамента правопорядка.

— Не забудь взять уведомление о вручении! — крикнула она мне вслед, когда я уже был одной ногой в камине.

В атриуме Министерства магии стоял шум множества голосов. Проталкиваясь сквозь толпу, я добрался до лифтов, кое-как втиснулся в третий по счету и вышел на втором уровне. Найти канцелярию Департамента оказалось несложно, но внутри тоже было столпотворение. К двум секретаршам, принимавшим посетителей, выстроилась очередь. Над головой то и дело проносились совы, сбрасывая на столы сотрудников служебные записки. Вокруг скрипели и царапали по десяткам пергаментов одновременно самопишущие перья, а сотрудники Департамента с папками в руках сновали туда-сюда.

Будь я постарше и поопытнее, то заметил бы, что папки, которые они носят, в основном одни и те же. Суета была вызвана присутствием на рабочем месте главы Департамента, из-за которого служащим приходилось имитировать бурную деятельность. Наверняка в доброй половине записок обсуждались вовсе не рабочие вопросы, а, например, куда сходить пообедать... Но со стороны казалось, что чиновники прямо-таки с ног сбиваются, пытаясь справиться с титаническим объемом дел.

Я смотрел на них во все глаза и был так оглушен происходящим, что, когда подошла моя очередь, просто сунул секретарше пакет — она, не глядя, бросила его в стопку входящей корреспонденции, — и ушел побыстрее.

Вернувшись в контору, я первым делом услышал от миссис Портер:

— Ну, и где уведомление?!

Черт побери! У меня совсем вылетели из головы ее слова... Не дав мне и рта раскрыть, она принялась меня отчитывать:

— Какая вопиющая безответственность! Разве можно так относиться к документам? Поздравляю — ты только что оказал огромную услугу Департаменту! Им совсем не хочется получать от нас эти бумаги, это им до крайности невыгодно. Зато теперь они могут с чистой совестью сказать, что ничего в глаза не видали! Нам придется готовить весь пакет заново, а между тем время для апелляции нашего клиента может быть упущено! Ты хоть понимаешь, что натворил?!

Я был в ужасе и стал что-то мямлить, а миссис Портер подтолкнула меня к камину:

— Быстро возвращайся туда, проси найти пакет и зарегистрировать! И твое счастье, если они не скажут, что потеряли его! Бегом!

Через сорок минут толчеи и объяснений раздраженная министерская секретарша все же нашла в груде неразобранной почты мой пакет, записала его в журнал и вручила мне справку, что документы от "Саймондса, Беркли и Хоббса", исходящий номер такой-то, получены и зарегистрированы под входящим номером таким-то. Позже, наученный горьким опытом, я в таких случаях всегда брал с собой шоколадку или другой маленький подарок, чтобы умилостивить министерских церберш. Но тогда я ничего этого не знал и не понимал, что меня запросто могли прогнать. Наверное, просто пожалели...

Когда я вернулся, то узнал, что миссис Портер уже нажаловалась начальнику и с меня взыскали два галлеона штрафа — за безалаберность и за потерянный час рабочего времени. Зато позволили передохнуть и выпить чаю. Я рухнул на стул, чувствуя, как у меня гудят ноги, и подумал, что если так дальше пойдет, то с тем же успехом я могу валяться в гамаке и ничего не делать. Все равно из-за бесконечных штрафов в конце месяца я получу из обещанной зарплаты в лучшем случае пару медных монеток...

Я благословлял небо, что числившиеся в партнерах Беркли и Хоббс давно отошли от дел. За все время работы я видел их лишь пару раз — благообразные старички с цепкими взглядами профессиональных крючкотворов. Наверное, если бы они появлялись в конторе чаще, и у меня было три начальника вместо одного, я бы совсем свихнулся.

Саймондсу, казалось, доставляло удовольствие ловить меня на промахах и штрафовать за каждый неверный шаг. Да еще и поучать:

— Лестрейндж, запомните — в работе юриста не бывает мелочей. Любая ошибка, любая невнимательность могут стоить вам проигранного дела или потерянного клиента. Учитесь, пока есть возможность! Когда-нибудь мне спасибо скажете.

Я сжимал зубы и молча терпел его наставления. Сам не знаю, почему я тогда не уволился. Наверное, не хотел, чтобы Саймондс подумал, будто я сдался.

Зато я и вправду не боялся клиентуры Саймондса. Собственно, мне было не до того, чтобы обращать на нее внимание, посетителями занималась миссис Портер. Кроме того, я почти бросил курить — не хватало ни времени, ни денег. Накопления, оставшиеся у меня от торговли артефактами, стремительно таяли.

Проще всего было бы попросить взаймы у Тома, но я не решался — кто знает, сколько ему платит Борджин. Может, он и сам на мели. При этом Тома я не видел с того самого разговора через камин. "Борджин и Беркс" находились в десяти минутах ходьбы от нашей конторы, но я никак не мог улучить момент, чтобы зайти. К вечеру я так уставал, что еле добирался домой, а по выходным отсыпался. Поэтому мы с Томом всего лишь переписывались, и то коротенькими посланиями на пару строк — дескать, все нормально, работы много, как ты, как дела, спокойной ночи, пиши, жду...

Может быть, мы бы еще долго не увиделись, но однажды утром я столкнулся с Томом в Косом переулке, когда шел от общественного камина на работу. По переулку двигался сплошной поток людей, вокруг гремели ставни открываемых магазинов, продавцы расставляли на мостовой башни из котлов и лотки с ингредиентами для зелий, кто-то, забравшись на стремянку, менял вывеску...

Тома я, однако, разглядел в этой суматохе издалека — он шел медленно, и река прохожих то обтекала его, то завихрялась маленькими столпотворениями. Том, казалось, этого не замечал. Под мышкой он нес стопку газет и еще одну читал на ходу, не обращая ни на что внимания.

Я дернул его за локоть. Он недоуменно посмотрел на меня, потом рассмеялся, сложил газету и протянул мне руку.

— Что ты ходишь, как сомнамбула? Всем мешаешь, — сказал я, оттаскивая его в сторону, под полосатый навес над витриной аптеки.

— Увлекся, — ответил Том. — А лунатик здесь не я, а ты. Вон какие мешки под глазами... Совсем загонял тебя твой Саймондс, да?

Он разглядывал меня, смеясь, и я чувствовал, что сам начинаю по-дурацки улыбаться в ответ. Том и вправду выглядел получше, чем я. Он похудел, так что торчали скулы, зато казался довольным собой и оживленным. Да и приоделся — в манжетах сверкали серебряные запонки, ботинки были новенькие, будто только что из магазина, а перекинутая через руку мантия из дорогой материи явно сшита на заказ.

— Работа такая, — ответил Том, услышав мои мысли. — Я ведь целыми днями обхаживаю разных старых пней, чтобы они покупали у нас антиквариат по безумным ценам. Дескать, спешите выкладывать денежки, иначе то, что сегодня стоит пятьсот галлеонов, завтра уйдет за две тысячи, от покупателей отбоя нет, спрос ажиотажный... А чтобы они в это поверили, приходится одеваться с иголочки — мол, торговля идет прекрасно, денег у нас куры не клюют, и вообще мы продаем товар из чистой благотворительности. Пускай пыль в глаза и преуспеешь — первая заповедь коммерсанта...

— То-то, я смотрю, ты в ней поднаторел. А это что? — я кивнул на газеты. Я уже успел заметить непривычный шрифт и неподвижные картинки. — Зачем тебе магловская пресса?

— Да понимаешь, сегодня утром явился Пикеринг, — Том заговорил тише. — Прямо ко мне, в комнатку над магазином. Взъерошенный, глаза красные, видно, всю ночь не спал. Оказывается, у маглов в Америке появилось какое-то супер-оружие, и они испытали его на японцах три дня назад. Бомба невиданной разрушительной силы — а в нашей разведке ни сном ни духом об этом не знали. Связались с коллегами в Штатах, те сами ничего не понимают, маглы их тоже обвели вокруг пальца. Пока шла война — значит, союзники, братство между маглами и волшебниками... А как война закончилась, ну или почти закончилась, тут же перестали делиться информацией.

Он перебросил мантию на другую руку.

— В общем, Пикерингу нужно было понять, что это за бомба, хотя бы в общих чертах. Я говорю: "У вас же есть эксперты по магловской технике". Он отвечает: "Да, конечно, но пока они раскачаются, неизвестно, сколько времени пройдет, а нашему начальнику уже в полдень нужно докладывать министру магии. Тот рвет и мечет, что его не предупредили. Ты же разбираешься в магловском оружии, читаешь их научные журналы, вот и напиши мне шпаргалку, хоть на два абзаца, хоть что-нибудь!". Так что я сходил за магловскими газетами и сейчас пытаюсь разобраться.

— И что там такое, что всех напугало?

— Вот послушай...

Он вытащил из пачки одну из газет, сложенную вдвое. У меня перед глазами мелькнул заголовок "Ад в Хиросиме" и краешек карты.

— "От нашего собственного корреспондента в Вашингтоне", — начал читать Том. — "Стали известны первые официальные данные о последствиях бомбардировки Хиросимы"... Так-так... Ага, вот: "Четыре с лишним квадратные мили города были полностью разрушены одной атомной бомбой... Официально используется слово "разрушены", хотя лучше всего подошло бы выражение "стерты с лица земли". Однако холодные цифры вряд ли могут дать истинное представление о том, что произошло. Японские средства массовой информации утверждают, что большая часть города "перестала существовать", а трупы, слишком многочисленные, чтобы их подсчитать, лежат непогребенными на разрушенных улицах... Неофициальные источники в составе американских подразделений на острове Гуам утверждают, что общее число погибших и раненых в Хиросиме может превышать сто тысяч человек... Солнечным утром, в девять часов, кипевший жизнью город превратился в облако дыма и пыли, поднявшееся на высоту сорока тысяч футов. Когда бомба взорвалась, сбросивший ее самолет B-29 был уже на расстоянии 10 миль от города. Зрелище взрыва оказалось настолько ужасным, что все 11 членов экипажа, как один человек, воскликнули: "Господи!"..[20]

Я задумался.

— Как-то не могу себе это представить...

— Я тоже. Но дело даже не в жертвах и разрушениях, а в том, что это всего одна бомба. Понимаешь — одна! В Дрездене творилось то же самое, но там потребовалось три дня рейдов и больше тысячи самолетов. А здесь сто тысяч человек мгновенно погибли от одного-единственного взрыва!

До меня постепенно стал доходить смысл прочитанного.

— То есть, получается, у маглов теперь есть возможность одним снарядом уничтожить целый город?

— Вот именно. И у нас пока никто не понимает, как это им удается. Судя по названию — "атомная бомба" — здесь использованы процессы расщепления атомного ядра, но я не очень в этом разбираюсь. Должно быть, магловские ученые сумели добиться этого во время войны, когда все исследования такого рода были засекречены. Впрочем, это не так важно. Меня беспокоит другое — перед взрывом такой разрушительной силы не устоит ни один магический щит. Точнее я мог бы сказать, если бы знал кинетическую энергию взрыва...

— Знал что?

— Если бы в Хогвартсе изучали магловскую физику, ты бы не задавал таких вопросов! Рэй, я только сейчас понимаю, как до ужаса мало мы знаем о маглах. Только-только научились защищаться от бомбардировок во время войны — и тут бац! Они придумывают что-то такое, от чего нам вообще не будет спасения. Никогда и никакого.

Я не очень понимал, о чем он говорит. Собственно, я был так рад слышать его голос, что почти не обращал внимания на слова.

— Мне кажется, ты преувеличиваешь, — сказал я. — И потом, это же не японцы взорвали бомбу в США, а наоборот, американцы испытали ее в Японии. Американцы — наши союзники. С чего бы им нападать на британских волшебников, да и на своих тоже?

— Это пока, Рэй! Сейчас маглы убеждены, что мы им не враги. И то, заметь, они держали новое оружие в секрете от собственной магической разведки! Зачем? Чтобы мы как можно меньше знали об их технических возможностях. А что будет, если американские волшебники рассорятся со своими маглами, или мы — со своими? Представляешь, что маглы смогут сделать с нами теперь, когда у них есть бомба, способная смести с лица земли Хогвартс вместе с Хогсмидом, а может, и пол-Шотландии в придачу? Если они начнут нас этим шантажировать, у нас не останется выхода, кроме как подчиниться и выполнять все их приказы!

— У наших маглов нет такой бомбы…

— Я думаю, скоро появится. Любой новый вид оружия быстро распространяется по миру. И вот тогда нам туго придется.

— Думаешь, они станут взрывать ее на своей территории?

— Смотря, что будет на кону, — Том выдохнул и отбросил волосы с лица. — Ладно, ты прав, что паниковать пока рано. Сначала нужно во всем хорошенько разобраться. Пойду напишу справку о новой бомбе для Пикеринга, а копию, пожалуй, отправлю Нотту-старшему. Думаю, он сумеет поднять шум в Визенгамоте по этому поводу.

— Ты прямо сейчас будешь писать? А Борджин не возмутится, что ты занят посторонними вещами в рабочее время?

— Нет, конечно, — отмахнулся Том. — Он не требует от меня сидеть в магазине, для этого есть мелкая сошка. Моя задача — продавать дорогой антиквариат, и как можно больше. А уж когда и как я это делаю, никого не касается. Хоть по ночам, если мне так удобнее.

— А с отцом Борджина ты ладишь?

— Да, вполне. Поначалу старик был недоволен, что его сын меня нанял, но потом оказалось, что я приношу прибыль. И в остальном от меня немало пользы. Например, я хожу с Андреасом по кабакам, и поскольку сам не пью, всегда могу дотащить его домой, если он уже не в состоянии аппарировать.

Мне стало на мгновение завидно. Том живет, как вольная птица, работа у него интересная, начальник не притесняет — а я...

— Что, Саймондс тебя совсем замучил? — спросил Том. — Конечно, можно было бы поискать что-то другое, но я бы советовал тебе пока остаться там. Это может пригодиться в будущем... Штрафует, говоришь, за каждую мелочь?

Я кивнул. Мелькнула мысль о деньгах, и хотя я ее быстро отогнал, Том все равно успел ее услышать.

— Рэй, ну что ты смущаешься, как барышня?! Нужны деньги — давно сказал бы.

Он сунул руку в карман брюк и вытащил маленький бархатный сверток, который мгновенно увеличился, оказавшись на ладони. Том протянул его мне:

— Не помню, сколько там, но на какое-то время хватит. Закончатся — сообщи мне, ладно?

— Спасибо. Я потом все верну.

— Ой, прекрати. Я тебе должен гораздо больше... А теперь все, мне пора. Напиши мне вечером, как обычно, хорошо?

Подхватив свои газеты, Том исчез в толпе. Я заглянул в сверток — на глазок там было около пятидесяти галлеонов. Уменьшив его, я сунул сверток в карман и отправился на работу.

Вокруг шумела толпа, было ясное солнечное утро, я повидал Тома, у меня появились деньги — казалось бы, надо радоваться. Но мне почему-то было не по себе. Крутилась на краю сознания неприятная мысль и тут же ускользала, едва я пытался рассмотреть ее поближе. Уж слишком небрежным был жест Тома, слишком похожим на подачку… И как я ни отгонял от себя это чувство, оно возвращалось и возвращалось.

Глава 49

Как Том и предполагал, дяде Нотта удалось-таки поднять шум вокруг ядерной угрозы. Но бюрократическая машина, как водится, раскачивалась очень медленно. Закрытые слушания в Визенгамоте по этому поводу состоялись только в конце октября. Позже Тед показал нам расшифровку записи слушаний, из которой было ясно — половина Визенгамота просто не поняла, о чем речь, а вторая половина прекрасно поняла, но не считала нужным вмешиваться.

Джеймс Квинсбери, глава Службы внешней разведки и контрразведки: ...Кризис, перед лицом которого мы сейчас оказались, восходит еще к 1943 году, когда нами впервые был поставлен вопрос об отношениях с маглами после войны. К сожалению, тогда мы не нашли поддержки ни у Визенгамота, ни у министра Фосетта, и плачевные последствия этого непонимания наблюдаем до сих пор...

Артемиус Бербедж, первый помощник министра магии: Прошу прощения, но я хотел бы уточнить одну вещь. Из ваших слов получается, что в самый разгар войны деньги налогоплательщиков тратились не на борьбу с Гриндельвальдом, а на разработку планов контроля над маглами — верно?

Квинсбери: Речь идет не о контроле над маглами, а...

Шум, выкрики в зале.

Бербедж (стучит молотком по столу): Прошу тишины!

Квинсбери (после паузы): Так я продолжу?.. В 1943 году победа над Гриндельвальдом уже была неизбежна — об этом говорили все прогнозы наших штатных прорицателей, — тогда как опасность, которую представляет магловский мир, оставалась недооцененной. Мы делали все, что могли, чтобы привлечь к ней внимание. И да, естественно, тратили на это бюджетные средства — я считаю, что это совершенно оправданно.

Бербедж: Думаю, вас не затруднит представить полный финансовый отчет по этому поводу?

Квинсбери: Да, разумеется. Так вот, появление у маглов ядерного оружия заставило нас активизировать...

Вопрос из зала: Какого, вы сказали, оружия?

Квинсбери (нетерпеливо): Ядерного, мистер Малбоун, ядерного!

Чарльз Малбоун, депутат Визенгамота: Ну, и что тут такого? Лично я не вижу в этом ничего страшного, судари мои. Ровным счетом ничего! Если маглы дошли до того, чтобы обстреливать друг друга ядрами орехов, то грош им цена, хе-хе! Помнится, еще когда их "красные куртки" воевали с нашими шотландскими горцами и вовсю палили из этого своего огнеструйного оружия, я говорил, что...

Смех в зале. Выкрики: "Да это было двести лет назад!".

Квинсбери: Речь, к сожалению, идет не о ядрах орехов, мистер Малбоун. Это совсем другие ядра... обогащенный уран... слишком долго объяснять. В нашем докладе Визенгамоту все эти вопросы представлены на страницах с 56-й по 73-ю.

Шум в зале, шорох страниц.

"Я, кажется, куда-то задевал свой экземпляр доклада...".

"Потише, все записывается!".

"Ну и что? Тут же нет репортеришек!".

"И хвала Мерлину. А то представь, как бы они сейчас уцепились за это, — мол, в Визенгамоте разбрасываются секретными документами!".

"Очень смешно... Ага, нашел! Вот он, под спортивной газетой… Да кто так храпит на верхних рядах, горгулья бы его разодрала?! Невозможно сосредоточиться! Где мои очки?".

Квинсбери: Я не понимаю, зачем меня сюда пригласили, если никто в уважаемом собрании не удосужился пролистать доклад!

Бербедж (сурово): Мистер Квинсбери, у депутатов Визенгамота много обязанностей. Уверен, они уделили докладу столько времени, сколько сумели выкроить при своем напряженном распорядке. Или вы обвиняете нас в безделье?

Квинсбери: Прошу прощения, я погорячился.

Бербедж (примирительно): Я уверен, вы нам сейчас все доступно объясните насчет этих ядер.

Квинсбери: Хорошо. Я повторю основные положения доклада. Итак, дамы и господа, действие ядерной бомбы основано на механизме...

Шум в зале.

"Я ни слова не понимаю из того, о чем он говорит".

"Ой, эти молодые да ранние, их не поймешь... Слушайте, а перерыв скоро? Я заказал столик в одном гоблинском ресторане. Знаете, там так готовят отбивные — м-м! Нет, все-таки гоблины не только в банковском деле сильны...".

"А вы не в курсе, где можно купить приличные розы? Желательно корзину. Я с утра разругался с женой, надо это загладить...".

Квинсбери: ...Это возвращает нас к вопросу о пересмотре отношений с маглами, которые способны нанести серьезный...

Тибериус Огден, депутат Визенгамота: Простите, у меня вопрос! Кстати, о маглах — почему в магическую Службу внешней разведки не принимают маглорожденных? Вы игнорируете инструкцию Министерства магии по недопущению...

Квинсбери: Мы принимаем! У нас работают два маглорожденных сотрудника!

Огден: И что они у вас делают? Варят кофе?

Квинсбери: Мы не можем допускать к секретной информации тех, кто...

Голос из зала: Эмма Куприк, Движение за права работающих волшебниц... По-моему, мистер Огден прав — это возмутительно! И раз уж мы об этом заговорили, то ответьте, почему в разведке до сих пор нет ни одной сотрудницы-ведьмы? Женщины имеют равные с мужчинами права на рабочие места! Я требую рассмотреть...

Бербедж (поднимаясь с места): Простите, мисс Куприк, что прерываю вас, но время обсуждения истекло. Леди и джентльмены, перерыв на обед! После обеда у нас в повестке дня — обсуждение минимальной заработной платы для младших помощников зельеваров. Мистер Квинсбери, спасибо за доклад! Пожалуйста, представьте Визенгамоту дополнительную информацию по всем затронутым сегодня вопросам, чтобы мы могли вернуться к их обсуждению на следующей сессии.

Квинсбери: Разумеется. Спасибо за внимание.

Шум в зале, звук шагов.

"Толкните кто-нибудь Каннингса, пускай просыпается! Обедать пора...".

Наверное, когда Квинсбери делал свой доклад, ядерная угроза и вправду была не столь очевидна. Только-только появились первые сведения о лучевой болезни и радиоактивном заражении. Никто даже предположить не мог, что через какой-то десяток лет в школе магии в Киото — одной из старейших в мире — останется всего трое учеников, потому что из-за радиоактивных осадков в Японии перестанут рождаться волшебники. Дети в магических семьях один за другим оказывались сквибами, и с этим ничего нельзя было поделать. Позже, в 1970-х, положение выправилось — в третьем поколении после атомной бомбардировки волшебные способности стали проявляться вновь. Но Япония перестала существовать как сильная магическая нация.

Вдобавок в это же самое время американцы с русскими всерьез собрались обстреливать друг друга ракетами. Понятно, что Британия в стороне бы не осталась. Среди волшебников началась настоящая истерия. Одни наши знакомые даже хотели переехать в Антарктиду, убежденные, что это единственное место в мире, которое не станут бомбить...

Но все это было намного позже. А тогда, в середине 1940-х, очень немногие понимали, с чем мы столкнулись. А из тех, кто понимал, немногие хотели что-то делать. Большинство оставалось в плену иллюзии, что с маглами можно договориться. Вдобавок после войны в Британии появилось сильнейшее лобби маглорожденных. Любого, кто смел заикнуться о том, что маглов нужно контролировать, тут же объявляли последователем Гриндельвальда и подвергали остракизму...

Впрочем, тогда я ни о чем таком не думал. Работы было слишком много, чтобы вообще задумываться о чем-либо, кроме служебных обязанностей. Картотеку я выучил чуть ли не наизусть, детали дел основных клиентов — тоже, в папках ориентировался безошибочно и постепенно учился писать черновики официальных писем. Сначала их просматривала миссис Портер, потом Саймондс. Штрафовать меня стали меньше, но заработанное все равно расходилось в первый же день после получки — на еду, одежду, летучий порох, зелья для мамы, которая с возрастом стала понемногу сдавать...

Я носился, как белка в колесе, почти без выходных, и ближе к зиме почувствовал, что страшно вымотался. Рождественского отпуска я ждал, как рая небесного. А ведь в школе мне казалось, что учиться — это страшно тяжело! Только теперь я понял, что в Хогвартсе мы били баклуши.

Рождественский сочельник я провел с мамой — тихо, мирно, без всяких сюрпризов, как добропорядочный обыватель. Объелся пудинга и рано лег спать. На следующий день меня ждал в гости Колин Розье. Мама велела передать привет его родителям и выразила надежду, что мы там не будем слишком много пить. Я сказал: "Конечно", и, выйдя из дома, первым делом аппарировал в Манчестер, где в магическом квартале купил пять бутылок портвейна. Продавец упаковал их в стружку, чтобы они не звенели, и мне удалось вполне удачно замаскировать их чарами под стопку книг.

В Корнуолл я аппарировал где-то за милю от дома Розье, чтобы пройтись пешком, — мне нравились тамошние места. В Дербишире лежали сугробы, а здесь, если за зиму снег выпадал пару раз, это уже становилось событием. В пальто было жарко, а земля, сухая и теплая, как у нас ранней весной, слегка пружинила под ногами. Кое-где из-под пожухлой травы виднелись молодые зеленые побеги.

Я прошел магловскую деревню со станцией и свернул к побережью. Здесь было прохладнее, а от скрытого деревьями моря пахло песком и солью. Дом Розье прятался за холмом. На аккуратно подстриженной живой изгороди тут и там янтарными каплями застыли ягоды шиповника. Стайка кормившихся на кустах свиристелей при моем появлении вспорхнула, но далеко не улетела, — птицы расселись на ближайшем дереве, ожидая, пока я уйду.

Я толкнул калитку, прошел по засыпанной песком каменной дорожке, постучал для порядка в дверь и сразу вошел: я был здесь свой и мог обходиться без церемоний. Навстречу выскочил эльф, взял мою мантию, и сообщил, что хозяйка в теплице, проверяет, как себя чувствуют подрезанные на зиму амариллисы, хозяин в гостиной, а "молодой хозяин" — у себя наверху. Я зашел в гостиную поздороваться с мистером Розье, который сидел в кресле у камина и читал «Пророк». Услышав мои шаги, он отложил газету и поднялся, протянув мне левую руку. Пустой правый рукав был засунут в карман мантии.

Проходя мимо библиотеки, я увидел через приоткрытую дверь Друэллу. Удобно устроившись на ковре и закутавшись в плед, она разговаривала через камин с подругой. Мельком оглянувшись, Друэлла помахала мне рукой и тут же вернулась к беседе:

— Ну, а ты?.. А он?.. Да не может быть!.. Нет, знаешь, я всегда говорила, что мужчины...

Я стал подниматься по лестнице и так и не услышал, что же многомудрая Друэлла обычно говорит о мужчинах.

Из-за двери спальни Колина доносился хохот. Когда я открыл дверь, мне навстречу поплыли синеватые клубы дыма. Колин, сидя на кровати по-турецки, с очень взрослым видом курил трубку. Том, устроившийся напротив на диване, прятался от дыма за защитным куполом.

Увидев меня, Колин бросил трубку в пепельницу и кинулся меня обнимать и хлопать по плечам. Он сильно вытянулся за те полгода, что мы не виделись, был непривычно аккуратно подстрижен, а на щеках виднелись порезы, которые Колин намеренно не сводил: он очень гордился тем, что бреется уже каждый день. Мне же похвастаться было нечем — ту жалкую поросль, что появлялась у меня на подбородке, даже щетиной назвать было стыдно.

Принесенный мною портвейн Колин встретил радостным воплем.

— Давай, давай, лишнее не будет! Мы тут, правда, уже...

Он кивнул на полупустую бутылку красного вина на столике.

— Пил ты один, как я понимаю?

— Я тоже! — возмутился Том. Он был веселый, глаза у него блестели, а язык слегка заплетался.

— Я дал ему понюхать пробку, — пояснил Колин. — Тому этого достаточно, ты же в курсе.

Он сунул мне стакан и тарелку с куском пудинга, а сам довольно плюхнулся на кровать.

Я сделал глоток вина и отставил стакан, чтобы закурить.

— Колин, давай рассказывай. Как там у тебя в школе разведки? Я же ничего не знаю.

— Ш-ш, — Колин прижал палец к губам. — Это государственная тайна, понял? Если я тебе разглашу хоть что-нибудь, мы оба окажемся в Азкабане.

— Ой, хватит сочинять! Чему сверхсекретному вас учат? Что вражеского агента можно распознать по черной шляпе, темным очкам и визитке с надписью "Вражеский агент"?

— Примерно так, — смеясь, согласился Колин. — Ладно, ничего сверхсекретного, конечно, нет, но вы все равно это... Не болтайте. Между нами, хорошо?

— Нет, черт побери, я завтра же дам объявление в "Пророке"! Кстати, ты в школе официально числишься?

— Официально я студент бухгалтерских курсов в Эдинбурге, — поянил Колин. — Нас потом будут учить настоящей бухгалтерии, чтобы подтвердить легенду. А школа находится где-то в средних графствах — я не знаю точно, где, она декартирована. Туда можно попасть только по портключу. Живем мы в казарме, причем все время. Увольнительную тролля с два получишь, я вот дома до Рождества не был…

Том протянул руку к стакану, но потом все же решил больше не пить. Вместо этого он стащил кусок пудинга и растянулся на диване, довольный, как сытый кот.

— Учебные предметы пока все общие, — рассказывал Колин. — Специальные дисциплины начнутся со второго курса. Каждый день с утра физическая подготовка, потом спарринг на палочках и без, потом завтрак, потом лекции. Углубленный курс ЗОТИ, теория чар, высшая арифмантика, всеобщая история, экономическая география, наша и магловская, военное дело — тоже наше и магловское, — и еще два раза в неделю магловедение отдельно. Ну и, ясное дело, иностранный язык.

— Какой? Немецкий?

— У всех разный, — Колин недовольно посмотрел на потухшую трубку. Он, видно, не очень умел с ней обращаться. — Смотря какой тебе назначат. На старших курсах в основном немецкий, испанский или японский. Есть еще парочка арабистов. А всему нашему курсу дали — угадайте, какой?

— Китайский? — предположил я наугад.

— Держи карман шире, — ухмыльнулся Колин. — Русский! Представь, вот бы Тони посмеялся!

— Всему курсу, говоришь? — переспросил Том, доедая пудинг.

— Ага. И набор следующего года, говорят, тоже будет учить русский.

— Понятно... — протянул Том, но больше ничего не сказал.

Колин кивнул:

— Вот именно.

Видимо, ему тоже все было понятно. Мне нет, но я не стал в это углубляться, а спросил другое:

— Много у вас там народу?

— У нас на курсе семь человек, — сказал Колин. — Вообще это перебор — обычно принимают двух-трех в год. Но сейчас много демобилизованных, так что почти все старше меня на несколько лет. Таким пацаном себя чувствуешь рядом с ними... Но прикольные парни. А нашего возраста — только Райкрофт с Рэйвенкло, помните его?

— Этот хлюпик? — спросил я. Райкрофта, нашего однокурсника, я почти никогда не замечал — такой он был бледный и бесцветный.

— Разведчик не обязан быть громилой, — ответил Колин. — Но Райкрофт мне не нравится, он сильно себе на уме…

— Слушай, а русский язык сложно выучить? — перебил его Том.

Колин кивнул.

— Поначалу кажется, что вроде нет. Только к буквам долго привыкаешь, ну и еще пишется по-одному, а читается по-другому, но у нас ведь то же самое. Зато потом, как пойдет грамматика... Падежи всякие, как в немецком, склонения, спряжения. Мрак, словом.

— А скажи по-русски что-нибудь, — попросил я.

— Да я не знаю, что... Ну, вот, например, самый первый диалог из учебника. Мы все разговорные диалоги должны зубрить наизусть, представляете?

Он чуть прикрыл глаза, будто собрался читать стихи, и начал:

— Menia zovut Ivan. Kak tebia zovut?

— Menia zovut Piotr.

— Sejchas den ili noch?

— Sejchas vecher.

— A kto eta zhenshchina?..

Когда он перевел нам диалог, мы с Томом покатились со смеху. Диалоги в учебниках иностранных языков почему-то всегда составлены по-дурацки...

— Классно! — сказал я, затушив сигарету в пепельнице. — Сразу все ясно! Этот Иван, значит, напился в стельку и теперь не знает, какое время суток и что за девчонка с ним в постели…

Колин разлил остатки вина по бокалам — нам поровну, Тому на донышке, — и полез за следующей бутылкой.

— Тебе смешно, — пожаловался он, — а я вот чуть не завалил семестровый экзамен по русскому. Мы уже начинаем читать газеты, так это просто ужас. Половины слов нет в словаре, потому что словарь прошлого века, а русские с тех пор, как у них случилась революция, напридумывали столько всего, что замучаешься переводить... Зато я уже знаю много ругательств, вот.

Этого как раз следовало ожидать. С иностранными языками всегда так. Я свое знакомство с французским в подготовительной школе начал с того, что выучил слово "дерьмо". Тогда оно мне казалось страшно неприличным, и я очень боялся, что о моем словарном запасе узнают родители.

Колин принялся знакомить нас со своим арсеналом русских крепких словечек. Правда, у меня было подозрение, что Долохов умер бы со смеху, услышав, как он их произносит.

Потом снизу прозвенел колокольчик — пора было идти обедать.

За обедом миссис Розье принялась расспрашивать меня о работе и о том, как дела у мамы. Мистер Розье прислушивался к нам, но в беседе не особо участвовал, с философским выражением лица нарезая мясо. Затем они с Томом углубились в никому, кроме них, не понятный разговор о котировках на магической бирже.

Друэлла, сидевшая рядом со мной, мечтательно смотрела в пространство. Временами на подоконнике появлялась, хлопая крыльями, маленькая серая сова — тогда Друэлла вскакивала, бежала к окну, отвязывала от совы пергамент и поспешно царапала на обороте ответное послание. Когда она открывала окно, гардины вздувались, как паруса, со стола сметало салфетки, а миссис Розье пыталась унять дочку:

— Дрю, это просто неприлично!.. Ты не можешь попросить, чтобы тебе написали через полчаса? Ты же всем мешаешь!

Друэлла была глуха к увещеваниям. А когда вместо серой совы на подоконнике появилась незнакомая — большая и белая, — Друэлла вскочила так быстро, что опрокинула стул. Новая сова принесла не записку, а целый свиток, который Друэлла поспешно спрятала в карман.

— От кого письмо? — спросил Колин, ухмыляясь. — От лапусика Сигнуса?

— Дурак! — крикнула Друэлла и покраснела. Потом она взмахнула палочкой, и у Колина появились огромные уши и хобот.

— Дрю, ну как ты себя ведешь за столом?! — возмутилась миссис Розье.

Колин, посмеиваясь, вернул себе нормальный облик и стал шепотом дразнить сестру: "Сигнус, милый... котик... солнышко... Как ты его еще называешь?". Друэлла покрутила пальцем у виска и гордо сделала вид, что не слышит. Миссис Розье переключилась на сына и потребовала, чтобы он сию минуту оставил сестру в покое, а потом стала сокрушаться, что он много пьет.

— Если так дальше пойдет, тебя отчислят! Алкоголики там не нужны! Колин, ты слышишь, что я говорю?!

— Мама, да мы выпили всего по паре бокалов, вон Том может подтвердить, — защищался Колин. — Ну, что вы беспокоитесь?

При этом он дважды ронял столовые приборы, так что миссис Розье, кажется, не очень ему поверила.

После обеда мы пошли погулять, чтобы проветриться. Солнце грело не по-зимнему жарко, и мы долго бродили по взморью, обходя кучи водорослей и бросая гальку в воду. Колин почему-то мялся, комкал разговор, а потом смущенно сказал, что летом женится.

Мы с Томом принялись его поздравлять, а он смотрел на нас подозрительно — наверное, думал, что в глубине души мы его осуждаем.

— Не хочется, конечно, расставаться со свободой, — оправдывался он. — Только вы не подумайте, я не собираюсь становиться подкаблучником и сидеть у жены под юбкой... Мужская дружба — это святое, так что никто меня не заставит торчать дома. Все будет, как раньше, честное слово!

— Да мы верим, верим, — сказал я. — Ты не переживай.

— Правда? — со вздохом облегчения спросил Колин. — Я вообще-то не стал бы, но сколько же можно морочить голову Эвелин? Она бы посмотрела, посмотрела, да и вышла за кого-нибудь другого...

"Вот именно", — мрачно подумал я.

— Мы и так последнее время вечно ссорились, — сказал Колин. — Ее раздражает, что я в казарме, что мы не видимся... Короче, я подумал и решил: ладно, пускай. Но знали бы вы, как это страшно! Когда я шел знакомиться с ее родителями, раза три хотел все бросить и аппарировать назад. Хотя они оказались симпатичными и мы хорошо поладили, но все равно...

— Когда свадьба-то? — спросил я.

— Представь себе, не знаю! Это, оказывается, вовсе не простое дело. Никогда не думал, что вокруг свадеб накручено столько суеверий. Эвелин говорит, лучше всего жениться в апреле, — но у нас военные сборы в это время. А в мае жениться ни в коем случае нельзя, иначе будешь всю жизнь маяться. Июнь тоже отпадает, потому что у меня экзамены. Август хороший месяц, но Эвелин не хочет так долго ждать. Остается июль. Если верить приметам, кто женится в июле, будет всю жизнь в поте лица зарабатывать на хлеб насущный. Но у меня все равно нет дядюшки-миллионера, так какая разница?

— Никогда не думал, что это так сложно, — сказал я. — Как же люди умудряются жениться?

— Понятия не имею, — мрачно ответил Колин. — Наверное, когда наступает благоприятный момент, бегом бегут, чтобы успеть. Месяцы — это ведь еще не все! Дальше начинается свистопляска с днями. На новолуние жениться нельзя, на убывающую луну тоже, заключать брак в пятницу плохая примета, а в субботу так вообще катастрофа... Сейчас Эвелин сидит над астрологическими таблицами, чтобы вычислить, когда будет подходящее сочетание звезд. Я с ней свихнусь.

— Ничего, — утешил я. — Зато разок отмучаешься, и все.

— Ты будешь у меня дружкой, — пообещал Колин. — И даже не вздумай отговариваться! Я один мучиться не стану, так и знай.

Когда мы вернулись в дом, Друэллы нигде не было видно — наверное, заперлась в своей комнате и строчила послание "лапусику". В спальне Колина успел прибраться эльф: выбросил пустые бутылки, а оставшиеся аккуратно выстроил в ряд на столе. Увидев это, Колин вполголоса ругнулся: "Да что же он делает! А вдруг мама увидит? Она меня потом в покое не оставит!", — и быстро припрятал все бутылки, кроме одной, которую замаскировал чарами, чтобы она походила на заварной чайник. Стаканы он трансфигурировал в чайные чашки. Мне подумалось, что если миссис Розье вдруг войдет, она вряд ли поверит в эту идиллическую картинку. Но Колин был убежден, что очень ловко все придумал.

Том сказал, что нужно заняться финансовыми делами, — завтра сюда аппарирует Касси Малфой, которому после Хогвартса предстоит заняться легализацией наших денег, и надо с ним все обсудить. Он достал тетрадку, исписанную колонками цифр, и мы честно попытались сосредоточиться на них, но ничего не вышло. Том практически не пил, зато мы с Розье прикончили три бутылки на двоих. В таком состоянии я мог бы с тем же успехом читать учебник по русскому языку — все равно ничего не понятно. Единственное, что мне удалось усвоить из объяснений Тома, — что у нас есть примерно тысяча галлеонов общего капитала, которую надо "очистить", а потом куда-то инвестировать... Дальше я потерял нить беседы.

Колин тоже не был настроен говорить о деньгах. Вместо этого он стал выспрашивать нас о личной жизни. Наверное, надеялся, что мы признаемся в собственных матримониальных планах, и он будет не одинок. Но мне было нечем его утешить — при таком режиме, как у Саймондса, я успел забыть, что в мире существуют девушки. Тогда Колин переключился на Тома.

— Ну, давай, рассказывай, тут все свои... Ты же продаешь антиквариат всяким богатым теткам. Наверняка у тебя роман с какой-нибудь из них.

— Да брось! — смеясь, отговаривался Том. — Они все старые и страшные, как кикиморы.

— Неужели ты так и живешь монахом, с тех пор, как...

Колин запнулся. Наверное, не стоило сейчас упоминать Минерву.

— Ну, живу, — ответил Том, будто и не заметил неловкой паузы. — А что такого? Зато никаких проблем. Бабы же приставучие, как репей. Раз свяжешься — потом не отделаешься. Мне от них нужны деньги, и больше ничего.

Мне показалось, что он раздражен и не очень хочет говорить об этом.

— И много с них дохода? — спросил я, чтобы сменить тему.

— Да, — подумав, согласился он. — Больше, чем с клиентов-мужчин. Женщин гораздо легче "раскрутить". Я недавно продал одну безделушку, которой красная цена пять галлеонов, — знаете, за сколько? За четыре сотни!

— Это как? — заинтересовался Розье. — Ты что, империо на них накладываешь?

— Зачем? — Том разлегся на диване, держа в руках чашку, на дне которой плескалась лужица вина. — Чистая психология... Вообще-то это было на спор. Мы как-то сидели с Борджином в кабаке, и он говорит: "Готов поспорить, что даже если тебе дать потрепанный старый веник, ты и его продашь по цене новой гоночной метлы". Я сказал, что насчет веника не знаю, но вообще взвинтить цену на какое-нибудь барахло — почему нет? А он предложил заключить пари. Откопал в кладовой серебряное ожерелье со стекляшками, в смысле, имитациями рубинов. Довольно уродливое, да и ценности никакой, разве что сдать в ломбард на вес. "Продашь, — спрашивает, — за сотню?". Я говорю: "Даже больше". Он говорит: "Ну, все, что свыше ста галлеонов, — твое. А если не продашь, все равно будешь мне сто галлеонов должен".

— Я все понял, — сказал Колин. — Ты был пьян. Иначе ты бы такие пари не заключал. Это грабеж!

— Это бизнес, — улыбнулся Том. — Если я такой дурак, что задолжал собственному начальнику сто галлеонов на пустом месте, кто мне виноват? Но я действительно в тот день выпил двадцать граммов коньяка у клиента...

— Станешь алкоголиком! — предостерег Розье, погрозив Тому пальцем.

— И что дальше? — поторопил я.

— А дальше я задумался, что же делать, — сказал Том. — Деваться-то некуда... Если вещь сама по себе ничего не значит, надо создать вокруг нее легенду. Я посмотрел приходные книги, проследил историю ожерелья, покопался в старых газетах... Как выяснилось, лет пятьдесят назад один студент Академии зельеварения подарил это самое ожерелье своей невесте. Ну, собственно, потому оно такое дешевое — откуда у студента деньги? Но потом парень разорвал помолвку, чтобы жениться на другой девушке, за которой давали большое приданое. В день его свадьбы брошенная невеста отравилась, предварительно отправив счастливому молодожену сову. К лапе совы был прикреплен сверток с ожерельем. Дальше — это я уже от себя сочинил — жених, увидев посылку, все понял, аппарировал прямо со свадьбы, но было уже поздно. Его бывшая возлюбленная лежала бездыханная. Тогда он осознал, что все это время любил только ее, и тоже покончил с собой. Их похоронили в одном гробу, потому что расцепить их руки не было никакой возможности...

— Я сейчас разрыдаюсь, — сказал Колин. — А как все было на самом деле?

— На самом деле жених, узнав о самоубийстве, пожал плечами, сказал: "Сама дура", и продал ожерелье на распродаже, — пояснил Том. — Но это неважно. Так вот, эту романтическую сказочку я скормил трем клиенткам. Как бы случайно заводил разговор, расписывал трогательные сцены в красках, а потом, когда просили посмотреть ожерелье, говорил, что, к сожалению, оно уже продано, через пару дней поступит платеж, и оно перейдет к новой владелице. Вы бы видели, что там началось... Все трое захотели его перекупить. В итоге так взвинтили цену, что в конечном счете дошли до четырехсот галлеонов. Можно было их разогреть и посильнее, но я боялся, что сделка сорвется, так что остановился на последнем предложении. Отдал Борджину обещанную сотню, а еще три на законном основании положил себе в карман.

— Ну, твои клиентки и дуры, — заметил я. — Я бы на такую сказочку не купился.

— Тем, кто не купился бы, я ее и не рассказывал, — резонно ответил Том. — А вообще хорошо закрученная история сильно увеличивает стоимость вещи. Особенно если кто-то кого-то убил или речь идет о загадочном проклятии. Можно сразу поднимать цену вдвое — так, для затравки... Ладно, теперь твоя очередь что-нибудь рассказывать.

Покопавшись в памяти, я припомнил пару случаев с клиентами Саймондса — ничего особенно выдающегося. Один разводил в своем саду павлинов, якобы для красоты, а на самом деле хранил в их желудках контрабандные бриллианты. Другой превратил своего конкурента в козла и держал его в хлеву на привязи... Честно говоря, девять десятых наших дел были банальны до крайности. Один волшебник заавадил другого или ограбил лавку, а потом все хором утверждают, что были под империо. Вот и возись с ними.

Колин сказал, что я неправ, и что у нас обоих интересная и насыщенная жизнь, а вот он корпит над учебниками, как книжный червь. Но потом повеселел и тоже рассказал пару историй из жизни разведчиков, которыми делились старшекурсники и преподаватели.

— ...Не знаю, как фамилия этого типа — ну, пускай будет Джонс. Короче, живет этот Джонс в Германии, в магическом квартале Берлина, по немецким документам и под легендой разъездного торговца. А на самом деле он "групповод", то есть на него завязана агентурная сеть. И вот как-то один из агентов, который работал в канцелярии Гриндельвальда, связывается с Джонсом и сообщает, что удалось снять копии с секретных документов. Назначили встречу, Джонс пришел, получил документы, трансфигурировал их в серебряный талер для маскировки и положил в карман. Расстались с агентом, все нормально, хвоста нет... И тут, короче, Джонс решил зайти в лавку за сигаретами. Потом приходит на свою квартиру и обнаруживает, что отдал за сигареты тот самый трансфигурированный талер. И он ведь даже не знает, на сколько хватит действия заклятия! Представляете, что это значит, — провал! Сейчас у продавца в руках этот талер превратится в бумаги, продавец побежит в секретную полицию, вычислят, от кого получена монета, найдут и арестуют, а через него спалится вся сеть... В общем, Джонс покрылся холодным потом, и давай быстро-быстро концы подбирать — очистил квартиру на случай провала, все компрометирующее уничтожил, агентам разослал условленное сообщение, мол, надо лечь на дно, предупредил Центр, ну и все такое. А сам берет оборотку и бежит опять в ту лавку, что-нибудь покупать, чтобы ему этот талер, если повезет, дали на сдачу. Не вышло — он тогда возвращается еще под одной обороткой, еще под одной... Весь на нервах, потому что в любой момент может быть попытка задержания — мало ли, вдруг секретная полиция там уже побывала. В общем, думает, еще ходка, и все, надо бежать из города. И тут — представляете, как повезло! — покупает он под видом какой-то старушонки корм для низлов, и ему дают на сдачу этот самый талер! Джонс в тот же вечер уехал якобы в командировку. Неделю переезжал из города в город, менял гостиницы, проверялся все время, нет ли слежки. Через неделю вернулся, проверил квартиру — все нормально, чисто, никто в его отсутствие там не побывал, никто за ним не следит, все хорошо. Пронесло, короче. Так он и доработал спокойно до самой победы. Но страху натерпелся, конечно, полные штаны...

— И что, его потом не уволили? — спросил я. — Он же идиот!

— Нет, — ответил Колин. — Ну, вздрючили, конечно, в Центре, когда он об этом доложил, да и все. Если всех идиотов увольнять, кто же работать-то будет?

Так, за рассказыванием профессиональных баек, мы провели время до полуночи. Потом закончилось вино. Колин, заглянув в горлышко пустой бутылки, вытряхнул последние капли в свою чашку и сказал:

— Рэй, сходи вниз, а? У папы в кабинете, кажется, есть начатое огневиски. Только тихо! Чтобы мама ничего не заметила...

Насчет "тихо" у меня, кажется, не очень получилось. Ступеньки на лестнице предательски скрипели, а удерживать равновесие было трудновато. Проходя мимо гостиной, я сквозь приоткрытую дверь увидел миссис Розье, которая вязала у камина и слушала радио. Я на цыпочках — насколько это мне удалось, — прокрался по коридору и нырнул в кабинет. Зажег люмос и стал осматриваться, соображая, где же здесь может быть виски. Колин мог бы и сам сходить, если на то пошло! А то чувствуешь себя полным дураком, обшаривая шкафы в чужом доме...

Наконец я отыскал бутылку в одном из ящиков стола. Если мистер Розье заметит пропажу, выйдет неловко, но пускай Колин сам с ним объясняется.

Едва я направился к выходу, как за стеной, в библиотеке, раздалась громкая трель каминного вызова. Мне сразу пришло в голову, что это моя мама. Наверное, дома что-то случилось! Я выскочил в коридор и только там вспомнил, что у меня в руках бутылка.

Пока я соображал, куда ее спрятать — трансфигурировать ее во что-нибудь я сейчас был не в состоянии, — послышались торопливые шаги миссис Розье по коридору и вверх по лестнице.

— Том, иди скорей! Там мистер Борджин хочет с тобой поговорить. Должно быть, что-то срочное!

Я услышал, как Том сбегает по ступенькам. Миссис Розье опять скрылась в гостиной, а я на цыпочках двинулся в обратный путь, прижимая к себе бутылку. Том меня не заметил. Он уже вошел в библиотеку, неплотно закрыв дверь, и я услышал его раздраженный голос:

— Я же просил меня здесь не дергать!..

И примирительное бормотание Борджина в ответ — кажется, он извинялся. Слов я, впрочем, разобрать не мог, а дальше Том, видно, спохватился, что разговор могут услышать, и дверь захлопнулась. В коридоре стало тихо.

Я двинулся дальше, стараясь идти неслышно. Благополучно миновал гостиную и стал подниматься по лестнице, размышляя о странном поведении Тома. Конечно, когда тебя вызывают в половине первого ночи, приятного мало... Но все равно в таком тоне не разговаривают даже с приятелями, не говоря уже о начальнике.

Когда я вошел в спальню, то обнаружил, что Колин спит, раскинувшись на кровати. Последняя бутылка портвейна свалила его с ног, и на огневиски уже сил не осталось. Он довольно громко похрапывал. Я снял с него ботинки и перевернул на бок. Колин что-то недовольно пробурчал, вцепился в одеяло и опять уснул.

Меня и самого клонило в сон. Я кое-как пристроил бутылку на столе, открыл окно — от сигаретного дыма в комнате дышать было нечем, — и рухнул на диван. Дверь скрипнула — вернулся Том.

— Что там случилось? — спросил я.

— Да ничего особенного. Одна клиентка хочет купить ореховый гарнитур эпохи королевы Анны, но требует заключение независимого оценщика. Вот Борджин и велел мне этим заняться, как только вернусь в Лондон.

Даже будучи пьян, я все равно подумал, что это звучит не слишком достоверно. Чтобы решить такой рутинный вопрос, не нужно связываться по камину среди ночи. Кроме того, ни один оценщик раньше третьего января на работу не выйдет — зачем такая спешка? Но я не стал об этом говорить, а Том, видно, не слышал моих мыслей. Он занимался уборкой, уничтожая пустые бутылки и очищая пепельницу.

— Рэй, ты совсем спишь?..

— Почти. Но могу проснуться, если очень надо, — сказал я, зевая.

— Вот, держи. Спрячь куда-нибудь, чтобы не потерять.

Кое-как открыв глаза, я увидел, что Том протягивает мне листок бумаги с водяными знаками и сложной виньеткой по краям. Пришлось долго щуриться, чтобы его рассмотреть, пока до меня не дошло, что это чек на шесть с половиной сотен галлеонов.

— Это тебе на выплату долга перед Гринготтс. Деньги с моего счета в банке, все "чистые", через кассу, подоходный налог уплачен, так что проблем быть не должно.

— Ты с ума сошел?! — я попытался вернуть ему чек. — Они тебе самому понадобятся! Том, я расплачусь с банком, не делай глупостей!

Он засмеялся.

— Только не думай, что это накопления всей моей жизни. Я не настолько альтруист. На самом деле это мой заработок за две недели.

— Серьезно?!

Том кивнул и принялся отчищать заляпанный вином стол.

— Правда, это были две недели перед самым Рождеством — все покупают подарки, и антиквариат расходится, как горячие пирожки. Я за эти дни устал, как собака, если честно. По шестнадцать часов в сутки мотался от клиента к клиенту, потом к страховщику, потом в банк... Зато расторговался — не поверишь, — на одиннадцать тысяч! Старик Беркс просто обалдел, когда увидел общий итог. Пока я не пришел туда работать, у них такой выручки за полгода не бывало... А вот это, — он кивнул на чек, — положенные мне пять процентов от сделок, плюс бонус.

— Послушай, но ведь такая выручка будет не всегда! Деньги тебе еще пригодятся!

— Не всегда, — согласился он. — В "мертвый сезон" до сотни в месяц еле дотягиваю. Но все равно у меня есть еще примерно шестьсот наличкой, так что не думай, будто оставишь меня без куска хлеба.

Я стал его благодарить, но Том не хотел слушать и только отмахивался. Потом он ушел в ванную, а я спрятал чек в карман и прикрыл глаза. Думал, что вот полежу немножко, а потом встану и перейду в гостевую спальню, которую отвела нам миссис Розье. Почищу зубы перед сном, как приличный мальчик, переоденусь в пижаму… Но сил оторваться от дивана и дойти до своей спальни уже не было. У Тома, наверное, тоже, потому что я слышал сквозь сон, как он толкает меня и говорит: «Подвинься». Потом он потушил свечу, забрался ко мне под плед, и мы оба мгновенно заснули.

Глава 50

Когда Касси Малфой разбудил нас на следующий день, Колин спросил, какого черта он приперся в такую несусветную рань?! На что Малфой весело сообщил, что уже два часа пополудни. Пришлось вставать… У меня жутко болела голова, а при одной мысли о завтраке начинало тошнить. Зато жажда мучила, будто я год ходил по пустыне. Я влил в себя, наверное, цистерну воды и все никак не мог напиться. Одежда пропахла сигаретным дымом и выглядела так, словно ее корова жевала. Я отдал свои вещи постирать эльфу, а сам напялил домашние брюки и рубашку Колина, которые были мне на размер велики.

Колин и Том выглядели ничуть не лучше — такие же опухшие и помятые. Зато Касси на нашем фоне казался непристойно бодрым и свежим. Колин сказал, что стыдно с его стороны являться трезвым, когда нам так плохо. Потом мы принялись вливать в себя кофе, и прикончив три кофейника, наконец почувствовали себя готовыми взяться за финансовые дела.

Поначалу Малфой нервничал и чувствовал себя не очень уверенно. Деловые таланты дедушки — одно, а способности внука-школьника совсем другое. Но постепенно он расслабился, заговорил спокойнее, и оказалось, что если ему и недостает опыта, то наследственная хватка на месте.

Касси согласился с нашей схемой "очистки" денег через букмекера, чтобы потом купить на них какой-нибудь бизнес. Он заявил, что нужно зарегистрировать фирму, иначе мы переругаемся по поводу того, на чье имя записывать купленный паб, или что там еще будет. Сказал, что не очень знает, как все это делается, но, кажется, несложно. Насчет офиса можно не беспокоиться — дед, наверное, согласится сдать нам за символическую плату комнатку при своей фабрике. Если с ним поладить, то он же поможет с ведением бухгалтерии.

Регистрацию фирмы возложили на меня, как единственного, у кого было какое-никакое представление о юридических тонкостях. По поводу названия мы решили не морочить себе голову, а окрестить фирму в честь той самой тайной организации, которую придумали когда-то, дурачась, на четвертом курсе, — Walpurgis Knights Investment Co.

Тогда мы, разумеется, и не представляли себе, что из названной в шутку компании когда-нибудь вырастет финансовая империя с оборотом больше десяти миллионов в год. Мы скорее играли в бизнесменов, чем были готовы заняться этим всерьез, а проблемы, которые нас занимали, были куда более мелкого калибра: например, как объяснить мистеру Розье исчезновение бутылки огневиски из его кабинета…

У Колина я задержался на неделю — мы еще отметили день рождения Тома. Но все равно наступил день, когда пришлось вернуться к Саймондсу.

Январь 1946 года вслед за декабрем оказался непривычно теплым. Снег в Лондоне если и выпадал, то сразу таял, и я каждое утро шлепал на работу по лужам. Грязно-серые сугробы остались только под стенами дома в Треножном переулке, а капающая с крыш и балконов вода проделывала в них шахты и пещерки. Клиенты являлись к нам в легких пальто и, входя в приемную, первым делом искали стойку, чтобы сунуть туда мокрый зонт.

Первые дни у миссис Портер руки не доходили снять остатки рождественских украшений. Но однажды утром, когда я пришел в контору, разноцветные шары и гирлянды уже лежали в коробке, и офис приобрел привычный унылый вид.

Чтобы составить учредительные документы Walpurgis Knights, мне нужны были справочники. Взять их в конторе без спросу я не решался и попросил позволения у Саймондса, подчеркнув, что буду читать в нерабочее время. Саймондс спросил, зачем нужны справочники, и я не очень охотно рассказал, боясь услышать, что занят глупостями. Но на удивление начальник не стал возражать.

Едва полистав книги, я понял, что все гораздо сложнее, чем представлялось мне поначалу. Описания "полных товариществ" и "коммандитных товариществ" казались китайской грамотой. Пришлось продираться через мили неудобоваримого текста, чтобы уяснить, чем отличается компания с ограниченной ответственностью от компании, ограниченной гарантией. Я понял, что самонадеянно взялся за дело, к которому не готов, но отступать было уже поздно.

В итоге из перечисленных в справочнике видов фирм я выбрал ту самую компанию с ограниченной ответственностью, потому что она показалась мне самой простой. Доли в ней мы решили распределить поровну, чтобы не усложнять дело. Вместе с Долоховым, Ноттом и Малсибером нас получалось восемь акционеров — каждому по 12,5%.

Создать фирму, как выяснилось, было не так легко. Для этого требовалось составить список участников, сочинить меморандум и устав, подписать его, заверить подписи у нотариуса, потом зарегистрировать все это в Регистрационной палате Министерства. В принципе, очень простые шаги, но мне, совершенному новичку в юриспруденции, они казались страшными, прямо-таки неодолимыми препятствиями.

— Лестрейндж, принесли бы хоть посмотреть, что вы там насочиняли, — обронил однажды Саймондс. Мне было стыдно показывать свои еле-еле вымученные черновики, наверняка пестревшие ошибками, но я подчинился. Утром на работе Саймондс просмотрел их, но ничего не сказал. Около полудня он ушел, забрав свитки с собой.

Вернувшись через полтора часа, Саймондс бросил их передо мной на стол. Текст был весь исчеркан красными чернилами, а некоторые абзацы кто-то полностью переписал.

— Я сегодня обедал с Джимом Гарретом, это мой однокурсник по школе права, — пояснил Саймондс. — Он специалист по корпоративному законодательству и согласился немного подправить ваше, с позволения сказать, творчество. Вот его визитка, можете обращаться, если что-то неясно. Мне все это обошлось в две бутылки шабли, стоимость которых я, конечно, вычту из вашей зарплаты, но все равно это дешевле, чем официальная консультация.

Обратиться к Гаррету я долго не решался, но потом все же рискнул. Выяснилось, что это добродушный и спокойный волшебник средних лет, совсем не похожий по стилю общения на Саймондса. Он очень мне помог, и я был невероятно благодарен за то время, которое он потратил, объясняя зеленому юнцу элементарные азы профессии.

Так что к середине марта я, наконец, совершил свой подвиг Геракла, и Walpurgis Knights появилась на свет — с генеральным директором в лице студента-семикурсника Касси Малфоя и c ворчливым стариком-бухгалтером из фирмы его деда.

С Томом за все это время я встретился лишь единожды, чтобы он подписал учредительные документы — за себя и, по доверенности, за Долохова. Том, как всегда, куда-то спешил, выглядел рассеянным и нервным, так что мы почти не говорили. Застать его в магазине в те дни было невозможно — он постоянно разъезжал по клиентам. Иногда мне удавалось поймать его дома, в комнатке над магазином, при вызовах через камин, но это бывало уже поздно вечером, и приходилось долго ждать ответа. Том появлялся перед камином сонный, растрепанный и, поговорив со мной пару минут, зевал и отправлялся спать.

При этом он при случае по-прежнему присылал мне длинные-длинные письма. Видно, сочинял их урывками, будучи в разъездах, потому что письма были написаны разными чернилами, и иной раз между началом и окончанием проходило дня три. В основном там были разные наблюдения, смешные случаи и заметки обо всем подряд, что приходило Тому в голову, — от особенностей гоблинского оружия до погоды.

О работе Том почти никогда не писал, и я решил, что у него, наверное, испортились отношения с Борджином, раз его имя теперь вообще не упоминалось. Может, Том собрался уволиться?.. Пикеринг, ясное дело, в письмах тоже не появлялся, хотя я подозревал, что значительная часть поездок Тома связана именно с ним.

О своем финансовом положении Том говорил лишь время от времени, но я всегда выписывал эти цифры. Сам не знаю, зачем — просто хотелось знать о его доходах. Суммы были разные, в зависимости от того, как шли продажи: всего пятьдесят галлеонов в "глухом" январе, когда покупатели экономят после рождественских трат; сто тридцать в феврале, не иначе как благодаря дню Святого Валентина; семьдесят галлеонов в марте; двести с лишним в апреле — ну, понятно, там ведь Пасха...

В начале мая, возвращаясь вечером с работы, я случайно встретил Тома на улице. Он как раз выходил с Борджином из магазина. Эндрю запирал дверь, накладывая защитные чары, а Том ждал его — должно быть, они собирались куда-то отправиться вместе.

Я остановился в нерешительности, не зная, стоит ли к ним подойти. Было уже почти совсем темно, вокруг фонарей с гудением кружились майские жуки, в стороне сверкала огнями вывеска кафе Фортескью. Том и Борджин разговаривали, как мне показалось, по-дружески, так что я решил, что, пожалуй, был неправ, думая, что они в ссоре.

Обернувшись, Борджин оказался под фонарем, и я не мог не заметить, как он изменился. Он теперь хромал еще сильнее и тяжело опирался на трость при ходьбе, но в остальном удивительно похорошел. Когда мы только познакомились в игорном доме несколько лет назад, Эндрю-«Тамерлан» был желчным, озлобленным человеком. Сейчас он будто светился изнутри, и благодаря этому черты предков-итальянцев проявлялись сильнее, словно Борджин сошел прямиком с картины кого-то из старых флорентийских мастеров. На нем будто лежал золотистый отблеск южного солнца, и сразу становилось видно, какие у него правильные черты лица, так что он казался почти красавцем. Даже в хромоте, из-за которой он передвигался, заваливаясь на бок, будто краб, было своеобразное обаяние.

Эндрю улыбался, что-то рассказывал Тому, оживленно жестикулируя и легко перебрасывая трость из руки в руку. Он засмеялся, когда трость слишком сильно ударила по мостовой, — казалось, собственное увечье его ничуть не угнетает. Я услышал, как Том смеется в ответ, и сделал шаг назад, уходя еще глубже в тень соседнего здания. Стоя там, я достал сигареты и выкурил подряд четыре или пять штук. Потом вышел из тени и двинулся в сторону общественного камина. Тома и Борджина уже нигде не было видно.

Не скажу, что я долго думал об этой встрече. Собственно, я выбросил ее из головы почти сразу же — не до того было. На работе шел аврал за авралом, а вдобавок Саймондс повадился брать меня с собой на заседания в Департаменте правопорядка и Визенгамоте. Он требовал от меня делать конспекты и приходил в ярость, если я упускал мельчайшие детали процесса.

К тому времени я окончательно обжился в конторе и даже познакомился с семьей начальника. Его жена, красивая белокурая волшебница, иногда появлялась у нас по вечерам, окутанная облачком духов и сверкающая бриллиантами. Взяв ее под руку, Саймондс отправлялся с ней в театр или в гости. Я же оставался корпеть над документами, иной раз до полуночи, и потом долго отмывал руки от чернильных пятен, прежде чем потушить лампы, запереть дверь и отправиться домой.

Еще у нас бывал сын Саймондса, Роберт, которого почему-то сокращенно называли "Бонни", — восьмилетний худенький мальчишка. Как выяснилось, он учился в Аппинкорте — той же частной подготовительной школе, которую я когда-то заканчивал. Если было время, я расспрашивал его о школе: как там дела, кто ведет немецкий вместо фройляйн Пфорцбах, интернированной в самом начале войны, и как поживает директор, которого за выпученные глаза прозвали "Спрутом".

Иногда я даже тайком подписывал дневник Бонни вместо Саймондса. Бонни опасался показывать отцу свои отметки и вообще боялся папаши до дрожи в коленях — что, впрочем, неудивительно.

Лет десять спустя Роберт с отличием закончил Слизерин, но идти по юридической стезе отказался, а вместо этого стал ведущим на радиостанции под псевдонимом «Бонни Саймон». Мы с ним редко встречались лично, но я часто слушал его передачи и думал, как же он в своих язвительных политических комментариях становится похож на отца…[21]

В двадцатых числах июня прилетела сова от Розье — дату свадьбы наконец-то назначили. После бесконечных споров, внутренних терзаний и сотен порванных пергаментов с астрологическими выкладками Эвелин наконец решилась на воскресенье, четырнадцатое июля. А шестого июля планировалось провести мальчишник — отметить прощание Колина со свободной холостяцкой жизнью.

Я еле сумел выкроить минутку, чтобы отправить Розье сову с ответом. В те дни я работал, как проклятый, а все из-за одного докучливого клиента, общение с которым миссис Портер с удовольствием свалила на меня. Я даже помню, как он появился: краснолицый, тяжело отдувающийся волшебник однажды около полудня ввалился к нам и, едва открыв дверь в контору, принялся бранить строителей, воздвигающих такие высокие дома. Ему явно хотелось обругать идиотов, которые помещают офис на шестом этаже, но он не рискнул. Видно, очень рассчитывал на помощь Саймондса и не хотел с ним заранее ссориться.

Клиента, как выяснилось, звали Обадия Смит, и его обвиняли в убийстве — вот почему потребовался адвокат. Это было первое дело, в котором я готовил все документы для Саймондса в одиночку, так что выучил его почти наизусть.

Погибшая — волшебница по имени Хепзиба Смит, 78 лет от роду — приходилась Обадии Смиту теткой. После смерти своего мужа она унаследовала немалое состояние. Детей у нее не было, так что она жила одна в большом усадебном доме в Чешире вместе со старой эльфиней Хоки.

Именно Хоки и нашла свою хозяйку мертвой. По утрам Хепзиба вставала поздно, поэтому Хоки ее не будила и до одиннадцати часов спокойно занималась уборкой. Но когда хозяйский колокольчик не зазвонил и в половине двенадцатого, Хоки встревожилась. Не дожидаясь вызова, она взяла завтрак на подносе и поднялась наверх, в спальню.

Открыв дверь, Хоки обнаружила, что завтрак хозяйке уже не понадобится. Хепзиба лежала на кровати вся распухшая и посиневшая. Перепуганная эльфиня выронила поднос и побежала к камину, чтобы вызвать целителя из клиники Святого Мунго. Прибывший целитель констатировал смерть, предположительно от яда, и сообщил в Департамент правопорядка.

Позже вскрытие показало, что Хепзиба Смит действительно умерла от отравления. Яд в большом количестве обнаружился в чашке с остатками какао, стоявшей у кровати. Когда Хоки стали допрашивать, она вдруг забилась в рыданиях, а потом призналась, что это, наверное, она отравила хозяйку.

Из сбивчивых показаний Хоки следователь узнал, что накануне эльфиня убирала в подвале и обнаружила, что там завелись бандиманы — неприятные существа, похожие на зеленоватые комки слизи с большими моргающими глазами. Для человека они безвредны, но вырабатывают жидкость, которая разрушает камень и дерево, так что, если дать бандиманам размножаться, они могут подточить фундамент, и дом рухнет. Подав хозяйке обед и вымыв посуду, Хоки отправилась в Косой переулок, где купила два фунта специального ядовитого порошка, который собиралась рассыпать в подвале. Аптекарь отвесил ей порошок в коричневый бумажный пакет, на котором проставил, как полагается, штамп аптеки и оттиск "Осторожно! Яд!". Но сделал он это в спешке, так что штамп и оттиск оказались сбоку и были плохо видны.

После аптеки Хоки зашла к зеленщику, а потом в бакалею, где купила два фунта сахара в таком же бумажном пакете. Продукты она сложила в одну корзину с ядом, чего делать ни в коем случае не следовало. Но эльфы вообще небрежны в этом отношении.

Вернувшись домой и выгружая продукты в полутемной кухне, Хоки, которая к тому же была подслеповата, перепутала пакеты. Тот, в котором был сахар, она спрятала в шкафчик с ведрами и тряпками, а ядовитый порошок поставила в буфет. Вечером Хоки готовила какао для хозяйки и положила в него полных четыре ложки яда. Белые кристаллы отравы для бандиманов очень похожи на сахарный песок, а вдобавок их подслащивают, чтобы бандиманы охотнее сползались на приманку. Поэтому неудивительно, что ни сама Хоки, ни ее хозяйка не заметили подмены.

Доза яда оказалась смертельной. Согласно результатам вскрытия, Хепзиба Смит умерла примерно через полчаса после того, как сделала последний глоток — где-то между полуночью и часом ночи третьего июня.

Случай выглядел очень простым, но следователь попался молодой и дотошный. С Хоки ему пришлось помучиться: эльфиня была очень стара, и в голове у нее все перепуталось. То она говорила, что, выходя из аптеки, встретила кого-то из знакомых хозяйки и остановилась поболтать. То думала, что это был хозяйкин родственник, только не могла припомнить, кто именно. А то утверждала, что это было вообще в другой день…

Уцепившись за ее слова, следователь предположил, что возле аптеки Хоки встретила Обадию Смита. По его версии, услышав о покупке яда и зная, что Хоки плохо видит, в тот же день Смит под предлогом визита к тетушке проник в дом и подменил пакеты. Обадию вызвали к следователю и взяли подписку о невыезде. Он страшно перепугался и сразу после допроса аппарировал к нам, чтобы нанять Саймондса защищать его в суде.

Мотив у Смита-младшего, безусловно, имелся. Тетка была невероятно богата, а он считался ее единственным наследником, так что ее смерть оказалась ему очень на руку. Правда, у Смита было алиби — тот вечер он провел в клубе со знакомыми и никуда не отлучался. Но алиби ведь можно списать на сговор или применение оборотного зелья...

В общем, Обадия истекал потом, трясся, как студень, и уже воображал себя в Азкабане.

Саймондс, со своей стороны, считал дело очень простым и не беспокоился.

— Все дело в показаниях Хоки, — объяснял он мне. — Эльфы прекрасно умеют умалчивать и увиливать от ответа, но врать они не могут. На прямой, конкретно поставленный вопрос эльф вынужден отвечать правду. Он может солгать, если прикажет хозяин, но тогда это будет заметно — эльф начнет раскачиваться, тяжело дышать и попытается причинить себе боль. Кроме того, чтобы совсем исключить возможность лжи, эльфов, которых допрашивают как свидетелей, перед началом заседания продают судье за символическую сумму в один галлеон, чтобы они были обязаны отвечать на его вопросы...

Так что слова Хоки были как минимум искренни, даже если у нее в голове все смешалось. А эльфиня была твердо уверена, что в тот вечер не то что Обадия, а вообще никто к хозяйке не приходил.

Вдобавок эльфиня очень гордилась тем, что ни сама хозяйка, ни кто-либо из ее родственников и гостей ни разу за все время службы Хоки не вошли в кухню. Ведь если хозяева сами готовят себе хотя бы чай — это страшный позор для эльфа! Это значит, что он неумеха, лентяй или бездельник, неспособный вовремя предугадать желание господина! Хоки, по ее словам, сгорела бы со стыда, случись такое.

Зная психологию эльфов, я бы скорее заподозрил, что Хоки нравилось безраздельно властвовать на кухне и раздражало, когда ей мешали. Эльфы, особенно старые, при всей своей внешней услужливости — очень упрямые и хитрые существа, которые вертят хозяевами, как хотят... Но так или иначе, знакомые Хепзибы подтверждали слова Хоки. А значит, шансы Обадии быстро сориентироваться в кухне, где он никогда не бывал, и разобраться во множестве баночек, коробочек, склянок и кастрюлек, уж не говоря о незаметной подмене сахара ядом, становились призрачными.

Исключалось и вторжение неизвестного. Хепзиба страшно боялась воров, и дом у нее прямо-таки гудел от защитных заклятий. В ночь смерти хозяйки ни одно из них не было нарушено. Вдобавок из вещей ничего не пропало, во всяком случае, на первый взгляд, и деньги тоже были на месте.

Саймондс сражался за клиента, как лев, приводя все новых и новых свидетелей, и обвинению в конце концов пришлось отступить. Хоки проверили на следы империо, а затем подвергли легилименции, но не нашли воспоминаний о визите Обадии Смита или кого-либо еще накануне смерти хозяйки. Правда, легилимент отметил, что память Хоки пестрит провалами, оборванными или нечитаемыми воспоминаниями. Но, учитывая преклонный возраст эльфини, это было вполне естественно.

Так что смерть Хепзибы Смит в итоге признали результатом неумышленного убийства. Аптекаря оштрафовали за халатность, Хоки приговорили к нескольким годам Азкабана, и на том все и закончилось. Только я в то лето намучился, раз за разом навещая Обадию и выслушивая его бесконечные жалобы на то, как несправедливо обошлась с ним судьба, как запятнано его честное имя и как дорого стоят услуги адвоката.

Собственно, из-за Смита я и разругался окончательно со своим начальником. Я уже давно начал огрызаться — уж слишком надоело, что на мне все ездят, да еще и поучают. А выдача зарплаты за июнь стала последней каплей.

Это случилось пятого июля, когда мне очень нужны были деньги на завтрашний мальчишник у Розье. Но при расчете Саймондс объявил, что мне причитается всего девять галлеонов — дескать, у меня было слишком много ошибок в документах по делу Смита. Вот тут-то я сорвался.

Какого черта! Я почти все делал сам, без помощи миссис Портер, я старался разобраться, я выкладывался, как раб на галерах, не будучи юристом, не понимая и десятой доли всех тонкостей! Торчал в конторе до полуночи, по сто раз все переделывал, перекопал чуть ли не тонну справочников и сборников прецедентов! И после этого…

Я заявил Саймондсу, что он скряга и жмот, который готов за кнат удавиться, что он стервятник, который выискивает в людях малейшие недостатки, лишь бы сделать гадость. Сказал, что он может сожрать свои девять галлеонов, если ему так хочется, но лично я и без того сыт по горло и немедленно увольняюсь. А он может идти ко всем троллям со своим адвокатским бюро и сунуть сэкономленные деньги себе в задницу!

В общем, я орал минут пятнадцать, так что меня, наверное, было слышно на втором этаже у нотариуса. Миссис Портер смотрела на меня с осуждением, зато Саймондс и бровью не повел. Наоборот, так смеялся, словно я ему анекдоты рассказывал.

Наконец я выдохся, чувствуя, как пылают щеки, а к глазам подступают совсем не мужские слезы отчаяния и бессилия. Постоял и пошел к столу собирать свои вещи. Знал ведь, что, выйдя на улицу, буду очень жалеть о девяти галлеонах, от которых так опрометчиво отказался, но теперь уже гордость не позволяла их взять.

— Лестрейндж, куда вы собрались? — услышал я за спиной спокойный голос Саймондса.

— Не знаю, — огрызнулся я. — К троллевой матери, лишь бы подальше отсюда!

Начальник невозмутимо принялся набивать трубку.

— Вот вместо того, чтобы орать, — заметил он, — и бросаться нецензурными выражениями в присутствии миссис Портер, лучше ответьте: вы отправили документы на поступление в Дарэм?

Он еще и издевается!

— Конечно! — съязвил я. — Сразу дюжину экземпляров! У вас что, склероз?! Я ведь говорил, что не собираюсь поступать! И вообще, какое ваше…

— А почему вы не хотите поступать? — перебил меня Саймондс.

— Да потому что вашими стараниями у меня нет денег даже на летучий порох, не то что на учебу! — крикнул я, чувствуя, что срываюсь в истерику.

— Я оплачу вам обучение, — сказал Саймондс мне в спину.

— Что? — я замер на полпути к двери.

— Лестрейндж, обернитесь, пожалуйста. Я не хочу разговаривать с вашей… э-э… спиной.

Я обернулся, уставившись на него.

— Я оплачу вам школу права и дам средства на жизнь во время учебы, — повторил Саймондс, попыхивая трубкой. — Не безвозмездно, конечно, — под два процента годовых, с рассрочкой на десять лет. Согласитесь, это вполне приемлемые условия. Я вообще-то давно собирался вам об этом сказать, да как-то к слову не приходилось. А сегодня вы своим театральным выступлением ускорили ход событий… Ну так что, согласны? Или все-таки уйдете, гордо хлопнув дверью?

Мне очень хотелось гордо уйти. Но я сделал над собой колоссальное усилие, потому что понимал: это единственный шанс получить образование.

— Останусь.

Я подумал и добавил:

— Спасибо, сэр.

— В таком случае, — резюмировал Саймондс, — ступайте умойтесь, потом принесите извинения миссис Портер — передо мной, так и быть, можете не извиняться, — и беритесь за работу. Вашу зарплату за июнь я, естественно, удержу в качестве штрафа за истерику. Все понятно?

Я постоял, сцепив зубы, потом сказал:

— Да, сэр.

— Чудесно, — ответил он и, развернувшись, скрылся в своем кабинете.

Глава 51

По субботам контора закрывалась раньше обычного, так что я как раз успевал на мальчишник. В шесть часов мы встретились с Розье и Эйвери в Косом переулке. Постояли, покурили, поджидая Тома, который примчался из "Борджин и Беркс", извиняясь, что пришлось задержаться — попался докучливый клиент. Позже всех появился Нотт и принялся жаловаться, как его замучили старые пни из Визенгамота, которые вечно теряют документы и забывают время заседаний. Я думал, что придет еще Касси Малфой, но Розье сказал, что у него заболела мать, так что он вряд ли будет.

Мы стали решать, куда пойти. В кафе Фортескью — как-то глупо, мы уже не маленькие, чтобы ограничиваться мороженым или сливочным пивом. Значит, в паб — но куда и в какой?

— Я на мели, — честно предупредил я.

— Брось, — отмахнулся Розье. — Я как раз получил стипендию, так что расплатимся.

Том предложил:

— А пойдемте в "Элизиум".

— Да ну, брось шутить, — рассмеялся Колин. — На что у нас там хватит денег? Кофе попить?

"Элизиумом" назывался новый, открывшийся уже после войны и очень модный ресторан рядом с Гринготтсом. Нувориши и "золотая молодежь" собирались там каждый вечер, чтобы выпить и потанцевать. Но мы не относились к этим избранникам судьбы, и поход в "Элизиум" был нам не по карману.

— Я при деньгах, — сказал Том. — Только что закрыл крупную сделку. И вообще, живем один раз... Ну, что? Пошли?

Розье почесал в затылке.

— А, ладно, ты прав! — решил он наконец.

Вход в "Элизиум" сверкал бахромой золотых нитей. Внутри в загадочной полутьме поблескивали зеркала, и огни свечей отражались в натертом до блеска паркете. Прямо из пола вырастали тропические деревья, увитые орхидеями, по веткам порхали райские птицы, а под потолком кружились большие бабочки таких ослепительно ярких цветов, каких в Старом Свете никогда не увидишь.

— Классная иллюзия, — сказал Колин, кивая на деревья.

— Они настоящие, — возразил Том. — Посмотри хотя бы, какие неровные ветки. Все, что наколдовано, гораздо более симметрично.

Нас встретил метрдотель и спросил, желаем ли мы столик в воздухе или под водой. Задрав голову, я увидел, что под потолком плавно перемещаются полупрозрачные золотые шары, внутри которых сидели люди. Другие выбрали места под водопадом или внутри огромного, высотой с двухэтажный дом, аквариума, в котором росли коралловые рифы.

— Вот это точно иллюзия, — сказал Розье, глядя на аквариум. — Иначе как бы они там находились без жабр и воздушных пузырей?

— Не нужны ни жабры, ни какие-либо приспособления, — улыбнулся метрдотель. — При этом аквариум настоящий. Мы не применяем иллюзий. Здесь все натуральное.

— А как они там дышат? — спросил Колин, кивая на людей в воде. — Еще и разговаривают?

— О, это особая магия. Наш маленький фирменный секрет... Хотите попробовать пообедать под водой?

— Нет, нам что-нибудь... э-э... попривычнее.

— Тогда прошу...

Метрдотель провел нас мимо танцевальной площадки и сцены, на которой играл небольшой оркестр ("Все наши музыканты — люди. Никаких фей и уж тем более, Мерлин упаси, эльфов"). Потом обогнул большое дерево с корнями-подпорками, увитое лианами, от которых пахло ванилью.

— Здесь вам будет удобно. Обратите внимание — все столики расположены так, чтобы от них было недалеко до сцены, но в то же время сохранялось уединение посетителей. Если хотите, можно дополнительно установить заклятие невидимости...

Стол, накрытый белой скатертью, стоял у высокого французского окна, выходящего на террасу, за которой начинался сад с фонтанами. Едва метрдотель ушел, Колин поерзал и сказал:

— Он такой солидный, что я даже побоялся спросить, где здесь туалет.

Появился эльф-официант, который принес меню и винную карту. Цены в «Элизиуме», надо сказать, тоже были тропические. Розье тихонько присвистнул, у Нотта глаза полезли на лоб. Мы заказали для начала пару бутылок шампанского и всякой еды. Я честно выбрал, что подешевле, хотя здесь это было понятие относительное.

Том долго и раздраженно листал меню, потом подозвал эльфа и возмущенно спросил, почему такой маленький выбор вегетарианских блюд. Желание клиента в «Элизиуме», видно, и вправду было законом. Мгновенно, откуда ни возьмись, появился повар и стал извиняться и расспрашивать, из чего Том хотел бы составить салат.

Когда он ушел, Колин прошептал:

— Я опять забыл спросить, где сортир.

— Мимо аквариума и направо, сэр, — с поклоном пропищал неизвестно откуда взявшийся эльф.

Вернувшись, Колин сказал, что видел за одним из столиков Альфарда Блэка с какими-то девицами.

— Он сюда, небось, каждый день таскается, — мечтательно сказал Эйвери.

— Не думаю, — возразил Нотт. — Блэки много потеряли из-за недавнего повышения налога на имущество.

— Бедненькие, — съязвил Колин, пробуя шампанское.

За полчаса мы выпили обе бутылки шампанского — за Колина и его будущую счастливую семейную жизнь, — и заказали вина. Том, который собрался растянуть свои полбокала на весь вечер, разбавил себе вино минеральной водой. Он сказал, что нас сегодня ждет сюрприз, но наотрез отказывался говорить, какой. В это время через террасу в зал влетела небольшая бурая сова и, шумно захлопав крыльями, села ему на плечо. Том поморщился и осторожно снял ее, чтобы не порвать рубашку. Отвязал письмо, прочел, потом хлопнул в ладоши, подзывая эльфа.

— Пергамент и чернила!

Пристроив свиток на краю стола, он стал быстро писать наискосок:

«Дорогой мистер Уильямс! Думаю, я сумею убедить мистера Борджина дать Вам скидку, но вряд ли она составит больше 5%. Что же до дальнейшего снижения цены, это вряд ли возможно. Как прекрасный знаток и опытный коллекционер фарфора (кстати, не забудьте, что Вы обещали показать мне свою коллекцию), Вы, несомненно, помните, что в 1936 году на аукционе в Париже ваза этого же мастера ушла более чем за шестьсот галлеонов в пересчете на текущий курс...».

Закончив, он привязал письмо к лапе совы и выпустил ее с террасы. Вернулся, посмотрел куда-то в сторону входа и, засмеявшись, сказал:

— А вот и сюрприз!

Я обернулся и увидел, что мимо сцены, направляясь к нам, идет Долохов.

Последний раз я видел Тони, когда он еще подростком, едва достигшим совершеннолетия, уходил из Хогвартса, чтобы завербоваться в Силы самообороны. Сейчас я бы, наверное, не сразу узнал его при случайной встрече на улице. Тони стал гораздо шире в плечах, как-то массивнее, но при этом двигался легкой, пружинистой походкой. Он был коротко острижен, нижняя часть лица казалась странно скошенной набок — результат ранения, — глаза смотрели жестко и насмешливо. В парадной мантии с наградами и офицерскими нашивками он выглядел в атмосфере "Элизиума", как степной ястреб, чудом залетевший в тропическую сказку и заставивший притихнуть всех райских птиц. Встречавшиеся на его пути представители мужского пола меняли направление движения, а женщины долго провожали взглядом.

— Тони, зараза, — сказал Том, смеясь, — почему так долго? Я уже думал, ты не придешь!

— Заходил в Министерство отметить увольнительную, — махнул рукой Долохов, — и встретил знакомых... Привет, братишка. Я тоже по тебе соскучился.

Он потрепал Тома по волосам, обошел вокруг стола, обмениваясь со всеми рукопожатием, а потом уселся, легким движением призвав стул.

— Ничего себе местечко, — с усмешкой сказал он, оглядывая зал. — Шикуете, ребятки.

— Это мы раз в жизни, — со вздохом ответил Розье. — На стипендию не очень-то пошикуешь... Ну что, вина для разогрева, и закусить чего-нибудь?

Эльф уже крутился поблизости, чтобы принять заказ. Тони закурил, поднеся сигарету к запястью, где скрывалась палочка. Огонек был едва виден со стороны. Я не раз встречал эту привычку у бывших военных — прикуривать, не вынимая палочки из рукава, и прятать сигарету в ладони, чтобы в темноте снайпер не мог вычислить тебя по светящейся точке.

— Твое здоровье, — сказал Долохов, салютуя Колину бокалом. — Совет да любовь, и все такое. Когда свадьба?

— Через неделю, — смущенно сказал Колин и почесал в затылке. — Но это мы еще успеем отметить... Скажи лучше, как твои дела? Сто лет ведь не виделись... Кого ты там встретил в Министерстве?

— Аластора Моуди, — ответил Долохов, выпуская дым колечками. — Помнишь такого? Он после демобилизации пошел служить в аврорат. Меня тоже уговаривал — мол, переходи к нам с повышением звания, оклад чуть ли не какой сам себе назначишь, колдомедицинская страховка за счет Министерства, и все такое прочее.

— Чего он так в тебя вцепился? — спросил Колин.

— Людей остро не хватает, — пояснил Тони. — Вы хоть знаете, что творится? Моуди говорит, недели не проходит, чтоб не было ограбления со взломом или убийства. В аврорате зашиваются.

— В газетах ничего об этом не пишут, — заметил Эйвери.

— Это потому что скоро выборы в Визенгамот, — вмешался Нотт, поправляя очки. — Вот все и боятся возмущения избирателей, так что любое громкое дело стараются замять. У нас были закрытые слушания по криминальной обстановке, поэтому я точно знаю.

— Моуди поделился по секрету, — заметил Долохов, рассматривая принесенный эльфом бифштекс, — что аврорам разрешили в случае чего использовать аваду без предупреждения. Но пока это не помогает. Ребята, которых они ловят, тоже не лыком шиты. Аластор говорит, за последний год трое погибли при исполнении. Так что у них сейчас каждые руки на счету.

— И что, — спросил Том, — пойдешь к ним?

— Нет, наверное, — коротко качнул головой Долохов, разрезая мясо, — мне пока хорошо там, где я есть.

— А где ты есть? — поинтересовался Эйвери.

— В «Кофейнике», — ответил Долохов и рассмеялся, увидев наши непонимающие лица. — Так прозвали нашу комендатуру, потому что там раньше был магазин кофе. Никакого кофе уже и в помине нет, а запах остался, будто везде зерна рассыпаны… А официально это называется «Магическая оккупационная администрация британского сектора Западного Берлина».

— И что вы там делаете? — жадно спросил Розье.

Долохов пожал плечами.

— Да ничего особенного. Патрулируем, следим за порядком, ловим мародеров, распределяем еду, прочесываем город на остатки темномагических заклятий, ищем незарегистрированных волшебников и бывших гриндельвальдовцев, которые маскируются под мирных граждан...

— Скучно, наверное? — спросил Колин.

Долохов бросил на него короткий взгляд поверх стола.

— Кому как. Мне вот замечательно. Веселого я за четыре года и так насмотрелся.

— А ты русских там видел? — не отставал Колин, ничуть не смущенный отповедью.

— Видел, — кивнул Тони. — Сейчас с ними запрещено общаться. Холодная война, так что за это легко под трибунал попасть. А поначалу, когда союзники еще только разделили Берлин на сектора, можно было. Так что мы круто развлекались... Например, на спор после пары бутылок водки ходили через их охраняемую зону, туда и обратно. А там, если тебя заметят, то первый предупредительный — красными искрами вверх, а потом уже авада без предупреждения. Это ж нарушение границы, считай. Но я раза три ходил и вернулся, ничего.

— А если бы не прошел, и тебя убили? — спросил Колин.

— Да кто ж его знает, — Тони пожал плечами. — Замяли бы дело, наверное. С союзниками тогда еще не ссорились… Меня один раз даже русский спецслужбист навестил, из Комитета по магии. Спрашивал, не хочу ли я репатриироваться, принять советское гражданство, обещал разные блага.

— А ты? — Розье так и впился в него взглядом.

Долохов сделал паузу, хмуря брови, будто соображал, как ответить.

— А что я... Ну, были у меня такие мысли, когда с русскими разговаривал. Я-то России никогда не видел, родился уже в Лондоне, но все равно — язык родной, все такое... Тут еще комитетский этот на мозги капает — ты же, мол, русский дворянин, твои предки присягу Отечеству давали, все прочее. Почти меня пробил, но я потом подумал, подумал, и говорю: нет, не получится. Ты, говорю, извини, приятель, но пока у вас дядюшка Джо в Кремле, я в Россию ни ногой. Тебе-то понятно, завербовать меня — это лишняя нашивка, премия, то-другое. Ну, сами понимаете, какой шум можно поднять — вот, дескать, как в Советском Союзе хорошо, что бывшие эмигранты обратно просятся. А меня потом на родине в лагерь, да? Он давай юлить: мол, ничего подобного, это все пропаганда, никто у нас никого не сажает, наоборот, все дороги открыты, человек человеку друг, товарищ и брат... Знаю-знаю, говорю, наслышан. Да только стелете-то вы мягко, а спать будет жестко. В общем, говорит он, если передумаешь, знаешь, где меня найти. Я сразу после этого пошел в контрразведку, доложил о контакте, они говорят — ладно, если опять появится, сообщи нам. Но он больше не приходил.

Над головой захлопала крыльями очередная сова, и Том, пробормотав: "Извините", прочел письмо и стал писать ответное — что-то насчет каталога редких монет.

— А как себя ведут немцы? — спросил я Долохова. — Правду пишут в газетах, что у вас там сильное партизанское движение?

— Скажешь тоже, — засмеялся Тони, орудуя ножом и вилкой. — Никаких партизан, никаких терактов, сопротивления, считай, после капитуляции вообще не было. Немцы же страшно законопослушные. Приказ есть приказ, а уж какая власть его отдает — дело десятое. Иногда до смешного доходит. Брали мы Нурменгард — ну знаете, тюрьма такая, где Гриндельвальд держал своих противников. Так это не просто тюрьма, а настоящая крепость. Защитные заклятия такие, что к стенам на милю не подойдешь, и гарнизона троллева гибель. Командование думало, что Нурменгард придется брать штурмом. Уже и планы были разработаны. Мы к высадке на Сицилии, наверное, так не готовились, как к этому штурму! И что вы думаете? Они сами выбросили белый флаг. Вышел комендант, передал ключи, сдал свою палочку — все чин чином. И охрана крепости вся на месте осталась, не разбежалась никуда, хотя в первые дни можно было улизнуть. А они остались помогать тюрьму в порядок приводить. Мы туда еду привезли, бригаду целителей, стали заключенных готовить к отправке домой. Те-то были полные доходяги, а еще куча народу умерла от эпидемии, в камерах покойники лежали рядом с живыми, вонь по этажам стояла — жуть... Так мы охрану разоружили и отправили ямы копать и трупы туда вручную сгружать. Ничего, сгружали...

Эйвери смотрел на него с ужасом — наверное, не понимал, как Тони может рассказывать об этом и спокойно есть бифштекс. А мне думалось, как странно, неуместно звучат такие разговоры здесь — среди цветущих орхидей и порхающих бабочек, на фоне нежной музыки, под плеск воды в водопаде... Казалось невозможным, чтобы где-то в мире существовали разрушенные города и забитые трупами крепости.

— ...И ведь главное, — говорил тем временем Тони, — немцам все равно, какой приказ выполнять! Те же надзиратели вчера заключенных под круцио держали и собаками травили, потому что такой приказ был, — а сегодня раздают им еду и чистую одежду, потому что власть сменилась, и распоряжения другие... Их потом судили, коменданта и еще человек двадцать, приговорили к поцелую дементора. А я ведь их всех помню с тех самых пор, когда мы заняли Нурменгард. Они спокойные были, что твои булыжники. Их даже конвоировать не надо было, представляете?! Мы тогда отвели им отдельное здание во дворе, где раньше склад был. Так они с утра построятся возле него в колонну и ждут, пока их проверят и назначат работу на день. Я бы, вот честно, на их месте в первый же удобный момент дал деру. А они то ли не понимали, что с ними будет, то ли вправду у них в крови, что власти противиться нельзя. Может, Гриндельвальд им так мозги промыл, черт его знает...

— Послушай, — вмешался Нотт, — а главных пособников-то поймали?

— В смысле, приближенных Гриндельвальда? — уточнил Долохов и прищурился, словно припоминая. — Хаухер, Ламберц, фон Зеерле, Офнеринг... Ты про них?

Нотт кивнул.

Я тоже знал, о ком он говорит. Да и мудрено было не знать — год назад их колдографии мелькали во всех газетах. Я прекрасно помнил эти лица. Одни бычьи, жестокие, со сверлящим взглядом маленьких, глубоко посаженных глаз. Другие серенькие, неприметные. Попадались и интеллигентные, с тонкими чертами — такие лица бывают у художников и музыкантов... Встретишь такого на улице — и не поверишь, что перед тобой один из самых страшных палачей в истории.

Всего их было десять человек — ближайшие сторонники Гриндельвальда, его окружение, военные преступники. Когда сам Гриндельвальд был захвачен в плен, его подручным удалось скрыться, смешаться с колоннами маглов-беженцев. Насколько мне было известно, их пока так и не нашли.

— Не нашли, — сказал Долохов, словно подтверждая мои мысли. — Хотя искали так, что чуть ли не всю Германию по камушку перевернули. Но они же не дураки там оставаться. Одно время следы вроде бы вели в Голландию — там их тоже искали, и наши, и американцы... Но все закончилось пшиком. Лично я думаю, что они давно сидят где-нибудь в Южной Америке и смеются себе над нами.

Нотт кивнул и хотел еще что-то спросить, но тут влез Эйвери.

— Тони, ты лучше про девчонок расскажи... Ты же весь континент прошел. Как тебе итальянки? Они правда такие страстные, как говорят?

— Да девчонки как девчонки, — засмеялся Тони. — Есть темпераментные, есть так себе, все разные.

— А немки? Они с вами правда, ну того-этого... — Эйвери смутился.

— Ясное дело, — Тони пожал плечами. — А почему нет?

— Ну, все ж таки враги...

Долохов посмотрел на него с нескрываемой насмешкой.

— Враги... Они к нам сами приходят. Ты пойми, там жрать нечего. Не знаю, как в деревнях, но в Берлине в последние месяцы войны кошек и собак ели. Когда мы взяли город, стало чуть получше — тем немцам, кто зарегистрировался в магической комендатуре, стали выдавать паек, но тоже мизерный, только чтобы с голоду не померли. А волшебникам вдобавок хуже, чем маглам, потому что имущество у них конфисковали, палочки отобрали, а они ведь без палочек ничего не умеют. Ты-то сам смог бы без палочки огонь развести? Вот то-то же... Так что немки выживают за счет солдат. За банку тушенки или плитку шоколада, сам понимаешь… Только ты не думай, что мы их всегда за жратву покупали. И так просто кормили, и для детей сухое молоко добывали, таскали им одежду, уголь... Многие из наших уже семьями в Германии обзавелись. Конечно, это официально запрещено, нам вообще не разрешается с немцами в контакт вступать, разве что по служебной необходимости. Но командование смотрит сквозь пальцы. Все ведь люди, в конце концов…

Он отхлебнул вина.

— А страшно было в бою людей убивать? Ну, сначала, — очень тихо спросил Розье.

— Страшно, — спокойно признался Тони. — Знаешь, как у меня было, когда я впервые человека своими руками на Авалон отправил?.. Сейчас расскажу, только минутку подожди.

Он подозвал эльфа-официанта и попросил мороженого. Через мгновение — в "Элизиуме" заказ не задерживали ни на секунду — перед Тони стояла вазочка с аккуратными белыми шариками, политыми сиропом, украшенными клубникой и веточкой мяты. Откинувшись на спинку стула, он ел мороженое и рассказывал о своем первом трупе.

— Это еще в Африке было…

Тони внезапно замолчал. Я посмотрел на него, ожидая увидеть на его лице какое-нибудь особое выражение, но он всего лишь сосредоточенно размешивал ложечкой сироп.

— Короче, — продолжил он, когда остался доволен результатом, — представьте, что вот есть немецкий волшебный пост в деревеньке на холме. А вся местность вокруг накрыта обнаруживающими заклятиями. Атаковать в лоб — пойдут взрывные, и от тебя рожки да ножки останутся. С воздуха тоже прикрыто... Мы с ними мучились две недели. Потом решили, что ночью часть подразделения на метлах примет воздушный бой для отвлечения внимания, а в это время еще пять человек десантируются под разиллюзионным и уничтожат противника на земле. Ну, и я как раз был в этой пятерке. Забросили нас туда... Над головой бой идет, небо аж светится от заклятий, а мы, как черепахи, в землю влипли и ползем по дюйму в минуту. Представляете, да? А возле их штаба стоит часовой под разиллюзионным, но его видно немножко, потому что свет иначе преломляется. И мне надо его снять. Причем снять не авадой, чтобы десант раньше времени не обнаружили и не перебили, а тихо снять, аккуратно, вручную. Так, чтобы он не дернулся и не пискнул...

Тони опять умолк, а потом неожиданно вместо продолжения сказал:

—М-м, клубника, здорово как...

Он принялся выбирать клубнику из мороженого, а Розье поторопил:

— Ну, и как ты его?

— Шею сломал, — буднично пояснил Тони. — Тогда-то мне казалось, что все путем, что я спокоен, как надгробие. А потом, уже после боя, когда вернулись в наше расположение, оказалось, что я говорить не могу. Ну, вот как будто Silentio на мне — ни звука не могу выдавить. Горло свело, дышать невозможно. Мне ребята налили стакан огневиски, я выпил, посидел, поглядел в одну точку... Потом горло отпустило, и я давай всем про этого парня рассказывать, которого прикончил. Я ведь потом ходил посмотреть. Совсем пацан, худой такой, ну вот как Том. Наверное, только что из Дурмштранга... В общем, как мне потом сказали, я раз двадцать рассказывал, как я ему шейные позвонки ломал. Одними и теми же словами, по кругу. Всех достал, меня заткнуть не могли. Я-то сам этого не помню, мне мерещилось, что я разок выговорился, и все... А меня, как выяснилось, часа два несло. Потом попустило.

— И что, каждый раз так? — спросил Нотт.

— Нет, — Тони покачал головой. — Потом ты об этом уже не думаешь. А чего думать? Иногда только накрывает, если бой тяжелый был и ты чудом выбрался… А еще случаются совсем глупые истории. У меня так было в Италии. Не помню, возле какого городка, на севере уже, я один раз увидел покойника возле дороги. Немца какого-то, причем вообще магла. Ну, покойник и покойник, что ж я их, не видел, что ли? Но он там, наверное, долго пролежал под солнцем, и его на жаре так раздуло, что он стал весь круглый, прямо мячик в форме, фиолетовый такой... Я еще Фергюсону говорю — смотри, мол, прикольно, как воздушный шарик. Ну, он тоже посмеялся. А мне потом этот тип стал сниться каждую ночь. Да еще черная полоса началась — одно ранение, другое, словно кто-то меня преследует. Я тогда и подумал, что зря, наверное, смеялся. Что тут смешного, я ведь сам мог бы так лежать... Так что один раз вечером взял лепешку и бутылку вина, вышел на улицу, покрошил лепешку на землю, полил вином, и говорю: "Слушай, брат, ты на меня зла не держи, я же не нарочно. Вот тебе хлеб, вот тебе вино, пускай твоя душа идет с миром в Валгаллу, или куда там у вас полагается". Ну, и все, больше он во сне не приходил, и невезение мое тоже кончилось — наоборот, до конца войны больше ни разу не зацепило.

Тони сплюнул через плечо и постучал палочкой по столу.

Я оглядел остальных — Нотту было, кажется, не по себе, а Эйвери и вовсе был зеленый. Том все это время молчал и внимательно слушал Тони, опираясь подбородком на руку. Потом подался вперед и тронул Долохова за руку.

— Toshka...

Он произносил это как "Тошька". Какое странное слово, подумалось мне. На парселтанге, что ли? Но Тони засмеялся и спросил:

— А ты откуда знаешь, как меня по-русски называют?

— Твоя мама научила. Давай отойдем на минутку, мне надо с тобой поговорить.

Долохов поднялся, и они ушли на террасу.

— Ф-ф, — сказал Эйвери. — Жуть... И как он так спокойно об этом?

Розье посмотрел на него и расхохотался.

— Спокойно?! Ты что, не видишь, как его несет? Все равно, что моего отца... Папа про войну особо не говорит, но иной раз его вот так же накроет, и он начинает всякие истории рассказывать. Час, два, три... И тоже на вид спокойный-спокойный, смеется, вроде как забавно все это вспоминать, но я-то вижу, что он не может остановиться, что его прямо трясет. Как будто ему надо что-то из себя выбросить...

В зале становилось все больше народу, уже почти все столики были заняты. На сцене в кругу света певица в блестящем длинном платье, которое делало ее похожей на русалку, пела что-то по-итальянски о неразделенной любви. На танцплощадке было не протолкнуться от парочек.

Ведущая на террасу стеклянная дверь открылась, и до нас донесся голос Долохова. Судя по интонациям, Тони был в бешенстве:

— Троллева мать, я так и знал! Прямо чуял, что ты влезешь в какие-то темные дела!..

— Но ведь уже влез, — совершенно спокойно отвечал Том. — Уже — понимаешь, Тошка? Так какая разница, почему? А мне нужен твой совет здесь и сейчас.

— Объясни мне, ты головой думал, или чем?!

— Сам не знаю, чем я думал. Так ты мне поможешь?

— Куда я денусь, — Тони сплюнул и выругался. — Ты завтра свободен?

— Вполне.

— Держи адрес. Аппарируй часа в два дня, тогда и поговорим.

— Конечно. И не забудь, ты обещал потренировать меня в боевых заклятьях. У меня давно не было практики, а очень надо... Погоняешь, хорошо?

— Погоняю, погоняю... Да я из тебя фарш сделаю! Хоть душу отведу.

— Договорились, — весело ответил Том, появляясь из-за дерева с лианами. Рядом с Долоховым он казался тоненьким и хрупким, совсем как младший брат рядом с рассерженным старшим. Судя по лицу Долохова, ему очень хотелось всыпать Тому по первое число "здесь и сейчас", но он, видно, решил отложить это на завтра.

Розье взглядом спросил Тома, что случилось, но тот махнул рукой — мол, потом, потом. Мне тоже очень не понравилось упоминание «темных дел», но сейчас спрашивать об этом было бессмысленно. Долохов уселся за стол, опять закурил и сказал:

— Ладно, теперь вы рассказывайте, как дела. А то что-то я один мелю языком...

Нотт принялся говорить о текущем положении дел в Визенгамоте — Тони слушал его, сделав вежливо-заинтересованное лицо, но видно было, что ему это безразлично. Когда дошла очередь до Колина, тот гордо сказал: "Я учусь", и скороговоркой добавил: "Потом-расскажу-где". Долохов перевел взгляд на меня.

— Малыш Рэй, а ты чем занят?

Я рассказал про Саймондса и добавил, что он оплатит мне обучение в школе права, так что через пару недель у меня собеседование, а с сентября, если все пройдет нормально, я стану студентом.

— Отлично, — сказал Тони. — За это надо выпить, — и подозвал эльфа, чтобы принес еще бутылку.

Мысль еще выпить всех обрадовала, и меня бурно поздравляли. Том смотрел как-то странно. Позже, когда Розье ушел в туалет, Том пересел на стул рядом со мной и спросил:

— Саймондс точно за тебя заплатит?

— Да, конечно, — с энтузиазмом ответил я.

— Жаль. То есть, конечно, это замечательно... Просто я сам хотел оплатить тебе учебу, — сказал он, рассеянно оглядывая зал. — Ну да ладно, я найду этим деньгам другое применение.

— Спасибо, но так и вправду будет лучше, и...

Том, кажется, слушал меня в пол-уха. Когда вернулся Розье, Том сказал, что раз уж мы почти все в сборе, можно обсудить финансовые дела — куда мы будем вкладывать деньги, которые скопились на счету Walpurgis Knights.

— Нашел время, — фыркнул Розье. — Кроме тебя, все уже под градусом.

Нотт поправил очки и сказал, что лично он только рад это обсудить, но, к сожалению, ничего не понимает в бизнесе. Кажется, речь шла о том, чтобы купить паб?

— Да, — сказал Том, постукивая вилкой по скатерти. — Но у меня есть вариант получше. Мы купим это место.

Сначала никто не понял, о чем он говорит.

— Какое? — переспросил Эйвери, покрутив головой.

— "Элизиум", — пояснил Том. — Мы купим "Элизиум".

Прошло мгновение, и первым расхохотался Розье — после Касси Малфоя он в нашей компании лучше всех разбирался в ценах.

— Том, ну ты даешь! Может, мы его, конечно, и купим, да только после дождичка в четверг... Ты представляешь, сколько он стоит?

— Прекрасно представляю. Я уже говорил с владельцем, это один из наших клиентов. Ему срочно нужны деньги для другого бизнеса, так что он готов продать "Элизиум". Просит за него пятнадцать тысяч галлеонов — согласитесь, это очень дешево, и то только потому, что ресторан продается в спешке. Причем сразу надо отдать только семь, остальное можно заплатить в рассрочку из прибыли. Из этих семи тысяч, чтобы снизить налоги, официально через банк нужно внести одну, а шесть он хочет наличными. Мне кажется, нас это вполне устроит. Нужно еще, конечно, посмотреть бухгалтерию "Элизиума" и удостовериться, что на нем нет долгов. Но это частности, а в принципе, думаю, это хороший вариант...

— Да, — перебил его Розье, — кроме маленькой детали. Ты, наверное, забыл, что у нас нет под рукой семи тысяч галлеонов наличными. Конечно, это мелочь, мы их заработаем прямо завтра...

— У нас есть семь тысяч галлеонов, представь себе, — возразил Том, положив на стол вилку. — Точнее, у нас есть примерно тысяча на счету в "Гринготтсе", а лично у меня есть недостающие шесть. Пять тысяч семьсот, если быть точным, но еще триста найти не так сложно. Единственное "но"...

Он обвел всех взглядом.

— Нужно будет пересмотреть список акционеров. Раз я вношу основную сумму, то хочу получить 75% долей в Walpurgis Knights. Доли остальных, соответственно, станут меньше, но, я думаю, никто не станет возражать...

— Да не вопрос, — ошеломленно сказал Розье.

Эйвери хлопал глазами, видно, все еще пытаясь сообразить, что происходит. Долохов невозмутимо курил — должно быть, его все это не очень волновало.

— Рэй, ты сможешь оформить изменения? — спросил Том.

— Постараюсь, — пробормотал я.

— Отлично. Тогда я прямо сейчас пойду поговорю с владельцем, если он на месте, а потом давайте это тоже отметим...

Том вернулся через полчаса, очень довольный.

— Ну вот, все складывается отлично. На следующей неделе Малфой как генеральный директор Walpurgis подпишет меморандум о намерениях и внесет задаток, чтобы получить доступ к бухгалтерской отчетности. Если окажется, что цифры оборота и прибыли не так велики, как утверждает владелец, и сделка сорвется по его вине, задаток нам вернут. А если все будет нормально, к концу июля оформим сделку.

Розье, Нотт и Эйвери встретили эту новость аплодисментами. Эльф притащил еще пару бутылок вина и фрукты. Все были уже изрядно навеселе, кроме Тома.

И меня. С тех самых пор, как Том сказал о покупке "Элизиума", меня мучила мысль, что здесь есть что-то странное. Но что именно, я никак не мог ухватить. Мысль ускользала, когда я пытался ее поймать, и на всякий случай я решил пить поменьше, благо никто уже не обращал на это внимания.

Колин тем временем вертелся на стуле, оглядывая зал.

— Надо было все-таки пойти куда-то, где попроще, — сказал он наконец. — Нет, все замечательно, но... Я, если честно, рассчитывал найти какую-нибудь девчонку на ночь.

Эйвери расхохотался и толкнул его в бок. Колин принялся оправдываться:

— Ну, надо же вкусить свободы в последний раз перед свадьбой... А со следующей недели все, ни-ни! Стану добропорядочным семьянином. Законная жена, как полагается...

— "Где попроще" ты какую-нибудь заразу подхватишь, — заметил Долохов. — Присмотри лучше здесь кого-нибудь.

— Кого?! Тут сплошь приличная публика. Девушки, которые сюда ходят, на такое не согласятся. Самое большее, поболтать и потанцевать...

Долохов посмотрел на него насмешливо.

— Да что ты говоришь? Прямо-таки нежные благородные дамы не согласятся? На спор, я любую из тех, кто сейчас в зале, уложу к себе в постель.

— Спорим, — согласился Колин. — На что?

— Не знаю... На ящик огневиски, идет?

— По рукам!

Эйвери разбил их сцепленные руки ударом ладони. Долохов усмехнулся, глядя на Колина:

— Выбирай.

Розье придирчиво оглядел зал.

— Ну, вон, смотри, возле водопада...

Долохов оглянулся. За столиком, на который показывал Розье, под беседкой из усыпанных крупными алыми цветами лиан сидели две девушки в вечерних платьях. Красивые, насколько я мог разглядеть. У одной темные волосы были уложены в сложную прическу, у другой длинные светлые пряди свободно рассыпались по плечам. Девушки как раз заказали коктейли и оживленно разговаривали.

— Вроде ничего, — одобрил Тони.

— Ты с ними знаком? — нетерпеливо спросил Колин.

— Нет. Но сейчас познакомлюсь.

Долохов не стал утруждать себя банальными этапами ухаживания — например, послать на тот столик цветы или что-то такое. Он просто поднялся и двинулся через зал, огибая танцующих.

— Ну-ну, — скептически сказал Розье. — Пускай попробует. Здесь ему не оккупационная зона...

Долохов остановился у столика, за которым сидели девушки. Они поначалу были раздражены, что им мешает какой-то нахал, и не желали с ним разговаривать. Темненькая всем своим видом демонстрировала, что появление Тони неуместно. Но светловолосая, кажется, заинтересовалась.

Мы с неослабевающим интересом следили за развитием событий. А Тони тем временем сумел получить разрешение присоединиться к компании и, устроившись за столиком, о чем-то болтал с девушками. Еще минут через пятнадцать даже темненькая оттаяла и стала смеяться его шуткам.

Колин весь извелся, ерзая на стуле и обгрызая ногти. По всем признакам ящик огневиски был готов помахать ему ручкой на прощание. Тони повел блондинку танцевать, ловко кружа ее по паркету. Он улыбался и, видимо, говорил ей комплименты. Девушка морщила нос — мол, какая банальщина! — но, тем не менее, слушала внимательно.

Розье совсем упал духом и предложил допить вино, отвернувшись от танцплощадки. Мы еще с полчаса посидели, разговаривая о чем придется, как вдруг к нам подошел Долохов.

— Может, присоединишься? — спросил он Колина, разыскивая на столе свои сигареты. — Мы сейчас еще потанцуем, а потом они не против поехать выпить ко мне домой. То есть, не домой, а на квартиру моего приятеля. Он сейчас в Германии, но у меня есть ключи.

Колин оглянулся на девушек.

— А кто они вообще такие?

— Одну зовут Лора, а другую — Элис, — сообщил Тони. — Что тебе еще рассказать? Элис разведена, а Лора замужем, но я так понял, у нее нелады с мужем, и она настроена поискать приключений.

— Сколько им лет?

— Примерно двадцать шесть — двадцать семь, судя по хогвартским знакомым, которых нам удалось вспомнить.

— Такие старые? — разочарованно спросил Колин.

Тони выразительно постучал себя пальцем по лбу.

— Во-первых, это в самый раз. Во-вторых, они по крайней мере умеют все, что надо. А ты бы хотел восемнадцатилетнюю дуреху, которая будет лежать бревно бревном?

Розье закашлялся. Он явно был не уверен, что сам умеет "все, что надо". Ему, в отличие от Лоры и Элис, было всего девятнадцать лет, и опыта не сказать, чтоб очень много.

— Соображай быстрей, — нетерпеливо сказал Долохов.

Колин заколебался.

— Иди, иди, — сказал я. — Это же твой мальчишник. Мы тут и без тебя прекрасно проведем время, так что можешь смело нас оставить.

Розье вскочил, зачем-то нервно поправил манжеты рубашки, пробормотал: "Ладно, ребята, пока", и устремился вслед за Тони.

Глава 52

После их ухода мы просидели недолго. Эйвери уже порядком нагрузился, и Нотт вызвался доставить его домой. Он смущенно предложил внести свою долю в оплату счета, но Том только отмахнулся. Когда Нотт с Эйвери ушли, Том откинулся на спинку стула и сжал виски руками.

Было уже почти одиннадцать часов. Потолок ресторана превратился в имитацию неба Южного полушария — все созвездия незнакомые. Пламя сотен свечей отражалось в водопаде, оркестр на сцене играл испанское танго с кастаньетами, на площадке танцевали пары, а зал гудел от множества голосов. За соседним столиком, отделенным от нас маленькими джунглями, веселилась какая-то шумная компания.

— Голова болит? — посочувствовал я.

— Да, — ответил Том, морщась. — Я пил сегодня зелье от легилименции, но, наверное, недостаточно...

Он подозвал эльфа и приказал принести еще минеральной воды и счет. Потом вытащил из кармана маленькую бутылочку, залпом проглотил содержимое и запил водой.

На край столешницы опустилась очередная сова.

— Что там еще? — раздраженно пробормотал Том.

К лапе совы было привязано даже не письмо, а, скорее, записка — мне показалось, что это почерк Борджина. Том написал на обороте ответ такими резкими движениями, что перо дважды прорвало пергамент.

"Я в "Элизиуме". Скоро буду. Ждать не надо".

Отправил сову, бросил подошедшему эльфу мешочек с галлеонами и обернулся ко мне:

— Рэй, я тебя хотел попросить вот о чем... Если все пройдет удачно и мы купим "Элизиум", я не смогу им заниматься.

— Почему?

— Мне будет не до того. А Касси Малфой может решить, что он тут самый умный, и начнет мошенничать с прибылью. Розье вряд ли сможет за ним проследить, он почти все время в своей школе. Так что, сам понимаешь, кроме тебя, некому. Я напишу доверенность, чтобы ты мог от моего имени — как контролирующего акционера — распоряжаться доходами "Элизиума" и Walpurgis Knights, подписывать любые договоры и принимать решения. Будешь следить за отчетностью, чтобы Малфой не наломал дров и не вздумал нас надувать. Плюс чтобы он не напортачил с налогами, а то нам это боком выйдет. Если Малфой не будет внушать тебе доверия, снимай его к чертовой матери и назначай нового директора на свой выбор. Справишься?

Я задумался.

— Я постараюсь, хотя сейчас мне это кажется безумно сложным. Но ведь я же могу в любой момент поговорить с тобой...

— Я буду в разъездах, — ответил Том. — Ты же знаешь, меня где только не носит. Но я думаю, ты разберешься.

Можно было бы обсудить это подробнее, но меня волновало совсем другое. Та мысль, которая мучила меня полвечера, наконец оформилась окончательно, и мне очень нужно было задать Тому один вопрос.

Тем временем эльф принес сдачу, которую Том, не глядя, сгреб в карман.

— Пойдем? — спросил он и потер глаза. — А то мне завтра рано вставать...

— Подожди минутку. Я хотел тебя кое о чем спросить.

— Давай, — он кивнул и оперся подбородком на руку.

Том выглядел таким уставшим, что мне стало его жалко и захотелось пойти на попятный. Но я знал, что потом мне не будет покоя, да и выпитое вино придавало решимости.

— Я просто хотел знать, где ты взял деньги на покупку "Элизиума". Остальных это не интересует, им кажется, что ты умеешь извлекать галлеоны из воздуха... Но я-то знаю, что это не так. Откуда они?

— Оттуда же, откуда все остальные, — Том зевнул. — Заработал.

— Нет, — сказал я, внутренне напрягшись. — Я же знаю, какой процент ты получаешь с каждой сделки, и примерно знаю твои доходы. У тебя сейчас должно быть около полутора тысяч — а ты вносишь шесть. Откуда еще четыре с половиной?

Эльф убрал со стола, заменил свечи в подсвечнике и исчез. Том обернулся, чтобы взять свою мантию, брошенную на спинку стула.

— Рэй, я ведь уже ответил.

— Ты меня не убедил.

— Опять проснулась паранойя? — вздохнул он, оборачиваясь. — Думаешь, я отбираю кошельки у прохожих или граблю Гринготтс?

— Нет, этого я не думаю. Я боюсь, что...

Я спохватился и установил заглушающее заклятие. Шум голосов в зале отдалился, превращаясь в невнятный шорох.

— Что я кого-то убил? — закончил Том мою фразу. — Нет, Рэй. Я, конечно, на такое вполне способен, но, знаешь, четыре с половиной тысячи галлеонов для меня уже маловато.

Он посмотрел на выражение моего лица и рассмеялся:

— Это была шутка.

— Неудачная… Том, скажи, откуда деньги, я прошу.

— Да не о чем тут говорить, — отмахнулся он. — На самом деле они не мои, а Борджина. Личные накопления, которые он решил на что-нибудь потратить, пока папаша не пронюхал и не наложил на них лапу. Вот и все.

Это звучало убедительно. Если бы не одна маленькая деталь.

— А, теперь понятно. То есть, ты с ним заранее договорился о покупке "Элизиума"? — спросил я и потянулся за своей мантией, сделав вид, что тоже собираюсь идти.

— Да, да, — нетерпеливо ответил Том и встал. — Пошли уже, а то я так спать хочу, что просто с ног падаю...

— Ты врешь, — сказал я, оставив свою мантию, где была, и не двигаясь с места. — Ты это только что придумал. Знаешь, почему я так считаю? Потому что прежде чем заговорить о покупке "Элизиума", ты сказал, что хотел сам оплатить мне учебу в школе права. Насколько я понимаю, из этих же денег. Не думаю, что у тебя случайно завалялись в кармане еще три тысячи галлеонов.

— И что? — спросил Том, опять зевая. Но я видел, что он уже не хочет спать, что он напряжен и только изображает сонливость.

— Я сейчас объясню. Только сядь, пожалуйста.

Он сел и принялся вертеть в руках оставленное эльфом на столе перо.

— Борджин — деловой человек. Он никогда бы не позволил тебе оплачивать из своих денег чье-то там обучение, притом что непонятно, когда и с какими процентами эти средства вернутся. Да и ты бы не стал в таком случае заниматься благотворительностью. Однако собирался, значит, деньги все-таки твои?

— Чтоб я еще когда-нибудь помогал друзьям... — пробормотал Том. — Никакой благодарности, зато море претензий.

— Том, я тебе очень благодарен, правда, — честно сказал я. — Ты для меня столько сделал и делаешь... Именно поэтому я должен знать, откуда деньги. Я за тебя боюсь, ты хоть понимаешь? Это от тех "темных дел", о которых говорил Тони?

— Да нет же! — Том с досадой махнул рукой, так что пламя свечей заколебалось, а с пера на скатерть разлетелись капли чернил. — Те дела связаны с Пикерингом... Совсем другое. А насчет денег — хорошо, я тебе скажу. Я просто взял их взаймы у Борджина. Не хотел тебе говорить, ты же болезненно относишься к долгам.

— Спасибо, — мне стало стыдно за свою настойчивость. — Правда, спасибо. Извини меня.

— Да ничего страшного, — Том отложил перо. — Все, теперь мы можем идти?

— Конечно.

Но когда он встал, я опять не двинулся с места. Мне очень хотелось ему поверить — но сомнения никак не желали рассеиваться.

— Том, постой...

— Рэй, хватит меня допрашивать! У меня уже сил нет! Пойдем!

— Ты бы не стал занимать ради меня, — сказал я, глядя на чернильные брызги на скатерти. — Ты тоже никогда не любил долгов. Тем более что и нужды особой не было, я ведь не так уж стремился в эту школу права.

— Хорошо! — Том пододвинул стул, так что тот со скрежетом проехался по полу, сел и опять схватил перо. — Ладно, черт побери! Тогда скажи ты, откуда эти деньги. Раз ни один мой ответ тебя не устраивает!

— Я думаю, что действительно от Борджина, — медленно ответил я. Том пристально смотрел на меня, постукивая пером по столу. — Что это и вправду его личные средства. Вот только дал он их тебе не ради покупки "Элизиума" и не в долг, а просто так. В подарок.

— Замечательно! И с чего бы, интересно, Борджин стал делать мне такие подарки?!

Мне стало очень холодно, как будто я замерзал изнутри, превращался в кусок льда.

— С того, что ты его любовник.

— Что? — спросил Том, изумленно моргая.

Это было так естественно, что даже я поверил бы. Но я знал Тома слишком хорошо и замечал малейшие детали — например, то, как медленно он отложил перо, чтобы скрыть дрожь в руках. Значит, я попал в точку...

— Ты его любовник, — повторил я.

Том вздохнул, сел поудобнее и покрутил пальцем у виска.

— Рэй, ты слишком много выпил. Знаешь, будь на твоем месте кто-то другой, я бы сейчас вызвал его на дуэль. Или прямо так врезал бы, без церемоний. Но тебя я просто прошу: хватит сочинять, и пошли отсюда.

— Я не сочиняю, — сказал я. — Понимаешь, все ведь складывается одно к одному. Я видел тебя с Борджином на улице... Стоит тебе задержаться, он пишет тебе записки и разыскивает через камин...

Это звучало глупо, конечно. Том рассмеялся:

— Слушай, мне за день приходит два десятка сов, и еще столько же людей говорят со мной через камин. А на улице я вообще могу появиться с кем угодно. Давай теперь запишем половину Англии в мои любовники!

— Нет. Это другое. Я видел лицо Борджина, когда он смотрел на тебя. То, что он влюблен, ясно, как...

Я не мог найти слов.

— Ясно, как день, как сто, как тысяча дней, не знаю! Влюблен до безумия. А тебя это раздражает, тебя злит его навязчивость. Он это видит, но ничего не может поделать, вот и пытается тебя удержать — хоть деньгами, хоть чем...

— Бред, — коротко ответил Том.

Я мучительно, смертельно хотел ему поверить. В конце концов, все мои доказательства были ничтожны, шатки, как карточный домик... Но стоило вспомнить счастье на лице Борджина, сияние в его взгляде, — и я опять убеждался, что прав. Иначе просто быть не могло.

— Скажи мне правду, — попросил я. — Просто ответь: да или нет. Я больше не буду настаивать, честно. Только скажи мне правду.

Том слегка улыбнулся, и я успел на мгновение поверить, что он скажет "нет", — мне уже было наплевать, истина это или ложь. Я так хотел услышать "нет"...

И услышал:

— Да.

Наверное, я так на него посмотрел, что Том взорвался. Швырнул перо на стол, и оно пролетело по скатерти, оставляя черный извилистый след.

— Да, черт тебя побери, да! Ну что, услышал правду?! Доволен?!

— Давно? — это было все, что я сумел выговорить.

— С сентября.

С сентября... Сейчас начало июля. Почти год.

— Борджин — чистый гомосексуалист, — сказал Том, поднимая перо. — Женщины его никогда не привлекали. Когда он учился в Париже на курсах антикваров, у него был друг, с которым они жили вместе. Потом началась война, оба завербовались в ополчение, но друга убили в первые же дни. Немцы тогда смяли французские линии, там была страшная мясорубка... Эндрю сумел перебраться в Британию, где вступил в Силы самообороны. После демобилизации пытался жить нормальной жизнью, даже хотел заключить фиктивный брак, чтобы ни у кого не возникало вопросов. Но тут появился я...

— Зачем тебе это понадобилось? — почти шепотом спросил я.

— Да низачем, — ответил Том, пожав плечами. — Просто хотелось наконец попробовать, интересно же. А потом понравилось… Тем более когда за это еще и платят. Я ведь не соврал, эти четыре с половиной тысячи я честно заработал.

Я не мог его слушать. Зажал уши ладонями, но Том, резко наклонившись вперед, силой заставил меня убрать руки.

— Что такое? — спросил он с усмешкой. — Я оскорбляю твой нежный слух? Но ведь ты сам этого хотел! Ты так упорно добивался от меня ответа! И что, теперь ты счастлив? Рэй, какого черта ты хочешь слышать правду, если не знаешь, что с ней делать?!

Я попытался высвободиться, но Том сжимал мои запястья, как тисками.

— А может, ты сам хотел бы быть на месте Борджина? — резко спросил он. — Теперь твоя очередь говорить правду — скажи, ведь хотел бы? Да наверняка, иначе зачем бы закатывал мне сцены ревности?!

— Это не сцена ревности, — прошептал я.

— Да ну? А что же это такое?!

Он отпустил мои руки и встал, сдернув свою мантию со спинки стула.

— Ладно, с меня хватит! Я ухожу.

Я не мог даже посмотреть на него. Перед глазами метались отблески света на паркете и белый край скатерти. Левая рука начала ныть, от пальцев вверх расползалось онемение.

— Ты шлюха, — сказал я, с трудом двигая губами. — Самая обычная дерьмовая шлюха. То, что тебе много платят, дела не меняет. Это сейчас ты берешь за свои услуги по тысяче галлеонов, а потом покатишься вниз и закончишь в Ночном переулке, где за десять сиклей будешь ложиться под любого...

Том мгновение молчал.

Потом размахнулся и влепил мне такую пощечину, что у меня искры перед глазами запрыгали.

И ушел.

Когда я наконец сумел поднять голову, то обнаружил, что рядом стоит эльф, терпеливо выжидающий, пока я уйду, чтобы сменить скатерть. Я забрал свою мантию и направился к выходу.

Аппарировать не было сил, и я кое-как дошел до общественного камина. Дома было тихо. Мама легла спать, не дождавшись моего возвращения.

Я не помню, как сам уснул в ту ночь. Будто провалился куда-то. Проснулся, когда было уже совсем светло, да и неудивительно — четыре часа пополудни... И тут же вернулось вчерашнее, словно в моей голове запустили пластинку с того самого места, где она остановилась накануне.

Я пытался ее остановить. Я даже встал, даже оделся, даже заправил постель. О чем-то поговорил с мамой, попробовал поесть, но в горле стоял ком, и я не мог проглотить ни кусочка. Поэтому вернулся наверх, упал на кровать и так пролежал, не шевелясь, очень долго. Не знаю, сколько. Во всяком случае, когда я посмотрел в окно, уже темнело.

Я не спал. Я пытался думать, но любые рассуждения тут же заходили в тупик. Я знал только, что мне очень плохо, но никакая логика не помогала понять, почему. Разум умывал руки: дескать, не могу взять в толк, из-за чего ты так переживаешь. С кем живет Том, с кем он проводит ночи — его личное дело, которое тебя не касается. Да, это рискованно, да, если это выйдет наружу, то погубит его репутацию, его карьеру. Хотя, собственно, все зависит от того, как посмотреть... В конце концов, половину Визенгамота можно смело отправлять в Азкабан за то же самое. Так о чем ты волнуешься?

Ни о чем, говорил я. То есть... Если бы я сам знал!

Какой ты странный, замечал разум. Человек всегда должен знать, почему он чувствует то или иное. Конечно, ты потрясен, что он берет с Борджина деньги. Это ужасно, это отвратительно. Поговори с ним, убеди его прекратить. Он должен прислушаться, он всегда тебя слушает... Но, собственно, к этому все и сводится, разве нет?

Нет, отвечал я. То есть, да, конечно, к этому... Только отчего же мне так плохо, скажи, господин всезнайка?

Может, тебя задело, предполагал голос, что он заподозрил, будто ты хочешь быть на месте Борджина? Что назвал твое вполне оправданное беспокойство "сценой ревности"? Ну, так он сказал это, чтобы тебя позлить. И ты совершенно прав, что оскорбился. Это низкое, подлое, мерзкое обвинение, и он вполне заслужил, чтобы ты разорвал дружбу с ним после такого, и...

Вон, говорил я. Пошел вон. Просто убирайся и не трогай меня.

Временами я пытался встать, но чувствовал такую страшную слабость, словно из меня выкачали все силы. Будь рядом дементор, я бы решил, что это его вина ("Да-да, спиши все на дементора", — иронизировал внутренний голос), но откуда ему взяться? Я доползал до окна, чтобы покурить, я сидел на подоконнике, и у меня не было сил поднять руку с сигаретой. Пепел сыпался за окно, летел вниз, на клумбу ("Смотри, не кидай тлеющий окурок на мамины цветы, она обидится", — предостерегал голос), и во рту у меня был мерзкий вкус застоявшегося дыма, и ровно такая же мерзкая горечь внутри.

А потом голос разума окончательно умолкал, и вокруг была только серая пелена. Плескалась мутно-зеленая грязная вода, накрывая меня с головой, обжигая гортань, разрывая легкие. В воде плавал мусор, в водоворотах вертелись обрывки игральных карт, в волнах тонули и всплывали трупы, раздувшиеся, как воздушные шарики. Пена на поверхности была то бурая от крови, то грязно-белая и вязкая от чего-то другого, а на илистом дне поблескивали золотые галлеоны. Мешанина секса, денег, игры, грязи, крови, предательства, убийства, безразличия, забвения...

Та сторона во всей своей красе.

Ну, здравствуй, родная. Давно не виделись.

Потом я уже ни о чем не думал, а просто лежал, уткнувшись в подушку. Я хотел стереть себе память, но знал, что это не поможет. Прошлое не изменится от того, что я о нем забуду. Так что я просто забирался под одеяло, все глубже и глубже, как ребенок, прячущийся от боггарта, и уходил мыслями все дальше, дальше, дальше...

Вот наш седьмой курс. Ало-синий флаг трепещет над башней игрушечного замка, трибуны ликуют, Том опускает меч на плечо Вилли Трэверса. "Возвожу тебя в рыцарское звание, помни о данной тобою присяге...".

Нет, не то. Раньше, еще раньше.

Шестой курс. Колеблющееся пламя свечи, каша из крови и соли на полу, промокший дневник, черный, отблескивающий серебром нож. Я дергаю Тома за плечо, его голова откидывается назад, у него совершенно белое лицо и пустой взгляд...

Ох, нет, только не это.

Пятый курс. Скрежет отодвигающейся стены, шорох змеиной чешуи, Плакса Миртл сползает по стенке, у нее огромные удивленные глаза за толстыми стеклами очков...

Не могу, не надо!

Назад, скорей отматываем назад...

Четвертый курс, каникулы. В воздухе пахнет яблоками и приближающейся осенью. Мы лежим в саду на одеяле и смотрим на небо через листья акаций. Голова Тома лежит на моем плече, это неудобно, плечо немеет, но мне не хочется говорить ему, чтобы подвинулся, потому что это приятная тяжесть. А Том дует на семечки татарника, они взлетают и потом медленно-медленно падают вниз, опускаясь на лицо, запутываясь в волосах... Пушистый хохолок щекочет мне нос, другое семечко садится на щеку, и Том, повернув голову, снимает его с моей щеки губами, легко, как будто целует. Я отмахиваюсь: ты чего, мокро же! — а он говорит: да просто лень было руку поднять...

Я утыкаюсь в подушку еще глубже, а поток воспоминаний кружится и кружится в моей голове.

Июльское утро, отчаянный стук в дверь, Том на пороге — пропахший пылью, потом и бензином, с холщовой магловской сумкой в руках. Он встряхивает ее за уголки, и из сумки сыплются деньги — много, целая куча бумажек, похожих на облетевшие листья. А Том смеется и никак не может остановиться, пока до меня не доходит, что у него истерика. Я пою его водой, она льется на пуловер, а Том говорит: "Помнишь, я обещал тебе, что случится чудо? Помнишь, помнишь?..".

Я помню. Я все помню.

Морозная зима, обледеневшие улицы, а я иду в игорный дом, еще не зная, что меня там ждет. И вот уже Бобби Крэйн сидит за столом, глядя на меня тяжелым, немигающим взглядом. "Вот тебе подарочек на память"... Удавка захлестывает мне шею, я задыхаюсь, падаю в черную пропасть... Том стаскивает с меня одеяло, трясет за плечо: "Да что случилось?" — и видит след от петли. Смотрит, смотрит... Через секунду он уже будет метаться по комнате, тащить меня в ванную, переодевать, поить зельем, — но пока мгновение тянется и тянется, и я вижу его глаза, но никак не могу определить их выражение, когда он смотрит на эту багровую полосу у меня на шее...

Еще отматываем назад. Кухня у нас дома, в плите пылает огонь, на тяжелой чугунной сковороде жарится морковка с луком. Я снимаю шкуру с зайца, а Том сидит напротив и рассказывает мне об Уоллесе. "Знал бы ты, как я ненавижу себя за то, что беру у него деньги! Пускай это мелочь, пять, десять, двадцать фунтов — но получается, что я продаюсь... Я потому так и боялся тебе говорить. Думал, презирать начнешь". "Не начну. Я не стану тебя презирать, что бы ты ни сделал...".

Нет, это тоже не надо. Не могу, не хочу вспоминать. Скорей дальше...

А вот и дальше. Тамбур в Хогвартс-экспрессе, пол дрожит от стука колес, стены раскачиваются, за окном проносятся огни, а мы с Томом ссоримся, впервые в жизни серьезно ссоримся — из-за того, что я играю в покер. "У меня долги, ты понял? Уж не ты ли их выплатишь, господин умник?!". "Может, и я".

Назад, назад, назад. Месяц, два, три, полгода...

Мерцающие огоньки свечей, алые львы на серебряном полотнище, каменная плита над могилой. На мне черная, глухая траурная мантия, волосы острижены коротко и неровно. Я брожу по хогвартской спальне, как чужой, и никого не узнаю. Вечером Том, не обращая внимания на мои протесты, отодвигает полог на кровати и садится рядом. "Расскажи об отце. Что хочешь. Расскажи, каким он был".

Каким он был...

А вот еще более раннее воспоминание. Здесь папа еще жив, а мама молодая, спокойная и счастливая. Я сижу под палящим солнцем на скамейке, рядом с автобусной остановкой в Хейбридже. Наконец подъезжает автобус, и Том спрыгивает с подножки, держа в руках маленький потрепанный чемодан. Дорожка через лес, заросли черемухи... Через пару дней папа берет нас с собой в замок Певерил. Выщербленные каменные ступеньки, арочные проемы окон, "здесь долгое время жили потомки Салазара Слизерина"...

Дальше, дальше, дальше.

Класс зельеварения, мокрые парты, пылинки танцуют в косых солнечных лучах из окна. Том разрывает тряпку пополам и протягивает мне половину. Плещется вода в ведре, с тихим шорохом граммофонная игла опускается на пластинку. "One of these days I'll meet you", — поет глубокий, слегка хрипловатый женский голос.

Однажды я тебя встречу...

Проигрыш. Кода.

Игла доходит до внутреннего круга и останавливается. Можно снимать пластинку и убирать в конверт. Насовсем.

Мне так больно, что хоть кричи. Ведь это же все было, было... Почему все так закончилось? Почему мы оказались там, где мы сейчас?

Ты же обещал, что случится чудо!

Помнишь?

Помнишь?!

Глава 53

На следующий день наступило оцепенение, как всегда бывает после сильной встряски. Зато хоть работа помогала забыться. По вечерам я сидел над уставными документами Walpurgis Knights, которые следовало переделать, и каждый раз, когда я видел фамилию "Риддл", мне становилось тошно, и хотелось швырнуть пергаменты в камин. Но кто же, кроме меня, всем этим занимался бы? И я сидел, и переписывал, переписывал проклятые строчки, чтобы уже покончить с ними, а потом, когда юридические дела будут улажены, выйти из доли, навсегда порвать с этой затеей — и с Томом.

Кроме того, я отправил документы на поступление в Дарэм. Пришел ответ, что в субботу, двадцатого июля, меня ждут на собеседование. Я не ожидал, что все случится так скоро, и теперь лихорадочно штудировал учебник по основам права. Саймондс взялся меня проверять и каждый вечер перед уходом из конторы нещадно гонял по пройденным параграфам. Так что мне было, чем занять мозги, и времени думать о случившемся почти не оставалось.

В довершение всего однажды днем явился Обадия Смит. Саймондс с радостью оставил меня общаться с ним и ушел на обед. Я налил Смиту чаю и сделал вид, что внимательно его слушаю. Не слушать, впрочем, было трудно — пронзительный голос Обадии вонзался мне в уши, как раскаленная спица.

— ...чаша Хельги Хаффлпафф, и медальон, принадлежавший самому Слизерину! Они есть в описи имущества, но я не могу их найти!

Он раскраснелся еще сильнее, чем обычно, и то и дело шумно переводил дух.

— Может, ваша тетя хранила их в Гринготтсе? — предположил я. — Туда можно послать официальный запрос, но только после того, как вы войдете в наследство, а это будет через полгода...

— Через полгода?! Чтобы они до тех пор пропали окончательно?! Вы обязаны мне помочь! Вы должны их отыскать! Вы хоть представляете, сколько они стоят?!

Лучше всего я сейчас представлял себе, как затолкал бы в глотку Обадии пресс-папье. Эта картинка стояла передо мной прямо-таки как живая. Вместо этого я сказал:

— Мистер Смит, мы не занимаемся розыском похищенного имущества. Независимо от того, что это — медальон Салазара Слизерина или шляпная булавка. Это не наша специальность. Вам нужно подать заявление в Департамент правопорядка или обратиться к частному детективу. Если хотите, мы можем порекомендовать хорошее...

— Меня и так ободрали, как липку, в том числе ваш Саймондс, а теперь я должен платить сыщикам?! Я думал хотя бы получить возмещение, пришел в страховую компанию, а они так нагло со мной обошлись! "Ничего не можем поделать", — скривившись, передразнил он. — Деньги за страховку брать горазды, а платить потом — фигушки! Ворье, хамы, подлецы ...

— Мистер Смит, — перебил я, — страховая компания в данном случае совершенно права. Нужно либо отыскать эти предметы, либо доказать, что они украдены. Иначе возмещения вы не получите. Откуда страховщику знать — может, вы сами припрятали чашу и медальон, чтобы получить за них компенсацию?

— Ничего я не прятал! — загремел Смит.

— Я этого и не говорил. Я пытался объяснить...

— Не надо мне ничего объяснять! — он вскочил, схватив шляпу. — Все вы заодно! Вымогатели, мошенники, проходимцы...

Смит еще долго разорялся на лестнице, и его было слышно даже тогда, когда он вышел на улицу.

Вся эта рутина на работе отвлекала, и к концу недели я был почти спокоен. Мне не хотелось идти на свадьбу к Розье, но выхода не было. Чем бы я оправдал свое отсутствие? Колин не разговаривал бы со мной до конца своих дней. Вдобавок я должен был исполнять обязанности шафера жениха, так что выкрутиться было невозможно.

И ведь Том наверняка придет, он не может туда не явиться... Ладно, в конце концов, там будет много народу, может, мы даже не столкнемся. Как-нибудь переживу.

Но все равно в назначенный день я никак не мог заставить себя аппарировать. Мама ушла заранее, чтобы помочь миссис Розье с последними приготовлениями, а я все слонялся по дому, то доставал из шкафа выглаженную рубашку, то забывал, куда ее положил, и отправлялся искать новую.

Меня ждали к трем пополудни, а я смог собраться только к четырем. Аппарировал к морю и сначала долго шел вдоль полосы прибоя по мокрому песку, потом курил на камне, потом отчищал от песка ботинки. После вчерашнего дождя было прохладно, море выглядело темным и неприветливым.

Вскарабкавшись по тропинке на холм, я свернул к дому Розье. Дом встретил меня непривычной чистотой. Каменную дорожку не просто подмели, а, кажется, вымыли с мылом, живую изгородь заново подстригли, в саду выпололи все сорняки. Окна сверкали, а на лужайке был установлен огромный белый шатер. Поддерживавшие его столбики были увиты розами, туго натянутое полотнище слегка вздрагивало от ветра. Под шатром виднелись расставленные рядами длинные столы.

Туда-сюда носились эльфы — судя по эмблемам на полотенцах, их взяли напрокат у Фортескью. Миссис Розье отдавала им указания, а рядом стояла моя мама в палевой летней мантии и тонких перчатках.

— Как ты думаешь, — обеспокоенно спрашивала миссис Розье, — может, поставить согревающие чары? Ветер усиливается...

Мама хотела ей что-то ответить, но обернулась и увидела меня.

— Рэй, где ты был? Почему так долго? Я уже стала волноваться!

Миссис Розье сунула мне стопку каких-то карточек.

— Скоро начнут собираться гости. Ты будешь раздавать им карточки, на них написано, кто где сидит и какую даму ведет к столу. А затем...

Она рассеянно оглянулась и вдруг застыла на месте, а потом слабым голосом спросила:

— Элси, ты видишь этот ужас?

— О нет! — ахнула моя мама.

Я посмотрел туда же, куда они обе, ожидая увидеть приткнувшегося среди блюд красношапочника или спрятавшуюся под скатертью мантикору. Но тарелки и бокалы были расставлены в идеальном порядке, и никакого ужаса не наблюдалось.

— Вы о чем? — тупо спросил я.

— Я так и знала! — трагически сказала миссис Розье, проигнорировав мой вопрос. — Я знала, что нет смысла ни о чем просить этого человека! Ему все безразлично. Можно подумать, женится не его родной сын, а кто-то приблудный. Моргана-защитница, дай мне пережить этот день... Неужели было трудно наколдовать последнюю партию тарелок так, чтобы рисунок совпадал с остальными?!

Только теперь, присмотревшись, я заметил, что на некоторых тарелках розочки расположены иначе, чем на прочих. Я хотел было сказать, что никто не заметит, но вовремя прикусил язык. Мама взяла миссис Розье за руку и стала убеждать ее, что все будет в порядке, а тарелки она прямо сейчас переколдует. Ведь известно же, что мужчинам нельзя доверять такие серьезные вещи.

Миссис Розье закрыла глаза и сказала: "Элси, не утешай меня. Я знаю, что это будет катастрофа...".

Я воспользовался моментом, чтобы улизнуть.

В передней я положил свой подарок на специально отведенный для этого стол, где уже возвышалась горка упакованных в яркую бумагу коробок. Мистера Розье я нашел в гостиной — он читал спортивный листок. Прислушавшись к разговору на лужайке, он спросил:

— Ты не в курсе, в чем я еще провинился?

— Кажется, вы не так наколдовали тарелки.

Пробормотав: "О Мерлин великий!", мистер Розье опять уткнулся в газету.

Поднявшись на второй этаж, я постучал в дверь спальни Колина и услышал раздраженное:

— Войдите!

Окно в комнате было открыто настежь, и теплый ветер раскачивал занавеску. Колин в расстегнутой рубашке лежал на кровати и курил. Увидев меня, он обрадовался:

— Рэй, как хорошо, что ты пришел! А то я скоро чокнусь. У меня есть огневиски — будешь? Надо срочно выпить, иначе я не переживу этот день.

— То же самое только что говорила твоя мама.

Колин тяжело вздохнул.

— А ведь мы с Эвелин хотели нормальную современную свадьбу. Думали, что соберемся нашей компанией, пойдем куда-нибудь посидеть... Но нет! Родители об этом и слышать не захотели! "Все должно быть, как полагается, иначе что скажут люди?". В результате позвали орду троюродных дядюшек и тетушек, которых я в глаза не видел. Явится даже бабушка Дэйзи из Норфолка. Ей уже сто шестьдесят лет, и никто не помнит, кем она нам приходится. Но, видите ли, она всегда присылает открытки на Рождество и обидится, если мы не пригласим ее на свадьбу! В жизни не думал, что у меня столько родственников...

— А где Друэлла?

Он отмахнулся, протягивая мне стакан с огневиски.

— Лучше не спрашивай... С утра поссорилась с мамой, теперь сидит в своей комнате и дуется на весь мир. Понимаешь, она будет подружкой невесты и по этому случаю заказала себе какое-то сногсшибательное платье. Но мама заявила, что оно слишком открытое, а это неприлично для девочки ее возраста, так что надо надеть поверх шаль, или что-то такое. Дрю, естественно, заявила, что никакую шаль надевать не будет, потому что это старомодно. Мама позвала на помощь отца, тот спросил, зачем он столько воевал, если теперь у него нет пяти минут покоя в собственном доме... С тех пор родители друг с другом не разговаривают. А Дрю сначала кричала, что ее все ненавидят и что ни на какую свадьбу она не пойдет, а потом заперлась у себя в комнате. Сейчас, наверное, рыдает.

— Жуть, — посочувствовал я. — И что, она так и будет сидеть взаперти?

— Да ну, если бы! — Колин фыркнул. — Она же сама попросила меня пригласить Сигнуса Блэка. Так что сейчас успокоится и выйдет, как миленькая. А вот я точно свихнусь. Рэй, если хочешь хороший совет, никогда не женись. Потому что...

Я так и не успел узнать, почему. Явился эльф и сказал, что молодому хозяину срочно надо одеваться, а меня ждут внизу, потому что пришли первые гости и пора раздавать им карточки.

На лужайке перед домом уже и вправду была группа взрослых ведьм и волшебников в парадных мантиях. Мне следовало искать их имена в списке и выдавать им карточки вместе с тоненькими бумажными сборниками свадебных гимнов. Предполагалось, что Друэлла мне поможет, но я не очень на это рассчитывал. Как выяснилось, правильно.

Друэлла появилась через полчаса. Когда я увидел, как она идет по дорожке, то понял, почему платье казалось миссис Розье "слишком открытым". Оно было сшито из какого-то шуршащего материала апельсинового цвета с золотыми нитями. Нет, снизу платье было вполне приличной длины — с широкой юбкой до самого пола, обшитой оборками. Зато сзади оно оставляло открытой почти всю спину, а на груди держалось неизвестно как — должно быть, на чистой магии. В наши дни его сочли бы абсолютно нормальным и даже, пожалуй, пуританским, но для сороковых годов это было на редкость смело.

Волосы у Друэллы были уложены с той небрежной естественностью, какая достигается только многими часами в парикмахерской. Еще она слегка подкрасила глаза, надела серьги, от нее пахло духами… Я понял, что пялюсь на нее, как баран, только когда Друэлла раздраженно спросила:

— Ну, чего уставился?

— Ты... — я сглотнул. — Ты очень хорошо выглядишь.

— Я знаю, — ответила она таким тоном, в котором ясно звучало: "Хорошо-то хорошо, да не про тебя!". Потом Друэлла взяла у меня половину карточек и принялась разглядывать гостей, словно искала кого-то.

Я быстро понял, кого, когда взгляд у Друэллы вдруг стал пристальным, внимательным и спокойным, словно у охотника, "поймавшего" контур дичи в колечко арбалетного прицела. Не глядя, она сунула мне свою стопку карточек, потом солнечно заулыбалась и не спеша двинулась к вновь пришедшим гостям, раскачивая бедрами, так что при каждом шаге оборки на юбке двигались вверх-вниз. Я поймал себя на том, что не могу оторвать взгляд от этих оборок и от плавных движений Друэллы — совсем как мартышка, завороженная извивами колец питона. Другие оказавшиеся поблизости мужчины явно испытывали то же самое, чуть ли не автоматически поворачивая головы ей вслед. А Сигнус Блэк, к которому Друэлла направлялась, кажется, вообще потерял дар речи.

Наконец я сумел стряхнуть наваждение и вспомнил, что у меня еще груда карточек и море гостей впереди. Вдобавок, стоило появиться кому-то, хоть отдаленно похожему на Тома, как сердце у меня обрывалось и летело куда-то вниз. Увидев Эйвери и Долохова, я ужаснулся, что Том пришел с ними, но его не было.

Он появился минут через пятнадцать, и я, за секунду до того разглядывавший гостей до боли в глазах, узнал его силуэт мгновенно, как узнавал всегда, на любом расстоянии. Я застыл, потом схватил Эйвери за рукав, пробормотал: "Слушай, подмени меня, я в туалет", — и смылся в дом, а там и вправду заперся в туалете и просидел полчаса, прислушиваясь к шагам в коридоре.

Когда я вернулся, ни Тома, ни Долохова нигде не было видно, а Эйвери уже успел разозлиться на мое отсутствие. Впихнув мне карточки, он ринулся искать эльфа, разносившего напитки. А я остался — и тут же получил второй страшный удар, потому что в девушке, как раз входившей в калитку, узнал Джейн.

Они что, сговорились меня добить?!

Джейн шла ко мне, улыбаясь и протягивая руку. Волосы у нее были уложены в косу вокруг головы, и вообще она как-то повзрослела, посерьезнела и похорошела с тех пор, как мы в последний раз виделись. На ней было белое платье с розами по подолу широкой юбки, а на руке, как я успел заметить, не было обручального кольца. Странно, что она его не носит. Хотя мало ли по какой причине женщины не надевают кольца...

Мы успели только поздороваться, когда, к счастью, появились новые гости, и Джейн ушла, чтобы не мешать. Чуть позже, столкнувшись с Колином, я накинулся на него:

— Откуда здесь взялась Джейн?!

— Это Эвелин ее пригласила, — защищался он.

— С чего вдруг? Они никогда особенно не дружили!

— Ну, мало ли...

— Ты мог бы меня предупредить!

— И что бы ты делал? Сбежал?

— Нет, но я бы морально подготовился...

— Тебя никто не заставляет с ней разговаривать, — огрызнулся Колин. — И вообще, я и без того нервничаю. Ты бы лучше поддержал меня в такой момент!

Он закурил, быстро и жадно затягиваясь, но тут появилась миссис Розье и спросила, чего ради мы здесь торчим, если все уже в сборе и чиновник из Министерства давно прибыл. Нас отвели в шатер, туда, где в самой середине, под высоко натянутым полотнищем, было большое свободное пространство. На нем расставили стулья, и все гости уже расселись, а посредине стоял маленький человечек в фиолетовой мантии с пергаментом в руках.

Колин остановился рядом с ним, а меня поставили чуть поодаль. Идя по проходу, я заметил с левой стороны Тома, а с правой мелькнуло платье с розами, так что теперь я не мог смотреть ни туда, ни туда. Оставалось рассматривать потолок.

Колин прошептал: "Чувствую себя круглым идиотом".

Министерский чиновник откашлялся и сделал шаг вперед, касаясь горла палочкой, чтобы усилить голос:

— Леди и джентльмены, сегодня мы собрались здесь, чтобы отпраздновать союз двух любящих сердец...

Слева какой-то тип установил треножник с колдографом, а за спиной министерского чиновника, шурша нотами, занимал свои места оркестр фей. Когда чиновник умолк, дирижер, облаченный во фрак крохотный фейри с зеленой кожей и острыми ушками, постучал по пюпитру, и музыканты подняли смычки. Потом он взмахнул рукой — и скрипки заиграли старинную нежную мелодию, которая всегда звучит на волшебных свадьбах. Все вокруг уже открыли сборники гимнов.

— De bons plants plante ta vigne, a sang pur marie ta fille[22], — пели собравшиеся, вторя скрипкам. Я был совсем не в том настроении, чтобы петь, и только открывал рот. Украдкой оглянувшись, увидел, что по ковровой дорожке между стульями торжественно идет мистер Трогмортон, очень солидный и серьезный в парадной черной мантии, ведя под руку Эвелин, всю в белых кружевах и с венком флер-д'оранжа на голове. За ней шла Друэлла, поддерживая шлейф невестиного платья.

Сидевшие поблизости дамы, как по команде, полезли в сумочки за носовыми платками. Миссис Розье громко всхлипнула. Я поискал взглядом свою маму и увидел, что у нее тоже слезы на глазах. Только одна сморщенная, как гриб, совсем старая ведьма в первом ряду захихикала и сказала: "Миленькое платье!". Она перехватила мой взгляд и подмигнула.

Чиновник из Министерства еще некоторое время вещал насчет радостного дня, любви и счастья, а потом принялся задавать обычные вопросы: знает ли кто-нибудь причины, по которым этот мужчина и эта женщина не могут пожениться? Никто таких причин не знал, и чиновник провозгласил, что приступает к церемонии бракосочетания. Оркестр опять заиграл, в воздухе закружились розовые лепестки, а Колин, нервно откашлявшись, взял руки Эвелин в свои.

— Берешь ли ты, Колин Эрнест, в жены Эвелин Мэри...

Затрещала вспышка колдографа, чиновник прошептал: "Теперь невеста". Потом, когда клятвы были принесены, он вышел вперед, чтобы разломать над головами жениха и невесты свадебную лепешку. На волосы Эвелин сыпались крошки, так что она была будто припорошена снегом. Затем молодожены трижды пили вино из одного бокала. Наконец чиновник взмахнул палочкой, и длинная золотистая лента связала руку Колина с рукой Эвелин.

Посреди зала прямо в воздухе, невысоко над паркетным полом, вспыхнул огонь. Под пение труб и скрипок Колин трижды обвел Эвелин вокруг него. Когда они сделали последний круг, пламя взлетело вверх и рассыпалось белыми искрами. Все хлопали в ладоши, на молодоженов посыпался дождь из серебряных звезд, под потолком закружились бабочки. Колин, раскрасневшийся и счастливый, целовал Эвелин, отбрасывая фату, которая ему мешала. Потом все бросились их поздравлять. Когда я подошел, Эвелин звонко чмокнула меня в щеку, и я даже сумел искренне улыбнуться ей.

На последовавшем обеде я решил как можно быстрее напиться. В принципе это не сложно, если ничего не есть, зато опрокидывать в себя огневиски стакан за стаканом. Но алкоголь все равно действовал слабо — я был словно сухая земля, на которую можно галлонами лить жидкость, и толку не будет. Чем больше я пил, тем трезвее себя чувствовал. Чудесная дымка опьянения, приносящая безразличие ко всему и вся, так и не появилась, хотя я очень на нее рассчитывал.

Мне пришлось сказать тост, и я даже успешно с этим справился. Во всяком случае многие гости говорили куда хуже. Но все равно мне было очень стыдно перед Колином. У него свадьба, надо радоваться, а я сижу мрачный и пялюсь только в свою тарелку, боясь ненароком встретиться взглядом... С кем? Да все равно, с кем. Я не хотел видеть никого.

По счастью, Колин мало что замечал вокруг, кроме своей невесты. Зато Эвелин оказалась куда наблюдательнее и несколько раз спрашивала, что случилось. Я сказал ей, что у меня болит зуб, и получил море сочувствия.

Когда начались танцы, я, как полагается, пригласил невесту на вальс, а потом хотел было смыться. Но пришлось танцевать еще и с Лорин Яксли, и с Патрицией Хайсмит... Да откуда же у Эвелин столько подружек?

Наконец я сбежал от них, но совсем уйти не мог, так что просто отирался у стенок шатра, прячась за группками гостей. Четверо толстых старых волшебников, которые курили трубки и обсуждали банкротство какого-то жабьего питомника, пришлись как нельзя кстати. За их широкими спинами я провел почти сорок минут, сожалея только о том, что не могу так скрываться до поздней ночи.

Потом меня нашла Друэлла и со словами: "А, вот ты где!", вытащила на паркет и потребовала, чтобы я пригласил ее танцевать.

— Какой-то ты сегодня дохлый, — заявила она со свойственной ей деликатностью.

— Зуб болит.

— Это заметно, — бросила Друэлла. — Причем вид у тебя такой несчастный, словно этот зуб выдирают по-живому. На церемонии, когда Колин обводил Эву вокруг огня, ты вообще отвернулся.

— Я случайно посмотрел в другую сторону. Дрю, не цепляйся ко мне, пожалуйста.

— Я еще даже не начинала, — она вдруг оживилась и закружилась быстрее, так что юбка раздувалась колоколом. — Слушай, Рэй, а мы не могли бы сдвинуться чуть левее? Вон к той стене... Да, молодец, спасибо.

— Почему именно туда? — спросил я, пробираясь с Друэллой через толпу танцующих.

— Там Сигнус... Нет, не смотри на него! Смотри на меня! Вот так, чудесно... А теперь подними меня и покружи!

Когда я подчинился, Друэлла так нежно мне заулыбалась, что можно было подумать, будто она мечтала об этом мгновении всю жизнь.

— Отлично, — прошептала она, когда я поставил ее на паркет. — А теперь давай обратно. Хватит с него...

— К чему это все? — спросил я.

— Видишь ли, — Друэлла скромно потупилась, — мы с Сигнусом обручились. Но он, котеночек мой, все не решается рассказать об этом родителям...

Сигнусу, может, и подходило определение "котеночек", но вот Друэлла никак не походила на тихую, милую девочку, играющую с котятами. Скорее, она напоминала укротительницу, которая выходит на арену цирка, щелкая кнутом. Я представил себе, как Сигнус послушно сидит на тумбе, по команде подает голос и прыгает через огненное кольцо, и мне стало немного веселее.

— ...В общем, я решила сегодня до конца вечера не обращать на него внимания, зато много танцевать с другими мужчинами, — сказала Друэлла. — Пусть немного поревнует, это его взбодрит. Как ты думаешь, я права?

— Не знаю.

— Стандартный мужской ответ, — фыркнула она.

— Много ты понимаешь в мужских ответах! С каких пор ты стала такая умная?

— Всегда была. Это вы, мужчины, вечно думаете, думаете, а спросишь: "О чем?", отвечаете: "Ни о чем". А вот женщины не думают — они знают. Потому что у нас ин-ту-и-ци-я. Ты в курсе, что это такое?

— В словаре посмотрю, — буркнул я.

Друэлла опять закружилась, держась за мою руку. Она что-то без умолку говорила, но я ее не слушал — вместо этого я всматривался в толпу танцующих, чтобы ненароком не оказаться поблизости от Тома или Джейн.

— ... правда, красиво? Ну, ведь правда? Рэй, да ты слышишь, что я говорю?!

— Повтори, пожалуйста, последнюю фразу, — спохватился я. — Я не расслышал.

— Вечно ты так! — с досадой сказала Друэлла. Потом у нее стало совсем другое лицо — мечтательное, неземное, и она, прикрыв глаза, заговорила нараспев: — "Женщина должна быть для мужчины одновременно раем и адом". Ведь хорошо сказано, да?

— Сентиментальный бред, — вырвалось у меня. — Откуда это?

— Вовсе не бред! — обиделась Друэлла. — Это из последнего романа Джорджины Хэйетт, называется "Ослепленные страстью". И разве это не правда? Неужели у тебя, например, нет человека, который стал бы для тебя одновременно раем и адом?

Этого я уже не смог перенести.

— Друэлла, послушай. Ты все-таки леди, так что я не могу сказать тебе: "Заткнись", это было бы грубо. Поэтому давай считать, что ты сама догадалась, ладно?

Друэлла обиженно надула губы, но умолкла. Правда, ненадолго — уже через минуту она произнесла:

— А кстати, Джейн Говард здесь...

— Я же просил! — огрызнулся я.

— А я не с тобой разговариваю!

— С кем же?

— Сама с собой. Думаю вслух.

— Три минуты назад ты сказала, что женщины не думают.

Друэлла пропустила мои слова мимо ушей. Вместо этого она, прищурившись, протянула:

— С кем это она танцует? Ой, как интересно... Подойдем поближе?

Я не ответил, но повел Друэллу в ту сторону, куда она смотрела.

То, что я там увидел, оправдало мои худшие ожидания — Джейн танцевала с Томом. Он скользил с ней через толпу, чуть придерживая за талию, а широкая юбка Джейн при каждом повороте взлетала, захлестывая его бедра.

— Как-то они очень быстро, — заметила Друэлла. — Ой, сейчас врежутся в эту толстую даму с кавалером! Нет, обошли... Странно, почему они совсем не смотрят по сторонам? Так увлеклись разговором?

Я попытался увести ее подальше, но Друэлла упорно сопротивлялась, не желая упускать зрелище.

Джейн и Том вправду о чем-то разговаривали, глаза в глаза, и оба улыбались так сладко, словно не могли расстаться ни на минуту.

— Забавно, как они друг друга ненавидят, правда? — безмятежно сказала Друэлла.

— Дрю, пожалуйста, молчи! Просто молчи...

В этот миг музыка закончилась. Том и Джейн остановились и медленно разошлись на шаг, все еще не сводя взгляда друг с друга. Наконец Том церемонно поклонился Джейн, та ответила легким кивком, и они направились в разные стороны.

— Орел или решка? — пробормотала Друэлла и заглянула мне в лицо, проверяя, на кого из них я смотрю.

Я уставился в потолок.

— Так нечестно! — недовольно пробурчала Друэлла.

Я повернулся к ней.

— Слушай, ты сегодня оставишь меня в покое?!

— А ты знаешь, что у меня есть? — ответила она вопросом на вопрос.

— Что же?!

— Оборотное зелье, — сказала Друэлла, склонив голову набок. — Я стащила у профессора Слагхорна, так просто, на всякий случай. Там как раз хватит на двух человек. Не хочешь на час поменяться со мной обликом? Я надену твою мантию и прочее. Даже галстук могу сама завязать, я умею, на папе тренировалась. А тебе дам свое платье и туфли на низком каблуке — ты же вряд ли сможешь ходить на шпильках.

— Зачем этот маскарад?

— Во-первых, — деловито начала она, — я хочу попробовать огневиски и, может, даже выкурить сигарету. Если мама увидит, что я делаю это в своем настоящем облике, будет страшный скандал. А так она ничего не заподозрит, потому что решит, что я — это ты, понятно? Во-вторых, я хочу под видом тебя поговорить по душам с Сигнусом и выяснить, как он настроен. В-третьих...

— Хорошо, а мне-то что делать под твоей обороткой?

Друэлла посмотрела на меня, как на кретина.

— Да что угодно, — ответила она бархатным голосом. — За час можно многое успеть, знаешь ли... Главное, не испорти мне платье.

Я долго молчал, потом сказал:

— Нет.

— Ну и дурак, — ответила Друэлла и ушла.

Я тоже ушел в дом и заперся в библиотеке, чтобы покурить и спокойно подумать. Наверное, Дрю была права. Я слишком много сомневался и ни на что не мог решиться. А на самом деле, если тебе что-то надо от жизни, следует отбросить колебания и действовать, даже если это будет выглядеть глупо, странно или смешно. Нужно разрубать гордиев узел, а не размышлять, как его развязать, без толку дергая веревку и еще больше все запутывая...

Из библиотеки я вышел примерно через час. Со стороны столовой доносились шум, смех и топот — там устроили отдельный сладкий стол и игровую комнату для детей. Я направился к входной двери и почти на пороге натолкнулся на миссис Розье и Друэллу. Они ссорились.

— Это какой-то кошмар! Ты целый день вела себя так, что я готова была от стыда провалиться сквозь землю!

Миссис Розье старалась кричать шепотом, так что это выходило скорее забавно, чем угрожающе.

Друэлла слушала ее со скучающей миной, разглядывая мозаику на полу.

— А теперь ты перешла все рамки! Твое счастье, что сегодня свадьба твоего брата! Но завтра я с тобой иначе поговорю!

Когда миссис Розье ушла, хлопнув дверью, Друэлла подмигнула мне.

— Я все-таки попробовала огневиски и выкурила целую одну сигарету, — весело сказала она. — Жалко, что кто-то из теток заметил и донес маме. Чувствую, завтра мне достанется... Но ничего, зато я это сделала!..

Когда мы вернулись в шатер, в саду уже темнело, и вдоль дорожек зажглись цепочки фонарей. Миссис Розье поспешила ко мне с дальнего конца танцплощадки.

— Рэй, я думаю, уже пора... Ты помнишь, что надо делать?

— Конечно, мэм.

Подхватив шлейф платья, миссис Розье направилась к музыкантам и что-то сказала дирижеру. Не переставая играть, фейри потянулись к выходу из шатра и зависли в воздухе облачком, похожим на пчелиный рой. Миссис Розье вернулась и вручила мне высокую тяжелую свечу, обвитую лентой.

— Возьми свечу в левую руку, сейчас я ее зажгу... А палочку держи в правой, острием вверх. Все, стой здесь!

Я стоял со свечой в руках, чувствуя себя очень глупо. Потом появились Колин и Эвелин. Лицо у Колина было перемазано кремом от свадебного торта. Он сразу напустился на меня, спрашивая, куда я пропал. Но прежде, чем я успел ответить, Эвелин протянула Колину пригоршню засахаренных вишен, и он с выражением полнейшего блаженства принялся есть вишни с ее руки. После каждой ягодки они звонко целовались.

Тем временем собрались и гости, выстроившись в процессию за молодоженами. Дирижер подал знак, оркестр фей заиграл что-то среднее между ирландской джигой и маршем, и мы двинулись вперед по каменной дорожке — я впереди со свечой и палочкой, за мной жених и невеста, а дальше все остальные.

Один из эльфов уже держал входную дверь дома широко открытой, а потом побежал передо мной, показывая дорогу. Комната на первом этаже, куда мы пришли, обычно служила кабинетом мистеру Розье, но по случаю свадьбы ее переделали в спальню — как я понимаю, чтобы процессии не пришлось идти слишком далеко. Посреди комнаты было наколдовано огромное ложе под балдахином, застеленное белоснежной простыней. Все остановились у входа, а я, как полагается дружке, обошел спальню со свечой в руках. Отодвинул штору, проверяя, не спрятался ли там кто, заглянул под стол и даже под кровать. Предполагалось, что если вдруг (очень маловероятно) я обнаружу там какую-нибудь нечисть или спрятавшихся злых волшебников, я должен тут же поразить их заклятием.

Но поскольку ни за шторой, ни под кроватью врагов не нашлось, я вышел и объявил молодоженам, что путь свободен. Под музыку Колин торжественно ввел Эвелин в спальню, и дверь закрылась. В замке щелкнул ключ. Я встал на пороге с палочкой в руках.

Оркестр продолжал играть, а гости толпились в коридоре. Поскольку далеко не все бывали на традиционных свадьбах — в военное время пары обычно женились в Министерстве, за десять минут и без особых церемоний, — то не все знали, зачем они тут собрались. Молчание нарушила та самая сморщенная старушка, что подмигивала мне днем. Я уже выяснил, что это и есть бабушка Дэйзи из Норфолка.

— А что же никто не поет? — спросила она надтреснутым голосом. Потом подошла к дирижеру и что-то принялась напевать вполголоса. Дирижер закивал, уловив мелодию, потом сделал музыкантам знак приготовиться.

Заиграли волынки, и бабушка Дэйзи, кокетливо поправив седые кудри, выбивавшиеся из-под старомодной шляпки, запела скрипучим голосом. Песня была такого вольного содержания, что я с первых же строк почувствовал, что краснею. Пожелание, чтобы у жениха мужское достоинство было такой твердости, чтобы пробивало доску, было в тексте еще самым приличным... Свадебные песни дошли до нас неизменными со времен средневековья, а тогда люди не стесняли себя условностями.

На второй строфе бабушке Дэйзи неожиданно стал вторить высокий, чистый молодой голос, и, обернувшись, я увидел, что это поет Друэлла. Миссис Розье в ужасе закрыла лицо руками, но мистер Розье только посмеялся и похлопал ее по плечу.

А оркестр тем временем старался вовсю: барабанщики выбивали дробь, взлетающие смычки скрипок двигались так быстро, что казались размытыми полосами, а остроухий волынщик-пак так раздувал щеки, будто решил лопнуть. Один за другим гости присоединялись к поющим. Слова мало кто знал, но припев подхватывали уже все хором, отбивая ритм ладонями. С другой стороны дома доносился шум — часть гостей перебралась туда, чтобы устроить под окном молодоженов концерт на жестянках и крышках от кастрюль.

Ко мне пробился Долохов с глазами, круглыми от изумления, — должно быть, сейчас он как никогда чувствовал себя иностранцем.

— Что тут творится?! — прокричал он мне в ухо.

— Обычай такой! — прокричал я в ответ. — Надо отогнать нечисть! Чтобы не мешала!

— Не мешала чему?! — у Тони был совершенно растерянный вид.

К нему подошел Нотт и с видом завзятого этнографа стал объяснять что-то, но Тони вряд ли его слышал. Оркестр теперь играл во всю мочь, а разошедшиеся гости гремели наспех наколдованными трещотками и пронзительно свистели. Бабушка Дэйзи, довольная, что оказалась в центре внимания, распевала одну непристойную песенку за другой, размахивая в такт сумочкой. Друэлла, вытащив в круг отца невесты, танцевала с ним джигу, отбивая ритм каблуками. Мистер Трогмортон старался изо всех сил — казалось, это танцует неуклюжий, но очень усердный морж. Присмотревшись к портретам на стенах, я заметил, что они тоже подпевают и хлопают.

В общем веселье не участвовал только портрет крохотного старичка в большом напудренном парике. Выглядывая из рамы, он пристально следил, чтобы дети как-нибудь не выбрались из столовой и не услышали, не приведи Мерлин, чего-нибудь неподходящего...

И тут у меня за спиной щелкнул замок.

Я замахал руками, и оркестр умолк. Раскрасневшиеся гости пытались отдышаться, кто-то свистнул еще пару раз и умолк. Дверь спальни слегка приоткрылась. Миссис Трогмортон мелкими шажками направилась к ней. По дороге она остановилась, достала кружевной платочек и промокнула глаза. Потом скользнула в дверь и через минуту появилась снова с простыней в руках.

Постояла секунду, развернула простыню, высоко подняла ее, чтобы гости увидели размазанное красное пятно посредине, и громко объявила:

— Consummatum![23]

Оркестр опять заиграл. Гости хлопали так, что чуть не отбили себе ладони, а над домом стали взрываться фейерверки. Миссис Трогмортон обернулась ко мне. Она то смеялась, то плакала, и ее круглое лицо светилось счастьем. Я поспешно отыскал в кармане припасенные специально для этого пять галлеонов — больше не было, — и бросил их в центр полотна, прямо на красное пятно.

Монеты звенели, галлеоны сыпались в простыню дождем. Я вошел в спальню, где сильно пахло табачным дымом. Колин, полностью одетый, сидел на кровати и, морщась, водил палочкой над свежим порезом на левой руке. Эвелин в белом платье, стоявшая у окна с сигаретой, тревожно обернулась и спросила: "Мама не видит?".

— Все в порядке, — заверил я ее. — Ну, поздравляю!

— Ты бы видел, как мы эту кровь добывали, — хихикнула Эвелин. — У Колина от нервов стихийная магия сработала, он только разрежет, а порез сразу затягивается... Ужас! Ладно, я пошла к гостям. Колин, проветри тут!

Эвелин выскользнула из комнаты с таким невинным лицом, словно это не она только что за запертой дверью предавалась вместе с мужем страшному греху курения.

Совершенно обалдевший Долохов рухнул в кресло.

— Колин, объясни, что это было!

— Завершение свадьбы, — ответил тот, критически рассматривая розовый шрам на руке. — Так полагается, иначе брак будет недействителен.

— И вы что, вправду здесь... э-э... — Долохов запнулся.

— Да нет, конечно, — фыркнул Колин. — Как ты себе это представляешь, при таком балагане? Никто этого всерьез не делает, это же просто обряд. Выжидаешь десять минут, потом делаешь надрез и мажешь кровью простыню. Можно было, наверное, просто палец уколоть, но мы бы замучились из него выдавливать столько крови...

— А зачем выносят простыню? — Долохов все еще был в недоумении. — У нас такое делали, наверное, веке в девятнадцатом, и то по деревням!

— Обычай есть обычай, — рассудительно ответил Колин. — А если не выносить, куда же гости будут кидать деньги? Там знаешь сколько набирается...

Долохов долго смотрел на него, потом расхохотался и сказал:

— Я всегда знал, что англичане страшные варвары.

— Мы приверженцы традиций, — поправил его Колин. — Чувствуешь разницу?

Я вскоре ушел от них, стараясь по дороге не натолкнуться ненароком на Тома. К счастью, в шатре его не было. На танцплощадке медленно вальсировали пары. Эвелин в сверкающем мелкими бриллиантами ожерелье — "утреннем даре" — танцевала со свекром, который бережно обнимал ее за плечи единственной рукой.

Чуть ближе ко мне легкими шагами скользили Друэлла и Сигнус Блэк. Сигнус глаз с Друэллы не сводил, и не оставалось никаких сомнений, что вот он, его собственный рай и ад, — на расстоянии меньше протянутой руки.

Я прошел по темному саду, мимо фонарей, поеживаясь от холодного ветра с моря. Вошел в дом, и почти сразу у двери встретил Розье. Колин был навеселе и абсолютно счастлив.

— Все прячешься? — спросил он.

— Прячусь.

— От Джейн или от Тома?

Я оторопел.

— Вы поцапались? — поинтересовался Колин. — А то я смотрю, целый день держались друг от друга на расстоянии мили. И Долохов меня спрашивал, что случилось, раз Том о тебе слышать не хочет.

Вот значит, как…

— Поссорились, — ответил я.

— Из-за чего?

— Неважно. Это личное. Не спрашивай меня, хорошо?

— Ладно-ладно, — торопливо ответил Колин. — Но он уже ушел. Слушай, а ты...

Я так и не услышал, чего он от меня хотел, потому что откуда-то из глубины дома к нам подошла Джейн. Она была в легкой кофточке поверх платья, а в руках держала сумочку.

— Колин, мне пора, к сожалению. Спасибо вам огромное, это было так здорово и весело... Поздравляю еще раз.

Она поцеловала его в щеку.

— С Эвелин и твоими родителями я уже попрощалась. Рэй, — она обернулась ко мне, — ты не мог бы меня проводить?

— Он проводит, — быстро сказал Колин и ощутимо толкнул меня в бок.

Мне ничего не оставалось, как пробормотать: "Да, разумеется", и направиться вместе с Джейн к двери.

Мы вышли в сад и двинулись прямиком через лужайку, расчерченную полосами света из окон. За калиткой звук голосов и музыки стал тише, а потом и вовсе пропал, как отрезало, когда мы миновали границу антимагловских чар. Зато стал слышен шум моря за деревьями.

Джейн шла рядом со мной — в темноте я слышал только легкий стук ее каблуков по плитам дорожки. От нее слабо пахло цветочными духами, и от этого запаха голова у меня была словно ватой набита.

— Поможешь мне аппарировать? — спросила Джейн. — Я весной провалила экзамен и не получила лицензию. Наверное, осенью буду пересдавать.

— Угу, — ответил я.

Потом протянул ей руку, так осторожно, будто Джейн была фарфоровая и могла рассыпаться от неловкого прикосновения. Она положила ладонь на мой локоть.

Я сглотнул.

— Подумай о том месте, куда мы аппарируем. Я ведь не знаю адрес...

В следующее мгновение нас уже несло и протаскивало через невидимую трубу. Когда, задыхаясь, мы оба вынырнули наружу, стало еще темнее, зато звезды над головой, казалось, придвинулись ближе. Мы стояли на вершине небольшого холма, слева в долине виднелась россыпь огней.

— Туда? — спросил я.

— Нет. Это деревня Мартинсбери, а мой дом с другой стороны. Отсюда не видно. Пойдем.

Она взяла меня под руку и повела вниз, по тропинке, вьющейся среди деревьев. Было почти совсем темно, но Джейн шла уверенно, как человек, знающий здесь каждый дюйм. Чем ниже мы спускались, тем гуще становилась пелена тумана, а над головой мелькали черные силуэты летучих мышей.

— Здесь так тихо...

— От нас далеко до ближайшего города, — пояснила Джейн. — А вокруг одни фермы. В сельской местности люди рано ложатся спать.

— Угу, — сказал я.

Нельзя сказать, что мои реплики отличались разнообразием и оригинальностью. Но я никак не мог придумать ничего умнее.

Джейн, видно, тоже поняла, что разговор о жизни фермеров заведет нас в тупик, и сменила тему.

— Эвелин говорила, ты сейчас работаешь в адвокатском бюро...

Отделываться очередным "Угу" было бы совсем невежливо, так что я выжал из себя пару фраз: мол, да, работаю; в основном, у нас всякие уголовные дела, это не очень интересно; с сентября, если повезет, буду учиться в школе права.

— Замечательно. А я осенью пойду преподавать в Аппинкорт. Директор Скроуден...

— "Спрут"?

— У него такое прозвище? Забавно... Так вот, он дружен с моими родителями. Весной он был у нас в гостях, а я как раз приехала из Хогвартса на пасхальные каникулы. Ну и спросила, можно ли к ним устроиться на работу, хотя у меня нет опыта и педагогического образования. Он подумал, потом сказал, что есть вакансия учителя английского языка в младших классах. Сказал, что я могу попытаться. Ну и вот...

— А... э-э... твой жених не будет возражать, что ты работаешь?

— Нет, — коротко ответила она.

"Ну и чудесно", хотелось мне сказать. Но Джейн внезапно добавила:

— Хотя бы по той причине, что Берти уже давно не мой жених. Я разорвала помолвку.

— Когда?

— Через пару месяцев после обручения.

— Почему? Он тебя чем-то обидел?

— Нет. Берти очень хороший. Просто мне с ним было скучно. А кроме того, я поняла, что не смогу всю жизнь прожить с человеком, которого не люблю.

Понятно...

Наверное, еще неделю назад я бы повел себя иначе. Как обычно, сменил бы тему, так и не решился бы сказать ей что-то напрямую... Но за последние дни я успел измениться. Слишком сильно. И не так, как хотел бы.

— Ты пришла на свадьбу специально, чтобы сказать мне, что разорвала помолвку?

Другая девушка, наверное, возмутилась бы, ведь по сути это означало, что Джейн за мной бегает. Но она просто ответила:

— Да.

Я сделал глубокий вдох.

— Ты выйдешь замуж за меня?

Наверное, это нужно было делать романтично. Долго говорить о любви, встать на одно колено, сказать какие-нибудь красивости насчет руки и сердца... Но у меня все равно сил не было. Да и зачем? На той стороне все куда грубее и проще, а я почти что там жил.

Джейн не стала кокетничать, делать вид, что это для нее неожиданность, и изображать сомнение.

— Да.

Сломанная ветка под ногами треснула глухо и негромко, как отпущенная арбалетная тетива.

— А... спасибо, — я не знал, как положено отвечать в таких случаях. — Ну, раз мы поговорили насчет этого, давай теперь постоим покурим, ладно?

Она засмеялась.

— Конечно. Только лучше посидим. Там чуть ниже по тропинке будет поваленное дерево.

Двумя десятками ярдов ниже и вправду оказалась небольшая полянка, где, если сильно напрячь глаза, были видны очертания дерева. Люмос отчего-то зажигать не хотелось, и мы шли почти наощупь. Я бросил на бревно свою мантию, чтобы Джейн могла сесть. В темноте ее платье казалось бледным светлым пятном.

— Скажи мне, — спросил я, закуривая, — о чем ты сегодня говорила с Томом?

По логике вещей, Джейн опять-таки не должна была мне отвечать. Ей следовало возмутиться, что мы еще не женаты, а я уже ее допрашиваю. Но она спокойно ответила:

— О тебе.

Сбросила туфли и поудобнее устроилась на бревне, укрыв ноги краем моей мантии.

— Мы пытались тебя поделить.

— Что?!

Она похлопала ладонью по бревну рядом с собой.

— Иди, сядь здесь.

Я уселся на бревне, жадно затянулся сигаретой.

— В каком смысле поделить?

— В прямом, — спокойно ответила Джейн. — Нет, поначалу мы говорили обо мне… Том спросил, правда ли, что я разорвала помолвку с Боббином. Я ответила, что так и есть. Тогда он задал тот же вопрос, что и ты: мол, поэтому я пришла? Я подтвердила: да, именно поэтому. Том сказал: ты его не получишь. Я ответила: посмотрим… Ну и так далее в том же духе. Жесткий разговор был, надо сказать.

— Том тебя оскорблял?

— Нет, ну что ты. Он же умеет показаться джентльменом, если захочет. Только один раз назвал меня стервятницей, на что я ответила: "А ты неудачник". Кажется, это его задело. Потом мы уже беседовали очень любезно, так, что у обоих челюсти сводило от улыбки…

Меня разрывало от эмоций, и я за одну затяжку выкуривал чуть ли не пол-сигареты.

— И к чему вы пришли, позволь спросить?

— Том почему-то пошел на попятный. Сказал: "Ладно, поле свободно. Можешь действовать". Я спросила, отчего вдруг такой широкий жест. Он ответил: "Учусь красиво проигрывать". Потом музыка закончилась, мы раскланялись, ну и все.

Я бросил окурок в траву и зажег новую сигарету.

— Ты злишься? — спросила Джейн, касаясь моей руки.

— А как ты думаешь?! Вы ведете торги у меня за спиной, а я должен...

— Прости. Мне нужно было понять, в каких вы отношениях. Наверное, правильнее было бы спросить тебя, но я боялась, что ты уклонишься от разговора. Ты ведь обычно именно так поступаешь, не отрицай.

Поступаю и правильно делаю. А в последнее время решил изменить тактику — вот и получаю оплеуху за оплеухой...

— Что значит «в каких отношениях»? Да ни в каких, мы с ним рассорились! И в любом случае, разве это касается нас с тобой?!

— Не кричи, — она поплотнее закуталась в кофту. — Конечно, касается. В школе у вас был роман, и мне нужно было понять, как обстоят дела сейчас.

Мерлин великий, что за бредовый день!

Я сделал глубокий вдох. Спокойно, только спокойно...

— Джейн, если ты не хочешь, чтобы мы поссорились и с тобой, никогда больше не говори таких вещей.

— Но ведь это правда. Рэй, не злись, пожалуйста.

Если я еще от кого-нибудь услышу слово "правда", я, наверное, выпущу в него аваду.

— Да с чего ты взяла?!

— Я это давно поняла. Примерно месяца через два после того, как мы с тобой начали встречаться, еще в Хогвартсе. Не могу объяснить, из чего именно. Какие-то мелкие детали...

— Интуиция, да? — едко спросил я.

— Наверное. Понимаешь, вы могли не разговаривать, не глядеть друг на друга, быть в разных концах общей гостиной — и все равно как будто связаны невидимой ниткой. Все, что ты делал, ты делал для него, все, что говорил, говорил ему…

— И что?! Мы были просто близкими друзьями!

— То, что ты влюблен в него по уши, было совершенно очевидно.

— Ну, знаешь ли!..

Ладно, если она хочет напрямую, пусть будет напрямую.

— Джейн, ты подозреваешь, что я с ним спал?

Любая нормальная девушка после такого пришла бы в ужас, влепила мне пощечину и убежала в слезах. Но Джейн осталась верна себе.

— Мне так не кажется, — сказала она, подумав. — А ты с ним спал?

— Нет! Как ты вообще можешь спокойно говорить о таких вещах?!

Фразу "Ты же леди" я тоже проглотил.

Джейн засмеялась:

— Я с Рэйвенкло. Нас учили, что нельзя ужасаться или смущаться, когда речь идет о фактах. Реальность нужно принимать такой, какая есть.

— И препарировать...

— Если хочешь. Кроме того, наверное, у меня отсутствует моральное чувство, но я понимаю, почему ты мог увлечься Томом. Влюбляются ведь не в мужчину или женщину, а в человека.

Еще одна сокровищница мудрости! Мало мне было Друэллы…

Я вытащил третью сигарету.

— Тогда объясни, пожалуйста, почему, если у нас в школе была любовь, я узнал об этом только сегодня? Причем от тебя! Тебе не кажется, что это нелепо?!

— Ну, это же понятно, — Джейн пожала плечами. — Ты вообще боишься сильных эмоций. Как только доходит до чувств, ты сразу прячешься и делаешь вид, что ничего не понимаешь. Не вижу, не слышу, никому ничего не скажу... Поэтому ты никогда не признался бы себе, что влюблен в Тома. У мужчин такой страх перед эмоциями не редкость.

Меня осенило страшное подозрение.

— Постой, а ты случаем не читаешь Джорджину Хэйетт? Всяких там "Ослепленных страстью" и прочее в том же духе?

— Читаю, конечно. Я очень люблю такие книги.

— Это заметно...

Она опустила ноги в траву, отыскала свои туфли.

— Пойдем? А то мне холодно.

Мы двинулись дальше по тропинке. Джейн шла все так же уверенно и легко и только временами замедляла шаг, если впереди был трудный участок, где требовалась моя помощь.

А я думал о том, как странно начинается наша совместная жизнь... Обычно люди сначала женятся, а потом начинают ссориться из-за любовников или любовниц. У нас все получилось наоборот, да и на ссору это было не слишком похоже.

— Послушай, — я подхватил Джейн за талию, чтобы помочь перебраться через упавшее дерево, — если ты считаешь, что у нас с Томом роман, почему ты решила выйти за меня замуж?

— Как тебе сказать, — она взяла меня под руку. — Наверное, потому что я авантюристка. Или, не исключено, все дело в том, что я из Говардов. Мы не сдаемся без боя. А может, мне просто хочется обойти вокруг свадебного огня в белом платье... Не знаю.

Внизу уже показались едва видимые сквозь деревья огни большого дома. Джейн обернулась:

— Я хочу тебя попросить только об одном: если однажды ты решишь вернуться к Тому, просто скажи мне, хорошо? Я не буду затевать войну, но не хочу, чтобы ты меня обманывал.

— Что значит «вернуться»? У нас ничего такого не было, пойми же ты! И мы сильно поссорились, и я не хочу его видеть, а он не хочет обо мне слышать, и…

Я замолчал, не мог говорить — такая сильная и острая тоска вдруг накрыла меня с головой.

— Всякое случается в жизни, — возразила она. — Обещай мне.

— Да, конечно. Только, пожалуйста, не говори больше о нем, ладно?

Между деревьями мелькнул серебристый огонек, и навстречу нам вышел чей-то патронус-горностай. Он подбежал к Джейн, а та наклонилась и взяла его на руки.

— Добрый вечер, пап.

— Ты почему так поздно? — укоризненно спросил горностай глубоким рокочущим баритоном.

— Я ведь предупреждала, что задержусь. Меня провожают, так что все в порядке. А вы с мамой сидите, ждете меня?

— Ну да, — горностай почесал лапой за ухом. — Может, сказать Либби, чтобы разогрела ужин?

— Я же со свадьбы, пап. Там кормили до отвала.

— А кто тебя провожает? — заинтересовался горностай, рассматривая меня глазками-бусинками.

— Это Рэй Лестрейндж, я вам про него рассказывала. Папа, мы обручились.

— Да? — горностай выглядел озадаченным. — Ну, хорошо... А он придет к нам на обед в следующую субботу?

— Ты придешь? — Джейн посмотрела на меня.

— Если можно, в воскресенье, — сказал я, чувствуя себя очень неловко. — В субботу у меня вступительное собеседование в школе права.

— Понятно, — сказал горностай. — Ну, ждем. Рад буду познакомиться.

Он прыгнул вниз и серебристой ленточкой исчез в траве.

Когда мы дошли до дома — огромного, старинного, с множеством светящихся окон, широкой подъездной площадкой для карет и высокой парадной лестницей с каменными вазами, — Джейн остановилась.

— Ну, до воскресенья? — спросила она.

— А... Да, конечно.

Я не мог сообразить, как мне с ней теперь попрощаться. Целовать руку как-то старомодно, но и обмениваться рукопожатием с собственной невестой глупо... Наконец, до меня дошло, и я, наклонившись, тронул губами уголок ее рта. Джейн поцеловала меня в щеку, засмеялась и ушла. Прежде чем аппарировать, я оглянулся и увидел, как она взбегает вверх по лестнице и как в темноте мелькает светлое платье с розами.

Глава 54

В понедельник, перед тем, как убежать на работу, я сказал маме, что собираюсь жениться. Времени вдаваться в подробности не было, так что, наверное, затевать разговор тоже не стоило. Что это была ошибка, я понял, едва явившись в контору, — там меня уже ждала домашняя сова с письмом от мамы. Кто такая моя невеста, и почему я раньше ничего не рассказывал, и почему из меня никогда лишнего слова не вытянешь?! Где мы познакомились, и как долго встречались, и отчего я до сих пор не приводил ее в гости?! Письмо пестрело вопросительными и восклицательными знаками — мама желала знать абсолютно все.

Я нацарапал на обороте: "Джейн Говард", и отправил сову обратно. Но если я думал, что на том все и закончится, то просчитался. Мама бомбардировала меня письмами весь день. Она успела найти семью Джейн в справочнике "Кто есть кто в магической Британии", проследила всю ее генеалогию, обрадовала меня известием, что мой троюродный дядя по отцовской линии был женат на одной из Говардов (я так и не понял, что должен делать с этой жизненно важной информацией).

Потом мама стала беспокоиться, где мы возьмем денег на свадьбу, напомнила, что надо срочно сделать ремонт на втором этаже, и принялась рассуждать, где бы заказать для меня новые мантии. К вечеру она уже начала составлять список приглашенных на свадьбу. Задержись я на работе еще на час, она успела бы придумать имена всем нашим будущим детям.

Каждой новой мыслью мама тут же делилась со мной, сова не успевала летать туда-сюда, а миссис Портер злилась, что я занят личными делами в рабочее время. Когда же я наконец вернулся домой, пришлось выдержать допрос с пристрастием.

Мама потребовала, чтобы я в подробностях описал ей, как произошло объяснение, и что я сказал Джейн, и что сказала мне она. Я сначала тянул время, делая вид, что так голоден, что не могу говорить. Потом сочинил нечто невразумительное, лишь бы отделаться. Бедная мама, знала бы она, о чем мы в действительности говорили...

Во вторник бомбардировка письмами продолжилась, хотя я очень просил маму не присылать сов мне на работу! Меня так задергали, что, когда очередная сова, хлопая крыльями, влетела в окно и бесцеремонно уселась мне на плечо, я был готов швырнуть ее в камин. Но потом подумал, что мама обидится, и все-таки распечатал письмо.

На удивление, оно было не от мамы. Только теперь я обратил внимание, что сова чужая. А на пергаменте зелеными чернилами, знакомым почерком с острыми наклонными буквами d, было написано:

Cаутгемптон, Западный док, причал 108, завтра, полдень.

Я еще постоял с письмом в руках, но тут миссис Портер прикрикнула, чтобы я пошевеливался...

Саймондс был совсем не рад, что приходится отпускать меня в будний день, тем более что я отказывался объяснить, в чем дело. Но я так настаивал, что в итоге он сдался. Естественно, выходной мне дали за мой счет и с утра так загрузили работой, что из конторы я сумел уйти только без четверти двенадцать.

Перед уходом я посмотрел атлас, в котором были указаны безопасные места для аппарации, где меньше шансов столкнуться с маглами. В Саутгемптоне такая точка находилась на какой-то Ширли-роуд, а Западного дока я на карте вовсе не нашел. Правда, атлас был издан двадцать лет назад, так что доверять ему не очень-то стоило. Может, после бомбежек от этой Ширли-роуд и следа не осталось.

Как выяснилось, я был недалек от истины. "Место, защищенное от маглов" оказалось посреди небольшого уличного рынка. Я аппарировал рядом с тележкой с яблоками, и стоявшие в очереди пожилые женщины уставились на меня с изумлением. Я быстро сбежал оттуда, а маглы смотрели мне вслед. Может, им не понравилась моя мантия, не слишком удачно трансфигурированная в куртку.

В Саутгемптоне моросил дождь, на мостовой расплывались огромные лужи. От проезжавших машин веером летели брызги. Я постоял, оглядываясь, и пошел по Ширли-роуд, надеясь увидеть какие-нибудь указатели, но ничего даже близко похожего на порт или доки не нашел. Наконец увидел полисмена. В Хогвартсе на магловедении нас учили, что им можно задавать вопросы, и я вежливо поинтересовался, как пройти к Западному доку.

— Ну, это далековато, — сказал полисмен, озадаченно рассматривая меня. Должно быть, он подумал, что я упал с Луны. — Ехать надо.

— А на чем?

— На автобусе, — он кивнул куда-то влево.

Группка маглов у края мостовой наводила на мысль, что здесь остановка. Наконец автобус подъехал — громоздкий, судя по виду, переделанный из грузовика и выкрашенный черной и белой краской. Надписи на нем ничего мне не говорили, но магла, к которой я обратился с вопросом, сказала, что я доеду до Западного дока, "только нужно будет немного пройти".

Магловских денег у меня не было, так что пришлось втихую наложить Confundus на полную тетку, потребовавшую оплатить билет. Автобус покатил по улицам. Саутгемптон во время войны сильно бомбили, и следы разрушений были заметны до сих пор. Местами вдоль дороги тянулись сплошные пустыри, заваленные горами битого кирпича. Должно быть, разбомбленных зданий было так много, что даже спустя год после войны еще не все руины успели разобрать.

Я смотрел в окно и думал, зачем Том хочет меня увидеть. Помириться? Очень сомнительно…

Расспросив маглов в автобусе, я узнал, где выходить. Но к тому времени уже и сам догадался, что близок к цели — ветер доносил запах моря. За домами проходила ветка железной дороги, слышались свистки поездов, а впереди громоздились склады, за которыми виднелся настоящий лес подъемных кранов.

Поплутав между складами, я вышел наконец к докам. Набережная была запружена людьми и машинами, кругом что-то свистело, гудело и грохотало. У причалов стояли магловские пароходы, с непривычки показавшиеся мне огромными, как горы. Вдоль них двигался поток людей с чемоданами и узлами. На одном из зданий я увидел часы — была уже половина первого. Может, Том ушел, не дождавшись меня?.. Я стал расспрашивать прохожих, где причал 108, а потом кинулся туда бегом.

Пароход, пришвартованный на этом причале, показался мне грязным и старым — впрочем, я недостаточно разбирался в магловских кораблях, чтобы об этом судить. Краска на бортах облупилась, но название — "Гераклея" — было видно четко. От парохода к набережной тянулись канаты, из труб поднимался дым, а какие-то маглы в рабочих комбинезонах сновали вверх-вниз по деревянной лестнице, перетаскивая мешки.

Чуть подальше собрались ожидающие посадки пассажиры. Многие из них были темноволосы и смуглы и громко говорили на незнакомом языке, оживленно размахивая руками. Вокруг бегали дети, а несколько женщин в черных платьях и черных же платках прямо на мостовой переупаковывали чемодан.

Я остановился, не зная, как найти Тома в такой толчее, но увидел его почти сразу.

Том стоял у причальной тумбы, засунув руки в карманы и глядя на гавань. Он был в магловской одежде, серой и как будто поношенной — пиджак, тонкий пуловер, — а рядом на мостовой лежал матерчатый рюкзак. Том и сам выглядел посеревшим, усталым. На лице не было и тени улыбки.

Я окликнул его и подошел. Мне было неловко, и я не знал, как начать разговор.

Том оглянулся и поднял рюкзак, забросив его на плечо.

— Привет, — сказал я.

— Привет, — ответил он. — Спасибо, что пришел проводить.

— Ты уезжаешь?

Учитывая, что дело было в порту, а у Тома был с собой рюкзак, более тупого вопроса я не мог задать.

— Да. Вот на этом пароходе, — он кивнул на "Гераклею". — У меня есть часа полтора до отплытия, пошли посидим где-нибудь.

— А почему на магловском корабле?

Том проигнорировал мой вопрос.

Мы двинулись наугад по набережной, прошли мимо длинной стены склада, через открытые ворота которого были видны штабеля деревянных ящиков, и наткнулись на маленькую забегаловку. Том толкнул стеклянную дверь с табличкой "Открыто", и изнутри выплеснулась волна спертого воздуха, пропитанного запахом жира и жареной картошки.

В забегаловке раздражающе громко играло радио, к буфетной стойке выстроилась очередь, а почти все столики были заняты пассажирами. На полу рядом с ними был свален багаж. Официантка в засаленном переднике, с заткнутой за него мокрой тряпкой, тащила нам навстречу поднос с горой грязной посуды.

Том пробрался вглубь помещения, отыскивая свободный стол. Пристроил свой рюкзак и, бросив мне: "Подожди", ушел к стойке. Вернулся он с двумя чашками бурой жидкости, отдаленно напоминавшей кофе. Я к тому времени успел, пряча волшебную палочку под полой куртки, поставить вокруг стола заглушающее заклятие, так что шум голосов словно ножом отрезало.

На мраморной поверхности стола приткнулось одинокое блюдечко, покрытое черными пятнами, — импровизированная пепельница. Значит, можно курить. Вокруг, впрочем, и без того курили, под потолком клубами плавал сизый дым.

Том сел напротив, пододвинул ко мне чашку с кофе. Так мы сидели и молчали, глядя друг на друга, и, кажется, ни один из нас не знал, с чего начать. Через запотевшее окно падал белесый размытый свет.

— Значит, ты женишься на Джейн? — спросил наконец Том.

— Да.

— Поздравляю.

— Спасибо.

Опять воцарилось молчание.

Случившееся в "Элизиуме" разделяло нас невидимой тенью, будто черное, засыпанное головешками пожарище, вклинившееся между уцелевшими домами.

— Слушай, — рискнул я, — я хотел извиниться за ту историю. Я не имел права тебя оскорблять, да и на самом деле вовсе так не думал. Просто мне было очень плохо...

— И ты решил ударить побольнее, — холодно продолжил за меня Том.

— Ну... да. Мне сейчас очень стыдно. Прости меня, пожалуйста.

— Все возвращается бумерангом, — ответил он. — Помнишь, на шестом курсе, на зимних каникулах — как ты заставлял меня снова и снова извиняться?!

— Я не...

— Помолчи! А до меня не доходило, почему ты не можешь простить меня по щелчку пальцев. Вот сейчас дошло, представь себе! Потому что теперь все повторяется, только наоборот. Думаешь, попросил прощения, — и я тут же брошусь тебе на шею и скажу: "Рэй, конечно, давай все забудем"?!

— Я этого не думаю. Я...

— Что "я"? — Том уже завелся. — Ты изводил меня в "Элизиуме" этим разговором, ты, как клещами, тянул из меня ответ, хотя я тебя просил!.. Пять, десять раз я тебя просил прекратить! Рэй, дрянь такая, ты не видел, как я вымотан, как мне тяжело? Ведь видел же! Но тебе хотелось меня добить, ты был весь в своей ревности, ты думал только о том, как ты страдаешь... Ты заранее знал, чем все закончится, ты копил свое несчастье месяцами, чтобы вывалить его на меня в подходящий момент! Молодец, попал в яблочко!

— Я не хотел...

— Не рассказывай мне сказок о том, чего ты хотел или не хотел. Скажи спасибо, что не получил аваду в упор! Знаешь, каких усилий мне стоило не возвращаться, чтобы прикончить тебя?!

— Слушай, хватит! — я уже сам стал закипать. — Хочешь прикончить — валяй. Прямо здесь.

— Да пошел ты!..

— Сейчас уйду. Ты меня позвал, чтобы все это высказать?!

— Не знаю, — зло ответил он, уставившись в окно. — Нет, не для этого. Чтобы поговорить. Но вот видишь, сорвался...

И опять мы оба умолкли.

Поверхность остывающего кофе в моей чашке подернулась маслянистой пленкой.

— Извини, — я предпринял еще одну попытку. — Я видел, что ты устал, но не мог остановиться. Да, черт возьми, я сделал страшную глупость! Но я же не знал... Почему тебе так тяжело? Из-за Борджина?

Том презрительно фыркнул, по-прежнему не глядя на меня.

— Еще чего не хватало! Кто такой Борджин... Хотя он меня, конечно, достал, тут ты не ошибся. Вечная эта влюбленность, преданные собачьи глаза, расспросы — не голоден ли я, не устал ли, да откуда так поздно возвращаюсь, да почему так нервничаю... Какое его дело?! То, что я с ним сплю, еще не причина лезть в мою жизнь! А в тот вечер он меня просто взбесил. Четко же было сказано: приготовить ванну, заварить чай, а потом чтоб ноги его там не было, я хочу быть один... И тут он шлет мне сову: надо ли ждать? Я отвечаю: не надо. Возвращаюсь — он там сидит! Да еще принялся расспрашивать, что случилось и почему на мне лица нет! Получил круцио, успокоился...

М-да. Я вспомнил, как Эндрю извиняющимся, чуть ли не заискивающим тоном разговаривал с Томом через камин, тогда, на Рождество. А он ведь жесткий человек, прошедший войну. Сильно Том его поломал...

Я достал сигареты, но тут же вспомнил, что вокруг полно маглов, так что прикурить от палочки не получится. Повертел пачку в руках и сунул обратно в карман.

— И Борджин все это терпит?

— Куда он денется? Знает же, что если начнет предъявлять претензии или, не приведи Мерлин, поднимет на меня палочку, я тут же уйду. Меня там ничто не держит. А я ему нужен... То есть, был нужен.

— Почему "был"? Ты что, убил его?!

— Нет, — Том отмахнулся. — Просто стер ему память, чтобы не оставлять хвостов. Сегодня утром.

...Позже, лет через шесть, мне пришлось как-то пообщаться с Борджином. Я еще подумал, что Том то ли перестарался, подчищая ему память, то ли, наоборот, стер слишком мало, и Борджин помнил о своей короткой и не слишком счастливой любви.

Во всяком случае, по тем слухам, что до меня доходили, после отъезда Тома он стал много пить и пускаться в одну авантюру за другой. Так продолжалось, пока однажды не разразился скандал из-за затеянной им аферы с контрабандой. Борджин сумел отвертеться от Азкабана — он тогда нанимал наше бюро, так что я знал все подробности дела. Но все равно пришлось заплатить огромный штраф, и от этого удара "Борджин и Беркс" так и не оправился. Фирма потеряла репутацию, покатилась по наклонной плоскости, и в итоге магазин переехал в Ночной переулок, где превратился в третьесортную лавчонку, торгующую сомнительными артефактами.

Я хорошо помнил Андреаса Борджина в то время. Перемена, которая с ним произошла, выглядела жутковато. Обаяние, которое так бросалось в глаза, пока он жил с Томом, красота, внутренний свет — все это исчезло. Остался уставший, озлобленный калека.

Я искренне старался его пожалеть, но не смог...

Впрочем, тогда, в Саутгемптоне, я не особенно думал о Борджине. Скорее, о себе. О том, неужели и у меня бывают такие же преданные собачьи глаза?

— Прекрати, — раздраженно сказал Том. — Будь это так, ты бы меня сейчас не провожал, понятно?

Потом он порылся в рюкзаке, с шипением втянул воздух через стиснутые зубы и выпрямился на стуле.

— Я, оказывается, даже шоколада не взял! Хорошенькое будет плавание... У тебя леденцов нет?

Я с извиняющимся видом пожал плечами.

— Слушай, — Том полез в карман и протянул мне горсть магловских монет, — пойди, пожалуйста, купи мне шоколадку. А то мы сейчас черт знает до чего договоримся.

Я пошел и долго отсчитывал возле стойки монетки, путаясь в пенсах и шиллингах, так что буфетчица, должно быть, решила, что я умственно отсталый. По пути назад остановился, вытащил сигарету и подошел к одному из столов, за которым сидела компания маглов в пропотевших клетчатых рубашках и засаленных пиджаках. Судя по виду, это были портовые рабочие. Они сидели, склонившись над тарелками, так что были видны коротко подстриженные затылки и загорелые шеи. Вся компания молча работала челюстями, поглощая рагу.

— Огоньку не найдется? — спросил я.

Несколько маглов недружелюбно посмотрели на меня. Наверное, решили, что я нарываюсь на драку. Честно говоря, я и сам не знал, так это или нет. Наконец один порылся в кармане и кинул мне коробок. Я неловко чиркнул спичкой. В детстве умел их зажигать, но сейчас так привык пользоваться палочкой... Ближайший магл помог мне — зажег спичку и поднес огонь, сложив руки ковшиком. Остальные молчали. Я прикурил и кивнул:

— Спасибо.

— Приятель, а у тебя сигаретки лишней не будет? — спросил он, вытирая жирные от еды губы тыльной стороной ладони.

— Да, конечно...

Я оставил им чуть ли не половину пачки и ушел, чувствуя, как они смотрят мне вслед.

Когда я вернулся с шоколадом, Том маленькими глотками пил остывший кофе.

— Спасибо.

Он разломил шоколад и протянул мне половину. Я отказался. Посмотрел в свою чашку — в маслянистой пленке смутно отражались мое лицо и кусочек окна. Я отодвинул чашку и откинулся на спинку стула, затягиваясь сигаретой.

— Вишневые, — сказал Том, вдыхая дым и непонятно к кому обращаясь. — Рэй, хочешь еще послушать правду? Ты же ее так любишь...

— Валяй, — сказал я.

Мне уже было как-то все равно, что я услышу.

— Понимаешь, — сказал Том, ломая шоколад на маленькие кусочки, — для меня ты всегда был на особом счету. Всех людей, которые оказывались рядом, мне приходилось завоевывать. Думать, чем их привлечь, как привязать к себе, как заставить делать то, что я хочу. Но с тобой этого не было. Ты пришел сам. Ты почему-то ко мне хорошо относился с самого начала. Подружился со мной, когда никто меня еще и знать не хотел. Возился со мной, как никто в жизни, — я не знал и не знаю, почему. Просто вот так вышло.

— Хорошо, ладно. И к чему ты клонишь?

— Еще сам по себе ко мне пришел Долохов, — задумчиво сказал Том, не обращая внимания на мой вопрос. — Но Тони для меня всегда был только другом. А вот с тобой вышло сложнее...

Я глубоко затянулся сигаретой, но промолчал.

— Знаешь, когда я впервые понял, что все непросто? — сказал Том так спокойно, будто рассуждал о новых научных теориях. — После той истории с Крэйном, ну, помнишь, на четвертом курсе. Когда я увидел след от петли у тебя на шее. Я тогда дотронулся до рубца — и что-то случилось. Через меня как будто прошел ток, я не мог понять, что происходит. Знал только, что с этой минуты любой человек, который причинит тебе вред, станет смертником. Я уничтожу его. Если не смогу сразу, то буду ждать десять, двадцать, тридцать лет, но рано или поздно этот человек умрет, причем страшной смертью... А еще в тот день я понял, что безумно хочу с тобой переспать.

— Какое счастье, — не удержался я.

— Хватит язвить! — огрызнулся Том. — Помнишь, у тебя тогда был сильный озноб? В комнате было нечем дышать от камина, а ты не мог согреться в свитере под двумя одеялами. Я лег с тобой, чтобы тебе было теплее. Потом ты заснул, а я лежал рядом, одной рукой обнимал тебя, а другой — ну, понятно что делал...

Дивный выдался денечек. Сплошные откровения.

Три дня назад мне убедительно разъяснили, что я, оказывается, был влюблен в своего лучшего друга. Так теперь выясняется, что и этот самый друг питал насчет меня странные желания!

Том посмотрел на меня:

— Пей кофе, пока совсем не остыл.

— Смеешься? Какой, к черту, кофе?.. Слушай, почему ты мне тогда ничего не сказал?

— Представь себе, мне было страшно. Понимаешь, я ведь вырос у маглов, в той среде, где за такие штучки могли и убить. Я привык думать, что мужчина, который спит с другими мужчинами, — это вообще не человек, это хуже крысы. Существо, которое надо отделать так, чтобы от лица ничего не осталось, кроме кровавой каши, потом забить в зад какую-нибудь палку или бутылку из-под пива и бросить подыхать... Я был наслышан о таких историях. И всегда считал, что с педерастами так и надо. А уж после Уоллеса — сам понимаешь, я их просто ненавидел... И тут вдруг такое случилось со мной, хотя этого в принципе не могло быть! Я был в таком ужасе, думал, что я теперь стану ненормальным, начну красить губы и манерничать. Знаешь, как я пытался это в себе задавить?

— Сейчас, я смотрю, ты переменил отношение.

— Будешь смеяться, мне помогла встреча с Дамблдором, — усмехнулся Том. — Мне важно было узнать, действительно ли он предпочитает мужчин. Спросишь, почему? Потому что он боец. Я ненавижу его, как только можно ненавидеть человека, но это дела не меняет. Он прекрасный боец, высшего класса. Если я когда-нибудь таким стану, то буду считать, что ухватил Мерлина за бороду... Так вот, когда я понял, что он и вправду голубой, когда мы с ним разговаривали в коридоре — ну, ты помнишь, — и у Дамблдора на меня стояло, да еще как... Вот тогда-то я успокоился. Потому что это означало, что можно оставаться мужчиной независимо от того, с кем ты спишь.

— Гениальный философский вывод... Том, скажи честно — у нас с тобой было что-то, чего я не помню?

Упоминание об обливиэйте, наложенном на Борджина, навело меня на кое-какие мысли.

— Да, — просто ответил Том. — Помнишь, я приехал к тебе, когда убил своего отца? Кстати, это было ровно четыре года назад. Тоже семнадцатого июля... Ты тогда закрывал воспоминания с помощью боли от ожога. На самом деле поначалу мы закрывали их немного иначе, — он опять усмехнулся. — Ты сказал, что лучше всего прятать опасные моменты под "картинкой" секса, но с этим, мол, ничего не выйдет, потому что у нас нет девушки под рукой. Я ответил, что мы вполне можем обойтись друг другом. Дурацкая шутка, согласен. Собственно, я ничего серьезного не имел в виду. Слишком нервничал после убийства, и вправду думал только о том, как бы закрыть воспоминания... Но все равно попытался тебя поцеловать. Ты решил, что я спятил от нервного потрясения, и сначала меня уговаривал, а потом разбил мне нос. Я даже не стал отвечать ударом на удар — понимал ведь, что сам тебя спровоцировал. Пошел в ванную смывать кровь, подумал, что и вправду как-то глупо вышло... Сижу на краю ванны, вода хлещет, и тут ты входишь с таким лицом, будто собрался на эшафот, и говоришь: ладно, давай, раз уж так надо...

— И что потом?!

— Да ничего особенного. Нам было по пятнадцать лет, много нужно, что ли? Пару раз поцеловались, там же, в ванной — и готово, фейерверк в штанах и в голове... Потом ты, естественно, стал терзаться. Дескать, все это плохо, ужасно, аморально, это погубит нашу дружбу, и как жить дальше, и прочее. Попросил стереть тебе память. Жалко было, конечно, — эмоции били через край, любого легилимента вышвырнуло бы в секунду... Но я стер. И забыл об этом, потому что позже стирал память самому себе. Узнал об этой истории только через полгода, из дневника.

— Лучше бы не знал.

— Может быть, — равнодушно ответил Том, сминая обертку от шоколада. — Дальше рассказывать? Или хватит?

— Рассказывай.

— Хорошо... Ну вот, а вскоре после этого появилась Минни. Знаешь, я одно время и вправду верил, что влюблен в нее. Так хотел ее завоевать, такой проснулся бойцовский азарт... Ну, завоевал, добился. И понял, что мне, собственно, ничего от нее не надо. Что я не хочу с ней жить. Она красивая, умная, могла бы стать прекрасной женой — но я ее не люблю. Поймал себя на том, что ищу повод разорвать помолвку. Хотя, если бы не история с Хагридом, я бы, наверное, все-таки на Минни женился, чтобы сдержать слово. Но раз уж она сама дала зацепку...

— Молодец, — сказал я. — Сломал ей жизнь ни за что ни про что.

Он с досадой дернул уголком рта.

— Поверь, я этим не горжусь.

Я хотел прикурить еще одну сигарету, но вокруг нас и так было уже настоящее облако дыма.

— В это время я еще надеялся тебя раскрутить, — сказал Том задумчиво. — Намеки, разговоры... Мне следовало бы знать, что ты не понимаешь намеков, что ты будешь прятаться в своей скорлупе до последнего. Но я очень боялся тебя оттолкнуть, вот и осторожничал. А ты будто нарочно меня изводил. Например, по вечерам оставался спать со мной на раскладушке в моей подсобке, потому что лень было возвращаться на факультет. Ты всегда обнимал меня во сне, я так и засыпал с тобой в обнимку. Но при этом ты упорно не хотел ничего понимать. Будто сам себя запер в ящик и выбросил ключ...

Я отхлебнул кофе. У него был вкус паленых желудей.

— Слушай, Том... Ты ведь мог меня напоить и соблазнить, а потом опять стереть память. Почему не пошел самым легким путем? Мне просто интересно.

Он задумался.

— Соблазнить... Мне нравится, как деликатно ты выражаешь свои мысли. Да, мог бы, и даже без особого труда. Но понимаешь… Я ведь хотел не только этого. Я хотел с тобой жить всю жизнь. Ну ладно, всю жизнь — это сильно сказано, но хотя бы много лет. И засыпать с тобой каждый вечер, а не только когда ты случайно останешься ночевать в подсобке кабинета ЗОТИ. И чтобы у нас был общий дом. У меня ведь никогда не было своего дома, а очень хотелось.

— У тебя был дом! — с досадой сказал я. — Слушай, мы проводили вместе каждые каникулы! Чего тебе не хватало?!

Том почесал нос.

— Не знаю, если честно. К тому времени я уже и сам не знал, что мне надо. После истории с Миртл, да еще когда Пикеринг в меня вцепился, я был страшно измотан. Хотелось спрятаться, как улитка в раковину, и чтобы никто меня не трогал. А вместо этого приходилось постоянно что-то делать, разговаривать с людьми, вести уроки, выполнять поручения Пикеринга, зарабатывать деньги, вертеться каждый день, как белка в колесе... И вдобавок меня стали отовсюду выгонять, будто весь мир на меня ополчился. Я называл своим домом два места: школу и Торнхолл. Но сначала после моих экспериментов ты чуть не вышвырнул меня из Торнхолла — да, я знаю, что сам был виноват, — а потом явился Дамблдор и вытурил меня из Хогвартса.

Он задумчиво покрутил чашку с остатками кофе, перевернул ее над блюдцем и посмотрел на растекшуюся лужицу гущи. Покрутил и посмотрел с другой стороны. Я не стал туда глядеть — никогда ничего не понимал в прорицаниях.

— Кораблик... Ничего нового, — сказал Том наконец. — А, ну так вот, постепенно мне стало все равно. Не хочешь — не надо. В конце концов, даже если бы что-то получилось, даже если бы мы стали жить вместе, то рано или поздно все узнали бы, а это испортило бы твою карьеру. Моя и без того сомнительная, за нее не страшно. Потом я пошел работать к Борджину… Дальше ты все знаешь.

— Слушай...

Том поднял руку.

— Подожди, дай мне договорить. А нынешней зимой получилась эта история у Розье... Мы оба были сильно пьяны и заснули на одном диване, помнишь? Потом среди ночи ты вдруг проснулся и стал меня целовать, да так жадно, будто последний раз в жизни видел. И все повторял: "Том, не уходи, Том, я без тебя не могу". Я давай нести, что в голову приходило, мол, никуда я не уйду, все будет хорошо, — а сам даже дернуться не могу, так ты меня прижал к этому чертову дивану. Мысли скачут, ничего ж себе, думаю, мы поменялись ролями, и вот смешно будет, если Колин как раз сейчас проснется… Но тут ты опять отрубился, а на следующее утро уже ничего не помнил. Как ластиком стерло, без всякого обливиэйта. Если не веришь, что это было, могу воспоминание показать.

— Не надо.

— Я еще подумал: ну, почему у тебя это прорывается, только когда ты пьян или спишь?! И тогда-то окончательно решил оставить тебя в покое. Раз для тебя это так страшно, что само стирается из памяти, значит, и не надо... Можешь теперь представить, каково мне было, когда после всего этого ты устроил истерику в "Элизиуме"!

Я молчал.

— Грубо, да? — спросил Том. — Грубо, приземленно, не романтично. Давай, скажи, что я сейчас ломаю нашу дружбу, уничтожаю все, что между нами было, вымазываю все грязью...

— Реальность, — ответил я, — нужно принимать, как есть. Чему-чему, а этому я за последнее время научился.

Посмотрел на Тома и подумал, что, как ни странно, теперь стало намного спокойнее. Будто круг замкнулся, и мозаика наконец сложилась.

А еще — что мы с ним очень похожи. Оба только прикидываемся приличными людьми, создаем благопристойную картинку для внешнего мира. А внутри — мутные воды, до самой макушки наших душ. Приливы, отливы, и лот не достает до дна...

Кто начинал, как игрок на деньги в подпольном клубе, просто обязан закончить тем, чтобы влюбиться в убийцу и вора.

— И шлюху, — добавил Том, — как ты тонко подметил.

— Вот именно, — ответил я. — Тебе не кажется, что мы друг друга стоим?

Я встал и опять пошел попросить огоньку у маглов, на этот раз других. Посетители в кафе часто сменялись, только мы сидели тут дольше всех. Когда я вернулся, Том протирал запотевшее окно, чтобы посмотреть, как там "Гераклея".

— Посадка началась, — сказал он. — Осталось примерно полчаса.

Так мало?!

Как же все глупо и нелепо...

У нас было четыре года. Четыре года! Но нет, нам нужно было все выяснить, когда остается всего полчаса.

— Ну, давай, — бросил Том, — скажи свою коронную фразу: "А теперь сотри мне память"...

— Не дождешься.

Я подумал немного.

— Мне нужно будет сказать Джейн.

— Зачем? — спросил он, зевая.

— Я обещал, что не стану ее обманывать. Лучше сделать это прямо сейчас, чтобы она успела разорвать помолвку. Сам понимаешь, одно дело — уйти от невесты, и совсем другое — от жены.

Том долго смотрел на меня.

— Ладно, расскажи Джейн, — согласился он, наконец. — Но я бы на твоем месте не надеялся, что она разорвет помолвку. Джейн очень умная девушка, и с потрясающе сильным характером. Она знает, что время работает на нее, так что не пойдет на попятный. И я советую тебе все-таки жениться на ней.

— А что мы будем делать, когда ты вернешься?! Пока речь идет об одной Джейн, я, так и быть, смогу развестись. Но если у нас к моменту твоего возвращения будет ребенок, я не брошу семью.

— Я понимаю, — Том выглядел сонным — должно быть, началась реакция после нервного напряжения. — Но, думаю, все как-нибудь устроится. А потом, понимаешь, Рэй, здесь есть одно «но». Девять шансов из десяти, что я вообще не вернусь.

— Как это? — спросил я, ничего не понимая.

Том поднял свой рюкзак и встал.

— Пойдем к пароходу. По дороге поговорим...

Он так зевал, что на глазах выступили слезы.

— И мне надо еще шоколадку, а то я сплю на ходу.

— Объясни, почему ты не вернешься! — я дернул его за рукав, не давая заговорить мне зубы.

— Потому что не знаю, выживу или нет.

Я оторопел и, наверное, так бы и стоял столбом в дверях, если бы Том не вытащил меня на улицу.

Снаружи дождь прекратился, но небо оставалось серым и неприветливым. Машина, проезжавшая мимо, обдала нас ливнем брызг.

— Тони знает, куда я еду, — скороговоркой рассказывал Том, — Колин тоже, но без подробностей. «Гераклея» идет в Салоники, я направляюсь туда под видом магла, студента-археолога. Потому и на магловском пароходе, чтобы привлекать к себе как можно меньше внимания. Но Салоники — это только перевалочный пункт. Потом надо будет перейти границу, чтобы попасть в Албанию...

— Куда?!

Я слышал такое название, но не мог вспомнить, где это. Логика подсказывала, что, должно быть, неподалеку от Греции.

— Угу, — Том кивнул и схватил меня за рукав, оттаскивая с проезжей части — мимо пронесся грузовик. — Маленькая страна между Грецией и Македонией. Сплошные горы и лес. Там даже железной дороги нет, а телеграф — только в столице.

— Что тебе там понадобилось? — я попытался на ходу выковырять сигарету из пачки.

— Как тебе объяснить...

Том остановился возле причальной тумбы, глядя на толпу возле сходен "Гераклеи". Заодно, небрежно махнув левой рукой, в рукаве которой скрывалась палочка, установил заглушку, так что гул машин и плеск воды превратился в невнятный шум. Я тем временем попытался закурить, как Тони, не вынимая палочки из рукава, чтобы не привлекать внимания маглов. Ни черта не вышло, только запястье обжег.

— О, таможенники пришли, — Том кивнул на маглов в форме, поднимавшихся по сходням. — А насчет Албании... Помнишь, в "Элизиуме" зашла речь о Хаухере и прочих приближенных Гриндельвальда?

— Да. И что?! — мне стало как-то совсем не по себе. — Они вроде бы сбежали в Южную Америку...

Том засмеялся.

— Ну, подумай сам. Они что, идиоты? Союзные войска до сих пор проверяют все магловские пароходы, портключ в Европе так просто не достать, а пытаться аппарировать через Атлантику — самоубийство... Вот они и решили затаиться, пока не станет поспокойнее. Сначала их искали в Голландии и Дании, считалось, что это самый вероятный путь. Но прошлой осенью появились сведения, что они скрываются на Балканах. В той самой Албании, о которой мы говорили.

— А ты к этому каким боком относишься?!

Он как будто меня не слышал.

— Загвоздка в том, что в Албании их не достать… Там страшная глушь. Вдоль побережья еще более-менее, а на северо-востоке в горах, если встретишь одного человека за день, уже, считай, толпа, как на Пиккадилли. Искать их по горам можно бесконечно, да и голыми руками не взять — они тоже не лыком шиты… Вдобавок это советская зона влияния. Там стоят советские войска и их союзники, югославы. Никто не пустит туда ни нас, ни американцев. Русские сами не прочь найти беглецов, только пока им это не удалось.

— Да тролль с ними со всеми! Я не могу понять, при чем здесь ты!

— При том, что ведомству Пикеринга нынешней зимой удалось выйти на контакт с беглецами через посредников. Разработали легенду, якобы в Британии есть подпольное общество сторонников Гриндельвальда, которое готово помочь им с деньгами, оборотным зельем, документами, а главное — с переправкой в Южную Америку. Конечно, Хаухер и компания не такие дураки, чтобы сразу хватать наживку. Но и проверить, правда это или нет, они не могут. В Албании они чувствуют себя в относительной безопасности, знают, что их оттуда не выкурить, так что согласились вступить в переговоры. Но только личные. Пускай, мол, приезжает человек, а уж они посмотрят, кто он, что он, можно ли ему доверять...

— И? — спросил я, хотя уже предчувствовал ответ.

— Ну и вот, — сказал Том. — Кстати, дай мне сигарету.

Он вдохнул дым, держа сигарету неловко, как люди, которые редко курят. Тут же выдохнул и скривился.

— Гадость... В общем, как ты догадался, я и есть тот самый человек.

— Да мать же твою! — мне хотелось орать на всю набережную. — Они свихнулись?! Больше послать некого?!

Том протянул мне едва начатую сигарету:

— Докури, пожалуйста, я не могу... Нет, Рэй, ты не понимаешь. Кроме меня, туда не может поехать никто, потому что именно я — реальный наследник Слизерина, и, по легенде, именно я возглавляю эту самую тайную организацию. И едет туда не Том Риддл, — он усмехнулся, — а лорд Волдеморт…

— Бред, — только и сумел выговорить я.

— Конечно, — спокойно ответил Том. — Но именно бред обычно выглядит достовернее всего. Немцы прекрасно понимают, что это может оказаться игрой британской разведки. Но если исходить из чистой логики, разведка бы придумала что-нибудь поубедительнее... А тут получается совершенная чушь. Но при этом биография лорда Волдеморта — моя, и контакты шли через меня, и для легенды, собственно, даже сочинять ничего не пришлось. Только слегка подправить реальность. Помнишь "Рыцарей Вальпургиевой ночи"?

— Это была детская игра!

— И что? Из нее нельзя состряпать подпольную группу заговорщиков? Мы с Пикерингом и его шефом очень тщательно проработали легенду. А называется эта группа заговорщиков — Death Eaters, "Пожиратели смерти".

Я выдохнул и выругался про себя.

— Бессмыслица какая-то!

— Конечно. Зато много пафоса и мистики. Немцы купятся, они такое любят.

Сигарета догорела почти до фильтра — я так и не сделал ни единой затяжки. Бросил окурок в лужу.

— Моя задача, — сказал Том, оглядываясь на «Гераклею», — убедить эту компанию, что мне можно доверять, а потом каким-то образом выманить их в Грецию. В Албании мы не можем провести захват — я тебе уже говорил, что это советская зона влияния, можно спровоцировать войну с русскими. А Греция — британская зона, там наша разведка чувствует себя, как дома. Поэтому...

— Как, объясни мне, — я сделал паузу, чтобы успокоиться, — как Пикеринг сумел тебя заставить?! Что ты еще натворил, что он может тебя так шантажировать?

Том недоуменно посмотрел на меня.

— Рэй... Ты и вправду веришь, что шантажом и угрозами можно заставить человека взять на себя такое? На подобные дела идут только добровольно. Тем более что идея-то была моя, с самого начала.

— Зачем?! Какого черта?!

— Не знаю, — задумчиво ответил он. — Просто хотелось сыграть по-настоящему. По максимальной ставке, как играют раз в жизни. Кроме того... Последние пару лет, после того, как я экспериментировал с дневником — ну, ты помнишь, — я жил, как в тумане. Не знаю, заметил ты или нет. Я-то сам замечал, как меняюсь... Например, мне всегда были интересны исследования, я читал научные журналы — а после собственных экспериментов я начал глупеть. Правда-правда, Рэй. Со стороны это могло быть совсем незаметно, по инерции ведь еще долго можно производить впечатление интеллектуала. Но внутри я стал словно плоский, двумерный. Все время думал только о деньгах, деньгах, деньгах, ну и еще развлекался с Борджином. За последний год прочел... не знаю... две или три книжки, вряд ли больше. Представляешь, до какой степени я должен был опуститься? Хотя ты-то как раз представляешь...

— Я это видел.

— Ты видел, я тоже видел, но ничего не мог поделать… Помнишь, как я раньше умел делать "шаг в сторону"? Какая у меня была интуиция? А тут ничего не осталось. Будто кто-то в моей голове сказал "Nox" — и свет погас. Страшно... А потом, когда я придумал эту «большую игру», то как будто стал просыпаться. Заметил, что понемногу возвращаются способности... Свою идею я пересказал Пикерингу, а тот доложил шефу разведки. Квинсбери долго сомневался, но потом дал добро на подготовку операции. А я впервые за долгое время увидел, куда иду. Помнишь, я тебе рассказывал? Дорожка сама складывается под ногами... А раз складывается — надо идти.

— Кретин! Ты свихнулся! — я уже не мог сдерживаться. Схватил его за плечи и стал трясти. — Ты ведь знаешь, что это за люди! Стоит проколоться на любой мелочи, и… Ты специально откладывал разговор до последнего, да?! Молчал, сволочь, чтобы я тебя не остановил?!

— Поздно, Рэй, — он осторожно высвободился. — Я уже ввязался. Ты не думай, меня так просто не убить, я принял определенные меры... Хотя, если честно, мне на самом деле страшно. Так что иногда хочется кричать: "Не надо, не надо!". Ты ведь прав — это страшный риск, один прокол, и все… Глупо, да? Я уже стольких людей отправил на Авалон — а сам боюсь. Не столько смерти, сколько того, что станут долго пытать перед тем, как убить. А эти станут, тут можно не сомневаться…

Он отвернулся и стал смотреть на воду.

— Когда все это затеваешь, это кажется забавным. Щекочет нервы, как игра или роман о приключениях. Потом однажды просыпаешься ночью и думаешь — а ведь это всерьез! И когда тебя будут убивать, ты не сможешь крикнуть, что больше не играешь, или захлопнуть книгу… Поэтому мне так надо было увидеть Долохова. Очень надо. То, что он натаскивал меня по боевым заклятьям, не так важно. Тони честно предупредил, что если дойдет до дела, мне это не поможет. Зато он научил меня справляться со страхом. Сказал, что бояться смерти и боли — нормально. Сказал: истери здесь и сейчас. Делай, что хочешь, ори, рыдай, швыряйся посудой или заклятиями, срывайся на том, кто под руку попадется. Но чтобы к тому моменту, когда надо будет действовать, ты уже перегорел. Чтобы был спокоен...

Меня трясло, сердце колотилось, как безумное, но голова работала нормально, четко. Все, о чем мы говорили раньше, теперь стало неважно, отступило на задний план. Словно рядом с нами двигалось огромное стальное насекомое, наползало на гавань и пароходы, подминало под себя людей с их узлами и чемоданами, давило их тяжелым бронированным брюхом. И рядом с этой машиной войны все остальное не имело ни малейшего значения.

— Что мне делать? — спросил я.

Том полез во внутренний карман пиджака. Протянул мне заклеенный конверт.

— Здесь доверенности и прочие документы, разберешься. И еще, — он достал что-то маленькое и тяжелое, завернутое в бумагу. — Можешь это спрятать? Там, где никто не найдет.

Оказавшись у меня в руках, сверток внезапно вырос, словно раздулся. Я вопросительно посмотрел на Тома, он кивнул, и я развернул бумагу. Внутри была золотая чаша с двумя ручками и выгравированным изображением барсука.

— Чаша Хельги Хаффлпафф, — сказал Том.

— А где медальон Слизерина?

Он удивленно вскинул брови, потом расстегнул ворот рубашки и показал мне шнурок, на котором висел маленький крестик, как носят католики.

— Вот. Трансфигурированный, чтобы не привлекать внимания… Откуда ты знаешь?..

— Мы занимались делом Хепзибы Смит.

— Ясно.

Он, похоже, ждал, что я о чем-то спрошу, но я не стал. Завернул чашу в бумагу, уменьшил, сунул в карман.

— Положу ее в наш сейф в Гринготтсе. Там все равно шаром покати, пускай хоть чаша будет. А если что, авроры черта с два получат ордер на обыск. Гоблины такого не любят.

— В крайнем случае свяжись с Пикерингом, — сказал Том. — Он прикроет. В остальном… Просто живи. Живи нормальной жизнью. Женись на Джейн, пускай у вас будут дети, закончи школу права, стань адвокатом. Не жди меня. Если я вернусь, значит, вернусь, нет — так нет.

Он внезапно напрягся.

— Сейчас, подожди...

Пошевелил левой рукой, снимая заглушающее заклятие, и тут же на нас обрушился шум автомобилей, а поверх него — низкий, длинный гудок "Гераклеи".

— Пора, — Том взял свой рюкзак. — Пошли.

На причале по-прежнему толпился народ. Вдоль борта парохода выстроились пассажиры — снизу, с пирса, им махали руками родственники, что-то кричали по-английски и по-гречески, усиленно жестикулируя, чтобы тем, на пароходе, было лучше понятно. По сходням поднимались опоздавшие, моряк в форме проверял билеты.

Времени оставалось так мало, так невозможно мало...

Тогда я еще не знал, что проведу в неизвестности почти полгода, прежде чем в газетах появится сообщение: на территории Греции захвачены ближайшие пособники Гриндельвальда. Их доставят в Берлин, будет долгое следствие, трибунал, приговор — поцелуй дементора... Пикеринга наградили орденом Мерлина за блестяще проведенную спецоперацию.

А я по крайней мере понял, что миссия Тома увенчалась успехом. Но о нем самом ничего не знал еще целых девять лет, и уже не ждал его, не числил среди живых...

Том, не дойдя до сходен, вдруг обернулся и оттащил меня за рукав в сторону.

— Послушай. Еще вот что…

Он очень спешил и никак не мог подобрать нужных слов:

— Рэй, пойми одну вещь. Если у меня все получится... Нет, не так! Для того, чтобы у меня все получилось, я должен стать другим человеком. Это уже не игра, понимаешь? Чтобы у меня был хоть какой-то шанс, я не могу просто называть себя "лордом Волдемортом". Я не могу играть лорда Волдеморта. Это будет провал, это и вправду будет самоубийство. Поэтому я должен им стать. Мне нужно полностью, абсолютно в это верить, мне нужно изменить самого себя, как змея меняет шкуру. И потом, если все будет хорошо, и я вернусь в Англию... Пойми, Рэй, услышь меня! В Англию приедет уже не Том Риддл, которого ты знал. Его уже нет, все, кончено. И никогда больше не будет.

Он опять бросил взгляд на пароход, заговорил еще быстрее:

— Я знаю, что за мной пойдет Тони. Как бы он ни злился на меня, как бы ни тыкал меня носом в мои ошибки, — я знаю, что он поддержит меня, что бы я ни делал. За мной пойдет, наверное, Колин, как бы он ни ерепенился... У каждого свои резоны, но сейчас это неважно. Скажи, ты готов пойти за мной? Я не знаю, что будет! Может, я тебя даже не узнаю, я могу тебя просто не вспомнить! Я не знаю, каким я вернусь! Но скажи — ты пойдешь за мной? Ты примешь меня как лорда Волдеморта?

Непонятно откуда, в самый, казалось бы, неподходящий момент в моей памяти всплыло воспоминание: жаркий летний день, опушка Запретного леса, превращенная в меч буковая ветка… "Иной воли, кроме воли сюзерена...".

Оглушительно проревел пароходный гудок.

Том открыл рот, словно хотел еще что-то сказать, но потом опять оглянулся, прошептал: "Ну, все", — быстро коснулся моей руки и пошел к трапу.

Приму ли я тебя другим? Признаю ли лорда Волдеморта?

Да я признаю тебя даже королем Англии — только возвращайся. Только выживи, сукин ты сын!

Я догнал его, схватил за рукав.

— Да. Слышишь?

Он обернулся, заколебался, глядя то на меня, то на сходни.

— Да, Том! То есть, да, милорд, — если тебе так нужно!

Слова, какие были слова?! От спешки я ничего не мог вспомнить.

— В этом мире и в следующем... Что там было еще?! Ладно, плевать! В жизни и в смерти... Что дальше, говори, ну?!

Он торопливо мотал головой — не надо, Рэй, не надо, не надо.

— Иди уже! — заорал я. — Сейчас отчалит, чего ты встал?!

Он кивнул и побежал к сходням. Я стоял и смотрел, как он объясняется с матросом, как роется по карманам в поисках билета, что-то говорит...

Почти сразу же после того, как он оказался на борту, со скрежетом убрали сходни. Отвязывали канаты от тумб. Люди на берегу кричали и махали руками отплывающим. Пароход гудел, из труб валил дым, и во всеобщем гаме я едва слышал голос Тома оттуда, высоко, с борта.

— В понедельник! — кричал он. — Если я вернусь, это будет в понедельник, запомни!

— Не опаздывай к ужину! В восемь ровно! — я отчаянно пытался в последний момент шутить, а перед глазами все расплывалось, и пароход казался размытым коричневым пятном.

— Если опоздаю, согласен на сэндвичи! — раздалось в ответ.

А пароход уже отходил от причала, разворачивался, следуя за буксирами, и оставлял за собой бурлящую полосу воды, в которой бешено крутились огрызки яблок и обрывки газет. Он шел по мутной зеленой воде, увозя с собой мой личный рай и ад, — шел к выходу из порта, в сторону Ла-Манша, и дальше, к Балканам, к бесконечным горам, покрытым лесом, над которыми, распахнув металлические надкрылья и глядя вперед сотней фасеточных глаз, летит страшное стальное насекомое войны.

Я еще что-то кричал, но Том не слышал. Он был уже слишком далеко.

Толпа на причале рассасывалась. Я выкурил сигарету, бросил окурок в воду, постоял еще. Потом пошел за уходящими маглами, разыскивая укромное место, чтобы аппарировать.

Уменьшенная и страшно тяжелая чаша в кармане брюк неприятно билась о бедро при каждом шаге.

Наверное, я должен был что-то чувствовать, но внутри была странная тишина, полное отсутствие эмоций.

Что будет, то будет. Какой смысл думать об этом заранее? Какой смысл искушать судьбу?

Дорожка ведет — надо идти. Сделай шаг и увидишь, каким будет следующий.

Сначала мне нужно аппарировать в банк и положить чашу в сейф. Потом вернуться домой, поговорить с мамой, поесть, заварить себе чаю. А дальше запастись сигаретами и сесть за учебники.

Время не ждет. Через три дня вступительный экзамен по основам права.

— Fin —

Послесловие

Теперь, когда "Игрок" завершен, я хотела бы поблагодарить тех людей, которые были причастны к этому тексту и без которых его бы не было.

Во-первых и главных, это моя бета Ddodo, с ее потрясающим чувством языка и стиля, с ее безграничным терпением, благодаря которым этот текст, начинавшийся как фик, стал литературой. Моя благодарность за ее поддержку, помощь, консультации, проверки и поправки, сопереживание, интерес к тексту, за ту тактичность и одновременно жесткость, с которой она исправляла мои ошибки, просто не знает границ. И еще благодарность за многое-многое, уже чисто человеческое, чисто личное, о чем она знает и о чем я всегда помню. Спасибо.

Во-вторых и тоже главных, это два человека, которые "вытянули" со мной этот текст, прожили его со мной от начала до конца.

Это Аlleanza — за то, что она бесчисленное множество раз играла для меня Тома Риддла, позволяя лучше понять те или иные ситуации, объясняла для меня его характер, читала все мои черновики; за многочасовые телефонные разговоры, за жесточайшую критику и за абсолютную поддержку; за то, что именно на нее пришелся основной эмоциональный удар финала, который я без нее бы не выдержала; за то, что степень ее участия в тексте была такова, что он стал фактически нашим общим; за все-все-все...

Другой человек, без которого текста бы не было, — это мой муж. Еще в самом начале "Игрока", на самых первых главах, я расспрашивала его о том, как ведут себя мальчишки в тех или иных ситуациях, где я не понимала этого четко. Именно он объяснял мне особенности мужской психологии и психологии подростков в частности, правила построения иерархии в мальчишеских группах, мужское поведение в тех или иных ситуациях.

Поскольку у нас фандом изобилует женщинами-фикрайтерами, пишущими о мужчинах и от лица мужчин, может показаться, что это легко. На самом деле для женщины адекватно воспроизводить мужскую логику, мужской способ мышления, мужскую речь очень трудно — сплошь и рядом есть риск соскользнуть в фемининность или "общечеловеческое", когда персонаж начинает думать, чувствовать и говорить так, как не думают, не чувствуют и не говорят мужчины. И в этом смысле помощь моего мужа была бесценна, особенно в финальных главах, которые он разобрал буквально по кусочку, чтобы мужская речь в них была аутентична до каждой паузы, до каждой запятой. И в целом для "Игрока" он играл роль гамма-ридера, "фокус-группы" по проверке на маскулинность.

Также моя благодарность принадлежит, естественно, Дж.К. Роулинг, которая создала для нас этот мир. И пускай мой собственный текст уже ушел от него далеко-далеко — все равно все начиналось оттуда, и я ей невероятно благодарна за то, что она написала для нас "Гарри Поттера".

Далее, моя благодарность принадлежит Trelawney_, которая подала мне идею "Игрока". Это было в июне 2006 года, когда в ходе пятиминутной беседы в ЖЖ (мне кажется, что по аське, но это не принципиально) родился сюжет этого текста.

Еще я очень благодарна тем, кто делал великолепные иллюстрации и коллажи для "Игрока", — Fleur, Мыши, Chergarka, Edarlein, Vija, Infravision.

Отдельная благодарность принадлежит Fleur и Анни, разместившим текст на сайтах http://www.mytho-mania.ru и http://www.fanrus.com

Я невероятно благодарна Sparrow_hawk, написавшему сиквел к "Игроку". Эта история под названием "Змей" рассказывает о том, что произошло в Албании и как Том общался с гриндельвальдовским Советом Десяти (точнее, с главным в нем — Хаухером). Кроме красивой идеи, там есть блестящее переплетение с магловской историей Третьего Рейха, которую sparrow_hawk отлично знает. Там есть ответы на многие вопросы, и взгляд на вещи с другой стороны, и в целом это написано хорошо. Эта история получилась лучше, чем я сама когда-либо могла бы ее придумать.

Текст лежит здесь — http://sparrow-hawk.livejournal.com/1172560.html

Моя нежная любовь и благодарность принадлежит тем моим френдам, которые видели "Игрока" еще в состоянии самых первых черновиков, когда существовала только примерная фабула и отдельные кусочки текста, и которые потом были со мной все это время: Chergarka, D_tonks aka Дайлис Джин, Menthol_blond, Miss_dippet, Polina_dear, Risteyana и Trelawney, — потому что без их поддержки и интереса этого текста не было бы. Спасибо вам, друзья.

Отдельная благодарность Menthol_blond, подарившей мне образ Маркуса Флинта, когда еще ни я, ни она не догадывались, какую роль он сыграет в сюжете и какая огромная интрига будет "запущена" самим фактом его присутствия в тексте.

Далее, огромная, ни с чем не сравнимая благодарность принадлежит моим читателям: Virago, Galadriel, Ирме Баневой, Evangelaina, Rabastanka, Infravision, Kodomo_iruka, Allkorr, Gorlum, El_d, _Krishulya_, Gilluin, Kozyabozya, Ella_p, _Nion_, Voldemort_xiv, Middlingessence, Ermite_17, Air_ocean, Zu_l_karnain, Ricky_iskorka, Black__tiger, Ash_tree, _Masha_b, Lenush_ka, Merryginn, Satura1, St_mungo_4th, Markitka, _Radhruin, Mystery_kepper, Оле-Лукойе, Charline Mengele, GoneRain, Rendomski, Марте, tanitabt, Zmeeust'у и десяткам других (простите, если кого-то не упомянула, иначе список растянулся бы на милю; но я всех вас помню и люблю), которые читали и комментировали "Игрока", хвалили и критиковали, писали на него разборы и рецензии, делились мнениями и советами, дискутировали и ждали появления следующих фрагментов. Этот текст был для вас и ради вас, и я невероятно благодарна за то, что вы его читали. Моя любовь всегда остается с вами.

Отдельная и особая благодарность — тем, кто настолько проникся текстом, что вычислил некоторые сюжетные ходы заранее. Это Krammet, практически точно угадавший финальную разведывательную интригу, Yanek_84, угадавший место действия финальной сцены (порт), и Svetlana_ste, которая не только всегда писала интереснейшие и подробные комментарии к тексту, но и увидела и подробно обосновала наличие там юстовой слэшной линии, когда я сама ее еще не замечала.

Также моя благодарность принадлежит авторам, переводчикам и издателям следующих книг:

§ Freddie Foreman, "Respect" — в высшей степени полезные и интересные мемуары одного из "крестных отцов" британской мафии, откуда я взяла массу полезных подробностей и у автора которой было позаимствовано многое для образа Фредди Трэверса;

§ Евгений Терентьев, "Покер: игра или профессия" — совершенно потрясающая, очень подробная и содержательная книга о покере, которая помогла мне написать главы, действие которых происходит в игорном доме;

§ З. Вестфаль. "Германская армия на Западном фронте. Воспоминания начальника Генерального штаба. 1939 — 1945", откуда я узнала подробности боевых действий в Африке, на Сицилии, в Италии и в самой Германии;

§ Эрих Кнопп, "Дети Гитлера" — описание детства в нацистской Германии, откуда было взято многое из рассказов Маркуса Флинта;

§ Евгений Торчинов "Религии мира: опыт запредельного" — детальное и глубокое исследование востоковеда, профессора Восточного факультета СПбГУ, о мистическом опыте в различных религиях, который мне очень пригодился при написании главы о первом хоркруксе;

§ бесчисленного множества английских детективных романов, которые я нежно люблю и которые не раз пародировала в этом тексте, получая от этого огромное удовольствие;

§ "Сквозь волшебное кольцо", "Mother Goose Rhymes", "Les contes bretons" и другие сборники английского, ирландского, шотландского, уэльсского, бретонского фольклора, откуда я брала некоторые волшебные мотивы и детали;

§ Бернард Шоу, "Пигмалион", и Патриция Хайсмит, "Талантливый мистер Рипли", у которых я заимствовала — от них самих или их персонажей — имена для моих героев (и аллюзивный подтекст, безусловно, присутствует).

Огромная благодарность — создателям сайтов:

§ http://www.hplex.org — "HPLexicon", идеальный источник справочной информации по поттериане;

§ http://en.wikipedia.org/wiki/Main_Page — англоязычная "Википедия", куда ж без нее? :)

§ http://www.personal.dundee.ac.uk/~taharley/ — прекрасный сайт, где есть сведения о погодных условиях в Британии с точностью до одного дня (так что если я пишу, что в такой-то день шел дождь, можете не сомневаться — он таки шел);

§ http://www.1940.co.uk — статьи, фотографии, воспоминания о Британии военных лет, просто потрясающе полезный источник информации;

§ http://website.lineone.net/~aberlourorphanage/newpage1.htm — ресурс о детском приюте в Aberlour (не знаю, как точно читается) в Шотландии, откуда я брала сведения о жизни британских приютов для сирот в 1930-х для описания приюта, в котором жил Том Риддл;

§ http://archive.timesonline.co.uk/tol/archive/ — архив лондонской "Таймс", охватывающий двести лет истории, откуда я заимствовала вполне реальные статьи 1940-х;

§ http://www.derbyshire-photographs.co.uk/derwent_valley.html — фотографии долины Дервента в Дербишире. Это не совсем там, где живут Лестрейнджи, а примерно милях в семи к западу и чуть ниже по течению, но впечатление составить можно;

§ авторам фотографий Торнсит-Лодж (ссылки и копирайты даны в тексте).

Я благодарна своим персонажам, выбравшим меня в качестве автора, раскрывшим мне свои тайны, подарившим мне восемь лет своей жизни в обмен на два года моей. Я любила их и старалась оправдать их доверие, как могла.

И наконец — last but not least — я благодарна моему отцу, которому посвящен "Игрок", человеку, который меня воспитал и всегда хотел, чтобы я писала книги. Не уверена, что я пишу именно то и так, что и как он бы хотел. Но в любом случае я это делаю. Feci quod potui, faciant meliora potentes.

Июнь 2006 — октябрь 2008 года

Приложение

ИЮЛЬ 1942

В Египте жара — все сорок только в тени,

Бензин кипит, миражи дрожат вдалеке,

Сержант Джон Стэйси прикуривает от брони,

За линией фронта варят кофе в песке.

В Атлантике немцы опять потопили конвой.

А мальчик на электричке едет к себе домой.

Самолет над базой идет на плавный подъем,

У диспетчера надпись: "Всем соблюдать тишину!".

Мальчик сходит на станции — дальше идет пешком.

Как подлодка в толще воды, он играет в войну.

Но его не звали, и никто ему там не рад.

Что ты выдумал, дурень? А ну, поверни назад!

На экране радара зеленой точкой мишень.

На востоке роют окопы и ставят ежи.

При виде встречных мальчик уходит в тень,

Он привык быть один, он не любит чужих.

Он пока уверен, что просто хочет взглянуть...

Но война создает привычки, и в этом суть.

А в долине садовник подвязывает виноград

И бранит хозяев: отмазали, мол, сынка...

То он с местной ведьмой связался — был сам не рад,

А теперь он болен, чтоб не идти в войска.

Уже скоро год, как русские сдали Ржев.

В доме Риддлов к вечернему чаю гренки и джем.

Воздух пахнет мятой, туман плывет от реки.

На охоту выходит лиса, и поет козодой.

У зениток в Лондоне занимают места стрелки.

По тропинке в лесу мальчик идет домой.

Он рассматривает сквозь сумерки едва различимый дом.

Он несет им повестку, сам не зная о том.

[1]

"Правдивейшая история начала школы Хогвартс, с описанием достойного всяческого сожаления раздора между Годриком Гриффиндором и Салазаром Слизерином, и что воспоследовало из него. Написано Томасом Нортоном, джентльменом, в 1504 году".

[2]

Маки (ударение на последнем слоге, "ма-КИ"; вариант — "маквис", от французского maquis) — густые заросли кустарников, типичный ландшафт в юго-восточной Франции. Во время Второй мировой войны и немецкой оккупации Франции слово стало общим названием для подпольного партизанского движения Сопротивления. «Уйти в маки» означало стать партизаном.

[3] Джек Робинсон — мифический персонаж, имя которого используется в разговорном английском для обозначения очень короткого промежутка времени. “Before you can say Jack Robinson" — "Ты и ахнуть не успеешь, как...".

Неизвестно, откуда пошло это выражение. Наиболее распространенная версия гласит, что в XVII веке в Англии жил человек по имени Джек Робинсон, который так часто менял свое мнение, что мог зайти в гости и тут же убежать, так что хозяева даже не успевали с ним поздороваться.

[4] Меррифот (Merrythought) — досл. "веселые мысли".

[5] Бен Ганн — персонаж романа Р.Л. Стивенсона «Остров сокровищ», проживший три года на необитаемом острове.

[6]

Malfoi, Malfoy (фр.) — досл. «дурная вера», «тот, кому нельзя верить».

[7] Высокая церковь (High Church) — одно из направлений англиканства.

[8] Лэрд (laird) — шотландская форма слова "лорд", т.е. "землевладелец".

[9] Начиная с 1714 года, Великобританией правили короли из немецких династий — Ганноверской и Сакс-Кобург-Готской (последняя с 1917 года называется Виндзорской).

[10] Речь идет о господаре Владе III (1431-1476), также известном как Влад Цепеш и Влад Дракула. Этот правитель Валахии (историческая область на юге Румынии) во внутренней политике посвятил себя централизации государственной власти, во внешней — войнам с турками, из которых неоднократно выходил победителем. В историю вошел главным образом благодаря крайней жестокости; в частности, по рассказам, особенно любил сажать непокорных подданных и врагов на кол, за что и получил прозвище "Цепеш" (от румын. "цяпэ" — кол).

Позднее писатель Брэм Стокер использовал образ Дракулы для создания литературного образа вампира, что, однако, является вымыслом. При жизни Влада Цепеша подозревали в оборотничестве, но свидетельств современников о том, что он мог быть вампиром, не сохранилось. Зато известны легенды о бессмертии Дракулы; в частности, обстоятельства его смерти так толком и не стали известны, существовали разные версии. Сомнения в смерти Дракулы были, видимо, столь велики, что турецкий султан, по легенде, держал его голову у себя законсервированной в меду. Так у него постоянно было перед глазами доказательство, что Казыклы-бей, как называли Дракулу турки, действительно мертв.

[11] Гомосексуальные отношения в Англии и Уэльсе были официально разрешены законом только в 1967 году, в Шотландии в 1980 году. До того они карались тюремным заключением, а вплоть до середины XIX века — смертной казнью. Учитывая, что магическое сообщество в своем социальном развитии более архаично, чем магловское, законы против гомосексуальных отношений там тоже наверняка существовали, причем могли быть отменены даже позже — только в конце XX века.

[12] Перевод Н. Голя.

[13]

Здесь и далее стихи в переводе С. Маршака.

[14] Что и требовалось доказать (лат.).

[15] “"And now that's done", said the blind man”, — цитата из романа Р.Л. Стивенсона "Остров сокровищ". Эту фразу произносит слепой Пью после того, как вручил Билли Бонсу черную метку.

[16] RAF, Royal Air Force — Королевские военно-воздушные силы Великобритании.

[17] В описанное время в Дербишире производила тренировочные полеты 617-я эскадрилья Королевских ВВС. Эскадрилья была сформирована специально для уничтожения дамб на крупнейших немецких реках (ее девизом было «После меня — потоп», «Apres moi le deluge») с помощью т.н. «прыгающих бомб». Техника нанесения авиаударов с применением имитаций бомб отрабатывалась на дамбах реки Дервент. Подробнее здесь: http://pobeda.rambler.ru/weapons.html?id=37

[18] Union Jack — национальный флаг Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии.

[19] См. гл. 14 "Игрока".

[20] Приведены выдержки из заметки в лондонской "Таймс" за четверг, 9 августа 1945 года.

[21] Речь идет о Бонни Саймоне, ведущем радиостанции "Магия-ультра", — см. подробнее в "Casus Bellae", гл. 23.

[22] Засаживай виноградник добрыми саженцами, отдавай дочь замуж за чистую кровь (фр.).

[23] Брак совершился (лат.).