Знак информационной продукции 16+

Я имею в виду традицию приписывать своим странам величественное древнее прошлое, основанное на фантазиях. Традиция эта вошла в западноевропейскую историю под названиями готицизма и рудбекианизма и развивалась ни много ни мало в течение XVI–XVIII вв.

Больше всех в этой области преуспели шведские историки, которые создали три фантастические версии древнешведской истории: первая – Швеция была прародиной древнего народа готов и шведо-готы являются основоположниками германской культуры, вторая – Швеция была древней Гипербореей и шведо-гипербореи выступают основоположниками древнегреческой культуры, и третья – «Варягия» находилась на Скандинавском полуострове, ровнехонько на месте Швеции, а шведо-варяги являются основоположниками древнерусской государственности. Эти фантазии поддерживались шведской королевской властью так же рьяно, как и Аугсбургское вероисповедание – официальный вероисповедательный документ лютеран. Они играли роль того, что сейчас назвали бы новой информационной технологией. Смысл ее заключался в том, чтобы через картины величественного прошлого способствовать выработке национального самосознания шведов и сплотить их как нацию. Выдуманная древнешведская история входила во все образовательные программы, по ней учились поколения и поколения шведов того времени.

Но мало того. Эти произведения старались распространять в Европе, ими повышался и международный престиж Швеции. На Европейском континенте ими стали увлекаться первейшие властители дум. Объясняется это тем, что готицизм, в рамках которого пропагандировалось величие древнего народа готов, очень поддерживался мыслителями Германии, стремившимися с его помощью отражать нападки итальянских гуманистов на немецкоязычное население Священной Римской империи. К XVII–XVIII вв. готицизмом заинтересовались английские и французские мыслители. На этой волне труды шведских историков-фантастов с благосклонностью читали и в Англии, и во Франции. Монтескье, Вольтер писали: вот ведь, надо же какая великая Швеция… была в древности! Этими фантазиями увлекался и Байер, познакомившись с ними через переписку со шведскими литераторами и филологами и затем перевезя их в Петербург как модные достижения западноевропейской мысли.

Гулливер в экзотической академии: «Я вошел в другую комнату, запах был так отвратителен»

Все это показывает еще и уровень западноевропейской научной жизни в XVII–XVIII вв. Были там блистательные ученые, но была и масса надутых посредственностей, которых Свифт высмеял как членов великих академий Лапуту и Бальнибарби, где были популярны многие экзотические «академические» прожекты.

Клио – муза истории. Художник Пьер Миньяр, 1689 г.

Однако время шло, и шведские утопии кусок за куском стали отваливаться с исторического полотна западноевропейской науки. Сначала к разряду причуд фантазии были отнесены шведо-гипербореи. Затем выяснили, что и готы не выходили из Швеции. Так что сейчас из трех фантазий осталась последняя: шведо-варяги с Волчьего острова – так якобы называлась Швеция в древности согласно историозодчеству шведских историков. Научного смысла в этой фантазии не больше, чем в идее гипербореев из Швеции.

И вот здесь мы подходим к ответу на вопрос: как могло произойти, что в России со школы в массовое сознание ввинчиваются идеи, которые не находят научного подтверждения? И в чем причина долгожительства таких исторических утопий, как идея Руси из шведского Рослагена или идея о безродном наемнике Рюрике, не то завоевателе, не то контрактнике, сочиненных в ненаучной мифологизированной историографии?

Как это ни смешно, но эти утопии в значительной степени держатся за счет их поддержки российской исторической наукой, поскольку до этого в течение многих десятилетий они подпирались всей мощью советской академическо-образовательной системы. Норманнский период в древнерусской истории был упомянут Марксом в одной из его статей, а куда же было деваться советским историкам от статей Маркса? Потому все официальные советские справочные издания, включая БСЭ, как солдаты на политучебе, до сих пор докладывают о варягах как о скандинавах. А сейчас норманизм держится еще и инерцией тех, кто писал в советское время.

Но российскому руководству академическо-образовательной системы пора начать задумываться над тем, почему российские школьники и студенты должны учить историю по программам, созданным в XVI–XVIII вв. для шведских учащихся с целью поднятия у них шведского национального самосознания?

Лидия Грот,

кандидат исторических наук

Уяснение данного момента крайне важно, поскольку знание истоков норманизма помогает понять тот факт, что все его постулаты проистекают либо из фантазийного ненаучного источника (а именно выдуманного величия древнешведской истории с участием шведоготов и шведо-гипербореев), либо из конъюнктурных прагматических соображений, примером чему является жизнь шведского дипломата и писателя Петра Петрея (1570–1622).

Шведский принц Карл Филипп

Высказывание о шведском происхождении летописных варягов появилось в работе П. Петрея «История о великом княжестве Московском» (Regni Muschowitici sciographia), опубликованной в 1614–1615 гг. на шведском языке в Стокгольме, а в 1620 г. – на немецком языке в Лейпциге. В этой работе Петрей впервые в историографии неожиданно заявил, что варяги из русских летописей должны были быть выходцами из Швеции. Неожиданно потому, что эти слова шли вразрез как с распространённой в XVII а немецкоязычной историографической традицией (Мюнстер, Герберштейн), выводившей варягов с южного берега Балтии – из Вагрии, так и противоречили опубликованному двумя годами ранее собственному труду Петрея о древних гото-шведских королях, где в рассуждениях о древнерусской истории он упомянул о приходе Рюрика, Трувора и Синеуса из Пруссии.

Новое заявление Петрея не опиралось на какие-то вновь открытые источники, а явно родилось как плод двух обстоятельств. Первое – это внешнеполитическая обстановка того времени: военное присутствие шведских войск в Новгороде и переговоры 1613 г. в Выборге о кандидатуре шведского принца Карла Филиппа на московский престол. Второе – это специфика историографической традиции готицизма, сложившейся в Швеции к началу XVII в., в которой особое место занимало прославление готской истории как древнего славного прошлого всех германских народов. Рассмотрим и то и другое обстоятельство как фон для появления названного сочинения Петрея.

В реконструкции великого гото-германского прошлого большая роль выпала на долю Швеции, поскольку юг Швеции носил название Гёталанда, и эту область по созвучию стали связывать с прародиной древних готов. И маленькая Швеция оказалась в центре внимания широкой западноевропейской общественности того времени. Видения героического прошлого готов как прямых предков королей Швеции нашли горячую поддержку у королевской власти Швеции, благодаря чему данная концепция быстро стала утверждаться в шведской историографии и получила статус официальной истории Швеции. На изображении великих подвигов древних готов стали воспитываться поколения шведов начиная с XVI в. и вплоть до конца XVIII в. Примечательно в этом было то, что в древнешведской истории никакого реального гото-шведского величия не имелось и близко. Готы и выходили-то совсем не из Гёталанда, как сейчас стало доподлинно известно. Все было чистейшей выдумкой, фантомом. Но исторические фантомы во многом определяли идейную жизнь западноевропейских обществ XVI–XVIII вв.

Шведское общество уверовало в свое древнее величие полностью. И более того: мысль о том, что предки шведов – это знаменитые готы, корень всей великой германской культуры, крепко ударила в голову шведских историков и писателей того времени и вызвала к жизни историозодчество самых чрезвычайных масштабов. На этой выдуманной истории воспитывался и П. Петрей.

Карта исторических земель Швеции: Гёталанд, Свеаланд, Норрланд и шведская провинция Эстерланд в Финляндии

Согласно историку К. Таркиайнену, Петрей родился в состоятельной и именитой семье (его отец Петрус Бенедиктис был епископом сначала в Вэстеросе, а затем – в Линчёпинге). В 1588 г. отец отдал его в училище при бывшем францисканском монастыре, в конце XVI в. уже вполне очищенное от католицизма. В училище Петрей прошёл хорошую подготовку как латинист, изучал теологию, философию и другие типичные для того времени гуманитарные дисциплины. В 1590 г. он отправился в Марбургский университет, пользовавшийся популярностью у шведских студентов, и прошел там курс математики. Но в это же время у него испортились отношения с семьей, особенно с отцом, который осуждал его за разгульный образ жизни. В конце концов, за буйное и безнравственное поведение, за вечные истории с властями по причине пьянства и неуплаты долгов Петрей был отлучён от семьи и лишён наследства. Пришлось ему рассчитывать только на себя и на свою ловкость в устройстве карьеры.

В конце 1590 г. Петрей начинает службу в канцелярии герцога Карла, будущего шведского короля Карла IX, в качестве мелкого служащего. Есть сведения о том, что в начале 1601 г. Петрей был отправлен в качестве курьера с письмом в Польшу, к королю Сигизмунду. Таркиайнен отмечает, что, имея в виду враждебные отношения между герцогом Карлом и Сигизмундом, подобное поручение следовало рассматривать скорее как наказание, а не как повышение по службе.

Здесь следует напомнить, что после смерти Юхана III, правившего в Швеции в 1568–1592 гг., Сигизмунд наследовал по отцу шведский престол. Но еще при жизни отца в 1587 г. он был избран польским королем после смерти Стефана Батория благодаря своим наследным правам по материнской линии. Швеция, в силу этого, оказалась в династической унии с Польшей, как и Литва. Но Швеция со времен короля Густава Васы (1496–1560) приняла лютеранскую веру, а Сигизмунд был воспитан своей матерью как убежденный католик. История европейских стран XV–XVI вв. давала множество печальных примеров того, как трагически складывалась судьба страны, если туда проникали религиозные распри. Стабильность государства требовала, чтобы верховный правитель и страна имели одну религию, – традиция, которая восходила еще к родовым культам древнейших времен. Тревога за то, что Сигизмунд постарается вернуть Швецию в лоно католической церкви и в стране начнется религиозная война, быстро создала этому королю оппозицию во главе с дядей по отцу – герцогом Карлом. Эта оппозиция добилась свержения Сигизмунда в 1599 г. и поставила у власти герцога Карла. Понятно, что не только политические, но и чисто человеческие отношения между двумя этими монархами были отравлены подозрительностью и духом соперничества.

Шведский король Карл IX

В 1601 г. в ходе выполнения курьерского поручения в Польше следы Петрея теряются. Но очень быстро обнаруживаются в Москве. По замечанию Таркиайнена, совершенно неизвестно, как он туда попал, возможно, он был приглашен на службу царем Борисом Годуновым. Полагаю, что в Москву его привел нюх авантюриста и желание во что бы то ни стало пробиться и пристроиться у власть имущих. На какой-то царской «службе» в Москве он действительно оказался, но думаю, что пролез он на новое место явно путем интриг и беззастенчивой лжи. В подтверждение своих слов напомню сугубо вкратце ход исторических событий того времени, поскольку о Смуте имеется обширная литература.

Царь Борис Годунов

В 1602–1603 гг. в пределах Речи Посполитой объявился самозванец, именовавший себя сыном Ивана Грозного – царевичем Дмитрием, счастливо спасшимся от смерти. Обращает на себя внимание тот факт, что в первые годы Смуты и самозванщины правящие круги Швеции и король Карл IX сохраняли нейтральное отношение к событиям в Русском государстве. Объясняется это очень просто. Во время борьбы за шведский трон между Карлом и Сигизмундом все симпатии царя Бориса Годунова были на стороне Карла, поскольку объединение в руках Сигизмунда польской и шведской корон имело бы негативные последствия для Русского государства.

Поэтому когда в Польше появился Лжедмитрий I и многие усматривали причастность Сигизмунда к этому явлению, то Карл IX стал объективным союзником царя Бориса: вражда между Борисом и Сигизмундом была лучшей порукой Карлу IX в том, что союз между Польшей и Русским государством будет невозможен. Но внезапная кончина Бориса Годунова в 1605 г., въезд Лжедмитрия I в Москву летом того же года, коронация его как русского царя, а затем убийство его взбунтовавшимися москвичами через год, в мае 1606 г., вскоре после его венчания с Мариной Мнишек, последовавшее вслед за этим воцарение Василия Шуйского на московском престоле (правил в 1606–1610 гг.) и почти одновременное появление Лжедмитрия II – все эти события вывели на историческую сцену новых лиц и побудили остальных участников переориентироваться в новых условиях и предпринять действия в соответствии с обстановкой.

Царь и великий князь Василий Иоаннович Шуйский. Копия из «Титулярника» XVII века

Еще при жизни Лжедмитрия I группа московских бояр во главе с Василием Шуйским выступила инициаторами дипломатической игры сразу в двух направлениях, пытаясь вовлечь в нее как Сигизмунда, так и Карла и благодаря этому освободить себе руки для борьбы с самозванцем, который на тот момент оценивался как самая грозная опасность для существования Русского государства. И тут-то на сцене опять появляется П. Петрей. У историка Р.Г. Скрынникова находим следующий рассказ:

«Вдова Грозного (Марфа Нагая. – Л.Г.) помогла заговорщикам установить контакт с польским двором. Польский гетман Жолкевский сообщил в своих записках, что Марфа Нагая через некоего шведа подала королю весть о самозванстве царя. Можно установить имя шведа, использовавшего поручение Марфы и ее единомышленников. Им был Петр Петрей. Бояре выбрали его потому, что Петрей был лично известен Сигизмунду III и к тому же находился на царской службе в Москве. При свидании с Сигизмундом Петрей заявил, что Лжедмитрий “не тот, за кого себя выдает”, и привел факты, доказывавшие самозванство царя… Петрей имел свидание с Сигизмундом III в первых числах декабря 1605 г.».

Здесь хотелось бы обратить внимание читателя на то, что в существующей по данной теме литературе, как представляется, не получила должной оценки тема дипломатической тактики, использовавшейся в тех запутанных событиях. Хотя всем понятно, что дезинформация, блеф, двойная игра и прочие дипломатические комбинации не являются изобретениями нашего времени, однако старина (особенно старина Московского государства) обычно представляется чем-то более непритязательным и упрощенным. Ниже я попробую показать развитие событий в ракурсе именно дипломатической игры, которая велась в Смутное время всеми его участниками и в которой политические деятели Русского государства должны были проявлять много изворотливости и гибкости, чтобы выбраться из той адской ситуации, в которой оказалась страна.

Присяга Лжедмитрия I польскому королю Сигизмунду III. Художник Н.В. Неврев, 1874 г.

Если сравнить сведения Таркиайнена с этим описанием, то несложно угадать, что Петрей мог привлечь внимание кружка московских бояр только благодаря своим хлестаковским рассказам о том, что он и у шведского короля Карла был в милости, и с Сигизмундом был на дружеской ноге, хотя мы знаем, что у Сигизмунда он был простым курьером, а в Швеции вообще – мелкой сошкой, к тому же со службы у Карла в бытность его еще герцогом Петрей просто сбежал. Представляется, что московские бояре, открывшие Петрею свои оппозиционные настроения относительно Лжедмитрия I, не слишком обманывались относительно действительного значения Петрея, но, возможно, именно поэтому мелкая сошка Петрей и подходил для отведенной ему роли в миссии, которая была явным блефом. Петрею было дано понять, что он завоевал доверие боярской оппозиции и избран ею для тайного и небезопасного поручения: отправиться ко двору Сигизмунда, добиться встречи с ним и передать ему информацию о ставшем известным боярам самозванстве царя. Как видно из рассказа Скрынникова, Петрей выполнил эту миссию с блеском: зимой 1605–1606 гг. он получил аудиенцию у короля Сигизмунда, сообщил королю факты, доказывавшие самозванство Лжедмитрия, а также передал предложение московской боярской оппозиции оказать ей поддержку в случае свержения Лжедмитрия.

Сигизмунд III на коне. Картина первой четверти XVII в.

Но позвольте! – может кто-нибудь воскликнуть. Здесь все как-то неправильно. Можно еще понять, зачем Петрею понадобилось взять на себя поручение к польскому королю: чтобы потом иметь возможность вернуться в Швецию, ко двору Карла IX, и из первых рук донести до шведского монарха информацию чрезвычайной важности о «сепаратных» переговорах московских деятелей с врагом шведской короны – Сигизмундом, испросив, таким образом, себе милость и награду. Но зачем московским боярам надо было втягивать в это дело шведского авантюриста, предполагая, что он может побежать из Польши в Швецию и доложить обо всем шведскому королю?

Как нетрудно догадаться, именно затем и надо было. Направить шведского чиновника к злейшему сопернику Карла IX с тайным поручением урегулировать отношения между Сигизмундом и московским боярством – идея остроумная и дипломатически очень тонкая. В ней просматривается явный расчет на то, что шведский король, в случае если ему удастся подбросить информацию о «тайной» миссии своего чиновника, постоянно обеспокоенный, как и все участники данного политического треугольника, тем, что двое из них объединятся и образуют враждебный союз против третьего, станет также добиваться сепаратных союзнических отношений с московским двором и будет связан этой политической альтернативой по крайней мере на какое-то время, а следовательно, будет и предсказуем, поскольку станет играть роль по сценарию, ему подброшенному.

Так, собственно, и получилось. Петрей после встречи с Сигизмундом, где-то в 1606 г., действительно выныривает в Швеции. Опять точно неизвестно, когда и как он туда добрался, но тем не менее Петрей обнаруживается в это время в Стокгольме и в положении явно упроченном. Его принимают на королевскую службу, и король благоволит ему. Одновременно Карл IX начинает искать союзнических отношений с Русским государством. После гибели Лжедмитрия и избрания на царство 19 мая 1606 г. Василия Шуйского уже в июне 1606 г. Карл IX стал предпринимать шаги для организации переговоров с представителями нового московского царя. Во всех шведских официальных документах подчеркивается, что вопросом первостепенной важности для шведского короля являлась необходимость не опоздать выказать поддержку новому правителю на русском троне с целью предупредить установление тесных отношений между царем и польским королем.

Московские бояре XVII в. Иллюстрация из книги «Описания одежды и вооружения Российских войск»

Дипломатические обращения со шведской стороны осуществлялись как из Нарвы и Выборга через воевод Новгорода и Корелы (Приозерска), так и в виде официальных миссий в Москву. В литературе имеются сведения о посольстве С. Леммия в конце 1606 – начале 1607 г. и о посольстве Бернда Нюмана в сентябре 1607 – апреле 1608 г.

Нарвский замок, 2005 г. Фото Андрея Симонова

Активную роль в этих дипломатических связях стал играть и П. Петрей, бывшее «доверенное лицо» и «посредник» московских бояр в контактах с окружением Сигизмунда III. Но теперь он уже возвысился до некоего официального дипломатического посланника. В конце лета 1607 г. Карл послал Петрея в Москву, где ему предоставлялась возможность встречаться с царем Василием Шуйским. Во время этих встреч П. Петрей пытался активно агитировать в пользу русско-шведского союза, доказывая царю, что явление Лжедмитрия – дело Сигизмунда и папы, желающих овладеть Россией, и предлагал от имени Карла IX помощь и поддержку. Поскольку Василий Шуйский был одним из тех, кто несколько месяцев назад снарядил П. Петрея с «тайной» миссией к Сигизмунду III, то сейчас, в первый год своего правления, царь имел право быть довольным результатом своей дипломатии: Карл IX усиленно ищет союза с ним и интригует против Сигизмунда. Но Василий Шуйский не спешил заключать союз с Карлом IX, поскольку надеялся обойтись без войны с Сигизмундом.

В отношениях же с Сигизмундом разыгрывалась своя карта. Эта карта общеизвестна – предложение королевичу Владиславу, сыну Сигизмунда, выступить кандидатом на царский трон. Многие могут возразить: как же так? Ведь в литературе давно уже утвердилась мысль о том, что к поискам иноземного кандидата на русский престол обратились от разочарования и неверия в отечественных кандидатов: вот, дескать, опять «туземцы» отправились бить челом «иноземцам», поскольку видели в них лучшую альтернативу. Такие толкования весьма распространены в исторической литературе.

К вопросу об альтернативе мы еще вернемся, но с разочарованием и неверием постараемся разобраться сейчас же. Для этого надо только уточнить, когда именно и кем была впервые выдвинута мысль о кандидатуре королевича Владислава на московский престол. Да вот именно тем же кружком московских бояр во главе с Василием Шуйским и была выдвинута. В то же самое время, когда была организована поездка П. Петрея к Сигизмунду, почти параллельно с ней в Краков из Москвы была отправлена еще одна дипломатическая миссия во главе с Иваном Безобразовым. Официально Иван Безобразов являлся царским гонцом с грамотами от Лжедмитрия I к королю Сигизмунду. Но кроме официального поручения Иван Безобразов имел и секретное задание от московских бояр, а именно: уведомить короля Сигизмунда о желании бояр избавиться от Лжедмитрия и предложить его сыну королевичу Владиславу выступать кандидатом на царский престол.

Польский королевич Владислав

Таким образом, идея о том, что к «иноземцам» стали обращаться с горя, не видя других средств для преодоления кризиса, выступает скорее как плод сухой академической мечтательности, а не как результат анализа реальной действительности. Совершенно очевидно, что обращение к Сигизмунду относительно его сына с самого начала было частью дипломатической игры московского боярства с целью занять мысли одного из своих соседей-противников увлекательным политическим прожектом и тем самым нейтрализовать его хотя бы на время.

Трон царя Михаила Фёдоровича Романова. Кремль, Оружейная палата.

Фото С.М. Прокудина-Горского, 1913 г.

Эта часть игры велась в глубокой тайне от второго соседа – Карла IX, который получил только часть информации о том, что московское боярство ищет союзников, собираясь свергнуть Лжедмитрия I. И как только свержение произошло, шведский двор поспешил предложить в союзники себя, выставляя Сигизмунда в самом невыгодном свете. Но правительство Василия Шуйского, как уже было сказано, занимало выжидательную позицию относительно шведских предложений. Из ответов московского царя Карлу IX следовало, что путем этих проволочек старались выиграть время и, удерживая в силках дипломатической казуистики как Карла IX, так и Сигизмунда, пытались избежать открытых военных действий с обоими и, таким образом, могли сосредоточить все силы на борьбе с внутренней смутой.

Михаил Романов на памятнике «Тысячелетие России» в Великом Новгороде

А Петрея московские бояре явно надули, отведя ему роль пешки в чужой игре. Думаю, что со временем он разобрался в этом и отсюда его особая озлобленность в описании московитов как лживого и коварного отродья. Что ж, по-человечески можно понять Петрея: возмечтать о себе как об участнике крупной политической акции, а потом обнаружить, что его просто использовали в политическом блефе, – не слишком приятное открытие.

Но вернёмся к прерванному описанию событий. В феврале 1609 г. между представителями Василия Шуйского и Карла IX был заключен Выборгский договор о присылке наемного отряда численностью 5000 человек (3000 пеших и 2000 конных) под шведским командованием в лице Якоба Делагарди в распоряжение князя М.В. Скопина-Шуйского. Это подтолкнуло к действию короля Сигизмунда. Он счел союз Василия Шуйского со своим заклятым врагом Карлом IX достаточно легитимным поводом для начала открытых военных действий против Русского государства и, нарушив договор с Василием Шуйским, заключенный в июле 1608 г. на 3 года и 11 месяцев, в июле 1609 г. с большим войском выступил под Смоленск.

Противоправные действия более чем какие-либо другие нуждаются в благовидном идеологическом обосновании. Поэтому для агитации в пределах Русского государства Сигизмунд ловко использовал идею кандидатуры Владислава на московский престол, что три года тому назад ему предложили московские бояре, дипломатическая игра которых теперь обернулась против Русского государства. Момент и все обстоятельства подходили как нельзя лучше: престарелый царь Василий Шуйский не имел своих детей и бесспорных наследников, и с его смертью язва безвластия стала бы и дальше разъедать Русское государство. Так тонкости дипломатии оборачиваются иногда против того, кто их сотворил.

Ход описываемых событий известен: летом 1610 г. Боярская дума, создавшаяся в Москве после отстранения Василия Шуйского от власти, вынуждена была принять решение без совета с городами и согласиться на предложение командующего польскими войсками Жолкевского, направив ему условия, на которых Русское государство готово было признать Владислава царем. Начались переговоры, в результате которых гетман Жолкевский подписал условия, и в августе 1610 г. на Девичьем поле на имя Владислава была принесена присяга московскими жителями. Но Владислав был избран только Москвой, без ведома других городов и без договоренности с лидерами ополчения. В это же время Сигизмунд прислал Жолкевскому письмо, в котором требовал, чтобы Москва была занята его именем, а не Владиславовым: избрание Владислава, таким образом, становилось бесчестным обманом. К Сигизмунду были отправлены послы из Москвы для утверждения условий и встречи с Владиславом. Переговоры с Сигизмундом затянулись на месяцы. Сигизмунд требовал присяги и себе, и сыну, грозил военными действиями.

Между тем с избранием Владислава менялись и отношения Русского государства со шведским королем и с наемными шведскими отрядами: Василий Шуйский свержен, на московском престоле – враг Карла IX, правовых отношений ни с кем из представителей русских властей нет. На территории Русского государства находились остатки отряда Делагарди, а также другие небольшие шведские отряды, которые параллельно с «союзническими» действиями его отряда уже с осени 1609 г. предпринимали безуспешные попытки захватить Ивангород, Ям, Копорье, Орешек.

Еще летом 1609 г. Карл IX предложил дополнительные военные отряды царю Василию, но в награду за это потребовал отдать ему Орешек, Ладогу и часть Кольского полуострова до мыса Святой Нос. Тогда же был отдан тайный приказ Делагарди: если русские будут нарушать свои обязательства (по выдаче жалованья, например), то Делагарди должен воспользоваться этим как предлогом и захватить Новгород.

Некоторыми исследователями высказывались предположения о том, что Делагарди сам провоцировал мятежи в своем отряде, умышленно задерживая жалованье, чтобы иметь законный повод отступать к русско-шведской границе и держаться вблизи Новгорода.

Граф Якоб Делагарди.

Портрет из Национального музея Швеции

Осенью 1609 г. военный отряд под командованием Балтазара Бека и Исаака Бема получил приказ выступить на захват Колы. Походы шведов на Русский Север с целью захвата северных русских городов и торговых пунктов начались еще в период правления Густава Васы, а затем продолжались и в правление его сына – Юхана III. Во время походов 1586, 1589, 1590, 1591 гг. предпринимались попытки захватить весь Мурманский берег, побережье Белого моря, Соловецкие острова, Архангельск, Сумской острог – попытки, закончившиеся полным крахом. Шведскую корону привлекала русская северная торговля и, соответственно, стремление установить контроль над ней с целью извлечения доходов. Карл IX продолжил безуспешную политику своих предшественников, но и его попытки захватить силой северные русские города успеха не принесли.

Там, где оружие бессильно, в дело снова вступает дипломатия. На фоне успехов династийных притязаний польского короля и его сына летом 1610 г. родился аналогичный ему проект, но уже со шведским принцем. В исторической литературе на сегодняшний день нет полного единства по вопросу о том, кому первому принадлежала идея о выдвижении одного из шведских принцев в кандидаты на московский престол. В работах историков начала XX в. проводилась мысль о том, что идея избрания шведского принца в русские цари родилась в самом московском ополчении (т. е. весной – летом 1611 г.), при обсуждении различных кандидатур и как альтернатива выходцам из русских боярских родов (эта вечная идея альтернативы!).

Но есть данные, которые свидетельствуют о том, что эта идея исходила от Делагарди и стала распространяться им по его собственной инициативе, без официального одобрения Карлом IX, весной 1611 г. Однако есть также основание полагать, что мысль вмешаться в династийные дела Русского государства возникает в самом Стокгольме, хотя до поры до времени скорее витает, чем принимает конкретные формы королевского приказа. В сборнике документов «Sveriges krig» («Войны Швеции»), со ссылкой на шведские архивные документы, говорится, что весной 1610 г. Карл IX принимает решение захватить несколько северо-западных русских городов. Собирается сводный военный отряд численностью в 7000 человек под командованием шведского наместника в Ревеле Андерса Ларссона, которому отдается приказ выступить в направлении Ивангорода, Яма и Пскова, жители которых присягали Лжедмитрию II, и силой или хитростью принудить эти города сдаться и присягнуть либо царю Василию, либо шведскому королю.

Царь Михаил Фёдорович и бояре. Художник А.П. Рябушкин, 1893 г.

Отряд шведского воеводы Делагарди близ Новгорода в 1609 году. Гравюра Шюблера с рисунка Р. Штейна, 1896 г.

Но ход событий подгонял развитие политических прожектов. Летом 1611 г. представители русского народного ополчения, зародившегося в конце 1610 – начале 1611 г. и взявшего на себя роль своеобразного временного правительства в условиях бездействия Думы, начали переговоры с Делагарди, который подтянул тогда свой отряд под стены Новгорода.

Из этого можно заключить, что мысль о шведском кандидате на русский престол родилась в шведской среде где-то через год после того, как была обнародована инициатива короля Сигизмунда по предъявлению прав на русский престол, послужившая интерлюдией к завоеванию Карлом IX русских городов. Действия Сигизмунда явно соблазнили и политическую мысль Швеции. Еще связанный союзническими отношениями с царем Василием Шуйским, Карл IX уже, вероятно, начинает увлекаться планом использовать идею Сигизмунда в собственном сценарии. Это было, вероятно, небезызвестно в шведских придворных и военных кругах, что и объясняет предприимчивость и дерзость Делагарди в его политической инициативе выступить ходатаем за кандидатуру шведского принца как за нового кандидата «со стороны».

Новгородский торг. Картина Аполлинария Васнецова, 1909 г.

Представитель ополчения Василий Бутурлин предлагал от имени московских чинов заключить новый договор о мире, об участии шведских отрядов в военных действиях под Москвой на стороне ополчения против поляков, а также о приглашении одного из сыновей шведского короля «на великое княжение в Московию». Делагарди от имени шведского короля требовал передачи шведам городов Орешка, Ладоги, Яма, Копорья, Ивангорода, Гдова. «Лучше умереть на своей земле, нежели искать спасения такими уступками», – был ответ послов московского ополчения. В качестве ответного предложения шведам были обещаны деньги, если они уйдут от Новгорода к Москве и примут участие в сражениях с польскими отрядами на стороне ополчения.

8 июля Делагарди попытался ворваться в Новгород, но приступ был отбит. Ночью с 15 на 16 июля шведский отряд вломился в западную часть города, в Чудинцовские ворота. Все спали. Воины Делагарди резали безоружных. Началась паника: люди бросались в реку, бежали в поле, в лес. Сражалась только горсть воинов под начальством головы стрелецкого Василия Гаютина, атамана Шарова, дьяков Голенищева и Орлова: они не хотели сдаться и все погибли. В городе начался пожар, и воевода князь Никита Одоевский предложил Делагарди мирные условия. Договор заключили 17 июля от имени Карла IX и Новгорода, где, в частности, говорилось о том, что новгородцы, отвергнув короля Сигизмунда и наследника его, признают своим защитником и покровителем короля шведского с тем, чтобы Россия и Швеция вместе выступали против их общего врага, а также чтобы один из сыновей шведского короля Густав Адольф или Карл Филипп был бы царем и Великим князем Владимирским и Московским. В договоре подчеркивалось, что его условия должны будут исполняться Новгородом даже в том случае, если «московское правительство, вопреки ожиданиям, не пожелает с ним согласиться».

Перечитывая документы и материалы, связанные с этим этапом русско-шведских переговоров, отчетливо видишь, что со стороны шведской короны предложение одного из шведских принцев вместо польского претендента Владислава было также дипломатическим маневром добиться желаемого, т. е. приобретения северо-западных территорий Русского государства, которые не удавалось присоединить к себе силой оружия.

Как заметил еще в свое время российский историк С.М. Соловьев, договор был написан в таком виде, что Московское государство никогда не могло бы его принять, ибо с избранием королевича в цари соединялась обязанность признать короля-отца и всех его наследников покровителями Русского царства, т. е. копировалась тактика, которую избрал Сигизмунд, с той только разницей, что Сигизмунд был увлечен какой-то феерической идеей покорить себе «под нози» всю Московию, а Карл IX, как политик более практичный, явно ограничивал свои притязания Новгородскими землями, полагая, в крайнем случае, расширить их на север до Кольского полуострова и на юго-запад до Пскова. Аналогичными тактике Сигизмунда были и проволочки с выездом одного из шведских принцев в пределы Русского государства, чтобы представиться своему будущему народу и принять обязательства перед ним.

Есть основания полагать, что лидеры народного ополчения, активно включившиеся в эту дипломатическую игру, представляли себе всю ситуацию достаточно реально. Их настойчивые требования приезда принцев как минимум в Новгород, а затем и в Москву для проведения всех формальных актов принятия царской власти изрядно обременяли сначала Карла IX, а после его внезапной смерти 9 октября 1611 г. – и наследовавшего ему Густава Адольфа. У С.М. Соловьева приводятся фрагменты из летописи, посвященной описанию событий Смутного времени, и в том числе русско-шведских отношений. Там говорится, что в конце весны 1612 г., когда ополчение под руководством К. Минина и Д. Пожарского готовилось выступить «на очищение Московского государства», то «положили: отправить послов в Новгород, занять шведов мирными переговорами, а на козаков послать войско. В Новгород отправился Степан Татищев с выборными из каждого города по человеку, повез грамоты к митрополиту Исидору, князю Одоевскому и Делагарди: у митрополита и Одоевского ополчение спрашивало, как у них положено со шведами? К Делагарди писало, что если король шведский даст брата своего на государство и окрестит его в православную веру, то они рады быть с новгородцами в одном совете. Это было написано для того, говорит летопись, чтоб, как пойдут под Москву на очищение Московского государства, шведы не пошли воевать в поморские города».

Народное ополчение побеждает поляков. Горельеф с памятника Минину и Пожарскому

Известно, чем закончилась вся история. В ответ на запросы о приезде Карла Филиппа в Новгород, направляемые народным ополчением, шведский риксрод предложил отложить приезд принца до начала 1613 г. Но одновременно шведские отряды продолжали летом – осенью 1612 г. вести военные действия и осаждали Орешек, Копорье, Гдов и Ивангород. В октябре 1612 г. в Нижнем Новгороде было образовано второе земское правительство, и в течение этого месяца силами объединенного ополчения К. Минина и Д. Пожарского была освобождена Москва, которая снова стала центром, объединяющим силы Русского государства. 7 февраля 1613 г. земское правительство, рассуждая о кандидатах на русский престол, остановило свой выбор на Михаиле Романове, и 21 февраля от лица «Совета всея земли» он был провозглашен царем.

Казалось бы, все ясно и общеизвестно. Но споры в науке вокруг этих сюжетов, как уже было сказано, не утихают. И одна из самых живучих дискуссионных мыслей: был ли принц Карл Филипп альтернативой Михаилу Романову? Ход рассуждений сторонников этой идеи примерно таков: на самом деле очень многие в Русском государстве всерьез мечтали видеть на русском престоле шведского принца, в частности многие благородные бояре и князья, такие как сам князь Дмитрий Пожарский. Но народ и особенно буйное казачество, по темноте своей, не могли оценить всех прелестей приглашения иноземного кандидата – «своего» им, видишь ли, подавай. Пришлось уступить под напором консервативных сил и выбрать Михаила Романова. А патриотический порыв и настрой, превращение Минина и Пожарского в национальный символ – всё сочинили потом. Какой же князь Пожарский национальный патриот, если он на самом деле мечтал о шведском принце?! Идея «туземцев» и «иноземцев» в ходе выбора кандидата в правители крепко засела в головах многих современных исследователей.

В рамках этих взглядов вина за то, что Карл Филипп не был коронован на Русское царство, как-то плавно перекладывается на русскую сторону. Но ведь, рассуждая о том, хотел, например, князь Пожарский шведского принца на престол или только притворялся, что хотел, нельзя забывать и о том, а чего, собственно, хотела шведская сторона. А по имеющимся сведениям шведская сторона не имела никакого коренного интереса отправлять одного из своих принцев в Москву.

Это видно из того, как ими велись переговоры. Свои интересы в русских землях у шведских королей были, но к их интересам не принадлежала забота об урегулировании проблем верховной власти в Русском государстве. А поскольку шведские короли (как Карл IX, так и Густав Адольф) не были заинтересованы в отправке Карла Филиппа в Москву, то никакой «альтернативы» как бы и в зародыше не было. Были дипломатические игры, подспудный смысл которых осознавался всеми участниками, поскольку все они были опытными политиками, чего с инфантильным упрямством не замечают многие современные исследователи.

Восстановленная гробница князя Дмитрия Михайловича Пожарского в Спасо-Евфимиевом монастыре (Суздаль)

Всехсвятский мост и Кремль в конце XVII в. Рисунок А.М. Васнецова

Таков был фон событий, на котором развивалась дипломатическая карьера Петрея. Как было сказано выше, после вояжа Польша – Москва – Польша и возвращения в Швецию его карьера пошла в гору. В 1607 г. он уже с официальными полномочиями отправляется в Москву. Зимой 1608 г. – новая миссия в Москву, хотя дальше Нарвы ему проехать не удалось из-за усилившихся волнений в русских землях. В конце 1609 г. король отправляет Петрея в Москву с официальным предложением Василию Шуйскому о заключении союза. Эта его поездка была организована на самом высоком уровне, отряд Делагарди сопровождал его на всем пути до Москвы. Затем вплоть до 1614 г. Петрей почти безвыездно в русских землях, ездит с разными поручениями по русским городам – Ивангород, Орешек, Новгород.

Одновременно с продвижением на дипломатическом поприще в качестве доверенного лица короля он стал укреплять свое положение и с помощью пера. Стремление Петрея пробиться таким образом вполне объяснимо, поскольку положение доверенного королевского порученца могло измениться в любую минуту, и тогда он снова оказывался на обочине жизни, без гарантированного куска хлеба.

Свои записки Петрей посвятил нескольким влиятельным и высокопоставленным лицам, явно пытаясь использовать этот маленький памфлет как подножку для укрепления своих позиций на ступеньках карьерной лестницы. Именно этим, полагает автор биографического очерка о Петрее К. Таркиайнен, можно объяснить то, что «Реляция» Петрея – явно выраженная пропаганда, подлаженная под внутреннюю политику шведской короны того времени.

Откровенным прагматизмом была отмечена первая публикация Петрея или его записки очевидца событий Смутного времени – «Een wiss och sanfärdigh berättelse om några förandringar som j thesse framledne åhr vthi Storfurstendömet Muskow skedde äre»,1608 год, охарактеризованные в современной шведской публикации этого источника (под ред. Маргареты Аттиус Сольман) как политический памфлет.

Историк дает совершенно определенную характеристику этому произведению Петрея, написанному по его возвращении из Выборга и Нарвы, где он находился, ожидая возможности проехать дальше, в Москву:

«Работа Петра Петрея ставила своей целью показать, что волнения в землях на востоке, спровоцированные Сигизмундом, могут иметь злосчастные последствия для Швеции, если она ничего не предпримет. Иными словами говоря, его маленькая книжечка подготавливала почву для шведского вооруженного вмешательства в русские дела, что и произошло в первой половине 1609 г. Введение к книге было датировано непосредственно перед началом интервенции, а именно 8 ноября 1608 г.».

Страница из немецкого издания книги Петра Петрея

Печать Иоанна Магнуса

Из этого видно, что Петрей не удовольствовался только своими дипломатическими успехами, но подобно трудолюбивой пчеле не упускал случая извлекать сок из самых скромных своих творений. Это хорошо иллюстрируется упомянутым опусом Петрея о древних гото-шведских королях «Краткой и благодетельной хроникой обо всех свеярикских и гётских конунгах», опубликованным в 1611 г., в котором прилежно копировалась мифологизированная шведская история в её наиболее официозном варианте, восходящем к классику шведского готицизма и автору фантастической истории Швеции как прародины шведо-готов Иоанну Магнусу, и который носил также сугубо пропагандистский характер. В нем он постарался обрисовать, в духе готицизма, подвиги древних шведских конунгов и утверждал, что они завоевали полмира, достигнув пределов Азии, и собирали дань со всех земель к востоку и югу от Балтийского моря. Затрагивались и отношения с русскими, но ни слова не говорилось о шведском происхождении русских князей. Более того, в 1614 г., когда уже начала выходить из печати шведская версия «Истории о великом княжестве Московском», было опубликовано второе издание указанной хроники о гото-шведских королях, где тем же Петреем указано, что он «не нашёл в русских хрониках каких-либо сведений о завоеваниях шведских конунгов, но это и понятно, поскольку хроники начинают рассказ с прихода Рюрика, Синеуса и Трувора из Пруссии».

В этой «хронике» особенно отчетливо обнаруживалось, что Петрей как историописатель сформировался под монопольным влиянием готицизма, к его времени уже более ста лет насаждавшего в шведском обществе мысль об особой миссии предков шведов в истории большинства европейских народов, не обинуясь при этом включать в шведскую историю и чужой исторический материал.

Следует подчеркнуть, что в начале XVII в. мгла исторического мифотворчества в шведской историографии продолжала сгущаться и из её глубин рождались всё новые «древнешведские» предки. В период 1610–1613 гг., как раз перед написанием Петреем «Истории о великом княжестве Московском», шведский языковед и влиятельный сановник Юхан Буре сделал новое чудесное «открытие» о том, что античные мифы о гипербореях также скрывали главы древнешведской истории и что гипербореи из античных источников – прямые предки шведов, следовательно, мифы о гипербореях – это забытый источник по древнешведской истории. Из этого «открытия» следовал вывод о том, что древнегреческая цивилизация черпала мудрость из древнешведского источника. Подсоединение «гипербореады» к шведской истории открывало уже совершенно безбрежный простор для любых фантазий на исторические темы. Многие шведские литераторы подхватили идеи Буре и стали развивать их в многочисленных «лингвистических», «филологических» и «исторических» сочинениях.

На волне подобных исторических откровений да ещё в условиях захватнических военных действий шведской короны в Новгородской земле появление верноподданнической мысли Петрея о том, что и варяги из древнерусских летописей должны были быть выходцами из Швеции, было совершенно естественным. А почему бы и нет? Если уж гипербореи – из Швеции, то кто мешает вывести из Швеции и варягов?

Прекрасным подтверждением того, что подобная мысль уже носилась в воздухе и осваивала мозги влиятельных шведских деятелей, является то, что именно в это же время в шведских официальных документах была сфальсифицирована речь архимандрита Киприана, произнесённая на встрече в Выборге в августе 1613 г., в которой он, в подтверждение древности и самобытности института княжеской власти в Новгороде, назвал князя родом «из Римской империи Родорикуса». В шведском же официальном отчёте о переговорах записали, что Киприан говорил о князе из Швеции по имени Рюрик. Эта сфальсифицированная фраза была позднее внесена шведским историком Ю. Видекинди (1672) в его сочинение «История десятилетней шведско-московитской войны» о событиях Смутного времени, что придало фальшивке о Рюрике из Швеции видимость документальной достоверности.

Эскиз карты Северной Европы, сделанный Ю. Буре после прочтения им сочинения И. Горопиуса «Origines Antwerpianæ» о гипербореях. Наверху рукой Буре сделана приписка: «Om de icke äre galne, kunne de ju see att Hyperborei äre in Scandia» – «Надо быть безумцем, чтобы не понять, что Гиперборея – в Скандии». Таинственные Рифейские горы помещены Буре на севере Скандинавского хребта, а название Hyperborei / Гиперборея начертано на месте столь любимой норманистами Средней Швеции, в историческом центре расселения свеев. Из этой вымышленной Гипербореи лёгким пунктиром, напоминающим засохших червячков, Буре наметил воображаемый им легендарный путь гипербореев-свеев через всю Восточную Европу к устью Танаиса и далее в Чёрное море. Рисунок был опубликован Ю. Нордстрёмом (Nordström J. De yverbornes ö. Stockholm, 1934. S. 116). Этим путём, намеченным Буре, бредут вот уже скоро 300 лет ни то полчища, ни то колонисты из Средней Швеции, гребут по незнакомым им восточноевропейским рекам, закладывая основы древнерусской государственности, ставя города, создавая институты верховной власти. И все эти деяния так же реальны, как шведская Гиперборея Буре в Средней Швеции. (См. об этом: Грот Л.П. Путь норманизма от фантазии к утопии // Варяго-русский вопрос в историографии. Серия: Изгнание норманнов из русской истории. Вып. 2. М., 2010. С. 103–202.)

Таким образом, общая обстановка, которая вдохновила Петрея предъявить шведскому обществу и просвещенному миру новых геройских предков шведов – древнерусских варягов, ясна. А решающим толчком послужило новое увлечение шведских историков гиперборейскими мифами, подкрепившее фантазии о путешествиях свеев (теперь – под именем гипербореев) по рекам Восточной Европы до Черного моря и обратно. Это да еще не похороненные планы с обсуждением кандидатуры принца Карла Филиппа в русские правители (пусть не на московский престол, а может, хоть на новгородский), явно возбудили рвение ловкого дипломата Петрея почти на ходу вставить в свою «Историю» фрагмент о шведском происхождении летописных варягов – основоположников великой правящей династии Русского государства, не успев согласовать этот фрагмент со своими прежними публикациями.

Великий Новгород на средневековой гравюре

Тем более что вторую книгу этого труда, которая, по мнению Таркиайнена, была написана прежде других, Петрей прямо-таки и посвятил Карлу Филиппу. Яснее ясного говорит о службистской подоплёке его исторических изысканий. Дескать, а вдруг карта ляжет, как хочется, и Карл Филипп станет каким-нибудь образом правителем в русских землях, а тут уже и верный слуга Петрей со своим политически корректным трудом: прибег, доложил, а там как начальству будет угодно. Его чуткость ко всем поворотам мысли властителей дум шведского общества подсказала ему нужный ход при написании «Истории о великом княжестве Московском».

Итак, в 1614–1615 гг. П. Петрей публикует на шведском языке свой труд «История о великом княжестве Московском» (Regni muschovitici sciographia), где в рассказе о первых русских правителях он вдруг заявляет о том, что варяги русских летописей должны были быть не кем иным, как выходцами из Швеции: «Оттого кажется ближе к правде, что варяги вышли из Швеции» (в издании 1620 г. на немецком языке заявление было сформулировано в диспозитивной форме: «Aus dem Königreich Schweden, oder dero incorporirten Ländern, Finland und Lieffland»). Такая чисто дипломатическая осторожность Петрея вполне объяснима, если принять во внимание распространенность в его времена влиятельной немецкоязычной историографической традиции, выводившей варягов из северогерманской Вагрии.

Однако политика политикой, карьера – карьерой: все мы люди, кому же не хочется выдвинуться. Но, может, у Петрея в 1612–1613 гг. действительно отыскалось что-нибудь такое, что позволило ему написать о варягах из Швеции? Нечто подобное дают понять некоторые современные авторы. Л.С. Клейн, например, согласился с тем, что «да, вероятно, Петрей в немалой степени был ангажирован шведской политикой. Да, возможно, именно это стоит у начала признания варягов и Руси норманнами. Но нас это не очень волнует. Нас волнует совсем другое: подтверждается это отождествление или нет». Волнение вполне объяснимое, поскольку Петрей данное тождество подтвердить никак не смог бы, ибо за его рассуждениями о летописных варягах не было ни грамма науки. Петрей действовал в духе своего времени, ловко используя вековую традицию историографического фантазирования в сугубо прикладных целях, для поддержания личной карьеры, но, повторяю, никаких научных открытий им произведено не было.

Посмотрим, что же предлагает Петрей в шведском издании «Regni muschovitici sciographia» в качестве источников или на что он ссылается в своих построениях. Оказывается, заявление Петрея о том, что воинственные завоеватели русских – варяги (waregos) должны были происходить из Швеции, опиралось исключительно на официозный труд Иоанна Магнуса с вымышленной древнешведской историей и выступало простой интерпретацией его фантазий, а конкретно – слов о том, что шведы завоевали страну русских до реки «Танаима» и взимали с них дань. Косвенно же фантазирование Петрея подогревалось и развивавшейся в его время шведской «гипербореадой».

Историческая карта Вагрии на южнобалтийском побережье

Реконструированные корабли в музее города Ольденбург-Старигард, который был древней столицей Вагрии

Опираясь на фантазии Магнуса, Петрей предлагает путаную «дискуссию» с представителями немецкоязычной традиции, выводившими варягов из Вагрии. Ведь если бы варяги были выходцами из Вагрии, рассуждает Петрей, то они должны были бы подчиняться саксам – «at the skole wara kompne aff Engern som lyder under Saxen»; в немецком издании было прибавлено «oder aus Wagerland im Land Holstein» (явно с учётом работ немецких авторов), а это дело невозможное, поскольку даже если бы саксы воевали с русскими, то никогда не смогли бы их победить или принудить их платить дань.

Нет, уверяет Петрей, это могли сделать только шведы, героические предки которых покоряли всех, поэтому и варяги могли быть только шведами, например из монастыря Warnhems или из административного округа Wartoffa härad в Вэстерётланде (что хронологически совершенно невозможно, добавлю от себя, не говоря уже об «этимологиях» Петрея). Имена варяжских братьев, по мнению Петрея, являются изменёнными шведскими именами: Рюрик (Rurich) вполне мог изначально прозываться Erich, Frederich или Rodrich; Синеус (Sineus) – как Siman, Sigge или Swen; Трувор – Ture или Tufwe, т. е. Петрей предлагает нам и в рассуждениях об именах типичную «гипербореаду» в духе Буре и его учеников. Кстати, ни Эрик, ни Фредрик, ни Родерик шведскими именами не являются. Дату призвания братьев Петрей путает, называя 752 г. и поясняя, что в то время в Швеции правил король Бьёрн.

Вот эта галиматья и заложила первый камень в фундамент норманизма, хотя у меня нет уверенности в том, потрудились ли его ревнители выяснить, что единственным источником, на который опирался первый апологет норманизма Петрей, был Иоанн Магнус, а сочинения Магнуса – не наука, и время тут ничего изменить не может. То, что родилось как миф сознания, мифом сознания будет оставаться всегда.

Шведский историк начала прошлого века Густав Лёв предложил рассматривать труд Магнуса как исторический роман в стиле романтизма. Наверное, с этим можно было бы согласиться, но тогда и все последователи Магнуса, вплоть до современных норманистов, тоже относятся скорее к миру литературы, чем к миру истории.

Да нет, и наука у нас годная, и ученые хоть куда… Но чтобы понять нынешнюю ситуацию в отечественной истории, надо рассмотреть одно удивительное явление в западноевропейской исторической мысли, которое осталось практически неизвестным российскому обществу. В течение XVI–XVIII вв. в североевропейских или германоязычных странах сложилась традиция приписывать своим странам величественное древнее прошлое, основанное на фантазиях. Особенно эта традиция поразила страны Скандинавского полуострова.

Завязкой к истории послужила ситуация, сложившаяся в Италии. Дело в том, что, первая страна Возрождения, Италия в XIV–XV вв. представляла собой жалкую картину политического разлада и общественной деморализации при интенсивном экономическом и культурном развитии. При деморализованных правителях трудно было остаться нравственным обществу. Язва низких нравов точила Италию. Общество разлагалось, захваченное алчным добыванием денег и бешеной их тратой.

Большинство итальянских правителей этого не понимало, они бессознательно развращали народ и сами подрывали уважение к власти, подкапывая фундамент созданного ими же здания. Но были политики, которые испытывали беспокойство за судьбы своего народа и страны. Это беспокойство разделялось и представителями интеллектуальных кругов Италии. Два великих итальянца – прославленные писатели и мыслители Петрарка и Боккаччо – поняли, что итальянскому обществу не хватало объединяющей идеи. Причем объединяющей светской идеи, которая могла бы дать людям понимание общей цели, сплотить их вокруг высоких идеалов и сделать из них жизнедеятельную нацию, способную защитить себя, если придёт такое время, а не погибнуть, как скот вокруг опустевшей кормушки.

Дж. Боккаччо, Данте, Петрарка и др. Художник Дж. Вазари

Выбор таких объединяющих идей был невелик. Идея «светлого будущего» в образах райского блаженства была прерогативой церкви. Поэтому незанятой оставалась только идея «светлого прошлого», которая в концентрированном виде зазвучала так: у итальянцев было великое прошлое – Античность, а значит, есть и великое настоящее, ради которого стоит жить и творить. Эти идеи нашли поддержку у одного из ведущих политиков и государственных деятелей Италии, канцлера Колюччо Салютати, а затем у его последователя, государственного и церковного деятеля следующего поколения Леонардо Бруни. Эти люди держали в руках нити внутренней и внешней политики, располагали реальными средствами для проведения в жизнь того, что сейчас назвали бы новой информационной технологией.

Смысл ее заключался в том, чтобы использовать позитивное изображение исторического прошлого итальянцев как светоч для объединения соотечественников в обстановке деморализации общества. Как раз с именами итальянских государственных деятелей связано развитие и введение новой системы гуманистического образования studia humanitatis, от которого пошло название «гуманизм эпохи Возрождения». Иначе и быть не могло, поскольку интеллектуалы могут выступать разработчиками идей, а применять их на общегосударственном уровне может только государство – это его миссия и работа. И эта работа удалась – Италия сплотилась как национальное государство, и у итальянцев до наших дней сильно сознание того, что они великая нация благодаря своему великому прошлому.

Все было бы замечательно, если в деятельности итальянских гуманистов параллельно с возвеличиванием своего славного прошлого не стала бы набирать силу другая линия: очернение исторического прошлого своих соседей – североевропейских народов. Происходило оно в форме поругания древнего народа готов, которых проклинали как разрушителей великой античной культуры Рима. Мы, дескать, построили великое прошлое – Античность, да, на беду, нахлынули проклятые готы, варвары неумытые, и нашу великую культуру испоганили, разграбили, разрушили. Обезобразили архитектуру, библиотеки запустили, язык – нашу благородную латынь – огрубили.

Поскольку для нападок всегда лучше иметь живую мишень, то под прямыми потомками готов стало подразумеваться немецкоязычное население Священной Римской империи, т. е. население Германии, а также ощущавшие своё родство с ним представители образованных слоёв Скандинавских стран. Какими хитрыми умственными путями готы первых веков нашей эпохи, под именем которых совершались набеги на Римскую империю, стали соединяться с немецкоязычным населением Германии, – вопрос отдельный, и лучше в него здесь не погружаться. Однако в то время, о котором идет речь, и итальянские гуманисты, и жители Германии были согласны в том, что потомки готов – Италии переходим к развитию действия это северные европейцы, германцы. в Скандинавских странах.

Скандинавский полуостров, вид из космоса. Фото NASA

И вот слушали эти новоявленные потомки готов, слушали, как их поливали грязью итальянские гуманисты, долго слушали, без малого – сто лет, а потом и у них взыграл дух протеста. Начали и из их среды выдвигаться деятели, которые стали заявлять: наши предки были совсем неплохие, это Римская империя сама одряхлела, а мы пришли и… влили свежую кровь. Потому у нас геройский дух и братская любовь друг к другу! Мы – не разрушители, мы на самом деле наследники Античности, созидатели новых сильных держав в Европе, вообще… европейской государственности. Да о чем здесь говорить: мы, германцы, создали всю Европу на развалинах дряхлой Римской империи!

И пошла писать губерния: от защиты исторического прошлого «потомки» готов быстро перешли в наступление, и стал твориться миф о величии готогерманского прошлого, вошедший в историю под названием готицизма. C него-то и начинается упомянутая традиция приписывать своим странам вымышленное великое прошлое. А эта традиция как раз и запустила в жизнь норманнскую теорию. И здесь от завязки нашей истории в Италии переходим к развитию действия в Скандинавских странах.

Первое, что важно отметить, – это то, что особая роль в начавшейся реконструкции великого гото-германского прошлого выпала Швеции, поскольку юг Швеции носил название Гёталанд и эту область по созвучию стали связывать с прародиной древних готов. И маленькая Швеция оказалась в центре внимания широкой западноевропейской общественности того времени, что было очень под стать интересам влиятельных людей Швеции.

Рыбаки Гёталанда. Фото 1880 г.

Дело в том, что с конца XIV в. Швеция находилась в унии с Данией и Норвегией, т. е. у всех трех стран был один король. В Швеции многие считали, что этим ущемляются интересы страны, что унию следует разорвать и восстановить суверенную монархию. Для всякого действия требуется культурно-идеологическое обоснование. А что могло быть в этой связи лучше доктрины, обосновывавшей уникальность Швеции как прародины готов? Героическое прошлое готов как прямых предков королей Швеции – это было как раз то, что нужно. При поддержке королевской власти данная идея быстро стала утверждаться в шведской историографии.

Но еще острее потребность в картинах великого прошлого Швеции проявилась после того, как уния распалась. Шведский король Густав Васа получил в управление страну, разоренную и залитую кровью. В стране продолжали вспыхивать локальные восстания, введение лютеранства вызывало протесты. Королю как воздух нужна была объединяющая идея. Естественно, его взор обратился к той же самой информационной технологии, что и у итальянских политиков более ста лет назад: ему необходимо было предъявить Европе и шведскому обществу исторический труд, который прославил бы по полной программе величие древнешведской истории и одновременно дал бы его новой династии древние корни, идущие от самих готских королей. Такой труд был создан – это была фантазийная история Иоанна Магнуса – утвержден как официальная история Швеции, и на изображении великих подвигов древних шведо-готов стали воспитываться поколения шведов вплоть до конца XVIII века.

Густав Васа – «король Швеции, Готов и Вендов»

Второй момент, который надо принять во внимание, – это то, что если у итальянцев их «светлое прошлое» в виде Античности существовало в реальности (итальянские гуманисты только высветили в нем все позитивное и героическое), то в древнешведской истории никакого гото-шведского величия не имелось и близко. Даже сами готы вышли совсем не из Швеции, как сейчас считают шведские ученые. Все было чистейшей выдумкой, фантомом. Но исторические фантомы во многом определяли идейную жизнь западноевропейских обществ XVI–XVIII вв.

Шведское общество уверовало в свое древнее величие полностью. И более того: мысль о том, что предки шведов – это знаменитые готы, корень всей великой германской культуры, крепко ударила в голову шведских историков и писателей того времени и вызвала к жизни историозодчество самых чрезвычайных масштабов, особенно будучи востребованным со стороны государства.

История Швеции в древности в трудах большинства шведских историков XVI–XVII вв. стала представляться чем-то феерическим. Одной только силой исторического пера создавались гигантские готские державы, управляемые могущественными шведо-готскими королями, которых не знал ни один источник. При этом вырабатывалась определенная методика. Поскольку собственного исторического материала было маловато, то выработали привычку совершать рейды в историю других стран и приворовывать события и исторических персонажей оттуда – это, дескать, были все наши предки, но выступавшие под другими именами. Так, частью шведской истории была объявлена история скифов (мол, те же шведы, просто называли себя скифами). И вот уже предки шведов под именем скифов выступают как завоеватели Азии или отыскиваются среди героев Троянской войны. Дальше – больше. Шведские историки вошли во вкус, и в начале XVII в. были обнаружены новые великие предки шведов. Ими оказались легендарные гипербореи из античных мифов! Тут уж фантазия совсем вышла из берегов.

Мифическая Атлантида

Таковы были два первых момента, обусловившие рождение норманизма, а именно: 1) отсутствие реального готского и гиперборейского прошлого в древнешведской истории и 2) создание заменителя древнешведской истории в виде вымышленной великой древности.

Но есть и третий момент, на котором стоит заострить внимание с тем, чтобы понять, как возникла норманнская теория. Длительное купание в выдуманной исторической славе не прошло для шведской исторической мысли даром, оно становилось потребностью как бы подсаживать себя на иглу исторической утопии – хотелось бесконечного продолжения праздника. Поэтому поиски новых великих предков продолжались. И естественно, следующими в ряду новообретенных предков вслед за шведо-готами и шведо-гипербореями стали летописные варяги из древнерусских летописей. И также естественно мифо-идеи об основоположничестве шведов в германской и древнегреческой культуре пополнились идеей основоположничества предков шведов в древнерусской государственности.

Почему это было естественным? Идея о шведском происхождении летописных варягов стала наклевываться к концу Смутного времени, а дальнейшее развитие она получила после Столбовского мира со Швецией, которым, как известно, завершилась Русско-шведская война. И по которому Швеция отторгала русские города Ивангород, Ям, Остров, Копорье, Корелу, Орешек с уездами и всю Неву, в силу чего русские отрезались от Балтийского моря.

Подумать только, ведь гипербореи – стержень древнегреческой и, следовательно, общеевропейской культуры. И оказывается, гипербореи вышли из Швеции, у них, если внимательно присмотреться, и имена шведские, и боги скандинавского обличья. Например, Аполлон. Наверняка под этим именем скрывался скандинавский Один. Или вот древнеегипетский Озирис – в его имени видно шведское слово sijr, что должно значить «вижу», а это можно толковать как Одноглазый. А кто у нас Одноглазый? Бог Один! В общем, куда ни глянь, везде предки шведов или культурные скандинавские герои. То, о чем здесь рассказывается, – не выдумка, все взято из реальных трудов шведских литераторов и историков XVI–XVII вв.

Здесь стоит напомнить, что в море не только рыбу ловили, но и использовали его испокон веков как торговый путь из Новгородской земли на рынки Западной Европы, и вот эту-то возможность вести свободную торговлю с Западом через балтийские порты после заключения Столбовского мира русские торговцы потеряли. Столбовский договор, провозгласив свободу торговли, ограничил торговлю русских требованием торговать только со шведскими подданными. В общем, такая вот свобода: все свободны, но только на наших условиях! Основной интерес Швеции во всех этих делах составляло зерно, хлеб, т. е. те продукты, которыми издревле была богата Русь и которые чуть не до XX в. были дефицитом на Западе. Можно сказать, что русское зерно было в то время чем-то вроде нынешних энергоносителей.

Шведские подданные получили возможность скупать русский хлеб в балтийских портах по низкой цене и затем перепродавать его на амстердамской хлебной бирже по западной цене. Разница получалась десятикратной, так что шведские подданные имели хороший бизнес. Прибавьте сюда шведскую таможню в балтийских портах. Как писали исследователи данного вопроса, фискально-паразитическая эксплуатация североевропейской торговли была одним из главных источников шведской казны этого периода. Шведская корона обирала русскую торговлю хлебом и чеканила талеры из свежего балтийского ветра.

Особую роль в новых историографических поисках сыграли шведские военные и другие шведские подданные, оказавшиеся в плену в России во время Северной войны. Ущемленная национальная гордость возвращавшихся из плена шведов явно искала утешения в исторических экзерсисах.

Руины крепости Копорье

В этой обстановке было очень естественно и, главное, своевременно увидеть в варягах ещё одних предков шведов, которые в далекой древности якобы завоевали, организовали и обложили налогами восточноевропейских славян. Да, дескать, мы обираем сейчас русскую торговлю хлебом, так мы и всегда здесь деньги собирали, ещё в те далекие, варяжские времена. Когда же ход Северной войны вернул русским исконное право самим торговать через Балтийское море, то мысль о шведском происхождении варягов достигла еще большего расцвета в шведских академических кругах, поскольку подогревалась болью от потерянных денег и искала утешения в картинах прошлого величия: да, сейчас мы деньги потеряли, зато как мы их собирали в древности!

Один из таких шведских деятелей – Хенрик Бреннер, оказавшийся в России в период Северной войны, придумал версию о связи имени Русь с финским наименованием шведов «rotzalainen». Он родился на территории Финляндии, был финноязычным, но историю учил по шведским учебникам. А в них было сказано, что предки финнов заселяли Восточную Европу вплоть до Дона задолго до других народов, а предки шведов их покорили и собирали с них дань, а славяне где-то попозже подтянулись. В соответствии с этой логикой Бреннер и стал утверждать, что все названия в Восточной Европе были даны финнами, включая названия рек, народов и др. Так он пытался соединить название реки Русы, «которая впадает в Ильмень», с именем Руси, но потом остановился на названии шведской области Рослаген (Rodeslagen), от которой, по его мысли, финны стали назвать шведов rotzalainen или rossalainen. Преамбулой к разысканиям Бреннера могла послужить диссертация 1675 г. филолога из Лунда Э. Рунштеена, который доказывал, что все этнонимы Восточной Европы – шведского происхождения, например, роксоланы – выходцы из Рослагена. Или рассуждения вдохновителя шведской «гипербореады» Ю. Буре, полагавшего, что финское название шведов rodzelainen произошло от шведского названия прибрежной полосы в Упландии Рослаген (Roslagen).

Так выглядят гребцы на картине художника Гюстава Кайботта

Через несколько лет после Бреннера шведский профессор Арвид Моллер подтянул к этому конструированию и финское Руотси. В 1731 г. он защитил диссертацию «Dissertatio de Waregia (Wargön)», в задачу которой входило опровергнуть аргументацию, доказывавшую происхождение варягов из Вагрии (C. Мюнстер, С. Герберштейн, М. Стрыйковский, К. Дюре, Б.А. Селлий, Б. Латом, Ф. Хемниц, Г. Лейбниц и др.). Моллер собрал в кучу все, что имелось по вопросу «доказательств» происхождения Руси из Швеции, и выстроил следующую цепочку: Roxolani или Russi произошли от Ruotsi – финского названия Швеции. Привлечение финского Руотси Моллером объясняется тем, что он вслед за Бреннером верил, что славяне позднее шведов добрались до Holmgard или Gardarrike. Поэтому, по его убеждению, «варварское» население в Холмогардии, над которым господствовали шведские наместники, составляли только финны, говорившие, соответственно, по-фински.

Новгородская торговля. Художник Н.Ф. Некрасов

Как же это так все получилось? В промежуток времени от Столбовского мира до завершения Великой Северной войны в течение ста лет в Швеции было выстроено практически все, что мы встречаем в работах норманистов. И все это, как сейчас говорят, – конструктивы, т. е., проще говоря, выдумки.

Конструктив 1 – это конструктив о варягах и Рюрике из Швеции, из Рослагена – области, не существовавшей в то время. Поскольку имя Рюрик не носил ни один из шведских правителей, то Рюрик в шведском конструктиве потерял свое княжеское звание и сделался безродным наемником, который пришел в Приильменье не то как завоеватель, не то как контрактник по договору. Так до сих пор норманисты и путаются: то ли завоеватель Рюрик, то ли контрактник.

Конструктив 2 – это конструктив о норманнах из Скандинавии. Хроники по истории Западной Европы с конца VIII в. по начало XI в. полны описаний масштабных военных действий, которые осуществлялись теми, кого они называли норманны – северные люди. Норманнские походы представляют собой военные операции, вполне сравнимые с операциями на Западном фронте во время Второй мировой войны. Вот этих-то норманнов шведские историки, воспитанные на образах великих шведо-готских и шведогиперборейских походов, в начале XVIII в. также приписали собственной истории.

Скромный фонтан в честь Рюрика, Олега и Игоря в Норрчёпинге, Швеция. Фото Monkan

Тогда же и придумали байку о том, что шведо-норманны действовали на востоке Европы. Дескать, западные хроники упоминают в основном предков датчан как норманнов, но восток Европы хроники не описывали, значит, ясно – там были мы. Древнерусские летописцы нас тоже не описали? Ну, кто ж верит древнерусским летописцам: все перепутали, замолчали, не заметили. А предки шведов там обязательно были, тому порукой наше шведо-готское и шведо-гиперборейское прошлое!

Выдуманные норманны-скандинавы заслонили от нас историю норманнских походов во всей полноте. Военные действия норманнов были слишком масштабны, чтобы координироваться, финансироваться, обеспечиваться малолюдным населением стран Скандинавского полуострова. За этими походами в качестве координатора стоял еще кто-то. В пояснение позволю себе провести параллель с нашими днями. Например, на территории Западной Европы какой-либо крупный военный организатор – Евросоюз или НАТО – проводит военные операции, в которых участвуют силы многих стран, в том числе и скандинавских. Но представить, что подобные крупные военные операции общеевропейского масштаба могли бы быть обеспечены только силами стран Скандинавского полуострова, невозможно. Так же было и более тысячи лет тому назад. Так что среди норманнов выходцы со Скандинавского полуострова, безусловно, были, но только скандинавами состав норманнских войск ограничиваться не мог.

Конструктив 3 – викинги как скандинавы. Правда, этот «предок», в отличие от первых двух, был создан коллективным трудом шведских, датских и норвежских поэтов-романтиков и общественных деятелей начала XIX в. Собственно, слово викинг означает пират. Оба слова в скандинавских языках заимствованные: пират – из латыни, а викинг ранее всего, с VIII в., отмечается в старофризском, староанглийском языках, в ирландском именослове. Из чего ясно, что оно появилось в связи с пиратством в водах Атлантики, охватившим западное атлантическое побережье и Британские острова ещё с середины I тысячелетия нашей эры.

Пару сотен лет спустя это слово начинает обнаруживаться и в лексике жителей островов в западной части Балтийского моря в связи с тем, что там к этому времени сложился свой пиратский угол – как бы местная «Карибия». То есть какая-то часть западноевропейского пиратства, известного на Атлантике чуть ли не с эпохи Великого переселения народов, сделала некоторые острова на западе Балтики своей постоянной базой. Пираты – сообщество международное, без конкретной родины, хотя в истории пиратства в отдельные периоды выделялись английские пираты или итальянские и французские, породившие даже соответствующие наименования на своих языках – корсары, флибустьеры; а сегодня, например, говорят о сомалийских пиратах. Понятно также, что среди разношерстного пиратского братства были и скандинавы.

Но пираты-викинги не состояли исключительно из них и вообще не выступали как общескандинавский феномен. Например, ведущим шведским писателям XVI в. слово викинг было незнакомо, по крайней мере, они его не использовали. Они использовали латинское пират. Собственно, понимание слова викинг как обыкновенный пошлый пират господствовало в учёных кругах не только Швеции, но и Дании, и Норвегии вплоть до начала XIX в.

Но с начала XIX в. волна европейского романтизма захватила и страны Скандинавского полуострова. Старые идеи романтизированного патриотизма обветшали, национальный миф нуждался в свежей крови, и общественные деятели Скандинавских стран стали формировать тот образ «общескандинавских» викингов, который знаком нам сейчас: в шлемах с рогами и под полосатым парусом. Для формирования «викингского мифа», как и ранее, были позаимствованы атрибуты из истории других стран. Викингский шлем с рогами был позаимствован из галльской культуры и из культуры древнего народа кимвров. Такие шлемы были обнаружены археологами на Европейском континенте и оценены как ритуальные. Использовать такие шлемы в походах вряд ли возможно: неудобно в походах с рогами-то! Все шлемы, найденные на территории Скандинавии, рогов не имеют.

Однако викинги как героические предки скандинавов – это выдумка XIX в. А нам для логики повествования следует опять вернуться в XVIII в. Когда новая мифо-идея о шведо-варягах окончательно сформировалась в Швеции, то её творцам захотелось получить для неё такое же международное признание, какое в свое время получили идеи о шведо-готах и шведо-гипербореях. С начала XVIII в. идеи о шведо-варягах усиленно распространялись шведскими деятелями культуры среди западноевропейских и русских ученых, в частности через переписку с ними. Можно предположить, что Бреннер в свою бытность в России попытался заинтересовать своими фантазиями о великом прошлом предков шведов в русской истории историка В.Н. Татищева, поскольку они были знакомы и общались. Из трудов Татищева можно сделать вывод о том, что он не воспринял этого фантазирования – отсюда наверняка и ядовитая нелюбовь норманистов к Татищеву по наши дни.

Викингский парус в красную полоску, который, например, украшает этикетку шведской водки «Explorer», также является художественным вымыслом. Нет сведений о том, какой окраски или орнаментации были паруса скандинавов в Средневековье, всё это – продукт чистейшей фантазии. Однако продукты этой фантазии – рогатые шлемы, полосатые паруса и другая развесистая клюква – заполняют сегодня страницы не только бульварных изданий, но и работы профессиональных ученых: в респектабельных академических и вузовских изданиях плывут рогатые викинги под полосатыми парусами с водочной бутылки.

На Татищева рассказы о великих предках шведов в древнерусской истории не могли подействовать, поскольку Татищев древнерусскую историю знал. А вот на такого ученого мужа, как немецкий востоковед Байер, подействовали. С Байером в течение многих лет вели переписку шведские историки. В своих письмах они рассказывали в том числе и о своих идеях по поводу шведо-варягов. И так как Байер ничего по русской истории не знал – он изучал восточные языки, то все рассказы шведских коллег принял за чистую монету. Контакты шведских историков с Байером приобрели особый смысл с приглашением Байера в 1726 г. в Петербург, в учреждавшуюся там Академию наук. Здесь стоило бы попутно заметить, что в истории русской мысли издревле можно увидеть стремление к познанию научного опыта в других странах, т. е. это не было положено только Петровской эпохой. Однако обмен опытом не всегда приносит однородный результат. Так, западноевропейский научный мир XVIII в. содержал в себе как искру божью подлинной науки, так и тяжкий груз утопий, о которых рассказывалось выше. Часть этих утопий российская историческая наука и получила благодаря приезду Байера в Петербург.

Теперь самое время сказать несколько слов о себе. Я переехала в Швецию более двадцати лет тому назад, имея за плечами изрядный опыт работы в качестве историка, но не имея никакого отношения ни к норманизму, ни к антинорманизму. Я работала в области востоковедения (как Байер, люблю я добавлять, когда норманисты слишком уж начинают одолевать вопросами: а ты кто, вообще, такая, предъяви документ!). Поэтому по варяжскому вопросу я никаких концепций с молоком научных руководителей не впитывала, начинала знакомство с проблематикой с чистого листа. Выучив шведский язык, прослушав курс шведской истории, я стала интересоваться и работами шведских историков, в том числе и работами, затрагивающими историю России. И когда дошла до Рюрика, то пришла в полное изумление, поскольку все шло вразрез с логикой. С логикой, основанной на одновременном знании шведской и русской истории. Если не знать одной из них, то придумать можно все, что угодно.

Готлиб Зигфрид Байер

Тогда мне захотелось выяснить: почему же пишут не на основе источников, а вразрез с ними, откуда истоки такой странности? И вот так я открыла любопытный феномен в жизни западноевропейских стран – традицию составлять выдуманные истории и жить ими. После этого все стало на свои места, в том числе и информация о геофизике Рослагена.

Хочется сразу оговориться, что не вина предков шведов, которых звали свеи и гёты, в том, что шведские писатели-фантазеры XVI–XVIII вв. приписали им грандиозную историю, никогда не имевшую места в действительности. Единственно, где предки шведов выступали основоположниками, так это в своей собственной шведской истории, в тех краях, где сейчас расположена современная Швеция. Они – ее созидатели и творцы. И по-моему, предки шведов проделали очень хорошую работу: современная Швеция – прекрасный результат их стараний и трудов. За это им великая благодарность и уважение от потомков.

Образ шведских викингов, пришедших на Русь и организовавших нечто грандиозное – это тоже часть тех выдуманных историй. Историй, рождавшихся силой воображения и пера и никогда не существовавших в действительности. Так как в действительности шведские викинги никакой государственности на Руси не организовывали.

Важные корректировки в понимание нужных в данном контексте исторических процессов внесли для меня работы современных шведских ученых. Шведская наука успешно демифологизируется, особенно в последние двадцать лет. Поэтому важно знакомиться со шведскими работами по археологии и истории, появившимися за последние годы, что российским историкам, не знающим шведского языка, сделать практически невозможно. А сравнение истории шведского политогенеза с древнерусским материалом весьма интересно.

Складывание государственности – это в том числе и объединение территорий под властью одного правителя династии. Как проходил этот процесс в Швеции? Согласно исследованиям шведских историков, начало процесса складывания шведской государственности относится к XI в., а завершение – к концу XIII в. В рамках этого процесса в Швеции под властью одного короля должны были объединиться земли народа свеев (район Уппсалы – современного Стокгольма) и народа гётов (от современного Гётеборга до восточной Ботнии). Следовательно, для того, чтобы, условно говоря, объединить эти земли, т. е. Стокгольм с Гётеборгом, под властью одного короля, потребовалось три столетия.

Как проходил аналогичный процесс в древнерусской истории? Согласно ПВЛ, в год 862-й произошло призвание Рюрика с братьями к предкам новгородцев, а в год 882-й «съде Олег княжа въ Киевъ». Иначе говоря, объединение древнерусских земель под властью династии Рюриковичей от Приильменья до Поднепровья, т. е. от Балтики до Черного моря, произошло за пару десятилетий! И норманисты утверждают, что это произвели выходцы от тех же предков – шведов? Да они же нам рассказывают рождественские сказки для бедных детей!

Современная реконструкция боя викингов. Фестиваль в Дании, 2005 г. Фото Tone Князь Рюрик на престоле. Миниатюра из летописи

В 2012 году исполнилось 1150 лет со дня призвания на княжение к ильменским словенам князя Рюрика и его братьев, согласно Повести временных лет. До XVIII в. в понимании этого события каких-либо экстравагантных суждений не замечалось. Русская историческая мысль придерживалась вековой летописной традиции, согласно которой Рюрик и его братья приглашались как князья в княжение словен в силу своих наследных прав, как внуки своего деда по матери, по причине отсутствия в княжении словен прямых наследников мужского пола.

Князь Рюрик на престоле. Миниатюра из летописи

Таких призваний в истории Европы было множество. Пресекалась правящая линия, вымирали или изгонялись ее мужские представители, и начинали подбирать новых возможных кандидатов. Вопросы о приглашении князей или королей подлежали юрисдикции или традиции наследных институтов власти, но кандидатов подбирали среди тех, кто обладал наследными правами.

Призвание правителя со стороны с использованием матрилатеральной традиции было нередким в западноевропейской истории. Вот пример из истории известной династии Каролингов. Со смертью малолетнего Людовика Дитяти она вымерла, и престол Восточно-Франкского королевства (нынешней Германии) опустел. Но престол не может пустовать, и из королевской резиденции отправили приглашение в сопредельное герцогство, как бы сейчас сказали, в ближнее зарубежье, и призвали сына принцессы из рода Каролингов, дочери покойного императора Арнульфа, по имени Конрад. Конрад I (911–918) стал новым немецким королем как внук своего деда по матери.

Линий наследования было две: по отцовской линии и по материнской. При призвании со стороны обращались, как правило, к потомству по материнской линии, т. е. к сыновьям принцесс или княжон, выданных замуж в другие страны, – эти сыновья обладали законными правами на престол в отчем доме своей матери. Такая традиция наследования называется матрилатеральной, т. е. наследование со стороны матери.

Призванием со стороны началась в истории Англии история династии Плантагенетов: королевский трон Англии опустел со смертью короля Генриха I. Одним из кандидатов на английский престол выступил внук умершего Генриха, сын его дочери Матильды – Генрих Плантагенет. Он прибыл из Франции, уже из дальнего зарубежья, и с его приходом в Англии началось правление новой династии – Плантагенетов. Правда, этому предшествовала почти двадцатилетняя гражданская война, поскольку претендентов могло быть много и законным кандидатам часто приходилось отстаивать свои права с оружием в руках.

Призвание варягов. Из книги «Очерки событий из российской истории, сочиненные и гравированные профессором живописи Ф. Бруни», 1839 г.

Полна призваниями со стороны история небольших стран, в частности Швеции. В результате призвания пришли в Швецию такие шведские короли, как Альбрехт Мекленбургский (XIV), Богуслав Эрик Померанский/Поморский (XIV–XV), Кристофер Баварский (XV). Все они были призваны как потомство шведских принцесс, отданных замуж «за море», в страны Южной Балтии и далее. Нынешняя шведская династия Бернадотов – также результат призвания со стороны. Хотя в этом случае использовали механизм усыновления. Умиравший без наследников шведский король Карл XIII (правил в 1809–1818 гг.) усыновил французского маршала Ж.-Б. Бернадота, и риксдаг утвердил его как наследника шведского престола, поскольку хоть ты кандидат на престол изнутри, хоть – со стороны, но ты должен иметь основания, т. е. наследные права.

Король Конрад I

Невольно задаешься вопросом: почему Конрад I мог стать германским королем как внук своего деда по матери, а в случае с Рюриком это отрицается? Почему призвание Генриха Плантагенета на престол как внука своего деда по матери не подвергается сомнению, а Рюрик входит в русскую историю без деда, без матери, без княжеского звания – даже в этом за двести с лишним лет не могли определиться!

Ответ напрашивается только один: признай княжеское происхождение Рюрика, тогда надо и его родословие признавать, а все нити его родословия ведут на южнобалтийское побережье в Вагрию, в Мекленбург. А Южная Балтия – это минное поле, куда не должна ступать нога норманиста, поскольку жителями южнобалтийского побережья во времена Рюрика были славяне. По норманнской теории, проистекающей из мифов о германском величии и превосходстве германцев в создании государственности, славяне без германцев якобы ничего создать не могли. И хотя норманисты открещиваются от этих идей, будто бы давно ими изжитых, но, как говорится, черного кобеля не отмоешь добела. Рюрика с южнобалтийского побережья из славяноязычной Вагрии норманизм отвергает безоговорочно, невзирая на все источники.

Князь Рюрик, изображение из «Царского титулярника»

Мне иногда задают вопрос: это значит, от немцев, что ли, призывали? Нет, немцами население Южной Балтии стало намного позже Рюрика, с распространением там нового языка и новой веры. А во времена Рюрика там жили другие народы, общим именем которых было имя варинов – так оно звучало у античных авторов, а наши предки называли их варягами. У германоязычных народов имя варинов звучало как вэринги. Это древнее имя когда-то принадлежало одному народу, но во времена Рюрика оно стало общим, надлокальным для многих славяноязычных народов Южной Балтии. Одним из таких народов был народ русь, занимавший на южнобалтийском побережье, согласно летописи, самую западную ее часть. Там, как и во времена Елизаветы, находились наследники, которые показались наиболее подходящими как кандидаты на престол в княжение словен.

Варяжская гвардия в Византии. Иллюстрация из хроники Скилицы

Но южнобалтийская Русь была не единственной Русью. Русь существовала в Восточной Европе и до Рюрика. Есть сообщение ПВЛ об образовании Русской земли у полян под 852 г., т. е. за десять лет до призвания Рюрика в княжение словен. К варягам-руси отправились, согласно Лаврентьевской летописи, «русь, чудь, словъни, и кривичи», т. е. своя русь существовала и в Приильменье.

В российской истории были, кстати, и другие призвания со стороны. Например, дочь Петра, императрица Елизавета, будучи незамужней и при отсутствии собственных наследников, призвала «из-за моря» племянника, сына старшей сестры Анны от ее брака с герцогом Гольштейн-Готторпским. Герцогский сын принял православие и стал наследным цесаревичем Петром Федоровичем, как внук Петра I или как внук своего деда по матери. Вот из этих же мест восемью столетиями ранее призывали князя Рюрика занять место очередного наследного правителя в летописном княжении словен.

Коронационный портрет императора Петра III. Художник Л.-К. Пфанцельт

Князь Рюрик с братьями, призванный к предкам новгородцев, исходя из его наследных прав, восстановил преемственность княжеской власти в Приильменье, как Конрад I в Германии или Генрих Плантагенет в Англии. Но так же как и там, новая древнерусская династия началась не на пустом месте. Институт власти, структуру которого составляли князь и вече, существовал у предков новгородцев издревле. Вернуть российскому обществу картину этого опыта – ближайшая задача исторической науки и наш долг перед нашими предками.

– Это загадка или ошибка, – заявляют норманисты. Ну, при чем здесь загадка?! Хорошо известны такие названия, как Великороссия, Малороссия, Белоруссия. Представим себе, что сегодня кто-нибудь, прочитав, что делегация из России отправилась в Белоруссию, или, например, увидев где-то в книге рассказ о том, что официальные представители отправились из Великороссии в Малороссию, стал бы кричать: «Какая страшная загадка!» Никому такое и в голову не придет. Мы знаем, что стран с именем Русь сегодня несколько.

Но, как показывают летописи, так было и 1150 лет тому назад. Русь, русы – очень древнее имя наших предков, и корни их в Восточной Европе. Как глубоки эти корни, мы сейчас сказать не можем, поскольку дорюриковская древность отсечена от русской истории норманизмом. Норманизм украл ее у нас. А вместе с этим и накопленный издревле опыт управления древнерусскими землями, традиции контактов с Поднепровьем и другими восточноевропейскими землями. А ведь именно исходя из знания всего этого, можно было бы логично объяснить, почему новой династии Рюриковичей потребовалось всего два десятилетия для создания гигантского объединения Новгородчины и Киевщины.

Вместо этого научные силы отвлекаются на пустопорожние выдумки. Одна из них связана с убеждением, что национальность человека можно определить по «национальности» имени. А так как они уверовали, что все имена древнерусских князей – скандинавские (скандинавскими они не являются, но об этом разговор отдельный), то через имя пытались найти и скандинава по имени Рюрик. Начали поиск, разумеется, со Швеции, но когда там и близко никого не обнаружилось, то круг поисков расширили до Дании. В ранней истории этой страны действительно встречается немало лиц, носящих имя Рорик. К слову сказать, это имя встречается и в истории других стран на Европейском континенте, вплоть до Британских островов. Но норманизм за границы Скандинавии идти не может.

И вот одного из многих датских Рориков часть российских норманистов стала навязывать как одного из кандидатов в летописные Рюрики. По нелепости эта идея вполне может поспорить с идеей Руси из Рослагена. Достаточно упомянуть, что у этого Рорика не было двух братьев, как у летописного Рюрика. И то, как норманизм пытался избавиться от Рюриковых братьев Синеуса и Трувора, – отдельный и достаточно скверный анекдот нашей исторической науки. Именно нашей, поскольку, например, представители датской медиевистики данного Рорика из датской истории с летописным Рюриком не соединяют: их знания собственной истории сделать это не позволяют.

В западноевропейских хрониках данный избранник норманистов упоминался в рассказах о нападениях данов на города в землях королей франков, в основном на побережье Атлантики. Он ничем не выделялся в массе тех грабителей и вымогателей, которые одолевали в IX в. земли современных Германии, Голландии, Франции. Он поступал на службу то к одному королю франков, то к другому, получал за службу земельный надел, которым пользовался, пока служил, изгонялся оттуда, становился вассалом нового господина и т. д. Так, перебегая от одного господина к другому, в конце концов бесследно исчез из поля зрения хронистов.

– Это он, – уверяют норманисты, – наш Рюрик! Он когда сбегал от Лотаря или от Людовика Немецкого, то успевал быстренько добежать до Приильменья (а что, норманнам это было – раз плюнуть!) и начинал организовывать там династию, государство и пр. Утомившись на вахте древнерусской государственности, он опять якобы бежал на Атлантику, во Фризию, и начал вымогать там, у очередного франкского короля, кусочек владения. Так, летописный Рюрик был призван и стал князем у новгородцев в 862 г., а датский Рорик в 863 г. кланяется в ноги королю западных франков Карлу Лысому и получает от него удел во Фрисландии, откуда его через четыре года в очередной раз изгнали. И вот такого неудачника и растяпу часть норманистов предлагает нам в качестве летописного Рюрика: в своих мелких краях он всё потерял, а на гигантских просторах Новгородчины и Киевщины организовал великое европейское государство! Сюжеты из мира фантазии.

Уничтожение новгородского веча. Художник К.В. Лебедев, 1889 г.

– Его наняли, как сейчас нанимают сити-менеджеров, поскольку он мог узнать важные секреты управления у франкских королей, – не сдается другая часть норманистов. Ну, какие там секреты! Все интересы этой жалкой личности не выходили за пределы интересов грабителя уездного масштаба, к тому же незадачливого. Кто бы такого дурака стал в сити-менеджеры нанимать! Единственно, что роднит этого искателя приключений с летописным Рюриком, так это сходство имени, но здесь следует вспомнить русскую пословицу: «Федот, да не тот».

Таким представлялся Рорик Ютландский голландскому гравёру XIX в.

Каменистые острова Рослагена, поднимающиеся из моря. Именно здесь норманисты поселили летописного князя Рюрика, не зная о том, что Рослагена не существовало в IX в.

Привела я эту последнюю историю не для того, чтобы посмеяться. На самом деле мне очень горько ее пересказывать, поскольку я знаю, какие серьезные ученые подпали под влияние норманистских рассуждений о скандинавстве Рюрика, о скандинавстве древнерусских имен. Ведь шутка ли, что эти и другие фантомы норманизма, включая и фантом Руси из Рослагена, населяют нашу науку в течение более двухсот лет!

Призвание правителя со стороны не заключает в себе никакой загадки. Ну что загадочного в призвании Генриха Плантагенета? Но в английской истории нет норманизма. Если какой-нибудь британский историк заявил бы, например, что Генриха Плантагенета нанимали как сити-менеджера и что англичане по гроб жизни должны быть благодарны за него французам, то таковой бедолага сейчас же стал бы мишенью сочного английского юмора. А по поводу Рюрика как наемного сити-менеджера бряцают лиры российских СМИ со ссылками на респектабельные ученые имена.

Вот и разъедают российскую историческую мысль всяческие деструктивные идеи, вот и не дается в руки национальная идея, ибо из-за норманизма российская история оказалась лишённой собственных корней.

Приведенные примеры из западноевропейской истории показывают, какое значение для выхода общества из духовного кризиса имеет позитивное восприятие национальной истории. Это демонстрирует связь национальной истории с национальными интересами и с национальной идеей. Национальная идея – это детище национальной истории и плод национальной культуры, которые вырастают из жизненного опыта всех предшествовавших поколений наших предков как синтез того, что создано их руками и мыслью.

Но, как я показала в своих работах, этой области не существовало в IX в., с которым связывается выход Древней Руси на историческую арену. Её не было в силу геофизических особенностей развития восточного побережья Швеции – подъема дна Балтийского моря, что делает бессмысленными все попытки каких-то лингвистических изысканий по поводу Рослагена-Руотси.

Сведения об особенностях геофизического развития восточного побережья Швеции никогда не были доведены до российского общества официальной наукой. Благодаря этому Рослаген как выдуманная прародина Руси прожил долгую и достаточно беспечальную жизнь в российской истории. И его миражный образ твердою стопой стоял на пути всех попыток исследовать вопрос о более древнем периоде истории Руси, иначе говоря, о Руси до призвания варягов.

Оригинальный лист летописи

Древнерусские летописи совершенно однозначно говорят о том, что Русь в Восточной Европе существовала и до призвания варягов. Об этом сообщает Лаврентьевская летопись, перечисляя тех, кто обратился к варягам: «Ръша русь, чудь, словъни, и кривичи». Но норманисты стали предлагать свое толкование для этой неудобной фразы из летописи. Поскольку, говорят, в летописи по Радзивилловскому списку эта фраза написана как: «Ръша руси чюд(ь), и словене, и кривичи, и вси», то здесь для слова «руси» следует видеть падежную форму: сказали кому? Ответ напрашивается сам – Руси. Однако никакого падежного окончания в Радзивилловской летописи нет, а есть множественное число – ру́си, сходное с указанием множественного числа других народов в этом ряду: словени, кривичи. Есть для этого аналогия и с Никоновской летописью, где сказано, например: «Роди же нарицаемie Руси, иже и Кумани». Здесь мы видим ру́си и кумани как этнонимы, указанные во множественном числе. То есть название народа русь могло быть и в форме множественного числа ру́си или, как нам более привычно, – ру́сы.

Но кроме этого есть сообщение Повести временных лет об образовании Русской земли у полян под 852 г., т. е. за десять лет до призвания Рюрика. Таким образом, даже беглое обращение к летописям показывает, что наша историческая мысль живет под прессом традиции подгонять источники под известную догму: Русь из Рослагена, приплывшая в лодке с социальным наполнением (одна из формулировок норманистов), а до этого никакой Руси в Восточной Европе не было и быть не могло. Но если манипулировать источниками вместо того, чтобы уважительно изучать их, то трудно будет отыскать дорогу к нашим корням и ответить на вопрос: откуда мы?

Альберт Кранц

По моим предположениям, прародиной Руси является Восточная Европа. Именно здесь родились и прожили всю свою длительную историю народ и имя Русь, за исключением той части древнего этноса, который в ходе миграций разных времен покидал свою прародину. Собственно, именно эту мысль о русских, предки которых издревле жили в Восточной Европе, отстаивали Татищев и Ломоносов в споре с Байером и Миллером, если восстановить основную сущность этого спора. При этом взгляды Татищева и Ломоносова на древние корни русской истории в Восточной Европе отражали непрерывную историографическую традицию, истоками своими восходившую к древнерусскому летописанию, русской книжной учености и русской устной традиции. А также, между прочим, – к античности и западноевропейским гуманистам эпохи Возрождения, которым, например, было известно о тождестве роксолан и русских.

Но XVI в. был переломным периодом в западноевропейской общественной мысли, когда стали зарождаться и развиваться исторические утопии вроде готицизма – идеи о германских завоеваниях как движущей силе европейского развития и создателях европейской государственности. Выдуманные истории стали жить собственной жизнью, к XVIII в. они сложились в определённую традицию и были привезены в Россию Байером, Миллером и Шлецером в качестве квинтэссенции западно-европейской историософии.

Например, немецкий гуманист Альберт Кранц в своем труде «Вандалия», поясняя родство названий «Вандалия» (Wandalia) и «Венден» (Wenden) как мест нынешнего проживания славянских народов, упоминает и о таком славянском народе, как русские (russi). Ссылаясь на Плиния и Страбона, Кранц замечает, что Roxani, Roxi, Roxanos – это древние наименования русских. Данное рассуждение принадлежало к общеизвестным фактам его времени, что подтверждается «Космографией» итальянского писателя, географа Энея Сильвия Пикколомини (1405–1464), с 1458 г. – папы Пия II. Автор «Космографии», также со ссылкой на Страбона, писал о «северных роксанах» (roxani), отождествляемых с «рутенами» (ruthenos). Кроме Пикколомини о связи имени русских с роксоланами, или, иначе говоря, о русских как о народе с древними восточноевропейскими корнями, со ссылками на античную традицию, писали многие другие авторы XV–XVI вв.: итальянский историк Ф.Каллимах, польские историки М. Меховский, Дециус, немецкий историк И. Хонтер, чешский историк Ян Матиаш из Судет и др.

Вместе с ними пришла идея о том, что вся соль древнерусской истории заключена в имени Руси, поскольку это прекрасно увязывалось со сложившимся к XVIII в. в Западной Европе стереотипоо том, что германцы приносят другим народам свои имена, а вместе с именами – государственный порядок, культуру, торговлю и пр. Раз англы дали свое имя Англии, а франки – Франции, значит, имя Руси могли принести в Восточную Европу только германцы. Шведские историки начиная с XVII века пытались распространять свои фантазии о том, что основоположниками древнерусской государственности были предки шведов. Немецкие готицисты (Ф. Иреник, В. Пиркхеймер) еще в XVI в., оформляя идею тождества готского и общегерманского, включили в этот симбиоз и шведов как один из народов «на германских островах» (а как же иначе, ведь, по убеждению многих западноевропейских историков и литераторов того времени, прародиной готов был юг Швеции!). Как следствие, для Байера, Миллера, Шлецера было совершенно однозначно, что имя Русь было принесено в Восточную Европу из Швеции, т. е. со стороны и именно таким же образом, как были принесены со стороны названия Англии и Франции.

И вот здесь стоит остановиться на мгновение и подумать, о чем, собственно, идет речь. Кто такие были англы? Однозначно – народ! А кто такие были франки? Тоже однозначно – народ! Также и Миллер, например, когда начинал свой спор с Ломоносовым, был на сто процентов уверен, что где-то в Швеции должен был быть германоязычный народ русь, который по примеру англов и франков принес свое имя в Восточную Европу. Иными словами, Миллер был по-своему совершенно логичен. Но народа русь, как известно, ни в Швеции, ни во всей Скандинавии не нашли. А уже искали, будьте любезны, всем европейским миром более двухсот лет самым тщательнейшим образом, заглядывая во все уголки и подклети. И если бы та доктрина, которая вошла в историографию под названием норманизма, произрастала от научных корней, а не от исторического фантазирования, то в одночасье, когда ее сторонники убедились в том, что народа русь в Скандинавии никогда не было, они честно признали бы неверность отправного момента. После чего предложили бы, наверное, вернуться на исходные позиции и продолжить исследование оттуда, где оно было оставлено. Что делать, в науке и отрицательный результат считается результатом. По крайней мере, благодаря ему исследователями бывает установлено, что данный путь – тупиковый.

Классический средневековый труд «Вандалия»

Но в случае с норманизмом этого не произошло. Окончательно установив, что народа русь в Скандинавии нет и никогда не было, как утверждалось в XVIII в., поклонники идей норманизма не отказались от ключевого тезиса, а начали уже истинное лицедейство – лепить из народа русь гребцов-родсов, шулерски подменивая идею руси как народа из Швеции идеей руси как гребцов из Средней Швеции. А с какой стати тогда в работах норманистов продолжаются сравнения с англами, франками, болгарами как примерами носителей имени «со стороны» в земли других народов? Эти примеры для норманистов недействительны! Англы, франки, болгары были народами, а не какими-то гребцами в лодках «с социальным наполнением». Вот пусть норманисты найдут себе идентичный пример, в котором профессионально-отраслевые группы транслировали бы где-нибудь название своей профессии в качестве самоназвания могучего народа и гигантской страны, и позанимаются этим примером, а мы со стороны понаблюдаем, что из таких поисков получится. Или пусть признают, наконец, что в так называемой концепции происхождения руси от родсов-гребцов в научном плане, как говорится, латать – не за что хватать. Правда, выступить с подобным признанием, находясь внутри системы (я имею в виду вузовско-академическую систему), будет очень сложно, поскольку система всегда постарается выдавить такого «протестанта» как инородное тело.

Один из первых российских норманистов – Герард Фридрих Миллер. Портрет художника Э.В. Козлова

Согласно моим наблюдениям, рождение новой этнической общности происходит от союза двух «родительских» организмов по определённой схеме: новая общность получает язык от одного «родителя» и имя – от другого. Причём если один из «родителей» является «пришлым», то другой должен быть автохтоном, связанным с местной землей. Это как бы формула этногенетического процесса, состоящая из двух величин: вопроса языка и вопроса имени – двух наиважнейших вопросов, которые вставали перед людьми при рождении новой общности.

Например, Италия, согласно легенде, получила своё имя от царя пришлых сикулов (сицилийцев) – Итала, а её латинский язык сохранил имя аборигенов – латинов. Современная Франция получила имя от пришлых франков, но язык остался от автохтонной кельто-галльской традиции. В английской истории общий политоним объединённого королевства был унаследован от кельтской Британии, а язык – от пришлых германоязычных англосаксов. В смешанной этнической среде – симбиозе тюркских протоболгар – потомков волжских булгар и балкано-славянских племён – родилась современная Болгария, при этом политоним – Болгария – был взят от тюрко-булгарских пришельцев, а язык и другие феномены культуры – от местных славянских племён. Кстати, помимо волжских булгар, на Балканы переселялись и индоевропейские народы. Академик О.Н. Трубачев выделил на юге Восточной Европы прототип этнонима «сербы», первоначально неславянского, но индоевропейского, носители которого ославянились на Балканах с принятием славянских языков (см. его работу «К истокам Руси»). То есть имя «сербы» было пришлым индоевропейским именем, которое, соединившись с носителями славянских языков на Балканах, стало названием современного славянского народа – сербов.

Однако рассуждения о том, что один народ может принести свое имя в страну другого народа, достаточно интересны. Только норманисты, в силу лингвистической зашоренности, не смогли учесть всей сложности взаимодействия различных этнических групп при миграции одного народа на землю другого, когда в результате миграций складывается новая общность.

Древние франки

По сходной логике должно было происходить и рождение современной русской общности и как этнического, и как политического объединения в период расселения славянства в Восточной Европе. Одним из «родителей» русских, давших новой общности язык, было, безусловно, восточноевропейское славянство – «родитель» пришлый, как это и наблюдалось в истории большинства народов. Но тогда имя «Русь» не могло прийти «со стороны», как это продемонстрировано выше на известных примерах, в частности на примере британской истории, где древнее местное название Британии было унаследовано пришлым германоязычным населением. Поэтому имя «Русь» и, соответственно, народ, его носивший, должны были родиться в Восточной Европе до прихода туда славянства, но иметь индоевропейское происхождение.

Древнерусские мотивы в народной вышивке

Поставив вопрос таким образом, я несколько лет назад подошла к идее индоевропейского субстрата на севере и в центре Восточной Европы в древности, в котором предположила среду, явившуюся лоном для рождения Древней Руси. Эту гипотезу я уже представила в ряде опубликованных работ. В ее основе – несколько проблем, которые необходимо затронуть для понимания истоков древнерусской истории.

Начать следует с проблемы локализации индоевропейцев в Восточной Европе. Не посчитаю лишним напомнить существующее на сегодня мнение ученых: «В еще более давние времена предки иранцев и индийцев – ариев составляли один народ, который называют протоиндоиранцами. Они – ветвь индоевропейской семьи и жили, как полагают, тем, что разводили скот в южнорусских степях и к востоку от Волги… В течение столетий устойчивого, неизменного образа жизни, начиная, видимо, с IV–III тысячелетий до н. э., протоиндоиранцы сформировали такую стойкую религиозную традицию, что элементы ее сохранились до наших дней у их потомков – брахманов Индии и зороастрийцев Ирана. Как полагают, в начале III тысячелетия до н. э. протоиндоиранцы разделились на два отличающихся друг от друга по языку народа – индоарийцев и иранцев».

Реконструкция внешнего облика ариев

Таким образом, индоевропейская общность, локализуемая в Восточной Европе в период с III тысячелетия до н. э. до середины II тысячелетия до н. э., приблизительно в течение II тысячелетия до н. э. стала переживать распад, предопределивший миграции выделившихся этнических групп на юг и восток Азии. При этом часть индоевропейского субстрата, естественно, должна была остаться на восточноевропейских землях. По логике, при переселении какой-либо общности на новые территории все до единого члены этой общности старое насиженное место не покидают: как правило, оставшаяся часть мобилизуется и объединяется в рамках новой общности и под новым именем. Вот от этой оставшейся в Восточной Европе части индоевропейской общности, предполагаемой мною, я и пытаюсь вести отсчет древнерусской истории, выделяя в ней более древний дославянский период.

Но обоснование подобного подхода наталкивается на большую сложность: в российской истории различают сейчас только один период – славянский, т. е. русов полностью отождествляют со славянами. Хотя один-единственный период в истории народа скорее исключение, чем правило.

Расселение венетов

Наличие различных периодов в истории архаичных этносов не такая уж необычная вещь. Ближайшим примером могут послужить венеты/венеды (энеты/ генеты у Геродота), которые относились к одному из реликтовых индоевропейских этносов. По археологическим данным, венеты появились на севере Адриатики около XII в. до н. э. Их язык на протяжении длительных исторических периодов связывался с различными древними ветвями индоевропейских языков. Геродот считал их иллирийским народом. Учитывая кельтоязычие арморийских венетов и бесспорное влияние в IV–III вв. до н. э. кельтской материальной культуры на венетов, их считали (особенно в XIX в.) кельтоязычными, хотя об отличии языка венетов от кельтского прямо говорил Полибий. У Страбона венеты упоминаются либо вместе с фракийцами, либо с киммерийцами. С первых веков нашей эры становятся довольно регулярными сведения о венедах в Прибалтике. Во II в. венедов упоминают Птолемей и Тацит. Птолемей, давая описание «Сарматии», отмечает, что «заселяют Сарматию очень многочисленные племена: венеды – по всему Венедскому заливу», т. е. по балтийскому побережью.

Но с конца V–VI в. балтийское побережье, связанное с венедами названием Венедского залива, начинает осваиваться носителями суковско-дзедзицкой культуры, которых отождествляют со славянами. С этого времени, благодаря сообщению Иордана, устанавливается и связь венетов/венедов со славянами. Венедов очень часто напрямую отождествляют со славянами, хотя очевидно, даже из нескольких примеров, приведённых здесь, что венеды намного древнее славянства, т. е. они имели в своей истории длительный дославянский период. Генрих Латвийский знал дославянских венетов в Прибалтике ещё в XIII в.: они жили в районе Виндавы, откуда были вытеснены куршами.

Тип венетского корабля

Таким образом, в истории древнего народа венедов четко выделяются два периода: длительный дославянский период и славяно-венедский, начавшийся тогда, когда венеды ославянились с расселением в их среде славянства. По такой же схеме, полагаю, можно мыслить и древнерусскую историю, но для раскрытия этой схемы надо избавиться от стереотипа: русы – это только славяне. Древняя индоевропейская Русь намного древнее славянства, так же как и реликтовые венеды древнее славяновенедов.

Истоки руси я связываю с той частью индоевропейского субстрата, который предположительно стал формироваться в Восточной Европе в течение III–II тысячелетий до н. э. с началом миграций и оттока индоевропейцев на юг и восток Азии. Согласно моим начальным исследованиям, наличие этого индоевропейского субстрата можно предполагать не только на юге, но и в центре и на севере Восточной Европы. Именно в этой индоевропейской субстратной среде расселялись восточные славяне, по аналогии со славянами западными и южными, расселявшимися в среде венедо-иллирийского субстрата. Я проводила собственные сопоставления между некоторыми гидронимами Русского Севера с данными названий Поднепровья, а также анализ солярных культов в саамской традиции и у народов Сибири, сравнивая их с древнерусской традицией.

Реконструкция славянского поселения

Первые результаты этих исследований подкрепляют предположение о наличии носителей индоевропейских языков на севере Восточной Европы до начала освоения этих земель носителями уральских языков, а также гипотезу о прямой преемственности между этими древними индоевропейцами и северорусской традицией, чем и объясняется, например, близкое сходство саамской и древнерусской солярной мифологии. Задача моих исследований – доказать, что прямые предки русских, самого крупного народа Восточной Европы, являлись здесь насельниками, выделившись из индоевропейского субстрата на всем пространстве, от моря до моря. На пути к этим доказательствам стоит принятая ныне в науке этническая карта Восточной Европы в древности, однако мне удалось выяснить, что представления о ней исходно проистекают из утопического источника.

Саамская девушка из шведской Лапландии, конец XIX в.

Расселение южных и западных славян, как известно, происходило в Европе вплоть до Балтики среди субстратного (или более древнего) индоевропейского населения дославянской языковой принадлежности. Это отмечено, в частности, известным индоевропеистом Юлиусом Покорным в работе «Zur Geschichte der Kelten und Illyrier», который писал, что в «областях, где потом поселились славяне: Далмация, Паннония, Истрия – были иллиры и венеты… Сами иллирийские венеды ославянились позднее».

Занимаясь в последние годы также тематикой западноевропейских утопий и их влиянием на развитие российской исторической мысли, я обнаружила, что представления о том, что единственными насельниками на севере Восточной Европы в древности были носители финноугорских языков, появились также в лоне утопических теорий. Сложились эти теории сравнительно недавно, около середины XIX в. Но они имели свой пролог, поскольку явились плодом донаучной шведской историографии XVII–XVIII вв., основанной на создании вымышленной истории, якобы имевшей место в древности.

Улоф Рудбек. Художник М. Мийтенс-старший

Историческое мифотворчество, благодаря «Атлантиде» шведского литератора Рудбека (1630–1702), вплоть до второй половины XVIII в. занимало воображение многих известных западноевропейских мыслителей, чтобы затем с миром отойти в область исторических курьезов и быть объявленным «шовинистическими причудами фантазии, доведенными до абсурда».

Следует добавить, что помимо гипербореев Рудбек «нашел» предков шведов и в летописных варягах, описав шведоварягов как великих завоевателей Восточной Европы, сначала заселённой, по его суждению, вплоть до Дона предками финнов, среди которых много позднее появились и славяне. Шведский историк Ю. Нордстрём так передавал эйфорическое чувство, вызванное в шведском обществе этим историозодчеством: «С такой историей мы чувствовали себя аристократией Европы, которой предопределено владычествовать над миром».

Основополагающим пунктом в этих рассуждениях как раз и было создание определенной этнической карты Восточной Европы, согласно которой финны (по Рудбеку) жили в этих областях задолго до появления здесь славян и подчинялись предкам шведов, т. е. шведо-варягам, которым платили дань.

Дальнейшее развитие подобных представлений об этнической карте Восточной Европы в древности, порожденных в лоне мифологизированной шведской историографии, мы видим в деятельности крупных финских филологов и фольклористов, таких как М.А. Кастрен (1813–1853), Д. Европеус (1820–1884) и др. Эта плеяда финских деятелей культуры принадлежала к поколению интеллигенции, сложившемуся на волне пробуждения национального самосознания в Финляндии в первой четверти XIX в. Образованные круги финского общества обратили свой интерес на язык и фольклор для того, чтобы исследовать корни народной культуры и показать место «финского племени» во всемирной истории. В немалой степени этот энтузиазм подогревался утвердившимся в европейской культуре принципом, рождённым в эпоху Просвещения, – считать главным цивилизационным признаком наличие национальной письменной культуры, выраженной в памятниках письменности. Народы, письменных памятников не имевшие, отодвигать в разряд «неисторических» и стоящих вне цивилизационных процессов. Тем самым в плане исторической роли одним махом обездоливались многие европейские народы, культура которых развивалась и хранилась в лоне устной традиции, – к таким народам относились и финны.

Издание знаменитым финским фольклористом Э. Лённротом «Калевалы» в 1835–1849 гг. показало европейскому сообществу, что памятники устной традиции ничуть не менее ценны, чем памятники письменной традиции, и сыграло большую роль в привлечении внимания европейской общества к проблемам культур финноязычных народов. Не меньшую известность получили труды Кастрена по сравнительному языкознанию и исторической лингвистике финно-угорских языков, а также вклад Европеуса в собирание и систематизацию финского фольклора.

Финский лингвист и фольклорист Элиас Лённрот (1802–1884) незадолго до смерти

Заслуги названных учёных, а также их коллег перед мировой наукой бесспорны, но образование они получали в шведских учебных заведениях и историю учили «по Рудбеку». От него и почерпнули они свои представления о финнах как первых насельниках в Восточной Европе. А под влиянием их работ, в свою очередь, сложилась та картина сплошного финно-угорского мира, существовавшего в древности от Саян до Балтики и давшего, в частности, северу Восточной Европы первое в языковом отношении верифицируемое население.

Вяйнямёйнен – главный герой карело-финского эпоса. Художник Г.А. Стронк

Уже в конце XIX – начале XX в. у этой теории появились оппоненты, которые стали заявлять о том, что созданная в лоне финно-угроведения этническая карта севера и центра Восточной Европы является неверной и в действительности она была более сложной по своему составу. А.И. Соболевский (1856–1929), бывший крупнейшим специалистом в области истории русского языка и восточнославянской диалектологии, занимавшийся в том числе и исследованием топонимики и исторической географии, стал приходить к выводу о том, что носители финно-угорских языков не были автохтонами ни в центре, ни на севере Восточной Европы, а первыми насельниками были носители индоевропейских языков.

Однако проблема с толкованием северной топонимики Восточной Европы осталась и сегодня выступает совершенно очевидно, поскольку на Севере обнаружено много топонимов, происхождение которых никак не объясняется из финно-угорских языков, как ни ломать их топоосновы. Крупнейший российский исследователь саамского языка Г.М. Керт пришёл к выводу, что значительный процент топонимии восточноевропейского Севера не этимологизируется из саамского языка (или, более того, из финноугорских языков вообще), и высказывал предположение, что часть из них – наследие населения каменного века, которое жило в нашей стране до саамов. Интересная мысль, которая напоминает нам о том, что Восточная Европа не была незаселённой пустыней до миграций сюда носителей уральских языков. Люди там жили, и вопрос только в том, следует ли их относить к этнически не верифицируемому палеоевропейскому населению, или всё-таки их верификация возможна через индоевропейские языки, через их очень древние пласты.

В пользу гипотезы об индоевропейском субстрате на восточноевропейском Севере ещё в начале XX в. высказывались очень серьёзные учёные, но позднее эти исследования заглохли. И сейчас представление о том, что население северо-востока Европы в древности принадлежало исключительно к финно-угорской языковой семье, остается доминирующим в науке.

Аналогию предполагаемому мной процессу можно увидеть в этнической истории Южной Сибири и Центральной Азии, развивавшейся в лоне афанасьевской (середина III–II тысячелетия до н. э.) и андроновской (XVI–XIV вв. до н. э.) культур, где древнеиранские и древнетохарские традиции играли определяющую роль.

Георгий Мартынович Керт (1923–2009) – советский и российский лингвист, специалист по прибалтийско-финским и саамским языкам

В пояснение сказанному следует напомнить, что миграции индоариев и ираноязычных племен, происходившие с юга Восточной Европы на протяжении чуть ли не тысячелетия, выплеснули на гигантские пространства Иранского нагорья, Средней Азии, Южной Сибири, Индийского субконтинента значительные группы индоевропейцев. Понятно, что, мигрируя со своей восточноевропейской прародины, носители индоарийских и ираноязычных племён уносили с собой и многие элементы сложившейся в период единой общности духовной культуры, законсервировавшиеся впоследствии у её индийских и иранских наследников, но также оказавшие большое влияние на развитие духовной культуры тех народов, с которыми они приходили в соприкосновение в ходе миграций. В частности, исследователями традиционной культуры народов Сибири и Дальнего Востока было установлено, что в Южную Сибирь, Западную Монголию и даже в Китай индоевропейцы принесли такую важную основу духовной культуры, как солнцепоклонство, которое стало там как бы их визитной карточкой.

Изучение традиционной культуры народов Центральной Азии и Южной Сибири (тюрков и монголов прежде всего) привело исследователей к выводу о неоднородности их культуры даже в границах одного этноса и позволило говорить о существовании на территории Южной Сибири и Центральной Азии двух типов культур, которые можно определить как восточноазиатскую, где верховными божествами являются Земля и Небо, и южно-западноазиатскую (индоиранское единство), где отмечается триада божеств, включая солнечное божество.

Всё это помогло мне начать разрабатывать концепцию о дославянском индоевропейском периоде в древнерусской истории. В ней я пытаюсь исходить из того, что нынешние представления об этнической карте Восточной Европы в древности и о финно-угорском субстрате происходят из ненаучного источника, восходящего к Рудбеку, соответственно, должны быть перепроверены; что этническая карта Восточной Европы в древности могла быть полиэтничной таким же образом, как и южные пределы Евразии, т. е. индоевропейский субстрат, о котором писал, например, Соболевский, был, по моему мнению, той средой, где расселялись в Восточной Европе носители уральской семьи языков.

Керамические сосуды афанасьевской культуры (конец III тыс. до н. э.). Из коллекции Хакасского национального краеведческого музея

Эти различия у народов алтайской языковой семьи являются не случайным фактором, а определяются сложным этно– и культурогенезом, связанным с тем, что их формирование проходило на территории, где на протяжении тысячелетий наблюдались миграции, определившие и современную этнолингвистическую карту Евразии. Уже в конце IV – начале III тысячелетия до н. э. было отмечено появление тазминской культуры скотоводов-европеоидов, для которой были характерны сакральные изображения, связанные с культом Солнца. Следующей волной, пришедшей в Южную Сибирь с запада, были афанасьевцы в середине III–II тысячелетии до н. э. Третьей волной европеоидного населения были носители андроновской культуры (XVI–XIV вв. до н. э.), с которыми было связано появление двухколесных повозок и боевых колесниц с парной конской упряжкой. К середине II тысячелетия до н. э. относится и возникновение Великого нефритового пути, связавшего Прибайкалье с Волго-Камьем на западе и шаниньским Китаем на востоке.

Андроновская боевая колесница

Исследователями собран достаточный материал, подтверждающий гипотезу о том, что аборигенное, более древнее население Центральной и Восточной Азии на раннем этапе знало только культ Земли. Представления начинают меняться с появлением на этой территории народов, пришедших с запада и связанных с образованием Шан/Инь (XV–XI вв. до н. э.) и Чжоу (XI–III вв. до н. э.). Под влиянием пришельцев на гигантских пространствах Центральной Азии развиваются солярные культы и богатая солярная мифология.

Мумия тохарской женщины европеоидного типа

Но более того. Влияние индоевропейской (древнеиранской, тохарской) солярной религиозно-мифологической традиции было так велико, что сказалось не только на культурогенезе, но и на этногенезе народов Сибири и Центральной Азии. Так, в этих ареалах отмечено широкое распространение этнонимов с хори/ хор: буряты – хоринцы, которые считаются субстратом в этногенезе бурят, монг – хоры (монгоры) Цинхая, хор – па Амдо и Тибета, хоро (хоролоры) в составе якутов, род хорилар и племенное объединение хори – тумат, упоминаемые в монгольской исторической хронике «Сокровенное сказание».

Учёные предполагают, что все эти этнонимы восходят к древнеиранскому термину hvar (фарн) – солнце. (К древнеиран. khors, перс. hôr/horsed – солнце восходит и название древней арийской страны Хорезм – «земля Солнца».) В развитии этнической истории Центральной Азии, по мнению современных узбекских учёных, определяющую роль играл тюрко-иранский симбиоз: тюркосогдийским было государство Кангюй в междуречье Амударьи и Сырдарьи (с III–II вв. до н. э.); эфталиты (IV–V вв.) обладали как иранскими (язык), так и тюркскими (антропология, культура) чертами; тюрко-иранским симбиозом была отмечена вся последующая динамика развития от эпохи Саманидов (IX–X вв.) до государств Сельджукидов и Караханидов (XI–XII вв.), что и обусловило формирование тюркского этноса, получившего позднее название «узбеки».

Вот такой исходной полиэтничностью – симбиозом урало-алтайских и индоевропейских народов – была отмечена от самых истоков этнокультурная история южных пределов Евразии. А северная часть Евразии, включая север и центр Восточной Европы, согласно утвердившейся в науке картине, развивалась на протяжении нескольких тысячелетий в лоне одной только уральской языковой традиции, причем живя бок о бок с носителями индоевропейских языков на юге Восточной Европы и якобы не смешиваясь с ними, как вода с маслом.

Каменное изваяние, Алтай

Древнейшие носители индоевропейских языков юга Восточной Европы перемещались на гигантских евразийских просторах и оказывали влияние на развитие культурных и этногенетических традиций в Южной Сибири и Центральной Азии на протяжении трёх тысячелетий до нашей эры. Но они же якобы никак не могли проникнуть на север и в центр Восточной Европы вплоть до конца X в., т. е. до расселения в этих местах славянства. Совершенно очевидно, что подобные представления об этнической карте Восточной Европы в древности искусственны. И поскольку они восходят к шведской донаучной историографии, то надо начать их перепроверять, чтобы во всей полноте восстановить древнерусскую историю от ее предковых истоков.

Посмотрим, как представляется в науке картина их расселения в древности, поскольку этот материал интересен и для размышлений об истоках древнерусской истории.

Процесс распада индоевропейской общности в южном ареале Восточной Европы во II тысячелетии до н. э., результатом которого стали миграции индоарийских и ираноязычных народов в Азию, должен был вызвать к жизни значительные метаморфозы этнокультурного, конфессионального и прочего характера в данном регионе. Это обусловило появление здесь культуры, которую стали характеризовать как протобалты – новая индоевропейская общность Восточной Европы, оформившаяся на развалинах древнего индоиранского мира. В силу сходства между литовским языком и санскритом её соотносят обычно с предками литовцев. Что говорит наука о динамике миграций тех массивов индоевропейцев в Восточной Европе, которые определили её этнический облик на последующих этапах истории?

По замечанию Марии Гимбутас, литовский язык и санскрит стали теми лингвистическими полюсами, между которыми располагаются все языки индоевропейского происхождения. Но тогда, хочется добавить, эпицентр, или отправная точка индоевропейских доисторических миграций, должен располагаться где-то между этими полюсами.

Мария Гимбутас – американский археолог и культуролог литовского происхождения. Фото M. Everson

Мария Гимбутас и размещает его в низовьях Волги и к западу от Каспия, где жили, по её представлениям, предки балтов и других древнеиндоевропейских народов. Оттуда же в «2300–2200 годах до н. э. проявились первые признаки экспансии совершенно новой культуры степной зоны Северного Причерноморья и низовий Волги… Движение началось из районов низовий Волги и территории, расположенной к западу от Каспийского моря, возможно, оно шло по нарастающей. Образовавшиеся после экспансии различные индоевропейские группы (выделено мной. – Л.Г.) вначале были тесно связаны с материнской культурой индоиранского блока и с тохарской родовой культурой… Зарождение многих индоевропейских групп в Европе происходило более или менее одновременно. Правда, мы можем скорее назвать, чем подтвердить, странное сходство между литовским и санскритом в связи с поздними миграциями, поэтому склонны считать, что более 4000 лет тому назад предки балтов и древнеиндийских народов жили в евразийских степях… Как могли прямые предки балтов достичь берегов Балтийского моря и тех территорий, что являются Белоруссией и Великоруссией? Движение курганного народа шло от нижнего бассейна Днепра в сторону Центральной Европы и Балтийского моря. Одна часть расселилась вдоль западных берегов Балтии, дойдя до территории Юго-Восточной Финляндии на севере. Другая группа, обладавшая теми же культурными признаками, продвинулась от среднего Днепра к верхнему Днепру, верховьям Волги и территории Оки».

Традиционное представление о границах расселения балтов

Концепции Гимбутас во многом сохранили свою актуальность, хотя и с некоторыми корректировками. В последние десятилетия многие исследователи принимают теорию отождествления носителей ямной культуры в северочерноморских степях с ранними протоиндоевропейцами (3500–2500 гг. до н. э.), считая, что на базе восточных групп носителей ямной культуры в районе Нижней Волги складывались новые индоевропейские общности (индоарийская, древнеиранская), которые продвигались далее на Южный Урал. Иными словами, области Нижней Волги по-прежнему рассматриваются как важный очаг формирования групп носителей индоевропейских языков в период, предшествовавший их обширным миграциям.

Надо сказать, что приведенные описания индоевропейских миграций после распада «материнской культуры индоиранского блока» давно вызывали у меня такой вопрос: если движение индоевропейцев после распада «материнской» общности шло не с Балтики на Волгу, а с Волги – на Балтику, то почему их называют балтами (пусть даже древними балтами или протобалтами)? Балтами они стали, только придя на Балтику. А кем они были изначально?

Следует напомнить, что сам термин «балты» – не название исторически сложившегося этноса, а сугубо книжный термин, вошедший в науку, согласно М. Гимбутас, с 1845 г. и искусственно образованный от гидронима «Балтийское море» для обозначения носителей «балтийских» языков. К этому термину стали прибегать для этимологизации гидронимов и этнонимов Восточной Европы, не поддававшихся объяснению из славянских языков, но находивших истолкование через прусский или литовский языки. Хотя в XIX в. совпадения в русском языке и санскрите стали предметом интереса учёных (Д.Н. Овсянико-Куликовский, И.П. Минаев, Вс. Миллер), но идея о полном отождествлении русского языка как славянского, т. е. пришлого в Восточную Европу языка, доминировала тогда в науке, соответственно, все сравнительные исследования подобного рода рано или поздно увязали как в песке. Так и сложилось убеждение, что именно предки литовцев заселяли в древности земли в районах Смоленска, Твери, Москвы и Чернигова.

По месту исхода их логичнее назвать волгарями или уральцами.

Однако если «волгарей» или «уральцев», в течение II тысячелетия до н. э. распространившихся с Волги до Балтийского моря, балтами окрестили ученые умы, то как они называли себя сами? Они должны были как-то себя называть! Есть ли у нас возможность определить это? По-моему, есть, учитывая известную связь между названиями водных феноменов и наименованиями народов в древности. Связь эта настолько прочно вошла в наше сознание, что, опираясь на нее, даже придумали имя «балты» по названию Балтийского моря.

Петербургский археолог И.Н. Хлопин, определяя этническую и языковую принадлежность древнего населения Южного Туркменистана, в эпоху бронзы говорившего, по его предположению, на индоиранских языках, напомнил нам о том, что «Страбон и Птолемей многократно упоминают случаи, когда совпадают топоним, гидроним и этноним, что может означать только исконное проживание упомянутого в них народа в данном месте».

Вечер на Волге. Художник И.И. Левитан

Волго-Балтийский путь. Из книги Die Slawen in Deutschland / hrsgb. Joachim Herrmann. Berlin, 1985

Исследователи давно обращали внимание на обилие гидронимов в Восточной Европе, в образовании названий которых участвовал корневой компонент рас/рос/рус. В гимнах древнеиндийской Ригведы (конец II – начало I тысячелетия до н. э.) упоминается некая северная река Rasa, которую исследователи отождествляют с авестийской Rangha и с Волгой.

В одном греческом трактате III или IV в. н. э., авторство которого приписывается Агафемеру, есть упоминание Волги в форме Рос (’Рως).

На пространстве, начиная с Волги/ Расы/Рос и до Немана/Рось (Руса), имелись: Рось, или Руса, река в Новгородской губернии; Русь, приток Нарева; Рось, знаменитый приток Днепра на Украине; Руса, приток Семи; Рось – Эмбах; Рось – Оскол; Порусье, приток Полиста, и пр.

Приведу в подтверждение более полную выдержку из работы Хлопина, исследовавшего исторические пути миграций древних ариев, где он приводил следующие рассуждения: «Если считается общепринятым, что население юга Средней Азии с эпохи бронзы говорило на иранских языках, то надо признать, что на этих же языках оно говорило с эпохи неолита, со спонтанного перехода к производящему хозяйству, по крайней мере с VII–VI тысячелетий до н. э.

Итак, перед нами гигантская территория от Волги до Балтики, очерченная однокоренными гидронимами рас/рос/рус. Наличие на этой территории страны Русь и народа русы – факт безусловный и общеизвестный, а их нахождение на территории между реками с названием Раса/Руса/Рось/Русь говорит о том, что она должна была быть исконной территорией проживания народа с этим именем.

Страбон – греческий историк и географ. Гравюра XVI века

Определить этническую и языковую принадлежность помогает древняя топонимика. Античные письменные источники, имеющие отношение к странам и местностям южных областей Средней Азии, дружно называют р. Арий и дают ее точный адрес и описание ее особенностей. Все подробности этого вопроса уже давно разобраны мною в книге (указывает работу “Историческая география южных областей Средней Азии в конце бронзового века”. Ашхабад, 1983. – Л.Г.), к которой я и отсылаю читателей. Для менее любознательных скажу вкратце, что р. Арий античных авторов соответствует современному Тедженту. В то же время греческое название “Арий”, “арии” является калькой с древнего иранского названия этой реки и народа.

Помог его восстановить крупнейший эрудит в области древних восточных языков проф. И.М. Дьяконов. Он считает, что в греческом названии реки неверно поставлен перед начальной альфой знак тонкого придыхания вместо густого, что правильнее передавало бы древнее иранское название. Тогда в русском переводе это имя звучало бы несколько иначе: “Харий”, “харии”. …Восстановление имени реки, предложенное И.М. Дьяконовым, мы принимаем… Этноним “харии” вошел в состав другого гидронима, а именно р. Харахвайти, где “Хара” топоним, а – вай– суффикс обладаний, т. е. “харийская река”; это и было название современного Теджента в его древней дельте. Однако в то время, когда дельта была населена, местное население называло реку Сарасвати. Начальное S перешло в H после того, как население ее покинуло, перед тем, как был составлен перечень арийских стран в Видевдате…

Предметы эпохи бронзы в археологическом раскопе

Страбон и Птолемей многократно упоминают случаи, когда совпадают топоним, гидроним и этноним, что может означать только исконное проживание упомянутого в них народа в данном месте. Так получилось с Арием и ариями – и в иранском есть народ харии, река Харахвайти и страна Харахвайти. Следовательно, арии или харии жили там исконно».

Расселение ариев

Я привела здесь большой фрагмент с рассуждениями Хлопина для того, чтобы, опираясь на них, подкрепить и развить сделанный выше собственный вывод (пока на уровне предположения): русы в русском языке есть, известна страна Русь на территории, окаймленной реками с тем же названием. Причем наукой установлена связь названий этих рек (через реку Волгу) с рекой Rasa из Ригведы и авестийской рекой Rangha. Следовательно, логично заключить, что народ русы могут рассматриваться как насельники в Восточной Европе со времен Ригведы и Авесты.

Соответственно, эти «русы» и являются дославянскими индоевропейскими прямыми предками современных русских, украинцев (малороссов), белорусов, а также целого ряда малых народов России. Среди них, логично предположить, происходило расселение восточных славян (таким же образом, как расселение южных и западных славян происходило среди иллиро-вендов и южнобалтийских вендов и варинов). От симбиоза насельников-русов и пришлых славян создалась новая славяно-русская общность, взявшая язык от пришлых славян, а имя – от насельников-русов. Так получается по логике вещей.

Дополнительным подтверждением дославянского индоевропейского происхождения гидронимов рус/рос/рас может послужить научная дискуссия относительно имени правого притока Днепра – реки Рось. Известно отрицание связи этого гидронима с этнонимом росы/ русы на том основании, что в письменных памятниках сохранилось написание этого гидронима как Ръсь. После того как я предположила наличие двух этапов в развитии русского языка: дославянского древнерусского, носители которого были современны индоариям и древним иранцам, и славяно-русского, то мне стало понятно, что Ръсь из славяно-русских источников – это ославяненное древнерусское Рось. По тому же типу, как древнерусский и древнеиранский теоним Хорс в славяно-русских источниках передается в ославяненной форме как Хърсъ. Но в устных русских преданиях сохранялась дославянская форма теонима – Хорс (иногда Хурс или Гурс: ср. чередование в – рос/-рус). Так же и с гидронимами: Рось и Рус/Русь были дославянскими древнерусскими названиями рек, которые всегда сохранялись устной традицией; никогда русские не произносили Ръсь.

Река Рось, правый приток Днепра. Фото Юрия Митина «Солнечная повозка» эпохи бронзового века, Дания

Это была книжно-славянская форма передачи древнерусских, дославянских гидронимов, которая в старинных книгах и осталась, никогда не переходя в живую традицию. Значит, на славянском Ръсь, а на древнерусском – Рось. Как тут не вспомнить названия Днепровских порогов у Константина Багрянородного. Они являются классическим примером, подтверждающим мысль о том, что русский и славянский языки имели в своем прошлом периоды, когда они развивались как отдельные языки. Как известно, у Константина Багрянородного приводится два ряда имён днепровских порогов – «славянские» и «русские», из чего явствует, что ещё в середине Х в. эти языки не были идентичны. М.Ю. Брайчевский, например, обосновывал скифо-сарматскую этимологию русских названий порогов с конкретными аналогиями из осетинского языка, т. е., иными словами, он обосновывал дославянское восточноевропейское происхождение части древнерусских топонимов.

«Солнечная повозка» эпохи бронзового века, Дания

Вернемся теперь к упомянутой выше связи литовского языка и санскрита, а также связи гидронимов Восточной Европы с прусским и литовским языками. Примеры гидронимов с корнем рус/рос/рас показывают, что в русском языке и санскрите имеются аналогичные соответствия, как между литовским и санскритом. Реки с именами Рось/Русь во множестве сохранялись в древнерусской традиции, но сохранялись и слова с таким же корнем, связанные с водной стихией: роса и русалка, оросить/орошать, название водного источника как раса, руса, русеча, расина и др., русло и т. д. А в Ригведе сохранилось название северной реки Rasa, которую отождествляют с Волгой, но есть и слово rasa, которое в Ригведе означало «жидкость, сок, главную сущность», а в Махабхарате – «вода, питье, нектар, молоко», т. е. имело родственную семантику.

Я не буду останавливаться на общеизвестных стремлениях норманистов доказать, что «росский язык» у Константина Багрянородного сохраняет скандинавскую (древнешведскую) лексику, поскольку выяснение языковой принадлежности «росских» названий осуществлялось тем же методом, что и выяснение «этимологии» имени Руси – на основе лингвистической схоластики, в отсутствие не только исторической, но и самой обычной логики. То есть методом, заимствованным у Рудбека (напомню еще раз, что «лингвистические» изыскания скандинавских соответствий росских названий осуществлялись в советский период, когда противодействовать норманизму Маркса было делом невозможным). Поскольку предлагавшиеся норманистами скандинавские названия порогов были неразрывно связаны со шведскими «гребцами» *rodzmän из Рослагена, который в IX в. ещё не «всплыл» на поверхность, то сейчас в первую очередь требуется уточнить, откуда эти «гребцы» пригребли на Русь. И только потом продолжать навязывать «скандинавскую» этимологию названий порогов.

Или еще один пример. При исследовании этимологии реки в Новгородской области под названием Порусье, которая в древности называлась Руса, некоторые ученые пришли к тому мнению, что имя реки является древнебалтийским, происходящим от корня rud-s-/roud-s– «красная». Однако однокоренное слово с таким же значением есть и в санскрите, откуда оно могло быть заимствовано в литовский (учитывая их близость). Есть оно и в русском языке. На санскрите слово rudhirá означает красный, кровавокрасный, кровь. По разъяснениям индолога Н.Р. Гусевой, «значение “красный” возводится в санскрите к древнему корню рудх-, который означал “быть красным, бурым”. С этим древнейшим значением можно сопоставить древнерусские слова “родрый”, “рудый”, “рдяный”, обозначающие красный цвет, и древнерусское слово “руда” – кровь. Сопоставляется, очевидно, и происходящий от того же корня руд– (род-) семантический круг древней лексики, охватывающий большое количество самых разных понятий, связанных с представлениями о кровнородственных отношениях».

Иллюстрация к древнеиндийскому эпосу «Махабхарата»

Следовательно, корень руд-, от которого образуются слова, обозначающие красный цвет, имеется как в древнерусском, так и в древнебалтийских языках. И логично предположить, что и древнерусский, и древнебалтийский корнями восходят к санскриту посредством предполагаемого мной индоевропейского субстрата, который должен был сформироваться при миграциях «волгарей» с нижнего течения Волги на Балтику на всем их пути по Восточной Европе. Но кроме корня руд-, название реки Руса может быть произведено и от корня рус-, учитывая распространенность гидронимов с этим корнем от Волги до Балтики. Но разве современные российские исследователи решатся произвести имя реки Русы/Порусье, протекающей в Новгородской области, из древнерусского языка?! На такое потрясение основ норманизма наша официальная наука решиться пока не может!

Член-корреспондент РАН, д.и.н., проф. А.Н. Сахаров и д.и.н., проф. В.В. Фомин на торжественном открытии конференции «Начала Русского мира», Санкт-Петербург, 2010 г. Фото В. Меркулов

И еще немного о литовском и санскрите. Логично предположить, что если рассматривать санскрит и литовский язык как два полюса между Нижней Волгой – зоной формирования индоарийского языка – и Балтикой – зоной формирования балтских языков, то индоевропейская субстратная языковая среда «волгарей»-«уральцев», размещавшаяся между ними на всем восточноевропейском пространстве, играла роль культурогенного посредника, обусловившего усвоение предками будущих балтских народов, в частности предками литовцев, архаичной индоевропейской лексики в период их расселения в Восточной Европе. Но, учитывая, что «волгари», распространившиеся с Волги до Балтики, метили свою территорию гидронимами с корнем рус/рос/рас, мы вправе предположить, что эти гидронимы были даны сформировавшейся после распада индоевропейского единства новой общностью, взявшей себе имя русы/росы в качестве самоназвания. Та же индоевропейская субстратная языковая среда должна была иметь отношение и к языку носителей имени русы/росы, т. е. языку русскому/росскому или древнерусскому.

Здесь в качестве примера исторических курьезов стоило бы напомнить о работе шведского филолога Р. Экблома «Rus– et Vareg– dans les noms de lieux de la région de Novgorod» (1915), написанной им в златой век простодушной веры в то, что был такой народ русы в Швеции. А Страбона и Птолемея, к которым отсылал упомянутый И.Н. Хлопин, читали многие и, соответственно, знали о связи гидронимов и этнонимов. Поэтому Экблом в своей работе с радостью указывал, что многочисленные топонимы в Новгородской губернии с корнем рус– неопровержимо указывают на присутствие там народа русов (по его мнению, из Швеции – откуда же ещё они могли взяться, согласно норманистам?!). И это при полном отсутствии в Швеции топонимов с данным корнем, что язвительно замечали А.Н. Сахаров и В.В. Фомин. Сейчас образ «народа русь из Швеции» испарился и растаял в лазурных далях исторических фантазий, остались одни несуразные «гребцы». Соответственно, признание того факта, что река Руса в Новгородской области имела происхождение от корня рус– сделалось неудобным; руд– в этом смысле намного безопаснее.

Следовательно, этногенез русских был сложнее, чем мы привыкли думать сейчас, и на начальном этапе древнерусской этнической истории необходимо начать учитывать индоевропейский дославянский компонент. Выделение этого этногенетического древнерусского предка откроет возможность и более глубоко исследовать корни российской полиэтничности, поскольку в интересующий нас период II тысячелетия до н. э. на территории Восточной Европы находились носители как индоевропейских, так и уральских языков.

Однако этому материалу до сих пор не находилось убедительного объяснения в системе рассуждений о происхождении Руси. Да и как бы это произошло, если основные силы рассуждающих были сосредоточены на Рослагене! Известны, например, мысли писателя В. Чивилихина о том, что словом раса/руса/роса обозначалась просто река как природное явление, тогда народ русы – это «люди рек».

Полагаю, что это не совсем так. Из летописи мы видим, что, например, названия рек Полота и Морава, по именам которых назвались полочане и моравы, не были тождественны понятиям реки вообще. Это были их особые имена, причем, судя по исследованиям индоевропеистов, пришедшие откуда-то из глубины времен. В древние дописьменные времена названия рек или гор служили маркерами границ, отделявших территорию одного народа от другого. Это явление определялось связью с местной культовой сакральностью, предковыми именами, отразившимися и в названиях наиболее важных природных феноменов – рек, гор и т. д.

Дома на реке

Исходя из этого, я полагаю, что имя Русь, от которого получили названия многие реки Восточной Европы, было священным именем первопредка русов.

В книге индолога Н.Р. Гусевой есть ссылка на известного знатока русских древностей М. Забылина, писавшего, в частности, что «многие священные реки у литовцев и славянорусов назывались Русами и Росами». Почитание воды, сакрализация рек и других водных источников как обиталища божеств было характерно для всех индоевропейцев. Немало языковых компонентов для обозначения водной стихии дошло до нас через архаичные слои индоевропейских языков (вар-, дан-).

Кельтская богиня Дану, современная скульптура

А поскольку первопредки, согласно мифопоэтическому сознанию, выступали, как правило, в образах женских или мужских первопредков, то Русь, будучи этнонимом женского рода, может с большой долей уверенности считаться священной праматерью русов, «родившейся» в среде архаичного индоевропейского населения Восточной Европы и выделившейся из этого субстрата, дав имя народу, а также многим политиям в разные исторические периоды. Полагаю, что как коренной субъект Восточной Европы Русь имела здесь и свою длительную предковую предысторию. Использование терминов родства, таких как «материнский предок» и «отцовский предок», для представления картины происхождения народа сохранилось у народов с более архаичной историей, например у кельтских народов.

Ближайшей аналогией моим рассуждениям о происхождении Руси как священной праматери русов является, на мой взгляд, происхождение этнонима даны от женского теонима Дана. В кельтской (ирландской) мифологии Дон/ Дану/Дана (ирл. Danu, валл. Danu, брет. Annu, гэльск. Danu) – мать – прародительница основной группы богов ирландской мифологии, божественная прародительница валлийцев или уэльсцев, а также ирландцев, которые в мифах назывались народом богини Дану/Tuatha De Danann или… данами (?) и правили Ирландией до прихода так называемых милезианцев, у которых счет родства шел по отцовской, мужской линии, в силу чего стали меняться и этнонимы.

Помимо имени священной прародительницы Дану есть и слово дану (санскр. danu – «влага») из ведийской мифологии, где оно изначально выступает воплощением первобытной влаги (в Авесте оно обозначает реку) и образует целый ряд гидронимов в Восточной Европе: Дон, Днепр, Дунай, Днестр. По гидронимам можно проследить путь этого имени из Восточной Европы до Британских островов, где в южном Йоркшире также протекает свой тихий Дон. С именем богини Даны, на мой взгляд, перекликается имя Дана – легендарного правителя данов, давшего им свое имя, согласно Саксону Грамматику: «Датчане ведут свое происхождение от Дана и Ангеля, сыновей Хумбле. Они – родоначальники нашего народа и его первые правители… Согласно древнейшим сказаниям, королевский род Дании от блистательных истоков и до наших дней ведет свое происхождение от Дана».

Датский хронист Саксон Грамматик. Гравюра Л. Моэ

Ведийские и авестийские обозначения для воды/реки как danu являются, скорее всего, переосмыслениями имени богини Дану/Даны для распространения этого имени-оберега в природе и воплощения его в образе главной Реки – места исхода предков. Таким же образом можно объяснить связь между древнерусскими обозначениями для реки/водной стихии как роса/раса/русло и именем прародительницы русов – матушки Руси.

Так же как дети прародительницы Дану стали расходиться из Восточной Европы по свету, разошлись по свету и дети Руси, славя свой путь именем Великой Матери. Отсюда произошли разные Русии: Прикарпатская, Неманская, Варяжская и т. д. Об этом должен быть отдельный разговор, здесь приведу лишь несколько примеров о том, как распространялось имя Руси и русов по Европе.

Из книги В.Е. Борисова «Карта Сарматии во II в. по Р.Х. по греческому географу Птолемею» (Ковно, 1909): «Весь венгерорумынский район покрыт названиями, напоминающими о руси: Пояна Руска, Рускберг, Русс, Русор, Русанешти, Рускова, Рушова, Рушполяна, Рустина, Рутка, Росток, Россия, Роскочь, Росчина; ко многим селениям прибавляется “орос”, “орош”, по-венгерски “русь”. Прилагают и “Олах” или влах, т. е. римский, “маджар”, “хорват”, “роман”, “немет”. Это служит несомненным доказательством, что население между собой, по крайней мере в старину, различало русов, волохов, хорватов, немцев».

Из статьи И. Боричевского «Руссы на южном берегу Балтийского моря» (Маяк. Часть VII. СПб., 1840. С. 174–180): «Ученый профессор Эйхвальд дал историческое значение Пинским болотам, заселив их древними славянскими племенами. Это привело нас к мысли, что Чернорусь, входившая в состав Туровского княжества, просвещенная христианскою верою, еще при Владимире Великом, напрасно не была до сих пор подвергнута критическому взгляду. Историк Литвы Нарбутт своим сочинением Dzieje Starozytne narodu Litenskiego усилил наше подозрение, что эта страна и сопредельные ей в древности были театром действий наших предков. Нарбутт уверяет, что на Помории Балтийском существовала Русь, принадлежавшая Литве… Равным образом не разделяем его мнение и о том, что Русь прибалтийская составляла часть Литвы.

Контакты между северо-западом Европы, включая Ютландский полуостров, и Британскими островами имеют древнее происхождение. Причем эти контакты носили наверняка самый разнородный характер, включая и брачный обмен, что означало и обмен именами прославленных предков, в том числе и именами предков по женской линии. Прославленнее женского имени, чем имя матери-прародительницы Даны, у древних британцев трудно себе представить. Поэтому вполне логично предположить, что имя родоначальника датчан Дана пришло в будущую Данию с Британских островов таким же образом, как имя родоначальника англичан Англа пришло в будущую Англию с запада Южной Балтии.

Фрагменты карты Пруссии и карты Ливонии XVII в.

Предварительно считаем нужным припомнить, что существование Руссов на Балтийском Помории было предметом глубокомысленных соображений Карамзина. Вот что говорит он: “В Степенной книге XVI – ого века и в некоторых новейших летописях сказано, что Рюрик с братьями вышел из Пруссии, где издавна назывались Курский залив Русною, северный рукав Немана…” (т. 1, стр. 50–51).

Герб Пруссии из хроники И. Мельмана 1548 г.

Сличив свидетельство Географа Равенского со сказаниями других хроник, мы нашли, что они между собою согласны. Ими и начинаем наши выдержки: Jux ta Oceanum est patria, quae dicitur Roxolanorum, Svavicum, Savromatorum per quam patriam inter caetera, transeunt flumina, quae dicintur fluvius maximus, qui dicitur Vistula, quia nimis undosus in Oceano mergitur, et fluvius, qui nominatur Lutta. “Близ моря есть земля, называемая отечеством Роксоланов, Свавов, Савроматов; между прочими реками, через эту землю протекают: Висла, почитаемая величайшею, так как в большом изобилии изливается в Океан, и другая, называемая Луттою”. Итак, отечество Роксолан лежало у моря Балтийского, по обеим сторонам Вислы…

Ученый Людовик Мураторий, в издании своем: Antiquitates Italicae mediiaevi. Mediolani, 1741, исчисляя донации, сделанные разными лицами римской церкви, между прочим, говорил: In alio tomo (перед этим сказано: sicut legitur intribus chartis Armarii Lateranensis Palarii) sub Ioanne XV Papa, Dagone Judex et Oie sentarix et filii eorum Misica et Lambertus leguntur beatroPetro contulisse, unat civitatem in integrum, qual est Schinesghe, cuni omanibus surpertinentiis i fra hos affines: icuti incipit a primo latere longum mare fine Pruzze, usque in locum, qui dicitur Russe et fines Russe extendente usque in Cracoa et usque ad flu-men Odere. “…т. е. папе Иоанну XV, судья Дагонъ, сенаторша Отта и дъти их. Мизика и Ламъерт составили, говорят, въ пользу блаженного Петра, одно независимое государство, называемое Schinesghe, со всеми принадлежностями въ этих пределахъ: съ правой стороны предъловъ было обширное море Pruzze до мъста, называемого Russe; границы Руссии простирались до Кракова и ръки Одера”. Неизвестность древней географии прибалтийского поморья не позволяетъ определительно сказать, где находился подаренный городъ; по крайней мъере, отсюда видно, что мъсто Russe и страна Russe были недалеко от Кракова и ръки Одера; следовательно, въ Царствъ Польскомъ, между Галициею, Силезиею и Помераниею, и между ръками Вартою, Пилицою и Вислою.

…Как бы то ни было, если отечество Роксоланъ, слъдуя Географу Равенскому, продолжимъ вдоль по Вислъ, по крайней меръ, до границы Галиции, то мъсто Russe и область Russe будут находиться в земле Роксоланъ.

Средневековая карта Пруссии

Писатель XII – го въка, любекский пресвитер Гельмольд … в начале своего сочинения Chronica Slavorum говоритъ: “ …At littus australe Slavorum incolunt nationes, quorum ab oriente primi sunt Ruzi, deinde Poloni, a septentrione Pruzos, ab austro Boemos, т. е… а на берегу южном обитают народы славянского племени; далее всех на восток живут Руссы; за ними, к съверу Поляки, съвернее – Пруссы, къ югу – Богемцы”. О каких Руссахъ говорит здесь автор? Не просто ли о России? Не думаемъ… При взглядъ на географическую карту, без всякого предубеждения, мъсто пребывания Руссовъ, по Гельмольду, слъдуетъ полагать въ окрестностяхъ Нъмана, между ръками Наревом и Виндавою; ибо въ такомъ случаъ Руссы точно займутъ восточную часть южного берега Балтики, на съвере будут Поляки, съвернъе – Пруссы. Другого мъста назначить невозможно; всё прочее въ окрестности – Литва и Ливь.

Таким образом, Руссы займут часть земли Ятвягов, примкнутъ к гафу Куронскому и распространяться до Жмуди. Нижъ увидим, что Русь обитала тамъ по сказаниямъ других писателей, и слъды ея существования остались до сих поръ. Для большей ясности замъчаемъ, что Русь Прибалтийскую Гельмольдъ называет Ruzia: Diu est exquo Ruzia credidit, т. е. “уже с давнего времени Русь уверовала”, а про нашу Русь пишет: “Russia…” Адам Бременский, исчисляя Прусские провинции… пишет: “Третий остров, известный под именем Земланда, смежен с Русским островом (contigua Russig)”…

Дитмар, описывая благочестивые труды епископа Бруно, говорит: Ad Prussian pergens… т. е. “Продолжая путь къ Пруссии, он… встретилъ сильное сопротивление в жителяхъ этой страны и въ областяхъ Русскихъ”.

…Определеннее всех говоритъ писатель XIV – го века Дусбургъ: “…Пределы Пруссии, в которых она заключается, суть: Висла, соленое море, Мемель, область Руси, княжества Мазовское и Добрынское… Р. Мемель вытекает также из царства Русского (regno Russiae) и впадает в море, обнимая собою крепость и город Мемельберг; отделяет также самую Русь (Ruschiam), Литву и Куронию от Pruschia”.

Нарбутт утверждает, что здесь говорится о двух особых Русях: одну прорезывал Немен прежде втечения в землю Литовскую, а другую – уже за Литвою. Все, что может служить в пользу его мнения – это различное правописание: regnum Russiae и Ruschia; но сказавши, что Немен вытекает из царства Russiae, Дусбург тотчас говорит, что он отделяет ipsam Ruschiam… следовательно, regnum Russiae и Ruschia означают одно и то же…

К хронике Дусбурга приложена Геннербергерова карта древней Пруссии. На ней Мазовия оканчивается к северу Наревом, на другом берегу этой реки показана Русь, с надписью: Jazvingiae sive Polachiae pars, quae Dusburgio vocatur Russia, т. е. “часть земли Ятвягов или Подляхия, названная в хронике Дусбурга Русью”.

Такое положение Руси захватывает Белостокскую область, часть Гродненской и Минской губерний, и совершенно согласно с сказанием Гельмольда… и Дусбурга… Очевидно, что там была и Русь: не владения только Русские, а regnum Russia – целое царство…

Описав усмирение бунта Болеславом, князем Мазовецким, Дусбург говорит: “…жители Натангии вели мирную жизнь. Но когда коммендатор Куннингсберский возвратился со своим войском, как об этом сказано, Самбиты и преимущественно русские составили заговор…” и пр. Это место напоминает Нарбутта, что две особые страны носили имя Руси. О первой сказано, что она обхватывает исток Немена; а Руссы (Russici), о которых теперь идет речь, должны были жить на Помории Балтийском. Из приведенных слов Дусбурга ясно, что они жили или в Натангии или в Самбии, потому что бунт их имеет тесную связь с усмирением первой и с восстанием последней…

Куршская коса, Балтийское море

Историк Литвы не углублялся в смысл хроник, – может быть, и не имел их, – и рассматривал Русь Прибалтийскую, на основании своих особых соображений, как часть Литвы…

Топографическое положение Руси Прибалтийской исследовано Нарбуттом как уверяет он, точнейшим образом: “Границы этой области простирались на восток до гафа Куронского (Куришгафа); по всему восточному побережью, на север – до Жмуди или древней Югрии, на запад – до земли Скиров (Scyron) и Сударгов, провинций Прусских. Эти границы легко узнать по урочищам, их лингвистическому различию… Немен, древний Альдеск… разделяется на два рукава: правый носил мифическое название Руссь, теперь Руснит, Русна, Русения, по различным выговорам…

Левый рукав, отделившись от Русны, имеет направление к западу и называется Варрус, деревня, над ним лежащая, остаток древнего поселения, носит то же имя, означающая на литовском языке Варяжская Русь. Из сказанного рукава образуется множество меньших, и один из них называется Руснейт.

Генненберг, прусский писатель XV-го века (о карте мы упомянули), исчисляя заливы, из коих некоторые уже не существуют, именует между прочими Альт-Руссе и Руссе или Гольм. Самый залив первоначально назывался Русна или Куртонишке Руссе, а в XV-ом веке курляндские крестовые рыцари назвали его Куршигафом, то есть Куронский (Курляндский) залив, от поселений своих на западной его оконечности.

Имя Руси на Помории Балтийском звучит во многих названиях. Так, в нынешней Пруссии, на правом берегу реки Русней, немного ниже Шанненбурга на ходится деревушка Сиенас-Русс, т. е. старая Русь. Это место достойно особенного внимания. Тут, по всей видимости, был город или одно из древнейших поселений…

Русне (Rusnes sala) – крупнейший остров Литвы

Есть и другие места, напоминающие о Руси, как то: деревня Руссы при р. Дубасс, Русле над р. Дангой, приморская деревня Россиение, недалеко от гафа Куронского… уездный город Виленской губернии Россиены, Росситы – рыбацкая слобода на Куронском мысе…»

Весь этот гигантский материал в основном известен в науке, но использовать его в полной мере не удавалось. Норманисты отмахивались от этих доказательств, томно заявляя: «Ах, ну это все простые созвучия». Но ничего себе – простые созвучия, разбросанные чуть не на половине Европы! Да и что взамен? Лодки с гребцами и с социальным наполнением?!

Прусское языческое святилище в Ромове. Изображение из книги К. Хартноха «Старая и новая Пруссия», 1684 г.

То, что имя Русь имеет глубокие корни в Восточной Европе, подтверждается обилием вышеупомянутых гидронимов с корнем рус/рос/рас, которые очерчивают восточноевропейский ареал от Волги до Немана и Карпат. Глубина корней Руси должна соизмеряться с данными науки об эпохе индоевропейской общности в Восточной Европе, её датировками, с теориями распада индоевропейского единства и формирования выделившихся новых общностей, одной из которых, полагаю, и стала общность с именем Русь. Дети праматери Руси – Русии Европы – функционировали часто как вторичные прародины, возвращаясь к древнему материнскому порогу с новыми силами и новой «родней».

Почему в древности носителей имени русы не именуют просто древнерусскими, а называются, например, древнеиранскими либо восточнославянскими, хотя имя славяне ранее всего выявляется на Балканах и в Придунавье, а иранские «племена» должны, по логике, быть связаны с Ираном? Задумалась я об этом давно. Одним из импульсов для этих раздумий послужило знакомство с источником, который представлю ниже и вокруг которого построю свой рассказ.

В журнале «Вестник всемирной истории» за декабрь 1900 г. была помещена заметка о грузинском пергаментном манускрипте 1042 г. с рассказом об осаде Царьграда русами в 626 г. Заметка явилась перепечаткой статьи из газеты «Кавказ», автором которой был крупный грузинский ученый, педагог и общественный деятель М.Г. Джанашвили (1855–1934), занимавший пост директора Церковного музея Тифлиса. Джанашвили проводил большую работу по изучению и описанию рукописей и старинных книг, был автором большого количества трудов по истории Грузинской церкви и истории Грузии, составителем каталогов, членом Тифлисского музейного комитета, а с 1894 г. – и членом-корреспондентом Московского археологического общества.

Об источнике сообщалось следующее: «В церковный музей грузинского экзархата, как сообщает г. М. Джанашвили в газ. “Кавказ”, поступило 16 манускриптов из тифлисского Сионского собора. Из числа этих манускриптов особенно важное значение имеют две рукописи на пергаменте, переписанной Захарием, грузинским епископом Алашкерта и Кигизмана, и другой манускрипт, появившийся в свет по заботам знаменитого грузина – перелагателя Георгия в 1042 г.

Тифлис. Художник Н.Г. Чернецов, 1839 г. Из собрания Всероссийского музея А.С. Пушкина

Эта рукопись – громадный сборник, состоящий из 322 листов (начало и конец книги утеряны). Статья под названием “Осада и штурм великого и святаго града Константинополя скифами, которые суть русские” помещена в последней части сборника (с. 230–231). В этой же статье изложена подробная история походов императора Ираклия (610–642) в Персию вместе с союзником его Джибгу (Забелем), царем хазарцев.

Монета времен византийского императора Фоки

В 602 г. вступил на престол император Византии узурпатор Фока, солдат-невежда, не знавший ни законов, ни военного дела. Он скоро расточил всю государственную казну, попрал все священные законы царей и совершил множество злодеяний, напр., им был убит император Маврикий и обезглавлен знаменитый полководец Нарсес, перс по происхождению.

Этим Маврикием был усыновлен персидский шах Хосрой II-ой, который, узнав, что Маврикий убит в Халкедоне и сын его Феодосий, поехавший в Персию, погиб в Никее от руки Фоки, выступил мстить за своего благодетеля: Фока послал против врага огромное войско, но оно было опрокинуто Хосроем, который приступом взял города и крепости: Мердину, Дару, Амиду, Эдессу, Гиерополь, Халкиду, Алеппо и Антиохию. В это время в самой Византии возгорелась революция, которая закончилась смертью Фоки и вступлением на престол Ираклия (в 610 г.).

Между тем Хосрой, взяв Антиохию, и пленив множество греков и отправив их в Персию, сам пошел на Палестину и, взяв Иерусалим, сжег и разрушил храмы Гроба Господня и др., избив 90 000 христиан, Животворящий крест, и патриарха отослал в Персию. Сам же пошел в Египет и, покорив его, вернулся обратно, взял Халкедон и стал станом в виду Константинополя. Войска его завоевали также остров Родос. Близость Хосроя навела страх на византийцев. Император Ираклий, будучи угрожаем Хосроем с юга и дикими племенами “скиθовъ” с севера, хотел было оставить Царьград и переселиться в Карфаген. Но он раздумал и примирился с Хосроем, которому предложил 1000 талантов золота, 1000 шелковых одежд, 1000 коней и 1000 девушек.

В 622 г. Ираклий за большую сумму денег уговорил “скифов, которые суть русские”, не тревожить империю, и потом отправился отомстить Хосрою. На Иссе, т. е. там, где Александр Македонский разгромил Дария, произошло ожесточенное сражение. Ираклий одержал блистательную победу и отбросил назад персов. Ираклий, прогнав персов из Малой Азии, перешел через Трапезунд и призвал к себе воинов из Грузии и из всех областей, лежащих между Черным и Каспийским морями. Император взял множество городов, освободил 50 000 христиан, плененных Хосроем, и, обремененный добычею, вернулся в Амиду и отсюда послал в Византию извещение о своих славных победах (в 625 г.).

Но Хосрой, который считал себя владетелем всего поднебесья, не унывал.

Казалось, что наступает последний час существования Царьграда, и слава всемирных императоров уже отдается на поругание варваров. «Однако Влахернская Божия Матерь появилась щитом св. города», и дело приняло другой оборот.

Влахернская икона Божией Матери

Под стенами древнего Царьграда. Современное фото

Он вызывал воинов из всех провинций Персии и во главе огромнейшего войска выступил против врага. Его главнокомандующий Сарварон склонил “русского хагана” сделать общее нападение на Константинополь. (Этот хаган еще при Маврикии делал нападение на империю и однажды пленил 12 000 греков и требовал от императора, чтобы он их выкупил, дав за душу по драхме.) Это предложение он принял.

Хаган посадил своих воинов на лодки, которые выдолблены были из цельных деревьев и которые на их “варварском” языке назывались “моноксвило”… Хаган причалил их к Царьграду и осадил его с суши и с моря. Воины его были мощны и весьма искусны. Их было столь много, что на одного царьградца приходилось 10 русских. Тараны и осадные машины стали действовать. Хаган требовал сдаться, оставить “ложную” веру во Христа. Однако угрозы его не подействовали, а только подняли дух горожан. У стен города произошла страшная свалка. Свобода Царьграда уже висела на волоске. Патриарх Сергий послал хагану громадную сумму денег. Подарок был принят, но свобода обещана была только тому, кто в одежде нищего оставит город и уберется, куда хочет. Но опять явилась помощь Влахернской Богородицы. Ираклий прислал с востока 12 000 воинов, которые, будучи вспомоществуемы Матерью Иисуса, не допустили город до падения. Хаган осаждал город (в 626 г.) “с предшествующей субботы… дня Благовещения”, делал ожесточенные приступы, бил стены города таранами, но напрасно; Влахернская Богородица оказалась непоколебимой, и воины ее сломили мужество хагана и его ратников. Наконец, русские, потеряв надежду взять город, сели в свои “моноксвило” и вернулись восвояси.

Ираклий, который в это время оборонялся от персов на р. Фазис, был обрадован уходом русских. Он пригласил против персов царя хазарцев Джибгу;

обещав ему сделать его своим зятем. Император и Джибгу, у которого было 40 000 воинов, встретились в Тифлисе. Отсюда они отправились берегом Аракса и Тигра и одержали славную победу в Ниневии. Император двинулся далее, всюду сокрушая силу персов… Въезд императора Ираклия в Царьград был величественным…»

Таким образом, сведения об открытии грузинским ученым нового источника по древнерусской истории были опубликованы в нескольких газетах и журналах и благодаря этому сразу получили широкую огласку. И ничего удивительного: ведь эта рукопись на несколько десятилетий старше Повести временных лет! В 1912 г. М.Г. Джанашвили сделал более пространную публикацию рукописи и подчеркнул, что в 1900 г. им была издана только ее часть, по древнейшему списку Грузинского Церковного музея.

Одновременно перевод данного источника, сделанный М.Г. Джанашвили, был опубликован и в «Сборнике материалов для описания местностей и племен Кавказа, издаваемым Управлением Кавказского учебного округа». Издание этого сборника, который выходил с 1881 по 1915 г., составляло одну из выдающихся заслуг попечителя Кавказского учебного округа К.П. Яновского (1822–1902). В номерах сборника публиковался материал, интересный для истории, археологии, лингвистики и этнографии Кавказа.

В предисловии к данному переводу уже сам М.Г. Джанашвили писал: «Осаду Константинополя русскими (в 626 году) и поход Ираклия в Персию мы извлекли из грузинского пергаментного манускрипта, принадлежащего Тифлисскому Церковному музею (№ 471). Манускрипт (in quarto, 322 листа, начало и конец утеряны) появился в свет в 1042 году, по заботам знаменитого Георгия Мтацминдели. В нем содержатся статьи: а) Учение Феодора Студита и его житие в переводе Георгия Мтацминдели, b) Подвиги мученика Феодора в переводе того же автора, с) Постановление святых отцов об иконопочитании, d) Чтение из Иоанна Златоуста в день Пасхи, е) Осада Константинополя скифами, кои суть русские, f) Поход императора Ираклия в Персию и g) Появление Магомета. Весь манускрипт переписан одной рукою, почерком “нусхури”… Повествование о походах скифов и Ираклия в общем сходится с данными Всеобщей истории и летописей Грузии и Армении. Все это достаточно подробно изложено в нижеприводимом нашем переводе. Автор повествования, по-видимому, духовное лицо, желая придать своему рассказу религиозное значение, останавливается более на чудесах и пропускает некоторые детали, которые касаются похода Ираклия в Грузию и которые обстоятельно изложены в летописях грузинских и в истории Алвании Моисея Каганткатваци. Эти детали читатели найдут в наших “Известиях”в XXII выпуске Сборника материалов Кавказского учебного округа».

Георгий Мтацминдели (прп. Георгий Святогорец)

Я прочла о тифлисской рукописи в «Вестнике всемирной истории» давно, еще когда только начинала заниматься проблемами древнерусской истории. И поскольку я пришла в эту проблематику из востоковедения, то решила, что мне осталась неизвестной история изучения этой рукописи, время введения ее в научный оборот и другие сведения. Стала выяснять и обнаружила, к своему великому удивлению, что современное научное издание этой рукописи так и не было осуществлено, хотя о факте ее существования было хорошо известно ученым.

Обложка журнала «Вестник всемирной истории»

Разыскивая сведения об использовании этого источника в науке, я наткнулась на сообщение о нем в работе историкаэмигранта Сергея Лесного (1894–1967) «История “руссов” в неизвращенном виде», где я прочитала: «Имеется, однако, забытое сообщение, напечатанное в “Византийском временнике” за 1901 г., которое содержит прямое указание, что в войне 626 г. и в осаде Царьграда принимали участие и руссы… Публикуя это забытое сообщение опять, мы надеемся, что историки на Кавказе предпримут поиски и найдут этот несомненно ценный источник…» Таким образом, сообщение М.Г. Джанашвили о тифлисской рукописи было перепечатано в 1901 г. еще и в «Византийском временнике».

Академия наук СССР. Фото Кислова, конец 30-х гг. XX в.

«Забытое сообщение», «историки предпримут поиски и найдут этот несомненно ценный источник» – и это говорилось в середине 60-х гг. прошлого века, что называется, в разгар советской власти, когда существовала АН СССР и работа в рукописных хранилищах различных республик не представляла никаких сложностей!

При более внимательном рассмотрении вопроса обнаруживается, что тифлисская рукопись не была так уж совсем «забыта». Например, в работе известного советского византиниста М.В. Левченко (1890–1955) «Очерки по истории русско-византийских отношений» можно было прочитать о том, что имеются «грузинские ценные указания об участии восточных славян в осаде Константинополя в 626 году».

Костюмы византийской знати и воинов

Текст, опубликованный Джанашвили в 1900–1901 гг., был в 70-х гг. в переводе на французский язык опубликован нидерландским востоковедом М. ван Эсброком. В 1988 г. в книге «Древности славян и Руси» появилась очень интересная, хоть и весьма краткая статья киевского археолога и историка Я.Е. Боровского «Византийские, старославянские и старогрузинские источники о походе русов в VII в. на Царьград». Однако эти авторы опирались на публикации М.Г. Джанашвили начала XX в., т. е. современного издания этого источника не делалось.

Подтверждение этому я получила в беседе с редактором «Византинороссики» К.К. Акентьевым, когда мы обсуждали публикацию моей статьи в начале 2008 г.

К.К. Акентьев работал тогда над статьей «Древнейшие свидетельства появления Руси на византийской исторической сцене» и ввел данные о тифлисской рукописи в эту работу. Рассматривая публикацию Джанашвили, Акентьев отметил: «К сожалению, история этого уникального памятника остается неисследованной. В публикации 1912 г. М.Г. Джанашвили лишь перечислил восемь списков, выделил три редакции и указал, что в 1900 г. им была издана только “часть” пространной редакции по древнейшему списку Грузинского Церковного музея № 500 (471), датированного колофоном 1042 г.».

К.К. Акентьев дал в качестве приложения текст, опубликованный Джанашвили, сопроводив его следующим пояснением: «Предлагаемый обзор источников сказания носит предварительный характер в силу отсутствия его современного критического издания. В ожидании такового задача сводится к введению этого уникального памятника в источниковедческий оборот, коль скоро это не было сделано ни самим М.Г. Джанашвили, ни М. ван Эсброком, что и создало почву для спекуляций вокруг него в околонаучной литературе».

Итак, уникальный источник по древнерусской истории более ста лет известен в науке и более ста лет не привлекался к подробному изучению: не сделано его современного научного перевода с грузинского на русский, не проведено его исторического исследования. Как такое могло произойти?! Поиски подведут нас и к ответу на вопрос в начале статьи: о сложности определения места для имени русь/русы в современной историографии.

Константинополь во времена Византии с высоты птичьего полета. Историческая реконструкция

Следует напомнить, что такое грандиозное событие, как осада и штурм Константинополя 626 г., естественно, было описано и в ряде других источников, прежде всего – в источниках византийских. Наиболее полно, например, об этом событии рассказывается одним из непосредственных участников событий Феодором Синкеллом в проповеди, произнесенной в первую годовщину штурма – в 627 г. Проповедь носила название «О безумном нападении безбожных аваров и персов на богохранимый Град и об их позорном отступлении благодаря человеколюбию Бога и Богородицы».

Подробный рассказ об этом событии содержится и в Пасхальной хронике, составленной также предположительно очевидцем событий, который доводит повествование до 628 г. Из этих источников мы узнаем, что летом 626 г. авары, создавшие вдоль северной границы с Византией полиэтническую державу, вошедшую в историю под названием Аварский каганат (567–823), предприняли попытку нападения на Византию. Для похода они привлекли многие другие народы, и значительную роль в разноплеменной армии аварского хагана играли славяне. В описании Феодора Синкелла штурм Константинополя 7 августа 626 г. выглядел так:

«На море были снаряжены славянские моноксилы, чтобы в одно время и в один час против города началась одновременно и сухопутная, и морская война. [Хагану] удалось превратить в сушу весь залив [Золотой] Рог, [заполнив] его моноксилами, везущими разноплеменные народы. Он считал, что именно это место подходит для нападения на город… И по всей стене и по всему морю раздавался неистовый вопль и боевые кличи… А в заливе [Золотой] Рог [хаган] заполнил моноксилы славянами и другими свирепыми племенами, которые он привел [с собой]. Доведя число находившихся там варварских гоплитов до огромного множества, он приказал [флоту] налечь на весла и с громким криком двинуться против города. [Сам он] начал приступ, мечтая о том, что его воины на суше низвергнут стены города, а моряки проложат легкий путь к нему по заливу.

Под влиянием названных источников (вернее, под влиянием их толкования) в науке сложилась традиция не воспринимать упоминания участия русов в нападении на Константинополь как достоверный исторический факт или заменять имя русов на имя славян. Например, в соответствующей статье Википедии отмечается, что современники осады нигде не упоминают этнонима русов, но тем не менее с XI в. летописцы почему-то предпринимают попытки ассоциировать славян, принявших участие в осаде, с русскими или, по крайней мере, с восточными славянами, приплывшими на помощь аварам с северных берегов Черного моря. Начало этому, отмечается в статье, было положено в грузинском манускрипте 1042 г. «Осада Константинополя скифами, кои суть русские». Монах Георгий Мтацминдели в изложении событий следовал за Синкеллом, пересказывая в свободном стиле его фразы из проповеди. Однако он не делал различий между племенами, называя авар и славян скифами, а скифов он по литературной традиции византийских писателей X в. причисляет к современным ему русским. Пример переноса этнонима русских на другие народы времен императора Ираклия видят и в Степенной книге (XVI в.): «При Ираклии царе ходила Русь и на царя Хоздроя Персидского».

Но повсюду Дева Владычица сделала его надежды тщетными и пустыми. Такое множество убитых врагов [пало] на каждом участке стены и столько повсюду погибло неприятелей, что варвары не смогли даже собрать и предать огню павших».

К.К. Акентьев был также убежден, что отождествление «скифов» с «русами» принадлежало Георгию Мтацминдели или переписчику его автографа и, следовательно, восходило к 1042 г. По всей видимости, высказывал предположение Акентьев, грузинский книжник соотнес рассказ о неоднократных нашествиях персов и скифов на Константинополь в 602–626 гг. с сообщениями византийских хронистов и синаксарей о нападениях руси на Царьград в 860 и 941 гг. и отождествил скифов с русью по аналогии. По-видимому, аналогия подкреплялась сходством боевой тактики тех и других, равным образом передвигавшихся на моноксилах, быстроходных судаходнодревках, применение которых славянами отмечается и Феодором Синкеллом в 626 г., и Константином Багрянородным в середине X в. Более определенное заключение, подводит итог Акентьев, невозможно без критического издания этого уникального памятника. Вот именно! Без критического издания этого памятника изучать его невозможно, а издание задерживается уже на сто лет.

Авары против франков. Из книги «Warlords: Ancient – Celtic – Medieval», автор – Tim Newark, художник – Angus McBride

Скифские воины. Рельеф чаши из кургана Куль-Оба. Прорисовка

Таким образом, Георгий Мтацминдели будто бы путал разные народы и, путая, называл авар и славян скифами. Или, как уверяет статья из Википедии, некоторые летописцы (включая и Мтацминдели) пытались ассоциировать славян с русскими. Но у летописцев подобных ассоциаций нет: у них русы – отдельно, славяне – отдельно. Кроме того, согласно К.К. Акентьеву, грузинский книжник по какой-то причине еще и смешал воедино нападения персов и скифов (о каких нападениях скифов VII в. может идти речь, неясно) на Константинополь с нападениями Руси, отстоящими от персидских на двести с лишним лет, что выглядит очень странно и явно неубедительно.

Но, по-моему, никакой «путаницы» у Георгия Мтацминдели нет: он совершенно определенно говорит о народе, известном под двойным именем, т. е. о скифах, вторым именем которых было имя русы. Имя русы – самоназвание народа, ибо скифы – этноним (экзоэтноним) древнегреческого происхождения, закрепившийся с античных времен за народами, населявшими Восточную Европу. Очевидцы событий (Феодор Синкелл, автор Пасхальной хроники и др.) не называют имени русов, но они не уверяют также, что в моноксилах сидели исключительно славяне. По их словам, моноксилы были заполнены славянами и другими свирепыми племенами.

Нетрудно предположить, что тифлисская рукопись описывает событие осады Константинополя с позиции его связи с Грузией и Кавказом, т. е. с наиболее интересующей грузинского книжника стороны, и, таким образом, дополняет византийские источники. А вот для византийских писателей эта сторона была наверняка менее актуальной, ибо их больше интересовали народы, непосредственно примыкавшие к границам Византии: балканские славяне и авары, с конца VI в. представлявшие наибольшую угрозу для Византии с севера. Так, Мтацминдели особо отмечал факт, что император Ираклий еще в 622 г. откупился от скифоврусов и тем обезопасил себя в борьбе с персами. Одновременно император призвал воинов из Грузии и из всех областей, лежавших между Черным морем и Каспием, т. е. с юга Восточной Европы, где византийские писатели обычно размещали скифов-русов (почему эти данные надо называть «литературной традицией» византийских писателей – тоже непонятно: по-моему, это четко историческая традиция).

Одновременно, продолжает рассказ Мтацминдели, и персидский владыка Хосров стал искать союза с хаганом (по словам Мтацминдели, с «русским хаганом») и добился в этом успеха. Хаган располагал большим флотом, состоявшим из быстроходных судов-однодревок, что могло бы обеспечить нападение на Константинополь с моря. Важно подчеркнуть, что русский хаган, как правитель скифов-русов под 622–626 гг. из тифлисской рукописи, ближайшим образом сопоставим с сообщением Бертинских анналов под 839 г. о народе Rhos во главе с хаганом. Однако совершенно очевидно, что никаких мыслей увязать скифоврусов и русского хагана с выходцами со Скандинавского полуострова у Мтацминдели в 1042 г. не обнаруживается. Поэтому gentis Sueonum из тех же Бертинских анналов бессмысленно отождествлять со свеями – предками шведов со Скандинавского полуострова.

На мой взгляд, тифлисская рукопись представляет собой чрезвычайно интересный источник по древнерусской истории, но признанию этого факта, очевидно, мешали как идея норманизма доказывать скандинавство руси/русов, так и идея связывать происхождение руси/русов только со славянами. То есть либо идея полного отождествления руси с восточноевропейским славянством, расселявшимся на просторах Восточной Европы в течение определенного периода, хронология которого плохо увязывается с деятельностью русов-скифов в 622–626 гг. Следовательно, русы-скифы из тифлисской хроники не вписывались ни в одну из существовавших концепций.

Христос благословляет императора Константина Багрянородного. Резьба по слоновой кости. Из коллекции Музея изобразительных искусств им. А.С. Пушкина

Фрагмент славянской лодки-однодревки. Бендерский историко-краеведческий музей

Однако часть сведений, упоминаемых в тифлисской рукописи и связанных с именем русов, привлекала внимание ученых в связи с их анализом других источников. Это были в первую очередь титул русского хагана и тип судов однодревокмоноксил. Взглянем и мы на них, поскольку в рассуждениях о хагане и однодревках отразилась, как в капле воды, вся запутанность ситуации с именем русов.

В статье киевского археолога Я.Е. Боровского, написанной в конце 80-х гг. прошлого века, в которой анализируется рукопись Мтацминдели, скифы-русы отождествляются с восточноевропейскими славянами, за что над этой статьей до сих пор веет сдержанное осуждение. Основным аргументом для Боровского в пользу его предположения об участии в осаде Константинополя выходцев из Среднего Поднепровья служит факт использования нападавшими такого типа судов, как однодревки-моноксилы. Боровский напомнил, что этот же тип судов был описан через несколько столетий Константином Багрянородным в его трактате «Об управлении империей», в главе «О русах, отправляющихся с моноксилами из Руси в Константинополь». Давнюю традицию отправляться из Поднепровья в Византию, подчеркивает Боровский, подтверждают и археологические материалы, найденные на всем протяжении великого водного пути из Киева в греки. Византийские монеты VI–VII вв., золотые и серебряные вещи этого времени обнаружены в Киеве, Среднем Приднепровье и на юге – там, где проходил торговый путь из Киева в Царьград, а также маршруты военных нападений.

Очень ценным в статье Боровского является, на мой взгляд, то, что автор собрал для сравнительного анализа все источники, где отыскивались сведения, упомянутые и в рукописи Мтацминдели. И оказалось, что таких источников множество! Особый интерес представляют указанные Боровским аналоги рассказа о нападении персов и их союзника – скифского кагана на Царьград в 626 г., сохранившиеся во многих русских источниках XV–XVII вв.

Упоминание о нападении русов на Константинополь в 626 г. имеется, дополняет Боровский, и в некоторых рукописных византийских материалах, например в Типике Большой Константинопольской церкви (церковном уставе IX–X вв.) по Патмосской рукописи X в.

Страница из Бертинских анналов с рассказом о посольстве народа Рос

Кроме того, Боровский приводит целый ряд византийских источников, где, по его мнению, сообщается о славянах, воевавших в море на долбленых судах. Так, он называет и «Аварскую войну» Георгия Писиды, известного византийского светского поэта и очевидца описываемых событий, и византийского историка Феофана, и патриарха Никифора, и рассказ древнерусского хронографа (по редакции 1512 г.), в основу которого положен ряд византийских источников о множестве тавроскифов, союзников скифского кагана, приплывших на кораблях – деревянных ладьях, и др.

Современное издание труда «Об управлении империей»

Но взгляд со стороны на те источники, которые приводит Боровский, обнаруживает, что ученый соединяет в своем анализе разные народы. Так, например, византийский историк Феофан писал, что войска с большим количеством долбленых лодок, заполнившим весь залив Золотой Рог, прибыли из Истрии. А, например, другой историк, Константин Манассия, который при написании своей хроники в XII в. пользовался более ранними источниками, среди народов, принимавших участие в осаде Константинополя, называет тавроскифов: «Дабы никакая из напастей людских не превзошла беды того времени, судьба подняла на греков и все народы, обитающие в окружии Таврии. Князья жестоких тавроскифов, собрав корабли с несчетным числом воинов, покрыли все море ладьями-однодревками». Но Боровский полагает, что если имена тавроскифов греческие авторы соединяли с именем русов, то это означает, что тавроскифы также тождественны восточноевропейским славянам, и, соответственно, делает вывод: рассмотрение всех известных источников (византийских, старославянских и старогрузинских) позволяет сделать вывод о том, что вероятными участниками осады Константинополя в 626 г. были восточные славяне (русы) из Среднего Приднепровья, которые пришли под Царьград морским путем на ладьях-однодревках и что это был первый поход Руси на Константинополь.

Закат над Золотым Рогом. Художник Иван Айвазовский, 1845 г.

Мысль о том, что поход 626 г. был первым походом Руси на Константинополь, может оказаться верной. Но сейчас благодаря исследованиям многих ученых уже известно, что русы-тавроскифы VII в. еще не были славянами. Поэтому о руси и славянах поведем разговор далее, и помогут здесь сведения о «русском хагане», упомянутом Мтацминдели.

О «русском кагане» или о русах с хаканом во главе, кроме тифлисской летописи, как известно, сообщается и в других источниках. Одним из них являются знаменитые Бертинские анналы, в которых под 839 г. сообщается о посольстве русов, правитель которых носил титул хакана (сhacanus, chaganus), в Византию. Более полные сведения о русах с хаканом во главе содержатся в средневековой арабо-персидской географической литературе IX–XII вв.

Работа с проблематикой генезиса древнерусского института княжеской власти показала мне, что у большинства норманистов существуют сложности с пониманием того, как функционировал институт наследной власти в архаических обществах и что означает титулатура правителей.

Норманисты творили прямо чудеса ловкости, увязывая титул хагана из Бертинских анналов со свеями (да что там со свеями, напрямую – со шведами!) Скандинавского полуострова и разработав версию о том, что резиденция хакана русов – это Рюриково городище середины IX в. А титул хакана должен был предполагать хорошее знакомство его носителя с Хазарским каганатом и его социальным устройством, поэтому, как писал Д.А. Мачинский, «титул “каган” у владыки росов-свеонов и балтославян, имевшего резиденцию в Ладоге, возник в результате подражания титулу “каган” у владыки хазар из желания сравниться с ним по значимости и/или противопоставить себя ему… В Поволховье не позднее конца VIII в. возникает протогосударство с центром в Ладоге… глава которого не позже 830-х гг. принимает титул “хакан”… первое русское протогосударство, возглавляемое русами (в мужской половине – преимущественно потомками выходцев из Швеции) и включающее словен, чудь, кривичей и мерю (?), пережило сильный удар в результате набегов норвежско-датских викингов, приведший к перерыву династии по мужской линии (ранее в этой статье была приведена ссылка на события, рассказанные в «Саге о Хальвдане Эйстейнссоне». – Л.Г.). Однако остатки местной руси, тесно связанной со “всей русью” в прибрежной Швеции, оказались необходимы для переговоров и призвания Рюрика».

Историк Антон Горский. Фото с официального сайта исторического факультета МГУ

Насколько мне известно, из норманистов только А.А. Горский предпринял попытку связать принятие титула каган у древнерусских правителей с традицией наследования:

«Согласно ПВЛ, данниками хазар были несколько восточнославянских общностей – поляне, север, радимичи и вятичи. Таким образом, “русский каганат” сложился на территории, ранее подвластной хазарам; при этом его глава носил титул, равный титулу правителя Хазарии, и этот титул признавался в Византии. Самозваное принятие титула кагана каким-нибудь предводителем викингов еще можно допустить (хотя это был бы факт беспрецедентный – ведь никому из их вождей на Западе не пришло в голову назваться “императором”), но признание этого константинопольским двором, бдительным по отношению к подобного рода вещам… нереально. Поэтому представляется, что первым “каганом Руси” был родственник хазарского кагана, бежавший из Хазарии в результате происходившей там в начале IX в. междоусобицы. На славянской территории Среднего Поднепровья, прежде входившей в хазарскую сферу влияния и именовавшейся Русью или сходно звучащим термином, возник в результате “каганат”, призванный конкурировать с собственно Хазарией. Вскоре верховная власть в этом образовании каким-то образом перешла к норманнам, а их предводитель унаследовал титул кагана… Послы же, упоминаемые под 839 г. в Бертинских анналах, могли быть и скандинавами, служившими ещё “русскому кагану” хазарского происхождения».

Приведенные рассуждения в той части, которая касается древнерусской истории, – это полет свободной фантазии, но Горский в своем полете, по крайней мере, пытается соединить фантазию со знанием традиций наследования титулатуры правителей. Однако надо сказать, что и у этого автора понимания того, как наследуется титул верховного правителя, не очень много. Поэтому драматически напряженная история беглого каганского родственника, прихватившего с собой каганский титул, не очень хорошо накладывается на традиции наследования власти. Но полностью могу согласиться с Горским в том, что за самозваное присвоение титулов в раннее Средневековье по головке не погладили бы. Да и в наше время, думаю, тоже не стали бы гладить того, кто незаконно присвоил себе титул или звание.

Однако, возвращаясь опять к тифлисской рукописи, следует отметить, что в норманистских рассуждениях о «русском хагане» она не фигурирует, что для норманистов вполне естественно – они и щипцами не дотронутся до того источника, который может потревожить их идеи о «скандинавстве Руси».

Более фундаментальными исследованиями, в которых рассматривался вопрос о русском кагане, представляются работы В.В. Седова и Е.С. Галкиной. Выдающийся российский археолог В.В. Седов принял идеи крупнейшего лингвиста О.Н. Трубачева о том, что в Причерноморье наряду с иранским этническим элементом длительное время сохранялся и индоарийский компонент, который соприкасался и с частью славянства. К периоду возникновения этого полиэтничного конгломерата, полагал он, и относится появление этнонима «русь». Подобно некоторым другим славянским племенным названиям («хорваты», «сербы», «анты» и др.) «русь» – первоначально неславянский, но ославяненный этноним. Он восходит, в соответствии с изысканиями Трубачева, как и обширная однокорневая географическая номенклатура Северо-причерноморских земель, к местной индоарийской основе *ruksa / *ru(s) sa – «светлый, белый», из чего следует, что реликтовые индоарийские или сарматские племена включились в римское время в славянский, конкретно в антский, этногенез.

Доктор исторических наук, профессор Валентин Васильевич Седов (1924–2004) выступает перед аудиторией

Седов отождествлял Русский каганат с территорией волынцевской археологической культуры конца VII–VIII в., распространившейся от левобережья Днепра до бассейна Среднего Дона. Корни волынцевской культуры обнаруживаются в Среднем Поволжье, где в IV–VII вв. существовала именьковская культура и откуда именьковцы переселились в Поднепровье. Среди носителей именьковской культуры, по мнению Седова, также сохранялись островки иранского населения, в пользу чего говорит значительное число иранских гидронимов в ареале волынцевской культуры. Ссылаясь на сведения «Баварского географа» и на исследовавшего этот источник А.В. Назаренко, Седов считает, что можно определить этноним племенного образования, представленного волынцевской культурой. Из информации «Баварского географа» следует, что где-то рядом с хазарами (Caziri) проживали русы (Ruzzi). Русам остается ареал волынцевской культуры – между Хазарией и территорией древлян. Ruzzi «Баварского географа» – одно из ранних упоминаний этноса русь в европейских исторических документах. Согласно А.В. Назаренко, появление этого этнонима в «Баварском географе» свидетельствует о проникновении в древневерхненемецкие диалекты уже славянской формы *rusь, и произошло это не позднее IX в.

В сочинении Ибн Русте, написанном в начале X в., но восходящем к традиции середины IX в. (к Ибн Хордадбеху и ал-Джайхани), сообщается, что у русов «есть царь, называемый хакан русов». Время принятия главой русов титула кагана определить затруднительно, считал В.В. Седов, но русы – носители волынцевской культуры, по его мнению, составляли основу населения уже славянского политического образования в междуречье Днепра и Дона. Седов не использовал тифлисскую рукопись, что имеет свое объяснение. Он полагал, что титул хагана русы-волынцевцы взяли от хазар, поэтому «русский хаган» более раннего, аварского периода выходил за пределы его внимания.

Расположение племён и маршрутов, согласно «Баварскому географу», IX в. Примечания: а, б, в, г – торговые пути; д – дублированные названия племен; е – локализация нескольких племен; ж – западная граница Хазарии и восточная граница Франкского государства; з – бурговые округа; и – локализация отдельных племен

Е.С. Галкина связывает ядро Русского каганата с салтовской культурой Подонья и с ее носителями – сармато-аланскими племенами, в лоне которых оформился этноним Русь и которые ещё с VI–VII вв. пришли в лесостепь между Доном и Днепром. Капитальное исследование Е.С. Галкиной (новое издание её книги под названием «Русский каганат. Без хазар и норманнов» вышло в конце 2012 г.), посвященное реконструкции генезиса и истории древнерусской политии, получившей в науке название Русского каганата, является дальнейшим развитием концепции о дославянском происхождении руси, изначально предложенной А.Г. Кузьминым. Согласно взглядам этих авторов, этнической средой, в которой выделился этнос русь, был конгломерат сармато-аланских племён Северного Причерноморья и Крыма первых веков до н. э. – начала н. э., выступавших под разными именами (роксоланы, аорсы). Во II–III вв. н. э. эти названия были вытеснены именем «аланы», коих и стали называть «русы». Нашествие гуннов изменило этническую картину юго-востока Европы, в силу чего часть роксолан переселилась севернее, в лесостепь между Доном и Днепром, установив связи со славянами Поднепровья, что археологически выразилось в создании салтовской культуры и положило начало истории русов салтовской культуры. С верховьев Дона был выход на Волго-Балтийский путь, которым аланская Русь пришла на Балтику.

Е.С. Галкина полагает, что после разгрома сармато-аланского объединения кочевыми племенами венгров в конце IX в., имя Русь от ираноязычных русоваланов (роксоланов) перешло к славянскому населению Среднего Поднепровья (поляне, северяне). Она упоминает тифлисскую рукопись, и хоть делает это вскользь, в системе доказательств отождествления русов с тавроскифами и тезиса: русы-тавроскифы – не славяне, однако ее исследование дославянских русов разворачивается на широком фоне других источников, которые прекрасно соотносятся с тифлисской рукописью. Так, в ее работе приводятся сообщения целого ряда арабо-персидских историков IX–XV вв., где этноним ар-рус действительно фигурирует в рассказах о событиях, разыгравшихся на Кавказе в VI–VIII вв. Писавший по-арабски персидский филолог и историк конца Х в. ас-Са’алиби в своем сочинении «Лучшее из жизнеописаний персидских царей и известий о них», повествуя о строительстве в первой половине VI в. Хосровом I Ануширваном Дербентской стены, среди враждебных персам северных народов упоминает тюрков, хазар и русов. Во второй половине XV в. прикаспийский историк Захир ад-дин Мар’аши, опираясь на древние сведения, тоже писал, что русы в VI в. обитали на Северном Кавказе.

Обложка книги Е. Галкиной

Галкина напоминает, что и А.П. Новосельцев в связи с этим предполагал, что под русами здесь мог иметься в виду какой-то народ иранской языковой группы. Еще одно раннее упоминание русов на Кавказе у восточных авторов связано с событиями 643–644 гг., когда арабы, захватив Закавказье, подступили к Дербенту и заключили соглашение с правителем этого города Шахрбаразом. Согласно несохранившейся редакции «Истории царей» ат-Табари, правитель Дербента Шахриар (Шахрбараз) заключил мир с арабским полководцем, объяснив фактическую сдачу города так: «Я нахожусь между двумя врагами: одни хазары, другие русы, которые суть враги всему миру, в особенности же арабам». В том же источнике под VII в. есть и такая локализация русов: «В этих горах (Кавказ. – Е.Г.) по ту сторону, когда проходят мимо руса и джуран (конъектура Б.А. Дорна – “алан”. – Е.Г.), то находят государство и многие города, которые называют Баланджаром…» В краткой редакции ат-Табари есть такое сообщение: «Жители этих стран, все неверные, из хазар, русов и алан. Они смешались с тюрками и взаимно соединились с ними посредством бракосочетаний».

В работе Галкиной приводятся и другие арабо-персидские источники о русах на Кавказе как о народе, родственном аланам. О русах на Кавказе, напоминает она, было известно еще великому поэту XII в. Низами Гянджеви. В «Искандернаме» главный герой Искандер, прототипом которого является Александр Македонский, сражается с русами, которые являются соседями абхазов. Войско русов состояло из хазар, буртасов, алан. Исследовательница обращает внимание на то, что Низами локализует русов в стране Алан. Русов на Кавказе знал и Фирдоуси. В персидской хронике «Письмовник» упоминается Георгий Лаша, называемый «царем царей Абхаза, Шака, Алана и Руса». Все это свидетельствует, заключает Галкина, о локализации неких русов на Северном Кавказе рядом с аланами, причем западнее их, напомнив, что русы у Низами – соседи абхазов.

Солярные амулеты салтово-маяцкой культуры, которую исследователи связывают с Русским каганатом

Таким образом, «русский хаган» VI–VII вв. из тифлисской летописи, упоминавшийся в ней в связи с Аварским каганатом, мог в тот период находиться в Причерноморье. Но за двести с лишним лет обстановка в Восточной Европе сильно изменилась. И к IX в. носитель титула «хаган русов», как убедительно показывает Е.С. Галкина, обнаруживается много севернее, в районе от левобережья Днепра до среднего Дона и Поволжья. Здесь стоит отметить два момента, важные для будущих рассуждений. Первый – это то, что титул русского хагана / хагана русов (Ruskhaqan) предположительно существовал у правителей на юге Восточной Европы в течение нескольких столетий, считая минимум со второй половины VI в. (со времени правления императора Маврикия, 582–602 гг.), и, в конце концов, перешел к киевским князьям (великий каган нашей земли князь Владимир, благоверный каган Ярослав и др.) то ли как почетный титул, то ли просто как образная историческая реликвия. Второй – это то, что имя русов, в соответствии с названными здесь источниками, в течение первого тысячелетия фиксировалось на обширных территориях Восточной Европы, от Причерноморья и Северного Кавказа до Поднепровья и Поволжья, как сливаясь с именем славян, так и явно расходясь ним.

Опираясь на множество источников, автор делает вывод о том, что народ, называемый русы, в IX–XI вв. жил и на Кавказе, поскольку известно много сообщений о нападениях русов на города Дербент и Бердаа, а также об их вмешательстве в политику закавказских правителей. Сохранились эти факты в местных хрониках государств Восточного Закавказья – Ширвана и Дербента. Самое раннее упоминание о русах в хронике «История Ширвана и Дербента» – в главах, относящихся к аль-Бабу (Дербенту) под 987 г. (377 г. хиджры). Тогда эмир Дербента Маймун, сильно притесняемый раисами, договорился с русами о помощи. Они и прибыли на восемнадцати судах. Это, конечно, было бы невозможно, находись русы далеко от города, как думают некоторые историки. В других сообщениях русы упоминаются как своеобразная наемная дружина эмира.

Крепость в Дербенте

Е.С. Галкина привела веские доказательства того, что имя русов в рассматриваемый ею период носили разные народы (так же как, впрочем, и в другие периоды, и сейчас!), но в тот период это были народы, отличные от славян хотя бы потому, что известные наиболее ранние упоминания имени русов относятся к такому времени и к тем областям, где расселение восточноевропейского славянства отмечалось археологами и лингвистами позднее. Поэтому наши рассуждения о титуле «русский хаган» выводят нас на более глобальную проблему – о восточноевропейском дославянском происхождении руси/русов.

Эта идея, собственно говоря, развивается в отечественной исторической науке уже с полвека. В 1960-х гг. археолог Д.Т. Березовец предложил отождествлять русов с аланским населением Подонья. Московский археолог Д.Л. Талис пришел к выводу о существовании росов в Крыму, проанализировав такие крымские топонимы, как Rossofar (варианты: Rosofar, Roxofar), местности Rossoca, Rossa (ныне Тендерская коса), топоним «Росия», а также топонимы с корнем «рос» в Приазовье – Rosso вблизи устья Дона и Casale dei Rossi к югу от Азова, Росия – Боспор, и увидел их родство с аланами Подонья и Приазовья.

Прославленный российский лингвист О.Н. Трубачёв, исследовав большое количество топонимов с корнем рос-в Северном Причерноморье и Крыму, напомнил, что в низовьях Днепра, на восточном берегу Керченского пролива и в Юго-Западном Крыму античные и ранневизантийские авторы упоминают массу названий с этим корнем. Рядом с Таматархой (Тмутараканью) в начале II тысячелетия н. э., по сообщению византийских источников, находился город Русия. О.Н. Трубачев, изучив гидронимию Юго-Восточной Европы, пришел к заключению, что междуречье Северского Донца и Дона (как раз область салтово-маяцкой культуры) и Приазовье имеют максимальную привязку к этим гидронимам. Эту территорию лингвист назвал своей рабочей моделью Азово-Черноморской Руси. Он связывал ее происхождение с индоарийским субстратом, производя русь, как уже было упомянуто выше, от индоарийской основы ruksa/ru(s) sa – «светлый, белый», поскольку, по его мнению, именно в прибрежной полосе с предположительно индоарийскими диалектами выступают примеры «практического» упрощения ks>ss.

Выводы авторов, предложивших концепции о дославянском происхождении русов в Восточной Европе, представляются мне особенно убедительными. Я также уверена в том, что происхождение русов связано с Восточной Европой, но полагаю, что история русов древнее сармато-аланского периода и уходит в глубину истории индоевропейского субстрата Восточной Европы. Однако известно, что всякая попытка «углубить» историю русов встречалась в штыки сторонниками родсов-гребцов и «всей руси» из прибрежной Швеции. Все богатство вышеприведенных источников отрицалось ими как случайные совпадения, неточности перевода, неправильное прочтение источников и т. д. И давление на отступников было явно нешуточное, именно поэтому работы Березовца, Талиса, Трубачева до 1990-х гг. оставались единичными попытками.

Я обратила внимание на то, какими словами открывается работа Трубачева «К истокам Руси», опубликованная им уже в 1993 г.: «Начиная этот непростой и, смею заверить, выстраданный рассказ о Руси Азовско-Черноморской, невольно переросший в остроответственный, а потому вселявший в меня смущение, неоднократно откладываемый и вновь избираемый и уже на протяжении ряда лет не новый для меня сюжет – о Руси и ее названии». Что это?! Великий ученый Трубачев чуть не просит о помиловании за то, что пытается отстаивать концепцию, в которую верит? И это один из ведущих ученых, академик Академии наук! Что же тогда делать простым смертным?

Выдающийся лингвист, академик Олег Николаевич Трубачёв (1930–2002)

Впрочем, как пытаются подавить тех, кто пробует выступить с гипотезой о древних корнях истории русов, не будучи защищенными высоким статусом, я испытала на себе. Однако, невзирая на сопротивление, концепции о восточноевропейском, но дославянском периоде древнерусской истории, которые стали разрабатывать Трубачев, Кузьмин, Седов, Галкина, заняли свое место в науке и явились большим шагом вперед в разработке начального периода древнерусской истории. Мне эти концепции особенно близки, поскольку я тоже, по мере своих скромных возможностей, уже несколько лет развиваю собственную концепцию дославянского периода древнерусской истории, который связываю с индоевропейским субстратом Восточной Европы.

Река Инд. Фото Joonas Lyytinen

Подведём некоторые итоги.

Реконструкция внешнего облика девушки из племени вятичей

Русы, во множестве упоминаемые восточными и византийскими источниками, часто под именем скифов и тавроскифов в Восточной Европе и на Кавказе, рассматриваются сторонниками дославянской концепции как народ иранской языковой группы (Новосельцев), как мигранты из района именьковской культуры, где предполагались островки иранского населения, и как носители волынцевской культуры, в ареале которой складывался ирано-славянский симбиоз (Седов), как сармато-иранские племена (Галкина, Кузьмин), как представители индоарийского субстрата в Северном Причерноморье, приазовском и донецко-донском ареале (Трубачев).

Мужчина – потомок ариев в Афганистане

Напомню, что, по существующим представлениям, в самом кратком и схематичном виде, носители индоевропейской семьи языков локализовались в IV–III тысячелетиях до н. э. на юге Восточной Европы, предположительно от низовий Волги и до Южного Урала, возможно, с примыкающими областями азиатских степей. Принято определять их как протоиндоиранцев. С начала III тысячелетия до н. э. эта общность вступила в процесс распада, в результате которого из нее выделились индоарийская и древнеиранская языковые ветви, что, в свою очередь, положило начало обширным миграциям носителей индоевропейской семьи языков в Азии и Европе.

Девочка – потомок ариев из племени калаши (провинция Нуристан)

С этого рубежа отсчитывают новый период в истории Древней Индии и Древнего Ирана. Я подчеркиваю, «новый период», а не начало, например, древнеиндийской истории. Курс истории Древней Индии начинается за пару тысяч лет до прихода туда ариев (Хараппская цивилизация) и принесением туда названия реки Инд (санскр. Синдху, гр. Индос), зафиксированного в Ведах, которым их с течением времени стали называть соседи. Не правда ли, интересно: история Индии начинается задолго до того, как появилось ее имя, и никто не отрицает права современных индийцев считать себя наследниками Хараппы, что сплошь и рядом случается применительно к древнерусской истории. И это совершенно правильный подход, поскольку история – это и история народа, и история земли, которую народ наследует.

Женщина – потомок ариев из Ирана

Но вернемся к самоназванию арии. Известна проблема с определением их прародины. Ранее я приводила выдержку из работы петербургского археолога Хлопина, исследовавшего исторические пути миграций древних ариев и доказавшего, что одним из очагов продвижения ариев или одной из их «прародин» была юго-западная Туркмения/Гиркания. Гипотеза Хлопина получила высокую оценку в науке. Для локализации этой «прародины» Хлопин использовал древнюю топонимику и анализ, традиция которого восходит еще к Античности: совпадение топонима, гидронима и этнонима являются признаком исконного проживания народа в данном месте. Учёный доказал с привязкой к указанному региону, что здесь сходятся известные в иранской традиции этноним харии (арии), река Харий (Арий или Сарасвати в Ведах) и страна Харахвайти – значит, здесь арии проживали долгое время и отсюда их путь лежал далее: на нынешний полуостров Индостан, где ими была основана страна Ариаварта (страна ариев) и на Иранское нагорье, где также была основана страна ариев – Ариана, или Иран.

В очень увлекательных и глубоких статьях профессора А.А. Клёсова для обозначения древности русской истории использовался термин «праславяне». Я как историк не могу его использовать, поскольку праславяне – это предки большой группы народов, а я исследую древности русов – предков русских, украинцев и белорусов, а также некоторых малых народов Восточной Европы. У каждой отрасли науки своя терминология и методика. Однако и со своей исторической методикой я пришла к выводу о близком историческом родстве брахманов Индии – прямых потомков ариев и русских – прямых потомков русов. Имя славян родилось позднее, на Балканах, в Придунавье и Среднем Повисленье, как название новой общности, создавшейся теми же выходцами из Восточной Европы: сербами, хорватами, дреговичами и т. д. Поэтому генеалогия у русов и славян, часть которых вновь переселилась в Восточную Европу, – общая, а хронология – разная.

Современные потомки русов. Фото с исторического фестиваля «Городецкое гульбище» (gorodec.ru)

Итак, народы, называвшие себя арии, отметили свой путь на исторической арене, называя своим именем страны, где они обосновывались. По самоназванию ариев называются их языки: индоарийский и древнеиранский. В Восточной Европе неизвестно топонимов, непосредственно связанных с именем ариев. Но зато Восточная Европа пестрит топонимами с именем русов, с корнем рус/рос-. Совпадение гидронимов (множество рек с именем Руса/Рось/Русь), названия страны (Русь) и этнонима (русов/росов) свидетельствует об исконном проживании народа русов в Восточной Европе.

Казалось бы, яснее ясного. Тогда почему же даже в самых передовых научных концепциях древних русов связывают с «островками иранского населения»? Иранское население – оно в Иране, по ту сторону Кавказа! А по эту сторону Кавказа русы – такой же древний носитель индоевропейских языков, как и арии. Абсолютно неверно предполагать, что семья индоевропейских языков в процессе разделения на новые ветви в III–II тысячелетии до н. э. выделила одно-единственное имя – арии. Судя по гидронимике, одновременно с ним выделилось и имя русов. Арии ушли в Азию, а русы остались в Восточной Европе. Позднее потомки тех и других стали осваивать и запад Европы. Но вот что интересно: потомки ариев – индоарийцы и древние иранцы – имеют свои языки: индоарийский и древнеиранский, а древние русы – нет, поскольку древнерусский язык они, согласно науке, получили только с расселением славянства, до этого же говорили на… иранском. Как же это так получается? А почему не на древнерусском, близость которого к санскриту известна?

Далее постараюсь с помощью примеров подтвердить и мысль о том, что в истории древнерусского языка был период, современный санскриту и авестийскому языку. Сейчас этот древнерусский язык скрыт за двумя ширмами. Первая – это «балтские языки», причём напоминаю, что это умозрительный термин, созданный в середине XIX в. за неимением лучшего: более архаичный индоевропейский язык в Восточной Европе, выраженный в топонимах, был налицо, а названия для него не было, поскольку древние русы и их язык были частично экспроприированы норманнской теорией, частично – уравнены с именем славян. Но такого народа, как балты, в Восточной Европе не было. Народ, который там жил издревле, называл себя русы. Вторая – это идея сплошного финно-угорского мира в центре и на севере Восточной Европы. Мне также удалось показать, что эта идея унаследована наукой от шведских исторических утопий, от Рудбека и Бреннера. А идеи, имеющие ненаучное происхождение, должны пересматриваться. Тогда и не будут возникать проблемы у российских ученых с анализом источников, подобных тифлисской рукописи.

Особенно важным является появление самоназвания (этнонима) народа, поскольку в нем фиксируется как сознание своего единства, так и отличие от других народов.

В предыдущих разделах я предприняла попытку показать, что имя русов выявляется в Восточной Европе в период существования там индоевропейской общности и выделения из нее арийцев, что чаще всего датируется началом III тысячелетия до н. э. В своем предположении я исхожу из того, что примеры восточноевропейских гидронимов с корнем рос/рус/рас-показывают, что в русском языке и санскрите имеются соответствия, аналогичные соответствию между литовским и санскритом. Реки с именами Рось/ Русь во множестве сохранялись в древнерусской традиции, но сохранялись и слова с таким же корнем, связанные с водной стихией: роса и русалка, оросить/ орошать, название водного источника как раса, руса, русеча, расина и др., русло и т. д. А в Ригведе сохранилось название северной реки Rasа, которую отождествляют с Волгой, но есть и слово rasa, которое в Ригведе означало «жидкость, сок, главная сущность», а в Махабхарате – «вода, питье, нектар, молоко», т. е. имело семантику, родственную с древнерусскими росами, расинами и пр.

Теперь об имени славяне. Первые упоминания в письменных источниках общности под таким именем фиксируется с VI в. н. э. Правда, обычно оговаривается, что точно неизвестно, когда оно появилось как самоназвание, возможно, и раньше VI в. Но как бы то ни было, в VI в. в исторических источниках имя славян связывается либо с Балканами и Подунавьем, либо даже с южнобалтийским побережьем. Например, известен рассказ византийского историка и писателя Феофилакта Симокатты о том, что в 591 г. людьми императора Маврикия (582–602) были захвачены три мужа, которые рассказали, что они родом славины и что живут они у оконечности западного Океана, откуда они прибыли, чтобы уведомить хагана авар о невозможности прислать ему запрашиваемую военную помощь ввиду слишком большой отдаленности их страны. Эти же сведения приводит и византийский летописец Феофан. Как историк я должна опираться на имеющиеся источники, поэтому пока VI в. – это конкретный исторический рубеж появления имени славяне на исторической арене.

Такое разграничение необходимо для того, чтобы работать с историческими источниками. Как показывает опыт, произвольное смешение этих названий или подмена одного имени другим превращают работу с историческими источниками в хаос. Например, «в источнике указано, что русы были… но мы знаем, что славян там в это время не было, значит, источник путает, сочиняет» и т. д.

Очень важно было убедиться в том, что моя реконструкция начального периода истории русов совпадает с результатами исследований по ДНК-генеалогии. А.А. Клёсов поддержал мое желание «как-то отделить древних русов от древних ариев» и пояснил, что после ухода ариев на восток (ветвь R1a-L342.2) в Восточной Европе осталась ветвь гаплогруппы R1a-Z280, т. е. центральноевразийская ветвь R1a. И именно к ней, подчеркнул А.А. Клёсов, относится большинство современных этнических русских, т. е. по происхождению они имеют с ариями одних и тех же предков, но разошлись, как расходятся братья одного отца. Вот их, указывает Клёсов, справедливо можно назвать русами, тем более что исторического имени у этой ветви нет.

Поэтому русы и арии – два народа-современника, два родных «брата», если хотите, имеющие одну предковую общность, но выделившиеся из нее, как два отдельных субъекта, каждый под своим именем, и прошедшие свой собственный путь в мировой истории. Совпадение названия страны, гидронима и этнонима – в нашем случае, в ареале между гидронимами на рос/рус/рас, известна страна Русь и народ русы – является признаком исконного проживания народа на данной территории. Таким образом, русы – народ одной предковой общности с ариями, историю которого в Восточной Европе есть основания начинать с III тысячелетия до н. э.

Род R1a, составил профессор А.А. Клёсов. Источник: сайт pereformat.ru

Но в исследованиях по ДНК-генеалогии иначе, чем в исторических исследованиях, применяется термин славяне, который отождествляется с термином праславяне, маркирующим предкового носителя общеродовой гаплогруппы R1a, выявленного на Балканах 10–9 тысяч лет назад.

Баян. Картина Виктора Михайловича Васнецова, 1910 г.

Как я пояснила, в моем историческом контексте сугубо научный термин «праславяне» не противопоставляется тем, кто в живой истории называл себя русами: я просто выстраиваю носителей самоназваний в хронологическую или предковую цепочку и делаю это для того, чтобы было возможно работать с историческими источниками, не переиначивая их на свой лад.

Освоение русскими новых земель. Художник К.В. Лебедев, 1904 г.

Итак, мой рассказ о древнерусских традициях солнцепоклонства будет касаться русов, где русы – самоназвание народа, зафиксированного в восточноевропейских гидронимах на их исторически исконной территории проживания. Поэтому историю русов начинаю в Восточной Европе с III тысячелетия до н. э. и покажу часть этой истории, отразившейся в традициях солнцепоклонства, или солярных культах. Солярные культы как в древнерусской традиции, так и в традициях народов Сибири и Севера неоднократно привлекались к исследованию и имеют достаточно богатую историографию. Но она отмечена некоторыми особенностями, на которые хотелось бы обратить внимание. Так, древнерусские солярные культы изучаются в рамках общеславянских традиций (как, впрочем, и всё древнерусское) или – общеславянской мифологии, где славянство отождествляется с носителями славянской семьи языков, образование которой относится к середине – второй половине I тысячелетия, как было упомянуто выше.

Солярные культы у народов Сибири и Севера рассматриваются как автохтонные для этих народов – первых насельников своих областей. Соответственно, по этой схеме древнерусские солярные традиции не рассматриваются как автохтонные в Восточной Европе. Поэтому родственные черты в древнерусских и сибирских или северных солярных (даже шире – космологических) традициях, давно обратившие на себя внимание учёных, объясняются либо как отголоски «общей для всех народов стадии мезолитическо-неолитического охотничьего и оленеводческого быта», либо как влияние финно-угорского субстрата на представления русского населения, если речь идёт о севере Восточной Европы.

Стадиальный подход к общечеловеческой архаике, безусловно, оправдан, но с его помощью, на мой взгляд, не удаётся исчерпывающе объяснить как всё многообразие архаичных представлений, сохранившихся в древнерусской традиции и традициях народов Севера и Сибири, так и ряд схожих черт, например, в северорусском язычестве и космогонии северных и сибирских народов. Не помогают здесь и отсылки к финно-угорскому субстрату, поскольку привлекаемый к сопоставлению этнографический материал встречается в русских областях далеко за пределами его ареала. Кроме того, как хронологически, так и просто с точки зрения здравого смысла эта версия не работает, ибо русское население на севере Восточной Европы связывается с расселением носителей восточнославянской семьи языков, а они достигли восточноевропейского Северо-Запада примерно во второй половине I тысячелетия. Освоение же ими Севера происходило и того позднее. Первые русские переселенцы в рамках именно этой волны миграций (т. е. в рамках миграций носителей восточнославянской семьи языков), предположительно из района Ладоги, могли появиться на берегах Белого моря в IX в., но более интенсивное переселение на Север из ладожско-новгородско-псковской, владимирско-ростовско-суздальской и московской областей происходило в течение XII–XVI вв. Таким образом, все древнерусские солярные культы пытались уместить именно в первое тысячелетие после Р.Х., а их история на протяжении трех тысяч лет до н. э. пропадала.

Но, исследуя древнерусское религиозно-мифологическое наследие, я поняла, что у него более древние корни. За неимением разработанной терминологии я стала потерянный трёхтысячелетний период древнерусской истории называть дославянским (т. е. до расселения носителей восточнославянских языков в Восточной Европе), но индоевропейским периодом, связывая его с частью индоевропейского субстрата Восточной Европы. В последние годы я эту терминологию уточнила. А сейчас ещё получила поддержку со стороны исследований в рамках ДНК-генеалогии, которые стали долгожданным ресурсом для историков, поскольку предоставляют возможность сверять результаты исторических исследований с данными, полученными в этой новой области наук.

На реке Тобол. Фото С.М. Прокудина-Горского, 1914 г. Саамская семья. Фото начала XX в.

Поэтому сейчас я могу вместо слов индоевропейский субстрат использовать термин древние русы и говорить о древнерусском периоде нашей истории как о периоде с III тысячелетия до н. э. до расселения носителей славянской семьи языков, т. е. до VI–VII вв. н. э. Соответственно, следующий за древнерусским период можно назвать славяно-русским, вкладывая в понятие славяне тот смысл, который я обозначила в начале статье, от появления самоназвания «славяне».

Саамская семья. Фото начала XX в.

Поскольку древние русы (в моем понимании), или носители индоевропейского субстрата, как я определяла их раньше, следы которых прослеживаются на всём восточноевропейском пространстве в древности, исчезли из науки, то вместе с ними исчезла и возможность выявить тот древний культурно-генетический пласт, который запечатлелся как в древнерусской космогонии, так и в космогонии народов Сибири и Севера. А в нем содержится один из ключей к пониманию природы схожести части русских, саамских, сибирских солярных мифов. Данная схожесть привела меня некоторое время назад к мысли о том, что предки русских и предки части нынешних народов Сибири и Севера имели в древности периоды, когда они были связаны в рамках единых сакральных общностей. Выявление и изучение этого пласта поможет нам понять и генезис российской полиэтничности, т. е. основы российской общности, которая связывала людей воедино на наших гигантских пространствах в течение длительнейшего времени. Ведь речь идёт о тысячелетиях! Политонимы могли меняться, но люди-то на наших евразийских просторах всегда держались как общность: вместе занимались хозяйством, торговали, роднились через браки, обменивались идеями и пр.

Реконструируя историю древних русов на всем восточноевропейском пространстве, т. е. от самых северных пределов, необходимо сказать и о самом слове «север», особенно с учетом литературного бума вокруг имени так называемой «Гиперборейской Руси». Это название уже давно не сходит со страниц сочинений самого широкого круга современных авторов.

Определение руси как народа гиперборейского известно из произведений византийских авторов. Так, Д.И. Иловайский, например, напоминал о том, что у византийцев было понятие «о Руси как о народе северном и даже надсеверном или “гиперборейском”. Например, Никита Хониат выражается о руси так: “которых называют и скифами гиперборейскими”».

Историк Дмитрий Иванович Иловайский (1832–1920)

Но почему-то никому не приходило в голову обратить внимание на то, что слово-то, вернее, имя гипербореев – древнегреческое, а древнегреческий язык не был языком населения Восточной Европы, т. е. те, кого сейчас пытаются наречь гипербореями, сами себя по-древнегречески явно не называли. Далее следует вспомнить, что у греков была традиция давать свои греческие имена другим народам и их божествам или названиям местностей в других странах, причём эти греческие имена приводились в соответствие с исконными именами. Например, при отождествлении греческих богов с богами Египта, Персии или Скифии старались соблюсти соответствие хотя бы их основных функций. Следовательно, и имя Борей, а также образованное от него имя гиперборейцев должны были иметь местные аналоги в Восточной Европе в древности, родственные образу Борея. Имя нордманнов здесь не подходит, поскольку прекрасно известно, что оно – произведение «варварского» тевтонского языка, т. е. не исконно восточноевропейское, а пришлое из Западной Европы.

По моей догадке, таким восточноевропейским автохтонным аналогом имени Борея является древнерусское имя Север. В древнерусской истории известна земля Севера/Север, которая, согласно В.В. Седову, географически соответствовала основному ареалу волынцевской культуры конца VII–VIII в., распространившейся от левобережья Днепра до бассейна среднего Дона и Верхней Оки. Носители данной культуры, по предположению Седова, назывались этим этнонимом. Следовательно, можно предположить, что имя Север/Севера изначально было именем первопредка народа, который назвался этим именем, вероятно, после его смерти. Почитаемые предки обожествлялись, поэтому древнегреческая традиция вполне могла отождествить имя обожествленного предка по имени Север с соответствующим древнегреческим божеством, а последнее уже закрепилось в мировой литературе.

Сохранились ли какие-то сведения о древнерусском божестве с именем, схожим с именем Север? В русском языке слово север имеет вариант сивер. А.Н. Афанасьев писал об этом: «Север же – страна холодных ветров… на областном языке она называется полночь и сивер… сивер и сиверик – холодный, резкий ветер». Есть аналогичные значения в словаре В.И. Даля: сивер – м. север, особ. в знач. северный ветер.

Как известно, у исследователей было много хлопот с истолкованием имени Севера и северян. Слово «север» в древности не употреблялось для обозначения северных широт, а употреблялось слово «полуночь», кроме того, названия стран света никогда и никаким народом не употреблялись для самоназвания и т. д. В.В. Иванов и В.Н. Топоров полагали, что рассматриваемый этноним мог быть связан с индо-иранским savya-, имеющим различные пространственные значения, т. е. происхождение древнерусского имени «северъ» связывается с индоевропейским субстратом в Восточной Европе. Соответственно, носители имени славян «нарекошася съвер», когда мигрировали в эти области.

В попытках разобраться с именем Север не обращали также внимания на то, что в древнегреческой мифологии, например, понятие северной части земли было также связано с теонимом Борей – богом северного ветра, а уже от этого теонима произошли географические обозначения для северных широт типа borealis. От теонима Борея произвели и имя легендарных гипербореев, т. е. не этноним произошёл от стороны света, а сторона света начала называться по этнониму или исходно – по теониму Борей.

Древнерусский сивер как северный холодный ветер родственен древнегреческому божеству северного ветра Борею. Следовательно, сивер могло когда-то быть и теонимом Сивер/Север – древнерусским «собратом» древнегреческого Борея. А Север в летописной традиции имел вариант «Севера», в украинском же языке название Северской земли, или Северщины, осталось как «Сiверщина». На картах России XVI–XVII вв. Северская земля обозначалась как Severia, т. е. могло быть и именем женского рода, принадлежавшим древней прародительнице северян и сохранившимся в полабской традиции под именем богини Сивы. Все это важно учитывать при исследовании древнейшей истории Русского Севера или русов-северян, которые в греческой традиции назывались скифами гиперборейскими.

Борей – бог северного ветра в греческой мифологии. Изображение на Башне ветров в Афинах

Основу древнейшей сакральной общности, связывавшей в древности народы нашей страны, составили, по моим предположениям, солярные культы. Постараюсь раскрыть высказанное предположение, используя некоторые из них, а также такой источник, как историческая топонимика. Связующим звеном в обширной тематике солярных культов послужит анализ слова Кола.

Итак, север/сивер как северный ветер имеет явную смысловую аналогию с древнегреческим Бореем. А в пантеоне языческих божеств есть богиня полабов Сива, имя которой созвучно слову «сивер» и которую Гельмольд называл в числе трех главных богов южнобалтийских славян. С именем Сивы может иметь связь мужское имя Сивар (Sievert, Sywardt), которым в немецких источниках называли летописного Синеуса.

Необычайно широкое распространение имени Кола в качестве топонима или топоосновы кола-/кол-в Восточной Европе и Сибири давно привлекало моё внимание. Можно отметить и многочисленные топонимы Кольского полуострова на севере: река Кола, Кольский залив, название самого полуострова, острова Колгуев и др., и древнее название Кавказа у Гекатея Милетского (конец VI–V в. до н. э.) как Кольские горы; на юго-восток от полуострова Кола – летописная Колопермь и р. Колва, а также – Колыванский камень – сохранившееся в народной традиции название Урала, поскольку слово «камень» в древнерусской традиции означало и отдельную гору, и горный кряж, но совершенно конкретно относясь к Уралу, который, вероятно, играл важную сакральную роль в древнерусском народном мировоззрении, ибо камень – один из наиболее древних объектов почитания; далее через Урал – Колыванская дорога, Колыванский ключ, Колывани Западной Сибири вплоть до Колывани камнерезной на Алтае вблизи реки Колыванки, озера Колывань и Колыванского хребта; Колывань/Таллин и Колобжег на Балтийском Помории – один из главных древних городов Помория наряду с Волином и Щецином, а также город Коло в нынешнем Кольском повяте (районе) Великопольскоого воеводства. Есть, кроме того, многочисленные Колывани в Поволжье, в центральных областях России и т. д.

География мира по Гекатею Милетскому, VI в. до н. э.

Большое распространение получило имя Кола или его основа кол-в антропонимике: есть царское имя Колаксай из скифской истории, а также имя Кол из договора князя Игоря (Егри, Уто, Кол, Гуды). В древнерусских песнях упоминаются богатыри Колыван сын Иванов, Иван Колыванович, Самсон Колыванович. Прославился в русской истории рязанский боярин, воевода и богатырь Евпатий Коловрат – герой народного сказания XIII в. Известно в династийном именослове венгерских государей имя Коломан, известен чешский дворянский род Коловраты. Даже этот предварительный обзор показывает, что приверженность данному имени не могла быть случайным фактором. Попробуем выяснить, чем она могла быть вызвана.

Евпатий Коловрат, памятник в Рязани. Скульптор Олег Седов

Но анализ феномена имени Кола сразу же наталкивается на серьёзную проблему. Если Кола как антропоним явно принадлежит к индоевропейской культурно-языковой традиции, то Кола как топоним рассматривается в большинстве случаев в лоне уральской языковой семьи. Определяется это тем, что, согласно существующим в науке представлениям об этнической карте евразийских ареалов в древности, вся огромная территория от Ангары до Балтики, включая северную и центральную части Восточной Европы с верховьев Волги и Оки и на север до Белого моря, начиная с конца IV – начала III тысячелетия до н. э. и вплоть до середины – конца I тысячелетия н. э., т. е. до расселения носителей восточнославянских языков, была заселена носителями одной-единственной языковой семьи – уральской. Что древнейшей, этнически верифицируемой языковой общностью северных и центральных областей Восточной Европы являлись исключительно народы уральской языковой семьи, т. е. носители финно-угорских и самодийских языков, мигрировавших со своей прародины близ Северного Урала, между нижними течениями Оби и истоками Печоры в пределы Восточной Европы не позднее эпохи неолита (с рубежа IV–III тысячелетий до н. э.).

Хотя вместе с этим продолжают указывать на то, что в северной топонимике по-прежнему много белых пятен, происхождение названия не всегда может быть объяснено, нередко первоначальное значение слова утрачено и пр. В качестве примера ссылаются на три наиболее значительные реки Кольского полуострова – Колу, Кандалакшу и Тулому. По каждому из этих названий предпринимались попытки искать этимологию названий из саамского языка, но даже с оговоркой, что названия могли претерпеть ряд фонетических изменений в результате недопонимания и ослышки, все-таки констатируется, что с полной уверенностью нельзя остановиться ни на одном из предложений.

Так обстоит дело с гидронимом Кола на Кольском полуострове – его финно-угорское происхождение лингвистическими исследованиями подтвердить не удалось. Поскольку известно, что названия рек и других водных феноменов обнаруживают особенную консервативность, то попытки толковать из саамского или других финно-угорских языков и такие названия, как Кольский залив, да и сам Кольский полуостров, тоже могли бы быть признаны бесперспективными. Но к этим топонимам я вернусь позднее.

Напомню общеизвестные слова одного из русских исследователей XIX в. Н.И. Надеждина о значении такого источника, как историческая топонимика: «Земля есть книга, где история человеческая записывается в географической номенклатуре». Однако если эту книгу попытаться читать, исходя из неверного языка, то она заговорит по принципу «твоя моя не понимай». Поэтому я попробую объединить топонимы с основой на кола/коло с вышеназванным индоевропейским именословом и рассмотреть все в русле древнерусской сакральной традиции. Почему сакральной?

Здесь следует вспомнить, что, расшифровывая архаичную географическую номенклатуру, нельзя ограничиваться сугубо лингвистическим анализом, не принимая в расчёт, что архаичные имена природных феноменов создавались в эпоху мифопоэтического мышления и отражали представления первобытного общества о мироздании, об общей картине мира, о своей земле как земле своих предков и о чужой земле как земле чужих предков и т. д. Мифопоэтическое сознание было основой духовной жизни первобытного общества. Следовательно, при проникновении каких-либо этнических групп в землю иного народа должны были вступать во взаимодействие и их мировоззренческие представления. Имена более могущественных и сильных предков должны были вытеснять тех, кто слабее. Если пришельцы усваивали топонимы, уже бывшие до них, то в этом следует видеть и идеологический аспект, в частности принятие местных культов предков, местной сакральной традиции. И наоборот: если пришельцы утверждали свои феномены культуры (топонимы, этнополитонимы и пр.), то это отражало процесс внедрения новых ценностей «пришлой» сакральной системы.

Кольский полуостров на карте «Tabula Russie», 1614 г.

Как представляется, освоение какой-либо этноязыковой общностью новых территорий происходило в большинстве случаев во взаимодействии как с уже проживавшим там населением, так и с предками этого населения через определённые ритуалы, т. е. слияние двух разноэтнических систем в одну общность означало и объединение их духовных традиций в единую систему ценностей, включая и ономастику, где все разряды имён, начиная от топонимов, были связаны с далёким прошлым каждой из общностей и с именами древних божеств-оберегов.

Языческий идол, оберегающий домашнее пространство, Новгород

Показателен в этом смысле феномен, отмеченный исследователями в области этнологии на основе африканского материала, отражавший ритуал перехода небольшого поселения на новое место и характеризуемый ими как пример акта пространственного перемещения первичного социума, в котором запечатлелась глубокая архаика. Важнейшее место в этом акте занимает так называемое сакральное освоение нового места жительства, в рамках которого «устанавливается» контакт с предками людей, живших некогда на этом месте, а затем воссоздаётся и новый ритуальный центр для общения с предками данного социума.

Упомянутый феномен интересен вот в каком смысле. Когда лингвисты – специалисты в области саамского языка отмечали невозможность истолкования многих топонимов Севера из саамского языка, то ими высказывалось предположение, что часть из таких топонимов – наследие населения каменного века, которое проживало на этой земле до саамов. На мой взгляд, это очень интересная мысль, которая напоминает нам о том, что Восточная Европа не была незаселённой пустыней до миграций сюда носителей уральской семьи языков. Люди там жили, и вопрос только в том, следует ли их относить к этнически не верифицируемому палеоевропейскому населению, или всё-таки их верификация возможна через индоевропейские языки, а также через индоевропейские сакральные традиции, в частности через древнерусскую традицию.

Индийский бог Варуна наиболее тесно связан с законами рита. Средневековая миниатюра

В древнерусской традиции, как представляется, слово Кола выступает одним из вселенских образов, генетически восходящих к очень глубокой древности. В русском языке эта мысль находит подтверждение в таких терминах, как коловорот или коловращение, то есть круговорот, непрерывное вращение, вихрь – образы первозданного созидательного хаоса. Одним из наиболее древних индоевропейских терминов для обозначения организующего принципа, благодаря которому из Хаоса возникла Вселенная, является термин рита арийской традиции. В ряд определений этого многозначного понятия входит и круговращение, или движение регулярного и циклического характера. Т.Я. Елизаренкова, исследовательница и переводчица Ригведы, отмечала, что рита являлась законом круговращения Вселенной, обеспечивавшим правильность функционирования природы и человека.

Таким образом, семантика, содержащаяся в имени Кола и сохранённая русским языком, связывает это имя с ведийским вселенским законом риты и заключает в себе основополагающую идею индоевропейского мировоззрения. Особую важность имени Кола в древнерусской традиции придаёт тот факт, что оно имеет астральные проекции. Основа этого имени – кол-образует название Полярной звезды. А.Н. Афанасьев сообщал, что «Северную Полярную Звезду казаки называют: Прикол-звезда; в Томской губ. она известна под именем: Кол-звезда… Прикол – это небольшой, четверти в полторы, железный кол, на тупом конце которого приделано кольцо; когда нужно пустить лошадь на траву, наездник вдавливает в землю прикол по самое кольцо и привязывает к нему лошадь на длинной верёвке или аркане». Помимо этого Колой в Древней Руси называлось важнейшее созвездие Северного полушария – созвездие Большая Медведица.

Астрономическая карта Большой Медведицы, 1825 г.

Тема связи этих двух образов – Колы и Большой Медведицы – заслуживает отдельного рассмотрения. Здесь же следует отметить только следующее. Астральная проекция на созвездие и на Полярную звезду говорит о Коле как о сакральном имени, возможно, теониме – реликте, который мы забыли. Однако это могло бы объяснить как необычайно длительную сохранность форманта – кола– в восточноевропейском антропонимиконе, так и его высокий статус: царское имя Колаксай, высокородные древнерусские, чешские, венгерские имена, имена русских легендарных богатырей. Стоит обратить внимание и на то, что сведения об особом положении северного созвездия Большая Медведица – Арктос – сохранились в древнегреческом мифе об Океане, согласно которому все светила – солнце, луна, звёзды – восходят из Океана и опускаются в него, кроме созвездия Большая Медведица, которое никогда не окунается в Океан (кстати, Море-Окиян в древнерусской традиции обозначает как Балтийское море, так и Северный Ледовитый океан). Можно только гадать, какая информация кроется за этими мифологическими образами, но, возможно, здесь содержится намёк на то же первородное старшинство в мифологической системе древности, носителем которого выступает женская ипостась палеолитических предков-медведей, прямой «наследницей» которой стала древнерусская Кола.

Колесо древнерусской повозки

Соединение в одно имя древнерусской Колы и Большой Медведицы – образа, явно созданного так называемыми «медвежьими культами», которые исследователи относят к концу нижнего палеолита, является косвенным подтверждением того, что такие представители индоевропейской семьи языков, как древние русы, могли быть первым, этнически верифицируемым населением на севере Восточной Европы, расселившимся здесь среди древнейшего палеоевропейского населения. Интересно, что наименование Большой Медведицы Колой отмечено и у иллирийцев, что также говорит в пользу предположения о более архаичном, индоевропейском происхождении ономастического союза Колы – Большой Медведицы.

С какого-то времени астральная природа Колы соединилась и с солнечным культом, поскольку в русском языке слово кола/коло вобрало и сохранило значения большинства главных солярных символов. В словаре И.И. Срезневского отмечено, что коло – это «круг, колесо, дуга». У В.И. Даля, кроме значений «окружность, колесо, обод», отмечено такое значение для колы, как «повозка на колёсах, телега». Перечисленные предметы относятся к общеизвестным атрибутам или символам солнца, сохранившимся в обрядах, фольклоре, народном искусстве. Круг и колесо стали как изобразительными, так и мифопоэтическими символами солнца и в ареале восточноевропейской культурно-языковой традиции: помимо древнерусского коло, это и объятое пламенем колесо – орудие Дочери Солнца из осетинского эпоса. Известен этот образ и у других индоевропейских народов, например, у кельтов круг или колесо также символизировали солнце.

Тот факт, что в слове кола/коло отразились и значение «колеса», и значение «телеги», обнаруживает динамику развития, идущего из древности, поскольку уподобление солнца колесу относится к более ранним периодам, чем соединение образа солнца с возом, телегой или колесницей. Причём подобная трансформация легко сопоставима с ходом развития многих древних культов. Общеизвестно, что некоторые боги солярного культа имели более древнее, часто тотемное происхождение. Таковы, например, Аполлон, древняя тотемная природа которого отразилась в прозвищах Волчий или Мышиный, или древнее индоиранское божество Митра, согласно мифу рождённое скалой, что должно было восходить к древнейшим культам камнепоклонства. Аналогичный путь прошёл, как нетрудно заметить, и образ божества, скрытого за именем Кола: от палеолитических «медвежьих культов», персонифицированных в имени Большой Медведицы, до традиций солнцепоклонства, представленных многочисленными солярными знаками уже в Оленеостровских могильниках: на Южном Оленьем острове Онежского озера (вторая половина VI тысячелетия до н. э.) и на Большом Оленьем острове в Кольском заливе Баренцева моря (II тысячелетие до н. э.).

Есть параллели для древнерусской Колы в санскрите. По мнению известного индолога Н.Р. Гусевой, древнерусское солярное коло сближается с санскритскими кхала – «солнце», а также с гол – «солнечный шар» и гола – «круг, сфера». Отсюда и коловрат – восьмиконечная свастика, или знак вращения солнца. Стоит, на мой взгляд, обратить внимание и на индийский праздник весеннего солнцестояния в честь Кришны, называемый Холи. Однако есть ли здесь родство с древнерусским коло, могут определить только специалисты-индологи.

Боевая колесница и воины в Пилосе. Реконструкция П. де Жонга. Афины, Национальный музей

Имя Кола в русском языке легло и в основу слова колесница, которое в Ригведе как раз и ассоциируется с ритой: «сверкающая колесница (вселенского) закона». Обозначение созвездия Большая Медведица как колесницы или воза/ повозки было выявлено у многих индоевропейских народов.

Археологические данные позволяют измерить глубину истоков этого единства. Появление колесницы у индоевропейцев датируется археологами серединой III тысячелетия – II тысячелетием до н. э., т. е. временем, когда носители индоевропейских языков локализуются учёными в Восточной Европе. И образ тесно связанной с Севером Большой Медведицы – Колесницы – Колы показывает, что восточноевропейский Север входил в общеиндоевропейскую мировоззренческую систему. Колесница как зримое воплощение вселенского закона и высшей организующей силы сделалась постепенно атрибутом ряда божеств у многих индоевропейских народов, прежде всего божеств солярного культа. Констатация данного факта позволяет перейти к рассмотрению имени Кола в связи с традицией празднования зимнего торжества в честь декабрьского солнцеворота, которое в русской, украинской и белорусской традиции носило имя Коляды. Интересно отметить, что у болгар месяц декабрь носил название коложег. А.Н. Афанасьев усматривал родство этого названия с древнеарийскими представлениями о зимнем повороте солнца как возрождении нового солнца, ассоциировавшегося с возжиганием новым пламенем солнцева колеса богом-громовиком.

Коляда. Старинная открытка

Принято считать, что русск. Коляда произошло от лат. Calendae (см. Энциклопедический словарь «Мифы народов мира») и определялось как воплощение новогоднего цикла в общеславянской мифологии. У А.Н. Афанасьева по этому поводу находим следующее рассуждение:

«Коля(е) да, пол. koleda = латин. calendae – собственно: первое в каждом месяце число, по которому велся счет и предшествующим ему дням с половины или точнее – после и до предыдущего месяца; впоследствии слово это стало употребляться для обозначения январских календ (с 14 декабря по 1 января включительно) как исходного пункта, с которого начинается год, и затем уже в Средние века перешло в название святочных игрищ: фр. chalendes, прован. calendas, нижненем. kaland. К нам оно проникло из Византии, вместе с отреченными книгами, и согласно со звуковыми законами славянского языка изменилось в коляду. Никифор Омологета, живший в IX веке, в опровержении своем ложных писаний говорит, что не должно держать у себя… громников и колядников… Кормчая книга по списку 1282 года, приводя правило, запрещающее колядские обряды, присоединяет такое толкование: “Каланди соуть пьервии в коемьжо месяци днье, в них же обычай бе елином творити жертвы, и в таже евроумания елиньстии беаху праздньници; вроум бо порекл есть Дионисово, и иная вься яже соуть идольская прельсти и соуетьства отмещюще святии от верных жития, возбраняють крестьяном таковая творити… и не повелевають моужем облачатися в женьскые ризы, ни женам в моужьскые, еже творять на праздьникы Дионисовы пляшуще, ни лиц же косматых възлагати на ся, ни козлих, ни са тоурьскых….яже ныне творять селяне, не ведоуще что творять”. На тождество рус. коляды с латин. calendae указал ещё Яков Гримм…»

Римский календарь – «парапегма» III–IV вв. н. э. Сверху изображены боги, управляющие днями недели, начиная с субботы

В приведённом отрывке традиция празднования первых дней месяца отождествляется с древнегреческими дионисиями – празднествами в честь Диониса, отмечавшимися четыре раза в году: два раза зимой (декабрь – январь и январь– февраль) и два раза весной (в начале весны и позднее, в марте – апреле), сопровождавшимися ритуалами, символизирующими мужские производительные силы природы, возлияниями вина, ряжением и пр.

Митра убивает быка. Римский рельеф III в.

Напомню, что латинская этимология «каландий», или календ, как первых чисел месяца связана с культом италийского (позднее – общего древнеримского) божества Януса в ипостаси бога времени, причём с I в. н. э. празднества в честь Януса слились в Риме с празднованием Нового года. Но в «колядниках» – одной из разновидности «ложных» книг, хранивших записи о дохристианских традициях, приводятся сведения о празднике Коляды, не вполне совпадающие с описанием дионисий. У А.Н. Афанасьева есть следующие сведения: «Коле(я)дник… содержит в себе приметы, определяемые по дням, на какие приходится Рождество Христово (праздник Коляды)…»

Таким образом, Коляда – празднование зимнего солнцеворота – приходилось по древнерусской традиции на 12 декабря, т. е. на начало зимнесвяточного периода, и его празднование восходило генетически к митраизму. А календы – празднование Нового года, обнаруживавшее, в частности, генетическую связь с культами Диониса и Януса, приходилось на середину зимних святочных праздников. Следовательно, Коляда и календы близки друг другу, но отражают две разные традиции. Возможно, оба слова восходят к одному древнему индоевропейскому термину, породившему со временем разные понятия. Рождество с Новым годом и поныне – два разных праздника.

Однако название Коляды начиная с XIX в. стало рассматриваться как сугубо лингвистический феномен иноземного происхождения. В силу этого утвердилось отрицание Коляды как божества, хотя знакомство с источниками говорит обратное. Исследователь конца XIX в. М. Соколов обращает внимание на следующие свидетельства:

«Так Густинская летопись сообщает нам следующее известие о Коляде: “Шестый (бог) Коляда, ему же празникъ прескверный бяше декаврiя 24. Сего ради и нынъ, аще и благодать Рождествомъ Христовым осiа насъ и идолы погибоша, но единаче дiаволъ еще и доселъ во безумныхъ память свою удержа: сему бъсу въ память простая чадь сходятся въ навечерие Рождества Христова, и поют пъсни нъкiя, въ нихъ же аще и о Рождествъ Христовомъ поминают, но болiе Коляду бъса величают (П.С.Р.Л., т. II, 257 стр.)”. Почти в тех же выражениях говорят о Коляде как об идоле, или бесе “Подробная летопись” и “Синопсис”… В Четьи Минеи св. Димитрия в числе богов, которым поклонялись во времена св. Владимира, упоминается и “Коляда, бог празднования, в зиме бывающего…” О Коляде и Овсене довольно ясно говорится в царских грамотах XVII в.».

Из приведенных данных видно, что Коляда в древнерусской традиции – имя солярного божества, посвящённого зимнему солнцевороту, имя которого образовано от того же корня, что и вышеприведённые солярные символы, т. е. кола/ коло. Второе имя, которое упоминалось в паре с Колядой, – Овсень (Авсень, Усень и др.) – принадлежит, согласно общепринятому мнению, ритуальному персонажу или мифологическому существу, связанному с новогодним циклом, и фактически отождествляется с Колядой. Аморфные определения Овсеня/Авсеня – явно того же происхождения, что и аморфные определения Коляды, т. е. являются результатом их отрицания как древнерусских языческих божеств. Но данные источников позволяют рассматривать пару Коляда – Овсень как пару древнерусских языческих божеств, связанных со святочно-новогодним циклом. Если искать им параллели в индоевропейской мифологии, то ближе всего будет культ Митры, день рождения которого в образе «непобедимого солнца» приходился на день зимнего солнцеворота и был воспринят христианством как Рождество Христово, а парой к нему – культ Януса, который со временем слился с празднованием Нового года.

Есть достаточно много свидетельств об укоренённости солнцепоклонства в древнерусской традиции. А.Н. Афанасьев приводит замечание Кирилла, епископа Туровского (ум. до 1182 г.), о том, что благодаря христианству «уже бо не нарекутся богом стихиа, ни солнце, ни

огнь», а также увещевания других проповедников: «Не нарицайте собе бога ни в солнци, ни в луне». Многотысячелетние солярные культы долго сосуществовали с христианством, о чём свидетельствуют упомянутые царские грамоты, одну из которых стоит процитировать (от 1649 г.):

«Ведомо нам учинилось, что на Москве, наперёд сего в Кремле, и во Китае, и в Белом, и в земляном городех, и за городом, и по переулкам… в навечерии Рождества Христова кликали много люди Коляду и Усень (Овсень), а в навечерии Богоявления Господня кликали Плугу; да в Москве же чинится бесчинство: многие люди поют бесовские скверные песни. Да на Рождество Христово и до Богоявленьева дня собираются на игрища бесовские… и игрецы бесовские – скоморохи с домрами, и с дудами, и с медведи ходят…»

И Митра, и Янус были изначально божествами солнца и света, культы которых в Римской империи образовали некое солярно-циклическое двуединство с обособлением функций для каждого божества. Но сходство между этими парами явно типологическое, а не в виде прямого заимствования. Дуальное единство пары богов восходит к древнейшим представлениям индоевропейцев (см. Ж. Дюмензиль о Митре и Варуне). В.В. Иванов и В.Н. Топоров обращали внимание на то, что перспективно выводить имя Овсень/Авсень из глагола, обозначающего восход солнца, начало светлой части дня и года. Из того же корня образованы и обозначения утренней зари – лит. Аушра, др. – инд. Ушас, др. – греч. Эос, латышский «конский бог» Усиньш.

Рождество Христово

Здесь также важно отметить тот факт, что хотя в древнерусском языческом пантеоне, зафиксированном в летописной традиции, солнечную природу имели Хорс, бог огня Сварог и его сын Дажьбог – Солнце, т. е. мужские божества, в древнерусской народной традиции солнце могло персонифицироваться как в мужском, так и в женском образе. Женский образ солнца фигурирует часто в русском фольклоре: «С 12 декабря, при повороте своём на лето, солнце, как уверяют русские крестьяне, наряжается по-праздничному – в сарафан и кокошник, садится в телегу и едет в тёплые страны», причём в обрядовых песнях при этом выезд Солнца прославляется следующими словами: «Ехала Коляда в малеванном возочку, на вороненьком конечку».

Черпак с солярными символами, остров Кижи. Конец XIX – начало XX в.

Красным солнцем величает русская традиция невесту, а жениха – месяцем. Русская вышивка, преимущественно северорусская, сохранила богатый материал, содержащий сюжеты, связанные с древними солярными культами, что объяснялось ритуальным характером вышитых предметов. И в этих вышивках большое место занимали изображения женских фигур в сочетании с изображениями солнца. Одним из центральных сюжетов северорусской вышивки, всегда привлекавшей внимание исследователей, является так называемая трёхчастная композиция: в центре – крупная женская фигура, украшенная символами плодородия и многочисленными солярными знаками, а по бокам её – два всадника (или другие изображения). В средневековых поучениях против язычества порицались часто язычники, почитавшие «свет» и день солнца – воскресенье, и осуждались их попытки изобразить идола в женском обличье: «Кланяются написавше жену в человеческ образ», где «написавше» могло означать вышитое изображение.

Боярышня у окна. Художник К.Е. Маковский

Таким образом, и северорусская вышивка сохранила древний пласт материала, который предположительно заключает объяснение той значительной роли, что отводилась древнерусским солярным культам, нарицавших бога «в солнци», которому поклонялись как «идолам в женском обличье» или как солнцебогиням, одним из наименований (или эпиклесс) которых могло быть имя Кола. Это имя, вероятно, как и солярные знаки, играло роль оберегов. Благодаря такому толкованию становится понятным широкое распространение на Севере топонимов, заключающих в себе имя данного солнечного оберега.

Напомню, что, по существующим представлениям, в самом кратком и схематичном виде, носители индоевропейской семьи языков локализовались в IV–III тысячелетиях до н. э. на юге Восточной Европы, предположительно от низовий Волги и до Южного Урала, возможно с примыкающими областями азиатских степей. С начала III тысячелетия до н. э. эта общность вступила в процесс распада, что в свою очередь положило начало обширным переселениям носителей индоевропейской семьи языков в Азии и Европе.

Миграции носителей индоевропейских языков, происходившие с юга Восточной Европы на протяжении чуть ли не тысячелетия, привели на гигантские пространства Иранского нагорья, Средней Азии, Южной Сибири, Индийского субконтинента значительные группы нового населения. В ходе этих миграций представители индоевропейской семьи языков приносили с собой и многие элементы своей духовной культуры, сложившейся в период единой общности в Восточной Европе. Эти элементы предковой культуры сохранялись из поколения в поколение у её индийских и иранских наследников, но также оказывали большое влияние на развитие духовной культуры тех народов, с которыми они соединялись в ходе миграций.

В частности, исследователями традиционной культуры народов Сибири и Дальнего Востока было установлено, что проникновение культа Солнца в Южную Сибирь, Западную Монголию и даже в Китай было связано с носителями индоевропейской традиции. Культ Земли был изначально определяющим в мировоззрении этих областей. Одним из археологических памятников, характерных для народов – носителей этого мировоззрения, считаются так называемые плиточные могилы, характерной чертой которых была их форма: прямоугольник или квадрат, что являлось символом или архетипическим знаком Земли.

Различные варианты изображения солнечного диска

Изучение традиционной культуры народов Центральной Азии и Южной Сибири (тюрков и монголов прежде всего) привело исследователей к выводу о неоднородности их культуры даже в границах одного этноса и позволило говорить о существовании на территории Южной Сибири и Центральной Азии двух типов культур, которые можно определить как восточноазиатскую, где верховными божествами являются Земля и Небо, и южнозападноазиатскую (индоиранское единство), где отмечается триада божеств, включая солнечное божество, возглавлявшее этот пантеон.

Эти различия у народов алтайской языковой семьи являются не случайным фактором, а определяются их сложным этно– и культурогенезом, связанным с проходившими миграциями, определившими и современную этнолингвистическую карту Евразии. Уже в конце IV – начале III тысячелетия до н. э. было отмечено появление тазминской культуры скотоводов-европеоидов, для которой были характерны сакральные изображения на стелах и скалах, связанные с культом Солнца. Следующей волной, пришедшей в Южную Сибирь с запада, были афанасьевцы (середина III–II тысячелетие до н. э.). Третьей волной европеоидного населения были носители андроновской культуры (XVI–XIV вв. до н. э.), с которыми было связано появление двухколесных повозок и боевых колесниц с парной конской упряжкой. К середине II тысячелетия до н. э. относится и возникновение Великого нефритового пути, связавшего Прибайкалье с Волго-Камьем на западе и шан-иньским Китаем на востоке.

Так, тюркский термин кун – солнце ещё в древнетюркском языке явился заимствованием из тохарского. В.В. Иванов связывает его с протохарским käun – солнце. По его мнению, во второй половине I тысячелетия до н. э., если не раньше, тохарские традиции почитания Солнца оказали влияние на древних тюрков, а также на другие народы Южной Сибири и Центральной Азии. Влияние Хорса, имя которого сохранилось в древнеиранском khors – солнце, видно в названии кругового танца западных бурят ехор, семантика которого заключается в том, чтобы быть символом солнца.

Собран достаточный материал, подтверждающий гипотезу о том, что аборигенное, более древнее население Центральной и Восточной Азии на раннем этапе знало только культ Земли. Представления начинают меняться с появлением на этой территории народов, пришедших с запада. Под влиянием пришельцев на гигантских пространствах Центральной Азии развиваются солярные культы и богатая солярная мифология. Например, в китайской мифологии это образ матушки Си-хэ – матери солнц, правящей солнечной колесницей. В западной части Центральной Азии культ Солнца символизировали оленные камни, которые ставились, как правило, с восточной стороны – наиболее сакральной в арийской традиции, носителями которой становились и некоторые тюркоязычные племена.

Солнечное божество. Окуневская археологическая культура (II тыс. до н. э.), Хакасия

Глиняная посуда XVI–XV вв. до н. э. с солнечной символикой, найденная при раскопках близ Шамкира (Азербайджан). Иллюстрация: Gulustan

Однако мы знаем и русский хоровод, и болгарское хоро, которые также символизируют солнце и несут в себе имя солнечного божества Хорса. Таким образом, древнерусский хоровод, западнобурятский ехор и болгарское хоро оказываются в одном семантическом ряду, выражающем солнечную символику. Бурятский ехор – результат влияния индоевропейских солнечных культов, лексическое подтверждение которым отыскивается, например, в древнеиранских языках. Болгарское хоро с большей вероятностью пришло с Волги вместе с тюркскими протоболгарами как древнеиндоевропейское наследие древних тюрков, испытавших, как считается, тохарские и древнеиранские традиции почитания Солнца.

Таким образом, этнокультурная история южных пределов Евразии была от самых истоков отмечена полиэтничностью – симбиозом урало-алтайских и индоевропейских народов. А северная часть Евразии, согласно доминирующим в современной науке представлениям, развивалась якобы на протяжении нескольких тысячелетий в лоне одной только уральской культурно-языковой традиции, причем на протяжении всех этих тысячелетий живя бок о бок с носителями индоевропейских языков, локализуемых только на юге Восточной Европе, и почему-то не смешиваясь с ними, как вода с маслом. Однако, как я уже отмечала, эта картина этнической истории севера Восточной Европы в древности восходит к ненаучным истокам, поэтому ученые имеют право начать пересматривать идею финно-угорского субстрата на восточноевропейском Севере.

Хоровод – символический танец на Руси в честь солнечного божества, одним из имён которого было Хорс (божество у других славян за пределами Руси неизвестное). Но в отличие от бурятского ехора и болгарского хоро русский хоровод не занесен в древнерусскую традицию откуда-то извне, а соединен внутренней связью с именем солнцебожества Хорса, рожденного в Восточной Европе в то далекое время, когда предки древних русов и древних ариев входили в единую общность носителей индоевропейских языков и сосуществовали в рамках культурно-сакральной общности, созданной ими на просторах от Восточной Европы до Сибири.

Бурятский танец ехор. Фото Сергея Тарасенко (Улан-Удэ)

Но вернемся к культу поклонения Солнцу. Итак, почитание Солнца было принесёно в Сибирь, где локализуется и прародина всех носителей уральской семьи языков, с запада носителями индоевропейской сакрально-мифологической традиции. Под их влиянием ареал солнцепоклонства стал складываться на необъятных евразийских просторах, что оставило свой след в топонимии, этнонимии, ритуально-сакральной терминологии.

Солнечная символика на скифском золоте

И тогда опять встаёт вопрос: если уже древнейшие носители индоевропейских языков перемещались на гигантских евразийских просторах и оказывали влияние на развитие культурных традиций в Южной Сибири и Центральной Азии на протяжении трёх тысячелетий до н. э., то на каком основании современная наука полагает, что те же носители индоевропейских языков не проникали на север и в центр Восточной Европы и не вступали в контакт с палеоевропейцами (например, создателями Оленеостровских могильников) в этих регионах? Разумного объяснения этому не имеется, поскольку влияние рудбекианизма на развитие исторической мысли в России не затрагивалось, ибо рудбекианизм – исток норманизма. Начни копаться в рудбекианизме и… как ахнет!

Приведённый материал напомнил о том, что форманты – кол-/коло-и – хор-в древнерусской культурно-языковой традиции обладают родственной солярной этимологией, причём хор-связан, например, с древнеиранск. khors, древнеперс. horsed – «солнце», которые напрямую или через посредство архаичного тохарского языка прослеживаются и в древних терминах, обозначавших солнце, солнечную символику у народов Южной Сибири и Центральной Азии.

Древнерусские височные кольца. Государственный Исторический музей

Посмотрим, известны ли традиции солнечных культов у саамов, культура которых сохранила особо архаичные черты среди носителей финно-угорских языков. Оказывается, наличие солярных культов в саамской традиции науке известно, причём в терминологии саамских солярных мифов отыскивается и формант – кол-. В книге Н. Харузина «Русские лопари» приводятся следующие сведения:

«Верования в солнце, в сполохи и т. д. остались – остались, следовательно, и сказания, к ним относящиеся… К таким относятся эпос о сыновьях солнца и солнцевой дочери; эпос о сыне солнца имеет следующее содержание: он отправляется свататься в страну великанов, далеко, в западные страны. Придя туда, он встречается с девушкой, дочерью одного слепого великана; она влюбляется в пришельца и соглашается выйти за него замуж; отец не иначе, однако, соглашается на брак, как под условием, чтобы юноша показал ему свою силу… При помощи хмельных напитков удаётся убедить старика выдать за него замуж свою дочь; они уезжают, и отец даёт в приданое за дочь скалы из золота и серебра. После их отъезда возвращаются братья уехавшей и… принимаются их преследовать; они садятся в лодку, усиленно гребут и почти настигают новобрачных. Но сестра их, чтобы спастись самой и спасти мужа, развязывает три волшебных узла, вследствие чего поднимается такой сильный ветер и буря, что преследователи терпят крушение о береговые скалы и сами обращаются в камни.

Жена сына солнца из великанши превращается в обыкновенного человека; от этого брака происходит поколение богатырей, которое носит название Коллапарнешь… Солнцева дочь была родоначальницей “сыновей солнца”, из которых герой эпоса о “солнцевых сыновьях” сделался родоначальником богатырей – “Колла-парнэ”, т. е. “богатырских сыновей”; они оказываются изобретателями лыж и также приручают оленей (в саамск. лыжи, подбитые шкурой оленя, называются колас/коллас. – Л.Г.). Их именем лопари называли некоторые созвездия… потомство дочери великана и сына солнца распространяется… в русские пределы и на юг…»

Солнце в традиционной саамской вышивке

В приведённых Харузиным фрагментах из саамского эпоса явственно угадывается влияние индоевропейской мифологической традиции, отмеченной учёными при изучении влияния арийской мифологии на представления народов Южной Сибири и Центральной Азии: магия триадности или три волшебных узла, золотые и серебряные скалы, где золото и серебро – атрибуты солярных и лунарных культов, и основа мифа – дети солнца, получившие солнечную сакральность по линии своей матери – солнцевой дочери (вспомним дочь солнца из осетинского эпоса!). В работе шведских исследователей «Саамы – народ Солнца и Ветра» также подчёркивается, что, согласно саамской мифологии, праматерью саамов считается Солнце – Biejvve.

Возникает естественный вопрос: если солярные этногенетические мифы многих народов Сибири восходили к индоевропейской сакральной традиции, то каков генезис аналогичных этногенетических саамских мифов о солнцевой дочери – легендарной прародительницы саамов? Маловероятно, что предки саамов ознакомились с этими мифами на своей прародине, в Западной Сибири, через посредство тех же носителей древнеиранских или древнетохарских солярных культов, принимая во внимание хронологию миграций, северную локализацию прародины уральских языков близ Северного Урала и нижнего течения Оби и пр. Тогда остаётся предположить, что солнечную мифологию древние саамы восприняли, уже переселившись в Восточную Европу, от тех представителей индоевропейской традиции, наличие которых я предполагаю на севере Восточной Европы еще до начала освоения этого ареала носителями уральских языков и которых я определила как древних русов.

Фрагмент вышивки на рукаве праздничной женской рубахи. Русский Север, XIX в.

Разумеется, этот вопрос должен быть глубоко изучен, но основания для его постановки, я полагаю, имеются. В саамском эпосе отчётливо видны следы взаимодействия со священными индоевропейскими сказаниями, причем, по моим предположениям, взаимодействия именно с северорусской традицией. В силу этого имеет смысл сравнить саамскую солярную мифологию с древнерусской с целью определить, имеются ли у них сходные черты и каков их источник.

Для этого следует еще раз вернуться к топонимам Кольского полуострова, происхождение которых до сих пор связывают с саамским языком: «Русскоязычные топонимы являются заимствованиями звукового облика саамских названий», – читаем мы в справочниках по топонимии Кольского полуострова.

Я уже рассказывала о трудностях, которые испытывает современная этимология в попытках истолковывать из саамского языка гидронимы Кольского полуострова. Посмотрим более конкретно, какие попытки предпринимались для подыскания саамской этимология, например для самой крупной реки на полуострове – Колы? Согласно одной версии, река Кола (так же как и Кольский залив) происходит от саамского Кульйок, где куль – «рыба», т. е. Рыбная река. «Нет, не может быть», – справедливо возражали им. Нет ни одного картографического источника, который бы подтверждал, что река Кола когда-нибудь называлась Кульйок. Данное объяснение – просто выдумка. Да, это было бы и нелогично, хочется добавить – назвать только одну реку Рыбной. А в других реках полуострова, что, только раки водились?! Возможно, предлагали сторонники других версий саамской этимологии, в основу названия реки Кола было положено саамское слово коль – «золото». Однако и данная версия остается только предположительной. И в литературе признается, что ни одну из предлагаемых саамских этимологий для самой крупной реки Кольского полуострова (как и для других крупных рек – Туломы и Кандалакши) нельзя признать удовлетворительной и что, вероятно, подлинное значение слова утеряно. С последним могу согласиться: точно утеряно, поскольку, если смысл ищут в противоположной стороне, его обязательно утеряют.

Но имя Кола на Кольском полуострове занимает вообще особое место. Помимо основной реки Кола, весь его ландшафт просто пестрит топонимами с топоосновой – кола-– есть несколько гор или возвышенностей, есть несколько озёр, есть несколько небольших речек, помимо главной Колы, из чего сразу напрашивается вывод о том, что это имя имело громадное значение для данной земли, поэтому и пронизало её как кровеносная система. Но при исследовании топонимики полуострова все эти топонимы рассматривались каждый сам по себе, никакого родства между ними не усматривали. Значения подбирали методом, продемонстрированным выше, т. е. практически наугад: подойдет – не подойдет, поэтому переводы названий различных географических объектов с основой – кол-с саамского на русский поражают многообразием. Например, в названии горы Коллешвар видят производное от саамского колле, калли, калли – «скала». Но это значение в сочетании с вар-, которое тоже означает «гора» и связывается с саамским варрь, варрэ, варь, производит не очень осмысленное впечатление: скала – гора. А этимологию совершенно сходного названия другой горы Колосваара связывают с саамским колас (коллас) – «охотничьи лыжи, кунды, подбитые шкурой с ног оленя или тюленьей шкурой». Однако и здесь связь между лыжами-кундами и топоосновой оронима – кол-, -коло-воспринимается с большой натяжкой. Возможно, требуется аргументация, которая основывается на чём-то другом, а не на хозяйственно-производственных традициях.

Помимо оронимов, топооснова – кола– имеется и в названиях многих гидронимов. Однако, как уже было сказано, даже название самой крупной реки региона – Кола – объяснить из саамского пока не удалось. Но есть и другие гидронимы: небольшие реки (Колосйоки – несколько речек), озёра (Коалласъяур, Коалланъяур и др.). По поводу гидронима Коалланъяур известный российский специалист по саамскому языку Г.М. Керт пришёл к выводу, что он «относится к сложным саамоязычным топонимам с неэтимологизируемыми основами», и сослался при этом на финского учёного Т. Итконена, который отметил большое количество неэтимологизируемых основ в составе саамских топонимов, пояснив, что они могут являться наследием досаамского, то есть, с его точки зрения, палеоевропейского населения.

Кольский полуостров, мыс Святой Нос. Фото Михаила Глухова

Думается, из приведённых примеров видно, что попытки толкования этимологии самых разных топонимов с основой – кол-/кола-из саамского языка дают довольно сбивчивую картину и, соответственно, никак не проясняют устойчивую историческую приверженность к этой топооснове в регионе.

Семья саамов

Но попробуем рассмотреть названные примеры «этимологий» несколько в иной плоскости: во-первых, с учетом того, что названия природных феноменов давались в древности не с точки зрения производственных интересов, а в системе мифопоэтического мировоззрения, когда их названия должны были играть роль оберегов родной земли; во-вторых, с пониманием того, что этнически гомогенных культур не бывает, следовательно, и древние традиции надо рассматривать в рамках симбиоза разноэтничных культур, в нашем случае – древнерусской и древнесаамской.

Герб города Колы, Кольский полуостров

Начну с упомянутой версии о связи Колы и саамского куль – «рыба». Само по себе предположение, что и река Кола, и Кольский залив названы в честь обильных рыбных ресурсов, является образчиком типичной «народной» этимологии, хоть и рождённой в научной среде, поскольку рыбы в Кольском заливе нисколько не больше, чем в других водоёмах Севера. Но на старинном гербе города Колы, во второй части, изображена рыба в голубом поле. И не просто рыба, а – кит. Можно, конечно, и тут дать разъяснение в просвещённо-рационалистическом духе: вот, дескать, запечатлели производственно-промысловые успехи китобойной охоты. Но кит в древнерусской традиции занимает особое место. В «Голубиной книге», вобравшей в себя древнерусские священные сказания, кит назван среди самых важных явлений земного материального мира: «А кит-рыба – всем рыбам мати… На трёх китах, на рыбинах, на тридцати было на малыих, основана на них вся подселенная: потому кит-рыба над рыбами мать».

В древнерусской «Голубиной книге» словом «мати» обозначается главный и наиболее сакрально ценный объект для важнейших групп земных явлений в их материнской ипостаси. Возможно, китрыба связан с именем Колы как один из атрибутов, эпиклесс или воплощение ещё одного древнего сакрального образа Колы, связанного не только с астральной и земной стихиями, но и с морской (водной) стихией, – некий универсальный образ материнского начала, который может ассоциироваться с древнерусским понятием «Мать – сыра земля».

Но следует вспомнить, что рыба в древнейшей индоевропейской мифологии является одним из очень архаичных зооморфных символов солнца. Древнейшее арийское божество Брахма, почитавшееся в качестве выражения абстрактного созидательного начала и творца Вселенной, представлялось выходящим из воды и в образе вепря, и в образе рыбы. По велению Брахмы засветились в небе солнце и луна. Вместе с солнцем возник и владыка солнечного диска – всемилостивый бог Вишну. Он также получил в дар способность приобретать разные формы и мог становиться и рыбой, и вепрем.

И в этой связи привлекает внимание тот факт, что как в саамском, так и в русском фольклоре остались следы связи между рыбой и солнцем, причем рыба персонифицируется как рыба-кит. В уже упоминавшейся работе Николая Харузина «Русские лопари» приводится саамская сказка «Как мужик к солнцу ходил», о которой автор заметил, что она записана «буквально со слов лопарей, без всяких изменений в способе выражения». В этой сказке рассказывается о том, как один мужик решил добраться до солнца и как по дороге он встретился с китом.

Очень схожий сюжет имеется в русской сказке П.П. Ершова «Конёк-Горбунок», которая, по сообщению самого автора, также была слово в слово взята из уст рассказчиков, от которых он её слышал, и где герой «в солнцевом селенье киту выпросил прощенье». Вот соответствующий фрагмент из этой сказки:

Вот въезжают на полянуПрямо к морю-окияну.Поперёк его лежитЧудо-юдо рыба-кит.Все бока его изрыты,Частоколы в рёбра вбиты,На хвосте сыр-бор шумит,На спине село стоит.Мужички на губе пашут,Между глаз мальчишки пляшут,А в дубраве меж усовИщут девушки грибов.Вот конек бежит по киту,По костям стучит копытом.

«Жил-был мужик. Он бедно жил. Он думал, как бы к солнцу попасть. Он пошёл, шёл-шёл несколько дней, пришёл к путас (глубокое место реки, где нельзя перейти вброд); через реку кит высох, будто дорога; по китовой спине ходит народ; пребольшинская дорога, словно улица. Он пошел по спине кита. Кит и спрашивает: “Куда ты, хороший человек, пошел попадать?” Он отвечает: “К солнцу пошел попадать”. Кит говорит: “Когда придешь к солнцу, спроси, за какие грехи я высох и не могу выйти”».

Чудо-юдо рыба-китТак проезжим говорит,Рот широкий отворяя,Тяжко, горько воздыхая:«Путь-дорога, господа!Вы откуда и куда?» —«Мы послы от Царь-девицы,Едем оба из столицы, —Говорит киту конёк, —К солнцу прямо на восток,Во хоромы золотые». —«Так нельзя ль, отцы родные,Вам у солнышка спросить:Долго ль мне в опале бытьИ за кои прегрешеньяЯ терплю беды-мученья?»

Рыба-кит. Иллюстрация из книги: Ершов П.П. Конек-Горбунок. М.—Л., 1964

Даже на беглый взгляд видно, что, во-первых, и саамская сказка, записанная Н. Харузиным в конце XIX в. на Кольском полуострове, и русская сказка, услышанная П.П. Ершовым в начале XIX в., восходят явно к какому-то общему источнику, а во-вторых, в обеих сказках увязываются в один сюжет рыба и солнце, причём рыба-кит находится в подчинённом положении к солнцу, выступающему в роли верховной власти (в русской сказке рыба-кит наделяется, кроме того, державным, царским статусом над подводным миром). Полагаю, что этот пример можно рассматривать как одно из косвенных подтверждений высказанного предположения об имевшихся в древности контактах между саамской фольклорной традицией и древнерусской традицией солярного культа и солярной мифологии.

Солнце Красное. Старинная гравюра

Для системного развития этой мысли потребуется привлечение более широкого круга материалов, на основе которых можно было бы провести углубленный сравнительный анализ как солярных мифов других финно-угорских народов России, так и большего числа произведений древнерусской устной традиции, особенно северорусской. Теперь пора пояснить, из чего я исхожу, настаивая именно на северорусском происхождении приведённого сюжета о рыбе-кит. Не только, разумеется, на том, что имеется герб Колы, на котором изображена рыба-кит в голубом поле, хотя не перестаёшь удивляться древности отдельных геральдических символов. Я хочу обратить внимание на то, что рыба-кит лежит поперёк «Моря-Окияна» – образа, как раз связанного с севером Восточной Европы.

Служба на спине кита. Старинная гравюра

Здесь следует напомнить, что «Морем-Окияном» в древнерусской традиции называлось также и Белое море. В новгородских грамотах 1296–1466 гг. оно называлось просто Море, но в «Жалованной грамоте Великого Новгорода Соловецкому монастырю на Соловецкие и другие острова» (1459–1469) оно указано как Море Окиян, сам же Ледовитый океан по всей протяжённости его европейского и сибирского побережья поморы называли Студёным морем.

Это означает, что Беломорье с прилегающей к нему частью Ледовитого океана могло быть тем «Морем-Окияном», который занимал столь важное место в древнерусских преданиях, космогонических мифах, сказках и где локализуются многие важные события, наделённые содержанием ритуала. Туда же отправился и герой сказки «Конёк-Горбунок» для встречи с Солнцем.

В море студёном… Русское поморское судно XVI в. Художник В. Голицын

Однако в саамской сказке кит протянулся через реку, а не через «Море-Окиян». Что же, непреодолимого различия здесь нет. Ведь, по представлениям древних, отразившимся, например, в древнегреческих мифах, Океан являлся также и мифической рекой, окружающей землю, из которой брали начало все морские течения, реки, источники. Таким образом, кит, лежащий поперёк реки, в саамской сказке вполне соотносится с этим вариантом древнеевропейской мифологической традиции, представляющей Океан как мировую реку.

Мироздание по «Христианской топографии» Козьмы Индикоплова

Продолжая рассуждение, следует также вспомнить, что многие космогонические мифы народов Сибири и Севера также содержат идею космической мировой реки (или рек), обтекающей Вселенную. По эвенкийской космогонии, структура мира трёхмерна, и все три яруса Вселенной объединены единой космической рекой, истоки которой идут из верхнего, небесного мира, затем она протекает по земному миру, а устье её впадает в нижний мир, в царство мёртвых. У соседних с эвенками селькупов существует представление о двух реках Вселенной, также текущих из верхнего мира через средний в нижний.

Здесь же сделаю краткий вывод. Самое беглое исследование северорусской солярной традиции вскрывает значительный пласт сходных черт в саамской и древнерусской фольклорных традициях. Саамские и древнерусские солярные представления соединяются в какую-то неизведанную наукой целостность, генезис которой явно не находит себе объяснения ни из славянской концепции древнерусской культуры, ни из финно-угорских корней саамской культуры. И в том и в другом случае должен был иметь место более сложный культурогенез, где в роли культурогенетического субстрата угадывается мною древняя индоевропейская традиция, которую я определяю как традицию древних русов – современников ариев в Восточной Европе.

Интересно, что образы саамских солярных сказаний, будучи родственными русским сказкам с солярной символикой (например, рыба-кит как подводный владыка, подчинённый солнцу), расходятся с аналогичными образами из мифологии других народов уральской языковой семьи, что будет показано в дальнейших публикациях. Различия могут означать, что истоки финно-угорских мифов сплетались в древности с индоевропейской традицией и могли порождать солярные культы регионального толка. Но было, вероятно, и что-то скрепляющее эти культы в единое сакральное пространство, иначе нельзя объяснить распространение имени Кола от Балтики до Алтая и от Кольских гор на севере до Кольских гор на Кавказе (Кольскими горами называет Кавказ Гекатей Милетский, VI в. до н. э.).

Сравнительный анализ сходства между солярной тематикой тунгусо-самодийских и других северосибирских космогонических мифов и древнерусской солярной мифологией – отдельная очень важная тема, рассмотрение которой наводит на мысль, что между восточноевропейским Севером и севером Сибири в глубокой древности осуществлялось взаимодействие представителей индоевропейской и урало-алтайской культур, аналогичное тому, которое осуществлялось между восточноевропейским Югом и Южной Сибирью.

Солярные мотивы в народной вышивке

Анализ имени Кола, обнаруживающий необычайное распространение в топонимике, а также в других разделах древнерусской ономастики, показывает, что это имя несёт в себе сакральное содержание, в котором аккумулировалась древнерусская история на протяжении длительных периодов от её глубинных истоков, а также история других народов России, в частности саамов Кольского полуострова.

Известный исследователь Алтая М.Ф. Розен (1902–1989) писал, что многие топонимисты до самого последнего времени считали, что имя Колывань являлось местным сибирским, дорусским, но сейчас не вызывает никакого сомнения, что это имя принесено в Сибирь русскими. Однако признание того, что имя Колывань было принесено в Сибирь русскими, отнюдь не сделало Колывань русским именем. Согласно утвердившейся в науке гипотезе, русские принесли в Сибирь… финно-угорское имя из эпоса «Калевала» и буквально усыпали им весь свой путь до Сибири.

Началась эта история с попыток истолкования родственного антропонима – имени былинных героев, богатырей Колывана сын Иванова, Ивана Колывановича, Самсона Колывановича. Известный российский этнограф Всеволод Миллер (1848–1913) стал утверждать в своих статьях, что имя Колыван появилось у русских как заимствование из старых финских сказаний, от героев Калевалы и Калева.

Титульный лист первого издания Калевалы, 1835 г.

Миллер писал о том, что в некоторых русских былинах упоминается богатырь Колыван. Иногда он действует вместе с Муромляном-богатырем и Самсономбогатырем. Сюжет этой былины перекликается с былиной о Святогоре-богатыре: названные три богатыря также не могли поднять сумочки переметной – тяги земной и в землю «угрязли». В былине, записанной в Алтайском округе, богатырь Колыван Иванович стоит на заставе вместе с Ильей Муромцем, Добрыней Никитичем и Алешей Поповичем. Имя Колывана, считает Миллер, вошло в русские былины из финских сказаний, где является именем главных богатырей: героев Калевалы иногда называют сыновьями Калева, так же как и героя эстонских сказаний называют сыном Калева. Руны Калевалы, напоминал Миллер, в наибольшем количестве были собраны в русской Карелии. Услышав финские сказания о богатыре Калеве, представлялось Миллеру, русское население запомнило его имя и заимствовало его в свой былинный эпос, сделав из родительного падежа имени Калевы/Kalevan имя Колыван.

С точки здравого смысла эти рассуждения выглядят неправдоподобно. Давайте закроем глаза и попробуем представить картину, рисовавшуюся в воображении Вс. Миллера. Итак, русское население Олонецкой и Архангельской губерний в какие-то времена (Миллер хронологией не озаботился) стало заслушиваться финноязычными рунопевцами и… Здесь следует остановиться и задать первый вопрос: на каком языке слушали русские жители северных областей руны Калевалы? Переводили ее для них на русский?

Триптих «Легенда об Айно» по мотивам финского эпоса Калевала. Художник Аксели Галлен-Каллела

Но тогда почему эти переводы оказались скрыты от просвещенного человечества? Проходило слушание рунных песен на финском или карельском? Маловероятно. Разумеется, когда разные народы живут бок о бок друг с другом, то какое-то подобие общего языка для общения складывается, однако это общение происходит на бытовом уровне. Для взаимного же ознакомления с плодами духовной культуры требуется посредничество образованных слоев. Так, первые переводы песен Калевалы на русский язык стали осуществляться не ранее 1840 г. Вот тогда, надо полагать, и произошло реальное знакомство русских с карело-финским эпосом.

Но вопросы, подсказываемые здравым смыслом, можно продолжить и далее. Не странно ли, что всего лишь одно имя из карело-финских эпических песен запало в память русских былинопевцев, а другие имена остались совсем без внимания? Былины – специфический жанр, хранилище дохристианских ценностей, часто сакрального содержания, передаваемого языком аллегорий и символов. Эта специфика накладывала отпечаток и на былинные имена: либо они принадлежали собственной сакральной традиции, либо сакральной традиции, воспринятой со стороны, но воспринятой всем обществом.

Поэтому естественно будет продолжить и задать еще один вопрос. Почему при попытке истолковать какое-нибудь видимое созвучие между древнерусскими именами и именами, встречаемыми в фольклоре других стран, с какого-то времени стали исходить из убеждения, что обязательно древнерусское имя является заимствованным? Например, тот же здравый смысл подсказывает, что в саамском эпосе о солнцевой дочери имена богатырей Колла-парнэ весьма созвучны древнерусскому имени Кола, поэтому они могли быть заимствованы в саамском эпосе вместе с индоевропейским солярным культом через древнерусскую традицию.

Так в русских былинах появились, например, имена библейские, пришедшие с христианством: Самсон, Илья, Алеша. Вместе с этими именами пришли и библейские сюжеты, часто вплетавшиеся в фольклор. А из Калевалы, получается, было выхвачено лишь одно имя, вне всякой связи с содержанием?! Вряд ли здесь можно предложить удовлетворительный ответ.

Но здесь время напомнить о том, что здравый смысл перестал быть руководящей линией в российской исторической мысли к середине XIX в., когда норманизм крепчал, а известные российские историки и деятели культуры пропитались идеей о том, что в русской культуре все либо пришлое, либо заимствованное. В 1834 г. писатель и историк О.И. Сенковский писал о том, что «история России начинается в Скандинавии… вся нравственная, политическая и гражданская Скандинавия, со всеми учреждениями, правами и преданиями поселилась на нашей земле», о том, что восточные славяне утратили «свою народность» и сделались «скандинавами в образе мыслей, нравах и даже занятиях», что сами шведы смотрели на Русь как на «продолжение Скандинавии, как на часть их отечества». Этот словесный сумбур показывает, что к середине XIX в. вымыслы шведской ненаучной историографии XVI–XVII вв. прочно обосновались в российской исторической мысли и с цепкостью, присущей утопиям как паразитическим организмам, стали осваивать древнерусское духовное наследие, область за областью.

Чрезвычайное значение в «системе доказательств» норманистов отводилось древнерусским именам собственным, как антропонимам или теонимам, так и топонимам. Собственно, доказательств-то никаких и не приводилось, а все древнерусские имена – княжеские, имена богов, эпических героев и др. – без особых затруднений, прямо-таки пророчески наделялись «древнескандинавским происхождением». «Филологическая эквилибристика» (Н.П. Загоскин) обладала для норманизма силой черной и белой магии, с помощью которой можно было исполнить любое желание. Например, Ф.Г. Штрубе де Пирмонт еще в XVIII в. высказал уверенность, что древнерусский Перун – это скандинавский Тор, если его имя препарировать таким образом: «Перун – Ферун – Терун – Тер – Тор», а в 1849 г. филолог С.К. Сабинин в древнерусском Волосе «узнавал» Одина, переворачивая это имя на свой лад: Волос (Вольс) – Водек – Вуодан – Один.

Вот на таком культурно-историческом фоне и появились рассуждения Всеволода Миллера о богатыре Колыване как былинном герое, заимствованном из финских сказаний. В ряде моих статей было показано, что образ «сплошного финно-угорского мира» на севере Восточной Европы возник как неотъемлемая часть рудбекианизма и представители финской культуры, выступавшие активными пропагандистами Калевалы и других памятников финно-угорской устной традиции, были связаны с рудбекианизмом прочной связью через образование в шведских учебных заведениях. Поэтому как только взыскующее внимание норманистской утопии пустилось на поиски скандинавского происхождения Ильи Муромца, то по прошествии пары-тройки десятилетий под пару «скандинавскому» богатырю Илье обнаружился и «финно-угорский» богатырь Колыван. Эта этнографическая «находка» Вс. Миллера закрепилась еще больше, когда ее стали использовать для отыскания этимологии летописного наименования Ревеля (Таллина), первое название которого было, как известно, Колывань. Процесс исканий нашел свое отражение у Брокгауза и Эфрона.

В учебниках по истории, написанных профессором И.К. Кайдановым (1782–1843), уверялось, что в Швеции было «начало нынешнего государства Российского», ибо именно оттуда, мыслилось ему, прибыли варяги-русь, «коим отечество наше одолжено и именем своим и главным счастием – монархическою властью». Утопия норманизма объявляла пришлыми и заимствованными из Швеции/Скандинавии не только древнерусские политические и социальные институты, но и памятники духовной культуры Руси, распространяя мысль о том, что древнерусская культура «со всеми преданиями» переселилась на Русь со Скандинавского полуострова. Поэтому постепенно все древнерусское летописное и былинное наследие стало провозглашаться заимствованным из исландских саг, скальдических песен и других произведений, «создававшихся в скандинавской дружинной среде» (Е.А. Мельникова).

Из тёмной глубины веков. Художник Борис Ольшанский

В статье «Колывань, старинное название Ревеля» сообщалось, что в первый раз название Колывань встречается в Суздальской летописи по академическому списку под годом 1223-м, в рассказе о походе князя Ярослава Всеволодовича на Колывань. Затем Колывань упоминается в летописях под годами 1228, 1268, 1269, 1343, 1391, 1433, 1495, 1572 и т. д. Ревель продолжает называться Колыванью даже в XVII и XVIII столетиях, например в ноте Карлу XII, которой Россия объявляла войну Швеции. При этом дипломат петровского времени П.П. Шафиров, указывая на законность притязания русских на Эстонию, выводит имя Колывань от русских слов кола («ограды») и Ивана. Такая этимология определяется авторами статьи как совершенно фантастичная, при этом совершенно без внимания остается ее явно аллегорический характер.

Учебник И.К. Кайданова, который в первой половине XIX в. господствовал в российских учебных заведениях

После завоевания Эстляндии, продолжает статья, Ревель официально уже перестал называться Колыванью, тем не менее в народе имя Колывань сохранялось еще в течение XVIII в. вместе с памятью о переименовании. Так, в солдатской песне (времен Петра Великого) о взятии Ревеля, записанной в Рязанской губернии, поется: «Как во славном-то городе в Колыване, что по нонешнему названьицу славный город Ревель, там стояли полатушки белыкаменны…» Вариант этой песни, с именем города Колыванова вместо Колывани, был записан еще в 1893 г. на Кавказе.

Что же до происхождения имени Колывань, сообщают авторы статьи, то оно находит себе объяснение не в русском, а в финском языке, точно так же, как имя былинного богатыря Колывана. Предания о национальном финском и эстонском богатыре Калеве, распространенные во всей области финнов и эстонцев, были прикреплены и к местности, на которой возник Ревель. Так, одна старинная эстонская песня о смерти Калева говорит, что он похоронен под горой близ Ревеля.

Надо заметить, что «старинные песни», если они не подверглись корректировке более поздних времен, как правило, не отмечают слишком конкретно мест рождения или смерти эпических героев (или же названные места бывает сложно отождествить с современными названиями). Мне приходилось слышать от специалистов, что как Калевала, так и эстонский эпос «Калевипоэг», изданный по следам Калевалы эстонским писателем Ф.Р. Крейцвальдом в 1857–1861 гг., подверглись изрядной литературной обработке со стороны своих собирателей и издателей. На художественную ценность памятников это не повлияло, но явно уменьшило их значение в качестве исторических источников.

Старый Таллин (швед. и нем. – Ревель), или по-русски – Колывань

Тем не менее изложенная версия о происхождении Колывани-Таллина закрепилась и была унаследована советской наукой. Например, в статьях И.П. Шаскольского отмечалось, что возникновение города Таллина произошло в результате развития самой Северной Эстонии, было связано с процессами, протекавшими во всей Восточной и Северной Европе X–XIII вв. Шаскольский приводит интересные археологические сведения, позволяющие определить время возникновения Колывани-Таллина. Наиболее ранние сведения о нём дают находки восточных и западноевропейских монет (более 20 находок) X–XII вв. Все находки монет были сделаны или в ближайших окрестностях Таллинской бухты, или у ее берега, что позволяет предположить ввоз и вывоз этих монет через Таллинскую гавань. Расположение и характер кладов и отдельных находок, делает вывод Шаскольский, свидетельствуют о том, что на берегу Таллинской бухты в X–XII вв. был важный центр торговли с западно-и восточноевропейскими странами. Самые ранние клады и находки отдельных монет (числом 13) целиком или в основном содержат восточные серебряные монеты, отчеканенные во владениях Арабского халифата и ввозившиеся через Восточную Европу на берега Балтики (и далее на запад). Все они относятся к X в., следовательно, согласно исследователю, торговый центр у Таллинской бухты возник еще в X в.

Фридрих Рейнгольд Крейцвальд

Шаскольский приводит самые ранние письменные сведения о Таллине. Они содержатся в трудах арабского географа Идриси (1154). В разделе с описанием района Балтийского моря упомянута страна Astlanda, т. е. Эстланда, и говорится: «К городам Астланды относится также город Колуван (Quoluwany). Это маленький город вроде большой крепости. Жители его землепашцы, и их доход скуден, но у них много скота». Таким образом, название Колывань датировано серединой XII в., констатирует Шаскольский, и далее приводит уже знакомый благодаря статье из Брокгауза и Эфрона рассказ о том, что само по себе слово Колывань – нерусского происхождения и предположительно связано с именами эпических героев Калева и его сына Калевипоэга; соответственно, русское Колывань происходит от Kaleven или Kalevan – древнеэстонской формы родительного падежа слова Kalev. Возможно, предполагает он, городище называлось Kaleven linna или Kalevan litha – город Калева. Таким образом, подводил итог Шаскольский, отразившееся в эпосе народное сознание эстонцев содержало представление о местных корнях их старейшего города.

Название Kaleven linna не зафиксировано нигде, в том числе и в народной памяти эстонцев, иначе, полагаю, при первой же возможности Эстония вернула имя Колывань своей столице, если бы оно действительно происходило от имени их этнического предка. Но у каждого народа есть свое интуитивное чувство (чего часто напрочь лишена наука), которым он руководствуется в отборе важных имен. Поэтому полагаю, что название Колывань для перевалочного пункта на берегу залива почти при выходе на Балтику было дано теми, кто осуществлял торговые связи между Каспием и Балтикой по рекам Восточной Европы и нуждался в именах-оберегах, которые хранили бы путь от Поволжья и Кавказских гор до Балтики.

Медаль в память о взятии Ревеля (Таллина) в 1710 г., после чего он принадлежал Российской империи вплоть до большевистского переворота 1917 г.

Однако, как было сказано, связь названия Колывань и Калева закрепилась в науке, поэтому аналогичные рассуждения находим и в книге М.Ф. Розена: «Ещё в начале XVIII века русские продолжали называть Ревель Колыванью… Ревель был взят русскими войсками в 1710 году, и, очевидно, тогда же была сложена песня…:

“Как во славном-то во городе было Колывани, что по нонешнему названьицу славный город Ревель, там стояли палатушки белыкаменные”… Западные предгорья Алтая русские начали осваивать в начале XVIII века и вполне можно допустить, что среди первых русских, проникших на Алтай, были и участники военных действий в Прибалтике, участники взятия “славного города Колывани”, которые и перенесли это имя в Сибирь».

На мой взгляд, оба приведённых толкования – плоды академической умозрительности и лишены самой обыкновенной логики. По Миллеру, русские, наслушавшись рунопевцев «под сенью балтийских струй», создали название Колывань, а по Розену – не могли расстаться с именем сыновей Калева и донесли его вплоть до Алтая. Не более достоверной представляется и мысль о том, что имя Колывань принесли на Алтай доблестные участники взятия Ревеля.

Герб Колыванского района Новосибирской области

Искусственность таких попыток становится особенно очевидной, если принять во внимание, что название Колывань является весьма распространённым в России. В списках населённых пунктов России, опубликованных во второй половине XIX в., встречаются: село Колывань на реке Моче в Самарской губернии и там же сходная с ней Колтыбань/Колдыбань; деревня Колываново (Колыванское) в Семёновском уезде и деревня Колываново в Балахинском уезде Нижегородской губернии; сельцо Колыванка в Александровском уезде Владимирской губернии; деревня Колывань на реке Серге Пермского уезда. Очень интересную Колывань я нашла на сайте администрации Колыванского района Новосибирской области, в статье Александра Верина «Забытое имя предков. Откуда пошла Колывань?», в которой рассказывается о старинной Колывани на Украине.

Наверняка таких названий много больше, но достаточно и этих примеров, чтобы увидеть, что, во-первых, ими отмечена территория, далеко отстоящая от областей, по которым могла ступать нога «сынов Калева», а во-вторых, это имя упорно связывается именно с русской традицией или с приверженностью русских к этому имени. Данная приверженность проявилась особенно отчётливо у русских переселенцев, проникавших в Сибирь, согласно сказаниям о Ермаке, с XVI в. и далее – в первой половине XVIII в., когда на Урале и Алтае формировалось горно-металлургическое производство России. Продвигаясь в Сибирь через Урал, русские переселенцы отмечали свой путь названиями с основой – кол-, одним из которых и было имя Колывань. Какой памяти воздавали дань русские переселенцы, отмечая свой путь в Сибирь именем Колывани, какую древнюю традицию возрождали, бесконечно множа это имя как оберег на евразийских просторах?

Граница Алтайского края

М.Ф. Розен подметил одно народное присловие, поясняющее происхождение названия села Колывань: «Воткнул кол Иван и стала Колывань». Но современные ученые не обратили внимания на то, что в этом присловии отразилось иносказательное соединение популярного для русской традиции имени Колывань с древним астральным символом кол (см. предыдущие мои статьи о солнцепоклонстве). Вероятно, русским переселенцам – создателям Колываней была понятна такая символика, а современная наука перестала видеть связь между колом и Колыванью. Сохранились и другие следы из народной традиции, интересные для анализа имени Колывань. В словаре В.И. Даля имеются слова колывань (калывань) и колыванье в значении празднество, пир, что соотносимо с праздником зимнего солнцестояния Коляды.

Роль представителей индоевропейского солнцепоклонства в проникновении культа Солнца в Южную Сибирь уже хорошо известна в науке. А как было с Северной Сибирью? И как было с Алтаем, который хоть и расположен на юге Сибири, но какими-то тесными узами связан и с древнерусской традицией? Особенно это проявляется в истории горнорудного дела на Алтае.

Как отмечал М.Ф. Розен, горно-металлургическое производство, формировавшееся в Колывани на Алтае в начале XVIII в., дало России первое алтайское золото, серебро, медь. Но на Алтае сохранились и следы древней добычи золота, причём эти древние разработки безошибочно отыскивались именно русскими рудознатцами.

М.Ф. Розен сопоставил накопившиеся сведения о древней добыче золотых и других ценных руд на Алтае. Ссылаясь на археолога С.С. Черникова, он пишет, что ориентировочной датировкой начала работ на оловянных месторождениях Калбы может быть время около 1400 г. до н. э. Добыча медной руды и золота, очевидно, была начата намного раньше. В Эрмитаже хранится богатая коллекция древних золотых изделий, собранных в Сибири по повелению Петра I. Сибирская коллекция Петра I датируется VI–IV вв. до н. э., но предполагается, что некоторые предметы относятся и к VII в. до н. э. Анализ золотых изделий показал, что они изготовлены как из металла очень высокой пробы, так и из золота, содержащего серебро. Прекратились работы, как пока считают, в III в. до н. э. Причина неясна. Как подчёркивает М.Ф. Розен, учёные пока почти ничего не знают о древних рудокопах Алтая: кто они были, откуда пришли, на каком языке говорили, какой была культура этого народа. В его книге приводится фотография статуэтки древнего рудокопа, найденной в Сибири, предположительно на Алтае, с подчёркнуто большими глазами, что предполагает европеоидную принадлежность.

Итак, проследив круговерть историографических попыток рассматривать происхождение имени Колывань вне ее коренной связи с древнерусской традицией, мы обнаружили полную бесплодность этих попыток и с этим возвращаемся к древнерусскому солнцепоклонству и его исходным носителям на севере Восточной Европы – к древним русам. Напомню, что почитание Солнца было принесёно в Сибирь, на прародину всех носителей уральской семьи языков, с запада носителями индоевропейской сакрально-мифологической традиции. Под их влиянием ареал солнцепоклонства стал складываться на необъятных евразийских просторах, что оставило свой след в топонимии, этнонимии, ритуально-сакральной терминологии.

Фотография мумии европеоидной женщины, которую прозвали «алтайская принцесса», и современная реконструкция её внешнего облика. Обнаружена в 1993 г. в могильнике пазырыкской культуры в Горном Алтае

Известно, что в середине I тысячелетия до н. э. в Горном Алтае существовала своеобразная и яркая культура. При раскопках Пазырыкского и других крупных курганов вместе с захоронениями обнаружены художественные изделия из меди, бронзы, серебра и золота. Золото, которое добывалось на Змеиногорском руднике, безусловно, шло на обмен, при этом должны были возникать связи с соседними и, возможно, далеко живущими народами. А. Гумбольдт, совершивший поездку по Алтаю в 1829 г., допускал, что золото Алтая могло доходить и до Греции. Не слишком большой смелостью будет предположение о связях этого региона с культурой, представленной сокровищами из курганов Аржана-1 и Аржана-2 на севере Тувы, датируемыми рубежом IX–VIII вв. Многочисленные предметы в скифском зверином стиле были выполнены из золота или украшены золотым орнаментом.

Дискуссии об этнической принадлежности представителей этих культур продолжаются в науке. Мне же важно указать на очевидную связь между древними рудокопами Алтая и русской историей. После прекращения работ на рудниках Алтая в указанный период многие сотни лет до прихода русских рудные месторождения оставались нетронутыми. До сих пор на эту взаимосвязь не обращалось особого внимания, а поразмышлять есть о чём: о предковой связи или о формах передачи информации по наследству в рамках каких-то древних конфессионально-сакральных традиций.

К середине IX в. скандинавами якобы был прочно освоен также и путь из Приладожья и Поволховья на Волгу, равно как и движение по самой Волге вплоть до Каспийского моря. Открытие и функционирование Балтийско-Волжского пути являлось, по убеждению норманистов, результатом деятельности скандинавских купцов и воинов, вдоль этого пути вырастали поселения, пункты контроля за торговлей, все обрастало сложной инфраструктурой, способствовало возникновению института верховной власти, государственности, городов и т. д. и т. п. Так, по мнению норманистов.

С неменьшей уверенностью называют и тип судов, на которых осуществлялись эти экспедиции. Это – драккар, длинный корабль, известный по раскопкам в Дании и Норвегии и пригодный для дальних морских плаваний, по поводу которых поясняется, что именно на драккарах плавали викинги, основавшие династию Рюриковичей.

Известно также, что важное место в системе аргументации норманистов занимает археология. Археологические находки в Старой Ладоге, Рюриковом городище, в Поволховье, в Волго-Окском междуречье, идентифицируемые ими как скандинавские, якобы прекрасно подтверждают обрисованную выше роль скандинавов. «Археология, к счастью, отличается от истории тем, – писал недавно археолог Е.А. Носов, – что она хотя и наука молчащая, но оперирует конкретными находками, многие из которых можно хорошо атрибутировать… После этого уже и спорить порой не следует, а надо просто признать те или иные заключения».

Исследования в рамках подводной археологии проводятся во многих странах, в том числе в России и Швеции. В России есть такой проект, как «Подводное наследие России», научный руководитель которого – канд. тех. наук А.В. Лукошков. Результаты работ российских подводных археологов он представлял на ряде конференций, в том числе и на конференциях в Новгороде, публикации его статей доступны, скоро выйдет книга, поэтому я ограничусь резюме о результатах исследования в рамках руководимого им проекта. В частности, приведу выводы о возможностях плавания из Балтики до Днепра и по Днепру до Черного моря на скандинавских судах.

Вывод первый. Этот путь не мог быть выполнен на традиционных скандинавских килевых судах с несущей клинкерной обшивкой. Прежде всего, такие суда не смогли бы преодолеть пороги. Их длинные корпуса с выступающим вниз на 40–50 см килем в принципе не имели возможности пройти между торчащими вдоль русла многочисленными камнями.

Но еще более невероятной кажется возможность волока, не говоря уже о переноске, любого из известных сегодня типов скандинавских кораблей вокруг порога Айфур – Неасит. В первую очередь из-за большой массы. Ведь эти выдающиеся по своим мореходным качествам суда имели массивный киль и штевни, на которые крепились бортовые доски толщиной 25–30 мм. Причем крепились внахлест с перекрытием в 20–30 % от их ширины, что соответствующим образом увеличивало массу дерева.

Речь здесь идет об археологии подземной. Но с некоторого времени получило развитие новое направление археологии – подводная археология, занимающаяся отысканием обломков судов и их исследованием для определения того, какие суда ходили по каким водным артериям и пространствам, как развивалось судоходство. Причем специалисты, работающие в рамках таких проектов, обладают как археологическими, так и инженерными знаниями. И вот результаты этой археологии в работах норманистов блистают своим отсутствием.

Эйнар – главный герой фильма «Викинги» (режиссёр Ричард Флейшер, 1958 г.). Его роль исполняет одна из последних звёзд «золотой эры» Голливуда – Кирк Дуглас

Известно, что собственная масса датируемого 850-ми гг. судна из Гокстада составляла 9 тонн, а вместе с экипажем, провиантом и оружием – 18 тонн при осадке пустого корпуса на 0,75 м, а загруженного – на 0,9 м. С экипажем в 70 человек при волоке даже пустого корпуса на долю каждого приходилось бы по 130 кг веса. Ни поднять такой груз на плечи, ни толкать его по настланным бревнам физически невозможно. И уж тем более экипаж не мог поднять такой груз на крутые днепровские берега и тащить его 9 км в обход порога по прибрежным холмам. (Замечу попутно, что уровень воды в северо-западных реках в IX–X вв. был на 1–1,5 м ниже нынешнего, согласно выводам российских археологов. – Л.Г.)

Вывод второй. Для проведения по маршруту «река – море» требовалось судно, которое должно было иметь малую осадку и небольшую массу, но в то же время пригодное для размещения 30–40 человек с грузом и обладающее устойчивостью, необходимой для плавания по морю. А эти требования при малой осадке могут быть достигнуты только за счет увеличения ширины корпуса. Известен только один тип славянских судов, который соответствует таким требованиям, поскольку создавался он именно для обеспечения перевозок по трассам, включающим мелководные реки и волоки между ними. И это струги.

Термин «струг» явно связан с глаголом «строгать», который помимо России известен во всем славянском мире от Болгарии на юге до Германии на западе. Из глагола выводится название инструмента для строгания – «струг» и тип изготовленного им судна – струг в русском, украинском и белорусском, есть struga и в латышском.

Таким образом, речь идет о судах, изготовленных из цельных стволов деревьев методом выстругивания внутренней части древесины. При этом толщина стенок доводилась до 10–20 мм, что позволяло разводить их под воздействием горячей воды и пара в стороны, создавая широкий, плоскодонный и герметичный корпус. Низкие борта струга наращивались вверх досками, которые, судя по находкам останков стругов, нашивались к основе с помощью гибких корней. Это конструктивное решение подтверждается находками останков стругов при раскопках в Великом Новгороде.

Подводные раскопки. Современное фото

Таково краткое представление результатов работы российских подводных археологов. Но, как я сказала, аналогичные проекты есть и в других странах, в частности в Швеции. С одним из отчетов шведских подводных археологов я ознакомилась и полученные сведения, тоже вкратце, приведу. Это отчет шведского археолога Рюне Эдберга под названием «Водный путь в районе Сигтуны и тайна ненайденных викингских кораблей».

Гокстадский корабль – драккар викингов IX в., обнаруженный в 1880 г. Его копия была спущена на воду во время Всемирной выставки в Чикаго, в 1893 г.

А сейчас вернусь к работе шведского археолога: у него есть некоторые детали, которые стоит привести. Оказывается, длинные корабли викингского периода обнаружены только в Дании и Норвегии, а шведских длинных кораблей викингского периода не найдено. Есть много находок малых судов (лодей) длиной до 9,5 м. И вот это-то и воспринималось как некая тайна. Ведь шведы привыкли себя видеть в авангарде великих завоеваний древности: мифы-то рудбекианизма родились в Швеции.

Переноска лодки-струга. Фрагмент карты окрестностей Колы из «Путешествия» голландского путешественника Якоба ван Хемскерка

Долго пытались увязать роскошные находки VII–VIII вв. из погребений в ладье из Венделя и Вальсгерде с походами свеев на Восток, тем более что Вендель и Вальсгерде находятся в районе Уппсалы, т. е. в сердце свеев. Но ничего не получилось. Отыскивалась связь только с Прирейнской областью или с Британскими островами. Еще Г.С. Лебедев подчеркивал, что импортные вещи вендельских могил либо британские, либо рейнские. А современный шведский археолог О. Хиенстранд вообще связывает эти погребения с переселением отдельных групп населения с Европейского континента (т. е. не свеев) на территорию современной Швеции, которые и привезли с собой эти предметы роскоши, а также навыки их изготовления. Эта группа существовала как замкнутая колония, считает Хиестранд, и постепенно вымерла. Традиции производства предметов роскоши прервались вместе с ними.

Избавляя читателя от технических подробностей, озвучу сразу вывод шведов: имеющийся археологический материал не содержит доказательств популярных ранее представлений о том, что скандинавы путешествовали по Руси на клинкерных судах викингского типа. Нет и надежных свидетельств письменных источников. История опускает шлагбаум на пути драккаров – в Восточную Европу им ходу нет.

Отказались, по словам цитируемого выше Рюне Эдберга, и от мысли о том, что на малых судах, которые только и обнаружены в Швеции, можно было не хуже, чем на драккарах, бороздить морские пучины и доплывать до Руси. Была такая идея раньше, а теперь и ее нет. «Не было никакой надобности переплывать Балтийское море на тех малых судах, которые найдены в Уппланде, – подводит итог Эдберг. – Логичнее предположить, что для плавания по морю должны были быть суда, которые отличались и необходимой грузоподъемностью, и могли выдержать сложные погодные условия».

Все эти рассуждения Эдберга направлены на то, чтобы как-то удержать за собой надежду: может, все-таки проникали свеи в Восточную Европу? Как ехидно заметил датский археолог Синдбэк, идея о походах шведов по Руси имела сильнейшее влияние на шведские археологические исследования вплоть до наших дней. Надо напомнить, что по этой теме имеется традиционное шведско-датское соперничество, подкрепляемое тем, что для датской истории и письменные источники есть, и корабли откопали, а для шведской – ничего этого нет. Поэтому с такой легкостью и отметил Эдберг: известные в Дании и Норвегии драккары викингского периода не могли проникать в Восточную Европу.

Хедебю – важнейший центр «эпохи викингов», расположенный на пересечении торговых путей из Балтийского моря в Северное

Ну, не могли так не могли, никто из датчан и не стремится это доказывать: «западный путь» в истории данов прочно закреплен. А вот для потомков свеев единственной надеждой не расстаться с картинами величественного исторического прошлого – это доказать походы свеев в Восточную Европу. Каким образом пытаются удержать эту надежду о возможном присутствия свеев в Восточной Европе? «Если обломков подходящих судов в Швеции не нашли, то это еще не значит, что их не было», – восклицает Эдберг.

Против этого, конечно, возразить нечего – подождем, пока что-то найдется. Прежде чем дальше продолжить пересказ рассуждений о том, как поддерживается у Эдберга надежда в пользу шведского мифа, посмотрим, что на сегодня имеется в сухом остатке.

1. Итак, в Дании и Норвегии обнаружили драккары, но эти драккары не подходят по своим техническим характеристикам для плавания по восточноевропейским рекам. Следовательно, вся суета по поводу Рорика Ютландского садится на мель. К тому же следует напомнить, что эту идею исповедуют только те, кто не владеет ни скандинавскими языками, ни скандинавской проблематикой. Скандинависты и ученые Скандинавских стран ее не разделяют. Эльси Роэсдаль прямо ответила: ну, не мог этот Рюрик из латинских хроник быть Рюриком Новгородским.

2. В Швеции не обнаружили судов, способных пересекать морские пространства. Нашли пока только те, что были пригодны для каботажного плавания.

Участники научно-практической конференции «Российская государственность в лицах и судьбах её созидателей: IX – XXI вв.» в Липецке, 17 мая 2013 г. Автор этой книги выступила с докладом о том, что драккары не могли проникать в Восточную Европу

Шлем вендельского периода. Шведский музей национальных древностей. Фото Berig

Что из этого получается: «руотси» от шведских гребцов, названия Днепровских порогов, нападения на Амастриду и Константинополь, контроль над Балтийско-Волжским путем – всё плывет по воде и исчезает за горизонтом переливчатой фантазии. Свеоны Бертинских анналов тоже теряют свое скандинавское подданство, а несчастным хаганам/ каганам не надо мерзнуть на Севере. И так пребудет до тех пор, пока не обнаружатся подходящие плавсредства, на которых свеи могли бы пересекать Балтийское море.

А как же быть с артефактами подземной археологии, которые норманисты определяют как скандинавские? Они получат логичное объяснение, если исходить из того, что торговцы из Восточной Европы очень рано освоили и финские берега по Финскому заливу, и Скандинавский полуостров. Об этом говорят совершенно потрясающие результаты археологического исследования Прикамья и Приуралья. Хорошо документированы торговые связи этих регионов начиная уже с VIII–VI вв. до н. э.

На протяжении столетий до рубежа эпох велась торговля с Кавказом, древнегреческими полисами, с народами Средней Азии и Казахстана, на рубеже эпох в Прикамье появляется египетский фаянс, римские кастрюли, ближневосточные бусы, иранское серебро, в могильниках Среднего Прикамья – раковины моллюсков из Тихого и Индийского океанов. С этого же времени направление торговли пошло на запад, до Финляндии и Балтики. Все это свидетельствует о том, что развитие торговли в Восточной Европе в широтном направлении изначально шло с востока на запад, а не наоборот.

Похороны знатного руса. Художник Генрих Семирадский. Из собрания Государственного исторического музея (Москва)

Это находит подтверждение и в шведском археологическом материале из области Мэларен. На островке Маленький, с христианской эпохи известном как Хэльгё, были найдены фигурка Будды из Северной Индии и ритуальная чашечка из Египта, датируемые VI в., а также монеты из Равенны, Рима, Византии, арабские монеты. Но в указанное время жители Скандинавского полуострова не обладали даже парусным флотом для совершения морских экспедиций подобного масштаба, парус начинает появляться только с рубежа VII–VIII вв.

Профессор Анатолий Алексеевич Клёсов

Правда, до сих пор этих купцов было сложно идентифицировать этнически, поскольку Прикамье, в соответствии с существующими представлениями об этнической карте Восточной Европы в древности, было населено исключительно финно-угорскими народами, которые мореходами себя не зарекомендовали. Поэтому при всей известности археологического богатства Прикамья ученые недоумевали: а кто же это плавал из Прикамья до Индии на протяжении тысячи лет, с VIII в. до н. э. до VII в. н. э.? В общем, целый народ потеряли!

По моей концепции начального периода древнерусской истории, этим народом были древние русы, но не те, которые от «гребцов» и всяких древнегерманских праформ, а те, которые выделились из индоевропейского субстрата Восточной Европы при его распаде одновременно с ариями, что датируется обычно началом III тысячелетия до н. э. Арии ушли на юг, а русы остались в Восточной Европе, и именно их присутствие фиксируется исторической топонимикой, прежде всего восточноевропейскими гидронимами с корнем рос/рус/рас-. Совпадение названия страны, гидронима и этнонима – в нашем случае страна Русь и народ русы – является признаком исконного проживания народа на данной территории.

Вывод ясен: фигурка Будды из Северной Индии и ритуальная чашечка из Египта, а также другие заморские предметы могли быть завезены в район шведской области Мэларен только теми, кто имел к VI в. развитые торговые контакты с дальними странами, вплоть до Индии, благодаря наличию развитого парусного флота. То бишь упомянутые торговцы из Восточной Европы, в частности из Прикамья и Приуралья. Все имеющиеся сведения ясно показывают, что не скандинавы осваивали Европу, а Скандинавский полуостров осваивался из Европы, как из Западной, так и Восточной.

Сравнительный анализ саамской и древнерусской солярной мифологической традиции обнаруживает, что эти традиции восходят к общему источнику. Причем учитывая ведущую роль в распространении солнцепоклонства носителей индоевропейских языков – к источнику индоевропейскому. Согласно результатам моих исследований, частью этого индоевропейского субстрата являлись древние русы, которых я определяю как народ – современник ариев, исконная территория проживания которого отмечена от Волги до Балтийского моря восточноевропейскими гидронимами с основой – рос/рус/рас-. Мой вывод о древних русах совпадает с результатами исследований А.А. Клёсова по ДНК-генеалогии, согласно которым после ухода ариев на восток (ветвь R1a-L342.2) в Восточной Европе осталась ветвь гаплогруппы R1a-Z280, т. е. центрально-евразийская ветвь R1a, к которой относится большинство современных этнических русских.

Соответственно, распространителями солярных культов на восточноевропейском Севере, отразившихся в саамской солярной мифологии, должны были являться индоевропейцы – древние русы, историю которых в Восточной Европе и следует начинать с III тысячелетия до н. э. Именно на такой хронологической глубине мы получаем возможность выявить тот древний культурно-генетический пласт, где отыскиваются ключи к пониманию природы схожести русских солярных мифов с саамскими солярными мифами. Но аналогичная схожесть обнаруживается и с солярными мифами народов Сибири.

Эти факты привели меня какое-то время назад к мысли, что предки русских и предки части нынешних народов Сибири и Севера имели в древности периоды, когда они были связаны в рамках единых сакральных общностей, основанных на солнцепоклонстве. Имя Кола, которым очерчивается гигантская территория от Балтики до Алтая, служило, по моим предположениям, связующим звеном в обширной тематике солярных культов и, возможно, являлось теонимом очень древнего происхождения, принадлежавшего женской ипостаси солнечного божества.

Если вернуть древнерусской истории ее начальный период, то загадки и несостыковки начинают исчезать, как лихоманки под лучами солнца.